Сборник "Хроники противоположной Земли. (Планета Гор)". Компиляция. Книги 1-23 [Джон Фредерик Норман] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Джон Норман Тарнсмен Гора
1. ПРИГОРШНЯ ЗЕМЛИ
Меня зовут Тэрл Кэбот – так в пятнадцатом веке сократили прозвище «Кэбото», хотя, насколько мне известно, никакого отношения к венецианскому путешественнику, водрузившему в Новом Свете стяг Генриха VII, я не имею. Это объясняется многими причинами, в числе которых – тот факт, что мои предки были простыми бристольскими торговцами, бледнолицыми и огненно-рыжими. И все же это совпадение – пусть только географическое – осталось в родовой памяти как вызов сухости и рациональности жизни, измеряемой количеством проданной одежды. И мне уже хочется думать, что был уже в Бристоле один Кэбот, наблюдавший за, тем как его итальянский тезка бросает якорь ранним утром 2 мая 1497 года в бристольской гавани. Что касается моего имени, то, смею вас уверить, оно доставило мне немало хлопот, особенно в детстве, послужив не менее важной причиной для демонстрации физической силы, чем раньше волосы. Скажем так – это не самое распространенное имя, по крайней мере, не в этом мире. Так назвал меня мой отец, который исчез, когда я был еще младенцем. Я считал его умершим, пока через двадцать лет после его исчезновения не получил странное послание от него. Моя мать, о которой он осведомлялся, умерла, когда мне было шесть лет – я как раз пошел в школу. Биографические данные всегда утомительны, и я скажу лишь, что воспитывала меня тетушка, которая снабдила ребенка всем, кроме материнской любви. Довольно любопытно, что я поступил в Оксфорд, однако не стану упоминать на этих страницах имя моего колледжа. Учился я вполне прилично, не поражая успехами не себя, ни своих наставников. Как и большинство молодых людей, я счел себя вполне образованным, когда смог процитировать одну-две фразы по-гречески и достаточно познакомился с основами философии и экономики, чтобы понять, что я вряд ли вполне соответствую этому миру, полному, согласно этим наукам, скрытыми связями. Тем не менее, я не примирился с мыслью кончить жизнь среди полок тетушкиного магазина, в пыльной атмосфере одежды и тканей. Будучи начитанным и неглупым юношей, я предложил свои услуги нескольким небольшим американским колледжам в качестве преподавателя истории – английской истории, конечно. Правда я несколько завысил свою ученую степень, а мои наставники были настолько добры, что в своих рекомендациях не стали разуверять их в этом. Мне кажется, эта ситуация (неофициально они дали мне понять это) развеселила моих учителей. Один из колледжей, которым я предложил свои услуги, пожалуй самый неразборчивый из них – это был небольшой мужской колледж в Нью-Хэмпшире – подписал соглашение, и вскоре я получил свое первое, и, думаю, последнее место в учебном мире. Конечно, думал я, скоро все раскроется, но у меня будет работа по крайней мере на год и средства для оплаты проезда в Америку. И это удовлетворило бы меня, если бы не усложняющееся положение дел. Я стал понимать, что зачислен в колледж был в основном потому, что считался факультетской диковинкой. У меня не было публикаций, и, несомненно на мое место было множество претендентов из американских университетов, намного превосходящих меня в науках, но не обладающих прелестным британским акцентом. Да, это повлечет немало приглашений на чай, коктейль или ужин. Америка мне понравилась, но в первый семестр я был страшно занят, продираясь через множество текстов, пытаясь удержать превосходство или, по крайней мере, быть немного впереди остальных студентов по английской истории. Мне пришлось открыть, что звание англичанина не дает еще автоматически авторитета в этой области. К счастью, мой декан, специализирующийся в области экономической истории Америки, знал еще меньше меня, или же делал вид, что это так. Сильно помогли рождественские каникулы. Я рассчитывал на это время, чтобы укрепить свои знания и обойти студентов. Но после всех контрольных, тестов, экзаменов меня обуяло дикое желание послать к черту Британскую Империю и уйти в поход – хотя бы до Белых Гор. Я одолжил туристское снаряжение – рюкзак и спальный мешок у одного из немногих друзей, которых приобрел на факультете, тоже преподавателя, но только более плачевного предмета – физкультуры. Мы часто совершали совместные прогулки. Интересно, что он думает о том, где сейчас его снаряжение и сам Тэрл Кэбот? Конечно, администрация страшно недовольна тем, что приходится подыскивать преподавателя в середине года и строить догадки на мой счет. Но им никогда больше не увидеть Тэрла Кэбота в своих стенах. Мой друг проводил меня до гор, и там мы расстались, договорившись встретиться на этом месте через три дня. Прежде всего я проверил свой компас, как бы предугадывая, что мне предстоит, и оставил шоссе. Почти сразу я оказался среди первозданных лесов. Бристоль – плотно заселенный район, и я не был готов к столь внезапной встрече с дикой природой. Колледж был все-таки продуктом, если можно так выразиться, цивилизации. Я не испугался, зная, что идя в любом направлении, рано или поздно выйду на шоссе, и что здесь невозможно потеряться, по крайней мере надолго. Скорее, я был даже рад. Я шагал не менее двух часов, прежде чем тяжесть рюкзака дала знать о себе. Перекусив, я углубился в горы. К вечеру я остановился на скалистой площадке и принялся собирать топливо для костра. Отойдя немного от импровизированного лагеря, я остановился в испуге. Слева на земле лежало что-то светящееся, излучающее холодное голубое сияние. Я бросил хворост и подошел к предмету – самому странному из виденных мной. Это была прямоугольная металлическая коробка, плоская, но не очень большая, такая, какие сейчас используют для писем. На ощупь она казалась горячей. Волосы встали у меня дыбом. На коробке старинными английскими буквами были написаны два слова – ТЭРЛ КЭБОТ. Это явно было шуткой. Мой друг тайком пришел за мной. Я позвал его, смеясь. Однако никто мне не ответил. Я рванулся в лес, ломая ветки, приминая кусты, хотел найти его. Но прошло пятнадцать минут, а поиски ничего не дали. Я ходил по кругу в центре которого лежала коробка. Наконец я решил, что, подбросив странный предмет, он дал мне найти его и пошел домой или к своему лагерю. Во всяком случае, он не находился в пределах слышимости, иначе бы откликнулся. В противном случае это было не красиво с его стороны. Я вернулся к коробке и поднял ее. Она стала остывать. Я вернулся вместе с ней в лагерь и разжег костер. Несмотря на теплую одежду, я дрожал, сердце бешено колотилось. Я был напуган. Поэтому, отложив коробку, я занялся приготовлением пищи, которое отвлекло меня от происшествия и успокоило. Только когда мясо было готово, я вернулся к необычному предмету. Повертев его в руках при свете костра, я прикинул, что длиной он около 20 дюймов и 4 дюйма толщиной, весит примерно 4 унции. Свечение почти исчезло, но еще можно было видеть, что коробка голубого цвета. Она уже почти остыла. Сколько же она поджидала меня в лесу? Когда ее положили здесь? Пока я размышлял над этим, свечение совсем пропало. В таком состоянии я бы ее не обнаружил. Коробка зажглась и потухла словно по желанию ее отправителя. Послание получено, сказал я себе, понимая, что шутка не слишком удачна. Я пригляделся к буквам. Они были очень старые, но я слишком мало разбирался в этом, чтобы с уверенностью назвать дату. Что-то в них напоминало мне колониальный договор на одной из фотографий в моем учебнике. Наверное, семнадцатый век? Буквы казались врезанными в крышку, составляли с ней одно целое. Замка или защелки в ней не было. Я поцарапал ее ножом, но и это не помогло. Чувствуя себя дураком я достал консервный нож и пытался продырявить крышку. Несмотря на легкость коробки, она сопротивлялась ножу с твердостью стальной болванки. Я взялся за нож обеими руками и налег изо всех сил. Лезвие ножа согнулось под прямым углом, на коробке же не осталось и царапины. Я осмотрел коробку более внимательно, ища способ открыть ее. На задней стороне был кружок, в котором находился отпечаток большого пальца. Я протер поверхность рукавом, но отпечаток не исчез. Отпечатки же моих пальцев исчезли немедленно. Этот отпечаток, как и буквы, казался частью металла. Наконец я нажал пальцем на кружок, в котором находился отпечаток большого пальца, однако ничего не случилось. Устав от всего этого, я отложил коробку и вернулся к ужину. Поев, я разделся и залез в спальный мешок. Лежа около угасающего костра, я глядел в исчерченное ветвями деревьев небо и на вздымающиеся горы. Долго я лежал так, чувствуя себя одиноким, но не совсем – как человек, затерянный в пустыне, чувствует себя единственным живым человеком на планете, и ближайшее к нему существо – его судьба и надежда – находятся вне нашего маленького мира, где-то в межзвездных просторах. Эта мысль внезапно поразила меня, и я почему-то испугался, не знал, что делать. Коробка была совсем не жуткой. Где-то глубоко внутри я уже давно это чувствовал, с самого начала. Как бы во сне я вылез из своего мешка, собрал топливо, подбросил его в костер и взял коробку. Сидя в мешке, я подождал, пока разгорится огонь, а потом тщательно совместил свой большой палец с отпечатком на коробке. Она отозвалась на мое прикосновение, как я и ожидал и чего очень боялся. Очевидно, что только один человек мог открыть эту коробку – тот, чей отпечаток пальца соответствовал странному замку: тот кого звали Тэрл Кэбот. Коробка открылась с треском, напоминающим шорох целлофана. Из коробки выпало кольцо из красного металла с простой литерой «К». Но я едва обратил на это внимание. Внутри коробки была надпись теми же самыми буквами, которыми было написано мое имя на крышке. Я посмотрел на число и похолодел, сжав в руках коробку: 3 февраля 1640 года. Сейчас же были шестидесятые годы двадцатого века – больше трехсот лет разницы. Самое странное, что в этот день тоже было 3 февраля. Подпись на днище была сделана уже не древними буквами, а в современной манере. Эту подпись я уже видел несколько раз на письмах, которые хранила моя тетушка. Да я знал эту подпись, но не помнил ее владельца. Это была подпись моего отца, Мэтью Кэбота, исчезнувшего много лет назад. В глазах у меня замельтешило, я не мог шевельнуться. Мир на мгновение померк, но мне удалось взять себя в руки, глубоко вздохнуть несколько раз, и холодный воздух, наполнивший легкие, вернул мне ощущение реальности. У меня в руках было письмо невероятной давности, отправленное более чем триста лет назад в горы Нью-Хэмпшира, написанное человеком, которому по обычному летоисчислению было не более пятидесяти лет – моим отцом. Даже теперь я помню это письмо до последнего слова. Думаю, что я сохраню это короткое послание в глубинах своей памяти до тех пор, пока как говорится, не вернусь в Город Праха. 3-й день февраля года 1640 от рождения Господа нашего. Мой сын, Тэрл Кэбот. Прости меня, ибо я лишен выбора, все решено. Поступай как знаешь, но судьба твоя уже предопределена и ее не избежать. Желаю здоровья тебе и твоей матери. Носи при себе кольцо из красного металла и, если можешь, принеси мне пригоршню нашей зеленой Земли. P.S. Уничтожь это письмо. Так нужно. Любящий тебя Мэтью Кэбот. Я читал и перечитывал письмо, оставаясь неестественно спокойным. Я понял, что я не болен, а если и был, то это было состояние проблеска мысли и понимания, не имеющее никакого отношения к физической слабости. Я положил письмо в рюкзак. Я решил, что как только рассветет, я должен покинуть горы. Нет, это могло быть поздно. Безумие – карабкаться ночью по горам, но что мне оставалось? Я не знал сколько времени осталось у меня, но даже если всего несколько часов, то и тогда я еще мог достичь шоссе или хижины. Я посмотрел на компас, вычисляя, где может быть шоссе. Это было нелегко в темноте. Где-то в сотне ярдов от меня прокричала сова. Может быть, кто-то следил за мной из леса? Какое неприятное ощущение! Я натянул ботинки и куртку, сложил мешок и уложил его в рюкзак, затоптал костер. Когда огонь угас, я поднял кольцо. Оно было горячим, твердым, материальным куском реальности. Оно БЫЛО. Я положил его в карман и принялся за поиски дороги. Глупо, конечно, шляться в такую темень – я легко мог сломать руки, ноги и даже шею. И все же, если бы между мной и лагерем лежала бы одна миля или две, я чувствовал бы себя в большей безопасности – не знаю от чего. Я мог бы подождать утра и идти при свете. Может быть, легче скрыть свой след днем. Сейчас самым важным было покинуть лагерь. Я шел в полной темноте уже около двадцати минут, когда, к моему ужасу, рюкзак и скатка на спине загорелись голубым пламенем. В одно мгновение я скинул их на землю, и в остолбенении смотрел на голубой огонь, пожирающий вещи. Такой огонь я видел лишь у ацетиленовой горелки. Было ясно, что загорелась коробка. Я содрогнулся, представив себе, что было бы, если бы я положил ее в карман. Странно, что я не побежал сломя голову от огня, хотя он выдавал мое местонахождение. Я встал на колени около остатков рюкзака и мешка. Камни около них почернели. Не осталось ни следа коробки. Она совершенно исчезла. В воздухе стоял неприятный едкий запах, совершенно незнакомый мне. Я на секунду подумал, что кольцо, лежащее у меня в кармане, тоже может взорваться, но почему-то отверг эту мысль. Мог быть какой-то смысл в уничтожении письма, но зачем же уничтожать кольцо? Кто бы это ни был, мой отец или нет, он не хотел причинить мне вреда, но, с другой стороны, землетрясение или наводнение тоже не хотели приносить вреда. Что я могу сказать о силах, которые действуют этой ночью, о силах, которые могут раздавить меня одним легким движением, как муравья, случайно попавшего под каблук? Единственной связью с реальностью для меня оставался компас. Во время происшествия с рюкзаком, когда меня ослепил свет, и, к тому же, я повернулся, я потерял направление и нуждался в его помощи. При свете фонарика я взглянул на него – и сердце мое замерло: стрелка бешено вращалась вокруг своей оси, то в одну, то в другую сторону, как если бы законы природы в этом районе прекратили свое действие. Впервые с тех пор, как я открыл коробку, я стал терять контроль над собой. Компас был моей единственной надеждой. Теперь все пошло к чертям. Раздался громкий звук – я думаю это был мой вопль ужаса, которого я никогда не перестану стыдиться. Затем я побежал, как обезумевшее животное, бог весть в каком направлении. Сколько я бежал – не знаю, может быть несколько часов, а может несколько минут. Я спотыкался и падал, влетал в какие-то колючие кусты, расцарапавшие мне лицо, губы стали солеными от крови, это я помню, но яснее всего я помню ослепляющий, головоломный бег в темноте, бессмысленный и изнурительный. Я увидел во тьме чьи-то глаза и побежал в другую сторону, услышав за собой хлопанье крыльев и крик совы. Потом я вспугнул небольшое стадо оленей, очутившись в самой его середине, среди скачущих и лягающихся тел. Появилась луна, залив горы своим холодным светом, белым на снегу на ветвях деревьев и на склонах, сверкающим на скалах. Я не мог больше бежать, упал на землю, ловя ртом воздух, и пытаясь понять, почему я побежал. Впервые в своей жизни я ощущал такой абсолютный, беспричинный страх, охвативший меня словно когтями древнего сказочного зверя. Я поддался ему всего лишь на мгновение, и он целиком завладел мной, как пловцом, захваченным быстрым потоком – сопротивляться было невозможно. Теперь я пошел. Я огляделся и обнаружил, что нахожусь у каменной площадки, где я расстилал спальный мешок. Вот и угли моего костра – я вернулся к лагерю! Уж не знаю, как это так получилось. Лежа под лунным светом, я ощутил землю под собой, ощутил ее своим ноющим телом – и это было хорошо. Это значило, что я жив. Я видел, как спускался корабль. Мгновение он казался падающей звездой, но внезапно она вспыхнула и превратилась в гигантский, толстый серебряный диск. В полной тишине он опустился на площадку, едва примяв снег. Я встал и тут же в корабле отварилась дверь. Я должен был войти. Слова отца возникли в моей памяти. «Судьба уже предопределена». Но перед входом в корабль я остановился на краю площадки, наклонился и набрал, как просил мой отец, пригоршню нашей зеленой Земли. Я почувствовал, что должен что-то взять с собой, хотя бы частичку своей земли, земли своего мира.2. ДВОЙНИК
Времени, проведенного мной на корабле я совершенно не помню. Проснулся я отдохнувшим, и открывая глаза ожидал увидеть свою комнату в колледже. Без всяких неприятных ощущений повернул голову – и оказалось, что я лежал на каком-то твердом плоском предмете в круглой комнате с низким – всего 7 футов – потолком. В ней было пять узких окон, не способных пропустить человека. Они напоминали мне бойницы средневекового замка. Сквозь них все же проникало достаточно света, чтобы разглядеть обстановку. Слева от меня виднелся великолепный гобелен с охотничьей сценой, как я понял, где охотники с копьями, сидящие на странного вида животных, атаковали отвратительное чудовище, напоминающее борова, но только невероятных размеров по сравнению с фигурками людей. У него были четыре саблевидных клыка. Фон, растительность и выражение лиц охотников напоминали мне гобелены Возрождения, виденные мной во Флоренции. Напротив гобелена – как я понял для украшения – висели круглый щит и перекрещенные копья. Щит был похож на древнегреческие щиты с ваз Лондонского музея. Символы на щите ничего не говорили мне – скорее всего это были монограммы владельца или выдумка мастера. Над щитом висело что-то вроде древнегреческого шлема гомеровского периода. В нем была Y-образная прорезь для глаз носа и рта. В оружии было какое-то первобытное достоинство. Вещи висели на стене, как знаменитое колониальное оружие над очагом, готовое в любой момент к отражению врага; они были отполированы и поблескивали в полумраке. Кроме этих вещей, кресел и циновок в углу и двух каменных блоков в комнате ничего не было; стены и потолок выглядели мраморными. Двери я не видел. Я поднялся с каменного ложа и подошел к окну. Выглянув в него, я увидел солнце – земное солнце. Похоже, оно было немного больше, чем полагалось, но определить этого я не мог, однако был уверен, что это солнце. Небо, как и на Земле, было голубым. Сначала я так и решил, что передо мной Земля, а увеличение солнечного диска – лишь иллюзия. Очевидно, что в атмосфере было достаточно кислорода, если я мог дышать. Да, это Земля. И все же я понимал, что это не моя планета. Здание, где я очутился, было лишь каплей в море таких же цилиндрических башен, соединенных друг с другом узкими цветными мостами. Я не мог наклониться так, чтобы увидеть землю, лишь на горизонте были видны холмы, покрытые зеленой растительностью, но на таком расстоянии я не мог понять, трава это или нет. Удивленный всем этим, я вернулся к столу, и попытавшись сесть на него, ушиб о него ногу. Но затем я вспрыгнул на стол, затратив на это такое усилие, как если бы поднимался на одну ступеньку лестницы в общежитии колледжа. Само движение получилось совсем другим. Гравитация была меньше, чем должна была быть. Значит, эта планета меньше Земли, и, судя по величине Солнца, ближе к нему. И одет я был по-иному. Охотничьи ботинки, меховая шапка и тяжелая одежда исчезли. Я был одет в нечто вроде красноватой туники с каким-то желтым поясом. Несмотря на все приключения в лесу, я был чист. Значит, меня вымыли. На пальце правой руки находилось красное кольцо с символом «К». Я был голоден. Сидя на столе, я попытался понять все это, что мне никак не удавалось. Как ребенок на огромном заводе или складе, я не мог понять, что за вещи меня окружают, что я испытываю. Вдруг одна из панелей в стене убралась внутрь, и в комнату шагнул высокий рыжий мужчина лет сорока пяти, одетый так же, как и я. Я не знал, что и подумать. Этот человек на вид был землянином. Он улыбнулся, подошел ко мне, и, положив руки мне на плечи, сказал: – Ты мой сын, Тэрл Кэбот. – Да, я – Тэрл Кэбот, – сказал я. – Я твой отец, – сказал он. Мы обменялись рукопожатием, и этот привычный жест успокоил меня. Я был удивлен тем, что безоговорочно поверил тому, что этот человек не только землянин, но и мой пропавший отец. – Как мать? – спросил он. – Умерла уже много лет назад. – Из всех них я любил ее больше всего, – сказал он, повернулся и отошел к стене, чтобы скрыть свое потрясение от этого известия. Я не хотел сочувствовать ему, но не смог сдержаться, за что разозлился на себя. Разве он не бросил меня и мою мать? И как просто сказал он «из всех них», кто бы они не были! Я не хотел знать этого. Но, не смотря на все это, мне захотелось подойти к нему, взять его за руку, коснуться его. Я чувствовал родство с ним, с его горем. Глаза мои затуманились. Во мне поднялось что-то, какие-то болезненные воспоминания, до сих пор молчавшие – воспоминания о женщине, которую я едва помнил, ее красивое лицо, руки, успокаивающие проснувшегося среди ночи ребенка. И кроме ее лица я вспомнил еще одно. – Отец, – сказал я. Он выпрямился, пошел навстречу мне через комнату. Невозможно было сказать, плакал он или нет. В глазах его была горечь и печаль, и мои жесткие чувства смягчились. Глядя в них я с радостью понял, что есть хотя бы один человек, любящий меня. – Сын мой, – сказал он. Мы встретились на середине комнаты и обнялись. Я плакал, и он тоже, и мы не стыдились друг друга. Позднее я узнал, что и в этом мире сильные люди могут переживать, и что лицемерная хладнокровность тут, как и в моем мире, не в почете. Наконец, мы разжали руки. – Она будет последней, – сказал он. – Я не имел права позволять ей любить меня. Я промолчал. Он почувствовал мои мысли и сказал: – Спасибо за подарок, Тэрл Кэбот. Я удивился. – Пригоршня земли, – сказал он – пригоршня моей родины. Я кивнул, не желая отвечать ему. Я хотел, чтобы он сам рассказал мне о тысячах неведомых мне вещей, раскрыл все тайны. – Ты голоден, – сказал он. – Я хочу знать, где я, и что я здесь делаю. – Конечно, но сначала ты должен поесть. – Он улыбнулся. – Когда ты утолишь свой голод, я поговорю с тобой. Он дважды хлопнул в ладоши, и панель снова отошла в сторону. К моему удивлению в комнату вошла девушка, немного моложе меня, с белокурыми волосами, в безрукавке из сшитых диагональю полос ткани и короткой – выше колен – юбке. Она была босиком. Когда ее глаза встретились с моими, я увидел, что они голубые. Единственным ее украшением была светлая металлическая полоска, которую она носила как воротник. Она вышла так же быстро, как и вошла. – Ты можешь получить ее вечером, если захочешь, – сказал отец, едва обратив на нее внимание. Я не совсем понял, что он имел в виду, но сказал «нет». По настоянию отца, я стал поглощать пищу, не отрывая от нее глаз, едва чувствуя вкус еды, простой, но превосходной. Она напоминала дичь, а не мясо домашнего животного, и была поджарена на костре. Хлеб был еще теплым, фрукты – виноград и что-то еще – были свежими и холодными как горный снег. Вино тоже было великолепным. Позже я узнал, что оно называется ка-ла-на. Пока я ел и после еды, мой отец рассказывал мне: – Мир этот называется Гор. На всех языках планеты это слово означает Домашний Камень. – Он остановился, заметив мое удивление. – Домашний Камень – повторил он. – Именно так. В селах этого мира каждая хижина возводилась вокруг плоского камня, помещенного в центре круглого цилиндра. На нем вырезался родовой знак и он назывался домашним камнем. Это был, вообще говоря, символ суверенности, и каждый крестьянин в своей хижине был суверенен. – Позже, – продолжал отец. – Домашние Камни появились у деревень, а впоследствии и у городов. В деревне Домашний Камень помещался обычно на рынке, а в городе – на вершине самой высокой башни. Естественно, со временем он приобрел мистический символ и стал возбуждать те же чувства, что земляне испытывают при виде своего знамени. Отец встал и зашагал по комнате. Глаза его странно блестели. Конечно, причиной было сказание о Домашнем Камне Гора, чьи корни затерялись в веках, которое говорило о том, что домашние камни должны стоять, ибо это дело чести, а честь уважается во всех законах. – Эти камни, – продолжал отец, – различны по цвету и размерам, многие из них украшены сложной резьбой. Некоторые большие города имеют Домашние Камни небольшого размера, но невероятной древности, сохранившиеся с того времени, когда город был просто деревней или гордым замком. Отец остановился возле узкого окна и взглянул на холмы. Помолчав он заговорил снова: – Место, где человек устанавливал Домашний Камень, по закону считалось его собственностью. Хорошие же земли защищались мечами сильнейших землевладельцев местности. – Мечами? – спросил я. – Да, – сказал отец, как будто в этом не было ничего невероятного, и улыбнулся: – Тебе еще много придется узнать о Горе. Существует, если можно так выразиться, иерархия Домашних Камней, и два воина, которые перережут друг другу глотку за клочок плодородной земли, будут сражаться бок о бок не на жизнь, а на смерть, в бою за Домашний Камень их деревни или города, где они живут. Как-нибудь я покажу тебе свой собственный Домашний Камень. В нем есть пригоршня земли, которую я принес с собой, придя в этот мир, – давным-давно. – Он пристально посмотрел на меня. – Я сохраню и ту пригоршню, которую принес ты. Когда-нибудь она будет твоей, – глаза его затуманились. – Если ты сумеешь заслужить Домашний Камень. Я встал, глядя на него. Он отвернулся и как бы погрузился в мысли. – Мечта каждого завоевателя или государственного деятеля – заполучить Главный Домашний Камень планеты, – помолчав, продолжил он, не глядя на меня. – Говорят, такой камень есть, но он хранится в священном месте и является источником силы Царствующих Жрецов. – А кто это такие? Отец тревожно взглянул на меня, будто он сказал больше, чем хотел. Мы оба замолчали. – Да, – сказал он наконец. – Я должен рассказать тебе о Царствующих Жрецах. – Он улыбнулся. – Но позволь мне рассказать об этом в свое время, чтобы ты лучше понял. – Мы снова сели за стол и отец спокойно и обстоятельно рассказал мне всю историю. Рассказывая, отец часто называл Гор двойником, позаимствовав название у пифагорийцев, первыми высказавших мнение о существовании такой планеты. Странно, что наше солнце на языке Гора называется Лар-Торвис, что означает Центральный Огонь, другое пифагорийское выражение, использовавшееся, правда, не для солнца, а для другой планеты. Чаще солнце называют Тор-ту-Гор, что означает Свет над Домашним Камнем. Позже я узнал, что существует секта, поклоняющаяся солнцу, но численность ее была незначительна по сравнению с теми, кто поклонялся Царствующим Жрецам, которые, кем бы они ни были, стяжали славу богов. В сущности, они стали наиболее древними божествами Гора, и во время опасности молитва, обращенная к ним, могла слететь с уст даже храбрейшего человека. – Царствующие Жрецы бессмертны, – говорил отец, – по крайней мере, так думает большинство. – И вы тоже? – спросил я. – Не знаю. Может быть. – Что это за люди? – Скорее боги. – Вы это серьезно? – Да, – сказал он, – разве существо, обладающее бессмертием, безграничной силой и мудростью, нельзя назвать богом? Я промолчал. – Я лично считаю, – продолжал он, – что Царствующие Жрецы – это все же люди, такие же как и мы, или гуманоидные существа, обладающие наукой и технологией настолько далеко ушедшими от нашего уровня знаний, насколько двадцатый век ушел от средневековья. Это предположение показалось мне разумным, ибо я с самого начала считал, что существуют силы и разум, настолько отличающиеся от того, что я знал, насколько мы отличаемся от инфузории. Даже технология коробки с ее замком с отпечатком пальца, дезориентация моего компаса, корабль, прилетевший за мной и доставивший меня, лежащего в анабиозе, в этот странный мир, свидетельствуют о невероятном уровне цивилизации. – Царствующие Жрецы, – сказал отец, – воздвигли священное место в Сардарских горах и дикую пустыню, закрывшую путь людям. Оно считается большинством людей табу. Никто еще не вернулся с этих гор, – глаза отца приняли странное выражение, как бы блуждая где-то вдали, видя то, что он предпочел бы забыть. – Идеалисты и мятежники разбивались о ледяные отроги гор. Чтобы достичь их, нужно идти пешком. Животные тут бесполезны. Некоторые бунтовщики и беглецы, пытавшиеся найти в них убежище, были найдены на равнине в виде кусков мяса, брошенных с невероятной высоты. Я сжал металлический кубок. Вино всколыхнулось и мое отражение в нем раздробилось на тысячи осколков. Затем поверхность снова успокоилась. – Иногда, – сказал отец, все еще с отсутствующим видом, – люди, которые достаточно пожили или стары, идут в горы, чтобы найти секрет бессмертия. Если они и находят его, то некому это подтвердить, ибо никто из них не вернулся в города Башен. Кое-кто думает, что такие люди со временем сами становятся Царствующими Жрецами. Я считаю, правда это или нет, – впрочем как и большинство легенд – что смерть – это ключ к секрету Царствующих Жрецов. – Вы этого не знаете, – сказал я. – Нет, – согласился он. Отец рассказал мне несколько легенд о Царствующих Жрецах, и я понял, что до какой-то степени они верны, а именно, что Царствующие Жрецы могут разрушать и завладевать всем, что пожелают, и что они на самом деле божества этого мира. Считалось, что они знают обо всем, что происходит на планете, но не придают этому никакого значения. До отца доходили слухи, что они совершенствуются в своих горах, и, медитируя, не могут обращать внимания на беды и радости нашего мира, незначительного для них. Они были, иначе говоря, устранившимися богами, присутствующими, но отдаленными, не беспокоящимися о делах смертных по эту сторону гор. Это предположение, о достижении святости, показалось мне не слишком соответствующим судьбам тех, кто пытался проникнуть в горы. Мне трудно было понять какого-либо из этих теоретических святых, отрывающегося от своей медитации, чтобы сбросить непрошенных пришельцев на равнину. – Есть только одна область, – сказал отец, – к которой Царствующие Жрецы испытывают наибольший интерес – это техника. Людей, живущих ниже гор, ограничивают избирательно. Например, военная техника ограничена настолько, что наиболее мощное наше оружие – самострел и копье. Далее, запрещены механические устройства передвижения, приборы связи, радары, сонары и прочая подобная техника, широко распространенная на нашей родной планете. С другой стороны, ты узнаешь, что в освещении, строительстве, сельском хозяйстве и медицине, например, смертные, то есть люди, живущие ниже гор, достигли значительного прогресса. Ты удивишься, увидев, какие провалы есть в нашей технике – не смотря на Царствующих Жрецов. Тебе сразу придет в голову, что должен же был кто-нибудь на этой планете придумать такие вещи как винтовка и бронемашина. – Такое оружие непременно должно было быть придумано, – сказал я. – И ты прав, – сказал он. – Время от времени их изобретают, но их владельцы уничтожаются, исчезая в пламени. – Как коробка из голубого металла? – Да. Обладать таким оружием – значит подвергнуть себя Огненной Смерти. Некоторые отчаянные люди все же осмеливаются владеть или создавать такое оружие, и даже довольно долго могут избегать смерти, но рано или поздно, она настигает их. Однажды я видел это. Очевидно он не желал далее говорить на эту тему. – Что за корабль доставил меня сюда? – спросил я. – Это один из великолепных образцов вашей техники? – Не нашей, а Царствующих Жрецов. Я не верю, чтобы звездолетом управлял управлял кто-нибудь из смертных. – Значит, Царствующие Жрецы?.. – Очевидно. Наверное, им управляли из Сардарских гор. Впрочем, как и при всех Приглашениях. – Приглашениях? – Да. Когда-то и я совершил такое путешествие, и другие. – Но с какой целью, для чего? – Каждый со своей целью. Отец рассказал мне о мире, в котором он тоже когда-то очутился. Он знал от Посвященных, провозгласивших себя посредниками между людьми и Царствующими Жрецами, что планета Гор была спутником одной из звезд в какой-то из бесконечно далеких Голубых Галактик. Несколько раз Царствующие Жрецы перемещали ее к другим звездам. Я счел эту историю невероятной, по крайней мере в этой части, ибо такое перемещение, даже со скоростью света, невозможно. Кроме того, при передвижении в пространстве без солнца, дающего тепло и свет, все живое погибло бы. Если планета вообще передвигалась – а теоретически это возможно – она должна была попасть в эту систему от ближайшей звезды. Может быть, однажды она была спутником Альфы Центавра, но даже и в этом случае расстояние кажется непреодолимым. Но какова должна быть тогда техника, чтобы совершить такое перемещение, не убив при этом жизни! Конечно, жизнь могла спрятаться под землей, где должны быть запасы продовольствия и воздуха – и тогда планета превратилась бы в огромный звездолет. Могла быть и другая возможность, о которой я сказал отцу – планета все время могла быть в нашей системе, но оставаться неизвестной землянам, хотя это кажется невозможным, если вспомнить, что человечество исследовало небо миллионы лет, этим занимались и неандертальцы, и великолепные умы Маунт Вильсон и Маунт Паломар. К моему удивлению, отец принял эту гипотезу. – Это, – сказал он с оживлением, – теория солнечного щита, именно по этому я предпочитаю думать о планете как о двойнике, антиподе, не только вследствие ее отношения к нашему миру, но и вследствие ее расположения. Орбита планеты такова, что между нею и Землей всегда находится Центральный Огонь, хотя для этого приходится вносить коррективы в орбиту. – Но все равно, – возразил я, – существование планеты должно было быть открыто. В Солнечной системе нельзя скрыть планету размером с Землю! – Ты недооцениваешь Царствующих Жрецов и их науку, – улыбнулся отец. – Сила, способная передвигать планету – я верю, что Жрецы располагают ею – способна вносить исправления в движение планеты, а это позволяет ей прикрываться солнцем, как щитом. – Но она должна влиять на орбиты других планет. – Гравитационное влияние может быть нейтрализовано. Я верю, что Царствующие Жрецы располагают властью над гравитацией, по крайней мере в определенной области, и пользуются ею. В любом случае, управлять они могут лишь с помощью этой силы. Физические же доказательства, такие как свет или радиоволны, могут быть искажены полем так, что они будут рассеиваться, не обнаруживая планеты. Но меня это не убедило. – С исследовательскими спутниками тоже можно как-то справиться, – добавил отец. – Конечно, как это делается, знают одни лишь Жрецы. Я осушил свой кубок. – Но все же существование двойника имеет доказательство. Я взглянул на него. Удивление было написано у меня на лице. – Да, – продолжал он, – но поскольку гипотеза о существовании еще одной планеты не принимается во внимание, это доказательство приводится в соответствие с существующими теориями; иногда предпочтительнее признать неисправность инструмента, чем существование целого мира. – Но неужели никто ничего не понял? – Ты же знаешь, – рассмеялся отец, – что есть разница между между фактами, которые нужно объяснить, и объяснениями фактов, и ученые, естественно, выбирают то объяснение, которое соответствует привычному миру, а на Земле считают, что Гор существовать не может. Окончив разговор, отец встал, положил мне руку на плечо, задержал ее на минуту и улыбнулся. Затем дверь в стене беззвучно раскрылась, и он вышел из комнаты, ничего не сказав мне ни о моей роли, ни о моем назначении, какими бы они не были. Он не хотел объяснять мне ни причины, вследствие которых я попал на Гор, ни загадочных событий с коробкой и письмом, предшествовавших этому. Но еще более я сожалел о том, что он не рассказал мне о себе, о том человеке, чья плоть и кровь были моей плотью и кровью – моем отце. Я должен сказать вам, что то, о чем я пишу, я считаю правдой, но не ожидаю от вас полного доверия, так как и сам на вашем месте не поверил бы многому. Я не могу привести в свою пользу какого-либо доказательства, и вам придется либо верить мне на слово, либо нет. Фактически, этой истории так трудно поверить, что Царствующие Жрецы не позаботились, чтобы она не была написана. И я счастлив, что могу поведать вам все. Я ДОЛЖЕН рассказать о том, что видел, хотя бы Башням, как говорят жители Гора. Почему Жрецы, правящие этим миром, были так снисходительны ко мне? Ответ наверное прост – в Царствующих Жрецах осталось еще немного от людей – если они были людьми – чтобы быть тщеславными, и в своем тщеславии они пожелали, чтобы вы узнали о их существовании, пусть и не восприняли этого всерьез. Может, в священном месте сохранились юмор и ирония. В конце концов, что вы можете сделать, узнав о существовании двойника, Царствующих Жрецах и Приглашениях? Ничего: ваша примитивная техника, которой вы так гордитесь, бессильна по меньшей мере еще в течение тысячелетия, а за это время Царствующие Жрецы могут найти новое солнце и новых людей, которые заселят планету.3. ТОРН
– Хо! – крикнул Торн, самый невероятный член касты Писцов, набрасывая на голову голубую мантию, как будто не в силах вынести дневного света. Потом из одежды появилась песочная голова писца с голубыми глазами, моргающими по обе стороны острого носа. Он оглядел меня. – Да, – крикнул он вновь. – Я заслужил это! – И снова спрятал голову под одежду. Оттуда раздался его приглушенный голос: – Почему я, идиот, должен терпеть всяких идиотов? – Вновь появилась голова. – Неужели мне больше нечего делать? Разве нет у меня тысяч свитков, пылящихся на полках и ожидающих, когда их прочтут? – Не знаю, – сказал я. – Взгляните! – в отчаянии завопил он, безнадежно махнув рукой в сторону самой захламленной комнаты, которую я видел на Горе. Его стол был завален бумагами, чернильницами, ручками, перьями, кожаными застежками и обертками. Не было ни фута, где бы не лежал манускрипт, и сотни их, сваленных в кучу, громоздились тут и там. Его спальная циновка лежала неубранной, одежда не проветривалась неделями. Личные его вещи, казавшиеся столь незначительными, тоже использовались для хранения свитков. Одно из окон в комнате Торна было перекошено, очевидно его расширяли, неуклюже орудуя плотницким молотком, скалывая камень, чтобы открыть дорогу свету. Под столом всегда стояла жаровня, полная горячих углей, пожалуй, слишком близко к сокровищам премудрости, разбросанным по полу. Похоже, что у Торна всегда было холодно, или говоря иначе, никогда не было слишком жарко. Даже в жару он не переставая утирал нос рукавами своей синей мантии, отчаянно дрожал и жаловался на дороговизну топлива. Сложения Торн был хрупкого и всегда напоминал мне рассерженную птицу, обожающую перебранки. Одежда продырявилась в дюжине мест, лишь два или три из которых подвергались неловкой атаке иглы. Оторванный ремешок одной из сандалий беззаботно болтался сзади. Вообще-то горийцы, насколько я успел убедиться за эти несколько недель, очень тщательно следили за одеждой, придавая большое значение внешности, но у Торна, по-видимому, были иные заботы. Среди них, к несчастью, не последним делом было обругать какого-либо человека, случайно оказавшегося в пределах его внимания. Но, несмотря на все эксцентричные выходки, блажь и раздражительность, меня притягивал этот человек, я чувствовал в нем то, чем я всегда восхищался – добрый и острый ум, чувство юмора, любовь к знанию – одна из самых благородных и глубочайших страстей. Более всего меня поражала его любовь к манускриптам и людям, написавшим их столетия назад. Он ознакомил и меня с мыслями тех людей, которые задумывались над этим миром и его смыслом. И я не сомневался, что Торн был лучшим ученым Города Цилиндров, как сказал мой отец. С раздражением Торн сунул руку в одну из кип свертков, и вынул оттуда, потрясая, сильно потрепанную рукопись и поместил ее в устройство для чтения – металлическую раму с колесиками наверху и внизу и, нажав кнопку, подвел книгу к нужному месту. – Аль-Ка! – сказал он, ткнув пальцем в символ начала. – Аль-Ка. – Аль-Ка, – повторил я. Мы переглянулись и рассмеялись. Слезы умиления появились на длинном носу ученого, он моргнул. Я приступил к изучению горийского алфавита. Несколько последующих недель я посвятил напряженной учебе, перемежавшийся с заботливо рассчитанными периодами еды и сна. Сначала меня обучали только отец и Торн, но как только я стал усваивать язык, меня стали натаскивать в специальных предметах. Торн говорил по-английски с горийским акцентом, его научил языку мой отец. Большинство горийцев относились к английскому языку как к бесполезному, ибо он не был в ходу на планете, но Торн изучил его, видимо, ради удовольствия видеть, как выглядят мысли в других одеждах. Мое расписание, кроме еды, сна, обучения языку и истории, включало в себя тренировку во владении оружием и пользованием различными устройствами, которые так же обычны для Гора, как для нас наши машины. Одним из самых интересных был транслятор, приспособленный для многих языков. Хотя на Горе был общий язык, с несколькими диалектами и разновидностями, некоторые из них по звучанию имели мало общего с тем, что я слышал раньше. Они напоминали скорее крики птиц или рычание животных; эти звуки не могли быть изданы человеческим горлом. Машина применялась для разных языков, но всегда входным или выходным языком был горийский. Если, например, я говорил что-то по-горийски, а в машине был язык А, то на выходе получалась фраза на языке А, и наоборот. К моему удовольствию, мой отец приспособил одну из этих машин для английского языка, и она оказала немало пользы в изучении горийского языка. К тому же, отец и Торн занимались со мной очень усердно. На машине я упражнялся сам. Переводческая машина была чудом миниатюризации, каждая из них, будучи размером не более портативной пишущей машинки, хранила в себе не менее 4-х не-горийских языков. Перевод, конечно, был буквальным, а словарь ограничивался лишь 25 000 слов. Так что для сложных переводов и полного самовыражения машина была лишь подспорьем. Зато она, как утверждал отец, не совершала преднамеренных ошибок, и перевод, даже не адекватный, был честен. – Ты должен знать, – говорил Торн мне, – историю и географию Гора, его экономику, социальную структуру и обычаи, например,кастовую систему и кланы, правила размещения Домашнего Камня, Места Святости, когда в войне можно щадить врага, а когда нет и тому подобное. И я учил все это, или столько, сколько мог успеть. Торн вскрикивал в ужасе, когда я делал ошибки, непонимание и недоверие выражались на его лице, он печально брал большую книгу, автор которой ему нравился, и бил меня ею по голове. Так или иначе, он желал мне добра. Странно, но меня совершенно не обучали религиозным обрядам, кроме того, что не следует навлекать гнев Царствующих Жрецов, и Торн отказывался сообщить что-либо, заявляя, что это область Посвященных. Религиозные дела планеты целиком взяли в свои руки Посвященные, которые мало поощряли любопытство других каст относительно святынь и церемоний. Меня научили нескольким молитвам Царствующим Жрецам, но они были на старо-горийском языке, употребляемом только Посвященными, я не особенно старался учить его. К моей радости, я узнал, что Торн, при всей его феноменальной памяти, начисто забыл их, Подозреваю, что между кастами Писцов и Посвященных существует некая неприязнь. Этические учения Гора, свободные от требований и притязаний Посвященных, были собраны в Свод Законов – собрание устных преданий, чье происхождение было утеряно. Я уделял особое внимание Законам Касты Воинов. – И прекрасно, – говорил Торн, – из тебя никогда не получится Писец. Законы воинов представляли собой кодекс рыцаря, преданного своему вождю и Домашнему Камню. В этом чувствовалось жестокое, но не лишенное галантности чувство долга, которое я уважал. Это было не самым плохим вариантом. Меня наставляли в двойном знании. Одно из них представляло собой то, во что верил народ, а другое было тем, что должны были знать люди мыслящие. Между двумя этими знаниями бывало удивительное расхождение, например, все касты, кроме высших, были убеждены в том, что их мир представляет собой плоский широкий диск. Возможно, это делалось для того, чтобы предотвратить исследования и развить привычку полагаться на общее мнение – своеобразный регулятор. С другой стороны, высшим кастам – Воинам, Строителям, Писцам, Посвященным и Врачам – говорилась правда, потому что считалось, что они все равно ее сами узнают, наблюдая за тенью планеты на одной из трех лун Гора, или за движением звезд, или за тем, как из-за горизонта появляются сначала горы, и так далее. Я раздумывал, не усекается ли Второе Знание для образованных людей на их уровне так же, как усекается Первое Знание на уровне Низших Каст. Не существует ли тут Третьего Знания, доступного Царствующим Жрецам. – Город, – рассказывал мне однажды отец, – это основная политическая единица Гора. Города строятся так, что контролируют по возможности большую территорию, вокруг которой простирается ничейная земля. – Кто руководит этими городами? – спросил я. – Правители избираются из высших каст. – Высших Каст? – Конечно. В круге Первого Знания детям в городских интернатах рассказывается легенда, что если человек из Низшей Касты пожелает управлять городом, то город будет разрушен. Наверное, у меня был недовольный вид. – Кастовая структура, – терпеливо объяснил мне отец, чуть заметно улыбнувшись, – непоколебима, но не заморожена и зависит не только от рождения. Например, если ребенок в школе докажет, что он может принадлежать к Высшей Касте, ему позволяется вступить в нее при наличии желания. И, наоборот, если ребенок не проявляет способностей, необходимых для его касты, например, воина или врача, то его не принимают. – Понятно, – не слишком удовлетворенно сказал я. – Высшие касты города избирают администратора и Совет, вырабатывающий законы. В случае кризиса власть переходит к военному вождю, убару, который правит без контроля посредством приказов, пока, по его мнению, кризис не минует. – По его мнению? – скептически произнес я. – Обычно пост сдается после кризиса – так предписывает закон Воинов. – Но если он не захочет уступать власть? – спросил я. Я уже достаточно знал о Горе, чтобы понять, что не всегда можно полагаться на Закон. – Того, кто не желает уступить власть, – сказал отец, – покидают его люди. Провинившийся убар отстраняется от власти, и остается один во всем дворце без охраны, где его и закалывают простые горийцы. Я кивнул, представив себе дворец, в котором в тронном зале сидит лишь один человек, ждущий, когда разгневанная толпа ворвется в ворота и утолит свой гнев. – Но, – сказал отец, – иногда такой вождь завоевывает преданность своих подчиненных и они не оставляют его. – И что тогда? – Он становится тираном, и правит до тех пор, пока его безжалостно не свергнут в одной из войн. Глаза отца застыли. Он рассказал мне не просто историю. Я понял, что он знал таких людей. – Пока, – медленно повторил он, – его безжалостно не свергнут. На следующий день я вернулся к Торну и к его неописуемым урокам. Гор, как и следовало ожидать, оказался не шаром, а сфероидом. Южное полушарие было тяжелее и походило на земное. Угол наклона оси был острее чем земной, но не слишком, не на столько, чтобы ликвидировать смену сезонов. Более того, как и у Земли, здесь было два полюса и экваториальный пояс, а также южная и северная климатические зоны. Большая часть Гора на карте изображалась белым пятном, но я был достаточно занят тем, чтобы зазубрить названия рек, морей, равнин и полуостровов, которые были нанесены там. Экономической основой горийской жизни были свободные крестьяне, которые были одной из низших, но несомненно самой многочисленной кастой. Основной культурой была желтая пшеница, называемая са-тарна или Дочь Жизни. Интересно, что мясо называлось са-тассана, что означало Мать Жизни. И когда кто-нибудь говорил о пище вообще, он говорил о са-тассана. Название желтой пшеницы казалось вторичным, производным. Это означало, что сельскохозяйственной экономике предшествовала охотничья. Это было естественным предположением, но сложность выражений занимала меня. Я догадывался, что сложный язык был разработан прежде появления примитивных охотничьих групп, исчезнувших уже давным-давно. Люди пришли – или, вернее, были привезены – на Гор со своим развитым языком. Вероятно, приглашения совершались достаточно давно. Но для подобных размышлений у меня было мало времени, ибо мое расписание было составлено так, что грозило превратить меня в горийца через несколько недель, если я не загнусь от этой попытки. Но мне эти недели доставили удовольствие, как и всякому, кому нравиться учиться – хотя я и не знал, с какой целью это делается. Я встречался за эти недели с многими горийцами, не считая отца и Торна, в основном со свободными гражданами из каст Писцов и Воинов. Писцы были учеными и служащими Гора, внутри касты существовали свои группировки, от простых переписчиков до ученых. Я видел мало женщин, но знал, что они – будучи свободными – распределяются по кастам в соответствии с теми же критериями, что и мужчины, хотя в каждом городе были свои правила. В целом эти люди нравились мне, они в основном были земного происхождения и были доставлены в результате приглашения. Очевидно, их выпускали на волю как животных в заповедник или рыб в воду. Их предки могли быть халдеями, кельтами, сирийцами, англичанами, доставленные в этот мир в разное время из разных цивилизаций. Но их дети, конечно, становились простыми горийцами. За века почти все следы происхождения горийцев исчезли. Но меня радовали английские слова в горийском – такие как «топор» или «корабль». Многие выражения были определенно греческого или немецкого происхождения. Если бы я был лингвистом, то несомненно обнаружил бы множество параллелей и заимствований, грамматических и лексических, между горийским и земными языками. Земное происхождение не принадлежало к Первому Знанию. – Торн, – спросил я однажды, – почему это не принадлежит к Первому Знанию? – Разве это не очевидно? – спросил он. – Нет. – Ага! – сказал тот, и медленно закрыв глаза, пробыл в этом состоянии около минуты, видимо подвергая эту мысль всестороннему обследованию. – Вы правы, – сказал он наконец, открывая глаза. – Это не очевидно. – Что же нам тогда делать? – Продолжать занятия, – ответил Торн. Кастовая система была достаточно эффективна, воздавая каждому по заслугам, но я относился к ней отрицательно по этическим причинам. Она была слишком жестокой, особенно в отношении к выбору правителей и знанию. Но куда более печальным было то, что эта система предусматривала рабство. Было лишь три группы, лежащих вне кастовой системы – раб, изгнанник и Царствующий Жрец. Человек, который отказался от своего образа жизни или желает сменить касту без разрешения Совета Высших Каст, автоматически становится изгнанником и подлежит смерти. Девушка, которую я встретил в первый день моего пребывания на планете, была рабыней, а то, что я принял за украшение – символом рабства. Другой символ – клеймо – был скрыт под одеждой. Если бы раб и снял ошейник, все равно он не смог бы уничтожить клейма. Эту девушку я больше не видел. Не знаю, что с ней случилось, я не спрашивал об этом. Один из первых уроков, усвоенных мной на Горе, учил не интересоваться судьбой рабов. Я решил подождать. От одного из писцов я узнал, что рабы не могут давать свободным советы, ибо это может повредить ему, и ничто не может принадлежать рабу. Была бы моя власть, я ликвидировал бы такое несправедливое устройство, и даже сказал об этом отцу, но он ответил, что на Горе есть много вещей и похуже, чем рабство.Копье с бронзовым наконечником без всякого предупреждения с ошеломляющей скоростью полетело мне в грудь, тяжелое древко вращалось на лету, как хвост кометы. Я уклонился, лезвие рассекло мою тунику, порезав кожу, и вошло в деревянную стену за мной на 8 дюймов. Если бы я не увернулся, оно проткнуло бы меня насквозь. – Он достаточно быстр, – сказал мужчина, бросивший копье. – Я беру его. Так я познакомился со своим учителем военного искусства, который оказался моим тезкой. Я буду звать его Старшим Тэрлом. Это был белокурый бородатый гигант, похожий на викинга, с жесткими голубыми глазами, шагающий по земле так, как если бы она принадлежала ему. Чертой, которая в Старшем Тэрле произвела на меня самое яркое впечатление, была его гордость – он был гордым, но справедливым. Потом я узнал, что, к тому же, это еще и мудрый человек. Конечно, большая часть моего военного образования была посвящена мечу и копью. Копье показалось мне легким – из-за меньшей гравитации – и скоро я научился кидать его с надлежащей силой и точностью. Я научился пробивать щит на близком расстоянии и попадать в мишень размером с обеденную тарелку с двадцати ярдов. Тогда мне предложили кидать его левой рукой. Сначала я отказался. – Что, если тебя ранят в правую руку? – спросил Старший Тэрл. – Что ты будешь делать? – Обратится ко врачу, – заметил наблюдавший за моими занятиями Торн. – Нет! – взревел Старший Тэрл, – он должен остаться и умереть, сражаясь, подобно воину. Торн сунул свиток, который читал, подмышку и высморкался в рукав неизменной синей мантии. – Разве это разумно? – спросил он. Старший Тэрл схватил копье и Торн, подобрав мантию, поспешил удалиться из пределов тренировочного поля. В отчаянии я взял левой рукой другое копье и бросил еще раз. К моему большому удивлению, оно упало вполне прилично. Так я повысил свою выживаемость на несколько процентов. Мое искусство владения коротким горийским мечом было столь совершенным, что это признавали даже мои учителя. В Оксфорде я посещал фехтовальный клуб, продолжал заниматься этим видом спорта и в Нью-Хэмпшире, но здесь фехтование было жизненно необходимым. И опять: меня заставили научиться владеть мечом обеими руками, но, как и в случае с копьем, я не смог достичь больших высот. Пришлось примириться с мыслью, что я – непоправимый правша. Часто во время уроков Старший Тэрл наносил мне довольно неприятные порезы, выкрикивая: – Ты мертв! Но вот к концу обучения мне удалось прорваться сквозь защиту и нанести ему удар в грудь. Лезвие окрасилось кровью. Он швырнул свой меч на каменные плиты и, прижав меня к своей кровоточащей груди, рассмеялся: – Я мертв! – восторженно кричал он, хлопая меня по плечу, как отец, научивший сына играть в шахматы и впервые потерпевший от него поражение. Меня научили владеть щитом, преимущественно для того, чтобы отразить летящее копье. К концу обучения я умел сражаться со щитом и в шлеме. Я всегда считал, что кольчуга была бы прекрасным дополнением к этим двум предметам, но она была запрещена Царствующими Жрецами. Возможно, они считали войну биологическим селективным процессом, в котором слабейший погибает и не может воспроизводить себя. Поэтому смертным дозволено владеть лишь примитивным оружием. На Горе не могло случиться так, чтобы щелчок переключателя в подземной пещере уничтожил бы целую армию. Кроме этого, примитивное оружие гарантировало медленную скорость селекции, так что можно было направлять ее в желательную сторону. Кроме меча и копья разрешались самострел и лук, которые должны были несколько перераспределить вероятность выживания. Может быть, Царствующие Жрецы запрещали новое оружие в целях собственной безопасности. Сомневаюсь, чтобы они стали сражаться друг с другом на мечах в своих святых горах, чтобы проверить принцип селективности на своей шкуре. Что касается самострела и лука, то меня мало учили владеть ими. Старший Тэрл не придавал им большого значения, считая их оружием, недостойным настоящего воина. Я не разделял его презрения и для своего собственного блага в свободное время тренировался с ними. Вскоре после этого я почувствовал, что мое обучение подходит к концу. Возможно, потому, что увеличился отдых и повторение пройденного материала, может быть, это витало в настроениях моих учителей. Я почувствовал, что почти готов, но к чему? К этому времени я уже сносно стал болтать по-горийски и понимал разговоры моих учителей, не предназначенные для моих ушей. Я начал думать по горийски и требовалось некоторое мысленное усилие, чтобы перейти на английский. После нескольких английских слов или страницы английской книги из библиотеки отца все входило в норму, но усилие все-таки требовалось. Я овладел горийским. Однажды, во время упорной атаки старшего Тэрла, я выругался по-горийски, и он рассмеялся. Но в тот вечер, когда пришло время урока, он не смеялся. Он вошел в комнату, неся металлический двухфутовый стержень с кожаной петлей. В его рукоятке был переключатель, имевший две позиции, как у фонарика. Такой же стержень свисал с его пояса. – Это не оружие, – сказал он, щелкнув переключателем в рукоятке и ударил стержнем по столу. Снопом посыпались желтые искры, но стол остался неповрежденным. – Что же это такое? – спросил я. – Стрекало для тарна, – ответил он, выключил стрекало и протянул его мне. Когда я ухватился за конец стержня, он внезапно сдвинул переключатель – и миллионы желтых искр взорвались в моей руке. Я завопил от боли и сунул пальцы в рот. Ощущение было как от удара током или укуса змеи. Рука была невредима. – Будь осторожнее со стрекалом, – сказал старший Тэрл. – Это не игрушка. Теперь я взял стрекало очень осторожно около ременной петли и обмотал ее вокруг запястья. Старший Тэрл вышел, и я понял, что должен идти за ним. Мы принялись подниматься по спиральной лестнице цилиндрического здания и вылезли на крышу. Никаких перил не было. Я мог строить лишь догадки о цели подъема. Пыль попала в мои глаза. Старший Тэрл взял свисток для тарна и резко дунул в него. До сих пор я видел тарнов лишь на гобеленах и иллюстрациях в книгах, посвященных выращиванию, разведению и содержанию тарнов, которые я изучал. Позднее я узнал, что это было сделано специально. Горийцы говорят, что способность управлять тарном является прирожденной, человек может овладеть ею, а может и нет. Научиться этому нельзя. Это вопрос души, связь между двумя существами должна быть мгновенной, внутренней, спонтанной. Говорят, что тарны чувствуют, может человек быть тарнсменом или нет, и те, кто ими являются, переживают первую встречу. Сначала я ощутил порыв ветра и хлопающие звуки, как от гигантского полотенца, потом меня накрыла огромная крылатая тень, и гигантский тарн, с когтями, похожими на стальные крючья, резко хлопая крыльями, завис надо мною. – Держись подальше от крыльев, – крикнул Старший Тэрл. Но я не нуждался в предупреждении и выбежал из-под птицы. Один удар такого крыла мог бы смахнуть меня с крыши. Тарн опустился на крышу цилиндра и уставился на нас своими большими глазами. Хотя тарн, как и большинство птиц, легок, потому что кости его полые, это невероятно мощная птица, даже для такого размера. В отличие от земных птиц, орла, например, которые взлетают с разбегу, тарн, благодаря своей могучей мускулатуре, а также меньшей гравитации Гора, может подпрыгнуть и одним взмахом своих огромных крыльев оказаться в воздухе вместе с седоком. Горийцы иногда называют эту птицу Братом Ветра. Оперение у тарнов бывает разное, и их обычно выводят строго по масти, равно как по силе и понятливости. Черные тарны используются для ночных полетов, белые в зимних компаниях, многоцветные для гордых воинов, которым ни к чему камуфляж. Чаще всего встречаются тарны зеленовато-коричневого оттенка. Если отвлечься от размеров, то тарн больше всего напоминает земного ястреба, но с хохолком как у сойки. Тарны очень злы и редко поддаются полному приучению. Как и их земные аналоги, они плотоядны. Тарны не нападают на своих седоков. Единственное, чего они боятся – это стрекало. Они обучаются Кастой Тарноводов с молодости, когда они содержатся на привязи у тренировочного столба. Если птенец отказывается подчинятся приказам, его привязывают к столбу и бьют стрекалом. Кольца, похожие на те, которые надеты на лапы птенцов, птицы носят и во взрослом возрасте, как напоминание о столбе и стрекале. Конечно, обычно птицы не привязываются, разве что, когда они слишком возбуждены или не могут получить пищу. Тарн – одна из двух наиболее часто употребляемых «лошадей», вторая – тарларион, разновидность ящерицы, используемая, в основном теми племенами, которые не разводят тарнов. Никто в Городе Цилиндров не ездил на тарларионах, хотя они довольно распространены на Горе, особенно в низинах – степях и пустынях. Старший Тэрл оседлал своего тарна, взобравшись наверх по кожаной лестнице, привязанной к седлу с левой стороны, и поднял его в воздух, пристегнувшись широкой фиолетовой лентой. Он бросил мне маленький предмет, который я едва не упустил. Это был свисток, настроенный на особый тон, вызывавший только того тарна, который предназначался мне. Никогда еще со времени приключения с компасом в горах Нью-Хэмпшира не испытывал я такого страха, но теперь я не позволил ему овладеть мной. Если я должен умереть – да будет так, если не суждено – то буду жить. Я улыбнулся, несмотря на страх, своему замечанию. Оно напоминало положения Законов Воина: если понимать их буквально, то они предписывали не принимать ни малейших мер для обеспечения собственной безопасности. Я дунул в свисток. Звук его был несколько иным, чем у свистка Старшего Тэрла. Почти сразу же откуда-то появился другой крылатый гигант, даже больший, чем у Старшего Тэрла, и, описав круг, подлетел к крыше и приземлился в нескольких футах от меня, звякнув когтями. Когти были покрыты сталью – это был боевой тарн. Он поднял свой изогнутый клюв и закричал, помахивая крыльями. Огромная голова повернулась и злые глазки уставились на меня. Затем клюв открылся и я мельком увидел черный острый язык, длиной с человеческую руку, потом тарн рванул вперед, нацеливаясь на меня и я услышал, как Старший Тэрл кричит в ужасе: – Стрекало! Стрекало!
4. МИССИЯ
Я выбросил вперед руку для защиты и вместе с ней взлетело стрекало. Я схватил его как палку и ударил по клюву, пытающемуся схватить меня, как кусок пищи на плоской крыше цилиндра. Дважды тарн пытался сделать это и дважды я отбивал его клюв. Тогда он поднял голову и вытянул клюв, приготовясь обрушить его на меня. И в это мгновение я щелкнул тумблером и подставил под клюв стрекало. Эффект был потрясающий – последовала вспышка желтого света, сноп искр, вопль боли и ярости тарна, который захлопал крыльями, удирая от меня, и поднятый им ветер едва не сдул меня с крыши… Я оказался на четвереньках у самого ее края. Тарн, дико крича, облетел цилиндр, и устремился прочь от города. Уже не знаю почему, но я решил, что нельзя отпускать тарна и прижав свисток к губам, издал призывный свист. Гигантская птица затрепетала в воздухе, теряя высоту и вновь набирая ее. Если бы я не считал его крылатым животным, я бы решил, что он борется с собой, испытывает духовные муки. Зов природы, диких холмов, чистого неба боролся в нем против жестких условий существования, против воли слабых людей с их желаниями, с их элементарной психологией стимулов и реакций, веревками и стрекалами. Наконец, издав вопль ярости, тарн вернулся к цилиндру. Я поймал лестницу, свисавшую с седла и взобрался на него, пристегнувшись страховочным ремнем. Тарн управлялся с помощью ошейника на горле, к которому привязаны, как правило, шесть разноцветных кожаных ремней, или поводьев, прикрепленных к металлическому кольцу на передней части седла. Поводья различаются как по цвету, так и по положению на кольце. Другими концами поводья привязываются к небольшим кольцам на ошейнике, расположенным соответственно положению поводьев. Механика управления проста. Седок дергает за ремень, привязанный к кольцу, соответствующему выбранному направлению. Например, чтобы снизится или приземлиться, нужно дернуть за четвертый ремень, кольцо которого расположено на горле под клювом. Чтобы подняться, используется первый ремень, привязанный к кольцу на шее. Кольца нумеруются по часовой стрелке. Иногда для управления применяется стрекало. Колют им животное в направлении, противоположном желаемому. Так можно заставить лететь его куда надо, но этот метод не точен, потому что вызывает инстинктивную реакцию, и нужный угол редко достигается. Более того, опасно часто применять стрекало: оно может потерять эффективность, и всадник останется во власти животного. Я потянул за первый повод и, преисполненный ужаса и восхищения, почувствовал силу гигантских крыльев, молотящих невидимый воздух. Меня дернуло назад, но пояс помог удержаться в седле. На минуту я задохнулся и выпустил из рук поводья. Тарн поднимался все выше, и Город Цилиндров уходил вниз, на глазах уменьшаясь. Я не ощущал раннее ничего подобного, но если человек может чувствовать себя богом, то я в этот момент чувствовал себя им. Внизу я увидел и Старшего Тэрла на его тарне, старающегося догнать меня. Подобравшись поближе, он кричал что-то, но слова уносились ветром. Потом я расслышал: – Эй! Не хочешь ли ты долететь до лун? И тут я впервые ощутил холод, или мне показалось это, но великолепный черный тарн все еще поднимался, хотя удары крыльев по разряженному воздуху становились все слабее. Многоцветье холмов и долин Гора лежало подо мной, и мне казалось, что я вижу изгиб горизонта. Теперь я понимаю, что это было следствием моего возбуждения и разряженного воздуха. К счастью, перед тем, как потерять сознание, я рванул четвертый поводок, и тарн, сложив вверх крылья, ринулся вниз, подобно пикирующему соколу, так что у меня захватило дух. Я опустил поводья, бросив их на кольцо, что было сигналом перейти в горизонтальный полет. Тарн взмахнул крыльями и плавно полетел прямо, однако с такой скоростью, что скоро мы оставили город далеко за собой. Старший Тэрл, с довольным видом, летел рядом. Он махнул рукой в сторону города. – Я обгоню тебя! – крикнул я. – Идет, – отозвался он и в то же мгновение развернул своего тарна, направив его к городу. Я был огорошен. Благодаря своему умению, он вырвался вперед настолько, что догнать его было почти невозможно. Наконец, я тоже повернул тарна и мы устремились в погоню. Кое-что из его воплей долетало до меня. Он заставлял своего тарна лететь быстрее, с помощью криков передавая ему свое возбуждение. В голове у меня мелькнула мысль, что тарны обучены откликаться на голос так же, как и на движение повода. Это не удивило меня. И я заорал на свою птицу, по-горийски и по-английски сразу: – Хар-та! Хар-та! Быстрее! Быстрее! Казалось, огромная птица поняла мое желание, или же ей не понравилось, что кто-то оказался впереди, но в моем пернатом жеребце произошла разительная перемена. Он вытянул шею, а крылья защелкали как кнуты, глаза загорелись и каждый мускул напрягся. Буквально через минуту или две мы обогнали Старшего Тэрла, к его большому удивлению, и вскоре очутились на вершине цилиндра, откуда начали полет. – Клянусь бородами Царствующих Жрецов, – проревел Старший Тэрл, посадив свою птицу. – Это самый лучший тарн из всех тарнов. Освобожденные тарны полетели к своим загонам, а мы со Старшим Тэрлом спустились в мою комнату. Он был в восхищении. – Что за тарн! – восторгался он. – У меня был целый пасанг преимущества, но ты обогнал меня! Этот тарн, – говорил Старший Тэрл, – был выращен для тебя специально, выведен из лучших пород наших боевых тарнов. Тебя имели в виду Тарноводы, выхаживая и тренируя его. – Я думал, – сказал я, – что он убьет меня на крыше. Кажется, они не совсем обучили его. – Нет! – воскликнул Старший Тэрл. – Выучка великолепная. Дух тарна не должен быть сломлен, особенно боевого тарна. Он был доведен до той точки, когда хозяин должен был решать, будет ли тарн служить ему или убьет его. Ты должен изучить своего тарна, а он тебя. В небе вы должны представлять собой одно целое – мыслью и волей. У вас должно быть вооруженное перемирие. Если ты станешь слабым и беспомощным, он убьет тебя. Но пока ты силен, он будет считать тебя своим хозяином, служить и повиноваться тебе. – Он сделал паузу. – Мы не были уверены в тебе, и я и твой отец, но теперь ты меня убедил. Ты овладел тарном, боевым тарном. В твоих жилах течет кровь твоего отца, который был раньше убаром Ко-Ро-Ба, этого Города Цилиндров. Я был удивлен, ибо впервые узнал, что мой отец был военным вождем города, и что он является носителем высшей гражданской власти, и что этот город называется Ко-Ро-Ба (древнее выражение, означающее деревенский рынок). Горийцы не очень охотно называют имена. Часто, особенно в низших кастах, у них есть два имени – одно настоящее, а другое – общеупотребительное. И только ближайшие родственники знают настоящее имя. На уровне Первого Знания утверждается, что знание настоящего имени дает его обладателю власть над человеком, возможность использования этого имени в наговорах и заклинаниях. Возможно, эти верования были занесены сюда с Земли, где первое имя человека известно лишь его близким знакомым, которые, предположительно, не причинят ему вреда. Второе имя, соответствующее горийскому прозвищу – это общая собственность, которая не священна и не подлежит защите. Люди Высших Каст, в большинстве своем, понимают, что это все предрассудки и пользуются своим первым именем довольно свободно, прибавляя к нему название города. Например, мое имя звучит: Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба или, проще, Тэрл из Ко-Ро-Ба. Низшие же касты уверены, что настоящие имена людей из высших каст – это прозвища, а настоящие имена они скрывают. Наш разговор внезапно прервался. За окном моей комнаты раздался шелест крыльев. Старший Тэрл прыгнул вперед и швырнул меня на пол. В тот же момент стальная стрела из арбалета влетела в узкое окно и, ударившись о стену над моим каменным креслом, срикошетила к другой стене. Я мельком увидел блеск черного шлема, когда воин, сидящий на тарне и все еще сжимающий арбалет, потянул за первый повод и скрылся из виду. Послышались крики и, высунувшись из окна, я увидел стрелы, полетевшие вдогонку нападавшему, который удалился уже на полпасанга от здания и избежал возмездия. – Член Касты Убийц, – сказал Старший Тэрл, глядя на удаляющуюся точку. – Марленус, который должен был стать убаром всего Гора, знает о твоем существовании. – Кто он такой? – спросил я, потрясенный всем этим. – Утром узнаешь, – сказал Старший Тэрл, – узнаешь и то, зачем ты оказался на Горе. – Но почему я не могу узнать это сейчас? – Потому что утро уже близко, – ответил Старший Тэрл. Я глядел на него. – Да, – повторил он, – завтрашнее утро уже близко. – А вечер, – спросил я. – А вечером мы будем пить.Утром я проснулся на своей циновке в углу комнаты, дрожа от холода. Скоро наступит рассвет. Я щелкнул тумблером на циновке и принял сидячее положение. Она была ледяной на ощупь, потому что именно на это время я установил стрелку температурного устройства. Мало кому нравится нежиться в ледяной постели. К горийским приборам для отрывания смертных от их постелей я относился столь же неодобрительно, как и к будильникам на Земле. Кроме того, голова моя гудела, как бронзовый щит после удара копьем, и этот гул вытеснил все воспоминания, вроде вчерашнего покушения на мою жизнь. Планета может перевернуться, но человек всегда остановится, чтобы вынуть камешек из ботинка. Я сел, скрестив ноги, на циновке, которая снова нагрелась. Потом заставил себя встать и плеснуть воду из чаши для умывания себе в лицо. Я кое-что помнил из предыдущей ночи, но не многое. Мы вместе со Старшим Тэрлом обошли множество пивных в разных цилиндрах, и помню, как беззаботно прогуливались, распевая непристойные лагерные песни, по узким – в ярд шириной – мостикам между цилиндрами бог весть на какой высоте. Кое-где она достигала тысячи футов. Слишком много мы выпили ферментированного варева, хитроумно приготовленного из желтого зерна, са-тарна, и называющегося пага-са-тарна – Наслаждение Дочери Жизни – сокращенно «пага», и к которому я вряд ли больше притронусь. Помнил я и девушек в последней таверне (если это была таверна), соблазнительных в своих танцевальных нарядах, рабынь наслаждения, выращенных как животных для удовлетворения страсти. Если и были прирожденные рабы и прирожденные люди, как уверял меня Старший Тэрл, то это были прирожденные рабыни. Было невозможно принять их за что-нибудь другое, если они этим и были, и где-то сейчас они неохотно просыпаются, чтобы вымыться. Особенно мне запомнилась одна, с гибким телом гепарда и черными волосами, разбросанными по коричневым плечам, запомнились браслеты на ее запястьях, их звон в ее спальне, где мы пробыли гораздо больше того часа, за который я заплатил. Я выгнал эту мысль из своей раскалывающейся головы, сделал неудачную попытку вызвать чувство стыда, и накинул тунику. Тут в комнату вошел Старший Тэрл. – Мы идем в Зал Совета, – сказал он. Я пошел за ним. Зал Совета представлял собой комнату, где избранные представители Высших Каст Ко-Ро-Ба собирались на свои встречи. Такие залы были в каждом городе. Это был широчайший из цилиндров, и высота потолка в зале превышала обычную в шесть раз. Потолок был освещен чем-то вроде звезд, а стены раскрашены в пять цветов – белый, голубой, желтый, зеленый и красный – цвета каст. Каменные скамьи членов Совета вздымались пятью величественными ярусами, каждый для определенной касты, и были окрашены в соответствующий цвет. Нижний ярус, самый удобный, белоснежного цвета, занимали Посвященные, истолкователи воли Царствующих Жрецов. Далее, по порядку, шли голубой, желтый, зеленый и красный, занятые представителями Писцов, Врачей, Строителей и Воинов. Торн, как я заметил, не присутствовал на втором ярусе. Я улыбнулся про себя. «Лично я, – говорил он, слишком практичен, чтобы участвовать в правлении, чреватом опасностями.» Вероятно, если бы город осадили, Торн не заметил бы этого. Я был рад тому, что моей касте, Касте Воинов, был отведен последний ярус. Была бы моя воля, я бы вовсе не относил воинов к Высшим Кастам. С другой стороны, я считал, что Посвященные тоже сидят не на своем месте, ибо они полезны обществу даже меньше воинов. Воины, по крайней мере могут защищать город, а что могут делать Посвященные, кроме того, чтобы служить мишенью болезней в силу своей профессии. В центре амфитеатра находился трон, и на нем, в государственной мантии – простой мантии коричневого цвета, скромнейшей из одежд присутствующих, восседал мой отец – Правитель Ко-Ро-Ба, а ранее убар. У его ног лежали шлем, щит, копье и меч. – Выйди вперед, Тэрл Кэбот, – сказал отец и я стал перед троном, чувствую, что глаза присутствующих устремлены на меня. Позади стоял Старший Тэрл. Я заметил, что прошедшая ночь почти не отразилась на его облике. И на миг я ощутил ненависть к нему. Старший Тэрл сказал: – Я, Тэрл, меченосец из Ко-Ро-Ба, клянусь, что этот человек достоин стать членом Касты Воинов. Отец отвечал ему согласно ритуалу: – Нет башни в Ко-Ро-Ба крепче клятвы Тэрла, меченосца нашего города. Я, Мэтью Кэбот из Ко-Ро-Ба принимаю ее. Затем, начиная с нижнего яруса, каждый член Совета называл свое имя и объявлял, что он тоже верит клятве меченосца. Когда они закончили, мой отец вручил мне предметы, лежавшие у его ног. К левой руке он прикрепил щит, на плечо повесил меч, в правую руку вложил копье и медленно надел на голову шлем. – Ты принимаешь Законы Воина? – спросил отец. – Да, – ответил я. – Принимаю. – Какой у тебя Домашний Камень? Чувствуя, каким должен быть ответ, я сказал: – Мой Домашний Камень – это Домашний Камень Ко-Ро-Ба. – Этому ли городу ты посвящаешь свою жизнь, меч и честь? – Да. – Тогда, – сказал отец, кладя руки мне на плечи, – властью Правителя этого города в присутствии Совета высших Каст, я объявляю тебя Воином Ко-Ро-Ба. Отец улыбнулся. Я был горд, слыша одобрение Совета, выражавшееся криками и горийскими аплодисментами – быстрыми ударами правой ладони по левому плечу. Никто, кроме кандидатов в Касту воинов, не мог войти в Зал Совета вооруженным. Если бы братья по касте были вооружены, они постучали бы наконечниками копий по щитам. Теперь же они выражали свое одобрение на гражданский манер, делая это, может быть чересчур громко для столь почтенного собрания. Каким-то образом я чувствовал, что они действительно гордятся мной, не знаю уж почему. Я еще не сделал ничего, чтобы заслужить их одобрение. Вместе со Старшим Тэрлом я покинул зал Совета и вошел в комнату, где мы стали ожидать отца. На столе лежало множество карт. Старший Тэрл подошел к ним и, подозвав меня, стал водить по ним пальцем. – Вот здесь, – сказал он наконец, указывая на низ карты, – лежит город Ар, древний враг Ко-Ро-Ба, главный город Марленуса, который хочет стать убаром всего Гора. – А какое это имеет отношение ко мне? – спросил я. – Ты будешь должен отправиться в Ар и выкрасть его Домашний Камень, чтобы принести его в Ко-Ро-Ба.
5. ОГНИ ВЕСЕННЕГО ПИРА
Я оседлал своего черного тарна, щит и копье были прикреплены к седлу, меч болтался на плече. По сторонам седла висело метательное оружие: арбалет с дюжиной стрел слева, лук с тридцатью стрелами справа. На седле было легкое вооружение тарнсмена – пища, компас, запасная тетива и перевязочный материал. К седлу была привязана, покрытая плащом раба, девушка в бессознательном состоянии – Сана, рабыня башни, которую я видел в свой первый день пребывания на Горе. Я помахал на прощание рукой Старшему Тэрлу и отцу, дернул за первый повод и отправился в путь, оставив позади башню и крошечные фигурки на ней. Набрав высоту, я выровнял тарна и дернул за шестой повод, взяв курс на Ар. Минуя цилиндр, где Торн хранил свои рукописи, я был рад увидеть маленькую фигурку писца, стоящего у грубо вытесанного окна. Я понял, что он, может быть, ждет меня несколько часов. Помахав ему, я перевел взгляд на холмы, лежащие впереди. Теперь я уже не чувствовал того восторга, как в первом полете. Я был сердит и встревожен, был в ужасе от гнусного плана, который должен был осуществить, и думал о девушке, привязанной к седлу. Как я был удивлен, когда она появилась в той маленькой комнатке, где мы со Старшим Тэрлом очутились после Совета, выйдя вслед за отцом. Она стояла на коленях в позе башенного раба, в то время как он объяснял мне план Совета. Власть Марленуса, или большая ее часть, строилась на его мистической способности побеждать, которая никогда не покидала его. Непобедимый Убар Убаров, он храбро отказался снять свой титул после Долинной Войны, 12 лет назад, и люди не покинули его, не предали обычной для зарвавшегося убара смерти. Солдаты и Совет города, поддавшись его посулам, поверили обещаниям богатства и власти Ару. И у них были основания для такой доверчивости – вместо того, чтобы превратиться в обычный осажденный город, каких было множество на Горе, он стал центральным городом, в котором хранилась дюжина Домашних Камней ранее свободных городов. Теперь поднималась целая империя Ара, военизированное, мощное, надменное государство, уничтожающее своих врагов и простирающее свою власть на все большее число городов, долин, холмов и пустынь. С течением времени Ко-Ро-Ба будет вынужден выставить пригоршню своих тарнсменов против тарнсменов Ара. Мой отец, как правитель Ко-Ро-Ба, пытался сколотить союз против Ара, но свободные горийские города считали себя слишком независимыми и в гордости своей предпочитали действовать в одиночку, отказываясь от союза. Они выгнали посланников отца рабскими кнутами из Залов Совета, что само по себе в другой обстановке повлекло бы за собой объявление войны. Но отец знал, что свара со свободными городами – это безумие, которого добивается Марленус. Уж пусть лучше Ко-Ро-Ба считают городом трусов. Но если бы Домашний Камень Ара, символ величия империи, был бы похищен из города, чары Марленуса были бы разрушены. Он стал бы предметом насмешек, особенно для свободных людей – вождь, потерявший Домашний Камень. Ему крупно повезет, если его не казнят публично. Девушка на седле шевельнулась, действие снотворного проходило. Она застонала и повернулась ко мне. Как только мы взлетели, я развязал путы на ее руках и ногах, оставив только пояс, прикрепляющий ее к спине тарна. Я не мог допустить, чтобы план Совета исполнился целиком, во всяком случае относительно ее, хотя она согласилась сыграть в нем свою роль, зная, что это будет стоить ей жизни. Я ничего не знал о ней, кроме того, что ее зовут Сана и она рабыня из города Тентис. Старший Тэрл говорил мне, что Тентис известен своими тарнами и находится далеко в горах, чье имя он носит. Налетчики из Ара нападают на стада тарнов и цилиндры, где была пленена девушка. Она была продана в Аре в день Любовного Пира и куплена агентом моего отца. Ему, в соответствии с планом Совета, нужна была девушка, которая ценой собственной жизни захочет отомстить людям Ара. Но я не мог не жалеть ее, даже в жестоком мире Гора. Она перенесла слишком многое, и явно не принадлежала к числу девиц из таверны, рабство, в отличие от них, не было для нее идеалом жизни. Несмотря на ошейник, она была свободной. Я почувствовал это еще в тот момент, когда отец приказал ей встать и перейти к новому хозяину. Она встала, и, ступая босыми ногами по каменному полу, подошла ко мне, упала на колени и, опустив голову, протянула ко мне скрещенные руки – ритуальный жест подчинения: я мог связать их. Ее роль в плане была проста, но фатальна. Домашний Камень Ара, как и большинство Домашних Камней цилиндрических городов, хранился открыто на высочайшей башне, как вызов тарнсменам соперничающих городов. Конечно, он охранялся и при первом признаке серьезной опасности был бы спрятан. Любое посягательство на Домашний Камень воспринималось жителями города как святотатство и наказывалось мучительной смертью, но зато величайшим подвигом считалась кража Домашнего Камня другого города, и воин, совершивший это, удостаивался высших почестей и считался любимцем Царствующих Жрецов. Домашний Камень города – объект многочисленных ритуалов. Очередным должен быть Весенний Пир Са-Тарны, Дочери Жизни, празднуемый в период прорастания зерен, чтобы обеспечить хороший урожай. Это сложный праздник, отмечаемый большинством горийских городов, требующий многочисленных и сложных приготовлений. Самые важные церемонии совершаются в основном Посвященными города, но к некоторым из них допускаются члены Высших каст. Например, в Аре ранним утром на крышу здания, где находится Домашний Камень, поднимается член касты Строителей и кладет там примитивный символ своего ремесла, металлический прямоугольник, молясь Царствующим Жрецам о благоденствии своей касты в следующем году; затем приходит Воин и кладет возле камня оружие, потом приходят представители и других каст. Самое важное, что во время этих церемоний стражи камня удаляются внутрь башни, оставляя молящегося наедине с Царствующими Жрецами. Затем, в кульминацию Арского Весеннего Пира, член семьи убара приходит на крышу ночь, когда в небе сияют три луны, с которыми связан праздник, и кладет перед камнем зерно, ставит рядом кувшин с красным, похожим на вино напитком, сделанным из плодов дерева ка-ла-на. Это важнейший пункт в плане Совета Ко-Ро-Ба. Член семьи убара молится Царствующим Жрецам о богатом урожае и возвращается в башню, после чего стража возвращается на свое место. В этом году честь совершить жертвоприношения зерна принадлежит дочери убара. Я узнал, что ее зовут Талена, что она считается первой красавицей Ара, и что я должен ее убить. В соответствии с планом Совета Ко-Ро-Ба, во время жертвоприношения, в полночь, я должен буду приземлиться на крыше высочайшей башни Ара, убить дочь убара и унести ее тело и Домашний Камень, сбросив труп в болото к северу от Ара, а Камень принести домой. Девушка, Сана, должна одеться в платье дочери убара и занять ее место внутри башни. Предполагалось, что пройдет несколько минут, прежде чем ее опознают, и перед этим она сможет выпить яд, который ей дал Совет. Две девушки должны умереть, чтобы я получил выигрыш во времени и успел улететь. В глубине души я чувствовал, что не должен выполнять этот план. Я резко изменил курс, дернув за четвертый канат, и направил тарна к голубеющей вдали цепочке гор. Очнувшись, девушка зашарила руками по плащу, окутывающему ее голову, отыскивая застежку. Я помог ей скинуть капюшон и был восхищен ее длинными белокурыми волосами, коснувшимися моей щеки. Я положил плащ на седло позади себя, восхищаясь не только ее красотой, но и смелостью. Тут было чему пугаться девушке –высота, на которой она очутилась, дикий зверь, который нес ее к жестокой судьбе, ожидающей ее в конце полета. Но она была уроженкой Тентиса, славившегося своими тарнами, и ее было нелегко испугать. Она не глядела на меня, осматривая и поглаживая свои запястья. Рубцы от пут были еще заметны. – Почему вы развязали меня и сняли капюшон? – спросила она. – Я думал, тебе будет удобней, – ответил я. – Вы хорошо обращаетесь с рабыней, спасибо. – Ты не… испугалась? – спросил я, запнувшись на этом слове. – Я имею в виду тарна. Ты, наверное, уже летала на тарнах. Я первый раз испугался. Девушка удивленно повернулась ко мне: – Девушкам редко позволяют летать на тарнах, разве что носить корзины, но не как воинам. Она сделала паузу, в течение которой был слышен только свист ветра и хлопанье крыльев тарна. – Вы сказали, что испугались, когда впервые увидели тарна. – Да, – рассмеялся я, вспомнив свой ужас. – Почему вы говорите об этом рабыне? – спросила она. – Не знаю. Но это действительно так. Она повернулась и глянула на голову тарна. – Однажды мне пришлось летать на спине тарна, – сказала она резко, – в Ар, переброшенной через седло, перед тем, как меня продали на улице Клейм. Нелегко разговаривать на спине летящего тарна, когда ветер бьет в лицо, и хотя я хотел поговорить с девушкой, я не мог этого сделать. Она посмотрела на горизонт и внезапно напряглась: – Это не путь в Ар, – крикнула она. – Знаю, – сказал я. – Что вы делаете? – она повернулась ко мне лицом, с расширившимися от страха глазами. – Куда вы летите, хозяин? Слово «хозяин», хотя и было обычно для девушки, которая, по крайней мере официально принадлежала мне, испугало меня. – Не называй меня хозяином. – Но вы мой хозяин. Я извлек из кармана своей туники ключ, который мне дал отец и отпер им замок на ошейнике Саны. Сняв ошейник, я швырнул его вместе с ключом вниз, проследив за их полетом. – Ты свободна, – сказал я, – и мы летим в Тентис. Она села позади меня совершенно ошеломленная, недоверчиво ощупывая шею. – Почему? – спросила она. Что я мог ответить ей? Что я пришел из другого мира, и что все обычаи Гора не могут быть моими, или что я позаботился о ней, настолько беспомощной, заставившей меня посмотреть на нее не только как на инструмент Совета, но и как на молодую, полную сил девушку, которая не может быть принесена в жертву государственным интересам. – У меня есть на то причины, но не думаю, что ты поймешь меня, – и добавил, еле слышно, что и сам вряд ли понимаю их. – Мой отец и братья, – сказала она, – наградят тебя. – Нет. – Если пожелаешь, они отдадут меня тебе без выкупа. – Полет до Тентиса долог. Она гордо ответила: – Мой выкуп – это сотня тарнов. Я свистнул про себя – моя бывшая рабыня, должно быть, богата. На жалование воина я не смог бы купить ее. – Если вы приземлитесь, – сказала Сана, видимо желая хоть как-то отблагодарить меня, – я смогу дать вам наслаждение. Мне пришло в голову, что воспитанная в традициях Гора, она сможет понять лишь один ответ, лишь он остановит ее. – Ты хочешь уменьшить ценность моего подарка? – спросил я, начиная сердиться. Она на мгновение задумалась и потом поцеловала меня: – Нет, Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба, ибо ты знаешь, что я ничем не могу уменьшить ценность твоего подарка. Я позабочусь о тебе. Я понял, что она говорит, как свободная женщина, используя мое имя. Обняв девушку, я укрыл ее от порывов ледяного ветра. – Однако, – подумал я, – сотня тарнов! Максимум сорок, принимая во внимание ее красоту. За сотню тарнов можно было получить дочь Правителя, а за тысячу – дочь царского убара. Тысяча тарнов – неплохое пособие для горийского военачальника. Я оставил Сану на башне Тентиса, поцеловал и, сняв с шеи ее руки, улетел. Она плакала, как и все женщины в подобных случаях. Я направил тарна прочь, помахав на прощание маленькой фигурке в одежде рабыни. Ее белокурые волосы развивались по ветру, и белая рука махала мне. Я повернул тарна к Ару. Когда я пересек Воск, могучую реку около сорока пасангов в ширину, чьи воды падали в пропасть Танбер, я понял, что, наконец, нахожусь на территории империи Ар. Сана настояла, чтобы я взял склянку с ядом, которой ее снабдил Совет, дабы она не подверглась неминуемым пыткам, после того, как обнаружат подмену. Я вытащил этот пузырек и швырнул его в широкие воды Воска. Если бы меня ждала легкая смерть, я бы приложил меньше сил к победе. Может быть, конечно, я еще пожалею о своем решении. Потребовалось три дня, чтобы достичь города Ар. Сразу после перелета через Воск я спустился и устроил лагерь, а потом путешествовал только по ночам. Днем я освобождал своего тарна, позволяя ему добывать себе пропитание. Они прирожденные охотники и едят только то, что могут добыть сами. Обычно их пищей им служат горийские антилопы или дикие быки, которых они убивают и поднимают на огромную высоту в своих чудовищных когтях, где разрывают на куски и пожирают. Нет необходимости говорить, что тарны – угроза всему живому, имеющему несчастье попасть под тень их крыльев, не исключая и людей. В течение первого дня, укрывшись в одной из рощ на границе Ара, я ел, спал, упражнялся во владении оружием, чтобы поддержать свежесть в мускулах, которые затекают от длительного пребывания на спине тарна. Но я скучал. Даже берега реки были угрюмыми, ибо люди Ара, как опытные военные, опустошали полосу шириной в две-три сотни пасангов вдоль своих границ, срезая фруктовые деревья, забрасывая колодцы, засаливая плодородные земли. Ар хотел, преследуя свои цели, окружить себя невидимой стеной, опустошенным районом, страшным и непроходимым. На следующий день я встретил больше приятного и устроил лагерь в долине, усеянной деревьями ка-ла-на. В предыдущую ночь я перелетел через поля пшеницы, серебристо-желтые в свете трех лун. Я держал курс по компасу, указывающему всегда на Сардарские горы, жилище Царствующих Жрецов. Иногда я вел тарна по звездам, расположенным, правда, несколько под другим углом, чем те, которые я видел над своей головой в горах Нью-Хэмпшира. Третья стоянка была в болотистом лесу на северной границе города Ар. Этот район я выбрал потому, что он наименее посещаем в пределах полета тарна от Ара. Ночью я видел много огней деревень подо мной и дважды слышал свистки тарнских патрулей – групп из трех воинов, облетающих свой район. В моей голове мелькнула мысль – бросить эту затею, стать изгнанником, дезертиром, но спасти свою шкуру, выбравшись из этого предприятия, сберегая свою жизнь, хотя бы и только временно. Но за час до полуночи, в день Весеннего Пира, я оседлал своего тарна, дернул за первый повод и поднялся над деревьями заболоченного леса. Почти тотчас я услышал вскрик начальника арского патруля: – Вот он! Они следили за моим тарном еще тогда, когда он пасся над лесом и теперь летели на меня с двух сторон, сокращая расстояние. Очевидно, они не желали брать меня в плен, ибо сразу же после крика я услышал свист стрелы, пущенной из арбалета, над своей головой. Прежде чем я собрался с мыслями, черная крылатая тень возникла впереди меня, и при свете трех лун я увидел воина, швыряющего в меня копье. Он, несомненно, достиг бы цели, не сверни мой тарн резко влево, едва не столкнувшись с другим тарном, чей седок выпустил в меня стрелу, которая вонзилась в седло. Третий уже догонял меня сзади. Я повернулся, поднял стрекало, пристегнутое к запястью, чтобы отразить удар меча. В момент соприкосновения из лезвия посыпались желтые искры. Вероятно, я как-то успел повернуть тумблер. Оба тарна инстинктивно отпрянули друг от друга, и я таким образом выиграл еще немного времени. Я отстегнул свой лук и заложил стрелу, одновременно заставив тарна описать полукруг. Думаю, что первый из моих преследователей не ожидал, что я поверну птицу, продолжая преследовать меня. Пролетая мимо него, я увидел его расширившиеся глаза в прорези шлема – он понял, что я не промахнусь. Потом он дернулся в седле и его тарн, крича, скрылся из поля моего зрения. Двое оставшихся патрульных приготовились к атаке. Они бросились навстречу мне, промежуток между ними был около пяти ярдов: они хотели заставить моего тарна сложить крылья и таким образом поймать нас между своими животными. У меня не было времени для размышления, но мой меч вдруг оказался у меня в руке, а стрекало на поясе. Когда мы столкнулись в воздухе, я рванул за первый повод, пустив в ход стальные когти своего тарна. И сейчас я благодарю тарноводов Ко-Ро-Ба за то, чему они его научили. Может, мне стоило поблагодарить за боевой дух моего пернатого гиганта, которого Старший Тэрл назвал тарном среди тарнов. Действуя когтями как саблями и нанося удары клювом, издавая оглушительные вопли, мой тарн бросился на двух вражеских птиц. Я скрестил меч с ближайшим из двух воинов, но продолжалось это очень недолго. Внезапно один из вражеских тарнов, отчаянно хлопая крыльями, рухнул в болотистый лес. Оставшийся воин развернул своего тарна для следующей атаки, но, вдруг вспомнив, что его обязанность – поднять тревогу, в бешенстве прокричал что-то и погнал своего тарна к огням Ара. Он был уверен в успехе, но я знал, что легко догоню его на своем тарне. Я направил его за уменьшающейся точкой и отпустил поводья. Когда мы приблизились к убегающему противнику, я положил на тетиву новую стрелу. Решив не убивать воина, я ранил его тарна в крыло. Тот завертелся, оберегая пораженное место. Воин не смог больше управлять птицей, и они рухнули на землю. Я потянул за первый повод и отпустил его только тогда, когда мы оказались на такой высоте, что мне стало тяжело дышать. Я взял курс на Ар, желая пролететь выше патрулей. Когда мы достигли Ара, я пригнулся в седле, надеясь, что точка на фоне лун, которую могут заметить наблюдатели из города, будет принята за дикого тарна. Город Ар насчитывал не менее 100 тысяч цилиндров, и каждый из них был освещен огнями Весеннего Пира. Не было сомнения в том, что Ар – величайший город Гора. Это был великолепный город, драгоценный камень империи, столь желанный ее убару, всепобеждающему Марленусу. И там, внизу, где-то в этом сиянии, лежал простой кусок камня, Домашний Камень этого гигантского города, который я должен буду украсть.6. ПАУК НАР
Нетрудно было определить высочайшую башню в Аре, цилиндр убара Марленуса. Спустившись ниже, я видел, что мостики между домами полны людей, празднующих Весенний Пир, многие были пьяны. Среди цилиндров летали тарнсмены; веселящиеся воины, упоенные свободой пира, гонялись друг за другом, шутя скрещивали оружие, устремляли своих тарнов с быстротой молнии на мостки, отворачивая в нескольких дюймах над головами испуганных жителей. Я храбро устремил своего тарна вниз, в скопление цилиндров, посадив его, подобно пьяному тарнсмену Ара, на стальную балку, выдвигающуюся из стены цилиндра и служащую насестом для тарнов. Хлопая крыльями и обхватив своими стальными когтями балку, он поерзал взад-вперед, устраиваясь поудобнее. Наконец, удовлетворенный, он сложил крылья и замер, если не считать быстрых движений головы и блеска злобных глаз, устремленных на людей, ходящих по мосткам. Мое сердце бешено забилось, когда я понял, как легко могу улететь отсюда. Однажды мимо меня пролетел пьяный воин без шлема, кипевший от желания драться. Он стал задирать меня. Если бы я уступил ему место, это вызвало бы подозрение, ибо на Горе единственным почитавшимся ответом на вызов было принятие его. – Да уничтожат Царствующие Жрецы твои кости, – прокричал я столь беззаботно, сколь мог, и для лучшего впечатления добавил: – И да бросят тебя в навоз тарлариона! Последнее ругательство, относящееся к ящерицам, которых использовали многие примитивные племена, кажется удовлетворило его. – Да потеряет твой тарн свое оперение, – проревел он, сажая свою птицу на свободный кусок балки. Он наклонился ко мне и протянул кожаный бурдюк с вином, из которого я сделал большой глоток, пренебрежительно швырнув бурдюк ему обратно. Через секунду он снялся с шеста и полетел дальше, хрипя песню о печалях лагерных потаскушек. Как и большинство горийских компасов, мой был снабжен циферблатом часов. Я посмотрел на часы – две минуты первого. Мои мысли о бегстве и отступлении исчезли. Я резко поднял тарна и направил его к башне убара. Через минуту она была подо мной. Я быстро снизился, ибо никто без специального разрешения не может летать возле башни убара. Спускаясь, я осмотрел широкую плоскую крышу цилиндра: она казалась освещенной изнутри голубоватым светом. В центре находилась круглая платформа, около десяти шагов в диаметре, к ней вели четыре круглые ступени. На платформе в одиночестве стояла темная фигура. Когда тарн сел на платформу и я соскочил с него, девушка закричала. Я рванулся к центру платформы, опрокинув по пути церемониальную корзину с зерном и раздавив красный сосуд с ка-ла-на. Я бежал к груде камней в центре платформы под громкие вопли девушки. Скоро я услышал крики людей и звон оружия – воины бежали по ступеням на крышу. Который из них Домашний Камень? Как узнать его? Ага! Это должен быть камень смоченный ка-ла-на и посыпанный зерном. Я почувствовал, как девушка напала на меня сзади, яростно царапая мои горло и плечи. Она упала на колени и, внезапно, схватив один из камней, побежала. Копье ударилось в платформу рядом со мной. Стража была на крыше! Я прыгнул за девушкой, схватил ее и, повернув к себе, вырвал из рук камень. Она ударила меня и побежала за мной к тарну, который возбужденно хлопал крыльями, готовясь покинуть опасное место. Я подпрыгнул, схватился за седельное кольцо и, минуя лестницу, мгновенно вскочил в седло, тут же дернув за первый повод. Тяжело одетая девушка попыталась взобраться на тарна по лестнице, но одежда слишком мешала. Я выругался, когда стрела задела мое плечо, и тарн, взмахнув крыльями, взлетел. В моих ушах стоял звон стрел, крики разъяренных воинов и вопли девушки. Я в недоумении глянул вниз: девушка болталась внизу, уцепившись за лестницу, и под ней была уже не крыша, а далекие огни Ара. Я вынул из ножен меч, чтобы обрубить лестницу, но остановился и сердито вложил его обратно; я не мог позволить тарну нести лишний вес, но не мог и обрубить лестницу. Я выругался, услышав внизу свистки, призывающие тарнов. Все тарнсмены Ара эту ночь проведут в полете. Миновав последнее здание города, я очутился во тьме горийской ночи, устремившись в Ко-Ро-Ба. Положив камень в седельную сумку и застегнув замок, я втащил лестницу. Девушка все еще взвизгивала от ужаса, ее пальцы и мускулы одеревенели. Я положил ее на седло перед собой и пристегнул ее к нему. Мне было жаль девушку, ставшую беспомощной пешкой в мужской игре, где ставкой была империя. – Попробуй не бояться, – сказал я. Она дрожала, всхлипывая. – Я не причиню тебе вреда. Когда мы перелетим через заболоченный лес, я отпущу тебя на дороге в Ар. Ты будешь в безопасности. – Мне хотелось убедить ее. – Утром ты снова будешь в Аре, – обещал я. Она беспомощно пробормотала какие-то слова благодарности и доверчиво повернулась ко мне, обвив мою талию руками для уверенности. Я почувствовал ее дрожащее тело, ее зависимость от меня, но вдруг, сомкнув руки, она с криком ярости выбросила меня из седла. Падая, я понял, что забыл пристегнуться к нему, когда взлетел с крыши цилиндра убара. Я взмахнул руками, хватая пустоту, и полетел вниз. Но я успел запомнить ее победный смех, замирающий вверху, как ветер. Я напрягся, приготовившись к удару, подумать лишь, успею ли я ощутить его, и решив, что успею. Тогда я расслабил мускулы, как если бы это имело какое-то значение. Я ожидал шока и, теряя сознание почувствовал, как почти безболезненно пробившись сквозь ветви, рухнул в какое-то мягкое, податливое вещество. Когда я открыл глаза, то обнаружил, что прилип к огромной сети из широких эластичных нитей, которые простирались примерно на пасанг, и сквозь которую прорастало множество деревьев заболоченного леса. Сеть внезапно затрепетала, и я попытался подняться, но не смог, прилипнув к нитям. Ко мне приближался, осторожно переступая через нити и ловко неся свое туловище, один из Болотных Пауков Гора. Я устремил свои глаза к голубому небу, желая, чтобы оно было моим последним впечатлением на этом свете. Я вздрогнул, когда огромное животное приблизилось ко мне принялось ощупывать меня своими волосатыми лапами. Я взглянул на него: он ошеломленно разглядывал меня четырьмя парами глаз. Затем, к своему огромному изумлению, я услышал металлический голос: – Кто вы? Я решил, что сошел с ума. Затем вопрос повторился, причем звук слегка усилился: – Вы из Ара? – Нет, – ответил я, принимая участие в том, что считал галлюцинацией, привидевшейся мне в припадке безумия. – Нет, я из свободного города Ко-Ро-Ба. Когда я сказал это, чудовище нагнулось надо мной и я увидел его клыки, изогнутые подобно ножам. Я напрягся, ожидая страшного укуса, но вместо этого слюна или что-то вроде этого покрыла нити, удерживающие меня. Они сразу ослабили свою хватку. Освободив, он поднял меня в челюстях и отнес на край сети, и, спустившись вниз по висящей нити, положил меня на землю. Затем он отошел в сторону, не отрывая от меня взгляда своих перламутровых глаз. Я вновь услышал металлический голос: – Меня зовут Нар, я из Паучьего Народа. Тут я впервые заметил, что к его животу подвешен транслятор, такой же, как я видел Ко-Ро-Ба. вероятно, он переводил неслышные звуковые импульсы в человеческую речь. Аналогично переводились мои слова. Одна из ног паука лежала на кнопках прибора. – Ты слышишь это? – спросил он, понизив звук до прежнего уровня. – Да, – ответил я. Насекомое казалось обрадованным. – Хорошо, – сказал он, – не думаю, что разумные существа должны говорить громко. – Вы спасли мне жизнь. Спасибо. – Вашу жизнь спасла паутина, – поправил меня паук. Он замер на мгновение и, как бы поняв меня, сказал: – Я не причиню тебе вреда. Паучий Народ не убивает разумных существ. – Весьма признателен. Но от следующего предложения у меня перехватило дыхание: – Это вы украли Домашний Камень Ара? Я сначала промолчал, но поняв, что это создание не питает любви к людям Ара, ответил утвердительно. – Это радует меня, – сказал Нар, – ибо люди Ара плохо обращаются с Паучьим Народом. Они охотятся на нас и оставляют в живых лишь тех немногих, которые должны прясть ткань кур-лон, используемую для их мельниц. Раз они ведут себя не как разумные существа, мы сражаемся с ними. – Откуда вы знаете, что Домашний Камень Ара украден? – Весть распространилась из города, ее несли все разумные существа, независимо от того, ползают они, летают или плавают. Насекомое подняло одну из своих передних ног, чувствительные волоски на ней коснулись моего плеча. – Весь Гор радуется, кроме Ара. – Я потерял Домашний Камень, – сказал я. – Дочь убара обманула меня, сбросив меня с тарна, и только ваша паутина спасла меня от смерти. Наверное, сегодня вечером радость вновь вернется в Ар, когда дочь убара вернет Домашний Камень. – Как дочь убара вернет Домашний Камень, если стрекало висит у тебя на поясе? – промолвил металлический голос. Внезапно я все понял и удивился, как это не пришло мне в голову раньше. Я представил себе девушку, сидящую верхом на разъяренном тарне, необученную вождению, даже без стрекала, которым она могла бы обороняться от птицы. Ее шансы выжить были еще меньше, чем если бы я обрезал лестницу над цилиндрами Ара, когда она была в моей власти, вероломная дочь Марленуса. Скоро тарн должен проголодаться. Через несколько часов наступит утро. – Я должен вернуться в Ко-Ро-Ба, – сказал я. – Я проиграл. – Если хотите, я провожу вас до края болота, – сказал Нар. Я согласился, и это разумное существо, взвалив меня на спину, ловко двинулось через заболоченный лес. Мы передвигались таким способом около часа, когда вдруг Нар резко остановился и поднял переднюю пару лап, изучая запахи и пытаясь выловить что-то из плотного влажного воздуха. – Тут поблизости дикий плотоядный тарларион, – сказал он, – держитесь крепче. К счастью я сделал это немедленно, ухватившись за черные волосы, покрывавшие панцирь, ибо Нар внезапно подбежал к ближайшему дереву и взобрался на него. Через две или три минуты я услышал голодное хрюканье дикого тарлариона, а еще через мгновение в ужасе завопила женщина. Из-за спины Нара я увидел болото, заросшее тростниками, над ним вились облака насекомых. Из зарослей тростника, примерно в пятидесяти шагах впереди нас и тридцати футах ниже, появилась бегущая фигурка девушки, руки ее были умоляюще протянуты вперед. В тот же миг я узнал одежду, только сильно выпачканную и разорванную – это была одежда дочери убара. Едва она выбежала на поляну, разбрызгивая застоявшуюся зеленую воду, как из тростника высунулась голова дикого тарлариона, чьи глаза горели, предвкушая добычу, а огромная пасть была широко раскрыта. Почти невидимая от быстроты движения, из нее вылетела узкая коричневая стрела языка и обмоталась вокруг стройной, беспомощной фигурки девушки. Она взвизгнула в истерике, стараясь освободиться от липкой плоти. Но язык начал подтягивать ее к раскрытой пасти чудовища. Не размышляя, я соскочил со спины Нара и, ухватившись за некое подобие лианы, в один миг очутился на земле, выхватил меч и побежал к тарлариону. Очутившись между ним и девушкой, я отрубил мечом его отвратительный коричневый язык. Пораженное пресмыкающееся издало громкий вопль от боли, вскочило на задние лапы и закружилось на месте, причмокивая, втягивая и выбрасывая остатки коричневого языка. Затем оно опрокинулось на спину, быстро перевернулось на ноги и принялось осматриваться. Почти сразу оно заметило меня и его пасть, наполнившаяся бесцветной жидкостью, раскрылась, обнажая острые клыки. Оно рванулось вперед, разбрызгивая грязь. В одно мгновение животное оказалось рядом со мной, но я нанес удар мечом по его нижней челюсти. Оно щелкнуло пастью, но я, упав на колени, пропустил ее челюсти над собой и ловко вонзил меч ему в шею. Зверь попятился назад, сделав несколько шагов. Язык или, скорее, обрубок его, пару раз высунулся из пасти. Казалось, тарларион не понимал еще, что теперь он уже не может распоряжаться им. Он еще глубже погрузился в болото, полузакрыв глаза. Я знал, что битва кончилась. Все больше бесцветной жидкости сочилось из разрубленного горла. Около лап тарлариона закипела вода, и я понял, что маленькие водяные ящерицы принялись за свое черное дело. Я наклонился и вымыл лезвие своего меча в зеленой воде, но туника так промокла, что вытереть об нее меч я не мог. Тогда я пошел к дереву и, взобравшись на корень посуше, огляделся. Девушка исчезла. Это меня разозлило, хотя я был не прочь избавиться от нее. Чего еще я мог ждать? Что она станет благодарить меня за спасение жизни? Несомненно, она бросила меня на съедение тарлариону, надеясь, как истинная дочь убара, что ее враги истребят друг друга в схватке, пока она будет спасать свою жизнь. Я крикнул: – Нар! – зовя своего приятеля паука, но и он исчез. Я устало сел, прислонившись спиной к дереву, но не выпуская из рук меча. С отвращением я посмотрел на тело тарлариона. По мере работы водяных ящериц труп медленно погружался в воду, тая на глазах. Через несколько минут остался лишь начисто обглоданный скелет, в некоторых местах которого копошились маленькие ящерицы, выискивая малейшие кусочки плоти. Послышался какой-то звук. Я вскочил, держа наготове меч. Через болото своей прыгающей походкой приближался Нар, а в его челюстях болталась дочь Марленуса. Она била паука своими слабыми кулачками, отчаянно ругаясь, как и подобает, по-моему, истинной дочери убара. Нар вспрыгнул на корень и, посмотрев на меня своими светящимися глазами, положил девушку передо мной. – Это дочь убара Марленуса, – сказал он и иронически добавил, – она забыла поблагодарить тебя за спасение своей жизни, что довольно странно для разумного существа. – Заткнись, насекомое, – сказала дочь убара. Казалось, она совсем не боялась Нара, может быть потому, что люди Ара были знакомы с Паучьим Народом, но все же она явно избегала его челюстей и слегка вздрагивала, вытирая его слюну рукавом своего платья. – К тому же, она говорит слишком громко для разумного существа, не так ли? – спросил Нар. – Да, – сказал я. Только теперь я рассмотрел дочь убара как следует. Ее платье было запачкано грязью и болотной жижей, в некоторых местах тяжелая ткань порвалась. Платье переливалось оттенками красного, желтого, фиолетового в различных сочетаниях. Вероятно, ее рабыням требовались часы, чтобы одеть ее. Многие свободные женщины Гора, особенно из высших каст, носили одежду таинства, но вряд ли их платья были столь сложны и великолепны. Одежда таинства, по своей сути, напоминает одежду мусульманских женщин, только более усложненную. Из мужчин только отец и муж могут видеть женщину без покрывала. В варварском мире Гора эта одежда должна обезопасить женщину от пут тарнсменов. Мало кто станет рисковать своей жизнью, чтобы заполучить женщину, отвратительную, как тарларион. Лучше уж украсть рабыню, грех тогда меньше и тут уж не ошибешься. Глаза девушки яростно сверкали сквозь узкую щель в покрывале. Я заметил, что они зеленого цвета, неукротимые, как и полагается дочери убара, привыкшей повелевать людьми. Заметил я и то, что она, к моему неудовольствию, выше меня на несколько дюймов и вся ее фигура скорее всего непропорциональна. – Вы немедленно освободите меня и убьете это грязное насекомое, – заявила она. – Кстати, пауки чрезвычайно чистоплотные насекомые, – заметил я, показывая глазами на ее перепачканную одежду. Она высокомерно пожала плечами. – Где тарн? – спросил я. – Вам следовало бы спросить, – сказала она, – где Домашний Камень Ара. – Где тарн? – спросил я снова, больше интересуясь судьбой своего животного, чем куском камня, из-за которого рисковал жизнью. – Не знаю, – ответила она, – меня это не интересует. – Что же случилось? – допытывался я. – Я не собираюсь отвечать на вопросы, – объявила она. Я в ярости сжал кулаки. Тут челюсти Нара осторожно сжали горло девушки. Дрожь прошла по ее закутанному телу, она подняла руки, пытаясь освободиться от ужасных челюстей. Очевидно, Паучий Народ был не так безвреден, как она полагала в своей гордыне. – Прикажите ему остановиться, – крикнула она, безуспешно пытаясь ослабить хватку паука. – Вам нужна ее голова? – спросил Нар металлическим голосом. Я знал, что животное, которое предпочитает, чтобы его род исчез с лица земли, чем причинит вред разумному существу, придумало какой-то план или что-то вроде этого. Поэтому я сказал: – Да. Челюсти стали сжиматься на горле девушки, как лезвия гигантских ножниц. – Стойте! – хрипло крикнула она. Я сделал знак Нару ослабить его хватку. – Я старалась повернуть тарна назад, к Ару, – сказала девушка. – Я никогда не летала на тарнах. Я ошиблась, и тарн знал это. У меня не было стрекала. Нар разжал челюсти. – Мы были уже где-то за болотным лесом, – продолжала она, – когда влетели в стаю диких тарнов. Мой тарн убил вожака. Она содрогнулась при воспоминании, и я ощутил жалость к ней, представив то, что пришлось ей пережить, прикованной к седлу гигантского тарна, сражающегося высоко над лесом за власть в стае. – Тарн убил вожака, – продолжала девушка, – и преследовал тело до самой земли, где разорвал его на куски. Я соскользнула с седла и скрылась в лесу. Через несколько минут тарн поднялся в небо. Я видела, как он занял место впереди стаи. Вот так, – подумал я. Тарн вернулся к дикому состоянию, его инстинкты взяли верх над рефлексами, памятью о людях. – А Домашний Камень Ара? – спросил я. – В седельной сумке, – ответила она, подтвердив мои предположения. Я запер его в сумке, а она неотделима от седла. Девушка сгорала от стыда, и я понял, как она унижена, потерпев неудачу – не сумев спасти Домашний Камень. Итак, тарн улетел, возвратившись к своему первобытному состоянию, Домашний Камень Ара остался в седельной сумке, я и дочь убара Марленуса оба потерпели неудачу, и теперь стояли, глядя друг на друга, на сухом корне в заболоченном лесу Ара.7. ДОЧЬ УБАРА
Девушка выпрямилась, величественная даже в своем испачканном одеянии. Она отступила на шаг от Нара, будто чудовищные челюсти еще угрожали ей. Ее глаза горели. – Дочери Марленуса было приятно сообщить вам и вашему восьминогому брату о судьбе тарна и вожделенного Домашнего Камня. Нар раздраженно щелкнул челюстями. Я еще не видел это благородное создание в более раздраженном состоянии. – Немедленно освободите меня, – заявила дочь убара. – Вы свободны, – сказал я. Она ошеломленно взглянула на меня и стала пятиться назад, держась на безопасном расстоянии от Нара и не поворачиваясь ко мне спиной, как бы ожидая, что я ударю ее мечом в спину. – Хорошо, – сказала она наконец, – что вы подчинились моему приказу. Возможно, это облегчит вашу смерть. – Разве можно отказать в чем-нибудь дочери убара? – сказал я и добавил, как теперь думаю – злобно, – счастливого вам пути через болото. Она вздрогнула и остановилась. На ее платье еще оставался след языка тарлариона. Я, не глядя более на нее, положил руку на переднюю конечность Нара, стараясь не повредить чувствительных волосков. – Ну, что брат, – сказал я, припомнив оскорбление, придуманное дочерью убара, – продолжим путь? – Я хотел, чтобы он не думал, что весь человеческий род презрительно относится к Паучьему Народу. – Конечно, брат, – ответил механический голос Нара. И правда, в этом разумном существе было больше хорошего, чем я встречал во многих варварах Гора. И, конечно, я мог гордиться его обращением – ибо сколько раз, намеренно или нет, я наносил ущерб его разумному роду. Я взобрался к пауку на спину, и он слез с корня. – Подождите! – закричала девушка. – Вы не можете бросить меня здесь! Она шагнула вперед, оступилась и упала в воду. Вдруг она встала на колени и протянула ко мне руки, внезапно осознав всю безнадежность своего положения. – Возьмите меня с собой! – просила она. – Подождите, – сказал я Нару, и паук остановился. Дочь убара попыталась встать, неловко закопошилась в воде – казалось, что у нее одна нога короче другой. Она вновь оступилась и рухнула в воду, выругавшись не хуже тарнсменов. Я рассмеялся и, соскочив со спины Нара, подошел к ней и втащил на корень. Она была удивительно легка для своего роста. Едва я взял ее на руки, как она злобно ударила меня своей испачканной рукой по лицу: – Как вы осмелились коснуться дочери убара! Я пожал плечами и скинул ее обратно в воду. Она разъяренно вскочила на ноги и вскарабкалась на корень. Тут я впервые обратил внимание на ее ноги. Один из башмаков на высочайшей – не менее десяти дюймов – платформе сломался и теперь болтался, привязанный к ноге лентами. Я рассмеялся – так вот откуда взялся такой рост! – Мне жаль, что он сломался, – сказал я. Она попыталась подняться, но не смогла, так как одна нога была на десять дюймов короче другой. – Не удивительно, что вы едва могли ходить, – сказал я, расстегивая второй башмак. – Зачем вам эта дурацкая обувь. – Дочь убара должна смотреть на своих подчиненных сверху вниз, – ответила она. Теперь, когда она стояла босиком, девушка едва достигала мне до подбородка, что было не намного выше среднего роста горийской девушки. Она не поднимала глаз, чтобы не встречаться со мной взглядом. Дочери убара не подобало смотреть на мужчину. – Я приказываю вам защищать меня, – сказала она, не отрывая глаз от земли. – Я не подчиняюсь вашим приказам, – ответил я. – Вы должны взять меня с собой. – Почему? – спросил я. В конце концов, согласно жестоким законам Гора, я ничем не был обязан ей, скорее наоборот, если вспомнить покушение на мою жизнь, окончившееся неудачно благодаря лишь сети Нара, я имел полное право убить ее, бросив на съедение водяным ящерицам. Естественно, такая точка зрения была чужда мне, но почему она считает, что я не должен обращаться с ней так, как она заслуживает по горийским законам? – Вы должны защитить меня, – сказала она. В ее голосе слышалась мольба. – Почему? – я начинал злиться. – Потому что мне нужна ваша помощь. Вы не должны были заставлять меня говорить это! – вдруг резко выкрикнула она, в ярости подняв голову и на мгновение взглянув мне в глаза, потом вновь уставившись в землю. – Вы просите моей благосклонности? – спросил я, что по-горийски означает ответ на просьбу, короче, все равно, что сказать «пожалуйста». Кажется, я правильно употребил это выражение. Она внезапно стала послушной. – Да, хотя странно, что я, дочь арского убара, прошу вас об этом. – Вы пытались убить меня, и я по-прежнему вижу в вас врага. Последовала длинная пауза. – Я знаю, чего вы ждете, – сказала девушка, став внезапно неестественно бесстрастной. Я не понял ее. О чем она думала? Затем, к моему удивлению, дочь убара Марленуса упала передо мной на колени, опустила голову и, подняв руки, скрестила их перед собой. Это был тот же жест, который сделала Сана, становясь моей рабыней – жест подчинения женщины. Не отрывая глаз от земли, дочь убара произнесла чистым, спокойным голосом: – Я подчиняюсь. Позже я желал, чтобы у меня были веревки, чтобы связать эти невинно протянутые запястья. Некоторое время я оставался безмолвным, потом, вспомнив горийские обычаи, которые предписывали либо убить женщину-пленницу, либо принять подчинение, я взял ее запястья в свои руки и сказал: – Я принимаю подчинение. Я поднял ее на ноги. Потом я помог ей взобраться на волосатую спину паука, усевшись рядом с ней. Нар молча двинулся вперед так, что только ноги мелькали в мутной воде. Однажды он попал в трясину и нас тряхнуло так, что мы слетели в грязь, но быстро выбрались оттуда с помощью всех восьми ног паука и продолжили путешествие. Через час Нар остановился и указал вперед лапой. Там, в двух или трех пасангах, через болотные деревья прорисовывались желтые поля са-тарны Ара. Механический голос произнес: – Я не хочу подходить к ним ближе, это опасно. Я соскочил с его спины и помог слезть дочери убара. Мы стояли перед огромным насекомым. Я положил руку на его страшную голову и он слегка сжал ее челюстями. – Желаю вам удачи, – сказал Нар. Я ответил соответственно горийским традициям и пожелал здоровья и безопасности его народу. Насекомое положило передние лапы мне на плечи. – Я не спрашиваю твое имя, воин, не хочу называть твоего города в присутствии рабыни, но знаю, что ты и твой город будут почитаемы Паучьим Народом. – Спасибо, – сказал я. – Я и мой народ сочтут это за честь. – Берегись дочери убара, – предупредил Нар. – Она подчинилась, – ответил я, зная, что обещание должно быть исполнено. Нар сделал жест лапой, который я истолковал как прощальное приветствие, и скрылся в лесу. Я помахал ему вслед. – Идем, – сказал я девушке и направился к полям са-тарны. Она последовала за мной. Так мы шли около двадцати минут и вдруг девушка вскрикнула. Я резко повернулся: она по пояс погрузилась в болото, попав в полынью. Я попытался подойти к ней, но почва уходила из-под моих ног. Пояс меча оказался слишком коротким, стрекало, пристегнутое к поясу, упало в воду и утонуло. Девушка погружалась все глубже, вода уже дошла ей до груди. Она отчаянно кричала, потеряв всякий контроль над собой от ужаса предстоящей гибели. – Не шевелись! – крикнул я. Но она уже не владела собой. – Покрывало! Снимите его и бросьте мне! – крикнул я. Она попыталась сорвать покрывало, но не смогла. Ее голова медленно погружалась в зеленую воду, грязь подползла к самым глазам, лишь руки оставались на поверхности. Я быстро огляделся и заметил полузатонувшее бревно в нескольких ярдах от себя, высовывавшееся из воды. Несмотря на опасность, я добрался до него и изо всех сил потянул на себя. Мне показалось, что прошли часы, но на самом деле через несколько секунд я вынул его. Я положил его поперек полыньи и, держась за него, доплыл до места, где тонула дочь убара. Наконец, я нашарил в грязи ее запястье и вытащил девушку из трясины. Мое сердце забилось от радости, когда я услышал, что ее легкие с хрипом начали втягивать зловонный, но живительный воздух. Я толкнул бревно к берегу и, наконец, выволок тело в насквозь промокшей одежде на сухое место. Впереди, в какой-нибудь сотне ярдов, я увидел границу желтого поля са-тарны и желтый кустарник ка-ла-на. Я сел рядом с девушкой, измученный всеми этими приключениями. Я улыбался про себя. Гордая дочь убара, во всех своих имперских регалиях, сильно воняла – из-за грязи, пропитавшей ее одежду. – Вы спасли мне жизнь, – сказала она. Я кивнул, не желая об этом говорить. – Мы выбрались из болота? Я снова кивнул. Это, кажется, удовлетворило ее. Животным движением, не соответствующим ее одеждам, она перевернулась на спину, глядя в небо, столь же изможденная, как и я. Ведь она была слабой девушкой. Я почувствовал к ней жалость. – Я прошу вашей благосклонности, – сказала она. – Что вам надо? – Я голодна. – Я тоже, – рассмеялся я, вспомнив, что ничего не ел с предыдущей ночи. – Там есть ка-ла-на. Подождите меня здесь, я соберу немного фруктов. – Нет, я пойду с вами, если позволите, – сказала она. Я был удивлен таким превращением, но вспомнил, что она подчинилась. – Конечно. Я буду рад такой компании. Я взял ее за руку, но она отпрянула: – Подчинив себя, я должна следовать за вами. – Глупости, – сказал я, – идите рядом. – Нет, – покачала она головой, – я не могу. – Как вам угодно, – рассмеялся я и пошел к деревьям ка-ла-на. Она следовала за мной. Мы были уже около деревьев, когда я услышал легкий шорох одежды. Я повернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть руку, замахивающуюся длинным острым кинжалом. Она рычала от бешенства, когда я вышиб оружие из ее рук. – Животное! – воскликнул я в ярости. – Грязное вонючее, неблагодарное животное! В бешенстве я схватил кинжал и около секунды боролся с желанием вонзить его в сердце вероломной девушки. Но вместо этого сунул его за пояс. Несмотря на то, что я крепко держал ее за запястье, дочь Марленуса выпрямилась и надменно промолвила: – Тарларион! Ты думаешь, что дочь убара всего Гора подчиниться такому, как ты? Я бросил ее на колени перед собой. – Вы подчинились, – сказал я. Она прокляла меня, ее зеленоватые глаза горели ненавистью. – Так-то вы обращаетесь с дочерью убара? – кричала она. – Я покажу вам, как я обращаюсь с самой вероломной женщиной Гора, – воскликнул я, отпустив ее запястье. Сорвав с ее головы покрывало, схватив за волосы, как публичную девку, я поволок дочь убара всего Гора к роще ка-ла-на. Там я бросил ее к своим ногам. Она пыталась прикрыться остатками покрывала, но я не позволил ей сделать это, и она оказалась, как говорят на Горе, с обнаженным лицом. Великолепная копна волос, черных, как оперение моего тарна, освобожденных от ткани, хлынула на землю. Ее оливковая кожа, зеленые глаза и все черты лица были прекрасны. Красивый рот был искажен яростью. – Я предпочитаю видеть лицо своего врага, – сказал я. В бешенстве она смотрела, как я разглядываю ее лицо, но не надела покрывала. – Ты понимаешь, что я не могу больше доверять тебе, – сказал я. – Нет, конечно, я – ваш враг. – Поэтому я не могу дать тебе еще один шанс. – Я не боюсь смерти, – сказала она, но губы ее слегка вздрогнули. – Сними одежду, – приказал я. – Нет! – крикнула она и встала на колени передо мной, склонив голову. – От всего сердца, воин, – сказала она, – дочь убара на коленях просит вашей милости. Пусть это будет только меч и скорее. Я откинул голову назад и рассмеялся. Она боялась, что я попытаюсь насладиться ею – я, обычный солдат. Впрочем, не могу отрицать, такое желание приходило мне в голову, пока я тащил ее за волосы в рощу, и если бы не ее красота, мне, наверное пришлось причинить вред тому, кого Нар называл разумным существом. Я устыдился и решил не причинять вреда этой девушке, хотя она была злобной и вероломной, как тарларион. – Я не собираюсь ни насиловать, ни убивать тебя. Она подняла голову и удивленно посмотрела на меня. Затем, к моему изумлению, она встала и презрительно произнесла: – Если бы ты был настоящим воином, то унес бы меня на спине своего тарна выше облаков, и едва миновав заставы Ара, сбросил бы мои одежды на улицы города, чтобы люди знали, какая судьба постигла дочь убара. Очевидно, она считала, что я испугался ее и что она, дочь убара, не имеет отношения к обязанностям обычной рабыни. И теперь она была рассержена тем, что стояла на коленях перед трусом. – Ну, воин, – сказала она, – и что же ты хотел от меня? – Чтобы ты сняла одежду. Ответом был яростный взгляд. – Я повторяю, что не могу дать тебе еще один шанс. Значит я должен убедиться, что у тебя нет больше оружия. – Мужчина не может смотреть на дочь убара. – Либо ты снимешь одежду, либо я сделаю это сам. Она стала расстегивать крючки своего тяжелого платья. Но едва она сняла первую петлю с крючка, как ее глаза загорелись торжеством, а из уст вырвался крик радости. – Не двигайся, – приказал кто-то за моей спиной. – Ты на прицеле. – Хорошо сделано, люди Ара, – воскликнула девушка. Я медленно повернулся и обнаружил за своей спиной двух арских солдат, офицера и рядового. Последний направил мне в грудь арбалет. На таком расстоянии он не мог промахнуться, и если он выстрелит, то стрела, пробив меня насквозь, улетит в лес. Начальная скорость стрелы около пасанга в секунду. Офицер, здоровый детина, со шлемом, хоть и отполированным, но носящим следы боев, с мечом в руке подошел ко мне и обезоружил меня. Взглянув на символ на рукоятке ножа он, казалось, обрадовался. Затем, повесив его себе на пояс, он вынул из сумки пару наручников, застегнул их на мне и обернулся к девушке. – Вы – Талена, дочь Марленуса? – Вы видите – на мне одежды дочери убара, – сказала девушка, не придавая никакого значения вопросу. Она вообще не слишком много уделяла внимания своим спасителям, ценя их не больше, чем пыль под ногами. Она повернулась комне с торжествующим лицом, видя меня в оковах и в своей власти. она злобно плюнула мне в лицо, но я даже не пошевелился. Затем девушка правой рукой изо всей силы ударила меня по щеке. – Так вы Талена? – терпеливо переспросил офицер. – Дочь Марленуса? – Конечно, герои Ара, – гордо ответила она. – Я Талена, дочь Марленуса – убара всего Гора. – Хорошо, – офицер кивнул своему подчиненному, – раздень ее и одень рабский ошейник.8. Я ПРИОБРЕТАЮ СПУТНИКА
Я рванулся вперед, но наткнулся на кончик меча офицера. Солдат, положив арбалет на землю, шагнул к застывшей от изумления дочери убара и начал расстегивать крючки на ее платье. Через несколько секунд она стояла совершенно нагая, а грязная одежда лежала около ее ног. Хотя ее кожа была запачкана болотной жижей, это не могло уменьшить ее красоту. – Почему вы это сделали? – спросил я. – Марленус бежал, – ответил офицер. – В городе хаос. Посвященные взяли правление в свои руки и приказали публично заколоть Марленуса и членов его семьи на стенах Ара. Девушка простонала. Офицер между тем продолжал: – Марленус утратил Домашний Камень, счастье Ара. Вместе с пятьюдесятью тарнсменами он захватил сколько мог из сокровищницы Ара и скрылся. На улицах идет гражданская война между различными группировками. Девушка безвольно протянула свои запястья и рядовой защелкнул на них рабские наручники, сделанные из золота и украшенные голубыми камнями. Они могли бы быть украшением, если бы не их функция. Талена молчала. Ее мир рухнул в одно мгновение. Она стала ничем. Как и другие члены семьи Марленуса. Она станет объектом мести разъяренных горожан, которые некогда под мелодичную музыку Гора маршировали в колоннах убара в дни его славы, неся флаги с изображением ка-ла-на и сумки с зерном са-тарны. – Я тот, кто украл Домашний Камень. Офицер кольнул меня мечом. – Мы так и подумали, найдя тебя в компании марленусского отродья, – хрюкнул он. – Не бойся – хотя многих в Аре восхитил твой подвиг, смерть не будет легкой и приятной. – Освободите девушку, – сказал я. – Она ни в чем не виновата, наоборот, она делала все, чтобы спасти Домашний Камень. Талена, казалось, испугалась, что я прошу за нее. – Посвященные сказали свое слово, – объявил офицер. – Им нужна жертва, чтобы снискать милость Царствующих Жрецов и восстановить Домашний Камень. В этот момент я проклял Посвященных Ара, которые, как и вся их каста, жаждали только политической власти, от которой формально отказались, согласно белому цвету своей одежды. Настоящей целью жертвоприношения было устранение всех возможных претендентов на трон Ара и последующее усиление политической власти Посвященных. Глаза офицера сузились. Он снова кольнул меня мечом. – Где Домашний Камень? – осведомился он. – Не знаю, – ответил я. Тут, к моему изумлению, дочь убара произнесла: – Он говорит правду. Офицер холодно посмотрел на нее, и она вспыхнула при мысли, что ее тело более не священно в его глазах и не находится под защитой убара. Она подняла голову и спокойно сказала: – Домашний Камень в седельной сумке его тарна. Тарн улетел. Домашний Камень исчез. Офицер выругался. – Ведите меня в Ар, – сказала Талена. – Я готова. Она сошла с кучи тряпья и гордо выпрямилась. Ветерок играл ее черными волосами. Офицер оглядел ее и его глаза вспыхнули. Не глядя на рядового, он приказал ему связать меня и пристегнуть к горлу цепь, обычно применяющуюся на Горе для рабов и заключенных. Затем, не сводя глаз с Талены, он вернул меч в ножны. – Эту я свяжу сам, – сказал офицер, вынимая из подсумка цепь и приближаясь к девушке. Она стояла не шевелясь. – Путы не нужны, – сказала она. – Это я решу сам, – ответил офицер и рассмеялся, набрасывая цепь на горло девушке. Кольцо защелкнулось. Он игриво дернул цепь. – Вот уж не думал вести на своей цепи Талену – дочь Марленуса. – Животное! – прошипела она. – Мне кажется, что я научу тебя уважать офицера, – сказал он, просунув руку между ее горлом и кольцом, а потом внезапно одним движением притянул ее к себе и опрокинул на траву. Солдат с восторгом смотрел на это, рассчитывая, что придет и его черед. Всем весом наручников я ударил его по затылку, и он рухнул на колени. Офицер вскочил на ноги и в ярости схватился за меч. Но я прыгнул на него прежде, чем он вынул его даже наполовину, и схватил руками за горло. Мои пальцы сжались как когти тарна. Он выхватил из-за пояса кинжал Талены, будучи скован я не мог предотвратить удар. Внезапно его глаза расширились, а вместо руки остался кровавый обрубок. Талена успела выхватить меч и отрубить руку, державшую кинжал. Я ослабил хватку. Офицер дернулся пару раз на траве и умер. Талена все еще стояла с остекленевшими глазами, в ужасе от того, что совершила. – Брось меч, – скомандовал я, боясь, как бы не пришла ей в голову мысль убить меня. Девушка бросила оружие и упала на колени, закрыв лицо руками. Все же ничто человеческое не было ей чуждо. Я взял меч и подошел к рядовому, раздумывая, стоит ли убивать его, если он еще жив. Думаю, я оставил бы его в живых, но судьба распорядилась по своему – он неподвижно лежал на траве. Тяжелые наручники проломили ему череп. Я пошарил в сумке офицера и нашел ключ к наручникам, но с трудом мог поднести его к нужному отверстию. – Дай мне, – сказала Талена и открыла замок. Я сбросил наручники и стал растирать запястья. – Прошу вашей милости, – сказала Талена, протягивая мне руки, стянутые рабскими наручниками. – Конечно, – сказал я, – извини. Я нашел в сумке ключ к ее наручникам и открыл их. Затем я снял ее цепь, а она мою. – Что ты собираешься делать? – спросила она. – Взять все, что может потребоваться, – ответил я, сортируя вещи. Больше всего меня заинтересовали часы-компас, пища, две фляги с водой, тетива и немного масла для механического арбалета. Я решил взять меч и самострел, в колчане оставалось десять стрел. Ни у одного из солдат не было ни копья, ни щита. Потом я бросил в одну кучу цепи и наручники вместе с рабским ошейником. Трупы я подтащил к болоту и бросил в трясину. Когда я вернулся к роще, Талена сидела на траве около одежд, сорванных с нее. Я был удивлен, что она не оделась. Увидев меня она спросила: – Мне можно одеться? – Конечно, – ответил я. – Как видишь, у меня нет больше оружия, – улыбнулась она. – Ты себя недооцениваешь. Она порылась в груде вонючей одежды, которая была ей так же отвратительна, как и мне. Наконец, ей удалось найти сравнительно чистое одеяние, что-то сделанное из голубого шелка, оставляющее плечи обнаженными, и надела его, использовав вместо пояса полосу от покрывала. Это была вся ее одежда. Теперь она не стала скромничать – это выглядело бы глупым после того, как она была полностью обнажена. С другой стороны она была рада избавиться от тяжелых одежд дочери убара. Ее одежда и теперь была слишком длинна, волочилась по земле, так как была предназначена скрывать ноги, одетые в башмаки на платформе. По ее просьбе я подрезал платье до щиколоток. – Спасибо, – сказала она. Я улыбнулся: это было непохоже на нее. Она прошлась по поляне, рассматривая себя, два или три раза повернулась, видимо довольная собой и той свободой движений, которую она получила. Я набрал плодов из ка-ла-на и достал один из сухих пайков. Талена села возле меня на траву, и я разделил с ней трапезу. – Мне жаль твоего отца, – сказал я. – Он был Убаром Убаров, – ответила она и, поколебавшись мгновение, добавила, – жизнь убара ненадежна. Он должен был знать, что это когда-нибудь случится. – Ты говорила ему об этом? Она откинула голову и рассмеялась. – С Гора вы или нет? Я никогда не видела своего отца, кроме как на всенародных праздниках. Дочери членов Высших Каст растут в сторожевых садах, как цветы, пока какой-нибудь высокородный покупатель, предпочтительно убар или правитель, не заплатит за них цену, установленную отцом. – То есть ты даже толком не знаешь своего отца? – Разве в твоем городе это не так, воин? – Да, – сказал я, вспомнив, что в Ко-Ро-Ба семья почиталась и укреплялась. Не сказалось ли тут влияние моего отца, воспитанного в других традициях, – подумал я. – Мне бы, наверное, это понравилось, – сказала она. Затем посмотрела на меня: – А как называется твой город? – Не Ар. – Можно узнать твое имя? – Меня зовут Тэрл. – Это прозвище? – Нет, это мое настоящее имя. – Талена – это тоже мое настоящее имя, – сказала она. Вполне естественно, что принадлежа к высшей касте, она не имела предрассудков, связанных с именем. Вдруг она спросила: – Ты – Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба? Я не сумел скрыть своего изумления и она рассмеялась. – Я знала это. – Откуда? – Кольцо, – сказала она, указывая на красное кольцо на втором пальце моей правой руки. – Оно носит символ Кэбота, Правителя Ко-Ро-Ба и ты его сын, Тэрл, которого воины Ко-Ро-Ба обучили искусству войны. – У Ара хорошие шпионы. – Лучше, чем убийцы. Па-Кур, вождь убийц Ара, пытался убить тебя, но не смог. Я вспомнил покушение на свою жизнь в цилиндре своего отца, которое могло быть успешным, если бы не быстрота реакции Старшего Тэрла. – Ко-Ро-Ба – один из немногих городов, которых боялся мой отец. Он понимал, что когда-нибудь тому удастся объединить независимые города в борьбе против Ара. Мы подумали, что тебя обучают именно с этой целью и решили убить тебя. – Она замолчала и с восхищением посмотрела на меня. – Мы не могли и думать, что ты попытаешься выкрасть Домашний Камень. – Откуда ты знаешь это? – Женщины Огороженных Садов знают все, что делается на Горе, – ответила она, и я понял, какие интриги, шпионаж и вероломство выращивались в этих садах. – Я заставляла своих рабынь спать с солдатами, торговцами, строителями и многое узнала. Я был потрясен столь циничным использованием девушек просто для получения информации. – А если они отказывались делать это? – Я била их, – ответила холодно дочь убара. Я принялся делить пайки, извлеченные из мешков солдат. – Что ты делаешь? – спросила она. – Хочу дать тебе половину. – Но зачем? – Я расстаюсь с тобой, – сказал я, пододвигая к ней ее половину вместе с флягой воды и кладя на все ее кинжал. – Возможно, тебе это пригодится. Впервые с тех пор, как она узнала о падении Марленуса, она была ошеломлена. Зрачки ее глаз вопросительно расширились, но они прочли в моих глазах только решительность. Я сложил свои вещи и был готов покинуть поляну. Девушка поднялась и закинула на плечо свой мешок. – Я иду с тобой, – сказала она, – ты не можешь оставить меня. – А если я прикую тебя к дереву? – Чтобы я досталась солдатам? – Да. – Ты не сделаешь этого. Не знаю почему, но не сделаешь. – Кто знает. – Ты не такой, как воины Ара, ты совсем другой! – Не ходи за мной. – Одну, – возразила она, – меня сожрут животные или найдут солдаты, – она содрогнулась. – В лучшем случае я попадусь работорговцам и меня продадут в на улице Клейм. Я понял, что она говорит правду. У беззащитной женщины на Горе нет других возможностей. – Разве я могу тебе верить? – спросил я, смягчаясь. – Не можешь, – согласилась она, – для меня и Ара ты остаешься врагом. – Тогда мне лучше покинуть тебя. – Тогда я заставлю тебя взять меня с собой. – Как? – Вот так, – сказала она и упала передо мной на колени, опустила голову и подняла скрещенные руки. Она рассмеялась. – Теперь ты должен либо взять меня с собой, либо убить, если ты сможешь это сделать. Я выругался, ибо она нечестно использовала преимущества законов воина. – Что стоит подчинение Талены, дочери убара? – спросил я. – Ничего, но ты должен либо принять его, либо убить меня. Вне себя от гнева я поднял с земли рабские наручники, колпак и цепь с ошейником. К неудовольствию Талены, я защелкнул браслеты на ее запястьях, надел на нее колпак и цепь. – Если ты хочешь быть пленной, то и обращаться с тобой следует, как с пленной. Я принимаю твое подчинение и воспользуюсь им. Я отнял у нее кинжал и повесил его на свой пояс, перекинул через плечи оба мешка с едой. Потом я поднял арбалет и покинул поляну, волоча на цепи – не слишком вежливо – спотыкающуюся дочь убара. Но из-под колпака, к моему изумлению, раздавался ее смех.9. КАЗРАК ИЗ ПОРТА КАР
Мы путешествовали по ночам через серебристо-желтые поля са-тарны – двое беглецов под тремя лунами Гора. К удивлению Талены, я скоро снял с нее колпак, цепь и наручники. Когда мы пересекли поле, она объяснила мне, какие опасности могут грозить нам, в основном от степных зверей и прохожих чужеземцев. Интересно, что в горийском языке слово «чужеземец» было тем же словом, что и «враг». Талена была оживлена, как бы радуясь исчезновению Огороженных Садов и положения дочери убара. Она была на свободе на равнинах империи. Ветер разбросал ее волосы, трепал платье, и она подставляла ему голову и плечи, он опьянял ее, как ка-ла-на. Да, хоть формально и рабыня, но со мной она была свободнее, чем была до сих пор: она походила на дикую птицу, взращенную в клетке, но, наконец, вырвавшаяся на волю. Ее счастье было заразительно и, хотя мы оставались смертельными врагами, мы шутили и смеялись, шагая по равнине. Мы шли, насколько я мог определить, в сторону Ко-Ро-Ба, во всяком случае не к Ару. Это было бы равносильно смерти. Впрочем, такая же судьба ожидала бы нас в большинстве горийских городов. Убить чужеземца – не самый большой грех на Горе. Кроме того, понимая, что уроженку Ара будут ненавидеть почти во всех городах Гора, я должен был скрывать личность моей спутницы. Теоретически, благодаря воспитанию, полученному Таленой в Огороженных Садах, сделать это было нетрудно. Меня тревожило другое: что станет с Таленой, если мы, несмотря на все невзгоды, благодаря улыбке судьбы, все же достигнем Ко-Ро-Ба? Будет ли она возвращена Посвященным Ара или окончит свои дни в подземельях Ко-Ро-Ба? Позволят ли ей жить, хотя бы как рабыне? Если Талену тоже занимали эти вопросы, то она не подавала виду, что обеспокоена этим. Она рассказала свою версию, которая по ее мнению, могла бы помочь нам: – Я буду дочерью богатого торговца, которую вы украли, – объяснили она, – вашего тарна убили люди моего отца и теперь вы ведете меня в свой город, как рабыню. Я охотно согласился с этой историей. Для Гора она была вполне обычной и не возбудила бы подозрений. Свободные женщины Гора не путешествуют ни в сопровождении солдата, ни, тем более, в одиночку. Мы согласились, что нас трудно узнать. Люди, наверное, думали, что загадочный тарнсмен, похитивший Домашний Камень Ара и дочь его убара, давно скрылся на своем тарне в неизвестном городе, которому служил его меч. Утром мы немного поели и наполнили фляги водой из ручья. Я позволил Талене напиться первой, что немало удивило ее – так же, как и то, что я предоставил ее самой себе. – Разве ты не будешь смотреть как я моюсь? – спросила она игриво. – Нет. – Но я могу убежать, – рассмеялась она. – Что ж, это было бы к лучшему, – заметил я. Она снова рассмеялась и исчезла, скоро я услышал, как она плещется в воде. Через несколько минут она появилась снова, одетая в голубое платье. Кожа ее сияла, засохшая болотная грязь исчезла. Она распустила волосы, чтобы они высохли. После этого я насладился купанием. Потом мы заснули. К ее огорчению, я пристегнул ей руки к дереву в нескольких футах от меня – в качестве меры предосторожности. Я не хотел проснуться с кинжалом в груди. Вечером мы снова двинулись в путь, на этот раз осмелившись воспользоваться дорогой, ведущей из Ара. Дорога – скорее шоссе – была вымощена камнем и могла сохраняться тысячелетиями. Поверхность ее была гладкой, с прорезанной колеями от повозок, образовавшимися за много веков. Из-за беспорядков в Аре мы никого не встречали. Беженцы еще не появлялись, а торговцы боялись приближаться к Ару. Но, тем не менее, обгоняя редких путешественников, мы были настороже. На Горе, как и в моей родной Англии, левостороннее движение. Это не только какая-то условность или соглашение: ведь когда воин идет по левой стороне, он всегда готов встретить неприятеля с мечом в руке. Но опасаться нам было некого, мы обогнали лишь несколько крестьян, тащивших вязанки с хворостом, и двоих Посвященных. Однажды Талена испуганно отдернула меня в сторону, и мимо нас прошел больной неизлечимой болезнью дар-косис, предупреждая о своем приближении щелканьем деревянных дощечек. – Страдалец, – сказала Талена печально, используя общее название больных на Горе. Само название болезни, дар-косис, почти не употреблялось. Я мельком увидел лицо под колпаком и похолодел. Единственный глаз больного на мгновение слепо повернулся к нам, и человек продолжил свой путь. Становилось очевидно, что дорога пустеет, становится заброшенной. Семена проросли сквозь трещины между камнями, колеи от повозок исчезли. Мы миновали несколько перекрестков, но я все время брал курс на Ко-Ро-Ба. Что мы будем делать, когда достигнем Выжженной Земли и реки Воск, я не знал. Поля са-тарны истощались. Поздно вечером мы увидели над дорогой одинокого тарнсмена, и это напугало нас обоих. – Мы никогда не достигнем Ко-Ро-Ба, – сказала Талена. Вечером мы расправились с остатками еды и с последней флягой воды. Когда я достал наручники, она вновь проявила тактичность – видимо, ужин настроил ее на оптимистический лад. – Нам нужно сделать по-другому, – сказала она. – Это неудобно, – и она оттолкнула наручники. – Что ты имеешь ввиду? Она огляделась и внезапно улыбнулась. – Вот, – сказала она Талена вынула из сумки цепь, обмотала ее несколько раз вокруг своих тонких щиколоток, защелкнула замок и отдала ключ мне. Затем, неся цепь, она подошла к ближайшему дереву и обмотала свободный конец вокруг стола. – Дай мне наручники, – приказала она. Я выполнил ее просьбу и она соединила ими два соседних звена цепи, окружающей ствол и отдала ключ мне. Покачав ногой, она показала, что не может отойти от дерева. – Вот храбрый тарнсмен, – сказала она, – учись, как следует обращаться с пленниками. Теперь можешь спать спокойно – я обещаю не убивать тебя сегодня. Я рассмеялся и на мгновение сжал ее в объятиях. Кровь забурлила в наших жилах. Я не хотел отпускать ее, но, собрав всю свою волю, разжал объятия. – Вот как, – презрительно сказала она, – тарнсмен обращается с дочерью богатого торговца. Я упал на землю, отвернувшись от нее, но не смог уснуть. Рано утром мы покинули стоянку. Нашим завтраком была вода в фляге и маленькие засохшие плоды с куста поблизости. Но едва мы прошли немного по дороге, как Талена схватила меня за руку. Я прислушался и услышал вдали клацанье когтей тарлариона. – Воин, – предположил я. – Скорее надень на меня колпак, – скомандовала она. Я сделал это, надев также и наручники. Клацанье когтей тарлариона, окованных сталью, быстро приближалось. Через минуту показался всадник – великолепный бородатый воин в золотом шлеме, вооруженный копьем. Он остановил ящерицу в нескольких шагах от меня. Его тарларион был из породы высоких тарларионов, которые бегают на задних лапах. В его огромной пасти блестели длинные клыки. Перед грудью висели непропорционально маленькие передние лапы. – Кто ты? – спросил воин. – Тэрл из Бристоля, – ответил я. – Бристоль? – переспросил удивленный воин. – Разве ты не слышал о нем? – я принял возмущенный вид, как будто был оскорблен. – Нет, – подтвердил воин. – Я – Казрак из Порта Кар и служу Минтару из касты Торговцев. Я не нуждался в объяснениях: Порт Кар – город в дельте реки Воск, прибежище пиратов и подобных им людей. Воин указал пальцем на Талену. – Кто она? – Тебе не обязательно знать ее имя и происхождение. Воин рассмеялся и хлопнул себя по бедру. – Ты хочешь уверить меня, что она из Высшей Касты? Она скорее похожа на дочь козьего пастуха. Я видел, как Талена сжала кулаки. – Что нового в Аре? – спросил я. – Война, – ответил всадник. – Теперь, когда люди Ара заняты братоубийственной войной, пятьдесят городов собрали армии, которые расположились на берегах Воска, готовясь вторгнуться в Ар. Такого лагеря ты еще не видел – целый город из шатров, пасанги стойл тарларионов, крылья тарнов гремят подобно грому, костры поваров видны за два дня пути от реки. Талена спросила изменившимся голосом: – Значит, трупоеды собрались над телом раненого тарлариона? Это было горийское выражение, и похоже, что пленницам не подобало произносить его. – Я не говорил с девушкой, – сказал воин. Я извинился за Талену: – Она недолго носит наручники. – Куда ты направляешься? – спросил я. – На берега Воска, к городу шатров, – ответил он. – А что слышно о Марленусе? – спросила Талена. – Ты бы побил ее, она слишком дерзка, – сказал воин, но ответил. – Ничего. Он бежал. – А Домашний Камень Ара и дочь убара? – спросил я, чувствуя, что Казрак ожидает этого вопроса. – Домашний Камень сейчас, по слухам, в сотне городов. Кое-кто говорит, что он уничтожен. Правду знают лишь Царствующие Жрецы. – А дочь Марленуса? – настаивал я. – Несомненно, в Райских Садах храбрейшего тарнсмена Гора, – рассмеялся воин. – Надеюсь, что ему повезло с ней так же, как с Камнем. Я слышал, что у нее нрав тарлариона, и лицо тоже может поспорить с нравом! Талена выпрямилась. – Я слышала, – гневно сказала она, – что дочь убара – красивейшая женщина на Горе. – Мне нравится эта девушка, – сказал воин. – Уступи ее мне. Отдай ее мне, иначе мой тарларион раздавит тебя. Или, может, ты хочешь отведать копья? – Ты знаешь закон, – сказал я громко. – Если ты хочешь ее, ты должен вызвать меня, биться со мной на том оружии, которое я выберу. Лицо воина омрачилось, но лишь на мгновение. – Идет! – крикнул он, пристегнул копье к седельной сумке и легко спрыгнув с ящерицы. – Я вызываю тебя! – Меч, – сказал я. – Согласен. Мы отвели испуганную Талену к краю дороги. Она стояла здесь как награда, которую получит сильнейший, и уши ее наполнились звоном мечей воинов, боровшихся не не жизнь, а на смерть ради нее. Казрак из Порта Кар неплохо владел мечом, но с первых мгновений схватки мы поняли, что я сильнее. Его лицо побелело, когда он пытался остановить мой яростный натиск. Я шагнул назад, указывая на землю мечом, что являлось знаком для заключения мира, если он желателен. Но Казрак не положил свой меч к моим ногам. Он внезапно бросился в атаку, заставив меня защищаться. Казалось, что предложение мира разъярило его еще больше. Наконец, мне удалось ранить его в плечо и правая рука воина опустилась. Я вышиб из нее оружие. Он гордо стоял на дороге, ожидая смерти. Я повернулся и подошел к Талене, которая должна была ждать, пока с нее не сорвут колпак. Когда я сделал это, она радостно всхлипнула и в ее зеленых глазах отразилось удовлетворение. Потом она увидела раненого воина и вздрогнула. – Убей его! – приказала она. – Нет. Воин, державшийся за раненое плечо, из которого текла кровь, горько усмехнулся. – Она стоит этого, – сказал он. – Я снова вызываю тебя. Талена сорвала с моего пояса кинжал и бросилась к воину. Я успел схватить ее за наручники как раз тогда, когда она собиралась вонзить его ему в грудь. Он не двинулся. – Ты должен убить его, – сказала Талена, вырываясь. В гневе я завернул ее руки за спину и закрепил на них наручники. – Тебе следовало бы высечь ее, – посоветовал воин. Я оторвал немного материи от платья Талены, чтобы сделать перевязку Казраку. Она вытерпела это, но не глядела на меня. Едва я закончил перевязку, как услышал звон металла и, подняв голову, обнаружил, что окружен конными копьеносцами, носящими те же цвета, что и Казрак. Позади них, растянувшись до горизонта, приближалась длинная цепь крупных тарларионов, которые волокли огромные повозки, наполненные товарами. – Это караван Минтара из касты Торговцев, – сказал Казрак.10. КАРАВАН
– Не трогайте его, – сказал Казрак. – Это мой брат по мечу, Тэрл из Бристоля. Он говорил в полном соответствии с кодексом воинов Гора, законы которого были для него столь же привычными, как дыхание, и которые я, Тэрл Кэбот, поклялся выполнять в Зале Совета Ко-Ро-Ба. Тот, кто пролил вашу кровь, становится братом по мечу, если вы не отречетесь от своей крови на оружии. Это родство между воинами Гора устанавливается несмотря на город, которому они служат. Это кастовая традиция, выражение уважения воинов к тем, кто разделяет тяготы их жизни и профессии, независимо от того, в каком городе он живет или какой Домашний Камень почитает. Пока я стоял в кольце копий охраны каравана, стена тарларионов вдруг раздвинулась, пропуская Минтара из касты Торговцев. Богато украшенная платформа висела между двух медленно идущих тарларионов. Звери остановились по приказу возницы и занавеси раздвинулись. Внутри на подушках из шелка сидела человекоподобная жаба с круглой, как яйцо тарлариона, головой, с глазами, утонувшими в складках жира. С подбородка свисала тощая прядь волос. Маленькие глазки торговца, бегая, как у птицы, быстро оглядели всю сцену. Их подвижность была пугающей по сравнению с их нездорово раздувшимся хозяином. – Итак, – сказал торговец. – Казрак из Порта Кар встретил соперника? – Это мой первый проигрыш, – гордо сказал Казрак. – Кто ты? – спросил Минтар, изучив сперва меня, а затем Талену, которая мало его заинтересовала. – Тэрл из Бристоля. А это моя женщина, что я подтвердил мечом. Минтар закрыл глаза, потом снова открыл и погладил бороду. Он явно ничего не слышал о Бристоле, но не хотел признаться в этом перед своими людьми. Более того, он был настолько умен, что даже не стал претендовать на знание города. Действительно, а вдруг его не существует? Минтар взглянул на кольцо воинов, окружающее меня. – Вызовет ли кто из моей стражи Тэрла из Бристоля на бой за женщину? – спросил он. Воины нервно зашевелились. Казрак рассмеялся. Один из всадников сказал: – Казрак из Порта Кар – лучший воин в караване. Лицо Минтара затуманилось. – Тэрл из Бристоля, – сказал он, – ты вывел из строя моего лучшего воина. Один или два воина покрепче ухватились за копья. Я внезапно почувствовал, что несколько наконечников приблизились ко мне. – А значит, причинил мне убыток, – сказал Минтар. – Можешь ли ты уплатить мне за такой меч? – У меня нет другой ценности, кроме этой девушки, но я не могу отдать ее. Он снова посмотрел на Талену без всякого интереса. – Ее цена не выше половины платы за такого воина, как Казрак. Талена вздрогнула как от пощечины. – Значит, мне нечем уплатить тебе, – сказал я. – Я торговец, – сказал Минтар, – и мои законы указывают мне плату. Я решил продать жизнь подороже. Странно, но меня заботило лишь то, что случиться с девушкой. – Казрак из Порта Кар, – сказал Минтар, – согласен ли ты поделиться с Тэрлом из Бристоля своей платой, если он займет твое место? – Да, – сказал Казрак, – он мой брат по мечу и сделал мне честь… Минтар был доволен. Он взглянул на меня: – Тэрл из Бристоля, согласен ли ты служить Минтару, торговцу? – А если я не соглашусь?… – Тогда я прикажу своим людям убить тебя, – вздохнул Минтар, – и мы оба много потеряем. – О, Убар Торговцев! – сказал я. – Я не хочу причинять тебе еще больших убытков. Минтар развалился на подушках, довольный сделкой. К моему удивлению, он боялся, как бы частицу его добра не принесли в жертву. Он скорее убил бы человека, чем потерпел бы убыток в одну десятую диска тарна, так как соблюдал он закон своей касты. – А что насчет девушки? – спросил Минтар. – Она останется со мной, – ответил я – Если хочешь, я куплю ее. – Она не продается. – Двадцать дисков, – предложил Минтар. Я рассмеялся. Минтар тоже улыбнулся. – Сорок. – Нет. Это ему менее понравилось. – Сорок пять, – бесстрастно продолжил он. – Нет, – повторил я. – Она из Высшей Касты? – спросил Минтар, удивленный равнодушием к его предложениям. Вероятно, его цена была ниже стоимости девушки из Высшей Касты. – Я, – гордо сказала Талена, – дочь богатого торговца, богатейшего на Горе, украденная у отца этим тарнсменом. Его тарн был убит, и он взял меня в Бристоль, чтобы сделать рабыней. – Богатейший торговец Гора – это я, – холодно заметил Минтар, и Талена поперхнулась. – Если твой отец торговец, назови его имя. Я должен знать его. – Великий Минтар, – вмешался я, – прости эту самку тарлариона. Ее отец – козий пастух в болотистом лесу Ара, и я украл ее, то есть она сама просила похитить ее. По глупости своей, она думала, что я возьму ее в Ар, наряжу в шелка и драгоценности, поселю в высочайшем цилиндре. Но едва мы покинули деревню, я надел на нее наручники и повел в Бристоль, где она будет пасти моих коз. Солдаты заржали и Казрак громче всех. На мгновение я испугался, что она объявит себя дочерью Марленуса, предпочтя публичную казнь маске отпрыска пастуха коз. – Ты можешь держать ее на моей цепи, пока служишь мне, – сказал торговец. – Минтар щедр, – промолвил я. – Нет, – сказала Талена, – я разделю шатер своего воина. – Как хочешь, – сказал Минтар. – Если хочешь, я продам ее в городе Шатров и прибавлю плату к твоему жалованию. – Если я продам ее, то сам, – сказал я. – Я честный торговец и не обману тебя, но вмешиваться в чужие дела не стану. Он откинулся на подушки и подал знак закрыть занавески. Перед тем, как они закрылись, он успел сказать: – Но сорока дисков ты за нее больше никогда не получишь. Он был прав. Несомненно, у него был товар лучше и по более низким ценам. Казрак повел меня вдоль повозок, чтобы указать место, где можно оставить Талену. Около группы повозок, покрытых желтым и голубым шелком, я остановился, снял наручники с запястий девушки и передал ее смотрителю. – У меня есть свободное ножное кольцо, – сказал он и повел ее в повозку. Там было уже около двадцати девушек, одетых как рабыни и прикованных к металлическому брусу, идущему посередине. Талене это явно не понравилось. Перед тем, как исчезнуть, она прошипела через плечо: – Так просто ты не избавишься от меня, Тэрл из Бристоля. – Посмотрим, сумеешь ли ты удрать с цепи, – рассмеялся Казрак и повел меня к повозкам кладовщика. Но едва надсмотрщик успел приковать Талену к общей цепи в повозке, а мы отошли шагов на десять, как вдруг раздались женские вопли, рычание и звуки ударов. Из повозки раздался шум катающихся тел, грохот цепей. Надсмотрщик прыгнул в повозку и к этой какофонии добавились его проклятия и щедро раздаваемые удары плетки. Затем он в ярости выволок Талену из повозки за волосы. Талена сопротивлялась, а девушки в повозке бранили ее и подбадривали надсмотрщика. Тот швырнул мне девушку. Волосы ее были растрепаны, руки в синяках, на спине следы плети. Платье наполовину разодрано. – Держи ее в своем шатре, – сказал надсмотрщик. – Пусть меня уничтожат Царствующие Жрецы, если она не добилась своего, – восторженно проревел Казрак. – Действительно, она настоящая самка тарлариона. Талена задрала свой окровавленный нос и улыбнулась.Следующие несколько дней я считаю счастливейшими в моей жизни. Я и Талена стали частью медлительного каравана Минтара, членами его великолепной бесконечной разноцветной процессии. Казалось, путешествие никогда не кончится, и я все больше влюблялся в длинную линию повозок, наполненных разнообразным товаром: загадочными металлами и драгоценностями, кипами тканей, провиантом, винами, оружием и упряжью, косметикой и парфюмерией, лекарствами и рабами. Караван Минтара, как и большинство караванов, просыпался задолго до рассвета и шел до полуденного зноя. Лагерь разбивался ранним вечером. Животных нужно было накормить и напоить, выставить охрану, обезопасить повозки, и только потом члены каравана могли вернуться к своим кострам. Вечером наездники ящериц и воины развлекали себя рассказами и песнями, подсчетом своих подвигов, непрерывно глотая пагу. В эти дни я научился править тарларионом, выделенным мне надсмотрщиком над всеми тарларионами каравана. Эти гигантские ящерицы выращивались на Горе за тысячи поколений до того, как был укрощен первый тарн, и с самого вылупления из яйца воспитывались, чтобы служить верной «лошадью» воинам. Они откликались на голос и повиновались приказам до той степени, которую могли усвоить их маленькие мозги. В остальных случаях ударяя концом копья по глазам или ушам – самым чувствительным местам на их теле – можно было заставить их выполнить свое желание. Высокие тарларионы, в отличие от своих медлительных четвероногих тягловых братьев, были плотоядными. И все-таки они ели значительно меньше тарнов, которые могут за день сожрать пищи в половину своего веса. Кроме того, воды они также потребляли гораздо меньше. Больше всего в домашних тарларионах меня поражала их выносливость, способность к длительному движению, отличающая их от диких собратьев и земных ящериц. При медленном движении высокий тарларион гордо ступает, ставя свои когтистые ноги на землю в размеренном темпе, но когда его вынуждают бежать, он совершает огромные прыжки, увеличивая скорость в двадцать раз. Что касается седла, то, в отличии от седла тарна, оно предназначено для гашения удара. Деревянное седло сделано так, что кожаное сидение плавает на гидравлической подкладке из густого масла. Это масло не только позволяет гасить удар, но и, в нормальных условиях, поддерживает седло параллельно земле. Несмотря на это, всадники всегда носят толстый кожаный пояс, надежно защищающий живот. Кроме того, всадники всегда обязательно обуты в высокие мягкие ботинки, которые называются «тарларионовыми». Они предохраняют ноги от шершавых боков ящерицы. Если бы не они, ноги человека во время движения протирались бы до костей. Казрак, как и обещал, вернул мне часть своей платы – весьма солидный кусок в 80 тарновых дисков. Я поспорил с ним, доказывая, что как собрат по мечу, должен получить всего 40 дисков, и в конце концов убедил его взять половину назад. Это облегчило мне душу. Кроме того, я не хотел, чтобы Казрак, когда он выздоровеет, был вынужден драться с каким-нибудь несчастным воином за бутылку вина ка-ла-на. Мы с Таленой разделили шатер, но, к удивлению Казрака, я отделил шелковой занавеской угол для девушки. Ее единственная одежда была в столь плачевном виде, что я и Казрак направились к интенданту за парой рабского платья. Это должно было уничтожить любые подозрения о ее истинном положении. Казрак на свои личные деньги купил две вещи, которые он считал главными – ошейник, который он сразу отдал граверу, и плетку. Мы вернулись в шатер, где Талена с неудовольствием встретила новую одежду. Она поджала губы и, если бы не присутствие Казрака, она прямо высказала бы свое неудовольствие. – Не думаешь ли ты ходить в одежде свободной женщины? – спросил я. Зная, что в присутствии Казрака ей придется играть свою роль, она негодующе посмотрела на меня, надменно наклонила голову и сказала: – Конечно, нет, – иронически добавив, – хозяин. – Выпрямившись, она с быстротой стрелы исчезла за занавеской. Через минуту оттуда вылетело ее разодранное голубое платье. А еще через минуту Талена вышла из-за занавески, чтобы показаться нам одетой в такое же рабское платье, которое носила Сана – короткое, без рукавов, сшитое в виде диагональных полос. Она повернулась перед нами. – Я вам нравлюсь? – спросила она. Это было очевидно. Талена была очень красивой девушкой. – На колени, – сказал я, доставая ошейник. Талена побледнела. Казрак хихикнул, и она склонилась передо мной, сжав кулаки. – Прочти, – сказал я. Она прочла надпись вслух: – Я СОБСТВЕННОСТЬ ТЭРЛА ИЗ БРИСТОЛЯ. Я защелкнул стальной ошейник и положил ключ в сумку. – Не принести ли железо? – спросил Казрак. – Нет! – взмолилась Талена, впервые испугавшись. – Я не стану клеймить ее сегодня, – сказал я, сохраняя спокойствие. – Царствующие Жрецы! – рассмеялся Казрак. – Ты заботишься о самке тарлариона! – Оставь нас, воин, – сказал я. Казрак вновь рассмеялся, подмигнув мне и преувеличенно церемонно покинул шатер. Талена вскочила на ноги и бросилась на меня с кулаками. Я схватил ее за запястья. – Как ты осмелился?! – возмущалась она. – Сними эту вещь! Она отчаянно боролась со мной, но когда поняла, что силы не равны, я отпустил ее. – Убери этот презренный предмет! – приказала она. – Сейчас же! Губы ее побелели от ярости. – Дочь убара всего Ара не может носить чей-то ошейник. – Дочь убара всего Ара, – сказал я, – носит ошейник Тэрла из Бристоля. Последовала долгая пауза. – Впрочем, – она попыталась спасти лицо, – тарнсмену вполне к лицу надевать свой ошейник на дочь богатого торговца. – Или дочь козьего пастуха, – добавил я. – Да, возможно, – сказала она. – Хорошо же. Я принимаю разумность твоего плана. – Потом требовательно протянула руку. – Дай мне ключ, чтобы я смогла снять ошейник, когда захочу. – Ключ останется у меня, и ошейник будет снят когда я захочу, если это случится. Она выпрямилась и отвернулась, ибо делать было нечего. – Хорошо, – сказала она, и тут заметила второй предмет, который Казрак приобрел для усмирения самки тарлариона. Ее глаза зажглись. – А это что значит? – Тебе, конечно, известна рабская плетка? – спросил я, с удовольствием взяв ее и хлопнув пару раз. – Да, – сказала она. – Я часто наказывала ею своих рабынь. Теперь она предназначается для меня? – Если потребуется. – У тебя не хватит духа. – Скорее желания. Она улыбнулась. Следующие ее слова поразили меня. – Что ж, используй ее, если будешь недоволен мной, Тэрл из Бристоля, – сказала она. Пока я раздумывал над этим, она вышла. Следующие несколько дней, к моему удивлению, Талена была послушна, мила и весела. Ей понравился караван, и она часто ходила вдоль разноцветных повозок, болтая с возницами и вымаливая у них с помощью лести фрукты и сладости. Она даже примирилась с обитательницами желтых и голубых повозок, принося им драгоценные лагерные сплетни, угощая их, расписывая красоту их будущих хозяев. – Она явно примирилась с рабством, – сказал я Казраку. – Не с рабством, – улыбнулся он. И пока я думал над смыслом его слов, Талена вспыхнула и опустила голову, яростно натирая кожу моих тарларионовых ботинок. Она стала любимицей каравана. Несколько раз воины приставали к ней, но, прочитав надпись на ошейнике, ретировались. Рано вечером, когда караван останавливался, она помогала мне и Казраку устанавливать шатер и собирать топливо. Она готовила для нас, подвязав волосы, чтобы на них не попадали искры. После еды она чистила утварь и имущество, сидя на ковре между нами и рассказывая о своих приключениях в этот день
11. ГОРОД ШАТРОВ
Через несколько дней, под звон колокольчиков каравана, мы прошли сквозь Выжженную Землю – голубую полосу почвы, которая служила границей империи Ар. В отдалении слышался шум могучего Воска. Когда караван взобрался на холм, мы увидели внизу, на берегу Воска, невероятный варварский лагерь – пасанги ярко раскрашенных шатров, тянувшихся насколько видел глаз, приютивших самую огромную армию из всех когда-либо собиравшихся на равнинах Гора. Флаги сотен городов над шатрами и шум реки перекрывался ревом тарновых барабанов, которые предназначались для управления огромными подразделениями. Талена подбежала к моему тарлариону, и я с помощью древка копья посадил ее в седло так, чтобы ей был виден лагерь. Впервые за последние несколько дней она разозлилась. – Стервятники собрались попировать на трупах убитых тарнсменов, – сказала она. Я ничего не ответил, зная, что послужил в какой-то мере причиной сбора этой смертельной силы на берегу Воска. Именно я украл Домашний Камень Ара, что привело к падению Марленуса, которое низвергло Ар в пучину анархии, и теперь стервятники будут кормиться величайшим городом Гора. Талена припала к моему плечу, и даже не глядя на нее, я понял, что она плачет. Если бы я мог, я вернулся бы в прошлое и отказался бы от захвата Домашнего Камня – что означало бы оставить разрозненные города Гора по одиночке лицом к лицу отражать имперские притязания Ара – если бы благодаря этому в моих объятиях не очутилась эта девушка. Караван Минтара не стал останавливаться днем, как это было раньше, а продолжал двигаться, стремясь добраться до Города Шатров к темноте. За это время я и мои товарищи сумели оправдать потраченные на нас деньги. Мы вступили в бой с тремя группами грабителей из речного лагеря; две группы были маленькими и недисциплинированными, но третья провела молниеносную атаку на повозки силами дюжины вооруженных тарнсменов. Они отошли, сохранив порядок, под огнем наших арбалетов и мало что захватили. Я снова увидел Минтара, впервые с того времени как я присоединился к каравану. Его палантин направлялся назад. Он сидел с довольным лицом и, запуская руку в тяжелый кошель, вынимал оттуда монеты и оделял ими воинов в награду за работу. Я поймал один диск и сунул его в мешок. Вечером мы подошли к огороженному пространству, приготовленному для Минтара Па-Куром, Владыкой Убийц, убаром этой огромной, неуправляемой орды хищников. Караван был окружен охраной и через несколько часов началась торговля. Караван, благодаря его товарам, был необходим лагерю, и поэтому торговцы могли назначать более высокие цены. Я с удовольствием заметил, что Па-Кур, Владыка Убийц, гордый вождь огромной орды, величайший из всех, когда-либо собиравшихся на Горе, нуждается в Минтаре, простом торговце. Я объяснил Талене мой немудреный план. Он заключался в том, чтобы купить тарна, если я сумею это сделать, или украсть, если не хватит денег, а потом лететь в Ко-Ро-Ба. Приключение могло оказаться рискованным, особенно если мне придется украсть тарна и бежать от преследования, но, в конце концов, побег на тарне казался мне более надежным способом, чем переправа через Воск и пеший переход через холмы и пустыни до далеких цилиндровКо-Ро-Ба. Талена казалась угнетенной по сравнению с прежней оживленностью. – Что будет со мной в Ко-Ро-Ба? – спросила она. – Не знаю, – сказал я усмехнувшись. – Может быть, ты станешь публичной девкой. Она лукаво улыбнулась. – Нет, Тэрл из Бристоля, – сказала она, – лучше пусть меня убьют, ведь я все-таки дочь Марленуса. Я не стал говорить ей этого, но если бы судьба распорядилась именно так, и я не смог бы предотвратить этого, то казнили бы не только ее. На стенах Ко-Ро-Ба висели бы два тела. Я не смог бы жить без нее. Талена встала. – Давай выпьем этой ночью, – сказала она. Это горийская поговорка, которая выражала покорность судьбе и уверенность в том, что события следующего дня находятся в руках Царствующих Жрецов. – Выпьем, – согласился я. Вечером я взял Талену в Город Шатров, и при свете фонарей, прикрепленных на концах копий, мы рука об руку ходили по запруженным улицам среди разноцветных шатров и рыночных прилавков. Тут были не только воины, но и торговцы, фокусники, крестьяне и проститутки, рабы и разносчики. Талена, пораженная всем этим, прижималась к моему плечу. В одной палатке мы увидели бронзового гиганта, глотающего огненные шары, а в другой – торговцами шелками, расхваливающего свой товар, а в третьей – торговца пагой. В одной из палаток танцовщицы демонстрировали свои тела, а их хозяин объявлял цену каждой. – Я хочу посмотреть рынок, – нетерпеливо сказала Талена, и я понял, какой рынок она имела ввиду. Наверняка в этом огромном городе была своя улица Клейм. Нехотя я повел Талену в желто-голубой шатер, где мы попали в толпу разгоряченных покупателей, и протолкнулись вперед. Здесь она наблюдала, как на большой деревянный круг выводили девушек, некоторых из которых она знала по каравану, и одну за другой продавали с аукциона. – Она прекрасна, – сказала Талена об одной девушке, когда маклер рванул за застежку на правом плече рабского платья и оно соскользнуло к ногам рабыни. При виде другой девушки она презрительно хмыкнула. Казалось, Талена была довольна, когда ее подруги доставались красивым воинам и радостно смеясь, когда одна из девушек, которую она особенно не любила, досталась толстому увальню из касты Тарноводов. К моему удивлению, девушки ничуть не огорчались от того, что их продают, и всячески старались подчеркнуть свои прелести, соревнуясь друг с другом, кто будет стоить больше. Конечно, куда приятнее получить высокую оценку, это гарантирует хорошее отношение со стороны хозяина, поэтому девушки делают все возможное, чтобы подогреть интерес покупателя. Я заметил, что Талена, как и все остальные, ничуть не возмущена этой торговлей красотой. Так было принято, это было частью горийского быта. Разве на моей планете не было подобных рынков, только невидимых, где женщин продавали, исключая случаи, когда они сами продавались, являясь товаром и продавцом одновременно, и это никого не возмущало. Разве большинство женщин на Земле не оценивают банковского счета и собственности их вероятных мужей? И многие продают себя ради достижения какой-либо цели. На Горе, – подумал я с иронией, – по крайней мере, есть четкое разделение между торговцами и товаром, и не девушки получают выгоду от сделки. Среди толпы я заметил высокого человека, одиноко сидящего на высоком деревянном троне, окруженном тарнсменами. На нем был черный шлем члена Касты Убийц. Я взял Талену за локоть и, несмотря на ее протесты, вывел из толпы на улицу. Мы купили бутылку ка-ла-на и распили ее тут же, на улице. Талена выпросила у меня десятую долю диска. Через несколько минут она вернулась, неся маленький сверток. Она отдала мне сдачу, и склонив голову мне на плечо, заявила, что устала. Мы вернулись к нашему шатру. Казрака не было, и я решил, что он ушел на всю ночь и сейчас уже находится в одной из желтых палаток города Шатров. Талена скрылась за шелковой занавеской, а я развел костер, не желая пока ложиться. Я не мог забыть человека в черном шлеме, сидящего на троне, и думал: – Мог ли он заметить меня? Или, может быть, я ошибся? Я сидел на ковре, подбрасывая хворост в костер, и слушал приглушенную музыку, доносившуюся из соседнего шатра – звуки флейты и барабанов. Пока я так развлекался, из-за занавески появилась Талена. Я думал, что она ушла спать, но вместо этого она стояла передо мной, одетая в прозрачные одежды горийской танцовщицы, губы ее были сильно накрашены, голова моя кружилась от распространившегося по шатру сильнейшего запаха духов. На оливковых щиколотках были одеты танцевальные браслеты с маленькими колокольчиками. В каждой руке у нее было по кинвалу. Она опустилась на колени и грациозно подняла руки над головой. Кинвалы блеснули, и Талена, дочь убара всего Гора, стала танцевать передо мной под музыку из соседнего шатра. Изящно согнувшись передо мной, она спросила: – Ты доволен мной, хозяин? В ее голосе не было ни злобы, ни иронии. – Да, – сказал я, не став отступать от роли, порученной мне. Она ненадолго задумалась. Потом подошла к стене шатра и быстро сняла рабскую цепь и плеть, вложила их в мои руки, и упала передо мной на колени, но не в позе раба башни, а рабыни наслаждения. – Если хочешь, – сказала она, – я исполню танец плети и танец цепи. Я отбросил цепь и плеть к стене. – Нет, – сердито сказал я. – Я не хочу, чтобы ты танцевала эти жестокие танцы Гора, столь унижающие женщину. – Тогда я покажу тебе любовный танец, – сказала она счастливо, – танец, которому я научилась в Огороженных Садах Ара. – Это мне нравится, – сказал я, и Талена исполнила этот горийский танец страсти. Так она танцевала несколько минут. Ее шелка вспыхивали в свете костра и обнаженные ноги с позвякивающими колокольчиками мягко ступали по ковру. С последним ударом кинвалов она, горячо и учащенно дыша, с блестевшими глазами упала передо мной на ковер и оказалась в моих объятиях. Глядя мне в глаза, она сказала, чуть запинаясь: – Принеси железо, заклейми меня хозяин. – Нет, Талена, – сказал я, целуя ее в губы. – Нет. – Я должна принадлежать кому-то, – прошептала она, – и хочу принадлежать тебе, вся целиком и полностью. Я хочу твоего клейма. Тэрл из Бристоля, ты понимаешь меня? Я хочу быть твоей рабыней. Я расстегнул ее ошейник и сорвал его с шеи. – Ты свободна, любимая, – прошептал я. – Навсегда. – Нет, – заплакала она, – я твоя рабыня. – Она прижалась ко мне. – Я твоя, – прошептала она, – возьми меня. За моей спиной послышался шум, и в шатер ворвались тарнсмены. Я помню, что успел повернуться и увидеть древко копья, опускающегося на мою голову, услышать крик Талены. В глазах моих вспыхнуло и наступила тьма.12. В ГНЕЗДЕ ТАРНА
Мои лодыжки и запястья были привязаны к легкой плавающей раме, и веревки впились в мою плоть под весом тела. Я повернул голову, ощущая боль в животе, и окунул лицо в воду Воска. Я попытался подвигать руками и ногами, моргая от света раскаленного солнца. – Он очнулся, – сказал кто-то. Я почувствовал, как в раму забили древками копий, намереваясь спихнуть ее в воду Я напряг зрение и сквозь пелену увидел темный предмет, оказавшийся шлемом члена Касты Убийц. Медленно, с ритуальным движением, шлем поднялся, и я увидел серое жесткое лицо, которое казалось выкованным из металла. Глаза были неподвижны, они казались сделанными из стекла или камня и искусственно врезанными в металлическую маску. – Я Па-Кур, – сказал человек. Да, это был он, Владыка Убийц Ара, вождь орды. – Мы снова встретились, – сказал я. Глаза его шевельнулись. – Цилиндр из Ко-Ро-Ба, – напомнил я. – Арбалет. Он молчал. – Тогда тебе не удалось убить меня, – с издевкой сказал я. – Возможно, тебе следует повторить попытку. Теперь цель больше соответствует твоему искусству. Люди, стоявшие за Па-Куром, возмущенно зароптали. Сам он никак не выразил своих чувств. – Оружие, – сказал он, протянув руку. В ней мгновенно оказался арбалет. Это был большой стальной лук, заряженный и взведенный, со стальной стрелой в ложе. Я приготовился встретить смерть. Интересно, успею ли я ощутить удар? Па-Кур поднял руку и сделал повелительный жест. Я увидел маленький круглый предмет, подброшенный в воздух одним из людей Па-Кура – это был тарновый диск. Когда эта точка достигла своего апогея, я услышал щелчок, жужжание тетивы и свист стрелы. Прежде, чем диск стал падать, стрела поразила его и пролетела еще ярдов 250. Люди Па-Кура затопали ногами по песку и забили наконечниками копий по щитам. – Я сказал глупость, – промолвил я. – И ты умрешь смертью глупца, – в его голосе не было гнева, как и вообще каких бы то ни было эмоций. – Подожди, – сказал я. – Прошу твоей милости. Но мольбы в моих словах не было. Па-Кур сделал жест, чтобы люди остановились. – Что ты сделал с девушкой? – Талена, дочь убара Марленуса, будет править в Аре в качестве моей королевы. – Она скорее умрет, – сказал я. – Она согласилась, – ответил Па-Кур, – и заключила со мной союз. – Даже теперь каменные глаза не пошевелились. – Она пожелала, чтобы ты погиб смертью простолюдина, на Раме Унижения, недостойный гибели от нашего оружия. Я закрыл глаза. Я должен был знать, что Талена, дочь убара, воспользуется первой же возможностью, чтобы вернуться в Ар и захватить власть, даже во главе дикой орды грабителей. И я, ее защитник, должен быть унижен, уничтожен. Конечно, только Рама унижения могла утолить месть Талены, столько натерпевшейся от меня. Это, и только это могло стереть в ее памяти воспоминания о времени, когда она нуждалась в моей помощи и даже готова была любить меня. Каждый бандит из шайки Па-Кура, как бы исполняя обряд перед тем как столкнуть раму в воды Воска, плюнул на меня. Па-Кур последним плюнул на ладонь и положил ее мне на грудь. – Если бы не дочь Марленуса, – сказал он металлическим голосом, – я убил бы тебя честно. Клянусь своим шлемом. – Я верю тебе, – сказал я, и голос мой оборвался. Древки копий снова уперлись в раму, спихивая ее с берега. Поток подхватил ее, и она начала медленно вращаться, уплывая все дальше и дальше к центру той силы природы, которая называлась Воском. Эта смерть была не из приятных. Я беспомощно плыл без воды и пищи, тело, подвешенное на раме за несколько дюймов от воды, испытывало муки из-за своего собственного веса и палящего солнца. Я знал, что лишь через несколько дней достигну городов в дельте Воска – в виде трупа, высушенного солнцем. И еще неизвестно, достигнет ли мой труп дельты. Гораздо более вероятно, что какая-нибудь водяная ящерица, а то и подводное животное уволокут меня в воду вместе с рамой и там расправятся со мной. Может случиться, что мой тарн спустится с неба, чтобы полакомиться беспомощным человеком, привязанным к унизительной раме. Одно я знал точно – ни один человек не придет мне на помощь, ибо тело на раме может принадлежать только злодею, предателю или совершившему святотатство против Царствующих Жрецов, и это должно быть действительно кощунство, если учесть долготерпение самих Жрецов. Мои запястья и лодыжки побелели и онемели. Солнечные лучи и жара угнетали меня. Глотка пересохла, и вися всего лишь в нескольких дюймах от поверхности Воска, я сгорал от жажды. Мысли толчками впивались в мой мозг. Вид вероломной, прекрасной Талены в платье танцовщицы, лежавшей в моих объятиях. Она была счастлива целовать холодного Па-Кура в обмен на трон Ара, благодаря ее неугасимой ненависти я осужден на эту ужасную смерть, не имея возможности умереть, как подобало бы воину. Я хотел бы ненавидеть ее, о, как бы я хотел ненавидеть ее! – и не мог. На поляне болотистого леса, в полях империи, на дороге, в караване Минтара – всюду, я видел лишь женщину, которую любил, цветок варварской расы в далеком и неизведанном мире. Ночь наступала бесконечно долго, но наконец ослепительное солнце исчезло и я погрузился в прохладную ветреную темноту. Звезды сияли в тишине, волны бились о раму. Однажды, к моему ужасу, под рамой проскользнуло длинное тело, сверкающая чешуя коснулась моего лица. Всплеснув хвостом, существо исчезло. Как ни странно я завопил от восторга, все еще дорожа жизнью, невзирая на то, что пытка продолжалась.…Солнце снова вылезло на небосклон и начался мой второй день на Воске. Помню, я все боялся, что никогда уже не смогу двигать руками и ногами, искалеченными веревками. Потом я как безумный смеялся над этим – ведь мне никогда уже не придется ими воспользоваться, такого случая больше не представится. Может быть, этот дикий смех и привлек тарна. Он приближался ко мне со стороны солнца с растопыренными когтями. Они крепко сжались на мне, и на мгновение рама ушла под воду; тарн бешено захлопал крыльями, пытаясь поднять свою добычу, и внезапно я вместе с рамой оторвался от воды. Рама повисла на моих руках и ногах, а когти тарна почти раздавили меня. Затем, к счастью, веревки, не выдержав веса рамы, оборвались, и тарн полетел ввысь, сжимая меня в когтях. Я получил ту же отсрочку, какую получает мышь, которую несет в гнездо ястреб, вскоре мое тело на голой скале будет разодрано на куски дикой птицей, чьей добычей я стал. Тарн, коричневый тарн с черным хохолком – наиболее распространенный вид – нес меня к далекой цепи гор. Воск превратился в широкий ручеек, искрящийся далеко внизу. Под собой я увидел мертвые просторы Выжженной Земли, тут и там виднелись пятна зелени, в тех местах где в эту опустошенную страну откуда-то залетели семена растений, провозглашая неистребимость жизни. Около одного такого пятна я заметил нечто, сперва показавшееся мне тенью, а затем превратившееся в несколько точек – стаю небольших животных, вероятно, млекопитающих, называемых здесь куалаи – серовато-коричневые звери, с колючей черной гривой. Насколько я мог понять, мы еще не миновали широкой дороги, ведущей к Воску. Тогда бы я смог увидеть орду Па-Кура, идущую в Ар, ее марширующие колонны, линии скачущих тарларионов, полки тарнсменов, повозки с провиантом и вьючных животных. И где-то в массе, среди флагов и барабанного боя, есть девушка, предавшая меня. Насколько это было возможно, я во время полета сжимал и разжимал кулаки, двигал ногами, чтобы вернуть хоть часть прежней подвижности. Тарн летел медленно, и я, радуясь тому, что освободился от Рамы Унижения, обнаружил, что почти примирился с той быстрой смертью, что ожидала меня. Но внезапно полет убыстрился, а потом стал хаотическим. Тарн бежал! Волосы мои стали дыбом, когда я услышал резкий злобный крик другого тарна; это была огромная черная птица, крылья которой вздымали вихри. Он напал на моего пленителя. Моя птица быстро увернулась и бросок прошел впустую. Снова атака, и снова мой тарн увернулся, но нападающий предвидел это, и за секунду до поворота упредил его движение и две птицы столкнулись. В следующее мгновение я почувствовал, что окованные сталью когти нападающего впились в грудь моей птицы и она, содрогнувшись в конвульсиях, раскрыла когти и я стал падать на землю. В то же мгновение упала и моя птица, а атакующий тарн полетел ко мне. Падая, я вертелся в воздухе, в ужасе следя за приближением земли. Но я так и не достиг ее – тарн перехватил меня по дороге, как чайка подхватывает рыбу, выпавшую у соперницы. Скоро тарн достиг своих гор, превратившихся из далекой цепочки в пустынные, пугающие красноватые скалы. Высоко, у самой вершины горы, тарн бросил меня в гнездо, сделанное из ветвей и хвороста, и наступил на меня своей лапой, чтобы я не вырывался, пока клюв сделает свое дело. Но едва клюв опустился ко мне, я сумел поднять руку и яростно ударить по нему, непрерывно ругаясь. Звук моего голоса оказал на птицу неожиданное действие. Она ошеломленно склонила голову набок. Я продолжал орать, и только теперь понял, что этот тарн был моим собственным тарном. Я нажал на ногу, прижимающую меня ко дну гнезда, приказывая убрать ее. Птица подняла ногу и попятилась, не зная, что ей делать. Я вскочил на ноги, стоя по-прежнему в пределах досягаемости его клюва, но не испытывая страха. Я одобрительно похлопал его по клюву, как если бы мы были в загоне, и почесал перья на шее, там, где он не может достать клювом, как всегда действуют тарноводы, выискивая паразитов. Я поймал несколько вшей размером с орех, которые поражают диких тарнов, и скормил их птице. Я делал это до тех пор, пока тарн не вытянул шею. Седла и поводьев на нем уже не было, они, видимо, сгнили, или же птица сорвала их с себя почесавшись спиной об скалы вокруг гнезда. Через несколько минут удовлетворенный тарн взмахнул крыльями и улетел на поиски добычи, которые до этого завершились так неудачно. Очевидно, что на свой лад он считал меня несъедобным. Однако, что он легко может переменить свои взгляды, если ничего не найдет внизу. Жаль, что я потерял свое стрекало в болотах Ара. Я поискал выход из гнезда, но скалы вверху и внизу были практически отвесными. Внезапно меня накрыла тень – вернулся мой тарн. Но, взглянув наверх, я к своему ужасу обнаружил, что это дикий тарн. Он сел на край гнезда, щелкая клювом. Теперь мне не помогли бы никакие приемы тарновода. Я растерянно оглянулся в поисках какого-нибудь оружия, и тут – я едва поверил своим глазам – в ветвях гнезда были втиснуты остатки моего седла. Я схватил копье из седла и повернулся. Птица слишком долго целилась, она была уверена в моем бессилии. И когда она шагнула вперед, не обращая внимание на копье, я вонзил его широкий наконечник в грудь тарна. Он пошатнулся, крылья повисли, и птица рухнула на гранитный пол. Она несколько раз содрогнулась и глаза ее остекленели. Она умерла в то же мгновение, когда, когда наконечник пронзил ей сердце. Я вытащил копье и, используя его как рычаг, спихнул труп в пропасть. Затем я вернулся в гнездо и осмотрел остатки упряжи. Лук и арбалет, вместе со стрелами, исчезли. Наконечником копья я разорвал седельный мешок. В нем лежал Домашний Камень Ара, невзрачный, маленький, плоский камень коричневого цвета. Он был выгравирован еще в то время, когда Ар был маленькой деревушкой. Я нетерпеливо отложил камень в сторону. В сумке должен был лежать запас пищи на обратный путь в Ко-Ро-Ба. Первым делом я достал одну из двух фляг и сухой паек. И вот, на вершине горы, под порывами сильного ветра, я получил такое наслаждение от обеда, какого не получал никогда, хотя он состоял всего лишь из нескольких глотков воды, черствых бисквитов и куска мяса. Я порылся в седле еще и нашел свои старые карты и тот прибор, который служит горийцам одновременно хронометром и компасом. Насколько я выяснив, вспоминая полет над Воском, я нахожусь на Вольтан Рейндж, или Красных Горах, как их еще называют, южнее реки и восточнее Ара. Это означало, что я все же пересек дорогу, но до или после орды Па-Кура – неизвестно. Мои вычисления подтвердились красноватым оттенком скал, причиной которого было большое содержание оксида железа. Я достал из сумки путы и тетиву, решив использовать их для ремонта седла. Черт побери, как же я не догадался взять запасное стрекало! Не помешал бы и лишний свисток. Мой выпал, когда Талена скинула меня со спины тарна. Я совсем не был уверен, что смогу управлять тарном без стрекала. Правда я редко применял его, даже реже, чем рекомендовалось. Но все же оно всегда было рядом, готовое к работе. Теперь его не было. В конце концов, все зависело от того, насколько удачна будет его охота, и еще насколько сильна в нем тяга к свободе. Я, конечно, могу убить его, но это не поможет мне выбраться из гнезда. Не слишком благоприятна перспектива голодной смерти в убежище своего тарна. Да, я либо улечу, либо умру. За то время, которое он охотился, я успел починить, насколько мог, с помощью веревок и тетивы седло и упряжь. Когда мой тарн опустился на край гнезда, я уже окончил свою работу, успев даже собрать мешок. Почти механически я положил туда Домашний Камень Ара, этот простой булыжник, который так изменил мою жизнь и судьбу империи. В когтях тарна была антилопа, называемая табук, которая водилась в рощах ка-ла-на. Спина у нее была сломана, шея и голова беспомощно болтались. Когда он поел, я подошел к нему, что-то дружелюбно бормоча, как будто ничего необычного не происходило. Дав ему рассмотреть упряжь, я осторожно надел ее ему на шею, потом накинул на спину седло, и заползая под брюхо, застегнул его. Затем спокойно взобрался наверх по лесенке и, привязав ее к луке седла, немного посидел на нем и решительно потянул за первый повод. Черное чудовище поднялось в воздух и я облегченно вздохнул.
13. МАРЛЕНУС, УБАР АРА
Я летел к Ко-Ро-Ба, неся в сумке трофей, который, по крайней мере для меня, был бесполезен. Он уже сделал свое дело. Его потеря развалила империю и на некоторое время гарантировала независимость Ко-Ро-Ба и его соседей. Но моя победа, если это можно назвать победой, не радовала меня. Моя миссия окончилась, но я не ликовал. Я утратил любимую девушку, пусть она была жестока и вероломна. Я поднял тарна выше, чтобы видеть на две-три сотни пасангов. Вдали, почти за горизонтом, билась серебряная жилка Воска и виднелась полоса Выжженной Земли. Бросил я взгляд и на красные скалы Вольтан Рейндж, убегающие к востоку. Южнее виднелся свет заходящего солнца, отражающийся от цилиндров Ара на севере. На некотором расстоянии от Воска горели холодные огни костров Па-Кура. Потянув за второй повод, я направил тарна к Ко-Ро-Ба и вдруг увидел прямо перед собой нечто, чего не ожидал встретить здесь, и это испугало меня. Внизу, защищенные со всех сторон скалами, видные только с неба, горели четыре или пять костров, возможно, какого-то горного патруля, или охотничьей партии, гоняющейся за верром – горийским горным козлом с длинной шерстью и спиральными рогами, либо за более опасным ларлом – леопардоподобным зверем, распространенным на Вольтан Рейндж и некоторых других грядах, и чьих визитов за пищей боялись люди равнин. Я снизился, не веря, что костры принадлежат охотникам или патрулю. Что-то непохоже, чтобы сейчас на Вольтан Рейндж оставался один из арских горных патрулей, или чтобы там были охотники. И мои подозрения подтвердились. Возможно, люди из загадочного лагеря услышали шум крыльев тарна, или я на мгновение закрыл одну из горийских лун, но огни внезапно погасли, рассыпавшись искрами, а угли были мгновенно залиты. Отверженные, решил я, или беженцы из Ара. Многим должна казаться притягательной удивительная безопасность гор. Удовлетворив свое любопытство и не желая приземляться в темноте, откуда легко могло вылететь копье, я потянул за первый повод, решив, наконец, отправиться назад в Ко-Ро-Ба, откуда улетел несколько дней назад, которые показались целой вечностью. Во время подъема я услышал ужасный охотничий крик ларла, пронзивший сумерки, упавшие на вершины гор. Даже тарн содрогнулся в полете. Вой подхватили где-то среди скал еще два ларла. Охотясь в одиночку, ларл молчит, бережет крик до последнего мгновения, когда сможет привести свою жертву в оцепенение. Но этим вечером здесь охотилась стая ларлов, и крики диких зверей направляли жертву в сторону, откуда не раздавались крики. При свете трех лун, создающий причудливые переливы на земле, я увидел ларла, легко крадущегося по открытому пространству, почти белого в лунном свете. Он остановился, поднял свою огромную голову – два-три фута в диаметре – и новый крик разорвал тишину. Ему мгновенно ответили где-то за два пасанга к западу и примерно с такого же расстояния с юга. Зверь готов был вновь двинуться вперед, но вдруг его остроконечные пятнистые уши поднялись и он снова застыл. Я подумал, что он услышал тарна, но ларл не обращал на нас никакого внимания. Я опустился еще ниже, ведя тарна широкими кругами и не выпуская ларла из виду. Хвост животного заколотился по земле. Затем он припал к почве и пополз вперед, почти касаясь поверхности, быстро, но осторожно. Уши снова спокойно висели по бокам широкой головы. Видеть ларла, бесшумно крадущегося, подобно ветерку в траве, к жертве, было и прекрасно, и страшно. Случилось что-то неожиданное – какое-то животное старалось разорвать охотничий круг. Казалось бы, зачем ларлу беспокоиться о каком-то животном, выбирающимся из этой сети криков и ужаса. Можно пренебречь одной особью ради целостности круга. Но это не так. По каким-то причинам ларл всегда разорвет охотничий круг, в котором может оказаться несколько животных, ради одного, стремящегося вырваться на свободу. Хотя это чисто инстинктивное действие со стороны ларла, оно учитывало тот факт, что после многих поколений могло появиться животное, передающее свои рефлексы по наследственности, потомок тех, кто уцелел после того, как ларл потерял цель охоты. Это могли быть только те животные, которые не стремятся разрушить круг и на них легче всего охотиться. Внезапно, к своему ужасу, я увидел жертву ларла. Это был человек, с поразительной беспечностью шагающий по скалам. На нем были желтые одежды больного дар-косисом, этой страшной, неизлечимой болезнью Гора. Не раздумывая, я схватил копье и, рванув тарна за четвертый повод, повел его вниз. Птица приземлилась между жертвой и приближающимся ларлом. Решив не бросать копье с безопасной, но ненадежной дистанции, сидя в седле, я соскочил на землю, и ларл, разъяренный вмешательством, издал свой парализующий крик и прыгнул. На мгновение я действительно оцепенел. Как стальной кулак ужаса поразил меня этот крик. Скорее всего, это был просто рефлекс. Но мгновение длилось недолго, и я поднял копье, чтобы встретить удар нападающего ларла. Мое появление дезориентировало его или спутало его рефлексы, возможно, крик был слишком коротким, или же я слишком быстро оправился от него. И когда зверь прыгнул на свою жертву с расстояния в двадцать футов, то вместо нее он встретил упертое в землю копье, которое сжимал полуголый воин Ко-Ро-Ба. Наконечник копья исчез в теле разъяренного ларла до самого древка, которое постепенно тоже погружалось в тело под тяжестью животного. Я выпрыгнул из-под чудовищного зверя, избежав удара его когтистых передних лап. Древко сломалось и ларл рухнул на землю, перекатился на спину и, яростно ревя, размахивал лапами, пытаясь вырвать острие копья. Затем он содрогнулся в конвульсиях, голова упала, глаза затянулись белой пеленой. Я повернулся к человеку, которому спас жизнь. Он сгорбился в своем саваноподобном одеянии, как сломанная бурей ветка. Его лицо скрывал капюшон. – Тут еще много этих зверей, – сказал я, – пойдемте. Здесь небезопасно. Человек отшатнулся и как бы уменьшился в своих желтых одеждах. Указывая на свое лицо он прошептал: – Священная болезнь. Это буквальный перевод названия дар-косис, или еще ее называют – священное страдание. Болезнь называется так потому, что считается освященной Царствующими Жрецами, и человек, страдающий ею, освящен ими. Поэтому пролить его кровь – святотатство. С другой стороны, Страдальцам, как их называют, нечего бояться. Их болезнь так разрушительна, так беспощадна и столь страшна, что даже храбрейшие из изгнанников уступают им дорогу, так что Страдальцы имеют наибольшую свободу передвижения на Горе. Конечно, им рекомендуется держаться подальше от людских поселений, и если они не следуют этому предостережению, то могут быть встречены камнями. Странно, но побить Страдальцев камнями не считается преступлением перед Царствующими Жрецами, которым не нравится, когда проливают кровь больных. В качестве акта милосердия, Посвященные отделили им несколько мест, называемых дар-косисными ямами, где Страдальцев, отбывающих в них добровольное заключение, снабжают пищей, сбрасываемой с тарнов. Попав в яму, Страдалец уже не может покинуть ее. Найдя несчастного на Вольтан Рейндж, так далеко от обычных путей и плодородных полей Гора, я решил, что он убежал – если это возможно – из одной из этих ям. – Как тебя зовут? – спросил я. – Я из Страдальцев, – ответила роковая фигура. – Страдальцы мертвы, мертвые не имеют имен, – он говорил хриплым шепотом. Я был рад, что сейчас ночь и капюшон скрывает его лицо – я не имел желания выяснять, сколько же плоти осталось еще на его черепе. – Ты убежал из Ямы? Человек съежился еще больше. – Со мной ты можешь не бояться, – сказал я. Я указал на тарна, в нетерпении взмахивающего крыльями. – Скорее на моего тарна. – Священная болезнь, – возразил человек, указывая на свой капюшон. – Я не могу позволить тебе умереть здесь, – сказал я и содрогнулся от того, что придется взять этого мертвеца, этот шепчущий труп с собой. Болезни я боялся больше, чем ларла, но я не мог оставить его в лапах зверей. Человек хихикнул. – Я уже мертв, – сказал он и неприятно рассмеялся. – Я из Страдальцев. Ты хочешь заболеть священной болезнью? – спросил он, вытянув свою руку и как бы стараясь схватить меня в темноте. Я в ужасе отпрянул. Существо шагнуло ко мне и упало на землю, простонав. Кряхтя, оно уселось на камень – завернутое в желтую ткань и закачалось вперед-назад, издавая какие-то сумасшедшие звуки, что-то вроде причитания или всхлипывания. Где-то на расстоянии пасанга раздался вопль разъяренного ларла, одного из компании, убитого мной. Он был расстроен неудачной охотой. – Вставай, – сказал я. – Времени мало. Я подавил дрожь отвращения и протянул ему руку. – Вот моя рука, – сказал я. – Я помогу тебе. Из груды желтых одежд, которые были живым существом, ко мне протянулась рука с пальцами, скрюченными, как у курицы. Невзирая на страх, я сжал ее и стал поднимать страдальца. К моему удивлению, его рука крепко сжала мою и прежде, чем я что-либо понял, моя рука дернулась и вывернулась. Я был брошен к ногам человека, который вскочил на ноги и поставил ногу мне на горло. В его руке был меч воина и его острие уперлось мне в грудь. Он расхохотался и откинул капюшон на плечи. Под ним оказалась огромная голова, похожая на львиную, с длинными волосами и великолепной бородой. Человек выпрямился во весь рост и стал похож на гигантскую статую. Он вынул из-под своей одежды тарнский свисток и дунул в него. Почти сразу же ему ответили другие свистки, целая дюжина. Через минуту воздух наполнился хлопаньем крыльев и полсотни тарнсменов появилось над нами. – Я – Марленус, убар Ара, – сказал человек.14. СМЕРТЬ ТАРНА
Я был брошен на колени перед убаром. Спина моя кровоточила от бичей. Девять дней, проведенных в его лагере, меня непрерывно пытали. Впервые за это время я увидел его. Я решил, что эта встреча должна положить конец моим мучениям – мучениям, которым подвергался воин, укравший Домашний камень его города. Один из тарнсменов Марленуса схватил меня за волосы и наклонил мою голову к сандалиям убара. Я попытался выпрямиться, и в моих глазах не было того, что доставило бы ему наслаждение. Мы находились в гранитной пещере одной из гор Вольтана, вокруг горели костры. Передо мной, на грубом троне из обломков скал, сидел Марленус, его длинные волосы разметались по плечам, борода достигала рукоятки меча. Он был гигантом, даже более огромным, чем старший Тэрл, и в его глазах я увидел огонь могущества, горевший и в глазах его дочери Талены. Хотя я должен был умереть от руки этого великолепного варвара, я не чувствовал к нему ненависти. Если бы сейчас я должен был бы убить его, я сделал бы это с уважением, а не с ненавистью и презрением. На шее у него висела золотая цепь с медальоном, изображающим Домашний Камень Ара. В руках у него был сам Камень, этот ничтожный источник стольких страданий и страстей, кровопролитий и славы. Он держал его бережно, как ребенка. У входа двое из его людей укрепили тарларионскую пику, вроде тех, что были у Казрака и его товарищей, в щели, наверное, специально приготовленной для этого. Вероятно, с ее помощью меня должны были заколоть. Существовали разные пути прекращения моего существования, и некоторые из них были милосерднее других. Я не ожидал, что мне будет дарована быстрая смерть. – Это ты украл Домашний Камень Ара? – спросил Марленус. – Да. – Это было сделано неплохо, – сказал он, наблюдая игру света на истертой поверхности камня. Я ждал, стоя на коленях, удивляясь тому, что его, как и тарнсменов, не интересовала судьба дочери. – Ты понимаешь, что должен умереть? – не глядя на меня спросил Марленус. – Да. Держа камень в руках, Марленус наклонился вперед: – Ты молод, храбр и глуп, – сказал он, внимательно посмотрев мне прямо в глаза, и выпрямился. – Когда-то я был также молод и храбр, и, быть может, так же глуп – да глуп. – Марленус смотрел куда-то поверх меня. – Тысячи раз я рисковал жизнью и отдал годы юности мечте об Аре и империи, когда на Горе будет единый язык, единые законы, единые деньги, дороги и пути станут безопасными, крестьяне будут мирно возделывать свои поля, и будет лишь один Совет, лишь один могучий город, объединяющий цилиндры нескольких небольших, враждующих городов – все это разрушил ты… – Марленус взглянул на меня. – Впрочем, что ты, простой тарнсмен, можешь понимать в таких вещах? Но я, Марленус, хотя и являюсь воином, я больше, чем просто воин, и так было всегда. Когда другие видели только законы своей касты, не чувствовали другого долга, кроме долга своему Домашнему Камню, я осмелился мечтать об Великом Аре – когда настанет конец бессмысленным войнам, кровопролитию и террору, конец тревогам и страху, омрачающим нашу жизнь – я мечтал о том, что из праха поднимется новый мир, мир законности и чести, власти и справедливости. – Твоей справедливости, – сказал я. – Моей, если хочешь, – согласился он. Марленус положил Домашний Камень пред собой на землю и взял меч, лежащий на коленях. Теперь он был похож на бога войны. – Знаешь ли ты, тарнсмен, – спросил он, – что здесь нет другой справедливости, кроме справедливости меча? Такова правда – подумай об этом. – Он сделал паузу. – Без этого, – он дотронулся до лезвия, – нет ничего – ни справедливости, ни мира. Без меча здесь нет ничего. – По какому праву меч Марленуса должен принести справедливость на Гор? – Ты не понимаешь, – ответил он, – что само право, о котором ты столько говоришь, обязано своим существованием мечу. – Это ложь, – сказал я. – Надеюсь, что ложь. – Я выпрямился, хотя малейшее движение раздражало раны от кнута на спине. – До меча, – терпеливо объяснил Марленус, – тут не было права, только факт – что есть то, что есть, а не то, чему следовало бы быть, и так будет до тех пор, пока меч не создает, установит, гарантирует правду, не придаст ей вес и значение. – Он с легкостью поднял меч, как если бы это была ветка. – Сначала меч, потом государство, и лишь затем – справедливость. – Но мечта об Аре, о которой ты говоришь, в которую веришь, она принесет это право? – Да. – Это правильная мечта? – Несомненно. – Тогда твоему мечу не хватило силы воплотить ее в жизнь. Марленус задумчиво взглянул на меня и рассмеялся. – Клянусь Царствующими Жрецами, я утратил меру. Я пожал плечами, что было весьма болезненно в цепях. – Но, – продолжал он, – если даже ты прав, как же мы узнаем, верна мечта или нет. Я не мог ответить на этот вопрос. – Я скажу тебе, – рассмеялся Марленус и похлопал по лезвию, – с помощью этого. Он поднялся и вложил меч в ножны. Как по сигналу, в пещеру вошли тарнсмены и схватили меня. – Заколоть его, – приказал Марленус. Тарнсмены сняли с меня цепи, чтобы я мог умереть свободным. Вероятно, для того, чтобы мои конвульсии доставили больше удовольствия наблюдателям. Я как бы онемел, даже спина, которая, не будь я на пороге смерти, была бы адом, не давала о себе знать. – Твоя дочь, Талена, жива, – сказал я Марленусу. Сам он не спрашивал меня об этом и даже не подавал признаков заинтересованности. И все же, поскольку он был человеком, я решил, что и он хочет об этом знать, несмотря на то, что он был далек от мира и погружен в свои мечты. – Она должна была принести мне тысячу тарнов, – сказал он. – Продолжайте, – приказал он воинам. Они крепко схватили меня за руки. Двое вынули пику из щели и понесли ее вперед. Она должна была вонзиться в меня, и вместе со мной вернуться на место. – Она твоя дочь, – сказал я Марленусу. – И она жива. – Она подчинилась тебе? – спросил он. – Да. – Значит, она ценит свою жизнь дороже моей чести. Внезапно чувство онемелости, бессилия во мне исчезли в вспышке ярости. – Будь проклята ваша честь, – проревел я. – Ваша вонючая честь! Не понимая уже, что делаю, я стряхнул двух тарнсменов со своих рук, как детей, и обрушился на Марленуса. От моего удара по лицу он опрокинулся назад, морщась от боли и удивления. Я повернулся как раз вовремя, чтобы отразить пику, летящую мне в спину. Я схватил ее, перевернул и, используя, как палку, держа ее перед собой, прыгнул на тех двоих и опрокинул их. Раздалось два крика, и пика оказалась в полном моем распоряжении. Пять или шесть тарнсменов уже бежали к широкому отверстию пещеры, но я ринулся на них, и, держа копье перед собой параллельно земле, с нечеловеческой силой выволок их наружу и скинул с края площадки перед пещерой. Их вопли были заглушены ревом тарнсменов, бросившихся на меня. Один из них поднял арбалет, но я проткнул его копьем насквозь, и стрела ударила в стену над моей головой, выбив сноп искр. Другого я сбил ударом ноги и, выхватив его меч, уложил третьего, подбежавшего ко мне, и ранил четвертого, но был оттеснен вглубь пещеры. Я был обречен, но решил умереть с честью. Все это время я слышал звериный рык Марленуса, хохотавшего за моей спиной от радости, что простое закалывание превратилось в бой, так милый его сердцу. В момент передышки я повернулся лицом к нему, надеясь скрестить меч с самим убаром, но в этот момент кандалы ударили меня по лицу и горлу – метнул их в меня Марленус. Я задохнулся и мотнул головой, чтобы стряхнуть с глаз кровь, и меня тут же схватили трое или четверо тарнсменов. – Хорошо сделано, юноша, – объявил Марленус. – Я так и думал, что ты не захочешь умереть, как раб. – Он обратился к своим людям, указывая на меня. – Что скажете, – рассмеялся он. – Достоин ли этот воин умереть Смертью Тарна? – Конечно достоин, – сказал один из тарнсменов, прижимая тунику к пораженной груди. Меня выволокли наружу, к моим запястьям и лодыжкам привязали путы, а их свободные концы тут же привязали к кожаным седлам двух тарнов – один из которых был мой собственный черный гигант. – Ты будешь разорван на куски, – сказал Марленус. – Это не очень приятно, но лучше, чем закалывание. Тарнсмены оседлали птиц. – Я еще жив, – сказал я. Глупо, конечно, но я чувствовал, что мой смертный час еще не настал. Марленус не стал разубеждать меня. – Ты украл Домашний Камень Ара. Тебе повезло. – сказал он. – Никто еще не избежал Смерти Тарна, – сказал один из его людей. Воины разошлись, давая дорогу птицам. Марленус сам наклонился в темноте, проверяя и укрепляя узлы на путах. – Хочешь, я убью тебя сейчас? – ласково сказал он. – Все-таки, Смерть Тарна – не из приятных. Его рука, невидимая другим людям, оказалась на моем горле. Я почувствовал, как он сжимает его. – Откуда такая доброта? – спросил я. – Ради девушки, – ответил он. – Почему?! – Ради ее любви. – Твоя дочь ненавидит меня. – Она согласилась стать женой Па-Кура, Владыки Убийц, чтобы дать тебе маленький шанс выжить, послав тебя на Раму Унижения. – Откуда ты это знаешь? – Это знают все в лагере Па-Кура, – ответил Марленус. Я почувствовал, что он улыбается в темноте. – Я сам, один из страдальцев, узнал это от Минтара, торговца. Он стремится иметь друзей в обоих лагерях, ибо кто знает, не сядет ли Марленус снова на трон Ара? Вероятно, я издал крик ярости, ибо Марленус заткнул мне рот свободной рукой. Не спрашивая меня более ни о чем, он поднялся и отошел под крылья одного из тарнов, помахав рукой. – Прощай, воин, – сказал он. Резким толчком тарнсмены подняли птиц в воздух. На мгновение я повис между двумя птицами, затем на высоте ста футов тарнсмены по сигналу – свистку с земли – развернули птиц в противоположных направлениях. Острая боль разодрала мое тело. Я невольно вскрикнул. Птицы старались как можно дальше отлететь одна от другой. Снова и снова наступала мгновенная передышка, когда одна из птиц ослабляла натяжение пут. Я слышал над собой проклятия тарнсменов и вспышки стрекал. Вдруг птицы снова резко натянули путы, вызвав ослепляющую вспышку боли. Внезапно раздался треск и одна из веревок оборвалась. Не размышляя, слепо подчиняясь рефлексу, я схватил свободной рукой шнур и попытался стащить его с запястья. Птицы рванулись и боль пронзила меня, но и шнур, вместе с клочками кожи слетел с руки и исчез во тьме. Скоро тарнсмены поймут, что случилось. Сначала они решат, что мое тело разорвалось пополам, и тьма скроет истину, но ненадолго – до тех пор, пока они не подергают за шнуры, проверяя вес груза. Я изогнулся и стал карабкаться по одной из двух веревок, ведущих к огромной птице надо мной. Через несколько секунд я очутился у седла. Тут тарнсмен увидел меня и завопил от ярости, выхватывая меч. Он рубанул с плеча, но я увернулся и сжал коготь птицы – она вскрикнула и стала неуправляема. Тогда, одной рукой сжимая коготь, другой я расстегнул застежку, и все седло, к которому тарнсмен был пристегнут поясом, слетело со спины тарна и полетело на землю. Я услышал вопль тарнсмена, а затем наступила тишина. Другой тарнсмен должен встревожиться. Каждое мгновение было драгоценно. Я прыгнул во тьме к поводьям птицы и ухватился за кольцо на шее. Резкий рывок заставил птицу отреагировать так, как если бы я потянул за четвертый повод. Он немедленно стал спускаться, и минутой позже я стоял на скалистом плато. За горами виднелась полоса красного света – приближался рассвет. Мои лодыжки были все еще привязаны к птице, и я быстро разорвал ремни. С первым лучом света я увидел в сотне футов от себя то, что я надеялся найти – седло и скорчившееся тело тарнсмена. Я подбежал к нему и вытащил арбалет, который не повредился при падении. Стрелы тоже сохранились. Я зарядил его и тут же услышал, что надо мной летит тарн. Он спускался к погибшему, и его тарнсмен слишком поздно увидел меня. Стрела пронзила его в седле. Тарн, мой черный гигант из Ко-Ро-Ба, приземлился и величественно пошел вперед. Я подождал, немного опасаясь, пока он не подошел ко мне и не положил голову мне на плечо, вытянув шею для почесывания. Я наскреб несколько пригоршней вшей и положил ему на язык, благодарно похлопал по ноге ивзобрался в седло, сбросив мертвого тарнсмена на землю и заняв его место. Я чувствовал прилив сил. У меня снова были оружие и тарн. И даже стрекало. Я взлетел, не думая уже о Ко-Ро-Ба или Домашнем Камне. Возможно с глупым, но неиссякаемым оптимизмом я провел птицу над Вольтан Рейндж и полетел к Ару.15. НА СТОЯНКЕ МИНТАРА
Ар, осажденный и бесстрашный, представлял собой великолепное зрелище. Его прекрасные цилиндры вызывающе сверкали за белыми мраморными валами его двойных стен – первая из них была высотой 300 футов, вторая, через двадцать ярдов – около 400 футов, они были достаточно широки, чтобы по ним могли проехать в ряд сразу шесть повозок. Через каждые пятьдесят футов на стенах вздымались башни, поставленные так, что невозможно было избежать огня из многочисленных амбразур. По всему городу от цилиндра к цилиндру тянулись, поблескивая в солнечном свете, почти невидимые проволоки, сотни таких проволок образовывали сеть, защищающую от тарнов. Провести тарна между этими проволоками было невозможно – они разрезали бы ему крылья. Внутри города Посвященные, которые взяли его под свой контроль после бегства Марленуса, раскрыли осадные резервуары и распределяли продовольствие из гигантских элеваторов. Город, подобный Ару, при хорошем командовании мог противостоять осаде в течение жизни целого поколения. За стенами города начинались укрепления Па-Кура, сложенные под руководством лучших инженеров Гора. За сотни ярдов от стены, за пределами досягаемости лука, тысячи рабов и плотников рыли гигантский ров, футов шестьдесят шириной и восемьдесят глубиной. На внешней его стороне ссыпалась вынутая земля, которая, предварительно утрамбованная, превращалась в вал, на вершине которого, после его завершения, будут установлены многочисленные устройства для дезориентирования лучников, подвижные деревянные экраны и легкие метательные орудия. Между рвом и стенами города под покровом ночи были установлены тысячи кольев, остриями к стенам. Я знал, что многое сверху не видимо: свободное пространство между кольями усеяно скрытыми ямами-ловушками с острыми кольями на дне. Кроме того, в земле скрывались деревянные доски с железными крюками, подобные тем, которые использовались в древности на Земле. За первым рвом через несколько сотен ярдов шел второй, поменьше, но тоже с валом, около двадцати футов глубиной и тридцати футов шириной. Этот вал окружала ограда из острых кольев. Через каждые сто ярдов шли ворота. За этой стеной размещались бесчисленные палатки орды Па-Кура. Тут и там между палаток собирались осадные башни. Девять уже было готово. Конечно, невозможно было достичь высоты стен Ара, но с помощью таранов они могли пробить нижние уровни. Тарнсмены должны будут атаковать вершины стен. Когда придет время атаки, через ров будут переброшены мосты, по которым башни подкатятся к стенам Ара; через них потечет кавалерия тарларионов, вся орда. Легкие машины, в основном катапульты, будут перенесены тарнами. Еще один способ осады вступил в действие, но я не мог видеть его – это подземная война между лагерем Па-Кура и Аром. Многочисленные туннели уже сейчас должны прокапываться к Ару, а из него к лагерю. Наиболее ожесточенная борьба будет вестись в этих змееподобных норах, глубоко под землей, при свете фонарей. Многие из них будут разрушены или засыпаны. Учитывая глубину фундамента стен города и скальное основание, на котором он покоится, можно было судить, что вряд ли будет прорыт туннель, с помощь которого можно будет обрушить приличный кусок стены, но можно вывести туннель в пределы города, по которому солдаты ночью проникнут в него и перебьют охрану ворот, и Ар, окажется беззащитным перед ордой убийц. Я заметил одну особенность укреплений осаждающих – отсутствие третьего рва, прикрывающего лагерь сзади. Я решил, что Па-Кур считает себя в безопасности и не хочет тратить время и рабов на ненужную работу. Но все же он совершает ошибку, не соблюдая правила осады. Если бы у меня было определенное количество людей, я бы ею воспользовался. Я посадил тарна на границе лагеря Па-Кура, примерно в семи-восьми милях от города. Я не удивился тому, что меня никто не окликнул: высокомерие Па-Кура или его самонадеянность явились причиной того, что в тылу не было никакой охраны, системы паролей и отзывов. Ведя тарна на поводу, я вступил в лагерь как на карнавал или на ярмарку. У меня не было никакого определенного плана, но я рассчитывал найти Талену и бежать, либо умереть. Остановив спешившую рабыню, я спросил ее, где расположена стоянка Минтара, решив, что она, наверное, проделал путь от Воска до сердца империи. Она была недовольна непредвиденной задержкой, но горийский раб не станет игнорировать вопрос свободного человека. Она выплюнула монеты, находившиеся у нее за щекой, и удовлетворила мое любопытство. Горийские одежды редко уродуются карманами, за исключением спецодежды для ремесленников. С сильно бьющимся сердцем, скрыв лицо под шлемом, отнятым у воина на Вольтан Рейндж, я подошел к стоянке Минтара. У входа стояла гигантская временная проволочная клетка-загон для тарна. Я уплатил тарноводу серебряный диск, приказав ему позаботиться о птице: почистить и покормить ее, привести в готовность. Его недоумение было развеяно еще одним диском. Я обошел окрестности стоянки Минтара, отделенной от основного лагеря, как и большинство стоянок торговцев, плетеной изгородью. Через стоянку, как через осажденный город, тянулись противотарновые провода. Стоянка Минтара была самой большой среди торговых стоянок и занимала несколько акров. Наконец, я подошел к корали тарларионов и подождал, пока не отлучится один из стражей, который мог узнать меня. Оглядевшись, не смотрит ли кто, я перепрыгнул через изгородь и попал в гущу ездовых тарларионов. Предварительно я установил, что в этой корали нет высоких тарларионов, на которых ездит Казак и его воины. Они слишком возбудимы и плотоядны, а мне не нравилась перспектива поднимать шум, прокладывая себе дорогу среди них с помощью копья. Их более кроткие родственники не стали бы прерывать свои мысли о пище. Укрытый за их огромными, как автобусы, телами, я прокрался к выходу. Счастье не изменило мне, когда я перепрыгнул через стену и направился по тропинке к палаткам людей Минтара. Обычно стоянка торговцев, в отличие от хаоса лагеря Па-Кура, организована в лучших военных традициях, по геометрической схеме. Военный лагерь располагается концентрическими кругами, отражающими четверичный принцип военной машины Гора, так же и торговая стоянка состоит из концентрических кругов, причем палатки стражи занимают внешний ряд, возчики, ремесленники, маркитантки и рабы – следующие ряды, а центр оставлен для торговца, его товаров и телохранителей. Именно поэтому я перебрался через изгородь именно в этом месте; я искал палатку Казрака, которая должна была стоять во внешнем кольце, около коралей. Мои предположения оказались правильными, и через минуту я скользнул в его палатку и бросил на циновку свое кольцо со знаком Кэбота. Час, который я провел внутри палатки, показался мне вечностью. Наконец появилась усталая фигура Казрака со шлемом в руке. Я не стал говорить с ним, пока оружие было в его руках: к сожалению, горийский воин прежде всего, встретив в своей палатке чужака, убьет его, а потом станет разбираться, кто он такой. Я остался в тени и подождал, пока он отстегнул меч. Вспыхнуло огниво, и Казрак зажег маленькую лампу – фитиль, вставленный в медную чашку с тарларионовым жиром – и при ее мерцающем свете повернулся к циновке. И тут же он упал на колени и схватил кольцо. – Царствующие Жрецы! – воскликнул он. Я прыгнул к нему и зажал ему рот руками. Он яростно отбивался. – Казрак! – сказал я и убрал руки. Он обнял меня и прижал к груди, с наполнившимися слезами глазами. – Я искал тебя, – сказал он. – Два дня я скакал по берегам Воска, чтобы освободить тебя. – Это было святотатством, – рассмеялся я. – Пусть так, но я должен был освободить тебя. – Мы снова вместе, – просто сказал я. – Я нашел раму в полпасанга от Воска, уже сломанную, и подумал, что ты погиб. Этот храбрец плакал, и я тоже чувствовал, что слезы подступают к моим глазам, но от радости – ведь он был моим другом. Подойдя к его ящику около циновки, я достал флягу вина ка-ла-на и, сделав большой глоток, протянул ее ему. Он осушил ее одним глотком и вытер бороду, испачканную красной жидкостью. – Да, мы снова вместе, – сказал Казрак. – Снова вместе, Тэрл из Бристоля, мой брат по мечу. Мы уселись и я рассказал ему о своих приключениях, а он слушал меня, качая головой. – Самой судьбой и Царствующими Жрецами тебе предназначено совершать великие подвиги. – Жизнь коротка. Давай лучше поговорим о наших делах. – За сотню поколений из тысячи храбрецов едва ли кто сравниться с тобой. Кто-то вошел в палатку. Я исчез в тени. Это был один из доверенных воинов Минтара – человек, чьи тарларионы тащили паланкин торговца. Даже не оглядев палатку, он обратился прямо к Казраку: – Не хотят ли Казрак и его гость, Тэрл из Бристоля, сопроводить меня в палатку Минтара, торговца? Мы были ошеломлены, но поднялись и пошли за ним. Уже стемнело и я надел свой шлем, так что узнать меня было невозможно. Перед тем, как покинуть палатку, я положил кольцо в свой мешок, но теперь решил, что излишнее благоразумие не повредит моей гордости. Шатер Минтара был огромен и казался дворцом из шелка. Пройдя мимо стражи у входа, мы увидели в центре шатра у небольшого костра двух человек, между которыми лежала игорная доска. Один был Минтар, чье тело подобно бурдюку покоилось на мягких подушках. Другой, гигант, носил одежды Страдальца, но носил их по-королевски. Он сидел, скрестив ноги, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой – как подобает воину. Даже издали я узнал его – это был Марленус. – Не будем прекращать игру, – сказал он Минтару. Мы встали рядом. Минтар погрузился в мысли, не отрывая взгляда от красных и желтых клеток доски. Увидев нас, Минтар моргнул, и его пухлая рука протянулась, на секунду поколебавшись, к одной из 100 клеток доски, где находился тарнсмен. Он коснулся его. Последовал мгновенный обмен ходами, подобный цепной реакции: первый тарнсмен взял первого тарнсмена, второй копьеносец ответил нейтрализацией первого копьеносца, но был сражен вторым тарнсменом, тарнсмен – рабом копья, и раб копья – рабом копья. Минтар откинулся на подушки: – Вы взяли город, но не Домашний Камень. – Его глаза заблестели от удовольствия. – Я позволил это, чтобы захватить раба копья. Он дал мне нужную точку, слабую, но решающую. Марленус усмехнулся. – Позиция должна выдерживать любое рассмотрение. – И он величественным жестом двинул своего убара в разрыв, образовавшийся в результате взятия раба копья. Убар закрыл Домашний Камень. Минтар наклонил голову, признавая себя побежденным, и большим пальцем повалил своего убара. – Это моя слабость, – пожаловался он. – Я во всем гонюсь за прибылью, пусть даже маленькой. Марленус взглянул на нас с Казраком. – Минтар учит меня терпению, – сказал он. – Обычно он мастерски защищается. – А Марленус всегда нападает, – улыбнулся Минтар. – Захватывающая игра, – сказал Марленус почти откровенно. – Некоторым она заменяет музыку и женщин, доставляя не меньшее удовольствие. Она помогает им забыться. Это – как вино ка-ла-на в ночь, в которую его следует выпить. Мы молчали. – Вот смотрите, – сказал Марленус, восстанавливая позицию. – Я использую убийцу, чтобы взять город. Убийца падает от тарнсмена… необычное, но интересное решение. – И тарнсмен падает от раба копья, – добавил я. – Верно, – согласился Марленус и взмахнул рукой, – но я побеждаю. – А Па-Кур, – сказал я, – убийца. – Да, – сказал Марленус, – и Ар – город. – А я – тарнсмен? – спросил я. – Да, – ответил он. – А кто же, – спросил я, – раб копья? – Какая разница? – сказал Марленус, взяв в руку несколько рабов копья и по одному роняя их на доску. – Сгодится любой. – Если Убийца возьмет город, – сказал я. – Власть посвященных будет уничтожена и орда уберется прочь, останется гарнизон. Минтар уселся поудобнее. – Молодой тарнсмен неплохо играет, – сказал он. – И когда Па-Кур падет, – продолжал я, – гарнизон разделится и произойдет восстание. – Возглавляемое убаром, – сказал Марленус, глядя на фишку, зажатую в руке. Он провел ею по доске, спихивая остальные фигуры на шелк. – Убаром, – воскликнул он. – Вы хотите, чтобы город сдался Па-Куру, его орда ворвалась в цилиндры, разгромила и сожгла город, уничтожила или поработила население? – спросил я, невольно содрогнувшись, представив себе орду Па-Кура в Аре, грабящую, убивающую, насилующую, или, как говорят горийцы, умывающую мосты кровью. Глаза Марленуса вспыхнули. – Нет, – сказал он, – Но Ар падет, Посвященные способны только бубнить молитвы Царствующим Жрецам да обсуждать детали бессмысленных и безжалостных жертвоприношений. Они получили власть, но не умеют с нею обращаться. Они никогда не смогут противостоять хорошо организованной осаде города. Им не удержать его. – Разве вы не можете войти в город и захватить власть? – спросил я. – Вы вернули Домашний Камень. За вами пойдут. – Да, – сказал Марленус, – я вернул Домашний Камень и кое-кто последует за мной, но этого недостаточно. Кто встанет под знамена изгнанника? Власть Посвященных должна быть уничтожена. – У вас есть ход в город? Марленус пристально посмотрел на меня. – Возможно, – сказал он. – Тогда у меня есть контрплан, – сказал я. – Попробуйте захватить Домашние Камни городов, подчиненных Ару – они хранятся в Главном Цилиндре. Тогда вы сможете разделить орду Па-Кура, отдав Домашние Камни этим городам – с условием, что они отведут свои войска. Если они не согласятся, уничтожьте камни. – Солдаты двадцати городов, – сказал он, – хотят грабить, разрушать, насиловать, а не Домашние Камни. – Но некоторые из них дерутся за свою свободу – за свои Домашние Камни. Я уверен, что не все в орде Па-Кура грабители и убийцы. – Заметив интерес убара, я помедлили. – К тому же, насколько бы не были развращены горийские солдаты, они все-таки не станут рисковать своими Домашними Камнями. – Но если осада будет снята, то Посвященные останутся у власти. – И Марленус не получит свой трон, – продолжил я. – Но город будет спасен. – Я испытывающе взглянул на Марленуса. – Что вам дороже, убар, ваш город или ваш титул? Хотите вы благополучия Ару или своей личной славы? Марленус вскочил на ноги и, откинув желтую одежду, выхватил из ножен свой меч. – убар, – крикнул он, – отвечает на такие вопросы только с мечом в руках! Я тоже выхватил оружие. Мы несколько долгих секунд смотрели друг на друга, потом он рассмеялся, вкладывая меч в ножны. – Твой план неплох, – сказал он. – Я и мои люди войдут ночью в город. – И я с вами. – Нет, – сказал Марленус. – Люди Ара не нуждаются в помощи воина Ко-Ро-Ба. – Может быть, – сказал Минтар, – молодой воин заботится о Талене, дочери Марленуса? – Где она? – спросил я. – Мы точно не знаем, – ответил Минтар, – но она должна содержаться в палатках Па-Кура. И тут впервые заговорил Казрак. – В день, когда падет Ар, она обвенчается с ним и станет править городом. Он рассчитывает, что это заставит уцелевших жителей считать его настоящим убаром. Он объявит себя их освободителем, спасителем от деспотизма Посвященных, восстановителем старого порядка и славы империи. Минтар лениво переставлял фигурки на доске то в одну, то в другую позицию. – В принципе, в данной ситуации для нас не важна девушка, – сказал он, – но лишь Царствующие Жрецы видят все варианты. Может быть, лучше сбросить ее с доски. – С этими словами он взял фигуру «супруга убара» или «дочь убара» и бросил ее в ящик. Марленус, сжав кулаки, посмотрел на доску. – Да, она должна быть снята с доски, но не только из гуманности. Она опозорила меня, оставшись одна с воином, подчинившись ему и умоляя убийцу о снисхождении. – Она не опозорила тебя, – сказал я. – Она подчинилась, – возразил Марленус. – Чтобы спасти свою жизнь. – И ходит слух, – сказал Минтар, не отрывая глаз от доски, – что она отдалась Па-Куру, чтобы некий тарнсмен, которого она любила, получил шанс выжить. – Она могла принести выкуп в тысячу тарнов, – горько сказал Марленус, – а теперь она стоит меньше, чем вымуштрованная рабыня. – Она твоя дочь, – сказал я. – Если бы она была здесь, – сказал он, – я бы убил ее. – А я бы убил тебя. – Верно, – он пристально посмотрел на меня, – один из нас должен убить другого. – Неужели ты не любишь ее? Марленус изумился. – Я – убар, – сказал он и одел желтые одежды Страдальца на свою гигантскую фигуру. Опустив капюшон на лицо, он уже уходил, но внезапно вновь повернулся ко мне, вытянув свою палку. – Похоже, тебя любят Царствующие Жрецы, – сказал он и пробурчал еще что-то под своим капюшоном. Потом покинул палатку, ничем не отличаясь от обычного Страдальца. Минтар выглядел довольным. – Ты единственный избежал Смерти Тарна, – сказал он с восхищением. – Наверное, это все же правда, что ты – воин, появляющийся раз в тысячелетие, и что Царствующие Жрецы пригласили тебя, чтобы ты изменил мир? – Откуда ты узнал, что я в лагере? – спросил я. – От девушки, – ответил Минтар, – и не логично ли предположить, что ты будешь искать помощи у Казрака, своего брата по мечу? – Да. Минтар сунул руку в мешок, достал оттуда двойной золотой диск и бросил его Казраку. Тот поймал его. – Насколько я понимаю, ты прекращаешь свою службу у меня, – сказал Минтар. – Я должен поступить так, – ответил Казрак. – Это твое право. – Где стоят палатки Па-Кура? – спросил я. – На самом высоком месте лагеря, – ответил Минтар, – около второго рва, напротив главных ворот Ара. Ты увидишь черное знамя Касты Убийц. – Спасибо. Ты храбрый человек, хоть и торговец. – Торговец должен быть храбр, как воин, юный тарнсмен. Вот смотри: предположим, Марленус получит Ар обратно – разве не получит Минтар монополии? – Да, – сказал я, – но Па-Кур предлагает такую же монополию. – И даже лучше, – поправил меня Минтар, снова обращаясь к доске, – но, видишь ли, Па-Кур – не игрок.16. ДЕВУШКА В КЛЕТКЕ
Мы с Казраком вернулись в его палатку и до утра обсуждали возможности спасения Талены. Мы придумали множество планов, но ни один из них не был реальным. Было бы самоубийством прямо прорываться к ней, и все же, если бы не было другого выхода, я предпринял бы эту попытку. Сейчас же, пока не пал город и Па-Кур не изменил плана, она в безопасности. Не похоже, что Па-Кур был так наивен, чтобы использовать девушку до того, как она публично назовет его Свободным Спутником, как требуют того ритуалы Гора. Как рабыня она может потерять политическое значение. Но мысль о том, что она заключена в палатках Па-Кура, приводила меня в бешенство, и я знал, что не смогу сдерживаться бесконечно. Но пока Казраку удалось уговорить меня подождать, потому, что любое преждевременное действие приведет к неудаче. Поэтому в следующие несколько дней я оставался в шатре Казрака. Я перекрасил свои волосы в черный цвет и достал вооружение убийцы. На левой половине шлема я укрепил золотой значок посланца. В этой маскировке я мог свободно ходить по лагерю, наблюдая приготовления к осаде, муштровку войск и даже забрался на одну из осадных башен и наблюдал Ар. Время от времени боевые горны подавали сигнал тревоги – арские войска делали вылазки. Навстречу им тогда выходили копьеносцы и всадники Па-Кура. Иногда им удавалось загнать аритов в ворота города, иногда же арские войска теснили людей Па-Кура до защитных кольев, один раз им удалось даже дойти до осадных мостов у большого рва. И все же воины Па-Кура явно превосходили аритов. Их человеческие ресурсы были, казалось, неисчерпаемыми, к тому же в его распоряжении была тарларионская кавалерия, которой практически не было в Аре. Во время боя небо наполнялось тарнсменами обеих сторон, поражающих неприятеля сверху или вступающими в беспощадные дуэли на высоте нескольких сотен футов. Но постепенно и этот ресурс Ара истощался, опустошаемый превосходящими силами Па-Кура. На девятый день осады небо принадлежало ему, а армия Ара не появлялась больше из главных ворот. Надежда снять осаду с помощью боя исчезла. Людям Ара оставалось дожидаться атаки за своими проводами, пока Посвященные приносили жертвы Царствующим Жрецам. На десятый день осады небольшие машины – катапульты и баллисты – были переброшены тарнами через ров и занялись артиллерийской дуэлью с аналогичными орудиями противника, установленными на стенах города. В то же время рабы принялись продвигать линию кольев вперед. После четырех дней артподготовки, имевшей весьма незначительный эффект, был произведен первый приступ. Он начался за несколько часов до рассвета. Гигантские осадные башни, покрытые стальными щитами, медленно перекатились через мосты. К полудню они уже были на расстоянии полета стрелы до стены. К темноте первая башня подошла к стене, а через час к ней присоединились остальные две. Вокруг и на них толпились воины. В небе снова сражались тарнсмены. По веревочным лестницам арские воины спускались со стен на высоту башен, через вспомогательные ворота была предупредительная вылазка, но солдаты были остановлены пехотой Па-Кура. Со стен, с высоты около 200 футов выше башен, сбрасывались камни и метались горящие снаряды. Внутри башен голые рабы, подгоняемые кнутами надсмотрщиков, безостановочно раскачивали стальные тараны. Одна из башен была подкопана, она внезапно наклонилась и обрушилась на землю под дикие вопли тех, кто был в ней. Другая была захвачена и сожжена. Но еще пять башен медленно катились к Ару. Эти башни сами по себе были крепостями и должны были быть установлены любой ценой – час за часом они будут безостановочно ввинчиваться в стены. Тем временем город атаковали тарнсмены, несущие на специальных веревках по девять копьеносцев. Они спускались сквозь отверстия в проволочной сети на крыши цилиндров. Эти десанты редко возвращались, но иногда им удавалось добиться великолепных результатов. На двенадцатый день осады в лагере Па-Кура царило оживление: одному из десантов удалось прорезать проволоку и, прорвавшись к главному водохранилищу города, вылить туда сосуд со смертельным ядом, добываемым из пустынного кустарника. Теперь город мог полагаться только на свои колодцы и дождь. Стало ясно, что продовольствие тоже подходило к концу, и Посвященным, явно не способным удержать город и чье сопротивление было бессмысленно, придется испытать на себе голод и отчаяние населения. О судьбе Марленуса я не знал. Мне было известно, что он с группой из пятидесяти воинов каким-то способом проник в город, и теперь ждал часа, когда можно будет захватить камни и с их помощью разделить орду Па-Кура. Но на четвертую неделю осады я уже не надеялся на это. Вероятно, их обнаружили и заперли вместе с Домашними Камнями в том самом цилиндре, который в дни славы Марленуса был его дворцом. Может быть, они захватили дворец вместе с крышей. Но даже тогда они не могли использовать Домашние Камни – у них не было тарнов, и пути отступления были отрезаны. Да и провода в районе главного цилиндра натянуты особенно густо, что делает спасение невозможным. Па-Кур, конечно, был бы рад оставить Марленуса там, где он был – в руках аритов. Кроме того, он был не настолько глуп, чтобы принести Домашние Камни в свой лагерь и рисковать развалить орду до конца осады. Возможно, что он вовсе не собирался отдавать Домашние Камни своим союзникам, а напротив, продолжить империалистические устремления Марленуса. Сколько может продержаться Марленус? Это зависело от того, есть ли у него вода и продукты, и от настойчивости Посвященных. Во дворце должны были быть цистерны с водой, если Марленус, в качестве предосторожности в виду неустойчивого положения Ара, превратил свой цилиндр в крепость с запасами еды, воды и оружия. Но, в любом случае, мой план насчет Домашних Камней провалился, и Марленус, выражаясь языком игры, был нейтрализован, если не сброшен с доски. Мы снова и снова обсуждали положение дел. Шансы Ара выстоять были минимальны. Нам оставалось одно – спасать Талену. У меня в голове мелькнул план, но он был почти неосуществим. Казрак заметил, что я пожал плечами и поинтересовался, в чем дело. – Осаду можно снять, – сказал я, – если армия из тысячи воинов атакует Па-Кура с незащищенной стороны. – Возможно, – усмехнулся Казрак, – но где взять такую армию? Я мгновение поколебался, затем сказал: – Ко-Ро-Ба и, возможно, Тентис. Казрак недоверчиво посмотрел на меня: – Ты сошел с ума! Падение Ара для свободных городов – все равно, что глоток ка-ла-на. Это будет праздник. Мосты будут увешаны цветами, польется дармовая пага, будут освобождены рабы, враги примирятся. – Но сколько это продлится, если на арском троне сядет Па-Кур? Лицо Казрака омрачилось. – Па-Кур не разрушит город, – сказал я, – и сохранит как можно больше солдат из орды. – Да, радости мало. – Марленус мечтал об империи. Па-Кур не пойдет дальше тирании и угнетения. – Марленус уже не опасен, – сказал Казрак. – Он изгнанник в своем собственном городе. – Но Па-Кур как убар Ара – угроза всему Гору. – Верно, – согласился Казрак, вопросительно глядя на меня. – Почему бы свободным городам не объединиться, чтобы уничтожить Па-Кура? – Города никогда не объединятся. – Им ничего не остается делать. Если Па-Кура надо остановить, то это можно сделать только сейчас. – Города не объединятся, – повторил Казрак, качая головой. – Возьми кольцо, – сказал я, – покажи его Правителю Ко-Ро-Ба и Правителю Тентиса, убарам и правителям всех городов. Расскажи им об осаде и о том, что тебя послал Тэрл Кэбот, воин Ко-Ро-Ба. – Меня, скорее всего, заколют, – сказал Казрак, беря кольцо, – но я пойду. С тяжелым сердцем я смотрел на его сборы. – Прощай, брат по мечу, – сказал он, повернулся и вышел из палатки так, как если бы шел на очередное дежурство. Горячий комок застрял у меня в горле, и я спросил себя, должен ли был я посылать друга на верную смерть. Через несколько минут и я сам собрался и, надев черный шлем убийцы, направился к палаткам Па-Кура. Они располагались напротив главных ворот города, на внешней стороне второго рва. Здесь, на холме, за черной шелковой стеной, томилась Талена. За стеной располагались дюжины палаток его людей и телохранителей, над палатками развивались черные флаги Касты Убийц. Я проходил рядом с этой стоянкой сотни раз, но теперь решил войти. С бьющимся сердцем я ускорил шаги – пришло время действовать. Было бы самоубийством прорываться на стоянку, но Па-Кур был в окрестностях Ара, руководя осадой, и я мог, если повезет, пройти как посланник. Кто осмелиться преградить путь тому, на чьем шлеме сверкает золотой знак посланца? Без колебаний я поднялся к страже. – Послание Па-Кура, – сказал я, – для ушей Талены – его будущей супруги. – Я отнесу послание, – сказал один из охранников, здоровяк, подозрительно глядя на меня. Он явно впервые меня видел. – Послание для будущей супруги убара и только для нее, – сказал я сердито. – Ты задерживаешь посланника Па-Кура? – Я не знаю тебя, – прорычал он. – Скажи мне свое имя, чтобы я смог сообщить Па-Куру, кто задерживает его посланника. Последовало напряженное молчание и стражи отступили. Я вошел на стоянку, не имея определенного плана, но чувствуя, что должен поговорить с Таленой – может быть, вместе мы сумеем придумать план бегства. На мгновение я растерялся, точно не зная, где находится ее палатка. За стеной из черного шелка шла вторая стена из желтых прутьев. Па-Кур был не так беззаботен, как я думал. Вдобавок поверху была натянута проволока. Я пошел вдоль второй стены и повторил свои слова. Здесь меня не стали задерживать, как будто мой шлем сам по себе служил гарантией неприкосновенности. Но зато после ворот меня повела черная рабыня в золотой ливрее, а сзади шли два стражника. Мы дошли до большого шатра из желто-красного шелка, сорока футов в диаметре и 20 футов высотой… – Подождите здесь, – сказал я, обернувшись к страже. – Мое послание предназначено для ушей той, кто станет женой Па-Кура и лишь для нее. Сердце мое билось так громко, что я боялся, что они услышат его удары, но голос был бесстрастен. Стражи переглянулись, не ожидая такого варианта. Рабыня посмотрела на меня неприязненно, как будто я должен был сделать какое-то непристойное дело, откладывавшееся много раз. – Ждите, – сказал я и шагнул в шатер. Внутри стояла клетка. Она представляла собой десятифутовый куб. Толстые прутья были покрыты серебром и украшены драгоценными камнями. У клетки не было двери, она была сооружена вокруг пленницы. Девушка гордо сидела на троне, одетая в полный костюм убара. Что-то заставило меня быть осторожным. Не знаю, что это было, но что-то здесь было не так. У меня было желание назвать ее по имени, и я с трудом подавил мысль прыгнуть к решетке, схватить ее и прижать к своим губам. Это, должно быть, Талена, которую я люблю и которой принадлежит вся моя жизнь. Но я шел к клетке медленно, насторожено. Может быть, что-то крылось в ее осанке, или в том, как она держала голову. Девушка была похожа на Талену, но чем-то она отличалась, может быть ее опоили? Почему она не узнает меня? Я встал перед клеткой и снял шлем. Она даже не вздрогнула. В ее зеленых глазах не отразилось ничего. И я сказал холодно: – Я посланник Па-Кура. Он хочет передать тебе, что город скоро падет и ты воссядешь рядом с ним на троне Ара. – Па-Кур добр, – сказала девушка. Я был потрясен, но не высказал ни малейшего удивления. Я был ошеломлен хитростью Па-Кура и рад тому, что последовал просьбе Казрака о терпении и осторожности, не раскрыл себя, не попытался добыть ее мечом. Да, это была бы ошибка. Голос девушки не принадлежал моей любимой. Девушка в клетке – это не Талена.17. ЗОЛОТЫЕ ЦЕПИ
Я был побежден хитростью Па-Кура. С горечью в сердце я покинул стоянку и вернулся в палатку Казрака. В следующие дни, бродя по кабакам и рынкам, я расспрашивал рабов и задирал тарнсменов и меченосцев, пытаясь узнать что-либо о Талене. Но ответ, купленный с помощью золотого диска или страха, всегда был одинаков – Талена находится в красно-желтом шатре. Я был уверен в том, что они не лгали, верили в свою правоту. Из всех, живущих на стоянке Па-Кура, лишь он один мог знать, где она находится. Я в отчаянии понял, что своими расспросами пустил слух, что кто-то слишком интересуется местонахождением девушки, и это заставит Па-Кура удвоить осторожность и, несомненно, он попытается выяснить личность столь любопытного воина. В эти дни я не носил одежды убийцы, а одевался как воин неопределенного происхождения, без символов города. Четырежды я избегал патрулей Па-Кура, которые вели людей, допрошенных мною с помощью меча. В палатке Казрака я пришел к выводу, что все мои попытки были тщетны и тарнсмен Марленуса нейтрализован, если можно так выразиться. Я подумал об убийстве Па-Кура, но это было неосуществимо и к тому же не помогло бы спасти Талену, Лишь вид моей любимой мог доставить мне большее удовлетворение, чем смерть убийцы. Это были ужасные дни. Вдобавок к своим неудачам, я не получал сведений ни от Казрака, ни о положении Марленуса в Главном Цилиндре. Насколько я мог понять, он и его люди были побеждены, и эта высота перешла в руки Посвященных. Или это могло случиться с минуты на минуту. Осада длилась уже 52 дня, и Па-Куру удалось пробить первую стену. Брешь была расчищена, чтобы доставить башни ко второй стене. Кроме того были заготовлены сотни «летающих мостов», по которым во время последнего приступа солдаты Па-Кура полезут на укрепления города. Прошел слух, что около дюжины туннелей удалось незаметно провести за вторую стену, и они могут быть вскрыты за несколько часов. Действия аритов не были ни эффективными, ни компетентными. К несчастью для Ара, в наиболее критический момент его истории им руководила самая никчемная из каст – Посвященные, разбирающиеся лишь в титулах, мифологии и суевериях. Далее, из сообщений перебежчиков следовало, что в городе царит голод и нехватка воды. Некоторые защитники вскрывали вены уцелевших тарнов, чтобы напиться крови. Маленький урт, горийский грызун, на рынке стоил серебряный диск. Начинались эпидемии. По улицам бродили грабители. В лагере Па-Кура ожидали падения города ежедневно, ежечасно. но Ар отказывался сдаться. Я сам был уверен в том, что храбрецы Ара будут защищать город до последнего воина в их горячей, хоть и слепой любви к нему, но Посвященные вряд ли таковы. И скоро, хотя это можно было бы предвидеть, на стене города появился высший Посвященный Ара. Он объявил себя Верховным Посвященным всех Посвященных Гора, назначенным самими Царствующими Жрецами. Нечего говорить, что такое заявление не было принято Высшими Посвященными свободных городов, которые считали себя независимыми. Верховный Посвященный, как он себя называл, поднял щит и положил его к своим ногам, затем проделал то же самое со своим мечом и копьем. Этот жест на военном языке означал призыв к переговорам – перемирие, буквально временное оставление оружия. Сдающийся разрывает перевязь щита и ломает древко копья, тем самым обезоруживая себя и отдаваясь на милость победителя. Скоро на первой стене, напротив Посвященного, появился Па-Кур и проделал те же самые манипуляции. Этим вечером совершился обмен уполномоченными и были выработаны условия сдачи. К утру основные пункты соглашения стали известны в лагере, и Ар фактически уже пал. Сделка, в основном, касалась безопасности самих Посвященных и предотвращения полного разграбления города, насколько это было возможно. Согласно первому условию, Па-Кур полностью амнистирует их и защитит их храмы. Это типично для Посвященных. Они одни на Горе провозгласили себя бессмертными, благодаря особым обрядам, запрещенных для непосвященных, и все же они – самые глупые из горийцев. Па-Кур охотно подписал этот пункт. Убийство Посвященного рассматривалось как дурной знак и, кроме того, они могли быть полезны при управлении городом. Убары всегда использовали Посвященных как инструмент, и умнейшие из них утверждали, что социальная функция Посвященных – поддерживать в каждой касте удовлетворение своим жребием. Второй пункт гласил, что в городе может быть оставлен гарнизон не более чем в 10 000 отборных солдат, и основная часть орды войдет в город безоружной. Кроме того, Посвященные выдвинули множество мелких условий, в основном касающихся продовольствия и защиты торговцев и крестьян. Па-Кур со своей стороны потребовал обычный выкуп, полагающийся победителю на Горе. Население должно быть полностью разоружено. Ношение оружия является преступлением. Офицеры и их семьи должны быть заколоты, и вообще должен быть казнен каждый десятый горожанин. Тысяча самых красивых женщин Ара будут переданы Па-Куру как рабыни для распределения между его приспешниками. Из остальных свободных женщин, здоровых и привлекательных, каждая третья будет продана на улице Клейм в пользу Па-Кура. Семь тысяч юношей пополнят ряды рабов, поредевшие во время осады. Дети до двенадцати лет будут распределены между свободными городами. Рабы же станут собственностью первого воина, сменившего их ошейник. С рассветом, под грохот барабанов, из лагеря через мост в сторону ворот двинулась процессия. Ворота начали медленно открываться. Об этом скорбел лишь я да, может быть, Минтар. Па-Кур был впереди гарнизона из 10 000 солдат, ревущих марш. Наконечники копий блестели. Па-Кур ехал на редкой красоты черном тарларионе. Животное, украшенное драгоценными камнями, двигалось четким церемониальным шагом. Но тут, к моему удивлению, процессия остановилась и восемь убийц вынесли вперед паланкин. Он был опущен подле тарлариона Па-Кура. Из него медленно появилась девушка с непокрытой головой. Мое сердце вздрогнуло – это была Талена, но без регалий убара, как девушка в клетке. Она была босиком, одетая только в белую мантию. Руки были почему-то скованы золотыми наручниками. Па-Кур взял в руки золотую цепь и пристегнул ее одним концом к своему седлу, а другой конец золотой цепи к наручникам Талены. Барабаны вновь загремели, и Талена медленно и с достоинством двинулась позади своего хозяина Па-Кура, Владыки Убийц. Видимо, изумление было написано на моем лице, так как один из всадников сказал мне: – Одним из условий является казнь Талены, дочери Марленуса, убара Ара. – Но почему? – спросил я, – ведь она должна была стать супругой Па-Кура? – Когда Марленус пал, – ответил воин, – Посвященные решили заколоть всю его семью. Чтобы спасти лицо в глазах жителей Ара, они потребовали, чтобы Па-Кур выполнил их приговор. – И он согласился? – Конечно. Разве важно, каким ключом открыть ворота Ара? У меня закружилась голова и я попятился, продираясь сквозь ряды солдат, наблюдающих за процессией. Я мчался по опустевшим улицам лагеря, пока не очутился на стоянке Минтара, ворвался в палатку Казрака и рухнул, плача, на циновку. Но вскоре мне удалось взять себя в руки, и я смог рассуждать. Шок от вида моей любимой, осужденной на гибель, был слишком велик. Воину Гора не подобало так переживать. И тот, кто поднялся с циновки и надел шлем и одежды Касты Убийц, был воином Гора. Я вложил меч в ножны, взял в руку щит, захватил копье. Затем уверенно направился ко входу стоянки Минтара и потребовал своего тарна. Тарн был выведен. Он излучал энергию и здоровье. Я знал, что после дней, проведенных в клетке, пусть и огромной, как и следует для такого убара небес, как мой тарн, он должен жаждать полета, возможности развернуть свои крылья под яростным небом Гора. Я ласково погладил его, сам удивляясь такому нежному чувству по отношению к горийскому чудовищу. Я бросил тарноводу золотой диск. Он заслужил его. Он, заикаясь, протянул мне его обратно. Золотой диск был целым состоянием. На него можно было купить другого тарна или пять рабынь. Я влез на спину птице, пристегнулся и сказал тарноводу, что монета его. Скорее всего это был просто великодушный жест, да, просто жест, но мне так хотелось, и кроме того, я не надеялся дожить до времени, когда он мне понадобится. – На счастье, – сказал я и поднял тарна в воздух.18. В ГЛАВНОМ ЦИЛИНДРЕ
Сверху я увидел весь лагерь Па-Кура, Рвы, двойные стены Ара, осадные машины, словно блохи присосавшиеся к ним, и линию войск, длинной змеей ползущую к городу под грохот барабанов. Я подумал, что Марленус, если он жив, может видеть все это через амбразуры Главного Цилиндра. Мне было его жаль, ибо это зрелище должно было разорвать его сердце. Его чувства по отношению к Талене я не мог предугадать. Может быть, он не знал, что ее ждет, но догадывался, что я попытаюсь ее спасти. У меня был хороший союзник в его лице и его людей, как бы мало их не было! И тут словно части головоломки собрались в единое целое – у меня появился план! Марленус в городе – это очевидно. Я долго думал над тем, как ему удалось, но теперь понял – одежда Страдальца. За городом есть Ямы, и в одной из них находиться подземный ход. Он, несомненно, давно подготовлен прозорливым убаром как тайное убежище. Я должен найти этот тайный ход и прорваться к Марленусу. Но сначала я помчался к стенам Ара, оставив далеко позади медленно тянущуюся процессию. Всего минута потребовалась мне, чтобы достичь вершины внутренней стены над воротами. Солдаты в страхе разбежались передо мной, когда я снизился. В городе было тихо. Никто не остановил меня. Наверное, потому, что на мне была одежда убийцы и золотой значок посланника на шлеме. Не слезая с тарна, я потребовал вызвать офицера. Это был старый воин с белыми, коротко остриженными волосами. Он не спеша подошел ко мне. Мало удовольствия подчиняться приказам врага Ара, в особенности носящему одежду ненавистной Касты Убийц. – Па-Кур подходит, – сказал я. – Ар его. Стража молчала. Офицер что-то сказал и на меня направились наконечники сотен копий. – Вы сами пригласили его, – презрительно сказал я, – открыв ворота, но вы не убрали проволоку. Почему? Спустите ее, чтобы тарнсмены Па-Кура могли беспрепятственно влететь в город. – Это не оговорено в соглашении – сказал офицер. – Ар пал, – сказал я. – Подчиняйтесь воле Па-Кура. – Хорошо, – сказал офицер и махнул подчиненным. – Опустите проволоку. Его приказ разнесся по всей стене, как печальное эхо, от башни к башне. Огромные лебедки пришли в действие и страшная сеть противотарновой проволоки стала провисать. Достигнув земли, она разделялась и скатывалась. Естественно, что я сделал все это не для облегчения входа вражеских тарнсменов, которые даже не числились в составе гарнизона, но я хотел, чтобы город был открыт с неба для меня и для тех, кто сможет воспользоваться этим путем к свободе. Я надменно спросил офицера: – Па-Кур хочет знать, жив ли еще Марленус, бывший убар. – Да. – Где он? – В Главном Цилиндре. – Пленник? – Все равно, что пленник. – Смотрите, чтобы он не убежал. – Он не уйдет. Его сторожат 50 человек. – А крыша цилиндра, ведь провода спущены? – Марленус не убежит, разве что он умеет летать. – Вам может представиться случай проявить свой юмор на копье, – сказал я. Он с ненавистью посмотрел на меня, зная, какая судьба ждет офицеров. – Где будет казнена дочь бывшего убара? Офицер показал на один из цилиндров. – В Цилиндре Правосудия. Казнь состоится сразу же, как будет получена преступница. Цилиндр был белого цвета, который у горийцев часто ассоциируется со справедливостью. Вернее, это означало, что нет правосудия без Посвященных. На Горе есть две системы судов – гражданские, подлежащие юрисдикции правителя или убара, и отправляемые Посвященными под руководством Высшего Совета Посвященных города, то есть духовный суд. Области действия этих судов определены не очень четко. Посвященные претендуют на все, ссылаясь на близость к Царствующим Жрецам, но гражданские юристы оспаривают это право. Сейчас вАре никто, конечно, не посмеет противостоять Посвященным. Я с отвращением заметил, что на крыше цилиндра сверкает копье из полированного серебра, 50 фунтов длины, похожее с такого расстояния на иголку. Я взлетел, добившись, чтобы проволока была спущена, узнав, что Марленус еще жив и удерживает часть Главного Цилиндра, а также где будет происходить казнь Талены. Я сорвался со стены Ара и увидел, что процессия Па-Кура совсем рядом, я видел Убийцу, который скакал во главе ее и идущую за тарларионом фигурку девушки, которая, даже босиком и прикованная к седлу, держалась очень гордо. Интересно, что думает Па-Кур насчет тарнсмена, пролетевшего над его головой? Мне казалось, что прошел целый час, но на самом деле лишь две или три минуты понадобилось мне, чтобы перелететь лагерь Па-Кура и найти Ямы Страдальцев, которые добровольно заключили себя в них в обмен на кормежку, но уже не могли выйти оттуда. Их было несколько, они были хорошо видны сверху – круглые черные колодцы, уходящие глубоко в землю. Я перелетел от одного к другому снижая тарна. Лишь одна яма была пуста. В остальных кишели желтые вши – страдальцы. Я храбро, не боясь заразиться, опустил тарна в пустую яму. Он опустился на скалистое дно, и я оглядел искусно отполированные стены ямы, простиравшиеся на тысячу футов надо мной. Несмотря на глубину ямы, на дне ее было холодно, и, взглянув вверх, я испугался, увидев мерцающие огоньки, которые с наступление темноты станут звездами. В центре ямы была вырезана ванна, наполовину заполненная холодной, но гнилой водой. Насколько я мог видеть, из этой ямы можно было выбраться лишь на спине тарна. Я знал, что иногда обитатели ямы, нарушив свое обещание, вырезают ступеньки в стене и убегают, но работа, занимающая несколько лет, влечет за собой, будучи обнаруженной, смертную казнь, да и сам риск восхождения делает такие попытки редкими. Если в этой яме и был секретный ход в город, то я его не видел, а времени у меня практически не оставалось. Оглядевшись, я увидел в стене ямы пещеры, служившие убежищем ее обитателям. В спешке я обследовал несколько пещер: они были не глубокими, всего лишь углубления в стене, но некоторые содержали по две-три комнаты. В нескольких пещерах лежали истертые циновки из грубого тростника и изъеденные ржавчиной инструменты – кайла и ломы, но большинство были пустыми. Выйдя из одной из пещер, я был удивлен поведением тарна: он, казалось был чем-то озадачен. Тарн наклонил голову набок, вытянул клюв, коснувшись явно глухой стены и отдернул его. Он проделал это несколько раз, потом стал ходить из стороны в сторону, нетерпеливо хлопая крыльями. Я перебежал через яму и принялся изучать стену. Внимательно осмотрев каждый дюйм вертикальной поверхности, я ничего не нашел, но в воздухе пахло чужим тарном. Несколько минут я потратил на изучение этой стены, уверенный, что именно она хранит секрет входа в город. Затем я в отчаянии попятился, ища хоть какой-нибудь намек на рукоять или замок, открывающий ход, но ничего не нашел. Казалось, стены были монолитны. Нигде не могло быть ключа. Вдруг, обругав себя за глупость, я бросился к цистерне в центре ямы и упал на живот у ее края. Я шарил по дну, отыскивая ключ. Рука нащупала вентиль, и я повернул его до отказа. В тот же миг раздался протяжный звук, как будто сработало какое-то огромное гидравлическое устройство. В стене появилось гигантское отверстие. Огромная плита, площадью около 50 квадратных футов, скользнула вверх и внутрь, открыв тускло освещенный туннель, достаточно большой для летящего тарна. За дверью находился второй вентиль, связанный с первым. Повернув его, я закрыл гигантскую дверь, считая, что эта тайна должна быть сохранена как можно дольше. Внутри тоннеля было темно, но не совсем. Его освещали полукруглые лампочки, расположенные скоплениями через каждые сто футов. Эти лампочки, изобретенные около ста лет назад Кастой Строителей, давали мягкий свет и могли светиться годами без замены. Без особого успеха я попытался объяснить все это птице. Скорее всего я говорил это для своего спокойствия. Сначала, когда я потянул за первый повод, птица не послушалась меня, потом она поднялась в воздух, сразу стукнувшись о потолок. Меня спас шлем. Затем тарн спустился ниже и понесся с такой скоростью, что лампочки по бокам слились в одну сверкающую цепь. Наконец, туннель расширился и кончился в огромном зале, освещенным сотнями ламп. В нем не было людей, но стояла огромная клетка, в которой на шестах сидели двадцать полуголодных тарнов. Едва они увидели нас, как принялись орать. Пол клетки был покрыт костями примерно полдюжины их собратьев. Я решил, что это тарны людей Марленуса, которых они оставили, войдя в город, когда путь обратно был отрезан. Брошенным тарнам ничего не оставалось делать, как использовать в виде пропитания своих менее сильных собратьев. Теперь они обезумели от голода и превратились в неуправляемых хищников. Но, может быть, я сумею использовать их. Прежде всего следовало освободить Марленуса. Я не мог пройти во дворец, не привлекая внимания стражи, и звание посланника Па-Кура не спасет меня, когда выяснится, что я хочу забрать Марленуса. Следовательно, нужно выработать план уничтожения осады. Я находился где-то под главным Цилиндром, и осужденные были надо мной. На верху широкой лестницы я нашел дверь, ведущую в цилиндр, и обрадовался, что в нее может пролезть тарн. К счастью, дверь клетки находилась прямо на против лестницы. Я взял стрекало и, спешившись, сбежал по ступенькам, повернул рычаг, с помощью которого дверь поднималась вверх, и сразу же спустился к клетке и, открыв ее, отступил под защиту двери. Один из голодных тарнов тут же соскочил на пол клетки и просунул голову в дверь. Его глаза вспыхнули при виде меня – я был для него пищей. Он стал обходить дверцу, чтобы подойти ко мне. Я бил его стрекалом, но это не имело эффекта – он вновь и вновь старался ударить меня. Стрекало вылетело у меня из рук. И тут огромная черная птица рванулась вперед, и мой противник встретил достойного соперника. Своими стальными когтями и кривым клювом мой гигант за несколько секунд превратил врага в кучу перьев. Поставив на его тело лапу, он издал призывной клич. Из клетки появился другой тарн, потоптался на пороге и тут заметил открытую дверь, ведущую в цилиндр. Тут, к своему несчастью, один из стражей обнаружил дверь, загадочно появившуюся в стене цилиндра. Он появился в дверном проходе и закричал от удивления и страха. Один из голодных тарнов прыгнул ко входу и схватил его клювом. Страж в ужасе завопил. К двери подбежал другой тарн и попытался отобрать добычу у первого. Раздались крики, и в дверь ворвались еще несколько стражей. Тарны немедленно накинулись на них. Все вылетели в цилиндр, бывший дворцом Марленуса. Я слышал вопли стражников, шум крыльев тарнов, свист стрел, сильные удары крыльями и клювами. Кто-то громко крикнул: – Тарны! В цилиндре забили железным прутом по полой металлической трубе – сигнал тревоги. Через две или три минуты я вывел своего тарна через отверстие в цилиндр. Зрелище, представшее перед моими глазами, заставило меня побледнеть: пятнадцать тарнов пожирали около дюжины стражников, разрывая их тела на части. Несколько тарнов были убиты, некоторые, раненые, кружили по мраморному полу. Живых людей здесь не было. Те, кто выжил, убежали, скорее всего в длинный спиральный ход, ведущий внутрь цилиндра. Оставив тарна внизу, я с обнаженным мечом поднялся по ступенькам. Достигнув этажей, предназначенных лишь для убара, я увидел около тридцати стражников, сгрудившихся около баррикады из черепицы и проволоки. Для них мое неожиданное появление в одежде убийцы было сигналом к атаке. Некоторые из стражников побывали в схватке с тарнами – одежда у них была порвана, оружие запачкано кровью. Я для них ассоциировался с нападением тарнов. Не ожидая, пока я назовусь или исполню другие традиции, они бросились на меня. – Умри, убийца! – крикнул один из них и взмахнул мечом. Я уклонился и проткнул его. Из последующей схватки мне запомнилось лишь какие-то образы. Я помню, что начал теснить их, и мой меч, как рука бога, встречая их сталь, прокладывала себе дорогу. Один стражник покатился по лестнице, другой, третий, и еще, и еще… Я колол и парировал, и снова колол, сверкало лезвие и текла кровь. Я дрался так, как будто был не просто лишь Тэрл Кэбот. В мою голову, опьяненную схваткой, проникла мысль, что я – это много людей, что никто не может противостоять мне, что противники видят не меня, но нечто, что я смутно чувствовал – что-то несокрушимое, колдовство, бурю, силу природы, судьбу их мира, нечто безымянное, но существующее. Внезапно я оказался на лестнице в одиночестве, окруженный мертвецами. Сам я был легко ранен в дюжину мест. Медленно я взобрался по лестнице к баррикаде, возведенной стражниками. И здесь я закричал: – Марленус, убар Ара! Откуда-то сверху я сразу услышал его голос: – Кто зовет меня? – Тэрл из Бристоля, – крикнул я. Я вытер меч, вложил его в ножны и перелез через баррикаду, постояв немного на ее вершине. Медленно я шел вверх по ступенькам, с голыми руками. Я завернул за угол и обнаружил широкую дверь, заваленную ящиками и мебелью. Позади этого мощного укрепления, способного выстоять против сотни воинов, я увидел усталые, но еще не потерявшие блеска глаза Марленуса. Я снял свой шлем и положил его на ступеньки. Он прорвался через заслон, как будто тот был сделан из пробки. Мы молча обнялись.19. ДУЭЛЬ
Вместе с Марленусом и его людьми я спустился по лестнице в главный зал, где мы нашли остатки страшного пира. Птицы, удовлетворившие свой голод, были снова управляемыми, насколько это возможно. С помощью стрекал Марленус и его люди приручили их. Несмотря на спешку, Марленус, приподняв одну плитку пола, включил механизм закрывания двери. Тайна хода должна быть сохранена. Мы вывели наших тарнов из цилиндра и поднялись в воздух. Через несколько секунд мы достигли крыши Главного Цилиндра и перед нами лежал весь Ар. Марленус, в общем, хорошо представлял себе политическую ситуацию, которую мог наблюдать через окна цилиндра. Он выругался, когда я сказал ему о судьбе Талены, но все же отказался принять участие в атаке Цилиндра Правосудия. – Гляди! – крикнул он, указывая вниз. – Гарнизон Па-Кура вошел в город. Люди Ара сдали оружие. – Почему ты не хочешь освободить дочь? – Возьми сколько хочешь моих людей, – сказал он. – А я буду сражаться за город. Я убар, и пока я жив, я не брошу его. – Он опустил забрало шлема и пристегнул щит. – Ищи меня на улицах и мостах, на стенах и в тайниках цилиндров. Пока воины Ара еще могут держать оружие, ты найдешь Марленуса. Я попытался убедить его, но он уже сделал свой выбор. Он повел своего тарна вниз, на улицы, поднимать обескураженных аритов, призывать их к оружию, заставить их сбросить вероломное правительство эгоистичных Посвященных, вновь драться за свободу, и скорее умереть, чем сдать город врагу. Один за другим его люди следовали за ним. Никто не остался на крыше, чтобы искать убежище за городом. Все хотели умереть вместе со своим убаром. И я, если бы у меня не было своего долга, последовал бы за Марленусом, безжалостным убаром этого огромного и несчастного города. Снова оставшись один, я надел щит и взял копье. Я решил умереть рядом с девушкой, неправедно судимой сейчас в далеком, сверкающем здании. Я полетел к Цилиндру Правосудия. Летя, я заметил, что крупные части орды Па-Кура пересекли мосты первого рва и двинулись к городу. Похоже, что условия сдачи мало что значили для орды, которая намеревалась вступить в город в полном вооружении. Ночью Ар будет зажжен, его кладовые вскрыты, золото и серебро достанется грабителям, мужчины будут истреблены, а женщины обречены на насилие. На мраморной крыше Цилиндра Правосудия, диаметром примерно в сотню футов, находилось около 200 человек. Среди них были Посвященные в белых мантиях, солдаты Ара в разноцветных одеждах и воины Па-Кура. Как тени мелькали среди них черные фигуры Убийц. Копье, обычно стоявшее вертикально, было опущено. Когда его поднимут, на него будет наколото тело Талены. Обогнув цилиндр, я опустился в центре крыши. Люди разбежались из-под птицы с криками удивления и ярости. Я думал, что меня мгновенно пристрелят, но вспомнил, что на мне одежды посланника. Ни один убийца не посмеет стрелять в меня. Стальные когти тарна высекли искры из мрамора крыши. Огромные крылья подняли сильный ветер, от которого попятились наблюдатели. На крыше, со связанными руками и ногами, лежала Талена в белой одежде. Возле нее находился наконечник копья. Когда тарн приземлился, оба палача вскочили и смешались с толпой. Сами Посвященные не казнят своих жертв, так как им запрещено проливать кровь. И вот Талена лежала передо мной. – Что это значит?! – раздался злобный голос Па-Кура. Я повернулся к нему и задохнулся от ярости, вспомнив, что сделал со мной этот человек. Но я не ответил ему, а обратился к аритам, стоящим на крыше: – Люди Ара, – сказал я. – Глядите! И указал на поле перед главными воротами. Приближающаяся орда была уже видна. Раздались крики возмущения. – Кто ты, – крикнул Па-Кур, выхватывая меч. Я сорвал шлем. – Я – Тэрл из Бристоля. Талена издала крик радости и удивления, который сказал мне все. – Заколите ее, – приказал Па-Кур. Но едва палачи шагнули вперед, я изо всех сил метнул копье. Оно слово молния пронзило воздух и ближайшего палача, войдя затем и в сердце второму. Толпа от удивления онемела. Я услышал далекие крики на улицах. Пахло дымом. Звенело оружие. – Люди Ара, – крикнул я, – слушайте. Даже сейчас ваш убар, Марленус, сражается за свободу Ара на его улицах! Ариты переглянулись. – Неужели вы сдадитесь? Отдадите жизни и ваших жен Убийцам? Неужели таковы мужчины великого несокрушимого Ара? Или вы всего лишь рабы, променявшие свободу на ошейник Па-Кура? – Долой Посвященных! – крикнул один мужчина выхватывая меч. – Долой Убийц, – крикнул другой. Посвященные завопили и побежали. Почти как по волшебству толпа разделилась на две группы. Обнажились мечи. Через секунду жестокая битва, идущая на улицах, захватит и крышу цилиндра. – Стойте! Все повернулись к говорящему. Вперед вышел сам Верховный Посвященный. Кучка остальных жрецов жалась позади него. Он величественно шагал через крышу. Ариты и люди Па-Кура расступались перед ним. Это был высокий изможденный человек с ввалившимися щеками и горящими глазами пророка. Это был аскетический фанатик, его костистая рука поднялась к небу. – Кто бросит вызов в воле Царствующих Жрецов? – крикнул он. Все молчали. Солдаты расступились еще шире. Даже Па-Кур подчинился. Духовная сила Верховного Посвященного давила, наполняя воздух. Религиозные верования людей Гора, основанные на предрассудках, сильнее цепей – ибо они невидимы. Горцы боятся слова, проклятия – и этого человека они боялись больше, чем тысяч врагов, вооруженных мечами. – Если воля Царствующих Жрецов такова, – сказал я, – что нужно убить невинную девушку, тогда я бросаю им вызов. Таких слов еще не слышали на Горе. Только ветер свистел на крыше Цилиндра. Верховный Посвященный повернулся ко мне, и вытянул свой худой палец. – Умри же огненной Смертью, – сказал он. Я уже слышал о Огненной Смерти от своего отца и Старшего Тэрла – такая судьба, согласно легендам, поражала каждого, кто пренебрегал волей Царствующих Жрецов. Об этих сказочных существах я знал мало, но верил, что нечто в этом роде должно существовать, ведь я был доставлен на Гор высокоразвитой цивилизацией, и понимал, что кто-то действительно засел в Сардарских горах. Я не верил в божественное происхождение Царствующих Жрецов, но знал, что они существуют и знают о происходящем на планете, и время от времени объявляют свою волю. Я не знал, конечно, гуманоиды они или нет, но так или иначе, благодаря своей технике они были богами этого мира. Сидя на спине тарна, я ждал, не зная, погибну ли я Огненной Смертью, исчезну ли вспышкой голубого пламени, как голубая коробка в горах Нью-Хэмпшира. – Умри Огненной Смертью, – повторил старик, снова ткнув в меня пальцем. На этот раз его жест был менее величественным, скорее истеричным и отдавал патетикой. – Вряд ли кто-нибудь знает волю Царствующих Жрецов, – сказал я. – Я вынес девушке смертный приговор, – дико закричал старик. – Убейте ее! – приказал он аритам. Никто не двинулся. Тогда, прежде чем кто-нибудь успел остановить его, он выхватил меч из ножен убийцы и бросился к Талене, занеся его обеими руками над головой. Его вера в Царствующих Жрецов явно пошатнулась, глаза наполнились безумием, он что-то вопил. – Нет! – воскликнул один из Посвященных. – Это запрещено! Но безумный старик, не обращая не него внимания, занес меч над девушкой. В то же мгновение его как бы охватил голубой туман, и затем, к всеобщему ужасу, он вспыхнул голубым пламенем. Но даже вскрика не вылетело из пылающей массы, только что бывшей человеком, и через минуту пламя исчезло так же таинственно, как и появилось. Ветер сдул с крыши пепел. Раздался неестественно спокойный голос Па-Кура. – Это дело решит меч. Я соскочил с тарна и выхватил меч из ножен. Говорят, Па-Кур – лучший фехтовальщик Гора. Далеко внизу начали стихать крики боя. Посвященные исчезли с крыши. Один из аритов сказал: – Я иду с Марленусом. – И я, – сказал другой. Па-Кур, не отрывая глаз от меня, указал на них мечом: – Уничтожьте этот сброд. Мгновенно люди Па-Кура напали на аритов, но те мужественно встретили атаку. Их было в три раза меньше, чем врагов, но я знал, что они сумеют постоять за себя. Па-Кур осторожно приближался ко мне, уверенный в своем превосходстве, но, как и следовало ожидать, не желая оставлять мне никаких шансов. Мы встретились у тела Талены, и наши мечи скрестились раз, другой, третий. Па-Кур, не раскрываясь, сделал выпад, следя, как я своим мечом парирую удар. Он сделал еще одну попытку, и, кажется, удовлетворился результатом. Он стал методично изучать меня, используя меч, как врач использует стетоскоп, прижимая его то к одной области, то к другой. Однажды я резко ответил на его выпад, но Па-Кур легко парировал удар. Пока мы были заняты этими пробами, совершая как бы ритуальный танец, вокруг нас лязгали мечи Убийц и аритов. Наконец, Па-Кур шагнул вперед за пределы досягаемости моего меча. – Я могу убить тебя, – сказал он. Я думал, что он прав, но это могла быть и хитрость, рассчитанная на то, что противник выйдет из равновесия, как шахматный игрок провоцирует противника на ненужный защитный ход и отнимает у него инициативу. Такая штука в шахматах может пройти лишь раз, но в схватке на мечах она эффективна. Я ответил ему в том же духе: – Как же ты можешь убить меня, если я не повернулся к тебе спиной? Где-то в глубине нечеловеческого спокойствия могло лежать чувствительное тщеславие. Я вспомнил случай с самострелом и диском на Воске. Это тоже было тщеславие. Огонек раздражения мелькнул в глазах Па-Кура и на его губах появилась язвительная улыбка. Он снова стал приближаться ко мне, но все так же осторожно. Моя ловушка не сработала. Но и его – если это была ловушка – тоже. Если это не блеф, то я скоро это узнаю. Наши мечи снова встретились. Он начал так же, как в первый раз, с той же области, но с большей уверенностью и быстротой. Это заставило меня задуматься – нащупал ли он слабейшее место моей защиты, или же это был просто обманный маневр, чтобы отвлечь меня от действительно слабейшего места. Так я размышлял, не сводя глаз с его меча. В подобных поединках можно попытаться разгадать противника, но нельзя предаваться размышлениям, они парализуют, делая человека легкой добычей. Я решил взять инициативу в свои руки. Если он победит, то победит сам, а не с помощью своей славы. Я двинулся вперед, атакуя и больше раскрываясь, но в то же время тесня его назад своими ударами. Па-Кур хладнокровно отступал, дожидаясь, пока у меня устанет рука. Ненавидя его, стремясь убить, я одновременно восхищался им, восторгался его мудростью. Когда моя атака закончилась, Па-Кур не стал нападать. Он явно хотел, чтобы я продолжил атаку. Скоро моя рука устанет и я не смогу противостоять его легендарной ярости. В это время ариты, сражаясь за свой город, отбрасывали врага снова и снова, но снизу на крышу выходили все новые и новые убийцы. На место каждого убитого врага становилось трое новых. Было ясно, что поражение аритов – вопрос времени. Мы продолжали сражаться. Я атаковал, он защищался. Тем временем Талена умудрилась сесть и наблюдала за нашим поединком. Ее вид и страх за меня удваивали мои силы, и впервые мне показалось, что Па-Кур уже отражает атаку не с прежней силой. Внезапно раздался грохот, подобный раскату грома, и солнце закрылось огромной тенью, словно облаком. Мы отскочили друг от друга, чтобы посмотреть, что случилось. Во время боя мы забыли обо всем на свете. Я услышал радостный крик: – Брат по мечу! Это был голос Казрака. – Тэрл из Ко-Ро-Ба! – послышался другой знакомый голос – голос моего отца. Я взглянул наверх. Небо кишело тарнами. Тысячи огромных птиц, удары крыльев которых были подобны грому, спустились на город, который уже не был покрыт проволочной сетью. Вдалеке пылал лагерь Па-Кура. Через рвы к мостам в город вливались реки воинов. В Аре люди Марленуса достигали главных ворот, и они медленно закрывались, отрезая гарнизон от орды. Орда, ошеломленная нападением, была неспособна к бою. Ее охватила паника. Многие тарнсмены Па-Кура летели прочь от города, спасая свои жизни. Орда намного превосходила нападавших числом, но не могла понять этого. Она видела лишь ряды организованных войск, устремившихся на них неожиданно с тыла, и вражеских тарнсменов, без помех опустошающих свои колчаны. Ворота закрылись и город не мог укрыть их, они были пойманы между стенами, загнаны, как скот на бойню, не в силах развернуться в боевые порядки. Тарн Казрака приземлился на крышу, а за ним и мой отец. Позади Казрака, одетая как тарнсмен, сидела прекрасная Сана из Тентиса. Убийцы Па-Кура бросали мечи и снимали шлемы. Воины отца вязали их. Па-Кур тоже видел это, и вскоре мы вновь повернулись друг к другу. Я указал мечом на крышу, предлагая сделку. Па-Кур зарычал и бросился вперед. Я спокойно встретил атаку. А через минуту яростного боя мы оба поняли, что я могу противостоять его лучшим приемам. Тогда я захватил инициативу, и стал теснить его. Шаг за шагом мы приближались к краю крыши. Я спокойно сказал: – Я могу убить тебя. И это была правда. Я вышиб меч из его рук. Он зазвенел по мрамору. – Сдавайся, – сказал я. – Или дерись. Как кобра, в прыжке Па-Кур схватил свой меч. Мы снова стали сражаться и я дважды ранил его. Еще несколько ран, и убийца ляжет к моим ногам. Внезапно Па-Кур, понимающий это не хуже меня, швырнул свой меч вперед. Тот пронзил мою тунику и я ощутил кровь, текущую по коже. Мы переглянулись, не чувствуя уже больше ненависти к друг другу. Он с прежним высокомерием, хоть и без оружия, выпрямился передо мной. – Я не буду твоим пленником, – сказал он, и, не говоря больше ни слова, повернулся и прыгнул вниз. Я медленно подошел к краю цилиндра. Там была лишь гладкая стена, из которой торчал шест для тарнов в двадцати футах внизу. От убийцы не осталось и следа. Его разбитое тело подберут на улице и публично заколют. Па-Кур мертв. Я вложил меч в ножны и, подойдя к Талене, развязал ее. Мы обнялись и кровь из моей раны окрасила ее мантию. – Я люблю тебя, – сказал я. Она подняла глаза, полные слез. – Я тоже люблю тебя, – сказала она. Львиный рык Марленуса раздался позади нас. Мы отпрянули друг от друга. Я положил руку на меч. Рука убара легко удержала меня. – Он уже достаточно поработал сегодня. Пусть отдыхает. Убар подошел к дочери и взял ее голову в свои руки, повернул ее вправо – влево и посмотрел Талене в глаза. – Да, – сказал он, как бы впервые увидя дочь. – Она годится в дочери убару. – Он хлопнул меня по плечу. – Смотри, чтобы у меня были только внуки! – сказал он. Я оглянулся. Сана была в объятиях Казрака, и я понял, что бывшая рабыня нашла человека, которому может отдать себя не за сотню тарнов, но за любовь. Мой отец одобрительно посмотрел на меня. Вдалеке дымились остатки лагеря Па-Кура. Гарнизон города сдался. Орда за стенами побросала оружие. Ар был спасен. Талена посмотрела мне в глаза. – Что ты сделаешь со мной? – спросила она. – Я возьму тебя в свой город Ко-Ро-Ба. – Как рабыню? – Хочешь ли ты избрать меня своим свободным спутником? – Я выбираю тебя, Тэрл из Ко-Ро-Ба, как Свободного Спутника! – Если бы ты не сделала этого, я бы бросил тебя через седло и отвез бы туда силой. Она рассмеялась, а я подхватил ее на руки и посадил в седло. Она обняла меня и поцеловала. – Ты настоящий воин? – лукаво спросила она. – Посмотрим, – ответил я. Затем, в соответствии с брачным обычаем Гора, несмотря на ее притворную, но ожесточенную борьбу и отчаянное сопротивление, я привязал ее поперек седла, связал ей руки и ноги. Но теперь она была пленницей моей любви. Воины рассмеялись, и Марленус – громче всех. – Кажется, я принадлежу тебе, храбрый тарнсмен, – сказала она. – Что ты будешь делать? Вместо ответа я потянул за первый повод, и огромная птица поднялась в воздух, взлетая все выше и выше, пока мы не достигли облаков. – Вот теперь, воин, – крикнула она, и когда мы миновали укрепления Ара, я развязал ее и бросил ее мантию вниз, на улицы города, чтобы народ знал, какая судьба постигла дочь их убара.20. ЭПИЛОГ
Настало время одиноко завершить свой рассказ, без горечи, но и не без грусти. Я не питаю надежды вернуться на Гор, наш двойник. Эти строки я пишу в маленькой комнате на шестом этаже в Манхеттене. Я не стал возвращаться в Англию из страны, откуда несколько лет назад отправился на далекую планету, ставшую моей любовью. Я вижу яркое июльское солнце, и знаю, что за ним, напротив нашей планеты, есть иной мир. Интересно, думает ли одна из женщин этого мира обо мне, и может быть о том, что я рассказал ей о планете, лежащей за ее солнцем, Тор-Ту-Гором, Светом над Домашним Камнем. Моя миссия окончена. Я послужил Царствующим Жрецам. Мир был изменен, его история потекла по другому руслу. Я стал не нужен. Возможно, Царствующие Жрецы, кем бы или чем бы они не были, решили, что такой человек, как я, опасен, ибо он может организовать собственную империю, возможно они понимали, что я один на всем Горе не почитаю их и никогда не поклонюсь в сторону Сардарских гор; возможно, они завидовали моей любви к Талене, либо не могли простить мне, что такой уязвимый и слабый человек счастлив больше их, всемогущих и всезнающих. Благодаря моим аргументам и престижу, к сдавшейся орде Па-Кура было проявлено необычайное снисхождение. Домашние Камни двадцати покоренных городов были возвращены, их жители радовались. Пленники стали на один год рабами, чтобы засыпать рвы и осадные тоннели, отремонтировать стены Ара и построить здания взамен разрушенных или сгоревших во время боев. После этого они будут возвращены в свои города. Офицеры Па-Кура, к своему облегчению или гневу, подверглись той же участи, вместо того, чтобы быть заколотыми. Члены Касты Убийц, самой ненавидимой на Горе касты, были закованы в цепи и проданы на Воске на галеры торговых судов. Кстати, тело Па-Кура так и не было найдено у подножия цилиндра. Вероятно, его разорвали на части разъяренные жители Ара. Марленус, несмотря на роль, которую он сыграл в освобождении города, подчинился арскому Совету Высших Каст. Был отменен смертный приговор, вынесенный ему правителями Посвященных, но опасаясь его имперских наклонностей, его изгнали из города. Марленус никогда не согласился бы быть вторым в городе, ариты же не хотели, чтобы он когда-нибудь стал снова первым. Поэтому, со слезами на глазах, он публично отверг хлеб и соль, и под страхом смерти ему запретили появляться на расстоянии ближе 10 пасангов от города. С пятьюдесятью последователями, которые любили его больше, чем стены родного города, он улетел на Вольтан Рейндж, с вершин которого всегда видно далекий Ар. Там, мне кажется, и по сей день находиться его королевство, там, в пурпурных горах Вольтан, до сих пор правит этот ларл среди людей, изгнанный король, Убар Убаров, среди своих сторонников. Свободные города назначили Казрака, моего брата по мечу, временным правителем Ара, ведь это он с помощью моего отца и Саны из Тентиса сумел склонить города к снятию осады. Его назначение было утверждено Советом Высших Каст Ара, и его популярность среди населения была такова, что уже не исключено, что вскоре его изберут постоянным правителем. В Аре, давно забывшем демократию, к этому способу правления нужно приучать заново. Когда я вернулся с Таленой в Ко-Ро-Ба, в нашу честь был устроен огромный пир. Был объявлен праздник, и город наполнился огнями и песнями. С воздушных мостов свисали гирлянды разноцветных фонарей, по ветру разносился звон колокольчиков. Этой ночью исчезло даже различие между рабами и хозяевами, многие из несчастных увидели рассвет свободными людьми. К моей радости, даже Торн, писец, появился за столом. Маленький писец оторвался от своих любимых рукописей, чтобы разделить мое счастье. Он был одет в новую мантию и сандалии – впервые за много лет. Схватив меня за руки, он плакал, а потом, повернувшись к Талене, выпил символическую чашу ка-ла-на за ее красоту. Мы поклялись почитать этот день всю жизнь. Я стараюсь сдерживать это обещание, и знаю, что она делает тоже. Той ночью, полной цветов, огней и вина, мы заснули в объятиях друг друга. Через несколько недель я проснулся в холодных горах Нью-Хэмпшира, около той самой плоской скалы, на которую садился серебристый звездолет. На мне была старая туристическая одежда. Человек не может умереть от разбитого сердца, но я хотел бы этого. Я был все равно, что мертв. Я думал, что сошел с ума и все это мне приснилось. Так, сидя в горах, я уже начал верить, что все это было сном, но самым жестоким сном, который я когда либо видел. В этом убедил меня рассудок. Я поднялся и вдруг у своих ног увидел маленький круглый предмет. Я упал на колени и схватил его, плача и зная, что все было правдой. Это было кольцо из красного металла – кольцо моего отца со знаком Кэботов. Я порезал руку об него, но боль от раны и текущая кровь радовали меня. Все было наяву – и Двойник, и Талена. Сойдя с гор, я узнал, что отсутствовал семь месяцев. Пришлось разыграть амнезию – ведь не мог же я просто рассказать об этих месяцах? Несколько дней я провел под наблюдением врачей в госпитале, потом меня выпустили. Я решил поселиться в Нью-Йорке. Я послал своему другу в колледж чек за туристическое снаряжение, сгоревшее в голубом пламени вместе с коробкой. Он был так добр, что прислал по новому адресу мои книги и вещи. Когда я зашел в банк, то был удивлен, хотя и не слишком, что мой счет значительно – весьма значительно увеличился. Я мог бы не работать всю оставшуюся жизнь после возвращения с Гора. Конечно, я работал, но только над тем, над чем хотел и сколько хотел. Я много путешествовал, читал, вступил в фехтовальный клуб, чтобы держаться в форме, хотя то оружие, которым мы упражнялись, по весу не шло ни в какое сравнение с мечами Гора. Странно, но хотя прошло уже шесть лет, я нисколько не изменился, не постарел. Я был удивлен этим, пытаясь связать это явление с письмом, датированным семнадцатым веком, которое послал мой отец. Возможно, к этому причастны врачи Гора, но об этом я ничего не могу сказать. Два-три раза в год я возвращаюсь в горы Нью-Хэмпшира, гляжу на плоскую скалу и остаюсь здесь на ночевку, как бы надеясь, что я снова смогу увидеть серебряный диск и Царствующие Жрецы снова призовут меня на Гор. Но если это случиться, они должны знать, что я не буду пешкой в их игре. Какое право они имеют распоряжаться жизнями других людей, править планетой, терроризировать города, уничтожать людей Огненной Смертью, разлучать влюбленных? Не важно, что они всемогущи, у них следует потребовать ответ. И если мне снова придется бродить по зеленым полям Гора, я попытаюсь решить загадку Царствующих Жрецов, я войду в горы Сардар и поспорю с ними, кем бы они не были.Джон Норман Изгой Гора
Надпись на рукописи
Мой друг, Харрисон Смит! Наш молодой городской юрист недавно передал мне вторую рукопись, написанную неким Тэрлом Кэботом. По его желанию, эта рукопись, также, как и первая, была предложена вниманию издателя. Однако на этот раз вследствие многочисленных запросов читателей первой книги «Тарнсмен Гора» / в которой затрагивается самый обширный круг вопросов — от требования документального подтверждения существования планеты Гор — сестры Земли — до сомнений в подлинности автора /, я попросил Харрисона Смита написать нечто вроде предисловия, чтобы всем стала ясна его роль в описываемых событиях, а также рассказать немного больше о Тэрле Кэботе, с которым я не имел счастья встречаться лично. Джон Норман.ГЛАВА 1. ЗАЯВЛЕНИЕ ХАРРИСОНА СМИТА
Мы впервые встретились с Тэрлом Кэботом в небольшом колледже в Нью-Хэмпшире, куда нас обоих пригласили преподавать. Он читал курс лекций по английской литературе, а я, желавший заработать деньги на трехгодичный курс обучения в школе юристов, был принят в колледж в качестве инструктора физического воспитания. Мы много общались, болтали, спорили и, как я надеялся, стали друзьями. Мне нравился этот молодой обходительный англичанин. Он всегда был спокойным, хотя иногда погружался в себя и забывал об окружающих. Он не желал разрывать ту оболочку формальной вежливости, за которой таилось его сердце, несомненно такое же сентиментальное и пылкое, как и у любого другого человека. Но он усиленно скрывал это. Молодой Кэбот был высок, хорошо сложен и двигался с какой-то звериной грацией, которую приобрел скорее в доках Бристоля, чем в аудиториях Оксфорда, в одном из колледжей которого он получил образование. У него были чистые, голубые, и к тому же прямые и честные глаза. Непослушные буйные волосы были рыжего цвета, и хотя некоторым из нас они нравились, именно этот самый рыжий цвет приводил в тихое бешенство респектабельных джентльменов, преподающих в колледже. Я сомневался, что у него была расческа, а если и была, то он ей никогда не пользовался. И при всем этом Тэрл Кэбот был мягким, спокойным, вежливым и обходительным оксфордским джентльменом. Единственным исключением были его волосы. Но затем нам пришлось усомниться в нашей оценке. К моему великому сожалению, Кэбот исчез после окончания семестра. Я уверен, что это произошло помимо его воли. Кэбот был человеком, который не пренебрегает своими обязанностями. К концу семестра Кэбот, как и все мы, устал от академической рутины и хотел каких нибудь перемен. Он решил один пойти в горы. В лежащие поблизости Белые горы, которые в это время года прекрасны. Я одолжил ему кое-какое снаряжение и отвез его в горы, где и высадил на обочине шоссе. Он просил меня, и я уверен, что вполне серьезно, встретить его здесь через три дня. Я вернулся в назначенное время, но Кэбот не пришел на рандеву. Я ждал несколько часов, а затем уехал и вернулся на следующий день в то же время. Он не появился. Я встревожился и сообщил властям. Начался поиск. Вскоре мы нашли пепелище его костра у большого плоского камня в десяти часах пути от шоссе. Но все наши поиски были бесплодны. Правда, через несколько месяцев я узнал, что Тэрл Кэбот спустился с гор живым и здоровым, но, вероятно, подвергся действию сильного эмоционального шока, который вызвал амнезию, по крайней мере на то время, которое он отсутствовал. Он больше не вернулся к преподаванию в колледже. Некоторые старшие его коллеги вздохнули с облегчением и признались, что всегда считали его неподходящим. Через некоторое время я тоже решил, что не подхожу, и оставил колледж. Вскоре я получил чек от Кэбота в уплату за потерю моего снаряжения. Это был благородный жест, но я предпочел бы встретиться с ним лично. Тогда я схватил бы его за руку и заставил бы рассказать о всем, что с ним произошло. В отличие от своих коллег, я считал амнезию слишком простым объяснением. Скорее всего она была лишь уловкой, чтобы отделаться от расспросов о том, как он провел все эти месяцы, где был, что делал. Прошло уже семь лет с того момента, когда вдруг я встретил Кэбота на улицах Манхеттена. К тому времени я уже заработал деньги на обучение, перестал преподавать и обучался в школе при одном из лучших частных университетов Нью-Йорка. Кэбот мало изменился. Я бросился к нему и схватил за плечо. То, что случилось потом, я никак не мог ожидать. Он рванулся, как тигр, яростно крича на незнакомом мне языке. Стальные руки схватили меня и распяли на колене в совершенно беспомощном положении. Мой позвоночник чуть не треснул, как спичка. Но затем он отпустил меня, сконфужено улыбаясь, но наверняка все еще не узнавая. Я с ужасом понял, что его действия были чисто рефлекторными. Так дергается колено при ударе молоточка врача. Это был звериный инстинкт — убить, пока не убили тебя. Это был инстинкт человека, живущего там, где требовалось убивать быстро и жестоко, иначе сам будешь мертв. Я вспотел, поняв, что был на пороге смерти, но неужели это тот самый мягкий и вежливый Кэбот, которого я знал? — Харрисон! — воскликнул он. — Харрисон Смит! — Речь его была быстрой и сбивчивой. Он старался успокоить меня. — Прости меня, старина! Он протянул мне руку, я ее принял и мы обменялись рукопожатием, хотя, боюсь, что с моей стороны оно было весьма вялым. Тэрл же крепко, от души, сжал мои пальцы. Вокруг нас уже собрались люди и глазели, стоя на безопасном расстоянии. Он улыбнулся той самой своей наивной мальчишеской улыбкой, которую я хорошо помнил со времен Нью-Хэмпшира. — Не откажешься пропустить по стаканчику? — спросил он. — С удовольствием. И в крошечном ресторанчике Манхеттена мы с Тэрлом Кэботом возобновили свою дружбу. Мы говорили обо всем, но никто из нас не упомянул о его странном поведении во время нашей встречи и о тех таинственных месяцах, которые он провел неизвестно где с момента своего исчезновения в горах Нью-Хэмпшира. Потом мы виделись с ним довольно часто. Он, казалось, отчаянно нуждался в близком человеке, в друге, а я, со своей стороны, был счастлив быть его другом, и, по всей вероятности, единственным. Я знал, что наступит время, когда он расскажет обо всем. Сам я не хотел насильно вторгаться в его тайны. Для этого нужно было стать больше, чем другом. Я часто думал, почему Кэбот не говорит открыто о своих делах, почему так ревностно хранит тайну своего исчезновения. Теперь понимаю: он боялся, что я сочту его сумасшедшим. Однажды, в первых числах февраля, мы сидели в том самом баре, куда зашли выпить после нашей первой встречи. На улице медленно падал снег, окрашенный в нежные тона неоновыми лампами. Кэбот задумчиво смотрел на улицу, крутя в руке стакан с виски. Он был очень хмур и задумчив. Я вспомнил, что как раз именно в феврале он и исчез тогда. — Может, нам лучше пойти домой? — спросил я. Кэбот продолжал смотреть в окно на светящийся снег, падающий на грязный тротуар. — Я люблю ее, — сказал Кэбот, не обращаясь ни к кому. — Кого? — спросил я. Он покачал головой и продолжал смотреть на улицу. — Идем домой, — сказал я. — Уже поздно. — Где дом? — глядя в окно, спросил Кэбот. — Твоя квартира совсем рядом, за несколько кварталов, — сказал я, все больше желая увести его отсюда. Его настроение было каким-то чужим, незнакомым. Я почему-то боялся. Он не двинулся с места и выдернул руку из моих пальцев. — Поздно, — сказал он, как бы соглашаясь со мной, но имея в виду что-то большее. — Но не слишком поздно, — добавил он, как бы решившись на что-то. Я подумал, что Тэрл желает повернуть время вспять, или прервать поток событий. Я откинулся на спинку кресла, поняв, что Кэбот уйдет отсюда только тогда, когда захочет сам. Не раньше. Меня тревожило все: его отчаяние, призрачный свет, проникающий сквозь стекла, обрывки разговоров, звон стаканов, шарканье ног, булькание жидкости, наливаемой в стаканы. Кэбот снова поднял бокал, но пить не стал, а только держал его перед собой. Затем медленно вылил содержимое на стол. Жидкость растеклась по поверхности. И затем он произнес несколько слов на незнакомом языке, который я уже слышал, когда его могучие руки схватили меня. Я почувствовал, что Кэбот стал опасен, и это меня беспокоило. — Что ты делаешь? — спросил я. — Я предложил выпить, — медленно сказал он. — Та-Сардар-Гор. — Что это значит? — Я уже выпил достаточно и произносил слова недостаточно четко. Ко всему этому надо еще прибавить и страх. — Это значит, — Кэбот язвительно усмехнулся, — что я предложил выпить Царствующим Жрецам Гора. Он неуверенно поднялся. Кэбот был высок и в этом неестественном свете казался выходцем из иного мира. Он выглядел чужаком в этом баре, среди прилизанных людей. И затем внезапно, горько усмехнувшись, он со свирепым воплем яростно швырнул стакан в стену и тот разлетелся миллионом сверкающих осколков. В баре наступила мертвая тишина. Кэбот все время шепотом повторял одну и ту же фразу: — Та-Сардар-Гор. Здоровенный бармен подошел к нашему столику. Его огромная рука сжимала кожаный ремешок, на котором болтался мешочек с дробью. Бармен повелительно указал на дверь, потом нетерпеливо повторил свой жест. Кэбот возвышался над ним и, казалось, не понимал его. Он спокойно взял мешочек и играючи вырвал его из рук изумленного бармена. Глядя в его вспотевшее от испуга лицо, Кэбот четко произнес: — Ты поднял на меня оружие, закон позволяет мне убить тебя. Бармен с ужасом смотрел, как сильные руки Кэбота легко рвут мешочек. На пол посыпалась дробь. — Он пьян, — сказал я бармену и взял Кэбота за руку. Гнев его мгновенно угас, и я понял, что он больше не опасен. Мое прикосновение вывело его из странного состояния. Он смущенно подал ремешок с разорванным мешочком бармену. — Я извиняюсь, — сказал Кэбот. — Очень. — Он полез в карман и вложил в руку бармена несколько бумажек. Примерно около сотни долларов. Мы взяли пальто и вышли на улицу, где падал легкий февральский снежок. На улице мы немного постояли молча. ПолупьяныйКэбот смотрел на строгую, залитую электрическим светом геометрию большого города, на темные одинокие фигуры, которые пробирались сквозь пелену снега, на бледные пятна фар автомобилей. — Это большой город, — сказал Кэбот, — но его не любят. Кто захочет умереть за него? Кто будет не щадя жизни защищать его? Кто пойдет на пытки ради него? — Ты пьян, — сказал я, улыбаясь. — Этот город не любят, — сказал он, — иначе он не был бы таким. И он грустно зашагал прочь. Я понял, что могу в этот вечер узнать многие тайны Кэбота. — Подожди! — крикнул я. Он обернулся, и я почувствовал, что он рад моему оклику. Наверное, ему не хотелось оставаться одному. Я догнал Кэбота, и мы пошли к нему. Он сразу же сварил крепчайший кофе, что для моих взбудораженных нервов оказалось весьма кстати, затем прошел в кабинет и вынес оттуда шкатулку. Тэрл открыл ее ключом и достал оттуда рукопись, сложенную вдвое. Я сразу узнал его четкий решительный почерк. Он отдал рукопись мне. Это был рассказ о событиях на планете Гор, родной сестре Земли, рассказ о войне, об осаде города, о любви к девушке. Возможно, вы читали его — как повесть, озаглавленную «Тарнсмен Гора». Уже перед рассветом я закончил чтение и взглянул на Кэбота, который все это время просидел на подоконнике, глядя на снег. Он был погружен в какие-то свои мысли. Затем он повернулся ко мне: — Все это правда, — сказал он, — но тебе не обязательно в это верить. Я не знал, что сказать. Конечно, это не могло быть правдой, но я знал Кэбота как честнейшего человека. И вдруг я обратил внимание на его кольцо, хотя до этого видел его тысячу раз. Оно упоминалось в рукописи — простое кольцо из красного камня. — Да, — сказал Кэбот, протягивая руку, — это то самое кольцо. Я показал на рукопись. — Почему ты дал мне это прочесть? — Я хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, — просто ответил Кэбот. Я поднялся, впервые вспомнив, что уже раннее утро. Видимо, сказалось действие виски и двух чашек крепкого кофе. Я смущенно улыбнулся. — Мне, кажется, пора идти, — сказал я. — Конечно, — сказал Кэбот, подавая мне пальто. У двери он пожал мне руку. — Прощай. — Мы увидимся завтра. — Нет, я собираюсь в горы. Это был февраль. Прошло семь лет с момента его исчезновения. Меня пронзила догадка. — Не ходи! — сказал я. — Я пойду. — Тогда и я с тобой. — Нет. Я могу не вернуться. Мы пожали друг другу руки, и у меня появилось ощущение, что я вижу его в последний раз. Руки мы сжали друг другу крепко, как друзья, которые знают, что расстаются навсегда. Вскоре я уже был на лестнице и щурился от яркого электрического света. Я шел по улице, забыв об усталости. Я думал о том загадочном мире, о котором только что узнал. Вдруг я резко остановился и, повернувшись, бросился обратно в квартиру, где я оставил своего друга. Я барабанил в дверь. Ответа не было. Тогда я ударом ноги выбил доску из двери и с трудом пролез в образовавшуюся щель. Тэрл Кэбот исчез. На столе лежала рукопись, которую я читал всю ночь. На ней лежал конверт, на котором я прочел свое имя и адрес. Внутри была короткая записка: «Харрисону Смиту, если он захочет иметь это». В расстроенных чувствах я вышел из квартиры вместе с рукописью, которую и опубликовал впоследствии под заголовком «Тарнсмен Гора». Это я сделал в память о моем друге Тэрле Кэботе. Вскоре я успешно закончил курс обучения и получил место в одной из фирм Нью-Йорка. Там я хотел набраться опыта, заработать денег и открыть свое дело. Рутина поглотила меня и вытеснила из памяти воспоминания о Кэботе. Больше мне, пожалуй, сказать нечего. Разве только о том, что я больше не видел его. Хотя у меня были основания считать его живым. Как-то я вернулся домой с работы и здесь, на кофейном столике, лежала рукопись. При ней не было ни записки, ни объяснений. Не знаю, как она попала в запертую квартиру. Но Тэрл Кэбот как-то заметил: «Агенты Царствующих Жрецов всегда среди нас!».ГЛАВА 2. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ГОР
И снова я, Тэрл Кэбот, иду по зеленым просторам Гора. Я очнулся совершенно голым на траве под ярким солнцем — общим солнцем двух миров: моей родной планеты Земля и ее тайной сестры планеты Гор. Я медленно поднялся на ноги. Все мои нервы встрепенулись, ожили на ветру, который трепал мои волосы. Мои мускулы одеревенели, как после нескольких недель полной неподвижности. Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я снова вступил на серебряный диск в Белых Горах, который служил Царствующим Жрецам средством сообщения между мирами. Все путешествие я был без сознания, в таком же состоянии, как и много лет назад, когда я впервые пришел в этот мир. Я постоял несколько минут, что бы все мои рефлексы и чувства приспособились к новой обстановке. Меньшая сила тяжести причиняла некоторые неудобства, хотя это скоро должно было пройти. Малое притяжение позволяло поднимать большие тяжести, совершать огромные прыжки, то есть в глазах землянина каждый житель Гора выглядел суперменом. Солнце здесь, казалось, имело несколько большие размеры, чем на Земле, хотя это могло быть только иллюзией. Вдали я увидел желтые поля, засеянные хлебом Гора са-тарном. А слева простиралась прекрасная долина ка-ла-на, по которой гулял ветер. Справа виднелись горы. По характерным очертаниям и размерам я решил, что это горы Тентис. А за ними лежал мой город Ко-Ро-Ба, где много лет назад я был посвящен в касту воинов и получил свой меч. И, стоя под солнцем, я поднял руки к небу безмолвно молясь Царствующим Жрецам и их могуществу, которое когда-то принесло меня с Земли в этот мир и затем вышвырнуло меня с Гора, оторвав от родного города, от отца и друзей, от девушки, которую я любил — темноволосой прекрасной Талены, дочери Марленуса, который когда-то был убаром города Ара — самого большого города на Горе. В моем сердце не было любви к Царствующим Жрецам, таинственным обитателям Сардарских гор, но я чувствовал благодарность к ним, или к силам, которые двигали ими. И то, что я вернулся на Гор, где был мой город, моя любовь, не было актом великодушия или справедливости, как это могло показаться. Царствующие Жрецы, Хранители Святого Места в Сардарских горах, знающие обо всем, что происходит на Горе, повелители страшной Огненной Смерти, которая могла уничтожить все, что угодно, в любом месте, они были безмерно далеки от дел и забот простых смертных. У них были свои тайные цели,для достижения которых они использовали людей, как послушные орудия. Говорили, что они пользуются людьми, как фигурами в игре, и как только человек сыграет свою роль, его снимают с доски, как это произошло со мной, Тэрлом Кэботом, до тех пор, пока Царствующим Жрецам не захочется попробовать его снова уже в другой игре. Я заметил, что на траве лежат для меня шлем, копье, щит и узел с одеждой. Я встал на колени и стал рассматривать их. Шлем был бронзовым, чем-то напоминающий греческий. На нем не было каких-либо знаков или эмблем. Круглый кожаный щит, укрепленный металлическими полосами, тоже был без эмблемы. Обычно щиты ярко раскрашивались и на них крепился значок с символом города. Раз этот щит был предназначен мне, а я почти не сомневался в этом, то на нем должна была быть эмблема Ко-Ро-Ба, моего города. Копье было самым обычным. Тяжелое, крепкое, около семи футов длиной, с бронзовым острием. Это было ужасное оружие и, если принять во внимание силу тяжести, его можно было метнуть на огромное расстояние со страшной силой, так что оно могло легко пробить щит или глубоко вонзиться в ствол дерева. С этими копьями люди охотились даже на ларлов в горах Вольтан Рейндж. Этот зверь напоминал страшного пантерообразного быка шести-восьми футов ростом. Воины Гора обычно предпочитали такие копья и презирали луки и арбалеты, которые тоже существовали на Горе. Однако я сожалел, что среди приготовленного оружия не было лука. Я достиг большого искусства владения этим оружием и оно мне очень нравилось, что шокировало когда-то моего первого учителя. Я с благодарностью подумал о старом Тэрле. Имя Тэрл было очень распространено на Горе. Мне бы очень хотелось встретиться с ним снова — с громадным бородатым гордым викингом, великолепным воином, который обучал меня искусству владения оружием. Я развязал мешок. Там я нашел алую тунику, сандалии и плащ — все это составляло обычную одежду горожанина, члена касты воинов. А я был именно воином, так как семь лет назад в Палате Совета Высших Каст я принял оружие из рук моего отца, Мэтью Кэбота, верховного вождя города Ко-Ро-Ба, и присягнул Домашнему Камню. Для каждого горийца, хотя об этом редко говориться, его город — нечто большее, чем просто кирпич или мрамор, цилиндры и мосты. Это не просто место, где люди построили себе жилища и другие здания, в которых они с удобством могут заниматься своими делами. Горийцы считают, что город — это не просто собрание материальных объектов. Для них город — это живое существо, даже в большей степени, чем животные. Город имеет историю, характер, а реки, камни и тому подобное истории не имеют. Город имеет традиции, обычаи, надежды, намерения. Когда гориец говорит, что он из Ара или из Ко-Ро-Ба, то он сообщает гораздо больше, чем просто информацию о месте проживания. Горийцы в основном не верят в бессмертие. И говорить, что ты из какого-то города — это значит быть чем-то большим, чем ты есть , почти божественным. Конечно, каждый гориец знает, что города тоже смертны, ведь их можно уничтожить, как и людей, и это, возможно, заставляет их любить свои города еще больше, так как они знают, что их города могут умереть так же, как и они. Их любовь к городу выражается в поклонении Домашнему Камню, который хранится в самом высоком цилиндре города. Домашний Камень хранится с тех пор, когда город был всего лишь скоплением первых хижин на берегу реки. Иногда это простой, грубо обработанный камень, а иногда — тщательно отполированный мраморный или гранитный куб, украшенный драгоценностями. Каждый город имеет свой символ. Но говорить о камне как просто о символе — значит ничего не сказать. Домашний Камень — это почти сам город, его жизнь. Горийцы уверены, что пока существует сам камень, будет жить и город. Но не только каждый город имеет свой Домашний Камень. Самая захудалая деревенька и даже самая нищая хижина в деревне имеет свой Домашний Камень, как и роскошные здания огромных городов, вроде Ара. Моим Домашним Камнем был Домашний Камень Ко-Ро-Ба — города, где я был посвящен в воины и куда я теперь жаждал вернуться. Кроме одежды в мешке я нашел также перевязь, ножны и короткий горийский меч. Я достал меч из ножен. Он был 20-22 дюймов длиной, обоюдоострый, хорошо сбалансированный. Я узнал рукоять и отметины на лезвии. Это оружие было у меня во время штурма Ара. Странно снова чувствовать в руках его тяжесть, знакомые очертания рукояти. С ним я пробился по ступеням Центрального Цилиндра Ара, когда освобождал Марленуса, убара этого города. Я скрестил этот меч с мечом Па-Кура, наемного убийцы, на крыше Цилиндра Справедливости, когда сражался за свою любимую Талену. И теперь он снова у меня в руках. Царствующие Жрецы снова вручили его мне, хотя я и не знал для чего. Были еще две вещи, которые я надеялся найти в узле, но не нашел — стрекало и свисток тарна. Стрекало представляло собой стержень около 12 дюймов длиной. На рукоятке его была кнопка, как у обычного фонарика. При нажатии на нее из конца стержня вылетал пучок желтых искр, возбуждающих и подгоняющих тарна. Тарны — это гигантские ездовые птицы, чем-то напоминающие ястребов. Управлять ими можно было только при помощи такого приспособления. Свисток был предназначен для вызова птицы. Хорошо тренированные животные отзывались только на свисток своего хозяина. Обучением птиц занимались члены специальной касты Тарноводов, и когда птицу дарили или продавали воину, то вместе с ней давали свисток с определенным тембром звука. Совершенно очевидно, что воин тщательно оберегал и хранил свисток, так как в случае его потери он оставался без средства передвижения. Я одел алую тунику воина Гора. Меня уже не удивило, что на одежде, как и на оружии, не было эмблем. Но это было против правил, так как только изгнанники и преступники теряли право носить эмблему города, составлявшую предмет особой гордости горийцев. Я одел шлем, взял щит, прицепил меч и легко поднял копье. Зная, что Ко-Ро-Ба лежит к северу от гор, я пошел в том направлении. Шагалось мне легко, сердце наполняла радость. Ведь мой дом там, где живет моя любовь. Где отец встретит меня после столь долгой разлуки, где я пил и веселился с товарищами, где я нашел своего маленького друга — писаря Торна, много занимавшегося со мной. И я поймал себя на том, что думаю о Горе так, как будто и не исчезал отсюда на столько лет. Я заметил, что пою на ходу военную песню. Я вернулся на Гор.ГЛАВА 3. ВОСК
Я шел уже несколько часов и, наконец, вышел на узкую дорогу, ведущую к городу. Я узнал ее. Но даже, если бы и не узнал, то на указательном цилиндрическом камне — пасанге — прочел бы название города и сколько еще таких столбов до его стен. Горийский пасанг равен, примерно, 0,7 мили. Эта дорога, как и почти все на Горе, была сделана на совесть. Она была рассчитана на то, что ею будут пользоваться сотни поколений. Горийцы мало думали о прогрессе в нашем, земном смысле этого слова, но делали они все очень тщательно. Их дома были построены так, что они будут стоять вечно, пока шторма времени не сметут их с лица земли. Эта дорога не была главной. И хотя она была сделана тщательно, но слишком узко, и на ней едва могли разъехаться две повозки. По правде говоря, даже главные дороги Ко-Ро-Ба не шли ни в какое сравнение с теми дорогами, которые вели к крупным городам, например, вроде Ара. Но удивительно было то, что судя по обозначениям на пасангах я находился довольно близко от города, а между тем среди каменных плит дороги пробивалась жесткая трава, кое-где уже показались небольшие деревца. Видимо, здесь давно никто не ездил. Шла уже вторая половина дня и я, вероятно, был уже в нескольких часах ходьбы от города. Было еще светло, но птицы уже начали искать свои гнезда, а ночные насекомые уже завели свои нескончаемые трели. Тени легли на дорогу. Судя по теням от пасангов, а они устанавливались таким образом, чтобы по их теням можно было судить о времени, шел уже четырнадцатый Ан, или, по-земному, час. Сутки Гора делились на двадцать Анов. Полдень — десять Анов, полночь — двадцать. Каждый Ан делился на сорок Энов — минут, а каждый Эн — на восемьдесят Инов — секунд. Я подумал, стоит ли мне продолжать путь. Солнце скоро зайдет, а ночной путь чреват многими опасностями, особенно для пешего. Ночью выходят на охоту слины — шестиногие животные с длинным туловищем, что-то вроде помеси змеи с тигром. Я еще не сталкивался с ними, но следы видел. В ночном небе, при свете трех лун Гора бесшумно скользят крылатые хищники — улы — это гигантские птеродактили, залетающие сюда из дальних болот в дельте Воска. Но самое страшное начиналось тогда, когда в ночи раздавался лай слепых, похожий на летучих мышей, родентов. Каждый их них был размером с небольшую собаку. Они охотились стаями и им нужно было всего несколько секунд, чтобы обглодать до костей свою жертву, будь то зверь или человек. А главное — многие роденты были бешеными. Опасность заключалась в том, что я был вынужден идти по дороге в темноте. А с наступлением сумерек на нагретые солнцем каменные плиты выползают погреться змееобразные твари. Одним из них был многоголовый горийский питон хит. Но он был менее страшен, чем смертельно ядовитая ярко-оранжевая змейка ост, длина которой не более фута. Ее укус приводил к мучительной смерти через несколько секунд. И поэтому, несмотря на желание побыстрее попасть в Ко-Ро-Ба, я решил сойти с дороги и, завернувшись в плащ, провести ночь в каменной пещере или в густых кустах, где я могу поспать в относительной безопасности. Теперь, когда я решил прервать путешествие, я вдруг почувствовал, что дико хочу пить и есть. Кроме одежды и оружия для меня ничего не было приготовлено. Я сошел с дороги и пошел по камням, осторожно выбирая путь. И вдруг я увидел человека гигантского роста, согнувшегося под тяжестью огромной вязанки дров, которую он удерживал на себе с помощью двух веревок. Я сразу понял, что это член касты Лесников. Эта каста, вместе с кастой угольщиков, поставляла топливо в города Гора. Груз, который нес человек, был огромен. С ним не справился бы ни один член другой касты, даже воин. Вязанка была высотою в рост человека, а ширина достигала четырех футов. Я знал, что нужно умело распределить груз на спине, правильно натянуть веревки, но при всем искусстве все равно была необходима огромная сила. Члены этой касты формировали свое тело в течение многих поколений. слабосильные люди уходили или умирали. Совет каст лишь в исключительных случаях разрешал переход в высшие касты, а в низшую переходить никто не хотел. Самой низкой и самой многочисленной на Горе была каста крестьян. Человек подошел ближе. Лицо его закрывала спутанная светлая копна волос, в которой застряли сучки и трава, лицо было чисто выбрито, очевидно острым топором, который был закреплен на самом верху вязанки. Одет он был в короткую рваную рубаху без рукавов с обшитыми кожей спиной и плечами. Ноги его были босы и черны от земли до самых колен. Я вышел на дорогу перед ним. — Тал, — сказал я, подняв руку ладонью вверх. Это обычное горийское приветствие. Грязный громадный человек, с деформированным тяжелой работой телом, стоял передо мной. Голые ноги твердо упирались в землю. Он поднял голову. Широкие глаза, бледные, как вода, смотрели на меня сквозь гриву спутанных волос. Несмотря на его замедленную реакцию, я понял, что он удивлен моему появлению. Вероятно он не ожидал встретить здесь кого-либо. Это озадачило меня. — Тал, — сказал он густым голосом, мало похожим на человеческий. Я почувствовал, что он думает о том, сможет ли быстро достать свой топор. — Я не хочу причинять тебе зла, — сказал я. — Что ты хочешь? — спросил он, видимо заметив, что на моем снаряжении нет обозначений и эмблем. Значит, я преступник, стоящий вне закона. — Я не преступник. Он мне не поверил. — Я голоден, — сказал я, — и ничего не ел уже много времени. — Я тоже голоден и давно ничего не ел. — Близко твоя хижина? Вопрос был лишним. Близился вечер и, значит, лесник был рядом с домом. Солнце регулировало распорядок жизни на Горе. Лесник наверняка возвращался домой с работы. — Нет, — ответил он. — Я не причиню вреда твоему Домашнему Камню, но у меня нет денег, чтобы заплатить тебе. Я очень голоден. — Воин берет сам все, что пожелает, — сказал человек. — Я ничего не хочу забирать у тебя. Он взглянул на меня и мне показалось, что легкая улыбка тронула его задубевшее лицо. — У меня нет дочери, нет серебра, нет хороших вещей. — Тогда я желаю тебе процветания, — засмеялся я, пропустив его вперед, а сам направляясь следом. Я прошел всего несколько шагов, когда его голос остановил меня. Слова было трудно разобрать, так как члены этой касты жили поодиночке и редко разговаривали. — В моей хижине есть только лук, чеснок, горох и репа, — сказал он. Вязанка высилась на его спине, как уродливый горб. — Сами Царствующие Жрецы не могли бы пожелать лучшего, — рассмеялся я. — Тогда, воин, — сказал лесник, — идем и разделим мой ужин. — Я очень благодарен, — сказал я и не солгал. Даже принадлежа к низшей касте, в своем доме он по законам Гора был царем, так как здесь находился его Домашний Камень. Даже самый жалкий человек, который не смел поднять глаза от земли в присутствии члена высшей касты, презренный трус и предатель, в своем доме становился настоящим львом — гордым, щедрым, милостивым, великодушным царем своего дома. Бывали случаи, когда крестьянин побеждал воина, если тот вторгался в его дом и осквернял Домашний Камень. В таких случаях крестьяне, да и все горийцы, дрались с мужеством и свирепостью горного ларла. И не раз поля Гора орошались кровью самонадеянных воинов. Лесник широко улыбался. Сегодня у него будет гость. Сам он говорил мало, так как не был искушен в этом искусстве и стеснялся произносить фразы, которые, по его мнению, были неграмотными. Но он будет сидеть у огня до рассвета и не давать мне спать, слушая мои рассказы и разные сплетни о жизни на Горе. Я знал, что для него важны не мои слова, а то, что я есть и он не одинок. — Я Зоск, — сказал он. Я задумался, настоящее ли это имя или прозвище. Члены низших каст часто пользовались прозвищами, а настоящие имена применялись только в общении с друзьями и близкими. Они думали, что могут предохранить себя этим от козней колдунов, которые могли наслать на них злые чары. Но я решил, что это его настоящее имя. — Зоск из какого города? — спросил я. Его огромное тело напряглось, мышцы ног превратились в бугры. Та симпатия, которую я пробудил в нем, исчезла, как пущенная из лука стрела или лист, сорванный ураганом. — Зоск… — повторил он. — Из какого города? — Города нет. — Ясно, — сказал я. — Ты из Ко-Ро-Ба. И вдруг этот гигант вздрогнул, как от удара. Я почувствовал, что это примитивное существо боится. Он, без страха выходящий на ларла с одним топором, почему-то испугался. Огромные кулаки, держащие веревки, побелели. Поленья затряслись в вязанке. — Я Тэрл из Ко-Ро-Ба. Зоск испустил нечленораздельный крик и отшатнулся от меня. Его руки выпустили веревку и поленья с грохотом посыпались на каменные плиты. Он повернулся и бросился бежать, но, оступившись, упал на топор, лежавший на дороге. Инстинктивно он схватил его. И с топором в руках вдруг вспомнил свою касту. Он встал на дороге в нескольких шагах от меня, сгорбившись, как горилла, стискивая топор в руках, тяжело дыша и стараясь подавить страх. Глаза его в упор смотрели на меня сквозь спутанные пряди волос. Я не понимал его страха, но с удовольствием смотрел, как он побеждает свой страх — главного врага всех живых существ. И я воспринимал его победу над страхом как свою собственную. Я вспомнил, как однажды я испугался в горах Нью-Хэмпшира, поддался страху и позорно бежал. Зоск выпрямился, насколько позволили ему деформированные кости. Он больше не боялся. Он медленно заговорил. Его голос был груб, но Зоск уже владел собой. — Скажи, что ты не Тэрл из Ко-Ро-Ба. — Но я Тэрл Кэбот. — Я прошу тебя, — сказал Зоск и голос его надтреснуто зазвенел от сдерживаемых эмоций. Он умолял. — Скажи, что ты не Тэрл Кэбот. — Я — Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба. Зоск поднял топор. Он казался игрушкой в его лапищах. Я знал, что он одним ударом может срубить дерево. Шаг за шагом он подходил ко мне, занося топор. Наконец, он остановился передо мной. Мне показалось, что я вижу слезы в его глазах. Я не двигался, и даже не собирался защищаться. Почему-то я был уверен, что Зоск не ударит. Он боролся с собой. Его простое лицо исказила гримаса, в глазах застыла мука. — Пусть Царствующие Жрецы простят меня! — вскричал он. Он отбросил топор, который зазвенел на каменных плитах. Зоск опустился на землю и сел, скрестив ноги. Его большое тело сотрясалось от рыданий. Огромные руки обхватили голову, слышались низкие гортанные стоны. В такие моменты с человеком говорить нельзя, так как горийцы считают, что когда человек скорбит, ему нельзя мешать. Считалось, что каждый может любить, но не каждому дано искренне скорбеть. И я пошел, забыв голод и жажду, также все опасности ночного путешествия. Я должен прийти в Ко-Ро-Ба на рассвете.ГЛАВА 4. СЛИН
Я шел в темноте, направляясь к городу,стуча по камням копьем, чтобы не сбиться с дороги и отпугнуть змей. Это было кошмарное путешествие. И глупое. Потому что глупо было идти сквозь ночь, подвергая себя бесчисленным опасностям, и все только потому, что я не мог позволить себе отдохнуть, пока снова не поднимусь на высокие мосты Ко-Ро-Ба. Разве я не Тэрл из Ко-Ро-Ба? Разве нет такого города? Каждый пасанг говорил, что есть такой город. Он в конце этой дороги. Но почему дорога так пустынна и запущена? Почему по ней никто не ездит? Почему так странно вел себя Зоск из касты лесников? Почему на моем щите, шлеме, одежде нет гордых символов города Ко-Ро-Ба? И тут я вскрикнул от боли. Два клыка вонзились в мою икру. Змея ост! — понял я. Клыки держались крепко. Но это оказалось хищное растение, которое высасывало кровь из жертв. Я наклонился, вырвал растение из почвы и отбросил его на обочину. Оно извивалось на земле, как змея. Затем я вырвал шипы из ноги. Это растение жалит как кобра, втыкая свои шипы в тело жертвы. Оно действует как насос, высасывая кровь для питания. Я порадовался, что это не был укус ядовитого оста. Три луны наконец пробились сквозь густые облака. Я взглянул на вырванное растение и в серебристом свете лун было видно, что моя кровь смешалась с соком растения и окрасило его в темный цвет до самых корней. Обычно эти растения выпалывают с обочин дорог и вообще тех мест, где живут люди. Оно опасно для детей и небольших животных. Но даже взрослый человек, попав в заросли этих растений, имеет мало шансов остаться живым. Я приготовился идти дальше. Свет лун сделал мой путь намного легче. Я спросил себя, почему бы мне не найти укромное местечко на ночь? Я знал, что это было бы разумное решение, но я не мог этого сделать. Тысячи вопросов жалили мой мозг, но я боялся отвечать на них. Только мои собственные глаза и уши могли рассеять мои страхи. Я боялся узнать правду, но я должен был узнать ее. А правда лежала в конце этой дороги. Вдруг до меня донесся запах, очень похожий на запах хорька или ласки, но значительно более сильный. Я застыл, насторожившись. Я стоял, не двигаясь, и, насторожившись, незаметно поворачивая голову, осматривая камни и кусты возле дороги. Мне показалось, что я услышал глухое рычание, а затем вновь наступила тишина. Животное, наверно, тоже замерло, чувствуя меня. Скорее всего, это был слин. Хорошо, если молодой. Я решил, что он не охотился за мной, иначе я не почувствовал бы его с подветренной стороны. Я стоял неподвижно шесть-семь минут и затем увидел его, пробирающегося по дороге на шести коротких ногах. Длинное, покрытое шерстью тело ящерицы, вытянутый нос, вынюхивающий дорогу. Я облегченно вздохнул. Это был молодой слин, не более восьми футов длиной. У него не было терпения опытного зверя. Если он заметит меня, то конечно же, нападет с шипением и рычанием. Но он исчез в темноте, так и не заметив меня. Это был очень молодой слин. Он в своей самонадеянности не обратил внимание на слабые следы, которые довольно часто в хищном и жестоком мире Гора означают границу между жизнью и смертью. Я продолжал свой путь. Черные клубящиеся тучи вновь закрыли три луны. Начал усиливаться ветер. Я видел тени огромных деревьев ка-ла-на, которые качались в ночи. Их листья шелестели на ветру. Мне показалось, что собирается дождь. Где-то вдали сверкнула молния, а через несколько секунд донеслись раскаты грома. Чем быстрее я шел, тем большее нетерпение охватывало меня. Мне казалось, что я должен уже видеть огни города. Ветер все усиливался. Он раскачивал деревья, грозя вырвать их с корнем. При вспышках молний я пытался рассмотреть надписи на пасангах. Да, все правильно. Я должен был видеть огни Ко-Ро-Ба. Но я не видел ничего. Город был погружен в мрак. Почему не горят огни на высоких мостах? Почему не светятся разноцветными огнями окна цилиндров? Ведь по свету в окнах можно определить, чем занимаются в этот час хозяева: болтовней, ужином, любовью… Почему огромные маяки на стенах города не горят, созывая тарнсменов, вышедших на дальнюю охоту? Я стоял у камня, пытаясь понять все это. Я был в полном смятении. Теперь, не видя огней города, я вдруг понял, что не видел огней окрестных деревень, факелов любителей ночной охоты на слинов. Да, ведь к этому времени меня уже несколько раз остановили бы ночные патрули! Ужасные молнии рассекали темное небо, выхватывая из мрака отдельные куски реальности. Чудовищный грохот оглушил меня. Начиналась буря, ледяной дождь сек мое лицо. Мгновенно я промок до нитки. Ветер рвал тунику. Я был ослеплен яростью бури. Глаза заливало водой, огненные хлысты молний обрушивались на окружающие холмы, то на мгновение освещая их ослепительным светом, то вновь погружая в беспросветный мрак. Огненный столб ударил прямо в дорогу в пятидесяти ярдах передо мной. Мгновение он стоял, как гигантское искривленное огненное копье, а затем рассыпался искрами. Копье ударило передо мной. Это мог быть знак Царствующих Жрецов, запрещающий мне идти дальше. Но я пошел вперед до моста, куда вонзилось копье. Несмотря на ледяной ветер и дождь, я почувствовал через сандалии тепло нагретых камней. Подняв глаза к небу, я вскинул щит и меч и крикнул в бурю. Мой голос утонул в грохоте разбушевавшийся стихии, в завываниях ветра, который рвал на мне одежду. — Я иду в Ко-Ро-Ба! — крикнул я. Но едва я сделал следующий шаг, как увидел слина, на этот раз вполне взрослого, 19-20 футов длиной. Он приближался ко мне, стремительно и бесшумно. Уши его прижимались к вытянутой голове, шерсть блестела от дождя, клыки были обнажены, огромные глаза горели жаждой убийства. Странный звук вырвался у меня из груди — дикий хохот. Это была опасность, которую я мог видеть, с которой мог бороться. С той же яростью, что и слин, я бросился вперед, а когда заметил его прыжок, выставил вперед копье с широким острием. Мою левую руку схватили острые клыки, а затем я полетел на землю, когда рычащее от ярости и боли тело обрушилось на меня. Я выдернул руку из ослабевших челюстей зверя. При следующей вспышке молнии я увидел, что слин злобно грызет деревянное древко копья, воткнувшееся ему в живот. Его глаза уже подернулись дымкой. Моя рука была вся в крови, но это была, в основном, кровь слина. Я пошевелил пальцами. Все было цело. Следующая молния выхватила из тьмы уже мертвого слина. Невольная дрожь прошла по моему телу. Не знаю, что вызвало ее — холод или дождь, или же вид длинного покрытого шерстью слина, лежащего у моих ног. Я попытался вытащить копье, но оно застряло между его ребрами. Тогда я хладнокровно вытащил меч и, разрубив тело зверя, вытащил копье. После этого я, подражая охотникам на слинов, вырезал сердце животного и съел его. Они считали, что сердце слина приносит счастье. Для меня утолить голод тоже было счастьем. Правда, считалось, что сердце ларла приносит больше счастья, чем сердце слина — коварного и жестокого животного, но выбирать не приходилось. Ведь я убил самого опасного хищника. Я рассмеялся. — Неужели ты, о Брат Ночи, думал остановить меня на дороге в Ко-Ро-Ба? Как глупо было с моей стороны считать, что между городом и мной встал просто слин. Я смеялся, думая о самонадеянном животном, но откуда ему могло быть известно, что я Тэрл из Ко-Ро-Ба и возвращаюсь в свой город? Есть на Горе пословица: человека, который возвращается домой, остановить нельзя. Неужели слин не знал этой пословицы? Я покачал головой, сознавая, что мне в голову лезет всякая чушь. Может я немного опьянел от убийства и от первой пищи за долгое время? Затем, хотя и считал это глупым суеверием, я решил совершить горийский ритуал над кровью. Набрав в ладони горячую кровь, я выпил ее, а затем набрал еще пригоршню. После этого я стал ждать вспышки молнии. Считалось, что нужно взглянуть на свое отражение в крови, и если оно черное и переливчатое, то человек умрет от болезни, а если отражение четкое и алое, то погибнет в бою, а если из крови на вас взглянет старое лицо с седыми волосами, то вы проживете долго в мире и покое, окруженные большим семейством. Молния сверкнула и я взглянул на кровь. В это короткое мгновение я увидел в алой поверхности странное лицо, похожее на золотой круг с овальными глазами, лицо, которое я никогда не видел, оно вселило суеверный страх в мое сердце. Воцарила тьма. Затем снова сверкнула молния. Я взглянул на кровь, одновременно желая и страшась увидеть жуткое лицо, но передо мной была гладкая алая поверхность — кровь слина, которого я убил на дороге в Ко-Ро-Ба. Там не было даже моего отражения. Я выпил кровь, закончив ритуал. Затем я тщательно вытер копье о мокрую густую шерсть слина. Его сердце прибавило мне мужества. — Благодарю тебя, Брат Ночи, — сказал я мертвому зверю. Увидев, что в вогнутости щита собралась дождевая вода, я с большим удовольствием выпил ее.ГЛАВА 5. ДОЛИНА КО-РО-БА
Теперь мне пришлось карабкаться наверх. Дорога была знакомой. Длинный, довольно пологий подъем. За перевалом лежала долина Ко-Ро-Ба. Это была дорога, по которой шли караваны вьючных животных и носильщики, напоминающие бедного Зоска. Дорога, по которой можно было идти только пешком. Ко-Ро-Ба лежал в окружении зеленых холмов и был расположен в нескольких сотнях футов над уровнем пролива Танбер и таинственного огромного пространства воды, которое горийцы называли «Тасса» — море. Ко-Ро-Ба не был так удален от внешнего мира, как, например, Тентис, расположенный высоко в горах Тентис, но он не был и равнинным городом, как роскошный Ар, или прибрежным, как шумный беспорядочный город-порт Кар у пролива Танбер. Ар был прекрасным величественным городом, который уважали даже враги. Тентис гордился свирепой красотой гор Тентис, а порт Кар хвастался широким проливом Танбер, как своей сестрой, и этим могучим загадочным морем. Я же самым прекрасным считал свой город. Его стройные цилиндры мягко вонзались в небо среди зеленых холмов, и это производило неизгладимое впечатление. Древний поэт, воспевая города Гора, назвал Ко-Ро-Ба Утренними Башнями. Иногда его и теперь так называют. А само слово Ко-Ро-Ба было весьма обычным, на древне-горийском языке оно означало деревенский рынок. Буря не прекращалась, но я не обращал на нее внимания. Вымокший, замерзший, я карабкался наверх, прикрываясь щитом от ветра. На перевале я остановился, протер глаза и стал ждать, когда вспышка молнии осветит мой город, который я не видел столько лет. Меня тянул мой город, я жаждал встречи с отцом, великолепным Мэтью Кэботом, администратором Ко-Ро-Ба, со всеми моими друзьями, с гордым Тэрлом, моим учителем фехтования, милым застенчивым маленьким писарем Торном, который даже сон и еду считал досадными помехами в своих занятиях по изучению древних свитков, но больше всего я жаждал встречи с Таленой — той, которую я любил больше всего на свете, за которую сражался на крыше цилиндра Справедливости, которая тоже любила меня — с темноволосой прекрасной Таленой, дочерью Марленуса, бывшего убара города Ар. — Я люблю тебя, Талена, — крикнул я. И когда этот крик сорвался с моих губ, небо расколола ослепительная вспышка молнии, вся долина среди холмов стала ослепительно белой и я увидел, что она пуста. Ко-Ро-Ба исчез! Город исчез! После молнии все погрузилось в непроницаемый мрак и ужасающий грохот наполнил меня ужасом. Снова и снова вспыхивали молнии, каждый раз погружая меня во тьму, снова и снова странные удары грома грохотали надо мной, и каждый раз я видел одно и то же: долина пуста, Ко-Ро-Ба исчез. Я резко обернулся, прикрывшись щитом. Копье было наготове. И при следующей вспышке молнии увидел мантию Посвященного, выбритую голову и печальные глаза одного из касты Благословенных. Говорили, что они слуги самих Царствующих Жрецов. Он стоял на дороге, спрятав руки в мантию и глядя на меня. Мне показалось, что он не похож на других Посвященных, которых я встречал на Горе. Я не мог точно сказать, что отличает его от остальных членов касты, но в нем было что-то такое, что выделяло его из их числа. В нем не было ничего необычного, разве что лоб был гораздо выше, чем у остальных людей, а глаза наверняка видели намного больше, чем глаза остальных людей. И меня пронзила мысль, что я, Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба, простой смертный, ночью на этой дороге, возможно, смотрю в глаза самому Царствующему Жрецу. Мы долго смотрели друг на друга. Буря стихала, молнии перестали рвать ночь, гром больше не терзал мои уши. Ветер успокоился. Тучи рассеялись. В лужах холодной воды на каменных плитах я видел отражение трех лун Гора. Я повернулся и посмотрел на долину, где когда-то стоял Ко-Ро-Ба. — Ты Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказал человек. Я удивился. — Да, — сказал я и повернулся к нему. — Я ждал тебя. — А ты, — спросил я, — Царствующий Жрец. — Нет. Я посмотрел на него и увидел в нем простого человека и ничего больше. — Ты говоришь от имени Царствующих Жрецов? — Да. Я поверил ему. Конечно, Посвященные всегда утверждали, что говорят от имени Царствующих Жрецов, но на самом деле они просто определяли их волю по соответствующим приметам и предсказаниям. Но этому человеку я поверил. Он не был похож на других Посвященных, хотя и носил их одежду. — Ты из касты Посвященных? — Я тот, кто передает волю Царствующих Жрецов смертным, — сказал человек, не считая нужным отвечать на мой вопрос. Я молчал. — Значит, — сказал человек, — ты Тэрл из города. — Я Тэрл из Ко-Ро-Ба, — гордо ответил я. — Ко-Ро-Ба уничтожен, — сказал человек. — Его как-будто никогда и не было. Его камни люди рассеяны по всему миру. И нет места, где два камня города или два его жителя были бы рядом друг с другом. — Почему уничтожен Ко-Ро-Ба? — Такова воля Царствующих Жрецов. — Но почему? — Они выразили свою волю, — ответил человек, — и нет никого, кто мог бы спросить Царствующих Жрецов, почему они так решили и так сделали. — Я не принимаю их волю. — Покорись. — Нет. — Если так, — сказал человек, — то тебе придется одному скитаться по миру — без друзей, без города, без стен, которые ты мог бы назвать своими, без Домашнего камня, которому можно поклоняться. Следовательно, ты будешь человеком без города и предупреждением всем, что нельзя пренебрегать волей Царствующих Жрецов. — Что с Таленой, — спросил я, — что с отцом, с друзьями, со всеми жителями города? — Рассеяны по всему свету, и ни один камень не положен близко с другим. — Разве я не служил Царствующим Жрецам при штурме Ара? — спросил я. — Царствующие Жрецы использовали тебя в своих целях и они довольны твоей службой. Я поднял копье и почувствовал, что могу убить этого человека в белом, который стоял передо мной и говорил жуткие слова. — Убей меня, если хочешь. Я опустил копье. Мои глаза наполнились слезами. Я был в смятении. Может, это по моей вине город уничтожен? Может, это я навлек несчастье на город, на его жителей, на моего отца и моих друзей? Неужели я так глуп, что не понимаю какое я ничтожество перед могуществом Царствующих Жрецов? И неужели я теперь обречен бродить по дорогам и полям Гора, сжигаемый угрызениями совести, живое олицетворение того, на какую судьбу обрекают Царствующие Жрецы глупых гордецов? И вдруг я прекратил жалеть себя. Я смотрел в глаза человека и увидел в них человеческую теплоту и слезы. Он плакал, жалея меня. Да, это была жалость — запретное чувство, и все же он не мог скрыть его. Могущество, которое исходило от него, исчезло. Сейчас передо мной был просто человек, обычный человек, хотя и одетый в белую мантию гордой касты Посвященных. Казалось, он борется с собой, как будто хочет говорить сам, как человек, а не произносить слова Царствующих Жрецов. Он страдал от боли, сжимал руками голову, пытаясь что-то сказать мне. Его рука протянулась ко мне и он заговорил, хрипло и неразборчиво, голосом далеким от звенящего повелительного тона, каким он говорил вначале. — Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказал он, — упади грудью на свой меч. Казалось, что он вот-вот упадет и я поддержал его. Он смотрел мне в глаза. — Упади грудью на свой меч, — просил он. — Разве это не противоречит воле Царствующих Жрецов? — спросил я. — Да, — ответил он. — Почему ты предлагаешь мне сделать это? — Я был с тобой при штурме Ара, на крыше цилиндра Справедливости я дрался вместе с тобой против Па-Кура и его людей. — Посвященный? Он покачал головой. — Нет, я был одним из стражей Ара и дрался, чтобы спасти свой город. — Ар великолепен, — мягко сказал я. Он умирал. — Ар блистателен, — сказал он слабым голосом, но твердо. Он снова взглянул на меня. — Умри, Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказал он. — Герой Ара, — глаза его загорелись огнем, — не позорь себя. Внезапно он завыл как раненая собака, и то, что случилось позже, я не могу описать. Мне показалось, что его голова вспыхнула изнутри, как будто в черепе начала кипеть огненная лава. Это была жуткая смерть. Он умер потому, что решился сказать мне то, что было у него на сердце. Уже стало светлее. Утро поднималось над нежными холмами, которые когда-то укрывали Ко-Ро-Ба. Я снял ненавистную мантию Посвященных с тела человека и отнес его обнаженное тело далеко от дороги. Когда я начал засыпать его камнями, то заметил, что от черепа почти ничего не осталось — лишь горстка обгорелых костей. Его мозг буквально выкипел. Утренний свет высветил среди костей что-то золотое, и я поднял это. Предмет оказался паутинкой из тонкой золотой проволоки. Мне она была не нужна и я отбросил ее в сторону. Затем я накидал камней, чтобы обозначить могилу и чтобы хищники не могли добраться до тела. Я положил в изголовье большой плоский камень и концом копья нацарапал на нем все, что знал об этом человеке: «Я из блистательного Ара.» Я, стоя возле могилы, вынул меч из ножен. Он сказал мне, что бы я бросился на него и избежал позора, не подчинившись воле Царствующих Жрецов. — Нет, друг, — сказал я останкам воина Ара, — нет, я не брошусь на меч, но не буду и унижаться перед Царствующими Жрецами и вести жизнь, полную позора, которую они мне уготовили. И я поднял меч в направлении долины, где когда-то стоял Ко-Ро-Ба. — Много лет назад, — сказал я, — я поклялся, что мой меч будет служить тебе, Ко-Ро-Ба, и буду верен этой клятве. Как любой горожанин я знал, где находятся Сардарские горы, жилище Царствующих Жрецов — запретная область, куда не мог проникнуть никто из смертных. Говорили, что Домашний Камень Гора — Высший Камень — находится в этих горах и является источником могущества Царствующих Жрецов. Говорили, что никто из людей не вернулся оттуда, ни один из тех, кто виделЦарствующих Жрецов, не остался в живых. Я вложил меч в ножны, одел шлем, поднял щит и копье и направился к Сардарским горам.ГЛАВА 6. ВЕРА
Сардарские горы, которых я никогда не видел, лежали на расстоянии более тысячи пасангов от Ко-Ро-Ба, простые смертные не ходили в эти горы, а если кто и отваживался, то обратно никогда не возвращался. Угрюмые утесы ревностно хранили тайны Царствующих Жрецов. Гориец мог сделать попытку раскрыть эти тайны, но только один раз в жизни. Четыре раза в год, в дни равноденствия, в долине у гор собирались ярмарки под руководством Посвященных. На них люди разных городов могли встречаться, общаться, торговать, развлекаться, забыв о старой вражде. Торн, мой друг из касты Писарей, на таких ярмарках покупал старые свитки и книги у своих ученых коллег из других городов. Это был праздник для таких людей, как он, которые любили науку больше, чем ненавидели своих врагов. Они были готовы отправиться в любое даже самое опасное путешествие, чтобы обсудить неясное место в каком-нибудь драном свитке. Касты Врачей и Строителей тоже пользовались ярмарками для обмена идеями и другой информацией, служащей для процветания и развития их ремесел. Ярмарка значила очень много для интеллектуального единения городов. Я полагаю, что ярмарки даже способствовали стабилизации языка Гора. Если бы города оставались абсолютно изолированными, без всякой связи между собой, то через несколько поколений жители разных городов перестали бы понимать друг друга. В отличие от землян, горийцы не обращают внимания на расовые различия, но для них большое значение имеет родной город и язык. Как и земляне, горийцы находят причины ненавидеть своих соседей, но причины эти несколько иные. Я много бы дал, чтобы иметь тарна, хотя и знал, что ни один тарн не полетит в горы. Неизвестно почему, но ни бесстрашные тарны, ни глупые тарларионы — ездовые и вьючные ящеры Гора — никогда не шли в горы. Там они почему-то теряли ориентировку, координацию движений и становились совершенно беспомощными. Животный мир на Горе был довольно богат и разнообразен, поэтому мне было легко добывать себе пищу охотой. А для разнообразия можно было есть фрукты и ягоды, а также ловить рыбу в бурных холодных ручьях. Однажды я принес тушу однорогой желтой антилопы, которую добыл, в хижину крестьянина. Не задавая никаких вопросов, как будто в том, что на мне не было эмблем, не было ничего обычного, он и его жена приготовили праздничный ужин и даже угостили меня кислым самодельным вином, дав с собой в дорогу целый бурдюк. Крестьяне Гора не боялись преступников, ведь кроме дочерей воровать у них было нечего. Крестьяне и преступники жили на Горе в молчаливом согласии. Крестьяне укрывали преступников, а те, в свою очередь изредка делились с ними награбленным. Крестьяне не считали это постыдным. Это просто была жизнь, к которой они привыкли с давних пор. Но, разумеется, если преступник был из другого города, чем крестьянин, он рассматривался как враг и о нем немедленно сообщали патрульным. Ведь он же из другого города! Во время своего долгого путешествия я старался избегать городов, так как войти в город без разрешения и без уважительной причины означало бы подвергнуться быстрому и жестокому наказанию. Пики на стенах городов Гора никогда не пустовали, так как на них всегда висели останки нежеланных гостей. Горийцы очень подозрительно относились к чужакам, особенно вблизи домов. Недаром на их языке понятия «враг» и «чужой» обозначаются одним словом. Но в этой общей враждебности и подозрительности к чужим было одно исключение — город Тарна. По слухам, этот город был очень гостеприимен. Много странных вещей говорили об этом городе, например, там правила королева, или татрикс, поэтому, в отличие от горийских обычаев, женщины в этом городе пользовались большими привилегиями. Я знал, что по крайней мере в одном городе Гора женщины не носят закрытую одежду, не сидят замкнуто среди своих четырех стен и могут общаться не только с близкими родственниками. Я думаю, что варварство на Горе в основном обусловлено этим идиотским подавлением прекрасного пола, мягкость и нежность которого могли бы смягчить жестокие нравы Гора. Но следует сказать, что в некоторых городах, например в Ко-Ро-Ба, женщины все-таки имели относительную свободу. В Ко-Ро-Ба женщины могли даже покидать свои дома, не спрашивая на то разрешения мужчин, и это было весьма необычно для Гора. Их можно было увидеть в театре и библиотеке. Женщины Ко-Ро-Ба были свободнее, чем в любом другом городе Гора, за исключением, возможно, Тарна. Но Ко-Ро-Ба больше не существовало. Я подумал, что мне, может быть, удастся получить тарна в городе Тарна. Это могло бы сократить мой путь по меньшей мере на неделю. Правда, у меня не было денег, чтобы купить птицу, но я ведь был воином и, к тому же, вне закона… Я обдумывал все это и вдруг заметил, что ко мне приближается, правда, не видя меня, темная фигура. Молодая женщина шла медленно, отрешенно и бесцельно, ничего не замечая вокруг. Это было необычное зрелище — женщина без сопровождения, вне города. Я очень удивился, увидев ее одну в этом пустынном диком месте, вдали от дорог и городов. Я решил подождать ее, так как любопытство разобрало меня. На Горе женщины путешествуют только в сопровождении вооруженной охраны. В этом варварском мире они часто становятся предметом похищения. Их не считают полноправными людьми. Это просто добыча, которая затем служит для услаждений победителя или выполняет грязную работу как рабыня — в зависимости от степени привлекательности. Законы на Горе действуют только в стенах городов. Женщина еще не видела меня. Я оперся на копье и ждал. Дикий варварский обычай похищений был крепко вплетен в ткань горийской жизни. Считалось доблестью похитить женщину из чужого, часто враждебного города. Несмотря на дикость похищения как такового, этот обычай играл весьма благотворную роль в оздоровлении расы. Ведь в противном случае замкнутые изолированные города, несомненно, страдали бы от вырождения. Только немногие требовали запрещения этого обычая. Даже женщины не поддерживали их требований, хотя они, казалось, были в данном случае жертвами. И даже напротив, они считали себя уязвленными, если ради них не шли на риск жестокого наказания, которое грозило смельчаку в случае неудачи. Одна старая беззубая ведьма из великого города Ара хвасталась, что 400 мужчин погибли из-за ее красоты. Но почему женщина одна? Может, ее защитники перебиты? А может, она сбежала из рабства, от своего ненавистного хозяина? Или, может, она, как и я, тоже изгнанница из Ко-Ро-Ба? Жители города рассеяны, вспомнил я и прикусил губу. Нет двух камней города или двух его жителей, которые были бы вместе. Эта мысль жгла мою голову. Даже камни растащили по всей планете. Если же она из Ко-Ро-Ба, то я даже ради нее не могу остаться и помочь ей. Это означало бы обречь ее или себя, а может, и нас обоих, на Пламя Смерти Царствующих Жрецов. Я видел человека, погибшего от Пламени Смерти. Это был Высший Посвященный Ара и это произошло на крыше Цилиндра Справедливости. Внезапная вспышка голубого пламени уничтожила его, показывая неудовольствие Царствующих Жрецов. Хотя у этой одинокой женщины было очень мало шансов спастись от хищников или охотников за рабами, но еще меньше шансов было избежать гнева Царствующих Жрецов. Если она была свободной женщиной, то с ее стороны было весьма неразумно быть здесь одной. Она, казалось, совсем не задумывалась об этом. Кое-что в отношении похищений на Горе становилось понятным, если вспомнить, что первой же обязанностью молодого тарнсмена является приобретение раба для услужения в его доме. Обычно это женщина. Он привозит ее обнаженной на своем тарне и поручает рабыню своим сестрам, чтобы ее вымыли, умаслили благовониями и одели в короткую тунику — одежду рабов на Горе. Этим же вечером на большом празднике он представляет свою пленницу, одетую в прозрачный алый шелк, с браслетами на руках и коленях, своим родителям, друзьям и товарищам. Колокольчики на браслетах непрерывно звенят тонким, мелодичным, даже жалобным звоном. Под музыку лютней и грохот барабанов девушка опускается на колени. Юноша приближается к ней с воротником раба, на котором выгравировано его имя и название города. Музыка становится все громче, все навязчивей, переходит в оглушительное крещендо и затем резко, внезапно умолкает. В комнате наступает абсолютная тишина. Слышан только резкий металлический скрежет защелкивающегося замка. Этот звук девушка не забудет никогда. И сразу же раздаются приветственные крики, восхваляющие молодого воина. Он возвращается за свое место за столом под низким потолком с висячими медными лампами. Он сидит среди родственников, ближайших друзей, товарищей-воинов, за длинным низким деревянным столом, уставленным всякой снедью, скрестив ноги по горийскому обычаю. Теперь все глаза устремлены на девушку. С нее снимают браслеты рабыни и она поднимается. Босые ноги утопают в толстом прекрасном ковре, которым покрыт пол комнаты, звенят тоненькие колокольчики на ножных браслетах. Она вне себя от негодования и злобы. И хотя на ней только прозрачный шелк, она гордо выпрямляется и поднимает голову. Она решила, что не покорится своей судьбе, им не удастся ее приручить. Зрители в полном восхищении, они наслаждаются зрелищем. Девушка смотрит на них. Ее гневный взор переходит с одного смеющегося лица на другое. Среди них нет ни одного знакомого. Ведь она в чужом городе, среди врагов. Сжав кулаки она стоит в центре комнаты, пожираемая глазами присутствующих, прекрасная в свете ламп. Она смотрит на воина, который одел на нее воротник. — Ты никогда не приручишь меня! — кричит она. Это рождает дикий хохот, сыплются шуточки и замечания. — Я научу тебя доставлять мне удовольствие, — отвечает юноша и делает знак музыкантам. Снова звучит музыка. Девушка колеблется. На стене висит кнут для рабов. Но затем музыка захватывает ее и под варварские звуки флейт и барабанов, которые околдовывают и подавляют волю, девушка начинает танцевать для своего хозяина и его гостей. Мелодичный звон колокольчиков отмечает каждый ее шаг в танце — танце девушки, которую похитили из родного дома и которая теперь должна жить, чтобы услаждать этого незнакомого человека, надевшего на нее воротник. В конце танца ей дает кубок вина, но она сама не пьет. Она приближается к юноше, опускается перед ним на колени, причем ее поза продиктована древними обычаями, и опустив голову, предлагает ему вина. Он пьет. Снова раздаются приветственные крики и праздник начинается. Но никто не может начать есть и пить прежде, чем это сделает молодой воин, хозяин пира. С этого момента его сестры перестают прислуживать ему, так как это становится обязанностью его рабыни. И она служит ему в течение всего пира, изредка бросая украдкой быстрый взгляд. Она постепенно убеждается, что он не так противен, как ей показалось вначале. Даже наоборот — красив и остроумен. А в его ловкости и силе она уже убедилась. Нужно большое мужество, чтобы проникнуть в чужой город и украсть женщину. Он со вкусом ест и пьет, наслаждаясь своим триумфом, а она смотрит на него со смешанным чувством страха и восхищения, постепенно приходя к выводу, что только такой человек, как он, может приручить ее. И ей сразу становится легче, как будто она сама выбрала его. Ведь если бы он ей не понравился, то ничего бы у него не вышло. Тут еще следует добавить, что господа на Горе суровы к своим рабам, но очень редко жестоки. Девушка знает, что если она будет доставлять удовольствие своему господину, то жизнь ее будет легкой и приятной. Она никогда не встретится с садизмом, с изощренной жестокостью, так как на Горе отсутствует атмосфера, способствующая развитию этой патологии. Это, конечно, не означает, что ее не будут бить за неповиновение или проступки. Но всем известно, что жизнь женщины без этого неполна. Но с другой стороны, есть много таких домов, где рабыня с большим удовольствием носит свой воротник и, пользуясь преимуществами своего пола, полностью подчиняет себе своего господина и практически заставляет его удовлетворять свои бесконечные прихоти и капризы. Я подумал, красива ли приближающаяся ко мне девушка, и улыбнулся про себя. Парадоксально, что мужчины на Горе так мало думают о женщинах, как о людях равных им, но зато много думают как о лицах противоположного пола. Горийцы очень восприимчивы к красоте, она радует и согревает их сердца… Горийские женщины, как свободные, так и рабыни, хорошо знают, что просто их присутствие приносит радость мужчинам и часто пользуются этим в своих целях. Я решил, что девушка прекрасна. В ней было что-то заставляющее так думать. Это что-то не могли скрыть ни опущенные плечи, ни усталый изнеможденный вид, ни даже тяжелая грубая одежда, что была на ней. Походка была легкой и грациозной. Такая девушка, подумал я, наверняка имеет либо господина, либо друга и защитника. На Горе нет такого понятия, как женитьба. Здесь есть понятие дружбы и близкий друг — это больше чем муж для женщины и жена для мужчины… Удивительно, но девушка, которую покупают у родителей за золото или тарна, становится другом мужчине-покупателю, хотя с ней не советовались при сделке. Но свободная женщина сама, по доброй воле, соглашается стать другом. И часто бывает так, что господин освобождает свою рабыню, чтобы она стала его другом и пользовалась всеми привилегиями, которые доставляет это положение. Каждый может иметь бесчисленное множество рабов, но друг бывает только один. Такое отношение нелегко устанавливается, но прерывает его только смерть. Девушка была совсем близко, но она все еще не видела меня. Ее голова была опущена. Она была одета в грубую одежду, так разительно отличающуюся от безумной роскоши пурпурных, алых, ярко-желтых шелков, которые так любят горийские девушки. Она была одета в грубую коричневую рубашку, изорванную и грязную. Все в ней говорило о нищете и отчаянии. — Тал, — спокойно сказал я, подняв руку в приветствии и стараясь не очень ее испугать. Она не подозревала о моем присутствии и тем не менее не очень удивилась. Очевидно, она ждала этого момента очень давно, и вот он наступил. Она подняла голову и ее глаза — прекрасные, серые, затуманенные печалью и, возможно, голодом — посмотрели на меня. Казалось, она вовсе не думает о своей судьбе, не проявляет интереса ко мне. Я подумал, что на моем месте мог быть любой другой. Мы молча посмотрели друг на друга. — Тал, воин, — сказала она мягким безразличным голосом. И затем она сделала вещь, невозможную для горийки. Не говоря ни слова она откинула вуаль с лица и опустила ее на плечи. Она стояла передо мной с открытым лицом, сама открыв его. Она смотрела на меня прямо и открыто, без страха, но и не вызывающе. У нее были роскошные каштановые волосы, прекрасные серые глаза, которые оказались еще чище и красивее, когда она открыла свое прелестное лицо. Девушка оказалась очень красивой, гораздо красивее, чем я предполагал. — Я тебе нравлюсь, — спросила она. — Да, очень. Я знал, что я, вероятно, первый мужчина, который видит ее лицо, кроме, разумеется членов ее семьи, если та у нее была. — Я красива? — спросила она. — Ты прекрасна. Тогда она обеими руками спустила с роскошных плеч свое грубое платье, обнажив белое горло. На нем не было воротника раба. Она была свободной. — Ты хочешь, чтобы я встала на колени перед тобой, чтобы ты мог надеть на меня воротник? — спросила она. — Нет. — Ты хочешь видеть меня всю? — Нет. — Я еще не принадлежала никому. Я не знаю как и что нужно делать, но я буду делать все, что ты захочешь. — Ты была свободна до встречи со мной, — сказал я, — ты свободна и теперь. И тут она удивилась в первый раз. — Ты не один из тех, — спросила она. — Один из кого? — спросил я, мгновенно насторожившись. Ведь если по ее следу идут охотники за рабами, то могут быть большие неприятности. Может даже пролиться кровь. — Меня преследовали четыре человека из Тарна. — Из Тарна? — переспросил я. — Я думал, что только мужчины Тарна с почтением относятся к женщинам. Она горько рассмеялась. — Сейчас они не из Тарна, — ответила она. — Они не могут привести тебя в Тарн, как рабыню. Разве татрикс не освободит тебя? — Они не поведут меня в Тарн. Они надругаются надо мной и продадут кому-нибудь из купцов. — Как тебя зовут? — Вера. — Из какого ты города? Прежде, чем она успела ответить, если хотела это сделать, глаза ее расширились от ужаса и я повернулся. К нам шли через луг, по пояс в мокрой траве, четыре воина в шлемах с щитами и копьями. По эмблемам на щитах и голубым шлемам я узнал людей из Тарна. — Беги! — крикнула она и повернулась, чтобы бежать. Я удержал ее за руку. Она вся напряглась. — А! — прошептала она, — ты держишь меня, чтобы заявить о своих правах и потребовать свою долю добычи! — и она плюнула мне в лицо. Мне понравилась ее горячность. — Стой спокойно! Тебе все равно не убежать. — Я убегала от них шесть дней, — простонала девушка, — я питалась ягодами и насекомыми, спала в канавах, пряталась. Она не смогла бы убежать, даже если бы захотела. Ноги совершенно не держали ее. Я обхватил девушку рукой и поддержал. Воины приближались ко мне, вполне профессионально окружая со всех сторон. Один пошел прямо ко мне, а другой солдат шел чуть сзади и левее от него. Первый в случае необходимости мог схватиться со мной и тогда второй мог ударить меня копьем. Офицер и еще один солдат шли в нескольких ярдах от них. Офицер шел сзади, чтобы руководить боем в случае, если его солдатам придется отступать, так как я окажусь не один. Он также сможет прикрыть их копьем. Я оценил мудрость этого маневра, который был выполнен быстро и безмолвно, чисто автоматически. Такое высокое военное искусство объясняло, почему Тарн все еще существовал в окружении враждебных городов, несмотря на правление женщин. — Нам нужна женщина, — сказал офицер. Я мягко освободился от девушки и легонько толкнул ее назад, себе за спину. Воины поняли эту перегруппировку, как мою готовность к бою. Глаза офицера сузились. — Я Торн, — сказал он, — капитан Тарна. — Почему вам нужна женщина? Разве в Тарне не относятся к ним с почтением? — Это не земля Тарна, — с тревогой в голосе ответил офицер. — Почему я должен отдать ее вам? — Потому что я капитан Тарна. — Но это не земля Тарна. Девушка прошептала жарким шепотом: — Воин, не нужно умирать за меня. Конец будет все равно один и тот же, — и она громко сказала офицеру: — Не убивай его, капитан Тарны. Я пойду с тобой. Я рассмеялся. — Она моя и вы не получите ее. Девушка удивленно вскрикнула и посмотрела на меня. — Если вы не заплатите за нее определенную цену… — добавил я. Девушка опустила глаза, ее руки безвольно повисли. — Какая еще цена? — спросил Торн. — Ее цена — сталь, — сказал я. Благодарность прояснила лицо девушки. — Убейте его, — сказал Торн своим людям.ГЛАВА 7. ТОРН, КАПИТАН ТАРНЫ
Три меча одновременно появились из ножен — мой, офицера и того солдата, который был ближе всех ко мне. Он ждал атаки своего товарища, чтобы нанести удар копьем. Самый дальний солдат только поднял копье, готовый бросить его, как только появится просвет. Но первым напал я. Я резко повернулся к солдату с копьем и с быстротой горного ларла прыгнул на него, увернулся от нерешительного удара и вонзил ему меч между ребер. Тут же высвободив оружие, я мгновенно повернулся, чтобы отбить атаку его товарища. Наши мечи скрестились всего-лишь шесть раз и он тоже рухнул на землю у моих ног, цепляясь за стебли травы пальцами в предсмертных судорогах. Офицер, бросившийся вперед, вдруг остановился. Он, как и его люди, попятился назад. Хотя их было четверо против меня одного, я осмелился напасть. Офицер немного опоздал, и теперь между ним и мной был мой меч. Солдат, который стоял за офицером, приготовил копье и приблизился на расстояние в 10 ярдов. С этой дистанции ему было трудно промахнуться, а если копье пробьет мой щит, то мне придется отбросить его и я окажусь в весьма невыгодном положении. Да, ситуация оставалась достаточно серьезной. — Ну, Торн из Тарны, — сказал я, подкалывая его, — давай померимся силой. Но Торн отступил назад и приказал солдату опустить копье. Он снял шлем и сел на корточки. Солдат возвышался над ним. Торн смотрел на меня, а я на него. Теперь он проникся ко мне уважением, а значит, стал более опасен. Он видел мгновенную гибель своих солдат и размышлял, стоит ли еще испытывать мое искусство. Я был уверен, что он не скрестит со мной свое оружие, если не будет уверен на все сто процентов в своей победе. А именно в этом он сейчас и не был уверен. — Давай поговорим, — сказал Торн из Тарны. Я тоже опустился на корточки. — Поговорим, — согласился я. Мы вложили мечи в ножны. Торн был большим массивным человеком, уже начинавшим полнеть. Лицо его было мясистое, желтоватого цвета с красными прожилками. У него не было бороды, только по обеим сторонам подбородка тянулись две полоски, больше похожие на грязь, чем на бороду. Длинные волосы были завязаны узлом на затылке. Глаза сидели очень глубоко в глазницах. Это были красные мутные глаза человека, проводившего долгие ночи в разгуле и разврате. Было очевидно, что Торн не является человеком высоких нравственных идеалов и фантастической чистоты и не будет жертвовать всем ради достижения благородной цели. Торн никогда не будет убаром, он всегда будет прихвостнем. — Отдай мне моего человека, — сказал Торн, показав на корчившегося в траве солдата. Я решил, что несмотря на свои недостатки, Торн был хорошим солдатом. — Возьми, — сказал я. Солдат подошел к упавшему человеку и осмотрел его рану. Другой был мертв. — Он может выжить, — сказал солдат с копьем. — Перевяжи его, — сказал Торн. Затем он повернулся ко мне. — Мне все еще нужна женщина. — Ты не получишь ее. — Это же только женщина. — Возьми, если сможешь. — Один из моих солдат мертв. Ты можешь взять его долю от продажи. — Ты очень щедр. — Значит ты согласен? — Нет. — Я думаю, мы можем убить тебя, — сказал Торн, срывая травинку, и, задумчиво кусая ее, рассматривал меня. — Может быть, — признал я. — Но, с другой стороны, я не хочу терять своих людей. — Тогда оставь женщину в покое. Торн пристально посмотрел на меня, не выпуская изо рта травинку. — Кто ты? Я молчал. — Ты вне закона. На твоей одежде и щите нет герба. Я не видел причин оспаривать его слова. — Преступник, — сказал он, — как тебя зовут? — Тэрл, — ответил я. — Из какого города? Это был мучительный вопрос. — Из Ко-Ро-Ба. Эффект был необычайный. Девушка, стоявшая позади меня, вскрикнула. Торн и солдат вскочили на ноги. Я выхватил меч. — Ты вернулся из Страны Праха, — воскликнул солдат. — Нет, я такой же живой, как и ты. — Лучше бы ты ушел в Страну Праха, — сказал Торн, — ты проклят Царствующими Жрецами. Я взглянул на девушку. — Твое имя — самое ненавистное на Горе, — сказала она ровным тоном, не глядя мне в глаза. Мы стояли молча довольно долго. Я чувствовал под ногами траву, еще мокрую от утреннего тумана. Где-то вдали запели птицы. Торн пожал плечами и, наконец, сказал: — Мне нужно похоронить солдата. — Пожалуйста, — ответил я. Молча Торн и солдат выкопали узкую могилу и похоронили своего товарища. Затем они из двух копий, плаща и веревок соорудили носилки для раненого. Торн взглянул на девушку и она, к моему крайнему удивлению, подошла к нему и протянула руки. На ее запястьях защелкнулись наручники. — Зачем ты идешь с ними? — спросил я. — Я не принесу тебе счастья, — горько сказала она. — Я освобожу тебя, — сказал я. — Не приму ничего из рук Тэрла из Ко-Ро-Ба. Я протянул руку, чтобы коснуться ее, но она вздрогнула и отпрянула назад. Торн расхохотался. — Лучше быть в Стране Праха, чем быть Тэрлом из Ко-Ро-Ба. Я посмотрел на девушку, которая столько дней страдала и теперь схвачена. На ее руки надеты ненавистные браслеты Торна — прекрасно изготовленные, украшенные драгоценностями, сделанные из крепчайшей стали. Роскошные браслеты составляли явное противоречие с ее нищенской одеждой. Торн тронул пальцем ее одеяние. — Мы снимем все это, — сказал он, — скоро ты будешь одета в самые лучшие шелка и драгоценности. Роскошь одежды согреет твое сердце. — Сердце рабыни, — сказала она. Торн поднял ее подбородок пальцем. — У тебя прекрасная шея. Она со злобой посмотрела на него, понимая, что он хочет сказать. — Скоро ты будешь носить воротник. — Чей? — спросила она. Торн внимательно посмотрел на нее. Ценность добычи явно возросла в его глазах. — Мой, — сказал он. Девушка вздрогнула. Я сжал кулаки. — Ну, Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказал он, — все кончено, я забираю эту девушку и предоставляю тебя милости Царствующих Жрецов. — Если ты привезешь ее в Тарну, то татрикс освободит ее. — Я привезу ее не в Тарну, а в свою виллу, которая находится за городом, — рассмеялся он неприятным смехом. — И там, как добропорядочный гражданин Тарны, я буду относится к ней с почтением. — Тогда я сам освобожу ее! — я почувствовал в своей руке рукоять меча. — Оставь свой меч, воин, — сказал Торн и повернулся к девушке: — Кому ты принадлежишь? — Я принадлежу Торну, капитану Тарны, — ответила она. Я вложил меч в ножны и почувствовал себя разбитым и опустошенным. Возможно, я убил бы Торна и его солдат, освободив девушку, но зачем? Я не мог спасти ее от хищников Гора и других охотников за рабами. А она никогда бы не приняла моей защиты. Ведь она сама предпочла рабство у Торна человеку из Ко-Ро-Ба. Я посмотрел на нее. — Ты из Ко-Ро-Ба? Она напряглась и посмотрела на меня с ненавистью: — Была. Слезы жгли ее глаза. — Как ты осмелился пережить свой город? — Чтобы отомстить за него! Она долго смотрела мне в глаза. И затем, когда Торн и его солдат подняли носилки с раненым, сказала мне: — Прощай, Тэрл из Ко-Ро-Ба. — Я желаю тебе всего доброго, Вера из города Утренних Башен. Она быстро повернулась и пошла за своим господином, а я остался один в поле.ГЛАВА 8. ГОРОД ТАРНА
Улицы Тарна были заполнены народом, но царила странная тишина. Ворота были открыты и стражники не чинили мне никаких препятствий, хотя и подвергли тщательному осмотру. Я слышал, что город Тарна открыт для всех, кто приходит с миром, независимо от того, из какого он города. Я с любопытством осматривал людей. Все они в полном молчании спешили по своим делам. Это было совсем не похоже на шумливые беспорядочные толпы в других городах. Многие мужчины были одеты в серые туники, на лицах застыло серьезное выражение, как будто они сознавали, что несут ответственность за этот город. В целом они показались мне очень бледными и подавленными, но я был уверен, что они справятся с такими делами, которые любой гориец с его нетерпением и горячностью сочтет неинтересными и не заслуживающими внимания. Всем известно, что жители Тарны уделяют радостям жизни больше внимания, чем своим обязанностям. Их принадлежность к определенной касте обозначается только цветной полоской на плече туники, в отличие от других городов, где многоцветие одежд членов разных каст радовало взор. На всех зданиях и мостах обычно висели разноцветные знамена, символизирующие ту или иную касту, и это было прекрасное зрелище. Я подумал: неужели они не гордятся своими кастами, как в любом другом городе планеты, где даже члены низших каст с удовольствием носили одежду цвета своей касты? Даже члены такой низкой касты, как Хранители Тарнов, безмерно гордились своим призванием, ибо никто, кроме них, не был способен обучить такую огромную птицу. Я думаю, что даже Зоск был горд своим умением свалить дерево одним ударом топора, ведь в этом с ним не мог сравниться никто, даже убар города… А каста Крестьян вообще считала себя основанием, на котором покоится Домашний Камень. Они крайне редко покидали свои поля, которые обрабатывались их предками в течении многих поколений. Я не заметил в толпе женщин-рабынь, одетых в короткую ливрею — платье без рукавов, полностью открывающее колени. В других городах Гора было много рабынь, и их одежда резко отличалась от тяжелых, наглухо закрытых платьев свободных женщин. И свободные женщины завидовали своим сестрам-рабыням, которые, хотя и носили воротник раба, но зато могли ходить куда угодно, делать что угодно, ощущать приятный ветерок, приносящий приятную прохладу в душные вечера, и ласковые руки господина, который гордился их красотой. Я вспомнил, что в Тарне, где правила женщина, совсем не было рабынь. А мужчин рабов я не мог отличить от остальных, так как серая одежда полностью закрывала горло и было невозможно определить, есть на ней воротник или нет. На Горе не было специальной одежды для мужчин-рабов, чтобы сами рабы не могли видеть, что их больше, чем свободных людей. Короткая одежда женщин-рабынь преследовала вполне определенную цель — показать свои прелести и тем самым повысить соблазнительность и ценность. Женщин-рабынь воровали чаще, чем свободных женщин. Во-первых, потому, что в этом случае преследование велось не очень настойчиво, а во-вторых, никто не хотел рисковать жизнью из-за свободной девушки, которая может оказаться после того, как с нее скинут вуаль, страшной, как урт, и злой, как слин. С рабыней промах исключался. Товар всегда был выставлен напоказ. Но на тихих улицах Тарны меня больше всего удивили свободные женщины. Они ходили без всякого сопровождения, походка их была гордой и величественной. Все мужчины услужливо уступали им дорогу. К тому же, в отличие от мужчин, одетых в унылые плащи, одежда женщины была богата и красочна. Вместо вуали на них были искусно изготовленные серебряные маски, которые изображали прекрасное, но бесстрастное и холодное лицо. Некоторые маски поворачивались в мою сторону, когда я проходил мимо. Видимо, моя алая туника воина выделялась из общей массы. Но я ощущал беспокойство от того, что стал объектом внимания этих бесстрастных блестящих масок, из глубины которых на меня смотрели женские глаза. Я бесцельно бродил по городу и вскоре очутился на рынке. Судя по количеству людей и товаров, сегодня был базарный день, но я не услышал того гама, который был обычен для рынков в других городах Гора. Здесь не было слышно пронзительных криков торговцев, бесконечных разговоров друзей, окриков здоровенных носильщиков, с трудом пробирающихся сквозь бурлящую толпу, воплей детей, сбежавших из-под присмотра и играли в пыли между лотками, смеха укутанных в вуали девушек, окруженных юношами, поддразнивавшими их. Девушки, несомненно, были посланы на базар за покупками, но общество молодых людей заставляло их забыть о поручениях. Их возбуждение доходило до того, что они позволяли нескромным взглядам юношей проникнуть под вуали. По обычаю, свободная девушка может выбрать себе друга только после того, как его одобрят родители, но все знали, что первое знакомство происходит на рынке. Тот, кто просит у родителей девушки благословенья, редко незнаком с ней. Но, тем не менее, этот ритуал проходит весьма торжественно, причем все делают вид, что вручают девушку, абсолютно незнакомую ему. И та самая девушка, которую отец торжественно выводит к просителю ее руки и о которой родители гордо говорили, что она не посмеет поднять глаза в присутствии незнакомца, может быть только вчера шутливо шлепала рыбой чересчур игривого юношу или, как бы случайно, приоткрывала перед ним вуаль. Но этот рынок был совсем не похож на рынки других городов. Это было просто место, где люди покупали пищу и обменивались товарами. И даже сделки, которые совершались здесь, происходили без шумных споров, криков, энергичных жестов. Не было слышно затейливой ругани, которой сопровождалась каждая сделка, в которой продавец и покупатель старались обмануть друг друга. Здесь же торговля происходила совсем без слов. Покупатель показывал на то, что хотел приобрести и показывал на пальцах число монет. Продавец, в свою очередь, давал свою цену. Покупатель или соглашался, или уходил. Но продавец мог остановить его, согласившись с предложенной ценой. Если при этом и произносились слова, то только шепотом. Когда я уходил с рынка, то заметил двух людей, чьи широкие плечи обтягивали невыразительные серые плащи. Они шли за мной. Их лица были скрыты в складках воротников плащей, поднятых наподобие капюшона. Шпионы, подумал я и решил, что это разумная предосторожность, так как вход в Тарну был свободным и следовало опасаться тех, кто мог злоупотребить гостеприимством. Я не старался скрыться от них, так как это могло возбудить подозрения. А кроме того, ведь они не знали, что я заметил их, значит, у меня было определенное преимущество. Но вполне возможно, что это были просто любопытные. Наверно появление воина в алой тунике на улицах Тарны было редким явлением. Я взобрался на одну из башен Тарны, желая окинуть взглядом город, обычаи и люди которого так разительно отличались от других городов, в которых я побывал. Хотя Тарна тоже была городом цилиндров, но на мой взгляд она была не так прекрасна, как другие города. Может быть потому, что цилиндры здесь были низкими и широкими, как приплюснутые диски. А другие города представляли собой лес стройных высоких, буквально царапающих небо цилиндров. Более того, в отличие от других городов, в Тарне цилиндры были какими-то угрюмыми, как будто их давил собственный вес. Они не отличались один от другого, а все были нудного коричневого или серого цвета. В других городах цилиндры сверкали тысячами разноцветных огней и каждый из них старался быть выше и красивее соседнего. Даже долины вокруг Тарны, на которых кое-где виднелись скопления валунов, были какими-то серыми, холодными, угрюмыми и даже печальными. И все же это был наиболее цивилизованный и просвещенный город на Горе. Но с моей точки зрения ему не помешало бы побольше человечности и веселья, поменьше черствости и, может, даже благородства. Я решил, что попытаюсь раздобыть тарна, а потом как можно быстрее отправлюсь дальше — в Сардарские горы, где постараюсь устроить себе свидание с Царствующими жрецами. — Незнакомец! — вдруг услышал я. Я обернулся. Один из двух ничем не примечательных людей, которые шли за мной, подошел ко мне. Лицо его было закрыто складками плаща и он придерживал их рукой, чтобы ветер не открыл лицо. Другой рукой он стискивал поручни, видимо чувствуя себя на высоте очень неуютно. Пошел дождь. — Тал, — сказал я и поднял руку ладонью вверх. — Тал, — ответил он, но руку от перил оторвать не решился. Он подошел ко мне совсем близко и это мне совсем не понравилось. — Ты чужой в этом городе, — сказал он. — Да. — Кто ты, незнакомец? — Я человек без города. И имя мое — Тэрл. — Мне больше не хотелось упоминать при людях о Ко-Ро-Ба. — Что тебе нужно в Тарне? — Мне бы хотелось получить тарна для путешествия, — ответил я правду, так как это, вероятно, был шпион, которому было поручено узнать о цели моего прибытия в город. Однако, цель путешествия я решил не говорить. Ему совсем не обязательно было знать, что я собрался в Сардарские горы и хочу встретиться с Царствующими жрецами. — Тарн стоит дорого. — Я знаю. — У тебя есть деньги? — Нет. — Как же ты собираешься получить тарна? — Я не преступник, хотя у меня на тунике и шлеме нет эмблемы города. — Разумеется, — быстро сказал он. — В Тарне нет места преступникам, все мы честные люди и много трудимся. Я видел, что он мне не верит, так же как и я ему. Мне он почему-то очень не понравился, хотя особых причин к этому пока не было. Я обеими руками дернул его за капюшон. Он выпустил ткань, но тут же быстро поправил ее. Я успел заметить худое лицо с бледно-голубыми глазами и кожей цвета выжатого лимона. Его товарищ, который стоял чуть сзади, все время осматриваясь вокруг, сделал шаг вперед и остановился. Мой собеседник еще плотнее прикрыл лицо и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что за нами никто не подсматривает. — Я привык видеть того, с кем говорю, — сказал я. — Конечно, — поспешно произнес человек, но еще больше закутался в плащ. — Мне нужен тарн, — сказал я, — ты можешь помочь мне? — Я был готов завершить наш разговор, если он ответит отрицательно. — Да, — ответил он. Это меня заинтересовало. — Я могу помочь тебе получить не только тарна, — сказал он, — а также тысячу золотых монет и провизию на всю дорогу, какой бы долгой она не была. — Я не убийца, — сказал я. — А! Со времен штурма Ара, когда Па-Кур, глава касты Убийц, вопреки всем законам Гора повел свои орды на город, решив стать его убаром, каста Убийц прекратила свое существование. Их все ненавидели, за ними охотились, их больше никто не нанимал. И теперь многие бывшие члены этой касты жили, боясь носить свою традиционную черную одежду. Они одевались как члены других каст, в том числе и касты воинов. — Я не убийца, — повторил я. — Конечно нет, — сказал человек, — каста Убийц больше не существует. Лично я в этом сильно сомневался. — Но ты не заинтригован, незнакомец, — сказал человек. Его голубые глаза изучали меня сквозь складки плаща. — Ты не хочешь получить тарна, золото и провизию? — Что я должен для этого сделать? — спросил я. — Тебе не нужно никого убивать, — сказал человек. — Что же тогда? — Ты силен и смел, — сказал он. — Что я должен сделать? — повторил я. — Ты несомненно, имеешь опыт в таких делах, — продолжал он. — В конце концов, что ты от меня хочешь? — Похитить женщину. Мелкий дождь покрыл серым покрывалом и без того унылую Тарну. Он не прекращался и вода уже начала просачиваться сквозь одежду. Ветер, которого я раньше не замечал, вдруг стал холодным и пронизывающим. — Какую женщину? — Лару. — И кто эта Лара? — Татрикс, королева Тарны.ГЛАВА 9. ЛАВКА КАЛ-ДА
Я стоял под дождем, на пронизывающем ветру, и вдруг мне стало грустно. Я смотрел на этого прячущего лицо заговорщика и думал о том, что даже в этом благородном городе плетутся политические интриги. Меня приняли за убийцу или за преступника и решили, что я буду очень удобным орудием в межфракционной войне. — Я отказываюсь, — сказал я. Маленький человек отшатнулся, как будто получил удар. — Я представляю важное лицо в городе, — сказал он. — Я не желаю зла Ларе, татрикс Тарны, — сказал я ему. — Кто она тебе? — Никто. — И все же ты отказываешься? — Да, я отказываюсь. — Ты боишься. — Нет, я не боюсь. — Ты никогда не получишь тарна, — прошипел человек. Он повернулся на каблуках и, не выпуская поручня, поспешил к лестнице. Его товарищ шел впереди. Маленький человек остановился и крикнул: — Ты не выйдешь живым из Тарны! — Пусть будет так, — ответил я, — но я не сделаю то, что ты предлагаешь. Закутанная в серое фигура, почти неразличимая в тумане, внезапно остановилась. Человек несколько мгновений раздумывал, затем коротко посоветовался со своим товарищем. Они пришли к какому-то соглашению. Маленький человек снова подошел ко мне, оставив сзади товарища. — Я погорячился, — сказал он, — для тебя нет опасности в Тарне. Мы честный народ. — Я рад слышать это. К моему удивлению человек сунул в мою руку тяжелый кожаный мешочек с монетами и я увидел его улыбку под покровом плаща. — Добро пожаловать в Тарну! — сказал он и быстро пошел к выходу. — Вернись! — крикнул я, протягивая ему деньги, — вернись! Но он исчез. По крайней мере эту дождливую ночь мне не придется ночевать в поле. Благодаря странному подарку закутанного в плащ человека, я мог снять номер в гостинице. Я спустился по спиральной лестнице и вновь очутился на улицах города. Гостиниц на Горе было не так уж много, так как гостей в городах не жаловали. Но все же в каждом городе можно было найти гостиницу. В них жили торговцы, делегации других городов, важные гости. Хозяева гостиниц не особенно интересовались своими постояльцами, особенно получив горсть мелких монет за отсутствие любопытства. В Тарне, которая славилась своим гостеприимством, вероятно, полно гостиниц. Но я был удивлен, не обнаружив ни одной. Я решил, что если так ничего и не найду, то всегда смогу провести ночь в пага-таверне. Если они здесь такие же, как и в Ко-Ро-Ба или Аре, то там можно провести ночь за низким столиком перед кружкой паги — сильной ароматной жидкости, которую приготовляли из зерна са-тарна — Дочь Жизни. Пага — это сокращенное от пага-са-тарна, что означает удовольствие Дочери Жизни. Я остановил какую-то серую личность на улице. Человек спешил куда-то сквозь дождь и туман. — Человек Тарны, где я могу найти гостиницу? — В Тарне нет гостиниц, — ответил он, пристально глядя на меня, — ты чужой. — Я путник, который ищет ночлега. — Беги отсюда, чужой. — Мне сказали: «Добро пожаловать в Тарну» — Беги, пока не поздно, — сказал он, боязливо оглядываясь по сторонам. — Есть здесь пага-таверна, где я могу отдохнуть? — В Тарне нет пага-таверн, — сказал человек и мне показалось, что я чем-то развеселил его. — Где мне провести ночь? — Лучше всего за стенами города, в поле. Или тебе придется провести ее во дворце татрикс. — Ну что же, это весьма соблазнительный вариант. Человек с горечью рассмеялся. — Сколько времени ты уже провел в Тарне, воин? — Я здесь с шести часов. — Тогда уже поздно, — сказал человек, — в стенах Тарны ты уже больше 10 часов. — Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Добро пожаловать в Тарну, — сказал человек и исчез в тумане. Этот разговор обеспокоил меня и я невольно отправился к стенам города. Но меня остановили огромные ворота Тарны, запертые двумя гигантскими бревнами, сдвинуть которые могла разве что упряжка тарларионов, громадных ящеров или же сотня рабов. Ворота были окованы стальными полосами и медными пластинами. Черное дерево, из которого он были сделаны, тускло поблескивало передо мной. — Добро пожаловать вТарну, — сказал охранник, стоящий в тени ворот и опиравшийся на копье. — Благодарю, воин, — сказал я и отправился обратно в город. Позади себя я услышал смех, но такой же горький, как и у горожанина. Я долго бродил по улицам и, наконец, обнаружил низкую дверь в стене цилиндра. По обеим сторонам двери в нишах, укрытые от дождя, горели лампы, заправленные жиром тарлариона. В этом мерцающем свете я смог разобрать надпись на двери: «Здесь продается кал-да». Кал-да — это горячий напиток, сделанный из разбавленного вина ка-ла-на с добавлением лимонного сока и жгучих пряностей. Я не любил этот обжигающий рот напиток, но члены низших каст обожали его, особенно те, кто занимался тяжелым трудом. Я думаю, что популярность этого напитка в основном объяснялась его дешевизной и способностью согреть человека, чем вкусовыми качествами. Однако я решил, что в такую ночь, дождливую и промозглую, ничего лучше чашки кал-да мне не найти. Более того, раз есть кал-да, значит должны быть хлеб и мясо. Я вспомнил желтый горийский хлеб — плоский, круглый, горячий и ароматный, и рот у меня наполнился слюной. Я подумал, что здесь смогу съесть кусок жареного табука, а если повезет, то и бифштекс из тарска — шестиногого быка, населяющего леса Гора. Я улыбнулся про себя, нащупав в кармане тугой мешочек с монетами, потом наклонился и толкнул дверь. Спустившись на три ступени, я очутился в теплой, тускло освещенной комнате с низким потолком. Здесь стояли обычные для Гора низкие столы, за которыми сидели человек пять-шесть мужчин, одетых в серое. Разговор прекратился, когда я вошел. Все глаза устремились на меня. В комнате не было воинов. Оружия тоже, кажется, ни у кого не было. Наверное, я показался им очень странным — одетый в алое воин из чужого города, появившийся так неожиданно. — Чего ты хочешь, — спросил меня хозяин, щуплый лысый человечек в серой тунике с короткими рукавами и в черном переднике. Он не подошел ко мне, а остался за стойкой, сосредоточенно вытирая деревянную поверхность. — Я иду через Тарну и хотел бы приобрести тарна для путешествия, — сказал я. — А сейчас хочу поесть и отдохнуть. — Это не место для членов Высших Каст. Я осмотрелся, окинув взглядом угрюмые лица людей, сидящих за столами. В тусклом свете было трудно определить, к каким кастам они принадлежали, так как все они были в сером, а принадлежность к касте обозначалась только цветной полоской на плече. Мне не понравилось в этих людях не то, что они были из низших каст, а отсутствие в них духа, энергии, гордости, чувства собственного достоинства. Они были какие-то инертные, безразличные, подавленные и униженные. — Ты из Высшей Касты, касты Воинов, — сказал хозяин, — тебе не подобает оставаться здесь. Мне вовсе не хотелось вновь выходить в холодную дождливую ночь, снова бродить по улицам, мерзнуть и мокнуть, ища место, где можно поесть или поспать. Я достал монету из кожаного мешка и бросил ее хозяину. Тот ловко подхватил ее в воздухе и с сомнением стал ее осматривать. Это была серебряная монета. Он попробовал ее на зуб, скулы его напряглись. Алчное удовольствие появилось в глазах. Я знал, что ему не захочется возвращать монету. — Какой она касты? — спросил я. Хозяин улыбнулся. — У монет нет каст. — Тогда принеси мне поесть и выпить. Я прошел к самому дальнему столику в темном углу. Оттуда я мог видеть дверь. Затем прислонил копье и щит к стене, положил меч перед собой. Затем приготовился ждать. Но ждать не пришлось. Едва я успел устроиться за столом, как хозяин поставил передо мной большую кружку горячего ка-ла-на. Она обожгла мне руки. Я сделал большой глоток обжигающей жидкости и он прокатился по мне жидким огнем. Вкус у него был омерзительный, но напиток согрел меня и привел в хорошее настроение. Мне даже захотелось смеяться, что я и сделал. Жители Тарны, сидевшие за столами, посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Изумление ясно отразилось на их грубых лицах. Этот человек смеялся! Я подумал, что в Тарне люди не часто смеются. Таверна была грязная и темная, но кал-да примирил меня с ней и с ее унылыми посетителями. — Говорите, смейтесь, — обратился я к ним, ведь они не проронили ни слова с момента моего появления. Я посмотрел на них. Затем сделал глоток и почувствовал, как горячие круги завертелись у меня перед глазами. Я схватил копье и постучал по столу. — Если вы не умеете говорить, не хотите смеяться, тогда пойте! Они были уверены, что попали в компанию сумасшедшего. На меня, наверное, подействовал кал-да, но мне хотелось расшевелить этих серых бессловесных людей. Но люди Тарны отказывались нарушить молчание. — Вы что, не знаете языка, — спросил я, обращаясь к ним на языке, который был наиболее распространен в городах Тарна. — Это ваш язык? — Наш, — пробормотал один. — Тогда, почему вы молчите? — спросил я с вызовом. Никто мне не ответил. Пришел хозяин с хлебом, медом, солью и, к моему удивлению, с громадным куском жареного терока. Я набил рот едой и запил все куском кал-да. — Хозяин! — крикнул, стуча по столу копьем. — Да, воин, — отозвался тот. — А где рабыни? Хозяин, казалось, онемел. — Я желаю видеть танец девушек! Люди Тарны были в ужасе. Один прошептал: — В Тарне нет рабынь. — Увы! — воскликнул я. — Ни одной потаскухи во всем городе! Два или три человека рассмеялись. Наконец-то я расшевелил их. — А эти существа, которые бродят по улицам в масках из серебра, действительно женщины? — спросил я. — Действительно, — ответил один из людей, подавив смех. — Сомневаюсь, — воскликнул я, — может мне притащить сюда одну из них, пусть станцует для нас? Люди расхохотались. Я изобразил, что поднимаюсь на ноги и охваченный ужасом хозяин замахал на меня руками и принес еще кал-да. Он решил напоить меня, чтобы я после этого смог только свалиться под стол и заснуть. Некоторые люди подошли к моему столу. — Откуда ты? — спросил один осторожно. — Я всю жизнь прожил в Тарне, — сказал я. Громкий хохот был мне ответом. И вскоре, отбивая такт копьем, я стал петь песни — дикие пьяные военные песни, которые научился много лет назад у бродячих торговцев, песни любви, одиночества, песни о великолепных городах, о красивых полях, лесах и морях планеты. Кал-да этой ночью лился рекой и трижды потный, но довольный хозяин, менял масло в висячих лампах. Люди с улицы, оглушенные звуками, доносившими из таверны, заходили и вскоре присоединялись к нашему веселью. Входили и воины, но вместо того, чтобы наводить порядок, они скидывали шлемы, наполняли их кал-да и присоединялись к нам, чтобы есть и пить, а также петь. Огни в лампах замигали и погасли. За окном уже пробивался мутный рассвет. Многие уже ушли, другие валялись под столами или по углам комнаты. Даже хозяин спал, опустив голову на стойку. За ним стоял огромный котел с кал-да, впервые за эту ночь пустой и холодный. Я протер сонные глаза. Кто-то положил мне руку на плечо. — Проснись, — услышал я. — Это он, — сказал другой голос, показавшийся мне знакомым. Я с трудом поднялся на ноги и оказался лицом к лицу с заговорщиком с желтой, как у лимона, кожей. — Мы ждем тебя, — сказал другой голос и теперь я увидел солдата, которого встретил у ворот. За ним в голубых шлемах стояли еще трое. — Это вор, — сказал желтолицый, указывая на меня. Его рука указала на стол, на котором лежал полупустой мешочек с монетами. — Это мои монеты, — сказал заговорщик, — мое имя вытеснено на коже, — и он показал мешочек солдатам. — Ост, — прочел стражник. Так называлась маленькая ярко-оранжевая змейка, одна из самых ядовитых на Горе. — Я не вор. Он сам мне дал эти деньги. — Он лжет, — сказал Ост. — Я не лгу. — Ты арестован, — отрезал солдат. — Чьим именем? — Ты арестован именем Лары, татрикс Тарны, — ответил он.ГЛАВА 10. ДВОРЕЦ ТАТРИКС
Сопротивление было бесполезно, так как мое оружие забрали, пока я спал, глупо доверившись гостеприимству Тарны. Хотя я стоял перед солдатами безоружный, офицер все-таки уловил угрозу в моих глазах и, отступив назад, сделал знак солдатам. Три копья уперлись мне в грудь. — Я ничего не крал, — сказал я. — Это ты скажешь татрикс, — ответил офицер. — Оденьте на него наручники, — взвизгнул лимоннолицый. — Ты воин? — спросил офицер. — Да. — Ты даешь слово, что спокойно и без сопротивления пойдешь во дворец татрикс. —Даю. Офицер обернулся к солдатам. — Наручники не нужны. — Я ни в чем не виноват, — повторил я. — Это решит татрикс. — Вы должны заковать его, — встрял Ост. — Тихо, червяк! — прикрикнул на него солдат и заговорщик мгновенно заткнулся. И я пошел за офицером, окруженный его людьми, во дворец татрикс. Ост плелся за нами, пыхтя и отдуваясь, из-за своих коротеньких ножек он с трудом поспевал за солдатами. Я шел, понимая, что являясь Воином Гора не могу нарушить данную мной клятву, но даже если бы и захотел это сделать, мои шансы на побег были весьма малы. При первом же моем движении три копья вонзились бы мне в тело. Я уже оценил высокое искусство воинов Тарна, когда повстречался с ними вне стен города. Я вспомнил о Торне и Вере, подумав, надела ли уже она шелковые одеяния рабыни. Я понимал, что если в Тарне существует справедливость, то я буду освобожден, но все же беспокоился — будет ли мое дело внимательно рассмотрено и справедливо решено. То, что у меня в руках оказался мешочек с монетами Оста, было очень серьезным обвинением и оно могло сыграть решающую роль при принятии решения татрикс. Разве может мое слово, слово чужака, выстоять против слова Оста — гражданина Тарны и, возможно, весьма влиятельного? Да, ситуация была очень серьезной. Я думал о дворце татрикс, о том, что мне скоро придется встретиться лицом к лицу с необыкновенной женщиной, которая правит этим городом и правит хорошо. Ведь сказал же мне горожанин, что я могу по своему желанию провести ночь в ее дворце. Мы шли около двадцати минут по унылым серым улицам Тарны, где одетые в серое горожане уступали нам дорогу и безразлично смотрели на арестованного, то есть на меня, одетого в алую тунику воина. И за тем мы вышли на широкую улицу, мощеную черным булыжником, блестящим от недавнего дождя. По обе стороны улицы возвышалась кирпичная стена, которая по мере нашего продвижения становилась все выше и выше, а улица все сужалась. И наконец перед нами предстал дворец, окутанный холодным утренним туманом. Это была настоящая крепость — черная, без украшений, тяжелая, производящая гнетущее впечатление. Перед входом во дворец улица переходила в узкий тоннель, по которому мог пройти только один человек. Стены тоннеля были около тридцати футов высотой. Сам вход представлял собой простую железную дверь в 80 дюймов шириной и 5 футов высотой. Только один человек мог пройти через эту дверь. Это было совсем не похоже на широкие ворота дворцов в других городах Гора, через которые могла проехать упряжка тарларионов в золотой сбруе. У меня зародилось сомнение, что в таком угрюмом дворце может вершиться правосудие. Офицер подошел к двери и встал возле нее, ожидая, когда я войду туда. Я смотрел на эту дверь и на узкий проход на ней. — Мы не пойдем туда, — сказал офицер, — только ты и Ост. Я повернулся и тут же три копья уперлись мне в грудь. За открытой дверью я ничего не видел кроме тьмы. — Входи, — приказал офицер. Я еще раз посмотрел на копья, хмуро улыбнулся офицеру, повернулся и, опустив голову, вошел в маленькую дверь. И тут же, вскрикнув от ужаса, полетел вниз. В полете я услышал изумленный крик Оста, который вошел вслед за мной. Пролетев футов двадцать в абсолютной темноте, я сильно ударился о каменный пол, покрытый сырыми опилками. И сразу же на меня упало тело Оста. У меня перехватило дыхание, перед глазами поплыли пурпурные и золотые круги. Я почти ничего не соображал и не сопротивлялся, когда меня схватило в пасть какое-то огромное животное и потащило по узкому тоннелю. Затем я пытался бороться, но бесполезно. Тоннель был настолько узок, что я не мог даже шевельнуться. В носу у меня стоял запах мокрой шерсти животного, которое чем-то напоминало родента, точнее запах его логова. откуда-то сзади доносились до меня истерические крики Оста. Некоторое время зверь пятился задом, волоча меня по узкому тоннелю и царапая о стены. Интересно, как будет выглядеть после этого моя туника? Наконец он приволок меня в какое-то сферическое помещение, освещенное двумя факелами, прикрепленными к стенам. Я услышал хриплый громкий повелительный голос. Зверь недовольно заворчал. Тут же раздался щелчок кнута и приказ был повторен в более резкой форме. Зверь неохотно разжал пасть и попятился, прижимаясь к земле и глядя на меня продолговатыми блестящими глазами, похожими на полоски расплавленного золота. Это был гигантский урт. Зверь оскалил острые, как кинжалы, белые зубы и зарычал. Из его челюсти и лба над злобными глазами росли четыре рога, которые были нацелены на меня, и он только ждал приказа, чтобы с вожделением вонзить их в мое тело. Все огромное тело урта дрожало от нетерпения. Снова щелкнул кнут и прозвучала команда, зверь, мотая от злости своим хвостом, скрылся в боковом тоннеле. Решетчатые железные ворота захлопнулись за ним. Несколько рук схватили меня и я успел заметить какой-то тяжелый круглый серебристый предмет. Я попытался подняться, но руки склонили мое лицо к камню. Моя шея оказалась зажатой между двумя тяжелыми брусьями. Щелкнул замок и мои запястья тоже оказались скованными. — Он скован, — сказал голос. — Поднимись, раб, — сказал другой. Я попытался подняться, но вес был слишком велик. Тут же раздался щелчок и я сжал зубы, чтобы не закричать, когда кожаный кнут врезался в мою плоть. Раз за разом обрушивались на меня удары кожаной молнии. Я с огромным трудом поджал под себя колени и, наконец, шатаясь поднялся на ноги с тяжелым ярмом на шее. — Молодец раб, — сказал голос. Несмотря на огонь, который жег мои раны, я ощутил спиной холод каменной стены. Удары кнута рассекли мою тунику и спина кровоточила. Я повернулся в том направлении, откуда доносился голос. Человек стоял, держа в руке кнут, с которого капала кровь — моя кровь. — Я не раб, — сказал я. Человек был обнажен до пояса, волосы стянуты на затылке полосой серой тряпки. — В Тарне, — сказал он, — такие, как ты, не могут быть никем иным. Я осмотрелся. Куполообразный потолок камеры закруглялся над головой на высоте 25 футов. В камере было несколько выходов, но все они были забраны решетками. Из-за некоторых решеток доносились стоны. А из-за других я слышал рычание и завывание зверей, видимо уртов. В стене был встроен очаг с раскаленными углями, из которого торчали ручки железных прутьев. На стенах висели щипцы, цепи и другие приспособления для пыток. Это было ужасное место. — Здесь, — гордо сказал человек, — оберегается мир в Тарне. — Я требую, — сказал я, — чтобы меня проводили к татрикс. — Разумеется, — сказал человек, — я представлю тебя самой татрикс, — и он злобно рассмеялся. Я услышал скрип цепей и затем одна из решеток медленно поднялась. Человек показал на нее своим кнутом. Я понял, что должен идти в это отверстие. — Татрикс Тарны ждет тебя, — сказал он.ГЛАВА 11. ЛАРА, ТАТРИКС ТАРНЫ
Я прошел через отверстие в стене и начал с трудом карабкаться по узкому круглому тоннелю, спотыкаясь на каждом шагу под тяжестью металлического ярма и колодок. Человек с кнутом, ругаясь, подгонял меня. Он со злостью толкал меня, так как коридор был узок и не позволял ударить как следует. Мои ноги и плечи уже болели от колодок. Наконец мы выбрались в широкий тускло освещенный зал. Из него вело несколько дверей. Презрительно подгоняя меня кнутом, человек направился к одной из них. Я снова попал в коридор, затем снова вошел в дверь, потом опять в коридор. У меня возникло ощущение, что мы идем по настоящему лабиринту, из которого мне никогда не выбраться. Залы и коридоры были тускло освещены лампами, висевшими на каменных стенах. Дворец показался мне заброшенным. Здесь не было никаких украшений, все было запущено. Я брел, спотыкаясь под гнетом ярма и осыпаемый градом ударов хлыста. Наконец я оказался в большой комнате с высокими сводчатыми потолками, которая была освещена факелами. Однако, даже высокие потолки не делали эту комнату менее зловещей и угрюмой, чем все залы и коридоры, через которые я проходил. Единственное, что украшало эту комнату, была гигантская маска на стене, изображавшая лицо прекрасной женщины. Под ней на возвышении стоял массивный золотой трон. К трону вели ступени, по бокам которых стояли кресла. По моему предположению, в них сидели члены Высшего Совета Тарны. Их блестящие серебряные маски, тоже изображающие лица прекрасных женщин, бесстрастно взирали на меня. У стен стояли суровые воины Тарны в голубых шлемах с маленькими серебряными масками у виска, которые обозначали их принадлежность к дворцовой страже. Один из воинов стоял рядом с троном. Что-то в нем показалось мне знакомым. На троне сидела гордая величественная женщина, одетая в золотую мантию. На ее лице тоже была маска, но сделанная из золота. Блестящие глаза смотрели на меня из-под нее. Мне без объяснения было понятно, что я стою сейчас перед Ларой, татрикс Тарны. Воин у трона сдвинул свой шлем и я узнал его. Это был Торн, капитан Тарны, с которым я уже встречался в поле близ города. Его узкие глаза с презрением смотрели на меня. Он подошел ко мне. — На колени, — приказал он, — ты стоишь перед Ларой, татрикс Тарны. Я не встал на колени. Торн ударил меня по ногам и я под тяжестью колодок беспомощно опустился на пол. — Кнут! — приказал Торн, протянув руку. Огромный человек, который привел меня, вложил ему в руку кнут. Торн размахнулся и ужасный удар должен был обрушиться на меня. — Не бей его! — сказал повелительный голос и рука Торна упала, как будто у него подрезали сухожилия. Этот голос прозвучал из-под золотой маски. Я был очень благодарен Ларе за это. Горячий пот заливал мне глаза, все мышцы дрожали от напряжения. Я с трудом поднялся на колени, окончательно встать на ноги мне не позволила рука Торна. Глаза из-под маски с любопытством рассматривали меня. — Ну что же, пришелец, — холодно сказала она, — ты вроде собираешься вывезти из Тарны ее сокровища? Я ничего не понимал, тело мое болело, пот заливал глаза. — Твои колодки сделаны из серебра, добытого на рудниках Тарны, — сказала татрикс. Я был ошарашен. Действительно, мои колодки и ярмо были сделаны из чистого серебра. Такому богатству позавидовал бы любой убар. — Мы, люди Тарны, не жалеем сокровищ на колодки своих рабов. Мой негодующий взгляд сказал ей, что я не считаю себя рабом. Из кресла поднялась женщина в прекрасной серебряной маске и серебряной мантии. Она величественно встала рядом с татрикс. Бесстрастная маска смотрела на меня. Отблески факелов на ней делали ее ужасной и зловещей. Она обратилась к татрикс, не отрывая от меня сверкающих глаз: — Уничтожь это животное! — сказала она холодным, звенящим, решительным голосом. — Разве законы Тарны не дают право говорить, Дорна Гордая, вторая в Тарне? — спросила татрикс также холодным и повелительным голосом, который однако понравился мне больше, чем голос Дорны. — Разве законы писаны для зверей? — спросила Дорна Гордая. Ее голос прозвучал как вызов татрикс и я подумал, что она не совсем удовлетворена положением второй. Сарказм в ее голосе был тщательно замаскирован. Но татрикс даже не удостоила ее ответом. — У него есть язык? — спросила татрикс человека, который приволок меня, а теперь стоял сзади. — Да, татрикс, — ответил тот. Мне показалось, что женщина в серебряной маске, которую звали второй в Тарне, застыла от неожиданности и негодования, услышав это. Серебряная маска медленно повернулась к человеку и тот дрожащим голосом проговорил, трепеща от ужаса всем своим огромным телом: — Татрикс пожелала, чтобы я привел его сюда как можно быстрее, не нанося повреждений. Я улыбнулся про себя, вспомнив о зубах урта и кнуте, которым он терзал мое тело. — Почему ты не встал на колени, пришелец? — спросила татрикс. — Я воин. — Ты раб, — прошипела Дорна Гордая из-под серебряной маски. Затем она повернулась к татрикс: — Вырви ему язык! — Ты приказываешь Первой в Тарне? — спросила Лара. — Нет, татрикс, — ответила Дорна. — Раб, — сказала татрикс. Я сделал вид, что не понимаю этого обращения. — Воин, — сказала тогда она. Я поднял глаза на ее маску. В руке, покрытой золотой перчаткой, она держала кожаный мешочек с монетами. Я решил, что это монеты Оста и подумал, где же сам заговорщик. — Признайся, что ты украл эти деньги у Оста из Тарны, — сказала татрикс. — Я ничего не крал, — сказал я, — освободи меня. Торн рассмеялся неприятным смехом. — Я советую тебе, — сказал он, — признайся. Мне показалось, что он хочет просьбы о пощаде и милости, но я был невиновен и не желал каяться. — Я ничего не крал. — Тогда, пришелец, — сказала татрикс, — мне жаль тебя. Я не понял смыслы ее замечания, да мне было не до этого: спина моя стонала под тяжестью колодок, шею ломило. Пот тек по спине и раны жгло огнем. — Приведите Оста! — приказала татрикс. Мне показалось, что Дорна беспокойно заворочалась в кресле. Нервными движениями рук она расправляла складки мантии. Сзади меня послышался шум и к моему удивлению один из солдат дворцовой стражи швырнул закованного и избитого Оста к подножию трона. Его колодки были меньше моих, но все равно они были слишком тяжелы для его тщедушного тела. — На колени перед татрикс, — скомандовал Торн, держа кнут в руке. Ост, корчась от страха, попытался подняться, но не мог совладеть с весом колодок. Рука Торна с кнутом поднялась. Я ожидал, что татрикс и на этот раз остановит его, но она молчала, смотря на меня. Интересно, какие мысли таятся под этой бесстрастной маской из чистого золота. — Не бей его, — сказал я. Не отводя глаз от меня, Лара сказала Торну: — Будь готов к удару. Желтоватое с красными прожилками лицо капитана изобразило улыбку и рука сжала кнут. Он не отрывал глаз от татрикс, боясь пропустить ее сигнал. — Поднимись, — сказала татрикс Осту, — не хочешь же ты умереть на брюхе, как червяк? — Я не могу! — простонал Ост. Татрикс медленно подняла руку в перчатке. Как только она опустится, последует жестокий удар кнута. — Нет, — сказал я. Медленно, с трудом преодолевая боль в мышцах всего тела, стараясь не свалиться, я протянул ему руку и помог встать на ноги, приняв на себя всю тяжесть его колодок. Женщины в серебряных масках ахнули, а солдаты приветствовали мой поступок ударами копий о щиты. Раздраженный Торн швырнул кнут человеку. — Ты силен, — признала татрикс. — Сила — признак зверя, — сказала Дорна Гордая. — Это правда, — сказала татрикс. — И все же, это прекрасное животное, — сказала одна из женщин. — Отправим его в Дом Развлечений Тарны! — предложила другая. Лара подняла руку, требуя тишины. — Почему, — спросил я, — ты не позволила ударить кнутом воина и не захотела защитить этого жалкого человека? — Я думаю, что ты невиновен, — ответила она, — а вину Оста я знаю. — Я невиновен, — подтвердил я. — Но ты же признался, что не воровал монеты! Я ничего не понимал. — Конечно, — сказал я, — я ничего не воровал. — Значит ты виновен, — прозвучал голос Лары и мне показалось, что в нем прозвучала нотка печали. — В чем я виновен? — В заговоре против трона Тарны, — ответила татрикс. Я онемел. — Ост, — сказала татрикс ледяным тоном, — ты виновен в измене. Мне известно, что ты затеял заговор против трона. Один из воинов, которые привели Оста, сказал: — Так докладывают шпионы, татрикс. В его доме найдены письма и инструкции. Все доказывает, что он хотел свергнуть тебя. Там были мешки с золотом, чтобы вербовать сторонников. — Он признался в заговоре? — спросила Лара. Ост стал жалобно молить о пощаде. Шея гнулась под тяжестью ярма. — Кто, змея, дал тебе золото? От кого ты получил письма и инструкции? — Не знаю, татрикс, — стонал Ост, — письма и золото принес воин. — К уртам его! — злобно крикнула Дорна Гордая. Ост завизжал, моля о пощаде. Торн пнул его, заставив замолчать. — Что ты еще знаешь о заговоре против трона? — спросила Лара. — Ничего, татрикс, — пробормотал тот. — Отлично, — сказала Лара и повернулась к воину, — брось его к уртам. — Нет, нет, нет! — завопил Ост, — я знаю, знаю! Женщины в серебряных мантиях наклонились в креслах, чтобы не упустить ни слова. Только татрикс и Дорна не шевельнулись. Хотя в комнате было прохладно, я заметил как по лицу Торна покатились крупные капли пота. Руки его судорожно сжимались и разжимались. — Что же ты знаешь? — спросила Лара. Ост оглянулся, как затравленный зверь. Глаза его вылезли из орбит. — Что ты знаешь о воине, который принес золото и инструкции? — Я не знаю его. — Позволь мне, — выступил вперед Торн и вынул меч, — позволь мне прикончить эту мразь. — Нет, — ответила Лара и продолжала допрашивать несчастного заговорщика: — Так что же ты знаешь, змея? — Я знаю, — ответил Ост, — что глава заговора — человек с высоким положением, это женщина в серебряной маске. — Ложь! — воскликнула, поднимаясь, Лара. — Никто из носящих серебряную маску не может пойти на предательство. — И все же это так! — сказал Ост. — Кто предательница? — Я не знаю ее имени. Торн расхохотался. — Но, — продолжал с надеждой Ост, — я однажды говорил с ней и могу узнать ее голос, если ты обещаешь сохранить мне жизнь. Торн снова рассмеялся. — Это уловка, чтобы купить жизнь. — Что ты думаешь, Дорна? — спросила Лара ту, что звалась Второй в Тарне. Но Дорна продолжала молчать, как бы боясь произнести хоть слово. Она вытянула руку в перчатке и резко опустила ее ребром вниз, изображая удар мечом. — Милосердия, Великая Дорна! — завопил Ост. Дорна повторила свой жест медленно и неумолимо. Но Лара протянула руку ладонью вверх и медленно подняла ее. Это был жест, означающий пощаду. — Благодарю, татрикс, — пробормотал Ост, глаза его были полны слез. — Благодарю. — Скажи мне, змея, действительно ли этот воин украл у тебя деньги? — Нет, нет, — завопил Ост. — Ты сам дал ему их? — Да, да. — И он взял их? — Взял. — Он сунул мне деньги и сбежал, — сказал я. — У меня не было выхода. — Он взял эти деньги, — проговорил Ост, злобно глядя на меня, вероятно решив, что я должен разделить его судьбу. — У меня не было выхода, — спокойно повторил я. Ост яростно взглянул на меня. — Если бы я был заговорщиком и был в союзе с этим человеком, зачем же ему понадобилось обвинять меня в краже монет и требовать моего ареста? Ост побелел. Его жалкий умишко судорожно заметался, ища правдоподобное объяснение, но с его губ не слетело ни звука. Тогда заговорил Торн: — Ост знал, что его подозревают в заговоре. Ост озадаченно поглядел на него. — И он, — продолжал Торн, — решил сделать вид, что деньги у него украли, а не сам он дал их убийце. Таким образом он избавился бы и от подозрений в заговоре и от того, кто знал его тайну. — Это правда, — сказал Ост, с благодарностью приняв помощь от такого человека, как капитан Торн. — Как Ост дал тебе эти деньги, воин? — спросила татрикс. — Ост дал мне их… как подарок. Торн закинул назад голову и расхохотался. — Ост никогда в жизни никому ничего не давал просто так, — проговорил он сквозь смех, вытирая слезы. Смешки послышались даже от женщин в серебряных масках, сидящих вокруг трона. И даже сам Ост ухмыльнулся. Но маска татрикс повернулась к нему и его ухмылка умерла, не успев родиться. Татрикс поднялась с трона и указала пальцем на несчастного заговорщика. В ее голосе был металл: — В шахты его! — Нет, татрикс, нет! — кричал Ост. Ужас наполнил его глаза и он стал биться в своем ярме, как раненый зверь. Охранники презрительно подняли его на ноги и поволокли из комнаты. Я понял, что этот приговор был равносилен смертному. — Ты жестока, — сказал я татрикс. — Татрикс должна быть жестокой, — сказала Дорна. — Я хотел бы услышать ответ самой татрикс, — заметил я. Дорна замерла, оскорбленная. Немного погодя, когда татрикс вернулась на трон и успокоилась, она заговорила бесстрастным голосом. — Пришелец, иногда очень трудно быть Первой в Тарне. Ответ был неожиданным для меня. Я подумал, что за женщина скрывается за этой золотой маской. Мне даже стало жалко ту, перед которой я стоял на коленях. — А что касается тебя, — глаза Лары сверкнули из-под маски, — то ты сам признал, что не крал эти деньги у Оста. Из этого следует, что он дал их тебе. — Он сунул их мне в руку и убежал, — сказал я и посмотрел на татрикс. — Я пришел в Тарну, чтобы купить тарна. У меня не было денег. За деньги Оста я мог бы купить его и продолжать путешествие. Не мог же я их выбросить? — За эти деньги, — сказала Лара, держа мешочек на ладони, — хотели купить мою смерть. — Неужели ты ценишь свою жизнь так дешево? — скептически спросил я. — Вероятно, полная сумма должна была быть заплачена после завершения дела, — сказала она. — Эти деньги были подарком, — сказал я. — Во всяком случае мне так показалось. — Я не верю тебе. Я промолчал. — Что Ост предложил тебе? — Я отказался участвовать в его планах, — ответил я. — Сколько предложил тебе Ост? — повторила татрикс. — Он сказал, что даст тарна, тысячу золотых монет и провизию на долгое путешествие. — Золотые монеты… это не то, что серебряные, — сказала татрикс, — кто-то решил дорого заплатить за мою жизнь. — Не за убийство. — За что же тогда? — За похищение. Внезапно Лара застыла. Все тело ее дрожало от ярости. Она поднялась, вне себя от гнева. — Убей его! — крикнула Дорна. — Нет, — воскликнула татрикс и к всеобщему удивлению поднялась с трона и спустилась по ступеням. Дрожа от ярости она стояла передо мной в своей золотой мантии и маске. — Дай мне кнут! — крикнула она. — Быстро! — Человек поспешно рухнул перед ней на колени, протягивая кнут. Она щелкнула кнутом. Звук был резким, как выстрел. — Значит, — проговорила она, сжимая кнут, — значит ты хотел увезти меня связанную желтыми веревками. Я не понял, что она имеет в виду. — Ты хотел одеть на меня рабский воротник? — в истерике шипела она. Женщины в серебряных масках зашевелились, послышались гневные восклицания. — Я женщина Тарны! — крикнула она. — Первая в Тарне! Первая! И затем, обезумев от гнева, держа кнут обеими руками, она ударила меня. — Вот тебе мой поцелуй! — кричала она. Снова и снова она наносила мне удары, и все же я стоял на коленях и не падал. Мое тело, измученное тяжестью колодок, теперь горело от ударов кнута и корчилось в судорогах от боли. Но когда татрикс полностью выдохлась, я нашел в себе силы и поднялся — окровавленный, в лохмотьях и с тяжелым ярмом на шее — поднялся и взглянул на нее сверху вниз. Она отвернулась и пошла на возвышение, где стоял трон. Она быстро взбежала по ступеням и повернулась только тогда, когда была у трона. Татрикс повелительно указала на меня рукой в золотой перчатке, ткань которой была залита моей кровью и ее потом. — Отвезите его в Дом Развлечений Тарны! — приказала она.ГЛАВА 12. АНДРЕАС ИЗ КАСТЫ ПОЭТОВ
Меня закутали в плащ, надвинули на глаза капюшон и повели по улицам Тарны, с заплетающимися под тяжестью ярма ногами. Наконец мы вошли в какое-то здание, поднялись по крутой лестнице, прошли по длинным коридорам, и когда с меня скинули плащ, я увидел, что мое ярмо приковано цепью к стене. Комната была освещена лампами, закрепленными на стенах под потолком. Я понятия не имел, где нахожусь — то ли глубоко под землей, то ли, напротив, на самых верхних этажах. Пол и стены комнаты были сделаны из отдельных каменных глыб, каждая из которых весила не меньше тонны. Вблизи ламп стены были сухими, но пол и остальная часть стен были покрыты и плесенью и пахло гнилью. Значит, я все-таки был под землей. На полу были накиданы мокрые опилки. Длина цепи позволяла мне дотянуться до бачка с водой. У моих ног лежало блюдо с едой. Я полностью выдохся. Тело мое ломило от тяжести ярма и ударов кнутом, поэтому я лег на каменный пол и уснул. Сколько времени я спал — не знаю, но когда проснулся то все тело стонало от боли и каждое движение причиняло невероятные страдания. Несмотря на ярмо, я умудрился сесть, скрестив ноги. Перед собой я увидел блюдо с ломтем грубого хлеба. Из-за своих оков я не мог взять хлеб руками, чтобы сунуть его в рот. Для того, чтобы поесть, мне придется лечь на живот и откусывать прямо ртом. Я знал, что мне придется сделать это, когда голод станет невыносимым, и это бесило меня. Значит, это ярмо не просто оковы, а еще и средство уничтожения человека,превращающегося в зверя. — Давай, я помогу тебе, — сказал женский голос. Я повернулся, забыв о ярме, и оно всей своей тяжестью придавило меня к стене. Две маленькие руки схватили тяжелые брусья и старались повернуть их так, чтобы я мог снова сесть прямо. Я посмотрел на девушку. Она показалась мне очень привлекательной. В ней была та теплота, которую я не ожидал найти в Тарне. Ее темные глаза были полны участия. Волосы — коричневые с красноватым оттенком — были стянуты сзади грубым шнурком. Я посмотрел на нее и она лукаво опустила глаза. На ней был только длинный узкий прямоугольник из грубого коричневого материала примерно 10 дюймов шириной. Он был накинут на нее как пончо, закрывая грудь и спину и оставляя открытым все ниже колен. На поясе пончо был перехвачен цепью. — Да, — стыдливо сказала она, — на мне камиск. — Ты очень красива, — сказал я. Она посмотрела на меня удивленно, но с благодарностью. Мы смотрели друг на друга в полутьме камеры. Сюда не доносилось ни звука. Отблески света ламп плясали по стенам и по лицу девушки. Она протянула руку и коснулась серебряного ярма. — Они жестоки, — сказала она. И затем, не говоря ни слова, она взяла хлеб с блюда и подала его мне. Я с трудом откусил кусок и долго жевал, стараясь проглотить. Я заметил на ее шее ошейник из серого металла. Очевидно, она была рабыней. Девушка подошла к бочку, провела рукой по поверхности воды, сгоняя зеленую слизь и затем зачерпнула пригоршню и поднесла к моим пересохшим губам. — Спасибо, — сказал я. Она улыбнулась и сказала: — Никто не благодарит рабыню. — Я думал, что в Тарне все женщины свободны, — сказал я, кивком показывая на ее ошейник. — Меня не будут держать в Тарне, — ответила она, — меня отошлют на Большие Фермы, где я буду носить воду рабам, работающим на полях. — Что за преступление ты совершила? — Я изменила Тарне. — Ты участвовала в заговоре против трона? — Нет, — сказала она, — я полюбила мужчину. Я онемел. — Когда-то я носила серебряную маску, воин, — сказала она, — а теперь я падшая женщина, так как позволила себе полюбить. — Это не преступление. Девушка счастливо рассмеялась. Мне очень понравился этот внезапный девичий смех. Его музыка доставляет большее удовольствие мужчине, чем вино ка-ла-на. И мне показалось, что мое ярмо перестало давить мне на шею. — Расскажи мне о нем. Но сначала, скажи, как тебя зовут. — Я Линна из Тарны. А как твое имя? — Тэрл. — Из какого города? — У меня нет города. — А! — улыбнулась девушка и не стала больше расспрашивать. Вероятно она решила, что с ней в камере сидит преступник. Она села на корточки. Глаза ее светились счастьем. — Он тоже не из Тарны. Я присвистнул. Это было серьезное нарушение горийских обычаев. — И, более того, — рассмеялась она, хлопнув в ладоши, — он был касты певцов. Действительно, это было еще хуже. Хотя каста Поэтов и Певцов не относилась к категории высших, но она была более престижна, чем, скажем, касты Шорников или Гончаров, которые были с ней одного уровня. На Горе Певец или Поэт считается ремесленником, создающим свои произведения, как гончар создает посуду, а шорник — седла. Поэты занимали свое место в социальной структуре общества — они воспевали битвы, героев, города, но они пели не только об этом, но и о любви, о жизни, о радости, время от времени напоминали горийцам о одиночестве, о смерти, о том, что нельзя забывать, что они в первую очередь люди. Чтобы стать певцом, нужен был особый талант, как, впрочем, и для Тарноводов. Поэт здесь, как и на Земле, воспринимался с изрядной долей скептицизма — их считали немного чокнутыми. Но божье благословленье не коснулось их. Ведь роль богов на Горе играли Царствующие Жрецы, а они не вызывали у людей никаких чувств, кроме страха. Люди жили с ними в относительном мире. Они делали празднества в их честь, приносили жертвы, выполняя их требования, но всякий раз, когда это было возможно, о них забывали. Так что вряд ли можно было предположить, что Царствующие Жрецы дарят талант певцу или поэту. Несмотря на это, певцов и поэтов любили на Горе. Конечно, некоторые поэты тяготились нищетой, на которую их обрекала эта профессия, но в целом считалось, что это самые счастливые люди на планете. Они гордились что поют и в хижинах бедняков и в роскошных дворцах. Их приглашали всюду и они пели везде, хотя в одном месте они получали в награду кусок хлеба, а в другом — горсть золота. Правда, золото поэта быстро переходило к женщинам, которые всегда вились роем вокруг этих беззаботных созданий. И снова у поэта не оставалось ничего, кроме песен. Нельзя сказать, что поэты на Горе жили зажиточно, но они и не голодали, им не приходилось сжигать одежду своей касты. Многие поэты путешествовали из города в город. Бедность надежно защищала их от грабителей, а счастье — от хищников. — Каста поэтов — это не так плохо, — сказал я. — Конечно, — ответила она, — но в Тарне они вне закона. — О! — И все же, — продолжала она со счастливой улыбкой, — Андреас, из города в пустыне Тора, проник в Тарну. По его словам, искать песни, — она рассмеялась, — но я думаю, что он пришел, чтобы заглядывать под серебряные маски наших женщин, — она в избытке чувств захлопала в ладоши. — И я первой заметила и позвала его, когда увидела лиру, спрятанную под его серой одеждой и поняла, что он — певец. Я пошла за ним и убедилась, что он в городе больше 10 часов. — Ну и что? — спросил я, так как уже слышал упоминание о 10 часах. — Это значит, что те, кто провел в Тарне больше десяти часов, заковываются в цепи и отправляются в поле возделывать землю, пока не умрут. — Почему же об этом не предупреждают при входе в город? — Но это глупо. Как же тогда мы будем пополнять число наших рабов. — Теперь ясно, — сказал я, осознав причины гостеприимства Тарны. — Я носила серебряную маску, — продолжала девушка, — и моим долгом было доложить властям об этом пришельце. Но я этого не сделала. Мне было очень интересно — ведь я никогда не видела мужчин из других городов. Я пошла за ним, а когда мы остались одни, то окликнула его и рассказала об участи, которая его ждет. — И что же он сделал? Она смущенно опустила голову. — Он снял с меня маску и поцеловал. Я даже не успела позвать на помощь. Я улыбнулся. — Я ведь никогда до этого не была в руках мужчины, — сказала она, — мужчины тарны не касаются женщин. Вероятно выражение моего лица удивило ее и она поспешила дать объяснения. — Вопросами связей мужчин и женщин занимается каста Врачей под наблюдением Высшего Совета Тарны. — Ясно, — сказал я, хотя мне ничего не стало ясно. — И все же, — продолжала она, — хотя я была женщиной Тарны и носила серебряную маску, его объятия не были для меня неприятны. — Она взглянула на меня с легкой печалью, — я знаю, что поступила не лучше его, уподобилась животному, не умеющему сдерживать свои инстинкты. И заслуживаю суровой кары. — Ты сама веришь в это? — спросила я. — Да, — сказала она, — но все равно, лучше всю жизнь носить камиск и пережить его поцелуй, чем прожить ее под серебряной маской, не испытав этого сладостного ощущения. — Плечи ее опустились и мне захотелось обнять ее, приласкать и утешить. — Я падшая женщина и предала все, что почитается в Тарне превыше всего. — А что сделали с ним? — Я спрятала его и помогла выбраться из города, — она вздохнула, — он звал меня с собой, но я не могла. — Что же ты сделала? — Когда он был в безопасности, я выполнила свой долг — явилась в Высший Совет Тарны и призналась во всем. Совет решил лишить меня серебряной маски, надеть камиск и ошейник и отправить на Большие Фермы на работы. Она заплакала. — Тебе не нужно было являться в Высший Совет. — Почему? Разве я не виновна? — Ты ни в чем не виновата. — Разве любовь не преступление? — Только у вас в Тарне. Она рассмеялась. — Ты совсем, как Андреас. — А не может ли твой Андреас, не дождавшись тебя, вернуться в город, чтобы тебя найти? — Нет. Он думает, что я больше не люблю его, — она опустила голову, — он уйдет и найдет себе другую женщину, более красивую, чем женщина из Тарны. — Ты веришь в это? — Да. Он не вернется в город, так как знает, что за его поступок он будет сослан на шахты, — она вздрогнула, — а может, его отправят в Дом Развлечений. — Значит, ты думаешь, что он побоится появиться в Тарне. — Да, он не войдет в город. Он не дурак. — Что? — воскликнул молодой жизнерадостный голос. — Что может знать девчонка, вроде тебя, о дураках из касты Поэтов? Линна вскочила на ноги. Два копья втолкнули в дверь какого-то человека в ярме и в колодках. От их толчка он пролетел через всю комнату и только стена остановила его. Человек с трудом поднялся и сел. Это был здоровый, хорошо сложенный парень, с добрыми голубыми глазами и шевелюрой, напоминающей гриву черного тарна. Он сел на опилки и улыбнулся нам. Улыбка его была радостно-бесстыдной. Он повертел шеей в ярме и щелкнул пальцами. — Ну, Линна, —сказал он, — я пришел за тобой. — Андреас! — крикнула она и бросилась к нему.ГЛАВА 13. В ДОМЕ РАЗВЛЕЧЕНИЙ ТАРНЫ
Солнце ударило мне в глаза. Белый раскаленный песок жег ноги, я щурился от рези в глазах. Солнце уже раскалило мое ярмо и я чувствовал его жар на своих плечах. В спину уперлось копье и я побрел вперед, нетвердо держась на ногах под тяжестью ярма и утопая по колено в горячем песке. По обе стороны от меня тащились такие же несчастные, закованные в колодки. Одни стонали, другие плакали, третьи грязно ругались. Их, как и меня, тоже гнали вперед. Гнали, как зверей. Тот, что был слева от меня, молчал. Это был Андреас из города Тор. Но вот копье перестало упираться мне в спину. Пение труб. Я услышал голос Андреаса рядом с собой. — Странно, — сказал он, — обычно татрикс не посещает Дом Развлечений. Я подумал, что же сейчас привело ее сюда. Все пленники упали на колени. Кроме меня и Андреаса. — Почему ты стоишь? — Ты полагаешь, что только воины оберегают свою честь? Внезапно страшный удар обрушился на него сзади и Андреас со стоном повалился на песок. На меня тоже посыпались удары — по спине, по плечам, но я каким-то чудом устоял на ногах. И тогда удар кнута обжег мне ноги. Он, как змея, обвил их и затем последовал резкий рывок. Я тяжело упал. Уже лежа, я осмотрелся. Все пленники стояли на коленях на песчаной арене. Арена была овальной формы с длиной по небольшой оси примерно в сотню ярдов. Ее окружала стена высотой 12 футов. Стена была разделена на сектора, каждый из которых был окрашен в разный цвет — золотой, пурпурный, желтый, голубой, красный и оранжевый. Песок арены, сверкающий разноцветными искрами, усиливал впечатление от этого буйства красок. Со стен свешивались гигантские разноцветные знамена. Я решил, что все краски Гора, которые не пустили на скучные стены зданий Тарны, собрались здесь, в этом месте развлечений. Я заметил, что здесь есть люди в сером. Некоторые из них были воинами, которые должны были поддерживать порядок. Но, в основном, это были простые горожане. Некоторые оживленно переговаривались между собой, очевидно заключая пари, но подавляющее большинство молчаливо сидело на каменных скамьях, угрюмые в своих серых одеждах. Их мысли было невозможно прочесть, но Линна сказала мне и Андреасу, что мужчины Тарны должны присутствовать в Доме Развлечений не меньше четырех раз в год, иначе они сами будут вынуждены принять участие в опасной игре. С трибун доносились крики нетерпения, возбужденные, почти на грани истерики. Они резко контрастировали с бесстрастностью серебряных масок, скрывающих лица. Все глаза были обращены к сектору, перед которым мы стояли на коленях и который светился золотом. Я посмотрел наверх и увидел женщину, сидящую на золотом троне и одетую в золотую мантию — единственную, которая носила золотую маску и была первой в Тарне — саму татрикс. Лара поднялась и взмахнула рукой. В золотой перчатке она держала алый шарф. Все смолкли. И затем, к моему полному удивлению, люди, которые стояли на коленях рядом со мной — изгои, выброшенные из общества, осужденные — запели странный гимн. Только мы с Андреасом молчали. Он был удивлен не меньше меня. Хотя мы всего лишь презренные животные, которые живут для вашего развлечения и умирают для вашего удовольствия, но мы славим Маски Тарны. Слава Маскам Тарны! Слава татрикс нашего города! Алый шарф полетел на песок арены, и Лара села в кресло, откинувшись на подушки. Снова на фоне резких звуков труб раздался голос: — Пусть начнется представление. Дикие крики приветствовали эти слова, но я плохо расслышал их, так как меня грубо встряхнули и поставили на ноги. — Сначала скачки, — сказал тот же голос. Нас на арене было человек сорок. Охранники разделили людей на четыре команды и скрепили наши колодки цепями. Затем они кнутами погнали нас к огромным гранитным глыбам, каждая из которых весила не менее тонны. В глыбы были вделаны кольца, к которым всех и приковали. Затем объяснили, что от нас требуется. Скачка должна начаться и закончиться перед сектором, где в своем золотом великолепии сидела сама татрикс Тарны. В каждой группе был погонщик, который сидел на глыбе с кнутом в руке. Мы с трудом подтащили глыбы к сектору татрикс. Серебряное ярмо, раскалившееся на солнце, жгло мне плечи. Когда мы стояли в ожидании сигнала, я услышал хохот татрикс и у меня потемнело в глазах. Нашим погонщиком был тот самый человек, что привел меня в комнату татрикс. Он проверил у каждого из нас крепость цепей. При виде меня он сказал: — Дорна Гордая поставила на ваш камень сто золотых монет. Смотрите, чтобы она не потеряла их. — А что будет, если она проиграет? — спросил я. — Она сварит вас живьем в кипящем масле, — ответил он и расхохотался. Татрикс лениво взмахнула рукой и гонка началась. Надрываясь, скрежеща зубами от обжигающих ударов кнута, ругая песок арены, который мешал нам, мы продвигались шаг за шагом и, наконец, подошли к финишу. Мы были первыми. Когда нас отковали от глыбы, то оказалось, что один человек умер и мы весь путь протащили его за собой. Мы все без сил повалились на песок. — Бой быков! — закричала одна из серебряных масок и ее крик подхватили десятки и сотни других женщин. Вскоре все трибуны ревели. — Бой быков! — кричали утонченные и изнеженные женщины Тарны. — Пускай начинают. Нас снова подняли на ноги и, к моему ужасу, к серебряному ярму каждого прикрепили стальные рога 18 дюймов длиной и острые, как ножи. Ярмо Андреаса тоже украсили этими смертельными пиками и он сказал мне: — Может быть, кому-то из нас придется умереть, воин. Надеюсь, что нас с тобой не поставят друг против друга. — Я не стану убивать тебя. Он странно посмотрел на меня. — Я тоже, — сказал он, потом, помолчав, добавил, — если мы не будем драться, то нас убьют обоих. — Пусть будет так, — сказал я. Мы посмотрели в глаза друг другу. Каждый из нас понимал, что нашел на этом раскаленном песке верного друга. Моим противником оказался не Андреас, а коренастый могучий человек с коротко подстриженными волосами, Крон из Тарны, член касты Кузнецов. Глаза его были цвета голубой стали, одно ухо оторвано. — Я уже три раза сражался на этой арене и выжил, — сказал он мне. Я внимательно посмотрел на него. Это был опасный противник. Человек с кнутом ходил вокруг нас, все время поглядывая в сторону трона татрикс. Как только поднимется золотая перчатка, сразу должна начаться смертельная схватка. — Будем мужчинами, — сказал я Крону, — откажемся убивать друг друга ради развлечения этих тварей в серебряных масках. Желтая, коротко подстриженная голова повернулась ко мне. Тупые глаза не выражали ничего. И только спустя некоторое время в них что-то шевельнулось, как будто мои слова только сейчас дошли до него. Светло-голубые глаза блеснули, затем снова затуманились. — Нас обоих убьют, — сказал он. — Да. — Пришелец, — сказал он, — я хочу еще раз уйти отсюда живым. — Отлично, — сказал я и приготовился. Рука татрикс вот-вот должна была опуститься. Я не видел ее, так как не спускал глаз с противника, чтобы рога были наготове. Раз или два он пытался броситься на меня, но всякий раз останавливался, так как видел, что я готов отразить нападение. Мы осторожно двигались, делая обманные выпады. Рев на трибунах возрастал. Надсмотрщик щелкнул кнутом: — Нужна кровь! — крикнул он. Внезапно Корн подцепил ногой песок и швырнул мне его в глаза. Этот серебряно-алый дождь искр ослепил меня. Я сразу же упал на колени, и рога Корна пронеслись у меня над головой. Я поймал его за плечо и, приподнявшись, швырнул через себя. Корн тяжело шлепнулся на землю, и я услышал его рев — рев злобы и страха. Я не мог повернуться и вонзить в него рога, так как боялся промахнуться. Я тряс головой от дикой боли в глазах. Скованные руки не могли дотянуться до глаз, чтобы протереть их. Ослепший, весь в поту, еле держась на ногах под тяжестью ярма, я слышал вопли обезумевшей толпы. Я слышал, как Корн с трудом поднялся на ноги вместе с тяжелым ярмом, слышал его хриплое дыхание, похожее на рычание зверя. И тут он побежал ко мне. Я принял его удар своим ярмом. Звук удара был подобен удару молота по наковальне. Я пытался схватить его за руки, но он держал их как можно дальше и я не мог схватить его, так как мы оба были покрыты потом. Он нападал снова и снова, но мне каждый раз удавалось блокировать его удары ярмом. Но один раз мне не повезло, и его рог распорол мне бок. Кровь брызнула струей, и толпа встретила это восторженными криками. И тут я резко схватил его за ярмо. Оно было такое же горячее, как и мое, и обожгло мне руки. Крон был очень тяжел, хоть и невысок, но я поднял его в воздух вместе с ярмом. Трибуны стихли от изумления. Крон отчаянно ругался, когда почувствовал, что его ноги оторвались от земли. Он извивался в воздухе, а я поднес его к стене и с силой ударил об нее. Этот удар убил бы любого, но только не Крона. Он соскользнул вниз по стене и осел на песок без сознания. Тяжелое ярмо придавило его неподвижное тело. Пот и слезы в раздраженных глазах промыли их от песка, и я вновь обрел способность видеть. Я посмотрел вверх на сверкающую маску татрикс. За ней я увидел серебряную маску Дорны Гордой. — Убей его, — приказала Дорна, — указав на неподвижное тело Крона. Я посмотрел на трибуны. Серебряные маски испускали истошные крики: — Убей его! Везде я видел безжалостные жесты — руки, поднятые ладонями вверх. Женщины в серебряных масках вскочили на ноги. Их пронзительные крики, как ножи разрезали воздух, в котором не было ничего, кроме этого вопля: — Убей его! Я повернулся и медленно пошел в центр арены. И вот я стою там по колено в горячем песке, покрытый потом и кровью от распоротого рогом бока, с кровавыми полосами от ударов кнута по спине. Я стоял одиноко в центре арены, стараясь не слышать эти сотни, нет, тысячи существ, которые вопили, требуя крови. И тогда носившие серебряные маски поняли, что их желание не будет исполнено, что это существо, стоящее на песке под ними, лишает их развлечения. Они вскочили на ноги, обрушив на меня всю свою злобу, ярость и ненависть. Их злоба, казалось, была беспредельной, они все были на грани истерики, даже безумия. Я спокойно ждал посреди арены, когда на меня набросятся воины. Первым подбежал ко мне все тот же человек с кнутом. Лицо его было искажено гневом. Он изо всех сил ударил меня кнутом по лицу. — Слин! — кричал он, — ты испортил день развлечений! Два воина отвинтили рога от моего ярма. Затем они потащили меня к золотой стене. И я снова стоял перед золотой маской татрикс. Трибуны затихли. В воздухе витало напряжение. Мне хотелось, чтобы смерть моя была быстрой и немучительной. Все ждали, что скажет татрикс. Ее золотая маска и перчатки блестели надо мной. Слова ее прозвучали четко и ошибиться было нельзя: — Снимите с него ярмо, — сказала она. Я не мог поверить своим ушам. Неужели я завоевал себе свободу? Это обычай развлечений Тарны? Или же гордая татрикс поняла, насколько жестоки эти развлечения? Может, это сердце, скрытое под золотой мантией, смягчилось, показало свою способность к состраданию? А может быть, просто восторжествовала справедливость, может быть, она решила признать мою полную невиновность, оправдать меня, и я теперь с честью смогу покинуть серую негостеприимную Тарну? Одно чувство царило в моем сердце — благодарность. — Благодарю тебя, татрикс, — с чувством произнес я. Она расхохоталась и добавила: — … чтобы мы могли отдать его на растерзание тарну.ГЛАВА 14. ЧЕРНЫЙ ТАРН
Меня расковали. Других пленников, все еще закованных, кнутами прогнали с арены в подземные камеры. Может быть, их еще используют для развлечения, а может, всех пошлют на шахты, на верную смерть. Андреас из Тора пытался остаться со мной, но его избили и в бессознательном состоянии уволокли с арены. Толпа, казалось, умирала от нетерпения, желая увидеть дальнейшее развитие событий. Люди ерзали на скамьях, поправляли под собой шелковые подушки, рассеяно брали всякие лакомства у разносчиков в серых одеждах. Легкий шум прокатывался по трибунам, как морской прибой. Может, развлечение вовсе не испорчено? Может, самое лучшее, самое интересное еще впереди? Конечно, моя смерть от когтей и клюва тарна произведет большое впечатление на эти жестокие серебряные маски, которые испытали такое разочарование, когда жалкий пленник не подчинился их воле, пренебрег их желанием видеть кровь, много крови… Хотя я чувствовал, что смерть моя уже близко, я не очень расстраивался. Эта смерть казалась жуткой серебряным маскам Тарны, но они не знали, что я был тарнсменом и знал этих птиц, их силу и свирепость, и даже любил их, поэтому мне эта смерть вовсе не казалась ужасной. Я улыбнулся про себя. Как и большинство членов касты воинов, я боялся маленьких ядовитых змей ост гораздо больше, чем этих могучих гигантов. Змеи были не более нескольких дюймов в длину и могли забраться в сандалии. Они вонзали свои клыки в ногу без всякой причины и предупреждения, после чего жертва испытывала страшные мучения, которые неминуемо заканчивались смертью. Для воинов эти мучения были самым неприятным путем в Города Праха. Гораздо более предпочтительной была смерть от ужасных когтей тарна. Я не был связан. Я был свободен и мог ходить по арене, окруженной высокими стенами. Я наслаждался этой обретенной свободой, хотя знал, что мне ее дали только для того, чтобы представление было более захватывающим и интересным. Чтобы я мог убегать, спотыкаться, падать, пытаться закопаться в песок, кричать. Все это, несомненно, доставило бы огромной удовольствие нежным женщинам Тарны, носящим серебряные маски. Я пошевелил руками, плечами, туловищем. Моя туника была разорвана в клочья, и я кое как поправил ее. Мышцы приятно перекатывались у меня под кожей, наслаждаясь неожиданной свободой. Я медленно подошел к золотой стене, где лежал алый шарф татрикс. Тот самый шарф, что послужил сигналом к началу представления. Я поднял его. — Сохрани его, как подарок, — раздался величественный голос. Я взглянул вверх, на сверкающую золотом маску татрикс. — Чтобы ты мог вспоминать татрикс Тарны, — сказал со смешком голос из-под золотой маски. Я ухмыльнулся и, скомкав шарф, вытер им пот с лица. Лара издала гневный вскрик. Я накинул шарф на плечи и пошел к центру арены. Я еще не успел дойти туда, как стена одного из секторов поднялась и открылись ворота, высота которых равнялась высоте стены, а ширина была более 30 футов. И через эти ворота, подгоняемые кнутами надсмотрщиков, закованные в цепи рабы потащили огромную деревянную платформу на больших колесах. Я ждал, когда платформа покажется на арене. С трибун раздались крики страха и удовлетворения. Серебряные маски визжали от восторга. Скрипучая платформа медленно двигалась по песку. Рабы тащили ее, запряженные, как волы. Наконец, появился и тарн — черный гигант. Его голова была укрыта, и клюв едва высовывался из-под покрывала. Одна нога была прикована серебряной цепью к платформе… Точнее, не к самой платформе, а к серебряному брусу. Тарн не мог улететь с таким грузом, но он мог двигаться, таща его за собой. Тарн тоже носил свое ярмо. Платформа подъехала ближе, и я, к ужасу присутствующих, подошел к ней. Сердце мое отчаянно колотилось. Я внимательно посмотрел на тарна. В нем было что-то знакомое. Я рассматривал его оперение, чудовищный клюв. Огромные крылья ударили воздух, и порывы ветра опрокинули рабов в песок. Зазвенели цепи, когда прекрасная птица подняла свою голову, принюхиваясь к воздуху арены. Умная птица не делала попыток улететь, она прекрасно понимала, что это ей не удастся из-за тяжелого бруса и не хотела доставлять удовольствие своим мучителям беспомощным барахтаньем. Хотя это звучит странно, но я уверен, что животные, как и некоторые люди, имеют свою гордость. И тарн был именно из таких животных. — Отойди, — крикнул надсмотрщик с кнутом. Я вырвал кнут из его руки и ударил его. Он покатился по песку. Я презрительно бросил кнут ему вслед. Теперь я стоял рядом с платформой. Мне хотелось увидеть кольцо на ноге птицы. С удовлетворением я заметил, что ее когти окованы сталью. Это был боевой тарн, подготовленный для боев в небесах Гора. В нем была воспитана гордость и мужество. Мои ноздри с удовольствием вдыхали сильный своеобразный запах тарна. Для многих он был крайне неприятен, но для ноздрей тарнсмена это была амброзия. Мне многое напоминал этот восхитительный запах. Я стоял возле птицы и был счастлив, хотя знал, что это мой будущий палач. Может, это и глупо, но любой тарнсмен испытывает влечение к этим громадным птицам, которые для него так же опасны, как и для других. Но я испытывал нечто большее, когда стоял рядом с ним. Мне казалось, что я дома, в Ко-Ро-Ба, ведь этот тарн смотрел вместе со мной на Утренние Башни, простирал крылья над сверкающими цилиндрами блистательного Ара, это он принес меня на битву, в которой я завоевал свою любовь — Талену, и унес после битвы в Ко-Ро-Ба, на волшебный праздник нашей Свободной Дружбы. Я коснулся кольца и увидел, что название города на нем стерто. — Эта птица из Ко-Ро-Ба. Раб вздрогнул, услышав это. Он резко повернулся, всеми силами желая вырваться из оков и укрыться в безопасности подземных камер. Хотя большинство зрителей было убеждено, что тарн необычно спокоен, однако я чувствовал, что он дрожит от возбуждения. В нем чувствовалась какая-то неуверенность. Его голова под покрывалом была поднята, он почти беззвучно всасывал воздух через щели в носу. Я подумал, ощущает ли он мой запах. Затем этот страшный клюв медленно, с любопытством, повернулся ко мне. Человек с кнутом — огромный, похожий на гориллу, который с таким наслаждением избивал меня кнутом — приблизился ко мне. Голова у него была обвязана тканью, в руке кнут. — Иди отсюда, — крикнул он. Я повернулся к нему. — Я не закованный раб, ты говоришь с воином. Рука его сжала кнут. Я рассмеялся ему в лицо. — Ударь меня, — сказал я, — и ты умрешь. — Я не боюсь тебя, — сказал он, побледнев и отступив назад, рука его с кнутом опустилась. Он дрожал. — Ты сам скоро умрешь, — прошипел он, — сотни тарнсменов пытались оседлать этого зверя, и все они погибли. Татрикс постановила использовать его только для развлечений, чтобы кормить его такими слинами, как ты. — Сними с него покрывало, — приказал я. Человек посмотрел на меня так, как будто я был сумасшедшим. Говоря откровенно, моя решительность изумила даже меня самого. Воины с копьями бросились вперед и оттеснили меня от тарна. Я стоял на песке поодаль от платформы и смотрел, как освобождают тарна. На трибунах царила тишина. Интересно, какие мысли скрывает золотая маска Лары, татрикс города Тарны. Щуплый раб, чтобы не терять времени, забрался на плечи своего товарища и развязал покрывало, закрывающее голову тарна. Он не стал сдергивать его, а проворно спустился вниз и вместе со всеми остальными поспешно бросился в ворота, которые сразу же захлопнулись за ними. Тарн открыл клюв, и ремни, стягивающие его, упали на землю. Затем он тряхнул головой, как бы стряхивая с себя воду, и кожаное покрывало полетело в воздух и плавно опустилось на песок. Тарн раскинул крылья и ударил ими по воздуху, затем поднял голову и раздался грозный крик. Черные перья на голове, уже не скрытые покрывалом, расправились, как языки пламени. Ветерок шевелил их. Я решил, что он прекрасен. Я знал, что смотрю сейчас на самого грозного и опасного хищника Гора. Но он все равно был прекрасен. Яркие круглые глаза, горящие как звезды, смотрели на меня. — Хо! Убар небес! — воскликнул я, широко раскинув руки, с наполненными слезами глазами. — Ты не узнал меня? Я Тэрл! Тэрл из Ко-Ро-Ба! — Я не подумал о том, какой эффект произведут мои слова на трибуны. Я забыл о них и обращался к тарну, как будто он был воином, членом моей касты. — Думаю, ты не забыл язык своего города? И, не думая об опасности, я побежал к нему, вспрыгнул на платформу, где он стоял, и, обвив руками его шею, заплакал. Огромный клюв осторожно коснулся меня. Это конечно, не было проявлением чувства, но его большие круглые глаза смотрели на меня. Хотел бы я знать, какие мысли у него в голове. Может, он тоже вспомнил воздушные бои, звон оружия, долгие путешествия, которые мы с ним совершали в небесах над зелеными полями Гора. А может, он вспоминал Воск, раскинувшийся серебряной лентой под его крыльями, или скалистые горы Вольтан Рейндж — Горы Тентис, знаменитые своими стаями тарнов; сверкающие башни Ко-Ро-Ба, огни блистательного Ара, когда мы вдвоем решились напасть на этот самый великий город на Горе. Но, думаю, вряд ли эти воспоминания родились в его примитивном мозгу. Этот гигант нежно просунул клюв мне под руку. Я знал, что воинам Тарны придется убить нас обоих, так как этот тарн будет защищать меня до своей смерти. Я наклонился, чтобы осмотреть крепление цепи. К счастью, она была не закреплена, а просто стянута болтом с квадратной головкой. Болт был длиной в полтора дюйма. Я попытался отвинтить его. Он не поддавался, и я налег изо всех сил. Яростный крик вырвался у меня из груди. Но все тщетно. Я не слышал крика трибун. Я знал, что зрители вне себя от злобы и негодования. Ведь их снова обманули, лишив приятного восхитительного зрелища. Они быстро поняли, что я намереваюсь освободить тарна. Прозвучал резкий голос татрикс: — Убейте его! — Голос Дорны Гордой тоже приказывал воинам прикончить меня. Один из них спрыгнул со стены на арену и был совсем близко. Я почувствовал, как мои мышцы и сухожилия трещат от напряжения, от борьбы с непокорным металлом. Копье вонзилось в деревянный пол платформы. Я обливался потом. Еще одно копье вонзилось рядом с первым. Мне казалось, что металл болта вот-вот сорвет мясо, переломает кости пальцев. Еще одно копье упало рядом, задев мою ногу. Тарн вскинул голову и закричал угрожающе и злобно. Ужас заморозил сердца тех, кто находился на арене. Они попятились, как будто опасаясь, что тарн бросится на них. — Идиоты! — закричал офицер. — Птица в цепях! Нападайте! Убейте обоих! Но в это мгновение болт поддался и цепь соскользнула с ноги. Тарн как будто понял, что свободен, стряхнул ненавистный металл с ноги, задрал голову и закричал. Этот крик, вероятно, был слышен во всей Тарне. Подобный крик можно услышать только в горах Тентис и среди ущелий Вольтан — это был крик дикого тарна, победоносный крик властелина земли. Я боялся, что тарн взмоет в небо, однако он ждал. Ждал, хотя и был свободен и металл был снят с его ноги, а воины с копьями приближались, потрясая оружием. Я вскочил к нему на спину и изо всех сил схватился за шею. Многое я бы дал за седло и широкий алый ремень, которым тарнсмены привязывают себя к седлу! Как только тарн ощутил на себе мой вес, он вскрикнул еще раз и, раскинув широкие крылья, взмыл вверх. Несколько копий пролетели под нами и беспомощно упали на разноцветный песок арены. Снизу до нас раздались звуки разочарования и злобы. Серебряные маски вдруг поняли, что их снова обманули и жертва ускользнула — день развлечений кончился провалом. У меня не было возможности управлять тарном. Обычно для этого использовались поводья, которых было шесть. Натягивая их, можно было заставить тарна двигаться в нужном направлении. Но у меня не было ни седла, ни сбруи. У меня не было даже свистка, без которого многие тарнсмены боялись даже подойти к своей птице. Я смотрел сверху на башни Тарны, сверкающий овал арены, от которого меня уносили могучие крылья тарна. И во время этого полета меня охватило возбуждение. Угрюмый город остался позади, я уже видел внизу зеленые поля, желтые рощи деревьев ка-ла-на, зеркальные поверхности озер, ярко-голубое небо, открытое и манящее. У меня вырвался крик: — Я свободен. Но я знал, что не могу считать себя полностью свободным, когда столько людей томится в неволе в этом сером городе. Там осталась девушка, темноглазая Линна, которая была так добра ко мне, чьи огненные волосы были стянуты грубым шнурком, на которой был одет воротник рабыни города. Там остался Андреас из Тора, член касты Поэтов — молодой, жизнерадостный, неунывающий, с волосами, подобными гриве черного тарна, который был готов умереть, но не убивать меня и был осужден погибнуть на Арене Развлечений или в шахтах Тарны. И там осталось еще много людей, скованных и нескованных, работающих в шахтах, на полях, в самом городе… тех, что страдали от жестокости законов Тарны, которых давили традиции города, которые не имели в жизни ничего, кроме чашки ужасного кал-да после дня изнурительной нудной работы, не приносящей радости сердцу человека. — Табук! — крикнул я гигантской птице. — Табук! Табук — это самая распространенная на Горе антилопа: желтая, однорогая, питающаяся листьями ка-ла-на и изредка забредающая на открытые луга в поисках соли. Это была любимая добыча тарнов. Крик «Табук» использовался тарнсменами, когда время было дорого и они не могли делать остановку, чтобы тарн мог найти себе добычу. Как только всадник замечает табука или какое-нибудь другое животное, он кричит «Табук!». Крик служит сигналом для тарна, что он может начать охоту. Тарн находил себе жертву, съедал ее и полет возобновлялся. Причем тарнсмен не покидал при этом седла. Я впервые использовал этот сигнал, но птица прошла обучение у Тарноводов много лет тому назад и должна была его знать. Сам я всегда старался отпускать тарна на свободную охоту. Мне не хотелось присутствовать при его трапезе. Огромный тарн, услышав мой крик, встрепенулся и стал описывать широкие круги, сразу вспомнив то, чему его учили. Это был действительно самый великий из тарнов, убар небес. Конечно, я затеял невозможную вещь. Только один шанс из миллиона был за то, что моя попытка увенчается успехом. Глаза тарна загорелись зловещим огнем, обшаривая землю. Голова и клюв вытянулись вперед, крылья широко распростерлись в воздухе, он опускался все ниже и ниже к серым башням Тарны. Мы опять были над ареной, где все трибуны были забиты беснующимися зрителями. Хотя представление окончилось, пусть и не так, как ожидали все, но никто не расходился. Тысячи серебряных масок ждали, так как первой должна была покинуть Дом Развлечений татрикс в своей золотой мантии. Я различил внизу золотое сияние татрикс. — Табук! — крикнул я. — Табук! Огромный хищник ввинтился в воздух и камнем полетел вниз. Когти окованные сталью, были наготове. Он падал совершенно бесшумно — как разящая сталь. Я вцепился в птицу. Мой желудок почему-то оказался у горла. Трибуны арены, казалось, летели на меня. Снизу доносились крики ужаса. Серебряные маски были охвачены паникой. Совсем недавно они требовали крови, а теперь кому-то из них угрожала страшная смерть. Люди метались, стараясь спрятаться друг за друга, дрались за малейшие укрытия, сталкивая друг друга со стен на песок. И в одно мгновение, которое несомненно было самым ужасным в ее жизни, татрикс осталась одна. Она стояла, покинутая всеми, на ступенях золотого трона среди разбросанных подушек и подносов со сладостями и прохладительными напитками. Дикий крик вырвался из-под золотой бесстрастной маски. Золотые рукава взметнулись вверх, перчатки закрыли золотую маску. Я успел заметить под маской ее глаза. Они были полны ужаса. И тарн ударил. Окованные сталью когти, как крюки, вонзились в тело кричащей татрикс. И тарн задержался на мгновение, потом, вытянув голову и клюв, расправил крылья и крепко схватил свою жертву. Он издал жуткий, леденящий кровь крик — крик, в котором слышался триумф победы и бесстрашный вызов любому противнику. Татрикс была беспомощна в этих безжалостных когтях. Она дрожала от ужаса, как несчастная антилопа табук, попавшая в эти смертельные когти и ждущая своей участи. Татрикс не могла даже кричать. И взмахнув крыльями, тарн взмыл в воздух и полетел к горизонту, держа в когтях тело татрикс в развевающейся мантии.ГЛАВА 15. СДЕЛКА СОСТОЯЛАСЬ
«Табук» — это была единственная команда голосом, на которую тарн был приучен реагировать. Но для управления им были нужны поводья и кнут. Я уже горько раскаивался, что пошел на это. Ведь без седла, поводьев и кнута он был неподвластен мне. И тут безумная мысль пришла мне в голову. Когда я везла Талену из Ара в Ко-Ро-Ба, я пытался обучить ее управлению тарном. Когда было нужно, я кричал ей сквозь свистящий в ушах ветер, какую пару поводьев нужно потягивать. Для управления тарном использовалось шесть пар поводьев, и, в соответствии с моими указаниями, Талена натягивала ту или иную пару. В памяти тарна могла возникнуть ассоциация между голосом человека и поводьями. Птицу, конечно, нельзя было обучить за столь короткое время, да и не это было моей целью — я обучал Талену. Если что-то и осталось в памяти тарна, то за прошедшие годы все уже исчезло. Но все же я решил попытать счастье и крикнул: — Шестая! Тарн повернул налево и начал плавно набирать высоту. — Вторая! Последовал поворот направо и подъем под тем же углом. — Четвертая! — И тарн пошел вниз, готовясь к посадке. — Первая, — приказал я. Безумная радость овладела мной, когда крылатый гигант начал подниматься вверх. После этого он полетел в одной плоскости, равномерно ударяя воздух огромными крыльями, изредка переходя в долгое планирование. Я смотрел на проплывающие внизу поля и исчезающую вдали Тарну. И впервые, в порыве нахлынувших чувств, я обнял шею птицы и прижался к ней щекой. Тарн летел вперед, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я рассмеялся и похлопал его по шее. Хотя это была всего лишь птица, одна из многих на Горе, но я любил ее. Несмотря ни на что, я был счастлив. Мои чувства разделил бы любой тарнсмен. По-моему, ничего не может сравниться по богатству ощущений с божественным полетом на тарне. Я был тарнсменом и не променял бы седло на трон убара в любом городе. Если ты стал тарнсменом, то тебя всю жизнь будет тянуть к этим хищникам. Стать тарнсменом — значит стать повелителем тарна, или же его жертвой. Каждый знает, насколько опасны эти птицы. Они могут без предупреждения напасть на своего хозяина. И все же сердце тарнсмена наполняется радостью, когда он натягивает первую пару поводьев и направляет гигантскую птицу в небо. Он летит высоко над землей, наедине с ветром и птицей. Он свободен. Он летит. Поэтому я был рад тому, что снова оказался на спине тарна. Вдруг снизу до меня донесся жалобный стон жертвы, стиснутой в могучих когтях тарна. Я выругал себя за то, что, наслаждаясь полетом, совсем забыл о татрикс. Она наверняка умирала от страха, вися в страшных когтях на высоте многих сотен футов над землей, не зная, что ее ждет: то ли падение на землю, то ли смерть от холода на большой высоте. Я оглянулся назад, чтобы проверить, нет ли за нами погони. Нас могли преследовать как по воздуху, так и по земле. У Тарны было очень мало тарнсменов, но чтобы отомстить за татрикс, город мог собрать небольшой отряд. Мужчины Тарны с самого детства привыкли считать себя презренными созданиями, лишь немного превосходящими зверей. Такие мужчины не могли стать тарнсменами. Но я знал, что в Тарне все же есть тарнсмены — наемники из других городов или люди, подобные Торну, капитану Тарны, которые, несомненно, несмотря на то, что родились в Тарне, сумели остаться мужчинами, сохранить свою честь и достоинство. Я внимательно оглядел пространство позади нас, но не заметил черных точек вдали, которые означали бы погоню. Небо было голубым и чистым, и хотя сейчас каждый тарнсмен Тарны должен был быть в воздухе, я никого не видел. Снова снизу донесся стон… Далеко впереди я увидел утесы, высокие и крутые. Между ними расстилались равнины, усыпанные желтыми цветами, которые вплетают в венки горийские женщины. Они вкалывают эти цветы в волосы в своих домах, когда не нужно прятать лицо под вуалью. Через десять минут эти равнины были уже под нами. — Четвертая! — скомандовал я. Огромная птица остановилась в высоте, а затем плавно опустилась на выступ одного из утесов. С этого выступа просматривалось все вокруг на сотни пасангов. Сюда можно было попасть только на тарне. Я соскочил со спины птицы и поспешил в к татрикс, чтобы защитить ее, если птица вздумает разорвать девушку. Я освободил Лару из когтей тарна и отогнал его. Тарн был озадачен. Разве я не крикнул «табук»? Разве это не его добыча? Я отогнал Тарна подальше, взял девушку на руки и усадил ее возле стены утеса, подальше от края выступа, который представлял собой квадрат со стороной в 20 футов. На таких выступах тарны устраивают гнезда. Встав между татрикс и крылатым хищником, я крикнул: «табук». Тарн медленно направился к девушке, которая, трепеща всем телом, поднялась на колени, прижавшись спиной к грубому камню, и вскрикнула. — Табук! — снова вскрикнул я и, взяв огромный клюв тарна в руку, направил его в долину — к раскинувшимся внизу холмам. Тарн поколебался, а затем почти нежным движением прижал клюв ко мне. — Табук! — уже спокойно сказал я, повернув его голову в поле. Взглянув еще раз на татрикс, птица повернулась и пошла к краю выступа. Взмахнув огромными крыльями, она взмыла в небо и поплыла над землей, вселяя ужас во всех, кто видел ее. Я повернулся к татрикс. — Ты не ранена? Иногда тарн во время охоты легко ломает хребет антилопе табук. Я подверг жизнь Лары огромному риску, но выбора у меня не было. Захватив в плен татрикс, я мог ставить Тарне условия. Конечно, общий уклад города мне не изменить, но может быть удастся добиться свободы для Линны, Андреаса и других несчастных, с которыми я был на арене. Это ведь ничтожная цена за возвращение татрикс. Девушка с трудом поднялась на ноги. По обычаям Гора, похищенная должна стоять на коленях перед похитителем, но ведь это была татрикс, и я решил, что не буду настаивать на их выполнении. Руки Лары в золотых перчатках коснулись золотой маски на лице. Видимо она боялась, что лицо ее открыто. Я улыбнулся. Мантия была разорвана когтями тарна и лохмотья развевалась по ветру. Но татрикс, не теряя гордой осанки, прикрыла своими лохмотьями тело, насколько это было возможно. Мне показалось, что из-под маски сверкнул взгляд голубых глаз. Эта золотая маска наверняка скрывает прекрасное лицо, подумал я. — Нет, — гордо ответила она, — я не ранена. Иного ответа я и не ожидал, хотя знал, что когти тарна причинили ей немало боли, исцарапав до крови ее тело. — Тебе больно, — сказал я, — но сейчас тебе холодно. Потом, когда ты согреешься, тебе будет еще больнее. Бесстрастная маска смотрела на меня. — Я тоже однажды был в когтях тарна, — сказал я. — Почему тарн не убил тебя на арене? — спросила она. — Это мой тарн, — просто объяснил я. Что я мог еще сказать? Я хорошо знал характер тарнов, и то, что он не убил меня, было для меня такой же загадкой, как и для нее. Если бы я не знал тарнов, то решил бы, что этот тарн чувствует ко мне какую-то привязанность. Татрикс осмотрелась вокруг и посмотрела на небо. — Когда он вернется? — спросила она. Голос ее был тихим, почти неслышным и я знал, что если кто-нибудь может вселить ужас в сердце татрикс, то это только тарн. — Скоро, — ответил я. — Будем надеяться, что он найдет себе пищу. Татрикс заметно вздрогнула. — Если его охота не удастся, — сказала она, — то он вернется злой и голодный. — Конечно. — Он может напасть на нас. — Возможно. И, наконец, она спросила то, что давно хотела спросить: — Если он прилетит голодным, то ты отдашь ему меня? — Да, — ответил я. С криком ужаса татрикс упала на колени, вытянув в мольбе руки. Лара, татрикс Тарны, была у моих ног и просила милости. — Если ты не будешь покорна, — добавил я. Татрикс с криком ярости вскочила на ноги. — Ты издеваешься надо мной! — закричала она. — Ты издеваешься, как над похищенной женщиной! Я засмеялся. Она замахнулась рукой в перчатке. Я успел перехватить удар и крепко сжал ей руку. Глаза под маской сверкнули голубым огнем. Я позволил ей вырваться. Она подбежала к стене и встала ко мне спиной. — Я тебе нравлюсь? — спросила она. — Прошу прощения, я не понял. — Я твоя пленница, да? — Конечно. — Что ты собираешься делать со мной? — спросила она, не поворачиваясь ко мне лицом. — Продам тебя, чтобы купить седло и оружие, — сказал я, решив специально вселить в ее душе тревогу, чтобы потом заключить сделку на наиболее выгодных условиях. Она содрогнулась от страха и гнева. Затем резко повернулась ко мне, стиснув кулаки. — Никогда, — воскликнула она. — Я продам тебя, если захочу, — спокойно сказал я. Татрикс, дрожа от ярости, смотрела на меня. Я почти физически ощутил ту ненависть, что струилась из-под этой бесстрастной маски. Наконец, она заговорила. Слова ее капали, как капли кислоты. — Ты шутишь, — сказала она. — Сними маску, — предложил я, — сними, чтобы я мог оценить, сколько дадут за тебя. — Нет! — крикнула она, прижав руки к лицу. — Я думаю, что за одну маску мне дадут щит и копье. Татрикс горько усмехнулась. — Тебе за нее дадут даже тарна. Я видел, что она не может поверить в серьезность моих слов. Мне было необходимо убедить ее, что она стоит на грани позора, и я могу надеть на нее камиск и ошейник. Она рассмеялась, проверяя меня, и взяла в руки подол истерзанной материи. — Ты видишь, что за меня в таких лохмотьях много не выручишь, — проговорила она с притворным отчаянием. — Это верно. Она рассмеялась. — Но без лохмотьев ты будешь стоить гораздо больше, — добавил я. Она была потрясена моими словами. Мне показалось, что она забыла, где находится. Затем она решила разыграть козырную карту и приняла гордый, величественный, неприступный вид. Голос ее стал холодным, каждое слово падало, как кристалл льда. — Ты не осмелишься продать меня. — Почему? Она выпрямилась во весь рост, поправляя изодранную золотую мантию. — Потому что я — татрикс Тарны. Я поднял маленький камушек и кинул его с обрыва, следя за тем, как он катится вниз, подскакивая на выбоинах. Затем я взглянул на тучи, заволакивающие небо, прислушался к свисту ветра в остроконечных утесах. Затем я повернулся к татрикс: — Тем больше будет цена. Татрикс онемела. Ее величественные манеры исчезли. Она забыла о них. — Ты действительно продашь меня? — спросила она каким-то изменившимся голосом. Я посмотрел на нее и не ответил. — И с меня сорвут маску? — И мантию тоже. Она отшатнулась. — Ты будешь просто рабыней среди таких же рабынь, — сказал я, — ни больше, ни меньше. Она говорила с трудом. — И я… буду совсем раздетая? — Конечно. — Без одежды? — Возможно, тебе позволят одеть браслеты, — раздраженно рявкнул я. Она готова была упасть в обморок. — Только идиот может купить одетую женщину. — Нет… нет. — Это обычай, — просто сказал я. Она пятилась от меня, пока не уперлась спиной в утес. Ее голова тряслась. Хотя на ее маске не было видно никаких эмоций, я знал, что ей овладело отчаяние. — Неужели ты сделаешь это? — спросила она испуганным шепотом. — Через две ночи ты будешь стоять раздетой на рынке в Аре, и я продам тебя тому, кто даст больше. — Нет, нет, — пробормотала она, истерзанное тело отказалось держать ее и она, всхлипывая, уцепилась в стену. Это превзошло мои расчеты и я с трудом подавил желание успокоить ее, сказать, что не хочу ей ничего плохого, что она в полной безопасности, но вовремя вспомнил о Линне, Андреасе и других несчастных. Когда я вспомнил о жестокости татрикс, мне захотелось отвезти ее в Ар и продать там в рабство. Она будет более безвредна в доме какого-нибудь тарнсмена, чем на троне Тарны. — Воин, — сказала она жалобно, — неужели ты так жестоко отомстишь мне? Я улыбнулся про себя. Теперь вроде татрикс была готова пойти на переговоры. — Ты меня несправедливо осудила, — угрюмо сказал я. — Но ты всего лишь мужчина, животное. — Я человек. — Дай мне свободу, — взмолилась она. — Ты одела на меня ярмо, била кнутом. Ты заставила меня служить развлечениям, хотела скормить меня тарну. И теперь просишь свободы? Нет, ничто не сможет утолить мою жажду мести, — свирепо сказал я. — Только продажа в рабство. Она застонала. «Теперь пора», — подумал я. — Ты оскорбила не только меня, но и моих друзей. Татрикс встала с колен. — Я освобожу их! — крикнула она. — Можешь ли ты изменить законы Тарны? — спросил я. — Увы! — всхлипнула она. — Пусть я не могу изменить законы, но твоих друзей я освобожу. Моя свобода в обмен на их свободу! Я притворился, что обдумываю ее предложение. Она вскочила на ноги. — Подумай, воин! — голос ее стал торжественным. — Неужели ты утолишь свою месть, но оставишь в рабстве своих друзей? — Нет, — вскричал я гневно, хотя в душе испытывал торжество, — я воин! Она уже полностью овладела собой. — Ну, воин, ты должен заключить со мной сделку. — Только не с тобой! — воскликнул я, изображая негодование. — Да, — рассмеялась она, — моя свобода в обмен на их. — Этого мало! — запротестовал я. — Что еще? — спросила она. — Освободи всех несчастных, что были на арене. Татрикс отступила назад. — Всех, — воскликнул я, — или рынок в Аре. Голова ее опустилась. — Хорошо, воин, я освобожу их. — Тебе можно верить? — Да, — сказала она, не встречаясь со мной взглядом. — Я даю слово татрикс Тарны. Я думал, можно ли верить ей? Но все равно, выбора у меня не было. — Мои друзья, — сказал я, — Линна из Тарны и Андреас из Тора. Татрикс посмотрела на меня. — Но, — сказала она недоверчиво, — они же любят друг друга. — И, тем не менее, освободи их. — Она — падшая женщина, а он — член касты, запрещенной в Тарне. Я настаивал. — Хорошо, — сказала наконец татрикс, — я освобожу их. — Мне нужно оружие и седло. — Ты получишь их. В этот момент тень тарна закрыла небо и, хлопая крыльями, огромная птица опустилась на выступ. В когтях она держала большой окровавленный кусок мяса, оторванныйот туши животного. Тарн бросил кусок к моим ногам. Я не двинулся. Мне вовсе не хотелось сражаться за добычу с громадной птицей. Но тарн не набросился на мясо. Я понял, что он поел где-то внизу. Взгляд, брошенный на его клюв, подтвердил мое предположение. На выступе не было ни гнезда, ни самки, ни голодных птенцов. Огромный клюв бросил это мясо к моим ногам. Это был его дар. Я с чувством похлопал тарна и сказал: — Спасибо тебе, Убар Небес. Я наклонился, взял мясо и вонзил в него свои зубы. Я заметил, что татрикс содрогнулась при этом, но я был голоден, а приготовить его было негде, да и некогда. Я предложил кусок татрикс, но ее чуть не стошнило, и я не стал настаивать. Пока я ел, татрикс стояла у скалы и смотрела на долину, покрытую желтыми цветами. Они были прекрасны и их тонкий запах ощущался даже здесь. Татрикс придерживала обрывки мантии и смотрела на это желтое море, которое волновалось на ветру. Она выглядела такой одинокой и печальной. — Цветы, — сказала она сама себе. Я согнулся над куском мяса. Мои челюсти безостановочно работали, пережевывая его. — Что женщина Тарны может знать об этих цветах? — спросил я. Она отвернулась, не ответив. Когда я поел, она сказала: — Теперь отвези меня к Столбам Обмена. — Что это? — Колонна на границе Тарны, — ответила она, — там жители обмениваются с врагами пленными. — Она добавила: — Там тебя ждут люди Тарны. — Ждут? — удивлено спросил я. — Конечно, — она рассмеялась. — Разве ты не заметил, что за тобой не было погони? Каждый идиот знает, что за татрикс Тарны можно получить огромный выкуп золотом и стать богаче многих убаров. Я посмотрел на нее. — Я боялась, — она опустила глаза, — что ты именно такой дурак. В ее голосе я уловил что-то, чего не мог понять. — Нет! — я рассмеялся. — Назад в Тарну вместе с тобой! У меня на шее все еще был алый шарф, который я подобрал на арене. Тот самый шарф, который начал День Развлечений и которым я вытер свое лицо от песка и пота. Я снял его с шеи. — Повернись, — сказал я татрикс, — и заложи руки за спину. Татрикс неохотно повиновалась. Я стянул с ее рук золотые перчатки и заткнул себя за пояс. Затем этим самым шарфом связал ей руки. Бросив татрикс на спину Тарна, я сел рядом с ней. Крепко держа ее за руки и вцепившись в перья тарна, я приказал: — Первая! — птица соскользнула с обрыва и начала медленно подниматься вверх.ГЛАВА 16. КОЛОННА ОБМЕНА
Мы летели, следуя указаниям татрикс, и минут через тридцать увидели Колонну Обмена. Она стояла примерно в ста пасангах к северо-западу от города. Это была колонна из белого мрамора, примерно сто футов высотой. Забраться на нее можно было только на тарне. Это было неплохое место для обмена пленными, так как здесь совершенно исключалась возможность западни. Люди не могли забраться на колонну с земли, а приближение тарнов можно заметить за много миль. Я внимательно осмотрел местность. Вроде все было чисто. На колонне стояли три тарна, столько же воинов и одна женщина в серебряной маске. Когда мы пролетали над колонной, воин снял шлем и просигналил, чтобы я садился. Я узнал Торна, капитана Тарны, заметив также, что он и его товарищи вооружены. — Это разве по правилам, — спросил я, — что воины приходят с оружием на Колонну Обмена? — Предательство здесь исключено, — сказала татрикс. Я уже хотел повернуть обратно и закрыть вопрос. — Ты можешь доверять мне, — сказала она. — Почему? — с вызовом спросил я. — Потому, что я татрикс Тарны, — гордо ответила она. — Четвертая! — крикнул я, чтобы посадить птицу на колонну. Но тарн, казалось, не понял приказа. — Четвертая, — приказал я более настойчиво, но птица почему-то отказалась повиноваться. — Четвертая! — теряя терпение, крикнул я. Крылатый гигант сел на мраморную колонну. Его когти заскрежетали по камню. Я не сошел с тарна и продолжал крепко держать татрикс. Тарн, казалось, нервничал. Я постарался успокоить его, нежно разговаривая с ним и гладя по шее. Приблизилась женщина в серебряной маске. — Слава нашей обожаемой татрикс! — крикнула она. Это была Дорна Гордая. — Не подходи ближе, — приказал я. Дорна остановилась в пяти ярдах впереди Торна и двух воинов, которые не сдвинулись с места. Татрикс отреагировала на приветствие Дорны сухим кивком головы. — Вся Тарна твоя, — воскликнула Дорна, — если ты вернешь нам благородную татрикс. Город молит о ее возвращении. Боюсь, что в Тарну не вернется радость, пока она вновь не сядет на золотой трон. Я засмеялся. Дорна Гордая оцепенела. — Какие твои условия, воин? — спросила она. — Седло и оружие, — ответил я. — А также свободу Линне из Тарны, Андреасу из Тора и тем несчастным, что были со мной на арене. Наступила тишина. — Это все? — удивленно спросила Дорна. — Да. Торн рассмеялся. Дорна взглянула на татрикс. — Я добавлю, — сказала она, — столько золота, сколько весят пять тарнов, комнату серебра и шлемы, наполненные драгоценностями. — Ты любишь свою татрикс. — Да, воин, — сказала Дорна. — И ты очень щедра. Татрикс забилась в моих руках. — Меньшая цена — это оскорбление нашей обожаемой татрикс. Я был рад этому. Хотя все эти богатства вряд ли понадобятся мне в Сардарских горах, но они могли пригодиться Линне, Андреасу и остальным освобожденным. Лара выпрямилась в моих руках. — Эти условия мне не подходят! — сказала она, — дайте ему золота, равного по весу десяти тарнам, две комнаты серебра и десять шлемов с драгоценностями. Дорна Гордая выпрямилась. — Да, воин, — сказала она, — для нашей татрикс мы не пожалеем ничего. — Эти условия тебе подходят? — спросила татрикс, более уверенно и величественно. — Да, — сказал я, чувствуя, что нанес этим обиду Дорне Гордой. — Отпусти меня, — приказала она. — Хорошо. Я соскочил со спины тарна, держа в руках татрикс, поставил ее на ноги и начал развязывать руки, связанные шелковым шарфом. Как только она почувствовала себя свободной, так снова стала татрикс с головы до пят. Я подумал, неужели это та самая девушка, которая плакала на выступе, чья мантия была разодрана в клочья, а тело было в синяках и царапинах от когтей тарна. Величественно, не удостоив меня даже словом, она показала на свои перчатки, торчавшие у меня из-за пояса. Она медленно натянула их, не сводя с меня горящего взора. Что-то в ее манерах обеспокоило меня. Она повернулась и пошла к Дорне и воинам. Как только она поравнялась с ними, то сразу резко обернулась и вытянула руку в золотой перчатке, приказав: — Схватите его! Торн и солдаты прыгнули вперед и я мгновенно оказался в кольце. — Предательница! — крикнул я. — Идиот, — расхохоталась она, — неужели ты подумал, что я могу заключить договор с животным? — Ты дала мне слово! Татрикс поправила мантию. — Ты всего лишь мужчина. — Позволь мне убить его, — сказал Торн. — Нет, — повелительно сказала татрикс, — этого слишком мало, — маска ее сверкнула зловещим светом в лучах заходящего солнца. Она показалась мне устрашающе жестокой. — Закутайте его в цепи и отправьте в шахты Тарны. Мой тарн гневно вскрикнул и ударил могучими крыльями воздух. Я воспользовался замешательством Торна и его солдат и, прыгнув вперед, схватил капитана и ближайшего к нему солдата за шеи и столкнул их лбами. А затем швырнул обоих на мраморный пол. Раздался звон упавшего оружия. Татрикс и Дорна вскрикнули. Другой воин прыгнул на меня с мечом. Я уклонился от удара, перехватил его руку, вывернул ее и затем сломал о колено, как палку. Солдат застонал и без сознания свалился на пол. Однако Торн уже поднялся и вместе с одним из солдат прыгнул на меня сзади. Я яростно боролся и мне удалось приподнять их и яростно швырнуть о мраморный пол. В этот момент татрикс и Дорна всадили мне в спину что-то вроде острой иглы. Я рассмеялся над их глупостью, но тут мое сознание померкло, в глазах потемнело, колонна закружилась у меня под ногами. Я упал. Мои мышцы больше не слушались меня. — Закуйте его в цепи, — сказала татрикс. И когда мир медленно возвратился в прежнее состояние, я уже был скован тяжелыми звенящими цепями. В моих ушах звенел злобный смех татрикс. Я услышал, как Дорна сказала: — Убейте тарна. — Он улетел, — ответил один из воинов. Хотя и очень медленно, но силы все же возвращались ко мне. Постепенно зрение полностью прояснилось. И я увидел колонну, голубое небо и своих врагов. Где-то вдали маячила черная точка. Это был мой тарн. Когда он увидел, что я упал, то сразу улетел. Теперь, — подумал я, — он будет полностью свободен. Будет жить как хочет и где хочет, без седла, без сбруи и без господина. Настоящий убар небес. Его утрата опечалила меня, но меня порадовало то, что он избежал смерти от копья солдата. Торн схватил меня за цепь и поволок к одному из трех тарнов, которые ждали поблизости. Руки и ноги не слушались меня, как будто кто-то перерезал мне жилы ножом. Меня приковали к кольцу на ноге одного из тарнов. Татрикс внезапно потеряла ко мне всякий интерес. Она повернулась к Дорне и капитану Торну. Воин со сломанной рукой поднялся с пола. Его поврежденная рука плетью висела вдоль тела. Он шатался. Его товарищ стоял возле меня. Может, он следил за мной, а может просто старался успокоить встревоженных гигантов. Татрикс надменно обратилась к Дорне и Торну: — Почему здесь так мало моих солдат? — Нас вполне достаточно, — ответил Торн. Татрикс посмотрела вдаль в сторону города. — Сейчас из ворот должны выходить толпы радостных горожан. Ни Дорна Гордая, ни Торн не ответили ей. Татрикс подошла ко мне с царственным величием, несмотря на изодранную мантию. Она показала рукой на Тарну. — Воин, если ты задержишься тут, то увидишь толпы людей, которые будут радостно приветствовать меня. Послышался голос Дорны: — Я думаю, что ты ошибаешься, обожаемая татрикс. Лара удивленно повернулась. — Почему? — Потому, — ответила Дорна, и я был уверен, что она улыбается под маской, — потому что ты не вернешься в Тарну. Татрикс стояла в полной растерянности, как будто пораженная громом. Один из воинов вскочил в седло тарна, к ноге которого я был прикован. Он натянул поводья и тарн взлетел. Я болтался в воздухе. Боль раздирала все мое тело. Я увидел, что белая колонна и фигуры на ней удаляются от меня. Там оставались два воина, женщина в серебряной маске и одетая в золотую мантию татрикс Тарны.ГЛАВА 17. ШАХТЫ ТАРНЫ
Помещение было узким, длинным и с низким потолком, в длину около сотни футов, а в высоту и ширину около четырех. Дымные лампы горели в руках. Я не знал, сколько таких камер в подземных шахтах Тарны. Длинный ряд рабов, скованных вместе, входил сюда, располагаясь по всей длине, и когда вошел последний, то захлопнулась стальная дверь с отверстиями для наблюдений. Я услышал скрип задвигаемых засовов. Здесь было темно. На полу стояла вода, которая стекала со стен и капала с потолка. Воздух сюда проникал через маленькие отверстия, диаметром не более одного дюйма, которые располагались на расстоянии двадцати футов друг от друга. В центре стены виднелось отверстие диаметром в два фута. Андреас, который был прикован рядом со мной, сказал: — Через эту дыру камера затопляется водой. Я кивнул и прислонился спиной к сырой каменной стене. Интересно, сколько раз эта подземная камера затапливалась водой вместе с теми несчастными рабами, которые здесь находились? Я уже не удивлялся, что в шахтах Тарны царит такая полная покорность. Ведь всего месяц назад всех рабов в соседней камере затопили из-за непокорности одного из них. Я уже не удивлялся тому, что рабы с ужасом думают о всякой попытке сопротивления. Они сами готовы задушить любого, кто выскажет мысль о восстании. Ведь тогда все они погибнут ужасной смертью. Система шахт была сделана так, что можно было затопить сразу все камеры. Мне говорили, что так однажды уже было. И после этого много недель пришлось откачивать воду и вылавливать трупы. Андреас сказал мне: — Для тех, кому жизнь не дорога, здешних удобств вполне достаточно. Я согласился с ним. Он сунул луковицу и кусок хлеба мне в руку: — Возьми. — Спасибо, — ответил я и с жадностью принялся за еду. — Тебе придется научиться жить как мы, — сказал он. Перед тем, как завести нас в камеру, надсмотрщик бросил нам хлеб и овощи. Рабы дрались между собой, кусаясь и царапаясь. Каждый старался ухватить кусок побольше, вырывая друг у друга еду… Эта сцена вызвала у меня отвращение. Я не полез в драку, хотя цепи, связывающие меня с остальными, потащили меня в самую гущу. Но я понимал, что мне придется научиться всему этому, так как у меня не было желания умереть. Я улыбнулся про себя, думая, почему мы все здесь так цепляемся за свою жизнь, так стремимся остаться в живых? Этот вопрос сам по себе довольно глуп, но здесь, в шахтах Тарны, он не оказался таковым. — Нам нужно думать о побеге, — сказал я. — Тихо! Идиот! — пропищал откуда-то издали. Это был Ост из Тарны, который как и я, был осужден на работу в шахтах. Он ненавидел меня, считая, что из-за меня оказался здесь. Мы вместе добывали руду в штольне, и дважды он украл то, что добыл я. За это меня избивал кнутом надсмотрщик, как не выполнившего дневную норму. Те рабы, что сидели на одной цепи с невыполнившим норму, лишались в этот день пищи. Если норма не выполнялась три дня подряд, то всех рабов загоняли в камеру и открывали шлюзы, затопляя ее. Многие рабы с неудовольствием смотрели на меня. Ведь одновременно с моим появлением повысилась их дневная норма. Правда, сам я считал, что это всего лишь совпадение. — Я сообщу, что ты готовишь побег, — прошипел Ост. В слабом свете ламп, горящих в углах камеры, я увидел, как могучий коренастый человек, прикованный рядом с Остом, накинул на его шею тяжелую цепь. Цепь натянулась и Ост тщетно пытался сбросить ее. Глаза его выкатились из орбит. — Ты больше ни о ком ничего не скажешь, — сказал человек, и я сразу узнал могучего Корна из касты Кузнецов, которого я отказался убить на арене. Ост дергался в конвульсиях. — Не убивай его, — сказал я Корну. — Как хочешь, воин, — ответил Корн и сдернул цепь с горла Оста. Тот сразу упал на сырой пол, держась руками за горло и хрипло втягивая воздух. — У тебя, кажется, есть друг, — сказал Андреас. Зазвенев цепями, Корн растянулся на полу и вскоре храп возвестил, что он уснул. — Где Линна? — спросил я у Андреаса. Его голос сразу стал печальным. — Где-то на Фермах, я потерял ее. — Мы все потеряли многое, — сказал я. В камере мало кто разговаривал. Говорить было не о чем, да и усталость после изнурительной работы не располагала к беседе. Я сидел, прислонившись спиной к сырой стене, и слушал дыхание спящих. Я был далеко от Сардарских гор, от Царствующих Жрецов, потерял свой город, любимую Талену, отца и друзей. Ни один камень не лежит рядом с другим. Эта загадка жестоких Царствующих Жрецов останется тайной, а я умру, рано или поздно, под кнутом надсмотрщика или от голода, а может задохнусь в воде. Эта преисподняя — шахты Тарны — будет моей могилой. Здесь, наверное, сотни таких шахт и везде работают скованные рабы. Эти шахты паутиной пронизывают толщу богатой рудой земли. А руда эта — основа благополучия Тарны. Во многих тоннелях человек не может выпрямиться в полный рост. Рабы работают на четвереньках, руки и ноги постоянно покрыты ранами и кровоточат. На шее у каждого висит мешок, куда он собирает руду. Затем руда вывозится наверх с помощью тележки. Во всех тоннелях шахт царит вечный мрак, только кое-где коптят маленькие лампы. Рабочий день в шахтах длится 16 горийских часов — это примерно восемь земных. Рабы никогда не выходя на поверхность, и тот, кто спустился в эти холодные подземелья, больше никогда не увидит солнца. В жалком существовании рабов есть одно светлое пятно — раз в год, в день рождения татрикс, им дают медовый пирожок и чашку плохого кал-да. Мой сосед, который казался живым скелетом, хвастался, что уже три раза пил в шахтах кал-да. Но таких счастливцев было совсем немного. Продолжительность жизни рабов в шахтах, если они прежде не погибали от кнута надсмотрщика, составляла от шести месяцев до одного года. Вскоре я понял, что мой взгляд прикован к зловещему круглому отверстию. Утром, хотя я понял, что наступило утро только по ругательствам надсмотрщиков, щелканию кнутов, звону цепей и крикам рабов, я со своими товарищами вышел из длинной камеры в прямоугольную, которая была соседней с нашей. Здесь уже была приготовлена пища. Рабы бросились к ней, но тут же были отогнаны кнутами. Еще не было приказа приступать к еде. Старший раб, который командовал теми, кто был с ними на одной цепи, наслаждался своей властью. Хотя он, как и все остальные, давно уже не видел солнца, но ему был доверен кнут и он был убаром этого мрачного подземелья. Рабы замерли. Все глаза были устремлена на жалкую пищу. Они ждали сигнала. В глазах старшего было нескрываемое удовольствие. Он наслаждался страданиями своих товарищей, тем страхом, который вызывал в них поднятый кнут. Кнут щелкнул. — Ешьте! — крикнул старший раб. Рабы бросились вперед. — Стойте! — услышал я свой голос. Некоторый рабы рванулись вперед и упали, когда их остановила цепь, так как многие остановились и повернули ко мне испуганные пустые лица. — Ешьте! — снова щелкнул кнутом старший. — Нет, — сказал я. Толпа рабов стояла в нерешительности. Ост пытался броситься к еде, но он был прикован к Корну, который стоял, как скала, и не двигался с места. Старший приблизился ко мне. Семь раз кнут опустился на меня. Но я не шелохнулся. Затем я сказал: — Не вздумай ударить меня еще раз. Он отошел, опустив руку с кнутом, так как понял, что его жизнь в опасности. Ведь его не ждет ничего хорошего, когда моя цепь захлестнет его горло, даже если после этого шахта будет затоплена. Я повернулся к рабам: — Вы не звери, — сказал я, — вы — люди. Затем я подвел их к пище. — Ост, — сказал я, — распредели пищу. Ост жадно протянул руки и сразу же набил рот хлебом. И тут же получил сильнейший удар Корна, от которого вся еда выскочила у него изо рта. — Распредели еду, — сказал Корн. — Мы выбираем тебя, — сказал Андреас, — потому что всем известна твоя честность. Все рабочие расхохотались. Злой и перепуганный Ост под суровым взглядом старшего раба распределил всю еду на равные порции. Свой кусок хлеба я разделил на две части, одну из которых оставил себе, а другую отдал Осту. — Ешь, — сказал я. Глаза у Оста бегали, как у урта. Он схватил хлеб и тут же проглотил его. — За это всех нас утопят, — сказал он. Андреас усмехнулся. — Лично для меня большая честь умереть в компании с Остом. И снова все расхохотались, причем мне показалось, что улыбнулся даже сам Ост. Старший раб наблюдал, как мы шли по тоннелям к месту работы. Его кнут бездействовал. Он смотрел на нас, а один раб из касты крестьян затянул песню, к которой присоединились и остальные. В этот день норма была выполнена легко, как и на следующий тоже.ГЛАВА 18. МЫ НА ОДНОЙ ЦЕПИ
Иногда до нас доходили кое-какие вести с поверхности. Все новости приносили рабы, которые доставляли нам пищу. Эти рабы приходили к центральному стволу. Все шахты Тарны сообщались с центральным стволом, который выходил на поверхность. Через него в шахты поступала пища и все материалы. Правда, питьевая вода не доставлялась с поверхности. Здесь внизу ее было более чем достаточно. Все рабы спускались в шахты по центральному стволу, но поднимались по нему только мертвые. Новости, приносимые этими рабами, передавались от шахты к шахте, пока не достигали нашей, которая была самой глубокой. В Тарне появилась новая татрикс. — Кто она? — спросил я. — Дорна Гордая, — сказал раб, выкладывая пищу. — А что случилось с Ларой? Он рассмеялся. — Ты что, сам не знаешь? — воскликнул он. — Откуда же мне знать здесь, внизу? — Ее похитили. — Что? — Да, похитил один тарнсмен. — Как его звали? — Тэрл, — сказал он и снизил голос до шепота, — Тэрл из Ко-Ро-Ба. Я онемел от изумления. — Он преступник, который выжил на Арене Развлечений. — Я знаю. — Его должен был убить тарн, прикованный к брусу. Но Тэрл освободил тарна, сел на него и улетел. — Раб отложил в сторону корзину с едой, глаза его блестели от возбуждения, он даже хлопнул себя по ляжкам. — Но затем он вернулся и тарн схватил татрикс и унес ее, как табука! — Он расхохотался и к его смеху присоединились другие рабы, прикованные ко мне. И, благодаря этому хохоту, я наконец осознал, что же произошло. Но я не смеялся. — А как же Колонна Обмена? Разве татрикс не доставили на Колонну Обмена и не освободили? — Все думали, что так и будет, но видимо тарнсмен хотел именно ее, а не богатства Тарны. — Вот это мужчина, — воскликнул один из рабов. — Может, она прекрасна, — сказал другой. — Ее так и не обменяли, — спросил я изумленно. — Нет. Два самых знатных жителя Тарны прибыли на Колонну Обмена — Дорна Гордая и капитан Торн, но татрикс не вернулась. Тут же выслали погоню, прочесали все окрестности, но безуспешно. Дорна Гордая и капитан Торн нашли только ее изодранную мантию и золотую маску. — Раб сел на камень. — И теперь эту маску носит Дорна. — И тебя не интересует судьба Лары, которая было татрикс? Раб рассмеялся и к его хохоту присоединились остальные. — Мы знаем, — сказал он сквозь смех, — что она больше не носит золотую мантию. — Теперь, — добавил другой раб, — на ней более подходящая одежда. — Да, — воскликнул первый, хлопая себя по ляжкам — прозрачный шелк! От избытка чувств он даже повалился на землю, — Ты только представь, — хохотал он, — Лара — татрикс Тарны, и в прозрачном шелке! Все хохотали, кроме меня и Андреаса из Тора, который смотрел на меня вопросительным взглядом. Я улыбнулся ему и пожал плечами. Мне не хотелось отвечать на его вопрос. Понемногу я восстанавливал чувство собственного достоинства в своих товарищах. Все началось с распределения пищи. Затем я приучил разговаривать между собой и называть друг друга по именам. Хотя они были из разных городов, следовательно врагами, теперь находились на одной цепи и им пришлось мириться друг с другом. Когда один болел, другие наполняли его мешок. Когда кто-нибудь был избит кнутом, другие подавали ему воду, чтобы смочить раны, так как цепь не позволяла ему самому подойти к воде. И постепенно все они осознали, что находятся на одной цепи, что у всех общая судьба. Теперь они уже не были безымянными тенями в темной сырости шахты, только Ост оставался самим собой и постоянно боялся затопления камеры. Мы работали очень хорошо, все время выполняя норму, даже когда ее снова повысили. Иногда во время работы мы пели и эти звуки грозно разносили по тоннелям. Надсмотрщики удивлялись и стали нас бояться. Новости быстро распространялись по шахтам, и вскоре все заговорили о справедливом распределении пищи, о помощи друг другу, о том, что люди во время работы поют. И все это происходит в самой глубокой шахте. Время шло, и я узнал от рабов, разносящих пищу, что мои нововведения распространились по всем шахтам. Я понял, что в людях возродилось чувство собственного достоинства и даже здесь, глубоко под землей в шахтах Тарны, где собрались самые жалкие люди, они стали смотреть друг на друга как на людей, на товарищей. Я решил, что пришло время действовать. И этим же вечером, когда нас согнали в камеру и закрыли стальные двери, я заговорил с рабами. — Кто из вас хочет стать свободным? — Я, — сказал Андреас. — И я, — добавил Корн. — И я… И я, — закричали остальные. И только Ост молчал. Наконец он пробормотал: — Это преступление… — У меня есть план, — сказал я, но он требует мужества. И мы все можем погибнуть. — Отсюда нет пути, — сказал Андреас. — Сначала, — сказал я, — нужно, чтобы нашу камеру затопили. Ост вскрикнул от ужаса, но сильная рука Корна стукнула его по затылку и он сразу затих. — Тихо, змея, — сказал Корн и так швырнул заговорщика, что тот пролетел через всю камеру и стукнулся о стену. Крик Оста показал мне, что он расскажет обо всем и камеру обязательно затопят. Этого я и добивался. — Завтра ночью, — сказал я, глядя на Оста, — мы попытаемся бежать. На следующий день, как я и предполагал, Ост повредил ногу. Он стонал так жалобно, что надсмотрщик освободил его от цепи и куда-то поволок. Это было весьма необычное милосердие со стороны охраны, но я видел, как Ост дал тому знак, что хочет сообщить нечто важное. — Нужно было убить его, — сказал Корн. — Нет, — ответил я. Корн недоумевающе посмотрел на меня и пожал плечами. В этот вечер рабов, принесших пищу, сопровождали воины. Ост не вернулся. — Его нога требует лечения, — сказал надсмотрщик, закрывая дверь в нашу камеру. Когда стальная дверь захлопнулась и закрылись затворы, то мы услышали его смех. — Сегодня ночью, — сказал Андреас, — камера будет затоплена. — Да, — сказал я и все с изумлением посмотрели на меня. Я крикнул тем, что стояли в дальнем конце камеры: — Принесите лампу! Я взял лампу и, сопровождаемый несколькими рабами, пошел к круглому отверстию, через которое вскоре должна была хлынуть вода. Ствол был заделан железной решеткой. Откуда-то сверху донесся скрип открываемого клапана. — Поднимите меня, — крикнул я и тут же, поддерживаемый плечами Андреаса и другого раба, забрался в ствол. Стенки его были скользкими и влажными. Руки мои проскальзывали. Цепи мешали мне добраться до решетки. Я выругался. И тут я резко стал подниматься вверх. Это другие рабы поняли мой замысел. Они поднимали меня все выше и выше. И вот наконец мои руки коснулись решетки. — Я схватил ее, — крикнул я, — тащите меня! Андреас и другой раб упали вниз и цепи резко натянулись. — Тащите! — крикнул я. — Сотни рабов начали тянуть за цепи. Мои руки, вцепившись в решетку, стали кровоточить, кровь падала мне на лицо. Но я не разжимал пальцы. — Тяните сильнее! — крикнул я. По стенам сверху потекла вода. Клапан уже открывался. — Тяните же! — кричал я. И тут решетка не выдержала и я под скрежет металла и звон цепей рухнул на пол. Сверху уже лился поток воды. — Первый в цепи! — крикнул я. Маленький человек проскользнул между остальными и встал передо мной. — Ты должен взобраться, — сказал я. — Как? — спросил он в замешательстве. — Упирайся спиной и ногами в стенки трубы. — Я не смогу. — Ты сможешь. И вместе с остальными рабами я поднял его и всунул в трубу. Мы слышали звон его цепей, кряхтение и сопение, пока он дюйм за дюймом поднимался наверх. — Мне не удержаться, — крикнул он и упал на каменный пол, всхлипывая. — Еще раз, — приказал я. — Я не смогу, — истерически крикнул он. Я схватил его за плечи и встряхнул. — Ты же из Тарны, покажи нам, на что ты способен. Это пробудило в нем гордость. Мы снова подняли его в ствол. Затем вслед за ним полез второй в цепи, за ним третий. Поток воды из трубы уже был толщиной с мою руку. Уровень воды в камере поднялся до колен. Первый человек в цепи поднялся уже высоко. Второй, звеня цепями, следовал за ним. Его поддерживал третий, который стоял на спине четвертого. Подъем продолжался. Когда поскользнулся второй человек, увлекая за собой первого, его удержали третий и четвертый, которые лезли за ним. И снова стали карабкаться дальше, а за ним тянулись остальные. Вода уже поднялась до уровня в два фута над полом, когда я полез за Андреасом в тоннель. Корн был четвертый за мной. Вскоре я, Андреас и Корн уже были в стволе. Но что будет с теми несчастными, что были прикованы после нас? Я посмотрел на длинную цепь рабов, что упрямо лезли все выше и выше. — Быстрее! — крикнул я. Поток воды обрушился на нас, как водопад, мешая нашему продвижению. — Быстрее! Быстрее! — донесся снизу испуганный голос. Тот кто поднимался первым вдруг услышал грохот падающей воды. Он в ужасе крикнул: — Мы погибли! — Держитесь! — крикнул я. — Вытащите последнего человека из камеры. Пусть там никого не останется. Но мои слова утонули в грохоте воды, которая обрушилась на меня, как могучий кулак. Она хлынула вниз по стволу. Многие потеряли опору и повисли на цепях. Дышать, смотреть и, тем более, двигаться, было невозможно. Но этот водопад прекратился так внезапно, как и начался. Должно быть, тот, кто управлял клапаном, решил проявить милосердие к тем, кому суждено было погибнуть, и облегчить их страдания. А может, у него просто лопнуло терпение и он решил закончить все побыстрее. Я перевел дыхание, откинул со лба мокрые волосы и вгляделся во тьму тоннеля. — Вперед! — крикнул я. И уже через пару минут я добрался до горизонтального тоннеля, откуда вода поступала в вертикальный ствол. Здесь уже были те, кто был прикован впереди меня. Они были насквозь промокшие и замерзшие, но живые. Я похлопал первого человека по плечу. — Молодец! — Я же из Тарны, — гордо сказал он. Наконец, все выбрались в горизонтальный штрек. Правда, последних четырех пришлось вытаскивать, так как они безвольно повисли на цепях. Трудно было сказать, сколько времени они провели под водой. Я вместе с тремя уроженцами Порта Кар работали над ними, стараясь привести их в чувство. Остальные терпеливо ждали и никто не потребовал, чтобы их бросили на произвол судьбы. Наконец, неподвижные тела ожили. Люди стали дышать, втягивая сырой спертый воздух в свои измученные легкие. Тот, которого приводил в чувства я, приподнялся и прикоснулся ко мне, выражая свою благодарность. — Мы же на одной цепи, — сказал я. Это был наш девиз — девиз тех, кто работал в шахтах. — Идем! — сказал я. И мы, скованные друг с другом, пошли по горизонтальному тоннелю.ГЛАВА 19. ВОССТАНИЕ НА ШАХТАХ
— Нет! Нет! — кричал Ост. Мы нашли его у клапана, с помощью которого вода из резервуара попадала в нашу камеру, расположенную ниже. Теперь он был одет в форму старшего раба — плата за его предательство. Он бросил кнут и попытался бежать, завывая как урт, но скованные рабы окружили его и Ост упал перед ними на колени. — Не трогайте его, — сказал я. Но рука Корна была уже на горле заговорщика и предателя. — Люди Тарны решат его судьбу, — сказал он мне, и его холодные как сталь глаза пробежали по лицам рабов. И глаза Оста тоже с мольбой перебегали от одного лица к другому. Но они не находили в них жалости. Все лица были словно высечены из камня. — Ост вместе с нами на цепи? — спросил Корн. — Нет, — послышался гул голосов. — Он не с нами! — Я на цепи! — кричал Ост. Он умоляюще заглядывал в лица своих бывших товарищей. — Возьмите меня с собой! Освободите меня! — Это кощунство — просить нас об этом, — сказал один из рабов. Ост задрожал. — Свяжите его и бросьте его здесь, — сказал я. — Да! Да! — истерически завопил Ост, бросаясь в ноги Корну. — Сделайте так, господа! — Сделайте так, как просит Тэрл из Ко-Ро-Ба, — поддержал меня Андреас, — не пачкайте цепи кровью этой змеи. — Хорошо, — сказал Корн с преувеличенным хладнокровием. — Мы не будем пачкать цепи. — Спасибо господа, — вздохнул с облегчением Ост и на лице его появилось то самое змеиное выражение, которое я хорошо знал. Но тут Корн заглянул в лицо Осту и тот побелел. — Мы дадим тебе больше шансов, чем ты оставлял нам, — сказал могучий кузнец из Тарны. Ост заверещал от ужаса. Я попытался пробиться вперед, но цепь рабов не пустила меня. Так я не смог придти на помощь Осту. Он пытался кинуться ко мне, протягивал руки, но Корн схватил заговорщика и швырнул его соседу. Оста передавали по цепи из рук в руки, пока он не попал к последнему в цепи и тот швырнул его головой вниз в тот самый тоннель, из которого мы только что выбрались. Тело полетело вниз, ударяясь о стенки и только отдаленный всплеск воды внизу возвестил, что Ост закончил свой жизненный путь… Эта ночь в шахтах Тарны была непохожа на другие. Возглавляемые мной закованные в цепи рабы, как расплавленная лава из глубин земли, растекалась по тоннелям. Вооруженные камнями и кирками, мы врывались в помещения, где находились старшие рабы и солдаты, и у них не было времени даже на то, чтобы обнаружить оружие. Тех, кто не погиб в схватке, мы заковывали в кандалы и швыряли в камеры. Рабы не считали нужным ласково обходиться с теми, кто притеснял их. Вскоре мы нашли молоты, которыми можно было разбить наши оковы, и выстроились в очередь к наковальне, где Корн умелыми ударами сбивал цепи. — К центральному стволу! — крикнул я, поднимая меч, который достался мне в борьбе с солдатом. Раб, разносящий пищу, охотно вызвался показать нам дорогу. И вскоре мы были на месте. Ствол соединялся с шахтой примерно на глубине в тысячу футов под землей. Мы столпились на дне ствола и смотрели вверх, на лунное небо. Тот, кто хвастался, что он трижды пил кал-да в шахтах Тарны, заплакал, когда увидел одну из трех лун горийского неба. Я послал несколько человек наверх, чтобы защищать цепи, которые свешивались сверху. — Нельзя допустить, чтобы их обрубили, — сказал я им. И несколько теней, полные яростной надежды, полезли вверх — к лунному небу. Мы полезли вслед за ними и никто не слышал нас, когда мы бесшумно добрались до второй шахты, которая располагалась выше нашей. Какой ужас испытали старшие рабы и надсмотрщики, когда увидели разъяренную толпу раскованных рабов, которая обрушилась на них! Они были не способны остановить людей, уже почувствовавших вкус свободы и желающих освободить своих товарищей. Камера за камерой освобождалась от рабов и заполнялись связанными солдатами и надсмотрщиками, которые даже не сопротивлялись, зная, что в этом случае их ждет немедленная смерть. Мы освобождали шахту за шахтой, и люди растекались по всем подземельям, неся освобождение другим. Все происходило как по тщательно разработанному плану, однако я знал, что все происходит само собой. В восстании участвовали не рабы, а люди, которые обрели чувство собственного достоинства и гордость. Наконец, мы были наверху. Я оказался среди сотен кричащих возбужденных людей с обрывками цепей на руках и ногах, потрясающих оружием, отобранным у солдат, а также камнями и кирками. Эти изможденные, замученные тяжелой работой люди, выкрикивали мое имя под тремя лунами Гора. Я стоял у центрального ствола и ощущал, как холодный ночной ветер освежает мою кожу. Я был счастлив и горд. Потом я увидел большой клапан, с помощью которого можно было затопить шахту. Он был закрыт. Я гордился своими товарищами, которые сумели защитить этот клапан. Вокруг лежали трупы солдат, которые пытались затопить шахты. Я гордился ими еще и потому, что они даже сейчас сами не открыли этот клапан, когда в камерах, связанные и беспомощные, лежали их прежние угнетатели и враги. Я мог себе представить, какой ужас холодил душу связанным солдатам в Недрах земли, которые ожидали, что с минуты на минуту поток воды поглотит их. Но вода так и не пошла к ним. Я подумал, понимают ли бывшие рабы, что такой поступок под силу только воистину свободным людям, которые дрались за свою свободу в темных тоннелях подобно лордам и завоевали для себя этот холодный ночной воздух планеты. Эти люди не жалели своих жизней для спасения товарищей. Я вспрыгнул на возвышение и поднял руки. Наступила тишина. — Люди Тарны и других городов! Вы свободны! Послышались радостные крики. — Весть о нашей победе сейчас летит к дворцу татрикс, — крикнул я. — Пусть она трепещет, — оглушительно проревел Корн. — Подумай, Корн, — сказал я, — со скоро со стен города поднимутся в воздух тарны, а из ворот выйдет пехота. В толпе рабов послышался ропот. — Говори, Тэрл из Ко-Ро-Ба! — крикнул Корн, произнося имя города совершенно без опаски. — У нас нет оружия и мы не приучены сражаться, нам не выстоять против солдат Тарны, — сказал я. — Мы будем уничтожены, нас затопчут. — Я помолчал. — Поэтому нам надо разбежаться по лесам и горам, найти себе убежище и скрыться. За нами будут охотиться солдаты с пиками на огромных тарларионах. Тарнсмены будут убивать нас стрелами с воздуха. — Но мы умрем свободными! — крикнул Андреас из Тора и его поддержали сотни голосов. — Но вы должны помочь остальным! — крикнул я. — Вы должны научиться прятаться днем и передвигаться ночью, уметь уходить от погони. Вы должны нести свободу другим людям! — Ты предлагаешь нам стать воинами? — крикнул кто-то. — Да! — ответил я. И эти слова были впервые произнесены на Горе. — Хотя вы здесь из самых разных каст, но теперь вы все должны стать воинами. — Мы станем ими! — сказал Корн из Тарны, сжимая в руках молот, которым он сбивал наши оковы. — А что скажут Царствующие Жрецы? — спросил кто-то. — Да будет все так, как решат они, — ответил я и, подняв руки вверх, прокричал, освещенный тремя лунами и обвеваемый свежим ночным ветром: — А если же они решат не так, мы все равно сделаем по-своему. — Сделаем по-своему! — повторил густой бас Корна. — Сделаем по-своему! — повторил сначала один, потом другой, а вскоре к небу вознесся целый хор хриплых голосов, повторявших слова, которых еще не слышал Гор.И я со страхом понимал, что эти слова произносили не члены касты образованных писцов или гордых воинов, нет, воспротивиться воле Царствующих Жрецов решили самые презираемые люди, — закованные в цепи рабы из шахт Тарны. Я стоял и смотрел как расходятся бывшие рабы, покидают эту обитель горя и печали, чтобы найти свою новую судьбу вне законов и обычаев Гора — судьбу преступников. Слова прощания сорвались с моих губ: — Желаю вам всего хорошего! Корн остановился рядом со мной. Я подошел к нему. Коренастый кузнец стоял широко раскинув ноги и держа огромными руками тяжелый молот. Я впервые заметил, что волосы у него желтого цвета. Его глаза цвета голубой стали сейчас были мягкими и добрыми. — Я тоже желаю тебе всего хорошего, Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказал он. Я обнял его. — Мы на одной цепи, — сказал он. — Да. Затем он резко повернулся и скрылся во тьме. Теперь со мной остался только Андреас из Тора. Он откинул назад гриву черных волос и улыбнулся мне: — Ну, — сказал он, — я уже испытал счастье на шахтах Тарны, теперь настала очередь Больших Ферм. — Желаю счастья, — сказал я. Я от всей души желал ему найти свою девушку с каштановыми волосами, одетую в камиск — ласковую Линну из Тарны. — А куда направляешься ты? — небрежно спросил Андреас. — У меня есть одно дело к Царствующим Жрецам. — Да? — спросил изумленно Андреас и замолчал. Мы смотрели друг на друга, залитые лунным светом. Он казался печальным. Я впервые увидел его таким. — Я иду с тобой, — сказал он. Я улыбнулся. Андреас наверняка знал, что ни один человек не возвратился с Сардарских Гор. — Нет, я думаю что там ты не найдешь новых песен. — Поэты должны искать песни везде. — Мне очень жаль, — сказал я, — но я не могу позволить тебе сопровождать себя. Андреас хлопнул меня по плечу. — Слушай, тупой человек из касты Воинов, для меня друзья важнее, чем песни. Я пытался пошутить, изобразив недоверие. — А ты действительно из касты Поэтов? — Еще никогда я не был настолько поэтом, как сейчас. Песни не самоцель, ведь они воспевают реальные события. Меня удивили его слова. Ведь я знал, что Андреас охотно отдаст свою руку или несколько лет жизни за хорошую песню. — Ты нужен Линне, — сказал я, — попытайся освободить ее. Андреас из касты Поэтов стоял передо мной со страданием в глазах. — Я желаю тебе всего хорошего, поэт, — сказал я. Он кивнул. — И тебе всего хорошего, воин. Возможно, мы оба сомневались в возможности дружбы между членами разных каст, но в душе сознавали, хотя и не говорили вслух, что сердца людей не знают кастовых различий. Андреас повернулся, чтобы уйти, но затем снова посмотрел на меня: — Царствующие Жрецы ждут тебя. — Конечно. Андреас поднял руку и сказал: — Тал. Я удивился, что он сказал слова приветствия, но тоже почему-то сказал: — Тал. Я решил, что он хотел напоследок поприветствовать меня, так как другого случая может и не предвидится. Андреас повернулся и ушел. А я должен был продолжать свое путешествие в Сардарские Горы. Как сказал Андреас, меня там ждут, ведь они знают обо всем, что происходит на Горе. Могущество и знания Царствующих Жрецов были вне понимания простых смертных. Говорили, что мы для Царствующих Жрецов примерно то же самое, что для нас амебы. Их могучий интеллект не шел ни в какое сравнение с нашим жалким разумом. Мне уже пришлось видеть их могущество — мой город был уничтожен так, как человек уничтожает муравейник. От города не осталось но одного камня. Да, я знал, что могущество Царствующих Жрецов огромно. Они могут управлять гравитацией, уничтожать города, разделять друзей и родных, вырывать любимых из объятий друг друга, приносить ужасную смерть любому, кто пойдет против их воли. Их могущество вселяет ужас в сердца людей, которые не осмеливаются противостоять им. Слова человека из Ара, который был одет в мантию Посвященного и принес мне послание Царствующих Жрецов в ту жуткую ночь на дороге Ко-Ро-Ба, до сих пор звучали у меня в ушах: — Упади грудью на свой меч, Тэрл из Ко-Ро-Ба! Но я знал, что не сделаю этого. Я должен идти к Сардарским Горам, проникнуть в них и встретиться с Царствующими Жрецами. Я должен найти их. Где-то среди диких обледеневших утесов, недоступных даже тарнам, они ждут меня — эти свирепые боги жестокого мира.ГЛАВА 20. НЕВИДИМЫЙ БАРЬЕР
В руке у меня был меч, отнятый в шахте у одного из солдат. Это было моим единственным оружием. Для прохода в горы следовало вооружиться получше. Многие солдаты на шахтах были убиты или бежали. С убитых была снята всяодежда и взято оружие. И то, и другое было необходимо плохо одетым и безоружным рабам. Я знал, что времени у меня очень мало — ведь скоро сюда прибудут тарнсмены Тарны. Я стал осматривать низкие деревянные домики, окружающие шахты. Почти все они были разрушены и разграблены рабами. Там не осталось ни оружия, ни пищи. В главной канцелярии я нашел управляющего шахтами, который был изувечен до неузнаваемости. Ведь именно по его приказу затоплялись шахты вместе со всеми рабами. Теперь его почти разорвали на куски. На стене висели пустые ножны. Я надеялся, что он успел схватить оружие, когда сюда ворвались рабы. Хотя я ненавидел его, но мне хотелось, чтобы он умер безоружным. Возможно, в полутьме рабы не заметили этих ножен. Сам меч, конечно, исчез. Я решил, что ножны могут мне пригодиться. Поднеся их к окну, я увидел, что на них блестят шесть великолепных камней. Наверное, они достаточно дорогие, хотя вряд ли большая ценность. Я сунул меч в ножны, прикрепив их к поясу, и по горийскому обычаю перекинул через плечо. Я вышел из дома и посмотрел на небо. Тарнсменов еще не было. Луны превратились в бледные диски на светлеющем небе. Солнце наполовину появилось из-за горизонта. Его свет разрушил темные бастионы ночи. Я посмотрел на то, что окружало меня — безобразные дома, зловещая пустынная коричневая земля, усыпанная камнями. Среди разбросанных бумаг, обломков сломанных клинков валялись застывшие в самых невероятных позах трупы обнаженных людей. Клубы пыли, похожие на принюхивающихся собак, вились вокруг них. Выбитая кем-то дверь теперь висела на одной петле и качалась на ветру, издавая душераздирающие звуки. Я прошел по этому хаосу и поднял замеченный мною шлем. Хотя ремешок был порван, это было легко поправить. Интересно, почему его не забрали рабы? Результатом моих поисков были только пустые ножны и поврежденный шлем, а вскоре здесь уже будут тарнсмены. И я быстро пошел прочь. Это была походка воина, приобретенная после долгих тренировок. Она позволяла идти быстро и очень долго. И только когда я добрался до леса, к шахтам начали спускаться тарнсмены. Через три дня вблизи Колонны Обмена я нашел своего тарна. Увидев его издали, я сперва решил, что это дикий тарн. Я приготовился дорого отдать свою жизнь, но эта птица, которая несколько недель не улетала отсюда, была моим тарном. Она расправила крылья и пошла ко мне. Я потому и пошел сначала сюда, что предчувствовал, что тарн находиться где-то поблизости. В горах, куда он принес меня и татрикс, была хорошая охота и улетать отсюда у него не было никаких причин. Когда тарн приблизился и вытянул голову, у меня вдруг появилась мысль, что он ждал меня здесь. Но это было слишком невероятно. Он не сопротивлялся и не проявлял недовольства, когда я вскочил ему на спину и крикнул: — Первая! — Тарн пронзительно вскрикнул и как могучая пружина взмыл в небо, оглушительно хлопая крыльями. Когда мы пролетали над Колонной Обмена, я вдруг вспомнил, что именно здесь меня предала та, что была когда-то татрикс Тарны. Интересно, какова ее судьба? Я задумался так же над причинами, которые склонили ее к предательству, над ее странной ненавистью ко мне, которая, казалось, была совсем не свойственна той одинокой девушке на выступе утеса, которая смотрела на море желтых цветов внизу, пока я расправлялся с куском сырого мяса. И вновь во мне проснулась ярость и жажда мести, когда я вспомнил ее повелительный жест и беспощадный приказ: — Схватите его. Какова бы не была ее судьба, подумал я, она заслуживает ее. Но вдруг я поймал себя на мысли, что мне не хочется ее смерти. Месть Дорны Гордой должна быть ужасной. Я с содроганием подумал о том, что Лару могли бросить в яму, кишащую остами, или сварить живьем в кипящем масле, или оставить голой в бесконечных болотах с кровососущими насекомыми и плотоядными растениями, или же скормить гигантским уртам, которые живут в подвалах под дворцом татрикс. Я знал, что ненависть мужчин не идет ни в какое сравнение с женской ненавистью, которая может быть изощренно жестокой и страшной. Мужчине никогда не додуматься до того, что может прийти в голову женщине. Что же может удовлетворить жажду мести такой страшной женщины, как Дорна Гордая? Был месяц весеннего равноденствия, который назывался на Горе эн-кара, или первый Кара. Полное название звучит как эн-кара-лар-торвис, что в переводе означает Первый Поворот Центрального Огня. Лар-Торвис — это по-горийски солнце. Но обычно солнце называют тут Тор-ту-Гор, или Свет над Домашним Камнем. Месяц весеннего равноденствия называется се-кара-лар-торвис, или просто се-кара — Второй Поворот. К отчаянию всех ученых Гора, в каждом городе планеты ведется свое собственное летоисчисление. Даже Посвященные, которые должны были вести единый календарь, свои праздники отмечали в разное время, в зависимости от того, в каком городе они жили. Для введения единого календаря требовалось, чтобы один из городов подчинил себе все другие. Но пока такого ни разу не было, и Посвященные каждого города считали себя самыми главными, которые единственные придерживаются правильного календаря. Однако на Горе существовали празднества, которые отмечались четыре раза в год в одно и то же время — ярмарки у подножья Сардарских Гор. Их начало определялось по календарю Ара — самого большого города на Горе. А время в Аре отсчитывалось от времени появления первого человека на Горе, который, по словам Царствующих Жрецов, образовался из земли и крови тарна. В настоящее время шел 10117 год по летоисчислению Ара, но я считал, что на самом деле Ару не более 3000-4000 лет. Домашний Камень Ара был, видимо, весьма солидного возраста. После четырех дней путешествия на тарне я увидел вдали Сардарские Горы. Если бы у меня был горийский компас, то его игла неизменно указывала бы на них, как на место обитания Царствующих Жрецов. Вблизи гор я разглядел разноцветные красивые знамена и красивые павильоны ярмарки Эн-Кара — ярмарки Первого Поворота. Мне не очень-то хотелось приближаться к этому месту. Я смотрел на горы, которые впервые предстали предо мной. При их появлении по моему телу прошла дрожь, хотя ветер был достаточно теплым. Сардарские Горы не были такими огромными, как знаменитые утесы Вольтан Рейндж, где я был когда-то пленником мятежного убара города Ара — Марленуса, свободолюбивого и воинственного отца прекрасной Талены, которую я много лет назад унес на своем тарне в Ко-Ро-Ба. Нет, Сардарские Горы уступали по высоте и величию утесам Вольтана. Их вершины не врезались в небо, презрительно смеясь над долинами, лежащими у их подножья. Там никогда не звучали крики тарнов и ларлов. Тем не менее, когда я смотрел на эти горы, уступающие в неприступности и дикости горам Вольтан, страх закрадывался в мое сердце. Я направил тарна к горам. Горы передо мной были совсем черными. Только высокие вершины отливали белоснежным снегом. Я пытался разглядеть на склонах зеленую растительность, но напрасно — в Сардарских Горах не росло ничего. Эти остроконечные вершины даже издали излучали какую-то угрозу. Я направил тарна как можно выше и всмотрелся в тучи, окружающие горы, но ничто не указывало на пребывание там Царствующих Жрецов. И тут у меня возникло подозрение, что Сардарские Горы пусты и там нет ничего, кроме ветра и снега, что люди верят в несуществующее, поклоняются пустоте. А как же тогда нескончаемые молитвы Посвященных, жертвоприношения, ритуалы, святилища, алтари? Неужели жертвоприношения, аромат ладана, молитвы Посвященных обращены просто к голым пикам Сардарских Гор — к снегу, холоду и ветру, которые царят в ущельях? Внезапно тарн вскрикнул и содрогнулся в воздухе. И все мои святотатственные мысли о пустых горах мгновенно исчезли — я получил доказательство существования Царствующих Жрецов. Тарна как будто схватила невидимая, но могучая рука. Я ничего не ощущал. Глаза птицы, вероятно впервые в жизни, наполнились слепым ужасом. Я по-прежнему ничего не ощущал и не видел. С жалобным криком тарн начал опускаться вниз. Его могучие крылья беспорядочно били воздух — так же беспомощно, как руки утопающего. Но воздух как бы отказывался держать его крылья. Описывая неправильные круги и дико крича, беспомощный тарн падал на землю, а я, не в силах ничем ему помочь, в отчаянии вцепился в его шею. И только когда мы были в ста ярдах от земли, этот странный эффект исчез так же внезапно, как и появился. Тарн вновь обрел силы, но остался таким же перепуганным и возбужденным, почти неуправляемым. Но затем, к моему удивлению, тарн снова начал подниматься наверх,как бы стремясь вновь набрать ту высоту, с которой его сбросили неведомые силы. Раз за разом он упрямо поднимался, но каждый раз происходило одно и то же — он беспомощно падал вниз. Сидя на его спине, я ощущал напряжение его мышц и бешеную работу сердца. Но после того, как он достигал определенной высоты, зрение его вдруг затуманивалось и он терял ориентировку в пространстве и координацию движений. Теперь в нем уже не было страха — остался только гнев. Он снова и снова пытался взять невидимый барьер и каждый раз все более яростно. Увидев, что все тщетно, я крикнул: — Четвертая! Я боялся, что упрямая птица погибнет в борьбе с невидимыми силами, которые преградили нам путь в горы. С большой неохотой тарн направился в сторону зеленой долины, которая находилась на расстоянии одной лиги от ярмарки Эн-Кара. Мне показалось, что большие глаза птицы смотрят на меня с осуждением. Почему я не позволил повторить попытку, ведь победа была так близка! Я успокаивающе похлопал его, погладил шею, снял с перьев несколько гусениц, которые паразитировали на тарнах, и предложил их ему. Некоторое время он топорщил крылья, выражая свое недовольство, но затем сменил гнев на милость и лакомство исчезло у него в клюве. То, что случилось со мной, любой гориец, особенно представитель низших каст, счел бы проявлением сверхъестественных сил, воли Царствующих Жрецов, но мне такая гипотеза не подходила. На тарна, видимо, действовало какое-то излучение, которое лишало его координации движений. Это же излучение препятствовало проникновению в Сардарские Горы огромных тарларионов, которые использовались на Горе в качестве ездовых животных. Я и раньше восхищался Царствующими Жрецами. Теперь я дополнительно убедился, хотя слышал об этом не раз, что в горы можно пройти только пешком. Мне было жаль оставлять тарна, но он не мог сопровождать меня. Я проговорил с ним примерно час. Это конечно глупо, но я не мог с собой ничего поделать. Затем я похлопал его по клюву и направил голову птицы в сторону полей. — Табук! — сказал я. Птица не двинулась с места. — Табук! — повторил я. Мне показалось, что птица стыдилась того, что подвела меня и не смогла пролететь к Сардарским Горам. И более того, мне показалось, что тарн знает, что я не собираюсь ждать его здесь. Птица беспокойно заерзала и потерлась головой об мою ногу. Подвел ли он меня? Не буду ли я презирать его? — безмолвно спрашивала она. — Лети, Убар Небес, — сказал я, — лети. И когда я назвал его Убаром Небес, тарн поднял голову, сразу став выше меня на целый ярд. Я называл его так, когда мы были вместе на арене и потом, когда летели в небесах. Огромная птица отошла от меня на несколько ярдов, но потом обернулась и посмотрела на меня. Я показал ей на поля. Тарн раскинул крылья, вскрикнул и взмыл в воздух. Я смотрел ему вслед, пока он не превратился в черную точку на голубом небе. Когда он исчез из виду, мне стало невыносимо грустно, и я повернулся к горам. Передо мной в зеленой долине раскинулись ярмарки Эн-Кара. Я прошел не более пасанга, когда откуда-то справа, из небольшой рощицы, расположенной на другом берегу узкой, но быстрой речушки, текущей с Сардарских Гор, донесся полный ужаса крик девушки.ГЛАВА 21. Я ПОКУПАЮ ДЕВУШКУ
Я выхватил меч из ножен и быстро перебрался на другой берег речки. Снова раздался женский крик. Я быстро и осторожно передвигался между деревьями рощицы. Запах пищи, готовящейся на костре,коснулся моих ноздрей. Я услышал звуки неторопливой беседы. Сквозь деревья я уже мог видеть полотняный фургон и людей, распрягающих огромного тарлариона. Из того, что я увидел, можно сделать вывод, что эти люди не слышали крика или просто не обратили на него внимание. Я замедлил шаг и вышел на поляну, где были раскинуты палатки. Один или два охранника с любопытством посмотрели на меня. Один из них поднялся и пошел проверить, нет ли со мной еще кого-нибудь. Я осмотрелся. Передо мной раскинулось мирное зрелище — костры, на которых готовилась пища, палатки, распряженные животные. Эту картину я видел сотни раз, когда путешествовал по Гору с караваном Минтара из касты торговцев. Но этот маленький караван не шел ни в какое сравнение с огромным, растянувшимся на многие пасанги, сказочно богатым караваном Минтара. Я снова услышал крик. Затем вдруг заметил, что фургон был сделан из голубого и желтого шелка. Это был лагерь работорговцев. Я вложил меч в ножны и снял шлем. — Тал, — сказал я двум охранникам, которые сидели у костра, играя в камни. Эта горийская игра напоминала земную игру в «чет-нечет». — Тал, — сказал один. Другой в это время задумался над кучкой камней, пытаясь угадать, что спрятал его товарищ, даже не посмотрел на меня. Я прошел между палатками и увидел девушку. Это была блондинка с потрясающими голубыми глазами и золотистыми волосами, которые были свободно распущены. Она была очень красива и дрожала, как обезумевшее животное. Она стояла на коленях, прислонившись спиной к тонкому дереву, к которому была прикована. На ней не было никакой одежды. Ее руки были стянуты за головой и прикованы к дереву. Ноги охватывала тонкая цепь, прикрепленная к дереву. Ее глаза посмотрели на меня — умоляющие и несчастные. Она ждала от меня помощи, но когда вгляделась в мое лицо, то еще больший ужас появился в ее глазах. Она издала крик отчаяния, ее всю затрясло голова упала на грудь. Я решил, что она приняла меня за кого-то другого. Возле дерева стоял каменный горшок, наполненный раскаленными углями. Я чувствовал их жар, даже находясь на расстоянии десяти ярдов. Из горшка торчали три железных прута. Возле горшка стоял обнаженный до пояса человек с кожаными рукавицами на руках. Судя по всему, один из слуг работорговца. Это был огромный, обливающийся потом человек, слепой на один глаз. Он смотрел на меня без особого интереса, дожидаясь, пока нагреется прут. Я взглянул на бедро девушки. На нем еще не было клейма. Когда человек похищает девушку для себя, он никогда не клеймит ее. Но профессиональный работорговец, который занимается перепродажей рабов, всегда клеймит их. И клеймо, и воротник предназначены для рабов. Но на воротнике написано имя и родной город владельца раба, так что воротник может быть неоднократно заменен. Но клеймо останется на всю жизнь, говоря об общественном статусе человека. Обычно его не видно под мантией, но если девушка носит камиск, то клеймо видно всем, напоминая о ее положении. Клеймо наносится в виде начальной буквы слова «раб» на горийском языке. Заметив мой интерес к девушке, мужчина встал, подошел к ней и, взяв за волосы, откинул голову назад, чтобы я мог разглядеть лицо. — Она красива, не правда ли? — спросил он. Я кивнул. Я не мог понять, почему эти прекрасные глаза смотрят на меня с таким ужасом. — Может, ты хочешь купить ее? — Нет. Мужчина подмигнул мне слепым глазом. Его голос понизился до шепота. — Она не обучена, — сказал он, — с ней так же трудно справиться, как с диким слином. Я улыбнулся. — Но раскаленное железо выбьет из нее дурь. Я сомневался в этом. Человек вытащил один из прутьев, который светился темно-вишневым светом. При виде раскаленного прута девушка вскрикнула и забилась в оковах, которые крепко держали ее. Человек сунул прут обратно в огонь. — Она слишком громко орет, — сказал он смущенно. Затем он кивнул мне, как бы извиняясь, и, подойдя к девушке, схватил ее за волосы, смотал их в клубок и сунул в рот. Девушка не успела выплюнуть его, так как он быстро схватил другую прядь и мгновенно обмотал ей голову девушки. Это был старый трюк работорговцев. Тарнсмены тоже часто применяют его, когда требуется заставить пленника замолчать. — Прости, милашка, — сказал он, дружески хлопнув ее по голове, — но я не хочу, чтобы сюда пришел Тарго со своим кнутом и избил нас обоих. Продолжая всхлипывать, девушка уронила голову на грудь. Человек рассеяно мурлыкал старую песню бродячих торговцев, ожидая, пока прутья раскалятся как следует. Мною владели противоречивые чувства. Мне очень хотелось освободить девушку, защитить ее. Но она была всего лишь рабыней, и ее владелец не делал ничего противозаконного с точки зрения обычаев Гора, когда решил заклеймить свою собственность. Если бы я попытался освободить девушку, то это была бы такая же кража, как если бы я вздумал угнать фургон. Более того, эти люди не причиняли никакого вреда девушке. Для них это была лишь одна из рабынь, причем необученная и приносящая много хлопот. Они не могли понять ее унижения, стыда и ужаса. Я думаю, что другие рабыни в караване тоже с неодобрением относились к тому шуму, который подняла эта девушка. Ведь если ты раб, то должен ожидать кнута и раскаленного железа. Я увидел в отдалении других девушек, которые были одеты в камиски и оживленно переговаривались между собой. Они смеялись и шутили, как обычные свободные девушки. Я еле разглядел цепь, которая сковывала их. Она была почти незаметна в траве. Прутья были уже почти готовы. Девушка, которая была прикована к дереву, скоро получит свое клеймо, которое останется на всю жизнь. Я не раз думал о том, почему горийцы клеймят своих рабов. У них ведь есть другие способы, позволяющие безболезненно метить человеческое тело. Старый Тэрл из Ко-Ро-Ба, который обучал меня фехтованию, говорил, что оно нужно для психологического эффекта. Считалось, что если девушку заклеймить раскаленным железом, как животное, она всегда будет считать себя не более, чем собственностью того, кто приложил это железо к ее бедру. Говоря проще, клеймение используется для того, чтобы убедить девушку в том, что она рабыня, собственность. Когда она почувствует боль ожога, то поймет, что произошло непоправимое — она перестала быть свободной и стала чьей-то собственностью. Но на разных девушек клеймение действовало по-разному. У одних оно вызывало стыд и унижение, а у других — усиливало сопротивление и враждебность, а гордые и независимые девушки после прикосновения раскаленного прута обычно сразу становились покорными и услужливыми рабынями. Но я не думаю, что клеймо применялось только для психологического эффекта. Скорее всего, торговцы клеймили своих рабов, чтобы их было легче выследить после побега. Я думаю, что сейчас клеймо сохранилось только как анахронизм от прежних темных веков. Но мне было ясно одно. Это несчастное существо не хотело клейма. Мне стало ее жаль. Помощник торговца вытащил прут из огня и внимательно осмотрел его. Металл был раскален добела. Человек был удовлетворен. Девушка вжалась спиной в дерево. Руки и ноги ее были крепко притянуты к стволу. Она дрожала всем телом, прерывисто дыша сквозь стиснутые зубы. В ее голубых глазах затаился ужас. Она жалобно стонала, не в состоянии издавать никаких других звуков из-за кляпа, который надежно затыкал ей рот. Человек положил руку ей на бедро, прижав его к земле: — Не крутись, красотка, — сказал он не без участия, — ты можешь смазать клеймо. — Он говорил с ней ласково, стараясь успокоить. — Ведь ты хочешь чистое, аккуратное клеймо, не так ли? Ведь это повысит твою цену и у тебя будет хороший добрый господин. Прут был уже занесен над бедром. Мягкие золотистые волоски на ее бедре почернели и скрутились от близости раскаленного клейма. Девушка зажмурила глаза и напряглась, ожидая резкую неотвратимую боль. — Не клейми ее, — сказал я. Человек озадачено оглянулся. Полные ужаса глаза девушки раскрылись и вопросительно уставились на меня. — Почему? — спросил человек. — Я куплю ее. Человек встал и с любопытством посмотрел на меня. Он повернулся к палаткам: — Тарго! — позвал он, бросив прут в горшок с углями. Девушка обвисла на цепях. Она была в обмороке. Откуда-то из-за палаток появился низенький толстый человек в широкой мантии из голубого и желтого шелка с повязкой на голове. Это был владелец этого каравана. На нем были пурпурные сандалии, украшенные жемчугом. Толстые пальцы были унизаны перстнями, которые ослепительно сверкали, когда он шевелил руками. На шее висел серебряный шнурок с нанизанными на него монетами. В мочках ушей висели крупные изумруды в искусной золотой оправе. Его тело было смазано ароматным маслом. Я решил, что он только что вымылся — это удовольствие доставляют себе все торговцы после целого дня скучной езды по пыльной дороге. Его волосы, длинные и черные, были блестящие и курчавые. Они напоминали мне блестящую шкуру урта. — Добрый день, господин, — улыбнулся Тарго, ловко кланяясь, несмотря на толщину. Он быстро окинул меня взглядом, пытаясь понять, кто же перед ним стоит. Тут голос его стал грубым и резким. — Что тут происходит? Помощник показал на меня. — Он не хочет, чтобы я клеймил девушку. Тарго взглянул на меня, ничего не понимая. — Почему? Я чувствовал себя очень глупо. Что я мог сказать этому торговцу живым товаром, который следует всем традициям своего ремесла? Разве я мог сказать ему, что не хочу, чтобы девушке было больно? Он счел бы меня сумасшедшим, но разве у меня была иная причина? Чувствуя себя круглым идиотом, я сказал правду: — Я не хочу видеть, как она страдает. Тарго и его помощник обменялись взглядами. — Она же рабыня, — сказал Тарго. — Я знаю. Тут встрял помощник. — Он сказал, что купит ее. — А! — сказал Тарго и его маленькие глазки сверкнули. — Это другое дело. — Но затем иное выражение появилось на его толстом круглом лице. — Жаль только, что она очень дорога. — У меня нет денег, — сказал я. Тарго непонимающе посмотрел на меня. Он в бешенстве сжал свои пухлые кулачки. Потом, не оглядываясь на меня, повернулся к помощнику. — Клейми ее, — сказал он. Помощник наклонился и достал раскаленный прут. Мой меч уперся в живот торговцу. — Не нужно клеймить, — сказал он поспешно и помощник с готовностью сунул прут обратно в горшок. Он заметил, что мой меч приставлен к животу его господина, но не проявил никакого беспокойства. — Может мне позвать охранников, — спросил он у хозяина. — Я сомневаюсь, что они успеют, — сказал я. — Не зови охранников, — поспешно приказал Тарго, который весь покрылся потом. — У меня нет денег, — сказал я, — но у меня есть ножны. Глаза Тарго остановились на ножнах и внимательно осмотрели каждый камень. Губы его беззвучно двигались. — Шесть, — сосчитал он. — Может, сделка и состоится, — после некоторого раздумья произнес торговец. Я вложил меч в ножны. Тарго резко приказал помощнику: — Приведи ее в чувства. Помощник хмыкнул, взял кожаный мешок и пошел к ручью. Набрав воды, которая текла с ледников Сардарских Гор, он вернулся к нам и плеснул на скованную девушку. Та встрепенулась и открыла глаза. Тарго маленькими шажками, переваливаясь из стороны в сторону, подошел к девушке и приподнял ее лицо за подбородок пальцем с рубиновым перстнем. — Она прекрасна, — сказал он, — и получила хорошую тренировку в Аре. Помощник, стоящий у Тарго за спиной, отрицательно помотал головой. — Она очень искусна в любви, — сказал Тарго. Помощник скорчил гримасу и фыркнул. — Ласкова, как голубка и игрива, как котенок, — продолжал торговец. Я протянул меч и разрезал прядь волос, держащую кляп во рту девушки. Она яростно взглянула на Тарго. — Ты толстый грязный урт, — прошипела она. — Тихо, змея, — крикнул он. — Мне кажется, что она стоит недорого, — сказал я. — О, господи, — произнес Тарго, теребя свою одежду и как будто не веря своим ушам, — я заплатил за нее пятьдесят серебряных монет! Помощник за его спиной трижды поднял руку. — Я сомневаюсь, что она стоит больше тридцати, — сказал я. Тарго, казалось, онемел. Он посмотрел на меня с почтением. Может, я сам когда-то занимался торговлей? Действительно, тридцать монет — это очень высокая цена. Это значит, что девушка из высшей касты и очень красива. Обычная девушка, не обученная своему ремеслу, стоит на рынке от пяти до десяти монет. — Я дам тебе два камня с этих ножен, — сказал я. Я не знал цены этим камням и понятия не имел, приемлемо ли мое предложение. Тарго имел много драгоценных камней и разбирался в них явно лучше меня. — Чудовищно! — воскликнул торговец, мотая головой. Я знал, что он не блефует. Ведь не мог же он знать, что я понятия не имею сколько стоят эти камни, так как не покупал их. — Ну, хорошо, — сказал я, — четыре. — Можно взглянуть на ножны, воин? — спросил он. — Конечно, — ответил я, отцепил их и отдал ему, закрепив меч на поясе. Тарго рассматривал камни. — Неплохо, — сказал он, — но мало… Я изобразил нетерпение. — Тогда покажи мне других девушек. Я видел, моя просьба явно не понравилась торговцу — он очень хотел избавиться от блондинки. Видимо, она вносила смуту в его небольшой караван, или же он боялся оставить ее по каким-то другим причинам. — Покажи ему других, — сказал помощник, — а то эта дикарка даже не может произнести: «Купи меня, пожалуйста, господин!» Тарго бросил на него свирепый взгляд, но тот, как ни в чем не бывало, присел улыбаясь у костра. Сердито хмурясь, Тарго повел меня через поляну. Он дважды хлопнул в ладоши и сразу послышались шаги и звон цепей. Девушки опустились на колени. Они все были в камисках и сидели между двух деревьев, к которым была прикреплена цепь. Когда я проходил мимо какой-нибудь девушки, она поднимала глаза и говорила: — Купи меня, господин. Многие из рабынь были очень красивы и я подумал, что караван Тарго хотя и мал, но может предоставить женщину на любой вкус. Все эти восхитительные создания были обучены доставлять максимум удовольствия своему господину. Здесь были восхитительные блондинки из Тентиса, темнокожие девушки с волосами до колен из города Тора, огненно-рыжие девушки из Порта Кара и даже из самого Ара. Я думал, все ли они рождены в рабстве или же были когда-то свободными. Я проходил мимо них, смотрел им в глаза, слышал слова «Купи, господин!» — и спрашивал себя, почему я хочу купить и освободить именно ту, а не какую-нибудь из этих девушек. Неужели эти восхитительные создания, на каждой их которых уже виднелось клеймо, были хуже, чем та, которая чем-то тронуло мое сердце? — Нет, — сказал я Тарго, — я не куплю этих. К моему удивлению, по ряду девушек пронесся вздох разочарования. Две рабыни даже заплакали, спрятав лица в ладони. Я старался не смотреть в их сторону. Мне стало ясно, что сидеть на цепи — огромное горе для этих кипящих жизнью девушек. Их клеймо обрекает их на то, что они станут собственностью какого-то чужого мужчины, который приведет их к себе, оденет ошейник со своим именем и они должны будут выполнять все его желания всю жизнь. Но все же то было лучше, чем скованные холодной сталью ноги. Когда они просили меня купить их, то это была не просто ритуальная фраза, они действительно хотели, чтобы их купили и отцепили от ненавистной цепи Тарго. Торговец вздохнул с облегчением. Схватив меня за локоть, он снова привел меня к дереву, у которого сидела прикованная блондинка. Я посмотрел на нее и спросил себя: почему именно она, а не другая? какое мне дело до того, что ее бедра коснется раскаленное железо? Мне пришло в голову, что просто этот обычай оскорбляет меня и таким образом я пытаюсь протестовать против него. Но ведь это ни к чему не приведет. Обычай как был, так и останется после того, как я из-за своей глупой сентиментальности освобожу одну девушку. Она, конечно не пойдет со мной в Сардарские Горы и падет жертвой хищников или снова попадет на цепь работорговца, когда я оставлю ее без защиты. Да, все это выглядело глупо. — Я раздумал покупать ее, — сказал я. И вдруг голова девушки поднялась и она посмотрела мне в глаза, пытаясь улыбнуться. Голос ее был тихий, но слова вполне разборчивы: — Купи меня, господин. — Ого! — воскликнул помощник торговца и даже сам Тарго раскрыл от удивления рот. Я посмотрел на нее. Впервые девушка произнесла эту фразу. Я видел ее исключительную красоту, ее молящие глаза, и все мои разумные доводы рассыпались в прах, снова чувства взяли верх над разумом. — Возьми ножны, — сказал я, — я покупаю ее. — И шлем, — быстро добавил Тарго. — Согласен, — сказал я. Он схватил ножны, и по алчно вспыхнувшим глазам было ясно, что он считает, что здорово обдурил меня. Я улыбнулся про себя. В том, что меня обманули, я был сам виноват — надо было узнать цену камням. Глаза девушки смотрели на меня. Они казалось, хотели узнать, какая судьба ждет ее. Ведь теперь это зависело целиком от меня — я стал ее господином. Странный и жестокий мир Гора! Шесть маленьких зеленых камней, весом примерно в две унции, и помятый шлем — такова цена человека! Тарго и помощник зашли в палатку за ключом от цепей девушки. — Как тебя зовут, — спросил я. — Рабы не имеют имен. Ты можешь называть меня, как пожелаешь. По давним обычаям Гора, у рабов, как и людей вне закона, нет имен, как нет имен у домашних животных на Земле. С точки зрения жителей Гора, самое страшное для человека — потерять имя, которое дано ему от рождения. Он живет с ним и оно является его неотъемлемой частью. Потерять имя — значит потерять себя. — Мне кажется, что ты не рабыня с рождения, — сказал я. Она улыбнулась и, покачав головой, ответила: — Конечно нет. — Мне бы хотелось называть тебя тем именем, которое ты получила при рождении. — Ты очень добр. — Как тебя звали, когда ты была свободной? — Лара, — сказала она. — Лара? — Да, воин, — ответила она, — ты не узнаешь меня? Я была татрикс Тарны.ГЛАВА 22. ЖЕЛТЫЕ ШНУРЫ
Когда девушку расковали, и я поднял ее на руки и отнес в указанную мне палатку. Здесь мы должны ждать, пока будет готов ошейник. Пол палатки был покрыт толстым пушистым ковром, стены украшены цветным шелком. Палатку освещали три медные лампы, подвешенные на цепях. По ковру были разбросаны подушки, у стены стояла тахта. Я аккуратно опустил девушку. — Ты сперва надругаешься надо мной? — Нет. Тогда опустилась на колени, положила голову на ковер и откинула волосы, обнажив шею. — Бей! Я поднял ее. — Разве ты купил меня не для того, чтобы уничтожить? — в замешательстве спросила она. — Нет, — ответил я, — а почему ты попросила, чтобы я купил тебя? — Я думала, что ты хочешь меня прикончить, разве не так? — Почему ты хочешь умереть? — спросил я. — Я была татрикс Тарны, — сказала она, опустив глаза, — и не хочу умереть в рабстве. — Я не убью тебя. — Дай мне свой меч, воин, я сама брошусь на него. — Нет. — Благородный воин не хочет пачкать свой меч кровью женщины? — Ты молода, прекрасна и должна жить. Выбрось Города Праха из своей головы. Она с горечью рассмеялась. — Зачем ты купил меня? Разве ты не хочешь утолить жажду мести? Разве ты забыл, что я надела на тебя ярмо, била кнутом, отправила в Дом Развлечений, где отдала на растерзание тарну? Разве ты забыл, как я предала тебя и отправила в шахты? — Нет, — сказал я, — я не забыл. — И я тоже, — гордо сказала она, давая понять, что не просит пощады и снисхождения. И она отважно стояла передо мной, такая беспомощная, полностью в моей власти, как если бы она стояла перед диким тарном в горах Вольтан. Для нее было важно умереть с достоинством. Я восхищался ею и думал, что она прекрасна в своей беспомощности. Однако губы ее слегка дрожали, хотя она и прикусила их, чтобы я не видел. Капли крови выступили на нижней губе. Я тряхнул головой, отгоняя вспыхнувшее желание снять их с ее губ поцелуем. Вместо этого я просто сказал: — Я не желаю тебе зла. Она посмотрела на меня недоумевающе. — Зачем ты купил меня? — Чтобы освободить. — Но ты же не знал, что я бывшая татрикс? — Нет. — Но теперь ты знаешь. Что ты со мной сделаешь? Сваришь меня живьем? Бросишь меня в болото? Отдашь на съедение тарну? Или посадишь как приманку в ловушку для слинов? Я рассмеялся, и она в замешательстве посмотрела на меня. — Ну, так что же? — спросила она. — Ты дала мне много пищи для размышлений, — ответил я. — Что же ты со мной все-таки сделаешь? — Я просто освобожу тебя. Она отшатнулась назад. В ее голубых глазах застыло удивление, которое сменилось слезами. Плечи затряслись от рыданий. Я обнял ее и, к моему удивлению та, что носила золотую маску татрикс Тарны, припала к моей груди и зарыдала. — Нет, — всхлипывала она, — теперь я имею ценность только в качестве рабыни. — Это неправда. Помнишь, как ты запретила своему слуге бить меня, как сказала, что трудно быть первой в Тарне? Помнишь, как ты смотрела на поле желтых цветов, а я был так туп, что не заговорил с тобой? Она оставалась в моих объятиях и затем медленно подняла полные слез глаза. — Ты хочешь вернуть меня в Тарну? Зачем? — Чтобы освободить моих друзей. — А не ради богатства? — спросила она. — Нет. Она отступила назад. — Разве я не красива. Я посмотрел на нее. — Ты очень красива. Ты так прекрасна, что тысячи воинов отдали бы жизни, чтобы только взглянуть на твое лицо. Ради твоей прихоти они пошли бы на все. — Разве я не могу понравиться… животному? — Любой мужчина счел бы за великое счастье иметь тебя подле себя. — И тем не менее, воин, ты не хочешь оставить меня у себя. Я молчал. — Почему ты хочешь расстаться со мной? Странно было слышать эти слова из уст девушки, которая была когда-то татрикс Тарны. — Я люблю Талену, дочь Марленуса, который был когда-то убаром Ара. — Мужчина может иметь много рабынь, — фыркнула она, — я уверена, что в твоем доме, где бы он не был, есть много прекрасных девушек, на ошейниках которых твое имя. — Нет. — Ты очень странный… Я пожал плечами, не зная, как лучше объяснить ей. — Ты не хочешь меня? — Видеть тебя — значит хотеть. — Тогда возьми меня, я твоя. Я опустил глаза и сказал: — Я не могу это сделать. — Животные глупы, — выкрикнула она и бросилась к стене палатки. Она сорвала шелк и зарылась в него лицом. Затем повернулась, сжимая ткань в руках. В ее глазах сверкали слезы — слезы ярости. — Ты вернешь меня в Тарну, — сказала она. Это звучало как приказ. — Только ради моих друзей. — Это для тебя дело чести. — Возможно, — согласился я. — Я ненавижу твою честь, — крикнула она. — Есть вещи более важные, чем красота женщины. — Я ненавижу тебя. — Мне очень жаль. Лара печально рассмеялась и села у стены, положив подбородок на колени. — Ты знаешь, что я не могу ненавидеть тебя, — сказала она. — Знаю. — Но я… ненавижу тебя. Ненавидела, когда была татрикс, и сейчас продолжаю ненавидеть. Я молчал, так как знал, что она говорит правду. Я чувствовал, что ее раздирает буря самых противоречивых эмоций. — А знаешь ли ты, воин, — спросила она грустно, — почему я, всего лишь жалкая рабыня, ненавижу тебя? — Нет. — Потому, что когда я увидела тебя, то сразу узнала, так как видела в тысячах снов. Она тихо рассказывала, устремив глаза куда-то вдаль. — Во сне я видела себя сидящей во дворце среди дворни и воинов. И вдруг стеклянная крыша разбивается и влетает громадный тарн, с огромным воином на спине. Воин разгоняет всех солдат, хватает меня и привязывает к седлу тарна. А затем уносит меня в свой город, и там я, гордая татрикс, становлюсь его рабыней. — Не бойся этого сна, — сказал я. — И потом, — как во сне продолжала Лара, сверкая глазами, — он вешает колокольчики мне на ноги, одевает в прозрачные шелка. У меня нет выбора. Я должна во всем повиноваться ему. И когда у меня нет уже сил танцевать, он кладет меня на постель и овладевает мною. — Это жестокий сон. Она рассмеялась. Ее лицо порозовело от смущения. — Нет, — возразила она, — это не жестокий, а приятный сон. — Я не понимаю. — В его объятиях я познала то, что мне не могла дать Тарна. Я ощутила жар страсти, увидела горы и цветы, услышала крик дикого тарна, почувствовала прикосновение когтей ларла. Впервые я познала наслаждение, ощутила прикосновение чужого тела, посмотрела в чьи-то глаза. И тогда я поняла, что я — всего-лишь живое существо, такое же, как он, ничуть не лучше. И я любила его! Я промолчал. — И я бы не отдала ошейник с его именем за все золото и драгоценности мира. — Но ты же не была свободна! — А в Тарне я была свободна? — Конечно, — продолжала она, — я гнала от себя эти сны. Как могла я, татрикс, предаваться постыдным наслаждениям в объятиях животного? — Она улыбнулась. — А когда я увидела тебя, воин, я решила, что ты пришел из моих снов. И я возненавидела тебя, решила уничтожить, ведь ты угрожал тому, ради чего я жила. Я одновременно ненавидела, боялась и желала тебя! Я удивленно посмотрел на нее. — Да. Я желала тебя, — она опустила голову и голос стал едва различим. — Хотя я была татрикс Тарны, но мне хотелось лежать на ковре у твоих ног. Я хотела быть связанной желтыми шнурами. Тут я вспомнил, что она уже говорила о ковре и шнурах, когда была вне себя от гнева и готова была избить меня до смерти. — А что это за ковер и желтые шнуры? — поинтересовался я. И Лара, бывшая татрикс Тарны, рассказала мне любопытную историю о своем городе. Когда-то давно Тарна ничем не отличалась от других городов Гора, где женщины имели очень ограниченные права. И тогда существовал ритуал Покорности, когда женщину связывали желтыми шнурами и клали на алый ковер. Желтые шнуры символизировали желтые цветы, которые ассоциировались с женской красотой и любовью. Алый цвет олицетворял кровь и страсть. Тот, кто похищал девушку, должен был упереть меч ей в грудь и произнести ритуальную фразу. После этих слов свободная женщина становилась рабыней. Плачь, свободная девушка, Вспомни свою гордость и плачь. Вспомни свой беззаботный смех Вспомни, что ты была моим врагом и плачь. Теперь ты моя пленница и стоишь передо мною. Скоро ты ляжешь передо мной. Я свяжу тебя желтыми шнурами, Положу на алый ковер. И по законам Тарны я говорю тебе: «Помни, ты была свободна, Знай, что теперь ты рабыня.» Плачь, рабыня. И затем похититель развязывает ноги девушки и заканчивает ритуал, утверждая свое господство над ней. Когда девушка поднимается с ковра, она уже понимает, что стала рабыней. Постепенно этот дикий ритуал потерял свой смысл и женщины Тарны обрели гораздо больше прав. Своей мягкостью и женственностью они показали мужчинам, что тоже заслуживают уважения. И постепенно этот обычай стал отмирать, так как кому хочется унижать человека, который дарит тебе любовь и наслаждение. Таким образом, положение женщины становилось все менее зависимым. С одной стороны они должны были подчиняться, а с другой — сумели завоевать уважение. Такое шаткое состояние не могло продолжаться долго и постепенно, благодаря своему влиянию на мужчин, женщины Тарны улучшили и упрочили свое положение в обществе. Этому способствовало и то, что они воспитывали в детях чувство уважения к женщинам, да и социальное устройство, в частности закон о преимущественном наследовании, тоже способствовали возвышению женщин. Постепенно они приобрели главенствующее положение, оттесняя мужчин на второй план. И вот, как это не парадоксально, но в Тарне, изолированной от других городов, установился практически матриархат, узы которого были гораздо крепче рабских цепей, так как они были невидимы и существовали в виде законов, обычаев и традиций, умело насаждаемых женщинами. И эта ситуация сохранялась в течении многих поколений. Нельзя было сказать, что положение было намного хуже, чем в других городах, где правили мужчины. Там хватало своих недостатков. А в Тарне мужчины привыкли считать себя низшими существами, почти животными. В них было полностью раздавлено чувство гордости и собственного достоинства. Но самое странное было в том, что женщины не были довольны существующим положением. Хотя они презирали мужчин и наслаждались своим господством, они потеряли уважение к себе. Презирать своих мужчин — все равно что презирать самих себя. Я часто размышлял о том, может ли мужчина зваться мужчиной, если он не может подчинить женщину, а также может ли женщина называться женщиной, если она не может подчиниться мужчине. Я думал, как долго законы природы могут нарушаться в Тарне. Если, конечно, таковые существуют. Я чувствовал, что мужчины Тарны жаждут сорвать маски с женщин и подозревал, что женщины втайне хотят того же. Я знал, что если в городе произойдет переворот, то женщины еще долго будут объектом унижений, возможно даже несколько поколений. Но если переворот произойдет, то он будет радикальным. Возможно даже вернуться времена желтых шнуров и алого ковра. За стенкой палатки я услышал голос Тарго. К моему удивлению, Лара встала на колени и покорно опустила голову. Тарго протиснулся в палатку, держа в руках какой-то узел. Я ободряюще кивнул девушке. — Ну, господин, она быстро усвоила твои уроки, — он улыбнулся. — Я вычеркнул ее из своих списков — она твоя. — Он вложил узел мне в руки. Это был сложенный камиск вместе с ошейником. — Это тебе подарок от меня, — сказал Тарго, — за него не нужно платить. Я улыбнулся скупости торговца. Он не дал полного набора одежды рабыни, да и камиск не был новым. Затем торговец вынул из кармана два желтых шнура, около 18 дюймов длиной в каждом. — По голубому шлему я понял, что ты из Тарны. — Нет, я не из Тарны. — О, значит я ошибся, — сказал Тарго и швырнул шнуры на ковер перед Ларой. — У меня нет сейчас лишних кнутов, — сказал он, печально пожавплечами, — но твой пояс заменит его без труда. — Разумеется, — сказал я, отдавая ему обратно камиск и ошейник. Тарго был озадачен. — Принеси ей одежду свободной женщины, — сказал я. Рот торговца широко раскрылся. — Ты уверен в этом? — спросил он, посмотрев на тахту. Я рассмеялся, развернул маленького помощника вокруг и, взяв за ворот, понес к выходу из палатки. Когда я его вытолкнул, он тут же повернулся ко мне, звеня серьгами, и поглядел на меня, как на лишившегося рассудка. — Может, господин ошибается? — спросил он. — Возможно, — признал я. — Неужели ты думаешь, что в караване работорговца есть одежда свободной женщины? Я рассмеялся. Тарго тоже улыбнулся и, не говоря больше ни слова, исчез. Я подумал, сколько же свободных женщин обменяли свою одежду на камиск в этом караване. Вскоре вернулся Тарго с узлом одежды. Он, отдуваясь, бросил его на ковер. — Возьми, господин, — сказал он и пошел прочь, качая головой. Я улыбнулся и посмотрел на Лару. Девушка поднялась на ноги и, к моему полному удивлению, подошла к пологу на входе в палатку и крепко завязала его. Затем, не дыша, подошла ко мне. Она была прекрасна в свете ламп на ярком фоне палатки. Она подняла желтые шнуры и держа их в руках опустилась передо мной на колени. — Но я ведь хочу освободить тебя, — сказал я жалобно. Она протягивала мне эти шнуры, умоляюще глядя своими блестящими глазами. — Я не из Тарны, — сказал я. — Но я из Тарны. Я смотрел на нее, стоящую на коленях на алом ковре. — Я хочу освободить тебя. — Я еще не свободна. Я молчал. — Пожалуйста, — молила она, — сделай это, господин. — И Лара, которая была когда-то гордой татрикс, согласно древнему обычаю своего города, стала моей рабыней — и одновременно свободной женщиной.ГЛАВА 23. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТАРНУ
Выйдя из лагеря Тарго, мы с Ларой вскарабкались на вершину холма. Перед нами в нескольких пасангах виднелись павильоны ярмарки Эн-Кара, а за ними зловеще возвышались Сардарские Горы. Между ярмаркой и горами возвышалась изгородь из черных заостренных кольев. Она отделяла горы от долин. В горы шли только люди уставшие от жизни или хотевшие узнать тайну бессмертия. Все они проходили через огромные деревянные ворота в дальнем конце ярмарки, за которыми начинались Сардарские Горы. Мы стояли на холме и я слышал резкий печальный стон трубы, возвещавшей, что ворота открыты. Этот металлический звук достигал даже вершины холма, на которой мы стояли. Лара была со мной, одетая как свободная женщина, но без вуали. Она обрезала обычное горийское платье так, чтобы руки были открыты до локтей, а ноги выше колен. Платье было ярко желтого цвета, с алым поясом. На плечах висел алый плащ. Я настоял, чтобы она одела его для тепла. Но она не стала надевать его полностью, чтобы все могли видеть ее алый ремень. Я улыбнулся про себя. Она была свободна и гордилась этим. Я был доволен, что она чувствует себя счастливой. Она отказалась от вуали, так как считала, что так больше будет нравиться мне. Я не спорил, поскольку она была права. Когда я видел ее золотистые волосы, развевающиеся по ветру, и очертания ее прелестной фигуры, то был рад, что она оделась в строгий традиционный наряд гориек. А причиной ее выбора я не интересовался. И все же, хотя я не мог не восхищаться девушкой и теми чудесными переменами, что произошли в ней — от гордой холодной татрикс в несчастную рабыню и затем в прелестное радостное существо, стоящее возле меня — мои мысли были заняты Сардарскими горами. Я знал, что там меня ждет свидание с Царствующими Жрецами. Я слушал звуки трубы, которые как бы стелились по земле. — Кто-то пошел в горы, — сказала Лара. — Да. — Он погибнет. Я кивнул. Я рассказал ей о своей судьбе, о своем предназначении, о том, что должен идти в горы. Она ответила просто: — Я пойду с тобой. Она хорошо знала, что тот, кто идет в горы, не возвращается. Лара даже лучше, чем я, представляла могущество Царствующих Жрецов. И все же она хотела идти со мной. — Ты свободна, — сказал я. — Когда я была твоей рабыней, ты мог приказать мне идти с тобой. Теперь я свободна и пойду за тобой добровольно. Я взглянул на нее. Она гордо стояла передо мной, а затем сорвала желтый цветок и воткнула себе в волосы. Я покачал головой. Хотя неведомая сила влекла меня в горы, где жили Царствующие Жрецы, я пока не мог идти к ним, так как немыслимо было взять девушку с собой туда, где нас ждала смерть. Ведь я сам пробудил в этом существе радость к жизни и чувства. Что же я мог ей дать взамен смерти? Мою честь, жажду мести, отчаяние и гнев? Я положил ей руку на плечо и посмотрел вниз холма. Она вопросительно взглянула на меня. — Царствующие Жрецы подождут, — сказал я. — Что ты собираешься делать? — Вернуть тебе трон в Тарне. Она отшатнулась от меня. Ее глаза наполнились слезами. Я обнял девушку и нежно поцеловал. — Да, я хочу этого. Она положила голову мне на плечо. — Прекрасная Лара, — сказал я, — прости меня. — Я еще крепче сжал ее в своих объятиях. — Я не могу взять тебя в Сардарские Горы, но не могу так же и оставить тебя здесь. Тебя растерзают дикие звери или ты снова попадешь в рабство. — Зачем ты хочешь вернуть меня в Тарну? Я ненавижу ее. — У меня нет города, куда я мог бы отвезти тебя. И я уверен, что ты сможешь сделать Тарну такой, что тебе не придется ненавидеть ее. — Что я должна делать? — Это ты решишь сама. Я поцеловал ее. Держа голову девушки в своих руках, я заглянул ей в глаза. — Да, ты достойна быть татрикс, — сказал я и осушил своими губами слезы в ее глазах. — Не плачь, разве ты не татрикс? — успокаивал ее я. Она взглянула на меня с печальной улыбкой. — Конечно, воин, мне нельзя плакать, ведь я татрикс. Она вытащила цветок из волос и бросила его. Я поднял цветок и снова вколол его ей в волосы. — Я люблю тебя, — сказала она. — Трудно быть первой в Тарне, — сказал я и повел ее прочь от Сардарских Гор. Искры восстания, которые разгорелись в шахтах Тарны, не погасли, а распространились на Фермы. Цепи сбивались и в руках появлялось оружие. Разъяренные люди, вооруженные чем попало, растеклись по стране, скрываясь от отрядов солдат. Они грабили богачей, сжигали дома, освобождали своих товарищей — рабов. Восстание катилось от фермы к ферме и снабжение города постепенно сокращалось. То, что восставшие не могли унести с собой, они безжалостно уничтожали. Мы прошли около двух часов по направлению к Тарне и тут, как я и ожидал, нас нашел тарн. Как и в случае с Колонной Обмена, он ждал нас поблизости, и его терпение было вознаграждено. Он сел ярдах в пятнадцати от меня и я тут же устремился к нему. Лара пошла за мной, хотя она все еще боялась тарна. Я радостно бросился на шею птицы. Его большие круглые глаза с нежностью смотрели на меня, громадные крылья медленно поднимались и опускались, клюв был поднят к небу. Тарн издал торжествующий крик. Лара в ужасе вскрикнула, когда птица повернула свой чудовищный клюв ко мне. Я не двинулся с места и клюв нежно коснулся моей руки. Я похлопал тарна по шее, посадил Лару к нему на спину и сел сам сзади. И снова неописуемый восторг овладел мной. Думаю, что Лара испытывала то же самое. — Первая! — крикнул я и огромное тело тарна устремилось ввысь. Мы летели над выжженными полями. Тень тарна скользила по обугленным мостам, опустошенным и вырубленным садам. Листья и плоды на деревьях почернели и пожухли. Лара смотрела на запустение, которое пришло в ее страну. — То, что они сделали — это ужасно, — сказала она. — Еще более ужасно то, что сделали с нами. Она промолчала. Отряды солдат метались по стране, преследуя восставших рабов, но чаще всего они никого не находили. Только остатки пищи, да головешки потухших костров. Рабы получали сведения о продвижении солдат от крестьян и вовремя уходили. Они принимали бой только тогда, когда были уверены в успехе. Отряды тарнсменов были более эффективны в войне с рабами, но те старались передвигаться только по ночам, а днем спали. А вскоре рабы научились обороняться и от тарнсменов, кидая камни и палки. Так что летучая кавалерия Тарны уже опасалась нападать на рабов. Постепенно рабы разработали целую стратегию борьбы с регулярными войсками. Конечно, иногда солдаты одерживали победы, уничтожая и разгоняя массы неорганизованных рабов. Однако восстание, начавшееся на шахтах, перекинулось на фермы, а затем перекинулось и на сам город. Жизнь представителей низших каст была немногим лучше жизни рабов. Их тоже посылали в шахты и в Дом Развлечений. Теперь они отложили свои инструменты и взяли в руки оружие. Представителем восставших стал могучий коренастый человек из касты Кузнецов. Серебряные маски Тарны укрылись в районах, которые все еще были под контролем солдат. Многие спрятались в своих дворцах. Судьба тех, что попали в руки повстанцев, была ужасна. К полудню пятого дня полета мы увидели серые стены Тарны. Патрули нас не останавливали. Мы изредка видели тарнсменов, но никто из них не пытался напасть на нас. Кое-где в городе бушевали пожары, заволакивая небо черным дымом. Ворота Тарны были открыты настежь. Через них в обоих направлениях сновали одинокие фигурки людей. В окрестностях города не было видно ни одного каравана торговцев, что было весьма необычно. У стен горело несколько маленьких домов. На самой стене над самыми воротами были начертаны слова «се-но-фори», что означало «без цепей» или «свобода». Мы опустились на стену недалеко от ворот. После этого я отпустил птицу, так как, разумеется, не мог доверить ее хранителям тарнов города. Я не знал, кто принимает участие в восстании. Поэтому предпочел, чтобы птица оставалась на свободе — на тот случай, если нас с Ларой постигнет неудача и мы погибнем в каком-нибудь переулке. На стене мы наткнулись на распростертое тело охранника. Он еле заметно шевельнулся и застонал. Видимо его посчитали погибшим, а он всего лишь потерял сознание. На его серой тунике с алой полосой на плече запеклась кровь. Я отстегнул ремешок и аккуратно снял шлем. На шлеме была огромная вмятина — след от удара топора. Все волосы на голове солдата были пропитаны кровью. Он был совсем юн, почти мальчик. Когда ветер коснулся его головы, он открыл серо-голубые глаза. Руки его протянулись к мечу, но ножны были пусты. — Не надо, — сказал я, рассматривая рану. Шлем ослабил удар, но кровь все еще сочилась из раны. Нападавший, увидев кровь, решил, что дело сделано. Видимо, он не был воином. Оторвав кусок от плаща Лары, я перевязал рану. Она была чистой и неглубокой. — Ты поправишься, — сказал я ему. Глаза его перебегали от меня к Ларе. — Ты на стороне татрикс? — Да, — ответил я. — Я сражался за нее, — сказал мальчик, откинувшись на мою руку, — и я выполню свой долг. Я подумал, что выполнение этого долга не доставит ему радости. Сердце его было на стороне восставших и только гордость его касты заставила его остаться на своем посту. Несмотря на свою молодость, он слепо выполнял свой долг, и я уважал его за это. Такие, как он, сражаются до конца за дело, которому служат, даже если не верят в него. — Ты сражался не за татрикс, — сказал я. Юноша вздрогнул. — Нет? — крикнул он. — Ты сражался за Дорну Гордую, которая предала татрикс и узурпировала ее власть. Глаза воина расширились. — Вот, — сказал я, показывая на прекрасную девушку, — вот Лара, настоящая татрикс Тарны. — Да, храбрый воин, — сказала девушка, ласково положив свою руку ему на лоб. — Я Лара. Охранник попытался приподняться, но затем обвис у меня на руках, закрыв глаза от боли. — Лару похитил из Дома Развлечений тарнсмен, — со стоном проговорил он. — Этим тарнсменом был я. Серые глаза раскрылись и долго смотрели на меня. Постепенно выражение его лица менялось. Он явно узнал меня. — Да, я помню. — Тарнсмен привез меня на Колонну Обмена. Там меня схватила Дорна и капитан Торн, ее сообщник. Они продали меня в рабство. Тарнсмен освободил меня и вернул всему народу. — Я сражался за Дорну, — сказал мальчик и его глаза наполнились слезами. — Прости меня, татрикс, — и если бы мужчине Тарны не было бы запрещено касаться женщины самому, он протянул бы ей руку. К моему удивлению, Лара сама взяла его за руку. — Ты все сделал правильно, воин. Я горжусь тобой. Воин закрыл глаза и тело его обмякло. Лара посмотрела на меня испуганными глазами. — Нет, — сказал я, — он жив, но потерял много крови. — Смотри! — крикнула девушка, показывая рукой вдоль стены. Шесть серых фигур, вооруженных копьями и щитами, направлялись к нам. — Охранники! — крикнул я, выхватывая меч. И тут я увидел, что правые руки с копьями поднялись над головами. Еще несколько шагов и они полетят в нас. Не теряя ни секунды я вложил меч в ножны и подхватил Лару. Хотя она пыталась сопротивляться, я тащил ее за собой. — Подожди! — кричала она, — я хочу поговорить с ними. Но я ее не слушал. И когда мы добрались до спиральной лестницы, ведущей вниз, шесть копий ударились в каменную стену над нашими головами. Их наконечники выбили кусочки камней из кладки. Мы скатились вниз до основания стены и сразу скрылись, чтобы не стать мишенью для следующих бросков. Но я не верил, что охранники станут бросать свои копья со стены, ведь тогда им придется спускаться вниз. Вряд ли маленькая группка солдат решиться преследовать двух повстанцев. И мы начали свой трудный путь по залитым кровью улицам Тарны. Многие дома были разрушены, лавки закрыты. Везде был беспорядок, разруха и пожары. Повсюду валялись трупы. Среди них были солдаты Тарны, но чаще встречались одетые в серое горожане. На многих стенах было написано Се-Но-Фори. Из некоторых окон за нами следили испуганные глаза. Я решил, что сегодня в Тарне нет ни одной открытой двери. — Стой! — послышался чей-то крик и мы остановились. Спереди и сзади появились группы людей. Они, как будто выросли из-под земли. Некоторые держали в руках луки, другие были с мечами, но большинство было вооружено заостренными копьями и цепями. — Повстанцы, — сказала Лара. — Ты права, — ответил я. Мы читали в этих налитых кровью глазах злобу, жажду крови и желание убийства. Это были волки Тарны, озверевшие от уличной войны, от постоянной опасности. Я медленно обнажил меч и подтолкнул Лару к стене. Один из людей рассмеялся. Мне тоже было ясно, что сопротивление бессмысленно. Но я должен был сопротивляться. Я не сдамся, пока не упаду мертвым на камни мостовой. Но что будет с Ларой? Какова будет ее судьба в руках этих озверевших от ненависти людей? Я смотрел на своих противников. Они были злые, грязные, одичавшие, изможденные и, наверное, голодные. Некоторые были ранены. Может, они убьют ее на месте? Это будет жестокая, но быстрая смерть. Поднялись руки с копьями, натянулись луки, руки крепче сжали цепи, мечи нацелились мне в грудь. — Тэрл из Ко-Ро-Ба! — раздался вдруг чей-то удивленный голос и я увидел маленького человека, проталкивающегося вперед. Прядь желтых волос свешивалась у него со лба. Это был первый на цепи рабов, который выбирался по столбу вверх. Лицо его озарилось радостью. Он кинулся ко мне с распростертыми объятиями. — Это ты! — кричал он. — Тэрл из Ко-Ро-Ба. И тут, к моему удивлению, вся банда отсалютовала мне оружием и разразилась приветственными воплями. Они схватили меня, подняли на плечи и торжественно понесли по улицам. Откуда-то из подвалов вылезали другие повстанцы и присоединялись к нам. Они выходили из дверей, спускались с крыш, вылезали из окон. И все время увеличивающаяся триумфальная процессия катилась по улицам. Нестройные выкрики постепенно превратились в песню. Я сразу узнал ее. Эту песню пели крестьяне в шахте. Она стала гимном восстания. Лара, удивленная не меньше меня, шла вместе с этими людьми, стараясь держаться поближе ко мне. И так мы шли от улице к улице. Люди пели, высоко держа оружие. От их песни у меня звенело в ушах. Вскоре мы подошли к той самой лавке кал-да, которая так хорошо мне запомнилась. Именно здесь на меня обрушились все несчастия, вызванные предательством Оста. Теперь это был штаб восставших. Может быть, люди потому выбрали этот дом, что здесь они впервые почувствовали себя свободными и запели. И тут, стоя перед низкой дверью, я увидел могучего Крона из касты Кузнецов. На поясе его висел огромный молот, голубые глаза светились счастьем. Он протянул ко мне свои огромные руки. За его спиной, к своей огромной радости, я увидел волосы Андреаса, похожие на гриву ларла. Около поэта в одежде свободной женщины, без ошейника и вуали, стояла сияющая Линна. Пробившись вперед, Андреас бросился ко мне. Он схватил меня за руки и потащил куда-то, обнимая, хлопая по спине и смеясь от радости. — Приветствую тебя в Тарне! — кричал он. — Да, — сказал Крон, тоже крепко обнимая меня. — И я приветствую тебя в Тарне!ГЛАВА 24. БАРРИКАДЫ
Я наклонил голову и толкнул тяжелую дверь лавки кал-да. Надпись «Здесь продается кал-да» была обновлена свежей краской и над ней горела другая — клич повстанцев Се-Но-Фори. Я спустился по ступеням вниз. Сейчас лавка была полна народа. Здесь было дымно, тесно и душно. Теперь она походила на подобные заведения в других городах Гора. Здесь не осталось и следа от того уныния и скуки, что царили во время моего первого прихода сюда. Уши звенели от хохота и радостных возгласов людей, которые больше не боялись смеяться и шутить. Лавка была освещена полусотней ламп, а стены украшены ярким шелком. На пол был брошен толстый ковер, покрытый многочисленными пятнами от пролитого кал-да. За стойкой стоял тощий хозяин, его лоб блестел от пота, фартук запачкан вином и специями. Он непрерывно готовил новые порции кал-да. Я сморщил нос. Запах этот мне определенно не нравился. Справа от стойки, прямо на ковре, сидели потные, но счастливые музыканты. Они извлекали из своих потрепанных инструментов веселую мелодию, дикую, но чем-то завораживающе прекрасную. Это была варварская песня Гора. Я вспомнил, что каста музыкантов, так же, как и каста поэтов, была вне закона в Тарне. Серебряные маски считали музыкантов и поэтов недостойными города серьезных людей, так как музыка и песни воспламеняли сердца и никто не мог бы предугадать, куда может распространиться этот пожар. Когда я вошел, люди вскочили на ноги и бурно приветствовали меня, подняв кружки с вином. — Тал, воин, — кричали они. — Тал, воины, — ответил я, так как знал, что теперь они все были воинами. Так было решено на шахтах Тарны. За мной вошли Корн, Андреас, Лара и Линна. Я подумал, какое впечатление произведет эта лавка на татрикс Тарны. Корн взял меня за руку и повел к столу в центре комнаты. Держа Лару за руку, я пошел за ним. Ее глаза расширились от любопытства, как у ребенка. Она не предполагала, что мужчины Тарны могут быть такими. Время от времени мужчины пристально разглядывали ее и тогда она смущенно опускала глаза. Наконец, я сел за стол, скрестив ноги, а Лара пристроилась рядом на корточках. — Кал-да на всех, — крикнул Корн и когда хозяин стал протестовать, тот кинул ему золотую монету. Хозяин проворно подхватил ее. — Золото здесь более привычно, чем хлеб, — сказал сидящий рядом Андреас. По справедливости следовало сказать, что хотя пища на столе была совсем не изысканной, а скорее грубой, но никто не мог это определить, наблюдая за весельем людей. Им эта пища казалась явствами Царствующих Жрецов. Даже мерзкое кал-да казалось райским напитком для тех, кто впервые вкусил радость свободы. Корн снова хлопнул в ладоши, и перед ним появились четыре перепуганные девушки, выбранные, видимо, за красоту и грацию. Они были одеты в прозрачные шелка и браслеты с колокольчиками. Девушки откинули головы назад и начали танец под варварскую песню. Лара, к моему удивлению, с удовольствием смотрела на них. Я заметил на девушках ошейники рабынь. — Откуда в Тарне появились рабыни? Андреас, жуя хлеб и запивая его вином, ответил: — Под каждой серебряной маской скрываются будущие рабыни. — Андреас! — с притворным негодованием воскликнула Линна и шутливо хлопнула его по спине, но он быстро успокоил ее поцелуем. И они тут же начали влюбленно ворковать, забыв обо всех. — Это действительно серебряные маски Тарны? — скептически спросил я Корна. — Да, — ответил он, — не правда ли, хороши? — Как они обучились этому? Он пожал плечами. — У женщин это в крови. Но, конечно, их еще надо обучать. Я улыбнулся. Крон говорил так же, как все мужчины в любом городе Гора. А ведь он был из Тарны. — Почему они танцуют для тебя? — спросила Лара. — Если бы они не стали бы танцевать, то их заставил бы кнут, — ответил Крон. Глаза Лары опустились. — Обратите внимание на ошейники, — сказал Крон, указывая на серебряные полоски, охватывающие шею каждой девушки, — мы расплавили их маски и сделали из серебра ошейники. Между колонами появились другие девушки, одетые в камиски. Они молча подавали гостям кал-да, заказанной Кроном. У каждой на подносе был большой сосуд с дымящимся напитком, и они разливали его по кружкам. Одни с завистью, а другие с ненавистью смотрели на Лару. Их взгляды как бы спрашивали — почему ты не одета как мы и на тебе нет ошейника, почему ты не прислуживаешь как мы. Я очень удивился, когда Лара вдруг скинула свой плащ, взяла сосуд у одной из девушек и тоже начала обслуживать мужчин. Теперь многие девушки смотрели на нее с благодарностью — она была свободна, но не брезговала делать то же, что и они, ничем не показывая, что она выше их. Андреас посмотрел на меня и сказал: — Истинная татрикс. Тогда Линна встала и тоже начала помогать девушкам. Когда Крону надоели танцовщицы, он дважды хлопнул в ладоши, и девушки под звон колокольчиков выбежали из комнаты. Крон поднял чашу с кал-да и посмотрел на меня. — Андреас говорил, что ты собирался в Сардарские горы. Я вижу, что ты передумал. Крон имел в виду, что если бы я пошел в горы, меня бы уже не было в живых. — Я собираюсь туда, но у меня есть дело в Тарне. — Отлично! Нам нужен твой меч! — Я пришел, чтобы вернуть Ларе трон татрикс Тарны. Крон и Андреас изумленно посмотрели на меня. — Нет, — сказал Корн, — я не знаю, как она сумела околдовать тебя, но в Тарне не будет больше татрикс. — Она олицетворяет то, с чем мы сражались, — сказал Андреас, — если она снова взойдет на трон, то все наши жертвы были напрасны. Тарна останется такой же, какой и была. — Тарна никогда не будет прежней, — возразил я. Андреас покачал головой. Он не мог согласиться со мной. — Разве мы можем ждать от него разумного решения? — обратился он к Крону. — Он ведь не поэт. Крон промолчал. — … и не кузнец. Крон даже не улыбнулся. Его разум формировался среди клокочущего расплавленного металла и он не мог быстро осознать все сказанное. — Тебе придется сначала убить меня, — наконец сказал он. — Разве мы не на одной цепи, — спросил я. Крон молчал. Затем он произнес, глядя на меня своими стальными глазами: — Мы всегда на одной цепи. — Тогда дай мне сказать. Крон кивнул. Несколько человек собрались вокруг нашего стола. — Вы все люди Тарны, но те, с кем вы сражаетесь, тоже люди Тарны. Один из них сказал: — У меня брат охранник. — Это очень печально, но иначе нельзя, — сказал Крон. — Можно сделать по-другому. Солдаты клялись в верности татрикс, но та, за которую они сражаются сейчас — это предательница. Настоящая татрикс, Лара, находится здесь. Крон взглянул на девушку, которая, не слыша нашего разговора, наливала кал-да в кружки простых людей. — Пока она жива, — сказал Крон, — революция в опасности. — Это не так. — Она должна умереть. — Нет. Она познала кнут и цепи. Среди людей послышался шепот и удивленные возгласы. — Солдаты Тарны покинут предательницу и перейдут на сторону настоящей… — Пока она жива, — начал Крон, глядя на девушку в другом конце зала. — Она должна взойти на трон, — настаивал я, — она принесет новый день в Тарну, поможет объединить повстанцев с солдатами и прекратить кровопролитие. Эта девушка на себе познала, как жестока жизнь в Тарне. Взгляните на нее! И люди смотрели на Лару, которая спокойно разливала вино кал-да, помогая служанкам. — Она будет хорошо править, — сказал я. — Мы сражаемся против нее, — ответил Крон. — Нет, вы сражаетесь против жестоких законов Тарны, сражаетесь за чувство собственного достоинства, а не с этой девушкой. — Мы сражаемся с золотой маской, — крикнул Крон, ударив огромным кулаком по столу. Это привлекло внимание всей комнаты. Глаза всех людей обратились к нам. Лара грациозно поставила поднос кал-да, подошла и встала преред Корном. — Я не ношу больше золотую маску, — сказала она. И Корн посмотрел на прекрасную девушку, стоявшую перед ним с такой грацией и достоинством. В ней не было ни капли надменности, жестокости или страха. — Моя татрикс, — прошептал он. Мы шли через город. Улицы бурлили, как серые реки, заполненные повстанцами, вооруженными чем попало. И грозный гул этой реки доносился до дворца татрикс. Это была медленная грозная неумолимая песня. Это была песня крестьян, гимн земле, дающей жизнь планете, и гимн революции, дающей жизнь всем обездоленным людям Тарны. Во главе этой странной процессии шли пятеро — Крон, вождь повстанцев; Андреас, поэт; я, воин города, опустошенного и проклятого Царствующими Жрецами, и девушка с золотыми волосами, которая больше не носила золотую маску, которая познала любовь и кнут — бесстрашная и великолепная Лара, истинная татрикс Тарны. Защитникам дворца Дорны, который был ее последним оплотом, было ясно, что все решится сегодня с помощью меча. Повстанцы отказались от тактики засад, собрали все силы в кулак и теперь идут на последний штурм дворца. Широкая извилистая улица вела нас к дворцу. Она постепенно сужалась, а стены по ее бокам становились все выше и выше. Повстанцы с песней шли вперед. Сквозь кожу сандалий ощущались булыжники мостовой. Мы еще не достигли дворца, когда увидели перед собой двойной вал, перегораживающий улицу. Второй вал баррикады был выше первого, так что с него можно было обстреливать штурмующих первый вал. Длина баррикады было около 50 футов. Я приказал всем остановиться, а сам, прикрывшись щитом и держа наготове копье, приблизился к валу. На крыше дворца, который виднелся вдали, я увидел голову тарна и услышал его крик. Тарны были малоэффективны в уличных боях. Многие повстанцы были вооружены луками и арбалетами, так что птица не могла подлететь достаточно близко, чтобы пустить в ход свои страшные когти. А обстреливать с воздуха толпу было бесполезно, так как люди, увидев в небе тарна, мгновенно рассыпались по проходным дворам и появлялись на улице совсем в другом месте. Конечно, отряды повстанцев могли бы перемещаться по улицам, сомкнув ряды и прикрывая голову щитами, подобно римским легионам, но для этого требовалась железная дисциплина, которой у повстанцев не было, да и не могло быть. Подойдя к валу на расстояние сотни ярдов, я опустил на землю щит и копье, что означало предложение начать переговоры. На валу показался высокий человек и сделал то же самое. Хотя на нем был голубой шлем, я сразу узнал Торна. Я подошел ближе к валу. Этот путь, казалось, длился целую вечность. Шаг за шагом приближался я к баррикаде, внимательно следя за ее защитниками, чтобы не попасть в ловушку. Если там командует Дорна Гордая, а не Торн, который был членом касты Воинов, то я был уверен, что чей-то арбалет уже нацелен на меня. И, наконец, когда я, целый и невредимый дошел до первого вала, то понял, что хотя Дорна Гордая правит Тарной и сидит на золотом троне, здесь руководит Торн. — Тал, воин, — сказал Торн, снимая шлем. — Тал. Торн как-то изменился со времени нашей встречи. Глаза его стали веселее и чище, располневшая фигура подобралась и на ней рельефно выделялись мышцы, красноватые прожилки на желтом лице почти исчезли. Война явно пошла ему на пользу. Слегка раскосые глаза смотрели на меня. — Жаль, что я не убил тебя на Колонне Обмена, — тихо сказал Торн. Я заговорил громко, чтобы меня могли слышать воины за валом. — Я пришел по поручению Лары, истинной татрикс Тарны. Сложите оружие. Пусть не льется понапрасну кровь людей города. Я прошу это от имени Лары и от имени города Тарны. Вы клялись в верности Ларе, а не Дорне Гордой! Я почувствовал замешательство людей за валом. Торн тоже заговорил громко, чтобы было слышно всем. — Лара мертва. Дорна — татрикс Тарны! — Я жива! — послышался голос за мной. Я обернулся и с изумлением увидел Лару, которая стояла позади меня. Если ее убьют, то все мои надежды на окончание кровопролития рухнут. Начнется жестокая гражданская война. Торн посмотрел на девушку и я был восхищен его самообладанием. Ведь под этим внешне спокойным лицом скрывалась буря страстей. Он никак не ожидал увидеть Лару в рядах повстанцев. — Это не Лара, — холодно сказал он. — Я — Лара. — Татрикс Тарны носит золотую маску, — презрительно фыркнул Торн. — Татрикс Тарны, — гордо ответила Лара, — больше никогда не оденет золотую маску. — Где ты взял эту потаскушку, обменщик? — Я купил ее у работорговца, — ответил я. Торн рассмеялся. — У того самого, которому ты продал татрикс, — добавил я. Торн больше не смеялся. Я крикнул солдатам: — Я вернул эту девушку — вашу татрикс — на Колонну Обмена и передал ее в руки капитана Торна и Дорны Гордой. И там меня предательски схватили и бросили в шахты Тарны. А Лару они продали работорговцу Тарго за пятьдесят серебряных монет. — Это ложь! — крикнул Торн. Я услышал, как кто-то крикнул: — Дорна Гордая носит ожерелье из серебряных монет! — Дорна Гордая получила это серебро за то, что заковала вашу татрикс в рабские цепи! — крикнул я. — Он лжет! — крикнул Торн. — Вы сами слышали как он пожалел, что не убил меня на Колонне Обмена! Вы знаете, что я похитил татрикс из Дома Развлечений, так зачем же мне было подниматься на Колонну Обмена, если я не хотел бы вернуть татрикс ее народу? Из-за баррикады послышался голос: — Почему ты не взял на Колонну побольше солдат, капитан Торн? Торн злобно оглянулся. Я ответил за него: — Разве непонятно? Он хотел, чтобы все осталось в тайне и Дорна заняла трон. На валу появился еще один человек. Когда он снял шлем, то я сразу же узнал того самого юного воина, который лежал раненый на стене. — Я знаю этого воина, — крикнул он, указывая на меня. — Это уловка, чтобы сбить вас с толку! — крикнул Торн. — Назад, на место! На гребень вылезли и другие воины, чтобы самим посмотреть на меня. — Назад! — кричал Торн. — Воины! — крикнул я, — вы клялись служить городу, его стенам, его татрикс! Так и служите ей! — Я буду служить настоящей татрикс, — крикнул юный воин. Он спрыгнул с баррикады и положил свой меч у ее ног. — Возьми свой меч, воин, — сказала она, — возьми и служи Ларе — настоящей татрикс Тарны. — Я буду служить, — сказал он. — Я беру свой меч и буду служить Ларе, татрикс Тарны. Он поднялся и отсалютовал девушке. — Виват, татрикс, — крикнул он. — Почему ты уверен, что это она? — спросил кто-то. Торн молчал, ибо как он мог утверждать, что это Лара, если предполагалось, что он никогда не видел ее лица, скрытого под золотой маской. — Это я! — крикнула Лара. — Есть ли здесь кто-нибудь, кто присутствовал в комнате Совета, слышал мой голос и мог бы теперь опознать его? — Это Лара! — крикнул один из воинов и снял шлем, — я узнаю ее! — Я тоже узнала тебя, — сказала она. — Ты — охранник Северных ворот и чемпион Тарны по метанию копья. Еще один воин снял шлем. — А ты — Тан, — сказала она, — тарнсмен, раненный на войне с Тентисом за год до того, как я взошла на трон. Еще один воин вышел вперед и обнажил голову. — Тебя я не знаю. — Меня ты и не можешь знать. Я наемник, поступивший на службу во время восстания. — Это Лара! — крикнул один из воинов, затем спрыгнул с баррикады и бросил свой меч к ее ногам. Она подняла и вернула солдату его оружие. Баррикада начала разваливаться прямо на глазах. Торн незаметно исчез со стены. Повстанцы медленно приближались к валу. Вскоре они опустили оружие и с песней пошли ко дворцу. Солдаты с радостью присоединились к ним. Они жали повстанцам руки, хлопали их по плечам и по спинам. Между ними воцарилось полное согласие. Из смертельных врагов все превратились в лучших друзей. Я шел рядом с Ларой. За нами шел молодой воин, другие защитники баррикады, Крон, Андреас, Линна, повстанцы. Андреас подал мне копье и щит, которые я бросил во время переговоров. Мы подошли к маленькой железной двери, которая служила входом во дворец. Я попросил факел. Дверь была заперта, но я ударом ноги вышиб ее, защитившись при этом на всякий случай щитом. За дверью было темно и тихо. Повстанец вложил факел в мою руку. Я сунул его в дверь. Пол казался сплошным, но я знал, что где-то здесь западня. С баррикады принесли длинную доску, я и положил ее поперек комнаты. Затем осторожно пошел по доске. Ловушка не сработала, и я оказался у входа в темный туннель. Ждите меня здесь, — приказал я, и, не слушая протестов, отправился в путешествие по лабиринту дворцовых коридоров. Моя память вела меня безошибочно из коридора в коридор, из холла в холл — я стремился к комнате Совета. По дороге я не встретил ни души. Зловещие мрак и тишина, казалось, таили в себе смертельную опасность. Я не слышал ничего, кроме своих собственных шагов. Дворец казался покинутым. Наконец, я пришел к комнате Совета — комнате Золотой Маски. Тяжелые двери медленно открылись под нажимом моего плеча. Комната была освещена горевшими на стенах факелами. Над золотым троном тускло поблескивала золотая маска, сделанная в виде прекрасного, но холодного женского лица. В ее полированной поверхности зловеще отблескивали огни факелов. На троне сидела женщина в золотой маске и мантии татрикс Тарны, на шее ее было ожерелье из серебряных монет. На ступенях перед троном стоял воин в полном вооружении, державший в руках голубой шлем Тарны. Неторопливым движением Торн одел шлем. Затем обнажил меч, поправил щит и снял с левого плеча длинное копье с широким наконечником. Я ждал тебя, воин, — сказал он.ГЛАВА 25. КРЫША ДВОРЦА
Военные кличи Тарны и Ко-Ро-Ба слились в один, когда я и Торн бросились навстречу друг другу. Оба одновременно мы метнули копья, которые мелькнули в воздухе, как две встречные молнии. Оба мы подставили свои щиты, слегка наклонив их, чтобы удар копья не был прямым. Оба мы метнули удачно, и копье Торна вызвало громовой звук, ударившись о мой щит. Бронзовый наконечник копья пробил щит, все семь слоев кожи боска, и теперь щит был уже бесполезен. Я мгновенно выхватил меч и обрубил ремни, которыми он крепился к руке. В тот же момент и щит Торна со звоном покатился по полу. Мое копье тоже пробило его и прошло чуть выше левого плеча. Мы бросились друг на друга, как дикие ларлы, и наши мечи со звоном скрестились. Чистая, прозрачная, звенящая музыка боя сопровождалась лишь сверканием снопов искр. Женщина в золотой мантии, сидящая на золотом троне, казалось, бесстрастно смотрела, как перед ней сражаются два воина: один — в голубом шлеме Тарны, другой — в алой тунике касты Воинов Гора. В полированной поверхности золотой маски отражались наши движения. По стенам комнаты метались две огромные бесформенные тени. И затем на полированной поверхности маски осталось только одно отражение, а на стене — одна уродливая тень. Торн лежал у моих ног. Я выбил ногой меч из его руки и перевернул его тело. Грудь воина судорожно вздымалась под окровавленной туникой, рот жадно хватал воздух, голова бессильно лежала на каменном полу. — Ты хорошо дрался, — сказал я. — Я победил, — прошептал он еле слышно. Гримаса боли исказила его лицо. Я не понимал, что он имеет в виду. Я отошел от Торна и посмотрел на женщину, сидящую на троне. Она медленно, шаг за шагом, спустилась с возвышения, к моему полному удивлению, бросилась перед Торном на колени и опустила голову на его окровавленную грудь. Я вытер меч о тунику и вложил его в ножны. — Мне очень жаль, — сказал я. Женщина, казалось, не слышала меня. Я отошел назад, оставив е наедине со своим горем. Я слышал звуки шагов в коридоре. Это были солдаты и повстанцы. Стены дворца уже дрожали от их победной песни. Девушка подняла голову в золотой маске и взглянула на меня. Я не ожидал, что такая женщина, как Дорна, может испытывать любовь к мужчине. И впервые за все это время я услышал голос из-под золотой маски: — Торн победил тебя, — сказала она. — Не думаю, — сказал я. — А ты, Дорна Гордая, теперь моя пленница. Раздался безжалостный смех, руки девушки в золотых перчатках сняли золотую маску и я, увидев лицо девушки, оцепенел. На коленях перед Торном стояла не Дорна Гордая, а Вера из Ко-Ро-Ба, которая была его рабыней. — Ты видишь, — сказала она, — что мой господин победил тебя, но не мечом, а хитростью. Он выиграл у тебя время, и теперь Дорна Гордая уже далеко. — Почему ты это сделала? — крикнул я. Она улыбнулась. — Торн был очень добр ко мне. — Теперь ты свободна. Ее голова снова упала на грудь воина и все тело затряслось от рыданий. В этот момент в комнату ворвались солдаты вместе с повстанцами во главе с Ларой и Кроном. Я сказал, указывая на девушку: — Не трогайте ее! Это не Дорна, а Вера, рабыня Торна. — Где Дорна? — спросил Крон. — Сбежала, — угрюмо ответил я. Лара посмотрела на меня. — Но дворец окружен, — заметила она. — Крыша! — вдруг крикнул я, вспомнив о тарне. — Быстрее туда! Лара бежала впереди, а мы за ней. Она показывала дорогу на крышу, уверенно ведя нас по темным коридорам. Наконец мы добрались до спиральной лестницы. — Сюда! — крикнула она. Я оттолкнул ее назад и бросился вверх по темным ступеням. Вскоре я был уже у двери и одним ударом вышиб ее. Голубой прямоугольник неба ослепил меня. Я почувствовал запах огромных крылатых хищников. Я выскочил на крышу, невольно зажмурив глаза от яркого света. На крыше было три человека — два охранника и надсмотрщик, который мучил меня в подземной тюрьме дворца. Он держал на ремне огромного белого урта, с которым мне уже доводилось встречаться. Охранники прилаживали корзину к сбруе большого коричневого тарна. Поводья птицы были прикреплены к корзине. В ней сидела женщина, в которой я сразу узнал Дорну Гордую, хотя она была одета в простые серебряные маску и мантию. — Стой! — крикнул я, бросаясь вперед. — Убей! — крикнул надсмотрщик, показывая на меня кнутом и спуская с поводка урта, который сразу бросился ко мне. Это чудовище, похожее на гигантскую крысу, было быстрее молнии. Двумя огромными прыжками урт пересек крышу и бросился на меня прежде, чем я успел среагировать. Я успел только защитить мечом свое горло от его пасти. Дикий вой был слышен, наверное, далеко за стенами Тарны. Он рванулся, и лезвий выскочило у меня из рук. Я обхватил руками его шею и сдавил ее, прижимаясь лицом к грязному белому меху. Меч вывалился у него из пасти и со звоном упал на пол крыши. Я сжимал его горло, стараясь отвести подальше от себя эти страшные челюсти, усеянные тремя рядами острых пилообразных зубов, которые стремились вонзиться в меня. Урт катался по крыше, стараясь освободиться от меня. Он прыгал, вертелся, метался из стороны в сторону. Надсмотрщик поднял мой меч и кружил вокруг нас, выбирая момент для удара. Я старался, чтобы между мной и надсмотрщиком было тело урта. Кровь из пасти зверя залила его белый мех и мои руки. Я чувствовал, что моя голова тоже вся в крови. Затем я повернулся так, чтобы открыть свое тело для удара меча. Надсмотрщик издал радостный крик и бросился вперед. Но за мгновение то того, как на меня обрушился его удар, я выпустил горло зверя и бросился под его брюхо. Зверь кинулся на меня и страшные клыки ухватили меня за рубашку, но тут же заревел от боли, а надсмотрщик завопил от ужаса. Я выкатился из-под урта и увидел, что тот злобно смотрит на человека с мечом. Ухо зверя было отрублено, из раны хлестала кровь. Он не сводил глаз с человека, ударившего его. Надсмотрщик еще раз испуганно вскрикнул, ударил кнутом, но так как он был почти парализован страхом, удар получился слабым и жалким. Урт мгновенно прыгнул и подмял его под себя, и только глухое рычание слышалось из спутанного клубка тел. Я отвернулся от них и оказался перед охранниками. Женщина уже стояла в корзине, натянув поводья. Бесстрастная серебряная маска была обращена ко мне. В прорезях виднелись горящие ненавистью глаза. Прозвучал приказ: — Убейте его! Я стоял перед ними совершенно безоружный. Но охранники не кинулись ко мне. Один из них ответил женщине: — Ты решила покинуть город, следовательно у тебя нет власти. — Скотина! — крикнула она и приказала другому воину убить первого. — Ты уже больше не правишь в Тарне, — ответил второй солдат. — Животные! — Если бы ты осталась на троне, мы защищали бы тебя и погибли бы рядом с тобой, — сказал первый воин. — Это правда, — подтвердил другой, — оставайся, и наши мечи будут служить тебе до конца. Но раз ты бежишь, то теряешь право командовать нами. — Идиоты! — злобно вскрикнула она. Затем Дорна Гордая бросила взгляд на меня. Я почти физически ощутил холод, презрение, ненависть и ярость, которые она излучала. — Торн погиб за тебя, — сказал я. Она рассмеялась. — Он был таким же идиотом, как и все вы. Я подумал, зачем же Торн отдал жизнь за эту женщину. Ведь даже чувство долга не призывало его к этому. Он присягал Ларе, а не Дорне. А он, тем не менее, нарушил свою клятву и предал татрикс ради Дорны. И затем до меня всеже дошло, что он любил эту жестокую женщину, хотя ни разу не видел ее лица, ее улыбки, не ощущал ее нежного прикосновения. Но он оказался выше и благороднее той, которую он так безнадежно любил. И эта любовь привела его к предательству, а потом и к гибели… — Сдавайся! — крикнул я Дорне. — Никогда! — презрительно ответила она. — Куда же ты теперь направишься и что будешь делать? — спросил я. Я знал, что у Дорны мало шансов выжить в одиночку на Горе. Пусть даже она увезет с собой много золота и серебра, все равно женщина останется женщиной, а на Горе даже серебряной маске нужен меч, чтобы защитить ее. Она может стать жертвой хищников, в том числе своего собственного тарна, или ее схватят работорговцы. — Отдайся на суд татрикс Тарны, — сказал я. Дорна откинула голову назад и расхохоталась. — Ты тоже идиот, — прошипела она сквозь смех. Руки ее натянули первую пару поводьев. Тарн беспокойно шевельнулся. Я оглянулся и увидел, что позади меня стоит Лара и смотрит на Дорну. За ее спиной толпились Крон, Андреас и Линна. Остальные повстанцы тоже поднимались на крышу. Серебряная маска повернулась к Ларе, на которой не было больше ни маски, ни вуали. — Бесстыжее животное, — прошипела она, — ты ничем не лучше их. — Да, — ответила Лара, — это верно. — Я всегда знала это. Ты недостойна быть татрикс Тарны. Лишь я одна могу быть ею. — Та Тарна, о которой ты говоришь, больше не существует. Солдаты, повстанцы и охранники громкими криками приветствовали эти слова Лары. — Виват, Лара! Виват, татрикс! — кричали они пять раз подряд, как было положено по традиции. И пять раз оружие взлетало вверх, салютуя ей. При каждом крике Дорна вздрагивала, как от удара. Ее руки в серебряных перчатках вцепились в поводья, и я был уверен, что костяшки ее пальцев побелели. Она вся кипела от ярости. Дорна Гордая еще раз окинула взглядом солдат-повстанцев и Лару, а затем снова посмотрела на меня. — Прощай, Тэрл из Ко-Ро-Ба, — сказала она, — не забывай меня. Я еще расквитаюсь с тобой. Руки ее резко натянули поводья, и тарн взмыл в воздух. Корзина некоторое время стояла на крыше, затем веревки натянулись и она, качнувшись, поплыла по воздуху. Я смотрел на птицу, которая кругами медленно набирала высоту, а затем полетела прочь, за пределы города. Серебряная маска отблескивала на солнце. Вскоре тарн превратился в черную точку на сияющем голубом небе. Дорна Гордая бежала благодаря капитану Торну. Трудно было сказать, какая судьба ждет ее в будущем. Она сказала, что рассчитается со мной. Я улыбнулся про себя, хорошо зная, что у нее мало шансов привести в исполнение эту угрозу. Ведь даже если она не попадет в лапы хищникам, то спастись от цепей рабства ей будет значительно труднее. Возможно, она попадет к какому-нибудь воину, чтобы ублажать все его прихоти. А может, ей придется танцевать перед пьяными посетителями таверн кал-да. Возможно, она станет посудомойкой и вся ее жизнь пройдет в четырех стенах, в облаках влажного пара и пыли. Постелью ей будут служить сырые опилки, одеждой — короткий камиск, а едой — объедки со стола. В случае плохой работы или непослушания ее будет ждать кнут. Возможно, она попадет на крестьянскую ферму, чтобы помогать своему хозяину в его тяжелом труде. И тогда она с горечью будет вспоминать Дом Развлечений. Ведь она будет истекать потом от непосильного труда, а спина ее всегда будет открыта для кнута. Но я быстро выкинул из головы мысли о возможной судьбе Дорны Гордой. У меня хватало своих забот. Мне самому нужно было кое с кем рассчитаться, а для этого я должен был добраться до Сардарских Гор, так как только там я мог встретиться с Царствующими Жрецами.ГЛАВА 26. ПИСЬМО ТЭРЛА КЭБОТА
Написано в Тарне, 2 день эн-кара в четвертый год правления Лары, татрикс Тарны, год 10117 от основания Ара. Тал, люди Земли… В последние дни моего пребывания в Тарне у меня было время описать происшедшие события. И теперь настало время идти в Сардарские Горы. Через пять дней я буду стоять перед черными воротами, отделяющими меня от гор. Ворота откроются, когда я ударю копьем, а потом пройду сквозь них и меня будет сопровождать меланхоличный звон, означающий, что еще один человек из долин, еще один смертный осмелился отправиться в Сардарские Горы. Я оставлю это письмо кому-нибудь из касты Писцов, кого найду на ярмарке. И с этого момента моя жизнь или смерть будет зависеть от воли Царствующих Жрецов, от которой зависит все в этом мире. Они прокляли меня и мой город. Они отобрали у меня отца, любимую девушку и друзей, а взамен дали тяжелые испытания и опасности. И, к тому же, я чувствовал, что действую по их воле, служу им. Это по их желанию я попал в Тарну и участвовал во всех описанных событиях. Они сначала разрушили мой старый город, а потом с моей помощью восстановили его. Кто они такие, я не знаю, но твердо решил узнать. Многие шли в горы, чтобы раскрыть тайну Царствующих Жрецов, но никто не возвратился обратно, чтобы рассказать о них. Но пока я расскажу о Тарне. Она стала совсем другим городом. Ее татрикс — прекрасная Лара — одна из мудрейших и справедливейших правителей этого варварского мира. Ей пришлось провести сложнейшую работу по объединению разобщенных граждан, примирению враждующих группировок. Если бы жители Тарны не любили ее, она не смогла бы ничего добиться. Когда она снова взошла на трон, то не стала карать никого. Напротив, она объявила всеобщую амнистию, прощая и восставших рабов, и солдат, которые сражались на стороне Дорны. Но эта амнистия не касалась серебряных масок. Кровь рекой лилась по улицам Тарны, когда солдаты и повстанцы объединили свои усилия, охотясь за ними. Их преследовали везде — в домах и на улицах. Их тащили по мостовой, срывали маски, сбрасывали со стен на торчащие мечи… Тех, кто прятался в темных тоннелях дворца, бросали в каменные камеры, и вскоре они снова наполнились звоном цепей. Когда все камеры были заполнены, наступила очередь подвалов в Доме Развлечений, а потом и самой арены. Многие, спасаясь от разъяренного народа, прятались в канализационных тоннелях, где нашли страшную смерть от клыков уртов. Сбежавшие в горы становились жертвами слинов или их ловили крестьяне и приводили в город, где они разделяли судьбу других несчастных. Но большинство сразу поняло, что борьба проиграна. Они вышли на улицы города и, стоя на коленях, унижено отдались на милость победителя. Переворот в Тарне стал реальным фактом. Я стоял у ступеней золотого трона и смотрел, как по приказу татрикс сбивали со стены огромную золотую маску. Теперь это бесстрастное лицо не будет больше взирать со стены на людей. Горожане, не веря своим глазам, смотрели, как маска, сбитая со стены, рухнула им под ноги и разбилась на тысячи кусков. — Пусть их расплавят, — приказала Лара, — и сделают из них золотые монеты. Потом раздадут их тем, кто пострадал от старых жестоких законов Тарны. — А из серебряных масок сделайте серебряные монеты, ведь теперь ни одна женщина в Тарне не будет носить маску — ни золотую, ни серебряную. И эти слова Лары стали законом. С этого дня ни одна женщина В Тарне, включая саму татрикс, не имела права носить маску. После победы восстания горожане сменили свою серую одежду на яркую и разноцветную. Члены касты Строителей стали украшать дома, что раньше было запрещено, так как считалось фривольным и легкомысленным. Черный булыжник мостовой был заменен цветным плитками, выложенными радующими глаза узорами. Черные ворота отполировали и выкрасили, медные полосы начистили до блеска. В Тарну стали прибывать караваны торговцев. Город наполнился веселым смехом, шумом и гамом. На людях стали появляться золотые и серебряные украшения. Дома горожан украсились прекрасными гобеленами из Ара, пушистыми коврами из Тора. Везде, даже в мельчайших деталях одежды, проступала новая Тарна. Пряжки, пуговицы, ленточки и ремешки — все говорило о том, что люди стали радоваться жизни, наслаждаться ею. Рынок уже не был просто площадью, где совершаются новые сделки, здесь встречались друзья, устраивались обеды, назначались свидания, обсуждались вопросы политики, погоды, философии, тысячи других проблем. Я заметил еще одно новшество, которое не одобрял, считая бессмысленным: с площадок на крышах цилиндров были сняты перила. Я сказал Крону, что это достаточно опасно, на что тот ответил просто: — Тот, кто боится высоты, пусть не появляется там. Среди мужчин появился новый обычай — они стали носить на поясе два желтых шнура. По этому признаку теперь всегда можно было узнать жителя Тарны. На двадцатый день после победы восстания была решена судьба серебряных масок. Их согнали, связанных друг с другом, на арену Дома Развлечений. Здесь они должны были услышать приговор. Они стояли на коленях перед Ларой, бывшие когда-то надменными и гордыми, а сейчас жалкие и несчастные. Они стояли на том самом песке, который много лет подряд орошали своей кровью мужчины Тарны для их удовольствия. Лара долго думала, как поступить с ними, советуясь со многими, в том числе и со мной. Ее решение было более сурово, чем я ожидал, но должен признать, что Лара лучше знает свой город и своих людей. Я знал, что старый порядок восстановить невозможно. Мужчины Тарны, попробовав во время восстания женщин, не пожелают отказываться от этого удовольствия. А те, кто видел танцующих перед ним женщин в прозрачных одеждах, слышал звон их колокольчиков, ощущал запах их распущенных волос, теперь хотел получить их в полную собственность. Следует заметить, что изгнать женщин из города означало бы обречь их на невероятные мучения и скорую смерть. Учитывая все это, приговор татрикс был милосердным, хотя и был встречен негодующими воплями несчастных созданий. Каждой серебряной маске предоставлялось право жить за общественный счет в Тарне в течение шести месяцев. За этот срок они должны были найти мужчину, который возьмет их к себе в дом. Если мужчина отказывается взять ее как друга, то он может взять ее в качестве рабыни или вовсе отказаться от нее. В этом случае она должна предложить себя другому мужчине, и так далее. По истечении шести месяцев, если ее поиски хозяина окажутся неудачными или недостаточно энергичными, ее инициатива в этом вовсе теряется и она будет принадлежать первому, кто наденет на нее ошейник рабыни со своим именем. И тогда с ней можно будет обращаться как с девушкой, похищенной из другого города. Таким образом Лара дала возможность серебряным маскам самим выбрать себе господина. И хотя в конце концов она будет принадлежать животному, но зато сама выберет того, кто свяжет ее желтыми шнурами и на чьем алом ковре будет произведен ритуал покорности. Вероятно, Лара знала то, чего не понимал я — этих несчастных женщин нужно было учить искусству любви и привязанности. А этому может научить только хозяин, а не равноправный партнер. Лара с болью в сердце осуждала своих сестер на столь мучительную участь, но это был шаг, который необходимо было сделать, пусть даже насильно. Это был шаг по той дороге, по которой прошла сама Лара — по дороге любви. Когда я спросил об этом Лару, она ответила, что истинная дружба возможна только тогда, когда научишься истинной любви. И она еще добавила, что самая искренняя любовь возможна только тогда, когда на женщине цепи рабыни. Я был удивлен ее словами. Больше мне говорить, пожалуй, не о чем. Крон остался в Тарне, где занял довольно высокий пост в Совете татрикс. Андреас и Линна решили покинуть город, так как поэт сказал мне, что есть много дорог, по которым он еще не ходил, и где им может встретиться много прекрасных песен. Я всем сердцем надеюсь, что он найдет то, что ищет. Вера из Ко-Ро-Ба собирается некоторое время пожить в Тарне — как свободная женщина. Она не была серебряной маской, поэтому избежала их судьбы. Останется ли она здесь навсегда, я не знаю. Она, как и все жители Ко-Ро-Ба, изгнанница, а изгоям трудно найти себе новый дом. Они чаще предпочитают трудную и полную опасностей жизнь вне городов, чем влачение существования за их безопасными стенами. А кроме того, все в Тарне будет напоминать ей о капитане Торне. Эти утром я прощался с татрикс, с прекрасной и благородной Ларой. Я знал, что мы любим друг друга, но судьбы у нас разные. Мы крепко поцеловались. — Правь справедливо, — сказал я. — Постараюсь, — ответила она. Голова девушки лежала на моем плече. — А если у меня опять появится желание быть жестокой, — сказала она с улыбкой, — я вспомню, что когда-то меня продали за пятьдесят серебряных монет, а один воин выкупил меня за ножны и шлем. — В ножнах было шесть изумрудов, — добавил я со смехом. Моя туника промокла от ее слез. — Желаю тебе всего хорошего, прекрасная Лара. — И я желаю тебе удачи, воин, — сказала девушка. Она взглянула на меня. Глаза ее были полны слез, но в глубине все же таилась улыбка. Лара рассмеялась: — И если придет время, воин, когда ты захочешь иметь девушку-рабыню, которая будет носить прозрачный шелк, твой ошейник и клеймо, вспомни, если захочешь, о татрикс Тарны. — Конечно, — сказал я. И я снова поцеловал ее. Она будет править Тарной и править хорошо, а я продолжу свой путь в Сардарские Горы. Что я там найду — не знаю. И я снова, в который уже раз, задумался над всеми тайнами, которые скрывали эти мрачные горы. Я думал о Царствующих Жрецах, об их могуществе, их кораблях и агентах, их планах относительно меня и всего мира. Самой главное — я должен обязательно узнать, почему разрушен мой город, а жители рассеяны по всей планете, что случилось с моими друзьями, отцом, Таленой. Но я иду в Сардарские Горы не только за правдой, меня влечет туда жажда кровавой мести. Я клялся в верности городу и мстить за него, за мой исчезнувший народ, за разрушенные стены и башни — мое право. Я — воин Ко-Ро-Ба! Я иду в Сардар не только за истиной, но и за кровью Царствующих Жрецов! Какая глупая самонадеянность! Что мои слабые руки могут сделать против могущества Царствующих Жрецов, кто я такой, чтобы вызывать их на поединок? Я ничтожнее, чем облачко пыли у них под ногами, чем травинка, которая может уколоть их в ногу. И все же я, Тэрл Кэбот, иду в Сардарские Горы, чтобы требовать ответа у Царствующих Жрецов, будь они хоть самими богами! Где-то на улице послышался крик фонарщика: — Зажгите ваши лампы! — нараспев кричал он. Иногда я задумываюсь, пошел бы я туда, если бы мой город не был разрушен? И мне кажется, что если после возвращения я нашел бы свой город, своих друзей, отца и Талену, у меня даже бы мысли бы не было о походе куда-либо, я не променял бы радости жизни на сомнительное удовольствие узнать тайны Царствующих Жрецов. Мне иногда приходила в голову мысль — и она ужасала меня — что мой город был разрушен именно для того, чтобы заманить меня в Сардарские Горы, ибо они твердо знали, что я заберусь даже на Луну, чтобы призвать к ответу Царствующих Жрецов. Значит, возможно, я иду прямо в расставленные сети. Они знают, что я приду, они все тщательно рассчитали и спланировали. Я уверял себя, что иду туда по своей воле, просто мое желание совпадает с волей Царствующих Жрецов. Если они играют в какую-то игру, то это и моя игра. Но зачем им нужен Тэрл Кэбот, он ведь простой человек, пылинка по сравнению с ними. Он просто воин, у которого нет города, который он мог бы назвать своим, и, следовательно, он вне закона. Могут ли могущественные Царствующие Жрецы нуждаться во мне? Это выглядит глупо — ведь им ничего не нужно от людей. Пора отложить перо в сторону. Жаль только, что никто не возвращается с Сардарских Гор — ведь я так люблю жизнь. Жизнь, которая в этом варварском мире предстала передо мной прекрасной и жестокой, радостной и мрачной. Жизнь прекрасна и устрашающа. Я видел это в исчезнувших башнях Ко-Ро-Ба, в полете тарна, в звуках музыки, в раскатах грома над зелеными полями Гора. Я чувствовал это в дружеской пирушке, на поле битвы, в прикосновении женских губ и волос, в оскале клыков слина, в масках и цепях Тарны, в запахе желтых цветов любви и в свисте кнута надсмотрщика. Я благодарен богу, что появился на свет и живу. Я — Тэрл Кэбот, воин Ко-Ро-Ба! И даже Царствующие Жрецы не властны изменить это. Уже вечер. Во многих окнах Тарны зажглись лампы любви. На стенах города горят сигнальные огни и я слышу отдаленные крики охранников. В Тарне все спокойно. Цилиндры четко вырисовываются на фоне темнеющего неба. Скоро я покину город, но всегда буду помнить, что когда-то был в его стенах. Оружие и щит под рукой. На улице кричит мой тарн. Я доволен. Желая вам всего хорошего, Тэрл Кэбот. Заключительная надпись на рукописи. Рукопись заканчивается подписью Тэрла Кэбота. И это все. За те несколько месяцев, что прошли с момента таинственного появления рукописи, не было получено никакого другого сообщения. По моему глубокому убеждению, а я склонен верить этим записям, Тэрл Кэбот, действительно отправился в Сардарские Горы. Я не буду строить предположения о том, что он там обнаружил, но не думаю, что мы когда-нибудь узнаем об этом.Джон Норман Царствующие жрецы Гора
1. ЯРМАРКА В ЭН-КАРЕ
Я, Тарл Кабот, родом с Земли, человек, известный царям-жрецам Гора. Это произошло в конце месяца Эн-Кара в году 10 117 от основания города Ара: я пришел в зал царей-жрецов в Сардарских горах на планете Гор, нашей Противоземле. За четыре дня до этого на спине тарна я добрался до черной ограды, которая окружает ужасный Сардар, эти мрачные горы, увенчанные ледяными коронами, посвященные царям-жрецам, запретные для людей, для смертных, для любых созданий из плоти и крови. Своего тарна, гигантское ястребоподобное верховое животное, я расседлал и отпустил: он не мог сопровождать меня в Сардар. Однажды я попытался на нем перелететь через ограду и углубиться в горы, но никогда больше не попытаюсь повторить этот полет. Животное попало под действие щита царей-жрецов, невидимого, но непреодолимого, несомненно, поля какого-то рода; поле, вероятно, действовало на механизм внутреннего уха тарна, так что животное оказалось не в состоянии управлять своим полетом и, потеряв ориентировку, смешавшись, упало на землю. Насколько мне известно, ни одно животное Гора не может проникнуть в Сардар. Пройти туда могут только люди, но они не возвращаются. Мне не хотелось отпускать тарна: это прекрасная птица, сильная, умная, яростная, храбрая, верная. И странно, мне казалось, что тарн привязался ко мне. Во всяком случае я к нему привязался. Я сумел его отогнать только резкими словами, и, когда он, удивленный, вероятно, обиженный, исчез в удалении, я заплакал. До ярмарки Эн-Кара, одной из четырех больших ярмарок, что в течение горянского года устраиваются в тени Сардара, было совсем недалеко, и скоро я уже медленно шел по ее центральной линии между ларьками и палатками, киосками и магазинчиками, павильонами и лавками, шел к высоким обитым медью воротам из черных бревен, за которыми сам Сардар, святилище богов этого мира, известных людям за пределами гор как цари-жрецы. На ярмарке мне придется ненадолго задержаться, чтобы купить продовольствия для пути по Сардару; кроме того, мне нужно передать некоему члену касты писцов обернутый в кожу пакет, в котором содержится рассказ о происшествиях в городе Тарне за последние месяцы, краткая запись о событиях, которые мне показались достойными упоминания. (Несомненно, речь идет о рукописи, которая недавно была опубликована под названием «Изгнанник Гора». Из замечания Кабота следует, что во время написания ему не была известна судьба рукописи. Между прочим, название «Изгнанник Гора» принадлежит мне, а не Каботу. Может, следует упомянуть, что то же справедливо относительно первой книги — «Тарнсмен Гора» — и этой — «Цари-жрецы Гора». По какой-то причине Кабот никогда не дает названий своим рукописям. Вероятно, считает их не книгами, а личными записями, предназначенными скорее для себя, чем для других. Кстати, рассказ о том, как ко мне попала рукопись «Изгнанника Гора», содержится в начале этой книги, которую, подобно остальным, мне довелось издать. Достаточно сказать, что настоящая рукопись, как и предыдущие, была передана мне моим другом, а теперь и адвокатом, молодым Гаррисоном Смитом. Смит имел удовольствие лично знать Кабота, впервые познакомившись с ним семь лет назад в Новой Англии и возобновив знакомство около года назад в Нью-Йорке. Наш первый рассказ о Противоземле — «Тарнсмен Гора» — был передан Смиту лично Каботом, вскоре после этого исчезнувшим. Данная рукопись, третья по счету, была получена, по словам Смита, в таких же необычных обстоятельствах, что и вторая, обстоятельствах, описанных им в предисловии ко второй книге. Сам я искренне сожалею, что мне не пришлось лично встретиться с Каботом. Подлинный Кабот, разумеется, существует. Я знаю, что он существует или существовал. Насколько это возможно, я с большой тщательностью проверил все данные. Действительно, Тарл Кабот, соответствующий описанию, вырос в Бристоле, учился в Оксфорде и небольшом новоанглийском колледже, упоминаемом в первой книге. Он снимал квартиру в Манхэттене в период, соответствующий событиям первой и второй книг. Короче, все, что можно подтвердить, я подтвердил. Помимо этого у нас есть только рассказ самого Кабота, переданный мне Смитом, которому мы можем верить, а можем и не верить. — Дж.Н.). Мне хотелось бы в другое время и в других обстоятельствах еще раз посетить ярмарку. Хотелось осмотреть ее товары, выпить в ее тавернах, поговорить с торговцами и участвовать в ее состязаниях, потому что эти ярмарки предоставляют почти уникальную возможность гражданам многочисленных враждующих друг с другом городов Гора встретиться на мирной почве. Неудивительно, что города Гора поддерживают и приветствуют ярмарки. Иногда ярмарки дают возможность разрешить территориальные и торговые споры без утраты чести, так как полномочные представители городов, конечно, могут случайно встретиться среди шелковых павильонов. Далее, члены таких каст, как врачи или строители, используют ярмарки для распространения информации и техники среди братьев по касте, что предписывается их кодексом, вопреки тому, что их города могут находиться во враждебных отношениях. И как и следует ожидать, члены касты писцов собираются на ярмарках, чтобы осмотреть предлагаемые рукописи и обсудить их. Мой маленький друг, Торм из Ко-ро-ба, из касты писцов, четыре раза в жизни побывал на ярмарках. Он сообщил мне, что за это время доказал несостоятельность семисот восьми писцов из пятидесяти семи городов, но я не поручился бы за точность его рассказа: мне кажется, что подобно большинству других членов своей касты, да и моей тоже, Торм бывает слишком оптимистичен в описании своих прошлых многочисленных побед. Больше того, я никогда так и не мог понять, как решается вопрос о победителе в спорах писцов, и вполне вероятно, что каждый спорящий оставляет поле боя убежденный, что выиграл именно он. В моей касте — касте воинов — определить победителя все-таки легче, потому что побежденный часто лежит раненый или убитый у ног победителя. С другой стороны, в состязаниях писцов льется невидимая кровь, и доблестные бойцы расходятся в полном порядке, понося своих противников и перегруппировывая силы для завтрашней встречи. Я не виню в этом писцов; наоборот, я порекомендовал бы то же самое членам моей собственной касты. Я скучал по Торму и гадал, увижу ли его снова. Представлял себе, как он возбужденно наскакивает на автора пыльного свитка, решительным взмахом своего синего плаща сбрасывает с его стола чернильницу, в ярости, как птица, прыгает на стол, провозглашая, что тот или иной писец заново обнаружил мысль, которая уже записана в столетней давности рукописи, известной Торму и, конечно, неизвестной его незадачливому противнику; как он вытирает нос полой плаща, дрожа, подходит к жаровне, набитой углем и обрывками рукописей, которая обязательно горит под столом, независимо от температуры снаружи. Торм мог находиться где угодно, потому что жители Ко-ро-ба рассеяны царями-жрецами. Я должен отыскивать его на ярмарке; если он здесь, я не должен сообщать ему о своем присутствии, потому что согласно воле царей-жрецов никогда два жителя Ко-ро-ба не должны собираться вместе, и мне не хотелось подвергать опасности маленького писца. Гор станет беднее без его яростной эксцентричности, Противоземля просто перестанет быть собой без воинственного маленького Торма. Я улыбнулся про себя. Если я его встречу, он, конечно, станет настаивать, чтобы я взял его с собой в Сардар, хотя понимает, что это означало бы его смерть, и тогда мне придется связать его его же синим плащом, бросить в канаву и убежать. А может, безопасней бросить его в колодец. Торму за всю жизнь пришлось побывать во многих колодцах, и никто не удивится, обнаружив его бушующим на дне еще одного. Кстати, ярмарки подчиняются торговым законам и содержатся на налоги с лавок и с покупок. Коммерческие возможности таких ярмарок — от обмена валюты до предоставления кредитов — весьма велики; их больше, пожалуй, только на улице Монет в Аре, и здесь с кажущимся беззаботным равнодушием предоставляются и берутся кредиты и займы на ростовщических процентах. Но это не так уж странно, потому что города Гора внутри своих стен выполняют торговый закон, даже против собственных граждан. Если они этого не сделают, ярмарки, разумеется, будут закрыты для жителей этих городов. Соревнования, которые я упоминал, на ярмарках, как и следовало ожидать, мирные; во всяком случае без применения оружия. Считается преступлением против царей-жрецов окровавить оружие на ярмарке. Должен заметить, что в своих пределах цари-жрецы, по-видимому, гораздо терпимей к кровопролитию. Схватки с оружием, которые ведутся до смерти, хотя и невозможны на ярмарках, известны на Горе и даже популярны в некоторых городах. Такие схватки, в которых обычно участвуют преступники и обедневшие солдаты удачи, предлагают призы в виде амнистии или золота и финансируются богатыми людьми, желающими получить одобрение населения своего города. Иногда это торговцы, которые хотят вызвать доброе отношение к своим товарам; иногда участники судебных процессов, желающие изменить к себе отношение судей; часто это убары или верховные посвященные, в интересах которых забавлять толпу. Такие схватки, ведущиеся до смерти, популярны, например, в Аре, где их поддерживает каста посвященных, считающих себя посредниками между царями-жрецами и людьми, хотя, как мне кажется, они в целом знают о царях-жрецах не больше остальных. Следует упомянуть, что такие схватки были запрещены в Аре, когда его администратором стал Казрак из Порт-Кара. И это его действие не добавило ему популярности среди могущественной касты посвященных. Мне, однако, приятно сообщить, что на ярмарках самое опасное соревнование — это борьба, причем смертельные приемы не допускаются. В большинстве случаев состязаются в беге, испытывают силу, соревнуются в мастерстве стрельбы из лука и бросания копья. В других конкурсах встречаются хоры, поэты, и актеры из множества городов играют в театрах во время ярмарки. У меня был некогда друг — Андреас из пустынного города Тор, он принадлежал к касте поэтов и на одной из ярмарок выиграл приз — чашу, полную золота. И, вероятно, излишне упоминать, что улицы города во время ярмарки заполнены жонглерами, кукольниками, музыкантами и акробатами, которые вдалеке от театров соревнуются в своем древнем искусстве, собирая в буйной бушующей толпе медные монеты. Многое продается на таких ярмарках. Я проходил мимо вин, тканей и шерсти, мимо шелков и кружев, изделий из меди и глинобитных изделий, мимо ковров и гобеленов, мимо леса, мехов, шкур, соли, оружия, стрел, седел и упряжи, колец, браслетов и ожерелий, поясов и сандалий, ламп и масел, лекарств, мяса, зерна, мимо животных, таких, как свирепые тарны, крылатые верховые животные Гора, и тарларионы, одомашненные ящеры, мимо длинных рядов закованных жалких рабов, мужчин и женщин. На ярмарке никого нельзя поработить, но рабов можно продавать и покупать в ее пределах, и работорговцы здесь процветают; большие сделки заключаются разве на улице Клейм в Аре. Дело не только в том, что здесь большое предложение подобных товаров, так как люди из всех городов здесь бывают совершенно свободно; каждый горянин, мужчина и женщина, должен хоть раз в жизни, начиная с двадцатипятилетнего возраста, — в честь царей-жрецов — увидеть Сардарские горы. Поэтому пираты и разбойники, поджидающие в засадах и нападающие на торговые караваны, идущие на ярмарку, часто в награду за свою злую деятельность получают не только неодушевленные металлы и ткани. Паломничество к Сардару, которое, согласно утверждениям посвященных, радует царей-жрецов, несомненно, играет свою роль в распределении красавиц среди враждебных городов Гора. Мужчины, сопровождающие караваны, обычно гибнут, защищая их, или рассеиваются, но эта участь, счастливая или нет, редко выпадает на долю женщин каравана. Их печальная доля — раздетыми, с невольничьими ошейниками на шее, идти пешком за фургонами на ярмарку или, если тарларионы каравана убиты или разбежались, самим нести товары. Таково следствие распоряжения царей-жрецов, чтобы каждая женщина, хоть раз в жизни, покинула свои стены и подверглась серьезному риску стать рабыней, добычей пиратов и разбойников. Конечно, караваны хорошо вооружены, но пираты и разбойники собираются в больших количествах или, что еще опаснее, воины одного города нападают на караваны других городов. Кстати, это наиболее частый повод для возникновения войны между городами. То, что воины, нападая на караван, часто надевают знаки различия враждебного им города, еще более увеличивает подозрения и усложняет непрерывную междоусобную войну горянских городов. Эти размышления у меня вызвало зрелище нескольких мужчин из Порт-Кара, дикого города на берегу залива Тамбер, которые выставили мрачную цепь из двадцати свежезаклейменных девушек, многие из них очень красивы. Все они с островного города Коса, захвачены в море, их корабль, несомненно, сожжен и затонул. Их прелести были совершенно открыты придирчивому глазу покупателей, проходивших вдоль линии. Девушки были прикованы к цепи, идущей от горла к горлу, руки у них связаны за спиной, и они склонялись в обычной позе рабынь для удовольствия. Когда возможный покупатель останавливался перед одной из них, бородатый разбойник из Порт-Коса тыкал в девушку хлыстом, и девушка поднимала голову и покорно произносила ритуальную фразу осматриваемой рабыни: «Купи меня, хозяин». Они должны были прийти к Сардару свободными женщинами, чтобы выполнить свои обязательства перед царями-жрецами. А прибыли как рабыни. Я отвернулся. Мое дело как раз связано с царями-жрецами Гора. В действительности я прибыл в Сардар, чтобы встретиться со сказочными царями-жрецами, чья несравненная мощь так влияет на судьбу городов и отдельных жителей Противоземли. Говорят, цари-жрецы знают все, что происходит в их мире и простым поднятием руки могут вызвать всю мощь вселенной. Я сам видел силу царей-жрецов и знал, что они существуют на самом деле. Я сам путешествовал в корабле царей-жрецов, который дважды переносил меня в этот мир; я видел проявления их мощи, тончайшие, достаточные, чтобы изменить направление иглы компаса, и грозные, уничтожающие города, так что на месте, где некогда жили люди, не оставалось камня на камне. Говорят, им подвластны и все сложности физического пространства, и человеческие эмоции, чувства людей и движения элементарных частиц для них одно и то же, они могут контролировать само тяготение и незримо влиять на сердца людей, но в последнем я сомневаюсь, потому что однажды по дороге в мой город Ко-ро-ба встретил посланника царей-жрецов, который смог ослушаться их. В обломках его сожженного разорвавшегося черепа я обнаружил золотые провода. Он был уничтожен царями-жрецами так же небрежно, как человек затягивает ремень сандалии. Он им не подчинился и был уничтожен, немедленно и убедительно, но самое главное, сказал я себе, то, что он не подчинился, оказался способен на это и решил предпочесть неизбежную бесславную гибель. Он завоевал свободу, хотя она, как говорят горяне, привела его к вратам праха, куда, я думаю, даже цари-жрецы не пойдут за ним. Этот человек поднял руку на могущество царей-жрецов и умер, непокорный, умер ужасной, но благородной смертью. Я из касты воинов, а в нашем кодексе достойной считается только смерть в битве, но я больше не могу считать это верным, потому что человек, встреченный мной на дороге в Ко-ро-ба, умер достойно и научил меня, что мудрость и справедливость не обязательно заключены только в твоем кодексе. У меня простое дело к царям-жрецам, как и большинство дел чести и крови. По какой-то неизвестной мне причине они разрушили мой город Ко-ро-ба и рассеяли его жителей. Я не смог узнать о судьбе своего отца, своих друзей, товарищей по оружию, о судьбе моей любимой Талены, дочери Марлениуса, который некогда был убаром Ара, моей милой и мягкой, свирепой и дикой прекрасной возлюбленной, моей вольной спутницы, моей Талены, вечной убаре моего сердца, той, что всегда является мне в самых сладких снах. Да, у меня есть дело к царям-жрецам.2. В САРДАР
Я смотрел на длинную широкую улицу, заканчивающуюся большими бревенчатыми воротами, и на черные негостеприимные утесы Сардарского хребта за ними. Не потребовалось много времени, чтобы купить небольшой запас продуктов, которые я возьму с собой в Сардар; нетрудно оказалось найти и писца, которому я мог вручить рассказ о событиях в Тарне. Я не спрашивал его имени, а он — моего. Я знал его касту, он — мою, и этого вполне достаточно. Он не мог прочесть рукопись, написанную по-английски: этот язык так же чужд ему, как большинству из вас горянский, но он будет беречь рукопись и хранить ее как драгоценность, потому что писцы любят записанное слово и берегут его от вреда, а если он и не может ее прочесть, какая разница — его прочтет когда-нибудь кто-нибудь, и тогда слова, так долго хранившие свою тайну, вдруг снова оживотворят великое чудо коммуникации, и то, что когда-то было записано, будет прочтено и понято. И вот я стою перед высокими воротами из черных бревен, обитых полосками меди. Ярмарка за мной, Сардар — передо мной. На одежде и щите у меня никаких символов, потому что мой город уничтожен. Я в шлеме. Никто не узнает, кто вошел в Сардар. У ворот меня встретил один из посвященных, мрачный тощий человек с тонкими губами и глубоко запавшими глазами, одетый в чистые белые одежды своего клана. — Ты хочешь говорить с царями-жрецами? — спросил он. — Да. — Ты понимаешь, что делаешь? — Да. Мы с посвященным некоторое время смотрели друг на друга, потом он отступил в сторону, как делал, должно быть, уже много раз. Разумеется, я не первый, кто уходит в Сардар. Множество мужчин и женщин уходили в эти горы, но так и неизвестно, что они там нашли. Иногда это юные идеалисты, мятежники и защитники проигранных дел, которые хотят пожаловаться царям-жрецам; иногда старики и больные, уставшие от жизни и желающие умереть; иногда жалкие, коварные или испуганные негодяи, которые хотят найти в этих голых утесах тайну бессмертия; а иногда изгнанники, спасающиеся от сурового правосудия Гора и надеющиеся найти хотя бы ненадолго убежище в этом загадочном владении царей-жрецов, куда не может проникнуть никакой магистрат, никакой отряд мстителей. Вероятно, посвященный решил, что перед ним именно последний случай, потому что на моей одежде не было никаких символов. Он отвернулся от меня и отошел к небольшой подставке с одной стороны ворот. На подставке серебряная чаша, полная воды, флакон с маслом и полотенце. Посвященный окунул пальцы в чашку, налил себе на ладонь немного масла, снова окунул пальцы и досуха вытер руки. По обе стороны от ворот стояли большие лебедки с цепью, и к каждой приковано несколько слепых рабов. Посвященный аккуратно сложил полотенце и положил его на подставку. — Откройте ворота, — сказал он. Рабы послушно навалились на деревянные спицы, колеса заскрипели, цепи натянулись. Голые ноги скользили по грязи, рабы еще сильнее налегали на упрямые спицы. Тела их согнулись, напряглись. Слепые глаза устремлены в пустоту. Жилы на шее, ногах и руках начали вздуваться, и я испугался, что они вот-вот лопнут; мышцы согнутых тел наливались болью, как будто боль — это жидкость, тело их, казалось, сплавляется с деревом колеса, на спинах одежда потемнела от пота. Люди не раз ломали себе кости на деревянных колесах сардарских лебедок. Наконец послышался громкий треск, и ворота разошлись на ширину ладони, потом на ширину плеча и наконец на ширину человеческого тела. — Достаточно, — сказал я. И сразу вошел. Входя, я услышал траурный звон большой полой металлической балки, которая установлена на некотором расстоянии от ворот. Я и раньше слышал этот звон и знал, что он означает: еще один смертный вошел в Сардар. Угнетающий звук, и сознание того, что на этот раз ухожу в горы я, не делало его веселее. Прислушиваясь, я подумал, что цель этого звука не только в том, чтобы сообщить людям об уходящем в Сардар; нет, так можно предупреждать и царей-жрецов. Я оглянулся вовремя, чтобы увидеть, как закрываются большие ворота. Закрылись они беззвучно. Путь к залу царей-жрецов оказался не таким трудным, как я думал. По большей части я шел по старой тропе, кое-где в крутых местах были даже вырублены ступени — ступени, за прошедшие тысячелетия сглаженные бесчисленными ногами. Тут и там на тропе лежали кости — человеческие. Не знаю, кости ли это замерзших и умерших от голода или уничтоженных царями-жрецами. Время от времени на скале у тропы виднелась какая-нибудь надпись. В одних содержались проклятия царям-жрецам, в других — гимны в их честь; были среди надписей веселые, хотя преобладали пессимистические. Я помню одну из них: «Ешь, пей и будь счастлив. Остальное ничего не значит». Другие надписи проще, часто печальные: «Нет еды», «Мне холодно», «Я боюсь». В одной надписи говорилось: «Горы пусты. Рена, я люблю тебя». Интересно, кто это написал и когда. Надпись очень старая. Сделана старинным горянским шрифтом. Ей, вероятно, не меньше тысячи лет. Но я знал, что эти горы не пусты, потому что видел свидетельства существования царей-жрецов. Я продолжал путь. Не встречались животные, не было растительности, только бесконечные черные скалы, черные утесы и тропа из темного камня. Постепенно воздух становился холоднее, пошел снег. Ступени покрылись льдом, и я шел мимо пропастей, заполненных льдом, который тут, не тая, лежит, наверно, столетия. Я плотнее завернулся в плащ и, пользуясь копьем, как палкой, пошел дальше. Через четыре дня я впервые за все время пути услышал звук, который не был ветром, шумом снега или стоном льда; это был звук живого существа — рев горного ларла. Ларл — хищник, когтистый и клыкастый, большой, обычно достигает роста семи футов в плечах. Надо сказать, что он похож на хищников из отряда кошачьих: во всяком случае своей грацией и силой он напоминает мне меньших по размеру, но не менее страшных кошек джунглей моего родного мира. Я полагаю, это результат действия механизма сходной эволюции: оба зверя должны уметь преследовать, красться и неожиданно набрасываться, убивать быстро и безжалостно. Если есть наиболее эффективная форма для наземного хищника, я считаю, пальма первенства в моем старом мире принадлежит бенгальскому тигру; но на Горе таким хищником, несомненно, является горный ларл; и я не могу поверить, что структурное сходство между этими двумя зверями на различных мирах — всего лишь случайность. У ларла широкая голова, иногда до двух футов в поперечнике, примерно треугольной формы, что придает его черепу сходство с головой гадюки, но, конечно, она поросла шерстью и зрачки глаз как у кошки, а не как у гадюки: они могут сужаться до ширины лезвия ножа при дневном свете и ночью превращаться в темные вопрошающие луны. Расцветка у ларла обычно рыжевато-коричневая или черная. Черные ларлы ведут преимущественно ночной образ жизни; и самцы и самки обладают гривой. Рыжие ларлы, которые охотятся в любое время, когда голодны, и которые распространены гораздо шире, не имеют гривы. Самки обоих видов обычно меньше самцов, но столь же агрессивны и часто гораздо опаснее, особенно поздней осенью и зимой, когда у них есть детеныши. Я как-то убил самца рыжего ларла в Вольтайских горах всего в пасанге от города Ара. Услышав рев этого зверя, я отбросил плащ, поднял щит и приготовил копье. Меня удивило, что в Сардаре можно встретить ларла. Как он туда попал? Возможно, местный. Но чем он питается в этих голых утесах? Я не видел никакой добычи, если не считать людей, входящих в горы, но их кости, разбросанные, белые, замерзшие, не были расколоты и изгрызены; на них не было следов пребывания в челюстях ларла. Но тут я понял, что это ларл царей-жрецов, потому что в этих горах ничто не может жить без их согласия; значит, его кормят цари-жрецы или их слуги. Несмотря на свою ненависть к царям-жрецам, я не мог не восхищаться ими. Никому не удавалось приручить ларла. Даже детеныши ларла, если их выращивали люди, достигнув зрелости, ночью в приступе атавистической ярости убивали своих хозяев и под тремя лунами Гора бежали из домов людей, бежали в горы, привлекаемые инстинктом туда, где они родились. Известен случай, когда ларл прошел больше двадцати пяти сотен пасангов в поисках расщелины в Вольтайских горах, где он родился. У входа в эту расщелину его убили. За ним следили охотники. Среди них был старик, который когда-то поймал детеныша. Он и узнал место. Я осторожно шел вперед, подготовив к броску копье, готовый закрыться щитом от предсмертных бросков животного, если удар копья будет удачным. Жизнь моя в моих руках, и я был этим доволен. Другой жизни мне не нужно. Я про себя улыбнулся. Я первое копье: здесь просто нет других. В Вольтайских горах отряды охотников, в основном из Ара, крадутся к ларлу с большими горянскими копьями. Обычно они движутся цепочкой, и тот, кто впереди, называется первым копьем, потому что делает первый бросок. Бросив копье, он падает на землю и закрывает тело щитом, и так же поступает каждый следующий за ним. Это позволяет всемпо очереди бросить копья и дает некоторую защиту в случае неудачного броска. Но главная причина становится ясной, когда узнаешь о роли последнего в цепочке, которого называют последним копьем. Бросив оружие, последнее копье не может ложиться на землю. Если он так поступит, любой из выживших товарищей убьет его. Но это происходит редко, потому что горянские охотники страшатся трусости больше, чем когтей и клыков ларла. Последнее копье должен оставаться на ногах, и, если зверь еще жив, встретить его нападение мечом. Он не ложится на землю, чтобы оставаться в поле зрения ларла и стать объектом нападения обезумевшего раненого зверя. Таким образом, если копья не попали в цель, последнее копье приносит себя в жертву ради своих товарищей, которые тем временем могут убежать. Такой обычай кажется жестоким, но он приводит к сохранению человеческих жизней: как говорят горяне, лучше пусть умрет один, чем многие. Первое копье обычно лучший метатель, потому что если ларл не убит или серьезно не ранен первым же ударом, жизнь всех остальных, а не только последнего копья, в серьезной опасности. Парадоксально, но последнее копье — это обычно самый слабый и наименее искусный из охотников. То ли горянские охотничьи традиции жалеют слабых, защищая их более меткими копьями, то ли наоборот — презирают их, считая наименее ценными членами отряда, не знаю. Зарождение этого охотничьего обычая теряется в древности, он такой же древний, как сам человек, его оружие и ларлы. Тропа крутая, но подъем облегчают ступени. Мне никогда не нравилось иметь врага над собой, да и сейчас не понравилось, но я сказал себе, что копье легче найдет уязвимое место, если ларл прыгнет на меня сверху, чем если бы я был наверху и тогда мог метить только в основание черепа. Сверху я попытался бы перебить позвоночник. Череп ларла — чрезвычайно трудная цель, потому что голова его в непрерывном движении. Больше того, она покрыта костным щитом, который идет от четырех ноздрей до начала позвоночника. Этот щит можно пробить копьем, но неудачный бросок приводит к тому, что копье отскакивает, нанеся нетяжелую, но болезненную рану. С другой стороны, снизу можно попасть в сердце ларла; оно, из восьми отделов, находится в центре груди. Но тут сердце у меня дрогнуло: я услышал рев второго животного. А у меня только одно копье. Одного ларла я могу убить, но потом обязательно погибну в челюстях второго. Я не боялся смерти и почувствовал только гнев, что эти звери помешают моему свиданию с царями-жрецами Гора. Я подумал, сколько человек на моем месте повернули бы назад, и вспомнил побелевшие замерзшие кости на тропе. Может, отступить и подождать, пока звери уйдут. Вероятно, они еще не увидели меня. И я улыбнулся этой глупой мысли: ведь передо мной ларлы царей-жрецов, охранники крепости богов Гора. Высвободив меч в ножнах, я снова двинулся вверх. Оказался на повороте тропы и подготовился к броску, чтобы ударить одного ларла копьем, обратив против второго меч. Мгновение постояв, я с яростным воинским кличем города Ко-ро-ба в чистом морозном воздухе Сардара выбежал на открытое место, отведя назад руку с копьем и высоко подняв щит.3. ПАРП
Послышался неожиданный звон цепей, и я увидел двух больших белых ларлов. Звери на мгновение застыли, обнаружив мое присутствие, потом мгновенно повернулись и бросились ко мне, насколько позволяли натянувшиеся цепи. Копье осталось у меня в руке. Оба зверя были прикованы, толстые цепи начинались у их украшенных драгоценностями ошейников; они-то и сдержали ужасный бросок. Одного ларла отбросило назад, настолько сильно он на меня кинулся, второй какое-то мгновение стоял вертикально, нависая надо мной, как дикий жеребец, его мощные когти резали воздух, он пытался разорвать удерживающую его цепь. Потом оба звери сели на расстоянии вытянутой цепи, рыча, злобно глядя на меня, изредка пытаясь подтянуть меня лапой к своим ужасным челюстям. Я был поражен. Но старался держаться от зверей как можно дальше, хотя никогда раньше не видел белых ларлов. Огромные звери, превосходные образцы, не менее восьми футов в плечах. Верхние клыки, как кинжалы в челюсти, в фут длиной и выступают за нижнюю челюсть, как у саблезубых тигров. Четыре носовых щели каждого животного широко раскрыты, звери возбужденно и тяжело дышат. Длинные хвосты с кисточкой на конце хлещут по сторонам. Затем больший по размеру ларл почему-то утратил ко мне интерес. Он встал, принюхался, повернулся ко мне боком и как будто отказался от всякого намерения причинить мне вред. Мгновение спустя я понял, в чем дело: он быстро повернулся, лег на бок и протянул ко мне задние лапы. Я в ужасе поднял щит: изменив позу, он на целых двадцать футов увеличил радиус пространства, куда допускала его цепь. Две большие когтистые лапы ударили меня по щиту и отбросили к утесу. Я покатился и постарался быстрее вернуться, так как удар отбросил меня в пределы досягаемости второго зверя. Плащ и одежда на спине у меня были разорваны когтями второго ларла. Я с трудом встал. — Прекрасно сделано, — сказал я ларлу. Я был на волосок от гибели. Теперь оба зверя страшно разъярились: они понимали, что я больше не поддамся на их примитивную уловку. Меня восхитили эти ларлы, они казались почти разумными. Да, сказал я себе, хорошо было сделано. Я осмотрел щит и обнаружил десять широких разрывов в покрывавшей его коже. Спина промокла от крови: когти второго ларла добрались до тела. Кровь должна была быть теплой, но я чувствовал холод. Она замерзала у меня на спине. Теперь не оставалось другого выхода, только вперед, если смогу. Без таких маленьких, но необходимых предметов, как иголка и нитка, я, несомненно, замерзну. В Сардаре нет дерева, значит не из чего разжечь костер. Да, повторил я про себя мрачно, хотя и улыбаясь и глядя на ларлов: хорошо было сделано, слишком хорошо. И тут я услышал звон цепей и увидел, что цепи не прикреплены к кольцам на скале, а исчезают в двух круглых отверстиях. Теперь цепи медленно втягивали внутрь, к крайнему раздражению зверей. Место, на котором я оказался, значительно шире тропы: тропа неожиданно расширилась, превратившись в большую круглую площадку, на которой я и обнаружил прикованных ларлов. С одной стороны площадка заканчивалась вертикальной скалой; скала изгибалась, создавая нечто вроде чашеобразного углубления; по другую стороны площадка обрывалась в крутую пропасть, но частично ограничивалась другим утесом: это начиналась вторая гора, которая соединялась с той, на которую я поднимался. Круглые отверстия, куда уходили цепи ларлов, находились в этих двух противоположных утесах. И между утесами открывался узкий проход. Насколько я мог видеть, он заканчивался тупиком. Да, решил я, эта внешне непроницаемая стена вполне может скрывать вход в зал царей-жрецов. Почувствовав натяжение цепей, звери начали отступать к утесам, теперь они сидели, прижавшись к стенам, цепи их превратились в короткие привязи. Мне показалась прекрасной снежная белизна их шкур. Звери угрожающе рычали, изредка поднимали лапу, но не делали попыток вырваться. Мне не пришлось долго ждать. Прошло не более десяти горянских инов, как часть скалы неожиданно отошла назад, обнаружив проход в камне, примерно в восемь квадратных футов. Некоторое время я колебался: откуда мне знать, что цепи не отпустят, когда я окажусь между зверями. Откуда мне знать, что ждет меня в темном проходе? Но тут я увидел в нем какое-то движение, показалась низкорослая круглая фигура в белой одежде. К моему изумлению, из прохода, щурясь на солнце, вышел человек. В белой одежде, похожей на одеяния посвященных. В сандалиях. Краснощекий, с лысой головой. С бачками, которые от ветра весело шевелились на его невыразительном лице. Маленькие яркие глаза под густыми белыми бровями. Больше всего я удивился, увидев, что он держит небольшую круглую трубку, из которой тянется струйка дыма. Табак на Горе неизвестен, хотя есть другие порочные привычки, занимающие его место; в особенности часто жуют листья растения канда, вызывающие наркотическое действие; как ни странно, корни этого растения, если их высушить и измельчить, смертельно ядовиты. Я внимательно разглядывал маленького полного джентльмена, фигура которого так не соответствовала массивному каменному входу. Мне казалось невероятным, что он может быть опасен, что его хоть что-то может связывать с ужасными царями-жрецами Гора. Он слишком добродушен, слишком открыт и бесхитростен, слишком откровенен и явно рад мне. Невозможно было не почувствовать влечения к нему; я понял, что он мне нравится, хотя мы только что встретились, и что хочу, чтобы и я понравился ему; я чувствовал, что нравлюсь ему, и мне самому это было приятно. Если бы я встретил его в своем мире, этого маленького полного веселого джентльмена, с его ярким лицом и добродушными манерами, я решил бы, что он англичанин, из числа тех, кого так редко можно встретить в наши дни. Если бы такой встретился в восемнадцатом столетии, он оказался бы жизнерадостным шумным деревенским сквайром, нюхающим табак, считающим себя центром земли, любящим подшутить над пастором и ущипнуть служанку; в девятнадцатом веке ему бы принадлежал старый книжный магазин, и он работал бы за высоким столом, очень старомодным, держал бы свои деньги в носке, раздавал бы их всем по первой просьбе и публично читал вслух Чосера и Дарвина, вызывая ужас посетительниц и местных священников; в мое время такой человек мог быть только профессором колледжа, потому что других убежищ в моем мире для таких людей почти не осталось; можно представить себе его укрывшимся в университетском кресле, может быть, даже с подагрой, он отдыхает в своей должности, попыхивая трубкой, любитель эля и старинных замков, поклонник непристойных песен елизаветинского времени, которое считает частью богатого литературного наследия прошлого и с которым знакомит поколения недавних выпускников Этона и Харроу. Маленькие глазки, мигая, рассматривали меня. Я вздрогнул, заметив, что зрачки у этого человека красные. Лицо его чуть заметно раздраженно поморщилось, и мгновение спустя он снова стал прежним веселым и добродушным. — Идем, идем, — сказал он. — Заходи, Кабот. Мы тебя ждем. Он знает мое имя. Кто меня ждет? Но, конечно, он должен знать мое имя, а те, что ждут, это цари-жрецы Гора. Я забыл о его глазах, почему-то мне это перестало казаться важным. Может, подумал, что ошибся. Но я не ошибся. Человек отступил в проход. — Идешь? — спросил он. — Да. — Меня зовут Парп, — сказал он, еще больше отодвигаясь внутрь. Затянулся, выпустил дым. Повторил: — Парп, — и снова затянулся. Руку он не протянул. Я молча смотрел на него. Странное имя для царя-жреца. Не знаю, чего я ожидал. Он, казалось, почувствовал мое удивление. — Да, — сказал человек, — Парп. — Он пожал плечами. — Не очень подходящее имя для царя-жреца, но я и не очень царь-жрец. — Он захихикал. — Ты царь-жрец? — спросил я. Снова на его лице появилась мгновенная тень раздражения. — Конечно, — сказал он. Казалось, сердце мое остановилось. В этот момент один из ларлов неожиданно рявкнул. Я вздрогнул, но, к моему изумлению, человек, назвавший себя Парпом, побелевшей рукой сжал трубку и задрожал от ужаса. Через мгновение он пришел в себя. Мне показалось странным, что царь-жрец так боится ларлов. Не взглянув, иду ли я за ним, он неожиданно повернулся и пошел в глубь прохода. Я подобрал свое оружие и пошел за ним. Только грозный рев прикованных ларлов, когда я проходил между ними, убеждал меня, что я не сплю, что я действительно пришел к залу царей-жрецов.4. ЗАЛ ЦАРЕЙ-ЖРЕЦОВ
Как только я двинулся за Парпом по коридору, вход за мной закрылся. Помню, как я бросил последний взгляд на Сардарский хребет, на тропу, по которой пришел, на голубое небо и двух снежных ларлов, прикованных по обе стороны от входа. Мой хозяин не разговаривал, он весело шел вперед, и дым из маленькой круглой трубки почти непрерывно окутывал его лысую голову и бачки и плыл по коридору. Коридор освещен лампами — энергетическими шарами, такими же, какие я видел в туннелях Марлениуса под стенами Ара. Ни в освещении, ни в конструкции коридора ничего не показывало, что каста строителей царей-жрецов, если таковая у них есть, хоть в чем-то превосходит людей на равнинах. К тому же в коридоре не было никаких украшений, мозаик, ковров, шпалер, которыми горяне так любят украшать свои жилища. Насколько я мог судить, у царей-жрецов нет искусства. Может быть, они считают его бесполезным отвлечением от более интересующих их ценностей: размышлений, изучения жизни людей, манипулирования ими. Я заметил, что коридор, по которому мы идем, очень древний. Его отполировали сандалии бесчисленного количества мужчин и женщин, прошедших там же, где иду я, может, тысячу лет назад, может, вчера или даже сегодня утром. И тут мы оказались в большом зале. Зал без всяких украшений, но сам размер придавал ему строгое величие. Я вступил на порог этого зала, или помещения, испытывая благоговейное чувство. Я оказался на площади под огромным правильным куполом, диаметром не менее тысячи ярдов. Купол из какого-то прозрачного вещества, может, особого стекла или пластика, потому что стекло и пластик, знакомые мне, не выдержали бы напряжения, создаваемого таким сооружением. Над куполом знакомое голубое небо. — Входи, входи, Кабот, — пригласил Парп. Я вошел вслед за ним. Под огромным куполом ничего нет, только в самом центре высокий помост, а на нем большой трон, вырезанный из камня. Нам потребовалось немало времени, чтобы добраться до помоста. Наши шаги глухо отдавались в пустоте над каменным полом. Наконец мы подошли. — Жди здесь, — сказал Парп, указав на место за кольцом, окружавшим помост. Я не встал точно в указанном им месте, а в нескольких футах от него, хотя и за пределами кольца. Парп поднялся по десяти ступеням на помост и сел на каменный трон. Он представлял странный контраст строгому величию этого трона. Его ноги в сандалиях не доставали до пола; усаживаясь поудобнее, он слегка поморщился. — Откровенно говоря, — сказал Парп, — я считаю ошибочным, что мы в Сардаре мало внимания уделяем удобствам. — Он пытался принять удобную позу. — Например, на таком троне вполне уместны были бы подушки. Как ты считаешь, Кабот? — На таком троне они неуместны, — сказал я. — Да, — согласился Парп, — вероятно, ты прав. Он искусно выбил из трубки пепел, разбросав его и остатки невыкуренного табака по помосту. Я, не двигаясь, смотрел на него. Он порылся в кисете, висевшем у него на поясе, достал оттуда пластиковый пакет. Я внимательно следил за каждым его движением. Нахмурился, увидев, что он достает из пакета табак и снова набивает трубку. Он снова порылся и достал маленький узкий цилиндрический серебристый предмет. На мгновение мне показалось, что он направляет его на меня. Я поднял свой щит. — Ну, Кабот! — с некоторым нетерпением сказал Парп и с помощью этого предмета раскурил трубку. Я чувствовал себя глупо. Парп начал удовлетворенно курить. Ему пришлось немного повернуться, чтобы смотреть на меня, так как я не встал точно в указанном им месте. — Я бы хотел, чтобы ты был более сговорчив, — сказал он. Постучав по полу концом копья, я встал туда, куда он указал. Парп захихикал и продолжал курить. Я молчал, он курил. Потом снова, как и прежде, выбил трубку о край трона, снова наполнил ее. Снова зажег маленькой серебристой зажигалкой и откинулся на спинку трона. Смотрел на купол, так высоко над нами, на уходящую вверх струйку дыма. — Как тебе понравился путь по Сардару? — спросил Парп. — Где мой отец? Что случилось с городом Ко-ро-ба? — Голос у меня перехватило. — Где Талена, моя вольная спутница? — Надеюсь, дорога была приятной, — сказал Парп. Я почувствовал, как кровь у меня разгорается. Парп не обращал на это внимания. — Не у всех этот путь так благополучно заканчивается, — сказал он. Я сжал копье. Вся ненависть всех этих лет, которую я накапливал к царям-жрецам, теперь неконтролируемо, медленно, яростно охватывала меня, дикая и свирепая, огонь ярости захватил меня, поглотил, он раздувался, он кипел в моем теле, в моем взгляде, он жег воздух, разделявший меня и Парпа. Я воскликнул: — Отвечай мне. Скажи то, что я хочу знать! — В пути по Сардару, — невозмутимо продолжал Парп, — путника прежде всего поджидает негостеприимное окружение, например, суровая погода, особенно зимой. Я поднял копье, и мои глаза, должно быть, ужасные в прорезях шлема, нацелились в сердце сидевшего на троне человека. — Говори! — воскликнул я. — Ларлы, — продолжал Парп, — тоже серьезная помеха. Я закричал от гнева, готовясь бросить копье, но сдержался: я не мог просто так убить его. Парп, улыбаясь, попыхивал трубкой. — Весьма разумно с твоей стороны, — сказал он. Я мрачно смотрел на него, гнев мой схлынул. Я чувствовал свою беспомощность. — Понимаешь, ты не можешь причинить мне вреда, — сказал Парп. Я удивленно смотрел на него. — Не можешь, — повторил он. — Если хочешь, брось копье. Я взял копье и бросил его к основанию помоста. Пахнуло жаром; я, ошеломленный, отступил. Потряс головой, чтобы разогнать алые круги перед глазами. У подножия помоста лежала кучка пепла и несколько капель расплавленной бронзы. — Вот видишь, — сказал Парп, — оно бы до меня не долетело. Теперь я понял, какова цель кольца, окружавшего трон. Снял шлем и положил щит на пол. — Я твой пленник. — Вздор, — ответил Парп. — Ты мой гость. — Меч я сохраню, — сказал я. — Если он тебе нужен, тебе придется отбирать его у меня. Парп добродушно рассмеялся, его маленькое круглое лицо затряслось на тяжелом троне. — Уверяю тебя, — сказал он, — мне твой меч не нужен. — Хихикая, он смотрел на меня. — И ты не нужен, — добавил он. — А остальные? — Какие остальные? — Остальные цари-жрецы, — сказал я. — Боюсь, — ответил Парп, — что я здесь единственный. — Но ты ведь сказал: «Мы ждем», — возразил я. — Неужели я так сказал? — Да. — Ну, это просто оборот речи. — Понятно, — сказал я. Парп, казалось, встревожился, Что-то его отвлекало. Он взглянул на купол. Становилось поздно. Парп, кажется, начинал нервничать. Он все чаще вертел в руках трубку, просыпал табак. — Расскажешь ли ты о моем отце, о моем городе, о моей возлюбленной? — спросил я. — Может быть, — ответил Парп, — но сейчас ты устал от пути. И правда, я устал и проголодался. — Нет, — сказал я, — мы будем говорить сейчас. Почему-то Парп все больше нервничал. Небо над куполом теперь посерело и потемнело. Быстро приближалась горянская ночь, обычно темная, полная звезд. Где-то далеко, может, сквозь какой-то коридор, ведущий к залу царей-жрецов, я услышал рычание ларла. Парп, казалось, задрожал на троне. — Царь-жрец боится ларла? — спросил я. Парп захихикал, но не так весело, как обычно. Я не понимал причины его беспокойства. — Не бойся, — сказал он, — они хорошо привязаны. — Я не боюсь, — спокойно ответил я. — А я, должен признаться, так и не смог привыкнуть к их ужасному реву. — Ты царь-жрец, — сказал я, — тебе достаточно поднять руку и уничтожить их. — Какой прок в мертвом ларле? — спросил в ответ Парп. Я не ответил. И удивился, почему мне позволено было пересечь Сардар, найти зал царей-жрецов, предстать перед троном. Неожиданно послышался далекий, раскатистый звук гонга, глухой, но пронизывающий звук; он доносился откуда-то изнутри. Парп вскочил, лицо его побледнело. — Свидание окончено, — провозгласил он. И оглянулся с плохо скрываемым ужасом. — А что со мной, твоим пленником? — спросил я. — Моим гостем, — раздраженно поправил Парп, чуть не выронив свою трубку. Он постучал ею о трон и сунул в кисет. — Твоим гостем? — переспросил я. — Да, — выпалил Парп, посматривая вправо и влево. — До того времени, пока не придет пора тебя уничтожить. Я стоял молча. — Да, — повторил он, глядя на меня, — пока не придет пора тебя уничтожить. Он смотрел на меня сверху вниз в надвигающейся тьме зала царей-жрецов, и зрачки его глаз на мгновение сверкнули, ярко, как расплавленная медь. И я понял, что не ошибся. У него глаза не такие, как у меня, как у других людей. Я понял, что Парп не человек. Снова послышался звук большого невидимого гонга, глухой, раскатистый, отдающийся в огромной зале царей-жрецов. С криком ужаса Парп последний раз дико оглядел зал и скрылся за спинкой трона. — Подожди! — закричал я. Но он исчез. Осторожно косясь на кольцо, я обошел его по периметру и оказался за троном. Ни следа Парпа. Я обошел вокруг всего кольца и снова остановился перед троном. Взял шлем и бросил его к помосту. Он шумно покатился по ступенькам. Я пересек кольцо: по-видимому, после ухода Парпа сделать это можно. Снова прозвучал далекий гонг, и снова зал царей-жрецов, казалось, наполнился зловещими отголосками. Это был третий удар. Я удивился тому, что Парп так испугался ударов гонга, наступления ночи.Я осмотрел трон и не нашел за ним ни следа двери. Однако я знал, что выход существует. Хоть я и не касался Парпа, но был уверен, что он так же осязаем и материален, как вы или я. Он просто не мог исчезнуть. Снаружи наступила ночь. Сквозь купол я видел три луны Гора и яркие звезды над ними. Они прекрасны. Повинуясь порыву, я сел на большой трон в зале царей-жрецов, достал меч и положил его себе на колени. И вспомнил слова Парпа: — Пока не придет время тебя уничтожить. Я почему-то рассмеялся, и мой смех был смех воина Гора, бесстрашный, могучий, он раскатился в одиночестве и пустоте зала царей-жрецов.
5. ВИКА
Я пришел в себя от успокаивающего прикосновения губки ко лбу. Схватил руку, державшую губку, и обнаружил, что это рука девушки. — Кто ты? — спросил я. Я лежал на спине на большом каменном возвышении, примерно в двенадцать квадратных футов. Подо мной, спутанные и переплетенные, тяжелые спальные шкуры, толстые меховые покрывала, многочисленные простыни алого шелка. На возвышении разбросано также несколько желтых шелковых подушек. Я находился в большой комнате, не менее сорока квадратных футов; спальное возвышение в одной стороне, но стены не касается. Стены темного камня, в них лампы. Мебель состоит главным образом из двух или трех шкафов у стены. Окон нет. Во всем отпечаток аскетизма. Дверей нет, но в комнату ведет большой открытый вход, примерно двенадцати футов в ширину и восемнадцати в высоту. Сквозь него виден коридор. — Пожалуйста, — сказала девушка. Я отпустил ее руку. Девушка хорошенькая: светлые волосы, цвета летней соломы; волосы прямые, падают на спину и перевязаны полоской белой ткани. Глаза голубые и мрачные. Губы, полные и красные, способные разорвать сердце мужчины, надуты; губы чувственные, слегка мятежные, слегка презрительные. Она склонилась у возвышения. За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце и горянский бритвенный нож с прямым лезвием. Я коснулся подбородка. Пока я спал, она меня побрила. Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла. — У тебя легкое прикосновение, — сказал я. Она склонила голову. На ней длинное простое белое платье без рукавов, падающее благородными классическими складками. Вокруг горла изящно обернут белый шелковый шарф. — Я Вика, — сказала она, — твоя рабыня. Я сел, скрестив ноги по-горянски. Потряс головой, чтобы прогнать остатки сна. Девушка встала, отнесла сосуд к раковине в углу комнаты и вылила воду. Походка у нее хорошая. Потом она провела рукой мимо стеклянного диска на стене, и из скрытого отверстия полилась в раковину вода. Девушка ополоснула сосуд, снова наполнила его водой, потом достала из шкафа другое полотенце из мягкой льняной ткани. Подойдя к спальному возвышению, она склонилась передо мной, подняв сосуд. Я принял у нее сосуд и сначала напился, а потом, поставив его рядом, умылся. Вытер лицо полотенцем. Она взяла бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене. Очень грациозная, очень красивая девушка. Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась. Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в нескольких футах от меня. Мы смотрели друг на друга. Молчали. Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито. Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза; некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила взгляд. Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее придвинуться. В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки, но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у нее на шее. Глаза ее затуманились гневными слезами. Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник горянской рабыни. Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на шее. — Видишь, — сказала девушка, — я тебе не солгала. — Твое поведение, — ответил я, — не похоже на поведение рабыни. Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах. — И все-таки я рабыня. — Она отвернулась. — Хочешь посмотреть мое клеймо? — презрительно спросила она. — Нет. Итак, она рабыня. Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я ожидал. Там только номер — горянский, соответствующий по нашему счету 708. — Можешь сделать со мной, что хочешь, — сказала девушка, повернувшись ко мне лицом. — Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе. — Не понимаю, — сказал я. — Я рабыня комнаты. — Не понимаю, — повторил я. — Это значит, — раздраженно сказала она, — что я заключена в этой комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит. — Но ведь ты можешь выйти, — возразил я. И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и на коридор за ним. — Нет, — с горечью сказала она, — я не могу выйти. Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом — не менее пятидесяти ярдов друг от друга — расстоянии видны были многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел дверей, не было даже петель. Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку. — Пошли, — сказал я, — опасности нет. Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней. — Нет! — воскликнула она. Я рассмеялся и зашел в комнату. Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу. Закричала и вцепилась в камни. Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как кошка, и кричала. Я хотел убедить ее, что опасности нет, что ее страхи беспочвенны. Она исцарапала мне лицо. Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках. Я понес ее к входу. — Не надо, — прошептала она полным ужаса голосом, — пожалуйста, хозяин, не надо! Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил ее, хотя ее страх меня раздражал. Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам. — Не надо, хозяин, — умоляла она. — Ну, хорошо. — Смотри, — сказала она, указывая на вход. Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала и на каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной. — Они безвредны, — сказал я, потому что сам несколько раз проходил мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты. Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел раньше. Над входом был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике девушки. Я вернулся в комнату. — Видишь, они безвредны. — Для тебя, — ответила она, — но не для меня. — Как это? Она отвернулась. — Рассказывай, — строго сказал я. Она посмотрела на меня. — Ты приказываешь? Я не хотел ей приказывать. — Нет. — Тогда я тебе не расскажу. — Ну, хорошо, — сказал я, — приказываю. Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня. — Говори, рабыня, — приказал я. Она в гневе прикусила губу. — Повинуйся. — Может быть, — ответила она. Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову. — Повинуюсь, — сказала она, — хозяин. Я отпустил ее. Она снова отвернулась и отошла к дальней стене. — Давным-давно, — сказала она, — когда я впервые пришла в Сардар и нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы очень богаты, и я, с моей красотой… — она повернулась, посмотрела на меня и откинула голову… — я ведь красива, правда? Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы растрепались, одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем расстройстве, потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она держалась вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не понимал, почему. Это имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти. — Да, ты прекрасна. Она горько рассмеялась. — И вот я, — продолжала она, — вооруженная своей красотой, решила прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому что мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела, а разве цари-жрецы не мужчины? Люди приходят в Сардар по самым неожиданным причинам, но то, что рассказала Вика, казалось мне невероятным. Только избалованная, высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому же, как она сама сказала, молодая и глупая. — Я стала бы убарой всего Гора, — смеялась она, — у меня за спиной были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила. Я молчал. — Но когда я пришла в Сардар… — она вздрогнула. Губы ее шевелились, но она, казалось, не в состоянии говорить. Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась. — Вот это, — сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе стороны от входа. — Не понимаю, — ответил я. Она высвободилась и подошла к входу. Когда до входа оставался примерно ярд, красные выпуклости засветились. — В Сардаре, — сказала она, поворачиваясь ко мне и дрожа, — меня отвели в туннель и надели на голову отвратительный металлический шар с проводами и огоньками, а когда меня освободили, мне показали металлическую пластинку и сказали, что на ней записан мой мозг, все мои воспоминания, самые старые, самые первые — все там. Я слушал внимательно, зная, что девушка, даже принадлежащая к высшей касте, мало что может понять из происшедшего с ней. Цари-жрецы разрешают представителям высших каст на Горе доступ только к знаниям второго уровня. Низшие касты получают только отрывочные сведения знаний первого уровня. Я полагал, что есть и третий уровень, предназначенный только для самих царей-жрецов, и рассказ девушки подтверждал мое предположение. Я сам не разобрался бы в действии машины, о которой она говорила, но ее назначение и теоретические принципы в целом мне были ясны. Она говорила о сканере мозга, который делает трехмерные микросрезы, особенно наиболее глубоких и наименее подверженных изменениям участков мозга. Получившаяся в результате пластина-запись более индивидуальна, чем отпечатки пальцев; она так же уникальна и неповторима, как ее жизнь; в сущности это и есть физическая модель ее жизни, изоморфный аналог ее прошлого, всего, что она испытала. — Эта пластинка, — сказала она, — хранится в туннелях царей-жрецов, а эти, — она вздрогнула и указала на выпуклости, несомненно, сенсоры какого-то типа, — ее глаза. — Должна существовать какая-то связь, может быть, луч между пластинкой и ими, — сказал я, осматривая выпуклости. — Ты странно говоришь, — заметила она. — А что произойдет, если ты пройдешь между ними? — Мне показывали. — Глаза ее были полны ужаса. — Провели между ними девушку, которая, по их мнению, не исполняла свои обязанности. Я неожиданно вздрогнул. — По их мнению? — По мнению царей-жрецов, — просто ответила она. — Но ведь есть только один царь-жрец, — сказал я. — Он называет себя Парп. Она улыбнулась, но не ответила. Печально покачала головой. — Ах, да, Парп. Я думал, что когда-то здесь было больше царей-жрецов. Может, Парп последний из них. Не может быть, чтобы такое огромное сооружение, как зал царей-жрецов, построил он один. — Что случилось с девушкой? — спросил я. Она содрогнулась. — Как ножи и огонь. Теперь я понял, почему она так боялась покинуть комнату. — Ты пыталась закрываться? — спросил я, глядя на бронзовый сосуд у стены. — Да, — ответила она, — но глаза знают. — Она печально улыбнулась. — Они видят сквозь металл. Я удивился. Она подошла к стене и подняла бронзовый сосуд. Закрывая им лицо, как щитом, приблизилась к входу. Выпуклости снова засветились. — Видишь, — сказала она, — они знают. Они видят сквозь металл. — Понимаю. Я молча поздравил царей-жрецов с эффективностью их оборудования. Очевидно, лучи, исходящие из этих сенсоров и расположенные в части спектра, которую не воспринимает глаз человека, способны проникать через молекулярные структуры, как рентгеновские лучи проникают сквозь тело человека. Вика угрюмо смотрела на меня. — Я пленница в этой комнате уже девять лет. — Мне жаль, — сказал я. — Я пришла в Сардар, — рассмеялась она, — чтобы завоевать царей-жрецов и отобрать у них богатство и силу. И, расплакавшись, побежала к дальней стене. Стоя лицом к ней, она продолжала плакать. Потом повернулась ко мне. — А вместо этого у меня только каменные стены и стальной ошейник рабыни! И беспомощно в гневе попыталась сорвать ошейник. В ярости она дергала его, плакала и наконец перестала. Конечно, знак рабства остался на ней. Сталь рабских ошейников Гора не поддается рукам девушки. Она успокоилась. С любопытством посмотрела на меня. — Раньше мужчины делали все, чтобы доставить мне удовольствие, теперь я должна доставлять удовольствие им. Я ничего не ответил. Она смотрела на меня, смотрела дерзко, как будто приглашала воспользоваться властью над нею, приказать ей сделать то, что мне понравится. И у нее не было бы выбора, только подчиниться приказу. Наступило долгое молчание, которое я не хотел нарушать. Жизнь у Вики и так тяжелая, я не желал ей вреда. Ее губы слегка изогнулись презрительно. Я хорошо чувствовал призыв ее плоти, очевидный вызов во взгляде и в позе. Казалось, она говорит: ты не сможешь покорить меня. Интересно, сколько мужчин уступили ей. Пожав плечами, она подошла к спальному возвышению и взяла белый шелковый шарф, который я снял у нее с горла. Набросила его, закрыв рабский ошейник. — Не носи шарф, — мягко сказал я. В глазах ее сверкнул гнев. — Хочешь видеть ошейник? — зашипела она. — Можешь оставить шарф, если хочешь. Она удивленно смотрела на меня. — Но я считаю, что его не нужно надевать. — Почему? — Потому что без него ты красивее, — сказал я. — Но еще важнее, что, пряча ошейник, ты его не снимешь. В глазах ее блеснул огонь, она улыбнулась. — Ты прав. — Она с горечью отвернулась. — Когда я одна, я делаю вид, что свободна, что я знатная леди, убара большого города, может быть, даже Ара. Но когда в мою комнату входит мужчина, я снова только рабыня. — Она медленно сняла шарф и бросила его на пол, потом повернулась ко мне. Высокомерно подняла голову, и я увидел, что ошейник очень красив на ее горле. — Со мной, — мягко сказал я, — ты свободна. Она презрительно взглянула на меня. — До тебя в этой комнате побывала сотня мужчин, — сказала она, — и они меня научили, хорошо научили, что на мне ошейник. — Тем не менее со мной ты свободна, — повторил я. — И после тебя будет сотня. Вероятно, она говорила правду. Я улыбнулся. — А тем временем я дарю тебе свободу. Она рассмеялась. — Спрятать ошейник, — насмешливо передразнила меня, — не значит снять его. Я тоже рассмеялся. Она достойный собеседник. — Хорошо, — согласился я, — ты рабыня. Я пошутил, но она вздрогнула, как от удара. Вернулся вызывающий тон. — Тогда воспользуйся мной, — горько сказала она. — Научи меня, что означает ошейник. Я удивился: Вика, несмотря на девять лет, проведенные в заключении в этой комнате, оставалась упрямой избалованной высокомерной девушкой, сознававшей всю власть своего тела, всю силу свой красоты, способность привлекать мужчин, мучить их, приводить в ярость, заставлять исполнять ее малейшие прихоти. Передо мной была та же прекрасная хищная девушка, которая когда-то пришла в Сардар, чтобы овладеть царями-жрецами. — Позже, — сказал я. Она подавилась от ярости. Я не желал ей зла, но она не только прекрасна, она еще и раздражает меня. Я понимал, что она, умная, гордая девушка, не может смириться со своим положением. Она должны выполнять приказы всех, кого царям-жрецам вздумается послать в ее комнату, но я все же не находил в ее трудном положении извинения для враждебности по отношению ко мне. Ведь я тоже пленник царей-жрецов и не по своей воле пришел в ее комнату. — Как я оказался в этой комнате? — спросил я. — Тебя принесли. — Цари-жрецы? — Да. — Парп? Вместо ответа она рассмеялась. — Долго ли я спал? — Долго. — Сколько? — Пятнадцать анов. Я про себя свистнул. Горянские сутки делятся на двадцать анов. Я проспал почти целые сутки. — Ну, что ж, Вика, — сказал я, — мне кажется, сейчас я могу тобой воспользоваться. — Хорошо, хозяин, — ответила девушка, и в голосе ее звучала ирония. Она расстегнула пряжку на левом плече. — Готовить можешь? Она посмотрела на меня. — Да! — выпалила в ответ. Раздраженно возилась с пряжкой, но пальцы ее дрожали от гнева. Она не могла застегнуть пряжку. Я застегнул ее. Она, сверкая глазами, смотрела на меня. — Приготовлю пищу, — сказала она. — Побыстрее, рабыня! Плечи ее дрожали от гнева. — Похоже, придется научить тебя, что означает твой ошейник. — Я сделал к ней шаг, и она с испуганным криком отступила в угол. Я громко рассмеялся. Покраснев, Вика почти тут же овладела собой, распрямилась, откинула голову, отбросила упавшие на лоб волосы. Полоска ткани, которой она их перевязывала, развязалась. С отвращением глядя на меня, она подняла руки, собираясь снова перевязать волосы. — Нет, — сказал я. Я решил, что с распущенными волосами она красивее. Она продолжала завязывать волосы. Наши взгляды встретились. Она в гневе бросила перевязь на пол и принялась готовить пищу. Волосы у нее очень красивые.6. КОГДА ИДУТ ЦАРИ-ЖРЕЦЫ
Вика готовила хорошо, и я наслаждался приготовленной ею пищей. Запасы пищи находились в закрытых шкафах у одной стены комнаты; открывались шкафы так же, как и другие отверстия; я это уже видел раньше. По моему приказу Вика показала, как открываются и закрываются все шкафы и приемники отходов в этой необычной кухне. Я узнал, что температура воды в кране регулируется направлением, в каком тень руки проходит по светочувствительному сенсору над краном; количество воды определяется скоростью, с какой перемещается рука. Я с интересом заметил, что холодную воду дает перемещение руки слева направо, а горячую — справа налево. Это напомнило мне водопроводные краны Земли: кран с горячей водой обычно слева, а с холодной — справа. Несомненно, есть какая-то причина, вызывающая такую аналогию на Горе и Земле. Холодная вода используется чаще горячей, а левши среди людей — меньшинство. Продукты, которые Вика извлекала из шкафов, не заморожены, а защищены чем-то напоминающим голубую пластиковую пленку. Все продукты свежие и аппетитные. Вначале Вика сварила котелок сулажа, наиболее распространенного горянского супа, состоящего их трех обязательных компонентов плюс, как говорится, все, что можно раздобыть, кроме камней на поле. А обязательные компоненты таковы: золотой сул, крахмалистый золотисто-коричневый плод вьющихся растений с равнины Сул; свернувшиеся красные овальные листья тур-па, древесного растительного паразита, которого выращивают в садах Тура; засоленные вторичные корни кустов кес, маленького растения с мощными корнями, лучше всего растущего на песчаной почве. Затем бифштекс из ноги боска, огромного шерстистого длиннорогого быка с дурным характером; большие стада таких животных медленно перемещаются по прериям Гора. Вика поджарила кусок мяса, толстый, как предплечье воина, на металлической решетке над цилиндром с горящим углем, так что поверхность мяса стала черной, хрупкой и волокнистой, а под ней горячее и сочное мясо. Помимо сулажа и бифштекса из боска были неизбежные круглые плоские лепешки желтого са-тарна — хлеба. Завершилась еда пригоршней ягод и глотком воды из крана. Я решил, что ягоды — это пурпурные плоды та с нижних виноградников острова Кос, что в четырехстах пасангах от Порт-Кара. Я уже пробовал такие ягоды на пиру, который давала в мою честь Лара, тарикса города Тарна. Вероятно, ягоды в кораблях привозят с Коса в Порт-Кар, а оттуда на ярмарку в Эн-Кара. Порт-Кар и Кос — наследственные враги, однако эта вражда нисколько не мешает выгодной контрабанде. Но, может, это вовсе и не ягоды та: Кос далеко, и даже если перевозить ягоды на тарнах, они не будут такими свежими. Потом яперестал думать об этом. Интересно, почему для питья только вода, нет никаких перебродивших напитков Гора, таких, как пага, вино ка-ла-на или кал-да. Я был уверен, что Вика подала бы их мне, если бы они у нее были. Я посмотрел на нее. Она не приготовила себе порцию, а, обслужив меня, молча присела сбоку в позе раба цилиндра. Рабу цилиндра обычно поручают все домашние обязанности в цилиндрических жилищах горян. Между прочим, на Горе стулья имеют особое значение, и их не часто встретишь в частных домах. Они обычно предназначаются для значительных лиц, таких, как администраторы и судьи. Больше того. Вам трудно это понять, но стулья не считаются удобным сидением. Когда я в первый раз вернулся на Землю с Гора, мне было довольно трудно снова привыкнуть к простому делу — сидеть на стуле. В течение нескольких месяцев я чувствовал себя неуверенно и неудобно, сидя на маленькой деревянной платформе, стоящей на четырех тонких ножках. Представьте себе, что сидите на краю высокого узкого стола — вот такое чувство. Мужчины Гора обычно сидят скрестив ноги, а женщины поджимают ноги под себя. Поза рабыни цилиндра отличается от позы свободной женщины только положением рук: рабыня, руки которой не заняты, держит их перед собой так, будто они связаны. Свободная женщина никогда не держит так руки. Олдер Тарл, который учил меня владеть оружием в городе Ко-ро-ба много лет назад, однажды рассказал историю свободной женщины, отчаянно влюбленной в воина. Однажды в присутствии всей семьи она развлекала его. И вот случайно она сложила руки в позе рабыни. С большим трудом удалось удержать ее: она хотела броситься с одного из высоких мостов и разбиться насмерть. Рассказывал Олдер Тарл со смехом, хотя продолжение этой истории нравилось ему меньше. Смущенная этим происшествием, женщина отказалась видеться с воином, и он, нетерпеливый, желающий ее, увез ее из города в качестве рабыни, а через несколько месяцев вернулся, и она была его вольной спутницей. Когда я был в Ко-ро-ба, эта пара все еще жила там. Что с ними теперь? Кстати, поза рабыни для удовольствия отличается и от позы свободной женщины, и от позы рабыни цилиндра. Руки рабыни для удовольствия обычно лежат на бедрах, но в некоторых городах, например, в Тентисе, она держит руки за спиной. Свободная женщина тоже может держать руки на бедрах; значение имеет положение колен. Во всех позах, включая позу рабыни для удовольствия, женщины Гора держатся исключительно хорошо: спина у них прямая, подбородок высоко поднят. Женщины Гора всегда прекрасны. — Почему для питья только вода? — спросил я Вику. Она пожала плечами. — Вероятно, потому что рабыни комнаты слишком много времени проводят в одиночестве. Я взглянул на нее, не вполне поняв смысл ее слов. Она прямо посмотрела на меня. — Было бы слишком легко напиться, — сказала она. Я почувствовал себя дураком. Конечно, рабыням комнаты не дадут спрятаться в опьянении, потому что в таком случае их красота, а следовательно, и полезность царям-жрецам уменьшится. Они станут безответственными, потеряются в своих снах. — Понятно, — сказал я. — Пищу приносят дважды в год. — Приносят цари-жрецы? — Наверно. — Но ты не знаешь? — Нет, — сказала она. — Я просыпаюсь утром, и пища уже на месте. — Вероятно, ее приносит Парп, — сказал я. Она посмотрела на меня с легкой улыбкой. — Парп — царь-жрец, — сказал я. — Он тебе это сказал? — Да. — Понятно, — ответила она. Девушка, очевидно, больше не хотела говорить об этом, и я ее не заставлял. Я почти кончил есть. — Ты хорошо готовишь, — поблагодарил я ее. — Еда превосходная. — Я хочу есть, — сказала она. Я тупо смотрел на нее. Она не приготовила еды для себя, и я решил, что она уже поела, или просто не голодна, или приготовит себе еду позже. — Приготовь себе что-нибудь, — сказал я. — Не могу, — просто ответила она. — Я могу есть только то, что ты дашь мне. Я молча обозвал себя дураком. Неужели я настолько стал горянским воинам, что не обратил внимания на чувства этой девушки? Согласно кодексу моей касты, я должен не думать о ней, считать ее не более чем домашним животным, презренной рабыней, пригодной только для службы и удовольствия. — Прости, — сказал я. — Ты хочешь меня наказать? — Нет. — Значит, мой хозяин дурак, — сказала девушка и потянулась к остаткам мяса на тарелке. Я схватил ее за руку. — Теперь я намерен тебя наказать. Глаза ее заполнились слезами. — Хорошо. — Она отвела руку. Сегодня ночью Вика будет спать голодной.Хотя судя по часам в крышке одного из шкафов было уже поздно, я решил выйти из комнаты. К несчастью, естественного света в комнате не было, и судить о времени по солнцу, звездам и лунам Гора было невозможно. Мне их не хватало. С самого моего пробуждения лампы-шары продолжали гореть все так же ярко. Я, как мог, умылся под струей воды из крана. В одном из шкафов у стены, среди одежды множества разных каст, я нашел и одежду воина. Моя изорвана когтями ларла, поэтому я надел новую. Вика расстелила соломенный матрац на полу у каменного возвышения для сна. Сидя на матраце, она наблюдала за мной. В ногах постели толстое рабское кольцо: если хочу, я могу приковать к нему Вику. Я прицепил к поясу меч. — Ты хочешь выйти из комнаты? — спросила Вика. Это были ее первые слова после еды. — Да. — Но тебе нельзя. — Почему? — насторожился я. — Это запрещено, — сказала она. — Понятно. И я двинулся к двери. — Когда ты понадобишься царям-жрецам, за тобой придут, — сказала она. — А пока ты должен ждать. — Не собираюсь ждать. — Но ты должен, — настаивала она, вставая. Я подошел к ней и положил руки ей на плечи. — Не надо так бояться царей-жрецов, — сказал я. Она поняла, что я не отказался от своего решения. — Если выйдешь, — сказала она, — возвращайся до второго гонга. — Почему? — Ради тебя самого, — сказала она, опустив глаза. — Я не боюсь. — Тогда ради меня. — По-прежнему она не поднимала глаз. — Но почему? Она, казалось, смутилась. — Я боюсь оставаться одна. — Но ты была одна много ночей, — заметил я. Она посмотрела на меня, и я не смог понять выражения ее обеспокоенных глаз. — Бояться никогда не перестаешь, — сказала она. — Я должен идти. Неожиданно издалека донесся удар гонга, какой я уже слышал в зале царей-жрецов. Вика улыбнулась мне. — Видишь, — облегченно сказала она, — уже слишком поздно. Ты должен остаться. — Почему? Она смотрела в сторону, избегая моего взгляда. — Потому что скоро потускнеют лампы и начнутся часы, отведенные для сна. Она как будто не хотела говорить дальше. — Почему я должен остаться? — спросил я. Я крепче сжал ее плечи и потряс, чтобы заставить говорить. — Почему? — настаивал я. В глазах ее показался страх. — Почему? — требовал я. Послышался второй удар гонга, и Вика, казалось, вздрогнула у меня в руках. Глаза ее в страхе широко раскрылись. Я свирепо потряс ее. — Почему? — воскликнул я. Она с трудом могла говорить. Голос ее был еле слышен. — Потому что после гонга… — сказала она. — Да? — …они ходят. — Кто! — Цари-жрецы! — воскликнула она и отвернулась от меня. — Я не боюсь Парпа, — сказал я. Она повернулась и посмотрела на меня. — Он не царь-жрец, — негромко сказала она. И тут раздался третий и последний удар далекого гонга, и в то же мгновение лампы в комнате потускнели, и я понял, что где-то в длинных пустых коридорах этого убежища ходят цари-жрецы Гора.
7. Я ОХОЧУСЬ ЗА ЦАРЯМИ-ЖРЕЦАМИ
Несмотря на возражения Вики, я с легким сердцем вышел из комнаты в коридор. Поищу царей-жрецов Гора. Она шла за мной почти до входа, и я помню, как засветились и запульсировали сенсоры, когда она приблизилась к ним. Я видел ее белое платье, ее прекрасную белую кожу, когда она стояла на пороге потемневшей комнаты. — Не ходи, — просила она. — Но я должен. — Возвращайся! Я не ответил и пошел по коридору. — Я боюсь, — услышал я сзади ее слова. Я решил, что с ней ничего не случится, как и во все прошлые ночи, и потому пошел дальше. Мне показалось, я слышу ее плач, но я подумал, что она боится за себя. И продолжал идти по коридору. Не мое дело утешать ее, говорить ей «не бойся», успокаивать ее присутствием другого человека. У меня дело к страшным обитателям этих коридоров, которые вызвали у нее такой ужас; я не утешитель и не друг, я воин. Идя по коридору, я заглядывал в многочисленные комнаты, такие же, как моя. У всех не было дверей, только массивный вход-портал двенадцати футов в ширину и восемнадцати в высоту. Не хотелось бы мне спать в такой комнате: в нее невозможно закрыть доступ из коридора, а со временем, разумеется, все равно уснешь. Я прошел множество комнат, и почти все они оказались пустыми. Впрочем, в двух были рабыни, девушки, как Вика, точно так же одетые и с ошейниками. Единственным отличием в их убранстве были номера на ошейниках. Вика закрывала ошейник шарфом, а эти девушки не закрывали, но сейчас на Вике тоже нет шарфа; теперь ее ошейник, стальной и сверкающий, закрытый, охватывающий ее красивое горло, ясно свидетельствовал перед всеми, что она, как и эти девушки, рабыня. Первая девушка низкорослая, коренастая, с толстыми бедрами и широкими плечами, вероятно, из крестьян. Волосы у нее были перевязаны и лежали на правом плече; в тусклом освещении трудно было определить их цвет. Она изумленно приподнялась со своего матраца в основании спального возвышения, мигая, потерла овальные глаза с густыми ресницами. Насколько я мог судить, в комнате она одна. Когда она подошла к входу, сенсоры на нем тоже засветились, как и в комнате Вики. — Кто ты? — спросила девушка; акцент свидетельствовал, что она с полей Са-Тарна около Ара или с залива Тамбер. — Ты видела царей-жрецов? — спросил я. — Не сегодня. — Я Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я и пошел дальше. Вторая девушка высокая, стройная и гибкая, с тонкими лодыжками и большими испуганными глазами; волосы у нее курчавые и темные, они падали на плечи, резко выделяясь на фоне белой одежды; она могла принадлежать к одной из высших каст; не услышав ее речь, трудно судить об этом; даже в разговоре трудно судить, потому что акцент многих наиболее искусных ремесленников приближается к чистому горянскому языку высших каст. Девушка стояла, прижавшись спиной к дальней стене, держа руки сзади, испуганно глядя на меня и затаив дыхание. Насколько я мог судить, она тоже была одна. — Видела царей-жрецов? — спросил я. Она энергично покачала головой. Нет. По-прежнему продолжая думать, принадлежит ли она к высшей касте, улыбаясь про себя, я продолжал идти по коридору. По-своему обе девушки красивы, но я решил, что Вика их превосходит. У моей рабыни комнаты чистый акцент высшей касты, хотя из какого города, я определить не смог. Может быть, каста строителей или врачей, потому что если бы она была из писцов, я ожидал бы более тонкие различия в интонации, использование более редких грамматических конструкций. А если бы она была из касты воинов, можно было ожидать более прямой речи, воинственной, но простой, использующей преимущественно изъявительное наклонение и высокомерно отказывающейся от сложно построенных предложений. С другой стороны, эти обобщения неточны, потому что горянский язык не менее сложен, чем любой из больших естественных языков Земли, а говорящие различаются не меньше. Между прочим, это прекрасный язык; он так же тонок, как греческий, прям, как латинский, выразителен, как русский, богат, как английский, убедителен, как немецкий. Для горян это просто Язык, как будто других не существует, и те, кто им не владеет, считаются варварами. Быстрая выразительная гибкая речь объединяет горянский мир. Она общая и для администратора Ара, и для пастуха Воска, и для крестьянина Тора, для писца из Тентиса, для металлурга из Тарны, врача с Коса, пирата из Порт-Кора и для воина из Ко-ро-ба. Мне трудно было не думать о двух рабынях комнат и о Вике, потому что положение девушек тронуло меня; они все, каждая по-своему, прекрасны. Я поздравил себя с тем, что мне отвели комнату Вики, потому что Вика казалась мне самой прекрасной. Потом подумал, что мне просто повезло. Мне показалось, что Вика чем-то напоминает Лару, татриксу Тарны, которая мне нравилась. Ростом она меньше Лары, полнее, но общий физический тип внешности тот же самый. У Вики глаза мрачные, горящие, синие; синие глаза Лары ярче и чище и, когда в них нет страсти, мягки, как летнее небо над Ко-ро-ба. А в страсти они горят так же ярко, прекрасно и беспомощно, как стены взятого города. У Лары красивые губы, чувственные и нежные, энергичные и любопытные; губы Вики сводят с ума; я помнил эти губы, полные и красные, надутые, презрительные, вызывающие, от которых закипала кровь; подумал, может, Вика племенная рабыня, рабыня для страсти, одна из тех девушек, которых ради красоты и наслаждения поколение за поколением выращивают владельцы больших рабских домов Ара; такие губы, как у Вики, часто встречаются у племенных рабынь; это губы, предназначенные для поцелуев хозяина. Раздумывая над этим, я решил, что мое пребывание в комнате Вики не случайно, это часть плана царей-жрецов. Я чувствовал, что Вика сломала многих мужчин, что царям-жрецам любопытно, как я себя поведу с ней. Может, Вика сама получила приказ подчинить меня. Вероятно, нет. Не таковы обычаи царей-жрецов. Вика не подозревает об их планах; она просто будет собой, что и нужно царям-жрецам. Просто Вика, высокомерная, отчужденная, презрительная, привлекательная, неприрученная, несмотря на свой ошейник, стремящаяся быть хозяйкой, хотя она всего лишь рабыня. Сколько мужчин пало к ее ногам, сколько из них она заставляла спать у подножия большой платформы-возвышения, в тени рабского кольца, в то время как она сама лежала на шкурах и мехах хозяина?Через несколько часов я оказался в зале царей-жрецов. И обрадовался, снова увидев луны и звезды Гора в небе над куполом. Шаги мои глухо отдавались на каменных плитах пола. Огромный зал был пуст и тих. Молча и зловеще возвышался трон. — Я здесь! — крикнул я. — Я Тарл Кабот. Я воин из Ко-ро-ба и бросаю вызов воинам царей-жрецов Гора! Пусть будет схватка! Давайте воевать! Голос мой долго отдавался эхом в огромном помещении, но я не получил никакого ответа на свой вызов. Я кричал снова и снова, ответа не было. Я решил вернуться в комнату Вики. На следующую ночь снова отправлюсь в разведку: есть и другие коридоры, другие входы, видные с того места, где я стоял. Чтобы исследовать их все, потребуется немало дней.
Я пошел назад в комнату Вики. Шел я уже целый ан и находился в глубине длинного, тускло освещенного коридора, когда ощутил за собой чье-то присутствие. Я быстро обернулся, одновременно выхватывая меч. Коридор за мной пуст. Я сунул меч в ножны и продолжал идти. Немного погодя я снова что-то почувствовал. На этот раз я не стал поворачиваться, а медленно пошел дальше, прислушиваясь изо всех сил. Подойдя к повороту, я свернул, прижался к стене и стал ждать. Медленно, очень медленно вытащил меч из ножен, стараясь не издавать никакого шума. Я ждал, но ничего не происходило. У меня терпение воина, и ждал я долго. Для того чтобы с оружием охотиться на других людей, нужно терпение, большое терпение. Конечно, мне сто раз приходило в голову, что я веду себя глупо: ведь на самом деле я ничего не слышал. Но чувство, что кто-то следует за мной по коридору, могло быть вызвано слабым звуком, не зарегистрированным сознанием, но тем не менее воздействовавшим на меня. Отсюда и возникло подозрение. Наконец я решил ускорить игру. Отчасти мое решение объяснялось тем, что в коридоре негде укрыться в засаде, и я увижу своего противника почти сразу, как он увидит меня. Если у него метательное оружие, конечно, особой разницы нет. Но если у него есть такое оружие, почему он не убил меня раньше? Я мрачно улыбнулся. Если дело только в терпении и ожидании, вынужден признать, что царь-жрец, идущий за мной, делал это не хуже меня. Я знал, что царь-жрец, если необходимо, будет ждать, как камень или дерево, ждать сколько угодно. Я ждал уже около ана и весь покрылся потом. Мышцы ныли от неподвижности. Мне пришло в голову, что преследователь, вероятно, услышал, как прекратились мои шаги. И знает, что я жду. Насколько остры чувства царей-жрецов? Может, относительно слабые, потому что цари-жрецы привыкли полагаться на свои инструменты. А может, у них не такие чувства, как у людей, более острые, способные воспринимать такие сигналы, которые недоступны пяти примитивным чувствам человека. Никогда прежде не осознавал я так остро, какая ничтожная доля реальности воспринимается человеческими чувствами; щелка толщиной в бритву, через которую мы смотрим на множество сложных физических процессов, составляющих наше окружение. Для меня лучше всего продолжать делать то, что я сейчас делаю, укрываться за поворотом коридора. Но я не хотел продолжать. Я напрягся, чтобы с воинственным кличем выскочить из-за поворота, готовый увидеть бросок копья, услышать звон тетивы самострела. Испустив воинский клич Ко-ро-ба, я выскочил из-за угла с мечом в руке, готовый встретиться со своим преследователем. И испустил гневный рев: коридор был пуст. Обезумев от гнева, я побежал по коридору назад, чтобы встретиться со своим противником. Пробежал не менее половины пасанга, пока не остановился, тяжело дыша, задыхаясь от ярости. — Выходи! — крикнул я. — Выходи! Тишина коридора издевалась надо мной. Я вспомнил слова Вики: «Когда ты будешь нужен царям-жрецам, за тобой придут». Гневно стоял я посреди коридора в тусклом свете шаров-ламп, сжимая в руке меч. И тут я что-то почувствовал. Ноздри мои слегка раздулись, я начал тщательно принюхиваться. Я никогда не полагался на обоняние. Конечно, мне нравится запах цветов и женщин, запах горячего свежего хлеба, жареного мяса, запах паги и вин, кожаной упряжи, запах масла, которым я защищаю лезвие меча от ржавчины, запах зеленых полей и ветров, но я никогда не считал обоняние чувством, равным зрению или осязанию. Но ведь и это чувство готово предоставить человеку массу сведений, если он хочет их получить. Итак, я принюхивался, и ноздри мои слабо, но неопровержимо восприняли запах, который я раньше никогда не встречал. Насколько я мог судить в то время, это простой запах, хотя позже я узнал, что он состоит из комплекса еще более простых составляющих. Я не могу описать этот запах, как невозможно дать понять человеку, никогда не пробовавшему цитрусовых, каковы они на вкус. Однако запах чуть кислый, он раздражает ноздри. Отдаленно напоминает запах выстреленного патрона. Но что оставило этот запах в коридоре, я так и не знал. Я понял, что здесь я не один. Я уловил запах царя-жреца. Вложив меч в ножны, я пошел в комнату Вики. В пути я напевал воинскую песню и чувствовал себя счастливым.
8. ВИКА ПОКИДАЕТ КОМНАТУ
— Проснись, девчонка! — воскликнул я, входя в комнату, и дважды резко хлопнул в ладоши. Испуганная девушка с криком вскочила на ноги. Она лежала на соломенном матраце у спального возвышения. Она вскочила так резко, что ушибла колено о камень, и это ей не понравилось. Я хотел испугать ее до полусмерти и был доволен результатом. Она гневно смотрела на меня. — Я не спала. Я подошел к ней и сжал ее голову руками, глядя ей в глаза. Она говорила правду. — Видишь! — сказала она. Я рассмеялся. Она опустила голову и застенчиво посмотрела на меня. — Я счастлива, что ты вернулся. Я взглянул на нее и увидел, что она опять говорит правду. — Вероятно, в мое отсутствие ты побывала в кладовке с продуктами. — Нет. Не была… — и ядовито добавила: — хозяин. Я оскорбил ее гордость. — Вика, — сказал я, — мне кажется, тут пора кое-что изменить. — Тут ничего не меняется, — ответила она. Я осмотрелся. Меня интересовали сенсоры. Чувствуя возбуждение, я осмотрел их. Потом начал тщательно обыскивать комнату. Хотя устройство сенсоров и способ их применения мне были непонятны, но я думал, что в них нет ничего загадочного, ничего такого, что нельзя было бы объяснить со временем. Ничто не заставляло думать, что цари-жрецы — или царь-жрец — некие непостижимые, неощутимые существа. Больше того, в коридоре я уловил след, ощутимый след царя-жреца. Я рассмеялся, Да, я унюхал царя-жреца или его принадлежности. Мысль эта меня позабавила. Яснее, чем когда-либо раньше, понимал я, как суеверия угнетают и калечат людей. Неудивительно, что цари-жрецы скрылись за оградой в Сардаре и позволили сказкам посвященных выстроить вокруг них стену ужаса, неудивительно, что они скрывают свою природу и сущность, неудивительно, что они так тщательно маскируют свои планы и цели, свои приспособления, инструменты, свои ограничения! Я громко рассмеялся. Вика удивленно смотрела на меня, очевидно, решив, что я спятил. Я ударил кулаком о ладонь. — Где они? — воскликнул я. — Что? — прошептала Вика. — Цари-жрецы видят и слышат. Но как? — Своей властью, — ответила Вика, прижимаясь к стене. Я уже тщательно осмотрел всю комнату. Возможно, конечно, что какой-то неизвестный луч проникает сквозь стены и дает изображение на отдаленном экране, но я сомневался, чтобы такой сложный прибор, наличие которого вполне вероятно у могущественных царей-жрецов, будет использован для обычного наблюдения за помещениями. И тут я увидел прямо в центре потолка лампу, такую же, как в коридорах, но эта лампа не горела. Это ошибка со стороны царей-жрецов. Разумеется, прибор может находиться в любой другой лампе. Возможно, просто одна из этих ламп, которые способны гореть годами, перегорела. Я вскочил на спальное возвышение. Крикнул девушке: — Принеси мне сосуд! Она убедилась, что я сошел с ума. — Быстрее! — крикнул я, и она бегом принесла мне бронзовый сосуд. Я выхватил у нее сосуд и бросил его в лампу, которая разлетелась с искрами. Пошел дым. Вика закричала и скорчилась у возвышения. Из углубления, в которое была вделана лампа, свисали, обожженные и дымящиеся, провода, блестящая металлическая диафрагма и коническое вместилище, в котором могли располагаться линзы. — Иди сюда, — сказал я Вике, но бедная девушка прижалась к возвышению. Я нетерпеливо схватил ее за руку и вздернул на платформу. — Смотри! — сказал я. Но она решительно не желала поднимать голову. Я схватил ее за волосы, она закричала и подняла голову. — Смотри! — воскликнул я. — Что это? — проскулила она. — Это был глаз, — ответил я. — Глаз? — Да, такой же, как глаз в двери. — Я хотел, чтобы она поняла. — Чей глаз? — Глаз царей-жрецов, — рассмеялся я. — Но теперь он закрылся. Вика задрожала, прижавшись ко мне, а я в своей радости, все еще держа ее рукой за волосы, склонился к ее лицу и поцеловал в великолепные губы, и она беспомощно вскрикнула в моих объятиях и заплакала, но не сопротивлялась. Я впервые поцеловал девушку-рабыню и сделал это в приступе безумной радости, и мой поцелуй удивил ее, она не могла меня понять. Я соскочил с платформы и направился к входу. Она осталась стоять на каменном возвышении, изумленная, прижав руки к губам. Смотрела она на меня странно. — Вика! — воскликнул я, — хочешь уйти из этой комнаты? — Конечно, — дрожащим голосом ответила она. — Хорошо. Скоро выйдешь. Она отшатнулась назад. Я рассмеялся и подошел к входу. Я уже осматривал шесть красных куполообразных выпуклостей, по три с каждой стороны портала. Конечно, нехорошо их уничтожать: они так красивы. Я достал меч. — Остановись! — в ужасе крикнула Вика. Она спрыгнула с каменного возвышения и побежала ко мне, схватила меня за руку, державшую меч, но левой рукой я отбросил ее, и она упала на пол у возвышения. — Не нужно! — кричала она, корчась на полу, протянув ко мне руки. Шесть раз рукоять меча ударяла по сенсорам, и шесть раз слышался щелчок, как от взрыва раскаленного стекла; каждый раз мелькал поток ярких искр. Сенсоры были разбиты, их линзы сломаны, в отверстиях видны были комки спутанных, сплавленных проводов. Я сунул меч в ножны и вытер лоб рукой. Во рту легкий привкус крови: это осколки порезали мне лицо. Вика молча сидела у возвышения. Я улыбнулся ей. — Можешь выйти из комнаты, если хочешь. Она медленно встала. Посмотрела на вход и на разбитые сенсоры. Потом снова на меня, в глазах ее было удивление и страх. Она встряхнулась. — Хозяин ранен, — сказала она. — Меня зовут Тарл Кабот из Ко-ро-ба. — Впервые я назвал ей свое имя и город. — Мой город Трев. — Она тоже впервые назвала мне свой город. Я улыбался, глядя, как она достает из шкафа полотенце. Итак, Вика из Трева. Это многое объясняет. Трев — воинственный город в бездорожном величии Вольтайских гор. Я там никогда не был, но слышал о нем. Говорят, воины Трева свирепы и храбры, а его женщины горды и прекрасны. Его тарнсмены считаются равными тарнсменам Тентиса, известного большими стадами тарнов, Ко-ро-ба и самого Ара. Вика вернулась с полотенцем и стала вытирать мне лицо. Девушки из Трева редко поднимаются на аукционный помост. Если бы я продавал Вику в Аре или Ко-ро-ба, за нее, вероятно, много бы заплатили. Даже не такие прекрасные девушки из Трева из-за своей редкости высоко ценятся любителями. Трев считается расположенным в семистах пасангах от Ара, недалеко от Сардара. Я никогда не видел его на карте, но представлял себе эту местность. Точное местоположение города мне не было известно; впрочем, оно мало кому известно, кроме его жителей. Торговые маршруты к нему не ведут, а тот, кто заходит на эту территорию, часто не возвращается. Говорят, до Трева можно добраться только на спине тарна. Значит, это скорее горная крепость, чем город. Говорят также, что сельского хозяйства там нет, и, вероятно, это правда. Каждый год осенью легионы тарнсменов Трева, как саранча, спускаются с Вольтайских гор и опустошают поля то одного, то другого города, разные города в разные годы, забирают все им нужное, а остальное сжигают, чтобы предотвратить возможную долгую зимнюю войну. Сто лет назад тарнсмены Трева даже выдержали схватку с тарнсменами Ара в бурном небе над утесами Вольтая. Я слышал, как об этом рассказывали поэты. С этого времени их набеги проходили беспрепятственно, хотя, может быть, следует добавить, что люди Трева больше никогда не нападали на поля Ара. — Больно? — спросила Вика. — Нет. — Конечно, больно, — фыркнула она. Интересно, все ли женщины Трева красивы, как Вика. Если это так, то удивительно, что тарнсмены со всех городов не слетаются туда, чтобы, как говорится, испытать счастье цепи. — Все ли женщины Трева красивы, как ты? — спросил я. — Конечно, нет, — раздраженно ответила она. — Ты самая красивая? — Не знаю, — просто ответила она, потом улыбнулась и добавила: — Может быть… Она грациозно встала и снова отошла к шкафу в стене. Вернулась с небольшим тюбиком мази. — Порезы глубже, чем я думала, — сказала она. Кончиком пальца она начала смазывать порезы. Жгло очень сильно. — Больно? — Нет. Она рассмеялась, и мне было приятно слышать ее смех. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал я. — Мой отец из касты врачей, — ответила она. Итак, подумал я, я правильно отнес ее по акценту к касте строителей или врачей. Если бы еще немного подумал, то понял бы, что речь ее слишком чиста для касты строителей. Я усмехнулся про себя. Вероятно, просто удачная догадка. — Я не знал, что в Треве есть врачи, — сказал я. — В Треве все высшие касты, — гневно ответила она. Единственные известные мне два города, кроме Ара, на которые не нападал Трев, это горный Тентис, славный своими стадами тарнов, и мой родной Ко-ро-ба. Если бы дело было в зерне, конечно, не было смысла нападать на Тентис: он сам ввозит зерно; но главное богатство Тентиса — стада тарнов, к тому же в нем добывают серебро, хотя его шахты не так богаты, как шахты Тарны. Вероятно, Трев никогда не нападает на Тентис, потому что это тоже горный горд, он расположен в горах Тентис; еще вероятнее, воины Трева ценят тарнсменов Тентиса не меньше, чем своих. Нападения на Ко-ро-ба прекратились в те времена, когда убаром этого города был Мэтью Кабот, мой отец. Он организовал систему далеко раскинутых маяков, расположенных в укрепленных башнях; они поднимали тревогу, когда войска вторгались на территорию Ко-ро-ба. При виде всадников в башне разжигали огонь, яркий ночью, а днем укрытый зелеными ветвями, отчего поднимался столб дыма, и сигнал передавался от башни к башне. Поэтому когда тарнсмены Трева явились на поля Ко-ро-ба — а эти поля расположены в нескольких пасангах от города, в сторону Воска и залива Тамбер — их встретило множество городских тарнсменов. Люди Трева пришли за зерном, а не за войной, поэтому они повернули и принялись искать менее защищенные поля. Была разработана также система сигналов, которыми каждая башня могла обмениваться информацией с другими башнями и с городом. Даже если одна башня не смогла бы поднять тревогу, все равно в городе вскоре зазвучали бы колокола. тарнсмены седлали бы своих птиц и поднимались в воздух. Разумеется, города преследовали разбойников Трева до самых Вольтайских гор, но тут им приходилось отказываться от преследования и поворачивать назад, не рискуя своими тарнсменами в негостеприимной местности соперников, которые своей легендарной свирепостью остановили в собственных горах даже могучие силы Ара. Другие потребности города, помимо продовольствия, удовлетворялись почти так же. Разбойники Трева были известны повсюду, начиная с ярмарки Эн-Кара, в тени самого Сардара, до дельты Воска и островов за ней, таких, как Тирос и Кос. Добыча набегов продавалась тут же на ярмарке в Эн-Каре или на четырех других больших сардарских ярмарках, либо ее без всяких расспросов раскупали в отдаленном густо населенном зловещем Порт-Каре. — Чем живут жители Трева? — спросил я Вику. — Мы выращиваем верров, — ответила она. Я улыбнулся. Верр — это местный горный козел Вольтая. Дикое злобное животное с длинными спиралевидными рогами. Человек, оказавшийся в горах Вольтая в двадцати ярдах от такого животного, мог расстаться с жизнью. — Значит вы простые домоседы. — Да, — сказала Вика. — Горные пастухи. — Да. И мы вместе рассмеялись, не способные больше сдерживаться. Да, я знал репутацию Трева. Это город, живущий разбойничьей добычей, вероятно, такой же недоступный и высокомерный, как гнездо тарна. И в самом деле, Трев был известен как Вольтайский Тарн. Надменная неприступная крепость, в ней люди жили результатами набегов, а женщины носили драгоценности, награбленные в сотнях городов. И Вика из этого города. Я поверил в это. Но сегодня она мягка, а я добр к ней. Сегодня мы друзья. Она спрятала мазь в шкафу. — Мазь скоро впитается, — сказала она. — Через несколько минут не останется ни следа ни от нее, ни от порезов. Я присвистнул. — У врачей Трева чудодейственные лекарства. — Это мазь царей-жрецов, — сказала она. Мне было приятно это слышать. Цари-жрецы уязвимы. — Значит царей-жрецов можно ранить? — спросил я. — Можно ранить их рабов, — сказала Вика. — Понятно. — Не будем говорить о царях-жрецах, — сказала девушка. Я смотрел, как она стоит в тускло освещенной комнате, красивая, лицом ко мне. — Вика, твой отец на самом деле из касты врачей? — Да, а почему ты спрашиваешь? — Неважно. — Почему? — настаивала она. — Я подумал, что ты, может быть, рабыня для удовольствий. Конечно, было глупо так говорить, и я тут же пожалел о сказанном. Она застыла. — Ты мне льстишь, — сказала она и отвернулась. Я ее обидел. Я сделал движение к ней. Не оборачиваясь, она сказала: — Пожалуйста, не трогай меня. Потом выпрямилась, повернулась ко мне, прежняя презрительная Вика, вызывающая, враждебная. — Конечно, ты можешь меня тронуть. Ты ведь мой хозяин. — Прости меня, — сказал я. Она горько и презрительно рассмеялась. Передо мной стояла истинная женщина Трева. Я видел ее так, как никогда не видел раньше. Вика — разбойничья принцесса, привыкшая к шелкам и драгоценностям из тысяч разграбленных караванов, привыкшая спать на драгоценных мехах и пить редкие вина, захваченные на сожженных и затопленных галерах, в разграбленных кладовых дымящихся жилых цилиндров, в домах, хозяева которых убиты, дочери скованы рабской цепью; но только она сама, Вика, разбойничья принцесса, гордая Вика, женщина из надменного пышного Трева, стала добычей жестоких игр Гора, сама ощутила на горле сталь рабского ошейника, который ее соплеменники так часто надевали на своих прекрасных плачущих пленниц. Теперь Вика сама собственность. Моя собственность. Она смотрела на меня с яростью. Надменно приблизилась ко мне, медленно, грациозно, как шелковая и грозная самка ларла, и, к моему изумлению, склонилась передо мной, сложила руки на бедрах, приняла позу рабыни для удовольствий, в презрительной покорности склонила голову. Подняла голову, ее насмешливые голубые глаза смело смотрели на меня. — Я твоя рабыня для удовольствий, хозяин. — Встань, — сказал я. Она грациозно встала, обняла меня за плечи, приблизила губы. — Ты меня уже целовал, — сказала она. — Теперь я тебя поцелую. Я смотрел в эти голубые глаза, а она смотрела в мои, и я подумал, сколько же мужчин сгорело в этом мрачном обжигающем пламени. Великолепные губы прижались к моим губам. — Это поцелуй твоей рабыни для удовольствий, — величественно и мягко сказала она. Я высвободился из ее объятий. Она удивленно смотрела на меня. Я вышел из комнаты в тускло освещенный коридор. Оттуда протянул ей руку. — Я тебе не понравилась? — спросила она. — Вика, — сказал я, — иди сюда и возьми руку глупца. Поняв, что я собираюсь сделать, она медленно покачала головой. — Нет, я не могу выйти из комнаты. — Пожалуйста. Она задрожала от страха. — Иди, — сказал я, — возьми мою руку. Медленно, дрожа, двигаясь как во сне, она приблизилась к входу. Сенсоры на этот раз не засветились. Она смотрела на меня. — Пожалуйста, — повторил я. Она посмотрела на сенсоры, которые торчали из стены, как черные невидящие глаза. Они перегорели и разбились, и даже на стене рядом с ними были видны следы их уничтожения. — Они больше не причинят тебе вреда, — сказал я. Вика сделала еще шаг; казалось, ноги под ней подгибаются, вот-вот она упадет. Она взяла меня за руку. Глаза ее были полны страха. — Женщины Трева, — сказал я, — не только прекрасны и горды, но и храбры. Вика переступила через порог и упала мне на урки в обмороке.Я поднял ее и отнес на каменное возвышение. Посмотрел на сенсоры и на разбитые контролирующие устройства. Возможно, теперь не так уж долго ждать царей-жрецов Гора. Вика сказала, что когда я им понадоблюсь, за мной придут. Я усмехнулся. Возможно, теперь им придется ускорить свидание. Я осторожно положил Вику на каменную скамью.
9. ЦАРЬ-ЖРЕЦ
Я позволю Вике спать на большой каменной лежанке, на спальных мехах и шелковых простынях. Это, впрочем, необычно, потому что на Горе рабыни спят в ногах постели своего хозяина, часто на соломенном матраце с одним тонким одеялом, сотканным из мягких тканей похожего на хлопок растения реп. Если хозяин недоволен ею, рабыня в качестве наказания может быть прикована к рабскому кольцу — прикована нагой, без одеяла и матраца. Камни пола жесткие, а ночи на Горе холодны, и редкая девушка, когда ее утром раскуют, отказывается послушно выполнять желания хозяина. Между прочим, даже вольная спутница может подвергнуться такому суровому обращению, если заслужит его, несмотря на то что она свободна и обычно горячо любима. Согласно горянскому взгляду на мир, вкус рабского ошейника полезен для женщины, даже для вольной спутницы. Поэтому, если она раздражает или как-то мешает, даже вольная спутница может оказаться в ногах постели, ее ждет приятная ночь на камнях, она раздета, у нее нет ни матраца, ни одеяла, она прикована к рабскому кольцу, как будто она самая жалкая рабыня. Это горянский способ напомнить ей, если она нуждается в таком напоминании, что она тоже женщина и потому должна подчиняться мужчине. Если она забудет этот основной закон Гора, рабское кольцо в ногах каждой горянской постели должно напомнить ей, что Гор — мужской мир. Однако в этом мире очень много великолепных прекрасных женщин. Горянская женщина, по непонятным мне причинам, учитывая ее положение в культуре, довольна этим положением. Часто это великолепное существо, искреннее, разговорчивое, полное жизни, активное, вдохновенное. В целом горянские женщины жизнерадостнее своих земных сестер, у которых — по крайней мере теоретически — более высокий статус, хотя, конечно, и на Земле я встречал женщин, с горянским пылом верных сути своего пола, полных радости, грации, красоты, нежности и бесконечной любви; а мы, бедные мужчины, далеко не всегда способны понять и оценить это. Но при всем уважении к этому прекрасному и удивительному полу, я, может быть, из-за своего горянского воспитания, все же считаю, что и для них прикосновение к рабскому кольцу — хотя бы изредка — было бы благотворным. По обычаю рабыня, даже принося наслаждение своему хозяину, не может лежать на постели. Я считаю, что причина этого ограничения в том, чтобы провести более четкое различие между рабыней и вольной спутницей. Достоинство постели по обычаю принадлежит исключительно вольной спутнице. Когда хозяин хочет использовать свою рабыню, он велит ей зажечь лампу любви, и та послушно ставит ее на окно комнаты, чтобы их не беспокоили. Потом своей собственной рукой хозяин бросает на пол роскошные любовные меха, может быть, даже ларла, и приказывает рабыне лечь на них. Я осторожно положил Вику на каменное возвышение. Поцеловал ее в лоб. Ее глаза открылись. — Я выходила из комнаты? — спросила она. — Да. Она долго смотрела на меня. — Как мне завоевать тебя? — спросила она. — Я люблю тебя, Тарл Кабот. — Ты только благодарна, — ответил я. — Нет, я тебя люблю. — Ты не должна меня любить. — Люблю, — повторила она. Я подумал, как мне убедить ее, что между нами не может быть любви. В доме царей-жрецов не может быть любви, и она сама не знает, чего хочет, да к тому же есть еще Талена, чей образ ничто не уберет из моего сердца. — Ты ведь женщина их Трева, — улыбаясь, сказал я. — А ты думал, что я рабыня для удовольствий, — насмехалась она. Я пожал плечами. Она отвела от меня взгляд, посмотрела на стену. — Кое в чем ты прав, Тарл Кабот. — Как это? Она прямо взглянула на меня. — Моя мать, — с горечью сказала она, — была рабыней для удовольствий… выращенной в загонах Ара. — Должно быть, она была очень красива, — сказал я. Вика странно смотрела на меня. — Да, вероятно. — Ты ее не помнишь? — Нет, она умерла, когда я была маленькой. — Жаль, — сказал я. — Это неважно: она ведь была животным, выращенным в загонах Ара. — Ты так презираешь ее? — спросил я. — Она была племенной рабыней. Я молчал. — Но мой отец, — продолжала Вика, — чьей рабыней она была — он входил в касту врачей Трева, — очень любил ее и просил стать его вольной спутницей. — Вика негромко рассмеялась. — Три года она отказывала ему. — Почему? — Потому что любила его и не хотела, чтобы у него вольной спутницей была низкая рабыня для удовольствий. — Очень благородная женщина, — сказал я. Вика сделала жест отвращения. — Она была дура. Часто ли племенной рабыне выпадает шанс выйти на свободу? — Редко, — согласился я. — В конце концов, боясь, что он покончит с собой, она согласилась стать его вольной спутницей. — Вика внимательно смотрела на меня. Смотрела прямо в глаза. — Я родилась свободной, — сказала она. — Ты должен это понять. Я не племенная рабыня. — Понимаю, — ответил я. — Может быть, твоя мать была не только красивой, но и благородной и храброй женщиной. — Как это может быть? — презрительно засмеялась Вика. — Я ведь тебе сказала, что она племенная рабыня, животное из загонов Ара. — Ты ведь ее не знала. — Я знаю, кем она была. — А твой отец? — спросил я. — В чем-то он тоже мертв. — Что значит в чем-то? — Ничего, — сказала она. Я осмотрел комнату, шкафы у стены в тусклом свете ламп, разбитое устройство на потолке, разбитые сенсоры, большой пустой портал, ведущий в коридор. — Должно быть, он очень любил тебя после смерти твоей матери. — Да, вероятно, — ответила Вика, — но он был глупец. — Почему ты так говоришь? — Он пошел за мной в Сардар, пытался спасти меня. — Должно быть, очень храбрый человек, — сказал я. Она откатилась от меня и лежала, глядя в стену. Через некоторое время голосом, полным жестокого презрения, сказала: — Он был помпезный маленький глупец. Он боялся даже рычания ларла. Она фыркнула. Потом неожиданно снова повернулась лицом ко мне. — Как могла моя мать его любить? Он был всего лишь толстый помпезный маленький дурак. — Наверно, он был добр с ней, — предположил я, — а остальные — нет. — А почему нужно быть добрым к рабыне для удовольствий? — спросила Вика. Я пожал плечами. — Рабыне для удовольствий, — сказала она, — полагается лодыжка с колокольчиком, духи, хлыст и меха любви. — Может быть, он был добр с ней, — повторил я, — а остальные — нет. — Не понимаю, — сказала Вика. — Может быть, он о ней заботился, был с ней мягок, разговаривал с ней — любил ее. — Может быть, — согласилась Вика. — Но разве этого достаточно? — Возможно. — Я часто над этим раздумывала. — Что с ним стало, — спросил я, — когда он пришел в Сардар? Вика не ответила. — Ты знаешь? — Да. — Так что же? Она горько покачала головой. — Не спрашивай. Я не стал настаивать. — А как он тебе разрешил идти в Сардар? —спросил я. — Он не разрешал, — ответила Вика. — Пытался помешать мне, но я обратилась к посвященным и предложила себя в качестве дара царям-жрецам. Конечно, я им не говорила о подлинных причинах. — Она помолчала. — Интересно, знали ли они? — Возможно, — сказал я. — Отец, конечно, и слышать не хотел. — Она рассмеялась. — Он закрыл меня в моих комнатах, но верховный посвященный города пришел с воинами, они ворвались в наш дом, избили отца, так что он не мог двигаться, и я с радостью ушла с ними. — Она снова рассмеялась. — О, как я радовалась, когда его били и он кричал. Я его ненавидела. Как я его ненавидела! Он не был настоящим мужчиной, даже не мог терпеть боль. И не мог слышать рычания ларла. Я знал, что кастовая принадлежность в Горе обычно передается по наследству, но это правило не обязательное, и человек, который не хотел оставаться в своей касте, мог ее поменять, если получал одобрение высшего совета своего города; такое одобрение давалось, если он подходил для другой касты и если члены этой касты не возражали принять его в свое братство. — Может быть, — предположил я, — он оставался врачом, потому что не мог выдержать боль. — Может быть, — согласилась Вика. — Он всегда хотел прекратить страдания, даже если речь шла о животном или рабе. Я улыбнулся. — Видишь, как он был слаб, — сказала Вика. — Вижу. Вика снова легла на меха и шелка. — Ты первый из мужчин в этой комнате заговорил со мной о таких вещах. Я не ответил. — Я люблю тебя, Тарл Кабот, — сказала она. — Думаю, нет, — мягко ответил я. — Люблю! — настаивала она. — Когда-нибудь ты полюбишь… но не думаю, что воина из Ко-ро-ба. — Думаешь, я не могу любить? — вызывающе спросила она. — Когда-нибудь ты полюбишь и будешь любить сильно. — А ты сам можешь любить? — Не знаю, — я улыбнулся. — Когда-то… давно… я думал, что люблю. — Кто она была? — не очень приятным голосом спросила Вика. — Стройная темноволосая девушка, по имени Талена. — Она была красива? — Да. — Как я? — Вы обе очень красивы. — Она была рабыня? — Нет, — ответил я, — она была дочерью убара. Лицо Вики гневно исказилось, она соскочила с возвышения и подошла к стене, схватившись руками за ошейник, как будто хотела сорвать его с горла. — Понятно! — сказала она. — А я, Вика, всего лишь рабыня! — Не сердись, — сказал я. — Где она? — Не знаю. — И давно ты ее не видел? — Больше семи лет. Вика жестоко рассмеялась. — Тогда она в городах праха, — насмехалась она. — Может быть, — согласился я. — А я, Вика, здесь. — Знаю. Я отвернулся. Услышал ее голос за собой. — Я заставлю тебя забыть ее. В ее голосе звучала жестокая, ледяная, уверенная, страстная угроза женщины из Трева, привыкшей получать все, что она хочет, женщины, которой нельзя отказать. Я снова повернулся к ней лицом. Это теперь была не девушка, с которой я разговаривал, а женщина из высшей касты разбойничьего города Трева, высокомерная и властная, хотя и в рабском ошейнике. Вика расстегнула пряжку на левом плече, и платье упало к ее ногам. Она была заклеймена. — Ты думал, я рабыня для удовольствий, — сказала она. Я рассматривал стоявшую передо мной женщину, ее мрачные глаза, надутые губы, ошейник, клеймо. — Разве я недостаточно красива, — спросила она, — чтобы быть дочерью убара? — Да, ты красива. Она насмешливо смотрела на меня. — А ты знаешь, что такое рабыня для удовольствий? — Да. — Это самка человеческого рода, но выращенная как животное, ради своей красоты и страстности. — Знаю. — Это животное, выведенное для удовольствия мужчины, выращенное для удовольствия своего хозяина. Я ничего не ответил. — В моих жилах, — сказала она, — течет кровь такого животного. В моих жилах кровь рабыни для удовольствий. — Она засмеялась. — А ты, Тарл Кабот, хозяин. Мой хозяин. — Нет, — сказал я. Она насмешливо приблизилась ко мне. — Я буду служить тебе как рабыня для удовольствий. — Нет. — Да. Я буду послушной рабыней для удовольствий. — И она подняла ко мне свои губы. Я удерживал ее руками на расстоянии. — Попробуй меня, — сказала она. — Нет. Она засмеялась. — Ты не сможешь отказаться от меня. — Почему? — спросил я. — Я тебе этого не позволю. Видишь ли, Тарл Кабот, я решила, что ты будешь моим рабом. Я оттолкнул ее от себя. — Ну, хорошо! — воскликнула она. Глаза ее сверкали. — Хорошо, Кабот, тогда я завоюю тебя! И в этот момент я снова ощутил тот запах, который чувствовал в коридоре за пределами комнаты; я прижался губами к губам Вики, впился в ее губы зубами, откинул ее назад, так что только моя рука не давала ей упасть на каменный пол, услышал ее удивленный болезненный крик, а потом гневно отбросил ее на соломенный рабский матрац, лежавший в ногах спального возвышения. Теперь мне казалось, что я понял их замысел, но они пришли слишком быстро! У нее не было возможности выполнить свое задание. Но если бы я не сосредоточился, могло бы быть труднее. Я по-прежнему не поворачивался к входу. Запах усилился. Вика в страхе скорчилась на рабском матраце, в тени рабского кольца. — В чем дело? — спросила она. — Что случилось? — Значит ты должна завоевать меня? — Не понимаю, — она запиналась. — Ты негодное орудие царей-жрецов. — Нет, — сказала она, — нет! — Сколько мужчин ты завоевала для царей-жрецов? — Я схватил ее за волосы и повернул к себе лицом. — Сколько? — Не нужно! — Она заплакала. Мне хотелось разбить ее голову о каменную платформу, потому что она предательская, соблазнительная, злая женщина, достойная только ошейника, наручников и хлыста! Она качала головой, как бы отрицая не высказанные мною обвинения. — Ты не понимаешь, — сказала она. — Я люблю тебя! Я с отвращением отбросил ее от себя. Но по-прежнему не смотрел на вход. Вика лежала у моих ног, с угла ее губ стекала струйка крови — знак моего жестокого поцелуя. Полными слез глазами она смотрела на меня. — Пожалуйста, — сказала она. Запах все усиливался. Я знал, что он близко. Как это девушка его не замечает? Разве это не часть ее плана? — Пожалуйста, — повторила она, протянув ко мне руку. Лицо ее было залито слезами, в голосе звучали рыдания. — Я люблю тебя. — Молчи, рабыня, — сказал я. Она склонила голову к камням и заплакала. Я знал, что теперь он здесь. Запах подавлял. Вика, казалось, тоже поняла, она подняла голову, глаза ее расширились от ужаса, она поползла на коленях, закрыв лицо руками, задрожала и испустила длинный ужасный крик, крик, полный страха. Я выхватил меч и повернулся. Он стоял в проходе. По-своему красивый, высокий и золотой, нависал надо мной, в рамке массивного портала. Не более ярда в ширину, но голова почти касалась верха портала, так что я решил, что он не менее восемнадцати футов ростом. На шести ногах, с большой головой, как золотой шар, с глазами, как светящиеся диски. Две передние лапы, напряженные и изящные, подняты вверх, перед телом. Челюсти один раз раскрылись и закрылись. Двигались они вбок. От головы отходили два тонких соединенных отростка, длинных и покрытых короткими вздрагивающими золотистыми волосками. Эти два отростка, как два глаза, обвели комнату и потом как будто уставились на меня. Они изогнулись по направлению ко мне, как тонкие клешни, и бесчисленные золотистые волоски на них распрямились и нацелились на меня, как дрожащие золотые иглы. Я не понимал, как воспринимает мир это существо, но знал, что нахожусь в центре его восприятия. На шее у него висел небольшой круглый прибор, что-то вроде транслятора, похожего, но более компактного, чем знакомые мне разновидности. Я почувствовал, что это существо издает какие-то новые запахи. Почти одновременно из прибора послышался механический голос. Говорил он по-горянски. Я знал, что он скажет. — Я царь-жрец, — сказал он. — Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я в ответ. Я снова ощутил изменение в запахах; они исходили из прибора, висевшего на шее этого существа. Два чувствительных отростка на голове существа, казалось, воспринимают эту информацию. Новый запах донесся до моих ноздрей. — Следуй за мной, — произнес механический голос, и существо повернулось. Я пошел к входу. Существо длинными шагами удалялось по коридору. Я взглянул на Вику, которая протянула ко мне руку. — Не ходи, — сказала она. Я презрительно отвернулся от нее и пошел за существом. За собой я услышал, как она плачет. Пусть плачет, сказал я себе: она подвела своих хозяев, царей-жрецов, и наказание ее ждет нелегкое. Если бы у меня было время, если бы не более настоятельные дела, я сам бы наказал ее, наказал бы безжалостно, показал ей, что значит ее ошейник, научил бы ее повиновению, как горянский хозяин учит провинившуюся рабыню. Мы бы тогда посмотрели, кто победит. Я отбросил эти мысли и двинулся по коридору. Нужно забыть эту предательскую злобную девчонку. Меня ждут более важные дела. Рабыня — ничто. Я ненавидел Вику. Я шел за царем-жрецом.10. ЦАРЬ-ЖРЕЦ МИСК
Цари-жрецы почти не издают запахов, доступных для человеческого обоняния, хотя можно заключить, что у них есть общий роевой запах, а вариации этого роевого запаха дают возможность различать индивидуумы. То, что в коридорах я принял за запах царей-жрецов, на самом деле было коммуникационными сигналами: цари-жрецы, подобно общественным животным Земли, общаются друг с другом с помощью запахов. Общей особенностью таких сигналов является легкий кислый запах, который я заметил: так, у всех людей — англичан, бушменов, китайцев, горян — есть нечто общее в голосе, что отличает человеческую речь от рычания животных, шипения змей или крика птиц. У царей-жрецов есть глаза, сложные и многофасеточные, но они не очень полагаются на эти органы. Они для них все равно что для нас уши или нос — вторичные органы чувств, мы используем их информацию, если не можем полагаться на главный источник сведений об окружающем — зрение, или в случае с царями-жрецами — на обоняние. Соответственно два золотоволосых соединенных отростка, выступающих на шарообразных головах, над круглыми, похожими на диски глазами, их основной орган чувств. Эти отростки не только воспринимают звук, но благодаря видоизменению части золотистых волосков могут преобразовывать звуковые колебания в понятные им запахи. Так что при желании можно сказать, что они не только обоняют, но и слышат этими отростками. Очевидно, впрочем, что слух не очень для них важен, так как модифицированных волосков немного. Любопытно, что почти никто из царей-жрецов, которых я об этом расспрашивал, не смог четко определить разницу между обонянием и слухом. Мне это кажется невероятным, но у них не было причин меня обманывать. Они понимают, что у нас другой сенсорный аппарат, чем у них, и я подозреваю, что им так же неясна природа нашего восприятия, как нам — их. Я говорю преимущественно об обонянии и слухе. Не уверен, что применительно к царям-жрецам эти слова имеют смысл. Я говорю о том, что они обоняют и слышат с помощью золотистых отростков, но что они на самом деле испытывают, я не знаю. Например, обладает ли царь-жрец таким же качественным восприятием действительности, как мы, когда сталкивается с каким-то запахом? Я склонен в этом сомневаться. Их музыка, например, состоящая из набора запахов, которые производят специально для этого сконструированные инструменты — цари-жрецы часто на них играют, причем мне говорили, что некоторые это делают гораздо искуснее других, — невыносима для моего уха, вернее, носа. В некоторых обстоятельствах общение с помощью сигналов-запахов весьма эффективно, хотя в других случаях оно может быть затруднено. Например, чувствительные органы царей-жрецов улавливают запах на гораздо большем расстоянии, чем человек — крик другого человека. Больше того, если речь идет не об очень значительных промежутках времени, царь-жрец может оставить сообщение в своей комнате или коридоре для другого царя-жреца, а этот другой спустя некоторое время может принять это сообщение. Недостаток такого способа сообщения в том, что оно может быть воспринято чужаком или тем, кому не предназначалось. В коридорах царей-жрецов нужно быть осторожным со словами: они задерживаются в воздухе, пока не рассеиваются и не превращаются в не имеющий смысла общий запах. У них есть специальные устройства для записи запахов на более длительные периоды, причем не механические. Самое простое и самое удивительное такое устройство — специальная химически обработанная нить из похожего на ткань материала, которую царь-жрец насыщает запахами своего послания. Свернутая нить неограниченно сохраняет эти запахи, и когда другой царь-жрец хочет прочесть сообщение, он медленно разворачивает нить, все время касаясь ее своими отростками. Мне говорили, что в языке царей-жрецов семьдесят три фонемы. Точнее, то, что соответствует фонемам земных языков: у них ведь они не звуковые, а обонятельные. Число запахов, разумеется, потенциально бесконечно, как и число звуков английского языка, но как мы признаем некоторые звуки основными, различающими смысл, точно так же у них обстоит дело с запахами. Кстати, число фонем английского языка приближается к пятидесяти. Морфемы языка царей-жрецов, эти минимальные имеющие значение отрезки речи, в особенности корни и аффиксы, подобно морфемам английского языка, весьма многочисленны. Нормальные морфемы в их языке, как и в нашем, состоят из последовательности фонем. Например, английское «bit» — кусок состоит из одной морфемы, но трех фонем. Аналогично в языке царей-жрецов семьдесят три «фонемы», или основных запаха, используются для создания смысловых отрезков, и одна морфема в их языке может представлять собой сложный набор запахов. Не знаю, в каком языке: английском или царей-жрецов — больше морфем, но оба языка очень богаты, и, разумеется, простое количество морфем никак не передает сложности словаря, так как слова создаются из комбинаций морфем. Немецкий язык, например, больше ориентируется на комбинации морфем, чем английский или французский. Кстати, мне говорили, что в языке царей-жрецов морфем больше, чем в английском, но не знаю, насколько это верно: цари-жрецы повышенно чувствительны к сравнениям с организмами, которые они относят к низшим. Особенно если эти сравнения не в их пользу. С другой стороны, вполне вероятно, что в их языке морфем действительно больше. Я просто не знаю. Нити для перевода, кстати, примерно одного размера, но это ни о чем не говорит, потому что перевод приблизительный: в английском есть морфемы, непереводимые на язык царей-жрецов, а в их языке есть морфемы, для которых в английском нет эквивалента. Например, я их языке нет «слова», соответствующего английскому «дружба», а также другим словам с этим корнем. Впрочем, в их языке есть выражение, которое можно перевести как «роевая правда», которое играет аналогичную роль в их образе мыслей. Дружба, насколько я могу судить, это отношения, привязанность, надежность двух или больше индивидуальностей; «роевая правда» имеет более обобщенный смысл, это чувство надежности практики и традиций всех членов роя. Долго шел я за царем-жрецом по коридорам. Несмотря на большую массу, они двигался с грацией хищника. Для своего размера он очень легок или очень силен, а может, и то и другое. Двигался он крадучись и одновременно величественно, изящными, почти утонченными движениями; как будто это существо не желало запачкаться, прикасаясь к полу. Двигалось оно на четырех длинных, тонких четырехсуставных конечностях, а две хватательные, гораздо более мускулистые конечности держало перед собой высоко, на уровне челюстей. Каждая такая конечность заканчивалась четырьмя меньшими, похожими на крюки хватательными отростками, которые обычно складывались и касались друг друга. Впоследствии я узнаю, что в каждой передней конечности есть изогнутые роговые пластины, похожие на лезвия, которые могут выдвигаться вперед; это происходит одновременно с поворотом меленьких хватательных отростков; такое движение выдвигает вперед лезвия, а хватательные отростки отодвигаются назад, под защиту лезвий. Царь-жрец остановился перед глухой стеной. Он высоко над головой поднял переднюю конечность и коснулся чего-то не видного мне. Часть стены отодвинулась, и царь-жрец вошел в небольшое закрытое помещение. Я последовал за ним, и панель закрылась. Пол ушел у меня из-под ног, я схватился за меч. Царь-жрец смотрел на меня сверху вниз, его антенны вздрагивали. Я отпустил меч. Я находился в лифте.Минуты через четыре-пять лифт остановился и мы с царем-жрецом вышли. Царь-жрец оперся на две задних конечности и небольшим крючком за третьим суставом передней конечности начал причесывать свои антенны. — Это туннели царей-жрецов, — сказал он. Я огляделся и увидел, что нахожусь на высокой, обнесенной перилами платформе, с которой открывался вид на обширный круглый искусственный туннель, пересеченный мостами и террасами. В глубинах этого туннеля и на террасах по его сторонам возвышались многочисленные сооружения, в основном в форме геометрических тел: конусы, цилиндры, кубы, купола, шары и прочее — различных размеров, цветов и освещения, многие с окнами и многоэтажные, некоторые возвышались даже до уровня платформы, на которой я стоял, другие даже выше и уходили вверх, к огромному куполу, который, как каменное небо, нависал над всем туннелем. Я стоял на платформе, вцепившись в перила, пораженный увиденным. Лампы, установленные на куполе, как звезды, заливали весь каньон ярким светом. — Здесь начало наших владений, — сказал царь-жрец, по-прежнему расчесывая золотистые волоски своих антенн. Со своего места на платформе я видел многочисленные туннели, отходящие на разных уровнях от каньона, вероятно, в другие огромные пещеры, также заполненные сооружениями. Что это за сооружения, думал я: казармы, фабрики, склады? — Обрати внимание на лампы, — сказал царь-жрец. — Они установлены для удобства таких видов, как твой. Цари-жрецы в них не нуждаются. — Значит здесь живут не только цари-жрецы? — спросил я. — Конечно, — ответил он. В этот момент, к моему ужасу, рядом появился большой, не менее восьми футов в длину и ярда в высоту, артропод, многоногий, сегментированный, с глазами на стебельках. — Он не опасен, — сказал царь-жрец. Артропод рассматривал нас, склонив стебельки глаз, его челюсти дважды щелкнули. Я потянулся к мечу. Не поворачиваясь, артропод попятился, пластины его тела шелестели, как пластиковые доспехи. — Посмотри, что ты сделал, — сказал царь-жрец. — Ты его испугал. Я оставил меч и рукой вытер со лба пот. — Это робкие существа, — сказал царь-жрец. — Боюсь, они так и не привыкли к виду таких, как ты. Его антенны задрожали. — У вас отвратительная внешность, — сказал он. Я рассмеялся, не из-за абсурдности его слов, а потому, что, с точки зрения царей-жрецов, это, вероятно, правда. — Интересно, — заметил царь-жрец. — То, что ты сейчас сказал, не переводится. — Это был смех. — А что такое смех? — Так поступают люди, когда им весело, — сказал я. Царь-жрец казался удивленным. Я призадумался. Вероятно, в туннелях царей-жрецов люди не часто смеются, поэтому он и не привык к этому человеческому обыкновению. А может, цари-жрецы вообще не способны понять юмор, они генетически лишены его. Нет, сказал я себе, цари-жрецы разумны, а мне трудно представить себе разумную расу, не обладающую чувством юмора. — Мне кажется, я понял, — сказал царь-жрец. — Все равно что трясти антеннами и сворачивать их. — Может быть, — ответил я, еще более удивленный, чем царь-жрец. — Какой я глупый, — сказал царь-жрец. И, к полному моему изумлению, это существо, приподнявшись на задних конечностях, затряслось, начиная с живота, включая туловище, грудь и голову, антенны его задрожали и начали сворачиваться, свиваться друг с другом. Потом царь-жрец перестал трястись, антенны его развернулись, он снова опустился на четыре конечности и принялся разглядывать меня. И опять начал терпеливо, педантично расчесывать свои антенны. Мне показалось, что он размышляет. Неожиданно он перестал расчесывать антенны, которые уставились на меня. — Спасибо за то, что не напал на меня в лифте, — сказал он. Я поразился. — Пожалуйста, — ответил я. — Не думаю, чтобы анестезия была необходима, — сказал он. — Было бы глупо нападать на тебя, — сказал я. — Да, нерационально, — согласился царь-жрец, — но низшие виды часто действуют нерационально. Теперь я когда-нибудь дождусь радостей золотого жука. Я ничего не сказал. — Сарм считал анестезию необходимой, — сказал он. — Сарм тоже царь-жрец? — Да. — Значит, цари-жрецы могут ошибаться, — сказал я. Мне это показалось важным, гораздо важнее простого факта, что царь-жрец не понимает человеческого смеха. — Конечно, — сказал он. — Я мог бы убить тебя? — спросил я. — Возможно. Я смотрел через перила на удивительно сложный мир. окружавший нас. — Но это неважно, — продолжал царь-жрец. — Неужели? — Да. Важен только рой. Глаза мои не отрывались от открывавшегося внизу вида. Диаметр пещеры не менее десяти пасангов. — Это рой? — спросил я. — Это начало роя, — ответил царь-жрец. — Как тебя зовут? — Миск.
11. ЦАРЬ-ЖРЕЦ САРМ
Я отвернулся от перил, чтобы рассмотреть большую рампу, спиралью длиной в несколько пасангов поднимавшуюся к нашей платформе. К нам, скользя по рампе, приближался низкий овальный диск. На нем был другой царь-жрец. Новый царь-жрец очень походил на Миска, но был больше. Я подумал, что людям трудно отличать одного царя-жреца от другого. Позже я делал это с легкостью, но вначале путался. Сами цари-жрецы различают друг друга по запаху, но я, конечно, мог полагаться только на зрение. Овальный диск остановился в сорока футах от нас, и золотое существо осторожно сошло с него. Оно приблизилось ко мне, его антенны внимательно меня разглядывали. Потом оно попятилось футов на двадцать. Мне оно показалось точно таким, как Миск, только побольше. Как и на Миске, на нем не было ни одежды, ни оружия, только с шеи свисал прибор-переводчик. Позже я узнаю, что запахом царь-жрец обозначает свой ранг, касту и положение так же ясно, как офицер земной армии — петлицами и другими знаками различия. — Почему он не анестезирован? — спросил вновь прибывший, поворачивая антенны к Миску. — Я не считал это необходимым, — ответил Миск. — Я рекомендовал анестезию. — Знаю, — сказал Миск. — Это будет записано, — заявил вновь прибывший. Миск вроде бы пожал плечами. Он повернул голову, его движущиеся вбок челюсти открылись и закрылись, плечи поднялись, а антенны раздраженно дернулись, а потом уставились в купол. — Рой не подвергается опасности, — послышалось из переводчика Миска. Антенны второго царя-жреца дрожали, вероятно, в гневе. Он повернул ручку своего транслятора, и воздух тут же заполнился резкими запахами, вероятно, выговором. Но я ничего не услышал, потому что он выключил свой переводчик. Отвечая, Миск тоже отключил транслятор. Я смотрел на их антенны и на общую позу длинных изящных тел. Они кружили друг возле друга, как осы. Иногда, несомненно, в знак раздражения, концы их передних конечностей поворачивались, и я впервые увидел роговые лезвия, выступившие наружу и тут же скрывшиеся. Позже я научусь понимать по таким признакам эмоции и состояние царей-жрецов. Многие признаки гораздо менее очевидны, чем те, что они сейчас проявляли в приступе гнева. Нетерпение обычно выражается дрожью чувствительных волосков на антеннах, отвлеченное внимание обозначается бессознательными движениями очистительных крюков за третьим суставом передних конечностей; размышляя, цари-жрецы обычно чистят свои антенны и проводят за таким занятием очень много времени; должен, впрочем, заметить, что они считают людей исключительно грязными животными и в туннелях из санитарных соображений содержат их в закрытых зонах; тонкость признаков, о которых я говорю, можно показать на таком примере: признак отвлечения внимания почти совпадает поверхностно с таким же признаком, указывающим, что царь-жрец очень доволен другим царем-жрецом или существом другого вида. В этом случае тоже наблюдается неосознанное движение очистительных крюков, но оно сопровождается еле заметным вытягиванием передних конечностей в сторону того, кем доволен царь-жрец, как будто он собирается причесать предмет своего удовольствия. Это становится понятно, если я упомяну, что цари-жрецы с помощью своих очистительных крюков, челюстей и языка часто причесывают не только себя, но и других. Голод передается кислотным выделением в углах челюстей, отчего они кажутся слегка влажными; интересно, что жажда проявляется в некоторой, вполне заметной оцепенелости конечностей и в коричневатом оттенке, который появляется на золотистой груди и животе. Но самыми чувствительными выразителями настроения, конечно, как вы уже догадались, являются антенны. Кстати, транслятор, когда он включен, переводит сказанное и слова, если уровень громкости в ходе разговора не регулируется, всегда звучат одинаково громко. Аналогом может служить ситуация, когда произносимые слова одновременно в одном и том же размере появляются на экране. На экране не отразятся индивидуальные особенности речи, ритм языка или настроение говорящего. Прибор-переводчик может сказать вам, что говорящий сердит, но не может показать это. Спустя какое-то время цари-жрецы перестали кружить и повернулись ко мне. Одновременно повернули ручки переводчиков. — Ты Тарл Кабот из города Ко-ро-ба, — сказал больший. — Да. — Я Сарм, возлюбленный Матери и рожденный первым. — Ты глава царей-жрецов? — спросил я. — Да, — сказал Сарм. — Нет, — сказал Миск. Антенны Сарма дернулись в сторону Миска. — Глава роя Мать, — сказал Миск. Антенны Сарма расслабились. — Верно, — сказал он. — Мне нужно о многом поговорить с царями-жрецами, — сказал я. — Если та, кого вы называете Матерью, главная среди вас, я хочу повидаться с ней. Сарм откинулся на задние конечности. Его антенны коснулись друг друга и слегка изогнулись. — Никто не может увидеть Мать, кроме ее ближайших слуг и высших царей-жрецов: рожденного первым, вторым, третьим, четвертым и пятым, — сказал Сарм. — За исключением трех великих праздников, — добавил Миск. Антенны Сарма гневно дернулись. — А что это за праздники? — спросил я. — Цикл роевых праздников, — ответил Миск, — Тола, Толам и Толама. — А что это за праздники? — Это годовщина Ночного Полета, — сказал Миск, — праздник откладывания первого яйца и празднование первого вылупления из яйца. — И скоро эти праздники? — Да, — сказал Миск. — Но даже во время этих праздников никто из низших существ не может увидеть Мать, только цари-жрецы, — сказал Сарм. — Верно, — согласился Миск. Меня охватил гнев. Сарм, казалось, этого не заметил, но антенны Миска вопросительно уставились на меня. Вероятно, у него больше опыта общения с людьми. — Не думай о нас плохо, Тарл Кабот, — сказал Миск, — потому что и для низших существ, работающих на нас, это тоже праздник; даже те, кто работает на пастбищах и на грибных плантациях, освобождаются от работы. — Цари-жрецы великодушны, — заметил я. — А люди на равнинах делают это для своих животных? — спросил Миск. — Нет, — ответил я. — Но люди не животные. — Может быть, люди цари-жрецы? — спросил Сарм. — Нет. — Значит, они животные, — сказал Сарм. Я извлек меч и посмотрел на Сарма. Движение было очень стремительным и, вероятно, удивило его. Во всяком случае Сарм с невероятной скоростью отпрыгнул на своих согнутых стеблеобразных конечностях. Теперь он стоял в сорока футах от меня. — Если нельзя говорить с той, что вы называете Матерью, — сказал я, — поговорю с тобой. И сделал шаг к Сарму. Сарм опять отпрыгнул, его антенны возбужденно извивались. Мы смотрели друг на друга. Я заметил, что концы его передних лап повернулись, выступили два изогнутых костных лезвия. Мы внимательно следили друг за другом. Сзади послышался механический голос переводчика Миска: — Она Мать, а мы все в рою ее дети. Я улыбнулся. Сарм увидел, что я больше не приближаюсь, его возбуждение улеглось, хотя настороженность осталась. Впервые я заметил, как дышат цари-жрецы: дыхательные движения возбужденного Сарма стали заметнее. Происходят мышечные сокращения живота, в результате чего воздух всасывается в систему через четыре маленьких отверстия по обе стороны живота; через эти же отверстия происходит и выдох. Обычно дыхательный цикл, если только не стоять совсем близко и внимательно не прислушиваться, совсем не заметен, но теперь с расстояния в несколько футов я отчетливо слышал звук втягиваемого воздуха сквозь восемь маленьких мускулистых ртов в животе Сарма; почти тут же через эти отверстия он выдохнул воздух. Но вот сокращения мышц живота Сарма стали незаметны, и звуков дыхания я больше не слышал. Концы его передних лап больше не поворачивались, в результате роговые лезвия исчезли, снова стали видны четыре маленьких хватательных крючка. Концы их касались друг друга. Антенны Сарма застыли. Он рассматривал меня. И не двигался. Я так и не смог привыкнуть к этой невероятной, полной неподвижности царей-жрецов. Он отдаленно напоминал лезвие золотого ножа. Неожиданно антенны Сарма нацелились на Миска. — Ты должен был анестезировать его, — сказал Сарм. — Может быть, — согласился Миск. Почему-то меня это обидело. Мне показалось, что Миск предал меня, что я вел себя не как разумное существо, и Сарм именно этого и ожидал. — Прости, — сказал я Сарму, убирая меч в ножны. — Видишь, — сказал Миск. — Он опасен, — заявил Сарм. Я рассмеялся. — Что это? — спросил Сарм, поднимая антенны. — Он трясет своими антеннами и сворачивает их, — ответил Миск. Получив эту информацию, Сарм не затрясся и не стал сворачивать свои антенны; снова выскочили лезвия и скрылись, антенны его раздраженно дернулись. Я понял, что нельзя трясти антеннами и сворачивать их перед царем-жрецом. — Поднимайся на диск, Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал Миск, указывая передней конечностью на плоский овальный диск, на котором на платформу прилетел Сарм. Я колебался. — Он боится, — сказал Сарм. — Ему нечего бояться, — ответил Миск. — Я не боюсь, — заявил я. — Тогда поднимайся на диск, — сказал Миск. Я послушался, и два царя-жреца осторожно присоединились ко мне, став по обе стороны и чуть сзади. Не успели они встать, как диск гладко и тихо начал спускаться по длинной рампе к дну каньона. Диск двигался с большой скоростью, и я с некоторым трудом удерживался на ногах, склонившись под давлением воздуха. К моему раздражению, оба царя-жреца стояли неподвижно, слегка наклонившись вперед, высоко подняв передние конечности, прижав антенны к голове.12. ДВА МУЛА
Овальный диск замедлил движение и остановился в центре мраморного круга в полпасанга диаметром на дне огромного ярко освещенного многоцветного искусственного каньона. Я оказался на площади, окруженной фантастическими сооружениями роя царей-жрецов. Площадь была заполнена не только царями-жрецами, но и многочисленными существами самого разнообразного вида. Среди них были мужчины и женщины, босоногие, с выбритыми головами, одетые в короткие пурпурные накидки, в которых отражался свет площади. Одежда как будто из пластика. Я посторонился, мимо на маленьком диске пролетело плоское существо, похожее на слизня; оно цеплялось за диск многочисленными лапами. — Нам нужно спешить, — сказал Сарм. — Я вижу здесь людей, — обратился я к Миску. — Это рабы? — Да, — ответил Миск. — Но у них нет ошейников, — заметил я. — Нам не нужно обозначать различие между рабами и свободными в рое, — сказал Миск, — потому что в рое все люди рабы. — Почему они выбриты и так одеты? — Так гигиеничней, — сказал Миск. — Нам пора уходить с площади, — сказал Сарм. Позже я узнал, что он опасался испачкаться в таком грязном месте. Ведь тут ходят люди. — А почему рабы одеты в пурпур? — спросил я Миска. — Это цвет одежды убаров. — Потому что быть рабом царей-жрецов — огромная честь, — ответил Миск. — Вы и меня собираетесь побрить и переодеть? Рука моя снова потянулась к мечу. — Может быть, и нет, — сказал Сарм. — Возможно, тебя придется немедленно уничтожить. Нужно просмотреть записи запахов. — Он не будет уничтожен, — заявил Миск, — и не будет выбрит и одет как раб. — Почему? — спросил Сарм. — Таково желание Матери. — А какое она к этому имеет отношение? — Большое, — сказал Миск. Сарм, по-видимому, удивился. Он остановился. Его антенны нервно задергались. — Его привели в туннели с какой-то целью? — Я пришел по своей воле, — вмешался я. — Не будь глупцом, — сказал мне Миск. — С какой целью его привели в туннели? — спросил Сарм. — Цель известна Матери, — ответил Миск. — Я рожденный первым, — сказал Сарм. — Она Мать, — ответил Миск. — Хорошо. — Сарм отвернулся. Я чувствовал, что он очень недоволен. В это время поблизости проходила девушка. Глядя на меня широко раскрытыми глазами, она посторонилась. Хоть голова ее была выбрита, девушка оказалась хорошенькой, и прозрачная пластиковая одежда не скрывала ее прелестей. Сарм в отвращении вздрогнул. — Быстрей, — сказал он, и мы вслед за ним пошли с площади.— Твой меч, — сказал Миск, протягивая ко мне переднюю лапу. — Ни за что, — ответил я и попятился. — Пожалуйста, — попросил Миск. Почему-то я неохотно отстегнул пояс с мечом и протянул оружие Миску. Сарм, стоявший на диске в длинной комнате, казалось, был этим доволен. За ним была стена с тысячами светящихся кнопок, Сарм повернулся к ней, отодвинул занавес, и оказалось, что к кнопкам ведут многочисленные тонкие нити. Сарм начал пропускать их между антеннами. Примерно с ан он занимался этим, потом раздраженно повернулся ко мне. Я взад и вперед ходил по длинной комнате, нервничая из-за отсутствия привычной тяжести меча у бедра. Все это время Миск не двигался, он застыл в невероятной неподвижности, на которую способны цари-жрецы. — Записи запахов молчат, — сказал Сарм. — Конечно, — согласился Миск. — Что мы сделаем с этим существом? — спросил Сарм. — Мать желает, чтобы некоторое время ему позволено было жить как мэтоку, — сказал Миск. — А что это? — спросил я. — Существо, которое в рое, но не принадлежит рою, — ответил Миск. — Как артропод? — Совершенно верно. — По-моему, — сказал Сарм, — его нужно отправить в виварий или в помещения для разделки. — Но желание Матери не таково, — ответил Миск. — Понимаю, — сказал Сарм. — И не таково желание роя. — Конечно, — согласился Сарм, — потому что желание Матери — это желание роя. — Мать — это рой, и рой — это Мать, — сказал Миск. — Да, — подтвердил Сарм, и оба царя-жреца подошли друг к другу и осторожно коснулись антеннами. Когда они разъединились, Сарм повернулся ко мне. — Тем не менее, — сказал он, — я поговорю с Матерью об этом. — Конечно, — сказал Миск. — Нужно было посоветоваться со мной, потому что я рожденный первым. — Может быть, — сказал Миск. Сарм смотрел на меня сверху вниз. Вероятно, он никак не мог простить испуг, который испытал при нашей встрече на платформе высоко над каньоном. — Он опасен, — сказал Сарм. — Его следует уничтожить. — Может быть, — опять сказал Миск. — И он тряс на меня своими антеннами. Миск молчал. — Да, — повторил Сарм, — его следует уничтожить. При этом Сарм отвернулся от меня и нажал кнопку на панели, у которой стоял. Не успела его конечность коснуться кнопки, как панель отошла в сторону и в комнату вошли два человека, очень красивых, с одинаковыми фигурами и чертами лица, с выбритыми головами, одетые в пурпурные пластиковые одеяния рабов. Они распростерлись перед помостом. По сигналу Сарма они встали и стояли перед помостом, расставив ноги, высоко подняв головы, сложив руки. — Посмотри на этих двоих, — сказал Сарм. Ни один из этих двоих, казалось, не заметил меня. Я подошел к ним. — Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я, протягивая руку. Если они и увидели ее, то не сделали попытки принять. Я решил, что они генетические близнецы. У обоих большие красивые головы, сильные крепкие тела, в позе спокойствие и сила. Оба немного ниже меня, но, вероятно, тяжелее и плотнее. — Можете говорить, — сказал им Сарм. — Я Мул-Ал-Ка, — сказал один, — почетный раб великих царей-жрецов. — Я Мул-Ба-Та, — сказал второй, — почетный раб великих царей-жрецов. — В рое, — объяснил Миск, — слово «мул» означает раба-человека. Я кивнул. Остальное мне не нужно было рассказывать. Ал-Ка и Ба-Та — это названия первых двух букв горянского алфавита. В сущности у этих людей нет имен, они просто раб А и раб Б. Я повернулся к Сарму. — Вероятно, у вас тут больше двадцати восьми рабов-людей. — В горянском алфавите 28 букв. Я считал свое замечание язвительным, но Сарм не обиделся. — Остальные нумеруются, — сказал он. — Когда один умирает или уничтожается, его номер передается другому. — Начальные номера, — вмешался Миск, — передавались не менее тысячи раз. — А почему у этих рабов нет номеров? — спросил я. — Это особые рабы, — сказал Миск. Я внимательно взглянул на них. Они кажутся прекрасными образцами человечества. Может, это и имеет в виду Миск? — Можешь ли ты угадать, который из них синтезирован? — спросил Сарм. Должно быть, я заметно вздрогнул. Антенны Сарма захихикали. — Да, — сказал Сарм, — один из них синтезирован, собран молекула за молекулой. Это искусственно созданное человеческое существо. Особо научного интереса не представляет, просто как курьез и редкость. Его в течение двух столетий создавал царь-жрец Куск, чтобы отвлечься и отдохнуть от серьезных биологических исследований. Я пожал плечами. — А другой? — спросил я. — Он тоже представляет известный интерес, это тоже результат профессионального каприза Куска, одного из величайших ученых роя. — Он тоже синтезирован? — Нет, — сказал Сарм, — это результат воздействия на наследственность, искусственного контроля и изменения молекулярного кода наследственности в гаметах. Я начал потеть. — Один из интересных аспектов этой работы — их сходство, — продолжал Сарм. Я не мог отличить этих двух человек — если их можно назвать людьми — друг от друга. — Вот свидетельство подлинного искусства, — сказал Сарм. — Куск — один из величайших в рое, — подхватил Миск. — А который из этих рабов синтезирован? — спросил я. — А ты можешь определить? — Это опять Сарм. — Нет. Антенны Сарма задрожали и обвились друг вокруг друга. Он трясся, и я теперь знал, что это проявление веселья. — Я тебе не скажу, — заявил он. — Уже поздно, — заметил Миск, — а мэток, если он останется в рое, должен быть обработан. — Да, — согласился Сарм, но ему, видно, не хотелось кончить насмехаться. Он указал длинной передней конечностью на двух мулов. — Поражайся их виду, мэток, — сказал он, — потому что они — результат работы царей-жрецов и самые совершенные образцы твоей расы. Я в это время думал о словах Миска насчет «обработки», но Сарм меня раздражал. Раздражали и эти два серьезных красивых парня, которые с такой готовностью низкопоклонствовали перед помостом. — Как это? — спросил я. — Разве это не очевидно? — удивился Сарм. — Нет. — Они создавались симметрично, — объяснил Сарм. — Больше того, они умны, сильны и здоровы. — Сарм как будто ждал моего ответа, но я не ответил. — И они живут на грибах и воде и моются двенадцать раз за день. Я рассмеялся. — Клянусь царями-жрецами! — богохульная горянская клятва сама выскользнула у меня, она не очень соответствовала моему положению. Но царей-жрецов она не обеспокоила, хотя у любого члена касты посвященных вызвала бы слезы гнева. — Почему ты сворачиваешь свои антенны? — спросил Сарм. — Их ты называешь совершенными человеческими существами? — Я рукой указал на рабов. — Конечно, — ответил Сарм. — Конечно, — подхватил Миск. — Совершенные рабы! — выпалил я. — Наиболее совершенные человеческие существа, конечно, должны быть совершенными рабами, — сказал Сарм. — Совершенные человеческие существа свободны, — возразил я. В глазах рабов появилось выражение удивления. — У них нет желания быть свободными, — заявил Миск. Он обратился к рабам: — Какова ваша величайшая радость, мулы? — Быть рабами царей-жрецов, — ответили они. — Видишь? — Да, — согласился я. — Вижу, что они не люди. Антенны Сарма гневно дернулись. — А почему бы вашему Каску не синтезировать царя-жреца? — бросил я вызов. Сарм, казалось, дрожит от гнева. Из его конечностей выскочили лезвия. Миск не шевельнулся. — Это было бы аморально, — сказал он. Сарм повернулся к Миску: — Будет ли Мать возражать, если я сломаю руки и ноги мэтоку? — Да, — ответил Миск. — Будет ли Мать возражать, если у него будут повреждены другие органы? — Несомненно. — Но ведь его можно наказать, — сказал Сарм. — Да, — согласился Миск, — несомненно, его нужно поучить как-нибудь. — Хорошо, — согласился Сарм и нацелил свои антенны на двух бритоголовых рабов в пластиковых одеяниях. — Накажите мэтока, — сказал он, — но не сломайте ему кости и не повредите органы. Как только из переводчика Сарма донеслись эти слова, двое рабов прыгнули ко мне, чтобы схватить. В то же мгновение я прыгнул им навстречу, заставих врасплох и вложив в свой удар инерцию прыжка. Левой рукой я отбросил одного из них в сторону, а кулаком правой ударил другого в лицо. Голова его откинулась назад, ноги подогнулись. Он рухнул на пол. Прежде чем первый восстановил равновесие, я подскочил к нему, обхватил руками, поднял над головой и бросил на каменный пол длинной комнаты. Если бы это была схватка на смерть, в следующий момент я бы его прикончил, прыгнув на него, ударив пятками в живот и разорвав диафрагму. Но я не хотел убивать или серьезно ранить. Он перевернулся на живот. В этот момент я мог бы сломать ему шею. Мне пришло в голову, что эти рабы недостаточно подготовлены, чтобы наказывать кого-то. Казалось, они вообще ничего не знают. Теперь этот человек стоял на коленях, тяжело дыша и опираясь на правую руку. Это вообще глупо, если он не левша. И он не пытался прикрыть горло. Я взглянул на Сарма и Миска, которые, наблюдая, стояли в полной неподвижности. — Больше не вреди им, — сказал Миск. — Не буду. — Возможно, мэток прав, — сказал Миск Сарму. — Возможно, они и вправду не совершенные человеческие существа. — Возможно, — согласился Сарм. Раб, который оставался в сознании, жалобно протянул руку к царям-жрецам. Глаза его были полны слез. — Позвольте нам пойти в помещения для разделки, — взмолился он. Я был поражен. Второй пришел в себя и, стоя на коленях, присоединился к своему товарищу. — Позвольте нам пойти в помещения для разделки! — воскликнул он. Я не мог скрыть своего изумления. — Они не сумели выполнить желание царей-жрецов и потому хотят умереть, — объяснил Миск. Сарм смотрел на рабов. — Я добр, — сказал он, — и скоро праздник Толы. — Мягким, разрешающим движением, почти благословляя, он поднял переднюю конечность. — Идите в помещения для разделки. К моему удивлению, на лицах рабов выразилась благодарность; помогая друг другу, они встали и направились из помещения. — Стойте! — крикнул я. Они остановились и посмотрели на меня. Я смотрел на Сарма и Миска. — Вы не можете посылать их на смерть. Сарм как будто удивился. Миск пожал антеннами. Я лихорадочно искал подходящее объяснение. — Куск расстроится, если его создания будут уничтожены, — сказал я. Я надеялся, что это подействует. Сарм и Миск соприкоснулись антеннами. — Мэток прав, — сказал Миск. — Верно, — согласился Сарм. Я облегченно вздохнул. Сарм повернулся к рабам. — Вы не пойдете в помещения для разделки, — объявил он. Рабы без всяких эмоций сложили руки и, расставив ноги, остановились у помоста. Как будто за последние мгновения ничего не произошло, только один из них тяжело дышал, а лицо второго было покрыто кровью. Никто из них не выразил ни благодарности, ни негодования за мое вмешательство. Как вы догадываетесь, я был поражен. Реакция и поведение этих рабов были мне непонятны. — Ты должен понять, Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — Миск, очевидно, заметил мое изумление, — что величайшая радость мулов — любить царей-жрецов и служить им. Если цари-жрецы хотят, чтобы они умерли, они умрут с радостью. Если цари-жрецы хотят, чтобы они жили, их радость не меньше. Я заметил, что ни один из рабов не выглядел очень радостно. — Понимаешь, — продолжал Миск, — эти мулы созданы, чтобы любить царей-жрецов и служить им. — Они так сделаны, — сказал я. — Совершенно верно, — согласился Миск. — Но ты говоришь, что они люди. — Конечно, — сказал Сарм. И тут, к моему удивлению, один из рабов, хотя я не мог бы сказать, какой именно, посмотрел на меня и просто сказал: — Мы люди. Я подошел к нему и протянул руку. — Надеюсь, я тебе не очень повредил, — сказал я. Он взял мою руку и неуклюже подержал ее, не зная, очевидно, ничего о рукопожатиях. — Я тоже человек, — сказал другой, прямо глядя на меня. Он протянул руку ладонью вниз. Я взял его руку, повернул и пожал. — У меня есть чувства, — сказал первый. — У меня тоже, — подхватил второй. — У нас у всех они есть, — сказал я. — Конечно, — заметил первый, — потому что мы люди. Я внимательно оглядел их. — Который из вас синтезирован? — Мы не знаем, — ответил первый. — Да, — согласился второй, — нам не говорили. Цари-жрецы с некоторым интересом следили за этим разговором, но тут послышался голос из переводчика Сарма. — Уже поздно. Отведите мэтока на обработку. — Следуй за мной, — сказал первый и повернулся. Я пошел за ним, второй человек — рядом со мной.
13. СЛИЗНЕВЫЙ ЧЕРВЬ
Я вслед за Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та прошел через несколько помещений и по длинному коридору. — Вот зал обработки, — сказал один из них. Мы миновали несколько высоких стальных порталов; в каждом на высоте примерно в двадцать футов — эта высота доступна для антенн царей-жрецов — виднелись пятна. Позже я узнал, что это пятна запаха. Если бы эти пятна не издавали запаха, можно было бы считать их аналогом графем в земном письме, но они издают запах, и потому лучшим аналогом для них будут фонемы и комбинации фонем — прямое отражение речи царей-жрецов. Может показаться, что царь-жрец в окружении таких пятен подвергается какофонии стимулов, как мы по соседству с несколькими работающими радиоприемниками и телевизорами, но на самом деле это не так; лучшая аналогия — прогулка по тихой ночной улице города, когда вокруг множество световых реклам; мы можем их заметить, но не обратить особого внимания. У царей-жрецов нет разницы между произнесенным и записанным словом — разницы в нашем смысле, хотя есть существенное различие между действительно ощущаемыми запахами и запахами, которые можно ощутить потенциально, как например на неразвернутой нити с записью запахов. — Тебе может не понравиться обработка, — сказал один из моих проводников. — Но тебе после нее будет хорошо, — заметил другой. — А почему я должен быть обработан? — Чтобы защитить рой от заражения, — сказал первый. Запахи со временем, конечно, выветриваются, но синтетические запахи, производимые царями-жрецами, могут выдержать тысячелетия и в конечном счете переживут выцветающие буквы человеческих книг, разлагающуюся целлюлозу кинопленки и, может быть, даже резные выветрившиеся камни, вечно провозглашающие несравненные достоинства наших многочисленных королей, завоевателей и властителей. Между прочим, пятна-запахи располагаются квадратом и читаются с верхнего ряда слева направо, потом справа налево, снова слева направо и так далее. Я должен заметить, что горянское письмо устроено аналогично, и хотя я хорошо владею горянским, мне трудно писать, главным образом потому, что через строчку приходится менять направление письма. Торм, мой друг из касты писцов, до сего дня не может мне простить этого; если он еще жив, то, конечно, по-прежнему считает меня отчасти неграмотным. Как он говорит, из меня никогда не получится писец. — Это очень просто, — говорил он. — Пиши по-прежнему вперед, но в противоположном направлении. Слоговая азбука царей-жрецов, которую нельзя смешивать с их семьюдесятью тремя «фонемами», состоит из четырехсот одиннадцати «букв», которые кажутся мне громоздкими; каждая буква — это просто фонема или комбинация фонем, обычно комбинация. Определенные сочетания этих фонем и фонемных комбинаций, естественно, образуют слова. Я предположил бы существование более простой системы или даже экспериментов с графическими знаками без запаха, но, насколько мне известно, такие эксперименты никогда не производились. Со всем уважением к этой сложной азбуке, я считаю, что она не подвергалась упрощениям просто потому, что цари-жрецы, с их интеллектом, усваивают эти 411 знаков быстрее, чем человеческий ребенок алфавит из тридцати букв; для них разница между более чем четырьмястами и тридцатью не имеет значения. Это неплохая догадка, но истинные причины глубже. Прежде всего, я не знаю, как учатся цари-жрецы. Они учатся не так, как мы. Во-вторых, у них во многих делах склонность к сложности; они считают ее элегантней простоты. Практическим результатом этой склонности является то, что они никогда не упрощают физическую реальность, биологические процессы или функционирование мозга. Им не приходит в голову, что природа в сущности проста, а если бы они это заметили, то были бы глубоко разочарованы. Они воспринимают природу как взаимосвязанный континуум; мы же, ориентирующиеся на зрение, скорее представляем ее как ряд дискретных объектов, каким-то загадочным образом связанных друг с другом. Кстати, их математика начинается с дробей, а не с натуральных чисел; натуральные числа рассматриваются ими как ограниченный случай. Но, как я полагаю, самая главная причина того, почему азбука царей-жрецов остается сложной и никогда не проводился эксперимент с не имеющими запаха буквами: цари-жрецы хотят, чтобы их язык сохранился таким же, каким был в древности. Из всех разумных существ цари-жрецы больше всего склонны к шаблону, к установленным образцам, по крайней мере в основных вопросах культуры, таких, как обычаи роя и язык; склонны не по необходимости, а по какому-то генетически врожденному предпочтению ко всему знакомому и удобному. Цари-жрецы, как и люди, способны изменяться, но редко делают это. И все-таки в этой проблеме есть еще что-то, а не только изложенные выше соображения. Однажды я спросил у Миска, почему не была упрощена азбука царей-жрецов, и он ответил: — Если бы это было сделано, нам пришлось бы отказаться от некоторых знаков, а мы не могли бы этого вынести, потому что они прекрасны. Под пятнами запаха на каждом портале, вероятно, для удобства людей и других не царей-жрецов было стилизованное изображение фигуры. Мы проходили мимо многих входов, но нигде не было фигуры человека. К нам приближалась, бегом, но не очень быстро, а размеренно, молодая женщина, лет восемнадцати, с бритой головой, в пластиковой одежде мула. — Не задерживай ее, — сказал один из проводников. Я отступил в сторону. Едва заметив нас, девушка пробежала мимо. В руках она сжимала две свернутых нити запахов. У нее карие глаза; несмотря на бритую голову, она показалась мне привлекательной. Мои спутники не проявили к ней ни малейшего интереса. Меня это почему-то раздражало. Я оглянулся, прислушался к звуку ее шагов. — Кто она? — Мул, — сказал один из рабов. — Конечно, мул, — сказал я. — Тогда почему ты спрашиваешь? Я надеялся, что именно он синтезирован. — Она посыльный, — сказал другой, — разносит нити с запахами между порталами зала обработки. — Вот оно что, — сказал первый раб. — Его интересуют такие вещи. — Он ведь новичок в туннелях, — заметил второй. Мне стало любопытно. Я пристально посмотрел на первого раба. — У нее ведь хорошенькие ножки? Он удивился. — Да, сильные. — Она привлекательна, — сказал я второму. — Привлекательна? — Да. — Да, — согласился он, — она здоровая. — Может, она чья-то подружка? — Нет, — сказал первый раб. — Откуда ты знаешь? — Она не из племенной группы. Почему-то эти лаконичные ответы и покорное принятие варварских правил царей-жрецов разъярили меня. — Интересно, какова она в объятиях, — сказал я. Они посмотрели друг на друга. — Об этом нельзя думать, — сказал один. — Почему? — Запрещено, — объяснил другой. — Но ведь вы об этом думали? Один из них улыбнулся. — Да, — признался он, — я иногда думаю об этом. — И я тоже, — сказал другой. Мы все повернулись и посмотрели на девушку; она казалась далекой точкой в свете вечных ламп. — Почему она бежит? — спросил я. — Она бежит по расписанию, — сказал первый раб, — и если опоздает, получит черту. — Да, — подтвердил второй, — пять таких черт, и ее уничтожат. — Черта — это какой-то знак в вашей характеристике? — Да, и он наносится на твою одежду. — На нашей одежде, — сказал другой, — записана подробная информация, и по ней цари-жрецы различают нас. — Да, — подтвердил первый, — иначе, боюсь, они не смогли бы нас отличать друг от друга. Я запомнил эти сведения, надеясь, что когда-нибудь они окажутся полезными. — Я полагаю, могучие цари-жрецы могли бы изобрести и более быстрый способ доставки записей. — Конечно, — сказал первый раб, — но мулы дешевле и легко заменяются. — Скорость в таких делах мало интересует царей-жрецов, — добавил второй. — Да, — опять первый, — они очень терпеливы. — Почему ей не дали средство передвижения? — Она всего лишь мул. Мы втроем опять посмотрели на девушку, но она уже исчезла на расстоянии. — Но она здоровый мул, — сказал один из рабов. — Да, — подхватил другой, — и у нее сильные ноги. Я рассмеялся и похлопал их по плечам. Мы отправились дальше по залу.Вскоре нам встретилось длинное червеобразное животное, с маленьким красным ртом, которое ползло по коридору. Мои проводники не обратили на него внимания. Даже я, после встречи с артроподом на платформе и слизнеподобным зверем на транспортном диске на площади начал привыкать к тому, что в рое царей-жрецов можно встретить самых странных существ. — Что это? — спросил я. — Мэток, — ответил один из рабов. — Да, — подтвердил второй, — он в рое, но не часть роя. — Но я считал, что я мэток. — Ты мэток. Мы продолжали идти. — Как оно называется? — О, это слизневый червь. — А что он делает? — Давным-давно, — сказал один из рабов, — он использовался в рое как очистительное и канализационное приспособление, но уже много тысяч лет он не исполняет эти функции. — Но остается в рое? — Конечно. Цари-жрецы очень терпимы. — Да, — подтвердил другой раб, — они очень почитают традиции. — Слизневый червь заслужил свое место в рое, — сказал первый. — А чем он питается? — Поедает остатки пиршеств золотого жука. — А кого убивает золотой жук? — Царей-жрецов, — сказал второй раб. Я, конечно, хотел расспрашивать дальше, но в этот момент мы подошли к очередному высокому порталу. Посмотрев вверх, я увидел под пятнами запаха несомненные стилизованные очертания человеческой фигуры. — Мы пришли, — сказал один из моих спутников. — Здесь тебя обработают. — Мы тебя подождем, — сказал другой.
14. ПОТАЙНАЯ КОМНАТА МИСКА
Меня подхватили металлические руки, и я беспомощно повис в нескольких футах над полом. За мной закрылась стенная панель. Я находился в большой мрачной комнате, затянутой пластиком. Комната пуста, только на одной стене несколько металлических дисков, а выше — прозрачный щит. Через этот щит на меня смотрел царь-жрец. — Чтоб ты выкупался в помете слизневого червя! — жизнерадостно обратился я к нему. Надеюсь, у него есть переводчик. Под щитом две круглых металлических пластины скользнули вверх, из отверстий вытянулись две металлические руки. Я хотел было бежать от них, но сообразил, что в этой пустой, закрытой, тщательно подготовленной комнате мне от них никуда не уйти. Металлические руки схватили меня и подняли над полом. Царь-жрец за щитом как будто не заметил моего замечания. Вероятно, у него нет переводчика. Я продолжал висеть, и, к моему раздражению, из стены высунулись другие управляемые царем-жрецом устройства и потянулись ко мне. Одно с удручающей осторожностью сняло с меня всю одежду, даже разрезало ремни сандалий. Другое заставило проглотить большую отвратительную пилюлю. Учитывая размер царей-жрецов и относительно малый масштаб действий, которые совершались надо мной, я решил, что тут использован мощный передаточный механизм. Осторожность, с которой проводились операции, говорила также о каком-то увеличении. Позже я узнал, что вся стена передо мной была сложным устройством, по существу усилителем запахов. Но в то время мне было не до восхищения инженерными талантами моих похитителей. — Чтоб твои антенны вымокли в грязи! — обратился я к своему мучителю. Его антенны дрогнули и слегка завились. Я был доволен. Все-таки переводчик у него есть. Я обдумывал следующее оскорбление, когда металлические руки вдруг подвесили меня над большой клеткой с двойным полом: верхний представлял собой решетку из узких прутьев, а нижний — просто белый пластиковый поднос. Металлические руки неожиданно отпустили меня, и я упал в клетку. Вскочил на ноги, но верх клетки уже закрылся. Я хотел попробовать прочность решетки, но тут почувствовал себя плохо, в животе забурлило, и я опустился на пол. Больше мне не хотелось оскорблять царя-жреца. Помню, я посмотрел наверх и увидел, как дрожат и загибаются его антенны. Пилюле потребовалось всего две-три минуты, чтобы сделать свое дело, но эти минуты я вспоминаю без всякого удовольствия. Наконец пластиковый поднос выскользнул из-под клетки и исчез в узкой щели в стене. Я отметил это с благодарностью. Вся клетка на каком-то катке двинулась мимо стены, в которой появились различные отверстия. Во время этого движения меня последовательно мыли различными растворами разной температуры и плотности; некоторые показались мне отвратительными. Если бы я чувствовал себя лучше, я бы, конечно, еще больше оскорбился. Наконец, после того, как я, отплевываясь и откашливаясь, еще несколько раз был вымыт и вычищен, клетка медленно двинулась между вентиляторами, из которых шли потоки горячего воздуха; на меня нацелились различные проекторы; некоторые лучи я видел, желтые, красные и ярко-зеленые. Позже я узнал, что эти лучи, которые прошли сквозь мое тело так же легко и безвредно, как солнечный луч сквозь стекло, действуют на метаболизм различных микроорганизмов, вредных для царей-жрецов. Я узнал также, что последний раз такие организмы проникли в рой около четырех тысяч лет назад. В последующие несколько недель в рое я нередко встречал больных мулов. Организмы, вызывающие болезни людей, безвредны для царей-жрецов, и потому им позволено жить. Их даже рассматривают как мэтоков: они в рое, но не часть роя. И потому их присутствие переносится спокойно. Мне было совсем плохо, когда, одетый в красную пластиковую одежду, я присоединился к ожидавшим меня рабам. — Ты выглядишь гораздо лучше, — сказал один из них. — Тебе оставили нитевидные отростки на голове, — удивленно сказал другой. — Волосы. — Я опирался о стену. — Странно, — сказал один из рабов. — Мулам разрешено иметь только ресницы. Вероятно, чтобы защищать глаза от пыли. Интересно, лениво подумал я — меня все еще мутило — есть ли тут пыль? — Он ведь мэток, — сказал один. — Верно, — согласился другой. Я был рад, что моя одежда не цвета убарского пурпура, что означало бы, что я раб царей-жрецов. — Ну, если очень постараешься, может, и станешь мулом, — сказал один из рабов. — Да, — подхватил другой, — тогда ты не только будешь в рое, но станешь его частью. Я не ответил. — Так было бы лучше, — сказал один. — Да, — сказал другой. Я закрыл глаза и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул. — Тебе отвели для жилья клетку в помещениях Миска, — сказал один из них. Я открыл глаза. — Мы отведем тебя туда, — добавил другой. Я смотрел на них. — Клетку? — Он болен, — заметил один из рабов. — Клетка очень удобная, — заверил меня другой, — с грибами и водой. Я снова закрыл глаза и покачал головой. Почувствовал, как они осторожно берут меня за руки и ведут по залу. — Поешь грибов, и тебе станет гораздо лучше, — сказал один из них. — Да, — согласился другой.Привыкнуть к грибам нетрудно. Это очень мягкое волокнистое растительное вещество бледно-белого цвета, почти безвкусное. Одна порция не отличалась от другой по вкусу. Даже мулы, многие из которых родились в рое, не очень его любят. Едят его так же привычно и автоматически, как дышат. Мулы едят четыре раза в день. В первую еду грибы измельчают и смешивают с водой, получается что-то вроде похлебки, во вторую еду их нарезают двухдюймовыми кубиками; в третью смешивают с таблетками, похоже на нарезанное мясо; таблетки, по-видимому, какие-то необходимые добавки к диете; в четвертую из грибов делают плоские лепешки, посыпанные небольшим количеством соли. Миск мне рассказывал — и я ему верю, — что мулы иногда убивают друг друга из-за пригоршни соли. Грибы мулов, насколько я могу судить, не очень отличаются от грибов, выращенных в идеальных условиях, из тщательно отобранных спор, которые подаются в пищевые корыта самих царей-жрецов. Однажды Миск дал мне немного таких грибов. Может быть, не такие жесткие, как грибы мулов. Миск был раздражен, что я не вижу разницы. Я тоже был раздражен, когда позже узнал, что главное различие заключается в запахе. Я пробыл в рое уже больше пяти недель, когда смог ощутить чуть заметное различие, которое для царей-жрецов так важно. И мне вовсе не казалось, что этот запах лучше или хуже запаха грибов для мулов. Чем дольше я находился в рое, тем острее становилось мое обоняние; позже я уже не понимал, как мог не обращать внимания на такие разнообразные многозначительные чувственные сигналы, которые в таком изобилии меня окружают. Миск дал мне переводчик, я произносил в него какое-нибудь горянское выражение и ждал перевода на язык царей-жрецов; таким образом я научился различать многие имеющие смысл запахи. Первым запахом, который я научился различать, было имя Миска; я с радостью заметил, когда стал более чувствителен и набрался опыта, что запах этого имени и запах самого Миска совпадают. Я использовал переводчик, чтобы прочесть информацию, нанесенную на мою одежду. Там было немного, только мое имя, название города, сообщалось, что я мэток, нахожусь под присмотром Миска, что у меня нет черт в характеристике и что я могу быть опасен. Последнее замечание вызвало у меня улыбку. У меня нет даже меча, и я был убежден, что в схватке с царем-жрецом не устою против его могучих челюстей и грозных роговых лезвий. Клетка в комнате Миска оказалась не такой плохой, как я ожидал. Больше того, она показалась мне более удобной, чем помещение самого Миска, абсолютно пустое, кроме корыта для пищи и многочисленных шкал, рычагов и датчиков, смонтированных на одной стене. Цари-жрецы едят и спят стоя, они никогда не ложатся, может, только когда умирают. Как выяснилось, пустой комната Миска кажется только таким организмам, которые ориентируются преимущественно на зрение. Стены, пол и потолок этой комнаты выложены изысканными рисунками запахов. Миск сообщил мне, что этот рисунок создавался величайшими художниками роя. Моя клетка представляла собой прозрачный пластиковый куб примерно восьми квадратных футов, с вентиляционными отверстиями и скользящей пластиковой дверью. Замка на двери не было, я мог заходить и выходить, когда захочу. Внутри находились канистры с грибами, чашка, ложка, нож для грибов с деревянным лезвием; тюбик с пилюлями, который выдавал их по одной после нажатия на дно; большой сосуд с водой, под ним мелкая миска; она наполнялась водой из сосуда с помощью крана. В углу матрац из мягкого свежего мха; мох менялся ежедневно, и спать на нем было удобно. От клетки-куба пластиковыми скользящими панелями отделялись туалет и умывальная кабинка. Кабинка очень похожа на наши души, только нельзя регулировать поступление жидкости. Когда вступаешь в кабинку, жидкость включается и регулируется автоматически. Вначале я думал, что это обычная вода; во всяком случае внешне очень похоже; но однажды я попробовал выпить ее утром, вместо обычной порции воды из сосуда. Задыхаясь, с обожженным ртом, я выплюнул жидкость. — Хорошо, что ты ее не проглотил, — сказал Миск, — потому что в эту жидкость добавлены очистительные вещества, ядовитые для человека. После нескольких небольших первоначальных недоразумений мы с Миском вполне уживались. Недоразумения касались в основном солевого рациона и количества умываний в день. Если бы я был мулом, то за каждый день, когда не мылся двенадцать раз, получал бы черту. Кабинки для умывания, кстати, имеются во всех клетках для мулов, а также в туннелях и других общественных местах: на площадях, в парикмахерских, где рабов регулярно бреют, в распределителях пилюль и грибов. Будучи мэтоком, я настаивал на исключении из Обязанности Двенадцати Радостей, как это обычно называется. Вначале я считал, что одного раза в день вполне достаточно, но бедный Миск так расстраивался, что я согласился мыться дважды. Он и слышать об этом не хотел и твердо настаивал, что я должен мыться не меньше десяти раз. Наконец, чувствуя, что я в долгу перед Миском за приглашение жить в его комнате, я предложил компромисс: пять раз в день, а за лишний пакетик соли — шесть раз через день. Миск добавил два пакетика, и я согласился на шесть умываний ежедневно. Сам он, конечно, такой кабинкой не пользовался, а расчесывал и чистил себя по древнему обычаю царей-жрецов при помощи очистительных крюков и рта. Позже, когда мы лучше узнали друг друга, он позволял мне причесывать его, и когда он в первый раз дал мне деревянную вилку для этого, я понял, что он мне доверяет, что я ему нравлюсь, хотя я не мог понять, почему. Самому мне Миск тоже нравился. — Знаешь ли ты, — сказал мне однажды Миск, — что среди существ низшего порядка люди самые разумные? — Рад слышать. Миск замолчал, его антенны ностальгически подергивались. — У меня был однажды домашний мул, — сказал он. Я невольно взглянул на свою клетку. — Нет, — сказал Миск, — когда домашний мул умирает, его клетка всегда уничтожается, чтобы не было заражения. — А что с ним случилось? — Это была маленькая самка. Ее убил Сарм. Передняя конечность Миска, которую я расчесывал, невольно напряглась, будто он готов был обнажить свое роговое лезвие. — Почему? — спросил я. Миск долго молчал, потом удрученно повесил голову, протянув мне антенны для расчесывания. Я некоторое время занимался ими. Наконец он снова заговорил. — Это моя вина, — сказал Миск. — Она хотела, чтобы у нее на голове были нитевидные разрастания, потому что она родилась не в рое. — Голос Миска из переводчика звучал так же последовательно и механически, как всегда, но тело его задрожало. — Я слишком потакал ей, — Миск выпрямился, так что его большое тело нависло надо мной, слегка отклонился от вертикали в характерной для царей-жрецов позе. — Поэтому в сущности ее убил я. — Мне кажется, нет. Ты старался быть с ней добрым. — И это произошло в тот день, когда она спасла мне жизнь, — сказал Миск. — Расскажи мне об этом. — Я выполнял поручение Сарма и оказался в редко используемых туннелях. Чтобы не скучать, я взял с собой девушку. Мы встретились с золотым жуком, хотя раньше их здесь никогда не видели, и я захотел пойти к нему, опустил голову и направился к жуку, но девушка схватила меня за антенны и оттащила в сторону, тем самым спасла мне жизнь. Миск снова опустил голову и протянул антенны для расчесывания. — Боль была ужасная, и я не мог не последовать за девушкой, хотя хотел идти к золотому жуку. Спустя ан я, конечно, уже не хотел идти к жуку и понял, что она спасла мне жизнь. И в этот самый день Сарм велел записать девушке пять черт за разрастания на голове, и она была уничтожена. — За такое нарушение всегда полагается пять черт? — спросил я. — Нет. Не знаю, почему Сарм так поступил. — Мне кажется, — сказал я, — что в смерти девушки ты должен винить не себя, а Сарма. — Нет, — ответил Миск, — я был слишком снисходителен. — Может быть, Сарм хотел, чтобы тебя убил золотой жук? — Конечно, — сказал Миск. — Таково, несомненно, было его намерение. Я удивился, зачем Сарму смерть Миска. Несомненно, между ними какое-то соперничество или политическая борьба. Для моего человеческого разума, привыкшего к изобретательности людей в таких случаях, не было ничего удивительного в том, что Сарм пытался как-то способствовать гибели Миска. Но позже я узнал, что это почти немыслимо для царей-жрецов, и хотя Миск признавал это, в глубине души он в это не верил, потому что оба они с Сармом принадлежали рою и такое действие было бы нарушением роевой правды. — Сарм рожден первым, — сказал Миск, — а я пятым. Первые пятеро рожденные Матерью составляют Высший Совет роя. Однако за долгие годы рожденные вторым, третьим и четвертым поддались радостям золотого жука. Из пяти остались только мы с Сармом. — Значит он хочет, чтобы ты умер и чтобы он был единственным членом Совета и обладал абсолютной властью. — Мать больше него, — сказал Миск. — Все равно, — настаивал я, — власть его возрастет. Миск смотрел на меня, его антенны обвисли, золотистые волоски, казалось, утратили блеск. — Тебе грустно, — сказал я. Миск наклонил тело, так что оно заняло горизонтальное положение, потом еще больше наклонил ко мне голову. Он мягко опустил антенны мне на плечи, как человек кладет на плечи другому руки. — Ты не понимаешь этого, — сказал Миск. — Ты мыслишь человеческими терминами. А тут другое. — Мне не кажется другим. — Это глубже и значительнее, и ты не можешь понять. — Мне все кажется просто. — Нет, — сказал Миск. — Ты не понимаешь. — Его антенны слегка нажали мне на плечи. — Но поймешь. Царь-жрец выпрямился и направился к моей клетке. Двумя передними конечностями он легко поднял ее и перенес в сторону. Легкость, с которой он это сделал, поразила меня: клетка весила несколько сот фунтов. В полу под клеткой я увидел вделанное в камень кольцо. Миск наклонился и поднял его. — Я сам вырыл это помещение, — сказал он, — день за днем в течение многих жизненных сроков мулов я извлекал камни, измельчал их и незаметно разбрасывал в туннелях. Я посмотрел в открывшееся углубление. — Я старался, как видишь, ничего для этого не брать. Даже открывать приходится с помощью физической силы. Он отошел к стене и достал тонкий черный стержень. Обломил его конец, и стержень загорелся голубоватым пламенем. — Это факел мулов, — сказал Миск. — Им пользуются мулы, которые выращивают грибы в темных помещениях. Тебе он понадобится, чтобы ты смог видеть. Я знал, что самому царю-жрецу такой светильник не нужен. — Идем, — сказал Миск, показывая на отверстие.
15. В ПОТАЙНОЙ КОМНАТЕ
Держа над головой тонкий факел мулов, я всматривался в углубление, открывшееся в полу комнаты Миска. Туда от кольца спускалась веревка с узлами. Факел мулов почти не давал тепла, но, учитывая его небольшие размеры, горел поразительно ярко. — Рабочие грибных террас, — объяснил Миск, — ломают оба конца факела и несут его в зубах. Я так не хотел делать, зажал факел с одним горящим концом в зубах и, перебирая руками, опустился по веревке с узлами. Одну сторону лица жгло. Я закрыл правый глаз. Я опускался, а на стенах потайного помещения перемещался круг голубого призрачного света. Через несколько футов стены стали влажными. Температура упала на несколько градусов. Я видел на стенах наросты плесени, вероятно, белой, но в свете факела она казалась голубой. Моя пластиковая одежда тоже покрылась слоем влаги. Тут и там по стенам стекали ручейки, скапливались на полу и исчезали в какой-нибудь трещине. Спустившись по веревке на сорок футов, я поднял факел и увидел, что нахожусь в пустом помещении. Посмотрев вверх, я увидел Миска. Не обращая внимания на веревку, он перегнулся в отверстие, изящными шагами вниз головой прошел по потолку и начал, пятясь, спускаться по стене. Через несколько мгновений он стоял рядом со мной. — Ты не должен никому рассказывать о том, что я тебе покажу, — сказал он мне. Я ничего не ответил. Миск колебался. — Пусть между нами будет роевая правда, — сказал я. — Но ты не из роя, — ответил Миск. — Тем не менее пусть между нами будет роевая правда. — Хорошо, — согласился Миск и нагнулся, протягивая ко мне антенны. Какое-то время я не мог догадаться, чего он хочет. Потом мне показалось, что я это понял. Сунув факел в щель стены, я протянул руки к Миску. Чрезвычайно осторожно, почти нежно царь-жрец коснулся моих ладоней антеннами. — Пусть между нами будет роевая правда, — сказал он. — Да, — согласился я, — пусть между нами будет роевая правда. С моей стороны это больше всего напоминало соприкосновение антенн.Миск резко распрямился. — Где-то здесь, — сказал он, — у пола, без запаха, так что царь-жрец вряд ли найдет, есть ручка, очень похожая на камень. Найди ее и поверни. Я тут же отыскал эту ручку, хотя для царя-жреца, как мне кажется, сделать это было бы очень трудно. Я повернул ручку, и часть стены отодвинулась. — Входи, — сказал Миск. Я вошел. Не успели мы войти, как Миск тронул рычаг, который находился высоко над моей головой, я его не видел, и стена задвинулась. Единственным освещением был огонь моего факела. Я с удивлением осмотрелся. Помещение, по-видимому, большое, отдаленные части его терялись в тени. Я видел инструментальные панели, многочисленные шкалы, иглы регистрирующих запахи приборов, рычаги, клапаны, пучки проводов. По одну сторону помещения находились катушки со свернутыми нитями запахов, некоторые из них медленно разматывались, пропуская нити через вращающиеся прозрачные светящиеся шары. Эти шары, в свою очередь, связаны были проводами с большим тяжелым агрегатом, сделанным из стали и установленным на колесах. В переднюю часть этого агрегата все время поступали металлические диски, они укладывались на место, происходила передача какой-то энергии, потом диск отходил в сторону, и его место занимал другой. В центре помещения на каменном столе, покрытом мхом, неподвижно лежал царь-жрец; к его телу от агрегата вели восемь проводов. Я высоко поднял факел и принялся рассматривать этого царя-жреца. Он меньше других, в длину всего двенадцать футов. Больше всего меня удивили его крылья, длинные, стройные, прекрасные, золотистые, прозрачные крылья, сложенные на спине. Он не был привязан. Казалось, он без сознания. Я прижался ухом к отверстиям в животе и не услышал даже слабейших звуков дыхания. — Мне пришлось самому сконструировать все это оборудование, — сказал Миск, — поэтому оно исключительно примитивно, но не было никакой возможности использовать стандартное оборудование. Я не понял. — И мне самому пришлось создавать диски памяти, конструировать преобразователь запахов; к счастью, нити запахов легкодоступны. Их импульсы преобразуются и воздействуют на нервные блоки. — Не понимаю, — сказал я. — Конечно, — ответил Миск, — потому что ты человек. Я смотрел на длинные золотые крылья этого существа. — Это мутант? — Конечно, нет. — Тогда что же это? — Самец, — ответил Миск. Он долго молчал, устремив антенны на неподвижную фигуру на столе. — Первый самец, рожденный в рое за восемь тысяч лет. — А разве ты не самец? — Нет, — сказал Миск, — и остальные тоже нет. — Значит ты самка. — Нет, в рое только одна самка — Мать. — Но ведь должны быть еще самки. — Изредка, — сказал Миск, — появляются женские яйца, но все они уничтожаются по приказу Сарма. Сейчас в рое нет женских яиц, и я знаю только одно, появившееся за шесть тысяч лет. — Сколько же лет живут цари-жрецы? — Давным-давно, — ответил Миск, — был открыт способ замещения клеток, и теперь, если не болезнь или несчастный случай, мы живем до тех пор, пока не поддадимся радостям золотого жука. — А сколько лет тебе? — Сам я вылупился до того, как мы привели свой мир в эту солнечную систему. — Миск посмотрел на меня сверху вниз. — Это было больше двух миллионов лет назад. — Значит, рой никогда не умрет, — сказал я. — Он умирает сейчас, — ответил Миск. — Один за другим предаемся мы радостям золотого жука. Мы стареем, и нас осталось мало. Некогда мы были богаты и полны жизни, тогда было построено все это, потом расцвело наше искусство, потом у нас оставалось только научное любопытство, но даже оно все слабеет. — А почему вы не убиваете золотых жуков? — Это было бы неправильно, — сказал Миск. — Но ведь они вас убивают. — Нам необходимо умирать, иначе рой был бы вечен, а рой не должен быть вечен. Иначе как мы будем его любить? Я не все понимал в словах Миска, и мне было трудно отвести взгляд от неподвижной фигуры юного самца царя-жреца, лежавшего на каменном столе. — Должен быть новый рой, — сказал Миск. — И новая Мать, и новый рожденный первым. Я сам готов умереть, но раса царей-жрецов не должна погибнуть. — Сарм убил бы этого самца, если бы узнал о его существовании? — Да. — Почему? — Он не хочет уходить, — просто ответил Миск. Я смотрел на механизмы, на провода, в восьми точках углублявшиеся в тело самца. — Что ты с ним делаешь? — спросил я. — Я его учу. — Не понимаю, — сказал я. — То, что ты знаешь — даже такое существо, как ты, — сказал Миск, — зависит от электрических разрядов и микроструктуры твоей нервной ткани; обычно ты приобретаешь эти разряды и микроструктуру в процессе регистрации и оценки сенсорных стимулов из окружения, например, когда ты непосредственно испытываешь что-то, или когда кто-то другой сообщает тебе информацию, или ты читаешь нити запахов. Машины, которые ты видишь, просто приспособления для передачи разрядов и формирования микроструктур без внешних стимулов, что заняло бы слишком много времени. Подняв факел, я с благоговением смотрел на неподвижное тело царя-жреца на каменном столе. Смотрел, как вспыхивают огоньки, как быстро сменяются диски. Инструменты и приборные доски, казалось, нависают надо мной. Сколько же импульсов через эти восемь проводов одновременно попадают в тело существа, лежащего перед нами? — Значит, ты буквально изменяешь его мозг, — прошептал я. — Он царь-жрец, — ответил Миск, — у него восемь мозгов, это модификации сети ганглий. Такие существа, как ты, ограниченные наличием позвоночника, могут развить только один мозг. — Мне это кажется очень странным. — Конечно, — согласился Миск, — низшие существа учат своих детенышей по-другому; они способны воспринять за всю жизнь только ничтожную долю сведений. — А кто решает, чему его учить? — Обычно, — сказал Миск, — используются стандартные мнемонические диски, которые готовятся хранителями традиций. Глава хранителей — Сарм. — Миск распрямился, и его антенны слегка свернулись. — Как ты догадываешься, я не мог использовать стандартный набор и сам создал памятные диски, по своему собственному рассуждению. — Мне не нравится мысль об изменении мозга. — Мозгов, — поправил Миск. — Все равно не нравится. — Не будь глупым, — сказал Миск. Его антенные свернулись. — Все существа, которые учат свое потомство, изменяют ему мозг. Это устройство — просто быстрый и удобный способ обучения, с его помощью можно эффективно научить тому, что желательно для разумного существа. — Я встревожен, — сказал я. — Понимаю, — заметил Миск, — ты опасаешься, что он сам станет машиной. — Да. — Ты должен помнить, что он царь-жрец, следовательно, разумное существо, и превратить его в машину невозможно, не затронув некоторые важнейшие сферы, а при этом он перестанет быть царем-жрецом. — Но он будет самоуправляющейся машиной. — Мы все такие машины, — сказал Миск, — с большим или меньшим количеством случайных элементов. — Он дотронулся до меня антеннами. — Мы делаем, что можем, а об окончательном результате судить не нам и не при помощи мнемонических дисков. — Не знаю, что здесь истина, — признался я. — Я тоже, — сказал Миск. — Это вообще очень трудная и таинственная проблема. — А что вы делаете до ее окончательного решения? — Некогда мы радовались и жили, но теперь тело наше молодо, но мозг стар, и мы все чаще и чаще поддаемся радостям золотого жука. — Верят ли цари-жрецы в жизнь после смерти? — Конечно, — сказал Миск, — ведь когда кто-нибудь умирает, рой живет. — Нет, — сказал я, — я имею в виду индивидуальную жизнь. — Сознание, — ответил Миск, — это функция сети ганглий. — Понятно. И все-таки ты согласен, как ты выразился, уйти. — Конечно. Я долго жил. Должны жить и другие. Я снова посмотрел на молодого царя-жреца, лежащего на столе. — Он будет помнить все это? — спросил я. — Нет, — ответил Миск, — его внешние сенсоры отключены. Но он будет знать, что его учили с помощью мнемонических дисков. — А чему его учат? — Основам информации, как ты и догадываешься, в области языка, математики и других наук, но он также изучает историю и литературу царей-жрецов, обычаи роя, социальные условности; он получает информацию в области механики, сельского хозяйства, ведения домашнего хозяйства и другую. — А потом он будет продолжать учиться? — Конечно, — сказал Миск, — но это уже будет делаться на надежном основании всего, что узнали его предки. Нет смысла сознательно воспринимать старую информацию, когда время можно истратить для получения новой. Когда обнаруживается новая информация, ее тут же записывают на мнемонические диски. — А что если на мнемонические диски попадет ложная информация? — Несомненно, так бывает, — согласился Миск, — но диски постоянно пересматриваются. Их содержание возможно чаще обновляется.
16. ЗАГОВОР МИСКА
Я оторвал взгляд от молодого царя-жреца и посмотрел на Миска. Его дискообразные глаза на золотой голове сверкали в голубом свете факела множеством своих фасеток. — Должен тебе сказать, Миск, — я говорил медленно, — что пришел сюда убить царей-жрецов, отомстить за уничтожение моего города и его жителей. Я считал своим долгом сообщить Миску, что я не союзник ему, он должен знать о моей ненависти к царям-жрецам, о моем стремлении наказать их за то зло, что они причинили. — Нет, — возразил Миск, — ты пришел в Сардар, чтобы спасти царей-жрецов. Я смотрел на него пораженный. — Именно по этой причине тебя привели сюда. — Я пришел по своей воле! — воскликнул я. — Потому что мой город был уничтожен! — Поэтому и был уничтожен твой город, — ответил Миск, — чтобы ты захотел прийти в Сардар. Я отвернулся. Глаза моигорели от слез, тело дрожало. В гневе посмотрел на высокое неподвижное существо и на молодого царя-жреца на столе. — Если бы у меня был меч, я бы убил его! — сказал я, указывая на молодого царя-жреца. — Нет, не убил бы, — возразил Миск, — именно поэтому ты, а не кто другой был избран для прихода в Сардар. Я бросился к столу, высоко подняв факел, хотел ударить. И не смог. — Ты не причинишь ему вреда, потому что он не виноват, — сказал Миск. — Я это знал. — Как ты мог знать? — Ты из рода Каботов, а мы знаем этот род. Знаем уже больше четырехсот лет, и со дня рождения мы наблюдаем за тобой. — Вы убили моего отца! — воскликнул я. — Нет, — возразил Миск, — он жив, живы и другие жители твоего города, но они разбросаны по всему Гору. — А Талена? — Насколько я знаю, она жива, — но мы не могли наблюдать за ней и за другими из Ко-ро-ба, чтобы не вызвать подозрений, что мы заботимся о тебе, хотим заключить с тобой сделку. — А почему бы просто не вызвать меня сюда? Зачем уничтожать целый город? — Чтобы скрыть наши мотивы от Сарма. — Не понимаю, — сказал я. — Время от времени мы уничтожаем на Горе какой-нибудь город. Обычно его выбирают с помощью специального устройства, действующего по закону случайных чисел. Это показывает низшим существам нашу мощь и учит их исполнять законы царей-жрецов. — А если город не сделал ничего плохого? — Тем лучше, — сказал Миск, — в таком случае люди за горами смущены, они еще больше нас боятся; впрочем, как мы узнали, члены касты посвященных тут же находят объяснение, почему уничтожен именно этот город. Если объяснение достаточно правдоподобно, ему верят. Например, мы позволили им предположить, что именно по твоей вине — как я припоминаю, неуважение к царям-жрецам — был разрушен твой город. — А почему вы не сделали этого, когда я впервые явился на Гор, больше семи лет назад? — Необходимо было испытать тебя. — А осада Ара, — спросил я, — и империя Марлениуса? — Они оказались вполне подходящим испытанием. С точки зрения Сарма, конечно, тебя использовали только для ослабления могущества Ара. Мы предпочитаем, чтобы люди жили в изолированных общинах. С научной точки зрения, так лучше наблюдать за их разновидностями; да и безопаснее, чтобы они не объединялись: будучи разумными, они способны создавать науку, а поддаваясь неразумным стремлениям, могут представлять для нас опасность. — Поэтому вы ограничиваете наше оружие и технологию? — Конечно, — согласился Миск, — но позволяем развиваться во многих областях: в медицине, например, где независимо создано нечто близкое к нашей стабилизирующей сыворотке. — А что это такое? — Ты, конечно, заметил, что хоть прибыл на Гор больше семи лет назад, не испытал никаких физических изменений. — Заметил, — ответил я, — и размышлял над этим. — Конечно, — сказал Миск, — ваша сыворотка не так эффективна и надежна, как наша. Иногда она совсем не действует, а иногда ее действие прекращается всего через несколько сотен лет. — Как великодушно с вашей стороны. — Может быть. Это дискуссионный вопрос. — Миск пристально посмотрел на меня. — В целом мы, цари-жрецы, не вмешиваемся в дела людей. Позволяем им любить и убивать друг друга; похоже, они наслаждаются этими занятиями. — А путешествия приобретения? — Мы поддерживаем контакты с Землей, — сказал Миск, — потому что со временем она может превратиться в угрозу для нас; тогда нам придется либо уничтожить ее, либо покинуть Солнечную систему. — И что же вы сделаете? — Скорее всего ничего. Согласно нашим расчетам — конечно, они могут быть и ошибочными, — жизнь на Земле погибнет в течение следующей тысячи лет. Я печально покачал головой. — Как я сказал, — продолжал Миск, — человек часто поступает неразумно. Подумай, что случилось бы, если бы мы позволили технологии Гора развиваться свободно. Я кивнул. С точки зрения царей-жрецов, это опасней, чем дать автомат шимпанзе или горилле. Люди в глазах царей жрецов доказали, что они не достойны совершенной технологии. Не уверен, что они доказали это в своих собственных глазах. — Кстати, отчасти из-за этих расчетов мы поселили людей на Противоземле, — сказал Миск. — Это интересный вид, и было бы печально, если бы он исчез из вселенной. — Вероятно, мы должны чувствовать благодарность, — сказал я. — Нет, мы привезли сюда, на Противоземлю, организмы и с других планет. — Кое-кого из них я видел. Миск пожал антеннами. — Помню пауков в болотных лесах Ара, — продолжал я. — Пауки вообще мирный народ, за исключением их самок в период спаривания. — Понятно, — сказал я. — Путешествия приобретения обычно совершаются на Землю, когда нам нужен свежий материал для наших целей. — Я был целью одного из таких путешествий, — сказал я. — Очевидно. — На равнинах говорят, что цари-жрецы знают все, что происходит на Горе. — Вздор, — сказал Миск. — Когда-нибудь я покажу тебе смотровую комнату. Четыреста царей-жрецов одновременно управляют сканерами, и мы достаточно хорошо информированы. Например, если нарушается наш закон относительно оружия, мы рано или поздно узнаем об этом, определяем координаты нарушения и приводим в действие механизм огненной смерти. Я однажды видел, как человек умер огненной смертью. Это был верховный посвященный Ара, на крыше цилиндра справедливости. Я невольно вздрогнул. — Да, — ответил я, — я бы хотел взглянуть на смотровую комнату. — Но большую часть сведений мы получаем от своих имплантов. Мы имплантируем в человека контрольную сеть и передающее устройство. Его глаза изменяются таким образом, что все, что он видит, передается на экраны смотровой комнаты. Через имплантов мы можем также говорить и действовать, если активировать из Сардара их контрольную сеть. — Глаза выглядят по-другому? — спросил я. — Иногда да. — А человек по имени Парп имплант? — спросил я, вспомнив его глаза. — Да, — ответил Миск, — так же, как и человек из Ара, которого ты встретил когда-то на дороге вблизи Ко-ро-ба. — Но он выбросил свою контрольную сеть и говорил, что хотел. — Вероятно, какой-то брак при операции. — А если нет? — Тогда это интересно, — сказал Миск. — Чрезвычайно интересно. — Ты сказал, что вы уже четыреста лет знаете Каботов. — Да, и твой отец, храбрый и благородный человек, однажды уже послужил нам, хотя он этого не знал, а имел дело исключительно с имплантами. Сам он впервые прибыл на Гор больше шестисот лет назад. — Невероятно! — воскликнул я. — Со стабилизирующей сывороткой это вполне возможно, — заметил Миск. Меня эта информация потрясла. Я вспотел. Факел, казалось, дрожит у меня в руке. — Я уже многие тысячелетия действую против Сарма, — сказал Миск, — и наконец — более трехсот лет назад — мне удалось получить яйцо, из которого вылупился этот самец. — Миск взглянул на царя-жреца на каменном столе. — Тогда, с помощью своего агента-импланта, хотя тот действовал, не понимая своего задания, я приказал твоему отцу написать письмо, которое ты нашел в горах в твоем родном мире. Голова у меня закружилась. — Но я ведь тогда даже не родился! — воскликнул я. — Твой отец получил указание назвать тебя Тарлом; потом, чтобы он не мог тебе рассказать о Противоземле или настроить против нас, он был возвращен на Гор, прежде чем ты вошел в сознательный возраст. — Я думал, он бросил мою мать. — Она знала, — ответил Миск. — Хоть родилась она на Земле, но была и на Горе. — Она никогда мне об этом не говорила. — Гарантом ее молчания служил Мэтью Кабот — заложник на Горе. — Моя мать умерла, когда я был совсем молод… — сказал я. — Да, из-за крошечных микроорганизмов в вашей зараженной атмосфере. Она умерла потому, что ваша бактериология находится в детском состоянии. Я молчал. Глаза у меня горели, вероятно, от жары или испарений факела мулов. — Это было трудно предвидеть, — сказал Миск. — Мне жаль. — Да, — ответил я. Покачал головой и вытер глаза. Я помнил прекрасную одинокую женщину, которую так недолго знал в своем детстве и которая так любила меня. И проклял про себя факел мула за то, что он осветил слезы на глазах воина Ко-ро-ба. — Почему она не осталась на Горе? — Ей тут было страшно, — ответил Миск, — и твой отец попросил, чтобы ей разрешили вернуться на Землю; он любил ее и хотел, чтобы она была счастлива; может, он также хотел, чтобы ты узнал свой старый мир. — Но ведь я нашел письмо в горах, где на случайном месте остановился лагерем. — Когда стало ясно, где ты остановишься, туда поместили письмо. — Значит, оно не лежало там больше трехсот лет? — Конечно, нет, — сказал Миск, — опасность случайного обнаружения была бы слишком велика. — Письмо было уничтожено, и я чуть не погиб вместе с ним. — Ты был предупрежден, что нужно избавиться от письма, — сказал Миск. — Оно было на огненном замке и должно было вспыхнуть через двадцать анов после того, как его вскроют. — Да оно взорвалось, как бомба. — Тебя предупредили, что от него нужно избавиться, — повторил Миск. — А игла компаса? — спросил я, вспомнив, как ее странное поведение испугало меня. — Очень просто изменить направление магнитного поля. — Но я вернулся на то же место, с которого бежал. — Испуганный человек, теряя ориентировку, движется кругами, — сказал Миск. — Но это не имело значения. Если бы ты не вернулся, я бы отыскал тебя. Я думаю, ты почувствовал, что тебе не уйти, и из гордости вернулся на место, где обнаружил письмо. — Я просто испугался, — сказал я. — Простого испуга не бывает. — Войдя в корабль, я потерял сознание. — Это была анестезия. — Корабль управлялся с Сардара? — Им можно было управлять отсюда, но я не хотел рисковать. — Значит, на нем был экипаж? — Да. Я посмотрел на Миска. — Да, — подтвердил Миск, — я сам был на корабле. Уже поздно, сейчас период сна. Ты устал. Я покачал головой. — Ничего не было оставлено на волю случая. — Случайности не существует, — сказал Миск, — существует незнание. — Этого ты не можешь знать. — Да, — согласился Миск, — этого я не могу знать. — Концы его антенн склонились ко мне. — Тебе нужно отдохнуть. — Нет — сказал я. — Случайно ли меня поместили в комнату Вики из Трева? — Сарм что-то заподозрил. Это он направил тебя туда, чтобы ты поддался ее чарам, чтобы она покорила тебя, подчинила своей воле, превратила тебя, как она поступала с сотнями мужчин, в раба рабыни, раба девушки. — Неужели это правда? — Сотни мужчин, — сказал Миск, — позволяли приковать себя к ногам ее кровати, откуда она, чтоб они не умерли, бросала им остатки пищи, как будто они прирученные слины. У меня в крови вновь вспыхнула ненависть к Вике, я хотел бы схватить и трясти ее, пока не лопнут кости, а потом швырнуть к своим ногам. — Что с ними стало? — спросил я. — Их использовали как мулов, — ответил Миск. Я сжал кулаки. — Я рад, что она не моего племени, — сказал Миск. — А мне стыдно, что она из моего. — Когда ты сломал наблюдательное устройство в ее комнате, я понял, что нужно действовать быстро. Я рассмеялся. — Значит, ты на самом деле считал, что спасаешь меня? — Да. — Интересно. — Во всяком случае мы не хотели рисковать, — сказал Миск. — Ты говоришь «мы»? — Да. — А кто же еще? — Та, что всех важнее в рое. — Мать? — Конечно. Миск слегка прикоснулся к моему плечу антеннами. — Пошли, — сказал он. — Пора возвращаться наверх. — А почему после осады Ара меня вернули на Землю? — спросил я. — Чтобы ты наполнился ненавистью к царям-жрецам, — ответил Миск. — Чтобы захотел вернуться на Сардар и найти нас. — Но почему семь лет? — Это были долгие, тяжелые, одинокие годы. — Мы ждали, — сказал Миск. — Чего? — Женского яйца. — А теперь такое яйцо есть? — Да, — сказал Миск, — но я не знаю, где оно. — А кто знает? — Мать. — А я какое ко всему этому имею отношение? — Ты не из роя, — сказал Миск, — и потому можешь сделать то, что необходимо. — А что необходимо? — Сарм должен умереть. — Я не хочу убивать Сарма. — Хорошо, — сказал Миск. Я думал над тем, что мне сказал Миск, потом посмотрел на него, подняв факел, чтобы лучше видеть его большую голову с дискообразными светящимися глазами. — А почему это яйцо так важно? — спросил я. — У вас есть стабилизирующая сыворотка. И, конечно, будет еще много яиц, и среди них будут женские. — Это яйцо последнее. — Почему? — Мать вылупилась и совершила свой ночной полет задолго до открытия стабилизирующей сыворотки, — объяснил Миск. — Нам удалось намного замедлить ее старение, но тысячелетие за тысячелетием становилось все яснее, что наши усилия делаются менее эффективными, и теперь яиц больше не будет. — Не понимаю, — сказал я. — Мать умирает. Я молчал, Миск тоже, и слышались только механические звуки лаборатории — этой колыбели царя-жреца — и треск моего факела. — Да, — сказал наконец Миск, — это конец роя. Я покачал головой. — Это не мое дело. — Верно, — согласился Миск. Мы смотрели друг на друга. — Что ж, — сказал я, — ты ведь не будешь мне грозить? — Нет. — Не будешь охотиться за моим отцом и моей вольной спутницей, угрожая убить их, если я не стану тебе служить? — Нет, — повторил Миск. — Нет. — А почему нет? Разве ты не царь-жрец? — Потому что я царь-жрец, — ответил Миск. Я был поражен. — Не все цари-жрецы такие, как Сарм, — сказал Миск. Он смотрел на меня сверху вниз. — Пошли, уже поздно, ты устал. Давай подниматься наверх. Он вышел из помещения, и я с факелом в руке — за ним.17. СМОТРОВАЯ КОМНАТА
Мох в клетке мягкий, но в эту ночь мне очень трудно было уснуть: в голове все перепуталось из-за слов царя-жреца Миска. Я не мог забыть крылатую фигуру на каменном столе. Не мог забыть заговор Миска, угрозу, нависшую над роем царей-жрецов. В беспокойном сне мне казалось, что я вижу над собой большую голову Сарма с движущимися вбок челюстями, слышу крик ларлов и вижу горящие зрачки Парпа, он тянется ко мне с инструментами и золотой сетью, и я прикован в ногах постели Вики и слышу ее смех, и я громко закричал и сел на матраце из мха. — Ты проснулся, — послышался голос переводчика. Я протер глаза и сквозь прозрачную стенку клетки увидел царя-жреца. Я открыл дверь и вышел в комнату. — Приветствую благородного Сарма, — сказал я. — Приветствую тебя, мэток, — ответил Сарм. — Где Миск? — Он занят. — А что ты здесь делаешь? — Скоро праздник Толы, — ответил Сарм, — а это время удовольствий и гостеприимства в рое царей-жрецов, время, когда цари-жрецы расположены ко всем живым существам, даже самым низшим. — Я рад это слышать, — сказал я. — А какие обязанности держат Миска вдали от его комнаты? — В честь праздника Толы, — ответил Сарм, — он сейчас держит гур. — Не понимаю, — сказал я. Сарм осмотрелся. — Прекрасное у Миска помещение, — заметил он, осматривая с помощью антенн внешне совершенно голые стены и восхищаясь наложенными на них рисунками запахов. — Что тебе нужно? — спросил я. — Я хочу быть твоим другом, — ответил Сарм. Я не шевельнулся, но был поражен, услышав из транслятора горянское слово «друг». Я знал, что в языке царей-жрецов нет удовлетворительного эквивалента этого слова. Я уже пытался отыскать его с помощью переводчика, который мне дал Миск, в лексических нитях. То, что это слово произнес Миск, означало следующее: он специально внес его в переводчик и соотнес с определенным запахом, как если бы мы захотели создать название для вновь обнаруженного объекта или отношения. Я подумал, понимает ли Сарм смысл этого слова или он просто использовал его, рассчитывая произвести на меня благоприятное впечатление. Он мог спросить у мулов — специалистов по трансляторам, каков смысл этого слова; они могли объяснить ему, более или менее адекватно, каким отношениям соответствует это слово, например, хорошее расположение к другому, желание ему добра и прочее. Как ни незначителен этот факт, присутствие в переводчике Сарма этого слова указывало, что он предпринял для этого немалые усилия и это почему-то для него важно. Впрочем, я не выдал своего удивления и действовал так, будто не знал, что к обычному словарю было добавлено новое горянское слово. — Я польщен, — ответил я. Сарм осмотрел клетку. — Ты из касты воинов, — заметил он. — Может, хочешь, чтобы тебе дали самку мула? — Нет. — Можешь иметь их несколько, если пожелаешь. — Сарм великодушен, — сказал я, — но я отклоняю его щедрое предложение. — Может, тебе нужны редкие металлы или камни? — Нет. — Может, хочешь стать надсмотрщиком мулов на складе или на грибной плантации? — Нет. — А чего же ты хочешь? — спросил Сарм. — Свободы, — ответил я, — восстановления моего города Ко-ро-ба, безопасности его жителей, хочу снова увидеть отца, друзей, свою вольную спутницу. — Это можно организовать, — сказал Сарм. — Что я должен делать? — Расскажи, что привело тебя в рой, — сказал Сарм, и его антенны неожиданно щелкнули, как хлысты, нацелились на меня и застыли, жесткие, как оружие. — Понятия не имею, — ответил я. Антенны гневно вздрогнули, из конечностей Сарма выскочили костные лезвия, тут же спрятались, антенны снова расслабились, и хватательные придатки на передних конечностях слегка коснулись друг друга. — Понимаю, — сказал Сарм через переводчик. — Не хочешь ли немного грибов? — спросил я. — У Миска было время поговорить с тобой, — сказал Сарм. — Что он говорил? — Между нами роевая правда. — Роевая правда с человеком? — спросил Сарм. — Да. — Интересная мысль, — сказал Сарм. — Ты разрешишь мне помыться? — спросил я. — Конечно, — ответил Сарм. — Пожалуйста. Я долго оставался в умывальной кабине, а когда вышел и надел пластиковую одежду, потребовалось еще немало времени, чтобы намешать похлебку из грибов, и поскольку она получилась съедобной, я, можно сказать, наслаждался ею. Если эта тактика предназначалась для производства эффекта на Сарма, должен признать, что она потерпела полную неудачу: все это довольно значительное время он стоял посреди комнаты, застыв в столь характерной для царей-жрецов позе, стоял совершенно неподвижно, если не считать изредка вздрагивающих антенн. Наконец я вышел из клетки. — Я хочу быть твоим другом, — сказал Сарм. Я молчал. — Может, ты хочешь осмотреть рой? — Да, — сказал я, — с удовольствием. — Хорошо, — сказал Сарм.Я не просил разрешения увидеть Мать: людям это запрещено, но в остальном Сарм оказался внимательным и обязательным проводником, он охотно отвечал на вопросы и сам предлагал интересные места для осмотра. Часть времени мы передвигались на транспортном диске, и он показал, как им управлять. Диск движется на подушке из летучего газа; он частично освобожден от силы тяготения; об этом я расскажу позже. Скорость контролируется перемещением ноги на двойной полоске, уложенной вровень с поверхностью диска; направление водитель изменяет, изменяя положение тела, тем самым меняя центр тяжести легкого диска; такой же принцип применяется в роликовых коньках или на некогда столь популярных водяных досках. Если сойти с полосок, диск плавно останавливается в пригодном для этого месте. В передней части диска есть специальное устройство, посылающее невидимый луч: если расстояние до препятствия мало, диск тормозится более резко. Но это устройство действует только тогда, когда никто не нажимает на полоски. Я считал, что хорошим усовершенствованием был бы газовый бампер или какое-нибудь поле, предотвращающие столкновение, но Сарм сказал, что такое усовершенствование излишне. — Никто не пострадал при передвижении на дисках, — заметил он, — за исключением нескольких мулов. По моей просьбе Сарм отвел меня в смотровую комнату, откуда цари-жрецы держат под наблюдением всю поверхность Гора. Множество маленьких кораблей, не спутников, невидимых с поверхности, несут на себе линзы и передатчики, отправляющие информацию в Сардар. Я сказал Сарму, что было бы дешевле использовать спутники, но он не согласился. Я не стал бы этого говорить, если бы знал тогда, как используют цари-жрецы силы тяготения. — Мы наблюдаем из атмосферы, — объяснил Сарм, — потому что так можно получить больше подробностей из-за близости к объекту. Чтобы получить такие же подробности со спутника, нужна значительно более совершенная аппаратура. Приемники наблюдательных кораблей воспринимают свет. звук и запах, которые затем передаются на Сардар для обработки и изучения. Все это записывается и может быть просмотрено царями-жрецами. — Мы действуем на основе случайных чисел, — сказал Сарм, — потому что в конечном счете это эффективней, чем полет по заранее расписанным маршрутам. Конечно, если мы знаем, что происходит нечто интересное или важное для нас, мы устанавливаем координаты и начинаем следить. — Записано ли уничтожение города Ко-ро-ба? — спросил я. — Нет, — ответил Сарм, — оно для нас не представляло интереса. Я сжал кулаки и заметил, что Сарм слегка свернул антенны. — Я однажды видел, как человек погиб в огненной смерти. Этот механизм тоже здесь? — Да, — ответил Сарм, указывая передней конечностью на металлический шкаф с несколькими шкалами и кнопками. — Само устройство огненной смерти находится в корабле-наблюдателе, но здесь устанавливаются координаты и передается сигнал на начало огня. Система, конечно, синхронизирована со сканирующим аппаратом и может контролироваться с панели любого обсервационного куба. — Конечно, — согласился я. Я осмотрел комнату. Необыкновенно длинная, построенная на четырех уровнях, как гигантские ступени. Вдоль каждого уровня, в нескольких футах друг от друга, располагались обсервационные кубы, похожие на стеклянные, со стороной примерно в четыре фута. Сарм сказал мне, что в комнате четыреста таких кубов, и перед каждым я видел высокую неподвижную фигуру царя-жреца. Я прошел по одному уровню, глядя в кубы. В большинстве из них мелькали обычные сцены Гора; однажды я увидел город, но не смог определить, какой именно. — Это может заинтересовать тебя, — сказал Сарм, указывая на один из кубов. Я посмотрел. Угол, под которым велось наблюдение, отличался. Линзы, по-видимому, находились не высоко над поверхностью, а перемещались параллельно ей. Видна была дорога, обрамленная деревьями; деревья медленно приближались к линзам и уходили назад. — Ты смотришь через глаза импланта, — сказал Сарм. Я перевел дыхание. Антенны Сарма согнулись. — Да, — сказал он, — зрачки его глаз заменены линзами, а контрольная сеть и передатчик встроены в мозговую ткань. Сейчас он без сознания, потому что контрольная сеть активирована. Позже мы дадим ему возможность отдохнуть, и он снова сможет видеть, слышать и думать самостоятельно. Я вспомнил Парпа. Снова посмотрел в куб. Интересно, кто этот человек, через глаза которого я сейчас смотрю, кем он был, этот неизвестный имплант, который сейчас идет по одинокой дороге где-то на Горе, прибор царей-жрецов. — С вашими знаниями и властью царей-жрецов вы могли бы построить что-нибудь механическое, — с горечью сказал я, — робота, который внешне походил бы на человека и выполнял такую работу. — Конечно, — согласился Сарм, — но такой инструмент, чтобы служить удовлетворительной заменой импланта, будет необыкновенно сложным — подумай только о необходимости восстановления выходящих из строя частей — и в конце концов приблизится к гуманоидному организму. Людей так много, что сооружение такого робота было бы лишь ненужной тратой наших ресурсов. Я снова посмотрел в куб и подумал о человеке — о том, что было когда-то человеком, — через глаза которого я смотрю. Я, в самом рое царей-жрецов, свободнее него, идущего по камням дороги в ярком свете солнца, где-то далеко от гор царей-жрецов, но все же в тени Сардара. — Он может не подчиниться вам? — спросил я. — Иногда бывают попытки сопротивляться сети и обрести сознание, — ответил Сарм. — А может ли такой человек отказаться от власти сети? — Сомневаюсь, — ответил Сарм, — разве что сеть не в порядке. — А что бы вы в таком случае сделали? — Очень просто вызвать перегрузку сети. — Вы его убьете? — Он всего лишь человек, — сказал Сарм. — Это было сделано с человеком на дороге в Ко-ро-ба, с человеком из Ара, который говорил со мной от имени царей-жрецов? — Конечно. — Его сеть была не в порядке? — Вероятно. — Ты убийца, — сказал я. — Нет, — ответил Сарм, — я царь-жрец.
Мы с Сармом пошли дальше по длинному уровню, заглядывая в кубы. В одном из кубов сцена застыла, местность больше не передвигалась, как на трехмерном экране. И увеличение неожиданно возросло, и запахи усилились. На зеленом поле, не знаю где именно, из подземной пещеры появился человек в костюме касты строителей. Он украдкой осмотрелся, как будто опасался, что за ним наблюдают. Потом, убедившись, что он один, вновь исчез в пещере и вынес оттуда нечто, напоминающее полую трубу. Из отверстия в трубе торчал фитиль, похожий на фитиль лампы. Человек в одежде строителя сел, скрестив ноги, на землю, достал с пояса сумку, а оттуда цилиндрическую горянскую зажигалку, с помощью которой обычно разжигают огонь на кухне. Снял крышечку, и я увидел, как на конце зажигалки вспыхнул огонек. Человек поднес огонек к фитилю, потом закрыл зажигалку и положил ее назад в сумку. Фитиль горел медленно, пламя приближалось к трубе. Когда оно почти скрылось в ней, человек встал и направил трубу на ближайшую скалу. Блеснул огонь, раздался резкий звук, как будто из трубы вылетел снаряд и ударился в скалу. Поверхность скалы почернела, и от нее откололось несколько кусочков. Стрела из самострела причинила бы больший вред. — Запрещенное оружие, — сказал Сарм. Царь-жрец, стоявший у этого куба, коснулся какой-то кнопки. — Стойте! — закричал я. Прямо у меня на глазах человек внезапно испарился в вспышке ослепительного пламени. Исчез. Еще одна вспышка уничтожила его примитивную трубу. Если не считать почерневших камней и травы, сцена опять стала мирной. На вершину скалы опустилась маленькая любопытная птица, потом прыгнула в траву в поисках добычи. — Вы убили этого человека, — сказал я. — Он мог бы проводить запрещенные эксперименты много лет, — сказал Сарм. — Нам повезло, что мы его поймали. Иногда приходится ждать, пока оружие используют в войне, и тогда убивать много людей. Лучше так, материал экономится. — Но вы его убили. — Конечно, — сказал Сарм, — ведь он нарушил закон царей-жрецов. — Какое право вы имели устанавливать для него закон? — Право высшего организма контролировать низшие, — сказал Сарм. — По тому же праву вы убиваете боска или табука, чтобы питаться его мясом. — Но это не разумные животные. — Они чувствуют. — Мы убиваем быстро. Антенны Сарма свернулись. — Мы тоже обычно убиваем быстро, и все же ты жалуешься на это. — Нам нужна пища. — Можно есть грибы и овощи. Я молчал. — Правда такова, — сказал Сарм, — что человек — хищное и опасное животное. — Но ведь животные неразумны, — возразил я. — Разве это так важно? — спросил Сарм. — Не знаю. Что если я скажу, что важно? — Тогда я отвечу, что подлинно разумны только цари-жрецы, — сказал Сарм. Он смотрел на меня сверху вниз. — Ты для нас то же, что боск или слин для тебя. — Он помолчал. — Но я вижу, смотровая комната тебя расстроила. Помни, что я привел тебя сюда по твоей же просьбе. Не думай о царях-жрецах плохо. Я хочу, чтобы ты был моим другом.
18. Я РАЗГОВАРИВАЮ С САРМОМ
В следующие дни, когда я мог избежать внимания Сарма — он, несомненно, был занят своими многочисленными обязанностями и ответственностями, — я путешествовал по рою на транспортном диске, который мне предоставил Сарм, искал Миска, но не находил его. Я знал только, что он, как выразился Сарм, «держал гур». Никто из тех, с кем я разговаривал — а это были преимущественно мулы, — не объяснил мне смысла этих слов. Мулы были расположены ко мне, и я понял, что они просто сами не знают, что это значит, несмотря на то что некоторые их них родились в рое, в племенных клетках, отведенных в одном из вивариев для этой цели. Я даже обращался с этим вопросом к царям-жрецам, и так как я мэток, а не мул, они уделяли мне внимание, но вежливо отказывались сообщить мне то, что мне было нужно. «Это имеет отношение к празднику Тола, — говорили они, — и это не дело людей». Иногда в этих походах меня сопровождали Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та. Когда они пошли со мной в первый раз, я взял пишущую палочку — такими пользуются мулы в кладовых и в раздаточных — и написал у них на левом плече одежды их имена. Теперь я мог их различать. Такой знак заметен для человеческого глаза, но вряд ли на него обратит внимание царь-жрец, точно так же как человек вряд ли заметит слабый звук, если его внимание обращено на другое. Однажды во второй половине дня — о времени я сужу по периодам кормления, потому что лампы поддерживают в рое постоянный уровень освещения, — мы с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та на транспортном диске быстро двигались по туннелю. — Приятно так ехать, Кабот, — сказал Мул-Ал-Ка. — Да, приятно, — поддержал его Мул-Ба-Та. — Вы говорите одинаково, — сказал я. — А мы и есть одинаковые, — заметил Мул-Ал-Ка. — Вы мулы биолога Куска? — Нет, — ответил Мул-Ал-Ка, — Куск подарил нас Сарму. Я застыл на транспортном диске и чуть не столкнулся со стеной туннеля. От стены отпрыгнул испуганный мул. Я видел, как он трясет кулаком и что-то гневно кричит нам вслед. Я улыбнулся. Должно быть, он родился не в рое. — Значит, — сказал я ехавшим со мной мулам, — вы шпионите за мной для Сарма. — Да, — сказал Мул-Ал-Ка. — Это наш долг, — сказал Мул-Ба-Та. — Но если ты хочешь сделать что-нибудь, что не должен знать Сарм, скажи нам, и мы закроем глаза, — добавил Мул-Ал-Ка. — Да, — согласился Мул-Ба-Та, — или останови диск, мы сойдем и подождем тебя. На обратном пути сможешь подобрать нас. — Звучит справедливо. — Хорошо, — сказал Мул-Ал-Ка. — А быть справедливым — это по-человечески? — спросил Мул-Ба-Та. — Иногда, — ответил я. — Хорошо, — сказал Мул-Ал-Ка. — Мы хотим быть людьми, — сказал Мул-Ба-Та. — Не поучишь ли ты нас как-нибудь быть людьми? — спросил Мул-Ал-Ка. Транспортный диск летел вперед, некоторое время мы все молчали. — Не уверен, что я знаю это сам, — сказал наконец я. — Должно быть, это очень трудно, — заметил Мул-Ал-Ка. — Да, — подтвердил я, — трудно. — А царь-жрец должен учиться быть царем-жрецом? — спросил Мул-Ба-Та. — Да, — сказал я. — Это, должно быть, еще трудней, — сказал Мул-Ал-Ка. — Вероятно, — ответил я. — Не знаю. Я по изящной дуге подвел диск к одной из стен туннеля, чтобы избежать столкновения с крабообразным животным, покрытым множеством перекрывающих друг друга пластин, потом снова свернул, чтобы не столкнуться с прогуливающимся царем-жрецом, который вопросительно поднял антенны, когда мы пронеслись мимо. — Тот, что не царь-жрец, это мэток, — торопливо заметил Мул-Ал-Ка, — его зовут тус и он питается спорами грибов. — Мы знаем, что тебя такие вещи интересуют, — добавил Мул-Ба-Та. — Да, — сказал я. — Спасибо. — Пожалуйста, — ответил Мул-Ал-Ка. — Да, — согласился Мул-Ба-Та. Некоторое время мы двигались молча. — Но ты ведь поучишь нас быть людьми? — спросил Мул-Ал-Ка. — Я сам это не очень хорошо знаю. — Но ведь лучше нас, — сказал Мул-Ба-Та. Я пожал плечами. Диск двигался по туннелю. Я думал, возможен ли тут маневр. — Держитесь! — сказал я и, поворачиваясь, развернул диск, так что он сделал полный оборот и продолжал двигаться в прежнем направлении. Мы все с трудом удержались на ногах. — Замечательно! — воскликнул Мул-Ал-Ка. — Очень умело, — похвалил Мул-Ба-Та. — Никогда не видел, чтобы цари-жрецы так делали, — сказал Мул-Ал-Ка с почтительным страхом в голосе. Я думал, можно ли совершить такой маневр на транспортном диске, и теперь был доволен: можно. В то время мне не пришло в голову, что я чуть не сбросил с диска своих пассажиров, да и сам едва не упал. — Хотите попробовать управлять диском? — спросил я. — Да! — сказал Мул-Ал-Ка. — Да, — подхватил Мул-Ба-Та, — очень хотим! — Но вначале ты нам покажешь, как быть человеком? — спросил Мул-Ал-Ка. — Как ты глуп! — насмехался Мул-Ба-Та. — Он нам уже показывает. — Не понимаю, — сказал Мул-Ал-Ка. — Значит, не ты синтезирован, — заметил Мул-Ба-Та. — Может быть, — согласился Мул-Ал-Ка. — Но я все равно не понимаю. — Как ты думаешь, — свысока спросил Мул-Ба-Та, — может ли царь-жрец поступать так глупо? — Нет, — ответил Мул-Ал-Ка. Лицо его прояснилось. — Видишь, — сказал Мул-Ба-Та. — Он учит нас быть людьми. Я покраснел. — Поучи нас еще, — сказал Мул-Ал-Ка. — Говорю вам, я сам много не знаю, — ответил я. — Если узнаешь, скажи нам, — это Мул-Ал-Ка. — Да, пожалуйста, — подтвердил Мул-Ба-Та. — Хорошо. — Это справедливо, — сказал Мул-Ал-Ка. — Да, — согласился Мул-Ба-Та. — А тем временем, — Мул-Ал-Ка с неприкрытым восхищением смотрел на управляющие полосы диска, — поучимся водить этот диск. — Да, — сказал Мул-Ба-Та, — нас это вполне устраивает, Тарл Кабот.Я не возражал против того, чтобы проводить время с Сармом: он мне сообщил о рое гораздо больше, чем я за такое время смог бы узнать сам. С ним я получал доступ в такие районы, куда бы меня одного не пропустили. Одним из таких мест был энергетический центр, гигантская установка, откуда энергия передавалась на многочисленные механизмы и работы. — Иногда это называют Домашним Камнем Гора, — сказал Сарм, когда мы шли по длинной извивающейся металлической спирали снаружи одной стены огромного прозрачного голубого купола. Под куполом размещалось сверкающее, испускающее голубоватое свечение большое сетчатое полушарие. — Конечно, аналогия неточна, — продолжал Сарм, — потому что в рое нет никакого домашнего камня. Домашние камни характерны для варварских городов человеческих обитателей Гора. Я почувствовал раздражение. В городах Гора к домашним камням относятся очень серьезно. Человек может потерять жизнь, если не встанет почтительно при упоминании о домашнем камне города, а Сарм отзывается о нем так пренебрежительно. — Тебе трудно понять любовь человека к своему домашнему камню, — сказал я. — Странный культурный феномен, — заметил Сарм. — Я его прекрасно понимаю, но нахожу нелепым. — В рое нет ничего подобного домашнему камню? — спросил я. — Конечно, нет, — ответил Сарм. Я заметил еле заметное подергивание передних конечностей, но роговые лезвия не обнажились. — Впрочем, у вас есть Мать, — невинно заметил я. Сарм остановился на узкой металлической спирали, опоясывающей огромный купол, выпрямился и повернулся ко мне. Одним движением передней конечности он мог сбросить меня вниз, на несколько сот футов, к неминуемой гибели. Мгновенно его антенны прижались к голове, выскочили роговые лезвия, но тут же антенны снова поднялись, а лезвия скрылись. — Это совсем другое дело, — сказал Сарм. — Да, другое, — согласился я. Сарм несколько мгновений смотрел на меня, потом повернулся и пошел дальше. Наконец мы достигли вершины большого голубого купола, и я увидел прямо под собой сверкающее сетчатое полушарие. Голубой прозрачный купол находился под другим куполом, каменным, и в нем я увидел множество переходов, инструментальных панелей и механизмов. Тут и там расхаживали цари-жрецы, поглядывая на шкалы, время от времени поворачивая ручки своими хватательными крючками. Я решил, что этот купол — какой-то реактор. Посмотрел на полушарие под нами. — Итак, это источник могущества царей-жрецов. — Нет, — сказал Сарм. Я посмотрел на него. Он притронулся своими передними конечностями к трем местам по обе стороны груди и к одному за глазами. — Здесь, — сказал он, — истинный источник нашего могущества. Я понял, что он показывает на те точки, куда уходили провода у того молодого царя-жреца, что лежит на каменном столе в потайной лаборатории Миска. Сарм указал на восемь мозгов. — Да, — сказал я, — ты прав. Сарм разглядывал меня. — Значит, ты знаешь о модификации сети ганглий? — Да. Мне рассказывал Миск. — Хорошо. Я хочу, чтобы ты понял царей-жрецов. — Ты меня уже научил многому, — сказал я, — и я тебе благодарен. Сарм, возвышаясь надо мной, стоя над голубым куполом, над лежавшей далеко внизу сияющей полусферой, высоко поднял антенны, повернулся и обвел ими обширное, запутанное, прекрасное, запретное пространство. — Но есть такие, — сказал Сарм, — кто хотел бы уничтожить все это. Я подумал, могу ли, навалившись всем телом, сбросить Сарма вниз. — Я знаю, почему тебя привели в рой, — сказал Сарм. — В таком случае ты знаешь больше меня, — ответил я. — Тебя привели сюда, чтобы ты убил меня, — сказал Сарм, глядя вниз. Я вздрогнул. — Есть такие, — продолжал Сарм, — кто не любит рой, хочет, чтобы рой умер. Я молчал. — Рой вечен, — сказал Сарм. — Он не может умереть. Я не допущу его гибели. — Не понимаю, — сказал я. — Понимаешь, Тарл Кабот, — сказал Сарм. — Не лги мне. Он повернулся ко мне и протянул антенны, их тонкие чувствительные волоски слегка дрожали. — Ты ведь не хочешь, чтобы эта красота и мощь ушли из нашего общего мира? Я посмотрел на невероятно сложную установку подо мной. — Не знаю, — ответил я. — На месте царя-жреца, конечно, я не хотел бы, чтобы она погибла. — Совершенно верно, — сказал Сарм, — и тем не менее среди нас есть такой — как ни невероятно, но он царь-жрец, — который предает свой род, который хочет, чтобы эта красота исчезла. — Ты знаешь его имя? — спросил я. — Конечно, — ответил Сарм. — Мы оба его знаем. Это Миск. — Я ничего об этих делах не знаю. — Понятно, — сказал Сарм. Он помолчал. — Миск считает, что по своей инициативе привел тебя в Сардар, и я позволил ему поверить в это. Я позволил ему также думать, что подозреваю — но не знаю точно — о его заговоре, потому что я поместил тебя в комнату рабыни Вики из Трева, и он доказал свою вину, кинувшись защищать тебя. — А если бы он не пришел? — Рабыня Вика никогда не подводила меня, — сказал Сарм. Я стиснул перила, горечь захватила горло, вспыхнула старая ненависть к этой девушке из Трева. — А чем бы я тебе пригодился, если бы был прикован к рабскому кольцу? — спросил я. — Спустя время, может, через год, когда ты был бы готов, я освободил бы тебя при условии, что ты выполнишь мою просьбу. — И что это за просьба? — Убей Миска, — сказал Сарм. — А почему ты не убьешь его сам? — спросил я. — Это было бы убийством, — ответил Сарм. — Несмотря на свою вину и предательство, он царь-жрец. — Между мной и Миском роевая правда, — сказал я. — Не может быть роевой правды между царем-жрецом и человеком, — ответил Сарм. — Понятно, — сказал я. — А если соглашусь выполнить твое желание, что я получу в награду? — Вику из Трева, — ответил Сарм. — Я отдам ее тебе нагой и в рабских цепях. — Это не очень понравится Вике из Трева. — Она всего лишь самка-мул. Я подумал о Вике и о своей ненависти к ней. — Ты по-прежнему хочешь, чтобы я убил Миска? — Да, — сказал Сарм. — Именно с этой целью я привел тебя в рой. — Тогда верни мне мой меч и отведи меня к нему. — Хорошо, — сказал Сарм, и мы начали долгий спуск по огромному синему куполу, под которым скрывался энергетический центр царей-жрецов.
19. УМРИ, ТАРЛ КАБОТ
Итак, у меня в руках снова будет меч и я смогу отыскать Миска, за безопасность которого я опасался. Определенных планов у меня не было. Сарм действовал не так быстро, как я ожидал; после посещения энергетического центра мы просто вернулись в комнату Миска, где стояла моя клетка. Я провел беспокойную ночь на моховом матраце. Почему мы сразу не занялись делом? Утром, через час после первой еды, в комнате Миска, где я его ждал, появился Сарм. К моему удивлению, на голове его был венок из ароматных зеленых листьев — первая зелень, которую я увидел в рое, а на шее, кроме неизбежного переводчика, висело ожерелье, вероятно, просто украшение, множество мелких металлических предметов, одни похожие на маленькие закругленные совки, другие круглые и заостренные, третьи с лезвиями. К тому же от Сарма исходили острые незнакомые запахи. — Наступает праздник Толы, праздник Ночного Полета, — сказал Сарм. — Твое задание должно быть выполнено сегодня. Я смотрел на него. — Ты готов? — спросил он. — Да. — Хорошо, — сказал Сарм, подошел к одному из высоких шкафов в стене, несколько раз нахал кнопку, и шкаф открылся. Очевидно, Сарм хорошо знаком с комнатой Миска. Я подумал, все ли их помещения устроены одинаково или он несколько раз бывал тут на разведке в прошлом. Знает ли он о потайной комнате под моей клеткой? Из шкафа Сарм достал мой пояс, ножны и короткий острый меч горянской стали, который я отдал Миску. Приятно снова ощутить в руке оружие. Рассчитав расстояние между собой и Сармом, я подумал, смогу ли убить его, прежде чем он пустит в ход свои челюсти и страшные лезвия на конечностях. Где у царя-жреца уязвимое место? К моему удивлению, Сарм рванул дверь шкафа, из которого достал мой меч. Он согнул ее внутрь и вниз, потом одним из кусков металла, висевших у него на шее, исцарапал дверь и опять немного прогнул ее. Потом аналогично поступил с внутренностями шкафа. — Что ты делаешь? — спросил я. — Хочу быть уверенным, что больше твое оружие не запрут в этом шкафу, — ответил Сарм. И добавил: — Я твой друг. — Я счастлив иметь такого друга, — сказал я. Очевидно, онпривел шкаф в такое состояние, чтобы считали, что его вскрыли снаружи. — Почему ты сегодня так одет? — спросил я. — Сегодня праздник Толы, — ответил Сарм, — праздник Ночного Полета. — А где ты взял зеленые листья? — Мы выращиваем их в особых помещениях при свете ламп. Во время Толы их носят все цари-жрецы в память о Ночном Полете, потому что Ночной Полет происходит на поверхности, где много такой зелени. — Понятно. Сарм коснулся металлических предметов у себя на шее. — Они тоже имеют значение, — сказал он. — Украшение в честь праздника Толы, — предположил я. — Больше этого. Посмотри на них внимательно. Я подошел к Сарму и осмотрел эти куски металла. Одни из них напомнили мне совки, другие шила, третьи ножи. — Это инструменты, — сказал я. — Давным-давно, за много роев до этого, так давно, что ты себе и вообразить не можешь, с помощью этих инструментов мой народ начал путь к царям-жрецам. — А как же видоизменения сети ганглий? — Эти предметы древнее, — сказал Сарм. — Возможно, если бы не они и не те перемены, которые они вызвали в жизни, никакого видоизменения ганглий не было бы. Потому что сами по себе видоизменения нервных узлов имели бы малую практическую ценность и не стали бы постоянными. — Может показаться, — невинно заметил я, — что, вопреки твоему вчерашнему высказыванию, именно эти кусочки металла, а не восемь нервных узлов есть подлинные источники могущества царей-жрецов. Сарм раздраженно подергал антеннами. — Нам пришлось их делать и использовать, — сказал он. — Но ведь ты сам сказал, что они древнее модификации сети ганглий, — напомнил я. — Это неясный вопрос, — сказал Сарм. — Да, вероятно, ты прав. Лезвия Сарма мелькнули и снова исчезли. — Хорошо, — сказал Сарм, — источник могущества царей-жрецов в элементарных частицах вселенной. — Хорошо, — согласился я. Я с удовольствием заметил, что только с огромным напряжением Сарм сохранил самоконтроль. Все его огромное тело, казалось, дрожит от гнева. Он плотно прижал хватательные отростки, чтобы помешать непроизвольному появлению лезвий. — Кстати, — спросил я, — а как можно убить царя-жреца? При этом я заметил, что бессознательно определяю расстояние до Сарма. Сарм успокоился. — Это нелегко с твоим маленьким оружием, — сказал он, — но Миск не сможет сопротивляться, и у тебя будет столько времени, сколько нужно. — Я что, его просто зарежу? — Бей по нервным узлам в груди и в голове, — сказал Сарм. — Тебе потребуется не больше полусотни ударов. Сердце у меня упало. Похоже, цари-жрецы неуязвимы для моего меча, хотя, вероятно, я могу их серьезно ранить, если перерублю чувствительные волоски на конечностях или соединение груди с животом, а также глаза и антенны, если дотянусь до них. Потом мне пришло в голову, что, возможно, есть важные жизненные центры, не упомянутые Сармом; может быть, крестец или орган, перемещающий по телу жидкости и соответствующий нашему сердцу. Но, конечно, он мне о нем не скажет, не покажет, где он помещается. Он хочет, чтобы я просто изрубил обреченного Миска, как будто он куб нечувствительных грибов. Я этого не сделаю не только из-за тех чувств, что испытываю к Миску; даже если бы я хотел его убить, я не стал бы этого делать таким способом. Не так убивает обученный воин. Я должен отыскать сердце или соответствующий ему орган в груди; потом я вспомнил, что, предположительно, органы дыхания тоже должны размещаться в груди; однако я знал, что они у царей-жрецов в животе. Хорошо бы мне повнимательней ознакомиться с нитями запахов Миска, но времени на это у меня не было, да и если бы я их прочел, мой переводчик сообщил бы только термины-этикетки. Проще будет, приблизившись к Миску с мечом в руке, просто спросить у него об этом. Почему-то я при этой мысли улыбнулся. — Ты пойдешь со мной, чтобы присутствовать при смерти Миска? — Нет, — ответил Сарм, — потому что сегодня праздник Толы и я должен дать гур Матери. — А что это значит? — Людей это не касается. — Хорошо, — сказал я. — Снаружи тебя ждет транспортный диск и два мула: Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та. Они отведут тебя к Миску и потом помогут избавиться от тела. — Я могу на них полагаться? — Конечно, — сказал Сарм. — Они верны мне. — А девушка? — Вика из Трева? — Да. Антенны Сарма свернулись. — Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та расскажут тебе, где ее найти. — Они обязательно должны идти со мной? — Да, чтобы убедиться, что ты хорошо справился. — Но ведь тогда слишком многие будут об этом знать. — Нет, — возразил Сарм, — потому что я приказал им по завершении твоей работы отправиться в помещения для разделки. Я некоторое время молчал, глядя на нависшего надо мной царя-жреца. — Куск может быть недоволен, — заметил Сарм, предвидя мое возражение, — но успокоится, к тому же он всегда может синтезировать новых. — Понимаю, — сказал я. — К тому же он подарил их мне, и я могу делать с ними, что захочу. — Понятно. — Не беспокойся о Куске. — Хорошо, — сказал я, — постараюсь не беспокоиться о Куске. Сарм отступил в сторону, открывая проход к двери. Он поднял свое тело почти вертикально. — Желаю тебе удачи в этом деле, — сказал он. — Совершив его, ты окажешь великую услугу рою и царям-жрецам и тем самым заслужишь великую славу и жизнь, полную почета и богатства. И прежде всего ты получишь рабыню Вику из Трева. — Сарм щедр и великодушен, — сказал я. — Сарм твой друг, — донеслось из транслятора. Покидая комнату, я заметил, что Сарм отключил переводчик. Потом поднял конечности в благословляющем жесте. Я несколько иронически в ответ поднял правую руку. До моих ноздрей, теперь натренированных различать оттенки запахов в моей практике с переводчиком Миска, донесся новый легкий запах, компоненты которого я без труда распознал. Это была очень простая фраза и, конечно, не переведенная транслятором Сарма. Она означала: «Умри, Тарл Кабот». Я улыбнулся и вышел из комнаты.20. ОШЕЙНИК 708
Снаружи меня ждали Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та. Они прилетели на диске, и этого обычно было бы вполне достаточно, чтобы вызвать у них радость, но на этот раз они не казались счастливыми. — Нам приказано, — сказал Мул-Ал-Ка, — проводить тебя к царю-жрецу Миску, которого ты убьешь. — Нам также приказано, — добавил Мул-Ба-Та, — помочь тебе избавиться от тела в месте, которое нам назвали. — Нам приказано также, — продолжал Мул-Ал-Ка, — поддерживать тебя в твоем намерении и напоминать о тех богатствах и почестях, которые тебя ожидают. — Не последнее из этих удовольствий, как нам приказано тебе напомнить, — сказал Мул-Ба-Та, — это наслаждение самкой Викой из Трева. Я улыбнулся и встал на транспортный диск. Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та встали передо мной, но повернулись ко мне спинами. Легко было бы сбросить их с диска. Мул-Ал-Ка ступил на полосы ускорения и повел диск от помещения Миска по широкому главному туннелю. Диск неслышно двигался на своей газовой подушке. Ветер дул нам в лицо, порталы скользили мимо, сливаясь в одну полосу. — Мне кажется, — сказал я, — вы точно выполнили ваши инструкции. А теперь скажите, чего вы на самом деле хотите. — Я бы хотел это сказать, Тарл Кабот, — признался Мул-Ал-Ка. — Но это было бы неправильно, — сказал Мул-Ба-Та. — Ага, — выговорил я. Некоторое время мы двигались молча. — Ты заметил, — сказал наконец Мул-Ал-Ка, — мы встали таким образом, чтобы ты, если захочешь, смог бы нас сбросить с диска. — Да, я это заметил. — Увеличь скорость диска, — сказал Мул-Ба-Та, — чтобы это действие было эффективнее. — Я не хочу сбрасывать вас с диска. — О, — сказал Мул-Ал-Ка. — Нам это кажется неплохой мыслью, — сказал Мул Ба-Та. — Может быть, но почему вы хотите, чтобы я сбросил вас с диска? Мул-Ба-Та посмотрел на меня. — В таком случае, Тарл Кабот, у тебя будет время бежать и скрыться. Тебя, конечно, найдут, но ты сможешь прожить немного дольше. — Но я ведь должен получить почести и богатства, — напомнил я. Мулы молчали; казалось, они еще больше опечалились, и мне это показалось трогательным. В то же время я с трудом удерживал улыбку: уж очень они похожи. — Послушай, Тарл Кабот, — неожиданно сказал Мул-Ал-Ка, — мы хотим тебе кое-что показать. — Да, — согласился Мул-Ба-Та. Мул-Ал-Ка неожиданно повернул диск в боковой туннель, увеличил его скорость, мы пронеслись мимо нескольких входов; тут он сошел с полосы, диск замедлил движение и плавно остановился у высокого стального портала. Я восхитился искусством Мула-Ал-Ка. Он прекрасно научился обращаться с диском. Хорошо бы с ним посостязаться. — Что вы хотите мне показать? Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та ничего не ответили, они сошли с диска и, нажав рычаг, открыли проход. Я последовал за ними. — Нам приказано не разговаривать с тобой, — сказал Мул-Ал-Ка. — А вам приказали привести меня сюда? — Нет, — ответил Мул-Ба-Та. — Зачем же вы меня привели? — Нам это кажется правильным, — сказал Мул-Ал-Ка. — Да, — согласился Мул-Ба-Та. — Это имеет отношение к почестям и богатствам царей-жрецов. Мы оказались в довольно большой и почти пустой комнате, очень похожей на ту, в которой я начинал проходить обработку. Но на стене не было экрана, не было и приборов со шкалами. Единственным предметом в комнате было тяжелое шарообразное устройство, подвешенное к потолку высоко над нашими головами. В нижней части этого устройства видно было регулируемое отверстие. Сейчас оно было примерно шести дюймов в диаметре. Многочисленные провода уходили от этого шара в потолок. На самом шаре было множество различных приборов, узлов, рычажков, проводов, дисков, лампочек. Мне показалось, что я уже когда-то слышал о таком устройстве. Из соседней комнаты донесся женский крик. Рука моя потянулась к мечу. — Нет, — сказал Мул-Ал-Ка, взяв меня за руку. Теперь я знал, что это за устройство — что это такое и что с его помощью делают, — но зачем Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та привели меня сюда? Панель в стене отодвинулась, и вошли два одетых в пластик мула. Наклонившись вперед, они толкали большой круглый плоский диск. Диск двигался на газовой подушке. Они поместили диск непосредственно под шарообразным устройством. На диске был узкий закрытый цилиндр из прозрачного пластика. Примерно восемнадцати дюймов в диаметре, он мог открываться по вертикальной оси, но сейчас был надежно закрыт. В цилиндре лежала девушка, только ее голова, удерживаемая круглым отверстием цилиндра, торчала наружу. Девушка в традиционной церемониальной одежде, включая вуаль, руки в перчатках беспомощно прижаты к внутренним стенкам цилиндра. Ее полные ужаса глаза увидели Мула-Ал-Ка, Мула-Ба-Та и меня. — Спасите! — закричала она. Мул-Ал-ка снова коснулся моей руки, я не извлек меч. — Здравствуйте, достопочтенные мулы, — сказал один из работников. — Здравствуйте, — ответил Мул-Ал-Ка. — А кто этот? — спросил второй работник. — Тарл Кабот из города Ко-ро-ба, — объяснил Мул-Ба-Та. — Никогда о нем не слышал, — сказал второй. — Это на поверхности. — Ах, вот оно что. Я родился в рое. — Он наш друг, — сказал Мул-Ба-Та. — Дружба между мулами запрещена, — сказал первый работник. — Мы знаем, — согласился Мул-Ал-Ка, — но мы все равно отправляемся в помещения для разделки. — Мне жаль это слышать. — Нам самим жаль, — сказал Мул-Ал-Ка. Я в удивлении смотрел на своих спутников. — С другой стороны, — сказал Мул-Ба-Та, — таково желание царя-жреца, и потому мы радуемся. — Конечно, — сказал первый работник. — А каково ваше преступление? — спросил второй. — Мы не знаем, — ответил Мул-Ал-Ка. — Это всегда очень неприятно, — заметил первый. — Да, — согласился Мул-Ба-Та, — но не имеет значения. — Верно, — подтвердил первый работник. И они занялись работой. Один остался у диска, второй подошел к стене и, нажимая на кнопки, начал опускать шарообразный предмет к голове девушки. Мне стало жаль ее. Она подняла голову и увидела большой шар, испускающий электронное гудение и медленно опускающийся к ней. Девушка испустила долгий дикий полный ужаса крик и забилась в цилиндре, ее маленькие кулачки в перчатках тщетно стучали по пластиковым стенам. Работник, стоявший у диска, к окончательному ужасу девушки, небрежно, как шарф, откинул ее церемониальный капюшон и прекрасную кружевную вуаль, обнажив лицо. Она дрожала в цилиндре, прижимала к нему свои маленькие руки и плакала. Я увидел, что у нее каштановые волосы, темные глаза с длинными ресницами. Рот приятный, горло белое и красивое. Ее крик замер, когда работник надел ей на голову шар и приладил зажимы. Его товарищ щелкнул переключателем на стене, и шар, казалось, ожил, загудел и защелкал, на нем вспыхнуло множество огоньков. Я подумал, понимает ли девушка, что сейчас готовится пластина с записью ее мозга и что эта пластина будет связана с сенсорами в комнате рабыни. Пока шар выполнял свою работу, удерживая голову девушки на месте, работник расстегнул замки на цилиндре и раскрыл его. Быстро и привычно он зажал руки девушки в специальные замки и острым ножом разрезал ее одежду, которую отбросил в сторону. Потом он достал три предмета: длинное традиционное белое платье рабыни комнаты в пластиковом пакете, ошейник и еще один предмет, назначение которого я не сразу понял: прямоугольный, небольшой, на одной стороне перевернутые буквы — начальные буквы слова «рабыня». Он нажал на этом предмете кнопку, и немедленно та его сторона, на которой были буквы, раскалилась добела. Я прыгнул вперед, но Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та, предвидя мое стремление, схватили меня за руки, и прежде чем я смог освободиться, я услышал приглушенный из-за шара крик девушки. Она была заклеймена. Я почувствовал свою беспомощность. Слишком поздно. — Ваш спутник нездоров? — спросил работник у стены. — Все в порядке, спасибо, — ответил Мул-Ал-Ка. — Если он болен, — заметил работник у диска, — он должен немедленно явиться в госпиталь для уничтожения. — Он здоров, — сказал Мул-Ба-Та. — Почему он говорил об уничтожении? — спросил я у Мула-Ал-Ка. — Больных мулов обычно уничтожают, — ответил он. — Так лучше для роя. Работник у диска открыл пакет и достал свежее и выглаженное платье рабыни. Натянул его на девушку, защелкнул пряжку на плече. Потом освободил руки девушки и снова закрыл цилиндр. Теперь девушка оказалась точно в таком же положении, как раньше, только вместо богатой одежды свободной женщины на ней было простое платье рабыни, а на левом бедре — клеймо. Шар, укрепленный у нее над головой, перестал гудеть и вспыхивать, и работник у диска освободил от него голову девушки. Он отвел шар примерно на фут вверх и в сторону, потом быстрым движением закрыл, так что отверстие в нижней стороне стало опять шести дюймов. Работник у стены нажал кнопку, и шар поднялся к потолку. Девушка, дрожа и плача, сквозь прозрачный цилиндр рассматривала себя. На ней новая незнакомая одежда. Она коснулась левого бедра и закричала от боли. Глаза ее были полны слез. — Вы не понимаете, — скулила она. — Я дар царям-жрецам от посвященных города Ар. Работник у диска взял в руки ошейник. Такие ошейники обычно для рабыни подбираются индивидуально. Ошейник не только указывает на рабское положение девушки, но также должен обозначать город и имя владельца. Он рассматривается также как украшение. Поэтому, как правило, хозяин старается, чтобы ошейник не был слишком тугим или слишком свободным. Обычно носить такой ошейник удобно. Девушка трясла головой. — Нет, — говорила она, — нет, вы не понимаете. — Она пыталась вырваться, когда работник стал одевать на нее ошейник. — Я ведь пришла в Сардар не как рабыня! С легким щелчком ошейник закрылся. — Ты рабыня, — сказал работник. Она закричала. — Убери ее, — сказал работник у стены. Второй работник послушно спрыгнул и начал толкать диск. Когда они выходили из помещения, я видел, как девушка, задыхаясь от слез, пыталась дотянуться до ошейника. — Нет, нет, — кричала она, — вы не поняли. — Она бросила на меня последний отчаянный взгляд. Рука моя снова сжала рукоять меча. — Ты ничего не можешь сделать, — сказал Мул-Ал-Ка. Он прав. Я могу убить этих работников, простых мулов, которые выполняют задание своих хозяев царей-жрецов. Потом придется убить Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. И что я буду делать с этой девушкой в рое царей-жрецов? Что будет с Миском? Разве я в таком случае не потеряю возможность спасти его? Я рассердился на Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. — Зачем вы привели меня сюда? — Чтобы ты увидел ошейник, — ответил Мул-Ал-Ка. — Я уже видел рабские ошейники. — Но номер на нем был отчетливо виден, — сказал Мул-Ал-Ка. — Ты заметил этот номер? — спросил Мул-Ба-Та. — Нет, — раздраженно ответил я. — Номер 708, — сказал Мул-Ал-Ка. Я вздрогнул. Этот номер был на ошейнике Вики. Значит, в ее комнате новая рабыня. Что это означает? — Это номер Вики из Трева, — сказал я. — Совершенно верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — той самой, которую пообещал тебе в награду Сарм за убийство Миска. — Как видишь, — добавил Мул-Ба-Та, — номер передан другой рабыне. — Что это значит? — Это значит, — ответил Мул-Ал-Ка, — что Вики из Трева больше не существует. Меня как будто ударили молотком. Я ненавидел Вику из Трева, но не желал ей смерти. Я чувствовал, что весь дрожу. — Может, ей дали новый ошейник? — сказал я. — Нет, — сказал Мул-Ал-Ка. — Значит она мертва? — Все равно что мертва, — сказал Мул-Ба-Та. — Что это значит? — Я схватил его и начал трясти. — Он хочет сказать, — вмешался Мул-Ал-Ка, — что ее отправили в туннели золотого жука. — Но почему? — Она теперь для царей-жрецов бесполезна. — Почему? — Мне кажется, мы сказали достаточно, — ответил Мул-Ал-Ка. — Верно, — согласился Мул-Ба-Та. — Может, даже это нам не следовало говорить тебе, Тарл Кабот. Я положил руки на плечи мулов. — Спасибо, друзья, — сказал я, — я понимаю, что вы сделали. Вы показали мне, что Сарм не собирается держать свое обещание, что он предаст меня. — Помни, — сказал Мул-Ал-Ка, — мы тебе этого не говорили. — Верно, — ответил я, — но вы мне показали. — Мы пообещали Сарму, только что не скажем тебе, — заметил Мул-Ба-Та. Я улыбнулся своим друзьям мулам. — После того как я покончу с Миском, вы должны убить меня? — Нет, — ответил Мул-Ал-Ка, — мы просто должны тебе сказать, что Вика из Трева ждет тебя в туннелях золотого жука. — Это слабый пункт в плане Сарма, — сказал Мул-Ба-Та, — потому что ты не пойдешь в туннели золотого жука отыскивать самку мула. — Верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — я впервые вижу, чтобы Сарм совершал ошибку. — Ты не пойдешь в туннели золотого жука, потому что там тебя ждет смерть, — сказал Мул-Ба-Та. — Но я пойду, — возразил я. Мулы печально переглянулись и покачали головами. — Сарм мудрее нас, — сказал Мул-Ал-Ка. Мул-Ба-Та согласно кивнул. — Смотри, как он использует человеческие инстинкты против человека, — сказал он своему товарищу. — Настоящий царь-жрец, — заметил Мул-Ал-Ка. Я улыбнулся про себя. Им кажется невероятным, что я сразу, не задумываясь, решил попытаться спасти предательскую злобную девушку — Вику из Трева. Но это не так уж необычно, особенно на Горе, потому что здесь высоко ценится храбрость и спасти женщине жизнь означает по существу завоевать ее: мужчина Гора имеет право поработить женщину, которую он спас, и это право не отрицают ни ее сограждане, ни члены ее семьи. Бывали случаи, когда братья этой девушки, одев ее в одежду рабыни, связывали рабскими наручниками и отдавали спасителю, чтобы честь семьи и города не была запятнана. Разумеется, семья спасенной стремится продемонстрировать свою благодарность к человеку, который спас жизнь девушки, и горянский обычай всего лишь узаконивает эту благодарность. Бывали случаи, когда женщина, желающая принадлежать мужчине, сознательно в его присутствии шла на опасность. Мужчина, который таким образом вынужден рисковать, спасая женщину, редко настроен использовать ее иначе, как рабыню. Я часто размышлял над тем, как различаются обычаи Гора и Земли. В моем старом мире спасенная женщина может подарить спасителю благодарный поцелуй и в лучшем случае серьезнее отнестись к нему как претенденту на брак. Если бы такая девушка была спасена на Горе, ее, вероятно, ошеломили бы последствия. После благодарного поцелуя, который может затянуться надолго, она обнаружит себя на коленях, в рабском ошейнике, а потом, на рабской привязи, со связанными руками ее поведут с поля, где ее спаситель продемонстрировал свое мужество. Да, несомненно, земные девушки нашли бы это удивительным. С другой стороны, горяне считают, что женщина была бы мертва, если бы не ее спаситель, и таким образов он завоевал право на ее жизнь и может распоряжаться ею; обычно это означает превращение в рабыню, потому что статус вольной спутницы получить очень нелегко. К тому же сама девушка может отказаться стать вольной спутницей, и мужчина, не рискуя потерять то, что с таким риском завоевал, вынужден превратить ее в рабыню. Горянские мужчины всегда с готовностью спасают женщин, но они справедливо считают, что в награду за риск должны получить нечто большее, чем благодарный поцелуй, и потому заковывают спасенную в цепи, претендуя и на нее, и на ее тело. — Я думал, ты ее ненавидишь, — сказал Мул-Ал-Ка. — Ненавижу, — согласился я. — Так поступать по-человечески? — спросил Мул-Ба-Та. — Да, мужчина должен защищать женщину, какой бы она ни была. — Достаточно того, что она самка? — опять спросил Мул-Ба-Та. — Да. — Даже самка мула? — Да. — Интересно, — заметил Мул-Ба-Та. — Тогда мы должны сопровождать тебя, потому что хотим научиться быть людьми. — Нет, вы не должны идти со мной. — Значит ты не считаешь нас настоящими людьми, — горько сказал Мул-Ал-Ка. — Считаю, — ответил я. — Вы доказали это, сообщив мне истинные намерения Сарма. — Значит мы можем идти с тобой? — Нет. Я считаю, что вы можете помочь мне по-другому. — Это будет приятно, — сказал Мул-Ал-Ка. — Но у нас немного времени, — сказал Мул-Ба-Та. — Верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — потому что мы скоро должны идти в помещения для разделки. Мулы казались опечаленными. Я немного подумал и потом устремил на них взгляд, в котором, как я надеялся, было крайнее разочарование. — Конечно, — сказал я, — вы можете так поступить, но люди так не поступают. — Нет? — спросил Мул-Ал-Ка, приободрившись. — Нет? — с неожиданным интересом спросил Мул-Ба-Та. — Нет, не поступают, — уверенно заявил я. — Ты уверен? — На самом деле уверен? — Абсолютно, — ответил я. — Совсем не по-человечески безропотно отправляться в помещения для разделки. Мулы долго смотрели на меня, потом друг на друга, потом снова на меня. Казалось, они пришли к какому-то решению. — Тогда мы не пойдем, — сказал Мул-Ал-Ка. — Да, — решительно поддержал его Мул-Ба-Та. — Хорошо, — сказал я. — А ты что теперь будешь делать, Тарл Кабот? — спросил Мул-Ал-Ка? — Отведите меня к Миску.21. Я НАХОЖУ МИСКА
Вслед за Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та я зашел в влажное высокое сводчатое помещение, не освещенное лампами. Стены помещения были покрыты веществом, похожим на цемент; в него вделаны многочисленные разного размера камни. Со стойки у входа Мул-Ал-Ка взял факел мула и сломал его конец. Держа его над головой, он осветил часть помещения. — Это очень старая часть роя, — заметил Мул-Ба-Та. — А где Миск? — спросил я. — Где-то здесь, — ответил Мул-Ба-Та, — так нам сказал Сарм. Насколько я мог судить, помещение пусто. Я нетерпеливо потрогал цепочку переводчика, который с помощью мулов захватил на пути сюда. Я не был уверен, что Миску позволили сохранить его переводчик, и хотел иметь возможность разговаривать с ним. Я посмотрел вверх и застыл на мгновение, потом коснулся руки Мула-Ба-Та. — Вверху, — прошептал я. Цепляясь за потолок, висели многочисленные темные фигуры, очевидно, цари-жрецы, но с чудовищно раздутыми животами. Они не шевелились. Я включил свой переводчик. — Миск, — сказал я. И почти тут же узнал знакомый запах. Среди вцепившихся в потолок фигур послышался шорох. Но никакого ответа не последовало. — Его здесь нет, — предположил Мул-Ал-Ка. — Вероятно, нет, — согласился Мул-Ба-Та, — иначе он бы ответил. Твой переводчик уловил бы его ответ. — Поищем в другом месте, — сказал Мул-Ал-Ка. — Дайте мне факел, — сказал я. Я взял факел и обошел комнату. У двери я заметил вделанные в стену прутья, которые можно использовать как лестницу. Взяв факел в зубы, я приготовился к подъему. Неожиданно, держась руками за нижнюю перекладину, я остановился. — В чем дело? — спросил Мул-Ал-Ка. — Слушайте, — сказал я. Мы прислушались и на расстоянии услышали поющие человеческие голоса; пело множество людей; мы слушали минуту-две; звуки пения приближались. — Вероятно, идут сюда, — сказал Мул-Ал-Ка. — Нам лучше спрятаться, — предложил Мул-Ба-Та. Я оставил лестницу и отвел мулов к дальней стене помещения. Тут я велел им спрятаться за упавшими со стен камнями. Сунув факел меж камней, я тоже присел за ними, и мы стали ждать. Пение становилось все громче. Это была печальная песня, торжественная и медленная, почти как погребальный напев. Слова на древнегорянском, который я понимаю с трудом. На поверхности сейчас этим языком не пользуется никто, кроме касты посвященных, которые его используют в своих многочисленных сложных ритуалах. Насколько я мог судить, эта песня, хоть и печальная, гимн царям-жрецам, в ней упоминались праздник Толы и гур. В припеве, который все время повторялся, говорилось примерно следующее: «Мы пришли за гуром, во время праздника Толы мы пришли за гуром, мы радуемся, потому что во время праздника Толы мы пришли за гуром». Мы продолжали сидеть скорчившись в темноте в дальнем углу помещения. Вдруг дверь распахнулись, и появились два ряда странных людей, они шли парами, у каждого в одной руке факел мула, в другой — нечто напоминающее пустой винных мех из золотистой шкуры. Я слышал, как рядом со мной Мул-Ал-Ка перевел дыхание. — Смотри, Тарл Кабот, — прошептал Мул-Ба-Та. — Да, — ответил я, — вижу. Вошедшие длинной вереницей в помещение могли быть отнесены к людям, а могли и нет. Выбритые, одетые в пластик, как все мулы роя, но туловища у них маленькие, а ноги и руки необыкновенно длинные для туловища такого размера, ладони и ступни необыкновенно широкие. На ногах нет пальцев, ступни скорее напоминают диски, это своеобразные мясистые подушки, на которых они молча движутся вперед; и на руках у них не обычные ладони, а тоже нечто вроде мясистого диска, который поблескивает в свете факелов. Самой странной особенностью этих существ была форма и ширина глаз: глаза большие, не менее трех дюймов в ширину, круглые, темные и блестящие, как глаза ночного животного. Что это за существа? Их в помещении становилось все больше, освещение усилилось, и я предупредил своих спутников, чтобы они не шевелились. Теперь я ясно различал царей-жрецов; они висели вниз головой, вцепившись в потолок, по сравнению с огромными вздувшимися животами грудь и голова казались маленькими. И тут, к моему изумлению, странные существа, не обращая внимания на прутья у двери, начали подниматься по почти вертикальным стенам к царям-жрецам, потом — поразительно — двинулись вниз головой по потолку. Там, где они ступали, оставалось слизистое пятно: несомненно, след выделений дисков, служивших им ногами. Те, что оставались на полу, продолжали торжественно петь; те же, что добрались до царей-жрецов, начали из их ртов наполнять свои меха. Их факелы отбрасывали странные тени. Много раз заполнялись меха, цари-жрецы отдавали мулам то, что запасли в своих животах. Процессия мулов казалась бесконечно, царей-жрецов на потолке было не меньше ста. Мулы непрерывно поднимались вверх, спускались, возвращались с пустыми мехами, а те, что оставались на полу, не прекращали петь. Так продолжалось больше часа. Мулы не пользовались лестницей, и я решил, что ее установили в древности, когда еще таких мулов, обслуживающих царей-жрецов, не было. Я решил также, что те выделения, которые мулы набирают в меха, и есть гур; теперь я понял, что означало выражение «держать гур». Наконец последний необычный мул спустился на пол. За все это время ни один из них даже не взглянул в нашем направлении, настолько они были поглощены своим занятием. Когда они не собирали гур, то стояли, устремив взгляд к потолку, где висели цари-жрецы. Наконец я увидел, как один царь-жрец двинулся и, пятясь, начал спускаться с потолка. Его живот, с выкачанным гуром, теперь стал нормальным, и он величественно направился к выходу легкими грациозными шагами царя природы. Несколько мулов окружили его, с пением, они высоко поднимали свои факелы и несли меха, полные светлой молочной жидкостью, напоминающей разведенный дикий мед. Царь-жрец, окруженный мулами, медленно удалился по коридору. За ним последовал другой, еще один, и наконец все цари-жрецы, за исключением одного, покинули это помещение. В свете последних факелов я видел, что последний царь-жрец тоже лишен гура, но остается на потолке. Толстая цепь, прикрепленная к кольцу в потолке, вела к металлическому кольцу между грудью и животом царя-жреца. Это был Миск. Я сломал другой конец факела и прошел к центру помещения. Поднял факел как можно выше. — Добро пожаловать, Тарл Кабот, — послышалось из моего транслятора. — Я готов к смерти.22. ТУННЕЛИ ЗОЛОТОГО ЖУКА
Я повесил переводчик на цепочке через плечо и пошел к прутьям в стене. Взяв факел в зубы, начал быстро подниматься. Одна или две проржавевших перекладины сломались у меня в руках, и я чуть не свалился на каменный пол. Перекладины, вероятно, очень старые, и их никогда не чинили, не заменяли поврежденные. Добравшись до потолка, я, к своему облегчению, заметил, что перекладины продолжаются и по нему; здесь под каждой перекладиной имелась плоская площадка, на которую можно поставить ноги. По-прежнему держа факел в зубах, так как мне были нужны обе руки, я начал двигаться к Миску. В ста пятидесяти футах под собой я видел фигуры Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. Неожиданно одна перекладина, кажется, четвертая, оборвалась, концы ее оторвались от потолка, я отчаянно потянулся к следующей и едва успел схватиться за нее. Несколько мгновений, вспотев, я висел в воздухе. Рот у меня наполнился углем, и я понял, что, должно быть, прокусил факел. Перекладина, на которой я висел, начала отходить от потолка. Я пошевельнулся, и она отошла еще на дюйм. Я боялся, что, если подтянусь, она совсем вырвется. Я висел, а она продолжала отходить, по частичке дюйма за раз. Я чуть продвинулся вперед, перекладина почти совсем выскочила из потолка, но я уже схватился за следующую. И услышал, как упала та, за которую я только что держался. Посмотрев вниз, я снова увидел Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. Они смотрели вверх. На их лицах был страх за меня. У их ног лежали две упавшие перекладины. Та, на которой я сейчас висел, казалась относительно прочной, я осторожно подтянулся и ступил на следующую. Через несколько мгновений я был рядом с Миском. Достал из рта факел и выплюнул частички угля. Поднял факел и посмотрел на Миска. Он висел вниз головой, освещенный голубым светом факела, и серьезно смотрел на меня. — Приветствую тебя, Тарл Кабот. — Приветствую, — ответил я. — Ты очень шумишь. — Да. — Сарму следовало проверить эти перекладины. — Вероятно. — Но трудно все предусмотреть, — сказал Миск. — Да. — Что ж, — сказал Миск, — я думаю, тебе пора приниматься за дело и убить меня. — Не знаю, с чего начать, — ответил я. — Да, — согласился Миск, — это трудно, но, я думаю, если проявить настойчивость, то можно. — Есть ли какой-то центральный орган, который я могу повредить? — спросил я. — Например, сердце? — Ничего такого, — ответил Миск. — В нижней части живота есть орган, который передвигает жидкости по телу, но поскольку наши ткани буквально погружены в жидкость, повреждение этого органа скажется не сразу, по крайней мере только через несколько анов. С другой стороны, — добавил Миск, — время у тебя есть. — Да, — согласился я. — Я рекомендую, — сказал Миск, — мозговые центры. — Значит, быстро убить царя-жреца нельзя? — Не с твоим оружием. Но ты можешь, конечно, затратив время, перерезать корпус или отрезать голову. — А я надеялся, что есть способ быстро убить царя-жреца. — Прости, — сказал Миск. — Ну, наверно, ничего не поделаешь. — Да, — согласился Миск. И добавил: — В данных обстоятельствах я бы хотел, чтобы такой способ существовал. Я увидел какое-то приспособление, металлический прут с выступом на конце. Прут свисал с крюка на таком расстоянии, что Миск не мог до него дотянуться. — Что это такое? — Ключ от моей цепи. — Хорошо, — сказал я, перебрался через несколько перекладин, чтобы снять ключ, потом вернулся к Миску. После некоторых затруднений я умудрился всунуть ключ в замок на металлической ленте, опоясывавшей Миска. — Откровенно говоря, — сказал Миск, — я бы рекомендовал сначала убить меня, а потом уже убирать тело. Я могу испытать искушение защищаться. Я повернул ключ и открыл замок. — Но я пришел не для того, чтобы убить тебя, — сказал я. — Разве не Сарм тебя послал? — Сарм. — Почему же ты меня не убиваешь? — Не хочу, — сказал я. — К тому же между нами роевая правда. — Это верно, — согласился Миск, передней конечностью снял с себя кольцо, оно повисло на цепи. — С другой стороны, теперь Сарм тебя убьет. — Я думаю, он бы меня и так убил, — сказал я. Миск, казалось, ненадолго задумался. — Да, — сказал он. — Несомненно. — Потом он посмотрел на Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. — От них Сарм тоже избавится. — Он приказал им явиться в помещения для разделки, — ответил я, добавив: — Но они решили этого не делать. — Замечательно, — сказал Миск. — Просто они люди, — ответил я. — Что ж, это их право. — Да, я так думаю. Почти нежно Миск подхватил меня одной передней конечностью и снял с перекладины. Я оказался прижат к его груди. — Так будет гораздо безопаснее, — сказал он и, по-моему, без всякой необходимости добавил: — И гораздо тише. — И вот, прочно держа меня, он прошел по потолку и задом спустился по стене. Мы с мулами и Миском стояли на каменном полу у выхода из помещения. Я сунул факел в узкую металлическую подставку, состоящую из двух колец и пластинки под ними. Она была прикреплена к стене. Я заметил, что их несколько; они явно предназначались для факелов или аналогичных приспособлений. Я повернулся к царю-жрецу. — Ты должен где-нибудь спрятаться, — сказал я. — Да, — подхватил Мул-Ал-Ка, — найди тайник и оставайся в нем, а потом, может быть, Сарм предастся радостям золотого жука, и ты сможешь безопасно выйти. — Мы будем приносить тебе пищу и воду, — предложил Мул-Ба-Та. — Вы очень добры, — ответил Миск, глядя на нас сверху вниз, — но, конечно, это невозможно. Два мула в страхе отступили от него. — Почему? — спросил я в замешательстве. Миск гордо распрямился, в свои почти восемнадцать футов, только голову слегка отклонил от вертикали и уставился на нас антеннами. За последние несколько недель я привык к тому, что это означает мягкий выговор. — Сейчас праздник Толы, — сказал он. — Ну и что? — спросил я. — Я должен дать гур Матери, — объяснил Миск. — Тебя обнаружат и убьют, — сказал я. — Сарм, как только узнает, что ты жив, тут же тебя уничтожит. — Естественно, — сказал Миск. — Тогда почему ты не прячешься? — Не будь глуп, — ответил Миск, — сейчас праздник Толы, и я должен дать Матери гур. Я понял, что спорить не о чем, но решение Миска опечалило меня. — Прости, — сказал я. — Печально было бы, — заметил Миск, — если бы я не смог дать гур Матери, и эта мысль чрезвычайно расстраивала меня все эти дни, когда я держал гур. Но теперь благодаря тебе я смогу дать гур Матери и потому я у тебя в долгу, пока не буду убит Сармом или не предамся радостям золотого жука. Он легко коснулся моих плеч антеннами, потом поднял антенны, а я поднял руки и коснулся ладонями концов его отростков. Мы снова, так сказать, соприкоснулись антеннами. Затем Миск протянул антенны к мулам, но они отшатнулись. — Нет, — сказал Мул-Ал-Ка, — мы всего лишь мулы. — Пусть будет роевая правда между царем-жрецом и двумя мулами, — сказал Миск. — Не может быть роевой правды между царем-жрецом и мулами, — ответил Мул-Ба-Та. — Ну, тогда между царем-жрецом и двумя людьми, — сказал Миск. Медленно, со страхом Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та подняли руки, и Миск коснулся их ладоней антеннами. — Я умру за тебя, — сказал Мул-Ал-Ка. — И я, — подхватил Мул-Ба-Та. — Нет, — ответил Миск, — вы должны спрятаться и постараться выжить. Мулы посмотрели на меня, я кивнул: — Да, спрячьтесь и учите остальных, что вы люди. — А чему нам их учить? — спросил Мул-Ал-Ка. — Быть людьми. — А что значит быть людьми? — умоляюще спросил Мул-Ба-Та. — Ты нам так и не сказал. — Это вы должны решить сами. Сами решите, что такое быть человеком. — То же самое с царями-жрецами, — сказал Миск. — Мы пойдем с тобой, Тарл Кабот, — сказал Мул-Ал-Ка, — и будем сражаться с золотым жуком. — Что это значит? — спросил Миск. — Девушка Вика из Трева в туннелях золотого жука, — объяснил я. — Я иду ее спасать. — Ты опоздаешь, — ответил Миск, — потому что уже время откладывания яиц. — А это что значит? — Ты идешь? — спросил Миск. — Да. — Тогда сам увидишь. Мы посмотрели друг на друга. — Не ходи, Тарл Кабот, — сказал Миск. — Ты умрешь. — Я должен идти. — Понимаю, — сказал Миск. — Это все равно что давать гур Матери. — Может быть, — ответил я. — Не знаю. — Мы пойдем с тобой, — заявил Мул-Ал-Ка. — Нет, вы должны идти к другим людям. — Даже к тем, кто переносит гур? — спросил Мул-Ба-Та, вздрагивая при мысли о маленьких круглых телах, странных руках, ногах и глазах. — Это мутанты, — объяснил Миск, — выращенные очень давно, чтобы обслуживать темные туннели; теперь их сохраняют для участия в ритуалах и по традиции. — Да, — ответил я Мулу-Ба-Та, — даже к тем, кто переносит гур. — Понимаю, — с улыбкой ответил Мул-Ба-Та. — Вы должны идти повсюду, где в рое есть люди. — Даже на плантации грибов и на пастбища? — спросил Мул-Ал-Ка. — Да, всюду, где есть люди. — Понимаю, — сказал Мул-Ал-Ка. — Я тоже, — подхватил Мул-Ба-Та. — Хорошо, — сказал я. Пожав мне руки, двое повернулись и побежали к выходу. Мы с Миском остались одни. — Это приведет к неприятностям, — сказал Миск. — Вероятно, — согласился я. — И ты несешь за это ответственность. — Отчасти. Но решать будут цари-жрецы и люди. Я посмотрел на Миска. — Глупо идти к Матери. — Глупо идти в туннели золотого жука, — ответил он. Я легко извлек меч из ножен. Он появился быстро, будто ларл оскалил клыки. В голубом свете факела я осмотрел лезвие и тонкий слой смазки, защищавший его. Попробовал уравновешенность и снова спрятал меч в ножны. Я был удовлетворен. Мне нравится меч, такой простой и в то же время эффективный в сравнении с многочисленными возможными вариантами оружия. Преимущество короткого меча в том, что он извлекается из ножен на мгновение раньше, чем длинный. Другое преимущество — им можно действовать быстрее, чем длинным. Но главное, мне кажется, в том, что он позволяет горянскому воину сближаться с противником. Короткая дистанция вполне компенсируется быстротой и легкостью этого оружия по сравнению с длинным мечом. Если соперник, вооруженный длинным мечом, не заканчивает бой первым ударом, он обречен. — Где туннели золотого жука? — спросил я. — Спрашивай, — ответил Миск. — Они известны всем в рое. — Золотого жука так же трудно убить, как царя-жреца? — Не знаю, — ответил Миск. — Мы никогда не убивали золотых жуков и не изучали их. — Почему? — Просто это не делалось. К тому же убить золотого жука, — добавил Миск, внимательно глядя сверху вниз своими блестящими глазами, — большое преступление. — Понятно. Я повернулся, собираясь уходить, потом снова посмотрел на царя-жреца. — А можешь ли ты, Миск, своими роговыми лезвиями убить царя-жреца? Он, казалось, задумался. — Этого не происходило более миллиона лет, — наконец ответил он. Я поднял руку. — Желаю тебе добра, — произнес я традиционное горянское приветствие. Миск поднял одну переднюю конечность, роговое лезвие исчезло. Антенны его наклонились ко мне, золотые чувствительные волоски вытянулись. — А я, Тарл Кабот, — ответил он, — желаю добра тебе. И мы разошлись.23. Я НАХОЖУ ВИКУ
Я понял, что пришел слишком поздно, чтобы спасти Вику из Трева. Глубоко в неосвещенных туннелях золотого жука, в этих неукрашенных перепутанных проходах в скале я нашел ее тело. Держа факел в руке, я осматривал зловонную пещеру и увидел Вику. Она лежала на груде грязного мха и стеблей. На ней было несколько обрывков некогда прекрасной одежды; она изорвала ее во время отчаянного бегства по темным скальным туннелям, когда тщетно старалась уйти от челюстей неумолимого золотого жука. Я увидел, что на шее у нее нет рабского ошейника. Ее ли ошейник одели на ту девушку, которую я видел? Если размер подходит, то, вероятно, так оно и есть. Цари-жрецы не гнушаются такой мелочной экономией, ревностно сберегая неодушевленные ресурсы роя. Если на ней нет ошейника, значит ее освободили, прежде чем отправить в туннели золотого жука? Я смутно вспомнил, что Миск однажды рассказывал мне: из почтения к золотому жуку ему предлагают только свободныхженщин. Вся пещера пропахла пометом золотого жука, но его самого я еще не встретил. По контрасту с чопорно аккуратными и чистыми туннелями царей-жрецов здесь все казалось особенно грязным и отвратительным. В одном углу груда костей, среди них человеческий череп. Кости расколоты, мозг из них высосан. Давно ли Вика мертва, я не мог определить, но проклинал себя: мне казалось, что всего несколько часов. Ее тело, хотя и застывшее, не было таким холодным, как я ожидал. Она не шевелилась, глаза ее были устремлены в одну точку, в них застыл ужас последнего мгновения, когда на ней сомкнулись челюсти золотого жука. Могла ли она во тьме рассмотреть, кто на нее нападал? Я надеялся, что нет: достаточно того, что она слышала звуки преследования. Но сам я предпочел бы видеть нападающего и пожелал того же краткого ужасного преимущества Вике из Трева, потому что помнил ее женщиной храброй и гордой. Кожа ее казалась слегка суховатой, но не совсем высохшей. Так как тело не остыло, я долго вслушивался, стараясь уловить дыхание. Держал руку, надеясь почувствовать хотя бы слабый пульс. Но не почувствовал ни дыхания, ни пульса. Хоть я и ненавидел Вику из Трева, такой судьбы я ей не желал и не мог себе представить, чтобы какой-нибудь мужчина, как бы она его ни предала, мог ей пожелать этого. Глядя на нее, я испытывал странную печаль, хотя и горечь не покидала меня. Теперь я видел в ней только девушку, встретившую золотого жука и погибшую ужасной смертью. Она человек, и какова бы ни была ее вина, такой ужасной участи она не заслужила. И глядя на нее, я понял, что каким-то образом никогда не оставался к ней равнодушным. — Прости, — сказал я, — прости, Вика из Трева. Странно, но на ее теле нет ран. Может, она умерла от страха? Ни одного пореза или синяка, который нельзя было бы объяснить ее лихорадочным бегством по туннелям. Ее тело, руки и ноги исцарапаны, но не порваны и не сломаны. Я не нашел ничего, что могло бы вызвать смерть, кроме небольшого прокола в левом боку; через него мог проникнуть яд. Впрочем, на теле я обнаружил пять больших круглых опухолей, хотя как они могли вызвать смерть, я не понимал. Эти припухлости протянулись линией вдоль левого бока; казалось, что-то, размером примерно с кулак, находится сразу под кожей. Возможно, какая-то необычная физиологическая реакция на яд, проникший в ее организм через маленькое отверстие в левом боку. Я протер рукой глаза. Сейчас я ничего не могу для нее сделать, только продолжить охоту на золотого жука. Я подумал, нельзя ли похоронить тело, но отказался от этой мысли: в каменных туннелях это невозможно. Я могу только убрать ее с этой грязи в логове золотого жука, но пока не убью его самого, она никогда не будет в безопасности от оскверняющих челюстей. Повернувшись спиной к Вике из Трева и неся факел, я направился к выходу из пещеры. Мне показалось, что я слышу ужасный умоляющий крик, хотя, конечно, никаких звуков не было. Я повернулся, посветил факелом: тело ее лежало в прежней позе, в глазах то же выражение застывшего ужаса. Я вышел. Продолжал искать золотого жука, но никого не встретил в каменных туннелях. Меч я держал в правой руке, а факел в левой. На поворотах я рукоятью меча — чтобы предохранить лезвие — царапал на стене знак, показывающий, откуда я шел. Я долго бродил, сворачивая из одного туннеля в другой, из одной пещеры в другую. И жалость к Вике из Трева смешивалась с ненавистью к золотому жуку. Наконец я заставил себя отбросить эмоции и задуматься над своим положением. Факел горел слабо, по-прежнему я не встретил ни следа золотого жука. Мысли мои вернулись к неподвижному телу Вики в пещере золотого жука. Прошло несколько недель, как я ее не видел. И, вероятно, несколько дней, как ее заточили в туннели золотого жука. Как получилось, что жук схватил ее только недавно? И если это правда, если она погибла совсем недавно, как она прожила эти дни? Вероятно, воду она могла найти. Но что она ела? Может, подобно слизневому червю, вынуждена была питаться остатками пиршеств золотого жука, но мне трудно было в это поверить, потому что состояние ее тела не указывало на длительную борьбу с голодом. И почему золотой жук не тронул тела гордой красавицы из Трева? И что это за пять странных припухлостей на ее прекрасном теле? А Миск сказал, что уже поздно, потому что наступила пора откладывания яиц. С губ моих сорвался крик ужаса, я повернулся и бросился назад, туда, откуда пришел. Снова и снова спотыкался я о камни, ушиб плечо и бедро, но не уменьшал скорости своего бега назад к пещере золотого жука. Я даже не останавливался в поисках нацарапанных мной знаков, потому что, казалось, наизусть помню все повороты. Я ворвался в пещеру золотого жука и высоко поднял факел. — Прости меня, Вика из Трева! — воскликнул я. — Прости меня! Я упал около нее на колени и воткнул факел в щель между камнями. В одном месте из ее тела выглядывали блестящие глаза маленького существа, золотого, размером с черепашку; оно пыталось выбраться наружу сквозь кожу. Мечом я вырезал яйцо и раздавил его и его обитателя на каменном полу. Тщательно, методично извлек второе яйцо. Поднес к уху. Внутри слышалось настойчивое царапанье, движения какого-то крошечного организма. Я раздавил и это яйцо, не останавливаясь, пока движения внутри не прекратились. Так же я избавился и от остальных трех яиц. Потом взял меч, вытер смазку с одной стороны лезвия и поднес блестящую сталь к губам девушки из Трева. Отведя меч, я воскликнул от удовольствия: на нем виден был влажный след дыхания. Я поднял девушку на руки. — Моя девушка из Трева, — сказал я. — Ты жива.24. ЗОЛОТОЙ ЖУК
В этот момент я услышал легкий шум: поднял голову и увидел, что из тьмы одного из туннелей, ведущих в пещеру, на меня смотрят два пламенеющих глаза. Золотой жук такого же размера, как царь-жрец, но значительно тяжелее. Он величиной примерно с носорога, и первое, что, кроме светящихся глаз, я заметил, были два трубчатых полых похожих на клещи выроста с многочисленными хватательными крючками. Их концы соприкасались на расстоянии ярда от тела. По-видимому, какая-то странная разновидность челюстей. Антенны, в отличие от аналогичных устройств царей-жрецов, очень короткие. Они загибались и заканчивались пучками золотистых волос. Самой странной особенность, вероятно, были несколько длинных золотистых прядей, почти грива; эти пряди покрывали куполообразную спину существа и спускались чуть не до пола. Сама спина делилась на две части; вероятно, когда-то у этого существа были роговые крылья, но теперь они срослись и образовали прочный щит. Голова существа убиралась под этот щит, но ясно видны были глаза и, конечно, челюсти. Я понял, что стоящее передо мной существо может убить царя-жреца. Больше всего я опасался за безопасность Вики из Трева. Стоял перед ее телом с обнаженным мечом. Существо казалось удивленным и не нападало. Несомненно, за всю свою долгую жизнь оно ничего подобного в туннелях не встречало. Оно немного попятилось и еще больше втянуло голову под щит из золотых сросшихся крыльев. Прикрыло глаза своими трубчатыми крючковатыми челюстями, будто защищалось от света. Мне пришло в голову, что свет факела в этих вечно темных туннелях мог временно ослепить или сбить с толку существо. К тому же запах горения, который воспринимали его чувствительные антенны, для него такая же какофония, как длительный беспорядочный грохот для нас. Очевидно, существо не понимало, что происходит в его пещере. Я схватил факел и с громким криком сунул его в морду существу. Я ожидал, что оно отступит, но оно только подняло навстречу мне свои трубчатые челюсти. Это казалось невероятным. Будто передо мной не живое существо, а скала или слепая пещерная растительность. Одно ясно. Существо не боится ни меня, ни огня. Я отступил на шаг, и оно на шести коротких лапах сделало шаг вперед. Мне казалось, что ранить золотого жука очень трудно, особенно когда у него голова убрана под щит. Конечно, это не помешает жуку пустить в ход свои челюсти, но по крайней мере ослабит способности жука воспринимать окружающее. Из-под щита ему хуже видно, но мне казалось, что золотой жук, как и цари-жрецы, мало полагается на это чувство. И они и он чувствуют себя непринужденно в полной тьме, что совершенно непонятно для ориентированного на зрительное восприятие мира организма. Но с другой стороны, я надеялся, что поле восприятия антенн также уменьшится из-за втягивания головы под сросшиеся роговые крылья. Я сунул меч в ножны, склонился к телу Вики, не отрывая взгляда от жука, который теперь находился от меня ярдах в четырех. Наощупь закрыл глаза девушки, чтобы они не смотрели на меня с выражением застывшего ужаса. Тело ее по-прежнему не гнулось от воздействия парализующего яда, но, может быть, потому что я извлек пять яиц, казалось теплее и податливее. Как только я коснулся девушки, жук сделал еще один шаг вперед. Он зашипел. От этого звука я вздрогнул: привык к неестественной тишине царей-жрецов. Жук начал высовывать голову из убежища, высунулись его короткие антенны, увенчанные чувствительными волосками, и начали обследовать помещение. Я поднял Вику на плечо, придерживая ее правой рукой, и распрямился. Шипение стало громче. Очевидно, жук не хотел, чтобы я уносил Вику из пещеры. Отступая, держа Вику на плече, факел в руке, я медленно выбрался из пещеры золотого жука. Жук, двигаясь за мной, добрался до груды грязного мха и стеблей, на которой лежала Вика, и начал рыться в обломках яиц. Я не знал, насколько быстро он способен двигаться, но повернулся и трусцой побежал по коридору к выходу из туннелей золотого жука. Я надеялся, что существо такого размера и веса, да еще на тонких лапах, не сможет двигаться быстро, по крайней мере достаточно долго. Примерно через ан после этого я услышал из оставленной пещеры странный крик. Более ужасного звука я в своей жизни не слышал — долгий, сверхъестественный, лихорадочный, яростный поток звуков, больше чем толчок воздуха, больше чем свирепый крик, почти вопль боли и страдания. Я на мгновение остановился и прислушался. И услышал скрежет в туннеле: звуки приближения золотого жука. Я повернулся и побежал. Через несколько анов снова остановился и прислушался. Очевидно, мое предположение о скорости движения золотого жука правильно: он теперь двигался медленнее. Но я знал, что он идет за мной, что он не оставит так легко добычу, не откажется от мести. Медленно, терпеливо, неумолимо будет он приближаться во тьме, неотвратимо, как наступление зимы или выветривание камня. Как жук преследует свои жертвы? Как ужасно затеряться в этих туннелях, ждать жука, много часов, может, даже дней избегать его, не осмеливаясь уснуть, не зная, ждет ли впереди тупик, если из-за следующего поворота покажется золотой жук. Да, подумал я, золотому жуку в его туннелях и не нужна скорость. Я опустил Вику. Прислонил факел к стене туннеля. Мне почему-то казалось странным представить себе золотого жука, часами и днями преследующего добычу. Какая-то тут загадка. Но я сам видел его тело и знал, что оно не способно на длительное быстрое передвижение. Как же такое медлительное неуклюжее существо, пусть даже страшное на близком расстоянии, может захватить и убить быстрого и настороженного царя-жреца? Я коснулся тела Вики, потер ее руки, чтобы проверить, не восстановилось ли кровообращение. Прижавшись ухом к ее груди, я с радостью услышал слабое сердцебиение. В запястье ощутил пульс. В туннелях золотого жука не очень много воздуха. Вероятно, они не вентилируются, как туннели царей-жрецов. В этих туннелях пахло пометом золотого жука и какими-то его выделениями. Запах казался угнетающим. Раньше я его почти не замечал. Теперь я понял, что пробыл в туннелях уже долго, устал, давно не ел и не пил. Скоро придется подумать о сне. Жук остался далеко сзади. Можно на мгновение хотя бы закрыть глаза. Я неожиданно проснулся. Запах сильнее и ближе. Факел почти погас. Я увидел светящиеся глаза. Золотые пряди встали дыбом и дрожали, и именно от них исходил запах. Я закричал, почувствовав, как два длинных жестких выступа коснулись моего тела.25. ВИВАРИЙ
Я схватил руками узкие полые клещевидные челюсти золотого жука и попытался оторвать их от своего тела. Они прокусили мне кожу, и, к своему ужасу, я почувствовал, что золотой жук сосет через эти ужасные трубы, но ведь я человек, млекопитающее, а не царь-жрец, жидкости моего тела замкнуты в сосудах совсем другой системы. Я изо всей силы потянул злобные крючковидные трубки-челюсти золотого жука, они прогнулись, жук зашипел, челюсти сжались еще сильней, но я умудрился вырвать их из кожи и дюйм за дюймом оттягивал от себя, разводил в стороны медленно, неумолимо, как и сам золотой жук, и вот на расстоянии руки от моего тела они отломились с резким треском и упали на каменный пол. Шипение смолкло. Жук вздрогнул, его сросшиеся золотые перья задрожали, будто хотели разделиться, чтобы жук взлетел, но ничего не вышло, и он снова втянул голову под их защиту. Попятился от меня на своих шести коротких лапах. Я прыгнул вперед, сунул руку под щиток и схватил короткие мохнатые антенны; выворачивая их одной рукой, я умудрился медленно заставить отбивающегося жука перевернуться на спину; он лежал, покачиваясь, его короткие лапы беспомощно дергались. Я достал меч и больше десяти раз ударил в уязвимое обнаженное брюхо. Наконец он перестал дергаться и застыл. Я содрогнулся. Запах золотых волосков по-прежнему стоял в коридорах, и я опасался, что поддамся его наркотическому воздействию, поэтому решил уходить. Факел замигал. Мне не хотелось убирать меч в ножны, потому что он был весь вымочен в жидкости тела золотого жука. Сколько еще таких существ живет в туннелях и пещерах рядом с царями-жрецами? Пластиковая одежда не давала возможности вытереть лезвие. Я подумал, что смогу вытереть меч о золотые пряди жука, но обнаружил, что они покрыты неприятным вязким выделением — источником того самого запаха, которым по-прежнему были полны коридоры. Мой взгляд упал на Вику из Трева. Она еще не внесла свой вклад в сегодняшние потребности. Поэтому я оторвал часть ее одежды и вытер руки и лезвие. Как бы реагировала на это гордая Вика? Я улыбнулся про себя: теперь я могу сказать, что спас ее жизнь и по законам Гора она принадлежит мне. Краткой была ее свобода. Теперь я могу определять, как она будет одеваться и будет ли одеваться вообще. Я представлял себе ее ярость от такого заявления, ярость, которая нисколько не станет меньше от того, что я говорю правду. Но теперь важнее вынести ее из туннелей, найти безопасное убежище, где она смогла бы прийти в себя от яда золотого жука. Найду ли я такое место? Сарму теперь, вероятно, известно, что я отказался убивать Миска, и рой для меня и для всех связанных со мной становится опасным. Хотел я того или нет, мои действия привели к тому, что я оказался на стороне Миска. Приготовившись спрятать меч в ножны, я услышал слабый звук в проходе и, застыв, стал ждать в свете умирающего факела. Но приближался не золотой жук, хотя я подозревал, что их в этих туннелях несколько, я другой обитатель этих подземных переходов — бледный длинный слепой слизневый червь. Своим крошечным ртом в нижней части тела он время от времени касался каменного пола, как слепой человек трогает все рукой, длинное бледное гибкое тело собиралось, продвигалось вперед, снова собиралось и продвигалось дальше, пока он не оказался в ярде от моих ног, почти под щитком убитого жука. Слизневый червь продвинул вперед часть своего длинного трубчатого тела, и красный рот в его нижней части будто уставился на меня. — Нет, — сказал я, — на этот раз золотому жуку здесь не повезло. Какое-то время красный рот продолжал смотреть в мою сторону, потом медленно повернулся к телу жука. Я встряхнулся и убрал меч. Довольно с меня этого места. Я поднял Вику из Трева. Теперь в теле ее чувствовалась жизнь, от ее дыхания на своей щеке я почувствовал себя счастливым. Факел неожиданно погас, оставив нас в темноте. Я поцеловал Вику в щеку. Я был счастлив. Мы оба живы. Я повернулся и, держа девушку на руках, медленно пошел по коридору. Сзади я слышал звуки пиршества слизневого червя.Двигался я медленно, но без труда нашел место, откуда вошел в туннели золотого жука. Войдя, я всюду обозначал свой путь, царапая рукоятью меча стрелки на уровне глаз на стене слева от себя. Теперь я отыскивал эти следы наощупь. Знаки эти я делал потому, что, в отличие от остальных, собирался вернуться. Подойдя к входу, я обнаружил, что он закрыт. Я так и думал. И знал, что нет никакой ручки или другого приспособления, чтобы открыть дверь изнутри: ведь из туннелей золотого жука не возвращаются. Конечно, время от времени его открывают, но я не знал, когда это произойдет. Вероятно, если я начну стучать, меня услышат. Но когда я входил, мулы, дежурившие у входа, предупредили меня, что не имеют правда выпускать меня назад. Таков закон царей-жрецов. Я не знал, откроют они мне дверь или нет, но решил, что лучше будет, если они сообщат, что видели, как я вошел и не вышел. Сарм хотел, чтобы я пошел в туннели золотого жука и там погиб; пусть считает, что так и произошло. Я знал, что туннели золотого жука, как и помещения царей-жрецов, вентилируются, и надеялся найти вентиляционную шахту и выбраться незаметно. Если это невозможно, поищу другой выход. В самом худшем случае я был уверен, что мы с Викой теперь, когда я знаю опасности, силы и слабости золотого жука, сможем долго продержаться в туннелях, хоть жизнь наша будет нелегкой, и дождаться, пока портал откроют, чтобы впустить еще одного золотого убийцу царей-жрецов. Я вспомнил, что недалеко от входа, в двадцати-тридцати ярдах, видел при свете факела в потолке коридора вентиляционное отверстие. Его закрывала металлическая решетка, но нетолстая, и я думал, что сумею ее вырвать. Проблемой будет Вика. Теперь я чувствовал дуновение свежего воздуха. С Викой в руках я продолжал идти, пока не почувствовал его сильнее. Казалось, дуновение идет с места прямо у меня над головой. Я посадил Вику к стене и приготовился прыгнуть и схватиться за решетку. Пальцы мои коснулись решетки, и перед глазами будто что-то взорвалось, пальцы обожгло. Оцепеневший, потерявший ориентировку, я упал на пол. При вспышке я ясно разглядел и решетку, и шахту, и кольца в ее стене. Ими пользуются мулы, когда им время от времени приходится чистить вентиляцию и опрыскивать ее бактерицидами. Потирая руки и тряся головой, я немного отошел и подождал, пока приду в себя. Если повезет, вцеплюсь пальцами в решетку и повисну. Прыгнув снова, я схватился за решетку и закричал от боли, отворачивая лицо от огня, который, казалось, охватил ее поверхность. Потом я больше не мог оторвать рук и беспомощно висел, а разряды проходили через мое тело, но тут болты выскочили, я упал на пол, и решетка с лязгом ударилась рядом. Я по-прежнему не выпускал ее из пальцев. Освободив руки, я отполз к стене и некоторое время полежал. Тело болело и дрожало, и я не мог контролировать судорожные подергивания мышц. Я закрыл глаза, но бесполезно: перед ними продолжала взрываться вселенная. Не знаю, терял ли я сознание. Вероятно, да, потому что в следующее мгновение почувствовал, что тело уже не болит и что я, испытывая слабость и позывы к рвоте, лежу у стены. Отполз подальше, и меня вырвало. Потом я встал, неуверенно пошел назад и остановился под вентиляционной шахтой, подняв голову и наслаждаясь порывами свежего воздуха. Встряхнулся и попробовал руки и ноги. Потом, собравшись с силами, подпрыгнул, легко схватился за первое кольцо в шахте, подержался за него и снова соскочил. Подошел к Вике. Биение сердца прослушивается хорошо, пульс сильный. Возможно, помог свежий воздух. Я потряс ее. — Проснись! — Снова потряс, сильнее, но она не приходила в себя. Я отнес ее к шахте и попробовал поставить на ноги, но ее ноги подгибались. Мне казалось, что она смутно осознает происходящее. Я снова поставил ее на ноги и четыре раза сильно и резко ударил по лицу. — Проснись! — крикнул я, но хоть голова ее дергалась из стороны в сторону, в сознание она не приходила. Я поцеловал ее и осторожно опустил на пол. У меня не было желания вечно оставаться в туннелях, но и оставить девушку я не мог. Оставалось только одно. Я снял пояс и, сделав петлю, забросил на нижнее кольцо. Потом вынул из сандалий ремни. Одним ремнем связал сандалии и повесил на шею. Другим прочно связал запястья Вики и, просунув голову, положил девушку на плечо. Неся ее на спине, я поднялся к первому кольцу. Оказавшись в шахте, я отвязал пояс и, по-прежнему держа Вику, начал подъем. Поднявшись примерно на двести футов, я в радостью встретил две горизонтальные шахты, отходившие от вертикальной, по которой я поднимался. Сняв Вику с плеча, я понес ее в руках в общем направлении центра роя. Девушка слегка застонала, губы ее шевельнулись. Она приходила в себя. Примерно с ан я нес ее по многочисленным шахтам, иногда идя в полный рост, иногда ползком. Изредка встречались отверстия, и я сквозь решетку видел части роя. Свет, пробивавшийся в эти отверстия, радовал меня. Наконец в одном отверстии я увидел то, что искал: небольшой комплекс зданий, несколько работающих мулов и ни одного царя-жреца. Я увидел также у дальней стены в ярко освещенном пространстве ярус за ярусом пластиковых клеток, примерно таких, как та, что я занимал в комнате Миска. В некоторых клетках находились мулы, мужчины и женщины, иногда и те и другие. В отличие от клетки в помещении Миска, эти были заперты. Грибы, воду, матрацы и прочее необходимое обитателям клеток подавали мулы, работавшие снаружи. Эти клетки напомнили мне зоопарк. И действительно, глядя в решетку, я заметил, что не все клетки заняты мулами; там были и различные другие существа, некоторых я видел в рое, других нет. Среди них были даже млекопитающие. В одной клетке я видел пару слинов, в двух соседних клетках с передвижной решеткой между ними два ларла. Было человекообразное существо, маленькое, с убегающим назад лбом, с волосатой мордой и телом, оно прыгало на стену, оттуда, используя инерцию, перепрыгивало на другую, потом на пол, и все начиналось сначала. В просторной низкой клетке, на полу которой, по-видимому, росла настоящая трава, я увидел пару пасущихся волосатых длиннорогих босков; в той же клетке, но в другом углу небольшое стадо: пять взрослых животных, гордый самец и четыре самки — табуки, однорогая золотистая горянская антилопа. Когда одна самка передвинулась, я увидел, что рядом с ней изящными шагами идут два детеныша, первые, каких я вообще видел, потому что молодняк табуков не уходит далеко от своего логова в запутанных зарослях Ка-ла-на на Горе. Единственный рог у малышей был всего лишь бархатистым пеньком на лбу, а шкура, в отличие от шкуры взрослых, пятнистая коричнево-желтая. Когда мимо проходил один из работников-мулов, два маленьких табука мгновенно застыли и стали почти невидимы, а их мать, сверкая своей золотистой шкурой, отбежала от них; самец опустил голову и угрожающе приблизился к пластиковому барьеру. В клетках были и другие животные, но я не уверен в их определении. Кажется, я узнал ряд коричневых вартов; они висели вниз головой, как пушистые, зубастые, кожаные кулаки, на голой ветви в своей клетке. На дне их клетки валялись кости, может быть, и человеческие. В другой клетке разгуливала большая, очевидно, нелетающая птица. По ее клюву я решил, что это хищник. Еще в одной клетке, раздувшийся и сонный, лежал редкий золотой хис, горянский питон; его тело, даже некормленого, с трудом обхватит руками взрослый мужчина. И нигде не видно было тарна, этой большой хищной верховой птицы Гора, может, потому, что эти птицы плохо приживаются в неволе. Чтобы жить, тарн должен летать, далеко, высоко и часто. Горянская поговорка называет тарнов братьями ветра, а как такое существо может жить в заключении? Подобно своему брату ветру, когда тарн не свободен, он умирает. Я смотрел на это странное собрание животных, и мне пришло в голову, что я вижу один из вивариев, о которых говорил Сарм. Такой комплекс в данный момент идеально мне подходит. Я услышал стон Вики и повернулся к ней. Она лежала на боку у стены шахты, в семи-восьми футах от решетки. Свет из решетки пятнами падал на ее тело. Я немного отодвинулся от решетки, чтобы меня не увидели, и стал наблюдать за Викой. Руки ее по-прежнему были связаны. Она была прекрасна, и несколько обрывков ее некогда роскошной одежды не скрывали ее прелестей. Она встала на четвереньки, свесив голову, волосы ее упали до самого пола. Медленно подняла голову и потрясла ею, легким прекрасным движением отбросив волосы назад с лица. Взгляд ее упал на меня, она в изумлении широко раскрыла глаза. Губы ее дрогнули, но она не произнесла ни слова. — Разве в обычае гордых женщин Трева появляться перед мужчинами почти неодетыми? — спросил я. Она взглянула на свои тряпки, не пригодные даже для рабыни, на связанные руки. Потом по-прежнему широко раскрытыми глазами посмотрела на меня и еле слышно произнесла: — Ты принес меня из туннелей золотого жука. — Да. Теперь, когда Вика приходила в себя, я вдруг подумал, что нас могут ожидать трудности. Когда я в последний раз видел ее в сознании, она пыталась чарами своей красоты подчинить меня моему злейшему врагу царю-жрецу Сарму. Я знал, что передо мной враг, неверный, злой, предательский и из-за своей красоты еще более опасный, чем противник, вооруженный мечом или копьем. В глазах ее было странное выражение, которого я не понял. Губы ее дрогнули. — Я рада видеть тебя живым, — прошептала она. — И я рад видеть тебя живой, — строго ответил я. Она печально улыбнулась. — Ты сильно рисковал, чтобы связать руки девушке. Она подняла связанные руки. — Должно быть, твое мщение тебе очень дорого. Я молчал. — Вижу, что хоть некогда я была гордой жительницей высокого Трева, ты не удостоил меня даже веревки, а связал руки ремнем от сандалий, будто я презренная рабыня из таверны Ара, которую покупают за плату или проигрывают в карты. — А ты, Вика из Трева, считаешь себя выше рабыни из таверны Ара? Ответ ее меня поразил. Она склонила голову. — Нет, не считаю. — Ты хочешь меня убить? — спросила она. Я рассмеялся. — Понимаю, — сказала она. — Я спас тебе жизнь. — Я буду послушна. Я протянул к ней руки, она посмотрела прямо мне в глаза своими голубыми и прекрасными, подняла связанные руки, положила их мне в руки, склонилась передо мной и негромко, но отчетливо сказала: — Я, Вика из Трева, полностью отдаю себя Тарлу Каботу из Ко-ро-ба. Она снова посмотрела на меня. — Теперь, Тарл Кабот, я твоя рабыня и должна выполнять все твои желания. Я улыбнулся ей. Если бы у меня был ошейник, я бы одел его на ее прекрасное горло. — У меня нет ошейника, — сказал я. К моему удивлению, глаза ее были нежными, влажными, покорными, умоляющими. — Тем не менее, Тарл Кабот, — сказала она, — я ношу твой ошейник. — Не понимаю. Она опустила голову. — Говори, рабыня, — сказал я. Она должна была повиноваться. Говорила она тихо, очень тихо, запинаясь; должно быть, нелегко было гордой девушке из Трева говорить это: — С тех пор, как я впервые тебя встретила, Тарл Кабот, мне все время снится, что на мне твой ошейник и твои цепи. Мне снится, что я сплю под рабским кольцом, прикованная к ногам твоей кровати. Мне ее слова показались непонятными. — Не понимаю. Они печально покачала головой. — Это ничего не значит. Я взял ее за волосы и повернул к себе лицом. — Хозяин? Мой строгий взгляд требовал ответа. Она улыбнулась. Глаза ее были влажными. — Это значит только, что я твоя рабыня — навсегда. Я отпустил ее волосы, и она снова опустила голову. К моему удивлению, я увидел, как она целует жесткую кожу ремня, которым связаны ее руки. Она посмотрела на меня. — Это значит, Тарл Кабот, — в глазах ее были слезы, — что я люблю тебя. Я развязал ей руки и поцеловал ее.
26. УКРЫТИЕ ДЛЯ ВИКИ ИЗ ТРЕВА
Трудно поверить, что эта мягкая послушная девушка, уютно устроившаяся в моих объятиях, плачущая и вздыхающая от удовольствия, что это гордая Вика из Трева. Я по-прежнему не был уверен, что ей можно доверять, и не собирался рисковать, потому что знал, кто она такая — разбойничья принцесса из разбогатевшего на грабежах Трева в Вольтайских горах. Нет, я не буду рисковать, я знаю, что эта девушка коварна и зла, как ночной хищник слин. — Кабот, — спрашивала она, — что я должна сделать, чтобы ты мне поверил? — Я тебя знаю, — ответил я. — Нет, дорогой Кабот, ты меня не знаешь. — И она печально покачала головой. Я начал вынимать решетку, чтобы мы могли спуститься вниз. К счастью, эта решетка была не под напряжением. — Я люблю тебя, — сказал Вика, коснувшись моего плеча. Я грубо оттолкнул ее. Мне показалось, что я понял ее предательский план, и прежняя горечь, которую я испытывал, глядя на эту женщину, наполнила грудь. — Но я люблю тебя, — повторила она. Я повернулся и холодно взглянул на нее. — Ты хорошо исполняешь свою роль. Ты меня чуть не одурачила, Вика из Трева. — Не понимаю, — запинаясь, ответила она. Я разъярился. Как она убедительна в роли влюбленной рабыни, как будто отчаянно, бесконечно преданной, но ждущей возможности предать меня. — Молчи, рабыня! Она вспыхнула, повесила голову, закрыла лицо руками и опустилась с плачем на колени, тело ее дрожало от рыданий. На мгновение я чуть было не сдался, но вспомнил о ее предательстве и продолжил свою работу. Я буду обращаться с ней холодно и грубо, как она заслужила, эта прекрасная и предательская рабыня. Наконец я сдвинул большую решетку настолько, что смог проскользнуть вниз. Вика последовала за мной, я помог ей спуститься. Решетка встала на место. Я был доволен, обнаружив сеть вентиляционных шахт: это давало возможность тайно пробраться почти в любое место роя. Вика все еще плакала, но я ее волосами вытер ей лицо и приказал прекратить шум. Она прикусила губу, подавила рыдание и перестала плакать, хотя глаза были полны слез. Я осмотрел ее одежду: грязная и изорванная, это все-таки одежда рабыни комнаты. Так не пройдет. Одежда выдаст ее, вызовет любопытство, может быть, подозрения. У меня был смелый план. Я строго взглянул на Вику. — Ты должна делать все, что я прикажу, быстро и без вопросов. Она повесила голову. — Я буду послушна, — негромко сказала она, — хозяин. — Ты девушка, которую привели с поверхности, поэтому ты еще не побрита. Тебя доставили в виварий по приказу царя-жреца Сарма. — Не понимаю, — сказала она. — Но ты будешь повиноваться. — Да. — Я твой хранитель и привел тебя как самку мула в племенные клетки. — Мула? — переспросила она. — Племенные клетки? — Разденься, — приказал я, — и руки за спину. Вика удивленно смотрела на меня. — Быстрее! Она послушалась, и я связал ей руки за спиной. Потом взял связку тряпок, которые были на ней, и выбросил в ближайший контейнер для уничтожения отходов — этими приспособлениями уставлен весь рой. Через несколько мгновений, приняв важный вид, я подвел Вику к главному хранителю вивария. Он с отвращением взглянул на ее небритую голову, на длинные прекрасные волосы. — Как она отвратительна, — сказал он. Я понял, что он родился в рое, где и сформировалось его представление о женской красоте. Мне приятно было заметить, что Вику потрясла его оценка: вероятно, впервые мужчина посмотрел на нее неодобрительно. — Это, конечно, какая-то ошибка? — спросил хранитель. — Нет, — ответил я, — это новая самка мула с поверхности. По приказу Сарма побрей ее, одень соответственно и помести в племенную клетку, она должна там содержаться одна, в закрытой клетке. Дальнейшие приказы получишь позже. Жалкую и сбитую с толку Вику из Трева я отвел в маленькую, но удобную клетку на четвертом ярусе вивария. На ней было короткое пластиковое платье, какие носят все самки мула в рое, на теле ее оставались из волос только ресницы. Она увидела свое отражение в стене клетки и закричала, закрыв лицо руками. И в таком виде она, впрочем, оставалась привлекательной. У нее прекрасная форма головы. Для Вики было, должно быть, сильным шоком увидеть себя в таком виде. Она застонала и, закрыв глаза, прислонилась к стене клетки. Я обнял ее. Это как будто ее удивило. Она посмотрела на меня. — Что ты со мной сделал? — прошептала она. Мне хотелось сказать, что я это делаю, чтобы спасти ей жизнь, но я не сказал этого. Напротив, я строго посмотрел на нее и ответил: — Делаю, что хочу. — Конечно, — сказала она, горько отводя взгляд. — Я ведь только рабыня. Она посмотрела на меня, и во взгляде ее не было горечи, не было упрека, только вопрос. — Но разве в таком виде я нравлюсь хозяину? — Да. Она отступила. — Да, — сказала она, — я забыла. Твоя месть… — она не закончила фразу, и глаза ее снова наполнились слезами — Хозяин умен, — сказала она, гордо выпрямившись. — Он хорошо знает, как наказать предательскую рабыню. И отвернулась. Я слышал ее голос и видел отражение в пластиковой стене клетки. — Теперь ты меня оставишь? Или ты еще не покончил со мной? Я хотел заверить ее, что как только будет возможность, я ее отсюда выпущу, что, по моему мнению, в ее анонимности теперь залог ее безопасности в рое; конечно, такую предательницу нельзя посвящать в свои планы, да, к счастью, и возможности такой у меня не было, потому что в этот момент подошел главный хранитель и протянул кожаный ремешок с ключом от клетки Вики. — Я буду хорошо кормить и поить ее, — сказал хранитель. Услышав это, Вика неожиданно повернулась ко мне лицом, прижавшись спиной к стене клетки, упираясь в стену ладонями. — Прошу тебя, Кабот, не оставляй меня здесь. — Ты останешься, — ответил я. У меня в руках она увидела ключ от клетки. Медленно, оцепенело покачала головой. — Нет, Кабот…. пожалуйста. Я принял решение и был не в настроении обсуждать его с рабыней, поэтому я ничего не ответил. — Кабот, — сказала она, — а если бы это была просьба женщины из высшей касты одного из высоких городов Гора… ты тоже отказал бы? — Не понимаю. Она посмотрела на свое отражение в пластиковой стене и вздрогнула. Встретилась со мной взглядом. Я видел, что она не просто не хочет оставаться в клетке. Она в ужасе. Неожиданно она упала на колени, глаза ее были полны слез, она протянула ко мне руки. — Смотри, воин из Ко-ро-ба, — сказала она, — женщина высшей касты из высокомерного города Трева склоняется перед тобой и умоляет, чтобы ты не оставлял ее здесь. — Я вижу у своих ног только рабыню, — ответил я. И добавил: — Она останется здесь. — Нет, нет! Она не отрывала взгляда от ключа, который я держал в руках. — Пожалуйста… — Я принял решение, — ответил я. Вика со стоном опустилась на пол, она не могла стоять. — Теперь она красива, — одобрительно сказал хранитель. Вика тупо посмотрела на него, будто не поняла, что он сказал. — Да, — согласился я, — очень. — Поразительно, как соответствующая одежда и устранение нитевых разрастаний улучшают внешность самки, — заметил хранитель. — Да, поразительно, — подтвердил я. Вика опустила голову на пол и застонала. — Другой ключ есть? — спросил я у хранителя. — Нет. — А что если я потеряю этот? — Ну, это пластик для клеток и замок тоже, так что лучше ключ не терять. — Но все-таки? — Со временем мы могли бы прорезать стену огнем. — Понятно, — сказал я. — Это уже случалось? — Один раз, — ответил хранитель. — Потребовалось на это несколько месяцев, но никакой опасности нет, потому что пищу и воду подают снаружи. — Очень хорошо, — сказал я. — К тому же, — добавил хранитель, — ключ не потеряется. В рое ничего не теряется. — Он рассмеялся. — Даже мул. Я угрюмо улыбнулся. Войдя в клетку, я проверил подачу грибов. Вика уже поднялась на ноги и вытирала слезы руками в углу. — Ты не можешь меня здесь оставить, Кабот, — сказала она просто, как о чем-то очевидном. — Почему? Она взглянула на меня. — Во-первых, я принадлежу тебе. — Я считаю, что моя собственность здесь в большей безопасности. — Ты шутишь, — сказала она всхлипывая. Она смотрела, как я поднимаю крышку контейнера с грибами. Грибы свежие, хорошего сорта. — Что в контейнере? — спросила она. — Грибы. — Для чего? — Ты их будешь есть. — Никогда. Лучше умру с голоду. — Ты их будешь есть, когда достаточно проголодаешься, — сказал я. Вика с ужасом смотрела на меня, потом, к моему изумлению, расхохоталась. Прижавшись спиной к стене, она еле держалась на ногах от смеха. — О Кабот, — облегченно и с упреком воскликнула она, — как ты меня напугал! — Она подошла ко мне и взяла меня за руку. — Теперь я понимаю, — сказала она, почти плача от облегчения, — но ты меня напугал. — О чем ты? Она рассмеялась. — Грибы, только подумать! — Когда привыкнешь, не так уж и плохо, но, конечно, не самая лучшая еда. Она покачала головой. — Пожалуйста, Кабот, ты уже достаточно пошутил. — Она улыбнулась. — Пожалей — если не Вику из Трева, то твою бедную рабыню. — Я не шучу. Она мне не верила. Я проверил трубку с пилюлями и поступление воды. — В рое нет той роскоши, что была в твоей комнате, — сказал я, — но вполне достаточно для жизни. — Кабот, — смеялась она, — пожалуйста! Я повернулся к служителю. — Каждый вечер давать ей двойную порцию соли. — Хорошо, — согласился он. — Ты объяснишь ей, как тут моются? — Конечно, — ответил он, — и как упражняться. — Упражняться? — Да, в таком замкнутом помещении очень важно упражняться. — Конечно, — согласился я. Вика подошла сзади и обняла меня. Поцеловала в шею. Негромко рассмеялась. — Ты достаточно пошутил, Кабот, — сказала она, — теперь давай уйдем из этого места. Оно мне не нравится. В клетке не было алого мха, но был у стены соломенный матрац. Лучше того, что в ее комнате. Я в последний раз осмотрел клетку: учитывая обстоятельства, все вполне подходит. Я пошел к выходу, и Вика, держа меня за руку, улыбаясь и глядя мне в глаза, пошла со мной. Я выхода я остановился, и, когда она сделала попытку выйти, задержал ее. — Нет, — сказал я, — ты останешься здесь. — Ты шутишь. — Нет, не шучу. — Шутишь! — рассмеялась она, вцепившись мне в руку. — Отпусти мою руку, — сказал я. — Ты не можешь меня тут оставить, — сказала она, качая головой. — Нет, просто не можешь. Нельзя оставить Вику из Трева. — Она рассмеялась и посмотрела на меня. — Я этого просто не разрешу. Я смотрел на нее. Улыбка исчезла с ее губ. — Не разрешишь? — переспросил я. Спросил голосом хозяина. Она отняла руку, отступила и стояла, дрожа, испуганная. Лицо ее побледнело. — Я не подумала, что говорю. В ужасе она опустилась на колени, встав в позу рабыни, ожидающей наказания, скрестив перед собой руки, будто они связаны. — Я не хочу тебя наказывать, — сказал я. Удивленная, она подняла голову, в глазах ее стояли слезы. — Бей меня, если хочешь, — взмолилась она, — но, пожалуйста, не оставляй меня здесь. — Я тебе сказал, что принял решение. — Но ведь ты можешь изменить свое решение, хозяин, — умоляла она, — ради меня. — Нет. Вика пыталась удержать слезы. Я подумал: может быть, впервые в жизни в важном для нее вопросе она не получила своего у мужчины. По моему сигналу она робко встала. Вытерла глаза и посмотрела на меня. — Может рабыня задать вопрос, хозяин? — Да. — Почему я должна здесь остаться? — Потому что я тебе не доверяю, — просто ответил я. Она отскочила, будто я ее ударил, из глаз ее опять полились слезы. Я не мог понять, почему мои слова так поразили гордую предательскую Вику, но она казалась больше обиженной, чем когда стояла в позе рабыни, ожидая удара. Я посмотрел на нее. Она одиноко стояла в центре чистой пластиковой клетки, стояла неподвижно, оцепенело. В глазах ее были слезы. Я должен был напомнить себе, что передо мной превосходная актриса и множество мужчин поддалось ее изобретательности и лести. Да, я знал, что не дрогну, хотя мне очень хотелось ей поверить, считать ее чувства искренними. — Так ты приковывала мужчин к рабскому кольцу? — спросил я. — О, Кабот, — простонала она, — Кабот… Ничего больше не сказав, я вышел из клетки. Вика медленно покачала головой и тупо и недоверчиво осмотрелась, увидела матрац, сосуд с водой, контейнеры с грибами. Я протянул руку, чтобы закрыть дверь клетки. Этот жест, казалось, встряхнул Вику, она вся задрожала от страха, как прекрасное пойманное животное. — Нет! — закричала она. — Прошу тебя, хозяин! Она бросилась ко мне в объятия. Я обнял ее и поцеловал, ее влажные и теплые, горячие и соленые от слез губы встретились с моими, потом я оттолкнул ее, и она упала на пол у противоположной стены клетки. Повернулась ко мне лицом, стоя на четвереньках. Отчаянно затрясла головой, как бы не веря своим глазам; глаза были полны слез. Она протянула ко мне руки. — Нет, Кабот! — сказала она. — Нет! Я захлопнул дверь клетки. Повернул ключ и услышал, как щелкнул механизм замка. Вика из Трева моя пленница. С криком она вскочила на ноги и бросилась к двери, лицо ее исказилось, она яростно заколотила кулачками. — Хозяин! Хозяин! — кричала она. Я повесил ключ на ремне себе на шею. — Прощай, Вика из Трева! Она перестала колотить кулаками по стене и смотрела на меня, лицо залито слезами, руки прижаты к пластику. Потом, к моему удивлению, улыбнулась, вытерла слезы, взмахнула головой, будто убирая волосы с лица, снова улыбнулась этому глупому жесту. Посмотрела на меня. — Ты на самом деле уходишь. Сквозь вентиляционное отверстие в пластике я слышал ее голос. Он звучал обычно. — Да. — Я знала, что я твоя рабыня, но до сих пор не знала, что ты мой истинный хозяин. — Она потрясенно смотрела на меня сквозь пластик. — Странное чувство, — сказала она, — знать, что у тебя есть хозяин, что он может сделать с тобой, что захочет, что твои чувства для него ничего не значат, что ты беспомощна и должна делать то, что он говорит, должна повиноваться. Мне было немного печально слушать, как Вика перечисляет горести женского рабства. Потом, к моему изумлению, она мне улыбнулась. — Хорошо принадлежать тебе, Тарл Кабот, — сказала она. — Мне нравится принадлежать тебе. — Я женщина, а ты мужчина, ты сильней меня, и я твоя, и теперь я это поняла. Я был удивлен. Вика опустила голову. — Каждая женщина в глубине сердца хочет носить цепи мужчины, — сказала она. Мне это показалось сомнительным. Вика посмотрела на меня и улыбнулась. — Конечно, нам при этом хочется выбирать мужчину. Это мне казалось более похожим на истину. — Я выбрала бы тебя, Кабот. — Женщины хотят свободы, — сказал я ей. — Да, — согласилась она, — и свободы тоже. — Она улыбнулась. — В каждой женщине есть что-то от вольной спутницы и что-то от рабыни. Мне слова ее показались странными. Может, потому, что я вырос не на Горе, где мысль о подчиненном положении женщины так же привычна и естественна, как приливы сверкающей Тассы или фазы трех лун. Я попытался выбросить из головы ее слова. Подумал о долгом процессе эволюции, о тысячах поколений, приведших к появлению человека. Вспомнил о тысячелетиях в моем старом мире, о тысячелетней борьбе, которая сформировала суть моего вида, о схватках с пещерным медведем за жилище, о долгих опасных неделях охоты за той же добычей, за которой охотился саблезубый тигр, о годах защиты своей подруги от нападений хищников и налетов других человекообразных. Я думал о первобытном человеке, стоящем на пороге своей пещеры с отколотым камнем в одной руке и с факелом в другой, подруга за ним, детеныши прячутся в глубине. Какие способности выжить в столь враждебном окружении переданы нам по наследству? Среди них сила, и агрессивность, и быстрота реакции, и храбрость мужчины. А что со стороны женщины? Какое генетическое наследие в крови женщины позволяло ей и ее мужчине победить в безжалостной борьбе видов, остаться живыми и удержать свое место на негостеприимной жестокой планете? Мне показалось, что таким генетическим даром может быть желание женщины принадлежать… полностью… мужчине. Ясно, что если раса должна выжить, женщину нужно оберегать, защищать, кормить — и заставлять производить потомство. Если бы она была слишком независима, она бы погибла в этом мире, а вместе с нею погибла бы и раса. Чтобы род выжил, эволюция сохраняла не просто привлекательных для мужчин женщин, а таких, которые обладали необычными свойствами; среди них буквально инстинктивное стремление принадлежать мужчине, отыскивать себе спутника и подчиняться ему. Может быть, если он хватал ее за волосы, отбрасывал к стене пещеры и насиловал на шкурах зверей, для нее это было ожидаемой кульминацией ее врожденного желания принадлежать ему. Я улыбнулся, вспомнив обычаи своего мира, которые в своей отдаленности все же напоминают древние обычаи пещер: жених переносит невесту через порог в свой дом, как пленницу; крошечные обручальные кольца напоминают примитивные веревки, которыми связывали руки первых невест, а позже золотые наручники, которые надевали на плененных принцесс, когда вели их под приветственные крики толпы по улицам как рабынь. Да, подумал я, слова Вики не такие уж странные, какими кажутся. Я мягко сказал: — Мне нужно идти. — Когда я в первый раз тебя увидела, Кабот, — сказала она, — я поняла, что принадлежу тебе. Я хотела быть свободной, но знала, что принадлежу тебе — хотя ты не касался меня, не целовал — я знала, что с этого момента я твоя рабыня. Твои глаза сказали мне, что ты мой хозяин, и в глубине души я это признала. Я повернулся, собираясь уходить. — Я люблю тебя, Тарл Кабот, — неожиданно сказала она и потом, чуть смущенно и испуганно, опустила голову. — Я хотела сказать: я люблю тебя, хозяин. Я улыбнулся этой поправке: рабыне не разрешается, во всяком случае публично, называть хозяина по имени. В соответствии с обычаем правом называть мужчину по имени обладают свободные женщины, преимущественно вольные спутницы. Горянская пословица утверждает: рабыня становится дерзкой, если ее губам позволяют касаться имени хозяина. С другой стороны, я, подобно большинству мужчин Гора, если девушка не издевается, не ведет себя вызывающе, если поблизости нет свободных женщин, предпочитал, чтобы меня называли по имени; мне кажется, что каждый понимает: нет ничего лучше, чем когда твое имя произносят прекрасные уста. В глазах Вики была тревога; девушка как будто пыталась притронуться ко мне через пластик. — Могу ли я спросить, куда идет мой хозяин? Я обдумал вопрос и улыбнулся ей. — Я иду давать гур Матери, — сказал я. — Что это значит? — спросила она, широко раскрыв глаза. — Не знаю, но собираюсь узнать. — Тебе обязательно идти? — Да. Мой друг может быть в опасности. — Рабыня довольна, что хозяин ее смелый человек. Я повернулся. Услышал сзади ее голос: — Желаю тебе добра, хозяин. Я на мгновение повернулся, увидел ее лицо и почти бессознательно поцеловал кончики пальцев и прижал их к пластику клетки. Вика поцеловала стенку напротив того места, которого коснулись мои пальцы. Странная девушка. Если бы я не знал, насколько она жестока и коварна, я бы, может, сказал бы ей что-нибудь ласковое. Я пожалел, что коснулся стенки: не сумел скрыть своего отношения к ней. Ее игра великолепна, убедительна. Она почти заставила меня поверить, что беспокоится обо мне. — Да, — сказал я, — Вика из Трева, рабыня, ты хорошо сыграла свою роль. — Нет, — взмолилась она, — хозяин, я тебя люблю. Рассердившись на себя, что чуть не обманулся, я рассмеялся. Осознав, что ее игра проиграна, она закрыла лицо руками, опустилась на колени и заплакала за прозрачной пластиковой стеной клетки. Я отвернулся. Меня ждали более важные проблемы, чем предательская рабыня из Трева. — Я буду хорошо кормить и поить эту самку, — сказал хранитель вивария. — Как хочешь, — ответил я и ушел.27. В ПОМЕЩЕНИИ МАТЕРИ
Все еще был праздник Толы. Хотя уже время четвертого кормления. Уже почти восемь горянских анов, или десять земных часов, как я сегодня рано утром расстался с Миском, Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та. Диск, на котором мы добрались до помещения, где я нашел Миска, теперь у входа в туннели золотого жука. И пусть там остается, как доказательство того, что я вошел и не вышел. Хуже, что пришлось оставить на диске переводчик, но мне казалось это необходимым: в туннели золотого жука не ходят с переводчиком; а если его на диске не найдут, могут заподозрить: не то, что я вернулся из туннелей, а скорее, что просто сделал вид, что вхожу. Слова двух мулов у входа могли и не убедить их хозяев царей-жрецов. Мне понадобилось недалеко отойти от вивария, чтобы сориентироваться и понять, в каком районе роя я нахожусь; вскоре я заметил транспортный диск, так сказать, припаркованный на газовой подушке у входа в распределительный зал. Никто за ним, конечно, не присматривал, потому что в замкнутой, строго регулируемой жизни роя воровство, за исключением щепотки соли, неизвестно. Так что я, по-видимому, создал прецедент, поднявшись на диск и наступив на полосы ускорения. Вскоре я уже несся по подземному залу на своем, учитывая значение и срочность дела, можно сказать, реквизированном экипаже. Я пролетел около пасанга, прежде чем остановил диск у другого входа в распределительный зал. Вошел и через несколько минут вышел в пурпурной одежде мула. Клерк, записавший по моей просьбе расходы на счет Сарма, сказал, что мне нужно как можно быстрее нанести на одежду запись запахами, в которой удостоверяется моя личность, указывается количество черт в характеристике и прочее. Я заверил его, что займусь этим немедленно, и вышел. А он мне вслед поздравлял меня с тем, что мне позволено стать мулом, а не оставаться низменным мэтоком. — Ты теперь не только в рое, но и часть его, — расплылся он. Красную одежду, которая перед этим была на мне, я сунул в ближайший контейнер, откуда ее пневматически переместят в отдаленные мусоросжигатели, расположенные где-то под роем. Потом снова поднялся на диск и полетел к комнате Миска. Тут я в течение нескольких минут подкрепился грибами и напился. За едой я обдумывал свои будущие действия. Можно попробовать отыскать Миска. Вероятно, я погибну вместе с ним или в попытке отомстить за него. Потом я подумал о Вике. Она сейчас тоже в клетке, но ее клетка, в отличие от моей, тюрьма. Я потрогал ключ от ее клетки, висевший на ремешке у меня на шее. Почему-то я надеялся, что ее не очень расстроит пленение; потом почувствовал презрение к себе за эту слабость и решил, что надо радоваться ее жалкому положению. Она его вполне заслужила. Я спрятал металлический ключ под одеждой. Вспомнил тяжелую прозрачную клетку на четвертом ярусе вивария. Да, часы заключения будут долгими и одинокими для остриженной Вики из Трева. Интересно, что стало с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та? Они, подобно мне, ослушались Сарма и стали в рое преступниками. Я надеялся, что они сумели скрыться, раздобыть достаточно пищи и выжить. Шансы их невелики, но любая самая жалкая альтернатива предпочтительнее помещений для разделки. Я думал также о молодом царе-жреце в потайном помещении под комнатой Миска. Вероятно, лучшей услугой Миску было бы оставить его и позаботиться о безопасности молодого самца, но меня эти дела не интересовали. Я не знал, где находится женское яйцо, а если бы и знал, то не умел с ним обращаться; и даже если раса царей-жрецов вымрет, мне это не казалось делом человека, особенно учитывая мою ненависть к ним, мое отрицательное отношение к тому, как они регулируют жизнь людей на этой планете. Разве они не уничтожили мой город? Разве не рассеяли его жителей? Разве они не уничтожают людей при помощи огненной смерти, не приносят их в этот мир, хотят они того или нет, в путешествиях приобретения? Разве они не имплантируют сетку в человеческий мозг, разве не они вывели ужасных мутантов носителей гура из того рода, представитель которого я сам? Разве они не считают нас низшими животными, в полной власти их высокомерных величеств? А как же мулы, и рабыни комнат, и многие другие люди, которые вынуждены либо прислуживать им, либо умереть? Нет, сказал я себе, для моего вида хорошо, если цари-жрецы вымрут. Но Миск — это совсем другое дело, он мой друг. Между нами роевая правда, и, следовательно, как человек и воин, я готов отдать за него жизнь. Проверив меч в ножнах, я вышел из комнаты Миска, встал на диск и неслышно и быстро полетел по туннелю в том направлении, где, как я знал, находится помещение Матери. Пролетев несколько анов, я оказался у толстой металлической решетки, которая преграждала мулам доступ в эту часть роя. У входа стоял на страже царь-жрец; он вопросительно задвигал антеннами, когда я остановил диск в двенадцати футах от него. На голове у него была гирлянда зеленых листьев, как у Сарма; и тоже как у Сарма, на шее рядом с переводчиком висела церемониальная нить с металлическими инструментами. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять причину замешательства и недоумения царя-жреца. На моей одежде не было надписи запахами, и он вначале подумал, что диск движется сам, без водителя. Я видел, как он напряженно всматривается своими большими сложными глазами-линзами; точно так же мы напрягаемся, чтобы расслышать слабый звук. Реакция у него была такая же, как у человека, который что-то услышал в комнате, но ничего не видит. Наконец его антенны устремились ко мне, но я знал, что царь-жрец раздражен тем, что не получил обычных хорошо различимых обонятельных знаков на одежде. Без этой надписи я для него неотличим от множества других мулов, встречающихся в рое. Для другого человека, разумеется, одни мои волосы, косматые и ярко-рыжие, послужили бы достаточным отличием, но у царей-жрецов, как я уже отмечал, очень слабое зрение; больше того, я полагаю, что они не различают цвета. Цветовые различия в рое встречаются только в тех районах, которые посещаются мулами. Единственный царь-жрец во всем рое, который узнал бы меня безошибочно и на расстоянии, это Миск, но для него я не мул, а друг. — Ты, несомненно, благородный страж помещения, где я могу нанести на свою одежду надпись запахами, — жизнерадостно сказал я. Царь-жрец, по-видимому, испытал облегчение, когда я заговорил. — Нет, — сказал он, — я охраняю вход в туннель, ведущий к Матери, и ты сюда войти не можешь. Что ж, сказал я себе, я попал в нужное место. — А где же мне пометить мою одежду? — Возвращайся туда, откуда пришел, и там спроси, — ответил царь-жрец. — Спасибо, благородный! — воскликнул я и повернул диск так, будто у него была вертикальная ось, Оглянувшись, я увидел, что царь-жрец все еще пытается рассмотреть меня. Я тут же свернул в боковой туннель и начал искать вентиляционное отверстие. Через два-три ана я нашел подходящее. Отведя диск на полпасанга, я оставил его у портала, за которым множество мулов помешивали большими деревянными ложками варящийся в котлах пластик. Я быстро вернулся к вентиляционной решетке, открыл ее, забрался внутрь и вскоре уже двигался по вентиляционной шахте в сторону помещения Матери. Время от времени мне встречались отверстия в шахте, и я выглядывал. Из одного отверстия я увидел, что уже нахожусь за стальным заграждением, у которого царь-жрец стоял вертикально в полной неподвижности, так характерной для его рода. Никакие звуки не свидетельствовали о празднике, но мне удалось без труда найти место, где он происходил: я отыскал шахту, которая откачивала воздух, и воздух этот был густо насыщен необычными запахами. Во время своей недолгой жизни с Миском я узнал, что цари-жрецы считают эти запахи особенно прекрасными. Я пошел по ним и вскоре смог заглянуть в огромное помещение. Потолок его был всего в сто футов высотой, но оно было очень длинное и широкое и все заполнено золотыми царями-жрецами с зелеными гирляндами и нитями крошечных инструментов на шее. Всего в рое около тысячи царей-жрецов. Я решил, что почти все они собрались здесь, за исключением немногих стражников в самых важных пунктах, вроде той стальной решетки у входа на территорию Матери. Могли они быть также в смотровой комнате или, еще вероятнее, в энергетическом центре. Большую часть работы в рое исполняли, конечно, мулы. Цари-жрецы стояли неподвижно концентрическими кругами-ярусами, которые расходились от середины, как от сцены в древнем театре. С одной стороны я видел четырех царей-жрецов, нажимавших кнопки большого, размером с целую комнату, устройства для производства запахов. С каждой стороны этого квадратного устройства было не меньше сотни кнопок, и цари-жрецы с большим искусством и в очевидном ритме касались этих кнопок в сложной последовательности. Я понял, что это самые известные музыканты роя, они избраны, чтобы играть на великом празднике Толы. Антенны тысячи царей-жрецов застыли. Все были поглощены музыкой. Нагнувшись, я увидел на помосте в одном конце помещения Мать. На мгновение я не поверил, что она реальна и жива. Она, несомненно, относилась к роду царей-жрецов и тоже была бескрылой, но самой удивительной ее особенностью был невероятных размеров живот. Голова чуть больше, чем у обычного царя-жреца, грудь тоже, но дальше начинался живот, который с яйцами, наверно, размером превышал городской автобус. Но теперь этот чудовищный живот, опустошенный и сморщенный, лишившийся всякой упругости, лежал как расплющенный мешок коричневато-золотой старой кожи. Ее ноги не могли выдержать вес даже пустого живота, и она лежала на помосте, сложив перед собой передние конечности. Цвет у нее не такой, как у обычного царя-жреца, но темнее, коричневатый, тут и там на груди и животе темные пятна. Антенны ее, казалось, утратили гибкость и упругость. Они лежали на голове. Глаза у нее тусклые. Я подумал, не слепа ли она. Я смотрел на древнейшее существо — Мать роя. Трудно представить себе ее, бесчисленные поколения тому назад, с золотыми крыльями на открытом воздухе, в голубом небе Гора, летящей вместе со своим возлюбленным на великолепных быстрых ветрах этого далекого дикого мира. Какой золотой она была тогда! Самца, Отца роя, нет; я думал, что он умер вскоре после брака. Были ли с ней другие с ее отдаленного мира, или она осталась одна, опустилась на землю, чтобы отъесть свои крылья, закопаться глубоко под горы и начать одинокую жизнь Матери — создательницы нового роя? Были ли другие самки? Если их убил Сарм, как Мать могла не узнать этого и не приказать его уничтожить? Или это ее желание, чтобы не было других? Но если это так, то почему она в союзе с Миском пытается продлить существование расы царей-жрецов? Я снова посмотрел через решетку отверстия. Она находилась примерно в тридцати футах от пола и немного в стороне от помоста Матери. Я предположил, что по другую сторону от помоста есть такая же шахта: симметрия — главное свойство инженерной эстетики царей-жрецов. Музыканты продолжали исполнять свою сложную музыку на производителе запахов, а цари-жрецы в это время один за другим медленно проходили вперед и приближались к помосту Матери. Здесь из большой золотой чаши в пять футов глубиной и не менее двадцати в диаметре, стоящей на тяжелом треножнике, царь-жрец набирал в рот немного беловатой жидкости. Это, несомненно, гур. Он набирал немного, один глоток, и хоть праздник Толы в полном разгаре, чаша полна почти до краев. Потом царь-жрец очень медленно приближался к Матери и опускал голову. С крайней осторожностью он касался ее головы своими антеннами. Она вытягивала голову, и он с точностью, какую трудно предположить в таком огромном теле, переносил маленькую каплю драгоценной жидкости из своего рта в ее. Затем начинал пятиться и возвращался на прежнее место, где застывал в неподвижности. Он дал гур Матери. Я тогда не знал, что гур — это выделения желез большого серого одомашненного артропода. По утрам стада этих артроподов выгоняют на пастбища, где они кормятся растениями сим — большими ползучими лозами, похожими на виноградные, с огромными листьями. Их выращивают при свете специальных ламп, укрепленных в потолке, в огромных пещерах-пастбищах. По ночам артроподы возвращаются в стойла, где их доят мулы. Особый гур, которым пользуются на празднике Толы, по обычаю в течение нескольких недель выдерживают в животах избранных для этого царей-жрецов, там он достигает необходимого вкуса и консистенции. О таких царях-жрецах говорят, что они держат гур. Я смотрел, как один за другим цари-жрецы поднимаются к Матери и повторяют церемонию гура. Вероятно, я первый человек, увидевший эту церемонию. Учитывая количество царей-жрецов и время, необходимое одному, чтобы дать гур Матери, я решил, что церемония началась несколько часов назад. Казалось возможным, что она займет целый день. Я уже был знаком с поразительным терпением царей-жрецов, и потому не удивился полному отсутствию движения в золотых рядах царей-жрецов, окружавших помост Матери. Но глядя на еле заметное дрожание их антенн в ритм с музыкой запахов, я понял, что это не просто демонстрация их терпения — это для них время экстаза, время единства роя, оно напоминает им об их общем происхождении, о далекой родине и долгой общей истории, напоминает о самой их сущности, о том, что из всех живых существ во вселенной только они — цари-жрецы. Я смотрел на золотые ряды царей-жрецов, напряженных, неподвижных, с головами, украшенными зелеными листьями, с висящими на шее нитями крошечных примитивных серебристых инструментов, которые напоминают о далеких простых временах, когда не было ни смотровой комнаты, ни энергетического центра, ни огненной смерти. Я не мог представить себе древности этого рода и только смутно понимал их мощь, их чувства, надежды и мечты, если представить себе, что такие древние существа еще способны на мечты и надежды. Рой, как сказал Сарм, вечен! Но на помосте перед этими золотыми существами лежала Мать, возможно, слепая, почти бесчувственная, огромная и слабая, ее огромное изношенное тело сморщено и пусто. Вы умираете, цари-жрецы, сказал я про себя. Как я ни напрягал зрение, я не смог найти ни Сарма, ни Миска в этих золотых рядах. Я смотрел уже около часа, и мне показалось, что церемония кончается, потому что уже несколько минут ни один царь-жрец не подходил к Матери. И тут я почти одновременно увидел Сарма и Миска. Ряды царей-жрецов расступились, образуя проход в середине помещения, и теперь цари-жрецы стояли лицом к этому проходу, а по проходу шли вместе Сарм и Миск. Я решил, что наступает кульминация праздника Толы, гур дают величайшие из царей-жрецов, пять рожденных первыми; впрочем, из них осталось только двое, рожденный первым и рожденный пятым, Сарм и Миск. Как я узнал позже, мое предположение было правильным и эта часть церемонии известна под названием Марш пяти перворожденных, пятеро идут к матери рядом друг с другом и дают ей гур в порядке, обратном порядку рождения. У Миска, конечно, не было на голове зеленых листьев, а на шее нити с инструментами. Если Сарм и встревожился, обнаружив тут Миска, которого считал убитым, он никак этого не показывал. Вместе, в молчании для человеческого уха, но в громе музыки запахов, величественной процессией два царя-жреца приблизились к Матери, и я увидел, как Миск первым склонил голову к большой золотой чаше на треножнике и затем приблизился к Матери. Когда его антенны коснулись ее головы, антенны Матери приподнялись и задрожали, древнее коричневое существо подняло голову, и на ее протянутый язык из своего рта Миск, ее дитя, с величайшей осторожностью опустил каплю гура. Он попятился от нее. Теперь Сарм, рожденный первым, приблизился к ней, опустил челюсти в золотую чашу, подполз к Матери, коснулся антеннами ее головы, и снова древнее существо подняло антенны, но на этот раз они, казалось, отпрянули. Сарм протянул голову, но Мать не подняла своей головы. Она отвернулась. Музыка запахов неожиданно смолкла, цари-жрецы зашуршали, будто невидимый ветер неожиданно шевельнул осенние листья, и я даже услышал звяканье крошечных металлических инструментов. В рядах царей-жрецов ясно видны были признаки ужаса, антенны шевелились, вытягивались в сторону помоста и Матери, их головы и большие тела склонялись. Снова Сарм протянул челюсти к лицу Матери, и снова она отвернула от него голову. Она отказалась принимать гур. Миск стоял неподвижно. Сарм попятился от Матери. Он стоял пораженный. Антенны его блуждали. Весь его корпус, длинное золотое стройное лезвие, казалось, дрожит. Дрожа, без изящества, которое характеризует все движения царей-жрецов, он попытался еще раз приблизиться к Матери. Движения его были неуверенными, неуклюжими, замедленными. На этот раз еще до того, как он приблизился к ней, Мать отвернула свою древнюю коричневатую выцветшую голову. Сарм снова отступил. Теперь в рядах царей-жрецов прекратилось всякое движение, они стояли в неестественной неподвижности и смотрели на Сарма. Сарм медленно повернулся к Миску. Он больше не дрожал, выпрямил свое тело во весь рост. Перед помостом Матери, глядя на Миска, почти на два фута возвышаясь над ним, Сарм стоял с необычной даже для царя-жреца неподвижностью. Долгое время антенны двух царей-жрецов рассматривали друг друга, потом Сарм прижал антенны к голове. Миск поступил так же. Одновременно из их передних конечностей выскочили роговые лезвия. Цари-жрецы начали медленно кружить в ритуале, даже более древнем, чем праздник Толы, древнее тех дней, которые символизировали висящие на шее Сарма металлические инструменты. С невероятной для таких размеров скоростью Сарм бросился на Миска, и в следующее мгновение я увидел, как они, сомкнувшись передними конечностями, раскачиваются, пытаясь пустить в ход лезвия. Я хорошо знал силу царей-жрецов и представлял себе, какое напряжение они сейчас испытывают, раскачиваясь взад и вперед, пытаясь вырвать преимущество. Сарм вырвался и снова начал кружить, а Миск медленно поворачивался, следя за ним, его антенны были прижаты к голове. Я слышал сосущий звук: это оба царя-жреца всасывали воздух. Неожиданно Сарм набросился на Миска и ударил одним своим лезвием, а потом отскочил, прежде чем я увидел, как рана, полная зеленой жидкости, открылась в левой стороне большого шара головы Миска. Снова Сарм напал, и снова, как по колдовству, на груди Миска, рядом с одним из нервных узлов, появился длинный разрез. Я подумал, сколько времени нужно, чтобы убить царя-жреца. Миск казался ошеломленным и медлительным, голова его опустилась, антенны еще больше расплющились. Я увидел, что зеленая жидкость уже застыла, превратилась в зеленую затвердевшую корку и больше не поступает из ран. Мне пришло в голову, что Миск, несмотря на свое как будто беспомощное состояние, потерял очень мало жидкости тела. Может, на него действует удар в области мозга. Сарм осторожно следил за расплющенными и жалкими антеннами Миска. И тут одна из ног Миска подогнулась, и он странно наклонился на бок. В ярости битвы я, вероятно, не заметил, как он получил эту рану. Сарм, видимо, тоже. Пощадит ли Сарм своего противника, учитывая его отчаянное положение? Снова Сарм подскочил к Миску, поднял для удара переднюю конечность с лезвием, но на этот раз Миск неожиданно быстро выпрямился, опираясь на как будто поврежденную ногу, убрал антенны за голову за мгновение до удара Сарма, и Сарм обнаружил, что его передняя конечность зажата хватательными крюками Миска. Сарм задрожал и нанес удар второй конечностью, но Миск перехватил и ее, и они стояли, раскачиваясь; Миск, в первой стычке убедившись в быстроте противника, решил с ним сблизиться. Челюсти их сомкнулись, большие головы дрожали. Потом челюсти Миска с неожиданной силой сжались, повернулись, и Сарм оказался на спине, и в тот момент как он ударился о пол, челюсти Миска скользнули на толстое трубчатое соединение головы с грудью; на нем висела нить с инструментами; у человека это можно было бы назвать горлом; челюсти Миска начали сжиматься. И я увидел, как роговые лезвия скрылись в передних конечностях Сарма, он прижал конечности к груди и прекратил сопротивление, даже поднял голову, чтобы еще уязвимей стала труба, соединяющая ее с грудью. Челюсти Миска перестали сжиматься, он стоял как бы в нерешительности. Теперь он может убить Сарма. Хотя переводчик, висевший на шее Сарма вместе с церемониальным набором инструментов, не был включен, мне не нужен был перевод, чтобы понять отчаянный набор запахов, который испустил перворожденный. Я помнил этот сигнал, хотя он был короче тогда. Он был обращен ко мне и пришел их переводчика Миска в комнате Вики. Если бы транслятор Сарма был включен, я бы услышал: — Я царь-жрец. Миск разжал челюсти и отступил. Он не мог убить царя-жреца. Миск отвернулся от Сарма, медленно приблизился к Матери, на его теле большие пятна свернувшейся зеленоватой жидкости обозначали места ран. Если они говорили друг с другом, я никаких сигналов не уловил. Может, они просто смотрели друг на друга. Меня больше интересовал Сарм, который угрожающе поднялся. И тут я, к своему ужасу, увидел, как он снял с горла переводчик и, размахивая им на цепи, как булавой, набросился на Миска и сильно ударил его сзади. Ноги Миска подогнулись, и он опустился на пол. Я не мог сказать, умер он или просто оглушен. Сарм снова выпрямился во весь рост; как золотое лезвие стоял между Миском и матерью. Он снова надел на шею переводчик. Я ощутил сигнал Матери, первый ее сигнал Он был едва слышен. Она сказала: — Нет! Но Сарм оглядел неподвижные ряды царей-жрецов и, удовлетворенный, раскрыл свои огромные лезвия и направился к Миску. В этот момент я вырвал вентиляционную решетку, с воинственным криком города Ко-ро-ба спрыгнул на помост Матери и с обнаженным мечом встал между Сармом и Миском. — Стой, царь-жрец! — крикнул я. Никогда нога человека не вступала в это помещение, и я знал, что совершаю святотатство, но мне было все равно, потому что в опасности был мой друг. Ужас охватил ряды царей-жрецов, антенны их бешено задвигались, золотые тела дрожали от гнева, должно быть, сотни их одновременно включили свои переводчики, потому что отовсюду я услышал угрозы и протестующие крики. Слышались крики «Он умрет!», «Убейте его!», «Смерть мулу!» Я чуть не улыбнулся, потому что невыразительные механические голоса трансляторов так контрастировали с возбуждением царей-жрецов и содержанием их выкриков. Но тут сзади, со стороны Матери, снова послышался отрицательный сигнал; он отразился в сотнях трансляторов: «Нет!» Это сказали не они, это произнесла лежавшая за мной коричневая и сморщенная Мать. — Нет! Ряды царей-жрецов дрогнули в сомнении, затем вновь неподвижно застыли. Они стояли, как золотые статуи, и смотрели на меня. Только в переводчике Сарма послышалось: — Он умрет. — Нет, — сказала Мать, и это слово повторил переводчик Сарма. — Он умрет, — настаивал Сарм. — Нет, — сказала Мать. Ее ответ снова донесся из транслятора Сарма. — Я перворожденный, — сказал Сарм. — Я Мать, — ответила лежавшая за мной. — Я делаю, что хочу, — сказал Сарм. Он посмотрел на тихие неподвижные ряды царей-жрецов и увидел, что никто с ним не спорит. Теперь и Мать молчала. — Я делаю, что хочу, — снова послышалось их переводчика Сарма. Его антенны уставились на меня, как будто пытаясь узнать. Они осмотрели мою одежду, но на ней не было надписи запахами. — Пользуйся глазами, — сказал я ему. Золотые диски на голове сверкнули и нацелились на меня. — Кто ты? — спросил Сарм. — Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба. Мгновенно блеснули лезвия Сарма и остались обнаженными. Я видел Сарма в действии и знал, что он обладает невероятной скоростью. Я надеялся, что увижу его нападение. Вероятно, он ударит по голове или горлу, потому что, с его ростом, ему легче до них дотянуться и потому что он хочет покончить со мной как можно быстрее, чтобы потом заняться главным делом — убить Миска. Тот по-прежнему лежал за мной, мертвый или без сознания. — Как ты посмел прийти сюда? — спросил Сарм. — Я делаю, что хочу, — ответил я. Сарм распрямился. Он так и не убрал свои лезвия. Антенны прижал к голове. — Кажется, один из нас должен умереть, — сказал Сарм. — Возможно, — согласился я. — Что с золотым жуком? — Я его убил. — Я указал на свой меч. — Давай, начнем. Сарм сделал шаг назад. — Это невозможно, — сказал он, повторяя слова Миска, когда-то сказанные мне. — Большое преступление — убить золотого жука. — Он мертв, — ответил я. — Давай, начинай схватку. Сарм сделал еще шаг назад. Он повернулся к ближайшему царю-жрецу. — Принеси мне серебряную трубу. — Серебряную трубу, чтобы убить всего лишь мула? — спросил царь-жрец. Я увидел, как начали сворачиваться антенны царей-жрецов. — Я пошутил, — сказал Сарм царям-жрецам, которые не ответили. Они продолжали стоять неподвижно, глядя на него. Сарм снова приблизился ко мне. — Большое преступление — убить золотого жука, — сказал он. — Позволь мне убить тебя быстро, или я отправлю тысячу мулов в помещения для разделки. Я немного подумал. — Если ты умрешь, — спросил я, — как же ты их отправишь в помещения для разделки? — Большое преступление — убить царя-жреца, — заявил Сарм. — Но ты ведь хотел убить Миска. — Он изменил рою. Я возвысил голос, надеясь, что он долетит до преобразователей всех царей-жрецов. — Сарм изменил рою, — воскликнул я, — этот рой умирает, а он не позволяет основать новый. — Рой вечен, — сказал Сарм. — Нет, — сказала Мать, и это слово опять донеслось из переводчика Сарма и отразилось в тысяче трансляторов царей-жрецов во всем огромном помещении. Неожиданно с невероятной, невообразимой скоростью правое лезвие Сарма устремилось к моей голове. Я почти не видел удара, но за мгновение до этого заметил, как напряглись мышцы его плеча, и понял, что меня ждет. Я нанес ответный удар. Быстрое живое лезвие Сарма было еще в целом ярде от моего горла, но тут оно встретилось со сталью горянского меча, который я пронес через осаду Ара, который устоял перед мечом Па-Кура, убийцы Гора, а его до того времени называли самым искусным фехтовальщиком планеты. Мне в лицо ударил поток зеленоватой жидкости, я отскочил в сторону, одновременно вытирая лицо и глаза кулаком. Через мгновение я был готов к новой схватке, мое зрение прояснилось, но я увидел, что Сарм теперь ярдах в пятнадцати от меня, он медленно поворачивается и поворачивается в первобытном невольном танце боли. Запах боли, который я ощущал через его переводчик, заполнил помещение. Я вернулся на место, где нанес удар. С одной стороны у подножия каменного яруса с царями-жрецами лежало отрубленное лезвие. Сарм сунул обрубок передней конечности под плечо, и там обрубок погрузился в застывающую зеленоватую жидкость, вытекающую из раны. Дрожа от боли, он повернулся ко мне, но не приближался. Я увидел, как двинулись вперед несколько царей-жрецов рядом с ним. Поднял меч, настроенный умереть в бою. Сзади я что-то почувствовал. Оглянувшись через плечо, я с радостью увидел, что Миск встал. Он положил переднюю конечность мне на плечо. Осмотрел Сарма и ряды царей-жрецов, его большие, движущиеся вбок челюсти открылись и закрылись. Цари-жрецы за Сармом остановились. В трансляторе Сарма послышались слова Миска: — Ты ослушался Матери. Сарм молчал. — От твоего гура отказались, — сказал Миск. — Уходи. Сарм задрожал, задрожали и стоявшие за ним царя-жрецы. — Мы принесем серебряные трубы, — сказал Сарм. — Уходи, — повторил Миск. И тут во множестве переводчиков по всему помещению послышались странные слова: — Я помню его… я его никогда не забывала… в небе… в небе… у него крылья, как потоки золота. Я ничего не понял, но Миск, больше не обращая внимания ни на Сарма, ни на других царей-жрецов, бросился к Матери. Остальные цари-жрецы придвинулись, и я тоже подошел ближе. — Как потоки золота, — повторила она. Я слышал эти слова в переводчиках царей-жрецов, приблизившихся к помосту. Древнее существо на помосте, выцветшее и высохшее, подняло антенны и осмотрело своих детей. — Да, — повторила Мать, — крылья у него были как потоки золота. — Мать умирает, — сказал Миск. Эти слова тысячу раз повторились в преобразователях, они повторялись снова и снова: это цари-жрецы повторяли их недоверчиво друг другу. — Этого не может быть, — говорили одни. — Рой вечен, — повторяли другие. Слабые антенны дрогнули. — Я буду говорить с тем, кто спас мое дитя. Мне было странно, что так говорят о могучем золотом Миске. Я подошел к древнему существу. — Это я, — сказал я. — Ты мул? — спросила она. — Нет, я свободный человек. — Хорошо, — сказала она. В этот момент через ряды своих братьев прошли два царя-жреца со шприцами. Они собрались, должно быть, в тысячный раз делать ей укол, но она затрясла антеннами и отстранила их. — Нет, — сказала она. Один из них, несмотря на ее запрет, хотел сделать укол, но Миск положил ему на плечо свою конечность, и тот не стал. Другой царь-жрец, пришедший со шприцем, осмотрел антенны Матери и ее тусклые глаза. Он знаком отозвал своего товарища. — Разница всего в несколько анов, — сказал он. Сзади я услышал, как один из царей-жрецов повторяет снова и снова: — Рой вечен. Миск положил переводчик на помост рядом с умирающей Матерью. — Только он, — сказала Мать. Миск жестом велел отойти врачам и остальным царям-жрецам и настроил преобразователь на самый тихий уровень. Я подумал, сколько может держаться в воздухе послание из запахов, пока не превратится в неразличимую смесь, которую унесет вентиляционная система и выбросит где-то вверху, среди черных утесов замерзшего Сардара. Я прижал ухо к транслятору. И услышал слова, которые не донеслись до других трансляторов в помещении. — Я была неправа, — сказала Мать. Я был поражен. — Я хотела быть единственной Матерью царей-жрецов, — продолжало умирающее существо, — и слушала своего перворожденного, а он хотел всегда оставаться перворожденным единственной Матери царей-жрецов. Ее тело вздрогнуло — от боли или печали, не могу сказать. — Теперь я умираю, но племя царей-жрецов не должно умереть вместе со мной. Я едва слышал доносящиеся из переводчика слова. — Давным-давно, — продолжала она, — Миск, мое дитя, украл яйцо самца и спрятал его от Сарма и остальных, кто не хотел, чтобы был новый рой. — Я знаю, — негромко ответил я. — Недавно, не больше четырех ваших столетий назад, он рассказал мне, что сделал, и объяснил причины. — Сморщенные антенны дрогнули, их тонкие коричневые волоски приподнялись, как будто их шевельнула подходящая смерть. — Я ему ничего не ответила, но обдумала его слова, и наконец в союзе с рожденным вторым, который после этого отдался радостям золотого жука, я отложила женское яйцо, чтобы его спрятали от Сарма за пределами роя. — Где это яйцо? — спросил я. Казалось, она не поняла мой вопрос; я испугался, потому что все ее высохшее тело вдруг задрожало, и я подумал, что это предвещает конец долгой жизни. Один из врачей кинулся вперед и сделал укол сквозь экзоскелет ей в грудь. Прижал к ней антенны. Дрожь прекратилась. Он отошел и смотрел на нас с расстояния, не двигаясь, как остальные. Цари-жрецы сейчас напоминали тысячу золотых статуй. Снова в переводчике послышался звук. — Яйцо унесли из роя два человека, — сказала она, — свободных человека, как ты, не мула… и спрятали. — Куда спрятали? — спросил я. — Эти люди вернулись в свои города и, как им и было приказано, никому ничего не рассказали. Выполняя пожелание царей-жрецов, они преодолели множество опасностей. испытали немало лишений и стали как братья. — Где яйцо? — снова спросил я. — Но между их городами началась война, — продолжала Мать, — и в схватке эти люди убили друг друга, и с ними умерла их тайна. — Она попыталась поднять большую выцветшую голову, но не смогла. — Странный народ вы, люди, — сказала она. — Наполовину ларлы, наполовину цари-жрецы. — Нет, — возразил я, — наполовину ларлы, наполовину люди. Она некоторое время молчала. Потом я снова услышал ее голос в трансляторе. — Ты Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказала она. — Да. — Ты мне нравишься. Я не знал, как на это ответить, и потому молчал. Древние антенны рывками приблизились ко мне, я взял их и осторожно подержал в руках. — Дай мне гур, — сказала она. Удивленный, я отошел от нее и приблизился к золотой чаше на треножнике, набрал в ладонь несколько капель драгоценной жидкости и вернулся к Матери. Она снова попыталась поднять голову и снова не смогла. Ее большие челюсти слегка раздвинулись, и я увидел за ними длинный мягкий язык. — Ты хочешь знать об этом яйце, — сказала она. — Если ты мне скажешь. — Ты уничтожишь его? — Не знаю, — ответил я. — Дай мне гур. Я осторожно просунул руку между большими челюстями и коснулся ладонью языка, чтобы она могла слизнуть гур. — Иди к людям телег, Тарл из Ко-ро-ба, — сказала она. — Иди к людям телег. — А где это? И тут, к моему ужасу и изумлению, она задрожала, я отскочил, а она поднялась во весь рост, вытянула во всю длину антенны, будто хотела почувствовать, ощутить что-то, и в этом припадке безумия и ярости она была Матерью великого народа, прекрасной, сильной и великолепной. И в тысячах переводчиков послышались ее слова, они долетели до каменного потолка, до далеких стен, и я никогда не забуду их печали, радости и умирающего великолепия; из трансляторов доносились простые негромкие слова. Мать сказала: — Я вижу его, я вижу его, и у него крылья как потоки золота. Ее большое тело медленно опустилось на помост, перестало дрожать, и антенны неподвижно легли на камень. Миск подошел к ней и осторожно коснулся антенн. Он повернулся к царям-жрецам. — Мать умерла.28. ГРАВИТАЦИОННЫЙ РАЗРЫВ
Шла уже пятая неделя войны в рое, и положение продолжало оставаться неясным. После смерти Матери Сарм и его последователи — а их оказалось большинство, потому что он перворожденный, — бежали из помещения и отправились, как и сказал Сарм, за серебряными трубами. Это цилиндрическое оружие, управляемое вручную, но основанное на том же принципе, что и огненная смерть. Эти трубы много столетий пролежали в пластиковых оболочках без применения, но когда оболочку разорвали и разгневанные цари-жрецы взяли их в руки, трубы были готовы к своей мрачной работе, как и в день их изготовления. Я думаю, что с таким оружием в руках человек мог бы стать убаром всего Гора. Вероятно, не более ста царей-жрецов присоединились к Миску, и у них было не больше десятка серебряных труб. Штаб сил Миска расположился в его комнате; тут, склонившись над запаховыми картами туннелей, он указывал места расположения своих оборонительных порядков. Думая одолеть нас без труда, войска Сарма на транспортных дисках устремились по туннелям и площадям, но цари-жрецы Миска, скрываясь в помещениях, прячась в порталах, стреляя с карнизов и крыш зданий, нанесли большой урон неподготовленным и не ожидавшим сопротивления сторонникам Сарма. В такой войне гораздо более значительные силы перворожденного оказались нейтрализованы, и установилось равновесие, нарушаемое выстрелами снайперов и отдельными засадами. На второй день второй недели войны, когда войска Сармаотступили, я, вооруженный мечом и серебряной трубой, встал на диск, преодолел ничейную территорию и по незанятому тоннелю направился в виварий. Хотя я все время был настороже, мне не встретились враги, не было даже мулов и мэтоков. Я решил, что пришедшие в ужас и смущенные мулы попрятались в своих клетках, живя на запасах грибов и воды, пока над их головами свистело оружие хозяев. Поэтому я удивился, услышав отдаленное пение; оно становилось все громче, я остановил диск и ждал с оружием наготове. В это время туннель и, как я потом узнал, весь комплекс погрузился во тьму. Погасли — вероятно, впервые за много столетий — энергетические шары-лампы. Но пение не прервалось ни на мгновение, темп его не спадал. Как будто для поющих темнота не имела значения. Я ждал на неподвижном диске в темноте с оружием наготове. И вдруг впереди я увидел голубой свет факела мулов, потом еще одну вспышку, и еще; к моему удивлению, огни, казалось, свисают с потолка туннеля. Это переносчики гура, и я с оцепенением следил за процессией гуманоидных существ, которые по два в ряд двигались по потолку, пока не оказались надо мной. — Здравствуй, Тарл Кабот, — послышался голос с пола туннеля. Я не заметил говорящего, потому что смотрел наверх. — Мул-Ал-Ка! — воскликнул я. Он подошел к диску и стиснул мою руку. — Ал-Ка, — сказал он. — Я решил, что больше не буду мулом. — Значит, Ал-Ка! Ал-Ка поднял руку и указал на существа над нами. — Они тоже решили быть свободными. Сверху послышался тонкий, но сильный голос, будто говорил одновременно старик и ребенок: — Мы пятнадцать тысяч лет ждали этого. Другой голос произнес: — Скажи, что нам делать. Я увидел, что существа надо мной, которых я отныне буду называть носителями гура, потому что они больше не мулы, несут с собой свои мешки золотистой кожи. — Они несут не гур, — объяснил Ал-Ка, — а грибы и воду. — Хорошо, — ответил я, — но скажи им, что это не их война, это война царей-жрецов, и они могут вернуться в безопасность своих помещений. — Рой умирает, — сказало одно из существ, висящих надо мной, — и мы хотим умереть свободными. Ал-Ка смотрел на меня в свете факелов. — Они приняли решение, — сказал он. — Очень хорошо, — ответил я. — Я восхищаюсь ими, — продолжал Ал-Ка, — они видят в темноте при свете единственного факела на тысячу ярдов, они целый день могут прожить на горсти грибов и глотке воды и они очень храбры и горды. — Тогда я тоже восхищаюсь ими, — сказал я. Я взглянул на Ал-Ка. — А где Мул-Ба-Та? — Впервые я видел этих двоих порознь. — Он пошел на пастбища и на плантации грибов, — ответил Ал-Ка. — Один? — Конечно. Так мы сделаем вдвое больше. — Надеюсь скоро с ним увидеться, — сказал я. — Увидишься, — ответил Ал-Ка, — потому что погасили огни. Царям-жрецам они не нужны, но людям без них трудно. — Значит огни погасили из-за мулов? — Мулы поднимаются, — просто сказал Ал-Ка. — Им понадобится свет, — сказал я. — В рое есть люди, которые в этом разбираются, — ответил Ал-Ка. — Как только соберем установки и подключим к энергии, свет снова будет. Меня поразило его спокойствие. В конце концов ведь Ал-Ка и другие люди роя, за исключением носителей гура, никогда не знали тьмы. — Куда ты идешь? — спросил Ал-Ка. — В виварий. За женщиной мулом. — Хорошая мысль. Наверно, я как-нибудь тоже возьму себе женщину мула. И вот странная процессия направилась по туннелю вслед за диском, которым с радостью взялся управлять Ал-Ка. Под куполом вивария, держа в руке факел, я поднялся на четвертый ярус, заметив, что все клетки пусты. Но я знал, что по крайней мере одна не будет пустой. Так и есть. В клетке, слегка обожженной, будто кто-то пытался ее открыть, я нашел Вику из Трева. Она сидела в дальнем от двери углу, и при свете факела я ее увидел. Она поднялась на ноги, закрывая глаза руками, пытаясь защитить их от света. Даже остриженная, она показалась мне необыкновенно прекрасной и очень испуганной с своем коротком пластиковом платье — единственной одежде, разрешенной мулам. Я снял с шеи металлический ключ и повернул механизм тяжелого замка. Открыл клетку. — Хозяин? — спросила она. — Да. Крик радости сорвался с ее губ. Она стояла передо мной, мигая в свете факела, и пыталась улыбнуться. И казалась очень испуганной. К моему удивлению, она боялась подойти к двери, хотя та была открыта. Она смотрела на меня. В глазах ее было беспокойство и ожидание: она не знала, что я сделаю и почему я вернулся к ее клетке. И страх ее не уменьшился, когда она за мной увидела существа, несомненно, отвратительные в ее глазах, которые со своими факелами висели на потолке вивария. — Кто они? — шепотом спросила она. — Необычные люди, — ответил я. Она смотрела на маленькие круглые тела и необыкновенно длинные конечности с круглыми подушечками вместо ступней и ладоней. Сотни пар больших круглых темных глаз смотрели на нее. Она вздрогнула. Потом снова посмотрела на меня. Не посмела ничего спросить, но покорно склонилась, как требовало ее положение, и наклонила голову. Я сказал себе, что клетка многому научила Вику из Трева. И перед тем как она опустила голову, я прочел в ее взгляде бессловесную мольбу беспомощной рабыни, чтобы ее хозяин, ее владелец, который держит ее цепь, был доволен и добр к ней. Нужно ли забирать ее из клетки? Плечи ее задрожали. Она ждала решения своей судьбы. Теперь, когда я лучше знал, как обстоят дела в рое, я не хотел больше держать ее здесь. Мне казалось, что в войсках Миска она будет в большей безопасности. Больше того, смотрители вивария исчезли, остальные клетки опустели, и она со временем может просто умереть с голоду. Мне не хотелось приходить в виварий время от времени, чтобы кормить ее; к тому же, если понадобится, я смогу запереть ее куда-нибудь вблизи штаба Миска. Если ничего не подвернется, можно ее просто посадить на цепь возле моей клетки. Вика склонилась передо мной, плечи ее дрожали, но она не смела поднять голову, не смела прочесть свою судьбу в моем взгляде. Хотел бы я верить ей, но знал, что не могу. — Я вернулся за тобой, Вика из Трева, рабыня, — строго сказал я, — чтобы забрать тебя из клетки. Вика медленно подняла голову. Глаза ее сверкали, губы дрожали. — Спасибо, хозяин, — негромко и покорно ответила она. Глаза ее наполнились слезами. — Зови меня Кабот, если хочешь. На Горе я не возражал против владения женщинами, но мне никогда не нравилось, когда меня называют «хозяин». Достаточно просто быть хозяином. Женщины, которыми я владел, Сана, Талена, Лара и другие, о ком я не писал, племенные рабыни, нанятые на время в тавернах Ко-ро-ба или Ара, рабыни для страсти, данные другом на ночь в знак гостеприимства, — все они знали, что я хозяин, и этого вполне достаточно. С другой стороны, я никогда особенно и не возражал против этого, потому что, недолго пробыв на Горе, обнаружил, что это слово вызывает неописуемую дрожь у девушки, когда она его произносит; она в этот момент знает, что она рабыня. Не знаю, так ли было бы с девушками Земли. — Хорошо, Кабот, мой хозяин, — сказала Вика. Посмотрев в глаза Вики, я увидел в них слезы радости и благодарности, но было в них и какое-то другое, более нежное чувство, которого я не смог разгадать. Она поклонилась в позе рабыни для страсти, сложив руки на бедрах, но бессознательно, просительно повернула ко мне ладони. Как будто просила позволения встать и прийти ко мне в объятия. Я строго посмотрел на нее, она повернула ладони к бедрам, снова опустилась на колени и опустила голову, глядя мне в ноги. Все ее тело дрожало от желания. Но она рабыня и не смела заговорить. Я строго посмотрел на нее. — Подними голову, рабыня. Она подняла голову. Я улыбнулся. — К моим губам, рабыня, — приказал я. С криком радости и со слезами она бросилась ко мне в объятия. — Я люблю тебя, хозяин, — воскликнула она. — Я люблю тебя, Кабот, мой хозяин! Я знал, что она говорит неправду, но не осадил ее. Я больше не хотел быть жестоким с Викой из Трева, кем бы она ни была. Через несколько минут я строго сказал ей: — У меня нет на это времени, — и она рассмеялась и отступила. Я повернулся и вышел из клетки, и Вика, как ей и подобало, счастливо шла в двух шагах за мной. Мы спустились к транспортному диску. Ал-Ка внимательно осмотрел Вику. — Она очень здоровая, — сказал я. — Ноги не кажутся сильными, — ответил Ал-Ка, разглядывая прекрасные бедра, икры и лодыжки рабыни. — Я против этого не возражаю, — сказал я. — Я тоже, — согласился Ал-Ка. — Ведь можно заставить ее побегать взад и вперед, и они у нее окрепнут. — Верно. — Я думаю, как-нибудь я тоже возьму себе женщину. — Потом добавил: — Но с более сильными ногами. — Хорошая мысль, — сказал я. Ал-Ка вывел диск из вивария, и мы направились к комнате Миска, а носители гура двигались над нами. Я держал Вику за руки. — Ты знала, что я за тобой вернусь? Она вздрогнула и посмотрела вперед, в темный туннель. — Нет, я знала только, что ты поступишь, как захочешь. Она посмотрела на меня. — Может ли бедная рабыня попросить, — прошептала она негромко, — чтобы хозяин призвал ее к своим губам? — Приказываю, — сказал я, и ее губы тут же отыскали мои.Позже в тот же день появился Мул-Ба-Та, теперь просто Ба-Та; он привел с собой множество прежних мулов. Они пришли с пастбищ и грибных плантаций, и, подобно носителям гура, в пути они пели. Одни несли на спинах мешки с лучшими спорами, другие сгибались под тяжестью больших корзин с только что сорванными грибами; эти корзины они несли по двое на палках. Те, что пришли с пастбищ, гнали перед собой длинными заостренными палками больших серых артроподов, скот царей-жрецов, или несли вязанки лоз с большими листьями растения сим, пищи этого скота. — Скоро зажжем лампы, — сказал Ба-Та. — Мы просто сменим пастбища, вот и все. — Грибов нам хватит, — заметил один из работников грибных плантаций, — пока мы не посадим свежие споры и не вырастим новый урожай. — Все, что мы не смогли унести, мы сожгли, — добавил другой. Миск с удивлением смотрел, как эти люди подходили ко мне и уходили дальше. — Мы приветствуем вашу помощь, — сказал он, — но вы должны повиноваться царям-жрецам. — Нет, — возразил один из них, — мы больше не повинуемся царям-жрецам. — Но мы исполним приказы Тарла Кабота из Ко-ро-ба, — добавил другой. — Я думаю, вам следует держаться в стороне от войны между царями-жрецами, — сказал я. — Ваша война — это наша война, — возразил Ба-Та. — Да, — согласился один из работников с пастбищ, держа заостренную палку, как копье. Один из грибников посмотрел на Миска. — Мы выросли в рое, — сказал он царю-жрецу, — и он такой же наш, как и твой. Антенны Миска согнулись. — Я думаю, он говорит правду, — сказал я. — Да, — ответил Миск, — поэтому я и загнул свои антенны. Я тоже думаю, он говорит правду. И вот люди, прежние мулы, неся с собой запасы пищи, начали переходить на сторону Миска и его немногих последователей. Я решил, что исход битвы в основном зависит от серебряных труб, которых у Сарма большинство, но все же умение и храбрость прежних мулов могут сыграть свою роль в исходе битвы за рой в глубинах Сардара.
Как и предсказывал Ал-Ка, вскоре загорелись лампы, кроме тех, которые были уничтожены огнем серебряных труб. Инженеры-мулы, ученики царей-жрецов, соорудили вспомогательную энергетическую установку и подали энергию в систему. Когда лампы вначале затлели, потом загорелись ярким сиянием, люди в лагере Миска громко радовались; все, кроме носителей гура, для которых свет не важен. Заинтересовавшись твердостью пластика клеток в виварии, я поговорил об этом с Миском, и мы с ним и с другими царями-жрецами и людьми создали флот бронированных транспортных дисков; на них ставили серебряные трубы, превращая в исключительно эффективное оружие; даже без труб они отлично служили для разведки и относительно безопасного передвижения. Огненные залпы серебряных труб обжигали пластик, но не могли его пробить, если, конечно, действие было недолгим. А простой факел, как я узнал позже, не может даже следа оставить на этом прочном материале. На третью неделю войны, вооруженные бронированными транспортными дисками, мы начали перемещать фронт боевых действий в сторону армии Сарма, которая по-прежнему значительно превосходила нас по численности. Наша разведка действовала значительно лучше, и обширная вентиляционная сеть давала быстрым ловким пастухам и носителям гура доступ почти в любое место роя. Больше того, бывшие мулы, воевавшие на нашей стороне, одевались в пластиковую одежду без надписей запахом, и это давало им лучшую возможную в рое маскировку. Например, в разное время возвращаясь с рейда, неся с собой захваченную серебряную трубу, которая больше не нужна ее убитому владельцу из армии Сарма, я часто оставался не замеченным даже Миском, хотя стоял в футе от него. К своему смущению, но ради собственной безопасности, те цари-жрецы, которые присоединились к Миску, на груди и спине носили ясно видную букву горянского алфавита — первую букву имени Миска. Вначале они возражали против этого, но потом, когда некоторые чуть не наступали на безмолвных носителей гура или забредали, сами того не заметив, в их расположение — а ведь эти паукообразные гуманоиды вооружены серебряными трубами, — их мнение изменилось, и они очень заботились, чтобы буква была видна ясно, и тут же подновляли ее, если краска снашивалась. Цари-жрецы нервничали, проходя, например, в футе от мускулистого парня с грибных плантаций, который сидел в вентиляционном отверстии и при желании мог своим факелом подпалить их антенны; или вдруг оказавшись в окружении молчаливых пастухов, которые могли пронзить их десятком острых кольев. Люди и цари-жрецы вместе представляли исключительно эффективную боевую силу. То, чего не замечали антенны царей-жрецов, видели остроглазые люди, а если слабый запах ускользал от человеческого обоняния, его легко различали цари-жрецы в отряде. Сражаясь рядом, они начали уважать друг друга, доверять друг другу, короче, становились друзьями. Однажды был убит храбрый царь-жрец из войск Миска, и сражавшиеся рядом с ним люди плакали. В другой раз царь-жрец под огнем десятка серебряных труб рискнул, чтобы спасти раненого носителя гура. Вообще, по моему мнению, величайшей ошибкой Сарма в войне в рое стала недооценка мулов. Как только ему стало ясно, что мулы в плантаций грибов и с пастбищ, а также носители гура переходят на сторону Миска, он решил, что всех мулов в рое нужно рассматривать как врагов. Соответственно он приказал уничтожать всех, кто оказывался в пределах досягаемости серебряных труб, и тем самым побудил верно служивших ему мулов перейти в лагерь Миска. Эти новые мулы, не с пастбищ и плантаций, а из комплексов самого роя, принесли с собой множество новых способностей и умений. К тому же из их сообщений мы узнали, что запасы пищи у Сарма не так значительны, как мы считали. Нам сообщили, что теперь цари-жрецы Сарма даже питаются грибами из клеток убитых или бежавших мулов. Прошел слух, что единственные мулы, которых Сарм не приказал уничтожать немедленно, были импланты, такие, как Парп, которого я встретил давным-давно, когда впервые оказался в логове царей-жрецов.
Миск предложил осуществить один свой замысел и познакомил меня с тем, как цари-жрецы овладели силами тяготения. — Будет ли полезно, если бронированный транспортный диск сможет летать? — спросил он. Я решил, что он шутит, но ответил: — Да, это было бы очень полезно. — Ну, тогда я это сделаю, — сказал Миск, щелкнув антеннами. — Как? — Ты, конечно, заметил, что для своего размера транспортный диск необыкновенно легок? — Да. — Это потому, что он частично сооружен из металла, противостоящего тяготению. Признаюсь, я рассмеялся. Миск удивленно смотрел на меня. — Почему ты свернул свои антенны? — спросил он. — Потому что не существует металла, противостоящего тяготению. — А как же транспортный диск? — спросил он. Я перестал смеяться. Да, спросил я себя, как же транспортный диск? Я взглянул на Миска. — Подчиненность тяготению, — сказал я, — такое же свойство материальных тел, как их размер и форма. — Нет, — возразил Миск. — Поэтому не может существовать металл, противостоящий тяготению. — Но ведь есть транспортный диск, — напомнил он мне. Миск начал меня раздражать. — Да, — ответил я, — диск есть. — На твоем старом мире, — заговорил Миск, — тяготение — еще неисследованное природное явление, какими когда-то были электричество и магнетизм, но ведь этими явлениями вы до определенного предела овладели. А мы, цари-жрецы, до определенного предела овладели тяготением. — Тяготение — это совсем другое дело, — сказал я. — Да, — согласился он, — и поэтому вы им еще не владеете. Ваше понимание тяготения еще на стадии математического описания, а не на стадии управления и контроля. — Нельзя контролировать тяготение, — сказал я, — тут совсем другие принципы, с ним просто нужно считаться. — А что такое тяготение? — спросил Миск. Некоторое время я размышлял. — Не знаю, — наконец признался я. — А я знаю, — ответил Миск. — Давай работать. На четвертую неделю войны в рое наши корабли были переоборудованы и бронированы. Боюсь, сооружения получились примитивными, хотя строились на принципах, совершенно не известных на Земле; я теперь понял, насколько ограничена наша земная наука. Корабль представлял собой просто транспортный диск, снизу одетый в пластик; сверху прозрачный купол из того же материала. В передней части корабля приборы управления и отверстия для серебряных труб. Никаких пропеллеров или ракетных двигателей, и мне трудно объяснить принцип его действия: могу только сказать, что сила тяготения взаимодействует сама с собой таким образом, что гравитационный ур — это горянское выражение, означающее гравитационную постоянную, — остается неизменным, хотя распределение его меняется. Не думаю, чтобы сила, или заряд, или другое приходящее в голову выражение могли точно соответствовать понятию «ур», и я предпочитаю не переводить это слово. Упрощенно можно сказать, что двигатель и система управления диска действовали таким образом, что использовали тяготение одних объектов и отгораживались от тяготения других. Я не поверил бы, что такой корабль возможен, но мне трудно было спорить перед фактом успеха Миска. В сущности именно умение управлять тяготением давным-давно привело мир царей-жрецов в нашу систему, этот инженерный подвиг иначе бы бы совершенно невозможен; разве что пришлось бы сверкающую Тассу разнести на отдельные водородные атомы. Диск движется исключительно гладко, и создается полное впечатление, что мир движется, а ты стоишь. Когда поднимаешь диск, кажется, что земля уходит вниз; когда движешь его вперед, кажется, горизонт устремляется тебе навстречу; попятишься — и горизонт начинает удаляться. Может, не стоило распространяться на эти темы, но ощущение неприятное, особенно вначале. Как будто сидишь в комнате, а мир вращается вокруг. Несомненно, это результат отсутствия сопротивления силе тяготения: ведь обычно мы считаем ускорение и замедление неприятными, но привычными эффектами. Необходимо заметить — какая ирония! — что первый транспортный диск, подготовленный к полету, был военным кораблем. На нем находился я сам, а также Ал-Ка и Ба-Та. Иногда кораблем управлял Миск, но для него он был тесен, Миск в нем не мог стоять, а на царей-жрецов почему-то действует крайне угнетающе, если они не могут распрямиться. Все равно что заставить человека лежать на спине, когда происходит что-то важное. Лежать на спине значит быть уязвимым, беспомощным, открытым, и мы при этом нервничаем. Это, несомненно, след древней привычки постоянно быть настороже. С другой стороны, поскольку Миск соорудил корабль недостаточно большим для себя, я решил, что он и не хочет принимать участие в вылазках. Конечно, меньший корабль более маневрен, легче проходит в туннелях, но я думаю, Миск просто не доверял себе в возможной стычке со своими прежними братьями. Нужно было бы убивать, а он не смог бы нажать курок серебряной трубы. К несчастью, войска Сарма и, может быть, к счастью, большая часть сторонников Миска такого опасного внутреннего сопротивления не испытывали. Испытывать такое сопротивление на поле битвы, когда твои враги этого не чувствуют, — прямой путь к гибели. Построив первый корабль, мы почувствовали, что обретаем преимущество в подземной битве. Конечно, огонь серебряных труб может повредить, а со временем и уничтожить такой корабль, но пластиковая клетка дает хорошую защиту экипажу, и корабль, оставаясь в относительной безопасности, способен все уничтожить на своем пути. Поэтому Миск считал — и я с ним согласился, — что нужно направить ультиматум войскам Сарма и что корабль, если возможно, не нужно использовать. Конечно, использование корабля могло привести к успеху, но мы не хотели успеха, связанного с кровопролитием, если этого можно избежать. Мы как раз обсуждали эту проблему, когда без всякого предупреждения одна стена комнаты Миска неожиданно стала видна неясно, потом рассыпалась в порошок, такой легкий и тонкий, что он поднялся прямо к вентиляционному отверстию вместе с использованным воздухом. С невероятной скоростью Миск, схватив меня, прыгнул через комнату, оттолкнув занимаемую мной клетку, наклонился, открыл люк и, продолжая держать меня, спустился в него. Голова у меня кружилась, на расстоянии я слышал крики, возгласы, вопли — ужасные голоса искалеченных и умирающих. Миск прислонился к стене, прижимая меня к груди. — Что это? — спросил я. — Гравитационный разрыв, — ответил Миск. — Это запрещено даже царям-жрецам. Все его тело дрожало от ужаса. — Сарм уничтожит весь рой, даже всю планету, — сказал Миск. Мы вслушивались в крики. Не слышалось грома падающих зданий, грохота камней. Слышались только человеческие голоса. Только они свидетельствовали о происходящем вверху уничтожении.
29. АНЕСТЕЗИЯ
— Сарм разрывает связи ура, — сказал Миск. — Подними меня наверх! — закричал я. — Тебя убьют. — Быстрей! — воскликнул я. Миск повиновался, я выбрался из люка и с удивлением увидел картину разрушения. Помещение Миска исчезло, только груды пыли указывали место, где стояли стены. В стене туннеля, находившегося за комнатой Миска, зияло отверстие. Я увидел сквозь него следующий большой комплекс роя. Я пробежал по полу туннеля и сквозь проделанное в камне отверстие и посмотрел на этот комплекс. Над ними висели десять кораблей, вероятно, того типа, что используются для наблюдения за поверхностью; на носу каждого корабля виднелось конусообразное сооружение. Я не видел никакого луча из этих конусов, но когда они нацеливались на какой-нибудь объект, он вздрагивал и исчезал в облаке пыли. Тучи пыли висели в воздухе, сером под шарами-лампами. Конусы методично разрезали комплекс. Время от времени человек или царь-жрец выбегал на открытое место, и тогда ближайший конус нацеливался на него, и человек или царь-жрец, подобно зданиям и стенам, вздрагивал и превращался в пыль. Я побежал в мастерскую, где стоял подготовленный Миском транспортный диск. В одном месте я встретил разрез, с геометрической точностью проделанный уничтожающим конусом в самом основании роя. Он перерезал мне дорогу трещиной, шириной в тридцать пять футов, глубиной не менее сорока. Я закричал в отчаянии, но понял, что должен попытаться, и отступил для разбега. Гор несколько меньше Земли, и соответственно сила его тяготения тоже меньше. Если бы не это, моя попытка была бы за пределами человеческих возможностей. Все же я не был уверен, что смогу перепрыгнуть, но должен был попытаться. Я разбежался, перепрыгнул щель, приземлившись всего в двух футах от края, и побежал дальше, в мастерскую Миска. Я миновал группу людей, скорчившихся за остатками стены. Стена на протяжении в сто футов была срезана в двух футах от основания. Один человек, без руки, со стонами лежал на полу; его рука исчезла в невидимом луче из конуса. «Как болят пальцы!» — кричал он. Рядом с ним склонилась девушка, она пыталась остановить кровотечение. Это была Вика! Я подбежал к ней. — Быстрее, Кабот! — воскликнула она. — Нужно сделать турникет! Я схватил руку человека, зажал рану и остановил кровотечение. Вика сняла с человека разорванную ткань и, используя ее и металлический прут от стены, быстро соорудила турникет, надежно прикрепив его к остатку руки. Дочь врача работала быстро и уверенно. Я встал, собираясь уходить. — Я должен идти. — Можно мне с тобой? — Ты нужна здесь. — Да, Кабот, — согласилась она, — ты прав. Когда я повернулся, она протянула ко мне руку. Не спросила, куда я иду, не попросила снова разрешения сопровождать меня. — Будь осторожен, — сказала она. — Постараюсь, — ответил я. Раненый снова застонал, и девушка повернулась к нему. Неужели это действительно Вика из Трева? Я подбежал к мастерской Миска, распахнул двойную дверь, прыгнул в корабль, закрыл люк, и через мгновение пол как будто провалился подо мной, а дверь полетела навстречу. Менее чем через несколько инов я привел корабль к большому комплексу, где десять кораблей Сарма продолжали свою уничтожающую работу. Они действовали так же методично и точно, как газонокосильщик на лужайке. Я не знал, как защищены корабли Сарма, знал только, что на моем корабле единственная серебряная труба, а это оружие по разрушительной силе намного уступает гравитационным деструкторам, смонтированным на кораблях Сарма. Больше того, я знал, что пластиковое покрытие защитит меня от оружия Сарма не лучше бумажного листка. Ведь это оружие не прожигает и не разрывает, оно, распространяясь из центра наружу, гравитационно расшатывает материю, размельчает ее на частицы и разбрасывает их. Я вырвался на открытое пространство, и пол ушел подо мной вниз, а я повис у самых ламп под вершиной купола. Очевидно, ни один из кораблей Сарма меня не заметил. Я направился к ведущему кораблю и несколько снизился, чтобы сократить расстояние и увеличить эффективность действия серебряной трубы. Я находился в двухстах ярдах за кораблем, когда открыл огонь. К своей радости, я увидел, что металл почернел и разорвался, как жестянка; я прошел под кораблем и начал подниматься ко второму, который разрезал снизу. Первый корабль начал неконтролируемо поворачиваться и затем упал на землю. Я надеялся, что Сарм сам находился в ведущем корабле. Второй взлетел к самому потолку и разбился о каменный купол. Груда обломков упала на поверхность. Остальные восемь кораблей неожиданно прекратили свою разрушительную работу и как будто застыли в нерешительности. Я подумал, что они связываются друг с другом. Вероятно, они не ожидали встретить сопротивление. Меня они, возможно, даже не заметили. Пока они в нерешительности висели в воздухе, как частицы в капле воды, я снова нырнул, и третий корабль раскололся на части, как игрушка под ударом сабли; я снова поднялся, и огонь серебряной трубы ударил в середину четвертого корабля, и тот загорелся в ста ярдах от меня. Теперь оставшиеся шесть кораблей сблизились, направили конусы во все направления, но я находился над ними. Я знал, что если на этот раз снижусь, не смогу скрыться от них; они будут знать, что я под ними, и по крайней мере хоть один корабль сумеет накрыть меня своим оружием. Еще несколько мгновений, и они меня обнаружат. Уже сейчас два корабля меняли свою позицию, один при этом начинал прикрывать флот снизу, другой сверху. Через несколько мгновений нападение будет равнозначно гибели. Потолок пещеры прыгнул вверх, и я оказался прямо посреди шести кораблей, окруженный с четырех сторон, сверху и снизу. Я видел, как работают смонтированные в носах кораблей сканеры. Но меня они не могли обнаружить. С небольшого расстояния я видел люки на верху кораблей. В комплексе достаточно кислорода, чтобы смотреть, но никто из царей-жрецов не выглядывал в люки. Напротив, они продолжали работать у своих приборов. Должно быть, удивлялись, что их приборы не могут меня обнаружить. У них могут возникнуть две гипотезы, объясняющие происходящее. Либо я бежал из комплекса, либо нахожусь среди них. Я улыбнулся про себя. Второе никогда не придет им в голову. Это невероятно, а цари-жрецы слишком рациональные существа. Пол горянского ана мы так висели, не двигаясь. Целый ан мы неподвижно висим над комплексом. Я снова улыбнулся про себя. На этот раз я сумею переждать царей-жрецов. Неожиданно корабль подо мной дрогнул и исчез. Сердце мое подпрыгнуло. Огонь с поверхности! Я представил себе, как Миск торопливо работает в своей мастерской, собирая необходимое оборудование, или посылает царя-жреца в тайный арсенал, где хранится запретное оружие. Сам Миск никогда бы не пустил его в ход, если бы Сарм не создал ужасный прецедент. Почти тут же пять кораблей выстроились в линию и устремились к входу в один из туннелей, ведущих от комплекса. Первый корабль рассыпался в пыль у самого выхода, но остальные четыре и я за ними прошли сквозь завесу пыли и направились по туннелю в расположение Сарма. Передо мной в туннеле находилось четыре корабля. Они бежали. С удовлетворением я заметил, что ширина туннеля не позволяет им повернуть. С угрюмой решительностью я нажал спусковой крючок серебряной трубы, блеснул огонь, и обломки и куски металла застучали о корпус моего бронированного транспортного диска. Некоторые куски летели с такой силой, что пробили прочное пластиковое покрытие, и корабль задрожал, прокладывая путь в этой груде падающих на дно туннеля обломков. Три корабля теперь находились далеко впереди, и я увеличил скорость диска, чтобы догнать их. В тот момент, как три корабля вырвались в открытое пространство другого комплекса, я поравнялся с ними и выстрелил по третьему кораблю, но на этот раз выстрел оказался менее эффективен. Заряд трубы почти истощился. Третий корабль двигался неуверенно, один его бок почернел от моего выстрела. Но тут экипаж, по-видимому, восстановил контроль, и корабль, как загнанная крыса, повернулся ко мне. Через миг я буду в пределах досягаемости конуса. Я поднял свой корабль, пролетел над противником и выстрелил еще раз, еще с меньшим успехом. Я пытался держаться сверху, уворачиваясь от конуса на носу противника. И был уверен, что остальные два корабля поворачивают, и вскоре я буду в пределах их досягаемости. В этот момент я увидел, как открылся люк поврежденного мной корабля и оттуда высунулась голова царя-жреца. Вероятно, на корабле вышли из строя приборы наблюдения. Антенны царя-жреца задвигались и сфокусировались на мне, в тот же момент я нажал спуск, и золотая голова и антенны, казалось, превратились в пепел, а золотистое тело упало в люк. Серебряная труба хоть и лишилась почти полностью заряда, но для незащищенного врага оставалась ужасным оружием. Как разгневанная оса, я подлетел к открытому люку поврежденного корабля и выстрелил прямо в люк, заполнив внутренности огнем. Корабль, как воздушный шар, отлетел в сторону и взорвался в воздухе, а я устремил свой корабль к земле. Я действовал быстро, но все-таки недостаточно быстро, потому что пластиковый купол надо мной, казалось, улетел по ветру, оставив за собой шлейф осколков. Укрываясь за остатками пластикового щита от ветра, я пытался справиться с управлением. Серебряная труба лежала в отверстии невредимой, но ее заряд почти истощился, и она больше не представляла угрозы для кораблей Сарма. В нескольких ярдах от поверхности я овладел кораблем и, увеличив скорость, устремился в середину зданий, продолжая держаться в нескольких футах над поверхностью. Корабль Сарма пролетел надо мной, как коршун, и начал кружить. Я мог бы легко сбить его, но моя труба перестала быть оружием. Здание слева от меня, казалось, подпрыгнуло в воздух и исчезло. Я понял, что ничего не могу сделать, и потому постарался держаться под нападающим. Он повернул, но я оставался под ним, близко, слишком близко, чтобы он мог использовать разрушительный конус. Ветер свистел мимо, меня чуть не отбросило от приборов корабля. И тут я увидел нечто неожиданное. Второй корабль Сарма медленно поворачивал, нацеливаясь на своего товарища. Я не мог поверить в увиденное, но ошибки не было: конус поднимался, нацеливался. Корабль за мной повернул и попробовал уйти, но понял, что это не удастся, снова повернул и начал нацеливать собственный конус. Я прижался к поверхности за мгновение до того, как корабль надо мной вдруг молча взорвался в буре металлической пыли, сверкающей в свете шаров-ламп. Под прикрытием остатков этого корабля я устремился в улицы комплекса и потом зашел сзади последнего корабля. Мой диск двигался неуверенно, он почти не отвечал на команды. К своему отчаянию, я увидел, как последний корабль медленно поворачивается ко мне, как поднимается разрушительный конус. Мне казалось, что я беспомощно вишу в воздухе, ожидая уничтожения. Я понимал, что мне не уйти от действия разрушительного луча. Всем своим весом я обрушился на приборы диска, но они не отвечали. Диск плыл над кораблем противника, нырял носом и оставался в пределах досягаемости конуса. И тут без всякого предупреждения половина моего корабля исчезла, остальная полетела на здания внизу; я схватил серебряную трубу и прыгнул вниз, на палубу вражеского корабля. Подполз к люку и потянул за ручку. Люк закрыт. Корабль начал крениться. Вероятно, пилот услышал удары обломков и решил сбросить их вниз, а может, он просто знает, что я наверху. Я направил серебряную трубу на петли люка и нажал спуск. Корабль накренился круче. Труба почти разрядилась, но стрелял я вплотную, и потому даже слабый луч расплавил петли люка. Я рванул крышку люка, она откинулась, и я повис, держась одной рукой за край, в другой сжимая трубу, а корабль лежал на боку в воздухе. Прежде чем корабль смог повернуться, я бросил трубу внутрь и спрыгнул за ней. И тут корабль перевернулся вверх дном, и я встал на его потолке. Корабль снова повернул, занял нормальное положение, а я нашел свою трубу. Внутри корабля темно, так как экипаж состоял из одних царей-жрецов, но открытый люк давал немного света. Открылась передняя дверь, и показался царь-жрец. Удивленный, он смотрел на открытый люк. Я нажал спуск, труба в последний раз рявкнула огнем и окончательно отказала, но золотое тело царя-жреца почернело и было перерезано наполовину; оно по стене скользнуло на пол у моих ног. За первым показался второй царь-жрец, я снова нажал спуск, но на этот раз никакого ответа не было. В полутьме я видел, как свернулись антенны царя-жреца. Я швырнул бесполезную трубу в царя-жреца и ударил его в грудь. Массивные челюсти один раз раскрылись и закрылись. Выступили вперед роговые лезвия. Я выхватил меч, с которым не расставался, и с боевым криком Ко-ро-ба устремился вперед. Но тут же неожиданно нырнул под его вытянутыми передними конечностями и ударил по ним. Из сигнальных желез царя-жреца полился поток запахов, царь-жрец склонился на бок, устремив ко мне хватательные крюки. Теперь он волочил живот по полу, но тащился ко мне, щелкая челюстями. Я проскочил между двумя лезвиями и наполовину разрубил его череп. По телу царя-жреца пробежала дрожь. Я отступил. Так вот как можно убить царя-жреца, подумал я, в этом месте можно нанести смертельную рану, перерезав нервную сеть. Потом мне это показалось маловероятным: здесь располагаются его самые чувствительные органы, антенны. И тут царь-жрец протянул ко мне антенны, будто я домашний мул. В этом жесте было что-то жалобное. Он хочет, чтобы я причесал его антенны? В сознании ли он? Или обезумел от боли? Я стоял, не зная, что делать, и тут царь-жрец выполнил свое намерение: повернув большую золотую голову, он прижал антенны к лезвию моего меча и отрубил их от головы; и вот через мгновение, замкнувшись в мире собственной боли, отказавшись от внешнего мира, в котором он больше не царь, он скользнул на стальной пол корабля и умер. Как я установил, на корабле было только два царя-жреца, один, вероятно, у управления, другой у оружия. Теперь неуправляемый корабль висел там, где его оставил второй царь-жрец, по-видимому, пилот, когда он пошел узнавать, что случилось с товарищем. В корабле было темно, только через открытый люк пробивалось немного света. Я наощупь направился к приборам управления. И здесь, к своей радости, обнаружил две полностью заряженные серебряные трубы. Направив трубу вверх в рулевой рубке, я выстрелил, чтобы пробить дыру и впустить свет. Теперь мне стали видны приборы, и я начал их рассматривать. Я увидел множество стрелок распознавателей запахов, различные переключатели, кнопки, шкалы. Все это не имело для меня смысла. Приборы моего корабля рассчитаны на визуально ориентирующийся организм. Тем не менее, проведя аналогию со своими приборами, я нашел шар, контролирующий направление; с его помощью можно наметить любое направление из данной точки; нашел я также приборы, регулирующие высоту и скорость. Однажды я сильно столкнулся со стеной здания и сквозь свое самодельное окно вверху видел, как лопаются энергетические шары-лампы, но вскоре мне удалось благополучно посадить корабль. Поскольку я не знал, где нахожусь, и не мог проделать в корабле еще отверстия, не рискуя взорвать его, я решил оставить корабль. Особенно меня беспокоил обратный путь в нем по туннелям. К тому же, подумал я, если мне и удастся на нем добраться до наших позиций, вероятно, Миск тут же его уничтожит. Поэтому безопаснее оставить корабль и добираться до расположения Миска через какую-нибудь вентиляционную шахту. Я выбрался из люка и соскользнул на землю. Здания комплекса пусты. Я осмотрелся, увидел пустые улицы, пустые окна, тихий комплекс, еще недавно полный жизни. Мне показалось, что я услышал какой-то звук, и я прислушался, но больше ничего не услышал. Однако мне трудно было избавиться от мысли, что за мной следят. Неожиданно я услышал механический голос переводчика: — Ты мой пленник, Тарл Кабот. Я повернулся, держа наготове серебряную трубу. Прежде чем я смог нажать спуск, до меня донесся странный запах. Поблизости я увидел Сарма, а рядом с ним Парпа. Глаза этого существа сверкали, как медные диски. Хотя мой палец лежал на спуске, у меня не было сил его нажать. — Он анестезирован, — послышался голос Парпа. Я упал к их ногам.30. ПЛАН САРМА
— Ты подвергся имплантации. Я услышал откуда-то издалека эти слова, они доносились неотчетливо, я попытался пошевелиться и не смог. Открыв глаза, я обнаружил, что смотрю в два огненных диска зловеще выглядящего круглого Парпа. За ним виднелась целая батарея энергетических шаров, которые светили мне прямо в лицо. С одной стороны стоял царь-жрец, коричневого цвета, очень худой и угловатый, по внешнему виду очень старый, но антенны его казались не менее живыми, чем у его более золотых собратьев. Руки и ноги у меня были в стальных захватах, я лежал на узкой тележке на колесах. Аналогично были закреплены горло и талия. — Познакомься с царем-жрецом Куском, — сказал Парп, указывая на высокую угловатую фигуру, возвышавшуюся сбоку. Итак, это тот, сказал я себе, кто создал Ал-Ка и Ба-Та, биолог, один из лучших в рое. Я осмотрел помещение, с трудом поворачивая голову, и увидел, что это что-то вроде операционной, оно заполнено инструментами, стойками со множеством щипцов, зажимов и ножей. В углу большая, похожая на барабан машина с плотно запирающейся дверцей — возможно, стерилизатор. — Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я слабо, будто пытался уверить себя в том, кто я такой. — Больше нет, — улыбнулся Парп. — Подобно мне, ты удостоен чести быть созданием царей-жрецов. — Ты подвергся имплантации, — донеслось из переводчика — высокой коричневой фигуры рядом с Парпом. Я почувствовал себя больным и беспомощным. Впрочем, я не испытывал ни боли, ни неудобства. Но понял, что эти существа врастили мне прямо в ткань мозга золотую контролирующую решетку, которая управляется из смотровой комнаты царями-жрецами. Я вспомнил человека, которого когда-то встретил на одинокой дороге вблизи Ко-ро-ба; он, подобно роботу, должен был повиноваться приказам царей-жрецов, пока не попытался сопротивляться; сеть была перегружена и сожгла его мозг, дав ему наконец свободу смерти. Я пришел в ужас. Пойму ли я, что происходит, буду ли в состоянии что-то испытывать, находясь под контролем царей-жрецов? Больше всего я боялся, что меня будут использовать, чтобы причинить вред Миску и моим друзьям. Меня могут послать к ним шпионить, срывать их планы, может, даже убить Миска, Ал-Ка, Ба-Та и других предводителей, моих друзей. Я задрожал от ужаса, и Парп, видя это, засмеялся. Как бы мне хотелось добраться до его жирного горла! — Кто это сделал? — спросил я. — Я, — ответил Парп. — Операция не трудная, и я проводил ее много раз. — Он член касты врачей, — сказал Куск, — и в искусстве хирургии превосходит даже царей-жрецов. — Из какого города? — спросил я. Парп внимательно взглянул на мен. — Из Трева. Я закрыл глаза. Мне показалось, что при сложившихся обстоятельствах, пока я еще распоряжаюсь собой, я могу убить себя. Иначе я превращусь в оружие Сарма, буду вредить своим друзьям, уничтожать их. Меня всегда пугала мысль о самоубийстве, потому что жизнь казалась мне бесценной, и хоть человеку дается немного времени, надо его ценить, даже если живешь в боли и печали. Но в данных обстоятельствах — вероятно, мне нужно отказаться от дара жизни, потому что есть нечто более ценное, и если бы это было не так, сама жизнь была бы не так ценна. Куск, мудрый царь-жрец, вероятно, знакомый с человеческой психологией, повернулся к Парпу. — Ему нельзя позволить кончить свою жизнь, прежде чем будет активирована контрольная сеть, — сказал он. — Конечно, — подтвердил Парп. Сердце мое упало. Парп вывез тележку, на которой я лежал, из комнаты. — Ты человек, — сказал я ему, — убей меня. Он только рассмеялся. Выйдя из операционной, он достал маленькую кожаную коробочку, извлек оттуда острое лезвие и поцарапал мне руку. Мне показалось, что потолок начал вращаться. — Слин, — выбранил я его. И потерял сознание.Моей тюрьмой оказался резиновый диск не менее фута толщиной и десяти футов в диаметре. В центре диска, заглубленное, так что я не мог удариться о него головой, находилось железное кольцо. От него отходила тяжелая металлическая цепь, ведущая к толстому металлическому ошейнику у меня на горле. На ногах у меня кандалы, руки связаны за спиной стальными наручниками. Диск поместили в штабе Сарма, и мне кажется, ему это было приятно. Он часто подходил ко мне, насмехаясь, рассказывая об успехах своих боевых планов и действий. Я заметил, что конечность, которую я отрубил в помещении Матери, теперь отросла. Сарм помахал этой конечностью, более золотой и свежей, чем остальное тело. — Вот еще одно преимущество царей-жрецов перед людьми, — сказал он, и его антенны согнулись. Я молча выслушал его заявления, поражаясь жизненной восстановительной силе царей-жрецов, этих грозных золотых врагов, которым посмели противостоять люди. Я не знал, правду ли говорит мне Сарм, но кое в чем был уверен, а многое узнавал случайно из разговоров царей-жрецов и прислуживавших им мулов-имплантов. Обычно в штабе был переводчик, и мне не трудно было следить за разговорами. Преобразователь установили ради таких, как Парп, который проводил много времени в штабе. Много дней в бессильной ярости я сидел или лежал в диске, а снаружи бушевала битва. Но почему-то Сарм не активировал мою контрольную сеть и не посылал меня со своими заданиями. Парп, попыхивая трубкой, постоянно находился рядом. Трубку он все время раскуривал маленькой зажигалкой, которую я вначале принял за оружие. Гравитационный разрыв больше не использовался в боевых действиях. Оказалось, что Миск, с самого начала не доверявший Сарму, сам подготовил такое оружие, но не трогал бы его, если бы Сарм не применил первым. Но теперь войска Миска тоже обладали таким оружием, и Сарм в страхе перестал пользоваться своим. В войне использовались новые корабли, построенные людьми Миска, и диски, бронированные сторонниками Сарма. Я узнал, что в ангарах роя не осталось больше пригодных к использованию наблюдательных кораблей. С другой другой стороны, корабли обеих сторон, по-видимому, нейтрализовали друг друга, и война в воздухе, не приведя нас к победе, как надеялись мы с Миском, тоже зашла в тупик. Вскоре после неудачи гравитационного нападения Сарм распространил в занятых войсками Миска районах различные болезнетворные микроорганизмы, многие из которых не вырывались на свободу уже несколько столетий. Но хоть эти невидимые нападающие были очень опасны, привычка царей-жрецов и мулов к личной гигиене, а также постоянное использование бактерицидных лучей предотвратили и эту угрозу. Самым свирепым и диким шагом, по крайней мере по мнению царей-жрецов, было высвобождение золотых жуков из их туннелей в окрестностях роя. Свыше двухсот этих жуков на изолированных дисках, которые пилотировали цари-жрецы в кислородных масках, было доставлено к районам роя, контролируемым ничего не подозревавшим Миском и его армией. Выделения волосков гривы жука, которые так подействовали на меня в замкнутом туннеле, оказывали непреодолимое воздействие на чувствительные антенны царей-жрецов, гипнотизируя их, делая совершенно беспомощными, завлекая к жуку, который своими полыми клещевидными челюстями высасывал из них телесные жидкости. Цари-жрецы Миска начали покидать свои укрытия и наблюдательные посты, выходить на улицы, наклонив вперед тела, устремив антенны в сторону жуков. Сами цари-жрецы ничего не говорили, ничего не объясняли своим недоумевающим товарищам-людям, они просто откладывали оружие и направлялись к жукам. И тут какая-то храбрая женщина, бывший мул, так и оставшаяся неузнанной, разобралась в ситуации, выхватила заостренный кол у одного из изумленных растерянных пастухов и бросилась на жуков, она била их, колола, отгоняла своим копьем, и тут же пастухи бросились ей на помощь и отогнали ужасных куполообразных хищников, прогнали их туда, откуда они пришли. И на следующий день уже один из разведчиков Сарма положил оружие и, как говорят цари-жрецы, предался радостям золотого жука. Теперь жуки бродили по всему рою и представляли больше угрозы войскам Сарма, чем Миска, потому что теперь никто из царей-жрецов Миска не выходил без сопровождающих людей, которые отгоняли встреченных золотых жуков. И в следующие дни жуки, естественно, переместились в районы Сарма, потому что там не было кричащих людей с их острыми палками. Опасность была так велика, что все имплантированные мулы, включая даже Парпа, отправились на улицы защищать царей-жрецов. Странно с человеческой точки зрения, но ни Сарм, ни Миск не позволяли людям убивать золотых жуков. По причинам, которые я укажу ниже, они не хотели убивать эти опасные существа со сросшимися крыльями. Золотые жуки, бродящие по рою, заставили Сарма для спасения обратиться за помощью к людям, потому что люди, особенно в хорошо вентилируемых туннелях роя, не поддавались наркотическому воздействию жуков, этому запаху, который полностью выводил из строя чувствительные антенны царей-жрецов. Сарм объявил амнистию всем прежним мулам, предлагая им снова возможность стать рабами царей-жрецов. К этому щедрому предложению, чувствуя, что оно может не оказаться непреодолимым, он добавил лишние порции соли и по две самки мула на каждого мужчину после окончательного разгрома войск Миска, когда предположительно будет захвачено много самок. Их и раздадут победителям. Женщинам в войсках Миска он предлагал золото, драгоценности, дорогие ткани, разрешение отращивать волосы и рабов-мужчин, которые опять-таки будут распределены после победы. К этому он добавлял убедительные соображения, что его войска по-прежнему превосходят войска Миска как по числу царей-жрецов, так и по огневой мощи, что победа неизбежно будет за ним и что в такое время хорошо быть у него в милости. Хотя сам я, конечно, не отказался бы от Миска и свободы и не присоединился бы к Сарму, я вынужден был согласиться, что конечная победа может оказаться на его стороне и его предложения соблазнительны для бывших мулов, особенно тех, кто занимал высшее положение в рое до войны. Мне не следовало удивляться, но все же я удивился, когда одним из первых дезертиров из войска Миска оказалась предательская Вика из Трева. Я узнал об этом однажды утром, проснувшись от удара кожаного хлыста. — Проснись, раб! — послышался голос. С криком гнева я, борясь с цепями, встал на колени; цепь и металлический ошейник удерживали меня на месте. Снова и снова бич хлестал меня, направляемый рукой девушки. Тут я услышал ее смех и узнал своего мучителя. Хотя лицо ее было закрыто завесой, ошибиться в голосе, в позе было невозможно. Женщина, стоявшая надо мной с хлыстом, одетая в драгоценные шелка, в золотых сандалиях и пурпурных перчатках, эта женщина была Викой из Трева. Она отбросила с лица завесу, откинула голову и рассмеялась. И снова ударила меня. — Теперь я хозяйка! — прошипела она. Я спокойно разглядывал ее. — Я был прав, — сказал я наконец. — Хотя и надеялся, что ошибаюсь. — О чем это ты? — Ты достойна только участи рабыни. Лицо ее исказилось от гнева, и она снова ударила меня, на этот раз по лицу. Я ощутил вкус своей крови. — Не порань его серьезно, — сказал стоявший сбоку Сарм. — Он мой раб! — ответила она. Антенны Сарма свернулись. — Ты получишь его после моей победы, — сказал Сарм. — Тем временем я его использую. Вика нетерпеливо, почти презрительно взглянула на него и пожала плечами. — Хорошо, — сказала она, — я могу подождать. — А мне она издевающимся тоном сказала: — Ты заплатишь. Заплатишь так, как только я, Вика из Трева, умею заставлять платить мужчин. Я был доволен тем, что потребовался царь-жрец, чтобы меня приковали у ног Вики, что я не сам в надежде на ее милости надел на себя рабский ошейник. Вика, взмахнув полами платья, повернулась и вышла из помещения штаба. Сарм подошел ближе. — Видишь, мул, — сказал он, — как цари-жрецы используют против людей их собственные инстинкты. — Да, — ответил я, — вижу. Хотя тело мое горело от ударов хлыста, больше угнетала меня мысль о Вике. Я ведь знал, кто она такая, и все же в глубине души надеялся, что ошибаюсь. Сарм подошел к встроенной в одну из стен панели. Он нажал кнопку. — Я активирую твою контрольную сеть, — сказал он. Я застыл в своих цепях. — Проверочные тесты очень просты, — продолжал Сарм, — и могут заинтересовать тебя. В комнату вошел Парп и остановился около меня, попыхивая трубкой. Я заметил, что он отключил свой переводчик. Сарм повернул ручку. — Закрой глаза, — прошептал Парп. Я не испытывал никакой боли. Сарм внимательно смотрел на меня. — Может, нужно увеличить напряжение, — сказал Парп, возвышая голос, чтобы он донесся до переводчика Сарма. Следуя этому предложению, Сарм снова коснулся первой кнопки. Потом опять повернул ручку. — Закрой глаза, — настойчиво прошептал Парп. Я почему-то послушался. — Открой, — сказал Парп. Я открыл. — Опусти голову. Опустил. — Поверни голову по направлению часовой стрелки, — сказал Парп. — Теперь против часовой стрелки. Удивленный, я выполнял его советы. — Ты был без сознания, — предупредил меня Парп. — Теперь ты больше не под контролем. Я огляделся и увидел, что Сарм выключил машину. — Что ты помнишь? — спросил Сарм. — Ничего. — Сенсорное восприятие проверим позже, — сказал Сарм. — Начальные реакции кажутся вполне обнадеживающими, — громко сказал Парп. — Да, — согласился Сарм, — ты отлично выполнил работу. Сарм повернулся и вышел из помещения штаба. Я посмотрел на Парпа, который улыбался и пыхтел трубкой. — Я не имплантирован? — Конечно, нет. — А как же Куск? — Он один из нас. — Но почему? — Ты спас его детей. — Но у него нет пола и нет детей. — Ал-Ка и Ба-Та, — сказал Парп. — Ты думаешь, цари-жрецы не способны на любовь?
Теперь заключение в диске меньше раздражало меня. Парпа опять отправили на улицы отгонять золотых жуков. Я узнал из разговоров в штабе, что немногие люди, сражавшиеся в войсках Миска, поддались на уговоры Сарма, но все же некоторые, подобно Вике из Трева, решили переметнуться на сторону победителя. Лишь несколько человек, мужчин и женщин, пересекли линию и поступили на службу к Сарму. Сарм привел из помещений царей-жрецов всех рабов, бывших там, по большей части рабынь комнат. Сами по себе, испуганные, недоумевающие, они мало чем могли помочь, но представляли собой приманку для мужчин, побуждая их дезертировать; девушки были, так сказать, наградой за предательство, и поскольку красота рабынь комнат была хорошо известна в рое, я считал, что они могли сыграть свою роль; но, к моему удивлению и радости, не более полудесятка мужчин явились за этими прекрасными призами. Война продолжалась, и на меня все большее впечатление производили верность и храбрость людей, служивших Миску; они за горсть грибов, глоток воды и свободу готовы были отдать свои жизни в самой странной схватке, в какой приходилось участвовать людям. Вика приходила ко мне ежедневно, но ей больше не разрешали хлестать меня. Вероятно, была причина для ее ненависти ко мне, но я все же удивлялся глубине и силе этой ненависти. Позже ей поручили кормить меня, и она наслаждалась, бросая мне куски гриба или глядя, как я лакаю воду из чашки, которую она ставила на диск. Я ел, потому что хотел сберечь силы, потому что они могли мне понадобиться. Сарм, который обычно находился в комнате, казалось, получает удовольствие, следя за ее издевательствами, потому что стоял, свернув антенны, а она оскорбляла меня, насмехалась, иногда била своим маленьким кулаком. Очевидно, он был расположен к этой новой самке мула и часто приказывал ей в моем присутствии расчесывать ему антенны, а она как будто радовалась этим приказам. — Какое ты жалкое существо, — говорила она мне, — и какой золотой, сильный, смелый и красивый царь-жрец! А Сарм протягивал к ней антенны, чтобы она могла расчесывать тонкие золотые волоски. Почему-то это занятие Вики раздражало меня, и я, несомненно, не сумел этого скрыть: и Сарм все чаще давал ей в моем присутствии такой приказ, и я с гневом заметил, как она этому радуется. Однажды я гневно крикнул ей: — Прирученный мул! — Молчи, раб, — горячо ответила она. Потом посмотрела на меня и весело рассмеялась. — За это ты сегодня ляжешь спать голодным. Улыбаясь про себя, я вспомнил, как однажды, будучи хозяином, чтобы проучить ее, не дал ей еды на ночь. Теперь я останусь голодным, но, сказал я себе, я это заслужил. Пусть подумает над моими словами, Вика из Трева, прирученный мул! Мне хотелось обнять ее и прижать к груди, откинуть ее голову, прижаться губами к ее губам, как я целовал, когда был ее хозяином. Я выбросил эти мысли из головы. Тем временем медленно, но неотвратимо война стала поворачиваться не в пользу Сарма. Самым значительным происшествием стал приход целой делегации царей-жрецов во главе с самим Куском, которые сдались Миску и захотели воевать на его стороне. Это решение, очевидно, явилось результатом долгих размышлений и обсуждений среди царей-жрецов, которые первоначально поддержали Сарма, потому что он перворожденный, но возражали против его способов ведения войны, особенно против обращения с мулами, использования гравитационного оружия, попытки распространить заразные болезни и наконец против отвратительного и ужасного, с точки зрения царей-жрецов, освобождения золотых жуков. Куск и его последователи пришли к Миску, когда в войне все еще было равновесие, и нельзя было усомниться в том, что из решение продиктовано не личными соображениями и интересами. Больше того, в тот момент казалось, что они по принципиальным соображениям присоединились к проигрывающей стороне. Но после этого другие цари-жрецы, пораженные поступком Куска, начали говорить о необходимости кончить войну, а многие переходили линию фронта. В отчаянии Сарм собрал свои силы, оборудовал семьдесят дисков и устремился на позиции Миска. Очевидно, войска Миска этого ждали, и корабли Сарма были остановлены у баррикад и попали под сильный огонь с ближайших крыш. Вернулось только четыре диска. Стало ясно, что Сарм перешел к обороне, потому что я слышал приказ об охране ближайших к штабу туннелей. Однажды я услышал звук выстрела из серебряной трубы не более чем в нескольких сотнях ярдов. Я с яростью рвал цепи и ошейник, державшие меня в беспомощности, когда судьба войны решалась на улицах. Потом наступила тишина, и я решил, что наступление Миска отбито. Порцию грибов мне срезали на две трети. И я заметил, что цари-жрецы теперь не кажутся такими золотыми, какими я их знал, грудь и живот у них приобрели коричневатый оттенок. Я знал, что это ассоциируется с жаждой. Я понял, что только теперь начинает сказываться отсутствие припасов с плантаций и пастбищ. Наконец Сарм дал мне понять, почему мне сохранили жизнь. — Говорят, между тобой и Миском роевая правда, — сказал он. — Посмотрим, так ли это. — Что это значит? — спросил я. — Если между вами роевая правда, — ответил Сарм, сворачивая свои антенны, — Миск будет готов умереть за тебя. — Не понимаю. — Его жизнь за твою, — сказал Сарм. — Никогда! — ответил я. — Нет, — воскликнула Вика, стоявшая позади. — Он мой! — Не бойся, маленький мул, — сказал Сарм. — Мы возьмем жизнь Миска, а ты получишь своего раба. — Сарм предатель, — сказал я. — Сарм царь-жрец, — ответил он.
31. МЕСТЬ САРМА
Было назначено место встречи. Одна из площадей на территории, контролировавшейся силами Сарма. Миск должен был один прийти на эту площадь и там встретиться со мной и Сармом. Никто не должен был брать с собой оружие. Миск сдастся Сарму, а я — теоретически — получу свободу. Но я знал, что Сарм не собирается выполнять свою часть условий, что он намерен убить Миска, тем самым сломить сопротивление оппозиции и сохранить меня рабом для Вики или, что еще вероятнее, убить и меня, хотя при этом он и вызовет разочарование своего прирученного мула. Когда с меня сняли цепи, Сарм сообщил мне, что маленький ящичек, который он несет, активирует мою контрольную сеть, и при первой же попытке неповиновения он повысит напряжение и буквально сожжет мой мозг. Я сказал, что понимаю. Интересно, что сказал бы Сарм, узнав, что Парп и Куск на самом деле не подвергли меня имплантации. Несмотря на договоренность об отсутствии оружия, Сарм подвесил к ремню переводчика, так чтобы спереди не было видно, серебряную трубу. К моему удивлению, прирученный мул Сарма, Вика из Трева, захотела сопровождать своего золотого хозяина. Вероятно, боялась, что он убьет меня и лишит мести, которой она так долго ждала. Он вначале отказал ей, но она так упрашивала, что он наконец согласился. — Я хочу увидеть торжество своего хозяина! — просила она, и этот аргумент, казалось, тронул золотого Сарма, и Вика оказалась членом нашей группы. Меня заставили идти в десяти шагах перед Сармом, который держал в передней конечности контрольный ящик. Сарм верил, что может контролировать мой мозг. Вика шла рядом с ним. Наконец вдали на площади показался Миск. Какую нежность испытал я в этот момент к золотому гиганту: ведь он, царь-жрец, отдавал свою жизнь за мою, просто потому что мы однажды соприкоснулись антеннами, что мы были друзьями, потому что между нами роевая правда. Он остановился, и мы остановились. А потом мы медленно пошли навстречу друг другу по плитам площади в тайном рое царей-жрецов. Когда мы были еще за пределами досягаемости серебряной трубы, но достаточно близко, как я надеялся, чтобы Миск меня услышал, я побежал вперед, высоко вскинув руки. — Уходи! — закричал я. — Это ловушка! Уходи! Миск остановился. В переводчике Сарма за мной послышалось: — За это ты умрешь, мул. Я повернулся и увидел Сарма. Все его огромное, подобное золотому лезвию тело дрожало от гнева. Маленькие хватательные крюки на передних конечностях крутили ручку ящика. — Умри, мул, — сказал Сарм. Но я продолжал спокойно стоять перед ним. Сарму потребовалось мгновение, чтобы понять, что его обманули; он отшвырнул ящичек, который разбился о камни площади. Я стоял, готовый к огню серебряной трубы; Сарм достал ее и направил мне в грудь. — Ну, хорошо, — сказал он, — пусть будет серебряная труба. Я напрягся, ожидая вспышки пламени, этого неудержимого потока, который сожжет мою плоть. Сарм нажал спуск, я услышал негромкий щелчок, но труба не выстрелила. Сарм снова отчаянно нажал на спусковой механизм. — Не стреляет! — послышалось из транслятора Сарма; он был потрясен. — Да, — воскликнула Вика, — я разрядила ее сегодня утром! Девушка побежала ко мне в блеске многоцветных шелков, извлекла из-под одежды мой меч и с поклоном протянула его мне. — Кабот, мой хозяин! — воскликнула она. Я взял меч. — Встань, Вика из Трева, — сказал я, — отныне ты свободная женщина. — Не понимаю, — послышалось из переводчика Сарма. — Я пришла, чтобы увидеть торжество своего хозяина! — воскликнула Вика дрожащим от эмоций голосом. Я мягко отстранил ее. — Не понимаю, — снова донеслось из переводчика. — Поэтому ты и проиграл, — сказал я. Сарм швырнул в меня трубу, я уклонился и услышал, как она гремит на камнях площади. И тут, к моему изумлению, Сарм повернулся и убежал с площади, хотя перед ним был всего лишь человек. Вика в плачем бросилась ко мне в объятия. Через несколько мгновений к нам присоединился Миск.Война закончилась. Сарм исчез, и с его исчезновением и предполагаемой смертью сопротивление Миску прекратилось, потому что держалось оно только на личном престиже Сарма, на том, что он перворожденный. Цари-жрецы, служившие ему, в основном верили, что их поведение соответствует законам роя, но теперь, после исчезновения Сарма, старшим в рое становился Миск, и в соответствии с теми же законами роя теперь все подчинялись ему. Трудно было решить, что делать с теми бывшими мулами, которые дезертировали из армии Миска, поддавшись на уговоры Сарма и поверив, что он побеждает. Мне было приятно узнать, что в целом таких насчитывалось семьдесят пять — восемьдесят человек. Две трети из них мужчины, остальные женщины. Интересно, что среди них не было ни одного носителя гура, ни одного работника с грибных плантаций или пастбищ. Появились Ал-Ка и Ба-Та с двумя пленницами, испуганными молчаливыми девушками, красивыми, одетыми сейчас в короткие без рукавов рубашки из пластика. Девушки склонились у их ног. Они были соединены цепью, которая висячими замками крепилась к их ошейникам; руки у них были связаны за спиной рабскими наручниками. — Дезертиры, — сказал Ал-Ка. — Где ваше золото, ваши драгоценности и шелка? — спросил Ба-Та у девушек. Они молчали, опустив головы. — Убить их прямо сейчас? — спросил Ал-Ка. Девушки переглянулись и задрожали от страха. Я внимательно взглянул на Ал-Ка и Ба-Та. Они подмигнули мне. Я подмигнул им в ответ. План стал мне понятен. Я видел, что у них нет ни малейшего намерения причинять вред этим прекрасным созданиям, теперь находящимся в их власти. — Если хотите… — сказал я. Девушки испустили крик ужаса. — Нет! — умоляюще сказала одна, а другая прижалась головой к ногам Ба-Та. Ал-Ка разглядывал их. — У этой, — сказал он, — сильные ноги. Ба-Та оглядел вторую. — Она кажется здоровой. — Хочешь жить? — спросил Ал-Ка у первой девушки. — Да! — Хорошо, — сказал Ал-Ка, — будешь жить… моей рабыней. — Хозяин! — сказала девушка. — А ты? — строго спросил Ба-Та у второй. Не поднимая головы, та ответила: — Я твоя рабыня, хозяин!. — Поднимите головы, — приказал Ал-Ка, и обе девушки с дрожью повиновались. И тут, к моему удивлению, Ал-Ка и Ба-Та достали золотые ошейники, явно приготовленные заранее. Послышались два коротких щелчка, и ошейники закрылись на горле девушек. Я подумал, что это единственное золото, которое они увидят в ближайшее время. На одном ошейнике было выгравировано «Ал-Ка», на другом «Ба-Та». Потом Ал-Ка открыл замки на цепи девушек, и он со своей ушел в одну сторону, а Ба-та со своей — в другую. Больше два прежних мула не казались неразлучными. За каждым шла девушка, с руками, по-прежнему связанными за спиной. — А какова будет моя участь? — рассмеялась Вика из Трева. — Ты свободна, — напомнил я ей. — Но моя судьба? — с улыбкой спросила она. Я рассмеялся. — Та же, что у них, — ответил я, взял на руки и вынес из помещения.
В течение пяти дней мы с Миском решали, как организовать жизнь роя после войны. Проще всего было восстановить все службы и обеспечить необходимым царей-жрецов и людей. Гораздо труднее принять политическое решение, добиться, чтобы эти два разных вида жили мирно и процветали в одном и том же поселении. Миск готов был предоставить людям голос в решении дел роя; больше того, он готов был тем, кто не хочет оставаться в рое, помочь вернуться в свои города. Мы обсуждали эти вопросы, когда внезапно пол помещения подпрыгнул и раскололся. Одновременно две стены рухнули. Миск закрыл меня своим телом и потом со своей огромной силой приподнялся, сбросив груду камней. Весь рой дрожал. — Землетрясение! — воскликнул я. — Сарм не умер, — ответил Миск. Пыльный, покрытый беловатым порошком, он, не веря своим глазам, рассматривал разрушения. Мы видели, как на удалении стена купола над комплексом начала раскалываться, на здания падали огромные камни. — Он собирается уничтожить рой, — сказал Миск. — Он уничтожит всю планету. — Где он? — спросил я. — В энергетическом центре. Я выбрался из-под камней, выбежал из комнаты и прыгнул на первый же транспортный диск. Дорога оказалась разбитой, усеянной обломками, но диск поднимался над ними на газовой подушке и, наклоняясь и прыгая, двигался вперед. Вскоре, несмотря на то что диск был поврежден падающими камнями и я едва мог видеть сквозь висящие в туннелях облака пыли, я оказался у энергетического центра. Соскочив с диска, я побежал к входу. Дверь оказалась закрытой, но я отыскал ближайшее вентиляционное отверстие и вырвал решетку. Меньше чем через минуту, сняв вторую решетку, я спрыгнул на пол огромного куполообразного помещения энергетического центра. Ни следа Сарма. Сам я не знаю, как чинить оборудование, поэтому я подошел к входной двери, открыл замок — он был заперт изнутри, — и распахнул дверь настежь. Теперь смогут войти Миск и инженеры. И тут же от выстрела из серебряной трубы дверь над моей головой почернела. Подняв голову, я увидел на узком мостике, который идет по наружной поверхности купола, закрывающего энергетическую установку, Сарма. Еще один выстрел чуть не сжег меня, оставив лужу расплавленного мрамора в пяти футах от того места, где я стоял. Уклоняясь от выстрелов, я побежал к стене, там Сарм сверху не сможет достать меня огнем. Я видел его сквозь голубоватый купол, закрывавший установку, высоко вверху — золотая фигура на узком мостике у самого верха купола. Он выстрелил в меня, прожег дыру в куполе, обнажив энергетическую установку. Тем же выстрелом он вырвал часть купола возле того места, где я стоял. Следующим выстрелом через отверстие сверху он может принести много вреда, и я переменил позицию. Но тут Сарм как будто утратил интерес ко мне, может быть, решил, что я убит, а вернее, хотел сохранить заряды для более важных дел, потому что он начал методично стрелять в щиты управления, уничтожая их один за другим. Потом он выстрелил прямо в установку, и она загудела, столбы пурпурного пламени подняли из нее чуть не до дыры, пробитой Сармом в куполе. С одной стороны, хотя я тогда едва обратил на него внимание, показалась еле видная куполообразная золотистая фигура золотого жука; очевидно, испуганный и сбитый с толку, он пробрался из туннеля через открытую дверь в помещение установки. Где же Миск и его инженеры? Вероятно, туннели обрушились, и сейчас их пытаются пробить, чтобы добраться до энергетического центра. Я знал, что должен попытаться остановить Сарма, но что же мне делать? Он вооружен серебряной трубой, а у меня только стальной горянский меч. Сарм долго стрелял в щиты у стен, несомненно, решив уничтожить приборы управления. Я надеялся, что так он истощит заряд у своего оружия. Оставив свое убежище, я устремился к мостику и скоро оказался на этом узком переходе. Он шел вокруг купола, который теперь едва сдерживал огненную ярость, волнующееся море огня, бившееся о гладкие стены. Я быстро поднимался по мостику и вскоре ясно увидел Сарма на самом верху купола; именно там он мне демонстрировал могущество царей-жрецов и объяснял, как видоизменение нервной сети привело к этому могуществу. Сарм не замечал моего приближения, по-видимому, не мог поверить, что я решусь преследовать его в таком опасном месте. Но тут он повернулся, увидел меня, казалось, удивился, но тут же взметнулась серебряная труба, и я изо всех сил побежал по стальным ступеням. Затем стена купола разделила меня и царя-жреца. Он выстрелил, пробив дыру сначала в одной стене купола, а потом в другой, прямо подо мной. Дважды еще стрелял Сарм, и дважды я уворачивался, стараясь, чтобы между нами все время находилась двойная стена купола. Потом я увидел, как он повернулся и продолжил стрельбу по щитам. Увидев это, я снова начал подниматься по лестнице. Потом, к своей радости, увидел, что из трубы больше не вырывается пламя, у оружия Сарма кончился заряд. Что теперь будет делать Сарм? Со своего положения на верху купола он ничего не может сделать, хотя для стрельбы по щитам это была идеальная позиция. Жалеет ли он, что потратил много зарядов для стрельбы по мне? Чтобы причинить дальнейший вред, он должен спуститься и перейти к щитам по другую сторону купола, но для этого ему нужно миновать меня, а я решил не позволить ему этого. Медленно я поднимался по мостику, избегая поврежденных ступеней. Сарм, казалось, не торопится. Он ждет меня. Я видел, как он отшвырнул свою серебряную трубу, видел, как она упала в одно из отверстий в куполе прямо в огненное бушующее море внизу. И вот я стою не более чем в десяти ярдах от царя-жреца. Сарм смотрел, как я приближаюсь, теперь он нацелил на меня свои антенны и выпрямился во весь свой золотой рост. — Я знал, что ты придешь, — сказал он. Каменная стена слева треснула, отдельные ее камни полетели с грохотом вниз. Туча пыли на мгновение скрыла фигуру Сарма. — Я уничтожаю планету, — сказал он. — Она выполнила свое назначение. — Он смотрел на меня. — Она дала убежище рою царей-жрецов. Но больше царей-жрецов нет, остался только я, Сарм. — В рое еще много царей-жрецов, — ответил я. — Нет, — возразил он, — есть только один царь-жрец, перворожденный, Сарм, тот, что не предаст рой, кого любила Мать, который хранил древние законы своего народа. Подобная лезвию фигура царя-жреца, казалось, дрожит на мостике, его антенны будто развеваются на ветру. С потолка падало все больше камней, оно стучали о голубую поверхность внутреннего купола. — Ты уничтожил рой, — сказал Сарм, глядя на меня. Я ничего не ответил. Даже не доставал меч. — Теперь я уничтожу тебя, — сказал Сарм. Меч покинул ножны. Сарм взялся за стальные перила слева от себя и с невероятной силой царя-жреца одним рывком вырвал стальной прут восемнадцати футов длиной. Легко, как деревянной палочкой, взмахнул им. Этот прут — страшное оружие, он легко может ударить меня, отбросить на двести футов к противоположной стене, прежде чем я приближусь к нему. Я отступил, Сарм начал приближаться. — Примитивно, — сказал Сарм, разглядывая свою стальную дубину, потом снова взглянул на меня, антенны его свернулись. — Ничего, подойдет. Я знал, что не смогу отступать долго, Сарм гораздо быстрее, он догонит меня, прежде чем я смогу повернуться. Я не могу прыгнуть в сторону: там только гладкий крутой изгиб стены купола, я скользну к смерти и упаду, как те камни с крыши, в дымный огненный рокот внизу. А передо мной Сарм, с дубиной наготове. Если он первым ударом промахнется, может быть, я смогу подобраться ближе, но мне казалось маловероятным, что он промахнется. Не очень подходящее место для смерти. Если бы только я мог отвести взгляд от Сарма и в последний раз взглянуть на чудесный рой и на разрушение, которому он подвергается. В воздухе висели тучи пыли, внизу слышали удары падающих камней, стены дрожали, купол и мостик, прикрепленный к нему, вздрагивали и корчились. Я представил себе, как вздымаются волны далекой Тассы, как в нее рушатся утесы Сардара, Вольтая и Тентиса; рушатся горы и воздвигаются новые, обширные поля Са-Тарна раскалываются, падают башни городов, ограда из черных бревен, окружающая Сардар, разрывается в сотнях мест. Я представлял себе панику в городах Гора, раскачивающиеся корабли в море, паническое бегство диких животных, и из всех людей только я нахожусь в месте, где началось все это опустошение, только я смотрю на виновника этих разрушений, золотого разрушителя планеты. — Бей, — сказал я. — И покончим с этим. Сарм поднял стальной стержень, и я ощутил в его позе смертоносную решимость, все золотые волоски застыли неподвижно, сейчас длинные стержень свистнет и обрушится на мое тело. Я скорчился с мечом в руке и ждал удара. Но Сарм не ударил. К моему удивлению, он опустил стержень и застыл, будто напряженно к чему-то прислушивался. Антенны его дрогнули и напряглись, но не застыли, все чувствительные волоски заколебались. Тело его неожиданно расслабилось. — Убей его, — сказал он. — Убей его. Я подумал, что это он себе, чтобы покончить со мной, но почему-то тут же понял, что это не так. Потом тоже почувствовал что-то и обернулся. За мной, поднимаясь по узкому мостику, перебирая своими шестью маленькими конечностями, медленно переваливая золотым куполообразным телом со ступеньки на ступеньку, двигался золотой жук, которого я видел внизу. Грива на его спине поднялась, как антенны, ее волоски странно, мягко шевелились, как шевелятся подводные растения в холодных течениях моря. До меня донесся наркотический запах от этой поднятой извивающейся гривы, хотя я стоял высоко в свежем воздухе, на вершине купола. Стальной прут выпал из конечности Сарма, скользнул по выпуклой стене купола и с грохотом упал далеко внизу. — Убей его, Кабот, — послышалось из переводчика Сарма. — Убей его, Кабот, пожалуйста. — Царь-жрец не мог пошевелиться. — Ты человек, — доносилось из переводчика. — Ты можешь его убить. Убей его, Кабот, прошу тебя. Я отстранился, вцепившись в перила. — Нельзя, — сказал я Сарму. — Великий грех убивать золотого жука. Мимо меня медленно протиснулось большое куполообразное тело под сросшимися крыльями, вытягивая к Сарму антенны, открывая трубчатые челюсти. — Кабот, — послышалось из переводчика. — Так люди используют инстинкты царей-жрецов против них самих, — сказал я. — Кабот… Кабот… Кабот… — из преобразователя. И тут, к моему изумлению, когда золотой жук приблизился к Сарму, царь-жрец опустился на все конечности, будто встал на колени, и неожиданно погрузил лицо и антенны в извивающуюся гриву золотого жука. Я видел, как трубчатые челюсти пронзили грудь царя-жреца. Облако пыли повисло между мной и этой парой, застывшей в объятиях смерти. О купол ударялись камни и с грохотом обрушивались вниз. Весь купол и мостик, казалось, приподнимаются и вздрагивают, но вцепившиеся друг в друга существа не обращали на это внимание. Антенны Сарма погрузились в гриву золотого жука, его хватательные крючки гладили золотистые волоски гривы, он даже пытался слизывать их выделения. — Радость, — донеслось из переводчика Сарма. — Радость, радость. Я не мог не слышать звуков всасывания. Это работали челюсти золотого жука. Я понял, почему золотым жукам разрешалось жить в рое, почему цари-жрецы не уничтожили их, хотя это и означало их собственную смерть. Должно быть, волоски золотого жука, покрытые наркотическими выделениями, давали царям-жрецам достойную компенсацию за тысячелетия аскетических поисков разгадок научных тайн, приводили к прекрасной кульминации эти долгие-долгие жизни, посвященные рою, его законам, обязанностям и усилению его могущества. Я знал, что у царей-жрецов мало радостей, и теперь понял, что самая большая среди них — это смерть. Один раз Сарм, великий царь-жрец, невероятным усилием воли оторвал голову от золотых волосков и посмотрел на меня. — Кабот, — донеслось из переводчика. — Умри, царь-жрец, — негромко сказал я. Последнее, что я услышал из транслятора Сарма, было слово «радость». В последней смертельной судороге Сарм вырвался из объятий золотого жука, тело его распрямилось на все великолепные двадцать футов роста. Так он стоял на мостике на вершине большого купола, а под ним ревел и гудел энергетический центр царей-жрецов. В последний раз Сарм огляделся, антенны его обозревали величие роя, потом он покачнулся, сорвался с мостика, упал на поверхность купола и скользнул на обломки внизу. Раздувшийся медлительный жук медленно повернулся ко мне. Одним ударом меча я разрубил его голову. Ногой столкнул его тело с мостика и смотрел, как оно скользит по стене купола и, как тело Сарма, падает вниз. Я стоял на вершине купола и смотрел на гибнущий рой. Далеко внизу у входа я видел золотые фигуры царей-жрецов. Среди них был и Миск. Я повернулся и начал спускаться.
32. НА ПОВЕРХНОСТЬ
— Это конец, — сказал Миск. Он лихорадочно работал у контрольных приборов, его антенны напрягались, читая показания стрелок запахов. Рядом работали другие цари-жрецы. Я посмотрел на разбитое золотое тело Сарма, лежавшее среди обломков на полу, полускрытое тучами пыли. Услышал, как подавилась рядом девушка, и обнял плечи Вики из Трева. — Нам потребовалось время, чтобы пробиться к тебе, — сказал Миск. — Но теперь уже поздно. — Планета? — спросил я. — Рой… мир… — ответил Миск. Пузырящаяся масса под куполом начала прожигать его, послышался треск, полились ручейки густого шипящего вещества, они, как голубая лава, протискивались в трещины купола. На внешней поверхности купола образовывались капли того же вещества. — Мы должны уходить отсюда, — сказал Миск, — купол расколется. Он указал на стрелку показателя запахов; я, конечно, ничего не смог понять. — Пошли, — послышалось из переводчика Миска. Я поднял Вику и понес ее из рушащегося помещения, за нами торопились цари-жрецы и сопровождавшие их люди. Я повернулся только один раз и увидел, как Миск склонился к телу Сарма, лежащему среди обломков. Послышался громкий треск, стена купола раскололась, и оттуда полился поток густой раскаленной жидкости. А Миск по-прежнему возился у тела Сарма. Пурпурная масса приближалась к царю-жрецу. — Быстрее! — закричал я ему. Но царь-жрец не обращал на это внимания, пытаясь сдвинуть большой каменный блок, прижавший одну из конечностей мертвого Сарма. Я опустил Вику за груду камней и побежал к Миску. — Идем! — Я постучал кулаком по его груди. — Быстрее! — Нет, — ответил Миск. — Ом мертв! Оставь его! — Он царь-жрец, — сказал Миск. Голубая лава приближалась с шипением. Мы вдвоем подняли камень, Миск нежно поднял разбитое тело Сарма, и мы заторопились к отверстию, а голубая шипящая раскаленная жидкость поглотила то место, где мы только что стояли. Миск, несущий Сарма, остальные цари-жрецы и люди, включая нас с Викой, выбрались из энергетического центра и направились к комплексу в середине прежней территории Сарма. — Почему? — спросил я Миска. — Потому что он царь-жрец. — Он предатель, — сказал я, — он изменил рою, он коварно убил бы тебя а теперь он уничтожил ваш рой и всю планету. — Все равно он царь-жрец, — ответил Миск и нежно коснулся антеннами разбитого тела Сарма. — И он перворожденный. И его любила Мать. Сзади раздался сильный взрыв, и я понял, что купол не выдержал, и теперь весь энергетический центр разрушен. Туннель, по которому мы шли, подпрыгнул и изогнулся у нас под ногами. Мы подошли к проходу, который Миск, цари-жрецы и люди прорубили сквозь обломки, прошли по нему и оказались в одном из больших комплексов. Было холодно, и все люди, включая меня, дрожали в своих коротких пластиковых одеяниях. — Смотри! — крикнула Вика, указывая вперед. И мы все увидели высоко вверху, наверно, в миле над нами, открытое голубое небо Гора. Большая щель, с краев которой все еще падали камни, появилась в потолке роя, прорезала многочисленные пласты над ним, пока сквозь отверстие не стало видно прекрасное голубое небо мира наверху. Многие люди громко закричали от удивления: они никогда не видели неба. Цари-жреца заслонили свои антенны от яркого солнечного света. И мне вдруг пришло в голову, почему цари-жрецы так зависят от людей, так нуждаются в них. Они не выносят солнечных лучей! Я посмотрел на небо. И понял, какой была боль и радость ночного полета. Его крылья, сказала Мать, как потоки золота. — Как оно прекрасно! — воскликнула Вика. — Да, прекрасно, — согласился я. Я вспомнил, что уже девять лет девушка не видела неба. Обнял ее за плечи и держал, а она плакала, обратив лицо к далекому небу. В этот момент из-за угла ближайшего здания показался один из кораблей Миска. На нем был Ал-Ка в сопровождении своей женщины. Корабль приземлился рядом с нами. Через мгновение появился второй — с Ба-Та. С ним тоже была женщина. — Пришло время каждому выбирать место смерти, — сказал Миск. Цари-жрецы, конечно, не покинут рой. К моему удивлению, большинство людей, в основном те, кто вырос в рое и считает его своим домом, тоже пожелали остаться. Другие, однако, охотно садились на корабли, чтобы улететь в отверстие вверху. — Мы уже вылетали много раз, — сказал Ал-Ка, — и другие корабли тоже, потому что рой в десятке мест разбит и открыт под небом. — Где ты хочешь умереть? — спросил я Вику из Трева. — Рядом с тобой, — просто ответила она. Ал-Ка и Ба-Та, как я и ожидал, передали свои корабли другим пилотам, потому что намерены были остаться в рое. Их женщины, к моему удивлению, добровольно решили остаться рядом с мужчинами, которые надели им на шеи золотые ошейники. Я увидел вдали Куска. Ал-Ка и Ба-Та в сопровождении своих женщин пошли к нему. Они встретились в ста ярдах от меня, и я видел, как царь-жрец положил передние конечности на плечи людей, и они стояли и ждали конца роя. — Наверху нет безопасности, — сказал Миск. — Здесь тоже, — ответил я. — Верно, — согласился Миск. В удалении раздался глухой взрыв, мы услышали грохот обвала. — Гибнет весь рой, — сказал Миск. Я увидел слезы на глазах людей. — Неужели мы ничего не можем сделать? — спросил я. — Ничего, — ответил Миск. Вика посмотрела на меня. — А ты где хочешь умереть, Кабот? Я увидел, что последний корабль готовится к полету вверх, в отверстие в крыше комплекса. Хорошо бы выбраться на поверхность, под голубое небо, взглянуть на зеленые поля за черным Сардаром. Но я сказал: — Я решил остаться с Миском, моим другом. — Хорошо, — сказала Вика, прижимаясь головой к моему плечу. — Я тоже остаюсь. — Кое-что из твоих слов не переводится, — заметил Миск, нацелив на меня антенны. Я посмотрел в большие золотые глаза Миска, на левом виднелся беловатый шрам — сюда попало лезвие Сарма в битве в помещениях Матери. Я даже не мог сказать ему, что чувствую, потому что в его языке нет нужных слов. — Я сказал, что хочу остаться с тобой.Между нами роевая правда. — Понимаю, — сказал Миск и легко притронулся ко мне антеннами. Правой рукой я слегка сжал чувствительный отросток, лежавший на моем левом плече. Мы вместе смотрели, как медленно поднимается последний корабль, как он белой звездочкой исчезает в голубизне снаружи. Куск, Ал-Ка, Ба-Та и их женщины пошли к нам через обломки. Мы стояли на неровных сдвинувшихся камнях площади. Справа на одной стене в каскадах искр взорвалось несколько шаров-ламп; искры летели вниз и гасли, не коснувшись пола. Несколько камней обрушилось сверху, они падали на крыши зданий и пробивали их, разбивались на улицах. Пыль затянула комплекс, и я полой платья закрыл лицо Вики, чтобы защитить его. Тело Миска было покрыто пылью, пыль набилась мне в глаза и в горло. Я улыбнулся про себя: Миск занялся очисткой. Мир может рушиться вокруг, но он не забудет о необходимости причесаться. Вероятно, пыль очень мешает ему, действует на чувствительные волоски. — К несчастью, — сказал мне Ал-Ка, — вторая энергетическая установка еще не завершена. Миск прекратил причесываться, Куск тоже уставил антенны на Ал-Ка. — Что за вторая установка? — спросил я. — Установка мулов, — ответил Ал-Ка, — ее строили пятьсот лет, готовя восстание против царей-жрецов. — Да, — подтвердил Ба-Та, — ее построили инженеры мулы, выучившиеся у царей-жрецов, они в течение столетий собирали ее из украденных деталей в далеком районе старого роя. — Я об этом не знал, — сказал Миск. — Цари-жрецы недооценивали мулов, — заметил Ал-Ка. — Я горжусь своими детьми, — сказал Куск. — Мы не инженеры, — ответил Ал-Ка. — Да, — согласился Куск, — но вы люди. — Очень немногие из мулов знали об этой установке, — сказал Ба-Та. — Мы сами об этом не знали, пока к нам в войне не присоединилось несколько техников. — А где эти техники сейчас? — спросил я. — Работают, — ответил Ал-Ка. Я схватил его за плечи. — Можно ли ввести установку в действие? — Нет, — сказал Ал-Ка. — Тогда почему они работают? — спросил Миск. — Это по-человечески, — ответил Ба-Та. — Глупо, — заметил Миск. — Но по-человечески, — повторил Ба-Та. — Да, глупо, — снова сказал Миск, и антенны его согнулись, но потом он мягко коснулся ими плеча Ба-Та, желая показать, что не хотел его обидеть. — А что нужно? — спросил я. — Я не инженер, — ответил Ал-Ка. — Не знаю. — Он посмотрел ан меня. — Но это имеет какое-то отношение к силам ура. — Эта тайна хорошо охранялась царями-жрецами, — сказал Ба-Та. Миск задумчиво поднял антенны. — У нас есть деструктор ура, который я соорудил в ходе войны, — послышалось из его переводчика. Они с Куском быстро соприкоснулись антеннами и мгновение держали их вместе. Потом разъединили. — Компоненты деструктора можно переналадить, — продолжал Миск, — но маловероятно, чтобы силовая петля замкнулась удовлетворительно. — Почему? — спросил я. — Во-первых, — сказал Миск, — энергетическая установка, сооруженная мулами, вероятно, чрезвычайно неэффективна; во-вторых, она сооружалась из частей, которые крали много столетий, и поэтому вряд ли их удастся совместить с частями деструктора. — Да, — согласился Куск, и его антенны угнетенно обвисли, — вероятность не в нашу пользу. Огромный камень упал с крыши и, как большой резиновый мяч, проскакал мимо нас. Вика закричала и теснее прижалась ко мне. Миск и Куск больше, чем когда-либо, начали раздражать меня. — Есть ли хоть какой-нибудь шанс? — спросил я у Миска. — Может быть, — ответил Миск, — потому что я сам не видел их установку. — Но по теории вероятности, — подхватил Куск, — шансов нет. — Шанс есть, но исключительно малый, — размышлял Миск, расчесывая чувствительные волоски. — Согласен, — признал Куск. Я схватил Миска, чтобы остановить это бесконечное расчесывание. — Если есть хоть какой-то шанс, — закричал я, — нужно попробовать! Миск посмотрел на меня, и его антенны удивленно приподнялись. — Я царь-жрец, — сказал он. — Вероятность такова, что царь-жрец, как разумное существо, за это не возьмется. — Но ты должен взяться! — закричал я. Еще один камень упал в ста ярдах от нас и проскакал мимо. — Я хочу умереть с достоинством, — сказал Миск, мягко отбирая у меня переднюю конечность и возобновляя расчесывание. — Царю-жрецу не полагается суетиться, как человеку, бороться, когда нет никакой надежды на успех. — Если не ради тебя самого, — сказал я, — то ради людей — в рое и за его пределами. У нас единственная надежда на вас. Миск перестал расчесывать волоски и посмотрел на меня. — Ты этого хочешь, Тарл Кабот? — спросил он. — Да, — ответил я. А Куск посмотрел на Ал-Ка и Ба-Та. — Вы тоже этого хотите? — Да, — сказали Ал-Ка и Ба-Та. И в этот момент в облаках пыли я увидел в пятидесяти ярдах от нас круглое куполообразное тело одного из золотых жуков. Почти одновременно Миск и Куск подняли свои антенны и задрожали. — Нам повезло, — послышалось из преобразователя Куска. — Да, — согласился Миск, — теперь не нужно отыскивать золотого жука. — Вы не должны сдаваться золотому жуку! — закричал я. Я видел, как антенны Миска и Куска повернулись в сторону золотого жука, видел, как жук остановился, как начала подниматься его грива. И ощутил странный наркотический запах. Я выхватил меч, но Миск мягко схватил меня за руку и не позволил наброситься на золотого жука и убить его. — Нет, — сказал он. Жук подполз ближе, и я увидел, что его грива развевается, как подводное растение, захваченное течением. — Ты должен сопротивляться, — сказал я Миску. — Я умру, — ответил Миск, — не отравляй мне эту радость. Куск сделал шаг к жуку. — Ты должен бороться до конца! — крикнул я. — Это конец, — послышалось из переводчика Миска. — Я старался. А теперь я устал. Прости меня, Тарл Кабот. — Так хочет умереть наш отец? — спросил Ал-Ка у Куска. — Вы не понимаете, дети мои, — ответил Куск, — что значит золотой жук для царей-жрецов. — Мне кажется, я понимаю, — воскликнул я, — но вы должны сопротивляться! — Неужели ты хочешь, чтобы мы погибли, занятые бесполезной работой, умерли глупцами, лишенными последних радостей золотого жука? — спросил Миск. — Да! — воскликнул я. — Так не поступают цари-жрецы. — Так пусть отныне они так поступают! — крикнул я. Миск распрямился, его антенны развевались, все тело дрожало. Он стоял дрожа, в облаке пыли, среди падающих обломков. Смотрел на собравшихся вокруг людей, на приближающегося золотого жука. — Прогони его, — послышалось из транслятора Миска. С криком радости я устремился к золотому жуку, и Вика, Ал-Ка, Ба-Та и их женщины присоединились ко мне; мы пинали жука, толкали его, отскакивали от его трубчатых челюстей, бросали в него камни и наконец отогнали. Потом вернулись к Миску и Куску, которые стояли, соединив антенны. — Отведите нас к установке мулов, — сказал Миск. — Я вам покажу, — воскликнул Ал-Ка. Миск снова повернулся ко мне. — Я желаю тебе добра, Тарл Кабот, человек, — сказал он. — Подожди, — ответил я, — я пойду с вами. — Ты ничем не можешь помочь, — сказал он. Антенны Миска наклонились ко мне. — Стой на ветру и снова взгляни на небо и солнце. Я поднял руки, и Миск осторожно коснулся моих ладоней антеннами. — Желаю тебе добра, Миск, царь-жрец, — сказал я. Миск повернулся и ушел в сопровождении Куска и остальных. Мы с Викой остались одни в разрушающемся комплексе. На мгновение показалось, что вся крыша над нами раскололась и обвисла. Я схватил Вику на руки и побежал. С невероятной легкостью мы как будто плыли по направлению к туннелю, и, оглянувшись, я увидел, что крыша медленно обваливается, как каменный снегопад. Я ощущал изменение в силе тяжести планеты. Может быть, скоро она расколется, превратится в пылевой пояс в нашей системе, а пояс этот изогнется и гигантской спиралью, как падающая птица, ринется в недра пылающего солнца. Вика у меня на руках потеряла сознание. Я бежал по туннелям, не представляя себе, что делать дальше. И оказался в первом комплексе, из которого впервые бросил взгляд на рой царей-жрецов. Двигаясь как во сне, касаясь пола через тридцать-сорок ярдов, я по рампе поднимался к лифту. И увидел только темную открытую шахту. Дверь была сломана, и в шахте валялся мусор. Висячих тросов не было, и в полусотне футов ниже я видел разбитую крышу лифта. Похоже, мы застряли в рое. И тут я увидел в пятидесяти ярдах еще одну дверь, только меньшую. Одним медленным долгим прыжком я оказался у этой двери и нажал кнопку сбоку от нее. Дверь открылась, я влетел внутрь и нажал самую верхнюю кнопку в ряду. Дверь закрылась, и лифт быстро пошел вверх. Когда она снова открылась, я увидел зал царей-жрецов, хотя огромный купол над ним теперь был разбит и части его упали на пол. Я нашел лифт, которым пользовался Парп, врач из Трева, мой хозяин в первые часы пребывания в рое царей-жрецов. Я вспомнил, что Парп вместе с Куском отказался подвергать меня имплантации и вступил в подпольную организацию сопротивления Сарму. Когда он в первый раз разговаривал со мной, как я теперь понял, он находился под контролем царей-жрецов, его контрольная сеть была активирована и слова и действия диктовались, по крайней мере в основном, из смотровой комнаты, но теперь смотровая комната, подобно большей части роя, разрушена, и даже если бы она была цела, теперь некому активировать сеть. Отныне Парп будет собственным хозяином. Вика по-прежнему без сознания лежала у меня на руках, и я укутал ее в полы одежды, чтобы защитить лицо, глаза и горло от пыли. Я направился к трону царей-жрецов. — Приветствую тебя, Кабот, — произнес голос. Я поднял голову и увидел Парпа, который спокойно сидел на троне, попыхивая трубкой. — Ты не должен здесь оставаться, — сказал я ему, с беспокойством поглядывая на обломки купола. — Мне некуда идти, — ответил Парп, удовлетворенно пыхтя трубкой. Он откинулся назад. Клуб дыма вырвался из трубки, но не поплыл, а буквально устремился вверх. — Хочу насладиться последними затяжками, — сказал Парп. Он благосклонно взглянул на меня, проплыл две или три ступени и встал рядом. Поднял край покрова, который я натянул на лицо Вики. — Она прекрасна, — сказал Парп. — Очень похожа на мать. — Да, — согласился я. — Хотел бы я знать ее получше. — Парп улыбнулся. — Я недостойный отец для такой девушки. — Ты очень хороший и храбрый человек, — возразил я. — Я маленький, некрасивый и слабый, — ответил он, — и правильно моя дочь меня презирала. — Я думаю, сейчас она бы не стала тебя презирать. Он улыбнулся и снова закрыл ее лицо. — Не говори ей, что я ее видел. Пусть забудет глупого Парпа. Как мячик, он подпрыгнул, взлетел вверх и снова уселся на троне. Ударил по ручкам трона и от этого движения чуть не полетел вверх. — Зачем ты сюда вернулся? — спросил я. — Чтобы еще раз посидеть на троне царей-жрецов, — с усмешкой ответил Парп. — Но зачем? — Может, тщеславие, — сказал Парп. — А может, воспоминания. — Он снова хихикнул, и глаза его с усмешкой устремились на меня. — Но главным образом, потому что я считаю это самым удобным сидением во всем Сардаре. Я рассмеялся. Потом посмотрел на него. — Ты ведь с Земли? — Очень, очень давно, — ответил он. — Так и не привык сидеть на полу. — Он снова захихикал. — Колени не сгибаются. — Ты англичанин. — Да, — с улыбкой сказал он. — Привезен в путешествии приобретения? — Конечно. Парп с раздражением рассматривал свою трубку. Она погасла. Он начал рыться в мешочке с табаком, который висел у него на поясе. — И как давно? — спросил я. Он начал набивать трубку табаком. С уменьшением тяготения это стало нелегкой задачей. — А что ты об этом знаешь? — спросил Парп, не глядя на меня. — Я знаю о стабилизирующей сыворотке. Парп посмотрел на меня, придерживая пальцем табак в трубке, чтобы он не улетел. — Триста лет, — сказал он и снова обратил все внимание на трубку. Он пытался затолкать в нее табак, но получалось плохо, потому что маленькие коричневые частички все время отделялись и всплывали над трубкой. Наконец ему удалось набить достаточно, чтобы они держали друг друга, и он пустил струю пламени из серебряной зажигалки. — Где ты взял табак и трубку? — спросил я, потому что на Горе ничего подобного нет. — Как ты понимаешь, — ответил Парп, — эту привычку я приобрел на Земле, и так как я несколько раз в качестве агента царей-жрецов возвращался на Землю, мне удавалось потакать ей. С другой стороны, в последнее время я стал выращивать собственный табак внизу в рое под лампами. Пол у меня под ногами подскочил. Трон накренился, потом встал на место. Парпа, казалось, больше беспокоит трубка, которая грозила снова потухнуть, чем раскалывающийся рядом мир. Наконец ему удалось справиться с трубкой. — А ты знаешь, — спросил он меня, — что это Вика отогнала золотых жуков, когда Сарм послал их на армию Миска? — Нет, — ответил я, — не знал. — Смелая девочка. — Это я знаю, — сказал я. — Действительно замечательная и красивая женщина. Парпу как будто понравились мои слова. — Да, я тоже так считаю, — сказал он. И печально добавил: — И мать у нее была такая же. Вика зашевелилась у меня на руках. — Быстрее, — сказал Парп, будто чего-то испугался, — унеси ее отсюда, пока она не пришла в себя. Она не должна меня видеть! — Почему? — Потому что она меня презирает, а я не вынесу ее презрения. — Думаю, нет. — Иди, — просил он, — иди! — Покажи мне дорогу. Парп торопливо выбил трубку о ручку трона. Пепел и невыкуренные крошки табака повисли в воздухе, как дым, а потом разлетелись. Парп сунул трубку в сумку. Он проплыл с трона на пол и, касаясь поверхности через каждые двадцать ярдов, направился к выходу. — Иди за мной, — сказал он. Держа Вику на руках, я последовал за Парпом, чья одежда вздымалась и опадала на ходу, как будто он плывет в воде. Скоро мы достигли стальной двери, Парп повернул ручку, и дверь поднялась. Я увидел, как снаружи два снежных ларла повернулись мордами к входу. Цепей на них не было. Глаза Парпа расширились от ужаса. — Я думал, они уйдут, — сказал он. — Я их освободил, чтобы они не погибли в цепях. Парп снова повернул ручку, дверь начала опускаться, но один из ларлов с диким ревом бросился к ней и успел просунуть половину тела и одну длинную когтистую лапу. Мы отскочили. Дверь прижала ларла, а он, испуганный, нажал на нее, и она погнулась. Ларл попятился, но дверь, несмотря на усилия Парпа, не закрывалась. — Ты был добр, — сказал я. — Я был дурак, — ответил Парп. — Всегда был! — Но ты ведь не мог знать. Вика откинула одежду с лица и попыталась встать. Я поставил ее, а Парп отвернулся, торопливо закрывая лицо одеждой. Я стоял у двери с мечом в руке, чтобы отогнать ларлов, если они попытаются войти. Вика стояла чуть за мной, глядя на заклиненную дверь и на двух зверей за ней. Но тут она заметила Парпа, негромко вскрикнула, посмотрела на ларлов и снова на Парпа. Краем глаза я видел, как она протянула руку и направилась к Парпу. Отвела его одежду и коснулась лица. Его глаза наполнились слезами. — Отец! — заплакала она. — Дочь моя! — ответил он и нежно обнял девушку. — Я люблю тебя, отец. И Парп зарыдал, опустив голову на плечо дочери. Один из ларлов заревел, такой голодный рев обычно предшествует нападению. Я хорошо знал этот звук. — Отойди в сторону, — сказал Парп, и я едва узнал его голос. Но отошел. Парп стоял в дверях, держа в руках крошечный серебряный цилиндр. Я тысячу раз видел, как он прикуривал от него трубку. Когда-то я принял его за оружие. Парп повернул зажигалку и направил ее в грудь ближайшего ларла. Нажал, и неожиданно вылетела струя огня Она отбросила Парпа на пять футов назад, а ближайший ларл взревел, дико взметнул лапы, оскалил клыки, белоснежная шерсть на груди почернела, на том месте, где было сердце зверя, образовалась дыра. Ларл дернулся и упал, растянувшись на камне. Парп убрал маленькую трубку. — Можешь ударить ларла в сердце? — спросил он. Для этого нужен исключительно удачный удар мечом. — Если будет возможность, — ответил я. Второй ларл, разъярившись, присел, готовясь к прыжку. — Хорошо, — не мигнув, ответил Парп. — Иди за мной! Вика закричала, я крикнул Парпу, чтобы он остановился, но Парп бросился вперед, прямо в челюсти второго ларла, тот схватил его и начал бешено трясти, а я оказался у его лап и ударил ножом между ребер, прямо в сердце. Полуразорванное тело Парпа, с переломанной шеей, со сломанными руками и ногами, выпало из челюстей зверя. Вика со слезами кинулась к нему. Я снова и снова бил мечом, пока ларл не затих. Тогда я подошел и встал за Викой. Она стояла на коленях у тела. Повернулась, посмотрела на меня и сказала: — Он так боялся ларлов. — Я знал многих храбрецов, — ответил я, — но такого храброго человека, как Парп из Трева, не встречал. Она прижалась к изуродованному телу, шелка ее одежды покрылись кровью. — Мы закроем тело камнями, — сказал я. — И я сниму шкуры с ларлов. Идти далеко, и нас ожидают холода. Она посмотрела на меня полными слез глазами и кивнула.33. ИЗ САРДАРА
Мы с Викой, одетые в шкуры снежных ларлов, направились к воротам в мрачной черной ограде, окружающей Сардар. Путешествие было необычным, но недолгим. Мы перепрыгивали через пропасти, почти плыли в холодном воздухе, и я говорил себе, что Миск, его цари-жрецы и люди, инженеры роя, проигрывают битву, которая решает, могут ли цари-жрецы и люди, действуя вместе, спасти мир, или в конце концов Сарм, перворожденный, победит, и мир, который я так люблю, превратится в обломки, сгорающие в пламенеющем погребальном костре Солнца. Путь от ворот до владений царей-жрецов в Сардаре занял у меня четыре дня, а на обратном пути уже на утро второго дня мы с Викой увидели обломки больших ворот и ограду — теперь упавшие и переломанные бревна. Скорость возвращения объяснялась не тем, что мы спускались, хотя и это сыграло свою роль, а главным образом уменьшением силы тяжести. Я мог, держа Вику на руках, быстро продвигаться по тропе, которая в других условиях была бы опасной или совершенно непроходимой. Несколько раз я просто прыгал с одного участка тропы на сто футов вниз на другой участок; иначе мне пришлось бы пройти между этими пунктами не менее пяти пасангов. Иногда я вообще отказывался от тропы и двигался напрямик, от одного утеса к другому. Когда на утро второго дня мы увидели ворота, ослабление силы тяжести достигло максимума. — Это конец, Кабот, — сказала Вика. — Да, — согласился я, — я тоже так считаю. С того места, где мы стояли на тропе, едва держась на ногах, видна была огромная толпа, из представителей всех каст Гора. Люди толпились у остатков ограды и со страхом глядели на горы. Впереди в несколько рядов, насколько я мог видеть в обе стороны, стояли люди в белой одежде посвященных. Даже с того места, где мы стояли, слышался запах бесчисленных жертвенных костров, запах горящего мяса босков, тяжелые испарения ладана, кипящего в больших котлах, подвешенных на цепях над кострами. Мы слышали непрерывные гимны, видели, как посвященные простираются ниц, умоляя царей-жрецов о милости. Я снова взял Вику на руки и, наполовину идя, наполовину плывя, направился вниз, к развалинам ворот. Когда нас увидели, в толпе послышались громкие крики, потом все стихло, все смотрели на нас. Мне вдруг показалось, что Вика стала тяжелее, и я сказал себе, что, должно быть, начинаю уставать. Я прыгнул с тропы на дно небольшого ущелья и сильно ударился ступнями при приземлении. Очевидно, неверно рассчитал расстояние. Теперь нужно прыгнуть на другую сторону, футов на тридцать вверх. Нужен всего один прыжок. Но прыгнуть я сумел только на пятнадцать футов, задел ногой камень и услышал, как он с грохотом катится вниз. Я снова прыгнул, вложив на этот раз в прыжок все силы, перепрыгнул через край ущелья футов на десять и приземлился между ущельем и воротами. У меня возникла мысль, но я не решался прислушаться к ней. Но тут я посмотрел на развалины ограды и на упавшие ворота, а за ними — на огни бесчисленных костров, на пар от котлов с ладаном. Теперь дым не расплывался и рассеивался. Нет, он стройными столбами поднимался к небу. Я закричал от радости. — В чем дело, Кабот? — воскликнула Вика. — Миск победил! — крикнул я. — Мы выиграли! Не задерживаясь, чтобы поставить ее на ноги, я длинными мягкими прыжками устремился к воротам. И только у ворот поставил Вику на землю. Передо мной была изумленная толпа. Я знал, что никогда в истории планеты человек не возвращался из Сардара. Посвященные, многие сотни, стояли склонившись перед утесами Сардара. Я видел их бритые головы, их лица казались черными на белом фоне одежд, глаза широко раскрыты и полны страха, тела в одежде их касты дрожат. Вероятно, они ожидали, что меня у них на глазах уничтожит огненная смерть. За посвященными теснились люди из сотен городов, объединившись в общем страхе и мольбе, обращенной к жителям Сардара. Я представлял себе, какой ужас и смятение привели этих людей, обычно враждующих друг с другом, сюда, к остаткам ограды, в темную тень Сардара: землетрясения, цунами, ураганы и атмосферные вихри, непонятное уменьшение силы тяжести, ослабление связи между ними и поверхностью. Я посмотрел на испуганные лица посвященных. И подумал, что, возможно, их бритые головы, традиционный древний обычай, как-то связаны с гигиенической практикой роя. Я был доволен тем, что, в отличие от посвященных, люди других каст не падали ниц. В толпе были жители Ара, Тентиса, Тарна, узнаваемые по двум желтым полоскам в поясе; из Порт-Кара, из Тора, Коса, Тироса; может быть, из Трева, родного города Вики; может быть, даже из погибшего, исчезнувшего Ко-ро-ба; и в толпе были представители всех каст, даже самых низших, таких, как крестьяне, седельщики, ткачи, козопасы, поэты и торговцы, но никто из них не пресмыкался; как странно. Я знал, что посвященные утверждают, что цари-жрецы любят их, они даже повторяют их внешность; но я знал также, что цари-жрецы никогда не стали бы пресмыкаться; похоже, что в своих усилиях походить на богов посвященные ведут себя как рабы. Один из посвященных стоял. Мне было приятно это видеть. Это был высокий человек, плотного сложения, с мягкими чертами лица, с глубоким низким голосом, который очень впечатляет в храме посвященных, построенных так, чтобы такие голоса оказывали максимальное воздействие. Глаза у него, как я заметил, в противоположность мягкому лицу, острые и проницательные. Этот человек не дурак. На левой руке, полной и мягкой, тяжелое кольцо с большим белым камнем, на камне выгравирован символ Ара. Я решил — правильно, как выяснилось позже, — что это верховный посвященный Ара, тот самый, кто занял место верховного посвященного, уничтоженного у меня на глазах огненной смертью год назад. — Я пришел из жилища царей-жрецов, — сказал я, возвышая голос, чтобы меня услышало как можно больше людей. Я не хотел разговаривать с этим человеком наедине; он потом сможет так передать содержание разговора, как ему захочется. Я заметил, как он украдкой взглянул на дым одного из костров. Дым пологой дугой уходил в небо Гора. Он знает! Он знает, что сила тяготения планеты восстанавливается. — Я хочу говорить! — воскликнул я. — Подожди, о долгожданный вестник царей-жрецов! — ответил он. Я смолк, желая узнать, что ему нужно. Человек сделал знак полной рукой, и вперед вывели белого боска, прекрасного в его длинной пушистой шерсти, с изогнутыми полированными рогами. Пушистая шерсть была расчесана, на рогах висели нити бус. Достав из сумки маленький нож, посвященный отрезал у животного прядь волос и бросил в костер. Потом сделал знак своему помощнику, и тот мечом разрезал горло животного, боск опустился на колени; кровь из горла собирал в сосуд третий посвященный. Я нетерпеливо ждал. Двое посвященных отрубили ногу боска и, в жире и крови, бросили ее в костер. — Все остальное не помогало! — воскликнул верховный посвященный, размахивая руками. Он начал быстро читать молитвы на древнем горянском; это язык, на котором посвященные разговаривают между собой и совершают свои обряды. В конце длинной, но торопливо прочитанной молитвы, рефрен которой подхватывали все посвященные, он воскликнул: — О цари-жрецы, пусть эта последняя жертва смягчит ваш гнев. Пусть запах этой жертвы будет приятен вашим ноздрям! Примите нашу жертву! Ее приносит Ом, глава всех высших посвященных Гора! — Нет! — закричали другие, верховные посвященные остальных городов. Я знал, что верховный посвященный Ара, следуя политике своего предшественника, стремится захватить власть над всеми посвященными; он заявляет, что является главой всех посвященных, но это утверждение, разумеется, отвергают верховные посвященные других городов, которые считают себя независимыми главами клана в каждом городе. Я полагал, что если Ар не завоюет остальные города и не произойдет политической реорганизации в масштабах всей планеты, требования посвященных Ара всегда будут оспариваться. — Это наша общая жертва! — воскликнул один из верховных посвященных. — Да! — поддержали его другие. — Смотрите! — воскликнул верховный посвященный Ара. Он указал на дым, который теперь поднимался почти естественно. Посвященный подпрыгнул, как бы желая проиллюстрировать свои слова. — Моя жертва приятна ноздрям царей-жрецов! — закричал он. — Наша жертва! — закричали остальные посвященные. Послышался многоголосый радостный крик: люди в толпе начали понимать, что мир возвращается к привычному порядку. Слышались радостные возгласы и благодарности царям-жрецам. — Смотрите! — закричал верховный посвященный Ара. Он указал на дым, который из-за перемены направления ветра устремился теперь прямо в Сардар. — Цари-жрецы вдыхают запах моей жертвы! — Нашей жертвы! — настаивали остальные верховные посвященные. Я улыбнулся про себя. Представил себе, как в ужасе дрожат антенны царей-жрецов при одной мысли о жирном дыме. И тут ветер опять переменился, и дым повалил от Сардара в сторону толпы. Вероятно, сейчас цари-жрецы выдыхают, подумал я, но у верховного посвященного было больше практики в истолковании знаков, чем у меня. — Смотрите! — закричал он. — Цари-жрецы посылают нам благословение, дымом жертвы они говорят нам о своей мудрости и милосердии! В толпе послышались крики радости и возгласы благодарности царям-жрецам. Я хотел использовать эту бесценную возможность, прежде чем люди Гора поймут, что сила тяготения и нормальные условия восстановились, чтобы заставить их отказаться от обычной воинственности, жить в мире и братстве, но этот момент, прежде чем я успел это осознать, был отобран у меня верховным посвященным Гора и использован в собственных целях. Теперь, когда толпа в радости начала рассеиваться, я понял, что больше не представляю никакого интереса, что я просто еще одно указание милости царей-жрецов, что кто-то — неважно, кто — вернулся из Сардара. И в этот момент я вдруг понял, что меня окружили посвященные. Их кодекс запрещает им убивать, но я знал, что они с этой целью нанимают людей из других каст. Я посмотрел на верховного посвященного Ара. — Кто ты, чужестранец? — спросил он. Кстати, понятия «чужестранец» и «враг» на горянском обозначаются одним словом. — Никто, — ответил я. Я не открою ему свое имя, свою касту, свой город. — Это хорошо, — сказал верховный посвященный. Его собраться окружали меня все теснее. — На самом деле он не пришел из Сардара, — сказал другой посвященный. Я удивленно посмотрел на него. — Да, — подтвердил другой. — Я видел. Он вышел из толпы, прошел за ограду и вернулся. Он был в ужасе. Он не пришел с гор. — Ты понял? — спросил меня верховный посвященный. — Вполне. — Но это неправда! — воскликнула Вика из Трева. — Мы были в Сардаре. Мы видели царей-жрецов! — Она богохульствует, — сказал один из посвященных. Я велел Вике молчать. Неожиданно мне стало грустно. Я подумал, какой будет судьба людей из роя, если они попытаются вернуться в свои города. Может, если будут молчать, смогут жить на поверхности, да и то не в своих городах, потому что в их городах посвященные обязательно вспомнят, что они уходили в Сардар. И я с огромной печалью понял, что то, что я знаю и знают другие, никак не изменит жизнь Гора. У посвященных свой образ жизни, свои древние традиции, свои средства существования, престиж касты, который он считают высшим на планете, свое учение, свои святые книги, церемонии и обряды, своя роль в культуре. Допустим, они узнают истину. Что это изменит? Неужели я на самом деле жду от них — от всех, что они сожгут свои одеяния, откажутся от притязаний на тайные знания и власть, разберут мотыги крестьян, иглы ткачей, займутся другими скромными работами? — Он самозванец, — сказал один из посвященных. — Он должен умереть, — заявил другой. Я надеялся, что на других людей, вернувшихся из роя, посвященные не станут устраивать облавы и сжигать их как еретиков и богохульников. Может, с ними будут обращаться, как с фанатиками, как со спятившими бездомными бродягами, невинными в своем безумии. Кто им поверит? Кто поверит на слово бродяге вопреки утверждениям могущественной касты посвященных? И даже если поверят, кто посмеет сказать об этом вслух? Похоже, посвященные победили. Я предположил даже, что многие люди вернутся в рой, где могут жить, любить и быть счастливыми. Другие, чтобы не потерять небо Гора над головой, признаются в обмане; но таких, я полагал, будет мало; однако будет много признаний тех, кто никогда не бывал в Сардаре, их наймут посвященные, чтобы дискредитировать рассказы вернувшихся. Я был уверен, что большинство вернувшихся из Сардара переберутся в новые города, где они никому не известны, и попытаются начать жизнь заново, как будто не хранится в их сердцах тайна Сардара. Я стоял, поражаясь величию и ничтожеству человека. И тут со стыдом я понял, что сам чуть не предал своих товарищей. Я намеревался воспользоваться моментом, заявить, что пришел с посланием от царей-жрецов, заставить людей жить так, как я считаю правильным, уважать друг друга, быть добрыми и достойными звания разумного существа, но какой от всего этого толк, если оно будет исходить не из сердца самого человека, а из страха перед царями-жрецами, из стремления угодить им? Нет, я не буду стараться переделывать людей, утверждая, что этого хотят цари-жрецы, хотя, возможно, на время это и подействует. Желание стать лучше должно исходить от самого человека, Если он встанет, то только на собственные ноги. И я почувствовал благодарность к верховному посвященному Ара за его вмешательство. Я понял, какими опасными могут быть посвященные, если послание, обращенное к благородству и морали человечества, вступит в противоречие с их суевериями и многочисленными впечатляющими церемониями. Верховный посвященный из Ара сделал знак остальным. — Отойдите, — приказал он, и они повиновались. Поняв, что он хочет поговорить со мной наедине, я попросил Вику отойти. Она послушалась. Мы с верховным посвященным рассматривали друг друга. Неожиданно я перестал видеть в нем врага и почувствовал, что и он больше не считает меня противником. — Ты много знаешь о Сардаре? — спросил я. — Достаточно, — ответил он. — Но тогда почему?.. — Тебе трудно будет понять. Я чувствовал запах дыма, слышал, как шипит жир боска на жертвенном костре. — Расскажи мне, — сказал я. — Большинство, — ответил он, — как ты правильно решил, простые верующие члены моей касты, но есть и другие, кто заподозрил правду и испытывает мучения, есть такие, кто подозревает истину, но делает вид, что ничего не знает. Но мне, Ому, высшему посвященному Ара, и некоторым другим высшим посвященным все это не подобает. — А чем же вы отличаетесь? — Я… и некоторые другие… мы ждем человека. — Он посмотрел на меня. — Он еще не готов. — Чего ждете? — спросил я. — Чтобы человек поверил в себя, — ответил Ом. Он улыбнулся. — Мы пытаемся оставить щель, чтобы человек заглянул и заполнил ее… и кое-кто это делает, но немногие. — Что за щель? — Мы не обращаемся к сердцам людей, — сказал Ом, — но только к их страху. Мы говорим не о любви и храбрости, не о верности и благородстве, но об обрядах, о послушании, о наказании со стороны царей-жрецов; если бы мы говорили по-другому, человеку трудно было бы вырасти. Так, в тайне от большинства членов своей касты, мы желаем собственного конца, таков наш путь к величию человека. Я долго смотрел на посвященного, думая, правду ли он говорит. Ничего более странного мне не приходилось слышать от посвященного: большинство из них поглощены ритуалами своей касты, они высокомерны и педантичны. Я вздрогнул, может, от холодного ветра с Сардара. — Именно поэтому я остаюсь посвященным. — Цари-жрецы существуют, — сказал я. — Знаю, — ответил Ом, — но какое они имеют отношение к самому важному для человека? Я немного подумал. — Вероятно, никакого. — Иди с миром, — сказал посвященный и сделал шаг в сторону. Я протянул руку, и Вика присоединилась ко мне. Верховный посвященный Ара повернулся к остальным. Он сказал: — Я не видел, чтобы кто-то пришел с Сардара. Остальные посвященные смотрели на нас. — Мы тоже не видели, — сказали они. Они расступились, мы с Викой прошли между ними и миновали ворота и разрушенную ограду, некогда окружавшую Сардар.34. ЛЮДИ КО-РО-БА
— Отец! — воскликнул я. — Отец! Я бросился в объятия Мэтью Кабота, который со слезами обнял меня и, казалось, никогда не выпустит. Снова я вижу это строгое сильное лицо, эту квадратную челюсть. густую буйную гриву волос, так похожую на мою, это сухощавое тело, эти серые глаза, сейчас полные слез. Я почувствовал удар по спине, чуть не упал, повернулся и увидел огромного мускулистого Олдера Тарла, моего учителя в оружейном искусстве; он хлопал меня по плечу, и его ладони были подобны копытам тарна. Кто-то потянул меня за рукав, я взглянул и чуть не попал углом свитка в глаз. Свиток держал маленький человечек в синем. — Торм! — воскликнул я. Маленький человек закрыл песочного цвета волосы и водянистые светлые глаза широким рукавом своей одежды и без стыда плакал, прижавшись ко мне. — Ты испачкаешь свой свиток, — предупредил я его. Не поднимая головы и не переставая плакать, он переложил свиток под другую руку. Я схватил его, закружил, лицо его открылось, и Торм из касты писцов громко закричал от радости, его песочные волосы развевались на ветру, слезы бежали по лицу, но он так и не выпустил из рук свиток, хотя чуть не ударил им Олдера Тарла. Но вот он зачихал, и я осторожно опустил его. — Где Талена? — спросил я у отца. При этих словах Вика отступила. Но радость моя тут же исчезла, потому что лицо отца приняло серьезное выражение. — Где она? — спросил я. — Мы не знаем, — ответил Олдер Тарл, потому что отец не мог найти слов. Отец взял меня за плечи. — Сын мой, — сказал он, — жители Ко-ро-ба рассеяны, и никто из них не мог встречаться, и от города не осталось камня на камне. — Но вы здесь, — возразил я, — три человека из Ко-ро-ба. — Мы встретились здесь, — сказал Олдер Тарл, — и так как казалось, что наступает конец мира, мы решили в последние мгновения держаться вместе — несмотря на волю царей-жрецов. Я посмотрел на маленького писца Торма, который перестал чихать и теперь вытирал нос рукавом своей голубой одежды. — Даже ты, Торм? — Конечно, — ответил он. — В конце концов царь-жрец — это всего лишь царь-жрец. — Он задумчиво потер нос. — Впрочем, — согласился он, — и этого достаточно много. — Он посмотрел на меня. — Да, вероятно, я храбр. — Посмотрел на Олдера Тарла. — Не говорите другим членам касты писцов, — предупредил он. Я улыбнулся про себя. Торм явно хотел отделить друг от друга законы касты и добродетели. — Я всем скажу, — добродушно ответил Олдер Тарл, — что ты самый храбрый из всех писцов касты. — Ну, если так сформулировать, возможно, эта информация не принесет вреда, — согласился Торм. Я взглянул на отца. — Ты думаешь, Талена здесь? — Сомневаюсь, — ответил он. Я знал, как опасно женщине путешествовать по Гору без охраны. — Прости меня, Вика, — сказал я и представил ее отцу, Олдеру Тарлу и писцу Торму. Как можно короче я рассказал им, что произошло с нами в Сардаре. Закончив, я взглянул на них: поверили ли они мне? — Я тебе верю, — сказал отец. — И я, — подтвердил Олдер Тарл. — Что ж, — задумчиво сказал Торм, потому что члену его касты не подобает торопиться с выражением мнения, — это не противоречит никаким знакомым мне текстам. Я рассмеялся, схватил маленького писца и подбросил его. — Веришь мне? И еще раз покрутил его за капюшон. — Да! — закричал он. — Да! Да! Я отпустил его. — Но ты уверен? — спросил он. Я протянул руку, и он отскочил в сторону. — Мне просто любопытно, — пояснил он. — В конце концов нигде в текстах об этом не написано. На этот раз Олдер Тарл поднял его за воротник, и Торм повис в воздухе, пинаясь, в футе над землей. — Я верю ему! — закричал он. — Верю! Оказавшись в безопасности на земле, Торм подошел ко мне и дотянулся до моего плеча. — Я тебе верю, — сказал он. — Знаю, — ответил я и потрепал его за волосы. В конце концов он писец и должен соблюдать правила своей касты. — Но мне кажется, было бы разумно поменьше об этом говорить, — заметил Мэтью Кабот. И все согласились с этим. Я взглянул на отца. — Мне жаль, что Ко-ро-ба уничтожен. Отец рассмеялся. — Ко-ро-ба не уничтожен, — сказал он. Я удивился. Ведь я сам видел долину Ко-ро-ба, видел уничтоженный город. — Вот Ко-ро-ба, — сказал мой отец, порылся в кожаной сумке, которую носил через плечо и достал небольшой плоский домашний камень города, который горянская традиция считает сутью, реальностью самого города. — Ко-ро-ба не может быть уничтожен, — сказал мой отец, — потому что не погиб его домашний камень. Отец унес из города этот камень перед уничтожением. Многие годы он носил его с собой. Я взял маленький камень в руки и поцеловал: ведь это домашний камень моего города, которому я посвятил свой меч, в котором впервые сел верхом на тарна, где после двадцати лет разлуки встретился с отцом, где приобрел друзей, куда отвез Талену, мою любовь, дочь Марлениуса, некогда убара Ара, где Талена стала моей вольной спутницей. — И здесь тоже Ко-ро-ба, — сказал я, указывая на гордого гиганта Олдера Тарла и крошечного песочноволосого писца Торма. — Да, — согласился отец, — здесь тоже Ко-ро-ба, не только в домашнем камне, но и в сердцах людей. И мы, четверо жителей Ко-ро-ба, соединили руки. — Как я понял из твоего рассказа, — сказал отец, — теперь камень снова может стоять на камне, люди Ко-ро-ба снова могут жить вместе. — Да, это верно, — согласился я. Отец, Олдер Тарл и Торм переглянулись. — Хорошо, — сказал отец, — потому что нам нужно восстановить город. — Как мы найдем других жителей Ко-ро-ба? — спросил я. — Новость распространится, — ответил отец, — и они придут по двое и по трое со всех концов Гора, придут с песнями, принесут камни для стен и цилиндров своего города. — Я рад, — сказал я. Я почувствовал на своей руке руку Вики. — Я знаю, что ты должен делать, Кабот, — сказала она. — И хочу, чтобы ты это сделал. Я взглянул на девушку из Трева. Она знала, что я должен искать талену, провести, если понадобится, всю жизнь в поисках той, кого назвал своей вольной спутницей. Я обнял ее, и она заплакала. — Я все потеряю! — плакала она. — Все! — Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? — спросил я. Она вытерла слезы с глаз. — Нет. Ищи ту, которую любишь. — А ты что будешь делать? — Мне нечего делать, — сказала Вика. — Нечего. — Можешь уехать в Ко-ро-ба. Мой отец и Тарл — лучшие мечники Гора. — Нет. В твоем городе я буду думать только о тебе, и если ты вернешься со своей любимой, что мне тогда делать? — Она задыхалась от чувств. — Ты думаешь, я такая сильная, дорогой Кабот? — У меня есть в Аре друзья, — сказал я, — среди них Казрак, администратор города. Ты можешь жить там. — Я вернусь в Трев, — ответила Вика. — Продолжу работу врача из Трева. Я знаю это искусство и узнаю еще больше. — В Треве тебя могут приказать убить члены касты посвященных. Она посмотрела на меня. — Иди в Ар, — сказал я. — Там ты будешь в безопасности. — И добавил: — Думаю, там тебе будет лучше, чем в Треве. — Да, Кабот, — ответила она, — ты прав. В Треве мне было бы трудно жить. Я был доволен, что она поедет в Трев. Хоть она и женщина, но там она сможет изучать медицину, Казрак ей в этом поможет, там она начнет новую жизнь вдали от воинственного разбойничьего Трева, сможет работать как достойная дочь искусного храброго отца. И, может, со временем забудет простого воина из Ко-ро-ба. — Только потому что я тебя люблю, Кабот, — сказала она, — я не борюсь за тебя. — Я знаю, — ответил я, прижимая к себе ее голову. Она рассмеялась. — Если бы любила хоть немного меньше, сама отыскала бы Талену из Ара и всадила ей кинжал в сердце. Я поцеловал ее. — Может, когда-нибудь, — сказала она, — я найду себе вольного спутника, подобного тебе. — Немного найдется достойных Вики из Трева, — ответил я. Она расплакалась и хотела вцепиться в меня, но я мягко передал ее в руки отца. — Я присмотрю, чтобы она благополучно добралась до Ара, — сказал он. — Кабот! — воскликнула Вика, вырвалась и с плачем бросилась ко мне в объятия. Я нежно поцеловал ее и вытер ей слезы с глаз. Она выпрямилась. — Желаю тебе добра, Кабот. — И я желаю тебе добра, Вика, моя девушка из Трева. Она улыбнулась, отвернулась, отец обнял ее за плечи и увел. Почему-то и у меня на глазах выступили слезы, хоть я и воин. — Она прекрасна, — сказал Олдер Тарл. — Да, — согласился я, — прекрасна. — И тыльной стороной ладони вытер слезы. — Но ты воин. — Да, я воин. — И пока не найдешь Талену, — продолжал Тарл, — твои спутники опасность и сталь. Это старая поговорка воинов. Я достал меч и осмотрел его. Олдер Тарл тоже смотрел на меч, во взгляде его было одобрение. — Ты сражался им в Аре, — сказал он. — Да, тот самый. — Опасность и сталь, — повторил он. — Знаю, — ответил я. — Меня ждет дело воина. И вложил меч в ножны. Мне предстояла долгая дорога, и я хотел пуститься в нее как можно быстрее. Попросил Олдера Тарла и Торма передать привет отцу, потому что не доверял себе, боялся, что при новой встрече больше не смогу с ним расстаться. И вот я попрощался со своими друзьями. И хоть встретились мы ненадолго в тени Сардара, в мгновение наша дружба, наша любовь друг к другу восстановились. — Куда ты пойдешь? — спросил Торм. — И что будешь делать? — Не знаю, — сказал я, и сказал правду. — Мне кажется, — заметил Торм, — что тебе нужно с нами возвратиться в Ко-ро-ба и там ждать. Может, Талена вернется туда. Олдер Тарл улыбнулся. — Но ведь это возможно, — сказал Торм. Да, сказал я себе, возможно, но маловероятно. Не очень велика вероятность, что такая прекрасная женщина, как Талена, сумеет вернуться одна, по одиноким дорогам, по открытым полям, через города Гора. Может быть, именно сейчас она в опасности, и некому защитить ее. Может, ей угрожают страшные звери или еще более страшные люди. Может, она, моя вольная спутница, лежит скованная в желто-голубом рабском фургоне, или подносит выпивку в таверне, или украшает сад удовольствий какого-нибудь воина. Может даже, стоит на помосте аукциона где-нибудь на улице Клейм в Аре. — Я буду возвращаться в Ко-ро-ба время от времени, — сказал я, — чтобы узнавать, не вернулась ли она. — Может, она попытается добраться до своего отца Марлениуса в Вольтайских горах, — предположил Олдер Тарл. И это возможно, подумал я, так как Марлениус после своего свержения с трона жил как изгнанный убар в Вольтае. Было бы естественно, если бы она направилась туда. — Верно, — сказал я, — и, услышав, что Ко-ро-ба восстановлен, Марлениус поможет ей туда добраться. — Это правда, — сказал Олдер Тарл. — А может, она в Аре, — предположил Торм. — Если это так и Казрак об этом узнает, он вернет ее. — Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Олдер Тарл. Конечно, его меч мне бы пригодился, но я знал, что его первейший долг — перед городом. — Нет, — ответил я. — Ну что ж, — сказал Торм, беря свиток на плечо, как копье, — значит остаемся мы вдвоем. — Нет, — сказал я, — иди с Тарлом. — Ты понятия не имеешь, каким полезным я могу быть, — заявил Торм. Он прав, я об этом понятия не имею. — Прости, — сказал я. — В восстановленном городе нужно будет изучить множество свитков и составить их каталог, — заметил Олдер Тарл. — Конечно, — добавил он, — я сам могу этим заняться. Торм задрожал от ужаса. — Никогда! — закричал он. Олдер Тарл захохотал и подхватил маленького писца на руки. — Желаю тебе добра, — сказал он. — И я желаю вам добра, — ответил я. Он повернулся и, ни слова больше не говоря, ушел. Торм по-прежнему торчал у него из-под мышки. Он несколько раз попытался ударить Тарла свитком, но это ни к чему не привело. Исчезая, Торм прощально взмахнул свитком. Я поднял руку. — Желаю тебе добра, маленький Торм, — сказал я. Мне будет не хватать его и Олдера Тарла. И отца, отца. — Всем вам желаю добра, — негромко сказал я. Я посмотрел на Сардар. Вот я снова один. И мало кто, почти никто на Горе не поверит мне. И на моем старом мире, вероятно, тоже мало кто мне поверит. Может, так оно и лучше. Если бы я сам не пережил всего этого, смог ли бы я сам, Тарл Кабот, поверить в это? Нет, откровенно сказал я себе. Зачем же тогда я написал все это? Не знаю. Просто мне казалось, что стоит записать, независимо от того, поверят или нет.Остается мало что сказать. Несколько дней я провел вблизи Сардара в лагере людей из Тарны, с которыми был знаком раньше. К сожалению среди них не было моего друга, сурового величественного светловолосого Крона из Тарны, из касты работников по металлу. Эти жители Тарны, в основном мелкие торговцы, пришли на осеннюю ярмарку Се-Вар. Она только начиналась, когда ослабла сила тяжести. Я оставался с ними, принимал их гостеприимство, встречался в делегациями многочисленных городов, прибывавших к Сардару на ярмарку. Систематически и настойчиво я расспрашивал жителей разных городов о Талене из Ара, надеялся найти какую-то нить, которая приведет меня к ней. Может, всего пьяное воспоминание какого-нибудь пастуха о красавице, встреченной в таверне Коса или Порт-Кара. Но несмотря на все усилия, я ничего не узнал. Итак, мой рассказ заканчивается. Но я должен рассказать еще об одном происшествии.
35. НОЧЬ ЦАРЯ-ЖРЕЦА
Это произошло в последнюю ночь. Я присоединился к группе жителей Ара, некоторые из них помнили меня по осаде Ара, семь лет назад. Мы оставили ярмарку Се-Вар и огибали Сардар, прежде чем пересечь Воск на пути в Ар. Мы устроили лагерь. Сардар все еще был виден на горизонте. Ночь была ветреная и холодная, и три луны Гора ярко освещали серебристую траву на полях, прихваченную холодным ветром. В воздухе чувствовалось приближение зимы. Накануне был сильный заморозок. Прекрасная дикая осенняя ночь. — Клянусь царями-жрецами! — воскликнул кто-то, указывая на хребет. — Что это? Я вместе с остальными вскочил на ноги и обнажил меч, глядя туда, куда он указал. Примерно в двухстах ярдах от лагеря, в сторону Сардара, утесы которого хорошо были видны на фоне черного звездного неба, показалась странная фигура. За ней вставала одна из белых лун Гора. Все, кроме меня, испустили крики ужаса и изумления. Мужчины схватились за оружие. — Надо убить его! — кричали они. Я сунул меч в ножны. На фоне самой большой из трех маленьких быстрых лун Гора хорошо выделялись антенны и большая, похожая на лезвие фигура царя-жреца. — Подождите! — крикнул я, побежал по полю и на небольшой холм, где он стоял. На меня смотрели два больших глаза, золотых и светящихся. Антенны раскачивали на ветру, но нацелились на меня. На одном глазу виднелся шрам, оставленный лезвием Сарма. — Миск! — крикнул я, подбежал к царю-жрецу и поднял руки, и он коснулся их антеннами. — Приветствую, Тарл Кабот, — послышалось из переводчика Миска. — Ты спас наш мир, — сказал я. — Для царей-жрецов он пуст, — ответил Миск. Я стоял под ним, глядя вверх, и ветер развевал мои волосы. — Я пришел повидаться с тобой в последний раз, — сказал он, — потому что между нами роевая правда. — Да, — ответил я. — Ты мой друг, — сказал он. Сердце мое дрогнуло. — Да, — подтвердил он, — в нашем языке теперь есть это выражение, и ты научил нас, что оно значит. — Я рад, — сказал я. В эту ночь Миск рассказал мне, как обстоят дела в рое. Еще немало времени пройдет, прежде чем установится нормальная жизнь, снова заработает смотровая комната и будет восстановлен поврежденный купол, но люди и цари-жрецы работают над этим рука об руку. Корабли, улетевшие из роя, теперь вернулись, потому что, как я и опасался, их враждебно встретили города Гора и посвященные. Сами корабли посчитали экипажами такого типа, который запрещен царями-жрецами, и на их пассажиров нападали именем тех самых царей-жрецов, от которых они прилетели. В конце концов те, кто хотел оставаться на поверхности, высадились далеко от своих родных городов и рассеялись как бродяги по дорогам и чужим городам планеты. Другие вернулись в рой, чтобы участвовать в работе по его восстановлению. Тело Сарма, в соответствии с обычаем царей-жрецов, было сожжено в помещении Матери, потому что он был перворожденным и его любила Мать. Миск, по-видимому, не таил на него зла. Я удивился этому, но потом мне пришло в голову, что я тоже не злюсь на него. Он был сильный противник, великий царь-жрец и жил так, как считал должным. Я всегда буду помнить Сарма, большого и золотого, в его последнюю минуту, когда он оторвался от золотого жука и стоял, высокий и прекрасный, в рушащемся рое. — Он был величайшим из царей-жрецов, — сказал Миск. — Нет, — возразил я, — Сарм не был величайшим из царей-жрецов. Миск вопросительно посмотрел на меня. — Мать не царь-жрец, — сказал он, — она просто Мать. — Знаю, — ответил я. — Я не ее имел в виду. — Ну, да, — сказал Миск. — Наверно, величайший из всех живущих царей-жрецов Куск. — И не Куска я имел в виду. Миск удивленно смотрел на меня. — Я никогда не пойму людей, — сказал он. Я рассмеялся. Я верил, что Миску действительно и в голову не приходит, что именно его, Миска, я считаю величайшим из царей-жрецов. Но я так считал. Он одно из величайших созданий, известных мне, яркий, храбрый, верный, преданный, неэгоистичный. — А как молодой самец? — спросил я. — Он не погиб? — Нет, — ответил Миск. — Он в безопасности. Я почему-то был доволен. Просто, потому что больше нет разрушений, не тратятся жизни. — Вы попросили людей перебить золотых жуков? Миск распрямился. — Конечно, нет. — Но ведь они убивают царей-жрецов. — Кто я такой, — спросил Миск, — чтобы решать, жить ли царю-жрецу или умереть? Я молчал. — Сожалею только, — продолжал Миск, — что так и не узнал, где находится последнее яйцо, которое спрятала Мать. Теперь народ царей-жрецов погибнет. Я посмотрел на него. — Мать говорила со мной. Она собиралась сказать мне, где спрятало яйцо, но не успела. Неожиданно Миск застыл в позе абсолютного внимания, поднял антенны, насторожил все золотые волоски. — Что ты узнал? — послышалось из его преобразователя. — Она сказала только: — Иди к людям телег. Миск задумчиво пошевелил антеннами. — Значит, оно у людей телег. Или они знают, где оно. — Но ведь за это время его могли уничтожить, — сказал я. Миск недоверчиво посмотрел на меня. — Это яйцо царей-жрецов, — сказал он. Но тут его антенны уныло обвисли. — Да, его могли уничтожить, — согласился он. — И, вероятно, уничтожили. — Несомненно. — Но ты не уверен. — Не уверен, — сказал Миск. — Ты можешь послать на поиски имплантов, — предложил я. — Имплантов больше нет, — ответил Миск. — Мы их всех отозвали и изъяли контрольную сеть. Они могут вернуться в свои города или остаться в рое, как захотят. — Значит вы добровольно отказываетесь от наблюдений. — Да. — Но почему? — Нельзя подвергать имплантированию разумные существа, — сказал Миск. — Я думаю, ты прав, — согласился я. — Смотровая комната долго не войдет в строй, а когда войдет, мы будем наблюдать только за объектами на открытой местности. — Может, вы разработаете такой сканер, который проникал бы сквозь стены, землю, крыши, — предположил я. — Мы работаем над этим, — сказал Миск. Я рассмеялся. Антенны Миска свернулись. — Если вы сохраните свою власть, что вы собираетесь с нею делать? — спросил я. — Будете заставлять людей подчиняться определенным законам? — Несомненно, — сказал Миск. Я молчал. — Мы должны защитить себя и живущих с нами людей. Я посмотрел туда, где в темноте светился костер лагеря. Увидел людей, они сидели вокруг костра, поглядывая на холм. — Так как же яйцо? — спросил Миск — Что яйцо? — Я не могу идти сам. Я нужен в рое, да к тому же мои антенны не выносят солнца, не больше нескольких часов, и если я попробую приблизиться к человеку, тот испугается и постарается меня убить. — Значит тебе нужно найти человека, — сказал я ему. Миск смотрел на меня. — А ты, Тарл Кабот? Я смотрел на него. — Дела царей-жрецов — не мои дела, — сказал я. Миск осмотрелся, протянул антенны к лунам и к колеблемой ветром траве. Посмотрел вниз, на лагерь. Вздрогнул на холодном ветру. — Луны прекрасны, не правда ли? — спросил я. Миск снова посмотрел на луны. — Да, — согласился он. — Когда-то ты мне говорил о случайных событиях и элементах случайности. — Я посмотрел на луны. — Это в человеке случайное — смотреть на луны и видеть, как они прекрасны? — Я думаю, это свойство человека. — Ты тогда говорил о машинах, — напомнил я. — Что бы я ни говорил, — ответил Миск, — слова не могут уменьшить значение человека или царя-жреца. Кто бы мы ни были, мы действуем, принимаем решения, чувствуем красоту, ищем правду и надеемся на будущее своего народа. Я с трудом глотнул, потому что знал, что надеюсь на будущее человека, как Миск надеется на будущее своего племени, только его племя умирает, и все они, рано или поздно, один за другим, погибнут в несчастных случаях или предадутся радостям золотого жука. А мой народ, он будет жить на Горе — благодаря тому, что Миск и цари-жрецы сохранили этот мир. — Ваши дела, — сказал я, но на этот раз самому себе, — это ваши дела, а не мои. — Конечно, — согласился Миск. Если я попытаюсь помочь Миску, что в конечном счете это будет означать? Разве не отдам я тогда свою расу на милость племени Сарма и царей-жрецов? Или же я тем самым защищу человечество, пока оно не достигнет зрелости, научится жить самостоятельно, пока не составит один мир с теми, кто называет себя царями-жрецами? — Твой мир умирает, — сказал я Миску. — Сама вселенная умрет, — ответил Миск. Его антенны были подняты вверх, туда, где над Гором во тьме ночи горят звезды. Я решил, что он говорит об увеличении энтропии, о потере энергии, о ее превращении в пепел звездной ночи. — Будет все холоднее и темнее, — сказал Миск. Я посмотрел на него. — Но в конце концов, — продолжал он, — жизнь так же реальна, как смерть, это просто продолжение вечного ритма, и новый взрыв разбросает элементарные частицы, и колесо снова повернется, и когда-нибудь, через бесконечность, которую не смогут рассчитать даже цари-жрецы, будет другой рой, и другая Земля, и Гор; и другой Миск, и другой Тарл Кабот будут стоять на холме в ветреную лунную ночь и говорить о странном. Миск направил на меня антенны. — Может, мы уже стояли здесь, на холме, незнакомые друг другу, бесчисленное количество раз. Ветер теперь казался очень холодным и сильным. — И что мы делали? — спросил я. — Не знаю, — ответил Миск. — Но я бы хотел делать то, чего не стал бы стыдиться, о чем не стал бы сожалеть целую вечность. Его мысли приводили меня в ужас. Миск стоял, размахивая антеннами, как будто был возбужден. Потом посмотрел на меня. Его антенны свернулись. — Я говорю глупости. Прости меня, Тарл Кабот. — Тебя трудно понять, — ответил я. По холму к нам поднимался воин. В руке он сжимал копье. — Что с тобой? — крикнул он. — Все в порядке, — ответил я. — Отойди в сторону, чтобы я тебя не задел. — Не нужно, — ответил я. — Он не причинит вреда. Антенны Миска свернулись. — Желаю тебе добра, Тарл Кабот, — сказал он. — Дела царей-жрецов, — еще настойчивее повторил я, — не мои дела. Не мои! — Знаю, — ответил Миск и протянул ко мне антенны. Я коснулся их. — Желаю тебе добра, царь-жрец, — сказал я. Я резко повернулся и побежал с холма. Остановился, только когда добежал до воина. К этому времени к нему присоединилось еще два-три вооруженных человека из лагеря. Подошел и посвященный низкого ранга. Вместе мы смотрели на высокую фигуру на холме, хорошо видную на фоне луны, застывшую в сверхъестественной неподвижности царей-жрецов. Только антенны над головой развевались на ветру. — Что это? — спросил один. — Похоже на гигантское насекомое, — сказал посвященный. Я улыбнулся про себя. — Да, — подтвердил я, — похоже на гигантское насекомое. — Да защитят нас цари-жрецы! — выдохнул посвященный. Один из воинов приготовился бросить копье, но я остановил его. — Не трогай его. — Но что это? — спросил другой. Как сказать им, что они видят одного из могучих обитателей угрюмого Сардара, загадочного сказочного монарха в его собственном мире, одного из богов Гора — самого царя-жреца? — Я могу пробить его копьем, — сказал воин. — Он безвреден, — ответил я. — Давайте все равно убьем его, — нервно сказал посвященный. — Нет! Я в прощальном жесте поднял руку, и тут, к удивлению окружающих, Миск поднял одну переднюю конечность, повернулся и исчез. Долго стояли мы в эту ветреную ночь, почти по колено в густой траве, и смотрели на холм, на звезды над ним, на белые луны. — Он ушел, — сказал наконец кто-то. — Да, — согласился я. — Слава царям-жрецам! — произнес посвященный. Я рассмеялся, и они посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Я заговорил с человеком с копьем. Он был предводителем небольшой группы. — А где расположена земля людей телег? — спросил я.Джон Норман Пленница Гора
1. КЛЕЙМО
Это повествование написано по распоряжению моего хозяина, Боска из Порт-Кара, крупного торговца, некогда принадлежавшего, как я полагаю, к касте воинов. Зовут меня Элеонора Бринтон. Прежде я была довольно богата и вела жизнь беззаботную, полную всяческих наслаждений. Во всем, что со мной произошло, для меня очень много непонятного, поэтому я оставляю за читателем право самому доискиваться до истинной сути моих приключений. История моя, как я подозреваю, далеко не единственная в своем роде и вовсе не столь удивительна, как это может показаться на первый взгляд. По меркам Земли я была женщиной в высшей степени красивой. Здесь же, в этом мире, я являюсь девушкой стоимостью в пятнадцать золотых монет, более привлекательной, чем многие другие, но значительно уступающей некоторым женщинам, о поразительной красоте которых я могу только мечтать. Я была приобретена для работ на кухне в доме Боска, моего нынешнего хозяина. Торговцы людьми, как я успела узнать, проложили путь между этим миром и Землей и регулярно курсируют по нему, доставляя сюда рабов. Среди прочих товаров женщины продаются и покупаются на рынках этого странного мира, как самая обычная вещь. Если вы красивы и способны пробудить в мужчине желание, вам следует опасаться за свою судьбу и держаться настороже, где бы вы ни находились. Жители здешнего мира оставляют за собой право поступать с землянками как им заблагорассудится. И тем не менее я считаю, что современную женщину может ожидать и гораздо более печальная участь, нежели перспектива оказаться в этом удивительном мире, пусть даже вас доставили сюда в качестве беспомощной игрушки для здешних мужчин. Хозяин приказал мне не описывать этот мир во всех подробностях. Он потребовал остановиться на том, что со мной произошло, и уделить особое внимание моим мыслям и переживаниям. Причины его желаний мне не известны, но я постараюсь их выполнить с максимальной точностью. Мне и самой этого хотелось. Однако даже если бы это шло вразрез с моими желаниями, я все равно должна повиноваться: в данных условиях мое мнение не имеет большого значения. Я получила хорошее, если не сказать отличное образование. Я провела мучительно долгие годы в закрытых пансионах и затем окончила один из лучших женских колледжей северо-западной части Соединенных Штатов. Сейчас все это время кажется мне потраченным напрасно, выброшенным впустую. В процессе учебы мне не доставляло труда получать высокие оценки. Уровень моего интеллекта позволял легко справляться с заданиями, требовавшими от моих подруг серьезных усилий. Мои родители были очень богаты, и заведения, в которых я обучалась, нередко получали от них крупные подношения. Мне никогда не приходилось сталкиваться с людьми, выказывавшими ко мне какое-либо нерасположение. Наоборот, преподаватели и наставники стремились угодить мне во всем. Помню, однажды я провалилась на экзамене по французскому. Принимала экзамен молодая женщина. Декан факультета, как он часто поступал в подобных обстоятельствах, отказался утвердить выставляемую оценку. Мне предложили пересдать экзамен другому преподавателю, и я без труда получила высший балл. В том же году женщина, принимавшая у меня экзамен, вынуждена была оставить школу. Мне было жаль ее, но она сама знала, что делает. У меня, девушки из богатой семьи, никогда не было недостатка в друзьях и знакомых. Я пользовалась всеобщим вниманием и любовью. Но окружающие, как правило, не вызывали у меня интереса. Обычно я даже не могла припомнить, с кем разговаривала на очередной вечеринке. Каникулы я чаще всего предпочитала проводить в Европе. Я могла позволить себе одеваться со вкусом. Волосы у меня всегда лежали так, как мне хотелось, даже когда казались чуть-чуть растрепанными, что, я знала, придает мне еще большее очарование. Ленточка, стягивающая их на затылке, дорогая, высшего качества губная помада, красивая блузка, изысканные, удобные и модные туфли и узкий, в тон юбке, плетеный кожаный поясок — все было тщательно продумано и отобрано из лучших образцов: мелочей в одежде для меня не существовало. Одежда вообще имела для меня чрезвычайно большое значение. Когда мне нужно было получить отсрочку для сдачи письменных домашних заданий, я нередко надевала самые демократические вещи, обходясь поношенными мокасинами, джинсами и каким-нибудь свитером. В особо важные моменты я даже не боялась измазать себе пальцы краской с ленты пишущей машинки. И всегда добивалась разрешения на отсрочку. Сама я, конечно, не перепечатывала своих работ, но выполнять их мне обычно нравилось самостоятельно. Это доставляло мне удовольствие. Выполненные мной работы казались мне лучше тех, которые я могла приобрести за деньги. Как-то один из преподавателей, у которого я только что добивалась отсрочки для сдачи очередных контрольных работ, не смог узнать меня в тот же вечер, когда мы встретились с ним на концерте симфонической музыки. Его место было двумя рядами впереди меня, и, занимая его, он окинул меня недоумевающим взглядом. В перерыве он попытался было подойти и заговорить, но я сделала вид, что мы не знакомы, и он ретировался, пылая от стыда и являя собой оскорбленную добродетель. На мне тогда, помню, была тонкая черная вуаль, нитка жемчуга, длинные белые перчатки и роскошное вечернее платье. Этот тип больше не осмелился на меня даже посмотреть. Я не знаю, когда я попала в поле зрения моих будущих похитителей. Это могло произойти и на оживленных улицах Нью-Йорка, и в тенистых скверах Лондона, и в каком-нибудь уединенном парижском кафе. А может, это случилось на пляжах Ривьеры или в загородных лагерях моего колледжа. Это могло произойти где угодно! На меня обратили внимание, и моя судьба была решена. Я не стеснялась демонстрировать свою красоту и богатство. Я знала, что я лучше многих из тех, кто меня окружает, и не боялась этого показать. Интересно отметить, что какие бы чувства ни испытывали ко мне эти люди, они никогда не выказывали ни злобы, ни раздражения. Казалось, мое поведение, мое богатство окончательно подавляло их волю, воспринималось ими как должное, вызывало робость и желание повиноваться. Они всеми силами старались угодить мне в каждой мелочи. Я нередко забавлялась, притворяясь рассерженной или делая вид, будто забыла об их существовании, наблюдая тем временем за их реакцией. Они шли на все, чтобы добиться моего прощения. Они казались счастливыми при малейшем знаке моего внимания. Как я их презирала! Я просто использовала их в своих интересах. Их присутствие меня утомляло. Я была красива, богата и свободна в своем волеизъявлении. Они же были полным ничтожеством. Мой отец нажил состояние на торговле недвижимостью в Чикаго. Ничто, кроме бизнеса, его не интересовало. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь меня обнял или поцеловал. Я даже не помню, чтобы он хоть раз в моем присутствии приласкал мою мать или она ответила ему тем же. Мать также была из очень богатой чикагской семьи, владевшей крупными земельными участками на побережье. Мне даже кажется, отца больше волновали не деньги, нажитые им в результате какой-то проведенной операции, а тот факт, что рядом всегда найдется человек более богатый, чем он. Это не давало ему покоя. Он был несчастным, не знавшим покоя человеком. Весь дом держался на матери; она же постоянно устраивала приемы и вечеринки, которые очень любила. Отец, помню, говорил, что моя мать — лучшее вложение его капиталов. В его устах это звучало как серьезный комплимент. Мать была красивой, но своенравной женщиной. Как-то она отравила моего пуделя за то, что он порвал ее ночную рубашку. Мне тогда было семь лет, и я, помню, очень плакала. Собака была единственным существом, которое я по-настоящему любила. Когда я закончила колледж, ни отец, ни мать не присутствовали на торжественной церемонии вручения дипломов. К тому времени это был второй раз в моей жизни, когда я плакала навзрыд. У отца была назначена какая-то деловая встреча, а мать находилась в Нью-Йорке — где она в то время подолгу отдыхала — и в этот день давала обед для кого-то из своих друзей. Она прислала мне поздравительную открытку и дорогие часы, которые я тут же подарила одной из подружек. В тот же год отец, которому едва перевалило за сорок, скончался от сердечного приступа. Мать, насколько мне было известно, поселилась в Нью-Йорке, на Парк-авеню, в окружении неизменной свиты прихлебателей. По завещанию она получила наше поместье в пригороде и всю недвижимость в Чикаго, мне же остались только ценные бумаги суммой, наверное, в три четверти миллиона долларов, стоимость которых периодически менялась в зависимости от конъюнктуры рынка — и иногда весьма существенно. Однако была ли я владелицей трех четвертей или только полумиллиона долларов, меня, откровенно говоря, не очень интересовало. По окончании обучения я начала жить самостоятельно и сняла пентхауз на крыше одного из небоскребов Нью-Йорка на Парк-авеню. Мы с матерью никогда не видели друг друга. У меня не было особого желания продолжать учебу. Целыми днями я бездельничала, курила, но наркотиками не баловалась: это казалось мне глупым и совершенно бездарным времяпрепровождением. Мой отец имел множество деловых связей в Нью-Йорке, а у матери было много влиятельных друзей. Несколько недель спустя после окончания колледжа я cдедала один из своих редких звонков матери, ожидая, что она может оказаться мне хоть в чем-то полезной. Я полагала, что новые знакомства будут мне приятны и сумеют меня развлечь. Уже через два дня после этого звонка я получила приглашение в два агентства для прохождения собеседования, которое оказалось простой формальностью. Я рассчитывала стать фотомоделью, однако девушек для подобного амплуа повсюду хватало в избытке. Среди сотен тысяч претенденток, предлагавших свои услуги, красота сама по себе не имела большого значения. При таком обилии выбора красота уже не являлась основным критерием и на первое место выступали совершенно иные качества, отличные от истинной привлекательности. Так получилось и в данном случае. Мне удалось выйти победительницей и в этом виде соревнований, хотя большого удовольствия это мне не доставило. Мне нравилось работать фотомоделью, но продолжалось это всего несколько недель. Приятно было носить красивые наряды. Мне нравился сам процесс демонстрации одежды, хотя иногда это было довольно утомительно. Ассистенты и фотографы казались людьми утонченными, интеллигентными, несмотря на то что временами некоторые из них позволяли себе вульгарные шуточки. Они были профессионалами, а я любителем, и этим все сказано. Как-то один из них назвал меня кривляющейся стервой. В ответ я только рассмеялась. Предложения сыпались на меня со всех сторон. Наиболее соблазнительным мне казалась демонстрация отдельных частей купальных костюмов, разрабатываемых одной очень известной компанией, название которой упоминать я не хочу, поскольку оно не служит целям настоящего повествования. В понедельник вечером мне пришло очередное приглашение от этой компании. Я должна была участвовать в демонстрации новых моделей в среду утром. Вторник у меня оставался свободным. Свою цветную служанку я отпустила до среды, рассчитывая управиться с хозяйством самостоятельно. Мне хотелось побыть дома одной, почитать и послушать пластинки. Во вторник я решила поспать подольше. Проснулась я, когда солнце уже вовсю пробивалось сквозь задернутые шторы. Я лениво потянулась в кровати. День был теплым и ласковым. Я спала обнаженной, и свежие простыни приятно обнимали тело. Я протянула руку к стоящему у кровати журнальному столику и взяла лежащие на серебряном подносе сигареты. В комнате все было как обычно. Мягкие комнатные тапочки из шкуры коалы стояли на ковре у прикроватной тумбочки. Книги лежали на своих местах. Ночник слабо горел, как я и оставила его накануне. Будильник я не заводила, и часы продолжали идти, не подавая сигнала. Вкус сигареты показался мне неприятным, и я ее затушила. Полежав еще немного, я спустила ноги с кровати и привычным движением сразу попала в комнатные тапочки. Поднявшись, я набросила на себя пеньюар и направилась в ванную комнату. Здесь я сбросила с себя халатик и, подвязав волосы, забралась под душ. Тугие струи горячей воды приятно забили по телу. Теплый солнечный день обещал быть наполнен негой и ласковой ленью. Я стояла под душем, запрокинув голову и закрыв глаза, позволяя воде ласкать мое тело. Затем я намылилась и начала растираться мягкой мочалкой. Когда мои руки коснулись левого бедра, что-то меня неприятно поразило. Я нащупала на бедре нечто такое, чего раньше там не было. Я смыла с себя мыльную пену и наклонилась посмотреть, что вызвало у меня такое удивление. Внезапно в глазах у меня все потемнело. Сердце бешено забилось. Я едва могла перевести дыхание. Меня всю трясло. Боли я не чувствовала. Еще вчера на ноге у меня ничего не было. Теперь высоко на бедре виднелась глубокая отметина. Она была дюйма в полтора длиной, изящная и по-своему даже красивая. Я знала, что она не могла появиться в результате естественного ранения. Она была для этого слишком аккуратной, слишком утонченной. Ее могли поставить только сознательно, тщательно выбрав для этого место. Все поплыло у меня перед глазами. Я пошатнулась и вынуждена была опереться о стену. Двигаясь, словно во сне, я смыла с себя остатки мыльной пены и закрутила краны с водой. Выйдя из ванной комнаты, я, как была — мокрая, босиком, — пошатываясь, побрела в спальню, где напротив кровати у стены стояло большое, в полный рост человека, напольное зеркало. Здесь мне снова показалось, будто земля уходит у меня из-под ног. На поверхности зеркала отчетливо виднелся еще один знак, который я, проснувшись, не заметила. Он был нарисован моей самой яркой губной помадой прямо посредине зеркала на уровне моего лица. Размером он был в полтора фута и в точности повторял изящную отметину у меня на бедре. Отказываясь поверить в реальность происходящего, я снова и снова смотрела на себя в зеркало. Я трогала отметину на бедре и сравнивала ее со значком, изображенным на поверхности зеркала губной помадой. Я почти ничего не знала о подобных вещах, но в назначении глубокой, отчетливо вырисовывающейся отметины у меня на бедре трудно было ошибиться. В глазах у меня потемнело. Я потеряла сознание и упала на ковер. На теле у меня стояло клеймо.2. ОШЕЙНИК
Не знаю, сколько времени я так пролежала. Судя по положению солнца, пробивающегося в комнату сквозь задернутые шторы, прошло, наверное, не меньше часа. Наконец я кое-как поднялась на четвереньки и снова посмотрела на себя в зеркало. Из груди у меня вырвался дикий крик. Я начинала сходить с ума! Я поднесла руки к лицу и что было сил затрясла головой. Я рвала на себе ошейник — узкую металлическую полосу, надетую на меня, пока я была без сознания. Я дергала его с остервенением, но тускло поблескивающая полоска металла лишь больно впивалась мне в горло. Я начала задыхаться. Собрав остатки воли в кулак, я отпустила ошейник. Дышать стало легче. Теперь я могла рассмотреть надетую мне на шею узкую полоску металла. Застежки на ней не было видно. Наверное, она находилась сзади. Я начала медленно поворачивать на себе ошейник, внимательно разглядывая его. Только в одном месте мне удалось обнаружить небольшое утолщение с крохотным отверстием, предназначенным, очевидно, для миниатюрного ключа. Эта штука была защелкнута, замкнута у меня на шее! Полоска металла была сплошь испещрена какими-то знаками, буквами, которые я не могла прочитать, тем более в зеркале. Вероятно, это была надпись на неизвестном мне языке. В глазах у меня снова потемнело. Все вокруг закачалось. Я отчаянно пыталась остаться в сознании. В квартире должен был находиться кто-то, надевший на меня этот ошейник. Он непременно все еще должен быть здесь! Я принялась растирать себе виски и до боли закусила губу. Я не должна потерять сознание! Мне нужна ясная голова! Блуждающим взглядом я медленно обвела комнату. Она была совершенно пуста. Сердце у меня колотилось так, словно готово было вот-вот выскочить из груди. Опираясь на руки, я поползла к стоящему на ночном столике телефону. Меня душил страх, и я старалась двигаться беззвучно. Гудка в телефонной трубке не было. Потянув за провод, я увидела, что он оборван. На глаза у меня навернулись слезы. В гостиной был еще один телефонный аппарат, но он находился по ту сторону закрытой двери. Мне страшно было даже подумать о том, чтобы ее открыть. Я бросила взгляд на ванную комнату. Она также вызывала у меня панический ужас. Я не знала, кто может там скрываться. У меня был маленький револьвер. Я никогда им не пользовалась, но едва лишь мысль о нем пришла мне в голову, я мигом вскочила на ноги и подбежала к стоящему у стены комоду. Выдвинув верхний ящик, я сунула руки под сложенное белье и почувствовала прикосновение холодной стали. Я едва не закричала от радости. Я вытащила из ящика оружие и чуть не выронила его от неожиданности. Я не верила своим глазам. Потрясение было столь велико, что я разрыдалась. Я не могла понять, что произошло. Револьвер был изломан так, что уже ни на что не годился. Я бессильно уронила руки и бросила оружие обратно в ящик. Пошатываясь, я поднялась на ноги и посмотрела на себя в зеркало. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Все во мне оцепенело от ужаса. Но это был не просто ужас. Все, что со мной произошло, выходило за рамки знакомого мне, привычного мира. Происходящее напоминало, скорее, какой-то кошмарный сон. Я подбежала к шторам, закрывающим окно спальни, и отдернула их. За окном простирался залитый солнечным светом, утопающий в сизоватом дыму выхлопных газов огромный город. Насколько хватало глаз, он разбегался длинными улицами, образующими запутанный лабиринт из стекла и бетона. Со всех сторон на меня смотрели тысячи окон, перемигивающихся отраженными в них солнечными лучами. Это был мой город, мой мир. Я не могла оторваться от вида столь привычного мне Нью-Йорка. Сомнений не было: это был мой мир! Но я смотрела на него, стоя обнаженной перед окном, в надетом на меня ошейнике из какой-то темной стали, а на бедре у меня стояло клеймо! — Нет! — вырвалось у меня. — Нет! Этого не может быть! Я оторвалась от окна и на цыпочках подкралась к двери в гостиную. Дверь была приотворена. Я собралась с духом и приоткрыла ее еще на пару дюймов. Замирая от страха, я заглянула внутрь комнаты. У меня отлегло от сердца. Гостиная была пуста. Все лежало так, как я оставила вечером накануне. Я побежала на кухню, примыкающую к гостиной, рывком выдвинула ящик стола и схватила лежавший там широкий разделочный нож. Держа его перед собой, я резко обернулась, но никто меня не преследовал. С ножом в руках я почувствовала себя спокойнее. Почти не дрожа, я вернулась в гостиную, где на столе стоял второй телефонный аппарат. Подняв трубку, я с ужасом обнаружила, что шнур у него также оборван. Я обследовала весь дом. Двери были надежно заперты. Снаружи, на террасе, никого не было. Сердце у меня бешено колотилось, но я испытывала настоящее ликование. Я была одна! Я могла бежать отсюда. Скорее одеться и — бежать! Я должна обратиться в полицию… Я бросилась к платяному шкафу, и в эту секунду в дверь постучали. Я замерла от неожиданности, прижимая нож к груди. Стук в дверь повторился. — Откройте, — потребовал мужской голос. — Полиция! У меня вырвался вздох облегчения. Все еще сжимая нож в руках, я подбежала к двери. И тут меня пронзила страшная догадка. Я не вызывала полицию! Я замерла на месте, оцепенев от ужаса. Отсюда, с крыши небоскреба, из пентхауза, никто не должен был услышать моих сдавленных вскриков. Обнаружив поврежденные телефонные аппараты, я не пыталась привлечь к себе чье-то внимание. Я хотела только выбраться из дома. Кто бы ни был этот человек у входной двери, он не мог быть полицейским! Стук в дверь повторился с новой силой. В висках у меня заломило. — Откройте! — Голос человека звучал с большей настойчивостью. — Это полиция! Я попыталась взять себя в руки. — Одну минутку, — произнесла я как можно спокойнее.-Я сейчас открою. Подождите, пожалуйста. Я одеваюсь. Стук прекратился. — Хорошо, — ответили из-за двери. — Поторопитесь! — Да-да, — ворковала я, изо всех сил стараясь сдержать дрожь в голосе. — Одну секундочку! Я вбежала в спальню и торопливо оглянулась по сторонам. Затем сорвала с кровати простыни, вытряхнула из комода еще какие-то постельные принадлежности и, поспешно связывая их все вместе, выскочила на террасу. Перегнувшись через парапет, я почувствовала, как у меня моментально закружилась голова. Однако пятнадцатью футами ниже я увидела небольшую террасу, что-то вроде лоджии, десятки которых украшали стены здания. На террасу выходили апартаменты, расположенные этажом ниже. Дрожащими руками я принялась торопливо привязывать конец простыни к каменному парапету, ограждающему мою выходящую на крышу небоскреба террасу. Второй конец связанных вместе простыней я перебросила через перила. Если бы я не была настолько испугана, у меня никогда не хватило бы смелости решиться на то, что я задумала. В дверь забарабанили с новой силой. В частых ударах кулака чувствовалось едва сдерживаемое нетерпение стучавших. Я кинулась в спальню, чтобы набросить на себя что-нибудь из одежды, но тут дверь задрожала под градом обрушившихся на нее ударов. Я натянула первое, что попалось мне под руку, какую-то пижаму, — и тут сообразила, что не смогу взять с собой нож, так как при спуске мне придется держаться за простыни обеими руками. Наверное, я смогла бы зажать нож в зубах, но в тот момент я была настолько охвачена паникой, что мне это просто не пришло в голову. Мощные удары срывали дверь с петель. Времени у меня не оставалось. Я швырнула нож на кровать, под подушку, и выскочила на террасу. Стараясь не смотреть вниз, я кое-как перелезла через парапет и, едва сдерживая подступающую к горлу тошноту, начала медленно спускаться по простыням. Моя голова уже скрылась за каменными плитами террасы, когда я услышала грохот сорванной с петель двери и топот ворвавшихся в квартиру людей. Если бы только я успела добраться до нижней террасы, от которой меня отделяло каких-нибудь несколько футов, я была бы спасена. Я сумела бы привлечь внимание живущих там людей или выбила бы чем-нибудь стеклянную балконную дверь и через квартиру выбралась бы наружу. Сверху, на моей террасе, раздались гневные голоса. Снизу до меня доносился шум улицы, но в эту сторону я боялась даже посмотреть. Мои ноги коснулись каменных плит нижней террасы. Я была спасена! Внезапно у меня перед глазами мелькнуло что-то мягкое, белое и плотно затянуло мне рот. Еще один кусок белой материи опустился мне на голову, и я почувствовала, как чьи-то руки затягивают повязку у меня на затылке. Я попыталась закричать, но у меня не вырвалось ни звука. — Она в наших руках, — услышала я чей-то голос.3. ПУТЫ ИЗ ШЕЛКОВЫХ ВЕРЕВОК
Я с трудом пошевелилась. Все это напоминало кошмарный сон. — Нет, нет, — бормотала я, изо всех сил стараясь сбросить с себя чудовищное наваждение. Мне казалось, что тело не слушается меня, что я двигаюсь не так, как бы мне хотелось. Это ощущение мне не нравилось. Оно меня раздражало. Внезапно я проснулась. Ощущение скованности во всем теле не проходило. Я решила сесть, но едва приподнялась на кровати, как меня отбросило назад. — Она проснулась, — сообщил кто-то у меня над головой. Рядом с моей кроватью стояли двое мужчин. Лица их были закрыты масками. Из гостиной через распахнутую дверь до меня доносились голоса еще каких-то людей. Стоявшие у кровати мужчины в масках обменялись взглядами и вышли из спальни в гостиную. Я ожесточенно заворочалась, пытаясь освободиться. Ноги у меня в щиколотках были стянуты шелковистыми веревками. Руки были туго связаны за спиной. Наброшенная на шею веревочная петля прижимала к спинке кровати и не давала подняться. Кое-как мне удалось повернуться на бок и посмотреть в зеркало. На его поверхности все еще отчетливо виднелся странный знак, нарисованный моей губной помадой. Из глубины зеркала на меня смотрело бледное лицо с наполненными ужасом глазами и торчащим изо рта кляпом. В груди у меня родился вопль отчаяния. Я снова попыталась ослабить веревки, но через несколько секунд услышала шаги возвращающихся в спальню мужчин и оставила тщетные усилия. Сквозь открытую дверь гостиной мне были видны спины двух человек в полицейской форме. Мужчины в масках вошли в комнату и наклонились над моей кроватью. Я хотела разжалобить их, пробудить в них сострадание, но мне не удалось издать ни звука. Тогда я плотнее сжала ноги и согнула их в коленях, чтобы хоть как-то прикрыть свою наготу. Один из мужчин, ростом поменьше, протянул ко мне руку, словно хотел погладить по бедру, но второй бросил ему резкую, отрывистую команду. То, что это именно команда, я догадалась сразу, но язык, на котором она прозвучала, был мне незнаком. Язаметила, что находившиеся в доме люди не разорили мою квартиру. Картины и репродукции, как прежде, висели на стенах, дорогие восточные ковры все так же устилали пол. Все оставалось на своих местах. Отдавший приказ рослый мужчина вытащил из кармана странный предмет, по форме напоминавший толстую авторучку. Он отвинтил с обеих сторон корпуса длинные колпачки, и я с изумлением обнаружила, что это вовсе не ручка, а тонкий короткий шприц. Я испуганно замотала головой. Я не хотела никаких уколов! Не говоря ни слова, рослый человек наклонился надо мной и глубоко ввел иглу мне в ягодицу. Укол был болезненным, но никаких последствий я не испытывала. Я лежала на боку и наблюдала за тем, как мужчина навинчивает защитные колпачки на корпус шприца и убирает его в кожаный футляр. Спрятав шприц в карман пиджака, он посмотрел на часы и заговорил со вторым мужчиной — на этот раз по-английски. Он говорил с ярко выраженным странным акцентом, не похожим на те, что мне доводилось слышать. — Мы вернемся сюда после полуночи, — сказал он. — Тогда это будет легче сделать. Мы сможем добраться до пункта “Р” за пять часов. Ночью движение не будет таким интенсивным. К тому же сегодня вечером у меня еще есть кое-какие дела. — Хорошо, — ответил низкорослый мужчина. — К полуночи все будет готово. В его манере говорить не было заметно ни малейшего акцента. Английский, несомненно, являлся для него родным. Вероятно, ему трудно было общаться с первым мужчиной на родном для того языке. Однако когда первый отдал ему команду на том странном языке, он понял ее и немедленно подчинился. Я догадалась, что он побаивается рослого мужчину, своего начальника. Делавший укол мужчина наклонился и нащупал у меня пульс. Некоторое время он молча считал удары, затем отпустил мою руку. Вокруг все постепенно погружалось в темноту. Я ощущала приятное, обволакивающее тепло и легкую сонливость. Мне с трудом удавалось держать глаза открытыми. Окинув меня внимательным взглядом, первый мужчина оставил комнату. Второй подошел к ночному столику, взял мою сигарету и прикурил ее от тонкой, изящной спички, которые я совсем недавно купила в Париже. Бросив спичку в пепельницу, коротышка вернулся к моей кровати и с противной ухмылкой погладил меня по ноге. У меня не было возможности сопротивляться. Я едва не теряла сознание. Видя мою беспомощность, коротышка затянулся сигаретой поглубже и выпустил дым мне в лицо. Донесшийся голос рослого человека показался мне приглушенным и далеким. Коротышка поспешно отскочил от кровати. В спальню вошел рослый мужчина, и я, насколько смогла, повернула голову, чтобы на него посмотреть. В открытую дверь гостиной мне было видно, как люди в полицейской форме оставили квартиру. Коротышка побежал за ними. Когда он выходил из комнаты, он снял с лица маску, но лица его рассмотреть я не успела. Рослый мужчина смерил меня изучающим взглядом. Я изо всех сил старалась остаться в сознании. — После полуночи мы вернемся, — сообщил мужчина — голос у него был сухим и сдержанным. Я снова попыталась вытолкнуть изо рта кляп, но мне это не удалось. Сил у меня совсем не осталось. Единственным желанием сейчас было закрыть глаза и поскорее уснуть. — Ты, наверное, хочешь знать, что с тобой будет? — спросил мужчина. Я слабо кивнула. — Кейджера не должна проявлять любопытство, — заметил мужчина. Я ничего не поняла. — Ты можешь быть за это строго наказана. Я совершенно не способна была сейчас соображать. — Скажем просто, что мы вернемся сюда после полуночи, — продолжал мужчина; в прорезь маски мне было видно, как его губы растянулись в улыбке. Глаза его, казалось, тоже смеялись. — Тебе будет снова введен наркотик, — сказал он. — А после этого мы подготовим тебя к транспортировке. Он наклонился надо мной, вгляделся в лицо и вышел из комнаты. Я проснулась в своей кровати все еще связанная. Было темно. Сквозь открытую балконную дверь доносился шум ночного города. За отдернутыми шторами виднелись тысячи окон, за многими из которых еще горел свет. Моя постель была влажной от пота. Я не имела ни малейшего представления о времени. Знала только, что сейчас ночь. Я оглянулась, чтобы посмотреть на будильник, но он был повернут к стене, и стрелок не было видно. Я отчаянно заворочалась в стягивающих меня путах. Я непременно должна вырваться отсюда! Я изо всех сил пыталась ослабить веревки, но лишь понапрасну потратила несколько драгоценных минут. Внезапно меня пронзила спасительная мысль. Нож! Перед тем как эти люди ворвались в мой дом, я бросила его под подушку. Я перекатилась на другой бок и зубами приподняла подушку. У меня вырвался стон облегчения. Нож лежал там, где я его оставила. Извиваясь всем телом, толкая нож то подбородком, то затылком, я отчаянно пыталась подсунуть его к связанным за спиной рукам. Это было мучительное занятие, требовавшее много сил и всей моей настойчивости. Нож упал на пол, и я застонала от досады и безнадежности моего положения. Веревочная петля все туже стягивала мне горло. Я задыхалась, едва не теряла сознание, и все же мне удалось опустить связанные ноги на пол. Теперь мне нужно было дотянуться до ножа и ступнями ног подвинуть его к себе. Это была чрезвычайно трудная задача. От меня потребовалось огромное мужество и настоящая виртуозность. Я проклинала веревку, привязывающую меня за шею к спинке кровати. Я рыдала от изнеможения. Я задыхалась. Сознание уплывало, и я словно сквозь ватную пелену слышала доносящиеся с улицы звуки ночного города. Пытке, казалось, не будет конца. И все же я каким-то чудом ухитрилась захватить нож связанными в щиколотках ногами и подтащить его к себе. Изгибаясь всем телом, я подсунула нож под спину и толкала его все выше, к связанным за спиной рукам. Еще несколько томительных минут — и рукоять ножа коснулась моих ладоней. Радости моей не было предела. Но тут оказалось, что я не могу дотянуться до стягивающих запястья веревок. Нож был у меня в руках, но воспользоваться им я не могла! Я готова была снова разрыдаться от отчаяния. Я снова и снова пыталась половчее ухватить широкое лезвие, но у меня ничего не получалось. И тут меня осенило! Я воткнула острие ножа в деревянную спинку кровати и навалилась на рукоятку плечом, сильнее вгоняя ее в дерево. Теперь я могла дотянуться до лезвия и принялась что было сил тереть об него стягивающие мне руки веревки. Четырежды лезвие соскакивало с веревок, и я больно ранила себе ладони, но каждый раз я снова устанавливала нож и опять принималась за работу. Наконец руки у меня были свободны. Я схватила нож и разрезала им веревки у себя на ногах и на шее. Не теряя ни секунды, я вскочила на ноги и подбежала к часам. Сердце у меня едва не остановилось. Было половина первого ночи! Перед глазами у меня все поплыло. Сказывалось длительное напряжение. Я вытащила изо рта кляп, и тут меня стошнило. Я опустилась на пол и, стоя на четвереньках, бесконечно долго приходила в себя. Наконец мне удалось поднять голову. На часах было уже тридцать пять минут первого! Я поднялась на ноги и кое-как доковыляла до платяною шкафа. Распахнув дверцы, я схватила первое, что попалось мне на глаза — коричневые поношенные слаксы и черную широкую блузку. Вес во мне еще дрожало. Прижав одежду к груди, я испуганно огляделась. И вдруг все внутри меня словно оборвалось. В глубине комнаты в призрачном свете огней засыпающего города я увидела девушку. Она была обнажена и что-то держала, прижимая к груди. На шее у нее тускло мерцала узкая металлическая полоса, а на левом бедре отчетливо виднелось крохотное клеймо. — Heт! — закричали мы в один голос. Я замерла, дрожа от испуга. Силы окончательно оставили меня. Я опустилась в кресло и дрожащими руками с трудом натянула на себя слаксы. Надела блузку и заправила ее в брюки. Здесь же, под креслом, отыскала пару сандалий и устало бросила взгляд на часы. Было тридцать семь минут первого. Я подбежала к шкафу, вытащила небольшой чемодан и бросила в него пару платьев. Затем отыскала свою сумочку и поспешила в гостиную, где в маленьком сейфе за одной из картин у меня лежали кое-какие деньги: тысяч пятнадцать долларов и драгоценности я обычно держала дома. Я открыла дверцу сейфа и выгребла его содержимое в сумочку. Вид разбитой входной двери привел меня в ужас. На часах стрелка приближалась к сорока минутам первого. Мне было страшно выходить через дверь. Я вспомнила про нож и побежала в спальню. Отыскала его и бросила в сумочку. Затем, дрожа от страха, выбежала на террасу. Простыней, по которым я спускалась на балкон этажом ниже, на парапете уже не было. Я снова вернулась в спальню. Простыни лежали здесь, отвязанные одна от другой и смятые, словно их приготовили отдать в прачечную. Глаза у меня метнулись к зеркалу, и тело покрылось липким потом. Я поспешно подняла воротник блузки и застегнула его на верхнюю пуговицу, прикрывая сжимающую мне горло полоску металла. С поверхности зеркала на меня зловеще смотрел сделанный моей губной помадой странный знак. Подхватив сумочку и маленький чемодан, я выскочила через разбитую дверь и остановилась перед крохотным частным лифтом, расположенным в холле у входной двери. Здесь я секунду помедлила и вернулась в спальню, чтобы взять свои наручные часы. Стрелки показывали сорок две минуты первого. Я ключом открыла дверь лифта и спустилась этажом ниже, в зал, где находились лифты общественного пользования. Не теряя ни секунды, я нажала все кнопки вызова лифтов и подняла глаза на расположенные над дверьми указатели. Два лифта уже поднимались вверх. Один из них находился на семнадцатом этаже, другой — на девятнадцатом. Они шли не на мой вызов! У меня вырвался глухой стон. Я бросилась к лестничной площадке и тут же замерла. Снизу доносилось пыхтение и звук шагов поднимавшихся по ступеням людей. Я снова побежала к лифтам. Один из них остановился на моем этаже. Я застыла, прижавшись спиной к стене. Из лифта вышла пожилая пара — очевидно, муж с женой. Я моментально оторвалась от стены и скользнула в кабину. Женщина удивленно оглянулась, заметив, с какой поспешностью я нажимаю кнопку отправления лифта. Когда двери моей кабины уже медленно закрывались, я услышала шум остановившегося на этой же лестничной площадке соседнего лифта и увидела спины выходящих из него мужчин в полицейской форме. Медленно, невыносимо медленно мой лифт начал спускаться вниз. На четвертом этаже он остановился, и в кабину вошли три семейные пары и один мужчина с “дипломатом” в руках. Я едва дождалась, пока кабина остановится на нижнем этаже, и не успели двери лифта открыться, как я выскочила и поспешила в центральный холл. Однако сделав несколько шагов, я заставила взять себя в руки и оглянулась по сторонам. В холле находилось несколько человек. Одни сидели, явно ожидая кого-то, другие просматривали газеты. При моем появлении ожидающие окинули меня безразличным взглядом. Какой-то мужчина, с трубкой в зубах, поднял над газетой голову и с любопытством посмотрел на меня. Может, он один из тех? Сердце у меня учащенно забилось. Через секунду мужчина вернулся к чтению газетного листка. Мне нужно было добраться до подземного гаража, но я не хотела идти через вестибюль к противоположной стороне центрального холла. Я пройду по улице. Приветствуя меня, швейцар на выходе прикоснулся к козырьку фуражки. Я одарила его дежурной улыбкой. Только на улице я в полной мере осознала, насколько душной выдалась сегодняшняя ночь. Ну и жара! Я машинально потянулась к воротнику, чтобы его расстегнуть, и в ту же секунду вспомнила, что он закрывает стягивающую мне горло полоску металла. Какой-то прохожий остановил на мне внимательный взгляд. Я невольно замерла на месте. Неужели он знает о надетом на меня ошейнике? Нет! — встряхнула я головой. Какая глупость! Я даже рассердилась на себя за эти приходящие в голову мысли. Стараясь держаться свободно и раскованно, я поспешила вдоль по улице ко входу в подземный гараж. Ночь была жаркой. Очень жаркой. Встретившийся прохожий окинул меня с головы до ног оценивающим взглядом. Я прибавила шаг. Пройдя несколько метров, я оглянулась. Он смотрел мне вслед. Я попыталась отбить у него охоту провожать меня взглядом и посмотрела на него с холодной пренебрежительностью, оскорбительной для любого мужчины. Взгляда он не отвел. Это меня испугало. Я смущенно опустила голову и поспешила прочь. Почему мне не удалось заставить его отвернуться? Почему он так пристально наблюдал за мной? Почему он не отвел посрамленно глаза, как это сделал бы любой другой на его месте, и не поторопился оставить поле проигранного сражения? Вот и сейчас он настойчиво продолжает провожать меня взглядом. Неужели он знает об отметине у меня на бедре? Может, он догадывается о ее существовании? Каким-то образом ощущает ее наличие? Может, она незаметно изменила мою манеру держать себя? Изменила меня саму? Сделала меня в чем-то отличной от остальных женщин этого мира? Неужели я никогда больше не смогу отвадить от себя назойливых мужчин? Чем это может для меня обернуться? Каким образом эта крохотная отметина способна так повлиять на всю мою будущую жизнь? Внезапно я ощутила свою полную беспомощность, словно впервые в жизни по-настоящему почувствовала себя женщиной — подвластной и ранимой. Это ощущение было настолько сильным, что я на мгновение даже остановилась. С трудом стряхнув с себя мучительное оцепенение, я вошла в помещение подземного гаража. Отыскала в сумочке ключи от машины и с вымученной улыбкой протянула их дежурному служащему. — Вам нехорошо, мисс Бринтон? — участливо поинтересовался он. — Все в порядке, — ответила я. Даже он, казалось, смотрел на меня высокомерным взглядом. — Пожалуйста, поторопитесь, — попросила я. Служащий прикоснулся к козырьку фуражки и поспешно удалился. Секунды ожидания потянулись для меня как годы. Наконец из необъятных глубин гаража выплыла моя машина — маленький спортивный “Мазератти” с откидным верхом — и, мягко урча мотором, замерла в двух шагах от меня. Я протянула служащему пять долларов. — Благодарю вас, — учтиво поклонился он. Он показался мне чем-то озабоченным, проявляющим ко мне излишнее внимание, даже любопытство. Проходя мимо него, я невольно покраснела и с раздражением бросила на заднее сиденье чемодан и сумочку. Кипя от негодования, я села в машину и не с первой попытки пристегнула ремни безопасности. Он захлопнул за мной дверцу и наклонился над опущенным стеклом. — С вами все в порядке, мисс Бринтон? — снова спросил он. Мне показалось, что он стоит слишком близко от меня. — Да! Да! — воскликнула я, с силой вдавливая педаль газа. Взревев мотором и оставляя на цементном полу следы покрышек, машина рванулась вперед и в одно мгновение пролетела несколько десятков футов, отделявшие меня от входной двери. Здесь я задержалась, ожидая, пока служащий нажатием кнопки поднимет металлическую дверь, и через секунду уже выезжала на оживленную магистраль — в душную августовскую ночь. Я опустила крышу автомобиля. Хотя ночь действительно была невыносимо душной, рвущийся навстречу горячий воздух мчался с такой скоростью, что приятно освежал мое пылающее лицо. Внутри меня все пело и ликовало. Мне удалось убежать! На перекрестке я заметила полицейского и уже хотела было остановить машину, чтобы обратиться к нему за помощью, но в последний момент передумала. Те, ворвавшиеся в мою квартиру, тоже были в полицейской форме. Услышав мой рассказ, этот постовой наверняка решит, что я сошла с ума. А может, меня разыскивает именно полиция? Но за что? Кто эти преследующие меня люди? Чего они от меня хотят? Они могут быть где угодно. Нет, мне нужно бежать. Бежать как можно дальше отсюда! Меня терзали мрачные мысли, но бьющий в лицо освежающий воздух придавал новых сил. Главное — мне удалось убежать! Я неслась по автостраде, выжимая из машины полный газ. Встречные машины уступали мне дорогу, провожая возмущенным ревом клаксонов. Я запрокинула голову и громко рассмеялась. Вскоре я оставила город позади и, промчавшись по мосту Джорджа Вашингтона, повернула на север. Через несколько минут я уже пересекала границы штата Коннектикут. Я посмотрела на часы. Стрелки показывали час сорок шесть. Я радостно рассмеялась. Я снова была Элеонорой Бринтон — женщиной уверенной в себе и хладнокровной! Мне пришло в голову, что лучше, пожалуй, держаться подальше от центральных магистралей и искать дороги с менее оживленным движением. Я свернула со скоростной магистрали в два ноль семь. За мной направилась еще одна машина. Вначале меня это не взволновало, но когда я оглянулась, выехав на параллельную дорогу, и увидела, что та машина по-прежнему следует за мной, меня охватил жуткий страх. Я резко прибавила газу. Преследователь также увеличил скорость. У меня вырвался вопль отчаяния. Я больше не чувствовала себя Элеонорой Бринтон — женщиной богатой и уверенной в себе, гордой и высокомерной, отличавшейся тончайшим вкусом и изысканными манерами. Я была всего лишь до смерти перепуганной девчонкой, удиравшей неизвестно от чего, — девчонкой со странным клеймом на левой ноге и со стягивающей горло полоской металла. — Нет! — кричала я вслух. — Я буду, буду Элеонорой Бринтон! Внезапно у меня словно открылось второе дыхание. Я повела машину ровно и спокойно, выполняя сложнейшие повороты и перестроения с холодной решимостью и мастерством. Если они хотят гонок, я доставлю им такое удовольствие. Голыми руками Элеонору Бринтон им не взять! Кем бы они ни были, охота за Элеонорой Бринтон не покажется им пустой забавой! В течение сорока пяти минут я шла впереди моих преследователей, иногда отрываясь от них, иногда, наоборот, теряя свое преимущество. Один раз им даже удалось приблизиться ко мне ярдов на сорок, но постепенно, фут за футом, я увеличила дистанцию между нами. Наконец, когда нас разделяло уже больше двухсот ярдов, я выключила фары, резко свернула на обочину и остановила свой “Мазератти” за рядом тянувшихся вдоль дороги густых деревьев. Дорога в этом месте изобиловала частыми поворотами и ответвлениями. Мои преследователи, несомненно, решат, что я направилась по одному из них. Я сидела в машине с потушенными огнями, прислушиваясь к ударам своего сердца. Через несколько секунд преследовавшая меня машина пронеслась мимо и, скрипя тормозами, вписалась в ближайший поворот. Я просидела в ожидании еще секунд тридцать и затем снова вывела машину на дорогу. Несколько минут я ехала с потушенными фарами, держась освещенной лунным светом разделительной полосы. Достигнув пересечения с более оживленным шоссе, я свернула на него, включила свет и продолжила движение. — Я перехитрила своих преследователей! Я вела машину на север. Они, полагала я, конечно, решат, что, оторвавшись, я повернула назад, на юг. Они не смогут предположить, что я продолжу движение в прежнем направлении. Для такого решения они сочтут меня недостаточно сообразительной. Но я оказалась гораздо умнее их самих! Было десять минут пятого. Я остановилась в маленьком мотеле, состоящем из разбросанных вдоль шоссе бунгало — одноэтажных летних коттеджей с открытой верандой. Я выбрала один из тех, которые не были видны с дороги. Я уже не боялась своих преследователей. Они, конечно, не ожидают, что я могла остановиться сейчас, в такое время, вместо того чтобы продолжать удирать от них со всех ног. Поблизости от мотеля располагалась небольшая закусочная. Ее яркие неоновые огни манили меня с непреодолимой силой. Я не ела весь день и сейчас буквально умирала от голода. В закусочной из посетителей никого не было. За стойкой стоял только мальчик-подручный. — Присаживайтесь к стойке, — пригласил он. Я потребовала меню. Пробежав глазами список блюд, я выбрала два сандвича с холодным ростбифом на поджаренном хлебе, кусок оставшегося с вечера яблочного пирога и чашку горячего шоколада с молоком. В другое время подобная еда вызвала бы у меня только отвращение, но сейчас все показалось мне необычайно вкусным. Вскоре я уже сняла на ночь бунгало — то самое, позади которого я оставила свою машину. Я внесла вещи в коттедж и заперла за собой дверь. Я валилась с ног от усталости, но внутри меня все пело и ликовало. Я была в высшей степени горда собой и тем, как я вела дело. Постель выглядела очень заманчиво, но я чувствовала себя грязной, несвежей и не могла позволить себе забраться в кровать не помывшись. Мне хотелось принять душ. В ванной комнате я внимательно осмотрела странную отметину у себя на бедре. Она интриговала меня, приковывала к себе внимание. Несмотря на раздражение, которое она во мне вызывала, я не могла не отдать должное ее изяществу и законченности форм. Однако сам факт ее наличия на моем теле являлся для меня вызовом — вызовом, брошенным всей моей сущности, моей гордости и достоинству! Они пометили меня! Пометили, как какое-нибудь животное! Но сделали это, надо признаться, красиво. Я посмотрела на себя в зеркало. Удивительно, но факт: эта отметина непонятным, невероятным образом только подчеркивала мою красоту. Я была вне себя от ярости! Кроме того, я поймала себя на мысли, что у меня вызывает любопытство этот след, оставленный прикосновением мужчины. Это открытие еще больше меня разозлило. Мужчины никогда меня особенно не интересовали, и это любопытство теперь, в такой момент вывело меня из себя. Я заставила себя выбросить из головы подобные мысли. Я — Элеонора Бринтон! Я не какая-нибудь бегающая за мужчинами девчонка! Кипя от негодования, я осмотрела надетую у меня на шее полоску металла. Надпись на ней я, конечно, не смогла разобрать. Эта письменность, исполненная курсивом, была мне совершенно незнакома. Утолщение для запора на ошейнике было небольшим, но сам запор, очевидно, являлся довольно надежным. Металлическая полоса плотно прилегала к горлу, но неприятных ощущений не вызывала. Рассматривая себя в зеркало, я поймала себя на мысли, что этот ошейник, как и отметина у меня на бедре, вовсе не столь уж непривлекателен. Он подчеркивал нежность моей кожи и стройность шеи. К тому же я все равно не могла его снять. На секунду я почувствовала себя беспомощной пленницей, подвластной чужой воле, чьей-то законной собственностью. В моем сознании промелькнула странная картина: я, в ошейнике, с клеймом на ноге, совершенно обнаженная, лежу в объятиях какого-то дикаря. По телу у меня пробежала крупная дрожь. Я поскорее отбросила от себя это наваждение. Никогда прежде подобных чувств или мыслей у меня не возникало. Я поспешно отвернулась от зеркала. Завтра же этого ошейника на мне не будет! Я шагнула под душ и вскоре уже напевала, стоя под тугими горячими струями воды. Приняв душ и закрутив краны, я насухо вытерлась полотенцем. Выйдя из ванной комнаты, я чувствовала себя пусть уставшей, но совершенно счастливой. Я была в безопасности. Я разобрала постель и взглянула на часы. Было без четверти пять. Я завернулась в мягкие простыни и потянулась к тонкой цепочке торшера, чтобы выключить свет. В эту секунду я его и увидела… На призеркальной тумбочке лежала губная помада, вытащенная из моей сумочки, пока я принимала душ. На поверхности зеркала был нарисован тот же знак — странный и изящный, — который я носила на своем бедре. Я потянулась к телефону. Аппарат молчал. Входная дверь была незаперта, хотя я отлично помнила, что запирала ее. Теперь даже сам замок едва держался на шурупах. Я подбежала к двери и захлопнула ее, прижавшись спиной. Из глаз у меня покатились слезы. Начиналась истерика. Я бросилась к своей одежде и быстро натянула на себя штаны и блузку. Может, у меня еще есть время? Может, они ушли? Или дожидаются снаружи? Я терялась в неизвестности, и это пугало меня больше всего. Я бросилась к сумочке, где у меня были ключи от машины, и побежала к двери. Здесь я остановилась. Мне страшно было прикоснуться к сломанному замку. Они, должно быть, дожидаются меня у выхода из коттеджа! Я попятилась от двери, выключила свет и застыла посреди комнаты, погруженной в темноту. Затем я потихоньку подкралась к окну в задней части комнаты и осторожно отодвинула занавеску. Окно было закрыто на шпингалет. Я отодвинула задвижку. Рама, к моему облегчению, бесшумно скользнула вверх. Я выглянула наружу. Здесь, казалось, никого не было. Значит, у меня еще есть время. Но они могут дожидаться у входной двери! Или же они ушли, рассчитывая, что я не обнаружу нарисованный на зеркале знак раньше наступления утра? Нет, они, должно быть, ждут у входа. Я вылезла в окно. Чемодан я оставила в бунгало, взяв с собой только сумочку. Здесь у меня лежали пятнадцать тысяч долларов, драгоценности и — самое главное! — ключи от машины. Я потихоньку открыла дверцу машины и села за руль. Мне нужно было включить зажигание и сразу же гнать на полной скорости, чтобы никто не мог меня остановить. Двигатель был еще теплым. Он заведется немедленно. “Мазератти” ожил с пол-оборота ключа зажигания, взревел всей мощью своего двигателя и, расшвыривая камешки из-под колес, рванулся с места. В одну секунду я обогнула угол своего бунгало, в щепы разметала ограждающий его низкий заборчик и, круто заложив руль в сторону, выскочила на автостраду. В темноте ничего не было видно, и мне пришлось включить фары. Навстречу проносились редкие машины. Я не могла даже поверить, что мне удалось спастись, но никто меня не преследовал. Выжимая полный газ, я одной рукой застегивала пуговицы на блузке, а другой вела машину. В сумочке я отыскала свои часы и надела их на руку. Стрелки показывали четыре пятьдесят две. Все еще было темно, но до рассвета оставалось уже недолго: в августе светает рано. Повинуясь какому-то внезапному импульсу, я свернула на одну из пересекающих автостраду узких шоссейных дорог, добрую дюжину из которых я уже успела оставить позади. Если за мной кто-то гонится, им нелегко будет определить, какую именно из них я выбрала. Однако преследования заметно не было. Я начала успокаиваться. Постепенно сбросила скорость. Посмотрела в зеркальце заднего вида. Затем обернулась, чтобы рассмотреть дорогу получше. То, что я увидела, не было похоже на машину — и оно двигалось за мной по дороге не маскируясь. Сердце у меня едва не остановилось. В горле моментально пересохло. Объект в нескольких сотнях ярдов позади меня двигался довольно медленно. У него, казалось, была только одна фара, но она широким лучом освещала дорогу не только впереди самого объекта, но и под ним, что создавало впечатление, будто он парит над залитым густым желтым светом бассейном, двигающимся вдоль дороги. Когда объект приблизился, я невольно вскрикнула. Перемещался он совершенно бесшумно. Не было слышно ни шума работающего двигателя, ни какого-либо другого исходящего от него звука. Он был черным, круглым и приплюснутым, очень маленьким — наверное, футов семи или восьми в диаметре и не больше пяти футов в высоту. Двигался он, не касаясь земли, — летел над дорогой. Я выключила фары и поспешно съехала с шоссе, продолжая двигаться за скрывающими меня стволами густых деревьев. Поравнявшись с тем местом, где я свернула с дороги, объект секунду помедлил и, к моему несказанному ужасу, двинулся в том же направлении, в котором ехала я. В желтом круге отбрасываемого им света я ясно различала след, оставленный на земле моей машиной. Напуганная до предела, я повернула машину в поле и помчалась по бездорожью, усеянному бесчисленными рытвинами и колдобинами. Я была не в состоянии о чем-то думать и гнала машину, ежесекундно рискуя перевернуться. Плавно перемещающийся объект двигался неторопливо, даже лениво, и тем не менее неуклонно сокращая расстояние между нами. Внезапно мой “Мазератти” ударился передним бампером о выросший из темноты большой камень. Двигатель заглох, и я напрасно снова и снова пыталась его завести. Он только жалобно стонал в ответ, отказываясь проявлять какие-либо признаки жизни. Я же, не зная что делать, продолжала механически поворачивать ключ в замке зажигания. Внезапно машина оказалась в широком круге света, и я испуганно вскрикнула. Этот желтый мерцающий свет наполнил меня неизъяснимым ужасом. Я выскочила из машины и бросилась в спасительную темноту. Свет медленно перемещался по земле, но меня уже не захватывал. Я добежала до деревьев. Спрятавшись под густыми ветвями, я испуганно наблюдала, как черный дискообразный предмет кружит над брошенной в поле машиной. Вдруг из чрева этого аппарата вырвался узкий луч голубовато-серебристого света и коснулся моей машины. “Мазератти” при его прикосновении, казалось, вздрогнул, съежился и — к моему безграничному ужасу — внезапно исчез, словно испарился. Я застыла, прижавшись спиной к стволу дерева, не в силах пошевелиться. Вскоре серебристо-голубой луч пропал, и на его месте вновь появился круг желтого света. Дискообразный объект развернулся и начал медленно двигаться в моем направлении. Я заметила, что сжимаю в руках свою сумочку. Каким-то образом я инстинктивно прихватила ее, выскакивая из машины. В ней лежали все мои деньги, драгоценности и разделочный нож, который я сунула в сумочку, когда оставляла дом. Сбросив с себя оцепенение, я побежала, прячась под густыми ветвями деревьев. Вокруг стояла непроглядная темень. Я потеряла сандалии. Ноги у меня были разбиты в кровь. Блузка разорвана. Жесткие ветви хлестали по лицу, путались в волосах. Я напоролась плечом на толстый сук и невольно вскрикнула от боли. Следующий обломок ветки оцарапал мне щеку. Я бежала не останавливаясь. Круг света настигал меня, но не мог поймать. Я ускользала от него, продираясь сквозь кусты и ветви деревьев. Временами он, казалось, захватывал меня, проходя в каком-нибудь футе от моих ног или над головой, но каждый раз мне удавалось спрятаться и убежать. Я едва держалась на ногах от усталости. Задыхаясь, ловила ртом горячий воздух. Ноги у меня подкашивались, но я продолжала сжимать в руках свою сумочку, спасая ее от ударов ветвей, царапавших мне лицо. Я больше не могла бежать. Споткнувшись о какой-то корень, я упала и, задыхаясь, прижалась щекой к земле. Крут света снова развернулся в моем направлении. Я с трудом поднялась с земли и на подкашивающихся ногах побежала от него прочь. Внезапно впереди, ярдах в пятидесяти от себя, на поляне, открывавшейся за стволами деревьев, я увидела россыпь ярких огней и бросилась к ним. Каким-то образом мне хватило сил добежать, и я, едва не падая с ног, шагнула на поляну. — Доброе утро, мисс Бринтон, — произнес у меня за спиной чей-то знакомый голос. Я замерла, пораженная до предела. В ту же секунду я почувствовала, как мне заламывают руки и скручивают их у меня за спиной. Я слабо попыталась вырваться и тут же зажмурила глаза от окатившего меня со всех сторон яркого желтого света. — Добро пожаловать в пункт “Р”, — сказал мужчина. Теперь я узнала этот голос. Он принадлежал тому рослому человеку, который находился среди ворвавшихся в мой дом людей. Сейчас на нем не было маски. Я подняла на него глаза. У него были темные волосы, черные глаза, правильные, по-мужски красивые черты лица. — Вы доставили нам много хлопот, — произнес мужчина и добавил, обращаясь к одному из стоявших рядом людей: — Принесите мисс Бринтон ее ножной браслет!4. ТРАНСПОРТИРОВОЧНАЯ КАПСУЛА
Меня подвели к дальнему краю поляны. Желтый свет потух, и на поляну мягко опустился черный дискообразный аппарат. Вокруг все еще было темно, но до рассвета оставалось не так уж много времени. В свете прожекторов я увидела, как на верхней части приземлившегося диска открылся люк и из него показался человек. Он был в черной тунике, одетый точно так же, как все те, кого я видела на поляне. Постепенно поляну начал заливать свет включаемых прожекторов. Я невольно раскрыла рот от изумления. В центре поляны находился большой дискообразный аппарат — гораздо больший по размерам, чем только что приземлившийся, но не отличающийся от него по конфигурации. Он был футов тридцати в диаметре и футов семи-восьми в высоту. Сделан он был из какого-то черного металла. Расположенный на обращенной ко мне стороне люк был открыт, и от него отходил широкий трап, по которому могла производиться загрузка корабля. — Кто вы? — прошептала я. — Что это такое? — Можете ее отпустить, — сказал человек державшим меня людям. Я почувствовала, что руки у меня свободны. На другой стороне поляны я увидела грузовик. Люди в черных туниках сгружали с него различные ящики и складывали их рядом с кораблем. — Тебе нравится твой ошейник? — поинтересовался выделяющийся своим ростом мужчина. Руки у меня невольно потянулись к горлу. Мужчина повернул меня к себе и расстегнул у меня на блузке верхнюю пуговицу. Я почувствовала, как он вставил ключ в замок надетой мне на шею металлической полосы. Мягко щелкнула пружина. — У тебя, конечно, будет другой ошейник, — сказал мужчина, протягивая снятую с меня полоску металла стоящему рядом человеку. Я стояла, теребя в руках свою сумочку. — Отпустите меня, пожалуйста, — пробормотала я. — У меня есть деньги. Вот, здесь. И драгоценности. Возьмите! У меня есть еще. Все они — ваши. Отпустите меня, прошу вас! Я раскрыла сумочку и вложила в руки мужчине пачку денег и пригоршню драгоценностей. Он посмотрел на них и отдал стоящему рядом человеку. Они были ему явно не нужны. Я обреченно уронила голову. Мужчина поднял мою левую руку и снял с нее часы. — Они тебе больше не понадобятся, — сказал он, протягивая часы кому-то у себя за спиной. Я успела заметить, что стрелки показывают без четверти шесть. Разгружавшие машину люди начали снимать крышки со сложенных у люка корабля больших деревянных ящиков. Меня охватил ужас. Внутри каждого ящика находилась девушка, привязанная ко вделанным в доски металлическим кольцам. Все девушки были обнажены. Все были без сознания. Рты у них были заткнуты кляпом, а горло стягивали железные ошейники. Мужчины отвязывали девушек, снимали с них ошейники, вытаскивали изо рта кляпы и застегивали у них на левой лодыжке нечто напоминающее полоску фольги или какого-то мягкого металла. После этого находящихся без сознания девушек стали переносить на корабль. Я закричала и бросилась бежать. Какой-то мужчина поймал меня за руку. Я выхватила из сумочки разделочный нож и полоснула им державшего меня по плечу. Мужчина вскрикнул и схватился рукой за рану. Его туника быстро влажнела от крови. Я вырвалась и снова побежала, но люди в черных одеяниях уже окружили меня плотным кольцом. Я замахнулась, готовясь ударить ножом каждого, кто посмеет ко мне приблизиться, но тут меня каким-то непонятным образом словно парализовало. Все тело онемело, и меня захлестнула волна боли. Я даже пальцем не могла пошевелить. По щекам у меня побежали слезы. Люди в черных туниках отобрали у меня нож и подтащили меня к рослому мужчине. Я подняла на него залитое слезами лицо. Он убирал в карман небольшой плоский предмет, напоминавший карманный фонарик. — Боль скоро пройдет, — сухо поставил меня в известность мужчина. — Пожалуйста, — бормотала я. — Прошу вас! — В своей ярости ты была просто великолепна, — добавил он. Я смотрела на него, не в силах отвести глаза. Рядом, с кривой усмешкой на лице, стоял человек, которого я полоснула по плечу ножом. — Пойди, пусть тебе перевяжут руку, — сказал ему рослый мужчина. Человек согласно кивнул, еще раз усмехнулся и направился к грузовику. К нам подошел один из людей, обслуживавших малый — тот, что меня преследовал, — черный дискообразный корабль. — У нас мало времени, — сказал он. Рослый мужчина кивнул. Он не спешил, не казался чем-то обеспокоенным. — Стань прямо, — приказал он мне. Его тон был мягким, но не терпел возражений. Я постаралась выпрямиться. Тело едва повиновалось. Шок от боли еще не прошел. Человек прикоснулся рукой к продолжающей кровоточить царапине у меня на плече, оставленной веткой, на которую я напоролась, затем приподнял мне подбородок и внимательно осмотрел царапину у меня на щеке. — Это нехорошо, — с неудовольствием заметил он. Я промолчала. — Принесите заживляющую мазь, — распорядился он, обернувшись к кому-то из помощников. Через минуту принесли какую-то склянку, и мужчина нанес мазь на обе мои царапины. Мазь была без запаха. К моему удивлению, впиталась она почти мгновенно. — Тебе следует быть более осторожной, — предупредил мужчина. Я по-прежнему молчала. — Ты могла выколоть себе глаз или нанести тяжелое увечье. — Он протянул склянку своему помощнику. — Но не беспокойся: после этой мази от твоих царапин не останется и следа. — Отпустите меня! — воскликнула я. — Пожалуйста, отпустите! — У нас мало времени, — напомнил человек в черной тунике. — Принесите ее сумочку, — со спокойной вежливостью распорядился рослый мужчина. Ему подали сумочку, валявшуюся на траве там, где я ее бросила, когда попыталась бежать. — Может, тебе интересно узнать, каким образом нам удавалось следить за твоими перемещениями? — спросил мужчина. Я молча кивнула. Мужчина вытащил из моей сумочки плоский предмет. — Как ты думаешь, что это? — спросил он. — Моя компактная пудра, — ответила я. — Нет, — рассмеялся мужчина. — Во всяком случае, здесь не только пудра. Он перевернул пудреницу и отвинтил закрывающую ее нижнюю сторону крышку. Внутри находился крошечный цилиндр, впаянный в миниатюрную серебристого цвета плату, покрытую тончайшими медными волокнами. — Этот прибор, — продолжал мужчина, — передает сигнал, который наше оборудование способно уловить на расстоянии более ста миль. Такой же прибор, — он снова рассмеялся, — мы установили под днищем твоей машины. Я горько разрыдалась. — Через шесть ен начнет светать, — сообщил человек в черной тунике. Я догадалась о смысле непонятного термина, увидев, что небо на востоке посветлело. Рослый мужчина кивком подал знак человеку в черной тунике. Тот поднял правую руку. Почти одновременно малый дискообразный корабль поднялся в воздух и стал медленно приближаться к большому кораблю. В верхней части большого корабля бесшумно открылся люк, и малый корабль, на секунду зависнув над ним, опустился вниз. Какое-то время мне были видны силуэты людей в черных туниках, крепящих внутри большого корабля его уменьшенную копию, затем люк стал на место. Рабочие убрали в кузов грузовика пустые деревянные ящики. На поляне тут и там сновали люди, собирающие оборудование, которое они также помещали в обтянутый плотным брезентом кузов грузовика. Я уже могла потихоньку шевелить рукой. Онемение постепенно проходило. — Но ваш корабль, этот маленький диск, кажется, не мог меня отыскать, — сделала я попытку возразить. — Это он тебя и нашел, — заверил меня мужчина. — Но ведь луч его прожектора ни разу меня не коснулся! — Ты считаешь, что случайно вышла к месту нашей стоянки? Не совсем понимая его вопрос, я удивленно кивнула. Он рассмеялся. — Ты все время старалась ускользнуть от луча и бежала в прямо противоположном от него направлении, — пояснил мужчина. У меня вырвался глухой стон. — Это мы привели тебя сюда, — добавил он. Я разрыдалась с новой силой. — Вы принесли ножной браслет для мисс Бринтон? — обернулся он к своему помощнику. Ему протянули две круглой формы узкие полоски металла. Они были соединены тонким шнурком, в данный момент их защелки были открыты. Я стояла, не в силах пошевелиться. — Обрати внимание, — указал мужчина на черный корабль. Поверхность корабля словно высветилась бесконечным множеством тускло мерцающих огней, появляющихся, казалось, прямо из черного металлического корпуса, который буквально на глазах стал менять свою окраску, постепенно превращаясь в серо-голубой с белыми прожилками. В это время я заметила на востоке первые проблески зари. — Это способ маскировки с использованием светового поля, — пояснил рослый мужчина. — Довольно примитивный, откровенно говоря. Камуфлирование при помощи искажения сигнала радарной волны по своим возможностям более эффективно, но оно значительно сокращает способность ориентации нашего корабля в пространстве. К тому же обычно мы используем большой корабль только для длительных перелетов или для доставки грузов. Малые корабли имеют более широкое применение, хотя используются только ночью и в довольно ограниченных областях. Они, естественно, тоже оборудованы устройствами для маскировки как при помощи светового поля, так и с искажением сигнала радарной волны. Я мало что поняла из его объяснений. — Одежду с нее снимать? — спросил один из помощников. — Не нужно, — ответил рослый мужчина. Он обернулся ко мне. — Ну что, пойдем на корабль? — спросил он. Я не двинулась с места. — Поторопитесь! — крикнул человек в черной тунике с борта большого корабля. — Через два ена начнется рассвет! Я посмотрела на рослого мужчину. — Кто вы? Что вы от меня хотите? — воскликнула я с мольбой в голосе. — Кейджере не должно быть свойственно проявлять любопытство, — сказал он. — Ты можешь быть за это наказана. Я смотрела на него в полном недоумении. — Быстрее! Быстрее! — поторапливал человек в черной тунике. — У нас запланирована еще одна встреча! — Прошу, — пригласил рослый мужчина, широким жестом указывая на корабль. Я молча повернулась и на негнущихся ногах стала подниматься по спущенному на землю железному трапу. Колени у меня дрожали. — Поторопись, кейджера, — напутствовал меня мужчина с мягкой настойчивостью. Я поспешно поднялась по трапу и, стоя на борту корабля, обернулась. Рослый мужчина остался на земле. — Запомни этот день, — сказал он. — Сегодня солнце взошло над Землей в шесть шестнадцать по местному времени. Я увидела, как край солнечного диска показался из-за горизонта и озарил небосвод на востоке своими розовыми лучами. Это был первый восход солнца, который я наблюдала в своей жизни. Я, конечно, не раз видела утреннюю зарю, когда просыпалась в кровати, чтобы перевернуться на другой бок итут же заснуть. Но вот так, после долгой ночи, я встречала восход солнца впервые. — Прощай, кейджера, — бросил мне напоследок рослый мужчина. Я вскрикнула и протянула к нему руки, но тут трап пошел вверх, стал на свое место в пазах на корпусе, люк у меня над головой закрылся и наглухо замуровал меня в утробе корабля. Я разрыдалась. Меня подхватил сзади за руки один из людей в черных туниках. Обернувшись, я заметила у него на правой щеке крохотную татуировку в форме трезубца. Я пыталась сопротивляться, но он потащил меня по переходам, заполненным бесконечным переплетением каких-то труб и проводов. Затем он втолкнул меня в небольшое помещение с округлыми стенами, где в широких нишах располагались длинные прозрачные цилиндры, сделанные на вид из толстой пластмассы. В них находились девушки, которых на земле, прежде чем перенести их на корабль, снимали в деревянных ящиках с грузовика. Один прозрачный цилиндр оставался пустым. При моем появлении находившийся в помещении человек в черной тунике начал свинчивать крышку с верхнего конца пустого цилиндра. К краям каждого цилиндра, как я успела заметить, подходили два шланга, тянувшиеся к укрепленному в стене непонятному устройству. Я продолжала отчаянно сопротивляться, но двое мужчин — один держа меня за руки, другой сжимая мне ноги в коленях — втиснули меня в цилиндр. Моя прозрачная тюрьма была, наверное, дюймов восемнадцати в диаметре. Я кричала во весь голос и изо всех сил пыталась разбить толстую оболочку цилиндра. Мужчины, кажется, не обращали на меня никакого внимания. Один из них начал навинчивать на цилиндр металлическую крышку. Мне стало трудно дышать. Я начала задыхаться. Закрепив крышку, мужчина присоединил длинный шланг к крошечному отверстию в цилиндре, расположенному у меня над головой. Капсула начала заполняться кислородом. Дышать стало легче. Второй мужчина подтянул шланг к отверстию, находящемуся у меня в ногах. Послышался легкий, едва уловимый звук удаляемого из капсулы отработанного воздуха. Внезапно меня охватило ощущение, будто я нахожусь в кабине быстро поднимающегося скоростного лифта. Меня с силой прижало к стенкам цилиндра, и какое-то мгновение я не могла даже дышать. Я догадалась, что корабль оторвался от земли и взлетает. По тому, к каким частям цилиндра меня прижимает, я определила, что корабль набирает высоту, поднимаясь практически вертикально. Все это время я не испытывала большого потрясения или беспокойства. Ощущение было пугающим своей неожиданностью, но не болезненным. Я не слышала ни какого-либо шума, ни звука работающих двигателей. Через минуту-другую оба мужчины, держась за протянутые вдоль стен поручни, вышли из комнаты. Странное ощущение продолжалось еще некоторое время, затем на несколько минут меня снова прижало к задней стенке цилиндра — на этот раз гораздо сильнее. И тут, к своему ужасу, я вдруг перестала ощущать на себе действие каких-либо сил тяжести. Мое тело оторвалось от задней стенки цилиндра и медленно поплыло к противоположной, к передней. По прошествии какого-то времени легкая, почти незаметная сила развернула меня и подтолкнула к правой стенке цилиндра, которую я с удивлением для себя воспринимала теперь как нижнюю. Вскоре после этого в комнату вошел человек в черной тунике. На ногах у него были надеты башмаки с металлическими подошвами, при каждом его шаге словно прилипавшими к пластинам, которыми были выложены все стены этого странного помещения. Двигался человек тоже странно: он шел по стене комнаты, которая раньше была слева от меня, а теперь воспринималась мной как пол. Человек подошел к механизму, от которого отходили тянувшиеся к капсулам шланги, и напротив одной из светящихся шкал передвинул на доске управления какой-то рычажок. Через секунду я заметила, что в составе воздуха, заполняющего мою капсулу, что-то изменилось. Светящиеся шкалы и набор кнопок к ним занимали всю верхнюю часть приборной доски, и каждая, конечно, соотносилась с определенной капсулой и находящейся в ней девушкой. Внимание у меня начало рассеиваться. Я пыталась докричаться до этого человека в черной тунике, но он, по-видимому, меня не слышал. Или не хотел услышать. Затуманивающимся сознанием я смутно уловила, как какая-то сила медленно развернула меня и прижала спиной к другой стенке цилиндра. Прежние “пол” и “потолок” снова стали на свои места. Человек в черной тунике уже покинул комнату. Или мне это только казалось? Блуждающим взглядом я смотрела сквозь прозрачный пластик цилиндра. Подняла руки и уперлась в толстые, прочные изогнутые стенки моей крохотной тюрьмы. Элеоноре Бринтон — гордой и надменной — не удалось убежать. Она — пленница, вспыхнула последняя мысль в моем затухающем сознании.5. ТРИ ЛУНЫ НА ЗВЕЗДНОМ НЕБЕ
Мне трудно судить о том, что происходило дальше. Не знаю, как долго я пробыла без сознания. Под щекой я ощущала жесткую траву, а руками вцепилась в какой-то корень. Я попыталась закричать, но у меня не было сил даже пошевелиться. В сознании промелькнули события душной августовской ночи, показавшиеся мне кошмарным сном. Нужно поскорее снова уснуть и проснуться, уже лежа на мягкой постели в своей квартире, в пентхаузе на крыше небоскреба. Я сильнее зажмурила глаза, но прикосновение к щеке жесткой травы говорило мне, что я больше не в своей квартире, где все мне так близко и знакомо. Я перевернулась на бок. В лицо ударил солнечный свет. Он показался мне необычным. Я приподнялась, упираясь руками в землю, и тут же испуганно вскочила на ноги. Меня окружал не мой мир, привычный и родной; этот мир был каким-то странным, незнакомым — чужим! Однако воздух показался мне удивительно чистым, прозрачным. На траве, густой и сочной, празднично сверкали капельки росы. Среди стеблей травы выглядывала желтая головка цветка, покачивающегося на тонкой ножке. Я наклонилась поближе. Я еще никогда не встречала таких цветов. Вокруг расстилалось зеленое поле, но в отдалении виднелись деревья — неожиданно высокие и черные. Еще дальше, в стороне от них, я увидела целый лес — тоже состоящий из деревьев, но не с зеленой или черной кроной, а с желтовато-коричневой, на удивление яркой. Где-то в отдалении слышалось журчание ручья. Все было очень красивым, но я чувствовала себя испуганной. Из травы взметнулась в воздух крохотная птичка с малиновым оперением, и я вздрогнула от неожиданности. Вдалеке, у рощи с желтоватыми деревьями, я увидела неторопливо идущее грациозное животное с такой же коричнево-желтой окраской. Оно было от меня очень далеко, и я не смогла его хорошенько рассмотреть, но мне оно показалось небольшим оленем или газелью. Животное пощипывало траву и вскоре скрылось среди деревьев. Я оглянулась. В сотне ярдов от себя я увидела груду искореженного черного металла, глубоко ушедшего в развороченную вокруг землю. Это все, что осталось от дискообразного корабля. Я заметила, что у меня на щиколотках уже нет узких полосок металла. Я не знала, когда их с меня сняли. На мне все еще была одежда, в которой меня поймали: поношенные слаксы и широкая черная блузка. Сандалии я потеряла еще на Земле, когда пыталась убежать от преследовавшего меня малого дискообразного корабля. При этом воспоминании я снова напряглась и приготовилась бежать куда глаза глядят, но вокруг не было заметно ни малейшего признака цивилизации. Я почувствовала, что умираю от голода. Осторожно пробираясь среди высокой травы и поминутно оглядываясь, я отыскала неширокую речку и, наклонившись, зачерпнула воды. При моем приближении то, что я приняла за качающийся на поверхности цветок, внезапно разлетелось в разные стороны и оказалось стайкой крохотных желтовато-серебристых рыбешек. Не переставая удивляться, я напилась свежей холодной воды. Меня не оставляло желание убежать от корабля подальше; где-нибудь непременно должны быть люди, которые мне помогут. Однако корабль казался совершенно мертвым, неподвижным. Над ним беззаботно кружилось несколько ярких пичужек. Я решила, что мне ничто не угрожает, зато на корабле могли оставаться какие-то запасы провизии. Очень медленно, осторожно, шаг за шагом я приблизилась к кораблю. Подойдя к нему ярдов на двадцать, я обошла его со всех сторон. Он напоминал бесформенную груду металла — искореженного, разорванного и местами оплавленного. Признаков жизни на корабле заметно не было. Тогда я подошла к нему поближе и заглянула внутрь через один из больших разрывов в корпусе. Края металла, образующего разрыв, были оплавлены. Внутри корабля, насколько хватало глаз, все было разворочено. Бегущий изнутри вдоль корпуса корабля трубопровод ощетинился обрывками торчащих во все стороны труб. Разбитые панели управления открывали взгляду обгоревшие платы каких-то сложных приборов и беспорядочное переплетение проводов. Пол был усеян осколками разбитых защитных экранов. Стараясь о них не порезаться и не зацепиться о рваные края искореженного металла, я, сдерживая дыхание, забралась внутрь корабля. Здесь, казалось, не было ни одной живой души. Организация внутренней части корабля поражала рациональностью расположения многочисленных приборов и экономией свободного пространства. Однако сейчас сложная техника представляла собой сплошное месиво развороченного металла, пробираясь среди обломков которого мне нередко приходилось опускаться на четвереньки. Я обнаружила помещение, служившее, очевидно, рубкой управления. Внутри помещения находились два кресла, расположенные перед широким, во всю стену, экраном. Еще четыре кресла, чуть поодаль, были обращены к бесформенной массе пластика и металла, прежде представлявшей собой, вероятно, панель управления. Машинный зал я не смогла отыскать. По-видимому, он находился в нижней части разрушенного корабля, добраться куда у меня не было никакой возможности. Какая бы сила ни приводила корабль в движение и каким бы оружием ни пользовались пилоты — если, конечно, на борту корабля вообще имелось оружие — управление им производилось именно из этого помещения. Отыскала я и отсек, где находились прозрачные капсулы из тяжелого, толстого пластика или стекла, внутрь одной из которых на время перелета была помещена и я. Сейчас крышки с капсул были сняты. Все они были пусты. Внезапно я услышала за спиной какой-то шорох. Мимо меня пробежало небольшое, покрытое пушистой шерстью существо с шестью ногами. Я поспешно забралась на торчащие из стены обломки труб и замерла, затаив дыхание. Зверек скрылся в густой темноте соседних помещений, но я уже не ощущала прежнего спокойствия. Я никого не обнаружила внутри корабля. Но где же все люди, которые на нем находились во время перелета? Корабль потерпел крушение, но на нем не было тел погибших. Если после аварии некоторые из членов экипажа остались в живых, куца они делись? Может, они скоро сюда вернутся? Я снова прошла в центральный отсек корабля и осмотрела проломы в его корпусе. Они показались мне не похожими на результат простого крушения в результате аварии. Таких проломов в корпусе было четыре. Один, в днище корабля, достигал, наверное, футов трех в диаметре. Два других, в боковой части, были размером поменьше. Разрыв, через который я проникла на корабль, был самым большим. Он выглядел так, словно обшивочный лист был сорван и сила взрыва или ударная волна выгнула его края наружу. При этом в самой широкой части разрыв достигал девяти футов, а в самой узкой — никак не меньше четырех. На корпусе наверняка имелись и другие повреждения, но, как мне казалось, большинство из них, вероятнее всего, являлись результатом аварии корабля при соприкосновении с землей. Проломы же в корпусе, и особенно их правильная форма и оплавленные края, наводили на мысль, что корабль, вполне вероятно, подвергся нападению. Это испугало меня больше всего, и я бросилась искать какие-нибудь запасы провизии или оружие. Я отыскала комнату отдыха членов экипажа. Здесь я увидела несколько встроенных в стену шкафчиков, большое зеркало и шесть подвесных коек, прикрепленных к стене попарно, одна над другой. Дверцы шкафчиков были разломаны, сами шкафчики — пусты. На одной из кроватей виднелись следы крови. Я поспешно оставила комнату. В соседнем помещении находился крошечный камбуз. В дальнем углу, согнувшись, что-то вынюхивало существо величиной со средних размеров собаку. Обернувшись на звук моих шагов, животное подняло хищную морду и злобно зашипело. Длинная жесткая щетина у него на холке и на спине вздыбилась, и животное прямо у меня на глазах увеличилось, казалось, раза в два. Я испуганно закричала. Шкура у животного была густая, шелковистая, темно-коричневого цвета, с подпалинами. Налитые кровью глаза пылали злобой. Пригнувшись, словно для прыжка, животное снова оскалило пасть и зашипело, обнажив два ряда близко посаженных острых, как иглы, зубов. С двух пар верхних и нижних клыков стекала густая желтая слюна. У него было четыре ноги, в отличие от того, более мелкого, шестиногого существа, которое встретилось мне раньше. На голове, позади черных, тускло сверкающих глаз, виднелись два толстых рогоподобных отростка. Животное сидело, нагнувшись над круглым металлическим предметом, который вполне мог служить экипажу корабля тарелкой, миской или другим столовым прибором. Я снова почувствовала, что умираю от голода. Нащупав рукой дверцу расположенного рядом с дверным проемом шкафчика, я потянула ее на себя и обнаружила, что на полках шкафчика ничего нет, за исключением нескольких железных кружек. Схватив пять-шесть кружек, стоявших ближе других, я, топая ногами, с истерическими воплями стала бросать их в напряженно замершее в углу животное. Ударяясь о пластиковое покрытие стен, кружки с грохотом падали на вымощенный металлическими плитками пол. Животное оскалило зубы и, прижимаясь к полу, бросилось в дверной проем. На мгновение я почувствовала, как его шелковистая шерсть скользнула по моим ногам. Я даже успела заметить его волочащийся по полу длинный розовый безволосый хвост. Не в силах сдержаться от отвращения, я закричала во весь голос. Едва животное скрылось в мрачных переходах корабля, я тут же захлопнула за ним двери камбуза. Немного успокоившись, я открыла все находившиеся в комнате шкафы, ящики и коробки. Все, что было на корабле съестного, было унесено. Значит, мне суждено умереть от голода! Я обессиленно опустилась на пол и разрыдалась. Наплакавшись вволю, я подползла к плоской металлической посудине, из которой ело это отвратительное, мерзкое существо, и, глотая слезы, сдерживая подступающую тошноту, подобрала оставшиеся объедки. Это было жареное мясо. По вкусу оно напоминало говядину, но по жесткости и волокнистости мяса я поняла, что это нечто другое. Пальцами, ногтями я соскребла с посудины все остатки еды. На тарелке не осталось ни крошки. Я даже облизала пальцы. С пола я поднялась несколько окрепшей. Мне все еще хотелось есть, но сил у меня прибавилось. Я снова обыскала все шкафы. На полках оставалась кое-какая посуда, но я не нашла ни ножей, ни чего-либо, что можно было использовать как оружие. Тут мне показалось, что я нахожусь на корабле слишком долго. Я не обнаружила тел погибших, но в одном месте, на кровати, в комнате отдыха членов экипажа, мне попались на глаза следы крови. Если после аварии есть оставшиеся в живых, они могут вернуться. Страх охватил меня с новой силой. В своих поисках съестного я забыла обо всем, даже о собственной безопасности. Я осторожно приоткрыла двери камбуза и прислушалась. Снаружи доносились птичьи трели. Я открыла дверь пошире. Птичка была маленькой, размером с воробья, но больше напоминала крохотного совенка с торчащими над глазами пучками волос. Крылья и хвост у нее были темно-красного цвета. Она сидела на обломке трубы и при моем появлении окинула меня удивленным, изучающим взглядом. Секунду-другую она смотрела на меня своими черными, навыкате, глазами и затем, словно чего-то испугавшись, быстро взмахнула крыльями и через пробоину вылетела из корабля. Я тоже поспешила оставить эту мертвую груду железа. Снаружи все казалось спокойным. Я остановилась и внимательно осмотрелась. За кораблем в отдалении возвышались черные деревья. По левую от меня сторону простирались поля. Еще чуть левее, вдали виднелась роща деревьев с желтоватой кроной, которую я заприметила часом раньше. Солнце на небосводе изменило свое положение, и тени стали длиннее. Судя по всему, день в этом мире клонился к вечеру. Было тепло, но в воздухе ощущалась легкая прохлада. Если на этой планете имелось деление на времена года — без чего природе трудно обойтись, — сейчас, наверное, стояла поздняя весна. Интересно, подумалось мне, как долго здесь продолжается год? Рядом с кораблем я обратила внимание на примятую траву, словно здесь еще совсем недавно стояли ящики или нечто подобное. В другом месте я обнаружила клок женских волос. Чуть дальше по траве тянулась цепочка темно-бурых следов засохшей крови. Нужно скорее убираться отсюда! Я направилась было к темнеющей вдали роще желтоватых деревьев, но ее подавляющая мрачность вызвала у меня непреодолимый страх. Внезапно с той стороны донесся приглушенный расстоянием хриплый рев какого-то крупного животного. Это решило мои сомнения. Я побежала по заросшему густой травой полю, протянувшемуся до самого горизонта. Не успела я отбежать достаточно далеко, как впереди, высоко в небе, я заметила быстро перемещающийся серебристый дискообразный объект. Он приближался, двигаясь в моем направлении. Я бросилась на землю, в траву, и закрыла голову руками. Секунды тянулись одна за другой, но ничего страшного не произошло. Я осторожно подняла голову. Серебристый диск опускалcя на землю рядом с обгоревшими остатками черного корабля. Сам черный корабль в это время пылал ярко-красным светом. Через несколько секунд свечение прекратилось. Тогда люки на верхней части серебристого корабля открылись, и на землю спустились люди. В руках у них были трубочки или трости — возможно, какое-то неизвестное мне оружие. Они, как и люди с черного корабля, были одеты в туники, но не черного, а ярко-алого цвета. Головы у них были гладко выбриты. Некоторые из этих людей рассыпались вокруг черного корабля, другие с оружием в руках забрались внутрь. И тут, к моему ужасу, из серебристого диска показалось громадное темно-золотистого цвета шестиногое существо, двигавшееся на четырех длинных задних конечностях и державшееся при этом прямо, высоко подняв крупную голову. У него были большие выпуклые глаза и похожие на антенны длинные усики. Выбираясь из диска, оно двигалось очень ловко, с изяществом и даже грациозно и, спустившись на землю, быстро скрылось внутри черного корабля. Некоторые из людей последовали за ним. Через минуту, не больше, существо и сопровождавшие его люди снова показались из черного корабля и перебрались на серебристый диск. Люки за ними тут же закрылись, диск беззвучно оторвался от земли и поднялся в воздух на несколько сотен футов. Он облетел останки черного корабля и завис прямо над ними. Внезапно все вокруг озарилось вспышкой невыносимо яркого голубого света, сопровождавшейся волной докатившегося до меня жара. Я поспешно опустила голову в траву. Когда я снова подняла глаза, серебристый диск уже улетел. Не было видно и останков черного корабля. Когда страх у меня улегся, я вернулась к месту его крушения. Земля вокруг на несколько десятков футов была опалена, но от самого корабля мне не удалось отыскать даже следа: ни куска обгоревшего металла, ни мотка проволоки, ни осколков стекла — ничего! Откуда-то издалека снова донесся рев крупного животного. Я поспешно оставила это наводившее на меня ужас место и побежала по заросшему травой полю. Добравшись до речки, из которой я пила утром, я вошла в воду и стала переходить ее вброд. Вода в ручье доходила мне до пояса. Внезапно что-то ударило, а затем ужалило меня в ногу. Я закричала и, бросившись в воду, поплыла, работая руками и ногами изо всех сил. Выбравшись на берег, я снова побежала. Должно быть, я бежала, а затем, выбившись из сил, брела в течение нескольких часов. Наконец я остановилась, чтобы передохнуть. Я упала и утонула в густой, сочной траве. Глаза у меня были закрыты. Внезапно я услышала шелест и каюй-то легкий хруст. Я быстро подняла голову и открыла глаза. Увиденное наполнило меня таким ужасом, чю у меня от страха волосы зашевелились на голове. Растение представляло собой толстую лиану с усиками, покрытую широкими мясистыми листьями. Конец лианы, его безглазая стручкообразная голова, расщепленная посередине, поднималась с земли и медленно раскачивалась из стороны в сторону. В разинутой пасти виднелись неправдоподобно длинные изогнутые зубы-шипы. Я испуганно вскрикнула и вскочила на ноги. Причудливое растение внезапно рванулось вперед и достало меня. Оно намертво вцепилось мне в штанину на правой ноге. Я изо всех сил дернула ногой, оставляя у него в зубах кусок оторванной материи. Оно бросалось снова и снова, очевидно ощущая мое присутствие по запаху или теплу моего тела. Однако оно было прикреплено к уходящему в землю корню и поэтому не moгло до меня дотянуться. Меня охватил такой ужас, что я едва могла пошевелиться. Я стояла, закрыв лицо руками, и кричала во весь голос. Вдруг до меня донесся шорох, раздавшийся сзади, у меня за спиной. Я испуганно оглянулась и увидела, как еще одно растение поднимает с земли свою усеянную зубами голову, а рядом шевелится еще одно, и еще одно, и еще… Не переставая кричать, не разбирая дороги, я бросилaсь прочь отсюда. Вскоре я выбралась из опасного места. Я продолжала бежать, а потом идти еще несколько часов. Стало темно. Заметно похолодало. У меня больше не было сил. Я упала в траву. Ночь была темной, ветреной, невыразимо прекрасной. По небу неторопливо плыли силуэты облаков. Я давно успокоилась и зачарованно смотрела на звезды. Никогда еще я не видела таких крупных, таких ярких, сияющих так близко. “Как красив этот удивительный мир, — подумалось мне. — Как он прекрасен!” Я лежала на спине, положив руки под голову, и любовалась звездной россыпью, сияющей на черном бархате неба, и тремя полными, заливающими землю желтым мерцающим светом лунами. Вскоре усталость взяла свое, глаза у меня закрылись, и я забылась тяжелым, тревожным сном.6. Я СТАЛКИВАЮСЬ С ТАРГО, ОКАЗЫВАЮЩИМСЯ РАБОТОРГОВЦЕМ
Я проснулась еще до рассвета. Было очень холодно, пасмурно и сыро. Я вся окоченела. Каждая клеточка моего измученного тела ныла и стонала от боли. Есть хотелось сильнее, чем прежде. От выпавшей росы одежда у меня промокла насквозь и не согревала. Я чувствовала себя брошенной и несчастной. А главное — одинокой. Я была совершенно одна! Голодная, холодная, одинокая в этом чужом, враждебном мире! Мне не оставалось ничего другого, как закрыть лицо руками и разрыдаться. Мне теперь казалось, что я была в этом мире единственным живым человеком. Здесь разбился доставивший меня корабль, но эта планета, вполне возможно, не является родным для него миром. Для второго, серебристого корабля, пришедшего уничтожить первый, этот мир также мог быть чужим. Я не нашла никого, кто уцелел после крушения первого корабля. Второй корабль тоже улетел. Обстоятельства складывались так, что я действительно могла оказаться в этом мире единственным живым разумным существом. Я тяжело вздохнула и поднялась на ноги. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись заросшие густой травой степи. Они тускло сверкали каплями росы и в серой предрассветной мгле выглядели совершенно необитаемыми. И среди этих безбрежных унылых полей я была совершенно одна! Я побрела куда глаза глядят. Где-то над головой, приветствуя приближающийся восход солнца, защебетала одинокая птица. Заслышав мои шаги, приподнялся на задние лапы какой-то крохотный пушистый зверек с двумя длинными, выступающими над губой передними зубами. Он окинул меня изучающим, неодобрительным взглядом и тут же скрылся в траве. Я продолжала идти, не разбирая дороги. Наверное, скоро мне суждено умереть от голода. Здесь совершенно нечего есть. По щекам у меня сами собой покатились слезы. Бросив взгляд вверх, я увидела пару кружащихся в вышине больших белых ширококрылых птиц. Они тоже казались брошенными и одинокими в этом сером, неприветливом небе. Они, наверное, тоже хотят есть, подумалось мне. Я не могла понять, что со мной произошло. Вес было просто необъяснимо. Мне вспомнилось, как я проснулась в то злосчастное августовское утро, кок принимала душ, вытиралась полотенцем. Вспомнились люди, вломившиеся в мой дом, мои тщетные попытки от них убежать, их стоящий на поляне черный корабль и прозрачный цилиндр, в который они меня зачем-то поместили. Затем на память пришло мое пробуждение уже здесь, в этом мире, на поле, заросшем гусшй жесткой равой, и обломки врезавшегося в землю черного корабля. А потом прилетел этот второй, серебристый корабль и уничтожил останки первого. И вот теперь я совсем одна! Подумать только: Элеонора Бринтон в полном одиночестве бредет по бескрайним полям этой чужой, незнакомой планеты, о которой она никогда даже слыхом не слыхивала! Я тяжело вздохнула и продолжала идти. Наверное, через два часа после восхода солнца я набрела на выступающие из земли скалы. Здесь в небольшом каменном углублении скопилось немного дождевой воды, и я с жадностью напилась. Поблизости, к моей несказанной радости, я обнаружила несколько кустиков с крупными красными ягодами. Ягоды оказались даже довольно приятными на вкус, и я почувствовала какую-то симпатию к этой дикой планете. Солнце продолжало свой неспешный дневной путь, заметно потеплело. Раз или два начинал накрапывать мелкий дождь, но я к нему уже привыкла. Воздух был чистым и свежим, трава зеленой, а по синему небу безмятежно ползли густые пушистые облака. Когда солнце поднялось уже высоко над головой, мне посчастливилось отыскать еще несколько кустов с красными ягодами, и на этот раз я наелась вволю. Неподалеку в другой скальной гряде я нашла в расщелине столько дождевой воды, что мне хватило не только напиться, но даже умыться. После этого я снова двинулась дальше. Теперь я уже была не столько напугана, сколько раздражена всем происходящим. Мне казалось невозможным, что я здесь выживу. Хотя все здесь так красиво! Я даже пробежала по траве, чувствуя, как легкий ветерок развевает мои волосы. Радуясь, что никто меня не видит, я высоко подпрыгнула в воздух, затем еще раз и весело рассмеялась. Я никогда не позволяла себе так скакать с тех пор, как была маленькой девочкой. Затем я пошла с большей осторожностью, так как заметила в траве похожие на лианы растения с широкими мясистыми листьями и длинными гибкими усиками. Я остановилась у одного растения и стала наблюдать, как оно реагирует на мое присутствие. Этот хищник растительного мира с тихим шорохом изогнулся, и с земли начала медленно подниматься его приплюснутая стручковидная голова с усеянной острыми зубами раскрытой астью. Однако я уже не боялась этих хищников. Я знала, что они опасны и от них следует держаться подальше. Я продолжала путь. Животных я не видела. Время от времени мне попадались кустики с красными ягодами и скальные останцы, где я почти неизменно находила природные резервуары с дождевой водой. Но я со все большей остротой ощущала свое одиночество. Когда солнце начало клониться к заходу, я опустилась на траву отдохнуть, выбрав для этого небольшую ложбину между двумя пологими холмами. Интересно, подумалось мне, насколько у меня велики шансы спастись? И главное — кто мне в этом поможет? Я давно поняла, что этот мир для меня чужой. Доставивший меня сюда корабль — насколько я могла судить по своим скромным познаниям — по своим возможностям намного превосходил все достижения современной земной техники. Люди, захватившие меня, как и те, что управляли кораблем, были, несомненно, человеческими существами или, по крайней мере, были на них похожи. Даже те, кого я видела возле серебристого корабля, за исключением высокого, грациозного шестиногого существа, очень походили на людей. Но черный корабль разбился, а серебристый улетел, и, возможно, на другую планету. Но я хочу, чтобы меня спасли! Я должна быть спасена! Эти мысли неотвязно преследовали меня, однако большого страха я не испытывала. Я могла прожить в этом мире. Но я чувствовала себя очень одинокой. “Здесь нечего бояться, — убеждала я себя. — Здесь есть вода, отыщется и какая-нибудь пища. Я уже нашла ягоды, найду и еще что-нибудь съедобное — фрукты или лесные орехи”. Я даже засмеялась, настолько мне приятна была эта мысль. И тут же опять загрустила, вспомнив, что я здесь совсем одна. Если мне суждено погибнуть в этом мире, я, конечно, умру не от голода, а от одиночества. От этой безрадостной мысли у меня уже начали снова наворачиваться слезы на глаза, как вдруг порыв ветра донес до моего слуха приглушенный расстоянием звук, ошибиться в природе которого было невозможно: это был звук человеческого голоса. Я мгновенно вскочила на ноги и что было сил побежала к ближайшему пологому холму. Взобравшись на вершину, я лихорадочно огляделась и тут же бросилась по склону вниз — размахивая руками, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь. По щекам у меня текли слезы радости. — Стойте! — кричала я. — Подождите! Это были люди! Я буду спасена! Они дадут мне пищу и укрытие! Они спасут меня! Спасут! — Стойте! Подождите! — рвалось из меня отчаянное желание быть услышанной. По полю двигался фургон. Возле него шагали семь или восемь мужчин. В фургон не было запряжено какого-либо животного. Перед ним двигались пятнадцать — двадцать девушек, все обнаженные. У каждой через плечо был надет широкий ремень. Рядом с ними шагали двое мужчин. Сам фургон выглядел довольно потрепанным. Его навес из полосатой сине-желтой материи местами был разорван. На скамье в передней части фургона сидел низкорослый полный мужчина в одеянии того же цвета, также рваном. Вся процессия остановилась и с изумлением обернулась в мою сторону. Я бежала к ним по склону холма, захлебываясь от радости. Двое мужчин кинулись мне навстречу. Двое других, огибая холм с противоположных сторон, начали взбираться на его вершину. Эти последние не обращали на меня внимания. — Я Элеонора Бринтон, — представилась я поспешившим встретить меня мужчинам. — Я из Нью-Йорка. Планета Земля. Я заблудилась. Один из мужчин схватил меня за левую руку, другой завел мне за спину правую. Подталкивая меня отнюдь не дружелюбно, они повели меня вниз, туда, где дожидались сбившиеся вокруг фургона люди. Через минуту в сопровождении крепко державших меня за руки мужчин я уже стояла возле фургона. Развалившийся на скамье толстый коренастый человек в сине-желтом разорванном до самой груди одеянии едва удостоил меня взглядом. Все его внимание было устремлено на вершину холма, куда продолжали взбираться двое мужчин. Поднявшись на вершину, они стали осматривать окрестности. Еще двое людей из числа сопровождавших фургон отошли к соседним холмам, отстоящим на несколько сотен ярдов, и начали что-то искать там. Стоящие неподвижно перед фургоном девушки с широкими ремнями на плечах, казалось, понимали смысл происходящего. Я же отказывалась что-либо понимать и только беспомощно оглядывалась вокруг. У восседающего на скамье толстого мужчины в ушах покачивались массивные золотые серьги, украшенные крупными сапфирами. Его волосы, темные и длинные, казалось, не знали хорошего ухода. Они были грязными, жирными и нечесаными, стянутыми на голове такой же несвежей желто-синей шелковой лентой. На ногах у него были кожаные сандалии, ремни которых усыпали крупные жемчужины. Стопы, ремни и сандалии были запыленными. Некоторые жемчужины на ремнях отсутствовали. Маленькие пухлые руки мужчины были унизаны кольцами. Под давно не стриженными ногтями чернел слой грязи. По тому, как он держался, я догадалась, что этот коротышка, должно быть, отличается высокомерием и привередливостью, но сейчас он выглядел уставшим и чем-то озабоченным. Вскоре вернулся один из мужчин, отправлявшихся на поиски к дальним холмам. Судя по его огорченному виду, поиски оказались безрезультатными. Обращаясь к сидящему на скамейке толстому человеку, он назвал его Тарго. Тарго выслушал его доклад и снова обернулся к вершине холма. Заметив его вопросительный взгляд, находившийся там мужчина покачал головой и в патетическом жесте воздел руки над головой. Он тоже ничего не нашел. Тарго вздохнул с видимым облегчением. Он посмотрел на меня. Я постаралась улыбнуться ему поприветливей. — Большое вам спасибо за то, что вы меня спасли, — обратилась я к нему. — Меня зовут Элеонора Бринтон. Я живу в Нью-Йорке, это такой город на планете Земля. Я бы хотела туда вернуться, и как можно быстрее. Я довольно богата и обещаю, что, если вы поможете мне вернуться, я вас щедро отблагодарю. Тарго смотрел на меня изумленно. Он абсолютно ничего не понимал. Мне же отчего-то казалось, что раз мои похитители на Земле говорили по-английски, то и здесь хоть кто-нибудь должен понимать этот язык. Вернулся еще один мужчина. Я думаю, он доложил, что его поиски тоже ничего не принесли. Тарго выслушал его и куда-то отправил — должно быть, в оцепление. Кто-то из его помощников позвал одного из находившихся на вершине холма, приказав ему спускаться. Второй так и остался на вершине — тоже, вероятно, на посту. Я несколько раздраженно, но достаточно терпеливо повторила свои слова толстому человеку. Я говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово, чтобы ему проще было меня понять. Кроме того, я потребовала, чтобы вцепившиеся в меня мужчины убрали подальше свои грязные руки. Я уже начала подробнее излагать ему предмет своих желаний, как он внезапно перебил меня самым грубым образом, бросив мне в ответ что-то резкое и, вероятно, гневное. Я едва сдержала раздражение. Он даже не попытался меня понять! Я попробовала освободить руки, но мужчины еще сильней сжали их. Тогда заговорил Тарго. Я, разумеется, ничего не поняла из того, что он сказал, но разговаривал он со мной так, как можно говорить только со своим слугой. Это меня возмутило. — Я вас не понимаю, — холодно ответила я ему. Тарго с заметным усилием сдержал прорвавшееся было у него нетерпение. Очевидно, тон моего голоса привел его в полное недоумение. Казалось, он начал догадываться, что в чем-то заблуждался на мой счет. Он спустился с фургона и стал внимательно ко мне приглядываться. Теперь и я смогла разглядеть его получше. В его голосе появились заискивающие нотки. Он теперь явно старался снискать мое расположение. Меня даже позабавило, как быстро мне удалось одержать эту маленькую победу. Теперь он уже казался мне не таким высокомерным и противным, как прежде. Ничего, он еще научится обращаться с Элеонорой Бринтон подобающим образом! Но я, конечно, ничего не понимала из того, о чем он говорит. Тем не менее в его речи что-то показалось мне странно знакомым, хотя я так и не сумела определить, что именно. Меня больше поражала его недоуменная самоуверенность: он словно отказывался поверить, что я могу его не понимать. Он наконец начал говорить очень медленно, внятно, отчетливо произнося каждое слово. Однако все его усилия так и пропали даром, поскольку я, естественно, не смогла разобрать ни слова из того, что он говорил. Это наконец стало вызывать у него раздражение. Я тоже начала терять терпение. Тарго, вероятно, ожидал, что любой, с кем он ни встретится, должен знать этот странный язык, на котором он разговаривал, независимо от того, является этот язык для человека родным или нет. Тарго был либо недоумком, либо закоснелым изоляционистом. Он долго пытался объясниться со мной, но все безрезультатно. Потом он обернулся к одному из своих людей и задал ему вопрос. Парень ответил ему одним словом и отрицательно покачал головой. Я на секунду опешила от неожиданности. Мне уже приходилось слышать это слово. Когда я в своем доме, в пентхаузе, лежала на кровати связанная, находившийся рядом коротышка попытался, я помню, погладить меня по ноге. Вот тогда-то рослый мужчина его и остановил, бросив ему это самое слово. Тут я поняла, что показалось мне знакомым в языке, на котором говорил Тарго. Мне уже приходилось слышать пару слов из этого языка. Мои похитители общались исключительно на английском. Думаю, для них всех — или, по крайней мере, для подавляющего большинства — английский был языком родным. Но я хорошо помню акцент того рослого человека, который ими руководил. Его манера говорить выдавала в нем иностранца. Вот и сейчас я слышала тот же акцент, ту же манеру произносить слова, ту же интонацию, но здесь, в этом мире, в устах общающихся между собой людей этот прононс воспринимался уже как неотъемлемая особенность их родного языка. Это меня испугало. Язык окружавших меня людей хотя и поражал непривычностью своего звучания, не казался неприятным на слух. Он был звучным, темпераментным и воспринимался как красочный и насыщенный. Я, повторяю, была напугана, но вместе с тем ощущала прилив энтузиазма. Тарго заметил перемену в моей манере держаться и удвоил свои старания найти со мной общий язык. Однако понять его я, конечно, так и не смогла. Пугало меня то, что на этом языке — или очень на него похожем — разговаривал руководитель похитивших меня людей и, вероятно, кто-то из его помощников, которых я не видела. Обнадеживал же тот факт, что раз эти сопровождающие фургон люди говорят на том же языке, что и мои похитители, значит, они должны обладать и техническими знаниями, достаточными для того, чтобы вернуть меня на Землю. Хотя в это трудно было поверить. У окружающих меня людей, я заметила, не было ни пистолетов, ни ружей, ни маленького парализующего приборчика, который использовал руководивший похитителями рослый человек, ни тонких, похожих на трости аппаратов, которые держали в руках люди, спустившиеся с серебристого дискообразного корабля. Вместо этого сопровождавшие фургон стражники были вооружены короткими мечами. Это меня удивило и позабавило. У двоих через плечо на ремне висели арбалеты, довольно похожие на те, что я видела в парижских и лондонских музеях. Четверо держали в руках копья, толстые и длинные, на вид очень тяжелые, которые я, наверное, не смогла бы даже поднять. На всех мужчинах, за исключением Тарго, были надеты длинные грубые туники и железные шлемы. Шлемы полностью закрывали лицо, оставляя открытыми лишь глаза и рот, сплошная прорезь для которых напоминала английскую букву “Y”. Меч в ножнах они носили за спиной, надетым через левое плечо. На ногах у них были толстые сандалии, подвязанные длинными, несколько раз перекрещивающимися на голени ремнями. У большинства из них, помимо короткого меча за плечом, на поясе висел длинный широкий нож. Здесь же, на поясе, они носили кожаные кошели. Я с облегчением отметила, что эти люди, кажущиеся столь примитивными в своем развитии, не могли принадлежать к группе моих похитителей с их замысловатой, не поддающейся объяснению техникой. С другой стороны, это же и беспокоило. Тарго и его спутники не смогут вернуть меня на Землю. Однако раз уж они свалились мне на голову, нужно было извлечь из нашей встречи максимальную пользу. Главное — я была теперь спасена. Где-то на этой планете, несомненно, должны находиться люди, обладающие возможностями организации космических перелетов, и мне необходимо их отыскать. Главное то, что я теперь в полной безопасности. Охранники, державшие меня, не причиняли мне боли, и я смогла внимательно осмотреть фургон оттуда, где стояла. Он оказался довольно большим. В некоторых местах на нем виднелись глубокие царапины, словно по нему били острыми предметами, а кое-где доски были даже проломлены. Интересно, а где тягловые животные, какие-нибудь быки, которые должны были тащить этот тяжелый фургон? Я заметила, что борта фургона помимо царапин носили и другие следы повреждений. Краска на них местами облупилась, пошла пузырями и почернела. Судя по всему, фургон побывал в огне. Навес из желто-синего шелка, как я уже писала, кое-где был разорван, обильно закопчен сажей и покрыт грязно-серыми разводами. Все это свидетельствовало о его долгом пути под пылью и дождем. Мне также пришло в голову, что Тарго сейчас только выглядит таким изможденным и озабоченным, в обычное же время это человек важный, высокомерный и тщеславный, судя по его склонности к обилию всевозможных украшений. Не думаю также, что он был любителем пеших прогулок, одну из которых ему, очевидно, пришлось совершить, судя по грязи, покрывавшей его ноги, и по нескольким недостающим — вероятно, потерянным в дороге — жемчужинам, украшавшим его сандалии. К тому же и обеспокоенность этих людей при моем появлении, и та тщательность, с которой они обследовали близлежащие холмы и поля, проверяя, нет ли со мной еще кого-нибудь. Они явно кого-то боялись! Тарго спасался бегством. А до этого они все подверглись нападению врагов. В фургоне я заметила несколько больших ящиков и сундуков. Я посмотрела на стоящих перед фургоном девушек. У каждой через плечо были надеты широкие кожаные ремни, напоминающие конскую упряжь. Их было девятнадцать. Десять стояли по одну сторону центрального, протянутого от фургона ремня, девять — по другую. Все они были полностью обнажены. Я смотрела на них, чувствуя, как во мне закипает раздражение. Они были невероятно красивы. Я привыкла считать себя очень красивой женщиной, какие встречаются, наверное, одна на десять тысяч. Одно время я ведь даже работала фотомоделью. А здесь, к моему удивлению и, надо признаться, негодованию, по крайней мере, одиннадцать девушек были безусловно красивее, чем я. На Земле — во всяком случае, лично — мне не приходилось встречать женщину, которую я с полной откровенностью считала бы красивее себя. А здесь таких девушек было сразу одиннадцать! Каким образом их можно было собрать всех вместе? Я была потрясена. Однако, пыталась я себя успокоить, я превосхожу их всех и по умственному развитию, и своим богатством (только где оно?), и утонченностью вкуса, и изяществом манер.Все они, конечно, обычные дикарки. Я даже попыталась было вызвать в себе чувство жалости к этим несчастным. Но как же я их ненавидела! Ненавидела их всех! Они смотрели на меня так, как я привыкла смотреть на окружавших меня женщин Земли — с безразличием, как на пустое место, не видя в них достойных соперниц, способных сравниться со мной по красоте. Куда бы я ни приходила, я не могу припомнить, чтобы мне встречалась хоть одна женщина, более красивая, чем я. Я привыкла ловить на себе восхищенные взгляды мужчин и полные злобной зависти взгляды женщин. А эти дикарки осмеливались смотреть на меня так, словно я была для них пустым местом — пугалом в этой степи! Они меряли меня изучающими, оценивающими взглядами, какими обычно обмениваются впервые встретившиеся женщины, и я видела, как их глупые физиономии наливаются неприкрытым самодовольством. Эти дикарки считали себя красивее меня! Меня, Элеоноры Бринтон! При этом я отлично понимала, что, если хочу в чем-то превзойти их, мне придется на первый план выдвигать какие-то иные свои качества, не красоту, как если бы я была простой деревенской девчонкой, неказистой, уродливой, вынужденной добиваться внимания окружающих при помощи всевозможных убогих ухищрений, а не своей природной привдекательности! Как же я ненавидела этих самодовольных, надменных сучек! “Я все равно красивее их всех! — убеждала я себя. — Я лучше их! Я богаче! Ни одна из них не способна вызвать к себе ничего, кроме ненависти и презрения!” Черт с ними со всеми! Самое главное — что я спасена, что я в безопасности и скоро смогу оплатить свое возвращение домой, на Землю. Скоро непременно — не здесь, так в ближайшем городе — найдется кто-нибудь понимающий по-английски; он поможет мне отыскать людей, способных посодействовать моему возвращению. Сейчас это не важно. Главное — я не одна, я среди людей, я в полной безопасности. Но этот Тарго совершенно не способен был что-нибудь понять. Он начал меня раздражать. К тому же мне надоели эти двое мужчин, вцепившихся в меня, как будто я была какая-нибудь преступница. Я снова попыталась вырваться, но мне это не удалось. Как я ненавидела всех мужчин с их слоновьей силой! Тарго тоже, я заметила, начал терять терпение. — Отпустите меня! — крикнула я ему. — Отпустите немедленно! Этот осел, конечно, опять ничего не понял. Вместо этого он снова начал что-то говорить, медленно, тщательно проговаривая каждое слово. Нет, подумалось мне, он все-таки идиот, самый настоящий упрямый идиот. Они все здесь идиоты! Это, наверное, компания странствующих идиотов! Никто из них, казалось, никогда в жизни не слышал английской речи. А ведь, по крайней мере, один из людей, находившихся на черном корабле, знал английский. Я слышала, как он разговаривал с тем рослым человеком. И я уверена, что таких людей должно быть много на этой планете, много! Я устала от Тарго и от его бесполезных усилий. — Я вас не понимаю, — сказала я ему, произнося каждое слово с величайшим презрением и холодностью. После этого я окинула его равнодушным взглядом и отвернулась: пусть знает свое место, невежественный дурак! Он что-то приказал одному из своих подчиненных. В ту же секунду с меня сорвали одежду. Я закричала. Девчонки с широкими кожаными ремнями на плечах весело засмеялись. — Кейджера! — воскликнул стоящий рядом мужчина, показывая пальцем мне на бедро. Каждая клеточка моего тела залилась краской стыда. — Кейджера! — смеялся Тярго. — Кейджера! — хохотали остальные. Девчонки аж согнулись от смеха и весело хлопали себя руками по коленям. У Тарго даже слезы брызнули из глаз. Внезапно он стал очень сердитым. Он снова заговорил; на этот раз его речь была резкой и гневной. Меня бросили лицом на землю. Державшие меня мужчины завели мне руки за голову и крепко прижали меня к земле. Двое других мужчин широко развели мне ноги и своими коленями также придавили их к земле. — Лана! — позвал Тарго. Один из мужчин подошел к группе девушек. Я не видела, что он делает, но хорошо слышала смех девчонок. Через минуту одна из них отделилась от остальной компании и подошла, остановившись у меня за спиной. В детстве я была капризным, избалованным ребенком. Гувернантки и воспитатели нередко бранили меня, но никто из них никогда не поднял на меня руку. Он был бы немедленно уволен. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы меня ударили. А тут меня выпороли. Девчонка ударила меня плетью изо всех сил и продолжала наносить удары один за другим — жестокие и беспощадные. Я кричала во весь голос, вырывалась, захлебывалась слезами. Удары сыпались на меня безостановочно. Я не могла дышать. Слезы застилали мне глаза. Я кричала и рыдала, пока окончательно не обессилела. А удары продолжались, отвешиваемые умелой, безжалостной рукой. Все вокруг превратилось для меня в сплошную боль, стоны и жгучие слезы. Я думаю, в действительности наказание продолжалось несколько секунд, не больше минуты, но эта минута показалась мне вечностью. Наконец Тарго что-то сказал этой девчонке, Лане, и град сыпавшихся на меня ударов прекратился. Мужчины отпустили мои ноги, а те двое, что навалились мне на плечи, подняли меня с земли. Я, наверное, находилась в состоянии шока. Перед глазами все плыло. Смех девчонок у фургона доносился словно сквозь густую ватную пелену. Я едва держалась на ногах. Меня стошнило. Чьи-то руки подхватили меня, отнесли в сторону и уложили на траву. Не знаю, сколько я так пролежала, не в силах пошевелиться. Вскоре мне стало немного легче. Меня снова подняли с земли, подвели к Тарго и поставили перед ним на колени. Я с трудом подняла на него глаза. Он рассматривал мою одежду. Я ее едва узнала. В руке он держал кожаную плеть — очевидно, ту самую, которой меня избивали. Лана уже вернулась на свое место у фургона, и стоящий рядом мужчина что-то делал с ее кожаным ремнем. Я вся дрожала от боли и отчаяния. Вся задняя часть тела у меня — спина, ноги, плечи, руки — пылала огнем. Я не могла отвести глаз от плети в руках Тарго. Поставившие меня перед ним на колени мужчины отошли в сторону. — Кейджера, — указывая на меня, произнес Тарго, одновременно многозначительно поднимая плеть. Я уронила голову. Он жестом указал на свои ноги. Я догадалась, что надо сделать, чтобы спасти свою жизнь, опустилась на траву и лбом коснулась его сандалий. Все тело у меня сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий. Я сделаю все, что угодно, лишь бы только он больше не велел меня избивать! За спиной у меня раздался многоголосый женский смех. Пусть смеются. Я сделаю все, что он потребует, только бы меня больше не били! Я снова коснулась лбом его покрытых пылью сандалий. Я должна добиться его расположения! Я сделаю все, лишь бы он был мной доволен! Он бросил короткую, отрывистую команду, круто развернулся, взмахнув своим желто-синим шелковым одеянием, и быстрыми шагами отошел прочь. Я с трудом оторвала голову от земли и, захлебываясь от рыданий, посмотрела ему вслед. Двое мужчин, которые прежде держали меня за руки, подхватили меня, подняли с земли и повели, толкая перед собой. Я смотрела в спину удаляющемуся Тарго. Я даже не осмелилась его окликнуть. Он же больше не замечал меня. Он потерял ко мне всякий интерес. Мужчины подтащили меня к передку фургона, туда, где по одну сторону от протянувшегося по земле длинного центрального ремня стояли десять девушек, а по другую — девять. Я увидела, что избивавшая меня девушка, Лана, стоит далеко от меня впереди. И вдруг я с содроганием осознала, что она впряжена в этот тяжелый, неуклюжий фургон. Что широкий ремень, переброшенный у нее через левое плечо, соединен с длинным центральным ремнем, прикрепленным к передку фургона, и что ее к тому же удерживает короткий тонкий ремешок, который завязан у нее на левой руке и также соединен с центральным ремнем. Я с ужасом заметила, что и остальные девушки впряжены подобным образом. Мне на руку тоже завязали тонкий кожаный ремешок, а через плечо перекинули широкую кожаную петлю. Я разрыдалась. У меня едва хватало сил держаться на ногах. Колени у меня дрожали. Спина и плечи горели от побоев, а лицо было мокрым от слез. Стоящая напротив меня невысокая девушка с темными волосами, черными блестящими глазами и очень яркими, словно накрашенными, губами посмотрела на меня и улыбнулась. — Юта, — сказала она, показывая на себя. Затем она указала в мою сторону и спросила: — Ла? Я заметила, что у каждой из впряженных в фургон девушек на левом бедре стояло такое же клеймо, как у меня. Я застонала и попыталась освободиться. Все тщетно: тонкий кожаный ремешок надежно удерживал меня на месте. — Юта, — повторила черноглазая девушка, указывая на себя. — Ла? — спросила она, протягивая руку в мою сторону. — Элеонора, — прошептала я. — Эли-нор, — медленно повторила девушка и с радостной улыбкой повернулась к своим товаркам. — Элинор, — представила она меня. Теперь я даже была ей весьма признательна за то, что ей, моей новой подруге по несчастью, понравилось мое имя. Большинство других женщин обернулись и посмотрели в мою сторону без малейшего любопытства. А та девчонка, которая меня избивала, Лана, вообще не повернулась. Она стояла задрав нос и с презрительным видом глядя прямо перед собой. Другая девушка — высокая, со светлыми волосами, стоящая через два человека впереди меня, слева — повернулась ко мне с широкой, дружеской улыбкой. — Инга, — сказала она, показывая на себя. Я выдавила из себя измученную улыбку. Тарго отдавал какие-то указания, озабоченно оглядываясь по сторонам. Один из его помощников что-то крикнул. Девушки налегли на надетые на них ремни, стараясь сдвинуть с места фургон. Двое мужчин навалились плечом на заднюю часть громоздкой повозки. Фургон покачнулся и медленно сдвинулся с места. Я натянула свой ремень, притворяясь, будто тоже упираюсь изо всех сил. Им вовсе не нужно, чтобы я тащила этот фургон. Тянули же они его и без меня. Я уперлась ногами в траву, как будто я им помогаю. Я даже застонала, чтобы мои старания выглядели более убедительно. Юта бросила на меня недовольный, осуждающий взгляд. Пусть думает что хочет. Мне все равно. И тут сзади мне на плечи опустилась кожаная плеть Я закричала от боли и отчаяния. Юта рассмеялась. Я навалилась на надетый на меня кожаный ремень изо всех сил. Тяжело переваливаясь, фургон покатился по траве. Через минуту-другую я заметила, что Лану тоже наказали плетью. Она вскрикнула от боли, и на спине у нее заалел длинный красный след от ремня. Остальные девушки — и я в том числе — засмеялись. Я догадалась, что Лана не пользуется у них большой любовью. Мне было приятно, что она тоже отведала плети. Лентяйка! Почему остальные должны тащить фургон вместо нее? Чем она лучше нас? — Хар-та! — закричал Тарго. — Хар-та! — Хар-та! — подгоняли нас остальные мужчины. Девушки сильнее налегли на ремни. Мы старались, чтобы фургон пошел быстрее. Время от времени, упираясь плечом в задний борт или в колеса, нам помогали идущие рядом мужчины. Двое шагавших по обеим сторонам фургона мужчин нередко подгоняли то одну, то другую из нас плетью. Мы не могли тащить повозку быстрее, и, несмотря на это, нас продолжали избивать! У меня слезы наворачивались на глаза от обиды, но я так и не осмелилась возражать. Фургон катился по заросшей травой степи. Рядом с нами шагал Тарго. Я думала, он будет ехать в повозке, но он шел пешком. Вид у него был уставший и угрюмый. Наверное, ему сейчас больше всего хотелось усесться на скамью на передке фургона, но он, как руководитель этой маленькой процессии, тоже шел пешком. Как я боялась, когда он начинал нас подгонять и кричать свое “Хар-та!”. Это означало, что на нас снова посыплются удары плетью. Меня душили рыдания. Я — Элеонора Бринтон с Парк-авеню, обеспеченная, красивая, решительная и уверенная в себе женщина, обладающая изысканным вкусом и светскими манерами, получившая великолепное образование и объездившая весь свет. Я несла свою красоту и богатство с утонченностью, доступной лишь для немногих — для очень немногих! — людей даже моего круга! Я заслужила свое положение в обществе. Я заслужила его по праву как человек одаренный, высокоразвитый, обладающий массой достоинств! Я заслужила все, что имела! Такой я человек и именно такой должна оставаться по праву своего рождения! Так почему же я нахожусь здесь, на этой далекой, чужой планете, среди чужих мне людей, среди варваров, из которых ни один не знает моего языка? Почему я бреду по этим бесконечным степям, задыхаясь от пыли, мокрая от пота, обнаженная, впряженная в повозку, как какое-нибудь животное, избиваемое безжалостным погонщиком? Я посмотрела на Юту. Она ответила мне укоризненным взглядом: она еще не забыла, как я увиливала от работы. Заметив, что я на нее смотрю, она нахмурила брови и отвернулась. Я разозлилась. Ну и пусть. Подумаешь! Кто она такая? Дура! В таком мире, как этот, каждая девушка должна сама заботиться о собственном благополучии. Каждый — сам за себя! — Хар-та! — крикнул Тарго. — Хар-та! — подхватили остальные мужчины. Мы снова застонали под обрушившимися на наши спины ударами плети. Я изо всех сил налегла на ремень. По щекам у меня продолжали катиться слезы. Увиливать от работы мне здесь никто не позволит. Я привыкла добиваться своего и от имевших ко мне отношение мужчин и от женщин. Я всегда получала отсрочку в сдаче письменных домашних заданий. Когда бы я ни пожелала, я всегда могла получить новое меховое манто. Когда мне надоедала одна машина, у меня немедленно появлялась новая. Мне даже не приходилось об этом просить. Достаточно было одной недовольной гримаски или печального взгляда, и я тут же получала все, что только не пожелаю. Сейчас все обстояло совершенно иначе. Здесь мне не позволяли увильнуть от работы: плеть надсмотрщика немедленно отмечала каждую такую попытку. Если здесь и найдутся женщины, способные добиться поблажки, они, очевидно, гораздо красивее меня или делают это совершенно иным способом. Впервые я, к своему гневу и разочарованию, осознала, что от меня ожидают исполнения всех моих обязанностей. Это было для меня крайне неприятным открытием. Плеть снова со свистом опустилась на мои израненные плечи, и рыдать сил у меня уже не оставалось. Глотая соленые слезы, я еще сильнее навалилась на сдавливающий мне грудь широкий кожаный ремень.7. МЕНЯ С ДРУГИМИ ДЕВУШКАМИ ОТПРАВЛЯЮТ НА СЕВЕР
Тарго, мой хозяин, был рабовладельцем. Я досталась ему бесплатно, даром. За два-три дня до того, как он сделал меня одной из своих невольниц, его караван подвергся нападению промышляющих грабежом тарнсменов. Это произошло в четырех днях пути на север от города Ко-ро-ба, расположенного в северном полушарии Гора — такое название носит эта планета. Продвигаясь по холмам и долинам на северо-запад из Ко-ро-ба, Тарго направлялся в Лаурис — город, лежащий на берегу реки Лаурии в двухстах пасангах от побережья моря, называемого Тассой. Лаурис — это небольшой торговый город, речной порт, большинство зданий которого деревянные и представляют собой, кажется, сплошь склады товаров или питейные заведения. Здесь вы на каждом шагу встретите приготовленные к продаже запасы леса, соли, рыбы, шкур, облицовочного камня или рабов. В устье Лаурии, там, где она впадает в Тассу, в зоне свободной торговли расположен город-порт Лидис, управляемый торговцами — одной из крупнейших и наиболее влиятельных каст Гора. Из Лидиса товары направляются на многочисленные острова Тассы, такие, как Телетус, Асперикс, Кос или Тирос, либо доставляются в прибрежные города — Порт-Кар и Хельмутспорт, а то и еще дальше на юг — в Шенди и Бази. Не меньше товаров — запасы сырья, железные изделия и одежда — доставляется из Лидиса на баржах вверх по реке в Лаурис, где их перекупают оптовики для продажи в более отдаленных регионах. Лаурия — это длинная, многоводная река со спокойным течением. Здесь вы не встретите бурных водоворотов и порогов, которыми изобилует могучий, титанической силы Воск, несущий свои воды далеко к югу, ближе к Ко-ро-ба и чуть дальше от Ара, являющегося, как утверждают, самым крупным городом всей известной части Гора. И Лаурия и Воск протекают в основном в западном направлении, хотя Лаурия отклоняется к югу немного больше, чем гордый, величественный Воск. Принимая во внимание природу товаров, проходящих через Лаурис — большей частью запасов разного рода сырья, — может показаться странным, что Тарго со своим караваном направлялся именно в этот город. Однако ничего странного в этом не было, поскольку стоял разгар весны, а весна, как известно, — лучшее время года для набегов за рабами. Он, конечно, и в этом году, в преддверии приближающейся осени и проводимой в Сардарских горах ежегодной крупнейшей осенней ярмарки, договорился с известным грабителем Хааконом со Скинджера о поставке ему одной сотни невольниц — белокурых северных красавиц, которых Хаакон должен был собрать для него в деревнях, рассыпанных по обоим берегам в верховьях Лаурии и в прибрежных поселениях Тассы. Чтобы забрать этот товар, и направлялся Тарго в Лаурис. Он уже заплатил Хаакону задаток в размере пятидесяти золотых монет. Остальные деньги за невольниц он обещал выплатить разбойнику при поставке всей партии товара. Два золотых за девушку, приобретенную в Лаурисе, — цена чрезвычайно высокая, но выставленная на продажу в каком-нибудь крупном городе, даже не в дни больших ярмарок, такая невольница способна принести от пяти до десяти, а нередко и гораздо больше золотых монет. К тому же, приобретая в Лаурисе рабыню за два золотых, Тарго обеспечивал себе возможность выбора самых красивых невольниц из тех, что имелись у Хаакона. Не упускал он из внимания и тот факт, что, поскольку в последнее время никаких крупномасштабных военных действий в цивилизованной части Гора не велось и ни один из городов не пал под натиском нападающих, а дом Кернуса, самого крупного из работорговцев Ара, окончательно потерпел крах и уничтожен, в этом году цены на невольничьем рынке будут достаточно высоки. Более того, прежде чем доставить приобретенных им девушек в Ар, он рассчитывал отдать их на краткосрочные курсы обучения для невольниц и планировал это сделать в Ко-ро-ба. К большому для него сожалению, деревенские девушки не приносят тех денег, которые можно выручить за представительницу высшей касты. С другой стороны, и цена, выложенная им за деревенскую девчонку, несопоставимо ниже стоимости какой-нибудь высокородной дамы. Когда я попала в руки Tарго, в составе его невольничьего каравана была только одна девушка, владевшая грамотой, — высокая светловолосая Инга, принадлежавшая к касте книжников. Юта, стоявшая в упряжке рядом со мной, была из касты мастеров по выделке кожи. В общепринятом смысле рабыня, конечно, не принадлежит к какой-либо касте. Попадая в рабство, она утрачивает кастовую принадлежность, как теряет и свое имя. Она полностью принадлежит своему хозяину, как самое обычное животное. Он может дать ей любое имя по своему усмотрению и поступать с ней так, как ему заблагорассудится. Нет ничего невероятного, если какая-нибудь из деревенских девушек, прошедшая обучение и выставленная на продажу на невольничьих рынках Ара, принесет ему десять или пятнадцать, а то и все двадцать золотых монет. Однако его предприятие — во многих аспектах многообещающее — не было лишено и определенной доли риска. Зачастую не так-то просто доставить красивую девушку на рынки Ара, где цена на невольниц традиционно высока. И дело не в том, что девушка может убежать: рабовладельцы редко упускают оказавшуюся у них в руках пленницу. Основная проблема в другом. Невольницу у рабовладельца могут отнять. Для многих рабыня — очень лакомая добыча.***
Когда я попала к Тарго, он шел из Ко-ро-ба на север, в Лаурис. На всем протяжении пути он приобретал и продавал невольниц везде, где это было возможно. Юту, Ингу и ненавистную мне Лану он купил в Ко-ро-ба. Лана была нашим лидером. Мы ее боялись. Она была самой сильной из нас. И самой красивой. Своей покорностью, стремлением выслужиться и заискиванием перед мужчинами она добилась верховенства над нами. Мы делали то, что она приказывала, поскольку в противном случае она наказывала нас плетьми. Обычно хозяева не вмешиваются в распри своих рабынь. Ее, конечно, тоже подвергали безжалостному наказанию, если она причиняла нам какие-то повреждения — портила, так сказать, наш товарный вид. Но все равно она притесняла и била нас сколько хотела. Мы все ее ненавидели. И очень завидовали. Она была не только самой красивой из нас, но и прошла обучение в доме Кернуса — самом крупном и известном работорговом доме в Аре — прежде, чем он прекратил свое существование. Но что еще важнее — в свое время она была выставлена на продажу на Курулеанском невольничьем рынке. Лану чаще всего ставили в конце общего невольничьего каравана, где держат самых красивых и многообещающих рабынь. Мы с нетерпением ждали, когда ее продадут, но Тарго придерживал ее до какого-то особо выгодного предложения. И он, несомненно, получил бы за нее действительно высокую цену, если бы она принадлежала к высшей касте. С нами она обращалась так, словно мы были ее рабами. Тарго и некоторые охранники, казалось, стремились поддержать в ней подобное мнение и время от времени угощали ее сладостями и засахаренными фруктами. Мое собственное место в цепи невольниц, выставленных на предпродажное обозрение на рынке, было четвертым от начала. Меня учили разными способами опускаться на колени и — в необходимых случаях — изображать обворожительную улыбку и произносить заранее заученную фразу. Она означала, как мне позже стало известно, “Пожалуйста, купите меня, хозяин!”. Тарго и его охранники не жалели времени на мое обучение, — и, думаю, показываемые мной результаты вполне оправдывали их ожидания. Девушке, выставляемой на предпродажное обозрение, на левую щиколотку надевали защелкивающееся кольцо. К нему присоединялось еще одно кольцо, диаметром поменьше. Это малое кольцо могло либо замыкаться на каком-нибудь конкретном звене общей цепи, что удерживало одну невольницу на строго определенном расстоянии от другой, либо цепь пропускалась сквозь него, что позволяло девушке относительно свободно перемещаться в ограниченных пределах и не приносило вреда ее ногам. При формировании демонстрационной шеренги малое кольцо у нас на ноге соединялось с определенными звеньями общей цепи, удерживая нас на расстоянии не менее двух футов одну от другой. После этого оба конца цепи закреплялись на вбитых в землю металлических штырях либо привязывались к стволам двух находящихся на нужном расстоянии деревьев. Такое соединение не только надежно обездвиживало, но и не давало нам сходиться вместе, стремление к чему нередко наблюдается у выставляемых на продажу невольниц, особенно у не прошедших соответствующего обучения. Нечего и говорить, что в демонстрационную шеренгу мы выстраивались обнаженными. Как утверждает горианская пословица, только глупец станет покупать женщину одетой. Думаю, это вполне справедливо.
***
Из Ко-ро-ба Тарго вышел с сорока невольницами и пятью груженными товаром фургонами, в которые были запряжены десять босков. У него было двадцать охранников. Однажды, когда он находился в двух днях перехода от Ко-ро-ба в дикой степи, держа путь на север в Лаурис, небо буквально потемнело от мчащихся по нему тарнсменов. Их было не менее сотни, и шли они под командованием Раска из Трева -одного из самых опасных налетчиков Гора. К счастью для Тарго, ему удалось спрятать часть каравана в ближайшем лесном массиве из деревьев ка-ла-на прежде, чем тарнсмены смогли на него напасть. Когда я брела по полям, я видела далеко на горизонте две-три такие рощи из густорастущих, переплетенных между собой деревьев. Тарго умело разделил своих людей. Одним он поручил взять с собой столько золота и товаров, сколько они могли унести. Другим приказал отвязать невольниц и также вести их в лес, а третьим — перерезать постромки на упряжи тащивших фургоны босков, бросить тяжелые, неповоротливые повозки и погонять животных к лесу. За считанные минуты до нападения тарнсменов Тарго с последними охранниками, невольницами и босками почти достиг опушки леса. Тарнсмены закружились в воздухе и набросились на фургоны, предавая их огню. На окраине леса разгорелась жестокая схватка. Тарго потерял одиннадцать воинов, и около двадцати невольниц попали в руки тарнсменов, после чего налетчики убрались восвояси. Тарнсмены — наездники на громадных, ширококрылых тарнах, называющие себя “братьями вольного ветра” — мастера драться в открытом небе. Они превосходные воины, когда сражение идет в облаках, но в густом лесу они теряют все свои преимущества. Они неспособны вести бой под кроной деревьев, где из-за каждого ствола, из-за каждого припорошенного опавшей листвой оврага их поджидает выпущенная из арбалета стрела. Раcк приказал закончить схватку, и, едва лишь пойманные ими невольницы были связаны и переброшены через седло, а награбленное у Тарго добро упаковано в тюки и спрятано в седельные сумки, тарнсмены поднялись в воздух. Тарго со своими охранниками собрал в одно место сохранившееся имущество. Среди оставшихся после набега невольниц были Лана, Инга и Юта. Боски, к несчастью, были либо убиты, либо, напуганные сражением, разбежались по лесу. Тарго сумел отыскать только один годный для передвижения фургон, да и тот сильно пострадал от огня. Большая часть товаров оказалась утраченной, но кое-что ему удалось спасти, и самое главное — ему удалось спасти свое золото. Ту ночь он со ввоими спутниками провел в чаще леса. На следующее утро они соорудили нечто отдаленно напоминающее упряжь. С этого момента тащить уцелевший фургон суждено было невольницам. Тарго со своими людьми снова тронулся в путь, продолжая двигаться по направлению к Лаурису. Через три дня, падая от изнеможения, в бескрайних степях на бездорожье они наткнулись на молодую, в странном одеянии дикарку, которую Тарго сделал своей рабыней. До Лауриса оставалось много дней пути. По счастью, через два дня после того, как я пополнила ряды невольниц Тарго, нам встретился караван запряженных босками фургонов, двигавшийся из Лауриса на юг, в Ко-ро-ба. Продав двух своих девушек, с большой переплатой Тарго приобрел у путешественников два фургона и две пары босков, а также кое-что из провизии и немного воды. Купил он и все необходимое для торговли рабами: цепи для формирования демонстрационных шеренг, цепи для составления невольничьего каравана, несколько разновидностей кандальных цепей, ножные кольца, ошейники, приспособления для проставления на невольницах клейма, плети и длинные, тонкие, но очень прочные кожаные ремни для связывания рабынь. Гораздо больше нас порадовало приобретение им различных шелков, туалетных вод, гребней и наборов какой-то косметики. Немало денег он выложил и на покупку большого количества грубой материи, из которой, как я позже узнала, делают повседневное одеяние для рабынь — невольничьи туники. При транспортировке в фургонах прикованных за ноги к центральному металлическому брусу невольниц перевозят обнаженными, а их одежда, увязанная в тюки, складывается обычно в передней части повозки. Когда напали тарнсмены, девушек выпустили из фургонов и повели в лес. Все рубахи, как и большая часть товаров Тарго, сгорели вместе с фургонами. Невольничья туника представляет собой прямоугольной формы кусок материи с проделанным посередине отверстием для головы, что делает ее очень похожей на пончо. Края материи обычно подшиваются, чтобы она дольше не обтрепывалась. С разрешения Тарго довольные девушки смастерили себе одежду. Как мне сказали, обычно туника доходит рабыне до колен, но Тарго заставил нас подшить рубахи гораздо выше колена. Моя туника получилась не очень привлекательной: я очень плохо владела иголкой. Не удовлетворенный ее длиной, Тарго велел укоротить ее до предела. Моя рубаха стала ничуть не длиннее, чем у Ланы или у других девушек. Я чувствовала себя в ней очень неловко, но выражать свое недовольство, конечно, не стала: я слишком хорошо помнила наказание плетьми и ни за что не хотела пройти через это снова. Я очень боялась плетей и готова была ходить как все остальные. Чаще всего, мне сказали, рубаха подвязывается тонкой цепью, однако нам в качестве поясков выдали узкие кожаные ремни. Этот ремень должен трижды туго опоясывать талию девушки и завязываться так, чтобы его концы свисали у нее на правом бедре. Проверяя мое одеяние, Тарго выразил неудовольствие и заставил меня затянуть пояс потуже, чтобы подчеркнуть фигуру. Впервые в жизни я узнала, что такое стоять прямо — по-настоящему прямо. Меня толкали в спину каждый раз, когда я об этом забывала. Вскоре ходить с прямой спиной стало для меня естественной потребностью. Ремень на поясе девушки предназначался, конечно, не только для подчеркивания ее фигуры, но и служил для нее постоянным напоминанием о том, что она рабыня. Он как бы связывал ее, оставляя в то же время ее руки свободными. При необходимости тем же ремнем за считанные мгновения можно было связать руки и ноги невольницы. Я все время спрашивала себя, почему Тарго разрешил нам носить рубахи? Думаю, на то было две причины. Во-первых, невольничья туника по-своему является привлекательным одеянием. Она не столько скрывает, сколько подчеркивает красоту девушки, причем делает это самым провокационным образом. Она словно объявляет девушку существом подневольным и требует, чтобы рука хозяина сорвала с рабыни одеяние. А во-вторых, давая нам рубахи, Тарго лишний раз хотел подчеркнуть наше зависимое от него положение. Мы очень хотели прикрыть чем-нибудь свое тело, пусть даже это будет всего лишь невольничья туника, которую он в любой момент по малейшей своей прихоти мог у нас отнять, чтобы заставить нас служить ему с большим рвением. Ни одна из нас не хотела ходить без одежды, поскольку обнаженная казалась в большей степени рабыней, чем одетая девушка. После того как Тарго встретил караван фургонов, наше существование значительно облегчилось. Обе приобретенные им у торговцев повозки были покрыты плотной, хорошо защищающей от дождя тканью. Задние колеса фургонов были гораздо больше передних. Каждую повозку тащили два боска — большие темно-коричневые животные с изогнутыми рогами, тщательно отполированными и украшенными бисером. Их копыта также были отполированы, а длинная, густая шерсть блестела на солнце. Одна из повозок была оборудована брусом для приковывания невольниц, а второй брус Тарго снял со своего сильно поврежденного фургона, который он после этого приказал спалить. Обычный фургон вмещает десять невольниц, по пять с каждой стороны от центрального бруса. Лана ехала в первом фургоне, я — во втором. В каждом нашем фургоне было по девять девушек. Двоих Тарго продал. Сквозь соединенные с нашими ножными браслетами малые кольца пропустили длинную цепь, один конец которой закреплялся на передней части центрального бруса, а второй — на задней, что практически не оставляло нам никакой свободы движений. Однако мне все было безразлично. Меня не трогало даже то, что нам не разрешили ехать в фургоне в рубахах. Едва мы оказались под полотняным навесом и вытянулись на гладком дощатом полу, я, несмотря на тряску, духоту и скрип колес, тут же забылась глубоким сном. После нескончаемой агонии в жесткой упряжи малейший отдых казался мне настоящим наслаждением. Когда через несколько часов я очнулась ото сна, все тело у меня болело. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Нас высадили из фургона, поставили на колени и приковали цепями, приготовив таким образом к принятию пищи. В течение двух дней, предшествовавших нашей встрече с караваном торговцев, мы ели только ягоды, пили воду да иногда охранники бросали нам маленькие кусочки изжаренной на костре дичи. Теперь, расположившись на траве широким кругом, мы по очереди передавали друг другу котелок с горячей похлебкой. Каждой из нас выдали ломоть круглого желтого зачерствевшего хлеба, который мы немедленно проглотили, после чего охранники бросили нам на траву по куску вареного мяса. Я умирала от голода и потому, не дожидаясь особого приглашения, набросилась на выделенный мне кусок мяса и, обжигаясь, впилась в него зубами. Думаю, мало кто из моих бывших друзей узнал бы сейчас прежнюю гордую, утонченную Элеонору Бринтон в этой обнаженной горианской рабыне, закованной в цепи, стоящей на коленях и с жадностью раздирающей зубами кусок мяса, сок из которого стекал у нее по подбородку и капал на грудь. Никакие деликатесы из парижских ресторанов не могли для меня сейчас сравниться с этим куском жесткого, брызжущего обжигающим соком недоваренного мяса, которое я с жадностью подняла с травы, стоя на коленях рядом с фургоном рабовладельца. После обеда нас отвели к протекавшему поблизости ручью, чтобы мы могли вымыться и напиться. Я боялась входить в воду, но по приказу Тарго пересилила себя и, стиснув зубы, зашла в холодные, быстрые, пенящиеся вокруг тела струи реки. Через некоторое время я привыкла к воде и уже не хотела выходить. Вместе с другими девушками я тщательно вымыла волосы. После этого мои подруги по несчастью, к моему изумлению, начали, смеясь и играя, брызгать друг в дружку водой. Им было весело. Никто из них не обращал на меня никакого внимания. Я почувствовала себя очень одинокой. Я было подошла к Юте, но она поспешно отвернулась. Она еще не забыла, как я пыталась увильнуть от работы, идя в общей упряжке. Мне стало совсем грустно. Когда позволили выйти из воды, я первой выбралась на берег и в одиночестве опустилась на траву, обхватив руками колени и уперев в них подбородок. Тарго на берегу сиял от удовольствия. Ему приятно было видеть своих девушек радостными и веселыми. Наверное, подумалось мне, девушку с радостным выражением на лице легче продать. Охранники, казалось, тоже пребывали в хорошем расположении духа. Они подшучивали над плещущимися в воде девушками и говорили им скабрезности, от чего те весело смеялись или, наоборот, строили сердитую гримаску, к общему ликованию остальных. Девушки, очевидно, также не оставались в долгу и возвращали охранникам их комплименты, вызывая у них дружный хохот и новую волну острот. Судя по всему, шутки у них иногда переходили границу терпения мужчин. Одна из девушек плеснула водой в одноглазого, с обильной сединой в волосах охранника, и тот, не долго думая, бросился в реку и, ко всеобщему восторгу, с головой окунул в воду хохочущую обидчицу. Когда он, мокрый и дрожащий от холода, выбрался на берег и принялся выжимать на себе одежду, даже я не смогла удержаться от смеха. Вскоре девушкам приказали выходить из воды и сушить волосы. Весело смеясь и переговариваясь, они расположились на траве широким кругом. Они совсем меня не замечали. О моем существовании было забыто. Седой одноглазый охранник снова появился на берегу, переодетый в сухую одежду. Девушки приветствовали его появление радостным шумом, очевидно прося о чем-то. Охранник вошел в их кружок и, расхаживая по траве, принялся что-то рассказывать, сопровождая свои слова потешными ужимками и обильной жестикуляцией. Должно быть, он рассказывал что-то забавное и интересное, поскольку девушки то замирали с раскрытым ртом, то отвечали рассказчику взрывами хохота. Даже я смеялась, глядя, как быстро на его лице выражение царственного величия сменяется комическим ужасом, самодовольством или показной воинственностью. Слушательницы складывались пополам от смеха и аплодировали рассказчику, ударяя ладонью правой руки по левому плечу. Вскоре он поклонился и со степенным видом оставил круг. Аплодисменты девушек не смолкали, но охранник лишь покачал головой, отказываясь снова выходить на импровизированную сцену. Тут я увидела, как Лана бросила взгляд в мою сторону. Она выбежала в центр круга и что-то закричала Тарго, с неподражаемой грациозностью простирая к нему руки. Тарго рассмеялся и перебросился парой слов со стоящим рядом охранником. У меня даже кулаки сжались от злости, когда я увидела, как в образованный девушками круг внесли отобранную у меня одежду. Лана не без труда надела ее на себя. Какой красивой она была в моих штанах и блузке! Они сидели на ней лучше, чем на мне! Две визжащие от восторга девушки втащили в круг протестующего, упирающегося Тарго. Лана с высокомерным, презрительным видом тут же принялась его отчитывать. Мне ее представление, в котором она изображала меня при первой встрече с караваном Тарго, не понравилось, но у девушек оно вызвало бурный восторг. Лана расхаживала вокруг Тарго, покрикивая на него и бросая высокомерные взгляды. Время от времени она с неподражаемой брезгливостью посматривала на девушек, словно в глубине души насмехаясь над ними. Голос у нее был надменным, а в разговоре с Тарго явственно проскальзывали командные нотки. К девушкам она обращалась так, словно они были ничем, пылью у нее под ногами. Перед Тарго она стояла задрав нос, отвернувшись, скривив рот, словно все происходящее ей ужасно надоело, всей своей мимикой, покачиванием на пятках и притоптыванием ноги выражая переполняющее ее раздражение и демонстративно проявляемое стремление держать себя в руках. Девушки умирали от смеха. Что и говорить: Лана была прекрасной артисткой. Я была вне себя от злости. Две девушки, которые привели в круг Тарго, подбежали к Лане, сорвали с нее одежду и бросили ее к ногам Тарго на траву. Еще одна девушка сделала вид, будто избивает Лану, и та стала извиваться и кататься по траве с уморительными ужимками. Затем, когда ее освободили, она немедленно подползла к ногам Тарго и принялась покрывать их поцелуями. Зрительницы выражали свой полный восторг. Некоторые из них поглядывали на меня, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я отвернулась. Тарго дважды хлопнул в ладоши. Принесли коробку с гребнями. Девушки разбились по парам и стали расчесывать друг другу волосы. Несколько девушек поспешили к Лане, чтобы помочь ей причесаться. Мне тоже дали гребень. Я робко приблизилась к Юте. В глазах у меня стояли слезы. Не зная ее языка, я не могла объяснить, как сожалею о том, что хотела увильнуть от работы тогда, в общей упряжке. Я не могла рассказать ей о том, как я несчастна, как одинока. Я не могла рассказать, как я хочу, больше всего на свете хочу, чтобы она стала моим другом. Когда мы купались в реке, она отвернулась от меня. Я подошла к Юте. Она обернулась и сердито посмотрела на меня. Я робко, боясь, что она снова отвернется, знаками объяснила, что хотела бы помочь ей расчесать волосы, если, конечно, она мне позволит. Она холодно смотрела на меня. Едва сдерживая переполняющие меня рыдания, я опустилась перед ней на колени и, не в силах выразить свои чувства словами, наклонила голову к ее ногам. Она тоже опустилась передо мной на колени и подняла мне голову. В глазах у нее стояли слезы. — Эли-нор, — сказала она, целуя меня в щеку. Глотая слезы, я тоже поцеловала ее. Все еще стоя на коленях, она повернулась и позволила мне причесать ей волосы. После этого она взяла у меня гребень и расчесала мои. Двумя самыми близкими мне девушками среди всех остальных вскоре стали Юта и Инга. Их имена — по крайней мере, по звучанию — были похожи на немецкие. Однако девушки не разговаривали ни на немецком языке, из которого я знала всего лишь несколько слов, ни на французском, на котором я объяснялась гораздо свободнее. Обе они были коренными горианками. Ни одна из остальных девушек, конечно, не разговаривала по-английски. Хотя, как я заметила, многие горианские имена, по-видимому, имеют земное происхождение. Почти немедленно Юта и Инга начали учить меня горианскому языку. Процесс обучения продолжался на всем протяжении нашего пути к берегам Лаурии, занявшего много дней. Мы повстречались еще с четырьмя караванами торговцев, и каждый раз Тарго выставлял нас напоказ, выстраивая в демонстрационную шеренгу. В шеренге я стояла четвертой. Мне очень хотелось, чтобы Лану продали, а Юта и Инга, наоборот, остались с нами. Во встретившихся нам караванах были невольницы, которые иногда вместе со своими хозяевами приходили на нас посмотреть. Как я завидовала их свободе, их возможности бегать, смеяться и идти, куда им заблагорассудится! Какими хорошенькими они казались в своих коротких туниках, верхний край которых был переброшен у них через левое плечо и стянут большим красивым узлом! Какими довольными они выглядели в объятиях своих хозяев! С каким превосходством они смотрели на нас, стоявших на коленях на пыльной траве, выстроенных в демонстрационную шеренгу — обнаженных, несчастных… Как это ни странно, я мало думала о возможности быть кому-то проданной. Правда, однажды, когда я подняла голову и с обольстительной улыбкой произнесла заученную фразу: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!” — сердце у меня учащенно забилось. Стоящий напротив меня мужчина не двинулся дальше вдоль выстроенных в шеренгу девушек. Он продолжал изучать меня внимательным взглядом. В его глазах я, к своему ужасу, заметила проявление интереса. Все внутри меня оборвалось. Я готова была провалиться сквозь землю. У меня появилось желание вскочить и бежать отсюда, бежать куда глаза глядят, таща за собой продетую сквозь кольцо у меня на ноге тяжелую цепь. Не знаю, как бы я поступила, продолжай он смотреть на меня дольше, но тут, к своему несказанному облегчению, я услышала голос другой, стоящей рядом со мной девушки, произносящей сакраментальную фразу: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!” Мужчина отошел от меня и двинулся вдоль демонстрационной шеренги дальше. Он остановился еще возле одной девушки, девятой по счету, и окинул ее оценивающим взглядом. Дойдя до конца шеренги, он вернулся и снова задержался напротив меня. Я словно оцепенела. Я была так напугана, что боялась встретиться с ним взглядом. Я даже не смогла выдавить из себя обязательную фразу: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!” Тогда он опять вернулся к девятой девушке. Ее он и купил. В этот день Тарго продал двух девушек. Я видела, как проходил процесс продажи. Тарго получил с покупателя деньги, девятую девушку отсоединили от общей цепи, и она, стоя перед покупателем на коленях, склонила голову к земле и протянула к нему скрещенные в запястьяхруки, словно предлагая ему их связать. Эта поза символизировала ритуальное подчинение рабыни новому хозяину. Мужчина надел на нее соединенные длинной цепью наручники и завязал у нее на шее тонкий кожаный ремень. Я видела, как он повел девушку за собой и привязал ее к кольцу, ввинченному в задний борт своего фургона. Девушка хотела было прикоснуться к нему, но он этого не позволил и отстранил ее от себя. Она казалась робкой, взволнованной, но счастливой. Прошло уже много времени с тех пор, как у нее был свой постоянный хозяин. Интересно, подумалось мне, каково это — принадлежать мужчине? Девушка опустилась на колени, дожидаясь, пока караван тронется в путь, и затем поднялась на ноги и пошла рядом с фургоном своего владельца. Один раз она обернулась и помахала нам скованными цепью руками. Мы помахали ей в ответ. Выглядела она счастливой. Дважды мы останавливались в небольших огороженных частоколом селениях, занимавшихся разведением босков. Мне нравились эти короткие стоянки, во время которых нам давали напиться свежего, еще теплого боскского молока, а на ночь укладывали спать в деревянные, крытые соломой постройки, где обычно хранилось заготовленное на зиму сено. Здесь было сухо и тепло, а терпкий запах свежего сена приятно щекотал ноздри. Инга и Юта — в особенности Юта — оказались неутомимыми, терпеливыми учителями. Они учили меня горианскому не меньше четырех часов в день. К тому же никакого другого языка, кроме этого, я вокруг себя не слышала. Вскоре я поймала себя на том, что уже произношу кое-какие фразы машинально, не задумываясь. Я учила язык так, как его усваивает ребенок: естественным образом, на слух, без вникания в его структуру и без заучивания грамматических правил и исключений, не проводя какого-нибудь сопоставительного анализа с английским и не выискивая между ними сходства и различий. Не являясь профессиональными учителями, Юта и Инга не пытались преподнести мне язык как систему сухих грамматических правил и отношений между членами предложения. Они обучали меня живому языку как средству выражения моих мыслей и чувств — практичному и конкретному, выразительному и красивому. Прошло совсем немного времени, и я стала замечать, что иногда даже думаю на горианском. Однажды мне приснился сон, в котором какой-то умный, образованный горианец разговаривал со мной и я не задумываясь, совершенно естественно отвечала ему на его родном языке. Интересно отметить, что в том же сне я ухитрилась стащить у хозяина несколько конфет, а вину свалить на Лану, которая понесла за это примерное наказание. Сон мне очень понравился, хотя досмотреть его я не смогла, поскольку после наказания Ланы ко мне подошел Тарго с плетью в руках. Я проснулась в холодном поту и с радостью обнаружила, что лежу в полной безопасности, в фургоне, на соломенной подстилке, прикованная цепями к центральному брусу. Снаружи шел дождь, тяжелые капли барабанили по полотняному навесу. Я быстро успокоилась и, устроившись поуютнее на подстилке, слушая ритмичное дыхание спящих девушек и мерный шум дождя, вскоре снова уснула. Вначале с произношением дело у меня шло довольно туго, но постепенно Инга помогла мне его улучшить. Со временем я даже научилась различать отдельные диалектные особенности, проскальзывающие в речи девушек и охранников. Словарный запас у меня еще оставлял желать лучшего, но я была довольна собой. Уже через несколько дней после начала интенсивных занятий со мной Инги и Юты я, к своему удовольствию и большому удивлению, могла изъясняться вполне сносно. У меня, конечно, имелась и особая причина, почему я так настойчиво стремилась выучить этот язык. Я хотела получить возможность для установления контакта с людьми, способными помочь мне вернуться на Землю. Я была уверена, что с моими оставшимися на Земле богатствами смогу без проблем оплатить свой полет на родную планету. Как-то, разговаривая с Ингой, я заметила, что Юта регулярно допускает некоторые грамматические ошибки. — Что ты хочешь, — пожала плечами Инга. — Ведь она всего лишь из касты мастеров по выделке кож. Я почувствовала свое превосходство над Ютой. Сама я никогда не допускала подобных ошибок. И неудивительно: я была не какой-то там кожаных дел мастерицей, а Элеонорой Бринтон! — Я буду разговаривать по-гориански так, как это делают представители высшей касты, — сказала я. — Но ведь ты дикарка, — возразила Инга. На какое-то мгновение я ее возненавидела. Инга, сказала я себе, со всеми ее претензиями на образованность всегда будет оставаться самой обычной рабыней, бегающей за фургоном своего хозяина. А я, Элеонора Бринтон, снова вернусь на Землю, в свой дом на крыше небоскреба. А Юта? Бедная, маленькая, глупенькая Юта, хорошенькая, но совершенно никчемная, неспособная правильно говорить даже на своем родном языке — чем она может быть, кроме как игрушкой в руках мужчины? Она рабыня уже по самой своей природе. Она рождена для невольничьих цепей. И Инга — тоже, несмотря на все ее высокомерие. Им суждено всегда оставаться на Горе подневольными рабынями, в то время как я, Элеонора Бринтон, умная и богатая, сидя за крепкими стенами своей квартиры, снова буду смеяться над всем миром! Вот будет потеха! — Чему Эли-нор радуется? — подняла глаза Юта. — Элеонора, — поправила я ее. — Эли-нора, — с улыбкой старательно повторила девушка. — Так, ничему, — отмахнулась я. До нас донеслись громкие голоса охранников. Где-то вдалеке послышался перезвон надетых на шею босков бубенчиков. — Фургон с сопровождающими! — объявил один из охранников. — Это свободная женщина со своей свитой! — воскликнул другой. — Рабынь — из фургонов! — приказал Тарго. Я почувствовала легкое волнение. Мне еще не приходилось видеть свободную горианскую женщину. Охранники открыли задний борт нашего фургона и сняли замки с цепей, соединенных с центральным брусом. Одной за другой нам велели спуститься на землю и выстроиться в демонстрационную шеренгу. Девушки из первого фургона уже построились и ждали приближающуюся процессию. Мне было плохо видно, но я успела заметить большой широкий фургон со впряженными в него четырьмя громадными, тщательно ухоженными черными босками. В фургоне под прозрачным шелковым балдахином в резном курулеанском кресле восседала женщина. Фургон сопровождали воины с копьями в руках; их было, наверное, человек сорок, по двадцать с каждой стороны повозки. Звон навешанных на босков бубенчиков доносился уже совершенно отчетливо. Процессия быстро приближалась. Тарго в своем желто-синем шелковом одеянии выступил ей навстречу. — На колени! — скомандовал один из охранников. Выстроенные в демонстрационную шеренгу, мы покорно повиновались. При встрече свободного мужчины или свободной женщины горианская рабыня должна встать на колени и стоять до тех пор, пока ей не позволят подняться. Меня приучили опускаться на колени даже при обращении к охранникам, не говоря уже о Тарго, моем хозяине. Обращаясь к свободному мужчине, горианская рабыня всегда называет его “хозяин”, а свободную женщину — “госпожа”. Я с любопытством наблюдала за приближающейся процессией. Наряженная в тончайшие разноцветные шелка, женщина царственно восседала на высоком, похожем на трон курулеанском кресле. Ее воздушное одеяние, наверное, стоило дороже, чем три или четыре рабыни. Лицо женщины было закрыто темной вуалью. — Ты осмеливаешься смотреть на свободную женщину? — гневно спросил стоящий рядом с нами охранник. Я не только смотрела, я буквально пожирала ее глазами, не в силах отвести от нее зачарованного взгляда. Однако когда процессия почти поравнялась с нами, удар ноги охранника заставил меня опустить голову. Фургон свободной женщины остановился напротив нашей демонстрационной шеренги, в нескольких шагах от того места, где я стояла. И тут я поймала себя на мысли, что не осмеливаюсь поднять на нее глаза. Внезапно я поняла, что я не такая, как эта женщина. Впервые в жизни здесь, посреди заросшей травой горианской степи, я со всей отчетливостью осознала силу и власть опустошающих, разрушающих человека реалий социального устройства общества. Только сейчас я вдруг поняла, что там, на Земле, не я сама, не мои достоинства, а социальный авторитет, созданный доставшимся мне по рождению общественным положением и богатством, прокладывал мне в жизни дорогу среди менее обеспеченных людей, заставлял их — вне зависимости от их истинного отношения ко мне — добиваться моего расположения и опасаться проявления мною неудовольствия. Я никогда не задумывалась над истинной природой их знаков внимания ко мне и всячески выказываемого расположения. Я всегда принимала это как должное. Я совершенно естественным образом ощущала свое превосходство над окружающими. Еще бы: я была лучше их! Богаче! И вот я оказалась вне привычной мне среды. — Подними голову, дитя мое, — раздался надо мной женский голос. Я послушно повиновалась. Женщина была не старше меня, я уверена, но обращалась ко мне как к ребенку. Охранник снова пнул меня ногой. — Пожалуйста, купите меня, госпожа, — пробормотала я заученную фразу. — Совершеннейшая дикарка, — рассмеялась женщина. — Это так забавно! — Я подобрал ее в степи, — пояснил Тарго; он опасался, как бы мое присутствие в демонстрационной шеренге не было сочтено за наличие у него дурного вкуса в подборе невольниц, и поэтому поспешил заверить женщину в том, что такая неказистая девчонка, как я, досталась ему совершенно бесплатно и что сам он никогда бы не стал меня покупать для своего невольничьего каравана. Я посмотрела на женщину. Она ответила мне спокойным, уверенным взглядом. Глаза ее под легкой вуалью лучились приветливой улыбкой. Она казалась такой красивой! Такой недосягаемо прекрасной! Я не могла больше выдержать ее взгляд. — Ты можешь опустить голову, дитя мое, — не без участия сказала женщина. Я с благодарностью низко опустила голову. Я была раздосадована тем, какие чувства меня переполняли, как я себя вела, но ничего поделать с собой была не в силах. Она была такой величественной. Я чувствовала себя перед ней полным ничтожеством! Остальные девушки тоже застыли, низко склонив головы и преклонив колени перед этой удивительной женщиной. Они, как и я, были всего лишь недостойными рабынями, закованными в кандалы, с невольничьим клеймом на теле — ничтожествами по сравнению с ней, человеком свободным! Меня душили слезы отчаяния. Словно сквозь густую пелену до меня донесся скрип деревянных колес и мелодичный перезвон подвешенных к шеям босков крошечных колокольчиков. Тарго согнулся в подобострастном поклоне, провожая угодническим взглядом медленно проезжающий мимо фургон. Ноги сопровождающих свободную женщину охранников протопали по пыли в каком-нибудь ярде от наших низко склоненных голов. Едва лишь процессия удалилась на достаточное расстояние, Тарго расправил плечи. На лице у него блуждала странная улыбка. Он казался чрезвычайно довольным чем-то. — По фургонам! — скомандовал он, потирая ладони. — По фургонам! — подхватили команду охранники. Мы стали возвращаться на свои места. — Кто она такая? — кивнул вслед удаляющейся процессии седой одноглазый охранник. — Госпожа Рена из Лидиса, из касты строителей, — ответил Тарго. И снова мы, скованные цепями внутри своего фургона, двинулись в путь по бескрайним горианским степям к далекому Лаурису. В этот день мы рано остановились на ночевку, выбрав место неподалеку от небольшого ручья. Девушки под присмотром охранников занялись выполнением различных работ по обустройству лагерной стоянки. Они вычищали фургоны и купали босков, носили воду и собирали хворост. Иногда их допускали до приготовления пищи. Нас с Ютой, привязанных одна к другой кожаным ремнем за горло, в сопровождении охранника послали в лес собирать ягоды. Ягод в этих местах было не очень много, и набрать выданные нам большие корзины оказалось не так-то просто. Я потихоньку воровала ягоды из корзины Юты и потому наполнила свой кузовок первой. Нам не позволялось есть ягоды, и не думаю, чтобы Юта нарушала запрет, однако сама я частенько отправляла в рот ягодку-другую, когда охранник не обращал на меня внимания. Если бросать в рот ягоды по одной, а не целыми пригоршнями, ни губы, ни подбородок никогда не будут вымазаны соком и никто не догадается, что ты их ела. Юта, очевидно, даже не подозревала об этой маленькой хитрости. Бедная, маленькая, простодушная глупышка! Когда мы вернулись в лагерь, уже начинало темнеть. Я была очень удивлена, увидев разложенный возле нашего фургона небольшой костер, из которого торчали рукояти тавродержателя для проставления клейма на теле у невольниц. Вскоре нас накормили и позволили посидеть у своих фургонов. Мы были связаны длинным кожаным ремнем, затянутым у каждой из нас на лодыжке левой ноги. Внезапно охранники всполошились и схватились за копья. Из опустившейся на землю ночной темноты выступили два вооруженных воина. Они толкали перед собой упирающуюся женщину. Лицо у нее было расцарапано, а руки, скрытые блестящим шелковым одеянием, скручены за спиной толстым ремнем. Когда ее бросили на землю, к ногам Тарго, мы с девушками хотели было к ней приблизиться, но охранники тупыми концами копий отогнали нас прочь. Женщина отчаянно пыталась встать на ноги, но ей не позволили подняться. Ее невидящий взгляд блуждал по лицам окруживших ее мужчин. Она словно не верила в реальность происходящего. Тарго распустил на висящем у него на поясе кожаном кошеле шнурок, вытащил из него одну за другой сорок пять золотых монет и вручил их одному из пришедших воинов. Девушки онемели от изумления. Это была фантастически высокая цена. И главное, он даже не торговался! Все поняли, что сумма была обговорена заранее. Воины молча приняли из рук Тарго золото и тут же снова растворились в темноте. — Ты поступила глупо, взяв себе в охрану наемников, — затягивая шнурок на кошеле, заметил Тарго лежащей у его ног женщине. — Пожалуйста! — воскликнула она. — Пощадите! Тут я ее узнала. Это была та самая женщина, которую сопровождала свита из сорока охранников, — Рена из Лидиса. Я почувствовала легкое удовлетворение. — Пожалуйста! — тихо всхлипывала молодая женщина. — Прошу вас! — У тебя есть обожатель, — сообщил ей Тарго. — Это один капитан с Тироса. Он положил на тебя глаз еще прошлой осенью в Лидисе. Мы договорились, что, если я сумею доставить тебя в Ар, он купит тебя на закрытых частных невольничьих торгах и отвезет в свои Сады удовольствий, на Тирос. Я получу за тебя сотню золотых! У девушек вырвался изумленный крик. — Кто он? — жалобным голосом спросила молодая женщина. — Узнаешь, когда тебя ему продадут, — ответил Тарго. — Кейджера не должна проявлять любопытство. Ты можешь быть за это наказана. Мне вспомнилось, как на Земле рослый человек, предводитель моих похитителей, говорил мне то же самое. Очевидно, это была горианская пословица. Женщина рассеянно покачала головой. — Вспомни, — насмешливо произнес Тарго, — может, ты вела себя с кем-нибудь слишком жестоко? Может, ты убила кого-нибудь? Или не выказала кому-то почестей, которых тот был достоин? Женщина выглядела ошеломленной и испуганной. — Раздеть ее! — приказал Тарго. — Нет! Нет! — разрыдалась женщина. Ей развязали руки и сорвали с нее одежду. После этого ее привязали к большому колесу нашего фургона. Широким кожаным ремнем ее правую ногу плотно прихватили к одной из длинных спиц, у самого обода колеса. Я удивилась: у меня клеймо стояло на левом бедре. Мы молча наблюдали за процессом клеймения. Женщина дико закричала и прижалась щекой к грязному ободу. Девушки обступили ее плотной стеной. Голова у нее была запрокинута. По щекам катились слезы. — Подними голову, дитя мое, — сказала я ей. Молодая женщина попыталась приподняться, уставясь на меня невидящим взглядом. Во мне вспыхнуло глухое раздражение. Она была обнажена, я — носила невольничью рубаху! Она была в большей степени рабыня, чем я! Вне себя от ярости, я ударила ее по лицу. — Рабыня! — закричала я. — Рабыня! Охранник оттащил меня прочь. Юта подошла к женщине и обняла ее за плечи. Я почувствовала к ней неприязнь. — По фургонам! — распорядился Тарго. — По фургонам! — подхватили приказ охранники. Вскоре мы снова лежали на своих местах, прикованные цепями к центральному брусу. Новую невольницу поместили в наш фургон, ближе к заднему борту, Руки и ноги у нее были крепко связаны, чтобы она не могла повредить свежепроставленное клеймо. На голову ей надели длинный, плотно облегающий капюшон, а рот заткнули кляпом, чтобы ее стоны и рыдания не мешали отдыхать остальным. Охранники криками начали подгонять впряженных в повозки босков, и вскоре фургон снова неторопливо тронулся в путь по холмистым степям, залитым серебристым светом трех горианских лун. Тарго не захотел слишком долго оставаться на этом месте. — Завтра, — долетели до меня его слова, — мы будем в Лаурисе.
8. КАК РАЗВОРАЧИВАЛИСЬ СОБЫТИЯ НА СЕВЕРНОЙ ОКРАИНЕ ЛАУРИСА
На следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы вышли к берегам Лаурии. Утро выдалось холодным. Над землей расстилался густой туман. Мы с остальными девушками, за исключением новенькой, свежеклейменой, лежащей в углу, у заднего борта, в капюшоне и с заткнутым кляпом ртом, плотнее придвинулись друг к дружке и забрались под запасной тент, укладываемый на ночь в повозки. Я и еще две девушки подобрались к бортам фургона, приподняли край обтягивающего его полотна и стали смотреть, что делается снаружи. Откуда-то доносились речные запахи, пахло свежей рыбой. В тумане мелькали фигуры занятых своими делами людей, угадывались очертания низких бревенчатых строений. Несколько человек, очевидно бивших рыбу острогами и трезубцами ночью, при свете факелов, уже возвращались, неся в руках полные корзины. Другие, с сетями, шли им навстречу по направлению к реке. Повсюду виднелись вбитые в землю шесты, между которыми были протянуты веревки и сушилась рыба. Я заметила несколько фургонов, двигавшихся в том же направлении, что и мы. Кое-где навстречу попадались люди с охапками хвороста на плече. В дверях одного небольшого деревянного дома я увидела провожающую нас взглядом молоденькую девушку-рабыню в короткой невольничьей тунике. Над воротом туники я успела заметить тускло блеснувшую сталь ошейника. Внезапно по приподнятому краю тента, из-под которого мы выглядывали, ударил тупой конец копья охранника, и мы поспешно спрятались внутрь фургона. Девушки уже проснулись. Выглядели они взволнованными. Я тоже немного нервничала. Лаурис — первый встретившийся мне горианский город. Найдется ли здесь кто-нибудь способный помочь мне вернуться домой? Сидя внутри фургона, закованная в цепи, я чувствовала, как меня охватывает отчаяние. Обтягивающий повозку тент был плотно притянут к бортам ремнями, не оставляя ни одной щелочки, сквозь которую можно было бы выглянуть наружу. Даже задний полог был опущен и также привязан к бортам. Мне хотелось кричать, звать на помощь, но я, конечно, на это не осмелилась и лишь сидела, сжимая от отчаяния кулаки. Фургон накренился, и я догадалась, что мы спускаемся вниз по склону, направляясь к берегу реки. Вскоре фургон закачался на колдобинах и резко замедлил движение, словно утопая в глубокой грязи. Затем послышался хруст ветвей, очевидно подбрасываемых охранниками под колеса. Повозка выровнялась и пошла легче. Через минуту копыта босков, а за ними и колеса фургона застучали по какому-то деревянному настилу. Некоторое время мы сидели в полной тишине, затем до нас донесся голос Тарго, договаривающегося с владельцем баржи об оплате перевозки на другой берег. После этого фургон еще несколько метров катился по обшитому досками пирсу. Запах рыбы и речных водорослей стал сильнее. Воздух был холодным и сырым. — Рабыням — из фургонов! — услышали мы приказ. Полог на нашем фургоне распахнулся. Седой одноглазый охранник отомкнул запоры, удерживающие цепи на центральном брусе. — Выйти из фургона! — распорядился он. Мы по одной выбирались из фургона, и охранник освобождал цепь, продетую сквозь кольцо, соединенное с ножным браслетом каждой невольницы. После этого нас собрали всех вместе на краю деревянного пирса. Я стояла у самой воды и дрожала от холода. Вдруг я заметила под водой быстрое движение, и через секунду из темных речных глубин на поверхность рванулось гибкое мощное тело какой-то громадной рыбины. Ее высокий, треугольной формы, черный спинной плавник вспорол воду у самого края деревянного пирса, и рыбина тут же снова ушла в глубину. Я невольно вскрикнула. — Речная акула! — с дрожью в голосе воскликнула Лана. Девушки испуганно посмотрели вслед рыбине, растворившейся в мрачных речных глубинах. Я отошла от края пирса и встала рядом с Ингой и Ютой. Юта обняла меня за плечи. Со стороны реки приближалась широкая, с низкими бортами баржа. На двух больших весельных рулях у нее на корме сидели матросы. Баржу тащили два гигантских перепончатолапых ящера. Тогда я впервые увидела этих животных, столь обычных для Гора речных тарларионов. Они меня ужасно напугали. Они были громадными, длинношеими, как броней покрытыми толстой чешуей. Что меня поразило, — несмотря на свои гигантские размеры, в воде они двигались довольно плавно. Внезапно голова одного из чудовищ скрылась под водой и тут же снова появилась над поверхностью. В зубах у него трепыхалась громадная рыба. Чудовище высоко запрокинуло голову, и рыба исчезла у пего в пасти. Оба животных были впряжены в широкую баржу. Управлял ими погонщик, сидящий в кожаной корзине между двумя животными. Корзина с помощью ремней была подвешена к их мощным шеям. Погонщик то и дело покрикивал на чудовищ, обильно пересыпая свои команды крепкими горианскими выражениями, на что животные отвечали ему глухим трубным ревом. Баржа быстро приближалась к пирсу. Стоимость перевозки через Лаурию свободного человека составляла один серебряный тарск. Цена же за перевозку животного не превышала одной медной тарнской монеты. Я с самого начала догадалась, что стоимость перевозки рабынь будет такой же. Тарго заплатил двадцать один медный тарнский диск за доставку на другой берег всех своих невольниц — включая и вновь приобретенную Рену — и четырех босков. Четверых девушек он продал еще до того, как мы достигли берегов Лаурии. Босков выпрягли из фургонов и завели в специально оборудованные для животных стойла. Рядом со стойлами находились клети для перевозки рабов, куда охранники и поместили всех девушек. В центре баржи на двух вращающихся деревянных помостах установили наши фургоны и закрепили их цепями. Вращающаяся конструкция помостов позволяла выгружать фургоны на берег с максимальным удобством, не разворачивая их на относительно небольшом пространстве баржи. Я держалась за перила и смотрела на реку. Туман начал рассеиваться и приоткрыл поверхность воды, лениво плещущуюся о дощатые борта баржи. В нескольких футах от нас из воды на мгновение выскочила какая-то рыбешка и, сверкнув на солнце тусклым серебром чешуи, тут же снова ушла в глубину. Где-то над головой раздавались пронзительные крики чаек. Погонщик в корзине громко закричал и щелкнул плетью по толстым шеям тарларионов. Нет, в Лаурисе непременно должен найтись хоть один человек, способный помочь мне вернуться в Соединенные Штаты или познакомить меня с теми, кто имеет такую возможность! На реке повсюду виднелись плывущие баржи — направляющиеся к другому берегу, в Лаурис или возвращающиеся назад. Спускающиеся по течению суда использовали для передвижения силу реки, а двигающиеся против течения тащили при помощи сухопутных тарларионов, для которых вдоль берега были проложены широкие, вымощенные бревнами тропы, или, скорее, целые дороги. Сухопутный тарларион, как я позднее узнала, тоже способен тащить за собой баржу по реке вплавь, но в воде он не столь эффективен, как мощный, громадных размеров речной тарларион. Для транспортировки барж в Лаурис погонщики, как правило, используют оба берега реки, хотя северный, менее затапливаемый во время речного половодья, считается более предпочтительным. Разгруженные в Лаурисе тарларионы возвращаются в расположенный в устье реки Лидис по южному, реже используемому погонщиками берегу. Поднимающиеся вверх по реке баржи, я видела, были сплошь уставлены клетями, ящиками и коробками со всевозможным строительным или отделочным материалом, железной рудой, металлическими изделиями, тканями и кожами. Навстречу шли баржи, груженные бочками с солью, рыбой и мехами. Некоторые из поднимающихся по течению барж везли пустые клети для рабов, очень похожие на те, в которых сидели мы с девушками. На спускающейся по течению барже я только один раз заметила клеть, заполненную невольниками. В ней находились пять-шесть рабов-мужчин. Они выглядели удрученными и подавленными. На голове у них зачем-то была выбрита широкая полоса волос, протянувшаяся ото лба до самого затылка. Увидев мужчин в клети, Лана тут же принялась потешаться над ними, но те даже не взглянули в ее сторону. — Выбритая у них на голове полоса означает, что они попались в руки женщин, — пояснила мне Юта. — Тех, что обитают в дремучих северных лесах, вон там, — указала она на сплошную зеленую пелену леса, протянувшегося на северном берегу. — Никто не знает, насколько эти леса простираются в западном направлении, известно лишь, что на севере они доходят аж до Торвальдсленда. Их населяют лесные жители, но гораздо больше там банд всяких преступников — как мужчин, так и женщин. — Женщин? — удивилась я. — Некоторые называют их лесными женщинами, — кивнула Юта. — Другие зовут их женщинами-пантерами, потому что они носят шкуры убитых ими лесных пантер и бусы из их клыков. Я не могла скрыть своего удивления. — Они живут в лесах без мужчин, а свою плоть удовлетворяют теми, кого им удается поймать и обратить в своих рабов. Какое-то время они забавляются своими пленниками, затем, когда те им наскучат, продают их на невольничьих рынках. А чтобы сильнее унизить этих мужчин, женщины-пантеры выбривают у них на голове широкую полосу, свидетельствующую о том, что выставленный на продажу раб попался в руки женщин. — Но кто эти женщины? Как они оказались в лесах? — Некоторые прежде были невольницами, другие — свободными женщинами. Кто-то бежал от ненавистного замужества, устраиваемого их родителями, кто-то не смог смириться с принятым в их городе обращением с женщинами. Есть города, где даже свободная женщина не может выйти из дома, не спросив на то разрешения охранников или членов своей семьи. А в иных городах рабыни чувствуют себя более свободными и счастливыми, чем так называемые свободные женщины. Я снова посмотрела на реку. По берегам тянулись ясно различимые в рассеивающемся тумане хижины и деревянные строения. Вода на спинах тянущих баржу тарларионов тускло блестела в неярком солнечном свете. — Не будь такой грустной, Эли-нор, — сказала Юта. — Когда на тебя наденут ошейник и у тебя появится свой хозяин, ты почувствуешь себя более счастливой. Я с неприязнью посмотрела на эту маленькую дурочку. — У меня никогда не будет ни ошейника, ни хозяина, — ответила я. — Нет, ты хочешь получить и ошейник, и хозяина, — рассмеялась Юта. — Просто ты либо этого еще не осознаешь, либо не хочешь в этом признаться! Бедная глупая Юта. Она не знает, что я буду свободной. Что я вернусь на Землю. Я снова буду богатой и могущественной! У меня самой будут слуги! У меня будет свой дом и новый, еще более мощный спортивный автомобиль! Я усмехнулась. — А сама-то ты была когда-нибудь счастлива со своим хозяином? — язвительно осведомилась я. — Да! Конечно! — с горячностью воскликнула Юта; глаза у нее засверкали от радости. Я снова почувствовала к ней неприязнь. — И что же между вами произошло? — поинтересовалась я. Юта потупила взгляд. — Я попыталась навязать ему свою волю, — ответила она. — Вот он меня и продал. Я отвернулась. Туман почти рассеялся, и яркие лучи утреннего солнца рассыпались по поверхности воды. — В каждой женщине, — продолжала Юта, — уживаются одновременно свободная спутница мужчины и рабыня. Свободная спутница ищет своего спутника, равноправного партнера, а рабыня стремится иметь рядом человека более сильного, способного ее защитить — хозяина! — Это полный абсурд, — возразила я. — Разве ты не женщина? — удивилась Юта. — Конечно, женщина, — ответила я. — Значит, живущая в тебе рабыня вне зависимости от твоего желания стремится обрести над собой повелителя, хозяина. Это происходит помимо твоей воли, подсознательно, поэтому ты можешь об этом даже не догадываться. — Ты просто дура! — не выдержала я. — Самая обычная дура! — Ты — женщина, — спокойно возразила Юта. — Подумай, какой мужчина мог бы стать твоим хозяином? — Нет такого мужчины, который мог бы стать моим хозяином! Таких мужчин не существует! — Но в твоих снах, вспомни, какой мужчина прикасается к тебе, уводит тебя с собой в свои владения, принуждает тебя выполнять его желания? Теперь мне вспомнилось, как, выскочив из своей квартиры, из пентхауза, по пути к подземному гаражу я встретила мужчину, обычного прохожего, который провожал меня, убегающую, испуганную, с клеймом на теле, взглядом хозяина, и как в тот момент я впервые в жизни почувствовала себя женщиной — беспомощной и ранимой. То же чувство родилось у меня и в бунгало, когда я рассматривала клеймо у себя на ноге и надетый на меня ошейник. Тогда я тоже на мгновение ощутила себя беспомощной пленницей, человеком несвободным — собственностью других людей. Вспомнилось и проскользнувшее у меня в этот миг перед глазами мимолетное видение того, как я, обнаженная, лежу в объятиях какого-то дикаря. У меня тогда даже мороз пробежал по коже. Я никогда не испытывала ничего подобного. Мне вспомнилось, как я впервые почувствовала любопытство и интерес к прикосновению мужчины — может, это и был человек, способный стать моим хозяином? Я до сих пор не могла избавиться от этого странного чувства и посетившего меня мимолетного видения. Они возвращались ко мне снова и снова, особенно по ночам, когда я долго не могла уснуть на жестком полу невольничьего фургона. Однажды среди ночи я почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой, что даже расплакалась. Дважды я слышала, как плачут по ночам другие девушки. Но со мной это было только один раз, Юта! Только один! Больше такого не повторится! — У меня не было подобных снов, — встряхнула я головой, отгоняя непрошеные мысли. — Вот как? — удивилась Юта. — Эли-нор не женщина, а холодная, ни на что не годная рыба! — презрительно фыркнула Лана. У меня от обиды слезы навернулись на глаза. — Нет, — миролюбиво возразила Юта. — Женщина в Эли-нор еще просто спит. Лана окинула меня изучающим взглядом. — Значит, Эли-нор хочет обрести своего хозяина? — спросила она. — Нет! — закричала я, едва сдерживая подступающие к горлу рыдания — Нет! Нет! Нет! Все девушки, за исключением Юты, засмеялись, захлопали в ладоши и принялись, подтрунивая надо мной, нараспев повторять: — Эли-нор хочет хозяина! Эли-нор хочет хозяина! — Нет! — кричала я, отворачиваясь и прижимаясь лицом к металлическим прутьям невольничьей клети. Юта обняла меня за плечи. — Ну, хватит, — принялась она укорять не на шутку разошедшихся девушек. — Зачем вы заставляете Эли-нор плакать? Как я их сейчас всех ненавидела! Всех, даже Юту! Они были самыми настоящими рабынями! Рабынями! — Смотрите! — вдруг закричала Инга, указывая рукой вверх. С запада, со стороны Лауриса, над кромкой убегающих вдаль бескрайних лесов летел отряд тарнсменов. Их было человек сорок. Они восседали на спинах тарнов — способных летать под седлом громадных хищных гори-анских птиц. Люди казались крошечными по сравнению с несущими их ширококрылыми чудовищами. В руках тарнсмены держали длинные копья, а с правой стороны широких кожаных седел виднелись притороченные круглые щиты. Лица наездников были скрыты низкими шлемами. Девушки испуганно завизжали и плотнее прижались к металлическим прутьям клеток. Тарнсмены были далеко от нас, но даже на таком расстоянии они внушали мне ужас и заставляли сердце колотиться в груди. Интересно, думалось мне, каким должен быть человек, способный подчинить себе такого громадного крылатого монстра? Я почувствовала, как у меня мороз пробежал по коже, и невольно отступила подальше в глубь клетки. На палубу вышел Тарго и, закрывая глаза ладонью от ярких лучей утреннего солнца, посмотрел вверх. — Это Хаакон со Скинджера, — сказал он стоящему рядом одноглазому охраннику. Одноглазый утвердительно кивнул. Тарго выглядел удовлетворенным. Сделав в небе широкий круг где-то за Лаурисом, наездники повели своих громадных птиц вниз, на посадку. — Владения Хаакона примыкают к границам Лауриса. Они начинаются всего в нескольких пасангах севернее города, — заметил Тарго и вместе с одноглазым охранником снова направился к корме баржи, где на рулях сидели двое матросов. Экипаж баржи состоял из шести человек: капитана, или владельца баржи, двух матросов, отвечающих за правильность причаливания и погрузки судна, человека, управляющего из корзины тарларионами, и двух рулевых. Мы преодолели более двух третей расстояния, отделявшего нас от противоположного берега. Он был весь уставлен бочками с рыбой и штабелями свежеструганых досок, занимавшими большую часть облицованной камнем городской пристани. Позади пристани виднелись широкие мостки, ведущие к большим складским помещениям, выстроенным из просмоленных толстых бревен. Большинство складских помещений было выкрашено в темно-красный цвет, а покатые дощатые крыши — в черный. Многие помещения были украшены искусной резьбой, выполненной особенно затейливо по краям широких двустворчатых дверей, надетых на мощные железные петли и запертых на кованые запоры с тяжелыми замками. Сквозь открытые двери складов виднелись горы уложенных до самых крыш всевозможных товаров. Повсюду работали люди, грузились и разгружались стоящие у пристани баржи. За исключением небольших поселков, Лаурис был единственным населенным пунктом во всем этом регионе. Лидис — ближайший крупный город-порт, расположенный в устье Лаурии, — находился в двух сотнях пасангов отсюда вниз по течению реки. Наша новая девушка, Рена, была как раз из Лидиса и принадлежала к касте строителей — одной из пяти высших каст Гора. Она все еще лежала связанная в фургоне. В Лаурисе, я подозреваю, Тарго все время собирается держать ее в надетом на голову капюшоне и с кляпом во рту, поскольку кто-нибудь из жителей вполне мог ее здесь узнать. Я усмехнулась. Ей вряд ли удастся ускользнуть из рук Тарго. Под крики погонщика тарларионы начали медленно разворачивать баржу. Кормчие сильнее налегли на весельные рули и, кряхтя, сопровождая свои действия бранью, подвели тяжелое, неуклюжее судно к причалу. Наконец баржа содрогнулась от удара о пристань, и матросы с носа и с кормы забросили на причал веревочные канаты. Двое стоявших на берегу портовых рабочих поймали канаты, завели их в тяжелые кольца, намертво вделанные в каменные плиты, и принялись подтягивать баржу к пирсу. Бортов на барже не было, и ее палуба оказалась на одной высоте с дощатым настилом пристани, так что, когда баржу подтащили вплотную к причалу, фургоны могли без труда съехать на берег. Один из охранников отвязал ремни, удерживающие босков в стойлах, и вывел животных на пристань. Фургоны на вращающихся деревянных помостах развернули передом к берегу. После этого к повозкам одного за другим подвели храпящих, упирающихся босков и надели на животных кожаную упряжь. На пристани собралось довольно много людей, наблюдающих за тем, как идет наша выгрузка с баржи. Некоторые даже оставили работу, чтобы на нас посмотреть. На людях были грубые рабочие туники. Выглядели они уставшими. Воздух был пропитан сильными запахами дерева и рыбы. Рынки Лауриса не изобиловали тонкими и изысканными товарами. Здесь редко отыщешь мотки горианской золотой нити для вышивания, массивные, с крышкой, серебряные кубки из Тарны, доставленных из Шенди резных миниатюрных пантер с глазами из крохотных, горящих на солнце рубинов, мускатный орех и корицу, гвоздику и горький перец, привозимые из Бази, благовония с Тироса или темные, выдержанные вина и тончайшие прозрачные шелка, которыми так славится избалованный роскошью Ар. Жизнь в Лаурисе и в землях, лежащих к северу от него, даже по горианским меркам отличается своей скудностью. И конечно, выводимые на берег с баржи обнаженные невольницы вызвали всеобщее любопытство. — Тал, кейджеры! — крикнул нам какой-то молодой парень. Юта сквозь металлические прутья клети помахала ему в ответ. Мужчины в толпе приветствовали ее жест радостными восклицаниями. — Поменьше улыбайся, — предупредила ее Лана. — Мало приятного быть проданной в Лаурисе. — А мне все равно, где меня продадут, — беспечно ответила Юта. — В демонстрационной шеренге ты стоишь ближе к концу, — успокоила ее Инга. — Тарго не захочет тебя продать прежде, чем мы достигнем Ара. Если он и выставит кого-нибудь здесь на продажу, так это тебя, Эли-нор. Ты ведь всего лишь необученная дикарка! Меня захлестнула волна ненависти к этой глупой болтливой вороне. Однако в глубине души я опасалась, что она совершенно права. Я внезапно почувствовала страх, что меня могут продать здесь, в этом затерявшемся среди бескрайних северных лесов небольшом речном городишке, и мне до конца дней суждено будет оставаться рабыней у какого-нибудь полунищего рыбака или дровосека, проводя свою жизнь в приготовлении ему пищи и убирая его утлую лачугу. Нечего сказать, прекрасная перспектива для Элеоноры Бринтон! Нет, я не должна быть выставлена здесь на продажу! Ни в коем случае не должна! Один из помощников капитана подошел и тяжелым ключом отпер замок на запорах невольничьей клетки. — Рабыням — выйти из клетки! — скомандовал старший охранник. — Построиться в один ряд! Боски были уже запряжены в фургоны. Нам по очереди выдали наши рубахи и набросили на шею петли длинного ремня для построения невольничьего каравана. Руки и ноги нам оставили несвязанными: куда убежишь в Лаурисе? Куда здесь вообще можно убежать? Шагая у левого борта своих фургонов, мы сошли с баржи на берег. Я увидела длинные мостки из бревен, ведущие с пристани к дощатым переходам между складскими помещениями — настоящую вымощенную досками улицу, петляющую между бесчисленных строений. Построенные в цепь, мы пошли по этой улице. Мне понравился воздух Лауриса, насыщенный свежестью полей, запахом реки и свежеструганой древесины. Откуда-то доносился аромат жареного мяса. Следуя за своими фургонами, мы прошли мимо вереницы широких, прочных повозок, на которые рабочие укладывали тяжелые гранитные блоки, добытые и обтесанные в каменоломнях Лауриса; миновали целые горы огромных бочек, заполненных солью и рыбой; обошли приготовленные под погрузку тюки со шкурами слипов и пантер, в великом множестве поставляемые в город местными охотниками-промысловиками. Проходя мимо, я потрогала рукой одну слиновую шкуру. Мех на ней показался мне приятным на ощупь. Повсюду вдоль дороги нас провожали взглядом работавшие мужчины. Такой товар, как невольницы, не мог пройти мимо их внимания. Я старалась держаться очень прямо и не смотреть в их сторону. Когда мы поравнялись с одним из молодых рабочих, он схватил меня за ногу. Я вскрикнула от неожиданности и испуганно отскочила в сторону. Мужчины рассмеялись. К парню подошел шагавший рядом со мной охранник и сердитым голосом потребовал: — Покупай ее! Парень состроил печальную мину и в полупоклоне развел руки в стороны, всем своим видом показывая — рад бы, да денег нет. Охранник в ответ недовольно поморщился, зрители рассмеялись, и мы продолжали свой путь дальше. Еще несколько минут я чувствовала на своей ноге прикосновение парня. Мне было неловко и в то же время приятно: ни один из рабочих не протянул руку, чтобы прикоснуться к Лане! Запах жареного мяса стал сильнее, и фургоны, к нашей несказанной радости, остановились у длинного приземистого здания, по всей видимости большого склада. Когда мы зашли внутрь, двери за нами закрыли. Здесь нас накормили свежим хлебом, жареным мясом и дали напиться теплого боскского молока. Тут я заметила, что Тарго за мной наблюдает. Потом он поманил меня к себе. — Почему тот портовый рабочий решил к тебе прикоснуться? — спросил он. Я опустила голову. — Не знаю, хозяин, — ответила я. — Она стала держаться лучше, чем прежде, — заметил подошедший одноглазый охранник. — Ты думаешь, она может стать красивой? — поинтересовался Тарго. Его вопрос показался мне странным. По-моему, девушка может либо быть красивой, либо нет. Но вот стать красивой — мне это было непонятно. — Возможно, — ответил охранник. — Она уже стала немного красивее с тех пор, как мы ее подобрали. Его слова были мне приятны, хотя я все равно ничего не поняла. — Рабыне белого шелка трудно быть по-настоящему красивой, — покачал головой Тарго. — Конечно, — согласился охранник. — Но зато бело-шелковицы пользуются хорошим спросом. Я совсем перестала что-либо понимать и подняла на Тарго умоляющий взгляд. — Поставь ее шестой в демонстрационной шеренге, — отдал он распоряжение одноглазому охраннику. Покраснев от удовольствия, я опустила глаза. Когда я снова подняла голову, Тарго с охранником уже ушли. Я принялась за прерванный обед. Девушкам, бывшим прежде в демонстрационной шеренге пятой и шестой, сообщили, что они теперь стали четвертой и пятой. Выглядели они удрученными и подавленными. — Дикарка, — недовольно проворчала шестая девушка. — А ты — девушка номер пять, — ответила я ей. Тарго, к моей великой радости, в Лаурисе своих невольниц на продажу не выставлял. Он ждал более высоких цен. Покончив с обедом, мы продолжили свой путь по дощатым улицам города, связанные кожаными ремнями в один невольничий караван. В одном месте мы прошли мимопага-таверны, и через открытую дверь я заметила там девушку, на которой из всего одеяния были лишь надетые на шею украшения и привязанные к щиколотке левой ноги колокольчики. Девушка танцевала на посыпанной песком арене между столами под звуки каких-то примитивных музыкальных инструментов. На секунду я ошеломленно замерла перед распахнутыми дверьми. Затем наброшенный мне на шею кожаный ремень натянулся, и я вынуждена была идти дальше в своей связке. Я была поражена. Никогда еще мне не приходилось видеть столь соблазнительной женщины и столь чувственного исполнения танца. Вскоре после полудня мы добрались до невольничьих бараков. Их здесь было несколько. Тарго арендовал часть помещения, отделенного стеной из железных прутьев от части, принадлежащей Хаакону со Скинджера, по договоренности с которым он вел свои дела в этих северных районах. Наш барак был разделен на ряд небольших клетушек — без окон, с каменными полами, устланными соломенными подстилками, и низкими, не выше ярда, дверьми, выходящими во внутренний, обнесенный частоколом двор. Двор напоминал, скорее, большую клеть, так как не только был огорожен бревнами по периметру, но и над головой продолжением крыши барака тянулись такие же частые ряды длинных крепких жердей. В Лаурисе, очевидно, недавно прошел дождь, и земля во дворе была еще совсем мокрой, но здесь, под открытым небом, мне нравилось больше, чем под низкой крышей темного, мрачного барака. Рубахи у нас отобрали, вероятно, для того, чтобы мы не испачкали их в дворовой грязи. В бараках, примыкающих к нашему, содержалось, наверное, двести пятьдесят — триста деревенских девушек. Некоторые из них большую часть времени горько плакали, к чему сама я давно потеряла всякую охоту. Я была рада, что охранники на ночь плетьми заставляют их замолчать, давая остальным возможность хоть немного отдохнуть. По утрам все они непременно собирались во дворе и принимались тщательно расчесывать друг дружке длинные светлые волосы и заплетать их в косы. Очевидно, эта процедура казалась им крайне важной, и охранники из соображений поддержания у невольниц товарного вида им не мешали. В отличие от них девушки Тарго, и я в том числе, носили волосы распущенными и гладко причесанными. Я надеялась, что мои относительно короткие волосы быстро отрастут. У Ланы волосы были самыми длинными; они закрывали ей почти всю спину. Сколько раз у меня возникало желание вцепиться в них руками и трепать их до тех пор, пока их хозяйка не запросит у меня пощады. Однако эти желания продолжали оставаться всего лишь мечтами. Большинство деревенских девушек из соседних бараков еще не прошли клеймение. Не было на них и ошейников. Все они были светловолосыми, с голубыми или серыми глазами. Налетчики Хаакона захватили или приобрели их в деревнях к северу от Лаурии или в регионах, лежащих между побережьем моря Тассы и далеким Торвальдслендом. Судя по всему, большая часть девушек не была слишком опечалена своим обращением в рабство. Очевидно, жизнь в крохотных, отдаленных друг от друга селениях для молодой девушки зачастую невыносимо трудна и не многим отличается от неволи. Сотня невольниц из числа рабынь Хаакона предназначалась для Тарго. Он уже заплатил за них задаток в размере пятидесяти золотых тарнских дисков, и в первый же день нашего пребывания в резервациях я заметила, как он отдал Хаакону еще сто пятьдесят золотых монет. Я видела, как он не торопясь, опытным взглядом осматривает и отбирает для себя предлагаемых невольниц. Иная девушка пыталась увильнуть от осмотра, и тогда ее держали двое охранников. Мне вспомнилось, как вскоре после нашей встречи с первым караваном торговцев он точно так же осматривал меня. Помню, я тогда закричала и непроизвольно отшатнулась от его протянутой руки. Он остался доволен. “Кейджера”, — одобрительно произнес он. Я заметила, что девушек, отвечающих на его прикосновение подобным образом, он неизменно отбирал для себя даже в ущерб их более красивым соседкам по бараку. Однако мне казалось, что ни одна из них не отреагировала на его прикосновение столь же бурно, как я. Больше двух дней ушло у Тарго на отбор невольниц, каждая из которых немедленно переводилась в наш барак. С нами они не спешили познакомиться и старались держаться обособленно. Еще день потребовался на их клеймение. Все это время наша новая девушка, Рена из Лидиса, провела в бараке связанная, в ошейнике, цепь от которого была прикреплена ко вделанному в стену тяжелому металлическому кольцу. Только для кормежки с нее снимали капюшон и вынимали кляп изо рта. Она целыми днями просиживала в углу комнаты, обняв колени руками и положив на них закрытую капюшоном голову. На меня возлагались обязанности по ее кормлению. Когда я впервые сняла с нее капюшон, она забросала меня просьбами помочь ей бежать или передать ее просьбу тому, кто сможет ее освободить. Такая наивная! Да за одни лишь подобные разговоры меня могут либо избить до смерти, либо до конца жизни сделать калекой! “Замолчи, рабыня!” — бросила я, снова надевая на нее капюшон и затыкая рот кляпом. Я не стала ее в этот раз даже кормить, чтобы она лучше запомнила преподнесенный урок. Я сама съела предназначенную ей утреннюю и вечернюю порции мяса. На следующий день, когда я сняла с нее капюшон, в глазах у нее стояли слезы, но возобновлять своих глупых разговоров она не посмела. Я в полном молчании вкладывала ей в рот куски мяса и дала напиться воды. После этого я снова надела на нее капюшон и вставила в рот кляп. Подумаешь — важная персона! Из высшей касты! Я буду обращаться с ней, как она того заслуживает — как с обыкновенной рабыней! Рядом с невольничьими бараками Хаакона находились принадлежавшие ему помещения для содержания тарнов и взлетные площадки. Я подолгу наблюдала, как эти громадные птицы в закрывающих им глаза кожаных капюшонах расправляют свои могучие крылья и с резкими, пронзительными криками рвут хищными клювами брошенные им куски сырого мяса. Иногда они почему-то вели себя беспокойно, срывали с голов капюшоны и, казалось, готовы были вот-вот наброситься на ухаживающих за ними смотрителей. Ветер, поднимаемый взмахами их крыльев, был настолько силен, что вполне мог свалить с ног стоящего рядом человека, а хищный клюв и длинные, изогнутые когти выглядели столь устрашающе, что, думаю, птице не составило бы большого труда разорвать человека на части. Они внушали мне такой ужас, что даже отделенная от них тремя стенами толстых металлических прутьев, отгораживающих невольничьи бараки и поле для тарнов во владениях Хаакона, я не чувствовала себя в безопасности. Время от времени то одна, то другая птица внезапно оглашала воздух пронзительным криком, и все остальные тарны в этой громадной клетке срывались со своих насестов и принимались бить крыльями или бросаться грудью на металлические прутья. Я не знаю, почему все женщины испытывают такой страх перед тарнами, но сама я их действительно боялась. Большинство мужчин, кстати сказать, тоже. Редкий человек решится приблизиться к тарну. Говорят, птица каким-то образом чувствует, кто из людей по своей природе тарнсмен, а кто нет, и никогда не подпустит к себе человека, не являющегося тарнсменом. Она разорвет его в клочья. Неудивительно, что редкий человек отважится к ней подойти. В Лаурисе из своего барака я часто видела смотрителей за тарнами, но за исключением самого Хаакона, никто из наездников, тарнсменов, поблизости не появлялся. Они казались мне людьми дикого, необузданного нрава и, принадлежа к касте воинов, большую часть времени проводили в кулачных поединках, азартных играх и пьянстве в тавернах Лауриса, где прислуживающие им рабыни изо всех сил пытались обратить на себя их внимание и затащить в расположенные в задней части каждой таверны отдельные кабинеты. Нет ничего странного в том, что многие мужчины, даже из касты воинов, испытывали зависть и глухую ненависть к высокомерным, удачливым тарнсменам, всегда находящимся на гребне опасности и в самой гуще удовольствий, что непременно накладывало на них неизгладимый отпечаток и проявлялось в их гордой, мужественной осанке и дерзком, решительном взгляде. Хаакон также был тарнсменом. Этот бородатый, громадного роста мужчина с неизменно хмурым выражением лица вызывал у меня неподдельный ужас. Тарго, казалось, тоже испытывал беспокойство, ведя с ним дело. Мы провели в невольничьих бараках, арендованных Тарго у Хаакона, расположенных на северной окраине Лауриса, шесть дней. На второй день, утром, меня с четырьмя другими девушками повели в город, чтобы мы помогли принести закупленные там припасы. Нас соединили в караван узким кожаным ремнем с петлями на шеях. Сопровождали нас двое охранников. На оживленной торговой улице один из охранников отсоединил меня от девушек и повел в какой-то дом, а остальные невольницы отправились, как и было запланировано, на рынок. Охранники договорились, что на обратном пути с рынка караван с невольницами остановится у этого дома, где мы с моим охранником будем их дожидаться. Здесь меня снова присоединят к общему каравану и выделят причитающуюся часть закупленной на рынке провизии, которую я понесу, как полагается каждой рабыне, удерживая на голове. Я уже дважды просила охранников взять меня в город за провизией и позволить нести с рынка кувшин с вином. Юта научила меня ходить так, чтобы налитая в кувшин жидкость не разливалась, и мне это очень нравилось. Мне приятно было ловить на себе восхищенные взгляды мужчин. Вскоре я научилась носить на голове кувшин с вином не хуже любой другой девушки, даже самой Юты. Дом, в который меня потом водили еще четыре раза, был домом медицины. Я хорошо запомнила длинный коридор и расположенный в закутке кабинет для обследования рабынь. В первый день меня внимательно осмотрел какой-то врач — спокойный, сдержанный человек в зеленом одеянии, свидетельствующем о его принадлежности к касте медиков. Инструменты, которые он при этом использовал, и вопросы, которые он задавал, очень напоминали подобную процедуру в любой поликлинике Земли. Особый интерес в его довольно примитивно обставленном кабинете у меня вызвали так называемые энергетические светильники — горианское изобретение. Хотя кабинет был залит ровным ярким светом, я нигде не заметила ни лампочек в светильниках, ни тянущихся к ним проводов или каких-нибудь батарей. Некоторые инструменты также были далеко не так примитивны, как можно было ожидать на этой рабовладельческой планете. На столе у врача, к примеру, стоял небольшой прибор с широким штативом, экраном и прозрачной пластиной внизу. Врач устанавливал на пластину нанесенный на стекло мазок из взятой у меня крови или мочи, и на экране тут же появлялось их увеличенное во много раз изображение. По принципу действия прибор очень напоминал микроскоп, но у него не было ни подсвечивающих зеркал, ни окуляров с увеличительными стеклами. Врач бросал на экран мимолетный взгляд и тонкой пипеткой иногда добавлял на мазки несколько капель каких-то жидкостей. Во время моего первого визита к врачу медик с охранником большую часть времени, казалось, совершенно не обращали на меня внимания и были заняты малопонятным для меня разговором. Мне же оставалось только отвечать на скупые вопросы врача, что я и делала со свойственной для меня пунктуальностью. Нельзя сказать, что врач был в чем-то недобр ко мне, но он обращался со мной как с каким-то животным. Когда меня не осматривали, я вынуждена была стоять на коленях в углу кабинета, а врач с охранником обсуждали меня так, словно меня здесь не было. Закончив обследование, врач смешал несколько порошков в четырех различных колбах, добавил к ним воды и разлил в стаканы. Мне приказали это выпить. Смесь в последнем стакане оказалась довольно горькой. — Ей нужна стабилизирующая сыворотка, — сказал врач. Охранник понимающе кивнул. — Она вводится в четыре приема. — Врач указал на стоящую в углу комнаты кушетку, по краям которой свисали четыре пары ремней. Охранник велел мне лечь на кушетку лицом вниз и ремнями связал мне руки и ноги. Врач тем временем насадил иглу на шприц и заполнил его какой-то жидкостью из флакончика, стоявшего на одной из полок в его шкафу. Укол оказался довольно болезненным. Я не выдержала и закричала. Врач с охранником на несколько минут оставили меня и вернулись к столу, где медик занялся заполнением бумаг. Затем он снова подошел ко мне и проверил ранку от укола. Очевидно, реакция организма была такой, как он ожидал. Мне позволили встать. — Одевайся, — приказал врач. Я быстро надела на себя рубаху и подвязала ее кожаным пояском. Мне очень хотелось поговорить с медиком. В его кабинете находилось оборудование, свидетельствующее о высокоразвитых технологиях, имеющихся в распоряжении его создателей, что коренным образом отличалось от того, с чем мне до сих пор приходилось сталкиваться в этом очень красивом, но грубом и примитивном мире. Однако охранник без разговоров тупым концом копья вытолкал меня в коридор. В дверях я оглянулась и бросила на медика умоляющий взгляд. Он посмотрел на меня с удивлением. У выхода нас уже дожидались девушки и сопровождавший их охранник. Меня присоединили к общему каравану, выделили часть поклажи, и мы вернулись в арендуемый Тарго невольничий барак. Мне показалось, что по дороге за нами наблюдал какой-то небольшого роста человек в черном одеянии, но с уверенностью сказать об этом я не могла. В последующие четыре дня мы регулярно заходили в дом медицины. В первое посещение, как я уже писала, меня обследовали, дали какие-то порошки и сделали первый укол стабилизирующей сыворотки. На второй, третий и четвертый день мне сделали остальные уколы этой серии, а на пятый — врач провел последний осмотр. — Сыворотка введена, действует на организм эффективно, — подытожил он свои наблюдения. — Хорошо, — сказал охранник. Во второе наше посещение, после укола, я, несмотря на присутствие охранника, попыталась заговорить с врачом и получить от него хоть какую-то интересующую меня информацию. Охранник не стал наказывать меня плетью, но дважды ударил меня по лицу, в кровь разбив губы, и заткнул рот кляпом. На улице он посмотрел на меня с укором и спросил: — Ты хочешь вернуться в барак с кляпом во рту? — спросил он. Я отчаянно замотала головой. Нет! Если я вернусь с кляпом во рту, Тарго, конечно, тут же узнает о причине моего наказания и, несомненно, прикажет охранникам дать мне плетей. Один раз я уже видела, как это происходит. Девушке связали руки и ноги, и охранник отсчитал ей положенное число ударов, но не той кожаной плетью, которой Лана наказывала меня, а настоящей горианской плетью-семихвосткой. Причем мужчина вкладывал в удар всю свою силу. Нет, у меня не было желания испробовать это на себе. Я буду умолять его отменить свое наказание! Я сделаю все, что он захочет! — Значит, маленькая рабыня просит у своего охранника прощения? — спросил он. — Да! Да! — закивала я головой. Тяжело быть рабыней. Мужчины дразнят тебя. Они дают тебе надежду на прощение, но в любую секунду их настроение может измениться, и на лице у них снова появится суровое выражение. Ты должна все время следить за тем, что ты говоришь и что делаешь. У них есть плети, у них есть власть над тобой! Я опустилась перед охранником на колени и, как это однажды делала Лана, прикоснулась головой к его ногам. — Хорошо, — сказал он, вытаскивая у меня изо рта кляп. Я с благодарностью посмотрела на него и снова, как Лана, коснулась головой его сандалий. Внезапно он рывком поднял меня и прижал к себе. Я с ужасом подумала, что он решил меня изнасиловать. — Ха-ха-ха! — услышала я голос второго охранника. — И это в то время, когда уже давно пора возвращаться в бараки! Мой охранник раздраженно оттолкнул меня в сторону. — К тому же, — с громким хохотом добавил второй охранник, — она еще рабыня белого шелка! Стоящие рядом невольницы весело рассмеялись. Раздражение моего охранника мгновенно улеглось. Он тоже рассмеялся и, перекинув меня через колено, как маленького ребенка, отвесил мне пониже спины несколько звучных шлепков. Мне было больно, но еще больше я радовалась возможности снова шагать в общем невольничьем караване и вместе со всеми нести на голове поклажу. Девушки, даже Юта, громко смеялись. Я чувствовала себя униженной. — Она стала хорошенькой, не правда ли? — спросил второй охранник. — Успела уже научиться всяким штучкам у настоящих рабынь, — шутливо проворчал мой охранник, тяжело переводя дыхание. Второй охранник окинул меня изучающим взглядом. — Выпрями спину, — приказал он и добавил: — Из нее и вправду получилась привлекательная девчонка. Я бы не прочь заиметь себе такую! Я возвращалась в барак с гордо поднятой головой, двигаясь с раскованностью и непередаваемой грацией настоящей рабыни. Я знала, что вызываю желание у мужчин, что они смотрят на меня, на Элеонору Бринтон, не просто как на несущее на голове поклажу домашнее животное! С медиком, конечно, я больше не пыталась заговорить. В наше четвертое посещение он сделал мне последнюю инъекцию стабилизирующей сыворотки, а на следующий день, после обследования, подытожил свои наблюдения. Выходя из его кабинета, я слышала, как он сказал охраннику: “Она прекрасный образец восприимчивости человеческого организма!” Я действительно никогда еще не чувствовала себя такой бодрой и здоровой, как теперь, после инъекции сыворотки, воздух никогда не казался мне таким чистым и свежим, небо — голубым, а плывущие по нему облака — белыми и пушистыми. Возвращаясь по дощатым улочкам Лауриса в наш барак, шагая среди своих сестер по невольничьему каравану под присмотром охранников, с кувшином на голове и связывающим нас кожаным ремнем на шее, вдыхая упоительный, наполненный фантастическими ароматами воздух Гора, я внезапно впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Босая, одетая в грубую невольничью рубаху, с ремнем на шее, с клеймом на левой ноге, обычная рабыня, во всем зависящая от прихоти мужчин, я, повторяю, впервые в жизни в полной мере осознала, насколько я сейчас счастлива. Теперь я чаще думала об окружающих меня мужчинах. Я знала, что они считают меня привлекательной. И странным образом, опять-таки впервые в жизни, я тоже стала находить их привлекательными для себя — глубоко, чувственно, волнующе привлекательными. Я обратила внимание, что каждый из них по-своему неповторим. Один носит голову гордо поднятой, у второго — ясная, открытая улыбка, у третьего — тонкие, изящные пальцы и сильные, крепкие руки, у четвертого — широкие плечи и высокий, хорошо очерченный лоб. Я обнаружила, что хочу смотреть на них, находиться рядом с ними, хочу — будто случайно — прикасаться к их одежде. Иногда они ловили мои взгляды, и я в ответ на их понимающую усмешку тут же опускала голову, чувствуя, как у меня горят щеки. Мне нравилось, когда они и мне в числе других девушек бросали свои сандалии, чтобы мы чистили их от грязи. Я всегда отмывала их на совесть. Я никогда не возражала против того, чтобы, стоя на плоских камнях в протекающем возле бараков ручье, выстирать их одежду. Мне нравилось держать в руках их грубые туники, словно продолжающие хранить силу их владельцев. Однажды Юта застала меня за тем,. что я разглаживала рукой отданную мне для стирки тунику одного охранника, который чаще других провожал меня взглядом. Она с довольным видом вскочила на ноги и, показывая на меня пальцем, весело рассмеялась. — Эли-нор хочет хозяина! — закричала она. — Элинор хочет хозяина! Я плеснула в нее водой, но она проворно соскочила с плоского камня на берег. Стиравшие у берега одежду девушки поддержали ее веселым смехом. — Эли-нор хочет хозяина! — кричали они, хлопая ладонями по коленям. Я поднялась во весь рост, чувствуя, как во мне закипает раздражение. — Да! — воскликнула я. — Я хочу найти себе хозяина! После этого я демонстративно отвернулась и снова принялась за стирку. Девушки постепенно успокоились и вернулись к своим делам. Однако я чувствовала, будто что-то вокруг меня изменилось. Я слышала их веселые голоса и плеск воды, свидетельствующий о том, что их работа идет полным ходом. И я, Элеонора Бринтон, работала вместе с ними. Мои руки точно так же, по локоть в холодной воде, проворно отстирывали грубый материал туники, подчиняя свои движения простому, древнему, извечному, как сама жизнь, ритму. Чем я отличалась от остальных девушек? Я, как и они, носила широкую невольничью рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком. Я, как и они, стоя на плоском камне на берегу ручья, стирала мужскую тунику. Я работала вместе с ними и с ними же принимала пищу. Здесь не было моего пентхауза, не было спортивного “Мазератти”, не было богатств, вокруг не высились небоскребы, не грохотали мощные турбины фабрик и заводов, не ревели пролетающие над головой самолеты, не мчались сотни машин, обволакивая землю клубами удушливых выхлопных газов. Здесь был только смех стоящих рядом девушек, журчание ручья, моя работа, белые облака, нежащиеся в ярких лучах солнца, легкий ветерок, заигрывающий с молодой, по-весеннему свежей травой, да разливающийся где-то в вышине веселый щебет рогатого гимма — крохотной, похожей на маленького совенка пичужки с малиновым оперением. Я на мгновение прекратила работу и с удовольствием набрала полную грудь чистого, пьянящего воздуха. Мне внезапно стало тесно в невольничьей тунике. Я расправила плечи и широко, с наслаждением потянулась, чувствуя, как тело мое рвется на свободу из сковывающей его грубой материи. Интересно, рука какого мужчины сбросит ее с меня? — Ну-ка, работай, — лениво проворчал подошедший охранник. Я снова вернулась к своей работе. Я, Элеонора Бринтон, такая же рабыня, как и те, что меня окружали, продолжала стирать туники своих хозяев, стоя на берегу ручья, убегающего в светлую даль этого удивительного, прекрасного мира. Я наклонилась над ручьем и опустила в него тунику. Прополоскала ее и снова подняла над водой, наблюдая, как стекают искрящиеся на солнце крохотные капли, возвращаясь в стремительно уносящий их ручей. Мне было так весело! Я запрокинула голову и увидела смеющееся мне в ответ бескрайнее синее небо. Мне было легко и радостно. Подхваченная каким-то неведомым прежде порывом, я отбросила в сторону тунику, вскочила на ноги и, запрокинув руки над головой, весело рассмеялась. Девушки остолбенели от неожиданности и окинули меня недоумевающими взглядами. — Да! — закричала я. — Да! Я — женщина! Я стояла на влажном камне у ласкающего мои ноги поющего ручья, под ясным солнцем и чистым, безбрежным небом. — Да! Да! — кричала я, открывая свои объятия и этому солнцу, и этому горианскому небу, и всем остальным небесам, распростершимся над другими далекими и близкими мирами. — Да! Я хочу хозяина! Я хочу найти себе хозяина! — Найдешь, — с прежней долей ленивого безразличия в голосе пообещал охранник. — А пока давай работай. Не желая испытывать его терпение, я быстро опустилась на колени и опустила в воду другую мужскую тунику. Девушки смеялись. Я тоже смеялась. Я чувствовала себя счастливой. Прополаскивая в воде тунику, Юта затянула какую-то песню. Я была счастлива. Я была одной из них. Я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю своего выставления на продажу. Меня стало интересовать, каково это — принадлежать мужчине? Временами, когда девушки меня не видели, я прижимала свои руки к горлу, словно на меня уже был надет его ошейник. Я воображала, будто уже ношу эту полоску металла, объявляющую меня принадлежащей ему, моему хозяину. Я даже не возражала теперь против того, чтобы быть проданной в Лаурисе. Этот город начал казаться мне очаровательным местом, простым и близким к природе, наполненным таким восхитительным, пьянящим воздухом, обласканным глубоким, безбрежным небом и надежно защищенным суровыми северными лесами. Мне полюбились его дощатые, спускающиеся к реке улочки, петляющие среди бесконечных складских помещений, резные ставни на окнах, несмолкаемый скрип проезжающих через город фургонов, витающий в воздухе запах рыбы и дерева и неспешно курсирующие по реке, влекомые впряженными в них тарларионами широкие, неповоротливые баржи. Меня притягивали к себе живущие здесь мужчины — энергичные, сильные люди с открытыми лицами и громким смехом, привыкшие зарабатывать себе на жизнь тяжелым, изнурительным трудом, полагающиеся исключительно на крепость своих рук и не ожидающие подачек от скупой северной природы. Интересно, смогла бы я, как другие девушки, проводить с ними целые дни в дороге, трясясь на жесткой скамье фургона, или бить вместе с ними острогами рыбу — ночью, при свете факелов? Не выбросит ли такой человек понапрасну заплаченные за меня на невольничьем рынке деньги? Понравится ли ему еда, которую я буду для него готовить? Ничего, усмехнулась я про себя, зато я постараюсь сделать все, чтобы понравиться ему ночью, на шкурах, брошенных на его ложе. Да, тут уж мне придется постараться, иначе хорошей трепки не миновать! Интересно, а будет он брать меня с собой в дальние поездки или на прогулках, когда мы вдвоем, возьмет ли он меня за руку, несмотря на то что я всего лишь простая рабыня? Как-то, отправляясь в очередной раз с охранниками за провизией, я видела в дверях одного дома хозяина, целующего свою рабыню. Я заметила выражение ее лица. Как я ей позавидовала! Она любила его! Я понадеялась, что у него не появится желание ее продать. Странно это все: до тех пор, пока я не стала рабыней и не поняла, что могу всецело принадлежать мужчине, я в полной мере не осознавала всей прелести грубой мужской красоты, всей власти, которую она надо мной имеет. Интересно отметить, что именно в это время я впервые в жизни совершенно не жалела о том, что я женщина. Наоборот, мне нравилось быть женщиной, нравилось осознавать, что меня окружают будоражащие воображение, волнующие кровь мужчины. Приятно быть женщиной, когда вокруг тебя такие люди. Сейчас, пусть я всего лишь горианская рабыня, я не променяла бы свой пол ни на какие богатства в мире, даже на заветный трон Ара. В этот вечер Тарго отозвал меня в сторону. — Подойди сюда, рабыня, — обратился он ко мне. Не зная, что меня ожидает, я испуганно подбежала к нему, преклонила колени и низко опустила голову. Я вся дрожала. — Подними голову, — приказал он. Я послушно повиновалась. — При формировании следующей демонстрационной шеренги, — сказал он, — ты будешь стоять в ней одиннадцатой. Я не могла поверить своим ушам. — Благодарю вас, хозяин, — едва слышно пробормотала я. В нашем караване теперь было шестнадцать девушек, поскольку четверых Тарго продал по дороге в Лаурис. Сто недавно приобретенных деревенских невольниц не входили в демонстрационную шеренгу: они предназначались для выставления на продажу в Аре. — Теперь ты будешь занимать одно из почетных мест в шеренге, — объявил Тарго. Я смущенно опустила голову. — Ты стала почти красивой, — заметил он. Мне было очень приятно слышать его слова. Когда я снова подняла взгляд, Тарго уже оставил меня одну. Я поскорее побежала к Юте и Инге, чтобы сообщить им приятное известие. Нам уже позволялось носить рубахи и в бараках. Даже деревенские девушки накануне под присмотром охранников сшили себе невольничьи туники. Они были рады получить это свое первое одеяние с тех пор, как оказались в руках Хаакона со Скинджера. Я не знаю, почему нам разрешили носить рубахи в бараках и прилегающей к ним части двора. Возможно, это связано с улучшением погоды и с тем, что на улице стало сухо, но с уверенностью сказать этого я не могу. Я думаю, Тарго был просто доволен нами. Его первые девушки, к которым я теперь причисляла и себя, оказались хорошим вложением денег. Новая девушка, Рена из Лидиса, также обещала принести ему пятьдесят пять золотых, как только он доставит ее в Ар какому-то капитану с Тироса. А сотня деревенских девушек, приобретенных всего лишь по два золотых за каждую, вообще сделает его богачом, если он успеет доставить их в Ар к началу праздника Любви. Все это настраивало Тарго на прекрасное расположение духа. Вот почему, я думаю, он и позволил ходить нам в бараках одетыми. Я сообщила Юте и Инге, что меня сделали одиннадцатой девушкой. Они обняли меня и осыпали поздравлениями. Лана была, конечно, первой по ценности девушкой и стояла в демонстрационной шеренге последней, шестнадцатой. Инга, несмотря на ее прежнюю принадлежность к высшей касте, была второй и стояла пятнадцатой. Юта занимала в шеренге четырнадцатое место. Более высокое место в шеренге являлось не только престижным. Оно определяло стоимость каждой девушки, а заплаченная за нее покупателем высокая цена служила определенным признаком обеспеченности ее нового владельца и, следовательно, подразумевала для невольницы более приятное существование. — Я бы не возражала, — заметила я, с наигранным высокомерием расхаживая перед Ютой и Ингой в своей грубой невольничьей рубахе, — если бы мой новый хозяин впредь одевал меня только в шелка! Мы дружно рассмеялись. — Будем надеяться, что ты не попадешь в руки какому-нибудь владельцу пага-таверны, — усмехнулась Инга. Я посмотрела на нее с возмущением. — Они нередко покупают самых привлекательных девушек, — продолжала она, — и платят за них больше, чем может себе позволить какой-нибудь хозяин, приобретающий невольницу для личных нужд. Все внутри меня оборвалось. — Однако из всех выставляемых на продажу невольниц очень малая часть попадает в таверны. Я посмотрела на нее с благодарностью. — Возможно, ты будешь прислуживающей рабыней у какого-нибудь влиятельного хозяина или станешь башенной рабыней в гарнизоне охранников крупного города. Я демонстративно расправила плечи. — Вообще-то я предпочла бы стать рабыней для наслаждений, — заметила я, грациозно потягиваясь. Юта захлопала в ладоши от удовольствия. — Но ведь ты совершенно не обучена, — возразила Инга. — Ничего, — сказала я, — я всему научусь. — Насколько мне известно, — сообщила Юта, — нас всех собираются направить в школу для обучения рабынь в Ко-ро-ба. Я тоже об этом слышала. — Надеюсь, я сумею научиться всему, что нужно, — сказала я. — Ты так изменилась с тех пор, как появилась у нас! воскликнула Юта. — А как ты думаешь, Эли-нор, я, женщина из касты книжников, смогла бы доставить удовольствие мужчине? — спросила Инга. — Снимай рубаху, и я это сейчас же тебе скажу, — ответила я. — Все так просто? — усмехнулась она. — А я? — едва слышно пробормотала Юта. Мы с Ингой рассмеялись. Никто из нас не сомневался, что Юта будет настоящим сокровищем для любого мужчины. — Ты просто великолепна, — сказала я ей. — Да, — с неожиданной теплотой в голосе подтвердила Инга. — Ты великолепна! — Но что, если мы все попадем к одному хозяину? — тоскливо протянула Юта. Я угрожающе уперла руки в бока. — Тогда берегитесь! Я вам всем глаза повыцарапываю! — с наигранной суровостью пообещала я. Мы дружно рассмеялись и снова обнялись. В тот же вечер для нас было устроено настоящее представление. В барак зашел бродячий артист с разрисованным, как у клоуна, лицом, в длинном колпаке с кисточкой и пестрых развевающихся одеждах и привел с собой странное животное. За медную тарнскую монету он предложил дать для нас представление. Мы все, даже деревенские девушки, принялись упрашивать Тарго разрешить ему выступить перед нами. Тарго согласился, и артист тут же принялся готовить для себя площадку, выбрав дальний конец внутреннего двора возле забора, отделенный от нас стеной металлических прутьев. Мы все, включая деревенских девушек, прижались лицом к железным прутьям и с любопытством наблюдали за его приготовлениями. Низкорослый артист с разрисованным лицом показался мне чем-то знакомым, но я знала, что этого не может быть. Сама мысль об этом выглядела просто абсурдной! Это был маленького роста, худощавый, подвижный человечек с живыми быстрыми глазами и ловкими движениями проворных рук. Он плясал и кувыркался, исполнял глупые песенки и рассказывал смешные истории. Он показывал фокусы с шелковыми лентами и жонглировал принесенными с собой обручами. После этого он подошел к девушкам и стал демонстрировать новый фокус — будто отыскивает у них в волосах спрятанные монеты. В моих волосах он “отыскал” серебряный тарск. Девушки застонали от зависти: это была самая крупная монета, которую ему удалось найти. Я сияла от удовольствия. Лана наградила меня хмурым взглядом. Мы все весело смеялись и хлопали в ладоши. Все это время приведенное артистом животное спало — или притворялось спящим. Оно неподвижно лежало на траве, свернувшись у ног державшего его на цепи охранника. Окончив сольное представление, артист подошел к животному и взял у охранника цепь. — Ну-ка, просыпайся, соня! — приказал он суровым голосом. — Поднимайся на ноги! Животное нас напугало. Мы были рады, что оно приручено и так хорошо слушается хозяина. По его команде оно встало на задние лапы, подняло передние перед грудью и широко раскрыло пасть. Это было невероятных размеров пучеглазое существо, покрытое густой длинной шерстью. Стоя на задних лапах, оно достигало в высоту девяти-десяти футов, а весу в нем было фунтов восемьсот, не меньше. Морда у него была широкой, приплюснутой, а в разинутой пасти, усеянной двумя рядами длинных острых зубов, без труда могла поместиться голова человека. Особенно меня поразили две пары хищно изогнутых, саблевидных клыков животного, между которыми высовывался длинный, черный, раздвоенный, как у змеи, язык. Передние лапы у него были длиннее задних. Они скорее напоминали руки с шестью гибкими, подвижными пальцами на каждой, оканчивающимися твердыми, очевидно специально подрезанными или притупленными, когтями. Некоторые пальцы оказались попарно сросшимися, что делало лапы отдаленно похожими на раздвоенные на концах гибкие щупальца. Когти были у животного и на задних лапах, что оно и продемонстрировало по команде своего хозяина. Я до сих пор не знаю, причислять ли это невероятно сообразительное существо к животным с обычными для них двумя парами лап — задними и передними, или же это близкое к человеческому типу существо, обладающее руками и ногами. Самыми жуткими были у него глаза — громадные, навыкате, с черными зрачками. На мгновение они остановились на мне, и я увидела в них взгляд не зверя, но существа, обладающего определенным разумом. Это продолжалось не дольше секунды, после чего блеск разума в глазах удивительного существа пропал, и они снова стали напоминать глаза обычного животного, приведенного с собой бродячим артистом. Я постаралась отогнать от себя нелепую мысль и вместе с остальными девушками бурно аплодировала артисту, ударяя на горианский манер ладонью правой руки о левое плечо. Животное тем временем ходило по доске на задних лапах, потешно прижимая к груди передние, перекатывалось на спине с одного боку на другой и по команде хозяина завывало тоненьким, жалобным голоском. Время от времени артист доставал из кармана и бросал животному небольшие кусочки мяса, которое оно ловило пастью на лету. Иногда артист только дразнил животное, притворяясь, будто бросает ему лакомый кусочек, а сам снова прятал его в карман. В такие моменты животное напоминало обманутого ребенка, печально отворачивающегося в сторону и всем своим видом демонстрирующего горькую обиду. Предоставив зрителям вволю потешиться реакцией разочарованного животного, артист неизменно бросал ему вожделенный кусочек мяса. Охранники забавлялись представлением не меньше девушек. Даже Тарго, я видела, смеялся, хлопая от удовольствия ладонями по коленям. Иногда артист предлагал кусочки мяса девушкам, позволяя им бросить их животному. Лапа выпросила для себе сразу несколько кусочков мяса и посмотрела на меня с победной улыбкой. Я же бросила животному только один кусок мяса, и сделала это быстро, не желая его дразнить. Это существо пугало меня. Широко раскрытой пастью оно ловко поймало брошенный мною кусок, и в глазах его появился огонек удовлетворения. Девушки весело рассмеялись. Животное посмотрело на меня еще раз. Я едва не вскрикнула и испуганно прижала руки к губам. Взгляд его показался мне совершенно осмысленным. Однако в ту же секунду глаза животного снова стали пустыми и бездумными. Родившаяся было у меня мысль и на этот раз показалась мне совершенно абсурдной, и вскоре я уже смеялась и вместе с другими рабынями аплодировала трюкам артиста. В заключение своего представления артист снял с головы колпак и отвесил нам, невольницам, глубокий поклон, словно все мы были свободными женщинами. Нам это было так приятно! Мы радостно прыгали, кричали, аплодировали и протягивали сквозь железные прутья руки, а артист — хотя мы были всего лишь рабынями! — с неподражаемой галантностью нам их целовал. Мы были вне себя от радости. На этом, к нашему сожалению, его представление окончилось. Он еще раз поклонился и отошел в сторону. Животное поднялось на задние лапы и обвело нас внимательным взглядом. И вдруг с ужасающим ревом, от которого у нас волосы встали дыбом, оно бросилось к облепленным нами металлическим прутьям решетки и прижалось к ним всем своим огромным телом и злобно оскаленной пастью. Глаза его налились кровью, с клыков стекала желтая пена. Мы в ужасе закричали и бросились прочь от решетки. Образовалась давка. Девушек было слишком много. Они толкали друг друга, сбивали с ног. Упавшие пытались подняться, но на них никто не обращал внимания. Все старались отодвинуться как можно дальше. Ударяясь о прутья металлическим ошейником, оглашая воздух диким ревом, животное все тянуло и тянуло к нам сквозь прутья свои чудовищные косматые лапы с увенчанными длинными когтями хищно изогнутыми пальцами. Всех охватила паника. Меня сбили с ног, и я никак не могла выбраться из-под прижимающих меня к земле судорожно копошащихся тел. Я закричала. И тут внезапно мы увидели, что Тарго и охранники смеются. Все было подстроено! Их предупредили. Это была всего лишь заключительная часть представления, но она понравилась нам гораздо меньше всего остального. Какими комичными, должно быть, казались со стороны наша паника и охвативший нас ужас. С каким удовольствием наблюдали охранники, Тарго и маленький артист за мечущимися в камере, сбивающими друг друга с ног девушками, представляющими собой сейчас самое обыкновенное, охваченное паникой стадо животных. Представляю, как потешно им было наблюдать за нами, тем более что виновник переполоха, громадное косматое чудовище, давно уже сидело у ног артиста, мирно облизывая лапу и обводя внутренний двор пустым, бессмысленным взглядом. Тарго и охранники продолжали заливаться веселым смехом. Девушки начали медленно подниматься с земли. Каждая чувствовала себя смущенной и униженной. Сейчас, зная, что это был всего лишь розыгрыш, каждая из нас испытывала неловкость за свое кажущееся теперь таким глупым, таким неуместным поспешное бегство. Однако все мы были еще очень напуганы. Мало кто решился подойти к металлическим решеткам; большинство жалось к крохотной двери, ведущей во внутренний коридор барака. Я возмущенно расправила на себе вывалянную в пыли рубаху и с негодованием посмотрела на смеющихся мужчин. Какими, очевидно, остроумными казались сейчас себе эти животные! Настоящие скоты! Но что удивительно: напади на них сейчас это животное, они все, как один, накинулись бы на него с мечами, копьями и в считанные секунды уложили бы его на месте, в то время как мы, девушки, с истеричными воплями, как испуганные дети, бросились наутек. Я внимательно посмотрела на смеющихся мужчин. Я испытывала к ним сейчас настоящую ненависть. Они, конечно, полагают, что шутка удалась, мнят себя остроумными, сильными, смелыми, не то что мы — женщины! И вдруг я залилась краской стыда. Я почувствовала это каждой клеточкой своего тела. Мы разбежались, как испуганные дети! Мы бросились наутек, как это свойственно женщинам! Мы — женщины! Я все еще испытывала страх перед животным, хотя меня отделяла от него целая стена толстых металлических прутьев. А чего они ожидали? Не знаю, что они хотели доказать, но я никогда не забуду преподнесенный ими урок! Я хорошо его усвоила. Мы — разные! Я помню, как один из охранников дал мне свое копье — такое тяжелое, что я смогла бросить его всего лишь на несколько шагов. Тогда он забрал копье и метнул его в дерево, находившееся от нас на расстоянии не меньше ста футов. Он приказал принести копье, и мне с трудом удалось вытащить его глубоко ушедший в древесину металлический наконечник. А его щит я вообще едва смогла оторвать от земли. Прежде я мало задумывалась о том, какое значение в нашей жизни играет мужская сила. В земных условиях она казалась мне чем-то необязательным, второстепенным. Но здесь, на Горе, я впервые осознала, насколько важную — жизненно важную! — роль играет обычная физическая сила в борьбе за повседневное существование человека. А мы, женщины, уступаем мужчинам в силе, значительно уступаем. И потому здесь, в этом мире, они оставляют за собой право владеть нами — владеть по праву сильнейшего. В тот вечер я с особой тщательностью вычистила ремни и сандалии, брошенные мне одним из охранников. Сам он в это время разговаривал с остальными мужчинами. Когда я закончила, он взял сандалии и, без слов благодарности, жестом указал, чтобы я следовала за ним в барак. В воротах я обернулась. — Я тоже человек, — сказала я ему. Он улыбнулся. — Нет, ты — кейджера, — ответил он и хозяйским шлепком препроводил меня в камеру и закрыл за мной дверь. Я прижалась лицом к железным прутьям, пытаясь дотянуться до него рукой. Он вернулся к ограде и взял мои руки в свои ладони. — Когда ты сделаешь меня своей? — спросила я. — Ты — девушка белого шелка, — ответил он, повернулся и ушел. Я застонала, крепче прижалась к железным прутьям и осталась стоять в полном одиночестве. Меня переполняли странные чувства. Над головой, в небе, тусклым светом сияли три полные горианские луны. Я в отчаянии затрясла железные двери, но они были прочно заперты на засов. Я видела, как ладная фигура охранника удаляется в темноте, исчезая за выстроенными в ряд фургонами. Стоя у изгороди внутреннего двора совершенно одна, я уронила голову и горько расплакалась. …Но это было потом, вечером, а сейчас девушки смущенно, но искренне смеялись над собой. Какподшутил над ними артист и как блестяще исполнило свою роль послушное животное! Отличное завершение для циркового представления! Я не могла смеяться, но мне удалось изобразить на лице улыбку. Девушки же дружно махали руками изобретательному артисту, и он, принимая их знаки благодарности, в последний раз раскланялся и ушел, ведя за собой странное животное. Ко всем вернулось хорошее настроение. Некоторые рабыни принялись петь. Мы с Ингой ни с того ни с сего начали гоняться друг за дружкой и, догнав, толкались или отвешивали одна другой хороший, дружеский пинок. У нас имелся сшитый из лоскутьев набитый тряпками мяч. Мы затеяли игру. К нам присоединились даже девушки из северных селений. Мы разбились на команды и бросали мяч, пытаясь попасть в кого-нибудь из команды противника. Некоторые из девушек, собравшись в круг, рассказывали смешные истории. Другие играли в “камешки”, когда каждый должен угадать, сколько камней зажато в руке ведущего, или в “кошкины когти” — игру, в которой один держит руки ладонями вверх, а его противник сверху кладет свои ладони. Игра заключается в том, чтобы партнер, державший ладони снизу, быстрым движением успел ударить сверху по ладоням убирающего руки противника. В этой игре мне никогда не удавалось перехитрить партнера. Девушки всегда смеялись над моей неуклюжестью. К слову сказать, северные девушки показали себя в этой игре настоящими мастерами. Им удалось победить нас всех. — Эта игра требует длительной практики, — заметила Юта. — А чем им еще заниматься в своих деревнях? — фыркнула Лана, неизменно отказывавшаяся попробовать свои силы в “кошкиных когтях”. С “камешками” дело у меня обстояло получше. Каждому из играющих выдавалось от двух до пяти “камешков” — самых обычных кусочков гальки или разноцветных бусинок, хотя в больших городах для этой цели продаются специально вырезанные из кости или даже тщательно подобранные по цвету отшлифованные полудрагоценные камни. Мы же обходились обычными найденными во дворе мелкими камешками. Принцип игры простой: следовало отгадать, сколько камней спрятал в руке партнер. При этом за каждый правильный ответ отгадавшему присуждалось одно очко. Выигрывал тот, кто первым набирал заранее оговоренное число очков — обычно пятьдесят. Интереснее всего протекает игра с малым количеством “камешков” — тремя или даже двумя. Тогда партнерам труднее перехитрить друг друга. Здесь в полной мере проявляется вся тонкость психологии играющих. Обычно мне удавалось выиграть у большинства девушек, но в тот день я превзошла саму себя: я победила всех, с кем играла, включая Ингу, из касты книжников, а Лана отказалась померяться со мной силами. Тольку Юту я так и не смогла победить, и это меня раздосадовало. Проиграть Юте! Глупой Юте из касты кожаных дел мастеров, которая даже на своем родном языке не способна говорить правильно! Я была очень расстроена поражением, но день складывался удачно: меня назначили одиннадцатой девушкой в демонстрационной шеренге, я посмотрела представление бродячего артиста, и вообще я была довольна собой, а потому настроение у меня осталось хорошим. Вскоре я увидела приближающуюся к баракам нагруженную кувшинами с вином повозку, которую охранники встретили радостными, одобрительными возгласами. Сегодняшний вечер был прощальным. Завтра мы оставим невольничий квартал Лауриса, снова переправимся через реку и двинемся на юго-восток, в Ко-ро-ба, а оттуда — еще дальше, в Ар. У Тарго теперь было шестнадцать фургонов, которые стояли вблизи бараков группами по две-три повозки; охранники ночевали возле них. Помимо девятерых охранников, сопровождавших Тарго с того времени, как я стала одной из его невольниц, он нанял себе в Лаурисе еще восемнадцать человек. Все они были из числа людей в городе известных, с хорошими рекомендациями и не являлись профессиональными наемниками. Тарго, конечно, по натуре был большой игрок, но знал, когда стоит рисковать, не любил полагаться на случай и был человеком отнюдь не глупым. Едва подъехавшая повозка остановилась, как ко мне с сияющим лицом подбежала Юта и крепко обняла меня за плечи. — Сегодня вечером, — с заговорщицким видом сообщила она, — мы с тобой и Ланой не будем ужинать вместе с остальными. — Почему? — разочарованно спросила я. Прежде, на Земле, я ела очень мало, и только самые изысканные блюда, зато здесь, на Горе, аппетит у меня был просто фантастическим. Меня нисколько не прельщала перспектива остаться без ужина. В чем мы провинились? Юта потихоньку показала через железные прутья ограды на группу из трех фургонов, находившуюся в сотне ярдов от бараков, ближе к лесу. В тех фургонах размещались пятеро охранников. — Они попросили Тарго позволить нам прислуживать им сегодня вечером, — сказала она. Я вспыхнула от удовольствия. Мне нравилось бывать за пределами камеры, нравилось находиться рядом с мужчинами. Никогда еще мне не приходилось прислуживать такой небольшой группе людей. К тому же я знала этих охранников: они были с Тарго, когда я наткнулась на их караван. Эти люди внушали мне симпатию. В тот вечер, когда стемнело, мы с Ютой и Ланой не сели ужинать вместе с остальными. Мне, однако, выдали порцию Рены и, как обычно, велели накормить ее, связанную и прикованную к стене. Я взяла пищу, кувшин с водой и пошла к ней. День складывался удачно. Настроение у меня было приподнятое, и к тому же нас ожидало прекрасное окончание вечера. В тот раз, кормя бывшую госпожу из Лидиса, я позволила ей есть не торопясь и дала напиться воды больше, чем обычно. Закончив ужинать, она спросила: — Можно мне говорить? Дни, которые она провела связанной, в плотном, скрывающем ее лицо капюшоне и с кляпом во рту, очевидно, научили ее правильно понимать свое нынешнее положение. — Говори, — ответила я. — Спасибо тебе, — поблагодарила она. Я быстро ее поцеловала, снова надела на нее капюшон и заткнула рот кляпом. Выйдя из барака, я повесила на место — на крюк у входной двери — кувшин с водой, а кусок хлеба, оставшийся у меня после кормления моей подопечной, отдала дежурившей в тот вечер на кухне девушке. Кухня у нас располагалась в небольшом сарае, пристроенном к баракам с внешней стороны ограждения, но дежурившая при ней девушка забрала у меня остатки хлеба во внутреннем дворе. После этого наблюдающие за кухонными работницами охранники велели ей войти в сарай и тщательно заперли за ней двери. Тарго не направлял на работы по кухне девушек, которые были с ним давно, и мы этим очень гордились. Такая работа, считали мы, больше подходит для северных деревенских девчонок. У выхода из внутреннего двора мы с Ютой и Ланой опустились на колени и стали ждать. Я хотела есть, а время ужина уже подходило к концу. — Мы вообще сегодня есть будем? — спросила я у Юты. — После хозяев, — ответила та, имея в виду охранников. — Они накормят нас, если мы им понравимся. — Если понравимся? — удивилась я. — Меня всегда кормят, — похвасталась Лана. — Не бойся, — со смехом поспешила успокоить меня Юта. — Ведь ты — девушка белого шелка! Я смущенно опустила голову. — Ты им понравишься, — заверила меня Юта. — Мы все понравимся. Почему, как ты думаешь, они нас позвали, не дав поест ь? — Не знаю, — ответила я. — Но мне кажется, лучше нам было поужинать вместе с девушками. — Ну да, — саркастически усмехнулась Лана. — И заодно получить вместе с ними свою порцию тумаков! — Нет, — сконфуженно пробормотала я. — Голодная девушка за столом прислуживает лучше, — поделилась опытом Юта. — Не беспокойся! Если ты постараешься им понравиться, они дадут тебе поесть. — Вот как? — процедила я сквозь зубы. Я была вне себя от негодования. Мне, Элеоноре Бринтон с Парк-авеню, какие-то горианские мужланы, как собаке, бросят кусок мяса со своего стола, да еще при условии, если я им понравлюсь! — Эй, девки! — прогудел за оградой мужской голос. Мы вскочили на ноги. Я невольно просияла от удовольствия. За нами пришли охранники! — Выходите! — скомандовал один из них. Двери открылись, и мы выскочили за железную ограду. Все мое недовольство как рукой сняло. Сегодня вечером наши хозяева сами будут нас угощать! В ожидании, пока двери закроют, мы опустились на колени на траву. Как приятно было оказаться вне забора, огораживающего нашу невольничью клетку! За нами пришло трое охранников. Я хорошо знала и их самих, и тех двоих, кто жили вместе с ними одним лагерем. Они нравились мне больше остальных. Я была взволнована. Иногда, прежде чем уснуть, я фантазировала и мысленно видела себя в их объятиях. Я с физической остротой ощущала всю прелесть своей беспомощности и беззащитности, находясь в их крепких, сильных руках. Однако будучи всего-навсего девушкой белого шелка, я могла лишь интуитивно догадываться о том фантастическом наслаждении, которое способен доставить своей рабыне покоривший ее хозяин. Очевидно, эти не подкрепленные опытом представления, эта генетическая память была заложена во мне, будущей женщине, самой природой и существовала в моем подсознании. Мужчины пребывали в хорошем расположении духа. Один из них указал на костер, разложенный на земле между фургонами. Он находился примерно в ста ярдах от нашего барака. Мужчины расстегнули свои пояса, сняли с них вложенные в ножны мечи и взяли ремни в правую руку. — Ой, нет! — со смехом простонала Юта. — Пожалуйста, не надо! — Бегите! — скомандовали охранники. Юта с Ланой вскочили на ноги и помчались к пылающему в ночи костру. Я оказалась менее сообразительной. Звучный, довольно ощутимый шлепок ремня поднял меня с земли. Я вскрикнула от неожиданности и тут же, вскочив на ноги, бросилась вслед за девушками. Они, конечно, бежали быстрее меня. Захлебываясь от смеха, подгоняемые криками и шлепками охранников, мы с Ютой и Ланой со всех ног мчались к сияющему между фургонов костру. Юта прибежала первой и, смеясь, упала к ногам двух дожидавшихся у огня охранников. Волосы ее коснулись кожаных сандалий ближайшего к ней. — Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — пролепетала она, тяжело дыша. Через секунду до костра добежала Лана и упала к ногам второго охранника. — Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — закричала она. Я прибежала к костру последней и, как Юта с Ланой, преклонила перед охранниками колени, коснувшись лицом густой, высокой травы. — Я… Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — задыхаясь от бега, пробормотала я. — Ну так прислуживайте! — с наигранным нетерпением воскликнул один из дожидавшихся у огня парней — тот, к ногам которого упала Юта. На нас снова посыпались увесистые шлепки, и мы, крича, шутливо протестуя, снова вскочили на ноги и принялись за дело. Игра была в самом разгаре. Мы с Ланой и Ютой стояли на коленях лицом к играющим. Руки у нас были связаны за спиной. Заключившие пари мужчины бросали нам кусочки мяса. За каждый пойманный на лету кусок присуждалось два очка. Мясо, упавшее на траву, не считалось потерянным, и схватившая его девушка получала одно очко. Юта уронила брошенный ей кусок, и в борьбу вступили мы с Ланой. Мы одновременно схватили зубами упавшее на траву мясо, и каждая потащила его в свою сторону. Часть его осталась у меня в зубах. — Я выиграла! — закричала я. — Нет, я! — крикнула Лана, держа в зубах половину разорванного куска. — Каждой — по очку, — рассудили охранники. Мы раззадорились и горели желанием продолжать игру. — Хватит, мы устали, — отмахнулись охранники. Побежденные расплатились с выигравшими пари. Элеонора Бринтон обеспечила выигрыш своему охраннику. Он был ею доволен. Она просияла от удовольствия, когда он, щелкнув пальцами, приказал ей подойти. Она подбежала к нему и опустилась на траву, чтобы ему удобнее было развязать ей руки. — Принеси паги, — распорядился охранник. — Да, хозяин, — ответила я и бросилась к фургону, где стояли бутыли с крепким напитком, периодически наполняемые нами из большого кувшина. Лана с Ютой по приказу своих хозяев последовали за мной. Вскоре я уже возвращалась с тяжелой бутылью, неся ее, как все горианские девушки, на плече и поддерживая рукой за оплетающие ее днище кожаные ремни. Все вокруг казалось мне каким-то праздничным. Трава мягко ласкала ступни босых ног. Мне нравился в ней каждый ее стебелек. Тело у меня горело, и я всеми его клеточками чувствовала обнимающую его грубую невольничью тунику. Вокруг пылающего в ночи костра темнота вставала плотной стеной, сквозь которую с трудом угадывались неподалеку неровные очертания плотной стеной стоящего леса. Было так темно, что казалось, будто небо опустилось на спящую землю и вот-вот засыплет ее мириадами крупных, ярко сияющих звезд. Откуда-то из леса донесся протяжный вой вышедшего на ночную охоту голодного слина. Я невольно вздрогнула и прибавила шаг. Но у костра мужчины громко и беззаботно смеялись, и на душе у меня стало спокойнее. Повсюду вокруг невольничьих бараков виднелись разбросанные на лугу яркие огни костров. Наш был самым ближним к лесу. Присмотревшись, можно было различить маячившие вокруг костров тени охранников. Сегодня была ночь вина, ночь прощания. Завтра Тарго со своими людьми и невольничьим караваном снова тронется в путь. Из Лауриса мы переправимся через реку и возьмем курс на Ко-ро-ба, известный своими Башнями Утренней Зари, а оттуда — в Ар, в славный Ар, поражающий, как утверждают, воображение своей роскошью и изобилием. Путешествие обещает быть не только долгим и трудным, но и опасным. — Паги! — нетерпеливым голосом потребовал мой охранник. Я со всех ног поспешила к нему. — Позвольте Лане подарить вам танец, — жалобным голосом попросила Лана. Охранник протянул мне кусок мяса, и я приняла его зубами, стоя перед ним на коленях. Наполняя его кубок пагой из бутыли, я чувствовала, как сок от прожаренного на костре, теплого мяса стекает у меня по подбородку, капает на землю. Охранник жестом показал, что его кубок наполнен, и я поставила бутыль на траву. Мясо было удивительно вкусным — нежным, сочным. Я даже прикрыла глаза от удовольствия, чувствуя, как оно тает во рту. Я была довольна сегодняшним вечером. Завтра начинается наше путешествие в Ко-ро-ба, а оттуда мы пойдем в легендарный, славный город Ар. Я улыбнулась и открыла глаза. Ночь была поразительно красивой. Словно черный бархат неба укутал землю. — Я хочу танцевать, — напомнила о себе Лана; она лежала на траве, прислонившись головой к бедру охранника. — Танцевать хочу! — настойчиво тянула она. Мы понравились охранникам, и поэтому они выдали нам бутылку ка-ла-на, из которой мы, девушки, теперь по очереди пили, передавая ее друг другу, наслаждаясь вкусом этого удивительно тонкого, нежного вина. На Земле мне никогда не приходилось пробовать столь изысканного вина, хотя здесь, на Горе, бутылка стоила всего лишь одну медную тарнскую монету — цена вполне доступная даже для того, чтобы угостить им рабыню. Я до сих пор помню каждый из четырех глоточков, которые мне позволено было сделать из бутылки. Вкус вина не могли перебить ни хлеб, ни мясо, которыми меня угостили. Говорят, вино ка-ла-на оказывает на женщину удивительное воздействие. Я думаю, это правда. Я взяла руку охранника, рядом с которым я сидела, и положила ее себе на талию, где кожаный поясок стягивал мою тунику. Мне хотелось, чтобы этот молодой парень обнял меня. Внезапно он с силой потянул за поясок и подтащил меня к себе. Я едва не задохнулась. Мы посмотрели друг другу в глаза. — Что хозяин собирается со мной сделать? — прошептала я. Он рассмеялся. — Ах ты, маленький белошелковый слин, — сказал он, убирая руку от моего пояска. Я потянулась было к нему, но он вложил мне в руку большой кусок желтого са-тарнского хлеба. — На, ешь, — сказал он и усмехнулся. Я тоже рассмеялась и, держа хлеб обеими руками, принялась есть. — Слин, — снова усмехнулся молодой парень. — Да, хозяин, — ответила я. — Тарго за тебя мне хребет переломает, — пробормотал он. — Да, хозяин, — улыбнулась я. — Было бы за что, — фыркнула Лана. — Она ведь еще только девушка белого шелка. А вот Лана — красного шелка! Позвольте Лане доставить вам удовольствие! — Лана способна доставить удовольствие разве что только лесному урту, — с презрением заметила я. Охранники вместе с Ютой весело рассмеялись. Лана закричала и бросилась на меня с кулаками, но мужчины встали на мою защиту. Парень, на бедре которого она лежала, схватил ее за ногу и подтащил к себе. Второй охранник развязал ее кожаный поясок и стащил с нее невольничью рубаху. Лана мгновенно притихла. В глазах у нее появился испуг. Может, она перешла пределы допустимого и теперь ее накажут? — Если в тебе столько энергии, — сказал охранник, снявший с нее рубаху, — лучше уж танцуй! Лана подняла на него глаза. Лицо ее засветилось удовольствием. — Да, сейчас я вам станцую! — воскликнула она и бросила на меня полный ненависти взгляд. — Мы еще посмотрим, кто из нас способен доставить удовольствие мужчинам! Один из охранников направился к ближайшему фургону, и, когда он возвращался, я услышала позвякивание колокольчиков. Лана стояла у костра с гордо поднятой головой, нетерпеливо дожидаясь, пока мы привяжем к ее щиколоткам и запястьям тонкие шнурки с нанизанными на них крохотными колокольчиками. Другой охранник тем временем принес еще одну бутылку каланского вина. Он дал отпить пару глотков Лане, а затем передал бутылку нам с Ютой. На донышке еще оставалось немного вина, и я протянула бутылку Лане. Та высоко запрокинула голову, опорожнила бутыль и с мелодичным перезвоном надетых на нее колокольчиков отбросила ее в сторону. После этого она широким жестом расправила волосы и сделала первые, довольно грациозные движения танца. Мужчины затянули песню, прихлопывая в такт мелодии в ладоши. Один из них начал отбивать ритм, барабаня в большой, обтянутый кожей щит. Краем глаза, мне показалось, я заметила какое-то движение в темноте рядом с нашими фургонами. На секунду Лана остановилась, держа руки высоко поднятыми над головой. — Ну? — требовательным голосом поинтересовалась она. — Которая из нас действительно красива? Кто доставляет удовольствие мужчинам? — Лана! — помимо своей воли воскликнула я. — Лана действительно красива! Я не могла сдержаться. Я была поражена, ошеломлена! Я никогда даже не представляла себе, что представительница моего пола может быть столь прекрасна. Лана была невероятно, неправдоподобно красива! А затем началось что-то непередаваемое. У меня перехватило дыхание. В неверном, колеблющемся свете костра, под ритм выбиваемых о щит ударов, сопровождаемая выводимой мужскими голосами мелодией и перезвоном надетых на ней колокольчиков, Лана закружилась в каком-то диком, захватывающем танце. Окружающий мир перестал для меня существовать. Лишь через несколько минут я смогла осознать, что руки охранника, рядом с которым я сидела, развязывают стягивающий мою рубаху поясок. Мне снова почудилось, будто я уловила в темноте какое-то мимолетное движение. — Хозяин? — удивленно пробормотала я. Молодой охранник не смотрел на Лану. Он лежал на спине, не сводя с меня внимательного, изучающего взгляда. Возле нас продолжалась дикая феерия танца. Тонкий голосок Юты вплетался в низкие, хриплые голоса мужчин. Глухие, тяжелые удары в щит перемежались мелодичной россыпью крохотных колокольчиков. — Поцелуй меня, — сказал охранник. — Но ведь я девушка белого шелка, — едва слышно прошептала я. — Поцелуй, — настойчиво повторил охранник. Я, горианская рабыня, наклонилась над ним, моим хозяином. Мои волосы рассыпались и упали ему на лицо. Губы, повинуясь его приказу, послушно потянулись к его губам. Я вся дрожала. Мои губы остановились в каком-нибудь дюйме от его лица. “Нет! — что-то кричало во мне. — Нет! Я — Элеонора Бринтон! Я не рабыня! Не рабыня!” Я попыталась отклониться, но его руки надежно удерживали меня на месте. Я отчаянно боролась, стараясь выскользнуть из его объятий. Я чувствовала себя пленницей, попавшей в западню. Его, казалось, озадачил и мой страх, и мое сопротивление. Ощущение собственной беспомощности пробудило во мне глухую ярость. Я почувствовала ненависть к этому удерживающему меня человеку. Я ненавидела сейчас всех мужчин с их бычьей, слоновьей силой. Почему они эксплуатируют нас, распоряжаются нами, принуждают нас им прислуживать и удовлетворять все их прихоти? Они проявляют по отношению к нам жестокость! Они отказываются видеть в нас людей! К переполнившей меня злости примешивался, я чувствовала, и интуитивный страх девушки белого шелка перед минутой превращения ее в женщину. Но гораздо сильнее меня терзало возмущение и разочарование бывшей богатой дочери Земли, высокомерной, избалованной роскошью Элеоноры Бринтон, у которой в этом диком, варварском мире так бесцеремонно отняли привычное для нее общественное положение и всеобщее подобострастное отношение окружающих. Все во мне кипело от негодования. “Я не рабыня! — кричала я про себя. — Я — Элеонора Бринтон! Я не должна подчиняться каким-то там мужчинам! Я свободная женщина! Свободная!” Девушка, носившая когда-то бриллиантовые украшения, бывшая обладательница без малого миллиона долларов, спортивного “Мазератти” и пентхауза на крыше небоскреба, продолжала отчаянно сопротивляться. Красивая, образованная, обладающая изысканным вкусом дочь Земли изо всех сил старалась вырваться из рук какого-то дикаря из далекого, чуждого ей мира. — Не прикасайся ко мне! — процедила я сквозь зубы. Он без малейших усилий перевернул меня на спину и прижал к земле. — Я тебя ненавижу! — разрыдалась я. — Ненавижу! В глазах у него вспыхнула едва сдерживаемая злость. Он держал меня очень крепко. И тут, к своему ужасу, я заметила в его глазах другой взгляд, смысл которого безошибочно поняла даже я, рабыня белого шелка. Он не собирался просто воспользоваться мной и потом отбросить за ненадобностью. У него были другие намерения — покорить меня своей нежной лаской, мудрой заботливостью и терпением, дождаться, пока я, гордая и свободная в душе, не брошусь к нему на шею как признавшая свое поражение рабыня. Я устала сопротивляться. Слезы застилали мне глаза. Словно во сне до меня доносился перезвон колокольчиков Ланы, глухие ритмичные удары в щит и красивая мелодия, выводимая низкими голосами мужчин и взлетавшим над ними тонким, нежным голоском Юты. Рука охранника потянулась к моему лицу. Едва сдерживая подступающие к горлу рыдания, я отвернулась. Внезапно вокруг послышались звуки борьбы, падающих на землю тел и ударов. Воздух наполнился стонами. Лана начала кричать, но ее крик тут же оборвался. Мужчины попытались вскочить на ноги, но были быстро избиты и связаны. Моему охраннику, рванувшемуся было к месту свалки, обрушилось сзади на голову что-то тяжелое, и он со стоном медленно осел на траву. Я попыталась подняться, но на меня навалились тела двух напавших из темноты женщин и придавили своей тяжестью к земле. Еще одна девушка набросила мне на шею веревочную петлю и затянула ее с такой силой, что я едва не задохнулась. Я открыла рот, чтобы закричать, и мне тут же заткнули его тугим матерчатым кляпом. Веревочная петля на шее несколько ослабла. Меня перевернули лицом к земле и туго связали за спиной руки. После этого веревка у меня на шее снова натянулась, и я была вынуждена подняться на ноги. — Прибавьте огня! — приказала предводительница нападавших — высокая светловолосая девушка. Она казалась чем-то крайне удивленной. Одета она была в звериные шкуры. Ее руки и шея были увешаны примитивными золотыми украшениями. Стояла она, опираясь на короткое, облегченное копье. По ее приказу другая девушка подбросила в костер охапку хвороста. Я огляделась. Стоя на коленях, девушки связывали последних двух охранников. Лана и Юта тоже были связаны, изо рта у них торчали лоскутья матерчатых кляпов. — Сделаем их своими рабами? — спросила одна из девушек. — Нет, — покачала головой светловолосая предводительница. Задавшая вопрос девушка указала рукой на Лану и Юту. — А с этими что делать? — спросила она. — Ты же видишь, — ответила предводительница. — Они самые обычные кейджеры. Оставим их здесь. Сердце у меня запрыгало от радостной надежды. Значит, это лесные разбойницы, которых называют женщинами-пантерами! Те самые, что живут на свободе, в диких северных лесах, нападают на мужчин и иногда делают их своими рабами! Они, конечно, видели, как я сопротивлялась. Они поймут, что я не прирожденная кейджера! Они возьмут меня с собой! Теперь я стану свободной! Возможно, они каким-то образом даже помогут мне вернуться на Землю. Но в любом случае они непременно меня освободят! Они должны меня освободить! Однако пока что, стоя со связанными за спиной руками, с кляпом во рту и веревочной петлей, наброшенной мне на шею, я мало походила на свободную женщину. — Подтащите мужчин ближе к костру, — распорядилась предводительница. — Да, Вьерна, — ответила одна из девушек. Девушки начали стаскивать охранников к костру. Рты у мужчин также были заткнуты кляпами. Только один из них находился в сознании. Над ним, наклонившись, встала одна разбойница, держа у его горла охотничий нож. Некоторые девушки, подойдя поближе и присев, заглядывали в лица мужчин и обменивались насмешливыми замечаниями. Я была восхищена той быстротой и бесшумностью, с которой они появились из темноты и взяли в плен охранников, управившись с ними так просто, словно это были женщины, а не мужчины. Однако я тоже была связана. Высокая светловолосая предводительница, Вьерна, в плотно облегающих ее стройное тело шкурах лесных пантер и с золотыми украшениями на руках и на шее, горделиво подошла к лежащей на земле Лане и копьем повернула ее лицом к себе. — Ты хорошо танцуешь, — заметила она. По телу Ланы пробежала крупная дрожь. Вьерна посмотрела на нее с презрением и пнула ногой в бок. — Кейджера! — процедила она сквозь зубы. После этого она подошла к Юте и точно так же пнула ее ногой, приговаривая: — Рабыня! Кейджера! Лана разрыдалась. Юта не издала ни звука, только на глазах у нее, я видела, заблестели слезы. — Рассадите мужчин вокруг костра и привяжите их спиной друг к другу! — распорядилась Вьерна. Разбойницы — их было человек пятнадцать — быстро выполнили приказ, принеся из фургонов кожаные ремни. Я поняла ее замысел: когда рассветет, издали будет казаться, что охранники по-прежнему пируют у костра. Вьерна подошла ко мне. Предводительница женщин-пантер внушала мне страх. Она была высокой и сильной. В ее варварской красоте ощущалась какая-то кошачья грация и высокомерие. Она казалась величественной и хищной в своих плотно облегающих шкурах и простых золотых украшениях. Наконечником копья она уперлась мне в горло. — Что будем делать с рабынями? — спросила одна из девушек. Вьерна оглядела всех своих пленниц по очереди. — Снимите с нее рубаху, — указала она на Юту, — и привяжите этих двух рабынь у ног их хозяев. С Юты сорвали невольничью тунику, и веревками, наброшенными девушкам на шею, привязали их к ногам охранников. Копье Вьерны продолжало упираться мне в горло. Она долго смотрела мне в глаза. — Кейджера, — наконец процедила она сквозь зубы. Я отчаянно замотала головой: нет! Нет! Некоторые из разбойниц принялись грабить фургоны, забирая с собой еду, деньги, одежду, ножи — все, что могли унести. Вскоре они были готовы снова отправиться в путь. Пришедшие в сознание охранники изо всех сил пытались освободиться, но кожаные ремни надежно удерживали их на месте. Издалека должно было казаться, будто они спокойно сидят у костра рядом с лежащими у их ног невольницами. В ночи ясно виднелись огни разбросанных на лугу костров, от одного из которых доносилось пение охранников. Связанные мужчины отчаянно пытались ослабить ремни на руках. Думаю, это происшествие не обнаружится раньше наступления утра. — Раздеть ее! — приказала Вьерна. Я замотала головой: нет! Не нужно! Через секунду сорванная с меня туника упала на землю. Теперь я стояла среди разбойниц обнаженная, как обычная рабыня. — Бросьте ее рубаху в огонь! — скомандовала Вьерна. Мгновение — и сорванная с меня туника исчезла в языках пламени. Теперь ее нельзя будет использовать в качестве образца моего запаха для домашних, прирученных слинов, специально натасканных для охоты за беглыми рабами. — Подбросьте еще хвороста в костер! — распорядилась Вьерна и, отвернувшись от меня, с гордо поднятой головой подошла к связанным мужчинам. В пляшущем свете вспыхнувшего костра она казалась особенно хищной и дерзкой. Держась с презрительным высокомерием, она словно дразнила охранников своей дикой красотой и одновременно пугала острием направленного на них копья. — Я — Вьерна, женщина-пантера из Высоких лесов, — расхаживая перед охранниками, говорила она. — Когда у меня появляется желание, я увожу в рабство попавших ко мне в руки мужчин. А когда они мне надоедают, продаю их на невольничьих рынках. Вы все — животные. Мы вас презираем. Мы и сейчас перехитрили вас и взяли в плен. Вы связаны. Если бы мы захотели, мы увели бы вас в леса и научили, что значит быть рабами! — Расхаживая между мужчинами, она легонько ударяла каждого из них наконечником копья, и вскоре у них на груди бурыми пятнами выступила кровь. — И это называются мужчины! — презрительно рассмеялась она. Напрягая все силы, охранники пытались освободиться, но ремни, завязанные у них на руках женщинами-пантерами, не давали им возможности даже пошевелиться. Вьерна остановилась рядом со мной и окинула меня уничтожающим взглядом. — Кейджера! — процедила она сквозь зубы. Нет! — замотала я головой. Нет! Не оглядываясь, с копьем в руке, светловолосая предводительница шагнула в темноту, направляясь к чернеющей невдалеке кромке леса. Разбойницы последовали за ней, оставив сидеть у костра связанных охранников и двух лежащих у их ног невольниц. Веревочная петля у меня на горле затянулась, и я, задыхаясь, с кляпом во рту и связанными за спиной руками, пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу, поплелась следом за удаляющимися разбойницами.9. ОДИНОКАЯ ХИЖИНА В ЛЕСУ
Я очень боялась входить в лес, но выбора у меня не было. Веревочная петля на шее и кляп во рту лишали меня возможности выражать свое мнение. Едва я замедляла шаг, как петля натягивалась, и я тут же начинала задыхаться. Одна за другой девушки быстро двигались по тропе между высоких густых деревьев и раскидистого кустарника. Я то и дело натыкалась на выступающие из земли толстые корни. Разбойницы остановились только один раз, у самого края леса, где они сдвинули в сторону лежащие между двумя кустами ветки и вытащили из-под них свои короткие копья и луки со стрелами. Кроме этого, на поясе у каждой разбойницы висел в ножнах длинный охотничий нож. Разбойниц вела предводительница Вьерна. Короткий лук и колчан со стрелами висели у нее за спиной. В руке она держала копье со стальным наконечником. Временами она останавливалась и настороженно прислушивалась, а иногда поднимала голову и словно принюхивалась, глубоко втягивая носом свежий лесной воздух. Связанная, без шкур, способных защитить мое тело, я не имела возможности обезопасить себя от жестоких ударов ветвей колючего кустарника. Едва лишь я на секунду останавливалась, замирая от боли, безжалостная веревочная петля с новой силой впивалась мне в горло и неумолимо тащила за собой. Наконец примерно через час такой пытки Вьерна подняла руку, и разбойницы остановились. — Будем отдыхать здесь, — распорядилась она. В том положении, в котором я находилась, мне трудно было уследить за направлением нашего движения. Мне казалось, что к этому времени мы прошли уже десять пасангов среди высоких, с толстыми стволами и мощной кроной тур-деревьев. Уже заметно посветлело от взошедших на небосвод трех лун. — На колени! — приказала разбойница, державшая меня за привязанную на шее веревку. С трудом переводя дыхание, я опустилась на густую жесткую траву. — Нет! — крикнула разбойница. — В позу рабыни для наслаждений! Я с умоляющим видом покачала головой. — Срежь хворостину и высеки ее! — приказала Вьерна. Я изо всех сил пыталась вызвать жалость к себе на их суровых лицах. Но разбойницы оставались непреклонными. Я опустилась на колени, как было приказано. Девушки рассмеялись. Разбойница, державшая меня за веревку, перекинула ее мне за спину и связала ею мои ноги, оставив свободным очень короткий конец; чтобы не задохнуться, я вынуждена была стоять выгнув спину и высоко запрокинув голову. Одна из девушек проворно забралась на ближайшее дерево и через секунду начала сбрасывать с ветвей спрятанные там запасы провизии: завернутые в широкие листья куски жареного мяса и тыквенные бутыли с питьевой водой. Усевшись на траву, по-мужски скрестив перед собой ноги, девушки принялись есть мясо и, передавая друг другу бутыль, запивать его водой. Наевшись, они разместились широким полукругом и стали внимательно меня разглядывать. — Развяжите ей ноги, — приказала Вьерна. Ближайшая ко мне разбойница сняла у меня с ног веревку. Дышать стало намного легче. Я помассировала затекшую от напряжения шею. Когда я подняла голову, передо мной стояла Вьерна, держа охотничий нож у моего лица. — Разукрась ее шрамами, — предложила связывавшая меня разбойница. Все во мне похолодело от ужаса. — Ты боишься расстаться со своей красотой? — поинтересовалась предводительница. — Боишься, что перестанешь нравиться мужчинам? Я закрыла глаза. Я чувствовала, как лезвие ножа движется у меня по щеке, от уха к губам, и наконец его острие подцепило матерчатый кляп и вырвало его у меня изо рта. В эти секунды я испытывала такое напряжение, что едва не потеряла сознание. Меня била нервная дрожь. Когда мне снова удалось взять себя в руки, нож Вьер-ны уже опять висел у нее на поясе. — Я хочу пить, я голодна, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. — Разве твои хозяева тебя не покормили? — с деланным удивлением произнесла Вьерна. — Конечно, покормили! — воскликнула одна из разбойниц. — Она ела у них из рук, как животное! Девушки презрительно фыркнули. — Они на лету ловили брошенные им куски мяса, — добавила вторая разбойница. — Мужчины, твои хозяева, должно быть, находили это очень забавным, — нахмурилась Вьерна. — Они мне не хозяева. Я не рабыня! — ответила я. — Вот как? — удивилась Вьерна. — Разве ты не носишь на своем теле поставленное ими клеймо? Я покраснела. Клеймо у меня на теле действительно было поставлено рукой мужчины. — Их даже угощали каланским вином, — усмехнулась одна из девушек. — Очевидно, они пользуются большим расположением своих хозяев, — заметила предводительница. Я промолчала. Во мне закипало раздражение. — Говорят, вино ка-ла-на уже через час превращает каждую женщину в покорную рабыню, — насмешливо произнесла Вьерна. — Это правда? Я не ответила. Я со стыдом вспоминала, как сама положила руку охранника себе на тело, признавая тем самым удовлетворение своим положением рабыни. Вспоминала, как стояла рядом с ним на коленях, как мои волосы упали ему на лицо, а губы потянулись к его губам. Я знала, что сама спровоцировала поведение молодого охранника, пусть даже потом оказала ему сопротивление. — Я сопротивлялась! — воскликнула я. Девушки рассмеялись. — Спасибо вам, что спасли меня от него, — пробормотала я. Последовал новый взрыв хохота. — Я не рабыня! — воскликнула я. — На тебе была невольничья туника, привели тебя из невольничьих бараков. И мужчинам ты прислуживала, как самая настоящая рабыня! — возразила одна из девушек. — Ты сама напрашивалась на то, чтобы он тебя обнял! — воскликнула вторая. — Мы хорошо знаем язык тела рабыни, — добавила третья. — Твое тело выдает переполняющие тебя мысли и желания, выдает их непроизвольными, независимыми от сознания движениями. “Я — рабыня”, — говорит твое тело! — Ты хотела принадлежать мужчине! — воскликнула Вьерна. — Нет! — закричала я — Нет! Это неправда! Я не рабыня! Не рабыня! К горлу у меня подступали едва сдерживаемые рыдания, однако постепенно мы все успокоились. — Вы видели, как я сопротивлялась, — пробормотана я. — Да, очень грациозно, — подтвердила Вьерна. — Я хочу быть вместе с вами, — сказала я. Наступило молчание. — Лесные женщины не принимают в свои ряды рабынь, — с гордостью произнесла Вьерна. — Я не рабыня! — воскликнула я. — Сколько нас ты насчитала? — спросила она. — Пятнадцать человек, — ответила я. — Верно. Моя банда состоит из пятнадцати девушек. Мне кажется, это вполне достаточное количество и для защиты, и для нападения, и для скрытного перемещения по лесу. Есть банды побольше, есть меньше. В моей — ровно пятнадцать человек. Так я решила! Я промолчала. — Значит, ты хочешь быть одной из нас? — уточнила предводительница. — Да! — воскликнула я. — Развяжите ее, — приказала Вьерна. Руки мне развязали тоже, с шеи сняли веревочную петлю. — Встань! — распорядилась Вьерна. Я поднялась на ноги, растирая затекшие запястья. Остальные девушки тоже встали с земли и сняли с плеч луки и колчаны со стрелами. Вьерна вытащила из-за пояса длинный охотничий нож и протянула его мне. Я повертела его в руках, не понимая, зачем она это делает. Остальные девушки также вытащили ножи и пригнулись, словно готовясь отразить нападение. — Место которой из них ты хочешь занять? — спросила Вьерна. — Я не понимаю, — призналась я. — Одна из девушек или я сама будем драться с тобой насмерть, — пояснила предводительница. — Если ты победишь — останешься в банде. Я оторопело покачала головой: нет, ни за что! — Если хочешь, я буду драться с тобой без ножа, — предложила Вьерна. — Нет, — пробормотала я. — Сразись со мной, кейджера! — процедила сквозь зубы ведшая меня через лес разбойница; она держала свой нож наготове. — Со мной! — воскликнула другая. — Со мной! — закричала третья. — Чье место ты хочешь занять в нашей банде? — спросила Вьерна. Ко мне подскочила одна из разбойниц. В руке у нее сверкнул охотничий нож. Я вскрикнула, отбросила свой нож и упала на колени, закрыв лицо руками. — Нет! — закричала я. — Нет! Я не могу! — Связать ее! — приказала Вьерна. Мне заломили руки и крепко связали их за спиной. Я снова почувствовала на шее удушающее давление веревочной петли. — Мы отдохнули. Пойдем дальше, — распорядилась предводительница. Высокая, плотного сложения разбойница — та, что вела меня сюда, а теперь снова связала мне руки, одетая, как все остальные девушки, в плотно облегающие тело шкуры лесных пантер, — подтянула веревку и приподняла мое лицо. — Кейджера! — с презрением процедила она сквозь зубы. Я едва не задохнулась. Вьерна окинула меня внимательным взглядом. Она подняла с земли брошенный мной нож и тщательно вытерла его о свое короткое одеяние. После этого она снова перекинула через плечо лук с колчаном и взяла в руку копье. Остальные девушки также готовились тронуться в путь. Две собрали тыквенные бутыли с питьевой водой и оставшееся после ужина мясо. Вьерна подошла ко мне. Я опустила голову. — Итак, кто ты? — требовательным голосом спросила она. — Кейджера, госпожа, — пробормотала я. Она одобрительно кивнула. Я подняла на нее глаза. — Могу я говорить? — спросила я. — Говори, — разрешила она. Я знала, что я не похожа на этих женщин. И не понимала, что им от меня нужно, — Зачем вы взяли меня с собой? — спросила я. Вьерна посмотрела на меня долгим изучающим взглядом. — Тобой интересуется один человек, — наконец сказала она. Это было для меня неожиданностью. — Он заплатил за тебя, — ударили по сознанию брошенные разбойницей слова. Девушки потянулись вслед за ведущей их по ночному лесу предводительницей. Снова я побрела за ними — обнаженная, со связанными за спиной руками. Я шла не так, как они — гордые, свободные женщины диких северных лесов. Меня вели за наброшенную на шею веревку, как самую обычную подневольную кейджеру. Мы продолжали идти еще, наверное, час. Один раз Вьерна подняла руку, и мы остановились. Все замерли. — Слин, — сообщила Вьерна. Девушки настороженно оглянулись. Вьерна почуяла доносящийся откуда-то запах животного. — Да, — подтвердила одна из разбойниц. Девушки внимательно смотрели по сторонам, держа копья наготове. Очевидно, немногие из них способны были уловить запах животного. Лично я ничего не чувствовала. Через некоторое время разбойница, подтвердившая слова Вьерны, сказала: — Он ушел. Вьерна кивнула. Мы тронулись дальше. Луны поднимались над головой все выше, и, несмотря на густую листву, стало еще светлее. Девушки становились, казалось, чем-то все более обеспокоенными. Они то и дело посматривали на серебрящиеся в небе полные диски лун. — Вьерна, — не выдержала одна из них. — Успокойся, — остановила ее предводительница. Девушки продолжали прокладывать себе путь среди темнеющих ветвей кустарника. — Мы видели сегодня мужчин, — настойчиво повторила девушка. — Замолчи, — сдержанно ответила Вьерна. — Нам нужно было взять их с собой в качестве рабов, — поддержала подругу вторая разбойница. — Нет, — решительно возразила предводительница. — На поляну! — включилась в разговор третья. — Мы должны идти на поляну, в круг! Вьерна остановилась и посмотрела на своих подруг. — Это как раз по пути, — настаивали девушки. — Пожалуйста, Вьерна! — просили они. — Хорошо, — согласилась предводительница. Девушки вздохнули с видимым облегчением. Вьерна раздраженно отвернулась и зашагала быстрее. Я ничего не могла понять из их разговора. Чувствовала я себя совершенно беспомощной и несчастной. Внезапно толстая ветка дерева больно хлестнула меня по лицу, и я, несдержавшись, вскрикнула. Ведущая меня разбойница резко дернула веревку, сбивая меня с ног, и затянула веревку у меня на шее так, что я начала задыхаться. — Молчи, кейджера! — с ненавистью пробормотала она. Меня снова поставили на ноги и потащили за собой. Ветки больно хлестали меня по лицу, по груди, но я шла стиснув зубы. Ноги у меня были разбиты в кровь, все тело измучено. Порезы и царапины кровоточили. Я была ничем, пустым местом в глазах этих гордых, свободных, смелых и опасных женщин, с кошачьей грацией пробирающихся сквозь чащу дикого горианского леса. Они были такими же ловкими, красивыми и сильными, как и их предводительница. Они были вооружены, могли постоять за себя и не нуждались в защите мужчин. Они сами, когда им заблагорассудится, захватывали мужчин и превращали их в своих рабов. Они умели драться на ножах и знали все тропинки в этих лесах, где чувствовали себя уверенно и спокойно, как дома. Они ничего не боялись и не нуждались ни в чьей опеке. Они во всем отличались от меня. Они были сильными и бесстрашными, я же — слабой и до смерти напуганной. Они казались мне бесполыми, высоко стоящими над сексуальностью, свойственной каждому живому существу. Они держали себя так, словно были выше этого и, уж конечно, выше меня, женщины-рабыни! Находясь среди них, я могла служить только объектом для насмешек и презрения. Я могла быть только кейджерой, достойной лишь шагать на коротком поводке, наброшенном мне на шею. — Пошевеливайся, кейджера! — рявкнула тащившая меня за веревку разбойница. — Да, госпожа, — пробормотала я. Она скривила губы в презрительной усмешке. Я обреченно шла за ними по окутанному ночным сумраком бескрайнему лесу. Вьерна сказала, что есть какой-то человек, заплативший за меня. В глазах этих женщин, настолько отличных от меня, я была всего лишь товаром, который каждый может продать или купить по своему усмотрению. У меня не было другого предназначения в этом суровом, таком безжалостном ко мне мире. Слезы навернулись мне на глаза, и я беззвучно разрыдалась. Еще через час с небольшим мы внезапно вышли на круглую поляну, окруженную высокими тур-деревьями. Место было на удивление красивым. Девушки остановились. Я огляделась. В северном полушарии Гора леса занимают территории в сотни тысяч квадратных пасангов. Здесь представлены самые разные виды растительности, и различные регионы этих бескрайних лесных массивов в значительной мере отличаются один от другого. Наиболее часто встречающимися в этих местах и, пожалуй, самыми впечатляющими являются гигантские тур-деревья с красной древесиной, отдельные экземпляры которых достигают в высоту двух сотен футов и более. Никто не знает, как далеко простираются эти леса. На западе они начинаются от самых берегов Тассы и тянутся на восток на протяжении всей известной части Гора. На севере они доходят до крайних отрогов Тентисского горного массива. Поляна, на которой мы оказались, была окружена стеной могучих тур-деревьев. Их прямые мощные стволы внизу были почти лишены ветвей, и, только возносясь к небу, в полутора сотнях футов у нас над головой, их раскидистая крона закрывала землю густым шатром из листьев. Свет звезд почти не пробивался сквозь их густую листву, и только поляна, открытая ночному небу, была залита ровным серебристым светом горианских лун. Травы отчего-то на поляне почти не было, зато землю покрывал толстый ковер опавших листьев. Девушки как зачарованнее смотрели на плывущие над поляной луны. Губы у них были приоткрыты, руки сжаты в кулаки. В глазах у них, казалось, застыли невыразимые боль и страдание. — Вьерна… — не выдержала одна из них. — Тише! — оборвала ее предводительница. Девушка застонала. — Хорошо, — решилась Вьерна. — Иди в круг! Не дожидаясь приглашения, та бросила на землю лук и выбежала на поляну. — И я, Вьерна! И я! — воскликнула вторая девушка. — Иди, — процедила предводительница сквозь зубы. Обводя глазами разбойниц, Вьерна одну за другой отпускала их на поляну, широким правильным кругом простершуюся между громадных деревьев. Вьерна подошла к разбойнице, державшей наброшенную мне на шею веревку. — Ты тоже иди, — приказала она девушке, забирая веревку у нее из рук. Разбойница опрометью бросилась на поляну. Вьерна проводила девушек взглядом. Мы остались с ней одни: она — свободная, в облегающих тело шкурах лесных пантер, и я — обнаженная, с веревочной петлей на шее. Она пристально посмотрела на меня. Я не могла смотреть ей в глаза и опустила голову. — Да, ты способна порадовать мужчину своей красотой, хорошенькая маленькая кейджера, — сказала Вьерна. Я боялась поднять на нее глаза. — Я тебя презираю, — сказала она. Мне оставалось только проглотить обиду. — Ты послушная рабыня? — поинтересовалась она. — Да, госпожа, — пробормотала я, — послушная. Тогда, к моему изумлению, Вьерна сняла у меня с шеи веревочную петлю и развязала мне руки. — Иди за остальными, — приказала она. — На другом конце поляны есть столб. Жди там. Тебя к нему привяжут. — Да, госпожа, — пролепетала я. Вьерна презрительно рассмеялась. Я хорошо представляла, какими глазами она сейчас смотрит на меня — сильная, свободная, с копьем в руке, обвешанная золотыми украшениями. Каждый шаг под ее пристальным взглядом был для меня пыткой. — Выпрями спину! — не двинувшись с места, скомандовала она. Я расправила плечи и со слезами на глазах направилась к другой стороне поляны. Окруженная кольцом могучих тур-деревьев поляна достигала ярдов тридцати пяти в диаметре. Трава, кое-где пробивавшаяся сквозь устилающий землю толстый ковер опавшей листвы, была удивительно нежной и сочной. Я подняла голову. В проеме между густых ветвей по безоблачному, усыпанному звездами небу величаво плыли три горианские луны. Они висели так низко над землей, что казалось — протяни руку и дотронешься до них. Девушки Вьерны стояли у края поляны. Все они молчали. Выглядели они взволнованными. Глаза у многих были закрыты, а пальцы сжаты в кулаки. Здесь же, на земле, лежало их оружие. В нескольких шагах от себя, на краю поляны я увидела врытый в землю столб, выструганный из ствола тур-дерева. Он был пяти футов высотой и не меньше фута в диаметре. На его обращенной к центру поляны стороне виднелись два толстых железных кольца: одно — ввинченное в его поверхность на высоте двух футов от земли и второе — на высоте трех с половиной футов. На верхней части столба ножом было вырезано изображение соединенных цепями наручников. Это был позорный, невольничий столб! Я подошла к нему и остановилась. На какое-то мгновение в моем сознании всплыли воспоминания о моей прежней роскошной жизни, пентхаузе на крыше небоскреба, спортивном “Мазератти”, высоком общественном положении, которое я когда-то занимала… и о ворвавшихся в мой дом людях и моей доставке сюда, в этот грубый, не знающий сострадания мир. — На колени! — скомандовала подошедшая ко мне предводительница. Я опустилась на колени. Вьерна набросила мне на шею веревку, продела ее конец сквозь верхнее кольцо, дважды обмотала его у меня вокруг туловища, пропустила его через нижнее кольцо и связала им мои ноги. Я оказалась скручена так надежно, что едва могла пошевелиться. — Руки над головой! — приказала разбойница. Я послушно подняла руки, и она, сняв с пояса еще один кусок веревки, стянула им мои запястья на задней стороне столба, также пропуская веревку через верхнее металлическое кольцо. — Послушная рабыня, — усмехнулась она. — Вьерна! Вьерна! — донеслись с центра поляны нетерпеливые голоса разбойниц. — Хорошо! — с неожиданной злостью бросила им предводительница. — Сейчас. В образованный девушками круг выскочила первая разбойница — та, что вела меня за собой на веревке. Оказавшись в центре круга, она на мгновение неподвижно застыла, низко опустив голову. Затем с глухим стоном, скорее напоминающим протяжный звериный вой, она запрокинула голову и, растопырив пальцы, потянулась к зависшим над поляной полным горианским лунам, сияющим ярким серебристым светом. Остальные девушки также стояли, прогнув спины и обратив к небу бледные, искаженные гримасой страдания лица. Их скрюченные пальцы судорожно разжимались и снова сжимались в кулаки. Первая девушка издала протяжный крик и, притопывая ногами, двинулась по кругу. Через секунду к ней присоединилась еще одна разбойница, а затем еще одна и еще. Подпрыгивая, яростно отбивая такт ногами, они с дикими воплями и душераздирающими криками пустились в какой-то не поддающийся описанию варварский танец. Их бледные лица и судорожно растопыренные пальцы были обращены к заливающим поляну мертвенным светом горианским лунам. Вскоре на поляне не осталось никого, кто не включился бы в дикий танец, за исключением Вьерны, предводительницы банды, и меня, Элеоноры Бринтон, ее пленницы, рабыни. На мгновение остановившись, первая девушка с воплем сорвала с плеч шкуры лесных пантер, повисшие у нее на поясе, на широком охотничьем ремне. Теперь ее движения мало напоминали танец, каким бы диким вначале он мне ни казался. Она стала исступленно корчиться, словно в каком-то припадочном пароксизме, и больше напоминала душевнобольную. Я отвела от нее глаза и тут впервые заметила вбитые в землю в центре образуемого девушками круга четыре толстых деревянных кола, выступающие из опавшей листвы дюймов на шесть. Они образовывали небольшой, но достаточно широкий квадрат. В верхней части кольев, я заметила, были сделаны глубокие насечки, чтобы с них не могла сползти завязываемая веревка. По телу у меня пробежала холодная дрожь. Первая девушка постепенно приближалась к образованному кольями квадрату. Луны на черном небе сияли в полную силу. Еще одна разбойница с криком сорвала с себя одежду и подставила грудь облившему ее лунному свету. Судорожно пританцовывая, она также приблизилась к широкому квадрату. Затем это массовое безумие охватило остальных, и они принялись с воплями сбрасывать с себя одежду, оставаясь только в унизывающих их тело золотых украшениях. Я боялась даже взглянуть на Вьерну, настолько была напугана этим диким зрелищем. Я не могла себе представить, что женщины способны вести себя подобным образом. Вакханалия достигла, кажется, своего апогея. Обнаженные разбойницы с истошными воплями корчились и приплясывали вокруг деревянных кольев. Меня била нервная дрожь. Никогда еще мне на этой планете не было так страшно. Я боялась этих женщин, боялась их массового сумасшествия! Внезапно, к моему изумлению, Вьерна также сорвала с себя одежду, бросила на землю свое оружие, выскочила в образуемый разбойницами круг и с воплями закружилась в невообразимом, диком танце. Глаза у нее пылали. В своем безумии она не только ничем не отличалась от остальных девушек, но и превосходила их! Она стонала и приплясывала, испускала дикие вопли и вздымала к небу растопыренные и скрюченные пальцы, словно пыталась в клочья разодрать зависшие у нее над головой холодно взирающие на этот чудовищный спектакль луны. Временами она дергала за волосы или пинком ноги отталкивала девушек, пытавшихся подойти к квадрату ближе, чем она. Разбойницы отвечали ей полными ненависти взглядами, но ни одна из них не пыталась выразить свое недовольство вслух. Вьерна была первой среди них. Даже в этой варварской пляске она оставалась лидером, предводительницей. Наконец словно не выдержав дикого напряжения, она в последний раз запрокинула голову, взметнула к небу судорожно сжатые кулаки и с хриплым криком бессильно повалилась на землю, в огороженный кольями широкий квадрат. Упав, она принялась кататься по листве, колотя по земле руками и царапая ее скрюченными когтями-пальцами. Следуя ее примеру, остальные девушки, словно толкаемые какой-то неведомой силой, валились на землю и принимались рвать ее, швыряться ворохами листвы. Через некоторое время они одна за другой затихали, переворачивались на спину и устремляли невидящий взгляд к безразлично взирающим на их распростертые, конвульсивно вздрагивающие тела полным горианским лунам. Плавая в мертвенном лунном свете, эти дикарки казались опустошенными и умиротворенными. Глядя на них, я внезапно почувствовала приступ полного, невыразимого одиночества и терзающего мое тело горячего плотского желания. Я принялась рвать сдерживающие меня веревки, старалась освободить связанные руки и ослабить давление наброшенной мне на горло петли. У меня вырвался стон отчаяния. Я хотела быть рядом с этими девушками, быть свободной, отдаться вместе с ними этому дикому, безудержному танцу, выть и кричать так же, как они — женщины, мои сестры, томимые неутолимым, сжигающим их желанием. И вдруг в голове у меня словно прояснилось. “Нет! — закричала я про себя. — Нет! Никогда! Я — женщина с Земли! Я — Элеонора Бринтон! Я никогда не позволю себе ничего подобного!” — Кейджеры! — крикнула я лежащим на земле девушкам. — Рабыни! Я не испытывала никакого страха. Наоборот, меня переполняло ощущение какого-то неудержимого, граничащего с истерией триумфального торжества. — Рабыни! — кричала я разбойницам. — Кейджеры! Теперь я знала, что я лучше их! Я не пыталась обмануть свою природу! Я была выше их. Пусть связанная, с невольничьим клеймом на теле, я была в тысячу раз лучше, чище, величественнее, чем они. Я была Элеонорой Бринтон. Раздетая, поставленная у позорного, невольничьего столба, я оставалась благороднее и лучше этих горианок, рабынь по самой своей природе. — Рабыни! — с презрением бросала я им. — Кейджеры! Они не обращали на меня внимания. Охваченная истерикой, я снова и снова выкрикивала им оскорбления, но не услышала ни слова в ответ. Постепенно я успокоилась и почувствовала, что удовлетворила свою злость. Затекшие руки у меня болели, спина ныла, но я не испытывала от этого большого огорчения. Мне казалось, что звезды у меня над головой сияют особенно ярко, а уплывающие по небу луны прощаются со мной с особой теплотой. Над поляной стояла чарующая тишина. Разбойницы лежали на земле словно в оцепенении. Некоторые из них тихо стонали, у кого-то на щеках блестели слезы. Значительно похолодало, и я невольно стала дрожать, но сейчас меня это не беспокоило. Меня согревало чувство внутреннего удовлетворения. Раздетая, выставленная у позорного столба, я была в эти минуты довольна собой. Ко мне вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я знала, что я несравненно выше этих так называемых свободных женщин, этих заслуживающих всяческого презрения существ! Наконец девушки одна за другой поднялись с земли, натянули на себя шкуры и разобрали свое оружие. Вьерна, их предводительница, подошла ко мне. Я стояла, гордо расправив плечи. — Мне кажется, — заметила я, — что совсем недавно ваши тела двигались точно так же, как тела обычных рабынь! Вьерна наотмашь ударила меня по лицу. — Мы — свободные женщины, — с расстановкой произнесла она. На глаза у меня навернулись слезы. Я почувствовала на губах привкус крови. Но у меня не вырвалось ни звука, ни стона. Я улыбнулась и гордо отвернулась в сторону. — Давайте ее убьем, — предложила разбойница, приведшая меня сюда на веревке и первой вскочившая в круг танцующих. — Нет, — отрезала Вьерна и окинула взглядом разбойниц. Они были готовы выступить в путь. — Ведите эту рабыню с нами, — приказала она. — Я не рабыня. Я — свободная женщина! — сказала я. Вьерна не ответила и, круто развернувшись, зашагала по устланной листвой поляне. За ней потянулись разбойницы, за исключением той, что привела меня сюда. Она подошла к столбу и, грубо дергая за веревки, сняла их у меня с рук. Мне было больно, но я не жаловалась. Разбойница развязала мне ноги и, рванув за наброшенную мне на шею веревочную петлю, подняла меня с земли. Я посмотрела на нее и усмехнулась. В глазах у нее вспыхнула злоба, но она ничего не сказала и молча потащила меня за собой. Вскоре мы догнали Вьерну и понуро бредущих за ней разбойниц. Внезапно Вьерна подняла руку. — Слин, — прошептала она. Девушки настороженно оглянулись. Я почувствовала беспокойство. Интересно, это то же самое животное, которое мы обнаружили несколько часов назад? Если это так, значит, оно настойчиво идет по нашему следу и не оставит нас в покое. Разбойницы также казались встревоженными и, остановившись, озабоченно оглядывались по сторонам. — Он еще здесь? — спросила девушка, по пути сюда сумевшая уловить присутствие животного; она стояла, подняв голову и тщательно принюхиваясь. — Да, — ответила Вьерна и махнула рукой прямо по курсу движения банды. — Он там. Я ничего не смогла заметить среди густого кустарника и плотными рядами вздымающихся в темноте деревьев. Некоторое время мы продолжали стоять неподвижно. Наконец Вьерна сказала: — Он ушел. Девушки облегченно переглянулись. Я напряженно вгляделась в окружающую нас темноту, но не заметила поблизости никаких перемен. Через секунду веревочная петля у меня на шее затянулась и снова потащила меня за собой. Примерно час спустя мы вышли на опушку леса. Там стояла сложенная из бревен избушка с обращенной к нам дверью и одним-единственным окном. Через него виден горевший внутри свет. Меня подвели к двери этого дома. — На колени! — скомандовала Вьерна. Я опустилась на жесткую траву. Я чувствовала глубокое волнение. Это, должно быть, дом человека, который меня купил. Но я не в силах была поверить, что могу быть куплена или продана! — билась в моем сознании тревожная мысль. Я — Элеонора Бринтон, женщина с Земли! Пусть у меня на шее веревка, пусть я оказалась в самых невероятных переделках — меня все равно нельзя продать или приобрести, потому что я рождена свободной! На вбитом в двери железном крюке висел большой кожаный мешок. Вьерна взяла мешок и вытряхнула его содержимое на землю. В нем оказались металлические наконечники для стрел. Собравшиеся в кружок разбойницы тщательно их пересчитали. В мешке находилось ровно сто наконечников. Вьерна раздала девушкам по шесть наконечников и шестнадцать оставила себе. Каждая из разбойниц с видимым удовлетворением спрятала причитающуюся ей долю в небольшой кожаный мешочек, подвешенный у них на поясе. Я не верила своим глазам. Неужели это было моей стоимостью? Неужели меня можно продать или купить за сотню каких-то наконечников для стрел? “Нет, — напомнила я себе, — меня вообще нельзя ни продать, ни купить. Я — Элеонора Бринтон, свободная женщина!” — Встань, рабыня! — приказала Вьерна. Я поднялась на ноги, и она сняла у меня с шеи веревку. Мы обменялись взглядами, полными ненависти. — Я свободная женщина, — сказала я. — Давайте лучше ее убьем, — предложила приведшая меня разбойница. — Давайте, — согласилась Вьерна. — Нет! — закричала я. — Не убивайте меня! Пожалуйста! — Убейте ее! — повторила Вьерна. Две разбойницы выхватили из-за пояса ножи. Я в отчаянии упала перед Вьерной на колени. — Не убивайте меня! — закричала я. — Пожалуйста, не убивайте! — Я вся дрожала. Слезы катились у меня по щекам. — Пощадите, — уже тише бормотала я. — Не убивайте меня. Пожалуйста… — Кто ты? — требовательным голосом спросила Вьерна. — Рабыня! — воскликнула я. — Рабыня! — Ты просишь сохранить тебе жизнь? — Прошу! Прошу вас, пожалуйста… — А кто может так упрашивать, чтобы ему сохранили жизнь? — Рабыня. Это рабыня просит свою госпожу. — Ты знаешь, что только беспомощная кейджера может так просить о пощаде? — Да, я знаю. Только рабыня. Только кейджера. — Значит, ты признаешь себя рабыней? — Да! Признаю! Я признаю себя рабыней. — Пощадите эту рабыню, — распорядилась Вьерна. Я была на грани обморока. Две разбойницы подняли меня с земли. Я едва могла держаться на ногах. Я вся дрожала. Сейчас я, как никогда прежде, осознала, что я рабыня, рабыня в душе, рабыня по образу своих мыслей. Что девушка в облике богатой, избалованной Элеоноры Бринтон, даже когда она обучалась в престижном колледже и обедала в самых дорогих парижских ресторанах, по самой своей природе всегда оставалась рабыней. Что она обманывала себя и других, надевая на себя шикарные вечерние платья, в то время как ей следовало носить шелка горианской рабыни, только и ждущей прикосновения к ней руки повелителя. Интересно, догадывались об этом земные мужчины? Или мои деньги, мое поведение затушевывали в их глазах этот столь явный образ рабыни? Может, именно отсутствие этого искусственного ореола позволило горианцам так быстро распознать мою истинную суть? Может, именно это дает им право смотреть на меня свысока, пренебрежительно, с кривой усмешкой на лице? Как я ненавидела всех этих мужчин! Но неужели в их глазах я стоила сотню каких-то жалких наконечников для стрел? Неужели это моя цена? Я чувствовала себя униженной, уничтоженной, растоптанной в прах и пыль. Мои глаза встретились со взглядом Вьерны. — Рабыня, — с усмешкой процедила она сквозь зубы. — Да, госпожа, — пробормотала я, опуская голову. Я чувствовала себя не в силах смотреть в ее глаза, глаза свободной женщины. — Ты послушная рабыня? — насмешливо поинтересовалась она. — Да, госпожа, — поспешно ответила я, снова испытывая страх перед этой женщиной. — Я послушная рабыня! Девушки рассмеялись. Внезапно мои представления о том, будто я женщина свободная, показались мне такими глупыми, необоснованными, абсурдными, что я даже растерялась. Я едва не застонала от отчаяния. Теперь мне стало очевидным, что я несвободна. Я знала, что могу служить объектом купли-продажи, что мной могут распоряжаться как обычным товаром. В одно мгновение все мои прежние представления о себе улетучились, рассыпались в прах. Теперь лучше, чем когда-либо прежде, я знала, что я — самая обычная рабыня. — За этой дверью, — указала на хижину Вьерна, — тебя ждет твой повелитель. Я стояла перед грубой дощатой дверью, низко опустив голову, со связанными за спиной руками. Внезапно, подхваченная каким-то порывом, я подняла глаза и посмотрела Вьерне в лицо. — Сотня наконечников за меня — слишком мало, — с недовольной гримасой заметила я. Я сама была поражена вырвавшимися у меня словами и еще больше тем, как я их произнесла. Элеонора Бринтон, конечно, не могла сказать такого. Это было замечание невольницы, рабыни, хотя сделала его я, Элеонора Бринтон. Краем сознания я вдруг с ужасом для себя отметила, что в качестве невольницы я выгляжу довольно неплохо. — Именно во столько ты ему обошлась, — ответила Вьерна. Я с неудовольствием передернула плечами. Предводительница разбойниц окинула меня внимательным, оценивающим взглядом. — Сама я за тебя, конечно, столько бы не дала, — пренебрежительно заметила она. Разбойницы рассмеялись. Я задрожала от обиды — униженная девушка-рабыня. Все, что я делала, казалось мне абсурдным, выходящим из-под контроля, и я ненавидела себя за это. — Подумать только, — фыркнула приведшая меня на поводу разбойница, — эта девчонка еще воображает, будто может стоить дороже! — Моя цена гораздо выше! — с обидой воскликнула я. — Ну, хватит, — прикрикнула Вьерна. Меня снова охватил страх. — Да, госпожа, — поспешно пробормотала я, опуская голову. По рядам разбойниц пробежал насмешливый ропот. Мне это было безразлично. Я чувствовала себя раздосадованной и униженной. Я знала, что могу быть продана за гораздо более высокую цену. Внезапно я осознала, что из меня получится весьма сообразительная рабыня. Я умная, хорошо образованная женщина. Я сумею даже интригами и лестью добиться многого. Я смогу в нужный момент улыбнуться и получить все, что я хочу. Я хорошенькая, а хитрости мне не занимать. Что поделать, раз уж мне суждено оставаться невольницей? Я и рабыней сумею сделать свою жизнь легкой и приятной. Да, но быть проданной всего лишь за сотню каких-то наконечников для стрел — это так обидно! Дверь хижины распахнулась. Стало страшно -что меня там ждало? Вьерна копьем ткнула меня в спину. — Входи, рабыня, — приказала она. — Да, госпожа, — пробормотала я одеревеневшими губами. Вьерна снова кольнула меня копьем. Я робко шагнула за порог и оказалась в комнате. Дверь за моей спиной захлопнулась. Я окинула взглядом комнату, и волосы у меня встали дыбом: тотчас же я отшатнулась назад и, прижавшись спиной к стене, закричала от нахлынувшего на меня ужаса.10. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ХИЖИНЕ
На меня в упор смотрело заросшее косматой шерстью пучеглазое животное. — Не бойся, — произнес откуда-то сбоку мужской голос. Животное сидело на цепи, протянувшейся у него от ошейника к ввинченному в стену металлическому кольцу. Я застыла, прижавшись спиной к противоположной от зверя стене. Меня охватил такой ужас, что я не могла даже пошевелиться. Колени у меня дрожали, а руки мгновенно стали липкими от пота. Животное окинуло меня ленивым взглядом и, распахнув свою бездонную пасть, широко зевнуло. Я успела заметить два ряда острых зубов с громадными белыми клыками. После этого оно завалилось на бок и с недовольным ворчанием принялось устраиваться на брошенной на пол соломенной подстилке. Я увидела, что удерживающая его цепь довольно коротка и животное едва ли сможет дотянуться до середины комнаты. — Не бойся, — повторил тот же голос. Я с трудом перевела дыхание. В другом конце комнаты стоял, наклонившись над тазом с водой, низкорослый человек с обмотанным вокруг шеи полотенцем. Это был бродячий артист, выступавший у нас в бараках. Он обернулся и посмотрел на меня. На лице у него еще виднелись следы грима, но одет он уже был не в шутовской наряд, а в обычную для горианца грубую домашнюю тунику и широкие штаны, какие носят здесь лесорубы. — Добрый вечер, — поздоровался хозяин домкка в лесу. Я не нашла в себе силы ответить на приветствие. Его голос уже ничем не напоминал игру развлекающего публику бродячего артиста. К тому же он показался мне знакомым не только по тому представлению, но я напрасно ломала себе голову, вспоминая, где я могла его слышать. Сейчас я неспособна была о чем-то связно думать. Я была слишком напугана. Человек снова нагнулся над тазом с водой и принялся смывать с лица остатки грима. Я не могла оторвать глаз от животного. А оно смотрело на меня сонным взглядом, с ворчанием почесывая лапой спину. Здесь, в маленьком доме, оно казалось еще более огромным и ужасным, чем во внутреннем дворе невольничьих бараков. Это животное сейчас напоминало громадный, обтянутый толстой шкурой бочонок в несколько сотен фунтов весом, который с глухим ворчанием лежал у стены и лениво почесывал спину задней лапой. На такой же бочкоподобной вытянутой голове мрачным светом горели два громадных выпуклых глаза, а из-за широких, мясистых губ высовывались наружу длинные желтые клыки, с которых стекала слюна. Челюсти животного непрерывно двигались, словно оно постоянно что-то жевало, и между ними то и дело высовывался длинный, раздвоенный на конце черный язык. Челюсти животного были неправдоподобно мощными. Я думаю, оно без труда могло бы отхватить человеку руку, а то и голову. При одной мысли об этом я вздрогнула и сильнее прижалась спиной к стене. — Добрый вечер, мисс Бринтон, — вытираясь полотенцем, произнес хозяин на чистейшем английском языке. — Добро пожаловать! — Это вы! — невольно вырвалось у меня. На лице этого человечка заиграла самодовольная усмешка. Теперь я его узнала. Это был тот самый низкорослый мужчина, который в числе других похитителей вломился в мою квартиру на крыше небоскреба в Нью-Йорке. Это он собственноручно связывал меня в моей собственной постели. Это он исподтишка пытался меня пощупать, пока его не отогнал высокий мужчина. Это он курил мои сигареты и с оскорбительной ухмылкой пускал дым мне в лицо, пока я лежала на кровати связанная, обнаженная, совершенно беспомощная. Его остренькие, хитрые, как у хорька, глазки и сейчас смотрели на меня с тем же оценивающим выражением. — Ты напоминаешь мне маленькое сладкое пирожное с кремом, — нараспев произнес низкорослый. У меня не было сил ему ответить. — Кейджера! — рявкнул он по-гориански. Каждая частичка моего тела мгновенно напряглась. Человек жестом горианского хозяина щелкнул пальцами и указал на грязный пол, на место у своих ног. Я поспешно приблизилась к нему и опустилась на колени в позе рабыни для наслаждений. — Отлично, — одобрительно качнул головой низкорослый мужчина. — Интересно понаблюдать, какое воздействие оказывает на женщину положение невольницы. — Да, хозяин, — пробормотала я. — И это гордая, высокомерная, богатая Элеонора Бринтон, — произнес человек по-английски. — Да, хозяин, — едва слышно ответила я, низко опустив голову. — Я Элеонора Бринтон. — Кем же ты стала теперь? — Горианской рабыней. — Никогда не думал увидеть тебя у своих ног. — Да, хозяин. — Приятное зрелище. Он неторопливо прошел в дальний угол комнаты, принес оттуда маленькую скамеечку и поставил ее передо мной. Опустившись на скамеечку, он долгое время рассматривал меня изучающим взглядом. Я стояла, боясь пошевелиться. Потом он поднялся, подошел к сложенной у стены поленнице дров, взял сухое полено и подбросил его в низкую, немилосердно чадящую печь, дым из которой выходил через проделанное в потолке отверстие и узкую деревянную трубу, выступающую над крышей, — Встань, — приказал он. Я вскочила на ноги. — Повернись! Я повернулась к нему спиной. К моему удивлению, он развязал стягивающую мне руки веревку. Pуки у меня затекли, пальцы не шевелились. Я стояла, разминая ладони, а он сидел и молча за мной наблюдал. Потом я снова повернулась к нему лицом. Так продолжалось довольно долго. — Отойди назад, — наконец сказал он. Я испуганно сделала два коротких шажка назад; за спиной у меня находилось это громадное чудовище. — Взять ее! — внезапно по-гориански крикнул этот артист животному. Чудовище мгновенно вскочило и рванулось ко мне. Я оглянулась. Его мощные челюсти распахнулись, шерсть встала дыбом, а длинные, увенчанные кривыми когтями лапы потянулись к моему лицу. В полутьме домика ярко сверкнули его хищные зубы и налитые кровью глаза. Охваченная ужасом, я с воплем бросилась в дальний угол комнаты и забилась там, дрожа и выставив навстречу чудовищу руки. — Не бойся, — спокойным голосом произнес мужчина. Я едва не лишилась чувств от страха. — Не бойся, — повторил он. — Что вы от меня хотите?! — закричала я.-Что вам нужно? — забормотала я тише, не в силах справиться с дрожью. — Что? Что вы хотите? — Мисс Бринтон, горианцы — варвары. Они эксплуатируют вашу природную скромность, — вдруг заявил этот непонятный мне человек. В его голосе звучала совершенно не соответствующая его поведению доброта, забота и понимание. Он говорил, словно извиняясь за тот мир, в котором я оказалась. Я глядела на него в каком-то оцепенении. Он стоял посреди комнаты, возле скамеечки, и держал в руках длинную накидку из ярко-красного полупрозрачного шелка с тонким пояском и высоким, отделанным парчой и вышитым золотом воротником. — Прошу вас, мисс, — подозвал он меня приглашающим жестом. — Это мне? — пробормотала я и, осторожно приблизившись, повернулась к нему спиной. Он надел на меня накидку и помог завязать поясок. Мне были хорошо известны подобные одежды. — Это вам, — он утвердительно кивнул головой. Я посмотрела на него. У меня, рабыни, не могло быть ничего своего. Наоборот, это я могла принадлежать кому-то. — Этот наряд вам очень к лицу, — отметил артист. Я застегнула высокий воротник и снова почувствовала себя женщиной, а не какой-нибудь вещью. — Вы очень хорошенькая, мисс Бринтон, — учтиво произнес низкорослый. Он снова направился в дальний угол комнаты и принес оттуда длинный низкий стол и еще одну скамеечку. Поставив их рядом, он жестом пригласил меня присесть и сам придвинул мне скамеечку. Устроившись за столом, я молча наблюдала, как он подбрасывает в печь еще одно полено. Животное уже лежало свернувшись на своей соломенной подстилке. Глаза его были закрыты, но оно, по-видимому, не спало. Время от времени оно ворочалось, зевало или чесало лапами спину. — Сигарету? — предложил хозяин. Я посмотрела на него с удивлением. — Да, пожалуйста, — ответила я. Из маленького золоченого ящичка он достал две сигареты. Они были того сорта, который я курила на Земле. Мужчина зажег тонкую изящную спичку, дал прикурить от нее мне, прикурил сам и выбросил спичку в печь. Я затянулась горьковатым дымом. Руки у меня дрожали. — Вы взволнованы? — поинтересовался он. — Верните меня на Землю, — прошептала я. — Разве вы не догадываетесь, для чего были доставлены в этот мир? — Пожалуйста, прошу вас, — умоляющим голосом попросила я. Он внимательно посмотрел на меня. — Я вам заплачу сколько нужно, — пообещала я. — Деньги? — Да! Сколько хотите! — Деньги — это такая чепуха. Сердце у меня тоскливо заныло. — Да вы курите, — напомнил хозяин. Я поднесла сигарету к губам. — В то утро, когда вы проснулись и увидели клеймо у себя на теле, вы были удивлены? — поинтересовался мой визави. — Да, — пробормотала я; рука у меня непроизвольно потянулась к скрытой шелковой накидкой отметине. — Может, вам любопытно узнать, как это было сделано? — Да. — Приспособление для проставления клейма не больше этой коробочки, — указал он золоченую сигаретницу. — В рукоятке у него расположен нагревающий элемент, раскаляющий металлическое клеймо. Включается и выключается он, как обычный карманный фонарик, а разогревает поверхность клейма до нужной температуры всего за пять секунд. — Я ничего не почувствовала, — призналась я. — Вам сделали анестезирующую инъекцию, — сообщил он. — Вот как? — Да. Лично я считаю, что на женщине лучше ставить клеймо, когда она находится без сознания. Психологическое воздействие дает более впечатляющие результаты, нежели простая боль. Я не нашла что ответить. — Для залечивания раны была использована целебная мазь. Она лечит быстро и не оставляет следов. Таким образом, — он посмотрел на меня с неприязнью, — вы легли спать свободной женщиной, а проснулись рабыней. — А ошейник? — спросила я. — Как вы надели на меня ошейник? — Это было совсем просто, — ответил артист. — Вы лежали перед зеркалом без сознания. Мы вошли в вашу комнату с террасы. — Он посмотрел на меня и усмехнулся. — Надеть на женщину ошейник несложно. Мне вспомнилось, что в то августовское утро, перед тем как черному дискообразному кораблю оставить Землю, в том уголке Коннектикута, который мои похитители называли “пунктом Р”, ошейник с меня был снят. Снимавший его человек, помню, пообещал, что у меня непременно будет другой. Я раздраженно сломала сигарету и смяла ее об стол. Уже тогда я знала, что мужчины наденут на меня ошейник, когда им это заблагорассудится. — Можно мне еще сигарету? — спросила я. — Конечно, — ответил низкорослый мужчина, подвигая мне золоченую коробочку и заботливо зажигая спичку. — И часто вы доставляете в этот мир женщин, чтобы сделать из них невольниц? — поинтересовалась я. — Часто, — ответил мой собеседник. — Иногда мы доставляем сюда и мужчин, если они способны послужить нашим целям и задачам. — Понятно, — сказала я. Я была разгневана. Мне вспомнилось, как двое мужчин впихнули меня в узкую, тесную транспортировочную капсулу и перед началом полета пустили через трубки усыпляющий газ. Со мной с первых минут моего пленения обращались как с будущей рабыней. Я вспомнила свое пробуждение на горианском лугу в сотне ярдов от разбившегося черного корабля. Вспомнила, как перед отлетом с Земли мне на щиколотку надели узкую металлическую полоску — несомненно, какой-то знак, удостоверяющий мою личность. Странно, что при пробуждении на Горе я его уже не обнаружила. — Зачем меня привезли на эту планету? — спросила я сидящего передо мной человека. — Мы доставляем сюда многих женщин, — ответил он. — Во-первых, потому что они красивы и нам нравится делать из них рабынь. Я посмотрела на него, не скрывая своей неприязни. — А во-вторых, — продолжал он, — потому что они представляют собой определенную ценность. По своему усмотрению мы дарим их или продаем, что приносит нам значительную прибыль. — Значит, именно для этого меня сюда и доставили? — Может быть, вам небезынтересно узнать, что вас отобрали для будущей доставки в этот мир еще в семнадцатилетнем возрасте. Последние пять лет мы внимательно наблюдали, как вы постепенно превращаетесь в зрелую, высокообразованную, развитую молодую женщину, обещающую стать под умелой рукой хозяина великолепной рабыней. Я раздраженно затянулась сигаретой. — Значит, меня привезли на Гор исключительно для того, чтобы сделать обычной рабыней? — уточнила я. — Скажем, вас пытались сюда доставить в качестве рабыни, — ответил человек. — Пытались? Разве вам это не удалось? — Наш корабль потерпел аварию, и мы потеряли вас из виду. — Это я уже знаю. — Вскоре после аварии мы заметили приближение неприятельского корабля. Мы оставили свой корабль и вместе с грузом поспешили скрыться. — Но разве я не являлась… частью вашего груза? Брови человека нахмурились. Я видела, что он тщательно подбирает слова. — У нас есть враги, — сказал он. — Мы не хотели, чтобы вы попали к ним в руки. Мы опасались преследования и взяли с собой только тех девушек, которые могли передвигаться самостоятельно. Вы же были без сознания. Поэтому мы сняли ваш идентификационный ножной браслет и оставили вас в траве, на некотором расстоянии от разбившегося корабля. Мы рассчитывали уйти от погони и вернуться за вами позднее. Погони, однако, не последовало. Враги удовлетворились тем, что окончательно уничтожили наш корабль. Вернувшись к месту аварии, мы обнаружили только воронку от взрыва и выжженную вокруг нее землю. Вы к тому времени тоже, конечно, исчезли. — Как же вам удалось меня теперь отыскать? — Любую незащищенную женщину на Горе — в особенности, заметьте, красивую — первый же встреченный ею мужчина, без сомнения, тут же сделает своей рабыней. Я смущенно опустила голову. — Я отправился в Лаурис, — продолжал человек. — Это самый крупный город поблизости от места аварии. Я рассчитывал, что вы будете выставлены там на продажу. — И вы бы меня купили? — Несомненно. И безо всякого труда, — усмехнулся он, — Однако, к несчастью для вас, вы попали в руки профессионального работорговца, который намеревался доставить вас в густонаселенные районы Гора и продать там за более высокую цену. Вот почему, чтобы приобрести вас, нам пришлось прибегнуть к услугам Вьерны и ее миловидных разбойниц. — Он снова усмехнулся. — Зато вы обошлись нам гораздо дешевле! Я едва сдерживалась от переполнявшего меня возмущения. — Мы заплатили за вас сотню наконечников для стрел, — сообщил этот маленький человечек. Он был мне все более неприятен. — Но вам это, конечно, совершенно безразлично, не так ли? — уточнил он. — Совершенно, — подтвердила я. — Естественно, — усмехнулся он. — Это могло иметь значение только для женщины — рабыни по своей природе. Я опустила глаза, дрожа от ярости. “Я не рабыня! — твердила я про себя. — Я не рабыня!” Сидя на низенькой скамеечке, в шелковой накидке с высоким стоячим воротником, я заставила себя расправить плечи и снова потянулась за сигаретой. — А как вы узнали, что я нахожусь в рабстве у Тарго, и нашли меня в невольничьих бараках на окраине Лау-риса? — Я, естественно, провел некоторые расследования, но еще раньше мне посчастливилось увидеть вас в Лаурисе на улице в караване невольниц, несущих с рынка провизию. Мне все стало ясно. — Вы научились хорошо носить на голове кувшин с вином, — заметил мой таинственный собеседник. — Я не рабыня, — твердо произнесла я, глядя ему в лицо. — Ну да, конечно, — усмехнулся он. — Я свободная женщина, — настойчиво повторила я. — Ну, естественно. — Его усмешка стала шире. Мне вспомнилось, как однажды в Лаурисе мне попался на глаза низкорослый человек в черном одеянии. Мне еще показалось, будто он наблюдает за нами, хотя в тот момент я не была в этом уверена. Теперь я не сомневалась, что это был он. — Значит, таким образом вы меня и отыскали, — подытожила я. — Давая представление в невольничьем бараке, я еще раз убедился в том, что не ошибся в отношении вас. А заодно я разведал, что здесь к чему. После этого мне не составило большого труда спланировать и организовать нападение женщин-пантер на охранников Тарго. — Вам повезло, что в ту ночь мы не находились в своем бараке, — дерзко ответила я. Он рассмеялся. — Едва ли это можно считать простым везением, — возразил он. — Я разговаривал с Тарго и знал, что в тот вечер намечено провести прощальный ужин. К тому же, подчеркивая вашу красоту и достоинства, я сам намекнул охранникам, кого из невольниц им следовало бы выбрать в качестве девушек, прислуживающих им у ночного костра. Я даже знал, возле каких фургонов вы окажетесь в эту ночь! — Вы тщательно все продумали, — заметила я. — А как же без этого? — согласился он. — И теперь, когда я здесь, как вы собираетесь со мной поступить? — поинтересовалась я, затягиваясь сигаретным дымом. — Пока не знаю, — признался он. — Вероятнее всего, скормлю вас своему животному. Я поперхнулась дымом и закашлялась. Он, если пожелает, может сделать со мной все, что угодно. — Что вы со мной сделаете? — дрожащим голосом повторила я. — Зачем я вам нужна? — В некотором отношении вам очень повезло, что вам попался профессиональный работорговец, — многозначительно заметил он. — Что вы хотите этим сказать? — не поняла я. — То, что вас не использовали в полной мере как настоящую женщину-рабыню. Я постепенно начала вникать в смысл его слов. — Вам, несомненно, казалось весьма интересным и приятным прислуживать окружающим вас мужчинам не как свободная женщина, а в качественевольницы. Тем более что ваши хозяева, конечно, не требовали от вас выполнения всех обязанностей, выпадающих на долю каждой рабыни. — Пожалуйста… — пробормотала я. — Из некоторых земных женщин получаются изумительные невольницы, способные доставить мужчине поистине райское наслаждение. — Прошу вас, — взмолилась я. — Не нужно со мной об этом говорить! — Да вы курите, не стесняйтесь, — заботливо предложил маленький человечек. Дрожащими руками я взяла еще одну сигарету. — Не приходилось ли вам задумываться, — продолжал мой собеседник, — что значит быть полностью, до конца подвластной мужчине, своему хозяину, повелителю? — Я ненавижу мужчин, — ответила я. — Великолепно, — покачал он головой. Я окинула его гневным взглядом. — Возможно, вам будет небезынтересно узнать, — заметил он, — что по всем показателям из вас должна получиться отличная рабыня, способная доставить фантастическое наслаждение своему хозяину. — Я ненавижу мужчин! — воскликнула я. — Превосходно, — не замедлил прокомментировать он. Стараясь сдерживать переполняющую меня ярость, я затянулась сигаретой. Внезапно животное сердито заворчало. Я испуганно вздрогнула и обернулась. Голова животного была приподнята. Широкие, заостренные кверху уши стояли торчком. Оно словно к чему-то прислушивалось. Мой собеседник также не спускал с животного настороженного взгляда. На какое-то мгновение глаза человека и странною существа встретились. Животное снова глухо зарычало и хищно приоткрыло пасть, демонстрируя длинные крепкие клыки. Ноздри его трепетали. Уши продолжали стоять торчком. — Где-то поблизости слин, — пояснил мой собеседник. По телу у меня пробежала мелкая дрожь. — Когда меня пели сюда, — с дрожью в голосе сообщила я, — разбойницы дважды улавливали присутствие слина. — Он следовал за вами, — кивнул мужчина. — Слин упорный хищник и способен долго преследовать жертву. — Может, это разные звери? — высказала я робкую догадку. — Может быть, — согласился мой собеседник. Животное подобралось на соломенной подстилке словно для прыжка. В глазах его пылал хищный огонь. — Он близко, — заметил мужчина. — Иногда слин может преследовать свою жертву десятки пасангов, то приближаясь к ней, то отставая, прежде чем подкрасться к ней и напасть из темноты. Животное угрожающе зарычало. Я, к своему ужасу, услышала легкое пофыркивание, доносившееся снаружи, от входной двери. — Это слин, — рассмеялся человек. Я испуганно посмотрела на него. — Не бойтесь, — заверил он меня. — Здесь, в доме, мы в полной безопасности. Я услышала царапание когтей о дощатую дверь. У меня от ужаса волосы зашевелились на голове. — Ничего, — успокоил меня мужчина. — Дверь надежно заперта. Мы в безопасности. Я посмотрела на закрытое ставнями окно; оно было совсем крошечным, не больше фута в ширину и примерно такое же по высоте. — Слин, вероятно, шел за бандой разбойниц, — размышлял мужчина вслух. — Следы привели его сюда. — А почему он не последовал за разбойницами дальше? — дрожащим голосом спросила я. — Он мог последовать и за ними, а мог и задержаться здесь, — пожал плечами мой собеседник. — Я думаю, слин учуял мое животное, — кивнул он на настороженно замершее на подстилке косматое существо. — Слины любопытны и никогда не упустят случая проверить, что это за зверь забрался на территорию, которую они считают своей. За дверью раздался протяжный вой, слившийся с глухим рычанием сидящего на цепи животного. — Почему он не уходит? — жалобным голосом пробормотала я. — Он наверняка учуял находящееся в доме животное, — пробормотал человек. Я судорожно затянулась сигаретным дымом. — Или же, — продолжал мой собеседник, — он чувствует в хижине запах пищи. — Пищи? — не поняла я. — Нас с вами, — прояснил мужчина. Руки у меня дрогнули, и на колени просыпался пепел от сигареты. — Здесь мы в безопасности, — напомнил мужчина. — Неужели у вас нет какого-нибудь оружия, хотя бы винтовки, чтобы убить этого зверя? — удивилась я. Губы человека растянулись в улыбке. — Носить с собой огнестрельное оружие на Горе очень неразумно, — ответил он. Я не поняла почему. — Не бойтесь, — снова усмехнулся он. — Мы с вами в полной безопасности. Хотелось верить, что он не ошибается. — Вам очень идет эта накидка, — заметил низкорослый человек. — Благодарю вас, — сдержанно ответила я. Сейчас слин уже ничем не выдавал своего присутствия за дверью. Я затушила сигарету и холодно посмотрела на сидящего передо мной человека. — Меня доставили на Гор все-таки не только для того, чтобы сделать рабыней и продать какому-нибудь горианцу, не так ли? — напрямик спросила я. — Я вам уже говорил, что еще в семнадцатилетнем возрасте вы были отобраны для похищения и в любой момент вас могли отправить на Гор в качестве будущей рабыни. — Но в случае со мной, как мне кажется, имелись и некоторые дополнительные соображения, — настаивала я. — Да, — нехотя согласился он. Я расправила плечи. Ко мне снова вернулись прежнее высокомерие и уверенность в себе. Значит, им что-то было от меня нужно особое. У меня появилась возможность заключить с ними сделку, поторговаться. Я могла даже обеспечить себе возвращение на Землю. Все это теперь в моих руках. Нужно только действовать очень осмотрительно. Теперь у меня есть рычаги власти над этими людьми. — Может быть, перейдем прямо к делу? — предложила я. — Вам очень хорошо в этом одеянии, — с искренним восхищением произнес низкорослый человек. — Спасибо, — ответила я; у меня появилось ощущение близкой победы. — Не хотите ли еще сигарету? — поинтересовался он. Курить мне уже не хотелось, но сигарета могла помочь установлению более тесного контакта. — Да, благодарю вас, — ответила я. Человек открыл золотистую коробочку и зажег спичку. Я потянулась к ней, чтобы прикурить. Он наклонился ко мне. Пламя горело в дюйме от кончика сигареты. — Значит, вы готовы разговаривать о деле? — поинтересовался он. Я изобразила на лице улыбку. — Возможно, мы сумеем договориться, — с тонкой усмешкой ответила я. Он поднес спичку к сигарете, и я стала прикуривать. Внезапно спичка выпала у него из рук. Я посмотрела на него с удивлением. С яростным криком он ударил меня кулаком в лицо, вкладывая в удар всю свою силу. Я упала со скамеечки и отлетела к стене. Через мгновение он уже упирался мне в грудь коленом и срывал с меня шелковую накидку. С неожиданной для его маленьких ручек силой он перевернул меня грудью на пол, заломил мне руки за спину и скрутил их снятым с себя кожаным ремнем. После этого он поднялся с пола и злобно пнул меня ногой в спину. Охваченная ужасом, я неловко повернулась набок и заглянула ему в глаза. Ко мне снова вернулись все мои прежние страхи. Маленький человечек нагнулся надо мной, схватил меня за волосы и ногой толкнул к лежащему на подстилке животному. — Сожри ее! — крикнул он. Мгновенно распахнувшиеся челюсти животного щелкнули в каком-нибудь дюйме от моего лица. Я с диким воплем подалась назад, но тут же уперлась спиной в колени стоящего рядом низкорослого человека. Он снова отпихнул меня к животному, и перед глазами у меня опять мелькнули громадные хищные клыки чудовища со стекающей с них желтой слюной и его длинный черный язык. Меня охватил безумный ужас. Я изо всех сил заработала ногами, и мне удалось отодвинуться ближе к стене, за пределы досягаемости животного. Чудовище с глухим рычанием продолжало рваться ко мне, но пристегнутая к его широкому кожаному ошейнику цепь не давала ему дотянуться до моих ног. Охваченный злобой, низкорослый человек снова швырнул меня лицом на пол. — Не ешь ее! — скомандовал он беснующемуся животному и бросил ему снятый с крюка кусок сырого мяса. Чудовище вцепилось в мясо когтями и принялось раздирать его мощными зубами. Я оцепенела от ужаса. В когтях у него могло сейчас находиться мое тело. Низкорослый приблизился ко мне. В руках у него была длинная кожаная плеть. Лежа на грязном полу, обнаженная, со связанными за спиной руками, я с ужасом ждала, что теперь будет. — Ты говорила, что ты свободная женщина, — напомнил он. — Нет! — воскликнула я дрожащим голосом. — Нет! Я рабыня! Рабыня! — За такую, как ты, — с брезгливостью произнес он, — сто наконечников для стрел — слишком высокая цена! Я испуганно опустила глаза. — На колени, рабыня! — приказал он. Я поспешно встала перед ним на колени. — Вот так-то, высокомерная мисс Бринтон! — насмешливо произнес он. Я стояла у его ног, низко опустив голову. — Ну, теперь ты готова к переговорам? — с прежней насмешливостью поинтересовался он. — Приказывайте мне, — пробормотала я одеревеневшими губами. Низкорослый человек неторопливо отошел от меня. Я подняла голову и увидела, как он поднял с пола разорванную шелковую накидку и бросил ее в огонь. Стоя на коленях на грязном полу, я со слезами на глазах наблюдала, как она исчезает в языках пламени. Мужчина обернулся и строго посмотрел на меня. Я снова опустила голову. — Приказывайте, хозяин, — повторила я, Элеонора Бринтон — приниженная, подневольная горианская рабыня. — В наши намерения входит обучить тебя всем искусствам рабыни, чтобы ты смогла доставить исключительное наслаждение своему хозяину, — официальным тоном сообщил низкорослый человек. — После этого ты будешь помещена в определенный, нужный нам дом. — Да, хозяин, — покорно ответила я. — Ты отравишь хозяина этого дома, — сурово закончил свою мысль этот страшный человек. Меня охватил леденящий сердце ужас. Внезапно в углу комнаты раздался пронзительный визг и грохот посыпавшихся на пол досок. Я вскрикнула от неожиданности. Сквозь пролом в закрывающих окно ставнях показалась вытянутая морда слина. Быстрым движением, с ловкостью кошки он изогнулся всем телом и проскользнул в комнату. Сидящее у стены животное мгновенно пришло в дикую ярость. С низкорослого мужчины тут же слетело все его высокомерие. Испуганно вскрикнув, он поспешно отступил в дальний от окна угол комнаты. Я вскочила на ноги и прижалась спиной к стене. Слин припал к дощатому полу и оскалил усеянную острыми зубами пасть. Тело его напряглось. В отблеске догорающего в печи огня блеснули его налитые кровью глаза. Охваченное яростью животное рванулось с цепи. Низкорослый человек, словно придя в чувство после секундного замешательства, с безумным воплем бросился к слину и принялся хлестать его плетью, пытаясь выгнать зверя назад в пролом в ставнях. Однако я, к своему ужасу, видела, что слин не может выбраться наружу. В сделанный им пролом помещалась только его вытянутая морда и передние лапы, в то время как двум парам задних не во что было упереться. Человек же словно обезумел и продолжал нахлестывать слина плетью что было сил. Окончательно рассвирепев, слин оттолкнулся от окна и снова оказался в комнате. Он бросился к человеку и зубами вырвал у него из рук плеть. Я закричала и сильнее прижалась спиной к стене. Человек поднял с пола обломок ставни и принялся лупить им мечущегося зверя. Дощатый обломок раскололся пополам. Хищник оскалил пасть и, припав к полу, изготовился к прыжку. Прижатый к печи человек выхватил из очага пылающее полено и швырнул его хищнику в морду. Полено попало слину в голову и рассыпавшимся снопом искр повредило ему глаз. Обезумевший от боли хищник с диким воплем снова бросился к окну. Его повисшие в воздухе задние ноги заскребли когтями по бревенчатой стене. Человек выхватил из печи еще одно пылающее полено и дважды нанес удар хищнику по спине. Не в силах выбраться наружу, слин снова стал ползти через пролом назад, в комнату. Тогда человек подбежал к двери и стал вытаскивать из железных скоб запирающие ее деревянные брусья. Он хотел дать возможность слину выскочить из комнаты через дверь. Сидящее на цепи животное глухо зарычало, и человек испуганно обернулся. Я вскрикнула. Я ничего не могла понять. Иногда мне казалось, что это животное командовало человеком, а не наоборот. Обезумевший от боли, ослепший на один глаз хищник тем временем продолжал разражаться истошными воплями. И тут, к своему ужасу, словно в кошмарном сне, я увидела, как сидящее на цепи косматое чудовище потянулось передними лапами к надетому у него на шее кожаному ошейнику и длинными, попарно сросшимися пальцами с когтями принялось развязывать стягивающий кожаную полоску узел. Сняв с себя ошейник, оно вместе с цепями отшвырнуло его в сторону. Затем с яростным ревом оно широким прыжком бросилось к застрявшему в проломе слину. Между двумя животными завязалась ожесточенная схватка. Вонзившись когтями в спину упирающегося хищника, косматое чудовище втащило визжащего противника в комнату и вцепилось в него зубами. Оба зверя покатились по полу, разметая в стороны мгновенно превращенную в обломки скудную мебель этого жилища. Они с остервенением рвали друг друга когтями и кусали мощными зубами. Пол покрылся клочьями выдранной шерсти. Маленькая хижина наполнилась запахом крови. Наконец косматое чудовище вцепилось зубами слину в глотку и мощным ударом лапы свернуло ему шею. Подняв голову над поверженным противником, оно повернуло к, нам окровавленную морду и окинуло нас пылающим взглядом. По телу спина пробежала конвульсивная предсмертная дрожь. — Он мертв! — воскликнул низкорослый человек. — Оставь его! В глазах чудовища промелькнуло недоумение. Я чувствовала, что этим все не кончится. Низкорослый человек тоже казался напуганным. Косматое чудовище высоко запрокинуло голову, издало душераздирающий победный рев и принялось пожирать лежащее у его ног тело слина. — Нет! Нет! — закричал человек. — Не ешь его! Не ешь! Животное снова подняло голову. С его жующих челюстей свисали клочья истекающего кровью мяса. По телу у меня пробежала нервная дрожь. Косматое существо вернулось к прерванной трапезе. В эти минуты, я думаю, оно было совершенно неуправляемым. Однако его хозяин, низкорослый мужчина, очевидно разбирающийся в этих вещах несравненно лучше, чем я, казалось, был вне себя от ужаса. — Остановись! — закричал он — Прекрати немедленно! Животное исподлобья взглянуло на него, не переставая работать мощными челюстями. — Прекрати! — крикнул низкорослый человек. — Слушай, что тебе приказывает твой хозяин! Глаза косматого существа остановились на мне. Я оцепенела от леденящего сердце ужаса. — Я — твой хозяин! — отчетливо произнесло оно. Низкорослый человек с криком бросился из хижины. Воспользовавшись тем, что обо мне забыли, двигаясь словно во сне, я проскользнула в двух шагах от занятого кровавой трапезой косматого существа и, обнаженная, со связанными за спиной руками, растворилась в густой темноте.11. СОРОН ИЗ АРА
Я склонилась на колени, стоя на небольшом деревянном помосте. Ко мне подошел кожаных дел мастер с длинной иглой в руках. — Видите, какая Эли-нор смелая, — заметил Тарго остальным девушкам, большинство из которых не сводили с меня испуганного взгляда. Я закрыла глаза. Никаких обезболивающих средств не использовалось, но операция не была слишком болезненной. Говорят, традиция носить серьги в ушах пришла с юга и постепенно распространилась на все северные регионы. Я почувствовала острую боль в мочке уха, и кожаных дел мастер подошел ко мне с другой стороны. Еще одно вызывающее боль прикосновение длинной иглы — и уши у меня были проколоты. По ряду выстроившихся у помоста девушек пробежал восхищенный ропот. — Видите, какая она храбрая, — снова обратился к ним Тарго. Кожаных дел мастер вытер о кусок материи вымазанный кровью кончик иглы. После этого он укрепил в проделанных у меня в мочках ушей дырочках два крохотных кусочка проволоки с небольшой нашлепкой на конце, чтобы ранки не зарастали. Через четыре дня их должны будут убрать. — Следующая, — пригласил мастер. Никто из девушек не двинулся с места. Я спустилась с помоста. Решившись, Юта хлопнула себя по коленям. — Я пойду, — сказала она. Девушки облегченно вздохнули. Юта поднялась на помост и опустилась на колени. Руки у меня непроизвольно потянулись к ноющим ранкам. — Не трогай их, рабыня! — приказал кожаных дел мастер. — Да, хозяин, — пробормотала я. — Стань возле стены, Эли-нор, — распорядился Тарго. Я отошла к стене, отгораживающей занимаемую нами комнату в общественных невольничьих загонах города Ко-ро-ба. — Я тоже из касты кожаных дел мастеров, — с гордостью сообщила Юта держащему в руках иглу человеку. — Нет, — отрезал тот. — Ты всего лишь рабыня. — Да, хозяин, — поникла девушка. Я видела, как она стоит, выпрямив спину и терпеливо дожидаясь, пока мастер проколет ей уши. Она изо всех сил старалась не закричать, желая, по-видимому, выказать мужество перед человеком одной с ней касты. Бывшая госпожа Рена из Лидиса выбежала из шеренги невольниц и, заламывая руки, опустилась на колени перед Тарго. — У вас есть договоренность! — воскликнула она. — Вы захватили меня для другого человека! Вам, безусловно, не следует прокалывать мне уши. Мой хозяин бы этого не одобрил. Пожалуйста, не поступайте со мной так жестоко! Хозяин будет против этого! — Твой хозяин, — оборвал ее Тарго, — распорядился, чтобы ты была доставлена ему с проколотыми, как подобает рабыне, ушами. — Нет! — разрыдалась девушка — Прошу вас! Один из охранников оттащил Репу от работорговца и поставил ее назад в невольничью шеренгу. Перед Тарго немедленно опустилась на колени Инга. — Я из книжников, — напомнила она. — Я принадлежала к высшей касте. Не позволяйте прокалывать мне уши! — Твои уши будут проколоты, — распорядился Тарго. Рыдающую Ингу также вернули на ее место. К Тарго семенящим шагом приблизилась Лана. Каждое ее движение вызывало у меня отвращение. Опустившись перед Тарго на колени, она склонила голову с подчеркнутым смирением. — Пожалуйста, хозяин, — взмолилась она, — пусть эта операция проводится с остальными девушками, но не с Ланой. Мне этого очень не хочется. Лана будет счастлива, если вы позволите не прокалывать ей уши. Я даже фыркнула от возмущения. — Уши у тебя будут проколоты! — отрезал Тарго. Я не смогла удержаться от довольной улыбки. — Но это снизит мою стоимость! — воскликнула Лана. — Не думаю, — с усмешкой возразил Тарго. В проколотые в ушах дырочки Юте вставили крошечные кусочки проволоки, и она спустилась с помоста и стала рядом со мной. В глазах у нее блестели слезы, но она ни разу не вскрикнула и не застонала. — Какая ты смелая, Эли-нор, — с восхищением произнесла она. Я не ответила. Я смотрела на Тарго и на Лану. — Прошу вас, хозяин! — рыдала Лана с искренним испугом, потеряв всякую надежду на снисхождение. — Пожалуйста! — Я сказал, уши у тебя будут проколоты! — оборвал ее стенания Тарго и обернулся к стоящим тут же охранникам: — Уберите от меня эту рабыню! — распорядился он. Я с усмешкой наблюдала, как двое охранников подхватили Лану под руки и рывком поставили ее в невольничью шеренгу. С помоста с проколотыми ушами спускалась Рена. Она была бледна как мел и едва держалась на ногах. Охранник проводил ее до стены и оставил рядом с нами. Она тут же опустилась на пол и закрыла лицо руками. — Я — рабыня! — бормотала она сквозь слезы. — Я — обычная рабыня. У меня не было желания ее утешать. Этим немедленно занялась сердобольная Юта. На деревянный помост втащили дрожащую, упирающуюся Ингу. Мне было странно, что девушки выражают такой протест против прокалывания ушей. Какие они все-таки глупые! На Земле уши у меня не были проколоты, но я испытывала удовлетворение от того, что это сделано здесь. Возможно, я бы это сделала по своему желанию и на Земле. У многих моих прежних знакомых — как девушек, так и взрослых женщин — уши были проколоты. А как же иначе они могли бы носить великолепные, изящные сережки, лишний раз подчеркивающие их красоту? Нет, какие все-таки глупые эти здешние девицы! Длинная игла коснулась уха стоящей на помосте Инги, и та громко вскрикнула — больше, конечно, от унижения, чем от боли. — Ну, тихо, рабыня! — прикрикнул на нее кожаных дел мастер. Инга испуганно смолкла, сдерживая переполняющие ее рыдания. — Не шевелись, — предупредил мастер. — Да, хозяин, — пробормотала она. Традиция прокалывать женщинам уши — причем только рабыням — пришла из далекой Тарии, известной своим богатством и девятью громадными городскими воротами. Город располагался посреди южных равнин, уже за экватором, на самом пересечении степных торговых путей. Года три назад он пал под натиском варваров, воинов-кочевников, и многим жителям пришлось оставить город и бежать на север. Вместе с ними туда пришли определенные привычки, традиции и обряды. К примеру, вы сразу можете определить тарианина по его утверждениям о необходимости отмечать начало нового года в день летнего солнцестояния. Они также принесли с собой технологию изготовления сладких, пенящихся вин, распространившуюся сейчас по многим городам Гора. Теперь часто в северных поселениях вы сможете встретить на невольнице тарианский ошейник — узкий и достаточно большого диаметра для того, чтобы хозяин мог рукой держать за него свою рабыню. Еще одной тарианской традицией следует считать их обычай прокалывать невольницам уши и вдевать в дырочки изящные сережки. Обычай, конечно, был известен на Горе и раньше, но только с расселением тариан он получил столь широкое, повсеместное распространение. Рыдающую Ингу спустили с помоста и толкнули к стене. В ушах у нее виднелись крохотные кусочки проволоки. Она попыталась вырвать их из ушей, но подоспевший охранник скрутил ей руки и связал их у нее за спиной. Какие они все глупые! Инга прислонилась лицом к стене и бессильно зарыдала. Рядом Юта гладила по голове Рену из Лидиса, готовую, казалось, вот-вот упасть в обморок. — Какая ты смелая, Эли-нор, — обернулась ко мне Юта. — А ты такая дура, — сказала я ей. К стене подошла и Лана, опустилась на корточки и закрыла залитое слезами лицо руками. — Я ненавижу тариан! — воскликнула Рена. — Ненавижу! Юта прижала ее к себе и принялась покрывать ее заплаканное лицо поцелуями. Тария, насколько мне известно, не была разрушена до основания. Она поднялась из руин и снова превратилась в суверенный город, постепенно возвращающий свою былую славу и богатства. Мне думается, это имело благоприятное значение для всей экономики Гора, в особенности для его южных районов. Большинство товаров, доставляемых на север народами фургонов, производилось в Тарии или, по крайней мере, шло торговым путем через нее. Тачаки — наиболее воинственное племя народов фургонов, испокон веков являвшееся непримиримым противником Тарии, для того и пощадило город, чтобы иметь возможность сбывать в нем свои товары, а также скупать и доставлять в отдаленные места продукцию, выставляемую на продажу на неповторимых рынках этой жемчужины южного полушария Гора. Какие бы причины ни привели к падению Тарии, победители сохранили ее улицы и здания, давая возможность снова возродиться этому удивительному городу, называемому горианами Аром Южных степей. — Ненавижу тариан! — всхлипывая, бормотала Рена. — Перестань причитать, рабыня, — сказала я ей. — Не будь с ней такой суровой, Эли-нор, — попросила Юта. — Ты же видишь, как она расстроена. Я отвернулась. С деревянного помоста спустилась последняя девушка-с проколотыми ушами и с заплаканными глазами. Я надеялась, что нас ожидает сегодня хороший ужин. В частных невольничьих бараках для рабов, где мы проходили обучение, кормили лучше, чем в общественных, предназначенных для оставления здесь на ночь невольниц проезжающими через город работорговцами. Помимо невольниц, купцы могут оставлять на хранение в общественных пакгаузах и другой свой товар. Однако большинство торговцев, едущих через Ко-ро-ба или местных, выезжающих за пределы города на длительный срок, предпочитают оставлять своих невольниц в частных бараках, где выдаваемая рабыням пища обильнее, а условия содержания лучше. Другой причиной предпочтительного отношения торговцев к частным баракам является возможность прохождения здесь девушками своего рода курсов по повышению квалификации рабыни, что позволяет хозяину получить по возвращении своих невольниц уже обладающими новыми знаниями и навыками. Многие работорговцы, даже занимающиеся только местным рынком, посылают своих рабынь на эти краткосрочные курсы, что значительно повышает стоимость каждой невольницы при выставлении ее на продажу. Сами девушки не горят желанием попасть на курсы, поскольку жизнь в бараках для рабов — как общественных, так и частных — зачастую довольно тяжела, утомительна и однообразна, поэтому каждая из них по возвращении стремится всячески угодить своему хозяину, чтобы тот не решил отправить ее на повторное обучение. Мы же, рабыни Тарго, в течение дня занимались на курсах в частных невольничьих бараках под наставничеством опытных рабынь для наслаждений, а на ночь возвращались в общественные бараки, представляющие собой выстроенные длинными рядами клети с железными решетками и тяжелыми запорами на дверях. Прутья решеток клетей были достаточно прочны, чтобы удержать даже нередко оказывающихся здесь рабов-мужчин. Вымощенные металлическими пластинами полы клети были устланы соломой. Каждая клеть рассчитывалась на четырех невольниц. Я делила свою с Ютой, Ингой и Ланой. Рабыни должны были по очереди убирать свою камеру, но мы с Ланой были освобождены от этой неприятной обязанности: мы были для этого слишком дорогостоящими рабынями. Обычно я с безразличием относилась к однообразной пшенной каше с хлебом, которой нас неизменно кормили в общественных бараках. Ежедневно я испытывала такой голод, что готова была есть все подряд. В частных же бараках нам нередко давали вяленое мясо, овощи и фрукты, а иногда даже какие-нибудь сласти или глоток каланского вина. Однажды Инга продемонстрировала на занятиях неудовлетворительные знания, и за это наказали всех, лишили каких бы то ни было деликатесов. Вернувшись вечером в свою камеру, мы с Ланой поколотили Ингу, несмотря на заступничество сердобольной Юты. — Эли-нор! — громовым голосом прорычал Тарго. Я догадалась, что он уже звал меня, но я, задумавшись, не услышала. Я поспешно подбежала к нему и опустилась на колени. — На помост! — скомандовал он. Я подняла на него удивленные глаза. — Зачем? — спросила я. Он ответил мне таким взглядом, что я стрелой взлетела на помост и замерла в ожидании. Я ничего не понимала. Здесь же, на помосте, продолжал оставаться кожаных дел мастер. Он что-то искал в своем сундучке. Я была удивлена. Потом мне подумалось, что он, вероятно, хочет проверить правильность закрепления в проколотых дырочках вставленных кусочков проволоки. Я выпрямила спину и стояла, сгорая от нетерпения: мне хотелось поскорее позавтракать. Я надеялась, что эта проверка не займет много времени. — Откинь голову назад! — подойдя ко мне, скомандовал мастер. Я посмотрела на него с недоумением. В руках он держал нечто напоминающее щипчики, концы которых были не плоскими, а представляли собой две входящие одна в другую крохотные трубочки диаметром не больше обычной иглы. — Что это? — оторопело пробормотала я. — Пробойник, — ответил Тарго. — Голову откинь! — нетерпеливо повторил кожаных дел мастер. — Нет! — прошептала я. — Что вы собираетесь делать? — Не бойся, Эли-нор, — воскликнула Юта. — Это совсем не больно! Ее возгласы вызвали у меня раздражение. Лучше бы эта глупая курица вообще молчала! — Что вы собираетесь со мной делать? — испуганно спросила я. — Когда-нибудь хозяин пожелает вдеть тебе в нос колечко, — пояснил Тарго. — Ты должна быть к этому готова. — Нет! — закричала я. — Нет! На лицах выстроившихся в ряд девушек было написано полнейшее недоумение. Меня же сотрясала нервная дрожь. — Пожалуйста! — бормотала я. — Не нужно! — Голову назад! — теряя терпение, приказал мастер. Тарго смотрел на меня с не меньшим, чем девушки, недоумением. Мое поведение его в высшей степени разочаровало. — Ты ведь только что показала себя храброй женщинoй, Эли-нор, — с удивлением произнес он. От нахлынувшего на меня ужаса я потеряла всякий контроль над собой. — Нет! — с истерическими нотками закричала я, пытаясь соскочить с помоста. — Держите ее! — вышел из себя кожаных дел мастер. — Связать ее! — приказал Тарго. Охваченная ужасом, я заглянула в его глаза и поняла, что пощады от хозяина не жди. — Пожалуйста, хозяин! — бормотала я, сотрясаясь от рыданий. — Прошу вас! Кожаных дел мастер схватил меня за волосы. Охранники быстро связали мне ноги, скрутили за спиной руки и повалили на помост. Один из них навалился мне на грудь, а второй в неподвижном положении удерживал голову. Я не могла не только кричать, но даже пошевелиться. — Не двигайся, — предупредил мастер. Я почувствовала прикосновение к нижней части носовой перегородки холодной стали щипчиков и мгновенно пронизавшую все мое тело острую боль. Слезы навернулись мне на глаза. В месте прикосновения щипчиков осталось ощущение жжения и не проходящей тупой боли. В глазах у меня потемнело. Я едва не потеряла сознание, однако скрутившие мне руки охранники быстро привели меня в чувство. Открыв глаза, сквозь пелену слез я увидела, как кожаных дел мастер подносит к моему лицу крохотное металлическое колечко, которое он осторожно вставил в проделанную у меня в перегородке носа дырочку и тщательно скрепил концы плоскогубцами. После этого он поправил колечко таким образом, что его соприкасающиеся концы располагались у самой ранки. Охранники отпустили меня и стали развязывать мне ноги. Я дала волю подступающим к горлу рыданиям. — Заткнуть ей рот кляпом, — распорядился Тарго. Охранники быстро выполнили приказ. Руки у меня оставались связанными за спиной, вероятно, для того, чтобы я не могла выдернуть вдетое в нос колечко. Возможно, я бы это и сделала. Недовольный моим поведением охранник стащил меня с помоста и толкнул к стене, к остальным девушкам. Я ударилась о стену и без сил сползла на пол. Меня душило отчаяние. Я не могла поверить в то, что сделали со мной эти чудовища. Перед глазами у меня все поплыло, и я сидела, не пытаясь сдержать текущие по щекам горючие слезы. — Следующая! — позвал кожаных дел мастер. Пока остальные девушки не сводили с меня недоуменных взглядов, Юта вскочила на ноги и быстро поднялась на деревянный помост. Когда она вернулась на место, в носу у нее также красовалось крошечное металлическое колечко, а в глазах стояли слезы. — Мне оно нравится, — не преминула она сообщить разглядывающей ее Инге. Я посмотрела на нее с завистью. Неужели ей не больно? Юта подошла и обняла меня за плечи. Ее сочувствие вызвало у меня новый поток слез. — Не плачь, Эли-нор, — погладила она меня по голове. Я, рыдая, уткнулась в ее плечо. Откуда горианке знать, что я была еще и смертельно обижена и оскорблена? — Я не понимаю, Эли-нор, — призналась она. — Самую болезненную процедуру ты прошла без страха, а какого-то маленького колечка в носу испугалась. Вставить его в нос совсем не так больно, как прокалывать уши! — Эли-нор трусиха, — не замедлила выдать свои комментарии Рена. — Следующая! — вызвал кожаных дел мастер. Рена поднялась на ноги и поспешила к помосту. — Прокалывать уши гораздо страшнее, — продолжала увещевать меня Юта. — Вставить в нос колечко — это чепуха. Зато выглядит оно очень красиво. На юге ею носят даже свободные женщины народов фургонов. — Она наклонилась ко мне поближе. — Представляешь, — прошептала она, — даже свободные женщины! А кроме того, его можно снять, и никто не узнает, что ты его когда-то носила. Это будет совсем незаметно. — Она тяжело вздохнула. Глаза ее заволокло слезами. — Но только рабыням прокалывают уши, — горестно вздохнула она. — Как с такими ушами я могу надеяться стать когда-нибудь свободной спутницей мужчины? Какой мужчина захочет взять женщину, уши которой проколоты, как у самой обыкновенной рабыни? Ведь если мое лицо не будет закрыто вуалью, любой с первого взгляда тотчас все поймет и станет надо мной насмехаться, как над бывшей невольницей! Я покачала головой и снова уткнулась лицом в ее плечо. Пережить это было выше моих сил. Я, Элеонора Бринтон, некогда проживавшая на Парк-авеню, всегдашняя посетительница роскошных ресторанов и модных ателье Нью-Йорка и Парижа, буду носить теперь в носу крохотное железное колечко. Если я буду буйствовать, меня, бесправную рабыню, могут посадить на цепь, вдетую в кольцо. На деревянный помост поднялась Инга. Руки у нее все еще были связаны за спиной, но она не выразила неудовольствия по поводу процедуры прокалывания носа, не забыв, однако, напомнить при этом Тарго, что она — бывшая представительница одной из высших каст — книжников. В ответ Тарго равнодушно махнул рукой, и нос Инги был проколот. Следующей на помост вышла Лана. Вернувшись, она забросила руки за голову и всем продемонстрировала свое колечко. — Разве оно не хорошенькое? — с вызовом поинтересовалась она. — Золотое смотрелось бы еще лучше, — заметила Рена. — Конечно, — снисходительно кивнула Лана. — Ты такая красивая, — с завистью посмотрела на нее Инга. На лице у Ланы заиграла самодовольная улыбка. Инга робко подняла на нее глаза. — А я? — спросила она. — Как ты думаешь, я хорошенькая? — Да, — великодушно заверила ее Лана. — И ты хорошенькая, и колечко у тебя очень славное! Инга посмотрела на нее с благодарностью. Я стояла, прижимаясь лицом к плечу Юты. Я никого не хотела видеть. Девушки одна за другой поднимались на помост. Все шло без каких-либо эксцессов. Когда процедура закончилась, Инге и мне развязали руки, у меня вытащили изо рта кляп. Потом нас отвели завтракать. Как обычно по утрам, никаких деликатесов нам не дали, и всем пришлось довольствоваться обычной пшенной кашей и ломтем хлеба. Собравшись в круг, девушки весело переговаривались. Большинство уже успели забыть неприятности сегодняшнего утра. Теперь все были поглощены тем, какие серьги в ушах больше подойдут каждой из них и намного ли это повысит их собственную стоимость. Интересно отметить, что некоторые рабовладельцы с предубеждением относятся к прокалыванию ушей и категорически запрещают носить серьги своим невольницам. Они относятся к числу консерваторов, и таких на Горе меньшинство. Тарго следил за модой и не упускал случая заработать на своих девушках побольше денег. Он знал, что большая часть горианских мужчин считает серьги в ушах невольницы элементом весьма желательным. Значительное число ювелиров и купцов, специализирующихся на торговле золотом и серебром, занимаются исключительно поиском новых форм женских серег и приданием им утонченности и изящества. Говорят, что в прошлом году Марленус, убар Ара, на пиру, устроенном им для своих офицеров, произвел настоящий фурор, подарив серьги одной танцовщице-невольнице, которая даже не принадлежала к числу его собственных рабынь. Правда, сейчас, год спустя, такими украшениями уже никого не удивишь, а рабыни с серьгами в ушах повсюду. Лично у меня не было вoзражений против серег. Я была бы довольна, подари мне хозяин пару сережек, способных подчеркнуть мою привлекательность и пришедшихся ему по душе. Это бы только помогло мне быстрее одержать над ним победу. Все, что понравится ему, устроит и меня, поскольку в конечном счете именно на это и должны быть направлять мои усилия. Снискав его расположение, я добьюсь и особого к себе отношения. Надетый на меня ошейник — не помеха; владеть будут не мной, это я буду отдавать распоряжения! Каким еще оружием может бороться женщина на Горе? Она не столь сильна, как мужчина. Она полностью зависит от его милости. Сама цивилизация Гора бросает женщину к его ногам. Ну что ж, я достаточно умна и привлекательна, чтобы бороться и, несомненно, одержать победу! Я стану настоящей рабыней, однако очень скоро мой хозяин увидит, что его невольница может быть очень опасным противником. Я сумею его покорить! Такие мысли витали у меня в голове. Единственное, чего я не учитывала, это природу горианских мужчин. Они не похожи на мужчин Земли — слабых и быстро поддающихся на уговоры, ручных и столь нуждающихся в женской теплое и понимании. Да, в то время я не принимала в расчет основанное на культурном наследии или на генетическом различии принципиальное отличие горианца от среднестатистического земною мужчины, не знала, что типичный горианец естественным образом ощущает себя хозяином каждой женщины. Это было время в моей жизни, когда я просто этого не понимала, считала такой подход невозможным, абсурдным, лишенным права на существование. Тому были и свои причины. Я фактически не знала окружающего меня мира. Я еще никогда не была в объятиях горианского мужчины. — Ешь, — напомнила мне Юта. Задумавшись, я едва прикоснулась к своей порции пшенной каши. — Мы будем носить кольца в носу, — заговорщицки сообщила Юта, — пока наши занятия не окончатся. Потом, когда мы уедем из Ко-ро-ба, нам их снимут. — Откуда ты это знаешь? — недоверчиво спросила я: в бараках для невольниц всегда ходило множество всяких слухов и предположений, иногда самых невероятных. — Я слышала, как Тарго говорил об этом одному из охранников, — оглядываясь по сторонам, шепотом призналась Юта. — Это хорошо, — сказала я, наклоняясь над своей тарелкой с кашей. Я надеялась, что никто никогда не узнает, что Элеонора Бринтон носила в носу металлическое кольцо. Мы позавтракали и в надетых на лицо капюшонах были отправлены в частные невольничьи бараки Ко-ро-ба. В тот день я занималась с особым усердием. Хорошо, что мы все плотно позавтракали, поскольку нас ожидала тяжелая работа. Вероятно, Тарго таким образом захотел отвлечь нас от неприятных воспоминаний об утренней процедуре. За ужином мне, Инге, Юте и Лане помимо обычной порции мяса в качестве поощрения было выдано также по два сухих пирожных. Я была довольна тем, как вела себя на сегодняшних занятиях. Показанные мной результаты действительно заслуживали поощрения. И вообще мои навыки рабыни улучшались с каждым днем. Иногда, правда, наша наставница, опытная рабыня, вызывала у меня раздражение своими замечаниями. “Смотрите, — указывая на меня, говорила она остальным девушкам. — Вот как это нужно делать. Вот как должно двигаться тело настоящей рабыни!” Однако в глубине души ее слова были мне приятны. Я хотела научиться всему, чтобы впоследствии иметь возможность применить полученные навыки и добиться успеха в достижении собственного благополучия. Как воин постоянно тренируется в умении обращаться со своим оружием, так я целеустремленно улучшала свои навыки. Занятия и естественная диета сделали меня стройной и еще более изящной. Я научилась вещам, о которых прежде не могла и мечтать. Наше ускоренное обучение, к сожалению, не включало в себя многих вещей, которые должны были знать на Горе большинство рабынь или свободных женщин даже высоких каст. Я осталась совершенно несведущей в приготовлении горианских блюд и шитье одежды. Я ничего не узнала о музыкальных инструментах. Для меня также остались тайной за семью печатями ткание небольших ковров, вышивание и украшение помещения с помощью цветов — вещи, с детства знакомые каждой горианке, будь то рабыня или свободная женщина, если бы она пожелала с ними ознакомиться. Зато меня посвятили во все премудрости обращения с мужчинами, научили танцевать, правильно двигаться, стоять, садиться, опускаться на колени и подниматься с пола. К своему немалому удовольствию, я постепенно стала замечать, что полученные мной знания начинают приносить свои плоды. Вечером того же дня, когда нам прокололи уши, Тарго отправил меня по одному из своих обычных поручений. К слову сказать, я давно вошла в число его фавориток, и выполнять его поручения стало для меня привычным делом. Проходя в тот раз мимо охранника, я держалась так, как следует держать себя рабыне в присутствии мужчин. Едва я с ним поравнялась, как он схватил меня за плечи и с силой притянул к себе, так что у меня даже ноги оторвались от пола. — Ты научилась красиво двигаться, рабыня, — с подчеркнутой доверительностью заметил он. Сначала я испугалась. Затем испуг прошел, однако я не спешила этого показать. Я стала вырываться из его объятий — не в полную силу, но делая вид, будто я крайне напугана. Я, конечно, и не смогла бы вырваться из его рук, даже если бы очень постаралась. Парень был достаточно силен, чтобы сделать со мной все, что захочет. Поэтому я лишь робко посмотрела ему в глаза и пробормотала дрожащим голосом: — Пожалуйста, хозяин, отпустите меня! На губах у меня при этом была легкая, смущенная улыбка, колени плотно сжаты, а руки упирались парню в грудь. — Слин, — усмехнулся охранник; в его голосе слышалось сдержанное восхищение. Он взял двумя пальцами за вдетое мне в нос колечко и потянул его вверх. Острая боль заставила меня подняться на цыпочки. — Ты хорошенькая рабыня, — заметил он. — Я девушка белого шелка, — испуганно прошептала я; на этот раз я действительно испугалась. Охранник отпустил колечко и снова потянулся ко мне руками. — Ну, и что из этого? — насмешливо поинтересовался он. Я поскорее отскочила в сторону и, ударившись о железные прутья ближайшей клетки, торопливо побежала по проходу. В тот момент, боюсь, я бежала не с грацией хорошенькой невольницы, а неловко, неуклюже, как обычная земная женщина, убегающая от мужчины. За спиной я услышала раскаты громкого хохота. Они прозвучали для меня как вызов. Я обернулась и с гневом посмотрела на молодого охранника. Увидев, что я остановилась, он хлопнул в ладоши и сделал ко мне два-три быстрых шага. Я снова перешла на неуклюжий бег, провожаемая здоровым смехом молодого парня, Через минуту-другую я обрела в себе прежнюю уверенность. Позже, вернувшись в свою клеть, я почувствовала удовлетворение. Мне удалось заинтересовать охранника ипробудить в нем мужское желание. Он, конечно, не позволил бы себе овладеть мною из страха перед Тарго, но желание у него безусловно родилось. Я даже вздрогнула. Если бы не Тарго, этот парень набросился бы на меня прямо там же, на цементном полу барака! Эта мысль привела меня в трепет, но в целом я была собой довольна. Я знала, что стала желанной. Очень желанной для многих! Я была очень горда собой. В тот вечер Юта и Инга попросили нас с Ланой помочь им вычистить нашу клетку, но я, как обычно, отказалась. Эта работа для менее ценных девушек. Мы же с Ланой были более дорогостоящими, нежели Юта или Инга. По крайней мере, так считали мы сами. Втроем мы смогли бы заставить Лану убирать клетку, но в таком случае мне тоже пришлось бы работать. Поэтому я решила выказать в этом вопросе солидарность с Ланой, несмотря на мое к ней нерасположение. Заставить работать нас двоих Юта с Ингой не могли, а поскольку убирать загон было необходимо, им регулярно приходилось самим выполнять эту неприятную обязанность. Вообще мне нравилось заниматься уборкой, просто я не хотела этого делать. Вот и в тот вечер мы с Ланой легли спать весьма довольные собой, считая Юту с Ингой самыми обыкновенными набитыми дурами. Мне было приятно чувствовать себя привлекательной для мужчин. Даже это ненавистное кольцо в носу уже не вызывало во мне такого раздражения. Ничего, у нас снимут эти кольца перед отъездом из Ко-ро-ба. Я вытянулась на соломенной подстилке и запрокинула руки под голову. Глаза у меня слипались. Помню, когда мы только подъезжали к Ко-ро-ба, Тарго позволил нам выйти из фургонов и посмотреть на город при свете первых лучей солнца. Он произвел на меня тогда удивительное впечатление. Высокие городские стены и стройные башни были окутаны нежным золотисто-розовым сиянием и, казалось, парили в еще дремлющем, темном небе. Да, не зря Ко-ро-ба называют городом Башен Утренней Зари. Я повернулась на бок, к стене. Город красив, что и говорить. Только вот мало красоты в этих железных перегородках наших невольничьих клеток да в этих грубых каменных стенах, в которые тут же упирается взгляд, куда ни посмотри. Засыпала я в прекрасном настроении. Я была довольна собой и тем, как ловко нам с Ланой в очередной раз удалось спихнуть на подруг грязную работу. Ничего, думала я, мне, дорогой рабыне, не подобает пачкаться. Юта такая глупышка, засыпая, думала я. И Инга не многим от нее отличается. Однако, как оказалось, клеть в ту ночь убирали не они. — А ну, встать, рабыни! — прозвучало у меня над самым ухом. Я почувствовала острую боль в носу. Сон у меня как рукой сняло. Рядом вскрикнула разбуженная Лана. Я попробовала пошевелиться, и меня снова обожгло пронизывающей болью. Я невольно застонала. — Опустить руки! — командовала Юта. Мы с Ланой посмотрели друг на друга. Все произошло, пока мы спали. Юта, оказывается, сняв с рубахи тонкий кожаный поясок, пропустила его через вдетые у нас с Ланой в носу кольца и надежно его завязала, так что расстояние между нашими с Ланой носами было не больше тридцати дюймов. Лана попыталась развязать узел, но Юта легонько дернула за поясок. Мы с Ланой охнули от боли: поясок связывал нас надежно. Слезы навернулись Лане на глаза, и она поспешно опустила руки. Мы не смели даже пошевелиться. — Юта! — воскликнула я. — Как ты можешь? Она снова дернула за поясок; мы с Ланой застонали в один голос. — Молчать, рабыни! — старательно подавляя в себе жалость, скомандовала Юта. Я тут же замолчала. И Лана не решилась раскрыть рот. Юта потянула за поясок и поставила нас на ноги. Каждое ее прикосновение к пояску вызывало у нас с Ланой жгучую боль, однако мы все так же старательно держали сжатые в кулаки руки опущенными вниз. — Руки за спину! — приказала Юта. Мы с Ланой переглянулись. Юта немедленно прибегла к испытанному средству. Мы с Ланой одновременно взвыли и поспешили сделать все, как она говорит. Сзади подошла Инга и кусками веревки, выпрошенными, должно быть, у охранников, связала мне за спиной руки. Через минуту такая же участь постигла мою подругу по несчастью. — На колени, рабыни! — скомандовала Юта. Мы с Ланой одарили ее гневным взглядом. Последовало очередное прикосновение к связывающему нас пояску, и мы со стоном опустились на пол. — Клетку нужно вычистить, — командирским тоном приказала Юта, не убирая руки с кожаного пояска. — Попросите охранника принести вам свежей соломы и воды для мытья полов. — Никогда! — заявила Лана. Методы воздействия последовали незамедлительно. Из глаз у меня потекли слезы. — Хорошо. Я попрошу охранника! — воскликнула я. — Давай, — согласилась Юта. — Кто из вас будет работать первой? Мы с Ланой посмотрели друг на друга. — Пусть Эли-нор работает, — сказала Лана. — Нет, пусть Лана, — тут же возразила я. — Первой будет работать Эли-нор, — вынесла приговор Юта. Охранник принес охапку свежей соломы и воду в кожаном ведерке, а также пару тяжелых жестких щеток для мытья полов. Руки мне развязали, и я, стоя на четвереньках, принялась убирать старую солому и оттирать пол. — Осторожнее! — то и дело недовольно морщилась Лана. Каждое мое неловкое движение приносило боль нам обеим. Руки у нее оставались связанными, и она вынуждена была повсюду передвигаться нос к носу со мной, стоя на коленях. Это была не работа, а сплошное мучение. Юта не давала мне небрежничать и зорко следила за тем, чтобы все было тщательно убрано. К тому времени, когда я вымыла половину клети и застелила ее чистой соломой, колени у меня горели, а спину ломило так, словно меня избивали плетьми. Наступила очередь работать Лане. Руки мне связали, а ей, наоборот, освободили. Теперь я вынуждена была ползать перед ней на коленях, не удаляясь больше чем на фут от ее лица. Лане, как и мне, пришлось вымыть свою половину клетки дважды. Когда, казалось, наши мучения подошли к концу, Юта поставила нас на ноги и привязала поясок к металлическим прутьям клетки, перекинув его через продольные брусья так, что мы не могли даже присесть. — Юта, — взмолилась я, — отпусти нас! — Пожалуйста, — с униженным видом бормотала Лана. Девушки остались глухи к нашим стенаниям. Уже наступило утро. Снаружи мимо клети проходили спешащие на завтрак охранники и невольницы. Они смеялись над нами. Всем было хорошо известно, что мы с Ланой отлыниваем от наведения порядка в своей камере. Никто не испытывал к нам сострадания. Мы чувствовали себя униженными. Даже Лана, стоящая на коленях пeред железной решеткой, привязанная к ней за колечко в носу, уже не казалась такой самоуверенной и надменной, как обычно. Нашу клеть отомкнули. Юта с Ингой отправились на завтрак. Мы с Ланой остались стоять связанными. Когда девушки вернулись, мы с Ланой уже утратили все остатки былого высокомерия. — Я буду работать, — униженно пробормотала Лана. — Если не будешь, — сурово пообещала Юта, — в следующий раз ты не отделаешься так легко. Лана кивнула. Она была сильной девушкой, но знала, что в невольничьей клети она полностью зависит от воли большинства. Юта и Инга ясно продемонстрировали свою силу. — А ты, Эли-нор, будешь работать? — поинтересовалась Юта. Как я ее сейчас ненавидела! — Буду, — угрюмо пообещала я. — Хорошо, — удовлетворенно согласилась Юта и поцеловала нас с Ланой. — Давай развяжем этих рабынь, — предложила она Инге. Ее сообщница молча принялась развязывать нам руки. — Время отправляться на учебу! — сообщил проходящий охранник. — Всем приготовиться к утренним занятиям! Мы с Ланой приуныли: позавтракать мы не успевали. И тут Юта вытащила из-под рубахи тайком принесенные наши порции. Мы посмотрели на нее с благодарностью. Я знала, что больше отлынивать от общей работы я не буду. В невольничьих бараках Ко-ро-ба дни тянулись незаметно. Вскоре пришел прокалывавший нам уши кожаных дел мастер и, осмотрев оставшиеся ранки, извлек вдетые в них крохотные кусочки проволоки. В мочках ушей у нас остались едва заметные дырочки. Теперь наши будущие хозяева, если мы понравимся им, могут подарить нам серьги, чтобы мы были еще привлекательнее. Из носа кольца у нас будут извлечены только накануне нашего отъезда. Там ранки подживают медленнее. Зато теперь мы стали настоящими рабынями. До предела заполненные программой обучения дни были похожи один на другой, как две капли воды, и отличались, пожалуй, лишь продолжительностью тренировок да постепенно наращиваемой сложностью изучаемых упражнений. Теперь для хороших результатов от меня на занятиях требовалось все мое мастерство и внимание. Рабыня-наставница нередко наказывала меня и остальных девушек, когда мы не проявляли достаточного рвения. Однако я не могла не замечать происходившие в нас перемены. Мы обучались, наше мастерство росло. Значительных успехов достигла даже Инга! Я с удивлением наблюдала за тем, с каким старанием повторяет она каждое движение разучиваемого на занятиях танца, с какой грацией движется под звуки обтянутых кожей барабанов. Прежде я даже не предполагала, что из этой заумной книжницы может получиться что-нибудь путное. Мне казалось, что она навсегда останется посредственной невольницей — довольно миловидной, но совершенно неспособной разогреть кровь находящегося рядом мужчины. Теперь же я была поражена проснувшейся в ней чувственностью и каким-то внутренним, разгорающимся огнем. Представляю, как будет изумлен ее будущий владелец — тоже, вероятно, принадлежащий к касте книжников и приобретающий ее, скорее, как помощницу, нежели рабыню для наслаждений. Однажды он, скуки ради, прикажет ей станцевать и с удивлением увидит перед собой не угловатую девушку, а великолепно обученную танцовщицу, способную очаровать своего хозяина как изысканной плавностью движений, так и необузданным темпераментом какой-нибудь дикой пляски. Временами я даже начинала видеть в Инге соперницу, хотя я, несомненно, могла добиться более высоких результатов. Я способна была превзойти даже Лану! Вот кто будет стоить действительно дорого! Однако моя цена, думаю, будет не меньше. Столь же интересно мне было наблюдать за переменами, происходящими с Реной. Она знала, что фактически уже приобретена своим будущим хозяином, но ей не было известно, кто он такой. С того дня, когда уши у нее были проколоты и она поняла, что окончательно и бесповоротно является самой настоящей рабыней, ее начал одолевать страх, что она может не понравиться купившему ее человеку и он снова ее продаст. Нужно было видеть, с каким усердием и настойчивостью она взялась за занятия. Она тренировалась с настоящим неистовством. В прошлом свободная женщина, она поняла, что с нынешнего момента, утратив свои прежние богатства и власть, она всецело зависит от человека, оплатившего ее обращение в рабство, и вынуждена изо всех сил добиваться его желания оставить ее у себя. В противном случае, она знала, ее ожидает непредсказуемая судьба самой обычной рабыни. Следует отметить, что до настоящего времени Лана и я по укоренившемуся среди девушек мнению и мнению наставниц считались самыми лучшими среди нашей группы невольниц. Однако занимайся я как в самом начале, Рена с ее врожденной утонченностью и изяществом очень скоро оставила бы меня позади. Я ее просто ненавидела за это! И хотя я еще во многом отставала даже от Ланы, я вовсе не собиралась так просто отдавать пальму первенства моим соперницам. Мне нельзя было позволить им превзойти меня в искусстве быть настоящей рабыней! Я в высшей степени великолепна! Я сумею добиться высокой стоимости на невольничьем аукционе! Вероятно признавая мои достижения, Лана теперь держалась со мной более доверительно, и, несмотря на то что я испытывала к ней непреодолимое предубеждение, мы даже стали подругами. Мы теперь больше времени проводили вместе, и я почти не общалась с этой глупой Ютой и костлявой, худосочной Ингой. Мы с Ланой были лучше остальных. Мы были самыми лучшими! Тренируясь день за днем, я постепенно начала держаться как настоящая рабыня. Теперь это происходило уже автоматически. Я об этом даже не задумывалась. Я подсознательно выбирала те зачастую неуловимые для глаза движения, которые столь явно отличают сладострастную, обольстительную рабыню от сдержанной и холодной свободной женщины. Я уже нисколько не была похожа на женщину Земли. Я держалась легко и естественно, с не знающей стыда грацией горианской рабыни. Однажды я зачем-то прошла по невольничьей камере, я Инга, проводив меня взглядом, неожиданно сказала: — Ты самая настоящая рабыня, Эли-нор! Я подскочила к ней и ударила ее по лицу. На глаза у нее навернулись слезы. — Рабыня! — закричала она. — Ты — рабыня! Я принялась таскать ее за волосы. Мы сцепились клубком и покатились по полу. Юта тщетно пыталась нас успокоить. — Мы все здесь рабыни. Не ссорьтесь! — примирительным голосом увещевала она. Ее уговоры на нас не действовали. Вдруг чьи-то руки рывком оттащили меня в сторону. Рядом пронзительно вскрикнула Инга. Между нами в клети стоял охранник и крепко держал нас обеих за волосы. Мы с Ингой не могли даже пошевелиться. Я вдруг испугалась, что меня накажут. Меня еще ни разу не били с тех пор, как в первый день моего появления у Тарго Лана избила меня кожаной плетью. Я не испытала на себе силу удара горианского мужчины, и у меня не было никакого желания познакомиться поближе с обычно применяемой для наказания невольниц плетью-семихвосткой. Я была слишком восприимчива к боли. Это других, обычных рабынь пусть избивают плетьми, но я во что бы то ни стало должна избежать этой участи. Мне будет слишком больно. Они даже не знают, как мне будет больно! — Это она первая начала! — закричала я. — Она меня ударила! — воскликнула Инга; она, я видела, тоже очень напугана. Она, хотя в прошлом и принадлежала к касте книжников, не меньше меня боялась наказания плетьми. И все равно по отношению к ней это не будет так жестоко, думала я. Она — обычная германская девчонка, не такая нежная и чувствительная, как я. — Это она! Она начала первой! Она меня ударила! — кричала я, указывая на Ингу. Юта раскрыла рот от моего нахальства. Я не обращала на нее внимания. — Не наказывайте меня! Это она первой меня ударила, — доказывала я охраннику. — Ты лжешь! — воскликнула Инга. — Ты сама лжешь! — не сдавалась я. Юта смотрела на меня с глубоким разочарованием. Лана покатывалась со смеху. — Охранник был рядом, — не скрывая своего веселья, пояснила она. — Он все видел! Я тут же прикусила язык. Меня, рабыню, поймали на лжи! Чем это могло закончиться — страшно было даже себе представить. Все внутри меня оборвалось. Однако охранник не спешил наказывать меня плетью. На лице у него играла кривая усмешка. Его, как и Юту, кажется, совсем не удивило, что я ему солгала. Он, к моему возмущению, словно и не ожидал от меня ничего другого. Только тут я поняла, кем меня считают в загонах для невольниц. Я была крайне раздосадована. Охранник не торопясь связал нам обеим за спиной руки. После этого он подвел меня к боковой стене клети и, перебросив мои волосы через продольную балку, завязал их на металлических прутьях тугим узлом. Подобным же образом он поступил и с Ингой, привязав ее за волосы к противоположной стороне клети, напротив меня. Мы с Ингой не могли не только присесть, но даже отвернуться друг от друга. — Приятных сновидений, — пожелал охранник устраивающимся на соломенной подстилке Юте и Лане. — Спокойной ночи, хозяин, — в один голос ответили они. — Желаю хорошенько отдохнуть, — бросил охранник нам с Ингой. — Спокойной ночи, хозяин, — пробормотали мы. Охранник запер за собой двери и ушел. Несколько часов спустя, перед самым рассветом, Инга бросила на меня полный ненависти взгляд. — Ты лгунья, Эли-нор, — процедила она сквозь зубы. — А ты дура, — не осталась я в долгу. На следующее утро, едва успел охранник отвязать наши волосы от металлических прутьев решетки, как мы с Ингой со стоном опустились на пол. Я так устала, что даже не заметила, как охранник развязал нам руки. Я лежала, прижавшись лицом к полу, ничего не видя вокруг себя и не слыша. Через некоторое время, придя в себя, я подползла к лежащей в другом конце клети Инге. — Прости меня, Инга, — пробормотала я. — Я виновата. Она обожгла меня ледяным взглядом. Простояв всю ночь напролет, она измучилась не меньше меня. — Прости меня, — снова попросила я. Инга отвернулась. — Прости ее, — вступилась Юта. — Она признает свою вину. Я почувствовала благодарность к своей заступнице. Инга не хотела встречаться со мной взглядом. — Эли-нор слабая, — продолжала Юта. — Она испугалась. — Эли-нор лгунья, — твердо стояла на своем Инга. Она обернулась и посмотрела мне в лицо. Глаза ее пылали ненавистью. — Она рабыня! — процедила она сквозь зубы. — Мы все рабыни, — со вздохом заметила Юта. Инга отвернулась и уронила голову на колени. На глаза мне навернулись слезы. Юта поспешила обнять меня за плечи. — Не плачь, Эли-нор, — прошептала она. Меня внезапно охватила ярость. Я отстранилась от Юты, и она отошла на свою половину клети. Инга права. Я рабыня! Я легла на спину и уставилась невидящим взглядом в потолок. Да, я рабыня. Но в отличие от той же Инги я превосходная, великолепная рабыня! В проходе раздались шаги охранника. Я немедленно вскочила на ноги и прижалась лицом к железным прутьям решетки. — Хозяин! — окликнула я его. Он обернулся и, увидев мою протянутую руку, с усмешкой вытащил из кармана леденец, держа его в дюйме от моей ладони. Состроив комичную гримаску, я изо всех сил старалась дотянуться до конфеты, но он каждый раз отводил руку так, что я не могла ее достать. Наконец натешившись, он отдал мне конфету. — Спасибо, хозяин, — с благодарностью произнесла я, зажав конфету в кулаке. Некоторые из охранников всегда носили с собой конфеты. А этого охранника я знала особенно хорошо. Я всегда безошибочно узнавала его шаги. Вот и сейчас я была очень собой довольна. Инге бы ни за что не удалось выпросить у него конфету! Я поудобнее устроилась на соломенной подстилке и попробовала леденец. — Я тебя прощаю, Эли-нор, — вдруг сказала Инга; голос у нее был тихим и слабым. Я не ответила, решив, что это какая-нибудь уловка с ее стороны и она просто хочет, чтобы я поделилась с ней конфетой. — Со мной такие номера не проходят! — усмехнулась я, и тут же ко мне приблизилась Лана. — Давай сюда конфету! — потребовала Лана. — Это моя! — возразила я. — Давай! Я — первая девушка в нашей клетке! Спорить с Ланой было бессмысленно. Она была сильнее меня. Я с сожалением отдала ей конфету, и она тут же засунула ее в рот. Я подползла к Инге. — Ты и вправду меня простила? — спросила я. — Да, — ответила Инга. Я отошла в свой угол и растянулась на соломенной подстилке. Инга была права. Я — рабыня! Я перевернулась на спину и устремила взгляд в потолок. “Да, Эли-нор, — сказала я себе, — ты — рабыня! Это ясно доказали тебе и женщины-пантеры, и тот низкорослый человек в хижине. Ты рабыня по самой своей природе, и от этого никуда не деться. Однако ты красивая рабыня, — напомнила я себе. — Красивая и умная! А это самое главное”. И все же мне было совершенно не понятно, каким образом я, Элеонора Бринтон, прежде столь богатая, элегантная и высокомерная женщина, могла так быстро превратиться в самую обычную рабыню, лежащую сейчас на соломенной подстилке и внимательно разглядывающую потолок невольничьей камеры. У меня уже не было надежды вернуться на Землю. Люди в серебристом дискообразном корабле, несомненно, прилетали сюда не с моей планеты. Да и здесь я больше не встречала ни подобных летательных аппаратов, ни людей соответствующего этой технике уровня развития. К тому же, насколько я могла предположить, эти астронавты могли оказаться еще более свирепыми и жестокими, чем люди из черного корабля или горианцы. Я не хотела с ними встретиться. Меня бросало в дрожь при одном воспоминании о том огромном золотистом существе, которое они сопровождали. Я была уверена, что у них не возникнет желания вернуть меня на Землю. Я убедилась в их силе, когда увидела, как они уничтожили остатки черного корабля. Это меня напугало. Кроме того, я уже перестала сомневаться в отношении намерений людей из доставившего меня сюда черного дискообразного корабля. Я пришла к заключению, что, если им и удастся снова меня отыскать — что уже само по себе казалось мне довольно маловероятным, — они не согласятся возвратить меня на Землю. Я не сомневалась что мне с ними не сторговаться. Человек в хижине ясно дал мне понять, что я представляю собой для них всего лишь обычную рабыню, годящуюся только на то, чтобы валяться у них в ногах и исполнять их указания. Если же мне и удастся осуществить их еще непонятный мне и план, разве я не окажусь, скорее всего, в руках их противников н не буду убита? Даже в случае удачного завершения запланированной операции отношение ко мне этих людей безусловно не переменится. Я навсегда останусь для них рабыней, которую можно продать, купить или еще как-нибудь распорядиться ею по своему усмотрению. Нет, я была очень рада, что мне удалось убежать. У этих людей слишком мало было теперь надежды отыскать меня вторично. Труднее всего им предположить, что я снова окажусь в руках Тарго. Скорее всего, они решат, что я, совершенно одна в этом диком лесу, ночью, беззащитная, со связанными руками, стала жертвой какого-нибудь хищника — слина или лесной пантеры. Мысли у меня снова вернулись к той ужасной ночи, когда мне удалось выскользнуть из одинокой избушки незамеченной странным косматым чудовищем, занятым кровавым пиршеством и с наслаждением пожирающим останки убитого им, истекающего кровью слина. Меня даже бросило в дрожь при этих воспоминаниях.***
Я тогда сломя голову бежала по ночному лесу, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь на ноги. Я выбивалась из сил. Громадные тур-деревья на моем пути сменялись густыми зарослями из высокого сросшегося кустарника, переплетенного толстыми лианами. Случайно я выскочила на окруженную тур-деревьями поляну, где совсем недавно кружились в диком танце женщины-пантеры. На прежнем месте возвышался невольничий столб, к которому я была тогда привязана. Сейчас покрытая опавшей листвой поляна была пуста. Я побежала дальше. Временами я останавливалась, прислушиваясь, нет ли за мной погони, но никаких следов преследования я не обнаружила. Низкорослый человек, испугавшийся ярости разбушевавшегося косматого чудовища, тоже убежал. Я его не боялась. Я больше опасалась, что меня станет преследовать само чудовище. Однако, считала я, если это и произойдет, то очень не скоро. Я даже сомневалась, что оно заметило мое бегство из хижины. Я рассчитывала, что оно не оставит свою жертву, пока не наестся до отвала, а потом, скорее всего, уляжется спать. И все же мне хотелось уйти от одинокого лесного дома как можно дальше, поэтому я бежала по ночному лесу насколько хватало сил. Один раз я наткнулась на слина, пожирающего убитого им молодого табука — изящное, тонконогое, похожее на антилопу животное с небольшим рогом на лбу. Заметив мое приближение, слин поднял голову и, оскалив усеянную мелкими острыми зубами пасть, грозно зашипел. Я вскрикнула и поскорее бросилась наутек от опасного места. Проводив меня недовольным рычанием, слин вернулся к прерванной трапезе. Я бежала и все время слышала подозрительные ночные шорохи и звуки, которые меня только подгоняли. Я испугалась даже небольшого стада бегущих молодых табуков. Я старалась держаться одного направления, опасаясь, что, сбившись с пути, начну бродить по кругу. Мне помогало ориентироваться, что в этих местах с преобладающими северными ветрами ветви высоких деревьев гуще растут с южной, подветренной стороны. Замечая это, я двигалась на юг. Я надеялась выйти к реке и по берегу добраться до Лауриса. Я начала успокаиваться и тут на краю небольшой поляны в залитых лунным светом ветвях низкорослого дерева, ярдах в пятидесяти от себя заметила две пары горящих глаз притаившихся в засаде лесных пантер. Я обмерла. В такое время суток, я знала, они и выходят на охоту. Я сделала вид, будто не замечаю их присутствия, и с замирающим сердцем стала обходить поляну стороной. Они видели меня и знали, что я тоже их увидела. Каждый из нас давал понять другому, что знает о его присутствии, но не имеет по отношению к нему враждебных намерений. Я, разумеется, таких намерений точно не имела. Лесная пантера — опасное сильное животное и не любит, когда ему мешают во время охоты. Оставалось надеяться, что не я являюсь выбранной ими жертвой. Я осторожно двигалась вдоль поляны, непрерывно наблюдая за животными. Они несколько секунд выжидали и затем скрылись среди деревьев. Я боялась поверить в такую удачу. Со связанными за спиной руками я чувствовала себя совершенно беспомощной. Луны скрылись за тучами, и вскоре мне на плечи упали первые капли дождя, а через минуту небеса разверзлись, и на землю хлынули потоки холодного северного ливня. Дождь лил как из ведра. Стоя под его ледяными, хлещущими в лицо струями, я запрокинула голову и весело рассмеялась. На душе у меня было легко и радостно. Дождь смоет мои следы. Теперь я могла убежать от косматого чудовища! После такого ливня мой след не возьмет даже слин — самый лучший горианский охотник! Спрятавшись под густыми ветвями, я с радостью наблюдала, как дождь хлещет по жадно впитывающей его струи земле. Часа через два ливень перестал, и я выбралась из-под ветвей и снова двинулась в путь. Теперь я уже не опасалась преследования, но меня заботило, как добраться до Лауриса. Я несколько раз пыталась стащить ремни, связывающие мне руки, или перетереть их о ствол дерева, но мне не удалось от них освободиться. Горианцы умеют связать невольнице руки. После часа, потраченного мной на бесполезные усилия, руки у меня были связаны так же прочно, как прежде. Я решила, что лучше не терять времени и идти дальше. Я чувствовала себя уязвимой и беспомощной. Я была словно безрукое слабое животное, лишенное к тому же обостренного обоняния и тонкого слуха, помогающих ему уловить присутствие хищника. Не было у меня и свойственной каждому лесному существу ловкости и быстроты. Меня мучил голод. Начался рассвет. Незадолго до полудня я вышла к небольшому ручью, который мог оказаться притоком Лаурии. Лежа на берегу, я напилась из ручья и затем вошла в воду, чувствуя, как его холодные струи приятно освежают мое тело и онемевшие, затекшие руки. Ручей оказался неглубоким, по колено, и я пошла по дну вниз по течению. Я старалась окончательно скрыть свои следы, чтобы меня не настигло ни косматое чудовище, ни хищные звери. Так я шла около часа, иногда останавливаясь отдохнуть на пологом берегу. Вскоре ручей влился в небольшую речушку, и я уже не сомневалась, что она несет свои воды в Лаурию. Я пошла по берегу, все время спрашивая себя, следует ли мне возвращаться в Лаурис? Там меня накормят, но там же непременно я снова стану рабыней. Не лучше ли мне попытаться отыскать в лесу жилище какого-нибудь дровосека или охотника? В услужении у него могла бы находиться девушка-рабыня, которая, возможно, не отказалась бы мне помочь. Она бы развязала мне руки и дала поесть. С другой стороны, думала я, эта девушка, возможно, не захотела бы показывать меня своему хозяину, поскольку я, несомненно, была красивее ее. Я опасалась, что в таком случае девчонка может просто убить меня или просто попытаться продать меня другим охотникам или женщинам-пантерам, а те, чего доброго, снова приведут меня к низкорослому человеку с его косматым чудовищем и обменяют на сотню наконечников для стрел. Я не знала, что мне делать. Я была в отчаянии. Меня возмущала сама мысль о том, что лесные разбойницы продали меня за сотню наконечников для стрел. Воспоминание об этом приводило меня в бешенство. С тем, что я буду выставлена на продажу, я уже смирилась. Но стоимость моя будет измеряться несколькими золотыми монетами, а не сотней каких-то дурацких наконечников! Я была так возмущена, что даже не заметила человека, прятавшегося на берегу ручья за высоким густым кустарником. Я лишь внезапно почувствовала у себя на шее затягивающуюся кожаную петлю. Это произошло так неожиданно, что я не успела ничего сообразить. Прятавшийся мужчина рывком подтащил меня к себе. Вконец обессилевшая, задыхающаяся, я не имела никакой возможности вырваться, а связанные за спиной руки лишали меня даже самой крохотной надежды на освобождение. Петля сжимала горло все сильнее, в глазах у меня потемнело, и я без сил опустилась на землю, потеряв сознание. Очнулась я, лежа на груди у мужчины. На мне была надета его туника, слишком широкая для девушки. Мне было тепло. Рукава туники были подвернуты. Руки у меня уже не стягивал за спиной жесткий кожаный ремень. На запястьях были металлические наручники, гораздо более прочные и надежные, чем кожа. Кроме того, мое тело на уровне груди опоясывал несколько раз кожаный ремень, плотно прижимавший мои руки к бокам. Узел, стягивающий ремень, располагался у меня за спиной, и я не могла его развязать. Но я и не пыталась этого сделать. — Ты проснулась, Эли-нор, — заметил мужчина. Это оказался один из охранников Тарго, в свое время сопровождавший меня в Лаурисе в дом медицины. — Да, хозяин, — ответила я. — Мы уже думали, что окончательно тебя потеряли, — сообщил охранник. — Меня похитили женщины-пантеры, — сказала я. — Они продали меня тому бродячему актеру, у которого было косматое животное. Мне удалось от него убежать. Руки мужчины сильнее сдавили мои плечи. — Я все еще рабыня белого шелка, — тихим шепотом призналась я. — К счастью для тебя, — ответил охранник. Я опустила глаза и покраснела. Объятия его разжались. — Ну, — сказал он, — теперь ты очнулась, и мы можем идти. Я попробовала подняться на ноги и тут же со стоном снова опустилась на траву. — Нет, — покачала я головой. — Я не могу даже встать. Он окинул меня скептическим взглядом, задрал рубаху у меня на спине и пошел срезать с ближайшего куста хворостину. Когда он вернулся, я была уже на ногах. — Ну вот, — одобрительно заметил охранник, выбрасывая хворостину. Я медленно пошла впереди него. — Тарго уже оставил Лаурис, — сообщил охранник. — Мы догоним его на той стороне реки, в разбитом им на ночь лагере. Некоторое время мы шли молча. — Если бы тебя не похитили, — снова заговорил охранник, — ты бы вчера увидела Марленуса из Ара. Я раскрыла рот от удивления. Мне уже приходилось слышать об этом великом убаре. — Он был в Лаурисе? — удивилась я. — Он вместе с несколькими сотнями тарнсменов останавливался в Лаурисе по дороге на север, куда он отправился поохотиться. — А на кого он собирался охотиться? — На слинов, лесных пантер, на женщин. — Вот как? — Да. Он будет охотиться неделю или две, а потом снова вернется в Ар. -Охранник подтолкнул меня в спину, и я ускорила шаг. — Дел у убара хватает, и небольшая передышка ему, конечно, необходима. — Понятно. — После охоты у него наверняка наберется целый караван добычи. — А на каких женщин он собирается охотиться? — поинтересовалась я. — На Вьерну и ее разбойниц, — ответил охранник. Я даже остановилась. — Иди вперед, у нас мало времени, — скомандовал охранник. Я разозлилась. Я хорошо знала этого парня, знала, что я ему нравлюсь, но зачем он себя так ведет со мной? Не позволяет даже посмотреть ему в лицо! Подумаешь, поймал арканом и надел на меня свою рубаху! — Это именно Вьерна и ее банда увела меня с собой, — сказала я. — Говорят, она красивая. Это правда? — поинтересовался охранник. — Спроси об этом у своих товарищей, которых она оставила связанными у костра, когда уводила меня с собой, — дерзко ответила я. Парень ухватил меня рукой за волосы и повернул лицом к себе. — Да, — сказала я, — она красивая. Очень красивая! Охранник опустил руку. — Марленус ее поймает и отправит в Ар в клетке для рабов, — сказал он. — Ты так думаешь? — язвительно поинтересовалась я. — Уверен, — ответил он. — Вот увидишь, в его Садах удовольствий она еще будет принимать пищу из его рук! Я вскинула голову. — Ты считаешь, что можно приручить любую женщину? — спросила я. — Да, — ответил он и положил мне руку на плечо. Мне было приятно узнать, что Марленус охотится на Вьерну и ее разбойниц. Я тоже надеялась, что ему удастся их поймать, надеть на них ошейники, выжечь на теле невольничье клеймо и плетью сделать из них рабынь. — Приручить можно любую женщину, — повторил парень; в его голосе звучала непоколебимая уверенность. — Я девушка белого шелка, — вполголоса напомнила я, и он убрал руку с моего плеча. Я ускорила шаг. — Стой, — скомандовал он. Я остановилась. Он подошел, на пару дюймов приподнял мне рубаху и стянул ее опоясывающим мое тело узким кожаным ремнем: ему хотелось повыше видеть мои ноги. — Шагай дальше, — сказал он, подталкивая меня рукой. Я продолжала идти перед ним. — Как положено невольнице! — скомандовал он, и я пошла покачивая бедрами, как он приказал. Время от времени он давал мне поесть, доставая ломтики мяса из своего кармана и на ходу вкладывая их мне в рот. Ближе к вечеру мы остановились отдохнуть. Через час он снова поднял меня на ноги, и мы двинулись дальше. Даже не оборачиваясь, я каждой клеточкой своего тела ощущала на себе его взгляд. — Интересно будет посмотреть, — заметил охранник, — как вас станут тренировать в школе невольниц в Ко-ро-ба. — Вы находите меня привлекательной, хозяин? — спросила я и тут же пожалела об этом. — Мне было бы любопытно узнать, что ты собой представляешь как женщина, — признался охранник. Я тут же прибавила шаг. — Нужно торопиться, — бросила я словно невзначай. — Мы должны как можно скорее догнать своих. — Ах ты белошелковый слин, — усмехнулся парень. — Ну подожди, вот станешь рабыней красного шелка!… — многозначительно пообещал он. Я стала шагать еще быстрее, хотя, откровенно говоря, мне было приятно услышать его признание. А когда поздно ночью, переправившись на барже на другой берег Лаурии, мы добрались до лагеря Тарго, я почувствовала себя почти счастливой. Здесь была Юта и Инга и все остальные девушки, которых я знала. Я рада была увидеть даже Лану. И Тарго обрадовался тому, что я снова вернулась в его караван. Засыпая в эту ночь на свернутой ткани, устилающей пол нашего фургона, я чувствовала себя по-настоящему прекрасно. Утром следующего дня мы снова двинулись в путь к городу Ко-ро-ба, где нас ожидали занятия в школе для невольниц и откуда, я знала, мы должны будем отправиться в благословенный Ар.
***
— О чем ты задумалась, Эли-нор? — спросила Юта. Я лежала на спине, устремив взгляд в потолок. — Так, ни о чем, — ответила я. Мысли у меня то и дело возвращались к низкорослому человеку и его странному косматому существу, которое я все еще склонна была считать животным. Они не могли идти по моему следу после того, как в лесу прошел ливень. Судя по всему, не могли они предполагать и того, что я снова вернусь к Тарго, поскольку его карaван оставил Лаурис прежде, чем я добралась до города. Я полагала, тот человек и животное его должны меня искать — если вообще будут этим заниматься — где-нибудь в лесах севернее Лауриса. Мне казалось, им логичнее предположить, что я не нашла дороги из леса и стала жертвой хищных животных. А я была спасена! И теперь находилась в невольничьем бараке в Ко-ро-ба. У меня не было надежды вернуться на Землю. Теперь я уже примирилась с мыслью, что в этом мире мне навсегда суждено носить ошейник и прислуживать своему хозяину. Кроме того, я уже привыкла считать себя рабыней. Женщины-пантеры и низкорослый мужчина в хижине сумели убедить меня в том, что ничем другим я не являюсь. Теперь мне стало ясно, что даже на Земле, когда я была богата, жила в Нью-Йорке на Парк-авеню и разъезжала на спортивном “Мазератти” последней модели, я, с точки зрения горианцев, была не более чем рабыней, достойной лишь невольничьих шелков да плети хозяина. Сами они распознали это с первого взгляда. У них был наметан глаз на подобных женщин. Они терпеливо отбирали их из общей массы землянок, доставляли на Гор и учили повиноваться и прислуживать мужчинам, выполнять все их требования. В проходе между клетями зазвучали шаги охранника. Я уже научилась многих из них различать по шагам. Эти принадлежали неприятному мне человеку. Я поскорее закрыла глаза и притворилась спящей. Как мне хотелось сейчас снова оказаться на Земле, в привычной для меня роскоши пентхауза, среди слабых, снисходительных к женским капризам мужчин! Охранник прошел мимо, и я перевернулась на бок и положила руку под голову. Здесь Элеонора Бринтон всего лишь рабыня, — вздохнула я. Но рабыня умная и красивая, это самое главное. Я сумею использовать и свой ум, и красоту правильным образом. Я добьюсь того, что моя жизнь на Горе станет легкой и приятной. Я уже многого достигла на ежедневно проводимых с нами занятиях. Научилась двигаться грациозно и раскованно, как настоящая рабыня для удовольствий. Предложенная за меня на невольничьем рынке цена будет действительно высокой. Я не какая-нибудь Инга! Ну какому мужчине понравится такая угловатая, худосочная рабыня? А Юта? Разве может быть по-настоящему ценной такая маленькая и глупая невольница? Даже Лана сейчас казалась мне недостаточно грациозной и умелой. Зато сама я была просто великолепна! Мне вспомнилось, как низкорослый мужчина в хижине говорил, что по всем показателям из меня получится восхитительная рабыня для наслаждений. Я презрительно фыркнула. Это не меня будут завоевывать и покорять мужчины, это я заставлю их подчиняться моим желаниям! В памяти снова всплыли образы женщин-пантер, беснующихся в дикой пляске на лесной поляне под безразлично взирающими на них горианскими лунами. Я презирала этих разбойниц за их склонность к самообману и полную беспомощность в своих страстях. Сама я ни за что не выкажу подобной слабости. Я рабыня, но отнюдь не слабая и не беспомощная. Под нежной ранимой кожей невольницы во мне скрывается холодное сердце и ненависть к мужчинам. Мы еще посмотрим, кто кого сумеет покорить! Так думала я в то время, лежа на соломенной подстилке в невольничьей камере, юная рабыня, пытающаяся составить свое представление об окружающем ее мире лишь на основе немногочисленных личных впечатлений и при помощи поспешных умозаключений. За четыре дня до нашего отъезда из Ко-ро-ба в бараки пришло неожиданное известие. — Вьерна — в руках Марленуса из Ара! — доносились отовсюду взволнованные голоса невольниц. — Марленус захватил Вьерну и всех ее разбойниц! Я вскочила на ноги и подбежала к металлической решетке клети. Я была вне себя от радости. Как я ненавидела эту гордую, высокомерную женщину и ее спутниц! Теперь-то из них сделают настоящих невольниц! Пусть на себе испробуют, что значит быть рабыней. — Бедная Вьерна, — вздохнула за моей спиной Юта. Инга промолчала. — Отлично! — воскликнула я. — Пусть из нее сделают, рабыню! Пусть! Она такая же, как мы. Юта и Инга смотрели на меня с удивлением. Я же не могла успокоиться и стояла, прижавшись к решетке, чувствуя, как меня переполняет радость и ощущение победы. Пусть теперь и Вьерна постоит на коленях у ног мужчины, пусть и она отведает плети! — Бедная Вьерна, — снова тихо вздохнула Юта. — Марленус быстро ее приручит, — не скрывала я своего удовольствия. — Она еще будет принимать пищу у него из рук! — Лучше бы он сделал из нее калеку, — высказалась Лана. Я надеялась, что этого не произойдет. Пусть на нее наденут ошейник, невольничью рубаху и привяжут к ногам колокольчики. Пусть попляшет, у нее это хорошо получается! Пусть на себе испытает все прелести подневольной жизни! Сейчас я с особой силой ненавидела эту гордую женщину. Как я была рада, что она попалась в руки мужчинам, так же как и я! Как я! Пальцы у меня сами собой сжались в кулаки. Вне себя от ярости я оглядела тесную клеть и снова схватилась за огораживающую ее толстую решетку. Я трясла ее изо всех сил, а потом с криком бросилась на пол и принялась разбрасывать устилающую его солому. Я рвала подстилку, крича и обливаясь слезами. Зачем, зачем меня похитили и сделали рабыней! — Пожалуйста, Эли-нор! — не выдержала Юта. — Перестань! — Пусть Вьерна тоже станет рабыней! — громко кричала я, и меня слышали все невольницы. Силы оставили меня, и я лежала неподвижно. — Пусть и она узнает, что такое быть невольницей, — едва слышно бормотала я. Подошедший охранник удивленно посмотрел на меня. Заметив его, я отползла в дальний угол клетки, прижалась лицом к стене и разрыдалась. — Поплачь, Эли-нор, — гладила меня по голове Юта. — Поплачь. Обнаженная рабыня, собственность мужчин, имеющих право распоряжаться мной по своему усмотрению, — я лежала на устилающей пол тонкой соломенной подстилке и заливалась горючими слезами. Вскоре из внешнего, наполненного радостью и весельем мира в невольничьи бараки просочились еще два известия. Хаакон со Скинджера, у которого Тарго приобрел сотню девушек из северных селений, заканчивающих сейчас проходить курс обучения для невольниц, прибыл в Ко-ро-ба. Не знаю почему, эта новость насторожила Тарго. Второе известие, вызвавшее яростное негодование у всех жителей Ко-ро-ба, касалось молниеносного дерзкого налета Раска из Трева: четыре отряда его тарнсменов ограбили дочиста крестьян окрестных деревень, сожгли их посевы и уничтожили зернохранилища. Говорили, что дым пожарищ был виден на десятки пасангов с крыш зданий Ко-ро-ба и с проложенных между ними высоких мостов. В ответ немедленно поднялись в воздух ко-ро-банские тарнсмены. Они, как утверждали, обшарили все вокруг на протяжении нескольких часов лету, но не смогли отыскать мгновенно исчезнувшей, словно испарившейся, банды налетчиков. У Тарго и его девушек, включая и меня саму, были особые причины помнить имя Раска из Трева. Именно он напал на невольничий караван Тарго, двигавшийся по степным просторам из Ко-ро-ба в Лаурис. В результате этого нападения Тарго потерял всех своих босков и большую часть охранников и невольниц, а единственный оставшийся у него фургонбыли вынуждены тащить впряженные в него девушки, в число которых вошла и встретившаяся ему на пути дикарка в странном одеянии, носившая имя Эли-нор. О самом Раске мало что было известно, как, впрочем, и о городе, в котором он жил — Треве, пристанище промышляющих разбоем тарнсменов, затерянном где-то среди уходящих вершинами в небо неприступных Валтайских гор. Поговаривали, что попасть в город можно только в седле на спине тарна. Ни одна женщина еще не вошла в него иначе как связанная по рукам и ногам невольница, в плотном, скрывающем ее лицо капюшоне. Даже официальные послы и торговцы доставлялись в город с завязанными глазами и исключительно в сопровождении отряда местных тарнсменов. Как шутливо утверждают горианцы, точное местонахождение Трева остается загадкой даже для самого Трева. Окружающие город мощные стены высоки и неприступны. Да никому и в голову еще не приходило пытаться штурмовать этот город, стоящий между заснеженных горных вершин под синим куполом неба. Однако прислуживающим в городе невольницам зачастую не дано его увидеть: редко кому из них позволено выходить на улицу. Если же за нерадивость или какую-нибудь провинность девушку вывозят из Трева и продают на невольничьем рынке, что само по себе является событием из ряда вон выходящим, — она и тогда не способна ничего рассказать о городе. Убежать из Трева еще не удавалось ни одной женщине. Сведения о Раске также скорее похожи на легенду, нежели на достоверные факты. Утверждают, что он молод, хорош собой, ловок, умен и дерзок до безрассудства, а уж по хитрости и коварству равных ему не сыщешь. Ни одна женщина, даже сама убара великого Ара не может чувствовать себя в безопасности от того, что Раcк не сделает ее своей рабыней. Пожалуй, достоверно известно лишь то, что он жесток к своим противникам, принадлежит к касте воинов и является одним из лучших на Горе мастеров по владению мечом. Молва утверждает, что он невероятно красив и безжалостен в обращении с женщинами. Мужчины боятся его меча, а невольницы — его клейма на своем теле. У женщин есть особая причина опасаться Раска из Трева. Говорят, он способен дать женщине неслыханное наслаждение и, однажды подарив его невольнице, ставит на ее теле свое личное клеймо, словно желая подчеркнуть, что, хотя впоследствии она и может быть продана в собственность другого владельца, она навсегда остается принадлежать Раску. Он использует женщину только один раз, покоряя ее, опустошая и беря от нее все, что она может дать. После этого он отбрасывает ее от себя, поскольку она больше не представляет для него никакого интереса. Говорят, что нет на Горе другого мужчины, который бы подвергал женщину такому унижению, как Раcк из Трева. И тем не менее, как это ни покажется странным, к бессильной ярости горианских мужчин, мало найдется на Горе женщин, которые не пожелали бы хоть один раз оказаться в руках Раска, молодого, дерзкого, безжалостного воина, и отказались бы носить на своем теле клеймо, напоминающее о его прикосновениях. Утверждают, что этот Раcк никогда не покупает женщин; понравившихся ему он берет силой. Как большинство горианских воинов, Раcк предпочитает овладевать свободными женщинами. Ему доставляет удовольствие наблюдать сладостную агонию своей жертвы, на глазах превращающейся из свободной женщины в беспомощную, покоренную им рабыню. С другой стороны, он не отказывает себе в удовольствии взять рабыню и добиться от нее еще большей покорности. Думая о Раске, я лишний раз осознала всю бедственность своего положения. Конечно, я была рабыней; мне это ясно дали понять, и я с этим уже смирилась. Но я была великолепной рабыней! Иногда я с невольным раздражением думала о девушках Земли — о большинстве из них, о тех, кто по своей природе также являются рабынями, но даже об этом не догадываются и, вероятнее всего, никогда об этом не узнают. Я думала о том, как они соперничают в нарядах, как используют свое тело, мысли, взгляд, улыбку, ласковое, но довольно, впрочем, неумелое прикосновение, чтобы, не испытывая настоящей любви к богатому мужчине, обратить на себя его внимание, разжечь в нем, неприхотливом и нетребовательном, желание и, добившись его расположения и привязанности, обеспечить себе безбедное, полное роскоши и удовольствий существование. Действуя как бездушный, расчетливый автомат, они бессовестным образом эксплуатируют потребности мужчины, добиваясь от него исполнения своих желаний. Тем более что добиться этого от обычного земного мужчины вовсе не трудно. Улыбнись ему, и он будет благодарен. Притворись, будто тебе приятно его внимание, и он сделает для тебя все, что захочешь. Ты можешь без труда использовать этих слабых духом, неприхотливых созданий, чтобы по их спинам взобраться на самый верх общества в любой стране и жить за их счет, купаясь в роскоши и швыряя деньги направо и налево. Их поклонение перед тобой, их заботливое отношение и внимание тебе обеспечены. Живи в свое удовольствие! Здесь, на Горе, все обстояло иначе. Такие холодные, расчетливые потребительницы, как земные женщины, немедленно выбрасывались здесь на задворки общества и превращались в самых низкопробных рабынь. Им отказывалось даже в том минимуме прав, которым обычно обладает горианская невольница. От них требовалось полное и безоговорочное подчинение хозяину, в отличие от тех рабынь, по отношению к которым гориане нередко идут на уступки и с чьими интересами считаются. Обмануть горианца далеко не так просто, как мужчину Земли. Горианец никогда не позволит женщине диктовать свои условия; наоборот, только он в любой ситуации будет говорить, как ей следует поступить. Иногда я искренне желала, чтобы такие женщины Земли в один прекрасный день оказались вдруг в горианской невольничьей клетке, рядом со мной, обнаженные и с клеймом на теле, принужденные служить мужчине так, как прислуживала я. Пусть посмотрят, какими могут быть отношения между мужчинами и женщинами! Однако им не суждено этого узнать. Им посчастливилось избежать этой участи. Они свободны! Они свободны, а я сижу в камере для невольниц. Какая несправедливость! У меня от досады руки сжались в кулаки. Я уже потеряла надежду на освобождение, смирилась с тем, что меня ожидает. Следовало научиться принимать жизнь такой, какая она есть, и научиться извлекать даже малейшую пользу из того, что имелось в моем распоряжении. Я сумею использовать свои природные наклонности и навыки, полученные мной на курсах для невольниц. Я сумею обеспечить себе легкую жизнь. С моими способностями, с моей красотой, думаю, это будет несложно. При таких данных я сумею удовлетворить требования любого, даже самого взыскательного из этих удивительных, загадочных горианских мужчин. Наши занятия и тренировки шли своим чередом. Однажды у нас появился посетитель — высокого роста незнакомец, лицо которого частично скрывал широкий, опущенный на глаза капюшон. На нем было желто-синее одеяние, свидетельствующее о его принадлежности к касте работорговцев. Левый глаз у него закрывала узкая кожаная повязка. В сопровождении Тарго он медленно шел по проходу между невольничьими клетями. У нашей клети он остановился. — Это Сорон из Ара, — сообщил нам Тарго и повернулся к незнакомцу. — Эли-нор, — указал он на меня. Я разволновалась. Мне не хотелось быть проданной где-нибудь, кроме Ара. Я хотела быть выставленной на продажу на высоком помосте Курулеанского невольничьего рынка, где на торги неизменно собираются самые богатые и влиятельные люди Гора. Я мечтала о том, чтобы оказаться в руках какого-нибудь обеспеченного владельца, который поместил бы меня в одной из замечательных, высоких башен Ара, одевал бы меня в тончайшие прозрачные шелка, осыпал драгоценностями и угощал изысканными винами и яствами. Такой человек, конечно, не стал бы заставлять меня выполнять тяжелую, грязную работу. Он берег бы меня, как украшение, которым не стыдно похвастаться перед своими столь же именитыми гостями. — Эли-нор! — рявкнул Тарго. Я немедленно вышла из задумчивости, подбежала к ограждающим клеть решеткам и опустилась на колени. — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — монотонным голосом произнесла я давно заученную традиционную фразу. — Она что, не знает, как нужно представлять себя в присутствии мужчины? — удивленно поднял брови незнакомец. Тарго побагровел. — Еще раз! — потребовал он. Я испугалась не на шутку. Вскочив на ноги, я снова отбежала в глубь клетки. Затем я повернулась и неторопливо подошла к решеткам, на этот раз двигаясь, как подобает невольнице под обращенным на нее взглядом мужчины. Растянув губы в легкой, многообещающей улыбке, я приблизилась к наблюдающим за мной зрителям и плавно опустилась перед ними на колени. Устремив на секунду взгляд на их тщательно вычищенные сандалии, я подняла голову и с умоляющими нотками в голосе прошептала: — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — Нет! — отрезал Сорон из Ара. Я раздраженно поднялась на ноги и отошла в угол клети. Ему не стоило быть со мной таким резким. Я старалась сделать все, как положено. И это мне удалось, я знаю! Но этот тип не проявил ко мне никакого интереса. Я почувствовала себя оскорбленной. — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — произнесла стоящая у решетки Инга, которой Тарго сделал знак приблизиться. Меня особенно задело, с какой интонацией произнесла Инга слово “меня” в этой традиционной фразе, словно желая тем самым подчеркнуть различие между нами. Неужели она считала себя более достойной? Это вызвало у меня негодование. К тому же меня раздосадовала легкость и изящество, с какими она подошла к решеткам клети. Она выполнила это блестяще. Подумать только: и это Инга, из какой-то там касты книжников! Неужели эта угловатая, худосочная жердь может показаться мужчине более привлекательной, чем я? Уму непостижимо! Посетитель окинул Ингу взглядом, каким обычно смотрит хозяин на достойную его внимания дорогостоящую невольницу. — Ты из касты книжников? — спросил он. — Да, хозяин, — зардевшись, ответила Инга. — Правильность твоего произношения это подтверждает, — удовлетворенно заметил Сорон. — Благодарю вас, хозяин, — пролепетала Инга, смущенно опуская голову. — Великолепный товар, — обернулся Сорон к Тарго. — Умная, образованная да еще, очевидно, и прошедшая хорошую подготовку рабыня. Инга стояла, не смея поднять на него глаза. — Ее следовало бы предложить кому-нибудь из касты книжников. На лице Тарго заиграла довольная улыбка. — Я продам ее любому, кто предложит мне хорошую цену, — потирая руки, ответил он. — Можешь вернуться на свое место, — сказал Инге Сорон. Польщенная его словами, она отбежала в угол клетки и опустилась на соломенную подстилку, проделав это легко и грациозно, как кошка. Я едва не задохнулась от досады. — Пожалуйста, купите меня, хозяин, — в свою очередь произнесла ритуальную фразу Юта. — Хороша, — одобрительно заметил Сорон из Ара. Юта польщенно склонила голову. На ее щеках заиграл румянец, добавив ей еще больше очарования. Я ее даже возненавидела в этот момент! — Меня зовут Лана, — опускаясь на колени, сообщила наша первая красавица. — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — Я не спрашивал, как тебя зовут, рабыня, — отрезал Сорон. Лана посмотрела на него с удивлением. — Вернись на свое место, — приказал он. Лана послушно отошла в угол клети. На лице у нее промелькнула недовольная гримаса. — Оставайся там, — распорядился Сорон. Проявляя все свое мастерство, Лана опустилась на колени и покорно склонила голову. — Пожалуйста, купите меня, хозяин, — прошептала она. — Нет, — бросил ей Сорон и повернулся к Тарго. Ища моральной поддержки, Лана окинула нас недоуменным взглядом. Мы с Ютой и Ингой старались не встретиться с ней глазами. Я едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Незнакомец и Тарго медленно двинулись по проходу к следующей клетке. Я стояла в углу, держась рукой за железную решетку. Сделав пару шагов, Сорон обернулся и посмотрел на меня. Я вскинула голову и демонстративно отвернулась. Однако я не могла удержаться от соблазна и не узнать, продолжает ли он на меня смотреть. Он изучал меня внимательным взглядом. Сердце у меня тревожно забилось. Я была напугана. Не меняя выражения лица, Сорон шел дальше по коридору, и они с Тарго остановились у соседней клетки с невольницами. Через секунду до меня донесся голос одной из девушек, произносящей традиционную фразу, и я отвернулась. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. С тоской я посмотрела на эти металлические решетки. Они были слишком прочны, чтобы отсюда убежать. Да и куда убежишь? В тот вечер за ужином я ухитрилась стащить у Юты печенье. Она так и не узнала, что ей тоже выделили порцию поощрительных деликатесов. Наши занятия в школе для невольниц подходили к концу. Мы добились многого. Мы научились в совершенстве владеть своим телом и приобрели все навыки высококлассных, великолепных рабынь. Мы обладали полным арсеналом всех тех приемов, которые позволяют с первого взгляда определить невольницу высокой квалификации. Мы двигались легко и раскованно, с чарующей грацией, что так отличает горианскую рабыню от скованной и холодной свободной женщины. И конечно, нас научили распознавать едва уловимые движения мужчин, читать, как в открытой книге, их истинные стремления и желания. Нет ничего удивительного в том, что прошедшая обучение горианская рабыня обладает способностью предугадывать настроение своего хозяина, и ему нет необходимости говорить о своих настроениях. За таких женщин мужчины выкладывают большие деньги. Я усмехнулась. Большинство мужчин даже не отдают себе отчет о всем многообразии приемов обращения с сильным полом, изучаемых на курсах для невольниц. Они мыслят простыми категориями и зачастую считают, будто невольниц обучают исполнению танцев, искусству любви и кое-каким мелочам — шитью одежды, например, или приготовлению пищи. Они не предполагают о способности невольницы по едва уловимой мимике хозяина предвосхитить перемену в его настроении и распознать просыпающееся в нем или угасающее желание. Прошедшая обучение невольница по карману далеко не каждому. Вот почему я так настойчиво стремилась взять из занятий все, что можно. Я собиралась использовать полученные мной знания для порабощения своего хозяина. Я не сомневалась, что мне это удастся. Я сумею обеспечить себе легкую жизнь. Даже когда на меня наденут ошейник, распоряжаться будут не мной. Это я буду диктовать свою волю моему владельцу! Иногда по ночам, лежа на соломенной подстилке, я размышляла о Вьерне и, предугадывая ее дальнейшую судьбу, мысленно смеялась, представляя ее в невольничьем ошейнике и с клеймом на теле. Я очень хотела, чтобы у меня когда-нибудь появилась возможность снова с ней встретиться и продемонстрировать полное отсутствие у меня страха перед этой бывшей разбойницей и свое глубочайшее к ней презрение. В эти дни, когда наше обучение в коробанской школе для невольниц подходило к концу, я совершенно забыла о существовании Хаакона со Скинджера и Раска из Трева. О набеге Раска теперь вспоминали спокойнее. При этом некоторые тарнсмены даже хвастались своими не совершенными на самом деле подвигами в борьбе с этим разбойником; большинство же воинов, по словам наших охранников, предпочитало помалкивать. Как бы то ни было, раны, оставленные налетчиками Раска городу Башен Утренней Зари, быстро затянулись. Засеянные рожью поля снова заколосились, а по окружающим степям в город потянулись караваны торговцев. Небо было чистым и спокойным. Его торжественную тишину не нарушали боевые кличи грабителей из Трева. Раcк, по-видимому, разбойничал сейчас в других местах, удовлетворяя свою ненасытную потребность в золоте и женщинах. Хаакон со Скинджера, вероятно, все еще оставался в Ко-ро-ба. Скинджер, следует сказать, это большой остров, расположенный в бескрайних просторах Тассы далеко к западу от скалистого, неприступного Торвальдсленда и севернее границы лесов. Люди со Скинджера редкие гости в Ко-ро-ба — городе Башен Утренней Зари. Хаакон со своими тарнсменами, очевидно, пришел сюда с мирными намерениями. Он заплатил за вход в город необходимую пошлину и заявил, что хочет приобрести здесь товары для перепродажи на севере. Оружие у всех воинов Хаакона по прибытии в Ко-ро-ба было отобрано и сложено в хранилище у городских ворот, с тем чтобы вернуть его тарнсменам при выходе из города. По приказу городских властей в Ко-ро-ба у воинов Хаакона были пустые ножны Какие же опасения может внушать человек без оружия? Признаться, я не могла понять беспокойства Тарго и некоторых из его охранников. Хаакон уже вел с ним дела, и их отношения, очевидно, были обоюдовыгодны. К тому же ходили слухи, что он задержится в Ко-ро-ба еще на несколько дней после нашего отъезда и только потом покинет город и вместе со своими тарнсменами вернется в Лаурис. В Ко-ро-ба Тарго приобрел себе еще несколько десятков девушек и весьма дальновидно увеличил число своих охранников, так что его довольно многочисленному каравану, конечно, нечего было опасаться каких-то сорока — пятидесяти тарнсменов Хаакона. А уж то, чем занимался Хаакон в Ко-ро-ба, и вовсе не давало поводов для беспокойства: он, казалось, был всецело занят приобретением товаров, а его воины не вылезали из кабаков и пага-таверн города, проводя все свое время в пьянстве и азартных играх с такими же, как они сами, местными тарнсменами. Нет, не было никаких оснований опасаться ни Хаакона со Скинджера, ни его людей. — Рабыни — на выход! — приказал открывающий запоры на наших клетях охранник. Через несколько минут я уже стояла на знакомом мне деревянном помосте центрального зала общественных бараков для невольниц. На этот раз ноги у меня не были связаны и охранники не держали меня за руки. Я наклонила голову, и ко мне подошел кожаных дел мастер. В руках он держал маленькие щипчики с тонкими продолговатыми губками. Он осторожно завел концы щипчиков во вдетое мне в нос металлическое колечко, разжал его, вытащил и бросил на пол. Я потрогала себя и весело рассмеялась. У меня больше не было колечка в носу! Элеонора Бринтон избавлена от этого дурацкого украшения! С легким сердцем я спрыгнула с помоста и подбежала к стене, где выстроились остальные девушки. — Эли-нор, — позвал меня Тарго. Я немедленно приблизилась и опустилась перед ним на колени. — Когда у тебя хорошее настроение, ты выглядишь очень красивой, — заметил он. Я вспыхнула от удовольствия. — Спасибо, хозяин, — с благодарностью произнесла я. К стене подошла Юта. Ее также уже освободили от этого ненавистного кольца. Мне захотелось, чтобы она обняла меня и поздравила. Я была так рада! — Юта, я просто счастлива! — поделилась я своим настроением. — Очень хорошо, — проворчала она и отвернулась. Это меня задело. К стене вернулась Инга, и я поспешила к ней: она ведь тоже была моей подругой. — Инга! — воскликнула я. — Я такая счастливая! Инга остановила меня холодным взглядом, отвернулась и опустилась на пол рядом с Ютой. Я почувствовала себя одинокой, совершенно одинокой. Когда с помоста спустилась Лана, я робко подошла и, протянув руку, прикоснулась к ее плечу. — Что такое с вами всеми? Вы как в воду опущенные. Скажи мне, ведь я твоя подруга. — Тогда выясни, когда мы отправляемся в Ар, если ты мне подруга, — немедленно потребовала Лана. — Но меня за это накажут плетьми, — пробормотала я. — Чепуха, — отмахнулась Лана. — Ты нравишься Тарго. Он не подвергнет тебя наказанию. — Лана, пожалуйста, — взмолилась я, — давай обойдемся без этого! Лана отвернулась. — Хорошо. Я попытаюсь, — прошептала я. Дрожа от страха, я подошла к Тарго и опустилась перед ним на колени. — Вы позволите мне спросить, хозяин? — подняла я на него умоляющий взгляд. — Спрашивай, — позволил он. Я была так испугана, что не могла даже подобрать слов. — Спрашивай! — потребовал Тарго. — Когда… когда мы отправимся в Ар, хозяин? — пробормотала я, замирая от собственной дерзости. Лицо Тарго приняло суровое выражение. — Кейджера не должна проявлять любопытство, — отрезал он. Из груди у мекя вырвался глухой стон. Я знала, чем это может мне грозить. Ожидая неминуемого наказания и желая хоть немного смягчить его своим послушанием, я склонила голову к земле и протянула вперед скрещенные в запястьях руки, приняв позу, называемую “Рабыня в ожидании наказания”. Я вся дрожала. Я ждала, что он вот-вот прикажет охраннику принести плеть. — Эли-нор, — смягчившимся голосом произнес Тарго. Я подняла на него испуганный взгляд. — Завтра до рассвета рабынь поднимут и накормят, — сказал он. — А когда встанет солнце, мы покинем Ко-ро-ба и двинемся в путь, в великий Ар. — Благодарю вас, хозяин, — едва слышно прошептала я. Он усмехнулся и позволил мне идти. Я вскочила на ноги и подбежала к Лане. — Мы выезжаем завтра на рассвете, — взволнованным голосом сообщила я. — Я так и думала, — с видимым безразличием кивнула она. Я протянула к ней руку, и она не сбросила ее со своего плеча. — Я хочу быть твоей близкой подругой, — сказала я. — Ладно, — согласилась она. — Значит, ты теперь будешь считать меня своей подругой? — Ага. — А ты? Ты тоже будешь мне подругой? — Конечно. — Знаешь, ты у меня здесь единственный настоящий друг, — призналась я. Я чувствовала себя такой одинокой на этой чужой мне планете. — Это точно, — согласилась Лана. Но как это грустно — иметь только одну подругу! Но пусть уж рядом будет хоть один друг, который будет меня любить, с которым я могу поговорить, доверить то, что меня радует или волнует. — Сегодня вечером, — потребовала Лана, — если нам дадут сладости или печенье, отдашь их мне. — Почему? — удивилась я. — Потому что мы подруги. — Мне это не нравится. — Если хочешь быть моей подругой, значит, тебе должно быть приятно доставлять мне удовольствие. Я промолчала. — Ну, что ж, — вскинула голову Лана и отвернулась. — Пожалуйста, Лана, — пробормотала я. Она даже не взглянула в мою сторону. — Я отдам тебе сладости и печенье, — сказала я. В эту ночь, накануне нашего отъезда, я долго не могла уснуть. Юта, Инга и Лана сладко спали, а я лежала на соломенной подстилке и смотрела в потолок. Я была недовольна тем, как прошел ужин. Лана забрала у меня печенье, которое я согласилась ей отдать. А когда я выбрала момент и сделала попытку стащить печенье у Рены, меня поймала за руку Юта. Глаза у нее были строгими и честность непреклонной. Я выпустила из руки печенье Рены и осталась на ужин без сладкого. Я была вне себя от злости. Как я ненавидела эту глупую, смазливую Юту! И Ингу, эту угловатую, худую уродину! И Лану, эту мою так называемую подругу, которую я уже перестала считать своей подругой! Я надеялась, что меня продадут по более высокой цене, чем их. Вот тогда они увидят, кто есть кто! Я им еще покажу! Спать мне не хотелось. Я села, поудобнее устроившись на соломенной подстилке, и изысканно грациозным жестом отбросила волосы за спину. Я красива! Интересно, сколько выложит за меня мой будущий владелец? Наверное, немало. Я представила себя на высоком помосте центрального невольничьего рынка Ара. Аукцион. Множество людей. Элеонора Бринтон покоряет и очаровывает всех собравшихся. За нее дают самую высокую цену! Мои мысли на секунду вернулись к Вьерне. Подумать только, эта грязная разбойница похитила меня и обменяла на сотню каких-то дурацких наконечников для стрел! Как это унизительно! Я достойна золота! Золота в большом количестве. Может быть, Марленус, тот, в чьих руках она сейчас находится, предпочтет выставить ее на продажу? Пусть бы за нее тоже выложили сотню наконечников для стрел. Вот была бы потеха! Но я! Я достойна золота! Я взглянула на спящих Юту, Ингу и Лану. Рабыни! Как мне хотелось освободиться от их постоянного присутствия. Освободиться от них совсем! Не нужны мне такие подруги! И вообще мне никто не нужен. Я лучше их всех! Лучше! Единственное, чего я от них хочу, это поскорее избавиться от их присутствия! Я снова опустилась на соломенную подстилку и мысленно вернулась в северные леса. Мне вспомнились пляшущие на поляне женщины-пантеры, вспомнилось, как они, не в силах сдержать мучающий их зов естества, бросались на землю и царапали, рвали ее ногтями, словно раздирали плененных ими мужчин. И Вьерна, высокомерная, гордая Вьерна, тоже была вместе с ними! Все они слабые. А я — сильная. Сильная и гордая. Я — Элеонора Бринтон! Да, я рабыня, но я отнюдь не беспомощна. Я сильная и настойчивая. Я сумею покорить какого-нибудь мужчину своим обаянием и стану эксплуатировать его как хочу. Элеонора Бринтон даже в ошейнике рабыни будет покорительницей мужчин! С этой приятной мыслью я задремала и вскоре начала засыпать. И вдруг я проснулась, вспомнив о посетившем нас рабовладельце Сороне из Ара, о том, как он с Тарго медленно прохаживался между клеток с невольницами. — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — помню, обратилась я к нему с традиционной фразой. Я обязана была ее произнести. У меня не было другого выбора. — Нет! — ответил он тогда, как отрезал. Воспоминание об этом неприятном моменте вызвало у меня раздражение. Сон как рукой сняло. Я снова перевернулась на спину и уставилась в потолок. Сорон из Ара не приобрел ни одной девушки. Это показалось мне странным, но сейчас, когда я лежала на тонкой соломенной подстилке, не это меня волновало. Гораздо больше досаждало то, что в ответ на все мои старания он бросил это свое короткое “Нет!”. Он меня просто оскорбил! С каждой из девушек в соседних клетях, насколько я могла слышать, он перебросился несколькими словами или хотя бы раскритиковал их, прежде чем приказать вернуться на свое место. И только мне он ответил своим коротким “Нет!”. Он воздержался от покупки какой-либо из невольниц, но только мне он выразил свой отказ столь грубым, столь оскорбительно кратким ответом. Да мне, откровенно говоря, наплевать на то, что он не захотел меня купить. Я к этому и не стремилась. Подумаешь! Он не хочет Элеонору Бринтон! Да ей-то какое до этого дело? Она этому только рада! Она вовсе и не хотела ему принадлежать! Вот только взгляд, брошенный им на меня из прохода между клетями… Я тогда на него тоже посмотрела и дерзко, с вызовом отвернулась. А он все продолжал смотреть. Пристально, внимательно. Меня это даже напугало. Я почувствовала себя беззащитной в этой невольничьей клетке с толстыми железными решетками, из которой не вырваться, не убежать. Из которой мне вообще некуда бежать! Я пленница! Мужчины могут делать со мной все, что им заблагорассудится. Я их пленница! Я — их собственность! Их рабыня! Рабыня! Но когда меня продадут, я заставлю их себе подчиниться! Я сумею их покорить! Что может сделать женщина, пусть даже самая красивая, если она заперта в невольничьей клетке? Ничего! Руки у нее связаны. Ей негде развернуться. Но это все временное явление. Так вы говорите, я — рабыня? Очень хорошо! Я заставлю своего хозяина страдать так, как может заставить страдать мужчину только женщина. Я поставлю его перед собой на колени, я буду играть на его влечении ко мне и добьюсь того, что он станет рабом моих желаний. Я использую его слабость и вытяну из него все, что пожелаю. Я стану покорительницей мужчин! Как я их ненавижу, этих животных! — Пожалуйста, купите меня, хозяин, — говорила я этому Сорону, рабовладельцу из Ара. — Нет! — отрезал он. Я ненавидела его, наверное, больше всех на свете. Как он смотрел на меня — беспомощно стоящую за железными решетками невольничьей клети. Каким хозяйским, оценивающим взглядом изучал каждый дюйм моего тела, словно я, Элеонора Бринтон, уже принадлежала ему. Как я его ненавидела! Я ненавидела всех мужчин, но больше всего — Сорона из Ара! Эта мысль измучила меня, и я постепенно уснула. Мне приснился странный сон. Снилось, будто мне удалось убежать, и я в прекрасном настроении брожу по бескрайним, заросшим густой травой горианским полям. Меня переполняет пьянящее ощущение свободы. Я одна. Надо мной больше нет хозяев. И вдруг за спиной, футах в десяти от себя, я замечаю молча стоящего высокого человека в желто-синих одеждах с широкой кожаной повязкой, закрывающей левый глаз. Сорон из Ара! Все внутри меня оборвалось. Я побежала. Я бежала изо всех сил, спотыкаясь и падая, а когда подняла голову, оказалось, что Сорон стоит впереди меня. Я бежала прямо к нему! Я закричала и побежала в другую сторону. И снова Сорон оказался у меня на пути! Куда бы я ни сворачивала, передо мной неизменно появлялась его обернутая в сине-желтые одеяния худощавая фигура с лицом, наполовину скрытым кожаным капюшоном. Он стоял неподвижно, не спуская с меня внимательного, изучающего взгляда. Я опустилась перед ним на колени. — Пожалуйста, — пробормотала я, — купите меня, хозяин! — Нет! — коротко ответил он. — Купите меня, хозяин! Купите! — разрыдалась я. — Нет! — словно отрезал он. Тут я заметила в его руках свернутую широкими петлями, наподобие лассо, длинную веревку. Я закричала и снова побежала прочь. Однако не успела я сделать и нескольких шагов, как брошенное Сороном лассо опутало все мое тело, крепко прижимая мне руки к бокам. Я закричала. — Тихо! — раздался у меня над ухом голос Ланы. — Замолчи! Я проснулась в холодном поту. Надо мной склонилась Лана и трясла меня за плечо. Рядом сидела не сводившая с меня тревожного взгляда Юта, а чуть поодаль, у стены, приподнялась на локте Инга. Увидев, что я проснулась, девушки снова растянулись на соломенных подстилках. Я подползла к Лане. Тревожное ощущение от кошмарного сна не хотело меня отпускать. — Лана, — произнесла я жалобным голосом. — Иди спать! — огрызнулась она, отворачиваясь к стене. Я подобралась к Юте. — Юта, — взмолилась я, — пожалуйста, обними меня! — Спи, — ответила Юта. — Пожалуйста! Прошу тебя! Юта поцеловала меня в щеку и положила руку мне на плечо. Я прижала лицо к ее ладоням. — Ох, Юта, — пробормотала я со слезами в голосе. — Это только сон, — успокаивала меня Юта. — Мы с тобой немножко посидим и потом ляжем спать. Через некоторое время кошмарные видения оставили меня, и мы с Ютой легли спать. Я прижалась губами к ее руке и не отпускала ее, пока не уснула.
12. Я СОБИРАЮ ЯГОДЫ
Как хорошо выбраться из невольничьего фургона! Стоя на залитой солнечным светом густой траве, я потянулась и весело рассмеялась. На мне была новая невольничья туника, и это наполняло меня особой радостью. Я сама ее сшила в первый день пути из Ко-ро-ба в Ар. Мою старую рубаху сожгли разбойницы Вьерны, еще в ту ночь, когда они меня похитили. Я думаю, девушки Земли сочли бы мою тунику просто неприличной, но мне она нравилась. В невольничьих бараках Ко-ро-ба нам не позволялось носить рубах. Мы могли испачкать их в грязных клетках на соломе. К тому же работорговцы считают, что девушке полезно побыть обнаженной, сидя за железными решетками невольничьей клетки. Но теперь сумрачный свет бараков, их толстые стены и низкие цементные потолки, их спертый воздух и вечно несвежие соломенные подстилки остались далеко позади. Я с удовольствием расправила плечи. Было самое начало лета — второй день месяца ен'вар. По летосчислению Ара шел 10121 год со дня основания этого славного города, в который мы направлялись. День был прекрасный. Я чувствовала, как свежая трава ласкает мои ноги, а солнечные лучи согревают мне лицо и плечи. Я была счастлива. Я закрыла глаза и подставила лицо солнцу, чувствуя, как его лучи наполняют тело теплом и радостью. Элеонора Бринтон, некогда богатая женщина Земли, чувствовала себя здесь счастливой. Тонкий кожаный ремень у меня на шее затянулся. Я открыла глаза. Второй конец ремня был завязан на шее у Юты. Мы собирали ягоды. Элеонора Бринтон, горианская невольница, очнулась от сладостных видений и принялась быстро срывать с куста сочные красные ягоды, складывая их в плетеную кожаную корзину. Мы находились примерно в пасанге от остального каравана, на невысоком, густо поросшем кустарником пологом холме, откуда, привстав на цыпочки, можно было увидеть крыши наших фургонов. Шел девятый день с тех пор, как мы оставили Ко-ро-ба. Через несколько недель мы будем в Аре, где нас выставят на продажу. Но это будет еще не скоро. А пока я наслаждалась теплым солнечным днем и своей относительной свободой. Юта и с сонным видом опирающийся на копье охранник стояли ко мне спиной. Они не обращали на меня никакого внимания. Обрывая с кустов ягоды, я осторожно подобралась к Юте. Ни она, ни охранник не оглянулись. Я потихоньку запустила руку в почти полный кузовок Юты, зачерпнула из него пригоршню ягод и пересыпала их в свою корзину, наполовину пустую. Ни Юта, ни охранник ничего не заметили. Они такие глупые! Довольная собой, я ловко бросила в рот сорванную ягодку, стараясь, чтобы ее сок не испачкал мне губы. Какая я сообразительная! Какой великолепный день! Как хорошо, что мрачные невольничьи загоны Ко-ро-ба остались позади! Я присела на корточки, а затем встала и потерла затекшие ноги. Я устала ехать в фургоне. Девушки были скованы в нем короткой, не больше фута, цепью, прикрепленной к центральному брусу, а при такой длине цепи не очень-то пороскошествуешь. К тому же пол фургона был устлан всего лишь свернутым в несколько слоев запасным тентом, и лежать на нем было очень жестко, особенно при тряске. Вот почему я была так рада возможности хоть ненадолго выбраться из надоевшей повозки и пособирать с Ютой ягоды. Как хорошо, что мрачные невольничьи бараки остались позади! Как хорошо хоть на часок вылезти из фургона и походить по земле! Я, Элеонора Бринтон, прежде богатая женщина, а теперь — невольница на далекой планете, находила удовольствие в таких, казалось бы, мелочах. К тому же у меня была еще одна причина чувствовать себя счастливой. Я рассмеялась.***
Мне вспомнилось, как мы уезжали из Ко-ро-ба. Нас подняли и выпустили из клеток задолго до восхода солнца. На завтрак нам выдали по полной тарелке пшенной каши и сообщили, что кормить нас не будут до позднего вечера. Поев, мы при свете факелов тщательно вымыли после себя невольничьи камеры. После этого нас вывели во внутренний двор и выстроили возле фургонов. По команде мы забрались в повозки и разместились по пять человек по обе стороны от центрального бруса. Охранники завели брус в пазы и закрепили его запорами. В фургон поднялся один из помощников Тарго со связкой коротких цепей, с обеих сторон оканчивающихся металлическими ножными браслетами. Каждой невольнице по очереди помощник надевал на левую ногу один ножной браслет, перебрасывал соединяющую его цепь через центральный брус и защелкивал второй браслет у нее на правой ноге. Покончив с этим делом, он спрыгнул на землю, и охранники ремнями прикрепили к бортам обтягивающий повозку тент. Его затянули со всех сторон, и мы оказались в полной темноте, отрезанные от внешнего мира. — Хи-иии! — донесся до нас пронзительный окрик кучера, и мы почувствовали, как наш фургон качнулся и медленно двинулся вперед. Началось наше путешествие в Ар. Фургон за фургоном караван Тарго медленно продвигался по переулку к улице Степных Ворот, ведущей к южным воротам города. Мы не могли позволить себе двигаться так быстро, как нам бы хотелось. Несмотря на столь ранний час, улицы города были заполнены толпами народа. Даже сидя внутри плотно обтянутого фургона, мы поняли, что в Ко-ро-ба какой-то праздник. Отовсюду доносились радостные возгласы и крики. — Что там такое? — спросила я у Инги. — Не знаю, — ответила она. Мы слышали, как наш кучер ругался и поминутно щелкал кнутом, но это нисколько не помогало нам двигаться быстрее. Нашему фургону, как и повозкам других торговцев — принадлежащих главным образом крестьянам, — не давала развернуться запрудившая улицы толпа народу. Наконец нам кое-как удалось выбраться на улицу Полевых Ворот. Здесь, судя по всему, дело обстояло не лучше. Сидя внутри темного фургона, сквозь плотный тент которого начали пробиваться первые лучи солнца, мы с девушками обменивались удивленными взглядами. Все были взволнованы. — Что же там такое? — снова не выдержала я. — Не знаю! — раздраженно отмахнулась от меня сидящая рядом Инга. Я проклинала нашу повозку, откуда ничего нельзя было увидеть. Издалека донеслись звуки музыки — труб, барабанов и цимбал, и это только подогрело наше с девушками любопытство. Неизвестность становилась просто невыносимой. — Примите в сторону и остановитесь! — неожиданно прозвучал совсем рядом чей-то властный, начальственный голос. Наш фургон свернул вправо и, проехав еще несколько шагов, остановился. Мы чувствовали, как снаружи на повозку напирает людская толпа. Звуки музыки стали громче так же, как и голоса окружавших нашу повозку людей. — Это трофеи Марленуса! — крикнул совсем рядом кто-то из зрителей. Сердце у меня подпрыгнуло. Я быстро перевернулась на живот и, не раздумывая, осторожно вытащила из-под широкого, обтягивающего повозку ремня край тента. Музыка теперь раздавалась совсем близко. Я потихоньку подняла край материи и выглянула наружу. Впереди колонны посередине широкой дороги верхом на громадном тарларионе ехал человек в одеянии охотника. Со спины у него свешивалась шкура лесной пантеры, мертвая голова которой с застывшим взглядом желтых глаз и оскаленной пастью покоилась на опущенном на лоб человека капюшоне. На шее охотника виднелось ожерелье из клыков и когтей. Через плечо был перекинут колчан со стрелами, а с правой стороны седла был приторочен тугой лук. За ним следовали музыканты с трубами, барабанами и цимбалами, также в одеяниях из шкур и с головами пантер поверх охотничьих капюшонов. Позади музыкантов тянулась длинная вереница влекомых тарларионами поставленных на колеса мощных клеток. Некоторые клетки были забиты злобно рычащими слинами, из других на зрителей бросали хищные взгляды стройные и грациозные лесные пантеры. По обеим сторонам повозок шагали охотники, державшие в руках длинные шесты, с которых свешивались шкуры и головы слинов и пантер. В одной из клеток, покачивая плоской головой в такт движению повозки, толстыми кольцами свернулся на полу громадный хисс — болотный удав, житель северных лесов. Охотники Марленуса, должно быть, заходили довольно далеко, раз им удалось добыть экземпляр этого редко встречающегося животного. Повсюду между повозками под присмотром охотников шли толпы скованных цепями рабов-мужчин — очевидно, выловленных Марленусом разбойников, промышлявших в лесу. Пленники несли на плечах корзины с фруктами, лесными плодами и орехами либо были обвешаны связками дичи и плюмажами из ярких перьев лесных птиц. На всех разбойниках были короткие шерстяные грубой выделки туники. Их длинные волосы, как правило, стягивал на затылке тонкий кожаный шнурок. Девушки, выглядывавшие рядом со мной из-под покрытия, следили за процессией с любопытством. — Разве такие мужчины могут оставить женщину спокойной? — кивнула на пленников одна из девушек. — Бесстыдница, — цыкнула я на нее. — Глупая, — окинула она меня презрительным взглядом. — Ничего, может, тебе еще посчастливится пройти спаривание с одним из них! Я чуть не набросилась на нее с кулаками. Я была вне себя от злости. Тогда мне даже в голову не могло прийти, что в ее словах есть доля правды. По желанию хозяина меня, конечно, могли спарить с любым рабом. Это происходит так же просто, как плановое спаривание босков или домашних слинов, но тогда я об этом еще не знала. — Посмотрите на охотников! — с восхищением воскликнула Лана. В этот момент один из поравнявшихся с нами охотников бросил взгляд в нашу сторону и, увидев наши высунувшиеся из-под тента лица, широко усмехнулся. — Как бы мне хотелось, чтобы такой мужчина поохотился на меня, — проводила его глазами Лана. — Мне тоже, — поддержала ее Рена; она казалась взволнованной не меньше других. Чему удивляться: бывшая госпожа из Лидиса была такой же скованной цепями рабыней, как и все мы в этом фургоне. Ей тоже было уготовано судьбой всю жизнь добиваться внимания и расположения хозяина. Я еще раз с удовлетворением отметила про себя, что лишена подобных женских слабостей, и продолжила наблюдать за проезжающей мимо процессией. На улице появлялись все новые клетки со слинами и пантерами, рядом с которыми нескончаемым потоком шагали охотники и рабы. Какими гордыми казались охотники, окруженные пленными разбойниками. Какими величественными и неустрашимыми выглядели они в своих наброшенных на плечи шкурах лесных пантер. Они не несли никакого груза; они вели пленников, нагруженных трофеями. Их широкие плечи, открытые строгие лица и повелительный взгляд наполняли трепетом мое сердце. Они были хозяевами! Они подчиняли себе, превращали в рабов даже крепких мужчин. Что же они смогут сделать со слабой женщиной? Как я их сейчас ненавидела! Ненавидела! — Как бы тебе понравился такой хозяин, а, Юта? — поинтересовалась Инга. — Я рабыня, — ответила Юта. — Я бы старалась служить ему хорошо. — Ты все еще не можешь забыть своего прежнего хозяина, который тебя продал, — понимающе вздохнула Инга. Юта опустила глаза. — Ну, а ты, Эли-нор? — насмешливо обратилась ко мне Инга, эта костлявая девчонка из касты каких-то там книжников. — Я их всех ненавижу, — вскинула я голову. — Но прислуживать-то ты все равно будешь ему хорошо, — усмехнулась Инга. — Иначе себя вести он тебе не позволит. Я промолчала. Инга снова выглянула в щель между тентом и бортом повозки. — А я бы хотела принадлежать такому мужчине, — вполголоса произнесла она. — Да, хотела! — Ну, еще бы! — фыркнула я. — Ты ведь из книжников. Тебе непременно нужно быть у кого-то в услужении. — Я рабыня, — обернулась она ко мне. — Такая же, как и ты, — добавила она, глядя мне в глаза. — Рабыня! Я бросилась на нее, но она ловко схватила меня за волосы и прижала к полу. Я не могла ни дотянуться до ее волос, ни схватить ее за руки. В таком положении я оказалась совершенно беспомощной. От боли уменя даже слезы выступили из глаз. — А ну, отвечай, — потребовала Инга, — кто самая последняя, самая ничтожная рабыня в нашем фургоне? Я обливалась слезами, тщетно пытаясь оторвать ее руки от своих волос. — Кто самая последняя рабыня в фургоне? — с неожиданной злобой повторила Инга. Она снова резко дернула меня за волосы, прижимая лицом к жесткому полу. Я не могла даже пошевелиться. — Отвечай! — требовала Инга. — Эли-нор, — прошептала я. — А ну, громче, — не унималась Инга. — Так, чтобы это слышали все в нашем фургоне! — Эли-нор! — закричала я, рыдая от боли и унижения. — Эли-нор! Она отпустила мои волосы, и я отодвинулась от нее подальше. У меня не было желания еще с ней драться. Она оказалась сильнее меня. Я лишь подняла глаза и с ненавистью посмотрела на нее. На лице у Инги было победное выражение. Она еще не остыла и снова рвалась в бой. Очевидно, она долго ждала этой минуты. Ей нужен был только повод, чтобы выместить на мне все свои обиды. Я поняла, что с этого мгновения я уже не смогу больше издеваться над нею. — Ну что — подеремся еще? — кипя злобой, предложила Инга. — Нет, — покачала я головой. Прежде я считала себя более крепкой, чем Инга. Теперь я убедилась, что это не так. Мне всегда казалось, что я без труда могу ее одолеть, и вдруг она так просто, в одну минуту одержала надо мной полную победу. Я опустила глаза. Время моего притеснения этой девушки подошло к концу. Я почувствовала страх перед ней. Вся моя уверенность в собственном превосходстве над Ингой улетучилась в один миг. Теперь она в любой момент могла снова меня побить. Я внезапно ощутила, что утратила свое положение среди девушек нашего фургона, что мой рейтинг упал; теперь Инга занимает более высокое положение, а я отошла в тень. В одно мгновение Инга приобрела уважение к себе, а я, ее притеснительница и всеми признанный авторитет, наоборот, его утратила. С этой минуты никто из девушек — и в первую очередь сама Инга — не будет оказывать мне прежнего уважения, если вообще станет со мной считаться. Это привело меня в ярость. Тут доносящаяся снаружи музыка снова стала громче — к нам приближались музыканты, идущие в хвосте колонны. Еще одна девушка бесцеремонно протиснулась между мной и Ютой и стала глазеть в щель. — А ну, иди отсюда! — крикнула я на нее. — Заткнись! — в тон мне ответила она, чего прежде никогда бы себе не позволила. — Смотрите! — воскликнула Юта. Снаружи донеслось звонкое щелканье бичей. Толпа разразилась возбужденными криками. Я плотнее приникла к щели между тентом и деревянным бортом фургона и принялась наблюдать. Мимо еще тянулись клетки со слинами и лесными пантерами, шагали охотники, ведущие перед собой пленных разбойников. Снова послышалось щелканье бичей. — Смотрите! — закричала Инга. И тут я увидела то, что их так взволновало. С нами поравнялась повозка, окруженная двойным рядом воинов. По углам повозки были укреплены четыре толстых бруса высотой в человеческий рост, на которые сверху по диагонали были положены еще две такие же балки. В месте, где они пересекались, к балкам был привязан вертикально установленный длинный шест, нижним концом укрепленный в днище повозки. У шеста стояла пленница со связанными за спиной руками. Ее светлые, почти белые волосы были стянуты на затылке узлом и тоже привязаны к шесту так, что она не могла даже пошевелиться. У ног девушки лежало ее одеяние из шкур лесных пантер и сломанное оружие. Едва взглянув на лицо пленницы, я с первого взгляда узнала в ней одну из разбойниц Вьерны. Следом катились еще четыре повозки, и на них также стояло по одной связанной подобным образом женщине-пантере, причем каждая из них казалась красивее предыдущих. У меня вырвался радостный крик. Музыканты играли бравурные марши. Мужчины приветствовали процессию громогласными здравицами. Женщины слали разбойницам проклятия и грозили им кулаками. Дети бросали в них гнилыми фруктами. Несколько рабынь выскочили из охваченной возбуждением толпы и принялись бросать в пленниц камни, другие пытались достать их розгами или палками. Женщины-пантеры вызывали к себе всеобщую ненависть. Мне тоже хотелось подбежать к ним и хорошенько их отдубасить. Время от времени шагающие рядом с повозками воины звонко щелкали в воздухе бичами, отгоняя наиболее рьяно проявляющих ненависть рабынь и расчищая проход для дальнейшего продвижения колонны. Испуганные хорошо знакомым им звуком щелкающего бича, рабыни немедленно отходили в сторону, но, даже стоя у обочины, продолжали бросать в пленниц камни и слать лесным разбойницам свои проклятия. — Все рабыни такие жестокие, — с сожалением заметила Юта. Повозки с пленницами не спеша следовали одна за другой. — Смотрите! — внезапно воскликнула Инга. Мы снова услышали щелканье бича, но по звуку определили, что на этот раз он опускается на спину невольницы. — Вот это да! — с удовлетворением протянула Лана. В поле нашего зрения появился охотник, державший в руке кожаную плеть и тащивший за собой караван из пяти лесных разбойниц. Руки девушек были связаны. Длинный кожаный ремень через равные промежутки тугими петлями был наброшен им на шеи, а его конец держал в руке идущий сзади второй охотник. Все разбойницы шли обнаженными, а одеяние из шкур пантер болталось у них за спиной. Пленницы брели с понурым видом, и идущий за ними охотник время от времени подгонял их плетью. Я увидела, как плеть опустилась на спину светловолосой разбойницы, которая в свое время тащила меня за собой по ночному лесу и выказывала по отношению ко мне особую жестокость. Видя, во что она теперь превратилась, как она извивается под плетью сопровождающего ее охранника, я удовлетворенно рассмеялась. За первой партией идущих пешком разбойниц следовала вторая группа из пяти пленниц, которую так же тащили за собой два охотника. Я чувствовала полное удовлетворение. Вся банда Вьерны, все пятнадцать ее разбойниц оказались в руках у Марленуса! Чего еще можно было желать! По рядам зрителей прокатился новый крик восхищения. Я еще ближе подалась к просвету между приподнятым тентом и бортом фургона. Внезапно толпа замерла. Приближалась последняя повозка. Глаза всех присутствующих устремились к ней. Стало так тихо, что я услышала грохот колес по мостовой прежде, чем увидела саму повозку. На ней стояла Вьерна. Неповторимая в своей дикой, варварской красоте Вьерна — предводительница лесных разбойниц! У нее не забрали ничего, кроме ее оружия. На ней все так же было одеяние из шкур пантер, а на шее и на руках — знакомые мне золотые украшения. Она ехала в установленной на плоское днище повозки круглой клетке диаметром чуть больше ярда, толстые железные прутья которой куполообразно сходились у пленницы над головой. Она была закована в цепи. Длинная цепь опоясывала ее руки и соединялась с ввинченным в днище повозки железным кольцом. Она стояла на повозке с гордо поднятой головой, закованная в тяжелые цепи, предназначающиеся для пленных мужчин. Это возмутило меня. Ей хватило бы и обычных тонких наручников для женщин-невольниц! Нечего было выказывать к ней какое-то особое отношение! В этих тяжелых железных цепях она казалась еще более красивой и гордой. Как я ее сейчас ненавидела! Как ненавидели ее все коробанские невольницы, вопившие в толпе, вооружившись палками и камнями! — Бейте ее! — закричала я в щель. — Тише! — испуганно зашептала Юта. — Бейте! — поддержала меня Лана. Толпа выскочивших на дорогу рабынь принялась яростно бить палками по железным прутьям клетки, стараясь достать до неподвижно стоящей пленницы. Во Вьерну со всех сторон полетели увесистые камни. Я заметила, что там, где в верхней части клетки сходились железные прутья, было прикреплено большое кольцо, за которое клетку можно было подвешивать на дерево или на ввинченный в балку крюк, выставляя ее таким образом на всеобщее обозрение. Несомненно, Марленус отдал своим людям приказ, чтобы они во всех городах и поселках по пути следования в Ар демонстрировали жителям его богатые охотничьи трофеи, и в первую очередь — эту известную всему Гору лесную разбойницу, ставшую теперь его пленницей. Такая добыча непременно должна будет снискать ему еще большую славу и всеобщее уважение. Он, я думаю, не станет делать из нее рабыню, пока не доставит в Ар, а там, очевидно, устроит церемонию ее публичного обращения в рабство и, возможно, собственноручно поставит на ее теле невольничье клеймо. Окружившие повозку рабыни осыпали пленницу оскорблениями и пытались дотянуться до нее палками и ремнями. Их ярость только подогревалась безразличием Вьерны, которая, казалось, не обращала на них никакого внимания. Все тело у нее было покрыто царапинами и следами от побоев, но она не выказывала никаких признаков того, что ей больно, и продолжала стоять с гордо поднятой головой, устремив взгляд над разбушевавшейся толпой. Она не удостоила не только словом, но даже взглядом своих исходящих бессильной яростью врагов. Я была вне себя от злости. Мне хотелось, чтобы у меня в руках тоже была сейчас палка, а еще лучше — плеть! Вот уж я показала бы Вьерне! Я нисколько не боялась ее! Я отлупила бы ее так, как она того заслуживает! Как я ее ненавидела! Повозка с ней, влекомая тягловым рогатым тарларионом, постепенно скрылась из глаз. Стоящая в прочной железной клетке, с тяжелыми цепями на руках, Вьерна продолжала высоко держать голову, устремив застывший взгляд куда-то вдаль, словно не замечая всех тех, кто так старался до нее добраться, — как, впрочем, и тех, кто защищал ее от разъяренной толпы. Моя ненависть была так велика, что меня бы, кажется, никакая охрана не остановила. Я бы убила Вьерну. Тупой конец копья ударил по тенту рядом с тем местом, где мы выглядывали, наблюдая за торжественной процессией. Мы тут же испуганно отшатнулись прочь и поспешно заняли свои места. Плотная стена ткани снова отгородила нас от внешнего мира. Доносящееся снаружи пение труб и грохот барабанов становились все тише. Торжественная процессия продолжала свой путь, все дальше удаляясь от нашего фургона. Мы снова вернулись к проблемам нашего маленького мирка. — С этого момента, — объявила Инга, — обращаясь к нам, Эли-нор каждую из нас будет называть “госпожой”. Я посмотрела на нее с ненавистью в глазах. — Нет, — покачала головой Юта. — Будет! — настойчиво повторила Инга. — Это слишком жестоко по отношению к ней, — заметила Юта. — Мы будем обращаться с ней так, как она того заслуживает, — возразила Инга. Остальные девушки, за исключением Ланы и Юты, опасаясь, что их может постигнуть подобная участь, поспешно поддержали бывшую книжницу. — С тобой будут обращаться, как ты того заслуживаешь, — обратилась ко мне Инга. Я промолчала. — Это верно, Эли-нор? — вкрадчивым голосом поинтересовалась она. — Ты ведь тоже так считаешь? Я закусила губу. — Я спрашиваю, ты тоже так считаешь? — настаивала Инга; ее голос утратил игривые интонации. — Да, — едва слышно прошептала я. — Что — да? — с незнакомой прежде резкостью уточнила Инга. — Да… госпожа, — пробормотала я. Все девушки — и Лана в том числе — весело рассмеялись. — Убирай отсюда свои ноги! — потребовала лежавшая напротив меня девушка. Я посмотрела на Ингу; ее взгляд был холодным и твердым, как сталь. — Хорошо, госпожа, — устало произнесла я и согнула ноги в коленях. Девушки залились веселым смехом. Как я их сейчас ненавидела! И Ингу, и Лану, и Юту — всех! Фургон качнулся, медленно тронулся с места, и мы покатились по мощеной дороге по направлению к Степным Воротам города. Мы снова почувствовали себя живым товаром — невольницами, которых везут в Ар, чтобы выставить там на продажу. А меня к тому же вынудили признать себя самой последней, готовой к любым притеснениям рабыней! Меня заставили называть их “госпожами”! Я задыхалась от переполняющей мое сердце бессильной ярости.
***
Все это было совсем недавно, а сейчас я вместе с Ютой на невысоком, пологом холме в пасанге от наших фургонов собирала ягоды и потихоньку пересыпала их из корзинки Юты в свою. Солнце, трава, небо над головой с плывущими по нему пушистыми белыми облаками — все настраивало меня на хорошее расположение духа. Я с удовольствием вспоминала представшее моим глазам зрелище плененной Марленусом Вьерны и, с гораздо меньшим удовольствием, то, что происходило в нашем фургоне, когда Инга так решительно одержала надо мной победу. Я поняла, что она сильнее и способна меня побить, когда только ей заблагорассудится. Я утратила все свое положение среди девушек, и Инга принудила меня называть ее и других при обращении “госпожа”. И все, за исключением Ланы и Юты, это действительно требовали, словно они были не такими же невольницами, как я, словно я была их рабыней! К тому же об этом тотчас прослышали девушки из других фургонов и, довольные показавшейся им удачной шуткой, немедленно потребовали к себе такого же обращения. — Будешь называть каждую из них “госпожа”, — приказала Инга. — Иначе я снова тебя отлуплю! Как мне хотелось быть поскорее проданной в Аре, чтобы избавиться от них! Я уже представляла себя изнеженной, избалованной рабыней, осыпанной шелками и драгоценностями, любимицей нетребовательного, заботящегося обо мне хозяина, которого я держу у себя под каблуком. Я хотела роскоши и удовольствий Ара. Я хотела ловить на себе завистливые взгляды остальных, менее ловких и удачливых рабынь. Проблемы, окружавшие меня в настоящее время, мало меня волновали. В мыслях я уже вела жизнь полную удовольствий, свойственную девушке, находящейся на содержании у богатого поклонника. Единственное различие между мной и содержанкой на Земле, полагала я, в том, что я не имела возможности выбирать себе поклонника по своему желанию. Здесь, на Горе, такой поклонник должен будет приобрести меня за деньги. Но это уже такие мелочи! Какая я была глупая! Я еще не знала, что такое быть горианской рабыней! Однако в то время приятные мечты помогали мне уйти от жгстокой действительности. Я с меньшей болью переживала свое унижение. — Я буду называть каждую из вас “госпожа”, — согласилась я. — На колени! — упиваясь собственной властью, потребовала Инга. Руки у меня сжались в кулаки. Глаза Инги потемнели. Я опустилась перед ней на колени. Я боялась ее. Стоявшие вокруг нас девушки весело рассмеялись. Я чувствовала себя униженной. Как мне хотелось поскорее от них избавиться! Только двоих из них я не называла при обращении “госпожой” — Юту, которая этого не пожелала, и Лану, на чем по какой-то неизвестной мне причине настояла сама Инга. Как мне хотелось поскорее попасть в Ар и после Ку-рулеанского рынка начать новую жизнь — вольготную и нолную удовольствий. Я посмотрела на Юту; она была занята собиранием ягод. — Юта, — позвала я свою подругу по неволе. — Да? — обернулась она. — Когда мы будем в Аре? — Через несколько дней. Мы ведь еще даже не добрались до Воска. Воск, я знала, это большая река, по которой шла северная граница владений Ара. Юта собирала ягоды. Ни она, ни охранник не обращали на меня внимания, поэтому я без труда стащила у нее еще пригоршню ягод и бросила их в свою корзину. По небу медленно плыли белые облака. Теплые солнечные лучи приятно ласкали лицо и плечи. Невольничьи бараки Ко-ро-ба остались далеко позади. Мы уже семь дней были в пути. Здесь я чувствовала себя гораздо лучше, чем в городе Башен Утренней Зари. К тому же меня согревала мысль, что моя жестокая похитительница Вьерна находится теперь в худшем положении, нежели я.
***
Следует сказать, что за последние несколько лет на оживленных торговых путях между Аром и Ко-ро-ба и между Аром и Тором торговцы устроили небольшие, хорошо укрепленные, обнесенные высокими каменными стенами форты, в которых могли остановиться на ночь не только граждане, принадлежавшие к их касте, но и идущие с караваном работорговцы и даже простые путешественники. Форты располагались один от другого на расстоянии дневного перехода, хотя большинству караванщиков все же приходилось проводить ночь под открытым небом. Эти пункты находились под защитой действующего на Горе торгового законодательства, и крупные города, во владениях которых они располагались, выделяли для их охраны особый контингент воинов и необходимые продовольственные припасы. Каждый торговый форт был в два ряда обнесен толстыми каменными стенами — внешней, более низкой, предназначенной для отражения неприятельского штурма, и внутренней, более высокой, с которой над фортом была протянута противотарнская проволока, защищавшая базу от нападения тарнсменов с воздуха. Такие укрепленные поселения не многим отличались от обычных военных фортов, расположенных, как правило, на границах владений крупных горианских городов. Главное отличие между ними состояло в том, что основную часть территории торгового форта занимали многочисленные складские помещения и гостиницы, предназначенные для отдыха путешественников. Рядом с гостиницами обычно располагались загоны для босков и бараки для рабов. Имелись и навесы для фургонов. Каждый форт — как торговый, так и пограничный — обслуживался большим количеством рабов. Это внушало мне некоторые опасения. Я боялась быть проданной в таком захолустье и навсегда там осесть, отрезанной от всякой цивилизации. Мне хотелось жить в большом городе, окруженной роскошью и удовольствиями. Я хотела ходить по улицам Ара. Вечером пятого дня пути из Ко-ро-ба мы въехали в ворота одного из таких торговых фортов. Внутри его стен невольницам иногда позволяли погулять. Убежать, если у них и появится такое желание, отсюда все равно было невозможно. Тарго тоже позволил нам ненадолго оставить фургон и размяться. Почувствовав свободу, я с радостью отправилась погулять по территории форта. Завернув за угол нашей гостиницы, я тут же остановилась от удивления. — Лана! Лана! — закричала я. — Что такое? — спросила она и подбежала ко мне. — Смотри! — показала я. Вдоль внутренней стены форта был разбит лагерь охотников Марленуса. Они вышли из Ко-ро-ба позже нас, но, очевидно, продвигались быстрее. Мы с Ланой в сопровождении остальных девушек побежали посмотреть на охотничьи трофеи. Лана больше всего получала удовольствие, разглядывая сидящих в клетках рабов-мужчин. Мы окружили клетки, и когда мужчины протягивали руки, чтобы нас схватить, со смехом отскакивали в сторону. — Пожалуйста, купите меня, хозяин! — смеялась я. — Пожалуйста, хозяин! — хохотали девушки. Один из рабов протянул руку к Лане. — Дай мне к тебе прикоснуться, — попросил он. Лана вскинула голову. — Я не позволяю прикасаться к себе какому-то рабу! — заявила она. — Я буду принадлежать свободному мужчине! Она расправила плечи и отошла от клетки соблазнительной походкой рабыни для наслаждений. Мужчина в ярости ударил кулаком по толстым прутьям клетки. — Я тоже буду принадлежать свободному мужчине, а не рабу, — заметила я не спускавшему с меня глаз пленнику и также продефилировала мимо клетки походкой хорошо тренированной рабыни. Пленники разразились ругательствами. Мы им отвечали смехом. Потом мы посмотрели клетки с пойманными слинами и пантерами. Разбойницы Вьерны, все пятнадцать, сидели в тесной клетке для рабов. Мы бросали в них комья грязи и долго выказывали им всяческое презрение. С особым удовольствием я осыпала оскорблениями светловолосую разбойницу, которая в свое время тащила меня за собой по ночному лесу. Я отыскала палку и ткнула разбойницу в спину сквозь прутья клетки. Она огрызалась, как раненое животное, и тоже пыталась дотянуться до меня, но решетка не пускала ее. А я бросала в нее комья грязи и смеялась. — Иди сюда! — позвала меня Лана. Я подошла к ней и увидела клетку с Вьерной. Рядом находилось несколько охотников, но мы с Ланой подумали, что они не станут нам мешать. Так оно и оказалось. Охотники тоже мало интересовались тем, что мы делаем. Это придало нам смелости. — Привет, Вьерна! — с вызовом бросила ей я. На руках у нее больше не было тяжелых оков, но железные прутья клетки надежно удерживали пленницу. Сама клетка была подвешена на толстом суку дерева. Ее металлическое днище раскачивалось в нескольких дюймах над землей. Я встретилась с Вьерной взглядом. Она смотрела твердо и холодно. Я бы, конечно, предпочла смотреть на нее сверху вниз, но Вьерна и так была выше меня ростом, а тут еще ее клетка висела довольно высоко над землей. — Может быть, ты меня еще помнишь? — поинтересовалась я. Вьерна смотрела на меня молча. — Это я на улицах Ко-ро-ба первой предложила рабыням отлупить тебя, — поставила я ее в известность. — Это я подтолкнула их к нападению на твою клетку! Вьерна молчала. — Это мне ты обязана тем, что они швыряли в тебя камнями и палками. Каменное выражение на лице Вьерны не изменилось. Я все еще держала в руке палку, которой перед этим тыкала в спину светловолосую разбойницу. Теперь я просунула эту палку между прутьями клетки Вьерны и перевернула ею стоящую на полу жестянку с питьевой водой. Вода разлилась по металлическому полу и стала тоненьким ручейком стекать на землю. Вьерна не пошевелилась. Я обошла клетку с другой стороны, чтобы пленница не могла одновременно следить за мной и за Ланой. Вьерна даже не посмотрела в мою сторону. Я снова просунула палку между прутьев, дотянулась ею до лежащих на полу двух спелых плодов ларма и ловко сбросила их на землю. Я подобрала их, один оставила себе, а второй отдала Лане. Мы тут же очистили фрукты от кожуры и с аппетитом их съели. Вьерна наблюдала за нами, не двигаясь с места. Я разозлилась. Без страха приблизившись к клетке вплотную, я ткнула палкой между прутьев Вьерне в спину. Она вздрогнула от боли, но не издала ни звука. Лана швырнула в нее камнем. Вьерна увернулась. Тогда я принялась раскачивать клетку, резко разворачивая ее то в одну сторону, то в другую. Теперь Вьерне сложнее было увернуться и от моих ударов палкой, и от комков грязи и камней, швыряемых в нее Ланой. Мы хорошо повеселились. Лана плевала в пленницу и бросала грязь, а мне удалось нанести ей несколько ударов палкой. Охотники спокойно наблюдали за этой сценой, но не прогоняли нас. Вволю позабавившись, мы перестали раскачивать клетку. Вьерна стояла закрыв глаза, вцепившись руками в толстые прутья. Когда клетка перестала раскачиваться, разбойница судорожно сглотнула и открыла глаза. Мы еще несколько минут развлекались тем, что бросали в нее грязь, били палкой и осыпали оскорблениями. Она все принимала молча. Я не боялась ее. Я утвердилась в мысли, что вообще никогда ее не боялась! Тут мы услышали голос зовущего нас охранника Тарго. Пришло время нам возвращаться в фургон и дать возможность выйти на прогулку группе девушек из второй повозки. Настала их очередь порадоваться кратковременной свободе. Я в последний раз ударила Вьерну палкой. — Скажешь ты мне что-нибудь наконец? — воскликнула я. Меня раздражало, что она не кричала, не рыдала и не просила тющады. Охранник позвал нас еще раз. — Бежим скорее, — сказала Лана, — а то нас накажут! Я снова ударила Вьерну. Удар пришелся ей в плечо. — Значит, ты не хочешь мне ничего сказать? — повторила я. — У тебя уши проколоты, — тихо произнесла она. Я закричала от гнева и злости, швырнула в нее палку и побежала к фургону.
***
Я бросила в корзину еще несколько ягод. — Юта, — обратилась я к напарнице. Юта обернулась и посмотрела на меня. — Поговори с Ингой, — попросила я. — Пусть она не будет со мной такой жестокой. Я вовсе не хочу, обращаясь к рабыням, называть их “госпожами”. — Почему ты сама с ней не поговоришь? — предложила Юта. — Она меня не любит, — ответила я. — Она меня побьет. Юта пожала плечами. — Она хорошо к тебе относится, — настаивала я. — Пожалуйста, поговори с ней обо мне. Пусть не заставляет меня называть остальных девушек “госпожами”. Они ведь всего лишь рабыни! — Мы все здесь рабыни. — Пожалуйста, попроси ее! — Хорошо, я с ней поговорю. Юта отвернулась и снова принялась рвать ягоды с куста. Приближался вечер. Мы были в пасанге от наших фургонов. С верхушки пологого холма, на котором мы находились, были видны их обтянутые материей крыши. Скоро можно будет возвращаться, нас накормят ужином. Я оглянулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за мной охранник. Он смотрел в другую сторону. Моя корзина была наполнена лишь наполовину. Юта оставила свою корзину у себя за спиной и собирала ягоды в ярде от нее. Меня она не видела. Юта вообще была такая глупая! Я осторожно запустила руку в ее кузовок и, зачерпнув пригоршню собранных ею ягод, пересыпала их в свою корзину. Никто этого не заметил. Я пересыпала себе еще пригоршню, а две ягодки ловко бросила в рот. В этот момент мне послышался какой-то подозрительный шум. Я испуганно оглянулась. Юта с охранником тоже одновременно подняли головы. Охранник что-то закричал и, забыв о нас, бросился к виднеющимся вдалеке фургонам. Юта заметила опасность раньше меня. Я не могла определить, откуда доносится неясный звук, отдаленно напоминающий глухое щелканье тысяч бичей и шум ветра. — Смотри! — закричала Юта. — Тарны! На большом расстоянии от нас, высоко в небе я заметила быстро приближающихся к нам тарнсменов. Они летели, выстроившись в сложном боевом порядке. Первый отряд, летевший ближе к земле, состоял из трех небольших, расположенных треугольником групп, одна из которых находилась впереди, а две других — чуть сзади. Над, ним в том же порядке шел второй отряд, над вторым — третий и выше остальных — четвертый. Грохота боевых барабанов не было слышно. Это значило, что приближались не военные тарнсмены, а разбойники. — Налетчики! — закричала Юта. Я остолбенела от страха. В этот момент самым поразительным мне казалось то, что охранник оставил нас и со всех ног бросился к фургонам. Мы, две рабыни, были совершенно одни! — Их здесь, наверное, не меньше сотни, — пробормотала Юта. Я подняла голову. — Прячься скорее! — закричала Юта и потащила меня в кусты. Спрятавшись в густых ветвях, мы с ужасом наблюдали, как передовой отряд разбойников снизился над караваном наших фургонов. Целясь в охранников, они сделали залп из своих арбалетов и убрались прочь, освобождая место следующей группе налетчиков. Защитники каравана спешно обрезали упряжь босков и, упираясь плечами в борта фургонов, стаскивали их в квадрат. Они не выстраивали повозки в оборонительный круг, не дающий защиты при нападении с воздуха. Они подтаскивали фургоны один к другому, так что они почти касались бортами, что позволяло охранникам прятаться от стрел нападающих под толстыми днищами и вести стрельбу из узкого пространства между повозками. Со многих фургонов они срывали тенты, и тарнсменам теперь были хорошо видны скованные цепями истерично кричащие девушки. Мужчины пытались спрятаться за тела беззащитных женщин, впрочем, самой ценной добычи для налетчиков. — Снимите с них цепи! — закричала Юта, словно кто-то мог ее услышать. — Отпустите их! Однако охранники, очевидно, не собирались снимать с девушек цепи до самого последнего момента, надеясь, что все-таки сумеют отбиться от разбойников. Это был самый сложный момент в битве. Никто, ни защитники, ни нападавшие не хотели гибели рабынь. И те находились меж двух огней. С земли очень трудно подстрелить тарнсмена. Охранники же прикрывались женщинами, связанными, скованными цепями в фургонах. Покружив еще над нашим караваном, отряд тарнсменов стал вновь набирать высоту. — Они отступают! — воскликнула я. — Нет, — сказала Юта. — Они так просто не отступят. Разбойники что-то задумали… И правда, через несколько минут я увидела, как тарнсмены в том же боевом порядке снова начали атаку. Теперь они пошли ва-банк. На головы защитников обрушилась огненная лавина. Обмотанные горящей ветошью стрелы сыпались сплошным потоком. Повозки занялись огнем. Чтобы спасти живой товар своего хозяина, защитники бросились снимать цепи с невольниц. Девушки с криками принялись забираться под фургоны. До нас доносились их истошные вопли. Многие из них были объяты пламенем. Я видела, как один охранник схватил невольницу, волосы которой загорелись, и, навалившись своим телом, прижал ее к земле, чтобы сбить огонь. Две девушки, не оглядываясь, убегали прочь от пылающих фургонов. На них никто не обращал внимания. Налетчики тем временем спустились на землю, выбрались из седел и с обнаженными мечами бросились на защитников каравана. Завязалась кровавая схватка. Удары мечей доносились даже до вершины холма, на котором испуганно прятались мы с Ютой. — Развяжи меня! — потребовала Юта. Мы были привязаны друг к другу затянутым у нас на шее узким кожаным ремнем. Однако сколько я ни пыталась, я не могла распутать мастерски завязанные охранником узлы. Они словно вросли в мягкую, хорошо выделанную кожу ремня. Ломая ногти, я отчаянно сражалась с узлами, но они ни в какую не желали сдаваться. — Развязывай скорее, — торопила меня Юта. — Самой мне их не видно! — У меня не получается! — простонала я. Юта подтащила меня к себе, чтобы привязь стала короче, схватила ремень и принялась рвать его зубами. Ее усилия также оказались напрасными. Слезы отчаяния покатились у меня из глаз. Сквозь их пелену я видела, как спешившиеся тарнсмены теснят между фургонами отчаянно сопротивляющихся охранников. Некоторые из налетчиков остались в воздухе и сверху добивали тех, кто пытался спастись бегством. Я заметила, как один из тарнсменов поднял закрывающий его лицо тяжелый шлем и вытер лоб платком. Это был предводитель разбойников. Даже с такого расстояния я сразу его узнала. — Это Хаакон! — закричала я. — Хаакон со Скинджера! — Конечно, Хаакон, — ответила Юта, продолжая рвать зубами кожаный ремень. Привстав в стременах сидящей на земле птицы, Хаакон широким жестом указал на объятые пламенем фургоны. По его приказу еще несколько тарнсменов спешились и бросились в бой. Разбойников Хаакона было не меньше сотни. А ведь в Ко-ро-ба его сопровождало всего человек сорок. Очевидно, большая часть его отряда вместе с тарнами ждала его где-то за городом. Теперь его войско по численности значительно превосходило отряд охранников Тарго. Грохот сражения долетал до вершины нашего холма. Я была напугана. Юта изо всех сил рвала зубами связывающий нас кожаный ремень. Внезапно из-под объятых пламенем фургонов одновременно выскочили десятки девушек и стали разбегаться в разные стороны. — Они разогнали девушек! — воскликнула Юта и с озлоблением рванула ремень: ей так и не удалось его перегрызть. Она обернулась ко мне. Глаза ее пылали. — Нам с тобой некуда деться, — сказала она. — Нужно скорее бежать отсюда! Я покачала головой. Я была слишком напугана и не знала, что мне делать. Куда мне бежать на этой чужой планете? — Бежим же, или я тебя убью! — закричала Юта. — Хорошо! — воскликнула я. — Хорошо, Юта! Бросив поле брани, большинство тарнсменов снова сели в седла и поднялись в воздух. Им нечего было искать в пылающих фургонах. Их мало интересовало золото Тарго, чтобы заполучить которое им пришлось бы положить не одну свою жизнь. Их главная добыча, ради которой было устроено нападение, разбегалась сейчас по степи. Тарго, как человек рациональный, предпочел спасти свою жизнь, своих охранников и золото ценой отпущенных им на свободу невольниц. Это была, конечно, чрезвычайная мера, крайне досадная для любого торговца. Стало ясно, что Тарго осознает всю серьезность момента и боевое превосходство налетчиков. Нам с Ютой медлить было нельзя. — Пойдем, Эли-нор, — потащила она меня за собой. — Скорее! Поднимая меня на ноги, она дернула за ремень, и я, спотыкаясь, побрела за ней. Прежде чем спуститься с холма, мы еще раз оглянулись. Кружась над самой землей, тарнсмены старались догнать разбегающихся невольниц. Вот одна огромная птица настигла бегущую девушку, схватила бедную жертву когтями и тут же стала набирать высоту. Со своего седла наездник нагнулся, крепко ухватил рабыню за волосы и заставил птицу разжать когти. Одной рукой он перекинул пленницу через седло и быстро связал. После этого он снова направил тарна к земле и стал охотиться за следующей невольницей. У одного из тарнсменов, я заметила, через седло было перекинуто уже четыре пленницы. Чуть поодаль скользящая над самой землей птица настигла пытавшуюся убежать от нее беспомощную жертву, и девушка тут же покатилась по траве, сбитая с ног мощным ударом широкого крыла. Она не успела опомниться, как спрыгнувший с седла наездник уже прижал ее коленом к земле и принялся ремнем связывать ей руки. Поблизости от него пролетел другой наездник, с диким хохотом преследовавший бегущую перед ним девушку и подгонявший ее ударами своего копья. Большинство грабителей, я заметила, охотились на девушек не покидая седла. Они набрасывали на свою жертву лассо и, втащив ее тарну на спину, привязывали к луке седла. Излюбленное развлечение тарнсменов, насколько мне было известно, состояло в том, чтобы незаметно подобраться к неприятельскому городу, вихрем пролететь над каким-нибудь высоким мостом, схватить проходящую по нему девушку и умчаться с ней прочь под полные бессильной ярости крики горожан. При этом особым шиком среди них считалось сбросить им на головы сорванную с похищенной жертвы одежду. Если это удавалось молодому тарнсмену и похищенная им девушка оказывалась его первой добычей, он непременно привозил ее в родной город и показывал своим родителям и друзьям, а его пленнице предписывалось танцевать перед гостями и прислуживать на вечере, посвященном такому удачливому подвигу. Однако обо всем этом гораздо приятнее слышать от окружающих, нежели самой быть в подобной охоте жертвой. Вот и сейчас я с ужасом наблюдала за бегущей между пылающими фургонами Реной. Ее настигал быстро снижающий свою птицу тарнсмен. Рена обернулась и, увидев своего преследователя, громко закричала. Лицо девушки исказилось от ужаса. Мне невольно передалось ее состояние. Громадная птица скользнула у нее над головой. В воздухе мелькнуло брошенное лассо и широким кольцом опустилось девушке на плечи. Через мгновение птица взмыла вверх, и кожаный ремень на теле девушки затянулся. Не удержавшись на ногах, она упала, и ее извивающееся тело оторвалось от земли. Наездник мощными рывками подтащил ее к седлу. Слабые кулачки Рены забарабанили ему по груди. Коротким взмахом ножа тарнсмен перерезал поясок, стягивавший невольничью тунику девушки, и через секунду сорванная с нее рубаха полетела на землю. Наездник спрятал нож и жестом приказал пленнице лечь поперек седла. Охваченная ужасом, девушка повиновалась, и он умелыми движениями стянул ей руки и ноги и привязал к седлу. У меня вырвался глухой стон. Юта дернула за связывающий нас ремень. — Да быстрее же ты! — закричала она. — Быстрее! Мы обе ускорили шаг.
13. В СЕДЛЕ НА ТАРНЕ, ПАРЯЩЕМ В НЕБЕ
Я стояла посередине небольшого быстрого ручья. Вода едва доходила мне до колен. С трудом удерживая равновесие, я внимательно наблюдала за медленно разворачивающей свое плоское, отливающее серебром тело большой рыбиной. Она неторопливо подплыла к изгороди из толстых жердей, воткнутых Ютой в дно ручья, и остановилась, словно удивленная этим неожиданно возникшим у нее на пути препятствием. Я осторожно наклонилась и схватила рыбину за жабры, но ее гибкое тело тут же выскользнуло у меня из рук. Я раздосадованно стукнула кулаком по воде. Ничего! Ей от меня не уйти! Я находилась у входа выстроенной Ютой ловушки. Она представляла собой плотную изгородь из воткнутых в песчаное дно ручья веток, верхние концы которых выступали над поверхностью воды. Вход в ловушку был обращен навстречу течению ручья, что помогало загнать в нее рыбу. Выбраться же рыбе, беря во внимание быстрое течение, было совсем непросто. Мне оставалось только войти в ловушку и вытащить оттуда добычу руками. Юта охотилась на берегу, устроив силки из узкого кожаного ремня, которым еще недавно мы с ней были привязаны друг к другу. Я снова начала терпеливо прижимать к заграждению пойманную в ловушку рыбу.***
Как это ни странно, нам с Ютой удалось убежать. То, что мы находились на некотором расстоянии от фургонов, и вызванная сражением неразбериха помогли нам уйти незамеченными. Я тогда, помню, очень испугалась. Я не знала, что нам делать? Куда бежать? — Если ты со мной не пойдешь, я тебя убью, — пообещала Юта. — Я пойду, Юта! — закричала я. — Пойду! Мы бежали, наверное, не меньше часа по степи и перелескам, прежде чем добрались до настоящего леса из деревьев ка-ла-на. Мы едва держались на ногах от усталости и, оказавшись под прикрытием густых деревьев, тут же без сил опустились на землю. — Юта, я боюсь, — испуганно прошептала я. — Что теперь будет? — Разве ты не понимаешь, что мы свободны! — воскликнула она. — Свободны! — Но что нам делать? — простонала я. Юта подобралась ко мне поближе и принялась распутывать узел ремня у меня на шее. — Этот ремень нам еще понадобится, — приговаривала она. Через некоторое время она как-то ухитрилась развязать узлы. — Теперь развязывай меня, — сказала она. — Я не могу, — ответила я, вспоминая свои мучения с неподатливыми узлами. — У меня не получается! — Давай быстрее! — приказала Юта; в глазах у нее загорелся недобрый огонь. Я снова принялась за работу. Узлы не хотели поддаваться ни в какую. — Сорви тонкую веточку, — потеряла терпение Юта. Я сломала с дерева ветку и протянула ей. Она принялась грызть ветку и зубами заострила ее конец. — Попробуй поддеть узел, — сказала она. Пользуясь заостренной веткой, я в конце концов справилась с узлами и сняла с Юты ремень. — Порядок, — удовлетворенно произнесла она, перепоясываясь этим ремнем. — А что нам теперь делать? — спросила я. — Прежде всего нам нужно уйти подальше в лес. Поднимайся, — сказала она. — Я не могу, — простонала я. — Я так устала! Юта посмотрела на меня с презрительной усмешкой. — Если ты хочешь идти, — сказала я, — оставь меня здесь одну. — Хорошо, — ответила она. — Прощай, Эли-нор! Она повернулась и пошла прочь. — Юта! — закричала я. Она даже не обернулась. От обиды у меня слезы навернулись на глаза. Я вскочила на ноги и побежала за ней. — Юта! — закричала я. — Подожди! Я пойду с тобой!
***
Мне наконец удалось прижать ногой загнанную в ловушку рыбу к частоколу из прутьев. Я снова схватила гибкое серебристое тело. Рыба отчаянно затрепыхалась. Она оказалась слишком тяжелой, чтобы я могла ее удержать. Сильное, скользкое тело вырвалось у меня из рук и снова ушло в воду. Я едва удержалась на ногах. Отплывя от меня подальше, рыбина повернулась ко мне головой и остановилась, лениво перебирая плавниками и не спуская с меня своих огромных выпученных глаз. Я отступила к узкому входу в ловушку и терпеливо принялась снова подгонять ее к загородке из прутьев. Я все равно вытащу ее на берег, чего бы мне это ни стоило! Скоро и Юта вернется с охоты. Мне хотелось порадовать ее своим уловом. Вот уже пятый день, как мы на свободе.
***
В дневное время мы прятались в небольших рощицах, а с приходом ночи двигались по степям, стараясь держать направление на юго-запад. Равир, крохотное селение, в котором родилась Юта, лежал к югу от Воска, неподалеку от побережья блистательной Тассы. — Почему ты так хочешь туда вернуться? — допытывалась я. Юту выкрали из деревни в раннем возрасте, а за год до этого ее родителей растерзал появившийся в округе хищный ларл. Юта принадлежала к касте мастеров по выделке кожи так же, как и ее покойный отец. — Я не очень хочу туда возвращаться, — призналась Юта. — Но куда еще идти? — Она усмехнулась. — Это, по крайней мере, моя родная деревня. Меня не сделают там рабыней. Иногда по ночам Юта произносила во сне имя Баруса — человека, которого она некогда любила. В возрасте двенадцати лет Юту приобрел себе в помощь один человек из касты кожаных дел мастеров, живший на Телетусе — острове, управляемом кастой торговцев. Купивший ее человек подарил ей свободу. Он и его компаньон любили девочку, воспитывали ее как свою дочь и всячески старались, чтобы она хорошенько освоила специфику работы по выделке кож, к касте которых при любых обстоятельствах она принадлежала по Праву рождения. Когда девушке исполнилось девятнадцать лет, у дверей дома ее наставника появились двое из касты высоких посвященных. Было решено, что она предпримет путешествие к Сардарским горам, что, согласно Учению высоких посвященных, налагается на каждого горианца Царствующими Жрецами, у которых благословляемый в дорогу юноша или девушка должны отработать несколько лет до достижения ими двадцатипятилетнего возраста. Если город или остров своевременно не посылает в Сардар своих кандидатов на услужение Царствующим Жрецам, то, согласно учению посвященных, на всех жителей могут обрушиться страшные несчастья. Никто не желал зла своим ближним; к тому же высокие посвященные строго следили за соблюдением каждым жителем острова предписаний, данных им таинственными и всесильными Царствующими Жрецами. — Я пойду, — согласилась Юта. — Вы хотите получить за нее золотую монету? — спросили у наставника Юты и его компаньона посвященные. — Нет, — ответили наставник и его компаньон. — Да, — сказала Юта. — Мы возьмем деньги. По традиции, установившейся на Телетусе и в некоторых других городах и островах, если отобранный юноша или девушка соглашались предпринять путешествие в Сардар и делали это в предписанный срок, высокие посвященные от имени города предлагали их родителям или воспитателям золотую монету. Юта была уверена, что ее наставник и его компаньон с пользой употребят эти деньги. Юта знала, что путешествия ей не избежать; управляющие островом торговцы непозволят ей отвертеться, поскольку слишком боятся вызвать неудовольствие Царствующих Жрецов. Если она не отправится в Сардар, ей на протяжении всех лет до достижения двадцатипятилетия будет отказано в покровительстве касты, держащей остров в своих руках; ее лишат всех прав, гражданства и защиты солдат, охраняющих остров. Для горианки это равноценно обращению в рабство или даже смерти. Любой, кому только заблагорассудится, может сделать ее своей рабыней, и, с точки зрения остальных граждан, он имеет на это полное право. К тому же, если она, одумавшись, согласится на это путешествие позже срока, установленного высокими посвященными, ее наставнику уже никто не предложит деньги в качестве компенсации. — Я пойду, — сказала Юта. Она согласилась присоединиться к группе отправляющихся в Сардар путешественников, организованной высокими посвященными. Ее наставник провожал ее со слезами на глазах и скрепя сердце принял предложенное золото… Юта увидела Сардар, но увидела его уже невольницей — в цепях и с ошейником на шее. Ее корабль был захвачен пиратами с острова Шенди. Вместе с остальными пассажирами разбойники продали Юту работорговцам, и те фургонами доставили девушек в Сардар и выставили их на продажу в разгар крупнейшей весенней ярмарки, ежегодно организуемой в первых числах месяца енкара. Стоя на высоком помосте в центре невольничьего рынка, Юта и увидела за высоким частоколом уходящие в небо остроконечные пики Сардарских гор. В течение следующих четырех лет, в расцвете своей красоты, Юта переходила из рук одного хозяина к другому, переезжая с ними из города в город. Затем она снова оказалась на Сардарском невольничьем рынке, куда ее вместе с остальными девушками выставили на продажу, чтобы их хозяин таким образом мог рассчитаться с долгами за свой подвергшийся нападению разбойников караван с солью. Здесь Юту и приобрел Барус, принадлежавший к касте кожаных дел мастеров. У нее было много хозяев, но только его имя она нередко повторяла во сне. Она очень любила этого человека, но как она сама призналась, однажды она попыталась навязать ему свою волю. В результате он ее продал. Юта никогда не рассказывала мне об этом человеке, но только его имя срывалось с ее губ, когда она спала. — А почему бы тебе не вернуться на Телетус? — поинтересовалась я. Меня нисколько не прельщала перспектива оказаться в маленькой деревушке, где Юта родилась. К тому же именно на Телетусе ей подарили свободу и ее приемные родители могли все еще оставаться на острове. — Ой, нет, Тассу мне не переплыть, — отмахнулась Юта. — Не думаю, чтобы я каким-то образом могла оплатить проезд, да и капитан корабля может очень просто сделать меня своей рабыней. В ее словах была доля правды. — А кроме того, — с грустью добавила она, — мои приемные родители, скорее всего, уже давно оставили остров. И это казалось вполне вероятным, поскольку население небольших торговых островов, таких как Телетуc, отличается гораздо меньшей оседлостью, чем, скажем, жители крупных ремесленных городов или местностей с развитым земледелием и животноводством, чьи традиции сохраняются веками, передаваясь от отца к сыну. — Но, может быть, тебе как-то удастся добраться до острова, — настаивала я. — Может, твои приемные родители все еще там? Если мне предстояло идти вместе с Ютой, я бы, конечно, предпочла отправиться на торговый остров с его гораздо более высоким уровнем цивилизации, чем какая-то глухая деревня, затерянная в бескрайних степных просторах южнее Воска. — Посмотри на меня! — закричала Юта со внезапно проснувшейся в ней злобой. Я недоуменно посмотрела на нее. — У меня проколоты уши! Я только пожала плечами. — Они были так добры ко мне! — кричала Юта, обливаясь слезами. — Как я могу вернуться к ним с таким безобразием? Как я, их бывшая дочь, покажусь им на глаза с проколотыми ушами? Я не могла до конца понять Юту; она была настоящей горианкой. — У меня проколоты уши! — стонала она. — Теперь ты понимаешь, — подняла она ко мне заплаканное лицо, — что я могу спрятаться только в Равире? Я не ответила. В любом случае право решать оставалось за Ютой. Я могла либо следовать за ней, либо отправляться своей дорогой, которой у меня просто не было. Я подняла со дна ручья несколько камешков и швырнула их в рыбу. Поднимая фонтаны брызг, она серебристой стрелой проскользнула мимо меня и заметалась по замкнутому пространству ловушки. Я боялась ее. Один раз ее плавники зацепили меня по ноге, и я закричала — не знаю уж, от чего больше: от ужаса или от отвращения. Я закрыла глаза и сжала кулаки. Все тело у меня словно оцепенело. Когда я все же нашла в себе силы продолжить охоту, рыбина снова находилась в дальнем конце ловушки; она лениво перебирала плавниками, не спуская с меня неподвижных, словно остекленевших глаз. Я облегченно вздохнула: рыбе не удалось выскользнуть из ловушки.
***
Я казалась себе такой слабой, неумелой и беспомощной. Если бы не Юта, мне, думается, никогда бы не выжить в диком лесу и степи. В этой хрупкой на вид девушке не иссякали какая-то внутренняя сила и, казалось, неистощимый запас жизненной энергии. И опыт Юты был огромен. Она показывала мне, что можно употреблять в пищу, а что нет. Научила строить ловушки для рыб и расставлять силки, сплетенные ею из узкого кожаного ремня. Она также показала, как с помощью толстого бревна, кожаного ремня и устроенного из веток примитивного спускового механизма можно сделать довольно большие капканы, достаточно прочные, чтобы поймать в них даже табука. Однако такие силки мы не ставили, поскольку они могли привлечь внимание какого-нибудь охотника и вызвать у него ненужное любопытство. Мы обходились маленькими силками, рассчитанными на мелкого зверя, которые проще было спрятать в траве. К тому же, не имея ножа, нам с Ютой было бы трудно управиться с пойманным в силки крупным животным. Юта научила меня строить шалаш в лесу на земле или вить гнезда на деревьях и маскировать их среди ветвей. Показала, как с помощью определенным образом изогнутой палки охотиться на птиц и небольших животных. Она учила меня находить пищу в таких местах, где, казалось, искать ее совершенно бессмысленно. Очень скоро я уже сама могла определить, листья каких деревьев годятся в пищу и где нужно выкапывать съедобные коренья. Однако я так и не смогла себя пересилить и не решилась попробовать маленьких жуков, которых она ловила на поверхности воды, или жирных зеленых насекомых, извлекаемых ею из-под коры сухих деревьев или в расщелинах между скал. — Они очень питательные, — убеждала меня Юта. Я соглашалась, но предпочитала обходиться лесными орехами, фруктами, кореньями и рыбой, по форме и вкусу напоминающими то, что мне уже было знакомо и привычно с детства. Ну и, конечно, я с удовольствием лакомилась дичью, добываемой Ютой. Мы жарили дичь на костре. Вероятно, самым удивительным в арсенале опыта Юты было ее умение добывать огонь с помощью тонкой палочки и пары сухих щепочек. Я была несказанно удивлена и обрадована, когда увидела, как над заостренной палочкой, вращаемой Ютой в отверстии щепки, неожиданно появилась струйка дыма, а затем почернела и занялась крохотным пламенем уложенная рядом сухая трава. Через секунду языки пламени уже лизали подбрасываемый в костер хворост. За время нашего бегства нам еще не довелось встретить ни одного человека, но, возможно, только потому, что в дневное время мы прятались в небольших рощицах, а ночью снова отправлялись в путь. Опасаясь нежелательных встреч, Юта поначалу вообще не хотела разжигать костров, но я ее частенько уговаривала. Я не могла заставить себя есть приносимую ею дичь сырой.
***
— Тал! — закричала показавшаяся на берегу Юта, приветствуя меня, как положено свободным людям. — Тал! — радостно помахала я в ответ. Я почувствовала громадное облегчение, увидев, что она вернулась с охоты. На плече у нее висел свернутый узкий кожаный ремень, с которым мы не расставались с тех пор, как нам удалось его с себя снять. В одной руке она держала двух небольших пушистых животных размером с приличную кошку — пойманных ею хищных лесных уртов, а в другой— четырех маленьких птиц с желто-зеленым ярким оперением. Отлично! Значит, вечером мы устроим настоящее пиршество. У меня тоже было чем ее порадовать. — Юта! — закричала я. — Я поймала рыбу! — Прекрасно! — воскликнула Юта. — Тащи ее скорее на берег! — Не могу, — с огорчением призналась я. Юта рассмеялась, бросила свою добычу на траву и, войдя в воду, забралась в ловушку. Я направилась к выходу из загона, чтобы закрыть его своим телом и не дать моей добыче вырваться из западни. Юта осторожно подошла к рыбе, стараясь ее не испугать. Затем она стремительным рывком прижала ногами рыбу к ограждению из воткнутых в дно жердей и схватила ее за длинные плавники. Рыбина затрепыхалась в воздухе, но вырваться из рук Юты было не так-то просто. Через мгновение Юта с победным видом несла нашу добычу на берег. — Сломай ловушку, — распорядилась она. Каждый раз, уходя из рощи, мы уничтожали выстроенные нами ловушки. Это, кстати сказать, является обычной для горианца манерой поведения на охоте. Он никогда не оставит после себя ловушку или силки в том месте, куда больше не собирается возвращаться. Нередко проявляя друг к другу поразительную жестокость, горианцы стараются без особой нужды не нарушать жизнь дикой природы и ее обитателей, которых они склонны считать существами свободными и достойными всяческого уважения. Однако подобная любовь и уважение редко распространяется у того же горианца на его домашних животных, к которым он причисляет как своих босков, так и рабов. Интересно отметить, что обычный дровосек, прежде чем срубить какое-нибудь дерево, непременно поговорит с ним, попросит у него прощения и постарается объяснить, что он лишает его жизни не ради баловства, а исключительно по крайней необходимости, чтобы растопить очаг или выстроить дом. В нашем же случае, помимо общепринятых горианских традиций, имелись и особые причины уничтожать после себя ловушки и силки: они могли выдать наше присутствие в лесу и навести на наш след кого угодно. Пока я вытаскивала ветки из вязкого песка и бросала их в кусты, Юта дожидалась меня, сидя на берегу. После этого я помогла ей перенести добычу к нашему лагерю. — Сдери шкуру с животных и почисти рыбу, — распорядилась Юта. Мне не понравилось, что она отдает мне приказы. — Не хочу, — ответила я. — Тогда разведи огонь, — согласилась она. — Ты же знаешь, что я не умею, — вскинула я голову, чувствуя, как во мне начинает закипать озлобление. — Ну, значит, мы вообще не будем разжигать костер, — пожала плечами Юта. — Будем, — возразила я. — Мы должны его разжечь. Я не могу есть мясо сырым! — Это очень опасно, Эли-нор. — Разожги костер, Юта, пожалуйста! — взмолилась я. — Тогда сними шкуру с животных, — сказала Юта. — Ладно, — скрепя сердце согласилась я. Я ненавидела эту работу. Она была такой грязной, мерзкой, не достойной меня. Юта постоянно заставляла меня этим заниматься! Да и кто она такая, чтобы отдавать мне распоряжения? Мне совершенно не нравилась моя спутница. Она такая глупая! Строит из себя командира и при этом допускает ошибки, разговаривая на своем родном языке! Осколком камня я с неохотой принялась разделывать тушки животных. Сейчас мне казалось, что я больше не нуждалась в компании Юты. Она, вероятно, уже научила меня практически всему, что умела сама. Теперь я могла обойтись без нее. Но она вела себя так, словно в чем-то превосходила меня. Да я, женщина с Земли, всегда буду лучше любой горианки! А эта девчонка все делает так, словно она для меня лидер! Разве я ей позволяла, чтобы она, брала надо мной лидерство? Конечно, нет! — О чем ты думаешь, Эли-нор? — спросила Юта. — Меня зовут Элеонора, — с вызовом заметила я. — Эли-о-нора, — старательно произнесла она. — Ни о чем я не думаю, — отмахнулась я. — Вот как? — пожала она плечами. Я продолжала работать, и через некоторое время она тоже взяла острый обломок камня и стала мне помогать. Я воздержалась от проявления благодарности. Она вполне могла все сделать сама. Я и так потратила весь день, чтобы поймать рыбу. А она только прогулялась по рощице, проверяя силки и охотясь на птиц. — Юта стала вполголоса напевать. — Чего это ты распелась? — недовольным тоном спросила я. — Я чувствую себя счастливой, — ответила она. — С чего же это ты такая счастливая? — язвительно, поинтересовалась я. Она посмотрела на меня с недоумением. — Я вырвалась на свободу, — пожала она плечами. После того как мы содрали шкуру с животных, ощипали птиц и очистили рыбу — что я предоставила сделать Юте, поскольку не хотела даже притрагиваться к этому липкому, противному созданию, — Юта принялась разводить костер. — Давай быстрее, — поторапливала я ее: мне очень хотелось есть. Юта трудилась не меньше четверти часа, старательно пытаясь зажечь пучок сухой травы. Пот катился с нее градом, взгляд был прикован к почерневшей дощечке. — Быстрее! — сгорала я от нетерпения. — Быстрее! Наконец первый язычок пламени робко лизнул сухую траву и побежал к горке тоненьких щепочек. Через несколько минут мы уже сидели возле пылающего костра. Пищи у нас сегодня было больше, чем обычно, и мы даже устроили над костром вертел из воткнутых в землю ветвей. Когда дичь была готова, мы сняли ее с вертела и положили на листья. Я умирала от голода. Начинало темнеть, и из рощи потянуло прохладой. Приятно будет поужинать, сидя у жарко пылающего костра. Только я об этом подумала, как Юта поднялась на ноги и стала тушить огонь. — Что ты делаешь? — воскликнула я, хватая ее за руку. Она посмотрела на меня с недоумением. — Тушу костер, — сказала она. — Не надо, Юта, — попросила я. — Оставлять его на ночь опасно! — Ничего опасного! Вокруг нет ни души! — Это очень опасно, Эли-нор. Я не хотела есть в темноте, дрожа от вечерней прохлады. — Не туши огонь, Юта, — просила я. — Все будет в порядке. Она остановилась в нерешительности. — Пожалуйста, — настаивала я. — Ну, хорошо, — уступила она. Однако уже через минуту она вскочила с места и с испуганным видом принялась затаптывать огонь. — Что ты делаешь? — закричала я. — Тише! — прошептала она. И тут я услышала донесшийся сверху, из темноты, крик парящего в небе тарна. — Это дикий тарн, — пробормотала я. В считанные секунды костер был потушен. — Нужно уходить отсюда, — испуганно прошептала Юта. — Но это всего лишь дикий тарн! — настаивала я. — Надеюсь, что это так, — сказала Юта, тревожно оглядываясь по сторонам. По спине у меня пробежала мелкая дрожь. Юта принялась ломать выстроенный нами шалаш и раскидывать сломанные ветви по сторонам. — Возьми с собой пищи в листьях, сколько сможешь унести, — сказала Юта. — Нужно уходить как можно скорее! Я была обозлена и испугана. Ее беспокойство казалось мне совершенно напрасным. Замаскировав следы лагерной стоянки, Юта собрала все кости, шкуры и внутренности разделанных нами животных и поспешно закинула их в кусты. После этого, не теряя ни минуты, мы быстро пошли в темноту. Я шагала за Ютой, чувствуя, как ненависть по отношению к ней борется во мне со страхом ее потерять. Мы двигались по роще в прежнем юго-западном направлении. Вскоре деревья начали редеть, и мы снова оказались на краю широкой степи. Ночь выдалась на редкость темной. Юта напряженно всматривалась в бездонное небо, но не заметила ничего подозрительного. Долгое время она прислушивалась, но до нас не доносилось ни звука. — Вот видишь, — раздраженно бросила я, — не надо было дергаться. Зачем убежали? — Возможно, и не надо было, — согласилась Юта. — И тарнов больше не слышно. — Может, наездники спешились. — Это всего лишь был один дикий тарн. — Я тоже хочу на это надеяться. Расположившись у края рощи, мы с Ютой торопливо доели остатки дичи и рыбы, которые я прихватила с собой. Обсосав все косточки, мы вытерли руки о траву и бросили объедки в кусты. — Смотри! — внезапно прошептала Юта. В двух сотнях ярдов от нас между ветвями густого кустарника мелькнули в темноте огни двух двигавшихся в нашу сторону факелов. — Люди! — простонала Юта. — Мужчины! Мы вскочили на ноги и побежали по полю, стараясь придерживаться выбранного нами с самого начала направления. К рассвету мы добрались до очередной рощи каланских деревьев. Углубившись в нее, падающие с ног от усталости, мы на скорую руку соорудили в кустах шалаш из веток и проспали в нем весь день. Четырьмя днями позже, в другом небольшом леске, как-то вечером Юта потребовала, чтобы я поставила силки на обнаруженной нами тропинке, протоптанной животными к водопою. Мы больше не ощущали никаких признаков преследования. По ночам, насколько хватало глаз, мы не видели ни одного горящего факела. Нам снова посчастливилось убежать. Перекинув через плечо смотанный узкий ремень, я пошла вдоль тропы. Над головой у меня прыгали с ветки на ветку пичужки в ярком оперении. В кустах я заметила мгновенно ощетинившегося лесного урта, а чуть поодаль, на небольшой лужайке, даже увидела пару мирно и безбоязненно пасущихся грациозных табуков. Дважды мне на пути попадались крохотные ручейки. И вдруг меня словно громом поразило. Я услышала мужской голос! Я мгновенно присела на корточки и, чувствуя, как у меня засосало под ложечкой, бесшумно скользнула под ветви густого кустарника. Голос раздавался совсем рядом, в стороне от едва различимой тропинки. С тревожно бьющимся сердцем я осторожно раздвинула ветви кустарника и выглянула в образовавшийся просвет. Сердце у меня едва не остановилось. Передо мной открылась небольшая поляна. Посередине поляны сидели два тарна в закрывающих им глаза глубоких колпаках. Рядом с птицами стояли и беседовали двое мужчин, воинов в легких кожаных доспехах, и с оружием. Это были — сразу заметно — сильные и жестокие люди. Я сразу узнала их. Мне уже доводилось их видеть возле невольничьих бараков на северной окраине Лауриса, где Тарго арендовал себе помещение для рабынь. Это были люди Хаакона со Скинджера. — Она где-то здесь, — произнес один из них. — Будь у нас охотничий слин, — сказал второй, — мы без труда смогли бы взять ее след, и к утру она уже была бы у нас в руках. — Надеюсь, она рабыня красного шелка! — хохотнул первый. — Даже если нет, когда мы доставим ее Хаакону, она уже будет женщиной самого что ни на есть красного шелка, — осклабился второй. — Хаакону это может не понравиться. — Зато это понравится нам! Знает там Хаакон, кто из них белого шелка, а кто — красного! — Смотря какое у него будет настроение, — продолжал хмуриться первый. — Не поплатиться бы нам головой. — Неужели он действительно считает, что сбежавшую от него невольницу мы вернем ему девушкой белого шелка? Да никогда! — захохотал второй мужчина. — Поймать ее будет несложно. Но уж она заплатит нам за все наши труды и старания! — А если мы вообще ее не поймаем? — Поймаем. Девчонка она проворная, но от нас ей не уйти! Прижавшись к земле, спрятавшись среди ветвей кустарника, я была ни жива ни мертва от страха. — Она кажется не такой уж глупой, — все еще сомневался более осторожный первый воин. — Однако мы заметили ночью разожженный ею костер. — Верно. Какой бы умной она ни казалась, как бы далеко нас ни завела, у нее тем не менее хватило глупости разжечь огонь! — Каждая женщина достаточно глупа, чтобы позволить себе разжечь костер. Когда она выкинет подобную штуку еще раз, мы ее и поймаем! — Какой у нас план? — Мы знаем, что она умеет разводить костер. Скорее всего, она готовила на нем пищу -жарила какую-нибудь птицу или урта. — Конечно. Помнишь, в лесу пару дней назад мы нашли обглоданные кости лесного урта! — Верно. Это было неподалеку от ведущей к водопою звериной тропы. — Охотиться даже на уртов не так-то просто! Значит, у нее есть определенные навыки. — Это — чепуха. Главное в этом деле уметь находить звериные тропы. А уж поставить на них самые простые силки — чепуха! На этом-то мы ее и схватим. — Правильно! Она будет держаться звериных троп, и рано или поздно здесь мы ее и поймаем! — воодушевился первый охотник за рабынями. — В этих рощах звериных троп не так уж много. Не сегодня-завтра она непременно окажется у нас в руках! Пешком ей далеко не уйти. А мы на тарнах… Не поднимая шума, я очень осторожно отползла от поляны и, удалившись на приличное расстояние, опрометью бросилась прочь от опасного места. Я как можно скорее должна была отыскать Юту и предупредить ее об опасности. И тут мне в голову пришла мысль столь неожиданная, что я даже остановилась и снова спряталась в кусты, чтобы хорошенько подумать. Эти люди все время говорили “она” — то есть они охотились за одной, а не за двумя девушками. Значит, если я… Нет-нет! Я даже встряхнула головой, отгоняя подобные мысли. Но эти мужчины очень меня напугали. Они были грубыми, безжалостными разбойниками. Элеоноре Бринтон, этой изнеженной девушке с Земли, ни за что нельзя попадать в руки к этим зверям. Я слышала, что они собираются сделать со своей будущей пленницей, даже если это девушка белого шелка. А Юта почти с детства рабыня. И раньше ее… “Нет! — сказала я себе. — Нет! Я должна гнать от себя подобные мысли!” Я поднялась на ноги и уже медленнее, нерешительнее побрела к нашей с Ютой стоянке. Эти мужчины знают только об одной из нас. Они считают, что в лесу скрывается только одна девушка. Нет, я не должна допускать даже мысли об этом! Нам с Ютой нужно бежать отсюда! Бежать вдвоем! Пусть даже мне опять придется выслушивать ее указания. Пусть даже она опять станет вести себя так, словно она во всем превосходит меня! Губы у меня сами собой растянулись в злобной усмешке. Эта Юта считает себя моим начальником. Она осмеливается отдавать мне приказания. Она помыкает мной. Мной, Элеонорой Бринтон! Она, тупая германская девчонка, дикарка, не знающая, что такое телевидение и автомобиль, осмелилась выказать превосходство по отношению к девушке с Земли! Тем более такой девушке, как я! Ее следует проучить. Она еще плохо меня знает. “Нет! — тут же вспыхнула в сознании другая мысль. — Я должна предупредить Юту! Я обязана ее предостеречь!” Я приближалась к месту нашей стоянки. Мне вспомнилось, как один из мужчин сказал: “Не сегодня-завтра мы обязательно ее поймаем!” Они идут по нашему следу много дней и не оставят преследование, пока мы не окажемся у них в руках. Нам от них не уйти. Я усмехнулась. Или, по крайней мере, — не уйти одной из нас! Юта глупа, она — горианка, для нее это не имеет большого значения. Она грубая, недалекая, простая девчонка. Она даже допускает ошибки, говоря на своем родном языке. Она не обладает ни моим умом, ни сообразительностью, ни тонкостью чувств, ни деликатностью обхождения. Она, вспомнилось мне, принадлежит к низшей касте. Она во всем проигрывает по сравнению со мной. Кроме того, она позволила себе обращаться со мной так, словно в чем-то превосходила меня. Она имела наглость указывать мне! Давать распоряжения! Я почувствовала, как во мне просыпается глухая ненависть к этой девчонке. Хорошенькая маленькая Юта, которую мужчины находили столь желанной и привлекательной. Я ненавидела ее! Я гораздо красивее, чем она! Юта и прежде была рабыней, побудет и снова! Ничего с ней не сделается! Мне вспомнилось, как она продела кожаный шнурок во вдетое мне в нос колечко и всю ночь подвергала меня унижениям. Я ненавидела ее! Ненавидела! Мы еще посмотрим, кто из нас умнее и сообразительнее! Я спрятала силки из кожаного ремня на небольшом деревце и приметила место. Вскоре подошла к месту нашей стоянки. — Привет, Юта! — произнесла я с улыбкой. — Тал, Эли-нор, — откликнулась она, отрываясь от работы. Она ломала сухие ветки и отщепляла древесную кору для разведения огня. Дождей не было давно, стояла теплая, даже жаркая погода, и недостатка в топливе для костра не ощущалось. — Ох, Юта, я так устала, — как ни в чем не бывало сказала я. — Я установила силки на звериной тропе довольно далеко отсюда. Мне показалось, что там больше дичи. И верно: когда я шла назад, в силки что-то попалось. — Отлично, — кивнула Юта. — Что мы поймали на этот раз? — Не знаю. Такого животного я еще не видела. — А почему ты его не принесла? — Я побоялась к нему прикоснуться. — Ох, Эли-нор, — рассмеялась Юта, — ты такая трусиха! — Юта, пожалуйста, сходи за ним сама. Оно такое страшное! Я побоялась взять его в руки. — Ладно, я его принесу, — согласилась она, возвращаясь к работе. Я бросила через плечо испуганный взгляд на тропу. — Разве ты не пойдешь прямо сейчас? — спросила я с наигранным удивлением. — К чему такая спешка? — пожала плечами Юта. — Кто-нибудь может заметить поставленные нами силки. Зачем нам привлекать к себе внимание? Юта подняла глаза. — Ты права, — согласилась она. — Нужно забрать животное как можно скорее. — Она бросила на землю охапку хвороста и сказала: — Пойдем, покажешь, где ты поставила силки. — Нет! — воскликнула я. Юта посмотрела на меня с удивлением. — Ты не пройдешь мимо них, — принялась я ее убеждать. — Они стоят возле самой тропы, той, что мы с тобой приметили, с левой стороны. Ты их не пропустишь! А я так устала… — Ладно, — сказала Юта и пошла по направлению к той поляне, где я увидела разбойников Хаакона. Сердце у меня готово было выскочить из груди. Стараясь идти бесшумно, я на некотором расстоянии последовала за ней. Я нашла и на всякий случай взяла с собой большой увесистый камень. Отойдя подальше от места нашей стоянки, я присела под куст и стала ждать, что будет. Внезапно в лесу, еще далеко отсюда, я услышала мужские крики. Сердце у меня тревожно забилось. Они поймали ее! Вдруг уже гораздо ближе послышались шаги бегущего человека и треск ломающихся ветвей. В двух шагах от меня из кустов выскочила Юта. На лице у нее застыл ужас. — Скорее, Эли-нор! — увидев меня, закричала она. — Бежим! Там охотники за рабами! — Я знаю, — спокойно сказала я. Она остановилась как вкопанная, не понимая, почему я не двигаюсь с места. Не давая ей опомниться, я ударила ее камнем по голове. Преследователи должны найти ее, а не меня! Юта застонала и опустилась на землю. Слева над глазом у нее выступила кровь. Я положила камень рядом с ее лицом. Преследователи подумают, что она споткнулась и ударилась головой о камень. Лишь бы они не догадались, что в лесу прячется еще одна рабыня! Я снова спряталась в кусты и стала ждать. Юта попыталась подняться на ноги, но тут же со стоном снова упала. Она была без сознания. Показавшиеся из-за деревьев мужчины подхватили ее на руки и понесли. Они на ходу сорвали с нее невольничью рубаху и, не замедляя шаг, связали ей руки. Я была довольна. Они поймали Юту вместо меня. Я только опасалась, что, придя в сознание, она расскажет мужчинам, что я где-то поблизости. Однако какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что она этого не сделает. Юта честна и наивна. Я знала, что она меня не выдаст. Я не могла нарадоваться тому, как ловко я провела вокруг пальца своих преследователей. Теперь я могла продолжать свое начатое с Ютой путешествие в Равир. Думаю, я сумею его отыскать. В деревне я скажу, что была подругой Юты, которую жители селения, надеюсь, еще не забыли. Местные жители, конечно, примут меня и, наверное, полюбят. Со временем они помогут мне добраться до Телетуса — до острова торговцев, где я отыщу приемных родителей Юты. Я не сомневалась в том, что они станут заботиться обо мне так же, как прежде заботились о Юге: ведь я была подругой их названой дочери, много лет назад пропавшей по дороге к Сардарским горам. Я скажу, что Юта просила меня отыскать их, ее приемных родителей, и от их имени пообещала, что они позаботятся обо мне. Я расскажу, как мы с Ютой старались вернуться на этот остров, но по дороге попали в руки работорговцев, и только мне, к несчастью, одной, удалось убежать. Неужели они откажутся уделить мне немного тепла и ласки? Нет! Конечно, нет! Я сумею занять в их сердцах то же место, которое прежде было отдано Юте. Они полюбят меня, и я позволю им считать себя их приемной дочерью. Я была очень довольна собой. Прошло несколько дней. Я продолжала свое путешествие к Равиру. Я шла ночью, а днем пряталась в небольших рощицах из деревьев ка-ла-на… Солнце давно взошло, и я лежала, ворочаясь, на охапке травы, надежно замаскировавшись среди густого кустарника. Глаза у меня закрывались, но уснуть не давала гудевшая возле лица мошкара. Прошлой ночью я хорошо поела. Еще издали я заприметила крохотное селение и, подойдя поближе, стащила с шеста повешенный для просушки большой кусок мяса. Это было гораздо лучше того, что я могла поймать в свои силки. С тех пор как Юта оказалась в руках преследователей, я не жарила себе мяса. Во-первых, я ни разу не смогла самостоятельно развести огонь, а во-вторых — и это самое главное — я теперь знала, насколько это опасно. Я обходилась фруктами, лесными орехами и съедобными кореньями. Иногда моя вынужденная скудная диета дополнялась мясом какой-нибудь мелкой дичи — птицы или лесного урта, — попавшейся в расставленные мной силки. Но в последние две ночи мне сказочно повезло: я дважды наткнулась на небольшие селения и ухитрилась стащить пару кусков вяленого мяса. Я решила, что питаться подобным образом для меня самое подходящее дело. Я никогда не смогу себя пересилить и даже ко рту не поднесу тех мерзких водяных жуков, которых ела Юта, и отвратительных зеленых насекомых, которых она выковыривала из-под коры поваленных деревьев. Как бы они ни были богаты белками и протеинами, я лучше ноги протяну от голода, чем заставлю себя проглотить хоть одну такую гадость! Куда лучше утащить кусок мяса во встречающихся у меня на пути селениях, у бестолковых крестьян! Я даже не стала особенно удаляться от селения, решив этой ночью снова полакомиться вяленым мяском и прихватить еще кусочек на завтрашний день. Я лежала, закинув руки под голову, и сквозь густые ветви кустарника лениво наблюдала за плывущими по небу облаками. День выдался теплым и солнечным. Настроение у меня было приподнятое. Я с удовольствием ощущала приятную сытость в желудке. Внезапно где-то вдалеке я различила неясный шум. Мне показалось, что это кричат люди. Их голоса сливались с каким-то грохотом, издаваемым металлическими предметами. Вероятно, они колотили палками в какие-нибудь тазы или кастрюли. Вначале я не придала большого значения причудам местных жителей, однако через несколько минут стало ясно, что странные звуки быстро приближаются. Я почувствовала смутное беспокойство. Вскочив на ноги, я выглянула, раздвинув ветви кустарника. С опушки леса, ближайшей к селению, доносился ужасный грохот, приближающийся ко мне. Не связывая появление шума со своим присутствием в лесу, я перебросила через плечо кожаный ремень, с помощью которого устраивала силки, и не спеша направилась в противоположную сторону, собирая по дороге ягоды и съедобные плоды. Шум у меня за спиной становился все громче, но я пока не придавала этому значения. Что бы там ни затевали местные жители, для меня главное — на них не наткнуться, а в моем распоряжении целый лес, так что я без труда смогу от них удалиться. Не желая углубляться в рощу, что было мне совсем не по пути, я свернула влево, стараясь обогнуть двигавшихся в моем направлении людей. Я шла все так же неторопливо, время от времени наклоняясь, чтобы пособирать ягоды или сорвать плод. И вдруг, к своему раздражению, я услышала, что такой же издаваемый металлическими предметами грохот приближается навстречу. У меня родились смутные подозрения, а легкое беспокойство переросло в тревогу. Я повернула направо и перешла на бег. Неужели меня пытаются взять в кольцо? Через две-три минуты стало ясно, что я приближаюсь к еще одному источнику шума. Я испуганно оглянулась. Грохот металлической посуды доносился теперь с трех сторон. Издававшие шум люди окружали рощу широким полукругом. Стало ясно, что это именно на меня они устроили облаву! Я испугалась не на шутку. Лишь с одной стороны шум не доносился. Не долго думая, я побежала в этом направлении. Вскоре оказалось, что эти люди прижимают меня к краю рощи. Там я окажусь вне защиты густых деревьев! Там они смогут загнать меня в расставленные ими сети или прямо в руки поджидающих в засаде охотников! Это пугало меня больше, чем разносившийся по лесу шум. Я должна как-то проскользнуть между окружающими меня людьми. Очень осторожно, прячась за ветвями кустарника какой погуще, я направилась навстречу приближающемуся грохоту. Мимо пробежал испуганный табук, мелькнула среди травы пара встревоженных уртов. Нарастающий грохот и осознание того, что я являюсь объектом устроенной облавы, делали все происходящее вокруг каким-то нереальным. Я чувствовала себя словно в кошмарном сне. Я заметалась, утратила всякую способность мыслить рационально. Меня мучило только желание поскорее убежать от этого грохота, заткнуть уши, чтобы его не слышать, проснуться! Однако я нашла в себе силы окончательно не впасть в истерику. Я забилась в середину густого кустарника и прижалась к земле. Грохот стал невыносимым. Сердце у меня готово было выскочить из груди. Плотной шеренгой на меня надвигалось не меньше двух сотен крестьян — мужчин, женщин, детей. Все они кричали и что было сил колотили палками в железные тазы, котелки и кастрюли. В руках у мужчин я увидела копья и дубинки, женщины несли вилы и плети для скота. Их было слишком много, они шли очень близко друг к другу! Я плотнее прижалась к земле. Какой-то ребенок заметил меня и еще громче заколотил палкой в железную кастрюлю. Я не выдержала, вскочила на ноги и побежала. Оглушительный грохот отдавался в каждой клеточке моего тела. Он притуплял сознание, лишал воли. Я не способна была о чем-то думать. Я могла только бежать туда, где не было этого адского шума, где стояла тишина. Я выскочила из рощи и побежала по открытому полю. В ярких лучах полуденного солнца я была хорошо видна на открытом пространстве. Но я продолжала бежать, не останавливаясь, не раздумывая над тем, что ждет меня впереди. Меня гнал безудержный страх и желание уйти как можно дальше от этого ужасного, подавляющего чувства и мысли грохота. Я бежала, пока хватало сил. Потом я оглянулась назад. Крестьяне стояли на краю рощи. Они уже не кричали и не колотили в свои тазы и кастрюли. Я окинула взглядом открывающееся передо мной бескрайнее поле. Впереди никого не было. За мной не гнались крепкие крестьянские парни, чтобы повалить меня на землю и скрутить руки кожаными ремнями. Не было расставленных сетей или каких-то других ловушек. Не было ничего, что помешало бы мне убежать! Я закричала от радости. Эти крестьяне хотели только выгнать меня из рощи! Они не старались меня поймать! Я все еще была на свободе! Я стояла посреди бескрайнего поля, поросшего высокой — по колено — густой травой. По синему бездонному небу легко скользили пушистые облака. Яркие солнечные лучи ласкали лицо и плечи. Выстроившиеся на опушке рощи крестьяне уже не казались мне такими страшными. Я полной грудью вдохнула свежий, пьянящий воздух этой славной планеты и еще раз подивилась ее удивительной, сказочной красоте. Мне хотелось петь и плясать! Крестьяне вовсе не собирались меня преследовать. Я почувствовала себя счастливой. Я свободна! Я запрокинула голову к небу, с удовольствием ощущая, как легкий ветерок ласково перебирает мои волосы. Свобода! И вдруг сердце у меня снова тревожно забилось. В беспредельных глубинах высокого синего неба я различила едва заметную черную точку. Я оглянулась на толпу крестьян: они не тронулись с места. Я опустилась на траву, чувствуя, как меня оставляют последние силы. Черная точка стремительно перемещалась по небу. Сначала она была справа от меня, затем сзади, а теперь я видела ее прямо перед собой. Она описывала надо мной широкие круги. Я закричала от отчаяния. Я находилась в самом центре этого описываемого зловещей точкой круга. Я вскочила на ноги и побежала. Я бежала не останавливаясь, изредка бросая взгляд на удаляющуюся за спиной рощу из темно-желтых деревьев ка-ла-на и на двигавшуюся вслед за мной в небе точку, которая постепенно увеличивалась в размерах и принимала зловещие очертания огромной парящей птицы. В какое-то мгновение я даже заметила, как сверкнул в лучах солнца металлический шлем, надетый на голову ее наездника. Птица быстро снижалась, определенно направляясь прямо ко мне. Я уже различала ее пронзительный крик и хлопанье крыльев. Я словно обезумела от страха и захлестнувшего меня отчаяния. Я бежала — не различая дороги, спотыкаясь о камни, падая и поднимаясь вновь. Крики птицы, свист рассекаемого мощными крыльями воздуха раздавались все ближе и ближе. Я чувствовала себя диким табуком, спасающимся бегством от когтей настигающего его хищника. Над головой у меня промелькнула громадная черная тень с распростертыми крыльями. Потоком воздуха меня сбило с ног, но я тут же вскочила с земли и рванулась в сторону, радуясь тому, что птице не удалось схватить меня своими когтями. И тут мне на плечи упала широкая петля длинного кожаного лассо. В одно мгновение руки у меня оказались плотно прижатыми к телу. Я почувствовала страшный рывок в сторону, от которого дыхание у меня перехватило, а спина едва не переломилась. Непреодолимая сила потащила меня вверх. Ноги оторвались от земли, и я с ужасом наблюдала, как трава, только что доходившая мне до колен, удаляется от меня, остается внизу — далеко внизу! Я закричала. Меня завертело потоком воздуха, перевернуло вниз головой, так что теперь яркое, слепящее солнце оказалось у меня под ногами. Охватывающий мое тело ремень впился мне в руки, в спину, в живот. Стало трудно Дышать. Тарн быстро набирал высоту, и когда я отважилась бросить взгляд на землю, то увидела, что трава на поле, в нескольких сотнях футов подо мной, превратилась в сплошное зеленое пятно, а роща из темно-желтых деревьев ка-ла-на напоминает теперь небольшую охапку листьев. Я беспомощно болталась на ремне в сорока футах под ногами уносящего меня ввысь могучего тарна. Мне страшно было даже подумать, что произойдет, если стягивающий мое тело кожаный ремень не выдержит и оборвется. Птица начала делать в воздухе широкий разворот; теперь она направлялась в сторону каланской рощи, оставшейся далеко внизу. Меня вертело и трепало в воздухе, как беспомощную игрушку, подвешенную на ветру. Ремень безжалостно впивался в грудь. Я задыхалась. Тут я почувствовала, что меня неторопливо, фут за футом, поднимают вверх. Я хотела ухватиться за ремень, но не смогла даже пошевелить плотно прижатыми к телу руками. Прямо над головой я увидела чудовищные когти птицы — громадные, острые, хищно изогнутые, — но в следующее мгновение меня потащило в сторону от них, и я почувствовала плечом прикосновение к жесткому кожаному седлу и обутой в сандалию ноге наездника. Через секунду я уже лежала у него на коленях. Я была так напугана, что не смела даже пошевелиться. Сквозь прорези на шлеме я увидела глаза наездника. Они смеялись. Я поспешно отвела взгляд. Мужчина расхохотался. Это был громогласный смех воина, тарнсмена. По телу у меня пробежала дрожь. Мужчина снял с меня лассо. Сидя в широком седле, лицом к наезднику, без всякой страховки, я испугалась, что могу упасть, и поспешно обняла его за шею. Он смотал снятый с меня аркан и всунул его в кольцо с левой стороны седла. После этого он вытащил из-за пояса охотничий нож. Я почувствовала, как его лезвие прошлось по пояску, стягивающему мою рубаху, и в ту же секунду подхваченная потоком воздуха рубаха у меня задралась и закрыла мне лицо. Наездник снял ее и отшвырнул в сторону. Он укрепил мне на поясе широкий страховочный ремень. Волосы у меня развевались на ветру. Щекой я ощущала холод его шлема. Он убрал от себя мои руки, обнимающие его за шею. — Ляг на седло на бок, лицом ко мне, — приказал он. — Ноги — вместе, руки — перед собой! Боясь выпасть из седла с такой высоты, я сделала все, как он велел. Он связал мне руки и пропустил ремень к кольцу с одной стороны седла, а ремень, стянувший мне ноги, привязал к другому кольцу. Я лежала у него на коленях, выгнувшись дугой и ощущая свою полную беспомощность. Он похлопал меня по животу и расхохотался. Это был смех тарнсмена, довольного своей добычей. Я проклинала злую судьбу и свою трусливость, из-за которой позволила вытеснить себя из рощи прямо в руки кружащему в небе тарнсмену. Я закрыла глаза, чтобы не видеть этого разбойника, и разрыдалась. Я снова стала чьей-то пленницей! И надо же было так случиться, что меня вытеснили из рощи именно в тот момент, когда в небе появился этот тарнсмен! Птица теряла высоту, широкими кругами опускаясь к земле. Я чувствовала это, хотя и не могла удостовериться, поскольку землю от меня закрывало мощное, покрытое пестрыми лоснящимися перьями крыло тарна. Наконец меня хорошенько тряхнуло, и птица, подняв крыльями клубы пыли, опустилась на землю. Насколько я могла теперь видеть, мы находились посреди небольшой площади, расположенной в центре крестьянского селения. Выгнув шею, я различила невдалеке рощу из деревьев ка-ла-на. Вокруг столпились люди. Ближе всех оказались несколько мужчин в грубых крестьянских туниках, державших в руках длинные копья. За ними стояли женщины и дети. Не спуская с меня глаз, они поигрывали гибкими хворостинами. Со всех сторон доносились приглушенные голоса и звон металлической посуды. — Поздравляю с тем, что вам удалось ее поймать, благородный воин, — произнес широкоплечий крестьянин в грубой тунике из репсовой материи. — Да, вы мастерски выгнали ее в открытое поле. Благодарю вас, — ответил поймавший меня наездник. Я застонала от отчаяния. Мне все стало ясно. — Вы заплатили за нашупомощь, — продолжал крестьянин. — Но этого маловато. — Да, — вмешался другой человек. — Она украла у нас мясо, а за ночь до того похитила мясо в соседней деревне, у Роруса! — Уступите нам ее на четверть часа, благородный воин, — попросил крестьянин. — Мы накажем ее розгами Этого времени нам вполне хватит. Воин рассмеялся. А я задрожала от страха перед таким наказанием. — Здесь есть и люди из деревни Роруса, — заметил крестьянин. — Им тоже хочется ее наказать. Я боялась даже подумать о том, что меня ожидает. — Позвольте нам отхлестать ее розгами! — закричали женщины и дети. Привязанная к седлу, я не могла пошевелиться, беспомощно ощущая, как все мое тело колотит нервная дрожь. — Сколько стоит украденное мясо? — поинтересовался воин. Деревенские жители потупились и промолчали. Воин достал из подвешенного к его поясу кошелька две монеты и протянул одну из них стоящему рядом крестьянину, а вторую отдал представителю селения, в котором жил человек по имени Рорус. — Спасибо, благородный воин! — в один голос воскликнули оба мужчины. — Примите нашу искреннюю благодарность. — Я первым приложу к ней руку, — посуровевшим голосом пообещал похитивший меня тарнсмен. — Сначала моя плеть прогуляется по этому телу! Ответом ему послужил дружный, одобрительный хохот. Я почувствовала, как у меня мурашки пооежали по телу. Воин поднял руку. — Желаю вам всего хорошего! — бросил он на прощание. — И мы желаем вам удачи! — кричали, махая руками, крестьяне. Я увидела, как поводья, или рулевые ремни — не знаю, как сказать точнее, — натянулись, и послушная им птица напружинилась, оттолкнулась от земли и мощными взмахами крыльев стала быстро набирать высоту, в одно мгновение оставив далеко под собой и машущих вслед нам крестьян, и их бревенчатые домики, крытые соломой, и рощу из темно-желтых деревьев ка-ла-на. Плавные взмахи крыльев тарна ритмично следовали один за другим. Стремительный поток воздуха овевал мое тело, трепал мои волосы. Я лежала на широком седле, связанная ремнями по рукам и ногам. Ремни были затянуты так туго, что я не могла даже пошевелиться. Никогда еще ко мне не прикасалась рука более сильного мужчины, не связывала меня так крепко, так безжалостно. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Я не знала, куда мы летим; знала лишь, что меня, Элеонору Бринтон, везут, чтобы снова сделать рабыней. По положению солнца мне удалось определить, что мы летим в юго-западном направлении. Вскоре после того, как птица набрала высоту и поднялась под облака, наездник нагнулся и внимательно осмотрел мое левое бедро, где у меня было выжжено невольничье клеймо. — Рабыня, — произнес он недовольным тоном и снова выпрямился в седле. Через секунду-другую он оставил поводья, схватил меня за волосы и повернул мое лицо в одну сторону, а затем в другую. — И уши проколоты, — процедил он сквозь зубы. Я застонала от охватившего меня отчаяния. Тарн продолжал неустанно рассекать крыльями воздух. Прошло довольно много времени, и наконец наездник снова бросил на меня короткий взгляд и вполголоса произнес: — Мы над Воском. Я догадалась, что мы подлетаем к обширным владениям Ара, в северной части выходящим к могучему Воску. Однако час за часом тарн все так же взмахивал крыльями, унося меня все дальше в неизвестность. Наездник даже не развязал мне рук, когда решил покормить. — Открой рот! — приказал он и вложил мне в губы небольшой ломоть желтого са-тарновского хлеба. Я мучительно долго его жевала и с трудом проглотила. После этого он отрезал кусок мяса и также впихнул мне его в рот. Пока я пережевывала мясо, он достал из седельной сумки кожаную флягу, откупорил ее и поднес к моим губам. Вода полилась мне в рот, в нос, на лицо, и я чуть не захлебнулась, но все же как-то ухитрилась сделать два-три глотка. Кормление закончилось. Я устало закрыла глаза. Полет продолжался. Немного погодя я стала потихоньку присматриваться к управляющему птицей воину. Он казался хорошо сложенным широкоплечим молодым человеком. Его крупную голову почти полностью закрывал крепкий металлический шлем. Мускулистые, красивые руки были покрыты ровным загаром. Ладони у него, я заметила, были большими и грубыми, привычными к оружию. Ни на шлеме наездника, ни на его кожаном одеянии я не увидела никаких гербов или знаков отличия. Очевидно, он или наемник, решила я, или разбойник. Я не имела ни малейшего представления, какая судьба меня может ожидать в руках такого человека. Он внушал мне страх. И меня не оставляло ощущение, что я его уже где-то видела. Может, это было в Лаурисе, неподалеку от невольничьих бараков, где останавливался со своими невольницами Тарго? — Вы не наемник из отряда Хаакопа со Скинджера? — решилась задать я вопрос. — Нет, — ответил он. — Вы… вы похитили меня для себя самого? Вы оставите меня у себя? — Оставить тебя, грязную кейджеру с проколотыми ушами, которая по ночам ворует мясо в крестьянских селениях? В его голосе было столько презрения, что я невольно застонала. — Да я даже не помещу тебя с остальными своими женщинами! Я обреченно закрыла глаза. Мне пришло в голову, что этот воин похитил уже не одну женщину, что, должно быть, множеству красивейших девушек — невольницам и свободным — пришлось в свое время лежать на его широком седле связанными и беспомощными, как лежу сейчас я. Среди такого возможного обилия красавиц я, Элеонора Бринтон, теряла всякую ценность. Этот дерзкий воин, конечно, не может воспринимать меня иначе, как очередную свою будничную добычу. Судя по всему, именно так он ко мне и относился, поскольку, казалось, не обращал на меня особого внимания. — Ты будешь продана какому-нибудь мелкому странствующему торговцу, — поделился он со мной своими планами. — Мне вообще следовало бы оставить тебя в той деревне. Крестьяне знают, как поступать с воровками. — Пожалуйста, выставьте меня на продажу в Аре, — взмолилась я. — Я девушка белого шелка! Он посмотрел на меня. Губы его растянулись в легкой усмешке. Я поскорее отвернулась. — Ты не достойна чести быть проданной в Аре, — сказал он. — Тебя следует выставить на продажу в небольшом городке или поселке, а то и вообще в каком-нибудь пограничном форте. — Умоляю вас! — прошептала я. — Я поступлю с тобой так, как сочту нужным, — отрезал воин. — Говорить на эту тему мы больше не будем. Я закусила губу. Когда я снова повернулась к нему, я заметила, что он посматривает на меня. В его глазах светилась легкая усмешка. — Я девушка белого шелка! — в отчаянии воскликнула я. — Вы заработаете на мне больше денег, если продадите меня такой, как я есть! — Вы заблуждаетесь, девушка белого шелка, — с неожиданной учтивостью заметил он, — если полагаете, будто меня интересует только золото. — Ну, пожалуйста! — прошептала я. — Прошу вас! Он наклонился, чтобы развязать ремни у меня на ногах. Я обреченно застонала. Однако потянувшись к ремням, он внезапно замер и тут же резко обернулся назад. Над головой у него просвистела выпущенная из арбалета стрела. В одну секунду — не успела я даже опомниться от неожиданности — он выхватил притороченный к седлу щит и с яростным боевым кличем, от которого у меня кровь застыла в жилах, принялся быстро разворачивать тарна лицом к противнику. Тут же я услышала сзади другой боевой клич, и в какой-нибудь паре футов от нас пронесся второй наездник. Широкий бронзовый наконечник его копья с глухим скрежетом скользнул по обшитому металлическими пластинами щиту моего похитителя. Разворачиваясь, второй тарн начал описывать широкую дугу, чтобы выйти нам навстречу, а его наездник, привстав в стременах и зажав в зубах короткую стрелу, стал поспешно перезаряжать арбалет. Мой похититель пошел в атаку, не давая противнику времени вложить стрелу в направляющие. Когда нас разделяло всего несколько ярдов, второй тарнсмен отшвырнул арбалет и схватил в руки щит. Мой похититель, также привстав в стременах, толстым копьем нанес ему мощный удар. Тарнсмен парировал его щитом, отводя направленный ему в грудь наконечник копья в сторону. Удар был столь силен, что, не будь тарнсмен опоясан широкими страховочными ремнями, его бы выбросило из седла. Подставленный им щит не выдержал удара; кожа на нем лопнула, и мой похититель, потянув к себе копье, вырвал щит из рук того тарнсмена. Обе птицы развернулись, и воины начали сходиться снова. Удар копьем второго тарнсмена и на этот раз пришелся в щит моего похитителя. Опять я сжалась от страха, когда острый наконечник его копья проскрежетал по металлическим пластинам нашего щита, обтянутого в несколько слоев толстой шкурой боска. Щит выдержал. Еще дважды неприятель наносил удар, и каждый раз мой похититель отбивал его копье в нескольких дюймах от моего тела. Лежа поперек широкого седла моего похитителя, связанная по рукам и ногам, я сковывала свободу его действий копьем, поэтому он стремился сойтись с противником на расстояние меча. После очередного удара, пришедшегося в край, щит моего похитителя треснул. Я с ужасом увидела, как широкий бронзовый наконечник больше чем на фут вошел в обтягивающую его кожу и остановился в считанных дюймах от моего лица. Я закричала. Мой похититель направил своего тарна в сторону от неприятеля и вырвал из рук противника застрявшее в его щите копье. Тот выхватил меч и бросился за нами в погоню, не давая нашему тарну возможности развернуться и зайти ему в лоб. Руки моего похитителя оказались занятыми: в одной он сжимал собственное копье, а в другой — щит, в котором застряло копье противника. Выбросить щит он не хотел, поскольку все это время прикрывал им меня — совершенно беспомощно лежащую поперек его седла. Улучив момент, он отшвырнул собственное копье, привстал в стременах и с огромным усилием вырвал застрявшее в его щите копье противника. Однако едва лишь копье оказалось у него в руках, нападавший тарнсмен, широко размахнувшись, нанес ему мощный рубящий удар мечом. Отводя удар, мой похититель подставил древко копья. Стальной клинок расщепил древесину, а пришедшийся в то же место второй удар разрубил копье на две части. Мой похититель отшвырнул обломки копья, накрыл меня щитом и выхватил из седельных ножен свой меч. Сталь зазвенела в руках мужчин. Дважды удары приходились в закрывающий меня щит. Противник дрогнул и, опасаясь разящих ударов моего похитителя, молниеносно направил свою птицу вверх. На какое-то мгновение его тарн завис в нескольких футах у нас над головами, а затем камнем упал прямо на нас. Громадные, хищно загнутые когти птицы сомкнулись на закрывавшем меня щите. Мой похититель попытался мечом отогнать птицу, и она с пронзительным криком рванулась в сторону, не выпуская при этом щита из своих намертво сомкнувшихся на нем когтей. Сила птицы была столь велика, что, если бы мой похититель не был привязан страховочными ремнями, она без малейшего труда выбросила бы его из седла. Один из ремней, удерживавших щит на руке моего похитителя, лопнул, и неприятельский тарн стал набирать высоту, продолжая сжимать в когтях свою добычу. Через секунду когти его разжались, и изуродованный щит закувыркался в воздухе, как сорванный ветром лист. — Отдай мне девчонку! — раздался у нас над головой голос нападавшего. — Мы поговорим о ней с мечом в руках! — ответил мой похититель. Беспомощная, связанная по рукам и ногам, я могла только жалобным стоном вклиниться в диалог мужчин. Тарны снова сошлись крылом к крылу, седлом к седлу, мечи их наездников засверкали на солнце белыми молниями и наполнили все вокруг звоном стали: шел мужской разговор за право обладания мною — женщиной, пленницей, призом для победителя. Я закричала от страха. Тарны, не снижая высоты, били друг друга мощными клювами, рвали длинными, хищно изогнутыми когтями. Они превратились в один громадный ком из крыльев и перьев — судорожно трепещущий, разражающийся пронзительными криками, наполненный исступленным стремлением к уничтожению противника. Привязанную к широкому тарнскому седлу, меня нещадно бросало из стороны в сторону. Небо, только что простиравшееся у меня над головой, в одну секунду оказывалось у меня под ногами, и я то и дело беспомощно повисала на ремнях, стягивающих мне руки и лодыжки. В иные моменты мне казалось, что мой желудок не выдержит больше подобных истязаний, и меня вывернет наружу. Однако гораздо более страшной перспективой мне представлялась возможность отвязаться от седла и упасть на землю, виднеющуюся в нескольких сотнях футов под нами. Мужчины изо всех сил старались удержать своих птиц под контролем. Наконец им удалось развести их в стороны, и через мгновение они снова сошлись в смертельном поединке. Их стальные клинки мелькали в воздухе в считанных дюймах от моего тела и обрушивались друг на друга, осыпая меня снопами искр. Внезапно с яростным криком нападавший противник привстал в стременах и обрушил удар, направленный прямо мне в лицо. Мой похититель подставил свой меч, и я с ужасом наблюдала, как летящий в меня клинок противника постепенно замедляет движение, на секунду замирает в каком-нибудь дюйме от моего лица и тут же отбрасывается в сторону мечом моего похитителя. Такой удар начисто снес бы мне голову. Я почувствовала капли крови на лице — своей ли, чужой — не знаю: я была сейчас не в силах соображать. Все казалось мне каким-то кошмарным сном. В чувство меня привел голос моего похитителя. — Ну, слин! — закричал он. — Я уже достаточно с тобой наигрался! Противники сошлись снова; мечи в их руках зазвенели с удвоенным остервенением, и через секунду раздался крик, исполненный ярости и боли. Неприятельский тарн резко свернул в сторону, и я увидела, что нападавший на нас наездник медленно сползает с седла, зажимая рукой окровавленное плечо. Его птица заметалась, затем выровняла полет и, уходя от нас, стала медленно снижаться. Мой похититель не стал ее преследовать. Я посмотрела на него — воина, тарнсмена, чьи ремни стягивали мне ноги и руки. Я все так же лежала перед ним, беспомощная, не в силах пошевелиться. Он бросил на меня хмурый взгляд и расхохотался. Я поспешно отвела глаза. Он развернул тарна, и мы продолжали полет. Я заметила рану у него на левом плече; очевидно, кровь из нее и забрызгала мне лицо. Вскоре, не в силах сопротивляться раздирающему меня любопытству, я снова взглянула на своего похитителя. Рана у него на плече оказалась неглубокой. Она уже почти перестала кровоточить, однако вся левая рука воина была густо облита кровью. Он заметил мой взгляд и усмехнулся. Я запрокинула голову и, чтобы не смотреть на моего похитителя, стала наблюдать за проплывающими мимо облаками — такими близкими сейчас, белыми и пушистыми. — Это был твой приятель, — словно между прочим заметил похитивший меня воин. Я не поняла, кого он имеет в виду. — Хаакон со Скинджера, — уточнил он, глядя мне в лицо. Я испугалась. — Откуда ты его знаешь? — поинтересовался он. — Я была у него рабыней. Любимой рабыней, — поспешно ответила я. — Потом мне удалось от него убежать. Некоторое время он управлял полетом птицы, не разговаривая со мной. Примерно через четверть часа я набралась смелости и спросила: — Могу я говорить? — Говори, — позволил он. — Вы, конечно, понимаете, — начала я, — что такой человек, как Хаакон, с его богатствами и возможностями, мог сделать своей любимой невольницей только девушку совершенно незаурядную, красивую и умелую. — Понимаю, — согласился воин. — Поэтому меня нужно было бы выставить на продажу в Аре, и, поскольку я девушка белого шелка, продавать меня следовало бы именно в этом качестве. Так я могла бы принести вам больше денег. — Довольно странно, чтобы у такого человека, как Хаакон со Скинджера, любимой невольницей была девушка белого шелка, — заметил похитивший меня воин. Я вся покраснела под его пристальным взглядом. — Ну-ка, расскажи алфавит, — потребовал он. Горианского алфавита я не знала. Я не умела читать. Здесь, на Горе, Элеонора Бринтон была совершенно неграмотной. — Я не знаю алфавит, — призналась я. — Неграмотная рабыня, — покачал он головой. — А твое произношение сразу выдает в тебе дикарку. — Я прошла обучение! — воскликнула я. — Я знаю, — согласился он. — В невольничьей школе в Ко-ро-ба. Я буквально онемела от его осведомленности. — К тому же, должен тебе заметить, — ты никогда не принадлежала Хаакону. — Я была его невольницей! — продолжала я настаивать. Его глаза внезапно посуровели. — Хаакон со Скинджера — мой враг, — сказал воин. — Если ты действительно была его любимой невольницей, тебе очень не повезло, что ты оказалась у меня в руках. Мне придется относиться к тебе так же, как бы я отнесся ко всему, что принадлежало моему врагу. — Я солгала, — прошептала я. — Солгала! — А теперь ты лжешь, чтобы спасти свою шкуру от плетей, — сурово заметил воин. — Нет! — закричала я. — С другой стороны, — размышлял вслух мой похититель, — если ты была любимой невольницей у Хаакона со Скинджера, с такой рекламой я сумею получить за тебя приличные деньги, продав какому-нибудь богатому покупателю. Отчаяние охватило меня с новой силой. — Воин, — продолжала я изворачиваться, — признаюсь: я действительно была любимой рабыней у Хаакона. Однако он был жесток ко мне, и поэтому я убежала! — А чего заслуживает невольница, которая лжет своему хозяину? — с ледяной холодностью поинтересовался похитивший меня воин. — Всего, чего пожелает ее хозяин, — пролепетала я. — А как бы ты сама поступила с обманувшей тебя невольницей? — Я… я наказала бы ее розгами… — Отлично, — произнес он и посмотрел на меня сверху вниз; в глазах у него не было даже намека на доброжелательность. — Как имя старшего офицера Хаакона со Скинджера? — спросил он. Я вся сжалась в стягивающих меня кожаных ремнях. — Не бейте меня, хозяин! — взмолилась я. — Пожалуйста, не бейте! Он рассмеялся. — Тебя зовут Эли-нор, — сказал он. — Ты была невольницей Тарго из селения Клерус, что находится во владениях Тора. В школе для невольниц в городе Ко-ро-ба, где ты проходила курс обучения, всем было хорошо известно, что ты не убираешь за собой свою клетку и что ты отъявленная лгунья и воровка. — Он похлопал меня по животу. — Нечего сказать, хороший у меня сегодня улов! И чем, спрашивается, ты могла меня заинтересовать — сам не знаю! — Значит, вы меня уже видели? — Да. — Но ведь я в той школе была самая красивая, верно? Он рассмеялся. — На свете много красивых женщин. Я почувствовала, как последнее оружие ускользает у меня из рук. — Значит, вы намереваетесь надеть на меня свой ошейник? — спросила я дрожащим голосом. — Да, — ответил он. Я закрыла глаза. Прощай, Ар! Прощай, вольготная жизнь, о которой я столько мечтала в последнее время! У меня исчезли всякие сомнения в том, что мне, Элеоноре Бринтон, придется носить унизительный невольничий ошейник, надетый рукой этого грубого похитившего меня человека. Мне, некогда свободной женщине Земли, отныне суждено принадлежать этому дикарю по всем законам Гора — принадлежать полностью, всеми своими мыслями, чувствами, каждой клеточкой своего тела. Мне суждено стать его рабыней. Я посмотрела на этого человека; он казался невероятно сильным и мужественным. — Вы искали меня по всей степи? — спросила я. — Да, — ответил он и усмехнулся. — Я охотился за тобой несколько дней. Отчаяние нахлынуло на меня с новой силой. Значит, когда я чувствовала себя абсолютно свободной, когда убежала от Тарго, когда предала Юту и пряталась в зарослях деревьев ка-ла-на, это грубое чудовище со своим громким смехом, со своими жесткими кожаными ремнями неотступно шло по моему следу! Он уже давно отобрал меня для своего ошейника, наметил в качестве предмета своих удовольствий. Как же могла я, простая слабая девушка, надеяться убежать от такого мужчины, такого тарнсмена? — Вы видели меня в невольничьих бараках Ко-ро-ба? — повторила я вопрос. — Да, — ответил он. — Кто вы? — прошептала я. — Ты меня не узнаешь? — Нет. Он снял с себя шлем. — Я вас не знаю, — прошептала я. Я была очень испугана. Я не подозревала, что у этого человека такое красивое, волевое лицо. Он словно олицетворял собой власть и мужество. Голова у него была крупной, песочного цвета волосы — длинными и густыми, а глаза — холодными и суровыми. Я застонала от отчаяния, кляня судьбу за то, что она обрекла меня на несчастье попасть в руки такому мужчине. Он рассмеялся. На фоне обветренного, загорелого лица его крупные зубы показались мне особенно белыми и по-хищному крепкими. Я невольно вздрогнула. Мне в голову пришла сумасшедшая мысль, что эти зубы, вероятно, привыкли раздирать сырое мясо. Что, если они вопьются в мое тело? Я с новой силой ощутила собственную слабость. Я чувствовала себя беспомощным табуком в лапах горного нарла. Все мои прежние фантазии, которыми я тешила себя и в невольничьих бараках Ко-ро-ба, и в караване Тарго, все мои мечты о том, как я стану покорительницей мужчин и, несмотря на надетый на меня ошейник, обольстительной улыбкой и капризно надутыми губками сумею подчинить себе своего будущего хозяина, заставлю его выполнять все мои желания, сейчас казались мне такими наивными, такими глупыми. Меня захлестнуло отчаяние. Я понимала, что в руках такого человека я могу быть только бесправной рабыней. Рядом с ним, с его силой и мужеством, я могу быть только женщиной — слабой и покорной. Здесь у меня не было выбора. В эту минуту я осознала, насколько большую роль в жизни каждой женщины, как и каждого мужчины, помимо воли, помимо способности к сознательному выбору, играют инстинкты — скрытые или в большей степени явные, лежащие на поверхности или в самой глубине сознания, принимаемые человеком или яростно им отвергаемые. Они заложены в самой природе человека, в самом его генетическом коде и, хотим мы того или нет, передаются от поколения к поколению. Они неподвластны нашему желанию, но подспудно в той или иной степени накладывают отпечаток на каждый наш поступок, каждую мысль или стремление. Нередко оставаясь незаметными для нас самих, они проявляются столь же естественным образом, как ощущаемый нами страх и удивление, радость и печаль, как ритмичное сокращение сердечной мышцы и работа органов внутренней секреции. Но, даже не вдаваясь в столь глубокие умозаключения, я чувствовала, осознавала, что этот человек главенствует надо мной. Куда, например, денешься от того факта, что я лежу перед ним связанная по рукам и ногам — беспомощная пленница, всецело зависящая от желания своего повелителя? Разве поспоришь с тем, что мне не сравниться с ним ни в силе, ни в мужественности характера, перед которыми мне остается только признать себя слабой, беспомощной женщиной? Как мне хотелось сейчас оказаться среди уступчивых, сердобольных мужчин Земли, приученных потакать женским капризам! Как мне хотелось вырваться из лап этого безжалостного горианского самца! Но внезапно помимо своей воли я почувствовала сумасшедшее желание принадлежать ему, принадлежать, как женщина может принадлежать мужчине. — Значит, ты не узнаешь меня? — рассмеялся он. — Нет, — едва слышно прошептала я. Он пристегнул шлем к луке широкого седла и вытащил из сумки кусок мягкого кожаного ремня. Запрокинув голову, он, словно бинтом, перевязал кожаной повязкой левый глаз. Мне вспомнились невольничьи бараки в Ко-ро-ба и стоящий в проходе между клетками высокий человек в желто-синем одеянии работорговца; левый глаз у него закрывала такая же повязка. — Сорон из Ара! — воскликнула я. Он рассмеялся, снял повязку и бросил ее в сумку. — Вы — работорговец! — запинаясь, произнесла я. — Сорон из Ара! Я вспомнила, как стояла перед ним на коленях и как он потребовал дважды повторить ему традиционную фразу выставляемой на продажу невольницы: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!”, которую он оборвал своим коротким “Нет!”, так оскорбившим меня и вызвавшим у меня такое негодование. А еще я вспомнила, как он после этого, остановившись в проходе между невольничьими клетями, обернулся и посмотрел на меня, а я демонстративно вскинула голову и отвернулась, всем своим видом давая понять, что заслуживаю внимания более достойного человека. Однако когда я снова выглянула в проход, он все еще не спускал с меня, стоящей за железной решеткой обнаженной невольницы, изучающего, оценивающего взгляда, под которым я почувствовала себя ранимой и беспомощной, испуганной и подвластной чужой воле. Вспомнился мне и сон накануне отъезда из Ко-ро-ба. Мне приснилось, будто я снова умоляю этого человека купить меня, а он отвечает мне своим коротким, отрывистым “Нет!”. Он и во сне имел надо мной огромную власть, и я проснулась вся в слезах, дрожа от страха. И вот теперь я лежу перед ним на широком тарнском седле — его беспомощная, связанная по рукам и ногам пленница. — Еще когда я увидел тебя в первый раз, — сказал мой похититель, — я решил, что ты будешь принадлежать только мне. Уже когда ты опустилась передо мной на колени и произнесла: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!”, я решил удовлетворить твою просьбу, — усмехнулся он. — А позднее, когда ты под моим взглядом вскинула голову и отвернулась с видом оскорбленного высокомерия, я понял, что не найду себе покоя, пока ты не окажешься в моих объятиях. — Он снова рассмеялся. — Так что, моя дорогая, тебе придется сполна заплатить за свое чрезмерное самомнение! — Что вы собираетесь со мной сделать? — прошептала я. Он пожал плечами. — На какое-то время я оставлю тебя у себя. Ты будешь меня развлекать, а когда мне это надоест, я тебя продам. — Пожалуйста, — взмолилась я, — выставьте меня на продажу в Аре! — Думаю, что, скорее всего, я продам тебя в деревне самому небогатому крестьянину, — возразил похитивший меня человек. При одном воспоминании о крестьянах с их длинными розгами и злобным выражением на лицах я почувствовала, как меня прошибло холодным потом. Я знала, что эти люди заставляют своих невольниц работать наравне с домашним скотом, запрягая в плуг девушек вместе с босками, когда им нужно вспахать землю. На ночь невольниц, как правило, приковывали цепями в хлеву или каких-нибудь грязных сараях. — Я могу принести вам много денег, — жалобно пробормотала я. — Пожалуйста, продайте меня в Аре! — Я поступлю с тобой так, как сочту нужным, — отрезал воин. — Да, хозяин, — прошептала я. Он окинул меня холодным взглядом. — А почему вы не купили меня у Тарго? — не удержалась я. — Я не покупаю женщин, — ответил похитивший меня человек. — Почему? Ведь вы же работорговец! — Нет. — Но Тарго сказал, что вы — Сорон из Ара, работорговец! — Сорона из Ара не существует. Меня начал охватывать леденящий сердце ужас. — Кто же вы? — замирая от страха, спросила я. — Я — Раcк Рариус, гражданин Трева, — ответил мой похититель. — Я воин, а не работорговец!
14. УЧАСТЬ РАБЫНИ — СЛУЖИТЬ ПОВЕЛИТЕЛЮ
Шел второй день моего пребывания в военном лагере Раска из Трева, разбитом в ложбине между поросшими густым лесом холмами, в укромном месте, вдалеке от людских глаз. Едва лишь накануне наш тарн, хлопая крыльями, опустился на поляну среди окруженных высоким частоколом палаток, как отовсюду раздались громкие приветственные крики. Я догадалась, что люди Раска из Трева относятся к своему предводителю с большой теплотой и привязанностью. Среди окруживших нас воинов я заметила нескольких девушек в железных ошейниках и коротких туниках из репсовой материи. Они тоже казались обрадованными. Глаза у них сияли. Раск со смехом поднял руки над головой, отвечая на раздающиеся со всех сторон приветствия. Легкий ветерок донес откуда-то запах жареного боска. Приближалось время ужина. Раcк развязал мне ноги и выдернул из кольца на седяе ремень, стягивавший мне запястья, однако руки мне развязывать не стал. После этого он без малейших усилий поднял меня на руки и опустил на землю рядом с тарном. Он не швырнул меня, как вещь, не пнул ногой и не заставил опуститься перед ним на колени, но я все равно не осмеливалась поднять на него глаза. — Хорошенькая штучка, — раздался рядом женский голос. Я не удержалась и посмотрела на его обладательницу. Она оказалась невероятно красива. На ней было легкое белое платье, оставлявшее открытыми ее шею и плечи. Я заметила также у этой женщины узкий металлический ошейник. Ее одежда разительно отличалась от коротких грубых туник других невольниц, и я догадалась, что она — старшая в лагере над женщинами и что мне с остальными девушками следует ей подчиняться. Нет ничего удивительного в том, что почти везде, где есть несколько невольниц, или, как их называют на Горе, кейджер, над ними, как правило, назначают старшую женщину — кейджерону. Мужчины вовсе не желают утруждать себя указаниями по поводу наших повседневных обязанностей; они лишь хотят, чтобы все было сделано точно и в срок. Как я их ненавидела — и за все, что они мне сделали, и за то, что они вообще есть на свете! — На колени! — приказала кейджерона. Я послушно опустилась на колени в позе рабыни для наслаждений. По рядам мужчин пробежал ропот одобрения. — Я вижу, она прошла обучение, — заметила женщина. Я залилась краской стыда. Я ненавидела этих собравшихся вокруг меня мужчин, но мое прошедшее сложную тренировку тело непроизвольно двигалось таким образом, чтобы лицезрение его доставляло мужчинам удовольствие. — Она рабыня для наслаждений, притом весьма посредственная, — объявил Раcк. — Ее зовут Эли-нор. Она хитрая, лицемерная девчонка, лгунья и воровка. Такая рекомендация была мне, конечно, не на пользу. Кейджерона взяла меня за подбородок и приподняла мне голову. — У нее проколоты уши, — фыркнула она, всем своим видом выражая глубочайшее презрение. Мужчины рассмеялись. Их смех был мне безразличен. Меня пугало другое: я догадалась, что мои проколотые уши, по обычаю, разрешают для них большую свободу в обращении со мной. — Мужчины такие животные, — не понятно, с укоризной или с одобрением произнесла кейджерона. Раcк из Трева запрокинул свою гривастую, как у ларла, голову и громко расхохотался. — А ты, Раcк Красавчик, самое большое животное! — заметила женщина. Я поразилась ее дерзости. Неужели ее не накажут плетьми? Раcк, однако, не выразил никакого неудовольствия. Наоборот, он снова громко расхохотался и даже смахнул рукой выступившие из глаз слезы. Женщина обернулась ко мне. — Так, значит, ты, моя милая, — лгунья и воровка, — произнесла она с нескрываемым сарказмом. Я поспешно опустила голову. Я не в силах была смотреть ей в глаза. — Смотри на меня! — приказала женщина. Я испуганно подняла голову и взглянула ей в лицо. — В этом лагере ты также собираешься заниматься воровством и кого-то обманывать? — поинтересовалась она. Я отчаянно замотала головой. Мужчины рассмеялись. — Если ты только попытаешься это сделать, тебя накажут, — пообещала кейджерона. — И уверяю тебя, наказание будет суровым! — Тебя изобьют розгами и поместят в ящик для провинившихся невольниц! — подхватила одна из стоящих поблизости девушек. В чем бы ни заключалось это наказание, желания проверить его на себе у меня не появилось. — Нет, госпожа, — поспешила заверить я женщину, — я не буду ни лгать, ни воровать! — Это хорошо, — кивнула она. Я почувствовала некоторое облегчение. — Она вся грязная, — поморщился Раcк. — Вымой ее и приведи в порядок. — Вы наденете на нее свой ошейник? — поинтересовалась кейджерона. Раcк помедлил с ответом и окинул меня оценивающим взглядом. Я вся сжалась и опустила голову. — Да, — услышала я его ответ. Он развернулся и вместе с остальными направился к центру лагерной стоянки. — Пойдем со мной в палатку для женщин, — сказала старшая женщина. Я вскочила на ноги и, со связанными за спиной руками, поспешила за ней.***
Молодая невольница легким прикосновением пальцев помазала мне за ушами каким-то ароматическим веществом, очень похожим на туалетную воду. Солнце уже поднялось. Шел второй день моего пребывания в лагере воина и разбойника Раска из Трева. Сегодня на меня должны будут надеть его ошейник. Девушки-невольницы расчесывали и укладывали мне волосы, а я стояла на коленях в глубине палатки для женщин и наблюдала за тем, что происходит снаружи. День выдался ясным и солнечным. Легкий ветерок перебирал стебли травы и играл отброшенным пологом полотняной палатки. Сегодня на Элеонору Бринтон наденут ошейник. Ена, старшая среди женщин, кейджерона, быстро ознакомила меня с принятой в Треве нехитрой церемонией получения невольницей ошейника. Она была очень недовольна тем, что я не знаю собственной кастовой принадлежности и не могу назвать местом своего рождения хоть какой-нибудь известный горианский город или село. — Но ведь без этого нельзя! — возмущенно заявила она. Подумав, я решила местом своего рождения назвать мой родной город, а в качестве полного, данного при рождении имени сообщить свое настоящее имя. Тогда на церемонии принятия невольничьего ошейника меня будут называть мисс Элеонора Бринтон из города Нью-Йорк! Я рассмеялась. Интересно, как часто в этом варварском мире будут ко мне обращаться подобным образом? Сейчас прежняя гордая и неприступная мисс Элеонора Бринтон из этого самого города Нью-Йорка казалась мне абсолютно ничем не похожей на ту девушку, которой я в данный момент являлась. Они словно были двумя совершенно разными людьми: одна, богатая и высокомерная, продолжала купаться в роскоши в своем пентхаузе на крыше небоскреба и разъезжать на спортивном “Мазератти”, а вторая, бесправная, всеми помыкаемая невольница, готовилась к процедуре надевания на нее железного ошейника. Тем не менее суровая действительность говорила мне, что все это не сон, не плод больного воображения,.. что я, Элеонора Бринтон, стою сейчас в этой убогой палатке, затерянной в бескрайних просторах чуждого мне, непонятного мира, жителей которого, очевидно, нисколько не удивляет тот факт, что мой родной город, Нью-Йорк, находится на Земле — планете, название которой ничего не говорит их далекому от подобных мыслей сознанию. Их всецело занимает сейчас процедура надевания на меня ошейника и то, какой город я назову в качестве места своего рождения.
***
Вчера девушки под руководством Ены меня выкупали, причесали и дали поесть. Пища была очень хорошей: свежий хлеб, кусок жареного мяса, сыр и плоды ларма. Изголодавшись за время своих скитаний, я съела все, что мне предложили. Меня даже угостили глотком изумительно вкусного каланского вина, которого я не пробовала с той ночи, когда разбойницы Вьерны похитили меня по заданию таинственного человека, хозяина мохнатого чудовища. Первое время я очень всего боялась, но обращались со мной неплохо. Заводить с девушками какие-либо разговоры я не осмеливалась. После того как меня вымыли, причесали и накормили, Ена сказала: — В лагере тебе предоставляется полная свобода передвижений. Это меня озадачило. Я ожидала, что мне придется сидеть на цепи под тщательным присмотром охранников. Ену позабавило мое недоумение. — Тебе отсюда все равно не убежать, — рассмеялась она. — Да, госпожа, — ответила я и смущенно опустила глаза: мне не хотелось выходить из палатки для женщин. Ена догадалась о том, что меня волнует. Она подошла к большому сундуку, откинула крышку и вытащила прямоугольный отрез репсовой материи размером два на четыре фута. — Ну-ка, встань, — приказала она. — И подними руки. Я поспешно выполнила ее указания, и она ловко обмотала материю у меня вокруг тела, закрепив ее концы большой булавкой. — Опусти руки, — сказала она и окинула меня критическим взглядом. Я стояла, во всем повинуясь ее приказам. — А ты хорошенькая, — заметила она и махнула рукой: — Иди посмотри лагерь — Благодарю вас, госпожа! — воскликнула я и выбежала из палатки. Лагерь был разбит между несколькими прилегающими друг к другу густо поросшими лесом холмами. Я думаю, сейчас мы находились где-то в северо-западной части владений Ара, у самого подножия Валтайских гop. Это был типичный горианский военный лагерь, хотя и небольшой. Здесь были оборудованы насесты и взлетные площадки для тарнов, отведены места для стирки одежды и приготовления пищи. В лагере находилось не меньше сотни воинов Раска из Трева и около двадцати девушек, довольно хорошеньких, в грубых невольничьих туниках и ошейниках, занимающихся обычными для рабыни повседневными делами — приготовлением пищи, приведением в порядок тарнской сбруи и уборкой территории. Трев, насколько мне было известно, находился в состоянии войны сразу с несколькими странами. Для политики горианских государств, с их стремлением к безраздельному господству над крупными территориями и одновременно — к независимости, довольно характерно недоверие и подозрительность как к ближним, так и дальним соседям. Они в любой момент готовы дать отпор агрессору, даже если никакие объективные причины не дают им повода для беспокойства. В отличие от затаившихся в ожидании неприятеля крупных городов, Трев руками Раска и подобных ему предводителей разбойничьих формирований вел непрекращающиеся боевые действия. Тарнсмены совершали дерзкие налеты на небольшие селения. Так, например, разбойники Раска совсем недавно уничтожили посевы на полях во владениях Ко-ро-ба и подвергли ограблению несколько торговых караванов, державших путь по коробанским степям. Теперь Раcк обосновался во владениях Ара. Он был, несомненно, дерзким разбойником, если решился развязать боевые действия против самого Марленуса — верховного правителя, или убара, Ара, называемого горианами не иначе как Убаром всех убаров. Мне нравились запахи военного лагеря и наполнявшие его звуки. Я остановилась у квадратной, засыпанной песком площадки и некоторое время с интересом наблюдала за учебным поединком двух воинов. Они сражались на боевых мечах и бились с такой яростью, словно речь между ними шла о жизни и смерти. Какими, подумалось мне, нужно быть храбрыми людьми, чтобы сойтись в таком поединке лицом к лицу с противником, не знающим пощады, чтобы не испугаться направленного в тебя острого клинка, сверкающего в воздухе подобно неуловимой молнии. Нет, я бы так не смогла. Я бы тут же бросила меч и убежала. Чем может быть женщина в руках таких мужчин? Только их невольницей, их добычей! На секунду мне снова захотелось оказаться в окружении земных мужчин, большинство из которых на моем месте поступили бы точно так же, как я. Однако постепенно, пока я наблюдала за поединком горианских воинов, это мимолетное желание исчезло. Что-то таившееся в глубине моего сознания, примитивное и необъяснимое, заставляющее меня почувствовать себя беспомощной и ранимой, стало подниматься на поверхность, заглушило желание возвращаться на Землю и породило стремление остаться здесь, на Горе, где есть такие мужчины. Внезапно я почувствовала страх. Руки и ноги у меня стали ватными. А что, если эти мужчины сейчас прекратят поединок и прикажут мне прислуживать им? Что они могут от меня потребовать? И чем я, женщина, смогу ответить им, как не полным и безоговорочным повиновением? Когда отдают приказания такие мужчины, что остается делать женщине? — Хоу! — крикнул один из воинов, и они немедленно прекратили поединок. Я не стала дожидаться, что за этим последует, и поскорее убежала от казавшегося для меня опасным места. Мне захотелось поближе осмотреть огораживающий лагерь частокол. Составляющие его колья — которые из-за их толщины скорее можно было назвать бревнами — были футов двадцати высотой; концы их были заострены. Я подошла к забору и потрогала колья рукой. Они оказались гладкими и были плотно подогнаны друг к другу. Я запрокинула голову: до заостренных концов кольев не дотянуться, не допрыгнуть. Да, через такую стену мне не перебраться. Я надежно заперта внутри лагеря. Я двинулась вдоль стены, обходя примыкающие к ней взлетные площадки для тарнов, и вскоре подошла к воротам. Они также были бревенчатыми, но состояли не из целых бревен, а из двух частей: нижней, представляющей собой открывающиеся створки ворот, и верхней, являющейся продолжением частокола. Ворота были заперты на два толстых, прочных бруса, которые покоились в расположенных по краям двери широких железных скобах и удерживались на месте тяжелыми цепями. На цепях висел замок сложной конструкции. Ничего другого ждать, конечно, не приходилось, и, тяжело вздохнув от постигшего меня разочарования, я уже собралась было отойти от забора, когда внезапно заметила снаружи еще одни ворота. Оказалось, что лагерь обнесен двумя стенами частокола. У наружной стены, такой же высокой и прочной, как внутренняя, был насыпан бруствер, чтобы защитникам было удобнее оборонять лагерь от нападения. У внутренней стены бруствера не было. Ну еще бы! — разозлилась я. Внешняя стена им нужна, чтобы отражать нападение врагов, а внутренняя, без бруствера — чтобы не дать разбежаться невольницам! Не зря Ена предупреждала, что отсюда не убежишь. — Девушкам запрещено прогуливаться возле ворот, — заметил стоящий рядом часовой. — Да, хозяин, — пробормотала я и поскорее отошла прочь, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Я продолжала идти вдоль внутренней стороны частокола. В одном конце я обнаружила крохотную дверь, не больше восемнадцати дюймов высотой, через которую мог с трудом пролезть взрослый человек. Дверь, естественно, также была заперта толстым брусом, удерживаемым тяжелыми цепями. Рядом с дверью стоял часовой. Я заметила, что, даже взобравшись на брус и поднявшись на цыпочки, не могу дотянуться до верхнего, заостренного края частокола. Он был так недосягаемо далек от меня! Я была пленницей внутри лагеря, настоящей пленницей, хотя вместо потолка у меня над головой синело бездонное небо. — Проваливай отсюда! — рявкнул воин у двери, и я поспешно удалилась. Ена права:отсюда не убежишь. Завтра на меня, Элеонору Бринтон, наденут ошейник! Я стала бродить по лагерю. Повсюду были разбиты палатки, разведены костры, у которых расположились мирно беседующие мужчины. Девушки прислуживали им или занимались своими повседневными делами. Меня снова захлестнула ненависть к мужчинам. Почему они заставляют нас работать? Почему они сами не готовят себе пищу, не стирают свои туники и не начищают сандалии? Они этого не делают, потому что не хотят. Они заставляют нас, женщин, выполнять за них всю грязную работу. Они помыкают нами, эксплуатируют нас! Как я их всех ненавидела! В одном месте на невысокой насыпи я увидела глубоко вкопанный в землю каменный столб, в верхней части которого было прикреплено большое железное кольцо. Чуть поодаль я заметила длинный, горизонтально расположенный на двух опорах шест, на каких обычно развешивают мясо для вяления. Однако меня поразило, что в землю как раз под центральной частью шеста был вкопан такой же каменный столб с прикрепленным к нему железным кольцом. Я стала было размышлять о его предназначении, но тут мне на глаза попался стоящий на открытом месте маленький железный ящик, основание которого занимало площадь не больше трех квадратных футов. Высотой ящик был в рост человека. В передней его части находилась железная дверь с двумя прорезями: одной, расположенной вверху, шириной в семь и высотой в полдюйма, и второй — внизу, у самого основания железного ящика — шириной не меньше фута и высотой дюйма в два. С краю двери виднелись два железных засова с отверстиями, предназначенными для навешивания замков. “Интересно, — подумала я, продолжая бродить по лагерю, — что можно держать в таком ящике?” Неподалеку от забора я заметила длинное бревенчатое строение без окон и с одной-единственной дверью, закрытой на два мощных железных засова. Склад для провизии, решила я. Ноги привели меня к центральной части лагеря, и я остановилась у широкого низкого шатра из темно-красной ткани, натянутой на восемь вкопанных в землю шестов. Заглянув за отброшенный полог, я увидела, что внутри шатер отделан тончайшими шелками. Он был довольно низким: лишь в его центральной части человек мог выпрямиться в полный рост. На земляном полу шатра, прямо напротив входа, стояла плоская медная жаровня, в которой тлели раскаленные угли. Над жаровней на треноге был установлен небольшой железный бочонок для вина: я слышала, что воины Трева предпочитают пить вино подогретым. Очевидно, и в условиях затерянного в лесах временного лагеря разбойники Раска не хотели отказываться от своих привычек. Мне даже показалось странным, что такие грубые люди, тарнсмены, могут иметь свои маленькие слабости. Рассказывают также, что многим из них нравится расчесывать волосы своих невольниц. Горианские земли и живущие в них люди такие странные, так не похожи друг на друга. И все же не думаю, чтобы среди этих диких, свирепых разбойников, держащих в страхе многие города Гора, нашлось бы много любителей насладиться тонким вкусом подогретого вина или получить маленькое удовольствие от такого незатейливого занятия, как расчесывание волос своей девушки. Внутри шатер был убран толстыми, на вид очень мягкими коврами из Тора или из Ара — несомненно, добычей из какого-нибудь разграбленного каравана торговцев. С подпирающих шатер шестов на тонких цепях свисали заправленные тарларионовым жиром светильники. Спускались сумерки, и некоторые светильники горели, заливая шатер теплым желтоватым светом. Я сразу представила себе, что лежу в этом шатре на мягких коврах, утопая в кружевных подушках, заботливо подложенных под меня рукой моего хозяина, и наблюдаю за тенями, отбрасываемыми на затянутые шелками стены тлеющими в медной жаровне углями. Едва ли все это возможно на самом деле. Если я когда-нибудь и окажусь в этом шатре, то только для того, чтобы прислуживать своему возлежащему на подушках хозяину, подносить ему подогретое вино и всячески ублажать его. По обеим сторонам шатра стояли огромные, окованные железом сундуки, наполненные, очевидно, награбленным разбойниками добром: всевозможными золотыми и серебряными украшениями, жемчужными ожерельями и усыпанными драгоценными каменьями браслетами, которым предназначено обнимать руки и шеи невольниц, делать их красоту еще более изысканной и утонченной. Да и я сама такой же трофей, как каждая из наполняющих эти сундуки золотых монет или дорогих безделушек. Да, напомнила я себе, я такая же вещь, которую по желанию владельца можно купить, продать или распорядиться по своему усмотрению. Мне стало грустно. Интересно, есть ли в этих сундуках ненавистные мне колечки для носа и пожелает ли мой хозяин украсить меня подобным образом? При одной мысли об этом настроение у меня окончательно упало. — Чей это шатер? — поинтересовалась я у проходившей мимо невольницы. — Неужели не догадываешься? — фыркнула она. — Конечно, Раска! Действительно, догадаться было нетрудно. У входа в шатер на траве развалились двое охранников. Они лениво опирались на свои копья и не спускали с меня полусонных глаз. Я снова заглянула в шатер. Интересно, а где сам Раcк? Он так до сих пор и не пожелал меня увидеть. — Уходи отсюда, — лениво бросил один из охранников. Я услышала за спиной мелодичный перезвон колокольчиков и, обернувшись, увидела молодую темноволосую девушку в развевающемся одеянии из тончайшего полупрозрачного алого шелка. На щиколотке левой ноги у девушки был надет узкий золотой ножной браслет с подвязанными к нему крохотными колокольчиками. Девушка бросила на меня изучающий взгляд и быстро скрылась за пологом шатра. Разговаривавший со мной охранник сделал вид, будто собирается подняться с земли. Не желая испытывать его терпение, я поскорее отошла от шатра и побежала в палатку для женщин. Спрятавшись за ее толстыми матерчатыми стенами, я опустилась на пол и заплакала. Ена, занятая вышиванием на пяльцах нарукавной повязки, которую тарнсмены надевают на спортивных гонках тарнов, оставила работу и подошла ко мне. — Что случилось? — участливо поинтересовалась она. — Я не хочу быть рабыней! — воскликнула я. — Не хочу! Ена обняла меня за плечи. — Быть невольницей нелегко, — согласилась она. Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза. — Мужчины такие жестокие! — всхлипнула я. — Это верно, — согласилась старшая среди женщин. — Я их ненавижу! — рыдала я. — Я их терпеть не могу! Она ласково меня поцеловала. Глаза у нее смеялись. — Можно мне говорить? — спросила я. — Конечно, — ответила она. — В этой палатке ты можешь говорить, когда захочешь. Я опустила глаза. — Говорят… я слышала… — нерешительно начала я, — что Раcк из Трева очень суровый и требовательный хозяин… Ена рассмеялась. — Это верно, — сказала она. — Еще говорят… что он, как никакой другой мужчина, может унизить и оскорбить женщину… — Я не была ни унижена им, ни оскорблена. Хотя, конечно, если он пожелает унизить или оскорбить женщину, я думаю, он сумеет сделать это наилучшим образом. — А если девушка позволила себе держаться с ним дерзко и высокомерно? — Такая девушка, вне сомнения, будет унижена и наказана. — Ена рассмеялась. — Раcк из Трева покажет ей, что такое настоящая невольничья жизнь. Ее слова меня, естественно, нисколько не приободрили. Я подняла на Ену заплаканные глаза. — Говорят еще, что он использует женщину только один раз, а потом, взяв от нее все, что можно, ставит на ее теле свое клеймо и удаляет от себя. — Меня он ласкал довольно часто, — ответила Ена и с усмешкой добавила: — Раcк вовсе не какой-нибудь безумец. — Но он поставил на вашем теле свое клеймо? — допытывалась я. — Нет, — ответила Ена. — У меня на теле стоит клеймо города Трева. — Она улыбнулась. — Когда Раcк похитил меня, я была свободной женщиной. Естественно, он произвел церемонию моего обращения в рабство и поставил на мне клеймо. — Он собственноручно обратил вас в рабство? — Да, я признала себя его рабыней. — Она снова рассмеялась. — Сомневаюсь, чтобы рядом с таким мужчиной любая женщина не почувствовала себя невольницей! — Только не я! — с уверенностью воскликнула я. Ена рассмеялась. — Но если на теле девушки уже стоит клеймо, — продолжала я расспрашивать старшую невольницу, — ее ведь вторично не станут подвергать процедуре клеймения, не правда ли? — Обычно нет. Хотя иногда на теле девушки ставят и второе клеймо. В городе Трев такое случается. — Она многозначительно посмотрела на меня. — Чаще всего это клеймо ставится в качестве наказания и предупреждения о том, что с такой невольницей следует держаться настороже. Ее слова меня озадачили. — А есть еще так называемые обличительные клейма, — продолжала Ена. — Они маленькие, но хорошо заметны. У них довольно много разновидностей. Есть, например, обличительное клеймо для воровки, для лгуньи и для многих других нарушительниц, совершивших преступление или серьезный проступок. — Я не лгу и не ворую! — Это хорошо. — Мне никогда не приходилось видеть клеймо Трева, — призналась я. — Это очень красивое клеймо, — с гордостью заметила Ена. — А можно мне его посмотреть? — попросила я, сгорая от любопытства. — Конечно, — согласилась Ена. Она поднялась с пола и распахнула свое длинное белое одеяние. На стройном, словно выточенном из слоновой кости бедре женщины стояло удивительно изящное клеймо, подчеркивающее нежность и белизну ее кожи и провозглашающее ее тем, кем только она и могла быть в этом суровом, безжалостном мире — невольницей. — Красиво, — прошептала я. Лицо Ены осветилось довольной улыбкой. — Ты умеешь читать? — спросила она. — Нет, — призналась я. Она коснулась рукой невольничьего клейма. — Это выполненная курсивом первая буква названия города Трева, — пояснила она. — Очень красивое клеймо, — похвалила я. — Мне тоже оно нравится, — призналась Ена. Она окинула меня мимолетным изучающим взглядом и неожиданно приняла позу рабыни для наслаждений. Я не смогла сдержать своего восхищения. — Мне кажется, оно только подчеркивает мою красоту, — заметила Ена. — Ты не находишь? — Да! Да! — воскликнула я. В глубине души я надеялась — хотя не желала в том себе признаваться, — что клеймо у меня на теле выглядит не менее привлекательно. Ена пошире распахнула свое одеяние, любуясь темнеющей у нее на бедре отметиной. Она взглянула на меня и рассмеялась. — Это клеймо поставил на мне мужчина! Я улыбнулась в ответ, но тут же почувствовала глубокое раздражение. Какое право имеют эти грубые существа ставить свое клеймо на наши тела? Надевать на нас свои ошейники? Разве справедливо утвердившееся на Горе право сильного по своему желанию и усмотрению отмечать тех, кто слабее его? Я почувствовала, как меня снова захлестывает злость и ощущение своей полной беспомощности. Я испытывала ненависть к человеку, державшему меня в своем лагере бесправной пленницей. Мне захотелось побольше узнать о моем похитителе, чей ошейник мне придется принять на завтрашней церемонии. — Говорят, — заметила я, — что у Раска из Трева большой аппетит на женщин. Что он коллекционирует свои победы над ними и относится к своим жертвам с презрением. — Он нас любит, — рассмеялась Ена. — Это верно. — Но ведь он нас презирает! — воскликнула я, чувствуя, как в этом крике выплескивается все переполнявшее меня отчаяние, возмущение и бессильная ярость. — Раcк из Трева — мужчина, воин, — пожала плечами старшая невольница.-Такие, как он, нередко рассматривают женщин всего лишь как объект охоты и удовольствий. — Но это оскорбительно! — не выдержала я. Ена опустилась рядом со мной на пол, откинулась на пятки и весело рассмеялась. — Возможно, — согласилась она. — Меня такое обращение не устраивает! — воскликнула я. — Бедная маленькая кейджера! — улыбнулась Ена. Злость и разочарование навалились на меня с новой силой. Я не желала быть просто объектом чьих-то сексуальных притязаний! Но завтра… завтра мне на шею наденут какую-то дурацкую железку. Чем еще может быть девушка, носящая ошейник, как не вещью, как не предметом, которым можно распоряжаться по своему усмотрению?! — Я ненавижу мужчин! — упрямо воскликнула я. Ена посмотрела на меня с иронией. — Интересно, — задумчиво произнесла она, — понравишься ли ты Раску из Трева? Она отстегнула булавку, удерживавшую у меня на плече нехитрое одеяние, и сбросила мое покрывало на пол. — Может, и понравишься, — подняла она брови. — А я не хочу ему нравиться! — закричала я. — Он заставит тебя захотеть, — со знанием дела сказала старшая невольница. — Ты будешь отчаянно стараться ему понравиться, вот только не знаю, насколько тебе это удастся. Раcк настоящий воин. У него было много женщин, и еще больше претенденток добиваются его внимания. Он большой знаток женщин, и поэтому угодить ему очень трудно. Думаю, тебе не удастся ему понравиться. — Если я захочу — удастся! — заверила я кейджерону. — Может быть… — с сомнением пожала она плечами. — Но я этого не хочу! Я буду оказывать ему сопротивление… Я буду бороться. Ему не добиться от меня покорности! Ему меня не приручить! Ена не сводила с меня внимательных глаз. — Во мне нет слабостей, свойственных остальным женщинам, — сказала я, вспомнив Вьерну с ее разбойницами, Ингу, Рену и Юту. — Все женщины слабы. Но я — не такая, как все. Я сильная и гордая. — Непокорности тебе не занимать, — согласилась Ена. Я хмуро посмотрела на нее. — А теперь давай-ка спать, — сказала она, поднимаясь на ноги, чтобы погасить освещавший палатку медный светильник. — Почему так рано? — спросила я. — Потому что утром ты должна выглядеть свежей и привлекательной. Завтра на тебя наденут ошейник. Я улеглась, но вскоре опять нетерпеливо приподнялась на локте. — А разве на ночь на меня не будут надевать цепи? — удивилась я. — Нет, — донесся до меня из темноты голос старшей невольницы. — Ты и так не убежишь. Я натянула на себя толстую мягкую шкуру ларла и долго лежала, сжимая от злости кулаки и глотая подступающие к горлу слезы. Наконец я опять не выдержала. — Ена, — позвала я старшую невольницу. — Вот вы — уже давно рабыня. Неужели вы не испытываете ненависти к мужчинам? — Нет, — ответила она. Меня снова захлестнула волна глухой обиды. — Я нахожу мужчин волнующими, — продолжала старшая невольница. — Очень часто мне хочется отдать им всю себя, отдать все, что у меня есть. Я с ужасом слушала ее слова. Как она может так говорить? Неужели у нее нет никакой гордости? Если ей и приходят в голову такие чудовищные мысли, что само по себе уже просто неприлично, она должна хранить в полной тайне этот унижающий чувство собственного достоинства каждой женщины недостаток! Уж я-то, по крайней мере, искренне ненавижу мужчин. Им не добиться моего расположения! Но завтра… завтра я буду принадлежать одному из них! Он будет владеть мной, согласно всем законам этой чудовищной планеты! Он будет приказывать мне, а я — выполнять все его желания. И главное — мне никуда отсюда не деться! На меня не надели на ночь цепей, но это ничего не меняло: я была надежно заперта, замурована в этом лагере, обнесенном высоким частоколом. “Тебе не убежать”, — сказала Ена. Она права. Завтра на меня, Элеонору Бринтон, наденут ошейник. Впервые за все время моего пребывания на Горе я буду носить на шее узкую полоску металла, официально объявляющую меня чьей-то собственностью! “Ты очень хорошенькая”, — заметила Ена.
***
Обнаженная, я стояла на коленях на устилающем пол палатки толстом мягком ковре. Я была умыта, волосы у меня — тщательно причесаны. Молодая невольница, державшая в руках маленький флакончик, украшенный изящным горианским орнаментом, снова омочила пальцы в ароматной, с терпковатым запахом туалетной воде и помазала ею у меня за ушами. Остальные стоящие рядом с Еной девушки, их было трое, не сводили с меня критического взгляда. Одна из них наклонилась и — в который уже раз — принялась поправлять мне волосы. — Да она уже причесана! — рассмеялась вторая девушка. — Неужели ты не волнуешься, Эли-нор? — удивилась молодая невольница. Я промолчала. — Ты хорошо помнишь, что тебе нужно делать на церемонии? — спросила Ена. Я кивнула. Меня занимали совсем другие мысли. Не может быть, чтобы все происходящее вокруг меня было реальностью! Чтобы я, Элеонора Бринтон, стояла сейчас на коленях в этой палатке, затерянной в бесконечных просторах дикой, варварской планеты, готовясь принять невольничий ошейник! Одна из девушек подбежала к пологу палатки, откинула его и выглянула наружу. Там уже толпились в ожидании церемонии воины и рабыни. Светило солнце. Легкий ветерок неторопливо перебирал листья деревьев. Я ощутила тревогу и, чтобы отвлечься, стала принюхиваться к обволакивающему меня запаху туалетной воды, напоминающему нежнейшие французские духи. Запах был изумительным. Никогда прежде на Земле я, считавшая себя знатоком в парфюмерии, не встречала ничего равного по утонченной изысканности этой ароматической жидкости, которой надушили меня, простую рабыню, представительницы этого варварского мира! Тут было чему удивляться! Однако избавиться от беспокойства мне не удалось. Стоя на коленях на толстом ковре, я ждала. Прошло, наверное, не меньше четверти часа. — Может быть, он не станет надевать на нее ошейник сегодня? — высказала предположение одна из невольниц. Вдруг выглядывавшая из-за отброшенного полога палатки девушка обернулась и взволнованно замахала рукой. — Приготовьте ее! — прошептала она. — Скорее! — Встань! — приказала Ена. Я поднялась на ноги… и застыла от изумления. Девушки вытащили из плотного чехла длинное, с капюшоном, восхитительное одеяние из тончайшего, переливающегося всеми оттенками алого шелка. Одна из невольниц поспешно подошла, накинула мне на волосы тонкую сеточку и подобрала их к затылку, закрепив длинными шпильками. Эти шпильки, я знала, должен будет вытащить у меня из волос сам Раcк. Девушки набросили шелковое одеяние мне на плечи. Оно напоминало легчайший, невесомый плащ с прорезями для рук, но без рукавов. Капюшон надевать на голову мне не стали. — Заведи руки за спину, — распорядилась Ена; она принесла откуда-то узкий кожаный ремень, усыпанный драгоценными камнями. Я послушно выполнила приказ и почувствовала, как руки у меня за спиной связали — не крепко, не для того, чтобы по-настоящему обезопасить невольницу. После этого Ена кивнула молодой невольнице с флаконом, отделанным изящным горианским орнаментом. Девушка снова омочила пальцы в ароматической жидкости и коснулась ими у меня за ушами и на груди. Я с новой силой почувствовала терпковатый, изысканный запах туалетной воды. Сердце у меня тревожно забилось. Тут ко мне опять подошла Ена. В руках у нее была длинная грубая веревка — самая обычная, какие применяются, например, для установки лагерных палаток. Ена приподняла мне волосы и завязала конец веревки у меня на шее, довольно туго. Большой узел у меня под подбородком мешал дышать и говорить. Странно, подумалось мне: руки у меня связаны усеянным драгоценными каменьями ремнем, а вести меня будут за наброшенную на шею грубую веревку! — Ты хорошенькая, — одобрительно заметила Ена. — Хорошенькое животное на поводке! — проворчала я. — Да, животное, — подтвердила Ена. — Но животное очень и очень привлекательное! Я с ужасом посмотрела ла нее, но тут же поняла, что она совершенно права: я, Элеонора Бринтон, действительно мало чем отличалась от какого-нибудь животного, поскольку была всего лишь рабыней. Нет поэтому ничего удивительного в том, что ее и ведут за собой на грубой, обтрепанной веревке, которой наверняка стреноживали прежде на ночь толстого боска или вечно грязного, ленивого верра. Я закусила губу и отвернулась. Ена накинула мне на голову прозрачный капюшон. — Они готовы! — взволнованным шепотом сообщила выглядывающая из палатки девушка. — Выводите ее! — приказала Ена. Девушки взяли у нее из рук веревку и повели за собой. К нам присоединились несколько находившихся у палатки мужчин и невольниц. Меня подвели к небольшой площадке, расчищенной у шатра Раска из Трева. Он дожидался, прогуливаясь у откинутого полога. Меня поставили прямо перед ним. Я с трудом подняла на него испуганный взгляд. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. — Развяжите веревку, — распорядился наконец Раск. Шедшая позади меня Ена развязала давивший мне горло узел и отдала веревку одной из сопровождавших меня девушек. Я стояла перед Раском со связанными за спиной руками, в прозрачном шелковом одеянии и в скрывавшем мои волосы капюшоне. — Развяжите ей руки, — приказал Раск. Он вытащил из-за пояса жесткий, грубой выделки ремень, которым тарнсмены обычно связывают своих пленниц. Он не был украшен драгоценными каменьями. Ена развязала мне руки. Мы с Раском продолжали смотреть друг на друга. Он медленно подошел ко мне и откинул удерживающий мои волосы прозрачный капюшон. Я стояла не шевелясь, выпрямив спину. Неторопливо, одну за другой он вытащил четыре шпильки, закалывающие у меня на волосах тонкую сеточку, и отдал их стоящей рядом девушке. Освободившись от неволи, волосы густым каскадом хлынули мне на спину и разметались по плечам. Ко мне тут же подскочила молоденькая невольница и быстро расчесала их деревянным гребнем. — Она хорошенькая, — долетели до меня слова обменивавшихся впечатлениями невольниц. Раcк отошел от меня на пару шагов и остановился, все так же не спуская с меня глаз. — Снимите с нее накидку, — распорядился он. Ена распахнула на мне полы накидки, и алые шелка скользнули к моим ногам. Девушки из рядов зрителей от восхищения затаили дыхание. Некоторые из воинов в знак одобрения ударили древками своих копий о щиты. — Подойди ко мне, — приказал Раcк из Трева. Мы стояли друг против друга: он — с мечом на поясе и грубым кожаным ремнем в руке, и я — полностью обнаженная по его приказу. — Подчинись мне! — потребовал он. Я не могла, не в силах была выразить какого-либо неповиновения. Я опустилась перед ним на колени, низко склонила голову и протянула к нему руки, скрещенные в запястьях. Ясным, громким голосом я произнесла: — Я, мисс Элеонора Бринтон из Нью-Йорка, выказываю свое полное повиновение воину Раску Рариусу из славного города Трева и признаю себя его рабыней. Из его рук я принимаю даруемую мне жизнь и имя и отдаю себя в его полное распоряжение. Внезапно я почувствовала, как кожаный ремень стягивает мне запястья. Я машинально потянула руки к себе, но они уже были связаны! За какое-то мгновение запястья у меня оказались туго перехваченными ремнем, затянутым умелой рукой воина-тарнсмена! Я в страхе подняла на него глаза. Раcк взял из рук стоящего рядом воина отливающий металлическим блеском предмет, в котором я узнала разомкнутый с одной стороны железный невольничий ошейник. Он протянул его ко мне. — Прочти, что здесь написано, — потребовал он. — Я не могу, — пробормотала я. — Я не умею читать. — Она неграмотная, — подтвердила Ена. — Дикарка! — услышала я короткий презрительный смешок какой-то невольницы. Я почувствовала себя пристыженной. Я смотрела на узкую полоску металла, по центральной части которой бежала выгравированная курсивом надпись, но не могла ничего разобрать. — Прочти ей, — протянул Раск ошейник Ене. — Здесь написано, — прочла Ена: — “Я являюсь собственностью Раска из Трева”. Я молчала. — Ты все поняла? — спросила старшая невольница. — Да, — ответила я. — Поняла. Раск завел мне за шею обе соединенные перемычкой половинки железного ошейника, но не торопился их защелкивать. Он стоял, пристально глядя мне в лицо. Наши глаза встретились. Его взгляд был твердым и суровым, мой же — молил о пощаде. Никакого снисхождения я не получила. Ошейник защелкнулся на мне с сухим металлическим треском. По рядам девушек пробежали возгласы удовлетворения. Воины ударили древками копий о кожаные щиты. Я закрыла глаза. По щекам у меня побежали слезы. Я стояла преклонив колени, опустив голову и глядя невидящим взглядом на пыль у меня под ногами и кожаные сандалии Раска из Трева. Тут мне вспомнилось, что я должна произнести еще одну ритуальную фразу. Я с трудом подняла глаза на своего повелителя. — Я полностью в вашем распоряжении, хозяин, — пробормотала я. Раск протянул мне руки и поднял меня с земли. Запястья у меня были туго связаны кожаным ремнем. Горло обнимал узкий железный ошейник. Взяв за подбородок, Раск привлек меня к себе, с удовольствием втянул носом исходящий от меня запах туалетной воды и заглянул в мои глаза. Его суровое, непреклонное лицо было совсем рядом. Я была не в силах отвести от него зачарованных глаз. Губы у меня сами собой раскрылись. Я приподнялась на цыпочки и потянулась к нему, чтобы коснуться губ моего хозяина. Он рукой отстранил меня от себя. — Надеть на нее рабочую тунику, — распорядился он, — и отправить в барак.
15. МОЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ ЖАЖДЕТ НАСЛАЖДЕНИЙ
— Юта! — с удивлением воскликнула я. Охранник отпустил мои волосы и толкнул меня на землю, к ее ногам. Я в ужасе подняла взгляд на Юту. В левой части лба у нее, над виском, там, где я ударила ее камнем, все еще виднелся большой синяк. — А я думала… — пробормотала я и тут же запнулась. Юта стояла у длинного низкого барака, который я уже видела, когда знакомилась с лагерем. Тяжелая, прочная дверь барака была открыта. Из его мрачных глубин показалась молоденькая невольница и направилась к центральной части лагерной стоянки. Когда я впервые увидела это длинное приземистое строение, без окон, сложенное из неотесанных толстых бревен, я решила, что это какое-нибудь складское помещение, настолько оно показалось мне неприспособленным для жилья. Теперь же я начала понимать, что оно служит спальным помещением для невольниц, выполняющих тяжелые работы. Но еще хуже — я с ужасом осознала, что сама являюсь такой же невольницей. — Ты носишь ошейник, — заметила Юта. — Да, — прошептала я, опускаясь перед ней на колени и смущенно отводя глаза. На Юте тоже был ошейник, но главное — на ее голове была узкая, коричневая, под цвет рабочей туники, матерчатая повязка, которая на затылке схватывала волосы в пучок. Я знала, что она символизирует признание ее авторитета среди невольниц. Очевидно, Ена была старшей среди всех находившихся в лагере женщин, а Юта — старшей среди невольниц, предназначенных для выполнения тяжелых работ. Для меня это не предвещало ничего хорошего. Я почувствовала, как по телу у меня пробежала крупная дрожь. — Она кажется напуганной, — заметил приведший меня охранник. — Она тебя знает? — спросил он у Юты. — Я ее знаю, — ответила она. Я уронила голову к ее ногам. Руки у меня все еще были связаны ремнем, умело затянутым Раском. Я была обнажена. На мне не было ничего, кроме невольничьего ошейника и стягивающего руки кожаного ремня. — Вы можете нас оставить, — обратилась Юта к охраннику. — Вы доставили рабыню. Теперь я за нее отвечаю. Охранник отошел от барака. Я не осмеливалась поднять на Югу глаза. Я была очень напугана. — В тот же день, — тихим голосом начала Юта, — когда меня поймали в лесу шедшие по нашему следу воины Хаакона, меня отнял у них Раск. По дороге в свой лагерь они посадили тарно в на полянке, чтобы изнасиловать меня. И тут словно тень Раск вырос из темноты. “Отдайте мне эту невольницу”, — потребовал он. Люди Хаакона схватились за мечи. “Я — Раск из Трева”, — представился разбойник. Воины вложили мечи в ножны. Они уступили ему не только меня, но даже своих тарнов. Он привязал их длинными поводьями к лапе своей птицы. “Благодарю вас за рабыню”, — сказал Раск на прощание хааконовским воинам. “Спасибо тебе, Раск, что ты оставил нам наши жизни”, — ответил ему один из наемников. Им предстоял долгий путь пешком в лагерь Хаакона со Скинджера, но они не выглядели убитыми горем: для них все могло кончиться гораздо хуже. Раск доставил меня в этот лагерь и сделал своей рабыней. Я решилась поднять на Юту глаза. — Ты носишь повязку первой кейджеры. — Старшая из рабочих невольниц была продана незадолго до того, как я оказалась в руках Раска, — пояснила Юта. — Здесь среди девушек много разных группировок, и каждая из партий хотела продвинуть на место старшей невольницы свою представительницу. Я была новенькой, союзниц у меня не было, но Раск Рариус по каким-то своим соображениям пожелал сделать старшей среди рабочих невольниц именно меня. Возможно, он мне просто больше доверяет. — Я тоже буду рабочей невольницей? — спросила я. — А ты рассчитывала жить в палатке рабынь для наслаждений? — усмехнулась Юта. — Да, — призналась я. Конечно, я ожидала, что меня поместят среди женщин, украшающих лагерь своим присутствием, а не направят в этот мрачный барак для рабочих невольниц! Юта рассмеялась. — Нет, — сказала она. — Ты останешься грязной рабыней и будешь делать самую грязную работу! Я уронила голову на грудь. — Как я понимаю, — продолжала Юта, — тебя поймали неподалеку отсюда? Я промолчала. — Значит, ты продолжала самостоятельно добираться до моей деревни, до Равира. — Нет! — воскликнула я. — Оттуда ты рассчитывала добраться до острова Телетус. — Нет! — кричала я. — Нет! — А на острове ты отыскала бы моих приемных родителей и представилась бы им как моя подруга. Меня одолевал страх. — Нет, — отчаянно замотала я головой, — нет! Все это не так! — Возможно, они приняли бы тебя как свою дочь, ты заняла бы в их сердцах место, которое прежде занимала я. — Да нет же, Юта! — кричала я. — Нет! — Тогда твоя жизнь была бы легкой и беззаботной, считала ты. Полной одних только удовольствий. Охваченная ужасом, я распростерлась у ее ног в позе покорности. Юта схватила меня за волосы и подняла на колени. — Кто меня предал? А ну, отвечай! — потребовала она. Я испуганно покачала головой. Юта продолжала трепать меня за волосы. — Кто? Говори! — требовала она. Я была настолько испугана, что не могла выдавить из себя ни слова. Я лишь смотрела на Юту умоляющим взглядом, однако она продолжала беспощадно драть меня за волосы. — Кто?! — кричала она. — Я! Я тебя предала! — выдохнула я. — Отвечай так, как положено рабыне! — настаивала Юта. — Я, Эли-нор, предала Юту, — пробормотала я. — Элинор предала Юту! — Ничтожная рабыня, — произнес у нас за спиной чей-то голос. Я испуганно повернулась, насколько позволяли вцепившиеся в мои волосы руки Юты, и с ужасом увидела стоящего рядом Раска. Я закрыла глаза и разрыдалась. — Ты была права, — обратился Раск к державшей меня за волосы Юте. — Она действительно ничтожная рабыня. Юта отпустила мои волосы, и я упала к ее ногам. — Она не только лгунья и воровка, — продолжал Раск, — но и предательница. Она в высшей степени ничтожное существо! — Ничего! Здесь, в лагере, найдется немало унизительных работ, которых только она и достойна, — с презрением произнесла Юта. — Смотри, чтобы она работала как следует, — распорядился Раск. — Я прослежу, хозяин, — ответила Юта. С хмурым выражением на лице Раск отошел от невольничьего барака, оставив нас с Ютой одних. Слезы застилали мне глаза. — Ты ему все рассказала? — прошептала я. — Он приказал говорить, и мне, как рабыне, пришлось подчиниться. Из груди у меня вырвался глухой стон. — Твой хозяин многое знает о тебе, рабыня, — усмехнулась Юта. Я захлебывалась от душивших меня рыданий. — Часовой! — позвала Юта. К нам подошел один из воинов, охранявших невольничий барак. — Развяжите эту рабыню, — попросила Юта. Я протянула ему руки, и он распутал стягивающие кожаный ремень сложные узлы. Я продолжала стоять на коленях, опустив глаза к земле. — Спасибо, — сказала Юта охраннику. — Теперь я займусь ею как следует. — Я действительно буду здесь только рабочей невольницей? — с дрожью в голосе спросила я. — Да, — ответила Юта. — И ты будешь моей надсмотрщицей? — Да. — Юта! — воскликнула я. — Я вовсе не думала тебя предавать! Я этого не хотела. Я просто испугалась. Прости меня. Я не хотела тебя предавать! — Иди в барак, — распорядилась Юта. — Сегодня вечером тебе предстоит работа на кухне. И поторапливайся, иначе утром останешься без завтрака! — Пожалуйста, Юта… — пробормотала я. — Иди в барак! — приказала Юта. Я поднялась на ноги и вошла в барак. Юта закрыла у меня за спиной дверь, и я очутилась в полной темноте. Я слышала, как тяжелые засовы один за другим с глухим скрежетом входят в железные скобы, прочно запирая дверь снаружи. Пол барака покрывал толстый слой грязи, сквозь который я случайно нащупала ногой металлический прут. Я опустилась на колени и обнаружила, что прут тянется через весь барак, местами совершенно утопая в грязи, а местами на дюйм-другой выступая над ее поверхностью. Очевидно, девушек на ночь приковывают к нему цепями, чтобы, даже решившись на подкоп, они не смогли вырваться за стены барака. Итак, убежать отсюда нет возможности. Запертая в мрачных стенах барака, одна в густой, беспросветной темноте, я почувствовала, как меня начинает охватывать панический ужас. Я судорожно принялась ощупывать бревенчатые стены барака и, отыскав дверь, изо всех сил забарабанила в нее кулаками. — Юта! — закричала я, захлебываясь слезами. — Открой! Выпусти меня отсюда! Снаружи не доносилось ни звука. Я разрыдалась и обессиленно опустилась на земляной пол, подтянув согнутые колени к груди и уперев в них подбородок. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. Железный ошейник был таким холодным и тесным! Откуда-то из темноты до меня донесся писк крохотного полевого урта. Я невольно вскрикнула. Постоянно мечтая об улучшении своего положения, я получила только ухудшение его. Я сидела в темноте совершенно одна, с отвращением ощущая обволакивающий меня тончайший терпковатый запах духов…***
Юта не проявляла ко мне особой жестокости, как я того ожидала. Она обращалась со мной строго, но справедливо, как со всеми остальными девушками, находившимися у нее в подчинении. Можно было даже подумать, что это не я ее предала, выдав наемникам Хаакона. Мне приходилось много работать, однако нельзя сказать, что я была загружена больше остальных. Юта просто не позволяла мне отлынивать от дел, как и любой другой девушке. Когда я открыла, что она не старается мне отомстить за мое предательство, я, откровенно говоря, даже начала испытывать некоторое раздражение от того, что она не отдает мне никакого предпочтения перед остальными невольницами. Как бы там ни было, мы знали друг друга уже много месяцев, познакомившись еще в то время, когда Тарго только направлялся в Лаурис. Она обязана была принимать это во внимание. Я не была для Юты незнакомкой, как все остальные. Однако несмотря на это, она ничем не выделяла меня среди прочих невольниц. Мало того, я заметила, что с девушками, пытавшимися снискать ее расположение, она обращалась с подчеркнутой холодностью. Она никого не подпускала к себе и даже во время еды или коротких минут отдыха держалась отдельно от всех остальных, за исключением того времени, когда нас приковывали на ночь общей цепью. Мы уважали ее и побаивались. Мы всегда выполняли то, что она требовала. Она представляла собой для нас власть и силу стоящих за ней мужчин. И все же мы не любили ее, поскольку она стояла над всеми нами надсмотрщицей. Нам было приятно, что она не отдает никому предпочтения в ущерб остальным невольницам, но, с другой стороны, каждую из нас раздражало, что именно она не пользуется у Юты никакими привилегиями по сравнению с кем-то другим. По крайней мере, меня-то уж она могла бы как-то выделить среди остальных! Все-таки мы не первый месяц знакомы и раньше даже были подругами. Ничуть не бывало: она обращалась со мной точно так же, как с девчонками, которых впервые увидела уже в этом бараке! Было от чего разозлиться. Когда удавалось, я, конечно, старалась увильнуть от работы или делала вид, будто усердно тружусь, предоставляя другим поработать за меня. Юта не могла наблюдать за мной постоянно. Тем не менее один раз она поймала меня, обнаружив плохо вычищенный медный таз, который я во время работы на кухне, вместо того чтобы отдраить песком, засунула в гору чистой посуды. Юта приказала мне взять этот оставшийся жирным таз и повела с собой. Мы остановились у длинного шеста, укрепленного в горизонтальном положении на двух деревянных опорах. Помню, когда я впервые его увидела, я решила, что он предназначен для просушивания мяса. Меня еще удивило, что как раз под центральной частью шеста в землю был глубоко вкопан невысокий каменный столб, в верхней части которого было прикреплено большое железное кольцо. Я стояла у шеста, неловко переминаясь с ноги на ногу и держа в руках грязный медный таз. — Провинившуюся девушку привязывают к этому шесту за руки, а наброшенную ей на ноги веревку прикрепляют к железному кольцу, так что она не может даже пошевелиться, — пояснила Юта. — После этого ее наказывают плетьми или просто оставляют повисеть, пока она не наберется ума-разума. Я почувствовала, как все внутри меня похолодело. — Надеюсь, ты все поняла, Эли-нор, — сказала Юта. — Теперь можешь идти. Я поскорее отправилась на кухню и вычистила таз до блеска. После этого я редко увиливала от работы, стараясь выполнять все, как нужно. Мне вовсе не хотелось испробовать на себе все имеющиеся в лагере приспособления для наказаний. Только впоследствии я поняла, что Юта просто не захотела в тот раз подвергать меня избиению плетьми. Тарнсмены тем временем были заняты своим делом. Почти ежедневно, а то и на несколько дней кряду они отправлялись в полет — грабить караваны торговцев, деревни и уводить в рабство всех, кто попадется им под руку. С их отлетом в лагере воцарялась тишина. Девушки встречали возвращающихся из полета воинов радостными криками и бежали к центральной части лагерной стоянки, где тарнсмены сажали на землю своих птиц. Сама я никогда не выказывала подобного ликования, однако также ощущала некоторое волнение, наблюдая за возвращающимися воинами. Они выглядели такими мужественными, такими величественными. Я, конечно, их всех ненавидела, но, как и все остальные девушки, с нетерпением ожидала их возвращения. И больше всего меня охватывало волнение, когда я видела возвращение предводителя тарнсменов — могучего, неизменно улыбающегося Раска из Трева, своего хозяина, доставившего меня в этот лагерь и надевшего на меня свой ошейник. С каким удовольствием я наблюдала, как он высаживает из седла очередную похищенную им девушку, которую мы, остальные невольницы, немедленно окидывали внимательными, оценивающими, ревнивыми взглядами. Как-то раз, опустившись на землю, Раск, еще в седле, посмотрел прямо на меня, отыскав меня глазами среди толпившихся вокруг невольниц. Едва лишь наши взгляды встретились, я почувствовала невероятное волнение, ноги у меня стали словно ватные, а сердце учащенно забилось. Он казался таким величественным, таким сильным, свирепым — настоящим лидером среди окружавших его воинов. Многие девушки с сияющими от счастья глазами спешили к своим хозяевам, тарнсменам, чтобы поскорее прикоснуться рукой к их плечу, прижаться щекой к их груди. Я видела, как некоторые воины поднимали их на руки, усаживали рядом с собой в седло, целовали и только потом сами спускались на землю. Когда тарнсмены возвращались с богатой добычей, в лагере застраивался праздничный ужин. Вместе с остальными девушками я прислуживала за ужином, но когда наступало время плясок и невольницы доставали их сундуков шелковые накидки и ножные браслеты с колокольчиками, меня отправляли в барак, закрывали там и я оставалась в полном одиночестве. — Почему мне никогда не позволяют надеть браслет с колокольчиками и шелковую накидку? — спрашивала я у Юты. — Почему мне не разрешают прислуживать мужчинам в их палатках, когда праздничный ужин подходит к концу? Мне было так обидно испытывать подобные притеснения, так грустно оставаться одной в грязном, мрачном бараке. — Никто из мужчин не зовет тебя к себе, — отвечала Юта. Вот почему каждый вечер с меня снимали рабочую тунику и приковывали на ночь цепями к железному, тянущемуся через весь барак пруту. Я лежала на земляном полу и прислушивалась к доносящимся сквозь запертую на засовы дверь звукам музыки, веселым голосам, кокетливо протестующим крикам девушек и громкому хохоту мужчин. Но ни один из этих мужчин не звал меня к себе. Никто из них не хотел разделить со мной свой ужин и свое веселье. “Ну и пусть! — твердила я про себя. — Меня это даже радует! Я довольна тем, что не обречена на позорное использование мужчиной, которому подвергаются мои подруги по несчастью, не выказывающие, впрочем, по этому поводу ни малейшего неудовольствия. Несчастные! Они лишены всякого чувства собственного достоинства! Их привязанность к мужчинам, эта унизительная женская слабость, способна вызвать к ним только. — жалость! Как я рада, что мне не пришлось разделить их судьбу. Как я рада!” — твердила я, лежа в полном одиночестве и в отчаянии барабаня кулаками в толстые бревенчатые стены. В третьем-четвертом часу ночи одна за другой начинали возвращаться в барак девушки. Они смеялись и весело переговаривались. Несмотря на бессонную ночь, они не казались утомленными. А ведь завтра им предстоит работать! Неужели им не хочется спать? То одна, то другая из них начинала вдруг потихоньку напевать или бормотала имя своего любимого. “Ах, Римми, — шептала она, ворочаясь с боку на бок. — Я твоя, твоя рабыня!” От злости я стискивала зубы, сжимала кулаки. Какими же они будут выглядеть уставшими завтра утром! Какими жалкими, потрепанными! Завтра Юте придется не одну из них подгонять плетью! “Хорошо, что ни один мужчина не захотел позвать меня ксебе на эту ночь! Очень хорошо!” — думала я, глотая обидные слезы. Иногда в лагере Раска появлялись незнакомые люди, пользовавшиеся, как можно было догадаться, доверием Трева. В основном это были торговцы. Некоторые из них приносили вино и продукты, другие скупали у тарнсменов награбленную добычу. Они же приобретали захваченных разбойниками пленников-мужчин, чтобы выставить их на продажу на каких-нибудь невольничьих рынках. Когда у меня появлялась возможность, я старалась пройти поближе к шатру Раска, установленному в самом центре военного лагеря и заметному из любой его точки. Его яркие красные стены манили меня как магнит. Пробегая мимо шатра, я чаще всего видела за откинутым пологом уже знакомую мне черноволосую девушку в алых шелках и с колокольчиками на щиколотке левой ноги. Иногда вместо нее в шатре находились другие девушки, а один или два раза я заметила там светловолосую невольницу в серебристо-желтых прозрачных шелках. Раск из Трева всегда выбирал для себя самых красивых женщин. Как я его ненавидела! Как-то вечером, на исходе третьей недели моего пребывания в военном лагере, Раск вместе со своими тарнсменами вернулся из длительного полета. Это оказалось особенно удачное нападение на имущество и невольниц давнего врага Раска — Хаакона со Скинджера. Среди невольниц, привезенных ими в качестве боевых трофеев, оказались мои давние знакомые — Инга и Рена. Только Лана не была захвачена ими. Инга и Рена сильно удивились, увидев меня здесь. На следующее утро я видела, как на них надели ошейники. Ночь накануне этой процедуры они, как в свое время и я сама, провели в палатке для привилегированных рабынь, однако после того, как ошейники были на них надеты, их также поместили в барак для рабочих невольниц. Когда Раск надевал ошейник на Ингу, он погладил ладонью ее светлые, очевидно понравившиеся ему, волосы, и эта девчонка, набравшись наглости, осмелилась прикоснуться щекой к его руке. Я даже фыркнула от негодования! Она стала совершенно бесстыжей! Бывшая книжница превратилась в самую обычную распутницу. Я почувствовала непреодолимое желание выдрать у нее все эти волосы! Как я была рада и как она была поражена, когда Раск отправил ее вместе с остальными привезенными из рейда девушками в барак для невольниц, выполняющих в лагере грязную работу! И какое негодование испытывали Инга и Рена, когда им пришлось преклонить колени перед Ютой! Они едва не лопнули от злости. Однако Юта не позволила им подняться с земли. — Я — Юта, — сказала она. — Я старшая среди рабочих невольниц. Все они находятся в моем подчинении. Вам также придется выполнять все мои указания. Я буду обращаться с вами так же, как со всеми остальными девушками, не лучше и не хуже. Если какие-то мои распоряжения не будут выполнены вами в точности и в срок, вы будете наказаны плетьми. Они смотрели на Юту, едва осознавая, о чем она говорит. — Все понятно? — спросила старшая невольница. — Д… да… — пробормотала Инга. — Да, — ответила Рена. — Рабыня Эли-нор, выйди ко мне! — скомандовала Юта. Подчиняясь ее приказу, я, прятавшаяся за спинами девушек, неохотно вышла вперед. Инга и Рена, я заметила, обменялись довольными взглядами. Я испугалась. — Это обыкновенная рабыня, — сказала Юта. — Такая же, как вы. Вам запрещается проявлять к ней жестокость. — Но, Юта! — попыталась было возразить Инга. — Иначе вас ждет наказание плетьми! — отрезала Юта. Инга посмотрела на нее, с трудом сдерживая переполняющую ее злость. — Вам все понятно? — спросила Юта. — Да, — процедила сквозь зубы Инга. — Понятно, — ответила Рена. — Эли-нор, — распорядилась Юта, — выдай этим новым невольницам рабочие туники и потом снова приведи их ко мне. Я расскажу им об их повседневных обязанностях. Я подвела Ингу, Рену и остальных новых девушек к стоящему в дальнем конце барака большому сундуку и выдала каждой из них по грубой короткой рубахе, в которых им придется выполнять все работы в военном лагере Раска из Трева. Все рубахи были выстиранными, тщательно залатанными и отутюженными. Некоторые из них я сама стирала и гладила небольшими горианскими нагреваемыми на огне утюгами. Девушки выстроились в очередь. Все они были обнажены. На каждой из них был только недавно надетый на шею ошейник. Я доставала из сундука рубаху и бросала ее очередной невольнице. — Но ведь я прошла обучение рабыни для наслаждений! — возразила Инга, с презрением вертя в руках грубую, короткую невольничью тунику. — Надевай, — отмахнулась я от нее. — Я принадлежала к высшей касте! — с негодованием воскликнула Рена. — Надевай! — настойчиво повторила я. С потемневшими от злости лицами Инга и Рена натянули на себя грубые рубахи. — Из тебя получится хорошая невольница для грязных работ, — наблюдая за Ингой, не удержалась я от замечания. Инга сжала кулаки в бессильной ярости. — Из тебя тоже, — бросила я Рене. Та только закусила губу. Я оглядела остальных девушек, с презрительными минами вертящих в руках туники для грязных работ. — А ну, надевайте их быстрее! — прикрикнула я. Девушки поспешно натянули на себя рубахи, и я повела их к Юте для прохождения дальнейшего инструктажа. На четвертый день после появления в военном лагере Инги, Рены и прибывших с ними девушек тарнсмены Раска вернулись из очередного полета. Лагерь охватило обычное связанное с их возвращением радостное волнение. Я тоже вскочила на ноги, услышав возбужденные голоса. — Заканчивай свою работу, — остановила меня Юта. — Юта! — воскликнула я. — Ну, пожалуйста! — Продолжай работать! — отрезала старшая невольница. Я безропотно опустилась на землю перед гладильной доской и снова взяла в руки утюг. Рядом лежала гора выстиранных мной рано утром рабочих туник, которые мне еще предстояло погладить. Я взяла очередную тунику, положила ее на гладильную доску, установленную на двух больших плоских камнях, и придавила ее утюгом. Тунику обволокли клубы пара. Второй утюг разогревался над огнем, разведенным в медной жаровне. Из-за бревенчатых стен кухонного барака, где мы обычно гладили белье, доносилось хлопанье крыльев опускающихся на землю тарнов и возбужденные голоса девушек, встречающих возвращающихся тарнсменов. За толстыми стенами мне не было их видно; я слышала только их радостные крики. — Какая она красивая! — донесся до меня восхищенный возглас какой-то невольницы. Очевидно, в лагерь привезли новую пленницу. А я даже не могла посмотреть на нее вместе со всеми. Такая несправедливость! Я сильнее придавила утюгом разглаживаемую тунику. Я должна оставаться здесь, на кухне, гладить эти рубахи, пока остальные девушки встречают вернувшихся воинов и рассматривают их добычу. Мне нельзя даже издали поприветствовать тарнсменов. Интересно, а Инга тоже там? Наверное, улыбается сейчас и машет рукой Раску, нашему хозяину. Мне было очень обидно, но я тут же напомнила себе, что ненавижу Раска из Трева и что все это мне совершенно безразлично. Возбужденные возгласы девушек стали стихать, и я поняла, что тарнсмены сейчас спускаются с седел на землю и ведут, наверное, своих захваченных в рейде пленниц в палатку для женщин. Встречавшие воинов девушки начали снова приниматься за работу. Я продолжала гладить рубахи. Через четверть часа, все еще стоя склонившись над гладильной доской, я поймала себя на странном ощущении, будто за мной кто-то наблюдает. Я бросила взгляд на дверь и увидела прямо перед собой длинные стройные ноги. Словно зачарованная, я подняла глаза выше, и из груди у меня вырвался сдавленный крик. Передо мной стояла женщина в одеянии из шкур лесных пантер. С широкого пояса женщины свисал длинный охотничий нож. Руки и шею ее унизывали простые золотые украшения. Я уронила голову и застонала от отчаяния. — Вы, кажется, знакомы? — раздался за спиной голос Раска. Я отрицательно покачала головой. Нет! Нет! Я не хотела в этом признаваться. — Подними голову, рабыня, — приказала Вьерна. Я подняла на нее испуганные глаза. — Кто это такая? — повернулась она к Раску из Трева. — Одна из моих невольниц, — неопределенно пожал он плечами. Вьерна бросила на меня презрительный взгляд. Ее губы растянулись в улыбке. — Разве ты меня не узнаешь? — язвительно поинтересовалась она. Я покачала головой. На ней не было ошейника. На поясе у нее висел охотничий нож. Мой хозяин, Раск из Трева, стоял рядом с Вьерной, опершись плечом о косяк двери. Она, совершенно очевидно, была теперь свободной. Судя по всему, она не была даже пленницей Раска. По тому, как держался с ней мой хозяин, я поняла, что она по неизвестной мне причине является гостьей в нашем лагере. — Впервые мы встретились с этой красавицей на северной окраине Лауриса возле невольничьих бараков, которые арендовал ее владелец — Тарго, — говорила Вьерна, обращаясь к Раску из Трева, но громко, так, чтобы я все хорошо слышала. -Вторая наша встреча произошла на улицах Ко-ро-ба, где она, по ее собственным словам, поощряла местных невольниц наброситься на меня с палками и камнями, в то время как меня везли в железной клетке. В третий раз мы увиделись в одном из торговых фортов к югу от Ко-ро-ба, где охотники Марленуса остановились на ночлег и выставили меня в клетке среди остальной захваченной ими добычи. Вместе со второй невольницей, Ланой, эта девчонка осыпала меня оскорблениями и швырялась камнями. Я уронила голову. — Подними глаза, — сказала Вьерна. Я без особого удовольствия выполнила ее приказание. — Ну так что, ты меня узнаешь? — спросила она. — Нет! — покачала я головой. — Ваша рабыня, оказывается, лгунья, — заметила лесная разбойница. — Хотите, чтобы ее наказали плетьми? — спросил Раск из Трева. — Нет, — ответила Вьерна и снова посмотрела на меня. — Она ведь всего лишь рабыня! Я опустила глаза. — Значит, ты продолжаешь лгать и здесь? — суровым голосом поинтересовался Раск. — Нет, хозяин, — пролепетала я. — Я постепенно начинаю терять с тобой терпение, Эли-нор, — нахмурился мой хозяин. Я боялась поднять на него глаза. — Я мало что понимаю в твоей работе, рабыня, но мне кажется, ты сейчас спалишь утюгом тунику, — усмехнулась Вьерна. Я поспешно убрала оставленный мной на рубахе утюг, о котором совершенно забыла. К счастью, он еще не прожег тунику, иначе не миновать бы мне сегодня наказания. — Позвольте мне показать вам остальную часть лагеря, — любезно предложил Вьерне Раск. Вьерна бросила на меня насмешливый взгляд. — Продолжай свою работу, рабыня, — сказала она. — Да, госпожа, — пробормотала я. Раск и Вьерна ушли, оставив меня одну. Смахивая с глаз катящиеся слезы, я снова принялась гладить невольничьи рубахи. В тот вечер, выкроив минутку между ужином и дальнейшей работой на кухне, я осторожно пробралась к палатке для женщин. — Ена! — шепотом позвала я старшую невольницу. Ена показалась из-за отброшенного полога палатки, и я, будучи всего лишь самой бесправной рабыней, опустилась перед ней на колени. — Можно мне говорить? — с мольбой в голосе попросила я. Ена опустилась рядом со мной на землю и взяла меня за руку. — Конечно, Эли-нор, говори, — разрешила она. — Что случилось? Я с благодарностью посмотрела на нее. — У нас в лагере появилась новая женщина, — сказала я. — Свободная женщина! — Да, — подтвердила Ена. — Это Вьерна, женщина-пантера из северных лесов. — Простите мне мое любопытство, госпожа, — взмолилась я, — но как она здесь оказалась и что делает в нашем лагере? Ена улыбнулась. — Пошли со мной, — сказала она. Старшая невольница провела меня через весь лагерь к разбитой в его противоположном конце маленькой низкой палатке. У разведенного рядом с палаткой костра сидели двое крепких, величественного вида мужчин. — Это охотники из свиты Марленуса. Я узнала их, — прошептала я. Они мне хорошо запомнились во время торжественного шествия охотников Марленуса по улицам Ко-ро-ба и в торговом форте, расположенном на пути в Ар, где мы с Ланой осыпали оскорблениями выставленную в невольничьей клетке Вьерну. Возлежащим у костра мужчинам прислуживали Инга с Реной, все еще одетые в свои короткие рабочие туники. Обе девушки старательно выполняли свои обязанности и, я видела, были очень взволнованы тем, что их оставили наедине с такими видными мужчинами. Я даже поморщилась: у этих девчонок напрочь отсутствует чувство собственного достоинства! — Это Рафф и Прон, охотники из Трева. В своих охотничьих вылазках они нередко добираются и до северных лесов, — вполголоса пояснила Ена. — По приказу Раска эти парни выдали себя за жителей Муниса — небольшого селения, находящегося под властью Ара, и подали прошение принять их в состав охотничьей команды Марленуса, заявив, что почтут для себя за большую честь охотиться вместе с самим великим убаром. Кое-кто из ближайшей свиты убара уверил Марленуса в том, что Рафф и Прон славятся своим мастерством, бесконечно преданы делу процветания славного Ара, и порекомендовал великому убару включить их в состав своей экспедиции в северные леса. — Ена усмехнулась и заговорщически мне подмигнула: — У Трева везде свои люди! — И они помогли Вьерне бежать, — догадалась я. — Да, вместе с ней они добрались до заранее условленного места, где дождались Раска и его воинов. Они и доставили их в наш лагерь. — Но какое дело Раску до Вьерны? — Вьерна хорошо известна по всему Гору как предводительница лесных разбойниц. Когда Раск узнал, что Марленус готовит поход в северные леса, чтобы под видом охоты заполучить Вьерну в свои руки, он немедленно отдал приказ Раффу и Прону войти в состав отправляющейся с убаром свиты охотников. — Но зачем? — Затем, чтобы, если Марленусу повезет схватить Вьерну, иметь возможность ее освободить. — Но для чего все это? — недоумевала я. — Поимка такой разбойницы, несомненно, возвеличила бы славу Марленуса, а ее бегство лишь еще раз подчеркнет неспособность убара удержать в руках даже то, что он уже имеет! — Значит, ее отпустили на свободу только для того, чтобы лишить Марленуса части его добычи? Чтобы лишний раз ему досадить? — Ну конечно! — воскликнула Ена — Ведь Трев и Ар — противники! — Глаза у нее сияли от удовольствия. Я нисколько не сомневалась в том, какой из сторон она отдает свои симпатии. — Разве это не удар по славе Марленуса, убара Ара? — Еще какой! — согласилась я. — А разве не достойна восхищения дерзость моего хозяина Раска, разбившего свой военный лагерь во владениях могучего Ара, под носом у Марленуса, чтобы обчищать его поля и грабить идущие в Ар караваны торговцев?! — Да, — прошептала я. Я действительно на мгновение почувствовала нечто вроде гордости за этих отчаянно дерзких и храбрых воинов и, прежде всего, за своего хозяина — приводившего меня в трепет Раска из Трева, но тут же вспомнила, что он с презрением относится ко всем женщинам, включая меня, и что я его ненавижу. — А что с остальными разбойницами из банды Вьерны? — спросила я. Меня особенно беспокоило то, что на свободе могла оказаться и та светловолосая девушка, которая во время моего похищения у Тарго вела меня за собой по ночному лесу. Я сильно ее оскорбила, швыряя в нее куски грязи и пытаясь ударить палкой. Я очень ее боялась. Если ей удалось вырваться на свободу, она могла сделать со мной что угодно! — Остальные разбойницы остались в руках охотников Марленуса, — ответила Ена. Я вздохнула с облегчением. Инга тем временем наполняла вином кубок одного из охотников. Она, я видела, наклонялась к нему значительно ближе, чем это было необходимо. Губы у нее были приоткрыты, глаза сияли, а руки, державшие кувшин с вином, дрожали. Рядом на коленях стояла Рена. Она не отрывая глаз смотрела на своего обгладывающего мясо с кости охотника, готовая по малейшему знаку вскочить на ноги и исполнить все его желания. Что за бесстыжие девчонки! У них нет никакого уважения к себе! — Наш хозяин люто ненавидит Марленуса из Ара, — продолжала Ена. Я понимающе кивнула. — А ты обратила внимание на темноволосую девушку, которая иногда убирает в его шатре? — поинтересовалась она. — Да, — ответила я. Еще бы мне не обратить на нее внимание! Это была невероятно красивая невольница. Она, пожалуй, затмевала своей красотой даже Ену, одну из самых красивых женщин, которых мне довелось увидеть в жизни. Она была само совершенство. Ее изящная хрупкая фигурка казалась выточенной из белого мрамора рукой непревзойденного мастера, а миндалевидные зеленые глаза и струящиеся по плечам густые волнистые волосы дарили девушке неповторимую привлекательность. Она всегда была одета в алые короткие прозрачные шелка и носила на щиколотке левой ноги два браслета с колокольчиками. — Ты знаешь, кто она такая? — спросила Ена. — Нет, — ответила я, — А кто она? Ена загадочно усмехнулась. — Эли-нор! — раздался у меня за спиной окрик Юты. — А ну, немедленно в барак! Я испуганно вскочила на ноги и, кляня вездесущую Юту на чем свет стоит, поспешила в барак, чтобы быть прикованной на ночь цепями. Вскоре я узнала, кем была эта темноволосая красавица… У Вьерны в лагере Раска была отдельная палатка, но когда он не отправлялся в рейд, она ужинала вместе с ним. Иногда она выходила и за пределы лагеря, чтобы прогуляться по лесу и поохотиться. Мне довольно часто выпадало заниматься уборкой в палатке Вьерны, готовить ей пищу и прислуживать за ужином. Я очень ее боялась, но она вела себя со мной не жестче, чем с остальными невольницами, выполняющими ту же работу. Прислуживая ей за столом, я старалась держаться как можно незаметнее, чтобы ничем не привлечь ее внимание и лишний раз не напомнить о том, что было между нами. Сама Вьерна не делала никаких различий между мной и любой другой невольницей; я же старалась угодить ей во всем, поскольку меня не оставлял страх перед этой женщиной. Однажды ночью, когда Раск со своими тарнсменами вернулся с богатой добычей и новыми пленницами, Вьерна отмечала эту победу в своей палатке и, к моему немалому удивлению, распорядилась, чтобы прислуживала ей за столом именно я. Блюда для праздничного ужина, как и прежде, готовили другие девушки, больше, чем я, разбирающиеся в этом деле. Приготовлению пищи в лагере Раска уделялось большое внимание, а среди запасов находящейся в лагере провизии были даже такие деликатесы, как, скажем, устрицы из дельты Воска, захваченные тарнсменами в качестве трофея после совершенного ими налета на следующий в Ар караван торговцев. Следует отметить, что пиршества в воинском лагере проходили на славу, а многие изысканные блюда были достойны стола самого Марленуса — великого убара Ара! Мне же в таких мероприятиях отводилась весьма скромная роль: я только подносила блюда, наполняла вином кубки пирующих да выполняла их небольшие поручения, стараясь не привлекать к себе внимания мужчин. А они разговаривали об охоте, о войне и о своих рейдах в северные леса так, словно меня рядом с ними не было. Иногда Вьерна или Раск жестом подзывали меня к себе, и я со словами “Да, госпожа!” или “Да, хозяин!” спешила наполнить вином их кубки. Вьерна сидела за низким столом, по-мужски скрестив перед собой ноги. Наполняя ее кубок, я опускалась перед ней на колени. Когдя я подошла к ней в очередной раз, она бросила мне устрицу. — Ешь, рабыня! — сказала она. Таким образом она, гость на этом празднике, давала понять, что теперь меня тоже можно кормить. В рамках горианских традиций прислуживающих за столом невольниц не кормят до тех пор, пока этого не позволит кто-либо из гостей или сам хозяин дома. — Благодарю вас, госпожа, — пробормотала я, запихивая в рот пропитанную винным соусом устрицу. Раск бросил мне кусок мяса, и я с удовольствием принялась утолять мучивший меня голод. Отойдя в глубь шатра и спрятавшись за спины пирующих, я с жадностью вонзала зубы в хорошо прожаренное, сочное мясо, жир из которого стекал у меня по подбородку и заливал ладони. Внезапно Раск щелкнул пальцами. — Подойди сюда, Эли-нор, — позвал он. Я с сожалением отложила недоеденный кусок мяса и поспешила на зов хозяина. Подойдя к его низкому столику, я опустилась на колени. Он протянул мне свой кубок. — Пей, — сказал он. Я посмотрела на кубок и испуганно покачала головой. — Рабыня никогда не посмеет пить из кубка, к которому прикасались губы ее хозяина, — прошептала я. — Отлично, — кивнула головой Вьерна. — Она прошла обучение в невольничьей школе в Ко-ро-ба, — пояснил Раск из Трева. Из своего кубка он отлил немного вина в небольшую, стоящую рядом с ним чашу и протянул ее мне. — Благодарю вас, хозяин, — одними губами прошептала я. Он жестом показал, что я могу быть свободна, и я поспешно вернулась на свое место в глубине шатра. Здесь я опустилась на колени и с наслаждением выпила изумительное, так потрясшее меня вначале каланское вино. — У меня есть для вас сюрприз, — обращаясь к Вьерне, заметил Раск. — Вот как? — с любопытством откликнулась она. Я с сожалением отставила слишком быстро опустевшую чашу. Раск посмотрел на меня и улыбнулся. Он был в хорошем расположении духа. Заметив мой обращенный к его столу голодный взгляд, он отрезал большой кусок жареного мяса. При одном виде его истекающей соком розовой мякоти я почувствовала, как у меня снова потекли слюнки. Раск усмехнулся и бросил мне мясо. Я поймала его на лету и тут же впилась в него зубами. — Что же это за сюрприз? — напомнила Вьерна. Раск хлопнул в ладоши, и дожидавшиеся его сигнала музыканты вошли в шатер и заняли место у откинутого полога. У них было два небольших барабана, флейта и какой-то незнакомый мне струнный инструмент. Раск еще дважды хлопнул в ладоши. В шатер вошла черноволосая зеленоглазая девушка и остановилась перед его столом. — Наденьте на нее колокольчики, — приказал Раск Музыкантам. Те быстро вытащили из принесенной с собой кожаной сумки несколько комплектов колокольчиков и привязали их к щиколоткам и запястьям девушки. — Пожалуйста, хозяин, только не перед женщиной! — взмолилась девушка, имея в виду, конечно, Вьерну: я -то была всего лишь невольницей. Раск бросил ей одну из лежавших перед ним на серебряном блюде устриц. — Ешь, — приказал он. Сопровождая каждое свое движение мелодичным перезвоном колокольчиков, девушка взяла брошенную ей устрицу. — Такая еда достойна стола Марленуса из Ара, не правда ли? — поинтересовался Раск. — Да, хозяин, — ответила девушка. Она стояла, глядя ему в лицо. Мы с Вьерной молча наблюдали за этой сценой. — Сними с себя накидку, — распорядился Раск из Трева. — Прошу вас, хозяин! — взмолилась девушка. — Снимай! — приказал Раск. Шелковая накидка соскользнула к ногам девушки. — А теперь танцуй, Талена! — приказал Раск. Секунду помедлив, девушка поплыла в мягком кружении танца. — Неплохо, — с удовлетворением заметила Вьерна. — Знаете, кто она такая? — поинтересовался Раск. — Нет, — ответила Вьерна. — Дочь убара Марленуса, Талена, — усмехнулся Раск, расправляясь с очередным куском мяса. Вьерна на мгновение обомлела от неожиданности и тут же громогласно расхохоталась. — Великолепно! — воскликнула она, хлопая себя по коленям. — Это просто великолепно! Она вскочила на ноги и вплотную подошла к девушке, плывущей в медленном ритме танца, сопровождающемся перезвоном ее колокольчиков. — Потрясающе! — не удержалась она. Мелодия начала набирать темп, и, подчиняясь ей, быстрее закружилась черноволосая девушка. — Отдайте ее мне! — воскликнула Вьерна. — Может, и отдам, — усмехнулся Раск. — Я — враг Марленуса! Отдайте мне его дочь! — упрашивала Вьерна хозяина лагеря. — Я тоже его враг, — заметил Раск, протягивая мне опустевший кубок, который я немедленно наполнила вином. — Я покажу ей, что значит быть рабыней в северных лесах! — предавалась сладостным мечтам женщина-пантера. Ужас промелькнул в глазах девушки, но она не оборвала свой танец. Кружась перед своими врагами, она выглядела особенно беспомощной и беззащитной. При каждом повороте ее головы надетый на нее ошейник отливал металлическим блеском в тусклом свете ламп на тарларионовом жире. Однако я не испытывала к ней большой жалости. Мне не было до нее никакого дела. Эта девчонка — всего лишь одна из множества ежедневно встречающихся мне рабынь. — Кое-чему из жизни в неволе я ее уже научил, — похвастался Раск. Глаза танцующей девушки округлились от ужаса. — И как она? — полюбопытствовала Вьерна. — Великолепна, — кивнул Раск. Не прерывая танца, девушка съежилась под устремленными на нее взглядами. — Как она к вам попала? — поинтересовалась Вьерна. — Наверное, с год назад мне уступил ее один торговец. Причем совершенно бесплатно! Очевидно, он был настолько тронут просьбой, с которой к нему обратились люди из города Трева, что решил подарить мне эту девчонку в честь нашего знакомства. Вьерна расхохоталась, сочтя шутку Раска весьма удачной. — Вы ведь знаете, я не покупаю женщин, — напомнил Раск Рарлус. Я вздрогнула при воспоминании о том, как я сама попала к нему в руки. — Это просто замечательно! — воскликнула Вьерна. — Представить только: ваш военный лагерь находится в пределах владений самого Ара! И в этом лагере для вас танцует рабыня — родная дочь Марленуса, великого убара Ара! Потрясающе! Я смотрела на танцующую девушку. Раск дважды отрывисто хлопнул в ладоши. Музыка оборвалась. Девушка застыла, уронив руки вдоль тела. — Достаточно, — сказал ей Раск. Девушка поклонилась и побежала к выходу из шатра. — Не забудь свою накидку, — бросила ей вдогонку Вьерна. Девушка вернулась с полдороги, смущенно подобрала лежащую на полу шелковую накидку и опрометью выскочила из шатра. Раск и Вьерна проводили ее звучным хохотом. Они снова потребовали наполнить им кубки, и я поднесла им кувшин с вином. — Мы вернулись сегодня с богатой добычей и новыми пленницами, — сказал мне хозяин. — Поэтому сегодняшняя ночь будет ночью веселья и удовольствий. — Да, хозяин, — сказала я и вопросительно посмотрела на него. — А ты отправляйся к Юте, и пусть она запрет тебя в бараке, — распорядился он. — Да, хозяин, — ответила я и уныло поплелась к выходу из шатра. — Почему бы вам не отдать Талену мне? — продолжала наседать на Раска Вьерна. — Может, и отдам. Мне нужно над этим подумать, — долетели до меня его слова. Я вышла из шатра и отправилась искать Юту, чтобы она, как обычно, заперла меня в бараке. На следующий день, впервые за все время моего пребывания в военном лагере, мне с Тейшей, девушкой с острова Кос, позволили выйти за пределы лагеря, чтобы под присмотром охранника насобирать в лесу ягод ирра. Нас с Тейшей привязали друг к другу длинным кожаным ремнем и дали большие корзины. Ягоды ирра в изобилии росли в здешних местах. По вкусу они очень напоминают обычную сливу, только косточка у них поменьше и растут они на невысоких кустах. Впервые попав на Гор, еще до моей встречи с караваном Тарго, я, как оказалось, рвала именно эти ягоды. Я была очень рада возможности выйти за высокий частокол лагеря и хоть немного побыть в лесу, тем более что процесс сбора ягод был для меня делом знакомым и привычным. Я часто просила Юту, чтобы она позволила мне отправиться в лес для сбора ягод, но она всегда отказывала и посылала других девушек. — Я не убегу, — клятвенно обещала я. — Я знаю, — отвечала Юта, каждый раз отправляя в лес кого-нибудь из моих соседок по бараку. Я никак не могла понять причины ее возражений. Наконец сегодня она, очевидно сжалившись надо мной, разрешила мне идти собирать ягоды вместе с Тейшей. Как славно было оказаться на свободе — пусть даже ненадолго, пусть даже привязанной ремнем к другой девушке! У меня было чудесное настроение. К тому же сегодня утром в лагерь доставили двух новых пленниц, убежавших из дому от ненавистных им браков, устроенных их родителями. Наши тарнсмены обнаружили беглянок в лесу, поймали их, и по этому поводу сегодня вечером снова, как и вчера, будет организован праздничный ужин. Однако на этот раз Юта сказала, что, если сбор ягод у нас с Тейшей пройдет без замечаний, меня не отправят в барак рано вечером, а позволят остаться до конца праздничного ужина, чтобы прислуживать пирующим. — Это значит, что на меня наденут прозрачные шелка? — поинтересовалась я у Юты. — Да, — ответила она. — И ножные браслеты с колокольчиками. Я разозлилась. — Я не желаю прислуживать мужчинам! — сказала я, — Тем более я не желаю прислуживать им в напяленном на меня огрызке шелка и клоунских колокольчиках, как какая-нибудь дешевая шлюха! — Ну что ж, тогда сиди в бараке одна, — согласилась Юта. — Я не думаю, что это справедливо по отношению к остальным девушкам, — возразила я. — Я себе отдыхаю в бараке, а их заставляют прислуживать пирующим… — Так ты будешь прислуживать на праздничном ужине или останешься в бараке? — теряя терпение, спросила Юта. — Я буду прислуживать, — ответила я с видом мученицы, приносящей себя в жертву. — Тогда тебе придется надеть на себя шелка и ножной браслет с колокольчиками. — Ну что ж делать… — обреченно развела я руками. На самом деле в глубине души я с нетерпением ждала сегодняшнего вечера. Я была уверена, что в шелковых одеяниях буду одной из самых красивых девушек. Может быть, в шелках и колокольчиках я произведу на Раска большее впечатление? Как я его ненавидела! — Однако если кто-нибудь из мужчин обратит на тебя внимание, не спеши падать в его объятия, — предупредила Юта — Помни, что ты — девушка белого шелка! Я почувствовала, как во мне закипает холодная ярость. — Значит, я обречена оберегать свою товарную стоимость? — иронически усмехнулась я. — Следить за тем, чтобы она не понизилась? — Вот именно, — сухо ответила Юта. — Хотя, на месте мужчины, я заплатила бы гораздо больше за девушку красного шелка. — Таким образом, мне запрещается делать все, что может уменьшить капиталовложения Раска? — продолжала я веселиться. — Да, — отрезала Юта. — А как же мне быть, если кто-нибудь из пирующих схватит меня в объятия и не захочет выслушивать никаких отговорок? Юта рассмеялась; это было в первый раз, когда я увидела ее смеющейся в лагере Раска. — Кричи погромче, — посоветовала она, — и тебя освободят от этого, а ему дадут девушку красного шелка! — Ладно, — согласилась я. Юта подозвала охранника. — Свяжите их парой, — попросила она. Охранник привязал нас с Тейшей друг к другу кожаным ремнем и повел к выходу из лагеря. — Будь осторожна, Эли-нор! — крикнула мне вслед Юта. Я не поняла, что она хотела сказать своим предупреждением. — Хорошо, — ответила я, оборачиваясь и вопросительно глядя на нее. Кожаный ремень у меня на шее натянулся. — Пойдем скорее, Эли-нор, — поторопила меня Тей-ша. — Нам отвели немного времени. Я разозлилась на нее. Такая молодая, совсем недавно носит ошейник, а туда же — указывать мне! Солнце светило ярко. Его лучи, казалось, пронизывали меня насквозь, и вскоре настроение у меня улучшилось. Когда ни охранник, ни Тейша не смотрели в мою сторону, я потихоньку подкрадывалась к корзине девушки и пригоршнями воровала собранные ею ягоды, пересыпая их в свой кузовок. Она — новенькая среди нас невольница. Почему я должна работать наравне с ней? Пусть потрудится! Когда я знала, что меня не видят, я бросала в рот ягодку-другую, внимательно следя за тем, чтобы не вымазать соком губы. Я и прежде себе в этом не отказывала, еще когда собирала ягоды для Тарго, чего же бояться сейчас? Ни Юта, ни охранник никогда не ловили меня за руку. Я всегда умела их провести. Куда им! Я гораздо умнее их всех, вместе взятых! Наконец обе корзинки у нас были наполнены, и мы вернулись в лагерь. Охранник передал наши корзины другим девушкам, чтобы те отнесли их на кухню, и отвязал удерживающий нас с Тейшей друг рядом с другом кожаный ремень. — Эли-нор, Тейша, следуйте за мной, — приказала подошедшая к нам Юта. Она подвела нас к длинному шесту, закрепленному в горизонтальном положении на двух деревянных опорах — к тому самому, который предназначался, как я раньше считала, для развешивания вяленого мяса. Рядом с шестом Юта приказала нам опуститься на колени. У одной из деревянных опор стояла медная жаровня, наполненная раскаленными добела углями. Из жаровни выступали рукояти четырех тавродержателей для проставления невольничьего клейма. Судя по раскаленным углям, огонь в жаровне поддерживали не меньше двух-трех часов — то есть в течение всего времени, пока мы с Тейшей занимались сбором ягод. Я почувствовала смутное беспокойство. Вокруг собралось несколько охранников и выполнивших свою работу невольниц. Здесь же находился и охранник, сопровождавший нас с Тейшей во время сбора ягод. Тейша тревожно оглядывалась по сторонам. Она казалась до предела напуганной. Мне тоже все происходящее не доставляло большого удовольствия, но я изо всех сил старалась держать себя в руках. — Тейша, — строгим голосом обратилась к девушке Юта. Моя напарница подняла на нее наполненные ужасом глаза. — Ты воровала ягоды из корзины Эли-нор? — спросила Юта. — Нет! Нет! — воскликнула моя напарница. — А ты, Эли-нор, — посмотрела на меня Юта, — ты воровала ягоды у Тейши? — Нет! — не моргнув глазом ответила я. Юта обернулась к сопровождавшему нас в лесу охраннику. — Первая говорит правду, вторая — лжет, — сказал охранник. Юта посмотрела на меня. — Это нетрудно определить, Эли-нор, — сказала она. — Иногда охранник успевает заметить твои движения, иногда — обо всем можно догадаться даже по твоей тени. Он может определить, воруешь ты или нет, по быстро изменяющемуся количеству ягод в твоей корзине. — Нет, — застонала я. — Нет, я этого не делала! — Ты часто воровала ягоды и из моей корзины, — продолжала Юта, — но я просила охранника, который тоже был в курсе дела, чтобы он молчал об этом. Я уронила голову. — Я никогда больше не буду воровать ягоды, — пробормотала я. — Я тоже так думаю, — кивнула Юта. Я подняла на нее удивленный взгляд. — Но на этот раз ты обворовала Тейшу, девушку честную и наивную, и этого так оставить нельзя. — Я ничего у нее не воровала! — воскликнула я. Юта снова взглянула на охранника. — Лжет, — отрезал охранник, пожимая плечами. — Ну я не буду, больше никогда не буду у нее ничего воровать! — закричала я. Юта нахмурила брови и обернулась к Тейше. — Ты ела ягоды, когда их собирала? — спросила она. — Нет, не ела! — испуганно замотала головой девушка. Юта подошла ко мне. — А ты, Эли-нор, ела ягоды? — Нет, Юта, не ела! — ответила я. Юта нахмурилась еще больше и повернулась к Тейше. — Открой рот, — приказала она, — и покажи язык! Я застонала. Я поняла, чем это мне грозит. Юта проверила язык Тейши. — Хорошо, — сказала она. Я со страхом ждала своей судьбы. — Теперь ты, Эли-нор, открой рот, — потребовала Юта. — Пожалуйста, Юта, прошу тебя! — взмолилась я. — Открой рот и покажи язык! — приказала Юта. Мне оставалось только повиноваться. По рядам зрителей пробежал взрыв довольного хохота. — Ты можешь идти, Тейша, — распорядилась Юта. Молодая невольница вскочила на ноги и поскорее убежала прочь от опасного места. Я также начала подниматься с земли. — А ты, Эли-нор, оставайся там, где стоишь, — остановила меня Юта. Я снова преклонила колени. Теперь уже я испугалась не на шутку. — Сними свою тунику, — приказала Юта. Не понимая, что происходит, я дрожащими руками стянула с себя короткую грубую рубаху. На мне остался только ошейник. — Теперь проси охранника, чтобы он поставил клеймо на твоем теле и наказал тебя плетьми! — скомандовала Юта. — Нет! — закричала я. — Нет! Нет-нет-нет! — Я сам поставлю клеймо на ее теле, — произнес у меня за спиной до боли знакомый голос. Я обернулась и посмотрела в глаза Раску. — Хозяин! — разрыдалась я, уронив голову к его ногам. — Держите ее, — приказал он четверым охранникам. — Пожалуйста, хозяин, не надо! — взмолилась я. — Прошу вас! Охранники схватили меня за руки и ноги и прижали к земле у пылающей медной жаровни. Угли в ней были раскалены так, что я за два фута ощущала исходящий от нее жар. — Пожалуйста, — рыдала я, — не надо! Раск надел на руку толстую, плотную рукавицу и вытащил из жаровни один из тавродержателей. Длинный металлический прут оканчивался крохотной, не больше четверти дюйма, буквой, раскалившейся в жаровне добела. — Это обличающее клеймо, — сообщил Раск. — Оно пометит тебя как неисправимую лгунью. — Пожалуйста, хозяин! — бормотала я, задыхаясь от слез. — Я потерял с тобой всякое терпение, — сказал Раск. — Получай то, что ты заслужила! Он прижал клеймо к моему телу, и я зашлась в душераздирающем вопле. Через две-три секунды он отнял клеймо от моего бедра. Жуткая боль раздирала мое тело. Я не могла остановиться и продолжала кричать. В воздухе запахло горелым мясом. Я задыхалась. Меня била крупная дрожь. Четверо мужчин еще сильнее навалились мне на грудь, прижали к земле мои ноги. — А это клеймо, — сказал Раск, вытаскивая из жаровни другой тавродержатель, — будет всем говорить о том, кто ты есть на самом деле — воровка! — Ну, пожалуйста, хозяин, не надо! — бормотала я. Под тяжестью навалившихся на меня мужчин я не могла пошевелить ни одним мускулом. Мне оставалось только ждать, пока моего левого бедра не коснется второй раскаленный прут. Новая вспышка боли ворвалась в мое сознание, ударила по обнаженным нервам. Я застонала. На теле у меня теперь стояло и клеймо воровки. — Это третье клеймо, — словно издалека донесся до меня голос Раска, — также является обличающим. Оно будет поставлено на твоем теле за преступление перед Ютой. Сквозь застилающие мне глаза слезы я с трудом рассмотрела крохотную, добела раскаленную букву на конце толстого металлического прута. — Это клеймо отметит тебя как предательницу, — сказал Раск. — Пусть все знают, что ты собой представляешь! — Голос у него звенел от справедливого гнева. Он прижал клеймо к моему телу. Сквозь волны боли, застилающей мое сознание, я непроизвольно бросила взгляд на Юту. На ее лице не отразилось никаких эмоций. Это поразило меня больше всего, и я дала волю слезам и зашлась в душераздирающем крике. Мужчины продолжали прижимать меня к земле. Раск вытащил из жаровни последний тавродержатель. Он был самым толстым из всех предыдущих, и буква на конце железного прута была никак не меньше полудюйма высотой. Она также была раскалена добела. Я узнала это клеймо. Я уже видела его на ноге у Ены. Это было клеймо города Трева. Раск решил, что с. сегодняшнего дня я буду носить на своем теле еще и это клеймо. — Не надо, хозяин, пожалуйста! — умоляла я его. — Надо, никчемная рабыня, — отвечал он. — Когда кто-нибудь из мужчин спросит тебя, кто поставил на твоем теле клейма лгуньи, воровки и предательницы, ты покажешь ему это клеймо и ответишь, что это сделал один из граждан Трева. — Не нужно подвергать меня такому наказанию, — взмолилась я. — Прошу вас! Руки мужчин удерживали меня плотно прижатой к земле. Я не могла пошевелиться. Раскаленный конец прута замер в каком-нибудь дюйме от моего беспомощно распластанного тела. — Нет! — бормотала я. — Не надо! Я поймала на себе взгляд Раска из Трева и по выражению его лица поняла, что пощады мне не будет. Он был воином, предводителем тарнсменов. — Этим клеймом города Трева, — суровым голосом произнес он, — я объявляю тебя своей рабыней! Раскаленный конец прута с яростным шипением впился в мое тело. Пытка продолжалась не менее пяти секунд. Захлебываясь рыданиями, я почувствовала, что сознание начинает меня оставлять. Я ощутила головокружение. К горлу подкатила тошнота. Когда перед глазами у меня прояснилось, я поняла, что руки у меня связаны и меня поднимают с земли стягивающим их ремнем. Ремень был переброшен через проходящий над моей головой укрепленный в горизонтальном положении шест. Мои ноги оторвались от земли. Конец связывающего мои руки ремня закрепили на поддерживающей шест деревянной опоре. Зрители отступили назад. — Принесите плеть, — приказал Раск. Я висела, наверное, в футе над землей. Ноги мне стянули вторым кожаным ремнем, конец которого привязали к металлическому кольцу, прикрепленному к верхней части вкопанного в землю каменного столба. Распятая таким образом, я не могла уворачиваться от наносимых мне ударов. Как-то очень давно мне уже пришлось испытать на себе наказание плетьми. Меня била Лана. Я навсегда это запомнила. Я была слишком утонченной, нежной и не могла выносить подобных истязаний. Я не какая-нибудь простая горианка! Мне даже страшно было представить себя под настоящей рабовладельческой плетью-семихвосткой, находящейся в руках мужчины. — Пожалуйста, хозяин! — взмолилась я. — Не подвергайте меня наказанию плетью! Я не вынесу боли! Это убьет меня! Я из города Нью-Йорка! У меня слишком нежная кожа, чтобы выдержать удары плетьми! Собравшиеся вокруг зрители рассмеялись. Я была подвешена над землей. Руки и ноги у меня были связаны. Левое бедро горело от нестерпимой боли. Из глаз ручьем катились слезы. Я задыхалась. Словно сквозь густую пелену до меня доносился суровый голос Раска. — Для начала, — говорил он, — ты получишь по одному удару плетью за каждую букву в слове “лгунья”, затем по одному удару за каждую букву в слове “воровка”, а после этого — по одному удару за каждую букву в слове “предательница”! Ты сама будешь считать удары. Я разрыдалась. — Считай! — приказал Раск. — Я не могу! — воскликнула я. — Я неграмотная! Я не знаю, сколько букв в каждом из этих слов! — В первом — шесть, во втором — семь, а в третьем — тринадцать, — подсказала Инга. Я в ужасе посмотрела на нее. До сих пор я не замечала ее среди собравшихся. Мне не хотелось, чтобы она видела, как меня избивают плетьми. Я невольно обвела глазами присутствующих и заметила стоящую рядом Рену. Лучше бы они обебыли сейчас где-нибудь подальше! — Ну и орала же ты, когда на тебе ставили обличающие клейма, — заметила Инга. — Это верно, — покачала головой Рена. — Считай! — скомандовал Раск. — Один! — в отчаянии воскликнула я. Спина у меня буквально взорвалась от боли. Я пыталась закричать, но из груди у меня не вырвалось ни звука. Я не могла даже вздохнуть. Перед глазами у меня все поплыло. Снова раздался свист рассекаемого плетью воздуха, боль накрыла меня второй волной. Я едва не потеряла сознание. Я не в силах была этого выдержать. — Счет! — вонзился в мое ускользающее сознание чей-то требовательный голос. — Нет, я не могу, — простонала я. — Считай! — крикнула Инга. — Иначе тебя будут бить без счета. — Веди счет, не думай ни о чем, — настаивала Рена. — Эти плети не изуродуют твое тело. Они для этого слишком широкие. Главное — не сбейся со счета! — Два, — выдавила я из себя. Боль обрушилась на меня с новой силой. — Счет! — потребовал Раcк. — Я не могу, — пробормотала я. — Не могу! — Три, — сказала за меня Юта. — Я буду считать вместо нее. Плеть снова опустилась на мои плечи. — Четыре, — ухватило голос Юты ускользающее сознание. На меня обрушился поток ледяной воды. Я с трудом открыла глаза, возвращаясь в мир сжигающей мое тело боли. — Пять… — механически отметило сознание очередной удар плетью, сопровождающийся доносящимся издалека приглушенным голосом Юты. Я потеряла сознание, и меня немедленно облили холодной водой. Наконец прозвучало спасительное: — Шесть! Окончательно обессиленная, я висела на кожаном ремне, стягивающем мои руки, и даже не пыталась поднять упавшую на грудь голову. — А теперь, — объявил Раск, — я буду бить тебя, пока сам не сочту, что с тебя достаточно. Еще десять ударов плетью нанес он беспомощно висящей на шесте невольнице. Еще дважды я теряла сознание, и меня дважды приводили в чувство, обливая холодной водой. И лишь после этого, уже прощаясь с жизнью, я каким-то образом сквозь сплошную пелену боли сумела разобрать его слова: — Спустите ее на землю! Я почувствовала, как натяжение стягивающего мои руки ремня ослабло. Меня опустили на землю, развязали мне ноги и защелкнули на запястьях соединенные цепью металлические наручники. После этого меня, еле передвигающую ноги, потащили за волосы к находящемуся неподалеку железному ящику, втолкнули в него и закрыли дверь. Я слышала, как задвигаются снаружи железные засовы и как на них навешивают тяжелые замки. Ящик был прямоугольным, очень маленьким, площадью не более квадратного ярда и высотой чуть больше моего роста. Он раскалился на солнце, в нем было темно и душно. На уровне моих плеч в двери ящика была сделана прорезь шириной в семь и высотой в полдюйма. Такая же щель, но высотой дюйма в два и шириной, наверное, в фут, находилась у самого пола. Мне вспомнилось, как одна из невольниц в первый день моего пребывания в лагере Раска предупредила, что, если меня поймают на лжи или на воровстве, меня подвергнут наказанию плетьми и посадят в железный ящик. Я застонала и без сил опустилась на пол, обняв колени руками и уперевшись в них подбородком. Сожженное клеймами левое бедро у меня горело огнем, но еще сильнее давала себя знать исполосованная плетью спина. Подумать только: с этой минуты Элеонора Бринтон с нью-йоркской Парк-авеню носила на себе клейма лгуньи, воровки и предательницы, а какой-то воин из далекого, варварского мира, объявивший себя ее хозяином, поставил у нее на теле знак своего города! Мало того что он изуродовал ее тело, так он еще безо всякой жалости, как какое-нибудь животное, избил ее плетьми и засунул в железный ящик! Разве может позволить себе настоящий хозяин так обращаться с тем, что ему принадлежит? Мне трудно было в это поверить. Напряжение последнего часа и нечеловеческая боль наконец сломили меня, и я, кое-как свернувшись на полу железного ящика, забылась сном. Пришла в себя я только поздно вечером. Каждая клеточка моего тела все еще стонала от боли. Снаружи доносились звуки музыки, хохот мужчин и возбужденные, радостные голоса девушек: праздничный ужин, посвященный пленению двух беглянок, оставивших родительский дом из-за нежелания соединиться брачными узами с найденными для них претендентами, был в самом разгаре. Я оставалась в ящике для невольниц в течение нескольких дней. Железная дверь открывалась только на те короткие мгновения, которых хватало, чтобы накормить меня и дать мне напиться. Все это время на мне были надеты наручники, и я не могла даже прикоснуться к зудящим ожогам от проставленных у меня на бедре клейм. На пятый день наручники с меня сняли, но из ящика не выпустили. К этому времени ожоги у меня на теле начали подживать, но даже одно лишь пребывание в темном, тесном, раскаленном под солнечными лучами железном ящике уже само по себе было настоящей пыткой. В первые дни, когда запястья у меня были скованы наручниками, я пинала дверь ногами, ругалась и умоляла выпустить меня из ящика. Позднее, когда цепи с меня сняли, двери ящика вообще перестали открывать и тарелки с едой подсовывались в щель, расположенную у самого пола. Я окончательно упала духом и только жалобными стонами пыталась привлечь к себе чье-то внимание. Я боялась сойти с ума, сидя в этом жутком ящике в полном одиночестве. Принося мне еду и подливая в чашку свежую воду, Юта никогда со мной не разговаривала. Лишь один раз в ответ на мои стенания она бросила: — Хозяин выпустит тебя отсюда, когда сам сочтет нужным, не раньше! В другой раз на мои рыдания откликнулись проходящие мимо Инга и Рена, но они сделали это только для того, чтобы меня подразнить. — Раск давно забыл о твоем существовании, — презрительно фыркнула Инга. — Да-да! — смеясь, подхватила Рена. — Хозяин и думать о тебе забыл! На десятый день моего прозябания в железном ящике Юта вместо тарелки с обычным хлебом подсунула мне под дверь миску с совсем другой едой. Я даже вскрикнула от омерзения. В миске копошились, взбираясь один другому на спину, маленькие жирные насекомые. Я с воплями оттолкнула от себя миску, вышвырнув ее из своего ящика. Это были те самые насекомые, которых мне показывала Юта во время нашего с нею бегства и говорила, что они не только съедобные, но даже очень полезные для здоровья. Сама она довольно часто отыскивала этих жуков под корой деревьев и поедала их без промедления. Днем позже она опять подсунула под двери ящика миску с зелеными насекомыми, и я снова вытолкнула ее наружу. В верхнюю щель в двери я видела, как она подняла миску, выбрала одного жука, разломила его пополам и с нескрываемым удовольствием засунула в рот. Нет, решила я, лучше совсем умереть с голоду, чем есть такую мерзость, однако уже на следующий день, борясь с подступающей к горлу тошнотой, все же заставила себя съесть пять насекомых. Горсть этих жуков и чашка питьевой воды составляли весь мой дневной рацион во время моего дальнейшего заключения в железном ящике. Я целыми часами простаивала у проделанной в верхней части двери узкой щели в надежде, что мимо пройдет хоть кто-нибудь из девушек, кто осмелится переброситься со мной парой слов. Однако сколько бы я ни звала, ни одна из них так и не откликнулась, боясь нарушить запрет разговаривать с невольницей, посаженной в железный ящик. Потеряв всякую надежду на возможность общения, в последние дни я довольствовалась тем, что разглядывала пролетающих в небе птиц и колышущиеся под дуновением ветра листья деревьев. Так я провела в ящике для невольниц полных семнадцать дней. Вечером восемнадцатого дня к ящику подошли Юта с Ингой и Реной. Я, как обычно, стояла, прижавшись лицом к узкой прорези в верхней части железной двери, и с тоской наблюдала за тем, что происходит вне стен моей крохотной тюрьмы. — Хочет ли рабыня Эли-нор выйти из ящика для провинившихся невольниц? — официальным тоном поинтересовалась Юта, как старшая невольница. Я едва не задохнулась от счастья. — Да! Рабыня Эли-нор хочет выйти из ящика для невольниц! — прошептала я. — Просит ли рабыня Эли-нор выпустить ее? — Да! Да! — разрыдалась я. — Рабыня Эли-нор просит ее выпустить! — Откройте двери! — распорядилась Юта, обернувшись к Инге и Рене. С замирающим сердцем я услышала, как в тяжелых замках повернулись отмыкающие их ключи, как отодвинулись железные запоры, и наконец маленькая дверь моей темницы распахнулась. Морщась от боли, разламывающей мое тело, я на четвереньках выбралась из ящика и тут же в изнеможении опустилась на траву. Лица стоящих вокруг меня девушек не могли скрыть переполнившего их отвращения. — Отмойте эту рабыню, — процедила сквозь зубы Юта. Инга и Рена долго оттирали меня щетками, ополаскивали водой, вызывая у меня из груди глухие стоны при каждом прикосновении щетки к моему измученному телу. После того как они меня отмыли и расчесали мне волосы, охранник, бормоча ругательства по поводу того, что на его долю выпало такое неприятное занятие, на руках отнес меня, совершенно беспомощную и обессилевшую, в барак для рабочих невольниц. Здесь с разрешения Юты Инга и Рена накормили меня свежим бульоном, который я с благодарностью выпила до последней капли, и тут же провалилась в глубокий сон. На следующий день меня оставили в бараке, и Инга с Реной приносили мне еду. Днем позже я вернулась к своим обычным, повседневным обязанностям. Моим первым заданием было вычистить после себя железный ящик. Покончив с этим малоприятным занятием, я снова тщательно вымылась и получила разрешение надеть свою рабочую тунику. Я была так рада снова облачиться в это нехитрое, грубое одеяние! В тот день я переделала еще много различных дел, а вечером меня вместе с Тейшей опять послали под присмотром охранника в лес собирать ягоды ирра. На этот раз я не воровала их из корзины моей напарницы и даже не пыталась потихоньку съесть хотя бы одну. В лагере окружающие относились ко мне с нескрываемым презрением. Теперь у меня не только уши были проколоты, но на левом бедре стояли клейма, обличающие меня как лгунью, воровку и предательницу. Недели через две после моего освобождения из железного ящика мимо меня прошли, разговаривая друг с другом, Раск и Вьерна, как обычно в своем одеянии из шкур лесных пантер. Едва завидев их, я тут же опустилась на колени и низко склонила перед ними голову: я была простая рабыня, только что перенесшая тяжелое наказание и вовсе не застрахованная от него впредь. Они прошли, не обратив на меня никакого внимания. Шли дни, до предела заполненные работой и похожие один на другой как две капли воды. Рейды тарнсменов теперь не приносили большой удачи, и налетчики нередко возвращались в лагерь без привычной для них богатой добычи и без хорошеньких пленниц, перекинутых через седла их тарнов. Элеонора Бринтон, как и все остальные рабыни, вставала с рассветом и тут же погружалась в работу. Она убирала территорию лагеря, стирала и гладила, помогала на кухне, мыла посуду — и так с утра до вечера, когда eе вместе с другими рабынями запирали на ночь в бараке для рабочих невольниц, где им предоставлялось несколько часов отдыха перед началом следующего трудового дня. Я научилась хорошо обращаться с утюгом, шить и готовить пищу. Вьерна, к примеру, не смогла бы справиться ни с одним из этих занятий. Она все дни проводила на охоте или беседах с мужчинами. Кстати сказать, шитье одежды, стирка и приготовление пищи считаются у гориан занятиями недостойными свободной женщины, тем более принадлежащей к высшей касте. В высотных цилиндрах горианских городов непременно имеется целый штат общественных рабынь, по требованию знатных семейств выполняющих все работы по дому за мизерную, чаще всего символическую плату, отчисляемую работодателем в городскую казну. Услугами общественных рабынь, как правило, пользуются семьи, не имеющие возможности или попросту не желающие держать личных невольниц и нанимающие у городских властей так называемых временных, или приходящих, рабынь. Кроме того, на содержании города находятся общественные прачечные и столовые, также обслуживаемые общественными рабынями. Здесь каждый горожанин имеет право заказать себе обед или ужин с доставкой на дом либо отдать в стирку свое белье. Стоимость таких услуг доступна каждому. Число общественных рабынь регулярно пополняется эа счет девушек, захватываемых в плен в городах противника Свободные женщины зачастую обращаются с такими невольницами с крайней жестокостью, и работодателю нередко достаточно одного слова или выражения своего неудовольствия по поводу присланной для выполнения домашних работ общественной рабыни, как девушку тут же наказывают плетьми. Стоит ли говорить, с каким рвением стремятся общественные невольницы удовлетворить все запросы свободных женщин? К услугам девушек, также за символическую плату, могут обращаться и юноши, испытывающие потребность в женской ласке. И здесь от невольницы требуется большое умение и, прежде всего, старание, чтобы не вызвать неудовольствие клиента и избежать наказания. Жизнь у общественных рабынь незавидная — что и говорить! Однако я, возможно, с некоторым удивлением для себя обнаружила, что больше не чураюсь обязанностей рабочей невольницы. Я пришла к заключению, что главное в данном вопросе — это выполнить порученную работу, и выполнить ее хорошо, а не мучить себя вопросами, зачем это нужно и почему это должна делать именно я. Кроме того, я поймала себя на мысли, что пренебрежительному отношению горианского мужчины к выполнению определенного рода работ, кажущихся ему низменными и недостойными, есть свое вполне обоснованное оправдание. Вообразите себе, к примеру, царственного льва с метлой в лапах. Я еще могу представить себе мужчину Земли, вычищающего пылесосом ковры в своей квартире, но горианина — никогда! Он в корне отличается от земного мужчины и своей решительностью, и бескомпромиссностью, и мужеством. Рядом с ним невозможно чувствовать себя кем-то иным, чем женщиной, признающей свою слабость, беспомощность и, как следствие, предуготовленность самой судьбой выполнять все его требования. В соответствии с таким подходом к делу горианская свободная женщина стремится отдалить от себя любое кажущееся ей недостойным занятие, и прежде всего — работу по дому. Она для этого слишком горда, слишком независима. Невольнице с ошейником на шее трудно даже посмотреть в глаза такой женщине. Кто же должен выполнять грязную работу? Ответ напрашивается сам собой. Легкая, неприятная работа ложится на плечи невольницы, тяжелая, трудновыполнимая — на крупный домашний скот или на рабов-мужчин. Неужели чем-то подобным должны заниматься свободные люди? У них есть для этого целый сонм рабов! А я уже привыкла осознавать себя рабыней и считала вполне естественным для себя и своих сестер по невольничьему ошейнику заниматься тем, чем нам прикажут. Кто еще сделает это за нас? — Поторапливайся, рабыня! Старайся! — покрикивала на нас Юта. И я старалась. Я старалась выполнить свою работу качественно и редко отвлекалась на разговоры с другими девушками, как, впрочем, и они — на беседы со мной. Хотя зачастую мы работали вместе, я всегда чувствовала себя одинокой. Если они затягивали во время работы песню, перебрасывались шутками или смеялись, я никогда не присоединялась к ним в этих маленьких удовольствиях. Работала я хорошо. Я думаю, со временем я стала одной из лучших работниц Юты. Иногда, управившись с собственным заданием, я помогала закончить его остальным девушкам. Я больше не испытывала желания лгать или увиливать от работы, перекладывая ее выполнение на плечи остальных. Возможно, в какой-то степени это объяснялoсь моим страхом перед наказанием. Я так и не смогла забыть ужас и боль, испытанные мной при избиении плетью и проставлении обличающих клейм. Я больше не могла без содрогания бросить взгляд на плеть в руке охранника; внутри меня тут же все сжималось, и я чувствовала, как меня начинает колотить нервная дрожь. Я готова была сделать все, что от меня требовалось, без малейших возражений или колебаний. Не спешите меня осуждать, пока на себе не испробуете наказание плетьми или пытку прикосновением к вашему телу раскаленного железа. Каким-то странным, необъяснимым образом ложь и воровство начали казаться мне вещами низменными, жалкими и недостойными. Я больше не рассматривала свои прежние уловки как проявление ловкости и сообразительности; наоборот, они воспринимались мной как демонстрация никчемности и недалекости человека, вне зависимости от того, был он пойман на месте преступления или нет. Сидя в железном ящике для провинившихся невольниц, я о многом передумала. Я была недовольна тем, что представляла собой прежде. Я теперь твердо запомнила, что являюсь невольницей, собственностью своего хозяина, всецело зависящей от его желания подвергнуть меня какому-либо наказанию или простить. К тому же я осознавала, что в соответствии с горианскими законами вполне заслужила и избиениe плетьми, и клеймения, и заточениe в железный ящик. Я не желала пройти через это снова, и не только из-за страха перед болью, но и потому, что мне казалось бессмысленным и недостойным делать вещи, за которые я могу понести заслуженное наказание. Сидя в железном ящике, я открыла для себя, что больше не желаю быть тем, чем была прежде. Для меня оказалось мучительным остаться наедине с собой и посмотреть на себя со стороны. К мужчинам я также утратила всякий интерес; к тому же теперь, когда мое тело украшало столько отметин, свидетельствующих о весьма неблаговидных чертах моего характера, их отношение ко мне в корне изменилось. Как-го один из проходивших мимо охранников еще издали заметил меня и скомандовал: — А ну, на колени, рабыня-воровка с проколотыми ушами! Я послушно опустилась на землю прямо перед ним. Он, не говоря ни слова, пнул меня ногой, отшвыривая с тропинки, и, весело напевая, зашагал дальше. Не отставали от них и девушки, особенно любившие подставить подножку, когда я несла какую-то поклажу, или вытворявшие что-нибудь такое, отчего выполненная мной работа шла насмарку и мне приходилось все переделывать заново. Одни шутки отличались изощренностью, другие — глупостью, но в каждом случае в них неизменно присутствовала жестокость. Однажды двое подвыпивших воинов, желая повеселиться, связали мне ноги ремнями и, подвесив меня вниз головой на укрепленном горизонтально шесте, стали раскачивать из стороны в сторону, пока у меня не закружилась голова и не начались позывы к рвоте. Дождавшись, когда они вволю натешились и ушли, Юта с Ингой и Репой отвязали меня от шеста. — Какие они все безжалостные! — вырвалось у Юты. Обливаясь слезами, я бессильно опустилась перед ней на траву. У меня пропало желание прислуживать за столом даже в дни празднеств. Я хотела только выполнять свою черную работу и чтобы меня при этом никто не трогал. Вечерами я не могла дождаться часа, когда окажусь в спасительной темноте и безмолвии наглухо запертого невольничьего барака. — Примите к себе Эли-нор, — сначала просила Юта, завидев разыгравшихся девушек. — Да ну ее! — неизменно отвечали они. — Я сказала — принять! — приказывала наша начальница. — Пожалуйста, Юта, не надо, — просила я ее. — Позволь мне уйти в барак. — Ну что ж, иди, — отвечала Юта. И я уходила, торопясь поскорее остаться одной. Сопровождавшее меня по всему лагерю презрительное отношение и насмешки заставили меня уйти в себя, отрезали от окружающего мира. Теперь я не хотела никого видеть и слышать, не хотела праздничных ужинов и веселья. Мне нужна была только моя работа и молчаливое одиночество темного невольничьего барака. Я с нетерпением ожидала момента, когда его дверь отгородит меня от внешнего мира. Единственное, что у меня еще осталось, что подпитывало мою гордость и чувство собственного достоинства, это мысль о том, что я не похожа на остальных женщин. Пусть мое тело обезображено позорными клеймами, обличающими меня во лжи, воровстве и предательстве, пусть я прошла публичное наказание плетьми и длительное заточение в железном ящике, зато я была лишена свойственных всем остальным девушкам женских слабостей. Я вспоминала далекие северные леса, круглую поляну, залитую мертвенным лунным светом, и беснующихся в диком танце лесных разбойниц во главе с Вьерной — с самой Вьерной! — стремящихся обмануть свою природу, освободиться от терзающего их неутолимого желания мужской ласки. Какие они жалкие, слабые и беспомощные, несмотря на весь их лицемерный фарс! Сколько в них женского, ранимого — достойного презрения! Какое счастье, что я не похожа на них! Постепенно в качестве компенсации за перенесенные мной унижения, за изуродовавшие мое тело позорные клейма, выставляющие меня в наименее выгодном свете по сравнению с остальными невольницами, во мне развилось чувство глубокой ненависти ко всему, что меня окружало. Я ненавидела всех, с кем мне приходилось сталкиваться. Я знала, что я — лучше их! Должна быть лучше! Я начала выполнять свою работу с глубочайшим старанием, стремясь довести все, что мне поручалось, до совершенства. Я стала обращать большое внимание на то, как я говорю, как выражаю свои мысли, направленные в основном на критику окружающих. Несмотря на позорные клейма, я утвердилась во мнении, что превосхожу всех остальных по своим внутренним качествам, остающимся для окружающих невидимыми, тайными, глубоко скрытыми. Эта высокая внутренняя самооценка придала мне уверенности в себе, изменила весь мой облик, позволила держаться гордо и надменно. Мое высокомерие вызывало раздражение у остальных девушек, но мне это было безразлично: ведь я была лучше их! Я, конечно, теперь не лгала, не воровала и не увиливала от работы, поскольку воспринимала с некоторых пор подобное поведение унизительным для такого человека, как я. Это было ниже моего достоинства. Я была слишком хороша, чтобы вести себя подобным образом. Осознание собственного превосходства, — открыла я для себя, — вот верный способ возвыситься самой и принизить тех, кто тебя окружает! Я начала использовать свою понятливость, неизменную вежливость и пунктуальность, чтобы подчеркнуть свое превосходство над остальными девушками — над всеми! Но наибольшую гордость во мне вызывала уверенность в том, что я, к счастью, избавлена от ненавистных мне женских слабостей, от женской тоски по вниманию мужчин. — Сегодня вечером вы все будете прислуживать за праздничными столами! — радостно сообщила Юта. На лицах девушек отразилось явное удовольствие. В этот день, впервые за несколько последних недель, рейд тарнсменов Раска оказался удачным. Они привезли с собой одиннадцать пленниц и много других трофеев. Седла их тарнов были увешаны нанизанными на ремни кубками, а сумки раздувались от драгоценностей и золотых монет. Кружась низко над землей, они бросали нитки жемчуга на головы встречающих их радостными криками невольниц. В лагере воцарилась праздничная атмосфера. Еще накануне заезжие торговцы доставили в лагерь Раска туши разделанных для жарки босков, корзины с фруктами и сыром, хлеб, шелка, вино, цветы и сладости. Всех охватило нетерпеливое ожидание вечера и предвкушение большого праздника. Занятые приготовлениями девушки суетились и, сгибаясь под тяжестью награбленных трофеев, помогали перетаскивать их в палатки воинов. Пленниц отвели в палатку для женщин, где они немедленно разбрелись по углам, со страхом дожидаясь приближения завтрашнего утра, когда на них должны будут надеть невольничьи ошейники. — Сегодня, — не вставая с седла, объявил Раск, — у нас будет праздничный ужин! — Его щит был обильно покрыт следами засохшей крови, а глаза все еще горели возбуждением выигранного сражения. Мужчины дружно загрохотали мечами и древками копий по своим щитам, а девушки с радостными возгласами разбежались, чтобы заняться приготовлениями к празднику. Я, конечно, решила, что не буду прислуживать на этом праздничном ужине. Юта, как обычно, позволит мне уйти. Она знала, что я не такая, как все. Сидя в темном бараке, я мрачно наблюдала за приготовлениями девушек к праздничному пиршеству. Они возбужденно переговаривались, смеялись и обменивались шутками. Такие, конечно, будут изо всех сил стараться услужить мужчинам! По приказу Юты девушки с радостными лицами выскочили из барака и побежали получать шелка и ножные браслеты с колокольчиками. Как я презирала этих жалких, слабых созданий! Я осталась в бараке. Мне украшения не понадобятся. Я сегодня лягу спать пораньше. Мне нужно хорошенько отдохнуть и набраться сил. Завтра предстоит обычный рабочий день. — Эли-нор, иди сюда! — услышала я голос Юты. Это меня озадачило. Я поднялась с пола и вышла из барака. У дверей стоял сундук с шелковыми накидками, колокольчиками и косметикой. К крышке сундука было прикреплено большое зеркало. Мужчин рядом не было. Никто не мешал девушкам делать последние приготовления. Я удивленно посмотрела на Юту. — Раздевайся, — приказала она. Меня пронзила страшная догадка. — Нет! — воскликнула я. — Только не это! Но под строгим взглядом старшей невольницы я сняла с себя рубаху. Юта бросила мне шелковую накидку и завернутые в нее ножные браслеты с колокольчиками. — Ну пожалуйста, Юта! Может, не надо? — пробормотала я, чувствуя, как слезы наворачиваются мне на глаза. Девушки прыснули со смеху. Они перестали вертеться перед зеркалом и уставились на меня. — Пожалуйста, Юта! — разрыдалась я. — Я тебя очень прошу! Юта была неумолима. — Приводи себя в порядок, — отрезала oна. — Да постарайся выглядеть как можно привлекательнее! Я обернула вокруг плеч шелковую накидку. Бросив на себя взгляд в зеркало, я невольно содрогнулась. Мне много раз приходилось стоять обнаженной перед мужчинами, но я еще никогда не чувствовала себя настолько голой, как в этом прозрачном одеянии. Это были горианские шелка для наслаждений. Даже одетая, я выглядела в них более чем обнаженной — если такое вообще возможно. Я дождалась своей очереди перед зеркалом и по приказу Юты наложила на себя тонкий слой косметики, как того требует от невольницы горианская традиция. Я хорошо умела пользоваться тенями и румянами, поскольку на занятиях в Ко-ро-ба этому искусству уделялось довольно много времени. Затем я привязала к щиколоткам ножные браслеты с колокольчиками и снова подошла к Юте. — Пожалуйста, Юта, — попросила я. Она посмотрела на меня и рассмеялась. — Ты хочешь, чтобы я помогла надеть тебе колокольчики на руки. Я правильно поняла? — поинтересовалась она, словно не замечая моего состояния. Я уронила голову. — Да, — прошептала я. Юта взяла два узких кожаных браслета с колокольчиками и завязала их у меня на запястьях. При каждом моем движении, как бы я ни старалась этого избежать, колокольчики издавали нежный, мелодичный перезвон. Я беспомощно оглянулась. Девушки прихорашивались перед зеркалом, заканчивая последние приготовления. В своих шелках, с колокольчиками и умело наложенной косметикой они выглядели нарядными и весьма привлекательными. — Ты довольно хорошенькая, — заметила мне Юта. Я промолчала. Я чувствовала себя подавленной. Через несколько минут Юта, остававшаяся в рабочей тунике, поскольку была освобождена от прислуживания за столами, начала проверку приготовившихся к празднеству невольниц. Она давала советы, делала замечания и говорила, что где кому из нас нужно подправить. Она за нас отвечала и хотела, чтобы мы выглядели как следует. Вскоре очередь дошла и до меня. — А ну выпрямись, — сказала она. Сдерживая раздражение, я выполнила ее приказ. Она подошла к сундуку, вытащила из него еще пять маленьких колокольчиков и привязала их к моему ошейнику. — Чего-то не хватает, — заметила она, окидывая меня скептическим взглядом. Я решила молчать. Она: снова направилась к сундуку. Девушки раскрыли рты от изумления. Юта достала из сундука громадные золотые серьги и вдела их мне в уши. Слезы градом покатились у меня по щекам. — Это, конечно, не оставит мужчин равнодушными, — усмехнулась она. — Нужно чем-то их поразить. Девушки дружно рассмеялись. Юта взяла белую шелковую ленточку и несколько раз, не завязывая, обернула ее вокруг моего ошейника. Этим она подчеркнула, что я была девушкой белого шелка. Инга с Реной рассмеялись. — А вы не смейтесь, — остановила их Юта. — Вы будете помечены точно так же, иначе как бы Рафф и Прон, эти охотники из Трева, в самый неподходящий момент не забыли о том, что и вы — девушки белого шелка! Теперь расхохотались остальные невольницы. Я с возмущением заметила, что Инга и Рена проявили явное неудовольствие по поводу того, что и их ошейники обмотали белыми лентами. Я не могла этого понять. Неужели они хотели почувствовать себя беспомощными рабынями в объятиях Раффа и Прона? Очевидно, все обстояло именно так, и я снова почувствовала глубокое презрение к их женской слабости. А ведь Инга некогда принадлежала к касте книжников, а Рена прежде вообще была свободной женщиной! Ее даже величали госпожой Реной из Лидиса. Впрочем, стоит ли удивляться: все они рабыни по самой своей природе. Мне было приятдо сознавать, что у меня нет с ними ничего общего. Но как же унизительно мне, Элеоноре Бринтон из Нью-Йорка, будет предстать перед мужчинами и тем более прислуживать им в подобном одеянии, с колокольчиками на руках и ногах! Юта сбрызнула каждую из нас туалетной водой. — Ну, вперед, рабыни! — хлопнула она в ладоши, и девушки побежали к центральной части лагеря, где их встретили радостные, полные восхищения крики мужчин. Мы с Ютой остались вдвоем. — Ты тоже иди, — сказала Юта. Со сжатыми от злости кулаками, надушенная, в прозрачной шелковой накидке, с колокольчиками, мелодично перезванивающимися при каждом моем движении, я угрюмо побрела к центру лагеря, где возвышался пламенеющий шелками шатер Раска из Трева. — Вина, Эли-нор! Принеси мне вина! — крикнул молодой воин. Сопровождаемая перезвоном колокольчиков, я поспешила его обслужить. Опустившись перед ним на колени, я наполнила его кубок. Аккорды разливающейся по всему лагерю музыки были такими же знойными и пьянящими, как подогретое вино. Повсюду слышались крики, смех и стоны удовольствия, вырывающиеся из груди девушек, попадавших в объятия мужчин. Праздник был в самом разгаре. Вино лилось рекой. В центре, на посыпанной песком площадке, в алой шелковой накидке перед воинами танцевала Талена. Они осыпали ее обидными словами и швыряли в нее обглоданные кости и куски мяса. Я уже хотела было подняться на ноги, но молодой воин, кубок которого я наполняла, схватил меня за волосы и пригнул к земле. — Так, значит, ты лгунья, воровка и предательница? — поинтересовался он. — Да, — испуганно пробормотала я. Он развернул меня к себе и присмотрелся к моим серьгам. Воин был пьян, и я чувствовала, что он возбужден. Одним махом он опрокинул в себя целый кубок и снова протянул его ко мне. — Еще вина! — потребовал он. Я вторично наполнила его кубок подогретым вином. — Уши у тебя проколоты, — заметил он, стараясь сосредоточить на мне свой помутневший взгляд. — Чтобы было приятнее моему хозяину, — прошептала я. — Вина! — снова раздался его требовательный голос. Я поднялась на ноги и побежала наполнить опустевший кувшин. Талена покинула посыпанную песком площадку, и ее место заняла другая танцовщица. Пиршество возглавлял величественно восседающий на коврах Раск. Это был его день, его победа. Рядом с ним, по-мужски скрестив перед собой ноги, сидела Вьерна, которой девушки-невольницы прислуживали так, словно она была одним из воинов. Как я сейчас позавидовала ее свободе, ее красоте, гордости и одеянию из шкур лесных пантер! Она не была одета в прозрачные шелка, не гремела при каждом движении треклятыми колокольчиками! Воин, которому я наполнила кубок, неуклюже потянулся ко мне руками. — Я девушка белого шелка! — испуганно отшатнулась я. — Вина! — потребовал другой мужчина, постарше, за моей спиной. Я стала подниматься на ноги, но тут почувствовала, что молодой воин держит меня рукой за накидку. Если я встану, накидка или порвется, или соскользнет у меня с плеч. Тут рядом с нами на траву опустилась еще одна девушка. Она протиснулась к самому лицу молодого воина и обольстительно ему улыбнулась. — А я — девушка красного шелка, — проворковала она. — Притронься ко мне! Ты увидишь, что я того стою! Рука парня отпустила мою накидку, и я вскочила на ноги. Не теряя времени, я переместилась к требовавшему вина другому мужчине и обслужила его. — Вина! — воскликнула Вьерна. Я поспешила к ней и наполнила ее кубок. — Вина! — подвинул ко мне свой кубок Раск. Все во мне затрепетало. Я не осмеливалась поднять на него глаза. Когда я наполняла его кубок, руки у меня дрожали. — А она хорошенькая, — прозвучал надо мной голос Вьерны. Под насмешливое глумление зрителей очередная танцовщица покинула посыпанную песком площадку, и ее место заняла следующая девушка. — Вина! — крикнул воин из первого ряда наблюдающих за танцами зрителей. Я вскочила на ноги и под перезвон своих колокольчиков поспешила к нему. Когда я опрокинула кувшин над его кубком, оказалось, что кувшин пуст. Мне нужно будет снова бежать к подогретому котлу на кухне, чтобы наполнить кувшин. — Давай беги быстрее! — недовольно поморщился подозвавший меня воин. — Я сейчас, хозяин, — пообещала я. Я отбежала от пылающего костра и тут же об кого-то споткнулась в темноте. Мужской голос выругался. Я отпрянула в сторону и в отблеске костра увидела лежащую на траве Тейшу. Счастливое лицо девушки было залито лунным светом, волосы разметались, а раскрытые влажные губы все еще тянулись к мужчине в страстном поцелуе. Я поскорее нырнула в темноту и поспешила к кухне. У самой кухни меня вдруг рванули в сторону, и я утонула в мужских объятиях. Волосатая рука воина потянулась к потаенным складкам моей невесомой накидки. — Нет! — испуганно закричала я. Мужчина приблизил к себе мое лицо. -А-а! Ты — Эли-нор, — пьяным голосом протянул мужчина. — Маленькая лгунья, воровка и предательница! Я стала выворачиваться из его рук. Он заметил серьги у меня в ушах и сильнее прижал меня к себе. — Я девушка белого шелка! — воскликнула я. Он покачал головой и попытался задержать свой пьяный взгляд на белой ленте, обвивающей мой ошейник. На лице у мужчины отразилось разочарование. — Пожалуйста, — прошептала я, — отпустите меня! — А что с тобой еще делать? — презрительно усмехнулся он. Под улюлюканье зрителей посыпанную песком площадку у костра покинула очередная танцовщица. За весь вечер лишь две девушки добились аплодисментов, остальных рабынь выпроваживали с арены объедками фруктов и обглоданными костями. — Я хочу увидеть, как ты танцуешь, маленькая предательница, — решил схвативший меня воин. — Я должна приносить вино пирующим, — вывернулась я из ослабевших объятий потерявшего ко мне интерес воина и поспешила к кухонному бараку. У дверей барака стояла Юта и следила за выдачей вина. — Юта, не посылай меня назад к столам! — взмолилась я. — Наливай вино и возвращайся, — скомандовала старшая невольница. Я наполнила свой кувшин вином и снова подошла к ней. — Ну пожалуйста, Юта! Прошу тебя! — обращалась я к ней, едва удерживая подступающие к глазам слезы. Крики у костра зазвучали громче; зрители желали смотреть новые танцы, но никто из девушек не решался выйти на площадку. — Где Эли-нор? — услышала я чей-то крик. — Элинор, предательница! Я вздрогнула. — Тебя зовут, — кивнула Юта в сторону костра. — Иди сюда, рабыня! Танцуй! — В голосе кричавшего человека — того бородатого воина, который только что сжимал меня в объятиях, — слышалось нетерпение. — Поторапливайся, рабыня! — подтолкнула меня Юта. Сдерживая рыдания, расплескивая вино из кувшина, я побежала обратно к костру. Едва лишь его пламя осветило меня, какая-то молодая невольница забрала у меня кувшин. Меня грубым пинком вытолкнули на середину площадки для танцев. Чьи-то руки сорвали с меня шелковую накидку. Я упала на колени и закрыла лицо руками. — Лгунья! Воровка! — посыпалось со всех сторон. — Предательница! Музыканты заиграли снова. Я не могла даже пошевелиться. Девушки принялись осыпать меня оскорблениями. Послышались возмущенные крики мужчин. — Принести плеть! — приказал чей-то начальственный голос. — Давай, рабыня! Потанцуй для своих хозяев! — крикнула Вьерна. Стоя на коленях в самой середине посыпанной песком площадки, я оторвала руки от лица и протянула их к величественно восседающему на коврах Раску. У меня за спиной раздались шаги приближающегося к арене воина. Я заметила у него в руках длинную плеть-семихвостку. Я застонала и снова с мольбой в глазах посмотрела на Раска. Он должен, должен проявить ко мне жалость и понимание! Он обязан это сделать! Однако напрасно я ждала от него сочувствия. На лице Раска не дрогнул ни один мускул. — Танцуй, рабыня, — властным голосом произнес он. Я вскочила на ноги и застыла с поднятыми над головой руками. Музыканты снова ударили в свои инструменты. Элеонора Бринтон из Нью-Йорка, бывшая там богатой женщиной, закружилась в варварском танце перед воинами этого жестокого, грубого мира. Над лагерем поплыла тихая, наполненная глубокой чувственностью мелодия. Внезапно на лицах зрителей я заметила восхищение, граничащее с каким-то благоговейным ужасом. Глаза их пылали. Мускулы напряглись. Мужчины подались вперед. Рабыни замерли в напряженном безмолвии. Не зря я проходила столь долгий курс обучения в невольничьей школе в Ко-ро-ба, и не напрасно нас с Ланой считали одними из самых лучших учениц. Пляшущие в такт музыке языки костра бросали на меня кровавый отсвет. Сладострастно стонала флейта. В медленную ритмичную дробь барабанов вплетался трепетный перезвон колокольчиков. Обволакивающий меня запах духов обострял чувства зрителей, пьянил разум. Колдовской отблеск золотых серег у меня в ушах зажигал устремленные ко мне взгляды. Пылающая на губах помада будоражила кровь. Музыканты наращивали темп. Мелодия стала как-то жестче, ее аккорды зазвучали отрывисто. Я продолжала плыть в ее бурных, поглощающих все вокруг переливах. Внезапно я осознала ту колоссальную, невероятную власть, которую имеет над мужчинами моя красота, зажигающая их кровь, туманящая разум, сводящая с ума — пробуждающая в них желание. — Она великолепна! — услышала я восхищенный шепот. Я заметила произнесшего эти слова воина и в танцевальном движении потянулась к нему всем телом. Он рванулся ко мне, и только схватившим его за руки товарищам удалось удержать его на месте. Я медленно и плавно отошла в другой конец площадки, протягивая к нему ладони, словно изнемогая от боли разлуки с ним — моим возлюбленным. Парень заскрипел зубами. По рядам зрителей пронесся стон. Я видела, что даже девушки пожирают меня восхищенными взглядами. Мужчины изнемогали от бушующего в их крови желания. Я отбросила голову назад и отдалась пронизывающей все мое тело разбушевавшейся варварской мелодии. Из каких-то потаенных глубин моего сознания выплеснулось неведомое мне прежде стремление покорить мужчину своей чувственностью, красотой, женской силой. Да, у меня есть над ними власть — безграничная, не знающая пределов. Я заставлю их страдать! Заставлю умирать от желания! И я сделаю это совершенно безболезненно для себя, потому что я — девушка белого шелка! Я могла танцевать перед ними как угодно, пытать их своей соблазнительной красотой и абсолютной раскрепощенностью. Потрясенные зрители разражались дикими криками, стонали от неутоленного желания и восхищения. Они все были у меня в руках! И я знала, что это доставляет им наслаждение. Ритм музыки непрестанно менялся. Он требовал от танцовщицы перерождения в дрожащую от страха молодую невольницу, впервые познавшую плеть и ошейник, превращал ее в томящуюся в одиночестве рабыню, изнывающую от тоски по покинувшему ее хозяину, дарил черты гордой, сознающей свою силу и власть женщины, презирающей всякие оковы и находящей удовольствие в подчинении себе мужчин, наделял горечью опытной рабыни красного шелка, сходящей с ума по рукам своего хозяина. И все эти черты воплощала в себе я, то робко приближаясь к выбранному мною воину и каждым своим жестом умоляя его о защите и прощении, то удаляясь от него и заламывая руки в безысходной тоске, словно не в силах перенести разлуку с любимым, то проходя мимо, бросая высокомерный взгляд царственной особы, знающей себе цену, а то корчась в беззвучном стоне изнывающей от тоски покинутой женщины. Зрители бурно реагировали на каждое мое движение. Они вскакивали на ноги, потрясали кулаками и разражались глухими стонами, но я лишь бросала каждому из них мимолетную, дразнящую улыбку и тут же переходила к следующему участнику моего маленького представления. Затем, когда музыка в бушующей ярости аккордов достигла своего апогея, я обратила все свое мастерство на моего хозяина — Раска. Возлежа на пламенеющих в свете костра толстых коврах, он равнодушно потягивал из кубка подогретое вино. Взгляд его холодных глаз на каменном лице оставался безучастным. Я танцевала, каждым своим движением стремясь передать всю мою ненависть к нему — ненависть и презрение. Я стремилась заставить его кровь закипеть в жилах, затуманить сознание, взорваться диким желанием, которое я своей властью оставила бы неразделенным, безответным, потому что я способна была держать себя в руках, потому что я была лишена женских слабостей и именно в этом заключалось мое могущество, моя сила. Я могла терзать его и даровать помилование. Я могла уничтожить его — похитившего меня, обратившего в рабство, изувечившего мое тело рабскими клеймами и плетьми, унизившего заточением в железном ящике. Теперь настал мой час. Я заставлю его страдать. Мой танец превратился в поединок с этим каменным изваянием. Все во мне сконцентрировалось, напряглось и выплеснулось в этом акте моего отмщения. Я отчаянно старалась пробудить в нем желание, но взгляд его оставался все таким жебезучастным. Наблюдая за мной с холодной отрешенностью многоопытного ценителя, он время от времени поднимал свой кубок и отхлебывал подогретое вино. Постепенно я начала ловить себя на мысли, что его взгляд приобретает надо мной все большую власть, что каждое мое движение уже порождено не волей моего разума и моих стремлений, а каким-то странным, непонятным образом подчинено власти, безоговорочному диктату этих холодных глаз. Я почувствовала страх и с переходящей в остервенение настойчивостью выплеснула на него всю свою ненависть и презрение. Он, казалось, забавлялся всем происходящим, не более того. Я задохнулась от ярости. Последние аккорды музыки угасли. Я опустилась перед ним на колени, покорно склонив голову к его ногам. Зрители на мгновение замерли и затем разразились бурей аплодисментов. Даже девушки, я видела, неистово колотили ладонью правой руки по левому плечу. К Раску приблизился один из его воинов. — Наказать ее плетьми? — спросил он. Я покрылась холодным потом. — Нет, — покачал головой Раск и жестом показал, что я могу оставить площадку. — Пусть танцуют другие невольницы. Я подняла с земли свою шелковую накидку и отошла от костра. Все во мне дрожало от возбуждения. Я была мокрой от пота и едва держалась на ногах. Рафф и Прон вытолкали на песочную площадку Ингу с Реной, требуя, чтобы те продемонстрировали свое мастерство в танце. Зрители шумно переговаривались, делясь впечатлениями. Я поспешила укрыться в темноте и тут же наткнулась на поджидающую меня Юту. — Ты очень красивая, Эли-нор, — заметила она. Я промолчала и пошла за ней к кухонному бараку. Здесь Юта омыла меня водой и протянула полотенце. Я насухо вытерлась и собралась отправляться в барак для рабочих невольниц. — Нет, — остановила меня Юта. Я с удивлением посмотрела на нее. — Приведи себя в порядок, — сказала она, — и снова наложи косметику. — Зачем? — спросила я. — Делай то, что я тебе говорю, — приказала она. Я послушно наложила тени на веки и накрасила губы. Юта привязала мне к рукам колокольчики. — А теперь сиди здесь и жди, — сказала она. Больше двух часов мы просидели с ней на кухне. Наконец праздничный шум начал стихать, и воины, прихватив с собой понравившихся им невольниц, стали расходиться по своим палаткам. Юта подошла и помазала меня за ушами и на груди туалетной водой. Меня пронзила страшная догадка. — Нет! — воскликнула я. — Только не это! Лицо Юты оставалось непроницаемым. — Отправляйся в шатер Раска, — приказала она. Мне не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться… — Входи, — сказал Раск. Я вошла в его шатер. В этот момент я с наибольшей остротой ощущала свою беспомощность и полнейшее одиночество. — Опусти полог шатра, — распорядился Раск из Трева. Я задернула полог и стянула его края кожаными ремнями, отделяя себя и моего повелителя от всего внешнего мира. Обреченно уронив руки вдоль негнущегося тела, я повернулась к нему. Над полной пылающих углей жаровней стояла тренога, предназначенная для установки железного бочонка и подогрева в нем вина. Изнутри шатер был обтянут красным шелком. С поддерживающих полотняные стены шестов на толстых цепях свисали изящные, заправленные тарларионовым жиром светильники. По краям помещения стояло множество мешков, сундуков и баулов, наполненных сокровищами, награбленными тарнсменами во время своих разбойничьих рейдов и нападений на караваны торговцев. Горловины некоторых мешков были развязаны, и доверху наполняющие их золотые монеты отбрасывали на стены шатра яркие блики. Под откинутой крышкой ближайшего ко мне сундука я увидела целые россыпи украшений из благородных металлов, усыпанных жемчугом и драгоценными камнями. Что и говорить: Раск из Трева владел большими богатствами. — Подойди сюда, — приказал он. Сопровождаемая перезвоном колокольчиков, я шагнула к нему. Ноги мои утопали в толстых коврах, устилающих полы шатра. Их мягкий ворс приятно ласкал мои ступни. В нескольких футах от своего повелителя я остановилась. — Подойди ближе, — распорядился он. Еще несколько шагов в полной тишине, нарушаемой только перезвоном колокольчиков. — Подними голову, — сказал мой повелитель. Я посмотрела ему в глаза. На мне был надетый им ошейник, поставленные его рукой невольничьи клейма. Я не могла выдержать его взгляд. Я почувствовала, как он потянулся к моей накидке и через мгновение белые шелка соскользнули к моим ногам. Он отвернулся, отошел к пылающей жаровне и опустился на ковер, скрестив перед собой ноги. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. — Приготовь мне вино, — наконец сказал он. Я выбрала в углу шатра бутылку каланского вина — наверняка из винных погребов Ара, хорошего качества, как и все остальное, попавшее к Раску из рук какого-нибудь ограбленного им торговца. Затем я отыскала небольшой медный бочонок, перелила в него вино и установила на треногу над пылающей жаровней. Раск, скрестив ноги, сидел рядом и не спускал с меня задумчивого взгляда. Через пару минут я сняла бочонок с треноги и прижалась к нему щекой; но он, как оказалось, еще недостаточно нагрелся. Я снова поставила его на огонь. Напряженная тишина в шатре производила на меня гнетущее впечатление. Мне стало страшно. — Не бойся, — словно почувствовав мое состояние, сказал Раск. — Хозяин… — умоляющим голосом начала я. — Я не давал тебе разрешения говорить, — оборвал меня мой повелитель. Я послушно замолчала. Мучительно медленно протекла еще минута-другая. Бочонок уже впитал в себя жар раскаленных углей, но не настолько, чтобы его нельзя было держать в руках. Я сняла его с огня и перелила вино в изящный, тонкой работы кувшин с узким вытянутым горлышком. На гладких стенках кувшина, покрытых искусной чеканкой, плясало искаженное до неузнаваемости отражение склонившейся над ним светловолосой невольницы с увешанным колокольчиками металлическим ошейником на шее. Подогретое вино уже успело подарить часть своего тепла тонкостенному кувшину. Прикосновение к нему щекой подтвердило, что вино не перегрелось. — Готово? — спросил Раск. Моего повелителя не интересовало, что мне известно о его вкусах; он желал услышать только утвердительный ответ. — Да, хозяин, — прошептала я. Я не знала, какой температуры вино он предпочитает. Некоторым воинам нравилось вино, обжигающее горло, другие пили его слегка подогретым. Попробуй тут угадай! А если не угадаешь… — Налей, — приказал Раск. Я поспешно подхватила тонкостенный кувшин, вскочила на ноги и, сопровождаемая мелодичным перезвоном колокольчиков, подбежала к своему хозяину. Опустившись перед ним на колени и низко склонив голову в позе рабыни для наслаждений, я осторожно наполнила вином большой золоченый кубок. — Позвольте, хозяин, предложить вам вина, — пробормотала я обязательную в данном случае фразу. Он взял кубок, и я замерла от страха, не зная, что меня ожидает. Он коснулся губами края кубка, сделал маленький глоток, и на лице у него заиграла удовлетворенная улыбка. У меня будто гора свалилась с плеч: меня не ждало наказание за ошибку. Я продолжала оставаться на коленях, пока он не торопясь, с наслаждением потягивал вино. Когда в его кубке оставалось несколько глотков, он знаком приказал мне подойти поближе. Я опустилась на колени рядом с ним. Он взял меня рукой за волосы и запрокинул мне голову назад. — Открой рот, — приказал он. Я разжала плотно сомкнутые губы, и он стал поить меня вином из собственных рук. Я чувствовала, как оно течет мне по щекам, стекает по подбородку, капает на ошейник и на грудь. Вино было приятно теплым, хотя последние его капли, со дна кубка, показались мне обжигающими. Вкус вина был изумительным, но я не могла им насладиться из-за сковывающего меня напряжения. Я глотала его, закрыв глаза и чувствуя, как по телу у меня разливается дурманящее тепло. Раск вложил мне в руки опустевший кубок. — Отнеси его, Эли-нор, и возвращайся ко мне, — приказал он. Я вскочила на ноги, отнесла кувшин туда, где в шатре складывалась пустая посуда, и снова вернулась к моему хозяину. Перед глазами у меня все поплыло. В голове застучали сотни крохотных молоточков. Жар подогретого вина обволакивал каждую клеточку моего тела, делал его ватным, невесомым. Он специально заставил меня пробежаться, чтобы ускорить пьянящее действие вина. Ноги у меня подкашивались. И внезапно во мне проснулась злость. — Я вас ненавижу! — гневно бросила я Раску и тут же прикусила язык, не в силах понять, как я на такое осмелилась. Это все, конечно, вино тому причина. Мой повелитель не казался разгневанным. Он продолжал все так же неподвижно восседать на коврах, не спуская глаз с моего лица. Это меня приободрило. Внезапно я вспомнила про серьги, вдетые мне в уши. Он смотрел именно на них. Это разозлило меня еще больше. — Я вас ненавижу! — снова воскликнула я. Он не проронил ни слова. А я уже не могла себя сдержать. — Вы похитили меня! — кричала я ему, борясь с подступающими к горлу рыданиями. — Вы надели на меня ошейник! — Словно в доказательство, я рванула стягивающую мне горло узкую полоску металла, на которой было выгравировано имя хозяина. Привязанные к ней колокольчики жалобно застонали. На лице Раска не дрогнул ни один мускул. — Вы изуродовали мое тело невольничьими клеймами! — продолжала я бушевать. — Вы исхлестали меня плетьми и держали в железном ящике! Раск продолжал хранить молчание. Это завело меня еще сильнее. — Вы даже не знаете и не хотите поверить, что я вовсе не с этой планеты! Что я не какая-нибудь горианка, с которой вы можете поступать, как вам заблагорассудится. Я рождена свободной, я не рабыня. Я не вещь, которой можно поиграть и выбросить за ненадобностью! Я не хорошенькое домашнее животное, которое можно покупать и продавать по желанию хозяина. Я — Элеонора Бринтон! Женщина с планеты Земля! Я жила в крупнейшем цивилизованном городе, Нью-Йорке, в небоскребе на Парк-авеню. Вы хотя бы знаете, что такое небоскреб? Не знаете? А я в нем жила. Я была богата. Я получила хорошее образование. В своем городе я была не последним человеком. Я из другого мира! Я — с Земли, понимаете, с Земли! Вы не можете обращаться со мной как с простой рабыней! Я не в силах была больше сдерживать рыдания. Ну что может понимать этот дикарь в вещах, о которых я ему говорю! Он, должно быть, вообще считал, что я сошла с ума. Я бессильно уронила голову и закрыла лицо руками. И тут я, к своему ужасу, заметила, что он поднялся на ноги. Я как-то не отдавала себе отчет в том, что он такой громадный, такой сильный. Рядом с ним я почувствовала себя маленькой и беспомощной. — Я принадлежу к касте воинов — к высшей горианской касте, — внезапно заговорил Раск. — Я получил знания второй ступени и знаю о существовании вашего мира. Твое произношение выдает в тебе дикарку, попавшую сюда с планеты, которую вы называете “Земля”. Я онемела от изумления и почувствовала, что мои глаза невольно округлились, а брови поднялись. — Женщины Земли годятся лишь на то, чтобы быть невольницами мужчин Гора. Он опустил руки мне на плечи. — Вот почему ты — моя рабыня! Я лишилась дара речи. Внезапно он грубым рывком оттолкнул меня. Я не удержалась на ногах и упала на устилающие пол толстые ковры. Не осмеливаясь пошевелиться, я робко подняла на него наполненные ужасом глаза. — У тебя на теле стоит клеймо лгуньи, — суровым голосом продолжал мой повелитель. — Ты носишь клеймо воровки и предательницы! — Пожалуйста, пощадите мою честь, — пробормотала я. — Рабыня белого шелка принесет вам хороший доход… — У тебя проколоты уши! — с презрением бросил он. Руки у меня непроизвольно потянулись к золотым серьгам. Сквозь пелену слез я с ужасом смотрела, как он вытащил из-за сундуков свернутые шкуры ларла и бросил их на ковры, к пылающей жаровне. У меня вырвался глухой стон. Он решительным жестом указал на разложенные шкуры. — Пожалуйста! — прошептала я. — Прошу вас! Он оставался неумолим. Я поднялась на ноги и с грустным перезвоном колокольчиков подошла к нему. Его тяжелые руки легли мне на плечи. — Ты явилась сюда из мира, женщины которого по самой своей природе не могут быть ничем другим, кроме как невольницами мужчин Гора, — сказал он. Я не смела поднять на него глаза. — А кроме того, ты — лгунья, воровка и предательница. Я чувствовала на своей щеке его дыхание. — Ты знаешь, чем от тебя пахнет? — спросил он. Я отрицательно покачала головой. — Это духи для невольниц, — сказал Раск. Плечи у меня обреченно поникли. Его ладони приподняли мне подбородок. Я старательно отводила глаза. — Девушка с проколотыми ушами, — насмешливо произнес он. Я не могла выдавить из себя ни слова. Я только стояла, чувствуя, как меня бьет крупная дрожь. Внезапно его пальцы потянулись к белой шелковой ленточке, опоясывающей мой ошейник, сорвали ее и отбросили в сторону. — Нет! — испуганно прошептала я. — С тобой будут обращаться так, как ты того заслуживаешь, — сказал он. — Как с самой ничтожной, презренной горианской рабыней! Я не смела, не могла найти в себе сил посмотреть ему в лицо. — Подними голову, — приказал мой повелитель. Я робко приподняла подбородок, и колокольчики на моем ошейнике ответили мне понимающим, печальным звоном. Я на миг заглянула в его глаза и тут же беспомощно уронила голову. По телу моему пробежала конвульсивная дрожь. Никогда еще я не видела таких глаз — темных, бездонных, путающих и пронизывающих насквозь глаз воина. Ноги у меня подкосились, и я утонула в его объятиях, чувствуя, как мое тело все глубже погружается в длинный ворс брошенных на пол шкур.
16. ПОД СВЕТОМ ЛУН ЗАКОВАННАЯ В ЦЕПИ
— Оставьте ее одну под лунным небом, — предложила Вьерна. Раск рассмеялся. Цепь от моей левой ноги тянулась к железному кольцу, укрепленному на верхней части закопанного в землю каменного столба. Этот невысокий холм, на котором я сейчас находилась, я заметила еще при первом своем знакомстве с лагерем Раска. Я сидела на его вершине совсем одна и с тоской смотрела на крыши темнеющих невдалеке палаток и упирающуюся в ночное небо стену огораживающего лагерь частокола. Луны еще не взошли. Я была вне себя от злости. Сидя на траве, я приподняла левую ногу и подергала тяжелую, сковывающую мои движения цепь. Впервые за последние несколько недель я охотно поддерживала разговор с другими девушками и даже приняла участие в их нехитрых развлечениях. С сегодняшнего дня Элеонора Бринтон, горианская невольница, стала совсем другим человеком. Другие девушки сразу заметили происшедшую со мной перемену и с удовольствием стали брать меня в свои игры, принимая меня как равную — не лучшую и не худшую среди остальных. Когда однажды мы остались с Ютой наедине, я упала перед ней на колени и со слезами на глазах попросила у нее прощения за все обиды и неприятности, которые я ей доставила прежде. Она рассмеялась и подняла меня с пола. Глаза ее также были мокрыми от слез. — Давай работай, маленькая рабыня, — усмехнулась она, целуя меня в щеку. Я почувствовала к ней беспредельную признательность. Она меня простила! Эта девушка из касты мастеров по выделке кож оказалась самым добрым и благородным человеком, которого я знала. Мне было стыдно перед ней. Я ненавидела себя за то, как подло и низко когда-то с ней поступила! Инга и Рена, я чувствовала, тоже стали относиться ко мне совершенно иначе. — Несчастная рабыня! — увидев меня, добродушно усмехнулись они. — Нет, счастливая рабыня, — призналась я и подарила им дружеский поцелуй. Они проводили меня понимающим взглядом, испытывая ко мне легкую зависть. Я даже пожалела их в душе — ничего не знающих девушек белого шелка. Я стала рабыней красного шелка! Но почему же меня бросили здесь, на этом холме? Почему? Еще пару часов назад, выполнив в срок дневное задание, я в глубине души таила надежду, что меня снова отправят в шатер Раска. Я даже успела помочь выполнить задание еще нескольким девушкам. Я была так счастлива сегодня, что мне хотелось петь и смеяться, и я потихоньку мурлыкала себе под нос какую-то простенькую мелодию.***
— Оставьте ее одну под лунным небом, — предложила Вьерна, и Раск из Трева, смеясь, выполнил ее просьбу. Почему? Я снова потрогала цепи у себя на ноге. Луны еще не взошли. Ночь была душной, безветренной. В течение всего дня, едва лишь выпадала возможность, я старалась пройти мимо шатра Раска в надежде, что он посмотрит на меня. Но он, казалось, совершенно забыл о моем существовании. В прошлую ночь все было совершенно иначе! Я поудобнее улеглась на траве и улыбнулась своим приятным воспоминаниям. Я помнила каждое мгновение из тех коротких часов, что провела в его шатре. Я лежала, прижавшись щекой к его плечу, и слушала его дыхание. Он спал, но я так и не смогла сомкнуть глаз до самого рассвета, боясь пошевелиться и тем самым нарушить все волшебство этой ночи. С восходом солнца он отправил меня в барак для рабочих невольниц. Я вынуждена была уйти. Сегодня вечером Раск ужинал с Вьерной, и я прислуживала им за столом, как самая обычная, ничем не отличающаяся от остальных невольница. Раск смотрел на меня, как и прежде, словно в прошлую ночь ничего не случилось. Я прислуживала ему, стараясь держаться с полным безразличием. “Позовут ли меня снова в его шатер?” — мучила меня неотступная мысль. После ужина он вызвал к себе охранника. — Слушаю вас, командир, — сказал охранник, откидывая полог шатра. — Сегодня вечером пришли ко мне Талену, — даже не глядя в мою сторону, распорядился Раск. — Да, капитан, — ответил охранник и снова занял свой пост. Перед глазами у меня все потемнело. Я почувствовала, как кровь приливает к вискам, и едва удержалась на ногах. Меня охватила такая злость, такое отчаяние, что, казалось, еще мгновение — и я просто взорвусь от ярости! — Вина! — потребовал Раск. Я поспешила наполнить его кубок. — Вина, — протянула свой кубок Вьерна. Я налила вина и ей. Ноги меня не слушались. Я отошла к краю низкого столика и опустилась там на колени. Как я ненавидела сейчас эту Талену! Как мне хотелось наброситься на нее, вцепиться ей в волосы и пинками гонять по всему лагерю, пока она не зарыдает, не завоет, не уберется из нашего лагеря с глаз долой. Подумаешь — дочка великого убара! Да она — обычная рабыня. Я в сто раз лучше ее! — Ваша рабыня, кажется, о чем-то задумалась, — с усмешкой заметила Вьерна. Я опустила голову. — Ты меня слышишь, рабыня? — окликнула меня она. — Да, госпожа, — откликнулась я. — Мне стало известно, будто ты говорила девушкам, что ты не такая, как они, что лишена женских слабостей. Это верно? Мне вспомнилось, что однажды в приступе гнева я действительно имела глупость заявить об этом. Я посмотрела Вьерне в глаза. Во мне снова закипела ненависть к этой женщине. Она знала, что я помню о ее безумных плясках в лесу, о ее бессилии перед сжигающим ее желанием. Она не могла ни сама забыть об этом, ни рассчитывать на то, что моя память окажется слишком короткой. Я усмехнулась. Раск, конечно, подарил мне несколько незабываемых минут, но я продолжала считать себя не похожей на остальных женщин. Во мне нет их слабости, их безволия, их непреходящей тоски по объятиям мужчин. — Я такая, какая есть, — почтительно опустив глаза, сказала я Вьерне, — и ничего не могу с этим поделать. Раск рассмеялся. — Оставьте ее одну под лунами, — тогда-то и предложила Вьерна. Как я ее ненавидела! Раск расхохотался. — Охранник! — позвал он. Стоявший на посту у его шатра охранник откинул полог. — Надень на нее цепи, — кивнул на меня Раск, — и прикуй на холме к каменному столбу. — Пойдем, — приказал охранник. Я последовала за ним. Три луны начали медленно выплывать из-за стены ограждающего лагерь частокола. Какое мне, собственно, дело до того, будет сегодня эта девчонка, Талена, ночевать в шатре Раска или нет? Он мне вообще безразличен… Нет, не безразличен! Он мне ненавистен! Да, я ненавижу его! Ненавижу самой лютой ненавистью. Жаль только, что охранник заставил меня снять с себя тунику и забрал ее с собой. Интересно, чего они от меня хотят? Я заложила руки под голову и вытянулась на траве. Губы у меня сами собой сложились в улыбку. Я, конечно, была вне себя от ярости за то, как он поступал со мной, но не могла теперь относиться к нему так, как относилась прежде. Он был жесток со мной, безжалостен, вел себя совершенно неподобающим образом, он исчерпал меня всю до дна, до тех фантастических глубин, которые для меня самой оставались загадкой. Прикосновения его рук находили отклик в каждой клеточке моего тела, наполняли его трепетом, глушили волю, опьяняли разум. Я чувствовала себя послушным воском в руках умелого ваятеля — в руках хозяина. Возможно, я изменила сама себе, своим убеждениям, но даже в глубине души я не могла называть Раска иначе как “хозяин”. Но думаю, что любая земная женщина, оказавшись в один прекрасный день в далеком, чужом мире, в ошейнике, испытав прикосновение такого человека, признала бы себя самой последней из рабынь. Я открыла глаза. Луны поднялись над зубчатыми вершинами частокола и продолжали свой неспешный путь по черному ночному небу. Горло у меня стягивал узкий невольничий ошейник; и мне было хорошо известно, что несет с собой эта надетая на шею женщины полоска металла. Помню, как безумное количество лет тому назад, в одном из земных мотелей, обнаженная, с клеймом на теле, рассматривая себя в зеркало, я с ужасом предположила: неужели это значит быть рабыней в каком-то варварском мире? И каково это? Теперь я это знала! Ох, как хорошо знала! Я застонала от отчаяния и вырвала из земли пучок травы. Но почему Раск не послал за мной в этот вечер? Я ему не понравилась? Но я сделала все, все, что могла! Луны стояли высоко в ночном небе, пристально вглядываясь в расстилающуюся под ними землю. Разметавшись на траве, обнаженная, закованная в цепи, я беспомощно плыла в их холодном мерцающем свете. Сердце у меня сжалось от тоски. К горлу подкатили рыдания. Ну почему… почему?.. — Позови меня к себе, Раск из Трева! — застонала я. — Позови! Я хочу быть рядом с тобой, хочу служить тебе! Сквозь застилающую мне глаза пелену слез я неотрывно следила за сияющими в черном небе лунами. Их густой желтый свет затопил весь лагерь, и уже хорошо были видны расположенные неподалеку палатки воинов, окрашенные изнутри легким отблеском пылающих жаровен, и остатки догорающих костров, и бревенчатые стены уснувшего барака для рабочих невольниц… Я одна не спала в эту жаркую, наполненную тяжелой духотой летнюю ночь, нарушаемую лишь мерным стрекотом насекомых да редкими криками тарное на взлетной площадке. Прикованная цепями на вершине небольшого холма, я исполненным безысходной тоски взглядом обводила мирно дремлющий лагерь. Я была совсем одна… Если бы только не эти цепи, я побежала бы к Раску! Я умоляла бы его подарить мне еще хоть одно прикосновение! Пусть бы он только посмотрел на меня! Я потрогала цепи у себя на ногах. Нет, слишком прочны… Я не смогу ни снять их с ноги, ни отсоединить от кольца, прикрепленного к верхушке каменного столба. Слезы брызнули у меня из глаз. Я встала на четвереньки и, насколько позволяли кандалы, поползла к шатру Раска. Пусть я хоть на несколько шагов буду ближе к нему! Цепь натянулась, и я со стоном опустилась на траву. Я перевернулась на спину, и снова мне в глаза устремился свет трех нависших над землей горианских лун — огромных, величественных, волнующих и одновременно безразличных ко всему живому. Я почувствовала неодолимую власть над собой этих трех немигающих желтых холодных глаз — пристальных, таинственных, всезнающих. Их взгляд проникал в мое сознание, требовал какого-то ответа. Что я могла-одинокая невольница, оставленная на вершине холма в полном распоряжении этих всевластных хозяев ночного горианского неба? Куда мне скрыться от их взгляда, знающего все мои желания, все мои тайные помыслы? Куда мне уйти от себя самой? Тоска и отчаяние захлестнули меня с новой силой. Я вскочила на ноги. Я выкрикивала проклятия и грозила кулаком этому трехглазому чудовищу. Почему оно мучит меня? Почему не оставит в покое? Почему своим проницательным взглядом увеличивает мои страдания, иссушающие мозг, изматывающие душу? Почему? Почему?.. Я рвала траву у себя под ногами и швыряла ее в небо. Я кричала и рыдала, раздираемая одиночеством, тоской и переполнявшим меня желанием. Я топала ногами и рвала сковывающие меня цепи. Я потрясала кулаками перед трехоким ликом горианского чудовища и молила его о пощаде. Все это напоминало какой-то безумный танец, сотрясавший мое тело помимо моей воли, помимо моего желания. Он изматывал меня, мучил, уносил все силы, все мысли. Я упала на землю и залилась слезами. Я больше не могла вынести этого томления, этого отчаяния и тоски. Я окинула обезумевшим взглядом уснувший лагерь и вдруг, к своему ужасу, заметила наблюдающую за мной из-за палаток у подножия холма Вьерну, предводительницу женщин-пантер. — Ты вертишься и рыдаешь, как брошенная хозяином кейджера, — усмехнулась она и подошла ко мне поближе. — Я и есть кейджера, — прошептала я. — Не может быть, — возразила Вьерна. — Ведь ты не такая, как остальные девушки. Ты сильная. В твоем сердце нет места обычным женским слабостям! Я опустилась перед ней на колени. — Сжальтесь надо мной, госпожа, — пробормотала я. Глаза лесной разбойницы смотрели твердо и сурово. Я уронила голову. — Я не сильная, — призналась я. — Мое сердце открыто всем женским слабостям. Я такая же, как остальные девушки. Может быть, я даже слабее их… — Ты права, Эли-нор, — не без участия заметила предводительница разбойниц. — Иногда требуется такой мужчина, как Раск, чтобы женщина почувствовала себя слабой и беспомощной — осознала себя женщиной. — Он дал мне это понимание. — Сама я постаралась убить в себе подобную слабость. — А я не хочу с ней бороться. Я готова ее признать. — Раск просто не оставил тебе выбора, — усмехнулась предводительница разбойниц. — Это верно, — согласилась я. Раск, мой хозяин, мой повелитель, не оставил мне возможности почувствовать себя кем-то иным, кроме как беспомощным исполнителем его воли. — Он покорил тебя, — сказала Вьерна. — Да, — ответила я. — Он полностью покорил меня. Я опустила глаза. — Сегодня ночью я уезжаю отсюда, — внезапно, без всякого перехода, сказала Вьерна. Я изумленно посмотрела на нее. Она кивком указала мне на темную фигуру, стоящую на коленях в нескольких ярдах от холма боком ко мне. Руки у девушки были связаны. На шее тускло мерцала в сиянии лун узкая полоска железного ошейника. Из-под длинных черных волос спускался на землю привязанный к ошейнику ремень. — Я забираю Талену с собой, — сообщила Вьерна. — Раск из Трева отдал ее мне. Я уведу ее в северные леса. — Но она ведь была любимой невольницей Раска! — удивилась я. — Нет, — покачала головой предводительница лесных разбойниц — А вы сами разве не остаетесь с Раском в качестве его свободной спутницы или боевой соратницы? — спросила я. Она только рассмеялась. — Нет, мое место — в северных лесах. Я кивнула. Мне, кейджере, было трудно понять свободную женщину. — Приятно быть покоренной мужчиной? — поинтересовалась Вьерна. Я смущенно опустила глаза. — Все понятно, — усмехнулась Вьерна; в ее голосе зазвучала не свойственная разбойнице мягкость. — Однажды, много лет назад, в Аре я увидела мужчину и впервые в жизни испугалась, что он, если пожелает, может сделать со мной то же, что сделал с тобой Раск — покорит меня! Никогда прежде я этого не боялась, считала, что это невозможно. Не ожидая от нее подобных признаний, я смотрела на нее со всевозрастающим интересом. — Я возненавидела этого человека. Я решила, что мы с ним еще потягаемся, посмотрим, кто из нас будет покорен. — Как eго о имя? — спросила я. — Марленус. Я была настолько поражена, что не могла вымолвить ни слова. Она кивнула на стоящую у подножия холма связанную девушку. — Эта девчонка — приманка для него, — сказала Вьерна. Она еще раз посмотрела на меня и пошла прочь. Пройдя несколько шагов, она обернулась. — Прощай, рабыня, — бросила она. — Если я увижу Раска, я скажу ему, что здесь, на этом холме, под светом германских лун стоит прикованная цепями невольница, которая жаждет его прикосновения. — Желаю вам удачи, госпожа! — крикнула я ей вслед. — Желаю вам всего хорошего! Вьерна не обернулась. Она подошла к покорно ожидающей ее девушке, развязала ей ноги, подняла с земли и за привязанный к ее ошейнику ремень повела за собой. Когда они огибали ближайшую палатку, я заметила, что рот девушки заткнут кляпом. У меня не было сомнений, что этой отважной женщине, предводительнице разбойниц, без труда удастся доставить свою пленницу в северные леса. Я снова осталась в полном одиночестве, прикованная цепями под безмолвно плывущими над землей огромными германскими лунами. Внезапно я ощутила чье-то присутствие. Я вскинула голову и заметила стоящего неподалеку человека. Стон вырвался у меня из груди. Я протянула руки и рванулась к нему. Раск не стал снимать с меня цепи. Но он утопил меня в своих объятиях и прижал рыдающую от счастья рабыню к теплой сырой земле. Близился рассвет. Мы лежали на вершине поросшего травой холма, завернутые в его длинный плащ. Внутренним чутьем осознавая, что не вызову его неудовольствия, я робко прикоснулась губами к его щеке и плотнее прижалась к его лежащему у меня под головой плечу. Мне хотелось кричать от счастья и смеяться, не скрывая текущих по щекам слез радости. Мы долго лежали молча. На траву выпала предутренняя роса и пропитала накрывающий нас плащ. Небо на востоке посветлело, и в сером полумраке уже можно было различить отдельные былинки травы, сгибающиеся под тяжестью тускло мерцающих капель росы. Элеонора Бринтон, бывшая жительница Земли, некогда богатая, высокомерная и избалованная девушка с нью-йоркской Парк-авеню, зябко кутаясь под грубым плащом воина, лежала на вершине поросшего травой холма и сладострастно прижималась щекой к плечу горианского разбойника — своего повелителя и полновластного хозяина. Я приподняла голову и заглянула в глаза Раску. Он ответил мне долгим, внимательным взглядом. — Как получилось, что я так привязался к тебе? — задумчиво сказал он. — Я люблю вас, хозяин, — прошептала я. — Люблю! — А я тебя презираю, — ответил он. Я рассмеялась; слезы снова навернулись мне на глаза. — И тем не менее, — продолжал он, — с тех пор как я впервые увидел тебя в невольничьей клетке в Ко-ро-ба, я не мог тебя забыть. Меня неотступно преследовало желание ощутить тебя в своих объятиях. — Я — ваша, хозяин, — пробормотала я. — Я полностью принадлежу вам. Полностью и безоговорочно. Я — ваша рабыня. Ваша беспомощная, во всем подвластная рабыня! — Как только я тебя увидел, сразу понял, что ты никогда не сможешь стать обычной рабыней, — возразил мне Раск. Я плотнее прижалась к его плечу и обвила рукою широкую грудь. Он казался чем-то озадаченным, даже обеспокоенным. Он приподнялся на локте и нежным движением убрал волосы с моего лица. — Неужели это возможно, — с удивлением произнес он, — чтобы я, Раск из Трева, мог привязаться к простой рабыне? — Я люблю вас, хозяин! — воскликнула я, потянувшись к нему. — Люблю больше всего на свете! Он не дал мне прикоснуться губами к своим губам; он отстранился и, улыбаясь, посмотрел на меня сверху вниз. — Не будет ли тебе любопытно узнать, почему я никогда не позволял тебе прислуживать мужчинам, как это делали остальные девушки? — спросил Раск. — Очень любопытно, — с ответной улыбкой призналась я. — Я берег тебя для себя, — признался он. Я рассмеялась. — Я старался держаться вдали от тебя как можно дольше. Но когда увидел, как ты танцуешь, я не сдержался. Слезы снова потекли у меня по щекам. Я прижалась к нему губами. Внезапно его руки легли мне на плечи и отстранили меня. — Твой танец выражал такую дерзость, такую гордость и презрительное высокомерие, что я не мог оставить это без ответа. Я подняла на него смеющиеся глаза. — Во мне больше не осталось ни дерзости, ни высокомерия, хозяин, — прошептала я. — Во мне не осталось даже гордости, не говоря уже о презрении. — Я снова потянулась к нему губами. — Что же наполняет тебя теперь? — поинтересовался он. — Теперь, — ответила я, — меня наполняет только глубокая покорность моему повелителю. Покорность и осознание моей глубокой, всецелой принадлежности ему, моему хозяину. Он посмотрел на меня и усмехнулся. Я тоже рассмеялась. — А я слышал, что в нашем лагере есть дерзкая рабыня, гордая и непокорная. — Ее больше нет, хозяин. — Разве ей удалось убежать? — Нет, хозяин, убежать ей не удалось. — Ее, кажется, звали Эли-нор. Это имя тебе знакомо? — Знакомо, хозяин. Ей не удалось убежать. От Раска еще не убежала ни одна невольница. На его лице заиграла самодовольная усмешка. — Это верно. Раск был доволен собой, этот дикарь, это чудовище. Но что говорить: он был прав! — Что же с ней произошло? — поинтересовался он. — Она стала покорной рабыней. — Чьей рабыней? — Раска из Трева. — Так говоришь, ей все-таки не удалось от него убежать? — Не удалось, хозяин! — И что — она любит его? — Любит, хозяин! — Я потянулась к нему губами. — Любит отчаянно, до самозабвения! — Занятные вещи ты рассказываешь, рабыня. Интересно только, откуда тебе самой это известно. Голова у меня покоилась у него на локте. Я держала в руках его ладонь и прижималась к ней щекой. — Вы позволите мне говорить, хозяин? — продолжала я игру. — Говори, — царственным кивком соблаговолил он дать свое высочайшее позволение. — Я должна говорить правду? — Только правду. Иначе тебя накажут плетьми и заточат в железный ящик. — В его голосе неожиданно зазвучал металл. Я была поражена. Внезапно я поняла, что, несмотря на всю игривость прежних фраз, если я сейчас солгу, он, вполне возможно, действительно накажет меня плетьми и, чего доброго, снова бросит в ненавистный мне железный ящик. Он был настоящим горианином — хозяином, повелителем. Я всецело зависела от его милости. Но если я до такой степени ощущала себя подвластной ему, то, вероятно, я сама вручила ему право распоряжаться моей свободой, моей жизнью. Я была его собственностью, и у меня не было ни малейшего желания понести наказание от его рук. Единственное, чего мне хотелось, это доставить ему удовольствие. Кроме того, я сознавала себя его рабыней, а рабыня обязана говорить правду своему хозяину и не скрывать от него своих чувств. Я смело посмотрела ему в глаза. — Вам самому хорошо известно, кого любит рабыня Эли-нор, — ответила я. — Тогда тем более скажи мне об этом, — настаивал он. — Она любит своего хозяина, Раска из Трева! — Меня то есть? — Вас, хозяин! Конечно, вас! — А кто же она такая, эта Эли-нор? — Это я, хозяин! Я люблю вас! Люблю! Он наклонился и подарил мне легкий поцелуй. — Значит, она покорена мною? — старался продлить он удовольствие. — Покорена, хозяин! И ждет не дождется, когда вы снова захотите ее покорить. Он прижался губами к моим губам в долгом сладостном поцелуе. Я застонала. Счастливые слезы покатились у меня по щекам. Забрезжил рассвет. Лагерь начал просыпаться. Где-то далеко слышался голос Юты, созывающей своих девушек и дающей им указания на день. Со взлетной площадки доносились крики тарнов. На кухне загремели медными тазами и чашками. Кое-где вспыхнули первые костры. — В твоем танце, — заговорил Раск после долгого молчания, — мне показалось, я заметил не только высокомерное презрение, но и кое-что еще. — Вы правы, — ответила я, осыпая его поцелуями. Теперь и я осознавала, что уже с первых мгновений моего танца на посыпанной песком площадке перед воинами у костра мое тело, не подвластное сознанию, каждой своей клеточкой, каждым движением выражало любовь к моему повелителю, сжигающее меня желание и готовность воспринять его объятия. В те секунды, когда я стремилась выплеснуть в своем танце переполнявшую меня ненависть, гордость и презрение, я непроизвольно, подсознательно, не отдавая в том себе отчета, просила моего повелителя подарить мне свою любовь и ласку. Он почувствовал это и призвал меня в свой шатер. И вот я лежу у него на плече и прислушиваюсь к первым звукам просыпающегося лагеря. Он нежно убирает волосы с моего лица, а я плотнее прижимаюсь к его руке щекой. — Тебе пора возвращаться к своей работе, невольница, — говорит он. — Да, хозяин, — шепчу я. Из кожаной сумки на своем поясе он вытаскивает ключ и открывает замок, удерживающий цепи у меня на ноге. Мы поднимаемся с земли, и он набрасывает мне на плечи свой плащ. — Иди в барак, — говорит он, — и надень рабочую тунику. Я чувствую, как он постепенно отдаляется от меня. Я опускаюсь перед ним на колени и протягиваю к нему руки, скрещенные в запястьях, словно для того, чтобы он надел на них невольничьи цепи. Он стоит надо мной и ласково смотрит на меня. — Я у ваших ног, хозяин, — произношу я ритуальную фразу, выражающую чувства покоренной невольницы к своему повелителю. — Я вижу, — с нежностью говорит он. — Я люблю вас! — кричу я и непроизвольно склоняю голову к его ногам. Слезы ручьем катятся у меня по щекам. — Не продавайте меня, — бормочу я сквозь захлестывающие меня рыдания. — Не продавайте! Оставьте меня для себя! Оставьте навсегда! Мне даже страшно себе представить, что меня могут разлучить с этим человеком. Это равносильно тому, что вырвать сердце у меня из груди. Сама мысль о такой возможности приносит мне невыносимые страдания. Меня переполняет безумный страх. Я наконец начинаю понимать весь ужас, всю трагедию невольничьей жизни: каждый неверный шаг может разлучить девушку-невольницу с ее возлюбленным. А что, если я не дала ему всего, на что он рассчитывал? — Пожалуйста, не продавайте меня! — просит бедная рабыня. — Я сделаю для вас все, что могу. Я научусь! Я научусь всему! Я сделаю все, что вы пожелаете! Не продавайте меня, хозяин. Я люблю вас! Люблю! — Я стараюсь выдавить из себя слабую улыбку и снова тяну к нему руки, словно для того, чтобы он опутал их цепями. — Я у ваших ног, хозяин! — бормочу я сквозь слезы. — Неужели гордая Эли-нор просит, чтобы я оставил ее у себя рабыней? — усмехнулся он. — Да, я прошу вас! — кричу я. — Умоляю! — Иди работай! — смеется он. Я вскакиваю на ноги и снова утопаю в его объятиях. Губы наши сливаются в бесконечно долгом поцелуе. — Я люблю вас, хозяин, — шепчу я, чувствуя, как сердце у меня наполняется беспредельной радостью. Он тоже не может расстаться со мной. Мы снова опускаемся на траву. Плащ уже давно промок от покрывающей землю росы, но ни он, ни я этого не замечаем. Он ласково треплет мои волосы, и я плачу от счастья. Как мне хочется, чтобы эти мгновения никогда не кончались! Но вот он встает, поднимает меня на ноги и укутывает плащом, чтобы я не продрогла, пока добегу до барака для невольниц. Это такая честь для меня, простой рабыни, — вернуться в его плаще! Девушки, я знаю, застонут от зависти, увидев на моих плечах плащ самого Раска! Но я не хочу это надевать, не хочу возвращаться в его плаще, потому что всем сразу станет ясно, что он, мой хозяин, столь суровый и требовательный в обычной жизни, отнесся с неожиданной любовью и нежностью к девушке, носящей на шее невольничий ошейник. Что подумают его воины? К тому же у меня на теле стоит столько обличающих клейм… Такая невольница, как я, не достойна ничьей привязанности. Она заслуживает лишь грубости и презрения со стороны своего повелителя. Нет, я не хочу открывать, что мой хозяин отнесся с любовью и нежностью к ничтожной, презренной рабыне! Я смеюсь и возвращаю ему плащ. — Девушке с ошейником на шее непозволительно носить такое благородное одеяние! — говорю я. — Тем более девушке с проколотыми ушами! — подхватывает он. — Вот именно, — соглашаюсь я. Я целую его на прощание и бегом спускаюсь с холма. Я спешу к своему невольничьему бараку. Я буквально умираю от голода. Ничего, Юта, несомненно, оставит мне что-нибудь от завтрака. Как я ее люблю! И ведь, несмотря ни на что, она, конечно, загрузит меня сегодня работой по самые уши! У нее нет любимчиков. Мы все — ее подчиненные, и она никому из нас не отдает никакого предпочтения Я знаю это и все равно ее люблю. А может быть, именно поэтому и люблю? Но больше всех я люблю своего хозяина! Я обернулась. Он стоял на холме и смотрел мне вслед. Я рассмеялась и помахала ему рукой. Он поднял руку и на мгновение замер в традиционном горианском приветствии. У барака для рабочих невольниц я на секунду остановилась, поцеловала кончики пальцев и прижала их к тому месту на ошейнике, где было выгравировано его имя — имя моего владельца, имя моего полноправного и безраздельного хозяина, имя моего возлюбленного — Раска из Трева! Я нисколько не жалела, что он оставил меня ночью на холме закованной в цепи под светом горианских лун. С трудом переводя дыхание, я вошла в барак. — Я тебе оставила поесть, — встретила меня Юта. — Спасибо тебе, — поблагодарила я старшую невольницу. — Давай быстрее, — поторопила она меня. — У тебя сегодня много работы. Ну, что я говорила? — Да, Юта, я сейчас, — рассмеялась я, целуя ее в щеку. — Я все успею сделать! Все!
17. ПОРТ-КАР
Последние несколько недель были для меня самыми счастливыми в жизни. Теперь все это осталось позади. — Руки назад! — приказал незнакомый мужчина. Я сделала так, как он велел. Запястья мне стянули кожаными ремнями. Я ощущала ладонями жесткие ивовые прутья у себя за спиной. В подвешенной к огромному тарну корзине для транспортировки невольниц нас былопятеро. Мы были обнажены и лежали в тесноте так, что ноги одних девушек почти касались лица находящихся напротив. — Еще до наступления ночи их выставят на продажу в Аре, — сообщил мужчина. У меня вырвался тяжелый вздох, скорее похожий на стон. Я ни о чем не жалела, поскольку в последние недели была по-настоящему счастлива. К тому же я осталась в живых, а в жизни еще всякое может случиться. Никогда мне не забыть лица Раска, его прикосновений и наших разговоров во время долгих прогулок вдоль ограждающего лагерь частокола. — Их будут продавать на Курулеанском невольничьем рынке? — спросил один из воинов. — Да, — ответил работорговец. Две из лежащих рядом со мной в корзине девушек радостно вскрикнули. После моего покорения Раском меня каждую ночь вызывали в его обтянутый алым полотнищем шатер. К нашему общему удовольствию, я прислуживала ему со страстью любящего сердца и опытом прошедшей хорошую тренировку рабыни. Я опасалась лишь того, что у меня не хватит воображения для поиска новых ласк, способных доставить ему наивысшее удовольствие. В первые дни он — к моей несказанной ярости — еще вызывал в свой шатер других невольниц, но неизменно очень скоро отправлял их обратно и снова посылал за мной. Я бежала к нему со всех ног и за отброшенным пологом шатра тут же попадала в его объятия. Вскоре он перестал вызывать к себе других женщин, и я прочно заняла место на его ложе, а несколькими днями позже почти официально стала его фавориткой. Готовивший нас к полету человек завел в отверстие в днище корзины широкий кожаный ремень, прихватил им мою шею и вывел его конец в другое отверстие. Затылок у меня оказался плотно прижатым к жестким ивовым прутьям. Вторым ремнем человек притянул нас к днищу корзины за ноги. Ни Инги, ни Рены с нами не было: их отдали охотникам — Раффу и Прону. По традиции горианских охотников, обеих девушек выпустили на свободу, в лес, и дали им четыре часа, чтобы они попытались убежать от своих будущих хозяев — если, конечно, такое вообще возможно. По прошествии четырех часов Рафф и Прон вышли по их следу, неся на плече моток веревки для связывания пленниц. К утру они вернулись в лагерь, ведя за собой Ингу и Рену. Ноги девушек были разбиты в кровь, колени оцарапаны, однако все их старания уйти от преследовавших охотников и вновь обрести свободу оказались напрасными: Рафф и Прон не зря считались мастерами своего дела. — Я вижу, вам попались хорошенькие птички, — заметил, приветствуя возвращающихся охотников, Раск. Вскоре на шее у девушек уже красовались железные ошейники с именами их новых владельцев. Хозяином Инги стал человек не из касты книжников, а жестокий, не гнушающийся разбоем охотник Рафф из Трева, да и Рене не суждено было достаться заплатившему за ее похищение капитану с Тироса: теперь она принадлежала Прону, жителю все того же пользующегося дурной славой Трева. Уже на следующий день оба охотника со своими невольницами оставили лагерь. Мы обнялись на прощание. — Я люблю тебя, Эли-нор, — всплакнула Инга. — Я тоже, — сказала Рена. — И я вас очень-очень люблю! — воскликнула я. — Всего вам хорошего! В коротких туниках., с небольшой поклажей на голове, обе девушки вслед за своими новыми хозяевами вышли за ограждающий лагерную стоянку частокол. Жизнь их, я думаю, будет не сладкой, но девушки не выглядели разочарованными или несчастными. Горианские охотники, как правило, ведут привольную жизнь в лесах, под открытым небом. Они ставят капканы или выслеживают дичь, и рабыни, сопровождающие их, не проводят ночи взаперти в тесных бараках. Они ведут ту же жизнь, что и охотники, а это не может не сблизить хозяина и невольницу. Инге и Рене предстояло узнать много нового о жизни леса, о видах и повадках диких животных, о пригодных в пищу растениях, научиться ориентироваться по звездам и ветвям деревьев. Не знаю, по каким тропам бредут сейчас охотники из Трева, но уверена: они не пожалеют о том, что их сопровождают в пути Инга и Рена — прошедшие курс обучения в невольничьей школе девушки, испытывающие искреннюю любовь к молодым людям и делающие все возможное, чтобы снискать к себе ответное чувство и расположение.***
Корзину, в которой мы лежали, накрыли сплетенной из ивовых прутьев крышкой. Все вокруг сразу погрузилось в полумрак, сквозь который кое-где продолжали настойчиво пробиваться яркие солнечные лучи. Удрать из подвешенной к тарну корзины абсолютно невозможно: я слышала, как крышку надежно прикрепили к корзине широкими ремнями. Готовивший нас к перелету мужчина в последний раз проверил надежность крепления и отправился на кухню, чтобы пообедать.
***
Я старалась всеми возможными способами доставить удовольствие Раску и поймала себя на том, что и сама испытываю от этого громадное наслаждение. Я стремилась заменить ему всех остальных женщин и старалась сделать так, чтобы он об этом не пожалел. Мужчина странное существо — он стремится обладать всеми женщинами сразу и при этом тяготеет к одной, единственной, в которой бы сочеталось для него разнообразие всех остальных. Мне кажется, я сумела этого добиться. Чтобы не наскучить ему, я иногда становилась молодой испуганной девушкой, какой могла бы быть, например, Тейша. В другой раз я вела себя как образованная книжница, мудрая, с философским стоицизмом воспринимающая все превратности судьбы, — словом, как Инга. Умела я держаться и с утонченностью Рены — девушки знатного рода, некогда принадлежавшей к высшей касте, но обреченной по воле рока носить невольничий ошейник. Удавалось мне выглядеть и многоопытной рабыней красного шелка, способной истощить, иссушить силы своего хозяина, и томящейся от одиночества робкой невольницей, живущей воспоминаниями о возлюбленном, с которым разлучила ее судьба, и хитрой, коварной рабыней, безудержной страстью стремящейся покорить своего хозяина и оказывающейся в конце концов покоренной им самим. Но во всех этих превращениях я умела не растерять черты собственной индивидуальности, что отличали меня от всех остальных. Нередко после бурных ласк Раск не засыпал, а изредка, целуя меня и не разжимая объятий, просто подолгу лежал рядом. Мы могли лежать так часами. Я ничего не знала ни о нем самом, ни о его прошлой жизни, да меня это в первое время и не интересовало: я лишь наслаждалась его близостью и минутой абсолютного счастья. Затем однажды ночью, лежа на толстых шкурах в тусклом свете тлеющей жаровни, я подумала, что могла бы узнать о нем побольше, понять его как человека. “Расскажи мне о себе”, — попросил он в ту ночь, и я рассказала ему о своем детстве, о юности, о родителях, учебе в колледже, Нью-Йорке, о Земле, о том, как меня похитили и доставили сюда — обо всей моей жизни до и после того, как на меня надели невольничий ошейник. Я не смела его просить, но он сам в течение многих ночей рассказывал мне о себе, о смерти своих родителей и о детских годах жизни в Треве, о длительном обучении мастерству тарнсмена и владению различными видами оружия. Он любил цветы, но никогда не смел в том признаться. Мне показалось тогда странным, чтобы такой человек, как он, мог быть неравнодушным к цветам. Однако я старалась не выказать своих сомнений, чтобы не прервать ту ниточку, которая нас связала. Не думаю, чтобы он еще хоть кому-нибудь осмелился открыть вещи, ставшие мне известными в те долгие ночи. Рука в руке, мы совершали длительные прогулки по периметру ограждающего лагерь частокола. Мы разговаривали, целовались и снова говорили, говорили… Все выглядело так, словно я не была его рабыней. Мы были так близки, что меня начали терзать смутные опасения: наша связь зашла слишком далеко, она становится обременительной для Раска и недопустимой в глазах его воинов. Я начала бояться, что он захочет от меня избавиться — что он меня продаст. Перепады настроений неизменно накладывали отпечаток и на минуты нашей близости. Сжигаемый страстью, он набрасывался на меня и вел себя самым деспотичным образом, как настоящий хозяин со своей во всем подвластной ему рабыней. В такие минуты и я поддавалась его настроению, чувствуя себя маленькой и беззащитной, что, надо сказать, доставляло мне своеобразное удовольствие. Иногда я сама провоцировала его на подобное обращение, чтобы снова и снова ощутить на себе его стремление добиться моей покорности. Однако в другие моменты между нами возникало нечто, о чем я не осмеливаюсь даже упоминать, но именно оно и наполняло меня уверенностью в скоротечности наших отношений и их обременительности для Раска. Я занимала слишком двойственное положение среди невольниц в воинском лагере и недопустимо большое место в жизни предводителя тарнсменов. Это не могло продолжаться бесконечно. Не в силах изменить создавшееся положение вещей, я старалась не думать о том, что ждет меня впереди, отогнать тревожащие меня мысли и отдаться незнакомому мне прежде ощущению безграничного счастья. Наверное, мы оба старались закрыть глаза на последствия нашей неподвластной рассудку любви и в оставшийся нам недолгий срок в полной мере вкусить ее неповторимую прелесть. Как-то я попросила Раска вдеть мне в нос золотое тачакское колечко и всю неделю прислуживала ему, как подобает рабыне народов фургонов, ведя себя сдержанно, предупредительно и по-деловому. Включившись в игру, oн позволил мне надеть и традиционное для невольниц диких степей одеяние — короткий калмак, кожаную чатку и курлу, а волосы подвязать малиновой сурой. Потом мы сняли колечко, и в последующие дни я представляла собой то утонченную сладострастную тарианскую невольницу, то простую девушку из Лауриса, затерянную среди суровых северных лесов, а то избалованную вниманием и роскошью рабыню из великого Ара. В последние дни перед расставанием мы почти все время проводили вместе в долгих разговорах у пылающей жаровни или даря друг другу неведомую ни одному из нас прежде нежность и ласку. Раск выглядел озабоченным и удрученным. Я уже тогда догадалась, что он решил со мной расстаться, но все оттягивает этот, очевидно болезненный для нас обоих, момент. Наконец однажды утром, когда я уже вернулась в барак для рабочих невольниц, он снова вызвал меня в свой шатер. Он выглядел сдержанным и решительным. — На колени! — приказал он, едва я вошла. Я, как положено рабыне, опустилась перед ним на колени, стараясь ничем не подчеркивать наших отношений. Прежде всего я — его рабыня, он — мой хозяин. — Ты мне надоела, — произнес он с неожиданной злостью. Я покорно опустила голову. — Я решил тебя продать, — хмуро сообщил он. — Я об этом догадывалась, — сказала я. — Вот и хорошо. А сейчас уходи отсюда. Я хочу остаться один. — Да, хозяин. Мне удалось не расплакаться, пока я не добралась до невольничьего барака. Здесь в окружении своих охранников меня дожидался какой-то незнакомец — рослый и плечистый. Прежде в лагере я его не видела. Рядом стояли четыре наших девушки. Руки у них были связаны. Охранники стянули и мне запястья кожаным ремнем и повели нас на взлетную площадку. Девушки казались напуганными. Мне все было безразлично. Прежде чем залезть в прикрепленную к тарну плетеную корзину, я посмотрела на стоящего рядом Раска. — Подарите Юте свободу, — попросила я его на прощание. Он хмуро взглянул на меня, и в его глазах промелькнуло легкое удивление. — Хорошо, я это сделаю, — помолчав, сказал он. Теперь, я знала, Юта будет свободной. Она сможет делать все, что пожелает. Скорее всего, она отправится в Равир или на Телетус, но, куда бы ни забросила ее судьба, она, конечно, будет стремиться отыскать Баруса — человека из касты мастеров по выделке кож, имя которого она так часто повторяла во сне. Мне стало совсем грустно. — В корзину! — екомандовал незнакомец.
***
Я больше не принадлежала Раску из Трева. Теперь я была рабыней этого человека, который с настоящей минуты приобретал полное право распоряжаться моей жизнью и смертью. На меня уже был надет железный ошейник с его именем. Человек еще раз проверил узлы на ремнях, привязывающих крышку к плетеной корзине. Ремни держали надежно. Не менее надежно они удерживали на месте и нас, его рабынь. Работорговец был доволен. Я обошлась ему в девять золотых монет. Человек забрался на спину тарна, устроился в седле и натянул поводья. Взмахнув широкими крыльями, громадная птица оторвалась от земли и, сделав круг над воинским лагерем Раска из Трева, стала медленно набирать высоту. Она понесла меня навстречу моей судьбе.
***
С деревянного помоста Курулеанского невольничьего рынка в Аре я была продана за двенадцать золотых монет одному владельцу пага-таверны, решившему, очевидно, позабавить своих посетителей невольницей, на теле которой стояло столько обличающих клейм. В течение нескольких месяцев я прислуживала в его пага-таверне. Среди посетителей таверны встречались и охранники, некогда сопровождавшие караван Тарго. Все они были добры ко мне. Сюда частенько захаживал и молодой парень, которому я, помню, оказывала в свое время отчаянное сопротивление у прощального костра, в ночь накануне отъезда из Лауриса. Заходя в таверну, он уделял мне особенно пристальное внимание. Появлялся в таверне и охранник, сопровождавший меня в Лаурисе в дом медицины, которого я спровоцировала на улицах города на необдуманные действия и счастливо избежала способных кончиться трагически последствий. Заходил сюда и воин, поймавший меня в северных лесах и доставивший к месту стоянки невольничьего каравана Тарго. Появлялись здесь и другие оставшиеся в живых после нападения отряда Хаакона охранники, те, кто сопровождали фургон, в котором я так часто была прикована цепями. Встретила я и воина, первым связавшего меня на этой планете, когда я наткнулась на караван Тарго. Обслужив этих гостей, я нередко расспрашивала их о Тарго и судьбе знакомых рабынь. Они, как правило, охотно мне все рассказывали. Так я узнала, что Тарго удалось после нападения тарнсменов разыскать в лесу большую часть разбежавшихся девушек, которых он благополучно доставил в Ар и распродал с несомненной выгодой для себя. За это время он успел сделать еще одно путешествие в северные регионы, но на этот раз не имел никаких дел с Хааконом со Скинджера. Теперь Тарго был очень богат и, не сомневаюсь, доволен жизнью. Мужчинам, которых я обслуживала и которым мои ласки обходились в стоимость кружки паги, я старалась доставить максимальное удовольствие и не меньшее удовольствие получала от них самих. И все же ни один из них не мог сравниться с Раском. Предводитель тарнсменов навсегда завоевал сердце рабыни Эли-нор. Я была не в силах вычеркнуть его из своей памяти. Однажды вечером я услышала, как кто-то из посетителей разговаривает с владельцем нашей пага-таверны. “Я покупаю ее”, — заявил незнакомец. Я невольно вздрогнула. Почему-то сразу я догадалась, что речь идет обо мне. Человек, произнесший эти слова, неслышно подошел ко мне сзади и за волосы развернул меня к себе. Все во мне оборвалось. Это оказался тот самый низкорослый мужчина, которого я уже встречала в своей жизни в облике бродячего артиста и которого я считала хозяином странного, ужасного косматого чудовища. Это был тот человек, который хотел, чтобы я кого-то где-то отравила. — Я ее покупаю! — настойчиво повторил он, крепко держа меня за руку. Я обошлась низкорослому мужчине в четырнадцать золотых монет. Он выложил их не торгуясь. В тот же день меня, связанную, в глухом колпаке на голове, доставили на тарне в Порт-Кар, расположенный в долине могучего Воска. Меня завели в небольшое складское помещение неподалеку от пирса и поставили на колени. — Я не буду вам служить, — сразу же заявила я. Помимо низкорослого человека, в помещении находилось то самое странное косматое чудовище и — что меня удивило — Хаакон со Скинджера. — Я знаю, что такое прикосновение к телу раскаленного клейма, — спокойно сказала я. — Знаю, что такое плеть. Вам не удастся меня заставить. Я не стану никого убивать ради ваших прихотей. Вы сами можете меня убить, но я убивать никого не буду. Сказав это, я даже глаза закрыла от страха перед собственной дерзостью. Они не стали ни избивать меня, ни запугивать какими-то угрозами. Они схватили меня за руки и потащили в глубину комнаты. Я вскрикнула. В углу, бессильно уронив голову на грудь, стоял привязанный ко ввинченным в стену железным кольцам человек. Он весь истекал кровью. Его одежда была разорвана, и сам он, казалось, доживал последние часы. — Одиннадцать человек, что были с ним, погибли, — кивнул на пленника Хаакон, — но этот еще живой! Человек неимоверным усилием воли приподнял голову и с трудом открыл глаза. — Эли-нор? — с удивлением прошептал он запекшимися губами. — Хозяин! — воскликнула я. Слезы градом покатились у меня из глаз. Я прижалась к его груди. Он окинул присутствующих сумрачным взглядом. — Я — из Трева, — пробормотал он мне. — Не запятнай мою честь… Меня за волосы оторвали от него и отвели на прежнее место. Раcк из Трева бессильно уронил голову на грудь. — Ты получишь пакет с ядом, — снова произнес низкорослый человек. Я кивнула. Меня сковало какое-то оцепенение. “Раcк не должен умереть! — билась во мне единственная мысль. — Все что угодно, только не это!” — Тебя отправят в дом Боска, адмирала Порт-Кара, — сухо продолжал низкорослый. — В этом доме ты будешь работать на кухне и прислуживать за столом. — Я не смогу, не смогу никого убить! — разрыдалась я. — Тебе все равно придется это сделать, — пожал плечами низкорослый. — Либо умрет тот, кто нам нужен, либо — Раск из Трева. Выбирай! Хаакон весело расхохотался. Низкорослый протянул мне крохотный пакетик. — Это яд, приготовленный из слизи болотных устриц. Возьми его! По телу у меня пробежала нервная дрожь. Устричный яд, я знала, несет человеку страшную, мучительную смерть. Как же они должны были ненавидеть этого Боска, чтобы обрекать его на такие мучения! — Ну, что? — спросил низкорослый. — Ты согласна? Я обреченно кивнула.
***
— Вино, Эли-нор! — крикнул Публиус, выполнявший в доме Боска из Порт-Кара обязанности старшего кухонного мастера. — Неси его на стол! Дрожащими руками я взяла кувшин с вином и, пошатываясь, понесла его по коридору, ведущему в обеденный зал. У высоких резных дверей я остановилась, чтобы хоть немного отдышаться и успокоиться. Проникнуть в дом — чего я так боялась — оказалось не так уж сложно. За пятнадцать золотых меня продали старшему распорядителю дома Самоса, крупного работорговца из Порт-Кара. Сам владелец дома находился в это время где-то в море и возглавлял организованную им экспедицию, целью которой являлись пиратские нападения на купеческие суда и захват невольников. Выждав удобный момент, организаторы готовящегося покушения отыскали в одной из пага-таверн города старшего кухонного мастера дома Боска — Публиуса, любителя, кстати сказать, хорошо выпить и поиграть в кости, и весь вечер нашептывали ему о том, что в доме Самоса появилась новая интересная рабыня, прошедшая курс обучения в невольничьей школе в Ко-ро-ба, носящая на теле клеймо Трева, и к тому же очень хорошенькая. Публиус, которому, как оказалось, была нужна новая невольница для работы на кухне, заинтересовался этим сообщением. Я думаю, ему не часто доводилось видеть в стенах своей кухни рабыню для наслаждений, прошедшую специальный курс обучения в Ко-ро-ба. Именно это, как я подозреваю, и явилось основной причиной его потребности в новой помощнице. Желая угодить находящемуся в отъезде главе дома, в котором он служил, старший распорядитель дома Самоса уступил меня Публиусу за те же деньги — пятнадцать золотых монет, — которые он сам заплатил за мое приобретение. Я, таким образом, послужила своеобразным подарком дому Боска от дома Самоса, поддерживающих между собой дружеские отношения. И Самос, и Боcк являлись, как я узнала впоследствии, самыми авторитетными членами Совета капитанов Порт-Кара — высшего органа городской власти. Дом Боска мне сразу понравился. Он был хорошо укрепленным, просторным и чистым. Обращались со мной неплохо, следили за добросовестным выполнением порученной работы. Боcк, мой хозяин — крупный, широкоплечий, по-видимому, очень сильный молодой мужчина — не использовал меня в постельных целях. У него была своя женщина, Телима — поразительная, потрясающая воображение горианская красавица, рядом с которой я чувствовала себя всего лишь земной женщиной — неповоротливой и неуклюжей, мужеподобной рабыней. В доме проживали и несколько других, не менее привлекательных девушек: темноволосая, очень стройная Мидис — женщина капитана Таба, рослая, со светлыми волосами и небесно-голубыми глазами Тура — женщина широкоплечего гиганта Турнока — крестьянина, непревзойденного мастера в обращении с длинным луком, и, наконец, маленькая хрупкая черноглазая Ула — женщина молчаливого, сдержанного красавца Клинтуса, рыбачившего прежде на острове Кос. В одной из комнат дома жила также молоденькая симпатичная девушка Вина, ни на миг не расстававшаяся со стройным юношей, матросом по имени Генрис, по общему утверждению — великолепным мастером меча. Среди остальных девушек выделялась свободная танцовщица Сандра — писаная красавица с тонким, изящным лицом, вызывавшая восхищение у всех мужчин дома Боска своим искусством и зарабатывающая на этом немалые деньги. Грамоте ее обучала другая, проживающая в комнате рядом с ней, также свободная девушка из касты книжников — Лума, управлявшая большинством дел этого громадного торгового дома. Судя по количеству хорошеньких невольниц, Боcк, хозяин дома, понимал толк в женской красоте, что вызывало во мне некоторую тревогу. Однако, несмотря на мои опасения, он, повторяю, не звал меня в постель. Все его внимание было отдано Телиме. Я даже не представляю себе, какой нужно быть женщиной, чтобы завоевать привязанность мужчины, окруженного такими девушками. Горианской женщине, стремящейся добиться расположения мужчины столь высокого ранга и желающей удержаться рядом с ним, нужно приложить для этого немало усилий: горианка никогда не сдается без борьбы, а вокруг всегда находится слишком много женщин, стремящихся занять ее место. — Неси скорее вино! — крикнул Публиус, выглянув в коридор и увидев меня у дверей обеденного зала. Он махнул мне рукой и снова скрылся на кухне. Я вытащила из-за пазухи красной рабочей туники крохотный пакет и всыпала яд в кувшин с вином. Мне сказали, что яда в пакете достаточно, чтобы предать страшной смерти не менее ста человек. Я взболтнула вино в кувшине и спрятала пустой пакет под тунику. Все было готово. — Вина! — потребовали из-за двери. Я поспешила в обеденный зал и подбежала к длинному столу. Я решила налить вина только Боску, и больше никому: я не хотела, чтобы на моей совести лежала еще чья-то смерть. На полпути к столу я невольно остановилась. Взгляды присутствующих обратились ко мне. “Раск из Трева должен жить!” — убеждала я себя. Мне вспомнилось, как Хаакон насмехался над своим пленником, подвергал его унижениям. Отпустит ли на свободу такой человек, как он, своего смертельного врага, Раска из Трева, даже если я выполню все его указания? Боюсь, что нет. Но я уже сделала выбор. Я вынуждена полагаться на слово Хаакона. Отступать мне некуда. Слишком поздно! Я не хотела никого отравлять. Меня, конечно, вряд ли можно назвать примерным человеком, но я вовсе не убийца. И тем не менее я должна убить человека! Мне вспомнилось, как очень давно, в прошлой жизни, моя мать отравила мою маленькую собачку, разорвавшую ее ночную рубашку. Я была очень привязана к этому, пожалуй, единственному искренне любящему меня крохотному существу, с которым я всегда игралась, когда родители меня наказывали или были слишком заняты, чтобы обращать на меня внимание. Она умерла в темном сыром подвале под лестницей, куда уползла с началом первых судорог. Собака выла и стонала, как ребенок, и укусила меня за руку, когда я, вторя ей и обливаясь горючими слезами, попыталась ее погладить. Теперь нечто подобное я собиралась сделать собственными руками. — Ну что там, Элеонора? — удивился сидящий во главе стола Боcк. — Я хочу вина! — Он единственный из гориан произносил мое имя так, как оно звучит на Земле. Я медленно направилась к нему. — Вина! — нетерпеливо потребовал Турнок. Нет, ему вина я не налью. — И мне вина! — крикнул Таб. Нет, капитан, твой кубок я тоже не стану наполнять. Я подошла к Боску. Вот сейчас я налью ему вина, он выпьет, умрет, а меня тут же схватят и еще до наступления ночи подвергнут жесточайшим пыткам или покалечат. Он протянул мне свой кубок. Сидевшая рядом с ним Телима не сводила с меня удивленных глаз. Я стала наливать вино. “Я — из Трева, — вспомнились мне слова Раска. — Не запятнай мою честь…* Слезы потекли у меня по щекам. — Что с тобой, Элеонора? — спросил Боек. — Что случилось? — Ничего, хозяин, все в порядке, — ответила я. “Я — из Трева, — настойчиво звучал во мне голос Раска. — Не запятнай мою честь!” Черт бы побрал этих мужчин с их войнами, их жестокостью, с их дурацкими представлениями о чести! Вечно нам, женщинам, приходится расплачиваться за их глупости! Нет, Раск из Трева никогда не согласился бы заплатить за свою жизнь цену, которую согласилась заплатить я. Но это было не его решение, а мое — мое! — а я слишком его любила, чтобы позволить ему умереть! “Не запятнай мою честь!” — приказал он. Боcк поднес к губам отравленный кубок. Я уронила голову и закрыла глаза. — Не пейте вино, хозяин, — пробормотала я. — Оно отравлено… Я закрыла лицо руками. Вокруг началось что-то страшное! Все всполошились, поднялся невообразимый крик, люди выскочили из-за стола и бросились ко мне. На пол падали перевернутые кубки, блюда с яствами, полилось вино. Всех опередил Турнок. Он подскочил ко мне, вырвал из рук кувшин и оттолкнул от стола так, что я растянулась на мозаичных плитках пола. — Казнить ее! — слышалось со всех сторон. — Пытать! — На дыбу! Двери распахнулись, и в зал ворвался человек с седыми, коротко подстриженными волосами и серьгами в ушах. — Самос! — встретили его встревоженные крики. — Я только что сошел на берег! — сообщил запыхавшийся человек. — Мне стало известно, что без моего ведома в мой дом проникла какая-то женщина. А теперь она у вас. Будьте осторожны! Тут он увидел меня. Я стояла на коленях на мраморном полу в центре зала. Руки у меня были связаны, а по бокам находились двое охранников. В зал вбежал Публиус. Он был бледен как мел. В руках у него был обнаженный меч. Боcк медленно вылил на стол вино из кубка. Кувшин, который я принесла, валялся на полу, а вокруг него расплывалась кроваво-красная лужа смертельно опасного напитка. — Продолжайте обедать, — призвал к спокойствию Боcк присутствующих. — А вас, Таб, Турнок, Клинтус, Генрис и Самос, я попрошу пройти в мои апартаменты. В руках у Телимы я увидела кинжал. Она, безусловно, тут же вонзит мне его в горло, как только ей удастся ко мне приблизиться. — Турнок, развяжи рабыню, — приказал Боcк. Крестьянин снял с меня ремни. Я поднялась с пола. — Нам нужно поговорить с тобой, Элеонора, — сказал Боcк и положил руку на плечо Телиме, давая понять, что она тоже может пойти вместе с ним. Дрожа от страха, я на негнущихся ногах поплелась за ними вслед. В этот вечер мужчины рано покинули дом Боска. Я рассказала им все, что знаю. Я думала, меня тут же вздернут на дыбу и подвергнут нечеловеческим мучениям. Когда я закончила говорить, Боcк сказал: — Иди на кухню. Там у тебя еще много работы. Я вернулась на кухню. Публиус, удивленный не меньше меня, поручил мне вымыть посуду. В эту ночь он приковал меня к стене двойными цепями. — Нам не удалось спасти Раска, — сообщил мне Боcк на следующий день. Я обреченно уронила голову. Я знала, что этим все и закончится. Слезы потекли у меня по щекам. Мой хозяин, Боcк, взглянул на меня и рассмеялся. — Нам не удалось его спасти потому, что он убежал сам, — добавил он. Я посмотрела на него широко раскрытыми глазами. — Эти парни из Трева — настоящие герои, — заметил он. Я слушала его, не веря своим ушам. — Ему каким-то образом удалось вырваться на свободу, — продолжал мой хозяин. — Когда мы прибыли на место, он уже убежал. — А что с остальными? — спросила я дрожащим голосом. — В помещении, которое ты нам описала, мы обнаружили три тела. Труп мужчины с пустыми ножнами от меча принадлежит, очевидно, Хаакону со Скинджера, второй труп — низкорослому, имени которого никто не знает, а третий — какому-то странному косматому чудовищу. Я не знала, что мне делать — плакать или смеяться от счастья, а глупые слезы все текли и текли по щекам. — Тела были разрублены на части, а отделенные от них головы выставлены на шестах на берегу канала, и на каждом шесте был вырезан знак города Трева. Ноги не держали меня; я сползла на пол. — Да, эти парни из Трева, — задумчиво протянул Боcк, — настоящие герои. По его интонации я поняла, что он находится с жителями Трева во враждебных отношениях. — А что будет со мной? — с дрожью в голосе поинтересовалась я. — Я сделаю так, что в лагере Теренса, командира отряда наемников из Трева, станет известно о находящейся в моем доме невольнице по имени Эли-нор. — Я больше не нужна Раску, — пробормотала я. — Он меня продал. Боcк пожал плечами. — А Самос, у которого повсюду есть свои люди, сказал мне, что Раск в одиночку пришел в Порт-Кар и здесь его поймали. Как ты думаешь, что он здесь искал? — Не знаю, — ответила я. — Поговаривают, что он хотел найти девушку по имени Эли-нор. — Это невозможно, — возразила я, — потому что, когда меня привезли в Порт-Кар, Раск уже находился в руках у тех людей. — Да нет, это очень даже возможно, — сказал Боек — Я думаю, в лагере Раска кто-то специально распространил слух о том, что ты находишься в Порт-Каре. А согласно планам некоторых моих врагов, было бы предпочтительнее, чтобы тебя еще не было в нашем городе, когда здесь появится Раск. В противном случае он мог бы отыскать и увезти тебя прежде, чем его поймают. — Он окинул меня внимательным взглядом. — Вспомни, не находилась ли ты все это время в таком месте, где они могли бы следить за тобой без риска быть тобой опознанными, пока не придет нужный момент? — В течение нескольких месяцев я прислуживала в одной из городских пага-таверн в Аре, — ответила я. — Они даже могли видеть, как тебя продавали на невольничьих торгах, — размышлял Боcк. — Ведь это происходило на Курулеанском невольничьем рынке, не так ли? — Да, — прошептала я. — Это наиболее посещаемое покупателями место. — Он задумчиво посмотрел на меня и с грустью добавил: — Когда-то я наблюдал, как с помоста этого рынка продавали самую красивую в мире женщину… — Как ее звали? — спросила я. — Велла, — ответил он. — Ее звали Велла… Как бы мне хотелось услышать о себе то же самое! — Я полагаю, — продолжал Боcк, — что только после того, как Раск из Трева оказался у них в руках, тебя забрали из пага-таверны и доставили сюда, чтобы ты могла увидеть его собственными глазами. — Раск продал меня. Я ему больше не нужна. Боcк пожал плечами. — Иди на кухню, — сказал он. — Принимайся за работу. Я отправилась на кухню, в распоряжение Публиуса. Он был настолько поражен тем, что по незнанию, приобретая меня, едва не послужил причиной развала целого торгового дома, что собирался было оставить службу у Боска. Но тот даже слушать об этом не захотел и убедил Публиуса остаться. “Ну подумай сам: где я еще найду такого кухонного мастера, как ты?” — уговаривал его Боcк и в конце концов уговорил. Публиус остался. Но теперь он меня и близко не подпускал к приготовлению пищи. В течение дня он пристально следил за каждым моим шагом, а на ночь непременно заковывал в цепи. Это, однако, не могло испортить моего настроения, поскольку я знала, что Раск жив. К тому же люди, пытавшиеся использовать меня в своих черных целях, уже уничтожены. Это наполняло мое сердце радостью. Мне, конечно, было немножко грустно: ведь что ни говори, а Раск продал меня, но я, по крайней мере, успокаивала себя тем, что он жив. Я не особенно поверила в верность рассуждений моего хозяина, Боска, о том, что воин из Трева, тарнсмен, специально пришел в Порт-Кар, чтобы отыскать меня после того, как сам меня продал. Я думаю, информаторы Боска ошибались в своих выводах или были введены в заблуждение. Я часто пыталась забыть о Раске из Трева, выбросить из головы воспоминания о нем, но у меня ничего не получалось. Иногда девушки по ночам будили меня, потому что я мешала им спать, бормоча во сне его имя. Раск не хотел видеть меня рядом с собой, но я… я хотела его, я жаждала его прикосновения всем своим измученным сердцем. Ну что ж, по крайней мере — он жив. Без него я не смогу быть счастливой. Я всегда буду чувствовать себя одинокой, покинутой, умирать от желания поцеловать его, слышать его слова, прижаться щекой к его плечу. Но главное — он живой, и это не даст мне умереть от безысходной тоски. Как я могу сходить с ума от отчаяния, когда он все так же продолжает ходить по земле — гордый и свободный, дерзкий до безрассудства и умеющий дарить любовь, суровый, беспощадный воин и щедрый хозяин, неизменно окруженный множеством красивейших рабынь? — Продайте меня, хозяин, — попросила я как-то Боска, не в силах оставаться в доме, где я едва не совершила тягчайшее преступление. Я хотела уйти отсюда, оказаться в каком-нибудь месте, где меня никто не знает, где я буду обычной рабыней в железном ошейнике — безликой и безымянной, как остальные невольницы. — Иди на кухню, — ответил мне Боcк. — У тебя есть там чем заняться. И я вернулась на кухню.
***
Мое повествование подходит к концу. Я написала его по распоряжению своего хозяина — Боска из Порт-Кара, крупного торговца, некогда принадлежавшего, как я подозреваю, к касте воинов. Я не могу до конца объяснить все происшедшее со мной, но пусть этим занимаются те, кто располагает более полной информацией. Я рассказала все, что знаю, и, как мне кажется, достаточно откровенно — именно так, как приказал мой хозяин. Будучи горианской рабыней, я не осмелилась пойти вопреки его воле — что-либо утаить или покривить душой, да у меня и не было такого желания. К тому же он потребовал от меня рассказать о моих чувствах и переживаниях, по доброте своей, очевидно, считая, что мне это будет приятно и пойдет на пользу. Я постаралась сделать так, как он хотел. Сейчас я чувствую себя более спокойной и даже счастливой, хотя иногда все еще прошу своего хозяина продать меня и дать мне возможность покинуть дом, где я едва не совершила чудовищное преступление. Мне стало известно, что Раск действительно появился в Порт-Каре, чтобы отыскать меня, и сознание этого наполняет мое сердце невыразимой радостью и одновременно глубокой печалью, поскольку мне не суждено больше его увидеть. На площади перед зданием Совета капитанов Раск из Трева встретился с Боском из Порт-Кара и потребовал, чтобы тот отдал меня ему. Боcк, как мне говорили, назначил за меня цену в двадцать золотых монет, чтобы, как подобает торговцу, выручить за меня какую-то прибыль. Однако Раск, по традиции жителей Трева, не покупал женщин. Назначенная за меня цена могла равняться даже наконечнику стрелы или медной монете — он и тогда не стал бы ее платить. Он не покупал женщин. Он брал их силой. Но отдать меня Боcк не мог; для него это означало бы отступление от собственных принципов. По утверждениям всех, кто его знал, он был настоящим мастером во владении оружием, а дом его насчитывал несколько сотен верных ему людей, каждый из которых готов был жизнь за него положить. Его дом, представляющий собой настоящую крепость, выдержал длительную осаду тысяч захватчиков и расправился с объединенной флотилией островов Тирос и Кос, пытавшихся разрушить Порт-Кар два года назад — двадцать пятого числа месяца секара в 10120 году от основания Ара. Тягаться с таким противником, рассчитывая только на своих тарнсменов, Раск, конечно, не мог и тем более никогда не позволил бы себе подвергать своих людей опасности из-за какой-то рабыни. Это привело бы к началу кровопролитной войны между двумя крупнейшими городами. Повод для ее развязывания был, безусловно, неоправданно мал. Я, к сожалению, была в полной безопасности в этом доме — моей тюрьме. Когда Раск потребовал у Боска отдать меня ему, мой хозяин — общепризнанный мастер в искусстве владения оружием и первый меченосец в Порт-Каре — обнажил свой клинок и предложил Раску разрешить этот спорный вопрос с мечом в руках, на площади у здания городского Совета капитанов. Раск побледнел от ярости и, круто развернувшись, зашагал прочь. По приказу Боска мне снова разрешили прислуживать за столами в обеденном зале, однако на ночь Публиус непременно приковывает меня цепью к стене. Он хороший кухонный мастер и беззаветно любит своего командира — Боска. Я понимаю его и нисколько не возражаю против предпринимаемых им мер предосторожности. Мой рассказ подходит к концу. Каждый вечер к девятнадцати часам я возвращаюсь в комнату для работающих при кухне невольниц, и Публиус надевает на меня цепи. До этого времени, после выполнения моей работы, я практически свободна и могу передвигаться по дому Боска без каких-либо препятствий. Чаще всего я поднимаюсь на стену, ограждающую его владения, с той стороны, где она выходит на заболоченную дельту реки, и подолгу смотрю на залитые лунным светом болота. Я вспоминаю о Раске из Трева.
18. ЭПИЛОГ, НАПИСАННЫЙ БОСКОМ ИЗ ПОРТ-КАРА
Теперь пишу я, Боск из Порт-Кара. Я хочу добавить несколько строк к этому повествованию, которое собираюсь передать в Сардар. Прошло много времени с тех пор, как я находился на службе у Царствующих Жрецов. Мы с Самосом часто беседовали на эту тему, но я остался непреклонен в своем решении не возвращаться на эту службу. И тем не менее по моей команде полуслепой безумный проектировщик парусных судов Терситус продолжает строить на судоверфи Арсенала странный корабль, на котором самый отважный из капитанов когда-нибудь отправится исследовать неизвестную часть Гора. Я не желаю служить кому бы то ни было. Я хочу быть свободным от обязательств. Я богат и пользуюсь всеобщим уважением. У меня есть все, что может пожелать себе человек: красавица Телима, немалые богатства и громадный дом, в подвалах которого достаточно припасов и вина; за столом у меня сидят верные мне люди, а у стен моего дома плещутся воды блистательной Тассы. Я не хочу знать ни Других, ни Царствующих Жрецов. Не желаю принимать участия в их темных делах. Пусть спасением мира занимается кто-нибудь другой; я внес в это дело свою лепту и теперь хочу только покоя. Однако Другие не забыли обо мне. Они знают о моем местонахождении и уже пытались меня убить. Я подвергаю опасности всех, с кем поддерживаю какие-либо отношения. Что мне делать? И что я вообще могу сделать? Мой старый меч, носящий следы сражений еще времен осады Ара, покоится в ножнах на почетном месте в оружейной комнате, и я не горю желанием снова брать его в руки. Тем не менее из рассказа этой девочки, Эли-нор, я узнал, что Талена, бывшая некогда моей свободной спутницей, может находиться сейчас в северных лесах. До меня также дошли сведения, что в Аре помогли вырваться на свободу лесным разбойницам Вьерны. Женщинам-пантерам удалось ускользнуть от Марленуса, и они, как полагают, отправились на север. Думаю, это дело рук Раска из Трева, а может быть, здесь не обошлось и без участия Вьерны — самой удивительной из женщин Гора. Мысли об этом долго не давали мне покоя. Иногда я позволял разделить их Телиме. Мы поднимались на стены, выходящие к дельте Воска, и наш взгляд сам собой устремлялся туда, где находился Лаурис. Марленус готовил вторую экспедицию в северные леса, чтобы снова поймать Вьерну и наказать ее за дерзость. Не могли не дойти до него и слухи о том, что в руках у нее, возможно, находится и его дочь, Талена. Он должен был чувствовать себя посрамленным за дочь, превращенную в рабыню, стремился вырвать ее из рук поработителей и без излишней помпы возвратить в Ар, чтобы известие о ее падении не становилось достоянием широкой общественности. Никогда больше дочь великого убара не сможет гордо держать голову и смотреть в глаза людям после того, как носила ошейник воина из Трева. — Отыщи ее, — говорила мне Телима. — Ты, наверное, все еще ее любишь. — Я люблю тебя, — отвечал я. — Найди ее, привези сюда в качестве своей рабыни и сделай между нами окончательный выбор. Если хочешь, мы сами поможем тебе принять решение и сразимся на ножах на берегу Воска, — как-то предложила Телима. — Она была моей свободной спутницей, — напомнил я. — Теперь это осталось в прошлом. С тех пор минуло больше года, и ваши отношения утратили силу, поскольку в нужное время вы их не возобновили. — Это верно. По законам Гора отношения свободных спутников должны ежегодно подтверждаться, или, как говорится, освежаться вином любви. В противном случае они считаются прерванными. — А кроме того, — напомнила Телима, — вы оба в свое время были обращены в рабство, что разрушает саму суть отношений свободного спутничества. Рабы не могут иметь спутника в жизни. Ее напоминания вызвали у меня глухое раздражение. — Ты ведь еще не забыл, что произошло в дельте Воска? — поинтересовалась она; когда у Телимы начинались приступы ревности, она умела говорить гадости. — Я помню об этом, — сухо ответил я. Я действительно никогда не забывал о том, что произошло со мной в дельте Воска, о своем низком падении и нарушении священных принципов свободного человека. Я знал, что являюсь существом презренным, который некогда предпочел позорное рабство возможности умереть с честью и достоинством. — Прости меня, мой убар, — прошептала Телима. — Прощаю, — ответил я. Глаза мои снова устремились к северным лесам. Прошло уже так много времени, но я никак не мог забыть Талену. Она осталась для меня не воспоминанием, а, скорее, светлой мечтой, некогда вошедшей в моюжизнь. В этой женщине для меня воплотилась мечта о первой юношеской любви, осветившей все мое дальнейшее существование. Я помнил каждое мгновение наших встреч, я снова и снова видел ее в топких лесах к югу от Ара, в зарослях ка-ла-на, где освободил ее из крепких челюстей паука Нара; видел ее в караване Минтара, торговца, рядом с Казраком, моим братом по оружию; видел ее танцующей в своей палатке и во Дворце правосудия в Аре, где она ожидала сурового наказания и, возможно, смерти. Я помнил каждый час наших отношений свободного спутничества в Ко-ро-ба и свое пробуждение от этого волшебного сна. Я не мог выбросить ее из памяти. Это было выше моих сил. — Я пойду с тобой, — предложила Телима. — Я знаю, как обращаться с рабынями. — Если я решу идти, — сказал я, — я пойду один. — Как пожелает мой убар, — пробормотала она и ушла, оставив меня одного на вершине крепостной стены. Я стоял и смотрел на заболоченную дельту Воска и набегающие на берег волны блистательной Тассы, залитой густым лунным светом. Мне было грустно и одиноко. По каменным ступеням на стену поднялся Турнок. Через плечо у него был перекинут длинный лук и колчан со стрелами, — К рассвету “Дорна” и “Тела” будут готовы к осмотру и выходу в море, — доложил он. — Я чувствую себя таким одиноким, Турнок. — признался я; повседневные дела казались мне сейчас такими мелкими и далекими. — Все люди время от времени чувствуют себя одинокими, — сказал Турнок. — Я совсем один. — Каждый мужчина, за исключением коротких моментов близости с женщиной, идет по жизни в одиночку. Я посмотрел на дальний конец крепостной стены, выходившей на болота. Там, как обычно в этот вечерний час, стояла моя новая рабыня, Эли-нор, и смотрела на протянувшуюся по поверхности болота лунную дорожку. Она тоже была одинокой. — Пора заковывать ее в цепи, — напомнил Турнок. — Еще нет девятнадцати часов, — возразил я. — Не хочет ли мой капитан выпить со мной по кружечке паги? — Да, Турнок, наверное. — Утром нам придется рано вставать. — Да, нужно будет встать пораньше. Я смотрел на одинокую фигурку девушки, устремившей неподвижный взгляд в неведомую даль теряющихся за горизонтом болот. — Самые одинокие из людей те, кто познал однажды прикосновение любви и был оставлен своим возлюбленным, — внезапно родились у меня слова. В эту секунду из-за низко плывущих облаков вынырнул тарн и у самой воды расправил широкие крылья. Вот уже несколько дней я ожидал, когда это произойдет. Черной тенью, со скоростью выпущенной стрелы птица скользнула над замершей поверхностью воды и на мгновение застыла над крепостной стеной. Часовые подняли тревогу. На стену выскочили охранники. Тарн вцепился когтями в ограждение крепостной стены и, запрокинув голову, издал пронзительный крик. В свете факелов я различил фигуру сидящего в седле воина, голову которого скрывал глухой железный шлем. Воин наклонился в седле и протянул руку к стоящей на стене девушке, Эли-нор. Она вскрикнула, бросилась к нему и через секунду уже лежала в тарнском седле, поднятая сильными руками воина. Турнок сорвал с плеча лук со стрелами и натянул тетиву. — Нет! — приказал я, удерживая его руку. Он ошеломленно посмотрел на меня. Глаза его пылали яростью. — Нет! — настойчиво повторил я. Человек в глухом шлеме величественным жестом бросил за ограждение крепостной стены какой-то предмет. У самой его головы просвистели две выпущенные охранниками стрелы. Со всех сторон по крепостной стене к нему бежали люди. Я слышал их крики и грохот оружия. Еще две стрелы со свистом ушли в ночное небо; одна из них зацепила крыло тарна. Птица пронзительно вскрикнула, оторвалась от стены и стала медленно набирать высоту, уходя от града провожающих ее стрел. Ее черный силуэт ясно вырисовывался в свете горианских лун. — Я мог бы уложить его на месте! — воскликнул Турнок. 439 — Именно этого мне и не хотелось, — признался я. — Преследовать его, капитан? — крикнул снизу один из охранников. — Нет, — ответил я. — Все спокойно. Продолжайте отдыхать. — Вы потеряли девчонку! — не мог успокоиться Турнок. — Он забрал ее с собой! — Принеси мне предмет, который он бросил на стену, — попросил я. Турнок направился к месту, где только что находился дерзкий похититель, и вскоре вернулся, неся в руках кожаную сумку. Это оказался большой кошель, доверху набитый золотом. При свете факелов мы насчитали сотню золотых монет. На каждой из них стоял герб Трева. — Ну вот, Турнок, — сказал я. — Теперь мы можем пропустить по кружечке паги и — спать! Утром мы должны встать пораньше. Нам нужно будет осмотреть “Дорну” и “Телу”. — Да, мой капитан, — ответил Турнок. — Да!Джон Норман Странники Гора
Глава 1. РАВНИНЫ ТАРИИ
– Беги! – крикнула женщина. – Спасайся! Она была босой, одетой во что-то, отдаленно напоминающее старый мешок; на плече женщина несла плетеную клетку с вулосами – домашними голубями, разводимыми ради мяса и яиц. Из-под тонкого, дырявого платка на мгновение показались испуганные глаза – она уже обгоняла меня. За ней спешил мужчина с мотыгой – очевидно, её муж, тащивший мешок с домашним скарбом. Он поравнялся со мной. – Посторонись, со мной Камень Очага! Я шагнул в сторону, даже не пытаясь обнажить оружие. Хотя я принадлежал к касте воинов и был хорошо вооружен, а на плече крестьянина лежала лишь грубая мотыга – я не мог не уступить ему дорогу: никто не смеет препятствовать человеку, несущему Домашний Камень. Убедившись, что я не собираюсь нападать, мужчина приостановился и взмахнул жилистой рукой. – Они идут! Дуй что есть силы! Беги к воротам Тарии! Тария – белостенный горианский город, крепость, возвышающаяся среди бескрайних степей, на вольных просторах которых безраздельно властвовали «люди телег», или, как их здесь чаще называли, «народы фургонов». Тария была неприступна. Поторопив меня, крестьянин перекинул свой мешок на другое плечо и припустился во всю мочь, изредка испуганно оборачиваясь. Я долго смотрел вслед этому мужчине и женщине, пока они не смешались со всей толпой. Казалось, беженцы заполнили всю степь – к воротам Тарии люди стекались со всех сторон, волокли поклажу, гнали домашних животных. За спиной послышался топот стада. Это неслись перепуганные каийлаки – приземистые, неуклюжие жвачные животные с задумчивыми глазами. Их широкие головы с небольшими рогами покачивались в такт шагов полосатых красно-бурых ног. Даже спасаясь бегством, каийлаки не нарушали положенного строя: самки и молодняк бежали в середине стада, а взрослые и здоровые самцы – снаружи. За стадом показалась парочка степных слинов, которые, хотя и уступают размерами своим лесным собратьям, нисколько не отличаются от них в злобности и коварстве. Эти шестиногие, покрытые густой шерстью млекопитающие длиной около двух метров бежали, сильно изгибая спины, как это делают хорьки, и непрерывно крутили по сторонам своими гадючьими мордами, нюхая ветер. За слинами показался тамит – большая нелетающая горианская птица, чей крючковатый клюв сразу выдавал вкусы пернатого хищника. Я поднял щит и занес копье, но птица даже не взглянула в мою сторону. Сразу за ней, что явилось для меня полной неожиданностью, из травы возник черный ларл – громадный хищник из семейства кошачьих, обычно встречающийся только в горах. Он ретировался по-королевски гордо и неторопливо. Что могло заставить черного ларла спасаться бегством? И откуда он идет? Возможно, с самих гор Та-Тасса, чьи вершины неясно вырисовываются среди облаков южного полушария и растягиваются длинной цепью по побережью Тассы – самого большого из морей Гора. Народы фургонов господствовали на южных равнинах Гора, от гор Та-Тасса до южных отрогов Волтайского хребта, прямого, словно хребет планеты. На севере владения народов фургонов простирались до Картиуса – широкого, полноводного и бурного притока красивой реки Воск. Земли между Картиусом и Воском когда-то принадлежали Ару, но даже Марленус, убар убаров, господин роскошного, сиятельного Ара, никогда не посылал своих тарнсменов на юг от Картиуса. В последний месяц я держал путь на юг, промышляя охотой и изредка нанимаясь в торговые караваны, следующие с севера. Сардар я покинул в месяце се'вар, когда в северном полушарии задули зимние ветры, и почти месяц продвигался к югу. Наконец я дошел до равнин Тарии – земель народов фургонов. В южном полушарии Гора наступала осень. Быть может, причиной тому является иное соотношение воды и суши, но на Горе нет особой разницы в климате северного и южного полушарий. На Горе в целом холодней, чем на Земле. Возможно, это происходит потому, что ветрам есть где разгуляться над гигантской поверхностью суши: хотя Гор меньше Земли и как следствие этого имеет меньшую силу притяжения, площадь его суши, насколько мне известно, больше таковой на Земле. Известные мне карты Гора описывают только малую часть поверхности планеты, а все остальное пространство для местных ученых является чем-то вроде «terra incognita» Для удобства я хочу перевести в понятную терминологию систему географических наименований, используемую на Горе, поскольку уверен, что читателю нелегко следовать горианскому компасу без должных пояснений. Возможно, вам это покажется интересным: точкой ориентации для сторон света является Сардар – эти горы играют роль, аналогичную нашему Северному полюсу, поэтому два основных направления называются – Та-Сардар-Вар и Та-Сардар-Ки-Вар, проще – «вар» и «ки-вар». Слово «вар» означает «поворот», а «ки» – отрицание, то есть вышеприведенные термины переводятся как «поворот на Сардар» и «не поворот на Сардар», а проще – «север» и «юг». Вообще же горианский компас разделен на восемь главных секторов, как наш на четыре, и каждый из этих секторов сам по себе является указателем определенного направления. На Горе существует также своя система широт и долгот, однако базируется она на горианской системе исчисления времени, двадцать анов, местных часов, составляют горианские сутки Та-Сардар-Вар – направление, нанесенное на все горианские карты; Та-Сардар-Ки-Вар, естественно, на картах не указывается, поскольку все остальные направления тоже «не на Сардар». Приняв Сардар за Северный полюс, перечисляю направления по земной часовой стрелке сначала Та-Сардар-Вар, далее – Рор, Рим, Тан, Васк (в разговорном – Верус Вар, или «полный разворот»), затем – Карт, Клим, Каийл и снова Та-Сардар-Вар. Берущая начало близ Ара широкая река Картиус, между прочим, получила свое название от направления, в котором она течет. В своем путешествии от Сардара я взял направление на Карт, потом некоторое время двигался на Васк, после чего снова свернул на Карт, пока не достиг великих равнин Тарии – земель народов фургонов. Картиус я пересек вместе с караваном, к которому присоединился; мы переправлялись на барже. Баржи эти, как правило, строятся из стволов поваленных ветром деревьев ка-ла-на и буксируются упряжкой речных тарларионов – огромных травоядных ящеров с перепонками на лапах. Жители прибрежных деревенек из поколения в поколение передавали искусство приручения, выращивания и дрессировки этих животных; когда-то они даже требовали у властей статуса отдельной касты. Картиус – река настолько быстрая, что, несмотря на мощь упряжки тарларионов, нас все-таки снесло на несколько пасангов [1]по течению. Караван направлялся в Тарию, разумеется. Насколько мне известно, караванов, направляющихся к кочевникам, обычно не бывает – последние обходятся без торговли и не любят гостей. Я оставил караван на другом берегу. Заботы мои вели меня к народам фургонов, а не к жителям Тарии. Странно, но народ Тарии некоторые считали погрязшими в роскоши лежебоками; признаться, меня смущали подобные упреки. Тария умудрилась выстоять на протяжении многих поколений, сохраняя свой статус свободного города в степи, где безраздельно властвовали свирепые народы фургонов. В течение какого-то времени я молча глядел на скот и людей, лихорадочно спешащих к Тарии. Я не понимал, отчего народы фургонов вызывают такой ужас. Казалось, даже осенняя трава гнется, устремляя бурые волны в направлении Тарии, трава, мерцающая на солнце, похожая на коричнево-рыжий прибой под летящими низкими облаками; даже шальной ветер во всем своем неистовом объеме и движении, кажется, желает во что бы то ни стало прижаться к высоким стенам далекого города. Переведя взгляд туда, откуда бежали перепуганные люди и животные, я увидел в пасанге от себя столбы черного дыма, поднимавшегося с горящих полей в холодном воздухе. Казалось, вся прерия была подожжена. Однако приглядевшись, я понял, что горят только крестьянские поля. Трава прерий, которая служила кормом боскам кочевников, оставалась нетронутой. Там же, вдали, словно черное зарево, растущее клочьями, вставала пыль, поднятая той силой, что напугала спасающихся животных и людей, – без сомнения, из-за горизонта вот-вот должны были показаться бесчисленные стада кочевников. Народы фургонов не занимались земледелием. Это были прирожденные пастухи и временами – разбойники. Питались они исключительно мясом и молоком босков. Кочевники высокомерно считали горожан забившимися в норы крысами, трусами, боящимися жизни под открытым небом, ублюдками, предпочитавшими не сталкиваться в открытую с теми, кто завладел степями и пастбищами их мира. Боск, без которого народы фургонов не представляют себе жизни, – похожее на быка, неуклюжее, злобного вида создание с горбом, косматой, длинной шерстью, широколобой головой и крошечными красными глазами, порой гневно вспыхивающими, как у обозленных слинов; у взрослых животных расстояние меж остриями длинных, угрожающе изогнутых рогов порой превосходит длину двух копий. Если мясо и молоко босков потребляется кочевниками в пищу, то его шкурами кроют повозки, в которых живут, из них же шьют кожаные и меховые одежды; толстая кожа холки боска идет на щиты, жилы – на нитки, распиленные кости и рога – на сотни предметов – от шил, игл и ложек до наконечников копий. Из копыт готовят клей, салом умащивают тело во время холодов, в дело пущен даже навоз, им топят костры – в степях редко встречаются деревья. Среди кочевников бытует поверье, что боск – мать народов фургонов, и, следовательно, к нему нужно относиться с должным почтением – убивший боска случайно или по недомыслию удушается ремнем или шкурой погубленного им животного. А если погибает беременная корова, но теленок извлечен из чрева живым, приостанавливается весь марш кочевников до тех пор, пока детеныш не подрастет и не сможет передвигаться самостоятельно. Казалось, прерии передалось возбуждение несшихся во весь опор животных и людей – ветер, огонь вдали, близящаяся зыбь волнующейся пыли, пеленой тянущейся от горизонта в ярко-синее осеннее небо. Вскоре и я почувствовал сквозь подошвы сандалий, что почва трясется; волосы на затылке встали дыбом, а руки покрылись гусиной кожей. Сама земля сотрясалась под копытами стад кочевников. Они приближались. Вскоре должны были показаться разъезды разведчиков. Я поднял щит на плечо. Правой рукой я подбросил и покрепче ухватил горианское копье. Я медленно двинулся навстречу вздымавшейся вдалеке пыли по волнующейся, дрожащей земле прерий.Глава 2. ЗНАКОМСТВО С КОЧЕВНИКАМИ
Всю дорогу меня мучил вопрос: зачем я ввязался в это дело, за каким, собственно, чертом я, Тэрл Кэбот, землянин, а позже воин горианского города Ко-Ро-Ба, Города Утренних Башен, потащился за тридевять земель в дикие прерии юга? Я много успел за долгие годы, что провел на Противоземле, – познал любовь, обнаружил, что жить не могу без приключений, сотни раз подвергал свою жизнь опасности и сотни раз восхищенно замирал перед красотой и могуществом природы; теперь же в сотый раз я спрашивал себя: был ли в моей жизни хоть какой-нибудь поступок столь же глуп, как то, что я сейчас делаю? С тех пор прошло, быть может, два, а может, и все пять лет. В момент кульминации веками длившейся интриги двое человек – жителей высокостенных горианских городов ради спасения древнейшей цивилизации Царствующих Жрецов предприняли длительное и опасное путешествие с целью доставки некоего препорученного им Царствующими Жрецами предмета кочевникам – людям народов фургонов – как наиболее свободному, изолированному и воинственно настроенному народу планеты. Те двое сумели все сохранить в тайне, как того требовали Царствующие Жрецы. Преодолев опасности и преграды, под конец путешествия они стали друг другу дороже братьев, но, воротясь домой, оба погибли в безжалостной войне враждующих городов, где без разбору убивали всех. Вот почему среди людей (и кочевники, похоже, здесь не были исключением) секрет был утерян. Так получилось, что в тайных чертогах Сардара я был посвящен в тайну их миссии. Я знал, что они несли; теперь, надеюсь, за исключением кого-либо из кочевников, я – единственный человек на Горе, доподлинно знающий природу этого таинственного объекта, некогда унесенного двумя смелыми, умевшими хранить тайну людьми в бескрайние равнины Тарии. К слову сказать, даже я не знаю, как выглядит этот объект, и вовсе не уверен в том, что, даже обнаружив его, сразу смогу опознать. Должен ли был я, Тэрл Кэбот, человек смертный, рыскать по белу свету в поисках неведомого предмета лишь для того, чтобы вернуть его Царствующим Жрецам, как желали того они; вернуть в потаенные чертоги Сардара, дабы исполнилась его краткая, но уникальная роль в предопределении судеб народов этого варварского мира – Гора, нашей Противоземли? Понятия не имею. Что это за предмет? О нем можно говорить как о тайне великой интриги, ключе к разгадке войны в недрах Сардара, борьбы, неведомой обыкновенным жителям планеты; как о предмете, сокрывшем в себе драгоценную надежду разумных и древних существ, но лучше – просто как о зародыше, кусочке живой ткани, дремлющем, неразбуженном семени богов – как о яйце – последнем и единственном яйце Царствующих Жрецов. Но почему именно я? Почему не Царствующие Жрецы со своей властью, могучим вооружением, воздушными кораблями и фантастической мощью? Царствующие Жрецы боятся солнечного света. Царствующие Жрецы похожи на тараканов, и люди могут их убить. Завидев их, люди ни за что не поверят в то, что это и есть их Царствующие Жрецы. Люди мнят богов человекоподобными. Яйцо может разбиться ещё до того, как я привезу его в Сардар. Если оно уже не разбито. И только то, что оно – яйцо Царствующих Жрецов, оставляет мне надежду (хоть и слабую), что где-то внутри этой таинственной овоидной сферы (если она ещё цела), затаившись в ожидании своего часа, все ещё теплится жизнь. И потом, если я и разыщу его, с чего они взяли, что я не разобью его сам и не покончу таким образом с цивилизацией Царствующих Жрецов, предоставив этот чудесный мир своему собственному виду – людям, чтобы те жили в нем, как хотели, безо всяких ограничений со стороны Царствующих. Ведь Царствующие тормозят наше развитие и прогресс. Некогда мне приходилось беседовать на эту тему с одним из Царствующих Жрецов, и тот ответил мне так: – Человек человеку – ларл; дай вам волю – вы станете ларлами и Царствующим Жрецам. – Но человек должен быть свободным… – возразил было я. – Самоубийство давать свободу тем, кто лишен разума, – ответил мне Жрец. – Люди неразумны… Нет, я не разобью яйца – и не потому, что в нем теплится жизнь… Дело в том, что все это чрезвычайно важно для моего друга Миска. Однажды при весьма удивительных обстоятельствах мы с ним вели долгую беседу о странных и вечных вещах… большую часть жизни этого благородного создания поглотили заботы о будущем Царствующих Жрецов, мечты о возрождении рода, новых начинаниях, готовности покинуть старый мир и снова начать жизнь с нуля… Иметь и любить своих детей – так представлял себе новую жизнь мой друг – Царствующий Жрец – бесполый и все же умевший любить Миск. Мне никогда не забыть ту ветреную ночь у подножия Сардара, когда мы говорили о времени, покое и долге, о красоте трех горианских лун… Потом я покинул его и спустился с холма; спустился, чтобы спросить у предводителя торговцев, к которым примкнул чуть раньше, путь в далекую страну народов фургонов. И вот я нашел их… Клубы пыли близились, казалось, сама земля увеличилась в объеме. Я опустился на траву. Кто знает, быть может, стараясь сохранить Царствующих Жрецов, я спасаю людей. Спасаю от аннигиляции, которой непременно подвергнется человечество вскоре после того, как производство оружия станет неконтролируемым. Конечно, со временем люди одумаются и разум, любовь и терпимость восторжествуют в их душах. Тогда они смогут вместе с Царствующими Жрецами обратить свой взор к звездам. И все-таки последствия моих действий, если они увенчаются успехом, будут настолько запутанны, сложны, а факторы, вовлеченные в анализ, столь многочисленны и разрозненны, что все это с трудом поддается расчетам… Однако же я обещал Миску. Если же все обернется в худшую сторону, я не смогу далее заниматься тем, что пообещал своему другу Миску – ему и его доблестному роду. Я считал ранее Царствующих Жрецов врагами, но, узнав поближе, научился уважать их и любить. Если меня убьют, то я не смогу сделать большего, чем уже сделал для своего друга и его народа. И это не будет ни бесчестьем, ни обманом чьих-то надежд, убеждал я себя. Это будет вполне достойно профессионального воина Города Утренних Башен – Ко-Ро-Ба. «Здравствуйте, я – Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба. У меня нет ни верительных грамот, ни доказательств, но я послан Царствующими Жрецами и должен вернуть им предмет, который вам от них принесли много лет назад. Помните тех двоих? Так вот, теперь предмет нужно вернуть. Большое спасибо. Всего хорошего Пока!». Я рассмеялся. Скорее всего, мне заткнут рот прежде, чем я его открою. Может, этого яйца у них давно и в помине нет. Кроме того, в народы фургонов входят четыре племени – паравачи, катайи, кассары и наводящие ужас тачаки. Кто мне скажет, у кого из них яйцо? Может, они его спрятали и думать забыли куда? А может, теперь оно у них предмет поклонения – немного необычный, но вполне подходящий для того, чтобы вызвать благоговейный трепет, – и кощунство даже думать о нем. А что если его имя нельзя произносить? Может, народы фургонов давно уже убивают даже за попытку на него взглянуть? Хорош я был бы со своей приветственной речью. Но, положим, я как-то и стащу его, как мне переправить его обратно в Сардар? Тарна у меня, естественно, нет (это горианская птица для верховых полетов), нет и чудовищного тарлариона, «скакуна», в буквальном смысле тяжелой кавалерии. Я странник на равнинах юга, в бескрайних степях Тарии, на земле народов фургонов… Поговаривают, у кочевников существует неприятная традиция убивать чужаков Слова «чужестранец», «странник» и «враг» – синонимы на Горе. Я должен действовать открыто. Если я спрячусь близ лагеря или стад, уверен, ночью будут выпущены сторожевые слины. Они для кочевников и пастухи, и сторожа; народы фургонов с приходом темноты всегда выпускают их из клеток, и те всю ночь напролет шныряют по прерии, передвигаясь молча и проворно, на человека нападают в случае, если тот нарушил территорию, которую они успели пометить как свою; откликаются они только на голос хозяина, и если тот убит либо покинул мир по каким-нибудь иным причинам, его зверя попросту съедают. Мне не хотелось выслеживать кочевников по ночам. В конце концов, я сведущ в местных диалектах и могу рассчитывать на то, что меня правильно поймут. В противном случае, что ж… погибну как воин – с мечом в руке. Вообще-то, если уж мне суждено найти здесь смерть, то лучше погибнуть в бою – из всех, кого я знал на Горе, только народы фургонов имели касту палачей, специально обученных, подобно книжникам и врачам, своему изящному искусству. Кое-кто из них сделал карьеру во время бесконечных войн враждующих горианских городов, кто-то – оказав услуги высокой касте посвященных, убарам или ещё кому-нибудь из заинтересованных в столь узкопрофильных специалистах. По понятным причинам палачи рядились в одежды с капюшоном. Поговаривают, что они сбрасывают колпак во время казни, так что осужденный на смерть мог надеяться увидеть лицо палача. Меня раздражало, что, несмотря на то что я ясно различал клубящуюся пыль, что толчки под ногами, вызванные поступью могучих стад, становились все ощутимей, я ещё не приблизился к ним. Правда, теперь мне отчетливо слышался гонимый ветром к стенам далекой Тарии рев тысяч животных. Пыль стала тяжелой, словно в воздухе сгустилась ночная тьма; трава, земля – все сотрясалось подо мной. Я миновал горящие поля, пылающие крестьянские лачуги, дымящиеся крыши амбаров с полопавшимися скорлупками черепиц, поваленные стены птичников, клетки, в которых некогда держали небольших верров – домашних и безобидных, так отличавшихся от своих диких сородичей – крупных, злобных хищников с Волтайского хребта. Неровная линия над горизонтом видоизменялась – теперь над ним, подобно смерчу, круговороту, поднималась бескрайняя, высокая арка, соединившая небо с тучными стадами – смерчи вздымающейся пыли, подобно черному дыму, тянулись в небо, сливаясь там в одно могучее, зловещее облако. Оно надвигалось. И вот появился первый всадник. Он поскакал мне навстречу; солнце блеснуло на острие его копья. У него был маленький, круглый, обитый кожей щит, конический, отороченный мехом шлем и маска из мелкой металлической сети, спущенная со шлема на лицо и оставлявшая только узкие прорези для глаз Стеганая меховая куртка открывала развитую мускулатуру рук и груди. Кожаные сапоги были тоже украшены мехом. Ремень поблескивал пятью пряжками Я заметил легкий кожаный шарф, плотно намотанный на шее, чтобы уберечь чувствительную кожу от пыли, ветра и солнца. Он держался в седле очень крепко. Копье оставалось притороченным на спине, в руке воин сжимал небольшой, но мощный костяной лук – типичное оружие народов фургонов, и сбоку у седла болтался черный лакированный колчан, вмещавший до сорока стрел. Кроме того, к луке седла крепилась свернутая в моток веревка – лассо для ловли босков. И с другой стороны – длинное бола с тремя грузами – оружие, используемое для ловли тамитов и людей. У седла, так, чтобы всадник легко мог дотянуться до оружия правой рукой, имелось семь ножен – футляров легендарной кайвы – оружия, давно заменившего кочевникам и меч, и нож. Как я слышал, кочевнику отец и мать сначала дают лук, кайву и копье, а затем уже имя. Кстати, именем кочевники дорожат и всячески избегают произносить его без нужды, как, впрочем, многие на Горе. Пока ребенок не научится обращаться с луком, копьем или кайвой, он числится как «первый», «второй» или просто «сын такого-то отца». Народы фургонов вели между собой нескончаемые войны, прекращающиеся, насколько мне известно, лишь на некоторый промежуток времени, называемый кочевниками Годом Предзнаменования. Тариане, следует сказать, начинают свой календарный год днем летнего солнцестояния. В основной же своей массе гориане отмечают начало каждого нового года в день весеннего равноденствия, естественным образом приурочивая начало года к весеннему пробуждению природы. У народов фургонов Предзнаменование продолжается несколько месяцев. Их год в соответствии с кочевым образом жизни, вынуждающим их перемещаться по бескрайним степным просторам, делится на три сезона, называемые ими Периодом Прохождения Тарии, приходящимся на осеннее время года, Зимовкой, когда кочевники обычно находятся к северу от Тарии, по берегам Картиуса, и Периодом Возвращения к Тарии, весенним временам года, называемым кочевниками также Временем Короткой Травы. Именно к этому периоду возвращения к Тарии неподалеку от города празднуется Предзнаменование, когда в течение нескольких дней прорицатели кочевников по крови свежеубитого боска или по внутренностям принесенного в жертву верра пытаются определить, будет ли в этом году удачным или нет избрание ими убара, Высочайшего Убара – единого убара всех народов фургонов, которому предназначено управлять ими как единым народом. Интересно, что у кочевников каждый год обладает различной продолжительностью, что, являясь достаточно серьезным неудобством для нас, не вызывает никаких трудностей у них самих и воспринимается ими столь же естественно, как различная продолжительность жизни у каждого из людей или животных. Женщины народов фургонов, кстати, ориентируются в обиходе на календарь, основанный на фазах самой большой из горианских лун; это позволяет кочевникам разделить календарный год на пятнадцать месяцев, каждый из которых носит название определенного вида боска. Это, однако, не дает им возможности связать оба календаря – лунный и традиционный – воедино и, как следствие, вносит разночтение в конкретных датах: так, например, в один год месяц Луны Бурого Боска может приходиться на зимнее время года, а в другой – по прошествии нескольких лет – на самый разгар лета. Интересно также отметить, что и сами года в летосчислении народов фургонов носят не порядковое обозначение, а имена собственные, основывающиеся на конкретном, характеризующем именно текущий год событии. Эти названия тщательно хранятся в памяти так называемых Хранителей Календаря, иные из которых, как утверждают, способны запомнить названия чуть ли не нескольких тысяч последних лет. Сознавая исключительную ценность правильного летосчисления, народы фургонов не доверяют столь важную для них вещь какой-нибудь бумаге или пергаменту, который может быть украден или безнадежно испорчен грызунами и насекомыми. Гораздо безопаснее доверить её своим людям, Хранителям Календаря, кочевникам, большинство из которых обладают великолепной, с детских лет развиваемой памятью. Мало кто из кочевников владеет грамотой, однако некоторые из них умеют вполне сносно читать и писать, приобретая эти способности зачастую вдали от своего племени, у каких-нибудь путешественников или торговцев. В связи с этим, как и следует ожидать, народы фургонов обладают чрезвычайно развитым устным народным творчеством. У кочевников, вопреки представлениям о них основной массы гориан, отсутствует деление на касты: каждый мужчина у них обязан уметь обращаться с оружием, с запряженным в телегу боском, ездить верхом, охотиться и читать следы животных. Поэтому, когда я говорю о Певцах или Хранителях Календаря, это вовсе не означает, что их следует рассматривать как касту или группу людей, отдельную от основной массы кочевников; это, скорее, некие дополнительные почетные обязанности, возлагаемые на конкретных людей, обладающих для их выполнения необходимыми способностями, в обычное время занимающихся теми же повседневными делами, что их соплеменники: охотой, ведением боевых действий или сбором целебных трав и съедобных кореньев. Получаемые толкователями предзнаменования, как я догадался, вот уже в течение нескольких лет были неблагоприятными. Подозреваю, что это вполне могло объясняться враждебными настроениями и частыми стычками между различными племенами кочевников, входящими в состав народов фургонов: там, где люди не хотят объединиться и потерять собственную независимость, где испокон веков царит кровавая вражда и месть за нанесенные обиды, не может быть и условий для создания прочного союза, для «объединения фургонов в единый караван», как говорит бытующая среди кочевников пословица. При подобных настроениях нет ничего удивительного в том, что получаемые толкователями «священные знаки» следует считать неблагоприятными. Какими же ещё они могли быть? Прорицатели по крови боска и по внутренностям жертвенного верра, конечно, не могли не понимать всей неблагоприятности обстановки и толковать поданные им священные знаки как-либо иначе. Зато подобные обстоятельства в полной мере отвечали интересам как Тарии, так и более отдаленных городов, включая и расположенные в самых северных областях Гора: их жители прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько опасными могут оказаться для них объединившиеся дикие племена кочевников, если они в один далеко не прекрасный день прекратят вдруг свои внутренние распри и вместо кружения по бескрайним степям направят свои бесчисленные орды в сторону процветающих и манящих их своим богатством городов. Едва ли что-то сможет устоять под их натиском. Отправившись в поход, они дойдут не только до замершего в тревожном ожидании Картиуса, но и до долины Воска. Рассказывают, что тысячу лет назад они ухитрились дойти даже до стен Ара и Ко-Ро-Ба. Наездник, конечно, отлично меня видел и тут же направил ко мне своего скакуна. Теперь, находясь за несколько сотен ярдов, я тоже ясно различил ещё трех приближающихся ко мне наездников, и четвертый за их спиной также спешил ко мне. Средством передвижения верхом для народов фургонов служит неизвестный в северном полушарии Гора грозный и красивый зверь каийла. Это сильное, выносливое плотоядное животное с длинной шеей и гладкой шерстью. Каийлы – млекопитающие. Как и многие хищники, они не очень плодовиты. Как только молодняк твердо встает на лапы, он тотчас начинает охотиться и добывать себе пропитание собственными силами. Дикая каийла, помогая, предлагает своему потомству поиграть с пойманной жертвой. Молодняк домашней каийлы, возможно, подкармливают веррами или пленниками. Интересно отметить, что наевшаяся до отвала каийла способна не притрагиваться к пище в течение нескольких дней. В верховой езде эти животные великолепно слушаются поводьев, чрезвычайно подвижны, а по простоте управления и маневренности значительно превосходят медлительного высокого тарлариона. Пищи же каийле требуется даже меньше, чем, скажем, обычному тарну, а в походе на марше она за один день способна покрыть расстояние до шестисот пасангов. В верхней части головы каийлы расположены два крупных глаза – по одному с каждой стороны, – покрытых тремя разной толщины веками, позволяющими животному лучше адаптироваться в окружающей, зачастую весьма неблагоприятной, среде и защищаться от резких, несущих пыль и песок ветров и жестоких степных ливней. Третье, ближайшее к зрачку веко каийлы практически прозрачно, оно помогает смачивать глазное яблоко и защищает от взвешенных в воздухе частиц пыли. Толстое же веко животного обеспечивает ему ощущение полной безопасности, когда инстинкт заставляет других животных залегать хвостом к ветру или, как, например, слина, искать себе укрытия в глубоких, вырытых в земле норах. Столь совершенный механизм защиты делает каийлу практически неуязвимой для нападения остальных хищников и превращает её в весьма грозного охотника, особенно в условиях пыльной бури, а именно в бурю каийлы и любят охотиться. Наездник осадил каийлу и застыл, ожидая приближения своих товарищей. Справа от себя я ясно различил глухой топот приближающейся каийлы: это подъехал второй наездник. Он был одет так же, как и первый, и хотя с его шлема не свисало кольчужной маски, лицо его закрывал широкий шарф. Его щит был покрыт желтым лаком, а за спину перекинут желтый лук. Из-за плеча выглядывало длинное, тонкое копье из темной древесины. Это кочевники катайи, решил я про себя. Подоспевший в этот момент третий наездник резко натянул поводья, и его послушное животное высоко поднялось на задние ноги и, недовольно рыкнув, тут же остановилось, настороженно повернув ко мне длинную шею. Мне был хорошо виден его широкий заостренный язык, высовывающийся из-за четырех рядов крепких, острых зубов. Лицо остановившегося передо мной наездника закрывал широкий плотный шарф, на плече у него висел темно-красный щит. Все ясно: это «кровавый народ», как они себя называют, – кассары. Я обернулся и нисколько не удивился, увидев в нескольких шагах у себя за спиной стремительно приближающегося четвертого наездника. На нем был развевающийся на ветру широкий капюшон и длинный плащ из белых толстых шкур, под которым ясно угадывались очертания висевшего на поясе у всадника оружия. Между полами плаща виднелась толстая черная туника, перетянутая ремнем с золотой пряжкой. Из-за плеча наездника торчало длинное копье с широким крюком на конце, позволяющим на полном скаку выбрасывать из седла противника. Бурый цвет шерсти каийл под окружившими меня всадниками почти полностью совпадал с цветом покрывающей землю темно-коричневой высохшей травы. Шерсть животного, на котором восседал остановившийся прямо передо мной наездник, была цвета черного песка, столь же темного, как и лак, покрывающий его щит. Шею подъехавшего четвертым всадника украшало колье из драгоценных камней шириной с мою ладонь. Как я догадался, он сознательно выставлял его напоказ. Позднее я узнал, что подобные драгоценные бусы служат для того, чтобы пробудить алчность у врага и поощрить его на драку, что позволяет обладателю бус демонстрировать свои таланты в бою, не тратя времени на поиск противника и на задирание его. По пряжке ремня и по его богатой отделке, даже не зная значения вышитых на нем символов, я догадался, что обладатель пояса принадлежит к племени паравачей, или к «богатым людям», как они склонны себя называть, что действительно соответствует истине. – Тал! – воскликнул я, поднимая в традиционном горианском приветствии раскрытую ладонью вперед руку. Четверо наездников все как один направили на меня острия своих копий. – Я – Тэрл Кэбот! – продолжал я. – Я пришел к вам с миром! Каийлы четверых всадников напряглись, как готовящийся к броску ларл; их горящие глаза остановились на мне, а алые влажные пасти приоткрылись, обнажая хищные клыки. Уши животных плотнее прижались к голове. – Вы говорите по-гориански? – обратился я к наездникам. Наконечники копий разом опустились. Кочевники использовали гибкие и острые копья из дерева тем. Древесина тем чрезвычайно прочна и гибка, так что можно согнуть копье вдвое и не сломать его, а надежность хватки усиливалась ременной петлей на древке. Нечего и говорить о том, какая в бою им требовалась ловкость и умение управляться с каийлой. – Я пришел с миром! – снова повторил я. Стоящий у меня за спиной человек заговорил, произнося слова с сильным южным акцентом. – Я Толнус, из племени паравачей, – сообщил он, сбрасывая с головы капюшон и позволяя своим длинным волосам вольно раскинуться по широкому белому вороту своего мехового плаща. – Меня зовут Конрад. Я из кассаров, – сказал второй наездник слева от меня. Он откинул с лица кольчужную маску, стащил с головы тяжелый шлем и непринужденно рассмеялся. «Земного ли происхождения эти люди? И люди ли они?» – невольно подумалось мне. Справа от меня раздался громкий смех. – А я – Хакимба, из катайев! – прогрохотал третий и одним рывком освободил почерневшее от загара лицо от шарфа. После этого и стоящий передо мной четвертый всадник открыл лицо – мясистое, светлокожее, изборожденное глубокими морщинами. Глубоко утонувшие глаза светились проницательностью. Я внимательно всматривался в лица этих четверых людей, воинов народов фургонов. На каждом лице виднелись глубокие, четко вырисовывающиеся, бугристые, словно веревочные жгуты, ярко раскрашенные шрамы. Глубина этих отметин, похожих на следы от когтей хищника, и нависающие над ними толстые складки кожи напомнили мне безобразные морды мандрилов, хотя эти шрамы, как я вскоре догадался, имели искусственное происхождение и призваны были подтверждать боевую славу и общественное положение их владельца, его не знающую границ храбрость и длинный ряд одержанных им побед. Шрамы эти наносятся постоянно с помощью толстых тупых игл, ножей и рогов боска. Операция эта чрезвычайно болезненна и опасна, и многие из решившихся на неё воинов зачастую не доживают до её завершения. Большинство рубцов на лицах окруживших меня всадников были расположены попарно. Стоявший напротив меня воин имел на лице семь пар таких шрамов, причем верхняя пара на лбу была раскрашена красным цветом, следующая на переносице – желтым, ещё ниже шли синяя, черная, две желтые и снова черная. Рубцы на лицах остальных всадников имели несколько иное расположение и окраску, но каждый из них обладал своей коллекцией отметин. Впечатление от этих безобразных, уродливых шрамов, рассчитанных на то, чтобы устрашить врага, у меня было такое, что в первую минуту я даже засомневался, были ли эти встреченные мною в бескрайних тарианских степях воины действительно людьми или же это некие подобия людей, возможно доставленные Царствующими Жрецами из далеких миров сюда, на Гор, для решения каких-либо к настоящему времени ставших неактуальными задач. Но это первое впечатление скоро прошло, и мне вспомнились слышанные мной в одной из таверн Ара вполголоса передаваемые очевидцами рассказы о страшном обычае нанесения на свои лица шрамов кочевниками народов фургонов. Знающие люди говорили, что каждая из этих отметин имеет свое строго определенное значение, понятное лишь племенам кассаров, паравачей, катайев и тачаков, которые ориентируются в них с такой же легкостью, с какой, скажем, я получаю информацию из какой-нибудь книги. К тому времени я, к сожалению, знал значение лишь самой верхней, раскрашенной красным цветом пары шрамов – шрамов храбрости. Они всегда занимают самое верхнее положение над всеми остальными отметинами. Народы фургонов ценят храбрость превыше всего. На лице каждого из окруживших меня людей такой шрам имелся. Стоящий прямо передо мной воин опустил свой маленький покрытый лаком щит и копье. – А теперь слушай, как зовут меня! – крикнул он. – Я Камчак, из племени тачаков! И не успел он произнести свое имя, словно оно явилось каким-то сигналом, все четверо каийл как по команде рванулись вперед, ко мне, а их наездники, пригнувшись к спинам животных, крепче стиснули в руках копья и щиты и пришпорили своих скакунов, словно соперничая друг с другом в том, кто из них первым до меня доберется.Глава 3. ПОЕДИНОК НА КОПЬЯХ
Одного из нападавших, самого ближнего ко мне, тачака, я мог бы достать своим длинным боевым горианским копьем ещё за секунду до того, как ко мне успели бы подскочить три остальных. Пока их брошенные в меня короткие копья достигли бы цели,я бы, конечно, успел распластаться на земле, как готовящийся к прыжку ларл, и накрыться своим широким щитом. Но в этом случае я оказался бы под когтистыми лапами мчащихся ко мне свирепых каийл и, не имея возможности вырваться, был бы совершенно беззащитен перед кайвами моих противников. Похоже, выбора у меня не было, поэтому, полностью положившись на уважение, выказываемое народами фургонов в отношении проявляемой человеком храбрости, я с бешено колотящимся сердцем и закипающей в жилах кровью остался стоять на месте, не сделав ни малейшей попытки защитить себя и стараясь, чтобы мои противники не заметили переполняющего меня волнения. На лице моем застыло презрительное выражение. В самый последний момент копья четверых всадников замерли на расстоянии ладони от моей груди, а послушные поводьям каийлы застыли, гневно фыркая и глубоко взрывая землю своими когтистыми лапами. При этом я заметил, что ни один из , всадников ни на мгновение не потерял равновесия. Стоило ли этому удивляться: дети кочевников привыкают к седлу каийлы раньше, чем начинают ходить. – Ай-я-ааа! – издал боевой клич воин из племени катайев. Вместе с остальными он развернул своего скакуна и отъехал на пару ярдов, не спуская с меня внимательного взгляда. Я не двинулся с места. – Меня зовут Тэрл Кэбот, – повторил я. – Я пришел к вам с миром. Четверо всадников обменялись между собой взглядами и по сигналу тачака удалились от меня ещё на несколько ярдов. Я не мог понять, о чем они переговаривались, однако сумел уловить некоторый прогресс в наших отношениях. Я оперся на свое копье, зевнул со всем возможным в данной ситуации равнодушием и отвел взгляд в сторону стада пасущихся босков. Кровь бешеными толчками пульсировала у меня в висках. Я знал, что попробуй я пошевелиться, выкажи страх или попытайся бежать, я бы уже давно был мертв. Мне оставалось только сражаться. В этом случае я, вероятно, мог бы одержать победу, хотя надежды на это были весьма и весьма призрачны. Даже если бы мне удалось уложить хотя бы двух из окружавших меня всадников, двое оставшихся, несомненно, вытащили бы свои луки и тут же свели бы со мной счеты. Но, что ещё важнее, мне вовсе не хотелось входить в мир этих людей в качестве врага. Я очень хотел, как уже успел им сообщить, прийти к ним с миром. Наконец тачак отделился от остальных трех воинов и на дюжину ярдов подвел свою каийлу ко мне. – Ты чужой здесь, – сказал он, останавливаясь. – Я пришел к народу фургонов с миром, – ответил я. – На твоем щите нет герба или ещё какого-нибудь опознавательного знака, – заметил он. – Ты отверженный. Я не ответил. Я с полным правом мог бы носить на своем щите герб города Ко-Ро-Ба, украшенный изображением Башен Утренней Зари, но не делал этого. Некогда, много лет тому назад, Ар и Ко-Ро-Ба объединенными усилиями прекратили опустошительные набеги собравшихся в единый союз народов фургонов, и воспоминания об этом поражении, сохранившиеся в многочисленных народных песнях и сказаниях, могли бы вызвать у гордых, честолюбивых кочевников совершенно не нужную мне реакцию. Я, повторяю, вовсе не хотел входить в их мир как враг. – Откуда ты? – потребовал тачак. Этот вопрос я как воин Ко-Ро-Ба не мог оставить без ответа. – Я из Ко-Ро-Ба, – признался я. – Ты, конечно, слышал об этом городе? Лицо тачака напряглось, однако уже через минуту он заставил себя усмехнуться. – Да, мне приходилось о нем слышать, – согласился он. Я промолчал. Он обернулся к своим сотоварищам. – Это коробанец! – сообщил он. Всадники беспокойно тронули поводья своих каийл, нетерпеливо перебиравших лапами, и обменялись возбужденными, малопонятными для меня репликами. – В свое время мы заставили вас отступить, – напомнил я. – Какое у тебя дело к народам фургонов? – поинтересовался тачак. Я помедлил с ответом. Что я мог ему сказать? В данной ситуации мне оставалось только тянуть время и отделываться неопределенными ответами. – Ты же видишь, у меня нет герба ни на щите, ни на тунике. – Словно говоря о само собой разумеющихся вещах, пожал я плечами. Я стремился убедить его поверить тому, что я действительно разбойник, беглый, человек, объявленный вне закона. Тачак откинул голову назад и расхохотался. – Коробанец! И он убежал к народам фургонов! – От смеха слезы выступили у него из глаз. – Ну ты и глупец! – хохотал он не в силах остановиться. – Давай сразимся, – предложил я. Смех тачака мгновенно прекратился, уступив место гневу. Всадник резко натянул поводья, заставив свою каийлу привстать на задних лапах и сердито зарычать, поднимая вверх хищную морду. – Я с удовольствием это сделаю, коробанский слин! – процедил он сквозь зубы. – Моли Царствующих Жрецов, чтобы копье упало в мою сторону! Его слова показались мне странными, но я не подал виду, что не понял их значения. Он развернул каийлу, пришпорил её, и животное в один-два прыжка внесло его в самую середину сгрудившихся воинов. После этого ко мне направился кассар. – Коробанец, – поинтересовался он, – разве ты не боишься наших копий? – Боюсь, – признался я. – Но что-то страха в тебе не видно, – заметил он. Я пожал плечами. – И несмотря на это, ты говоришь, что боишься, – задумчиво произнес он. В его голосе чувствовалось смешанное с любопытством удивление. Я отвернулся. – Это говорит мне о твоей храбрости, – продолжал всадник. Мы окинули друг друга оценивающими взглядами. – Хоть ты и из этих, из горожан, – произнес он, вкладывая в свои слова всевозможное презрение, – из запертых в каменных стенах паразитов, ты не кажешься мне похожим на них слабаком, и я молю судьбу, чтобы копье упало в мою сторону. С этими словами он направил каийлу к своим товарищам. Они снова вполголоса посовещались, и через минуту ко мне подъехал воин из племени катайев – сильный, гордый человек, в глазах которого я прочел, что он никогда ещё не был выбит из седла в поединке и не поворачивался к неприятелю спиной. Рука его сжимала желтый лук, но стрела ещё не была наложена на тугую тетиву. – Где твои люди? – обратился он ко мне. – Я пришел один, – ответил я. Он привстал в стременах, подозрительно сощурив глаза. – А зачем ты пришел сюда? Шпионить? – спросил он. – Я не шпион, – ответил я. – Тебя наняли тариане, – полуутвердительно заметил он. – Нет, – покачал я головой. – Ты чужеземец, – продолжал он. – Я пришел с миром, – возразил я. – А тебе известно, что народы фургонов убивают чужеземцев? – Да, я слышал об этом. – И это действительно так, – подытожил он и развернул свою каийлу к ожидающим его всадникам. Последним ко мне подъехал воин из племени паравачей – с откинутым за плечи капюшоном, подбитым густым белым мехом, и бусами из драгоценных камней. Приблизившись, он указал на свое сверкающее ожерелье. – Красивое, правда? – поинтересовался он. – Да, – согласился я. – И стоит немало, – заверил он. – За него можно купить десять босков, или двадцать телег, наполненных расшитой золотом одеждой, или целую сотню рабынь из Тарии. Я отвернулся. – Разве ты не желаешь заполучить эти бесценные камни? – поинтересовался он. – Нет, – ответил я с полным безразличием. Лицо его исказилось от ярости. – Но ты можешь его заполучить, – пообещал он. – И что я должен сделать? – спросил я. – Убить меня! – рассмеялся он. Я пристально посмотрел ему в глаза. – Эти камни, вероятнее всего, недорогие, – заметил я. – Какой-нибудь отполированный янтарь или обломки перламутровых раковин, а то и вовсе покрашенные стекляшки, подброшенные торговцами Ара несведущим в этих вещах кочевникам. Воин-паравачи с трудом сдержал переполняющее его бешенство. Он сорвал с себя ожерелье и швырнул его к моим ногам. – Ну, так проверь ценность этих камней сам! – прорычал он. Я подцепил упавшее ожерелье наконечником своего копья и, подняв с земли, осмотрел сверкающие на солнце камни. Они переливались всеми цветами радуги – богатство, составившее бы целое состояние для целой сотни торговцев. – Неплохие камни, – признался я, протягивая ему нитку бус на наконечнике своего копья. Он сердито сорвал ожерелье с моего копья и набросил его на луку своего седла. – Однако я из благородной касты воинов одного из благороднейших городов, – продолжал я. – А мы никогда не скрещиваем копья ради драгоценных побрякушек, даже имеющих такую стоимость, как эти. Паравачи онемел от удивления. – Но ты осмелился сделать попытку купить меня, словно я принадлежу к касте убийц или как будто я какой-нибудь вор, по ночам зарабатывающий себе на жизнь ударом кинжала исподтишка, – продолжал я, демонстрируя растущее во мне негодование. – Берегись, иначе я могу расценить твои слова как оскорбление! Паравачи в своем подбитом белыми шкурами капюшоне, с ниткой дорогих бус, наброшенной на луку седла каийлы, замер как изваяние, не в силах пошевелиться от клокочущей в нем ярости. Наконец с налившимся кровью лицом он привстал в стременах и воздел руки к небу. – О ты, Дух Небес! – воскликнул он сдавленным голосом. – Сделай так, чтобы копье упало в мою сторону! В мою! Он рывком развернул свою каийлу и, бросив на меня взгляд пылающих яростью глаз, в одно мгновение оказался среди остальных наездников. Пока я наблюдал за ними, тачак взял свое длинное, тонкое копье и воткнул его в землю острием вверх. Затем все четверо всадников медленно один за другим двинули своих каийл вокруг копья, держа правую руку наготове, чтобы схватить копье, когда оно начнет падать. Порывы ветра, казалось, стали сильнее. По-своему они, я знал, оказывают мне уважение, поскольку в достаточной степени оценили поступок человека, оставшегося стоять неподвижно под направленными ему в грудь копьями. Вот и теперь они бросали жребий, чтобы определить, кому из них выпадет вырвать у меня победу, напоить моей кровью свое оружие, лапы чьей каийлы разорвут мое упавшее на землю тело. Я видел, как подрагивает древко копья в земле, сотрясающейся под топотом мощных лап кружащих вокруг него каийл. Скоро оно, конечно, упадет. Я уже видел стада пасущихся босков совершенно отчетливо; мог различить даже отдельных животных, на кончиках рогов которых играли лучи двинувшегося к закату солнца. Тут и там среди тысяч мерно двигающихся животных мне попадались на глаза всадники, восседающие на быстрых, изящных каийлах. Пыль, поднимаемая десятком тысяч копыт, словно шлейф, тянулась над бурым колышущимся морем спин животных и казалась шафраново-розовой в пронзающих её солнечных лучах. Копье ещё не упало. Скоро животных поплотнее сгонят друг к другу и свяжут на ночь, составляя их в одну сплошную стену, которая надежно укроет спрятанные под её защитой повозки с людьми. Поговаривают, что количество и животных, собранных в бесчисленные стада, и повозок, следующих за ними по бескрайним степям, настолько велико, что не поддается учету, но это, конечно, ошибочное мнение, и убары народов фургонов отлично знают каждого из своих людей, как, впрочем, и количество клейменых животных в каждом из своих действительно громадных стад. Стада эти распадаются на ряд относительно небольших гуртов, за которыми присматривают постоянно находящиеся при них погонщики. Мычание, издаваемое стадом, столь мощно, что напоминает скорее рев урагана, захлестнувшего землю. Теперь я уже начал ощущать запах, распространяемый стадами животных, насыщенный сложной смесью ароматов молока и травы, мускуса и пота, выделяемого тысячами и тысячами разогретых на солнце спин. Величие этой безбрежной живой массы, её безграничная железная мощь и сила поразили мое воображение; во всем этом, и прежде всего во всепроникающем аромате словно заключалась сама жизнь с её сконцентрированными на этом относительно небольшом клочке земли звуками и всевозможными проявлениями, начиная от дыхания, рева и сопения, способности видеть, слышать, поглощать и переваривать пищу до вещей несравненно более сложных, вбирающих в себя такие понятия, как инстинктивное стремление к единению, порождающему само понятие живой природы. Именно в эти мгновения я впервые ощутил, что должен означать боск для кочевников народов фургонов. – Ха! – услышал я ликующий возглас и, обернувшись, увидел, как черное древко копья покачнулось, начало падать и его тут же подхватила рука находящегося рядом тачакского воина.Глава 4. ИТОГ ИГРЫ С КОПЬЕМ
Воин-тачак скользнул рукой по древку, победоносно вскинул копье и вонзил шпоры в бока своего скакуна. Каийла рванулась ко мне, и в тот же момент, пригнувшись в седле, почти сливаясь с животным так, словно они сейчас составляли единое целое, всадник направил на меня копье. Я не хотел его убивать. Скользнув по семислойному горианскому щиту, нацеленное мне в голову длинное, тонкое острие лишь высекло сноп искр из прочного медного обода. Я не метнул своего копья. Каийла кочевника развернулась почти моментально – большое и мощное животное, несмотря на вес и комплекцию, проскочило всего четыре шага после столкновения со мной, а всадник уже приспустил поводья – теперь мне могло здорово достаться от клыков каийлы. Я взял копье наперевес, стараясь зайти со спины ворчащему, щелкающему зубами животному. Каийла вцепилась зубами в копье, отпрянула и атаковала вновь – все это время всадник пытался достать меня своим копьем, четырежды царапнув меня до крови, но это, конечно, были совсем не те удары, которые может нанести всадник, несущийся во весь опор, – он бил, не имея возможности размахнуться, и едва задевал меня наконечником. Затем произошло непредвиденное – его каийла ухватила мой щит зубами, и не успел я опомниться, как оказался в воздухе, подброшенный вздыбившимся животным. Я продолжал автоматически сжимать щит, пока не догадался разжать продетую в ремни руку. Падая на землю с высоты нескольких футов, я успел разглядеть, как коварная каийла, рыча, несколько раз встряхнула мой щит, после чего, мотнув головой, запустила его куда подальше. Я проверил вооружение. Конечно же, шлем из-за плеча куда-то пропал, но меч был по-прежнему на месте – в ножнах. И у меня в руках оставалось копье. Так я и стоял, окровавленный и запыхавшийся, посреди горианского поля, и положение мое было невеселым. Тачак хохотал во все горло. Я изготовился, чтобы бросить копье. Теперь хитрая тварь под седлом тачака принялась обходить меня осторожными, мелкими шажками; она двигалась по кругу рассчитанными, продуманными движениями, не отводя взгляда от копья в моей руке и явно стараясь не проворонить момент броска. Я с опозданием вспомнил, что каийл специально обучают уклоняться от пущенного копья – сначала метая в них тупые деревянные палки, а затем постепенно переходя к настоящим копьям с тяжелыми металлическими наконечниками. Их тренируют до тех пор, пока животные не обретают навыков, достаточных, чтобы выйти из любой ситуации, где пускается в ход копье, даже не оцарапавшись, – каийлы, которые этого не умеют, попросту погибают во время тренировок. В конце обучения каийла получает своеобразное вознаграждение – ей позволяется иметь потомство. Я не сомневался, впрочем, что с близкого расстояния смогу убить и каийлу. С таким оружием воин Гора без боязни выходит не то что на человека, а на ларла. Я не хотел убивать ни всадника, ни каийлу. Наверное, я удивил и его, и остальных – я отбросил копье в сторону. Тачак замер в седле. Не сомневаюсь – остолбенели и остальные. Затем тачак принялся стучать копьем по своему небольшому сияющему щиту, выражая восхищение моим поступком. Вслед за ним подобным образом поступили и остальные, в том числе воин-паравачи в белой накидке. Тачак воткнул в седельную петлю свое копье, повесил на луку щит и снял висевшее справа от седла бола с тремя шарами. Затем, затянув гортанную монотонную песню тачакского воина, он принялся медленно раскручивать бола над головой. Бола представляло собой три пятифутовых кожаных ремня с зашитыми тяжелыми шарами на концах. По всей вероятности, бола изобрели для охоты на тамитов – огромных плотоядных птиц, часто встречающихся в южных равнинах Гора; впрочем, кочевники не без успеха пользовались бола в бою. Если запустить бола низко, то летящие кожаные ленты разовьют такую скорость, что уклониться будет невозможно, и, достигнув жертвы, перевьют ей руки и ноги, затягиваясь и переплетаясь меж собой. Иногда при этом ноги жертвы ломаются, чаще же ленты опутывают жертву так, что расплести их уже невозможно. Можно запустить бола и высоко – тогда руки бегущей жертвы оказываются прочно примотаны к телу, ну а если окажется, что бола выпущено на уровне шеи, то, вероятнее всего, жертва будет удушена. Бросок на уровне головы – наиболее сложный и эффективный. Зашитые в кожу металлические шарики, как правило, пробивают череп, и воин может, не особенно торопясь, соскочить с каийлы и довершить начатое дело ножом, перерезав противнику горло. Мне никогда не приходилось иметь дело с таким оружием: должен сознаться – я не знал, как себя вести. Тачак же, похоже, достиг неплохих успехов во владении этим видом оружия: три ленты с грузами на концах уже слились в одно расплывчатое пятно. Внезапно он оборвал свою песню и ринулся в бой, издав боевой клич, сжимая одной рукой поводья, другой – вращающееся бола, а зубами – кинжал. «Он жаждет моей смерти, – невесело подумал я, – ещё бы, ведь на него смотрят… Вернее посылать бола низко, но в голову или в шею – эффекта больше. Насколько он тщеславен, насколько искусен?» Он должен был быть и тщеславным, и искусным одновременно, ведь это же тачак… Когда наконец выпущенное бола со страшным свистом понеслось к моей голове, я неожиданно для себя, вместо того чтобы пригнуться, подставил под удар остро отточенный меч города Ко-Ро-Ба, иные из которых способны на лету разрезать шелковую нить. Не успел никто и глазом моргнуть, как три смертоносные ленты, напоровшись на лезвие моего короткого меча, были рассечены и разлетелись, теряя скорость и унося в разные стороны зашитый в них груз. В тот же миг, едва ли успев осознать, что же все-таки произошло, тачакский воин соскочил с седла и с ножом-кайвой бросился ко мне, но вместо опутанного по рукам и ногам противника он нос к носу столкнулся с готовым к бою воином Ко-Ро-Ба. Ничуть не растерявшись, тачак тут же перебросил свой метательный нож рукоятью вперед, сделав это столь неуловимым движением, что я понял его маневр лишь когда он занес руку для броска и пущенное оружие понеслось ко мне, со свистом рассекая воздух, покрыв расстояние между нами за считанные доли секунды. Уклониться было невозможно, и я подставил меч. Нож со звоном ударился о сталь и отскочил. Я был спасен. На миг все замерло. Ошеломленный тачак и я стояли друг против друга, и лишь простиравшиеся вокруг нас равнины великой степи дрожали в потоках поднимавшегося с земли пыльного воздуха… Затем послышался громкий стук: трое воинов остальных кочевых племен – катайи, паравачи, кассар – забили копьями в щиты. – Здорово! – восхищенно воскликнул кассар. Тачакский воин сбросил на траву свой шлем, затем расстегнул кожаную куртку, обнажая грудь, и ослабил шнуровку плаща. Он долгим взглядом оглядел окрестности, где лениво паслись тучные стада босков, поднял голову, ещё раз взглянул на небо. Его каийла, беспокойно перебирая ногами, гарцевала в нескольких ярдах от нас. Вид у обоих был озабоченный. Тачак опустил голову и, быстро ухмыльнувшись, исподлобья взглянул на меня. Я смотрел в его смуглое, покрытое ужасающими шрамами лицо, не отводя взгляда от проницательных, черных как угли глаз. Он улыбнулся мне. – Да, – повторил он, – здорово. Я приблизился к нему и приставил острие короткого горианского меча к его груди. Он не шелохнулся. – Меня зовут Тэрл Кэбот, – произнес я, – и я пришел с миром. Я вложил клинок в ножны. На какое-то мгновение он, кажется, растерялся, но уже через секунду, запрокинув голову, оглушительно хохотал. Он смеялся до слез, согнувшись и колотя кулаками по коленям, но затем выпрямился, утирая лицо тыльной стороной руки. Я пожал плечами. А что мне оставалось делать? Внезапно тачак наклонился, набрал полную горсть земли вместе с травой – землю тачаков, траву, которой питаются боски, и эту землю и траву протянул в ладонях мне. – Да, – сказал он, – ты пришел с миром в страну народов фургонов.Глава 5. ПЛЕННИЦА
Я проследовал за воином Камчаком в лагерь тачаков. Нас едва не сбили шесть всадников на топочущих каийлах, которые, развлекаясь, пронеслись мимо нас, скача меж сгрудившихся фургонов. Я услышал мычание боска. Тут и там меж повозок сновали дети, играющие с пробковым мячом и канвой. Игра заключалась в том, чтобы первым вонзить кайву в брошенный мяч. Тачакские женщины с открытыми лицами, в длинных кожаных платьях, с длинными, заплетенными в косы волосами возились над кострами из кизяков у подвешенных на треножниках из дерева тем котлов. Женщины не имели шрамов, но, словно боск, каждая из них носила кольцо в носу; подобное золотое кольцо у животных было тяжелым, а у женщин же оно было тонким, великолепно сделанным, напоминающим обручальные кольца моего старого мира. Я услышал, как меж фургонами распевал предсказатель: за кусок мяса он будет гадать по ветру и траве, за чашу вина – по звездам и полету птиц, а за жирный ужин – по печени слина или раба. Народы фургонов чрезвычайно внимательны к будущему, его знамениям, хотя, если их послушать, они на такие вещи не обращают внимания. На деле они относятся к ним с большим почтением. Камчак рассказывал мне, как однажды целая армия тачаков отступила только потому, что стая реноусов – ядовитых, похожих на крабов пустынных насекомых – не обороняла свое разрушенное гнездо, раздавленное колесом переднего фургона. Другой раз, более ста лет назад, фургон убара потерял чеку с правого колеса, и по этой причине кочевники ушли от самых ворот могучего Ара. У одного из костров я увидел тачака, усевшегося на корточки и, притопывая, танцующего самого для себя, пьяного от кумыса, танцующего, как сказал Камчак, «дабы порадовать небо». Тачаки, да и другие народы фургонов уважают Царствующих Жрецов, но не так, как жители городов, а тем более каста посвященных: они не оказывают Царствующим Жрецам публичного поклонения. Я подозреваю, что тачаки не религиозны в общем понимании этого слова, однако на деле они считают многие вещи святыми, и среди них – босков и искусство владения оружием. Но самая главная вещь, перед которой гордый тачак всегда готов снять шлем и склонить голову, – это небо, обыкновенное, просторное, прекрасное небо, с которого падает дождь и которое в мифах создало босков, землю и тачаков. Именно небу тачаки молятся, если они молятся и просят славы и счастья для себя, поражений и бед для врагов. Тачаки, как и другие народы фургонов, молятся только тогда, когда они находятся в седле и с оружием в руке, они молятся небу не так, как рабы – господину, и не так, как слуги – хозяину, но как воин – убару. Женщины народов фургонов, следует заметить, не допускаются к молитве. Впрочем, многие из них почитают предсказателей, которые, кроме предсказаний будущего с большей или меньшей аккуратностью в зависимости от платы, предоставляют невероятную коллекцию амулетов, талисманов, брелоков, любовных напитков, заклинании, чудодейственных зубов слина, великолепных отполированных рогов каийлака, а также разноцветных магических бечевок на шею, которые в зависимости от предназначения могут быть сплетены различным образом. Когда мы проходили мимо фургонов, я отскочил от клетки, на решетку которой бросился буроватый степной слин, попытавшись достать меня своей лапой с шестью когтями. В той же маленькой клетке метались ещё шесть слинов, они непрерывно извивались, как разъяренные змеи. Их освободят с наступлением темноты, чтобы они оберегали стада, выступая, как я и говорил, в качестве сторожей и надсмотрщиков. Также их использовали для поимки рабов, поскольку слин – очень эффективный, не поддающийся усталости, почти непобедимый охотник, способный по запаху взять след многодневной давности и пройти сотни пасангов, прежде чем наконец настичь свою жертву и разорвать её на куски. Заслышав звон колокольчиков раба, я развернулся и увидел девушку, одетую лишь в ошейник и колокольчики, тащившую что-то по проходу между фургонами. Камчак увидел, что я заметил девушку, и хихикнул, понимая, что я мог счесть зрелище странным – рабыня среди фургонов. Колокольчики позванивали с её запястий, свисали с лодыжек, окружая двойным рядом наручники и кандалы, закрытые на ключ. Шею обвивал необычный тарианский ошейник. Тарианский ошейник – это круглое кольцо, висящее на шее настолько свободно, что, если мужчина ухватится за него рукой, девушка сможет свободно повернуться. Обыкновенный горианский ошейник – это, как правило, плоский, плотно прилегающий к шее стальной обруч; оба ошейника имеют замок. Правду сказать, на тарианском ошейнике довольно сложно сделать гравировку, но, как и обычный, он помечен, чтобы в случае побега девушка могла быть быстро возвращена своему господину. К ошейнику этой рабыни тоже были прикреплены колокольчики. – Она тарианка? – спросил я. – Конечно, – ответил Камчак. – В городах, – заметил я, – только рабыни для наслаждений носят столько колокольчиков, и то обычно лишь когда танцуют. – Ее господин, – пояснил Камчак, – не доверяет ей. Эта простая фраза пролила мне свет на условия существования рабыни. Ей не позволяли надевать одежду, чтобы она не могла скрыть в ней оружие, а колокольчики предательски отмечали каждое её движение. – На ночь, – продолжил Камчак, – её приковывают под фургоном. Девушка уже исчезла. – Тарианские девушки горды, – пожал плечами тачак. – В результате из них получаются великолепные рабыни. То, что он сказал, меня не удивило; горианские господа, как правило, любят гордых девушек – тех, которые борются с бичом и ошейником, сопротивляясь до тех пор, пока, быть может, спустя месяц или больше не сдаются, провозглашая, что принадлежат господину – полностью и без остатка. В дальнейшем им приходится бояться только того, чтобы не надоесть господину, который может продать её другому. – Когда-нибудь, – сказал Камчак, – она будет молить о тряпье рабыни. Были основания предполагать, что так оно и будет. Терпению всякой девушки есть предел: когда-нибудь и эта преклонит колени перед господином, припадет головой к его стопам и попросит дать ей хоть кусочек тряпья, пригодный разве что для того, чтобы сшить из него кейджер. «Кейджер» – это наиболее распространенное слово для обозначения раба женского пола. Другое часто употребляемое слово «кафора» можно перевести как «дочь цепи». Для девушки, живущей среди фургонов, быть одетой в кейджер означало быть одетой в четыре предмета – два красных и два черных. Красный шнур – куурла – обвязывается вокруг талии. Чатка – длинная, узкая полоса черной кожи крепится к этому шнуру спереди, проходит между ног и крепится за шнур сзади. Чатка плотно натягивается, ещё надевается калмак – короткая жилетка без рукавов из черной кожи и, наконец, куура – полоска красной ткани, которой повязываются на затылке волосы. Последняя имеет тот же цвет, что и куурла. Рабыням народов фургонов запрещено заплетать либо как-нибудь по-другому укладывать волосы. Для раба или «кейджераса» народов фургонов (здесь их мало, разве что для тяжелых работ) считается почетным заслужить право носить кес – короткую тунику из плотной кожи без рукавов. Тут и там бродили девушки, одетые в кейджер, и я рассматривал их, пока мы с Камчаком шли к его фургону. Они были прекрасны. Они вели себя с истинной беспечностью рабыни, девки, которая сознает, что является собственностью, которую мужчина находит достаточно возбуждающей и достаточно прекрасной, чтобы заковать в ошейник. Свободные женщины народов фургонов, как я успел заметить, смотрели на этих девушек с презрением и ненавистью, а иногда колотили их палками, если те слишком близко приближались к котлам и пытались стащить кусок мяса. Очередная девушка, которой досталось палкой, рассмеялась и убежала, распушив свои каштановые волосы. Мы с Камчаком рассмеялись. Я был уверен, что красавице было нечего бояться своего господина, за исключением того, что она перестанет забавлять его. Дома на колесах, принадлежавшие кочевникам, выстроившись сотнями, тысячами в своем разноцветии, – великолепное зрелище. Почти все фургоны достаточно просторны внутри и имеют квадратную форму. Каждый фургон влечет двойная упряжка босков, по четыре в упряжке, и каждый боск связан ремнем с другим боском и поперечиной из дерева тем. Из этого дерева изготовлены и оси фургона. Возможно, именно прочность дерева тем в сочетании с исключительно ровной поверхностью горианских степей и позволила придать фургонам такую ширину – изготавливают их практически квадратными. Сам корпус фургона, отстоящий примерно на шесть футов от земли, изготавливается из черных полированных планок дерева тем. Внутри квадратного корпуса укреплена круглая рама, служащая основанием для шатра из выдубленных, расшитых и разукрашенных шкур боска. Эти шкуры окрашены в очень яркие цвета, и зачастую на них фантастические рисунки. Декор фургона является предметом соревнования между соседями. Закругленная рама шатра таким образом закреплена внутри корпуса фургона, что можно обойти его кругом. Борта повозки прорезаны бойницами для того, чтобы можно было послать стрелу, поскольку маленькие роговые луки народов фургонов могут быть использованы не только для стрельбы со спины каийлы, но и из такого укрепления. Одна из наиболее удивительных особенностей фургона – это его колеса, которые поистине огромны – средний диаметр заднего колеса достигает примерно десяти футов. Передние чуть поменьше, обычно футов восьми. Большие задние колеса почти никогда не увязают, а передние позволяют легко поворачивать фургон. Колеса покрыты резьбой и, как и шкуры, покрывающие повозку, богато украшены. Обод, как правило, обит плотными полосами шкуры боска, которые меняют три или четыре раза в год. Фургон управляется восемью поводьями – по два на каждое ведущее животное. Впрочем, обыкновенно повозки связывают цугом, длинной колонной, где управляется только запряжка переднего фургона, а запряжки остальных фургонов просто следуют за ним, привязанные ремнями к задку предыдущего, иногда на расстоянии до тридцати ярдов. Очень часто первый фургон направляет женщина или мальчик, которые идут рядом, погоняя переднего боска острой палкой. Внутреннее пространство фургона заботливо охраняется от пыли во время переходов: оно зачастую изобилует роскошью, великолепно украшено, заставлено сундуками, обвешано шелками и прочим добром, награбленным с торговых караванов; оно освещено болтающимися под потолком масляными лампами, золотистый оттенок их свету придает жир тарларионов; свет падает на шелковые покрывала и великолепной работы ковры с длинным ворсом. В центре фургона располагается маленький, глубокий очаг. Сделан он, как правило, из меди и закрыт бронзовой решеткой. Здесь иногда готовят, хотя сосуд в основном предназначен для того, чтобы хранить тепло. Дым уходит через отверстие в вершине шатра, которое закрывается во время движения фургона. Внезапно послышался топот ног каийлы по траве и чей-то взвизг. Я отпрыгнул, чтобы избежать соприкосновения с лапами обозленного животного. – Прочь, болван! – раздался звонкий девичий голос, и, к моему изумлению, в седле чудовища я увидел прекрасную, юную, живую и разгоряченную девушку, натянувшую поводья. Она не была похожа на прочих женщин народов фургонов, которых мне довелось увидеть, – грустных, стройных женщин с заплетенными волосами, копошащихся в своих темных одеждах у котлов. На девушке была короткая, плотно облегающая стройную фигурку кожаная юбка с разрезом справа, позволяющим сидеть в седле каийлы, и кожаная безрукавка с алым капюшоном, почти скрытым пышными, темными кудрями, небрежно перевязанными алой ленточкой. Как и другие местные женщины, девушка была без вуали, и, как и у других, в носу её красовалось тонкое драгоценное кольцо, свидетельствующее о её принадлежности к народу фургонов. Роскошные черные глаза, как угли, блестели на смуглом лице идеальной формы. – Что это за дурак? – спросила она Камчака. – Не дурак, – ухмыльнулся Камчак, – а Тэрл Кэбот, воин, который держал со мной траву и землю. – Он – чужак, – заявила она, – его необходимо прикончить. Камчак снова ухмыльнулся. – Он держал со мной траву и землю. Девушка насмешливо фыркнула и, воткнув маленькие шпоры своих сапожек в бока каийлы, ускакала. Камчак рассмеялся. – Это Херена – девка из первого фургона, – пояснил мне он. – Расскажи мне о ней. – Что тебе рассказать? – поинтересовался Камчак. – Что означает «быть из первого фургона»? – Ты почти ничего о нас не знаешь! – объявил Камчак. – Что правда, то правда, – согласился я. – «Быть из первого фургона», – пояснил он, – значит принадлежать к семье Катайтачака. Я медленно повторил имя, стараясь запомнить его. Пришлось признать, что проще всего это сделать, произнося его на четыре слога. – Ка-тай-та-чак. Он – убар тачаков? – спросил я. – Его фургон – это ведущий фургон, – улыбнулся Камчак, – и именно Катайтачак сидит на сером одеянии. – На чем, на чем? – Это одеяние, – терпеливо пояснил Камчак, – является троном убара тачаков. Таким образом, впервые я услышал имя человека, который, как я заключил из всего рассказанного мне, был убаром тачаков, этого свободолюбивого и свирепого народа. – Как-нибудь попадешь к Катайтачаку, – сказал Камчак, – я часто бываю в фургоне убара. Из этого замечания я понял, что Камчак был не последним человеком среди тачаков. – Все домашние Катайтачака принадлежат к одному фургону, и быть в числе приближенных убара значит принадлежать к первому фургону. – Понял, – кивнул я. – А девушка? Она кто – дочь Катайтачака? Убара тачаков? – Нет, она ему не родственница, как большинство из первого фургона. – Мне кажется, что она очень отличается от женщин вашего племени. Камчак снова рассмеялся, и цветные шрамы на какой-то миг сморщились на его скуластом лице. – Еще бы, – сказал он, – она воспитана для того, чтобы послужить призом в играх Войны Любви. – Я не понимаю, – со вздохом признался я. – Ты видел Равнину Тысячи Столбов? – спросил меня он. – Нет. Я как раз собирался расспросить его поподробнее, как вдруг услышал громкое фырканье и визг каийлы где-то меж фургонов. Вслед за этим послышались громкие крики женщин и детей. Камчак, прислушавшись, на секунду замер; прозвенел сигнал маленького гонга, и воздух дважды огласился ревом рогов боска. Камчак кивнул, по-видимому разобрав послание гонга и рогов: – В лагерь доставлен пленник.Глава 6. ЭЛИЗАБЕТ
Камчак быстро пошел на звук по проходам среди фургонов. Я едва поспевал за ним. В том же направлении двигались многие – к нам присоединялись свирепые, покрытые шрамами воины, мальчики с гладкими лицами, помахивающие на ходу заостренными палками погонщиков босков, одетые в дубленые кожи женщины, оставившие свои котлы, полуголые малыши, к нам присоединялись даже рабыни, даже та самая обнаженная девушка, увешанная колокольчиками, несущая тяжелый груз – длинные полосы вяленого мяса боска, даже она спешила на зов гонга и рогов. Внезапно мы выскочили на самую середину того, что оказалось широкой, покрытой травой улицей, по обе стороны которой рядами выстроились фургоны кочевников, так, словно это длинное, ровное пространство представляло собой широкое зеленое авеню в этом странном городе фургонов и босков. Вдоль него выстроились ряды зевак – тачаков и рабов: среди них были предсказатели и заклинатели, певцы и музыканты; то тут, то там из толпы тянул шею какой-нибудь торговец из города – время от времени тачаки позволяли торговцам проникать на свою территорию. Каждый из них, как я узнал позже, имел на предплечье небольшое клеймо в форме раскидистых рогов боска, которое гарантировало ему безопасность передвижения по равнинам народов фургонов во время торгового сезона. Основную трудность составляет как раз получение такого клейма – в случае, если песни певца не понравились, а товары торговца пришлись не по душе, его просто убивали. Носители этого клейма имели статус полурабов. Теперь было видно двоих всадников, приближавшихся к нам на каийлах по широкой травянистой улице. Между ними к стременам была горизонтально прикреплена пика, удерживающая каийл на расстоянии пяти футов друг от друга. Привязанная кожаными ремнями за шею к пике, меж всадников, спотыкаясь, бежала девушка. Руки её были связаны за спиной. Меня удивил её вид – одежда её явно не была горианской – не городской и не той, что носят крестьянки, даже не той, что носили девушки свободного народа фургонов. Камчак выступил в середину прохода, поднял руку – и оба всадника осадили своих скакунов. Я не верил своим глазам: девушка тряслась, хватая ртом воздух, колени её подгибались – она, бесспорно, свалилась бы на траву, не будь поддерживающей её пики. Тщетные попытки высвободить руки, похоже, окончательно лишили её сил, глаза её затуманились – сомневаюсь, чтобы она понимала, что с ней происходит. Спутанные длинные волосы, блестящая от пота кожа, перепачканная, порванная одежда (обрывки желтого нейлона свисали с плеч, – по-видимому, она порвалась, когда воины продирались вместе с ней сквозь кустарник), израненные, местами кровоточащие ноги и привязанные к шее за шнурки туфли – вот приблизительный её портрет. Камчак, похоже, был удивлен не меньше меня. Мне кажется, что до сих пор он не встречал столь экзотически одетой женщины. Похоже, оценив длину её юбки, он решил, что это – рабыня, и был несколько озадачен отсутствием металлического ошейника на её шее. Впрочем, ошейник все-таки был – толстый кожаный воротник, прикрывающий почти всю шею. Камчак подошел к ней поближе, поднял рукой её голову и с интересом уставился ей в лицо. Девушка открыла глаза и, завидев дикое, способное перепугать кого угодно, покрытое шрамами лицо, пронзительно завизжала и попыталась вырваться, но пика крепко удерживала её на месте. Тогда она замотала головой, вереща так, что я невольно подумал, не сорвет ли она голос; одно мне было совершенно ясно – она ничего не понимает, не верит своим глазам и все вокруг считает галлюцинацией. Интересно, долго ли её придется убеждать, что она не сошла с ума? Все дело в том, что на ней была земная одежда. У меня защемило сердце. У неё были красивые волосы и красивые глаза. В моем мозгу пронеслась мысль, что цвет её волос – черный – может снизить её цену в глазах кочевников. На ней было надето простое желтое платье в оранжевую полоску с длинными, узкими рукавами на манжетах и высоким воротником, похожим на воротник мужской рубашки, как это ни нелепо выглядело в данной ситуации, застегнутым на все пуговицы. Не могу не сказать сразу, что, даже несмотря на её состояние, она оставалась красивой, стройной девушкой с длинными ногами. Я, помню, подумал тогда, что, даже несмотря на цвет волос, на Горе за нее, пожалуй, дадут хорошую цену. Камчак сорвал туфли с её шеи, и она вновь закричала. Он бросил её обувь мне. Это были оранжевые туфли из хорошей кожи, с ремешками, пряжками и каблуками – примерно в дюйм высотой. Я не стал никому показывать полустертое название фирмы – все равно никто из тачаков ничего бы не понял. Оно было написано по-английски. Девушка, похоже, решила прояснить обстановку: – Меня зовут Элизабет Кардуэл, – робко начала она, – я – гражданка Соединенных Штатов Америки… – Она обвела взглядом толпу и продолжила, вновь обращаясь к Камчаку, по-видимому сочтя его за главного: – Я – американка… мой дом в Нью-Йорке… Камчак озадаченно взглянул на всадников, те – на него. – Она – варварка, она не знает языка, – прошептал один из них. Я решил, что лучше будет промолчать. – Вы все сошли с ума! – вдруг вскрикнула девушка, забившись в ремнях, держащих её. – Сошли с ума! Тачаки, да и все остальные были в явном замешательстве. Я молчал. В моей голове мучительно неслись мысли одна мрачнее другой: девушка, землянка, взята тачаками именно в тот момент, когда среди них появился я в надежде разыскать и вернуть Царствующим Жрецам некую таинственную золотистую сферу – последнюю единственную надежду их вымирающего, но великого вида. Была ли она подослана Царствующими Жрецами? Попала ли она сюда в результате «приглашения»? После не столь давно закончившейся войны силы Царствующих Жрецов были истощены… кроме того, как мне было известно, сейчас Царствующие поглощены восстановлением Роя… Или они так быстро оправились? Одна ли она земная девушка на Горе? Быть может, существуют другие… Не случайно она оказалась на равнинах – тот, кто её прислал, знал, что не пройдет и часа, как её подберет разъезд, а если так, то за каким… А может, в Сардаре что-нибудь произошло? Или это – просто фантастическое совпадение… или результат какой-нибудь космической катастрофы… Я вздохнул: почему-то случайность мне казалась слишком маловероятной… Из оцепенения меня вывел отчаянный крик девушки: – А-а! Понимаю! Это я сошла с ума! Сошла с ума! Чокнулась! Этого я уже не мог перенести. Человеколюбие затмило доводы рассудка. – Ты здорова. – Я сам удивился тому, как глухо прозвучал мой голос. Внезапно наступившая тишина оглушила меня. Все повернулись в мою сторону и уставились на меня. Похоже, что звуки родного языка произвели на девушку не меньшее впечатление – она вытаращила глаза и от изумления не могла произнести ни слова. Я повернулся к Камчаку. – Я понимаю её речь, – произнес я по-гориански, глядя ему прямо в глаза. – Он знает её язык! – крикнул один из всадников, державших Элизабет, в толпу. Кочевники одобрительно зашумели. Итак, я был безошибочно и мгновенно выделен из многотысячной толпы тачаков. Камчак ухмыльнулся, словно прочтя мои мысли. – Великолепно… – процедил он. Девушка снадеждой обернулась ко мне: – Господи, какое счастье! Прошу тебя, помоги мне! – Попроси её заткнуться, – небрежно бросил через плечо Камчак. Я передал девушке его пожелание, и она, растерянно взглянув на меня, послушно замолчала. Очень хорошо. Теперь я буду у них переводчиком. Только этого мне не хватало! Камчак не без интереса ощупал её желтое платье, потом он резко, одним движением сорвал его. Она вскрикнула. – Молчи, – мрачно сказал я ей. Я знал, что произойдет дальше. Это произошло бы на любой дороге, тракте или тропинке Гора – она была пленной женщиной и, разумеется, должна быть изучена на предмет цены. К тому же нужно было проверить, нет ли при ней оружия – кинжал или отравленная игла зачастую скрывались в складках платья свободной женщины, отправляющейся в путешествие… В толпе пронесся изумленный вздох при виде необычных, по горианским понятиям, кружевных одеяний, открывшихся из-под сорванного платья. И вдруг она заплакала. – Молчи, – стиснув зубы, прошипел я. Камчак быстро удалил остатки одежды, включая и лоскутья изорванных чулок у лодыжек. В толпе раздался одобрительный гул. Даже некоторые из горианских красоток-рабынь невольно вскрикнули в восхищении. Я понял, что Элизабет Кардуэл потянет на высокую цену. Она стояла, удерживаемая пикой – шея ремнями прикручена к древку, руки связаны за спиной. Кроме пут, на ней оставался высокий кожаный воротник. Камчак собрал в кучу её одежду, не забыв прихватить туфли, связал все в узелок и бросил ближайшей женщине. – Сожги все это. Связанная девушка растерянно смотрела на то, как женщина уносит её одежду (все, что у неё оставалось от старого мира) в костер, весело полыхавший всего в нескольких ярдах, и даже слезы застыли в её широко раскрытых глазах. Толпа расступилась, и девушка видела, как женщина бросила маленький желтый узелок в беспечный огонь. – А-аа! – Она снова отчаянно забилась в путах, пытаясь освободиться. Камчак недовольно поморщился. – Скажи ей, – обернулся он ко мне, – что она должна быстро выучить наш язык, и если она не сделает этого быстро, будет убита. Я перевел. Она дико затрясла головой. – Скажи, скажи им, что меня зовут Элизабет Кардуэл. Я не знаю, ни где я, ни как сюда попала. Я только хочу вернуться домой. Больше я у вас ничего не прошу. Я – американка, я – гражданка свободной страны! У вас могут быть неприятности! Мой дом в Нью-Йорке! Помоги мне выбраться отсюда! Я заплачу тебе! Сколько захочешь! Что угодно! Камчак снова повернулся вполоборота ко мне: – Скажи ей, что она должна выучить язык быстро, если не хочет быть убитой. Я перевел. – Я заплачу тебе сколько захочешь, – молила она, не слушая меня, – сколько угодно… – У тебя ничего нет, – напомнил я ей, и она вспыхнула и потупилась. – Кроме того, – безжалостно продолжил я, – у нас нет способов вернуть тебя домой. – Почему? – воскликнула она. – Потому что это – другая планета, – жестко сказал я. – А что, ты разве не заметила, что сила тяжести не такая, как на Земле… – Почему-то меня раздражал этот разговор. – Не-е-ет!!! – вскрикнула она. – Это – Гор, планета с другой стороны Солнца от Земли. Ты-на-другой-планете! – чуть ли не по слогам произнес я. Она закрыла глаза и застонала. – Я знала… – вдруг прошептала она, – я знаю… но как-как-как… – Она вдруг стала заикаться. – Я не знаю ответа на твой вопрос, – сознался я. Разумеется, я не стал добавлять, что сам кровно заинтересован в том, чтобы найти ответ. Камчак нетерпеливо качнул головой: – Что она говорит? – Она потрясена и хочет вернуться домой, в свой город… – Какой город? – Нью-Йорк, – вздохнул я. – Не слышал о таком, – промолвил Камчак. – Это очень далеко. – Откуда ты знаешь её язык? – Когда-то я жил в стране, где разговаривают на этом языке, – ответил я. – В этой стране есть пастбища? – поинтересовался он. – Д-да, – усмехнулся я, – но она очень далеко… – Дальше, чем Тентис? – Дальше. – Дальше островов, дальше Тироса и Коса? – Да. Камчак присвистнул: – Далековато… Мне было не до его иронии: – Да, далеко для босков. Камчак ухмыльнулся. Разговор прервал один из воинов. – Она была одна, – доложил он, – мы искали ещё кого-нибудь, но не нашли. Она была одна. Камчак посмотрел на меня, потом на девушку. – Ты была одна? Я перевел. Девушка слабо кивнула. – Она подтверждает, что была одна, – сказал я Камчаку. – Спроси, как она сюда попала. Я перевел вопрос, девушка беспомощно взглянула на меня и покачала головой. – Не знаю… – тихо произнесла она. – Говорит, что не знает, – сообщил я Камчаку. – Странно… ну что ж… расспросим попозже… Он подозвал паренька с мехом вина ка-ла-на на плече, тот, приблизившись, передал ему мех. Камчак вытащил зубами затычку, после чего сунул мех под мышку и, одной рукой ухватив волосы Элизабет, запрокинул ей голову, а другой вставил костяной мундштук между раскрывшимися губами. Он сдавил мех, и девушка, едва не захлебнувшись, вынуждена была сделать большой глоток. Немножко красной жидкости вытекло у неё изо рта и тонкой яркой струйкой начало свой путь по телу. Наконец когда Камчак посчитал, что она достаточно пьяна, то вытащил мундштук из её рта, вернул на место пробку и отдал мех мальчику. Она стояла перед ним, Камчаком, со связанными руками, ничего не понимающая, с грязным лицом, покрытая испариной, за горло привязанная к древку пики, и молчала. Он должен сжалиться над ней. Тачак должен быть благороден. – Научи её говорить по-нашему, – обернулся он ко мне. – Пусть скажет: «Ла кейджера». – Ты должна выучить горианский язык, – машинально обратился я к девушке. – Скажи: «Ла кейджера». Она подняла ко мне непонимающий взор. – Ла кейджера, – повторил я. Она попыталась было слабо протестовать, но Камчак не позволил ей этого сделать. – Ла кейджера. Она снова беспомощно посмотрела на меня, а затем повторила, едва шевеля губами: – Ла кейджера… – Еще раз! – потребовал Камчак. – Ла кейджера, – как эхо откликнулась девушка. – Громче! – Ла кейджера! Ла кейджера! Ла кейджера! Она вдруг опомнилась: – А что это значит? – Я – рабыня, – мрачно сообщил я ей. – Не-ет!!! Элизабет Кардуэл выучила свои первые горианские слова. Камчак кивнул всадникам: – Отведите её в фургон Катайтачака. Всадники развернули каийл и вскоре исчезли среди фургонов, с ними исчезла и привязанная к древку горианской пики девушка. Мы с Камчаком долгое время смотрели друг на друга. – Ты заметил ошейник? – спросил его я. Мне показалось, что он не проявил особого интереса к высокому, плотному кожаному воротнику на шее девушки. – Конечно, – ответил он. – Признаюсь, я впервые вижу такой ошейник, – сказал я. – Это ошейник для посланий, – просто ответил он. – Внутри зашито письмо. Я был так удивлен, что он не выдержал и расхохотался. – Пойдем в фургон Катайтачака.Глава 7. КЕЙДЖЕРА
Фургон Катайтачака, убара тачаков, завезли на пологий холм – самое высокое место в лагере. Рядом с фургоном установили длинный шест со штандартом тачаков, изображающим четыре рога боска. Наверное, не меньше сотни босков, тащивших повозку Катайтачака, сейчас были распряжены. Это были громадные красно-бурой масти животные с до блеска отполированными рогами и с сияющей на солнце шкурой, натертой ароматическими маслами. Золотые кольца, вдетые в их ноздри, были усыпаны драгоценными камнями, и бусы таких же дорогих камней длинными нитями свисали с каждой пары далеко выступающих рогов животных. Фургон Катайтачака был самым большим в лагере; мне кажется, он вообще превышал все возможные размеры. Он представлял собой громадную платформу, установленную на немыслимые по своей толщине осевые балки, каждая из которых несла не менее чем дюжину деревянных колес, каждое такого же размера, как те, на которых перемещались менее крупные, обычные повозки. Многоцветие шкур, образующих стенки и купол разбитого на платформе шатра, поражало глаз, а отверстие для выхода дыма в его верхней части возвышалось над платформой не менее чем на сотню футов. Мне оставалось только догадываться о тех несметных богатствах, которые составляли внутреннее убранство шатра. Однако в сам шатер я ещё не был приглашен, поскольку Катайтачак принимал своих подданных снаружи фургона, под открытым небом. Рядом с фургоном убара был возведен широкий помост, отстоящий не более чем на фут от земли, застеленный толстыми, великолепными коврами. Вокруг помоста толпились несколько десятков тачаков, причем на помосте, как я догадался, располагались те, кто занимал среди соплеменников более высокое общественное положение. Среди них, скрестив ноги, под пологом из шкур сидел Катайтачак, которого называли убаром тачаков. По обе стороны от Катайтачака высились горы добра, в основном чаш и шкатулок, доверху наполненных благородными металлами и драгоценными каменьями. Здесь же возвышались уложенные рядами тюки тончайших шелков с Тироса, груды серебра из Тентиса и Тарны, гобелены из Ара, кувшины изысканнейших вин с Коса и всевозможнейшие фрукты с Тора. Здесь же среди остальных богатств находились две светловолосые голубоглазые девушки, обнаженные и закованные в цепи: их, очевидно, преподнесли в качестве дара Катайтачаку, впрочем, возможно, они были дочерьми его врагов. Обе девушки были просто красавицами. Одна из них сидела, положив подбородок на согнутые колени и окидывая отсутствующим взглядом груды возвышающихся у её ног сокровищ. Вторая лениво раскинулась на помосте, подперев голову рукой и переводя полный безразличия взгляд с одного из присутствующих на другого. На губах у неё виднелись следы засохшего фруктового сока. На каждой девушке был надет сирик – тонкие металлические кандалы, наиболее предпочитаемые горианскими рабовладельцами: состоят они из обычного тарианского ошейника, к которому присоединяется тонкая цепь на десять-двенадцать футов длиннее, чем необходимо, чтобы пристегнуть её к ножным охватывающим лодыжки кандалам. К этой же цепи прикрепляются и цепи от наручников, составляя таким образом единую систему цепей, мелодично позвякивающих при каждом движении рабыни. Мы с Камчаком остановились у помоста, где тарианские рабы – очевидно, бывшие офицеры из гарнизона защитников города – сняли с нас сандалии и омыли наши ноги водой. После этого мы вошли под навес и остановились перед восседающим с сонным выражением на лице убаром. Хотя помост был роскошен, а богатство украшающих его шкур и ковров не поддавалось описанию, я увидел, что сам Катайтачак восседает на разостланном на полу довольно скромном грубой выделки сером сложенном полотне; именно оно являлось царственным троном убара тачаков. Катайтачак поднял голову и окинул нас сонным взглядом. Череп его был гладко выбрит, за исключением заплетенной в косицу пряди волос на затылке. Убар тачаков оказался довольно крупным мужчиной с небольшими, коротковатыми для его фигуры ногами. Глаза его окружала целая сеть морщин, а смуглую задубевшую на ветрах кожу щек избороздили глубокие и грубые складки. Хотя убар сидел по пояс обнаженным, на плечи ему была наброшена расшитая золотом накидка из шкуры боска, усеянная драгоценными камнями, а с шеи на толстой цепи с нанизанными на ней клыками слина свисал золотой медальон с изображением четырех рогов боска. Просторные кожаные шаровары были заправлены в подбитые мехом сапоги, а на поясе виднелись богато расшитые ножны со вложенной в них канвой. Рядом, справа от него, очевидно как символ его власти, лежала свернутая в кольцо плеть. С отсутствующим видом Катайтачак потянулся к стоящей тут же небольшой золотой коробочке и вытащил из неё свернутый трубочкой сушеный лист канды. Интересно отметить, что, хотя корни канды, растущей повсеместно в полупустынных районах Гора, довольно ядовиты, высушенные листья этого растения относительно безвредны и жевание или же сосание их является весьма почитаемым среди обитателей южного полушария Гора занятием. Катайтачак, не спуская с нас глаз, засунул кончик свернутого сухого листа в рот и начал очень медленно его жевать. Он не произнес ни слова, молчал и Камчак. Мы опустились перед убаром на помост и сели, скрестив ноги. Я обратил внимание, что среди присутствующих на помосте сидели только мы втроем. Мне было приятно, что аудиенция августейшей особы убара не потребовала с нашей стороны проявления какого-либо пресмыкания или самоуничижения. Очевидно, некогда убар тоже был воином, умело управлявшимся с каийлой, кайвой и копьем: поднявшись по общественной лестнице, такие люди обычно не любят излишней церемонности. Я чувствовал, что прежде этому человеку также приходилось проделывать ежедневные переходы по шестьсот пасангов, не покидая седла и обходясь лишь глотком воды да куском вяленого мяса. Он, несомненно, был так же быстр, как его кайва и копье, и видел немало сражений и суровых степных зим. Были на его счету и поединки с дикими животными и не менее беспощадными врагами, из которых ему удалось выйти живым, – такому человеку, конечно, не нужны подобострастные церемонии, таким человеком, я чувствовал, и был Катайтачак, убар тачаков. Однако, глядя на него, я также чувствовал и то, что давно уже этот человек не садился в седло каийлы, не держал в руке кайву и копье, не охотился и не шел впереди своего войска в атаку. Некогда суровые черты его лица сгладились, щеки одрябли, уголки губ почернели от частого употребления листьев канды, а глядящие на нас глаза потеряли прежний блеск. Не будет больше для него бешеных в своем азарте гонок на каийле по бескрайней, тронутой морозцем степи, не будет смертельных поединков с превосходящим по силе и ловкости противником, не будет бессонных ночей в седле под открытым, усеянным звездами небом. Мы с Камчаком терпеливо ждали, пока лист канды не будет сжеван до конца. Покончив с сухим листом, Катайтачак протянул руку, и человек – не из племени тачаков, а одетый в зеленую тунику касты медиков – немедленно подал ему кубок из выдолбленного рога боска. С явным отвращением на лице Катайтачак осушил кубок и раздраженно отшвырнул его в сторону. После этого он несколько приободрился и уже с большим вниманием взглянул на Камчака. Лицо его растянулось в некоем подобии улыбки; Камчак улыбнулся в ответ. – Как твой боск? – спросил убар. – В порядке, как и следует ожидать, – ответил Камчак. – Кайвы твои остры? – Стараюсь держать их острыми. Катайтачак удовлетворенно кивнул головой. – Очень важно следить, чтобы оси повозок были хорошо смазаны, – заметил он. – Да, – согласился Камчак, – я тоже так считаю. Катайтачак внезапно резко подался вперед, и они с Камчаком, рассмеявшись, одновременно звучно сомкнули ладони правых рук. После этого Катайтачак сел поудобнее и дважды хлопнул в ладони. – Приведите сюда рабыню! – приказал он. Я обернулся на звук у меня за спиной и увидел одного из охранников, восходящего на помост и толкающего перед собой завернутую в шкуры огненного ларла девушку. Я расслышал мелодичный перезвон цепей. Охранник подвел к нам Элизабет Кардуэл и сдернул с нее покрывало из шкур ларла. Элизабет Кардуэл выглядела тщательно вымытой и ухоженной, волосы ее были высоко взбиты. Она казалась просто очаровательной. Толстый кожаный ошейник, я заметил, был все еще на ней. Элизабет Кардуэл, сама того не зная, опустилась перед нами на колени в положении, предписываемом для рабынь для наслаждений. Она бросила вокруг себя ошеломленный взгляд и обреченно уронила голову. Помимо ошейника на ней, как на каждой из находящихся на помосте женщин, был надет только сирик. Камчак подал мне знак. – Говори, – приказал я девушке. Она медленно подняла голову и, дрожа всем телом, едва слышно произнесла: – Я – кейджера. Катайтачак казался удовлетворенным. – Это единственное, что она знает по-гориански, – сообщил ему Камчак. – Для начала и этого достаточно, – заметил Катайтачак и обернулся к охраннику. – Вы кормили ее? – спросил он. Воин утвердительно кивнул. – Хорошо, – сказал Катайтачак. – Рабыне следует быть сильной. После этого последовали расспросы девушки, в которых я – вряд ли следует об этом даже говорить – выступал в качестве переводчика. Расспросы Элизабет Кардуэл, к моему удивлению, вел почти исключительно Камчак, а не Катайтачак. Вопросы Камчака отличались точностью и дотошностью; он нередко задавал один и тот же вопрос в разной форме, по-видимому связывая между собой ответы девушки, сопоставляя их и делая в уме соответствующие выводы. Из разрозненных деталей он составлял стройную систему, сплетая вокруг девушки тончайшую, едва уловимую сеть. Он моментально подмечал малейшие колебания, малейшую заминку в её ответах, и эти, казалось бы, мелочи зачастую лучше самих ответов девушки рассказывали Камчаку о том, что он хотел услышать. Я восхищался его умом. В течение всего этого времени, пока огни факелов старательно разгоняли сумерки, Элизабет Кардуэл не позволялось двигаться, и она продолжала стоять в той же позе рабыни для наслаждений, опустившись на колени, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой. Роль переводчика в данной ситуации, как вы сами можете догадаться, была довольно сложным делом, но я старался в наиболее убедительной форме донести до Камчака все то, что девушка, дрожа и запинаясь, пыталась мне сказать. Хотя в каждом ответе девушки таилась большая опасность, я старался донести слова девушки с максимальной точностью, позволяя Элизабет Кардуэл говорить так, как она считала нужным, несмотря на то что большинство её слов звучали для слушателей просто фантастически: да и как иначе воины из племени тачаков могли воспринимать слова о другом мире, где города не являются самостоятельными, полностью автономными образованиями, а входят в состав недоступных для понимания кочевников государств? О мире, в котором отсутствуют касты, а общественные отношения строятся на основе совершенно иных категорий. Об обществе, где нет прямого товарообмена, но зато присутствуют системы займов и кредитов. О мире, где не найдешь тарнов или тарларионов, но на каждом шагу встретишь автомобили и самолеты, принцип действия которых отказывалось воспринимать воображение тачакского воина. В мире, где для того, чтобы передать сообщение из одного города в другой, не нужно снаряжать гонца, которому предстоит скакать на каийле дни и ночи напролет, а достаточно поднять трубку телефона и набрать необходимый номер. Катайтачак и Камчак, к моему великому удовольствию, искренне старались вникнуть в слова девушки, удерживались от высказывания своих соображений по поводу услышанного и не спешили объявить девушку сумасшедшей. Их поведение ободряло меня: я боялся, что они, потеряв наконец терпение выслушивать то, что не могло не казаться им совершеннейшим абсурдом, в гневе прикажут наказать Элизабет Кардуэл плетьми, а то и вовсе решат подвергнуть её пытке. В то время я ещё не знал, что у Катайтачака и Камчака имелись некоторые причины считать, что все, о чем говорит им девушка, вполне может быть правдой. Однако на наиболее интересующие их – как и меня – вопросы о том, каким образом и зачем оказалась эта девушка в тарианских степях, землях народов фургонов, ответа они так и не получили. Как ни странно, мы все были, кажется, удовлетворены тем, что и сама девушка, похоже, этого не знала. Катайтачак с Камчаком наконец окончили свои расспросы и, устраиваясь поудобнее, откинулись назад, не спуская глаз с девушки. – Не шевелись, – приказал я ей. Она повиновалась. Она была очень хороша собой. Камчак жестом дал мне знак. – Можешь опустить голову, – сказал я девушке. Бросив на меня жалобный взгляд, девушка под перезвон цепей подалась плечами вперед и уронила голову так низко, что лоб её упал на шкуру огненного ларла, на которой она все так же стояла на коленях. Все её тело сотрясала нервная дрожь. Мисс Кардуэл мало чем отличалась от тысяч хорошеньких женщин крупных городов Земли. Возможно, она была несколько умнее других или выглядела чуть симпатичнее большинства своих подруг, но в основном она была такой же, как те, что работали в учреждениях, магазинах или мастерских, пытаясь обеспечить себе существование в одном из пленяющих воображение городов, прельщающих своих жителей обилием соблазнов и удовольствий, от которых так тяжело отказаться. То, что произошло с ней, как я полагаю, могло в равной степени произойти с любой из её подруг. Она помнила, как проснулась в тот день, умылась, оделась и, позавтракав на скорую руку, выбежала из дома, как спустилась в метро, добралась до своего офиса (одного из многочисленных рекламных агентств на Мэдисон-авеню) и принялась за свои обычные, успевшие порядком наскучить обязанности секретарши. Она помнила свое волнение, когда её вызвали ассистировать шефу отдела на встрече с кем-то, чью фамилию она, конечно, сразу же забыла; помнила, как, мазнув по губам помадой, с ручкой и блокнотом в руке она вошла в кабинет начальника. Здесь уже находился высокий незнакомый мужчина, широкоплечий, с огромными руками, землистого цвета лицом и неестественно яркими зелеными глазами. В его присутствии она тотчас почувствовала необъяснимый страх. На мужчине был дорогой, хорошо сидящий костюм, однако ей почему-то показалось, что он не привык к подобному одеянию. Именно он первым заговорил с ней – он, а не начальник её отдела, человек, которого она знала довольно хорошо. Мужчина не позволил ей занять место за секретарским столом. Вместо этого он приказал ей стать посредине кабинета и выпрямиться. Он, казалось, внимательно изучал её фигуру. Чувствуя нарастающее раздражение, она, тем не менее сама не зная почему, выполнила его приказание и застыла перед ним так, как он потребовал. Глаза незнакомца пробежали по её лодыжкам, неторопливо прошлись по бедрам, заставляя её залиться краской, поднялись выше, медленно, словно проникая в каждую складку её одежды, прогулялись по животу, груди, заглянули в каждый потаенный уголок её тела. – Поднимите голову, – потребовал незнакомец. Невольно повинуясь ему, она, сдерживая недовольство, высоко запрокинула голову, демонстрируя ему свою грациозную аристократическую шею. Бросив на девушку последний оценивающий взгляд, незнакомец отвернулся. Она посмотрела на него пылающими от негодования глазами. – Помолчите, – приказал мужчина. Она до хруста в пальцах сжала руки в кулаки. Незнакомец кивком указал ей на дальний конец кабинета. – Пройдите туда и вернитесь назад, – потребовал он. – Не пойду! – отказалась она. – Скорее! – скомандовал мужчина. Элизабет со слезами на глазах взглянула на начальника своего отдела, но тот совершенно неожиданно впервые показался ей нерешительным, мягким, неуклюжим и страшно испуганным. Он поспешно кивнул и отвел глаза: – Пожалуйста, мисс Кардуэл, сделайте все, о чем вас попросили. Элизабет перевела взгляд на незнакомца. Зажатая у неё в руке ручка с хрустом переломилась пополам. – Ну? – потребовал мужчина. Глядя ему в глаза, она внезапно ощутила (это было странное ощущение), что этому человеку при определенных непонятных ей обстоятельствах и для не менее загадочных целей не раз уже приходилось подобным образом оценивать женщин. Это чувство вызвало у неё раздражение. Это показалось ей вызовом, который она непременно примет. Она покажет ему, что такое настоящая женщина – пусть в эту минуту и обуреваемая яростью, она примет его вызов, и пусть её походка будет ему ответом! Элизабет Кардуэл гордо вскинула голову. – Ах так! – бросила она. И с высоко поднятой головой она со всей возможной грацией прошагала в дальний конец кабинета, круто развернулась и с улыбкой победительницы на губах – снова подошла к внимательно наблюдающему за ней мужчине. Где-то у себя за спиной она услышала сдавленное восклицание и шумное дыхание своего шефа, но она не сводила глаз со странного незнакомца. – Вы удовлетворены? – язвительно поинтересовалась она. – Да, – ответил тот. После этого она помнила только, как, развернувшись к двери, чтобы оставить кабинет, почувствовала такой странный, всепроникающий запах, который моментально заполнил её легкие и затуманил сознание. Очнулась она уже на бескрайней равнине на Горе. Она была в том же платье, в котором вышла утром на работу, с той только разницей, что теперь на её шее болтался широкий, прочно сшитый по краям кожаный ошейник. Она долго кричала, бродила из стороны в сторону и наконец после нескольких часов бесцельных скитаний по высокой, по пояс, бурой траве, измученная и голодная, заметила неподалеку двух всадников, перемещавшихся на странного вида животных. Она окликнула их, и те осторожно, словно проверяя внимательным глазом, не прячется ли где-нибудь подле неё коварный враг, подъехали поближе. – Я – Элизабет Кардуэл! – воскликнула девушка. – Мой дом в Нью-Йорке! А это что за место? Где мы находимся? – И она снова обвела диким затравленным взглядом лица присутствующих и расплакалась. – В позу! – приказал Камчак. – Стань, как стояла раньше! – резко бросил я девушке. Она судорожно всхлипнула и испуганно выпрямила спину, подняла голову, расправила плечи и замерла в позе рабыни для наслаждений. – Ошейник на ней тарианский, – заметил Камчак. Катайтачак кивнул. Это было неплохой новостью, поскольку означало, что разгадка или по крайней мере часть тайны, которая меня так заботила, каким-то образом связана с Тарией. Но как получилось, что на Элизабет Кардуэл, жительнице Земли, оказался тарианский ошейник? Камчак вытащил из-за пояса кайву и подошел к девушке. Та затравленно взглянула на него и отшатнулась в сторону. – Не двигайся, – сказал я ей. Камчак просунул лезвие канвы между ошейником и горлом девушки и осторожно нажал на него. Лезвие ножа прошло сквозь толстую кожу, как сквозь масло. Грубый шов натер кожу, и шея девушки в том месте, откуда сняли ошейник, была красной и воспаленной. Камчак вернулся на свое место, снова сел, скрестив ноги, и положил перед собой разрезанный ошейник. Мы с Катайтачаком молча наблюдали, как он осторожно развернул сложенную вдвое полоску кожи и вытащил спрятанный в ней тонкий листок бумаги, изготавливаемой из волокон растения, растущего преимущественно в заболоченной дельте Воска. Сам по себе листок бумаги ни о чем не говорил, но мне почему-то невольно вспомнился Порт-Кар – зловещий Порт-Кар, простиравший свое губительное влияние на всю дельту реки и взимавший немилосердную дань, а то и просто грабивший крестьянские общины, уводя в рабство детей, поставляя на грузовые галеры мужчин и отправляя в качестве рабынь для наслаждений в таверны близлежащих городов женщин. Я скорее ожидал, что спрятанная в кожаном ошейнике записка написана на грубоволокнистой бумаге, производимой в Аре, или же на пергаменте, широко распространенном повсеместно на Горе для написания подлежащих длительному хранению манускриптов. Однако я ошибся. Камчак протянул записку Катайтачаку, но тот лишь глянул на нее, не стараясь даже, как мне показалось, всмотреться в написанное, и, не произнеся ни слова, тут же вернул её Камчаку. Тот вглядывался в неё довольно долго, затем, к моему несказанному удивлению, перевернул её вверх ногами, снова изучающе пробежал по ней глазами и наконец с сердитым видом протянул мне. Я невольно усмехнулся про себя, поскольку мне пришло на ум, что никто из тачаков попросту не умеет читать. – Читай, – приказал мне Катайтачак. Я улыбнулся и взял листок бумаги. Но едва лишь я взглянул на него, улыбка тотчас сошла с моего лица. Я, конечно, мог прочесть, что там написано. Надпись была сделана на горианском, буквами, идущими сначала слева направо, а затем наоборот, справа налево, она была достаточно разборчиво выполнена черной тушью и, вероятно, костяной палочкой для письма. Это снова навело меня на мысль о дельте Воска. – О чем там говорится? – нетерпеливо поинтересовался Катайтачак. Послание было простым и состояло всего из нескольких строк. Я прочистил горло и громко прочел: «Найдите человека, который поймет, что говорит эта девушка. Это – Тэрл Кэбот. Убейте его». – Кем подписано это послание? – спросил Катайтачак. С прочтением подписи я помедлил. – Ну? – теряя терпение, потребовал Катайтачак. – Оно подписано Царствующими Жрецами Гора, – сказал я. Катайтачак усмехнулся. – Ты неплохо читаешь по-гориански, – заметил он. Тут до меня дошло, что оба они тоже умеют читать, хотя многие из тачаков грамотой не владеют. Это был просто тест, проверка для меня. Камчак усмехнулся Катайтачаку, и его испещренное шрамами лицо сморщилось от удовольствия. – Он держал траву и землю вместе со мной, – поведал он своему убару. – Вот как? – ответил тот. – Я этого не знал. Мой мозг бешено работал. Теперь я точно понял то, о чем прежде мог только догадываться: эта американская девушка нужна была только для того, чтобы носить ошейник с вложенной в него запиской и служить для меня приманкой. Однако я не мог понять, почему Царствующие Жрецы вдруг пожелали меня убить. Разве я не находился у них на службе? Или я пришел к народам фургонов не по их поручению, чтобы отыскать золотистый шар – последнее яйцо Царствующих Жрецов, последнюю надежду на продолжение их рода? И вот теперь они хотят, чтобы я погиб. Это казалось просто невозможным. Я приготовился бороться за свою жизнь и продать её как можно дороже в этих царственных палатах Катайтачака, убара тачаков, поскольку какой горианец осмелится ослушаться приказа Царствующих Жрецов? Я встал и обнажил свой меч. Один-два охранника немедленно выхватили кайвы. По лицу Катайтачака пробежала мимолетная улыбка. – Убери свой меч и сядь, пожалуйста, на место, – сказал мне Камчак. Ошеломленный, я нехотя повиновался. – Это послание отправлено вовсе не Царствующими Жрецами, – заметил он. – По-моему, это очевидно. – С чего ты взял? – удивился я. Испещренное шрамами лицо Камчака снова сморщилось в некоем подобии улыбки. Он звучно хлопнул ладонями по коленям и весело рассмеялся. – Неужели ты считаешь, что Царствующие Жрецы, пожелай они видеть тебя мертвым, искали кого-нибудь, кто бы выполнил их просьбу? – Он кивнул на лежащий перед ним кожаный ошейник. – Ты полагаешь, Царствующие Жрецы использовали бы для этого тарианский ошейник? – Его взгляд остановился на Элизабет Кардуэл. – Или ты считаешь, что им понадобилась бы эта девчонка для того, чтобы тебя разыскать? – Камчак откинул назад голову и снова весело рассмеялся. Даже Катайтачак усмехнулся. – Нет, – покачал головой Камчак, – желая лишить кого-то жизни, Царствующие Жрецы не обращаются за помощью к тачакам! Несомненно, в словах Камчака присутствовала значительная доля здравого смысла. И все же мне казалось странным, чтобы кто-нибудь – неважно, кто именно, – осмелился воспользоваться для осуществления своих целей именем Царствующих Жрецов. Кто мог бы на это осмелиться? А кроме того, у меня не было уверенности, что Царствующие Жрецы, пожелай они отправить послание, не воспользовались бы столь сложным способом. В отличие от Камчака и Катайтачака я знал о недавних битвах Роя под Сардаром и об уничтожении технологического комплекса Роя; кто знает, к каким примитивным средствам могут прибегнуть в этих условиях Царствующие Жрецы для исполнения своих замыслов? Однако в целом я склонен был согласиться с Камчаком в том, что едва ли это послание отправлено Царствующими Жрецами. Помимо всего прочего, после окончания войны Роя прошло уже несколько месяцев, в течение которых Царствующие Жрецы, безусловно, сумели бы восстановить значительную часть своего разрушенного оборудования, средств контроля и наблюдения, при помощи которых вот уже много тысячелетий они поддерживали свое господство над этим варварским миром. А кроме того, насколько я знаю, Миск, который был моим другом и с которым нас связывала клятва верности, все ещё являлся самым высокородным из оставшихся в живых Царствующих Жрецов и его авторитет в решении проблем, связанных с существованием Роя, оставался непоколебимым. Я знаю, что уж кто-кто, а Миск моей смерти желать не мог. Да и разве я не нахожусь в настоящее время у них на службе? – напомнил я себе. Разве не действую я в их интересах? Не стремлюсь быть им полезным? Разве не ради них я подвергаюсь здесь, у народов фургонов, быть может, смертельной опасности? Но если это послание пришло не от Царствующих Жрецов, кто мог его отправить? Кто мог посметь это сделать? И кто, кроме самих Царствующих Жрецов, мог знать, что в данный момент я вместе с народами фургонов кочую по бескрайним степям Юга? Однако кто-то, напомнил я себе, знает об этом. Непременно должны существовать эти самые «кто-то», другие, не желающие благополучного завершения моей работы, стремящиеся уничтожить Царствующих Жрецов и всех людей, населяющих этот мир; «Другие», обладающие даже способностью для каких-то своих целей доставлять сюда людей Земли; «Другие», возможно, даже более развитые в техническом отношении существа, исподволь незримо ведущие войну с Царствующими Жрецами, ставкой в которой является, очевидно, не только Гор, но и Земля, и Солнце, и вся наша система. Они, эти «Другие», обитающие, вероятно, на границах или за пределами Солнечной системы, терпеливо дожидаются возможности уничтожить власть Царствующих Жрецов, эту неведомую для большинства простых людей силу, надежно защищающую их, возможно, ещё с тех утопающих в седой древности времен, когда человек впервые поставил камень на камень, возводя себе жилище, или ещё раньше, до зарождения в человеке первых проблесков сознания, когда он больше животное, нежели разумное существо – впервые сунул ветку в горящий огонь. Однако эти размышления были слишком тяжелыми, я постарался отогнать их от себя. Но загадка тем не менее оставалась, и я должен был её разрешить. И ответ на нее, возможно, будет найден в Тарии. В настоящее же время я, конечно, буду продолжать работу. Я постараюсь – ради Миска – отыскать яйцо и возвратить его в Сардар. Подозреваю, хотя и плохо представляю себе, каким именно образом, что эта загадка как-то связана с моей миссией. – Что бы вы сделали, – спросил я Камчака, – если бы считали, что это послание действительно поступило от Царствующих Жрецов? – Ничего, – мрачно ответил Камчак. – В таком случае вы подвергли бы себя большой опасности, – заметил я. – И себя, и свои стада, и людей. И Камчак, и я отлично знали, что неповиновения Царствующие Жрецы не прощают. Их месть способна стереть с лица земли целые города и народы. Их мощи, насколько мне известно, достаточно даже для уничтожения целых планет. – Я знаю, – ответил Камчак. – Тогда почему же? – спросил я. Он посмотрел на меня и усмехнулся: – Потому что мы с тобой держали землю и траву. Мы с Камчаком и Катайтачаком посмотрели на Элизабет Кардуэл. Я понимал, что после того, как её допрос окончен, она выполнила свое предназначение. Больше узнать от неё ничего не удастся. Она, должно быть, и сама это почувствовала, поскольку, хотя и продолжала стоять неподвижно, выглядела беспредельно напуганной. Страх читался в её широко раскрытых глазах, в напряженно изогнутой спине, в легком дрожании приоткрытых губ. При сложившихся обстоятельствах она не представляла собой никакой ценности. Внезапно, совершенно не осознавая, что она делает, девушка, дрожа всем телом, сложила руки на груди и уронила голову на брошенную ей под ноги шкуру ларла. – Пожалуйста, – взмолилась она, – не убивайте меня! Я перевел её слова Камчаку и Катайтачаку. – Ты будешь со всем возможным старанием исполнять любое желание тачаков? – обратился к ней Катайтачак. Я перевел девушке его вопрос. С ужасом в глазах она подняла голову и заглянула в суровые лица пленивших её людей. – Нет, – покачала она головой. – Нет! – На кол ее! – приказал Катайтачак. Два стоящих у входа в палатку охранника рванулись к девушке, подхватили её за руки и подняли над полом. – Что они хотят со мной сделать? – закричала она. – Собираются посадить тебя на кол, – пояснил я. Девушка забилась в истерике. – Нет! – запричитала она. – Ну, пожалуйста, отпустите меня, отпустите, прошу вас! Моя рука сама потянулась к рукояти меча, но Камчак легким жестом остановил меня. Он обернулся к Катайтачаку. – Она, кажется, согласна служить тачакам верой и правдой, – заметил он. Катайтачак снова окинул девушку сумрачным взглядом. – Ты будешь со всем возможным старанием исполнять любое желание тачаков? – повторил он свой вопрос. – Да, – захлебываясь слезами, пробормотала девушка. – Я буду с удовольствием делать все, что тачаки мне прикажут! Я перевел её слова Катайтачаку и Камчаку. – Узнай у нее, – обратился ко мне Катайтачак, – просит ли она у нас милости позволить ей быть рабыней тачаков? Я довел его вопрос до сведения девушки. Из глаз её снова хлынули слезы. – Да, – рыдая, выдавила она из себя. – Я прошу, прошу вас позволить мне быть рабыней тачаков. Интересно, не вспомнился ли ей в эту минуту тот странный незнакомец с землистым лицом и неестественно зелеными глазами, что осматривал её взглядом опытного оценщика, перед которым она с таким вызовом продемонстрировала свою женственность и красоту, не подозревая о том, что он проверяет лишь, годится ли она, чтобы носить тарианский ошейник. Как он, должно быть, повеселился бы, увидев её сейчас стоящей на коленях перед этими варварами, в браслетах наручников, с низко склоненной головой, умоляющей этих кочевников оставить её у себя рабыней! Когда она думала об этом, как, должно быть, разрывалось её сердце от боли и унижения, поскольку только теперь она в полной мере осознала, что тот человек, несомненно, знал о том, что её ожидает. Как, должно быть, он потешался в душе над её нелепыми проявлениями ущемленной женской гордости, над убогим кокетством девчонки в скромном платье, судьба которой в это мгновение всецело находилась в его руках! – Я принимаю её просьбу, – сообщил Катайтачак и, кивнув ближайшему охраннику, распорядился: – Принеси ей мяса. Охранник спустился с помоста и через минуту вернулся с ломтем жареного мяса. Катайтачак жестом приказал подвести дрожащую девушку поближе. Охранники подхватили её под руки и опустили в двух шагах от него. Катайтачак взял принесенный ломоть мяса и протянул его Камчаку. Тот откусил от него приличный кусок и в свою очередь протянул ломоть девушке. – Ешь, – сказал я ей. Элизабет Кардуэл взяла мясо обеими руками, скованными тонкими прочными цепями, и, низко опустив голову, так что упавшие волосы закрыли ей лицо, принялась машинально есть мясо. Она, как обычная рабыня, приняла мясо из рук Камчака, кочевника. Теперь она принадлежала ему. – Я – кейджера, – едва слышно произнесла она, закрывая лицо руками. – Кейджера! Кейджера!Глава 8. ЗИМОВКА
Если бы я надеялся на быстрое разрешение мучивших меня загадок или на то, что мне быстро удастся разыскать яйцо Царствующих Жрецов, то я был бы разочарован, поскольку за прошедшие месяцы мне не удалось продвинуться ни на шаг ни в том, ни в другом. Я рассчитывал попасть в Тарию и там разгадать тайну ошейника для посланий, но раньше чем весной сделать это было невозможно. Стада обходят Тарию, и это время называется Временем Прохождения Тарии, затем отправятся на зимние пастбища, и начнется Сезон Зимовки; в третью, и последнюю часть года, в Сезон Короткой Травы, стада возвратятся на равнины Тарии, и соответственно это время называется Периодом Возвращения к Тарии. Именно тогда и состоятся ритуалы получения знамений относительно благоприятствования высших сил избранию Высокого Убара, единого для всех четырех народов фургонов. Сидя на шелковистой спине каийлы, я бросил взгляд на блеск высоких стен отдаленной Тарии. Она показалась мне надменным, гордым городом, неколебимо возвышающимся над равниной. – Будь терпелив, Тэрл Кэбот, – сказал мне Камчак, сидя в седле на своем скакуне. – Весной, когда начнутся игры Войны Любви, я отправлюсь в Тарию и, если ты захочешь, возьму тебя с собой. – Хорошо, – ответил я. Я подожду. Кстати, по зрелом размышлении, именно это и казалось мне наилучшим вариантом действий. Тайна кожаного ошейника представлялась мне второстепенной. Главная моя цель лежала где-то среди фургонов кочевников. Мне стало интересно, что имел в виду Камчак, говоря о Войне Любви, которая происходит на Равнине Тысячи Столбов. Ничего, в свое время я узнаю и это. – После Войны Любви, – добавил Камчак, – состоятся ритуалы предсказаний. Я кивнул, и мы погнали своих каийл к стаду. Как я узнал, в течение последних двухсот лет Высокий Убар кочевников не избирался, как, вероятнее всего, не будет этого и нынешней весной. Как я понял, путешествуя с фургонами, только устоявшиеся традиции года перемирия, который сейчас наступил, мешали свирепым кочевникам вцепиться друг другу в глотки, а точнее, в босков. Разумеется, как житель Ко-Ро-Ба, заинтересованный к тому же в судьбе нескольких северных городов, я не был огорчен тем, что Высокий Убар не будет избран. Впрочем, совсем немногие хотели его избрания. Тачаки, как и другие народы фургонов, предельно ценят независимость. Все же ритуалы предсказаний проводятся каждые десять лет. Сперва я рассматривал этот год как бессмысленную традицию, но позднее я увидел, что в пользу его можно сказать многое: народы фургонов сходятся вместе, и в это время, кроме простой радости общения, они получают много других полезных вещей – происходит межплеменной обмен босков и женщин, как свободных, так и рабынь; обмен скотом генетически освежает стада и в биологическом смысле того же эффекта достигает межплеменной обмен женщинами. Что может быть ещё более важным, так это то, что год перемирия дает традиционную возможность народам фургонов объединиться перед лицом кризиса, способного погубить каждый из них по отдельности. Теперь я считаю,что люди, узаконившие тысячу лет тому назад этот год, были поистине мудры. Мне было интересно, с чего бы это Камчак весной рассчитывал попасть в Тарию? Впрочем, я уже давно понял, что он не последний человек среди тачаков. Возможно, состоятся переговоры, возможно, будут оговариваться условия игр Войны Любви или торговли. Относительно недавно, и к своему удивлению, я узнал, что народы фургонов время от времени торгуют с Тарией. Это известие разожгло во мне надежды, что я в недалеком будущем сумею попасть в город, однако на деле надежды сбылись совсем не так скоро, да, может, и к лучшему. Народы фургонов, хотя и были врагами Тарии, не испытывали безразличия к её богатствам, особенно к изделиям из металла и ткани, которые высоко ценились кочевниками. Даже ошейники и цепи, надеваемые на рабов, были тарианскими по происхождению. Со своей стороны, в обмен на свои нажитые торговлей товары Тария получала рога и шкуры босков, каковых у степняков было предостаточно. Впрочем, тарианцы не гнушались и прочими товарами, предлагаемыми народами фургонов, а именно награбленным в обожаемых кочевниками набегах добром. В поисках караванов они иной раз удалялись на тысячи пасангов от своих стад, добывая золото, драгоценные камни, специи, подкрашенную соль, упряжи и седла для высоких тарларионов, меха из далеких краев, крестьянские орудия, бумагу, чернила, учебники для школы, сушеные овощи и рыбу, лечебные порошки, кремы и благовония и, разумеется, женщин. Впрочем, самых красивых кочевники оставляли себе, выставляя на торг с тарианцами кого попроще, так что, к вящему неудовольствию тарианцев, что на их рынок из степи поступали дешевые рабыни, а прекрасные, дорогие (до сорока золотых) девушки, прежде принадлежавшие к высоким кастам и рожденные свободными, – очень и очень редко. Мужчины народов фургонов любили, чтобы им прислуживали цивилизованные, очаровательные девушки; днем они трудились под палящим солнцем в степной пыли, ухаживая за босками или собирая кизяк, а ночью услаждали своих господ под крышами фургонов. Иногда народы фургонов выставляли на торг с тарианцами и роскошные шелка, однако обычно они сохраняли их для собственных рабынь; кстати сказать, свободным женщинам народа фургонов не дозволялось носить шелка – среди кочевников даже ходила пословица, что та, которая любит прикосновение шелка к своей коже, в глубине сердца своего является рабыней в независимости от того, покорил ли её господин или нет. Нужно добавить, народы фургонов с Тарией не торговали только двумя вещами: живыми босками и тарианскими девушками. Зима свирепо обрушилась на стада за несколько дней до ожидаемого срока: пошел колючий снег и задул пронизывающий ветер, на протяжении двух с половиной тысяч пасангов снег засыпал бурую и ломкую траву и боски сразу разбрелись группами, веером разойдясь по степи, вспахивая снежную целину, фыркая, откапывая и пережевывая пожухлую и большей частью уже несъедобную траву. Боски начали умирать, и над ними рыдали женщины, словно над сожженными в набеге тарианцев фургонами. Множество кочевников, свободных и рабов, рылись в снегу, добывая пригоршни травы, чтобы накормить своих животных. Фургоны оставлялись в степи, чтобы не изматывать обессиленных босков. Наконец на семнадцатый день пути первые стада достигли зимних пастбищ далеко на севере от Тарии, ближе к экватору. Здесь снега не было, только иногда поутру слегка подмораживало, а трава оставалась сочной и питательной. А ещё сотню пасангов на север начался теплый климатический пояс – и люди запели. – Боски в безопасности, – сказал Камчак. Степняки падали на колени и целовали зеленую траву. «Боски в безопасности!!!» – повторяли они слова Камчака. Видимо, в связи с годом перемирия народы фургонов в этот раз не зашли на юг дальше, чем это было необходимо. Они даже не переходили восточного Картиуса, как нередко поступали. Кочевники не хотели рисковать в этот год людьми в схватках с далекими народами, подставляя фургоны под стрелы, например, тарнсменов из Ара. Зима в тот год была суровой: воздух даже в тех районах, где мы пребывали, иногда плохо прогревался; рабы и господа кутались в шкуры боска и меха; женщины и мужчины носили меховые штаны и обувь, накидки, шапки и капюшоны. Подчас единственным способом отличить рабыню от свободной женщины было проверить её волосы – распущены они или нет. Верхом на каийле, сжимая копье, нагнувшись с седла, я промчался мимо ветки, воткнутой в песок, на которой красовался сушеный тоспит – маленький сморщенный, похожий на персик, но горьковатый фрукт размером со сливу. – Хорошо! – вскричал Камчак, увидев, что тоспит был точно надет на острие моего копья. Этот удар принес мне два очка. Я слышал, как Элизабет Кардуэл выражала свое восхищение, подпрыгивая и хлопая в ладоши. На её шее висела связка тоспитов. Я улыбнулся ей. – Тоспит! – крикнул Конрад из кассаров, кровавого народа, и Элизабет поместила новый тоспит на ветвь. Раздался топот каийлы, и Конрад поддел тоспит своим красным копьем так, что острие его едва вошло в плод. – Неплохо! – крикнул я ему. Мой удар был точен, но слишком силен; в битве он мог бы стоить мне копья, застрявшего в теле врага. Удар Конрада был великолепен и был достоин трех очков. Затем поскакал Камчак, и его копье вошло в тоспит даже на какую-то долю дюйма меньше, чем у Конрада. Этот удар также оценивался в три очка. Воин, который должен был показывать свою ловкость после Камчака, сорвался с места. Раздался разочарованный крик, поскольку кончик копья не удержал фрукт. Это был удар всего-навсего на одно очко. Элизабет опять радостно захлопала в ладоши, поскольку она была из фургона Камчака и Тэрла Кэбота и, естественно, переживала за нас. Всадник, сделавший неудачный удар, внезапно развернул каийлу в её сторону, и Элизабет, которая быстро осознала, что, пожалуй, не стоило так явно радоваться его неудаче, упала на колени, в страхе прижимая голову к траве. Я было выпрямился в седле, но Камчак, смеясь, удержал меня. Каийла всадника уже рычала над девушкой, и тот, резко осадив зверя, окрашенным соком тоспита кончиком копья откинул капюшон с головы девушки и осторожно поднял копьем её подбородок, заставляя взглянуть на себя. – Простите меня… господин, – сказала Элизабет Кардуэл. Рабыни на Горе должны ко всем свободным мужчинам обращаться как к хозяевам, хотя, разумеется, истинным господином для них может быть только один. Мне нравилось, что за несколько последних месяцев Элизабет так хорошо овладела языком. Разумеется, Камчак велел взяться за её обучение трем тарианским девицам-рабыням, которые проводили занятия, таская её со связанными руками меж фургонов, показывая и называя предметы и нахлестывая розгами в случае ошибки. Элизабет выучилась быстро. Она была умной девушкой. Ей пришлось тяжело, особенно в первую неделю; не так прост переход от жизни молодой очаровательной секретарши из современного офиса с кондиционированным воздухом и лампами дневного света на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке к положению рабыни тачакского воина. Тогда, после окончания допроса, когда она, крича в унижении: «Ла кейджера, ла кейджера!» – согнулась у помоста Катайтачака, Камчак завернул её, все ещё плачущую и облаченную в сирик, в роскошную шкуру красного ларла, на которой она стояла до этого. Уходя с помоста, я видел, как Катайтачак после окончания допроса отсутствующе потянулся к маленькой золотой коробке с листьями канды; его глаза стали медленно закрываться. Той ночью Камчак вместо того, чтобы оставить Элизабет снаружи у колеса, сковал её в своем фургоне, пропустив короткую цепочку от её ошейника к укрепленному в днище фургона кольцу для рабов, после чего бережно прикрыл её, все ещё плачущую и дрожащую, полостью из меха красного ларла. Она была на грани истерического припадка, и я, изредка поглядывая на нее, искренне опасался, что следующей фазой её состояния будет оцепенение, шок, отказ поверить во все произошедшее и как результат всего этого – безумие. Камчак, кажется, действительно был озадачен её поведением. Несомненно, он понимал, что любая горианская девушка не сможет легко принять свое внезапное превращение в предмет, бессловесную рабыню, особенно если таковое произошло среди фургонов тачаков. Признать, что Элизабет с другой планеты, было выше понимания Камчака, и он склонен был рассматривать многие реакции мисс Кардуэл как странные и, по-видимому, предосудительные. Он встал и, пнув её ногой, обутой в отороченную мехом туфлю, приказал успокоиться. Конечно, она не понимала горианский, однако интонации и нетерпение были достаточно ясными, чтобы исключить необходимость перевода. Она перестала стенать, но все ещё всхлипывала и дрожала. Камчак снял со стены бич для рабов и приблизился к ней, но, очевидно раздумав, вернул бич на прежнее место. Меня удивило, что он не воспользовался им, и заинтересовало почему. Впрочем, я был рад тому, что он её не ударил, поскольку иначе мне пришлось бы вмешаться. Я попытался поговорить с Камчаком и объяснить, что нынешнее состояние девушки вполне соответствовало пережитому ею шоку – тотальным изменениям в жизни – сначала обнаружить себя одиноко стоящей посреди прерий, потом – тачаки, плен, фургоны, сирик, допрос, угроза расправы, да и сам недоступный пока ещё её пониманию факт – стать рабыней, собственностью! Я пытался объяснить Камчаку, что её старый мир не подготовил девушку к таким вещам, поскольку рабства в том мире не существует. Камчак слушал меня, не перебив ни разу, затем поднялся, достал из сундука кубок, наполнил его янтарной жидкостью и высыпал в неё темный голубоватый порошок. Приподняв рукой голову Элизабет Кардуэл, он поднес к её губам напиток. В глазах её стоял страх, но она выпила и в считанные секунды заснула. Раз или два в ту ночь, к неудовольствию Камчака и прогоняя мой сон, она вскрикивала, дергая цепи, но оба раза мы обнаруживали, что она так и не проснулась. Я полагал, что утром Камчак пошлет за тачакским кузнецом, чтобы поставить клеймо на Элизабет, которую он прозвал «своей маленькой дикаркой». Клеймо тачакского раба не похоже на клейма, используемые в городах, которые для девушек являются изображением первой буквы слова «кейджера». Клеймо тачаков – знак четырех рогов боска, такой же, как на их знамени; клеймо из четырех рогов боска, расположенных таким образом, что они немного напоминают букву «X», имеет размер около полутора-двух дюймов; конечно же, клеймо четырех рогов используется и для того, чтобы метить тачакских босков, но там оно много больше и образует грубый квадрат со стороной шесть дюймов. Вполне возможно, что вслед за клеймением тачак пожелает вдеть Элизабет в нос тонкое кольцо, подобное тем, какие носят все тачакские женщины – будь то свободные женщины или рабыни; после этого останется только нацепить на Элизабет Кардуэл тарианский ошейник с гравировкой и обрядить её в кейджер. Пробудившись поутру, я обнаружил укутанную в шкуру красного ларла Элизабет сидящей, прислонясь к одному из шестов, поддерживающих шкуры фургона. – Я хочу есть. – Она посмотрела на меня, и глаза её были сонными и красными. Мое сердце радостно подпрыгнуло – девочка оказалась сильнее, чем я предполагал. Я был несказанно рад. На помосте Катайтачака я боялся, что она не сможет выжить, поскольку слишком слаба для сурового мира Гора. Я беспокоился, что шок, вызванный её внезапным перемещением между мирами в дополнение к обращению в рабыню, может смутить её разум, перемешать её чувства и, таким образом, лишить ценности в глазах тачаков, которые в свою очередь могут попросту скормить её каийле или слинам. Теперь я мог быть спокоен – Элизабет Кардуэл сильна, она не сойдет с ума, она обречена на жизнь. – Твой господин, – Камчак из племени тачаков, сказал я. – Сначала поест он, а потом, если решит, накормит и тебя. Она вновь прислонилась к шесту. – Хорошо, – сказала она. Когда проснувшийся Камчак выкатился из своих мехов, Элизабет невольно поклонилась ему. Камчак взглянул на меня: – Как себя чувствует маленькая дикарка сегодня? – спросил он. – Голодна, – сказал я. – Замечательно! Камчак перевел взгляд на прислонившуюся к шесту Элизабет, пытающуюся скованными руками натянуть на себя повыше полость ларла. Конечно, она отличалась от женщин, которыми он до сих пор владел, и, похоже, Камчак никак не мог определиться – что же с ней теперь делать. Он привык к девушкам, чья культура подготовила их к весьма реальной вероятности рабства, хотя, может, и не рабства среди тачаков. Горианская девушка, даже свободная, привыкла к рабству как к общественному явлению, возможно, она даже сама владела одним или более рабами, она помнит, что она слабее мужчины и какие это может иметь последствия; она знает, что города могут пасть, а караваны могут быть ограблены; она знает, что может быть пленена даже в собственных покоях достаточно сильным воином, связана и унесена из своего родного города на спине тарна, она знакома с обязанностями рабов, и если она и попадает в рабство, в целом она готова к тому, что её ожидает: она знает, что ей разрешено, а что – нет; более того, к счастью или к несчастью, горианская девушка обучена тому, что чрезвычайно важно знать, искусству угождать мужчине; поэтому, даже если девушка останется вольной, она все равно учится готовить и подавать вкусные блюда, красиво ходить, уметь держать себя в обществе и следить за своей внешностью, позаботиться о мужчине, знать любовные танцы и так далее. Разумеется, Элизабет Кардуэл ничего этого не умела. И пришлось признать, что по всем параметрам она была именно тем, кем считал её Камчак, «маленькой дикаркой». Но, если быть справедливым, очень хорошенькой маленькой дикаркой. Камчак прищелкнул пальцами и указал на ковер на полу. Элизабет преклонилась перед ним, прижимая к себе меха, и склонила голову к его стопам. Она была рабыней. К моему удивлению, Камчак по причинам, которые он мне не объяснил, не стал обряжать Элизабет Кардуэл в кейджер, к большому неудовольствию других рабынь лагеря. Более того, он не стал её клеймить и вдевать ей в нос тонкое золотое кольцо, как у тачакских женщин, и даже, что уж совсем казалось непостижимым, не надел на неё тарианский ошейник. Само собой, он не разрешил ей заплетать или как-либо укладывать волосы – они должны быть распущены, но для того, чтобы обозначить её как рабыню, было вполне достаточно и только этого. Он разрешил ей разрезать и сшить себе одеяние без рукавов из шкуры красного ларла. Шить она почти не умела, и я с удовольствием слушал её ругательства, когда она, привязанная теперь только за временный ошейник и цепь, приделанную к кольцу, время от времени втыкала костяную иглу себе в палец или делала неправильный стежок нитью из жилы. Шов оказывался то слишком плотным и морщил и топорщил мех, то слишком свободным и в перспективе открыл бы напоказ то, что должно было скрываться одеждой. Я сделал неоригинальный вывод, что девушки, подобные Элизабет Кардуэл, привыкшие покупать готовую одежду в магазинах Земли, были не так искусны в обращении с иглой, как, возможно, бывали искусны в иных заботах, сопряженных с ведением домашнего хозяйства, – в умениях, которые, как оказалось, могли пригодиться и в другой необычной ситуации. Наконец Элизабет закончила шить, и Камчак отвязал её, чтобы она смогла подняться и нарядиться в обнову. К своему удовольствию, я отметил, что её меховое пальто свисает несколько ниже колен. Камчак критически осмотрел этот наряд и, вытащив из-за пояса кайву, обкромсал подол настолько, что теперь он был даже короче, чем то очаровательное желтое платье, в котором Элизабет попала в плен. – Но это была длина кожаных платьев тачакских женщин.. – осмелилась протестовать Элизабет. Я перевел. – Но ты – рабыня, – ответил Камчак. Я перевел его замечание. Элизабет поникла головой. У неё были красивые, стройные ноги. Камчак, мужчина, получал удовольствие от созерцания их. Кроме того, что он был мужчиной, Камчак к тому же был её господином – он приобрел девицу, следовательно, мог удовлетворить свое желание. Должен заметить, что я вполне одобрял его действия. Я не был против того, чтобы наблюдать, как очаровательная мисс Кардуэл передвигается по фургону. Камчак заставил её пройтись несколько раз туда-сюда по фургону, сделал замечание о её походке, а затем, к удивлению нас обоих – моему и мисс Кардуэл, он не сковал её, но разрешил прогуляться по лагерю без охраны, предупредив только, чтобы она вернулась до наступления темноты – то есть до того, как выпустят сторожевых слинов. Она робко кивнула, улыбнулась и легко соскочила с откинутого борта фургона. Я был рад, что ей предоставили так много свободы. – Она понравилась тебе? – спросил я Камчака. Он ухмыльнулся. – Она всего-навсего маленькая дикарка, – ответил он, затем посмотрел на меня: – Я хочу Африз из Тарии, – заявил Камчак. Интересно, что это за женщина? Для кочевника Камчак обходился со своей маленькой варваркой-рабыней, я бы сказал, весьма мягко. Это не означало, что Элизабет не работала или не получала колотушек, но в целом, учитывая обычную долю тачакской рабыни, по-моему, с ней обращались неплохо. Могу поведать про то, как однажды, вернувшись с поисков навоза с мешком, заполненным лишь наполовину, Элизабет заявила, что это все, что ей удалось отыскать за день. Камчак, особо не церемонясь, тут же запихнул её головой в тот самый мешок и завязал его. Освободил он её на следующее утро, и никогда более Элизабет Кардуэл не приносила полупустого мешка с кизяком в фургон Камчака. Итак, восседавший на каийле кассар приставил копье под подбородок стоявшей перед ним на коленях девушки. Внезапно он рассмеялся и убрал оружие. Я вздохнул с облегчением. Кассар тронул поводья и приблизился к Камчаку. – Сколько ты хочешь за свою очаровательную маленькую варварку? – спросил он. – Она не для продажи, – ответил Камчак. – Тогда, быть может, пари? – настаивал всадник. Его звали Альбрехт, и коль снова он был кассаром, то в любых соревнованиях он выступал против нас с Камчаком. Мое сердце бешено застучало. Глаза Камчака вспыхнули. Он был тачаком. – На что? – кратко поинтересовался он. – На результат состязания, – сказал Альбрехт и указал на двух принадлежавших ему девушек, кутающихся в меха слева от нас. – Твоя против этих двоих. Эти девушки были обе из Тарии, обе были прелестны и обе, без сомнения, искусны в потакании прихотям воинов народов фургонов. Конрад, услышав предложения Альбрехта, насмешливо фыркнул. – Нет, – крикнул Альбрехт, – я серьезно! – По рукам! – ухмыльнулся Камчак. За нами наблюдали несколько детей, мужчин и рабынь. Как только Камчак согласился на предложение Альбрехта, дети и рабыни моментально исчезли. Не успели мы и глазом моргнуть, как они уже показались меж фургонов, радостно крича: – Состязание! Состязание! Скоро, к моему неудовольствию, значительное число тачаков – женщин, мужчин и их рабов уже толпилось около расчищенного под состязание участка. Условия ставок определились довольно быстро. В толпе, кроме тачаков и их рабов, было несколько кассаров, один или два воина-паравачи и даже один из катайев. Даже рабыни в толпе выглядели как равные прочим. Через минуту ставки были уже сделаны. Тачаки не отличались в этом от большинства горианских жителей – здесь все обожали пари. Ни для кого не было тайной, что тачак мог поставить все свое стадо босков на результат одного забега каийл; целая дюжина рабынь могла поменять господина из-за какой-нибудь мелочи типа направления, в котором полетит или не полетит та или иная птица, или из-за неугаданного числа семечек в тоспите. Обе девушки Альбрехта стояли в стороне, глаза их сияли, они старались вести себя скромно и не смеяться. Некоторые рабыни из толпы смотрели на них с плохо скрываемой завистью. Для девушки стоять в качестве ставки в тачакских состязаниях – большая честь. К моему удивлению, Элизабет Кардуэл тоже, казалось, радовал такой поворот событий, хотя я с трудом мог понять почему. Она подошла ко мне и, привстав на цыпочки в своих меховых сапожках, взялась за стремя: – Ты выиграешь, – шепнула она, сверкнув глазами. Мне бы её уверенность! Я был вторым всадником после Камчака, как и Альбрехт был вторым после Конрада у кассаров. Быть первым всадником – большая честь. Стать первым всадником может любой – все зависит от искусства владения оружием, ловкости и силы. В общем, нетрудно понять, что первый всадник – наиболее опытный и искусный воин. Я довольно искренне возблагодарил судьбу за то, что она дала мне возможность в свободное от охраны стад время изучить с Камчаком все виды тачакского оружия и вдоволь напрактиковаться в столь важном для воина искусстве, как искусство владения любым оружием. Камчак был прекрасным наставником; нередко часами, до самой темноты, он разъяснял мне все тонкости обращения с такими суровыми, но нежно любимыми им игрушками, как копье, кайва и бола. Я также обучился бросать лассо и пользоваться тачакским луком – легким, коротким в сравнении с обычным горианским луком или арбалетом, но не менее грозным оружием, предназначенным для стрельбы с седла и потому обладающим большей убойной силой при использовании с близкого расстояния – особенности его позволили тачакам выработать особую тактику ведения боя, когда стрелы посылались с небольшого расстояния, но непрерывно, одна за другой, сплошным потоком. Но более всего, пожалуй, мне понравился хорошо сбалансированный седельный нож – кайва. Примерно с фут длиной, с обоюдоострым лезвием, он скорее напоминал массивный пиратский кинжал со старинных гравюр Гюстава Доре. Признаюсь не без гордости, что приобрел неплохой навык в его использовании – со ста шагов я безошибочно попадал в подброшенный тоспит и с тех же ста шагов мог без труда проткнуть дисковидную мишень из шкуры боска четырех дюймов в диаметре, укрепленную на двух воткнутых кверху острием копьях. Камчак, если верить ему, был доволен моими успехами. Я, разумеется, был тоже вполне доволен своими успехами. «Н-да, – со вздохом подумал я, – приобрел я какие-либо навыки в овладении сим грозным оружием или нет, покажет сегодняшний день… и на месте Элизабет я бы так не радовался». Соревнования обещали быть захватывающими. В какой-то момент в толпе я заметил смуглое красивое лицо Херены – девушки из первого фургона. Я помнил её по первому дню, проведенному мной в лагере тачаков, когда, на полном скаку вылетев из-за повозок верхом на каийле, она едва не сбила нас с Камчаком. Она и сегодня возвышалась над всеми, восседая в седле каийлы. Херена была очень привлекательной и норовистой девушкой с прекрасными черными глазами, сияющими на смуглом, лучившемся здоровьем лице, и даже тонкое золотое продетое в нос кольцо ничуть не умаляло, а лишь подчеркивало её явную, хоть и несколько вызывающую красоту. Она, как и другие подобные ей девушки, с детства была всеобщей любимицей, а следовательно, чуть повзрослев, превратилась в безнадежно испорченную безоговорочным потаканием всем своим прихотям и капризам красавицу. В приватной беседе Камчак однажды пояснил мне, что подобные девушки столь не похожи на прочих тачакских женщин, что служат ставками в играх Войны Любви. «Тарианские воины, – сказал он мне, – наслаждаются такими женщинами, дикими девушками народов фургонов». Толпа зашумела, и в давке к стремени гордой красавицы прижали светловолосого голубоглазого юношу, чье нежное лицо не было отмечено традиционными тачакскими шрамами. Херена злобно зашипела и дважды наотмашь ударила его кожаной плетью. На шее юноши проступила кровь. – Раб, – презрительно процедила Херена. Он гневно сверкнул очами: – Я не раб. Я – тачак. – Раб, да ещё дрянной, – оскорбительно рассмеялась она, – клянусь, под своими мехами ты носишь кес! – Я – тачак, – едва сдерживая гнев, повторил юноша и отвернулся. Камчак рассказывал мне об этом молодом человеке. Среди тачаков он числился кем-то вроде «недочеловека». За посильную помощь в заботах о стаде он получал свой кусок мяса из общего котла. Этим и жил. Звали его Гарольд – о том, что это столь не типичное для тачаков или кассаров имя, хотя чем-то и похожее на звучные имена кочевников, нетрадиционно для Гора и являлось английским, похоже, знал только я. Скорее всего, это передаваемое на протяжении веков из поколения в поколение имя когда-то принадлежало одному из предков юноши, привезенных на Гор Царствующими Жрецами во времена земного средневековья. Я знал, что некоторые приглашения происходили даже в ещё более ранние времена. Признаюсь, услышав здесь впервые земное имя, я искренне разволновался, но все мои сомнения развеял разговор с молодым человеком – да, юноша, несомненно, был горианцем, что подтвердил чуть позже и Камчак, поведав мне о том, что в предках юноши никого, кроме тачаков, не числится. Вся трагедия этого симпатичного молодого человека, как, возможно, и причина того, что он до сих пор не выиграл даже шрама храбрости тачаков, состояла в том, что в детстве, он попал в руки тарианским всадникам и в юном возрасте провел несколько лет в городе; когда он чуть подрос, ему удалось с великим риском бежать из плена. Проделав в одиночку полный опасностей путь через прерии, мальчик наконец достиг лагеря тачаков. К его огромному разочарованию, его соотечественники поначалу открестились от него, Камчак повернул каийлу и присоединился к нам. Он указал на Элизабет Кардуэл. – Сними меха, – сказал он. Американка сделала это и встала перед нами, скинув шкуру ларла, рядом с другими девушками. Хотя солнце стояло уже высоко и было ярким, воздух оставался холодным. Порывы ветра шевелили траву. Черное копье было воткнуто в землю примерно на расстоянии четырех сотен ярдов от нас. Всадник на каийле, стоящий рядом, копьем обозначал это место. Разумеется, никто не ждал, что какая-либо из девушек добежит до копья. Если добежит, то, разумеется, всадник обеспечит, чтобы она не сбежала. В беге самой важной вещью была скорость и уверенность бегуньи. Тачакские рабыни, Элизабет и Тука, будут бежать для кассаров; кассарские рабыни побегут для Камчака и меня; естественно, каждая рабыня будет стараться сделать все, что может, ради своего господина, пытаясь избежать его противника. Время состязаний будет учитываться по ударам сердца стоящей каийлы – она была уже приведена. Лежащий рядом с животным на земле длинный бич образовывал круг, имеющий диаметр где-нибудь около десяти футов. Девушки начинали бег из этого круга. Цель всадника – обеспечить её пленение, связать и вернуть в наименьший период времени в круг, образованный бичом. Здоровенный тачак уже положил руку на шелковистый бок стоящей каийлы. Камчак поманил, и босая Тука ступила в круг. Конрад освободил бола с седла. В своих зубах он держал ремень из шкуры боска. Седло каийлы, подобно седлу тарна, изготовлялось таким образом, чтобы оно могло принять пленную женщину, брошенную поперек него, и имело кольца, прикрепленные с двух сторон седла таким образом, чтобы можно было пропустить через них связывающую женщину веревку или ремень. Но я знал, что в этом спорте к таким предосторожностям не прибегают; несколько ударов сердца каийлы, и запястья и лодыжки девушки будут скручены вместе и она будет без церемоний переброшена через луку седла. – Беги, – спокойно сказал Конрад. Тука рванулась из круга. Толпа начала кричать, аплодировать, подгоняя её. Конрад, сжимая ремень в зубах, а бола в руке, наблюдал за ней. Она должна получить фору в пятнадцать ударов сердца огромной каийлы, за которые она сможет пробежать приблизительно половину пути до копья. Судья вслух считал. На счет десять Конрад начал медленно раскручивать бала. Оно не достигнет полных своих оборотов, пока он не будет уже скакать галопом. На счет пятнадцать он, не произнеся ни звука, не желая предупредить девушку, бросил каийлу в преследование, размахивая бола. Толпа напряглась, задние встали на цыпочки, чтобы видеть. Судья начал счет вновь, начиная следующий, второй отсчет, определяющий время всадника. Девушка была быстра, и это означало выигрыш времени для нас, может быть, целый удар сердца каийлы. По-видимому, она считала про себя, потому что в тот же момент, как Конрад рванулся за ней, она взглянула через плечо и увидела, что преследование началось. Затем она изменила тактику бега, кидаясь то в одну сторону, то в другую, затрудняя приближение всадника к ней. – Она бежит хорошо, – сказал Камчак. Разумеется, она бежала хорошо. Но в следующее мгновение я увидел кожаные петли бола, устремившиеся к лодыжкам девушки, и она упала. После этого прошло вряд ли больше десяти ударов, а Конрад уже связал борющуюся, царапающуюся Туку, кинул её на луку седла, проскакал обратно, каийла взвизгнула, когда он натянул поводья и бросил связанную девушку на землю внутри круга, образованного бичом. – Тридцать, – сказал судья Конрад ухмыльнулся. Тука извивалась в путах, борясь с ними как только могла. Если бы она могла освободить руку или ногу или хотя бы ослабить ремень, Конрад был бы дисквалифицирован. Через минуту или две судья сказал: – Стоп. – Тука послушно успокоилась. Судья изучил ремни – Девка связана надежно, – объявил он. В страхе Тука оглянулась на Камчака, восседающего на каийле. – Ты хорошо бежала, – сказал он ей. Она закрыла глаза, почти теряя сознание от облегчения. Она будет жить. Тачакский воин разрезал ремни, и Тука, ужасно довольная тем, что освободилась из круга, прыгнула и стремглав побежала к своему господину. Через несколько секунд, задыхающаяся, вспотевшая, она уже закутывалась в меха. Следующая гибкая кассарская рабыня вступила в круг, и Камчак освободил свое бола. Мне показалось, что она бежала великолепно, но Камчак быстро и с удивительным искусством пленил её. К моему неудовольствию, когда он галопом возвращался к кругу из бича, рабыня ухитрилась вонзить зубы в шею каийлы, заставив её подняться на дыбы, шипя и визжа, затем попробовать добраться до неё зубами. Через некоторое время Камчаку удалось оторвать девушку от шеи животного и убрать щелкающие челюсти каийлы от её ног и вернуться в круг. На это ему потребовалось тридцать пять ударов. Он проиграл. Когда девушку освободили, ноги её кровоточили, но она сияла от удовольствия. – Славно, – сказал Альбрехт, её господин, сопроводив слова улыбкой, – для тарианской рабыни. Девушка улыбалась, потупив взор. Это была храбрая девушка. Я восхищался ею. Ясно было видно, что она привязана к Альбрехту чем-то большим, чем цепь раба. По жесту Камчака Элизабет Кардуэл вступила в круг. Теперь она была испугана. Она, впрочем как и я, предполагала, что Камчак победит Конрада. Если бы это было так и если бы даже Альбрехт нанес мне поражение, что было весьма вероятно, очки были бы равны. Теперь, если я проиграю, она станет кассарской рабыней. Альбрехт усмехался, слегка помахивая бола – не раскручивая пока, но покачивая слегка, как маятник, рядом со стременем каийлы. Он взглянул на Элизабет. – Беги, – сказал он. Босоногая Элизабет рванулась к черному копью. По-видимому, она наблюдала за бегом Туки и кассарской девушки, пытаясь научиться их манере, но, разумеется, она была совершенно неопытна в этом грубом спорте кочевников. Так, например, она не училась считать удары сердца каийлы, тогда как другие девушки под руководством своих господ тренировались, пока не вырабатывали у себя хорошее чувство времени. Некоторые рабыни народов фургонов, хоть это звучит невероятно, до совершенства были выучены искусству избегания бола, и такими девушками их хозяева очень дорожили и использовали в состязаниях. Одной из лучших у степняков, как я слышал, была кассарская рабыня, быстрая тарианка по имени Дина. Она участвовала в забегах более двухсот раз. Почти всегда она ухитрялась задержать свое возвращение в круг и сорок раз – невероятный успех – ей удалось достигнуть копья. На счет пятнадцать Альбрехт с поющим бола с невероятной скоростью молча рванулся за бегущей Элизабет Кардуэл. То ли она неправильно рассчитала время или быстроту всадника, но когда она обернулась, он был уже рядом с ней. Она вскрикнула, когда бола ударило её, мгновенно связав ноги и бросив её на землю. Казалось, прошло не больше чем пять или шесть ударов сердца, а Элизабет с запястьями, грубо привязанными к лодыжкам, была брошена на траву у ног судьи. – Двадцать пять, – провозгласил судья. В толпе раздался одобрительный шум, хотя и состояла она в основном из тачаков, зрители были восхищены великолепным представлением. Плачущая Элизабет дергалась и хваталась за ремни, удерживающие её, оставаясь совершенно беспомощной. Судья проверил ремни. – Связана надежно, – сказал он. Элизабет застонала. – Радуйся, маленькая дикарка, – сказал Альбрехт, – сегодня ночью в шелках удовольствия ты будешь танцевать танец цепей для кассарских воинов. Девушка отвернулась, вздрогнув. Она страдальчески вскрикнула. – Тихо, – сказал Камчак. Элизабет затихла и, борясь с слезами, молча лежала, ожидая, когда её освободят. Я срезал ремни с её запястий и лодыжек. – Я старалась, – сказала она мне со слезами на глазах, – я старалась. – Некоторые девушки, – сказал я ей, – бегали от бола более чем сотни раз. Они специально тренировались. – Сдаешься? – спросил Камчака Конрад. – Нет, – сказал Камчак, – ещё мой второй всадник должен участвовать. – Он даже не из народов фургонов, – сказал Конрад. – Все равно он будет участвовать. – Он не сделает это быстрее чем за двадцать пять ударов. Камчак пожал плечами. Я знал, что двадцать пять было замечательным временем. Альбрехт был великолепным наездником и опытным в этом спорте, хотя на этот раз его жертвой была только всего-навсего нетренированная рабыня, девушка, ни разу до того не бегавшая от бола. – В круг, – сказал Альбрехт другой кассарской девушке. Она была прекрасна. Она быстро вошла в круг, глубоко дыша, высоко держа голову. Она выглядела умной. У неё были черные волосы. Я заметил, что её лодыжки были чуть мощнее, чем признано желательным для рабыни. Они, должно быть, много раз выдерживали тяжесть её тела в быстрых поворотах и прыжках. Я пожалел, что не видел, как она бегает, потому что большинство девушек имеют свою манеру бега; если ты её уже видел несколько раз, скорость и уловки можно предвидеть. До того, как она вошла в круг, я видел, как она разминалась неподалеку – она немного пробежалась, расслабляя ноги, ускоряя кровь. Я понял, что она опытная соперница. – Если ты выиграешь для нас, – сказал ей Альбрехт, улыбаясь с седла каийлы, – этой ночью тебе дадут серебряный браслет и пять ярдов алого шелка. – Я выиграю для тебя, господин. Мне показалось, что она была чуть высокомерна для рабыни. Альбрехт оглянулся на меня. – Эта рабыня, – сказал он, – ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара. Я заметил, как что-то дрогнуло в глазах Камчака, казавшегося безучастным. – Она великолепная бегунья, – сказал он только. Девушка рассмеялась. Она посмотрела на меня с презрением, хотя и был на ней надет тарианский ошейник, хотя и носила она кольцо в носу, хотя и была она клейменая рабыня, одетая в кейджер. – Пари, – сказала она, – что я добегу до копья. Это разозлило меня. Более того, я не мог не заметить, что хотя она была рабыней, а я свободным человеком, она не обратилась ко мне, как того требовал обычай, как к господину. Мне было безразлично это обращение, но оскорбление меня задело. Наглая девка. – Пари, что нет, – сказал я. – Твои ставки! – А твои? Она рассмеялась. – Если я выиграю, ты отдашь мне бола, а я подарю его моему господину. – Согласен, – сказал я. – А если выиграю я? – Не выиграешь! – Но если? – Тогда я отдам тебе золотое кольцо и серебряную чашу. – Почему это рабыня имеет такие богатства? Она вздернула голову, не соблаговолив ответить. – Я дарил ей несколько таких штучек, – сказал Альбрехт. Теперь я мог ручаться, что девушка, стоящая передо мной, не была обычной рабыней и существовала очень веская причина, почему ей позволено было иметь такие вещи. – Я не хочу твое золотое кольцо и серебряную чашу, – сказал я. – Что же тогда ты хочешь? – спросила она. – Если я выиграю, я возьму в награду поцелуй наглой рабыни. – Мерзкий слин! – крикнула она, и глаза её вспыхнули. Конрад и Альбрехт рассмеялись. Альбрехт сказал девушке: – Это разрешено. – Ну хорошо, тарларион, твое бола против поцелуя. – Ее плечи дрожали от возбуждения. – Я покажу тебе, как может бегать кассарская девушка! – Ты много о себе думаешь, – ответил я, – ты не кассарская девушка, а всего-навсего рабыня кассаров. Ее кулаки сжались. В бешенстве она оглянулась на Альбрехта и Конрада. – Я побегу, как никогда ещё не бегала! – крикнула она. Альбрехт сказал про эту девушку, будто бы она ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара. – Что ж, – сказал я Альбрехту, – тебе, похоже, повезло с рабыней. – Да, – сказал он, – это правда. Может, ты слышал о ней? Это Дина из Тарии. Конрад и Альбрехт стукнули по своим седлам и громко захохотали. Камчак тоже рассмеялся, да так, что слезы побежали по бороздам шрамов на его лице. Он ткнул пальцем в Конрада: – Хитрый кассар, – рассмеялся он, – это была шутка. Даже я улыбнулся. Это тачаков называли хитрыми. Впрочем, хоть это и был хороший повод для того, чтобы посмеяться, но для народов фургонов, даже для Камчака, я же не был готов смотреть на происходящее с таким юмором. Возможно, шутка была и хороша, но я был не в том состоянии, чтобы воспринять её. Как умно Конрад изобразил подтрунивание над Альбрехтом, когда ставил двух девушек против одной. Мы ничего не знали о том, что одной из этих девушек являлась Дина из Тарии, а она, разумеется, будет бежать не для искусного Камчака, а для его приятеля, неуклюжего Тэрла, который даже не из народов фургонов и является полным новичком в управлении каийлой и бола. Возможно даже, Конрад и Альбрехт задумали это заранее. Вне всякого сомнения! Что они могут проиграть? Ничего! Все, на что можно было надеяться, – это на то, что Камчак победит Конрада. Но он не победил. Великолепная миниатюрная тарианка, укусив шею каийлы с риском для собственной жизни, обеспечила это. Альбрехт и Конрад пришли с простой идеей покрасоваться перед тачаками и заодно выиграть девушку или двух; разумеется, Элизабет Кардуэл была только одной из девушек, находившихся у нас. Даже тарианская девушка Дина, возможно лучшая рабыня в этом спорте, смеялась, повиснув на стремени Альбрехта и глядя на него снизу вверх. Я заметил, что его каийла находилась в пространстве, обнесенном бичом; ноги девушки не касались земли. Она прижималась щекой к отороченным мехом сапогам Альбрехта. – Беги, – сказал я. Она гневно оглянулась, и Камчак рассмеялся. – Беги, глупенькая, – скомандовал Конрад. Девушка отпустила стремена, и её ноги коснулись земли. Она на мгновение потеряла равновесие, но потом оттолкнулась и устремилась из круга. Она, безусловно, давала мне фору. Я снял путы с пояса и зажал их зубами. Начал раскручивать бола. К моему удивлению, пока я это делал, не отрывая глаз от девушки, она, находясь всего-навсего в пятидесяти ярдах от стартового круга, сменила свой прямой бег на зигзагообразный, впрочем все время продвигаясь к копью. Это озадачило меня. Несомненно, она считала правильно. Дина из Тарии не могла ошибаться. Судья отсчитывал вслух её время, я наблюдал схему её бега: два броска влево, затем длинная пробежка вправо для того, чтобы выровнять направление, два влево – вправо, два влево – вправо. – Пятнадцать! – выкрикнул судья, и я рванулся на каийле из круга. Я скакал на полной скорости и не потерял ни удара сердца. Даже если бы, по счастью, мне удалось достигнуть времени Альбрехта, Элизабет все равно будет принадлежать кассарам, поскольку Конрад имел явное преимущество перед Камчаком. Разумеется, было опасно приближаться к бегущей девушке на полном скаку, потому что если она попробует резко увильнуть в сторону, то придется притормозить каийлу и развернуть её. Но я мог рассчитать бег Дины: два раза влево, один раз вправо, поэтому я направил каийлу на полной скорости к точке, которая казалась обязательной точкой встречи между Диной и бола. Я был удивлен простотой её схемы и даже поражен, как могло случиться, что такая девушка, которую никак не могли поймать менее чем за тридцать два удара, сорок раз достигала копья. Я уже собирался освободить бола в следующий удар сердца каийлы, когда девушка предприняла свой очередной рывок налево. Я вспомнил её самоуверенность, презрение, с которым она смотрела на меня. Ее искусство, должно быть, отточено, а чувство времени просто великолепно. Рискуя всем, я освободил бола, бросив его не влево, куда она рванулась, но направо, и был точен в своем расчете. Я услышал испуганный крик, когда кожаные ремни опутали её бедра, икры и лодыжки, в мгновение связав их. С трудом снизив скорость, я пролетел мимо девушки, развернул каийлу и сразу же пустил её в полный галоп назад. Я увидел великое удивление на лице Дины. Руки её ещё были свободны, она все ещё инстинктивно пыталась сохранить равновесие… В следующее мгновение она упала в траву, подъехав, я схватил девушку за волосы и бросил в седло. Вряд ли она понимала, почему это так быстро случилось, когда обнаружила себя моей пленницей. Каийла уже набрала полную скорость, а Дина висела на луке седла. Моя каийла влетела в круг, и я как раз закончил узлы на путах. Я бросил Дину к ногам судьи. – Время?! – крикнул Камчак. Судья испуганно вздрогнул, будто не мог поверить собственным глазам. Он отнял ладонь от бока стоящей каийлы. – Семнадцать, – прошептал он. Толпа молчала, затем внезапно, как будто ударил гром, она начала кричать и аплодировать. Камчак хлопал по плечам Конрада и Альбрехта, выглядевших весьма пораженными. Я посмотрел вниз на Дину из Тарии. Гневно глядя на меня, она стала дергаться, извиваться в путах, переворачиваясь на траве. Судья дал ей возможность заниматься этим несколько минут, затем изучил путы. – Девка связана надежно, – сказал он. Толпа ответила взрывом криков и аплодисментов: онасостояла в основном из тачаков, которые были крайне довольны увиденным, однако я заметил, что даже немногочисленные кассары и паравачи были едины в своих восторгах. Элизабет Кардуэл подпрыгивала, хлопала в ладоши. Я посмотрел опять на Дину, лежащую у моих ног, прекратившую борьбу. Я распутал бола с её ног. Кайвой я разрезал ремни на её лодыжках, и она встала на ноги. Она повернулась лицом ко мне, одетая в кейджер, со все ещё связанными за спиной запястьями. Я прикреплял бола обратно к седлу. – Кажется, бола-то я сохранил, – сказал я. Она попыталась освободить запястья, но не смогла, разумеется, сделать это. Затем я взял Дину из Тарии за плечи и некоторое время с удовольствием наслаждался своим выигрышем. Поскольку она досадила мне, состоявшийся поцелуй был поцелуем господина и рабыни; впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил. – Хозяин, – сказала она, её глаза заблестели. Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях. Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы. Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась. Я не понял, какая муха её укусила. Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности? – Счет ничейный, – сказал Камчак, – состязание закончено. Победителя нет. – Согласен, – сказал Конрад. – Нет, – сказал Альбрехт. Все посмотрели на него. – Пика и тоспит, – сказал он. – Состязание закончилось, – сказал я. – Выигрыша не было, – запротестовал Альбрехт. – Это правда, – сказал Камчак. – Победитель должен быть, – сказал Альбрехт. – Я на сегодня наездился, – сказал Камчак. – Я тоже, – сказал Конрад. – Пошли вернемся к нашим фургонам. Альбрехт указал копьем на меня. – Я вызываю тебя, – сказал он. – Копье и тоспит. – Мы закончили с этим, – сказал я. – Живая ветвь! – выкрикнул Альбрехт. Камчак втянул воздух. Некоторые из толпы начали кричать: – Живая ветвь! Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком. За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью – наиболее опасный спорт народов фургонов. В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется. Не нужно говорить, что много рабынь пострадало в этом жестоком спорте. – Я не хочу стоять для него! – вскричала Элизабет Кардуэл. – Встань для него, рабыня! – рявкнул Камчак. Элизабет Кардуэл, осторожно зажав тоспит в зубах, повернулась боком и заняла позицию. Почему-то она не производила впечатления испуганной, скорее разозленной. Я думал, она будет дрожать от страха. Но она стояла как скала, и когда я проскакал мимо нее, на кончик моего копья был наколот тоспит. Девушка, укусившая шею каийлы, та, чья нога была порвана зубами животного, стояла для Альбрехта. С почти издевательской легкостью он проскакал мимо нее, подхватив тоспит из её рта на острие копья. – Три очка каждому, – провозгласил судья. – Мы закончили, – сказал я Альбрехту. – Ничья. – Нет. Победителя нет. Он гордо выпрямился на гарцующей каийле. – Победитель будет! – крикнул он. – Лицом к копью! – Я не поскачу, – сказал я. – Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! – выкрикнул Альбрехт. – Если ты не поедешь, – сказал судья, – победа будет за ним. Я должен был скакать. Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне. Это было самым трудным в состязаниях на копьях. Невероятно легкий удар, наносящийся оружием, свободно скользящим в расслабленной, свободно сжимающей древко руке, должен позволить острию подцепить тоспит изо рта девушки, и в случае удачи воин может быстро и плавно отдернуть копье назад, скользнув острием чуть слева от живой ветви. Выполненный хорошо – это великолепный, аккуратный удар. В случае же малейшей неточности девушка может быть ранена или убита. Элизабет стояла лицом ко мне, и вид у неё был не испуганным, а скорее вызывающим. Она даже стиснула кулаки. Я очень надеялся, что не пораню её. В предыдущем состязании я старался держать копье чуть левее, так что если удар был бы неточным, острие просто пронеслось бы мимо тоспита, не задев его, но теперь, когда Элизабет стояла ко мне лицом, я должен был ударить в самый центр фрукта, и никак иначе. Каийла бежала быстро и ровно. Когда я миновал Элизабет, унося тоспит на острие копья, толпа одобрительно зашумела. Воины восхищенно гремели копьями о лакированные щиты, мужчины кричали что-то восторженное, женщины-свободные и рабыни приветствовали меня звонкими возгласами. Остановив скакуна, я обернулся, ожидая увидеть Элизабет побледневшей, едва ли не теряющей сознание. Она, похоже, не собиралась этого делать. Кассар Альбрехт в гневе опустил копье и устремился к своей рабыне. В мгновение ока он миновал ее тоспит на кончике копья. Девушка безмятежно улыбалась. Толпа приветствовала Альбрехта. Затем, когда все немного попритихли, судья протянул руку к копью кассара и тот без удовольствия передал ему оружие для осмотра. – На острие кровь, – сурово сказал судья. – Я не коснулся ее! – крикнул Альбрехт. – Я не задета! – вторя ему, выкрикнула девушка. Судья продемонстрировал оружие. На кончике острия, как и на желтовато-белой кожуре фрукта, были явно видны следы крови. – Открой рот, рабыня, – приказал судья. Девушка замотала головой. – Сделай это, – сказал Альбрехт. Она открыла рот, и судья, грубо разведя ей челюсти, заглянул вовнутрь. Во рту была кровь. Девушка предпочитала глотать её, ничем не выдавая ранения. Она показалась мне бесстрашной, бравой девушкой. Правда, когда я внезапно понял, что теперь она и Дина из Тарии принадлежат Камчаку и мне, я испытал что-то вроде шока. Обе девушки, опустив головы и подняв скрещенные руки, преклонили перед нами колени. Элизабет Кардуэл сердито посмотрела на них. Камчак, посмеиваясь, соскочил с каийлы и, быстро связав им запястья, надел на шею каждой по кожаному ремню, привязав свободные концы к луке своего седла. Связанные таким образом, девушки продолжали стоять на коленях у лап его каийлы. Дина из Тарии бросила на меня беглый взгляд, в котором я успел прочесть робкое признание того, что я теперь её господин. – Я не знала, что нам нужны все эти рабыни, – промолвила Элизабет. – Молчи, – цыкнул на неё Камчак, – или получишь клеймо. Но, похоже, по каким-то одной ей известным причинам Элизабет Кардуэл смотрела волком скорее на меня, чем на Камчака. Она откинула голову и дернула ею так, что волосы подпрыгнули у неё на плечах. Затем по каким-то не вполне понятным мне самому причинам я вытащил путы, связал ей запястья, как Камчак сделал это с другими девушками, и надел ремень на её шею, привязав его к луке седла. Возможно, я таким образом хотел напомнить ей о том, что она тоже была рабыней. – Сегодня, маленькая дикарка, – добавил Камчак, подмигивая ей, – будешь спать скованная, под фургоном. Элизабет чуть не задохнулась от возмущения. После этого мы с Камчаком развернули наших каийл и направились обратно к фургонам, таща за собой привязанных к седлам девиц. – Подходит время, – сказал Камчак, – завтра стада двинутся к Тарии. Я кивнул. Зимовка кончилась. Начиналась третья фаза года – Возвращение к Тарии. Теперь я мог надеяться получить ответы на все мучившие меня столь долгое время вопросы: к примеру, разрешить загадку ошейника с посланием, разобраться с тайной, окружавшей его появление на Горе, а также наконец, поскольку мне не удалось ничего обнаружить среди фургонов, найти хоть какую-нибудь зацепку, путеводную нить, способную привести меня к разгадке местонахождения или дальнейшей судьбы золотистой сферы, которая является или являлась последним яйцом Царствующих Жрецов. – Я возьму тебя с собой в Тарию, – сказал Камчак. – Хорошо, – ответил я. Мне понравилась Зимовка. Но теперь она закончилась. С приходом весны боски двинулись на юг, за ними последовали фургоны, а с ними и я.Глава 9. АФРИЗ ИЗ ТАРИИ
Не было ни малейших сомнений в том, что я в надетой на меня красной тунике воина и Камчак в черных кожаных доспехах выглядели несколько странно в банкетном зале дома Сафрара, торговца из Тарии. – Это печеный мозг тарианского вуло, – объяснял Сафрар. Меня несколько удивляло, что Камчак и я, будучи своеобразными послами народов фургонов, принимались в доме торговца Сафрара, а не во дворце Фаниуса Турмуса, правителя Тарии. Камчак пояснил мне, что на это имелись две причины – официальная и настоящая. Официальной причиной, провозглашенной когда-то давно правителем Фаниусом Турмусом и другими официальными лицами, считался указ о том, что между городом и кочевниками не могут быть заключены дипломатические отношения, а настоящей же причиной, по-видимому широко не афишируемой, являлось то, что реальная власть, как это часто случалось и в других городах, принадлежала касте торговцев, главным из которых был Сафрар. Впрочем, правитель, разумеется, был проинформирован о встрече, и на банкете присутствовал его полномочный представитель – Камрас из касты воинов, капитан, который, как я слышал, уже не первый год был чемпионом Тарии. Я подцепил кусочек печеного мозга вуло и сунул в рот золотой палочкой для еды, насколько мне известно, – предметом, уникальным для Тарии. После этого запил все большим глотком напитка, стараясь проглотить его как можно быстрее – терпеть не могу сладкие, похожие на сироп вина Тарии, ароматизированные и переслащенные до такой степени, что на их поверхности, кажется, можно оставлять отпечатки пальцев. Должен заметить, что каста торговцев не относится к пяти традиционным высоким кастам Гора – посвященных, писцов, врачей, строителей и воинов. Без сомнения, факт, что только члены пяти высоких каст занимают места в верховных советах городов, вызывает сожаление. Но, как и следовало ожидать, золото торговцев в большинстве мест оказывает свое влияние, и не всегда в такой вульгарной форме, как дача взяток или оплата услуг, более часто – в скрытой форме, а именно: в предоставлении кредитов на проекты или нужды высокопоставленных лиц либо в отказе от такового. На Горе говорят: «У золота касты нет». Это высказывание особенно популярно среди торговцев. И в самом деле, наедине с самими собой, как я слышал, торговцы склонны считать свою касту самой высокой кастой Гора, хотя и не стараются провозглашать это во всеуслышание, дабы не оскорбить чувства других. Разумеется, такое заявление имеет некоторые основания, поскольку торговцы на свой лад являются храбрыми, умными и искусными людьми, проводящими много времени в путешествиях, поддерживающими связь между землями, рискующими караванами, достигающими коммерческих соглашений, людьми, развившими и поддерживающими меж собой Торговый Закон – единственный официальный договор, действующий во многих горианских городах. На деле именно торговцы организуют и проводят четыре великие ярмарки, проходящие каждый год у подножия Сардара; я сказал «на деле», потому что официально ярмарки проходят под руководством касты посвященных, которая между тем в основном поглощена церемониальными жертвоприношениями и счастлива передать фактическое руководство этой огромной коммерческой структурой – сардарской ярмаркой – в руки низкой, зачастую презираемой касты торговцев, без которой, правда, ярмарки скорее всего не существовали бы, по крайней мере в той форме, что сейчас. – Теперь, – произнес торговец Сафрар, – подается тушеная печень голубой четырехиглой летучей рыбы с Коса. Это крохотная, нежная рыбка размером примерно с монету, у неё на спинном плавнике имеются три или четыре ядовитые колючки, она способна выскакивать из воды и на широких грудных плавниках лететь по воздуху, обычно для того, чтобы избежать мелких морских тарларионов, которые, по всей видимости, невосприимчивы к яду колючей рыбки. Эту рыбку ещё иногда называют рыбой-певуньей, потому что во время брачного ритуала самки этой рыбки высовывают голову из воды и испускают какие-то посвистывающие звуки. Голубая четырехиглая летучая рыба водится только близ Коса. Чем дальше в море, тем чаще попадаются более крупные экземпляры этой рыбы. Но маленькая летучая рыбка считается деликатесом, а её печень – деликатесом из деликатесов. – Как получилось, – поинтересовался я, – что вы здесь, в Тарии, можете подавать печень летучих рыбок? – У меня в Порт-Каре галера, – ответил Сафрар, и я её два раза в год посылаю на Кос за рыбой. Сафрар – это жирный багроволикий коротышка с короткими ногами и руками. У него быстрые, ясные глаза, рот с узкими, яркими губами, время от времени он шевелит своими пальчиками, заканчивающимися круглыми отточенными ногтями, будто пощупывая кошелек или перекатывая в пальцах диск монеты. Голова его, как и у многих торговцев, выбрита, брови убраны и над каждым глазом в складках багровой кожи укреплены четыре золотистые капельки, даже два передних зуба у него из золота, что нетрудно заметить, когда он смеется. Может быть, в них содержится яд – торговцы редко бывают искусными в использовании оружия. Особо выделяется надрыв на его правом ухе, полученный в каком-нибудь происшествии. Такие надрывы, насколько я знаю, обычно ставятся на уши воров, попавшихся в первый раз. Второе попадание обычно карается отнятием правой руки, а третье – потерей левой руки и обеих ног. Впрочем, на Горе очень мало воров, за исключением разве что официально признанной касты воров в Порт-Каре, о которой мне уже не раз доводилось слышать, – мощной, хорошо организованной касте, которая, как правило, вполне может защитить своих членов от неприятностей, подобных надрыванию уха. Я не сомневался, что в случае Сафрара рваное ухо лишь досадное совпадение, но оно, должно быть, часто является причиной смущения людей непосвященных. Сафрар был приятным, вежливым человеком, быть может, несколько ленивым, хотя при взгляде на его быстрые глаза и пальцы такое впечатление пропадало. Вне всякого сомнения, он был внимательным и щедрым хозяином, но я не думал о том, чтобы понять его лучше. – Так торговец из Тарии имеет галеру в Порт-Каре? – удивился я. Сафрар откинулся на желтые подушки у низкого, уставленного винами, фруктами, золотыми приборами и деликатесами стола. – Я не думал, что Порт-Кар может быть в добрых отношениях хоть с кем-нибудь из внутренних городов, – пояснил я свой вопрос. – Так оно и есть, – произнес Сафрар. – Тогда каким же образом… – У золота нет касты, – пожал плечами Сафрар. Я попробовал печень летучей рыбы и невольно скривился. Сафрар подмигнул: – Быть может, ты предпочел бы жареное мясо боска? Я поместил золотые палочки для еды на подставку, отодвинул блестящую тарелку, на которой лежало ещё несколько теоретически съедобных яств, осторожно разложенных рабом так, что они напоминали букет диких цветов. – Да, – сказал я, – думаю, да. Сафрар передал мое пожелание главному официанту, и тот, бросив оскорбленный взгляд в мою сторону, послал двух молодых рабынь на кухню, чтобы те принесли кусок мяса боска. Я посмотрел в сторону Камчака и увидел, как он очищает очередное блюдо, держа его у самого рта и запихивая в себя аккуратно разложенные на нем деликатесы. Я перевел взгляд на Сафрара – тот возлежал теперь уже на желтых подушках в своих излюбленных шелковых одеждах, золотых и белых цветов касты торговцев. Сафрар с закрытыми глазами покусывал какое-то крохотное существо, до сих пор ещё подергивающееся, проколотое палочкой для еды. Я отвернулся и стал смотреть в огонь и слушать музыку. – Не огорчайся, что нас принимают в доме торговца Сафрара, – вдруг произнес Камчак, по-видимому по-своему истолковав мое уныние, – власть в Тарии принадлежит людям, подобным ему. Я перевел взгляд на стол, за которым сидел Камрас, полномочный представитель Фаниуса Турмуса, правителя Тарии. Это был широкоплечий, сильный человек с длинными черными волосами. Он сидел как воин, хотя на нем были надеты шелка, его лицо перечеркивали два тонких шрама, может быть когда-то нанесенных кайвой. Говорили, что он – великий воин, проявлявший себя, разумеется, только в ежегодно проводимых в Тарии соревнованиях. Он не разговаривал с нами. Даже почтя нас своим присутствием на банкете, он не проронил ни слова. – Кроме того, – ткнул меня в бок Камчак, – честно скажу, пища и обстановка в доме Сафрара мне нравятся гораздо больше, чем во дворце Фаниуса Турмуса. – И то правда. Я поражался тому, как желудок Камчака выдерживает натиск блюд, которыми тот его набивает. Впрочем, быть может, ему это и не вредно. Тарианские праздники обычно растягиваются на большую часть ночи и могут насчитывать до ста пятидесяти перемен блюд. Такое количество блюд, без сомнения, не оправдало бы себя, если бы не существовало некоего не совсем приятного устройства из золотой бутыли и палочки с перышком на конце, окунаемой в ароматизированное масло, с помощью которых едок, когда хотел, мог освежиться и вернуться к праздничному столу с по-прежнему пустым желудком. Я никогда не прибегал к этому изуверскому средству и выходил из положения, беря по маленькому кусочку в каждой из перемен и так утоляя аппетит. Тарианцы рассматривали это как безнадежную дикарскую стеснительность. Впрочем, быть может, с их точки зрения, я пил слишком много паги. Сегодня в полдень мы с Камчаком, ведя под уздцы четыре груженые каийлы, вошли в первые ворота девятивратной Тарии. Во вьюках были коробки с драгоценными камнями, серебряными сосудами, ювелирными украшениями, зеркалами, гребнями, золотыми монетами с изображением тарна – все это мы везли в качестве даров в Тарию. По-видимому, это было гордым жестом кочевников, желающих показать, как мало их беспокоят бренные деньги и драгоценности, настолько мало, что они даже способны отдать их тарианцам. Тарианские посланцы к народам фургонов в своих подношениях, разумеется, старались превзойти последних. Камчак говорил мне (я думаю, это был своего рода секрет), что некоторые вещи обменивались туда и обратно десятки раз; впрочем, Камчак не вручил посланцу Фаниуса Турмуса, которого встретил у входа в город, одной маленькой плоской коробочки для правителя. Он настоял на том, чтобы нести её самому, и действительно она находилась сейчас рядом с ним под правым коленом. Я был доволен посещением Тарии, поскольку меня всегда интересовали новые города. Тария оправдала мои ожидания. Она была роскошна. Ее лавки были заполнены редкими экзотическими товарами. Меня окружали запахи, которых я никогда до того не встречал. Несколько раз мы попадали в толпу музыкантов, пританцовывающих в центре улицы, играющих на флейтах, барабанах, может быть направляющихся на пир. Я был рад снова встретить разноцветие кастовых одеяний, столь обычное для любого горианского города, хотя в отличие от других городов здесь эти одежды были чаще всего из шелка; услышать крики горианских торговцев, такие знакомые, продавцов пирожных, зеленщиков, разносчиков вина, согнувшихся под бурдюками из двойной шкуры верра на спине. Мы не привлекли к себе столько внимания, как я было опасался, и мне подумалось, что, наверное, кочевники на улицах Тарии – зрелище довольно привычное для местных жителей: раз в год, по крайней мере каждой весной, посланцы народов фургонов приходят в город. Многие люди едва удостаивали нас беглым взглядом, и это несмотря на то, что в иные времена мы были кровными врагами. Полагаю, впрочем, что жизнь высокостенной Тарии для большинства её граждан шла своим чередом, а народы фургонов казались чем-то далеким. Город ни разу не пал и уже более века не подвергался осаде. Похоже, местные жители опасались кочевников только тогда, когда выходили за стены города. Вот тогда горожане начинали ощущать очень сильное беспокойство и, надо заметить, они имели на это все причины. Единственным разочарованием, поджидавшим меня на улицах Тарии, был глашатай, посланный впереди нас, чтобы предупредить всех женщин города, дабы они скрыли лица, даже рабыни. Таким образом, к несчастью, за исключением случайной пары глаз, стрельнувших из-под вуали, мы не увидели на своем пути от ворот до дома Сафрара ни одной из облаченных в шелка роскошных красавиц Тарии. Я обратил на это внимание Камчака, и тот громко расхохотался. Разумеется, он был прав. Среди фургонов, заклейменными, одетыми в крошечные кусочки кожи, скрепленные маленькими шнурочками, имеющими кольцо в носу и горианский ошейник, разгуливало немало красоток Тарии. Даже сейчас, к неудовольствию Элизабет Кардуэл, проводившей всю последнюю неделю ночи под фургоном, в нашем фургоне были две такие – Дина, которую я выиграл в состязании с бола, и её подружка – великолепная отважная девчонка, укусившая шею камчаковской каийлы, пытавшаяся скрыть от судьи повреждения от копья Альбрехта. Звали её Тенчика, она пыталась хорошо служить Камчаку, но было ясно, что она тяжело переживает разлуку с Альбрехтом. К моему удивлению, он дважды пытался выкупить свою милую рабыню, но Камчак торговался, набивая цену. Дина, напротив, ласково и преданно служила мне. Один раз Альбрехт было попытался вместе с Тенчикой выкупить и её, но я был непреклонен. – Это значит, – спросила меня той ночью Дина, прижавшись головой к моим ногам, – что мой господин доволен мной? – Да, – сказал я, – доволен. – Я счастлива. – У неё толстые коленки, – констатировала Элизабет Кардуэл. – Не толстые, – сказал я, – а сильные и красивые колени. – Ну, если тебе нравятся толстые коленки… – отворачиваясь, презрительно проронила Элизабет и вышла из фургона, успев продемонстрировать великолепную стройность собственных ног. Я вспомнил, что лежу на пиру Сафрара в Тарии. Прибыл мой кусок поджаренного мяса боска. Я поднял его и поднес ко рту. Конечно, это совсем не то, что боск, приготовленный на открытом огне в прерии, но… впрочем, это был хороший боск. Я вонзил зубы в сочное мясо и, отрывая куски, принялся с удовольствием жевать. Банкетные столы расставлены в форме буквы «П», чтобы рабы могли с удобством обслуживать всех, и, разумеется, для того, чтобы артисты могли давать представление между столов. Сбоку располагался маленький алтарь Царствующих Жрецов, где горел небольшой огонь. На этом огне в самом начале праздника хозяин сжег несколько кусочков мяса, орошенного вином. – Та-Сардар-Гор! – провозгласил он, и эта фраза была подхвачена остальными. – За Царствующих Жрецов Гора! Это была обязательная фраза перед трапезой. Единственным, кто не участвовал в церемонии, был Камчак, считавший, что такое жертвоприношение в глазах неба является никуда не годным. Я принял участие в церемонии почитания Царствующих Жрецов, в особенности одного – Миска. Сидевший в нескольких футах от меня тарианец заметил, что я участвую в ритуале: – Вижу, – произнес он, – что ты был рожден не среди фургонов. – Да, – кивнул я. – Его зовут Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба, – вмешался Сафрар. – Откуда тебе известно мое имя? – Слухи… – ответил он. Я бы хотел порасспросить его об этом еще, но он уже разговаривал с рабом позади себя, отдавая распоряжения насчет пира. Вскоре я забыл об этом. Если на улицах Тарии и не было женщин, то Сафрар, торговец, по-видимому, вознамерился компенсировать эту недостачу в своем доме. Несколько свободных женщин сидело за столом и несколько рабынь прислуживало. Свободные женщины с точки зрения скорее пуритан других городов вели себя непринужденно – откинули капюшоны и скрывавшие их лица вуали, наслаждались праздником, угощаясь с тем же аппетитом, что и мужчины. Их красота, блеск глаз, смех и разговоры, как мне казалось, очень украшали вечер. Многие из них были бойкими на язык, полными энергии красивыми женщинами, чувствующими себя совершенно свободно и непринужденно. Мне нравилось, что женщины открывали вуали при всем честном собрании, особенно в присутствии чужеземцев, как Камчак и я. Обслуживавшие нас рабыни позвякивали золотыми браслетами, по четыре на руках и ногах, и звук этот сливался с мелодичным перезвоном колокольчиков, свисавших с их ошейников и волос. Уши их также украшали крошечные колокольчики рабыни. Единственным одеянием этих женщин был тарианский камиск. Это кусок ткани, который носят как пончо, с той лишь разницей, что по краю его скрепляют цепочкой или шнурком. Тарианский же камиск, если его разложить на полу, будет похож на перевернутую букву «Т», причем поперечина будет слегка приподнята с каждой стороны. Он крепится одной-единственной веревкой. Веревка связывает одеяние в трех местах – у шеи, на спине и спереди на животе. Сам по себе этот костюм, как нетрудно догадаться, крепится на шее девушки, проходит по передней стороне тела, между ног, затем поднимается, прикрывая двумя сторонами поперечины «Т» бедра, после чего завязывается на животе. Тарианский камиск в отличие от обычного камиска прикрывает клеймо; а с другой стороны, в отличие от обычного камиска он оставляет спину неприкрытой и может быть затянут таким образом, чтобы лучше подчеркнуть женскую красоту. Нас развлекала группа жонглеров, пожирателей огня и акробатов. Был и фокусник, который особенно понравился Камчаку, а также укротитель, который с бичом в руке провел по залу танцующего слина. Мне удалось расслышать обрывки беседы Камчака с Сафраром, как я успел понять, они обсуждали место встречи для обмена товаром. Чуть позже, когда я был уже пьянее, чем мог себе позволить, я расслышал, как они обсуждали детали того, что Камчак называл «играми Войны Любви», уточняя такие детали, как время, оружие, судьи и так далее. Затем я услышал фразу: «Если она будет участвовать, ты должен будешь отдать золотой шар». Мгновенно я протрезвел, до меня дошел смысл сказанного, меня затрясло. Чтобы ничем не выдать охватившего меня возбуждения, я даже ухватился рукой за стол. – …Я смогу устроить так, что она будет избрана для игр… – говорил Сафрар, – но это будет кое-чего стоить. – Как ты обеспечишь, что её выберут? – спросил Камчак. – Мое золото обеспечит, – тихо произнес Сафрар, – и золото же обеспечит, что её будут плохо защищать. Краешком глаза я видел, что глаза Камчака разгорелись. Церемониймейстер подал знак, призывая к тишине, остановил все разговоры и игру музыкантов. Акробаты были вынуждены прервать выступление и удалиться. В наступившей тишине прозвучал голос стюарда: – Африз из Тарии! Я, как и другие находящиеся в зале, перевел взгляд на широкую мраморную лестницу, расположенную слева от огромного стола в доме торговца Сафрара. По лестнице медленно в ниспадающем шелковом белом с золотым одеянии торжественно спускалась девушка по имени Африз. Ее сандалии были из золота, и она носила золотые перчатки. Ее лица было не разглядеть – его укрывала белая шелковая вуаль, также отделанная золотом. Не были видны даже её волосы – их скрывал капюшон свободной женщины, который, разумеется, имел цвета касты торговцев. Следовательно, Африз принадлежала к касте торговцев. Я вспомнил, что Камчак не раз уже говорил о ней. Женщина приближалась, и внезапно я вновь расслышал слова Сафрара: – Вот что я предлагаю, – говорил он, указывая на приближающуюся девушку. – Богатейшая женщина Тарии, – вздохнул Камчак. – Как только достигнет совершеннолетия, – уточнил Сафрар. Я заподозрил, что до того времени её средства находились в руках Сафрара. Позднее Камчак подтвердил мою догадку. Сафрар не был родственником девушки, но был избран торговцами Тарии, на которых оказывал несомненное влияние, опекуном девушки после смерти её отца, который погиб несколько лет назад при нападении паравачей на его караван. Отец Африз – Тетрар был самым богатым торговцем города, одного из самых богатых городов на Горе. После него не осталось ни одного наследника мужского пола, и соответственно огромные богатства Тетрара принадлежали теперь его дочери – Африз, которая стала бы полноправной хозяйкой этих богатств по достижении ею совершеннолетия, что должно было произойти этой весной. Девушка, несомненно, прекрасно отдавала себе отчет в том, сколько глаз направлено на нее, она остановилась на лестнице и, надменно подняв голову, оглядела зал. Я как-то почувствовал, что она почти немедленно отметила меня и Камчака. Что-то в её позе заставило меня заподозрить, что она довольна тем, что обнаружила нас здесь. Сафрар прошептал Камчаку, глаза которого разгорелись и остановились на бело-золотой фигуре на лестнице. – Разве она не стоит золотой сферы? – Трудно сказать, – ответил Камчак. – Ее рабыни, – сообщил Сафрар, – говорят, что она прекрасна. Камчак пожал плечами в своей хитрой тачакской манере. Я несколько раз видел этот жест, когда обсуждалась цена, которую должен был заплатить Альбрехт, чтобы заполучить обратно свою Тенчику. – Шар на самом деле не так уж много и стоит, проговорил Сафрар, – он ведь не из золота, только кажется таким… – Но, – сказал Камчак, – тачаки дорожат золотой сферой… – Я хочу её только как диковинку, – продолжал Сафрар. – Я подумаю над этим, – ответил Камчак, не отводя взгляда от Африз. – Я знаю, где она, – говорил Сафрар, обнажив золотые зубы, – и могу послать за ней людей. Стараясь ничем не выдать своего внимания, я напряженно вслушивался в их беседу, хотя сейчас, даже выкажи я открыто свой интерес, не многие из зала заметили бы его, поскольку взгляды всех были прикованы к стоявшей на лестнице девушке – стройной, по слухам, прекрасной, укрытой вуалью и бело-золотым убором. Она поразила даже меня. Даже я, несмотря на то что внимание мое было полностью поглощено беседой Камчака с Сафраром, не смог бы отвести от неё глаз, даже если бы захотел. Наконец она спустилась по лестнице и, останавливаясь, лишь чтобы кивнуть или бросить фразу-другую сидящим за столами, гордо прошествовала к главному столу. Музыканты по сигналу вновь подняли свои инструменты, вновь появились акробаты и принялись вертеться и прыгать вокруг гостей. – Сфера в фургоне Катайтачака, – медленно, с расстановкой говорил Сафрар, – и я могу послать за ней наемных тарнсменов с севера, но я предпочитаю обойтись без войны. Камчак все ещё смотрел на прекрасную тарианку Африз. Мое сердце бешено заколотилось – теперь я знал, если, конечно, Сафрар был прав, что золотая сфера, без сомнения – последнее яйцо Царствующих Жрецов, находится в фургоне Катайтачака, убара тачаков. Наконец-то я, кажется, узнал о его местонахождении! Я успел обратить внимание, что Африз, направляясь к нам, по пути не заговаривает ни с одной из присутствующих в зале женщин, не приветствует ни одну, хотя их наряды позволяли предполагать, что они и знатны и богаты. Мужчинам же то там, то тут она слегка кивала либо роняла слово-два. Мне показалось, что Африз не желает признавать свободных женщин, снявших покрывала. Ее собственная вуаль, разумеется, не была откинута. Когда она приблизилась, я смог сквозь неплотную ткань разглядеть сияние двух прекрасных черных глаз. Телосложением она была потяжелее мисс Кардуэл, но полегче Херены. – Золотой шар за Африз из Тарии, – страстно прошептал Сафрар Камчаку. Камчак повернулся к маленькому торговцу, изборожденное шрамами лицо кочевника сломалось в улыбке: – Тачаки дорожат золотой сферой. – Ну и пожалуйста, – огрызнулся Сафрар, – тогда и женщины ты не получишь. – Я сам позабочусь об этом. – Ну что ж, заботься, а я сам позабочусь о том, чтобы каким-нибудь образом получить золотой шар! Камчак отвернулся и снова уставился на Африз. Девушка подошла вплотную, и Сафрар, вскочив, поклонился ей. – Приветствую Африз из Тарии, которую я люблю, как собственную дочь, – произнес он. Девушка кивнула, сказав: – Почтение Сафрару! Сафрар подал знак двум девушкам, которые внесли покрывало и шелковую подушку, поместив её между Сафраром и Камчаком. Африз кивнула церемониймейстеру, и тот мановением руки отправил акробатов прочь, а музыканты тут же тихо заиграли мягкие и сладкие мелодии. Все вернулись к беседам и еде. Африз огляделась по сторонам. Она приподняла вуаль так, что я смог увидеть изящные линии её носа и рта. Затем она два раза хлопнула в ладоши, и церемониймейстер бросился к ней. – Что-то дерьмом боска попахивает, – сказала она. Стюард казался озадаченным, затем испуганным. Он поклонился, раскинул руки и улыбнулся с деланным сожалением. – Мне жаль, моя госпожа, но, учитывая обстоятельства… Она осмотрелась и, казалось, впервые заметила Камчака. – А-аа… – сказала она. – Я вижу… конечно… тачак… Сидевший скрестив ноги Камчак, казалось, подпрыгнул на покрывале, задев ногой низкий столик, на котором зазвенели тарелки. – Великолепно! – воскликнул он. – Пожалуйста, если желаешь, присоединяйся к нам, – обратился к Африз Сафрар. Африз, довольная собой, заняла место между Сафраром и Камчаком, где села, опираясь на пятки в позе горианской свободной женщины. Она держалась очень прямо, высоко подняв голову. – Кажется, мы встречались раньше, – сказала она, обращаясь к Камчаку. – Два года назад, – ответил Камчак, – в этом же месте и в это же время. Помнишь, ты назвала меня тачакским слином? – Кажется, что-то припоминаю, – промолвила Африз так, словно ей это давалось тяжело. – Я принес тебе тогда пятиниточное ожерелье из алмазов, – сказал Камчак, поскольку слышал, что ты прекрасна. – А-аа… – проронила Африз, – я ещё отдала его своим рабам. Камчак на радостях опять пнул стол. – Вот тогда ты отвернулась и обозвала меня тачакским слином. – Ах да! – рассмеялась Африз. – Именно тогда, – продолжал Камчак, все ещё смеясь, – я поклялся, что сделаю тебя своей рабыней. Африз осеклась. Сафрар потерял дар речи. Все за столом притихли. Камрас медленно поднялся из-за стола. Он обратился к Сафрару. – Мне принести оружие? Камчак посасывал пату и вел себя так, словно не слышал слов Камраса. – Нет, нет! – закричал Сафрар. – Камчак и его друг – гости, послы от народов фургонов! Им нельзя причинять вред! Африз нежно рассмеялась, и Камрас вынужден был вернуться на свое место. – Принесите мне духи! – обратилась Африз к старшему официанту, и тот послал рабыню, которая вскоре принесла поднос с лучшими тарианскими духами. Африз вытащила две крохотные бутылочки и чуть подержала их перед носом, после чего разбрызгала содержимое по столу и покрывалу. Ее действия доставили удовольствие тарианцам, и они рассмеялись. Камчак тоже все ещё улыбался. – За это, – произнес он, – ты проведешь первую ночь в мешке с навозом. Африз снова мило рассмеялась, и к ней присоединились люди за столом. Руки Камраса, побелев, вцепились в стол. – Кто ты? – спросила Африз, посмотрев на меня. – Я – Тэрл Кэбот из города Ко-Ро-Ба. – Это же очень далеко на севере, даже дальше, чем Ар! – Да, – ответил я. – Как так получилось, – спросила она, – что воин из Ко-Ро-Ба едет в вонючих фургонах тачакского слина? – Фургон не пахнет, – ответил я. – А Камчак мой друг. – Без сомнения, ты – отверженный, – сказала она. Я пожал плечами. Она рассмеялась и повернулась к Сафрару. – Быть может, варвар хочет зрелищ? – спросила она. Я был озадачен подобным предложением, потому что целый вечер шли какие-нибудь представления, жонглеры, акробаты, парень, который под музыку поглощал огонь, маг, укротитель с танцующими спинами… Сафрар смотрел в пол. Он был зол. – Может быть, – сухо сказал он. Я предположил, что Сафрар был все ещё раздражен отказом Камчака на сделку о золотой сфере. Я не совсем понимал мотивы поведения Камчака. Конечно, он не знал истинной природы золотой сферы в этом варианте он понимал бы, что она бесценна. Я догадывался, что он не знал её настоящей ценности, потому что он, по-видимому, серьезно обсуждал её обмен раньше, ещё до этого вечера. Похоже, он просто хотел от Сафрара больше, чем только Африз. Теперь Африз повернулась ко мне. Она кивнула в сторону женщин за столами: – Разве женщины Тарии не прекрасны? – Конечно, – подтвердил я, потому что здесь не присутствовало ни одной женщины, которая действительно не была бы прекрасной. Она почему-то рассмеялась. – В моем городе, – сказал я, – свободные женщины не позволили бы себе сидеть без вуали перед незнакомцами. Девушка ещё раз мило рассмеялась и повернулась к Камчаку. – Что думаешь ты, крашеный кусок навоза? – спросила она. Камчак пожал плечами. – По-моему, – сказал он, – то, что женщины Тарии бесстыдны, уже давно не секрет для тачаков. – Думаю, ты ошибся, – злобно прошипела Африз из Тарии, её глаза вспыхнули, что было видно даже сквозь белую вуаль. – Почему? Вот – я же вижу их, – сказал Камчак, разводя руками в стороны и ухмыляясь. – Думаю, ты ошибся, – повторила девушка. Камчак выглядел озадаченным. Тут Африз два раза резко ударила в ладоши, и женщины встали и быстро перешли в пространство между столами. Раздались звуки барабана и флейты, и, к моему удивлению, первая девушка внезапно грациозным движением тела сняла свои платья и швырнула их за головы возбужденно кричавших гостей. Она стояла, глядя на нас, – прекрасная и возбужденная, тяжело дышащая, взметнувшая руки над головой, готовая к танцу. Каждая женщина из тех, кого я видел и счел свободной, сделала то же самое – все они стояли перед нами, рабыни в ошейниках, одетые только в алые танцевальные шелка! И они начали танцевать. Камчак был обозлен. – Неужели ты и в самом деле думал, – надменно спросила Африз, – что тачаку разрешат видеть лицо свободной женщины Тарии? Камчак сжал кулаки, поскольку ни один тачак не любит быть одураченным. Камрас громко расхохотался, и даже Сафрар хихикал, прикрывшись желтым покрывалом. Я знал, что ни одному тачаку не понравится быть предметом шутки, особенно тарианской шутки. Но Камчак ничего не сказал. Он поднял свой кубок паги и осушил его, наблюдая, как девушки танцевали под тарианские мелодии. – Разве они не прекрасны? – спросила Африз через какое-то время. – Среди фургонов много таких же тарианок, – пожал плечами Камчак. – Ой ли? – сказала Африз. – Да, – ответил Камчак, – тарианские рабыни красивы – ну, примерно такие, какой будешь ты. – Ты, конечно, понимаешь, – произнесла Африз, – что, если бы ты не был послом народов фургонов, я приказала бы тебя убить? Камчак рассмеялся. – Совсем разные вещи – приказать убить тачака и убить его. – А ведь я думаю, можно устроить и то и другое, – заметила Африз. – Я буду рад получить тебя, – рассмеялся Камчак. Девушка тоже рассмеялась. – Ты – дурак, – сказала она и едко добавила: – Но поберегись. Если ты перестанешь меня забавлять, то вряд ли покинешь этот зал живым. Камчак как раз заглатывал очередной бокал паги, и часть напитка сбегала из уголка его рта. Африз развернулась к Сафрару. – Без сомнения, нашим гостям понравится видеть тех, других, – предположила она. Я не понял, о чем она. – Ой, Африз, я умоляю тебя, – затряс Сафрар своей большой пунцовой головой, – не надо проблем, не надо проблем. – Ха! – вскрикнула Африз, подзывая церемониймейстера к себе. – Других рабынь для развлечения гостей! Слуга покосился на Сафрара. Тот, сокрушенно вздохнув, кивнул. Церемониймейстер дважды хлопнул в ладоши, останавливая танцующих девушек, и они быстро покинули комнату. Затем он ударил в ладоши третий раз, чуть подождал и – ещё два раза. Послышался нежный перезвон других колокольчиков. Из задней комнаты цепочкой появились девушки. Мои руки стиснули кубок. Африз была поистине бесстрашной. Мне показалось, что Камчак устроит войну прямо в этом зале. Эти девушки, застывшие перед гостями в шелках рабынь для наслаждений, были девушками народов фургонов, под шелками легко угадывались тарианские клейма. Ведущая их рабыня, к нескрываемому раздражению церемониймейстера, завидев Камчака, преклонила перед ним колени. Вслед за ней так поступили и другие. Церемониймейстер выхватил бич и приблизился к ведущей девушке. Его рука отошла назад, но удар так и не пал, потому что с криком боли старик отскочил в сторону рукоять канвы торчала из его предплечья, а стальное лезвие вышло с другой стороны. Даже я не заметил, как Камчак успел метнуть кайву. Теперь в его пальцах лежал следующий клинок. Несколько человек, включая Камраса, бросившихся было к нему из-за столов, застыли, по-видимому не ожидая, что Камчак так вооружен. Я тоже вскочил на ноги. – Оружие, – сказал Камрас, – запрещено на наших пирах. – Д-а-а-а?.. – с поклоном выразил удивление Камчак. – Я не знал… – Давайте сядем и продолжим развлекаться, – предложил Сафрар. – Если тачак не хочет видеть этих девушек, пусть их уберут. – Я хочу видеть их танец, – заявила Африз. Она жаждала ссоры. Глядя на нее, Камчак рассмеялся, а затем, к моему облегчению и к облегчению многих сидящих за столами, спрятал кайву в ножны и уселся на место. – Танцуйте! – приказала Африз. Девушка не двинулась с места. – Танцевать! – завизжала Африз, вскакивая на ноги. – Что мне делать? – спросила коленопреклоненная девушка у Камчака. Чем-то она походила на Херену, и было похоже, что она выросла и воспитывалась в тех же условиях, что и та. Как и Херена, она носила в носу тонкое драгоценное золотое кольцо. – Ты – рабыня, – миролюбиво сказал Камчак, – танцуй для своих господ. Девушка с благодарностью взглянула на него, затем поднялась вместе с другими и под громкую ритмичную музыку исполнила дикий любовный танец степняков. Онибыли прекрасны. Солистка, говорившая с Камчаком, была тачачкой и особенно завораживающей своей варварской свежей красотой. Для меня стало ясно, почему тарианские мужчины так охотились за женщинами кочевников. В разгар одного их танца Камчак повернулся к Африз, которая горящими глазами следила за танцем, наслаждаясь, так же как и я, этим дивным и диким спектаклем. – Я позабочусь, – сказал Камчак, – чтобы, когда ты станешь моей рабыней, ты обязательно выучилась этому танцу. Шея тарианки Африз побагровела от ярости, но она ничем другим не выдала, что слышала его. Камчак подождал, пока девушки закончат свой танец, и затем, когда их распустили, поднялся из-за стола. – Мы должны идти, – сказал он. Я кивнул и поднялся вслед за ним, готовый вернуться к фургонам. – А что в коробке? – спросила Африз, увидев, что Камчак берет в руки маленькую черную коробку, весь вечер пролежавшую у его правого колена. Без сомнения, девушка была по-женски любопытна. Камчак по своей привычке неопределенно пожал плечами. Я вспомнил, как только что слышал о том, как два года назад он подарил Африз алмазное ожерелье из пяти ниток, которое она приняла и, по крайней мере как утверждала она сама, отдала своим рабыням. Это было как раз тогда, когда она обозвала Камчака тачакским слином. Однако было ясно, что её интересует, что находится в коробке. На протяжении вечера я уловил несколько раз её любопытный взгляд, брошенный в эту сторону. – Да ничего, – сказал Камчак, – безделушка… – Но она для кого-то? – настаивала Африз. – Я думал, – ответил Камчак, – что смогу подарить её тебе.. – О-о-о! – Африз была явно заинтригована. – Но теперь понимаю, что она тебе не понравится, – сказал Камчак. – Откуда ты знаешь? – ласковым голосом сказала она. – Я её не видела. – Я заберу её домой, – твердо сказал Камчак. – Ну, что же… – Впрочем, если хочешь, ты можешь получить ее… – Это не… ожерелье из алмазов? Африз из Тарии была не глупа. Она знала, что кочевник, выпотрошивший сотни караванов, время от времени приобретал богатства, о которых могли только мечтать даже самые богатые в их городе люди. – Нет, – ответил Камчак, – это не ожерелье. Это нечто другое. – Да-а? – протянула она с притворным разочарованием. Я заподозрил, что она, наверное, вовсе и не отдала ожерелье из пяти алмазных ниток рабыням. Без сомнения, оно до сих пор хранится в одном из её сундуков с украшениями. – Но тебе это не понравится, – в раздумье повторил Камчак. – А может, и понравится. – Нет. Тебе определенно не понравится. – Но ведь ты принес это для меня, разве не так? – спросила она. Камчак пожал плечами, разглядывая коробку в своих руках. – Да. Я принес это для тебя. Коробка была как раз такого размера, что в ней спокойно могло поместиться ожерелье, положенное на черный бархат. – Мне понравится… Я хотела бы это примерить… – сказала Африз из Тарии. – Правда? – спросил Камчак. – Ты собираешься это надеть? – Да, – сказала Африз, – дай это мне. – Ладно, – сдался Камчак, – только лучше будет, если я закреплю его сам. Воин Камрас напряженно приподнялся со своего места. – Толстокожий тачакский слин, – прошипел он сквозь зубы. – Прекрасно, – сказала Африз, – ты можешь закрепить его на мне сам. И Камчак подошел и склонился над коленопреклоненно сидящей за нашим столом Африз, которая ещё больше выпрямила спину и гордо подняла подбородок. Он зашел со спины. Ее глаза даже сквозь вуаль сияли от любопытства. Я увидел, что она учащенно дышала и нежный бело-золотой шелк её вуали чуть колыхался от её дыхания. – Давай, – сказала Африз. Камчак открыл коробку. Когда Африз услышала слабый щелчок замка, она ещё могла повернуться и рассмотреть предназначавшийся ей подарок. Но она не сделала этого. Она смотрела прямо перед собой. – Давай же, – повторила она, сгорая от нетерпения. То, что случилось затем, произошло очень быстро. Камчак достал из коробки большое металлическое кольцо – тарианский ошейник рабыни. Раздался резкий щелчок замка, и шея Африз из Тарии была окольцована сталью! В следующее мгновение Камчак поднял её, испуганную, на ноги лицом к себе и обеими руками сорвал с лица вуаль! Затем, раньше чем хоть один из ошарашенных тарианцев успел опомниться, он сорвал смачный поцелуй с губ ошеломленной Африз. После чего отшвырнул её от себя через низкий стол, где она упала на пол рядом с тачакскими рабынями, танцевавшими для её удовольствия. Кайва, как по волшебству, появившаяся в руке Камчака, остановила тех, кто рванулся отомстить за первую девушку их города. Я стоял рядом с Камчаком, готовый защитить его ценой своей жизни, но перепуганный тем, что произошло, не меньше, чем любой в зале. Гордая тарианка теперь стояла на коленях, схватившись за ошейник. Ее нежные пальцы в перчатках вцепились в него и пытались сорвать с шеи. Камчак посмотрел на нее, презрительно оскалясь. – Под твоим бело-золотым платьем я учуял запах рабыни. – Слин! Слин! Слин! – визжала она. – Опусти вуаль! – приказал Сафрар. – Немедленно сними ошейник! – крикнул кочевнику Камрас, полномочный представитель Фаниуса Турмуса, правителя Тарии. – Кажется, – сказал Камчак, – я забыл ключ. – Пошлите за кузнецом! – вскричал Сафрар. Со всех сторон неслись угрожающие крики: «Убить тачакского слина! Пытать его!», «Тарларионового масла! Кровососной травы!», «Выпотрошить его! Выпороть и сжечь!». Камчак был неподвижен. И никто не приближался к нему, потому что в его умелых руках воина блестела кайва. – Убейте его! – визжала Африз. – Убейте его! – Опусти вуаль, – повторил Сафрар, обращаясь теперь к ней, – стыда у тебя совсем, что ли, нет? Девушка попыталась натянуть складки вуали, но ей пришлось одной рукой придерживать её, поскольку Камчак оторвал скрепляющие её булавки. От злости тарианка была вне себя. Он, тачак, посмотрел ей в лицо. Я был доволен. Мне понравилась смелость Камчака. Это было лицо, за которое мужчина мог рискнуть многим, даже смертью в пыточных подземельях Тарии, лицо её было прекрасным, хотя теперь оно, конечно, было искажено гневом, что, однако, не портило его. – Вы, конечно, все помните, – сказал Камчак, что я – посланец народов фургонов и в черте города мне гарантирована неприкосновенность. – Убить его! – вскричало несколько голосов. – Это – шутка! – выкрикнул Сафрар. – Шутка! Тачакская шутка! – Убейте его!!! – визжала Африз. Но никто не выступил против кайвы. – Теперь, милая Африз, – настаивал Сафрар, – ты должна успокоиться. Скоро придет кузнец и освободит тебя, все будет хорошо. Вернись в комнату. – Нет! – вскричала Африз. – Тачак должен быть убит! – Это невозможно, дорогая, – сказал Сафрар. – Я вызываю тебя! – произнес Камрас, плюя под ноги Камчаку. В мгновение я увидел, как глаза Камчака сверкнули, хотя он не мог принять вызов чемпиона Тарии за этим столом. Он пожал плечами и ухмыльнулся. – Мне не за что биться, – ответил он. На Камчака это не было похоже. – Ты – трус, – закричал Камрас. Я подумал о том, понимал ли Камрас силу оскорбления, которое он осмелился бросить в лицо человеку, имевшему шрам храбрости. К моему изумлению, Камчак только улыбнулся. – Так за что вы предлагаете мне драться? – спросил он. – Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Камрас. – Что я выиграю? – уточнил Камчак. – Африз из Тарии! – вскричала Африз. Раздались крики ужаса, протеста. – Да, – вскричала Африз, – если ты победишь Камраса, чемпиона Тарии, я – Африз из Тарии – буду стоять у столба во имя любви! – Я буду биться, – спокойно сказал Камчак. В комнате повисла тишина. Я оглянулся на Сафрара, он прикрыл глаза и кивнул головой. – Хитрый тачак, – прошептал он. «Да, – сказал я сам себе, – хитрый тачак». Камчак при помощи гордости Африз, горячности Камраса, оскорбленных тарианцев вынудил девушку к выражению заявления о своем участии в Войне Любви. Это был нечто, что он не хотел покупать золотой сферой у Сафрара-торговца, это было то, что он сам был способен устроить, опираясь только на тачакскую хитрость. Впрочем, я предположил, что Сафрар, опекун Африз, не позволит этому осуществиться. – Нет, моя дорогая, – говорил Сафрар девушке. – Ты не должна ждать удовлетворения этому ужасному оскорблению, которому ты подверглась, даже не должна думать об играх. Ты должна забыть этот неприятный вечер и не думать о слухах, которые расползутся, – о том, что сделал тачак и как ему позволили спастись. – Никогда, – вскричала Африз, – я буду стоять у столба! Я буду! Я буду! – Нет, – сказал Сафрар, – не могу этого разрешить, пусть лучше люди смеются над Африз. Может быть, через несколько лет они все позабудут. – Я прошу, чтобы мне разрешили стоять, – упрямилась девушка. – Я прошу тебя, Сафрар, разреши мне! – Нет. Очень скоро ты достигнешь совершеннолетия, обретешь свои богатства и тогда сможешь делать все, что захочешь. – Но это будет после игр! – вскричала девушка. – Да, – сказал Сафрар будто бы в раздумье, – Это правда. – Я защищу её, – сказал Камрас, – и не проиграю. – Конечно, ты никогда не проигрывал… – заколебался Сафрар. – Разреши! – вскричали некоторые из гостей. – Если ты не разрешишь, – плакала Африз, – моя честь будет навсегда поругана. – Если ты не разрешишь это, – жестко сказал Камрас, – у меня, может, больше не будет случая скрестить сталь с этим хитрым варваром. И тут я внезапно вспомнил, что согласно тарианским законам вся собственность, движимая и недвижимая, обращенной в рабство женщины автоматически передается ближайшему родственнику-мужчине или ближайшей родственнице-женщине, если не найдется ближайшего родственника-мужчины, или… в остальных случаях опекуну, если есть такой. Таким образом, если Африз из Тарии по каким-то причинам попадет к Камчаку и станет его рабыней, то все её огромное богатство будет немедленно передано кому? Конечно же, Сафрару, торговцу из Тарии. Более того, чтобы избежать лишних осложнений и собрать побольше налогов с наследования, закон обратной силы не имел. Даже если человек каким-нибудь образом позднее освободится или просто убежит из рабства и ему удастся восстановить свой статус свободного человека, он не получит ничего из своего прежнего имущества. – Хорошо, – сказал Сафрар, опустив глаза, как будто бы принимая решение против своей воли, – я разрешаю моей подопечной, Африз из Тарии, стоять у столба в Войне Любви. Толпа издала крик радости, уверенная теперь, что тачак будет образцово наказан за свое грубое обращение с богатейшей девушкой Тарии. – Спасибо, мой опекун, – сказала Африз и, окинув Камчака напоследок злобным взглядом, гордо выпрямилась и в вихре бело-золотых шелков быстро прошла к выходу. – Посмотри, как она идет! – громко сказал Камчак. – Не заподозришь, что на ней ошейник. Африз обернулась и на мгновение остановилась, придерживая вуаль у лица. – Надеюсь, маленькая Африз, – сказал Камчак, что ты скоро научишься носить ошейник и до игр не испортишь ни его, ни своей шеи. Девушка вскричала в беспомощном гневе и, развернувшись, споткнулась. Ей пришлось ухватиться за перила лестницы, что немедленно сказалось на состоянии вуали – та съехала в сторону. Обеими руками вцепившись в ошейник, Африз с рыданиями выбежала из зала. – Не бойся, Сафрар, – сказал Камрас, – я убью тачакского слина.Глава 10. ВОЙНА ЛЮБВИ
Четыре дня спустя после пиршества в доме Сафрара ранним утром несколько сотен людей, среди которых были представители всех четырех народов фургонов, появились на Равнине Тысячи Столбов, в нескольких пасангах от надменной Тарии. У столбов, изучая их и разравнивая между ними почву, уже суетились судьи и ремесленники из Ара, лежащего в сотнях пасангов к северу от Картиуса. Эти люди, как я узнал позже, каждый год во время проведения игр имели право на свободный проход через южные равнины. Путешествие даже с гарантией не было безопасным, но в случае удачи оно сулило судьям и мастерам хорошую прибыль из сокровищниц Тарии и народов фургонов. Некоторые судьи уже по нескольку раз участвовали в этих играх и, конечно, были теперь далеко не бедными людьми. Плата даже одному из сопровождающих их ремесленников была достаточной для того, чтобы человек мог безбедно прожить год даже в таком дорогом городе, как Ар. Мы медленно ехали на каийлах, выстроившись в четыре большие колонны. Тачаки, кассары, катайи и паравачи. В каждом отряде было примерно двести воинов. Камчак ехал впереди. Рядом с ним один воин держал в руке штандарт на длинном древке – вырезанное из дерева изображение четырех рогов боска. Возглавлял же нашу колонну Катайтачак – восседая на огромной каийле, закрыв глаза, он мерно покачивал головой, и его грузное тело раскачивалось в такт степенным движениям животного. Во главе других колонн ехали трое других убаров, которые возглавляли кассаров, катайев и паравачей. Сразу за ними ехали другие трое моих старых знакомых – кассар Конрад, катайи Хакимба и паравачи Толнус. Они, как и Камчак, двигались рядом со знаменосцами. Знаменосец кассаров держал на древке полотнище с изображением символического бола с тремя кольцами, соединенными линиями у центра, – этот знак я не раз видел на босках и рабах кассаров; кстати сказать, и Тенчика, и Дина тоже носили это клеймо. Камчак решил не клеймить их заново, как обыкновенно делают это с босками, он, по-видимому, считал, что это впоследствии может отразиться на их цене. Впрочем, в равной степени он мог быть попросту доволен и тем, что имеет в своем фургоне рабынь с клеймом кассаров, поскольку это свидетельствовало о превосходстве тачаков над кассарами. Насколько я помню, Камчаку льстило и то, что в его стаде есть несколько босков, первое клеймо которых изображало бола. Герб катайев – желтый лук, перекрещенный с черным копьем, на клейме же у них было лишь изображение нацеленного налево лука. Самое эффектное знамя, пожалуй, было у паравачей – сотканное из золотых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями изображение головы и рогов боска. Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска – полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник. Элизабет Кардуэл в шкуре ларла, босая, шла рядом, придерживаясь за стремя Камчака. Ни Тенчики, ни Дины с нами не было. Вчера вечером за невероятную сумму в сорок золотых монет, четыре каийлы и одно седло Камчак продал Тенчику обратно Альбрехту. Это была одна из самых высоких цен, когда-либо заплаченных кочевником за рабыню. Я решил, что Альбрехту, по-видимому, очень недоставало его верной Тенчики; высокая цена, которую ему пришлось заплатить за девушку, стала ещё более вызывающей, когда Камчак принялся выказывать деланное изумление тому, сколько кассар способен отдать за рабыню; Камчак рычал от смеха, бил себя по колену, потому что слишком уж очевидной была заинтересованность Альбрехта в этой девушке, всего-навсего рабыне: связывая её запястья и надевая ей ошейник, Альбрехт ворчливо бранил её. Она же смеялась и бежала рядом с его каийлой, плача от радости. Я даже заметил, что девушка пыталась прижаться головой к его меховым сапогам. Дину, хотя она и была всего-навсего рабыней, накануне утром я усадил в седло перед собой и, развернув каийлу, поехал в сторону Тарии. Когда вдали показались блестящие белые стены города, я опустил её на траву. Она озадаченно взглянула на меня: – Зачем ты меня сюда привез? – спросила она. Я показал вдаль. – Это Тария, твой город. – Ты хочешь… – тихо спросила она, – чтобы я побежала «в честь города»? Она имела в виду жестокое развлечение молодежи кочевников, которые иногда, схватив прямо в лагере какую-нибудь из тарианских рабынь и забросив в седло, везли её в степь. Ссадив её где-нибудь неподалеку от стен её родного города, они приказывали бежать, а сами в это время раскручивали бола. Эта жестокая затея называлась «бегом в честь города». – Нет, – ответил я ей, – я привел тебя сюда, чтобы освободить. Девушка задрожала и уронила голову. – Я твоя, я и так твоя, – сказала она, глядя в траву, – не будь таким жестоким. – Нет, – ответил я, – я привез тебя сюда, чтобы оставить. Она посмотрела на меня и отрицательно покачала головой. – Я так хочу, – сказал я. – Но почему? – Потому, что я так хочу, – повторил я. – Я чем-то не угодила тебе? – Ничего подобного. – Почему же ты меня не продашь? – Не хочу. – Но ведь ты продал бы боска или каийлу? – Да. – Почему не Дину? – Не хочу. – Я дорого стою, – напомнила девушка. И это было правдой – она просто констатировала факт. – Ты стоишь больше, чем ты думаешь, – ответил я ей. – Не понимаю, – сказала она. Я порылся в кошельке на поясе и дал ей золотую монету. – Возьми это и поезжай в свою Тарию, найди свой дом и будь свободна. Внезапно она разрыдалась, потом упала на колени у лап каийлы, зажав золотую монету в левой руке. – Если это тачакская шутка, – прокричала она, убей меня сразу! Я спрыгнул с седла каийлы, преклонил колени рядом с ней и обнял, прижимая её голову к своему плечу. – Нет, – сказал я Дине, – я не шучу, ты свободна. Она посмотрела на меня со слезами на глазах. – Тачаки девушек никогда не освобождали, никогда. Я встряхнул её за плечи и поцеловал. – Ты, Дина из Тарии, свободна. – Я взобрался в седло. – Или ты хочешь, чтобы я доехал до стен Тарии и перебросил тебя через них? Она рассмеялась сквозь слезы. – Нет! – сказала она. – Нет! Тарианка вскочила на ноги и внезапно поцеловала мою ногу. – Тэрл Кэбот! – вскричала она. – Тэрл Кэбот! Все словно озарилось вспышкой молнии. Я понял, что она выкрикнула мое имя, как могла его выкрикнуть только свободная женщина. Она и была ею – свободной женщиной, она была ею – Дина из Тарии. – О, Тэрл Кэбот! – смеялась и плакала Дина, нежно глядя на меня. – Но сохрани меня ещё на день, ещё чуть-чуть! – Ты свободна. – Но я послужу тебе, – сказала она. Я улыбнулся. – Здесь нет шеста. – О, Тэрл Кэбот! – вспыхнула она. – Зато здесь вся равнина Тарии! – Степь народов фургонов – ты это имела в виду? Она рассмеялась. – Нет, – сказала она, – равнина Тарии. – Наглая ты девица, – констатировал я. Она уже стаскивала меня с седла, и, не прекращая целоваться, мы улеглись в мягкие, душистые волны весенней травы прерии… Когда мы поднялись, я издалека заметил двигающихся в нашем направлении всадников на высоких тарларионах. Дина ещё не заметила их, казалось, что она очень счастлива, да что там – я тоже был счастлив вместе с ней. Внезапно на её лице изобразилась тревога, она подняла руки к лицу, закрывая рот. – Ой, – сказала она. – В чем дело? – спросил её я. – Ведь я не могу в Тарию идти. – Глаза её совершенно неожиданно для меня наполнились слезами. – В чем дело? – У меня нет вуали, – плакала она. Я сокрушенно вздохнул, поцеловал её, развернул за плечи и плоским шлепком под зад отправил в сторону Тарии. Всадники приближались. Я вспрыгнул в седло и помахал девушке, которая, отбежав несколько ярдов, обернулась. Она тоже помахала мне, размазывая слезы по щекам. Мне показалось, что она сейчас плакала совсем не из-за того, что у неё не было вуали. Над головой пролетела стрела. Я рассмеялся, пришпорил каийлу и поскакал прочь, оставляя всадников на тяжелых тарларионах далеко позади. Они сделали круг, чтобы подобрать мою девушку, свободную, хоть и одетую в кейджер, сжимающую в руке кусок золота, машущую уезжающему врагу, счастливую и плачущую. Когда я вернулся в фургон, первыми словами Камчака, обращенными ко мне, были: – Надеюсь, ты хоть получил за неё хорошие деньги? Я улыбнулся. – Доволен? – спросил он. – Да, – ответил я, – я очень доволен. Элизабет Кардуэл, поправлявшую кизяк в очаге, похоже, не на шутку озадачило мое возвращение без Дины, но, естественно, она сразу ни о чем не осмелилась спросить, и лишь под вечер, усевшись спиной к очагу, она взглянула на меня в упор и нерешительно произнесла: – Ты что… продал ее? – Продал. Ты же сама говорила, что у неё жирные лодыжки, – напомнил я ей. Элизабет смотрела на меня с ужасом. – Во-первых, не жирные лодыжки, а толстые коленки, а во-вторых, она же че-ло-век! Ты продал человека! – сказала Элизабет. – Че-ло-ве-ка! – Нет, – сказал Камчак, давая ей подзатыльник, – животное, рабыню. – Затем добавил, повторяя подзатыльник: – Она такая же рабыня, как ты. Элизабет обиженно посмотрела на него. – Не-ет, – задумчиво протянул Камчак, – ты ни на что не годишься, ты даже элементарных вещей не понимаешь, по-моему, тебя тоже пора продавать. На лице Элизабет отобразился ужас. Она бросила дикий умоляющий взгляд на меня. Меня слова Камчака тоже задели за живое. Мне показалось, что Элизабет как раз начала понимать, как ей повезло, что она попала именно в наш фургон, – Камчак в целом обращался с ней довольно мягко, кроме того, он не заклеймил её, не вставил в нос тачакского кольца, не нацепил на неё кейджер и даже не надел на её очаровательную шею горианского ошейника. Теперь до трясущейся от страха Элизабет наконец-то дошло, что если Камчаку взбредет в голову продать или обменять её, то он вправе незамедлительно исполнить свою прихоть, и она в тот же миг будет продана, как седло или охотничий нож. Она видела, как продавали Тенчику. Исчезновение Дины из фургона объяснялось аналогичным образом. Что до меня, то мне не хотелось посвящать её в то, что Дину я освободил. Какое ей дело до того, что происходит с другими рабынями? Подобное известие может сделать её собственное рабство ещё более тяжелым или, что ещё хуже, наполнить её сердце глупыми надеждами, что Камчак, её хозяин, когда-нибудь подарит ей этот самый прекрасный дар – свободу! Я улыбнулся про себя: «Камчак освободит рабыню? Маловероятно». Даже если бы Элизабет была моей, а не принадлежала Камчаку, я не освободил бы её, потому что ей это не принесло бы ничего хорошего. Если она приблизится к Тарии, она станет рабыней первого же патруля, который её повяжет; если она попытается остаться с кочевниками, то какой-нибудь сильный воин, почувствовав, что она не защищена и не принадлежит к коренным степнякам, закует её в цепи рабыни раньше, чем упадет ночь. А я не собирался оставаться среди фургонов всю жизнь. Я узнал, если верно то, что сказал Сафрар из Тарии, что золотая сфера – без сомнения, яйцо Царствующих Жрецов – лежала в фургоне Катайтачака. Я должен попытаться выкрасть её и вернуть в Сардар. Это предприятие могло стоить мне жизни. Нет, то, во что поверила Элизабет Кардуэл – что я попросту продал очаровательную Дину, было единственным возможным в данном случае вариантом объяснения. Так до неё скорее дойдет, кем она является сама в этом суровом мире – рабыней, чужестранкой в фургоне Камчака. – Да, – сказал Камчак, – видимо, продам я её. Элизабет затряслась от ужаса и уткнула голову в дерюгу у ног Камчака. – Пожалуйста, – сказала она, – не продавай меня, господин. – Сколько, ты думаешь, за неё дадут? – спросил меня Камчак. – Она такая неумеха… – равнодушно промямлил я. Я думал, его это остановит. Очень уж мне не хотелось, чтобы Камчак её продавал. – Ты думаешь, её ничему уже нельзя обучить? Ну… может, у нас что-нибудь и получится… – раздумывал Камчак. – Это значительно поднимет её цену, – согласился я. Я знал, что хорошее обучение может занять месяцы, хотя с умной девушкой можно многое сделать и за несколько недель. – Ты хочешь учиться? – грозно спросил Камчак, поворачиваясь к Элизабет. – Носить шелка и колокольчики, говорить, стоять, ходить, танцевать, учиться делать мужчин безумными от желания обладать тобой? Она ничего не ответила, только всхлипнула и пожала плечами. – Сомневаюсь, что её можно обучить. Элизабет опустила голову. – Ты всего-навсего маленькая дикарка, – устало произнес Камчак, затем он подмигнул мне: – Но она премиленькая дикарка, не так ли? – Да, – серьезно сказал я, – безусловно. Я видел, как глаза мисс Кардуэл закрылись и плечи затряслись. Она закрыла лицо руками. Я вышел за Камчаком из фургона. Обернувшись ко мне, он сказал прямо: – Ты дурак, что освободил Дину. – Откуда ты это знаешь? – спросил я. – Я видел, как ты посадил её на каийлу и поехал в сторону Тарии, – сказал он. – Она даже не бежала рядом с каийлой связанной. – Он ухмыльнулся. – Я знал, что она тебе нравилась, что ты не захотел заключать на неё пари, и потом… Твой кошель не стал тяжелее за то время, пока ты с нами живешь. Я рассмеялся. – А мог бы поиметь сорок золотых, – сказал Камчак. – Это по дешевке. На деле могло быть гораздо больше, потому что она была искусна в играх. Запомни, такая девушка, как Дина, стоит дороже каийлы. К тому же она прекрасна. – Камчак рассмеялся. – Альбрехт дурак, но Тэрл Кэбот ещё глупее! – Может быть, – согласился я, краснея. – Любой мужчина, позволяющий себе заботиться о своей рабыне, дурак! – Может быть, когда-нибудь, – предположил я, – даже Камчак будет заботиться о какой-нибудь рабыне. Камчак откинул голову и громко захохотал, затем согнулся, стуча себя по коленям. – Тогда, – решительно продолжал я, – ты, может быть, поймешь, как это получается. От моего последнего заявления Камчак, похоже, полностью потерял контроль над собой, он перекатился на спину, шлепая себя по бедрам и коленям, хохоча как ненормальный. Он принялся кататься от смеха, стучать по колесу своего фургона, через пару минут его смех превратился в спазматический хрип и стон. Потом началась какая-то нездоровая икота. Я бы не удивился, если бы он задохнулся от хохота. – Между прочим, завтра, – напомнил я, – ты бьешься на Равнине Тысячи Столбов. – Да, – сказал он, – а сегодня мы с тобой напиваемся. – Было бы полезней хорошенько выспаться ночью. – Да, – сказал Камчак, – но я тачак, и я напьюсь. – Очень хорошо, – сказал я, – тогда я тоже напьюсь. Затем мы плюнули, чтобы определить, кто будет покупать выпивку. В искусстве плевать на дальность Камчак был непревзойденным. Он это делал с изящным разворотом тела и головы и поэтому переплюнул меня примерно на четверть дюйма. К тому же плутоватый Камчак, разумеется, заставил меня плюнуть первым… И вот утром мы вышли на Равнину Тысячи Столбов. Несмотря на наше громкоголосое безумство в последнюю ночь с неизвестно каким уже по счету кувшином паги и распеванием разухабистых тачакских песен, Камчак с утра был в хорошем настроении: вертел головой по сторонам, насвистывал, время от времени выбивал ритм на луке седла. Я догадался, что мысли Камчака были заняты тарианкой Африз, и чтобы развеяться, он несколько самонадеянно, с моей точки зрения, пощипывал тачакских девок до того, как их выиграл. Я не знаю, была ли в этой равнине ровно тысяча столбов, у меня сложилось впечатление, что их там гораздо больше. Эти столбы с плоскими вершинами, имеющие примерно шесть с половиной футов в высоту и примерно семь или восемь дюймов в диаметре, стояли двумя длинными рядами попарно один против другого. Две линии были разъединены примерно пятьюдесятью футами прерии. Столбы в ряду отстояли друг от друга примерно на десять ярдов. Эти сооружения протянулись более чем на четыре пасанга по прерии в направлении от города в бесконечную степь. Все столбы были ярко расписаны, каждый по-разному, гамма цветов была просто великолепна. В целом это буйство красок производило впечатление, будто мастера работали в прекрасном настроении, с азартом и легкостью, и это состояние передавалось тем, кто теперь во все глаза рассматривал их творения. Я чувствовал себя словно на карнавале, но настроение мое сразу изменилось, едва я вспомнил, что между этими нарядными столбами будут сражаться и умирать люди. У некоторых столбов, заканчивая последние приготовления, ещё продолжали возиться ремесленники. Кто-то укреплял маленькие кольца, прикручивая их по одному с каждой стороны примерно на высоте пяти футов от земли, другие проверяли надежность замков, поочередно отмыкая их и вешая ключ на маленькие крюки у вершины столба. В пятидесяти ярдах от нас приглашенные из Тарии музыканты играли легкую незамысловатую мелодию. Между каждой парой столбов был разровненный, очищенный от травы и посыпанный песком круг. Сквозь колонны кочевников пробирались разносчики из Тарии, продавая пирожные, вина, мясо и даже цепи и наручники. Камчак, прищурившись, посмотрел на солнце – теперь оно было на полпути к зениту. – Тарианцы, как всегда, запаздывают, – ухмыльнулся он. Со спины каийлы я увидел движение у ворот Тарии. – Они идут! – сказал кто-то. Обернувшись, я, к удивлению своему, увидел среди тачаков юного Гарольда, того самого юношу, которого Херена так оскорбила во время состязаний с Конрадом и Альбрехтом. Впрочем, сейчас её, по счастью, поблизости не было. Молодой человек показался мне прекрасно сложенным, подтянутым и даже не по годам широкоплечим и высоким, хотя, разумеется, шрамов на его лице так и не появилось. Светлые волосы и голубые глаза, конечно, не часто встретишь у народов фургонов, но в общем-то это не такая уж и редкость, дело было в другом – юное и по-мальчишески нежное лицо Гарольда отличалось особым благородством и утонченностью черт, что было куда более необычным, по крайней мере для меня, поскольку делало его похожим на европейца. Он был вооружен, но, разумеется, к соревнованиям допущен не был, поскольку в подобных делах статус особенно принимался во внимание. Это были жестокие игры взрослых мужчин, и без шрама храбрости никто даже помыслить не смел о том, чтобы участвовать в таких серьезных состязаниях. Между прочим, без этого шрама, по мнению тачаков, человек не «смеет помыслить» и о том, чтобы взять в жены свободную женщину, приобрести фургон или более пяти босков и трех каийл. Шрам храбрости, таким образом, имеет социальную и экономическую важность. Так же он важен и в семейной жизни. – Ты прав, – сказал Камчак, приподнимаясь в стременах. – Первыми идут воины. Я разглядел воинов Тарии, приближающихся к Равнине Тысячи Столбов на тарларионах. Утреннее солнце бросало блики, отражаясь от шлемов, от длинных пик, металлической обшивки овальных тарианских щитов, так не похожих на круглые щиты большинства горианских воинов. Словно удары сердца, задавая ритм всему маршу, глухо гремели большие барабаны. Между рядами тарларионов шли копьеносцы, а за ними – простые горожане Тарии: торговцы, музыканты, писцы – все, кто хотел посмотреть на это жестокое, но яркое и привлекательное зрелище – игры Войны Любви. На белых стенах Тарии развевались флаги и вымпелы. Стены кишели зрителями, и я думаю, что многие использовали подзорные трубы, чтобы наблюдать происходящее на равнине. Воины Тарии изменили свое построение примерно в двухстах ярдах от столбов. Ряды перестроились во фронт из четырех или пяти колонн, которые вытянулись по всей длине ряда столбов. Едва последняя шеренга заняла свое место, они остановились. Как только вся сотня гигантских тарларионов была выстроена в новом порядке, древко с тарианским знаменем склонилось и раздался громкий сигнал больших барабанов. Немедленно пики по всей линии склонились вперед, и сотни шипящих и ревущих тарларионов под выкрики всадников ринулись нам навстречу. – Предательство! – вскричал я. Я знал, что на Горе ничто живое не может выдержать атаки тарларионов. Элизабет Кардуэл завизжала, пряча лицо в ладонях. К моему изумлению, никто из кочевников даже внимания не обратил на чудовищную мощь животных, с бешеной скоростью несущихся прямо на них. Все были заняты какими-то, по-видимому, чрезвычайно важными делами – кто-то торговался с разносчиками, другие просто вели мирные беседы друг с другом, третьи осматривали окрестности, лениво переводя взгляд с одного холма на другой так, как будто видели все это впервые и их интересовало все что угодно, кроме чудовищных ящеров, несущихся на них в атаку. Я пришпорил каийлу, выглядывая Элизабет, которую, пешую, без сомнения, убьют до того, как тарларионы пересекут линию столбов. Она стояла, глядя на приближающихся тарларионов так, как будто её хватил столбняк или она вросла в землю. Я нагнулся из седла, изготавливаясь подхватить её, пришпорить свою каийлу, развернуться и бежать отсюда, спасая наши жизни. – Да брось ты, – махнул рукой Камчак. Я выпрямился и увидел, что линия боевых тарларионов под выкрики всадников и шипение гигантских животных внезапно остановилась примерно в пятидесяти ярдах от линии столбов. – Это старинная тарианская шутка, – пояснил Камчак. – Они любят игры так же, как и мы, и никогда не станут их портить. Я покраснел. Элизабет от пережитого страха, по-моему, вообще плохо держалась на ногах, но она нашла в себе силы на негнущихся ногах медленно приблизиться к нам. Камчак улыбнулся мне: – Маленькая дикарка очаровательна, ты не находишь? – Да, – сказал я и в смущении недоверчиво оглянулся на тарианцев. Камчак рассмеялся. Элизабет озадаченно посмотрела на нас. Я услышал восторженные крики со стороны тарианцев. – Бабы! – гаркнул кто-то, и толпы с обеих сторон охватил возбужденный гул. Выкрик был подхвачен многими другими. Зазвучал смех, кто-то приветственно застучал копьем о щит. В тот же самый момент раздался мягкий топот каийл и между рядами столбов появилось множество всадниц с развевающимися за спинами длинными черными волосами. В один момент все всадницы осадили своих прекрасных каийл и, легко соскочив на землю, передали поводья людям народов фургонов. Они были прекрасны, эти дикие красавицы вольных кочевых племен; их возглавляла гордая Херена из первого фургона. Они были в превосходном настроении, смеялись, шумели, глаза их сияли, а рты, кажется, не закрывались ни на минуту, не уставая сыпать колкости в сторону добродушно улыбающихся тарианцев. Некоторые красавицы, прелестно изогнув свои и без того уже привлекшие множество жадных взглядов губки, плевали и угрожали маленькими кулачками тарианцам, стоявшим напротив, которые отвечали восторженными криками и дружным хохотом. Херена заметила среди воинов юного Гарольда и поманила его пальцем. Тот приблизился. – Возьми поводья каийлы, раб, – сказала она ему, надменно швыряя поводья. Он схватил их и, к смеху остальных присутствующих тачаков, оттащил животное. Девушки продолжали задираться с воинами. Каждый народ фургонов выставил от ста до ста пятидесяти девушек. – А вот и горожанки, – сказал Камчак, увидев, как линия тарларионов расступилась и в образовавшемся проходе показались задернутые паланкины тарианских женщин, которых несли на плечах скованные рабы, среди которых, несомненно, были и плененные когда-то кочевники. Теперь возбуждение охватило воинов народов фургонов, и они приподнимались в стременах, чтобы получше разглядеть раскачивающиеся приближающиеся паланкины, в каждом из которых, без сомнения, находилась прекрасная жемчужина, достойный приз дикого состязания во имя любви. Игры Войны Любви – один из самых древних обрядов тарианцев и народов фургонов, согласно записям летописцев даже более древний, чем традиции Года Перемирия и Предзнаменований. Состязания Войны Любви проводились каждую весну между городом и степью, тогда как год, когда кочевников интересовали знамения, приходил лишь каждые десять лет. Игры Войны Любви, как ничто другое, объединяли горожан и народы фургонов, потому что в другое время четыре племени кочевников и горожане держались обособленно, даже враждебно, и неохотно шли на сближение друг с другом. Нельзя сказать, что ситуация особенно менялась на время игр – ведь в состязаниях участвовало не более сотни воинов от каждого народа, но как любое волнующее и красочное зрелище, игры будоражили умы, сердца людей, вынуждали их сопереживать, долго готовиться и в конце концов коллективно испытывать и радость побед, и горечь поражений – ведь представители разных народов, хоть и вели борьбу каждый сам за себя, все-таки были объединены по некоему, пусть и весьма формальному признаку, и некоторое время вынуждены были подчинить свою жизнь одному всеобщему закону – закону игр Войны Любви. Для тарианцев же соревнования эти были необходимы для демонстрации тарианской силы, боеготовности и внушения уважения к мощи тарианской стали. Вполне миролюбивый город вынужден был время от времени напоминать соседям о том, что воины его свирепы и умелы. Но главной причиной их желания состязаться было то, что тарианские воины без ума от жизнерадостных и полных сил прекрасных женщин народов фургонов. И нет им награды слаще, чем с боем захватить такую женщину, особенно когда она норовиста, как тачачка Херена – бесстрашная, дикая, незаклейменная и столь же необузданная, сколь и прекрасная, и, похваляясь своей силой, заставить её сменить кожаный костюм на колокольчики и шелка надушенной рабыни. Но в обычное время тарианские воины, по-моему, уж как-то подозрительно редко встречались с воинами народов фургонов, считая их опасным, быстрым, неуловимым врагом, который, удирая с неимоверной скоростью, успевает унести с собой захваченное добро и пленных едва ли не до того, как кто-либо успевал понять, что, собственно, произошло. Я однажды спросил Камчака, что, по его мнению, лежит в основе игр Войны Любви. – Да вот что, – сказал он и указал на Дину и Тенчику, одетых в кейджер, которые в это время занимались хозяйством в нашем фургоне. Камчак рассмеялся и хлопнул себя по колену. И только после этого я понял, что обе девушки могли быть приобретены в играх, а ещё позже я вспомнил, что Тенчика, собственно, так и досталась кассарам; это Дина впервые почувствовала ремни господина около горящих фургонов каравана, в котором она совершала путешествие в Ар. Теперь, глядя на приближающиеся паланкины, я предположил, что именно так, в вуалях и шелках, к столбам когда-то вынесли очаровательную Тенчику, так, насколько я знал, могла бы выехать и очаровательная Дина, если бы не попала раньше в цепи кассарских воинов. Я подумал, сколько же гордых красавиц Тарии этой ночью со слезами на глазах будут прислуживать господам-дикарям и как много диких, одетых в кожу девушек фургонов, таких, как Херена, обнаружат себя этой ночью в шелках и ошейниках рабынь, надежно хранимых прочными стенами Тарии. По одному задернутые паланкины тарианских красавиц опускались на траву, и раб-слуга клал перед каждым шелковую подстилку, чтобы девушка из паланкина, выходя на вольный воздух, не запачкала сандалии или туфли. Девушки кочевников, глядя на это, просто покатывались со смеху. Скрытые вуалями, закутанные в многослойные уборы из роскошных шелков, тарианки стали одна за другой покидать свои укрытия, робко подходя к столбам. Судьи со списками в руках сновали между кочевниками и тарианцами. Насколько я знал, не любая девушка, так же как не любой воин, могла участвовать в играх Войны Любви. Годились только самые прекрасные, и только самые прекрасные могли быть выиграны. Девушка сама могла предложить себя как приз, как это сделала Африз, что вовсе не гарантировало, что она будет выбрана, потому что критерий внешности в данном случае соблюдался очень строго. Я услышал, как судья выкликнул: – Первый столб – Африз из Тарии! – Ха! – вскричал Камчак, шлепнув меня по спине, чем едва не вышиб из седла. Я не был удивлен. Тарианская богачка, без сомнения, прекрасна, если уж ей предложена честь стоять у первого столба. Это могло означать только одно: Африз – самая красивая девушка Тарии и, без сомнения, самая красивая из всех девушек в играх этого года. В бело-желтых шелках по ткани, расстилаемой перед ней по траве, Африз медленно пошла вперед, ведомая судьей к первому из столбов со стороны народов фургонов. Девушка народов фургонов с другой стороны становилась у столба напротив Тарии. В этом случае тарианская девушка могла видеть город и воинов, а девушки кочевников – ещё и своих воинов. Я был проинформирован Камчаком о том, что это заодно отделяет девушек от собственного народа. Таким образом, для того чтобы вмешаться, тарианцам придется пересечь расстояние между столбами, и то же самое придется сделать представителям народа фургонов, за чем, безусловно, будут внимательно следить судьи. Они теперь выкликали имена, и девушки по очереди выходили вперед. Я увидел, как Херена становится у третьего столба, хотя, насколько я мог заметить, она была не менее прекрасна, чем две кассарские девушки, вызванные перед ней. Камчак объяснил мне, что у неё между двумя верхними резцами есть маленький промежуток, и это уже дефект. – Это действительно важно – сказал я. Я с удовлетворением отметил, что она разозлилась тому, что её выбрали только на третий столб. – Я, Херена из первого фургона тачаков, лучше этих двух кассарских самок каийлы, – вдруг расплакалась она. Но судья находился уже далеко от неё. Выбор девушек Тарии определялся судьями города или членами касты врачей, а кочевниц отбирали хозяева публичных рабских фургонов, разъезжающих по всей планете, от города к городу, предоставляя воинам и рабовладельцам всегда готовый рынок живого товара. Фургоны рабов обыкновенно торговали и пагой Камчак и я заходили в последнюю ночь в один из таких притонов, в обилии съехавшихся на праздник, где мне пришлось раскошеливаться на целые четыре медные монеты за каждую бутыль паги. Мне удалось вывести Камчака из фургона до того, как он стал приставать к скованной маленькой девке из Порт-Кара, привлекшей его внимание. Я смотрел на ряды столбов. Девушки из народов фургонов гордо стояли у них, уверенные, что их герои, кто бы они ни были, одержат победу и вернут их своему народу. Девушки Тарии также стояли около столбов, но с деланным безразличием. Впрочем, я предположил, что, несмотря на кажущуюся невозмутимость, сердца большинства тарианских девушек бешено колотились. Это был для них весьма необычный день. Я смотрел на девушек, закрывшихся вуалями, прекрасных в своих легких шелках. Я знал, что под скрывающим их убором на многих надет постыдный тарианский камиск. Быть может, в первый раз столь ненавистное одеяние коснулось их тел, но этобыл необходимо – ведь если их воины проиграют состязание, им не позволят покинуть столб в платье, в котором они явились. Они не смогут уйти отсюда свободными женщинами. Я улыбнулся про себя: неужто и у Африз, так надменно застывшей у первого столба, под золотым одеянием скрывается камиск рабыни? Нет, наверное, она слишком горда, чтобы допустить даже мысль о поражении. Камчак тем временем, пришпорив каийлу, пробирался сквозь толпу к первому столбу. Я последовал за ним. Он наклонился к Африз. – Доброе утро, маленькая Африз, – радушно поприветствовал он её. Она даже не повернула головы. – Ты приготовился к смерти, мерзкий слин? – спросила она. – Нет, – ответил Камчак. Я слышал, как она мягко рассмеялась под белой вуалью, украшенной золотом. – Я вижу, у тебя нет больше ошейника, – констатировал Камчак. Она подняла голову и не удосужилась ответить. – У меня есть другой, – сказал Камчак. Она повернулась лицом к нему, сжав кулаки. Если бы эти милейшие миндалевидные глаза были оружием, она сразила бы тачака сразу, как ударом молнии. – Как я буду рада, – прошипела девушка, – увидеть тебя на коленях в песке, просящего Камраса прикончить тебя! – Сегодня, маленькая Африз, – сказал Камчак, – как я и обещал тебе, ты проведешь первую ночь в мешке с навозом. – Слин! – вскричала она и заплакала, затопав ногами. – Слин! Слин! Камчак зашелся смехом и развернул каийлу прочь. – Женщины у столбов?! – воскликнул главный судья. С длинной линии от других судей прошел утвердительный крик: – Они у столбов! – Да будут женщины связаны! – провозгласил первый судья, стоявший на платформе у начала рядов. Африз по просьбе младшего судьи раздраженно сняла отороченные мехом перчатки из кожи верра, украшенные золотом, и поместила их в глубокую складку платья. – Удерживающие браслеты! – потребовал судья. – О-о-о, поверьте, в этом нет необходимости, – заверила его Африз, – я не сойду с этого места, пока тачакский слин не будет убит. – Помести запястья в кольца, – строго сказал судья, – или я заставлю тебя сделать это. Девушка раздраженно сунула руки за спину в кольца, находящиеся на каждой стороне столба. Судья ловким движением захлопнул их и двинулся к следующему столбу. Африз осторожно подвигала руками в кольцах и попыталась вытащить их. Разумеется, сделать ей этого не удалось. Я видел, как она смутилась, поняв, что прикована, но затем, быстро справившись с волнением, стояла спокойно, глядя вокруг и как будто бы скучая. Ключ от наручников свисал с маленького крючка примерно в двух дюймах над её головой. – Женщины прикованы? – вопросил первый судья с платформы. – Прикованы! – раздались голоса младших судей. Херена надменно взирала на окружающих у столба, но, разумеется, её загорелые запястья тоже были прикованы к нему сталью. – Пусть будут выбраны соперники! – провозгласил судья. Я слышал, как другие судьи повторили его крик. По всей линии тысячи столбов тарианские воины и воины народов фургонов приблизились к столбам. Кочевницы вуалей не носили. Тарианские воины шли вдоль линии столбов, осторожно озираясь и следя за тем, как бы кто-нибудь из предполагаемых призов не пнул их и не плюнул в лицо или на одежду. Девушки, понимая причину их осторожности, хихикали либо осыпали воинов отборной бранью, что воины встречали с добрым юмором и высказывали соображения по поводу явных и скрытых достоинств девушки. По просьбе любого воина из народов фургонов судья убирал булавки, придерживающие вуаль тарианской девушки, и откидывал капюшон с её головы. Этот момент игр был исключительно неприятен тарианским девушкам, но они понимали его необходимость. Не многие люди, особенно варвары, стали бы биться за женщину, чье лицо они доселе не видели. – Я хотел бы взглянуть на это, – сказал Камчак, тыкая пальцем в Африз. – Несомненно, – согласился ближайший судья. – Ты не можешь вспомнить, поганый слин, – простонала девушка, – лица Африз? – Моя память слабовата, – сказал Камчак, – так много лиц. Судья открепил бело-золотую вуаль и осторожно отбросил капюшон, скрывающий её длинные прекрасные черные волосы. Африз из Тарии была очень красивой. Она гордо встряхнула головой. – Может быть, теперь тебе припомнилось, – едко спросила она. – Смутно, – колеблясь, пробормотал Камчак. – У меня в памяти лицо рабыни, там, помню, был ошейник. – Тарларион, мерзкий слин! – Что ты думаешь? – спросил Камчак у меня. – Она великолепна, – сказал я. – Может быть, у других столбов найдутся получше? – сказал Камчак. – Пойдем посмотрим. Он отъехал, я последовал за ним. Внезапно мельком взглянув на лицо Африз, исказившееся от гнева, я увидел, что она попыталась высвободить руки. – Вернись! – закричала она. – Слин, ничтожный слин! Вернись, вернись! Я слышал, как она дергается в наручниках и пинает столб. – Стой спокойно, – сказал судья, – иначе тебя заставят выпить успокоительное. – Слин! – плакала она. Но уже несколько других степных воинов изучали оставленную без вуали Африз. – Ты не собираешься сражаться за нее? – спросил я Камчака. – Безусловно, собираюсь. Но прежде чем вернуться, мы заглянули в лицо каждой из тарианских красавиц. Наконец он вернулся к Африз. – Что-то мало красивых женщин в этом году, сказал он ей. – Сражайся за меня! – вскричала она. – Плоховаты девки в этом году. – Сражайся же за меня! – Не знаю, стоит ли сражаться за кого-нибудь, – сказал он, – если все не то самки слина, не то каийлы. – Ты должен биться, – заплакала она, – ты должен биться за меня, идиот! – Ты что, просишь об этом? – заинтересованно спросил Камчак. Она задохнулась от гнева. – Да, – наконец сказала она, – я прошу тебя об этом. – Ну что ж, – ответил Камчак, – я буду биться за тебя. Африз, на мгновение замолчав от радости, прислонилась к столбу, затем она снова гневно посмотрела на Камчака: – Тебя убьют в дюйме от моих ног. Камчак пожал плечами, не исключая такую возможность, а сам повернулся к судье: – Кто-нибудь собирается биться за нее, кроме меня? – Нет, – ответил судья. Если за женщину собираются биться больше чем один воин, тарианцы решают вопрос очередности в зависимости от их общественного положения, а кочевники в зависимости от шрамов. Каждый по-своему учитывал силу и выучку своих воинов, принявших участие в борьбе. Иногда люди бились друг с другом за такую честь, но это не поощрялось ни тарианцами, ни народами фургонов, потому что и те и другие рассматривали междоусобную схватку как нечто недостойное, особенно в присутствии врагов. – Наверняка она никуда не годится, – заметил Камчак, всматриваясь в лицо Африз. – Годится, – ответил судья, – потому что её защищает Камрас – чемпион Тарии. – О нет, только не он! – вскричал Камчак, вскидывая кулак в насмешливом разочаровании. – Да, – повторил судья, заглядывая в список, именно он. – Ну, теперь ты вспомнил? – злорадно рассмеялась Африз. – Кажется, вспомнил. Но уж очень многое всплывает в моей памяти в таком случае, – сказал Камчак. – Если не хочешь, можешь сменить противника, – сказал судья. Я подумал, что это весьма гуманный подход к делу – двое человек должны понимать, с кем они столкнутся лицом к лицу до того, как окажутся на песчаном поле. Представьте, как неприятно, выйдя на состязание, обнаружить перед своим носом такого опытного и сильного воина, как Камрас. – Встреться с ним! – вскричала Африз. – Если никто с ним не встретится, – сказал судья, – кассарская девушка по праву отойдет ему. Камчак взглянул на кассарку, красотку у столба напротив Африз. Та была разочарована, и по понятным причинам. Похоже было, что она попадет в Тарию ни за что, даже не за горсть песка, вскинутого противниками в её честь. – Встреться с ним, тачак! – закричала она. – А где же твои кассары? – спросил Камчак. Я подумал, что это – великолепный вопрос. Я видел Конрада, но тот взялся биться за тарианскую девушку в шести или в семи столбах в стороне. Альбрехт даже не явился на игры, думаю, он был дома с Тенчикой. – Они все где-нибудь сражаются! – вскричала она. – Пожалуйста, тачак! – Но ты же кассарка, – сказал Камчак. – Пожалуйста! – От досады она готова была расплакаться. – Кроме того, ты будешь хорошо выглядеть в шелках наслаждения. – Посмотри на тарианскую девку, – закричала девушка, – разве она не прекрасна? Разве ты не хочешь ее? Камчак посмотрел на Африз. – Думаю, мы не хуже, чем остальные. – Сражайся за меня! – закричала Африз. – Хорошо, – сказал Камчак, – так и быть, уговорила. Кассарская девушка, расслабившись, прислонилась к столбу. – Ты дурак, – сказал подъехавший Камрас. Он напугал меня – я и не знал, что он находится так близко. Я оглянулся – без сомнения, это был впечатляющий воин. Он выглядел сильным и ловким. Его длинные черные волосы были схвачены теперь в хвост на затылке. Огромные кулаки обернуты лентами из шкуры боска. В одной руке – шлем и овальный тарианский щит, в другой – копье, за плечом – ножны короткого меча. Камчак посмотрел на него снизу вверх. Не то чтобы Камчак был особенно низкоросл, просто Камрас был действительно огромен. – Ради небес, – сказал Камчак, присвистнув, – ты и взаправду громадный, парень. – Начнем, – предложил Камрас. При этих словах судья призвал всех очистить пространство между столбами прекрасной Африз из Тарии и очаровательной кассарской девушки. Двое из обслуживающих соревнования вышли вперед с граблями и принялись разравнивать круг песка между столбами, поскольку, пока проходило изучение «призов», его успели достаточно истоптать. К несчастью для Камчака, это был тот год, когда тарианские воины предлагали оружие схватки. Хотя воины противоположной стороны, по обычаю, могли отказаться от битвы ещё до того, как их имя входило в список участвующих. Таким образом, если Камчак не чувствовал бы себя уверенным во владении каким-нибудь тарианским оружием, он имел бы право уклониться от битвы, оскорбив этим только кассарскую девушку, мнение которой, я был в этом уверен, абсолютно не волновало философски настроенного Камчака. – Ах да, оружие, – сказал Камчак. – Что это будет? Копье, бич или бола с лезвиями, а может быть, кайва? – Меч, – сказал Камрас. Решение тарианина повергло меня в тоску. За все время, проведенное мной среди кочевников, я ни разу не видел ни у кого в руках горианского короткого меча, такого удобного и легкого оружия, обычного в городах. Воины народов фургонов не пользовались коротким мечом, быть может, потому, что такое оружие было неудобным для всадника. Вот сабля была бы более эффективна, но её кочевники не знали. Ее вполне заменяло копье, если пользоваться им умело, дополняемое семью кайвами. Кроме того, саблей вряд ли можно дотянуться до седла высокого тарлариона; воины же народов фургонов редко приближались к врагу ближе, чем это необходимо для того, чтобы сразить его при помощи стрелы или, если нужно, копья; а кайву кочевники рассматривали иногда как оружие для броска, а иногда как нож. Мне кажется, что кочевники, если бы они хотели иметь сабли или считали их ценными, смогли бы добыть их, несмотря на то что у них не было кузнецов, способных сделать оружие (может быть, даже кто-то заботился, чтобы таковых не появлялось). Но у народов фургонов имелось золото и драгоценные камни, привлекательные для торговцев Ара и любых других, и поэтому оружие они покупали. К примеру, большинство кайв было сработано в кузницах Ара. Тот факт, что сабля не была принята среди народов фургонов, отражал условия жизни и военных действий, к которым кочевники привыкли, скорее это была случайность, нежели результат неразвитости или технологических ограничений. Впрочем, сабля была непопулярна не только среди народов фургонов и в целом среди народов Гора, она рассматривалась как слишком длинное и неуклюжее оружие для близкой битвы, так нравившейся воинам городов, более того, её невозможно было использовать с седла тарна или тарлариона. Итак, Камрас предложил сражаться на мечах, рассчитывая, что бедный Камчак совсем не владеет столь непопулярным среди кочевников видом оружия. Ну что ж, он правильно рассчитал… Бедный Камчак был почти наверняка незнаком с мечом, как я оказался бы незнаком с любым ещё не привычным для меня оружием Гора, как, например, с ножом-бичом Порт-Кара или натасканными вартами в пещерах Тироса. Обыкновенно горианские воины, если им необходимо убить врага либо завоевать женщину, выбирают оружие битвы по своему расчету небольшой кинжал, меч и щит, кинжал и бич, топор и сеть или два кинжала с тем условием, что если используется кайва, её не метают. Но Камрас оказался в этом пункте тверд. – Меч, – повторил он. – Я всего-навсего бедный тачак… – заколебался Камчак. Камрас рассмеялся. – Меч, – повторил он. Учитывая обстоятельства, я нашел, что выбор Камрасом оружия был несправедлив. – Но как могу я, бедный тачак, – застонал Камчак, – знать что-нибудь о мече? – Тогда убирайся, – лениво сказал Камрас, – я заберу кассарскую девку даром. Кассарка заплакала от обиды. Камрас насмешливо улыбнулся. – Видишь ли, – сказал он, – я чемпион Тарии и у меня нет особого желания пачкать мой меч кровью урта. Урт – это отвратительный, имеющий рога горианский грызун. Некоторые из них достигают большого размера – волка или пони, но большинство очень маленькие, настолько маленькие, что их можно держать в ладони. – Что ж, – сказал Камчак, – я этого тоже не хочу. – Сражайся с ним, жалкий тачак, – взвизгнула Африз из Тарии, дергаясь в удерживающих её наручниках. – Успокойся, милая Африз, – сказал ей Камрас. – Пусть он убирается, заклейменный своей бравадой и трусостью. Пусть он живет в стыду, тем сладостней будет твое мщение. Но милая Африз не была убеждена земляком. – Хочу, чтоб он был убит, – кричала она. – Разрежь его на мелкие куски, дай ему смерть от тысячи ран. – Уходи, – посоветовал Камрас Камчаку. – Неужели ты думаешь, что я отступлю? – вопросил тот. – Да. Камрас снова оглянулся на Африз. – Если сражение и вправду твое желание, разреши ему выбрать оружие, удовлетворяющее нас обоих. – Мое желание одно, – сказала тарианка, – чтоб он был убит. Камрас пожал плечами. – Хорошо, – сказал он, – я убью его. Он обернулся к Камчаку: – Ладно, тачак, я разрешаю тебе выбрать оружие, приемлемое для нас обоих. – Но, может, я и биться не буду, – вяло сказал Камчак. Камрас сжал кулаки. – Хорошо, – сказал он, – как хочешь. – Но с другой стороны, – раздумывал Камчак, – может, и буду. Африз из Тарии закричала от гнева, а девушка со стороны Камчака – от разочарования. – Я буду биться, – наконец, достаточно испытав терпение всех, объявил Камчак. Обе девушки закричали от радости. Судья ввел имя Камчака в лист. – Ты согласен на оружие, предложенное благородным Камрасом? – спросил судья и предостерег: – Помни, что оружие – один или несколько видов должно выбираться по взаимному соглашению. Казалось, Камчак глубоко задумался, а потом пожал плечами. – Я всегда удивлялся, – сказал он, – как это у них получается держать в руках меч? Судья даже уронил бумагу. – Я согласен на меч, – провозгласил Камчак. Девушка кассаров застонала. Ошеломленный Камрас развел руками. – Он сошел с ума. – Отступи, – посоветовал я Камчаку. – Теперь поздно, – возразил мне судья. – Теперь поздно, – беспечно сказал Камчак. Невольно я заскрежетал зубами от досады, поскольку за последний месяц я стал испытывать теплые чувства к этому колоритному, обаятельному, загорелому тачаку. Принесли два коротких меча, сделанных в Аре. Камчак неуклюже схватил один из них, словно это была простая палка. Мы с Камрасом переглянулись. И даже тарианин тихо сказал Камчаку: – Лучше сдайся сразу. Я мог понять его чувства. В конце концов, Камрас был воином, а не палачом. – Тысяча ран! – вскричала благородная Африз. – Золотая монета Камрасу за каждую рану! Камчак провел большим пальцем по лезвию и увидел, как яркая капля крови выступила из пореза. Он поднял руку к губам. – Ой, острое. – Да, – безнадежно сказал я и обратился к судье. – Могу я биться за него? – Это запрещено, – сказал судья. – Но это была моя идея, – возразил мне Камчак. Я схватил Камчака за плечо. – У Камраса нет желания убить тебя, он хочет только тебя пристыдить, уходи. Внезапно глаза Камчака вспыхнули. – Ты хочешь видеть, как меня пристыдят? – Лучше это, мой друг, чем видеть, как тебя убьют. – Нет, – сказал Камчак, отбросив всю показную иронию, – лучше смерть, чем стыд. Я отступил от него – в этом был весь Камчак. Мне будет очень не хватать моего друга, безудержно-веселого, любящего пьянство, хохочущего, ударяющего руками по коленям, танцующего Камчака-кочевника. В последний момент я выкрикнул: – Ради Царствующих Жрецов, держи оружие так!.. – пытаясь научить его простейшей из обыкновенных хваток за рукоятку короткого меча, предоставляющей наибольшую свободу в схватке. Но он держал меч, как горианскую искривленную иглу. Камрас закрыл на минуту глаза, как бы желая отключиться от представления. Я понял, что Камрас хотел всего-навсего прогнать Камчака с поля, пристыженного и униженного. У него было не больше желания убить неуклюжего тачака, чем убить крестьянина или горшечника. – Пусть начнется битва, – сказал судья. Они остались вдвоем на арене из песка. Стали осторожно приближаться друг к другу. Камчак посмотрел на свой меч, повертел им, по-видимому с удовольствием разглядывая игру солнечного света на лезвии. – Осторожно! – вскричал я. Камчак обернулся, чтобы посмотреть, чего это я кричу, и сделал это на свое счастье, потому что когда он оборачивался, солнце вспыхнуло, отразившись от его лезвия, прямо в глаза Камрасу, даже заслонившемуся рукой. На миг он был ослеплен. – Бей! – вскричал я. – Чего? – снова спросил Камчак. – Осторожно! – вскрикнул я, потому что Камрас уже снова наступал. Камчак старался держаться так, чтобы солнце было за его спиной – он использовал светило так же, как использует его тарн при охоте. Мне казалось, что Камчаку невероятно повезло. Солнце, отразившееся в нужный момент, спасло Камчаку жизнь. Камрас прыгнул, и казалось, будто бы Камчак вскинул руку, защищаясь, в последний миг. Впрочем, он потерял равновесие и мгновение стоял только на одной ноге. Я заметил, что удар был гладко парирован. Камрас начал гнать Камчака по песчаному кругу. Камчак спотыкался, едва не падал неуклюже и пытался восстановить равновесие. Теперь Камрасу удавалось при каждой атаке успеть ударить не менее дюжины раз. Но каждый раз, к моему удивлению, спотыкающийся Камчак, державший теперь меч словно пестик аптекаря, каким-то образом умудрялся отразить удар. – Убей его! – вскричала Африз. Я закрыл глаза. В любое следующее мгновение я ждал увидеть своего друга мертвым. Тут, будто бы устав, Камчак, отдуваясь, сел в песок. Он держал меч перед лицом, закрывая себе обзор. Но, отталкиваясь ногами, он вращался на собственном заду, всегда находясь лицом к Камрасу, откуда бы тот ни наскакивал. При каждом приступе тарианец бил уже всерьез, но каким-то невероятным образом в последнее мгновение тарианская сталь соскальзывала по клинку Камчака. Камчак хранил на лице выражение беспомощного изумления. Мое сердце замирало на каждом таком пассаже. Я был поражен, что в течение нескольких минут Камчак был объектом все более яростной атаки чемпиона Тарии и до сих пор умудрился оказаться незадетым. Затем Камчак устало поднялся на ноги. – Умри, тачак! – вскричал разъяренный Камрас, бросаясь на него. В следующую минуту я едва осмеливался дышать; кругом наступила тишина, нарушаемая лишь звоном стали. Камчак стоял так твердо, что, казалось, голова его оставалась совершенно неподвижной, а тело ловко двигалось, помогая бешеному движению клинка в руке. Наконец Камрас, уставший, едва способный поднять руку, отступил. Еще раз Камчак опытным движением послал солнечное отражение с лезвия меча в глаза противнику. Камрас зажмурился, вяло прикрываясь мечом. Оставшуюся часть схватки Камчак шаг за шагом приближался к противнику. Я видел, как кровь появилась на скуле Камраса, на левой руке, затем на бедре, затем на ухе. – Убей его! – кричала Африз. Но теперь, шатаясь как пьяный, Камрас бился за свою жизнь, а тачак, как медведь, лениво следовал за ним, легко задевая тело противника мечом. – Убей его! – выла Африз. Минут пятнадцать терпеливо, не торопясь, Камчак наступал на Камраса, нанося ему неглубокие, но чувствительные царапины и раны, оставляя быстро проступающую яркую кровь на его тунике или теле. Затем, к своему удивлению и удивлению всех, Камрас – чемпион Тарии в воинском искусстве так ослаб от потери крови, что упал на колени. Камрас пытался поднять свой меч, но стопа Камчака вдавила его в песок, и Камрас поднял глаза, чтобы посмотреть в изборожденное шрамами свирепое лицо тачака. Меч Камчака был у его глотки. – Шесть лет, – сказал Камчак, – прежде чем у меня появились шрамы, я был наемником в охране Ара. В то время я стал первым мечом. Камрас упал в песок, к ногам Камчака, неспособный даже просить пощады. Но Камчак не убил его. Вместо этого он бросил свой меч в песок – и меч вонзился почти до рукояти. Он посмотрел на нас и ухмыльнулся. – Интересное оружие, – сказал он, – но я предпочитаю копье и кайву. Вокруг поднялся невероятный шум, биение сотен копий по кожаным щитам. Я бросился к Камчаку, обнял его, чуть не плача от радости. Он довольно ухмылялся, пот блестел в бороздах его шрамов. Тут он повернулся и подошел к столбу Африз, стоявшей там с запястьями, скованными сталью. Она взглянула на него, потеряв дар речи от ужаса.Глава 11. ОШЕЙНИК И КОЛОКОЛЬЧИКИ
Камчак внимательно разглядывал Африз. – Почему это рабыня, – риторически спросил он, – нарядилась в платье свободной женщины? – Пожалуйста, нет, тачак, пожалуйста, – в глазах прекрасной тарианки стояли слезы. И в следующий момент благородная, очаровательная Африз из Тарии осталась у столба в чем мать родила перед глазами своего господина. Она закинула голову и застонала. Запястья её все ещё были скованы удерживающими кольцами. Как и предполагал Камчак, она погнушалась надеть наряд рабыни под бело-золотое платье. Кассарская девушка, прикованная напротив неё к столбу, теперь была освобождена судьей, она подошла к столбу, к которому все ещё была прикована Африз. – Славно сделано, Камчак, спасибо. Камчак только пожал плечами. Тогда девушка мстительно подняла пальцем подбородок очаровательной Африз. – Рабыня, – прошипела кассарка, – рабыня… Затем она отвернулась и пошла к своим. Камчак громко рассмеялся. – Накажи её, – потребовала Африз. Внезапно Камчак выдал Африз пощечину. Ее качнуло в сторону, и из угла рта показалась струйка крови. Девушка поглядела на Камчака со страхом. Может быть, её ударили в первый раз за всю жизнь. Камчак стукнул её не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы проучить. – Ты должна понять, что тебя может наказать любой свободный воин народов фургонов, – сказал он. – Вижу, – произнес кто-то за спиной, – ты знаешь, как обращаться с рабами. Я обернулся и увидел, что в нескольких футах от нас рабы, стоявшие на окровавленном песке, держали на плечах открытый и роскошно убранный паланкин Сафрара из касты торговцев. Африз вспыхнула с головы до ног – все её тело залила краска стыда. Круглое красное лицо Сафрара лучилось радостью, хоть я и думал, что день похищения Африз будет трагичным для него. Узкие алые губы торговца широко раздвинулись, в гримасе удовольствие показались золотые зубы. Африз дернулась в наручниках, пытаясь напрасно прикрыться – теперь зрелище её наготы во всем богатстве было доступно даже для рабов, несущих паланкин. Для всех рабов Африз была теперь не больше, чем они сами: разве что её тело будет использовано не для того, чтобы переносить паланкин, носить грузы или копаться в земле, а станет служить несколько иным целям, впрочем, более легким и, без сомнения, более приятным, чем тело рабов-мужчин. – Сафрар! – закричала Африз. Сафрар взял с бархатной подушечки, лежащей рядом с ним в паланкине, маленький монокль, обрамленный стеклянными лепестками, прикрепленный к серебряному стебельку с серебряными листьями. Через это приспособление он внимательно посмотрел на девушку. – Африз! – вскричал он, словно ужасаясь, но сохраняя улыбку на лице. – Сафрар, – плакала она, – освободи меня. – Какое несчастье, – причитал Сафрар. На солнце весело сверкали его золотые зубы. – Африз получила сюрприз, – скаламбурил Камчак. – Я богатейшая женщина в Тарии! – выкрикнула Африз Камчаку. – Назови твою цену. Камчак посмотрел на меня. – Думаешь, пяти золотых будет достаточно, не слишком много? – спросил он. Я был изумлен. Африз едва не задохнулась от обиды в цепях у столба. – Слин! – зарыдала она, но затем обернулась и потребовала у Сафрара: – Купи меня! Если необходимо, используй все мои ресурсы, все! Освободи меня! – Но, Африз! – Сафрар изобразил изумление. – Я забочусь о твоих деньгах и обменивать всю твою собственность на одну рабыню будет самым немудрым и абсурдным решением с моей стороны, даже непростительным. Африз смотрела на него, отказываясь понимать, что он говорит. – Это правда, точнее, была правда, что ты была богатейшей женщиной во всей Тарии, – продолжил Сафрар. – Но твои богатства находятся не в твоих руках, а в моих, во всяком случае пока ты не достигла своего совершеннолетия, что случилось бы всего через несколько дней. – Я не хочу оставаться рабыней даже на день! – плакала, кричала девушка. – Я понимаю так, – сказал Сафрар, приподымая золотые капельки бровей над глазами, – что ты хотела бы по достижении своего совершеннолетия передать все свои богатства тачакам, чтобы освободиться? – Конечно, – плакала она. – Какое счастье, – констатировал Сафрар, – что такая передача запрещена законом. – Я не понимаю? – пробормотала Африз. Камчак сжал мое плечо и потер свой нос. – Без сомнения, ты знаешь, – сказал Сафрар, – что раб не может иметь собственности, так же как каийла, тарларион или слин? – Я богатейшая женщина Тарии! – вскричала она. Сафрар чуть-чуть склонился вперед. Его круглая физиономия лоснилась; он надул губы, улыбнулся, затем склонил голову и очень быстро сказал: – Ты рабыня, – а затем самодовольно заржал. Африз откинула голову и завизжала. – У тебя даже нет имени, – прошипел маленький торговец. Это была правда. Камчак, без сомнения, продолжал бы называть её Африз, но это было бы уже имя, данное им, а не её собственное. Раб или рабыня, не будучи полноправным разумным существом в глазах германского закона, не может выбирать имена по собственному усмотрению Таким образом, с точки зрения горианского закона, как это ни неприятно говорить, рабы – это животные, полностью и безоговорочно принадлежащие своим господам и вынужденные делать то, что господа захотят. – Думаю, я назову её Африз, – сказал Камчак. – Освободи меня, Сафрар, – заискивающе тихо попросила девушка, – освободи меня. Сафрар рассмеялся. – Слин, – завизжала она. – Вонючий слин! – Будь осторожна, – предостерег Сафрар, – теперь ты говоришь с богатейшим человеком в Тарии Африз плакала и рвалась в наручниках. – Ты понимаешь, разумеется, – продолжал Сафрар, – что когда ты стала рабыней, все твои богатства, гардероб и драгоценности, вложения и счета целиком и полностью становятся моими. Африз безудержно рыдала у столба. – Я прошу тебя, благородный Сафрар, – всхлипывая, повторяла она, – прошу тебя, прошу тебя освободить меня, пожалуйста, пожалуйста! Сафрар улыбнулся ей и затем повернулся к Камчаку. – Что, тачак, просишь ты за нее? Какую цену ты назначал? – Я снизил, – сказал Камчак, – до одного медяка. Сафрар улыбнулся. – Цена слишком высока, – сказал он. Африз завизжала. Сафрар снова поднял крохотное стекло, через которое он же рассматривал девушку, и изучив её более внимательно. Затем он пожал плечами и жестом приказал рабам разворачивать паланкин. – Сафрар! – ещё раз вскричала девушка. – Я не разговариваю с рабами, – отрезал торговец в паланкине и медленно поплыл в сторону стен надменной Тарии. Онемевшая Африз смотрела торговцу вслед; её глаза покраснели, на щеках остались грязные дорожки от слез. – Не имеет значения, – утешающе сказал Камчак девушке. – Даже если бы Сафрар и был стоящим человеком, он бы не освободил тебя сейчас. Она повернула свое прекрасное лицо к нему. – Нет, – сказал Камчак, наматывая на руку её волосы и слегка встряхивая голову, – я не продал бы тебя за все золото Тарии. – Но почему? – прошептала она. – Я вспоминаю, – сказал Камчак, – ночь два года назад, когда ты принимала мой дар и обозвала меня слином. Девушка, побледнев, кивнула. – В ту самую ночь, – сказал Камчак, – я решил сделать тебя своей рабыней. Она уронила голову. – Именно по этой причине, – сказал Камчак, – я не продам тебя за все золото Тарии. Она снова подняла на него красные глаза. – В эту самую ночь, маленькая Африз, я решил, что хочу тебя и буду иметь тебя как рабыню. Смех Камчака из тачаков был громок. Без сомнения, он долго ждал, чтобы так рассмеяться, долго ждал, чтобы увидеть своего милого врага поверженным перед собой, связанного и униженного. Камчак взял ключ с крюка над головой Африз и открыл наручники, затем он повел сломленную, несопротивляющуюся тарианскую девушку к своей каийле. Здесь, у лап животного он заставил её преклонить колени. – Твое имя Африз, – сказал он, давая ей имя. – Мое имя Африз, – сказала она, принимая это имя. – Подчиняйся, – приказал Камчак. Дрожащая Африз опустила голову и протянула сведенные вместе руки. Камчак быстро и плотно связал их. – Я буду привязана к седлу? – робко спросила она. – Нет, – ответил Камчак, – спешки нет. – Я не понимаю, – сказала девушка. А Камчак уже накинул ей петлю на шею и привязал свободный конец к луке седла. – Ты побежишь рядышком, – проинформировал он её. Она недоверчиво посмотрела на него. Элизабет была не связана и уже встала рядом с каийлой. Камчака, держась за правое стремя. Затем Камчак со своими двумя женщинами и я оставили Равнину Тысячи Столбов и направились к воинам тачаков. Позади были ещё слышны звуки схваток и крики людей. Двумя часами позже мы достигли лагеря тачаков и медленно поехали между фургонов, котлов, играющих детей; рабыни бежали рядом с нами. Свободные женщины, отрываясь от тарелок и котлов, скептическим взором смотрели на новую тарианскую женщину, привезенную в лагерь. – Она была у первого столба, – похвастался Камчак хихикающим девушкам, обступившим его. – А у какого были вы? – Он внезапно поднял каийлу на дыбы в их сторону, и они рассыпались, визжа и смеясь, как стая птиц, и так же, как стая птиц, снова сошлись вместе. Камчак широко улыбнулся. – Первый столб! – крикнул он встречному воину, тыкая пальцем в уставшую, тяжело дышащую Африз. Воин одобрительно прищелкнул языком. – Правда! – взревел Камчак, хлопая ладонью по седлу. Конечно, некоторые сомнения в том, что измотанная девка, привязанная к каийле Камчака, могла получить первый столб, возникнуть могли. Она спотыкалась и хватала воздух ртом, её тело блестело от пота, а ноги были черны от травы и грязи, волосы были спутаны, ступни кровоточили, а бедра и икры были оцарапаны до красных искорок крови там, где соприкоснулись с колючками. Когда Камчак добрался до своего фургона, бедная девушка обессиленно упала на траву, дрожа от усталости после бега. Я предположил, что Африз прежде вряд ли приходилось делать что-нибудь тяжелее, чем входить или выходить из ароматизированного бассейна. Элизабет Кардуэл, с другой стороны, и я был рад это видеть, пробежала хорошо и теперь дышала не слишком глубоко, почти не выказывая усталости. Безусловно, за время своего пребывания среди кочевников она привыкла к таким упражнениям. Я начинал восхищаться ею. Жизнь на открытом воздухе и физический труд, по-видимому, сделали для неё доброе дело. Она была полна сил и здоровья. Не многие девушки из офисов Нью-Йорка смогли бы пробежать у седла тачакского воина. Камчак соскочил с каийлы. – Добро пожаловать, – радушно вскричал он, поднимая Африз с земли. – Девка, есть работа! Ременная петля все ещё была на её шее, а запястья – связаны. Глаза девушки уже почти ничего не выражали. – Нужно вычистить босков, – приказал ей хозяин, – отполировать их рога и копыта, нужно задать им корм и собрать навоз, фургон нужно подмести и смазать колеса, ещё нужно принести воды из родника в четырех пасангах отсюда и приготовить мясо на ужин. Быстро! Быстро! Ленивая девчонка! Затем он запрокинул голову и рассмеялся на тачакский лад, шлепая ладонями по бедрам. Элизабет помогла снять петлю с шеи девушки и развязала ей запястья. – Пойдем! – сказала она мягко. – Я покажу тебе. Африз встала, её покачивало, она все ещё не верила происходящему. Она посмотрела на Элизабет, казалось увидев её в первый раз. – Твой акцент, – медленно сказала Африз. – Ты не из наших краев. – Ты видишь, что она носит шкуру ларла и что у неё нет ошейника, у неё нет кольца в носу и клейма, – сказал Камчак и добавил: – А у тебя будут. Африз, задрожав, упала снова на колени. – Отчего, ты думаешь, маленькая Африз, – спросил Камчак, – варварка, будучи рабыней, не одета в кейджер? Почему у неё нет кольца, клейма и ошейника? – Почему? – испуганно спросила Африз. – Потому что она по положению в фургоне выше, чем ты. Я раньше удивлялся, почему Камчак не обошелся с Элизабет Кардуэл, как обходились с другими рабынями тачаков. – Поэтому, – сказал Камчак, – среди прочих твоих обязанностей, моя дорогая, будет обязанность выполнять для этой варварки то, что выполняет рабыня-служанка. Это обожгло Африз из Тарии, как огонь, – она внезапно выпрямилась и вскрикнула: – Не я, не Африз из Тарии. – Ты, – сказал Камчак. – Служить рабыней варварке? – Да, – сказал Камчак. – Никогда! – вскричала девушка. – Да! – зарычал Камчак, закидывая голову, и громко крикнул: – Африз из Тарии в моем фургоне будет служанкой варварки! Девушка крепко сжала кулаки. – Я позабочусь, – добавил Камчак, – чтоб слух об этом достиг Тарии. Затем он согнулся и принялся лупить себя кулаками по коленям – он был удовлетворен. – Пожалуйста, – сказала Элизабет новой рабыне, – пойдем. Она попыталась взять Африз за руку. Африз гневно отдернула руку, не желая чувствовать её прикосновение, но затем, высоко подняв голову, она сделала шаг, следуя за Элизабет. – Если она не будет хорошо работать, – весело сказал Камчак, – побей её. Африз повернулась лицом к нему, сжимая кулаки. – Ты поймешь, моя маленькая Африз, – сказал он, – кто здесь господин. – Разве тачак слишком беден, – покорно спросила Африз, – чтобы одеть ничтожную рабыню? – В моем фургоне много алмазных бус, которые ты можешь надевать, если хочешь, но ничего другого, пока не угодишь мне. Она молча развернулась и последовала за Элизабет. После этого мы с Камчаком оставили фургон и пошли слоняться по лагерю, остановившись в одном из фургонов рабов, чтобы взять кувшин паги, который мы вскоре и прикончили. Оказалось, что в этот год народ фургонов успешно провел игры Войны Любви – эти новости мы узнали, распивая пагу в кругу воинов. Почти все тарианские девушки были уведены от столбов, к которым они были прикованы, в качестве рабынь. В некоторые годы, правда, успех склонялся и на другую сторону – это придавало интерес соревнованию. Мы также узнали, что девушка Херена из первого фургона была выиграна тарианским офицером, представлявшим дом Сафрара-торговца, которому воин и продал её. – Херена станет новой его танцовщицей, а духи и шелк Африз пойдут этой тачакской девке, – отметил Камчак. Казалось странным думать о ней, самой своенравной и надменной в лагере, гордо сидевшей на спине каийлы, как о надушенной, одетой в шелка рабыне тарианцев. «Она привыкнет к укусам бича и стали, эта девка», – бормотал Камчак между глотками паги. Я считал, что это не слишком приятная новость, но в то же время предполагал, что среди тачаков найдется хотя бы ещё один человек, который согласится с Камчаком, – юноша Гарольд. Его, не успевшего выиграть свой шрам храбрости, девушка настолько достала, что он будет рад от того, что Херена со всей её насмешливостью и дерзостью теперь уведена в оковах и колокольчиках в дом Сафрара и спрятана за высокими, толстыми стенами тарианского сада наслаждений. Вскоре мы с Камчаком, уже довольно пьяные, опять обнаружили себя возле фургона рабов. Мы решили побиться об заклад на ещё один кувшин паги. – Как насчет полета птиц? – спросил Камчак. – Согласен, – сказал я, – но я выберу первым. – Очень хорошо. Я знал, что сейчас весна и в этом полушарии большая часть птиц перелетает на юг. – Юг, – сказал я. – Север, – сказал Камчак. Мы подождали примерно минуту и увидели несколько птиц, речных чаек, летящих на север. – Эти чайки с Воска, – сказал Камчак. – Весной, когда на Воске ломается лед, они летят на север. Я вытащил несколько монет из кошелька и заплатил. – Первыми летят на юг луговые коршуны, – объяснил мне хитрый тачак. – Они уже тю-тю. А лесные харлеты и рогатые джаймы не тронутся с места, пока не наступит поздняя весна. В это время летят чайки с Воска. Распевая тачакские песни, мы с трудом нашли свой фургон. Элизабет грела на огне мясо, хотя оно было почти пережаренным. – Мясо пережарено, – сказал Камчак. – Вы в стельку пьяны, – проворчала в ответ Африз. Я посмотрел на девушек. Обе они сейчас были прекрасны особенно. – Нет, – поправил я её. – Мы божественно набрались. Камчак пристально рассматривал девушек, наклонившись вперед и при этом заметно покачиваясь. – Что-то не так? – спросила Элизабет. Я заметил, что на её лице был большой синяк, что волосы были немножко повыдерганы, а на щеке слева красовались пять длинных царапин. – Нет, – сказал я. Африз находилась в худшем состоянии. Она потеряла, по-видимому, больше чем один клок волос. На её левой руке запеклась кровь, похоже от укуса, и синяк располагался под правым глазом. – Мясо пережарено, – проворчал Камчак. Хозяин не интересуется стычками между рабами – это ниже его достоинства. Хотя, разумеется, он не одобрил бы, если бы его девушка была покалечена или ослепла. – Боски стреножены? – спросил Камчак. – Да, – хмуро ответила Элизабет. Камчак посмотрел на Африз. – Воды принесли? – спросил он. Африз вскинула голову, в её глазах стояли слезы. Она бросила злой взгляд на Элизабет. – Да, – сказала она, – принесли. – Хорошо, – сказал Камчак, а затем ткнул пальцем в мясо. – Оно пережарено. – Вы задержались на несколько часов, – промолвила Элизабет. – Уже поздно, – поддержала её Африз. – Оно пережарено, – сказал Камчак. – Я поджарю свежее мясо, – сказала Элизабет, вставая. Африз только фыркнула. Когда мясо было готово, Камчак наелся и выпил ещё кувшин молока боска, я сделал то же самое, хотя молоко для меня не очень-то хорошо сочеталось этой ночью с пагой. Камчак, как делал это часто, уселся на какой-то штуке, напоминавшей обработанный камень. Это был прямоугольный предмет с закругленными углами. Когда я первый раз увидел эту штуку, лежащую в куче всякой всячины в углу фургона, в том числе шкатулок с драгоценностями и маленьким тяжелым сундуком, наполненным золотыми монетами, то подумал, что это просто камень. Но как-то раз, роясь в своих вещах, Камчак швырнул странный предмет мне, чтобы я посмотрел. Я был удивлен, что эта штука отскакивает от ковра, взял её в руки и удивился её легкости. Вещица имела структуру, похожую на кожу, и зернистую поверхность. Она напоминала пемзу или пенопласт, и я вспомнил, что видел подобное в некоторых покинутых частях пещер Царствующих Жрецов глубоко под Сардаром. – Что ты думаешь об этом? – спросил Камчак. – Интересная штуковина, – сказал я. – И я думаю, что интересная. – Он протянул руки, и я швырнул ему предмет обратно. – Мне её оставили два путешественника. Я тогда промолчал и не высказал своих предположений… Когда Камчак доел свежеподжаренное мясо и допил молоко, он встряхнул головой и потер нос. – Тенчики и Дины больше нет, – сказал он Элизабет. – Ты можешь снова спать здесь в фургоне. Элизабет посмотрела на него с благодарностью. На земле спать было, конечно, жестковато. – Спасибо, – сказала она. – Я думала, что он твой хозяин, – сказала Африз, кивнув на меня. – Нет, Камчак. Я теперь понял, почему в фургонах частенько случались ссоры, если в нем находилась более чем одна девушка. Впрочем, Тенчика и Дина не очень много ругались. Может быть, это было потому, что сердце Тенчики находилось в фургоне кассара Альбрехта? – А кто были Тенчика и Дина? – спросила Африз. – Рабыни, тарианские девки, – сказал Камчак. – Их продали, – проинформировала Африз Элизабет. – Может, и меня продадут?.. – тихо вздохнула тарианка. – Может быть, за тебя дадут высокую цену, – сказала Элизабет. – Ну безусловно большую, чем за тебя, – ответила Африз. – Не тебе решать, маленькая Африз, – сказал Камчак, – так что можешь не строить планов… Вдруг я передам тебя в публичный фургон рабов? – С надеждой жду этого дня, – сказала она. – С другой стороны, – сказал Камчак, – я могу накормить тобой каийлу. Тарианская девушка вздрогнула и опустила голову. – Я не думаю, что ты для чего-нибудь годна, – сказал Камчак, – кроме как для каийлы. Африз гневно посмотрела на нее.Элизабет рассмеялась и захлопала в ладоши. – А ты, – сказал Камчак, тыкая пальцем в Элизабет, – глупая маленькая варварка. Ты даже не умеешь танцевать. Сконфуженная Элизабет тут же потупила взгляд. То, что Камчак сказал, было правдой. Голос Африз был тих и спокоен. – Я тоже не могу, – сказала она. – Что? – вскинулся Камчак. – Я никогда не училась, – пояснила Африз. – Каийлий корм! – заорал Камчак. – Мне жаль, – сказала Африз немного раздраженно. – Я никогда не собиралась становиться рабыней. – Все равно придется научиться! – закричал Камчак. – У меня ничего не получится. – Это будет стоить денег, – проворчал Камчак, – но ты научишься. Я заставлю тебя научиться. Африз фыркнула и отвернулась. Элизабет посмотрела на меня, затем повернулась к Камчаку и, к моему удивлению, спросила: – А меня тоже можно научить? – Зачем? Элизабет вспыхнула. – Она всего-навсего варварка, – сказала Африз, – она-то никогда не научится. – Маленькая варварка не хочет оставаться второй девушкой в фургоне?! – рассмеялся Камчак и грубо встряхнул Элизабет: – Вы будете биться за место! Великолепно! – Она может быть первой девушкой, если захочет! – фыркнула Африз. – А я убегу при первой возможности и вернусь в Тарию. – Учти, что существуют сторожевые слины, – напомнил ей Камчак. Африз побледнела. – Если попытаешься сбежать ночью, они почувствуют тебя и разорвут мою маленькую милую рабыню на кусочки. – Это правда, – согласился я. – Все равно я спасусь. – Но не этой ночью! – заорал Камчак уже добродушно. – Нет, – едко сказала Африз, – не ночью. Она осмотрелась, недовольно изучая внутренности фургона. Ее взгляд на секунду остановился на седле каийлы, которое было частью выкупа, полученного Камчаком за Тенчику. В седельных ножнах было семь кайв. Африз опять обратилась к Камчаку. – Эта рабыня, – сказала она, указывая на Элизабет, – не дала мне ничего поесть. – Камчак должен есть первым, рабыня, – парировала Элизабет. – Что ж, – сказала Африз, – он поел. Камчак взял в руки кусок мяса, оставшийся от поджаренного Элизабет. – Ешь, – сказал он Африз. – Но не касайся руками. Африз улыбнулась. – Конечно, – сказала гордая Африз из Тарии и, встав на колени, вытянула шею, чтобы откусить мясо, которое держал в руке её господин. Смех Камчака быстро оборвался – она запустила свои острые белые зубы в его руку, с дикой злобой укусив тачака. – И-ий! – взвыл он, подскакивая и засовывая кровоточащие пальцы в рот. Мы с Элизабет не успели опомниться, как Африз вскочила на ноги и метнулась к тому борту фургона, у которого лежало седло с каинами. Она выхватила один нож и, зажав его в руке, с решимостью повернулась ко всем присутствующим. Камчак же как ни в чем не бывало плюхнулся на место, посасывая ранку. Я тоже опустился на пол. Элизабет последовала нашему примеру. Африз стояла, сжимая нож. – Слин, – кричала девушка, – у меня нож! Камчак не обращал на неё ни малейшего внимания и созерцал свою руку. Вид его был удовлетворенный – он обнаружил, что рана несерьезна. Он поднял кусок мяса, который выронил, и бросил его Элизабет. Та принялась смачно вгрызаться в него. Камчак указал на остатки подгоревшего мяса, давая ей понять, что она может доесть и это. – У меня нож! – нервно выкрикнула Африз. Камчак ковырял ногтем в зубах. – Принеси вина, – обратился он к Элизабет. Та поднялась с набитым ртом и, не прекращая жевать, достала небольшой бурдючок вина и чашу, которую не замедлила наполнить. Камчак осушил чашу и лишь тогда взглянул на Африз. – За то, что ты сделала, – спокойно произнес он, – обыкновенно зовут кого-нибудь из касты палачей. – Сначала я убью себя! – вскричала Африз, приставляя кайву к своей груди. Камчак пожал плечами. Девушка не убила себя. – Нет, – вскричала она, – я убью тебя! – Уже лучше, – кивая, сказал Камчак, – гораздо лучше. – У меня нож! – вопила она. – Это всем известно, – сказал Камчак. После чего встал, тяжело подошел к борту фургона и снял со стены бич для рабов. – Слин! – Африз занесла нож, изготовившись броситься вперед и вонзить его в сердце Камчака, но бич хлестнул и в четыре оборота захлестнул руку девушки, вскричавшей от боли. Камчак чуть отступил в сторону и легким движением нарушил её равновесие. Затем при помощи того же самого бича он грубо протащил её по полу к своим ногам. Тут он остановился, наступил на её запястье и вынул нож из раскрывшейся ладони. Он засунул его себе за пояс. – Убей меня! – плакала девушка. – Я не буду твоей рабыней! Но Камчак поднял её и швырнул туда, где она стояла только что вооруженная. Ошеломленная Африз, сжав правую руку с четырьмя синими следами от бича, поднялась и испуганно посмотрела на хозяина. Камчак вытащил из-за пояса кайву и метнул её так, что она вонзилась в один из поддерживающих крышу фургона шестов, на два дюйма войдя в дерево совсем рядом с шеей девушки. – Возьми кайву, – сказал Камчак. Девушка не шевельнулась. – Возьми, – приказал Камчак. Она сделала это. – Теперь, – приказал он, – положи на место. Она, дрожа, повиновалась. – Еще раз возьми и положи на место. Девушка выполнила это. – Теперь подойди сюда и ешь, – сказал Камчак. Африз повиновалась. Преклонив колени, она осторожно выгнула шею и приняла мясо из его рук. – Завтра, – произнес Камчак, – разрешу тебе, после того как я поем, кормиться самой. Внезапно и, может быть, опрометчиво, Элизабет сказала: – Ты жесток. Камчак удивленно посмотрел на нее. – Я добр, – сказал он. – Я позволил ей остаться в живых. – Думаю, что этой ночью ты выиграл, – сказал я. – Но предупреждаю тебя, девушка из Тарии опять подумает о кайве и сердце тачакского воина. – Конечно, – промолвил Камчак, кормя Африз, – она великолепна… Девушка изумленно посмотрела на него. – …для тарианской рабыни, – добавил он и сунул ей в рот ещё кусок мяса. – Завтра, прелестная Африз, я ещё дам тебе чего-нибудь надеть… Она благодарно взглянула на него. – …колокольчики и ошейник… – сказал он. В её глазах появились слезы. – Могу ли я доверять тебе? – спросил Камчак. – Нет, – ответила она. – …ошейник и колокольчики, – повторил он. – Но я украшу их алмазными нитями, чтобы все, кто увидит тебя, знали, что твой хозяин может запросто предоставить тебе то, без чего ты вынуждена ходить. – Я ненавижу тебя, – сказала она. – Великолепно, – произнес Камчак, – великолепно! Когда девушка закончила есть, Элизабет принесла ей чашу воды, налив её из кожаного меха у двери. Африз выпила воду и протянула сложенные руки Камчаку. Того это озадачило. – Ты, разумеется, закуешь меня в наручники и посадишь на ночь на цепь? – Да пока ещё рано… – заметил Камчак. В глазах Африз на мгновение вспыхнул страх, но потом она, овладев собой, решилась: – Ты сделал меня рабыней, но я все ещё Африз из Тарии. Ты, тачак, можешь убить Африз, если это обрадует тебя, но знай, что она ни-ког-да не послужит твоим наслаждениям. Ни-ког-да! – Что ж, – сказал Камчак, – сегодня я довольно пьян. – Ни-ког-да! – повторила Африз из Тарии. – Я замечаю, – сказал Камчак, – что ты никогда не зовешь меня господином… – Я ни одного мужчину не зову господином, – ответила девушка. – Я очень устал, – зевая, проронил Камчак, – сегодня у меня был трудный день. Африз задрожала от гнева, все ещё держа запястья скрещенными. – Я могу сбежать, – сказала она. – Может, после, – сказал, не слушая её, Камчак, – я дам тебе алый шелк для одеяния и шкуры ларла… – Как тебе будет угодно, – сказала она. Камчак похлопал её по плечу. – Сегодня, – сказал он, – я не буду сажать тебя на цепь или сковывать наручниками. Африз была совершенно сбита с толку. Я заметил, как её быстрый взгляд опять метнулся в сторону седла с кайвами. – Камчак пожалеет, – произнесла девушка. – Помнишь, – спросил Камчак, – пир у Сафрара? – Конечно, – настороженно сказала она. – Помнишь, как тебе принесли духи? Ты что-то сказала про дерьмо боска… Как благородно ты поступила, пытаясь спасти зал от этого самого неприятного и отвратительного запаха… Африз молчала. – А ты не припомнишь, – спросил Камчак, – что я тебе тогда сказал? – Нет! – вскричала девушка, вскочила на ноги, но Камчак метнулся к ней, скрутил её и перебросил через плечо. Она извивалась и дрыгалась, пинаясь и колотя руками и ногами по его спине. – Слин! – кричала она – Мерзкий слин! Слин! Слин! Я спустился вслед за ними по ступенькам фургона. От теплого весеннего воздуха меня снова развезло, чувствуя неприятную отрыжку от паги, морщась, я с трудом раскрыл здоровенный навозный мешок, обычно лежащий у левого заднего колеса фургона. – Господин! – визжала Африз. – Ты не зовешь мужчин господами, – напомнил Камчак и засунул прелестную Африз из Тарии головой вперед в мешок, несмотря на то что она орала, брыкалась и пиналась. – Господин! – кричала она – Господин! Господин! Я был полусонным от паги, но все равно помню, как бугрился и шевелился мешок, когда она возилась внутри. Затем Камчак завязал отверстие в кожаном мешке и устало поднялся. – Я очень устал, – сказал он. – Сегодня был какой-то тяжелый и опустошительный день. Я поднялся за ним в фургон, где мы и завалились спать.Глава 12. КАЙВА
В последующие несколько дней я пару раз близко подходил к огромному фургону Катайтачака. Но дальше не пускали стражники. Я знал, что в этом фургоне, если Сафрар не лгал, находилась золотая сфера – без сомнения, яйцо Царствующих Жрецов, которое почему-то так жаждал заполучить Сафрар. Моей задачей было каким-либо образом пробраться в фургон, найти и вынести сферу, после чего попытаться вернуть её в Сардар. Много бы я дал сейчас за тарна! Даже на моей каийле, я, несомненно, вскоре буду настигнут многочисленными всадниками, каждый из которых на тачакский манер поведет с собой сменных скакунов. Следовательно, я буду схвачен в прерии преследователями, как только устанет моя каийла. Выслеживание, безусловно, может быть осуществлено и при помощи натасканных пастушьих слинов. На сотни пасангов во все стороны простиралась прерия Укрытия не было. С другой стороны, огласи я свою миссию Камчаку или Катайтачаку, кто знает, как обернулось бы дело. Однако я слышал сам, как Камчак говорил Сафрару о том, что тачаки дорожат золотой сферой и надежд на то, что мне её отдадут, не было; конечно, у меня не было таких богатств, как у Сафрара, чтобы попытаться её выкупить, да и, как я понял, даже его попытки потерпели поражение. Я колебался, стоит ли наносить воровской визит в фургон Катайтачака – тачаки на свой грубоватый лад были со мной гостеприимны, и я дорожил их уважением, в особенности – мнением Камчака, ироничного и хитрого хозяина фургона, в котором я обитал Мне казалось недостойным предать гостеприимного тачака, попытавшись стащить предмет, который он, похоже, берег как зеницу ока. Вряд ли кто-нибудь из лагеря тачаков понимал, насколько велико настоящее значение этой сферы, что она содержала последнюю надежду живых богов планеты Гор – Царствующих Жрецов. В Тарии мне, к сожалению, не удалось ничего выяснить относительно загадочного ошейника с посланием о тайне появления мисс Элизабет Кардуэл на южных равнинах Гора. Впрочем, я хотя бы разузнал о местонахождении золотой сферы, которую так хотел заполучить себе тарианский торговец Сафрар. Эти обрывки информации, безусловно, имели определенную ценность. Не исключено, что сам Сафрар мог оказаться ключом к тайне. Такое казалось вполне вероятным. Как он, торговец, узнал о золотой сфере? Почему он, прижимистый, расчетливый человек, по-видимому, был готов отдать значительную часть своих сокровищ за то, что сам именовал «всего-навсего безделушкой»? Все это казалось странным не только в сравнении с разумной скупостью меркантильного торговца, но даже по сравнению с часто безрассудным рвением коллекционера, которого он пытался изобразить. Я знал, что уж кто-кто, но Сафрар, торговец из Тарии, может быть кем угодно, но не дураком. Он или те, на кого он работает, должны были либо иметь какие-то намеки, либо попросту знать истинную природу золотой сферы. Теперь я должен был заполучить яйцо как можно скорее и вернуть его в Сардар. Нельзя терять ни дня. Но как мне это сделать? Я решил, что лучшее время для кражи яйца – это дни получения знамений. В это время Катайтачак, как и другие высокопоставленные персоны тачаков, включая Камчака, будет находиться на холмах, окружающих Долину Знамений, в которой будут установлены сотни дымящихся алтарей и предсказатели четырех народов займутся своим делом: толковать знамения, определяющие, подходит ли этот год для выбора Убар-Сана – единого убара всех кочевников. Если его изберут, то я, по крайней мере, надеялся, что им будет не Катайтачак. Быть может, когда-то он и был великим воином, но теперь, сонный и жирный, он мало о чем думал, разве что о содержимом золоченой коробки с кандой. Но, напомнил я себе, такой выбор, если бы он состоялся, был бы лучшим для городов Гора, поскольку под Катайтачаком народы фургонов вряд ли двинулись бы войной на север, да и к воротам Тарии тоже. Хотя надо заметить, что Убар-Сан не выбирался уже сотню лет, если не более, – своенравные и независимые народы фургонов не хотели единоначалия. Несколько раз я заметил, как за мной следовала чья-то фигура в маске, прикрывающая лицо капюшоном касты палачей. Я заподозрил поначалу, что человек просто любопытствует насчет меня: не тачак, не торговец, не певец, но тем не менее живет среди кочевников. Стоило мне взглянуть в его сторону – он тут же отворачивался. Может быть, мне просто казалось, что он следит за мной? Однажды я решил поговорить с ним, но он исчез. Я тогда развернулся и побрел к фургону Камчака. Маленькая девица из Порт-Кара, которую мы с Камчаком видели в фургоне рабов, когда покупали пагу ещё до игр Войны Любви, в эту ночь должна была исполнять танец цепей. Я почему-то подумал, что Камчак непременно когда-нибудь приобретет эту девушку. Она, безусловно, завладела его вниманием и, должен сказать, моим тоже. Поблизости от фургона рабов уже установили большой павильон, где хозяин фургона за плату будет принимать гостей. Эти приготовления, признаюсь, несколько раздражали меня, поскольку обычно танец цепей, танец бича, танец любви, танец рабыни, недавно надевшей ошейник, танец клейма и так далее исполняют вечером, открыто у костра, к удовольствию любого, кто пожелает посмотреть. Действительно, весной, когда уже результат набегов на караваны становится ощутимым, редкая ночь проходит без одного или нескольких таких танцев. Я был уверен, что маленькая девушка из Порт-Кара великолепна. Камчак, по-видимому, был того же мнения. Я решил не биться с ним об заклад за то, кто заплатит за посещение. Когда я вернулся к фургону, то увидел, что боски уже стреножены, хотя было довольно рано. Снаружи давно бурлил котел, а мешок для навоза был полон до краев. Я поднялся по лестнице и вошел в фургон. Там Африз, стоя на коленях за спиной Элизабет, расчесывала той волосы. Камчак велел ей делать тысячу расчесываний в день. Шкура ларла, которую носила Элизабет, была слегка порвана. Обе девушки недавно успели вымыться в ручье в четырех пасангах от лагеря, когда ходили по воду. Они казались возбужденными. Может быть, Камчак позволил им куда-нибудь сходить? Шею Африз обнимал ошейник, увешанный колокольчиками, а вокруг запястий и лодыжек висел даже двойной ряд. Кроме ошейника и колокольчиков, на ней было только несколько ниток бриллиантов поверх ошейника с колокольчиками. – Приветствуем тебя, господин, – сказали обе девушки одновременно. – Ой! – вскрикнула Элизабет. – Африз, осторожнее чеши. – Приветствую, – кивнул я. – Где Камчак? – Он сейчас подойдет, – сказала Африз. Элизабет чуть повернула голову. – Я должна говорить с ним, – бросила она через плечо. – Я – первая. Гребень, кажется, вновь запутался в волосах Элизабет, и она опять вскрикнула. – Ты – только варварка, – ласково сказала Африз. – Волосы мои расчесывай, рабыня, – огрызнулась Элизабет. – Я вижу, вы в прекрасном настроении, – сказал я. Пожалуй, это было правдой – они казались возбужденными и счастливыми, а их пикировка была ленивой. – Господин, – промолвила Африз, – берет нас с собой посмотреть танец цепей девушки из Порт-Кара. Я был озадачен. – Может быть, я не пойду-у… – протянула Элизабет, – мне слишком жалко бедную девушку. – Можешь остаться в фургоне, – сказала Африз. – Если вы увидите её, думаю, вы не почувствуете жалости к ней. Я кривил душой, говоря это, я действительно не понимал, как кто-нибудь может чувствовать жалость по отношению к порт-карской девице. Они считались великолепными, злобными красавицами, жизнелюбивыми и непокорными, как кошки. Они известны как танцовщицы во всех городах Гора. Впрочем, меня заинтересовало, с чего это жуликоватый и практичный Камчак брал с собой девушек, ведь хозяин фургона рабынь, несомненно, потребует входную плату и за них. – Хо! – вскричал Камчак, запрыгивая в фургон. – Мясо! Элизабет с Африз бросились снимать котел с огня. Камчак уселся, скрестив ноги, на коврике близ прикрытого медной решеткой очага. Он, прищурившись, посмотрел на меня и вытащил из кармана тоспит – желто-белый горьковатый фрукт размером со сливу. Он кинул его мне. – Чет или нечет? Я решил больше не биться об заклад с Камчаком, но здесь, безусловно, мне предоставлялась возможность отыграться, что со своей стороны я не мог не приветствовать. Обычно, когда угадывают семена тоспита, загадывают нечетное число. Обыкновенный тоспит почти всегда имеет нечетное количество семян. Но есть ещё и редкая разновидность плода – с длинным черенком, имеющая четное количество семян. Оба фрукта почти неотличимы друг от друга и, быть может, это было случайно, но у тоспита, который подбросил мне Камчак, черешок был оторван. Африз поднялась и достала не мех, а бутыль вина ка-ла-на, с виноградников Ара. Потом она принесла черную, обрамленную красным чашу с острова Кос. – Могу я прислужить тебе? – спросила она. Глаза Камчака чуть блеснули. – Да, – ответил он. Она наполнила чашу вином, после чего отнесла бутыль на место. Камчак очень внимательно следил за её руками. Ей пришлось сломать печать на бутыли, чтобы открыть её. Когда она брала чашу, та была перевернута. Если она и отравила вино, то сделала это чрезвычайно ловко. Затем она опустилась перед ним на колени в позе рабыни для наслаждений и, склонив голову, протянула ему чашу. Камчак взял её и осторожно пригубил. Потом он запрокинул голову и осушил чашу до дна. – Ха! – произнес он, утираясь рукавом. Африз подпрыгнула. – О чем тарианская рабыня собиралась умолять своего господина? – поинтересовался он. – Ни о чем, – ответила Африз. – Если ты не попросишь его, я сама сделаю это, – сказала Элизабет. – Говори, рабыня! – рявкнул Камчак, и Африз побледнела и испуганно затрясла головой. – Она кое-что нашла сегодня, – сказала Элизабет, – кое-что, что было выброшено. – Принеси, – приказал Камчак. Африз робко выпрямилась и пошла к тонкому покрывалу, служившему ей подстилкой у ног Камчака. В нем был спрятан аккуратно сложенный Африз лоскуток желтой шелковой ткани. Она вернулась и протянула его Камчаку. Он взял шелк и развернул. Это был поношенный, испачканный камиск, несомненно, один из тех, что был на тарианских девушках, захваченных в играх Войны Любви. Африз, дрожа, опустила голову на ковер. Когда она подняла взор, в её глазах стояли слезы. Она сказала очень тихо: – Африз, рабыня, просит господина, чтоб он позволил ей одеваться. – Африз из Тарии, – рассмеялся Камчак, – просит, чтоб ей разрешили надеть камиск? – Да, – ответила она и быстро опустила голову. – Подойди сюда, маленькая Африз, – сказал Камчак. Она подошла. Он коснулся бриллиантов на её шее. – Ты больше бы хотела носить алмазы или рабский камиск? – спросил он. – Господин, камиск! Камчак снял алмазы с её ошейника и отбросил их к борту фургона. Затем он, вытащив из кармана ключ от её ошейника с колокольчиками, снял его. Она не верила своим глазам. – Ты очень шумела, – сурово сказал ей Камчак. Элизабет захлопала в ладоши от радости и расправила камиск. – Рабыня благодарна своему господину, – сказала Африз со слезами на глазах. – И правильно, – согласился Камчак. Затем радостная Африз с помощью Элизабет облачилась в камиск. Желтый камиск великолепно сочетался с её темными миндалевидными глазами и длинными черными волосами. – Подойди сюда! – скомандовал Камчак, и Африз легко подбежала к нему. – Я покажу тебе, как его нужно носить, – сказал он, взявшись за шнур, и затянул его так, что тарианская девушка едва смогла вдохнуть. Затем он завязал его на талии. – Вот так носят камиск. Африз из Тарии притягивала и привлекала в этом одеянии. К моему удивлению, она прошлась по фургону и дважды повернулась перед Камчаком. – Разве я не мила, господин? – Да. – кивнул Камчак. Она рассмеялась от радости, гордая надетым на неё камиском, как некогда могла гордиться своим бело-золотым кастовым нарядом. – Для тарианской рабыни, – добавил Камчак. – Конечно, – рассмеялась она, – для тарианской рабыни. – Мы опоздаем на представление, – сказала Элизабет, – если не поторопимся. – Я думала, ты остаешься в фургоне.. – сказала Африз. – Нет, – ответила Элизабет, – я решила идти. Камчак, порывшись в своем барахле, вытащил пару цепей, предназначенных для сковывания запястий и лодыжек. – Для чего это? – спросила Африз. – Для того, чтобы вы не забыли, что вы – рабыни, – проворчал Камчак. Камчак оплатил наш проход на представление моими деньгами, выигранными честнейшим образом, и мы вошли в павильон. Там уже находилось несколько мужчин вместе с рабынями. Среди них я видел даже пару кассаров и паравачи и одного из катайев, очень редко посещающих лагеря других народов. Тачаки, разумеется составлявшие большинство, сидели скрестив ноги вокруг большого костра у центра павильона. Они были в добром настроении, смеялись и жестикулировали, похваляясь друг перед другом собственными свершениями, которых, безусловно, было очень много, поскольку этой зимой был наиболее удачный грабительский сезон, когда через степь двигалось очень много караванов. Я с радостью заметил, что костер был не из кизяка боска, а из дерева – планок и досок, впрочем, мое удовольствие было испорчено, когда я заметил, что эти доски и дерево были оторваны от фургонов торговцев. Позади костра стояла группа из девяти музыкантов. Они ещё не начали игру, хотя один из них с отсутствующим видом выдавал ритм на маленьком барабане кейске, двое других со струнными инструментами настраивали их, приложив инструменты к уху. Одним из инструментов был восьмиструнный цехар, похожий на длинную плоскую продолговатую коробку, – его держат на коленях, сидят скрестив ноги и играют при помощи медиатора из рога. Другой инструмент – шестиструнная кейлика, струны на нее, так же как и на цехар, натягиваются при помощи маленьких деревянных шпеньков; она немного схожа с мандолиной, имеет такой же полусферический резонатор, но гриф длиннее. Кейлика, как и цехар, – это щипковый инструмент. Я никогда не видел смычковые инструменты на Горе, и, должен отметить кстати, я никогда не встречал на Горе и записываемой в виде нот музыки. Я не знаю, существует ли здесь нотная запись: мелодии передаются от отца к сыну, от мастера к ученику. В оркестре присутствовал ещё один человек с кейликой, но он сидел, держа свой инструмент на коленях, и рассматривал рабынь. Три флейтиста извлекли инструменты и беседовали между собой, я понял, что разговор был не праздным, поскольку то один, то другой останавливался, чтоб проиллюстрировать на своей флейте какие-либо варианты мелодии, затем один или оба слушавших флейтиста пытались скорректировать или повторить то, что он сыграл. Время от времени их дискуссия становилась довольно оживленной. Среди музыкантов был и старый барабанщик, сидящий с кейском, и ещё один молодой парень, который очень серьезно расселся перед целой кучей предметов – там были деревяшка с зарубками, на которой играли, проводя по её поверхности полированной палочкой из дерева тем, самые разнообразные цимбалы, нечто похожее на тамбурин, несколько других ударных инструментов: кусочки металла, проволочки, тыквенные бутыли с насыпанной в них галькой, колокольчики на кольцах и т. д. Эти приспособления время от времени будут использоваться не только им, но и другими, может быть, вторым барабанщиком и третьим флейтистом. Как правило, профессия цехариста считается горианскими музыкантами наиболее престижной; в группе был всего один мастер цехара, и, заметим, он был руководителем группы. Следующими по престижу идут флейтисты, затем игроки на кейлике, за ними идут барабанщики, и в самом низу находится человек, который заботится о целой сумке разнообразных инструментов и приспособлений, играет на них и передает их другим, когда это нужно. Наконец, можно заметить, и это представит некоторый интерес, что музыкантов Гора никогда не обращают в рабство. Разумеется, их могут ограбить, убить, но по закону тот, кто делает музыку, должен быть свободен, как чайка с берегов Воска. В павильоне с одной из сторон я увидел небольшой распряженный фургон с напитками. Фургон был открыт, и можно было подойти и приобрести бутылку паги, если кому-нибудь хотелось выпить. – Кое-кто страдает от жажды, – намекнул Камчак. – Я куплю, – быстро ответил я. Камчак пожал плечами; в конце концов, это он покупал билеты на вход. Когда я возвращался с бутылью, мне пришлось переступить через несколько тачаков. К счастью, моя неуклюжесть не была принята за вызов. Один парень, на которого я наступил, был даже настолько вежлив, что произнес: «Прости меня, что я сижу там, где ты собирался наступить». С самыми изысканными тачакскими манерами я заверил его, что не собирался его оскорбить, и наконец дошел до Камчака. У него уже были хорошие места, которых здесь не было раньше, полученные при помощи тачакского метода, заключающегося в том, что находят двух человек, сидящих бок о бок, и ловко усаживаются сами между ними. Он ухитрился также уместить справа от себя Африз и слева – Элизабет. Я выдернул зубами пробку из бутыли с нагой и передал её Камчаку, как требовал обычай. Когда Элизабет, поморщившаяся от запаха выпивки, вернула мне бутыль, в ней отсутствовала примерно треть. Раздалось два щелчка, и Камчак сковал Африз. В таких случаях применяется приспособление, состоящее из двух браслетов – один для запястья, а другой для лодыжки, соединенные примерно семью дюймами цепи. Как правило, она схватывает правое запястье и левую лодыжку. Когда девушка стоит на коленях в любой из традиционных поз горианских женщин, как свободных, так и рабынь, цепь не причиняет неудобства. Несмотря на оковы, Африз с огромным вниманием разглядывала все вокруг, стоя на коленях рядом с Камчаком. На ней был желтый камиск, её великолепные черные волосы в буйном беспорядке рассыпались по коленям, и я увидел, как несколько тачаков разглядывали девушку с восхищением. Рабыни на Горе очень часто подвергаются пристальному постороннему взгляду. Они ждут этого и приветствуют это. Как я обнаружил, Африз не являлась исключением. Элизабет немного вздернула голову, держась очень прямо, по-видимому не пребывая в неведении относительно того, что и на неё были направлены заинтересованные взгляды. Я заметил, что, несмотря на то что Африз была в фургоне уже несколько дней, Камчак так и не позвал кузнеца. У девушки до сих пор не было клейма. Это заинтересовало меня. Более того, за исключением первых двух дней Камчак не обращался с девушкой сурово, разве что однажды довольно сильно стукнул её, когда она уронила чашку. Хотя она была его рабыней всего несколько дней, он уже разрешил надеть ей камиск. Я молча пожал плечами и сделал внушительный глоток паги. «Хитрый тачак». Африз, со своей стороны, хотя все ещё спала в фургоне на своем месте у ног Камчака, казалось, как-то очень быстро перестала думать о том, чтобы воткнуть кайву тачаку в сердце. Разумеется, это было мудрым решением, поскольку если бы попытка была удачной, последующая ужасная смерть у палачей сделала бы такой обмен любезностями довольно плохой сделкой. С другой стороны, Африз могла бояться, что Камчак проявит свою феноменальную бдительность и ловкость и схватит её. Кроме того, очень трудно подобраться к человеку, имея на себе колокольчики. И, может быть, больше, чем смерти, она боялась в случае неудачной попытки убить Камчака быть засунутой опять в мешок, который все время стоял наготове у заднего левого колеса фургона. Мне представлялось, что этот опыт ни она, ни Элизабет не были готовы повторить. Я хорошо помню первый день после того, как Африз стала рабыней Камчака. Мы в этот день спали до полудня, и наконец, когда Камчак соизволил встать, после позднего завтрака, неторопливо приготовленного Элизабет, он вспомнил об Африз и развязал её спальные апартаменты. Она выбралась на четвереньках и взмолилась, прижав голову к его сапогам, чтобы ей приказали принести воду для босков, хотя для этого было ещё слишком рано. Стало очевидно, что очаровательная девушка из Тарии приложит в дальнейшем все усилия, чтобы не провести ещё одну ночь, подобную этой. – Где ты будешь спать этой ночью, рабыня? вопросил Камчак. – Если господин разрешит, у его ног. Камчак рассмеялся и заорал: – Вперед, ленивица! Боскам нужна вода! И благодарная Африз подхватила кожаные ведра и устремилась к ручью за водой. Звон цепей почему-то стал меня раздражать. Камчак бросил мне другие кандалы. – Надень на варварку, – сказал он. Это насторожило и меня, и Элизабет. Почему это Камчак решил, что я должен приковывать его рабыню? Она принадлежала ему, а не мне. Наложение на рабыню цепей всегда считалось правом собственника и редко делалось кем-нибудь, кроме хозяина. В этот момент Элизабет выпрямилась, вглядываясь в пространство перед костром, а её дыхание участилось. Я взял её правое запястье, завел его за спину и закрыл на нем наручник; затем я немножко приподнял её левую лодыжку, охватил её вторым кольцом и нажал. Железо издало ясный тяжелый щелчок. Элизабет испуганно посмотрела на меня. Я засунул ключ от цепей в кошелек и переключил внимание на толпу. Камчак правой рукой обнял Африз. – Сейчас, – сказал он ей, – ты увидишь, что может делать настоящая женщина. – Это будет всего-навсего рабыня, такая, как я, – ответила Африз. Элизабет теперь рассматривала меня со смущением. – Что это значит? – спросила она. – Зачем ты приковал меня? – Ничего, – ответил я. Она опустила глаза и шепнула: – Она ему нравится. – Рабыня Африз? – Меня продадут? – вдруг спросила Элизабет. Я не стал скрывать от девушки правду. – Возможно. Она подняла на меня увлажнившиеся глаза. – Тэрл Кэбот, – прошептала она, – если я должна быть продана, купи меня. Я с сомнением посмотрел на нее. – Зачем? Она уронила голову. Камчак перегнулся через Элизабет и вытащил бутылку паги из моей руки. Затем он запрокинул голову Африз, зажав ей пальцами нос, а горлышко бутылки сунул ей в губы. Она извивалась, мычала и трясла головой, но ей пришлось выпить. Пага прожгла свой путь в желудок, заставив Африз судорожно глотать воздух и кашлять. Я сомневался, что она когда-либо пробовала напиток крепче, чем сладкие вина Тарии. Она хватала воздух ртом, а Камчак стучал по её спине. – Зачем мне тебя покупать? – я снова спросил Элизабет. Американка свободной левой рукой выхватила бутылку паги из рук Камчака и, к моему изумлению, сделала несколько больших глотков. Когда мне удалось оторвать Элизабет от бутылки, её глаза открылись очень широко и заслезились. Она медленно выдохнула, как будто наружу мог вырваться огонь вместо дыхания, затем вздрогнула, как будто её ударили, и начала спазматически кашлять и кашляла до тех пор, пока я, боясь, что она может задохнуться, не ударил её несколько раз по спине. Наконец она начала приходить в себя. Я придерживал её за плечи. Внезапно она извернулась в моих руках. Скрестив ноги, она улеглась спиной мне на колени, причем её правое запястье так и оставалось сковано с левой лодыжкой. Она потянулась, как могла, и только сейчас ответила. – Потому что я лучше, чем Дина и Тенчика. – Но не лучше, чем Африз, – вставила Африз. – Нет, – сказала Элизабет, – лучше, чем Африз. – Встань, маленькая самка слина, – сказал довольный Камчак, – или мне придется тебя убить, чтоб сохранить собственную честь. Элизабет посмотрела на меня. – Она пьяна, – сказал я Камчаку. – Может быть, кому-нибудь понравится девушка-варварка? – сказала Элизабет. Я заставил Элизабет принять прежнюю коленопреклоненную позу. – Никто не хочет покупать меня, – громко пожаловалась она. Последовали немедленные предложения от трех или четырех тачаков, сидящих вокруг, и я испугался, что Камчак вполне может, если, конечно, цена возрастет, расстаться с мисс Кардуэл. – Продай её, – посоветовала Африз. – Спокойно, рабыня, – произнесла Элизабет. Камчак засмеялся. По-видимому, пага действовала на земную девушку быстро и сильно. Казалось, она едва способна была стоять на коленях, и я позволил ей прислониться ко мне. Она приспособилась, удобно уложив голову мне на правое плечо. – Знаешь, – сказал Камчак, – маленькая варварка хорошо принимает твои цепи. – Чушь, – ответил я. – Я видел, как на играх, когда ты подумал, что люди из Тарии напали на нас, ты приготовился спасти её. – Я не хотел, чтобы была повреждена твоя собственность. – Она тебе нравится, – заявил Камчак. – Бред, – сказал я ему. – Бред, – подтвердила Элизабет. – Продай её ему, – порекомендовала Африз, икая. – Ты просто хочешь быть первой девушкой, – сказала Элизабет. – Я бы её продала, – сказала Африз, – она всего-навсего варварка. Элизабет подняла голову с моего плеча и вдруг заговорила по-английски: – Меня зовут мисс Элизабет Кардуэл, мистер Кэбот. Не желаете купить меня? – Нет, – сказал я по-английски. – Я так не думаю, – сказала она и снова прислонилась к моему плечу. – Разве ты не видел, как ей нравилось, когда ты надевал на неё кандалы? – спросил Камчак. – Нет. – Зачем бы, ты думал, я заставил тебя сковать ее? – спросил Камчак. – Не знаю, – ответил я. – Посмотреть, понравится ли ей это. – Чепуха, – сказал я. – Чепуха, – эхом отозвалась Элизабет. – Ты хочешь купить ее? – внезапно спросил Камчак. – Нет, – ответил я. – Не надо, – сказала и Элизабет. Единственное, чего мне не хватало для предстоящей опасной миссии, так это быть обремененным рабыней. – Скоро начнется представление? – спросила Элизабет у Камчака. – Да, – ответил он. – Что-то мне расхотелось смотреть, – сказала Элизабет. – Отправь её домой, – предложила Африз. – Думаю, я сумею допрыгать на одной ноге, – предположила Элизабет. Я сомневался, что это окажется ей под силу, учитывая её состояние. – Сможешь, – сказала Африз. – У тебя сильные ноги. Бегала Элизабет, конечно, хорошо, но чтобы прыгать… Она оторвалась от моего плеча. – Освободи её, – сказал Камчак. Я достал кошелек из пояса, чтобы вытащить ключ от цепей. – Нет, я лучше останусь, – произнесла Элизабет. – Если господин позволит, – вставила Африз. – Да, – сказала Элизабет, сердито посмотрев на нее. – Господин позволит? – Ладно, ладно, – сказал Камчак. – Благодарю тебя, господин, – вежливо сказала Элизабет и вновь уложила голову мне на плечо. – Ты должен купить её, – сказал Камчак. – Нет, – ответил я. – Я назначу подходящую цену, – сказал он. – Нет, – ответил я. – Ну что ж, тебе виднее, – сказал Камчак. В это время фигура женщины в черных одеждах появилась на ступеньках фургона, торговавшего пагой. Камчак ткнул Элизабет в бок. – Смотри, ты, ничтожная кухонная девка, научись хоть чему-нибудь. Я заметил члена касты палачей, одетого в плащ, но не придал этому значения. Я был уверен, что это именно тот, который периодически встречался мне в лагере. Впрочем, я скоро забыл о нем. Представление вот-вот готово было начаться. Африз внимательно смотрела на сцену. Глаза Камчака блестели. Даже Элизабет приподняла голову с моего плеча и чуть-чуть привстала на колени, чтобы лучше видеть. По ступенькам фургона спустилась женщина, одетая в черное, с густой вуалью на лице. У подножия лестницы она остановилась и замерла. Вступили музыканты – сначала барабаны, выбивающие ритм, затем остальные. Прекрасная фигура танцовщицы заметалась под музыку, уворачиваясь от чего-то угрожающего, выкидывая руки вперед, словно бежала сквозь толпы в горящем городе. На заднем плане, поначалу незаметная, появилась фигура воина в алой тунике. Он приближался, и теперь казалось, куда бы девушка ни бежала, она везде натыкалась на воина, и наконец его рука легла на её плечи, он запрокинул девушке голову, и она подняла руки в жесте покорности. Воин развернул девушку к себе и обеими руками сорвал с неё тяжелый балахон-девушка осталась в черном легком платье – и вуаль. Толпа издала восторженный крик. Лицо девушки исказилось в наигранной гримасе ужаса, но она была прекрасна. Разумеется, я, как и Камчак, видел её и раньше, но наблюдать её вот так, в свете костра, было новым наслаждением. Черные волосы девушки были длинными и блестящими, у неё были темные глаза и загорелая гладкая кожа. Казалось, она о чем-то молила воина, но тот не двигался. Она отчаянно пыталась вырваться, но не могла. Тогда воин убрал руки с её плеч, и под крики толпы девушка опустилась к его ногам и выполнила церемонию подчинения, встав на колени, уронив голову и протянув к воину руки со скрещенными запястьями. Воин отвернулся от неё и поднял руку. Кто-то из темноты бросил ему свернутую цепь с ошейником. Он жестом приказал женщине встать. Она сделала это и теперь стояла с поникшей головой. Он вздернул ей голову за подбородок и щелчком, который был слышен по всему павильону, захлопнул ошейник. Цепь, прикрепленная к ошейнику, была намного длиннее, чем цепь, полагающаяся к сирику, – примерно двадцати футов длиной. Затем в ритме музыки девушка повернулась и побежала прочь от воина, а он играл с цепью, пока танцовщица не остановилась где-то в двадцати футах от него, натянув цепь. Она не двигалась секунду и стояла, держась руками за цепь. Я заметил, что Африз и Элизабет завороженно смотрели на танцовщицу. Камчак тоже не отрывал от неё глаз. Музыка замерла. И тут внезапно музыка началась снова, но уже в новом, энергичном ритме, выражающем неповиновение и гнев. Девушка из Порт-Кара превратилась в скованную самку ларла, кусающуюся, бьющуюся на цепи, она сбросила с себя свое черное платье и осталась в блестящих, переливающихся желтых шелках наслаждения. Теперь в её танце были ненависть и неукротимость, ярость, заставляющие её сжимать зубы и рычать. Она вертелась внутри ошейника (в тарианском ошейнике это возможно). Она бегала вокруг воина, как плененная луна вокруг властного алого солнца, все время на натянутой цепи. Воин стал дюйм за дюймом подтягивать цепь. Временами он позволял девушке отбежать, но не отдавал ей полную длину цепи, каждый раз уменьшая расстояние её свободы. Девушка меняла фигуры танца в зависимости от расстояния, на котором она находилась от воина. Некоторые из них были очень медленными, в них почти не было движений за исключением, может быть, поворота головы или движения руки, другие были стремительны и быстры или грациозны и вычурны, некоторые просты, некоторые выражали гордость, какие-то – вызывали жалость, но все время девушка подтягивалась все ближе и ближе к воину. Наконец его рука легла на тарианский ошейник, и он притянул измученную сопротивлением девушку к своим губам, подчинил её поцелуем, её руки легли на его плечи – и, покорная, она прижала голову к его груди. Он легко поднял её на руки и унес от костра. Зрители швыряли золотые монеты в песок к огню. – Она была прекрасна! – вскрикнула Африз. – Я никогда не видела женщины, – сказала Элизабет, возбужденно поблескивая глазами, – которая бы так хорошо танцевала. – Она была удивительна, – сказал я. – А я имею только ничтожных кухонных девок! – сокрушенно заявил Камчак. Мы с Камчаком встали. Африз внезапно прижалась головой к его бедру, глядя вниз. – Научи, – прошептала она, – сделай меня такой рабыней. Камчак запустил пальцы в её волосы, приподнял ей голову, чтобы она смотрела на него. Ее губы приоткрылись. – Ты была моей рабыней несколько дней, – сказал он. – Сегодня ночью, пожалуйста, господин, сегодня… Камчак легко поднял её, перебросил, все ещё скованную, через плечо. Она вскрикнула, а он, распевая тачакскую песню, затопал прочь. У выхода он на секунду остановился, повернулся и посмотрел на нас с Элизабет. Он вскинул правую руку в приветственном жесте. – На ночь маленькая варварка твоя. Я рассмеялся. Элизабет посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на меня. – Это его приказ? – спросила она. – Разумеется, – сказал я. – Конечно, – сказала она. – Почему нет? Затем она внезапно дернулась в цепях, но встать не смогла и чуть не упала, опершись на левую руку. – Не хочу быть рабыней! – заплакала она. – Не хочу быть рабыней! – Мне жаль, – сказал я. Она посмотрела на меня, в её глазах были слезы. – У него нет такого права! – вскрикнула она. – Оно у него есть. – Конечно, – рыдала она, уронив голову. – Это словно с книгой, со стулом, с животным. Она твоя! Бери ее! Подержи её до завтра! И верни утречком, когда закончишь с ней! – Ты надеялась, что я смогу купить тебя? – Ты не понимаешь? Он мог меня отдать любому, не только тебе, но любому, любому! – Это правда, – сказал я. – Любому! Любому' Любому! – Перестань, – сказаля. Она встряхнула головой, посмотрела на меня и выговорила сквозь слезы: – Кажется, господин, что сейчас так вышло, что я твоя. – Похоже на то, – ответил я. – Ты потащишь меня на плече в фургон? – с любопытством спросила она. – Как Африз? – Увы, нет, – сказал я. Я склонился к её оковам и убрал их. Она встала. – Что ты будешь делать со мной, господин? – спросила она и улыбнулась. – Ничего. Не бойся. – Ах так? – Она нахмурилась. – Я и вправду так безобразна? – Нет, ты не безобразна. – Но ты меня не хочешь? – Нет. Она вызывающе откинула голову. – Почему «нет»? Что я мог ей сказать? Она была очаровательна, но вызывала жалость. Меня тронула её наивная надежда. Маленькая секретарша, так далеко от карандашей, пишущей машинки, перекидных календарей и блокнота для стенографии, так далеко от её мира, так беспомощна, отдана на милость Камчаку и на эту ночь – если бы я не был против – на мою милость. – Ты всего-навсего маленькая варварка, – сказал я ей. Почему-то я о ней все ещё думал как о напуганной девушке в желтом платье, попавшей в сплетение войн и тайных интриг, о которых она не имела ни малейшего понятия. Она нуждается в том, чтоб её защищали, обращались с нежностью, поддерживали, вселяли уверенность. Я не мог думать о ней в своих объятиях, о её невинных губах, потому что она была всегда и всегда останется несчастной Элизабет Кардуэл, безвинной и нечаянной жертвой необъяснимых перемещений в пространстве и неожиданного, несправедливого использования в постыдных целях, она принадлежала Земле и не знала о пламени, которое её слова могли разбудить в груди горианского воина; она не понимала до конца того, что она рабыня, что она в своих правах не более чем вещь в глазах свободного человека, которому отдана на час. Она понимала, что другой воин мог схватить и увлечь её в темноту меж высокими колесами своего фургона. И все-таки до конца она этого ничего не понимала, она была наивна и глупа, девушка с Земли, оказавшаяся не на Земле, – женщина, принадлежащая варварскому, в глазах горианцев, миру. На Горе она навсегда останется девушкой с Земли – яркой, прелестной девушкой с блокнотом для стенографии, как миллионы других девушек Земли. – Но ты очень красивая маленькая варварка. Она уронила голову в плаче. Я приобнял её, чтобы утешить, но Элизабет оттолкнула меня и выбежала из павильона. Я озадаченно посмотрел ей вслед. Затем я тоже покинул павильон, решив побродить по лагерю в одиночестве и подумать. На память пришел Камчак. Я был рад за него: никогда раньше я не видел его настолько довольным. Но меня смущала Элизабет, её состояние сегодня казалось мне несколько странным. Я полагал, что, может быть, она была так напугана тем, что может потерять позиции первой девушки в фургоне: на самом деле она могла быть скоро продана. Поскольку Камчак наконец соединился со своей Африз, обе возможности мне казались весьма вероятны. У Элизабет были причины их бояться. Разумеется, я мог бы уговорить Камчака продать её хорошему хозяину, но Камчак, охотно идущий мне навстречу во многих отношениях, без сомнения, в данном случае обращал бы в основном внимание на цену. Разумеется, если бы я нашел деньги, я мог бы её и сам купить у Камчака и попытаться найти ей хорошего господина. Может быть, кассар Конрад оказался бы как раз таким. Впрочем, как я вспомнил, он недавно выиграл тарианскую девушку в играх. Более того, не каждый человек захочет владеть необычной варваркой, поскольку даже варварок необходимо кормить, а я этой весной, когда ходил по лагерю, не заметил никакого дефицита в девушках с недавно надетыми ошейниками, может быть, необученными, но зато горианскими девушками. И это имело большое значение. Элизабет Кардуэл не принадлежала Гору и, по моему личному мнению, никогда не будет к нему принадлежать. По не вполне ясной мне причине я рассеянно купил ещё одну бутылку паги – может быть, для того, чтобы скрасить одиночество. Я едва на четверть опустошил бутылку и проходил мимо чьего-то фургона, когда увидел, как мимо меня промелькнула тень человека… Я инстинктивно дернул головой, и кайва, блеснувшая перед моим лицом, воткнулась в деревянный борт фургона. Отшвырнув бутыль паги, я присел и увидел в пятидесяти футах от себя между двумя фургонами темную фигуру человека в капюшоне палача, который и раньше слишком часто попадался мне на глаза. Он развернулся и побежал, я за ним, но через несколько секунд мой путь преградила цепочка связанных каийл, возвращавшихся с охоты в степи. За то время, пока я огибал их, нападавший скрылся. Погонщик каийл сердито закричал мне, чтобы я не путался под ногами. Я злой вернулся к фургону и вытащил из доски кайву. Хозяин фургона, который услышал удар, вышел полюбопытствовать, что произошло. Он держал в руке факел, которым осветил дырку в доске. – Неумелый бросок, – заметил он. Это была оценка знатока. – Может быть, – я пожал плечами. – Так что тебе повезло, парень. – Да, – ответил я, – именно так. Я нашел выброшенную бутыль паги и заметил, что в ней осталось ещё немного жидкости. Я вытер горлышко и вручил её хозяину фургона. Он отхлебнул примерно половину, вытер рот, передал обратно мне, я прикончил бутыль и вышвырнул её в яму для мусора. – Неплохая пага, – сказал мой собеседник. – Действительно. – Можно посмотреть кайву? – спросил он. – Да. – Интересно. – Что? Что в ней такого? – Это кайва паравачи.Глава 13. АТАКА
Утром Элизабет Кардуэл обнаружить не смогли. Камчак был вне себя от ярости. Африз, знающая горианские обычаи и темперамент тачаков, тоже была напугана и почти ничего не говорила. – Не спускай охотничьих слинов, – попросил я Камчака. – Они будут на поводке, – угрюмо ответил он. Я с неприязнью смотрел на двух шестиногих и приземистых бурых охотничьих слинов на металлических цепях. Камчак дал им понюхать одеяло с постели Элизабет. Их уши прижались к треугольным головам, длинные змееобразные тела задрожали. Я видел, как из лап вылезли когти, пошевелились, спрятались и опять вылезли, царапая землю, слины приподняли головы, поводили ими из стороны в сторону, уткнули носы в землю и начали рваться с цепей. – Она наверняка пряталась среди фургонов ночью, – сказал Камчак. – Конечно, – ответил я, – слины при стаде, они бы разорвали девушку на куски среди степи, залитой светом трех горианских лун. – Она не должна быть далеко, – сказал Камчак. Он взгромоздился на седло каийлы, держа по нетерпеливо дергающемуся слину по бокам животного, и привязал их цепи к луке седла. – Что ты с ней сделаешь? – спросил я. – Отрежу ноги, – сказал Камчак, – нос, уши, ослеплю на один глаз – и пусть живет. Прежде чем я успел хоть как-то возразить разъяренному тачаку, охотничьи слины внезапно пришли в неистовство, поднимаясь на задние ноги, перебирая лапами в воздухе, дергая за цепи. Каийла Камчака изо всех сил старалась сопротивляться их бешеным рывкам. – Ха! – вскричал Камчак. Вдруг я увидел Элизабет, несущую на деревянном коромысле два кожаных ведра с водой. Они были полны до краев, и вода немного выплескивалась на землю. Африз вскрикнула от радости и побежала к Элизабет, к моему удивлению, поцеловала её и помогла нести воду. – Где ты была? – спросил Камчак. Элизабет невинно наклонила голову и кокетливо поглядела на него. – Набирала воду, – сказала она. Слины пытались добраться до нее, и она отпрянула к фургону, с опаской глядя на них. – Уберите их, – попросила она. Камчак закинул голову и засмеялся. На меня Элизабет не смотрела. Затем Камчак посерьезнел и сказал: – Иди в фургон, принеси наручники рабыни и бич, а затем иди к колесу. Она взглянула на него, но в её глазах не было страха. – Зачем? – спросила она. Камчак слез с каийлы. – Ты задержалась, ходя по воду. Элизабет и Африз ушли в фургон. – Она правильно поступила, вернувшись, – сказал Камчак. В душе я был с ним согласен, но не произнес этого вслух. – Вроде бы она действительно ходила за водой, – сказал я. – Она тебе нравится? Нет? – спросил Камчак. – Мне её жаль. – А как она тебе ночью? – спросил Камчак. – Я не видел её после того, как она покинула павильон. – Если бы я знал это, – ответил Камчак, – я бы выпустил на ночь слина. – Тогда девушке повезло, что ты об этом не знал. – Согласен, – улыбнулся Камчак. – Но почему ты не порезвился с ней? – Она девушка, – сказал я. – Она женщина, – уверенно сказал Камчак. К этому времени Элизабет вернулась с бичом и наручниками, вручив их Камчаку. Она подошла к левому заднему колесу фургона. Там Камчак приковал её вытянутые руки над головой, провел цепь между спицами, Элизабет уткнулась лицом в колесо. – От народов фургонов нет спасенья, – назидательно сказал он. – Я знаю, – вздохнула девушка. – Ты лгала мне, говоря, что ходила за водой. – Мне было страшно, – сказала Элизабет. – А ты знаешь, кто боится говорить правду? – вопросил Камчак. – Нет, – ответила она. – Раб. Он сорвал с неё одеяние из шкуры ларла, и я понял, что Элизабет больше не будет его носить никогда. Она стояла с закрытыми глазами, прижав правую щеку к деревянному ободу колеса. Слезы сочились между плотно сжатыми веками, ей было больно, но она держалась великолепно, не издав ни звука. Она молчала и когда Камчак освободил её. Но теперь он сковал её запястья за спиной. Она стояла, опустив голову и дрожа. Затем он взял её скованные руки и заломил их левой рукой. – Ты думаешь, – сказал мне Камчак, – она девочка? Ты дурак, Тэрл Кэбот. Я не ответил. Камчак все ещё держал в правой руке свернутый бич. – Рабыня, ты хочешь служить мужчине? – спросил он. Со слезами на глазах она затрясла головой. – Нет, нет, нет! – Гляди, – сказал Камчак мне. И он подверг американку тому, что среди рабовладельцев и торговцев рабами цинично именуется «ласка бича». Элизабет закричала, прижав голову к плечу. Под лаской бича обыкновенно сознаются все. – Она женщина, – уверенно усмехнулся Камчак. – Ты не понял, Тэрл? Она достойна славы господина, она женщина и рабыня! – Нет! – вскричала Элизабет. – Нет! Камчак толкнул её, скованную, в пустую клетку для слинов и закрыл за ней дверь. Она не могла встать в длинной узкой клетке и опустилась на колени. – Это неправда! – застонала она. Камчак рассмеялся: – Рабыня! Он протянул руку сквозь прутья решетки и расковал её. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Она теперь знала, что благодарна нам и себе, может быть, в первый раз. Она понимала бессознательное влечение своей красоты и что это означает. Отреагировала она на это как истинная женщина. – Это неправда, – упрямо шептала она снова и снова, всхлипывая, – это неправда! – К вечеру, – сказал Камчак, – я позову кузнеца. – Не надо, – сказал я. – Позову. – Почему? – спросил я. Он угрюмо сдвинул брови. – Она задержалась, ходя по воду. Я ничего не сказал. Для тачака Камчак не был жестоким. Бежавших рабов обычно наказывали чрезвычайно жестоко, вплоть до смерти. Он же не собирался делать с Элизабет Кардуэл ничего, кроме того, что всегда делалось с рабынями кочевников, даже с теми, которые никогда не осмеливались прекословить или бунтовать. Элизабет ещё повезло. Камчак разрешил ей жить. Я не думал, что она попытается убежать снова. Африз принесла Элизабет воды. Африз тоже плакала. Камчак не стал ей мешать. – Пошли, – сказал он мне, – я должен посмотреть новую каийлу у кожевника Ячи. Это был беспокойный день для Камчака. Он не купил каийлу у кожевника Ячи, хотя на первый взгляд это было великолепное животное. Камчак же обмотал свою левую руку кожей и внезапно ткнул ею каийлу в нос. Ответный выпад животного был недостаточно быстр, она едва зацепила зубами защищенную левую руку. Камчак отскочил, и каийла, остановленная цепью, ещё раз щелкнула на него зубами. – Такая медленная тварь может стоить человеку жизни в битве, – сказал Камчак. Я понял, что это правда: каийла и её хозяин в бою должны вести себя как одно целое существо, вооруженное зубами и копьем. После этого мы отправились в соседний фургон, где Камчак обсудил предложение оплодотворить своих телок при помощи соседского боска-быка. В другом фургоне он посмотрел на набор кайв, сделанных в Аре, и, заплатив за них, распорядился, чтобы их вместе с новым седлом принесли к нему в фургон наутро. Мы прихватили сушеного мяса боска и паги и направились в фургон Катайтачака, где Камчак обменялся приветствиями с сонной фигурой в серой мантии, поговорив, как обычно, о здоровье своем и босков, о новостях из других краев, а также перекинулся парой слов с другими тачакскими вождями. Камчак, как я уже давно понял, занимал среди тачаков действительно важную позицию. Поговорив с Катайтачаком и другими, Камчак зашел к кузнецу и, к моему огорчению, велел этому человеку зайти к нему тем же вечером. – Я не могу её держать вечно в клетке для слинов, – сказал Камчак. – Все-таки ей надо работать. Затем Камчак одолжил двух каийл у тачакского воина, которого я никогда раньше не видел, и поехал вместе со мной в Долину Знамений. Забравшись на низкий пологий холм, мы увидели огромное число палаток, расставленных вокруг большой травянистой площадки. Эта площадка имела примерно две сотни ярдов в диаметре, и на ней было установлено множество маленьких алтарей. В центре поля находилась большая круглая каменная платформа. На этой платформе возвышался огромный четырехгранный алтарь, к каждой стороне которого вели ступеньки. На одной стороне алтаря был выбит знак тачаков, а на других – знаки кассаров, катайев и паравачей. Я и думать забыл о кайве паравачи, которая едва не убила меня прошлой ночью, занятый волнениями по поводу исчезновения Элизабет и прочим, а тут вспомнил. Я решил как-нибудь это рассказать ему – но не в этот вечер, который обещал быть не очень хорошим для обитателей нашего фургона, за исключением разве что Камчака, казавшегося довольным обещанным приплодом своих босков. Между палаток мы увидели великое множество связанных жертвенных животных. У каждого алтаря на поле стоял по меньшей мере один предсказатель. Среди животных было много верров, домашних тарсков с отпиленными клыками, бьющих крыльями вулосов в клетках, несколько слинов, каийл и даже босков. У одного из паравачских предсказателей мы увидели закованных рабов – у этого народа было принято приносить в жертву людей. В противоположность им, как я понял из пояснений Камчака, тачаки, кассары и катайи отказались от приношения в жертву рабов, поскольку считалось, что сердце и печень раба дают неверные предсказания. – Кто поверит печени обряженного в тарианский кес раба, – заметил, ухмыляясь Камчак, – в таком важном вопросе, как избрание Убар-Сана? Это казалось мне вполне гуманным; думаю, наличие такого аргумента радовало и рабов. Принесенных в жертву животных потом использовали в пищу, так что Время Знамений представляло для народов фургонов время веселого празднества с обильной пищей, и каждый любил это время в независимости от того, был избран Убар-Сан или нет. Как я уже говорил, Убар-Сан не переизбирался в течение уже сотни лет. Время знамений ещё не пришло. Предсказатели ждали у своих алтарей, перед каждым из которых горел маленький костерок из кизяка и курились благовония. Мы спешились и остались наблюдать сверху за четырьмя главными предсказателями народов фургонов, которые приближались к центральному алтарю. За ними шествовали ещё четверо предсказателей по одному от каждого племени, они несли огромные клетки с белоснежными вулосами, по дюжине в каждой. Клетки водрузили на алтарь. Каждый из четырех главных предсказателей нес с собой по большому белому мешку, из тех, что используют крестьяне для хранения семян. – Это – предварительное знамение, – пояснил Камчак, – чтобы посмотреть, благоприятствует ли небо тому, чтобы проводить предсказания. Четверо предсказателей, произнеся молитву к раскинувшемуся над ними небу, бросили по пригоршне зерен в деревянные клетки. Даже с того места, где я стоял, было видно, как вулосы набросились на зерна. Предсказатели повернулись, обратясь лицом к своим помощникам, и провозгласили: – Знамение благоприятно! Толпа радостно загудела в ответ на это заявление. – Да, эта часть ритуала всегда проходит хорошо, – сказал Камчак. – Почему? – спросил я. – Не знаю, – ответил он и ухмыльнулся, – может, просто потому, что вулосов не кормят три дня до того, как сюда принести. – Разумно, – согласился я. – Я выпил бы бутылочку паги, – заявил Камчак. – И я тоже. – Кто будет покупать? – живо поинтересовался Камчак. Я отказался отвечать – и так было ясно. – Может, побиться об заклад? – лениво потягиваясь, предложил он. – Я куплю, – мрачно ответил я. Теперь и другие предсказатели народов фургонов пошли со своими животными к алтарю. Знамения в целом занимают несколько дней, и за это время уничтожают сотни животных. Когда мы уже уходили, внизу пронесся крик, вещающий, что один из предсказателей обнаружил благоприятную печень. К нему бросился другой, и в стороне от алтаря разгорелся жаркий спор. Я догадался, что чтение знаков было сложным делом, допускающим разногласия и вольную интерпретацию. Вскоре выяснилось, что два предсказателя нашли ни на что не пригодную печень. Писцы с пергаментными свитками суетились меж алтарей, как я понял, отмечая имена предсказателей и их народность. Четыре главных предсказателя застыли у главного алтаря и ждали, пока к ним торжественно вели белого боска. По темноте мы с Камчаком наконец-то достигли фургона рабов и купили себе паги. А невдалеке мы увидели работу кузнеца. Девушка с Коса, взятая в сотне миль отсюда в набеге на караван, направлявшийся в Ар, сидела, прикованная к лежащему на земле большому колесу. Одежда её была снята, а на бедре горело свежевыжженное клеймо – четыре рога босков. Она плакала, а кузнец укреплял на её шее тарианский ошейник. Он покопался в своих принадлежностях, вытащил оттуда тонкое разомкнутое золотое кольцо, нагрел железное шило и приготовил щипцы. Я отвернулся и услышал визг девушки. – Разве жители Ко-Ро-Ба не надевают на рабов ошейник? – поинтересовался Камчак. – Надевают, – мрачно кивнул я. Я не мог изгнать из своего сознания образ девушки с Коса, плачущей, прикованной к колесу. Так же в этот вечер или в следующий на колесе будет лежать прелестная Элизабет Кардуэл. Я сделал большой глоток паги и решил, что просто обязан освободить девушку от злого рока, преследовавшего её, представшего перед ней в лице Камчака. – Ты что-то молчалив, – заметил Камчак, озабоченно отбирая бутыль. – Разве обязательно звать в фургон кузнеца? Камчак внимательно посмотрел на меня. – Да, – ответил он наконец. – Разве тебе не жаль варварку? – спросил я. Камчак так и не научился правильно произносить её имя, которое он воспринимал как слишком сложное. У него получалось: «Э-лизд-э-бэтт-кард-велла». Как и остальные горианцы, он никогда не мог правильно произнести звук «у», редкий в местных языках звук, встречающийся лишь в нескольких, по-видимому заимствованных у землян, словах. Звук «у», изначально доступный любому земному ребенку, для жителей планеты Гор представлял огромную трудность. Иногда Камчак отчего-то называл Элизабет «Велла», однако чаще он обращался к ней просто как к «маленькой варварке». Со своей стороны, я через несколько первых дней начисто прекратил разговаривать с Элизабет по-английски, справедливо полагая, что лучше ей привыкать говорить, слушать и думать по-гориански быстрее, как только это возможно. Теперь она неплохо овладела языком, но читать ещё не могла – она оставалась неграмотной. Камчак снова внимательно посмотрел на меня, потом, рассмеявшись, дружески хлопнул меня по плечу: – Она же рабыня! – Неужели тебе её не жалко? – взмолился я. – Да, – помолчав, согласился он, – мне нравится маленькая варварка. – Тогда зачем? – Она убежала. Я не стал этого отрицать. – Ее нужно проучить, – сказал Камчак, – и, кроме того, фургон переполнен, её нужно готовить на продажу. Я молча отобрал у него бутыль паги и пропустил ещё глоток. – Ты хочешь купить ее? – спросил он. Я подумал о фургоне Катайтачака и золотой сфере. Началось Время Знамений, и я должен был этой ночью или ближайшей постараться заполучить золотую сферу и как-нибудь переправить её в Сардар. Я совсем уж было собрался ответить «нет», но вспомнил плачущую девушку с Коса, прикованную к колесу. Удастся ли мне заплатить цену, которую он просит? Внезапно Камчак поднял руку, призывая к тишине. Я заметил, что другие тачаки замерли у своих фургонов, прислушиваясь. Я услышал, как где-то взвыл рог боска, за первым сигналом последовал другой. Камчак вскочил на ноги. – Лагерь атакуют! – заорал он.Глава 14. ТАРНСМЕНЫ
Мы с Камчаком скатились по ступенькам своего фургона в темноту, вмиг заполнившуюся бегущими людьми; кто-то догадался прихватить с собой лампу и теперь на ходу разжигал в ней огонь, кто-то успел оседлать каийлу, и в проходах между повозками мелькали силуэты всадников. В темноте на шестах уже разгорались военные фонари – голубые, желтые, зеленые, обозначая места сбора орлус – сотен и оролус – тысяч. Любой способный держать в руках оружие мужчина народов фургонов принадлежал к лорлу – десятку, который входил в орлуса, являющуюся в свою очередь подразделением оролуса. Те, кто не был близко знаком с народами фургонов или сталкивался с ними лишь во время их коротких набегов, иногда думают о них как о полностью лишенных организации, представляющих собой что-то вроде могучего стада, свирепого сборища диких воинов. Но это не так. Каждый человек здесь знает свою десятку, сотню и тысячу. В дневное время быстрый сбор этих боевых единиц обеспечивается звуками боевых рогов боска, а также боевых знамен. Ночью же о продвижении подразделений можно судить по цветным фонарям, подвешенным к высоким шестам, и опять-таки по трубным звукам боевых рогов. Мы с Камчаком вскочили на каийл и проехали со скоростью, которую только было возможно развить в этой толпе, к месту сбора. При первом же сигнале боевых рогов женщины помогают собирать оружие мужчин, стрелы, луки и копья. Оседланные каийлы ставятся у фургонов, запрягаются боски и сковываются рабы, способные убежать, использовав всеобщее замешательство и сутолоку. Затем некоторые свободные женщины поднимаются на крыши фургонов и следят за сигналами военных фонарей, понимая их так же хорошо, как мужчины. Они смотрят, должен ли фургон двигаться и куда. У соседей громко заплакал ребенок. Африз кинулась запрягать боска, предварительно затоптав огонь в очаге. – Что случилось? – крикнула она. Камчак схватил её за руку и поволок к клетке для слинов, где уже сидела, ухватившись за прутья, перепутанная Элизабет. Камчак отпер клетку и швырнул Африз внутрь к Элизабет. Она – рабыня и должна быть заперта, дабы не могла завладеть оружием или поджечь фургоны. – Что произошло? – кричала она, протягивая руки сквозь прутья, но Камчак уже захлопнул дверь и повернул ключ в замке. – Господин! Я понимал, что для неё это было гораздо лучше, чем оставаться прикованной к колесу фургона – в тарианских набегах фургоны часто поджигались. Камчак швырнул мне копье, колчан с сорока стрелами и лук. Каийла, на которой я обычно ездил, уже была оседлана. Из седельной сумки торчали наготове кайвы, к нужным местам были приторочены веревки и бола. Камчак вскочил в седло и, пришпорив каийлу, помчался на звуки боевых рогов. – Господин… – несся у нас за спиной крик Африз. За несколько минут мы добрались до места сбора войска. Здесь уже выстроились тысячи всадников, и длинная линия, обозначаемая военными фонарями, уходила в темноту. К моему удивлению, Камчак не присоединился ни к какой сотне или десятке, а направил каийлу к центру войска, где стояли несколько всадников, выделявшихся богатым вооружением. Кратко посовещавшись с ними, он поднял левую руку. По этому знаку остались поднятыми только красные военные фонари, и тут стадо босков, согнанных вокруг лагеря тачаков, расступилось: погонщики и пастушьи слины отогнали животных так, чтобы в стаде образовался широкий проход, и по этому проходу с большой скоростью полетела длинная лавина всадников. Я ехал рядом с Камчаком во главе войска. Вскоре тачакская лавина стала рассыпаться по равнине. В свете трех лун мы увидели сотни убитых босков и в нескольких пасангах от нас удаляющихся на тарларионах всадников. Неожиданно вместо того, чтобы продолжать преследование, Камчак осадил свою каийлу. Ближайшие к нему всадники тоже остановились. Я увидел, как поднялись сигнальные желтые фонари. – Что случилось?! – послышались крики. – Продолжаем преследование! – Стой! – гаркнул Камчак. – Мы дураки! Слушайте!.. Донесся звук, похожий на шум крыльев, и луны дали увидеть сотни тарнсменов, летящих на боевых тарнах по направлению к лагерю. С небес раздавался бой тарнсменского барабана. – Мы идиоты! – простонал Камчак, разворачивая каийлу. – Назад! Тачаки поспешили обратно – каждый к своему фургону. – Готовьтесь к битве! – крикнул Камчак. Поднялись на шестах две красные и одна желтая лампы. Я был удивлен появлением на южных равнинах тарнсменов – их ближайшие отряды базировались весьма далеко отсюда – в Аре. Но уж чего никогда не собирался делать Ар, так это воевать с тачаками южных равнин. Наверняка это наемники. Камчак и несколько неотступно следовавших за ним всадников помчались туда, где виднелись штандарт и знамя с четырьмя рогами боска, где стоял огромный фургон Катайтачака. Среди фургонов тарнсмены могли найти лишь рабов, женщин и детей, однако в лагере не было видно ни огня пожаров, не слышно криков раненых. Тут же высоко над нами, подобный черному шторму, под бой барабанов отряд тарнов пошел в обратный путь. Несколько стрел, пущенных кочевниками, не достигли врага. Расшитые, разрисованные шкуры боска, покрывавшие раму фургона Катайтачака, были разорваны и содраны со стоек. Вокруг фургона и на помосте лежали убитые стражники. В одном из тел позднее я насчитал шесть стрел. Камчак соскочил с каийлы и, схватив факел, вбежал по ступеням в фургон. Я поспешил за ним и застыл, пораженный открывшимся мне зрелищем: буквально тысячи стрел, выпущенных тарнсменами, усыпали все вокруг. В центре в мантии из серой шкуры боска лежал мертвый Катайтачак. В его спине торчало штук пятнадцать стрел. Рядом валялась рассыпанная золотая коробка с кандой. Я огляделся: фургон был разграблен, но, насколько можно было понять, это был единственный разграбленный фургон во всем лагере. Камчак подошел к телу Катайтачака и сел возле него, уронив голову и скрестив ноги. Я не тревожил его. В фургон вошли ещё несколько человек и замерли. Камчак застонал, а потом зарыдал, раскачиваясь взад-вперед. Кроме его плача, было слышно лишь, как потрескивает лампа, освещавшая внутренности разграбленного фургона. Тут и там среди тряпья и полированного дерева валялись перевернутые шкатулки с вывалившимися из них драгоценностями. Золотой сферы не было видно – если она и находилась здесь раньше, то теперь уже исчезла. Наконец Камчак встал. Он повернулся ко мне – слезы все ещё блестели в его глазах. – Он некогда был великим воином. Я молча кивнул. Камчак оглянулся, схватил одну из стрел и сломал её. – Тарианцы ответят за это! – Сафрар? – предположил я. – Без сомнения, – ответил тот. – Кто, кроме него, мог нанять тарнсменов организовать эту вылазку, которая отвлекла наше внимание? Здесь была золотая сфера… Он хотел завладеть ею. – Как и ты, Тэрл Кэбот, – вдруг добавил он. Я вздрогнул. – Зачем ещё ты пришел бы к народам фургонов? Я долго не мог ответить. – Да, – произнес я наконец, – это правда. Я хотел достать её для Царствующих Жрецов. Она очень важна для них. – Она не имеет никакой цены, – насторожился Камчак. – Не для Царствующих. Камчак покачал головой. – Нет, Тэрл Кэбот, – повторил он, – золотая сфера ничего не стоит! Затем он оглянулся на могучую фигуру Катайтачака. – Он был великим воином! – вскричал Камчак. – Когда-то он был великим воином! Я кивнул, хотя и знал Катайтачака лишь как большого, сонного человека, производившего впечатление слабоумного. Внезапно Камчак гневно вскрикнул, схватил коробку с кандой и с силой отшвырнул её. – Теперь у тачаков должен быть новый убар, – тихо произнес я. Он резко обернулся и посмотрел мне в глаза. – Нет, – произнес он. – Но Катайтачак мертв… – Катайтачак не был убаром тачаков. – Что? – выдохнул я. – Его звали убаром тачаков, – сказал Камчак, – но он им не был. – Это как? – спросил я. – Мы, тачаки, не такие ослы, как думают тарианцы, – сказал Камчак, – и именно для такой ночи, как эта, Катайтачак сидел в фургоне убара. Он сам выбрал для себя эту роль. – Камчак утер рукавом глаза. – Он говорил, что это все, на что он теперь годится. Это была разумная стратегия. – В таком случае истинный убар тачаков жив? – Да, – ответил Камчак. – Знает ли кто-нибудь, кто истинный убар тачаков? – поинтересовался я. – Да, – ответил он, – воины знают. – Кто же убар тачаков? – спросил я. – Я, – ответил Камчак.Глава 15. ГАРОЛЬД
Тария была осаждена, и не одними тачаками. Сами по себе они не смогли бы завоевать город. Остальные народы фургонов рассматривали убийство Катайтачака и разграбление его фургона как личное оскорбление. Но единодушия не было. По мнению многих, это дело их не касалось. Половина кассарских и катайских воинов рвалась в бой, но спокойные головы паравачей считали, что проблема лежала между тарианцами и тачаками, а не между народами фургонов в целом и горожанами. На самом деле это объяснялось тем, что к кассарам, паравачам и катайям наведались люди на тарнах с заверениями, что Тария не питает вражды к ним, сопроводив это заявление богатыми дарами. Впрочем, кавалерии кочевников удавалось поддерживать эффективную блокаду города. Четырежды массивная кавалерия на тарларионах делала вылазки за пределы города, но всякий раз тачаки расступались перед ними, пока отряд не оказывался в гуще каийл, после чего наездники тарларионов попадали под густую стрельбу из луков. Несколько раз воины на тарларионах пытались защитить выходящие из города торговые караваны или прикрыть караваны, идущие к Тарии, но всякий раз быстрые всадники тачаков заставляли караваны повернуть назад или же уничтожали их человек за человеком, животное за животным, рассыпая мертвые тела по степи. Конечно, наемные тарнсмены Тарии сеяли смерть среди тачаков, поскольку могли без особого ущерба для себя стрелять со спин тарнов. Но даже это столь ужасное орудие Тарии не способно было отогнать разъяренных тачаков от стен города. Тачаки и другие кочевники встречали тарнсменов, рассредоточиваясь по степи, а это – непростые мишени. Трудно снять всадника со спины каийлы, когда он видит опасную птицу в небе и находится в беспрерывном движении. Если же тарнсмен приближался слишком близко, он и крылатая тварь тут же оказывались великолепной мишенью для тачаков, стрелявших очень метко. Лучники-тарнсмены были более эффективны против кавалерии тарларионов. К тому же многие из наемных тарнсменов оказались вовлеченными в снабжение города продуктами, что воспринималось ими с явным неудовольствием они вынуждены были доставлять пищу и дерево для стрел, носить грузы даже из восточных долин Картиуса. Но наемники, смелые и высокомерные воины, затребовали у тарианцев довольно высокую цену за свои услуги, и поэтому ущемленное самолюбие, вызванное тем, что их использовали как извозчиков, отчасти компенсировалось весом золотых монет. С водой у Тарии проблем, похоже, не было – запасы её хранились в глубоких, порой достигающих нескольких сотен футов глубины керамических колодцах, к тому же у осажденных имелись резервуары, заполняемые весной талой водой, а летом – дождевой. Камчак с ненавистью рассматривал белые стены Тарии. Он не мог помешать снабжению города с воздуха. Отсутствие осадных орудий, специально обученных воинов делало штурм города невозможным. На севере, где в частых сражениях враждующих городов осада была делом привычным, подобных проблем просто не могло бы возникнуть, но кочевник Камчак был поставлен в тупик и ему ничего не оставалось делать, как со злостью смотреть на возвышавшиеся перед ним неприступные стены великого города. – Странно, – заметил я, – почему тарнсмены не нападают на фургоны, поджигая их, не стреляют с неба по боскам? На их месте я бы быстро развернул тебя от стен Тарии, заставив бежать защищать босков. Это казалось мне наипростейшим, элементарнейшим решением: на всем протяжении равнин не было ни одного места, где можно было бы укрыть повозки и босков – тарнсмены запросто разыскали их в любом месте прерий в радиусе нескольких сотен пасангов. – Они же наемники, – проворчал Камчак. – Я что-то не уловил твоей мысли. – Мы платим им, чтобы они не жгли фургоны и не трогали босков. – Они что, берут плату с обеих сторон?! – Конечно, – зло фыркнул Камчак. Такой цинизм тарнсменов вконец разозлил меня, хотя, конечно, я был рад тому, что фургоны и боски все-таки останутся в целости и сохранности. Все же подобная «гибкость принципов» (а я сам был раньше тарнсменом), я знал, несвойственна гордым и сильным всадникам на могучих птицах! – Но я думаю, в конце концов Сафрар из Тарии перебьет нашу цену и они начнут охоту на босков и фургоны. – Камчак скрипнул зубами. – Сафрар не перебил цены только потому, что мы ещё не прижали его как следует, мы не прищемили ему хвост! Я кивнул. – Пора сматывать удочки, – вздохнул Камчак, поворачиваясь к адъютанту, – труби сбор, возвращаемся к фургонам, нужно отвести босков от Тарии. – Мы отступаем? – удивился я. Глаза Камчака на миг блеснули, он ухмыльнулся. – А ты что думал? Я пожал плечами. Я решил, что должен проникнуть в Тарию, ибо там, в Тарии сейчас находилась золотая сфера; необходимо выкрасть её и возвратить в Сардар. Разве не для этого явился я к народам фургонов? Я и так проклинал себя за то, что упустил время – даже во Время Знамений, оказавшись в фургоне Катайтачака, я не воспользовался случаем, чтобы выкрасть золотое яйцо, и вот наказание! Теперь эта сфера лежит не в повозке кочевника на широком поле – она перекочевала в покои Сафрара, под каменную защиту, за высокие, неприступные белые стены Тарии. Я не стал рассказывать Камчаку о своих намерениях, решив сохранить их в тайне, поскольку имел все основания предполагать, что он, и совершенно справедливо, будет против такой дурацкой затеи и даже, возможно, постарается воспрепятствовать моему отъезду из лагеря. Я не знал города и понятия не имел, как в него пробраться. Честно говоря, я вообще не знал, как подступиться к столь сложному и опасному предприятию. В полдень среди повозок царило оживление – все готовились к отбытию. Неторопливые стада поворачивали к западу, к далекому морю. Погонщики проверяли упряжь и повозки, заготавливали мясо, полосками развешивая его вялиться на солнце и ветре на движущихся повозках. С утра длинная вереница фургонов двинулась прочь от стен Тарии. Все Время Знамений участие тачакских предсказателей в ритуале было заметным. И я узнал, что знамения одно за другим говорили против избрания Убар-Сана. После смерти Катайтачака Камчак заметно помрачнел. Теперь он редко участвовал в пирушках или общественных увеселениях. Он казался полностью поглощенным ненавистью, испытываемой им к Тарии и тарианцам. Особенно нетерпимым он казался по отношению к тарианке Африз. Вернувшись в ту ночь из фургона Катайтачака, он решительно зашагал к слиновой клетке, где он запер Африз и Элизабет. Откинув запоры, он приказал тарианке выйти из клетки и встать перед ним на колени. Затем, не говоря ни слова, он сорвал с неё желтую тунику и защелкнул на её запястьях наручники. – Я накажу тебя плетьми, – с мрачным видом пообещал он ей. – Но за что, господин? – воскликнула она. – За то, что ты – тарианка, – ответил он. В глазах у девушки заблестели слезы. Камчак грубо схватил её за руку и снова втолкнул в клетку, к дрожащей от страха Элизабет. После этого он закрыл дверцу и запер её на замок. – Господин, – обратилась к нему Африз. – Молчать, рабыня! – рявкнул на неё Камчак. Девушка не осмелилась открыть рот. – Теперь ждите мастера металлических дел. Он понадобится вам обеим! С этими словами он круто развернулся и зашагал к своему фургону. Однако металлических дел мастер не появился ни в этот день, ни на следующий, ни днем позже. В эти дни осады и напряженных боевых действий у всех тачаков были гораздо более важные дела, нежели клеймение и надевание ошейников на двух рабынь. Кузнецы выполняли боевые задания в составе своих сотен. – Ничего, – говорил Камчак, – никуда эти девки не денутся. Пусть посидят, как самки слина, в своей клетке. Пусть помучаются от ожидания и неизвестности. Он, возможно не имея никакой иной причины, кроме проснувшейся в нем внезапно ненависти к тарианке Африз, вовсе не торопился выпускать обеих пленниц из заточения. – Пусть повоют, – огрызался он. – Пусть дожидаются своего клеймения как освобождения. Африз выглядела совершенно обезумевшей от беспричинной жестокости и грубости со стороны Камчака в отношении её и Элизабет; возможно, именно это внезапное, непонятное для нее, граничащее с ненавистью безразличие мучило её больше всего. Я подозреваю, что, хотя сама девушка отказывалась допустить эту мысль, внутренне она уже признавала право Камчака владеть ею как рабыней. Элизабет Кардуэл отводила от меня глаза, и единственное, чего я мог от неё добиться, – это выдавить пару слов. – Уходи! – бросала она. – Оставь меня! Раз в день, выходя кормить слинов, Камчак бросал и девушкам кусок мяса и наполнял стоящую в их клетке миску водой. Я неоднократно пытался попросить его пожалеть бедняжек, но он оставался непреклонен. Он бросал на Африз неприязненный взгляд и, вернувшись в свой фургон, мог часами сидеть на полу, скрестив ноги, и глядеть в стену. В один из дней он, словно не выдержав, внезапно яростно забарабанил кулаками по циновке, на которой по обыкновению сидел, и, будто напоминая себе об этом решающем для него, не имеющем альтернативы факте, закричал: – Но ведь она – тарианка! Тарианка! Работы по уборке фургона выполняла Тука и ещё одна девушка, которую Камчак взял к себе специально для этой цели. Когда фургоны трогались в путь, Тука должна была идти рядом с повозкой, на которой стояла клетка с содержащимися в ней пленницами, и с плетью в руках следить за каждым их движением. Как-то заметив её грубый тычок плетью в грудь Элизабет, я резко отчитал Туку, и после этого, когда я был поблизости, она больше не позволяла себе ничего подобного. Тука, казалось, вообще не замечала удрученную, с покрасневшими от слез глазами Африз, может, потому, что она сама была тарианкой, а может, просто не испытывая к ней особой ненависти или раздражения. Однако она продолжала изводить Элизабет своими насмешками. – Ну, где же твоя накидка из шкуры огненного ларла, рабыня? – кричала она, угрожающе помахивая перед лицом девушки длинной плетью. – А знаешь, рабское кольцо в носу очень тебе пойдет! Вот посмотришь, ошейник тебе понравится! А клеймо у тебя на бедре будет не хуже, чем у меня! Камчак никогда не останавливал Туку, но я, оказываясь рядом, заставлял её замолчать. Элизабет реагировала на её оскорбления так, словно они относились не к ней, но иногда по ночам я слышал её глухие, сдавленные рыдания. Я обошел весь лагерь, пока разыскал юного Гарольда, сидевшего, скрестив ноги, под фургоном, укрывшись темной шерстяной накидкой, – белокурого, синеглазого парня, того самого, кто так настрадался от Херены-девушки из первого фургона, которая попала в Тарию. Он чисто по-тачакски ел мясо, левой рукой поднося его ко рту и перерезая кайвой в дюйме от губ. Затем он медленно жевал, после чего вновь подносил кусок ко рту, и вся процедура повторялась снова. Я молча подсел к нему и стал тихо наблюдать за трапезой. Он бросил на меня осторожный взгляд, но продолжал жевать. Наконец я заговорил: – Как боски? – Боски хороши, как им и следует быть. – Остры ли лезвия у кайвы? – Мы следим и за этим. – Хорошо, – продолжил я. – Смазаны ли оси колес? – Мне кажется, они смазаны, – чуть ухмыльнулся он и протянул мне кусок мяса, и я впился в него зубами. – Ты – Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба. – Да, – кивнул я, – а ты – Гарольд-тачак. Он посмотрел на меня и улыбнулся: – Да, я – Гарольд-тачак. – Я вот в Тарию собираюсь. – Это интересно… – протянул он. – Я тоже собираюсь… в Тарию. – По какому-нибудь важному делу? – Нет. – Может, это ты так думаешь, что оно не важное? – Женщину украсть. – Ах, это… – А тебе чего в Тарии нужно? – спросил Гарольд. – Ничего особенного… так, пустяки, – отмахнулся я. – Женщина? – Нет, золотая сфера. – Я слышал об этом, – чуть кивнул Гарольд, – её украли из фургона Катайтачака. – Возможно, – согласился я. – Однако я думаю поискать её в Тарии. Как знать, быть может, я её добуду. – Так ты думаешь, золотая сфера там? – Я предполагаю, – ответил я, – найтись она может где-нибудь у Сафрара в доме. Торговца знаешь? – Интересно… Я как раз собирался попытать счастья в Садах Наслаждения одного тарианского торговца по имени Сафрар. – И правда, интересно, – сказал я. – Может, это тот же самый торговец? – Все может быть, – степенно согласился Гарольд. – Маленький, жирный такой, два зуба желтые. – Да, – обрадовался я. – Это – ядовитые зубы, – заметил он, – тарианская придурь, но действует безотказно… если заполнить ядом змеи оста. – Я постараюсь, чтобы он меня не укусил, – ответил я. – Вообще-то это идея, – внезапно заявил Гарольд. Мы помолчали ещё какое-то время. Он продолжал есть. Я смотрел, как онобрезает и жует мясо. Рядом пылал огонь. Это был не его огонь. И фургон был не его, и каийла не вертела на привязи мохнатой шеей. Насколько я понимал, у Гарольда вообще вряд ли было что-то свое, кроме шерстяного плаща, ужина да оружия. – Убьют тебя в Тарии. – Он прикончил свое мясо и вытер рот по-тачакски – тыльной стороной руки. – Может, и так. – Я был с ним согласен. – Ты даже не знаешь, как пробраться в город, – добавил он. – И это правда. – А я пойду в Тарию, когда захочу, – заявил он, я знаю путь. – Быть может… я бы составил тебе компанию. – Может, и так, – согласился он, тщательно вытирая кайву рукавом. – Так когда мы выходим? – спросил я. – Сегодня ночью. Я присвистнул. – Почему ты не пошел туда раньше? – Камчак, – улыбнулся Гарольд. – Он попросил, чтобы я дождался тебя.Глава 16. Я ОТЫСКИВАЮ ЗОЛОТУЮ СФЕРУ
Дорогу до Тарии нельзя было назвать приятной, но я безропотно следовал за своим проводником. – Ты умеешь плавать? – поинтересовался Гарольд. – Да, – ответил я и, не удержавшись, полюбопытствовал: – А ты, тачак, разве тоже умеешь? Редко кто из тачаков чувствовал себя уверенно в воде, но некоторые из них, я знаю, купались в Картиусе. – Я научился плавать в Тарии, – сказал Гарольд, – в общественных банях, где я некогда был рабом. Общественные купальни Тарии по своей роскоши, количеству и необъятным размерам бассейнов, как утверждают, уступали только баням Ара. – Каждую ночь, когда бани были свободны от посетителей и убраны, я был один из немногих, кто учился плавать в бассейнах, – рассказал он. – Мне было всего шесть лет, когда я попал в Тарию, и только через одиннадцать лет мне удалось убежать из этого проклятого города. – Он рассмеялся. – Я стоил своему господину всего одиннадцать медяков, и, думаю, у него нет повода особенно переживать по поводу этой утраты. – А действительно девушки, которые обслуживают бани днем, настолько красивы, как о них рассказывают? – полюбопытствовал я. Девушки при тарианских купальнях были знамениты так же, как арские. – Возможно. Я никогда их не видел. В течение всего дня рабы-мужчины сидели в кандалах в темной комнате, где ели и спали, а работали только ночью. Он помолчал и добавил: – Иногда кого-нибудь из девушек в порядке наказания бросали к нам, но у нас никогда не было возможности узнать в темноте, красива ли она. – Как же тебе удалось убежать? – спросил я. – На ночь, когда нам предстояло убирать бани, с нас снимали кандалы, чтобы цепи не заржавели от влаги. На это время нас привязывали веревкой за шею друг к другу. Меня не привязывали до четырнадцати лет – до возраста, когда мой господин совершенно справедливо решил наконец ограничить мою свободу. До тех же пор я мог позволить себе поплавать в бассейне, пока из него не выпускали воду. Иногда надсмотрщик отправлял меня с небольшими поручениями в город. Так я познакомился с расположением улиц Тарии. Однажды ночью, когда мне уже исполнилось семнадцать лет, меня привязали последним в группе убирающих бани рабов. Воспользовавшись удобным моментом, я перегрыз веревку и убежал. Благодаря моему щуплому телосложению мне удалось пролезть сквозь прутья решетки, заграждающей трубу, по которой бассейн заполнялся водой. Уровень воды в каменной трубе был невысок, всего несколько футов, а течение – довольно слабым, что позволило мне добраться до резервуара, в котором накапливалась вода для подачи во всю систему купален. Резервуар, как оказалось, посредством короткого отрезка трубы соединяется с подземной системой водоснабжения города. Трубы здесь оказались достаточно широкими, чтобы я мог в них поместиться, а над водой оставалось свободное пространство, позволяющее мне дышать. Я отдался на волю неторопливо бегущего потока, и меня начало носить по бесконечным тоннелям этого подземного лабиринта. Продолжалось это мучительно долго. – И где же ты из него выбрался? – спросил я. – Здесь, – ответил Гарольд, указывая рукой на небольшой источник, бьющий в расщелине между двух невысоких скал. К этому источнику частенько бегали Элизабет и Африз, чтобы зачерпнуть воды для запряженного в повозку боска. Не говоря больше ни слова, Гарольд с кайвой в зубах и веревкой с крюком за поясом прыгнул в небольшое озерцо, глубоко вдохнул и через мгновение исчез. Не теряя времени, вооруженный кайвой и мечом, я последовал за ним. Даже сейчас я не хочу вспоминать об этом путешествии. Я хороший пловец, но оказалось, что нам предстояло проделать путь в несколько пасангов! И нам это удалось. Наконец в одном, известном только ему месте тоннеля Гарольд нырнул, и я поспешил за ним. Отплевываясь и тяжело дыша, мы вынырнули в резервуаре-накопителе, питаемом водой из системы подземного водоснабжения, а погрузившись под воду у его противоположной стороны и проделав путь, показавшийся даже для моих тренированных легких чрезмерным, мы с Гарольдом вынырнули в крытом черепицей колодце. Он оказался достаточно широк, футов пятнадцать. Примерно в футе над поверхностью воды висел громадный тяжелый цилиндр, сейчас пустой. Наполненный, он мог бы вместить сотни галлонов воды. Сверху к нему спускались два каната: тонкий – для контроля за наполнением цилиндра водой и толстый, основу которого составляла металлическая цепь – для удерживания цилиндра. Веревка и цепь были густо пропитаны водоотталкивающим клеем, сваренным из копыт и рогов боска. Но даже при такой защите от ржавчины и цепь и веревка должны были заменяться не реже двух раз в год. Верхний край колодца находился футах в восьмиста у нас над головой. Где-то рядом в темноте раздался голос Гарольда, звучавший глухо и гулко в зловещей глубине колодца: – Состояние этих стен, должно быть, регулярно проверяется, – говорил он, – и поэтому на веревке завязаны узлы. Я облегченно вздохнул. Одно дело взбираться по длинной веревке с завязанными для упора узлами и совсем другое – карабкаться по совершенно гладкому, обработанному клеем канату. Узлы располагались на расстоянии десяти футов один от другого. Однако даже периодически отдыхая, подъем на такую высоту оказался мучительным испытанием. Но больше всего меня беспокоила перспектива спуска по этому канату вместе с золотым шаром, который я собирался отыскать, и обратное путешествие с ним по заполненному водой подземному лабиринту, что превращало нашу затею в безнадежную авантюру. Кроме того, я совершенно не представлял себе, каким образом Гарольд (предположим даже, что ему каким-то чудом удастся похитить свою избранницу из Садов Наслаждений Сафрара) надеется провести свою вырывающуюся из рук добычу по тому пути, который с таким трудом удалось проделать нам одним, без женщины. Когда Гарольд, лезший надо мной, остановился передохнуть, я не преминул поинтересоваться у Гарольда насчет его планов. – Мы раздобудем себе двух тарнов. На них и удерем. – Что ж, разумно. – Конечно, – согласился он. – Ведь я же – тачак. – А ты когда-нибудь уже летал на тарне? – полюбопытствовал я. – Нет, – признался он, продолжая взбираться вверх. – Как же ты надеешься им управлять? – допытывался я. – Но ты ведь тарнсмен, разве не так? – Так, – согласился я. – Ну вот. Ты меня и научишь. – Говорят, – пробормотал я, – что тарн чувствует, кто действительно является тарнсменом, а кто – нет, и дилетантов может сбросить в полете. – Значит, мне придется его обмануть. – Интересно, как ты рассчитываешь это сделать? – Это будет несложно, – решительно заявил Гарольд. – Ведь я – тачак. Я начал подумывать о том, не вернуться ли мне с полдороги назад к фургонам и бутылочке паги. В конце концов, с таким же успехом к выполнению моей миссии можно приступить и завтра. Однако меня вовсе не прельщала перспектива снова плавать по подземным лабиринтам в воде по самые уши. И вообще, купание после того случая я разлюбил надолго. Одно дело плескаться в общественном бассейне и совсем другое – барахтаться в каменном тоннеле, пытаясь глотнуть воздуха в крохотном промежутке между поверхностью воды и стенкой трубы. – Это может быть достойно шрама храбрости, – донесся до меня голос Гарольда. – Ты как считаешь? – Что именно? – уточнил я. – Ну, увести девчонку из дома Сафрара и вернуться на украденном тарне, – пояснил Гарольд. – Несомненно. Интересно, подумалось мне, почему тачаки не введут у себя ещё один, очевидно не менее полезный, отличительный знак – шрам идиотизма? В этом случае парень, карабкающийся по веревке у меня над головой, был бы на него первым кандидатом. Однако несмотря на свои столь благоразумные суждения, я вдруг поймал себя на мысли, что храбрость парня вызывает во мне искреннее восхищение: я подозревал, что для того, чтобы шагать по жизни так вот, бесшабашно, не задумываясь, от человека действительно требуется незаурядная смелость. С другой стороны, напомнил я себе, мои собственные шансы на успешное завершение предприятия, из которого мне хорошо бы выбраться живым, были нисколько не лучше: ведь это именно я, мокрый и замерзший, карабкаюсь по этой проклятой скользкой веревке, пытаясь пробраться в совершенно незнакомый мне город, чтобы – неизвестно где! – отыскать и выкрасть золотой шар, яйцо Царствующих Жрецов, которое, без всяких сомнений, охраняется ничуть не хуже самого Домашнего Камня города. Да, пожалуй, в очереди на получение шрама идиотизма у Гарольда будет серьезный конкурент! Не могу передать, с каким облегчением я наконец почувствовал под руками деревянную поверхность балки и подтянулся, забрасывая на неё свое тело. Гарольд уже перебрался по балке к краю колодца и внимательно осмотрелся. Стенка этого колодца возвышалась над землей фута на два. Я подполз к Гарольду. Мы находились в небольшом дворе, обнесенном высокими каменными стенами с галереей, покрытой черепицей наверху и бойницами, отчего двор превращался в надежную крепость. Подобная защита колодцев, которых в городе немало, думаю, являлась вполне обоснованной, поскольку в случае захвата города неприятелем защитники всегда могли укрыться в таких крепостях рядом с самым ценным, что имелось в их распоряжении, – водой. А также могли спастись, уйдя по трубопроводу. Единственным выходом из окруженного стенами двора служили огромные двустворчатые ворота, окованные металлом и закрытые на металлическую задвижку. Нам нужно было открыть эти ворота, и мы оказались бы на улицах Тарии. Я даже не ожидал, что проникнуть в город будет так просто – относительно просто, точнее говоря. – В последний раз я был здесь пять лет назад, – сообщил Гарольд. – Далеко отсюда дом Сафрара? – поинтересовался я. – Довольно далеко, – признался Гарольд, – да ещё сейчас темно. Как бы не заблудиться. – Хорошо, – сказал я. – Тогда не будем терять времени. Я дрожал от холода в своей мокрой одежде. Но Гарольд, казалось, даже не замечал таких пустяков. Тачаки отличались огромной терпеливостью. – Темнота немного скроет, что мы такие мокрые, – поделился я своими соображениями, – а к тому времени, когда мы доберемся до нужного места, одежда, может быть, совсем подсохнет. – Конечно, – согласился Гарольд. – Это как раз и входило в мой план. С другой стороны, я бы предпочел оказаться поблизости от купален. – А разве в это время они ещё не закрываются? – спросил я. – Нет, – ответил Гарольд. – Их закрывают только после полуночи. – А зачем тебе в бани? – Я никогда там не был как посетитель, – признался Гарольд. – И частенько, как и ты, задавал себе вопрос: действительно ли девушки при тарианских банях так привлекательны, как о них говорят? – Это и вправду очень любопытно, – возразил я, – но мне думается, нам следовало бы поскорее отправиться к дому Сафрара. – Как хочешь, – согласился Гарольд. – В конце концов, я всегда смогу побывать в купальнях после того, как мы возьмем город. – Возьмем город? – Я был удивлен. – Конечно, – с уверенностью ответил Гарольд. – Но ведь стада уже отправились в путь, – сказал я. – Осада снята. Камчак отказался от своих планов. Гарольд рассмеялся. – Но, если хочешь, – предложил я, – я оплачу твое пребывание в купальнях. – Лучше какое-нибудь пари, – сказал Гарольд. – Нет, – твердо возразил я. – Платить буду я. – Ну, как хочешь, – пожал плечами Гарольд. Я решил, что действительно было бы лучше отправиться в дом Сафрара как можно позднее, после полуночи. Сейчас же казалось вполне разумным каким-то образом убить оставшееся время, и тарианские купальни были для этого местом ни скольким не хуже, чем любое другое. Мы с Гарольдом подошли к воротам. Но не успели перемахнуть через них и оказаться на улице, как тут же услышали где-то наверху скрежет проволоки и, подняв головы, увидели, что прямо на нас падает широкая металлическая сеть. Сразу же вслед за этим до нас донесся гулкий топот десятков ног, и проволока у горловины нашей сети начала затягиваться. Ни я, ни Гарольд не могли даже пошевелиться, туго опутанные сетью, и продолжали стоять как два беспомощных болвана, пока один из подбежавших охранников не сбил нас с ног и мы не растянулись на мостовой. – Поймались две рыбки из колодца, – раздался у меня над ухом чей-то злорадный голос. – Это означает, что о колодце известно чужакам, – наставительно заметил другой. – Нужно удвоить охрану, – решительно заявил третий. – А с этими что будем делать? – поинтересовался четвертый. – Отведем их в дом Сафрара, – посоветовал первый голос. – Это тоже было частью твоего плана? – шепнул я Гарольду. Он ухмыльнулся, пробуя кулаками прочность металлической сети. – Нет. Я тоже попробовал прочность сети. Она была сделана на совесть. Мы с Гарольдом были прикованы к толстому металлическому штырю с ошейниками на каждом конце, к которым цепями прикреплялись наши наручники. Мы стояли на коленях перед небольшим возвышением, покрытым шкурами, коврами и подушками, на которых, развалясь, восседал Сафрар, тарианский торговец. На нем были расшитые золотом одеяния и сандалии со шнуровкой из позолоченной тесьмы. Ногти на ногах и на руках у него были выкрашены в ядовито-красный цвет. Разглядывая нас, он удовлетворенно потирал свои пухлые ладони, а когда он улыбался, во рту у него тускло мерцали золотые зубы. По обеим сторонам от него, скрестив перед собой ноги, сидели охранники. Одеяние на воине, сидевшем справа, напоминало накидку для посещения купальни. Лицо его было наглухо закрыто широким капюшоном из тех, что носят члены клана палачей народов фургонов. Не поднимая головы, он поигрывал паравачской кайвой. Я сразу узнал его по весьма своеобразному телосложению и по манере держаться. Это именно он бросил в меня из-за фургона кайву и непременно всадил бы нож мне в спину, если бы его не выдала тень, мелькнувшая на стенке фургона. Слева от Сафрара расположился воин в кожаном одеянии тарнсмена, которое нарушали лишь усеянный драгоценными камнями пояс и сияющая бриллиантами нитка бус, с которой свисал шейный медальон города Ар с вычеканенным на нем летящим тарном. Под рукой воина на ковре лежали щит, шлем и копье. – Я польщен тем, что вы изволили посетить нас, Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба, – с издевкой произнес Сафрар. – Мы рассчитывали, что вы не обидите нас своим вниманием, но не предполагали, что вам известно о существовании прохода через систему городского водоснабжения. По слабому рывку металлического штыря я почувствовал реакцию Гарольда. Очевидно, убегая несколько лет назад из города, он, сам о том не подозревая, наткнулся на проход, позволяющий проникать за городские стены, известный далеко не многим жителям Тарии. Тут мне пришло в голову, что благодаря наличию в их городе многочисленных бань и купален тарианцы в большинстве своем были хорошими пловцами. Теперь мне постепенно становилось понятным присутствие среди нас человека, напоминавшего палача, который продолжал с безразличным видом вертеть в руках нож. – Наш друг, – кивнул в его сторону Сафрар, предвидел ваше появление сегодня ночью через колодезный проход. С тех пор как мы с ним работаем вместе, он не раз подавал нам разумные советы. Вот и теперь мы сочли нелишним установить охрану у окружающей колодец стены. И как видите – мы не ошиблись. – Интересно, кто является предателем народов фургонов? – процедил сквозь зубы Гарольд. Человек в капюшоне напряженно затих. – Судя по кайве, – продолжал Гарольд, – этот предатель должен быть из племени паравачей. Пальцы человека, сжимающие рукоять кайвы, побелели от напряжения, и я испугался, что он сейчас вскочит с места и вонзит нож в грудь моего несдержанного товарища. – А я все ломал голову над тем, – говорил Гарольд, – откуда у паравачей такие богатства. С яростным криком человек в капюшоне вскочил на ноги и поднял над головой кайву. – Ну, что вы, – вальяжным жестом пухленькой ручки остановил его Сафрар. – Зачем сеять ссоры между друзьями. Дрожа от ярости, человек в капюшоне занял свое место. Второй воин – крепкий, подтянутый парень со шрамом, протянувшимся через всю левую щеку, и с черными проницательными глазами – продолжал хранить молчание, наблюдая за нами оценивающим взглядом, как обычно воин наблюдает за своим врагом. – Прошу вас извинить мою бестактность, – усмехнувшись, продолжал Сафрар. – Я с удовольствием представил бы вам нашего друга, сидящего с закрытым капюшоном лицом, но, к сожалению, даже я не знаю не только его имени, но и ни разу не видел его лица. Мне известно лишь то, что он занимает среди паравачей высокое положение и в связи с этим весьма для меня полезен. – Ну, кое-что мне о нем известно, – вступил я в разговор. – Он следил за мной в лагере тачаков и пытался меня убить. – Хочу надеяться, что всех нас ждет более счастливая участь, – ушел от прямого ответа Сафрар. Я промолчал. – А ты действительно из клана палачей? – поинтересовался Гарольд у человека в капюшоне. – Ты это скоро узнаешь, – пообещал его скрытный собеседник. – Ты считаешь, что сможешь заставить меня просить о пощаде? – спросил Гарольд. – Если это мне понадобится. – Может, заключим пари? – предложил Гарольд. Человек сжал кулаки. – Тачакский слин, – процедил он сквозь зубы. – Не будем ссориться, – остановил их Сафрар. Давайте лучше я представлю вам Ха-Кила из Порт-Кара, командира наемных тарнсменов. – А известно ли Сафрару, – обратился я к воину в кожаном одеянии, – что ты получал деньги от тачаков? – Конечно, – ответил Ха-Кил. – Ты, наверное, полагаешь, – хохотнул Сафрар, – что это может вызвать мое неудовольствие и тебе таким образом удастся посеять разногласие между нами, твоими врагами? Знай же, Тэрл Кэбот, что я – торговец и хорошо понимаю характер людей и власть денег. Я возражаю против сотрудничества Ха-Кила с тачаками не больше, чем возражал бы против того, что вода имеет свойство течь, а огонь – гореть. Как, впрочем, и против того, что никому больше не удастся оставить Желтый Бассейн живым. Я не уловил никакой связи его слов с упоминанием о Желтом Бассейне, но, взглянув на Гарольда, заметил, как он внезапно побледнел. – А как получается, – поинтересовался я, – что Ха-Кил из Порт-Кара носит на шее медальон Ара? – Некогда мне пришлось побывать в Аре, – ответил тарнсмен. – Я даже помню тебя – хотя и под именем Тэрла Бристольского – ещё по осаде Ара. – Много времени прошло с тех пор, – заметил я. – Твой поединок с Па-Куром, предводителем убийц, был великолепен, – признал Ха-Кил. Кивком головы я дал понять, что принимаю его комплимент. – Ты, конечно, можешь спросить, – продолжал Ха-Кил, – как получилось, что я, тарнсмен из Ара, нахожусь на службе у торговцев Тарии? – Нет, – покачал я головой; мне вдруг стало понятным, что меч, некогда поднятый в защиту Ара, теперь поднимается только ради звука золота. – На груди у меня ты видишь золотой медальон Ара. Когда-то я не пожалел собственной шкуры, чтобы заполучить его и иметь возможность покупать шелка и благовония для одной женщины. Но она сбежала с другим. Я пошел по их следу и убил её избранника, получив этот шрам на щеке. А девчонку я продал в рабство. После этого я уже не мог вернуться в славный Ар. – Он потрогал висящий на груди медальон. – И иногда сознавать это очень тяжело. – Ха-Килу хватило мудрости, – вставил Сафрар, – отправиться в Порт-Кар, чье гостеприимное отношение к таким, как он, общеизвестно. Именно там мы впервые и познакомились. – Ха! – воскликнул тарнсмен. – Этот маленький урт попытался тогда срезать у меня кошелек! – Значит, вы не всегда были торговцем? – обратился я к Сафрару. – Здесь, среди друзей, мы можем говорить с полной доверительностью, – ответил тот. – Тем более что все сказанное, надеюсь, не попадет в чужие уши. Вот видишь, я знаю, что могу вам доверять. – Почему, интересно? – спросил я. – Потому что вас убьют, – ответил Сафрар. – Тогда понятно, – согласился я. – Некогда, – продолжал Сафрар, – я работал у одного парфюмера в Тиросе. Но однажды я вышел из его лавки, совершенно случайно забыв, что у меня под туникой в тряпице спрятано несколько фунтов ароматической смолы таленд. За эту маленькую провинность мне сделали позорный надрез на ухе и выгнали из города. Пришлось мне искать приюта в Порт-Каре, где в течение долгого времени мне пришлось вести довольно безрадостную жизнь, питаясь лишь отбросами, плывущими по каналам, да промышляя кое-какими мелочами, чтобы не протянуть ноги с голоду. – И как же вам удалось стать богатым торговцем? – поинтересовался я. – Мне встретился один человек, высокий, довольно-таки – прямо скажем – неприятной наружности, с серым, как камень, лицом и неестественно зелеными, как трава, глазами. Мне тут же вспомнилось сделанное Элизабет описание человека, который – на Земле! – проверял, насколько она годится, чтобы носить ошейник со вложенной в него запиской. – Мне никогда не встречался этот человек, – заметил Ха-Кил. – Но мне хотелось бы с ним познакомиться. Сафрар невольно вздрогнул. – Ты и без того богат, – пробормотал он. – И когда вы встретились с этим человеком, ваша судьба изменилась? – спросил я. – Круто изменилась, – подтвердил Сафрар. – Фактически именно он сделал мне состояние и много лет назад отправил сюда, в Тарию. – И какой же город вы считаете своим? – спросил я. Он усмехнулся. – Наверное, Порт-Кар, – ответил он. Это сказало мне обо всем, что я хотел узнать. Выросший на Тиросе и преуспевший в Тарии, Сафрар считал своим городом Порт-Кар. А этот город, подумал я, способен убить в человеке душу. – Это объясняет, – спросил я, – тот факт, что вы, находясь в Тарии, имеете свою галеру в Порт-Каре? – Вот именно, – подтвердил Сафрар. – А кроме того, – воскликнул я, осененный внезапно пришедшей мне в голову идеей, – объясняет появление бумаги, на которой было написано послание, спрятанное в ошейнике девушки с Земли! Бумага – из Порт-Кара! – Совершенно верно, – согласился торговец. – Послание было отправлено вами! – Ошейник на горле девчонки был зашит в этом самом доме, – подтвердил Сафрар. – Хотя бедная дурочка в это время была без сознания и даже не подозревала о той чести, которой она удостаивается. – Сафрар рассмеялся. – Между прочим, это принесло мне некоторый ущерб: я бы не отказался иметь её в качестве рабыни в своих Садах Наслаждений. Но он и слышать об этом не хотел, сказал, что послание принести должна именно она. – Кто «он»? – не понял я. – Человек с серым лицом, тот, что привез сюда девчонку на тарне, накачанную наркотиками. – Как его зовут? – Он всегда отказывался сказать мне свое имя. – И как вы его называли? – Господин. Он и был господином, платил, не скупясь. – Маленький жирный раб, – процедил сквозь зубы Гарольд. Сафрар пропустил оскорбление мимо ушей. Он рассмеялся и снова с удовольствием потер свои пухлые ручки. – Да, платил он очень хорошо, – повторил он. – А почему он не позволил вам оставить девушку у себя рабыней? – спросил я. – Она говорила на каком-то варварском языке. Как, кажется, и ты сам. План, если не ошибаюсь, состоял в том, что тачаки, прочтя записку, используют девчонку, чтобы отыскать тебя и затем убить. Но они этого не сделали. – Не сделали, – согласился я. – Ну, это не имеет никакого значения. Теперь не имеет, – уточнил Сафрар. Интересно, пронеслось у меня в голове, какую смерть он мне приготовил? – А как вы, ни разу не видев меня, уже знали о моем существовании? – спросил я. – Серолицый мне подробно тебя описал. А кроме того, я был уверен, что среди тачаков не найдется второго с такими волосами, как у тебя. Я почувствовал, как лицо у меня загорелось. Без какой-либо рациональной причины я иногда ощущал прилив ярости, когда кто-то из моих врагов или просто людей незнакомых упоминал о цвете моих волос. Думаю, это осталось ещё с тех невообразимо далеких детских лет, когда моя огненно-рыжая шевелюра являлась неизменным объектом насмешек моих сверстников и предметом ценнейших умозаключений моих родственников. – А как забавно мне было тогда на пиру упоминать о тебе и наблюдать за твоей реакцией, – признался Сафрар. Он с довольным видом рассмеялся. – Давай убьем его – и делу конец, – предложил паравачи. – Не вмешивайся, – оборвал его Гарольд, – с тобой никто не разговаривает. – Ну, отдай мне хотя бы этого, второго, – обращаясь к Сафрару, взмолился паравачи, указывая на Гарольда кайвой. – Может, ты его и получишь, – ответил торговец. Он поднялся на ноги и дважды хлопнул в ладоши. Сзади, из прохода, скрытого портьерой, появились четверо. Они толкали небольшую тележку, покрытую алой материей. На тележке в углублении я увидел предмет, поиски которого заставили меня проделать такой путь, рисковать и теперь, вероятно, даже расстаться с жизнью, – я увидел золотой шар. Никаких сомнений: это было то самое яйцо. В длину оно равнялось восемнадцати дюймам, а в самой широкой части – примерно одному футу. – Слишком жестоко, с твоей стороны, показывать ему эту вещицу, – лицемерно заявил Ха-Кил. – Ничего, именно ради неё он проделал такой путь и столько рисковал, – ответил торговец. – Пусть это будет ему наградой за труды. – Ради неё был убит Катайтачак, – заметил я. – Не только он, – сказал Сафрар, – и неизвестно еще, сколькие за неё погибнут. – Ты знаешь, что это такое? – спросил я Сафрара. – Нет, – ответил он, – но знаю, что для Царствующих Жрецов эта штука представляет большую ценность. – Он подошел к яйцу и провел по нему рукой. – Хотя и не понимаю, чем именно: она вовсе не золотая. – Похоже на яйцо, – заметил Ха-Кил. – Да, – кивнул Сафрар. – Что бы это ни было, по форме оно напоминает яйцо. – Может, это и в самом деле яйцо? – высказал предположение Ха-Кил. – Возможно, – согласился Сафрар. – Но для чего оно Царствующим Жрецам? – Кто знает? – пожал плечами Ха-Кил. – Ну, что? – глядя мне в лицо, поинтересовался Сафрар. – Ведь это за ним ты пришел в Тарию, не так ли? – Да, – признался я, – за ним. – Смотри, как просто все оказалось! – рассмеялся Сафрар. – Очень просто. Ха-Кил вытащил меч. – Дай мне поговорить с ним, как подобает двум воинам, – нетерпеливо кивнул он в мою сторону. – Нет! – закричал паравачи. – Отдай мне и его! Отдай мне их обоих! – Нет! – решительно возразил торговец. – Они оба – мои! Ха-Кил в бешенстве вогнал меч в ножны. Вне всяких сомнений, он хотел дать мне умереть почетной смертью, быстро. Его натура не принимала игрищ, которые, очевидно, приготовили для меня Сафрар с паравачи. Ха-Кил, может, и был вором и головорезом, но он также был уроженцем Ара и тарнсменом. – Вы сохранили эту вещь, – допытывался я, – чтобы отдать её своему нанимателю? – Да, – ответил Сафрар. – Он собирается вернуть её Царствующим Жрецам? – с невинным видом поинтересовался я. – Я не знаю, что он будет с ней делать, – сказал торговец. – Я получаю свое золото, которое, может быть, даст мне возможность стать самым богатым человеком Гора, а все остальное мне совершенно безразлично. – Если яйцо повреждено, – заметил я, – Царствующие Жрецы могут быть очень недовольны. – Насколько мне известно, – сказал Сафрар, – серолицый – один из Царствующих Жрецов. Иначе как бы он осмелился воспользоваться их именем для подписания записки, спрятанной в ошейнике? Я, конечно, знал, что этот человек не был Царствующим Жрецом. Но теперь, по крайней мере, мне стало понятно, что Сафрар не имел никакого представления о том, кем был этот серолицый человек или в чьих интересах он действует. Нет сомнений, что это тот самый мужчина, который доставил на эту планету Элизабет Кардуэл. Это он осматривал её с видом оценщика, проверял, подходит ли она на ту роль, которую он отводил ей в своей опасной игре. Следовательно, в его распоряжении имелись весьма развитые технологии, по крайней мере позволяющие ему совершать межпланетные полеты. Я, конечно, не знал, в личном ли его распоряжении находятся эти развитые технологии, или они предоставлены ему теми, в чьих интересах он действует, – теми, «Другими», неизвестными, невидимыми, являющимися главным лицом в этих игрищах, ставкой в которых была жизнь двух, а может, и большего количества миров. Нет, в такой игре серолицый, должно быть, не больше чем простой агент, выполняющий задание Но кого? Или, может, чего? Существ, осмеливающихся бросить вызов самим Царствующим Жрецам. Однако эти существа должны быть кем-то или чем-то, что боятся Царствующих Жрецов. В противном случае они бы уже давно заполучили и этот мир, и Землю, и все планеты, на которые распространяются их посягательства. – А откуда серолицему человеку стало известно, где находится золотой шар? – спросил я. – Он как-то упомянул, – начал было Сафрар, – что ему сказали об этом… – Кто сказал? – нетерпеливо перебил я. – Это мне неизвестно, – пожал плечами Сафрар. – Вы ничего больше не знаете? – Нет. Я задумался. Эти «Другие», противники Царствующих Жрецов, должны быть до некоторой степени в курсе дел ведущих скрытное существование жителей Сардара. Они, вероятно, в определенной мере осведомлены и о положении дел среди самих Царствующих Жрецов, в частности о событиях, последовавших за недавней войной, после окончания которой многие из людей оставили Рой Царствующих Жрецов и теперь бродили по городам, распространяя невероятные истории о том, чему якобы они сами были свидетелями, – истории столь фантастичные, что они вызывали лишь насмешки у тех, кому их доводилось услышать. Однако далеко не у всех: «Другие», я уверен, относились к подобным рассказам совершенно иначе и через своих доверенных лиц и шпионов по крупицам собирали информацию, которую им могли предоставить бродившие по дорогам беглецы из Сардара. Так они могли бы узнать о разрушении большей части оборудования Царствующих Жрецов, предназначенного для наблюдения за планетой, и значительном сокращении, по крайней мере на какое-то время, их технологических возможностей. Но самое главное, они могли знать о ситуации в самом гнезде, о порядке наследования верховной власти среди Царствующих Жрецов и о появлении в скорейшем времени у них представителя нового поколения, что неизбежно должно было привести к перегруппировке сил среди Царствующих Жрецов. Если же в их окружении, как это часто бывает, были недовольные, они, естественно, с нетерпением ожидали появления на свет этого нового представителя. Но знали «Другие» и о том, что Мать, единственная из Царствующих Жрецов, способных дать жизнь потомству, погибла незадолго до начала войны. Таким образом, «Другие» должны были догадываться о наличии одного или нескольких тщательно хранимых яиц, причем хранимых не во дворце Царствующих Жрецов и, возможно, даже не в Сардаре. С такой же легкостью они могли узнать и о моем участии в войне Царствующих Жрецов в качестве лейтенанта и непосредственного помощника Миска – командира повстанцев, и о том, что в настоящее время я держу путь в южные степи, в земли народов фургонов. Сопоставив все эти факты, не нужно обладать исключительной проницательностью, чтобы догадаться, что я ищу яйцо или яйца Царствующих Жрецов. Если их размышления шли именно в этом направлении, значит, им следовало побеспокоиться о том, чтобы я, во-первых, не нашел яйца, а во-вторых, чтобы сохранить его для себя. Выполнение первой задачи они, конечно, могли обеспечить просто: убив меня. Их план со спрятанным в ошейнике посланием был задуман отлично, но они не приняли во внимание природную проницательность тачаков, привыкших судить о вещах не поверхностно, а вглядываясь в их суть, – и их план провалился. Тогда они решили убрать меня со сцены ударом ножа в спину, но пытавшийся осуществить это паравачи также потерпел неудачу. Однако теперь, мрачно напомнил я себе, я полностью нахожусь во власти Сафрара, тарианского торговца. Да и вторая задача, заключавшаяся в приобретении «Другими» яйца для самих себя, тоже, по-видимому, близка к решению. Катайтачак убит, яйцо из его фургона украдено, так что осталось лишь передать его серолицему человеку, который в свою очередь переправит его «Другим» – кем бы они ни были. Сафрар уже несколько лет жил в Тарии; это позволяло предположить, что «Другие» могли иметь возможность следить за всеми передвижениями двух людей, доставивших яйцо из Сардара кочевникам народов фургонов. Вероятно, теперь они решили действовать быстро и нанести открытый удар при помощи тарнсменов, опасаясь, что я сумею первым отыскать яйцо и вернуть его в Сардар. Вот причины и неудавшегося покушения на мою жизнь, и последовавшего на следующий же день нападения на фургон Катайтачака. Кстати, Сафрару тоже было известно, что золотой шар находится в фургоне Катайтачака. Меня, признаться, несколько удивил этот факт, что он располагал этой информацией. Среди тачаков – даже при их жестокости и вспыльчивом характере – едва ли удалось бы завербовать предателя: для этого тачаки были слишком горды. Посторонних же в фургоне тачакского убара было не так много. Мне подумалось, что, вероятно, тачаки не делали большого секрета из того, что золотой шар хранится в фургоне Катайтачака. Это меня озадачивало. С другой стороны, они могли попросту не осознавать его истинной ценности. Ведь и сам Камчак говорил мне, что золотой шар не имеет никакой ценности. Бедный тачак! И не менее несчастный Кэбот, напомнил я себе. Каким же образом «Другим» удалось так глубоко проникнуть во внутренние дела Гора и занять позицию не менее важную, чем у Царствующих Жрецов? «Другие» не только знали о существовании яйца – они захотели заполучить его и – пожалуйста! Оно уже практически у них в руках! Пройдет время, и оставшиеся в живых, но не имеющие потомства Царствующие Жрецы погибнут. Ненужное их оборудование в Сардаре рассыплется в прах, и тогда в один далеко не прекрасный день на Гор из межпланетных просторов хлынут беспощадные захватчики – «Другие», как пираты из Порт-Кара, алчные и безжалостные, набрасываются исподтишка на неспособные оказать им сопротивление торговые галеры! – Не желаешь ли побороться за свою жизнь? – поинтересовался Сафрар. – Конечно, – не задумываясь ответил я. – Отлично, – согласился торговец. – Ты сможешь сделать это в Желтом Бассейне.Глава 17. ЖЕЛТЫЙ БАССЕЙН
Мы с Гарольдом стояли у края Желтого Бассейна, свободные от оков, но с руками, связанными за спиной. Меч мне не вернули, но моя кайва уже была заткнута мне за пояс. Круглый по форме бассейн был закрыт куполом приблизительно восьмидесяти футов высотой и по площади занимал всю специально отведенную для него комнату в доме Сафрара. Вокруг бассейна по кругу диаметром примерно шестидесяти футов шла мраморная дорожка восьми футов шириной. Интерьер помещения поражал своей изысканностью и богатством. Стены комнаты, являвшейся, очевидно, одним из бывших помещений тарианских купален, принадлежавших теперь новому владельцу, были украшены картинами, восхищавшими уровнем таланта создавших их мастеров. Тут и там на полу стояли кадки и напольные вазоны со всевозможными экзотическими растениями и цветами, завезенными сюда со всех концов планеты и изумлявшими фантастическим разнообразием форм и оттенков. Все вокруг было очень красиво, но, однако, не радовало, как-то давило на психику, хотя это впечатление могло порождаться повышенной температурой воздуха в комнате и излишней влажностью, вероятно необходимой для тропических растений. Свет в комнату проникал сквозь прозрачный куполообразный потолок, где, очевидно, находились скрытые осветители. Сафрар был, конечно, достаточно богатым человеком, чтобы позволить себе иметь в доме электрический свет – роскошь, доступную мало кому из горианцев, предпочитающих освещать дома факелами, придающими жилищу, как они считали, больший уют и создающими теплую атмосферу. По краям бассейна в восьми точках, соответствующих основным направлениям горианского компаса, возвышались колонны, декорированные под стволы деревьев, вся верхняя часть которых была оплетена лианами настолько густо, что голубой купол потолка этого удивительного помещения, виднеющийся в редких просветах, казался кусочком далекого неба. Иные из наиболее длинных плетей спускались почти к самому бассейну, другие сплошным зеленым ковром оплетали верхнюю часть стен. Мне было особенно удивительно ощущать эту до предела насыщенную влагой духоту помещения, поскольку нигде не было заметно ни вентиляционных отверстий для нагнетания горячего воздуха, ни емкостей с нагретой водой, ни даже разогретых камней или углей для поднятия температуры в комнате. Лишь через три-четыре минуты я начал понимать, что пар поднимается из самого бассейна. Он, совершенно очевидно, был нагрет. Вода в бассейне казалась спокойной. Интересно, что может ожидать меня в его глубинах? По крайней мере, у меня есть кайва. Когда мы только зашли в комнату, я заметил, что поверхность воды слабо колыхнулась, но вскоре снова успокоилась. Думаю, нечто, скрывавшееся в его глубинах, неторопливо пошевелилось, почувствовав наше присутствие, и теперь, выжидая, затихло. Однако само движение воды в тот миг показалось мне странным, движение выглядело так, словно вся поверхность воды поднялась и затем так же внезапно опустилась. Нас с Гарольдом, даже связанных, держали под руки четверо охранников, ещё четверо арбалетчиков расположились вокруг бассейна. – Что там за животное в бассейне? – спросил я у Сафрара. – Сам увидишь, – рассмеялся торговец. Ничто не нарушало глади воды. Это, должно быть, морской тарларион или даже несколько разновидностей этих тварей, самые мелкие из которых кажутся состоящими лишь из пасти и короткого хвоста и отличаются такой прожорливостью, что, собравшись в стаи, представляют собой угрозу ничуть не меньшую, чем их гигантские собратья, челюсти которых напоминают скорее два громадных ковша, способных вместить в себя приличную лодку. А может, здесь находится и черепаха с Воска – неповоротливый, но настойчивый и коварный хищник, отдельные особи которого достигают поистине колоссальных размеров и обладают столь прочным панцирем, что убить их практически невозможно. Размышляя, кого именно из этих тварей мне, вероятнее всего, суждено увидеть в бассейне, я пришел к выводу, что это животное не может быть ни черепахой, ни тарларионом, поскольку и тому и другому виду уже пришлось хотя бы раз вынырнуть из воды, чтобы набрать воздуха. Но гладь воды, как я уже сказал, оставалась абсолютно спокойной. Одновременно это означало, что в глубинах бассейна скрывается не водяной слин и не гигантский урт из каналов Порт-Кара, им тоже давно пора было бы глотнуть воздуха. Нет на поверхности воды никакого движения. Следовательно, что бы ни таилось в глубинах бассейна, это должно быть действительно морское существо, способное добывать кислород из самой воды. Остается предположить, что это одна из разновидностей горианских акул, далекие предки которой, вероятно, были доставлены на Гор с Земли Царствующими Жрецами, или же это серебристый гурд – быстрый, как молния, внешне напоминающий гигантского ската хищник, предки которого также были завезены в горианские морские просторы Царствующими Жрецами с других планет, возможно, даже более далеких, чем Земля. Однако с кем бы из них мне ни суждено было встретиться, времени до этого момента оставалось все меньше. – У меня нет никакого желания наблюдать за тем, что сейчас произойдет, – проворчал Ха-Кил, – поэтому, с вашего позволения, я удаляюсь. Сафрар выглядел взволнованным, но не более, чем того требовала простая учтивость. Он с подчеркнутым добродушием взмахнул своей пухленькой ручкой с накрашенными ногтями и великодушно разрешил: – Ну, конечно, мой дорогой Ха-Кил. Вы можете поступать так, как вам больше нравится. Ха-Кил коротко поклонился и, круто развернувшись, с видимым раздражением зашагал из комнаты. – Меня бросят в бассейн со связанными руками? – поинтересовался я. – Ну, конечно, нет! – воскликнул Сафрар. – Это будет просто несправедливо! – Приятно сознавать, – сказал я, – что вы придаете такое значение подобным мелочам. – Ну, что вы! – всплеснул руками торговец. – Подобные вещи для меня очень, очень важны! Выражение его лица при этом было такое же, как в тот вечер, на празднестве, когда он готовился отправить в рай какую-то небольшую трепещущую живность, наколотую на длинную ярко раскрашенную палочку. Из-под надвинутого на глаза капюшона паравачи донесся тихий смех. – Установите деревянный щит, – распорядился Сафрар. Двое охранников немедленно оставили комнату. Я внимательно рассматривал бассейн. Он был желтым и сверкал, словно его наполнили драгоценными камнями. Откуда-то из глубины его поднимались крохотные пузырьки воздуха, словно заполненные разноцветным сиянием. Я вдруг обратил внимание, что испарения поднимаются над поверхностью воды не равномерно, а с какой-то периодичностью. Я присмотрелся, действительно, в выделении пара из воды наблюдалась определенная ритмичность. Я также заметил, что и поверхность воды не находится на постоянном уровне: в какой-то момент времени вода словноприподнималась и затем, освободившись от насыщающего её пара, снова оседала. Мои наблюдения за этим странным феноменом были прерваны возвращением двух охранников, принесших деревянный заградительный щит в четыре с половиной фута высотой и футов двадцати длиной, которым они отгородили нас с Гарольдом от людей, в чьих руках мы находились: Сафрар, паравачи и арбалетчики остались по ту сторону щита. – А этот щит для чего? – поинтересовался я. – Это на случай, если у тебя вдруг возникнет желание бросить в нас кайву, – ответил Сафрар. Это показалось мне глупостью, но я ничего не сказал. У меня, конечно, и в мыслях не было швырять в своих врагов единственное оружие, с которым мне вот-вот придется бороться за свою жизнь в Желтом Бассейне. Чушь какая-то! Я отвернулся и снова принялся изучать бассейн. До сих пор ни единое существо не вынырнуло на поверхность воды глотнуть воздуха, из чего следовало сделать вывод, что мой невидимый противник действительно был водным животным. Хотелось бы надеяться, что оно в этом бассейне в единственном экземпляре. К тому же более крупные существа, как правило, двигаются значительно медленнее, чем мелкие. Так, к примеру, если бы в бассейне меня поджидала стая пятнадцатидюймовых горианских речных щучек, то даже убей я их несколько, остальные все равно бы успели растерзать меня в считанные минуты. – Позволь мне прыгнуть в бассейн первым, – попросил Гарольд. – Не будь таким нетерпеливым, – остановил его Сафрар. – Настанет и твой черед. Хотя это могло быть только плодом моего воображения, мне вдруг показалось, что желтизна воды в бассейне стала более насыщенной, а сконцентрировавшиеся ближе ко мне пузырьки поднимающегося пара начали сверкать ярче. Отдельные пузырьки в глубине воды словно собирались в небольшие стайки, и свечение их казалось теперь ритмично пульсирующим. Да и весь ритм выброса пара над поверхностью воды несколько участился, и я начал замечать – или мне это только казалось? – что влажность воздуха в помещении увеличилась, словно мельчайшие частички воды постепенно заполняют весь объем. – Развяжите его, – приказал Сафрар. Пока охранник развязывал мне руки, двое других продолжали крепко держать меня, а стоящие вокруг арбалетчики взяли меня на прицел. – Если мне удастся убить или ускользнуть от этого животного в бассейне, – словно между прочим поинтересовался я, – я, конечно, могу считать себя свободным? – Именно так, – пообещал Сафрар. – Хорошо, – согласился я. Закутанный по самые глаза в капюшон паравачи откинул голову назад и весело рассмеялся. Дружно вторили ему и арбалетчики. – Пока, однако, никому это ещё не удавалось, – предупредил Сафрар. – Ну, что ж, – ответил я. Я не сводил глаз с поверхности воды в бассейне: она менялась буквально на глазах. В центре бассейна она словно опустилась, а края её, лижущие мраморные стенки бассейна, заметно приподнялись, словно стремясь дотянуться до наших сандалий. Я решил, что это какой-то не известный мне обман зрения. Ближе к нам вода буквально кипела от пузырьков воздуха, на глазах увеличивающихся в размерах и взрывающих поверхность воды. Ритм выброса пара увеличился, а влажность воздуха стала такой насыщенной, что давила на глаза. Все выглядело так, словно бассейн дышал. – Входи в воду! – скомандовал Сафрар. С кайвой в руках я шагнул в бассейн и погрузился в желтую жидкость. К моему несказанному удивлению, бассейн, во всяком случае с краю, оказался совсем неглубоким. Вода доходила мне только до колен. Я сделал несколько шагов. Ближе к центру глубина бассейна увеличивалась. На расстоянии примерно одной трети от края бассейна вода начала доходить мне до пояса. Я оглянулся по сторонам, ища существо, которое могло бы на меня наброситься, но разглядеть что-либо в глубине было невозможно из-за чрезвычайной насыщенности воды желтизной и все возрастающим сверканием поверхности воды, потревоженной моим движением. Я обратил внимание, что пузырьки воздуха и пар уже почти не поднимаются с поверхности воды: она стала совершенно гладкой, и я смог заметить в ней какие-то крохотные сгустки и голубоватые нитевидные волокна, тоненькие жилки, казалось, живущие в массе воды своей собственной, обособленной жизнью. На меня никто не нападал. Пузырьки воздуха также перестали рваться к поверхности, приглушили интенсивность свечения, притихли. Некоторые из них, особенно имеющие беловатый оттенок, люминесцирующие, казалось, старались держаться поближе ко мне и, легко паря под самой поверхностью воды, образовали вокруг меня на расстоянии десяти футов ясно различимое кольцо. Я двинулся было к его краю, но пузырьки, очевидно подхваченные образованной моим движением волной, словно выражая свое неудовольствие, медленно рассеялись. Насыщенная желтизной вода в бассейне уже не стремилась поразить мое воображение своей неестественной вибрацией и оптическими выкрутасами. Я приготовился к нападению подводного чудовища. Я простоял так в успокоившейся жидкости две-три минуты. Затем, внезапно приходя в ярость от мысли, что бассейн пуст и из меня просто сделали посмешище, я раздраженно крикнул Сафрару: – Ну и когда же наконец я увижу твое чудовище? Из-за деревянного щита до меня донесся хохот Сафрара. – Ты его уже увидел, – сказал он. – Ты лжешь! – закричал я. – Нет, – потирая руки от наслаждения, ответил он. – Ты его действительно уже увидел. – Что же это за чудовище? – Сам бассейн! – Бассейн?! – Да, – хихикая подтвердил Сафрар. – Бассейн. Он живой!Глава 18. САДЫ НАСЛАЖДЕНИЙ
В то же мгновение из бассейна вырвалось, будто вытолкнутое жидкостью, облако пара, словно чудовище, во власти которого я находился, удовлетворенное надежностью, с какой держало в своих объятиях жертву, позволило себе наконец свободно вздохнуть. Сразу же вслед за этим я почувствовал, как желтая жидкость вокруг меня начинает медленно густеть и застывать. Я в ужасе закричал, с трудом повернулся и тяжело побрел к краю мраморного бассейна, оказавшегося клеткой для существа, крепко державшего меня. Жидкость все больше густела, по мере того как я продвигался вперед. Ко времени, когда я добрался до места, где жидкость стала доходить мне до колен, желтая масса загустела настолько, что я был не в силах сделать ещё хотя бы шаг. Я ощутил сильное жжение в ногах, будто разъедаемых кислотой. До меня донесся голос Сафрара. – Иногда на полное переваривание жертвы уходит несколько часов, – сообщил он. Ощутив прилив дикой ярости, я стал бить ножом эту липкую, вязкую жидкость вокруг себя. Лезвие входило в нее, словно в корыто с густым цементным раствором, оставляя в ней углубление, которое тут же затягивалось. – Некоторым, – заметил Сафрар, – тем, кто не сопротивлялся, удавалось прожить часа три – время вполне достаточное, чтобы увидеть собственные обглоданные кости. Мне на глаза попалась одна из лиан, спускавшихся к самому бассейну. Сердце мое бешено забилось. Если бы только мне удалось до неё добраться! Напрягая все силы, я двинулся вперед. Вот уже один дюйм остался позади, второй… Руки у меня дрожали, плечи и спина ныли от напряжения, ноги горели. Еще на дюйм ближе к спасительной лиане… еще… я уже почти рядом… протягиваю руку… Но что это? Лиана вдруг дернулась вверх и, к моему ужасу, оказалась вне пределов моей досягаемости. В полной растерянности я снова потянулся за ней и уже совершенно отчетливо заметил, как она снова поднялась чуть выше, а когда я убрал руку, опустилась на место. Я отказывался поверить собственным глазам. Я было снова протянул руку и тут вдруг заметил прячущегося за декорированной под ствол дерева колонной внимательно наблюдающего за моими действиями раба: в руках он сжимал концы проволоки, соединенной, очевидно, с недостижимой для меня лианой. Стоя по колено в густой, вязкой, обволакивающей мое тело жидкости, я, пленник этого коварного, не знающего пощады существа, откинул голову назад и завыл от бессильного отчаяния. – Да, Тэрл Кэбот, – захихикал Сафрар. – Свобода вещь недостижимая. Но ты все равно будешь с нами ещё целый час, а то и больше – пока не сойдешь с ума от ужаса и боли, снова и снова пытаясь схватить одну из этих лиан. Даже сознавая, что это невозможно, ты будешь гоняться за ними, надеясь на чудо. Но чуда не произойдет! – Сафрар уже захлебывался от распирающего его удовольствия. – Мне приходилось наблюдать за теми, кто пытался даже дотянуться до лозы, висящей у них над головой на расстоянии целого копья, но они не теряли надежды! Не теряй и ты! – Он даже высунулся из-за деревянного щита, завыл от наслаждения, и в его распахнутом рту тускло блеснули два золотых зуба. Сжимающая кайву рука у меня мгновенно взлетела в воздух и на секунду замерла, готовая метнуть нож в глотку моего мучителя. – Берегись! – крикнул паравачи, и Сафрар мгновенно оборвал смех и настороженно взглянул на меня. Нет, момент был упущен: теперь, даже брось я нож, пока он долетит, у торговца будет время укрыться за щитом. Решив, очевидно, не искушать судьбу, Сафрар спрятался за щит и, не спуская с меня глаз, снова с довольным видом захихикал. – Многие уже пытались воспользоваться своей кайвой, – поведал он. – Но обычно они вонзали её себе в сердце. Я посмотрел на сверкающее оружие. – Тэрл Кэбот себя не убьет, – ответил я. – Я тоже так подумал, – признался Сафрар. – Именно поэтому тебе и позволено оставить кайву! – Ты – жирный, грязный урт! – не выдержал Гарольд, пытаясь вырваться из рук державших его охранников. – Потерпи немного, мой вспыльчивый юный друг, – остановил его Сафрар. – Скоро придет и твой черед! Я старался стоять не двигаясь. Ноги у меня горели: вероятно, разъедающее действие кислоты шло полным ходом. Однако, насколько я мог заметить, жидкость в бассейне выглядела вязкой и густой только в непосредственной близости от меня, у края же бассейна она свободно плескалась о мраморные стенки. Теперь у края бассейна она была даже ниже своего обычного уровня, зато вокруг меня поднялась, вспучилась, словно готовясь со временем поглотить всю жертву целиком. Но к тому моменту от меня уже, конечно, останется лишь кусочек плоти, все больше растворяющейся в недрах пожирающего меня существа – Желтого Бассейна. Я больше не мог оставаться в бездействии и, собрав остаток сил, снова двинулся вперед – не к краю бассейна, а к его центру. В этом направлении – с мрачным удовлетворением отметил я про себя – я пусть и с трудом, но мог ещё двигаться. Бассейн казался довольным тем, что я направляюсь в его более глубокую часть; возможно, он именно этого и добивался, стремясь поскорее переварить свою добычу. – Что он делает? – долетел до меня голос паравачи. – Он сошел с ума, – услышал я ответ Сафрара. С каждым дюймом движение мое к центру бассейна становилось все более легким. Затем внезапно липкая субстанция освободила мои ноги, и я смог сделать два-три шага совершенно свободно. Однако теперь жидкость доходила мне уже до подмышек. Один из люминесцирующих пузырьков воздуха медленно, словно в нерешительности, подплыл ко мне совсем близко. С ужасом наблюдал я, как он по мере приближения к поверхности воды постепенно меняет свой цвет. Когда он замер в дюйме от поверхности, цвет его из мутно-белого превратился в темно-серый. Это было настоящим проявлением светочувствительности. Я с размаху ткнул его кайвой, серый шарик воздуха моментально отшатнулся, увлекаемый завертевшим его потоком, и весь бассейн внезапно озарился вспышкой света и окутался клубами выпущенного пара. Через минуту бассейн снова казался успокоившимся, но каким-то внутренним чувством я уже знал, что ему, как и каждому живому существу, присущи реакции на внешние раздражители. Теперь люминесцирующие белые пузырьки воздуха, продолжающие кружить вокруг меня, уже не осмеливались приблизиться на расстояние, с которого я мог бы поразить их ножом. Я снова направился к центру бассейна, двигаясь совершенно свободно, иногда даже позволяя себе плыть. Однако, как только я пересек центр бассейна и стал приближаться к его дальнему концу, жидкость снова начала густеть и увеличивать свою вязкость. К тому времени когда уровень воды стал доходить мне до пояса, жидкость уплотнилась настолько, что я снова потерял способность двигаться. Я пробовал идти в разных направлениях, удаляясь от центра бассейна, но результат был таким же. На всем протяжении моих путешествий меня на безопасном расстоянии сопровождали люминесцирующие белые пузырьки воздуха. Отчаявшись найти возможный выход из этой западни, я снова поплыл к центру бассейна. Здесь в мутных, едва различимых недрах желтой жидкости на глубине нескольких футов от поверхности я различил несколько слоев различной плотности, состоящих из нитеобразных волокон и гроздьями обволакивающих их крупных пузырьков воздуха, обтянутых прозрачной мембраной. С кайвой в руке я нырнул в самой глубокой части Желтого Бассейна, туда, где, по моим расчетам, должен был находиться основной орган, своеобразное сердце существа, внутри которого я плавал. Немедленно жидкость на моем пути стала уплотняться, густеть, преграждая мне доступ к желеобразной массе в глубине бассейна, но рывок за рывком, с большим трудом я добрался до её границ и стал погружаться в тускло светящийся сгусток сопротивляющегося моим движениям вещества. Я буквально продирался сквозь плотно обволакивающие мое тело нитеобразные волокна. Легкие у меня разрывались от недостатка воздуха, разодранные ладони кровоточили, но в тот момент, когда мне уже казалось, что я теряю сознание, я вдруг ощутил у себя под руками тугую скользкую оболочку, конвульсивно отпрянувшую при моем прикосновении. Крепко зажав кайву в руках, я принялся наносить ею удары по перекатывающемуся, дрожащему желеобразному сгустку. Он начал медленно двигаться в сторону, пытаясь ускользнуть от меня, но я не отставал и, всунув руку в разрез на его поверхности, продолжал наносить по нему удары и разрывать. Опутывающие мое тело нити и гроздья пузырьков всячески сковывали мои движения и пытались оторвать меня от сгустка, но я все наносил удар за ударом, расширяя разрыв в защитной оболочке, я, наконец, в последнем усилии проник в самую жизненно важную середину этого аморфного существа. Внезапно жидкость у меня над головой стала терять свою плотность, нитеобразные волокна растянулись, а обтянутый оболочкой сгусток, в котором я находился, наоборот, стал набирать упругость, выталкивая меня из своих недр. Я сопротивлялся, насколько мог, но воздуха катастрофически не хватало, глаза уже застилал кровавый туман, и в конце концов тугая масса вытолкнула меня. Я почувствовал, что жидкость подо мной начала густеть с огромной скоростью. Я поднялся вдохнуть воздуха и тут понял, что нырнуть уже не могу. Тело существа стало напоминать крышку стола, лежа на которой, я поднимался на поверхность. Теперь я мог даже встать на совершенно затвердевшей массе бассейна и увидел, что нитеподобные волокна, сплетаясь между собой на поверхности жидкости, превращают её в прочную твердую поверхность. Теперь даже моя кайва не в состоянии была бы её проткнуть. – Убить его! – услышал я крик Сафрара, и выпущенная сразу вслед за этим стрела со свистом прорезала воздух и глухо ударилась о противоположную стену помещения. Имея теперь возможность стоять на прочной оболочке, которой покрыло себя таинственное существо, я легко допрыгнул до ближайшей лианы и быстро стал взбираться по ней к синеющему над головой потолку. За спиной я услышал свист ещё одной стрелы и вслед за этим звон разбивающегося у меня над головой стекла, образующего купол нависающего над комнатой потолка. Один из арбалетчиков спрыгнул на твердую поверхность бассейна и теперь находился прямо подо мной. Я знал, что спрятаться от его стрелы мне будет негде. Мозг мой лихорадочно заработал. Внезапно я услышал душераздирающий крик целившегося в меня арбалетчика и, оглянувшись, увидел, что ещё секунду назад твердая поверхность бассейна снова быстро превращается в жидкость, обволакивающую и погружающую в себя тело конвульсивно барахтающегося в ней человека. Лицо его исказила гримаса непередаваемого ужаса, и стрела из его арбалета ушла в потолок, вновь отозвавшийся бьющимся стеклом. Провожаемый воплями несчастного арбалетчика, я добрался до стеклянного купола потолка, ударом кулака расширил края проделанной стрелой дыры и, ухватившись руками за металлический каркас, пополз по нему по направлению к стене. Далеко снизу доносились крики Сафрара, требующего позвать дополнительных охранников. Я быстро полз по металлическому каркасу, пока, судя по расстоянию и изгибу стеклянного купола, не добрался до места, прямо под которым мы с Гарольдом ещё несколько минут назад стояли у края бассейна. Здесь, с кайвой в руках, оглашая воздух боевым кличем Ко-Ро-Ба, я спрыгнул через сплетение лиан в самую гущу моих оторопевших от неожиданности врагов. Арбалетчики, не целясь, машинально выпустили по мне стрелы. Ожидая этого, я немедленно пригнулся и стрелы вонзились в спины бросившихся ко мне охранников. Еще двоих я успел ранить кайвой прежде, чем они успели понять, что происходит. Третий бросился на меня сзади, и мы покатились по мраморной поверхности огибающей бассейн дорожки. Отбиваясь от наседающего на меня противника, краем глаза я заметил, как Гарольд все ещё со связанными за спиной руками одним рывком сбросил с себя державших его охранников и столкнул их в бассейн. Сафрар дико закричал и опрометью бросился наутек. Двое оставшихся охранников одновременно выхватили мечи. Позади них я увидел укрытого капюшоном паравачи, размахнувшегося для броска кайвы. Уворачиваясь от летящего ножа, я бросился к ближайшему охраннику и, опережая его меч, метнул кайву ему в грудь. Не успел он упасть на пол, как я уже выхватил меч из его слабеющих рук. – Ложись! – закричал Гарольд, и я бросился на пол, скорее почувствовав, нежели заметив мелькнувшую у меня над головой брошенную паравачи кайву. Нападение второго охранника я отразил, переворачиваясь на спину и выставляя ему навстречу свой меч. Четыре раза он наносил удар и четыре раза я парировал его, прежде чем мне удалось подняться на ноги. Его действия в обороне оказались ещё менее удачными: уклоняясь от моего выпада, он не рассчитал своих действий и, отпрыгнув к самому краю бассейна, не удержался на ногах, упав прямо в сверкающую, поджидающую очередную жертву жидкость. Мы остались с паравачи один на один, но он с проклятиями выскочил из комнаты. Я выдернул из груди мертвого охранника свою кайву и вытер её о край его туники. Затем я подошел к Гарольду и перерезал стягивающие его веревки. – Ну что ж, для коробанца ты действовал не так уж плохо, – вывел он свое заключение. Тут до нас донесся топот десятков ног и лязгание оружия, перекрываемые истеричными воплями Сафрара: – Быстрее! – бросил я Гарольду. Мы подбежали к свисающим лианам, взобрались по ним на металлический каркас крыши, выбрались через проломы в стеклянном куполе на чердак и, тяжело дыша, оглянулись в поисках выхода. Нечто подобное здесь непременно должно было находиться, поскольку укрепленные на металлическом каркасе осветители нуждались в регулярном обслуживании. Довольно быстро мы отыскали крошечную дверцу, с натяжкой достаточную для того, чтобы обслуга могла протиснуться сквозь нее. Дверца была закрыта снаружи деревянным засовом, выдержавшим под ударами наших ног не дольше двух минут. Выбравшись через дверцу, мы очутились на узком, лишенном ограждения балконе. У меня была кайва и взятый у охранника меч, у Гарольда – только кайва. Быстро взобравшись по внешней стороне купола наверх, он осмотрелся. – Ага! – радостно воскликнул он. – Вот они! – Что? – поддавшись его радости, поинтересовался я. – Тарны? Каийлы? – Да нет! Сады Наслаждения Сафрара! – сообщил он и тут же начал спускаться по другой стороне купола. – Возвращайся! – раздраженно потребовал я, но он уже исчез. Чертыхаясь про себя, я быстро обогнул купол по узкому балкону, не желая демонстрировать возможным лучникам свой силуэт на фоне безоблачного неба, который был бы для них весьма заманчивой целью. Примерно в ста пятидесяти ярдах, за чередой нескольких небольших крыш и куполов, входящих в комплекс дома Сафрара, возвышались высокие стены, огораживающие, без сомнения, Сады Наслаждений торговца: даже отсюда мне были хорошо видны кроны высаженных там деревьев. Не менее ясно в свете трех взошедших горианских лун я различал и фигуру Гарольда, бодро перепрыгивающего с одной крыши на другую. Не переставая чертыхаться про себя, я последовал за ним. Если бы в эти минуты я мог бы до него добраться, я бы, наверное, свернул шею этому безмозглому тачаку. Вот он уже вскарабкался на возвышающуюся перед ним стену, подтянулся на руках, взобрался на узкий парапет, в несколько прыжков одолел расстояние до ближайшего дерева, ухватился за ветку и через мгновение исчез из виду. Я быстро последовал за ним.Глава 19. ГАРОЛЬД НАХОДИТ ДЕВУШКУ
Отыскать Гарольда мне не составило большого труда. Точнее говоря, спускаясь по стволу цветущего дерева, я едва не свалился прямо ему на голову. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, и как ни в чем не бывало отдыхал. – У меня есть план, – сообщил он. – Звучит заманчиво, – сказал я. – План, чтобы мы смогли убежать? – Над этой частью моего плана я ещё не подумал, – признался он. Я прислонился спиной к дереву и постарался отдышаться. – А как тебе идея насчет того, чтобы прямо сейчас попробовать выбраться на улицу? – поинтересовался я. – Нет, – покачал головой Гарольд, – улицы вот-вот начнут обыскивать охранники всего города. – Он помолчал, восстанавливая дыхание. – А вот искать нас в Садах Наслаждений им никогда не придет в голову. Только ненормальные решат здесь спрятаться. С этим я не мог не согласиться. – И ты, конечно, в курсе того, что в Садах Наслаждений такого богатого торговца, как Сафрар, может находиться целая армия рабынь, далеко не каждая из которых сумеет долго хранить молчание или окажется настолько несообразительна, что не заметит ничего необычного в том, что двое незнакомцев разгуливают между папоротников и цветочков? – Ты прав, – согласился Гарольд, – но я не думаю, что нам придется сидеть здесь до утра. – Он сорвал какой-то стебелек и сунул его в рот. – Я полагаю, часа будет вполне достаточно. – Достаточно для чего? – не понял я. – Для того, чтобы вызвать тарнсменов для помощи в поисках, – ответил он. – Их действия, конечно, будут координироваться из дома Сафрара, а двух тарнов с их наездниками нам с тобой будет вполне достаточно. Внезапно этот момент в плане Гарольда показался мне вполне выполнимым. Вне всякого сомнения, в течение ночи тарнсмены будут время от времени прилетать в дом Сафрара. – Да, в сообразительности тебе не откажешь, – вынужден был признать я. – Еще бы, – как должное принял мое замечание Гарольд. – Ведь я же – тачак! – Но мне казалось, – не удержался я, – будто ты сказал, что в твоем плане ещё не продуман способ нашего побега. – Когда мы об этом говорили, этот момент ещё не был продуман, – согласился Гарольд, – но пока мы здесь сидим, я уже все обмозговал. – Ну, тогда я за нас спокоен, – съязвил я. – Мне непременно что-нибудь всегда придет в голову, – пропустил Гарольд иронию мимо ушей. – Ведь я – тачак. – А что ты предлагаешь делать сейчас? – поинтересовался я. – Пока – отдыхать, – ответил Гарольд. – Очень хорошо, – искренне одобрил я. Мы так и остались сидеть, опершись спиной о ствол цветущего дерева – одного из тех, что украшали Сады Наслаждений Сафрара, торговца из Тарии. Свисающие с ветвей дерева переплетающиеся гирлянды цветов радовали глаз. Помимо деревьев, покрытых цветами, я различил вокруг несколько деревьев ка-ла-на, чаще называемых винным деревом, пару гладкоствольных тур-деревьев, увитых плотным сплетением тур-па – лианоподобного паразита с довольно приятными на вид мелкими резными бледно-лиловыми листочками. Интересно отметить, что листья тур-па съедобны и нередко употребляются в приготовлении всевозможных горианских блюд, и в частности в сулладже – наиболее распространенном на Горе супе. Кстати сказать, и сама Тария получила свое название именно в связи с этим широко распространенным здесь деревом. А вон у стены и тем – дерево с его характерными разлапистыми ветвями и темной, почти черной древесиной. Помимо деревьев здесь было множество кустарников и всевозможных экзотических растений, почти каждое из которых густо усеивали причудливые, фантастические цветы. Между деревьями тянулись ухоженные дорожки. В ночной тишине ясно слышалось журчание миниатюрных искусственных водопадов и фонтанов. С того места, где мы сидели, я различил очертания двух небольших бассейнов, украшенных искусными каменными гротами, вокруг которых плавали похожие на кувшинки матово-белые цветы. Один из бассейнов был достаточно велик, чтобы в нем можно было купаться, во втором, поменьше, очевидно, разводились рыбки, завезенные из отдаленных озер и теплых морей Гора. Вскоре сад осветился из прилегающих высоких домов. С внешней стороны стены донесся топот бегущих ног и лязг оружия; слышались какие-то возбужденные голоса и обрывки команд. Через некоторое время шум затих. – Я уже отдохнул, – сообщил Гарольд. – Очень хорошо. – Так что теперь мне нужно найти себе девчонку, – продолжал он, оглядываясь вокруг. – Вот как! Девчонку?! – не сдержавшись от негодования, я едва не закричал в голос. – Тс-с-с… Тише, – жестом остановил меня Гарольд. – У нас что – и без того мало проблем? – настаивал я. – А зачем я, по-твоему, отправился в Тарию? – удивился Гарольд. – Найти себе девушку, – признал я. – Ну вот. И я не собираюсь возвращаться без нее. Я стиснул зубы. – Ладно, – скрепя сердце согласился я. – Думаю, их здесь предостаточно. – Не сомневаюсь, – ответил Гарольд, поднимаясь с таким видом, будто он снова с отвращением принимается за работу. Я тоже встал на ноги. У Гарольда не было с собой ни веревки, чтобы связать руки своей избраннице, ни капюшона, чтобы надеть ей на голову, ни тарна, чтобы её увезти, однако отсутствие этого снаряжения, казалось, нисколько его не смущало. – На это понадобится пара минут, не больше, – бросил в качестве оправдания Гарольд. – Ладно, – примирительно проворчал я – Пошли, не будем терять времени. Я двинулся за Гарольдом по мощеной тропинке, шедшей между раскинувших свои ветви кустов, мимо искусно декорированного бассейна, который отражал три серебристые горианские луны, дробящиеся и мерно колыхающиеся на его черной бархатной поверхности. Воздух был наполнен чарующим ароматом экзотических растений. Чувствовалось, что даже камни искусственных гротов были облиты ароматическими маслами. Гарольд оставил дорожку и свернул в сторону, стараясь идти осторожно, чтобы не наступить в темноте на крохотные кустики таленд – грациозных желтых цветов, ассоциирующихся в представлении каждого горианца с любовью и красотой. Он держал путь к небольшим строениям, примыкающим к огораживающей сады стене. Здесь он взлетел по низким, широким мраморным ступеням, миновал портик с колоннами и через центральный вход вошел в ближайшее здание. Мы оказались в широком, залитом светом зале, устланном многочисленными коврами и подушками и перегороженном стоящими тут и там искусно разрисованными ширмами. Здесь находилось несколько девушек, одетых в шелка наслаждений и безмятежно спящих в самых непринужденных позах. Гарольд осмотрел их всех и, кажется, остался недовольным. Мне же на первый взгляд подумалось, что любая из них могла бы быть настоящим подарком – имея, конечно, в виду, что нам каким-то образом удастся благополучно доставить её к фургонам тачаков. Одна из несчастных девушек спала обнаженной на мозаичном полу возле небольшого фонтана. Шею её стягивал толстый металлический ошейник с тяжелой длинной цепью, второй конец которой был прикреплен ко ввинченному в пол кольцу. Очевидно, она подверглась наказанию. Я забеспокоился, что Гарольд положит глаз именно на эту девушку, но, к моему облегчению, он лишь взглянул на неё и прошел мимо. Вскоре Гарольд оставил центральный зал и двинулся вдоль длинного, устеленного коврами, залитого светом развешанных по стенам ламп коридора. Он заглядывал в каждую комнату, двери которой выходили в этот коридор, и после минутной проверки её обитательниц снова продолжал свой путь. Оставив позади ещё несколько коридоров и не менее дюжины комнат, он наконец вернулся в центральный зал и двинулся в противоположную сторону, так же внимательно осматривая встречающиеся нам помещения. Так мы осмотрели все четыре коридора, выходящих из центрального зала. Я давно сбился со счета комнат, в которые нам пришлось заглянуть, а девушек мы, наверное, осмотрели десятков семь или восемь, однако среди всех этих красавиц Гарольд так и не обнаружил ту, которую искал. На протяжении наших поисков то одна девушка, то другая внезапно ворочалась во сне или сбрасывала с себя покрывало, и мое сердце едва не останавливалось, однако ни одна из них не проснулась, и мы могли переходить к следующей комнате. Наконец мы добрались до самой просторной комнаты, хотя и уступающей своим размером центральному залу; здесь спали семнадцать девушек, все в шелках наслаждения. Комната освещалась единственной, горящей на тарларионовом масле лампой, свисающей с потолка. Пол комнаты устилал широкий красный ковер, покрытый бесформенными узорами преимущественно желтых и оранжевых тонов. Фонтан в комнате отсутствовал, вдоль стен тянулось несколько узких столиков, уставленных фруктами и напитками. Гарольд окинул взглядом девушек и затем подошел к ближайшему столику и налил себе напитка – судя по запаху, вина ка-ла-на. После этого он выбрал себе сочный, спелый фрукт ларму и откусил от него громадный кусок, вгрызаясь зубами в мякоть с таким хрустом, что мне показалось, что он разбудит сейчас весь дом. Две девушки шумно вздохнули, перевернулись на бок, но ни одна из них, к счастью, не проснулась. Продолжая энергично расправляться с плодом лармы, Гарольд подошел к стоящему у стола большому деревянному сундуку. Откинув крышку, он повертел в руках и отбросил четыре-пять шелковых покрывал, пока не выбрал то, которое пришлось ему по вкусу. После этого он подошел к одной из девушек, разметавшихся во сне на толстом красном ковре. – Ну, вот эта, кажется, ничего, – сказал он, роняя огрызок и сплевывая на ковер мелкие косточки. На девушке были надеты шелка наслаждений, а под её разметавшимися густыми черными волосами я заметил тускло мерцающий серебряный тарианский ошейник. Она спала, положив голову на руку и подтянув колени к груди. Она была довольно смуглой, весьма похожей по цвету кожи на девушек из Порт-Кара. Я подошел ближе. Она была красива, и алый шелк наслаждений – единственное позволенное ей одеяние – нисколько не скрывал её привлекательности. Тут она беспокойно заворочалась во сне, и я, к своему немалому удивлению, заметил у неё в носу тоненькое золотое колечко тачакской девушки. – Вот эта, – решительно сказал Гарольд. Это была, конечно, Херена, та самая, из первого фургона. Гарольд отфутболил огрызок лармы в угол комнаты и свернул в жгут шелковое покрывало. После этого легонько ткнул девушку ногой – не для того, чтобы причинить ей боль, а лишь чтобы заставить её проснуться. – Вставай, рабыня, – бросил он. Полусонная Херена попыталась подняться на ноги, и Гарольд, отступив на шаг от нее, загнул её руки за спину и одним движением связал их жгутом. – Что происходит? – удивленно спросила она. – Тебя похищают, – поставил её в известность Гарольд. Сон моментально оставил девушку, она резко обернулась и, пытаясь вырваться, вгляделась ему в лицо. Когда она его увидела, глаза её широко распахнулись, а рот раскрылся так широко, будто она хотела проглотить ларму целиком. – Да, – сказал Гарольд. – Это я – Гарольд. – Нет! – воскликнула она. – Только не ты! – Нет, – сказал он, – именно я. Он снова развернул её спиной к себе, тщательно проверил узел у неё на руках, сделал ещё один, попробовал его на прочность и только после этого» позволил ей повернуться к нему лицом. – Как ты здесь оказался? – изумленно спросила она. – Мимо проходил, – ответил Гарольд. Она попыталась освободить связанные руки, но через мгновение поняла, что ей это не удастся – узел был сделан воином. Тогда она повела себя так, словно не замечала, что руки у неё связаны, что она – пленница, пленница тачака Гарольда. Она расправила плечи и дерзко взглянула ему в глаза. – Что ты здесь делаешь? – с вызовом спросила она. – Ворую для себя рабыню, – ответил он. – Кого? – Хватит! Пошли! – приказал Гарольд. – Только не я! – воскликнула она. – Именно ты. – Но я – Херена, из первого фургона! Я испугался, что крик девушки может разбудить остальных, но они, кажется, продолжали спокойно спать. – Ты всего лишь маленькая тачакская рабыня, – возразил Гарольд, – которая случайно пришлась мне по вкусу. – Нет! – воскликнула она. Тут Гарольд сунул ей руки между губами, удерживая её рот открытым. – Смотри, – обратился он ко мне. Я посмотрел. Между передними верхними зубами девушки виднелась небольшая щель. Херена пыталась что-то сказать. Может, это и к лучшему, что ей этого не удалось. – Легко заметить, – сказал Гарольд, – почему ей не удалось выиграть первый приз. Не в силах произнести ни слова, Херена яростно пыталась освободиться, но руки молодого тачака легко удерживали её рот раскрытым. – Даже среди каийл легко отыскать животное с зубами лучше, чем у нее, – подвел Гарольд итог своим наблюдениям. У Херены вырвался сдавленный вопль. Я надеялся, что девушка не ударится в истерику. Окончив исследования, Гарольд быстро убрал руки, так что ему посчастливилось избежать участи испробовать силу зубов своей пленницы. – Слин! – прошипела она. – С другой стороны, – продолжал размышлять вслух Гарольд, – все остальные её внешние данные говорят о том, что она не настолько уж непривлекательная девчонка. – Слин! Слин! – задыхалась девушка от негодования. – Мне будет приятно тобой обладать, – поведал он девушке, похлопав её по щеке. – Слин! – У Херены не было слов от возмущения. – А как она тебе? – поинтересовался он. – Правда, неплоха? Я окинул девушку демонстративно оценивающим взглядом. – Да, вполне, – вынес я свое суждение. – Хватит брыкаться, маленькая рабыня, – приказал Гарольд. – Скоро у тебя будет возможность прислуживать мне, и я постараюсь, чтобы ты делала это со всем старанием. Как пойманное дикое животное. Херена снова яростно попыталась освободиться. Гарольд терпеливо стоял рядом, не делая никакой попытки помешать ей. Наконец, дрожа от ярости, она приблизилась к нему и, повернувшись спиной, протянула ему руки. – Твои шутки зашли слишком далеко. Освободи меня, – потребовала она. – Нет, – ответил Гарольд. – Освободи меня, – скомандовала девушка. – Нет, – покачал Гарольд головой. Она снова резко обернулась к нему, в глазах её стояли слезы. – Нет, – в очередной раз ответил Гарольд. Она расправила плечи. – Я никогда не пойду с тобой, – процедила она сквозь зубы. – Никогда! Никогда! Никогда! – Интересно, – заметил Гарольд, – как ты предполагаешь этого избежать? – У меня есть план, – заявила она. – Ну, естественно, – согласился он. – Ведь ты из тачаков. – Он пристально посмотрел ей в лицо. – И что же это за план? – О, он очень прост, – ответила она. – Ну, конечно, – сказал Гарольд. – Ведь ты хоть и из тачаков, но всего лишь женщина. Брови Херены скептически поднялись. – Самые простые планы, – заметила она, – зачастую и самые лучшие. – Бывает и так, – согласился Гарольд. – И в чем же состоит твой план? – Я просто закричу, – сказала она. Гарольд на секунду задумался. – Действительно, отличный план, – признал он. – Так что развязывай меня, – сказала Херена, – и я дам вам десять секунд, чтобы убраться отсюда и тем самым спасти себе жизнь. Выделенный ею нам срок не показался мне излишне большим. Проявлений особого благородства в Херене явно не было заметно. – Нет, – покачал головой Гарольд, – такой вариант мне не подходит. – Ну, что ж… – пожала плечами Херена. – Но ты, я вижу, твердо намерена привести свой план в исполнение, – заметил Гарольд. – Конечно, – ответила Херена. – Давай, – согласился Гарольд. Какое-то мгновение она изумленно смотрела на него, а затем набрала в грудь побольше воздуха и пошире раскрыла рот, готовясь огласить комнату пронзительным воплем. Сердце у меня замерло, но, опередив девушку на какое-то мгновение, Гарольд быстрым движением заткнул ей рот скомканным шелковым шарфом, втиснув его глубоко между острых зубов Херены. Теперь у девушки не мог не только вырваться крик – она даже дышала с большим трудом. – У меня тоже был план, – сообщил ей Гарольд. – Контрплан. Он взял ещё один шарф и обмотал им лицо девушки, надежнее закрепляя кляп во рту Херены. – Видишь, – рассудительно пояснил он, – мой план гораздо лучше твоего. Херена смогла издать лишь едва слышные звуки, глаза её горели от ярости, а тело сотрясала крупная дрожь. – Да, – пришел к твердой уверенности Гарольд, – мой план действительно гораздо эффективнее. Я не мог не признать справедливости его слов. Даже находясь от девушки в каких-нибудь пяти шагах, я с трудом мог уловить издаваемые ею звуки. Удовлетворенный делом рук своих, Гарольд легко подхватил девушку и, нимало не смущаясь, просто бросил её на пол. Девушка лишь слабо застонала. Ну, что ж, в конце концов, она всего лишь рабыня. Очередным шарфом Гарольд накрепко связал девушке ноги. Лицо её, обращенное к своему мучителю, стало краснее шарфа от распирающего её негодования. Не удостоив пленницу даже взглядом, Гарольд легко подхватил её с пола и перекинул через плечо. Мне пришлось признать, что действовал он во всей этой ситуации довольно четко. В считанные минуты в компании Херены мы оставили центральный зал, спустились по мраморным ступеням и по мощеной дорожке, мимо одиноко сторожащего ночь бассейна вернулись к тому самому дереву, при помощи которого мы таким оригинальным способом попали в Сады Наслаждений Сафрара.Глава 20. В ГЛАВНОЙ БАШНЕ
– Теперь, – заметил Гарольд, – когда охранники, очевидно, уже обыскали крыши домов и чердаки, нам будет несложно проследовать к месту нашего назначения. – Куда это? – решил уточнить я. – Туда, где могут быть тарны, – пояснил Гарольд. – Скорее всего, это должна быть крыша самого высокого строения в доме Сафрара, – высказал я предположение. – Да, вероятно, главная башня, – согласился Гарольд. Это было бы логичнее всего. Главная башня в частных домах горианцев действительно чаще всего является самым прочным строением, предназначенным для обороны от возможного нападения неприятеля и обеспечивающим защитников всем необходимым на случай осады. Каменные стены такой башни не боятся пожара, а высота её обычно рассчитана на то, чтобы выпущенные из катапульты камни не достигали верхних площадок. Взбираться по стволу дерева с Хереной на плече, сопротивляющейся яростно, как пойманная в ловушку самка ларла, оказалось делом непростым. Пришлось мне взбираться на ствол дерева первым, принимать девушку из рук Гарольда и держать её на плече, пока Гарольд не поднимался выше меня, затем передавать нашу беспокойную ношу ему и взбираться на дерево ещё выше, чтобы снова держать её, давая Гарольду возможность дотянуться до ветвей. Переплетенные густые гирлянды цветов, которыми я так восхищался, сидя под деревом, теперь путались под ногами, мешая движению, и вызывали у меня лишь искреннее отвращение. Как бы то ни было, нам наконец удалось дотащить упирающуюся Херену до верхних ветвей дерева, где мы решили немного отдохнуть. – Может, – отдуваясь, поинтересовался Гарольд, – хочешь вернуться и захватить ещё одну девчонку для себя? – Ну нет, – решительно отказался я. – Как хочешь, – пожал плечами мой неугомонный спутник. Хотя стена возвышалась на несколько футов над верхушкой дерева, мне каким-то образом удалось раскачать ветку, на которой я стоял, допрыгнуть с неё до края стены и зацепиться пальцами за край, но тут одна рука у меня соскользнула и я повис, царапая носками сандалий по совершенно гладкой боковой поверхности стены на высоте пятидесяти футов над землей. Не знаю уж, каким чудом мне удалось подтянуться, ухватиться за край стены второй рукой и забросить на стену свое измученное тело. – Надо быть осторожнее, – подал мудрый совет Гарольд. Я уже готовился дать ему достойный ответ, но в это мгновение услышал сдавленный крик и увидел, что Гарольд уже перебрасывает связанную, изогнувшуюся Херену с ветви дерева, на которой он едва держался, на стену, на которой едва держался я. Самое удивительное, что мне все же удалось поймать девушку; она была вся покрыта холодным потом и дрожала от ужаса. Сидя на стене верхом и держа девушку одной рукой, я наблюдал, как Гарольд раскачивает ветку, чтобы перепрыгнуть с неё ко мне на стену. Ему как я с немалым удовлетворением отметил – тоже не хватило сил долететь до стены, но руки наши встретились, и я помог ему взобраться. – Надо быть осторожнее, – заметил я своему спутнику, стараясь, чтобы в голосе не отразился испытываемый мной триумф. – Совершенно верно, – подтвердил Гарольд. – Я и сам тебе на это указывал. Я уже начал было подумывать над тем, чтобы спихнуть этого наглеца со стены, но, поразмыслив хорошенько, решил, что, упав с такой высоты, он наверняка свернет себе шею и переломает ребра, а мне потом придется тащить его на себе (его, да ещё и его девчонку), нет, это нисколько не упростит выполнение нашей задачи. Пришлось мне отклонить свою идею как не имеющую практической ценности. – Пошли, – сказал Гарольд, забрасывая Херену на плечо, как тушу разделанного боска, ишагая по узкой кромке стены. Вскоре, к моему искреннему удовлетворению, мы подошли к примыкающей к забору плоской крыше, вполне подходящей для ночных прогулок, и без труда перебрались на нее. Здесь Гарольд сбросил с плеча свою ношу и несколько минут сидел скрестив ноги, отдыхая. Я не без удовольствия последовал его примеру. Однако долго рассиживать нам не пришлось. Мы услышали в темноте над нашими головами шум крыльев и увидели тенью пролетавшую над нами птицу. Через считанные мгновения хлопанье её крыльев раздавалось уже где-то впереди. Подхватив Херену, мы с Гарольдом немедленно вскочили на ноги и по примыкающим одна к другой крышам во весь дух припустились в том направлении, откуда доносился шум крыльев тарна. Вскоре мы увидели очертания главной башни, темным цилиндром вырисовывающейся в серебристом свете лун на фоне черного неба. Она футов на семьдесят стояла от ближайшего из связанных между собой зданий, образующих дом Сафрара, однако её соединял с остальными строениями подвесной мост из толстых канатов и плотно пригнанных друг к другу коротких деревянных досок. Ближний конец моста тянулся к зданию, на крыше которого мы находились; не считая, конечно, перелета на тарне, иного способа как пройти по мосту, взобраться на башню не было, поскольку на уровне земли двери у неё отсутствовали. Нижние шестьдесят футов башни были выложены из громадных каменных глыб, надежно предохраняющих стену от возможности пролома её с помощью тарана. В диаметре башня достигала футов шестидесяти, а в небо уходила на все сто пятьдесят. Верхняя часть её была снабжена зубцами для защиты лучников. Крыша, обычно предохраняемая от нападения сверху установленными вертикально копьями и сетями-путанками для тарнов, сейчас была свободна для обеспечения посадки на неё птиц и их наездников. С того места на крыше, где мы лежали, нам был слышен топот ног по протянутому мосту, разговоры и обрывки команд. Время от времени мы видели, как тарны взлетали и садились на крышу башни. Когда мы окончательно удостоверились, что на крыше башни находятся, по крайней мере, два тарна, я незаметно спрыгнул на висящий под нами мост, пытаясь удержаться на его качающейся поверхности. Почти тотчас же за спиной у себя я услышал крик: – Здесь один из них! – Быстрее! – крикнул я Гарольду. Он бросил мне Херену, я поймал девушку, мельком заметив в её глазах выражение беспредельного ужаса. Тут же позади меня приземлился Гарольд и, ухватившись за канаты, попытался удержать мост от раскачивания. В дверном проеме за нашей спиной выросла фигура охранника, сжимающего в руках арбалет. Он вскинул оружие к плечу и прицелился, готовясь нажать на спуск, но тут у самого моего лица быстрее молнии мелькнула рука Гарольда и арбалетчик, замерев на секунду, стал медленно оседать на колени и распластался на полу с кайвой, торчащей у него в груди. – Иди вперед, – скомандовал я Гарольду. До нас донесся топот бегущих ног. Тут я, к своему ужасу, заметил ещё двух арбалетчиков, на этот раз показавшихся на крыше ближайшего здания. – Я их вижу! – закричал один из них. С Хереной на плече Гарольд побежал по мосту и через мгновение исчез в главной башне. Из дверей с мечами наперевес выскочили два охранника и, перешагнув через распростертого на полу арбалетчика, побежали по мосту за мной. Пришлось заняться ими, и через секунду один уже падал с моста, а второй зажимал руками рану на груди. Внезапно у меня за спиной просвистела стрела, выпущенная одним из стоящих на крыше арбалетчиков, и вонзилась в деревянный пол в каких-то шести дюймах от моих ног. Я поспешно отступил назад, и тут же вторая стрела, высекая искры, ударилась о каменную стену башни. Еще несколько охранников выскочили из дверного проема здания и побежали по мосту. Я быстро прикинул, что арбалетчикам потребуется одиннадцать-двенадцать секунд, прежде чем они снова смогут вести стрельбу, и, добравшись до дверей башни, я принялся мечом рубить толстые канаты моста. Из глубины башни до меня доносился удивленный голос охранника, пытавшегося узнать у Гарольда, кто он такой. – Разве это и так не ясно? – спрашивал у него Гарольд. – Ты же видишь, у меня на плече девка! – Что за девка? – спрашивал охранник. – Девка из Садов Наслаждений Сафрара, остолоп! – грубо крикнул Гарольд. – А для чего ты принес девку сюда? – В голосе охранника слышалось искреннее удивление. – Ну что ты за бестолочь? – Гарольд терял терпение. – На, бери ее! – Давай, – ответил ничего не понимающий охранник. Сразу вслед за этим я явственно различил хруст удара. Под ударами моего меча мост дрожал и постепенно прогибался, и бегущие ко мне охранники нерешительно остановились. Наконец один из канатов не выдержал, лопнул, весь мост накренился, и находившиеся на нем охранники с душераздирающими криками рухнули на землю. Еще одна стрела, чиркнув по каменному полу у самых моих ног, отскочила в сторону. Я снова взмахнул мечом, и мост рухнул, повиснув вдоль стены. Отшатнувшись от края, я шагнул в дверь башни и плотно закрыл её за собой. Едва я задвинул засов, дверная доска задрожала от удара стрелы. В помещении, в котором я оказался, на полу лежал мертвый охранник, но Гарольда и Херену я уже не обнаружил. Не теряя времени, я по деревянной лестнице поднялся на следующий этаж, который оказался пустым, затем на следующий и так добрался до помещения, расположенного под крышей башни. Здесь я увидел Гарольда, сидящего на ступенях лестницы и с трудом переводящего дух. У ног его лежала слабо постанывающая Херена. – А я тебя жду, – сообщил Гарольд. – Идем скорее, – поторопил его я. – Иначе тарны улетят с крыши и мы окажемся отрезанными на этой проклятой башне. – Именно в этом и состоит мой план, – одобрил Гарольд. – Но сначала не научишь ли ты меня управлять тарном. Я услышал, как Херена застонала от ужаса, с бешенством пытаясь освободиться от стягивающих её пут. – Обычно на то, чтобы стать искусным тарнсменом, уходят годы, – с сомнением в голосе заметил я. – Все это, конечно, так, – согласился Гарольд, – но не мог бы ты в двух словах сказать, что от меня требуется, чтобы совершить один короткий полет? – Быстрее на крышу! – в раздражении от наивной самоуверенности этого парня рявкнул я. Опережая Гарольда, я бросился вверх по лестнице. На крыше находилось пять тарнов. Один из охранников стоял как раз у дверцы люка, из которого я появился, второй по очереди отвязывал тарнов. Я уже готов был заняться первым охранником, но тут из люка показалась голова Гарольда. – Стой, глупец! – крикнул он охраннику – Это же Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба! – Кто Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба? – переспросил опешивший от неожиданности охранник. – Я, – ответил я, не зная, что ещё мне сказать в данной ситуации. – Вот девчонка, – перебил меня Гарольд – Давай быстрее бери ее! Не в силах ничего понять, охранник вложил меч в ножны. – А что там за крики внизу? – спросил охранник. – И кто вы такие? – Оставь свои идиотские вопросы, – огрызнулся Гарольд. – Быстрее бери девчонку. Охранник протянул руки к связанной Херене, и не успел я глазом моргнуть, как кулак Гарольда врезался в его ребра с силой, способной свалить с ног даже боска. Выхватив Херену из рук падающего охранника, он снова перебросил девушку через плечо, а тело оседающего на пол воина сбросил ногой в открытый люк. Второй охранник, отвязывающий на противоположной стороне крыши тарнов, обернулся в нашу сторону, привлеченный шумом. – Эй, ты! – закричал ему Гарольд. – Отвяжи ещё одну птицу! – Ладно, – ответил охранник, он сбросил кожаную петлю с лапы тарна, и птица взмыла в небо. – Иди сюда! – крикнул ему Гарольд. Парень поспешно направился к нам. – А где Куурус? – поинтересовался он на ходу. – Внизу, – махнул рукой Гарольд. – А вы кто такие? – остановился охранник. – Что вы здесь делаете? – Я – тачак Гарольд, – доложил охраннику Гарольд. – А здесь что ты делаешь? – недоуменно поинтересовался охранник. – Ты разве не Хо-Бар? – с деланным удивлением спросил у него Гарольд, назвав первое пришедшее ему в голову распространенное среди порткарцев имя. – Я никакого Хо-Бара не знаю, – нерешительно ответил охранник – Он тарианин? – А я-то надеялся найти Хо-Бара здесь, – сказал Гарольд. – Ладно, может быть, тебе это удастся. – Я постараюсь, – пробормотал совершенно сбитый с толку охранник. – Хорошо, – одобрительно заметил Гарольд. – А пока на, возьми девчонку, – Херена отчаянно завертела головой, пытаясь дать понять охраннику, чтобы он вытащил у неё изо рта кляп. – А что мне с ней делать? – спросил парень. – Просто подержи её, – сказал Гарольд. – Хорошо, – ответил охранник. Я вздохнул и прикрыл глаза, через секунду все было кончено: Гарольд снова перебросил Херену через плечо и бодрым шагом направился к тарнам. На приколе оставались две громадные птицы, отлично тренированные, хищные, следящие за нами настороженными черными глазами. Гарольд небрежно опустил Херену у края крыши и решительно зашагал к ближайшей птице. Я даже закрыл на мгновение глаза, ожидая молниеносного удара чудовищного клюва птицы, когда безрассудный тачак самоуверенным дерзким жестом протянул руку к её шее. – Меня зовут Гарольд, – сообщил он. – Я искусный тарнсмен, объездил тысячи птиц и провел в тарнском седле времени больше, чем ходил по земле. Я знаю тарнов, я родился в тарнском седле, я вскормлен мясом тарна – бойся меня! Я – Гарольд из тачаков! Птица – если ей вообще были свойственны подобные эмоции – смотрела на него вопросительно и казалась сбитой с толку. Каждое мгновение я ожидал, что она мощным ударом собьет Гарольда с ног, вонзит в него свой клюв, раздерет его ударом мощных лап. Но птица казалась в высшей степени изумленной. Гарольд обернулся ко мне. – Так как ею управлять? – спросил он. – Садись в седло, – сказал я. – Ну, это понятно, – кивнул он, не пользуясь стременами, взобрался птице на спину и устроился в седле, плотно сжав бока тарна коленями. Насилу мне удалось придать ему правильное положение и пристегнуть ремнями безопасности. Тут же по ходу дела я в двух словах объяснил ему принцип действия главного седельного кольца и присоединенных к нему шести кожаных ремней-поводьев. Когда я передал ему Херену, бедная девушка дрожала от страха. Она, женщина равнин, знакомая со свирепой каийлой, гордая и храбрая на земле, как большинство подобных ей женщин, по какой-то необъяснимой ей причине до безумия боялась подниматься в воздух на тарне. Я искренне пожалел несчастную тачакскую девушку. С другой стороны, Гарольд казался необычайно довольным тем, что она дрожала перед ним от страха. Кольца для привязывания рабов на тарнском седле расположены примерно так же, как на седле каийлы, и Гарольду не составило никакого труда уложить девушку на луку седла перед собой, привязав её руки и щиколотки по обеим сторонам седельного крепления. Затем, не ожидая моей команды, с боевым кличем он натянул поводья взлета. Птица не двинулась с места, и у неё для этого, несомненно, был повод, обернулась к своему наезднику и одарила его скептическим взглядом. – Ну и в чем дело? – высокомерно осведомился Гарольд. – У неё все ещё привязаны лапы, – раздражаясь от его непонятливости, ответил я. Я наклонился и сбросил с лап птицы кожаную петлю. В то же мгновение она взмахнула громадными крыльями и взмыла в небо. – Ай-и-ия! – услышал я победный крик Гарольда. После этого я бросился ко второй птице, освободил ей лапы, взобрался в седло и набросил на себя ремни безопасности. Затем, провожая глазами быстро набирающую высоту птицу Гарольда, я натянул поводья своего тарна и пришпорил его коленями. – Отпусти поводья! – крикнул я Гарольду, наблюдая за его действиями. – Ты мешаешь ей лететь. – Ладно! – донесся до меня его радостный ответ. В ту же секунду мы с тарном взмыли в небо и, набирая скорость, понеслись над быстро тающим внизу городом. Я бросил прощальный взгляд на слившиеся в одну цепочку факелы и огни в доме Сафрара и развернул птицу в направлении степей, туда, где нас ждали фургоны тачаков. Я был счастлив, что нам удалось целыми и невредимыми выбраться из дома Сафрара, но знал, что должен буду вернуться в город, поскольку я так и не сумел заполучить в свои руки то, ради чего я приходил в Тарию, – золотой шар, все ещё остававшийся в руках у торговца. Я должен каким-то образом заполучить его прежде, чем человек, с которым Сафрар состоит в сговоре, – тот самый, серолицый, с неестественно зелеными, как трава, глазами – затребует его себе и уничтожит или увезет его неизвестно куда. Пока мы проплывали высоко в небе над степью, я все спрашивал себя, почему Камчак отводит босков и фургоны от Тарии и почему он решил так рано снять осаду. Затем, уже в первых лучах восходящего солнца мы увидели под собой фургоны и запряженных в них босков. Костры в лагере тачаков горели, и все были уже на ногах: готовили завтрак, проверяли готовность фургонов и исправность упряжи, крепили скарб. Наступало утро, когда, я знал, фургоны должны двинуться от Тарии к далекой Тассе. Рискуя получить стрелу в грудь, я продолжал следовать за Гарольдом, спускающимся прямо к горящим между фургонами кострам.Глава 21. КАМЧАК ВХОДИТ В ТАРИЮ
Вот уже около четырех дней я находился в Тарии, вернувшись сюда на этот раз пешком под видом мелкого продавца драгоценных камней. Тарна я оставил у фургонов и, потратив все до последней медной монеты, накупил пригоршню крохотных самоцветов, большая часть которых только называлась драгоценными, не имея никакой практической ценности. Тем не менее наличие их давало мне хоть какой-то предлог для пребывания в городе. Камчака я нашел там, где мне и сказали, – у фургона Катайтачака, который все так же находился на вершине холма рядом со штандартом с изображенными на нем четырьмя рогами боска и был обложен хворостом, который удалось найти поблизости, и набит сухой травой. И фургон, и хворост затем были облиты горючими маслами, и на рассвете дня своего отступления Камчак своею собственной рукой бросил горящий факел в фургон. Где-то в мрачной глубине фургона с оружием под рукой сидел Катайтачак – тот, кого называли убаром тачаков и кто был верным другом Камчака. Поднимающийся от горящего фургона черный дым был, должно быть, легко заметен с далеких стен Тарии. Камчак не произнес ни слова, он лишь сидел на своей каийле с выражением лица, полным мрачной решимости. На него было страшно смотреть, и я, хотя и считал себя его другом, не осмелился с ним заговорить. Стоя у подножия холма стройными рядами, в седлах своих каийл с черными копьями у правого стремени, здесь находились командиры тачакских сотен. С мрачными лицами наблюдали они за пылающим фургоном. Нет, не думаю, чтобы такие люди, как Камчак и как эти воины, могли добровольно отступить от стен Тарии. Наконец, когда фургон догорел и ветер свободно гулял между обломками почерневшего каркаса и разносил пепел по зеленой траве степи, Камчак поднял правую руку. – Увезти штандарт, – приказал он. Я с грустью наблюдал, как специальный фургон со впряженной в него дюжиной босков, на который устанавливался штандарт, будучи извлеченным из земли, медленно двинулся по пологому склону холма, оставляя на его вершине лишь груду догорающих обломков да черный пепел – все, что некогда было фургоном Катайтачака. – Развернуть фургоны! – скомандовал Камчак. Медленно, фургон за фургоном, каждый на своем строго определенном месте, выстраиваясь в длинные ряды, тачаки формировали длинную колонну отступающих, которой предстояло покрыть сотни пасангов раскинувшейся перед ними степи. Отступление от стен Тарии началось. Далеко впереди я мог разглядеть бесчисленные стада босков. Камчак привстал в стременах. – Тачаки уходят от Тарии! – крикнул он. Одна шеренга за другой, воины на каийлах – суровые, злые, молчаливые – разворачивали своих скакунов прочь от стен города и медленно двигались вслед за своими фургонами, оставляя у подножия холма лишь командиров сотен, которым предстояло замыкать шествие. Камчак оставался на вершине холма наедине с догоревшими обломками и пеплом фургона до тех пор, пока его не коснулись лучи солнца, пронзившие серую пелену трагичного утра. Он стоял здесь ещё некоторое время и затем, легко пришпорив своего скакуна, медленно спустился с пологого склона. Заметив меня, он остановился. – Рад видеть тебя живым, – с мрачным видом произнес он. Я опустил голову, принимая его приветствие. Сердце мое наполнилось благодарностью к этому суровому, жестокому воину. Пусть он и вел себя в эти последние дни грубо и странно, топя в жестокости к своим рабыням ненависть к Тарии. Станет ли когда-нибудь Камчак прежним? Я боялся, что какая-то часть его (возможно, та, что я любил больше всего) умерла в ночь нападения, когда он вошел в фургон Катайтачака. Стоя у его стремени, я поднял голову и взглянул ему в глаза. – И вы собираетесь уйти вот так? – кивнул я вслед уходящим воинам. – С вас достаточно? Он посмотрел на меня, но я ничего не смог прочесть по его лицу. – Тачаки уходят от Тарии, – повторил он и поскакал прочь, оставляя меня у подножия холма одного. К своему удивлению, на следующее утро после ухода тачаков я без малейшего труда вошел в город. Перед тем я какое-то время сопровождал колонну фургонов, приобретая необходимые для моей роли мелкого путешествующего торговца товары – в основном полудрагоценные камни и некоторые дешевые ювелирные украшения. Я скупил их у того же человека, у которого – во времена более счастливые Камчак приобрел новое седло и набор кайв. В тот раз я заметил в фургоне этого человека целую коллекцию подобных вещиц и совершенно логично заключил, что он, судя по всему, также являлся мелким торговцем. Запасись всем необходимым, я ещё некоторое время брел за удаляющимися фургонами, не в силах расстаться с ними, но затем все же нашел в себе силы отстать от них и направиться в сторону Тарии. Ночь я провел в степи и на второй день после снятия осады с Тарии, в восьмом часу утра я вошел в город. Лицо мое и, самое главное, рыжие волосы были надежно скрыты широким капюшоном наброшенного мне на плечи плаща грязно-пыльного цвета, с бегущей по краю золотистой нитью, довольно поношенного вида, то есть как раз такого, какой, по-моему, и подобает мелкому путешествующему пешком торговцу. А вот то, что мелкому торговцу иметь не подобает, – боевой меч и кайву я надежно спрятал под плащом. Охранники городских ворот едва удостоили меня вниманием, и в этом, конечно, не было ничего удивительного, поскольку Тария является настоящим оазисом торговли в раскинувшихся на многие десятки пасангов засушливых степях и сюда ежегодно стекаются многие сотни караванов, не говоря уже о тысячах мелких торговцев, приходящих пешком или приезжающих на повозках со впряженным в них одним-единственным, измученным бесконечными дорогами тарларионом. К моему величайшему удивлению, городские ворота Тарии стояли настежь открытыми уже на следующий день после снятия тачаками осады. Из ворот сплошным потоком выходили крестьяне, возвращающиеся к своим прилегающим к городу скудным полям, и целые толпы городских жителей, едва не наступая на пятки уходящим тачакам бросившихся на место оставленного ими лагеря в поисках забытых вещей и сувениров. Входя в город, я бросил взгляд на тяжелые, прочные, окованные железом створки городских ворот, прикидывая про себя, сколько времени может понадобиться стражникам, чтобы их закрыть. Оказавшись в городе, я бродил по его улицам, натянув капюшон пониже и прищурив один глаз, словно надеясь найти среди булыжников мостовой потерянную медную монету, одновременно держа путь в сторону дома Сафрара. Дважды я сознательно наткнулся на осыпавших меня бранью прохожих, а один раз нечаянно – на офицеров охраны Фаниуса Турмуса, убара Тарии, от которых получил такую затрещину, что едва удержался на ногах. Иногда у меня возникало неясное ощущение, будто за мной следят. Однако бросив пару раз взгляд назад и не заметив никого, кто мог бы внушить мне опасения, я отверг возможность того, что меня разоблачили. Единственной из попавшихся мне на глаза дважды оказалась какая-то девчонка в темной вуали, с рыночной корзинкой в руке; но она оба раза прошла мимо меня, даже не обратив никакого внимания. Я вздохнул с облегчением: что ни говори, нервное это занятие – вести торговлю в неприятельском городе, зная, что раскрытие влечет немедленную смерть или же мучительные пытки, например публичное колесование или сажание на кол на городской стене в качестве острастки тем, кто попытался бы с недружелюбными намерениями воспользоваться гостеприимством города. Я взял вправо, огибая небольшой, в сотню футов, сквер, примыкающий к стенам изнутри, огораживающим строения дома Сафрара, и тут же, к своему раздражению, услышал голос охранника, предупреждавшего меня, что, оказывается, прохожим запрещено приближаться к дому торговца ближе чем на десять копий. – Убирайся отсюда! – размахивая арбалетом, кричал стоящий на смотровой площадке стены охранник. – Нечего здесь слоняться! – Но, хозяин! – воскликнул я. – Пустите меня! Я хотел бы показать кое-что из драгоценных камней и украшений благородному торговцу Сафрару! – Ну, хорошо, – разрешил часовой. – Подойди к ближайшим воротам и покажи, что там у тебя. Я осторожно приблизился к небольшим, обитым железом воротам и попросил у стоящего там охранника позволения показать свои драгоценности Сафрару. Я надеялся, что меня проведут в покои торговца, где я под угрозой смерти сумею вырвать у него золотой шар и тарна, чтобы улететь отсюда. Но, к моему разочарованию, мне не позволили даже войти во внутренний двор и моя жалкая коллекция была осмотрена и тут же отвергнута управляющим, вышедшим в сопровождении двух вооруженных охранников за ворота. У них ушло всего несколько секунд, чтобы определить истинную ценность моих камней, после чего управляющий с презрительной миной швырнул их прямо на мостовую, в пыль, а я, подгоняемый улюлюканьем и пинками охранников, бросился их собирать. – Убирайся отсюда, идиот! – кричали они. Едва сдерживая клокотавшую во мне ярость, под смех охранников я ползал на коленях в пыли и с горестным стоном собирал свое богатство. Я уже подобрал последний камень и бережно опустил его в карман, готовясь подняться с колен, когда взгляд мой наткнулся на высокие тяжелые сандалии, больше похожие на сапоги стоящего рядом воина. – Спасибо, хозяин, – плаксивым голосом пробормотал я. – А почему ты носишь под своим плащом меч? – сурово спросил воин. Я узнал этот голос, он принадлежал Камрасу, чемпиону города, над которым Камчак одержал такую убедительную победу на празднике игр Любви Войны. Я рванулся вперед, дернул его за ноги, повалил на землю и, вскочив на ноги, не давая охранникам опомниться, побежал по улице с развевающимся у меня за спиной капюшоном. Сзади, заглушая голоса оторопевших воинов, тут же раздался жесткий приказ: – Немедленно остановите этого человека! Задержите его! Я его знаю! Это Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба! Задержите его! Путаясь в длинном плаще и проклиная себя за неосмотрительность, я продолжал бежать изо всех сил. Выпущенная из арбалета стрела ударилась справа от меня в раскрытый деревянный ставень и разнесла его в щепки. Я нырнул в ближайшую улочку. Сзади не отставал тяжелый топот чьих-то ног – возможно, Камраса и бегущих с ним воинов. Я услышал за спиной испуганный женский крик и брань мужчин. Я бросил быстрый взгляд через плечо и увидел девушку, упавшую под ноги бежавшим воинам, и их, споткнувшихся об нее. Она горько плакала, собирая в разломанную корзинку рассыпавшиеся по мостовой фрукты, а охранники поднимались с земли, осыпая девушку проклятиями. Не теряя ни секунды, я обогнул угол ближайшего здания, оказавшегося магазином, взобрался на оконный проем, подтянувшись на руках, добрался до окна этажом выше, затем поднялся ещё на этаж и оттуда перебрался на крышу. Мимо по улице пробежали двое охранников и за ними ещё человек семь-восемь вооруженных мечами воинов. Чуть отстав, пробежала стайка любопытных до всего мальчуганов, а через минуту разговоры обсуждавших происшествие случайных прохожих стихли. Улица опустела. Я лежал на крыше, с трудом переводя дыхание. Солнце пекло немилосердно. Я отсчитал про себя пять минут и затем решил, что теперь было бы лучше двинуться по крышам в противоположную сторону, отыскать на чердаке какое-нибудь укрытие, где я бы смог отсидеться до наступления ночи, и затем попытаться выбраться из города. Я мог бы догнать фургоны тачаков, которые, конечно, будут двигаться с обычной для них скоростью, то есть довольно медленно, отыскать оставленного тарна и уже на нем вернуться в дом Сафрара. Да, в такой ситуации выбраться из города будет непросто. Очень скоро обо мне сообщат охранникам городских ворот и они получат приказ быть начеку. В город мне удалось войти без труда; я, конечно, не рассчитывал, что и выйти из него мне будет так же просто, но не ожидал, что настолько. Но как оставаться в городе, если за воротами будут днем и ночью следить, не смыкая глаз, еще, наверное, дня три-четыре? Сейчас каждый охранник в Тарии будет выискивать Тэрла Кэбота, которого, к несчастью, из-за его рыжей шевелюры узнать совсем несложно. Мои невеселые размышления прервала мелодия, насвистываемая кем-то из идущих по мостовой прохожих. Мелодия показалась знакомой, я вспомнил, что слышал её в лагере тачаков. Да! Это тачакская мелодия, её частенько напевают девушки, погоняя запряженных в фургоны босков. Я подхватил мотив и насвистел пару музыкальных строк, после чего ко мне присоединился незнакомый прохожий и мы закончили насвистывать мелодию уже вместе. С величайшей осторожностью я приподнял голову над краем крыши. Улица была пуста за исключением девушки, стоящей внизу и вглядывающейся в верхние этажи здания, на крыше которого я скрывался. На девушке был убор свободной женщины, а на лицо её спускалась черная вуаль. Это оказалась та самая девушка, дважды попавшаяся мне на глаза, когда у меня появилось ощущение преследования. Она же так ловко задержала моих преследователей, упав им под ноги; в руках у неё до сих пор была сломанная ими корзинка. – Никудышный из тебя шпион, Тэрл Кэбот! – покачала головой девушка. – Дина! – сдавленно воскликнул я. – Дина из Тарии! Все четыре дня я оставался в комнатах над магазином Дины из Тарии. Здесь я перекрасил свою предательскую шевелюру в черный цвет и сменил одеяние торговца на желто-коричневую тунику булочника, к касте которых принадлежали отец и оба брата Дины. Деревянные ставни на окнах их магазина были разломаны в щепы, прилавок разбит, в кладовых все перевернуто вверх дном, а входные двери сняты с петель и добросовестно изрублены мечом. Даже плоские камни-жернова ручной мельницы были вынесены на мостовую и расколоты вдребезги. Одно время, как рассказала Дина, магазинчик её отца был самым известным и посещаемым покупателями среди всех остальных булочных города, большая часть которых принадлежала Сафрару. Аппетиты и притязания этого жирного тарианского торговца росли безудержно и, естественно, вступали в противоречие с требованиями и традициями касты булочников, обязующими своих членов действовать согласно общим интересам. Отец Дины напрямик отказался продать свой магазин агентам Сафрара или работать под началом алчного торговца и следовать его указаниям. Вскоре после этого на магазинчик напали хулиганы, вооруженные металлическими прутьями, дубинками, а один даже мечом, и разрушили все, что могли. Пытавшиеся защитить свое хозяйство отец и братья Дины были забиты до смерти. Вскоре умерла и её мать, не выдержавшая потрясения. Какое-то время Дине ещё удавалось жить на скромные сбережения семьи, но когда и они стали подходить к концу, она зашила все, что у неё ещё оставалось, в подкладку своих одежд и оплатила себе место в фургоне, отправляющемся в Ар. Девушке не повезло: караван попал в засаду, устроенную кассарами, и сама она, конечно, оказалась у них в руках. – Ты бы хотела снова открыть магазин? – спросил я у Дины. – У меня нет на это денег, – ответила она. – Ну, кое-что у меня есть, – сказал я, доставая из кармана горсть своих совсем не драгоценных камней, и высыпал их на стол. Подбрасывая их на ладони, она весело рассмеялась. – Я кое-что понимаю в камнях, – призналась она. – Видела их в фургонах Альбрехта и Камчака. А здесь драгоценностей едва ли на серебряную монету. – Я заплатил за них золотой, – обиженно произнес я. – Но ведь ты купил их у тачака… – пожала она плечами. – Да, – признался я. – Мой дорогой Тэрл Кэбот, – ласково произнесла девушка. – Ах, мой дорогой доверчивый Тэрл Кэбот… – Она посмотрела на меня, и глаза её погрустнели. – Но если бы даже у меня были деньги на открытие магазина, это бы означало лишь то, что люди Сафрара придут сюда снова. Я промолчал. Думаю, она была абсолютно права. – А этих камней достаточно, чтобы оплатить проезд до Ара? – поинтересовался я. – Нет, – покачала она головой. – Но я в любом случае предпочла бы остаться в Тарии. Здесь мой дом. – На что же ты живешь? – Я готовлю для богатых женщин: торты, пирожные, пироги – все, что они не доверяют готовить своим рабыням. Я рассмеялся. Затем, отвечая на вопрос девушки, я рассказал ей о причинах, приведших меня в Тарию: о необходимости выкрасть довольно ценную вещь у Сафрара, которую он сам незадолго до этого украл у тачаков. Это пришлось ей по душе, как, думаю, порадовало бы её все, что шло вразрез с интересами торговца, вызывающего у неё непреодолимую ненависть. – Это действительно все, что у тебя есть? – спросила она, указывая на пригоршню камней. – Да, – ответил я. – Бедный, бедный воин, – пожалела она меня с улыбкой. – У тебя даже нет денег, чтобы купить какую-нибудь захудалую рабыню. – Это верно, – признался я. Она задорно рассмеялась, отбросила с лица вуаль и встряхнула головой, рассыпая по плечам густые волосы. – Я всего лишь бедная простая женщина, – сказала она, протягивая ко мне руки, – но, может быть, я смогу что-нибудь для тебя сделать? Я взял её за руки, притянул к себе и заключил в объятия. – Ты очень красива. Еще четыре дня я жил у девушки, и ежедневно, один раз утром, а второй – вечером, она неторопливо прохаживалась со мной мимо городских ворот Тарии, чтобы проверить, столь ли тщательно охраняются они стражниками, сколь ожидалось. К моему разочарованию, охранники продолжали внимательно проверять каждого выходящего из города, требуя присутствия свидетелей для установления их личности и доказательства их рода занятий, и обыскивать фургоны. При малейшем сомнении человека задерживали и препровождали для допроса к начальнику охраны. Вне себя от злости я увидел, что, однако, все люди, входящие в город, и въезжающие в него фургоны пропускались беспрепятственно: стражники едва удостаивали их взглядом. Мы с Диной не вызывали к себе внимания охранников: волосы у меня были черными и шел я в одеянии булочника рядом с местной женщиной. По улицам нередко проходили глашатаи, оповещавшие граждан о необходимости меня изловить и описывающие мои приметы. В один из дней в магазин ввалились два охранника, обыскивающих, как я догадался, все здания в городе. При их появлении я немедленно выбрался из дома через окно, выходящее во внутренний двор, и, поднявшись по стене на соседнее здание, затаился на крыше. Когда в доме все успокоилось, я вернулся тем же путем. Признаться, уже в тот первый раз, когда я увидел её в фургоне Камчака, Дина понравилась мне; думаю, я вызвал у неё ту же реакцию. Это была действительно прекрасная женщина, умная и славная, ласковая и храбрая. Я восхищался ею и боялся за нее. Я знал, хотя мы никогда об этом не говорили, что она совершенно добровольно пошла на риск, укрывая меня в своем доме. Вполне возможно, я погиб бы уже в первый день своего нового пребывания в Тарии, если бы Дина не узнала меня, не пошла следом и в трудную для меня минуту храбро не стала бы на мою сторону. Размышляя о ней, я в полной мере начал отдавать себе отчет в том, насколько ошибочны суждения горианцев относительно вещей, связанных с кастовой принадлежностью. Каста булочников, к примеру, не принадлежит к категории высших, от которых, согласно общепринятому мнению, ожидаются проявления благородства и тому подобных вещей. И тем не менее разве отец и старшие братья девушки не встали против превосходящего их численностью противника на защиту своего крохотного магазинчика? А разве эта девушка, совершенно одна, безоружная, с храбростью, которой далеко не всегда ожидаешь даже от многих воинов, разве она не бросилась мне на помощь, не раздумывая, не требуя для себя ничего взамен, разве она не дала мне пристанища в своем доме, не предоставила в мое распоряжение все свои силы, умение, знание города – все, что у неё имелось? Когда Дина уходила по делам, приобретая продукты для своих заказчиков, – обычно рано утром и поздно вечером, – я оставался в комнатах над магазином. Здесь, в одиночестве, я много размышлял над всем, что было связано с яйцом Царствующих Жрецов и домом Сафрара. Придет время, я выберусь из города – пусть только немного все успокоится, вернусь к фургонам кочевников, возьму своего тарна и ещё поборюсь за яйцо. Я, однако, не строил для себя больших иллюзий насчет успеха этой почти безнадежной авантюры. Все это время я пребывал в постоянном страхе оттого, что серолицый человек-тот самый, с зелеными, как трава, глазами – прилетит на тарне в Тарию, и прежде чем я смогу начать действовать, заберет с собой золотой шар, ради которого подвергались смертельной опасности и заплатили жизнью столько людей. Иногда, прогуливаясь по улицам, мы с Диной поднимались на высокие городские стены, чтобы посмотреть на подступающие к городу бескрайние степи. В мирное время, когда город не подвергался осаде, подниматься на городские стены и прогуливаться по их галереям, достигающим ширины в тридцать футов, не возбранялось всем желающим. – Ты выглядишь озабоченным, Тэрл Кэбот, – глядя вдаль, заметила стоящая рядом со мной Дина. – Так и есть, Дина, – признался я. – Ты опасаешься, что вещь, которую ты ищешь, исчезнет из города прежде, чем ты сумеешь её отыскать? – Совершенно верно. – Ты хочешь добыть её сегодня вечером? – Попробую. Она не хуже меня знала, что тщательные проверки всех покидающих город продолжаются, как знала и то, что каждый день, каждый час, проведенный мной в Тарии, работает против меня. – Я очень хочу, чтобы тебе повезло, – сказала она. Я положил руку ей на плечо, и мы заглянули за внешний парапет. – Смотри, вон, видишь, едет фургон какого-то торговца, – вслух размышлял я. – Сидящий в нем человек сейчас совершенно свободен и волен ехать, куда пожелает. – Тачаки ушли, – задумчиво сказала Дина и, помолчав, добавила: – Я буду скучать по тебе, Тэрл Кэбот. – Мне тоже будет очень не хватать тебя, Дина, – ответил я. Не торопясь уходить, мы ещё долго стояли вместе. Время близилось к полудню. Мы стояли на стене неподалеку от центральных ворот Тарии, через которые я вошел в город четыре дня назад, утром следующего дня после ухода тачакских фургонов, взявших направление на хребты Та-Тасских гор, за которыми несла свои воды могучая Тасса. Я с завистью смотрел на медленно приближающийся фургон какого-то одинокого торговца – большой и, очевидно, тяжелый, покрытый запыленным серым брезентом. Тянул фургон не один тарларион, как это обычно распространено среди мелких торговцев, а четверка черно-бурых босков. – Каким образом ты хочешь выбраться из города? – спросила Дина. – По веревке, – кивнул я на стену. – И уйду пешком. Она снова перегнулась через парапет и окинула скептическим взглядом сотню футов совершенно гладкой каменной стены, которая отделяла нас от земли. – Чтобы спуститься, потребуется время, – сказала она, – а после захода солнца стены регулярно патрулируются охранниками и освещаются факелами. К тому же ты собираешься идти пешком… Ты знаешь, что у нас, в Тарии, есть охотничьи слины? – Знаю, – ответил я. – Жаль, что у тебя нет быстроногой каийлы. Ты смог бы попробовать среди бела дня на полной скорости проскочить мимо городских стражников и удрать по степи, пока охранники, опомнившись, бросились бы вдогонку. – Даже если бы мне удалось разжиться каийлой или хотя бы тарларионом, – с сомнением покачал я головой, – у них все равно есть тарнсмены. – Это верно, – согласилась Дина. Для тарнсменов, конечно, не составит никакого труда отыскать в открытой степи одинокого наездника. Чтобы поднять их в воздух, потребуются считанные минуты, даже если при этом придется собирать тарнсменов по пага-тавернам, городским общественным баням или игровым залам, где наемники сейчас наверняка тратят свои деньги, к удовольствию владельцев этих заведений, которые сейчас неплохо наживаются. По-видимому, через несколько дней, когда тарнсмены опухнут от безделья и, главное, деньги этих наемников подойдут к концу, Ха-Кил соберет своих головорезов и улетит с ними из города. Я, конечно, не мог ждать ещё несколько дней, не зная к тому же, сколько Ха-Кил позволит своим людям расслабляться и сколько времени у него уйдет на подведение окончательного расчета с Сафраром и подготовку к отлету. Тяжелый фургон торговца уже медленно подъезжал к центральным городским воротам. Я с тоской посмотрел в ту сторону, где скрылись за горизонтом фургоны тачаков. Вот уже пять дней, как они ушли. Мне казалось поистине странным, что Камчак – решительный, непоколебимый в своей твердости Камчак, гордость тачаков – так скоро отказался от осады города, пусть даже её продолжение не принесло бы ожидаемых результатов. Тем не менее я не мог отказать ему в определенной мудрости: отвести своих людей в условиях, когда сложившаяся ситуация вполне могла не только не принести успеха, но и, учитывая беззащитность фургонов и босков перед наездниками на тарнах, наоборот, привести к худшему. Да, он поступил мудро. Но как, должно быть, тяжело было Камчаку увести фургоны от Тарии, оставляя Катайтачака неотомщенным, а Сафрара – победителем. Это было, с его стороны, несомненно неординарным поступком. Я бы скорее ожидал видеть Камчака здесь, у стен Тарии, верхом на каийле, с колчаном стрел за спиной, до самого наступления жестоких зимних холодов, с наступлением которых тачаки наконец повернули бы своих босков от этого неприступного города с его непреодолимыми стенами и неоскверненными ногами захватчиков улицами – от этой не знающей поражения Тарии. Мои мысли были прерваны донесшимися снизу препирательствами между раздраженным стражником и протестующе кричащим владельцем фургона. Я выглянул из-за парапета и с невольной улыбкой увидел, что, очевидно, его тяжело груженная неповоротливая повозка зацепилась правым колесом за чугунные петли городских ворот и громоздкий фургон опасно накренился, совершенно загородив проезд. Погонщик соскочил с фургона и, горестно обхватив голову руками, запричитал над своим колесом. Затем, пнув повозку, он подставил плечо под колесную ось и попытался развернуть фургон. Задача, как и следовало ожидать, оказалась для него непосильной. Происшествие забавляло наблюдавших за ним стражников и нескольких находившихся здесь же прохожих, сгрудившихся у ворот понаблюдать за действиями незадачливого погонщика. Но тут вышедший из себя офицер охраны приказал нескольким из своих людей подставить плечи под ось, сдвинуть её и немедленно освободить проезд. Но даже охранникам вместе с извозчиком не удалось развернуть фургон. Становилось очевидным, что без рычага здесь не обойтись. Мне показалось что-то в этой аварии фальшивым, подстроенным нарочно. Дина, посмеиваясь, наблюдала за суматохой у ворот. Извозчик, казалось, совсем потерял голову: заламывая руки, он бегал между собравшимися и, не обращая внимания на гневные окрики офицера, лишь ещё больше мешал помогающим ему людям. В этот момент я заметил едва различимые вдали силуэты всадников. Теперь уже все стоящие на городских стенах стражники, как, впрочем, и поднявшиеся сюда для прогулки парочки, внимательно наблюдали за тщетными усилиями двух десятков суетящихся вокруг накренившегося фургона людей. Я снова посмотрел вниз. Торговец оказался довольно молодым парнем, крепко сбитым, со светлыми волосами. Что-то в его облике показалось мне знакомым. Всадники вдали стали более различимыми. Они стремительно приближались к главным воротам Тарии. Я стиснул Дину в объятиях. – Здесь что-то не так! – сказала она с тревогой. Я шепнул на ухо: – Немедленно возвращайся домой и хорошенько запри все двери. И носа не показывай на улицу! – Я ничего не понимаю, – пробормотала она. – О чем ты? – Давай без всяких вопросов! – приказал я. – Делай, как я говорю! – Но, Тэрл… – Быстрее! – Ты делаешь мне больно! – воскликнула она, высвобождаясь из моих объятий. Посмотрев в степь, она тоже заметила всадников в облаке пыли. Руки её невольно поднялись к лицу, глаза широко раскрылись в ужасе. – Сейчас здесь будет битва, – убедительно сказал я. – Беги! Я быстро поцеловал её и подтолкнул к ведущим со стены ступеням. Она машинально сделала пару шагов и остановилась. – А как же ты? – обернулась она. – Беги отсюда! – рявкнул я. И Дина стремглав бросилась вниз по ступеням. Под свободной туникой булочника к левому плечу у меня был привязан короткий меч, а на поясе спрятана кайва, сверху все это прикрывал легкий плащ. Оставшись один, я не торопясь достал меч и набросил на руку снятый с плеч плащ. Вскоре несущиеся на каийлах во весь опор тачаки, грозно выставившие вперед копья, стали видны значительно яснее. Вероятно, это была первая волна из мчащихся следом многих и многих сотен, они шли полным галопом узкой вытянутой колонной. Тачаки применили типичное для них построение атаки лавой: за первой сотней всадников они оставляли небольшой промежуток до второй сотни, что позволяло пыли немного рассеяться, затем опять промежуток, третья сотня и так далее. Подобное построение не позволяло противникуопределить численность атакующих и вносило панику в его ряды, когда тачаки потом мгновенно разворачивались широким фронтом. Я уже различал всадников первой сотни, идущих по пять в ряд. Спокойно, стараясь не выказывать никакой спешки, я спустился со стены и подошел к застрявшему фургону, к открытым воротам и собравшимся вокруг стражникам. Вот-вот кто-нибудь должен был поднять тревогу. В воротах офицер охраны сурово отчитывал молодого голубоглазого, светловолосого парня – водителя фургона. Я узнал его ещё сверху, с городской стены. – Ты поплатишься за это, неуклюжий кретин! – сжимая от ярости кулаки, кричал на него начальник охраны. – Сжальтесь, господин! – запинаясь, бормотал Гарольд. – Как твое имя? – не слушая его стенаний, спросил офицер. В эту секунду сверху с городских стен донесся протяжный, полный ужаса вопль: – Тача-а-аки! Охранники оторопело обернулись к степи. Еще кто-то из наблюдавших сверху подхватил испуганный крик и добавил к нему истерические нотки: – Тачаки! Закрывайте скорее ворота! Офицер тревожно вскинул голову и приказал возившимся у фургона охранникам: – Закрыть ворота! – А я думал, вы догадаетесь раньше, что мой фургон нарочно загораживает проход, – усмехнулся Гарольд. Начальник охраны выхватил меч из ножен и с яростным криком бросился на молодого «торговца». Но прежде чем он успел нанести удар, тачак уже глубоко вогнал кайву ему прямо в сердце. – Меня зовут Гарольд, – сообщил он, – я тачак! Охранники сверху бросились к застрявшему в воротах фургону. Столпившиеся горожане, как могли, пытались прикрыть крепкие, окованные железом створки. Гарольд выдернул кайву из груди распростершегося на земле офицера. В суматохе только два стражника обратили на него внимание и ринулись к нему с мечами наготове, но я перерезал им путь, и через секунду один из них был убит, а второй получил тяжелую рану. – Неплохая работа, булочник, – похвалил Гарольд. Я отразил выпад ещё одного стражника. У ворот уже ясно слышался топот тяжелых лап каийл, тачаки были уже близко. Створки ворот закрылись, насколько позволял стоящий между ними фургон. Впряженные в него боски при виде людей, кричащих и потрясающих оружием, заволновались, стали взбрыкивать и ещё больше усложнили возможность освобождения проезда. Тарианский охранник бросился на меня, высоко занеся меч. Слишком высоко… Я едва успел выдернуть свой клинок, глубоко вошедший ему в грудь, чтобы парировать удары ещё двух подоспевших стражников. – Неплохо, – донесся у меня из-за спины голос Гарольда. – Думаю, пока твой хлеб печется, ты вполне успеешь вволю наиграться здесь с мечом. Я хотел было ему ответить, но наседавшие на меня стражники не позволили. – А вот у меня был друг, – продолжал Гарольд, отмахиваясь от тарианцев большой жердью, – его звали Тэрл Кэбот. Уж он-то давно бы разделался с этими двоими. Я отбил направленный мне в грудь меч. Один из охранников начал обходить меня слева, пока второй продолжал теснить меня, находясь прямо передо мной. Но им следовало бы сделать это ещё несколько секунд назад. Теперь было слишком поздно. Я отступил назад, держась спиной к фургону и не давая им приблизиться. – Вообще-то у тебя много общего с моим другом Тэрлом Кэботом, – не унимался Гарольд. – Но мечом он владеет лучше тебя. Гораздо лучше! К тому же он был из касты воинов и никогда не позволил бы себе выйти на смертельный поединок в отрепьях какого-то булочника. Да и шевелюра у него была рыжей, как мех огненного ларла, а не такая, как у тебя, черная. Мне удалось вогнать меч под ребра одного нападающего охранника и отбить удар второго. Через мгновение место убитого занял ещё один подоспевший тарианец. Их становилось слишком много. Мои движения замедлились. Я начал уставать. Мимо с криком пробежали несколько горожан, спешащих отойти от ворот подальше: окованные железом створки задрожали под мощными ударами рогов застрявших в них босков. – Я вот все время себя спрашиваю, где же теперь старик Тэрл? – размышлял вслух у меня за спиной Гарольд. – Да ты заткнешься или нет, идиот тачакский?! – не выдержал я. Внезапно наседающие на меня стражники почти одновременно повернулись в сторону степи, лица их исказились от страха. Теперь им стало не до меня. Не говоря ни слова, они бросились наутек. – А сейчас нам, наверное, лучше спрятаться под фургоном, – благоразумно заметил Гарольд. Через мгновение из-под повозки виднелись только его ноги. Не теряя времени, я последовал его примеру. В ту же секунду все вокруг наполнилось диким, пронзительным криком, боевым кличем тачаков и первая шеренга каийл, ворвавшись в ворота, не сбавляя скорости, запрыгнула на прочную повозку, одним махом раскроив когтями прикрывавший её брезент (повозка, разумеется, оказалась загруженной землей и камнями), перемахнула через неё и уже продолжала свой бег по примыкающей к городским воротам улице. А следом за ними уже врывалась целая сотня всадников, и ещё одна, и еще… и еще… Волны тачаков захлестывали город, растекаясь по его улицам и площадям, заполняя их победными криками и звоном стали. В воздухе появился запах гари. Вместе с нами под повозкой приникли к земле трое дрожащих от страха граждан Тарии – винодел, горшечник и какая-то девушка. Все они круглыми от ужаса глазами смотрели на несущихся мимо кочевников, на мелькание десятков тысяч когтистых лап и хищно оскаленных пастей каийл… Гарольд тем временем, стоя на четвереньках, заглядывал в лицо дрожащей от страха девушки. – Я – Гарольд, тачак, – говорил он ей, поднимая вуаль над лицом девушки, которая, казалось, этого даже не замечала. – Я, в общем, неплохой парень. Хочешь быть моей рабыней? – спросил он, на что парализованная ужасом девушка отрицательно покачала головой. – Ну, что ж, как хочешь, – вздохнул Гарольд, опуская вуаль ей на лицо. – Может, это не так уж плохо. У меня уже имеются один раб и две девушки в фургоне, если теперь у меня вообще есть фургон. – Еще одна женщина в фургоне – это будет уже чересчур, – размышлял он вслух, на что девушка поспешно закивала головой. – Когда ты выберешься отсюда, тебя, конечно, тут же остановят тачаки грубые, надо признаться, парни – и наденут на тебя ошейник. Ты это понимаешь? – девушка судорожно кивнула. – Так ты им скажи, что уже являешься рабыней тачака Гарольда. Они тебя не тронут. Поняла? – Девушка кивнула. – Это, конечно, не совсем честно с твоей стороны, – пожал Гарольд плечами, – но что поделаешь: наступают тяжелые времена… А когда придешь домой, спрячься где-нибудь на чердаке. – Он выглянул из-под фургона. – Но сейчас ещё рано уходить… Она кивнула. Он подумал, снова откинул вуаль с лица девушки и, прильнув к её губам, навалился на нее, не стесняясь присутствующих. Высота колес повозки позволяла сидеть под ней, скрестив ноги, чем я и воспользовался, положив рядом с собой меч и продолжая наблюдать за мелькающими вокруг лапами и ногами, поток которых не уменьшался. Один из тачаков вместе со своим скакуном упал рядом, сбитый стрелой из арбалета; лавина наступающих, не сбавляя хода, перетекала через них. Отовсюду доносились рев тарларионов, хрип босков, рычание каийл, крики и звон металла. Я выбрался из-под фургона и стал наблюдать сражение, оседлав боска. Даже в пылу схватки тачаки не убили бы человека, сидящего на столь почитаемом ими животном. Я заметил женщину со сброшенной вуалью и растрепанными волосами, бегущую вдоль городской стены; каким-то образом ей удалось ещё уцелеть в этой мясорубке. Над городом плыл отбиваемый в металлические гонги сигнал тревоги. Его перекрывали душераздирающие вопли раненых и ликующие крики тачаков. Крыша одного дома занялась огнем – и черный дым столбом взвился в безоблачное небо. Несколько спешившихся тачаков полностью распахнули городские ворота, и степняки хлынули в город все новыми и новыми отрядами. Пожары вскоре забушевали ещё в десятках мест. Дышать от дыма стало тяжелее. Вот мимо промелькнул тачак, к седлу которого были приторочены десятка полтора серебряных кубков. Рядом тачакский наездник гнал перед собой женщину. А поток наступающих все не уменьшался. Обгоревшие стены ближайшего к воротам здания на центральной улице рухнули, взметнув к небу фонтаны искр. Неподалеку ещё раздавались яростные удары мечей о щиты, лязг металла и свист выпущенных стрел, перемежающийся предсмертными воплями. Обрушилась ещё одна стена соседнего здания, похоронив под своими обломками двух тарианских воинов и одного тачака. В эту минуту на освободившееся пространство перед главными воротами выехал Камчак, копьем указывающий направление, в котором следовало двигаться очередной появившейся в воротах сотне. Копье его было в крови, черный лак на щите содран, а край щита проломлен. Кольчужная сеть, свисающая со шлема, сейчас была отброшена назад и открывала лицо и пылающие глаза, в которые было страшно взглянуть. Его сопровождала свита командиров тачакских тысяч в полном боевом снаряжении. Остановившись, он в ярости воздел к небу руки левую, с надетым на предплечье щитом, и правую, с зажатым копьем, – и громовым голосом крикнул: – Я хочу крови! Крови Сафрара из Тарии!Глава 22. ТОРЖЕСТВО КАМЧАКА
Настало время тачакам праздновать свою победу. Конечно, тарианцам следовало помнить о хитрости тачаков и не расслабляться: предположить дальнейшее развитие событий после внезапного снятия осады города. Можно было ожидать, что медленно отходя от города со всем своим скарбом и стадами босков, тачаки через несколько дней решатся на неожиданную молниеносную атаку, в прежние времена чаще всего проводимую под покровом ночи или на рассвете, когда городские стражники ожидают её меньше всего. Подобная тактика тачаков была известна. Сработала она на этот раз выше всяких ожиданий. Тария впервые пала. Большая часть города была в огне. Специально отобранные сотни тачаков немедленно после вхождения в город занялись целенаправленным захватом тарианских колодцев, продовольственных складов и общественных зданий, в том числе и дворца самого Фаниуса Турмуса. Убар и Камрас, его старший офицер, вскоре оказались в плену. Большая часть Совета Тарии также была закована в цепи. Город остался без высших командиров, хотя кое-где тарианские воины вместе с гражданским населением ещё удерживали оборону, обосновавшись в оставшихся у них в руках колодезных крепостях. Продолжал сопротивление и Сафрар, защищаемый его многочисленными охранниками. Стены его здания оказались неприступными для нападающих, а главную башню защищали воины Ха-Кила, наемники из Порт-Кара. Камчак занял помещение дворца Фаниуса Турмуса, который, за исключением сорванных со стен – в качестве законной добычи – ковров и изуродованных в бессмысленной ярости мозаичных покрытий пола, оставался почти нетронутым. Отсюда, из этого дворца он и продолжил руководство захватом города. Гарольд выбрался из-под фургона и отправился куда-то, однако вскоре вернулся, чтобы лично проводить домой девушку, которую ублажал во время штурма. Я пошел следом за ними, задержавшись лишь на пару минут у фонтана, чтобы смыть с волос черную краску: не хотелось быть подстреленным каким-нибудь особенно ретивым тачаком, принявшим меня за обычного тарианина. К тому же большинству тачаков я был памятен именно из-за своих заметных рыжих волос, которые в этом редком, прямо скажем, случае могли бы сослужить добрую службу своему владельцу. Не то чтобы цвет моей шевелюры вызывал у меня отвращение, нет, просто гораздо чаще он служил для меня источником многочисленных неприятностей, с первыми из которых я столкнулся уже в четырехлетнем возрасте. Именно поэтому я спешил воспользоваться возможностью, когда моя шевелюра окажется способной принести мне хоть какую-то пользу. Едва я поднял голову из воды уличного фонтана, как у Гарольда вырвался изумленный крик: – Ба! Да это же Тэрл Кэбот! – хлопнул он себя по коленям. – Собственной персоной, – проворчал я. Отведя девушку домой, мы с Гарольдом отправились к дому Сафрара. Первый штурм этих хорошо укрепленных строений был отбит. Штурм главной башни был особенно сложной задачей. Да и прочные наружные стены ещё защищали. Хотя в ней уже зияли два широких пролома, забитых трупами тачаков и тариан. Ветер доносил с башни запах разогретого тарларионового масла, готового быть выплеснутым на головы тех, кто решился бы атаковать башню по приставным лестницам. Защитники и нападающие обменивались нечастыми выстрелами из луков и арбалетов. Нападение откладывалось, и это беспокоило меня больше всего: находящиеся на неприступной башне тарны могли без большой для себя опасности покинуть дом. Значит, и Сафрар, если только он захочет, тоже сможет улететь. Но понять его планы было непросто. Возможно, он не покидал города, ожидая того, серолицего, возможно, были ещё какие-то причины. В его личной крепости, несомненно, имелись запасы воды и провизии достаточные, чтобы выдержать длительную осаду, и он может спокойно улететь, когда захочет, и если до сих пор этого не сделал, то лишь потому, что не видит в этом необходимости. Я хотел было немедленно отправиться во дворец Фаниуса Турмуса, где Камчак устроил свой штаб, и поговорить с главнокомандующим тачаков, но Гарольд настоял на необходимости обойти город и обследовать очаги тарианского сопротивления. – Но зачем это нам? – удивился я. – Для всех нас это очень важно, – многозначительно заметил мудрый тачак. Я не стал возражать. Город был окутан ночным мраком, и мы шли по улицам Тарии, ориентируясь по отблескам, отбрасываемым многочисленными пожарами. Мы добрались до какого-то обнесенного высокой стеной строения и пошли по огибающей его мостовой. Изредка из-за стены доносились чьи-то крики, отчаянные женские вопли. – Что это за здание? – спросил я. – Дворец Фаниуса Турмуса, – ответил Гарольд. – Я слышал крики женщин. – Это тарианские женщины, захваченные тачаками, – пояснил Гарольд и добавил: – Много баб из самых богатых тарианских семейств теперь попробуют на себе рабский ошейник. Я очень удивился, когда у ворот дворца Фаниуса Турмуса стоящие на посту тачакские воины, приветствуя нас, трижды ударили копьями о кожаные щиты. Одним ударом копья о щит тачаки салютуют командиру тачакской десятки, двумя – командиру сотни, тремя – тысячи. – Проходите, командиры! – приветствовал нас часовой. Когда мы вошли, я, естественно, обратился к Гарольду с вопросом о том, что означает это отданное охранниками приветствие. – Это означает, – важно ответил он, – что ты обладаешь рангом командира тачакской тысячи. – С каких это пор? – Это распоряжение Камчака, – пояснил Гарольд. – Я предложил пожаловать тебе его ввиду твоих мужественных, хотя и несколько неуклюжих, действий там, у ворот. – Спасибо. – Я, конечно, рекомендовал ему предоставить такой же ранг и мне тоже, – добавил он, – поскольку я тоже некоторым образом причастен к этому делу. – Естественно, – согласился я. – Впрочем, я не вижу у тебя под рукой тысячи, чтобы командовать… – Тем не менее сам по себе ранг тысячного означает очень высокую власть? – Это верно. Ранг тысячного в тачакской армии действительно очень высок и в иерархии тачаков уступает только убару. – Почему же ты мне об этом сразу не сказал? – спросил я. – Это не показалось мне важным, – заметил молодой тачак. Я сжал кулаки, прикидывая, с какой стороны лучше заехать этому самодовольному нахалу по носу. – Хотя коробанцы, вероятно, придают большее значение подобным мелочам, чем тачаки, – заметил Гарольд. Нет, разбитым носом этого не переделаешь. Нечего и пытаться, решил я. Мы подошли к образованному двумя наружными стенами углу, который был завален кубками и шкатулками с драгоценными камнями и всевозможными украшениями. На огромных серебряных и золотых блюдах валялись бусы, серьги, браслеты и колье. Здесь же в несколько рядов стояли громадные сундуки, доверху набитые серебряными монетами; денег, кстати сказать, оказалось особенно много, поскольку дворец. убара являлся одновременно и монетным двором Тарии. Чуть дальше находились горы свернутых рулонами тканей, в основном тончайшего шелка и искусно выделанных шкур, ковры и гобелены, за которыми следовал целый склад сложенного у стены оружия. – Ты как командир тоже можешь выбрать себе, что захочешь, – предложил Гарольд. Я молча кивнул и отказался. Мы вошли в следующий двор, отделенный от дворца невысокой внутренней стеной. Здесь длинной чередой стояли тарианские женщины, обнаженные, коленопреклоненные, соединенные одна с другой либо короткими цепями, либо кожаными ремнями. Руки каждой из них были связаны по-разному: у некоторых впереди, у других за спиной. Это их крики я слышал по другую сторону стены. Многие из них и сейчас ещё рыдали или испускали истеричные вопли, но большинство женщин словно оцепенели от потрясения и неподвижно стояли, устремив невидящий взгляд в землю. Между ними прохаживались два тачакских воина с плетьми в руках. Когда кто-то из женщин начинал стенать особенно громко и заражать истерикой остальных, они со свистом рассекали бичами воздух, звонко протягивая удар по земле, но в иных случаях могли пройтись ими и по спинам непокорных. – Ты – командир тачакской тысячи, – сказал Гарольд. – Если какая-нибудь из девушек тебе нравится, сообщи об этом охраннику и пусть он пометит её для тебя. – Нет, – покачал я головой. – Пойдем скорее к Камчаку. Тут наше внимание привлек какой-то шум у ворот, и два тачака – один из них смеялся, зажимая ладонью окровавленное плечо, – втолкнули во внутренний двор яростно сопротивляющуюся, одетую, как свободная, но без вуали, девушку. Это оказалась Дина. Тачак с пострадавшим плечом со смехом поставил её перед нами на колени. – Посмотри, какая красавица, командир! – воскликнул он. – А дерется как! Настоящий боец! Дина, подняв голову, с трудом переводя дыхание, удивленно посмотрела на меня. – Не присоединяйте её к остальным, – приказал я. – Оставьте на ней одежду и развяжите руки. Позвольте ей закрыть лицо вуалью, если она того пожелает. С ней следует обращаться со всем уважением, как со свободной женщиной. А сейчас отведите её домой и, пока мы остаемся в городе, охраняйте её. Вы отвечаете за неё головой! Оба воина выглядели крайне удивленными, но тачакская дисциплина была строгой. – Да, командир! – в один голос воскликнули воины, отпуская девушку. – Мы отвечаем головой за её безопасность! – С тобой все будет в порядке, – пообещал я Дине. – А мой город? – спросила девушка. – Он весь горит! – Мне очень жаль, – прервал я бесполезный разговор и, круто развернувшись, вошел в здание дворца Фаниуса Турмуса. Я был уверен, что на время пребывания тачаков в городе ни одна женщина не будет в большей безопасности, чем Дина. Перепрыгивая сразу через две ступеньки, мы с Гарольдом быстро миновали мраморную лестницу и оказались перед входом во внутренние залы дворца. Здесь же у двери стояла привязанная каийла. В сопровождении двух тачаков мы быстро отыскали тронный зал Фаниуса Турмуса, где, к моему удивлению, уже вовсю кипел пир. Во главе столов на троне убара в малиновой мантии, накинутой поверх кожаного тачакского одеяния, восседал Камчак; оружие его – щит и копье – стояли тут же, справа, прислоненные к трону. Рядом за составленными столами, принесенными сюда из многочисленных комнат дворца, расположились тачакские офицеры, среди которых я заметил и нескольких воинов, не имеющих офицерского чина. Между ними были освобожденные от рабских ошейников тачакские женщины, красующиеся в одеяниях свободных. Все смеялись и радовались победе, подливая друг другу вина. Один Камчак сидел в мрачной сосредоточенности. По левую руку от него на почетных местах за длинным, низким столом, уставленным яствами и напитками, расположились несколько высокопоставленных граждан Тарии, явившихся на банкет в своих лучших одеждах, с волосами, пропитанными ароматическими маслами. Я заметил здесь и Камраса, чемпиона Тарии, и грузного человека с тяжелым взглядом, который мог быть только самим Фаниусом Турмусом. За спиной у каждого из них стоял тачакский страж с кайвой в руке. По знаку Камчака в случае каких-либо, даже случайных, оскорблений со стороны тариан горло им будет немедленно перерезано. Камчак повернулся к гостям. – Ешьте, – миролюбиво предложил он. За столами прислуживали обнаженные тарианские девушки из знатнейших семей города. Тарианские музыканты, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, изо всех сил старались угодить новым хозяевам. – Ешьте! – распорядился Камчак. Пленные тариане, повинуясь, послушно набивали себе рты всем, что находилось под рукой. – Добро пожаловать, командиры, – заметив наше появление, широким жестом предложил присоединиться к пиршеству Камчак. – Не ожидал увидеть тебя в Тарии, – признался я ему. – Они тоже, – усмехнулся Гарольд, кивнув на членов Верховного Совета Тарии. Но сумрачный взгляд Камчака не становился веселее. Он как будто не замечал происходящего. Эта ночь, ночь его триумфа, казалось, совсем его не радовала. – Убар тачаков не выглядит счастливым, – заметил я. Камчак поднял голову и грустно посмотрел на меня. – Город в огне, – продолжал я. – Пусть горит, – мрачно ответил он. – Он у твоих ног. – Он мне не нужен. – Чего же ты хотел? – Только крови Сафрара. – И все это только ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака? – Ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака, я бы спалил и тысячу городов. – Вот как? – Я был удивлен. – Это был мой отец, – ответил Камчак и отвернулся. В ходе вечера в зал время от времени входили воины и гонцы с поручениями, прибывающие сюда из разных концов города и даже от находившихся в степи тачакских фургонов, проделавшие, быть может, многочасовой путь, чтобы передать убару сообщение. Они подходили к Камчаку, обменивались с ним несколькими словами и быстро оставляли зал. Вина и закуски подавались на столы без остановки, и даже тарианская знать – под угрозой кайвы у них за спиной – принуждена была поглощать вино в неимоверных количествах, отчего многие из них, опьянев, принимались жаловаться друг другу на тяготы прошедшего дня или стонать, раскачиваясь из стороны в сторону, горестно обхватив голову руками, в то время как общее веселье в зале росло пропорционально выпитому. В один из моментов празднества в зал вошли три тачакские девушки в развевающихся на них шелках и втолкнули перед собой упирающуюся растрепанную тарианку. Они связали девушке руки, забросив петлю ей на шею. – Она была нашей госпожой! – объявила одна из тачакских девушек, ведя за собой тарианку по всему залу и подгоняя её плетью. При этом сообщении находившиеся в зале тачачки радостно захлопали в ладоши, на лицах у них отразилось ликование. Некоторые из них тут же выбежали из зала и вскоре вернулись, ведя перед собой тарианок, в услужении у которых они находились ещё несколько часов назад. Входящих в зал тарианок принуждали взбить волосы и вымыть ноги, прежде чем им позволяли выполнять обязанности прислуживающих за столами рабынь. Позже некоторых из них заставили танцевать для победителей. В разгар пиршества одна из тачакских девушек, указывая на бывшую свою госпожу, вдруг воскликнула: – Что мне предложат за эту рабыню? Кто-то, решив поддержать игру, выкрикнул свою цену – что-то около пары медяков. Тачакские девушки завизжали от удовольствия, призывая мужчин включиться в импровизированную распродажу их бывших хозяек. Одна из самых красивых тарианок была продана всего за семь медных тарианских монет. И вдруг в зале появился очередной посыльный и торопливо подбежал к Камчаку. Убар тачаков выслушал его с бесстрастным выражением лица и решительно встал из-за стола. Широким жестом он указал на пленных тарианцев. – Увести их, – приказал он. – Заковать в цепи, посадить в крепость и найти для них занятие. Пусть работают. Фаниуса Турмуса, Камраса и всех членов Городского Совета охранники немедленно вывели из зала. Разговоры за столами стихли, все присутствующие молча смотрели на Камчака. Даже музыканты опустили инструменты. – Пир окончен, – сообщил Камчак. Тачаки и приглашенные, не дожидаясь дальнейших указаний, поспешно оставили зал. Камчак – в наброшенной на плечо мантии убара стоял у трона Фаниуса Турмуса и мрачно смотрел на опустевшие столы, перевернутые кубки с вином и остатки праздничного пиршества. Лишь он, Гарольд и я одни остались в тронном зале. – Что случилось? – не в силах скрыть тревоги спросил я. – Боски и фургоны подверглись нападению, – сообщил Камчак. – Кто напал? – воскликнул Гарольд. – Паравачи, – коротко ответил Камчак.Глава 23. БИТВА У ЛАГЕРЯ
Пришпорив своих каийл, мы с Гарольдом помчались к сопровождавшим штурмовое войско Камчака фургонам. Их было около двух дюжин, большей частью груженных провиантом. С одной из повозок верх был снят – там находились похищенные нами у Сафрара два тарна. Поскольку тарн – птица боевая, тачакам показалось, что при штурме города тарны будут нелишними. Мы собрались лететь за подмогой. Гарольд – к кассарам, я – к катайям. Хотя, честно сказать, надежды на то, что кто-нибудь из них придет на помощь тачакам, почти не было. После этого мы намеревались вернуться к своим, возвращавшимся к лагерю для защиты босков и людей. Камчак, так и не сумевший отомстить Сафрару за Катайтачака, готовился покинуть город. Он должен был двинуть войска на паравачей. Когда-то давно, впервые оказавшись на равнине Тарии, я встретил четырех всадников, одним из них был Камчак. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я узнал, что трое других – Конрад, Хакимба и Толнус оказались не кем иным, как убарами кассаров, катайев и паравачей. Тогда я ещё не знал, что простые воины из разных племен, как правило, не прогуливаются вместе. Те, кого я принял за обычных кочевников, на самом деле оказались специально съехавшимися на совет убарами. Вообще-то у кочевых племен принято скрывать подлинных убаров – чтобы уберечь истинного убара от покушения, каждый народ имеет подставного предводителя. Но по словам Камчака, Конрад, Хакимба и Толнус являлись истинными вождями своих племен. Пытаясь снизиться над растревоженным лагерем катайев, я едва уберегся от стрел – меня спасла яркая куртка посланника. Вскоре меня отвели к возвышению, где восседал мнимый убар. Большого труда стоило мне убедить конвой в том, что я знаю их истинного убара, и лишь после того, как я назвал его имя, меня провели к Хакимбе. Как я и думал, сообщение о плачевном положении тачаков не вызвало у него особого сочувствия – карие глаза Хакимбы смотрели по-прежнему равнодушно с покрытого шрамами лица; то, что паравачи совершают набеги на стада и фургоны тачаков в то время, как те воюют в Тарии, ничуть не волновало предводителя катайев; правда, он порицал паравачей за то, что они делают набеги в Год Знамений – время всеобщего перемирия племен… Тогда я попытался сменить тактику и заявил, что между паравачами и тарианцами возможен заговор и что паравачи даже в этот год не гнушаются совершать набеги, рассчитывая этим отвлечь внимание тачаков от Тарии. Похоже, мои слова произвели какое-то впечатление, и все-таки при всем своем неодобрении действий паравачей и особенно их возможного сговора с тарианцами Хакимба не соглашался помочь воинами. – У нас есть свои фургоны, – наконец медленно произнес он, – свои. Не тачакские, не паравачские, не кассарские – свои. Так вот, если паравачи нападут на наши фургоны, мы будем сражаться. Не раньше. Хакимба был непреклонен. С тяжелым сердцем я взобрался на спину тарна. – Я слышал, что паравачи убивают босков, – сказал я уже сидя в седле. – Убивают босков? – недоверчиво переспросил Хакимба. – Да, – кивнул я, – и вырезают кольца из носов у женщин, чтобы продать их в Тарии, когда оттуда уйдут тачаки. – Это гнусно – убивать босков, – задумчиво произнес Хакимба. – Так вы поможете? – снова спросил я. – У нас есть свои повозки, – упрямо повторил он, – и мы будем следить за ними. – А что вы будете делать, если паравачи и тарианцы объединятся и на следующий год выступят против вас? Они убьют и ваших босков! – Паравачи… – медленно произнес Хакимба, – паравачи хотели бы быть единственным народом фургонов и владеть травой всех прерий и всеми босками. – Так вы одернете других паравачей? – Если они нападут на нас – да, – твердо ответил Хакимба. – У нас свои повозки, вот за ними мы и будем смотреть. Я натянул поводья и, подняв тарна в небо, устремился к своему войску. Вскоре с высоты моему взору открылась Долина Знамений со множеством курящихся алтарей и суетившихся вокруг них жрецами. Я горько усмехнулся. Добравшись до своих, я поручил тарна пяти воинам, оставив их ждать подхода фургонов. Где-то через час с небес спустился мрачный и раздраженный Гарольд. Посадив птицу, он тотчас же передал её на попечение своим воинам и вскоре уже был в седле каийлы. Я не без удовольствия отметил, что теперь он управлял тарном куда лучше, – похоже, с тех пор как мы удрали с башни Сафрара, он зря времени не терял и старательно изучал повадки птицы, а также устройство седла и упряжи. Он был в ужасном настроении. От прежней беспечности не осталось и следа – его поездка к кассарам, как и моя к катайям, не принесла никаких результатов. Конрад не желал посылать своих людей на помощь тачакам по тем же причинам, что и Хакимба. В этом не было ничего удивительного. Пока мы с Гарольдом ехали рядом во главе приданных под наше командование двух тысяч воинов, мы успели обсудить, с чего бы это Камчаку вообще вздумалось посылать нас с таким безнадежным поручением. Всякому, кто хоть немного знал кочевников, была очевидна вся нелепость подобного замысла. Когда наш небольшой отряд на изнемогающих от усталости каийлах наконец достиг лагеря тачаков, взору нашему открылась ужасная картина. Сотни повозок пылали на ветру, траву устилали тысячи трупов. Убитые воины, в большинстве своем с перерезанным горлом, валялись меж горящих фургонов. Золотые кольца были либо просто вырваны из ноздрей убитых женщин, либо обрублены вместе с носом. Наши воины яростно закричали и обрушились на занятых грабежом паравачей. Рубя врагов направо и налево, в лагерь ворвался и Гарольд со своей тысячей. Его отряд сражался внутри лагеря, воины рассыпались, ища между повозками врагов. Я провел свою тысячу вдоль границы стада, и вскоре мы наткнулись на спешившихся паравачей, которые, вооружившись топорами и кайвами, занимались страшным делом – истреблением босков. Застигнутые врасплох, они все через несколько минут были перебиты. И тут мы увидели выстраивающиеся на вершине холма резервные силы паравачей. Конечно, на случай, если к тачакам придет помощь, в боевой готовности они держали тысячу воинов. Они уже седлали своих свежих, отдохнувших каийл, солнце играло на их оружии, и отовсюду неслись трубные звуки боевых рогов, созывающих отряды. Оставалось надеяться на то, что мы достигнем их раньше, чем они успеют построиться и изготовить оружие к бою. Я направил свою тысячу на врага. Зазвучал наш боевой рог, и, безропотно развернув уставших каийл, измотанные долгим переходом люди – моя храбрая тысяча – бросились на врага. Нам удалось разредить ряды противника – обескураженные паравачи валились тут и там, сраженные ударами моих воинов. Боевой клич тачаков перекрывал стоны раненых врагов. Но долго оставаться на холме мы не могли – новые отряды неприятельского войска грозили отрезать нам путь к отступлению, поэтому я велел протрубить отбой – мы поспешно ретировалась к стаду босков. Новые паравачские сотни были уже близко. Тем временем, используя босков как прикрытие, мы перегруппировались – главное, было не дать паравачам приблизиться – пользуясь численным преимуществом, они могли просто перестрелять нас всех из луков. Но паравачи, выстроившись в боевом порядке, двинулись всей массой и, ступая по телам убитых, стали медленно наступать, очевидно рассчитывая, перебив босков, потом расправиться с нами. Тогда по сигналу боевого рога мои воины принялись колоть босков пиками и пугать их дикими криками, направляя стадо в сторону врагов. К тому времени как паравачи поняли, что их ждет, тысячи животных уже двинулись на них. Подминая копытами всех, кто попадался на пути, мощные животные, ревя и отфыркиваясь, двигались все быстрее. Зазвучали неистовые сигналы боевых рогов паравачей к отступлению, но боски уже перешли на бег, мотая громадными головами, увенчанными устрашающими рогами. Под их копытами дрожала земля, а мои воины, мчащиеся за этим грозным потоком, продолжали вопить, безжалостно подгоняя копьями разъяренных животных. С криками ужаса авангард паравачей пытался развернуть своих обезумевших каийл и обратиться в бегство, но задние ряды не давали им этого сделать. В рядах врагов поднималась невообразимая суматоха. Опустив рога, в них на всей скорости врезалось стадо. Это было местью тачакских босков. Обезумевшие животные сминали все на своем пути. Спасая свои жизни, паравачи, вернее, те из них, кому удалось это сделать, развернули каийл и обратились в бегство. Я с трудом удерживался в седле, моя каийла спотыкалась о трупы людей и животных, и спустя несколько минут отдал приказ разворачивать стадо обратно к фургонам. Паравачи удрали далеко, и мне не хотелось, чтобы стадо растянулось по степи, где животные могли легко стать добычей врагов, если те надумают вернуться для продолжения битвы. Моим воинам удалось развернуть стадо обратно к лагерю тачаков, и вскоре мы уже могли дать отдых себе и животным и занять круговую оборону. Близилась полночь, и я был уверен в том, что превосходившие нас в десять, а то и в двадцать раз численностью паравачи дождутся утра, чтобы нанести удар всеми своими силами. Когда на их стороне столь явный перевес, ни к чему рисковать в темноте. Ночью я наконец встретился с Гарольдом, чьи люди закончили очищать лагерь от паравачских мародеров. Кратко посовещавшись, мы направили в Тарию к Камчаку гонца, чтобы тот описал ситуацию и объяснил, что надежды выстоять у нас никакой. – Это уже мало что изменит, – сказал Гарольд, – даже если все сложится нормально и он доберется до Тарии, если Камчак выступит со своим войском сразу же, как получит послание, здесь они будут не раньше чем через восемь часов, а это – слишком поздно. Гарольд говорил правду, и обсуждать это дальше смысла не было. Я устало кивнул. Мы с Гарольдом объявили своим воинам, что если кто пожелает, он может покинуть лагерь и присоединиться к главным войскам в Тарии. С места не сдвинулся ни один человек. Мы расставили дозорных, расседлали каийл, накормив их мясом павших босков. Проснувшись до рассвета, мы позавтракали на скорую руку и вскоре после восхода солнца обнаружили, что паравачи готовятся нанести удар по лагерю с севера. И что самое страшное – из захваченных связанных тачакских женщин и рабынь они выстраивали живой щит, способный защитить паравачских воинов от стрел и копий, если бы их атаковали в лоб. Мы с Гарольдом решили сами выманить врагов на открытое место перед лагерем, а потом, когда паравачи ринутся в наступление, ретироваться за собственные фургоны. Тогда, стреляя из луков практически в упор, мы смогли бы нанести противнику серьезный урон. Хотя, конечно, через какое-то время наши баррикады будут смяты – это было понятно всем. Сражение началось в семь часов утра. Нам удалась наша уловка. Живой щит противнику применить не пришлось, потому что тачаки быстро отступили за фургоны. Там наши воины немедленно спешивались и с луками и кайвами в руках занимали заранее назначенные позиции. Сокрушительный натиск паравачей едва не разнес всю баррикаду, но, по счастью, связывающие фургоны веревки не подвели. Волна каийл с ощетинившимися пиками всадниками обрушилась на преграду и разбилась – задние ряды давили тех, кто был впереди; с разгону многие паравачи перекатывались через баррикаду, где их немедленно приканчивали лучники тачаков либо стаскивали с седел вооруженные ножами свободные женщины тачаков. Тысячи стрел с расстояния двадцати футов сыпались на голову атакующих. И тысячи стрел летели в нашу сторону. Вскоре прозвучал сигнал их боевого рога к отступлению. Но и наши ряды страшно поредели. Примерно в пасанге от нас на вершине холма выстраивались новые отряды паравачей. Окровавленные, потные, задыхающиеся, мы видели, как их ещё много, и мы понимали, что шансов выстоять у нас все меньше и меньше. Груда трупов по ту сторону фургонов могла облегчить наступающим проход через баррикады, и по моему приказу измученные тачаки бросились растаскивать мертвые тела животных и людей. Мы едва успели расчистить пространство, как по сигналу рога на нас ринулась новая волна всадников с копьями наперевес. Четырежды атаковали паравачи в разных местах, четырежды нам удалось их атаки отбить. Наши отряды были почти уничтожены, считанные воины не имели серьезных ранений. За два дня сражений едва ли уцелела хоть четверть людей из тех двух тысяч, что привели мы с Гарольдом. – Смотрите! – вдруг выкрикнул лучник, указывая на другой холм. Там, на вершине выстраивались новые отряды, во главе каждого из них развевались знамена боевых сотен или тысяч. – Это – главные силы паравачей, – сквозь зубы выговорил Гарольд, – нам конец. Я бросил взгляд на цепь изодранных, окровавленных фургонов – все, что осталось от баррикады, и на горстку измученных, израненных людей, которые, пользуясь кратковременной передышкой, растянулись в изнеможении на траве. Между ними, разнося воду и перевязывая раны тем, кому это ещё могло хоть как-то помочь, ходили свободные женщины тачаков и даже несколько рабынь. Кто-то из воинов затянул «Песню Голубого Неба», и её подхватили другие. «Пусть умру я, – звучал над прерией её припев, – но останутся навсегда боски, трава и небо». Вместе с Гарольдом мы стояли на дощатом полу полусгоревшего фургона. Отсюда было хорошо видно перемещение всадников и движение знамен в рядах паравачей. – Мы сделали все, что могли, – произнес Гарольд. – Да, – ответил я. – Мне тоже так кажется. Затрубили боевые рога неприятеля. – Ну, удачи!.. – промолвил Гарольд. Я пожал ему руку. – Спасибо! И тебе удачи, Гарольд! Вновь протрубили боевые рога, и огромными полукружьями на нас медленно двинулись нескончаемые полчища паравачей. С каждым шагом набирая скорость, на нашу баррикаду надвигались, подобно смертоносным серпам, шеренги животных, всадников, выставивших вперед копья. Жалкие остатки наших отрядов напряженно всматривались в приближавшихся воинов. По команде передние цепи всадников в шлемах и с копьями наперевес перешли на рысь. Усиливающийся топот тысяч каийл становился все более частым, все отчетливей слышался пронзительный визг животных, бряцанье оружия и скрип кожаных подпруг. – Слушай! – вдруг крикнул Гарольд. Я не слышал ничего нового, кроме жуткого, бешено нарастающего грохота приближающейся смерти. Но в следующее мгновение я различил доносящиеся откуда-то издалека слева и справа от меня звуки боевых рогов! – Боевые рога! – завопил Гарольд. – Ну и что? – Я с безнадежностью подумал о том, сколько же здесь ещё паравачей. Во весь опор с копьями наперевес на нас мчались всадники врага. – Смотри! Смотри! – кричал Гарольд, указывая то направо, то налево. У меня во рту пересохло от страха. С обеих сторон бесконечным черным потоком в долину стекались новые полчища. Я горько подумал о том, что это, вероятнее всего, моя последняя битва. – Смотри! – кричал Гарольд. – Я вижу, – ответил я ему, – что это меняет? – Да смотри же! – истошно завопил он, прыгая на месте от возбуждения. Я поднял глаза и с замиранием сердца внезапно все понял. Громкий крик радости вырвался из моей груди слева, впереди выкатывающихся из-за холма тысяч всадников развевалось знамя с желтым луком на полотнище, а справа во главе летевших во весь опор воинов на каийлах полоскался в воздухе штандарт с бола! – Катайи! – орал Гарольд, сжимая меня в объятиях. – Кассары! Лишившись дара речи, я только и мог, что потрясенно наблюдать со своего места, как стремительной атакой сметаются фланги паравачей и огромные клинья кассаров и катайев, словно тиски, быстро сжимают вражеское войско. Мне показалось, что небо потемнело – тысячи стрел черным дождем просыпались на обезумевших, смявших свои ряды, безуспешно ищущих пути к отступлению врагов. – Мы могли бы помочь, – заметил Гарольд. – Конечно! – воскликнул я. Гарольд ухмыльнулся: – Вам, коробанцам, как горожанам, такое приходит на ум не сразу. Я развернулся к тачакам: – Разбирай повозки! В атаку! В тот же миг веревки, связывающие повозки, были перерублены, и, оглашая степь боевым кличем тачаков, навстречу паравачам ринулись наши уцелевшие воины – жалкие остатки некогда могучего отряда. Глядя на них, можно было предположить, что в бой идут хорошо отдохнувшие, полные сил люди. Еще до конца дня мне удалось встретиться с убаром катайев Хакимбой и Конрадом, убаром кассаров. Мы обнялись на поле брани как братья по оружию. – У нас – свои повозки, – заявил Хакимба, – и все же все мы – народы фургонов, кочевники. – Так же как и мы, – произнес Конрад. – Я только жалею, – сказал я, – о том, что послал гонца к Камчаку, – теперь он небось оставил Тарию и спешит сюда. – Нет, – успокоил меня Хакимба, – мы отослали гонцов в Тарию, как только снялись с места, так что Камчак в курсе, он все узнал куда раньше вас. – И о нас тоже, – кивнул Конрад, – мы тоже решили, что лучше держать его в курсе дел. – А вы неплохие ребята, – ухмыльнулся Гарольд. – Но теперь и вы в состоянии войны с паравачами. – Паравачи оставили свой лагерь почти без охраны, – заметил ему Хакимба, – практически все силы здесь. Я рассмеялся. – Теперь все боски паравачей пасутся в стадах кассаров и катайев, – весело сообщил Конрад. – Полагаю,они поделены поровну, – заметил Хакимба. – Думаю – да, а если нет, то парочкой набегов мы быстренько сравняем их число, – выразил простое кредо кочевников Конрад. – Что верно, то верно, – ответил Хакимба, и желто-красные шрамы на его лице сморщились в ухмылке. – Уцелевших паравачей дома ждет ещё один сюрприз, – сказал Конрад. – Какой? – спросил я. – Мы подпалили их фургоны – сколько успели, – ответил Хакимба. – А барахло и бабы? – поинтересовался Гарольд. – Все, что нам нравилось – женщины, утварь, мы забрали с собой, остальное – подпалили, а женщин, которые нас не устраивали, оставили раздетыми рыдать у повозок. – Это предполагает войну на многие годы меж народами фургонов, да? – спросил я. – Вовсе нет, – возразил Конрад. – Паравачи захотят вернуть своих босков и женщин, и, возможно, за определенную мзду им удастся это сделать. – Это – мудрое решение, – заметил Гарольд. – Не думаю, что впредь им захочется убивать босков или двурушничать, – заключил Хакимба, и я мысленно согласился с ним. К вечеру с паравачами было покончено. Их остатки рассеялись по степи. Мы с Гарольдом отправили гонца к Камчаку с известием о победе. Спустя несколько часов вслед за ним в Тарию должны были направиться кассарская тысяча и тысяча катайев, выделенные Хакимбой и Конрадом в помощь ему. Было решено, что с утра тачаки перегонят повозки и стадо подальше в степь. Боски перестали доиться от запаха смерти. Вокруг лагеря вовсю шелестели травой неутомимые любители падали – маленькие бурые урты. Куда тачаки направятся в своем кочевье потом, должен был решить Камчак. Войска кассаров и катайев расположились раздельно от нас и друг от друга. Наутро они собирались возвращаться к своим лагерям. Все три племени на ночь выставили дозорных, которые время от времени сообщали обстановку в лагере другого племени. Всем не терпелось вернуться к местам основных стоянок – так было спокойнее. Не то чтобы народы фургонов не доверяли друг другу и в эту ночь, но кочевая жизнь, полная войн и набегов, приучила их к осторожности. Мне же хотелось скорее вернуться в Тарию. Гарольд добровольно вызвался остаться в лагере за начальника, пока ему не пришлют замену. Меня же влекло в Тарию одно важное неоконченное дело, и я горел желанием вернуться туда при первой же возможности. Я решил отправиться утром. Вечером я разыскал старую повозку Камчака – разрубленная и раскуроченная, она не была сожжена, но ни внутри, ни вокруг мне не удалось обнаружить следов пребывания Африз или Элизабет. Не было их и в проломленной перевернутой клетке, в которой Камчак имел обыкновение их держать и где я видел их последний раз. Одна из спасшихся женщин сказала мне, что во время первого нападения паравачей клетка была пуста, Африз сидела в повозке Камчака, а «маленькая варварка», так тут звали мисс Кардуэл, к тому моменту давно уже была в другом месте. Африз досталась паравачам, а что случилось с Элизабет, женщина не знала. Из того, что Элизабет отослали в другой фургон, я заключил, что Камчак её продал кому-то. Мне стало любопытно – кто теперь её хозяин? Ради собственного блага ей бы следовало угождать ему. Хотя не исключено, что подобно Африз она тоже попала в руки паравачи. Я заглянул внутрь нашего старою фургона, чувство горечи и боли нахлынуло на меня. Обшивка каркаса была отодрана во многих местах, ковры, кайвы, седла украдены, сорванные занавеси валялись грязной кучей на искореженном, разломанном полу. Золото и драгоценности, дорогие блюда, чаши и кубки пропало все, лишь в щелях пола и у оснований изогнутых опор каркаса то здесь, то там виднелись оброненные монеты или мелкие драгоценные камни. Здесь же валялось несколько не имевших особой ценности предметов, но мне они были дороги как память медный ковшик, которым пользовались, готовя еду, Африз с Элизабет, оловянная коробка из-под желтого тарианского сахара – теперь она была смята, а её содержимое валялось рядом. Был тут и странный, внушительного вида серый кожистый предмет, он некогда служил Камчаку седалищем, мне вспомнилось, как однажды Камчак пнул его и тот перелетел через всю повозку, чтобы я смог рассмотреть его поближе. Камчаку нравилась эта странная вещь, и мне подумалось, что он будет рад узнать, что она не пропала, подобно другим, в бездонных мешках паравачских грабителей. Я задумался над судьбой тарианки Африз. Насколько я понимал, Камчака мало интересовала его рабыня в последнее время, но я за неё волновался. Если бы не сострадание и не чувство справедливости, то я бы желал, чтобы её красота спасла ей жизнь хотя бы в качестве рабыни паравачей. Естественно, судьба мисс Элизабет Кардуэл – хорошенькой секретарши из Нью-Йорка, так бесцеремонно и так необратимо вырванной из привычной городской жизни родного ей мира, меня волновала не меньше. Измученный событиями этого дня, я лег на дощатый пол разграбленного фургона Камчака и мгновенно уснул.Глава 24. КОМАНДИРСКИЙ ФУРГОН
Большая часть Тарии находилась под контролем тачаков. Вот уже несколько дней она была объята пожаром. Наутро после битвы у фургонов я вскочил на свежую каийлу и отправился в Тарию. Через несколько пасангов я встретил фургон с моим тарном и воина, охранявшего боевую птицу, медленно ехавшего в сторону лагеря. За ним двигался фургон с тарном Гарольда и сопровождающим его охранником. Я оставил каийлу тачакам, перебрался на тарна и вскоре уже различил вдали возвышающиеся стены Тарии и окутывающий их дым. Дом Сафрара все ещё держался, а на крыше главной башни виднелись обороняющие её тарнсмены Ха-Кила. Помимо этой цитадели в городе остались не подавленными считанные очаги сопротивления, где тарианцам ещё удавалось хоть как-то сдерживать натиск нападающих. Мы с Камчаком полагали, что теперь Сафрар должен улететь из города в самое ближайшее время, поскольку теперь ему было совершенно ясно, что удар паравачей по фургонам и боскам тачаков не достиг цели и Камчак не увел свои войска из Тарии. Кроме того, на стороне тачаков теперь выступали катайи и кассары, и дальнейшее развитие событий не могло не приводить Сафрара в ужас. Единственной причиной, по-моему мнению, которая ещё способна была удержать Сафрара от бегства, являлось его ожидание какого-то события чрезвычайной важности: вполне возможно, прибытие на тарне серолицего человека, перед которым у него было обязательство во что бы то ни стало сохранить золотой шар. К тому же, если его дом будет взят приступом и торговец, таким образом, будет подвергаться опасности, у него останется возможность улететь в самый последний момент, бросив своих слуг и защитников на произвол судьбы. Я знал, что через гонцов Камчак был в курсе всех дел в фургонах тачаков, и не стал сообщать ему ни о разграблении, которому подвергся его собственный фургон, ни о судьбе Африз и Элизабет Кардуэл, которую, что казалось мне совершенно естественным, он вполне мог давно продать. Интерес же мой к подобным вещам он со своим типичным для тачаков складом характера непременно должен был воспринять как вмешательство в его личные дела и непростительную дерзость. Придет время, и я узнаю – если будет возможность – имя её нового хозяина каким-либо косвенным способом, не обращаясь непосредственно к Камчаку; гораздо хуже, если при нападении она попала в руки паравачей – тогда поиски её следов сильно осложнятся. Зато я напрямую спросил Камчака о том, почему он, предполагая, что катайи и кассары не придут на помощь тачакам, не оставил тем не менее Тарию и не отвел свои главные силы к фургонам. – Это была рискованная игра с моей стороны, – признался он. – Опасная. – Возможно. Но мне казалось, что я в достаточной степени знаю и катайев, и кассаров. – Да, но ставки в этой игре очень высоки. – Они гораздо выше, чем ты думаешь. – Не понимаю, – признался я. – Игра ещё не окончена, – сказал он, но от дальнейшего разговора отказался. На другой день после моего прибытия в Тарию Гарольду удалось перепоручить свои обязанности командующего колонной фургонов кому-то другому, и он к вечеру прибыл во дворец Фаниуса Турмуса. Днем и ночью, урвав всего час-другой для сна где-нибудь на ковре во дворце или устроившись прямо на каменной мостовой у разведенного часовым костра, мы с Гарольдом выполняли всевозможные указания Камчака, то принимая участие в штурме очередной удерживающей оборону тарианской внутренней крепости, то проверяя и выставляя на посты часовых. Силы тачаков были расположены таким образом, чтобы оттеснить не желающих подчиниться тарианцев в сторону двух городских ворот, сознательно оставленных открытыми и неохраняемыми, чтобы позволить всем как воинам, так и гражданским лицам покинуть город. С городских стен хорошо был виден поток беженцев, оставляющих Тарию. Они несли с собой провизию и вещи, которые им удалось захватить из объятых пламенем домов. Стояла поздняя весна – не слишком суровое время года, хотя и отличающееся нередкими затяжными дождями, значительно ухудшающими и без того несладкую судьбу беженцев. В связи с этим меня немало приятно удивил тот гуманный факт, что вдоль путей следования покидающих город тарианцев Камчак оставил емкости с питьевой водой и кое-какой провиант. Я обратился к Камчаку за объяснениями, поскольку обычно в состоянии войны тачаки не оставляли на неприятельской территории ничего живого, уничтожая даже домашних животных и отравляя колодцы. Города, сожженные народами фургонов сотни лет назад, как говорят, продолжают до сих пор лежать в руинах, являясь пристанищем лишь для ветра да охотящихся за уртами слинов. – Народам фургонов нужна Тария, – без обиняков ответил Камчак. Для меня это было как гром среди ясного неба. С другой стороны, все выглядело совершенно логично. Тария действительно явилась основным звеном, связывающим народы фургонов с городами Гора, своеобразными воротами, через которые всевозможные товары попадали на бескрайние равнины кочевников. Без Тарии существование народов фургонов, несомненно, было бы гораздо более скудным. – А кроме того, – добавил Камчак, – народам фургонов нужен враг. – Не понимаю, – признался я. – Не имея общего врага, они никогда не объединятся, а не объединившись – однажды погибнут. – Именно с этим и связана та игра, о которой ты говорил? – поинтересовался я. – Возможно, – уклончиво ответил Камчак. Однако я не чувствовал себя удовлетворенным; мне казалось, что Тария свободно могла выдержать гораздо большие разрушения, чем те, которые ей причинили войска тачаков: они, например, могли оставить открытыми для отступающих только одни ворота и позволить покинуть город не тысячам, а сотням тарианцев. – И это все? – спросил я. – Это единственная причина, почему столь большому числу тарианцев позволено остановить город? – У тебя, командир, несомненно, есть какие-нибудь дела в других частях города? – сухо сказал Камчак. Я коротко кивнул, повернулся и, разочарованный разговором, покинул комнату. Давным-давно я понял, что нельзя давить на Камчака, если он не хочет говорить. Однако, успокоившись, я сам удивился его снисходительности. Испытывая жесточайшую ненависть к Тарии и тарианцам, он тем не менее не остался глухим к отчаянию своих беспомощных врагов и отнесся к безоружным гражданам с величайшей терпимостью и сочувствием, подарив им жизнь и свободу, позволив им беспрепятственно оставить город. Пожалуй, единственным с точки зрения тарианца исключением явились женщины Тарии, рассматриваемые не иначе как часть доставшейся победителю добычи. Все немногое оставшееся у меня свободное время я проводил у дома Сафрара. Внутренние строения, входящие в его состав и отбитые тачаками, были укреплены при помощи булыжника и бревен, что превратило двор в одну большую баррикаду. Я регулярно проводил обучение тачаков стрельбе из арбалетов, десятки которых оказались в руках нападающих. В распоряжении каждого из отобранных мною воинов находилось по пять арбалетов и по четыре раба-тарианца, назначенных мной для заряжания оружия. Новоиспеченных арбалетчиков я расставил на крышах ближайших домов, кольцом огибающих строения Сафрара. Арбалет, уступая тачакскому луку в скорострельности, имеет тем не менее целый ряд преимуществ, важнейшим из которых являлась возможность ведения более прицельного и мощного огня, что – как я и добивался – в значительной степени затрудняло действия неприятельских тарнов, базировавшихся на главной башне – цитадели осажденных. Прошедшим у меня обучение тачакам уже в первый день удалось подбить четырех подлетающих к башне неприятельских птиц, хотя тарнсмены продолжали наносить нам урон. Однако все шло к тому, что скоро мы бы смогли контролировать воздушное пространство и над башней. Я, конечно, опасался, что известие о появлении у нас дополнительных видов вооружения вынудит Сафрара ускорить свое решение покинуть башню, но сообщение о четырех сбитых тарнах, очевидно, возымело совершенно иное действие, поскольку с бегством Сафрар явно не торопился. Улучив минутку, мы с Гарольдом расположились перекусить у костра, разведенного прямо на мраморном полу дворца Фаниуса Турмуса. Рядом наши стреноженные каийлы расправлялись с тушей убитого верра. – Большинство жителей, – сказал Гарольд, – уже оставили город. – Это хорошо. – Камчак скоро закроет ворота, и тогда мы решительно возьмемся за дом Сафрара и за наемников Ха-Кила. Я кивнул. Защитников в городе осталось совсем немного, основная масса тачаков была освобождена от необходимости отвлекаться на случайные стычки, и у Камчака появилась реальная возможность бросить все свои силы на дом Сафрара и, если понадобится, брать его штурмом. У Ха-Кила в распоряжении, как мы полагали, имелось в настоящий момент более тысячи тарнсменов да плюс почти три тысячи личных охранников Сафрара и неизвестно сколько ещё его слуг и рабов, которых он всегда мог использовать при защите ворот, обороне проломов в стене, для сбора стрел или зарядки арбалетов. Покончив с куском мяса жареного боска, я растянулся на полу и, положив под голову кулак, взглянул в потолок, своды которого носили нисколько не украшающие его следы разожженных тачаками костров. – Ты собираешься провести ночь здесь? – поинтересовался Гарольд. – Надеюсь, что да, – ответил я. – Но ведь сегодня вечером от лагеря пригнали больше тысячи босков, – заметил Гарольд. Я повернулся на бок и посмотрел на него. Я знал, что Камчак за последнее время распорядился пригнать босков, чтобы они откармливались под стенами Тарии для пропитания его воинам. – А какая разница, где я буду спать? – ответил я. – Если ты тачак, то это, надеюсь, не означает, что ты должен спать у боска на спине или ещё лучше под копытами? Лично меня такая перспектива нисколько не прельщала. Но Гарольда, по-видимому, подобная возможность нисколько не разочаровывала. – Если понадобится, – поставил он меня в известность, – тачак может великолепно отдохнуть даже на рогах у боска, но коробанец, по-видимому, предпочитает спать на полу, вместо того чтобы по-человечески устроиться на шкурах ларла в командирском фургоне. – Что-то я не понимаю, – признался я. – Подумай. – Может, объяснишь? – Ты что, до сих не понял? – Нет. – Коробанец несчастный, – пробормотал Гарольд; он встал на ноги, вытер кайву о рукав и вложил её в ножны. – Ты куда? – спросил я. – К себе в фургон, – доложил Гарольд. – Он прибыл вместе с босками и ещё двумястами фургонами, включая, между прочим, и твой. Я приподнялся на локте. – Но у меня нет фургона. – Теперь есть, – возразил Гарольд. – И у меня тоже. Я недоуменно смотрел на него, полагая, что начались его обычные тачакские штучки. – Говорю тебе совершенно серьезно, – заверил меня Гарольд. – В тот вечер, когда мы отправились в Тарию, Камчак приказал выделить нам по фургону в награду. Мы вспомнили ту ночь с её нескончаемым путешествием по подземной системе городского водопровода, колодец, наш плен, Желтый Бассейн, Сады Наслаждений Сафрара, украденных тарнов, бегство – всю сумасшедшую авантюру. – В то время, – продолжал Гарольд, – наши фургоны, конечно, ещё не были выкрашены в красный цвет и не были полны трофеями и прочим богатством – ведь мы ещё не были командирами. – Но за что он нас наградил? – За храбрость, конечно. – Просто за храбрость? – За что же еще? – За успешное выполнение операции, например. Ты вот добился успеха, получил, что хотел. Но я-то нет. Я потерпел неудачу. Я не заполучил золотую сферу. – Золотой шар не имеет никакой ценности. Камчак сам это сказал. – Он просто не знает, чего она стоит. Гарольд пожал плечами. – Может быть. – Вот видишь: я не добился успеха. – Добился. – Какого? В чем? – Для Камчака храбрость – уже успех, даже само по себе проявление храбрости – очень важная вещь. Даже если ты при этом потерпел неудачу, ты все равно добился успеха. – Понятно. – Думаю, тебе это не совсем понятно. – Что именно? – То, что мы проникли в Тарию и выбрались из неё так, как выбрались мы, приведя с собой двух тарнов, достойно общественного признания. Мы оба, ты и я, удостоены шрама храбрости. Я не нашелся что сказать. Помолчав, я взглянул ему в лицо. – Но ведь ты не носишь шрам храбрости. – Парню с таким шрамом было бы не так-то просто действовать поблизости у городских ворот Тарии, – усмехнулся Гарольд. – Ты так не считаешь? – Совершенно верно, – рассмеялся я. – Ничего, – пообещал Гарольд, – как только у меня выпадет свободное время, я отыщу кого-нибудь из клана шрамовщиков и он нанесет мне шрам. Тогда я буду выглядеть ещё более привлекательным. Я рассмеялся. – Может, пусть он сразу же нанесет шрам и тебе? – предложил Гарольд. – Нет, – отказался я. – Шрам будет немного отвлекать внимание от твоей шевелюры. – Нет, спасибо, не нужно. – Ладно. Всем и так известно, что ты всего лишь коробанец, а не тачак. – Он помолчал и добавил: – Хотя многие из тех, кто носит шрам храбрости, заслужили его менее достойными делами, чем ты. Это было приятно услышать. – Ну, ладно, – сказал Гарольд. – Я устал и хочу поскорее добраться до своего фургона. Завтра снова за работу. – А я даже не знаю, где мой фургон, – признался я. – Я об этом догадался, когда понял, что ты, скорее всего, провел ночь после сражения, с удобством устроившись на полу пустого фургона Камчака. Я искал тебя, но так и не нашел. Твой фургон – тебе, наверное, это будет приятно узнать, – не пострадал от нападения паравачей. Не то что мой собственный. Я рассмеялся. – Странно, я даже не знал, что у меня давно есть фургон! – Тебе это уже давно было бы известно, если бы ты снова не бросился сломя голову в Тарию сразу после нашего возвращения на тарнах с Хереной, когда фургоны ещё двигались к Та-Тассе. Ты даже не задержался у фургона Камчака: Африз бы, конечно, тебя предупредила. – Как? Крикнула бы из клетки для слинов? – Тогда она уже не была в клетке. – Вот как? Рад слышать. – Та маленькая дикарка – тоже. – А с ней что стало? – Камчак отдал её одному воину. – Понятно. – Эта новость меня не обрадовала. – А почему ты сразу не сообщил мне о фургоне? – Это не показалось мне таким важным, – сказал Гарольд. – Но коробанцы, наверное, иначе относятся к подобным вещам – фургонам и прочим мелочам. Я не мог не рассмеяться. – Гарольд, я устал. Дай мне отдохнуть! – Ты не собираешься провести эту ночь в своем фургоне? – Пожалуй, нет. – Как пожелаешь. А я постарался, чтобы он не пустовал без паги и вина ка-ла-на из Ара… В Тарии, хотя в нашем распоряжении и оказались значительные богатства, большими запасами паги или ка-ла-на мы не располагали. Как я уже упоминал, тариане в основном предпочитали крепкие сладкие вина. В качестве трофея я взял себе во дворце сто десять кувшинов паги и сорок бутылок ка-ла-на с Тироса, Коса и Ара, но отдал их своим арбалетчикам, за исключением одной бутылки паги, которую мы с Гарольдом осушили ещё пару ночей назад. Я решил, что неплохо, пожалуй, было бы провести эту ночь в собственном фургоне. Две ночи назад мы с Гарольдом отведали паги, почему бы не подарить эту ночь бутылке ка-ла-на? Я посмотрел на Гарольда и улыбнулся. – Я тебе благодарен. – И есть за что, – сказал Гарольд, спутывая ноги своей каийле и запрыгивая в седло. – Без меня ты никогда бы не нашел своего фургона, а я бы ни за что больше не стал тратить время на пустую болтовню! – Подожди! – крикнул я ему вслед. В несколько прыжков его каийла выскочила из зала, пролетела следующий, вихрем промчалась по коридору и через секунду исчезла в проеме главного выхода из дворца. Бормоча проклятия, я рывком развязал поводья своего скакуна, затянутые вокруг колонны, и, на ходу запрыгнув в седло, помчался вслед за Гарольдом, не желая затеряться на улицах Тарии или среди тачакских повозок, заглядывая в каждый фургон и спрашивая, не мой ли это? Я словно на крыльях пролетел через ступени входной лестницы дворца Фаниуса Турмуса и так же быстро оставил за спиной внутренний и внешний дворы, провожаемый изумленными взглядами воинов, едва успевающих отдавать мне полагающиеся командиру приветствия. Едва выскочив на улицу, я резко осадил вставшую на дыбы каийлу: Гарольд спокойно восседал в седле, с укоризной глядя на меня. – Такая поспешность, – заметил он, – не подобает командиру тачакской тысячи. – Пожалуй, – согласился я, переводя каийлу на шаг и приноравливаясь к шагу каийлы моего эксцентричного товарища. – Я боялся, что не найду без тебя свой фургон, – признался я. – Но ведь это фургон командира, – сказал Гарольд. – Тебе показал бы его любой воин. – Об этом я не подумал. – Ничего удивительного, – утешил меня Гарольд. – Ты ведь всего лишь коробанец. – Но когда-то давно мы все же повернули вас вспять, – возразил я. – Меня там тогда не было, – заметил Гарольд. – Это верно, – согласился я. Некоторое время мы ехали молча. – Если бы это не задело чувства твоего достоинства, командир, – сказал я, – я бы предложил наперегонки на каийлах. – Вон, смотри! – немедленно воскликнул Гарольд. – Там, сзади! Я мгновенно остановил каийлу и, выхватив меч, окинул пристальным взглядом пустынные улицы города и глазницы окон. – Что там? – воскликнул я. – Вон там, справа! – крикнул Гарольд. – Да что там такое? – Пролом в стене, видишь? – решительно кивнул головой Гарольд. – Кто быстрее? Я обернулся и посмотрел на него. – Я принимаю твое пари! – крикнул он, пришпоривая своего скакуна и рывком посылая его вперед. Пока я развернул свою каийлу, он преодолел уже почти треть расстояния. Не могу передать, как меня это задело. Несчастное мое животное чуть не взлетело, так вонзились мои пятки ему под ребра. Пролом мы с Гарольдом проскочили одновременно, благо ширина его позволила нашим животным не столкнуться друг с другом. Тут же пустили своих каийл обратно и перевели на шаг, дабы выехать через главные ворота – уже под изумленные взгляды стражников – не торопясь, как подобает людям нашего ранга. Мы безмолвно подъехали к фургонам, и тут Гарольд указал на один из них. – Это твой, – сказал он. – Мой рядом. Фургон оказался большим, запряженным восемью черно-бурыми босками. У входа стояли два охранника, а рядом на врытом в землю шесте возвышался штандарт с изображением четырехрогого боска. Шест был выкрашен красной краской – цветом, соответствующим командирскому рангу. В щели под дверью я заметил свет внутри фургона. – Желаю тебе всего хорошего, – сказал Гарольд. – И тебе всего хорошего, – ответил я. Тачакские охранники приветствовали нас тремя ударами копья о щит. Мы ответили поднятием правой руки, ладонью наружу. – У тебя действительно быстрая каийла, – сказал Гарольд. – Скорость для наездника – это все, – пожал я плечами. – Да, если бы это было не так, я бы у тебя вряд ли выиграл, – согласился Гарольд. – Странно, а я считал, что победил я. – Вот как? – Конечно. Откуда ты знаешь, что победа не за мной? – Ну… я этого не знаю… некоторая доля вероятности действительно есть… – замялся Гарольд. – Большая, большая доля вероятности, – заверил его я. – На самом деле, – признался он, – я затрудняюсь сказать, кто победил. – Я тоже, – согласился я и предложил: – Давай считать это ничьей. – Пожалуй, хотя все это кажется просто невероятным. – Он помолчал и добавил: – Может, решим это монетой? Подбросим? Орел или решка? – Нет, – отказался я. – Пусть останется ничьей. – Ладно, идет, – согласился Гарольд и, усмехнувшись, поднял руку в горианском приветствии: – До утра! – До утра! – поднял руку я в ответ. Я смотрел, как он идет между фургонов, насвистывая какую-то тачакскую мелодию. Наверное, маленькая Херена ждет его в ошейнике и закованная в цепи. Назавтра, я знал, назначен штурм последних убежищ Сафрара и башни, которую обороняют наемники Ха-Кила. Вполне возможно, завтра один из нас или мы оба погибнем. Я обратил внимание, что боски, впряженные в мой фургон, выглядят накормленными и ухоженными, гривы их расчесаны, а рога и копыта тщательно отполированы. Я передал поводья каийлы одному из охранников и устало поднялся по ступенькам фургона.Глава 25. МНЕ ПОДАЮТ ВИНО
Я отворил дверь фургона и остолбенел от неожиданности. На полу, устланном толстым ковром, под свисающим с потолка заправленным тарларионовым маслом светильником в желтой шелковой накидке спиной стояла девушка. Темные волосы ее были стянуты красной лентой, а от правой лодыжки к ошейнику для рабов тянулась тонкая металлическая цепь. Услышав скрип двери, она обернулась и взглянула на меня. – Это ты! – воскликнула она. Руки ее потянулись к лицу. Я стоял как громом пораженный, ожидая увидеть здесь кого угодно, но только не Элизабет. – Ты жив! – воскликнула она. – Беги отсюда! Скорее! – Почему? – удивился я. – Он тебя увидит! Беги скоре! – она не в силах была оторвать руки от лица. – Кто увидит? – Я ничего не понимал. – Мой господин! – в отчаянии воскликнула девушка. – Пожалуйста, скорее уходи! – А кто он? – спросил я. – Тот, кому принадлежит этот фургон, – из глаз у нее полились слезы. – Я его еще ни разу не видела. Я не сдвинулся с места – не хотел выдавать охватившего меня волнения. Гарольд сказал, что Камчак пожаловал Элизабет воину, но не сказал какому именно. Теперь я это знал. – Значит твой хозяин нечасто тебя навещает? – поинтересовался я. – Он еще ни разу сюда не заходил, – ответила девушка. – Но он где-то в городе и может вернуться именно сегодня. – Я не боюсь его! – ответил я. Она отвернулась; цепи отозвались на ее движения легким звоном. Заметив мой взгляд, она плотнее закуталась в шелковое покрывало. – Чье имя на ошейнике? – спросил я. – Они мне показывали надпись, но я не знаю, – сказала она. – Я не умею читать. Это, конечно, было правдой, она могла говорить по-гориански, но разобрать написанное была неспособна. Впрочем, грамотой не владели и многие тачаки, поэтому на ошейниках их рабов зачастую были выгравированы значки, символически показывающие, кому именно принадлежит данный невольник. Но даже умеющие читать или желающие составить о себе подобное мнение нередко рядом со своим именем также ставили личный знак, чтобы разобрать его были в состоянии другие, не владеющие письмом воины. Например, знак Камчака изображал четыре рога боска над двумя скрещенными кайвами. Я вошел в фургон и приблизился к девушке. – Не смотри на меня! – воскликнула она, отворачиваясь так, чтобы свет не падал ей на лицо, и закрывая его руками. Я развернул к себе её ошейник; от него тянулась тонкая металлическая цепь. На девушке был сирик, которого под накидкой я сразу не заметил. Цепь от ошейника свисала вдоль тела, соединялась с ножными кандалами и заканчивалась на вделанном в стену кольце. На тарианском ошейнике девушки были выгравированы четыре рога боска и символ города Ко-Ро-Ба, который Камчак велел использовать как мой личный знак. Надпись на кольце гласила: «Я – женщина Тэрла Кэбота». Я поправил на девушке ошейник и отошел к дальней стене фургона: хотелось побыть одному и подумать. Однако тут же мелодично зазвенели цепи на ногах у девушки, пристально вглядывающейся мне в лицо. – Что там написано? – спросила она. Я не ответил. – Чей это фургон? – взмолилась она. Я хмуро посмотрел на нее, и она тут же прикрыла лицо рукой, стараясь при этом, чтобы шелковая накидка плотнее окутывала её тело. Цепи, охватывающие её запястья, тянущиеся к щиколоткам и дальше к кольцу в стенке фургона, вызывали во мне ненависть Над прижатой к лицу ладонью блестели наполненные страхом глаза девушки – Чей это фургон? – Мой, – ответил я. Девушка замерла от неожиданности. – Нет, не может быть, – выдавила она из себя. – Это фургон какого-то командира, он командует тачакской тысячей. – Я и есть этот командир, – ответил я. Она провела рукой по лицу, словно пытаясь отогнать от себя сон. – А что написано у меня на ошейнике? – Что ты – девушка Тэрла Кэбота. – Твоя девушка? – Да. – Значит, я – твоя рабыня? – Да. – Она не в силах была больше произнести ни слова. – Да, ты принадлежишь мне, – подтвердил я. Из глаз у неё потекли слезы, оставляя на шелковой накидке мокрые пятна, но она так и продолжала стоять не в состоянии их остановить. Я опустился рядом с ней на колени. – Все хорошо, Элизабет. Все уже позади, – постарался я её успокоить. – Тебе больше не будут причинять боль. Ты больше не рабыня. Ты свободна. Я нежно взял её скованные цепями руки и отвел их от её лица. Она попыталась отвернуться. – Пожалуйста, не смотри на меня, Тэрл, – пробормотала она. В носу у нее, как я догадывался, поблескивало крохотное изящное золотое колечко, подобающее каждой тачакской женщине. – Не смотри на меня, – взмолилась она, – прошу тебя! Я осторожно приподнял ладонями её тонкое лицо, обрамленное мягкими темными волосами, и с нежностью вгляделся в этот высокий лоб, чудесные, полные слез глаза и дрожащие губы, над которыми тускло поблескивало золотое тачакское колечко. – Оно тебе очень идет, – сказал я. Девушка подавила подступившие рыдания и прижалась лицом к моему плечу. – Они привязывали меня к колесу, – пробормотала она. Я утопил ладонь в её густых волосах и плотнее прижал её голову к своей груди. – Они поставили у меня на теле клеймо! – едва слышно выдохнула она. – Теперь все уже позади, Элизабет, – сказал я. – Все уже кончилось. Ты свободна. Она подняла свое мокрое от слез лицо. – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, – прошептала она. – Нет, – с грустью ответил я, – не любишь. Она снова уронила голову мне на плечо. – Но ты не хочешь меня, – едва сдерживая рыдания, бормотала она. – Ты никогда меня не хотел! Я промолчал. – И вот теперь, – с горечью продолжала она, – Камчак отдал меня тебе. Именно потому, что я тебе безразлична! Он такой жестокий! Жестокий! – Мне кажется, Камчак в данном случае больше думал о тебе, – возразил я. – Он считал, что отдает тебя другу. Она отстранилась от меня в полном изумлении. – Неужели это возможно? – удивилась она. – Этот человек избивал меня плетью! Она опустила глаза, боясь встретиться со мной взглядом. – Тебя избили, потому что ты хотела убежать, – пытался объяснить я. – Обычно женщину за подобную провинность калечат или бросают на растерзание слину. То, что тебя наказали лишь плетьми, доказывает мне и, возможно, тебе тоже, что он считается с твоим положением. Она по-прежнему боялась поднять голову. – Он опозорил меня, – продолжала она. – Я себя ненавижу после всего, что было! Я не чувствую себя женщиной! – Теперь все уже позади, – пытался я её успокоить. Толстый ковер у нас под ногами чуть не промокал от слез девушки. – А вот прокалывание ушей, – старался я перевести разговор на другую тему, – тачаки рассматривают как варварский обычай, занесенный к их девушкам тарианцами. Элизабет подняла глаза; колечко у неё в носу заиграло золотистыми огоньками. – У тебя уши проколоты? – спросил я. – Нет, – ответила она, – но многие из моих подруг в Нью-Йорке прокалывают. – Но ведь тебе это не кажется таким уж безобразным? – поинтересовался я. – Нет, – слабо улыбнулась она. – А попробуй сказать об этом тачакам, – предложил я. – Они даже тарианским рабыням не позволяют носить серьги в ушах. А тачакскую девушку больше всего страшит то, что, попав в руки тарианцев, она распростится с непроколотыми ушами. Элизабет сквозь слезы улыбнулась. – К тому же колечко всегда можно снять, – продолжал я свои увещевания. – Растянуть и вытащить. Остается лишь крохотная дырочка в носу, которую даже не всегда заметишь. – Ты такой добрый, Тэрл Кэбот, – сказала девушка. – Не знаю даже, стоит мне об этом говорить, – признался я, – но это колечко очень тебе идет. Она подняла голову и кокетливо улыбнулась. – Правда? – Да, очень. Она опустилась рядом со мной на колени, все ещё плотно запахивая на себе шелковую накидку. Глаза её уже не смотрели так грустно. – Я рабыня или свободная женщина? – Свободная. Она рассмеялась. – Не думаю, чтобы тебе хотелось отпускать меня на свободу, – заметила она. – Ты все ещё держишь меня в цепях, как простую рабыню! – Извини! – ответил я. – Где ключ? – Над дверью, – ответила она. – Там, куда я не могу дотянуться. Я поднялся с пола. – Я так счастлива! – призналась Элизабет. Я снял ключ с небольшого, вбитого в притолоку над дверью крюка. – Не оборачивайся! – попросила она. Я стоял лицом к двери. – Почему? – спросил я и услышал легкий перезвон цепей. – И ты посмеешь снять кандалы с такой женщины? – донесся до меня её внезапно зазвучавший с придыханием голос. Я резко обернулся и увидел, что она поднялась с пола и стоит, гордо расправив плечи и вскинув голову, глядя с вызовом, словно только что получившая ошейник женщина, захваченная в плен не больше часа тому назад и доставленная в лагерь налетчиков в качестве трофея их удачного набега. У меня перехватило дыхание. – Да, я сброшу с себя накидку, но знай: если ты прикоснешься ко мне… – Она не договорила фразы. Бесшумно, с церемониальной торжественностью желтая шелковая накидка соскользнула с её тела и опустилась к ногам. Девушка стояла не шелохнувшись, глядя на меня в притворном негодовании, грациозная и прекрасная. Помимо сирика, на ней было обычное одеяние кейджеры: куурла и чатка – красный шнур и полоска черной кожи, калмак – короткая кожаная курточка без рукавов и куура – тонкий красный поясок. На левом бедре у неё я заметил небольшое, глубоко вошедшее в тело клеймо, изображающее четыре скрещенных рога боска. Даже не верилось, что эту стоящую передо мной в сирике гордую девушку мы с Камчаком воспринимали как маленькую дикарку, о которой я мог знать лишь то, что она была тихой, робкой девушкой с Земли, молоденькой секретаршей, одной из многих тысяч таких же, как она, наполняющих каждый крупный офис больших городов Земли. Но женщина, стоящая сейчас передо мной, никак не наводила на мысли об угловатых конструкциях из стекла и бетона, сковавших, поправших природу Земли; о городах, забитых толпами людей, моралью и условностями превращенных в безликих рабов, в придатки, обслуживающие пожирающую, выжимающую из них всякую индивидуальность систему, подавляющую в мужчинах мужественность, а в женщинах – женственность, покупающую их жизни и свободу за горсть денег и призрачные, условные удовольствия. Нет, это стоящее передо мной существо оживляло в душе рев босков и запах земли, скрип фургонов и рев ветра, костры с жарящимися на них кусками мяса и стоны девушек, тающих от любви в объятиях мужчины, Камчака, рвущегося в бой на своей каийле. Передо мной стояла женщина, которую могли захватить в плен в Тарии или Аре, на Тиросе или Косе, гордо носящую свои цепи перед лицом захватившего её врага, одетую для услаждения его глаз – так, чтобы нивелировать всю её индивидуальность и превратить в одну из типичных рабынь тачаков. – Ну, – нетерпеливо произнесла мисс Кардуэл, разбивая своим голосом очарование момента, – я думала, ты собираешься снять с меня цепи. – Да, конечно, – пробормотал я, неуверенно двинувшись к ней. Я отомкнул замки на кандалах и наручниках и бросил снятый с девушки сирик под ввинченное в стену кольцо для привязывания рабов. – Что это на тебя нашло? – не удержался я. – Сама не знаю, – ответила она. – Должно быть, в мыслях я уже привыкла к своему положению тачакской рабыни. – Теперь ты свободна, – твердо ответил я. – Это чувство не так-то просто выбросить из головы, – призналась она. – Но я постараюсь. – Постарайся. – Мое одеяние что – заставляет тебя нервничать? – спросила она. – Да, – признался я. Он подняла с пола шелковую накидку и двумя заколками, очевидно трофейными из Тарии, быстро закрепила её на плечах. Я готов был её изнасиловать. Но я этого, конечно, не сделаю. Не дождется! – Ты поел? – спросила она. – Да, – ответил я. – Здесь ещё осталось немного жареного мяса, – кивнула Элизабет на запасы еды в моем фургоне. – Оно уже остыло, но я, конечно, не собираюсь суетиться и разогревать его. Я – свободная женщина, не какая-нибудь рабыня, ты ведь знаешь! Я начал жалеть о своем поспешном решении подарить ей свободу. Она посмотрела на меня сияющими глазами. – У тебя ушло так много времени, чтобы добраться до фургона, – заметила она. – Я был занят, – возразил я. – Сражения там всякие, я полагаю? – Правильно полагаешь. – А почему ты пришел в фургон сегодня вечером? – поинтересовалась она. Я как-то не сумел определить интонации в её вопросе. – Хотел выпить вина, – ответил я. – Вот как, – неопределенно усмехнулась она. Я подошел к сундуку, стоящему у дальней стенки фургона, и вытащил одну из находившихся в нем бутылок ка-ла-на. – Давай отметим твое освобождение, – предложил я, наливая ей вино в небольшой бокал. Она с улыбкой приняла бокал и подождала, пока я наполню свой. – За свободную женщину, – предложил я тост. – За ту, которая проявила силу духа и храбрость – за Элизабет Кардуэл, женщину одновременно и свободную, и красивую! Мы чокнулись и осушили бокалы. – Спасибо, Тэрл Кэбот, – с благодарностью произнесла Элизабет. Я отставил пустой бокал. – А теперь нам, конечно, нужно как-то переустроить наш фургон, – заметила она, окидывая взглядом мое жилище с решительно поджатыми губами. – Нужно его перегородить. Не знаю даже, как я могу делить жилище с мужчиной, который не является моим хозяином. Я был поражен. – Ну, что-нибудь придумаем, – не нашел я ничего лучшего сказать. Чтобы как-то оттянуть решение неожиданно возникшей проблемы, я снова наполнил свой бокал. Элизабет от вина отказалась Я не стал настаивать, но свой бокал осушил: в конце концов, я ведь решил посвятить эту ночь выпивке. – Может, сделать перегородку из шкур? – продолжала размышлять вслух Элизабет. – Лучше выпей вина, – предложил я свое решение проблемы. Она с отсутствующим видом пригубила. – А вино неплохое, – заметила она. – Отличное! – подхватил я. – Думаю, стенка из толстых досок лучше подойдет, – вернулась она к занимающей её теме. – Ты можешь носить даже вуаль, – поддержал я её начинания. – И кайву не забудь! – Верно, – согласилась она. Она снова пригубила вино, не спуская с меня своих мерцающих глаз. – Кстати, говорят, – заметила, она, – что мужчина, подаривший свободу женщине, – последний болван. – Наверное, так и есть. – Тэрл Кэбот, ты просто чудо! – воскликнула Элизабет. Она показалась мне сейчас особенно красивой. Мне захотелось её с новой силой, но теперь она была свободной женщиной, не рабыней, и считаться только со своими желаниями мне казалось не совсем уместным. Тем не менее я решил не отступаться и на глаз прикинул расстояние между нами, чтобы в случае чего иметь возможность дотянуться до неё и посмотреть, что из этого получится. – О чем ты думаешь? – поинтересовалась Элизабет. – Так, ни о чем. – Ага, – усмехнулась она, снова потянувшись за бокалом. – Вот-вот, выпей ещё вина, – подбодрил я её. – Конечно, выпью. – Оно действительно хорошее. – Отличное! – Ты просто пытаешься меня напоить. – Такая мысль и вправду приходила мне в голову. – Она рассмеялась. – И после того, как я опьянею, что ты собираешься со мной сделать? – Засуну тебя в мешок с навозом. – Фу-у… У тебя нет никакого воображения! – А что бы предложила ты сама? – Ну.. Я у тебя в фургоне совершенно одна, беззащитна, всецело нахожусь в твоих руках… – Ладно, оставь! – Если хочешь, я могла бы на какое-то мгновение снова стать рабыней… Ну, как будто я опять попала в рабство и опять стала твоей, чтобы ты мог делать со мной все, что захочешь. – Неплохая идея. – Неужели командир тачакской тысячи действительно не знает, как себя вести с такой женщиной, как я?! Я потянулся, чтобы схватить её в свои объятия, но на пути у меня оказался бокал и моя рука машинально на него наткнулась. – Да, пожалуйста, мистер Кэбот, – проворковала она, – выпейте ещё вина! – Я раздраженно поднялся с пола и отошел от неё. – Клянусь Царствующими Жрецами, – не сдержался я, – ты просто сама напрашиваешься на неприятности! Элизабет рассмеялась, глаза её сияли. – Я свободная женщина. – Я помню об этом. Снова возникло неловкое молчание. – Ты говорила о переустройстве фургона, – напомнил я. – Могу предложить некоторые из них. Свободная ты женщина или нет, ты – у меня в фургоне. Поэтому я рассчитываю, что у нас будет приготовлена еда, в фургоне будет убрано, оси его будут хорошенько смазаны жиром, а боски ухожены и накормлены. – Не беспокойся, – заверила она меня. – Когда я буду готовить себе еду, её хватит на двоих. – Рад слышать, – принял я её обещания. – А кроме того, мне и самой неприятно было бынаходиться в грязном фургоне, с несмазанными колесными осями и неухоженными босками. – Надеюсь на это. – Но мне кажется, что ты вполне мог смириться бы со всем этим мусором. – Ты забываешь, что я командир тачакской тысячи. – А какая разница? – Большая разница! – Мой голос перешел на крик. – И не нужно на меня кричать, – наставительно заметила она. Этот разговор начал меня раздражать. Глаза мои сами собой остановились на валяющихся под металлическим кольцом цепях. – Мы, конечно, можем рассматривать это как простое разделение обязанностей, – продолжала она. – Хорошо, – согласился я. – С другой стороны, ты вполне мог бы купить рабыню для выполнения этих работ. – Ладно, я куплю рабыню. – Хотя доверять рабыням нельзя. Я едва не расплескал вино от переполнявшего меня бешенства. – Осторожнее, вино прольешь, – она уже издевалась. Да, решил я, не зря гориане считают предоставление женщине свободы глупейшей ошибкой. Очевидно, не замечая моего состояния, Элизабет заговорщицки мне подмигнула. – Ничего, – сообщила она. – Я буду присматривать за фургоном. – Да, – рявкнул я, – хорошо! Я опустился рядом со стоящим на ковре бокалом с вином и уставился в пол. Элизабет присела в двух шагах от меня и снова пригубила вина. – От одной рабыни – её зовут Херена – я слышала, – с серьезным видом сообщила Элизабет, – что завтра ожидается большое сражение. – Да, это правда. – Зачем ты пришел сегодня ночью в фургон? – За вином, я тебе уже говорил. Она опустила глаза. Какое-то время мы молчали. – Я счастлива, что это именно твой фургон, – наконец нарушила она молчание. Я окинул её задумчивым взглядом, усмехнулся и снова погрузился в свои мысли. Интересно, что будет с Элизабет? Она, напомнил я себе, не горианка, она – бывшая жительница Земли. Она не принадлежала к тарианцам или тачакам, она неспособна была даже прочесть надпись на их языке. Для любого жителя планеты она оставалась хорошенькой дикаркой, годящейся лишь для того, чтобы носить ошейник своего хозяина. И тем не менее сложно даже себе представить, насколько она ранима. Не имея защитника, она будет совершенно беспомощна. Даже горианка вне стен родного города, не имея рядом человека, способного её защитить, недолго сумеет избегать опасности оказаться закованной в цепи. Даже крестьяне вылавливают таких женщин и используют их для работ на полях или по дому, пока не продадут их первому попавшемуся работорговцу. Нет, мисс Кардуэл необходим защитник, покровитель. Но уже завтра я могу погибнуть под стенами дома Сафрара. Как сложится после этого её судьба? А кроме того, напомнил я себе, у меня свое дело, свое задание, и как воин я не могу связывать себя с женщиной, ни с рабыней, ни со свободной. Спутником Элизабет в этом мире могут быть только ошейник и цепи. Грустно это сознавать. Приходилось признать, что лучше бы Камчак не отдавал мне этой девушки. Голос её прервал мои невеселые размышления. – Странно, что Камчак не продал меня, – сказала она. – Может, ещё продаст, – утешил я её. Она рассмеялась. – Может быть, – согласилась она, пригубив бокал. – Все может быть, Тэрл Кэбот. – Это верно. – И все же почему он меня не продал? – Не знаю. – Почему он отдал меня тебе? – Я действительно не знаю. А в самом деле, почему Камчак отдал эту девушку именно мне? Слишком много вещей в последнее время вызывали у меня удивление, и я невольно вернулся мыслями к загадкам этой планеты, к Камчаку, к тачакам и ко всему тому, что так отличается от нашего с Элизабет прежнего мира. Я задумался, почему Камчак вдел кольцо в нос этой девушки, подверг её клеймению и одел обычной кейджерой? Действительно ли только потому, что она вызвала его гнев попыткой убежать из его фургона, или на то была ещё какая-то причина? И почему он подверг её наказанию – возможно, относительно жестокому – именно в моем присутствии? Думаю, таким образом он заботился о девушке. Ведь после этой демонстрации он отдал её мне, а мог отдать любому из своих воинов. Он сказал, что это ради её же блага. Почему же он так поступил? Или ради меня? Или ради нее? Элизабет наконец осушила свой бокал. Она встала, сполоснула бокал и поставила его на место. Затем опустилась на колени у дальней стенки фургона, распустила ленту и встряхнула волосами. После этого она принялась разглядывать себя в зеркальце, поворачиваясь то так, то этак. Я был изумлен. Теперь она рассматривала золотое колечко в носу не как уродство, а как основное свое украшение. Она повыше взбила волосы и, стоя на коленях, выпрямила спину, как настоящая горианка. Камчак не позволил ей обрезать волосы; теперь, когда она считает себя женщиной свободной, она, думаю, скоро захочет их укоротить. Если так, я буду об этом искренне сожалеть; длинные, густые волосы всегда казались мне главным украшением женщины. Внезапно мне подумалось, что я понял Камчака! Он действительно любил эту девушку! – Элизабет, – отвлек я её от прихорашивания. – Да? – откликнулась она, опуская зеркальце. – Думаю, я знаю, почему Камчак отдал тебя мне, помимо, конечно, того факта, что считал, будто я смогу использовать хорошенькую женщину для ведения хозяйства. Она рассмеялась. – Я рада, что он так поступил, – призналась она. – Вот как? – выразил я свое удивление. Она улыбнулась и снова погляделась в зеркальце. – Конечно. Кого ещё он мог найти достаточно глупого, чтобы меня освободить? Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. – Так почему он так сделал, как ты думаешь? – поинтересовалась она. – На Горе считается, что только женщина, познавшая всю глубину рабства, может быть по-настоящему свободной. – Я не уверена, что до конца понимаю это. – Здесь, очевидно, дело не в том, действительно ли женщина свободна или является рабыней, не в самих надетых на неё цепях, ошейниках или клейме. – А в чем же? – Вероятно, считается, что только женщина, в высшей степени подчиняемая чужой воле, способная себя подчинить, полностью отдаться, раствориться в мужских объятиях, может быть настоящей, истинной женщиной, и, являясь таковой, она, следовательно, является свободной. Элизабет рассмеялась. – Эта точка зрения не для меня; я, в конце концов, американка – свободная женщина! – заявила она. – Я говорю не об ошейнике и цепях. – Нет, все это только глупая теория. – Может, и так. – Я нисколько не уважаю женщин, способных полностью отдаться мужчине, – встряхнула она головой. – Это меня не удивляет, – признался я. – Женщина – такая же личность, как мужчина, ничуть не меньше. – Мне кажется, мы говорим о разных вещах. – Возможно. – В нашем с тобой мире слишком много говорят о личностях и очень мало – непосредственно о мужчинах и женщинах как таковых. Из-за этого люди привыкают видеть в человеке прежде всего личность, мужчины уделяют меньше внимания своей мужественности, а женщины привыкают к мысли о недостойности вести себя по-женски. – Чепуха! Все это чепуха! – Я говорю не о словах, используемых на Земле для обозначения этих вещей и понятий, а о том скрытом за словами смысле, который лежит в основе наших действий. Она наморщила свой хорошенький лобик. Я продолжил. – Что если бы нами в гораздо большей степени руководили законы природы, естественный голос крови, а не общественная мораль и надуманные условности? Представь себе мир, где искренние отношения между мужчиной и женщиной, их естественное влечение друг к другу внезапно были подменены требованиями какой угодно морали, лежащей в основе процветания общества как такового, действующей именно на благо общества, а не конкретного человека, общества, склонного воспринимать индивидуума как частичку самого себя, как функционирующую частичку, в которой половое различие отступает на второй план по отношению к профессиональному мастерству? – Пытаюсь представить. – Ну а какой, по-твоему, будет результат? – Даже затрудняюсь сказать. – Результатом будет наша Земля! – Свободная женщина не желает подчинять себя мужчине, подстраиваться под него! – возразила Элизабет. – Мы опять говорим о разных вещах. – Возможно. – Не существует более свободной, величественной и внутренне прекрасной женщины, чем горианская вольная спутница мужчины. Сравни её с наиболее часто встречающимся типом жены жителя Земли. – Нет, судьба тачакской женщины убога. – Редко кто из них рассматривается в городах как полноправная вольная спутница мужчины. – Мне не приходилось встречаться с такой женщиной. Мне оставалось лишь признать её правоту. Особую грусть вызывало то, что сам я знал только одну такую женщину – Дину. – Возможно, ты права, – согласился я, – но млекопитающие делятся на тех, кто по природе своей стремится к обладанию кем-либо, и тех, чья природа требует от них быть обладаемыми. – Я не привыкла думать о себе как о млекопитающем, – рассмеялась Элизабет. – А кем ты привыкла считать себя в биологическом смысле? – Ну, если ты хочешь посмотреть на меня с этой точки зрения… Я ударил кулаком по полу фургона, и Элизабет испуганно отскочила в сторону. – Вот с какой точки я смотрю на это дело. – Чепуха! – заявила Элизабет. – Это ничего не доказывает. – Горианцы тоже признают, что этот аспект не воспринимается женщинами, они не понимают его, боятся и протестуют. – Потому что это не доказательство. – Ты все время считаешь, что я хочу принизить женщину, доказать её ничтожность; я же, наоборот, говорю, что женщины удивительны, очаровательны, но становятся такими, лишь научившись отдавать себя любви. – Глупость! – фыркнула Элизабет. – Вот почему в этом диком, варварском мире женщину, которая не умеет уступать, зачастую учат этому насильно. Ее просто завоевывают. Элизабет отбросила голову назад и весело расхохоталась. – Да-да, – глядя на нее, усмехнулся и я. – Ее уступчивость завоевывается, и нередко её хозяином, который испытывает от этого не меньшее удовлетворение. – И что происходит с этими женщинами потом? – Они могут носить цепи или получить свободу, как сложится их судьба; но для того, о чем мы с тобой говорили, это не имеет никакого значения: и в том и в другом случае они делаются по-настоящему женственными. – Ни один мужчина, включая и тебя самого, мой дорогой Тэрл Кэбот, не толкнет меня на этот шаг! – Горианцы утверждают, что женщина начинает страстно стремиться к осознанию свой женственности, своего предназначения мужчине именно в момент своего слияния с ним в одно целое – в тот парадоксальный момент, когда она, фактически являясь подвластной ему, его рабыней, достигает максимальной степени свободы. – Все это так глупо! – Они утверждают также, что женщина подсознательно страстно желает, чтобы это произошло с ней, но не отдает в этом себе отчета. – А это уже совершеннейшая глупость! – Почему же ты прежде вела себя со мной, как будто хотела быть рабыней? – Это была просто шутка! Шутка! – Шутка? Она смущенно опустила глаза. – Вот почему Камчак отдал тебя мне, – сказал я. – Почему? – не поняла она. – Чтобы в моих руках ты познала ошейник и научилась быть настоящей женщиной. Она посмотрела на меня с удивлением, в глазах её читалось откровенное недоверие. – Видишь, он думал о тебе, – продолжал я. – Он по-настоящему любил свою маленькую дикарку. Я поднялся с пола и, отшвырнув в угол фургона свой бокал, направился к двери. Элизабет вскочила на ноги. – Куда ты собираешься? – поинтересовалась она. – Пойду в фургон рабов, – ответил я. – Но зачем? Я не собирался скрывать своих намерений. – Я хочу женщину. Она не отвела взгляда. – Но ведь я тоже женщина, Тэрл, – сказала она. Я промолчал. – Разве я менее красива, чем женщины в фургоне рабынь? – Нет, не менее. – Тогда почему же ты не останешься со мной? – Завтра, думаю, нас ожидает серьезное сражение, – ушел я от прямого ответа. – Я могу доставить тебе не меньше радости, чем любая другая рабыня, – настаивала она. – Но ты не рабыня, ты – свободная женщина. – Я дам тебе больше, чем они. – Ты так самонадеянна! Она горделиво выпрямилась. – Полагаю, тебе приходилось видеть девушек на невольничьих рынках, познавших, как и я, прикосновение плети рабовладельца? – поинтересовалась она. Да, она была права, мне довелось на них посмотреть. – Ты видел, как я двигаюсь, – с вызовом продолжала она. – Разве это не прибавило бы дюжины золотых монет к той цене, которую можно было бы за меня запросить? – Пожалуй, – согласился я. Я подошел к ней, обнял за плечи и заглянул в глаза. – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, – прошептала она. – Пожалуйста, не оставляй меня! – Ты не можешь меня любить, – возразил я. – Ты ничего не знаешь ни о моей жизни, ни о том, какая у меня здесь миссия. – Мне это безразлично, – ответила она, кладя голову мне на плечо. – Мне нужно идти, – ответил я. – С твоей стороны было бы жестоко стараться меня удержать. – Возьми меня, Тэрл, – взмолилась она. – Возьми если не как свободную женщину, то как рабыню! – Красавица моя Элизабет, я не могу взять тебя ни как ту, ни как другую. – Нет! – воскликнула она. – Ты возьмешь меня так или иначе! – Нет, Элизабет, – мягко возразил я, – нет. Как разъяренная кошка, она набросилась на меня и ударила по щеке – раз, другой, третий.. – Нет, Элизабет, это не поможет, – сказал я. Она замерла, лицо у меня горело. – Я тебя ненавижу, – пробормотала она – Ненавижу! – Не верю, – ответил я. – Тебе известен моральный кодекс воина Гора? – спросила она. – Нет, – покачал я головой, – не известен. – Она снова ударила меня по щеке. – Я тебя ненавижу, – процедила она сквозь зубы. И тут же, как я и ожидал, она опустилась передо мной на колени, протянув ко мне скрещенные в запястьях руки, как подобает горианской рабыне. – Теперь, – с вызовом сказала она, обжигая меня своим пылающим от ярости взглядом, – ты должен или убить меня, или сделать своей рабыней! – Ты свободная женщина, – настойчиво повторил я. – Тогда убей меня, – потребовала она. – Я не могу этого сделать, – отказался я. – Значит, надень на меня ошейник! – А этого я делать не хочу. – Тогда тебе следует признать, что ты предал моральный кодекс горианского воина. – Принеси ошейник, – потребовал я. Она вскочила на ноги, схватила ошейник и снова опустилась передо мной на колени. Я опоясал её горло узкой металлической полосой и запер её на замок. Она с яростью посмотрела на меня и начала подниматься с колен, но я жестко положил руку ей на плечо. – Я не позволял тебе подниматься, рабыня, – сказал я. Плечи её задрожали. Одно мгновение она колебалась и затем уронила голову. – Конечно, – пробормотала она. – Прости, господин. Я вытащил заколки, удерживающие её шелковую накидку, и она соскользнула к её ногам, открывая моим глазам одеяние кейджеры. Элизабет напряглась, сдерживая переполнявшие её противоречивые чувства. – Я хочу осмотреть свою рабыню, – сообщил я ей. – Может быть, – язвительно осведомилась она, – хозяин пожелает, чтобы его рабыня сняла с себя и остальную одежду? – Нет, – ответил я. Она презрительно вскинула голову. – Я сам её сниму. Я распустил её волосы, давая им возможность пышной волной рассыпаться по плечам, развязал красный поясок – кууру, снял с неё кожаный калмак и чатку. – Раз уж тебе суждено быть рабыней – будь ею, – сказал я. Не поднимая головы, застыв в позе тачакской рабыни, она продолжала упорно смотреть в пол, руки её сжались в кулаки. Я обошел её и опустился на ковер рядом с бутылкой ка-ла-на. – Подойди ко мне, рабыня, – приказал я, – и стань рядом на колени. Она подняла голову, окинула меня пылающим взглядом, секунду помедлила, едва слышно произнесла: «Да, господин» – и выполнила все, как я приказал. Я смотрел, как она, мисс Элизабет Кардуэл, опускается передо мной на колени, при этом из всей одежды на ней был только ошейник. – Кто ты? – спросил я у нее. – Рабыня, – не поднимая головы, бросила она. – Поднеси мне вина, – распорядился я. Стоя на коленях, с низко опущенной головой, стараясь как можно изящнее держать бутыль, она наполнила мой бокал густым красным вином, как это делала Африз своему хозяину, Камчаку. Осушив бокал, я отставил его в сторону и посмотрел на девушку. – Зачем ты это сделала, Элизабет? – спросил я. Она упорно не поднимала головы. – Меня зовут Велла, – отчетливо произнесла она. – Я горианская рабыня. – Элизабет… – начал было я. – Велла, – перебила она. – Хорошо, Велла, – согласился я, и она подняла голову. Наши глаза встретились, и мы долго не отводили друг от друга взор. Наконец она улыбнулась и опустила глаза. Я рассмеялся. – Кажется, сегодня ночью я не пойду в фургон общественных рабынь, – заметил я. По лицу Элизабет пробежала стыдливая улыбка. – Кажется, нет, хозяин, – согласилась она. – Ты хитрая лиса, Велла, – не удержался я. Она пожала плечами. Затем, продолжая стоять в позе рабыни для наслаждений, она лениво, с кошачьей грацией потянулась, подняла руки и одним махом перебросила всю массу своих густых темных волос себе на лицо. Дав мне возможность полюбоваться на её изящную спину, она томным движением приподняла волосы над головой и посмотрела на меня. – Ты считаешь, что женщины в фургоне общественных рабынь так же красивы, как Велла? – поинтересовалась она. – Нет, я так не считаю, – ответил я. – Может, они вызывают большее желание? – Нет, там не найдешь женщину столь же желанную, как Велла. С легкой улыбкой она ещё сильнее выгнула спину, лениво повернула голову, стрельнула в меня глазами и уронила волосы на плечи. – Кажется, Велла желает доставить удовольствие своему хозяину? – заметил я. – Нет, – сказала девушка. – Велла ненавидит своего хозяина. – Она взглянула на меня с наигранным негодованием. – Он унижает Веллу. Он надел на неё ошейник рабыни. – Конечно, – ответил я. – Как и должно быть. – Но, вероятно, Веллу можно принудить доставить своему хозяину удовольствие? Ведь она всего лишь рабыня! Я рассмеялся. – Как здесь говорилось, – заметила девушка, – Велла – сознает она это или нет – страстно желает быть рабыней, рабыней мужчины. Она вот уже целый час этого добивается! Я изумленно хлопнул себя по коленям. – Мне это кажется глупейшей выдумкой, – сказал я. – Возможно, Велла сама об этом просто не подозревает, – пожала она плечами. – Но, возможно, Велла это выяснит? – предположил я. – Возможно, – смеясь, согласилась она. – Так ты готова, рабыня, доставить удовольствие своему хозяину? – А у меня есть выбор? – Нет. – Значит, – с ироничным сомнением ответила девушка, – по-видимому, готова. Я рассмеялся. Элизабет с улыбкой взглянула на меня и неожиданно с игривым выражением лица уронила голову на ковер. – От Веллы требуется только выражение робости и повиновения, – донесся до меня её голос. Я, смеясь, встал на ноги и поднял Элизабет. Она плотнее прижалась ко мне, глаза её сияли. Я ощутил её дыхание у себя на щеке. – Я думаю, теперь я что-нибудь с тобой сделаю, – поведал я. На её лице отразилось выражение смиренной покорности. – И что же ожидает твою красивую образованную рабыню? – полюбопытствовала она. – Мешок для навоза, – сообщил я. – Нет! – Она казалась действительно испуганной. – Нет! Я рассмеялся. – Лучше я сделаю для тебя что-нибудь другое! – поспешно произнесла она. – Что-нибудь? – поинтересовался я. Она взглянула на меня и рассмеялась. – Да, – тряхнула она головой. – Что-нибудь! – Ну что ж, Велла, – поразмыслив, решил я, – пожалуй, я дам тебе шанс, но один-единственный: если тебе удастся доставить мне удовольствие, незавидная участь пребывания в мешке для навоза тебя минует, по крайней мере на сегодняшний день. – Велла очень постарается доставить тебе удовольствие, – пообещала она. – Ладно, – согласился я. – Попытайся. Мне вспомнилось, как она только что заигрывала со мной, и я решил, что, пожалуй, стоит дать этой молодой американке возможность ощутить собственную силу. В глазах девушки мелькнуло легкое удивление, быстро сменившееся веселыми искорками. – Хорошо, хозяин. Я покажу тебе, что поняла значение надетого на меня ошейника, – пообещала она и внезапно подарила мне глубокий, сочный поцелуй, который, к сожалению, весьма скоро закончился. – Вот! – воскликнула она. – Это поцелуй тачакской невольницы! – Она, рассмеявшись, отвернулась и бросила на меня взгляд через плечо. – Теперь ты видишь: я могу делать это достаточно хорошо. Повода для возражения у меня не нашлось. Выражение её лица изменилось. – Но мне кажется, – игриво заметила она, – что одного поцелуя для хозяина вполне достаточно. Это меня несколько раздосадовало, но ещё больше раззадорило. – Ничего, – сообщил я, – девушки в фургоне публичных рабынь тоже знают, как поцеловать мужчину. – Ах вот как! – воскликнула она. – Да, они ведь не какие-нибудь секретарши, только притворяющиеся рабынями для наслаждений. Глаза Элизабет метнули молнии. – А ну, попробуй-ка вот этот поцелуй! – решительно направилась она ко мне, обняла мою голову ладонями и прижалась к моим губам своим влажным, горячим, ласковым ртом, ждущим и зовущим. Языки наши коснулись друг друга. Я обнял её за талию. Когда она оторвалась от меня, я с трудом перевел дыхание и снисходительно заметил: – Ну что ж, неплохо. – Неплохо! – воскликнула она и набросилась на меня с новым рвением, впившись в мои губы длинным страстным поцелуем. Оторвавшись от моих губ, она в изнеможении уронила голову мне на плечо. Я ладонью приподнял ей подбородок. Глаза её пылали от страсти. – Я, наверное, уже говорил тебе, – напомнил я, – что по-настоящему женщина целует, только когда возбуждена до предела, только почувствовав себя беспомощной и жаждущей внимания. Она зло посмотрела на меня и отвернулась, но через мгновение я уже расслышал её мелодичный смех. – Ну ты и животное, Тэрл Кэбот! – воскликнула она. – А ты? – рассмеялся я. – Разве ты не животное? Маленькое, красивое животное в ошейнике! – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот. – Набрось на себя шелка наслаждений, – сказал я, – и иди скорее ко мне. Она, очевидно, решила принять брошенный ею вызов, испытываемое волнение совершенно её преобразило. – Хотя я и женщина с Земли, – заметила она, – попробуй взять меня как рабыню. – Если ты этого хочешь, – рассмеялся я. – Просто я хочу тебе доказать, что все ваши теории глупы, – сказала она. – Ты вводишь меня в искушение, – признался я. – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, но даже несмотря на это, тебе не удастся меня подчинить и завоевать, потому что я не позволю себе быть кем-то завоеванной даже человеком, которого я люблю! – Если ты меня любишь, я, возможно, и не захочу подчинять тебя. – Но ведь Камчак, этот гениальный, прозорливый тачак, отдал меня тебе именно для того, чтобы ты через рабство и подчинение научил меня быть женственной. Разве не так? – Думаю, так. – По его мнению, – и возможно, ты тоже так считаешь, – все это делается в моих собственных интересах. – Возможно. На самом деле, я боюсь это утверждать. Все это слишком сложные вещи. – Ну, так я докажу, что вы оба не правы! – Давай посмотрим. – Но ты должен пообещать, что постараешься сделать из меня настоящую рабыню – хотя бы лишь на это время. – Хорошо. – Ставкой будет моя свобода против… – Против чего? – Против твоей! – Как ты себе это представляешь? – В течение одной недели здесь, в фургоне, когда никто не будет видеть, ты будешь моим рабом: будешь носить ошейник и делать все, что я пожелаю. – Признаться, эти условия мне не совсем подходят. – Ты, кажется, не находишь ничего противоестественного в обладании мужчины женщиной-рабыней. Почему же ты возражаешь против обладания женщины мужчиной-рабом? – Пожалуй, ты права. По её лицу пробежала легкая улыбка. – Наверное, это приятно – иметь своего собственного раба-мужчину. – Она рассмеялась. – Я покажу тебе, что значит рабский ошейник! – Не торопись считать своих рабов, пока ты их ещё не завоевала, – охладил я её пыл. – Итак, пари принято? – подвела она итог. Я с изумлением смотрел на нее. Брошенный ей вызов, казалось, преобразил, оживил каждую частичку тела и души этой женщины, – наполнил огнем её взгляд, голос, саму манеру держаться. И это золотое тачакское колечко в носу придавало ей ещё большее очарование, а обнимавшая её шею узкая металлическая полоса ошейника сейчас ещё больше подчеркивала нежность и грациозное изящество изгибов её тела. Этот ошейник с выгравированным на нем моим именем давал мне все права на носящую его женщину, делал её моей бесправной рабыней, и несмотря на это, стоящая передо мной женщина, прошедшая клеймение и процедуру обращения в рабство, познавшая унижение и плеть рабовладельца, бросала мне вызов – извечный вызов непокоренной женщины осмелившемуся прикоснуться к ней мужчине, женщины, противящейся подсознательному, заложенному в ней самой природой стремлению раствориться в его объятиях, потерять индивидуальность в слиянии с ним, подарить себя ему, отозваться на его призыв, подчинить себя этому призыву, этому голосу её крови, осознать себя пленницей этого естественного порыва и, значит, пленницей обладающего ею мужчины. Как говорят горианцы, в этой войне полов женщина уважает лишь того мужчину, который сумел до основания разрушить её бастионы. Однако в глазах Элизабет Кардуэл я сейчас не замечал подтверждения горианской точки зрения на взаимоотношения полов. Она, казалось, уже жила ощущением своей – пусть ещё неодержанной – победы и, очевидно, предвкушением того, чем сможет отомстить мне, представителю мужской части населения этого мира, за те бесконечные поражения, которые ей пришлось пережить. Я подумал о её обещании показать мне, что значит рабский ошейник. Если она выиграет, у меня было мало сомнений в том, что она не выполнит свою угрозу. – Ну так что, хозяин? – с вызовом поинтересовалась она. На лице её отражалась вся буря испытываемых ею переживаний. У меня не было никакого желания сделаться её рабом. Нет, решил я, если одному из нас суждено находиться в подчинении другого, это непременно будет очаровательная мисс Кардуэл. – Пари принято, моя маленькая рабыня, – усмехнулся я. Она радостно рассмеялась и, поднявшись на цыпочки, притушила свисающий с потолка светильник. Затем среди разложенных в фургоне богатых трофеев она выбрала показавшиеся ей достойными этой минуты одеяния. В полупрозрачных шелках наслаждений она действительно выглядела впечатляюще. – Ты готов стать рабом? – поинтересовалась она. – Пока ещё ты носишь ошейник, – возразил я. Она уронила голову, с деланным смирением произнесла: «Да, господин» – и тут же бросила на меня озорной взгляд. Я жестом приказал ей подойти, и она послушно приблизилась. Я приказал ей прильнуть к моей груди, и она, повинуясь, опустилась рядом со мной. Лежа в моих объятиях, она снова стрельнула в меня глазами. – Ты уверен, что готов быть рабом? – спросила она. – Можешь не беспокоиться, – пообещал я. – Мне будет приятно иметь тебя своим рабом. Я всегда хотела иметь красивого раба-мужчину. – Хватит, успокойся, – оборвал я её. – Да, хозяин, – послушно сказала она. Я снял с неё шелка наслаждения и отбросил их в сторону. – А теперь я хочу оценить поцелуй моей рабыни, – распорядился я. – Да, хозяин, – отозвалась она. – Наполненный страстью поцелуй, – предупредил я. В притворной страсти она прильнула ко мне губами. Взяв её за ошейник, я оторвал её от себя, повалил на пол и прижал спиной к густому ворсу ковра. Она смотрела на меня с робкой недоверчивой улыбкой. Я ухватил рукой вдетое ей в нос тачакское колечко и слегка потянул. – Ой! – воскликнула она от боли, на глазах выступили невольные слезы. – С девушками так не обращаются! – Ты не девушка, – напомнил я. – Ты – рабыня. – Верно, – с несчастным выражением лица согласилась она и отвернулась. Я почувствовал легкое раздражение. Она подняла на меня глаза и удивленно рассмеялась. Я начал целовать её шею, грудь, покрывая поцелуями её тело, изгибавшееся в моих руках. – Я знаю, что ты делаешь, – заметила она. – Что именно? – поинтересовался я. – Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя обладаемой. – Вот как? – Да, но пока твои старания успеха не имеют. Я и сам начал ощущать некоторый скептицизм. Она повернулась в моих объятиях на бок и искоса посмотрела на меня. – Горианцы утверждают, – вдруг со всей серьезностью произнесла она, – что каждая женщина, сознает она это или нет, страстно желает хотя бы на один час стать рабыней – совершенной рабыней – в руках мужчины. Не так ли? – Помолчи, пожалуйста, – отмахнулся я. – Нет, каждая женщина, каждая, ведь гак? Я не мог понять, к чему она клонит. – Видимо, да, – признал я. Она рассмеялась. – Ну, вот! – торжествующе воскликнула она. – Я сейчас лежу обнаженная в объятиях мужчины, в рабском ошейнике. Думаю, нет никаких сомнений в том, что я – женщина! – Мне кажется, в настоящий момент – не до конца! С минуту она смотрела на меня с гневом, затем лицо её осветилось улыбкой. – Те же горианцы говорят, – с прежней серьезностью заметила она, – что в ошейнике женщина может быть только женщиной. – Наиболее ошибочна, конечно, теория, утверждающая, что каждая женщина страстно желает сделаться хотя бы на час рабой мужчины, – проворчал я. Она пожала плечами, уронив голову на плечо. – Возможно, – согласилась она. – Велле это неизвестно. – Ну, может быть, Велла это выяснит. – Может быть, – рассмеялась она. Тут я, возможно, не слишком деликатно стиснул рукой её коленку. Она охнула и попыталась отдернуть ногу, но это ей не удалось. Подвинув её ближе к себе, я полюбовался изящной формой её икр. Она снова попыталась вырваться, и снова безуспешно; она могла двигаться, только когда я ей это позволял. – Пожалуйста, Тэрл, – прошептала она. – Ты собиралась стать моей, – ответил я. – Пожалуйста, дай мне встать, – взмолилась она. Я держал её за ногу не слишком сильно, но так, что она не могла не почувствовать себя в руках мужчины. – Пожалуйста, Тэрл, отпусти меня. – В её голосе угадывались тревожные нотки. – Тихо, рабыня. Успокойся, – приказал я. – То, что ты сильнее меня, ещё ничего не значит! – заявила она. Я стал покрывать поцелуями её ногу – икру, колено, бедро, и по телу девушки пробежала дрожь. – Отпусти меня! – воскликнула она. Но я лишь продолжал свои поцелуи – нежные и настойчивые. – Настоящий мужчина никогда не станет делать того, чего не хочет женщина! – внезапно закричала она. – Настоящий мужчина всегда будет внимателен к желаниям женщины, мягок и любезен с ней, добр и уважителен! Вот что такое – настоящий мужчина! Я рассмеялся над способом защиты, который она выбрала, – столь знакомым, даже классическим для современной, цивилизованной, эмансипированной женщины, отчаянно боящейся почувствовать себя настоящей женщиной в руках мужчины, стремящейся определить по-своему понятие мужественности, не учитывая природы мужчины и его желаний и своей собственной природы, делающей женщину предметом желаний мужчины, учитывая только собственные страхи и капризы, лежащие в основе стремления переделать природу мужчины в то, что женщина сама определила для себя как мужественность. – Ты – самка, – небрежно заметил я. – Твои представления о мужчине искусственны, надуманны. Она сердито фыркнула. – Странно, – продолжал я, – что когда в мужчине волнуется кровь и просыпается стремление к женщине, он вдруг объявляется не настоящим мужчиной. Она застонала от отчаяния и, как я и ожидал, внезапно расплакалась, на этот раз искренне. Думаю, многие мужчины Земли, оказавшись в подобной ситуации, потрясенные и пристыженные, отступили бы перед этим, не знающим промаха оружием женщины. с ощущением вины и неясных опасений пошли бы на попятную, уступая глупым желаниям своей подруги. Но, с усмешкой наблюдая за этими издревле известными женскими уловками, я знал, что в эту ночь рыданиям Элизабет не будет уделено ожидаемое ею внимание. Я рассмеялся. Она посмотрела на меня с испугом, в глазах её стояли слезы. – Ты действительно хорошенькая маленькая рабыня, – заметил я. Она яростно попыталась вырваться, но – безуспешно. Я не забыл покрыть своими поцелуями и грациозное, изящно вылепленное колено девушки, и – с обратной стороны колена – аппетитную впадинку. – Пожалуйста, – всхлипнула Элизабет. – Веди себя тихо, рабыня, – распорядился я. Легко покусывая нежную кожу на ноге девушки, я оставлял на ней поцелуи все выше и выше. – Пожалуйста, – пробормотала она. – Что-то не так? – осведомился я. – Мне хочется уступить тебе, – прошептала она. – Пусть тебя это не пугает, – успокоил я девушку. – Нет, – покачала она головой. – Ты не понимаешь. Я был озадачен. – Мне хочется уступить, отдаться тебе, чувствуя себя рабыней, – призналась она. – Ну, так отдайся, – пришел я ей на помощь. – Нет! – воскликнула она – Нет! – Ты можешь отдаться мне как рабыня своему хозяину, – посоветовал я. – Нет! – закричала она – Ни за что! Я снова вернулся к поцелуям. – Пожалуйста, хватит, – взмолилась она. – Почему? – удивился я. – Ты подчиняешь меня себе, делаешь рабыней своих губ! – Может быть, горианцы правы? – Нет! Не правы! – Разве тебе не хочется уступить мне, чувствуя себя рабыней? – Нет! – закричала она, рыдая от ярости. – Отпусти меня! – Пока ты не уступишь, не отпущу. У неё вырвался крик отчаяния: – Я не хочу быть рабыней! Но когда я прикоснулся к наиболее интимным, потаенным местечкам её тела и она оказалась не в состоянии себя контролировать, я уже знал, что она чувствует себя полностью подвластной моим рукам, беспомощной, настоящей рабыней. Теперь её руки, её губы сами искали меня, признавая мою власть над ней без стеснения, в естественном порыве стремясь уступить, отдать себя мне, её хозяину. Стало ясно: даже плетью от неё невозможно было добиться подобного повиновения. Она внезапно вскрикнула, ощутив себя полностью в моей власти. И затем затихла, не осмеливаясь даже пошевелиться. – Ты проиграла, – прошептал я ей на ухо. – Я не рабыня! – застонала она. – Не рабыня! Я почувствовал, как её ноготки впились мне в руку. Поцеловав её, я ощутил на губах вкус крови и внезапно осознал, что она меня укусила. Голова её была запрокинута, веки смежены, а губы приоткрыты. – Хорошенькая маленькая рабыня, – произнес я. – Я не рабыня. – Ну, скоро ею будешь. – Нет, Тэрл, пожалуйста, не делай меня рабыней! – Ты чувствуешь, что это возможно? – Пожалуйста, не нужно! – Разве мы не поспорили? Она попробовала улыбнуться. – Давай забудем о пари. Правда, Тэрл, это было так глупо. Давай забудем? – Значит, ты признаешь себя моей рабыней? – Нет! Никогда! – Тогда, моя хорошая, игра ещё не окончена. Она отчаянно попыталась освободиться и затем внезапно, словно изумленная происходящим, замерла и посмотрела на меня. – Главное ещё впереди, – пообещал я. – Я это чувствую, – призналась она. Она лежала, не шевелясь, но я чувствовал, как её ногти все сильнее впиваются мне в руку. – Мне страшно, – пробормотала она. – В этом нет ничего страшного, – возразил я. – Я чувствую, как ты все больше подчиняешь меня себе. – Так и есть. – Нет, я не хочу! – Не бойся. – Ты должен меня отпустить! – Подожди, уже недолго осталось. – Пожалуйста, отпусти меня, – взмолилась она. – Горианцы считают, – напомнил я, – что женщина в ошейнике может быть только женщиной. Она одарила меня полным ярости взглядом. – А ты, моя очаровательная Элизабет, носишь ошейник. Она со слезами отчаяния в глазах порывисто отвернулась. И тут я почувствовал, как её ногти, впиваясь, едва не разорвали кожу у меня на руке, губы девушки сомкнулись, голова откинулась назад, тело мучительно изогнулось так, что плечи её оторвались от пола, глаза, до этого момента закрытые, широко распахнулись, и в них отразилось тревожное изумление, по телу девушки пробежала конвульсивная волна, её словно захлестнуло заполнившим тело пламенем, отразившимся в её обращенных ко мне глазах, и тут я, следуя требованиям горианского обряда посвящения в рабыню, со всем подобающим традиции презрением коротко бросил: – Рабыня! Взгляд её наполнился ужасом. – Нет! – закричала она и с дикой ненавистью рванулась с пола и заработала кулачками с такой отчаянной яростью, что, очевидно, готова была бы избить меня, если бы я только позволил. Я знал, она, возможно, решилась бы даже убить меня, если бы это было в её власти. Но сейчас она могла лишь попытаться вырваться из моих объятий, царапаться и кусаться, пока я не утихомирил её и не подарил ей поцелуй – поцелуй господина, принимающего покорность своей рабыни, не имеющей возможности выказать свое неповиновение. – Рабыня! – со стоном вырвалось у неё из груди. – Я – рабыня! Рабыня! Через час она лежала на ковре в моих объятиях и со слезами на глазах смотрела мне в лицо. – Теперь я знаю, что такое быть рабыней в руках господина, – пробормотала она. Я не ответил. – Но хотя я и рабыня, – продолжала она, – я впервые в жизни чувствую себя по-настоящему свободной. – Просто впервые в жизни ты чувствуешь себя женщиной, – сказал я. – Мне нравится это чувство. Я счастлива чувствовать себя женщиной! Я счастлива, Тэрл! – Не забывай, что ты всего-навсего рабыня. Она рассмеялась и потрогала свой ошейник. – Я женщина Тэрла Кэбота, – сказала она. – Рабыня Тэрла Кэбота, – поправил я. – Да, рабыня, – согласилась она. Я рассмеялся. – Ты не будешь наказывать меня слишком часто, хозяин? – спросила она. – Посмотрим, – ушел я от обещаний. – Я буду изо всех сил стараться доставить тебе удовольствие! – Рад слышать это. Она перевернулась на спину и неторопливо прошлась взглядом по потолку фургона и свисающему с него светильнику. – Я свободна, – медленно произнесла она. Я посмотрел на нее. Она приподнялась на локте. – Странное чувство, – призналась она. – Я рабыня и в то же время чувствую себя совершенно свободной. Свободной. – Вот и хорошо, – согласился я. – А теперь мне нужно отдохнуть. Она прикоснулась губами к моему плечу. – Спасибо тебе, Тэрл Кэбот, что освободил меня. Я перекатился на бок, обнял её за плечи и прижал к ковру. В глазах её плясали веселые огоньки. – Хватит этой чепухи насчет освобождения. Не забывай, что ты рабыня, – напомнил я, пощелкав пальцем по её надетому в нос золотому колечку. – Да? – с деланным удивлением произнесла она. Я легонько потянул за колечко, и она вынуждена была приподнять голову. – Вряд ли это достойный способ выказывать свое уважение леди, – фыркнула она. Я сильнее потянул за кольцо, и у девушки навернулись на глаза слезы. – Но в конце концов, – заметила она, – я ведь всего-навсего рабыня. – Ну вот и не забывай об этом, – напомнил я. – Хорошо, господин, не забуду, – рассмеялась она. – Мне кажется, ты недостаточно откровенна со мной, – заметил я. – Да нет же, – смеясь, возразила она. – Придется утром бросить тебя на съедение каийле. – Где же ты ещё найдешь такую покорную рабыню, как я? – Дерзкая девчонка! – Ай! – воскликнула она, уворачиваясь от моего шлепка. – Пожалуйста, не надо! – Не забывай об этой железке, – подергал я рукой за стягивающий её горло ошейник. – Да, ошейник с твоим именем. Я хлопнул её по бедру. – И о клейме на твоем теле, – подсказал я. – Я принадлежу тебе, как какой-то боск, – сердито бросила она. Я снова повалил её на ковер. Глаза её сияли радостным задором. – Все равно я свободна, – решительно произнесла она. – Кажется, ошейник ничему тебя не научил, – с сожалением покачал я головой. Она весело рассмеялась, подняла руки, обняла меня за шею и нежно прижалась губами. – Твоя рабыня хорошо усвоила урок, преподнесенный ей надетым ошейником, – пробормотала она. Я рассмеялся. Она снова поцеловала меня в шею. – Горианская рабыня Велла любит своего хозяина, – прошептала она. – А мисс Элизабет Кардуэл? – поинтересовался я. – А, эта маленькая хорошенькая невольница, – презрительно протянула Элизабет. – Нет, секретарша, – напомнил я. – Она не секретарша, – возразила Элизабет. – Она всего лишь хорошенькая горианская рабыня! – Ну, так как насчет нее? – Как ты, наверное, уже слышал, мисс Элизабет Кардуэл, эта дерзкая девчонка, принуждена была отдать себя как рабыня своему хозяину. – Да, я уже об этом слышал. – Он оказался таким грубым животным! – И что с ней теперь? – Эта маленькая рабыня, – презрительно фыркнула Элизабет, – теперь безумно влюблена в свое животное. – Как его имя? – Оно носит то же имя, что и повелитель Веллы. – Так как же его зовут? – Тэрл Кэбот. – Повезло парню: его любят две такие женщины. – О, они так ревнуют одна к другой! – произнесла девушка. – Неужели? – удивился я. – Да, каждая из них старается доставить своему возлюбленному большее удовольствие и стать его фавориткой. Я прижал её к себе и поцеловал. – Интересно, кто будет его фавориткой, как ты думаешь? – полюбопытствовала она. – Пусть каждая из них любит его по-своему, – посоветовал я. – Подобное состязание всегда на пользу. Она посмотрела на меня с укоризной. – Но он такой грубый, грубый хозяин, – заметила она. – Несомненно, – признался я. Мы ещё долгое время не раскрывали своих объятий. И неоднократно в течение ночикаждая из девушек – горианка Велла и маленькая дикарка мисс Элизабет Кардуэл, – соревнуясь одна с другой, выражали свое стремление доставить удовольствие своему хозяину. И он, внимательно изучая мастерство каждой из них, так и не мог решить, какая лучше. Уже перед самым рассветом, уставший и обессиленный от их внимания, засыпая, он пробормотал: – Не забывайте, что вы обе носите мой ошейник. – Не забудем, – в один голос ответили они. – Мы любим тебя, хозяин! Уже погружаясь в сон, он решил, что ещё несколько дней подержит их в рабстве – только чтобы закрепить преподанный им урок, и тут же напомнил себе, что только глупец подарит свободу рабыне.Глава 26. ЯЙЦО ЦАРСТВУЮЩИХ ЖРЕЦОВ
Задолго до рассвета войска Камчака, заполнившие улицы, прилегающие к дому Сафрара, словно темные неподвижные тени, терпеливо ожидали восхода солнца. То здесь, то там временами можно было различить легкий отблеск стали оружия или услышать едва уловимый скрип кожи и пение тугой тетивы. Мы с Камчаком и Гарольдом находились на крыше здания, расположенного наискось от строений дома Сафрара. Из-за высоких огораживающих его стен до нас доносились окрики перекликающихся часовых. Камчак застыл, опершись рукою на каменный парапет, огибающий крышу здания, на котором мы притаились. Вот уже час, как я, разбуженный одним из своих воинов, покинул свой фургон. Когда я уходил, Элизабет проснулась. Она ничего не сказала, но её прощальный поцелуй был красноречивей любых слов. По дороге к дому Сафрара я встретил Гарольда, мы на ходу перекусили ломтем жареного мяса и запили его водой из расставленных Камчаком по всему городу охраняемых цистерн. Уведенные нами с Гарольдом со двора Сафрара тарны теперь снова были доставлены в город и содержались поблизости от командного пункта на случай необходимости установления быстрой связи между удаленными частями города. Здесь же, на улицах, находилось, конечно, и несколько сотен каийл, но основная их масса была сосредоточена за городскими стенами, чтобы не загромождать улицы и не затруднять передвижения пеших воинов. За спиной у меня кто-то самозабвенно заработал челюстями, и, обернувшись, я заметил, что Гарольд с неизменной кайвой в руке расправляется с очередным куском мяса. – Скоро рассветет, – заметил он, отправляя в рот следующую порцию. Я кивнул. Камчак наклонился над парапетом и, вглядываясь во что-то, весь подался вперед. Широкоплечий, массивный, он, казалось, готов был нырнуть в окутывающую нас темноту. За последние четверть часа он даже не шевелился, замерев как изваяние. – Я бы рекомендовал, – заметил Гарольд, – сначала моей тарнской эскадрилье облететь стены вокруг дома, чтобы их арбалетчики разрядили свое оружие, и сразу затем дать сигнал нашим воинам забрасывать на стены веревки и штурмовать крепость. – Но у нас нет эскадрильи, – напомнил я. – Это главный недостаток в моих рекомендациях, – согласился Гарольд, дожевывая кусок мяса. Поэтому я их и не даю. Я вздохнул и обернулся к командиру сотни, отвечавшему за людей, которых я научил пользоваться арбалетом. – Прошлой ночью тарны оставляли крепость или прилетали? – спросил я. – Нет, – ответил командир. – Птиц не было. – Вы уверены? – Ночь была лунной. Никаких птиц в небе мы не заметили. Но, – добавил он, – по моим подсчетам, на башне должны находиться три или четыре тарна. – Не дайте им улететь. – Мы постараемся этого не допустить. Небо на востоке слегка посветлело. Камчак все ещё стоял не шевелясь. Я слышал, как воины на улицах начали потихоньку переговариваться; до нас доносился едва уловимый лязг оружия. – Смотрите – тарн! – закричал один из стоящих на крыше. Высоко в небе показался крошечный, не больше черной точки на сереющем небосводе, силуэт птицы, летящей по направлению к дому Сафрара. – Приготовиться к стрельбе! – бросил я арбалетчикам. – Нет, – остановил Камчак – Пусть сядет. Арбалетчики держали оружие наготове, и тарн, долетев до главной башни дома Сафрара, на мгновение завис над самым её центром и тут же, сложив крылья, камнем упал вниз, вновь расправив крылья за секунду до падения на крышу башни, все это время держась вне пределов досягаемости наших стрел. – Сафрар может ускользнуть, – сказал я Камчаку. – Он не ускользнет, – возразил Камчак. – Его жизнь принадлежит мне. – Кто наездник, не заметил? – спросил я. – Ха-Кил, наемник, – ответил Камчак. – Прилетел сторговаться с Сафраром. А ведь я мог бы заплатить ему больше того, что предложит Сафрар, поскольку у меня в руках уже сейчас находится все золото и все женщины Тарии, а к наступлению ночи у меня в цепях будут сидеть и все остатки воинства самого торговца. – Нужно действовать осторожно, – предупредил я. – Тарнсмены Ха-Кила все ещё могут нанести нам серьезный урон. Камчак не ответил. – Тысяча тарнсменов Ха-Кила, – вступил в разговор Гарольд, – ещё до захода солнца снялась с места и взяла направление на Порт-Кар. – Но почему? – удивился я. – Им хорошо заплатили за то, что они уже сделали, – пожал плечами Гарольд. – Ради чего им теперь рисковать своей шкурой? – Значит, Сафрар остался один, – подытожил я. – Сейчас он гораздо более одинок, чем ты думаешь, – заметил Гарольд. – Что ты имеешь в виду? – не понял я. – Скоро сам увидишь, – пообещал Гарольд. Небо на востоке заметно посветлело, теперь я уже мог различить даже лица людей внизу на мостовой, готовящих для штурма длинные лестницы и веревки. Очевидно, уже скоро штурм башни будет идти полным ходом. Дом Сафрара был окружен тысячами воинов. По численности они превышали защитников башни по крайней мере раз в двадцать. Сражение, конечно, обещало быть жестоким, но уже с самого начала исход его ни у кого не вызывал сомнений – особенно теперь, когда тарнсмены Ха-Кила, получив причитающееся им золото, не замедлили оставить город. – Ну что ж, – прервал наконец молчание Камчак. – Я уже и так слишком долго ждал крови Сафрара из Тарии. – С этими словами он поднял руку, и стоявший рядом с ним воин немедленно поднялся на огибающий крышу каменный парапет и, поднеся к губам полый рог боска, наполнил все вокруг протяжным звуком. Я думал, что это сигнал к атаке, но никто из воинов внизу не двинулся с места. Мало того, к моему полнейшему изумлению, ворота, ведущие внутрь двора дома Сафрара, открылись и из них появились неприятельские воины с оружием наизготовку и с большими матерчатыми мешками в руках. Под внимательными взглядами воинов народов фургонов охранники один за другим стали подходить к длинному, установленному у ворот столу, на котором лежали массивные слитки золота. Каждый по очереди прятал золотой слиток в свой мешок. Никто из тачаков их не только не останавливал, но, наоборот, воины Камчака молча расступались перед стражниками, давая им дорогу. Как я узнал позже, тачакские воины даже сопровождали их до городских ворот: четыре горианских Стоуна золота, а именно столько весил каждый слиток, – это целое состояние. Я был потрясен: под нами по улице проходили новые и новые охранники дома Сафрара. – Я… я ничего не понимаю, – признался я Камчаку. – Пусть Сафрар из Тарии погибнет от золота, – не оборачиваясь и продолжая пристально наблюдать за обнесенными забором строениями, сказал он. Только тут я с ужасом осознал всю глубину его ненависти к тарианскому торговцу. Один за другим появлялись из ворот воины, один за другим исчезали со стола слитки золота. Сафрар умирал, оставаясь в полном одиночестве: охранники его выстроились в очередь, чтобы получить плату за предательство. Золото, которое он платил своим охранникам, не смогло купить ему сердец этих людей. Камчак со свойственной тачаку жесткой расчетливостью молча наблюдал, как его золото, слиток за слитком, покупало ему жизнь Сафрара из Тарии. Два-три раза из-за неприятельских стен до меня донесся звон мечей и чьи-то крики, там кто-то из верных Сафрару или своим моральным принципам слуг попытался силой оружия остановить своих менее лояльных товарищей, но судя по тому, что ряды оставляющих дом Сафрара не редели, остающихся было несравненно меньше. Кроме того, видя, в каком количестве их бывшие сотоварищи уходят из крепости, верные Сафрару охранники не могли не понимать, что с той же пропорциональностью увеличивается смертельная опасность для остающихся, и они в свою очередь более или менее решительно спешили присоединиться к уходящим. Я даже заметил, что нескольким из оставляющих дом Сафрара рабам также была выдана плата в размере четырех Стоунов золота, чтобы, возможно, ещё больше унизить свободных воинов-дезертиров, принявших золото тачаков. Я начал сознавать, что в течение многих лет взращивая свою власть в Тарии, Сафрар различными способами собирал вокруг себя этих людей и теперь рассчитывался с ними самой высокой платой – ценой собственной жизни. Лицо Камчака все это время оставалось бесстрастным. Наконец воины перестали появляться из ворот дома. Створки ворот тем не менее оставались открытыми. Камчак спустился с крыши дома и сел на свою каийлу. Медленно, словно на прогулке, он въехал в ворота дома Сафрара. Мы с Гарольдом пешком сопровождали его. За нами шли несколько воинов. Справа от Камчака шел мастер по приручению слинов, державший на цепи в ошейниках двух диких, свирепых хищников. Через седло Камчака было переброшено несколько мешочков с золотом. А следом за нами в окружении тачакских воинов шли несколько закованных в цепи рабов из тариан, среди которых можно было заметить Камраса, Фаниуса Турмуса – убара Тарии и многих других, несших на плечах такие же мешочки с золотом. Двор за воротами казался пустынным, обезлюдевшим, защитников нигде не наблюдалось. Пространство между заградительными стенами и зданиями комплекса было завалено обломками стрел, каких-то коробок и попадавшихся тут и там груд мусора. Камчак за воротами остановился, его черные хищные глаза внимательным взглядом ощупывали крышу каждого строения, каждое окно. После этого он мягко тронул свою каийлу и двинулся к центральному порталу. Тут я заметил двух тарианских воинов, появившихся за высокими дверьми и приготовившихся их защищать. За спиной у них я с удивлением обнаружил скрытую полутьмой фигуру в белом, расшитом золотом одеянии и узнал в ней Сафрара. Завидев нас, он поспешно скрылся в глубине дома, неся в руках нечто завернутое в кусок алой материи. Оба тарианских охранника приготовились к бою Камчак остановил свою каийлу. Внезапно за спиной я услышал стук штурмовых лестниц и абордажных крюков и, обернувшись, увидел взбирающиеся на стены башни и вбегающие в открытые ворота сотни и сотни тачакских воинов, через считанные мгновения наполнивших двор и облепивших стены башни. Заняв крышу башни и огораживающие двор стены, они остановились. Сидя верхом на каийле, Камчак представился. – Камчак, предводитель тачаков, отец которого Катайтачак – был убит Сафраром из Тарии, обращается к Сафрару! – Стреляйте в него, стреляйте! – прячась в дверях, закричал Сафрар своим телохранителям. Охранники заколебались. – Передайте привет Камчака, предводителя тачаков, Сафрару, – обратился к ним Камчак. Один из охранников обернулся к Сафрару. – Камчак передает привет Сафрару, – крикнул он в полумрак коридоров. – Убей его! – взвизгнул Сафрар – Убей! Тут же, не говоря ни слова, дюжина тачакских лучников выстроилась плотным рядом перед каийлой своего убара и нацелила свои стрелы в грудь последних охранников Сафрара. Камчак снял с луки седла два мешочка с золотом и бросил каждому охраннику по мешочку. – Стреляйте! – завопил Сафрар. Телохранители его, поймав на лету увесистые мешочки с золотом, переглянулись и, не медля ни секунды, бросились от охраняемой двери прочь по проходу. оставленному для них тачаками. – Слин! – завопил Сафрар и растаял в полумраке коридора. Камчак, не торопясь, направил свою каийлу по ведущим в дом ступеням и так, верхом, въехал в центральный зал дома Сафрара. Здесь он оглянулся и, сопровождаемый мной, Гарольдом, телохранителями, человеком, держащим на цепи двух слинов, и рабами, несущими мешочки с золотом, повел свою каийлу вверх по широким мраморным ступеням вслед за исчезнувшим Сафраром из Тарии. Иногда нам встречались охранники, и когда Сафрар искал защиты у них за спиной, Камчак бросал им золото и они незамедлительно оставляли теряющего самообладание торговца. Тяжело отдуваясь, выкрикивая проклятия и прижимая к груди объемистый, завернутый в алую материю предмет, Сафрар снова бросался прочь. Он запирал перед нами толстые двери, и они тут же разбивались под мощными ударами тачаков. Он бросал в нас стулья и вазы, но эта оборона не способна была спасти его от преследования. Мы оставляли за спиной одну комнату за другой, миновали бесконечные проходы и коридоры, анфиладой оплетающие дом торговца. Прошли мы через банкетный зал, где, казалось, так давно развлекал нас Сафрар, и через кухни, галереи и даже личные апартаменты торговца, заваленные его расшитыми золотом одеяниями. Здесь, в одной из спален Сафрара, преследование, казалось, подошло к концу, поскольку мы потеряли торговца из виду – он словно испарился, но Камчак не выказывал по этому поводу ни малейшего беспокойства или раздражения. Он спешился, подошел к груде одежды, выбрал тунику, брошенную на разостланном ложе торговца поднес её к носам двух насторожившихся слинов и дал животным её обнюхать. – След! – приказал он. Животные моментально задрали головы, словно пропуская через себя все многочисленные, наполняющие помещение запахи, выбирая из них единственный, и, натянув цепи, потащили своего проводника через всю комнату к прочной стене, где они, злобно зарычав, поднялись на задние лапы и принялись царапать обои и кирпич когтями. – Пробиться сквозь стену! – приказал Камчак; он не стал беспокоить себя поисками кнопки или пружины, приводящей в действие открывающее потайную дверь устройство. Через считанные мгновения в стене был сделан широкий пролом, открывший нам темный, исчезающий в глубине дома проход. – Принесите светильники и факелы, – распорядился Камчак. Он передал свою каийлу пешему воину и с факелом и кайвой в руках двинулся по проходу вслед за двумя рвущимися вперед слинами, сопровождаемый воинами, включая нас с Гарольдом, и рабами, несущими золотые слитки. Ведомые слинами, мы не испытывали трудностей в движении по туннелю, хотя от него отходили многочисленные ответвления. Основной штрек туннеля был погружен в темноту, но в местах пересечения с боковыми ответвлениями со стены свисали светильники на тарларионовом масле. У Сафрара, очевидно, тоже был факел или же он должен был отлично знать схему подземного лабиринта. В одном месте Камчаку пришлось остановиться и послать воинов за досками – часть пола прямо у наших ног шириной во весь проход и длиной футов в двенадцать отсутствовала и образовывала провал. Гарольд бросил в него обломок камня, и мы услышали донесшийся снизу всплеск воды. Камчак казался нисколько не обеспокоенным вынужденным ожиданием и неподвижно, как скала, сидел, скрестив ноги у края провала, вглядываясь в темноту на другой его стороне, пока доски не были принесены, и он первым вместе со слинами не перебрался через это внезапно возникшее на нашем пути препятствие. В следующий раз он вдруг приказал нам остановиться и потребовал себе копье. Подпалив его древко о зажженный факел, он бросил копье впереди в проход, и тотчас из обеих стен туннеля со свистом вылетели четыре копья и, воткнувшись со звоном в противоположные стены, упали на пол. Камчак ногами переломал древки копий-самострелов, и мы двинулись дальше. Наконец мы оказались в небольшом зале со сводчатым потолком и сплошь увешанными коврами стенами. Я тотчас узнал комнату, куда нас с Гарольдом пленниками приводили для разговора с Сафраром. В зале находились четыре человека. На почетном месте, на возвышении, на подушках тарианского торговца, скрестив перед собой ноги и положив рядом меч, со спокойным выражением лица восседал разукрашенный шрамами Ха-Кил – выходец из Ара, ставший впоследствии предводителем тарнсменов-наемников из зловещего, наводящего ужас разбойничьего Порт-Кара Рядом, на полу, у подножия возвышения, сидел Сафрар, испуганный и крепко прижимающий к груди завернутый в алую материю предмет, и человек из племени паравачей со все так же глубоко надвинутым на глаза капюшоном и в одеянии, которое носят члены клана палачей, – тот самый человек, что неудачно покушался на мою жизнь и который присутствовал вместе с Сафраром при моей казни в Желтом Бассейне. Увидев его, Гарольд издал ликующий вопль, и я понял, что человек в капюшоне, обернувшись в его сторону, побледнел от страха, что было заметно, даже несмотря на скрывающий половину его лица черный капюшон. Я даже почувствовал, как он задрожал и внутренне сжался. Четвертым оказался молодой, на вид не старше двадцати лет, темноволосый воин, судя по всему, простой охранник. На нем было обычное алое одеяние воина; сжимая в руках меч, он стоял между нами и находящимися в комнате людьми. Камчак взглянул на него, как мне показалось, с изрядной долей любопытства. – Не вмешивайся, парень, – спокойно сказал он. – У нас здесь личные дела. – Назад, тачак! – крикнул ему юноша, держа меч наготове. Камчак подал знак, и вперед вытолкнули Фаниуса Турмуса, обвешанного мешочками с золотыми слитками. Камчак снял с его плеча один из мешков и бросил его молодому воину. Юноша не обратил на это внимания, он явно приготовился к смертельному поединку. Камчак бросил ему под ноги второй мешок с золотом, третий… – Я – воин! – с гордостью произнес юноша. Камчак взмахнул рукой, и вперед выступили наши арбалетчики, нацелившие свои стрелы в молодого воина. Камчак тем временем продолжал бросать юноше мешки с золотом, число которых уже перевалило за дюжину. – Побереги свое золото, тачакский слин! – крикнул ему юноша. – Я воин и знаю кодекс воинской чести! – Как пожелаешь, – ответил ему Камчак и дал знак своим арбалетчикам. – Нет! – закричал я. – Не надо! В этот момент с воинственным тарианским кличем юноша бросился с мечом на Камчака, и тут же несколько выпущенных арбалетчиками стрел со свистом вонзились в его тело и опрокинули навзничь. С криком ярости молодой воин поднялся на ноги и, не выпуская из рук оружия, снова, шатаясь, направился к Камчаку. Его встретила ещё одна стрела, затем ещё одна, пока он не распростерся у ног предводителя тачаков. И тут я, к своему изумлению, обнаружил, что ни одна из стрел не поразила грудь молодою воина, голову или живот, все они вонзились ему в руку или в ногу. Это, конечно, не могло быть случайностью. Камчак ногой перевернул тело лежащего перед ним юноши на спину. – Становись в ряды тачаков, – предложил он. – Нет, – простонал молодой воин. – Никогда, тачакский слин! Никогда! Камчак обернулся к своим воинам. – Перевяжите ему раны, – приказал он. – Следите, чтобы он остался жив. Когда он сможет встать на ноги, мы научим его ездить верхом и владеть луком и кайвой. Такие люди нам нужны. Я заметил изумление в глазах юноши, и ею тут же унесли. – В свое время, – заметил Камчак, – этот парень сможет взять под свое командование тачакскую тысячу. После этого он поднял голову и взглянул на остальных троих человек, сидящих в этой комнате, – на изукрашенного шрамами Ха-Кила, с мечом на коленях спокойно наблюдающего за происходящим, кипящего бешенством торговца Сафрара и на высокого, худощавого, поигрывающего кайвой паравачи. – Паравачи – мой! – воскликнул Гарольд. Человек в капюшоне напрягся, стиснул в руке кайву, но остался сидеть на месте. Гарольд выскочил вперед. – Выходи драться! – крикнул он. Камчак жестом остановил его, и он, с трудом сдерживая переполняющую его ярость, отступил назад. Слины неистовствовали и рвались из ошейников. С пеной на губах они царапали когтями пол, шерсть у них встала дыбом, а глаза налились кровью. Проводник с трудом удерживал их на месте. – Не приближайтесь! – крикнул Сафрар. – Иначе я разобью золотой шар! – Он сорвал с шара алое покрывало и поднял его над головой. Сердце у меня едва не остановилось. Я прикоснулся рукой к плечу Камчака. – Он не должен это сделать, – вполголоса произнес я. – Ни в коем случае! – Почему? – спросил Камчак. – Шар не имеет никакой ценности. – Всем стоять на месте! – снова закричал Сафрар. – Ты не понимаешь, Камчак! – воскликнул я. Глаза Сафрара заблестели от радости. – Ага, он знает! – закричал он. – Слушайтесь коробанца: он все знает! – Это действительно имеет какое-нибудь значение, если он разобьет шар? – спросил Камчак. – Да, – ответил я. – Ценнее этой сферы нет ничего на всем Горе, а возможно, и во всей Солнечной системе! – Вот именно! – радостно завопил Сафрар. – Прислушайтесь к коробанцу! Если вы подойдете ко мне, я разобью шар! – Шару не должно быть причинено ни малейшего вреда, – предупредил я Камчака. – Но почему? – поинтересовался Камчак. Я молчал, не зная, как объяснить то, что ему следовало бы знать. Камчак перевел взгляд на Сафрара. – Что это такое, – спросил он, – то, что ты держишь в руках? – Золотой шар! – торжественно ответил Сафрар. – Но что это за шар? – допытывался у него Камчак. – Не знаю, – признался торговец, – но мне известно, что есть люди, готовые заплатить за него половину всех сокровищ Гора! – Лично я, – заметил Камчак, – не дал бы за него и медного гроша. – Прислушайтесь к тому, что вам говорит коробанец! – воскликнул Сафрар. – Шар не должен быть уничтожен, – настойчиво повторил я. – Почему? – не скрывая удивления, снова спросил Камчак. – Потому что, – нерешительно начал я, – в нем… это последнее семя Царствующих Жрецов… яйцо… последняя надежда Царствующих Жрецов на выживание… на сохранение.. всего этого… всех нас… планеты… вселенной… Вокруг раздался удивленный ропот. Глаза Сафрара едва не вылезли из орбит. Ха-Кил раскрыл рот, едва не уронив лежащий у него на коленях меч. Паравачи перестал играть с кайвой и уставился на Сафрара. – Не думаю, – покачал головой Камчак. – Я склонен считать, что шар вообще не имеет никакой цены. – Нет, Камчак, – взмолился я. – Поверь мне! – Значит, именно ради этого золотого шара ты пришел к народам фургонов? – спросил он. – Да, – ответил я. – Именно ради него. Мне вспомнился наш разговор в фургоне Катайтачака. Воины вокруг меня обменялись гневными восклицаниями. – И ты бы украл его? – поинтересовался Камчак. – Да, – признался я. – Как Сафрар? – Я бы не убивал Катайтачака. – И зачем бы ты его украл? – Чтобы вернуть в Сардар. – Не для того, чтобы оставить его себе? Не ради денег? – Нет, – ответил я. – Я тебе верю, Тэрл, – сказал Камчак. – Нам было известно, что в свое время к нам должен прийти кто-то из Сардара. Но мы не знали, что это будешь именно ты. – Прежде я и сам об этом не знал, – признался я. Камчак взглянул на торговца. – Ты собираешься купить свою жизнь ценой золотого шара? – спросил он. – Если понадобится – да! – сказал Сафрар. – Но мне не нужен золотой шар, – заметил Камчак. – Мне нужен ты сам. Сафрар побелел, как мел, и снова поднял шар над головой. Я с облегчением заметил, что Камчак дал своим арбалетчикам сигнал не стрелять. Жестом он приказал своим людям – за исключением меня, Гарольда и человека, держащего слинов, – отойти на несколько шагов назад. – Ну, так-то лучше, – процедил сквозь зубы Сафрар. – Спрячьте оружие, – потребовал паравачи. Мы вложили мечи в ножны. – Отойдите к своим людям! – приказал Сафрар. – Имейте в виду: если что – я разобью шар! Очень медленно мы с Камчаком, Гарольдом и держащим слинов человеком сделали несколько шагов назад. Рвущиеся с поводков животные, роняя с обнаженных клыков слюну, нехотя повиновались приказу хозяина и дали оттащить себя от своей уже находившейся так близко добычи. Паравачи обернулся к Ха-Килу, вкладывающему меч в ножны, и встал на ноги. Ха-Кил лениво потянулся и заговорщицки ему подмигнул. – У тебя есть тарн, – сказал предводителю наемников паравачи. – Возьми меня с собой. Я отдам тебе половину сокровищ паравачей! Золото, босков, женщин, фургоны! – Вряд ли все это сравнится по стоимости с золотым шаром – тем, что держит в руках Сафрар, – усомнился в ценности его предложения Ха-Кил. – Ты не можешь бросить меня здесь! – закричал кочевник. – А зачем ты мне нужен? – демонстративно зевнул Ха-Кил. Белки глаз паравачи дико сверкнули из-под черного капюшона, скрывающего его лицо, он стиснул кулаки и обернулся к дальнему концу зала, где столпились в ожидании тачаки. – Тогда шар будет моим! – закричал он и бросился к Сафрару. – Нет! Он мой! Мой! – взвизгнул торговец, крепче прижимая шар к груди. Ха-Кил с любопытством наблюдал за происходящим. Я рванулся было вперед, но властная рука Камчака удержала меня на месте. – Золотой шар не должен быть поврежден! – воскликнул я. Паравачи, конечно, был гораздо сильнее толстого, низкорослого Сафрара, и вскоре ему удалось выхватить шар из рук отчаянно сопротивляющегося торговца. Тот издал дикий вопль и впился зубами в плечо паравачи. Я вспомнил зловещие ядовитые золотые зубы Сафрара. Паравачи отчаянно завизжал, закружился на одном месте и, к моему несказанному ужасу, швырнул вырванный у Сафрара золотой шар на пол. Не замечая больше ничего вокруг, я бросился вперед. Слезы застилали мне глаза. Опустившись на пол у разбитого яйца, я не в силах был даже сдержать вырвавшийся у меня крик отчаяния. Все кончено! Яйцо разбито! Я потерпел неудачу! Царствующие Жрецы погибнут! Погибнет все! На эту планету и на родную мне Землю придут загадочные, таинственные «Другие», кем бы они ни были! Все кончено! Все погибло! Все пропало! Все мои мысли и чувства были заняты разбитым яйцом, и лишь боковым зрением я заметил короткую агонию паравачи, покрывшегося страшными оранжевыми пятнами, опустившегося на пол и затихшего в предсмертных судорогах. Камчак подошел к нему и сорвал черный капюшон. Его лицо стало оранжевым, вылезшие белки глаз остекленели. – Это Толнус, – долетел до меня как-будто издалека голос Гарольда. – Конечно, – сказал Камчак. – А кто же ещё это мог быть? Кто, кроме убара паравачей, мог послать своих всадников для нападения на фургоны тачаку, и пообещать предводителю наемных тарнсменов половину босков, золота, женщин и фургонов своего племени? До меня с трудом доходила их речь. Мне вспомнился Толнус – один из четырех убаров народов фургонов, которых я встретил, впервые попав в тарианские степи, в земли кочевников. Камчак нагнулся к распростертому на полу неподвижному телу и сорвал с него усыпанное драгоценными камнями бесценное ожерелье. Осмотрев его с презрением, он бросил его одному из своих людей. – Отдайте это паравачам, – распорядился он. – С его помощью они смогут выкупить у кассаров и катайев хотя бы часть своих босков и женщин. Стоя на коленях у разбитой скорлупы яйца, я едва сознавал происходящее, настолько был поглощен охватившим меня отчаянием. Я даже не сразу заметил, что Камчак с Гарольдом уже давно стоят рядом. Я плакал, ничуть не смущаясь их присутствия. Я оплакивал не только провал своей миссии и крушение всего, за что я боролся – и я, и прежде всего Царствующие Жрецы, мой друг Миск, – но и сами их жизни, и жизни всех населяющих этот мир, и мою родную Землю, оставшихся теперь, очевидно, совершенно беззащитными перед загадочными «Другими»; я оплакивал и то существо, что дожидалось своего срока появления на свет и явившееся безвинной жертвой интриг и растянувшегося на столетия межпланетного конфликта; это существо, этот, так сказать, ребенок Царствующих Жрецов прекратил свою ещё не начавшуюся жизнь и этим похоронил надежды всех тех, кто так и не дал ему родиться. Тело мое сотрясали безудержные рыдания. Словно сквозь туман до меня донеслись чьи-то слова «Сафрар и Ха-Кил убежали» – и голос Камчака, приказывающего: – Отпустите слинов. Пусть поохотятся. Вслед за этим об пол звякнули отстегиваемые с ошейников животных цепи, и мраморные своды гулко отразили удаляющийся топот их лап. Не хотел бы я оказаться на месте Сафрара. – Крепись, воин из Ко-Ро-Ба, – с неожиданной теплотой прозвучал надо мной голос Камчака. – Ты не понимаешь, мой друг, – сдерживая рыдания, пробормотал я. – Ты просто не понимаешь! Тачаки в их черных кожаных одеяниях сгрудились вокруг нас. Мастер но приручению слинов также стоял рядом, держа в руках свисающие голые цепи. Ближе к стенам застыли рабы с мешками золотых слитков на плечах. Я начал улавливать гнилостный запах, исходящий от лежавших рядом со мной обломков скорлупы. – Ну и запах, – поморщился Гарольд. Он опустился на колени перед яйцом и с выражением глубокого отвращения на лице прикоснулся пальцем к бреши в скорлупе. Поднеся к лицу щепотку каких-то слепленных засохшей слизью золотистых песчинок, он задумчиво растер их между пальцами и ещё раз принюхался. Я обреченно уронил голову, мне все было безразлично. – Ты хорошо знаешь, что такое золотой шар Царствующих Жрецов? – поинтересовался у меня Камчак. – Нет, – ответил я. – У меня никогда не было такой возможности. – Неужели их яйцо такое? – саркастически заметил убар тачаков. – Ну-ка, взгляни повнимательней, – подошел ко мне Гарольд. Он поднес ближе к моему лицу свою ладонь, и на пальцах у него я увидел сухие золотистые пятна. Я смотрел на его ладонь, ничего не понимая. – Оно мертвое, – сказал он. – Мертвое? – удивился я. Гарольд снова нагнулся к расколотому яйцу, наклонился над ним и извлек из скорлупы сморщенное, тронутое гниением, мертвое, наверное, уже в течение нескольких месяцев тельце нерожденного тарлариона. – Я ведь говорил тебе, – с участливой теплотой напомнил Камчак, – что яйцо не имеет никакой ценности. Я, пошатываясь, поднялся на ноги, изумленно глядя на обломки яйца. С трудом нагнулся и, погрузив пальцы в содержимое яйца, с удивлением всмотрелся в оставшиеся на них сухие темно-золотистые пятна. – Это не яйцо Царствующих Жрецов, – сказал Камчак. – Неужели ты действительно полагал, что мы можем позволить неприятелю узнать местонахождение подобной вещи? Я взглянул на него со слезами на глазах. Внезапно откуда-то издалека до нас донесся пронзительный, душераздирающий вопль и глухое рычание слинов. – С ним все кончено, – подвел итог Камчак. Он повернулся в направлении, откуда донесся крик. Медленно, словно нехотя, давя ногами обломки скорлупы, он двинулся к выходу из зала. У распростертого тела Толнуса, убара паравачей, он на мгновение остановился. – Очень жаль, – с презрением бросил Камчак. – Я бы предпочел швырнуть его под копыта мчащихся босков! После этого, не говоря больше ни слова, он повел нас, следующих за ним, прочь из зала по коридорам туда, откуда доносился разочарованный вой слинов. Мы вошли в помещение, где находился Желтый Бассейн. У края мраморной облицовки, дрожа от бессильной ярости, вскинув головы и оглашая все вокруг пронзительными воплями хищников, упустивших добычу, застыли оба охотничьих слина, не спускающие глаз с карикатурной фигуры тарианского торговца, рыдающего, захлебывающегося и отчаянно пытающегося дотянуться до лиан, свисающих с куполообразного потолка футах в двадцати над его головой. Он, очевидно, изо всех сил пытался сдвинуться с места, но, плотно обнимаемый густой и пузырящейся желтой жидкостью, не мог сделать и шага. Его коротенькие, пухлые ручки с накрашенными ногтями отчаянно, но совершенно безрезультатно молотили по поверхности жидкого чудовища. Лицо и лоб торговца были обильно покрыты потом. Его тело густо облепливали белые блестящие пузырьки воздуха, двигающиеся вокруг него столь упорядочение, что это означало сознательное поведение Желтого Бассейна. Там, где пузырьки касались тела Сафрара, одежда на нем разъедалась и кожа становилась матово-белой: очевидно, кислота медленно проникала в поры тела и на глазах переваривала беззащитную человеческую плоть. Сафрар ещё на шаг приблизился к центру бассейна, и жидкость поднялась ему до уровня груди. – Опустите лианы! – взмолился торговец. Никто не сдвинулся с места. Сафрар запрокинул голову и пронзительно, как слин, завыл от боли. Словно сумасшедший, он принялся раздирать на себе кожу. Потом он протянул руки к Камчаку. – Пожалуйста! – закричал он. – Вспомни Катайтачака, – ответил ему предводитель тачаков. Сафрар, агонизируя, испустил вопль отчаяния и снова двинулся к центру бассейна. При этом я заметил, как белые люминесцирующие пузырьки воздуха, густо облепившие в глубине ноги торговца, словно общим усилием толкают его все ближе к гибели. Сафрар ещё отчаяннее заработал руками, пытаясь оттолкнуться от затягивающей его тестообразной массы, воспрепятствовать ей захлестнуть становящееся все более беспомощным тело. Глаза его вылезали из орбит, а в провале застывшего в беззвучном крике рта тускло мерцали два золотых уже израсходовавших свой яд зуба. – Это яйцо, – сообщил ему Камчак, – было яйцом обыкновенного тарлариона. Оно действительно не имело никакой ценности. Жидкость уже доходила Сафрару до подбородка, и ему приходилось высоко запрокидывать голову, чтобы держать нос и рот над поверхностью. Лицо его было искажено от ужаса и боли. – Пожалуйста! – успел в последний раз крикнуть он, прежде чем густая жидкость хлынула и залила ему рот. – Вспомни Катайтачака, – бросил ему на прощание Камчак, и оплетающие ноги торговца нитеподобные волокна и белые пузырьки ещё настойчивее потянули тело Сафрара вниз, в глубину. На поверхность, уже очевидно из легких Сафрара, вырвались пузырьки воздуха. Теперь только руки торговца с растопыренными пальцами ещё продолжали мелькать над поверхностью жидкости, словно пытаясь в последнем предсмертном отчаянном усилии ухватиться за недосягаемые лианы, но скоро и руки исчезли под водой. Долгое время мы стояли без движения, пораженные случившимся, пока белые кости не начали медленно выталкиваться на поверхность и двигаться к краю бассейна, где два раба Сафрара извлекали их сачком и складывали. – Принесите факел, – приказал Камчак. Он задумчиво всмотрелся в глубины Желтого Бассейна. – Этот Сафрар из Тарии давно познакомился с Катайтачаком и приучил его к листьям канды, – печально сказал Камчак. – Таким образом, он дважды убил моего отца. Принесли факел, и в бассейне усилилось испарение, а белые пузырьки воздуха начали стремительно собираться на середине. Желтизна жидкости стала меркнуть, а в глубине началось быстрое кружение фосфоресцирующей массы. Камчак размахнулся и бросил факел в самый центр Бассейна. И тут словно огненный смерч пронесся над Бассейном; языки пламени взметнулись под самый потолок, и мы вынуждены были отступить к стенам помещения и закрыть лицо руками. Бассейн застонал, как живое существо, взорвался клубами пара и сжался, пытаясь спрятаться от пламени внутрь прочной, как скорлупа, оболочки, которой мгновенно покрылась его поверхность, но языки огня потянулись за отступающей жидкостью в глубину Бассейна, пылающего, как тарларионовое масло. Больше часа бушевало и неистовствовало пламя. Бассейн почернел, и мраморные стенки его растрескались от жара. Теперь он был совсем пуст, если не считать затвердевшей, как стекло, массы, от которой исходил удушливый зловонный запах, да обломков мраморной кладки стен, обрушившейся по его краям. В одном месте мы заметили вплавленные в стекловидную массу превратившиеся в бесформенные металлические капли два золотых зуба Сафрара – не ядовитых и ни для кого больше не опасных. – Катайтачак отомщен! – провозгласил Камчак и вышел из комнаты. Все остальные последовали за ним. За воротами дома Сафрара, с нашим уходом преданного огню, мы сели на каийл и двинулись в сторону тачакских фургонов, оставленных у стен города. К Камчаку подъехал один из воинов. – Тарнсмен улетел, – доложил он и добавил: – Как вы и говорили, мы не стали открывать по нему огонь, поскольку с ним не было торговца Сафрара. Камчак кивнул в знак согласия. – У меня не было претензий к Ха-Килу, предводителю наемных тарнсменов. – Он обернулся ко мне. – Теперь, однако, когда ему известно, сколь высоки ставки в этой игре, вам с ним, возможно, ещё предстоит встретиться. Он обнажает меч только при звоне золотых монет, но теперь, когда Сафрар мертв, думаю, тем, кто использовал торговца, понадобятся новые приспешники и они обратят свое внимание на наемников, и прежде всего на Ха-Кила. Искоса взглянув на меня, Камчак усмехнулся – впервые за все время после гибели Катайтачака. – Говорят, – заметил он, – что в умении владеть мечом Ха-Кил уступает лишь самому Па-Куру, предводителю убийц. – Па-Кур мертв, – ответил я. – Он убит при осаде Ара. – Его тело нашли? – спросил Камчак. – Нет, – сказал я. Камчак рассмеялся. – Нет, Тэрл Кэбот, – заметил он, – ты никогда не станешь настоящим тачаком. – Почему? – удивился я. – Ты слишком доверчив. – Я уже давно перестал ожидать от коробанца чего-то большего, – заметил Гарольд. Я усмехнулся. – Па-Кур распрощался с жизнью в поединке на крыше Цилиндра Правосудия, в Аре, – сказал я. – Спасаясь от плена, он сбросился с ограждающих крышу перил. Не думаю, что он умеет летать. – Но тело его не было найдено? – настойчиво повторил Камчак. – Нет, но какое это имеет значение? – Для тачака имеет, – решительно заявил Камчак. – Вы, тачаки, излишне подозрительны, – заметил я. – А как по-твоему, что могло произойти с его телом? – поинтересовался Гарольд; он был очень серьезен. – Я думаю, его разорвали в клочки толпы народа, – пожал я плечами. – Или уничтожили ещё каким-то иным образом, так что даже следов от него не осталось. Много ли для этого нужно? – Тогда было бы логичным, если бы он действительно оказался мертв, – согласился Камчак. – Конечно, – подтвердил я. – Будем на это надеяться, – сказал Камчак. – Ради твоего же собственного блага. Дальше мы ехали по улицам города молча, лишь Камчак впервые за все эти долгие недели насвистывал какую-то тачакскую мелодию. Отвлекшись от своих мыслей, он обернулся к Гарольду. – Думаю, через пару дней мы сможем позволить себе поохотиться на тамитов, – заметил он. – Я бы с удовольствием, – согласился молодой тачак. – Может, присоединишься к нам? – спросил у меня Камчак. – Я, наверное, скоро оставлю вас, – признался я и горько усмехнулся. – Возложенную на меня Царствующими Жрецами миссию я провалил, больше мне делать здесь нечего. – Что это за миссия? – как ни в чем не бывало поинтересовался Камчак. – Отыскать последнее яйцо Царствующих Жрецов и вернуть его в Сардар. – А почему Царствующие Жрецы сами этим не занялись? – спросил Гарольд. – Они не выносят солнечного света, – ответил я. – И выглядят они совершенно иначе, чем мы. Увидев их, неподготовленный человек может испугаться, а то и попытается их убить. Или же уничтожит яйцо. – Как-нибудь ты обязательно должен рассказать мне о Царствующих Жрецах, – сказал Гарольд. – Хорошо, – согласился я. – Да, думаю, это должен быть именно ты, – уверенно произнес Камчак. – Кто? – не понял я. – Тот, кто, как говорили люди, принесшие яйцо, должен впоследствии за ним прийти. – Оба эти человека погибли, – сказал я. – Между их городами разгорелась война, и в сражении один из них убил другого. – Они были хорошими воинами, – с грустью произнес Камчак. – Мне жаль, что так получилось. – Когда они были здесь? – спросил я. – Года два назад, – ответил Камчак. – И они отдали вам яйцо? – Да, чтобы сохранить его для Царствующих Жрецов. Это было довольно мудро с их стороны, поскольку народы фургонов имеют среди горианцев репутацию самых диких и свирепых народов и кочуют, как правило, в сотнях пасангов от цивилизованных городов, за исключением, пожалуй, одной лишь Тарии. – И ты знаешь, где сейчас яйцо? – спросил я. – Конечно, – ответил он. Меня охватила невольная дрожь. Я непроизвольно натянул поводья, и каийле передалось мое волнение. – Не говори мне, где оно, – иначе я не выдержу: тут же помчусь, схвачу его и поскачу в Сардар, – признался я. – Но разве не ради того, чтобы отвезти яйцо Царствующим Жрецам, ты и приехал сюда? – Именно ради этого. – Тогда почему бы тебе не стремиться поскорее заполучить его и увезти? – Потому что у меня нет возможности доказать, что я приехал по поручению Царствующих Жрецов. С какой стати ты будешь мне верить? – Я верю, потому что хорошо узнал тебя. Я промолчал. – Я внимательно наблюдал за тобой, Тэрл Кэбот, воин из Ко-Ро-Ба, – продолжал Камчак. – Некогда ты подарил мне жизнь, и мы держали с тобой землю и траву. С этого момента, будь ты хоть разбойником или преступником, я пожертвовал бы ради тебя жизнью, но яйцо, конечно, не отдал бы. Затем ты вместе с Гарольдом отправился в город навстречу таким испытаниям, которые, вполне вероятно, могли стоить тебе жизни. Едва ли на что-либо подобное мог бы решиться человек, действующий только ради своей собственной выгоды. Это подсказало мне, что ты действительно можешь быть тем, кого выбрали Царствующие Жрецы в качестве посланника за своим яйцом. – Вот почему ты позволил мне отправиться в Тарию, хотя знал, что находящийся там золотой шар не имеет никакой ценности? – спросил я. – Да, – согласился Камчак, – именно поэтому. – Почему же ты не отдал мне яйцо после моего возвращения из Тарии? Камчак рассмеялся. – Мне нужно было удостовериться ещё в одном, Тэрл Кэбот, – признался он. – В чем же? – поинтересовался я. – В том, что ты очень серьезно к этому относишься. – Камчак положил руку мне на плечо, и на лице его появилась мягкая улыбка. – Вот почему я хотел, чтобы золотой шар был разбит. Если бы события развивались иначе, я разбил бы его сам, чтобы посмотреть, будешь ли ты горевать о личной потере или сокрушаться отрагедии для Царствующих Жрецов. Когда ты плакал, я понял, что ты сокрушаешься о Царствующих Жрецах и что ты действительно постарался бы вернуть его в Сардар, а не использовать в своих целях. Я был настолько ошеломлен услышанным, что не в силах был произнести ни слова. – Прости, если я был слишком жесток с тобой, – продолжал Камчак. – Я – тачак, и этим все сказано. Но я заботился о тебе и должен был знать всю правду. – Спасибо тебе, – ответил я. – На твоем месте я, думаю, поступил бы точно так же. Камчак крепче стиснул мне плечо, и мы пожали друг другу руки. – Где яйцо? – спросил я. – А как ты думаешь? – поинтересовался Камчак. – Не знаю. Но логичнее всего было бы искать его в фургоне Катайтачака, убара тачаков. – Вполне одобряю ход твоих мыслей. Но Катайтачак, как тебе известно, не был настоящим убаром тачаков. Я – убар тачаков, а значит, яйцо у меня. – Ты хочешь сказать… – Вот именно: все эти два года яйцо находилось в моем фургоне. – Но я несколько месяцев прожил в твоем фургоне! – И ты не видел яйца? – Нет. Должно быть, оно было отлично спрятано! – А как оно вообще выглядит, ты знаешь? – Нет… – признался я, – не знаю… – Ты, вероятно, считаешь, что оно должно быть золотым и иметь круглую форму? – Д-да… – Именно из этих соображений тачаки умертвили яйцо тарлариона, покрасили и поместили его в фургон Катайтачака. Да ещё пустили слух, что это именно оно. В который уже раз за сегодняшний день я онемел от удивления. – Я думаю, ты частенько видел яйцо Царствующих Жрецов, поскольку оно лежало у меня в фургоне на виду. Именно поэтому паравачи, напавшие на мой фургон, и не обратили на него внимания как на вещь, не имеющую никакой практической ценности. – Не может быть! – не удержался я. – Да, серый, как будто обтянутый кожей предмет это и есть яйцо! Я не мог поверить своим ушам. Мне припомнилось, как Камчак восседал на сером, похожем на кожаную довольно жесткую подушку предмете со скругленными краями. Помню, он даже поджимал его к себе ногами, а один раз – даже ногой! – пихнул его ко мне, чтобы я мог проверить, какой он легкий. – Иногда, чтобы надежно спрятать что-нибудь, его нужно вообще не прятать, – продолжал Камчак. – Считается, что все, имеющее значительную ценность, должно быть скрыто от посторонних глаз, поэтому находящееся на виду никакой ценности не имеет. – Но ведь ты чуть ли не пинал его ногами по всему фургону, – пробормотал я дрожащим голосом. – Я просто отказывался в это поверить. – Ты даже швырнул его мне для проверки! Ты даже осмеливался сидеть на Нем! У меня не было слов от возмущения. – Надеюсь, – усмехнулся Камчак, – Царствующие Жрецы не воспримут это как оскорбление. Они поймут, что подобное демонстративное обращение – довольно бережное, надо заметить, как раз и являлось частью моего плана. Я рассмеялся, думая, как обрадуется Миск возвращению Яйца. – Они не обидятся, – заверил я Камчака. – Не беспокойся, что яйцо может быть повреждено, – успокоил меня Камчак. – Чтобы нанести ему вред, я должен был бы продырявить его кайвой или разрубить топором. – Хитрый тачак, – не удержался я. Камчак с Гарольдом рассмеялись. – Надеюсь, после всех этих экспериментов яйцо все ещё живо, – заметил я. Камчак пожал плечами. – Мы внимательно за ним наблюдали, – заверил он. – Мы сделали все, что могли. – И Царствующие Жрецы, и я очень вам благодарны, – с искренней признательностью сказал я. Камчак улыбнулся. – Нам очень приятно оказать услугу Царствующим Жрецам, – ответил он, – но ведь ты знаешь мы почитаем только небо. – И храбрость, – добавил Гарольд, – и все, что с этим связано. Мы с Камчаком рассмеялись. – Думаю, именно потому, что вы почитаете небо, храбрость и – как ты говоришь – все, что с этим связано, яйцо и было доверено вам, и никому другому. – Возможно, – согласился Камчак. – Но я был бы рад поскорее от него избавиться. К тому же приближается самое время поохотиться на тамитов. – Кстати, убар, – подмигнув мне, поинтересовался Гарольд, – сколько ты заплатил, чтобы выкупить Африз? – Ты отыскал Африз? – воскликнул я. – Да, Альбрехт, кассар, подобрал её во время налета на лагерь паравачей, – словно между прочим заметил Гарольд. – Удивительно! – не удержался я. – Она всего лишь рабыня, – прогудел Камчак. – Какое она может иметь значение? – Так сколько ты за неё заплатил? – с невинным видом настаивал Гарольд. – Да какая там плата, – отмахнулся Камчак. – Что она может стоить? – Я очень рад, что она жива, – признался я, – и что ты без большого труда смог выкупить её у Альбрехта. Гарольд прикрыл рукой рот и поспешно отвернулся, а Камчак сердито запыхтел и втянул голову в плечи. – А действительно, сколько ты за неё заплатил? – спросил я. – При торге, – доверительно заметил мне Гарольд, – тачак лишнего не заплатит. – Да, скоро будет самое время поохотиться на тамитов, – недовольно проворчал Камчак. Только теперь мне припомнилось, как дорого Камчак вынудил кассара Альбрехта заплатить за возвращение милой его сердцу Тенчики и как он хохотал по поводу того, что раз уж кассар выложил такую сумму, значит, он позволил себе привязаться к простой девчонке-рабыне, к тому же ещё и тарианке! – Я полагаю, – продолжал Гарольд, – что столь проницательный тачак, как Камчак, сам убар нашего племени, никогда бы не выложил за такую девчонку больше пригоршни медных монет! – В это время года тамиты подпускают к себе совсем близко, – хмуро заметил Камчак. – Я счастлив узнать, что ты вернул Африз, – вставил я. – Она любит тебя, ты ведь знаешь. Камчак равнодушно пожал плечами. – Я слышал, – возразил Гарольд, – что она целыми днями только и знала, что распевать возле босков да в фургоне. Я сам как-то чуть не избил девчонку, которая производила столько же шума. – Я, пожалуй, закажу себе новое бола для охоты, – оповестил нас Камчак. – Хотя, конечно, она довольно смазлива, – с сомнением произнес Гарольд. Камчак угрожающе зарычал. – Но как бы то ни было, – гнул свое Гарольд, – я не сомневаюсь, что наш убар поддержал в вопросах умения вести торг честь тачаков и уж наверняка облапошил бестолкового кассара! – Самое главное, что Африз снова с нами, что она цела и невредима, – миролюбиво сказал я. Некоторое время мы ехали молча, затем я снова спросил: – А все-таки, Камчак, просто ради уточнения факта, сколько ты заплатил, чтобы её вернуть? Лицо Камчака побагровело от ярости. Он посмотрел на невинно улыбающегося Гарольда и затем бросил взгляд на мое лицо, выражавшее невинное любопытство. Кулаки его, сжимавшие поводья, побелели от напряжения. – Десять тысяч золотых, – выдавил он из себя. Я невольно остановил каийлу и изумленно посмотрел на него. Гарольд едва не сполз с седла от душившего его хохота. Брошенный Камчаком на него взгляд, казалось, должен был испепелить юного тачака. – Ну, что – нормально, – произнес я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе моем не прорвались нотки легкого злорадства. Глаза Камчака метнули молнии в мою сторону. Он тяжело вздохнул – и выражение мрачного бешенства на его лице сменилось добродушием. – Да, Тэрл Кэбот, до сих пор я даже не представлял, что я такой дурак, – признался он. – И все же как бы там ни было, Кэбот, – подметил Гарольд, – принимая в расчет положение вещей в целом, разве ты не считаешь, что за исключением некоторых мелочей у нас, тачаков, великолепный убар? – В целом, – согласился я, – за исключением совсем незначительных, даже вполне простительных мелочей у тачаков действительно великолепный убар. Камчак хмуро посмотрел на меня, затем на Гарольда и, опустив голову, задумчиво почесал за ухом. Потом, тяжело вздохнув, он снова окинул нас обоих задумчивым взглядом, и мы все трое, не сговариваясь, дружно расхохотались. У Камчака даже слезы побежали по щекам. – Ты, конечно, не забыл, – задыхаясь от смеха, пробормотал Гарольд, – что это не тачакское, а тарианское золото. – Верно! – воскликнул Камчак. – Тачаки все равно ничего не потеряли: это золото тариан! – Кто может сказать, что это большая разница? – риторически спросил Гарольд. – Вот именно! – подхватил Камчак. – Но я лично, – закончил Гарольд, – этого бы не сказал. Камчак выпрямился в седле и задумался. – Я бы тоже, – недовольно крякнул он. И снова мы дружно расхохотались и пришпорили своих каийл, торопясь поскорее добраться до фургонов, где каждого из нас дожидались дорогие нашему сердцу женщины: Гарольда – желанная, манящая к себе Херена, некогда удостоенная чести пребывания в первом фургоне убара тачаков, Камчака – Африз, удивительная, с миндалевидными глазами красавица, некогда одна из богатейших и самых очаровательных женщин Тарии, и меня, воина из Ко-Ро-Ба, – стройная, грациозная, темноволосая Элизабет Кардуэл, некогда гордая и неприступная жительница Земли, а теперь беспомощная, но оттого не менее красивая рабыня с золотым тачакским кольцом в носу и выжженным на бедре клеймом, в ошейнике, на котором выгравировано мое имя. Помню, когда той прощальной ночью она выскользнула у меня из объятий, то упала лицом на ковер и разрыдалась. – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, – захлебываясь слезами, кричала она. – Но я отдала тебе все! У меня больше ничего нет! – Ты отдала все, что могла, – успокоил я её. – Этого достаточно. Она подняла на меня мокрые, светящиеся радостью глаза. – Доволен ли мной мой господин? – спросила она. – Да, – ответил я. – Да, Велла, моя кейджера. Я доволен, я действительно доволен.Я спрыгнул с каийлы и побежал к фургону, и женщина, ждавшая меня, радостно вскрикнула и бросилась ко мне, и я обнял ее и наши губы встретились. – Ты жив! Ты жив! – кричала она. – Да, – сказал я. – Я жив и ты жива и мир спасен! Тогда я верил в то, что говорил.
Глава 27. СПАСЕНИЕ ДОМАШНЕГО КАМНЯ ТАРИИ
По-видимому, лучший сезон охоты на тамитов – огромных бескрылых плотоядных птиц южных равнин, был не за горами; Камчак, Гарольд и другие, казалось, с огромным нетерпением ожидали его. Отомстив за Катайтачака, Камчак больше не интересовался Тарией, однако хотел, чтобы город был восстановлен, возможно для того, чтобы народам фургонов было где, если набеги на караваны окажутся неприбыльными, обменивать шкуры и рога на блага цивилизации. В последний день перед тем как народы фургонов собирались покинуть Тарию, город девяти врат и величественных стен, Камчак устроил прощальный пир во дворце Фаниуса Турмуса. Убар Тарии и Камрас, чемпион Тарии, закованные в цепи, стояли у дверей, чтобы обмывать входящим ноги. Тария являлась богатейшим городом, и хотя значительное количество золота было выплачено тарнсменам Ха-Кила и защитникам дома Сафрара, это была лишь крохотная часть по сравнению с тем, чем располагали его жители, даже с учетом ценностей, унесенных с собой тарианскими беженцами, которым Камчак позволил оставить город. Одних лишь ценностей, хранившихся в подземных кладовых Сафрара, с лихвой хватило бы, чтобы сделать каждого тачака, а возможно и катайя, и кассара, не просто богатым, а очень богатым человеком. И неудивительно: вот уже более тысячи лет Тария не видела в своих стенах захватчиков. Значительную часть богатств – наверное, третью часть от общего количества – Камчак приказал оставить тарианцам на восстановление города. Оставаясь тем не менее настоящим тачаком, Камчак не мог проявить подобное же благородство по отношению к женщинам города и пять тысяч наиболее красивых тарианок были заклеймены и переданы командирам тачакских сотен, чтобы те распределили их между воинами, проявившими в сражении храбрость. Остальным женщинам позволили остаться в городе или покинуть его стены. Кроме свободных женщин, в руки тачаков попали, конечно, и многочисленные рабыни, также переданные впоследствии для решения их судьбы тачакским командирам. Интересно отметить, что наиболее красивые рабыни были обнаружены в Садах Наслаждения Сафрара. Оказавшихся среди них невольниц из народов фургонов отпустили, конечно, на свободу. На прощальном торжественном пиру, проводимом во дворце Фаниуса Турмуса, Камчак восседал на троне тарианского убара с небрежно наброшенной на плечо поверх традиционного кожаного тачакского одеяния алой мантией Турмуса. Он уже не сидел с мрачным выражением лица, погруженный в невеселые думы, а выполнял свои обязанности с видом радушного хозяина, охотно поддерживая разговоры присутствующих и частенько отвлекаясь, чтобы приложиться к стоящему возле него кубку с вином или бросить кусок мяса своей привязанной у трона каийле. Здесь же, у трона высилась целая гора драгоценностей и как часть захваченных трофеев стояли на коленях несколько самых красивых тарианских девушек, обнаженных и закованных в цепи, а по правую руку тачакского убара стояла на коленях Африз, освобожденная от цепей и одетая в кожаную тунику кейджеры. Наступило время торжества, и возле трона выстроились командиры тачаков и некоторые из наиболее храбрых воинов, многие из которых были со своими женщинами. Рядом со мной стояла Элизабет Кардуэл, одетая не так, как тачакская кейджера, хотя и была в ошейнике, а в короткую тунику свободной женщины-кочевницы. Таким же образом была одета и стоящая слева от Гарольда Херена: она была единственной из девушек народов фургонов, не получившей в этот день освобождения от рабства. Лишь она продолжала оставаться невольницей и останется ею до тех пор, пока освободить её не пожелает её хозяин Гарольд. – Мне больше нравится видеть её в ошейнике, – однажды заметил он, наблюдая как она по его приказу готовит пищу для нас с Камчаком и стоящих рядом на коленях Африз и Элизабет, или Веллы, как я иногда её называл. Однако тон, которым он это сказал, наводил на мысль о том, что гордая Херена сама вовсе не прочь оставаться его рабыней! Одного за другим к трону Камчака подводили ещё недавно могущественных людей Тарии, закованных теперь в цепи и одетых в короткие туники рабов. – Ваше имущество и женщины принадлежат теперь мне, – обратился к ним Камчак. – Значит, кто является хозяином Тарии? – Камчак, – отвечал по очереди каждый из пленников. – Пала Тария? – спросил Камчак. – Пала, – отвечали они, низко опустив голову. К трону Камчака подвели Фаниуса Турмуса и Камраса и поставили их перед ним на колени. Камчак жестом указал на груду сокровищ, сложенных у его трона. – Кому принадлежат богатства Тарии? – обратился он к пленникам. – Камчаку, – ответили те. Камчак запустил руку в волосы стоящей рядом с ним Африз и повернул девушку к себе лицом. – А кому принадлежат женщины Тарии? – спросил он. – Камчаку, – ответили пленники. – А кто, – рассмеялся Камчак, – убар Тарии? – Тачак Камчак, – в один голос ответили пленники. – Принесите сюда Домашний Камень Тарии, – распорядился Камчак, и к его ногам тут же поднесли овальный гладкий камень с выбитой на нем начальной буквой названия города. Он поднял камень над головой и прочел суеверный страх в глазах стоящих перед ним на коленях людей. Но он не расколол камень об пол. Он поднялся с трона и вложил камень в скованные цепями руки Фаниуса Турмуса. – Тария жива, убар, – величаво произнес он. На глаза Фаниуса Турмуса навернулись слезы, он крепко прижал камень к груди. – Утром, – сообщил Камчак, – мы возвращаемся к своим фургонам. – Вы сохраните Тарии жизнь, господин? – не веря своим глазам, спросила Африз, знавшая, насколько ненавидит Камчак её родной город. – Да, – ответил Камчак. – Тария будет жить. Девушка была в недоумении. Я и сам был озадачен, но не решался спрашивать. Прежде я предполагал, что Камчак разобьет Домашний Камень, похоронив образ города в сердцах людей, а Тарию предаст огню. И лишь сейчас, на прощальном пиру во дворце Фаниуса Турмуса, я осознал, что он дарует городу жизнь, оставляет ему сердце и свободу. Я только теперь понял, что тарианцы смогут вернуться в свой город и стены его не будут разрушены. Подобный акт со стороны завоевателя – тачака! – казался мне более чем странным. Заставляла ли Камчака действовать так его вера в необходимость иметь общего для народов фургонов неприятеля, или тому была ещё одна, возможно более важная, причина? Внезапно у дверей раздался какой-то шум и в зал вошли трое кочевников в сопровождении целой свиты воинов. Это были Конрад, убар кассаров, Хакимба, убар катайев, а третьим, судя по одеянию, – представитель паравачей; этого человека я не знал, но догадывался, что он, очевидно, их новый убар. Среди сопровождавших их воинов я узнал кассара Альбрехта, а за его спиной с удивлением увидел одетую в короткое одеяние свободной женщины Тенчику, держащую в руке обернутый белым полотном сверток. Конрад, Хакимба и глава паравачей подошли к трону Камчака, но никто из них, являясь убарами своих народов, не преклонил перед ним колени. – Нами были получены предзнаменования! – без предисловий начал Конрад. – Они были внимательно изучены толкователями, – подхватил Хакимба. – Впервые за последние сотни лет, – вступил в разговор паравачи. – у нас появился Высокий Убар, Единый Убар народов фургонов! Камчак поднялся с трона и, скинув со своих плеч мантию тарианского убара, остался в обычном одеянии тачака. Трое убаров одновременно простерли к нему руки. – Высоким Убаром объявлен Камчак! – в один голос оповестили они. По всему залу прошел гул возбужденных голосов. – Камчак – Единый Убар народов фургонов! – воодушевленно кричали присутствующие. Камчак поднял руку, призывая к тишине. – Каждый из вас, – начал он, – катайев, кассаров, паравачей – имеет своих собственных босков и свои фургоны. Вы ведете раздольную жизнь, за исключением дней войны, когда вы объединяетесь против общего неприятеля, и тогда никто не может выстоять против народов фургонов. Мы можем жить порознь, но каждое из наших племен входит в состав народов фургонов, и то, что разделяет нас, гораздо меньше, чем то, что нас объединяет: каждый из нас знает, что нельзя напрасно убить боска и что следует быть гордым и храбрым и ценой своей жизни защищать своих женщин и свои фургоны. Мы знаем, что нужно быть сильным и свободным, а что может сделать нас более сильными, чем наше объединение? Объединимся же и станем сильными и свободными! Да будет так! Трое пришедших к Камчаку людей и сам убар тачаков протянули друг к другу руки и соединили их вместе. – Да будет так! – в один голос заявили они – Да будет так навечно! Они расступились и пропустили Камчака вперед, выстроившись у него за спиной. – Да здравствует Камчак! – воскликнули они. – Да здравствует Высокий Убар! – Да здравствует Единый Убар народов фургонов! – пронеслось по залу. Только поздно вечером все дела этого дня были решены и тронный зал опустел. С Камчаком остались лишь несколько тачакских командиров и наиболее заслуженных воинов, мы с Гарольдом и Африз с Хереной и Элизабет. Ушли и Альбрехт с Тенчикой и Дина. Интересный разговор произошел между девушками, прежде чем они покинули зал. Тенчика подошла к Дине. – На тебе уже нет ошейника, – заметила Дина. Тенчика застенчиво опустила глаза. – Да, – сказала она, – я свободна. – Теперь ты вернешься в Тарию? – спросила Дина. – Нет, – улыбаясь, ответила Тенчика. – Я остаюсь с Альбрехтом и фургонами. Альбрехт тем временем был занят разговором с Конрадом, убаром кассаров. – Вот, – протянула Тенчика Дине небольшой матерчатый сверток. – Это твое, ты это выиграла. Дина с удивлением развязала сверток и увидела в нем кольца и золотые украшения, переданные ей Альбрехтом за победу в соревнованиях по бегу от бола. – Возьми это, – настаивала Тенчика. – Он знает? – спросила Дина. – Конечно. – Он очень добр. – Я люблю его, – ответила Тенчика, поцеловав её на прощание и поспешно убегая прочь. Я подошел к Дине и взглянул на переданные ей украшения. – Для этого действительно нужно неплохо бегать, – заметил я. Она весело рассмеялась. – Здесь более чем достаточно драгоценностей, чтобы нанять себе помощников! – радостно потрясла она содержимым свертка. – Теперь я смогу снова открыть магазинчик моего отца и братьев! – Если хочешь, я дам тебе в сотню раз больше? – предложил я. – Нет, – с улыбкой отказалась она. – Это я выиграла. Я хочу сделать все самостоятельно. Она подняла вуаль с лица и быстро коснулась губами моей щеки. – Прощай, Тэрл Кэбот, – пробормотала она. – Желаю тебе всего хорошего. – И я желаю тебе всего хорошего, благородная Дина из Тарии, – ответил я. Она рассмеялась. – Глупый, глупый воин, – покачала она головой. – Я всего лишь дочь бедного пекаря! – Он был благородным, достойным человеком, – сказал я. – Спасибо тебе, – пробормотала она. – И дочь его – благородная, достойная женщина, – продолжал я. – К тому же очень красивая. Я не позволил закрыть ей лицо вуалью, пока не запечатлел у неё на губах прощальный поцелуй. Она опустила вуаль, прижала пальцы к своим губам, затем коснулась ими моих и поспешно оставила зал. Элизабет наблюдала за нами, явно ревнуя. – А она красивая, – мрачно отметила Элизабет. – Да, – согласился я и, посмотрев на нее, добавил: – Ты тоже. Лицо её расцвело улыбкой. – Я знаю, – горделиво сказала она. – Дерзкая девчонка, – усмехнулся я. – Горианской девушке нет нужды притворяться, будто она не знает, что красива, – возразила она. – Это верно, – согласился я. – Но почему ты сама решила, будто ты красивая? – Я не сама. Так говорил мой господин, – пожала она плечами. – Он ведь не обманывает, не так ли? – Не часто, – признался я. – Особенно в вещах столь важных. – К тому же я видела, какие взгляды бросают на меня мужчины, – заявила Элизабет, – и знаю, что за меня можно получить хорошую цену. От такой наглости я даже почувствовал легкое замешательство. – Наверное, целую пригоршню золотых монет, – как ни в чем не бывало продолжала Элизабет. – Пожалуй, – согласился я. – Значит, я красивая, – подвела она итог. – Верно. – Но ведь ты не продашь меня? – Пока нет. Посмотрим, сколько ещё ты будешь доставлять мне удовольствие. – Ох, Тэрл! – испуганно воскликнула она. – Господин, – поправил я. – Господин, – немедленно согласилась она. – Что ты хочешь сказать? – Что я буду очень стараться доставить тебе удовольствие, – с улыбкой пообещала она. – Значит, все будет в порядке, – заверил я её. – Я люблю тебя, – внезапно сорвалось с её губ. – Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, мой господин. Она обняла меня за шею и крепко поцеловала. Я прижал её к себе, стараясь подольше удержать её губы в своих. Мне трудно было даже представить себе, что эта очаровательная красавица в ошейнике с моими инициалами, эта волнующая Элизабет Кардуэл в прошлом являлась молодой секретаршей с Земли, на долю которой выпало столько испытаний в чужих для неё бескрайних горианских степях. Кем бы ни была она в прошлом – малозначительной служащей в одной из тысяч похожих друг на друга безликих контор, вынужденной отрабатывать свою мизерную заработную плату и выкраивать из неё крохи, чтобы иметь возможность не ударить в грязь лицом и произвести впечатление на своих подруг, столь же незначительных служащих из таких же незначительных контор, – теперь она была живой и свободной в проявлении своих чувств, хотя горло её сжимал ошейник, а тело было отмечено клеймом. Она превратилась в очаровательную, страстную женщину, дерзкую и милую, – одним словом, мою. Интересно, были ли на Горе и другие женщины с Земли, прошедшие такую же трансформацию, перерождение, те, кто, даже не отдавая себе отчета, страстно желал найти для себя мужчину и мир, в котором – пусть даже не по собственной воле, не имея иного выбора – они научились ценить то, чем обладали до сих пор, научились по-новому смотреть на жизнь, радоваться каждому её проявлению и чувствовать себя по-настоящему свободно и раскованно – как это ни покажется парадоксальным – даже в стягивающем их горло ошейнике. Так думал я и сам удивлялся своим мыслям: возможно ли вообще такое? Правы ли в своих заключениях горианцы? Слишком уж фантастической порой казалась мне их психология. Сейчас в тронном зале дворца тарианского убара оставались только Камчак с Африз, Гарольд с Хереной и я с Элизабет. Камчак посмотрел на меня проницательно. – Ну, в нашей игре, кажется, все складывается удачно. Мне припомнился наш недавний разговор. – Ты слишком рисковал, – ответил я, покачав головой, – когда не вывел войска из Тарии и не бросил их на защиту босков и фургонов, понадеявшись на то, что катайи и кассары придут тачакам на помощь. Это была слишком рискованная игра. – Возможно, не такая уж рискованная, – ответил он, – поскольку я знал катайев и кассаров, наверное, даже лучше, чем они сами. – Ты говорил, – напомнил я, – что игра ещё не окончена. – Теперь уже все позади. – А что составляло последнюю партию этой игры? – Мне нужно было показать катайям, кассарам и тем же паравачам, насколько просто нас можно уничтожить по отдельности руками друг друга и какую силу мы будем представлять собой, действуя все вместе. – Это должно было навести их на мысль о необходимости выбора Высокого Убара? – Да, именно на это и была направлена моя игра. – Ну, что ж, да здравствует Высокий Убар – Камчак, убар тачаков! – Да здравствует Камчак – Единый Убар народов фургонов! – подхватил Гарольд. Камчак рассмеялся и опустил глаза. – Скоро наступит самое время для охоты на тамитов, – высказал он давнишнее желание. После этого мы все вместе направились к выходу из зала. Африз легко поднялась с колен, чтобы следовать за своим хозяином. Камчак обернулся и задумчиво на неё посмотрел Девушка нерешительно остановилась, пытаясь понять, что он задумал С неожиданной для него нежностью Камчак положил руки девушке на плечи, привлек её к себе и оставил у неё на губах легкий поцелуй. – Господин? – удивленно спросила девушка. Камчак вынул из-за пояса маленький ключ, вставил его в замок на ошейнике и снял его. Девушка недоверчиво покачала головой и прикоснулась рукой к шее. – Ты свободна, – сказал ей Камчак. Африз смотрела на него с недоумением и недоверием. – Не бойся, – продолжал Камчак, – тебе дадут достаточно золота. Ты снова будешь одной из самых богатых женщин Тарии. Девушка не в силах была произнести ни слова. Мы, все присутствующие, были ошеломлены не меньше её. Каждый из нас знал, скольким опасностям пришлось подвергнуться Камчаку, чтобы заполучить её в свои руки; каждый знал, какую цену ещё совсем недавно вынужден был заплатить Камчак за то, чтобы она после вражеского набега была возвращена ему. Мы просто не в силах были поверить в реальность происходящего. Камчак поспешно отвернулся и направился к своей привязанной к трону каийле. Он вставил ногу в стремя и легко забросил свое крепкое тело в седло Затем, не подгоняя животное, он выехал из зала. Мы все последовали за ним – за исключением Африз, которая осталась неподвижно стоять у трона тарианского убара, одетая в тунику кейджеры, но без ошейника – свободная. Руки её были прижаты к лицу. Она, казалось, была в полном оцепенении и лишь механически покачивала головой. Я шел за каийлой Камчака, рядом со мной задумчиво вышагивал Гарольд, а в двух шагах за нами – как подобает горианкам – следовали Элизабет и Херена. – Интересно, – спросил я у Гарольда, – почему он пощадил Тарию? – Его мать была тарианкой, – ответил молодой тачак. Я остановился от неожиданности. – Ты что, не знал? – удивился Гарольд. – Нет, – покачал я головой. – Именно после её смерти Катайтачак и пристрастился к листьям канды. – Я ничего этого не знал. Мы несколько отстали от Камчака. – Да, – продолжал Гарольд, – она была тарианской девушкой, взятой в рабство Катайтачаком. Он полюбил её, подарил ей свободу, но она так и оставалась с ним до самой смерти – убарой тачаков. За главными воротами дворца Фаниуса Турмуса нас дожидался Камчак на своей каийле. Здесь же стояли наши животные, и мы сели в седло. Херена и Элизабет побежали у наших стремян. Мы выехали на мостовую и повернули в сторону главных ворот Тарии. Лицо Камчака было непроницаемо. – Подождите! – послышалось у нас за спиной. Мы обернулись и увидели бегущую за нами Африз, босую и одетую в тунику кейджеры. Она остановилась у стремени Камчака и замерла, низко опустив голову. – Что это значит? – сурово взглянул на неё Камчак. Девушка не ответила и не подняла головы. Камчак тронул поводья и повернул каийлу к главным воротам Тарии. Мы ехали следом. Африз, Элизабет и Херена шли, держась за стремена наших скакунов. Не доезжая до ворот, Камчак натянул поводья; мы остановились. Африз замерла, не поднимая глаз. – Ты свободна, – напомнил ей Камчак. Девушка отрицательно покачала головой. – Нет, – сказала она, – я принадлежу Камчаку. Она робко коснулась головой вдетой в стремя ноги убара. – Я не понимаю, – сказал Камчак. Девушка нерешительно подняла голову – в глазах её стояли слезы. – Пожалуйста, хозяин, – прошептала она. – Почему? – удивился Камчак. Девушка выдавила слабую улыбку. – Я уже полюбила запах босков, – ответила она. Камчак рассмеялся и протянул ей руку. – Садись рядом со мной, Африз из Тарии, – предложил Камчак. Девушка подала ему руку, и он усадил её перед собой в седло. Африз села боком и, едва сдерживая слезы, положила голову ему на грудь. – Эту женщину зовут Африз, и с этого момента она – убара моего сердца, убара тачаков и Высокая Убара народов фургонов! – объявил Камчак. Мы пропустили Камчака и Африз в ворота и оставили этот город, и его Домашний Камень, и его жителей и поскакали к виднеющимся невдалеке фургонам, давно дожидающимся нас на бескрайних равнинах, обнимающих оставленную нами Тарию с её высокими, но оказавшимися отнюдь не неприступными для нас стенами и девятью мощными, окованными железом воротами.Глава 28. МЫ С ЭЛИЗАБЕТ ПОКИДАЕМ НАРОДЫ ФУРГОНОВ
Не думаю, чтобы последние минуты нашего с Элизабет пребывания в стане кочевников доставили невольнице по имени Тука большое удовольствие. В лагере тачаков Элизабет взмолилась, чтобы я не отпускал её на волю ещё хотя бы в течение часа. – Почему? – удивился я. – Потому что хозяева обычно не вмешиваются в выяснение отношений между рабами. Я пожал плечами. Мне требовалось не больше часа, чтобы накормить и запрячь тарна для полета на Сардар с бесценным яйцом Царствующих Жрецов. Здесь, у фургона Камчака собралось несколько воинов, среди которых я заметил и Туку с её хозяином. Я понял, в чем дело. Элизабет не забыла жестокое обращение этой девушки с нею на протяжении всех долгих месяцев её пребывания у тачаков, особенно когда она была заперта в клетке для слинов. Возможно, Тука каким-то образом догадалась о том, что за мысли теснятся в голове у Элизабет, потому что едва бывшая американка направилась в её сторону, она незамедлительно бросилась бежать, пытаясь спрятаться в фургоне. Через несколько минут ярдах в пятидесяти мы услышали испуганный женский вопль и увидели, как Тука летит на землю, сбитая ловким броском, в котором чувствовалось знакомство человека с приемами американского футбола. Вслед за этим все пространство между двумя фургонами неподалеку было окутано клубами пыли, поднятой возней двух женщин, обменивающихся отнюдь не женскими пощечинами. Можно было разглядеть мелькание девичьих кулачков, но удары, наносимые ими, очевидно, достигали цели, поскольку уже через минуту мы услышали крик просившей пощады Туки. Тут пыль несколько рассеялась, и мы увидели Элизабет, сидевшую верхом на своей поверженной жертве и немилосердно треплющую её за волосы. Даже кожаная туника на Элизабет была разорвана, а менее прочное одеяние рабыни на Туке вообще превратилось в лохмотья. Покончив с разминкой, Элизабет связала своим поясом тарианке руки, продела кожаный шнурок в кольцо в носу тарианки и потащила её к оврагу, где она могла бы отыскать подходящую для предстоящей экзекуции хворостину. Найдя прут, достойный её внимания, она привязала свою пленницу к ветвям невысокого, но густого кустарника и звучно испробовала свою находку на плечах доставившей ей столько неприятных минут тарианки. Насладившись ещё двумя-тремя столь же полновесными ударами, Элизабет вытащила кожаный шнурок из носового кольца своей обливающейся слезами жертвы и, не развязывая тарианке рук, позволила ей с позором ретироваться к своему хозяину. После этого с чувством выполненного долга, растрепанная и расцарапанная Элизабет Кардуэл подошла ко мне и как примерная, послушная рабыня опустилась у моих ног на колени. Когда она немного отдышалась, я снял с неё ошейник и подарил ей свободу. Затем я усадил её на спину тарна и приказал держаться за луку седла. Устроившись поудобнее, я привязал её к седлу кожаными ремнями безопасности, не забыв при этом, конечно, обезопасить и себя самого. Элизабет казалась не слишком напуганной предстоящим перелетом; порадовало меня и то, что она позаботилась запастись парой сменных одеяний. Рядом стояли Камчак с Африз и Гарольд с Хереной, своей рабыней: она опустилась у его ног на колени, и когда она осмелилась прикоснуться щекой к его бедру, строгий хозяин одарил свою дерзкую рабыню суровым взглядом. – Как твои боски? – спросил я у Камчака. – В порядке, как и следует ожидать, – ответил тот. – А кайвы твои остры? – обратился я к Гарольду. – Стараюсь держать их острыми, – отвечал молодой тачак. Я снова обернулся к Камчаку. – Очень важно следить, чтобы оси на повозках были хорошо смазаны, – продолжал я ритуал. – Да, – согласился Камчак, – я тоже так считаю. Мы пожали друг другу руки. – Желаю тебе всего хорошего, Тэрл Кэбот, – сказал Камчак. – И я желаю тебе удачи, убар тачаков, – ответил я. – Знаешь, ты, оказывается, неплохой парень, – воскликнул Гарольд. – Хотя и коробанец. – Ты тоже не промах, – парировал я, – хотя и тачак. – Желаю тебе всего хорошего, – усмехнулся Гарольд. – И я желаю тебе всего хорошего, – ответил я. Я в очередной раз проверил крепление ремней безопасности, перепоясывающих Элизабет, и остался ими доволен. Камчак и Гарольд молча наблюдали за нашими приготовлениями. В глазах обоих мужчин стояли слезы. Одинокая слезинка проделала свой путь по свеженанесенному на щеке Гарольда шраму храбрости. – Никогда не забывай, – напомнил Камчак, – что мы с тобой держали землю и траву. – Никогда не забуду, – пообещал я. – И пока память у тебя не ослабнет, – заметил Гарольд, – помни, что мы вместе удостоены шрама храбрости. – Это воспоминание навсегда останется со мной, – заверил я молодого тачака. – Твое прибытие и твой отъезд будут считаться двумя самыми важными моментами этих двух лет, – сказал Камчак. Я посмотрел на него, не совсем понимая смысла его слов. – Да, – усмехнувшись, подтвердил Гарольд. – Эти два года будут называться: «Год, в который Тэрл Кэбот пришел к народам фургонов» и «Год, когда Тэрл Кэбот командовал тачакской тысячей». Я даже испугался – а вдруг действительно Хранители Календаря навсегда запомнят два последних года именно под этими названиями. – Но в течение этих лет были и события несравненно большей важности, – возразил я. – Взятие Тарии и избрание Единого Убара народов фургонов! – Мы предпочтем дать им имя, напоминающее о Тэрле Кэботе, – сказал Камчак. От волнения я не нашелся что сказать. – Если тебе когда-нибудь понадобится помощь тачаков, Тэрл Кэбот, или кассаров, или катайев, или паравачей, только дай знать и мы прискачем. Мы прискачем, даже если понадобимся тебе в любом из городов Земли. – Вам известно о Земле? – удивился я. Мне вспомнилось, с каким интересом, воспринятым мною как недоверие, Камчак и Катайтачак в свое время – казалось, это было так давно! – расспрашивали Элизабет о её мире. Лицо Камчака осветилось улыбкой. – Нам, тачакам, известно многое, – сказал он. – Гораздо больше того, чем кажется на первый взгляд. Удачи тебе, Тэрл Кэбот – командир тачакской тысячи и достойный воин города Ко-Ро-Ба! Я поднял правую руку в традиционном горианском приветствии, натянул поводья высоты, и громадная птица взмахнула мощными крыльями, отрываясь от земли и быстро оставляя внизу провожающих, растянувшиеся на многие пасанги тачакские фургоны, зажатый крутыми склонами овраг и далекие стены Тарии. Элизабет Кардуэл тихо плакала, а я крепко прижимал её к себе, защищая от тугой струи бьющего в лицо ветра, с неудовольствием замечая, что его порывы выжимают слезы и из моих глаз.Джон Норман Убийца Гора
Глава 1. КУУРУС
Опершись обеими руками на древко копья, Куурус — воин из касты убийц — стоял на вершине большого холма. Окидывая взглядом расстилавшуюся внизу долину, он ждал. Вдали виднелись белые стены и восстанавливаемые после разрушения башни города Ко-Ро-Ба. Сейчас мало кто помнил древнее значение горианского слова «Ко-Ро-Ба» — «сельский рынок»; рыночная площадь давно разрослась в настоящий город, превращенный затем в развалины Царствующими Жрецами и поднимаемый теперь из руин. Все это мало интересовало Кууруса. Он принадлежал к касте убийц, и его вызвали сюда не для строительства. У него были свои задачи, свое предназначение. В начале восьмого встающее солнце скользнуло лучами по вершинам холмов, осветило далекие белые городские стены, и остроконечные верхушки башен ясно обозначились на фоне розовеющего неба. «Настоящие Башни Утренней Зари», — подумал Куурус. Он расправил плечи и снова взглянул на долину: здесь уже заканчивались последние приготовления. Специально для траурной церемонии сюда из леса были привезены десятки, сотни бревен — в основном тщательно обструганных стволов ка-ла-на, распространяющих терпкий винный запах. Уложенные одно на другое в замысловатой традиционной горианской манере, бревна образовывали сложную, с многочисленными пустотами и отверстиями усеченную пирамиду. Куурус с любопытством наблюдал, как двое воинов в красном одеянии укладывали на её вершине последнее бревно. Затем к сооружению подошли свободные женщины с закрытыми плотной вуалью лицами. Каждая из них несла на плече большой кувшин. До Кууруса донесся запах благовоний и ароматизированных масел, которыми женщины, медленно поднимаясь по ступенькам, начали орошать бревна пирамиды. В глубине долины, за лесом, у самых городских стен, Куурус заметил движущуюся процессию. Судя по многоцветию одеяний, здесь были представители многих, если не всех городских каст, однако его удивило, что он не видит в приближающейся толпе белых накидок высоких посвященных. Это его озадачило: посвященным полагалось присутствовать на подобных церемониях. Куурус знал историю города Башен Утренней Зари. Жители Ко-Ро-Ба после разрушения их города Царствующими Жрецами рассеялись по всему Гору. Впоследствии, когда они получили позволение Царствующих вернуться на родное пепелище, оказалось, что каждый из них сохранил камень с родных руин, чтобы укрепить им стены возрождавшегося к жизни города. Говорили, что Домашний Камень не утерян, и даже Куурусу из касты убийц было известно, что, пока удастся сохранить священный Камень Очага, город не может погибнуть. Не имея привычки думать о людях, Куурус не мог не отдавать должное жителям Ко-Ро-Ба, их настойчивости и упорству. В рядах траурной процессии не было слышно ни песнопений, ни разговоров, ни единый звук систы или тамбура не нарушал утренней тишины. Горианцы шли молча; в подобные минуты слова ничего не значат, они скорее могут оскорбить, принизить величие момента. Такие минуты должны быть заполнены только молчанием, воспоминаниями и созерцанием священного огня. Во главе процессии двигались четыре воина, поддерживающие на плечах каркас из связанных перекрещенных копий, на котором покоилось завернутое в алое полотнище тело. Куурус наблюдал, жуя травинку, как, медленно поднявшись на вершину погребальной пирамиды, воины осторожно опустили свою ношу и, потупив взоры, почтительно отвернули края алого покрывала, чтобы в последний раз открыть завернутое в него тело солнцу и ветру. Из своего укрытия Куурус смог рассмотреть, что усопший, судя по одеянию — воин, был довольно крупным человеком с необычайно яркими, огненно-рыжими волосами. Наконец воины спустились, стоявшие у погребальной пирамиды отошли ярдов на пятьдесят, и у подножия остались только трое. Один — из городской администрации, в коричневом плаще с глубоким капюшоном, почти скрывавшим его лицо. Рядом с ним невысокий худощавый человек в голубом плаще книжника горько рыдал от переполнявших его скорби и отчаяния, и, наконец, громадный широкоплечий воин также выглядел бесконечно несчастным. Куурус увидел, что к сооружению приблизился воин с зажженным факелом в руке. С горестным криком воин бросил факел на пропитанные маслами бревна, и пирамида мгновенно, словно взорвавшись, вспыхнула ярким безжалостным костром. Трое стоявших у её основания, закрыв лица руками, невольно отшатнулись. Куурус, прильнув к земле и сжимая в зубах травинку, продолжал наблюдать. На его лице даже при ярком солнечном свете играли отблески огня. На лбу выступил пот. Жар от костра чувствовался даже здесь; он прикрыл глаза рукой. Мужчины и женщины Ко-Ро-Ба, в скорби склонив головы, застыли вокруг полыхающего погребального костра. Так, не разговаривая, не шевелясь, они стояли, наверное, не меньше часа. Наконец громадная пирамида со страшным грохотом обрушилась, образовав целый холм пылающих головней. Вскоре гигантский костер стал догорать, и тогда вперед выступили десятки мужчин из различных каст и охлажденным вином стали заливать вздымающиеся ещё кое-где языки пламени. Группа людей выискивала среди пепла то, что могло бы оказаться прахом преданного сожжениювоина, и собирала в желто-красную урну. Куурус знал, что впоследствии стенки этого сосуда будут украшены сценами охоты и сражений. Урну с её содержимым передали представителю городской администрации, и тот, торжественно приняв её, медленно направился в сторону городских стен. За ним последовали широкоплечий воин и книжник. Куурус поднялся и размял затекшие руки. Он подобрал меч в ножнах и щит, надел на голову шлем. В своем черном одеянии, с копьем в одной руке и щитом в другой он имел грозный вид. Присутствовавшие на траурной церемонии медленно потянулись к городу, и вскоре у дымящихся углей остался только один человек. Его черная накидка была отделана белой каймой. Куурусу предстояло встретиться именно с этим человеком в черном, но не полностью черном, как у профессионального убийцы, одеянии. Он зло усмехнулся. «Нет, — сказал он себе, — их одеяния должны быть такими же черными, как наши». Когда стоящий у догорающего пепелища человек обернулся, Куурус уже спустился с холма. Теперь настало его время. Куурус снова усмехнулся. Внешность человека показалась ему странной — голова его была совершенно лишена волос, отсутствовали даже ресницы. «Должно быть, один из посвященных», — подумал Куурус. Человек обошелся без приветственного жеста. Куурус вместо приветствия протянул раскрытую ладонь, и человек, не говоря ни слова, отсчитал в неё двадцать золотых монет Ара. Куурус рассовал их в специальные карманы своего ремня — в отличие от обычных людей убийцы не носят кошельков. Получив задаток, Куурус с любопытством посмотрел на остатки пирамиды. Местами, там, где брызги вина миновали их, языки пламени продолжали осторожно лизать остатки дерева. — Нужно восстановить справедливость, — сказал человек в черном. Куурус лишь криво ухмыльнулся. «Они всегда рассуждают о справедливости. Им просто нравится о ней говорить, — подумал он. — О справедливости и о правах. Это придает им спокойствия и уверенности. Но в действительности никакой справедливости не существует. На свете есть только золото и меч». — Кого я должен убить? — спросил он. — Этого я не знаю, — ответил человек. Куурус исподлобья взглянул на него. Хотя в его карманах на ремне уже лежат двадцать золотых монет двойного веса, их будет гораздо больше. — Вот все, что мне известно, — сказал человек, протягивая ему кусок зеленой материи. Куурус внимательно осмотрел лоскут. — Это нарукавная повязка, — задумчиво произнес он. — Наводит на мысль об арских состязаниях тарнов. — Так и есть, — ответил человек. Подобные опознавательные знаки — красные, желтые, зеленые, серебристые повязки — в Аре на состязаниях носили сторонники различных команд, соревнующихся между собой. — Я отправляюсь в Ар, — сказал Куурус. — Если ваша миссия будет выполнена удачно, — заверил его человек, — по возвращении вы получите ещё сто золотых. Куурус посмотрел ему в глаза и сказал: — Хорошо. Но если ты меня обманешь, ты умрешь. — Да, — ответил человек. — Кто этот убитый? — кивнул Куурус на догорающие остатки погребального костра. — За кого я должен отомстить? — Это — воин, — ответил человек. — Его имя? — спросил Куурус. — Тэрл Кэбот.Глава 2. АР
Куурус беспрепятственно вошел в ворота Ара. Увидев знак черного кинжала, которым он заблаговременно украсил свой лоб, охранники даже не пытались его остановить. Не долго же черные туники убийц не появлялись в пределах городских стен Ара — со времени правления убара Марленуса, ратных подвигов его современников — прославленного героя-воина из Ко-Ро-Ба Тэрла Бристольского и имевшего не менее громкую славу главы убийц Па-Кура. Много лет убийцы в городе считались людьми вне закона. Па-Кур объединил обложенные данью города и повел их на Ар. Домашний Камень был украден, а убар вынужден спасаться бегством. Город пал, и Па-Кур, хотя и принадлежал к низшей касте, возжелал заполучить императорскую мантию Марленуса. Он осмелился не только надеть на себя золотой медальон убара, но и серьезно претендовать на трон всей Арской Империи — вещь до той поры неслыханная в истории Противоземли даже для представителей гораздо более высоких каст. И неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Империи и её столицы, если бы орды захватчиков не были разгромлены объединенными усилиями Союза Свободных Городов, возглавленного и поднятого на борьбу Ко-Ро-Ба и Тентисом. Командование освободительной армией взяли на себя Мэтью Кэбот — отец Тэрла Бристольского и Казрак из Порт-Кара — брат Тэрла по оружию. С тех пор черные одеяния убийц не встречались на улицах славного города Ар. Однако никто не встал на пути Кууруса, поскольку лоб его украшала маленькая зловещая эмблема — черный кинжал. Когда кто-либо из касты убийц получал свойственное его ремеслу задание и плату за его выполнение, он украшал свой лоб этим узаконенным символом, который открывал перед ним ворота любого города. Вмешиваться в дела убийц не позволялось никому. Не многие из вершащих неправедные дела, сколь большой бы силой и властью они ни обладали, не затрепетали бы от ужаса при известии о появлении в их городе человека со зловещим символом на лбу — ведь только убийца знал имя своей новой жертвы. Куурус вошел в ворота города и огляделся. Женщина с корзинкой в руке, завидев его, испуганно отступила в сторону, крепче прижав к груди ребенка. Крестьянин обошел его, стараясь, чтобы его тень не упала на тень убийцы. Куурус небрежным жестом указал на фрукты, разложенные на тележке с впряженным в неё небольшим четвероногим рогатым тарларионом, и лоточник поспешно протянул ему один из плодов, боясь встретиться с ним взглядом и торопясь убраться подальше от этого внезапно ставшего опасным места. Неподалеку от ворот, прижавшись спиной к каменной башне и наблюдая за ним, застыла худенькая тонконогая девушка-рабыня. В её глазах ясно читался испуг. Очевидно, Куурус был первым из касты убийц, с кем ей довелось встретиться. Темные разметавшиеся по плечам волосы, короткая желтая туника, стянутая вместо пояса тонкой веревкой и едва прикрывающая колени, — обычная одежда рабынь северных городов, где даже стягивающий шею металлический ошейник покрывался желтой эмалью. Вгрызаясь зубами в мякоть плода, заливая его соком щеки и подбородок, Куурус внимательно изучал девушку. Она уже, казалось, готова была уйти, но его пристальный взгляд приковал её к месту. Он выплюнул попавшиеся косточки в придорожную пыль и, дожевав плод, швырнул корку ей под ноги. Девушка с ужасом проследила за её полетом и тут же почувствовала, как сильная рука сжала её плечо. Он рванул девушку к себе и, толкнув на дорогу, заставил её идти впереди себя. Проходя мимо ближайшей пага-таверны, дешевой, грязной, распространяющей зловоние и до отказа забитой посетителями — приезжими и мелкими торговцами, убийца придержал девушку за руку и, пинком распахнув дверь, грубо втолкнул её в зал. Все посетители таверны оглянулись на них. Трое музыкантов мгновенно прекратили игру. Женщины-рабыни в шелках удовольствия застыли, не донеся кувшинов с пагой до протянутых к ним кружек. Умолкли даже привязанные к их лодыжкам бубенчики. Убийца неторопливо оглядел присутствующих одного за другим. Мужчины побледнели под его пристальным взглядом. Некоторые из них сжались, готовые скорее провалиться сквозь землю, нежели оказаться, сами не зная за какие грехи, той жертвой, за которой явился этот человек со знаком черного кинжала на лбу. Убийца повернулся к толстому мрачному человеку в кожаном фартуке, разливавшему в кувшины пагу. — Ошейник, — коротко потребовал он. Человек снял с крючка у стойки один из ключей. — Седьмой, — сказал он, бросая ключ убийце. Поймав ключ, тот ухватил девушку за локоть и повел её к дальней слабо освещенной стене в том конце зала, где потолок постепенно понижался и смыкался с полом. Девушка двигалась как истукан, в её глазах застыл непреодолимый страх. Здесь, в углу, уже стояли на коленях две рабыни, которые при их приближении, загремев цепями, торопливо отодвинулись в сторону. Он рывком поставил темноволосую девушку на колени и, надев ей на шею две полукруглые металлические скобы, запер их на ключ. Второй конец удерживающей ошейник цепи длиной в каких-нибудь два фута был соединен со вбитым в каменную стену кольцом. Убийца равнодушно осмотрел свою рабыню и направился в зал. Девушка осмелилась поднять глаза, только когда он отошел. Угол, в котором она стояла на коленях, был темным и мрачным, и её желтая туника казалась грязно-коричневой. Дальше зал освещался развешанными на «стенах заправленными жиром тарлариона лампами, в скудном свете которых девушке хорошо были видны двигающиеся между столами силуэты рабынь, разносящих посетителям таверны пагу. В самом центре зала столов не было, а пол покрывал толстый слой песка: здесь мужчины могли помериться силой, а рабыни танцевать. Дальняя от девушки стена достигала в высоту не менее двадцати футов и состояла из четырех этажей, на каждом из которых располагалось по семь небольших комнат, входом в которые служили круглые, диаметром в двадцать четыре дюйма, отверстия. На этажи вели восемь узких укрепленных в стене лестниц. Куурус подошел к ближайшему столу слева и, поджав под себя ногу, устроился за ним так, чтобы у него за спиной оказалась только стена, а перед глазами находился весь зал. Сидевшие за столом мужчины молча встали и перешли на другие свободные места. Куурус прислонил к стене рядом с собой копье, снял шлем и щит, а короткий меч положил на стол по правую руку. По едва заметному жесту хозяина таверны, угрюмого толстого человека в кожаном фартуке, одна из обслуживающих посетителей рабынь немедленно поспешила к столику убийцы и, поставив перед ним высокий бокал, дрожащими руками наполнила его пагой. Затем, украдкой бросив взгляд на прикованную в углу слева от убийцы девушку, рабыня тут же торопливо отошла прочь. Куурус поднял обеими руками кружку с пагой и подозрительно принюхался к мутной жидкости. Затем осторожно сделал небольшой глоток, подождал и решительно отхлебнул добрую половину кружки. Обтерев губы рукой, убийца взглянул на музыкантов. — Играть! — коротко бросил он. Музыканты подняли инструменты — и зал наполнился нестройными аккордами варварской музыки, к которой через минуту присоединились разговоры посетителей, плеск наливаемой в кружки наги и позвякивание привязанных к щиколоткам снующих между столиками рабынь колокольчиков. Не прошло и четверти часа, как посетители — чего и следовало ожидать — совершенно забыли о сидящей рядом с ними в зале зловещей фигуре в черной тунике. Им было достаточно того, что этот убийца с крохотным символом смерти на лбу ищет не их. Куурус медленно потягивал пагу и, не выражая никаких эмоций, наблюдал за присутствующими. Внезапно дверь таверны с треском распахнулась — и в зал по ступенькам с криком скатился какой-то уродец. Стоя на четвереньках, он напоминал неуклюжее горбатое животное, а его непомерно крупная голова и всклокоченная шевелюра ещё больше увеличивали это впечатление. Даже выпрямившись, карлик едва ли доставал до груди человеку среднего роста. — Не бейте Хула! — быстро перебирая руками по полу, кричал он. — Не бейте! — А вот и наш Хул-дурачок пожаловал, — заметил один из посетителей. Карлик поднялся на ноги и, с трудом неся свою несоразмерно большую голову, торопливо, как урт с переломанными ногами, заковылял к прилавку, за которым хозяин таверны протирал жирной тряпкой кружки для наги. — Спрячь Хула! — запричитал карлик. — Пожалуйста, спрячь Хула! — Проваливай отсюда, — отмахнулся от него хозяин. — Нет! — пуще прежнего завопил уродец. — Они убьют Хула! — В славном городе Аре нет места нищим и попрошайкам, — прорычал в ответ один из сидящих за столами. Лохмотья Хула наводили на мысль о том, что некогда он мог принадлежать к касте гончаров, но с тех пор его одежда настолько поизносилась, что утверждать что либо по этому поводу было бы, пожалуй, сложно. Одна нога у него была заметно короче другой, а тонкие руки не скрывали несколько неправильно сросшихся переломов — он неловко прижимал узловатые пальцы к груди и беспомощно озирался по сторонам, стараясь найти укрытие. Он попытался было спрятаться за спинами сидящих за столиком людей, но те вытолкали его на середину зала, на засыпанную песком арену. Тогда он решил Забраться на четвереньках под ближайший столик, но расплескал стоявшую на нем в кружках пагу, и один из посетителей пинками вытолкал его из-под стола. Как затравленное животное, не переставая стонать и испуганно причитать, Хул заметался по залу. Не найдя другого убежища, он, несмотря на гневные окрики хозяина таверны, быстро вскарабкался на стойку и, тяжело перевалившись, скрылся под ней. Все, за исключением Кууруса, рассмеялись. Минутой позже в зал ворвались четыре крепких вооруженных охранника в туниках с перекрещенными на груди шелковыми голубыми лентами. — Где Хул-дурачок? — гаркнул один из них — рослый парень с мощной челюстью, в которой недоставало нескольких зубов, и длинным, протянувшимся через всю правую щеку шрамом Его спутники принялись обыскивать зал. — Я спрашиваю, где Хул-дурачок? — настойчиво повторил предводитель четверки, обращаясь к хозяину таверны. — Сейчас я его поищу, — ответил хозяин, подмигивая мрачно усмехнувшемуся парню со шрамом, и с нарочитым вниманием заглянул под прилавок. — Нет, — печально ответил он, — кажется, Хула-дурачка здесь нет. — Жаль, — разочарованно протянул предводитель четверки. — Придется поискать где-нибудь в другом месте. — Придется, — с сожалением вздохнул хозяин и, выдержав короткую, особенно жестокую для беглеца паузу, внезапно воскликнул. — Нет! Подождите, здесь, кажется, что-то копошится! — И, наклонившись к прижавшемуся к его ногам дрожащему от страха карлику, резким рывком поднял его над прилавком и швырнул парню со шрамом под ноги. — Вот так сюрприз! — воскликнул рослый парень. — Да это же Хул-дурачок! — Сжальтесь надо мной! Пощадите! — истошно завопил Хул, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук. Четверка охранников, вероятно некогда принадлежавших к касте воинов, веселилась, наблюдая за безуспешными, выглядящими комично усилиями тщедушного человечка. Присутствующим тоже нравилось это зрелище. Толстое тело маленького уродца Хула с худыми болтающимися руками и ногами напоминало скорее мешок с тряпьем, а грязные, прикрывающие его лохмотья только усиливали это впечатление. Одна нога у него была короче, правый глаз был наполовину закрыт, а массивная, слишком тяжелая для тонкой шеи голова безвольно свесилась набок. — Вы и вправду собираетесь его убить? — поинтересовался один из посетителей. — Да, на этот раз он умрет, — ответил один охранник. — Он осмелился назвать по имени Портуса и попросить у него монету. Гориане по большей части не проявляли благосклонности к попрошайкам, а многие вообще считали, что занимающиеся этим делом оскорбляют не только почтенных граждан, но и сам город. Когда милосердие действительно считалось оправданным — к примеру, в случае потери кормильцем работы или его внезапной кончины, когда женщина после гибели мужа оставалась одна, — заботу о нуждавшихся брала на себя кастовая организация либо клан, членство в котором определялось не кастовой принадлежностью, а кровным родством. Если же человек по каким-либо причинам оказывался вне касты и не имел возможности вступить в клан, как в случае с этим безмозглым дурачком Хулом, при потере работы он обречен был влачить жалкое существование, а жизнь его, как правило, оказывалась весьма недолгой. К тому же гориане с большой щепетильностью относились к своим именам, особенно к произнесению их вслух. Многие, особенно принадлежащие к низшим кастам, склонны были даже скрывать свое настоящее, данное при рождении имя и брать себе второе, поскольку опасались, что произнесенное врагом имя делало их беззащитными перед магическим воздействием, которое могло причинить им вред. Рабы также не смели обращаться к свободным гражданам по именам. Куурус подозревал, что Портусу, несомненно занимающему среди горожан видное место, приходилось, вероятно, неоднократно выносить подобное обращение к себе этого маленького глупца Хула и в конце концов он решил с ним разделаться. Парень, державший Хула за шиворот, нанес ему мощный удар кулаком и бросил его поникшее тело своим товарищам. Те под веселые возгласы зрителей немедленно последовали его примеру и принялись, словно мяч, перебрасывать друг другу тело сжавшегося беззащитного карлика, сопровождая каждый свой бросок увесистыми тумаками. Их жертва, окровавленная, согнувшаяся в неестественном положении, спрятав голову между коленями и закрыв её руками, напоминала скорее тряпичную куклу, нежели живого человека. Однако четверо громил, даже уронив Хула на пол, продолжали без устали пинать его ногами, пока карлик не оказался в центре зала лежащим на усыпанной песком арене. Тогда предводитель со шрамом на щеке схватил Хула за волосы и, оттянув ему голову, выставил на всеобщее обозрение его тонкую худую шею. Затем он вытащил из-за пояса широкий кривой серп, каким в Аре обычно пользуются при сборе урожая, и неторопливо поднес его к горлу своей жертвы. Хул лежал ни жив ни мертв, зажмурив глаза и дрожа всем телом, как урт, зажатый в зубах слина. — Не пачкай мне здесь, — недовольно заметил хозяин таверны. Парень со шрамом поднял на него глаза и с усмешкой оглядел собравшихся вокруг него зрителей, с нетерпением ожидавших его последнего удара. И тут ухмылка сползла с лица парня: он заметил обращенный к нему взгляд холодных глаз человека с черной меткой на лбу. Куурус резким движением отодвинул от себя кружку с пагой. Хул, удивленный происшедшей заминкой, робко приоткрыл глаза. Он тоже увидел сидящего в глубине зала у самой стены человека в черном, неподвижно глядящего на него. — Ты — попрошайка? — спросил Куурус. — Да, хозяин, — ответил Хул. — День был удачным? — поинтересовался Куурус. Хулу снова стало страшно. — Да, хозяин, — торопливо пробормотал он. — Да! — Значит, у тебя есть деньги, — сказал Куурус, поднимаясь из-за стола и обнажая свой короткий меч. Непослушными, трясущимися руками Хул судорожно порылся в кармане, извлек из него мелкую медную монету и протянул её Куурусу, который, не глядя, сунул её в одно из отделений своего ремня. — Лучше не вмешивайся, — сказал парень, державший у горла Хула нож. — Нас здесь четверо, — добавил его товарищ, протягивая руку к своему мечу. — Я взял плату, — подчеркнул Куурус. Посетители таверны и рабыни торопливо отступили в глубину зала. И тут на стол перед убийцей с глухим звоном упала золотая монета. К Куурусу приблизился толстый, обрюзгший человек, одетый в длинную шелковую голубую тунику. — Я — Портус, — сказал он. — Не вмешивайся, убийца. Куурус повертел монету в руках и взглянул на Портуса. — Я уже взял деньги, — жестко ответил он. Четверо охранников схватились за мечи. Хул на четвереньках убежал под прикрытие ближайших столов. Один из четверых бросился к убийце, но в полумраке помещения, едва разгоняемом светом чадящих светильников, трудно было понять, что у них произошло. Никто не услышал звона мечей, но все вдруг увидели, как рванувшийся вперед парень со шрамом на щеке внезапно на мгновение замер и тут же с глухим звуком повалился на стол. Темная фигура убийцы зловещей тенью пронеслась по залу, легко ускользая от пронзающих пустоту мечей бросившихся вслед за ним охранников. Лишь на секунду он остановился, и второй из нападавших, не успев увернуться от тускло сверкнувшего лезвия меча, рухнул на колени и растянулся на песке. Двое оставшихся отчаянно размахивали мечами, но ни разу им не удалось даже скрестить клинки с похожим на призрак убийцей. И третий воин, словно наткнувшись на невидимую преграду, удивленно замер и безмолвно упал на пол. За ним последовал четвертый, и не успело его тело коснуться пола, как убийца уже обтер окровавленное лезвие меча и спрятал его в ножны. Затем он подобрал золотую монету и бросил хмурый взгляд на остолбеневшего, обливающегося холодным потом Портуса. Неторопливо обернувшись, он швырнул монету Хулу-дурачку. — Это тебе подарок — сказал убийца. — От Портуса. Он сегодня добрый. Схватив монету, Хул со всей возможной для него быстротой, как урт, вырвавшийся из ловушки, бросился наутек. Куурус снова вернулся к своему столику и, как прежде, устроился за ним, поджав под себя ногу. Меч снова лежал справа от него, у самой руки. Убийца придвинул к себе кружку с пагой и сделал большой глоток. Не успел он осушить бокал, как почувствовал чье-то приближение. Его рука машинально потянулась к рукояти меча. Подошедший оказался Портусом. Он тяжело дышал, стараясь изобразить на лице слащавую улыбку и демонстрируя безоружные руки. Кряхтя, он расположился напротив Кууруса, смиренно положив руки на колени. Куурус молча наблюдал за ним. Портус снова выдавил из себя улыбку, но на лице Кууруса не дрогнул ни единый мускул. — Добро пожаловать, Несущий Смерть, — произнес Портус, адресуя убийце наиболее уважительное из принятых в их касте обращений. Куурус не шевельнулся. — Я вижу у тебя на лбу знак, — продолжал Портус, — черный кинжал… Куурус внимательно изучал внешность своего незваного собеседника — затянутое голубым шелком рыхлое тело, широкие складки рукава у левого плеча… Короткий меч убийцы с легким шелестом покинул ножны. — Я обязан думать о самозащите, — с извиняющейся улыбкой промолвил Портус, когда распоротый мечом шелк его рукава обнажил привязанные к плечу ножны. Куурус, не глядя, перерезал удерживающие ножны Кремешки и коротким движением меча отбросил оружие в сторону. — Я полагаю, это совсем неплохо, что здесь снова появились люди в черных одеяниях, — заметил Портус. Куурус кивком согласился с его утверждением. — Принеси паги! — повелительно бросил Портус одной из проходящих мимо рабынь, и та поспешила выполнить его приказание. С заискивающей улыбкой Портус снова обернулся к Куурусу: — С этим в Аре было плохо, — продолжал он, — после смещения Казрака из Порт-Кара с должности главы городской администрации и убийства Ома — верховного посвященного. Куурус уже слышал об этом. Казрак, долгое время занимавший пост главы городской администрации, был наконец смещен после частых волнений среди торговцев и жалоб на него верховных посвященных. Казрак доставлял касте посвященных немало неприятностей, не только постоянно повышая налоги, взимаемые с их обширных земельных владений, расположенных в черте города, но и при каждом удобном случае оказывая поддержку соперничающим с ними административным кругам города. В ответ на это при проведении своих обрядов, в основном рассчитанных на представителей низших сословий, посвященные давали свое толкование действиям Казрака, объясняя их стремлением к расширению собственной власти и тайным сопротивлением постановлениям Царствующих Жрецов. После убийства Ома, поддерживавшего с главой городской администрации довольно сносные отношения, новый верховный служитель посвященных Комплициус Серенус, изучая предзнаменования, полученные им при жертвоприношении белого боска в день ежегодного Праздника урожая, к своему очевидному ужасу, открыл, что они являются неблагоприятными для Казрака. Остальные посвященные выразили желание проверить это предзнаменование, определяемое по состоянию печени убитого боска, однако Комплициус Серенус, словно охваченный безудержным страхом, поспешил бросить печень боска в огонь, посчитав необходимым немедленно уничтожить материальное свидетельство столь чудовищного известия. Он упал у подножия священного алтаря и безутешно разрыдался, поскольку каждому в городе было известно, что он долгое время был одним из ближайших друзей Казрака. Поговаривали, что именно с этого момента Казрак начал постепенно утрачивать доверие горожан, и в первую очередь низших слоев общества. Немало способствовали тому и принимаемые им меры по сдерживанию роста монополий, имеющих для определенных группировок — в частности торговцев — чрезвычайно важное значение: по его распоряжению были созданы комиссии, в обязанности которых входило следить за производством кирпича и распределением запасов соли и жира тарларионов. Он также наложил определенные ограничения на организацию зрелищ, в частности турниров, полагая, что участившиеся случаи потери жизни их участниками — даже рабами — причиняют городу в целом значительный ущерб. Он утверждал, что граждане Ара, даже не демонстрируя свою силу и бесстрашие на поединках, сопровождающихся бессмысленным кровопролитием, вполне способны оставаться в прекрасной физической форме. Припомнили ему и то, что родом он был из Порт-Кара — города, никогда не поддерживавшего особо дружеских отношений не только с Аром, но и со всеми остальными горианскими городами. Постепенно стал забываться тот факт, что во времена смуты, поднятой Па-Куром — предводителем касты убийц, Казрак возглавил борьбу с ним. Наоборот, на улицах стали поговаривать, что жители Ара самостоятельно, своими силами сбросили с трона самозванца; Казрак казался живым напоминанием того, что некогда славной столице Империи пришлось обратиться за помощью к другим городам, что их свобода была добыта не только их собственными руками. Принимая во внимание все эти соображения, представители высших слоев общества, являвшиеся членами Верховного Совета города, не могли оставаться равнодушными к волеизъявлению масс и золоту торговцев. А посему Казрак, долгое время являвшийся главой городской администрации, был при голосовании смещен с занимаемой им должности и выдворен из города, публично лишен пищи и крова, как в свое время задолго до него и Марленус — прежний убар Ара. Казрак вместе с несколькими оставшимися верными ему соратниками и супругой — красавицей Саной из Тентиса — вынужден был покинуть город. Куда они отправились — точно не было известно, но полагали, что они надеялись основать собственное поселение на одном из островов Тассы, лежащем значительно севернее Коса и Тироса. Новым главой администрации Ара стал человек по имени Минус Тентиус Хинрабиус, замечательный, пожалуй, лишь тем, что был выходцем из семейства Хинрабиусов, пользовавшихся большим влиянием в среде строителей, поскольку им принадлежала значительная доля капитала в разросшемся «Объединении хинрабийских печей», где производилась большая часть используемого в Аре кирпича. — С уходом Казрака, — заметил Портус, — жизнь в Аре стала другой. Куурус не ответил. — Порядка стало меньше, — продолжил его собеседник. — Теперь, когда выходишь из дому под вечер, особенно если идешь через мост, всегда нужно иметь рядом надежных людей. А разгуливать после захода солнца опасно даже с мечом. — Разве воины больше не охраняют улицы? — спросил Куурус. — Охраняют, — ответил Портус. — Но их очень мало. Многие отправлены на далекие приграничные территории, где возникают спорные ситуации, как, например, на Картиусе. К тому же торговые караваны теперь требуют все большей охраны, и именно свободными воинами. — Но в городе много воинов, — заметил Куурус. — Да, — ответил Портус, — но пользы от них мало. Платят им теперь лучше — раза в два больше, чем прежде, но они, как правило, все утро проводят в тренировках с оружием, а по вечерам неизменно собираются в тавернах, игорных залах или городских банях. — А наемники здесь есть? — поинтересовался Куурус. — Есть, — сказал Портус, — и богатые торговцы, особенно из крупных домов, таких, как на Монетной улице или на улице Клейм, нанимают себе собственных воинов. — Он усмехнулся. — Мало того, они вооружают и специально тренируют своих людей, чтобы впоследствии предоставлять их услуги тем, кто в них нуждается. Куурус поднял свою кружку с пагой и сделал большой глоток. — Какое все это имеет отношение ко мне? — спросил он. — По кому ты носишь на лбу знак черного кинжала? — осторожно поинтересовался Портус. Куурус не ответил. — Возможно, я сумел бы тебе подсказать, где его найти, — высказал предположение Портус. — Я сам его найду, — бросил Куурус. — Да-да, — поспешно согласился Портус, — конечно. Он постарался придать своему лицу безразличное выражение и, нервно побарабанив пальцами по коленям, дрожащей рукой поднес кружку с выплескивающейся пагой к губам. — Я не имел в виду ничего дурного, — добавил он. — Поэтому ты остался жив, — сдержанно заметил Куурус. Портус судорожно сглотнул и некоторое время сидел молча. — А могу я поинтересоваться, — наконец снова спросил он, — это твое первое убийство или уже… второе? — Второе. — Вот как… — Я в поиске, — добавил Куурус. — Ну да, конечно, — согласно кивнул Портус. — Я пришел, чтобы отомстить, — продолжал убийца. С лица Портуса не сходила заискивающая улыбка. — Именно это я и имел в виду, — немедленно подхватил он, — когда говорил, что это очень хорошо, что черные туники снова появились среди нас. Теперь справедливость опять восторжествует, а попранные права будут восстановлены. — В этом мире имеет значение только золото и меч, — твердо сказал Куурус. — Совершенно верно, — поспешно согласился Портус. — Истинная правда. — Зачем ты подошел ко мне? — Я бы с удовольствием воспользовался твоими услугами, — ответил Портус. — Я на работе, — сказал Куурус. — Ар — довольно большой город, — неопределенно заметил Портус. — У тебя может уйти много времени, прежде чем ты найдешь того, кого ищешь. Куурус нахмурился. — А тем временем, — подавшись вперед, продолжал Портус, — ты мог бы заработать кругленькую сумму. Мне нужны такие, как ты. К тому же большую часть времени ты будешь свободен и сможешь выполнить свою работу. Сотрудничество пойдет на пользу нам обоим. — Кто ты? — спросил Куурус. — Я тот самый Портус — владелец дома Портуса. Куурусу уже приходилось слышать об этом доме — одной из самых крупных бирж рабов на улице Клейм. К тому же по шелковому одеянию собеседника он сразу определил, что разговаривает с работорговцем. — Что тебя тревожит? — поинтересовался Куурус. — На улице Клейм есть дом, не только более мощный, чем мой, но и превышающий по своим возможностям любой другой, — ответил Портус. — Его владелец причиняет тебе беспокойство? — Он весьма близок к главе городской администрации и верховному служителю посвященных. — Что ты хочешь этим сказать? — спросил Куурус. — Что золото этого дома имеет вес на городских советах. — То есть глава городской администрации и верховный служитель обязаны своей должностью золоту этого дома? Портус злобно усмехнулся. — А как, интересно, без золота этого дома глава городской администрации и верховный служитель смогли бы выделять столько средств на организацию скачек и всевозможных состязаний, которые обеспечивают им такой успех среди низших слоев общества? — Но ведь низшие слои общества не принимают участия в выборах главы городской администрации или верховного служителя. Глава администрации назначается Верховным Советом города, а верховный служитель Высочайшим Советом посвященных. — В городских советах прекрасно знают, как удерживать низшие слои общества на коротком поводке, — пренебрежительно заметил Портус. — К тому же в Верховном Совете довольно много людей, которые вынуждены выбирать между ножом у горла и золотом в карманах, и они, конечно, предпочитают последнее, — он заговорщицки подмигнул Куурусу. — Ведь в этом мире имеет значение только золото и меч, не так ли? Куурус оставался серьезным. Портус торопливо поднес к губам кружку и отхлебнул мутной жидкости, одновременно бросив осторожный изучающий взгляд на сидящего напротив убийцу. — А откуда этот дом берет средства, достаточные для того, чтобы с такой легкостью заправлять всеми верховными группировками Ара? — Это очень богатый дом, — оглядываясь по сторонам, ответил Портус. — Очень, очень богатый. — Откуда это богатство? — На чем они делают деньги, я не знаю. По крайней мере не знаю, откуда они приходят в таком количестве, — ответил Портус. — Мой дом, финансируя игры подобного масштаба, обанкротился бы уже на следующий день. — И в чем твой интерес в отношении этого дома? — спросил Куурус. — Они хотят быть единственными крупными работорговцами Ара, — прошептал Портус. Куурус усмехнулся. — Традиции моего дома поддерживаются уже более чем двадцатью поколениями, — продолжал Портус. — Мы разводим, отлавливаем, тренируем, воспитываем и продаем рабов на протяжении пяти сотен лет. Дом Портуса известен по всему Гору. — Внезапно в его глазах появилась невыразимая грусть. — Однако вот уже шесть торговых домов по улице Клейм разорены или закрыты. — В Аре никогда не существовало монополии на работорговлю, — заметил Куурус. — Тем не менее именно в этом и состоит основная цель дома, о котором я говорю, — мрачно произнес Портус. — Разве может это не причинять беспокойства? Разве это не нарушение наших законных прав? Даже с точки зрения торговли и цен на наши товары — неужели ты не видишь, к чему это ведет? Уже сейчас менее крупным домам трудно выкладывать за рабов требуемую сумму, и, приобретая их, мы явно переплачиваем. В этом году в менее крупные дома приходило гораздо меньше покупателей. — А как может дом, о котором ты говоришь, позволить себе переплачивать значительные суммы? — спросил Куурус. — Неужели число рабов, проходящих через их руки, настолько велико, что, получая с каждого из них минимальную выгоду, они в результате добиваются колоссальных прибылей? — Долгое время я тоже так предполагал, — ответил Портус. — Но дело наверняка не только в этом. Я хорошо знаком с этим бизнесом, с ценами на организацию, планирование, приобретение, транспортировку, обеспечение безопасности, питание, доставку рабов на аукционы… И это не говоря о громадной численности отлично подготовленного и высокооплачиваемого персонала, обслуживающего интересы этого дома. А ведь легкость, с какой они расстаются с деньгами, не имеет себе равных в городе. Они выстраивают себе ванны, которые могут соперничать с бассейнами городских бань, — Портус задумчиво покачал головой. — Нет, они должны иметь источники дохода, отличные от их основного занятия. — Он рассеянно смахнул рукой со стола капли паги. — Некоторое время я считал, — продолжал он, — что они стремятся продавать свои товар по низким ценам, с тем чтобы разорить своих конкурентов и заставить их отказаться от соперничества. Это дало бы им впоследствии возможность взвинтить цены на продаваемых ими рабов и вернуть тем самым недополученную прибыль. Но когда я даже приблизительно прикинул, какие деньги у них должны уходить на организацию игрищ и соревнований, обеспечивающих такой успех главе городской администрации и верховному служителю посвященных, я пришел к выводу, что их затраты несоизмеримо превышают получаемые ими доходы от работорговли. Нет, я совершенно убежден, что этот дом должен иметь другой, гораздо более мощный источник дохода, нежели их основной. Куурус выжидательно молчал. — Существует и ещё одна странная вещь, которой я никак не могу понять, — сказал Портус. — Какая? — спросил Куурус. — Количество поставляемых ими невольниц, — ответил Портус. — На Горе всегда было много рабынь, — заметил Куурус, упуская основной смысл фразы Портуса. — Да, — недовольно проворчал тот, — но не в таком количестве. Ты хотя бы имеешь представление о том, с каких обширных отдаленных территорий происходит поставка невольниц сюда, в Ар? А ведь на тарнах много не увезешь. У невольничьего каравана уходит не меньше года, чтобы объехать все поставляющие рабов города и вернуться назад. — Сотня хороших натренированных всадников вполне способна напасть на какое-нибудь варварское селение, захватить сотню девчонок и вернуться назад за каких-нибудь двадцать дней, — возразил Куурус. — Верно, — согласился Портус, — но, как правило, подобные рейды совершаются в города, где есть цилиндры, а расстояния между такими городами слишком велики. Плата же за простую туземку ничтожна и не оправдывает расходов на организацию такой экспедиции. Куурус пожал плечами. — Кроме того, — отметил Портус, — это вовсе не обычные туземные девчонки. Куурус поднял на него удивленный взгляд. — Многие из них обладают весьма поверхностными знаниями о горианцах, — продолжал Портус. — И ведут себя они довольно странно. Рыдают, вопят. Можно подумать, что им никогда прежде не приходилось видеть рабского ошейника или цепей. Все они красивы, но очень глупы. Единственная вещь, которую они хорошо понимают, — это кнут, — на лице Портуса отразилось явное неудовольствие. — Люди даже приходят просто посмотреть, как ими торгуют: они или стоят, как изваяния, или рыдают и дерутся, как сумасшедшие, или кричат что-то на своих варварских языках. Только плеткой и можно объяснить им, чего от них требуют. Но тогда уж они действительно предстают во всей красе и, несмотря на свою дикость, приносят своим продавцам хорошие деньги. — Я полагаю, — заметил Куурус, — ты хочешь заплатить мне за то, чтобы я в какой-то степени мог защитить тебя от посягательских планов этого дома, о котором ты говоришь. — Совершенно верно, — ответил Портус. — Если чего-то нельзя добиться золотом, нужно попытаться взять это мечом. — Ты говоришь, это самый крупный, богатый и влиятельный дом на улице Клейм? — Да, — кивнул Портус. — И как он называется? — Дом Кернуса. — Я согласен предоставить свой меч в услужение… — сказал Куурус. — Отлично! — сгорая от нетерпения, воскликнул Портус и удовлетворенно потер руки. — Отлично! — …дому Кернуса, — помедлив, добавил убийца. Глаза Портуса широко раскрылись, а по телу пробежала мелкая дрожь. Он неуклюже поднялся со скамьи, повернулся и, натыкаясь на соседние столы, пошатываясь, на негнущихся ногах вышел из таверны. Осушив свою кружку, Куурус встал и направился в темный угол зала, образуемый постепенно снижающимся потолком и грязными стенами. Стоящая здесь на коленях девушка в желтой тунике встретила его приближение тревожным взглядом. Куурус щелкнул замком у неё на шее и сбросил с неё цепь. Поставив её на ноги и жестом принудив идти впереди себя, он подошел к стоящему за прилавком человеку в кожаном фартуке и бросил ему ключ. — Двадцать седьмой, — коротко ответил человек и протянул Куурусу завернутые в шелковую материю цепи. Куурус перебросил цепи через плечо и подтолкнул девушку вперед. Та, пошатываясь, побрела между столиками и остановилась возле узкой лестницы, ведущей на верхние этажи высокой стены. Не говоря ни слова, она принялась взбираться по ступенькам, пока не достигла этажа, на котором располагалась двадцать седьмая ниша. Отыскав выделенный им номер, она проскользнула в круглое отверстие, служившее входом. Следом за ней туда же забрался Куурус и задернул за собой занавеску. Помещение, в котором они оказались, едва достигало четырех футов в высоту и пяти — в ширину. В небольшом углублении в стене стояла отбрасывающая тусклый свет лампа. Стены были затянуты красным шелком, а полы покрывали толстые, в несколько дюймов, мягкие шкуры. В номере поведение девушки немедленно изменилось. Она беззаботно улеглась на спину и закинула руки за голову. Куурус отбросил принесенные цепи в сторону и усмехнулся. — Теперь я понимаю, — сказала она, — почему свободные женщины никогда не заходят в торгующие пагой таверны. — Ну, ты-то невольница, — сказал Куурус. — Да, это верно, — уныло произнесла она. Куурус стащил с неё тунику. Девушка села и обхватила руками колени. — Вот, значит, какие здесь номера, — оглядывая крохотное помещение, заметила она. — Тебе нравится? — спросил Куурус. — Ну, — протянула она, — здесь чувствуешь себя… довольно свободно… — Это точно, — согласился Куурус. — Я вижу, тебя следует приводить сюда почаще. — Это, наверное, было бы неплохо, — ответила она и с улыбкой добавила, — хозяин. Он потрогал надетый на неё металлический ошейник с вырезанной на покрывающей его эмали надписью: «Я — собственность дома Кернуса». — Мне бы хотелось снять с тебя эту штуку. — К сожалению, — ответила она, — ключ от него находится в доме Кернуса. — Ты затеяла опасную игру, Элизабет. — Тебе бы лучше называть меня Веллой, — посоветовала она. — Именно под этим именем меня знают у Кернуса. Он обнял её за плечи, и она ответила ему поцелуем. — Я скучала по тебе, Тэрл Кэбот. — Я тоже, — ответил я. И поцеловал её. — Нам нужно поговорить о работе, — пробормотал я, — о наших планах, задачах, о том, как нам лучше их решить. — Мне кажется, все связанное с Царствующими Жрецами менее важно, чем то, чем мы занимаемся сейчас, — мечтательно улыбнулась она. Я пытался ещё что-то ей втолковать и, только почувствовав её в своих объятиях, рассмеялся, догадавшись, что она не слушает, и крепче прижал её к себе. — Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, — прошептала она. — Я — Куурус, — поправил я её. — Куурус из касты убийц. — Да, Куурус, — согласилась она. — А я несчастная Велла из дома Кернуса, подобранная на улице и приведенная сюда, в это ужасное место, чтобы служить минутным развлечением даже не своему хозяину, а жестокому, безжалостному убийце! От её поцелуев я совершенно потерял голову и, отвечая ей, постарался на совесть. Должно быть, это мне удалось, поскольку немного погодя она устало прошептала: — Ну, Куурус, ты знаешь, как обращаться с женщинами, предназначенными для наслаждения. — Можешь быть в этом уверена, рабыня! — Да, хозяин, — ответила она. Я накинул на неё принесенное шелковое покрывало, и тонкая материя быстро впитала в себя выступившие на теле девушки крохотные капли пота. — Ты настоящий умелец, хозяин, — смеясь, заметила она. — Помолчи, рабыня, — сказал я, и она старательно следовала моему совету, в течение целого часа прерывая молчаниетолько глухими стонами и легкими вскриками.Глава 3. ПОЕДИНОК
Наконец я счел разумным распрощаться с Веллой. Подождав, пока она накинет на себя желтую тунику, я что было сил хлопнул в ладоши и громовым голосом заорал: «Убирайся, рабыня!» Велла испустила истошный вопль, словно от полученного только что удара, и, не переставая истерично причитать, выбралась из ниши. Пошатываясь, она добралась до узкой лестницы, едва не падая, спустилась по скользким ступенькам и, размазывая по щекам слезы, на дрожащих ногах вышла из таверны, к вящему удовольствию посетителей. Минутой позже я также оставил убогую комнату для свиданий и, подойдя к хозяину таверны, бросил на стойку влажную шелковую простыню и цепи. Пару секунд я внимательно смотрел ему в лицо — он не рискнул попросить платы, старательно отводя взгляд и делая вид, что не замечает меня, продолжая вытирать тряпкой кружки. Круто повернувшись, я вышел из таверны. На город спускались легкие вечерние сумерки. Я не боялся быть узнанным. В течение последних нескольких лет я не был в Аре, а теперь к тому же носил одежду, свидетельствующую о принадлежности к касте убийц. Я огляделся по сторонам. Ар — крупнейший, наиболее многолюдный и самый роскошный из городов Гора — всегда производил на меня сильное впечатление. Мне нравились его дома, его бесчисленные цилиндры, шпили и башни, его высокие мосты с висящими на их изящных перекрытиях сигнальными огнями, хорошо видимыми с любой точки города. Особенно приятно было любоваться Аром со вздымающихся в небо ажурных мостов, соединяющих различные части города, или с крыш наиболее высоких цилиндров. Хотя, вероятно, самое сильное впечатление панорама города производит ночью, когда наблюдаешь её с тарна. Мне вспомнилась та ночь много лет назад, накануне Праздника Посевной, когда я пронесся на тарне над величественными стенами Ара и принял участие в поединке за священный Домашний Камень этого одного из замечательнейших городов Гора. Всякий раз я гнал от себя эти воспоминания, но так и не мог от них избавиться, поскольку они были связаны с Таленой, дочерью Марленуса, убара из убаров, той, что на протяжении стольких лет была свободной спутницей простого воина из Ко-Ро-Ба, который по воле Царствующих Жрецов был разлучен с ней и возвращен на далекую Землю, чтобы там дожидаться, когда снова придет его черед принять участие в жестоких, беспощадных играх Гора. Когда Ко-Ро-Ба был разрушен Царствующими Жрецами, жители его разбрелись по всему свету. Талена также исчезла, воин из Ко-Ро-Ба так и не сумел её отыскать. Он даже не знал, жива она или погибла. Те, кому довелось в этот час пройти по укутанным сумерками улицам города, с изумлением оборачивались, заметив стоящую в тени черную фигуру убийцы, по щекам которого медленно катились слезы. — Игра! Игра! — внезапно долетел до меня чей-то голос, и я быстро встряхнул головой, отгоняя воспоминания о девушке, которую, один раз узнав, полюбил на всю жизнь. Обычно понятию «игра» в горианском языке соответствует слово «каисса». Это общий термин, но, когда он употребляется без уточнения, он относится только к одной игре. На человеке, приглашавшем помериться с ним силами, было клетчатое красно-желтое одеяние, а под мышкой он держал игральную доску с такими же красными и желтыми клеточками, по десять в каждом ряду, образующими стоклеточное игровое поле. В закинутом на левое плечо кожаном мешке у него лежали красные и желтые фигурки — по двадцать для каждого из противников, изображающие копьеносцев, лучников, всадников на тарнах и так далее. Цель игры состояла в том, чтобы захватить Домашний Камень противника. При этом правила игры и многочисленные комбинации весьма напоминали земные шахматы. Я даже склонен полагать, что столь близкое сходство этой игры с шахматами вовсе не случайно. Время от времени некоторых жителей Земли из разных исторических эпох и регионов, достигших значительного культурного развития, доставляли на Гор, на нашу Противоземлю. Вместе с ними проникали различные обычаи, знания и игры, которые с течением лет претерпевали определенные изменения. Я подозреваю, что современные земные шахматы, насчитывающие тысячелетнюю историю, и горианская игра имели в качестве своего давно забытого прародителя одну общую игру, правила которой берут свое начало где-нибудь в Индии или Древнем Египте. Следует упомянуть, что эта игра, не имеющая, как я уже говорил, на местном языке собственного названия, снискала на Горе чрезвычайно широкую популярность. Даже в качестве игрушек у горианских детей чаще всего выступают красные и желтые фигурки. Повсюду существуют многочисленные клубы любителей игры, а нескончаемые соревнования между различными кастами и цилиндрами не поддаются никакому учету. Записи наиболее удачных партий внимательно изучаются и бережно сохраняются, равно как и списки участников и победителей городских турниров. Горианские книгохранилища переполнены исследовательскими работами, посвященными разбору основных правил игры, её тактики и стратегии и описанию различных комбинаций. Играют все хоть сколько-нибудь цивилизованные горианцы независимо от возраста или кастовой принадлежности. Частенько можно встретить двенадцати-тринадцатилетних подростков, блестяще разыгрывающих сложнейшую комбинацию, которой могли бы позавидовать даже величайшие шахматные мастера Земли. Но человек, приближавшийся с игральной доской, вовсе не был любителем-энтузиастом. Такие люди пользовались всеобщим уважением независимо от того, к каким слоям общества они принадлежали. Их можно было встретить не только на окраинных, заваленных отбросами улицах города, но и в покоях самого убара. Это были настоящие профессионалы, игрой зарабатывающие себе на жизнь. Игроки не объединены в определенную касту или клан, но они образовывают некую особую группу, живущую собственной жизнью. Чаще всего в эту группу входят представители разных социальных слоев, не принимающие активного участия в общественной жизни и большую часть своего времени отдающие игре, что само по себе уже немало. Как правило, это люди выдающихся способностей, влюбленные в тончайшую прелесть замысловатых комбинаций, забывающие обо всем на свете, погрузившись в сложнейшие перипетии разворачивающегося по мановению их руки сражения, живущие ради этих сладостных минут, нуждающиеся в них, жаждущие нового поединка, как иные жаждут богатства, власти или любви обожаемой женщины. На средства любительских организаций или же выделяемые городским финансовым фондом между профессиональными игроками регулярно проводятся состязания, в качестве приза на которых довольно часто выступают денежные суммы, способные в случае удачи обогатить победителя. Однако большинство игроков, как правило, влачат довольно жалкое существование, за гроши продавая на улицах свое мастерство любому желающему помериться с ними силами. Ставки обычно делаются один к сорока, одна медная монета против сорока, а то и против восьмидесяти монет в пользу любителя. Тем не менее соперник гроссмейстера имеет также право потребовать от него дополнительных уступок, например, сделать в ходе игры по собственному выбору три последовательных хода или обязать мастера играть без обоих лучников или больших тарларионов. Наиболее мудрые из профессионалов, если игра не ведется по повышенным ставкам, частенько поддаются своему сопернику, чтобы собрать вокруг себя побольше желающих помериться с ними мастерством, однако партия в таком случае должна быть проиграна достаточно тонко, чтобы у любителя не возникло сомнения в заслуженности своей победы. Я как-то знавал одного воина из Ко-Ро-Ба, туповатого парня с бесцветными, водянистыми глазами, который клялся, что в пага-таверне в Тентисе ему удалось выиграть у самого Кинтуса из Тора. Что ж, у тех, кто играет на деньги, тяжелый жребий: на всеобщем рынке они — продавцы своего товара и им нужно, чтобы платящий деньги покупатель уходил удовлетворенным. Мне самому однажды во время пребывания в Ко-Ро-Ба Сентиуса из Коса довелось разыграть с ним партию за пару медных монет. И вот когда я наблюдал за задумчиво передвигающим фигурки гроссмейстером, мне, столь мало разбирающемуся в тонкостях этой игры, и пришло в голову, что за свои медные гроши я должен быть благодарен уже тому, что удостоился чести сидеть за одной доской с мастером столь высокого класса. Мне кажется, людям следует платить свои деньги уже за удовольствие наблюдать игру профессионала, однако, к сожалению, реальность нашей жизни свидетельствует совсем об ином. Несмотря на оказываемое им уважение, порой доходящее до преклонения, игроки являются наименее обеспеченными среди всех горожан. Едва ли кто из живущих на улице Монет даст им взаймы. Владельцы гостиниц их также не жалуют и не предоставляют ночлега, пока те не заплатят им вперед. А сколько раз какому-нибудь гроссмейстеру приходилось целыми вечерами бесплатно играть с полупьяными посетителями в грязной третьеразрядной таверне только за то, чтобы получить от хозяина тарелку мяса с кружкой паги да разрешение переночевать у него где-нибудь на лавке. Многие игроки жили только мечтой о том, что в один прекрасный день их кандидатура будет выдвинута на ежегодные посвященные празднованию открытия Сардарской ярмарки межгородские соревнования, поскольку получаемой на них в качестве приза денежной суммы хватит по крайней мере на несколько лет безбедного существования, и уж тогда-то счастливчик сможет полностью отдаться углубленному изучению игры. Выделялось для участников и несколько поощрительных призов, но в целом существование игроков было в высшей степени нищенским. Весьма осложняло их жизнь и непрекращающееся между ними соперничество за право играть на определенных улицах и мостах. Наиболее благоприятными для игры считались, безусловно, мосты вблизи самых богатых цилиндров и дорогих пага-таверн. Эти места и прилегающие к ним территории распределялись по результатам поединков между самими профессионалами. В Аре право на самый высокий мост по соседству с Центральным Цилиндром и располагающимся в нем дворцом убара в течение четырех лет принадлежало одному из самых молодых и талантливых игроков — Скорлиусу из Ара. — Игра! — услышал я ответный возглас и увидел, как из дверей ближайшего дома появился толстощекий парень, заметно важничающий, одетый в длинную белую тунику с вышитой на воротнике зеленой виноградной лозой. Игрок тут же уселся, скрестив ноги, прямо на мостовую и установил перед собой доску. Напротив него разместился винодел. — Расставляй фигуры, — сказал игрок. Я подошел ближе и принялся наблюдать, как парень достает из кожаного мешка игрока красные и желтые фигурки и толстыми, неуклюжими пальцами расставляет их на доске. Игрок выглядел довольно пожилым человеком, что на Горе казалось в высшей степени необычным, поскольку вот уже несколько столетий назад кастой медиков Ко-Ро-Ба и Ара были разработаны специальные стабилизирующие сыворотки, а их состав на межгородской Сардарской ярмарке был передан медикам всех остальных городов. Старение человеческого организма рассматривалось кастой медиков Гора скорее как некое заболевание, нежели как естественный и неизбежный процесс. Тот факт, что данное заболевание, по-видимому, являлось на определенном этапе жизни всеобщим, нисколько не уменьшал энтузиазма медиков по поиску средств, которыми оно могло быть побеждено. В конечном итоге их продолжавшиеся несколько столетий исследования увенчались успехом. Мало того, столь пристальное внимание медиков к одному конкретному заболеванию дало в конце концов ещё один, правда, довольно неожиданный эффект. Многочисленные болезни, очевидно веками процветавшие на Горе, ввиду их меньшей значимости по сравнению с универсальным заболеванием — процессом старения — были единодушно отодвинуты всеми исследователями на второй план. В результате более восприимчивые к вирусным заболеваниям индивидуумы благополучно продолжали умирать, а менее восприимчивые жили и производили на свет потомство с уже врожденным иммунитетом. Вероятно, нечто похожее происходило и во времена средневековья на Земле во время страшных эпидемий чумы. Как бы то ни было, к настоящему моменту болезни как таковые на Горе были практически забыты, за исключением, пожалуй, наводящего ужас заболевания дар-косис, или священной болезни, исследование причин которой вызывало неодобрение со стороны касты посвященных, утверждавших, что подверженность этой болезни является выражением Царствующими Жрецами своего неудовольствия по отношению к заболевшему. Тот факт, что дар-косис поражал как тех, кто тщательнейшим образом соблюдал все предписания религии и регулярно посещал бесчисленные службы, так и тех, кто относился к посвященным с прохладцей, редко принимался во внимание, хотя, будучи вынужденными давать какие либо объяснения данному парадоксу, посвященные признавали, что есть некоторая загадочность в непредсказуемости поражения этой болезнью, но единодушно сходились во мнении, что в этом, мол, и проявляется неисповедимость воли Царствующих Жрецов. Я также склонен полагать, что своими успехами в избавлении от недугов горианцы частично обязаны терпимому ими жесткому ограничению в области технического прогресса. Царствующие Жрецы не испытывают ни малейшего желания дать человеческим существам возможность достичь определенного развития могущества и бросить вызов их безраздельному владычеству на планете. Жрецы считают, и, по-видимому, совершенно справедливо, что человек по своей природе существо довольно свободолюбивое и, имей он достаточно силы, он непременно потеряет перед ними всякий страх, а то и попытается их уничтожить. Дабы этого не допустить, Жрецы оказывают на человека постоянное давление и всячески ограничивают его деятельность, особенно связанную с развитием вооружения и средств коммуникации. С другой стороны, усилия, которые человек мог бы потратить на разрушение, отчасти по необходимости, направлены на иные, созидательные цели и дали наиболее высокие результаты, например, в медицине и архитектуре. Введение стабилизирующих сывороток, получение которых считается неотъемлемым правом каждого горианца независимо от того, принадлежит он к цивилизованным слоям общества или является варваром, друг он или враг, происходит путем серии инъекций и дает невероятный, фантастический эффект, в результате которого происходит трансформация клеток, ведущая к изменению определенных генетических структур, не влекущая за собой при этом ухудшения общего состояния организма и не дающая никаких побочных эффектов. Кроме того, подобные генетические изменения организма способны, разумеется, передаваться по наследству. Так, например, хотя я и прошел курс инъекций, когда несколько лет назад впервые попал на Гор, медики разъяснили мне, что в моем случае в этом не было особой необходимости, поскольку мои родители, уроженцы Земли, будучи на Горе, уже получили необходимую дозу сыворотки. Люди, однако, по-разному реагируют на состав сывороток, и результаты, а также степень её воздействия на их организм различны. У некоторых эффект, вызываемый сывороткой, длится бесконечно, у некоторых снижается уже через каких-нибудь пару сотен лет, на кого-то она вообще не действует, а есть и такие, у кого она вместо стабилизации организма вызывает его быстрое необратимое разрушение. Горианцы тем не менее относятся к курсу инъекций с большой благосклонностью, и мне не приходилось встречать тех, кто пытался бы от них уклониться. Игрок, однако, как я уже говорил, казался довольно старым. Не то чтобы он выглядел дряхлым и немощным, но чувствовалось, что его возраст дает о себе знать — по крайней мере его гладко выбритое лицо покрывала густая сеть морщин, а длинные волосы были совершенно седыми. Но больше всего в этом человеке меня поразило не то, что он выглядел значительно старше людей, обычно встречающихся на улицах городов Гора, а то, что он был абсолютно слепым. Смотреть в его глаза было очень неприятно, поскольку в них начисто отсутствовали зрачок и радужная оболочка, а сами белки, да и вся глазная впадина казались залитыми какой-то мутной остекленевшей массой. И тут я внезапно догадался, каким образом этот человек потерял зрение. Его глаза, вероятно, много лет назад были выжжены раскаленным металлом. На лбу, в центре, виднелось большое клеймо — начальная буква горианского слова «раб». Но я знал, что игроки не могут быть рабами, это оскорбляло бы в первую очередь тех, кто хотел бы с ними играть — то есть свободных граждан, а кроме того, саму игру. Да и как, интересно, вообще можно допустить, чтобы свободный человек мог потерпеть поражение от раба? Нет, судя по способу, которым его ослепили, и выжженной отметине на лбу, этот человек, вероятно, некогда нанес обиду или стал поперек дороги какому-нибудь рабовладельцу, очевидно занимающему заметное положение в обществе. — Фигуры расставлены, — сказал винодел, потирая от волнения руки. — Твои условия? — спросил игрок. — Я хожу первым, — ответил винодел. Это, безусловно, давало ему определенные преимущества, позволяя начать разыгрывать дебют, который мог быть ему хорошо знаком. Кроме того, делающий первый ход мог скорее развить свои фигуры и занять ими центральную часть доски, держа под контролем большую часть игровых полей. К тому же начинающий игру в некоторой степени брал в свои руки инициативу, вынуждая противника делать соответствующие ответные ходы и навязывая ему таким образом свою тактику. Поэтому зачастую при встрече профессионалов примерно равного уровня мастерства выигрыш с большей вероятностью оставался на стороне того, кто делал первый ход. — Хорошо, — кивнул игрок. — Кроме того, — продолжал винодел, — я оставляю за собой право сделать в ходе партии подряд три хода в любое удобное для меня время, а ты должен играть без убара и убары или первого наездника. К этому времени вокруг играющих, помимо меня, собралось ещё четыре или пять зрителей. Здесь были строитель, два кузнеца, булочник и погонщик тарнов — плотно сбитый парень с зеленой повязкой на плече, указывающей на то, что на соревнованиях тарнсменов он болеет за зеленых. Однако спортивных полетов в этот день не было, и повязка на его руке свидетельствовала скорее о его принадлежности к персоналу, обслуживающему команду зеленых. Никто из зрителей, казалось, не выражал неодобрения по поводу моего присутствия, но ни один из них рядом со мной не встал. Впоследствии, однако, в ходе игры в наиболее острые, волнующие моменты они нередко забывали о соблюдаемой ими дистанции. Сейчас же, когда были услышаны непомерно жесткие требования винодела, некоторые выразили неодобрение. — Хорошо, — спокойно ответил игрок, глядя поверх доски невидящим взглядом. — И ставка в игре, — заявил винодел, — один к восьмидесяти. Среди зрителей поднялся возмущенный ропот. — Один к восьмидесяти! — настойчиво повторил винодел. — Хорошо, — согласился игрок. — Мой ход, — сказал винодел. — Наездник убара — к лучнику, клетка семь. — Дебют Сентиуса, — немедленно прокомментировал один из кузнецов. Булочник, заглянув ему через плечо, тут же передал другим собравшимся: — Он играет Сентиуса. Зрители сгрудились плотнее. Думаю, всех их сейчас интересовало, какими будут действия игрока в ответ на четырнадцатый ход желтых, поскольку именно тут мнения специалистов расходились: одни считали наиболее логичным выдвижение посвященного убара к книжнику, на клетку пять, другие доказывали, что наиболее предпочтительным является отход лучника убары к незащищенному наезднику убара, клетка два. К моему удивлению, игрок предпочел увести лучника убары к наезднику на клетку два, что казалось мне скорее оборонительным, нежели наступательным ходом и предоставляло его противнику возможность проведения достаточно опасной атаки, которая при логическом развитии комбинации должна была неминуемо привести к потере им посвященного на клетке пять. Когда игрок сделал этот ход, я заметил, как двое-трое из наблюдателей неодобрительно нахмурились и, переглянувшись, отошли от играющих. Винодел продолжал стандартное развитие атаки и передвинул второго лучника к посвященному на клетке пять. Лицо игрока оставалось совершенно спокойным. Я почувствовал себя разочарованным. Становилось очевидным, что игрок преднамеренно ослабляет свои позиции, хотя некоторые специалисты — причем небезосновательно — рекомендовали придерживаться именно оборонительной тактики. Тем не менее, будучи в Ко-Ро-Ба, я лично десяток раз наблюдал, как Сентиус из Коса разыгрывает свой дебют и никогда в этом месте он не отводил лучника убары на оборонительные позиции. Когда я заметил волнение, охватившее винодела, и стоическое спокойствие на невозмутимом лице игрока, я, как и многие другие, с досадой понял, что, сколь ни высока ставка в этой игре, партия будет за виноделом. Парень, судя по всему, был вовсе не плохим игроком, наоборот, он даже обладал определенным мастерством и вполне мог бы помериться силами даже с одаренными горианцами, энтузиастами своего дела, для кого игра была второй натурой, но до уровня профессионала ему было далеко — ох как далеко! Я продолжал наблюдать, но уже без всякого удовольствия. Следующие два-три малоэффективных хода принесли игроку дополнительное ослабление его позиций, пока ещё не окончательное, но при продолжении партии в том же духе на пятом-шестом ходу обещающее перейти в безнадежное. Тут игрок вдруг собрался с силами, что заставило винодела изрядно поволноваться, и, обхватив голову руками, устремил на доску задумчивый, напряженный взгляд. Никто из зрителей, казалось, не придавал особого значения тому, что игрок слеп и тем не менее отлично помнит каждый ход и расположение на доске фигур. Горианцы частенько играют вслепую, однако предпочитают все же не тратить лишних усилий на показное удержание в памяти постоянно меняющихся позиций. Мне самому как-то приходилось видеть на Земле шахматных мастеров, играющих одновременно на двадцати досках вслепую. Тем не менее разворачивающаяся на моих глазах партия выглядела достаточно впечатляющей. Винодел, однако, казалось, не замечал ничего вокруг. В одном месте, когда положение его серьезно осложнилось, я и некоторые из собравшихся заметили, как парень, делая очередной ход, неловким движением руки зацепил второго копьеносца, отодвинув его от строителя, клетка четыре, к лучнику, клетка четыре, открывая перед ним, таким образом, целый освободившийся ряд по диагонали. — Смотрите, что он делает! — тут же возмущенно воскликнул один из кузнецов. — Он передвинул второго копьеносца к строителю на клетке четыре! — Ничего подобного! — в замешательстве испуганно возразил винодел. Игрок выглядел удивленным. Все глаза обратились к нему, и он, опустив голову, на минуту задумался, очевидно, восстанавливая по памяти весь ход партии, затем внезапно улыбнулся. — Все правильно, — сказал он. — Его второй лучник должен стоять рядом со строителем на клетке четыре. — Вот видите! — с видимым облегчением воскликнул винодел. Кузнец возмущенно махнул рукой и, развернувшись, зашагал прочь. Никто больше не произнес ни слова. Время от времени случайные прохожие подходили посмотреть на игру, но, увидев, что происходит, отправлялись дальше. Семь-восемь зрителей, однако, включая и меня, продолжали наблюдать. Партия близилась к концу, и теперь стало совершенно ясно, что через пять-шесть ходов Домашний Камень слепого игрока будет захвачен. Винодел воспользовался своим правом сделать подряд три хода и провел сокрушительную атаку. Ситуация на доске сложилась такая, что я начал сомневаться, что даже Сентиус из Коса или Кинтус из Тора сумели бы как-то её спасти. На лицах зрителей было написано явное разочарование. И тут я не выдержал. — Ставлю золотую монету двойного веса на красных, — сказал я. — Победа будет за ними. Зрители все как один разинули рты от удивления. Винодел выглядел совершенно огорошенным. Игрок поднял на меня невидящие глаза. Я вытащил из-за пояса золотую монету и подал её игроку, который, повертев её в руках, проверяя вес, тут же попробовал на зуб. — Действительно, золотая, — заметил он, возвращая мне монету. — Вы, наверное, смеетесь надо мной! — Двойной золотой на красных, — настойчиво повторил я. — Партия будет за ними. Таких денег, я знал, игроку, вероятно, не заработать и за год. Седовласый старик повернул голову, поднял ко мне мутный взгляд остекленевших глаз и нахмурился. Каждый нерв на его изборожденном морщинами лице напрягся. Он словно пытался понять, что происходит там, снаружи, вне его окутанного чернотой мира, заполненного бесчисленными игровыми комбинациями. Он протянул ко мне руку, положив её на край доски, я накрыл её своей ладонью и, почувствовав крепкое пожатие его высохших пальцев, внутренне улыбнулся, поскольку уже знал, что этот клейменный, ослепленный, немощный с виду старец, несмотря ни на что, продолжает оставаться настоящим человеком. Когда он освободил мою руку, его тело напружинилось, словно впитав в себя новые силы, распрямилось, приобретя некое своеобразное царственное величие, а в уголках рта появился отблеск уверенной улыбки. — Второй наездник — к строителю убара, клетка девять, — решительно произнес он. Из груди наблюдателей вырвался изумленный выдох. Не удержался даже винодел. Он, должно быть, обезумел, подумал я про себя. Этот ход в подобной ситуации не имел, казалось, никакого отношения к разыгрываемой комбинации. Он был совершенно бессмысленным. Правый фланг слепца подвергался мощнейшей, сокрушительной атаке, которая через четыре хода обещала завершиться захватом его Домашнего Камня, и ему сейчас необходимо было бросить все силы на его защиту, а не пускаться в какую-то сомнительную авантюру. У меня вырвался невольный стон. — Высокий тарларион убара — к лучнику убара, клетка восемь, — невозмутимо продолжал игрок. Я закрыл глаза. Еще один бессмысленный ход. Зрители, озадаченные, обменивались ничего не понимающими взглядами. Может, этот человек вовсе не профессионал? Винодел, неумолимо продолжая проводить свою линию, тут же забрал высокого тарлариона игрока своим вторым копьеносцем. — Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — командовал игрок. При других условиях я бы уже давно перестал интересоваться этой ставшей безнадежной партией, но, поскольку на кону была моя золотая монета, мне приходилось оставаться наблюдателем до конца игры, ждать которого теперь уже, к моему сожалению, оставалось недолго. Даже винодел, казалось, почувствовал некоторое беспокойство. — Ты не хочешь переходить? — неуверенно спросил он, идя на довольно редкую среди игроков высокого класса уступку, чего я от него, судя по началу партии и выдвинутым жестким условиям, никак не ожидал. Я даже решил, что он, вероятно, не такой уж плохой парень, просто, видимо, победа в этой игре значила для него гораздо больше, чем можно было предположить. — Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — настойчиво повторил игрок. Винодел механически сделал ответный ход. — Мой первый наездник берет писца убары, — сказал он. Следующим ходом он должен был захватить Домашний Камень игрока. — Ты не хочешь изменить свой последний ход? — поинтересовался игрок с улыбкой. В этот момент во всем его облике было нечто величественное, словно в могущественном убаре, идущем на великодушную уступку своему поверженному противнику. Винодел посмотрел на него с нескрываемым изумлением. — Нет, — ответил он, — конечно, не хочу. Игрок пожал плечами. — Следующим ходом я захватываю твой Домашний Камень, — предупредил его винодел. — Следующего хода у тебя не будет, — ответил игрок. Все зрители, включая и меня с виноделом, недоуменно устремили взгляд на доску. — Вот это да! — вырвался у меня невольный крик, совершенно несоответствующий моему черному одеянию убийцы, к которому через мгновение присоединились ликующие вопли кузнеца и погонщика тарнов, принявшихся, пританцовывая, хлопать друг друга по плечам. Все зрители шумно заволновались, и даже винодел, осознав наконец, что произошло, взвыл от восхищения, забыв на секунду, что проигравшим оказался именно он. — Великолепно! — искренне воскликнул он и, вскочив на ноги, принялся трясти руку игрока. Затем с гордостью, словно проведенная игроком комбинация принадлежала ему самому, он во всеуслышание объявил последний заключительный ход мастера: — Книжник захватывает мой Домашний Камень! Количество зрителей возросло. Они наперебой обсуждали ставший очевидным маневр игрока и в законченной композиции приобретшие смысл составлявшие его казавшиеся лишенными логики ходы, при которых наименее мобильная из фигур — писец убара — неожиданно вырывалась вперед и, блокируя действия наездника и высокого тарлариона противника, решала исход поединка. Никто из нас, включая и самого винодела, не мог ожидать подобного завершения, казалось, неудержимой атаки желтых. Винодел протянул игроку поставленную им на кон медную монету, и тот бережно положил её в карман. Я тоже вложил в ладонь старика золотой двойного веса с изображением летящего тарна, и игрок, благодарно пожав мне руку, со счастливой улыбкой поднялся на ноги. Винодел сложил фигурки в кожаный мешок игрока и помог ему надеть его на плечо. Они обменялись рукопожатием. — Спасибо за игру, мастер, — поблагодарил его винодел. Игрок поднял ладонь и прикоснулся ею к лицу парня, стараясь запомнить его черты. — Спасибо и тебе, — ответил он. — Желаю тебе удачи, — сказал парень. — Всего тебе хорошего, — эхом отозвался старик. Винодел ушел. За своей спиной я слышал обрывки разговора между кузнецом и погонщиком тарнов с зеленой повязкой на руке. — Все это было очень просто, — продолжал делиться своими соображениями кузнец, — даже очевидно. Я усмехнулся и заметил, что на лице игрока тоже появилась улыбка. — Вы торговец? — поинтересовался игрок. — Нет, — ответил я. — Откуда же такое богатство? — удивился игрок. — Это целое состояние. — Для меня это ничего не значит, — сказал я. — Разрешите мне помочь вам добраться домой? Игрок заколебался. — Вы наверняка принадлежите к высшей касте, — заметил он, — раз у вас есть такие деньги. — Могу я проводить вас? — снова спросил я. В это время, закончив обсуждение неожиданного финала поединка, к нам подошел кузнец. Это был довольно низкорослый, плотно сбитый мужчина с угловатым лицом. Он сдержанно усмехнулся. — Ты хорошо распорядился своими деньгами, Несущий Смерть, — заметил он и, коротко кивнув на прощание, удалился. Я повернулся к игроку и тут же почувствовал, что настроение его резко изменилось: он все так же стоял рядом, но теперь нас словно разделяла непреодолимая пропасть. — Вы — убийца? — спросил он. — Да, я принадлежу к этой касте, — ответил я. Он быстро нащупал мою руку и, вложив мне в ладонь золотую монету, развернулся и пошел прочь. — Подождите! — закричал я, бросаясь за ним. — Это ваши деньги! Вы их выиграли! — Нет! — воскликнул он, отгораживаясь рукой и словно стараясь меня оттолкнуть. Я отступил назад. Он стоял, напряженно выпрямившись, тяжело дыша, в обращенном ко мне взгляде невидящих глаз, в его лице читался переполнявший его гнев. — Это грязные деньги, — сурово произнес он. — Грязные! — и, снова отвернувшись, торопливо побрел по булыжной мостовой, нащупывая ногой дорогу. Я остался стоять посреди улицы, провожая взглядом его сгорбленную высохшую старческую фигуру и сжимая в кулаке монету — золотую, двойного веса, которая, я знал, по праву принадлежит ему.Глава 4. КЕРНУС
— Пусть со мной скрестит меч тот, кто лучше всех владеет этим оружием, и я разделаюсь с ним, — сказал я. Крупное лицо Кернуса оставалось бесстрастным, а сам он продолжал неподвижно сидеть в кресле, установленном на каменном постаменте в фут высотой и не менее шести футов в длину и ширину. В нижней части постамента виднелись вделанные в него восемь колец для приковывания рабов. На нем была тонкой вязки черная накидка из шерсти одомашненного двуногого хурта, чье поголовье сильно увеличилось в окрестностях многих северных городов. Разводимые на обширных фермах под присмотром рабов, хурты легко приручались и четыре раза в год при стрижке давали обильный урожай шерсти. Насколько я слышал, Кернусу принадлежала значительная доля в прибыли, получаемой с нескольких ближайших к городу хуртских ферм. Наверное, именно поэтому его черную накидку украшали проходящие по низу две голубые и одна желтая полосы. Когда я заговорил, по рядам охранников пробежало легкое волнение. Некоторые из них стиснули рукояти своих мечей. — Лучше всех в доме Кернуса мечом владею я сам, — ответил хозяин. Комната, в которой мы находились, представляла собой, по-видимому, центральный зал дома. Она была довольно большой: добрых семидесяти квадратных футов, а в высоту никак не меньше пятидесяти. На стене, слева от меня, так же как и на постаменте, виднелись кольца для приковывания рабов, а выше над ними — пустые крепления для факелов. Комната была освещена, правда довольно скудно, солнечными лучами, с трудом проникающими сквозь узкие, расположенные под самым потолком зарешеченные окна, скорее походившие на крепостные бойницы. Да и сама комната во многом напоминала тюремное помещение, каким она по сути и являлась, представляя собой часть наиболее крупного в Аре работоргового дома. На шее Кернуса тускло поблескивала массивная золотая цепь с медальоном, на котором был изображен герб дома — тарн со скованными кандалами ногами. Такой же вышитый золотом герб украшал висящий на стене позади постамента громадный дорогой ковер. — Я пришел, чтобы предложить свой меч дому Кернуса, — сказал я. — Мы ожидали вашего прихода, — ответил Кернус. Я постарался не выдать своего удивления. — Насколько мне известно, — сказал Кернус, — Портус тщетно пытался нанять вас. — Совершенно верно. — Иначе, — усмехнулся Кернус, — вы не пришли бы сюда, поскольку за нашим домом никакой вины не значится. Это был намек на носимый мной на лбу символ смерти. Большую часть предыдущей ночи я провел за игрой на постоялом дворе, стерев с лица черную отметину, но наутро, проснувшись, я снова изобразил её на лбу и, наскоро перекусив куском холодного жареного боска, отправился в дом Кернуса. День только начинался, но рабовладелец был уже на ногах, и меня проводили к нему без лишних проволочек. По правую руку от хозяина дома расположился писец — сутулый, мрачного вида человек с настороженным взглядом глубоко посаженных глаз. На коленях у него лежала толстая кипа прошитых листов бумаги. Это был Капрус из Ара — старший учетчик дома Кернуса. Тот самый, который занимался оформлением документов на покупку Веллы и заносил данные, получаемые от медиков, тщательным образом обследующих каждую вновь приобретенную рабыню, в особый регистрационный лист, предназначенный для отправки в Административный Цилиндр, на котором внизу в качестве подписи значился снятый у Веллы отпечаток пальца. Процедура приобретения рабыни закончилась только после того, как девушку уже в надетом на неё ошейнике медики проверили на физическую выносливость, психические реакции, заставляя делать многочисленные приседания и доставать пальцем кончик носа, осмотрели её на предмет заболеваний и снова передали её Капрусу, который выдал ей два комплекта предназначающегося для рабынь одеяния и ввел её в курс её новых обязанностей. Таким образом, внедрение Веллы в дом Кернуса оказалось несложным, хотя я продолжал беспокоиться за её безопасность. Это была рискованная затея. Поговаривали, что Капрус состоит в дружеских отношениях с самими Царствующими Жрецами. — А могу я поинтересоваться, — допытывался Кернус, — по кому вы носите этот знак черного кинжала? Я ждал этого вопроса и хотел поговорить с Кернусом на эту важную, хотя и опасную для меня тему, поскольку он должен был знать о цели моего прибытия. К тому же настало время приоткрыть завесу тайны над некоторыми вещами, чтобы дать им возможность выплеснуться на улицы Ара. — Я пришел отомстить за смерть Тэрла Кэбота, — ответил я, — воина из Ко-Ро-Ба. За моей спиной послышались удивленные возгласы охранников. Можно не сомневаться, что через час мое сообщение уже будет известно во всех пага-тавернах Ара, будет обсуждаться на каждом мосту, в каждом цилиндре. — В этом городе Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба больше известен как Тэрл Бристольский, — заметил Кернус. — Вы имеете в виду именно его? — Да, — ответил я. — Мне приходилось о нем слышать, — сказал Кернус и на минуту задумался. Я продолжал внимательно за ним наблюдать. Он казался взволнованным, даже потрясенным. Двое из его охранников торопливо оставили комнату, и я услышал, как они с кем-то громко переговариваются в коридоре. — Сожалею об этом, — произнес наконец Кернус и поднял на меня глаза. — Думаю, не много найдется в Аре таких, кто не пожелает вам удачи в вашей черной работе. — Кто мог убить Тэрла Бристольского? — не удержавшись, воскликнул один из охранников, забыв даже, что Кернус вполне мог неодобрительно отнестись к тому, что он вмешивается в его разговор. — Его убили ножом в спину, — сказал я, — на одном из мостов поблизости от цилиндра воинов, в темноте, вероятно, в двенадцатом часу ночи, вдали от света ламп. Охранники переглянулись. — Только так это и могло быть сделано, — заметил один из них. Я сам остро сожалел о скудном освещении на мосту по соседству с цилиндром воинов, поскольку именно по нему в тот день прошел молодой человек, также, очевидно, из воинов, опередив меня на каких-нибудь четверть часа. Вся его вина — если это вообще можно назвать виной — состояла в том, что своим телосложением и цветом волос он показался притаившемуся в темноте убийце похожим на меня. Мы с Тэрлом Старшим, моим учителем в боевом искусстве, обнаружили его окровавленное тело, а поблизости от него заметили свисающий с фонарной решетки клочок зеленой материи, оторванной, по-видимому, от надетой на руку повязки торопливо убегавшего убийцы. Парень был мертв. Мы перевернули бездыханное тело и, увидев торчащий у него в спине нож, обменялись понимающим взглядом. — Ты его не знаешь? — кивнул я на убитого. — Нет, — покачал головой Тэрл Старший, — хотя можно с большой уверенностью предположить, что это воин из союзного с нами города Тентиса. Бедняга, — вздохнул он. Мы обнаружили, что карманы молодого воина остались нетронутыми. Убийце нужна была только его жизнь. Тэрл Старший осторожно высвободил нож. Это оказался нож для метания, напоминающий те, что используют в Аре, но несколько меньше и не обоюдоострый. Это было оружие, созданное специально для убийства. У самой его рукояти, как и на остальном лезвии, смешавшиеся с начавшей сворачиваться кровью виднелись белые полосы ядовитой пасты канда. По краю рукояти змеей извивалась надпись: «Я искал его. И я его нашел». Это был нож убийцы. — Каста убийц? — спросил я. — Маловероятно, — заметил Тэрл Старший. — Эти действуют наверняка. Они слишком горды, чтобы добавлять яд. Не говоря больше ни слова, мы с Тэрлом Старшим подняли мертвое тело. Я захватил свисающий с фонарной решетки зеленый лоскут. Нам повезло, и, направляясь к расположенному неподалеку дому моего отца, Мэтью Кэбота, главы городской администрации, мы в этот поздний час не встретили ни души. Затем вместе с отцом и Тэрлом Старшим мы долго обсуждали это происшествие и пришли к заключению, что неудавшаяся попытка покушения на мою жизнь — никто из нас не сомневался, что именно так это и следует понимать, — имеет определенное отношение к Сардару и Царствующим Жрецам, а также к их соперникам, которые стремятся прибрать к своим рукам весь этот мир Царствующих Жрецов и населяющих его людей. Они ни за что не откажутся от своих намерений, однако теперь, памятуя, чем обернулась для них закончившаяся чуть более года назад война Роя, вряд ли рискнут нападать в открытую, скорее предпочитая действовать скрытно, исподтишка, не останавливаясь ни перед чем. Поэтому мы решили дать возможность распространиться по городу известию, будто Тэрл Кэбот убит. Сейчас в центральном зале дома Кернуса воспоминания о том дне нахлынули на меня с новой силой. В конце концов я пришел сюда именно для того, чтобы отомстить за смерть безвинно погибшего человека. А ведь я до сих пор даже не знаю его имени. Он был воином из Тентиса. Оказался в Ко-Ро-Ба, городе союзников, и здесь нашел свою смерть по той лишь случайной причине, что имел несчастье быть на меня похожим. — А почему в Ар не пришли воины Ко-Ро-Ба, чтобы отыскать убийцу? — прервал мои размышления Кернус. — Это вовсе не повод для военных действий, — ответил я. — А поскольку Казрак в настоящее время уже не глава городской администрации Ара, появление воинов Ко-Ро-Ба внутри стен города едва ли было бы встречено с восторгом. — Действительно, — заметил один из охранников. — Вы знаете имя человека, которого ищете? — спросил Кернус. — У меня есть только это, — ответил я, вытаскивая из-за пояса обрывок зеленой материи. — Нарукавная повязка болельщика, — нахмурился Кернус. — В Аре таких тысячи. — Это все, чем я располагаю, — ответил я. — Наш дом, как, впрочем, и многие другие, является сторонником фракции зеленых. Но воины, состоящие на службе городской администрации, чаще поддерживают другие команды. — Я знаю, что дом Кернуса на стороне зеленых, — ответил я. — Таким образом, в вашем стремлении предложить свои услуги этому дому есть более веская причина, нежели просто желание заработать? — спросил Кернус. — Да, — ответил я, — поскольку здесь может оказаться человек, которого я разыскиваю. — Это маловероятно, — покачал головой Кернус. — Приверженцы зеленых исчисляются тысячами, их можно найти практически во всех кастах Гора. Между прочим, в их число входит сам глава городской администрации Ара, как и верховный служитель посвященных. Я пожал плечами. — Но как бы то ни было, вы желанное лицо в этом доме, — сказал Кернус. — Вы, вероятно,уже знаете, что сейчас для Ара настали довольно сложные времена и надежный меч стал хорошим приобретением. Бывают дни, когда сталь клинка дороже золота. Я кивнул. — Ну что ж, при случае я воспользуюсь вашими услугами. А пока для меня достаточно того, что ваш меч просто находится в этом доме. — Я в вашем распоряжении, — ответил я. — Вас проводят в вашу комнату. — Он сделал знак ближайшему охраннику. Я собрался уйти. — Кстати, Несущий Смерть, — остановил меня Кернус. Я снова повернулся к нему. — Мне известно, что в таверне Спиндиуса вы убили четырех воинов из дома Портуса. Вы заслужили четыре золотые монеты. Я коротко кивнул. — Кроме того, — продолжал Кернус, — мне известно, что вы подобрали на улице одну из моих девушек. Я невольно напрягся, рука сама легла на рукоять меча. — Какой, кстати, у неё номер? — обернулся он к стоящему рядом Капрусу. — Плюс четыре плюс три, — ответил писец-книжник. Я предвидел какое-либо упоминание о Велле, потому что маловероятно, чтобы Кернус не был осведомлен о моем с ней контакте. Поскольку в день нашей встречи она вернулась в дом Кернуса довольно поздно, я дал ей подробные инструкции по поводу того, как ей следует себя вести, подчеркнув, что ей необходимо совершенно недвусмысленно дать понять, что она жалеет и даже испытывает полное отчаяние от того, что с ней якобы произошло. В связи с этим я вовсе не был удивлен, когда книжник на память назвал Кернусу её номер. Хотя не менее вероятно, что он мог знать его довольно хорошо, поскольку Велле в основном предназначалась роль посыльной и Капрус, редко покидающий дом Кернуса, не мог не обращаться к ней с различными поручениями. Я испытывал огромное желание работать с Веллой в этом доме рука об руку, поэтому и решил сделать ставку на весьма своеобразно понимаемое рабовладельцами чувство юмора, вовсе не столь уж редкое в их среде. — Вы возражаете? — поинтересовался я. Кернус рассмеялся. — Вовсе нет, — ответил он. — Но наши медики установили, что она не тянет больше, чем на рабыню красного шелка. — Я бы очень удивился, если бы вы позволили разгуливать по улицам рабыне белого шелка, — заметил я. Он усмехнулся. — Конечно, нет, — согласился он. — Риск слишком велик. Иногда в целых десять золотых. — Он откинулся на спинку кресла. — Номер плюс четыре плюс три, — сказал он. — Девчонку сюда! — крикнул книжник. Вскоре из бокового входа в зал втолкнули Элизабет Кардуэл, Веллу. Она была одета так же, как тогда, когда я увидел её впервые у городских ворот: босая, с распущенными черными волосами, в желтой короткой тунике и желтом ошейнике. Она быстро подбежала к каменному постаменту, на котором в высоком резном кресле восседал Кернус, и упала перед ним на колени, склонившись в традиционной позе рабынь для удовольствия и низко опустив голову. Я был удивлен тому, с каким мастерством она это сделала — пробежала короткими, быстрыми шагами, на прямых ногах, почти не сгибая колен и едва отрывая ступни от пола, слегка склонив при этом голову набок и изящно разведя в стороны приподнятые и обращенные вперед ладони, — поскольку этот выход, скорее напоминающий танцевальное движение, от многих рабынь требовал длительного и упорного обучения. Кроме того, я знаю, насколько Элизабет все это ненавидела. Я вспомнил её на Тарианских равнинах, в землях кочевников. Там было мало женщин, равных ей по выносливости и запасу жизненной энергии, способных часами без устали бежать, держась за стремя скачущего в седле воина. Какими же оскорбительными теперь должны казаться ей представления её нынешнего хозяина об изяществе рабыни. — Подними голову, — приказал ей Кернус. Она послушно повиновалась, и по её испугу я догадался, что она впервые за все это время смотрит в лицо хозяину дома. — Сколько времени ты уже у нас? — спросил Кернус. — Девять дней, хозяин, — ответила она. — Тебе здесь нравится? — О да, хозяин, — сказала она. — Ты знаешь, какое наказание тебя ждет за ложь? — спросил Кернус. Элизабет вздрогнула. Она сложила ладони перед грудью и низко, к самому полу, наклонила голову, ожидая удара кнутом. Один из охранников посмотрел на Кернуса, взглядом спрашивая, что делать — бичевать или приковывать? Кернус отрицательно махнул рукой. — Подними голову, маленькая рабыня, — сказал он. Элизабет поспешно взглянула ему в лицо. — Сними одежду, — приказал Кернус. Не говоря ни слова, Элизабет встала и сбросила с левого плеча удерживающую тунику петлю. — Ты очень хорошенькая, маленькая рабыня, — заметил Кернус. — Благодарю вас, хозяин, — произнесла девушка. — Как твое имя? — спросил он. — Номер плюс четыре плюс три, — ответила она. — Нет, — сказал Кернус, — каким именем ты хочешь, чтобы тебя называли? — Веллой, — ответила она, — если это приятно хозяину. — Хорошее имя, — кивнул Кернус. Она покорно уронила голову. — Я вижу у тебя клеймо четырех рогов боска, — заметил Кернус. — Да, — ответила она. — Это клеймо кассаров, не так ли? — Нет, хозяин, тачаков. — А где же кольцо? — удивился Кернус. Тачакские женщины, свободные и рабыни, носят в носу тонкое золотое кольцо, маленькое и изящное, чем-то напоминающее обручальные кольца землян. Тяжеловесные боски, эти неизменные спутники народов фургонов — как кассаров, так и тачаков, — тоже носят в носу такие кольца, но значительно крупнее. — Мой последний хозяин Кларк из дома Кларка в Тентисе снял его, — ответила девушка. — Глупец, — недовольно бросил Кернус. — Такое замечательное кольцо. Это только лишний раз доказывает, что представления этих варваров о красоте и удовольствиях настолько дики, что не поддаются пониманию жителей цивилизованных городов. Элизабет не ответила. — Как-то у меня была тачакская девчонка, — продолжал Кернус. — Настоящая дикарка, но я был с ней добр, пока она не попыталась меня убить. Тогда я задушил её вот этой самой цепью. — И он показал на цепь с медальоном у себя на шее. — Я не настоящая тачакская женщина, — заметила Элизабет. — Я простая девушка с островов к северу от Коса. Я была захвачена пиратами из Порт-Кара и продана погонщику тарнов. Потом меня отвезли и снова продали в Тарии, а затем обменяли на двадцать босков тачакам, где мне надели кольцо и поставили клеймо. — А как ты оказалась в Тентисе? — поинтересовался Кернус. — На фургоны тачаков напали кассары, — ответила Элизабет. — Они увезли меня с собой и продали тарианам. — Она на минуту замолчала, словно охваченная тяжелыми воспоминаниями. — Позже меня продали далеко к северу от Тарии, а через год в фургоне для рабов я оказалась на осенней ярмарке под Сардаром, где меня продали дому Кларка, откуда мне вместе со многими другими посчастливилось быть выкупленной домом Кернуса из славного города Ар. Кернус, очевидно удовлетворенный её ответом, снова откинулся на спинку кресла. — Но без кольца, — продолжал он, — никто не поверит клейму с четырьмя рогами боска. — Он усмехнулся. — Тебя, моя дорогая, будут считать поддельной. — Простите, — пробормотала Элизабет, низко опуская голову. — Я прикажу кузнецу снова вставить тебе кольцо, — сказал Кернус. — Как пожелаете, хозяин. — Во второй раз это не будет так болезненно. Элизабет продолжала стоять молча. Кернус повернулся к Капрусу. — Она обучена? — спросил он. — Нет, — ответил Капрус. — Она девушка красного шелка, но почти ничего не знает. — Рабыня, — обратился Кернус к Элизабет. — Да, хозяин? — Выпрямись и положи руки за голову. Элизабет повиновалась. — Повернись, — приказал Кернус. Девушка медленно повернулась, выполняя его требования. Кернус окинул её внимательным взглядом. — Ее уже пробовали хлыстом? — спросил он у Капруса. — Медик Фламиниус проводил эту проверку, — доложил Капрус. — Она показала себя прекрасно. — Отлично, — удовлетворенно произнес Кернус. — Можешь опустить руки, — обратился он к Элизабет. Та покорно уронила руки и снова застыла перед ним, низко опустив голову. — Пусть пройдет полный курс обучения, — сказал Кернус Капрусу. — Полный? — переспросил писец. — Да, — кивнул Кернус, — полный. Элизабет удивленно взглянула на него. На это ни она, ни я не рассчитывали, однако изменить что-либо мы были уже не в состоянии. Обучение — тщательное, утомительное — обычно занимало месяцы. С другой стороны, оно, вероятно, будет проводиться прямо здесь, в доме Кернуса, а кроме того, растянутое на столь длительный срок, оно чаще всего занимало не более пяти часов в день, так что проходящие его имели достаточно времени на отдых, усвоение полученных знаний и прогулки по внутреннему саду. Поэтому раз уж Элизабет была номинально включена в состав штата дома Кернуса, мы вполне могли бы найти время и на выполнение своей работы, для чего мы, собственно, и проникли в этот дом. — Ты не благодаришь меня? — удивленно спросил Кернус Элизабет немедленно упала на колени. — Я не заслуживаю столь высокой чести, хозяин, — пробормотала она. Кернус, усмехнувшись, указал на меня, жестом приказывая девушке обернуться. Едва она взглянула в мою сторону, как на лице её отразился неописуемый ужас, глаза широко открылись, а руки сами потянулись к застывшим в немом крике губам, словно она только сейчас заметила мое присутствие и это наполнило её безудержным страхом. Она была великолепной актрисой. — Это он! — дрожа, воскликнула она. — Кто? — с невинным видом поинтересовался Кернус. Я стал подозревать, что моя ставка на своеобразно понимаемое многими рабовладельцами чувство юмора начинает, по-видимому, приносить свои плоды Элизабет уронила голову на пол. — Пожалуйста, хозяин! — зарыдала она. — Это он, тот убийца, который схватил меня на улице и заставил идти с ним в таверну Спиндиуса! Защитите меня, хозяин! Прошу вас, защитите! — Это та самая рабыня, которую вы заставили проводить вас в таверну Спиндиуса? — сурово обратился ко мне Кернус. — Думаю, та самая, — согласился я. — Ненавистное животное! — застонала Элизабет. — Бедная маленькая рабыня, — притворно посочувствовал Кернус. — Он что, был груб с тобой? — Да! — со сверкающими от негодования глазами воскликнула она. — Да! Даже я не мог не признать, насколько Элизабет великолепная актриса. Пожалуй, она была столь же умна и талантлива, сколь и красива. Оставалось только надеяться, что она не переусердствует в разыгрываемой ею трагической сцене, иначе гореть мне тогда в чане с кипящим тарларионовым жиром. — Ты хочешь, чтобы он был наказан? — участливым тоном поинтересовался Кернус. Элизабет бросила на него полный благодарности взгляд и дрожащими губами, размазывая по щекам слезы, быстро запричитала: — Да! Да, хозяин! Пожалуйста, накажите его! Накажите! — Хорошо, — согласился Кернус. — Я накажу его тем, что пошлю в его комнату не прошедшую обучение рабыню. На лице Элизабет отразилось полнейшее недоумение. Кернус обернулся к Капрусу. — В свободное от обучения время номер плюс четыре плюс три будет следить за чистотой в комнатах убийцы, — сказал он. Кивнув, Капрус сделал пометку на листе бумаги. — Нет! — застонала Элизабет. — Прошу вас, хозяин, нет! — Возможно, — ответил Кернус, — если твои занятия будут продвигаться успешно, через несколько месяцев тебе будет разрешено перейти в другие комнаты. Элизабет, рыдая, распростерлась на каменном полу. — Пусть это послужит для тебя стимулом к прилежанию, маленькая рабыня, — заметил Кернус. Я запрокинул голову и громко захохотал, Кернус также весело рассмеялся, похлопывая руками по подлокотникам своего царственного кресла, а вслед за нами дружно загоготали его охранники. Вволю навеселившись, я коротко поклонился затейливому на развлечения рабовладельцу и вслед за одним из его охранников направился в отведенные для меня комнаты.Глава 5. В ДОМЕ КЕРНУСА
Устроившись рядом со мной на корточках в традиционной для горианских женщин манере, Элизабет весело смеялась и хлопала от радости по коленям. Я тоже был доволен. — До чего гладко все прошло! — смеялась она. — Но Велла, бедная Велла вынуждена теперь следить за чистотой в комнатах убийцы! — Не смейся так громко! — предупредил её я, в радостном волнении расхаживая по комнате. Закрыв за собой тяжелую деревянную дверь, я запер её на двойной засов. Без такого засова дверь можно было открыть снаружи с помощью шнурка, продернутого сквозь отверстие щеколды, концы которого свисали с наружной стороны двери. Без такого шнурка открыть дверь было невозможно, и её пришлось бы ломать. Я хорошо усвоил это и впоследствии, выходя из комнаты, всегда просовывал концы шнурка наружу. Недостаток подобного запора заключается в том, что в отсутствие хозяина любой может проникнуть в комнату, обыскать её или находиться в ней в качестве непрошеного гостя. Поэтому ценные вещи в комнатах обычно хранятся в тяжелых, обитых железом, привинченных к стене и накрепко запертых сундуках. Большинство же дверей здесь были снабжены, как правило, замками ручной работы, часто выполненными с большим мастерством, установленными в центре двери и запирающимися с помощью громоздких задвижек. Интересно, что, хотя большинство подобных замков и делается вручную, все они довольно однотипны и относятся к разновидности стержневых, в которых задвижка фиксируется несколькими прочными, входящими в неё стержнями разной длины. Когда ключ вставляется, стержни поднимаются к поверхности задвижки, освобождая её, а когда ключ проворачивается, задвижка открывается. Существуют, правда, и другие разновидности запоров, наиболее распространенными из них являются дисковые замки, в которых роль запирающего устройства выполняют не стержни, а диски. На такие же замки стержневого или дискового типа, но гораздо меньших размеров запираются и ошейники девушек-рабынь. В этих замках шесть стержней или дисков, каждому из которых соответствует своя буква в горианском слове, означающем «рабыня». У раба редко бывает ошейник с замком. Обычно железная полоса вокруг его шеи заклепывается. Мужчины-рабы часто работают в цепях, скованные по несколько человек. В некоторых городах, включая и Ар, почти невозможно встретить незакованного раба. Их, кстати, значительно меньше, чем рабынь: захваченная женщина, как правило, получает ошейник, а мужчина — меч в грудь. К тому же тщательно подготовленные, хорошо организованные и управляемые походы за рабами в другие города почти всегда имеют своей целью захват женщин. Обычно после налета на цилиндр все перегородки в нем проламываются, а комнаты подвергаются разграблению с захватом золота и женщин. Мужчин убивают, а пленниц связывают. Тех из них, кто не хочет признать себя рабыней, также убивают, а оставшихся нагружают награбленным добром и хлыстами сгоняют на крышу. Здесь их привязывают к седлам тарнов или бросают связанными в специально предназначенные для этого корзины для рабов, транспортируемые по воздуху большими птицами. Обычно до того, как удается подоспеть вызванной городской охране, налетчики уже уходят с добычей, оставив после себя только горящий цилиндр. Работорговцы могут напасть на любой город, но особенно они свирепствуют в тех, которые не имеют обученных тарнов и потому вынуждены использовать в боевых действиях неповоротливых тарларионов. Хотя большинство замков на Горе металлические, встречаются, однако, и деревянные. В наиболее распространенной разновидности имеются две группы фиксирующих стержней: одна, закрепленная на деревянном штифте подобно крючку, а другая, неподвижная, входит в задвижку и является стопором. Если ключ поместить под задвижку и подать его вверх, подвижные стержни поднимаются из задвижки, высвобождая её. Подобная форма замка, как нетрудно догадаться, обладает весьма низкой степенью надежности, поскольку стержни можно поднять раздельно тонкими прутьями, просунув их в отверстие замка, и таким образом освободить задвижку. Замок другой конфигурации, дающий ещё меньшую безопасность, — с зазубренной планкой — отпирается тяжелым серповидным ключом, вставляемым через отверстие в зазубрину и вращаемым вправо или влево в зависимости от того, хотят замок открыть или закрыть. Ключи эти довольно громоздкие, носят их обычно на плече и при случае даже используют как оружие. Широкое распространение имеют в стране висячие замки. Среди них наиболее интересную разновидность представляют комбинационные замки, хотя встречаются они довольно редко. Состоят они из нескольких колец с нанесенным на них цифровым или буквенным обозначением. Когда изначально заложенная комбинация подобрана правильно, замок срабатывает. Некоторые помещения — жилища богатых людей, торговые склады и хранилища, городское казначейство и другие — оборудованы секретными замками, снабженными ножами или ядом. При неверном обращении с первыми из них из специальных отделений, иногда расположенных позади человека, с большой силой пружинами выбрасывается одно или несколько лезвий. Однако, несмотря на их кажущуюся надежность, довольно часто они малоэффективны, особенно против того, кто знает об их устройстве. Значительно опаснее замки, рассчитанные на применение яда. В них в очень узкие отверстия вставляются тонкие стержни, обмазанные пастой, приготовленной из корня канды, острые концы которых едва выступают над поверхностью и часто неразличимы для глаза человека, особенно среди столь характерных для горианцев замков со множеством замысловатых украшений. Другой тип секретных замков, уберечься от которых подчас оказывается невозможно, — колодезный. При попытке открыть их несведущим человеком пол под злоумышленником проваливается, и он падает в колодец, на дне которого либо укреплены лезвия ножей, либо помещен голодный слин или водяной тарларион. В иных случаях колодец представляет собой глубокую камеру с абсолютно гладкими стенами, из которой злоумышленник впоследствии может быть извлечен и подвергнут пыткам. Такие замки с секретом в связи с требуемыми для них сложными приспособлениями или устройствами устанавливаются чаще всего в дверях наиболее важных помещений цилиндров. Наконец, следует упомянуть о категорическом запрете ключевых дел мастерам изготавливать и хранить лишние экземпляры ключей. В отведенных для меня комнатах в доме Кернуса замок отсутствовал. Обе задвижки, конечно, надежно запирали дверь, но их можно было использовать, только когда кто-либо находился внутри. Тот факт, что внешние запоры на моих дверях отсутствовали, едва ли можно было объяснить случайностью. Я решил, что настаивать на замке было бы неразумно. Подобное требование могло быть сочтено назойливым или возбудить ненужное внимание к подозрительной скрытности человека, которому в этом доме платили золотом за использование его умения обращаться с оружием. Кроме того, оно могло навести на мысль, что я не тот, за кого себя выдаю. К тому же я был уверен, что замок по приказу хозяина дома устанавливал бы один из его мастеров, и Кернус, несомненно, вопреки указу имел бы второй ключ. Поэтому мне пришлось самому принять кое-какие меры предосторожности. После тщательного осмотра я обнаружил в двери помимо обычной скважины для продевания ведущего от щеколды шнурка ещё одно маленькое отверстие, проделанное несколько ниже защелки, очевидно, тем, кто занимал мою комнату до меня. — Здесь можно сделать сложный узел, — сказал я Элизабет, показывая ей обнаруженное мной отверстие. — А что это такое? — спросила она. — Сейчас увидишь. Я осмотрел комнату. Здесь находились несколько сундуков, включая один обшитый железом, с тяжелым массивным замком, и пара располагавшихся у стены шкафов с тарелками, чашками и несколькими бутылками с нагой и ка-ла-на. — Что ты ищешь? — спросила Элизабет. — Шнурок или веревку, — ответил я, — что попадется. Мы принялись копаться в одном из сундуков, и почти тотчас Элизабет наткнулась на десяток ремешков для сандалий. — Это подойдет? — поинтересовалась она. — Это то, что нужно, — ответил я и взял у неё пару ремешков. Она опустилась на колени и принялась наблюдать, как я, усевшись у двери, осторожно приложил к ней один из ремешков и лезвием меча сделал на нем несколько надрезов. Таким образом, у меня получился кусок отличной ворсистой веревки. Затем я накинул веревочную петлю на защелку щеколды и протянул оба конца веревки через маленькое отверстие так, чтобы они свисали с наружной части двери. После этого я закрыл дверь и сказал: — А теперь представь, что я завяжу узел на этих концах веревки. Что получится? Элизабет посмотрела на меня. — Защелка будет привязана так, что её нельзя будет поднять, — ответила она. Я улыбнулся. В сообразительности ей не откажешь. Сделав на веревке, накинутой изнутри на защелку, узел достаточно большой, чтобы он не проходил в отверстие, я закрепил бы защелку. — Но кто-нибудь может развязать узел и войти в комнату, — заметила она. — Конечно, — согласился я, наблюдая за выражением её лица. Она взглянула на меня с легким удивлением, и вдруг на её губах заиграла улыбка и она захлопала в ладоши от своей догадки. — Это просто великолепно! — рассмеялась она. Нет, она действительно была одной из самых сообразительных девушек, которых я знал. Ей, уроженке Земли, вне всякого сомнения, никогда не приходилось слышать о подобной уловке, и тем не менее она по малейшему намеку тотчас разгадала её смысл. — Смотри, — сказал я и начал завязывать узел, который наверняка должен был показаться ей невероятно сложным. — Этот узел содержит только пятьдесят семь переплетений, — пояснял я ей по ходу дела. — Я изобрел его сам, хотя никогда не думал, что он мне сможет понадобиться. Этим уловкам меня много лет назад обучил Андреас из касты певцов из Тора. В этом городе подобные приемы для защиты жилища довольно распространены. Так вот, его узел состоял из шестидесяти двух переплетений веревки, а узел одного из его братьев — даже из ста четырех, что, как я помню, Андреас считал явным излишеством. — И при этом у него всегда получался один и тот же узел? — спросила Элизабет. — Да, — сказал я, — у каждого жителя свой индивидуальный узел, отличающийся от других так же, как и его подпись, и имеющий при этом свой секрет. Только владеющий этим секретом способен повторить хитросплетения узла, но, что более важно, только он может определить, пытался ли кто-нибудь распутать его узел или нет. — Значит, развязать узел может каждый? — спросила Элизабет. — Конечно, — ответил я. — Вся проблема в том, чтобы восстановить его после того, как он был развязан. — И владелец жилища по внешнему виду узла сразу может определить, его ли рукой он завязан или нет? — Совершенно верно! — И таким образом он тут же узнает, проникал ли кто-нибудь в комнату за время его отсутствия? — Да, — согласился я и добавил: — Иногда кто-нибудь тайно проникает в комнату, оставляя снаружи своего сообщника, чтобы тот попытался повторить конфигурацию узла. Однако, как правило, подобный способ редко позволяет обмануть вернувшегося хозяина из-за практической невозможности продублировать хитросплетение узла. Элизабет молча наблюдала за тем, как я возился с ворсистыми веревками, пытаясь запомнить очередность их переплетения. Наконец, вздохнув с облегчением, я закончил свою трудоемкую работу. — Настоящий гордиев узел, — заметила она. — Вполне возможно, что он был именно таким, — согласился я. — Александр разрубил его мечом, — улыбнувшись, добавила она. — И сделав это, оповестил весь мир, что в комнату или куда там ещё кто-то входил, — рассмеялся я. После этого я развязал узел, выдернул из отверстия веревку, запер для безопасности дверь на оба засова и вернулся к Элизабет. — Я научу тебя завязывать этот узел, — сказал я. — Хорошо, — согласилась Элизабет, не выказывая особого страха перед перспективами длительного и трудоемкого обучения. — У меня тоже будет свой узел, уверенно сказала она. — Собственно говоря, мы можем пользоваться одним и тем же узлом, — заметил я, испытывая легкое неудовольствие перед необходимостью изобретать ещё один узел. — Если я собираюсь научиться завязывать твой узел, почему бы тебе не изучить мой? — спросила она. — Элизабет… — начал было я. — Велла, — тут же поправила она. — Велла, — устало махнул я рукой, — хоть тебе и пришлось побродить по этому миру, ты все равно продолжаешь оставаться типичной землянкой. — Не вижу в этом ничего плохого, — сказала она, и в глазах её заплясали озорные огоньки. — Мой узел будет таким же сложным, как и твой. — В этом я не сомневаюсь, — мрачно заметил я. — Я с большим удовольствием займусь изобретением своего узла, — увлеченно продолжала она, — и он получится у меня женственным и изящным, и в нем отразится вся моя индивидуальность. У меня вырвался горестный стон. Она тут же обняла меня за шею и заглянула мне в глаза. — Может быть, когда Велла пройдет полный курс обучения, она будет доставлять своему хозяину больше радости, — с легкой игривостью произнесла она. — Может быть, — ответил я. Она быстро запечатлела поцелуй у меня на кончике носа. — Ты ведь даже танцевать не умеешь, — с сомнением заметил я. Внезапно она отступила на шаг, запрокинула голову и изящно округлила руки. С закрытыми глазами, оставаясь совершенно неподвижной, за исключением носка правой ноги, которым она отбивала такт, она начала напевать песню тачакских рабов. Ко второму куплету кисти её рук опустились на бедра, а взгляд широко распахнувшихся глаз остановился на мне. Темп мелодии постепенно нарастал, её гибкое стройное тело пришло в плавное движение и подалось ко мне. Я двинулся ей навстречу, но она легко отстранилась и, взметнув руки над головой, принялась пальцами отщелкивать ритм. Тут песня закончилась. — Вот и все, что я умею, — призналась она. Я крякнул от досады. Она подошла и снова обняла меня за шею. — Бедный хозяин, — сочувственно произнесла она. — Велла не умеет даже танцевать. — Однако я вижу, что у Веллы есть некоторые способности. — Хозяин добрый, — заметила Велла, — он понимает, что не может обладать сразу всем. — Все эти сантименты, — сказал я, — вряд ли были бы восприняты хоть одним горианским хозяином. Она рассмеялась. — Все могло сложиться гораздо хуже, — ответила она. — Ведь я всего лишь девушка красного шелка. Тут я подхватил её на руки, отнес к широкому каменному ложу и уложил на устилавшие его меха. — Я слышала, — с улыбкой заметила она, — что только свободные женщины удостаиваются чести возлежать на ложах. — Правильно! — воскликнул я и, замотав её в шкуры, сбросил весь этот лохматый барахтающийся ком с каменного ложа к его подножию со вделанными в него кольцами для привязывания рабов. Тут я одним рывком сдернул с неё шкуры. Элизабет на четвереньках с визгом бросилась от меня прочь, но я поймал её, запутавшуюся в шкурах, за петлю, удерживающую у неё на левом плече тунику, и, притянув девушку к себе, поднял её на руки. — Если я тебе понравлюсь, — спросила она, — ты меня купишь? — Возможно, — ответил я. — Я ещё не решил. — Знаешь, как хозяин ты вполне бы мне подошел. Я даже не нашелся, что сказать. — Поэтому, — продолжала она, — я буду очень стараться тебе понравиться, чтобы ты меня купил. — Ты не в красном павильоне, — заметил я ей. Она рассмеялась. Мой намек касался того, как продавали девушек-рабынь красного шелка солидным клиентам на частных торгах рабовладельческих домов. В определенное время — несколько раз в год — такие павильоны сооружались во внутреннем дворе невольничьего дома. В каждый из них помещалась тщательно отобранная девушка-рабыня красного шелка, обнаженная и прикованная за левую лодыжку к кольцу. Предполагаемый покупатель, как правило, в сопровождении представителя касты врачей и доверенного лица работорговца осматривал выставленных на продажу девушек. Когда какая-нибудь из них привлекала к себе его внимание, медик и доверенное лицо удалялись и оставляли их наедине. Если же после подобной проверки девушку не приобретали или хотя бы не предлагали за неё хорошую цену, её жестоко избивали или, что ещё хуже, в течение целого дня подвергали воздействию стимулятора для рабов. Если девушку не продавали в течение двух-трех подобных торгов, она снова направлялась на прохождение специального курса. Когда же и это оказывалось безрезультатным, её направляли в железные загоны для содержания более дешевых рабынь, предназначенных для продажи на менее престижных торгах и, возможно, даже в менее крупных городах. Следует, однако, заметить, что большинство девушек даже высшего разряда не часто выставляются на торги в павильонах. Работорговцы, как правило, предпочитают продавать их с аукционов, где обилие покупателей и соперничество между ними позволяет им получить более высокую цену. — Хорошо, рабыня красного шелка, — сказал я, — старайся. — Да, хозяин, — покорно ответила она. И она действительно постаралась на славу, так что уже через несколько часов я понял, что, будь я покупателем с увесистым кошельком, я бы не поскупился и выложил по-настоящему большую сумму на приобретение этой умелой, столь чувственной девчонки, во всем старавшейся мне угодить. Мне даже приходилось время от времени напоминать себе, что это мисс Элизабет Кардуэл, уроженка Земли, а не специально обученная искусству доставлять удовольствие хозяину рабыня, настолько она походила сейчас на горианку, потерявшую над собой всякий контроль и окунувшуюся в чувственное наслаждение. Несколькими месяцами раньше мы с Элизабет вернулись с бескрайних равнин Тарии, где безраздельно властвовали народы фургонов. В седельной сумке несшего нас тарна лежал бесценный груз — яйцо Царствующих Жрецов. Добравшись до Сардарских гор, я заставил тарна спуститься с заоблачных высот и усадил его на плоскую, дискообразной формы посадочную площадку футов сорока в диаметре, расположенную на стальной обшивке корабля, зависшего в двух милях над поверхностью Гора. Несмотря на порывы ветра, корабль оставался в воздухе совершенно неподвижным, словно располагался на невидимом помосте или платформе. Мимо, освещенные золотыми лучами сияющего солнца, проплывали кучевые облака, похожие на густой дрейфующий туман, сквозь белесую пелену которого изредка можно было увидеть далеко внизу покрытые снежными шапками вершины Сардарских гор. На верхней площадке корабля, высокий и тонкий, похожий на лезвие золотого кинжала, застыл с деликатно приподнятыми вверх передними конечностями и неподвижно замершими золотыми антеннами Царствующий Жрец. Я спрыгнул с тарна на палубу корабля, освещенную пробивающимися сквозь облака яркими солнечными лучами. Царствующий Жрец, плавно переступив своими четырьмя задними конечностями, сделал мне шаг навстречу и остановился, словно не решаясь двинуться дальше. Я тоже стоял. Мы молча смотрели друг на друга. Я внимательно разглядывал эту громадную, похожую на золотой шар голову с далеко выступающими над ней усиками — антеннами, покрытыми тонкими, чрезвычайно чувствительными волосками. Если у Элизабет Кардуэл, оставшейся в одиночестве на спине тарна, подобное зрелище и вызвало страх, она ничем его не обнаружила и продолжала, сохраняя полное спокойствие, молча наблюдать за нами. Я же испытывал столь глубокую радость, что кажется, сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я жадно ловил губами воздух, но волнение сковало меня — я так и не смог двинуться с места. Верхние фаланги передних ног Царствующего Жреца поднялись и осторожно потянулись ко мне. Я не мог оторвать взгляда от этой крупной золотой головы с двумя большими выпуклыми глазами, состоящими из множества линз, отражавших рассеянный солнечный свет, — через левый глаз протянулся неровный белесый шрам. Наконец я нашел в себе силы заговорить. — Тебе нельзя долго стоять на солнце, Миск. Стараясь держаться по ветру, вращая под его порывами свои трепетные антенны так, что они неизменно фокусировались на мне, он сделал ещё один осторожный шаг по металлической поверхности диска в мою сторону. Здесь он снова остановился, сверкая золотом во всю свою восемнадцатифутовую высоту. Балансируя на четырех устойчивых задних конечностях, он деликатно протянул две снабженные четырьмя тонкими цепкими хватающими отростками передние ноги и замер в характерной для Царствующих Жрецов позе. На сочленении, соединяющем его голову с туловищем, на тонкой цепочке покачивался маленький компактный транслятор. — Не стой так долго на солнце, — повторил я. — Ты нашел яйцо? — спросил Миск. Его широкие мощные челюсти при этом, конечно, оставались неподвижными, а связь происходила благодаря цепочке последовательно выделяемых его горловыми секреторными железами запахов, воспринимаемых транслятором, трансформирующим их в обычные горианские слова и звуки, воспроизводимые передающим устройством четко и безэмоционально. — Да, Миск, я нашел яйцо, — ответил я. — Оно в целости и сохранности находится в седельной сумке моего тарна. На мгновение показалось, будто силы оставили это громадное, но столь хрупкое существо, и оно вот-вот упадет. Однако под воздействием волевого импульса тело существа постепенно, дюйм за дюймом снова обрело устойчивость и распрямилось. Я продолжал молчать. Медленно, с величайшей осторожностью гигантское создание приблизилось ко мне, двигая только четырьмя своими поддерживающими тело конечностями, и остановилось рядом со мной. Я поднял руки над головой, и оно, сверкая своим отливающим золотым светом телом, грациозно нагнулось, опустило голову и потянулось к моим ладоням кончиками своих антенн, покрытых тонкими чувствительными волосками. Слезы навернулись мне на глаза. Чуткие антенны легко коснулись моих ладоней, и по изогнутому подобно узкому золотому ножу телу Миска мгновенно пробежала дрожь. Изящные крюки-отростки верхних фаланг передних конечностей осторожно выдвинулись по направлению ко мне. Большие выпуклые глаза, так редко отражающие истинное состояние Царствующего Жреца, сверкали словно алмазы. — Спасибо тебе, — сказал Миск. Мы с Элизабет провели несколько недель в Рое — невероятном сооружении Царствующих Жрецов, раскинувшемся под Сардарским горным массивом. Миск был несказанно рад возвращению яйца, и оно сразу же стало предметом величайшей заботы и внимания, требующихся для его инкубации и высиживания. Вряд ли медики и ученые Роя проявляли в ходе этого процесса большее рвение и усердие, нежели сам Миск, хотя в данном случае подобное отношение к этому единственному яйцу было совершенно оправданным — оно давало надежду на продолжение рода Царствующих Жрецов. — Что с Ко-Ро-Ба и Таленой? — спросил я у Миска перед нашим возвращением в Рой. Мне необходимо было узнать как можно больше о своем городе и о судьбе той, что некогда была моей вольной спутницей, исчезнувшей впоследствии без следа. Элизабет молчала, понимая, насколько все это важно для меня. — Как ты, наверное, и сам догадываешься, — ответил Миск, — твой город отстраивается заново. Жители Ко-Ро-Ба вернулись отовсюду, куда их раскидала судьба, и каждый по возвращении принес с собой камень, чтобы положить его в восстанавливаемые стены города. За те долгие месяцы, что ты находишься у нас на службе в землях народов фургонов, тысячи и тысячи людей из Ко-Ро-Ба уже вернулись на развалины родного города. Строители и все остальные свободные трудятся сейчас над восстановлением башен и зданий. Ко-Ро-Ба постепенно возрождается к жизни. Я знал, что только свободным гражданам позволено принимать участие в возрождении города. В Ко-Ро-Ба, несомненно, оставалось множество рабов, но им разрешалось выполнять лишь вспомогательные работы, находясь на подхвате у тех, кто занимался возведением башен и стен. Ни один камень не должен быть поставлен в стену здания руками несвободного человека. Единственным из известных мне городов Гора, выстроенным усилиями подневольных рабочих, направляемых плетями их хозяев, был Порт-Кар, расположенный в дельте реки Воск. — А что с Таленой? — спросил я. Антенны Миска горестно поникли. — Что с ней? — воскликнул я. — Ее не было среди тех, кто вернулся в город, — донеслось из транслятора Миска. — Мне очень жаль. Я сокрушенно вздохнул — вот уже восемь лет, как я не видел её. — Ее сделали рабыней? Она убита? — Неизвестно, — ответил Миск. — Ничего не известно. Я сник окончательно. — Мне очень жаль, — снова выдал транслятор Миска. Я обернулся и увидел, что Элизабет уже давно стоит рядом с нами. Вскоре Миск направил корабль к Сардару. Элизабет была несказанно поражена тем, что увидела в подземных чертогах Царствующих Жрецов, но уже через несколько дней нашего пребывания в Рое я заметил, что её снова потянуло на поверхность, на вольный воздух, под солнечные лучи. Мне о многом нужно было поговорить и с Миском, и с другими находящимися здесь же, в Рое, друзьями, и прежде всего с Куском — Царствующим Жрецом, — и с Ал-Ка, и Та-Ба — людьми, о которых я вспоминал с особой теплотой. Я заметил, что девушки, некогда бывшие их рабынями, теперь уже не носили золотых ошейников и держали себя рядом с ними как вольные спутницы. И вообще в Рое теперь почти не осталось рабов лишь те, кто предал нас в войне или получил рабский ошейник за весьма серьезные проступки, сопоставимые по своей значимости разве что с попыткой завладеть богатствами Царствующих Жрецов. Один из Царствующих Жрецов — Серус, незнакомый мне по военным временам и принадлежавший когда-то к когорте Сарма, — изобрел довольно интересное средство для контроля над рабами, о котором мне хотелось бы рассказать подробнее. Оно состояло из четырех узких металлических лент, свернутых в кольцо, застегивающееся на запястьях и лодыжках раба. Подобные кольца нисколько не стесняли свободу действий и передвижений раба и представляли собой своеобразные ручные и ножные браслеты, при наличии которых клеймо раба и ошейник становились ненужными. Слежение и управление рабами производилось с центрального тщательно охраняемого пульта и индивидуального передатчика хозяина, сигналы с которого вызывали немедленное соединение между собой надетых на запястье и щиколотки раба металлических полос, что моментально сковывало движения человека, на каком бы расстоянии от передатчика он ни находился. Это позволяло мгновенно обезвредить в пределах Роя любого раба. — Если бы у Сарма было подобное приспособление, — заметил Серус, — война Роя приняла бы совершенно иной оборот. Я не мог с этим не согласиться. Поскольку мы с Элизабет были чужими в Рое, Серус из соображений безопасности был совсем не прочь на время нашего пребывания здесь надеть такие же металлические браслеты и на нас, но Миск, конечно, не стал его даже слушать. Наряду с другими я встретил в Рое некое существо мужского пола, не имевшее собственного имени, подобно тому как не имеет его относящаяся к роду Царствующих Жрецов Мать. Считалось, что подобные особи стоят выше индивидуального имени, что весьма схоже по своему восприятию с тем, как человек не задумывается над именем либо названием вселенной, рассматриваемой как нечто целое. Этот индивидуум был великолепен, хотя держался с подчеркнутой серьезностью и спокойствием. — Прекрасно, что кроме Матери, — сказал я Миску, — в Рое есть ещё и Отец. Миск внимательно посмотрел на меня. — В Рое не может быть Отца, — ответил он. Я попытался было удовлетворить свое любопытство, но Миск постарался отделаться весьма уклончивыми ответами, и я догадался, что он не хочет развивать эту тему. Интересно, что здесь Элизабет менее чем за час выучилась читать по-гориански. Узнав, что она не умеет ни читать, ни писать, Куск вызвался обучить её. Элизабет согласилась, однако была очень удивлена, когда её усадили за длинный, рассчитанный на габариты Царствующего Жреца стол, а голову поместили между двумя замысловатыми приборами в форме полусфер. Положение головы ей зафиксировали металлическими зажимами, а для того, чтобы она, испугавшись, не рванулась из-за стола, её руки и ноги также скрепили между собой широкими полосами. — После войны Роя, — сообщил мне Куск, — мы неожиданно столкнулись с тем, что многие из наших бывших рабов неграмотны, что в общем неудивительно, поскольку они воспитывались как рабы, для которых в Рое это не считалось необходимым. Однако теперь, когда они получили свободу, неграмотность стала серьезным препятствием в полноценном общении и использовании технических благ — так что многие из них захотели обучиться грамоте. Это заставило нас изобрести прибор, не очень сложный по своей конструкции, рассчитанный на довольно простой по структуре мозг человека, который под воздействием получаемых им импульсов учится распознавать буквы как сами по себе, так и в составе слов. Комплекс нейронных цепей, позволяющий человеку воспринимать написанный текст, формируется в результате единовременного преобразующего его структуру воздействия, практически сводящего к нулю затраты времени на процесс формирования привычки. — При обучении Царствующего Жреца, — заметил я, — использовали восемь проводов — по одному на каждый отдел мозга. — Сейчас мы отказались от применения проводов даже при обучении Царствующих Жрецов, — ответил Куск. — Они использовались скорее по традиции, нежели по необходимости, и люди, поставив нас перед необходимостью определенной доработки процесса, вынудили нас его усовершенствовать. — Куск направил на меня свои извивающиеся антенны. — Люди, по-видимому, редко чувствуют себя удовлетворенными. Им всегда требуется что-нибудь новенькое. — Отпустите меня, — попросила Элизабет — Пожалуйста. Куск передвинул какой-то небольшой рычажок. Лицо Элизабет постепенно приобрело сонное выражение: она ещё пыталась какое-то время держать глаза открытыми, однако вскоре ей это стало не по силам, и веки её сомкнулись. В течение следующей четверти часа, пока она спала, мы с Куском успели побеседовать на различные темы. Сначаламы поговорили о приборах наблюдения, разрушенных во время войны и кропотливо восстанавливаемых теперь общими усилиями. Затем перешли к роли людей, работающих в Рое, и отметили, что она за последнее время очень возросла, а следовательно, возросли и трудности социального характера, связанные с отношениями между различными группами существ. Все это время до меня доносилось слабое потрескивание и сменяющие друг друга легкие запахи, исходящие из расположенного у головы Элизабет приспособления. Наконец Куск приподнял свои антенны, прошествовал к аппарату и выключил его. Он убрал обе воздействующие на мозг Элизабет полусферы, а я освободил девушку от опоясывающих её руки и ноги металлических лент. Она открыла глаза. — Как ты себя чувствуешь? — спросил я. — Хочется спать, — ответила она, потирая глаза и безуспешно пытаясь подняться на затекшие, ставшие непослушными ноги. — Ничего не получается, — с виноватым видом произнесла она. — Ничего страшного, — успокоил я её. — Я уже проснулась, — сказала она. — Когда мы сможем начать обучение? — обратилась она к Куску. — Мы его уже закончили, — пришел из транслятора спокойный ответ. В цепких захватах передней конечности Куск принес тонкий пластиковый лист с нанесенными на нем буквами горианского алфавита как напечатанными, так и написанными от руки. — Читай, — сказал он. — Но — попробовала возразить Элизабет, — я не умею читать по-гориански. Она изумленно поглядела на пластиковый лист. — А это что? — спросил я у нее, показывая на одну из букв. В глазах девушки появилось удивление, сменившееся затем чуть ли не страхом. — Это Ал-ка, — неуверенно ответила она, — первая буква горианского алфавита. — А теперь прочти все предложение. — Но я не умею читать, — растерялась она. — Просто произнеси эти буквы вслух, — посоветовал я. — Но ведь я не умею! — А ты попробуй, — настаивал я. Медленно, словно в каком-то оцепенении, она начала произносить звуки, вслух воспроизводя то, что приходило ей в голову: — Пер-вым ро-див-шим-ся от Ма-те-ри был Сарм. — Она недоумевающе посмотрела на меня. — Это какой-то бессмысленный набор звуков, — сказала она. — А может, они что-то означают? — спросил я. Внезапно её осенило. — Первым родившимся от Матери был Сарм! — воскликнула она. — Она очень сообразительна, — заметил Куск. — Обычно индивидууму требуется больше времени, прежде чем спонтанно произносимые им звуки начинают ассоциироваться у него с их письменным изображением и конкретным значением слова. Скоро она будет свободно ориентироваться в буквах и воспринимать их как слова, а не узоры. Этот навык будет быстро расти. Через несколько дней она сможет читать не хуже большинства гориан. Теперь все будет зависеть только от её заинтересованности и сообразительности. — Когда я смотрю на эти строчки, — сказала Элизабет, взволнованно кивая на пластиковый лист, — я просто знаю, что означают эти звуки, знаю, и все! — Конечно, — согласился Куск. — Однако наступает время четвертого приема пищи. Пойдемте, у меня найдется немного грибов и воды. Мы оставили Элизабет в комнате, а сами пошли обедать. Она была слишком возбуждена, чтобы составить нам компанию, и в который раз перечитывала нанесенные на пластиковый лист письмена. Этим вечером она вернулась к нам с Миском, неся множество книг, которые ей удалось одолжить у обитателей Роя. Я оставил для неё немного грибов, которые она проглотила, не переставая лихорадочно перебирать пластиковые книги. За столом я демонстративно поддерживал разговор с Куском, понимая, что это единственный способ удержать Элизабет от чтения вслух, однако она то и дело прерывала нас и зачитывала отрывки, казавшиеся ей наиболее впечатляющими. — Среди Царствующих Жрецов есть довольно серьезные разногласия, — заметил Куск, — по поводу того, следует или нет обучать людей чтению. — Теперь я понимаю почему, — ответил я. Дни шли, и вскоре мне, как и Элизабет, захотелось покинуть Рой. В последнее время я часто разговаривал с Миском о трудностях, связанных с возвращением этого последнего яйца Царствующих Жрецов, и, в частности, сообщил ему, что «Другие» также стремились его заполучить и что это им едва не удалось. Говорили мы и о тех «Других», обладающих поистине фантастическим уровнем развития техники, позволяющим им посещать Землю, забирать с собой людей и использовать их для своих надобностей, как поступали некогда Царствующие Жрецы. — Да, — заметил Миск, — война продолжается. Я недоуменно посмотрел на него. — Она длится уже более двадцати тысяч лет, — добавил он. — И за все это время вам так и не удалось добиться её завершения? — удивился я. — Царствующие Жрецы, — ответил Миск, — в отличие от людей не являются агрессивными существами. Для нас достаточно обеспечить безопасность собственных территорий. А кроме того, те, кого ты называешь «Другие», не имеют больше своего мира. Он умер вместе с их солнцем. Сейчас они обитают на нескольких связанных между собой Главных Кораблях, каждый из которых представляет собой для них некое подобие искусственной планеты. Пока эти корабли остаются за пределами орбиты планеты, которую земляне называют Юпитером, а гориане в честь легендарного героя Ара — Герсиусом, считается, что мы не находимся с ними в состоянии войны. Это было действительно далеко от Гора, который, как известно, находился на одной орбите с Землей. — А не безопаснее ли было бы вообще вышвырнуть этих «Других» из нашей системы? — спросил я. — Мы удаляли их за пределы системы одиннадцать раз, — ответил Миск, — но они неизменно возвращаются назад. Они не отвяжутся от нас. — Вы снова попытаетесь отогнать их за пределы Солнечной системы? — спросил я. — Сомневаюсь, — ответил Миск. — Такие экспедиции занимают довольно много времени, они чрезвычайно сложны и опасны. Их корабли оснащены весьма чувствительными, пожалуй, даже достигающими нашего уровня приборами. Есть у них и оружие, довольно примитивное, но на расстоянии сотни тысяч пасангов действующее довольно эффективно. Я внимательно его слушал. — Несколько тысяч лет назад они помимо своих обычных экспериментов попытались было воздействовать на нас своей «доминантой», не выходя за пределы орбиты пятой планеты. Теперь они значительно осмелели. — Они, вероятно, давно могли бы завоевать Землю? — спросил я. — Мы этого не допустим, — ответил Миск. — Я так и предполагал. — У нас есть свой интерес к вам, — уточнил Миск. Я изумился. Некоторое время антенны Миска интенсивно извивались, что, вероятно, в его эмоциях должно было означать довольный хохот. — Этот интерес заключается в том, — продолжал Миск, — что вы нам не только не противны, но мы любим людей. Я тоже рассмеялся. — А кроме того, — сказал Миск, — сами по себе «Другие» тоже весьма интересные существа, и мы позволили некоторым из них, снятым с находящихся в бедственном состоянии кораблей, жить в этом мире так же, как и людям. Это сообщение очень поразило меня. — Они поселены там, где нет людей, — сказал Миск. — И кроме того, мы настояли на соблюдении ими наших законов, поставив это как первейшее условие сохранения им жизни. — И вы ограничили количество и качество находящейся в их распоряжении техники так же, как и людям? — поинтересовался я. — Конечно. — Но «Другие», оставшиеся на кораблях, — сказал я, все так же опасны? — Очень опасны, — подтвердил Миск. Его антенны снова стали интенсивно извиваться. — В этом они очень похожи на людей. Не сердись, у вас действительно много общего. И вы, и они зависите от органов зрения, пользуетесь одним составом воздуха, у вас схожи системы метаболизма, они также относятся к типу позвоночных и имеют такие же, как у вас, хватательные отростки. И кроме того, — при этих словах антенны Миска едва не свернулись кольцом, — и вы, и они одинаково агрессивны, склонны к постоянному соперничеству, хитры, эгоистичны и жестоки. — Ну, спасибо тебе, Миск, — сказал я. Антенны Миска грациозно склонились в мою сторону. — Всегда к твоим услугам, Тэрл Кэбот, — ответил он. — Хорошо, что не все Царствующие Жрецы столь же откровенны, как ты, Миск, — сказал я. — Однако, несмотря на все ваши недостатки, — заметил Миск, — я считаю, что вы, люди, стоите значительно выше тех, кого ты называешь «Другими». — Почему? — Обычно вы стараетесь воздерживаться от убийства, вы обладаете определенной уживчивостью, способностью к взаимопониманию, любви. — Но и в «Других», несомненно, должны присутствовать подобные качества, — предположил я. — Мало что свидетельствует об этом, — ответил Миск. — У них, конечно, есть некоторая лояльность по отношению к команде своего корабля, но вызвана она скорее условиями их существования, требующими повышенной ответственности и дисциплины. Мы обратили внимание, что у «Других», поселенных на Горе, едва они оставляли корабль, тут же снижалось стремление к взаимодействию и сотрудничеству, что неизменно приводило к анархии, пока между ними не устанавливались взаимоотношения, основанные на силе и страхе. — Миск слегка склонился ко мне. — Даже на кораблях убийство ближнего не вызывает порицания, за исключением случаев, когда корабль находится в условиях боевой обстановки или когда его жизнеспособности что-то угрожает. — Возможно, за долгие годы у них выработался такой своеобразный способ урегулирования прироста населения в ограниченном замкнутом пространстве? — высказал я довольно жестокое предположение. — Несомненно, — ответил Миск. — Но интерес для Царствующих Жрецов представляет тот факт, что столь развитые и разумные существа, которыми, несомненно, являются «Другие», выбрали в качестве контроля над численностью населения столь дикий и примитивный способ. — Интересно почему? — спросил я. Миск не ответил. — Может, они полагают, что это повышает какие-то их боевые качества — смелость, например, — поразмыслив, сказал я. — Нет, — ответил Миск. — Они скорее испытывают наслаждение от убийства. Мы помолчали. — «Другие», очевидно, значительно превышают вас по численности? — заметил я. — По крайней мере, в тысячу раз, это уж точно — ответил Миск. — Но мы превосходим их в военной мощи, что, кстати, вот уже двадцать тысяч лет позволяет нам успешно им противостоять. — Однако вашу мощь значительно подорвала война, — напомнил я. — Да, — согласился Миск, — но ведь мы постепенно её восстановим. К тому же, — добавил он, — сейчас нам особая опасность не угрожает, поскольку противник не знает о нашей слабости. Его антенны медленно колыхались, напоминая непроизвольные движения рук человека, жестами сопровождающего изложение своих мыслей. — Однако имеются некоторые указания на то, что они все же догадываются о наших трудностях, — продолжал Миск. — Что ты имеешь в виду? — Попытки их проникновения к нам становятся все более частыми, — ответил он. — А кроме того, некоторые человеческие существа были перенесены в наш мир в соответствии с их планами. — Так вот почему они именно сейчас так настойчиво пытались завладеть последним яйцом Царствующих Жрецов, — догадался я. — Да, — сказал Миск, — но заметь, что действовали они в основном через своих агентов. — Верно, — согласился я. — Определенной информацией о ходе и последствиях войны Роя они, безусловно, располагают, — продолжал Миск. — И предоставлена им она людьми, которым мы позволили покинуть Рой после окончания войны, его антенны снова начали извиваться. — Однако несомненно и то, что те, кого ты называешь «Другими», будучи по своей природе столь же недоверчивыми, как и вы, люди, подозревают, что эта информация не заслуживает доверия, что она фальсифицирована и рассчитана на то, чтобы заманить их в ловушку. Наше счастье, что «Другие» являются столь изощренными в своем коварстве. Будь они простыми, обычными варварами, Гора, как и Земли, давно бы уже не существовало. — Может, они попросту захватили некоторых из этих людей, — высказал я предположение, — и с помощью пыток вытянули из них правду? — Даже пытки, — сказал Миск, — дают возможность выяснить только то, что считает правдой сам индивидуум и что вовсе не обязательно является таковой. Видимо, «Другие» подозревают, что мы позволяем им захватить только тех людей, в мозг которых мы заложили выгодную нам дезинформацию, и таким образом снова пытаемся заманить их в ловушку. Я недоверчиво покачал головой. — Это действительно смешно, — согласился Миск. — Мы не можем сейчас оказать никакого действенного сопротивления их массированной атаке или защитить Землю, но «Другие» не хотят в это поверить. — Это большая удача для Царствующих Жрецов, — сказал я. — Для людей тоже, — заметил Миск. С этим я не мог не согласиться. — Однако «Другие» вовсе не бездействуют, — продолжал Миск, снова слегка склонив ко мне голову. — Создается такое впечатление, что их разведывательным кораблям с нашей планеты оказывается определенная помощь. Возможно, «Другим» удалось наладить контакт с теми соплеменниками, кому разрешено было жить на планете по нашим законам. Более того, за последние пять лет «Другие» впервые вступили в дипломатические отношения с людьми, — антенны Миска изогнулись, и их концы направились прямо на меня. — Очевидно, они стремятся приобрести определенное влияние в городах, склонить людей на свою сторону, вложить в их руки оружие и повести на Царствующих Жрецов. Я был поражен. — Почему бы им действительно не использовать человека в своих войнах? — задал вопрос Миск. — Численность человеческих существ на Горе достаточно велика, они умны, способны многому научиться и по самой своей природе склонны к агрессии, что как нельзя лучше отвечает устремлениям «Других». — Но ведь это означает, что они просто использовали бы человека в собственных целях, — заметил я. — Конечно, — согласился Миск. — В случае их победы люди использовались бы как рабы и пища. — Пища? — «Другие» в отличие от Царствующих Жрецов плотоядны, — ответил Миск. — Но ведь человек — разумное существо! — воскликнул я. — На их кораблях людей и других органических существ выращивают для последующего употребления в пищу, — сказал Миск. Моему возмущению не было предела. — «Другие» рассматривают человека, как, впрочем, и некоторых иных существ, как пищу и рабочую силу. — Их необходимо остановить! — Если со временем им удастся настроить против нас достаточное количество людей и вооружить их пусть даже на примитивном уровне, этот мир будет для нас потерян. — И как далеко они уже сумели продвинуться в реализации своих планов? — спросил я. — Насколько мы можем судить по сообщениям наших агентов, их успехи не столь велики. — Вам удалось обнаружить точки их контакта, через которые они надеются распространить свое влияние? — Пока только одна представляется довольно определенной, — ответил Миск. — Но мы не хотим уничтожать её немедленно. Это означало бы, что мы догадались об их планах. А кроме того, пришлось бы уничтожить также несколько ни в чем не виновных разумных созданий, к тому же она является частью их разведывательной сети, мы с её уничтожением потеряем доступ к ценной информации о степени их внедрения на нашу планету. — Значит, вам нужен агент, шпион, — сказал я. — Это верно, — ответил Миск, — но мне не следовало начинать этот разговор с тобой. — А где эта обнаруженная вами точка контакта? — Возвращайся в Ко-Ро-Ба, — сказал Миск. — Живи в своем родном городе и будь счастлив. Пусть другие занимаются грязным ремеслом войны. — Позволь мне решить этот вопрос самому. — Мы ни о чем не просим тебя, Тэрл Кэбот, — антенны Миска нежно коснулись моего плеча. — Тебя повсюду, даже в Ко-Ро-Ба, будут поджидать опасности, поскольку «Другие», безусловно, знают о твоей роли в возвращении яйца Царствующих Жрецов. Они вполне могут прийти к заключению, что ты все ещё работаешь или впоследствии будешь работать на нас, и захотят разделаться с тобой. Возвращайся в свой город, Тэрл Кэбот, постарайся быть счастливым, но, самое главное, постоянно будь начеку. — Интересно, как можно быть спокойным и счастливым, пока от «Других» исходит столь серьезная угроза? — Я слишком много рассказал тебе, — ответил Миски сожалею об этом. Тут что-то заставило меня обернуться, и я увидел вошедшую в комнату Элизабет. Сколько она уже здесь находилась, я не знал. — Привет, — улыбнулся я ей. Элизабет не ответила на улыбку. Она казалась испуганной. — И что мы будем делать? — спросила она. — С чем? — с невинным видом поинтересовался я. — Она здесь уже довольно давно, — заметил Миск. — С моей стороны было ошибкой говорить при ней? Я посмотрел на Элизабет. — Нет, это не было ошибкой, — ответил я. — Спасибо, Тэрл, — поблагодарила девушка. — Ты сказал, что одна вероятная точка контакта обнаружена, — напомнил я Миску. — Да, — ответил он. — Где она? Миск посмотрел на Элизабет, затем перевел взгляд на меня, и из его транслятора зазвучали четко произносимые слова: — В доме Кернуса, в Аре. — Это, если не ошибаюсь, большой работорговый дом, существующий уже несколько поколений? — уточнил я. Антенны Миска изогнулись в коротком утвердительном наклоне. — У нас есть свой человек в этом доме, — сказал он. — Это писец и старший учетчик дома по имени Капрус. — Тогда он наверняка сможет разузнать все, что нам нужно, — заметил я. — Нет, — ответил Миск, — поскольку он писец и доверенное лицо в доме, возможность его передвижения по городу крайне ограничена. — Значит, вам нужен там кто-то другой, — сказал я. — Возвращайся в Ко-Ро-Ба, Тэрл Кэбот, — повторил Миск. — В этой игре у меня тоже есть своя ставка, — заметил я. Миск наклонил голову; его большие глаза тускло мерцали. — Ты уже и так сделал слишком много. — Никто не может сказать, что он сделал достаточно, пока война с «Другими» не окончена, — ответил я. Антенны Миска легко коснулись моего плеча, по ним пробежала крупная дрожь. — Правильно, — сказала Элизабет. — Я тоже поеду. Я обернулся. — Нет, ты не поедешь. Я отвезу тебя в Ко-Ро-Ба — и ты останешься там! — Нет! — ответила она. Я с удивлением смотрел на нее, не веря собственным ушам. — Нет! — воскликнула она. — Я отвожу тебя в Ко-Ро-Ба — и ты остаешься там, повторил я. — И хватит об этом. — Нет, не хватит! — продолжала настаивать она. Меня начала разбирать злость. — Ты не поедешь в Ар, — резко ответил я. — Я уроженка Земли, — решительно заявила она. — Земляне обязаны Царствующим Жрецам своей свободой. Поэтому, во-первых, я обязана выразить им свою благодарность, а во-вторых, я свободна и вольна поступать так, как я хочу! — Замолчи! — рявкнул я. — Я тебе не рабыня, — ответила она. — И не нужно на меня кричать. — Хорошо. Извини, Элизабет, — я постарался взять себя в руки и говорить более спокойным тоном. — Извини, — я попытался обнять её, но она обиженно отстранилась. — Все это слишком опасно, слишком опасно. — Для меня это не более опасно, чем для тебя, — ответила она. — А может, даже менее, — она посмотрела на Миска и шагнула к нему. — Пошлите меня! — попросила она. Антенны Миска осторожно наклонились к девушке. — Много лет назад, — сказал он, — когда люди ещё были в Рое рабами, у меня была женщина, очень похожая на тебя. — Миск коснулся её плеча своими антеннами. — В свое время она спасла мне жизнь. Сарм, бывший в числе моих врагов, приказал её за это убить, — тело Миска снова выпрямилось и напряглось. — Все это слишком опасно, — подчеркнул он. — Вы считаете, — обводя нас с Миском гневным взглядом, сказала она, — что женщина не может быть храброй? Вы отказываете ей в чести наравне с мужчиной разделить опасность, сделать в жизни что-то важное и прекрасное, вы полагаете, что все это является прерогативой мужчин, а женщине отводите только второстепенную роль, сводящуюся к восхищению вами? — в глазах её стояли слезы. — Я тоже человек! — решительно добавила она. Миск долго смотрел на нее, наклонив к девушке свои антенны. — Можно было бы устроить так, — сказал наконец он, — что ты будешь помещена в дом Кернуса в качестве рабыни, как один из членов помогающего Капрусу персонала. Соответствующие бумаги на тебя будут подготовлены и направлены вместе с тобой в дом Кларка в Тентис, откуда тебя доставят на караване тарнов в Ар и выставят на закрытые торги, где в соответствии с инструкциями Капруса ты будешь приобретена торговыми агентами дома Кернуса. — Отлично! — решительно заявила Элизабет, сжав кулачки и не сводя с меня глаз. — Я поеду вместе с ней, — сказал я. — Буду её сопровождать, скажем, в качестве наемного погонщика тарнов и постараюсь устроиться на службу в дом Кернуса. — Вы оба — люди, — ответил Миск. — Настоящие, благородные люди. И он осторожно коснулся нас своими хрупкими трепетными антеннами: одной — моего левого плеча и второй — правого плеча Элизабет. Однако прежде, чем отправиться в это опасное путешествие, мы по предложению Миска заехали в Ко-Ро-Ба, чтобы хоть несколько дней отдохнуть здесь и побыть в обществе друг друга. Мое возвращение в город было наполнено волнующими воспоминаниями: здесь я своим мечом принес клятву верности горианскому Домашнему Камню; здесь учился сам и обучал горианцев искусству обращения с оружием; здесь после долгих лет разлуки я встретился с отцом; здесь приобрел настоящих, верных друзей Тэрла Старшего, своего наставника в боевом искусстве, и низкорослого, проворного всеведающего писца Торма. Много лет назад с полета на тарне начался поход, приведший впоследствии к разрушению Империи Ара и обернувшийся крахом правления Марленуса — убара убаров. Именно сюда привез я на тарне любимую мной женщину — не завоеванную рабыню, а гордую, жизнерадостную девушку Талену, дочь самого правителя Ара Марленуса; здесь мы впервые разделили с ней ложе нашей любви и выпили общую чашу. По щекам у меня бежали слезы. Вскоре мы миновали частично восстановленные городские стены и оказались среди цилиндров, многие из которых только начинали строиться. Нас тут же окружили воины на тарнах, несущие охрану города, и я приветствовал их поднятием ладони правой руки — общепринятым в Ко-Ро-Ба знаком приветствия. Наконец я был дома. А ещё через мгновение я оказался в объятиях отца и своих близких друзей. Однако уже по горечи первых взглядов, которыми мы обменялись, стало ясно, что никому из нас ничего не известно о судьбе Талоны, дочери убара убаров, ставшей некогда, несмотря на свое высокое происхождение, вольной спутницей простого воина из Ко-Ро-Ба. О тех днях в Ко-Ро-Ба я вспоминаю с нежностью, хотя не обошлось тогда и без некоторых проблем. Наверное, и то и другое объяснялось присутствием Элизабет. Она уверенно высказывала свое суждение о множестве весьма деликатных социальных, гражданских и политических вопросов, обычно считающихся вне круга интересов женщины, и наотрез отказалась носить скрывающую лицо плотную накидку, как того требовала традиция от каждой свободной женщины. На ней по-прежнему были вызывающе короткие кожаные одежды тачакской девушки, и, когда она с развевающимися волосами шагала по высоким мостам города, на неё оборачивались не только мужчины, что в общем вполне естественно, но и женщины — как свободные, так и рабыни. Однажды, столкнувшись с ней на мосту и приняв её за женщину своей касты, девушка-рабыня оттолкнула Элизабет в сторону, освобождая себе дорогу, и тут же, получив ответный увесистый удар маленького, но крепкого кулачка, оказалась лежащей на дороге, прижатой к камням коленом Элизабет. — Ах ты, рабыня! — взвизгнула девушка, не ожидавшая получить столь яростный отпор, и, сбросив с себя прижавшую её к земле Элизабет, снова накинулась на противницу. Они с громкими воплями вцепились друг другу в волосы и принялись немилосердно трепать и пинать одна другую, пока наконец девушка не обратила внимания на то, что не видит на неприятельнице стягивающей шею металлической полосы. — А где твой ошейник? — изумленно поинтересовалась она. — Какой ошейник? — с не меньшим удивлением спросила Элизабет, не выпуская при этом из рук волос своей противницы. — Обычный ошейник, — запинаясь, пробормотала девушка. — Я свободная женщина, — ответила Элизабет. Силы, казалось, разом оставили девушку, и она медленно опустилась перед Элизабет на колени. В глазах её появился ужас. — Простите, госпожа! — воскликнула она, едва сдерживая готовые вырваться у неё рыдания. — Простите! Ей было отчего дрожать от страха: наказанием рабу, осмелившемуся поднять руку на свободного человека, служили мучительные пытки, после которых виновного публично сажали на кол. — Встань немедленно! — гневно потребовала Элизабет у распростершейся перед ней на коленях девушки. Та неуверенно поднялась. Они стояли, не спуская друг с друга глаз. — В конце концов, — не удержалась от смеха Элизабет, — почему только рабыни могут свободно расхаживать там, где им заблагорассудится, и вести себя, как хотят? — А ты разве не рабыня? — спросил у неё проходивший мимо воин, окидывая подозрительным взглядом её одеяние. — Нет, не рабыня, — резко ответила ему Элизабет и отвесила звонкую пощечину. Воин смущенно почесал щеку. На лице у него было написано полное недоумение. Вокруг них начали собираться люди, в числе которых оказалось и несколько свободных женщин. — Если ты свободная, — сказала одна из них, — тебе следует стыдиться появляться в общественном месте в таком виде. — Если тебе доставляет удовольствие ходить, завернувшись с головы до ног в простыню, можешь ходить, — парировала Элизабет. — Бесстыжая! — в негодовании воскликнула свободная девушка. — У тебя, наверное, волосатые ноги или уродливое лицо, — сказала Элизабет. — Ничего подобного, — возразила девушка. — Вряд ли, иначе ты не закутывалась бы в свою простыню, — съязвила Элизабет. — Но я действительно красивая, — настаивала девушка. — Сомневаюсь, — бросила ей Элизабет. — Нет, я красивая! — обиженно повторила девушка. — Тогда чего же тебе стесняться? — сказала Элизабет и, шагнув к девушке, к полному её ужасу, сбросила с её лица покрывало. Все буквально остолбенели. Элизабет, не обращая внимания на её робкие попытки закрыться руками от взглядов собравшихся, принялась стаскивать с неё многочисленные одежды, пока наконец среди тяжелых складок парчи, сатина, шелка и туго накрахмаленного муслина всеобщему обозрению не открылась довольно простая, но хорошо сидящая на стройном молодом теле девушки туника, из тех, которые обычно носят свободные женщины в домашней обстановке. Девушка действительно оказалась весьма привлекательной. Однако сейчас она стояла, заламывая руки и оглашая воздух пронзительными воплями. Рабыня в ужасе отошла подальше, словно после подобной экзекуции над свободной горожанкой уж ее-то, рабыню, непременно должны были просто сбросить с моста. Элизабет окинула свободную девушку оценивающим взглядом. — Ну что ж, ты довольно красива, — сказала она. Девушка мгновенно перестала кричать. — Ты так считаешь? — На все двадцать золотых монет, — вынесла свое суждение Элизабет. — Я бы даже дал двадцать одну, — заметил воин, получивший перед этим от Элизабет пощечину. Разгневанная свободная женщина тут же развернулась и тоже влепила ему пощечину. В этот день парню явно не везло. — А как твое мнение? — обратилась Элизабет к подобострастно глядящей на неё рабыне. — О, я не знаю. Мне нельзя иметь своего мнения, ответила рабыня. — Я всего лишь бедная девушка с Тироса. — Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовала ей Элизабет. — А как тебя зовут? — спросила она. — Реной, если госпоже угодно, — ответила рабыня. — Да, мне угодно, — сказала Элизабет. — Так как ты считаешь? — Вы спрашиваете мое мнение? — удивилась Рена. — Вот именно, — огрызнулась Элизабет. — Должно же у тебя быть собственное мнение на этот счет или ты рабыня с мозгами тряпичной куклы? Рена улыбнулась. — Я бы дала двадцать пять золотых, — ответила она. Элизабет вместе с остальными присутствующими снова окинула свободную девушку критическим взглядом. — Знаешь, Рена, я думаю, ты права, — сказала она. Затем обратилась к свободной девушке: — А тебя как зовут? Щеки девушки заалели. — Релия, — ответила она и, повернувшись к рабыне, поинтересовалась: — Ты действительно считаешь, что за меня дали бы такую высокую цену? — Да, госпожа, — ответила она. — Да, Релия, — поправила её Элизабет. Рабыня испуганно посмотрела на нее, но это продолжалось всего лишь одно мгновение. — Да, Релия, — запинаясь, произнесла она. Релия засмеялась от удовольствия. — Я не предполагала, что свободная женщина может быть такой благородной, как ты, — заметила ей Элизабет и тут же предложила: — Хочешь немного ка-ла-на? — Хочу, — ответила Релия. — Отлично, — сказала она, поворачиваясь ко мне, с не меньшим, чем остальные присутствующие на мосту, удивлением наблюдавшему эту сцену. — Мы решили выпить немного. Дай мне денег. Опешив от неожиданности, я вынул из кармана и протянул ей серебряную монету. Элизабет взяла с одной стороны под руку Релию, с другой — Рену и объявила: — Мы сейчас пойдем и купим бутылку вина. — Подожди, я пойду с вами, — сказал я. — Нет, ты не пойдешь, — ответила она, ловко поддевая ногой снятые с Релии покрывала и сбрасывая их с моста. — Твое присутствие нежелательно. И девушки, держась под руки, бодро зашагали по мосту. — О чем ты собираешься с ними разговаривать? — уныло поинтересовался я, идя вслед за ними. — Это не для мужского уха, — задорно бросила через плечо Элизабет под смех своих новых подруг. Не знаю, вызвало бы дальнейшее пребывание в городе Элизабет революцию в настроениях свободных женщин Ко-Ро-Ба, но то, что она приобрела скандальную известность в высших кругах общества, — это совершен но точно. Даже мой отец, глава городской администрации, много повидавший на своем веку, был обескуражен её поведением. Однако задолго до начала такой революции в город из Роя прибыл Ал-Ка. Для выполнения миссии ему позволено было отрастить волосы, так что сначала я его даже не узнал, настолько это изменение в его внешности оказалось для меня неожиданным все находящиеся в Рое люди — как мужчины, так и женщины — обычно (хотя в последнее время и не всегда) бреют голову наголо, что отвечает традиционно принятым в Рое нормам гигиены. С непривычки волосы причиняли Ал-Ка немало хлопот, и он мыл их по нескольку раз в день. Элизабет от души веселилась, просматривая сделанные для неё документы рабыни и заучивая на память подробности своего пленения и последующих продаж на невольничьих рынках, подтверждаемых многочисленными расписками и справками. К документам прилагалось и описание её особых примет, внесенное в регистрационные документы ещё во время нашего пребывания в Рое. Здесь же в моем присутствии, Ал-Ка скрепил документы отпечатками пальцев Элизабет. Я заметил, что в графе примечаний в документах было указано, что Элизабет владеет грамотой, без чего Капрусу едва ли удалось бы зачислить её в штат своих сотрудников. Время нашего расставания неумолимо приближалось, и в один из дней Ал-Ка сказал, что им пора отправляться в путь. — Будь осторожна, — сказал я ей на прощание. — Увидимся в Аре, — ответила она, оставляя на моих губах последний поцелуй. После этого мы с Ал-Ка завернули её в кусок брезента, спрятав таким образом от любопытных глаз, и отнесли в повозку. Я крепко поцеловал Элизабет и долго смотрел, как они с Ал-Ка медленно удаляются от городских стен в повозке, подобной тем, в которых обычно разъезжают мелкие торговцы. За городом, где-нибудь в уединенной рощице, Ал-Ка должен был остановиться, высвободить Элизабет из-под брезента и изменить внешний вид повозки — установить внутри неё центральный брус и заменить обтягивающий её белый с золотом тент на голубой с желтым. Элизабет предстояло сжечь свою одежду и надеть на себя ошейник. Затем она заберется в повозку, и её лодыжки с надетыми на них кольцами будут цепями прикреплены к центральному брусу. После этого Ал-Ка выведет повозку из рощи и направит её в Тентис, куда Элизабет должна прибыть уже в качестве рабыни, обнаженной и в цепях, — привлекательная, но едва ли вызывающая больше внимания, чем другие рабыни, ежедневно прибывающие в самый крупный в Тентисе и один из наиболее известных на Горе работорговый дом Кларка. На тарне до Тентиса можно было добраться меньше чем за день, однако в повозке этот путь должен занять большую часть горианского месяца. Каждый месяц состоит из пяти пятидневных недель и отделяется от следующего месяца пятидневным периодом, называющимся «переходная стрелка», с одним исключением для первого месяца года, начинающегося с дня весеннего равноденствия, которому предшествует не только «переходная стрелка», но и ещё один пятидневный период, называемый «ожидающей стрелкой». Это время внутреннего очищения горианцев, в течение которого они моют двери и белят стены своих домов, постятся, отказываются от развлечений и стараются реже выходить из дома. Посвященные, однако, в своих проповедях и молитвах не уделяют особого внимания периоду «ожидающей стрелки», из чего можно сделать вывод, что он не имеет религиозного значения. Вероятно, горианская традиция рассматривает это время как период прощания с уходящим годом, подведение итогов тому, что было сделано за эти месяцы. Горианцы, как правило проводящие большую часть дня под открытым небом, на природе или в городе, сильно зависят от погоды и придают смене времен года большое значение. Начало нового года, приходящееся в большинстве горианских городов на день весеннего равноденствия, ассоциируется у горианцев с новыми надеждами и отмечается как самый большой праздник года. Повсюду царит веселье, в городе устраиваются публичные игрища и спортивные соревнования, горожане окрашивают двери своих домов в зеленый цвет, отовсюду льются музыка и песни. Улицы и мосты городов заполняются толпами людей в праздничных одеяниях. Празднования продолжаются в течение десяти дней первого месяца как награда после воздержания «ожидающей стрелки». Ко всеобщему неудобству, наименования месяцев в различных регионах Гора отличаются друг от друга, однако в большинстве цивилизованных городов четыре месяца, связанные с днями равноденствия и солнцестояния — что, вероятно, объясняется устройством в эти дни больших ярмарок в Сардаре, — носят одни и те же понятные для каждого названия: ен'кара, или ен'кара-лар-торвис; ен'вар, или ен'вар-лар-торвис; се'кара, или се'кара-лар-торвис; и се'вар, или се'вар-лар-торвис. Мы с Элизабет появились в Ко-Ро-Ба во второй месяц, а уехала она на второй день второй «переходной стрелки», следующей за окончанием второго месяца. Мы рассчитали, что она сумеет добраться до дома Кларка к третьей «переходной стрелке», предшествующей месяцу ен'вар. Если все сложится удачно, она должна быть в Аре и, возможно, даже устроится в доме Кернуса уже в конце ен'вара. Хотя, конечно, если её отправят в Ар вместе с прочими на невольничьих повозках, этот план не сработает. Однако мы знали, что дом Кларка при проведении выборочных торгов, на которые Элизабет, несомненно, попадет, доставляет купленных им рабов на невольничьи рынки Ара караванами тарнов с подвязанными к ним громадными корзинами, в которые помещаются по пять-шесть скованных вместе рабов. Иногда подобные караваны насчитывают до сотни тарнов, что вместе с сопровождающим их летящим рядом эскортом представляет собой довольно впечатляющее зрелище. Я решил дождаться четвертой «переходной стрелки», следующей после месяца ен'вар, а затем на тарне отправиться в Ар, где собирался выступить в роли погонщика тарнов, ищущего работу в доме Кернуса. Однако после того, как в начале ен'вара был убит воин из Тентиса, внешне похожий на меня, я решил прибыть в Ар под видом убийцы на высоком тарларионе, поскольку люди из касты убийц обычно не пользуются тарнами для своих передвижений. Кроме того, весьма нелишним было позволить жителям Ара полагать, будто Тэрл Кэбот убит. К тому же я должен был отомстить за смерть воина из Тентиса, погибшего на мосту в Ко-Ро-Ба: его безвинно пролитая кровь не давала мне покоя. Я считал выполнение этого дела своим долгом не только потому, что Тентис поддерживал с Ко-Ро-Ба союзнические отношения, но прежде всего потому, что воин этот, очевидно, был убит вместо меня, а значит, жизнь моя кому-то очень мешает. — У меня получилось, — сказала Элизабет. Она сидела возле кольца для рабов и училась завязывать мой узел. — Хорошо, — ответил я. Сам я уже довольно долго возился с узлом, который изобрела она сама, и в конце концов вынужден был признать, что он в сущности довольно прост и тем не менее весьма оригинален. Мне кажется, что различить узлы, завязанные мужской и женской рукой, довольно легко. Более того, узел, изобретенный Элизабет, неуловимым образом отражал её характер. Он казался сложнейшим, нераспутываемым, эксцентричным, а некоторые его переплетения выглядели даже игриво. В результате столь незначительная вещь, как личный узел, снова напомнила мне о врожденных половых различиях между людьми, проявляющихся в тысячах часто проходящих мимо нашего внимания мелочах, таких, как почерк, цвета одежды, обороты речи. Однако в каждой такой незначительной детали, мне кажется, и заявляет о себе личность человека. — Ты можешь проверить этот узел, — сказала Элизабет. Я занялся её узлом, а она — моим, и каждый из нас принялся внимательно, шаг за шагом разбирать работу другого. Узел Элизабет состоял из пятидесяти пяти переплетений. Мой — из пятидесяти семи. Она вызвалась придумать новый узел с ещё большим количеством петель, но тут мое терпение иссякло, я пригрозил её побить, и она с неохотой отказалась от своей идеи. — Ты все сделала совершенно правильно, — заметил я, проверив её работу. После долгих размышлений я пришел к выводу, что от личного узла Элизабет тоже может быть какая-то польза. У нее, например, может появиться в Аре своя комната или сундучок, опечатывать которые она будет своим личным узлом. Она, конечно, могла бы пользоваться и моим, однако, глядя на её творение, я не мог не признать, что её узел для подобных целей подходит больше — он изящнее моего, я бы сказал, женственнее, и полностью соответствует её индивидуальности. Кроме того, в рабстве у Кернуса любая вещь, которая могла бы принадлежать ей лично или была сделана её руками, представляла для неё особую ценность. Я знал, сколь ревностно многие рабы оберегают чашку или кружку, которую они считают своей собственностью. Так и обладание личным узлом могло оказаться полезным даже в нашей теперешней ситуации. Например, видя на двери её узел, я бы уже знал, что её нет в комнате. Все это, конечно, выглядит довольно тривиально, однако бывают в жизни ситуации, когда значение приобретают вещи и более тривиальные. В конце концов хорошо, что у Элизабет был собственный узел, уже хотя бы потому, что она этого так хотела. — Каждая девушка, — надменно заявила она, — должна иметь свой личный узел. Раз у тебя есть свой узел, у меня он тоже должен быть. Перед подобной логикой, хоть она больше напоминала земную, нежели горианскую, оставалось только капитулировать. Даже если она и вызывала легкую досаду. — Ну, что ж, Куурус, неплохо, — сказала она. — Ты, кажется, завязал мой узел правильно, хотя, пожалуй, несколько неуклюже. — Главное, что он связан правильно, — недовольно проворчал я. — Может быть, — пожала она плечами. — Если уж придираться, — сердито заметил я, — то твоя манера вязать мой узел вообще отдает вычурностью и излишествами. — Я не вяжу вычурных узлов, — надменно заявила Элизабет. — А то, что ты принял за излишества, это просто аккуратность — обычная женская тщательность и аккуратность, ничего больше. Я махнул рукой. — Что поделаешь, если я вяжу твой узел лучше тебя, — добавила она. — Тебе, кажется, пришлось по душе это занятие, — заметил я. Она пожала плечами. — Хочешь, я покажу тебе несколько других узлов? — спросил я. — Тоже личные узлы? — Нет, обычные, применяемые горианцами узлы. — Хочу, — обрадовалась она. — Тогда принеси пару ремешков для сандалий. Она быстро вернулась и опустилась рядом со мной на колени. Я расположился на полу скрестив ноги и взял один из ремней. — Это петля для корзины, — пояснял я, завязывая узел вокруг её руки. — Ее используют для закрепления корзины на крюке седла тарна. Затем она повторила за мной ещё несколько распространенных на Горе узлов: горианский якорный узел, булавочную петлю, двойную булавочную петлю, скользящий узел строителя и наручный узел строителя. — Соедини ладони, — сказал я. Она послушно протянула мне сложенные вместе ладони. — Так ты говоришь, твои узлы аккуратнее моих? — поинтересовался я. — Конечно, ведь ты всего-навсего мужчина, — ответила она. Я накинул ремень на её запястья и одним рывком затянул на них двойной наручный узел. — Ух ты! — восхищенно воскликнула она, разглядывая связанные запястья. — Как ты быстро его завязал! Я, конечно, не сказал ей, сколько времени уходит у воинов на тренировки в завязывании этой петли и что большинство из них могут сделать её и затянуть почти мгновенно. — Не пытайся его развязать, — заметил я в ответ на её тщетные попытки освободить ладони. — Так ты его только затягиваешь. — Какой интересный узел, — сказала она, разглядывая стягивающие её руки переплетения ремней. — Как он называется? — Узел пленения, — ответил я. — Он применяется при связывании рабов и для других подобных целей. — Я об этой цели догадалась. Я взял второй ремень и так же быстро завязал его вокруг её лодыжек. — Тэрл! — воскликнула она. — Куурус, — напомнил я. Она попробовала сесть. — Ты издеваешься надо мной, — рассердилась она. — Пожалуй, так будет ещё надежнее, — произнеся, словно размышляя вслух, и, развязав ей запястья, тут же снова стянул их у неё за спиной, перевернув её лицом вниз. — Действительно, такая связка надежнее, — признала она, оставив безуспешные попытки принять сидячее положение. — Но самое надежное, конечно, вот это, — продолжил я, усаживая её у подножия каменного ложа и набрасывая ей на ошейник цепь, соединенную с вделанным в стену рабским кольцом. — Полностью с этим согласна, — признала она. — А теперь развяжи меня. — Я подумаю над этим, — ответил я. — Да уж, пожалуйста, — недовольно проворчала Элизабет. — Когда ты вернулась в дом Кернуса и рассказала старшему смотрителю, что с тобой, по нашей версии, произошло, как он на это отреагировал? Элизабет усмехнулась. — По его приказу меня отходили плетьми. Хотя, правда, не очень сильно. Это тоже было частью твоего плана? — Нет, но я этому не удивляюсь, — ответил я. — А я вовсе и не собиралась тебя этим удивлять, — она снова посмотрела на меня снизу вверх. — А теперь развяжи меня. — Я все ещё думаю над этим. — Ну, пожалуйста, — жалобно протянула она. — Хозяин. — По правде говоря, я ещё серьезно об этом не думал, — признался я. — Думай быстрее. — Так ты по-прежнему считаешь, что твой узел лучше моего? — поинтересовался я. — Это просто факт, — констатировала она и тут же жалобно добавила: — Ну, пожалуйста, развяжи меня. — Может быть, завтра утром? — словно в раздумье произнес я. Она сердито заерзала по полу. — На твоем месте я бы не сопротивлялся, — заметил я. Она застонала от отчаяния и, оставив безнадежные попытки освободиться самостоятельно, затихла и взглянула на меня. — Хорошо. Твои узлы очень аккуратные, хозяин, — признала она. — Лучше твоих? Ее глаза засверкали от гнева. — Конечно. Как может узел простой девушки, да ещё рабыни, сравниться с узлом, завязанным мужчиной, к тому же свободным и принадлежащим к касте воинов? — Значит, ты признаешь, что мои узлы лучше твоих во всех отношениях? — продолжал уточнять я детали. — О да, хозяин! — Ну, что ж, — с удовлетворением подытожил я, — теперь я, пожалуй, могу тебя развязать. — Скотина ты, Тэрл Кэбот, — рассмеялась она. — Куурус, — поправил я. — Куурус, Куурус! — воскликнула она. Я наклонился к Элизабет, чтобы развязать её, но тут внезапно раздался резкий стук в дверь. Мы быстро переглянулись. Стук повторился. — Кто там? — спросил я. — Хо-Ту, старший смотритель, — донесся едва слышный из-за толстой двери ответ. Я быстро поцеловал Элизабет, накинул на неё рабскую тунику и повернул девушку лицом к стене, оставив её у подножия каменного ложа. Она лежала на плитах пола полураздетая, со связанными руками и ногами, в ошейнике, соединенном толстыми цепями со вделанным в стену рабским кольцом. Поджав колени к самому подбородку, она выглядела жалкой и униженной. Удовлетворенный производимым ею впечатлением, я направился к двери и, отодвинув тяжелый засов, открыл её. Хо-Ту был низкорослым, широкоплечим человеком довольно плотной комплекции, ходившим обычно обнаженным по пояс. У него были живые черные глаза, совершенно лысая голова и длинные, свисающие усы. На груди у него на толстой металлической цепи висел грубый медальон, свидетельствующий о его принадлежности к дому Кернуса. С широкого кожаного ремня свисал длинный кривой нож в ножнах и свисток для подачи команд рабам. С другого бока на ремне висел шокер для рабов, весьма схожий со стрекалом для тарнов, но приспособленный для людей. Оба устройства были результатом совмещения знаний, полученных кастами врачей и техников, в которых роль врачей сводилась к обнаружению на теле человека болевых точек и изучению реакции его нервной системы на электрическое воздействие, а в задачу техников — разработка конструкции энергетического излучателя. В отличие от стрекала для тарнов, в рукоять которого был вмонтирован простой выключатель, шокер, рассчитанный для применения на рабах, был снабжен также регулятором, позволяющим варьировать силу посылаемого наконечником электрического разряда в пределах от приносящего неприятные ощущения до смертельного. В большинстве горианских городов шокер для рабов практически неизвестен и применяется исключительно профессиональными работорговцами из богатых домов, что, вероятно, объясняется его дороговизной. Стрекало же для тарнов весьма просто и доступно значительной части населения. Примечательно, что оба устройства при соприкосновении с живым телом испускают сноп ярких оранжевых искр, что в сочетании с болевым ощущением вызывает как у человека, так и у тарна испуг. Хо-Ту окинул внимательным взглядом комнату и, заметив лежащую на полу Элизабет, усмехнулся. — Я вижу, вы хорошо знаете, как следует обращаться с рабами, — сказал он. Я пожал плечами. — Если она будет доставлять вам какие-нибудь хлопоты, — добавил он, — отправьте её в железный загон Мы научим её дисциплине. — Я умею заставить рабов повиноваться, — сказал я. — Конечно, — ответил Хо-Ту, почтительно склоняя голову. — Но мы все же — профессионалы. — Буду иметь это в виду, — сказал я. — За четверть часа, — продолжал Хо-Ту, похлопывая по висящему у него на боку стрекалу, — я могу научить её принимать пищу из ваших рук. Я рассмеялся и прищелкнул пальцами Элизабет с трудом поднялась на колени и, с испугом заглядывая мне в глаза, едва слышно пробормотала. — Хозяин, покорми, пожалуйста, Веллу. Хо-Ту присвистнул от удивления. — Зачем ты пришел? — спросил я Хо-Ту. В этот момент по всему коридору прокатился донесшийся откуда-то из глубины дома гулкий звон металлической балки. Затем звук повторился на других этажах здания. Как мне впоследствии стало известно, такими сигналами в доме Кернуса отмечалось время. Ну что ж, это вполне в духе работорговца. Хо-Ту улыбнулся. — Кернус приглашает вас к столу, — сказал он.Глава 6. Я САЖУСЬ ЗА СТОЛ С КЕРНУСОМ
Двое мужчин в ошейниках рабов, стоя друг против друга на песке, изготавливались к бою. Оба до пояса обнажены. Волосы перевязаны узкой лентой. Каждый сжимает рукоять вложенного в ножны кривого ножа с синей каймой по краям лезвия. — Эти парни — чемпионы среди рабов-мужчин в состязаниях на ножах, — пояснил Кернус, не отрывая глаз от игральной доски, за которой напротив него сидел Капрус — старший учетчик работоргового дома. Я услышал резкий удар хлыста и команду «К бою!», по которой двое мужчин начали приближаться друг к другу. Я бросил взгляд на доску. Поглощенный игрой Кернус не обращал на меня никакого внимания. Я не видел начала игры, но, судя по фигурам и их позиции на доске, догадался, что игроки перешли ко второй, заключительной фазе. Перевес был явно на стороне Кернуса, и я пришел к выводу, что игрок он весьма искусный. На груди одного из рабов, сражавшихся между столами на квадратной песчаной площадке размером около двенадцати футов, появилась синюшная полоса. Нанесшему удар присудили очко. Затем рабы разошлись в противоположные углы ринга и, приняв боевую стойку, застыли в ожидании новой команды «К бою!» Не дожидаясь приглашения, я занял место за столом Кернуса. Никто не возразил, по крайней мере открыто, но я чувствовал, что мой поступок вызвал скрытое раздражение. Я понял, что мое место — за одним из длинных столов и, вероятно, даже ниже чаш с красной и желтой солью, разделявших эти столы. Само собой разумеется, что стол Кернуса находился выше этих чаш. Слева от меня сидел Хо-Ту. В тот момент, когда раб, завоевавший первое очко, изловчившись, поставил длинную синюю метку на внутренней стороне правой руки противника, послышались возгласы охранников и сидящих за столом членов обслуживающего персонала дома. «Очко!» — объявил следивший за ходом поединка охранник, взмахнул хлыстом, и рабы, тяжело переводя дыхание, снова разошлись по своим углам и приняли боевую стойку. Боец, которому задели руку, вынужден был переложить затупленный кривой нож в левую руку. Было слышно, как быстро менялись ставки, когда мужчины дома Кернуса заключали новые пари. Услышав слова Кернуса: «Захват Домашнего Камня!», я обернулся и увидел, что побежденный Капрус откинулся назад и оглянулся на меня. Кернус принялся снова расставлять на доске фигуры. — Только проигрываю, — сказал Капрус и пожал плечами. Кернус засмеялся от удовольствия и, поворачивая доску, предложил: — Теперь ты желтыми, Капрус. Капрус кивнул и подвинул лучника убара к книжнику, на клетку четыре. Кернус с любопытством взглянул на меня и спросил: — Ты играешь? — Нет, — ответил я. Он вновь обратился к доске и сделал ход, переместив своего посвященного убара к лучнику убары, на клетку четыре. Разыгрывалась Тарианская защита. Послышался крик, я снова перевел взгляд на песчаную площадку и увидел, как раб, державший нож в левой руке, рванулся через арену и, принимая удар в грудь, нанес свою синюю метку противнику. — Каждому по очку, — объявил судья. Угощение за столом Кернуса было хорошим, но отличалось простотой и даже некоторой неприхотливостью, что, вероятно, соответствовало характеру хозяина дома. Я отведал мяса тарна и желтого хлеба с медом, горианского гороха и поданного в кружке разбавленного теплой водой ка-ла-на. Хо-Ту, как я заметил, хотя ничего и не сказал по этому поводу, пил только воду и ел только овсяную кашу с молоком горианских лесных коров, пользуясь вырезанной из рога ложкой. Справа от стола в стене располагались пятнадцать колец для рабов. К каждому была прикована цепью за левую лодыжку девушка с обнаженной грудью и с опоясывающим талию шнуром, с которого свисал продолговатый узкий прямоугольник красного шелка. Горло им стягивал ошейник, покрытый в тон шелковой материи красной эмалью. Их губы были ярко накрашены, а глаза подведены тенями. Увидев этих девушек, я понял, что в доме Кернуса для мужчин после трапезы наступает время удовольствий и отдыха. Что касается паги и ка-ла-на, то их подавали позднее, после ухода Кернуса. — Убит! — воскликнул судящий охранник с хлыстом. Я увидел, что один раб, который, без сомнения, был более сильным в этом виде борьбы, заскочил за спину другого и, отведя его голову назад, решительно провел тупым ножом по горлу противника. Проигравший раб, казалось, онемел от ужаса, когда широкая синяя полоса появилась у него на шее. Он опустился на колени. Тут же к нему подбежали двое охранников и надели на него кандалы. Не знаю, из каких соображений судья с хлыстом взял свой нож и провел лезвием по груди побежденного, оставляя на ней неглубокий кровавый след. Действия охранника показались мне бессмысленными. После этого закованного в кандалы потерпевшего поражение раба увели. Победитель же торжествующе воздел руки к потолку и огласил зал победным криком. Его приветствовали шумными возгласами и сразу же усадили за стол, в самом дальнем его конце, поставив перед ним миску с мясом, которое он начал поглощать, ко всеобщему веселью наблюдавших, хватая руками, с жадностью изголодавшегося зверя, позабыв обо всем, кроме еды. Очевидно, в бараках для рабов такая пища была большой редкостью. Теперь, когда со спортивными развлечениями было покончено, в зал шеренгой вошли музыканты и расположились чуть в стороне от центральной арены. Здесь были два исполнителя на калике, один музыкант, играющий на цехаре, четыре флейтиста и пара ударников. Угощение подносили юные рабыни, одетые в белые туники, с ошейниками, покрытыми белой эмалью. Это были девушки, проходящие курс обучения; некоторые из них, вероятно, принадлежали к категории рабынь белого шелка, поскольку чувствовалось, что они знакомы с процедурой прислуживания за столом и вполне владеют этим искусством. Одна из них, несшая большой кувшин с разбавленным ка-ла-на, подошла к нам сзади, грациозно поднявшись по двум ступенькам на широкий деревянный помост, на котором стояли наши столы. Она склонилась над моим левым плечом. — Вина, хозяин? — пробормотала она скороговоркой. — Как ты подаешь вино незнакомому гостю за столом твоего хозяина? — зашипел на неё Хо-Ту. — Простите Лану, — сказала она; на её глазах появились слезы. — Твое место в железных клетях, — сказал Хо-Ту. — Он внушает мне страх, — произнесла она сквозь рыдания. — Он из черной касты. — Подай ему вина, как полагается, — сказал он, — или тебя разденут и швырнут в барак рабов-мужчин. Девушка повернулась и отошла назад, затем снова приблизилась, поднявшись по ступеням с изяществом в котором чувствовалась затаенная робость. Она наклонилась вперед, слегка согнув колени, все её тело было преисполнено грации, и прошептала у моего уха: «Вина, хозяин?» — так, словно предлагала не вино, а себя. В огромном доме, полном самых разных девушек-рабынь, позволить гостю провести ночь с одной из них считалось всего лишь проявлением вежливости со стороны хозяина. Каждая девушка, считавшаяся подходящей для подобного рода услуг, время от времени на протяжении вечера подходила к гостю и предлагала ему вино. Выбранной считалась та, вино от которой он принимал. Я взглянул на девушку. Ее глаза встретились с моими, в них светилась нежность. Ее губы были слегка приоткрыты. — Вина, хозяин? — повторила она. — Да, — ответил я. — Я выпью вина. Она налила разбавленного ка-ла-на в мой кубок, склонила голову и с застенчивой улыбкой грациозно сошла по ступеням вниз, затем повернулась и поспешила прочь. — Ты, конечно, не можешь провести с ней ночь, — сказал Хо-Ту. — Она рабыня белого шелка. — Понимаю, — ответил я. Заиграла музыка. Мне всегда нравились горианские мелодии, хотя в них и было что-то варварское. Я знал, что Элизабет они бы тоже пришлись по душе. Я улыбнулся про себя. «Бедняжка Элизабет, — подумал я. — Сегодня вечером она останется голодной, а утром ей, вероятно, придется идти за водой, кашей и овощами к корытам с пищей в бараках рабынь-служанок». Я вспомнил, как повернулся и послал ей воздушный поцелуй, когда оставлял комнату, следуя за Хо-Ту в зал. Я видел, в какую ярость пришла она, стоя на коленях, связанная по рукам и ногам, прикованная цепью за ошейник к кольцу рабов, видя, как я поспешил на обед к хозяину дома. Вероятно, утром, а я предполагал, что вернусь в комнату только к утру, с ней трудно будет помириться. Не слишком приятно провести всю ночь связанной. В действительности же это самое обычное, пусть и суровое, наказание для рабынь на Горе. Днем их связывают гораздо реже, поскольку им надо работать. Я решил, что основная часть моих проблем может быть решена, если я просто откажусь развязать Элизабет до тех пор, пока она не даст мне слово — а к этому она относилась весьма серьезно — вести себя послушно. Справедливо это или нет, но тут я отогнал от себя мысли об Элизабет, так как услышал доносившийся со стороны боковой двери перезвон колокольчиков и с удовольствием отметил, что в зал входят рабыни для наслаждений. Семь девушек мелкими торопливыми шагами просеменили по залу, держа руки чуть на отлете ладонями кверху, склонив головы и потупив глаза. Они встали на колени между столами перед мужчинами, низко опустив головы, как и полагалось рабыням для наслаждений. — Захват Домашнего Камня! — объявил Кернус, переставляя своего наездника к строителю убара, туда, где Капрус в этот момент игры пытался защитить свой Домашний Камень. Между прочим, Домашний Камень в игре не является фигурой, так как им нельзя брать другие фигуры, хотя в соответствии с правилами игры он и может перемещаться при каждом ходе на одну клетку. Интересно отметить и то, что он не ставится на доску в начале игры, а должен появиться на ней на седьмом ходу или непосредственно перед ним, при этом появление на доске засчитывается как самостоятельный ход. Кернус поднялся и потянулся, предоставив Капрусу собирать фигуры. — Пусть подают пагу и ка-ла-на, — распорядился Кернус и под благодарные возгласы повернулся, отошел от стола и исчез в боковой двери, той самой, через которую увели закованного в кандалы раба. Вскоре, унося фигуры и доску, вышел и Капрус, но через другую дверь. Теперь девушки в белых туниках начали подавать горианские крепкие напитки, и наступило время вечерних удовольствий. Бодрее заиграли музыканты, и девушки в шелках удовольствий начали медленно подниматься под звуки музыки, держа руки над головами. Их тела отзывались на каждый музыкальный аккорд так, словно к ним прикасались руки мужчины. — Им ещё далеко до совершенства, — заметил Хо-Ту. — Их обучают всего четыре месяца. Но им полезно попрактиковаться, услышать и увидеть, как на них реагируют мужчины. Так они смогут узнать, что же мужчинам действительно нравится. Я абсолютно уверен, что в конечном счете именно мужчины учат женщин танцевать. Лично у меня о девушках было иное мнение, нежели у Хо-Ту, который был излишне категоричен в своей оценке. Но справедливости ради нужно было отметить, что между этими девушками и более опытными танцовщицами существовала огромная разница. Идеальная танцовщица живет, импровизирует в танце и, имея за плечами годы опыта, способна быть всегда разной, утонченной и неожиданной. Удивительно, но некоторые из этих девушек даже не были красивы, но, танцуя, они преображались в красавиц. Я думаю, что все дело здесь в способности девушки чувствовать зрителей, вступать с ними в игру, дразня их самыми разными способами, сначала заставляя их испытывать разочарование и жалость по отношению к ней, а затем, совершенно внезапно поражая и удивляя их своим искусством, доводить до безумного желания обладать ею. Такая девушка после исполненного ею танца может поднять много золотых монет с песка и, спрятав их в свои шелка, поспешно ускользнуть к своему господину. Внезапно девушки перестали танцевать, а музыканты играть; даже сидящие за столом прекратили смеяться и разговаривать. Откуда-то издалека донесся протяжный, леденящий сердце крик. Казалось, будто он проникает в каждый камень зала, в котором мы развлекались. — Играйте, — приказал Хо-Ту музыкантам. Вновь послушно заиграла музыка, и снова девушки двигались под её звуки, хотя теперь, как я видел, они делали это из рук вон плохо: чувствовалось, что они напуганы. Несколько мужчин рассмеялось. Выигравший сражение раб, сидевший значительно ниже чаши, наполненной солью, страшно побледнел. — Что это? — обернулся я к Хо-Ту. — Проигравший сражение раб, — ответил Хо-Ту, запихивая полную ложку каши в рот. — Что с ним случилось? — спросил я. — Его бросили на съедение зверю, — ответил Хо-Ту. — Какому зверю? — Не знаю. Я его никогда не видел.Глава 7. КОРАБЛЬ
Теперь я отчетливо видел черный диск на небольшой высоте, проходящий сквозь темнеющие под тремя тусклыми лунами Гора ночные облака. Мы с Кернусом, Хо-Ту и другими стояли на одиноком гладком уступе, затерявшемся на одном из самых высоких горных пиков Валтая в нескольких пасангах к северо-востоку от Ара. Нас было здесь человек десять. Вокруг простиралась густая ночная мгла, не нарушаемая ни единым лучом света. Час спустя после услышанного нами душераздирающего вопля Хо-Ту поднялся из-за стола и сделал мне знак следовать за ним. Я вышел из зала, и мы по длинной спиральной лестнице поднялись на крышу дома Кернуса. Хотя охранники, находившиеся там, несомненно, хорошо знали Хо-Ту, он тем не менее показал им небольшой гладкий слепок из обожженной глины с изображенным на нем символом дома Кернуса. Сам хозяин дома вместе с несколькими сопровождающими его людьми — в основном профессиональными тарнсменами — уже находился на крыше. Здесь же, чуть поодаль, сидели восемь тарнов, к пятерым из которых были подвязаны транспортировочные корзины. Кернус внимательно посмотрел на меня. — Мы ещё не обсудили полагающееся вам жалованье, — заметил он. — В этом нет необходимости, — ответил я. — Дом Кернуса известен своей щедростью. Лицо Кернуса осветилось улыбкой. — Мне нравится, что вы не торгуетесь, Несущий Смерть, — сказал он. — Но вы слишком молчаливы. Очевидно, привыкли самостоятельно принимать решения и потом действовать наверняка. Я не ответил. — Все это очень похоже на меня самого, — продолжал он. — Вы правильно сделали, заняв за столом одно из почетных мест… — Кто мог бы у меня его оспорить? — улыбнулся я. Кернус рассмеялся. — Хотя и не столь почетное, как мое, — добавил он. — Вы — хозяин этого дома. — Вы убедитесь, что дом Кернуса действительно щедро оплачивает предоставленные ему услуги — настолько щедро, что вы едва ли осмеливались об этом даже мечтать. Сегодня ночью вы отправитесь вместе с нами, это поможет вам понять, насколько в действительности велики возможности этого дома. Вы убедитесь, что поступили мудро, предложив именно нам свои услуги. — Что вы собираетесь мне показать? — спросил я. — Служи мне верно, — вдруг важно сказал, уйдя от прямого ответа Кернус, — и настанет час — я сделаю тебя убаром. Я не смог скрыть своего изумления. — Неужели подобное обещание способно пробить невозмутимость убийцы? — расхохотался Кернус. — Да-да, я сделаю тебя убаром, причем ты сможешь сам выбрать себе город, за исключением, конечно, Ара, где восседать на троне буду я, Кернус! Я продолжал молчать. — Ты думаешь, я сумасшедший, — заметил Кернус. — Ну что ж, на твоем месте я, конечно, считал бы точно так же. Только знай, что я вовсе не сумасшедший. — В этом я нисколько не сомневаюсь. — Хорошо, — ответил Кернус и взглядом указал мне на одну из транспортировочных корзин. Я забрался в корзину вместе с двумя охранниками. Кернус с Хо-Ту летели в другой корзине. В такой подвешенной к тарну корзине может иметься рулевое управление, позволяющее руководить направлением полета тарна прямо из корзины. Если же рулевое управление отсутствует, тарна седлают и им управляет погонщик. Наши с Кернусом корзины были снабжены рулем и запряжены сильными, привычными к корзинам тарнами: рулевое колесо корзины сообщалось с рулевым колесом подседельника шестью тонкими кожаными поводьями, соединенными с шестью соответствующими поводными кольцами на шее тарна. На остальных корзинах рулевое управление отсутствовало, и полет птицы контролировался сидящими в седлах наездниками. Транспортировочные корзины тарнов, летать в которых мне до сих пор не доводилось, могут иметь весьма различные габариты и форму, определяемые предназначающимися для них функциями. Так, например, длинные, узкие корзины с гладким настилом используются для перевозки досок или бревен; металлические, в форме цилиндра — для доставки жидкости; они, конечно, довольно тяжелы для тарнов и перевозятся на небольшие расстояния. Наиболее же распространенной разновидностью корзины является та, в которой мы сейчас находились, — с гладким полом, прямоугольными стенами, футов четырех глубиной и по пять футов в длину и ширину. По сигналу Кернуса его птица взмахнула крыльями, следом стартовали и остальные. Я почувствовал, как толстые кожаные постромки натянулись, днище корзины тяжело заскользило по поверхности крыши, с трудом преодолевая несколько футов до её края, и, внезапно соскользнув с него, с головокружительной скоростью понеслось вниз, пока наконец мощные взмахи крыльев птицы не остановили падение и тарн не начал набирать высоту. Обычно в ясную погоду шпили башен Ара хорошо видны с расположенных ближе к нему горных отрогов Валтая, как, впрочем, и с Красных гор — самого крупного из горных массивов планеты, превышающего по своей величине не только хребет Тентиса, но и сам Сардар. Мы летели уже, наверное, не меньше часа, когда следующий впереди нас тарнсмен начал наконец снижаться и птицы одна за другой опустились на гладкий уступ в скале, кажется ничем не отличающийся от других, но при ближайшем рассмотрении весьма удобный. В задней стенке имелось углубление. Когда мы выбрались из корзин, тарнов отвели под этот каменный навес, выставив перед ним часового. Все молчали. Так, среди опустившейся на склоны гор ночи, принесшей с собой сырость и прохладу, мы простояли, наверное, никак не меньше двух часов. Затем я услышал голос одного из охранников. — Вот он! — негромко сказал он. Сейчас черный диск приближался уже медленнее, словно на ощупь. Он скрылся за круто уходящими в небо вершинами и, осторожно маневрируя между скалами, подошел к нашей площадке. — Странно, — прошептал один из охранников, — что Царствующим Жрецам приходится действовать в такой секретности. — Воля Царствующих Жрецов неисповедима, — едва слышно отозвался его собеседник. Их слова меня удивили. Меньше чем в сотне ярдов от нашей площадки корабль остановился и неподвижно завис на высоте двух тысяч футов над землей. Я осторожно оглянулся. Стоящий рядом со мной Хо-Ту неотрывно смотрел на корабль. — Я видел его уже сотню раз, — прошептал он, — но с каждым его появлением он кажется мне все более странным. Это корабль. Но он не плавает по воде. Он плавает по небу. Как это может быть? — В этом и проявляется могущество Царствующих Жрецов, — ответил кто-то из охранников. Кернус достал из складок своей накидки небольшую плоскую коробочку и нажал кнопку на её поверхности. На верхней стороне коробочки дважды вспыхнул яркий тонкий луч красного света, сменившийся затем желтым лучом, также после двух быстрых сигналов снова уступившим свое место красному лучу. Наступила секундная пауза, и затем из корабля пришел ответный сигнал, состоявший, однако, только из лучей красного света. Люди на выступе беспокойно зашевелились. Корабль снова двинулся в нашу сторону, перемещаясь при этом очень медленно, вероятно, со скоростью пешехода. Корабль, которого я не видел у Царствующих Жрецов, подошел к самому краю площадки и остановился в каких-нибудь шести дюймах от него. Впечатление он производил странное и даже неприятное, оно усугублялось наличием множества наблюдательных щелей, отсутствующих в аппаратах Роя. Диск был примерно тридцати футов в диаметре, а в высоту достигал футов восьми. Со всех сторон он был полностью обтекаемой формы, нигде не было заметно отверстий для сброса отработанного топлива или выхода энергетической струи. Кернус посмотрел на меня. — Говорить о том, что ты здесь видишь, означает для тебя, конечно, смерть, — предупредил он. Внезапно панель на передней части корабля отошла в сторону, и из образовавшегося проема появилась голова человека. Я не знал, что именно ожидал увидеть, но тут я почувствовал некоторое облегчение. Ладонь, лежавшая у меня на мече, сама собой крепче стиснула его рукоять. — Надеюсь, все обошлось без происшествий, — заметил Кернус, пряча свой сигнальный аппарат в складки одежды. Человек в простой темной тунике и сандалиях легко спрыгнул на землю. Его темные волосы были коротко подстрижены. Несмотря на заросшее густой бородой лицо, он производил впечатление человека недюжинного ума. На правом его виске виднелось клеймо касты воров из Порт-Кара, использующих подобный знак для опознавания своих. — Пошли посмотришь, — ответил человек и, пройдя два шага, указал Кернусу на один из бортов летательного аппарата. Здесь на толстой обшивке виднелся большой застывший подтек металла, словно след от мощного луча лазера. — Патрульный корабль, — пояснил прибывший. — Вы легко отделались, — заметил Кернус. Порткарец рассмеялся. — Привезли? — спросил Кернус. — Да, — ответил человек. Находившиеся на скалистом уступе люди выражали крайне сдержанную реакцию по поводу странности происходящего вокруг. Я догадался, что они не впервые видят этот или другие похожие на него корабли, но едва ли способны дать правильную оценку разворачивающимся у них на глазах событиям. Не вызывало сомнений, что никто, кроме Кернуса, не подозревал об истинной природе черного корабля и его миссии, да и сам Кернус, вероятно, знал о ней лишь в общих чертах. Из других присутствующих только я после разговора с Миском мог догадываться о его целях и его роли. — Что ты обо всем этом думаешь? — обернувшись ко мне, спросил Кернус. — Что мощь дома Кернуса действительно велика, — ответил я. — Гораздо больше, чем я даже мог себе представить. Кернус с довольным видом расхохотался. Человек в темной тунике, очевидно, хотел как можно скорее отправиться в обратный путь; он торопливо поднялся на борт корабля. Сквозь образованный отошедшей панелью проем внутри корабля я заметил ещё четверых человек, одетых в такие же темные туники. Все они заметно нервничали. Человек с крохотным клеймом воров на виске тут же снова появился на пороге корабля, сгибаясь под весом небольшого ящика, и передал его Кернусу, который, не смотря на то, что был самым значительным здесь лицом, принял его в собственные руки. Затем, также без посторонней помощи, Кернус отнес его к корзине, отдав по пути указание охраннику Хо-Ту забраться внутрь. Тот немедленно выполнил его распоряжение и, приняв из рук Кернуса тяжелый ящик, осторожно опустил его на пол. Кернус тоже забрался в корзину и подозвал к себе одного из охранников. — Разгружайте остальные, — приказал он и, действуя главным рулевым колесом, дал тарну сигнал подниматься в воздух. Птица широким взмахом громадных крыльев приподняла транспортировочную корзину над скалистым выступом и, на секунду скрывшись за его краем, стала медленно набирать высоту. Кернус и Хо-Ту полетели в направлении Ара. Я догадался, что основной груз, что бы он собой ни представлял, уже снят с борта корабля и находится именно в этом небольшом, тяжелом ящике, с такими предосторожностями доставляемом сейчас в дом Кернуса. — Шевелитесь! — крикнул человек с клеймом касты воров, и люди из обслуживающего персонала дома Кернуса тут же растянулись цепочкой, по которой с борта корабля к ним начали поступать различные ящики и коробки, быстро складываемые ими в транспортировочные корзины. Один лишь я не принимал участия в этой работе. Однако внимательно наблюдал за её ходом. К своему величайшему удивлению, я заметил, что надписи на большинстве выгружаемых коробок сделаны на различных земных языках. Я узнал английский, французский, немецкий, нечто напоминающее арабскую вязь и то ли японские, то ли китайские иероглифы. У меня, однако, зародилось подозрение, что не все вещи в этих ящиках с Земли. Я скорее склонен был предположить, что ящики использовались в качестве тары для доставки товаров с кораблей других. Однако некоторые вещи были, несомненно, земного производства, и среди них в первую очередь мощная винтовка с оптическим прицелом. Обладание подобным оружием на Горе считалось одним из самых серьезных преступлений и в корне нарушало основные законы Царствующих Жрецов о хранении оружия. — Что это? — поинтересовался один из охранников. — Арбалет, — ответил ему человек с клеймом на виске. — Он стреляет крохотными свинцовыми зернами. Охранник посмотрел на него с явным недоверием. — А где же лук и тетива? — спросил он. — Здесь, в самом арбалете, — нетерпеливо пояснил человек. — Внутри этого патрона находится порох. Он горит. Если его поджечь прямо там, в самом арбалете, он вспыхнет и будет толкать свинцовое зернышко, и оно вылетит из ствола. — Вот это да! — удивился охранник. Человек с клеймом рассмеялся и продолжил принимать из глубин корабля новые ящики. — Это наверняка запрещенное оружие, — заметил охранник. — Для Царствующих Жрецов нет ничего запрещенного, — ответил человек с клеймом. Охранник пожал плечами, взял винтовку — или арбалет, которым он его считал, — и, повертев его в руках, выискивая знакомые ему части оружия, отнес её в корзину. — Ого! — с восхищением воскликнул один из тарнсменов, увидев, как человек с клеймом достает из корабля крупный слиток золота. Да, такой груз находящиеся на этой площадке люди способны оценить. Золота оказалось много, слитков сорок, не меньше, и все они были аккуратно распределены и загружены в четыре остававшиеся наполовину пустыми транспортировочные корзины. По моим предположениям, золото было с Земли. Именно с его помощью дому Кернуса удалось приобрести столь значительное влияние в административных кругах города, именно на эти средства устраивались многочисленные празднества, игрища и соревнования. — Сколько рабов? — спросил охранник. — Десять, — ответил человек с клеймом. Тут я увидел, как из недр корабля один за другим появились десять цилиндрических контейнеров, сделанных, очевидно, из какого-то прозрачного пластика. Каждый из них был герметически запаян и имел по два небольших отверстия, к которым, как я догадался, во время полета присоединялись шланги для подачи дыхательной смеси с какими-то усыпляющими добавками и отвода из цилиндра углекислого газа. Сейчас отверстия были открыты, позволяя воздуху свободно проникать в цилиндр. В каждый из них была помещена красивая, полностью обнаженная девушка в бессознательном состоянии. На левой лодыжке каждой из пленниц виднелась стальная лента с надписью. Все они, несомненно, были похищены с Земли и доставлены на Гор в качестве рабынь. После того как верхние части всех цилиндров открыли, а помещенных в них девушек грубо вытащили за волосы и бросили на холодную поверхность скалистого выступа, цилиндры снова погрузили на корабль. Одна из девушек зашевелилась, вероятно почувствовав холод. Человек с клеймом снова спустился с корабля. На этот раз в руке его был шприц. Поочередно наклоняясь над каждой из девушек, он ввел им в предплечье какую-то мутноватую жидкость, очевидно, снотворное, поскольку шевелившаяся до того момента девушка в последний раз вздрогнула, откинула набок голову и, успокоившись, затихла. — Теперь они проспят по крайней мере часа два, — сказал человек с клеймом. Один из охранников криво усмехнулся. — Зато проснутся уже в кандалах. Остальные поддержали его дружным хохотом. Человек с клеймом вернулся на корабль, и боковая панель за ним закрылась. При этом не было вручено ни счетов, ни расписок на получение груза, ни документов, его сопровождающих, что является общепринятым при проведении законной сделки. Однако в данном случае соблюдение подобных условностей считалось вовсе не обязательным и, вероятно, нежелательным В отношениях этих людей гарантом выполнения взятых на себя обязательств была их жизнь. Девушек поместили в корзины, уложили их на пол лицом вниз, и погонщики тарнов крепко связали им руки и лодыжки. Затем, поскольку их транспортировочные корзины не имели натянутой поверх бортов сетки, девушек связали попарно, одну головой к ногам другой. Подобный метод всегда применяется при перевозке рабов в открытых корзинах для того, чтобы они в порыве отчаяния не могли выброситься из корзин. Однако в данном случае эти меры предосторожности были явно излишними, поскольку девушки, одурманенные наркотиком, спали беспробудным сном. И все же люди, сопровождавшие их, были профессиональными работорговцами, не привыкшими полагаться на волю случая и подвергать свой товар малейшему возможному риску. У меня лично тоже не было полной уверенности, что утренний холод не пробудит девушек ото сна и они не сделают попытки выброситься за борт корзины. Элизабет, как я слышал, во время перевозки из дома Кларка транспортировали в закрытой, сплетенной из толстых ветвей корзине, больше похожей на клетку. Такой метод более распространен. В корзину вдоль её длинной стороны помещают двух девушек со стянутыми за спиной руками и привязывают их запястья и лодыжки к проходящему в центре корзины по всей её длине толстому деревянному брусу. В качестве дополнительных мер предосторожности им набрасывают на шею петлю, концы которой затягивают на деревянном брусе. Следует упомянуть, что рабы на Горе редко выходят на свободу. У них практически полностью отсутствует возможность побега. Они действительно лишены каких бы то ни было прав и остаются рабами до конца жизни, разве что по какой-либо счастливой случайности их владелец, не найдя им лучшего применения либо желая доставить себе удовольствие весьма необычным по горианским меркам способом, сам дарует им свободу. Так что этим девушкам с Земли остается только посочувствовать. Жизнь их теперь легкой не назовешь. А ведь Элизабет Кардуэл, напомнил я себе, тоже уроженка Земли. Возможно, некогда и её, так же как и этих, сегодняшних, доставили на Гор на черном корабле работорговцев. Я обернулся и посмотрел вслед удаляющемуся черному диску, беззвучно поднявшемуся над скалистым выступом и лавирующему между горными пиками Валтая. — Возвращаемся в дом Кернуса, — объявил охранник, и я вместе с остальными занял свое место в транспортировочной корзине. Через минуту мы уже были в воздухе, а ещё через некоторое время я уже смог различить маячившие в отдалении огни Ара.Глава 8. ЗАВТРАК
Как и следовало ожидать, к тому времени, когда я утром вернулся в свою комнату и освободил наконец Элизабет, она была в высшей степени раздражена и измучена, хотя ей каким-то чудом удалось ненадолго забыться тяжелым сном. Она, конечно, так и лежала там, где я её оставил. — Мне нежелательно было выказывать по отношению к тебе какую-то повышенную заботу в присутствии Хо-Ту, старшего смотрителя, — прикоснувшись губами к её щеке, пояснил я. — Думаю, что да, — проворчала она, натягивая на себя тунику и, поморщившись, растирая затекшие запястья и лодыжки. — В следующий раз, когда тебе необходимо будет произвести на кого-нибудь подобное впечатление, лучше ударь меня пару раз хлыстом. — Неплохая мысль, — согласился я. Она окинула меня хмурым взглядом. — И все равно мои узлы гораздо аккуратнее твоих, — заявила она. — Ты просто вредина упрямая, — рассмеялся я и поднял её на руки. — Ничего подобного, — вырываясь, воскликнула она. — Это так и есть. Я поцеловал её. — Да, твои узлы действительно лучше моих! Она недоверчиво посмотрела на меня и, несколько смягчившись, улыбнулась. — Но вот это твое пощелкивание пальцами было совершенно излишним, — снова внезапно разозлившись, заметила она. — Я имею в виду кормление из твоих рук. — Зато какое впечатление это произвело на Хо-Ту! — Кажется, да, — согласилась Элизабет. — Не кажется, а точно! — подтвердил я. — Все равно, — заявила Элизабет, — только попробуй выкинуть что-нибудь подобное, когда мы одни! Я тебя всего искусаю! — Обязательно попробую, — пообещал я, и она тут же накинулась на меня. — Кажется, тебе и эту ночь придется провести связанной, — сказал я. — Ты не посмеешь! — воскликнула она и принялась лягать меня ногой, один раз довольно серьезно задев меня по колену. Я сжал ей руки и отступил назад, уворачиваясь от её пинков. Она сопротивлялась вовсю, стараясь вырваться и достать меня своими кулачками. Я только посмеивался. Хотя, честно говоря, колено болело. — Успокойся, рабыня! — властным голосом бросил я ей. Она постепенно утихомирилась, хотя все ещё продолжала сердито сопеть. Я начал развязывать у неё на левом плече удерживающий тунику узел. — Кстати, ты знаешь, который уже час? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Вот, — наставительно заметила она. — А если бы ты прислушивался к сигналам гонга, ты бы знал. — Ну, так сколько же сейчас времени? — поинтересовался я. — Восемь ударов большого гонга уже давно прозвучали, — сообщила она. — Ну и что? — А то, что я ничего не ела со вчерашнего утра, а если не вернусь в комнату для женского обслуживающего персонала до сигнала малого гонга, следующего после восьми ударов в большой гонг, то я пропущу ещё и завтрак. Я ведь не могу просто отправиться на кухню, как ты, и потребовать себе пяток яиц! — В этом и состоит мой метод приучения тебя к послушанию, — рассмеялся я. Она вырвалась из моих рук и снова накинула узел, поддерживающий тунику, на плечо. — Мое обучение может подождать, пока я позавтракаю, — сказала Элизабет. — Мне кажется, ты просто на меня обиделась. Она улыбнулась. — После завтрака наше приучение к повиновению пойдет полным ходом! С этими словами она повернулась и выскользнула в коридор. Я сбросил шкуры с ложа любви на пол и улегся. Разбудило меня легкое потряхивание Элизабет, вернувшейся после завтрака повеселевшей и оживленной. — Ожидание пошло на пользу? — поинтересовалась она. — Мне кажется, ты слишком долго завтракала, — заметил я. — Овсянка из корыта для животных была сегодня особенно хороша, — ответила Элизабет. — Никак не могла оторваться. Я закрыл дверь и запер её на засов. — У меня, кажется, начинают появляться какие-то проблемы, — сказала она. Я вопросительно посмотрел на нее. — Я пыталась выяснить, но так и не смогла узнать, когда начнется мое обучение. — Вот как, — глубокомысленно заметил я. — Вместе со мной, кажется, будут и другие девушки. — Вероятно, — сказал я. — Зачем им тратить столько времени понапрасну, обучая каждую из вас в отдельности. Мне подумалось, что это вряд ли будут те девушки, которых я видел ночью. Очевидно, пока они не начнут говорить по-гориански, их не будут подвергать дополнительному обучению. Насколько я знал, земных девушек обычно распродают как самых диких варваров по очень низким ценам. С другой стороны, могло случиться и так, что доставленные прошлой ночью девушки или хотя бы часть из них будут проходить курс обучения вместе с Элизабет, одновременно с местными нравами изучая и язык. Тот факт, что тренировка Элизабет не началась немедленно, наводил на предположения, что именно так с ними и решено поступить. — Сегодня вечером, — продолжала Элизабет, — после шестнадцати ударов большого гонга мне нужно явиться к кузнецу. — Кажется, маленькой тачакской рабыне снова придется носить в носу кольцо. — Оно тебе нравилось? — поинтересовалась Элизабет. — Очень, — признался я. — Впоследствии я тоже его полюбила, — сказала она. — На этот раз вставить кольцо не будет так болезненно. — Да, я тоже так думаю, — она опустилась на пол так же просто и естественно, как истинная горианка. — Что ты узнал нового о доме Кернуса сегодня ночью? — Обязательно сейчас тебе расскажу, — сказал я, усаживаясь рядом с ней. — Сама-то я узнала не так уж много. Сидела тут, понимаешь, на одном месте какпривязанная. — Очень точное сравнение, — подметил я — Зато я узнал столько, что хватит для нас обоих. И я подробно рассказал Элизабет все, что мне довелось увидеть в доме и в горах. Она была чрезвычайно заинтригована, хотя временами на её лице отражался испуг, когда я поведал о том, что здесь называли «зверем», или глубокая печаль, когда я упомянул о доставленных с Земли девушках, которых, вероятно, дом Кернуса выставит на продажу. — И что мы будем делать дальше? — спросила она. — Прежде всего следует собрать как можно больше сведений о доме Кернуса, — ответил я. — Ты хорошо знаешь его внутреннее расположение? — Некоторые части дома мне известны довольно хорошо. А кроме того, я смогла бы получить у Капруса глиняный пропуск для посещения большего количества помещений в доме. — Но здесь есть, наверное, и запретные территории? — Да, — ответила она. — Очевидно, придется заняться самостоятельными исследованиями. — Прежде всего разузнай, в какие части дома ты можешь свободно заходить. Думаю, ты сможешь беспрепятственно посещать множество мест, запретных для меня. С другой стороны, передо мной открыты помещения, проникнуть в которые тебе не удастся. Контора Капруса, например. Хо-Ту, я уверена, будет только рад показать тебе дом. Таким образом, ты не только познакомишься с расположением комнат в доме, но и узнаешь, вход в какие из них для тебя запрещен. Некоторое время я размышлял над её предложением. — Да, план хорош, — признал я. — Он прост и, вероятно, вполне осуществим. — После хорошего завтрака я становлюсь очень сообразительной, — призналась Элизабет. — Это верно, хотя и до завтрака отсутствием сообразительности ты не страдала, — заметил я. — Но после завтрака — совсем другое дело, — улыбнулась Элизабет. — В такое время я становлюсь просто гениальной. — Сейчас как раз настало это самое «после завтрака». — Ну, значит, тебе самое время оценить всю мою гениальность, — сказала она, положив руку мне на плечо. — А вот я, между прочим, как раз ещё не завтракал. — Ну вот, — она обиженно надула губы. — Покажи мне, где обедают свободные слуги в этом доме. — Это единственное, о чем ты все время думаешь, — заметила она. — Я думаю не только об этом. — Да, это верно, — признала она.Элизабет привела меня в комнату, примыкающую к кухням. Здесь мы застали несколько охранников, двух булочников, оружейных дел мастера и писца. Столики были небольшими. Я занял один из них, и Элизабет опустилась на колени слева от меня. Она подняла голову и к чему-то принюхалась. Следуя её примеру, я тоже потянул носом. Мы изумленно переглянулись. К столику подошла обслуживающая рабыня в белой тунике и покрытом белой эмалью ошейнике и опустилась передо мной на колени. — Чем это пахнет? — спросил я. — Это черное вино с Тентисских гор, — ответила она. Мне приходилось слышать о черном вине, но не доводилось его пробовать. Оно довольно распространено в Тентисе, но я не знал, что его употребляют в других городах. — Принеси два бокала, — приказал я. — Два? — спросила девушка. — Рабыня, — кивнул я на Элизабет, — попробует его первой. — Конечно, хозяин, — ответила девушка. — Поджарь хлеба, — продолжал я, — и принеси меду, несколько яиц вулоса, кусок жареного мяса боска и тарианских фруктов. Девушка послушно кивнула, грациозно поднялась на ноги, сделала два-три шага назад, склонив голову в поклоне, и, повернувшись, быстро отправилась на кухню. — Я слышал, — сказал я Элизабет, — что черное вино употребляют горячим. — Невероятно! — улыбнулась она. Вскоре у нас на столе уже стояли два бокала с кружащимися над ними тонкими струйками пара. Я долго приглядывался к темной дымящейся жидкости, вдыхая её неповторимый аромат. Элизабет, стоя на коленях, также, насколько позволяла её поза, старалась сунуть нос в бокал. Наконец, убедившись, что за нами никто не наблюдает, я протянул один из толстостенных бокалов ей, мы тихонько чокнулись их гранеными краями и поднесли вино к губам. Оно оказалось чрезвычайно крепким, насыщенным приправами, но ошибиться было невозможно — это был кофе. Я поделился завтраком с Элизабет, сообщившей, что он понравился ей гораздо больше, чем овсянка, которую ей пришлось есть прямо из корыта в комнате для женской прислуги. — Завидую я вам, свободным людям, — призналась Элизабет. — В следующий раз ты будешь рабом, а я убийцей. — На самом деле все это очень странно, — заметил я, занятый собственными мыслями. — Тентис не торгует зернами для черного вина. Я как-то слышал, что чашка этого напитка в Аре несколько лет назад стоила почти целую серебряную монету. Но даже в самом Тентисе черное вино употребляется только в домах представителей высших каст. — Может, зерна доставлены с Земли? — Первоначально зерна действительно были завезены на Гор с Земли, — сказал я. — Как и множество других семян. Однако я очень сомневаюсь, чтобы корабль, который я видел прошлой ночью, среди прочего груза доставлял сюда нечто столь тривиальное, как зерна для черного вина. — Ты, вероятно, прав, — заметила Элизабет, с зажмуренными от удовольствия глазами делая очередной глоток горячего черного кофе. На какое-то мгновение мне припомнилось, что воин, убитый, очевидно, по ошибке вместо меня на мосту в Ко-Ро-Ба, тоже был из Тентиса. — Прекрасный напиток, — сказала Элизабет, заглядывая в опустевший бокал. Завтрак подошел к концу, и мы вернулись в мою комнату, предварительно развязав сделанный мной на двери личный узел. Когда мы вошли, я плотно закрыл дверь на засов и снял с себя пояс с мечом. Элизабет собрала сброшенные мной на пол шкуры и расстелила их на каменном ложе. Затем, словно ощущая непреодолимую усталость, она улеглась на них, поглядывая на меня и сладко зевая. — Когда тебе нужно идти на доклад к Капрусу? — спросил я. — Он — один из нас, — ответила Элизабет, — поэтому не придерживается в отношении меня строгого распорядка и позволяет мне уходить из дома, когда я того пожелаю. Однако время от времени мне следует показываться ему на глаза. — У него много помощников? — В его подчинении несколько писцов, но они работают не в его кабинете. Есть и несколько девушек-посыльных, но Капрус к нам довольно снисходителен, поэтому мы расхаживаем, где пожелаем. Если я и не явлюсь вовремя на доклад, все решат, что меня что-нибудь задержало. — Понятно. — Тебе всю ночь пришлось быть на ногах, — заметила она, — ты, наверное, устал? — Очень, — ответил я, опускаясь рядом с ней на шкуры любви. — Бедный хозяин, — сказала она, поглаживая меня ладонью по плечу. Я перевернулся на бок и стиснул её в объятиях, однако она отвернулась, отстраняя губы. — Так чьи узлы лучше? — смеясь, спросила она. — Твои, твои, твои, — пробормотал я, понимая, что тут-то она меня и поймала. — Прекрасно, — ответила она. — Можешь меня поцеловать. После недолгого ворчания, ответом на которое был её смех, я так и сделал. Однако потом у меня взыграло чувство мести. — Ну так что, будешь есть из моих рук? — поинтересовался я. — Буду, буду! — воскликнула она. — Даже когда мы одни? — допытывался я. — Да, да! — И даже сама будешь просить меня об этом? — Да, буду! — кричала она. — Проси! — Велла просит покормить её из рук господина! — завопила она. — Велла просит хозяина её покормить! Я рассмеялся. — Ты просто животное! — улыбнулась она. Мы обменялись поцелуями. — Ты всегда мог заставить меня есть из твоих рук, Тэрл Кэбот, — призналась она. — Ты настоящее животное! Я снова её поцеловал. — Но узлы у меня все равно получаются лучше, — не могла успокоиться она. — Это верно, — согласился я. Она рассмеялась. — После завтрака нет ничего лучше чашки кофе и хорошенькой девушки рядом, — признался я. — Я же тебе говорила, — заметила она, — что после завтрака я просто необыкновенная. — Вот тут ты права, — сказал я. — Совершенно права! Поцеловав её напоследок ещё раз, я перевернулся на бок и вскоре уснул, а Элизабет занялась наведением порядка в комнате и потом часу в двенадцатом отправилась в кабинет Капруса, опечатав предварительно дверь снаружи своим личным узлом. С внутренней стороны двери мы разрезали веревку и соединили её концы простым узлом, чтобы иметь таким образом возможность выходить из опечатанной снаружи комнаты, не разрезая веревку каждый раз. Я проспал довольно долго, и за это время Элизабет успела несколько раз вернуться и снова уйти, занимаясь какими-то своими делами, пока наконец под вечер она не закрыла дверь на засов и не улеглась на шкуры рядом со мной, положив голову мне на плечо. Я заметил у неё в носу сияющее тоненькое золотое тачакское кольцо.
Глава 9. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ДОМОМ КЕРНУСА
Как Элизабет и предполагала, Хо-Ту сгорал от нетерпения показать мне дом Кернуса во всем его великолепии. Надо заметить, что старший смотритель гордился этим громадным, сложнейшим строением по праву. Это, безусловно, был самый крупный работорговый дом в Аре, сохраняющий свои традиции на протяжении уже тридцати поколений владельцев. Размножением рабов и их обучением здесь занялись двадцать пять поколений назад, достижения семейства Кернусов в этой области не могли не признать даже конкурирующие работорговые дома, такие, например, как дом Портуса. Опытный рабовладелец с первого взгляда способен распознать, в каком доме и по какой программе проходила обучение та или иная рабыня либо раб. Основной целью обучения являлось воспитание и развитие в невольнике послушания, хороших манер, а в девушке и сладострастия, хотя в связи с огромным количеством рабов на Горе и использованием их в самых разных областях жизни некоторые дома получали заказы на рабов, предназначенных для выполнения строго определенных функций либо обладающих какими-то изначально заданными чертами характера. Чаще всего в таком случае подбиралась подходящая для этой цели пара рабов — мужчина и женщина, — и рождавшийся у них ребенок с детских лет воспитывался в строго определенных условиях, отвечающих требованию заказчика. Подобные рабы-производители, как правило, имелись в каждом крупном работорговом доме. Дети, родившиеся в неволе и не знавшие иных условий существования, воспринимали окружавшую обстановку как вполне естественную и не тяготились рабским ошейником. Куда больше хлопот доставляли рабы из свободнорожденных, попавшие в неволю в результате военных или чаще всего специальных захватнических акций. Для таких потерявших свободу в зрелом возрасте людей привыкание к условиям рабства происходило несравненно тяжелее, и зачастую их дальнейшая судьба, в особенности судьба женщин, складывалась трагически. Рейды же по захвату новых рабов приносили немалую выгоду, и нередко под ударами налетчиков падали целые города. Иногда подобные предприятия вызывали гнев работорговцев, поскольку количество поступавших после них на невольничьи рынки рабов порой исчислялось десятками тысяч человек, что существенно сбивало цену на товар. В связи с этим наиболее влиятельные работорговые дома старались ограничивать захватнические рейды своих конкурентов и держать ситуацию на рынке под контролем. Я подозревал, что дом Кернуса всячески стремился к созданию искусственного дефицита на рабынь, поступавших из диких племен. Добившись путем рекламы признания за ними статуса неизменного экзотического атрибута Садов Удовольствий наиболее обеспеченных слоев населения, Кернус непомерно поднял цену на свой необычный товар. Однако главным препятствием в осуществлении этого сулящего значительную прибыль плана являлось практически полное отсутствие у дикарок-рабынь требуемых знаний и навыков, что значительно снижало их продажную стоимость. Тогда они стали проходить курс соответствующего обучения. Я понял, что Элизабет попала в эту категорию. В доме Кернуса, представлявшем собой широкий многоэтажный цилиндр, имелись все удобства, которые только может позволить себе столь крупный работорговый дом. Он выделялся среди прочих численностью обслуживающего персонала и роскошью интерьеров. Я уже упоминал о ваннах и бассейнах дома Кернуса, способных соперничать с громадными бассейнами Капасианских бань — самых известных на всем Горе. Несколько менее впечатляющими, однако тоже заслуживающими внимания были кухни дома, его прачечные, вспомогательные и складские помещения. Здесь были даже специальные стоматологические кабинеты, не говоря уже о других, и большой штат медиков; огромные, до самого потолка заставленные книгами и свитками пергаментов библиотеки, специальные помещения для отдыха сотрудников и комнаты для постоянно проживающего в доме персонала из свободных и рабов — пекарей, дровосеков, красильщиков, портных, мастеров по выделке кожи и многих, многих других. Не счесть было и гардеробных, оружейных, расположенных в громадных залах, как, впрочем, и тех помещений, что были предназначены для хранения вина, зерна и драгоценностей. Значительную часть дома занимали стойла для тарнов, а на крыше цилиндра имелось несколько специальных насестов для огромных птиц. Несколько залов было отведено для тренировок воинов, а также для тех членов обслуживающего персонала, кто занимался коммерцией вообще и работорговлей в частности. В глубине здания располагались помещения для рабов, а также все вспомогательные, связанные со специализацией дома службы: кузницы для изготовления ошейников и клеймения рабов и многочисленные камеры для содержания провинившихся. Объемы продовольственных запасов поражали самое богатое воображение, что в общем и не удивительно при столь широкомасштабной деятельности дома, торговый оборот которого исчислялся несколькими сотнями рабов в день. Количество же постоянно находящихся в доме рабов — производителей, обслуживающего персонала либо проходящих курс обучения для последующей продажи — доходило до пяти-шести тысяч человек. Большинство рабов содержалось в камерах или металлических клетях и не представляло собой большой ценности, стекаясь в Ар в основном из заселенных дикими племенами регионов планеты. Они, как правило, не надолго задерживались в доме и выставлялись на постоянно действующие городские торги в ожидании мало-мальски приемлемой цены. Ар по праву считался центром горианской работорговли. И хотя дом Кернуса имел частные павильоны для продажи наиболее интересных экземпляров обеспеченным клиентам и регулярно организовывал собственные аукционы по распродаже рабов, тем не менее значительное их количество выставлялось на торги в постоянно действующих городских общественных аукционах. Подобные аукционы проводились в имеющих специальную лицензию принадлежащих городскому совету домах, наиболее крупным из которых по праву считался Куруманский, занимающий целый квартал города. Для каждой рабыни весьма престижным, свидетельствующим о её высоком качестве считалось быть отобранной для продажи с подмостков центрального зала Куруманского дома, и девушки отчаянно боролись за эту честь. Продажа в центральных залах, как правило, служила гарантией того, что девушка будет приобретена богатым покупателем и вполне сможет рассчитывать на роскошную жизнь, пусть даже в качестве рабыни. Как и на многих крупных невольничьих рынках, в Куруманском квартале имелись свои музыканты, что давало девушкам возможность показать себя во всей красе. В так называемых задних залах менее крупных работорговых домов, как, впрочем, и в задних залах Куруманского квартала, рабы продавались без лишних проволочек, что не позволяло девушкам вызвать к себе интерес наиболее перспективных покупателей, и в результате довольно привлекательная девушка, к своему стыду и разочарованию, могла достаться за более чем скромную цену совершенно случайному покупателю, в чьем хозяйстве она была на долгие годы обречена, как говорится, «на чайник и подстилку», то есть на обычные условия существования в доме средней обеспеченности. Подобная ситуация на рынке складывалась и при наводнении его рабынями после захвата налетчиками какого-нибудь города. В такие периоды рабыни поступали в торговые залы длинными колоннами прямо в кандалах, прикованные за ошейник друг к другу короткими цепями, и на продажу каждой из них отводилось очень мало времени. — А здесь наше лучшее помещение для проведения частных аукционов, — заметил Хо-Ту. Я заглянул в одну из комнат, отведенных для закрытых невольничьих торгов. Рассчитана она была не больше чем на сотню покупателей и носила отпечаток роскоши всего дома. Стены её покрывала богатейшая темно-красная драпировка, а возвышающийся в самом центре помост для демонстрации рабынь был облицован мрамором. Поверхность же помоста, как того требовали горианские традиции, была дощатой и, поскольку девушки выставлялись на продажу босыми, посыпана опилками: считалось, что хождение по опилкам не дает загрубеть коже подошв. Вид этой комнаты навел меня на грустные размышления. Я знал, что закрытые невольничьи торги проводятся, как правило, для особо почитаемых клиентов, зачастую таких же работорговцев, и выставляются на них наиболее ценные рабыни, нередко принадлежавшие в прошлом к высшим слоям общества и даже некогда свободные жительницы самого Ара, возможно проживавшие прежде неподалеку и выставляемые на продажу близ своего дома. Кто знает, каким образом попадают на невольничьи рынки Ара эти свежеклейменные рабыни? Кого ежедневно привозят сюда в крытых повозках или десятками увозят отсюда? Проходя дальше по коридору, мы с Хо-Ту на минуту остановились и заглянули в одну из довольно больших комнат. Здесь я увидел двух рабынь, одетых в желтые туники, такие же, как та, что носила Элизабет, стоявших на коленях друг против друга. Одна из девушек что-то диктовала с листа бумаги, а вторая быстро записывала. Причем скорость, с которой она это делала, навела меня на мысль, что здесь учат на стенографисток. В глубине комнаты также находилось несколько закованных в кандалы писцов с измазанными чернилами пальцами. Один из них держал перед собой длинный рулон бумаги с колонками цифр и пояснений к ним, что, вероятно, было каким-то счетом, похожим на те, что висели вдоль стен комнаты. Среди них я заметил лист бумаги с результатами соревнований тарнов, за которыми также следовали колонки цифр, что, очевидно, было подведением итогов выставленной на соревнование команды тарнсменов либо представляло собой финансовый баланс проведения всего мероприятия. — А вот это может вас заинтересовать, — заметил Хо-Ту, проходя дальше по коридору. В конце его виднелась дверь с выставленными возле неё часовыми. Они, конечно, сразу признали Хо-Ту и отперли перед ним дверь. К моему немалому изумлению, в четырех футах за ней находилась вторая дверь со встроенным в неё оконцем для наблюдения. Едва мы приблизились, в оконце показалась голова дежурившей там женщины, также узнавшей Хо-Ту и кивнувшей ему. Вскоре послышался звук отпираемых засовов, тяжелая дверь отворилась, и мы оказались в следующем коридоре. Едва мы вошли, дверь за нашей спиной тут же была заперта на засов. Здесь нам встретилась ещё одна женщина. Как ни странно, обе они — и та, у дверей, и эта, встретившая нас в коридоре, были в длинных белых, довольно приятного покроя одеяниях, с волосами, перевязанными на затылке белыми шелковыми лентами. Обе были без ошейников. — Это рабыни? — спросил я Хо-Ту. — Конечно, — ответил он. Дальше по коридору мы встретили ещё одну женщину. Мужчин пока что не было видно. Мы свернули куда-то в сторону, и я, к своему удивлению, обнаружил, что мы оказались перед громадным, высотой в двенадцать и шириной в пятнадцать футов, стеклянным окном. За окном я увидел нечто напоминавшее Сад Удовольствий, залитый ровным, исходящим откуда-то из-под высокого потолка светом. Между разбросанными в отдалении небольшими бассейнами тянулись аккуратные дорожки, засаженные по обе стороны низкорослыми деревьями и цветущим кустарником. Откуда-то доносились приглушенные звуки музыки. Вдруг я увидел двух бредущих по тропинке очень молодых, лет, наверное, семнадцати, девушек, одетых в белые платья, с волосами, стянутыми на затылке белой шелковой лентой. Я невольно смутился. — Не бойтесь, — успокоил меня Хо-Ту. — Они не могут нас увидеть. Я внимательно пригляделся к отделяющему нас окну. Девушки прошли рядом с ним, и одна из них, глядя в него с другой стороны, как в зеркало, поправила ленту на своих волосах. — Наружная сторона стекла зеркальная, — пояснил Хо-Ту. Это произвело на меня впечатление, хотя, конечно, на Земле мне приходилось сталкиваться с подобными вещами. — Это изобретение строителей, — продолжал Хо-Ту. — Оно довольно часто встречается в домах рабовладельцев там, где имеется необходимость наблюдать за кем-то, не будучи при этом замеченным. — А услышать они нас могут? — шепотом поинтересовался я. — Нет, — ответил Хо-Ту. Тут одна из девушек легко подтолкнула свою подругу, и они с веселым смехом побежали по дорожке. Я вопросительно посмотрел на Хо-Ту. — Особая система звукоизоляции, — пояснил он. — Мы их слышим, — пояснил он, — а они нас — нет. Я посмотрел вслед удалявшимся девушкам. Вдали, на площадке, появились ещё несколько их сверстниц, две из которых играли в мяч. — Они рабыни? — спросил я. — Конечно, — ответил Хо-Ту, — но они об этом не знают. — Не понимаю, — признался я. Потом я увидел девушку, перебирающую струны лютни. Прекрасная, как и все остальные, она медленно брела по тропинке. Две первые девушки уже сидели на краю бассейна и бросали в воду мелкие камешки. — Это экзотики, — сказал Хо-Ту. Так на Горе назывались необычные разновидности рабов. Встречались экзотики довольно редко. — Какого рода? — спросил я. Самому мне видеть здесь экзотиков не доводилось, хотя на Земле я, конечно, встречал выведенные путем искусственного скрещивания породы животных, например собак или золотых рыбок, и восхищался результатами такой селекции, воспринимая их как победу человеческого разума. В обычных условиях экзотики воспринимаются как нечто деформированное по отношению к своему естественному виду, чего, собственно, и добиваются при их выведении. Однако иногда искусственная деформация организма может нести и более серьезные и даже зловещие изменения. Можно, например, вывести женщину, слюна которой будет содержать яд; такая женщина, будучи помещенной в Сады Удовольствий противника, таит в себе не меньше опасности, чем нож убийцы. Хо-Ту, вероятно, догадался о направлении моих мыслей и рассмеялся. — Нет, нет! — ответил он. — Это обычные женщины, хотя и несколько более привлекательные, чем остальные представительницы их пола. — В чем же проявляется их экзотичность? — поинтересовался я. Хо-Ту посмотрел на меня и усмехнулся. — Они ничего не знают о мужчинах. — Вы имеете в виду, что они рабыни белого шлема? Он рассмеялся. — Я имею в виду, что они содержатся в этих садах с младенческого возраста и за все это время никогда не видели мужчин. Они не знают об их существовании. Теперь я понял, почему в коридорах нам встречались только женщины. Я снова посмотрел через застекленный экран на этих девушек, беспечно играющих в мяч и резвящихся на краю бассейна. — Они растут в полном неведении относительно своей природы, — заметил Хо-Ту. — Они не знают даже, что они — женщины. Понятия пола для них не существует. Я прислушался к приглушенным аккордам лютни за стеклянным экраном и ощутил легкое, непонятное беспокойство. — Их жизнь приятна и беспечна, — продолжал Хо-Ту. — У них нет никаких забот, кроме поиска новых удовольствий. — А что будет с ними потом? — спросил я. — Подобная разновидность экзотиков ценится чрезвычайно высоко, — ответил Хо-Ту. — Обычно торговый агент убара приобретает такую девушку и выставляет её на праздновании в честь победителя на соревнованиях среди высшего офицерского состава города. Накануне отобранной девушке подмешивается в пищу наркотик, и её, спящую, забирают из сада. Все это время она находится в бессознательном состоянии. Приходит же она в себя в самый разгар празднования победителя, сидя, как правило, раздетой в клетке наедине с рабами-мужчинами, установленной на видном месте между столами. Я снова посмотрел на девушек за защитным экраном. — Иногда, хотя и не так часто, они после этого сходят с ума, — продолжал Хо-Ту, — и на следующее утро их убивают. — А если нет? — Тогда к ней приводят женщину из тех, что прежде ухаживали за этой девушкой, и та объясняет ей, что она представляет собой на самом деле, рассказывает, что она женщина, рабыня, должна носить ошейник и служить своему новому хозяину, как правило, победителю на соревнованиях при дворе убара. — И много таких девушек в доме Кернуса? — Конечно, — ответил Хо-Ту, ведя меня дальше по коридору.Глава 10. ПО ПУТИ К ЗАГОНАМ ДЛЯ РАБОВ
Мы снова миновали две двери: одну, закрывающуюся за нашей спиной женщиной в белом одеянии, и вторую — часовым на посту. В коридоре мы прошли мимо четырех обнаженных рабынь, которые, стоя на четвереньках, скребками и губками чистили керамические плиты пола. Рядом с ними расхаживал раб-мужчина с толстым, тяжелым ошейником на шее и длинной плетью в руках. — Вот ещё одна интересная комната, — обратил мое внимание Хо-Ту, открывая широкую дверь. — Обычно она охраняется, но сейчас она пуста. Я снова оказался перед прямоугольным защитным экраном, но на этот раз стеклянный проем был только один. — Да, — ответил Хо-Ту на мой немой вопрос, — это тоже зеркальное. С другой стороны экрана была металлическая решетка с частыми прутьями. Я догадался, что она установлена на случай, если кто-то, находящийся по ту сторону окна, захочет его разбить. В комнате, сейчас пустующей, виднелись небольшой шкаф для хранения одежды, необычных размеров диван и несколько брошенных на него покрывал. Полы устилали пушистые ковры, они окружали и утопленную в пол ванну. Помещение вполне могло бы служить комнатой какой-нибудь женщине из высших слоев общества, если бы не представляло собой зарешеченную тюрьму в работорговом доме Кернуса. — Эта комната, — пояснил Хо-Ту, — предназначается для особых пленниц. Иногда Кернус развлекается тем, что держит здесь женщин, заставляя их поверить, что, если они будут ревностно ему служить, обращение с ними будет менее суровым. — Хо-Ту рассмеялся. — Когда же он добивается их послушания, их отправляют в железные клети. — А если он этого не добивается? — Тогда их душат цепями, которые они носят на шее. Я снова заглянул в комнату. — Кернус не любит проигрывать, — добавил Хо-Ту. — Я об этом уже догадался. — Занимаясь подобным воспитанием, — продолжал Хо-Ту, — Кернус надевает женщине цепь с символикой своего дома. Это способствует её послушанию и усиливает её стремление добиться его расположения. — Могу себе представить, — сказал я. — Вы, кажется, не слишком восхищены домом Кернуса? — А вы, Хо-Ту? В его взгляде появилось удивление. — Мне хорошо платят, — ответил он и пожал плечами. — Ну что ж, большую часть дома вы уже посмотрели, за исключением, пожалуй, тренировочных залов, железных клетей, помещений для специальной обработки рабов и тому подобных вспомогательных служб дома. — А где содержатся женщины, доставленные прошлой ночью на Валтай черным кораблем? — поинтересовался я. — В загонах для рабов, — ответил Хо-Ту. — Пойдемте посмотрим. Спускаясь по лестницам на нижние этажи здания, находившиеся под землей, мы миновали кабинет Капруса. В проходе я увидел Элизабет, несущую большую охапку пергаментных свитков. Заметив меня, она сразу же опустилась на колени, низко склонив голову и умудрившись при этом не уронить свитки. — Я вижу, твое обучение ещё не началось? — спросил я, стараясь придать голосу необходимую грубость. Она продолжала молчать. — Скоро начнется, — заверил меня Хо-Ту. — А чего вы ждете? — Это замысел Кернуса, — сказал Хо-Ту. — Он хочет поэкспериментировать с небольшой партией рабынь-дикарок. Она тоже будет включена в эту группу. — Это те, что были доставлены прошлой ночью? — Двое из них, — пояснил Хо-Ту. — Остальные восемь рабынь также будут разбиты на две группы и пройдут курс обучения отдельно. — Варвары, насколько я слышал, не слишком восприимчивы к обучению, — заметил я. — Опыт показывает, — ответил Хо-Ту, — что с ними тоже можно добиться некоторых результатов. Хотя придется, конечно, повозиться. — Вероятно, впоследствии за них можно будет получить приличную сумму? — Кто знает, как сложатся дела на рынке в ен'варе? — ответил Хо-Ту. — Или в ен'каре? — Зато если эксперимент оправдает себя, дом Кернуса станет крупнейшим поставщиком такого товара, — сказал я. — Конечно, — усмехнулся Хо-Ту. — Так пойдемте же посмотрим новеньких. — Да. Элизабет подняла на нас встревоженный взгляд, словно совершенно не понимая, о чем идет речь, и снова опустила голову. — Когда вы думаете начать обучение? — спросил я. — Когда первым двум отобранным для этого девчонкам надоест жидкая овсяная каша и решетки металлических клетей. — А что, проходящим обучение подают овсянку? — Девушки, проходящие курс обучения, — сказал Хо-Ту, — уминают настоящую овсяную кашу, а не из жмыха, смешанного с чем попало. Им выдают толстые подстилки для сна, а впоследствии, по ходу обучения, и шкуры. Они редко бывают закованы, а иногда им даже разрешается в сопровождении охранника ненадолго оставить дом. Вид города хорошо стимулирует их усердие. — Ты слышишь, маленькая Велла? — бросил я Элизабет. — Да, хозяин, — робко ответила та, не поднимая головы. — А кроме того, — продолжал Хо-Ту, — если в течение первых нескольких недель обучения девушка проявляет определенные успехи в занятиях, ей позволяют питаться не только овсянкой. Элизабет посмотрела на нас с любопытством. — Можно даже сказать, — заметил Хо-Ту, — что их начинают кормить хорошо. На лице Элизабет заиграла улыбка. — Здесь делают все, чтобы получить за них хорошую цену, — сказал Хо-Ту, не сводя глаз с Элизабет. Девушка потупила взгляд. В этот момент послышался пятнадцатый удар гонга. Элизабет вопросительно взглянула на меня. — Можешь идти, — бросил я ей. Она вскочила на ноги и поспешила в контору Капруса, стоявшего, как я заметил в приоткрытую дверь, возле заваленного бумагами стола. Элизабет положила перед ним принесенные свитки пергамента и, выслушав какие-то его распоряжения, тут же пробежала мимо нас по коридору и исчезла за дверью соседнего зала. — С такой прытью, — усмехнулся Хо-Ту, — она доберется до миски с настоящей овсянкой не последней. Я взглянул на Хо-Ту и тоже рассмеялся. Он повернул свою гладко выбритую голову, и взгляд его внимательных черных глаз встретился с моим. Некоторое время он присматривался ко мне, и затем на его лице снова появилась кривая усмешка. — Для убийцы вы ведете себя несколько необычно, — сказал он. — Мы идем в загоны для рабов? — перевел я разговор с опасной темы. — Прозвучал пятнадцатый сигнал гонга. Пойдемте-ка лучше за стол. После обеда я покажу вам загоны. Мимо нас по коридору торопливо пробегали рабы, поспешно направляясь туда, где находились предназначенные для них комнаты для приема пищи. Я заметил также несколько слуг из свободных, расходящихся по обеденным залам, двери которых за их спиной тут же закрывались. — Хорошо, — ответил я. — Пойдемте поедим.Во время обеда на песочной арене зала состоялось несколько поединков — два на маркированных тупых ножах, один на кнутах и кулачный бой. Какая-то обслуживающая столы рабыня пролила вино и была тут же пристегнута к вделанному в стену кольцу для приковывания рабов и наказана плетьми. Затем появились музыканты и невольница, которую мне ещё не доводилось видеть в доме, но о которой мне сообщили, что она была танцовщицей на Косе. Девушка исполнила, причем довольно хорошо, невероятно сложный танец рабского ошейника. Кернус, как и всегда, был целиком погружен в игру с Капрусом, однако на этот раз партия затянулась и продолжалась даже после подачи паги и неразбавленного ка-ла-на. — А почему, — обратился я к Хо-Ту, от которого мне хотелось узнать за этот день как можно больше, — в то время, как остальные едят мясо, хлеб, мед, пьют ка-ла-на, вы питаетесь одной только овсянкой? Хо-Ту отодвинул от себя миску. — Это не имеет никакого значения, — ответил он. — Да, конечно, — сказал я. Ложка из рога боска треснула у него в руках, и он раздраженно бросил её обломки в миску. — Извините, — сказал я. Он изумленно взглянул на меня, и его глаза блеснули. — Это не имеет никакого значения, — повторил он. Я согласно кивнул. Он поднялся из-за стола и, оглянувшись на меня, сказал: — Пойдемте, я покажу вам загоны. В глубине зала я заметил дверь, через которую прошлым вечером увели закованного в кандалы раба и за которой исчез затем Кернус. Сегодня, к моему облегчению, ни один из проигравших схватку рабов не был закован в кандалы и выведен из зала через этот выход. Раб, выигравший накануне поединок с кривым ножом, снова, как я обратил внимание, обедал за столом. Ошейника на нем уже не было. Теперь он, должно быть, отпущен на свободу. За ремень, с которого у него так же, как и у Хо-Ту, свисал кривой нож, был заткнут длинный хлыст. — Тот, кого вы называете зверем, вероятно, находится за этой дверью? — невинно полюбопытствовал я. Хо-Ту пристально посмотрел на меня. — Да, — ответил он. — Я бы хотел взглянуть на него. Лицо Хо-Ту покрылось смертельной бледностью. — Молите Царствующих Жрецов, — ответил он, чтобы вам никогда не довелось его увидеть. — Вы ничего не знаете об этом животном? — Кернус и некоторые другие, конечно, видят его, но только когда они одни. Не стоит так далеко заходить в своем любопытстве, Несущий Смерть. Обычно человек видит это животное в последние мгновения своей жизни. — Надеюсь, его держат в надежной клетке? Губы Хо-Ту растянулись в улыбке. — Я тоже на это надеюсь, — ответил он. — А как часто его кормят? — Он может есть по несколько раз в день, — сказал Хо-Ту, — но способен и довольно долгое время вообще обходиться без пищи. Обычно ему скармливают по одному рабу каждые десять дней. — Ему отдают раба живым? — Ему нравится самому убивать свою жертву. — Ну что ж, если его содержат в надежной клетке, — заметил я, — большой опасности он собой не представляет. — Зато одно присутствие этого зверя в доме Кернуса обеспечивает здесь должный порядок. — Хорошее средство, — согласился я. — Пойдемте я покажу вам клетки для рабов.
Глава 11. ДВЕ ДЕВУШКИ
После того как мы прошли через несколько тяжелых железных дверей, каждая из которых была непременно снабжена оконцем для наблюдения, мы стали спускаться по бесконечной спиральной лестнице, все дальше уходя под землю. Через какое-то время до меня начал доноситься резкий, неприятный запах, свидетельствующий о том, что мы приближаемся к своей цели. Дом Кернуса изобиловал самыми разными помещениями для содержания рабов, от роскошных, уже продемонстрированных мне Хо-Ту, до практически не приспособленных для пребывания в них человека — металлических клеток. Но даже они имели между собой кое-какие различия. Если в иных клетках все удобства исчерпывались лишь плетеной тростниковой подстилкой да отверстием в полу для испражнений, то некоторые имели даже фигурные решетки, а на полу в них лежали выделанные шкуры животных и тончайшие шелковые покрывала. Само понятие «металлические клетки», как и «загоны для рабов», относится ко всему комплексу подземных помещений для содержания рабов: к клеткам от одиночной до рассчитанной на десятки человек, к ямам, закрытым решетками, к многочисленным помещениям с вделанными в стену кольцами для привязывания рабов и тому подобным сооружениям. В отличие от них выражение «камера» или «темница» употребляется только для обозначения крохотных, чаще всего каменных помещений в несколько футов длиной и шириной, ограниченных тремя глухими стенами и четвертой зарешеченной либо четырьмя глухими каменными стенами с небольшим, закрываемым решеткой оконцем, служащим одновременно входом или, точнее, лазом в темницу. На большинстве этажей клетки располагались не по обеим сторонам прохода, а занимали всю нижнюю часть этажа, и нам приходилось двигаться по узким мосткам, проложенным по решетчатым потолкам клеток, из-под которых на нас смотрели бесчисленные хмурые лица. — Оступиться в таком месте было бы очень нежелательно, — усмехнувшись, сказал Хо-Ту. Я даже не пытался сосчитать клетки, мимо которых мы шли, пока спускались ещё на два этажа вниз. Сейчас мы были на четвертом подземном уровне, под которым, как сказал мне Хо-Ту, находилось ещё три этажа, точно так же заполненных рабами, как и те, что мы миновали. Четвертый этаж в секторе для рабов считался административным. Здесь располагались кухни, больничные помещения и кузницы. В центре находился официальный кабинет старшего надсмотрщика Хо-Ту. Очевидно, здесь же проводилось наказание рабов — у дальней стены я заметил приспособления для разведения огня и проведения пыток. — Пойдемте я покажу вам девушек, доставленных вчера с Валтая, — сказал Хо-Ту. Я проследовал за ним в большое помещение за массивной железной дверью. В самом центре помещения в стоящем на каменных плитах бронзовом котле пылал огонь. Во всем ощущался какой-то беспорядок, довершаемый развешанными как попало по стенам обрывками цепей. В помещении находились два кузнеца. С ними о чем-то вполголоса разговаривал один из охранников. Крупный, в зеленом одеянии врача мужчина с гладко выбритым лицом чуть поодаль от них делал какие-то пометки на больших листах бумаги. В глубине помещения поблескивали небольшая наковальня на деревянном постаменте и металлические клейма, а вдоль дальней стены тянулись расположенные в несколько этажей клетки. Они занимали все пространство от пола до потолка. К верхним этажам вели узкие металлические лестницы. Большинство клеток, как я успел заметить, сейчас пустовало. При нашем появлении медик поднял голову от бумаг. — Привет, Хо-Ту, — сказал он. — Привет, Фламиниус, — ответил мой спутник. — Позволь представить тебе Кууруса. Он из черной касты, но сейчас находится у нас на службе. Фламиниус холодно кивнул мне; я ответил ему тем же. Затем он снова перевел взгляд на Хо-Ту. — Эта партия очень недурна, — похвалил он. — Их, должно быть, тщательно отбирали, — кивнул Хо-Ту. Тут я впервые понял, что горианским рабовладельцам доставляется далеко не всякая девушка. Что за каждой из них долго наблюдают, подмечая её привычки, черты характера, манеры, стараясь определить её потенциальные возможности. После этого, несомненно, не менее тщательно планируют время и место для её похищения. Думаю, предъявляемые к будущим рабыням требования чрезвычайно высоки. Каждая девушка должна обладать поистине неистощимой жизненной энергией и живостью характера. Каждая должна быть красива, а интеллект её должен быть по крайней мере выше среднего, поскольку гориане в отличие от землян придают проницательности женщины и тонкости её ума чрезвычайно большое значение. — Давайте посмотрим на них, — предложил Хо-Ту, подбирая с пола небольшой факел с плотно обмотанным вокруг его верхней части пучком соломы, пропитанным жиром тарлариона, и поджигая его от горящего в жаровне огня. Мы вместе с медиком и охранником поднялись по лестнице на второй уровень выстроенных в ряд клеток. Первой мы увидели девушку со светлыми распущенными волосами, сидящую на полу клетки и протягивающую руки далеко между прутьями. Увидев нас, она что-то дико закричала. В ответ охранник щелкнул плетью по металлическим прутьям прямо у неё перед лицом. Девушка в ужасе отшатнулась к задней стене клетки и забилась в угол, продолжая тихонько всхлипывать. — Следующие две, — сказал Фламиниус, указывая на соседние клетки, — отказываются принимать пищу. Хо-Ту, поднеся факел поближе, по очереди осмотрел девушек. Я заметил, что обе они принадлежали к восточному типу землян — похоже, японки. — Накормите вот эту, — указал Хо-Ту на девушку в левой клетке. Девушку вытащили наружу и надели на неё наручники. Один из кузнецов, поднявшись по лестнице, принес миску с овсянкой, разбавленной водой до такой консистенции, чтобы её можно было пить. Качество овсяной каши, выдаваемой различным категориям рабов, как я узнал впоследствии, варьировалось и в значительной мере зависело от степени её разбавленности водой. Когда девушку поставили на колени, охранник за волосы оттянул ей голову назад, а кузнец, разжав ей зубы, начал вливать кашу в рот. Девушка попыталась было воспротивиться, но полужидкая масса текла ей по лицу, подбородку, груди, забивала горло. В конце концов, едва не задохнувшись, она закашлялась и вынуждена была сделать несколько судорожных глотков. — Назад, в клетку её, — распорядился Хо-Ту. — А наручники вы с неё не снимете? — спросил я. — Пусть остается в них, — ответил старший надсмотрщик. — Так она не сможет увиливать от кормежки. Вторая девушка округлившимися от страха глазами наблюдала за происходящим. Подойдя к её клетке, Хо-Ту ногой подфутболил стоящую здесь же миску с овсяной кашей, которая, проскользнув под дверью клетки, остановилась у самых ног забившейся в угол девушки. Та, не сводя с нас испуганного взгляда, тут же принялась за еду. Последней девушкой на втором этаже была, очевидно, гречанка. Очень красивая. Она сидела на полу, подтянув колени к подбородку, и наблюдала за нами полными безысходной тоски глазами. Мы начали подниматься на третий этаж выстроившихся у стены клеток. — Они кажутся очень спокойными, — заметил я. — Ежедневно мы даем им побыть в естественном состоянии, когда в их организме заканчивается действие фробицианистой сыворотки, — снизошел до пояснений Фламиниус. — Большинство из них тут же впадают в истерику,рыдают, пытаются угрожать, требуют объяснений и занимаются другой подобной бессмысленной ерундой. Однако им необходима подобная разрядка. — Важно, чтобы нервное напряжение в организме не накапливалось, — добавил Хо-Ту. — Сейчас у них, очевидно, период действия инъекции, — заметил я. — Да, — ответил Хо-Ту. — Он продлится до завтрашнего утра, до пятого сигнала гонга. — А если они не будут вести себя спокойно даже под действием сыворотки? — поинтересовался я. — Их свяжут, — пожал плечами Хо-Ту. — Обычно достаточно только поднять плеть, как они тут же утихомириваются, — сказал охранник. — Они не разговаривают на нашем языке, но они вовсе не глупы. Они все понимают. — А кроме того, — добавил Хо-Ту, — после взятия у них отпечатков пальцев по их спинам пять-шесть раз прошлись плетью, чтобы каждая на себе прочувствовала, что это такое. Теперь, чтобы добиться у них повиновения, достаточно лишь протянуть к плети руку. — Думаю, они едва ли понимают, что с ними произошло, — предположил я. — Конечно, не понимают, — согласился Фламиниус. — Большинство считает, что они просто сошли с ума. — А многие из них действительно теряют рассудок? — поинтересовался я. — Как это ни странно, нет, — ответил Фламиниус. — И почему это происходит? — Вероятно, все объясняется тщательностью их отбора и предъявляемыми при этом высокими требованиями, — сказал Фламиниус. — Сюда отправляют только сильных особей, обладающих достаточным интеллектом и воображением. Причем воображение здесь играет едва ли не самую важную роль: ведь им предстоит понять всю грандиозность того, что с ними произошло. — А как вы можете убедить их в том, что они не лишились рассудка? Фламиниус рассмеялся. — Мы просто рассказываем им о том, что с ними произошло. Они достаточно умны, обладают богатым воображением, поэтому способны понять даваемые им объяснения, хотя и не могут воспринять всю глубину последствий происшедшего. Они будут постепенно адаптироваться в окружающей их реальности. — А как вы даете им какие-либо объяснения? Ведь они не разговаривают на языке Гора? — Здесь нет ни одной девушки, — ответил Фламиниус, — для которой в нашем персонале не нашлось бы человека, говорящего на её родном языке. Я недоверчиво поглядел на него. — Надеюсь, вы не думаете, что мы испытываем какой-либо недостаток в людях, знакомых с тем миром, откуда доставляют этих рабынь, — сказал Фламиниус. — У нас хватает и представителей их собственного мира, и людей со всех концов нашего Гора. Я не ответил. — Я сам побывал на их планете, — продолжал Фламиниус, — и говорю на одном из их языков. Мое удивление росло с каждой минутой. — Он называется английский, — добавил Фламиниус. Я не нашелся, что сказать. К этому времени мы остановились перед двумя клетками, замыкающими правую сторону третьего этажа клетей. В каждой из них находилась смуглая девушка, очень красивая. Одна из них сидела, прижавшись спиной к задней стенке клетки, хмурая, но спокойная. Вторая, лежавшая на полу, тихо плакала. Мы повернули назад и дошли до третьей клетки слева в этом же ряду. — Почему наручники на ней пристегнуты к прутьям двери? — спросил Хо-Ту, указывая на сидящую в клетке девушку. — Она нравится охраннику, — ответил Фламиниус. — Он любит смотреть ей в лицо. Хо-Ту поднес факел поближе к девушке и приподнял ей подбородок. На лице пленницы застыло безучастное выражение. Она была безукоризненно красива. Итальянка, я думаю. — Недурна, — вынес свое суждение Хо-Ту. Мы поднялись по ступеням на четвертый уровень выстроившихся у стены клеток. Когда мы поравнялись с клеткой, расположенной как раз над той, где сидела итальянка, девушка в ней с безумным криком бросилась к дальней стене и, рыдая, заслонилась от нас руками. На спине у неё я заметил следы побоев. Это была миниатюрная черноволосая девушка, скорее всего, француженка или бельгийка. — Она начала впадать в шоковое состояние, — пояснил Фламиниус. — Это могло кончиться очень серьезно. Мы попытались привести её в чувство болевыми ощущениями. Я заглянул в клетку. Девушка выглядела крайне испуганной, но, очевидно, из шокового состояния она уже вышла. — Иногда избавиться от шока не так-то просто, — продолжал медик. — Бывает, что именно побои заставляют впадать в шок: человеческий организм ищет спасения от боли. Тогда на помощь приходят болеутоляющие средства или наркотики. Однако эта партия женщин просто превосходна. — Вы уже собрали первые сведения о них? — спросил Хо-Ту. — Да, — ответил Фламиниус. — И сколько из них девушек белого шелка? — Шестеро. — Так много? — Да. — Отлично! — Старший надсмотрщик повернулся ко мне. — Кстати, эти две девушки, — сказал он, указывая на две последние клетки четвертого уровня, — могут быть для вас интересны. — Чем? — поинтересовался я. — Они будут проходить курс обучения вместе с девушкой Веллой, той, что убирает ваши комнаты. Мы подошли к двум последним клеткам. — С этими двумя я могу общаться, — повернувшись к нам, сообщил Фламиниус. Хо-Ту поднял факел повыше. — Рабыни! — громко произнес Фламиниус по-английски. Девушки изумленно подняли на него глаза. — Вы говорите по-английски? — словно не веря самой себе, произнесла одна из них. Вторая бросилась к передним прутьям клетки и вцепилась в них руками. — Помогите нам! — воскликнула она. — Спасите! Тут и первая девушка подошла к передней стенке клетки и, упав на колени, разрыдалась. — Пожалуйста! — бормотала она. — Пожалуйста! Пожалуйста! Фламиниус отступил на шаг, давая нам возможность рассмотреть девушек поближе. К их мольбам он отнесся с явным безразличием. По прижатым к металлическим прутьям лицам девушек катились слезы. — Пожалуйста, — просили они в один голос, — помогите! — Вы — рабыни, — снова по-английски произнес Фламиниус. Они отчаянно замотали головами. Обе они были, как и Элизабет, черноволосыми. Я думаю, их потому и отобрали для совместного прохождения курса обучения, чтобы внешне они подходили друг другу. Волосы девушки, занимавшей клетку слева, были коротко подстрижены: позже, вероятно, хозяин не позволит ей носить столь неподобающую для рабыни прическу. Она была довольно худощава и стройна, с удлиненным красивым лицом и серыми глазами. Вторая девушка была несколько ниже ростом, чем первая. Она казалась более упитанной, но это её не портило. У неё были густые, спадающие на плечи волосы, карие, как у Элизабет, глаза, поджарый, хорошей формы живот и плотные, красиво очерченные бедра. Думаю, если бы она продавалась на аукционе отдельно, за неё выложили бы более высокую цену, чем за первую девушку. Однако обе они были — хотя и каждая по-своему — в высшей степени привлекательны. Фламиниус повернулся к нам. — Я им только что сказал, — пояснил он на языке Гора, — что они рабыни. Тут заговорила девушка из клетки слева. — Я не рабыня, — сказала она. — Она утверждает, что она не рабыня, — перевел Фламиниус слова девушки. Охранник рассмеялся. Из глаз девушки побежали слезы. — Перестаньте, пожалуйста, — сказала она. — Вы сумасшедшие! — воскликнула её соседка. — Вы все сумасшедшие! — Как твое имя? — спросил Фламиниус у первой девушки. — Вирджиния, — ответила она. — Вирджиния Кент. — Где мы находимся? — настойчиво заговорила вторая девушка. — Я требую, чтобы вы освободили нас! Я требую объяснений! Выпустите нас немедленно! Вы слышите? Я говорю — немедленно! Фламиниус не обращал на крики никакого внимания. — Ешь свою кашу, Вирджиния, — успокаивающим тоном произнес он. — Что вы собираетесь с нами сделать? — спросила первая девушка. — Не думай пока об этом, — в голосе Фламиниуса звучала доброта и сердечность. — Ешь. — Выпустите нас! — не унималась вторая девушка, барабаня кулачками по металлическим прутьям. — Я требую, чтобы нас немедленно выпустили отсюда! Вирджиния Кент подняла с пола миску и коркой лежащего в ней хлеба набрала немного каши и отправила её в рот. — Запей её водой, — посоветовал медик. Вирджиния сделала глоток из миски с водой. — А ну выпускайте меня отсюда! — срываясь на хрип, повторяла вторая девушка. — Как тебя зовут? — со всей возможной мягкостью спросил у неё Фламиниус. — Вы все сумасшедшие! Просто сумасшедшие! — девушка принялась дергать за прутья. — Выпустите меня немедленно! — Как твое имя? — снова обратился к ней Фламиниус. — Филлис Робертсон, — раздраженно ответила девушка. — Поешь каши, — предложил ей медик. — Это придаст тебе сил. — Ничего я не хочу! — ещё громче закричала девушка. — Выпустите меня отсюда! Фламиниус дал знак стоящему рядом с ним охраннику, и тот, резко выбросив руку, звучно ударил небольшой дубинкой по металлическим прутьям прямо перед лицом девушки. Та с воплем отскочила к задней стенке клетки и прижалась к ней спиной, размазывая по щекам слезы. — Поешь немного овсянки, — посоветовал ей Фламиниус. — Тебе нужно подкрепиться. — Нет, нет, нет, нет! — замотала она головой. — Филлис хорошо помнит плеть, которой её угостили? — спросил Фламиниус. Взгляд девушки наполнился ужасом. — Да, — прошептала она. — Тогда повтори это сама, — потребовал Фламиниус. — О чем он там с ними говорит? — вполголоса обратился я к Хо-Ту, продолжая делать вид, будто не понимаю по-английски. Хо-Ту пожал плечами. — Приучает их к мысли, что они — рабыни, — ответил он. — Я хорошо помню плеть, — едва слышно произнесла Филлис. — Нужно отвечать: Филлис хорошо помнит плеть, — поправил её Фламиниус. — Я не ребенок! — воскликнула девушка. — Ты не ребенок, — согласился Фламиниус. — Ты рабыня. — Нет! — воскликнула девушка. — Нет! Никогда! — Я вижу, плеть ты все же успела забыть, — грустно заметил Фламиниус. — Придется тебе напомнить. — Филлис хорошо помнит плеть, — моментально одеревеневшими губами произнесла девушка. — Отлично, — подытожил Фламиниус. — Ты будешь послушной. Ты будешь есть кашу. И будешь запивать её водой. В глазах девушки вспыхнула ненависть. Их взгляды встретились. Через мгновение она опустила голову. — Филлис будет послушной, — едва слышно произнесла она. — Филлис будет есть кашу. И запивать её водой. — Отлично, — снова произнес медик. Девушка отломила кусок хлеба от лежащего в миске ломтя, подобрала им немного каши и, поморщившись, отправила его в рот. Какое-то время она вяло пережевывала безвкусное месиво и наконец запила его водой. После этого она подняла на нас наполненные слезами глаза. — Что вы собираетесь с нами сделать? — спросила первая девушка. — Как вы, наверное, уже догадались по разнице в силе тяжести, — сказал Фламиниус, — вы находитесь не на Земле. — Он окинул девушек спокойным взглядом. — Вы находитесь на Противоземле. Эта планета называется Гор. — Такой планеты не существует! — тут же заявила Филлис. — Вот как? — рассмеялся Фламиниус. — Все это — выдумки, — уверенно продолжала Филлис. — Эта планета — Гор, — повторил медик. Вирджиния невольно отшатнулась, прижав руки к груди. — Тебе, наверное, приходилось слышать о существовании Противоземли? — спросил Фламиниус. — Только из книжек, — призналась она. Фламиниус рассмеялся. — Да, я читала об этой планете, — продолжала девушка. — Тогда все описанное показалось мне весьма реальным. — Наверное, это были книги о Тэрле Кэботе, — предположил медик. — Все это выдумки, — с непоколебимой уверенностью повторила Филлис. — Больше таких историй появляться не будет, — с грустью произнес Фламиниус. Вирджиния смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами. — Тэрл Кэбот убит, — сообщил Фламиниус. — Это случилось в Ко-Ро-Ба. Куурус, — он указал на меня, — разыскивает его убийцу. — На нем черная одежда, — с удивлением отметила Вирджиния. — Конечно, — подтвердил Фламиниус. — Вы все здесь сумасшедшие, — в очередной раз укрепилась в своей мысли Филлис. — Он из касты убийц, — пояснил Фламиниус. Филлис застонала и обхватила голову руками. — Все это один большой сумасшедший дом, — раскачиваясь из стороны в сторону, пробормотала она. — Нет, это Гор, — с растущей уверенностью заявила Вирджиния. — Но какого же черта нас притащили сюда?! — взорвалась Филлис. — Сильные мужчины, — ответил Фламиниус, — во все времена, даже в истории вашей собственной планеты, отвоевывали у более слабых мужчин их женщин и делали их своими рабынями. — Но мы вовсе не рабыни, — оцепенев, произнесла Вирджиния. — Вы женщины, принадлежавшие слабым мужчинам, мужчинам Земли, — настойчиво объяснял Фламиниус — Мы оказались более сильными. У нас есть корабли, способные пересекать космическое пространство и достигать Земли. Мы покорим Землю. Она будет принадлежать нам. Когда придет время, мы доставим сюда всех землян, как уже поступили с вами. Земля — это планета рабов. Быть в подчинении у более сильных — это естественный удел её жителей. Поэтому вам следует как можно скорее понять, что вы рабы по своей природе, что вы слабы и немощны, а значит, естественно, являетесь рабами жителей Гора. — Мы не рабы, — с непоколебимой уверенностью стояла на своем Филлис. — Вирджиния, — обратился Фламиниус к её соседке, — разве то, что я говорю, не правда? Разве женщина, захваченная у более слабого, побежденного мужчины, не принадлежит более сильному мужчине? И если ей даровано право остаться в живых, разве ей не следует всячески ублажать победителя? — Я преподавала древнюю историю в колледже, — едва слышно произнесла девушка. — Все, что вы говорите, на Земле действительно имело место. — Разве тебе не кажется это естественным? — спросил врач. — Пожалуйста, отпустите нас, — умоляющим тоном пробормотала Вирджиния. — Ты расстроена, — продолжал Фламиниус обработку девушки, — потому что привыкла считать себя существом более высоким по своему социальному положению. Теперь же ситуация в корне изменилась. Твои мужчины оказались слабее нас, и ты вынуждена стать рабыней. Вот и все, — рассмеялся он. — Хотя, конечно, сложно сразу понять, что ты принадлежишь к расе прирожденных рабов. — Пожалуйста, — деревенеющими губами пробормотала Вирджиния. — Перестаньте её мучить! — вмешалась в разговор Филлис. Фламиниус подошел к её клетке. — Что это за металлическая полоса, закрепленная у тебя на щиколотке левой ноги? — спросил он. — Я не знаю, — запинаясь от внезапно подступившего волнения, ответила девушка. — Это анклет — ножной браслет рабыни, — пояснил Фламиниус и снова вернулся к Вирджинии, бессильно повисшей на прутьях клетки, прижавшись к ней лицом. — Ты умная, образованная девушка, — сказал он, спокойно и правильно выговаривая английские слова. — Ты наверняка знаешь один-два древних языка Земли. Ты изучала историю своей планеты. Вероятно даже, что твои успехи в учебе были блестящими. Взгляд Вирджинии беспомощно скользил по лицу медика. — Ты уже довольно долго находишься здесь, — продолжал он. — Неужели ты не обращала внимания на тех мужчин, что тебя окружают? Неужели ты не сравнивала их с мужчинами Земли? Посмотри, — показал он на стоящего рядом высокого, широкоплечего охранника с волевым, решительным выражением лица, — неужели этот мужчина похож на тех, с Земли? — Нет, — покачала головой девушка. — Что говорит тебе твоя женская сущность, когда ты смотришь на них? — Что они — мужчины, — прошептала Вирджиния. — Не похожие на тех, с Земли, не так ли? — Да, совсем не похожие, — словно загипнотизированная, повторила Вирджиния. — Они — настоящие мужчины. Верно? — Да, — смущенно опуская голову, согласилась девушка, — они настоящие мужчины. Мне было интересно, что Вирджиния Кент как женщина очень быстро отметила разницу между мужчинами Гора и Земли. Различия, безусловно, существовали, но я не мог бы, как Фламиниус, интерпретировать их как однозначное свидетельство неполноценности представителей Земли. Как бы то ни было, население Гора берет свое начало от жителей Земли, поэтому отличия должны проявляться в первую очередь в культурных традициях, нежели в умственном и физическом развитии. Нельзя, конечно, не признать, что мужская часть населения Гора физически более развита, но едва ли это можно назвать характерной видовой чертой горианской ветви человечества. Скорее это определяется самим укладом жизни гориан, большую часть времени проводящих на открытом воздухе, лишенных множества благ цивилизации, облегчающих жизнь землян, и поэтому вынужденных все делать своими руками. Все это не могло не привести к образованию определенного культа человеческого тела и появлению собственных критериев оценки физической красоты и совершенства. Еще более спорным является вопрос об интеллектуальном превосходстве гориан. И уж во всяком случае Вирджиния ни в коей мере не могла оценить уровня их развития за столь короткое время. Я думаю, замеченные ею отличия касались скорее психологических аспектов. Мужчина Земли более робок, подавлен и нерешителен, нежели истинный горианин, он тоньше и деликатнее, менее требователен и прямолинеен. Особые условия жизни, традиции культуры ставят горианина в такие условия, которых изначально лишен мужчина Земли: с открытием стабилизирующей сыворотки и как следствие — с появлением возможности бесконечно долго продлевать жизнь человека социальная роль женщины снизилась несоизмеримо; при противодействии полов женщина как существо более слабое, чем мужчина, не обязанная часто рожать, вынуждена была уступить мужчине все вплоть до собственной свободы. Мужчина стал потребителем; женщина — существом, отвечающим его потребностям. — Кем ты чувствуешь себя в присутствии такого мужчины? — продолжал Фламиниус, показывая на охранника. — Женщиной, — отведя взгляд, ответила Вирджиния. Фламиниус просунул руку между прутьями и провел ладонью по горлу и подбородку пленницы. Тело девушки напряглось, но она не пошевелилась. Фламиниус притянул её к себе, и щека девушки коснулась прутьев. — У тебя на левой лодыжке надета металлическая полоса, — сказал он. Девушка попыталась было убрать голову от вдавившихся в щеку металлических прутьев, но не могла освободиться от цепкой руки Фламиниуса. По её лицу покатились слезы. — Что это за полоска металла? — спросил медик. — Это анклет, — не глядя ему в глаза, ответила Вирджиния, — ножной браслет рабыни. Фламиниус развернул к себе заплаканное лицо девушки. Ее мокрые глаза смотрели на него с отчаянием. — Ты хорошенькая рабыня, — доброжелательным тоном произнес он. — Да, — согласилась девушка. — Что — «да»? — Я — хорошенькая рабыня, — оторопело произнесла девушка и неожиданно для самой себя добавила: — Хозяин. Тут она вскрикнула, отшатнулась от металлических прутьев и, упав на колени, залилась слезами. Фламиниус расхохотался. — Ты — чудовище! — закричала Филлис. — Животное! Фламиниус быстрым движением просунул руку между прутьями клетки и, поймав девушку за запястье, рванул её к себе. Та больно ударилась о железную дверь. — Запомни, — зловещим голосом проговорил Фламиниус, — с того момента, как тебе впервые ввели успокоительное и надели на голову капюшон, твоей единственной целью в жизни стало подчинение мужчине, удовлетворение всех его желаний. — Пожалуйста, — пробормотала она, — не надо! — Наручники! — по-гориански приказал Фламиниус, и охранник протянул ему два соединенных цепью металлических кольца. Одно из них Фламиниус защелкнул на правом запястье девушки и, перебросив цепь через проходящий вдоль всех клеток горизонтальный брус, находящийся у неё над головой, надел второе кольцо на её левое запястье. Руки девушки повисли на короткой цепи, и она теперь не могла их опустить. — Пожалуйста, — сквозь слезы просила она. — Ну пожалуйста! — Мне будет очень приятно приручить тебя, — сказал ей Фламиниус. — Отпустите меня, — разрыдалась она. — Нет, — покачал головой медик, — у меня есть для тебя кое-что другое. Девушка удивленно посмотрела на него. — Ты пройдешь полный курс обучения рабыни, — сказал Фламиниус. — Тебя научат стоять, ходить, опускаться на колени, петь, танцевать, удовлетворять тысячи малейших прихотей мужчины, — он расхохотался. — А когда ты в совершенстве всем этим овладеешь, тебя продадут на невольничьем рынке. У девушки вырвался вопль отчаяния. Она залилась слезами. Фламиниус заглянул в глаза Вирджинии. — Ты тоже пройдешь полный курс обучения рабыни, — сказал он. Она печально смотрела на него покрасневшими от слез глазами. — Ты будешь проходить обучение? — поинтересовался он. — Мы должны делать все, что вы пожелаете, — едва слышно ответила Вирджиния. — Мы — рабыни. — А ты будешь проходить обучение? — спросил медик у Филлис, руки которой, скованные цепями, были подняты высоко над головой. — А что будет, если я откажусь? — поинтересовалась она. — Ты умрешь, — ответил Фламиниус. Девушка обреченно закрыла глаза. — Так ты будешь учиться? — настойчиво спросил Фламиниус. — Да, буду, — ответила девушка. — Это хорошо, — он взял девушку за волосы и развернул её лицом к себе. — Значит, ты просишь, чтобы тебе оставили жизнь? Просишь, чтобы тебе позволили пройти курс обучения рабыни? — Да! — с мучительной болью в голосе воскликнула девушка. — Да, прошу! — У кого просишь? — уточнил Фламиниус. — У вас, — захлебываясь слезами, пробормотала она, — у вас, хозяин! Фламиниус отпустил волосы девушки и повернулся к нам. Он снова был профессиональным врачом, спокойным и холодным исследователем. Он взглянул на Хо-Ту и быстро заговорил по-гориански. — Это интересные экземпляры, — сказал он. — Во многом похожие друг на друга, но имеющие и существенные отличия. Общие результаты проведенных с ними тестов заслуживают не просто положительной, но высокой оценки. Их обучение также обещает быть довольно перспективным. — Как они будут его проходить? — спросил Хо-Ту. — Пока сказать этого невозможно, — ответил Фламиниус, — но если мои предположения верны, обе они, хотя каждая по-своему, в процессе обучения покажут довольно высокие результаты. Я думаю, наркотические вещества при этом совершенно не понадобятся. Достаточно будет плети и шокера для рабов. В общем, насколько я предполагаю, весь курс тренировок окажет на них более чем положительное воздействие. Никаких противопоказаний. Колоссальная восприимчивость. Я думаю, нам вполне имеет смысл пойти ещё на некоторые затраты, в том числе и связанные с отсрочкой выставления их на продажу, и заставить их пройти полный курс обучения рабыни. Уверен, их стоимость после этого сторицей окупит все вложенные в них средства. — Но ведь они дикарки, — заметил Хо-Ту. — Верно, — согласился Фламиниус, — и всегда будут ими оставаться. Но именно эта их особенность может придать им в глазах некоторых покупателей особый шик, особую прелесть. — Кернус тоже на это рассчитывает, — с сомнением отозвался Хо-Ту. Фламиниус рассмеялся. — Мало что из расчетов Кернуса не оправдывается впоследствии, — сказал он. — Это верно, — усмехнулся Хо-Ту. — Если потребность в таких женщинах действительно назрела, — сказал Фламиниус, — мы сейчас обладаем прекрасной возможностью её удовлетворить. А удовлетворенная вовремя потребность приносит, как правило, хорошие барыши. — Кернус считает, что время для этого пришло. — Лично я в этом не сомневаюсь, — кивнул Фламиниус. Я посмотрел на девушек, жалобно поглядывавших на нас из металлических клеток. — Я обещаю вам, Хо-Ту, — сказал Фламиниус, — что каждая из этих девиц, пройдя соответствующую подготовку, способна будет доставить своему хозяину непередаваемое наслаждение. Я был рад, что девушки не понимали по-гориански. Думаю, предсказания Фламиниуса были совершенно оправданны. Горианские воспитатели хорошо знают свое дело. И если старший медик утверждает, что из этих девушек выйдут непревзойденные рабыни наслаждений, значит, так это и будет. Вслед за Хо-Ту мы спустились по узкой металлической лестнице. Отойдя в сторону, я подождал, пока он обменивался напоследок с Фламиниусом какими-то замечаниями и соображениями, после чего мы с ним пустились в обратный путь. Все это время, пока мы не оставили за спиной массивные двери четвертого этажа, на котором находились, вслед нам неслись безутешные рыдания одной из земных девушек. Но я, конечно, не обернулся, чтобы посмотреть, какая из них так громко переживает происшедшие в её судьбе трагические перемены.Глава 12. КРЕСТЬЯНИН
В уши ворвался пронзительный крик гоночного тарна, на мгновение перекрывший вопль болельщиков. — Синий! Синий! — безостановочно продолжал скандировать сидящий возле меня человек с синей шелковой повязкой на левой руке. Беспомощно опустив крылья и вскрикивая, птица неудержимо падала с огромного подвешенного на тросе кольца. Она повисла на сетке, натянутой внизу, и всадник, обрезав страховочные ремни, соскочил с её спины, чтобы птица, бьющаяся в сетях, не убила его. Другой тарн, нанесший удар, неуклюже описав круг, развернулся в воздухе, но, жестоко подгоняемый всадником, вовсю использующим стрекало, вновь поспешил к следующему кольцу. — Красный! Красный! Красный! — закричал кто-то рядом. Еще семь птиц, вытянувшись вереницей, пролетели к следующим кольцам. Их возглавлял коричневый тарн, управляемый всадником, одетым в красный шелк. Маленькое седло и короткие поводья тарна были также из красной кожи. Это был только третий круг в десятикруговой гонке, однако уже два тарна барахтались внизу. Я увидел людей, которые со знанием дела передвигались по сетке, приближаясь к птицам с петлями в руках, чтобы связать их клюв и когти. Очевидно, крыло одной из птиц было сломано, поэтому люди, связавшие её, быстро перерезали ей горло, и кровь, стекая сквозь сетку, бурым пятном расплывалась по песку. Всадник тарна снял седло и упряжь с бьющегося в агонии тела и спрыгнул вместе с ними на землю, находившуюся шестью футами ниже. Вторая птица была всего лишь оглушена, и её подтаскивали к краю сетки. Оттуда её сбросят в большую повозку, запряженную двумя тарларионами и покрытую холстом. — Золотой! Золотой! — завопил человек, сидевший через два ряда от меня. Птицы уже обогнули двенадцатикольцевую трассу и опять приближались. Лидировала птица желтых, за ней следовали гарны красных, синих, золотых, оранжевых, зеленых и серебряных. Из толпы доносились пронзительные визги женщин рабынь и свободных: в момент общего азарта различия между ними исчезали. Во время гонки разносчики сладостей, засахаренных фруктов, кал-да, пирожных и паги стояли со своим товаром в проходах и молча наблюдали за происходящим. Многие из них также были кровно заинтересованы в состязании: о сделанных ставках говорили глиняные, покрытые эмалью таблички, лежащие на подносах. Птицы вновь пронеслись над нами. — О, Царствующие Жрецы! — закричал человек рядом со мной. — Подгоните красного! Казалось, вся толпа вскочила с мест, даже те, кто сидел в мраморных ярусах под навесами из пурпурного шелка. Я тоже поднялся, чтобы лучше видеть. Около финишных шестов, девять из которых установили специально перед этой гонкой, располагались места, забронированные для главы городской администрации, посвященных и членов высших каст. На разных уровнях в крытых ложах были установлены кресла. Выше всех, на троне убара, между двумя охранниками в красном одеянии я увидел наклонившегося вперед и поглощенного зрелищем главу городской администрации Хинрабиуса. Неподалеку, также на троне из белого мрамора, окруженный охраной, с надменным и безучастным видом сидел верховный посвященный. Чуть ниже два ряда занимали другие посвященные, которые не смотрели гонки, а произносили молитвы Царствующим Жрецам. Я заметил зеленое знамя, висящее на стене у этих тронов городских правителей, прямо говорящее об их симпатиях. Охраняющие воины были, между прочим, таурентинами, членами дворцовой гвардии, элитного корпуса фехтовальщиков и стрелков, специально отобранными и подготовленными и не зависящими от командиров основных вооруженных сил города. Возглавлял гвардию капитан Сафроникус, наемник с Тироса, который стоял тут же, в нескольких футах за троном. Завернувшись в красный плащ, этот высокий, худощавый человек с узким лицом и длинными руками внимательно наблюдал за толпой. На остальных привилегированных местах под навесами сидели многочисленные представители высших каст. Я заметил среди них торговцев. Это не вызвало у меня никакого протеста, потому что я всегда относился к ним с большей симпатией, чем кто-либо в моей касте. Но я удивился: во времена Марленуса, когда он был убаром Ара, торговцы не имели таких привилегий. Даже его приятель Минтар, великий плут из касты торговцев, и тот не имел преимуществ в выборе места для наблюдения за гонками. С противоположной стороны стадиона донесся сигнал судьи, оповещающий, что одна из птиц пропустила круг, и на вершину шеста был поднят серебряный диск. Раздались тяжелые вздохи одних и воодушевленные крики других. Наездник поворачивал птицу, пытаясь заставить её подчиниться и вернуться к кольцу. Остальные тарны стремительно пронеслись мимо. Где-то внизу, подо мной, один из разносчиков сладостей сердито выбросил четыре пронумерованных серебристых черепка. Теперь тарны неслись через большие кольца прямо передо мной. Лидировал желтый, за ним следовал красный, зеленый вышел на третью позицию. — Зеленый! Зеленый! — скандировала женщина неподалеку от меня, кулаки её сжались, накидка сползла набок. Хинрабиус был очень напряжен; говорили, он много поставил на эти гонки. На низкой стене перед судейской коллегией я увидел только три деревянные птичьи головы — значит, до конца гонки осталось три кольца. Через несколько мгновений наездник желтых с победным криком посадил тарна на шест. Сразу за ним финишировали красный и зеленый. Затем один за другим золотой, синий, оранжевый и серебряный тарны заняли свои места. Два последних шеста оставались пустыми. Я взглянул на главу городской администрации и увидел, что он с возмущением отвернулся и стал диктовать что-то писцу, сидящему, скрестив ноги, у его трона. Верховный жрец, приподнявшись, принял из рук посвященного бокал с кусочками ароматизированного льда. Да, полдень выдался жарким. Толпа, уже не связанная воедино состязанием, медленно разбредалась. Каждый занялся своим делом. Некоторые пошли получать свой выигрыш у букмекеров, столы которых стояли внизу или прямо среди публики. Разносчики сладостей и прочей снеди кричали, привлекая внимание к своему товару. Я услышал, как девушка-рабыня выпрашивала у своего хозяина пирожное. Свободные женщины здесь и там, аккуратно прикрываясь покрывалами, ели сладости. Некоторые, правда, приподнимали их, чтобы выпить воды со льдом. Женщины низших каст пили прямо через вуали, на которых оставались желтые и лиловые пятна. Я услышал двойной сигнал судьи, возвещавший о том, что следующая гонка начнется через десять минут. В толпе некоторые засуетились, пытаясь успеть получить выигрыш. Почти каждый человек имел какой-то знак отличия, определявший его симпатии на гонке. Как правило, это была маленькая нашивка цвета команды на левом плече. Нашивки женщин высших каст изготовлялись из прекрасного шелка, а у женщин низших каст они были просто в виде квадратиков из крашеного репса, пришитых к рукаву. Некоторые хозяева одевали своих рабынь в одежду цвета команды, за которую они болели, другие вплетали в их волосы или повязывали на шею цветные ленты. — Во времена Марленуса гонки в Аре были лучше, — наклонившись ко мне, сказал сосед сзади. Я пожал плечами. Мне не показалось странным, что он заговорил со мной. Прежде чем покинуть дом Кернуса, я сменил одежду черной касты на поношенную красную тунику воина и стер изображение кинжала со своего лба. Так мне было легче передвигаться по городу, меня не замечали и не боялись, люди более охотно разговаривали со мной. Сосед мрачно продолжал: — Но что ещё можно ожидать, когда на троне убара сидит Хинрабиус. — На троне главы городской администрации, — поправил я, не оборачиваясь. — Есть только один первый человек в Аре, — сказал сосед, — Марленус, бывший убаром Ара, — вот убар убаров. — На вашем месте я не говорил бы так, — посоветовал я. — Кому-то это может не понравиться. Марленус, правивший Аром много лет назад, основал империю и установил главенство великого Ара над другими северными городами. Марленуса свергли, когда я похитил Домашний Камень города. Позднее он помогал освобождать Ар от орд Па-Кура, главы касты убийц, который хотел стать убаром города, захватив медальон этой должности и надев пурпурный плащ императора. Но священный Домашний Камень был утерян, к тому же жители Ара опасались Марленуса и его амбиций. Бывшему убару было публично отказано в еде и крове, его изгнали из города без права возвращения под страхом смертной казни. Со своими верными соратниками Марленус удалился в Валтай, откуда были видны башни славного Ара, которым он когда-то управлял. Я знал, что в городе было много людей, не желавших изгнания Марленуса, особенно среди представителей низших каст. Казрак, находившийся на посту главы городской администрации в течение нескольких лет, конечно же, пользовался популярностью, однако его постоянная активность в гражданских и экономических делах, реформа судебной власти и законов, контроль и управление торговлей не вызывали энтузиазма у большинства жителей Ара, особенно у тех, кто с грустью вспоминал славу и блеск власти Марленуса, этого великолепного воина, тщеславного и эгоцентричного, но, несмотря на это, мечтавшего о безопасном мире без границ, центром которого станет Ар. Я хорошо его помнил. Стоило ему взмахнуть рукой, как обнажались тысячи мечей, тысячи глоток выкрикивали его имя, тысячи людей готовы были идти за ним, тысячи тарнов — взлететь. Такого человека нельзя было оставлять в городе, он никогда не смог бы быть вторым. Я услышал троекратный сигнал судьи и увидел, как появились новые тарны. В толпе раздался нетерпеливый крик. Последние ставки были сделаны. В этой гонке участвовало восемь тарнов. Их вывезли накрытых колпаками на повозках без бортов, запряженных тарларионами. Раскрашенные повозки означали цвета команд. Наездники в шелках того же цвета стояли позади тарнов. Эти тарны были, конечно же, гоночными и сильно отличались от обычных грузовых или военных птиц. Разница заключалась не только в дрессировке, хотя и в ней тоже, но и в размере и силе птиц. Одних тарнов готовили специально для тяжелой работы и использовали для транспортировки корзин с грузами. Как правило, эти птицы летали медленнее, чем военные или гоночные, и казались менее злобными. Боевые тарны выращивались сильными и быстрыми. Им были необходимы ловкость, быстрота реакции и боевые инстинкты. Их когти оковывались сталью, поэтому такие птицы становились особенно опасными. Менее тяжелого гоночного тарна могли поднять два человека, клювы они имели легче и уже, чем у других птиц, крылья — шире и короче. Такие крылья позволяли быстро сбрасывать скорость, совершать резкие повороты, маневрировать в воздухе. Эти птицы не могли нести тяжелый груз, поэтому наездники, как правило, подбирались маленького роста, из низших каст, драчливые и агрессивные. Из-за недостаточного веса гоночные тарны не использовались для военных нужд. Такая птица при встрече с военной была бы разнесена в клочья. Несмотря на преимущество гоночных тарнов на коротких дистанциях, им явно не хватало выносливости — после полета в пятьдесят пасангов их короткие крылья ослабевали. С птиц сняли закрывавшие глаза колпаки, и они, хлопая крыльями, взлетели на пронумерованные шесты. Птица, занимавшая внутренний шест, имела неоспоримые преимущества. Я отметил, что он достался зеленому. Данное обстоятельство подтолкнуло некоторых болельщиков слабейшей команды серебряных поставить на зеленого, имевшего наибольшие шансы победить. Для финиша использовались те же самые шесты, что и для старта. Но такой желанный для начала гонки внутренний шест становился самым дальним и неудобным в её конце. Два тарна этой гонки не принадлежали ни одной команде, они были собственностью частных лиц. Их наездники также не входили в команды. Между прочим, хороший наездник ценится не меньше, чем хороший тарн. Опытный гонщик способен вывести на первое место даже начинающую птицу, тогда как отличная, но вяло и небрежно управляемая может остаться далеко позади. — Сладости! Сладости! — раздался писклявый голос где-то рядом. Я взглянул вниз и примерно через четыре ряда увидел жалкую, похожую на обрубок фигурку Хула-дурачка. Прихрамывая и высунув язык, он пробирался по проходу, его большая голова на маленьком толстом теле поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Узловатыми пальцами он сжимал поднос, подвешенный на шее. — Сладости! Сладости! — кричал он. Многие, завидев его, отворачивались, свободные женщины закрывали лица капюшонами. Некоторые мужчины отгоняли дурачка подальше, чтобы он не портил впечатления от гонок. Я заметил, как молодая рабыня купила у Хула на деньги, данные хозяином, какую-то сладость. Я тоже купил бы что-нибудь у него, но не хотел, чтобы он узнал меня, опасаясь, что этот простак сохранил в памяти нашу первую встречу в таверне Спиндиуса, где я спас ему жизнь. — Сладости! Сладости! — выкрикивал маленький Хул. Продажа сладостей была для дурачка наиболее подходящим занятием после долгих лет, проведенных в нищете. Теперь он мог заработать себе на жизнь. Предполагаю, для покупки лицензии на торговлю был использован тот самый золотой, который я дал ему в таверне. — Пожалуй, куплю что-нибудь сладкое, — сказал человек за моей спиной. Я поднялся и поспешил покинуть свой ряд, чтобы Хул не увидел меня. — Эй, сюда! — позвал Хула мой сосед. — Да, господин! — Хул начал пробираться сквозь толпу. Я нашел свободное место в стороне и, услышав, что Хула позвали куда-то вниз, сел. — За кого вы болеете? — спросил меня парень, сидевший рядом. — За зеленых, — ответил я первое, что пришло мне в голову. — А я за золотых, — на его плече была золотая нашивка. Пробил судейский гонг, из толпы раздались крики, все вскочили на ноги, глядя, как тарны взлетают, громко хлопая крыльями. Выгодная позиция при старте позволила зеленому сразу же вырваться вперед. Длина дистанции, на которой соревновались птицы, была равна пасангу — около 3400 футов. Сама трасса для полета походила на узкий прямоугольник с закругленными углами. Направление определялось двенадцатью «кольцами», подвешенными на тросах, прикрепленных к большим опорам. Шесть из этих «колец» были прямоугольными, а шесть — круглыми. Большие прямоугольные «кольца» располагались по три с каждой стороны трассы, круглые, поменьше — на углах разделяющей трассу стены и по одному — на торцах стены. Так, покидая шесты и начиная гонку, тарны сначала пролетали три прямоугольных «кольца», затем поворачивали, преодолевая на повороте три круглых, два из которых находились по углам, затем ещё три прямоугольных, затем второй поворот с тремя круглыми. Выбор курса требовал высокого мастерства от наездников, особенно на поворотах, когда нужно было преодолевать маленькие круглые кольца. Одновременно пролететь сквозь кольцо могли только четыре птицы, если одна летела сверху, другая — снизу и две — по сторонам. Но самые ловкие старались занять центр кольца, чтобы заставить других тарнов удариться о кольцо или вообще пропустить его. Но часто это оказывалось не под силу даже самым маневренным гоночным птицам. Эта гонка была короткой — всего в пять пасангов. К неудовольствию многих, победил в ней тарн, не принадлежавший ни одной из команд, он доставил радость только тем, кто поставил на него. Один из таких счастливчиков оказался рядом со мной. Он вскочил с радостным криком и, спотыкаясь, расталкивая зрителей, стал пробираться вниз, к столам букмекеров. Минус Тентиус Хинрабиус решил покинуть гонки, каждое его движение выражало неудовольствие. Охрана, капитан Сафроникус и остальная свита сопровождали его. К моему удивлению, почти никто не заметил его ухода. Гонки продолжались, но полуденное солнце слепило глаза, и я решил уйти. Я прошел по каменным ступеням мимо нескольких коленопреклоненных девушек-рабынь. Без сомнения, обучение этих девушек шло весьма успешно. Их привели посмотреть на гонки, чтобы они отдохнули и с новыми силами приступили к занятиям. Они выглядели довольными, некоторые даже делали ставки, залогом которых служили бусинки из их украшений. Они были прикованы друг к другу за руки. Возле каждой стоял охранник. Рабыни были одеты в светлые накидки с капюшонами поверх коротких туник. Это одеяние со свободными рукавами и застежкой под подбородком защищало их больше от любопытных взглядов, чем от солнца. Некоторые девушки, судя по лентам на накидках, принадлежали к рабыням белого шелка, другие — красного. Рабыни белого шелка, выходя из дома, обязательно должны были надевать металлические закрывающиеся на замок пояса. Девушки не принадлежали домам Кернуса или Портуса — это были рабыни из менее богатого дома, расположенного, как и все дома среднего достатка, на улице Бранда. Я услышал двойной удар судейского гонга, возвестившего, что следующая гонка скоро начнется. Я пробирался к выходу. Некоторые зрители смотрели на меня с плохо скрываемым упреком, едва ли не с презрением. Фанаты гонок в Аре всегда оставались до конца зрелища, иногда даже задерживались, чтобы обсудить прошедшие соревнования, дискутируя, как бы они сами прошли ту или иную трассу, будь они на месте тарнсменов. А я даже не имел нашивки на рукаве, говорившей о моих пристрастиях. Я намеревался отдохнуть в Капасианских банях, неторопливо поужинать в одной из таверн и затем вернуться в дом Кернуса. Часто в бассейн Синих Цветов приходила девушка по имени Нела, я любилпоплавать с ней наперегонки. Обычно к тому времени, когда я возвращался в дом Кернуса, Элизабет уже заканчивала обедать и ждала меня в нашей комнате. Она рассказывала мне, как провела день, я — как прошел мой. Если Элизабет отпускали после обучения, я брал её с собой на гонки или в баню, но, конечно, не в бассейн Синих Цветов. Прошло уже двадцать дней, как девушек привезли с Валтая. Однако Элизабет и две другие девушки, Вирджиния и Филлис, обучались всего пять дней. Они обрадовались этому решению Фламиниуса и Хо-Ту. Я сам присутствовал при обсуждении и слышал, что девушки согласились на обучение обязанностям рабыни. Правда, я предполагал, что оно начнется немедленно, но этого не произошло. Примерно в течение пятнадцати дней, в то время как другие пленные девушки с Земли были переведены в загоны, Вирджиния и Филлис оставались в тесных клетках с железными дверьми. Эти клетки были сконструированы так, что заключенный не мог в ней распрямиться полностью. По указанию Фламиниуса Филлис на несколько часов в день приковывали наручниками к решетке. Ее кормили жидкой кашей, поили водой из жестяной бутылки, но даже и при этом она оставалась закованной. В конце концов девушка дошла до того, что стала снова и снова спрашивать охранника, который ни слова не знал по-английски, действительно ли их будут обучать. На этот бесполезно, но настойчиво задаваемый вопрос она не могла получить ответа, так как по инструкции охраннику не разрешалось говорить с ней даже по-гориански. Он полностью игнорировал пленниц. Их поили и кормили как зверей, которые в глазах горианцев были такими же рабами Фламиниус не приходил к ним, пока они находились в клетках — стесненные, униженные, одинокие, заброшенные и забытые. Всякий раз, заслышав звук отпирающегося засова, девушки с надеждой смотрели на дверь. Когда же Фламиниус наконец появился, он сообщил, что их не будут обучать. Эти слова вызвали у Вирджинии и Филлис истерику. На следующий день Фламиниус вновь посетил камеру, но только для того, чтобы забрать записи, которые оставил накануне. Жалкие и рыдающие, девушки умоляли выпустить их Фламиниус, тронутый их мольбами, сказал, что поговорит с Кернусом, хозяином дома, и с Хо-Ту, управляющим. Он не возвращался до следующего дня, и только тогда девушки со вздохом облегчения услышали, что Кернус проявил доброту, предоставив им возможность пройти обучение. Однако их строго предупредили, что если они не будут стараться, то их снова вернут в клетки. Девушки со слезами на глазах благодарили Фламиниуса за проявленное участие к их судьбе. Элизабет позвали, когда Вирджинию и Филлис выпускали из клеток. Я сопровождал её. Маленькие двери клеток распахнулись, охранник с кнутом встал над ними, и девушки выползли на железную дорожку. Они не могли стоять выпрямившись. Стражник приковал одно из запястий Филлис к ограде, затем щелкнул наручник и на руке Вирджинии. Он подтащил Вирджинию поближе и поставил её на колени перед Фламиниусом и Хо-Ту. С Филлис он проделал то же самое. — Железо готово? — спросил Хо-Ту у охранника. Тот молча кивнул. По сигналу Хо-Ту охранник поместил Вирджинию в специальное сооружение для клеймления рабов, закрепив её бедра. Она стояла молча, безучастно наблюдая, как раскаленный металл приближается к её телу, и закричала — пронзительно и протяжно — лишь тогда, когда он прикоснулся к ней. Освободив руки и бедра девушки, охранник бросил её, рыдающую, к ногам Хо-Ту и Фламиниуса. Глаза Филлис были полны ужаса, но она, как и Вирджиния, покорно позволила охраннику совершить все приготовления. — Мы до сих пор ставим клеймо вручную, — сказал мне Хо-Ту. — Клейма, поставленные машиной, слишком похожи друг на друга. Покупатели любят, когда рабыни заклеймены вручную. Кроме того, для самих девушек это полезно: когда мужчина ставит клеймо — это делает их покорнее. Тиски — удобная вещь, они позволяют сделать рисунок четким. У Стриуса, — Хо-Ту кивком указал на стражника, — очень хорошее клеймо, одно из лучших в Аре. Почти всегда все получается точно и чисто. В это время Филлис Робертсон беспомощно закричала, запрокинув голову, а когда прошел болевой шок, разрыдалась. Охранник освободил её и бросил рядом с Вирджинией. Обе девушки плакали. Фламиниус, пытаясь привести их в чувство, массировал кожу вокруг клейма. Я был почти уверен, что, ошеломленные болью ожога, они не чувствовали боли, причиняемой им Фламиниусом. Вдруг я услышал рядом с собой позвякивание колокольчиков рабыни и звук шагов. Я обернулся на шум и застыл пораженный. На нас смотрела женщина в шелках удовольствия редкой красоты, но с удивительно холодным и презрительным взглядом. На ней были желтый ошейник дома Кернуса и желтое одеяние. Два ряда колокольчиков позвякивали на её левой лодыжке, на шее висел свисток, а на правой руке стрекало — шокер для рабынь. Никогда раньше я не встречал подобной красавицы: светлая кожа, ярко-красные губы и совершенно черные волосы и глаза. Движения изящного тела этой женщины дразнили воображение. Она смотрела на меня с легкой, едва заметной улыбкой, разглядывая мою черную одежду и изображение кинжала. Ее полные, чувственные губы выдавали капризный характер. Не оставалось никаких сомнений, что эта черноволосая, ослепительно красивая женщина была потомственной рабыней страсти. Я никогда не видел более чувственного создания. — Меня зовут Сура, — сказала она, глядя на меня, — я учу девушек доставлять удовольствие мужчинам. — Вот они, — указал Хо-Ту на Элизабет и двух только что заклейменных девушек. Фламиниус поднялся, оставив Филлис и Вирджинию рыдать на полу. — Встаньте на колени, — сказала им Сура по-гориански. Фламиниус перевел. Девушки с трудом исполнили её приказание. Она обошла их вокруг, внимательно рассматривая, и обратилась к Элизабет: — Сними одежду и иди к ним. Элизабет встала на колени между Вирджинией и Филлис. По приказу Суры руки Элизабет были скованы за спиной. — Ты у них старшая? — спросила у неё Сура. — Да, — ответила Элизабет. Сура щелкнула шокером и повернула диск. Его конец стал накаляться, приобретая ярко-желтый цвет. — Да, госпожа, — поправилась Элизабет. — Ты из варваров? — Да, госпожа. Сура с презрением плюнула ей под ноги. — Они все из варварского племени, — подтвердил Хо-Ту. Сура обернулась и посмотрела на него с отвращением: — Интересно, как Кернус представляет себе обучение варваров? Хо-Ту пожал плечами. — Сделай, что сможешь, — сказал Фламиниус. — Эти рабыни достаточно умны и подают большие надежды. — Что ты в этом понимаешь! — процедила Сура. Фламиниус смущенно опустил взгляд. Сура опять подошла к девушкам, взяла Вирджинию за подбородок и посмотрела ей в глаза. — Слишком худое лицо, местами пятна, — сказала она. — Слишком худа, слишком. Хо-Ту пожал плечами. Сура взглянула на Элизабет. — А эта из племени тачаков. С таким лицом только за босками и ухаживать. Элизабет благоразумно удержалась от комментариев. — И, наконец, эта, — произнесла Сура, рассматривая Филлис. — У неё тело рабыни, но посмотрите, как она двигается. Я знаю этих варваров, они не могут даже стоять прямо, не говоря уже о том, что совершенно не умеют нормально ходить. — Сделай, что сможешь, — повторил Фламиниус. — Это безнадежно, — Сура отступила назад, — из них ничего нельзя сделать. Продайте и успокойтесь. Они годятся только для кухни. Она выключила шокер. — Сура… — начал Фламиниус. — Кухонные девки, — оборвала его Сура. Хо-Ту согласно закивал головой: — Она права. — Но… — запротестовал Фламиниус. — Кухонные девки, — настойчиво повторил Хо-Ту. Сура победоносно улыбнулась. — Из них ничего не получится. Никто не сможет их воспитать, даже Сура, — сказал Хо-Ту, подавая знак Фламиниусу. Тот, догадываясь, заулыбался. — Действительно, никто не сможет. Никто, кроме… Тетрайт из дома Портуса. — Я совсем забыл о ней, — спохватился Хо-Ту. — Тетрайт невежественна, как тарларион, — раздраженно прошипела Сура. — Зато она лучший воспитатель рабынь в Аре, — возразил Хо-Ту. — Я, Сура, лучший воспитатель, — сказала красавица недовольно. — Конечно, — Хо-Ту улыбнулся. — Думаю, — вмешался Фламиниус, — что даже Тетрайт из дома Портуса не сможет обучить этих рабынь. Теперь Сура решила рассмотреть девушек повнимательней. — Не пугайся, моя птичка, — сказала она по-гориански, приподнимая пальцем подбородок Вирджинии, — возможно, некоторым мужчинам нравятся худые лица с плохой кожей. Зато у тебя серые глаза, а это — большая редкость. — Она взглянула на Элизабет. — Ты, несомненно, очень глупа. — Не думаю, — ответила Элизабет, едко добавив: — Госпожа. — Неплохо, — пробормотала Сура, — неплохо, — и обратилась к Филлис, — а ты что скажешь, девушка с телом рабыни страсти? Сура взяла выключенный шокер и провела им вдоль тела Филлис, прикасаясь к ней холодным металлом. Инстинктивно Филлис попыталась избежать прикосновения, слегка отклонившись. Даже боль от ожога и долгое сидение в клетке не отразились на изящных движениях её тела. Показав на Вирджинию и Филлис, Сура спросила Хо-Ту: — Как вы представляете себе обучение рабынь без ошейников? Хо-Ту усмехнулся. — Позовите кузнеца! — приказал он охране — Подготовьте ошейники! К большому удивлению девушек, охранник снял с них наручники, и Фламиниус предложил им немного пройтись по комнате. Преодолевая боль, неловко двигаясь и спотыкаясь, они добрались до стены и, держась за нее, стали медленно делать шаг за шагом. Элизабет подошла к девушкам, однако, пытаясь помочь, она не разговаривала с ними, так как понимала, что в данной обстановке может говорить только по-гориански. Наконец появился кузнец с двумя узкими полосками железа — в полдюйма шириной и пятнадцать дюймов длиной. Девушкам указали на наковальню. Сначала Вирджиния, а потом Филлис положили туда головы, и кузнец уверенными движениями тяжелого молотка согнул железо в кольцо так, что концы брусков сошлись. И склепал их. — Если обучение пройдет успешно, — сказал Фламиниус девушкам, — через некоторое время на вас наденут красивые ошейники, — он кивнул на желтый, покрытый эмалью ошейник Элизабет с надписью о принадлежности к дому Кернуса. — Они даже будут с замками. Вирджиния безучастно посмотрела на Фламиниуса. — Ведь ты хочешь носить такой красивый ошейник? — спросил он её. — Да, хозяин, — безучастно ответила она. — А ты, Филлис? — Да, хозяин, — едва прошептала та. — Это я буду решать, когда они получат съемные ошейники и получат ли они их вообще, — вмешалась Сура. — Конечно, ты, — поспешно согласился Фламиниус, согнувшись в поклоне и отступая на шаг. — На колени! — приказала Сура, указывая на камни перед собой. На этот раз Вирджиния и Филлис не нуждались в переводе и вместе с Элизабет встали на колени перед Сурой. Сура повернулась к Хо-Ту. — Тачакская девчонка может жить с убийцей. Я не возражаю. Остальные пусть отправляются в кельи рабынь красного шелка. — Но они рабыни белого шелка, — заметил Хо-Ту. Сура рассмеялась: — Хорошо, в кельи рабынь белого шелка. Кормите хорошо. Вы почти изуродовали их. Не знаю, как обучать искалеченных варваров. — Ты сделаешь это блестяще, — польстил ей Фламиниус. Сура одарила его холодным взглядом, и ему пришлось опять опустить глаза. — На первых порах мне нужен кто-нибудь, говорящий на их языке, — сказала она. — Они должны выучить горианский, и как можно быстрее. — Я пришлю человека, который сможет говорить с ними, — пообещал Фламиниус, — и устрою их обучение горианскому. — Переведи, — бросила она Фламиниусу и, повернувшись к девушкам, начала говорить короткими предложениями, делая паузы, чтобы Фламиниус мог перевести: — Я — Сура. Я буду вас обучать. В часы обучения вы мои рабыни, и я буду делать с вами все, что захочу. Вы будете работать. Работать и учиться. Я научу вас, как стать привлекательными. Вы будете работать и учиться. — Бойтесь меня, — и, не сказав больше ни слова, она включила шокер и повернула диск. Конец начал накаляться. Внезапно она ударила вспышкой всех троих. Должно быть, заряд был очень сильный — под мощным потоком обжигающих желтых лучей девушки закричали от боли. Снова и снова Сура направляла на них стимулятор, а они, оглушенные и обезумевшие от боли, могли только кричать и плакать. Даже Элизабет, обычно бодрая и подвижная, казалось, была не в себе. Сура выключила стимулятор, девушки остались лежать на каменном полу, с ужасом глядя на неё. — Бойтесь меня, — сказала Сура мягко. Фламиниус перевел. — Пришлите их в мою комнату в шестом часу. Она повернулась и ушла, позвякивая колокольчиками на лодыжках.Я покинул свое место и ярус за ярусом начал спускаться по длинной каменной лестнице. Кто-то, как и я, тоже покидал стадион, навстречу нам поднимались те, кто после трудового дня только ещё шел смотреть гонки. На одной из межъярусных площадок собравшиеся в кружок юноши играли в кости. На первых ярусах царило оживление. Здесь располагались длинные ряды торговых палаток с дешевыми безделушками: картинами на ткани, амулетами и талисманами, четками, разнообразными изделиями из стекла и металла, бусами из ракушек, полированными перламутровыми брошками, покрывалами и туниками цветов каст, дешевыми ножами, ремнями и кошельками, флаконами духов, глиняными табличками с изображением стадиона и летящих птиц и прочими мелочами. В одной палатке торговали сандалиями, торговец кричал, что точно такие же сандалии носит победитель гонок Менициус из Порт-Кара. Этот тарнсмен действительно одержал более шестисот побед на гонках и стал одной из самых популярных личностей в Аре и других северных городах. Поговаривают, что в обычной жизни это жестокий, распущенный, корыстный человек. Может быть, это правда, но как только он садится в седло гоночного тарна, от него невозможно отвести взгляд. Никто не управляет тарном так, как Менициус из Порт-Кара. Сандалии, как я заметил, раскупались очень быстро. Ко мне дважды подходил человек, торгующий небольшими рукописными свитками, содержащими информацию о гонках. Там были списки птиц и их наездников, время, показанное ими в предыдущих полетах, и иные подобные сведения, которые можно было встретить на каждом шагу на больших информационных листах. — Я одинока, — протянула ко мне руки девушка-рабыня, стоящая на коленях в одной из палаток. Она была на привязи, а её хозяин, пытавшийся сдать девушку в аренду, держал её цепь с кожаной петлей. — Возьмите её. Бедная девушка скучает. Всего лишь медная монета. Я отвернулся и, пробираясь сквозь толпу, поспешил прочь. Когда я проходил под главной аркой стадиона, выходящей прямо на улицу Тарнов, я услышал сзади обращенный ко мне вопрос: — Похоже, вам не понравились гонки? Это был голос человека, который сидел сзади меня на стадионе и пренебрежительно отзывался о правящем Аром Хинрабиусе, а потом покупал сладости у Хула-дурачка. Что-то очень знакомое послышалось в этом голосе. Я обернулся. Передо мной стоял человек с чисто выбритым, широким, благородным лицом, наполовину закрытым крестьянским капюшоном. На нем была одежда из репса, которую носили низшие горианские касты. Увидев однажды, этого человека уже невозможно было забыть. Я сразу узнал его, даже в одежде крестьянина и без бороды. В правой руке он держал тяжелый посох. Улыбнувшись мне, крестьянин повернулся и зашагал прочь. Я последовал за ним, пытаясь догнать, но тут же столкнулся с Хулом-дурачком, который не смог удержать поднос и рассыпал все сладости. Я попытался перешагнуть через Хула, но замешкался, и в это время высокий человек в крестьянской одежде исчез. Я побежал следом, но разыскать его в толпе уже не смог. Хул сердито ковылял сзади, дергая меня за одежду и причитая: — Заплатите! Заплатите! Я посмотрел в его бесхитростные глаза и понял, что Хул не узнает меня. Его примитивный мозг не смог удержать в памяти образ человека, спасшего ему жизнь. Я дал ему серебряную монету, которой было более чем достаточно, чтобы заплатить за все сладости, и пошел дальше. Хул, ковыляя за мной, ещё долго выкрикивал слова благодарности. Я напряженно думал, что бы это могло значить? Почему он появился в Аре? Ошибки быть не могло — этот человек с посохом в одежде крестьянина был Марленусом.
Глава 13. НОЧНОЙ ПОЛЕТ
— Не понимаю, как это могло случиться, — склонись надо мной, изумленно восклицала Нела, в то время как я, лежа на животе на мягкой подстилке, медленно впадал в дремоту от ласковых прикосновений её нежных, массировавших мне кожу рук. — Дочь Минуса Тентиуса Хинрабиуса охранялась, как никто другой, — продолжала недоумевать девушка. Не слишком заинтересованный, я буркнул в ответ что-то невнятное. Как и другие в банях, Нела немногое знала о сенсационном исчезновении — предполагаемом похищении Клаудии Тентиус Хинрабии, высокомерной и избалованной дочери главы городской администрации. Говорили, что она исчезла из Главного Цилиндра, расположенного в части города, отданной главе городской администрации, его семье и компаньонам под жилые кварталы, то есть практически из-под носа охранников. Неудивительно, что Сафроникус, капитан стражи, был попросту взбешен. Он организовал поиски не только по всему городу, но и по его окрестностям, интересовался любыми сообщениями, имевшими даже отдаленное отношение к случившемуся. Глава городской администрации, оскорбленный и скорбящий, вместе с супругой и другими членами высочайшей семьи заперся в своих апартаментах. Весь город гудел, по аллеям, улицам и мостам славного Ара стремительно распространялись сотни слухов. С крыши цилиндра высоких посвященных Комплициус Серенус предлагал жертвы, произносил молитвы, прося всемогущих Царствующих Жрецов позаботиться о скорейшем возвращении девушки и о том, чтобы её не нашли мертвой или обесчещенной рабством. — Не так усердно, — зароптал я. — Слушаюсь, хозяин, — отозвалась Нела. Допуская, что Клаудия Тентиус Хинрабия может быть похищена, я не отрицал возможности и других причин её исчезновения. Похищение женщин на Горе не редкость; насколько мне известно, не существовало города, в котором не украли хотя бы одну. Мужчины брали в плен женщин своих врагов, молодые тарнсмены часто захватывали девушек, предпочтительно свободных, в помощь по хозяйству своим сестрам. Надеясь облегчить свою жизнь, сестры нередко и сами подстрекали братьев к этому. В случае успеха молодые тарнсмены возвращались из полета со связанной девушкой поперек седла. Сестры радостно встречали их и с энтузиазмом начинали готовить пленницу для Праздника обручения. Сомнительно, однако, что кто-то решил выкрасть надменную Клаудию Хинрабию, чтобы предложить ей станцевать в прекрасном шелковом наряде на Празднике обручения. Скорее всего, она украдена с целью заполучить выкуп. Но как? Одно дело — накинуть петлю на девицу где-нибудь на высоком мосту и взвиться с ней над стенами города и совсем другое — выкрасть дочь главы городской администрации из собственного дома и беспрепятственно скрыться. Я знал охранников — это были искусные воины, осторожные и ловкие. Думаю, женщины Хинрабиусов могли чувствовать себя в полной безопасности. — Возможно, уже завтра условия выкупа будут известны, — предположила Нела. — Возможно, — вяло согласился я. Моя безучастность объяснялась не столько сонливостью после купания и массажа, сколько тем, что я был больше обеспокоен появлением в Аре Марленуса. Несомненно, он оценивал опасность, которой подвергался, находясь в Аре, знал, что, если его обнаружат, сразу убьют. Что же заставило его появиться в столь опасном для себя месте? Я не связывал появления Марленуса с исчезновением девицы Хинрабиусов, так как её похитили в то самое время, когда я столкнулся с ним под аркой стадиона. К тому же такое похищение, с точки зрения простого обывателя, довольно дерзкий жест, он может быть прощен молодому, неопытному тарнсмену, но человеку, столь мудрому, как Марленус, никогда и в голову не придет совершать что-либо подобное, поскольку ясно, что одним этим можно восстановить против себя весь город. Если бы Марленус хотел нанести удар Хинрабиусам, он, вероятнее всего, сам бы прилетел на тарне к Главному Цилиндру. Марленус, я уверен, никоим образом не причастен к похищению этой девицы. Интересно, что же привело его в город? — Как ты думаешь, какой выкуп запросят за столь знатную даму? — спросила Нела. — Не знаю, — признался я и рискнул предположить: — Может быть, сорок кирпичей? Нела расхохоталась. Ощущая сильные, энергично движущиеся руки девушки на своем позвоночнике, я старался прочитать и её мысли. — Было бы забавно, — злобно произнесла она, — если бы кто-то захватил её в плен, надел ошейник и держал бы как рабыню. Я перевернулся и, улыбаясь, посмотрел на Нелу. — Я забылась, господин, — она потупила взгляд. Крепкая, невысокая Нела была великолепной пловчихой, сильной и быстрой. Глаза её поражали изумительной синевой. Только покрывало окутывало тело девушки, светлые волосы, чтобы не мешали в воде, были коротко подстрижены; во время плавания банные рабыни часто носили на голове нечто, напоминающее чалму, из широких блестящих кожаных полос. На шее Нелы красовался ошейник с надписью: «Я — Нела из Капасианских бань, бассейна Синих Цветов. Я стою одну серебряную монету». Нела была дорогой рабыней, ведь серебряная монета приравнивалась к сорока медным. Все девушки бассейна Синих Цветов стоили столько же, за исключением новичков, оцениваемых десятью, самое большее — пятнадцатью медяками. Капасианские бани насчитывали дюжину бассейнов. В некоторых, больших, девицы шли за бесценок — за одну медную монету. Оплата давала право использовать рабыню так долго, как пожелает клиент, правда, в рамках часов работы бассейна. Когда я впервые увидел Нелу несколько дней назад, она в одиночестве развлекалась в бассейне, выполняя различные кульбиты. Одно мгновение — и я, очутившись в воде, схватил девицу за ногу, притянул к себе и поцеловал. Мне понравились её губы, её прикосновения. Оторвавшись друг от друга, мы оба рассмеялись. Я поинтересовался, сколько она стоит. — Один серебряный, — ответила она и, улыбаясь, добавила: — Но сначала ты должен поймать меня. Я знал эту игру. Хотя банные девушки были рабынями, они осмеливались бросать вызов и убегать от преследователя. Я рассмеялся. Она, увидев мою реакцию, тоже расхохоталась. Обычно в таких случаях девицы лишь притворялись уплывающими, легко позволяя себя догнать и схватить. Думаю, если бы они пожелали, многие посетители не смогли бы их догнать. Говорили, они плавают лучше рыб, так как большую часть времени проводят в воде. — Взгляни туда, — я указал в дальний конец бассейна, находящийся примерно в пятидесяти ярдах от нас. — Если мне не удастся поймать тебя до того края, ты будешь свободной весь день. Она, двигая в воде ногами и руками, недоуменно смотрела на меня. — Я заплачу за тебя, — объяснил я, — но оставлю тебя в покое, не заставлю обслуживать меня. Она бросила взгляд в сторону низкорослого охранника, на плече которого висел металлический ящик с прорезью, и переспросила: — Господин предлагает это серьезно? — Серьезно. — Если я не захочу, ты не сможешь поймать меня, — предупредила она меня. — В таком случае ты будешь свободна целый день. — Я согласна. — Тогда — вперед! Она вновь рассмеялась и, перевернувшись на спину, грациозно поплыла в направлении противоположного конца бассейна. Заметив, что я не преследую её, она на мгновение остановилась. Девушка явно не спешила. Если бы она захотела, то плыла бы, как водяная ящерица, быстрыми рывками. Ей хотелось подразнить меня, и она была сбита с толку, обнаружив, что я не бросился за ней. Достигнув середины пути, она опять остановилась и, оглянувшись, удивленно посмотрела на меня. И вот тут-то я и рванулся вперед. Судя по звукам, и она продолжила движение. Как я понял позже, Нела неспешно плыла на спине, пока ей не стало ясно, что вскоре я её догоню. Тогда она перевернулась на живот и принялась легко грести, изредка поглядывая назад. Увидев, что нас разделяет всего лишь около десяти ярдов, она стала грести чуть проворнее. Но я настигал её, так как плыл, как никогда прежде, разрезая воду телом, словно ножом. Шум волн оглушал меня, каждый вздох, казалось, взрывал легкие. В голове у меня промелькнула мысль, что завтра я вряд ли смогу вообще двигаться. Она же, оглянувшись ещё раз и увидев, что расстояние между нами сокращается, видимо не желая терять день свободы, мощно загребала руками и ногами и, стремительно вырвавшись вперед, заскользила по поверхности воды. Но я настигал её. Теперь она двигалась так быстро, как только могла, — прекрасная нимфа в фонтанах радужных брызг. Поднатужившись, я прибавил еще, каждый мой мускул дрожал от азарта преследования. Я знал, что догоню её. Поняла это и она и сразу стала похожа на взбесившуюся сирену — громко закричав от возбуждения, она, как одержимая, замолотила по воде руками и ногами. Это было ошибкой — она сбила дыхание, и, хотя в ход была брошена вся энергия, хотя красота движений поражала, ритм все же был утерян, взмахи стали неровными, девушка задыхалась. Правда, она изо всех сил сопротивлялась, стараясь спастись, но дистанцию она проиграла. Когда я схватил её за колени, она в ярости зарычала и начала бороться, стараясь освободиться. Я перевернул её на спину, схватил за ошейник и, не обращая внимания на её отчаянные попытки сбросить мою руку, медленно, с триумфом отбуксировал к краю бассейна. Выбравшись в уединенное место, скрытое от посторонних глаз высокими травами и папоротниками, я поднял Нелу из воды и положил на оранжевое покрывало, рядом с которым оставил свою одежду. — Кажется, ты потеряла свободу на сегодня, — сказал я. Мне нравилось прикасаться к её мокрому телу. В глазах Нелы блестели слезы. — С вас серебряный, — раздался голос откуда-то сзади. Я предложил охраннику самому взять плату из кошелька и вскоре услышал звяканье упавшей на дно монеты, затем звук удаляющихся шагов. — Как тебя зовут? — спросил я. — Нела, если это имя нравится господину. — Мне нравится. Обняв девушку, я приник к её губам, она руками обвила мою шею. Мы целовались, затем плавали и вновь целовались и плавали. Нела намазала меня целебными грязями, вызывающими расслабление, помыла, сделала стимулирующий массаж и втерла в кожу ароматизированные масла. После этого мы долго лежали рядом, глядя вверх на голубоватый полупрозрачный купол бассейна Синих Цветов. Я знал, что в Капасианских банях есть несколько бассейнов, они отличались формой, размерами, интерьером и запахом. В бассейне Синих Цветов вода была приятно прохладной, в воздухе витал аромат веминиума, синего, дикорастущего цветка, обычно встречающегося на склонах нижних пастбищ Тентиса. Стены, колонны, даже дно бассейна были украшены изображением веминиума. Бассейны и дорожки вокруг были мраморными, остальное пространство занимали травы, папоротники, иная флора. Здесь и там можно было найти отличные укромные местечки для отдыха. Хотя я и был наслышан о великолепии других бассейнов Капасианских бань: Тропического, Северных Лесов, Роскошного Хинрабиусов, но, держа в объятиях Нелу, я не желал большего и наслаждался бассейном Синих Цветов. — Ты нравишься мне, — прошептала она. Я поцеловал её и вновь устремил взгляд в потолок Я вспомнил тачака Гарольда — бассейны, несомненно, прекрасны, но не стоит забывать, что где-то рядом, в темноте, под зорким взглядом охранников в цепях томятся банные рабы — чистильщики и ремонтники, и девушки, проходящие курс обучения банных рабынь. Гарольд юношей сам был банным рабом в Тарии. Он рассказывал мне, что таких девушек, чтобы они стали более послушными, бросали в клетки к мужчинам-рабам. Я крепче прижал к себе Нелу, она взглянула на меня с недоумением. Нела стала рабыней в четырнадцать лет. К своему удивлению, я узнал, что она уроженка Ара и в детстве жила вместе с отцом. Он был азартным, но неудачным игроком, и после его смерти остались многочисленные долги. По горианским законам дочь была обязана оплатить их, а если она была не в состоянии сделать это, то тогда вместе со всем своим имуществом выставлялась на продажу на публичном аукционе, и выручкой погашались долги кредиторам. Нелу продали первой за восемь серебряных одному из кредиторов отца — владельцу общественной кухни. Стремясь получить выгоду от покупки, он заставил девочку работать на кухне посудомойкой, где она и прожила год, спя на соломе, скованная цепью. Когда тело Нелы приобрело женские очертания, хозяин взял её в Капасианские бани и сразу же, не торгуясь, получил за неё сумму в четыре золотые и четыре серебряные монеты. Начав работать в одном из бассейнов всего лишь за медную монету, через четыре года Нела стала банной рабыней бассейна Синих Цветов, стоящей один серебряный. И вот спустя несколько дней после нашей первой встречи с Нелой я лежал на толстой махровой подстилке, наслаждаясь массажем и ароматом душистых масел и трав.— Надеюсь, — продолжала Нела, растирая мое тело несколько энергичнее, чем было необходимо, — Клаудия Тентиус Хинрабия станет рабыней. Приподняв плечи, я повернул голову и посмотрел на нее: — Ты не шутишь? — Нет, — резко бросила Нела. — Пусть её заклеймят и наденут на шею ошейник. Пусть ей придется насильно доставлять удовольствие мужчинам. — За что ты её так ненавидишь? — поинтересовался я. — Она свободна, богата, высокого происхождения. Пусть и такие женщины узнают, каково быть закованной. Пусть потанцуют под ударами кнута. — Ты бы лучше пожалела её, — посоветовал я. Откинув голову назад, Нела расхохоталась. — Возможно, она невиновна, — добавил я. — Однажды она приказала отрезать уши и нос одной из своих рабынь лишь за то, что та уронила зеркало. — Откуда ты знаешь об этом? Девушка усмехнулась: — В Капасианских банях известно обо всем происходящем в Аре, — она пристально посмотрела на меня и повторила: — Надеюсь, её сделают рабыней и продадут в Порт-Кар. Мне стало ясно, что Нела люто ненавидит эту девицу. — Хинрабиусов любят в Аре? — спросил я. — Нет. — Я увидел, что взгляд девушки устремлен куда-то вверх. — А что говорят о Казраке? — Что он был добрым главой городской администрации. Но ведь его больше нет. Я перевернулся на живот. Девушка вновь начала массировать мою спину. Вдыхая аромат масел, я ощущал тепло её рук. — Маленькой девочкой, ещё свободной, я видела однажды Марленуса, — неожиданно произнесла Нела. — Кого? — переспросил я. — Марленуса, убара убаров. Один его голос внушал благоговение. — Возможно, наступит день, когда Марленус вернется в Ар, — сказал я. — Не говори так, — испугалась Нела. — В Аре сажают на кол и за меньшее. — Я слышал, он на Валтае, — продолжал я. — Минус Тентиус Хинрабиус несколько раз посылал на Валтай сотни воинов поймать и убить Марленуса, но они так и не нашли его. — Почему он хочет убить Марленуса? — Они боятся его, — ответила Нела. — Боятся, что он снова вернется в Ар. — Разве такое возможно? — В наши дни все возможно. — А ты хотела бы видеть Марленуса снова в Аре? — спросил я. — Он был, — гордость прозвучала в голосе девушки, убаром убаров. Ее руки были сильны, но сейчас я почувствовал, что они дрожат. — Знаешь, что он сказал, когда, лишив хлеба, соли и огня, его прогнали из Ара, приказав под страхом смертной казни никогда не возвращаться сюда? — спросила она. — Что? — Даже не знаю, говорить ли тебе… — Ты, наверное, сама не веришь в это. — Я могла бы сказать тебе, что я слышала, но будет лучше, если ты не узнаешь об этом. — Как хочешь, — я услышал в её голосе страх. — Он сказал: «Я вернусь в Ар». — А ты хотела бы видеть его на троне? — поинтересовался я. Она усмехнулась: — Я местная уроженка. А он — Марленус, настоящий убар убаров Арской Империи! Я перевернулся, обнял Нелу и поцеловал. Я не стал ей рассказывать о том, что сегодня в полдень видел Марленуса в Аре.
Выходя из бань, я столкнулся со старшим смотрителем, которого видел на улице, когда сражались игрок и винодел. Это был низкорослый человек с коротко подстриженными каштановыми волосами и суровой квадратной физиономией. На его рукаве красовалась зеленая повязка. — Вижу, теперь вы носите красную одежду воина. Она лучше, чем черная убийцы, — заметил он. Я не ответил. — Знаю, при охоте полезна маскировка, — он ухмыльнулся. — Мне понравилось, что вы дали игроку золотой. — Он не принял его. Сказал, это черное золото. — Да, это было так, — согласился старший смотритель и повторил: — Это было так. — Теперь мне нужно достать немного желтого золота. Я повернулся, чтобы уйти, и услышал: — Если намереваетесь пообедать где-нибудь поблизости, разрешите мне присоединиться к вам? Я не возражал. — Я знаю отличную таверну зеленых. Там неплохие закуски и вина. — О, я голоден и не прочь выпить, — откликнулся я, — скорее ведите меня в эту таверну.
Таверна, как и Капасианские бани, находилась в двух шагах от стадиона. Называлась она просто «Зеленой таверной». Ее владельцем был плешивый красноносый парень по имени Климус. Рабыни, обслуживающие здесь посетителей, носили зеленые шелка удовольствий, столы, стены и даже занавески также были зелеными. На стенах тут и там пестрели списки рекордов тарнсменов команды, красовались портреты знаменитых наездников-победителей, выступавших за зеленых, висели седла и упряжи чемпионов прошлых лет. Однако нынешним вечером посетители таверны были в подавленном настроении — ни один из зеленых не вошел в число победителей гонок. Поэтому вместо состязаний в таверне обсуждалось исчезновение дочери главы городской администрации, высказывались предположения о её возможном местонахождении, дискутировалось о том, как же её можно было выкрасть при стольких охранниках. К тому же, когда это все произошло, около Главного Цилиндра не было замечено ни одного тарна, ни одного чужеземца, видели только людей, часто бывающих в цилиндре. В Аре повсюду говорили, что за всем этим скрывается какая-то тайна. Старший смотритель, которого звали Мипом, заказал жареного мяса боска, желтого хлеба, гороха, маслин и сыра. Я купил паги, и мы не единожды осушали и вновь наполняли кружки. Принимая во внимание касту, к которой принадлежал Мип, и глядя на его короткую кожаную куртку, кепку с зеленой кисточкой, стриженые волосы, становилось ясным, что старший смотритель не богат. Волосы стригли все работники, обслуживающие тарнов, работа у них была не из легких. По каким-то непонятным причинам Мип, казалось, проникся ко мне симпатией. Он очень много говорил об организации гонок, о разногласиях в этих вопросах, об обучении тарнов и тарнсменов, о планах зеленых и других команд, о выдающихся птицах и всадниках. Я и не предполагал, что узнаю так много нового. Когда мы все съели и выпили, Мип, похлопывая меня по плечу, пригласил посетить стойла тарнов в цилиндре, где он работал. Я обрадовался приглашению, так как никогда прежде не видел ничего подобного. Мы побрели по темным улицам Ара. Несмотря на мои опасения, к нам никто не пристал. Видимо, меч, висящий у меня на боку, разубедил желающих позариться на наши кошельки или жизни. В Аре редко встречались грабители, рискующие напасть на воина. Стойла занимали примерно одну шестую часть огромного цилиндра, где, кроме них, располагались многочисленные конторы и общежития зеленых. Здесь бережно хранились вещи, принадлежавшие истории зеленых, призы и списки рекордов, а ведь это был один из четырех цилиндров зеленых в городе. Я заметил, что мой приятель был, кажется, старшим в этих огромных стойлах, занимающих столько этажей цилиндра. Под крышу уходили насесты — толстые деревянные изогнутые жерди, закрепленные в стенах цилиндра. Хотя многие из них сейчас пустовали, вокруг было около сотни прикованных цепями птиц. Насколько я знал, раз в два дня, когда по стойлам не разгуливали посторонние, птицам разрешалось разминаться. Вода для питья на треугольной платформе подавалась прямо к насестам, но и на полу стояла цистерна. Пищу для тарнов, а употребляли они только мясо, вешали внизу на крюк и с помощью лебедок поднимали к насестам. Гоночные тарны ценные птицы, и смотрители не хотели, чтобы они покалечили друг друга в борьбе за добычу. Войдя в стойла, Мип сразу же снял с крюка кусок мяса, с соседнего взял другой и протянул мне. Гулять здесь без такой приманки было занятием весьма опасным. Ответив на приветствия, Мип начал свой обход. С ловкостью, которая могла появиться только после многих лет работы в стойлах, он карабкался по деревянным балкам, иногда не меньше сорока футов высотой, и проверял птиц одну за другой. Возможно, потому, что был слегка пьян, я последовал за ним. Спустя какое-то время мы оказались около одного из четырех широких открытых порталов, предназначенных для доступа свежею воздуха и приема птиц с улицы. Балка для посадки тарна выходила через проем и выступала далеко вперед от стены цилиндра, нависая над городом. Огни ночного Ара поражали своей красотой. Я выглянул наружу: крыша находилась от меня в десяти футах. Человек, если он был достаточно смел и ловок, мог спрыгнуть с крыши и, схватившись за балку, проникнуть в цилиндр. Однако великолепие ночною Ара отвлекло меня от этих мыслей. Я всегда восхищался этим городом его мостами, фонарями, светящимися окнами бесчисленных цилиндров. Тут я почувствовал, что Мип стоит позади меня. Посмотрев вниз, я покачал головой: улица, казалось, качалась подо мной. Далеки внизу два или три человека шли с факелами в руках Мип приблизился ко мне. Повернувшись, я улыбнулся ему, он отступил и сказал: — Ты бы лучше не стоял на краю. Там опасно. На небе светили три луны Гора, большая и две поменьше, одна из которых почему-то называлась «Тюремной». Решив, что действительно лучше возвратиться, я подошел к насестам. Мип ласково поглаживал клюв одной из птиц, на вид очень старой. Это был красновато-коричневый тарн с облысевшим теменем и бледно-желтым клювом. — Это Зеленый Убар, — потрепав шею птицы, сказал мне Мип. Я слышал о Зеленом Убаре. Он был известен всем дюжину лет назад, когда стал победителем более тысячи гонок. Вспомнилось и имя его наездника, знаменитого гонщика зеленых — Мелиполуса с Коса. — Ты умеешь обращаться с тарнами? — спросил Мип. Мне припомнилось, что убийцы, как правило, были искусными наездниками, и я ответил: — Да, умею. — Я пьян, — признался Мип, продолжая поглаживать птицу. Тарн вытянул шею. Мне было любопытно, почему Зеленого Убара, знаменитого в далеком прошлом, не уничтожат. Можно было предположить, что его сохраняют из сентиментальности, но спортсмены и администраторы команд, по-моему, этим качеством не обладали. Тарны, становясь старыми, уже не приносили пользы, и говорили, что их, как и немощных рабов, попросту уничтожали. — Какая прекрасная ночь, — сказал я. Мип усмехнулся. — Для того, чтобы полетать, — сказал он и, добравшись до места, где висели гоночные седла и сбруи, снял два комплекта, один из которых бросил мне, кивком головы указав на сидящего через два насеста сразу насторожившегося коричневого тарна. Гоночная упряжь, как и обычная, имела два кольца для шеи птицы и седла и шесть ремней. Главное различие заключалось в длине, а значит, и в натяжении поводьев между кольцами, и в седлах в отличие от обычного, массивного, с ножнами и застежками для пленниц гоночное седло было простым и легким. Мне не сразу удалось закрепить его, тарн почувствовал неуверенность моих движений. Когда с этим все же было покончено, мы с Мипом освободили птиц от пут. Мип оседлал Зеленого Убара. Птица гордо выпрямилась, расправила крылья. Мы пристегнули ремни безопасности. Два узких ремня казались надежнее, чем один широкий, применяемый на обычном седле. Два ремня, пристегивающие всадника к седлу, придают ему большую уверенность. Теоретически менее вероятно, что они разорвутся одновременно, так как прилагаемые усилия распределяются между ними поровну и соответственно уменьшаются вдвое. Кроме того, с двумя узкими ремнями достигается экономия в весе. Если же принять во внимание, что соревнования в основном проводятся над сетками, то становится понятным, что главная функция ремней в гонке просто поддерживать всадника в седле, а не защищать его жизнь. — Не пытайся управлять тарном, пока не покинешь цилиндр, — предупредил меня Мип. — Должно пройти время, прежде чем ты привыкнешь к упряжи, — он усмехнулся. — Здесь нет боевых тарнов. Слегка дернув поводья, Мип вывел старого тарна из стойла, тот насторожился, черные глаза злобно засверкали. Мой тарн резко, так, что я даже вздрогнул, поспешил за Зеленым Убаром. Мы с Мипом забалансировали на балке вне цилиндра над городом. Как всегда, находясь на спине тарна, я был взволнован. Мип же был бодр и сосредоточен. Мы огляделись, любуясь мостами и огнями цилиндров и наслаждаясь свежестью легкого ветра. Яркие звезды и белые луны подчеркивали темноту летней горианской ночи. Мип взмыл вверх и направил тарна между цилиндрами. Я хотя и осознавал опасность полета, зная, что гоночные тарны более маневренны, чем тяжелые длиннокрылые обычные птицы, тоже слегка тронул поводья. Мое тело дернулось назад, я почувствовал, как в него впились ремни безопасности, и спустя мгновение догнал Мина в захватывающем дух полете. Огни Ара, фонари на мостах, смутно вырисовывающиеся крыши цилиндров мелькали подо мной далеко внизу. Внезапно Мип, изменив направление, оставил цилиндры справа и завис над стадионом, на котором днем проходили гонки. Сейчас стадион пустовал, толпа давно схлынула. Длинные многоярусные ряды белели в свете трех горианских лун. На стадионе валялось много мусора, его уберут лишь перед следующими гонками. Длинные сетки под кольцами были сняты, свернуты и лежали около стен. Лишь разрисованные деревянные головы тарнов, используемые в гонке для отметки кругов, по-прежнему торчали на своих шестах. При лунном свете песок казался таким жебелым, как и разделяющие стены. Я посмотрел на Мипа. Он молча сидел на тарне. — Подожди здесь, — сказал он мне, сажая тарна на ограду стадиона. Я последовал его примеру. Я остался ждать на ограде, глядя вниз на открывающийся моему взору пустынный стадион. Мип на Зеленом Убаре на фоне белого песка казался темной, быстро передвигающейся точкой. Я увидел, как его тарн опустился на первый шест и какое-то время оставался неподвижным. Внезапно, резко взмахнув крыльями — я услышал их хлопанье с расстояния более двух сотен ярдов, — тарн сорвался с шеста и с приникшим к его спине Мипом со скоростью молнии достиг первого препятствия — трех больших прямоугольников, пересек их, затем так же стремительно прошел сквозь первое круглое кольцо, потом, развернувшись, сквозь второе и третье. Махая крыльями с невероятной частотой, Зеленый Убар миновал прямоугольные «кольца» с другой стороны, разделяющей стены, и, прочертив непрерывную траекторию сквозь оставшиеся круглые, сложил крылья, резко опустился на последний шест и застыл в позе победителя. Какое-то время они оставались там, потом тарн вновь взмыл в воздух и повернул в мою сторону. И вот уже Мип приземлился рядом со мной на высокую ограду, опоясывающую стадион. Он молча посмотрел вниз, затем так же молча поднял птицу в воздух. Я последовал за ним. Через несколько минут мы были уже в стойле. Мы вернули птиц на насесты, наложили на них путы, и, сняв седла и упряжи, повесили их на место. Затем, желая ещё раз ощутить прохладу и полюбоваться красотой ночи, я вновь шагнул на балку, нависающую над городом. — Я получил большое удовольствие, — сказал я Мипу, стоящему рядом. — Я рад, — отозвался он. Не глядя на него, я спросил: — Хочу тебя спросить. Если не хочешь, можешь не отвечать. — Слушаю. — Ты знаешь, я охочусь за человеком… — начал я. — Люди черной касты часто охотятся, — ответил Мип. — Я хочу спросить, знаешь ли ты, кто из зеленых был в Ко-Ро-Ба в ен'варе этого года? — Знаю. — И кто же? — Я. Я был в Ко-Ро-Ба в ен'варе. Я заметил в руке Мипа небольшой метательный нож. Изготовлялся он в Аре, размером был меньше южной кайвы, его лезвие сужалось к концу только с одной стороны. — Интересный нож, — сказал я. — Все старшие смотрители носят такие ножи, — поигрывая лезвием, сообщил Мип. — Сегодня на гонках я видел, как всадник разрезал ремни, освобождаясь от падающего тарна, — сказал я. — Возможно, у него был такой же нож, — теперь Мип держал нож за конец лезвия. Внезапно я ощутил холод ночного ветра. — Ты умеешь бросать такой нож? — поинтересовался я. — Да. Я могу поразить глаз тарна с тридцати шагов. — Тогда ты действительно мастер. — А тебе знаком такой нож? — в свою очередь спросил Мип. — Нет. Хотя внешне это никак не проявлялось, каждый мой нерв был натянут. Я знал, что Мип мог бросить нож внезапно, но надеялся успеть выхватить из ножен меч и ни на минуту не забывал, на какой высоте нахожусь. — Хочешь подержать его в руках? — спросил Мип. — Хочу, — ответил я и приготовился. Мип метнул нож, но не сильно, он летел прямо мне в руки, и я поймал его. Казалось, сердце мое остановилось. Я попробовал нож на баланс, рассмотрел лезвие, рукоятку. — Ушел бы ты все же с жерди. Это опасно, — посоветовал Мип. Я бросил ему нож, вернулся в стойло и вскоре уже возвращался в дом Кернуса.
Глава 14. ТЕМНИЦА
Перешагнув порог дома Кернуса, я оказался в коридоре, ведущем к недавно показанной мне Хо-Ту роскошной комнате с массивной закрывающейся на задвижку дверью, в которой Кернус держал особых пленниц. С удивлением я заметил, что около двери стоят четыре охранника. Зайдя в свою комнату, я нашел Элизабет спящей на циновке, закутанной в репсовое одеяло. Ее ошейник был цепью прикован к кольцу. Все рабыни, обслуживающие гостей дома Кернуса, как правило, тщательно охранялись. Меры предосторожности обеспечивались стражниками, делающими обход. Если бы я находился в комнате, Элизабет не заковали бы, так как мое присутствие гарантировало бы достаточную охрану. Обычно ночью мы закрывались на засов и спали в объятиях друг друга. Итак, я вошел и закрыл дверь на задвижку Элизабет приподнялась, звеня цепями, и сонно протерла глаза. Она была одета в короткую тунику из красного шелка удовольствий, предписанную для неё как для рабыни, находящейся в обучении. Однако Вирджиния и Филлис до сих пор носили обычные платья из белого шелка и, как рассказывала мне Элизабет, по-прежнему были закованы в простые металлические ошейники. Ошейник Элизабет сменили на эмалевый красного цвета. Приподняв лампу, я заметил, что пол комнаты вымыт, с сундуков и шкафов вытерта пыль, шкуры почищены и аккуратной стопкой лежали на каменном ложе. Да, девушка безупречно следила за чистотой. Я почувствовал удовлетворение от того, что прекрасная мисс Элизабет Кардуэл, рабыня в доме Кернуса, обязана убирать в моей комнате. Я наслаждался домашним уютом. Раньше Элизабет опрометчиво предполагала, что рутинную домашнюю работу мы будем распределять поровну, но, надев ошейник рабыни, она с раздражением признала, что должна подчиняться моим желаниям. Забавно, что уже вскоре она стала необыкновенно покорной, отзывчивой, страстной. Подозреваю, что женщины, даже такие гордые, красивые и умные, как Элизабет Кардуэл, тайно желают, чтобы мужчины были сильными и командовали ими просто как женщинами, не оставляя права выбора, а лишь обязанность выполнять любые мужские желания. Я освободил Элизабет от ошейника и цепей. Она подозрительно принюхалась. — Ты опять был в банях? — Был. — В бассейне Синих Цветов? — продолжала она допрос. — Да. — Там хорошенькие девушки? — поинтересовалась Элизабет. — Не такие хорошенькие, как ты, — ответил я. — Ты — хорошо пахнущее животное, — подвела она итог и взглянула мне в лицо. — Возьми меня когда-нибудь в бассейн Синих Цветов. — В Капасиане много других прекрасных бассейнов. — Нет, ты мне ответь, возьмешь ты меня в бассейн Синих Цветов или нет? — настаивала Элизабет. — Возможно. — Ты — животное, — она улыбнулась, поцеловала меня и села на циновку. — Пока ты занимался плаванием, я беседовала с Капрусом. Я сразу же стал серьезен и приготовился внимательно выслушать Элизабет. До сих пор этот высокий, сухопарый, суровый книжник не давал нам никакой информации. — Он сказал мне, — продолжала Элизабет, — что нашел большое количество карт и записей. Но чтобы скопировать их, необходимо много времени, а он не может оставить свои обязанности на долгий срок. — Карты? — спросил я. — Записки на горианском? — Он говорит — да. — Интересно, — я не стал говорить Элизабет, что ожидал, что карты будут с координатами, возможно зашифрованными, а записки — закодированными. — Наша задача — доставить копии в Сардар, — сказала Элизабет. — Ну, это нетрудно. Я могу свободно выходить из дома. Да и ты после того, как отработаешь с Капрусом и после обучения, сможешь покидать его. — Не думаю, что это будет так просто. — Не думал и я. Мы появились в доме Кернуса потому, что, согласно сообщениям, Капрус мог и не получить документов. И тогда мы — я как наемник, а Элизабет как рабыня дома Кернуса — постарались бы обнаружить эти документы и завладеть ими. Воин Тентиса, который был убит и так похож на меня, предоставил мне возможность появиться в Аре в облике убийцы. — Но, вероятно, придется очень долго ждать, может быть, месяцы, — сказал я. — Да, это так. — За это время «Другие» могут продвинуться вперед основать новые базы, создать новые сферы влияния, подготовить все для вторжения своей армии. Элизабет кивнула. — Лучшее, что мы можем сделать, — предложил я, — это переправлять материалы, которые скопирует Капрус, в Сардар частями. У меня много свободы, и я могу быть связным между Аром и горами Царствующих Жрецов. — К сожалению, Капрус сказал, что не передаст нам материалы, пока не скопирует их полностью, — сказала Элизабет. — Но почему? — я начинал злиться. — Он боится, станет известно, что документы поставляются из дома Кернуса. Он опасается, что в Сардаре есть шпионы, которые обнаружат, откуда присылаются бумаги, и нас раскроют. — Думаю, это невозможно. — Но Капрус думает иначе. Я пожал плечами: — Нам придется делать так, как хочет Капрус. — У нас нет выбора, — согласилась Элизабет. — Когда информация будет готова для передачи, думаю, нам придется разделиться. Элизабет усмехнулась: — Капрус, конечно же, не пожелает остаться здесь. Уверена, все заслуги он присвоит себе. — Предполагаю, Капрус из благоразумия никому не доверяет, — с улыбкой сказал я. — Он играет в опасные игры, Тэрл. Я кивнул. — Итак, — подвела итог Элизабет, — мы должны ждать. — Плюс к этому я хотел бы найти того, кто убил воина из Тентиса, погибшего на мосту в Ко-Ро-Ба. — Ты же даже не знаешь, кто это был, — напомнила Элизабет. Я взглянул на девушку так сурово, что она потупила глаза. — Извини, — тихо сказала она, — это только значит, что я очень боюсь за тебя. Я с нежностью взял её руки в свои: — Я знаю. — Сегодня ночью помоги мне, поддержи меня. Я очень боюсь. Я притянул её к себе и поцеловал. Она положила мне голову на плечо. Так и не сумев заснуть, я покинул Элизабет и надел свою тунику убийцы. Появление Марленуса в Аре заставило меня задуматься. Я знал — убар убаров пришел сюда не для того, чтобы полюбоваться гонками. Я вспомнил, что в банях Нела весьма уклончиво говорила о своем отношении к убару, хотя, несомненно, очень многое слышала в Капасиане. Возможно, в Аре существовало какое-то общество, о котором я ничего не знал. К примеру, я ничего раньше не слышал о попытках разыскать и убить Марленуса в Валтае — попытках, которые предпринимались, но не удались. Сейчас у нынешней власти Ара появилась отличная возможность обнаружить и уничтожить прежнего убара. Я вышел из комнаты и, погруженный в думы, стал бродить по дому Кернуса. Прошел мимо охранников, но никто не окликнул меня. Мне была предоставлена полная свобода перемещений. Я испытывал раздражение от того, что Капрус не захотел показывать результаты своего труда до полного его завершения. Я не понимал причины его страха. Но с другой стороны, то, что он достал документы и уже делал копии с них, радовало меня. Ведь это означало, что наша с Элизабет работа теперь сводится только к тому, чтобы передать документы, правда через несколько месяцев, в Сардар. Когда все будет готово, я мог бы купить тарна с несущей корзиной и, взяв с собой Элизабет и Капруса, уже через пять дней очутиться в Сардаре, в полной безопасности, встретиться с Миском, Куском, Ал-Ка, Та-Ба и другими моими друзьями. Меня по-прежнему приводил в недоумение тот факт, что карты и документы не зашифрованы и написаны на горианском. Это можно объяснить только тем, что «Другие» уверены бумаги в доме Кернуса находятся в безопасности. Внезапно я услышал дикий, ужасный крик, похожий на рев животного, и подумал, что, наверное, это зверь, которого так боялся Хо-Ту. От ужаса волосы поднялись у меня на голове, я остолбенел. Но так как крик больше не повторился, то спустя какое-то время я продолжил свою прогулку, испытывая, однако, большое облегчение от уверенности, что страшный зверь содержится в клетке. Не хотел бы я повстречаться с ним один на один в холле дома. Ноги машинально привели меня в коридор, к массивной двери, за которой находилось помещение для особых трофеев. Четверо охранников все так же стояли на страже. К своему удивлению, у двери я столкнулся ни с кем другим, как с хозяином дома — Корпусом. На нем была длинная черная грубошерстная мантия, обрамленная тремя шелковыми полосами — желтой и двумя синими. На шее поблескивал медальон с изображением герба дома — тарна со скованными кандалами лапами. Остекленевшими серыми глазами он молча наблюдал за мной. Но потом кривая улыбка коснулась его сурового рта. — Вы поздновато бодрствуете, убийца, — сказал он. — Не могу уснуть, — объяснил я. — Я думал, люди вашей касты спят крепче всех. — Кажется, я что-то не то съел. — Может быть. Ну и как, ваша охота успешна? — Я ещё не нашел того убийцы. Кернус хмыкнул в ответ. — Предполагаю, что выпил плохой паги — вот и не спится, — сказал я. Кернус рассмеялся: — Это хорошо, что вы здесь. Я хочу вам кое-что показать. — Что? — Гибель дома Портуса. Мне было известно, что дом Портуса был единственным из оставшихся конкурентов Кернуса в борьбе за полный контроль над работорговлей в Аре. На эти два дома в сумме приходилось около семидесяти процентов всего объема торговли рабами в городе. Несколько второстепенных домов уже закрылись, а оставшиеся тридцать процентов приходились на небольшие, не опасные для Кернуса дома. — Следуйте за мной, — сказал Кернус и вошел в дверь, распахнутую перед ним охранниками. Мы очутились в коридоре, идущем к большой комнате со стеклянным экраном, за которым располагалась металлическая решетка. Вновь заглянув через стекло, обратной стороной которого было зеркало, я увидел роскошную комнату со шкафом и сундуком, задрапированными шелком, с коврами, мягкими диванами и ванной, находящейся за портьерой. Теперь в этой поражающей роскошью комнате томилась пленница. Поразительно красивая, но с чертами лица, говорящими о жестокости, девушка в ярости металась из одного конца комнаты в другой, словно молодая, посаженная в клетку самка ларла. Судя по великолепию одежд, можно было не сомневаться она принадлежала к высшей касте, была объектом зависти всех свободных женщин в Аре. — Вот посмотрите. Это и есть гибель дома Портуса, — кивнул на неё Кернус. У девушки были прекрасные волосы — вьющиеся, длинные, которые скорее всего никогда не стриглись, огромные черные сверкающие глаза и несколько широкие скулы. Ее узкие запястья были скованы металлическими кандалами весом не менее фунта, но они не ограничивали её передвижений по комнате. — Я хочу, — сказал Кернус, — чтобы она ощутила сталь на своих руках, тяжесть кандалов. Девушка в это время, откинув руки в кандалах за голову, стояла неподвижно, устремив в потолок застывший взгляд. Но потом она, зарычав от ярости, изо всей силы ударила цепью по шкафу, по дивану и лупила по ним снова и снова. Отведя этим душу, красавица, немного успокоившись, постаралась освободить руки. Она даже подскочила к ванне и смазала маслом запястья, но это ей не помогло — кандалы не поддавались. Тогда она зарыдала и, метнувшись в центр комнаты, с ещё большей неистовостью стала бить по дивану цепью, затем, опустившись на колени, начала колотить его кулаками. Я почувствовал рядом с собой какое-то движение, повернулся и увидел женщину в красной тунике кухонной рабыни, несущую поднос с фруктами и кувшин вина. За ней следовал охранник. Рабыня робко постучала в дверь. Девушка отскочила от дивана, вытерла руки полотенцем и, отбросив волосы назад, застыла в царственной позе. — Войдите, — сказала она. Охранник открыл дверь, и рабыня вошла, скромно опустив голову, поставила поднос с фруктами и вином на небольшой низенький столик у дивана и все так же с опущенной головой направилась к двери. — Подожди, — приказала девушка. Рабыня упала на колени и склонила голову. — Где твой хозяин? — требовательно спросила девушка в кандалах. — Не знаю, госпожа, — испуганно ответила кухонная рабыня. — Кто твой хозяин? — Мне не разрешили это вам говорить, госпожа. Девушка в кандалах шагнула к ней, схватила за ошейник — рабыня дернулась, стараясь высвободить голову. Девушка же, нагнувшись, тщательно изучила надпись на ошейнике и рассмеялась, затем с презрением оттолкнула рабыню. Та лежала на полу, боясь пошевелиться. Девушка грубо лягнула её ногой и прорычала: — Убирайся, рабыня! Кухонная рабыня моментально вскочила на ноги и выбежала из комнаты. Дверь захлопнулась, и охранник закрыл её на засов. Кернус жестом остановил рабыню. Та опустилась на колени и замерла, не произнося ни слова, в глазах её были слезы. А Кернус вновь привлек мое внимание к происходящему в запертой комнате. Казалось, настроение пленницы улучшилось. В её движениях появилось ещё больше высокомерия. Она посмотрела на поднос, рассмеялась, взяла фрукт и, усмехнувшись, вонзила в него зубы. — Я знаю, что я сделаю с этой девицей, — сказал Кернус. — Я намеревался бросить её к мужчинам-рабам, чтобы они пользовались ею до того момента, как она покинет наш дом, но не сделаю этого. Я пока наблюдаю за ней, она интересна мне. Перед тем как она покинет дом, я сам займусь ею, но красотка не узнает, кому она будет служить. Когда я буду приходить к ней, ей на глаза будут надевать повязку. — А в конечном итоге что вы собираетесь сделать с ней? — поинтересовался я. — У неё прекрасные волосы, не так ли? — Прекрасные. — Думаю, она очень гордится ими, — продолжал размышлять Кернус. — Несомненно, — не стал возражать я и на этот раз. — Так вот, я состригу ей волосы, завяжу глаза и отправлю на тарне в другой город, к примеру Тор, где её продадут на публичных торгах. — Полагаю, такую девушку можно продать и персонально. — Нет, — сказал Кернус, — её продадут в общей массе. — Но как это связано с домом Портуса? — спросил я. Кернус рассмеялся: — Вы убийца, а не игрок, не умеете рассчитывать ходы вперед. Я пожал плечами. — Эта девица быстро вернется в Ар. Если будет необходимо, я помогу ей вернуться. — Ничего не понимаю, — сказал я. Кернус жестом приказал кухонной рабыне подойти поближе. Она поспешила выполнить приказание. — Посмотрите на ошейник. Я прочитал надпись на ошейнике: «Я собственность дома Портуса». — Она вернется в Ар, — повторил Кернус, — и день её возвращения будет днем падения дома Портуса. Я посмотрел на Кернуса. — Эта девушка, конечно же, Клаудия Тентиус Хинрабия, — сказал он.Глава 15. В ДОМ КЕРНУСА ПРИХОДИТ ПОРТУС
Я наблюдал, как Филлис Робертсон исполняет свой танец, грациозно двигаясь по выкрашенным в алый цвет шкурам, расстеленным в промежутках между столами, под устремленными на неё взглядами воинов Кернуса и членов обслуживающего персонала его дома. Рядом со мной сидел Хо-Ту, ложка за ложкой отправляющий в рот свою неизменную овсянку. «Танец Пояса», придуманный и доведенный до совершенства танцовщицами Порт-Кара, сопровождался ритмичными музыкальными аккордами. Кернус, как обычно, был всецело погружен в игру с Капрусом и сидел, не отрывая взгляда от доски. С течением недель, проведенных мною в доме Кернуса, незаметно складывавшихся в месяцы, во мне начало постепенно нарастать нетерпение, и меня все чаще стали посещать дурные предчувствия. Понимая, что поступаю неразумно, я тем не менее неоднократно обращался к Капрусу с просьбой поторопиться с выполнением им своей работы или дать мне возможность самому переправить часть имеющихся у нас копий документов в Сардар. Он неизменно отвечал отказом. Эта задержка, расцениваемая мной как пустая трата времени, выводила меня из себя, но возможности ускорить события не было. Вероятно, опасаясь моего опрометчивого шага, Капрус не сообщал мне, где хранит карты и документы, а я в свою очередь чувствовал, что моя попытка выкрасть их и доставить в Сардар едва ли может оказаться успешной. А кроме того, о пропаже документов, скорее всего, тут же через Кернуса станет известно «Другим», и они при первой же возможности изменят свои планы либо, наоборот, ускорят их реализацию. Поэтому, с грустью наблюдая за ходом времени, я, сдерживая нетерпение, снова и снова напоминал себе, что Капрус, безусловно, является доверенным агентом Царствующих Жрецов и что сам Миск высказывался о нем лестно. Я должен доверять Капрусу, и я всецело буду доверять ему, однако это нисколько не уменьшало моего раздражения. Хо-Ту указал ложкой на Филлис. — Неплохо танцует, — заметил он, обращая мое внимание на девушку. «Танец Пояса» исполняется в сопровождении воина. Танцовщица сейчас лежала, распластавшись на шкурах у его ног, двигаясь так, словно тот наказывал её ударами плети. Талия её была перетянута белым шелковым шнуром, с которого свисала узкая полоска белого шелка длиной не больше двух футов. Тонкую шею стягивал покрытый белой эмалью ошейник. На левой щиколотке не было металлической полосы, предназначенной для колокольчиков. — Отлично, — заметил Хо-Ту, отправляя в рот очередную ложку овсянки. Филлис Робертсон под музыку грациозно перекатывалась со спины на бок, воздевая вверх плотно сжатые ноги, закрывая искаженное мукой лицо руками, создавая полное впечатление избиения рабыни плетьми. С каждым тактом неистовство музыкальных аккордов нарастало. Свое название танец получил по тому факту, что исполняющая его танцовщица на всем его протяжении не может поднять голову выше надетого на воине пояса. Однако подобные детали известны лишь тончайшим ценителям исполнительского мастерства. В действительности танцовщица за время танца ни разу даже не встает на ноги. Музыкальные аккорды слились в сплошной рев. Девушка, поднявшись на колени и низко опустив голову, обхватила руками колено воина, покрыв его сандалии волнами густых распущенных волос. — Да, Сура вполне отрабатывает заплаченные за неё деньги, — заметил Хо-Ту. Я не мог не согласиться. Тут из дальнего конца зала осторожно, как-то робко поднявшись по ступеням, к нашему столику подошла девушка в тунике из белого шелка с высоким кувшином неразбавленного ка-ла-на. Грациозно изогнув тело и низко опустив голову, она склонилась прямо надо мной. Ее голос, скорее похожий на шепот, прозвучал как приглашение. Я поднял на неё взгляд. Ее глаза были блестящими, глубокими, красивыми и манящими. Влажные губы приоткрылись. — Вина не желает хозяин? — спросила Вирджиния Кент. — Да, налей. — Вирджиния быстро наполнила мой кубок и, так же изящно отступив назад, спустилась по ведущим от стола ступеням и поспешила на место. — Она, конечно, рабыня белого шелка, — заметил Хо-Ту. — Я знаю, — ответил я. Подобным же образом к нашему столу приблизилась другая девушка, одетая уже в тунику красного шелка. — Не желает ли хозяин вина? — спросила Элизабет Кардуэл. — Все сначала, — недовольно бросил ей Хо-Ту. На лице Элизабет отразилось переполняющее её волнение; она поспешно отступила назад и приблизилась снова. Только на третий раз, когда у неё уже навернулись слезы на глаза и задрожали губы, ей наконец удалось удовлетворить строгие требования Хо-Ту. — До чего же она глупа, — бросил он вслед быстро удаляющейся Элизабет. Я взглянул на Вирджинию Кент, грациозно двигающуюся между столами в своей короткой шелковой тунике, легко удерживавшую при этом на плече кувшин с ка-ла-на. Сейчас волосы у неё уже были дюйма на три длиннее, чем когда она впервые появилась в доме Кернуса. Ее изящная, плавная походка заставляла мое сердце биться быстрее. Я не мог оторвать взгляда от движения её длинных, стройных ног. Я заметил, что на левой лодыжке у нее, так же как у Филлис, отсутствовала полоска металла для крепления колокольчиков, однако горло её все так же стягивал покрытый белой эмалью ошейник. И у Филлес, и у Вирджинии виднелось на бедре рабское клеймо. «Танец Пояса» к этому времени подошел к своему кульминационному моменту, и я снова стал наблюдать за Филлис Робертсон. — Захват Домашнего Камня, — долетели до меня слова Кернуса, и я, оглянувшись, увидел, как Капрус с огорченным видом развел руками, признавая свое поражение. В тусклом свете факелов Филлис Робертсон теперь уже стояла на коленях, а наклонившийся над ней воин держал её своими громадными руками за плечи. Голова её была откинута назад, а руки в немой мольбе протянуты к воину: она словно бы пыталась оттолкнуть его или, наоборот, прижать к себе, но воин оставался все так же непоколебим. Наконец голова девушки бессильно упала на шкуры, а тело изогнулось дугой, напряженное и словно наполненное болью и страстью, и под заключительные аккорды музыки замерло в могучих руках воина. Через какое-то, показавшееся бесконечно длинным мгновение воин отпустил ставшее безвольным тело, оно плавно опустилось на шкуры, и партнеры застыли в финальной сцене танца. Затем танцор, исполнявший мужскую партию, отошел назад — и Филлис поднялась со шкур и осталась одна, уставшая, тяжело дышащая и блестящая от пота. Я заметил стоящую здесь же Суру. Она, конечно, будучи рабыней, не принимала пищу вместе со свободными. Сколько она уже простояла здесь, я не знал. Кернус после окончания партии также наблюдал за заключительными сценами танца. Он взглянул на Капруса, и тот в ответ утвердительно кивнул. — Дайте ей пастилу, — распорядился Кернус. Один из сидевших за столом бросил Филлис кусочек пастилы, и та ловко его поймала. Она ещё мгновение помедлила, разглядывая зажатое в ладонях лакомство, затем её глаза внезапно наполнились слезами, она повернулась и быстро выскользнула из комнаты. Хо-Ту обернулся к Суре. — У неё уже неплохо получается, — заметил он. Сура почтительно склонила голову. — Завтра мы продолжим занятия, — сказала она и, ещё раз поклонившись, оставила зал. Я взял стоящий рядом кубок и отпил вина. За прошедшие месяцы на что только я не тратил свое время! Я регулярно посещал гонки на тарнах, где нередко встречал своего нового знакомого Мипа, функционера команды зеленых. Несколько раз мы с ним устраивали тренировочные гонки между собой, и как-то раз ночью на пустом Стадионе Тарнов он даже показал мне пару трюков: замысловатых маневров, применяемых для неожиданного обхода соперника, в которых он оказался большим специалистом. Я узнал такие приемы, например, как скользящий проход птицы вплотную к сопернику, технику ухода от нападения птицы с воздуха и блокировку удара её крыльев, что при определенной сноровке способно даже вывести птицу соперника из строя, и многое другое. Гонки на тарнах, как это часто случается, могут быть нисколько не менее опасными и жестокими, чем игрища и поединки, устраиваемые на Стадионе Клинков, где люди сражаются друг с другом со свирепостью диких животных и где их поединки нередко заканчиваются смертью. Иногда в ходе гонки соперники в борьбе за позиционное преимущество действуют, не считаясь ни с чем, во имя достижения победы, и бывают случаи, когда при сближении двух птиц на опасное расстояние наездники, пользуясь случаем, быстрым движением перерезают один у другого вожжи управления или ремни безопасности, сознательно ставя таким образом своего противника при падении с большой высоты на грань гибели. Иногда после таких состязаний я посещал Капасианские бани, где немедленно выбирал себе Нелу. Я испытывал симпатию к этой ласковой маленькой пловчихе и надеюсь, что тоже пришелся ей по душе. Кроме того, девушка, казалось, была в курсе всех событий, происходящих в Аре. С окончанием месяца се'кара соревнования на Стадионе Клинков также подошли к концу. Я присутствовал на них всего лишь раз, и мне хватило этого, чтобы понять, что подобные игрища не по мне. Не хочу заниматься подробными описаниями состязаний, проводимых на Стадионе Клинков. Они кажутся мне лишенными какой бы то ни было красоты и рассчитаны только на любителей лицезреть кровавую бойню. Поединки проводятся либо между отдельными вооруженными людьми, либо между целыми командами. Как правило, в них принимают участие не воины, а представители низших каст, рабы, приговоренные к смерти преступники и им подобные. Некоторые из них, однако, мастерски владеют оружием и способны поспорить даже с профессиональными воинами. Зрителям нравится наблюдать поединки, проводимые противниками с разными видами оружия, и сравнивать их мастерство, делая ставки. Наиболее популярны, конечно, кривой нож и короткий меч, остальные же виды оружия можно не увидеть на поединках по три, а то и четыре дня кряду. Другим распространенным вооружением, как, впрочем, и в Древнем Риме на Земле, являются сеть и трезубец, которыми лучше всех владеют выходцы из прибрежных районов или с островов далекого моря Тасса, где эти орудия широко распространены среди рыбаков. Иногда сражающиеся бьются вслепую в специальных железных колпаках, не дающих возможности увидеть противника. Частенько на арене можно увидеть поединки женщин, выходящих биться один на один с надетыми на ладони перчатками с длинными металлическими когтями, либо схватки нескольких женщин, выпущенных против одного мужчины либо против меньшей по численности группы мужчин. Проигравшие в таких поединках женщины становятся собственностью победителей, проигравших же мужчин, конечно, убивают. Не меньшей популярностью на Горе пользуются и поединки между различными животными, выпускаемыми на арену полуголодными и доведенными до бешенства раскаленными прутьями и плетьми. Подчас животных выставляют против по-разному вооруженных рабов или рабынь. В таком случае — поскольку рабы и приговоренные к смертной казни преступники по законам Гора ничем не отличаются от животных — их иногда, даже в случае выигрыша ими поединка, по требованию зрителей скармливают диким зверям. В Аре существует множество школ, специально занимающихся подготовкой рабов и смертников к подобным выступлениям, которые процветают не меньше, чем бизнес по отлову диких животных, специально доставляемых в Ар из различных уголков планеты только для того, чтобы быть убитыми на арене столь неестественным для животного способом, на глазах ликующей от вида крови толпы. Как я уже говорил, поединки и состязания в целом пользуются в Аре всеобщей популярностью, однако средний обыватель с более пристальным вниманием следит за гонками на тарнах. Здесь существуют постоянные команды и соответствующие группировки болельщиков, которых не существует среди посетителей Стадиона Клинков. Но вообще поклонники гонок довольно редко посещают кровавые игрища, а приверженцев поединков почти не увидишь среди наблюдающих за состязаниями на тарнах. В тот раз, когда я решился присутствовать в качестве зрителя на поединках, я надеялся, что мне посчастливится увидеть выступления Мурмилиуса — человека незаурядной силы и непревзойденного мастера по владению мечом. Он всегда бился только в одиночку, иногда выходя на арену даже по три, а то и четыре раза за один вечер, и за все сто пятнадцать боев не потерпел ни одного поражения. Никто не знал, был ли он рабом от рождения или нет, но одно несомненно: за все это время он уже раз десять, если не больше, должен был получить свободу. И тем не менее он неизменно с мечом в руке выходил на арену. Я полагаю, что его, даже в наиболее жаркие дни затянутого в скрывающий лицо шлем, заставляло вновь и вновь появляться на арене непреодолимое стремление в очередной раз под ликующие крики толпы почувствовать себя победителем. И все же, несмотря на столь высокую популярность, Мурмилиус для всех оставался загадкой, никто, казалось, не способен был приоткрыть завесу над его легендарной личностью. Его действия всегда казались странными тем, кто за ним наблюдал, и не укладывались в сознании зрителей: он никогда не убивал поверженного противника, даже если раны того были настолько серьезны, что смерть принесла бы только облегчение. Вот и в тот раз, когда я оказался свидетелем его поединка, беснующаяся от возбуждения толпа требовала добить его истекающего кровью противника, распростершегося на песке и протягивающего руку к трибунам с мольбой о помиловании. Мурмилиус, стоя у его распластанного тела, уже занес было меч над его открытой грудью, дожидаясь нового всплеска ликования на трибунах, и тут же, запрокинув голову, громко расхохотался и, вложив меч в ножны, покинул арену. Зрители были поражены и разгневаны, но, когда Мурмилиус подошел к железной решетке, преграждающей выход с арены, и снова повернулся к ним лицом, они в единодушном порыве вскочили на ноги и принялись неистово скандировать его имя — имя человека, осмелившегося бросить вызов им всем. Еще бы: их воля, воля десятков тысяч людей, заполняющих трибуны стадиона, оказалась для него ничем, пустым местом; он воистину был сейчас Победителем, полубогом, способным в эту минуту забрать или даровать жизнь человеку по своему усмотрению. Окинув взглядом продолжающую прославлять его толпу, Мурмилиус круто развернулся и, пройдя за решетку, растворился в темноте ведущего к подсобным помещениям коридора. Никогда ещё никому не удавалось увидеть его без шлема, не снимаемого им даже в ответ на настойчивые требования зрителей открыть свое лицо. Очевидно, единственный способ увидеть черты этого человека-легенды — это победить его и снять шлем с лежащего на окровавленном песке, но Мурмилиус никому не давал такой возможности, неизменно покидая арену с гордо поднятой головой, помахав на прощание неистовствующим зрителям своей затянутой в перчатку рукой. Клаудия Тентиус Хинрабия уже почти год содержалась в доме Кернуса. За это время ей успели несколько раз обрить голову. Ей позволено было носить роскошные одежды свободной женщины, кроме капюшона и скрывающей лицо накидки. Цепи на её руках, за исключением тех случаев, когда она переодевалась или принимала ванну, никогда не снимались, чтобы она не могла почувствовать себя свободной. Каждый вечер в её роскошную камеру приходили красивые, нарядные девушки, чтобы помочь ей совершить туалет, обрызгать её духами, натереть ароматическими маслами и приготовить её для любви. Эти девушки, согласно инструкциям Капруса, вели себя с ней предупредительно и почтительно, выполняя каждое её желание, однако неизменно пересмеивались между собой, глядя на бритую голову этой высокопоставленной рабыни, и шепотом отпускали в её адрес бесконечные шутки и колкие замечания. Это изводило Клаудию до такой степени, что четырежды пыталась она напасть и убить одну из своих невыносимых прислужниц, однако её спутницы тут же приходили на помощь своей товарке и легко справлялись с вышедшей из-под контроля пленницей. Нередко оказывала она сопротивление и при омовении и натирании ароматическими маслами, но и тут девушки оказывались сильнее её, решительными и слаженными действиями вынуждая Хинрабию пройти полную процедуру приведения себя в порядок и оставляя её омытую, надушенную, завернутую в шелка, но в кандалах дожидаться того, для чьей любви она была предназначена и кому она чаще всего сопротивлялась либо, напротив, вела себя нарочито холодно. При этом ей завязывали глаза, имя и облик хозяина для Клаудии оставались загадкой. По истечении двух месяцев такого взаимного мучения Кернус, вероятно уставший от её бесстрастного тела, а возможно, решивший, что предварительный этап превращения её в рабыню подошел к концу, распорядился отправить её в Тор, где, как я слышал, на неё надели ошейник, поставили рабское клеймо и выставили на городские невольничьи торги в период, предшествующий зимнему солнцестоянию. Предполагалось, что в течение последующих двух месяцев она сумеет снова вернуться в Ар, поскольку из выставления её на продажу не делалось никакой тайны и казалось маловероятным, что ей не удастся убедить своего нового владельца в своем высоком происхождении и принадлежности к одной из знатнейших фамилий Ара, которая, разумеется, щедро отблагодарит его за её возвращение домой. Если же её рассказы о себе не возымеют на её нового хозяина должного воздействия, была предусмотрена покупка её одним из тайных агентов Кернуса, предложившим бы её владельцу хорошие деньги. Однако этот план рассматривался только на крайний случай; было бы гораздо лучше, если бы новый владелец Хинрабии, не подозревающий о затеваемой интриге против Портуса, доставил бы Клаудию в Ар самостоятельно. Время на протяжении всего этого периода, казалось мне, текло невероятно медленно. Ар расположен в северном полушарии, в довольно низких широтах, и его затяжные зимние холодные дожди, навевающие тоску серые, без проблеска солнца дни и редкие снегопады, тут же превращающиеся на улицах города в непролазную грязь, — все вызывало у меня непреодолимое отвращение. С каждым днем меня все больше раздражало бессмысленно уходящее время. Я снова имел долгий и неприятный разговор с Капрусом, но он остался верен занимаемой им позиции — и на этот раз с раздражением заявил мне, что больше на подобные темы беседовать не будет. Иногда, чтобы хоть как-то убить время, я наблюдал за обучением девушек. Класс Суры располагался прямо напротив её спальни и вполне мог бы принадлежать свободной женщине, если бы расположенные только с внешней стороны тяжелые запоры на дверях не напоминали о том, что Сура рабыня. Полы комнаты были устланы коврами, оставлявшими в центре небольшое свободное пространство, засыпанное слоем песка. Вдоль одной из стен тянулся ряд сундуков для хранения одежды, перемежавшихся вделанными в стенку кольцами и крючьями для прикрепления цепей, предназначенных для приковывания к ним девушек и обучения их носить свои кандалы с подобающим изяществом. Предусмотрено было и место для музыкантов, неизменно присутствующих на занятиях девушек, в программу которых обязательно входило обучение танцам и умению чувствовать музыку. Вдоль другой стены был установлен перед зеркалом длинный деревянный брус наподобие того, что можно увидеть в балетных классах, и предназначенный для разучивания различных упражнений, направленных на развитие гибкости и стройности тела, а также танцевальных движений. Здесь же, на полу, лежало несколько толстых шерстяных матов и шкуры. В комнате также имелось несколько зеркальных окон, разумеется, с другой стороны прозрачных, что позволяло из коридора наблюдать за всем происходящим, оставаясь при этом незамеченным. Нередко я смотрел на девушек оттуда, иногда один, иногда вместе с другими зрителями, но чаще наблюдал за ходом тренировки, сидя непосредственно в комнате где-нибудь у задней стены. Сура всячески приветствовала присутствие на тренировках зрителей-мужчин, считая, что их внимание повышает интерес обучаемой девушки к занятиям. И действительно, хотя я не считал нужным говорить об этом Элизабет, выполнение упражнений проходило с несравненно большим подъемом, когда она ощущала на себе внимание зрителей, нежели отрабатывание тех же приемов, когда комната была пуста и за ней наблюдали через зеркальный экран из коридора. Помимо меня, было и ещё несколько мужчин, с определенной регулярностью наблюдавших за процессом обучения девушек. За последние два месяца наиболее часто я замечал двух молодых воинов-охранников, из числа недавно принятых в штат свободного персонала дома Кернуса. Звали их Ремиус и Хо-Сорл. Они казались чем-то похожими друг на друга и весьма способными молодыми людьми, что значительно отличало их от основной массы слуг этого работоргового дома. Я полагаю, что их привела сюда потребность в деньгах, поскольку рабовладельцы обычно хорошо платят тем, кто предоставляет в их распоряжение свои мечи. За последний месяц штат сотрудников был в значительной степени расширен, в основном из-за резко возросшего числа рабов, приобретенных в недавнее время домом Кернуса, но, возможно, это объяснялось также приближением весны — наиболее заполненного делами времени года, поскольку с её приходом, во-первых, учащаются направленные на захват рабов организованные набеги, а во вторых, растут желания покупателя встретить начало нового года, приходящееся на день весеннего равноденствия, приобретением для своего хозяйства одной-двух новых девушек-рабынь. К тому же следующий традиционно признанный период покупки рабыни владельцем средней руки, связанный с Праздником Любви, начинается только в разгар лета, в первый день Пятой переходной стрелки. Я знал, что Кернус захочет выставить на продажу Элизабет и двух других девушек именно в этот пятидневный период, поскольку приобретение рабыни в дни Праздника Любви считается удачной покупкой и цены на девушек резко возрастают. Однако я надеялся, что задолго до наступления этого дня и Элизабет, и Капрусу удастся исчезнуть из этого дома. Тренировка рабынь, как и обучение животных, представляет собой чрезвычайно сложный процесс, требующий от наставника беспредельного терпения, настойчивости и суровости, граничащей иногда с жестокостью. Всеми этими качествами Сура обладала в избытке. В течение многих вечеров, особенно на первых этапах курса обучения, Элизабет возвращалась в мою комнату, а Филлис и Вирджиния расходились по своим конурам заплаканные, в синяках и кровоподтеках после воздействия на них шокера, с бесконечными стенаниями и жалобами на то, что им никогда не удастся удовлетворить высокие требования их наставницы. Затем у них начали наблюдаться некоторые успехи, неизменно вознаграждаемые похвалой или добрым словом, и на лице Элизабет стало все чаще появляться радостное выражение. Принципиально говоря, основной линией курса обучения являлось приучение к послушанию и дисциплине, на что, собственно, было направлено и содержание Филлис и Вирджинии в рабской конуре, а не в спальных помещениях подневольного персонала. Разумом девушки это, конечно, понимали, но именно это и составляло наиболее сложный, трудно принимаемый психологически момент программы обучения. — Я боюсь шокера, — как-то призналась мне Элизабет. — Знаю, что это глупо, но боюсь. Я готова сделать все, что мне говорит эта женщина, лишь бы она не прикасалась ко мне шокером. После этого я начинаю её просто ненавидеть. Понимаю, для чего она это делает, но удержаться не могу. А ведь мне так хочется услышать её одобрение! — Страх перед шокером вполне объясним, — ответил я, вспоминая, как однажды сам подвергся воздействию стрекала для тарнов, и с тех пор на собственном опыте представлял, что должно испытывать при этом животное. Даже вылетающий при соприкосновении с телом из металлического наконечника сноп искр, не вызывающих болезненных ощущений, уже сам по себе нагонял какой-то необъяснимый страх. — Меня дрессируют, как какое-нибудь животное, — пожаловалась Элизабет, кладя голову мне на плечо. Это, несомненно, было правдой. Главным принципом, лежащим в основе обучения, была политика кнута и пряника. Иногда Сура организовывала нечто вроде небольших соревнований между своими подопечными, выставляя в качестве стимула какие-нибудь своеобразные призы, чаще играя приэтом на самолюбии, и тогда девушки, незаметно втягиваемые в борьбу, с удивлением замечали, что каждой из них хочется превзойти своих становящихся соперницами подруг и оказаться впереди. Этому же способствовало и присутствие на тренировках мужчин, но основной принцип тем не менее оставался неизменным. Центральной идее приучения к неволе и воспитания послушания и дисциплины были подчинены и остальные, надо признать, довольно примитивные методики, состоящие, например, в том, что в первую неделю занятий девушки целыми часами простаивали на коленях напротив громадного зеркала в позе рабыни наслаждения. Смысл этого упражнения, как мне кажется, заключался лишь в том, чтобы приучить каждую из них к мысли, что все они являются рабынями. На следующей неделе к стоянию на коленях в том же положении добавилось регулярное повторение ритуальной фразы: «Я рабыня, мое предназначение — служить хозяину», которую Филлис и Вирджиния произносили по-английски, а Элизабет — по-гориански. На третью неделю в обучение были привнесены некоторые более тонкие моменты, и посетивший занятия девушек. Фламиниус прочел им курс лекций — сначала на английском, затем на горианском — о некоторых событиях из истории Гора, о считающихся естественными правах человека в зависимости от его кастовой принадлежности, о социальных отношениях между различными слоями общества и взаимоотношениях между полами. При этом красной нитью во всех его рассуждениях проходила мысль о неизбежном неравенстве между людьми, заложенном в самой природе человека, и его дальнейшем историческом развитии, что порождает закономерные столкновения интересов, конфликты, стремления к превосходству над окружающими — как результат главенства одних над другими. Над всем этим лежит опять-таки заложенное самой природой превосходство мужского, во всех отношениях более сильного начала над женским, сутью которого является подчинение. На Земле эти девушки принадлежали слабым мужчинам, неспособным их защитить, обреченным на поражение, поэтому совершенно естественно, что нашлись мужчины более сильные, победители по своей натуре, способные подавить тех, кто не в состоянии оказать им достойное сопротивление и получить в качестве трофея их женщин, которым самой природой уготована роль рабыни и в обязанности которой входит стремление во всем ублажать мужчин, тем более мужчин-победителей. Во всех подобных рассуждениях лежит, конечно, естественная для горианского сознания идея об изначальном мужском превосходстве, подкрепленная соответствующим ходом социального развития общества, рассматривающего женщину как неотъемлемую принадлежность мужчины. Фламиниус иногда позволял себе выслушивать и возражения по данному вопросу, однако предпочитал не тратить время на споры по столь очевидным вещам и лишь, болезненно морщась, терпеливо дожидался, когда сообщаемые им столь банальные истины укрепятся наконец в сознании этих несчастных рабынь. Филлис, насколько я знал от Элизабет, выступала в подобных дискуссиях, когда, конечно, ей это позволялось, самым горячим противником идей Фламиниуса. Особенно веселило Элизабет то, что на Земле Филлис, очевидно, была ярой феминисткой. Она по сути ненавидела и презирала мужчин, хотя даже в женском кругу не могла толком объяснить, за что именно. Вирджиния, наоборот, проявляла застенчивость, сторонилась и побаивалась мужчин. Нечего и говорить, что обе эти крайности в представлениях Суры являлись недопустимыми. Иногда вечерами Элизабет, возвращаясь в нашу комнату, со смехом подробно рассказывала о словесных баталиях между Филлис и Фламиниусом. По её мнению, очевидно, совершенно справедливому, позиции обоих непримиримых спорщиков основывались как на действительно имеющихся фактах, так и на их подтасовке. Филлис всячески отрицала любые следствия естественных различий между полами, рассматривая мужчину и женщину как неких бесполых существ, в то время как Фламиниус вообще едва ли считал женщину человеком. В результате, хотя я полагаю, что Фламиниус не мог не признавать некоторые заблуждения и преувеличения занимаемой им позиции, их споры кончались ничем, и каждый оставался при своем мнении, считая себя победителем, а своего противника — упрямым животным. В иные моменты дискуссий, к моему вящему удовольствию и едва сдерживаемому раздражению Элизабет, Фламиниус действительно показывал себя непревзойденным оратором и настоящим мастером своего дела, выдвигая неопровержимые аргументы и приводя блестящие доводы, подтверждающиеся многолетним опытом касты медиков, статистикой, многочисленными психологическими тестами, ответом на которые служили только основанные на эмоциях выпады Филлис, заканчивающиеся, как правило, её слезами. Фламиниус, безусловно, был по натуре тонким психоаналитиком, и Филлис нередко вообще не способна была уловить нить его логических рассуждении и принять либо опровергнуть выдвигаемый им тезис. В ходе подобных дебатов Вирджиния, как правило, оставалась безучастной и лишь время от времени приводила в качестве примера какой-нибудь факт или соображение, практически всегда подтверждающие позицию Фламиниуса, что не могло не вызывать ярость Филлис. Элизабет мудро воздерживалась от участия в этих бесплодных дискуссиях. У неё была своя точка зрения на этот счет, подкрепленная личным жизненным опытом. За время пребывания на Горе она уяснила, что женщины — замечательные создания, совершенно не похожие на мужчин, и им не следует стремиться походить на мужчин, это глупо. Они — сами по себе, поступающие, как им заблагорассудится в определенных, разумно ограниченных рамках свободы. И это естественно для всех живых существ. Человеческий мир делится на мужчин и женщин, составляющих единый человеческий вид, и каждый из полов прекрасен сам по себе. Через две недели лекций, сопровождаемых дискуссиями, казавшимися мне пустой тратой времени, Вирджиния Кент, сторонившаяся и побаивающаяся мужчин, уловила для себя — пусть даже, возможно, и не принимая её всей душой — основную мысль теорий Фламиниуса, а Филлис ещё больше утвердилась в своих заблуждениях. Элизабет же стала воспринимать дискуссии как весьма занимательную, искусно проводимую пропаганду, построенную на подтасовке фактов и значительной доле софистики. Как бы то ни было, каждая из троих девушек по истечении двухнедельного срока научилась выдавать требуемые стандартные ответы на не менее стандартные вопросы независимо от того, согласны были они с тезисами или нет. Вопросы были абсолютно простыми, как и ожидаемые на них ответы, и с незаурядным терпением задавались Фламиниусом снова и снова, пока даже Филлис не научилась отвечать на них не раздумывая. Чтобы судить о том, на что были потрачены эти две недели тренировок, достаточно привести лишь небольшой перечень весьма схожих друг с другом вопросов и ответов: Вопрос: Кто ты? Ответ: Я — рабыня. В: Что такое рабыня? О: Это та, кем владеют. В: Зачем ты носишь на себе клеймо? О: Чтобы показать, что мной владеют. В: Зачем ты носишь ошейник? О: Чтобы люди могли узнать, кому я принадлежу. В: Чего прежде всего должна желать рабыня? О: Угодить мужчине. В: Кто ты? О: Я — рабыня. В: Чего ты хочешь больше всего? О: Угодить мужчине. Перечень вопросов, иногда весьма детализированных, можно продолжать бесконечно, но суть их одна: приучение к мысли о личной несвободе и подчинении. В этом, кстати, состоял и более глубокий, зловещий смысл тренировки девушек, скрытый поначалу даже от меня и от Элизабет, когда они в течение всей последующей недели большую часть времени проводили стоя на коленях возле громадного зеркала, видя свое отражение скованной цепями рабыни, снова и снова громко вслух повторяли одни и те же ответы, словно вдалбливая их в свое сознание. Они продолжали эти тренировки и после ухода Фламиниуса, словно запрограммированные автоматы твердя одни и те же гипнотизирующие фразы. В этом смысле Элизабет было несколько легче, чем остальным девушкам, поскольку она воспринимала происходящее просто как часть нашего с ней плана, который рано или поздно должен был осуществиться и положить конец её теперешним мучениям, однако даже она нередко вскрикивала среди ночи или бормотала «Нет, нет, нет!» — или вскакивала с постели с обезумевшими от страха глазами. Шестая педеля занятий прошла у девушек так же, как и предыдущие, но теперь к стандартным вопросам и ответам добавилась регулярно повторяемая каждой из них фраза: «Мне нравится быть рабыней. Я хочу быть рабыней». Наконец после завершения этого первоначального периода психической обработки, целью которого было внушение каждой из девушек мысли о том, что она действительно рабыня, хочет ею быть и останется ею навсегда, в их обучение были добавлены некоторые новые элементы. В течение последующих недель и даже месяцев к программе первоначального этапа не возвращались, но этот постулат настолько засел в сознании девушек, что, когда Фламиниус или Сура шутки ради или же одновременно с наказанием провинившейся шокером внезапно спрашивали «Чего ты хочешь больше всего?», девушки, не задумываясь, к своему стыду и удивлению, неизменно отвечали «Угодить мужчине!». Все свободное от занятий, продолжавшихся в среднем не более пяти часов в день, время Филлис и Вирджиния посвящали изучению горианского языка. Элизабет же большей частью пропадала в кабинете Капруса. Позднее, когда девушки научились довольно сносно изъясняться по-гориански, им позволили принимать ванны, что доставляло им настоящее наслаждение, а ещё позже даже предоставили свободу передвижения по дому, с тем, однако, условием, что после восемнадцатого удара гонга они непременно должны находиться в своих конурах. Пища их также улучшилась настолько, что после успешно прошедших занятий им даже позволялось выпить за обедом бокал ка-ла-на, что порождало у них стремление трудиться ещё упорнее. По истечении двенадцатой недели тренировок они уже питались довольно сносно, а к концу пятнадцатой даже хорошо, хотя им и была установлена определенная низкокалорийная диета, основанная на протеиносодержащих продуктах, в основном орехах, что весьма напоминало кормежку тарнов при подготовке их к предстоящим соревнованиям или кормление охотничьего слина. Элизабет, единственная из всех девушек, имела, так сказать, собственную комнату, дверь которой даже можно было запереть изнутри, поэтому они частенько собирались здесь в свободное от занятий время, чтобы попрактиковаться в языке. Обучала их в основном Элизабет, старавшаяся при этом ни единым намеком не дать им понять, что она владеет английским. Чаще всего в эти часы я позволял им побыть наедине, но иногда тоже оставался послушать, не переставая при этом удивляться педагогическим способностям и такту Элизабет. В присутствии американок Элизабет делала все возможное, чтобы у девушек возникла мысль, будто она служит мне настолько хорошо, что ей удалось до известной степени добиться моего к ней расположения. На восемнадцатой неделе занятий девушкам выдали короткие белые шелковые туники без рукавов, удерживающиеся при помощи завязываемого на левом плече узла. Элизабет при этом получила тунику красного цвета. В этот же период Филлис и Вирджинии заменили простые металлические ошейники на ошейники запирающиеся, которые при необходимости можно было снять, а также убрали у них со щиколотки левой ноги опознавательные металлические полосы, с которыми они были доставлены на Гор, и ножные браслеты для прикрепления колокольчиков. Элизабет уже в начале обучения поменяли обычный желтый рабский ошейник на запирающийся красный. К концу двадцатой недели тренировок Филлис и Вирджиния уже вполне прилично изъяснялись на языке Гора; Элизабет же, конечно, владела им свободно, хотя у неё и присутствовал некоторый тачакскии акцент. У девушек манера произнесения некоторых звуков больше напоминала характерный говор жителей Ара. Я заметил, однако, что Сура настаивала на том, чтобы они не стремились избавиться от акцента, служащего свидетельством их варварскою происхождения. Она считала, что свойственное девушкам проглатывание конечных звуков и некоторая английская шепелявость придают рабыням, с точки зрения мужчин, определенное очарование. При случае я поинтересовался на этот счет у Хо-Ту, охарактеризовавшем это произношение лишь как дефект речи, и сообщил его мнение Суре, оставшейся, однако, в своих требованиях непреклонной. Как-то, находясь в нашей комнате вместе с Филлис и Элизабет, Вирджиния, смущенно поглядев на меня, поинтересовалась, не знаю ли я случайно имени того белокурого охранника с голубыми глазами, который так часто заходит понаблюдать за их занятиями. — Ремиус, — ответил я. Вирджиния с благодарностью кивнула и низко опустила голову. — А того парня, что иногда приходит вместе с ним, зовут Хо-Сорл, — добавил я. — Это тот, противный? — заметила Филлис. — С черными волосами и шрамом на щеке? — Мне он противным не показался, — ответил я, — если только ты имеешь в виду того же, о ком я говорю. У него действительно темные волосы и шрам на лице. — Я его знаю, — сказала Филлис — Он все время таращится на меня. Это меня так раздражает! — А я подумала, — вставила Элизабет, — что сегодня утром ты танцевала именно для него. — Ничего подобного! — огрызнулась Филлис. — А вчера, — рассмеялась Элизабет, — когда Сура попросила его подойти, чтобы одна из нас могла приблизиться и исполнить «Первый поцелуй пойманной рабыни», ты раньше всех вскочила на ноги. — Точно, — заметила Вирджиния. — Я ещё ни от кого не видела такой прыти. — Все это неправда! — воскликнула Филлис. — Неправда! — Возможно, после этого он тебя и купит, — высказала предположение Элизабет. — Я этого не хочу! — возмущенно заявила Филлис. — Как вы думаете, — обратилась ко мне Вирджиния, — нас выставят на продажу в Курумане? — По-видимому, план Кернуса именно в этом и состоит, — ответил я. — Вот бы меня купил кто-нибудь, похожий на Ремиуса, — мечтательно произнесла Вирджиния. — Вполне возможно, — ответила Элизабет. — Сомневаюсь, — сказала Филлис. — Ты слишком худая, и у тебя мешки под глазами. — Но ведь я не уродлива, — стала оправдываться Вирджиния. — И что мне теперь делать, если я не такая красивая, как ты? Она грустно вздохнула и опустила голову. — Я вообще-то мужчин боюсь, — продолжала она. — Хотя, по правде говоря, теперь уже меньше. Они даже начинают меня интересовать. Я ещё не знаю, как себя с ними вести и что делать. Но теперь-то я рабыня, меня обязательно научат. Нет, теперь я их уже почти не боюсь, — она с вызовом посмотрела на Филлис. — Я даже хочу быть рядом с кем-нибудь из них. — Рабыня! — презрительно фыркнула Филлис. — А ты разве не хочешь иметь рядом с собой мужчину? — спросила Вирджиния. — Нс вижу, зачем он мне может понадобиться, — высокомерно обронила Филлис. — Да и что я с ним буду делать? — Ну уж это ты узнаешь, рабыня для наслаждений, — заверила её Элизабет. — Самой понравится! Филлис наградила её испепеляющим взглядом. — Интересно, каково это чувствовать себя в объятиях мужчины? — снова мечтательно спросила Вирджиния. — Такого, как Ремиус? — поинтересовалась Элизабет. — Да, — кивнула Вирджиния. Филлис расхохоталась. Вирджиния уронила голову. — Нет, я уродина, — печально произнесла она. — Меня-то уж точно не будут продавать в Куруманском квартале. — Нет, ты настоящая рабыня! — воскликнула Филлис. — Маленькая рабыня Вирджиния. — Да, такая же, как и ты! — Я не рабыня! — крикнула Филлис. — Маленькая, хорошенькая рабыня для наслаждений, — смеялась Вирджиния. — Никогда не называй меня так! — завопила Филлис, вскакивая на ноги. — А я говорю, ты самая обычная рабыня! — завопила в ответ Вирджиния. Филлис бросилась к ней, и через мгновение обе они покатились по полу, пиная друг друга и визжа что есть мочи. — Останови! — обратилась ко мне Элизабет. — Прошу тебя! — Свободные мужчины не вмешиваются в склоки рабов, — невозмутимо ответил я. Девушки вскоре опомнились и перестали таскать друг друга за волосы. Филлис поднялась на ноги, тяжело переводя дыхание. Вирджиния тоже встала и, поправляя ленту на волосах, отошла в угол. Обе они посмотрели на меня. — Извините нас, — глухо сказала Вирджиния. — Вам пора возвращаться в конуру, рабыни, — заметил я. Вирджиния рассмеялась Филлис, не говоря ни слова, побрела к дверям и там остановилась, поджидая подругу и исподлобья поглядывая на меня. Вирджиния робко переминалась с ноги на ногу. — Вы — мужчина, — снова обратилась она ко мне. — Считает ли господин рабыню Вирджинию уродливой? — Нет, — ответил я. — Рабыня Вирджиния вовсе не уродлива. Она красива. В глазах девушки появились слезы. — А как вы считаете, может такой мужчина, как Ремиус, желать себе такую рабыню, как Вирджиния? — Если бы Вирджиния не была рабыней белого шелка, — ответил я так, словно этот неуместный вопрос вызвал во мне раздражение, — Ремиус, несомненно, уже давным-давно попросил бы её. Девушка улыбнулась, надежда засветилась в её глазах. Одна из привилегий свободного персонала работорговых домов заключалась в том, что служащий или охранник мог попросить себе — и, как правило, получал любую девушку красного шелка, какую он только пожелает. Это, однако, нимало не беспокоило Элизабет, поскольку, по общему признанию, она на время моего пребывания в доме принадлежала только мне. — А не будь Филлис рабыней белого шелка, — добавил я, не спуская с неё глаз, — она, несомненно, была бы в услужении Хо-Сорла. Покрасневшая Филлис тут же оставила комнату. — Этой рабыне, — громко сказал я, зная, что она меня слышит, — придется ещё многому научиться у госпожи Суры. Из коридора донеслись глухой стон и торопливые удаляющиеся шаги. Элизабет хлопнула в ладоши и рассмеялась. Я взглянул на стоящую посредине комнаты Вирджинию. — Отправляйся к себе, — распорядился я и, подчеркивая, добавил: — Рабыня! Вирджиния покорно склонила голову; на губах у неё играла улыбка. — Да, хозяин, — ответила она и быстро выскользнула из комнаты. Да, женщину с такой походкой уродливой не назовешь, подумал я. — Трудно себе даже представить, — сказала Элизабет, провожая её взглядом, — что она когда-то преподавала древнюю историю в колледже. — Да, — согласился я, — это верно. — На Земле, — продолжала Элизабет, — я даже не думала, что женщина может двигаться так красиво. — Мне тоже не приходилось этого видеть, — признал я. Обучение девушек шло своим чередом. Настал период, полностью посвященный упражнениям и отработке того, как следует стоять, ходить, преклонять колени, вставать, подавать питье и многим другим мельчайшим, но столь же важным элементам, связанным с обучением рабыни для удовольствий. Девушки, даже Элизабет, менялись буквально на глазах. Некоторые из отрабатываемых ими приемов казались мне, правда, довольно глупыми и ненужными, но, видя происходящие с ученицами перемены, мне, однако, трудно было что-нибудь против них возразить. Одним из них был, например, прием, когда девушка кормит своего хозяина виноградом, держа виноградину у себя в зубах. При этом руки девушки могут оставаться свободными либо скованными за спиной. Она усаживается на одну подогнутую под себя ногу, вторую вытягивает вперед и, изящно изгибая тело, берет губами лежащую перед ней на блюде виноградину. Мы с Элизабет долго смеялись над этим, однако оказалось, что на деле это производит весьма сильное возбуждающее воздействие на мужчину, что особенно заметно уже после третьей поданной тебе виноградины. — Смотри, — как-то сказала мне Элизабет, — сейчас я продемонстрирую тебе двенадцатый способ войти в комнату. Я понаблюдал за ней. Эффектное, надо заметить, зрелище. Хотя лично мне больше нравится десятый способ, когда девушка, войдя в комнату, на мгновение застывает у двери, прижавшись к ней спиной, стиснув сведенные вместе ладони и слегка расставив напряженно вытянутые ноги; при этом голова у неё должна быть слегка наклонена и повернута в сторону, а губы приоткрыты. — И сколько всего существует способов войти в комнату? — поинтересовался я, сидя скрестив ноги на каменном ложе. — Это зависит от традиций города, — ответила Элизабет. — В Аре это искусство развито больше, чем в остальных местностях. Здесь применяют сто четыре способа. Я невольно присвистнул от удивления. — И под каким номером значится просто обычное вхождение в дверь? — полюбопытствовал я. Элизабет изумленно посмотрела на меня. — Наверное, под сто пятым, — ответила она. Значительную часть тренировок, что особенно удивительно при моей неискушенности в данных вопросах, занимали упражнения, посвященные ведению домашнего хозяйства. Даже рабыня для наслаждений, если она проходит обучение в достаточно хорошем доме, должна быть мастером этого дела, обычно возлагаемого на кухонных и комнатных рабынь. Они обязаны уметь раскроить и сшить одежду, выстирать и выгладить её, очистить от всевозможных видов загрязнения любую поверхность и приготовить изысканные блюда из экзотических фруктов и деликатесных продуктов. Элизабет нередко демонстрировала усвоенные его уроки, хотя, точнее сказать, экспериментировала на мне, проверяя приобретенные ею в этой области знания, для чего я время от времени приносил из поистине неисчерпаемых запасов кладовых Кернуса различные продукты. Одно блюдо из языков елля, заправленных ароматизированным соусом из афродиций, мне запомнилось больше остальных, поскольку после столь изысканного для моего неизбалованного желудка кушанья я, к немалому ужасу Элизабет, полночи пролежал, скорчившись, на боку и глухо постанывая от мучительной боли. Обучали девушек и громадному количеству других вещей, больше отвечающих, по моему мнению, назначению рабыни для наслаждений, — песням, танцам и массе невероятно разнообразных по своему типу поцелуев. Их репертуар был настолько обширен, что теоретически позволял им доставить максимальное удовольствие любому, начиная от убара и кончая крестьянином, при этом используемые ими элементы, казалось, были просто неисчерпаемы по своим возможностям. Я был бы не в состоянии даже перечислить их, хотя забыть многие из них удастся мне едва ли. Порадовало меня и то, что Элизабет как-то обратилась к Суре с просьбой показать им танец тачакской рабыни, который та однажды, когда мы впервые попали в дом Кернуса, начинала исполнять, но так и не закончила. И Сура, познания которой в этой области были огромны, научила девушек танцу и песне, в сопровождении которой он исполняется. Вдобавок она показала им ещё несколько тачакских танцев, и в частности тот, что мне довелось однажды увидеть на пиру в Тарии. Мои собственные обязанности в доме за все эти месяцы сводились лишь к сопровождению самого Кернуса в качестве одного из его личных телохранителей в его нечастых выходах из дома. По улицам города Кернус передвигался, сидя на затянутых голубым и желтым шелком носилках, несомых восемью рабами. Тот вечер, когда Филлис Робертсон в зале Кернуса под светом чадящих факелов исполняла перед нами «Танец Пояса», приходился на последний день Одиннадцатой переходной стрелки, отстоящий ровно на месяц от начала нового горианского года, отмечаемого в день весеннего равноденствия — первый день месяца ен'кара. Курс обучения девушек близился к концу и по практическим соображениям должен был официально завершиться к окончанию Двенадцатой переходной стрелки. Большинство работорговых домов, несомненно, выставят свой товар на продажу в ен'кара, но Кернус, как я узнал, хотел придержать девушек до Праздника Любви, отмечаемого в пятидневный период Пятой переходной стрелки, приходящейся на самый разгар лета. Причиной тому могут служить совершенно различные соображения, наиболее существенным из которых, безусловно, является повышенный спрос на рабынь и в соответствии с этим, их резко возрастающая стоимость. Однако, возможно, не менее важную роль в его решении сыграли и упорно распространяемые его агентами в городе слухи о достигнутых домом Кернуса высоких результатах в обучении рабынь-дикарок, тех самых, что были привезены на Гор вместе с Филлис и Вирджинией, как и завезенных ранее и нераспроданных немедленно, содержавшихся в загонах для рабов. Вообще, уже значительное число девушек было доставлено черными кораблями, для чего мне нередко приходилось сопровождать Кернуса на происходящие на Валтае встречи. Бывали дни, когда за один вечер черные корабли прибывали по шесть-семь раз. В общей сложности в доме Кернуса одновременно проходили обучение у обладающих большим опытом рабынь страсти около полутора сотен рабынь с Земли. Насколько я мог судить, результаты тренировок Элизабет, Филлис и Вирджинии, регулярно доводимые до сведения Кернуса Сурой и Хо-Ту, были в значительной степени завышены. Как и следовало ожидать, цены на обычных рабынь снизились в несколько раз, рынок буквально замер в ожидании Праздника Любви и приготовился к принятию этих новых, по слухам удивительных, прошедших обучение рабынь-дикарок. Подобное положение дел, безусловно, играло на руку Кернусу, как и преднамеренная задержка поступления первой партии тренированных дикарок на открытые аукционы, что, по его мнению, лишь способствовало дальнейшему распространению слухов и домыслов и должно было за оставшееся время в ещё большей степени подстегнуть воображение потенциальных покупателей. Я думал, что план должен был увенчаться успехом, поскольку цены на рынках в первые два месяца нового года упорно держались значительно ниже средних; золото покупателей словно застыло в ожидании Праздника Любви. В связи с этим мне вспомнился один достойный внимания инцидент, происшедший как раз в тот день, когда Филлис исполняла свой «Танец Пояса». Время было позднее, но Кернус все ещё оставался за столом, играя с Капрусом одну партию за другой. В какой-то момент он на минуту оторвался от доски и прислушался. Снаружи где-то у нас над головами раздался шум крыльев и громкий переклик погонщиков тарнов. С улицы донеслись шаги строем передвигающихся людей и лязг оружия. Корпус опустил голову и снова погрузился в игру. Несколькими минутами позже улица заполнилась криками и топотом бегущих ног. Кернус снова прислушался и с легкой усмешкой вернулся к партии. Мне интересно было узнать, что происходит, но я не хотел уходить из-за стола. У меня вошло в привычку сидеть за обедом рядом с Хо-Ту, приходить вместе с ним в зал и вместе оставлять его. Он ещё не окончил ужина и сидел, слушая исполняемую девушкой под аккомпанемент калико песню. Некоторые из охранников, оставившие на время зал, снова возвращались к своим местам, стараясь не нарушать пения. Хо-Ту нравилась игра на калике, этом шестиструнном музыкальном инструменте с длинным грифом и объемным полукруглым резонатором звука. Сура тоже на нем играла. Основам этой игры были обучены и Элизабет, Филлис и Вирджиния, но дальнейшее развитие их навыков программой не предусматривалось если их будущий владелец пожелает, он вполне может самостоятельно оплатить их последующее обучение чему угодно. Игравшая на калике девушка-рабыня сидела на расстеленных в центре зала шкурах, низко склонив над инструментом голову, и, перебирая пальцами тонкие струны, напевала тихую, нежную, грустную мелодию. Я уже однажды, два года назад, слышал эту песню от одного лодочника на Картиусе, притоке Воска, далеко к юго-западу от Ара. Хо-Ту слушал её, закрыв глаза. Ложка его лежала рядом с опустевшей миской. Девушка начала голосом вторить нежному перебору струн, и я заметил, что Хо-Ту тоже едва слышно напевает. Внезапно дверь с шумом растворилась, и в зал быстро вошли четверо охранников. Двое из них держали за плечи толстого мужчину с безумно горящими глазами, простирающего к Кернусу дрожащие руки. Хотя на нем было одеяние гончаров, пусть даже без капюшона и накидки, он явно не принадлежал к этой касте. — Портус! — прошептал Хо-Ту. Я, конечно, тоже сразу его узнал. — Прошу заступничества касты! — воскликнул Портус и, сбросив со своих плеч руки охранников, на негнущихся ногах сделал несколько шагов к центру зала и опустился на колени перед деревянным помостом, на котором возвышался стол Кернуса. Тот сидел, не отрывая взгляда от игровой доски. — Прошу заступничества касты! — не своим голосом завопил Портус. Работорговцы по традиции принадлежат к торговой касте, однако в силу специфики их занятий одеяние их отличается от остальных представителей этой социальной группы. И если бы кому-то из них пришлось искать заступничества касты, он, безусловно, обратился бы именно к торговцам живым товаром, а не к другим. Многие работорговцы вообще считали себя отдельной, независимой кастой, что, однако, расходилось с точкой зрения горианской юриспруденции. Средний горианец, как правило, тоже рассматривал их как нечто обособленное, хотя на прямо поставленный вопрос без колебаний бы ответил, что причисляет их к торговцам. Кстати, многие касты имели свои, различной степени обособленности, небольшие группы и ответвления, как, например, каста писцов включала в себя более мелкие подразделения правоведов и преподавателей, учетчиков, клерков, статистиков и многих других. — Обращаюсь к заступничеству касты! — стоя перед Кернусом на коленях, молил Портус. Игравшая на калике девушка незаметно выскользнула из зала. — Не мешай играть! — недовольно бросил Портусу Капрус. Мне казалось невероятным, что при столь непримиримой вражде, которая существовала между их домами, Портус мог прийти к Кернусу. Вне всякого сомнения, положение его должно было стать ужасным, раз он решился на это последнее средство — броситься к ногам своего заклятого врага и просить у него кастового заступничества. — Они отобрали у меня все! — рыдая, причитал Портус. — Вам больше нечего меня опасаться. У меня нет людей. Нет золота! Все, что у меня осталось, — только эта одежда! Они налетели — солдаты! Тарнсмены! Даже просто прохожие! С факелами, веревками! Я едва спасся! Мой дом подлежит конфискации государством. Я теперь ничто. Ничто! Кернус, зажав подбородок в кулак, раздумывал над очередным ходом. — Я прошу вас! — умолял Портус. — Я прошу у вас кастового заступничества! Рука Кернуса потянулась к убару на игровой доске, на мгновение задержалась над ним и тут же нерешительно отошла назад. Капрус от нетерпения подался вперед. — Только вы во всем Аре можете меня защитить, — кричал сквозь слезы Портус. — Я отдаю вам всю торговлю в этом городе! Я хочу только спасти себе жизнь! Я прошу у вас заступничества касты! Кернус поднял на Капруса глаза, усмехнулся и неожиданно, словно поддразнивая соперника, передвинул своего первого наездника к писцу убары, на клетку два. Капрус секунду-другую изучал расположение фигур на доске и затем с раздраженным смешком повалил своего убара, признавая партию проигранной. Пока он складывал фигуры, Кернус внимательно наблюдал за Портусом. — Я был вашим врагом, — продолжал тот. — Но теперь я — ничто! Я только ваш собрат по касте. Я прошу у вас кастового заступничества! Капрус, оторвав взгляд от мешка с фигурами, тоже посмотрел на Портуса. — В чем твое преступление? — спросил он. — Я не знаю! Не знаю! — истерично воскликнул тот и, снова протянув руки к Кернусу, к хозяину соперничавшего с ним торгового дома, слезливо запричитал. — Я прошу кастового заступничества! Заступничества прошу! — Заковать его в кандалы, — распорядился Кернус, — и отправить в цилиндр Минуса Тентиуса Хинрабиуса! Охранники подхватили продолжавшего истерично кричать Портуса и вывели его из зала. Кернус поднялся из-за стола и собрался уходить. Тут он заметил меня и рассмеялся. — К концу ен'вара, Несущий Смерть, я буду убаром Ара! — сказал он и, снова рассмеявшись, вышел из зала. Хо-Ту и я обменялись изумленными взглядами.Глава 16. ТАРН
Меньше чем через месяц после падения дома Портуса Кернус стал безраздельным хозяином работорговли в Аре. Ему удалось прибрать к рукам имущество бывшего конкурента по смехотворно низким ценам. Оказавшись не у дел, члены обслуживающего персонала дома Портуса стремились поскорее подыскать себе новое место, и некоторые из них предложили свои услуги дому Кернуса. Я ожидал, что цены на рабов на невольничьих рынках Ара резко возрастут, но Кернус по каким-то своим соображениям продолжал удерживать их на прежнем уровне, вынуждая и владельцев более мелких работорговых домов придерживаться проводимой им ценообразовательной политики. Подобные действия Кернуса рассматривались противниками крупных монополистических объединений как несомненное проявление благородства по отношению к жителям Ара, как будто выказываемое им даже в ущерб собственным интересам. Позже, принимая во внимание заслуги Кернуса в решении городских проблем и огромные денежные пожертвования, на которые организовывалось развлечение граждан, в том числе и зрелищ, Верховный Городской Совет по предложению Сафроникуса, капитана таурентинов, пожаловал Кернусу в знак благодарности алую накидку воина как свидетельство его принадлежности к высшей касте. Это, конечно, ни в коей мере не заставило Кернуса поступиться или хотя бы слегка ущемить интересы собственного работоргового дома, равно как и иные коммерческие начинания. Не думаю, чтобы Хинрабиус как глава городской администрации одобрял подобное возвышение касты торговцев, но в случае с Кернусом выступить против желания поддерживающих его таурентинов — личной охраны главы города — смелости у него не хватило. Остальные члены Верховного Совета, пряча друг от друга взгляды и что-то ворча себе под нос, проголосовали за принятие предложения Сафроникуса. Официально утвержденная принадлежность к касте воинов мало что, конечно, изменила в самом Кернусе, за исключением разве добавившейся алой повязки на левом рукаве его сине-желтого одеяния. Я знал, что в течение многих лет Кернус совершенствовал мастерство владения оружием, и, судя по рассказам, в правдивости которых у меня не было основания сомневаться, он по праву считался лучшим фехтовальщиком в доме. У него на службе, безусловно, находились мастера высочайшего класса, способные обучить его всем премудростям владения мечом, однако немалую роль в формировании общественного мнения, как я подозреваю, сыграло его стремление считать себя настоящим воином, разуверить в чем хозяина дома вряд ли кто взял бы на себя смелость. Нет необходимости говорить и о том, что принадлежность к воинской, одной из высших в социальной иерархии Гора касте предоставляла Кернусу возможность быть выбранным в Верховный Городской Совет и даже претендовать на трон Ара независимо от того, станет ли он убаром или главой городской администрации. Свое официальное причисление к касте воинов Кернус отпраздновал тем, что решил выложить дополнительные денежные суммы на проведение зрелищ и состязаний в новом сезоне, начинающемся в месяце ен'кара. Эта зима была долгой и тяжелой, и, думаю, не только я, но и все жители Ара с нетерпением ждали прихода ен'кара. Девушки закончили курс обучения к началу Двенадцатой переходной стрелки. Теперь им оставалось только совершенствовать полученные навыки, отдыхать и набираться сил, чтобы к разгару лета, а точнее, к Пятой переходной стрелке и отмечаемому в конце её Празднику Любви быть в наилучшей форме. В первый же день начала Ожидающей стрелки — в пятидневный период, завершающий уходящий год, — все двери зданий Ара, включая и дом самого Кернуса, были выкрашены белой краской, а двери жилищ представителей низших каст даже опечатаны смолой как свидетельство того, что открывать их до начала месяца ен'кара не будут. Помимо того, двери всех домов были увешаны ветвями брека, листья которого по поверьям должны предохранить дома от проникновения в них несчастья. На пятидневный период Ожидающей стрелки жизнь в городе словно замирала, улицы пустели, в домах не было слышно шума и песен, и лишь изредка можно кое-где услышать тихую, неторопливую беседу. Даже в доме Кернуса рацион питания сокращался больше чем наполовину, пагу и ка-ла-на не подавали, а рабы в клетках вообще почти не ели. Так, по традиции продолжалось до рассвета первого дня месяца ен'кара, когда глава городской администрации или убар от имени всех жителей города торжественно приветствовал восход солнца и начало нового года. Удары в громадные, подвешенные к городским стенам гонги звучали в течение целого часа, и под их раскаты двери домов открывались и улицы города, его мосты заполняли толпы веселящихся, поющих, одетых в праздничные платья горожан. Двери жилищ перекрашивались в зеленый цвет, следы от смолы на них тщательно смывали, а украшавшие их ветви брека торжественно сжигались. После этого начинались массовые праздничные гулянья. В доме Кернуса в этот день рабам добавляли в питьевую воду даже немного ка-ла-на. Именно в этот день Кернус в присутствии членов Верховного Совета и главы юродской администрации получил из рук Сафроникуса, капитана таурентинов, алую накидку воина. На следующий день должны были начаться поединки и состязания на тарнах, финансируемые домом Кернуса. С наступлением нового года о большинстве проблем ушедшего следовало стараться забыть, но тяжелее всего это давалось, вероятно, троим из тех, кого я знал: Портусу, сидящему сейчас в кандалах в бездонных подземельях Центрального Цилиндра, Клаудии Тентиус Хинрабии, теперь свободной, но перенесшей позор рабства и бесчестья, который едва ли позволит ей когда-либо прогуляться по людному месту или высокому мосту, и Тэрлу Кэботу, который казался сейчас так же далек от поставленной перед ним цели, как и в первые дни своего появления в доме Кернуса. В конце концов не выдержав, я воспользовался моментом, когда мне удалось застать Капруса одного, и потребовал от него срочного завершения всех начатых им дел, заявив, что добытых материалов и без того уже достаточно и что мы улетаем отсюда в течение месяца ен'кара. В ответ тот заверил меня, что буквально в последние дни Кернус получил целый перечень новых карт и документов, имеющих важное, если не сказать решающее значение в предстоящей операции, и выразил мнение, что Царствующие Жрецы едва ли будут рады нашей поспешности, с которой мы оставляем дом, не сняв новых копий. Вообще же, напомнил Капрус, он не позволит нам покинуть дом, пока все документы не будут готовы к отправке; нам же самим оставаться здесь при исчезновении хотя бы одного из них также нет никакой возможности. Следовательно, нам с ним необходимо будет выбираться отсюда только с полным комплектом компрометирующих Кернуса документов. Я был зол, но мне казалось, что в данной ситуации от меня мало что зависит. Оставалось только ждать. Я круто развернулся и зашагал от него прочь, сжимая от ярости кулаки. Начало поединков и состязаний на тарнах было встречено горожанами с большим энтузиазмом. Мурмилиус показал себя ещё более блестящим бойцом, чем в предыдущем сезоне, и уже на второй день игрищ, выступая сразу против двух бросивших ему вызов мастеров владения мечом, продемонстрировал настоящую виртуозность в этом виде спорта и наносил им все новые и новые неглубокие раны до тех пор, пока даже зрители не признали их полуживыми трупами, неспособными оказать какое-либо сопротивление, и вложил меч в ножны только тогда, когда его противники уже не в силах были держать оружие и, окровавленные, рухнули на песок арены. На Стадионе Тарнов в первый же день гонок победу одержала команда желтых, возглавляемая Менициусом из Порт-Кара, на счету которого было более шести тысяч выигранных дистанций, что само по себе уже являлось рекордом, не превзойденным со времени ухода с арены Мелиполуса с Коса, ставшего легендой ещё при жизни и имевшего за плечами более восьми тысяч выигранных заездов. Зеленые в командном зачете были вторыми, одержав победу в трех из одиннадцати заездов. Желтые выиграли семь заездов, причем в пяти из них победу им принес Менициус. Я хорошо помню этот день. У девушек тоже были особые причины его запомнить. В тот день впервые за все время с начала их обучения им было позволено выйти из дома. Обычно уже к концу обучения девушкам разрешают посмотреть на город, но в случае с Элизабет, Филлис и Вирджинией дело обстояло иначе, поскольку, как пояснил ещё Хо-Ту, их программа обучения была чрезвычайно интенсивной и насыщенной. С другой стороны, говорил он, теперь, когда их занятия остались позади, а выставление на продажу было назначено только на лето, им, особенно Филлис и Вирджинии, которые ничего не знали о реальной жизни на Горе и видели только дом Кернуса, следовало ближе познакомиться с самим городом, что, как предполагалось, должно было послужить хорошим стимулом для девушек в закреплении ими полученных знаний и применении их на практике. Кроме того, это помогло бы им избавиться от излишней робости при продаже на аукционе, неизменно появляющейся при большом скоплении народа. Прогулки, однако, не должны были быть слишком длительными и частыми, чтобы к началу торгов девушки не выглядели уставшими и у них не притупилось восприятие новых впечатлений. Ничего не ведающим обо всей глубине стратегических планов их наставников Элизабет, Филлис и Вирджинии было позволено в сопровождении охраны присутствовать на открытии состязаний на тарнах. Мы встретились в тренировочном зале Суры, и Хо-Ту передал мне как исполняющему обязанности старшего охранника девушек небольшой кожаный мешочек с серебряными и медными монетами, предназначенными на расходы на сегодняшний день. Девушки были в коротких шелковых туниках рабынь — Элизабет в красной, а Филлис и Вирджиния в белых, в тон которым им были выданы легкие накидки с капюшоном. Затем, к несказанному ужасу Филлис и Вирджинии, Сура надела обеим девушкам на бедра металлический бандаж, застегнув его на поясе на замок. Позже подошли Ремиус и Хо-Сорл, неся в руках тонкие металлические цепи и наручники. Вирджиния, увидев Ремиуса, тут же потупила глаза, а Филлис при виде Хо-Сорла, казалось, разозлилась. — Пожалуйста, — обратилась она к Суре, — пусть с нами пойдет кто-нибудь другой! — Успокойся, рабыня, — ответила ей Сура. — Иди сюда, — приказал ей Хо-Сорл, и Филлис послушно, хотя едвасдерживая раздражение, подошла к нему. Ремиус, приблизившись к Вирджинии и заметив у неё на поясе какое-то уплотнение, похлопал девушку по бедрам. Та стояла, низко опустив голову. — На ней металлический бандаж, — пояснила Сура. Ремиус понимающе кивнул. — А ключ я оставлю у себя, — продолжала наставница. — Конечно, — кивнул воин. Вирджиния не смела поднять на него глаза. — И на этой, конечно, тоже бандаж? — несколько разочарованным тоном спросил Хо-Сорл. — Конечно, — ответила ему Филлис. — А ты на что рассчитывал? — Ключ от её металлического пояса также останется у меня, — сказала ему Сура. — Отдай его лучше мне, — предложил Суре Хо-Сорл. Филлис побледнела. — Нет, — рассмеялась Сура. — Пусть он будет у меня. — Наручники! — рявкнул Хо-Сорл Филлис, и та заученным движением отвела руки назад и, несколько склонив голову набок, замерла в позе послушной рабыни. Хо-Сорл рассмеялся. На глаза Филлис навернулись слезы. Ее ответ на приказание охранника был автоматическим, как реагирует на команду хозяина хорошо дрессированное животное. Не давая ей времени проявить характер, Хо-Сорл быстро надел на неё наручники. — Поводок, — тут же приказал он, и девушка, одарив его полным ярости взглядом, подняла подбородок, подставляя ему ошейник, к которому охранник пристегнул тонкую цепь. Вирджиния тем временем сама протянула ладони Ремиусу, и тот застегнул у неё на запястьях наручники. Затем она повернулась к нему лицом, поднимая голову и покорно подставляя ему свой ошейник, за который тот, несколько смущенно, зацепил тонкий металлический поводок. — Вам тоже нужны наручники и цепь для нее? — спросила меня Сура, кивнув на Элизабет. — Да, — сказал я, — конечно. Все было немедленно принесено, и я под пристальным взглядом Элизабет деловито надел на неё наручники и пристегнул к ошейнику цепь. После этого мы все вышли из дома Кернуса, ведя за собой своих рабынь. Как только мы оказались на улице и свернули за угол, я снял с Элизабет все металлические рабские побрякушки. — Зачем ты это делаешь? — спросил меня Хо-Сорл. — Так и ей, и мне будет удобнее, — ответил я. — А кроме того, она ведь всего лишь рабыня красного шелка. — Вероятно, он просто не боится её, — многозначительно заметила ему Филлис. — Что-то я не пойму, — ответил ей Хо-Сорл. — Ты тоже можешь снять с меня наручники, — сказала ему Филлис. — Я не нападу на тебя. — И она повернулась к нему спиной, подставив свои стянутые цепями руки и нетерпеливо задрав голову. — Когда на тебе наручники, — ответил Хо-Сорл, — у меня в тебе больше уверенности. Филлис раздраженно топнула ногой. Ремиус, глядя на Вирджинию, бережно приподнял ей подбородок и впервые встретился с её глубокими серыми глазами. — Если я сниму с тебя наручники, — спросил он, — ты не сделаешь попытки убежать? — Нет, господин, — мягко, но убедительно ответила девушка. Наручники тут же с неё были сняты. — Спасибо, господин, — поблагодарила его Вирджиния. Нужно заметить, что все горианские рабыни обращаются к любому свободному мужчине «господин», а к свободной женщине «госпожа». — Ты хорошенькая рабыня, — сказал Ремиус. Вирджиния, не поднимая глаз, улыбнулась. — Господин тоже очень красивый, — ответила она. Я был поражен: в устах робкой и застенчивой Вирджинии Кент подобное замечание было довольно смелым. Ремиус рассмеялся и потянул её за собой с такой силой, что девушка едва не упала и вынуждена была ухватить его за руку, которую она, однако, тут же с испугом выпустила, и пошла за ним, отстав от него, как учили, на два шага и низко опустив голову. Ремиус же снова потянул за цепь, вынуждая её идти рядом с собой, босую, красивую и, как мне кажется, очень счастливую. Хо-Сорл продолжал разговаривать с Филлис. — Я, конечно, сниму с тебя наручники, но именно для того, чтобы ты могла на меня напасть. Это было бы забавно. Руки и этой девушки были освобождены. Она потерла покрасневшие запястья и потянула за цепь, удерживающую её ошейник. Хо-Сорл сделал вид, что не замечает её действий. — Может, ты хочешь, чтобы я пообещала, что не сделаю попытки убежать? — спросила она. — В этом нет необходимости, — ответил Хо-Сорл. — Ты и так не убежишь. Он так быстро зашагал за нами, что Филлис едва не упала от неожиданного рывка за цепь и, невольно вскрикнув, хмурясь, пошла с ним рядом. Хо-Сорл остановился и смерил её удивленным взглядом. Филлис немедленно отстала от него на два шага и побрела за ним, низко опустив голову и кипя от переполнявшей её ярости. — Нам бы не опоздать на состязания, — сказала Элизабет. Я протянул ей руку, и мы последовали за идущими впереди нас двумя охранниками и их такими разными пленницами. На трибуне Ремиус и Хо-Сорл отстегнули цепи с ошейников девушек, и те хотя бы на некоторое время могли почувствовать себя относительно свободными. Вирджиния казалась безмерно благодарной Ремиусу, рядом с которым стояла, опустившись на колени. В какой-то момент состязаний я заметил, что она положила ему руку на плечо и они, склонившись головой друг к другу, так и продолжали наблюдать за гонками, но больше смотрели один на другого. По окончании нескольких заездов Хо-Сорл дал Филлис пару мелких монет и приказал ей купить у торговца ломоть са-тарновского хлеба с медом. Девушка хитро улыбнулась и, быстро пробормотав: «Да, господин», тут же направилась к проходу между рядами. Я удивленно посмотрел на Хо-Сорла. — Она ведь попытается убежать. На лице черноволосого парня заиграла усмешка. — Конечно, — ответил он. — Если Кернус узнает, что она убежала, — продолжал я, — тебе не поздоровится. — Не сомневаюсь, — сказал Хо-Сорл. — Но она не убежит. Хотя обязательно попытается. Делая вид, что мы за ней не наблюдаем, однако на самом деле не спуская с девушки глаз, мы с Ремиусом увидели, как Филлис поравнялась с двумя торговцами хлебом и, помедлив секунду, прошла мимо. Хо-Сорл посмотрел на меня и рассмеялся. — Видишь? — кивнул он. — Да, — ответил я, — вижу. Филлис тем временем, оглянувшись по сторонам, торопливо направилась к защитному барьеру, отделяющему песчаное поле стадиона от зрительных трибун. Хо-Сорл проворно вскочил на ноги и бросился за ней. Я подождал с минуту и тоже поднялся. — Жди здесь, — сказал я Элизабет. — Не позволяй ему избивать её, — попросила Элизабет. — Он за неё отвечает. — Пожалуйста. — Слушай, Кернус не будет слишком доволен, если предназначенная для продажи рабыня будет убита или сильно разукрашена. Хо-Сорл тоже это понимает, поэтому самое большее, что ей грозит, — это хорошая трепка. — Ничего другого она здесь и не видела, — сказала Элизабет. — Вероятно, это не пошло ей на пользу, — пожал я плечами, — раз она не сделала для себя никаких выводов. Я оставил Элизабет и Ремиуса с Вирджинией и отправился на поиски Филлис и Хо-Сорла, продираясь сквозь толпу вскочивших на ноги и заполнивших все проходы болельщиков. Послышались три удара судейского гонга, означающих выведение участвующих в очередном заезде тарнов на стартовые позиции. Не успел я пройти и пятидесяти ярдов, как услышал испуганный женский вопль, доносившийся оттуда, куда исчезла Филлис. Я оттолкнул сгрудившихся передо мной зрителей и бросился к барьеру. Вскоре я уже ясно различал звуки потасовки и сопровождающие её яростные крики мужчин. У самого барьера, в нескольких шагах от прохода стоял Хо-Сорл. Справа и слева от него, кряхтя, поднимались с земли два парня, третий заносил руку для удара. Хо-Сорл, пригнувшись под направленным ему в лицо кулаком, шагнул в сторону и, ухватив парня сзади за ремень и ворот туники, швырнул его на покатую внутреннюю сторону барьера. За спиной Хо-Сорла, с расширенными от ужаса глазами, в разодранной тунике и обнажившимся под ней металлическим бандажом, стояла дрожащая Филлис, пристегнутая цепью к перилам барьера. Парень, откатившись на несколько футов, тут же вскочил на ноги и выхватил из-за пояса нож. Однако заметив за спиной своего противника ещё одного пришедшего ему на помощь человека и решительный вид самого Хо-Сорла, шагнувшего ему навстречу, он тут же отбросил нож и поспешил удрать. Хо-Сорл подошел к Филлис. Я заметил, что наручники, приковывающие девушку к металлическим перилам, были его собственными, из чего я сделал вывод, что, вероятно, Хо-Сорл, увидев её в окружении раздирающих её одежду парней, сначала расшвырял их, затем пристегнул девушку к барьеру и уже потом принялся за нападавших на нее. Он хмуро посмотрел на опустившуюся на колени Филлис, старательно прячущую от него взгляд. — Значит, эта хорошенькая маленькая рабыня все же решила от нас убежать, — сурово произнес он. Филлис судорожно сглотнула, боясь поднять на него глаза. — И куда же рабыня собиралась направиться? — поинтересовался Хо-Сорл. — Я не знаю, — едва слышно произнесла она. — Убежать отсюда невозможно, — продолжал Хо-Сорл, — а спрятаться негде. Филлис взглянула на него с таким безнадежным отчаянием в глазах, словно впервые за все это время осознала всю правоту его слов. — Да, — пробормотала она, — бежать отсюда некуда. Хо-Сорл не стал её наказывать и вместо этого, отстегнув её наручники от металлических перил и сняв их, помог девушке встать на ноги и собрать с земли обрывки одежды. Он взял её драную тонкую накидку с капюшоном и набросил девушке на плечи, пока она пыталась привести в порядок свою тунику. Когда мы уже готовы были возвращаться на свои места на трибуне, Филлис повернулась к нему спиной и протянула ему запястья, чтобы он сковал их цепями. Хо-Сорл, однако, не стал ни надевать ей наручники, ни пристегивать к ошейнику металлический поводок. Вместо этого он снова нагнулся и подобрал с земли монеты, оброненные девушкой во время нападения на нее. К её удивлению, он протянул монеты ей. — Купи мне хлеба с медом, — сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: — Эх, жаль, шестой заезд мы пропустили! После этого мы направились к верхним рядам зрительных трибун и отыскали свои места. Вскоре вернулась Филлис, принеся Хо-Сорлу хлеб с медом и какую-то мелочь в качестве сдачи. Тот был всецело поглощен ходом соревнований и совершенно не обращал внимания на стоящую рядом с ним на коленях Филлис, тихо рыдающую, закрыв лицо руками. Элизабет и Вирджиния подошли к ней и опустились на колени рядом, положив руки ей на плечи. — О чем я действительно жалею, — обратился ко мне Хо-Сорл, — так это о том, что мне так и не довелось увидеть выступлении Мелиполуса с Коса. Один заезд следовал за другим, и наконец третий удар судейского гонга известил о выходе на старт наездников, участвующих в одиннадцатом, последнем в этот день заезде. — А что ты думаешь о стальных? — поинтересовался у меня Ремиус. Стальные, опознавательным цветом которых являлся серо-голубой, были новой командой и поэтому большого числа болельщиков не имели. Впервые на состязаниях их представитель должен был принять участие именно в этом, сейчас начинающемся, одиннадцатом заезде. Я не знал, что за прошедший ен'вар для них были устроены за внешней стеной стадиона тренировочные площадки и они успели подобрать себе команду. Происхождение этой группировки, а также источник финансирования её выступлений оставался для меня неясен, хотя я не мог не отметить, сколь серьезной была подготовка к их участию в соревнованиях, и мог только предполагать, насколько больших средств это потребовало. Попытки организовать новую команду проводились и раньше, однако все они, как правило, оканчивались неудачей. Дело здесь не только в традиционных довольно жестких требованиях состязаний, в соответствии с которыми не одержавшая побед в двух сезонах вновь образованная команда считается не прошедшей проверку на мастерство и не допускается к дальнейшему участию в гонках, но и в том, что вложение средств в организацию новой команды — чрезвычайно рискованное и не оправдывающее себя дело. А капиталовложений действительно требуется немало, и не только на постройку тренировочных площадок, но и на содержание довольно большого штата обслуживающего команду персонала, тренеров и подсобных рабочих, не говоря уже о приобретении или взятии внаем прошедших специальное обучение гоночных тарнов и выступающих за команду наездников. Шансы на победу новообразованной команды обычно очень невелики, что ставит под сомнение получение финансирующими её лицами какой-либо значительной прибыли, которая начнет поступать к ним лишь при стабильно высоких результатах выступления команды, то есть не ранее последующих восьми-десяти лет. Не следует забывать и о том, что рождение новой команды несет в себе угрозу для более старых, поскольку у них появляется дополнительный конкурент, в то время как каждая из них заинтересована в как можно меньшем количестве участников заезда, что увеличивает шансы команды на успех. Таким образом, и фавориты, и тарнсмены команд, не имеющие шансов одержать победу, зачастую прилагают все усилия, чтобы не дать выступить удачно наездникам новой команды, которым в такие моменты приходится вести борьбу сразу против всех. Общеизвестен и тот факт, что старые команды практически никогда не брали тарнсменов, пытавшихся выступать на новообразованную команду, за исключением тех редких случаев, когда участник действительно показывал блестящий результат. — Что ты думаешь о стальных? — снова спросил меня Ремиус. — У меня нет никакого мнения, — пожал я плечами. — Я практически ничего о них не знаю. Что-то в его голосе вызвало мое удивление. Да и во взгляде, брошенном на меня Хо-Сорлом, было нечто странное. Ни одного из них, казалось, не смущало то, что я обычно носил черное одеяние убийцы, хотя, конечно, выходя из дома Кернуса, я надевал красную тунику воина. Они не делали назойливых попыток завязать со мной дружеские отношения, но и не старались избегать моего общества, само собой получалось так, что мы довольно часто оказывались рядом. — Вот это птица! — воскликнул Хо-Сорл, кивая на тележки, подвозящие тарнов к стартовым насестам. Вокруг нас раздались изумленные возгласы. У меня перехватило дыхание. На одной из повозок, которую тянул впряженный в неё рогатый тарларион, я увидел гигантского черного тарна, настоящего красавца с хищно изогнутым клювом и горящими черными глазами. Птица гордо запрокинула голову — и над стадионом прозвучал её дикий воинственный клич, какой, вероятно, должен был бы витать над скалистыми утесами Тентисской гряды или над суровыми пиками уходящих в небо Валтайских гор, а то и звать в бой сошедшихся в смертельной схватке где-нибудь под облаками наездников. — Но это же не гоночный тарн, — услышал я восклицание одного из зрителей. Я сам не заметил, что встал, подавшись вперед, туда, к стартовой площадке, где остановились повозки с готовящимися к выступлению тарнами. — Мне говорили, — сказал Ремиус, — что эта птица из Ко-Ро-Ба. Я не мог выдавить из себя ни слова; ладони у меня стали влажными. За спиной раздались вопли Филлис и Вирджинии. Я на секунду обернулся и увидел, что Хо-Сорл схватил их за волосы и повернул лицом к себе. — Рабыни, — услышал я его наставительный голос, — никогда никому не расскажут о том, что они сегодня видели. Понятно? — Да, господин! — ответила Вирджиния. — Никогда не расскажу. — Да-да, понятно! — взвизгнула Филлис, которую Хо-Сорл для пущей убедительности ещё раз хорошенько тряхнул за волосы. — Филлис никому-никому никогда ничего не расскажет! Я словно во сне направился к концу нашего ряда и начал спускаться по узкому проходу, ведущему к защитному барьеру. — Возьми это! — крикнул, подбегая, Ремиус и вложил мне в руку небольшой кожаный мешок. Я даже не обратил на него внимания и продолжал спускаться туда, к песчаному полю стадиона. Вскоре я был уже у металлических перил. Не больше сорока ярдов отделяло меня от птиц. Я замер. И тогда, словно после долгих поисков в этом море человеческих лиц, звуков, красок, черные блестящие глаза птицы остановились на мне. Она как будто почувствовала мое присутствие, а я — её состояние. Я ощущал, как напрягается её тело, как наполняется силой каждый её мускул. Меня охватило непонятное волнение. Внезапно, не сводя с меня пронизывающего взгляда своих горящих глаз, птица широко взмахнула громадными черными крыльями, подняв вокруг целую песчаную бурю, едва не сбив с ног стоящего у повозки низкорослого подсобного рабочего в опущенном на самые глаза капюшоне. Птица вторично издала пронзительный крик — крик, способный вселить ужас даже в сердце ларла, но я не чувствовал страха. Мы оба с ним были воинами и хорошо понимали друг друга. Я увидел, что держу в руке кожаный капюшон, расправил его, натянул на голову, опустив его края до самых плеч и, перебравшись через защитный барьер, пошел к стартовой площадке. — Приветствую тебя, Мип, — сказал я низкорослому подсобному рабочему, забираясь на транспортировочную повозку. — Ты — Гладиус с Коса, — узнал он. Я кивнул и, оглянувшись на птицу, поинтересовался: — Что все это значит? — То, что ты выступаешь за стальных, — ответил он. Я протянул руку и прикоснулся к мощному изогнутому клюву птицы, провел по нему ладонью и, не удержавшись, прижался к нему щекой. И тарн, этот хищник, беспощадный ко всему, что движется в поднебесье, осторожно опустил голову и положил клюв ко мне на плечо. Так мы и стояли, голова к голове, и я нисколько не боялся, что кто-то сможет заметить под моим капюшоном скатившуюся у меня из глаз слезу. — Сколько времени прошло, Убар Небес, — сказал я, — сколько времени! Я едва замечал, что творится вокруг меня, и снова начал отдавать отчет происходящему, только когда услышал голос Мипа. — Не забудь о том, чему я учил тебя, — напутствовал он. — Я помню. — Тебе пора. Я взобрался в седло, и, когда Мип снял с правой ноги тарна удерживающие его на повозке цепи, я легко поднял птицу в воздух и усадил её на стартовый насест.Глава 17. КЕЙДЖЕРАЛИЯ
— С Кейджералией вас! — крикнула мне какая-то девчонка-рабыня, бросая в меня венком из цветов са-тарна, и тут же побежала прочь. Через пару шагов я её нагнал, развернул к себе, крепко поцеловал в губы и, шлепнув ладонью по округлой заднице, отпустил. — И тебя с Кейджералией, — рассмеявшись, ответил я, и она, хохоча, убежала прочь. В ту же секунду из выходящего на улицу окна, футов на шестнадцать возвышающегося над землей, меня окатили ведром воды. Сквозь стекающие по лицу теплые струи я увидел высовывающуюся из окна девушку-рабыню, посылавшую мне воздушный поцелуй. — С Кейджералией! — крикнула она и рассмеялась. — В такие праздники лучше и носа не высовывать на улицу, — хмуро заметил проходивший мимо меня строитель, туника которого была вся в пятнах от брошенных в него фруктов. Следом за ним брели трое мужчин-рабов с красующимися у них на головах венками из молодых ветвей брека. Они на ходу передавали друг другу, поочередно прикладываясь к широкому горлышку, кувшин паги, очевидно, уже далеко не первый, поскольку их ноги, действующие словно сами по себе, то и дело пытались переплестись, как и ветви их венков. Один из них окинул меня мутным взглядом. Насколько я мог понять по выражению его лица, ему, вероятно, показалось, что вместо меня одного здесь стоит по крайней мере трое человек. Он протянул мне кувшин с предложением сделать глоточек, на что я охотно согласился. — С Кейджералией, — очевидно, должно было означать то, что он долго пытался произнести. При этом он едва не опрокинулся на спину, и его спасло только то, что его падавшего в ту же самую секунду товарища повело прямо на него, и они оба так и повисли друг на друге, представляя собой неповторимую живую скульптуру празднующих Кейджералию мужчин. — С Кейджералией, — поздравил я их третьего собрата, не собравшегося ещё падать, и протянул ему серебряную монету. Отойдя на пару шагов, я услышал за спиной шум, свидетельствующий, что третий парень последовал-таки начинанию своих товарищей, и, обернувшись, я ещё успел заметить, как рушится их непрочное скульптурное творение. Тут мимо меня пробежала девушка-рабыня, и трое, казалось, уже отрубившихся и ни на что не годных парней неожиданно ожили и, кряхтя, оказывая друг другу братскую помощь, каким-то чудом ухитрились подняться на ноги и даже попытались поспешить за девушкой следом. Она, очевидно, по достоинству оценила предпринимаемые ради неё мучительные попытки и на секунду остановилась, но, когда один из наиболее ретивых нашел в себе силы протянуть к ней руку, она рассмеялась и снова припустила по улице. Однако не успела она сделать и пары шагов, как откуда-то из-за угла вынырнул ещё один мужчина и, к изумлению девушки, схватил её в охапку и притянул к себе. Она взвизгнула в притворном ужасе, но уже через секунду снова оказалась на свободе, так как подхвативший её незнакомец, к явному своему разочарованию и удовольствию девушки, заметил надетый на неё ошейник. — С Кейджералией! — смеясь, крикнула она незадачливому искателю приключений, продолжая свой путь. От дальнейшей судьбы девушки меня отвлек врезавшийся прямо над моей головой в стену здания сочный плод. Стена, помимо расплывающегося по ней свежего пятна, была вся испещрена надписями и рисунками в адрес хозяев этого квартала и отнюдь не прославляющими их. За углом дома послышались чьи-то раздраженные крики и радостные голоса девушек. Не в добрый час я выбрался на улицу. Было бы лучше как можно скорее вернуться в дом Кернуса. Я поспешно свернул на соседнюю улицу. И неожиданно оказался в объятиях двух десятков мигом окруживших меня девушек, визжащих и хлопающих от радости в ладоши. Вот когда я по-настоящему пожалел, что владельцы не вешают на Кейджералию своим рабыням на щиколотки колокольчики. Такое могло прийти в голову только врагу. И как я сразу не сообразил, что тишина на этой улице означает, что они устроили здесь засаду! И ведь, наверное, у них где-то были и свои разведчики! Девушки по праву громогласно гордились своей победой. — Пленник! Это наш пленник! — вопили они. Я почувствовал у себя на шее веревку; её петля немилосердно стягивала горло. Конец её держала в руке темноволосая девушка, длинноногая, с ошейником, естественно, и в короткой тунике рабыни. — Поздравляем тебя, воин, — сказала она, угрожающе затягивая и без того готовую удушить меня веревку. — Теперь ты — раб девушек с Горшечной улицы, — поставила она меня в известность. Тут же невидимые руки опутали меня всего веревками и стянули ноги так, что я едва мог стоять, не говоря уже о попытке к бегству. — Как мы поступим с нашим пленником? — обратилась темноволосая к своим подругам. На неё посыпался град предложений. — Раздеть его! — потребовал чей-то звонкий голос. — Клеймить! — перебил его другой. — Плетей ему! Плетей! — неистовствовал третий. — Надеть ему ошейник! — советовал четвертый. — Ну, хватит! — потребовал я. — Послушайте! Слушать они, однако, не стали, а вместо этого пошли по улице, таща меня за собой. Шествие наше продолжалось недолго, и вскоре меня втолкнули в большую комнату, заваленную корзинами и увешанную кожаной упряжью, — очевидно, подсобное помещение какого-нибудь малопримечательного цилиндра. Центральная часть комнаты оставалась свободной, и здесь на покрывающую её солому были брошены несколько репсовых подстилок. У дальней стены стояли связанные по рукам и ногам два человека — воин и молодой приятной наружности тарновод. — С праздником, — криво усмехнувшись, приветствовал меня воин. — С Кейджералией, — хмуро ответил я. Темноволосая, уперев руки в бока, внимательно оглядела меня, прошлась перед моими товарищами по несчастью и снова вернулась ко мне. — Неплохой улов, — заметила она. Ее подруги радостно взвизгнули, едва усидев на месте от распирающего их ликования. — Теперь вы будете нам прислуживать, — объявила темноволосая. Нас развязали, оставив лишь веревки на шее и на ногах, концы которых поручили держать одной из девушек. Нам выдали жестяные банки с разбавленным, наверняка украденным где-нибудь на кухне ка-ла-на. — Но прежде, чем они начнут нас обслуживать, — не унималась темноволосая, — мы сделаем из них настоящих рабов для наслаждений. И нам на шею тут же надели гирлянды таленд. Затем каждого из нас обучили, как следует подавать вино, спрашивая при этом: «Не хочет ли госпожа немного вина?» — и дожидаясь, пока девушка, едва сдерживаясь от хохота, не найдет в себе силы ответить: «Да, хочу!». — Ты, раб, будешь подавать вино мне, — заявила мне темноволосая. В своей короткой тунике она выглядела просто восхитительно, а её ноги казались ещё длиннее. — Да, госпожа, — ответил я как можно более почтительным тоном. Затем я наклонился к ней и протянул жестяную банку с вином. — На колени! — приказала она. — И обслуживай меня как рабыня для наслаждений! Девушки затаили дыхание. У обоих мужчин вырвался негодующий крик. — Так не пойдет, — ответил я. Тут же петля у меня на шее затянулась. Две девушки рванули за веревки, связывающие мои лодыжки, и я тяжело повалился на каменный пол, расплескивая вино из жестяной банки. — Раб неуклюжий, — фыркнула длинноногая. Остальные девушки прыснули со смеху. — Дайте ему ещё ка-ла-на, — распорядилась темноволосая. Мне всунули в руки новую жестяную банку с вином, однако их идиотские шутки уже начали мне надоедать. Эта длинноногая, очевидно, из наиболее низкой категории рабынь, кажется, хотела подвергнуть меня унижению в качестве реванша над своим хозяином, чье место я сейчас занимал. — Налей мне вина, — сурово приказала она. — С Кейджералией, — услужливо произнес я. Она расхохоталась, поддерживаемая смехом своих товарок. Я тем временем быстро обежал взглядом складское помещение, в глубине которого я заметил небольшую, заставленную ящиками и коробками комнату. Смех постепенно затих. Я низко склонил голову и протянул жестяную банку длинноногой. Девушки наблюдали за мной не дыша. Длинноногая с довольным смешком потянулась за банкой, и тут я быстро схватил её за руку, рванул к себе, вскакивая на ноги, и опутал её связывавшими меня веревками, стянув руки у неё за спиной. Затем, пока остальные девушки визгом отмечали столь неожиданный для них поворот событий, а длинноногая яростно пыталась высвободиться из моих объятий, я одним махом сгреб её в охапку, выскользнул в соседнюю комнату и, опустив девушку на пол, закрыл за собой дверь на задвижку. С минуту до меня доносились снаружи удары слабых кулачков по двери и возмущенные крики, внезапно сменившиеся воплями ужаса и шумом борьбы. Я оглядел свое убежище. Единственное узкое оконце высоко в стене было заделано решеткой. Убежать отсюда, бросив в запертой комнате девушку одну, я тоже не мог. Нужно было искать другое решение. Я освободился от спутывающих меня веревок и бросил их на пол. Затем приложил ухо к двери и прислушался. Некоторое время снаружи до меня доносились только девичье всхлипывание да звуки какой-то возни. Я приоткрыл дверь и без всякого удивления обнаружил, что воин и тарновод, освободившись от веревок, воспользовавшись минутным замешательством и переполохом, вызванным моими действиями, не давая растерявшимся девушкам наброситься на них всем сразу, одну за другой связали их всех. Длинная веревка соединяла весь ряд стоящих на коленях девушек с Горшечной улицы, соединяя их стянутые за спиной руки. Вторая веревка, петлями наброшенная каждой из девушек на шею, связывала их словно цепь рабовладельца, готовящегося к перегону скованных в единую колонну рабов. Я вытолкал длинноногую в подсобное помещение полюбоваться на своих незадачливых помощниц. Она, всхлипывая, застыла в дверном проеме. На глазах у многих девушек тоже блестели слезы. — С Кейджералией! — поздравил всех нас воин, поднимаясь на ноги после проверки узла на руках у последней девушки. — С праздником! — ответил я, отправляя длинноногую к её подругам. — Присоединяйся к девушкам с Горшечной улицы, — напутствовал я её. Она ничего не сказала и понуро побрела в большое помещение. Я позволил ей остановиться в центре комнаты у расстеленных на соломе репсовых покрывал. Здесь она, низко опустив голову, всем своим видом признавая поражение, повернулась ко мне и тихо сказала: — Позвольте предложить вам немного вина, хозяин. — Нет, — ответил я. Она изумленно взглянула на меня и затем, понимающе кивнув, принялась было развязывать удерживающий её тунику на плече узел. — Нет, — нежно остановил я её. Она подняла на меня недоумевающий взгляд. — Я сам подам тебе вино. Она не спускала с меня недоверчивых глаз все то время, пока я наливал в маленькую жестяную банку разбавленный ка-ла-на. Когда она брала у меня вино, рука её дрожала. Она поднесла банку к губам и неуверенно посмотрела на меня. — Пей, — подбодрил я её. Она выпила. Я взял у неё пустую банку и отбросил её в угол комнаты, затем заключил в объятия её стройное, гибкое, такое зовущее тело и поцеловал девушку в губы долгим поцелуем. Она лежала подо мной, вытянувшись на брошенных на солому покрывалах, и отвечала на мои поцелуи. — Не позволяй мне убежать от тебя, — пробормотала она. — Ты не убежишь, — заверил я, развязывая на её плече удерживающий короткую тунику узел. Я слышал, как одна из сидящих в ряд девушек также попросила сначала вина, а затем сказала тарноводу: «Не позволяй мне убежать от тебя». Краем глаза я увидел, как мои новые товарищи увели двух девушек с собой в глубь дома, а затем через некоторое время вернулись назад. Мы с воином и тарноводом провели с девушками с Горшечной улицы большую часть дня. К этому времени я уже разобрался с длинноногой и, снова связав ей руки, отправил её к остальным. Однако когда мы уже готовились уходить из этого столь гостеприимного места, она попросила повторения, я не мог ей отказать. После этого я уже не связывал её. Она стояла, опустив мне голову на плечо, и я не боялся, что она тут же бросится потихоньку отпускать на свободу своих подруг. Воин с тарноводом неторопливо обходили строй стоящих на коленях девушек и, целуя каждую из них в губы, поздравляли с Кейджералией. Мы с длинноногой снова обменялись поцелуями. — С Кейджералией, — нежно поздравил я напоследок свою новую знакомую и, повернувшись, пошел за выходящими из помещения воином и тарноводом, увешанными гирляндами таленд, подаренных им девушками с Горшечной улицы. — С Кейджералией! — крикнула одна из них нам вдогонку. — С праздником! — ответили мы. — С Кейджералией! — услышал я зовущий меня голос длинноногой. — С праздником тебя, воин! — С Кейджералией! — махнул я ей на прощание рукой, довольный тем, как заканчивается этот день. Кейджералия — Праздник Рабов в северных, наиболее цивилизованных городах Гора — отмечается каждый год. Пожалуй, единственным городом, не поддерживающим этой традиции, является Порт-Кар, расположенный в дельте реки Воск. Однако дата проведения Кейджералии в различных городах отличается. В большинстве городов она отмечается в последний день Двенадцатой переходной стрелки, но в Аре и некоторых других городах этому празднику отводится последний день пятого месяца, накануне Праздника Любви. Это было во многих отношениях странное, фантастическое лето. С каждой новой неделей жизнь в Аре становилась все более дикой, неуправляемой, законность неуклонно теряла свою силу. Улицы и мосты заполонили вооруженные бандиты, грабившие всех подряд, что, однако, казалось, нисколько не беспокоило призванных следить за порядком воинов. Но что самоё удивительное, будучи пойманными и отправленными в Главный Цилиндр, за редким исключением они, как правило, освобождались за неимением достаточно веских причин для задержания. Беззаконие дошло до того, что люди стали бояться выходить на улицу без оружия. На состязаниях тарнов или на Стадионе Клинков волнение болельщиков доходило до неистовства, часто заканчивающегося массовыми потасовками. На улицах даже в те редкие дни, когда Стадион Тарнов пустовал, едва ли кого можно было встретить без болельщицкой нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к той или иной группе фанатов. Встреча же на мосту или в другом подходящем месте представителей конкурирующих группировок, естественно, не могла привести ни к чему хорошему. Людей, казалось, ничего не интересовало, кроме результатов поединков и состязаний. Грабители могли среди бела дня взламывать двери какого-нибудь дома, но соседи только покрепче запирали собственное жилище, радуясь, что на сей раз беда обошла их стороной, или торопливо отправлялись на излюбленное ими соревнование, беспокоясь лишь о том, как бы им не опоздать. Основное соперничество на состязаниях тарнов разгорелось между тремя группировками — зеленых, желтых и стальных, последняя из которых представляла собой новую, недавно сформировавшуюся фракцию. Неожиданный успех и головокружительный взлет популярности стальных начался в первый же день состязаний, когда в одиннадцатом заезде их представитель Гладиус с Коса верхом на громадном тарне выиграл гонку, выведя своих приверженцев в первый ряд наиболее известных старых команд. Странно и то, что тарн, на котором выступал Гладиус, не являлся обученной непосредственно для состязаний птицей, но его размеры, скорость, маневренность, невероятная сила и свирепость делали его опасным противником, особенно в борьбе у подвешенного кольца. Остальные тарны стальных также не являлись гончими птицами, это были обычные военные тарны, но хорошо обученные. Они управлялись никому не известными наездниками, очевидно прибывшими из очень отдаленных мест и совершенно неожиданно упавшими на голову жителей Ара, как снег среди солнечного лета. Это было уже не просто соревнование, это был настоящий вызов устоявшимся группировкам болельщиков Ара, взбудораживший умы и давший пищу для всевозможных домыслов всем до единого жителям города. Традиционные фавориты буквально на глазах теряли вес, утрачивали годами набираемый авторитет. Тысячи болельщиков, по тем или иным причинам охладевшие к своим старым привязанностям и почувствовавшие тягу к новизне либо решившие на себе испытать вкус разворачивавшейся на состязаниях борьбы, переходили в группировку стальных и надевали на руку повязку или прикалывали к груди небольшой прямоугольный клочок серо-голубой материи. Я же, пряча лицо под кожаным капюшоном, сидя в серо-голубых шелковых одеяниях на спине огромного черного тарна, снова и снова участвовал в состязаниях на стороне стальных. Имя Гладиуса с Коса было на устах каждого жителя города, хотя едва ли кто мог похвастаться, что знает его в лицо. Я выступал в команде стальных потому, что здесь был мой тарн, и ещё потому, что на этом настаивал Мип, к которому я, узнав его поближе, проникся горячей симпатией. Я знал, что втянут в опасную игру, не понимая при этом ни целей, ни задач того, что я делал. Нередко мне помогали Ремиус и Хо-Сорл, и я начал догадываться, что не простая случайность привела их в дом Кернуса. После каждого заезда Мип подробнейшим образом разбирал вместе со мной достоинства и недостатки моего управления тарном, а перед началом следующей гонки неизменно в неменьших подробностях сообщал о привычках и манере вести борьбу каждого из моих противников, о которых, казалось, он знал любую мелочь. Он научил меня распознавать применяемые в ходе состязаний трюки и ловушки соперников и сообщал об их слабых местах и чаще всего используемых маневрах. Так, например, один из наездников имел привычку после прохода его тарна через третье наиболее опасное кольцо резко сбавлять скорость полета птицы, что представляло собой жесткий блок для следующего за ним противника. А другой тарнсмен, выступавший в составе команды синих, иногда непосредственно перед пролетом через кольцо заставлял своего темно-синего тарна вместо складывания крыльев и скольжения сквозь кольцо, наоборот, сбрасывать высоту, а затем двумя мощными ударами крыльев словно вбрасывал себя в обод кольца снизу вверх, что, как правило, вынуждало не готового к подобному маневру наездника команды противника допускать ошибку. Известность Гладиуса с Коса стала, пожалуй, сравнима лишь со славой Мурмилиуса, выступавшего на игрищах Стадиона Клинков. С начала ен'кара он провел уже сто двадцать боев, неизменно побеждая одного за другим всех своих противников, которых, однако, следуя своей традиции, никогда не убивал, несмотря на требования неистовствующих зрителей. Некоторые из считавшихся непревзойдёнными мастерами по владению мечом, среди которых было немало представителей даже высшей касты, стремились развеять славу таинственною Мурмилиуса, бросали ему вызов и выходили на арену, однако с каждым из этих столь же отчаянных, сколь и самоуверенных храбрецов тот вел себя ещё более жестким образом, нежели с обычными противниками, вынуждая их побегать, защищаясь от него, по арене, а затем, вдоволь натешившись с ними, он в любой выбранный по собственному желанию момент наносил им жесточайший удар в правую руку, часто до конца жизни лишая их возможности держать меч. С приговоренными же к смертной казни преступниками и представителями низшей касты, сражавшимися за обретение свободы или за деньги, он неизменно вел себя деликатнейшим образом, приобретая тем самым в их лице братьев по оружию. Зрители во время его поединков буквально сходили с ума от его манеры ведения борьбы. Они забрасывали его своими надетыми на шею тонкими золотыми цепочками, и мне при встрече на улице с каким-нибудь обвешанным золотом модником неизменно казалось, что именно это и должен быть таинственный Мурмилиус — человек в высшей степени самоотверженный и скромный, остающийся загадкой для целого города. Тем временем сеть интриг, сплетаемая Кернусом, все сильнее затягивала под себя горожан. Как-то, сидя в пага-таверне, я услышал речи человека, служившего, как я знал, охранником в доме Кернуса, но сейчас одетого в тунику гончара, заявлявшего, что в нынешние времена Ару в качестве главы городской администрации нужен не представитель касты строителей, а воин, тогда порядок будет сразу восстановлен. — Но какой именно воин? — поинтересовался сидевший за соседним столом парень, серебряных дел мастер. — Кернус, — ответил переодетый охранник. — Он и есть настоящий воин. — Но ведь он работорговец, — заметил один из присутствующих. — Будучи торговцем, он лучше кого бы то ни было знает дела в городе и нужды его жителей, — ответил охранник. — К тому же он ещё и принадлежит к касте воинов. — Это на его деньги проводится большинство зрелищ в городе, — добавил погонщик тарларионов. — Да, на этом месте он будет лучше, чем Хинрабиус, — согласился его сосед по столику. — Мой билет на состязания, — вступил в разговор сидевший тут же мельник, — десятки раз был оплачен домом Кернуса. Он имел в виду практику раздачи бесплатных контрамарок с оттиском фамильного герба Кернуса, позволявших их счастливому обладателю попасть на стадион и выдававшихся за воротами работоргового дома всем желающим в количестве одной тысячи контрамарок в день, ради получения которых многие не имеющие возможности приобрести билет занимали очередь ещё накануне с вечера. — Вот и я говорю, — настаивал переодетый охранник, — что Кернус далеко не самая плохая кандидатура на трон Ара. К моему немалому удивлению, большинство из сидевших за столами, несомненно, обычных жителей согласно закивали головами. — Да, это было бы неплохо, — задумчиво произнес серебряных дел мастер, — если бы такой человек, как Кернус, стал главой городской администрации Ара. — А убаром? — спросил переодетый охранник. Мастер пожал плечами. — Ну, или убаром, — ответил он. — В городе идет настоящая война, — заметил один из присутствующих, книжник, до сих пор не принимавший участия в разговоре. — В такое время городу нужен настоящий убар. — Вот именно, — подхватил охранник. — Кернус в качестве убара — вот что нам всем сегодня нужно. Присутствующие одобрительно загудели. — Принеси паги! — бросил переодетый охранник обслуживающей рабыне. Та мигом вернулась с громадным кувшином, разлила пагу всем сидящим за столом и получила от охранника плату за всю компанию. Я знал, что эти деньги, столь щедро расточаемые охранником, наверняка были получены им в конторе Капруса, о чем мне сообщила в свое время Элизабет. Под заздравные крики присутствующих я встал и вышел из зала. — За то, чтобы Кернус стал убаром Ара! — неслось мне вслед. Краем глаза я заметил ещё одного человека, оставившего зал сразу за мной. Обернувшись, я увидел Хо-Ту. — Я думал, вы не пьете пагу, — сказал я. — Не пью, — ответил он. — Что же вы делаете в пага-таверне? — Я заметил, как Фалариус выходил из дома в одеянии гончара. Мне стало интересно. — Кажется, он здесь по распоряжению Кернуса? — высказал я предположение. — Да, — согласился Хо-Ту. — Вы слышали эти разговоры о Кернусе как о возможном убаре? Хо-Ту пристально посмотрел мне в глаза. — Кернусу не следует быть убаром, — неторопливо произнес он. Я пожал плечами. Хо-Ту повернулся и зашагал по улице. Пока люди Кернуса делали свое дело в пага-тавернах, в толпе, на улицах, на рыночных площадях и на трибунах стадионов, золото и меч Кернуса работали там, куда не могли проникнуть его приспешники. В свое время он предоставлял щедрые займы Хинрабиусам — довольно богатой семье, но, безусловно, не способной нести на своих плечах непомерное бремя финансирования бесконечных игрищ и состязаний. Постепенно размеры займов Кернуса резко уменьшились, а ещё позже в кредитах Хинрабиусу было отказано. Теперь же, выбрав удобный для себя момент, Кернус, ссылаясь на стесненные финансовые обстоятельства, попросил Хинрабиуса вернуть ему данные в долг денежные средства. Сначала он просил возвратить незначительные деньги, затем требуемые к возврату суммы начали резко возрастать, и Хинрабиус, будучи не в состоянии покрывать их из городской казны, вынужден был обратиться к собственным средствам, таявшим буквально на глазах. Ему пришлосьотказаться от финансирования общественных мероприятий, до сих пор официально проходивших под его, главы городской администрации, патронажем, и вместо него на объявлениях о намечающихся игрищах и состязаниях в качестве спонсора и организатора стало все чаще появляться имя Кернуса. Тут же в общественном сознании начали всплывать и зловещие предсказания высоких посвященных в отношении династии Хинрабиусов. Оба члена Верховною Совета, выступавшие против оказываемого торговцами, в частности Кернусом, влияния на проводимую Аром политику, были найдены мертвыми — один с ножом в спине, а второй сброшенным с моста неподалеку от собственного дома. Командующий вооруженными силами Ара Максимус Хегесиус Квинтилиус — второе по значимости в Верховном Совете города лицо после самого Минуса Тентиуса Хинрабиуса — был внезапно смещен со своего поста незадолго до этого он высказал возражения против принадлежности Кернуса к касте воинов. Его место занял один из таурентинов — Серемидес с Тироса, выдвинутый на этот пост Сафроникусом, капитаном таурентинов. Вскоре вслед за этим Максимуса Квиитилиуса также обнаружили мертвым — он был отравлен в своих Садах Удовольствия ядовитым укусом рабыни, которая, прежде чем она успела предстать перед правоохранительными органами, была задушена одним из таурентинов, действовавшим, как говорилось в официальных документах, в припадке ярости: всем ведь было известно, сколь высоко почитали таурентины Максимуса Квинтилиуса, переживая его потерю, вероятно, не меньше, чем остальные воины Ара. Сам я не очень хорошо знал Квинтилиуса и познакомился с ним только несколько лет назад, в 10110 году от основания Ара, во время нашествия орд Па-Кура. Тогда он показался мне неплохим воином. Я жалел о его кончине. Ему были оказаны все последние воинские почести, а пепел его после сожжения был развеян с летящего тарна над полем, где он не так давно вел войска Ара к заслуженной победе. Требования Кернуса о возврате ему одолженных Хинрабиусу денег становились все более настойчивыми. Ссылаясь на свое сложное финансовое положение, он стал неумолим. Жители Ара в общей своей массе считали противоестественным факт, что личные ресурсы главы города могут быть в столь плачевном состоянии. Затем, где-то, наверное, через месяц, по городу начали ходить слухи о подлогах и растрате средств из городской казны. В связи с этим — теоретически для того, чтобы обелить имя Хинрабиуса, — Верховным Городским Советом была назначена комиссия, члены которой, проверив записи накладных расходов, к своему ужасу, обнаружили серьезные расхождения в платежных ведомостях на денежные суммы, выданные якобы членам семейства Хинрабиусов за выполненные ими работы и оказанные городу услуги. Судя по документам, наиболее значительные средства были направлены на строительство четырех бастионов и помещений для содержания боевых тарнов, в которых уже долгое время отчаянно нуждалась воздушная кавалерия Ара и возведение которых ещё и не начиналось. Высшие военные чины с негодованием открыли для себя, что строительство этих необходимых для города объектов в связи со сложившейся ситуацией откладывается на неопределенное время, а деньги, выделенные на него городским казначейством, очевидно, уплыли в неизвестном направлении. Строители, которым, судя по отчетной документации, должны были быть переданы деньги, в один голос заявили, что они знать ничего не знают о деньгах, а платежные ведомости, если они есть, несомненно, фальшивые. Вдобавок ко всему объединение торговцев, следящих за организацией мероприятий на Стадионе Тарнов, официально объявило о длительное время продолжающейся неплатежеспособности главы городской администрации и поспешило потребовать у него оплаты за последние, проведенные в кредит на их собственные средства, состязания. Как и следовало ожидать в подобной ситуации, Минусу Тентиусу Хинрабиусу не оставалось ничего иного, как сложить с себя высокие полномочия и вместе с ними снять коричневую мантию главы городской администрации. Это произошло поздней весной, на шестнадцатый день третьего месяца, называемого в Аре камериусом, а в Ко-Ро-Ба — селнаром. Накануне этого его вынужденного шага верховный служитель высоких посвященных, тот самый, что некогда прочел зловещее предсказание по состоянию печени принесенного в жертву боска, в официальной беседе во всеуслышание заявил, что священные пророчества в отношении правления Хинрабиуса начинают сбываться. Верховный Городской Совет, не желая официально приговаривать Минуса Хинрабиуса к позорному изгнанию из стен города и тем самым ещё сильнее будоражить население, потребовал от бывшего главы городской администрации сделать заявление с просьбой позволить ему оставить город якобы по своей воле. Заявление было принято, и на семнадцатый день камериуса все семейство Хинрабиуса вместе со своими сторонниками и последователями убралось за пределы городской черты. К концу месяца перед лицом все возрастающего возмущения народа многочисленные родственники Хинрабиусов, так или иначе принадлежавшие к их семейству, вынуждены были в спешном порядке распродать свое недвижимое имущество и также оставить город, отправившись вслед за главой дома Хинрабиусов и нагнав Минуса Тентиуса в нескольких пасангах от Ара, откуда караван переселенцев направился к Тору — городу, удовлетворившему их просьбу о предоставлении им убежища. Однако добраться до Тора им, к несчастью, не пришлось, поскольку всего лишь в двух сотнях пасангов от городских ворот Ара караван беженцев подвергся нападению с воздуха и уничтожению крупным армейским формированием неизвестного происхождения. Удивительно в этом инциденте и то, что, пожалуй, за единственным исключением у всех найденных убитыми членов семейства Хинрабиусов, включая и женщин, было перерезано горло. Это выглядело необычным, поскольку женщины подвергшегося нападению каравана считались законной добычей захватчиков и практически всегда продавались в рабство. Единственным членом семейства Хинрабиусов, чье тело поисковые партии не смогли отыскать среди изувеченных останков и полуобгоревших фургонов, оказалась Клаудия Тентиус Хинрабия. На двадцатый день камериуса удар Большого Гонга, прозвучавшего в городских стенах, оповестил жителей о назначении нового убара Ара. Под торжественные приветствия и горячие аплодисменты всех членов Верховного Городского Совета на трон убара Ара взошел Кернус. По поводу нового назначения по всему городу начались массовые праздничные гулянья: улицы и мосты были заполнены толпами народа, повсюду организовывались зрелища и турниры, на рыночных площадях и скверах поэты и сказители, состязаясь в красноречии, наперебой восхваляли нового правителя. Праздничное веселье царило в течение десяти дней, вплоть до завершения пятидневного периода Третьей переходной стрелки. Я, конечно, не мог не видеть, что все это было результатом политики, проводимой самим Кернусом, а возвышение его на трон убара, несомненно, являлось частью начинающегося осуществляться замысла «Других». Имея своего ставленника на троне убара Ара, они получали отличную базу для развития дальнейших действий, в частности, для влияния на умы горожан и формирования из них состава многочисленных диверсионных отрядов, которые будут действовать на планете в их интересах. Как указывал Миск, хорошо вооруженные человеческие существа могут представлять собой серьезную опасность даже для них, Царствующих Жрецов. Среди всех удручающих событий этого поистине удивительного лета был и светлый, заставивший меня порадоваться момент: решено было убрать Элизабет, Филлис и Вирджинию из работоргового дома и перевести их в более безопасное место. Капрус, ставший в общении со мной более вежливым и любезным и, кажется, даже несколько осмелевший после восхождения Кернуса на трон, вероятно, потому, что тот реже теперь появлялся в доме, поставил меня в известность, что ему удалось наладить контакт с агентом Царствующих Жрецов. Теперь, сказал он, до отправки в Сардар карт и компрометирующих документов девушки начинают подвергаться серьезной опасности и должны быть удалены из дома. План его оказался простым и разумным. Он состоял в приобретении девушек на начинающемся Празднике Любви агентом Царствующих Жрецов, средств у которого было достаточно, чтобы перебить любого возможного конкурента. Таким образом, они оставят дом Кернуса самым естественным способом, ни у кого не вызвав при этом ненужных подозрений. В дальнейшем присутствии Элизабет в доме Кернуса действительно не было никакой необходимости: она сумела доставить Капрусу все считавшиеся важными документы и материалы, а он сделал с них копии. Я же нужен был для того, чтобы переправить эти копии и вызволить Капруса из работоргового дома. Элизабет, конечно, не хотела оставлять дом без меня, но и она не могла не признать план удачным и вполне приемлемым: если её сумеют удалить из дома Кернуса без нашего участия, у нас с Капрусом будет меньше проблем и причин для беспокойства. Она, естественно, рада была и тому, что Филлис и Вирджинии, возможно, также удастся обрести свободу. Кроме того, она, конечно, понимала, насколько сложной и трудновыполнимой будет для меня попытка сопровождать одновременно её и Капруса, не подвергая при этом опасности ни их самих, ни находящиеся у нас чрезвычайной важности документы. Рассмотренный со всех точек зрения, план Капруса казался не только подходящим, но просто гениальным. Ни Элизабет, ни я, конечно, ничего не рассказали ни Филлис, ни Вирджинии. Чем меньше людей будут знать о нем, тем лучше. К тому же неведение сделает их поведение более естественным. Пусть считают, что они выставлены на невольничьем рынке на обычную распродажу. Представив, насколько они будут удивлены, узнав, что их приобрели для того, чтобы даровать свободу и безопасность, я невольно усмехнулся. Немалое удовольствие доставляла мне и мысль о том, что снятие Капрусом копий с документов продвигается довольно быстро, без непредвиденных задержек, и он надеется закончить работу к началу се'кара. Теперь, когда Кернус большую часть времени проводил в Центральном Цилиндре, возможности для беспрепятственного выполнения Капрусом работы существенно возросли. Конечно, до се'кара ещё ждать и ждать, но все же это лучше, чем ничего. Я был доволен. Элизабет, Филлис и Вирджиния будут спасены. Капрус тоже, казалось, находился в хорошем расположении духа. При каждой нашей встрече он неизменно подробно останавливался на деталях возложенной на меня миссии: чувствовалось, что он продумал все до мелочей и радовался, что наше дело подходит к завершению. В своих размышлениях я часто поражался тому, насколько храбрым в действительности человеком был Капрус и сколько мало уважения выказывал я ему и его работе. А ведь он подвергался, вероятно, даже гораздо большему риску, чем я сам. Я чувствовал себя пристыженным. Обычный писец, он проявлял в своем деле смелость, которой мог бы позавидовать каждый воин. Я поймал себя на том, что насвистываю какую-то мелодию. Все шло как надо. Огорчало лишь, что я так до сих пор и не выяснил, кто убил того воина из Тентиса. Однако даже став убаром Ара, Кернус при каждом удобном случае снова восседал во главе стола своего дома, как и прежде, погруженный в замысловатые комбинации на игровой доске, уставленной красными и желтыми фигурками. Так было и в день празднования Кейджералии. В зале царило веселье и, несмотря на ранний вечер, пага и неразбавленный ка-ла-на лились рекой. Внезапно Хо-Ту раздраженно отбросил ложку и криво усмехнулся в ответ на мой вопросительный взгляд. Его неизменная овсянка оказалась пересоленной настолько, что стала совершенно несъедобной. Старший надсмотрщик хмуро уставился в миску. — С Кейджералией, хозяин, — ласково пропела у него над ухом проходящая мимо с кувшином ка-ла-на на плече Элизабет Кардуэл. Хо-Ту схватил её за руку. — Что-нибудь не так, хозяин? — с невинным видом поинтересовалась Элизабет. — Если бы я знал, что это ты осмелилась насыпать соли в овсянку, — многообещающим тоном проворчал Хо-Ту, — ты бы всю ночь просидела под шокером для рабов. — Я бы никогда не посмела даже и думать об этом, хозяин, — убедительно возразила Элизабет, делая круглые невинные глаза. Хо-Ту перестал сердиться и усмехнулся. — С Кейджералией тебя, несносная девчонка, — сказал он. Лицо Элизабет осветилось радостной улыбкой. — С Кейджералией, хозяин! — весело ответила она и продолжила разносить вино. — Курносая маленькая рабыня! — донесся голос Ремиуса. — Налей мне вина! Вирджиния Кент тотчас подбежала к столу, неся на плече кувшин с ка-ла-на. — Позвольте, Лана нальет вам вина, — предложила подоспевшая к охраннику первой рабыня красного шелка и наклонившаяся над ним с призывно приоткрытыми влажными губами. Ремиус убрал от неё свой кубок прежде, чем она успела его наполнить, и девушка едва не покатилась с деревянного помоста, на котором возвышался стол, когда её тут же оттолкнула маленькая, но сильная ручка Вирджинии Кент. — Ремиуса обслуживает только Вирджиния, — с весьма странно звучащей в её устах твердостью поставила в известность рабыню красного шелка бывшая жительница Земли. Едва сдерживаясь от ярости, Лана спустилась с деревянного помоста. — Ничего, завтра ты будешь выставлена на продажу, — злобно бросила она сопернице. — Тогда Ремиусу понадобится другая подающая ему вино девушка, — она заглянула в глаза охраннику. — Может, он выберет Лану, — предположила она и тут же, заслышав не предвещающий ничего хорошего вопль бросившейся к ней Вирджинии, сочла за благо поспешно затеряться среди обслуживающих нижнюю часть зала рабынь. — Похоже, вина мне сегодня не нальют, — заметил Ремиус, которого эта проблема, очевидно, беспокоила больше всего. Вирджиния Кент немедленно снова поднялась на помост, где она оставила свой мешавший догнать соперницу кувшин ка-ла-на, и с робкой улыбкой подошла к своему охраннику. Тот протянул ей кубок, но девушка внезапно убрала кувшин за спину. — Что это значит? — недоуменно воскликнул Ремиус. — С Кейджералией! — рассмеялась девушка. — Ты будешь меня обслуживать или нет? — раздраженно спросил воин. К моему изумлению, Вирджиния поставила кувшин с ка-ла-на на пол. — Я буду вас обслуживать, — ответила она и, быстро обняв его за шею, прижалась к его щеке губами, к величайшему удовольствию пораженных столь наглой выходкой присутствующих. — С Кейджералией, — прошептала она. — С праздником, — пробормотал охранник, сжимая девушку в объятиях и крепко целуя её в губы. Когда он отпустил её, в глазах Вирджинии стояли слезы. — Что-нибудь не так, маленькая курносая рабыня? — спросил Ремиус. — Завтра меня продадут, — ответила девушка. — Может, ты достанешься доброму хозяину, — предположил Ремиус. Девушка уронила голову ему на плечо и разрыдалась. — Я никого не хочу видеть своим хозяином, кроме вас. — Ты действительно хочешь быть моей рабыней, курносая? — Да, — захлебываясь от рыданий, пробормотала Вирджиния. — Да! — У меня на это, к сожалению, не хватит средств, вглядываясь в лицо девушки, — ответил Ремиус. Я отвернулся. Вокруг засыпанной песком арены собралось несколько девушек-рабынь, сидящих на коленях и хлопающих в ладоши. Один из стоящих на арене охранников, очевидно, пьяный до предела, исполнял под собственный аккомпанемент танец моряка, поскольку его ноги и все тело выделывали такие па, которые можно увидеть только у бывалого морского волка на ходящей ходуном палубе корабля, попавшего в чудовищный шторм. Я знал этого парня. Он был из Порт-Кара. Отъявленный головорез, но сейчас, когда он изображал плавание на галере, в глазах его стояли слезы. Поговаривали, что тот, кто хоть раз увидел море, ни за что не захочет оставить его, а те, кому все же пришлось покинуть море Тасса, никогда не будут по-настоящему счастливы. Позднее к арене спустился ещё один охранник и, к восхищению девушек, начал исполнять танец охотников на ларла. К нему присоединились ещё двое-трое, в точности повторявшие как движения загоняющих зверя охотников, так и муки раненого, постепенно умирающего животного. Человек, исполнявший матросский танец, оставил арену и теперь, отойдя к дальней стене, скрытый её тенью от света факелов, не замеченный большинством присутствующих, продолжал танцевать один, танцевать для себя, возрождая в себе воспоминания о блистательной Тассе и быстрых черных кораблях — этих тарнах моря, как называют галеры Порт-Кара. — Налей мне вина, — потребовал Хо-Сорл у Филлис Робертсон, хотя та находилась в другом конце зала, а рядом с Хо-Сорлом хватало прислуживающих за столами девушек. В этом, однако, не было ничего удивительного, поскольку Хо-Сорл неизменно требовал, чтобы его обслуживала именно эта гордая, надменная рабыня, делавшая все, чтобы показать, насколько она его презирает, независимо от того, наливала ли она ему вино или подавала зажатую в губах виноградину. До меня донесся удивленный голос Капруса, говорившего так, словно он сам не верит тому, что происходит. — Через три хода я захвачу ваш Домашний Камень, — нерешительно произнес он. Кернус похлопал своего старшего учетчика по плечу и рассмеялся. — С Кейджералией! — сказал он. — С праздником! — С Кейджералией, — пробурчал Капрус, делая очередной, приближающий его к победе ход уже безо всякого интереса. — Что это? — раздался возмущенный крик Хо-Сорла. — Молоко боска, — пояснила Филлис. — Оно будет для тебя полезно. Хо-Сорл зарычал на рабыню. — С Кейджералией, — поздравила его Филлис и, повернувшись, двинулась прочь, столь победоносно покачивая бедрами, что, вероятно, удивила бы даже Суру. Хо-Сорл выпрыгнул из-за стола и в два прыжка настиг девушку. Разбрызгивая из её кувшина молоко, он подхватил её на руки и, перебросив через плечо, не обращая внимания на градом сыплющиеся на его спину удары её кулачков, поднес девушку к Хо-Ту. — Я заплачу разницу между стоимостью рабыни красного и белого шелка, — сказал Хо-Сорл. Филлис вскрикнула от страха и ещё яростнее замолотила по нему кулаками. Хо-Ту, очевидно, отнесся к предложению очень серьезно. — Ты что, не хочешь становиться рабыней красного шелка? — обратился он к Филлис, которая из-за своего необычного положения не могла его увидеть. — Нет! Нет! — закричала она. — К концу завтрашнего дня она в любом случае уже может стать рабыней красного шелка, — заметил Хо-Сорл. — Нет! Нет! Ни за что! — вопила Филлис. — Ну что ж, вероятно, ты прав, — согласился Хо-Ту. — Где ты хочешь сделать из неё рабыню красного шелка? — Где угодно, — ответил Хо-Сорл. — Эта арена в центре зала вполне подойдет. Филлис заливалась горючими слезами. — Почему ты так не хочешь, чтобы Хо-Сорл сделал тебя рабыней красного шелка? — полюбопытствовал Хо-Ту. — Я его ненавижу! Презираю! Ненавижу-презираю! — завопила девушка. — Держу пари, что за четверть часа я сумею изменить её отношение к себе, — сказал Хо-Сорл. Мне показалось, что он отвел себе на это маловато времени. — Интересное предложение, — задумчиво произнес Хо-Ту. — Ну что ж, принимаю. Филлис умоляла пощадить её. — Тащи её на арену, — кивнул Хо-Ту. Хо-Сорл отнес яростно сопротивляющуюся девушка к засыпанному песком углублению в центре зала и уложил её на пол, плотно прижав коленями. Она приподнялась на локтях и переполненным ужаса взглядом по смотрела ему в лицо. Он рассмеялся и, когда она в ответ истерично закричала и, отчаянно пытаясь вырваться, начала изо всех сил молотить его руками и ногами, крепче вдавил её в песок. Его ладонь потянулась к узлу, удерживающему её тунику. Девушка вся в слезах зажмурила глаза и отвернулась. Однако вместо того, чтобы развязать ей узел, он приподнял девушку за плечи и усадил на песке, где она и осталась сидеть, ничего не понимая и обводя зал с настороженным недоумением. — С Кейджералией! — рассмеявшись, сказал ей Хо-Сорл и под громкий смех зрителей вернулся на свое место за столом. Хо-Ту смеялся, наверное, громче всех, барабаня при этом по столу кулаком. Даже Кернус поднял голову над игральной доской и с улыбкой наблюдал за происходящим. Филлис поднялась на ноги и с пылающим от ярости лицом принялась вытряхивать песок, набившийся в её волосы и короткую тунику. — Да не расстраивайся ты так, — бросила ей вслед проходящая мимо с кувшином ка-ла-на рабыня красного шелка. — Может, ещё повезет! Филлис позеленела от злости. — Бедная маленькая рабыня белого шелка! — притворно посочувствовала ей другая рабыня в красных шелках. Филлис застонала. — Нет, — покачав головой, заметил Хо-Сорл, обращаясь к Хо-Ту. — Она слишком толстая. С этой его оценкой я никак не мог согласиться. — Я рада, что меня скоро продадут! — воскликнула Филлис. — Это избавит меня от необходимости ежедневно видеть тебя! Ты просто безжалостный, отвратительный тарск! — в глазах её блестели слезы. — Я тебя ненавижу! — кричала она. — Ненавижу! — Какие вы все жестокие! — воскликнула стоящая неподалеку от Хо-Ту Вирджиния Кент. В зале на мгновение воцарилась тишина. Внезапно она со злостью схватила стоящую рядом с Хо-Ту миску с его неизменной овсянкой и со всего размаху надела ему её на голову. — С Кейджералией, — сказала она. Ремиус с выражением ужаса на лице невольно привстал с места. Хо-Ту, не шевелясь, сидел с миской на голове, из-под которой по его лицу стекали густые потоки овсяной каши. Зал буквально замер. И тут я почувствовал, как откуда-то сверху мне на голову, за шиворот обрушился целый поток вина. Отплевываясь, я невольно зажмурил глаза. — С Кейджералией, господин! — услышал я за спиной веселый голос и поспешно удаляющиеся шаги Элизабет. Хо-Ту расхохотался так, что у него слезы брызнули из глаз. Он сбросил с лысой головы опустевшую теперь миску и вытер рукой лицо. Все присутствующие, вначале оторопевшие от неслыханной дерзости рабыни, тем более в отношении представителя черной касты убийц, видя мою реакцию, заревели от хохота. Смеялись все, даже поначалу перепугавшиеся рабыни. Я думаю, такого представления им ещё никогда не приходилось видеть даже на Кейджералии. Я старался сохранять невозмутимое выражение лица и лишь многозначительно хмурился под градом их насмешек. Даже Кернус оторвался от игровой доски и, запрокинув голову, гоготал с таким удовольствием, какого я ещё ни разу не видел на лице господина этого дома. И тут я, к своему ужасу, увидел, как Элизабет осторожно на цыпочках подкралась к хохочущему Кернусу и, пока тот не успел сообразить, что происходит, влила в его широко раскрытый рот остатки вина из кувшина. — С Кейджералией! — поздравила его Элизабет, поспешно убегая прочь. Опасное положение спас Хо-Ту, вскочивший на ноги и завопивший во всю мощь: — С Кейджералией, убар! Тут все, кто был в зале, встали со своих мест и, подняв в приветственном жесте правую руку вверх, смеясь, завопили: — С Кейджералией, убар! С праздником! Я тоже, хотя слова застревали у меня в горле, кричал. — С Кейджералией, убар! Напряжение сошло с лица Корпуса, и он откинулся на спинку кресла. Затем, обведя взглядом присутствующих, он тоже, к моему великому облесению, сначала улыбнулся, а потом и рассмеялся. После этого обслуживающие зал рабыни, казалось, окончательно свихнулись. В воздухе замелькали миски и ложки, на головы охранников и членов обслуживающего персонала полились вино и вода. Мужчины ловили бегающих по залу девушек, целовали их и тискали, вызывая у них радостный визг. Одна за другой нашедшие друг друга пары отправлялись куда-нибудь в дальний, скрытый от людских глаз ширмой, застеленный шкурами любви угол. Буйное веселье било через край. Мне таки удалось, несмотря на все старания Элизабет, поймать её и на руках отнести за ширму. Она заглянула мне в лицо. — Ну и кутерьму ты затеяла, — заметил я. — Для этого не нужно было больших стараний, — ответила она. — Все уже были к ней готовы. — Это верно, — согласился я. — Зато в этой кутерьме ты меня поймал и никто не обращает на это внимания. Я поцеловал её. — Завтра вечером ты уже будешь на свободе. — Наконец-то! Я так рада. — Это ты подсыпала соли в овсянку Хо-Ту? — поинтересовался я. — Возможно, — загадочно ответила она. — Сегодня у нас будет последняя ночь в нашей комнате. Она грустно улыбнулась. — Наша последняя ночь уже прошла, — сообщила она. — Сегодняшнюю мне придется провести в камере для ожидающих вместе с теми, кто завтра тоже будет выставлен на продажу. Я застонал от досады. — Так всегда поступают, чтобы не разыскивать их потом по всему дому, — добавила она. — Да, — согласился я, — так гораздо проще. — А утром нас выставят обнаженными на предварительный осмотр. — Зачем? — удивился я. — Иногда трудно правильно оценить девушку, на которой надет длинный передник, — ответила Элизабет. Где-то за нашей спиной, словно в другом далеком мире, празднование Кейджералии продолжалось полным ходом. — Ты боишься? — Сейчас нет, — ответила она. — Думаю, это придет позже. — А что должно произойти? — Ну, вся эта суматоха, волнение… и я совершенно голая, под взглядами каких-то мужчин… которые будут торговаться из-за меня… — Вероятно, это не займет так много времени. — Наверное, каждая женщина должна быть хоть раз в жизни выставлена на продажу. — Ты совсем потеряла голову! — Интересно, сколько за меня заплатят? — Вряд ли больше пары медных монет, — сострил я. — Хорошо если бы меня приобрел какой-нибудь красивый собой господин, — язвительно ответила Элизабет. Я поцелуем заставил её замолчать. До нас донесся голос Хо-Ту. — Восемнадцатый удар гонга! — оповестил он. — Рабам разойтись по своим загонам! По залу пронеслись крики разочарования. Наш с Элизабет поцелуй продолжался. — Рабам пора уходить, — вырвавшись, пробормотала она. Когда я освободил её из своих объятий, она привстала на цыпочки и поцеловала меня в нос. — Может быть, уже завтра вечером мы снова увидимся, — сказала она. Я сомневался в том, что это возможно. По моим предположениям, агент Царствующих Жрецов, который приобретет девушек, вероятно, должен будет стараться как можно скорее доставить их в Сардар или, по крайней мере, в Ко-Ро-Ба. Хотя и в этом случае он мог бы на некоторое время задержаться здесь, и тогда мне удалось бы узнать, куда он отправляется, а то и увидеться с Элизабет. Когда наша с Капрусом работа будет окончена, у нас наверняка ещё найдется время побыть вдвоем, прежде чем мы организуем её возвращение на Землю: у меня, естественно, не было никаких сомнений в том, что она пожелает вернуться на родную планету. Гор жесток и неприветлив. И уж, конечно, женщина, рожденная для цивилизации и удобств Земли, не захочет остаться в этом диком, варварском мире — мире удивительно красивом, но не менее коварном и опасном, в котором женщине редко позволено быть чем-то большим, нежели просто женщиной, в мире, где даже столь превозносимые всеми свободные спутницы ложатся спать с рабским кольцом на щиколотке ноги. Элизабет поцеловала меня на прощание и убежала. Эту ночь она проведет в камере для ожидающих, а наутро её вместе с сотнями других отправят в клетки для рабов Куруманского квартала. — По загонам! — кричал Хо-Ту. — Занять свои места! Эти слова относились к Вирджинии Кент и Лане, которые никак не могли решить, кому из них первой оставить почетное место обслуживающей рабыни за столом Ремиуса. — По местам, маленькая рабыня, — подгонял Вирджинию Хо-Ту. — Я к тебе обращаюсь, любительница надевать своим хозяевам миски с кашей на голову. Давай быстрее в камеру. Тебе нужно хорошенько выспаться. Завтра у тебя ответственный день. Ты будешь представлять на аукционе дом Кернуса! Вирджиния сразу погрустнела. — Да, господин. Лана победоносно рассмеялась, подошла к Ремиусу и, поглядывая на Вирджинию, положила руку ему на плечо. — Завтра, рабыня белого шелка, тебя продадут, но Лана так и останется в доме Кернуса, — торжественно произнесла она, наклонившись и поцеловав Ремиуса в затылок. Вирджиния не в силах была сделать ни шагу с места, её кулачки беспомощно сжимались, а в глазах заблестели слезы отчаяния. — Как твое имя? — требовательно обратился Хо-Ту к рабыне красного шелка. — Лана, господин, — ответила она. — Завтра ты тоже оставишь дом Кернуса. — Да, господин, — недоуменно пробормотала девушка, переводя ничего не понимающий взгляд с Хо-Ту на Ремиуса и обратно. — А сейчас, — распорядился Хо-Ту, — отправляйся в камеру для ожидающих! У девушки от неожиданности едва земля не ушла из-под ног. — В камеру для ожидающих?! — воскликнула она. — Да, — усмехнулся Хо-Ту. — Завтра на Празднике Любви тебя выставят на продажу. — Нет! — закричала она. — Нет! Вирджиния расхохоталась и захлопала в ладоши. — Нет! — продолжала истерично кричать Лана. — Марш в камеру, рабыня! — скомандовал Хо-Ту, снимая с пояса стимулятор. В глазах девушки появился животный ужас. Она бросила последний взгляд на Ремиуса и, опасаясь вывести из себя Хо-Ту, опрометью бросилась из зала. Вирджиния Кент опустилась на колени перед Хо-Ту и низко склонила голову. — Спасибо, господин, — сказала она. Хо-Ту взял её за подбородок и приподнял ей голову. — Ты смелая девчонка, маленькая рабыня, — сказал он. — Но к мискам с овсянкой тебя допускать опасно. Она снова уронила голову. — Ну, хватит! — тут же пробурчал Хо-Ту. — Живо в камеры! И Вирджиния Кент, некогда преподававшая в колледже на Земле древнюю историю, мигом вскочила на ноги и, босая, в короткой тунике рабыни, побежала в камеры для ожидающих, откуда её поутру вместе с остальными отправят на невольничий Куруманский рынок, где она, стоя на деревянных подмостках рядом с Филлис и Элизабет, будет своим выставленным на продажу телом, как и сотни других девушек, зарабатывать деньги для дома Кернуса. Хо-Ту поглядел ей вслед и усмехнулся: — До чего смелая девчонка. — И весьма опасная, когда у неё под рукой оказывается миска с овсянкой, — напомнил я. — Да, верно, — согласился он. Я окинул взглядом опустевший зал. Теперь здесь оставались только охранники и члены обслуживающего персонала. Мне уже хотелось вернуться в свою комнату. Прощание с Элизабет давалось мне тяжелее, чем я мог предполагать. Внезапно в зал вошли два охранника, толкая перед собой женщину. Я заметил, что лицо Хо-Ту покрылось мертвенной бледностью. Его рука потянулась к кривому ножу на поясе. Женщину подвели к столу, к тому месту, где сидел Кернус. Вокруг её талии был завязан ярко-алый шнурок, с которого свисала длинная полоса красного шелка. Волосы женщины были распущены, а руки стянуты цепями за спиной. На левой лодыжке у неё ещё позвякивали прикрепленные колокольчики, по звон их уже не казался таким мелодичным, как раньше. И шокера для рабов у неё на поясе тоже не было. — С Кейджералией тебя, Сура, — приветствовал женщину Кернус. — С Кейджералией, господин, — с неприкрытой злостью ответила она. Хо-Ту не выдержал. — Пусть она вернется в свою комнату, — обратился он к Кернусу. — Сура хорошо служила нам. Она лучшая наставница во всем Аре. — Ей следует напомнить, — ответил Кернус, — что она всего лишь рабыня. — Я прошу вас! — воскликнул Хо-Ту. — Это решено, — сказал Кернус. — Пусть разыграют, кому она достанется. Несколько мужчин оставили свои места и собрались вокруг одного из столов, на котором тут же появились игральные кости и пустой кубок. Сура с низко опущенной головой продолжала неподвижно стоять перед Кернусом на коленях. Охранник пристегнул к её ошейнику цепь, а ключ от крохотного замка — кусок загнутой на конце проволоки — повесил себе на грудь. За спиной женщины мужчины возбужденными криками сопровождали каждый бросок игральных костей. Я начинал догадываться, что это уже не просто очередной розыгрыш; за всем стояло нечто большее. Гордость Суры и занимаемое ею в доме положение, хотя она и была всего лишь рабыней, признавались и большинством охранников, и членами обслуживающего персонала. Похоже, даже Кернус решил, что она заходит слишком далеко, поэтому и счел необходимым унизить её, позволив использовать Суру как обычную рабыню красного шелка. — Она — моя! — радостно воскликнул один из бросавших кости. — Я буду с ней первым! Послышались завистливые возгласы его товарищей, и дележка женщины продолжилась с удвоенной силой. До меня наконец дошло, что они разыгрывают очередность обладания ею и что ей предстоит обслужить каждого из них. Я взглянул на Хо-Ту. К моему удивлению, его глаза уже не горели злобой, в них стояли слезы. Но рука судорожно сжимала рукоятку кривого ножа. Сура застыла на коленях на каменном полу с низко опущенной головой и рассыпавшимися по плечам густыми волосами, лишь бедра были прикрыты клочком красного шелка, с руками, стянутыми цепями за спиной. Я заметил по её плечам, что она плачет. Тогда я неторопливо поднялся с места, подошел к не замечающим ничего вокруг возбужденно бросающим игральные кости мужчинам, не говоря ни слова в ответ на возмущенные выкрики, раздвинул их и забрал у очередного игрока кубок с костями. Тот недовольно нахмурился, но возражать не посмел. Я пристально посмотрел каждому из них в лицо и вытряхнул игральные кости из кубка прямо под ноги. Бросок был плохой, очков выпало мало. Кое-кто из стоявших вокруг меня рассмеялся. Но тут я обнажил меч и концом лезвия перевернул кубики так, что они стали показывать наибольшее количество очков. Лица игравших исказила злобная гримаса. У кого-то вырвался гневный крик. Они едва сдерживались от возмущения. — Она — моя, — произнес я, стараясь сохранять спокойствие и невозмутимость. — И я буду пользоваться ею один. — Нет! — закричал стоящий рядом охранник, бросаясь на меня. Я внимательно посмотрел на него, и он, сжимая побелевшие пальцы в кулаки, резко развернулся и, бормоча себе под нос проклятия, быстрыми шагами оставил зал. — Каждый из вас, кто захочет, — предложил я, — может оспорить у меня это право. Переругиваясь вполголоса и бросая на меня ненавидящие взгляды, они медленно разошлись по залу. Я повернулся к Кернусу. Он рассмеялся и развел руками. — Если никто не хочет оспорить её у тебя, она твоя, — сказал он и, посмотрев на Суру, криво усмехнулся: — С Кейджералией, рабыня! — С Кейджералией, господин, — едва слышно прошептала она. — Отведи меня в свою комнату, рабыня! — как можно резче бросил ей я. Она, пошатываясь, поднялась на ноги, и стоявший рядом охранник поспешно отстегнул цепи от её ошейника. Я направился к выходу, и она робко побрела за мной, оглашая притихший зал грустным позвякиванием привязанных к щиколотке колокольчиков. Сейчас ничто не напоминало в ней надменную и грациозную рабыню красного шелка Кернус за моей спиной громко сказал. — Я слышал, что Несущий Смерть знает, как обращаться с рабами. Сура на мгновение замерла, низко уронив голову, но, так и не найдя в себе сил повернуться и взглянуть ему в лицо, торопливо выбежала из зала. — Несущий Смерть! — донеслось до меня. Я обернулся. Рука Хо-Ту все так же лежала на рукоятке кривого ножа. — Она не обычная рабыня, — сказал он. — Значит, я могу рассчитывать на необычное наслаждение, — усмехнулся я и вышел из зала. Сура провела меня через многочисленные залы дома Кернуса, мимо помещения, где она проводила занятия с девушками, и остановилась у дверей своей комнаты. Когда мы вошли, я снял висящий у неё на шее ключ, отомкнул замок на цепях, сковывающих её, и бросил их в угол комнаты. Она стояла, потирая затекшие руки, на её запястьях виднелись красные отметины. В её обращенном ко мне взгляде были ненависть и отвращение. Я осмотрел комнату. Здесь стояло несколько сундуков, очевидно, с одеждой, косметикой и украшениями. На полу лежали богатые шкуры. В углу лежал шестиструнный калик. На стене невысоко на крюке висел шокер для рабов. Сура стояла неподвижно, перестав растирать запястья, хотя красные полосы на них были все ещё хорошо заметны. Распущенные волосы её, ниспадающие на плечи густыми, тяжелыми прядями, выглядели сейчас особенно красиво; черные заплаканные глаза тускло мерцали, гибкое, тренированное тело с удивительно пропорциональными формами замерло в напряженном ожидании, в тонких чертах лица, в складках губ чувствовался едва уловимый, но ставший столь знакомым для меня за эти долгие месяцы лежащий буквально на всем отпечаток дома Кернуса. Я огляделся, ища глазами что-нибудь выпить, кувшин с ка-ла-на или с пагой, хотя и сомневался, что здесь может находиться что-нибудь подобное. Разве что спрятано где-то в сундуках. Я откинул крышку ближайшего из них, затем следующего. Сура все ещё стояла не шевелясь. Я подошел к очередному сундуку. — Пожалуйста, не открывайте его! — попросила она. — Да ну, чепуха, — небрежно ответил я, полагая, что здесь-то, вероятно, и должны храниться какие-нибудь напитки, и поднял тяжелую крышку. — Прошу вас! — воскликнула она. Ну, точно, решил я если что-то у неё припрятано, то именно здесь. Я порылся среди шелковых лоскутов, связок бус, каких-то украшений, но ни на шаг не приблизился к предмету своих поисков. Это ж надо — столько барахла, а того, что действительно необходимо, нет! Хотя, конечно, все эти тряпки представляют для неё определенную ценность, вероятно, её запасам могла бы позавидовать даже иная свободная женщина Ара. — Пожалуйста, не надо здесь рыться! — воскликнула она. — Молчи, рабыня, — огрызнулся я, занятый своим делом, и тут заметил на дне сундука выцветшую тряпичную, местами порванную куклу размером не больше фута, одетую в костюм свободных, — обычную куклу, с которыми играют все девочки в любом городе, наряжая её или рассказывая ей сказки. — Что это? — недоуменно спросил я, показывая куклу Суре. С диким криком рабыня красного шелка сорвалась с места, схватила со стены шокер и привела его в готовность. Я заметил, что стрелка указателя мощности на нем дошла до красной, смертельной отметки. Металлический наконечник почти мгновенно раскалился докрасна. Мне даже было больно смотреть на него. — Умри! — закричала она и, выставив перед собой шокер, бросилась ко мне. Я выронил куклу и, сделав шаг в сторону, поймал женщину за запястье. Шокер выпал из её завернутой за спину руки и покатился по полу. Затем я оттолкнул от себя Суру, подобрал шокер, выключил его и повесил себе на пояс. Сура стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза и отвернув голову. — На, возьми, — протянул я ей куклу. Она прижала куклу к груди. — Извини, — сказал я. Она стояла с куклой в руке, не сводя с меня встревоженных глаз. Я отошел от неё и, сняв с пояса шокер, повесил его на прежнее место, откуда она снова могла взять его, если, конечно, захочет. — Извини, я просто искал ка-ла-на. На её лице отразилось полное замешательство. — Вино в последнем сундуке, — шепотом ответила она. Я подошел к сундуку, откинул крышку и обнаружил бутыль ка-ла-на и несколько небольших бокалов. — Ты пользуешься большим расположением в этом доме, рабыня, если тебе позволяют иметь в комнате вино, — заметил я. — Позвольте, я вам налью, — прошептала она. — Это уже без всяких штучек Кейджералии? — поинтересовался я. — Да, господин, — ответила она. — Тогда, если Сура позволит, я сам налью ей вина. Она безучастно посмотрела на меня и, продолжая прижимать куклу к груди, протянула руку за бокалом. Рука её дрожала, проливая на пол капли ка-ла-на, и мне пришлось поддержать её ладонь, помогая ей поднести вино к губам. Она пила, судорожно глотая, так же, как та темноволосая девчонка — предводительница рабынь с Горшечной улицы. Затем и я поднял бокал, позволяя ей осушить свой первой. — С Кейджералией. — С Кейджералией, господин, — прошептала она. — Куурус, — сказал я. — С Кейджералией, Куурус, — также шепотом ответила она. Я отошел в центр комнаты и уселся, скрестив перед собой ноги. Бутыль я, конечно, взял с собой. Она поставила рядом со мной свой бокал и подошла к сундуку, в котором хранилась её кукла. — Зачем тебе эта игрушка? — спросил я. Она молчала, аккуратно укладывая куклу на прежнее место среди лоскутов и украшений, на самое дно сундука, в правый угол. — Можешь не отвечать, если не хочешь, — сказал я. Она вернулась ко мне и опустилась напротив меня на колени. Я снова поднес ей вина и выпил сам. — Эту куклу подарила мне моя мать, — сказала она. — Я и не знал, что у рабынь красного шелка могут быть матери, — заметил я и тут же пожалел о своей нелепой шутке, увидев, что она не улыбается. — Ее продали другим хозяевам, когда мне было пять лет, и это все, что у меня от неё осталось. — Извини, — сказал я. Она опустила глаза. — Отца своего я не знала, — продолжала она, — но думаю, он был красивым рабом. Мать тоже мало что знала о нем, поскольку во время моего зачатия они оба были в масках. — Понятно. Она снова поднесла бокал к губам. — Хо-Ту любит тебя, — сказал я. Она отвела глаза. — Я знаю. — И часто на Кейджералию тебя вот так приносят в жертву? — Когда у Кернуса появляется для этого соответствующее настроение, — ответила она и спросила: — Можно, я оденусь? — Да, — кивнул я. Сура подошла к одному из сундуков и, достав длинный отрез красного шелка, обмотала его вокруг себя, закрепив на талии шнурком. — Спасибо, — сказала она. Я снова наполнил её кубок. — Однажды, много лет назад, на праздновании Кейджералии меня заставили отдаться рабу и я забеременела, — продолжала она. — Ты знаешь, кто это был? — Нет. Я была в маске, — она невольно содрогнулась. — Его привели откуда-то с улицы. Я до сих пор его помню. Он был такой потный, пухлый, с липкими, грязными руками. Он все время пыхтел и так противно похихикивал. Зато мужчины за столом веселились вовсю. Наверное, действительно забавное было зрелище. — И что с ребенком? — Я родила его. Но ребенка сразу забрали, так что я его никогда не видела. Скорее всего, получился такой же урод, как и егозачинатель. — Вряд ли, — сказал я. Она грустно рассмеялась. — Хо-Ту часто к тебе приходит? — Да, я играю ему на калике. Он очень любит слушать эту музыку. — Ты настоящая рабыня красного шелка. — Много лет назад, — задумчиво продолжала Сура, Хо-Ту был изувечен — его заставили выпить кислоту. — Я об этом не знал. — Некогда он был рабом, но завоевал себе свободу поединками на кривых ножах. Он был очень предан отцу Кернуса, а когда Кернуса-старшего отравили и фамильный медальон дома перешел к Кернусу-младшему, Хо-Ту позволил себе выразить недовольство, и его заставили выпить кислоту. Но он так и остался в этом доме. — А зачем бы ему было здесь оставаться? — Возможно, потому, что одна из рабынь этого дома Сура, — ответила она. — Понятно. Она засмеялась и покраснела. Я оглядел комнату. — Знаешь, у меня нет никакого желания возвращаться к себе, — признался я. — К тому же все в доме, очевидно, ожидают, что я задержусь здесь подольше. — Давайте я буду служить вам как рабыня для удовольствий, — предложила она. — Ты любишь Хо-Ту? — спросил я. Она ответила мне долгим задумчивым взглядом и медленно кивнула. — Тогда давай займемся чем-нибудь другим, — сказал я. — Хотя для других развлечений твоя комната, очевидно, мало что может предложить, — заметил я. — Да, кроме самой Суры — ничего, — смеясь, призналась она. Мой взгляд, в который раз скользнувший вдоль пустых стен, остановился на калике. — Вы хотите, чтобы я для вас поиграла? — спросила она. — А чего бы ты сама хотела? — поинтересовался я. Она, казалось, была ошеломлена. — Я? — недоуменно переспросила она. — Да, Сура, именно ты. — Это Куурус спрашивает серьезно? — Да, — подтвердил я, — Куурус совершенно серьезен. — Я знаю, чего бы мне хотелось, — после минутного замешательства ответила она, — но это так глупо. — Ну в конце концов ведь сегодня Кейджералия. — Нет, — покачала она головой, — это слишком нахально с моей стороны. — Что именно? — допытывался я. — Если ты хочешь, чтобы я постоял на голове, сразу предупреждаю — в этом я не мастер. — Нет, — ответила она, робко поднимая на меня глаза. — Не могли бы вы обучить меня игре? Подобная просьба меня очень удивила. Она тут же стыдливо потупила взгляд. — Да, конечно, — пробормотала она. — Я знаю. Я женщина. Рабыня! Извините. — У тебя есть доска и фигуры? — спросил я. Ее лицо озарилось счастливой улыбкой. — Вы меня научите играть? — недоверчиво спросила она. — Доска и фигуры у тебя есть? — повторил я. — Нет, — сокрушенно покачала она головой. — А бумага? У тебя есть карандаши или чернила? — У меня есть шелк. Есть румяна и банки с другой косметикой! Мы расстелили на полу большой кусок желтой шелковой материи, и я довольно добросовестно расчертил его на квадраты, закрасив нужные красными румянами. Затем мы вывалили из сундука огромный запас маленьких бутылочек, пузырьков и брошек и договорились, какая из них будет соответствовать какой фигуре. Меньше чем через час все уже было готово, и я прочел Суре краткий вводный курс об основных правилах игры и элементарных комбинациях. В течение следующего часа она, иногда путаясь, нерешительно попыталась перенести новые знания в конкретные перемещения фигур, не слишком, надо признать, глубокие по своей эффективности, но всегда обдуманные и логичные. Мы долго обсуждали каждый ход, рассматривая его сильные и слабые стороны, уделяя внимание его последствиям, пока она не воскликнула наконец: «Понятно!» — и мы не переходили к следующему. — Нечасто встретишь женщину, которую увлекла бы игра, — признался я. — Но ведь это так красиво! — воскликнула она. Мы играли недолго, но даже за столь краткий промежуток времени её ходы раз от разу становились все более точными, эффективными и дальновидными. Мне пришлось уже меньше указывать ей на то, каким образом следует развивать дальше ту или иную разыгрываемую ею комбинацию, и больше внимания уделить защите своего собственного Домашнего Камня. — Ты действительно никогда прежде не играла? — удивился я. — А что, у меня уже получается? — с видимым удовольствием спросила она. — Да, недурно, — признался я. Эта женщина начинала восхищать меня. Я не мог поверить, что она играет впервые в жизни. Стало ясно, что мне удалось столкнуться с одним из тех редких типов людей, которые обладают замечательной врожденной способностью к игре. У неё ещё ощущались определенные шероховатости и недостаточное владение ситуацией на доске в целом, но судя по тому, сколь стремительно она прогрессировала, все эти недоработки можно было очень скоро устранить. Ее лицо раскраснелось от возбуждения, глаза радостно засверкали. — Захват Домашнего Камня! — с торжествующим видом объявила она. — Может быть, ты лучше поиграешь на калике? — предложил я. — Нет-нет! — воскликнула она. — Еще партию! — Ты ведь всего лишь женщина, — напомнил я ей. — Пожалуйста, Куурус, сыграем ещё. Я неохотно начал расставлять фигуры. На этот раз она играла желтыми. С несказанным изумлением я наблюдал, как на моих глазах она разыгрывает дебют Сентиуса — один из наиболее сложных и мощных дебютов, сковывающий развитие фигур противника, особенно движения писца убара, и делающий его защиту весьма проблематичной. — Ты правда никогда раньше не играла? — снова начал допытываться я, считая нелишним окончательно выяснить этот интересный момент. — Правда, — ответила она, не отрывая взгляда от нашей импровизированной доски и изучая её с таким вниманием, с каким ребенок рассматривает новую игрушку. Когда наступил черед четырнадцатого хода красных, моего хода, — я посмотрел на неё особенно внимательно. — Как, по-твоему, мне следует сейчас ходить? — спросил я. Она напряженно всматривалась в расположение фигур на доске, просчитывая в уме возможные варианты. — Некоторые мастера предлагают выдвинуть убара к писцу, на клетку три, — пояснял я, — другие рекомендуют отвести лучника убары к убару, клетка два. Несколько секунд она обдумывала эти варианты. — Думаю, лучше выдвинуть убара к писцу, — ответила она. — Согласен. Я переставил своего посвященного убара — пробку от флакона — к писцу, на клетку три. — Да, этот ход действительно сильнее, — кивнула она. Ход, конечно, и вправду был самым сильным в данной ситуации, но, как оказалось дальше, даже он не принес мне успеха. Шестью ходами позже Сура, как я и боялся, решительно придвинула своего убара — маленькую бутылочку к убаре, на клетку пять. — Ну, теперь вам трудно будет ввести вашего писца убара в игру, — сказала она и, на секунду задумавшись, добавила. — Да, очень трудно. — Да знаю я, знаю! — чувствуя, как во мне начинает нарастать раздражение, огрызнулся я. — Вероятно, самым лучшим сейчас в вашем положении было бы пойти на размен фигур и таким образом попытаться разрядить обстановку, — продолжала она. — Действительно, ничего другого мне не остается, — признал я. Она рассмеялась. Я, не удержавшись, усмехнулся тоже. — Ты замечательно играешь, — сказал я. Мне частенько приходилось сидеть за игровой доской, и я считался, даже по мнению выдающихся мастеров этого искусства, отличным игроком, однако теперь мне стоило неимоверных усилий защищать свою честь перед этим красивым, три часа назад впервые взявшим в руки фигуры противником. — Это просто невероятно. — Мне всегда хотелось научиться играть, — призналась Сура. — Я чувствовала, что у меня это получится неплохо. — У тебя это получается великолепно, — ответил я. Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей — людей, безусловно, хороших способностей. — Вам нельзя сюда ходить, — предупредила она. — Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень. Я внимательно изучил положение фигур на доске. — Да, — наконец с неудовольствием признал я, — ты права. — Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, — посоветовала она. И снова правда была на её стороне. — Но тогда, — продолжала она, — я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три. Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение. Она захлопала от радости в ладоши. — Может, тебе лучше поиграть на калике? — с тайной надеждой спросил я. — Ну, Куурус! — воскликнула она. — Ладно, — ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства. — Ты говорила, — напомнил я, — что Хо-Ту часто сюда заходит. — Да, он очень добрый человек. — Старший надсмотрщик дома Кернуса — добрый человек? — усомнился я. — Да, в самом деле, и очень терпеливый. Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером. — Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, — напомнил я. — Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами. — Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами. — Это только с тех пор, как в доме появился зверь, — нахмурившись, объяснила она. — Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем. — А что это за зверь? — Я не знаю, — ответила она. Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев. — Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. — От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг. — Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? — спросил я. — Нет, — ответила она. — Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь. Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение. — А для чего им пускают кровь? — спросил я. — Я не знаю, — ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле. — Может быть, давайте лучше забудем об этом звере, — она посмотрела на расставленные в боевом порядке бутылочки, пузырьки, пробки и брошки и улыбнулась. — Игра такая красивая. — А Хо-Ту, насколько я заметил, редко покидает дом, — продолжал я расспросы, делая очередной ход. — За последний год, — ответила Сура, — он только один раз оставлял дом на довольно продолжительное время. — Когда это было? — В прошлом году, в ен'варе, когда он ушел из города по делам дома. — А что у него были за дела? — Приобретение рабов. — И в какой город он направился? — В Ко-Ро-Ба, — сказала она. Все во мне словно одеревенело. — Что случилось, Куурус? — удивленно спросила она, и вдруг её глаза, смотревшие поверх меня, наполнились ужасом. Она судорожно закрыла лицо руками. — Нет, Хо-Ту! Нет! — закричала она.Глава 18. ОКОНЧАНИЕ КЕЙДЖЕРАЛИИ
Сметая бутылочки и броши, я резко упал на расчерченный шелк, подминая под себя Суру и стараясь защитить её своим телом. В ту же секунду воздух над моей спиной рассек длинный кривой нож, с глухим стуком вонзившийся в боковую спинку стоящего рядом кованого сундука. Я мгновенно перекатился на спину и, понимая, что не успею вскочить на ноги, попытался дотянуться до меча, пока тенью скользнувший мимо меня Хо-Ту высвобождал из деревянной поверхности сундука глубоко ушедший в неё нож. Ему это удалось быстрее, и через мгновение нож сверкнул у меня перед самым лицом. Защищаясь, я машинально выбросил вперед левую руку и тут же почувствовал, как острое лезвие распарывает мне предплечье. Сознание захлестнуло острой болью, у меня потемнело в глазах, но уже через мгновение, придя в себя, я обнаружил, что руки мои сомкнуты на запястье Хо-Ту и удерживают на весу его тело, которое всей своей тяжестью давило на нож, пытаясь пригвоздить меня им к полу. — Прекратите! — закричала Сура. — Хо-Ту, остановись! Хо-Ту удвоил усилия, опираясь на нож уже обеими руками и буквально повисая на нем. Тогда я резким броском отвел нож в сторону и выкатился из-под распластавшегося на полу тела Хо-Ту. Теперь я уже стоял над ним, обнажив свой меч и тяжело переводя дыхание. Он вскочил на ноги и, заметив висящий на обычном месте шокер, бросился к нему и схватил его со стены. Я не кинулся ему вдогонку, не имея никакого желания его убивать. Он обернулся, и я заметил, как его палец одним движением перевел указатель мощности до смертельного уровня. Хо-Ту, пригнувшись, словно приготовившись к прыжку, стал медленно приближаться ко мне. Сура бросилась между нами. — Не трогай его! — воскликнула она. — Отойди! — рявкнул Хо-Ту. — Нет! — закричала она. Хо-Ту отвел регулятор мощности со смертельной точки и направил наконечник шокера к Суре. Послышался звук электрического разряда, из наконечника вырвался сноп ярко-желтых искр, и женщина, завопив от боли, отшатнулась в сторону и повалилась на каменный пол. По лицу Хо-Ту пробежала мучительная судорога, но уже через мгновение он снова приближался ко мне. Я заметил, что стрелка показателя мощности опять стоит на смертельной отметке. Я отошел к сундуку, вложил меч в ножны и поднял с пола нож. Это был нож убийцы, короткий, хорошо сбалансированный, специально предназначенный для броска. Я уложил обоюдоострое лезвие на ладони. С бешеным криком Хо-Ту швырнул в меня шокер. Я отклонился в сторону, и оружие пролетело у меня над самой головой. Ударившись о стену, его наконечник изверг целый фонтан искр. — Ну, бросай! — приказал Хо-Ту. Я ещё раз внимательно взглянул на нож, потом на Хо-Ту. — Наверное, именно таким ножом в ен'варе прошлого года в Ко-Ро-Ба, на мосту вблизи Цилиндра воинов и был убит тот молодой воин из Тентиса, — сказал я. Хо-Ту выглядел удивленным. — Ты нанес удар ему в спину, — продолжал я, — трусливый, подлый удар. — Я никого не убивал, — ответил Хо-Ту. — Ты сошел с ума. Я почувствовал, как во мне поднимается холодная ярость. — Повернись ко мне спиной, — приказал я Хо-Ту. Тот, оцепенев от изумления, послушно повиновался. С минуту я дал ему так постоять. Сура, постанывая от боли, приподнялась с пола. — Не убивайте его! — прошептала она. — Куда мне нанести удар, Хо-Ту? — спросил я. Он не ответил. — Ну? Куда ты хочешь его получить? — допытывался я. — Пожалуйста, не убивайте его! — нашла в себе силы воскликнуть Сура. — Бросай! — закричал Хо-Ту. Женщина с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, встала между нами, спиной к Хо-Ту. — Пусть Сура умрет первой, — тихо сказала она. — Отойди! — закричал Хо-Ту, не оборачиваясь ко мне. — Отойди отсюда, рабыня! — Нет! — воскликнула Сура. — Ни за что! — Не бойся, — сказал я ей. — Я не стану убивать тебя. Хо-Ту повернулся ко мне лицом и оттолкнул от себя Суру. — Вытаскивай свой кривой нож, — бросил я ему, заметив, что у него на поясе другой нож. Хо-Ту, не сводя с меня глаз, выдернул длинный кривой нож из чехла. — Перестаньте! — закричала Сура. — Не надо! Сжимая в руке метательный нож, я пригнулся и приготовился к схватке. Следя за каждым движением противника, мы с Хо-Ту начали медленно сходиться. — Остановитесь! — закричала Сура и подбежала к шокеру. Он все ещё был включен на полную мощность, и его наконечник раскалился так, что на него больно было смотреть. — Стимулятор стоит на смертельной отметке, — сказала она. — Опустите оружие. Ее душили рыдания, глаза были закрыты. Она стиснула стимулятор обеими руками и поднесла его наконечник к горлу. — Стой! — закричал я. Хо-Ту, отшвырнув кривой нож, бросился к Суре и вырвал у неё шокер. Он нажал кнопку выключателя и бросил опасный прибор подальше. Когда он сжал Суру в объятиях, плечи его содрогались от рыданий. — Убей меня, — сказал он, поворачивая ко мне свое лицо со сверкающими на глазах слезами. Я не хотел поднимать руку на безоружного. — Но только помни, я никого не убивал ни в Ко-Ро-Ба, ни где-либо еще, — добавил он. — Убей нас обоих, — сказала Сура, прижимая к себе безобразного Хо-Ту, — хотя он невиновен. — Это он убил, — сказал я. — Нет, — покачал головой Хо-Ту, — я не тот, кого ты ищешь. — Это был именно ты, — настаивал я. — Нет, — повторил Хо-Ту. — А кто только что так же пытался убить и меня? — Да, это так, — признал Хо-Ту. — Ты увел мою женщину. — Ты глупец, — целуя его мокрыми от слез губами, бормотала Сура. — Неужели бы ты убил из-за простой рабыни? — Я люблю тебя! — воскликнул Хо-Ту. — Люблю! — И я тоже, Хо-Ту, — ответила она. — Я тоже люблю тебя! Он застыл, пораженный этим признанием. Этот грубый, всегда невозмутимый человек, казалось, был потрясен. Даже мне было заметно, как дрожали его лежащие на плечах Суры узловатые руки. — Ты любишь? — спросил он. — Любишь Хо-Ту, который так уродлив, что недостоин называться человеком? — Да, люблю уже много лет. — Я даже не человек, — запинаясь, бормотал он. — В тебе, Хо-Ту, уживается и храброе сердце ларла, и нежность цветка. Я нашла в тебе и доброту, и уважение, и силу — все, что может дать человеку любовь, — она честно смотрела ему в глаза. — Никто на Горе не достоин называться человеком больше, чем ты. — Я никого не убивал, — сказал он ей. — Я знаю, — ответила она, — Ты не мог этого сделать. — Но когда я подумал о нем… О том, что он сделает с тобой… — мне захотелось убить его! Убить! — Он даже не притронулся ко мне, — ответила Сура. — Ты что, не понимаешь? Он хотел меня защитить и именно поэтому накрыл своим телом. — Это правда? — спросил Хо-Ту. Я не ответил. — Он носит черную тунику, — сказала Сура, — но я не знаю, кто он на самом деле. Он не принадлежит к черной касте. — Давайте не будем об этом говорить, — жестко сказал я. Хо-Ту посмотрел мне в глаза. — Кто бы вы ни были, — сказал он, — знайте: я никого не убивал. — Думаю, мне лучше уйти к себе, — сказал я, желая как можно скорее остаться одному. — Я ранил вас, — сказал Хо-Ту, смущенно поглядывая на мою руку. — Если бы ты знал, как ты ранил меня, — проворчала Сура. В её голосе все ещё чувствовалась обида, вызванная воспоминаниями о мучительных минутах, которые ей пришлось пережить. — Прости, — вздохнул Хо-Ту, — прости меня! Она рассмеялась. — Старший надсмотрщик просит прощения у рабыни за то, что ткнул её шокером для рабов! Хо-Ту оглянулся и заметил расчерченный на клеточки лоскут шелка и разбросанные по полу бутылочки, пузырьки и пробки. — А что вы здесь делали? — удивленно спросил он. — Этими штуками, — кивнула она на наши фигуры, — он учил меня игре. Хо-Ту криво усмехнулся. — Ну и что, тебе понравилось? — поинтересовался он. — Нет, Хо-Ту, — рассмеялась Сура, целуя его. — Для меня все это слишком сложно. — Если хочешь, я тоже могу с тобой поиграть, — предложил он. — Нет, Хо-Ту, — ответила она. — Эта игра мне не понравилась. Она высвободилась из его объятий и взяла стоявший в углу калик. Затем она устроилась на полу, скрестив ноги, как чаще всего играют на этом инструменте, и начала тихо перебирать тонкие струны. Вскоре из разрозненных звуков начала вырисовываться грустная мелодия, а из сопровождавших её слов женщины родилась песня, песня о караванах, бредущих с Тора, и о вечной любви. Они не заметили, как я вышел из комнаты. Я отыскал Фламиниуса, медика, в его комнате, и он, хотя и был несколько навеселе, тщательно обработал мне нанесенную ножом Хо-Ту рану. Она, по его словам, оказалась неопасной. — Эти развлечения в Кейджералию могут быть довольно опасными, — заметил Фламиниус, перевязывая мне руку куском чистой белой материи. — Верно, — не мог не признать я. Даже сюда, в кабинеты медиков, доносились из разных концов дома Кернуса смех и шумная возня в загонах подвыпивших рабов и беготня не на шутку расходившихся, неистощимых на выдумки охранников, развлекавшихся кто во что горазд. — Это уже шестая ножевая рана, с которой ко мне обращаются за сегодняшний день. — Вот как? — удивился я. — Да, — кивнул Фламиниус — А ваш противник, я полагаю, уже мертв? — поинтересовался он. — Нет, — ответил я. — Ну да! — не мог поверить Фламиниус. — Я получил это ранение в комнате Суры, — пояснил я. — Ну и девчонка! — расхохотался он и поглядел на меня, криво усмехнувшись. — Но думаю, госпожа Сура кое-чему научилась за сегодняшний вечер? Я вспомнил свой прочитанный ей краткий курс по игре и уверенно кивнул. — Да, в этот вечер Сура узнала много нового. Фламиниус удовлетворенно рассмеялся. — Это такая дерзкая рабыня! Я бы, признаться, и сам занялся ею, но, боюсь, Хо-Ту это вряд ли бы понравилось. Он относится к ней с болезненной ревностью, представляете — к ней, рабыне! Кстати, Хо-Ту вечером искал вас. — Я знаю. — Остерегайтесь его, — предупредил Фламиниус. — Не думаю, чтобы Хо-Ту осмелился как-нибудь обеспокоить Кууруса из касты убийц, — ответил я, поднимаясь на ноги. Фламиниус посмотрел на меня с усиленным винными парами благоговейным ужасом. Затем с подчеркнуто уверенными движениями встал, подошел к сундуку, извлек из него большую бутыль паги, откупорил её и, к моему удивлению, наполнил два кубка. Затем с задумчивым и каким-то отрешенным видом он отхлебнул из одного кубка и, подержав жгучую жидкость во рту, не меняя выражения лица, позволил ей продолжить свой путь в желудок. После этого лицо его тут же просветлело. — Судя по тому, что я видел и слышал о вас, — заметил я, — вы кажетесь мне мастером своего дела. Он протянул второй кубок мне — мне, носящему черную тунику! — К четвертому году правления Марленуса я уже считался лучшим представителем своей касты во всем Аре. Я отхлебнул глоток из предложенного мне кубка. — А затем вы открыли для себя пагу? — невинно предположил я. — Нет. — Несчастная любовь? — Нет, — улыбнулся Фламиниус, — тоже нет, — он вторично приложился к кубку. — Я начал заниматься поисками средств борьбы против дар-косиса. — Но ведь дар-косис неизлечим. — Одно время, сотни лет назад, люди моей касты действительно прямо заявили об этом. Но некоторые им не поверили и продолжали свою работу. Результатом их исследований стала стабилизирующая сыворотка. Будучи болезнью заразной, распространяемой, очевидно, каким-то вирусом, дар-косис, называемый в простонародье священной или, в зависимости от отношения к ней, проклятой болезнью, представлял собой настоящую трагедию для Гора. Пораженные ею — или попросту «проклятые» — считались отверженными, и им категорически запрещался доступ в общество нормальных здоровых людей. Они, как правило, бродили где-нибудь по проселочным дорогам, завернутые в напоминающие саван покрывала, и, поминутно стуча специальными деревянными колотушками, предупреждали их звуком возможных встречных о своем несущем беду приближении. Некоторые из них изъявляли желание быть помещенными в особые резервации для пораженных дар-косисом — три из которых, кстати, располагались неподалеку от Ара, — где их обеспечивали едой и питьем и где они были совершенно отрезаны от всего мира. Болезнь эта в высшей степени заразна, и каждый заболевший ею тут же признается действующим законодательством умершим. — Но ведь считается, что дар-косис насылается самими Царствующими Жрецами на тех, кто вызвал их неудовольствие, — сказал я. — Все это выдумки посвященных, — отмахнулся Фламиниус. — Нет в этой болезни ничего священного, есть лишь боль, страдания и смерть. — Но почему вы так уверены, что посвященные лгут? — Мне их мнение безразлично. Я медик и меня прежде всего интересует сама болезнь и её причины, а не домыслы на этот счет невежественных людей. — Расскажите все, что вы знаете, — попросил я. — В течение многих лет, и в частности незадолго до 10110 года, появления в Аре Па-Кура и его приспешников, я и некоторые другие в Цилиндре медиков занимались секретными исследованиями. Каждый день мы посвящали работе и бесконечным экспериментам. К несчастью, весть о наших исследованиях дошла до высоких посвященных, о них рассказал по злобе или из-за денег один из младших медиков, дисквалифицированных за свою некомпетентность. Цилиндр посвященных потребовал от совета касты медиков не только прекратить наши работы в этом направлении без права их последующего возобновления, но и уничтожить все результаты, которые нам удалось получить. Хочу с удовольствием заметить, что медицинские чиновники были на нашей стороне. Вообще большой любви в отношениях между медиками и клерикалами не наблюдалось, как, впрочем, и между посвященными и писцами. Тогда Цилиндр высоких посвященных обратился в Верховный Городской Совет с просьбой прекратить нашу работу, но члены Совета по настоянию Марленуса, занимавшего тогда трон убара, позволили нам продолжать исследования. — Фламиниус рассмеялся. — Я помню его разговор с верховным служителем высоких посвященных. Марленус тогда заявил, что только сами Царствующие Жрецы способны решать, позволить ли нам продолжать свою работу или прекратить её. А уж они, будучи хозяевами этой планеты, при их неодобрительном отношении к научным исследованиям, безусловно, давно бы уже нашли способ положить им конец. Я рассмеялся. Это озадачило Фламиниуса. — Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся. Я пропустил его замечание мимо ушей. — И что было потом? Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль. — Еще до наступления новой Переходной стрелки, — продолжал он, — Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. — Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. — Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили. — Как это ужасно, — покачал я головой. Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы. — Незадолго до этого у меня в лаборатории уже был целый выводок уртов, организм которых успешно противостоял вирусу дар-косиса. Мне даже удалось сделать сыворотку на основе их крови, которая, будучи введена в организм других животных, делала их невосприимчивыми к заболеванию. Это, конечно, были только первые шаги, самое начало настоящих исследований, но я возлагал на них большие надежды. — А эти люди, которые напали на Цилиндр медиков, — кто они? — Какие-то приспешники посвященных, конечно, — пожал плечами Фламиниус. — Самим посвященным по положению, занимаемому их кастой, и по роду их деятельности запрещалось, естественно, носить оружие и совершать убийство. Поэтому для этой цели они часто нанимали себе людей со стороны. — Нападавшие не были задержаны? — Большинство из них скрылись. Двоих поймали и, следуя законодательству, доставили для первого допроса на суд высоких посвященных. — У Фламиниуса вырвался злобный смешок. — И им «каким-то чудом удалось сбежать»… — Вы не пытались начать работу заново? — спросил я. — Все пропало, — ответил Фламиниус. — Записи, оборудование, подопытные животные — все. Некоторые из членов моего персонала погибли. Те же, кому удалось выжить, не хотели продолжать работу, — он приложился к кубку с пагой. — А кроме того, в случае продолжения наших экспериментов никто не помешает посвященным прибегнуть к огню и мечу снова. — И что же вы сделали? Фламиниус рассмеялся. — Я подумал, каким глупцом я был. Как-то я забрел на пепелище, туда, где стояло здание, в котором мы так много времени и сил потратили на наши исследования, и долго смеялся. Бродил среди разрушенных стен и сгоревших обломков нашего оборудования и смеялся! Тогда-то я и осознал, что мне никогда не победить посвященных. Они всегда сумеют добиться своего. — Я так не думаю. — Цензура, контроль над всем, что принимается за правду, — сказал Фламиниус, — всегда подавит собой истинную правду, столь же смешную и нелепую, как и сам надзор над ней. — Не верьте этому, — сказал я. — О, я смеялся, — продолжал Фламиниус, — и начал понимать, что движет людьми алчность, стремление к удовольствиям, золоту и власти и что я, Фламиниус, пожелавший потратить всю свою жизнь на бесплодные попытки победить одну-единственную болезнь, просто глупец. На следующий же день после моего посещения пепелища я предложил свои услуги дому Кернуса, где я и работаю уже много лет. Я доволен. Мне хорошо платят. У меня достаточно золота, хватает власти, возможностей и рабынь красного шелка. Чего ещё желать человеку? — Быть Фламиниусом, — ответил я. Он рассмеялся и затряс головой. — Нет, — сказал он. — Я узнал истинную цену человеку. Этот дом хорош для подобных открытий, — он посмотрел на меня мутными, полными ненависти глазами. — Я презираю людей! Презираю! Вот почему я пью с тобой. Я коротко кивнул ему и собрался уходить. — И последнее во всей этой маленькой истории, — сказал он мне вслед. Я обернулся. Он опять возился с бутылью. — На играх второго ен'кара, — сказал он, — на Стадионе Клинков я видел верховного служителя высоких посвященных. — Ну и что? — спросил я. — Он об этом ещё не знает… И не узнает, наверное, ещё с год. — О чем не узнает? — не понял я. Фламиниус рассмеялся и налил себе очередную порцию выпивки. — О том, что он болен дар-косисом, — ответил он. Я медленно брел по дому. Близилась полночь, однако то тут, то там до меня доносились отголоски Кейджералии, празднование которой зачастую продолжается до рассвета. Я шел, погруженный в свои мысли, и ноги сами снова привели меня в обеденный зал дома Кернуса. Я походил по залу и, толкаемый любопытством, открыл дверь, через которую уволакивали предназначенных на съедение зверю рабов. За дверью оказалась длинная лестница. Стараясь не шуметь, я поднялся по ступеням до верхней площадки, откуда шел широкий коридор, в конце которого я увидел двух сидевших на полу охранников. Заметив меня, они мгновенно вскочили на ноги. Я медленно приблизился. Оба стражника были вооружены. Выглядели они совершенно трезвыми, хорошо отдохнувшими, собранными. — С Кейджералией, — поприветствовал я их. Вместо ответа они обнажили оружие. — Сюда входить запрещено, Несущий Смерть, — сказал один из них. — Хорошо, — ответил я, оглядывая тяжелую, обитую железом дверь за их спиной. С нашей стороны она была не заперта, и это меня заинтересовало. Мне казалось, что она, наоборот, должна быть закрытой на множество запоров, чтобы не оставить ни малейшей возможности выбраться находящемуся внутри зверю. Запоры, однако, на двери имелись два толстых бруса и соответствующие им две металлические скобы. Внезапно из-за двери донесся глухой рев. — Мы тут устроили поединок на кривых ножах, — доложил я, — и я получил ранение. Я отвернул рукав туники и показал им наложенную повязку, сквозь которую просочилось несколько капель крови. В глазах охранников появился страх. — Уходите отсюда! — воскликнул первый стражник. — Сейчас я вам покажу, — не обращая внимания на их явную тревогу, сказал я, разматывая повязку на руке. За дверью раздался дикий громкий рев, и мне показалось, будто я слышу скрежет когтей по каменной стене. — Уходите! — настойчиво повторил второй стражник. — Уходите отсюда! — Рана совсем не серьезная, — старался я их успокоить, показывая для убедительности края разошедшейся кожи, с которой после снятия повязки снова начала сочиться кровь. И тут я, к своему ужасу, услышал, как что-то изнутри бросилось на дверь. Удар был такой силы, что казалось, будто она вот-вот вывалится, однако тяжелые створки выдержали натиск и отошли назад. Можно было предположить, что с той стороны двери также есть запоры. Затем я услышал звук, очевидно, двигаемых в пазах засовов, словно что-то или кто-то пытался удержать их на месте. Значит, дверь могла запираться и открываться изнутри. Тут раздался новый дикий, безумный рев, и мне показалось, что задвижка с той стороны двери с грохотом вышла из пазов. Оба стражника побледнели от ужаса и поспешно бросились запирать дверь с этой стороны, заводя два тяжелых бруса в предназначенные для них железные скобы. Покончив с этим, они застыли в напряженном ожидании, не сводя с двери наполненного животным страхом взгляда. Доносящиеся изнутри звуки вселяли ужас. Зверь бесновался, царапая двери мощными когтями и бросаясь на них с такой силой и остервенением, что казалось, двери давно уже должны были слететь с петель. — Уходите! Убирайтесь отсюда! — бросил мне один из стражников. — Ладно, — сказал я и, пожав плечами, двинулся по коридору назад. До моего слуха ещё долгое время долетали изрыгаемые охранниками проклятия и грохот ударов в двери, непонятно каким образом выдерживающей бешеный натиск зверя. На верхней лестничной площадке я ненадолго задержался и дождался того момента, когда звериный рев наконец прекратился, а вслед за этим через минуту я услышал звук задвигаемых с той стороны засовов, значит, дверь теперь была заперта и изнутри. Еще через некоторое время охранники, успокоившись, отодвинули с наружной части двери оба тяжелых бруса. Внутри комнаты стояла мертвая тишина. И снова я бродил по дому, то и дело натыкаясь на перепившихся охранников и членов обслуживающего персонала, приветствующих меня неизменным: «С Кейджералией!» и слышащих от меня столь же неизменное, как пароль, поздравление. В голове постоянно вертелась одна и та же мысль, к которой я, сам не зная почему, все время возвращался. Видимой причины тому не было: мысль казалась не привязанной ни к чему конкретно и вызвана была, вероятно, случайно брошенным мне Кернусом замечанием. «Из тебя, Несущий Смерть, — сказал он мне, — никогда бы не вышел настоящий игрок». Его слова прочно засели у меня в голове и не давали покоя. С противоположной стороны тянулся ряд дверей, ведущих, очевидно, в кладовые и запертых сейчас на тяжелые замки. Здесь же стояло несколько корзин с фруктами. Почти половину стены занимала печь с громадной ямой для разведения огня и боковым проемом для подбрасывания дров. На каменной стенке печи виднелись углубления для установки над огнем решетки, а с потолка на цепях свисали крюки для подвешивания котла. Сейчас огня не было, но по обгоревшим головешкам ещё пробегали кое-где затухающие всполохи. Кроме них, комнату освещал один-единственный небольшой светильник, заправленный жиром тарлариона и подвешенный у самого потолка с той стороны помещения, где к стене были прикованы рабы, что, вероятно, облегчало часовому, проходившему здесь каждые два часа, проверять их наличие. Огонь в остальных светильниках был приглушен, и в комнате царил полумрак. Я вытащил из корзины вторую бутылку с пагой и протянул её этой, безносой. — Спасибо, хозяин, — сказал она, улыбаясь и возвращаясь на свое место под кольцом, к которому тянулась приковывающая рабыню цепь. Я заметил, что она, опустившись на пол, легко толкнула локтем двух сидящих от неё справа и слева девушек, с радостным видом показывая им бутыль. — С Кейджералией, — улыбнулся я ей. — С Кейджералией, — ответила она. И снова ко мне вернулась та же неотвязная мысль. «Из тебя, Несущий Смерть, никогда не вышел бы настоящий игрок». Настроение сразу же резко ухудшилось, я с мрачным видом выбрался в коридор и стал спускаться по ступеням, ведущим на нижние этажи и в глубь цилиндра. «Никогда… не вышел… игрок… настоящий игрок… никогда…» — сопровождала каждый мой шаг проклятая мысль. Она доводила меня до тошноты. Я начал даже бояться её, затем меня охватило раздражение. Она вцепилась в мой мозг когтями, раздирала, бросалась на него, как тот зверь, невидимый за тяжелой окованной дверью. «Из тебя, Несущий Смерть, никогда бы не вышел настоящий игрок». С бутылью паги в руке я прошел мимо охранников и стал осторожно пробираться по узким металлическим мосткам, тянущимся над железными клетками, забитыми перепившими в честь праздника рабами, спавшими, разметавшись, на каменном полу, сидевшими, уставясь отупевшим, невидящим взглядом в одну точку, или дрожащей рукой подносившими к губам вожделенную бутыль с разбавленной пагой. Я увидел, как одна из женщин, сильно пьяная, протягивала сквозь прутья, отделяющие одну клеть от другой, руку к ближайшей клетке с рабами-мужчинами, продолжая настойчиво бормотать: «Прикоснись ко мне, прикоснись!», но все её соседи спали на каменных плитах мертвецким сном. На пути снова встретилась лестница. Я миновал этажи с комнатами для допросов, с камерами для рабов, напоминавшими большие зарешеченные каменные мешки, и спускался все ниже и ниже, уходя глубоко под землю, оставляя за спиной все новые и новые этажи с железными клетками для рабов и бросая на ходу приветствовавшим меня охранникам неизменное: «С Кейджералией!». «Никогда, никогда, Несущий Смерть, из тебя бы не вышел настоящий игрок», — подгоняла меня словно следующая по пятам злорадная мысль, ставшая моим назойливым, похлопывающим по плечу, заглядывающим в глаза попутчиком, присутствие которого, мне начинало казаться, я ощущал уже физически всем своим телом. Я добрался до самого нижнего этажа. — Кто идет? — крикнул мне изумленный охранник. — Это я, Куурус из черной касты. — По приказу Кернуса разношу пагу пленникам по случаю празднования Кейджералии. — Но здесь только один пленник, — сообщил недоумевающий стражник. — Значит, больше паги достанется нам с тобой, — ответил я, вытаскивая из бутылки пробку. На лице охранника появилась радостная ухмылка. — Я провел здесь всю Кейджералию, — бормотал он в промежутках между большими глотками, — сидя один, без паги. Они даже девушку мне не прислали, — чувствовалось, что возмущению его не было предела. Я вначале было решил, что стоящий здесь на посту охранник получил приказ оставаться трезвым даже в сегодняшний вечер, но, увидев, с какой прытью он разрушает это мое неверное предположение, догадался, что о нем, вероятно, просто забыли в общей суматохе празднества. Успешно справившись с большей частью бутыли нужно признать, весьма вместительной, — он присел на пол, поскольку в этом положении ему теперь легче было держаться на ногах. — Хорошая пага, — наконец заметил он, заглядывая сквозь горлышко бутылки в остатки мутной жидкости. Я отошел от него и стал осматривать коридор. По обеим его сторонам тянулись ряды небольших, вероятно, рассчитанных на одного человека камер с металлическими дверями, снабженными окошками для наблюдения. В коридоре было сыро; в расщелинах между каменными плитами поблескивала влага. Полутьму мрачных сводов едва рассеивали тусклые светильники, расположенные на стенах ярдах в тридцати один от другого. До меня донесся долгий булькающий звук очередного глотка охранника, и я заметил, что теперь он просто сел на пол, прислонившись спиной к стене. Я взял укрепленный у него над головой факел и пошел по коридору. Двери камер были заперты, но мне удавалось заглянуть внутрь каждой из них, откидывая закрывающую окошко для наблюдения металлическую панель и светя факелом внутри камеры. Все они были доверху уставлены коробками, в большинстве своем напоминавшими те, что выгружались из доставившего рабынь черного корабля на Валтае. — Пленник в коридоре номер девять, — окликнул меня охранник, имея в виду ответвление коридора, находящееся в противоположной от меня стороне. Я зашагал назад и едва не наступил на мокрого, поблескивающего серебристой шкурой урта, шмыгнувшего при моем приближении прочь. — Спасибо, — поблагодарил я охранника, протягивая руку за бутылкой, которую он тут же на прощание снова надолго приложил к губам, затем, с сомнением поглядев на остатки жидкости, опрокинул в себя ещё глоточек и только после этого с явным сожалением отдал почти пустую бутылку мне. — Я скоро принесу её назад, — пообещал я. — Там слишком много паги для одного пленника. — Верно, — подтвердил я. — Значит, скоро я тебе её верну. Глаза охранника открывались уже с трудом, в замедленных движениях стала наблюдаться вялость. — Сороковая камера, — кивнул он головой, а точнее, уронил её на грудь. — Где ключ? — спросил я. — Возле двери, — ответил он. — Возле остальных дверей ключей не было, — с сомнением заметил я. — Остальные ключи хранятся где-то наверху, — пробормотал он. — Я не знаю где. — Спасибо. Я двинулся по направлению к девятому коридору. Вскоре в свете факела мне на глаза попалась камера с номером сорок на небольшой металлической пластине. Я открыл окошко для наблюдения. Внутри темной, мрачной камеры я едва сумел различить скрюченную фигуру лежащего у дальней стены закованного в цепи человека. Ящик для ключа находился слева от замочной скважины, футах в четырех от окошка для наблюдений. Маленький, тяжелый металлический ящик был намертво вделан в каменную кладку стены. Отпирался он несколькими поворотами болта с выпуклой головкой. Я проделал все необходимые операции, достал из ящика ключ, вставил его в замочную скважину,отпер замок и открыл тяжелую металлическую дверь камеры. Подняв факел повыше, я вошел внутрь. Напуганный светом урт, подбиравший из железной миски остатки овсяной каши, выскочил у меня из-под ног и скрылся в узкой расщелине в стене. В камере стоял спертый запах промокшей соломы и экскрементов урта и человека. Пленник — небольшого роста, совершенно раздетый, похожий на скелет человек с седыми всклокоченными волосами и блуждающим взглядом ввалившихся глаз проснулся и, увидев меня, испуганно запричитал плаксивым голосом нечто невразумительное. Он, пошатываясь, поднялся на колени и худой, изможденной рукой прикрыл глаза, очевидно давно отвыкшие от света. — Кто вы? — шепотом, скорее похожим на едва слышный вздох, спросил он. Я заметил, что узник ещё вовсе не стар, хотя волосы у него на голове свисали редкими, совершенно седыми прядями. Одно ухо у него отсутствовало. — Мое имя Куурус, — сказал я, отводя факел от пленника. Его шея, ноги, руки, были прикованы несколькими тяжелыми цепями, соединенными со вделанными в стену кольцами, хотя даже одной из таких цепей вполне хватало, чтобы удержать человека. Значит, этот человек должен быть не обычным пленником. Я заметил также, что длина цепей была строго рассчитанной и предоставляла лишь столько свободы в движениях, чтобы он мог дотянуться до миски или отогнать наиболее назойливо нападающих на него уртов. Судя по всему, содержащим его здесь было необходимо на некоторое время оставить его в живых, хотя маловероятно, чтобы в столь жалких условиях он мог просидеть здесь сколько-нибудь длительный срок. Я огляделся и, увидев в каменных плитах стены скобу, вставил в неё факел. Возвращаясь к пленнику, я спугнул ещё трех-четырех мотнувшихся в разные стороны уртов. — Вы из черной касты, — прошептал он. — Наконец-то они решили со мной покончить. — Относительно меня вы ошибаетесь, — ответил я. — Меня снова будут пытать? — с дрожью в голосе спросил он. — Не знаю. — Убейте меня, — попросил он. — Нет, — сказал я. Он глухо застонал. Я ещё раз взглянул на его тщедушное, измученное, покрытое кровоподтеками грязное тело, всклокоченные поредевшие седины и шрам на месте уха, потом отыскал на полу несколько камней, ногами забил ими щели и отверстия, через которые в камеру проникали урты. Не веря своим глазам, почти привыкшим к свету факела, пленник следил за каждым моим движением. Я снова вернулся к нему. Под металлическими наручниками и кандалами на щиколотках и запястьях пленника виднелись кровавые рубцы, превратившиеся в толстые сплошные нарывы. Вероятно, он пробыл в цепях уже несколько месяцев. — Зачем вы пришли? — спросил он. — Сегодня Кейджералия, — неопределенно ответил я и протянул ему бутылку с пагой. — Кейджералия? — Да. Из его груди вырвался хриплый надрывной смех. — Я был прав. Значит, я был прав! — Я не понимаю. Он запрокинул голову и поднес к губам бутыль. Я заметил, что у него во рту почти не осталось зубов, большинство из которых, вероятно, были выбиты или сгнили от долгого пребывания пленника в столь невыносимых условиях. Я насилу оторвал от него бутыль. Мне вовсе не хотелось, чтобы он убил себя лишними глотками паги, от которой его организм давно отвык. — Я был прав, — кивая головой, снова произнес он. — В чем? — В том, что сегодня Кейджералия, — ответил он и, отклонившись в сторону, показал на стене у себя за спиной длинный ряд тонких отметин, сделанных на каменной поверхности, очевидно, краем миски или металлическим наручником. — Все совпадает. Сегодня — Кейджералия, — повторил он. При взгляде на этот грубый календарь у меня невольно перехватило дыхание: ряд отметин был слишком длинен. Он снова глухо рассмеялся. Я дал ему сделать ещё глоток паги. — Иногда, — сказал он, — я не был уверен, сделал ли за день отметку или забью, а в иные дни боялся, что отметил их дважды. — Вы были аккуратны, — заметил я, внимательно всматриваясь в ровные ряды отметин, соответствующих пятидневным неделям, объединенным в месяцы и разделенным равномерно чередующимися Переходными стрелками. Я быстро сделал подсчет и сказал, указывая на самую первую отметину: — Это первый день ен'кара прошлого года. Беззубый рот растянулся в улыбке, глаза засверкали от удовольствия. — Да, — ответил пленник, — это первый день ен'кара 10118 года. — И произошло это незадолго до моего появления в доме Кернуса, — произнес я, чувствуя, как задрожал мой голос. Я снова протянул ему бутыль. — Ваш календарь очень точен, — сказал я. — Он вполне достоин писца. — Я — писец, — сказал человек. — Я знаю, — ответил я. — Меня зовут Капрус, — добавил он. — И это я знаю. За спиной у меня раздался громкий смех. Я вскочил на ноги и схватился за меч. В сопровождении четырех вооруженных арбалетами охранников в дверном проеме стоял Кернус. Из-за плеча у него выглядывал стражник, которого я угощал пагой, а ещё дальше, в коридоре, виднелся человек, которого я все эти долгие месяцы принимал за Капруса. На его лице играла кривая ухмылка. Они вошли в камеру. — Не нужно вытаскивать оружие, — сказал Кернус. Я усмехнулся. Это было бы действительно глупо. Охранники направили на меня арбалеты. С такого расстояния выпущенные из них стрелы прошили бы меня насквозь. Охранник, тот самый, которого я поил пагой, подошел к Капрусу, вырвал у него из рук бутыль и с отвращением вытер рукавом туники её горлышко. — По-моему, вы обещали вернуть эту бутыль мне, — заметил охранник. — Она твоя, — ответил я. — Ты её заслужил. Стражник рассмеялся и приложил бутыль к губам. — Из тебя, Несущий Смерть, — насмешливо произнес Кернус, — никогда бы не вышел настоящий игрок. — Вероятно, так и есть, — ответил я. — Заковать его в цепи, — приказал Кернус. Один из охранников поставил арбалет в угол камеры и принес из коридора тяжелые наручники. Мне скрутили руки за спиной, и я почувствовал прикосновение к запястьям холодной стали. — А теперь, Капрус, — сказал Кернус, взглянув на жалкую, изможденную фигуру прикованного к стене человека, — позволь представить тебе Тэрла Кэбота из Ко-Ро-Ба. Я был поражен. — Тэрл Кэбот, — произнес я деревянным от напряжения голосом, — убит в Ко-Ро-Ба. — Нет, — покачал головой Кернус. — В Ко-Ро-Ба убит воин из Тентиса по имени Сандрос. Я удивленно посмотрел на него. — Сандрос считал, что он должен принадлежать к черной касте, — продолжал Кернус. — Он полагал, что именно для вступления в неё его направили в Ко-Ро-Ба. На самом же деле его послали туда умереть от ножа наемного убийцы. Мне подумалось, что его внешнее сходство с неким коробанским воином, оставленный поблизости обрывок зеленой нарукавной повязки и тот факт, что убийство было совершено ночью, наведут Тэрла Кэбота на мысль о неудавшемся покушении на него самого и породят у него желание отправиться за разъяснением причин в Ар. А уж попав сюда, он, несомненно, попытается проникнуть в дом Кернуса. У меня пропал дар речи. — Сандрос был глупец. Его послали в Ко-Ро-Ба только для того, чтобы убить и дать тем самым тебе возможность попасть в мой дом, где на самом деле весь этот год ты был моим пленником. — Наверное, есть какая-то причина, почему вы хотели, чтобы я был здесь? — спросил я. — Давай оставим этот спектакль, Тэрл Кэбот. Мы знали, что у Царствующих Жрецов имеются подозрения насчет нашего дома. По крайней мере, мы полагали, что они должны у них быть. И такая простая, хотя и бесполезная для них уловка, как внедрение ими в наш дом дикарок с Земли, подтвердила наши предположения. Однако этого для них было явно недостаточно; для глубокой, всесторонней проверки им нужен был здесь мужчина. И, естественно, при возможности они захотели бы направить сюда такого человека, как Тэрл Кэбот. — Вы правильно все рассчитали, — заметил я. Кернус рассмеялся. — Вот мы и решили им помочь. А для того чтобы гарантировать себе прибытие к нам именно Тэрла Кэбота, которого мы уже хорошо знаем и с которым у нас свои старые счеты в деле с яйцом Царствующих Жрецов, мы послали в Ко-Ро-Ба Сандроса из Тентиса, чтобы этот бедный глупец был убит там якобы вместо тебя по ошибке, что помогло бы тебе попасть сюда, к нам. — Вы разыграли эту партию блестяще, — не мог не признать я. — Таким вот образом мы и организовали прибытие и устройство в нашем доме тебя — шпиона Царствующих Жрецов, действующего здесь, по их представлениям, осторожно и очень успешно. А мы тем временем на самом деле все эти месяцы занимались своим делом, используя тебя, терпеливо помогающего нам болвана, в качестве гарантии того, что Царствующие Жрецы не пошлют сюда кого-нибудь еще. Кернус запрокинул голову и громко расхохотался. — Вы все время говорите «мы» и «наше дело», — заметил я. Кернус окинул меня неприязненным взглядом. — Шутки в сторону, воин, — сказал он, и на его губах заиграла улыбка. — Идет война, Тэрл Кэбот. И пощады в ней никому не было и не будет. Я снова кивнул, полностью принимая его слова. Идет война. Я проиграл. Потерпел в ней поражение. — Вы убьете меня? — поинтересовался я. — В отношении тебя, Тэрл Кэбот, у меня есть очень интересный план. Я вынашивал его все эти долгие месяцы. — И в чем он состоит? — В свое время ты об этом непременно узнаешь. А пока что нам не следует забывать о нашей маленькой красавице. Все во мне замерло. — Сура доложила, что Велла прекрасно овладела всем курсом обучения и способна теперь, доставить своему хозяину наивысшее наслаждение. Я рванул наручники, цепи прочно сковывали запястья. — Насколько я знаю, — продолжал Кернус, — она ожидала, что её и двух других дикарок приобретет агент Царствующих Жрецов, чтобы выпустить впоследствии на свободу. Во мне начала подниматься волна бешеной ярости. — Поэтому, я надеюсь, на предстоящих торгах она покажет себя во всей своей красоте. Единственным моим желанием сейчас было разорвать наручники и вцепиться ему в глотку. — Думаю, это будет интересное зрелище, — сказал Кернус. — Я хочу предоставить тебе возможность тоже его посмотреть. Я едва не задохнулся от бешенства. — В чем дело? Неужели тебе не хочется увидеть, как эта маленькая красавица демонстрирует себя, выступая на подмостках невольничьего рынка? — Его губы растянулись в ухмылке. — Надеюсь, она вместе с остальными принесет дому Кернуса достаточно золота, которое мы сможем вложить в реализацию нашего дела. А девчонка не скоро ещё поймет, что её продали по-настоящему. — Ты слин! — закричал я и рванулся к Кернусу. Двое стоявших около него охранников тут же оттолкнули меня назад и крепко схватили за руки. — Из тебя, Тэрл Кэбот, никогда бы не вышел настоящий игрок. — Слин! Слин! — кричал я, задыхаясь от переполняющей меня ярости. — С Кейджералией тебя, — бросил напоследок Кернус, поворачиваясь и выходя из камеры. Невидящим взглядом я уставился ему в спину. Двое державших меня охранников расхохотались. — С Кейджералией, — с трудом выдавил я из себя. — С Кейджералией.Глава 19. КУРУМАНСКИЙ НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК
Элизабет Кардуэл, Вирджиния Кент и Филлис Робертсон не были выставлены на продажу в первый день Праздника Любви, хотя их ещё утром доставили в транспортировочных корзинах на Куруманский невольничий рынок. Праздник Любви, как я, наверное, уже упоминал, отмечается в самый разгар лета, в течение пятидневного периода Пятой переходной стрелки. Это также время проведения наиболее интересных и ответственных поединков на игрищах и заездов на состязаниях тарнов. Кернус, чутко улавливая настроение толпы, решил заставить ещё подождать эти несколько сотен покупателей, нетерпение которых, подогреваемое в течение долгих месяцев настойчиво распространяемыми слухами о красоте и выучке рабынь-дикарок, первых тренированных дикарок Гора, дошло до предела. Многим горианским невольницам в эти первые дни праздника пришлось подниматься на подмостки и быть проданными, к своему собственному горькому разочарованию и ярости их владельцев, буквально за бесценок, пока основной контингент покупателей придерживал свое золото для приобретения этих широко разрекламированных обученных дикарок. Вечер четвертого дня Праздника Любви представлял собой кульминационный момент с точки зрения работорговли. Пятый день празднества отводился для игрищ и рассматривался горожанами как своеобразное подведение итогов сезонных поединков и состязаний за год. В этот день стадионы были забиты до отказа. Все остальные проблемы жизни города отходили на второй план. Поэтому именно вечером четвертого дня Кернус решил выставить Элизабет Кардуэл, Вирджинию Кент и Филлис Робертсон вместе с другими доставленными с Земли дикарками на продажу на невольничьих рынках не только Ара, но и всех известных цивилизованных городов Гора. И вот наступил четвертый день Праздника Любви. С натянутым на голову колпаком и скованными за спиной руками я брел по улицам Ара за фургоном, к задней части которого была присоединена цепь от моего ошейника. В фургоне находились восемь не спускавших с меня глаз охранников, и ещё двое шагали рядом со мной, то и дело подгоняя меня тупыми концами своих пик. На переднем сиденье фургона рядом с извозчиком, управлявшим впряженным в повозку рогатым тарларионом, разместился писец, которого я так долго принимал за Капруса и чье настоящее имя было Филемон с Тироса, острова, расположенного в нескольких сотнях пасангов к западу от Порт-Кара. В доме Кернуса, однако, он всем был известен как Капрус, представленный под этим именем Кернусом остальным членам обслуживающего персонала. Некоторое время он входил в штат сотрудников настоящего Капруса, агента Царствующих Жрецов, внезапно исчезнувшего почти год назад. Фальшивым агентом Сардара стал Филемон. Я отвык ходить босиком, и мне трудно было передвигаться по каменным мостовым, а с натянутым на глаза капюшоном эта задача ещё больше усложнялась. Раздражали и постоянно попадающиеся под ноги при пересечении поперечных улиц длинные каменные блоки с проемами стандартной ширины, не мешающими беспрепятственному проезду повозки, но зачастую представляющими собой серьезную опасность для того несчастного глупца, кто бредет за ней, прикованный к заднему борту короткой цепью, с колпаком, натянутым до самой груди. Подобные блоки устанавливаются прежде всего на расположенных в нижней части города улицах для того, чтобы по ним можно было передвигаться в сезон проливных дождей. О них-то я неизменно и спотыкался, калеча ноги и слыша доносящиеся со всех сторон насмешливые крики. В колпаке, состоящем из нескольких слоев плотной кожи, стянутых у меня на горле кожаным ремнем, было неимоверно душно. Кроме того, он специально был сделан таким образом, чтобы раб, на голову которого он надет, мог с трудом улавливать доносящиеся снаружи звуки и не имел возможности говорить. Я задыхался, задыхался от недостатка воздуха и от накопившейся во рту слюны, которую я никак не мог проглотить. Я почувствовал, как кожаный хлыст ударил меня по ногам. — Раб! — услышал я у себя за спиной. В Аре, как, собственно, и по всему Гору, раб, которому уготована пытка и последующее сажание на кол, обязан беспрекословно выносить все возможные оскорбления и унижения, которым пожелает подвергнуть его любой свободный человек. Меня, связанного, с надетым на голову колпаком, даже раб мог сейчас совершенно безнаказанно ударить или даже избить. У тех, кто хлестал меня сейчас кнутами, осыпал бранью или швырял камнями, было мало оснований полагать, что я не раб. Я был босой, и единственное мое одеяние составляла короткая груботканая туника без рукавов, на груди и спине которой была вышита начальная буква горианского слова «кейджерус», что значит «раб». Несколько раз я падал, но фургон не останавливался, и я принужден был с мучительными усилиями снова подниматься на ноги, хотя иногда перед этим повозка протаскивала меня, задыхающегося, по нескольку ярдов. Дважды какие-то дети ставили мне подножку, а один раз, под веселый смех толпы, то же самое сделал идущий рядом со мной охранник. Путешествию моему к Куруманскому невольничьему рынку не видно было конца. А в это самое время Элизабет Кардуэл, наверное, с нетерпением ожидает начала торгов, когда она будет выставлена на продажу. Я горько рассмеялся. Когда девушка впервые прибывает на Куруманский невольничий рынок, к её ошейнику прикрепляется жетон с указанием номера партии, выставленной на продажу. У Элизабет, Филлис и Вирджинии должен быть один номер. Сопроводительные документы на всех выставляемых на аукцион должны передаваться сотрудникам Куруманского работоргового дома накануне, чтобы они имели время подготовить все необходимые для продажи рабынь бумаги. Затем в документах проставляется порядковый номер рабыни и заверяется взятыми у неё отпечатками пальцев. Документы девушек дома Кернуса, выставляемых на продажу в Праздник Любви, находились в небольшом кожаном футляре, привязанном к ошейнику каждой из них вместе с номером партии. В эти бумаги и должен быть внесен выдаваемый сотрудниками Куруманского работоргового дома порядковый номер выставляемой на аукцион рабыни. Лана, которую Хо-Ту, обладая значительными полномочиями в доме Кернуса, решил выставить на продажу в Праздник Любви, также была доставлена в Куруманский квартал. Теперь Вирджиния могла быть уверена, что сопернице её очень нескоро достанется внимание возлюбленного ею Ремиуса. Я снова споткнулся о широкий каменный блок, упал и долгое время не мог подняться на ноги, задыхаясь от затянувшегося у меня на шее кожаного ремня и цепи, за которую тащила меня неумолимо двигающаяся вперед повозка. — Вот он, Куруманский квартал, — откуда-то словно издалека донеслись до меня приглушенные колпаком слова Филемона. Фургон остановился, и я, почувствовав, как натяжение стягивающей мою шею цепи несколько ослабло, смог наконец отдышаться. Был вечер четвертого дня Праздника Любви — самый разгар работорговых аукционов, когда по решению Кернуса должны быть выставлены на продажу его красавицы дикарки. Завтра начнутся заключительные поединки и состязания при переполненных неистовствующими зрителями трибунах Стадионов Тарнов и Клинков, знаменующих собой торжественное окончание Праздника Любви. Завтра же на Стадионе Клинков, как сообщил мне Кернус, я должен буду умереть. Я услышал смех двух девушек, почувствовал, как ноги мои что-то сжало, и тут маленькие женские руки с неожиданной силой толкнули меня вперед. Я ударился плечом о задний борт фургона, и обутая в тяжелую сандалию нога охранника резким ударом отшвырнула меня назад. Цепь натянулась, и я, не удержавшись, упал на каменные плиты мостовой. Я начал было подниматься, но стоявший рядом воин надавил мне на плечи и оставил в прежнем положении. Второй воин, рванув меня за колпак, подставил мою голову под обутую сандалию одной из моих невидимых мучительниц. Я услышал её громкий смех. Затем я почувствовал удар по голове, и охранник, удерживая меня за капюшон, подставил мою беззащитную голову под ногу второй развлекавшейся девчонки. — Ну, хватит, — донесся до меня голос Филемона. — Убирайтесь отсюда, рабыни. Громко хохоча, те послушно удалились. Я ощущал вокруг себя движение народа; не то чтобы я был в центре их внимания, просто слышался сплошной гул мужских и даже женских голосов. Я почувствовал, как другой конец цепи отсоединяется от заднего борта повязки. Я поднялся на ноги, и охранники, подталкивая в спину, повели меня вокруг громадного, занимающего целый квартал здания Куруманского невольничьего рынка, куда мы вошли через заднюю, предназначенную для строго ограниченного круга лиц дверь. Здесь с меня сняли колпак, и я едва удержался на ногах, задохнувшись от хлынувшего мне в легкие чистого, свежего и прохладного воздуха, каким, как показалось мне, было наполнено здание невольничьего рынка. После непроглядной темноты кожаного мешка даже довольно приглушенное освещение коридора показалось мне морем огней, ослепившим меня и поразившим богатством красок и оттенков. Я невольно пошатнулся, и один из охранников ударом кулака отшвырнул меня к стене. Здесь я смог отдышаться, проверяя одновременно, насколько прочно скованы руки у меня за спиной, пока не почувствовал прикосновения мяча охранника к своей пояснице. Руки оказались скованными надежно. — Сюда, — приказал Филемон, и мы двинулись по длинному, плавно изгибающемуся коридору. Мне приходилось видеть здание Куруманского невольничьего рынка снаружи, по никогда не доводилось побывать внутри. С внешней стороны оно напоминало громадную, круглую, приземистую башню, состоящую из нескольких ярусов и окруженную крытой галереей, поддерживаемой высокими массивными колоннами. Снаружи стены здания и пол были украшены многочисленными огромными мозаичными картинами, выложенными с большим мастерством и представляющими собой различные сцены и события, связанные по тематике, как и следовало ожидать, с основным занятием работорговца. Встречались сцены охоты и поимки будущих рабов, их обучения, наказания и выставления на продажу. Целая серия картин подробно рассказывала о рейде специализирующегося на добывании пленников отряда, начиная с самых первых шагов подготовки похода и кончая его заключительной фазой, представляющей собой успешное возвращение добытчиков в Ар на громадных тарнах со своими закованными в цепи жертвами. Другая серия мозаичных картин повествовала о продолжении столь удачно начатого захвата рабов с момента их регистрации в этом же центральном зале рынка до выставления на продажу свободным жителям славного города Ар. Этому же радостному событию посвящен и ещё целый ряд картин, изображающих в различных вариациях просветленную лицом рабыню, протягивающую руки своему новому благородному хозяину, разумеется, жителю Ара. Немало здесь было и символических изображений закованной в цепи красавицы, олицетворяющей собой всех женщин как таковых, склонившейся к ногам воина-победителя, представляющего собой, естественно, мужчину города Ар. Жители Ара — я говорю, разумеется, о мужчинах, как, впрочем, и жители большинства горианских городов, рассматривают себя как наилучших, наиболее ярких и неповторимых представителей мужской части населения Гора, придерживаясь в отношении женской части населения, тем более представительниц этого, по их мнению, далеко не прекрасного пола других городов Гора, той труднооспоримой у них точки зрения, что все они едва ли даже достойны быть рабынями столь славных мужчин столь славного города Ар. Я полагаю, что рабовладельцев, этих довольно искушенных в житейских делах людей, обладающих к тому же развитым чувством космополитизма, подобные произведения искусства должны приводить в умиление. Бывая в других городах Гора, я думаю, они успели насмотреться на весьма схожие сюжеты мозаичных картин, украшающих центральные работорговые дома каждого из городов, отличающиеся лишь тем, что там коленопреклоненная, насмерть перепуганная девица из Ара будет изображена распластанной у ног сурового воина, представителя того города! Насколько серьезно воспринимает мужское население Гора подобные особенности персонажей украшающих их город произведений искусств, зависит, конечно, от самого человека, но даже среди тех, кто при зрелом размышлении над ними и посмеется, безусловно, не найдется ни одного мужчины, который не рассматривал бы представительниц женской части населения других отдаленных от него городов как совершенно отличных от свободных женщин его собственного города: каждый мужчина, не задумываясь, воспринимает любую пришлую, иногороднюю женщину как существо неизвестное, враждебное и достойное лишь рабских цепей и кнута. С наружной части здания Куруманского невольничьего рынка в дни аукционов на всеобщее обозрение также выставлялись рабыни, размещавшиеся либо в подвешенных к крыше галереи пластиковых клетках, либо в клетках обычных, металлических, расставленных в длинный ряд у внешней стены здания. Подобные экспонаты служили скорее для привлечения на участие в торгах потенциальных покупателей, но при желании их, безусловно, также можно было приобрести. С Филемоном во главе мы миновали массивные, окованные железом ворота в задней части рынка и оказались внутри одного из центральных залов. Мы прошли мимо длинного ряда столов и многочисленных комнат. Последние предназначались, как я успел заметить, для всевозможных медицинских обследований и приведения в надлежащий вид выставляемых на продажу рабынь — там их можно было вымыть и дать возможность обсушиться. То и дело попадались конторы служащих, занимающихся оформлением ведомостей и сопроводительных документов. Но чаще всего встречались небольшие комнатки со столами, заваленными шелковыми накидками, наборами косметических средств, флаконами с ароматическими жидкостями. Проведение торгов на Куруманском рынке тщательно планируется, партии выставляемых на продажу рабынь подбираются и готовятся к выходу весьма скрупулезно. При этом учитывается все, чтобы привлечь интерес покупателя. Сменяющие друг друга на помосте девушки никогда не выходят в схожих одеяниях, они должны контрастировать по цвету волос и прическе, украшениям, комплекции и умению держаться. Немалую проблему создает обилие косметических средств и их использование. Торговля живым товаром, как и любым другим, — занятие весьма сложное и требующее от её организаторов больших затрат времени, тонкого вкуса, опыта и воображения. С того места, где мы шли, из задней части зала мне не было видно, как проходили торги. Нам не встретились готовившиеся ко вступлению на помост девушки, находящиеся вплоть до самого своего выхода в закрытых помещениях, расположенных, как правило, на подземных этажах. Вскоре по обеим сторонам вдоль нашего прохода потянулись длинные ряды металлических экспозиционных клеток, сейчас пустующих и используемых лишь между десятым и четырнадцатым часом каждого дня аукциона для предоставления «возможности будущим покупателям оценить находящийся в них товар, который будет выставлен на продажу тем же вечером. В дневное время клетки устанавливаются в центральной части зала, куда вход свободный. Клетки, как и подходы к ним, на это время устилаются коврами, и в каждую помещается девушка, обнаженная и без макияжа; в это время им позволяют пользоваться только ароматическими средствами. Это один из ответственнейших моментов процедуры продажи, и готовятся к нему весьма тщательно: с предварительно вымытой девушки снимают ошейник, ей делают аккуратную прическу, а если нужно, и укладку волос. Именно тогда продавцом должны быть учтены все мелочи, представляющие его товар в наиболее выгодном свете, поскольку в этот момент предполагаемый продавец будет прикидывать в уме истинную цену рабыни, верхний предел которой они смогут установить для себя во время вечерних торгов. Как сказала мне однажды Элизабет, реальной ценой рабыни является та, которую можно назначить ей именно днем, поскольку в вечернее время основную роль в набавлении цены выполняет уже мастерство ведения торга самим аукционистом, девушка же только выполняет его команды и от волнения часто выставляет себя в менее выгодном свете. Я надеялся, что Элизабет, Филлис и Вирджинию, находящихся сейчас, очевидно, вместе с остальными в подземных этажах, уже хорошо покормили, так как через каких-нибудь два-три дня их начнут готовить к требующему больших затрат как физических, так и моральных сил марафону. Через час-другой их небольшими партиями станут выводить с нижних этажей по длинному тоннелю, сообщающемуся с проходом, вдоль которого расположены комнаты для ожидающих выхода, где каждая группа в отдельности под руководством наставников сможет подобрать себе одеяния и заняться наложением макияжа. Зал в это время готовился к началу аукциона; экспозиционные клетки убирались в глубину помещения, к задним рядам кресел, установленным вдоль стен коридора, а в центре зала освобождался деревянный, традиционно посыпаемый слоем опилок помост. Вокруг собралось множество людей, в большинстве своем жителей Ара, переговаривающихся между собой, обменивающихся приветствиями, заводящих новые деловые знакомства и дающих друг другу последние советы и наставления прежде, чем занять свои места в обегающих зал по всей окружности рядах кресел. Лучшие, наиболее дорогие места в передних рядах имели номер, указываемый также в приобретаемых в кассе билетах, однако большинство мест были без номера и занимались в порядке заполнения зала покупателями. У тех, кто прохаживался сейчас в центре зала, я полагаю, наверняка были билеты с проставленными на них номерами кресел. Мы с Филемоном и охранниками оставили центральную, экспозиционную часть зала и начали подниматься в амфитеатр. Все это огромное помещение заливали потоки яркого электрическою света; позднее, с началом торгов, освещен будет лишь помост и прилегающая к нему небольшая территория. Ряды кресел, опоясывая зал, уходили далеко вверх, составляя несколько расположенных на разной высоте ярусов, в каждом из которых имелся свой выход на боковые проходы. Отдельные, наиболее престижные части ярусов были перегорожены как своеобразные ложи, предназначенные для наиболее важных клиентов невольничьего рынка, как правило, представителей крупных работорговых домов из других городов. В украшениях амфитеатра, как, пожалуй, и всего рынка, преобладали желто-голубые тона, традиционно считающиеся цветами горианских рабовладельцев, однако основной фон амфитеатра, полов центральной части зала и боковых проходов был темно-красным. Круглый блок, на котором устанавливался помост, достигал семи-восьми футов в высоту, а в диаметре превышал двадцать футов. К самому помосту, состоявшему из огромных деревянных брусьев, тщательно обструганных, вели широкие ступени без перил, стоптанные и до зеркального блеска отполированные бесконечным количеством прошедших по ним босых ног невольниц. Широкая, гладкая поверхность помоста была посыпана густым слоем опилок, на которых должна была стоять каждая сменяющая хозяина рабыня, к какой бы высокой категории она ни принадлежала. — Сюда, — сказал Филемон. Он привел нас в ложу Кернуса — самую широкую и наиболее впечатляющую во всем амфитеатре, отделенную сзади и с обеих боков высокими прочными перегородками. Здесь, у мраморного подножия низкого, напоминающего трон царственного кресла я был поставлен на колени. Конец цепи, стягивающей мне горло, был прикреплен к вделанному в спинку кресла кольцу. Я заметил, что большая часть кресел в верхних, не имеющих номера рядах уже заполнена людьми, в основной своей массе будущими мелкими покупателями. В столь ранний час подобное обилие народа казалось странным; очевидно, присутствующих в этот вечер будет необычайно много даже для четвертого дня Праздника Любви. Никто из них не обратил внимания на мое появление в ложе Кернуса в сопровождении охранников: он — убар, а для Гора нет ничего необычного в том, что могущественный победитель принуждает своего поверженного врага стать свидетелем распродажи ранее принадлежавших ему женщин, прежде чем он будет продан сам или убит. Филемон посмотрел на меня проницательным, прищуренным взглядом и рассмеялся, широко открывая свой тонкогубый, похожий на щель рот. — Кернус не придет до начала торгов, — сказал он, — поэтому нам придется немного подождать. Я ничего не ответил. — Наденьте на него колпак, — обратился он к охранникам. Я пытался было сопротивляться, но мешок из толстой кожи снова был плотно натянут мне на лицо и завязан ремнями под подбородком. Итак, в колпаке, со стянутыми за спиной руками, прикованный цепью к креслу моего врага, я простоял на коленях, наверное, два часа. Все это время до меня доносился неясный, приглушенный шум заполняющих амфитеатр людей. Интересно, находились ли уже Элизабет, Филлис и Вирджиния в комнатах для ожидающих выхода, делая последние приготовления, или нет? Маловероятно. Скорее всего, они будут выставлены на продажу значительно позже, в самом разгаре аукциона. Следовательно, и в комнатах для ожидающих они появятся позднее, поскольку последние штрихи макияжа наносятся уже буквально перед самым выходом на помост. Меня охватили ярость и печаль: ярость из-за неожиданного поворота событий, блестящей проницательности моих врагов и моего собственного провала и печаль, глубочайшая печаль о судьбе Элизабет и других девушек. Сердце мое обливалось кровью от сознания того, что надежды Элизабет столь жестоко разрушены; она не сможет даже узнать, что находится вовсе не на пути к свободе и безопасности, какую злую шутку над ней сыграли, пока не почувствует на себе плети нового хозяина, для которого она будет всего лишь очередной рабыней. Я почувствовал какое-то движение рядом с собой и понял, что пришел Кернус. Через минуту я услышал его голос. — Снимите колпак с этого болвана, — сказал он. Кожаный мешок с меня стянули, и я с наслаждением глотнул воздуха. Кернус, развалясь, сидел в кресле, насмешливо наблюдая за мной. Рядом стоял человек с большими щипцами в руке и кривым ножом. — Если ты раскроешь рот во время аукциона, — сказал Кернус, — тебе тут же вырвут язык. Я с болью в сердце перевел взгляд на деревянные подмостки. Кернус, отвернувшись, завел разговор со стоящим справа от него Филемоном. Насколько позволяли деревянные перегородки ложи Кернуса, я осмотрел ближайшие ко мне ряды амфитеатра. Он пестрел туниками представителей самых разных каст Гора. Зал был забит до отказа, даже в проходах стояли люди, среди которых мне удалось различить нескольких свободных женщин. В самой атмосфере зала и в шуме заполняющих его голосов ощущалось скрытое напряжение, ожидание и едва сдерживаемое нетерпение. Не зная, сколько желающих способен вместить амфитеатр, я определил, что сейчас здесь должно присутствовать не менее четырех, а то и шести тысяч человек, включая и тех, что устроились в боковых проходах между рядами, и тех, что толпились на верхних ярусах. Зал, совершенно очевидно, не был рассчитан на такое количество народа, было душно; лица многих присутствующих лоснились от пота. Из двери в боковой части центрального помоста появились музыканты и устроились рядом на полу, скрестив ноги. Послышались звуки настраиваемых инструментов. Здесь, помимо руководителя группы, было несколько флейтистов, музыкантов, играющих на калике, каске, маленьких барабанах и других инструментах. Каждый из них по-своему готовился к началу вечера и с отрешенным видом проигрывал несколько тактов на своем инструменте или брал серию последовательных аккордов. Народ в зале все продолжал прибывать. Несколько рабов быстро взобрались по спускающимся с потолка канатам и открыли расположенные в куполообразных сводах здания большие форточки, сквозь которые я смог различить звезды на ночном горианском небе; ни одной из лун не было видно. В зал постепенно стал поступать свежий, холодный воздух. — Скоро начнут, — повернувшись ко мне, с довольным видом сообщил Кернус. У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. Он криво усмехнулся. Среди посетителей, с трудом пробираясь сквозь толпу, сновали торговцы вразнос. При таком скоплении народа у них не возникнет больших проблем со сбытом своих товаров. Скоро им снова придется спускаться на нижние этажи для пополнения запасов. Наконец разговоры вокруг начали стихать, умолкли музыканты, освещение амфитеатра стало быстро уменьшаться, и, когда зал Погрузился в полумрак, в его центральной части вспыхнуло множество электрических лампочек, заливая деревянный помост морем огней. Каменный постамент в круге света среди темного зала выглядел массивным и значительным. Интересно, могут ли выходящие на помост девушки видеть то, что происходит в зале? Я огляделся и в отражающихся отблесках света сумел различить находящиеся вокруг меня в амфитеатре лица, а когда глаза привыкли к полутьме, мне удалось рассмотреть даже более мелкие детали. Для девушек, безусловно, важно знать настроение зрителей и то впечатление, которое они у них вызывают, поскольку это во многом определяет их поведение на помосте. Сура с первых дней курса обучения Элизабет, Филлис и Вирджинии всячески приветствовала присутствие на их тренировках мужчин, что в значительной степени стимулировало старание её учениц. Внезапно наступившую тишину разорвал удар хлыста, отчетливый и резкий, и зрители тут же впились глазами в центр зала: аукцион начался. Одетая в короткую серую тунику, рабыня-танцовщица быстро выбежала в освещенный круг и, рыдая, заметалась вокруг каменного постамента. Руки её были протянуты к притихшей толпе, она словно искала, к кому именно ей обратиться, и под музыку плавно бросалась то в одну, то в другую сторону. Через минуту позади неё вырос широкоплечий, коренастый аукционист, держащий в руке шокер для рабов. Девушка вскрикнула и поспешно взбежала по ступеням на деревянный помост. За ней неторопливо поднялся аукционист. Дальше бежать девушке было некуда, и она, продолжая исполнять роль загнанной в тупик рабыни, покружив под музыку по деревянному настилу помоста, опустилась на колени перед человеком с шокером в руках. В зале раздались аплодисменты, послышались одобрительные крики, и девушка, задержавшись на мгновение в финальной фазе своего танца, с радостной улыбкой вскочила на ноги. После этого ведущий аукциона артистичными движениями своего выполняющего роль дирижерской палочки шокера заставил девушку несколько раз повернуться и пройтись перед покупателями, сопровождая её действия комментариями: — Вербина, — громогласно объявлял он, — настолько боится мужчин, что даже под угрозой пытки готова бежать от них на край света. Рабыня белого шелка, никогда не бывшая в употреблении, но, судя по документам, давно готовая к нему, в чем, несомненно, сумеет убедить своего будущего владельца! Зрители заревели от восторга, приветствуя обещания аукциониста. Первым предложением цены выставленной на продажу рабыни было четыре золотых тарна — весьма высокая оценка, позволяющая предположить, что торги в этот вечер пройдут на хорошем уровне. Цена на девушку, как правило, прежде всего определяется её происхождением, комплекцией и общим направлением торгов, которое зависит от конъюнктуры рынка. Девушки, выставляемые на Куруманских подмостках, редко продаются дешевле, чем за два золотых тарна. Цена, несомненно, высока, но следует принять во внимание, что служащие Куруманского рынка отказываются принимать к продаже женщин, не обладающих большой привлекательностью. Через весьма непродолжительный промежуток времени Вербину за семь золотых приобрел какой-то молодой воин. Это более чем справедливая цена при нормальной ситуации на рынке, поскольку стоимость действительно красивой женщины обычно колеблется где-то на уровне сорока золотых, хотя бывали случаи, когда она достигала и пятидесяти. Цена на женщину того же типа, но дикарку, как правило, в два раза меньше. Следующий лот, выставленный на продажу, был довольно интересным и состоял из двух девушек, одетых в шкуры лесных пантер из северных лесов Гора и скованных за ошейники одной короткой цепью. Они поднялись на помост под звонкие пощелкивания кнута аукциониста и опустились на колени в самом центре освещенного круга. Северные леса, являющиеся пристанищем многочисленных разбойничьих банд и родиной удивительных, необычных зверей, расположены далеко к северо-западу от Ко-Ро-Ба и представляют собой настоящие джунгли, раскинувшиеся на тысячи и тысячи квадратных миль. Убежавшие от владельца рабыни или свободные женщины, не способные принять супруга, выбранного их родителями, как и все те женщины, кто отказывается смириться с горианским укладом жизни, как правило, находят себе приют именно в северных лесах, часто соединяясь в настоящие банды. Они живут независимо, занимаясь охотой и всячески проявляя открытую ненависть к мужчинам. Между этими женскими группировками и разбойничьими бандами мужчин, обитающими в тех же самых лесах, нередко происходят кровопролитные стычки. Специализирующиеся на захватнических рейдах работорговцы редко забираются в леса, чтобы поохотиться на этих мужененавистниц-амазонок, поскольку редко кто-либо из участников этих походов возвращается назад, зато, встречая на западных окраинах леса разбойничьи банды мужчин, они всегда с неизменным удовольствием скупают у них пойманных женщин. Любопытно заметить, что рабовладельцы Порт-Кара, встречаясь в свою очередь на восточных окраинах леса с представительницами женских формирований, с не меньшей готовностью приобретают у них захваченных в стычках мужчин и используют их в качестве гребцов на своих галерах. Нередко случается и так, что охотник на людей, погнавшийся в дебри леса за якобы легкой добычей, сам становится пленником не жалующих мужчин дикарок и очень скоро оказывается в руках таких же рабовладельцев из Порт-Кара, как и он сам, но уже прикованный цепью к галерной скамье. Под ликующие возгласы присутствующих и пощелкивание кнута аукциониста обе девушки продемонстрировали публике несколько характерных движений продирающихся сквозь лесные дебри амазонок и после короткого торга были приобретены каким-то сборщиком податей за десять золотых тарнов. Полагаю, что в его Садах Удовольствий надежная охрана, иначе однажды ночью подобные девицы могут разбудить его и с ножом у горла потребовать себе тарна и, что ещё смешнее, захватить его с собой, чтобы продать впоследствии на галеры. Третьей на помост поднялась девушка с Коса, в прошлом представительница высшей касты, появившаяся в полном комплекте скрывающего убора, все принадлежности которого, одна за другой, были с неё затем сняты под одобрительные замечания зрителей. Она оказалась довольно хорошенькой и, очевидно, была свободнорожденной и не прошедшей курс обучения. Она была из касты писцов, её захватили некоторое время назад пираты Порт-Кара. Держаться на помосте она не умела, вела себя скованно и во время очень недолгого торга простояла с низко опущенной головой. Зрители были недовольны; за неё предлагали всего лишь два золотых. Тогда ведущий аукциона вытащил из-за пояса хлыст и прибег к обычному, нонеизменно эффективному средству каждого рабовладельца: огрел её концом хлыста ниже спины. Реакция девушки была в высшей степени неожиданной: она вся сжалась и с диким ужасом посмотрела на аукциониста. Присутствующие обменялись довольными смешками. И вдруг она, словно очнувшись, с истеричным воплем бросилась к мужчине с хлыстом. Тот, однако, нисколько не растерялся и, схватив её за волосы, швырнул на пол, где она простояла на коленях до конца торгов. За неё потом дали двадцать пять золотых тарнов. — Аукцион будет неплохим, — заметил, обернувшись ко мне, Кернус. Я снова ничего ему не ответил. Некоторых девушек, продававшихся по высоким ценам, я узнавал. За Лану выложили четыре золотых. Девушки сменяли на помосте одна другую, и стоимость их постепенно повышалась. Обычно наилучшие экземпляры оставляют напоследок, и большинство покупателей терпеливо выжидали. Особенно, как я полагаю, их интересовали те несколько десятков обещанных к продаже дикарок с Земли, которые прошли курс обучения в доме Кернуса. Время от времени в течение вечера ведущий аукциона позволял себе весьма пренебрежительные замечания в отношении дикарок, подчеркивая несравнимую с ними красоту и достоинства очередной выставленной на помосте горианской девушки. Зрители в ответ недовольно ворчали, а Кернус удовлетворенно посмеивался. Я начал догадываться, что аукционист, вероятно, получил на этот счет соответствующие указания Кернуса. В конце концов ему как ведущему и полагается казаться несколько скептичным и даже циником. Наконец ближе к концу вечера он с легкой усмешкой объявил, что пришла очередь подняться на помост первой дикарке, но лично он предупреждает всех присутствующих, что, по его мнению, ждать от них многого не приходится. Толпа взорвалась яростными криками. — Дикарок! Дикарок давай! — неслись отовсюду нетерпеливые возгласы. Я был изумлен, увидев первую вышедшую на освещенное пространство девушку. Она была самой малопривлекательной из всех, доставленных черными кораблями, хотя, насколько я слышал, интеллектуальными возможностями и чувствительностью превосходила всех остальных. Это была очень сообразительная, подвижная девушка, склонная тем не менее к некоторой задумчивости и меланхолии. Сейчас же она поднималась по ступеням шаркающей походкой старухи и в поношенной темной накидке на плечах казалась неуклюжей, одеревенелой и безнадежно усталой. Взгляд её блуждал по залу, а из приоткрытого дрожащего рта выглядывал наружу кончик языка. Она вела себя так, словно совершенно не понимала, где она и что вокруг неё происходит, а добравшись до верхней части помоста, на минуту застыла, уставившись в одну точку, и вслед за этим принялась зевать и почесываться, обводя зал угрюмым, неприветливым взглядом. Присутствующие были поражены до глубины души: подобной девицы не встретишь на торгах даже на огромных невольничьих рынках самых захудалых городов. Я был удивлен не меньше их, поскольку мне уже не раз приходилось видеть эту девушку и я знал, на что она способна. Ведущий аукциона, казалось, старался сделать все возможное, чтобы расшевелить девушку и сгладить производимое ею неприятное впечатление, но все его попытки не имели ни малейшего успеха и вызывали лишь насмешки и злобные выкрики разочарованной, негодующей публики. Когда же она в ответ на многочисленные предложения и благодаря помощи аукциониста сняла с себя покрывало, то тут же зябко поежилась и ссутулилась так, словно её позвоночник внезапно сломался, причем сразу в нескольких местах. С верхних рядов амфитеатра понеслись гневные крики: возмущению зрителей не было предела. Ведущий аукциона, очевидно также начинающий терять терпение, весьма резко реагировал на критические замечания зала, и часть негодования публики пришлась и на его долю. Девушка казалась безразличной ко всему, что творилось вокруг, и ничего не понимала. Тогда взбешенный аукционист ткнул её шокером, и она, судорожно заламывая руки, принялась выкрикивать хриплым, гнусавым, совершенно непохожим на её собственный, голосом одну и тут же кажущуюся единственной заученной на память фразу: «Купи меня, хозяин, купи!». Зрители застонали от отвращения и разочарования. Аукционист вышел из себя. Он снова прибег к испытанному средству рабовладельцев, но девушка, судя по её реакции, а точнее, по её отсутствию, даже не замечала прикосновения к её телу длинного хлыста. И тут я понял, очевидно, несколько запоздало, что происходит, поскольку знал, что доставленные черными кораблями на Гор девушки обладают чрезвычайной чувствительностью и восприимчивостью, и поэтому Кернус никогда не позволял использовать их для развлечения персонала и охранников. Я знал, насколько тщательно девушки готовились к сегодняшнему мероприятию, и знал, что они к нему готовы. Следовательно, девушку, скорее всего, опоили наркотиками и какими-то болепритупляющими средствами. Зрители осыпали её глумливыми насмешками и требовали согнать с помоста. Я не мог не признать режиссерского мастерства Кернуса. Вне всякого сомнения, все, кто появится на помосте после этой девушки, будут по сравнению с ней казаться просто восхитительными и принесут их владельцу безусловный успех, и даже наименее привлекательная из них вызовет бурю восторга. — Что мне предложат за эту рабыню? — задал традиционный вопрос ведущий аукциона. В ответ понеслись насмешки и возмущенные выкрики. Аукционист не сдавался, и ему удалось добиться от зала нескольких до смешного низких ставок, очевидно, от тех, кто желал приобрести себе кухонную рабыню и ничего более. Однако я нисколько не был удивлен, заметив, что каждый раз предложенная ставка настойчиво перебивается парнем в одеянии гончара, который, как я знал, является охранником в доме Кернуса. В конце концов девушка, обойдясь ему в семнадцать медных тарнов, снова была возвращена дому Кернуса, который несколько позднее, несомненно, выставит её на продажу где-нибудь в другом городе и получит за неё кругленькую сумму. Аукционист словно в порыве отчаяния чуть ли не сбросил бедную девушку со ступеней помоста, швырнув ей вслед покрывало. — Ну вот! — воздел он руки к толпе зрителей. — Я же вам говорил! Дикарки — они и есть дикарки! Он сошел с подмостков и, подойдя к столу официального распорядителя аукциона, о чем-то долго совещался с ним, просматривая список представленных на продажу невольниц, где против их порядкового номера проставлялись запрашиваемые и предполагаемые конечные цены. Затем с удрученным видом он снова поднялся на подмостки. — Простите меня, братья и сестры моего горячо любимого, славного города Ар, — с налетом патетики произнес он, — что вынужден представить вашему вниманию ещё нескольких дикарок. Зрители, по крайней мере большая их часть, заволновались. Я даже услышал раздраженные удары кулаком по деревянным перегородкам ложи Кернуса. Но сам Кернус только посмеивался. Из разных концов зала полетели проклятия в адрес аукциониста, организаторов этих невольничьих торгов и всего, как выяснялось, не столь уж славного города Ар, а некоторые наиболее смелые и дерзкие из присутствующих под надежным прикрытием полутьмы в зале обращали свои критические замечания и к самому Кернусу. — Смотри внимательно, — сказал мне Кернус. У меня не было никакого желания разговаривать с ним, а после такого замечания захотелось даже закрыть глаза. Внезапно свет над зрительскими креслами совсем погас, погружая огромный, битком набитый зал в кромешную темноту. Отовсюду понеслись изумленные крики присутствующих, перекрываемые испуганными воплями нескольких находящихся здесь свободных женщин. Затем через какое-то мгновение свет вспыхнул уже с особой яркостью, но только над расположенным в центре зала каменным постаментом, погружая его в море огней. Все выглядело так, словно торги начинаются заново и на этот раз впервые по-настоящему. Ведущий аукциона взбежал на ступени, держа в руке три тонкие металлические цепи, уходящие своими концами в непроглядную тьму у подножия каменного постамента. Он потянул цепи за собой, но встретил сопротивление, преодолеть которое ему не удалось. Внезапно где-то в безбрежной темноте у самого подножия постамента раздалось звонкое щелканье кнута, прозвучавшее три раза. И тут из темноты одна за другой по ступеням начали медленно подниматься три женщины в длинных черных накидках и скрывающих их лица капюшонах. Они двигались уверенно, гордо подняв голову и расправив плечи. Руки их были скованы, а цепи соединяли одну фигуру с другой. Первой, вероятно, поднималась Элизабет, её цепь была несколько короче, чем цепи, соединяющие двух идущих по обеим сторонам от неё девушек, очевидно, Филлис и Вирджинии. Их черные накидки напоминали пончо с небольшими прорезями для рук. Они остановились в самом центре помоста, рядом с ведущим аукциона, держащим в руке концы сковывающих их цепей. — Надеюсь, — обратился аукционист к напряженно замершей публике, — эти три дикарки из дома Кернуса — две рабыни белого шелка и одна красного — доставят вам удовольствие. — Они прошли обучение? — раздался чей-то голос из зала. — Да, так заявлено в их регистрационных документах, — ответил ведущий. Затем он отошел к краю постамента, и девушки вслед за прозвучавшими в темноте тремя звонкими ударами хлыста медленно обошли подмостки и снова остановились в самом центре освещенного круга. — Что мне предложат за них? — обратился аукционист к притихшему залу. Ответом ему была полная тишина. — Итак, досточтимые братья и сестры славного города Ар, а также уважаемые гости и друзья Ара, какую же цену назначите вы этим трем дикаркам? Откуда-то донеслось предложение в три золотые монеты, прозвучавшее, очевидно, лишь для того, чтобы начать торг. — Я слышу — три золотых тарна, — подхватил аукционист. — Предложит кто-нибудь четыре? С этими словами он подошел к одной из девушек и снял с неё капюшон. Это оказалась Вирджиния. Она стояла с высоко поднятой головой и застывшим на её лице презрительным выражением. Блестящие волосы густыми потоками ниспадали на плечи, накрашенные губы ярко пламенели в играющих вокруг лучах света. — Восемь золотых! — донеслось из зала. — А десять? Предложит кто-нибудь десять? — поинтересовался ведущий. — Десять! — услышал я справа от себя. Аукционист откинул капюшон со второй девушки, Филлис. Ее глаза сверкали от гнева. Зал замер. Косметика была наложена на лицо девушки столь профессионально, что не бросалась в глаза и лишь подчеркивала её природную красоту, заставляя кровь быстрее бежать по жилам мужчин. — Двадцать золотых тарнов! — донеслось из зала. — Двадцать пять! — немедленно последовало другое предложение. Филлис гордо встряхнула головой и с презрительным видом слегка отвернулась. — Будет ли предложение тридцать золотых? — обратился к присутствующим ведущий. — Сорок! — донеслось из зала. Аукционист рассмеялся и подошел к третьей девушке. Кернус перегнулся ко мне через подлокотник кресла. — Интересно, как она будет себя чувствовать, когда узнает, что продана по-настоящему? — спросил он. — Дай мне меч — и я попробую тебе объяснить, — ответил я. Кернус рассмеялся и снова обратил все свое внимание на подмостки. Когда ведущий приблизился к девушке и протянул руку, чтобы снять с неё капюшон, она внезапно повернулась и, несмотря на сковывающие её запястья цепи, рванулась к ступеням. Она уже успела сделать два-три шага, но тут цепи натянулись, и она, не удержавшись, скользнула по ступеням и опустилась на спину, проделав, кстати, все это с великолепной грацией и изяществом. На её тело тут же пришлись два-три удара хлыста аукциониста — очевидно, безболезненные, но позволившие ей продемонстрировать публике свою неповторимую гибкость и темперамент. Подгоняемая хлыстом, она уже собралась было снова подняться на помост, но подошедший к ней аукционист не дал ей этого сделать, наступив ей на живот ногой и удерживая её на месте. — Ну, что — мы все же посмотрим на нее? — обратился с риторическим вопросом к публике ведущий. Присутствующие, все как один, разумеется, ответили утвердительно. Я же был вне себя от злости, понимая, что каждая деталь этого представления была задумана и тщательно отрепетирована в доме Кернуса. С лица самого Кернуса не сходила довольная усмешка. Публика возбужденными криками призывала ведущего поторопиться: ей не терпелось увидеть лицо этой бунтарки. Аукционист засунул руку под капюшон и, запустив ладонь в волосы девушки, заставил её опуститься перед зрителями на колени. Затем он одним движением отбросил с её лица капюшон. Казалось, все лучи света брызнули на ослепительно засверкавшее тонкое изящное золотое колечко в носу Элизабет Кардуэл. По рядам зрителей пробежал невольный стон восхищения. Она действительно выглядела сейчас невероятно красивой. Она казалась дикой и утонченной, хищной красавицей, полной таящихся в её гибком теле жизненных сил. Сейчас она, пожалуй, могла бы стать в один ряд с самыми восхитительными женщинами Гора. Над залом повисла гробовая тишина. Никто, казалось, не способен был поверить, что эта очаровательная женщина, пусть даже пленница, может быть выставлена на продажу. Внезапно тишину разорвал чей-то голос. — Сто золотых тарнов! — крикнул рабовладелец в тунике с эмблемой Тора, сидящий в нескольких шагах от ложи Кернуса. — Сто двадцать, — уверенно перебил его другой, очевидно, понимающий толк в подобных вещах рабовладелец, на левом рукаве которого виднелся герб Тироса. Сейчас уже все три девушки стояли рядом: Элизабет впереди и Филлис с Вирджинией несколько сзади, по обеим сторонам от нее. Дав зрителям вдоволь полюбоваться на них, аукционист снова заставил их обойти вокруг помоста. Ставки подскочили до ста сорока. Девушки вернулись в центр освещенного круга и расположились треугольником, спиной друг к другу; при этом Элизабет была обращена лицом к нашей части зала, а её подруги — к двум противоположным. В темноте прозвучали три удара хлыста, и с девушек сняли сковывающие их цепи. Затем ведущий отомкнул оказавшимся у него ключом левый наручник каждой из девушек и оставил его болтаться на короткой цепочке, свисающей у них с правого запястья. После этого артистичным движением он сбросил черную накидку с плеч Вирджинии, и она предстала перед взорами присутствующих в короткой желтой тунике без рукавов, подпоясанной тонким шнурком. Зрители встретили это превращение девушки одобрительными возгласами. Ведущий скинул покрывало с Филлис, оказавшейся не менее привлекательной, чем Вирджиния. Энтузиазм присутствующих вылился в единодушный неистовый вопль. Ведущий снял покрывало с Элизабет. Толпа застонала от восхищения. На Элизабет было короткое кожаное одеяние тачакской девушки-кочевницы, простое, грубое, без рукавов, напоминающее удерживаемую на одном плече тунику, заканчивающуюся короткой, забранной поясом юбочкой, очень широкой, чтобы не мешать ездить верхом. — Две сотни золотых! — немедленно предложил торговец с Коса. — Двести пятнадцать! — перебил какой-то офицер из высших чинов воздушной кавалерии Ара. Девушкам приказали спуститься и пройти вокруг каменного постамента, и они на славу исполнили круг почета, пожираемые взглядами присутствующих. Вернувшись на помост, Вирджиния стала в центре, а Филлис и Элизабет у неё по бокам. Ставки взлетели до двухсот сорока. Послышались огорченные, разочарованные крики тех представителей торгового мира, кто, очевидно, не был столь богат и не имел возможности продолжать торг. Под очередной удар кнута ведущий подошел к Вирджинии и, взяв её за левую руку, сковал запястья девушки у неё за спиной. Затем он сбросил с её плеча лямку, удерживающую тунику, и оставил её свисать со стягивающего талию девушки шнурка. Зрелище, безусловно, понравилось. Последовало предложение в двести пятьдесят тарнов. Аукционист дал сигнал бьющему кнутом, и под его резким щелчком девушки поменяли позицию. Теперь Филлис стояла впереди остальных. С нее, как и с Вирджинии, также была сброшена туника, что нашло ответную реакцию одного из присутствующих, предложившего двести семьдесят золотых. Девушки снова поменялись местами. Вперед вышла Элизабет. — Некогда, — заметил аукционист, — она, очевидно, принадлежала тачакам. Зрители встретили его заявление одобрительным гулом. Тачаки, одно из племен далеких народов фургонов, обитающих где-то в южных широтах Гора, всегда считались таинственными, загадочными людьми, вызывающими неизменный интерес, хотя северяне и относились к ним с большой опаской. — Кстати, попробуйте угадать, которая из этих троих рабыня красного шелка, — предложил ведущий. Толпа ревом выразила свою догадку. — Правильно, — подтвердил ведущий. — И уж наверняка её прежний тачакский хозяин использовал её, как надо. За дружным смехом зрителей чувствовалась плохо скрытая зависть к этому дикарю. Элизабет сжала кулаки и рванулась было к аукционисту, но тот уверенным движением поймал её руки и, заломив их за спину, сковал наручниками. — Ты доставляла удовольствие каким-то дикарям, — бросил ей ведущий. — Теперь посмотрим, сможешь ли ты порадовать жителей славного города Ар. С этими словами он резким движением сорвал с плеч девушки тунику и обнажил её до пояса. Элизабет была просто прекрасна. И запястья ей, как и другим девушкам, не зря сковывали за спиной, чтобы уж ничего не мешало зрителям полюбоваться совершенством её форм. А полюбоваться действительно было чем. Я поймал себя на мысли, что мне нестерпимо хочется схватить её в объятия и стереть своими губами красную помаду с её губ. Желания остальных присутствующих, очевидно, не во многом отличались от моих. — Триста золотых тарнов! — заявил какой-то богач Ара. Восхищенные возгласы зрителей подтвердили, что он нисколько не переплачивает. — Триста пять! — выкрикнул рабовладелец с Тора. — Триста десять! — предложил торговец с гербом Тироса на рукаве. Аукционист окинул пристальным взглядом скрытые темнотой ряды амфитеатра. — А что Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, не присутствует у нас в этот вечер? — во всеуслышание поинтересовался он. Все взгляды устремились на одну из лож, расположенных перед самым постаментом. Здесь, развалившись в мраморном кресле, с видом сытого, удовлетворенного животного, восседал Самос. Темных тонов одеяние его было простым, плотной вязки. Отброшенный на плечи капюшон открывал большую голову с редкими седыми волосами. Лицо человека было красным, задубевшим от соленого морского ветра. Во всем его облике чувствовались сила, опытность, проницательный ум и жестокость. Он производил впечатление хищника, вышедшего на охоту и подстерегающего очередную жертву. — Присутствует, — негромким голосом ответил Самос. До сих пор он не делал предложений цены. — Мне кажется, — заметил ведущий аукциона, — Самос из Порт-Кара, первый из рабовладельцев всего моря Тасса, тоже уделит толику своего внимания этим недостойным рабыням. Самос с минуту помолчал. — Покажи мне этих женщин, — наконец потребовал он. Зрителям его требование явно пришлось по душе. Аукционист низко поклонился Самосу, самому крупному из рабовладельцев Порт-Кара. Вслед за этим почти одновременно под троекратное щелканье хлыста туники с девушек были сброшены, и они предстали перед публикой во всей своей красоте. Толпа заколыхалась, и, казалось, зрители в единодушном порыве подались вперед. Никто из них не мог даже определить, какие предложения цены могут быть сделаны для этих девушек. Они действительно были прекрасны, все трое. Когда первое волнение в зале улеглось, среди общей тишины, слева раздался повелительный голос Самоса. — Сними с них цепи. Наручники тут же были сняты, и девушки не стали прикрываться, они, казалось, почувствовали себя свободными на деревянном помосте. Головы их были гордо подняты под пожирающими их взглядами зрителей, и они, стоя на этом островке света посреди темного океана зала, казались живым олицетворением красоты и женственности. Предложения цен посыпались одно за другим, перебивая ставки, которые аукционист едва успевал фиксировать. Среди общего шума мне удалось разобрать, что ставки повысились до четырехсот золотых монет. Зрители, наконец, начали постепенно успокаиваться. Ведущий аукциона снова посмотрел на ложу Самоса. — Не соблаговолит ли теперь благородный Самос проявить интерес к рабыням-дикаркам? — спросил он. — Пусть они исполнят что-нибудь, — бросил Самос. Аукционист снова поклонился, а публика ревом выразила свое удовольствие. Музыканты подняли инструменты, и девушки плавно задвигались по сцене. Толпа застонала. Я слышал изумленные возгласы свободных женщин, ошеломленно глядящих на помост и словно не верящих, что женская красота способна достичь такого совершенства. На их лицах, скрытых плотной вуалью и обращенных на трех танцующих рабынь, сейчас наверняка можно было бы прочесть болезненную зависть и восхищение. Краем глаза наблюдая за ними, я заметил, как учащается их дыхание, как некоторые из них тайком приподнимают вуаль, и в их взглядах, бросаемых на стоящих рядом возбужденных зрелищем мужчин, постепенно появляются страх и затаенное желание. Тут до моего слуха донесся звук рвущейся материи, и я, обернувшись, увидел, как губы стоящей неподалеку от меня девушки слились с губами наклонившегося к ней молодого воина. Зрители словно обезумели. Отовсюду неслись крики женщин, обнимаемых и ласкаемых в темноте теми, кто находился рядом с ними. Одна из женщин попыталась было пробиться к проходу, но не смогла вырваться из объятий мужчины. Вторая сама сорвала с себя покрывало и, притянув к себе голову ближайшего мужчины, впилась в его губы сладострастным поцелуем. Четыре танца, исполняемые девушками на помосте, сменились один за другим под несмолкающие вопли неистовствующих зрителей. Наконец девушки остановились посреди освещенного круга, уставшие, мокрые, тяжело переводящие дыхание, с блестящими от возбуждения глазами. Аукционист вышел вперед. Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку. — Пятьсот золотых! — понеслось из разных концов зала. — Пятьсот двадцать! — Пятьсот тридцать! — Пятьсот тридцать пять! Ведущий повернулся к ложе Самоса. — Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? — полюбопытствовал он. — Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания? Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть. — Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец? А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы? Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны. Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным. — Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы? Среди зрителей воцарилась полная тишина. Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре. Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное. — Я пока воздержусь от ставок, — бросил Самос. Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову. — Пятьсот сорок! — включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение. На минуту в зале наступило затишье. — Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, — продолжал торг аукционист. — Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет! Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет. — Пятьсот сорок пять, — решился наконец рабовладелец с Тироса. Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились. Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось. Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается. Зал молча следил за его движениями. Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены. Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась: — Мужчины Ара скупы! — объявила она. Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась. — Да, они скупы! — она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. — Вот, — насмешливо сказала она, — стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом! Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале. — А вот эта девушка! — продолжила Элизабет, шагая к Филлис, — как насчет нее? Филлис испуганно посмотрела на Элизабет. — Положи свои руки за затылок, рабыня, — приказала Элизабет, — и развернись к покупателям Ара! Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали. — О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? — поддразнивала Элизабет. Послышались согласные возгласы. — Но я предупреждаю вас, — заявила Элизабет. — Она ненавидит мужчин! В ответ из зала раздался смех. Филлис со злостью посмотрела на нее. — Не опускай свои руки, рабыня, — рявкнула Элизабет. Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы. — Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, — не унималась Элизабет. — Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню! Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей. — Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, — а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа? Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины. У Филлис по щекам катились слезы. — Опусти руки, рабыня, — скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии. Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой. — Ну, а я сама? — рассмеялась она. — Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи? Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты. — Не могу сказать, — заметила она, — что я этого не достойна. Она этого, безусловно, достойна, подтвердили неистовые вопли зрителей. Элизабет пальцем указала на симпатичного парня в первых рядах, очевидно мастера по выделке шкур. — Вот ты, — спросила она, — хотел бы иметь меня своей рабыней? Тот, рассмеявшись, хлопнул руками по коленям. — Хотел бы! — признался он. — А ты, — указала она на торговца в богатых одеяниях, не сводящего с неё горящего взгляда, — ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе? — Конечно, — не стал отрицать тот. — Найдется ли в зале мужчина, кто не хотел бы держать меня в объятиях? Дружный крик потряс стены старого, видавшего виды Куруманского рынка. — Нет! — в один голос убежденно заявили зрители. — Но ведь сейчас я только жалкая рабыня без господина, — грустным голосом поведала она о своей трагедии и протянула к публике свои руки, держа их над головой так, словно они были скованы цепями. — Кто из вас купит меня? На аукциониста обрушился шквал предложений. Элизабет вернулась к своим подругам и, взяв их под руки, вывела в самый центр помоста. — Кому мы достанемся? — снова спросила она. — Восемьсот золотых! — предложил один из желающих. — Восемьсот пятьдесят! — тут же перебил его другой. Затем ставка подпрыгнула до девятисот пятидесяти, ещё через мгновение дошла — страшно даже сказать! — до тысячи, и наконец кто-то предложил совершенно астрономическую сумму в тысячу четыреста золотых тарнов. Ведущий сделал сигнал музыкантам, и пока он демонстративно держал над головой руку с открытой и повернутой к публике ладонью, девушки исполнили финальный момент танца новоприобретенной рабыни, отражающего её радость от сознания, что скоро она будет лежать в объятиях своего нового господина. Танец заканчивался сценой коленопреклоненной рабыни, застывающей в позе полной покорности, с низко опущенной головой и протянутыми господину для сковывания их наручниками ладонями. С минуту ведущий аукциона ждал, пока стихнут овации, и тут ему была предложена за девушек совершенно невероятная, фантастическая ставка в полторы тысячи золотых монет. Насколько я знаю, никогда ещё на Куруманском невольничьем рынке никто подобной суммы за трех рабынь не предлагал. Да, предприятие Кернуса, безусловно, было доходным. Аукционист обвел глазами притихший зал. — Итак, я закрываю ладонь, — объявил он. — Не закрывай, — крикнул ему Самос. Ведущий с почтением посмотрел на рабовладельца, представителя грязного, убогого, злобного Порт-Кара, на этого господина и — как его за глаза называли — бича блистательной Тассы. — Желает ли теперь Самос, первый и наиболее уважаемый из рабовладельцев Порт-Кара, господин и украшение блистательной Тассы, проявить свой интерес к нашим торгам? — спросил аукционист. — Желает, — коротко, с невозмутимым выражением лица ответил тот. — И какую цену он собирается предложить? — Самос, — неторопливо ответил человек, — первый из рабовладельцев Порт-Кара предлагает за всех этих троих стоящих на помосте девчонок три тысячи золотых тарнов. Присутствующие ахнули. Аукционист, пораженный, отступил на шаг назад. Даже девушки невольно подняли головы, в корне разрушая финальную сцену танца с олицетворением ими полной покорности. Затем они, обменявшись улыбками, снова склонили головы, радостные и гордые своим успехом. Я почувствовал дурноту. Элизабет, несомненно, считает Самоса агентом Царствующих Жрецов, приобретающим их, чтобы предоставить свободу и безопасность. Кернус расхохотался. Кулак ведущего аукциона сомкнулся, словно схватывая пригоршню попавших в него монет. — Продано! — объявил он. Зрители принялись громко начали делиться переполнявшими их впечатлениями. Поднявшийся на помост помощник ведущего сковал наручниками запястья девушек и соединил их цепью, приготовив к выводу новым владельцем из здания рынка. — Еще дикарок! — бушевали зрители. — Давайте посмотрим следующих! — требовали они. — Непременно! — воскликнул ведущий. — Непременно! Здесь хватит дикарок до конца ночи. Вы не будете разочарованы. Все они красивы и прошли отличное обучение. Уверяю вас, вы получите настоящее удовольствие! Присутствующие ответили ликующими воплями. Элизабет и обе девушки были уже в цепях. Филлис и Вирджиния, очевидно, мучительно переживали только что перенесенное ими тяжелое испытание; в глазах у них блестели слезы. Элизабет, напротив, казалась радостной и довольной собой. Когда они готовились спуститься с деревянного помоста, Кернус, ткнув в мою сторону рукой, приказал двоим охранникам: — Поднимите этого идиота на ноги, пусть она на него посмотрит! Я отчаянно сопротивлялся, но выстоять против дюжих охранников не смог. — Эй! — крикнул Филемон, обращаясь к девушкам на помосте. — Посмотрите на того, кто осмелился быть в числе врагов Кернуса! Девушки обернулись, и Элизабет, пристально вглядываясь в толпу, впервые за все это время заметила меня, в рабских лохмотьях, со скованными за спиной руками — безнадежного пленника Кернуса, рабовладельца и убара Ара. Она остолбенела от неожиданности. Глаза её широко распахнулись, а руки в тяжелых цепях невольно потянулись к искаженному ужасом лицу. Тут её довольно грубо потянули за цепи вниз с помоста, и она, едва не упав, спустилась на одну-две ступени. И тут, наконец, она поняла, что торги и продажа её были настоящими, что они несут ей рабство, а не освобождение. У неё вырвался дикий, пронзительный крик, крик боли и отчаяния, страха и разрушенных надежд. Она изменилась буквально на глазах; у неё началась истерика, и сопровождавшие её служащие невольничьего рынка, расценив её реакцию по-своему, быстро стащили её с помоста и увели куда-то в глубь здания. — Пока её ещё официально не передали Самосу, — с кривой усмешкой заметил Кернус, — я, пожалуй, верну её домой и воспользуюсь её услугами. Сегодня она меня заинтересовала. Поскольку она рабыня красного шелка, думаю, Самос не станет возражать. Я продолжал молчать. — Уберите его отсюда, — распорядился Кернус. Охранники, повиснув на моих скованных цепями руках, выволокли меня из амфитеатра. Огни над зрительскими рядами снова начали гаснуть. Отовсюду понеслись удивленные и восхищенные возгласы, заглушаемые предлагающими свои ставки покупателями, а за спиной у меня все продолжал звучать артистичный голос ведущего аукциона, подчеркивающего прелести и достоинства очередной рабыни, вышедшей на помост, чтобы заинтересовать собою граждан-рабовладельцев славного города Ар.Глава 20. СЫГРАННАЯ ПАРТИЯ
— Эта ночь, — объявил Кернус, поднимая свой кубок, — будет ночью развлечений и удовольствий! Никогда ещё я не видел обычно невозмутимого работорговца таким ликующим, как в эту ночь, и причиной тому были превысившие все его ожидания торги на Куруманском невольничьем рынке. Ночь близилась к концу, и пир в центральном зале дома был в разгаре. Вино и пага лились рекой. Девушки, прикованные цепями к стенам для развлечения пьяной стражи, визжали и извивались под ощупывающими их руками. Подвыпившие охранники, спотыкаясь на каждом шагу, с кубками в руках бродили по всему залу. Жареное мясо на длинных шампурах доставляли к столам на своих плечах обнаженные рабыни. Вино подносила целая вереница раздетых девушек. Пьяные музыканты в центре зала бренчали на своих инструментах нечто невнятное. Проходящие мимо пинали меня, закованного в цепи, раздетого до пояса, с кожаным колпаком на голове, или лупили палками. Затем уже без колпака, но все ещё в цепях меня подтащили к трону Кернуса и бросили возле него на колени. По другую сторону трона, также в кандалах, стояла жалкая, ошеломленная, все ещё не пришедшая в себя Элизабет, единственным её одеянием была цепь на шее с медальоном дома Кернуса. Здесь же, в нескольких шагах от неё я, к своему ужасу, увидел закованных в цепи Ремиуса и Хо-Сорла. Рядом с ними со связанными за спиной кожаным ремнем руками стояла на коленях Сура; голова её была низко опущена, волосы касались пола. Ее кукла, доставшаяся ей от матери, кукла, которую она так любила и так ревностно охраняла, что некогда набросилась на меня и готова была даже убить, валялась теперь перед ней на полу, разодранная на части. — В чем их преступление? — спросил я у Кернуса. — Они хотели тебя освободить, — рассмеялся он. — Пытались попасть к тебе, когда ты был в темнице, и нам удалось схватить их только после жестокой стычки. А эта женщина пыталась пагой и своими бриллиантами подкупить твою охрану. Я удивленно вскинул голову. Я не мог понять, почему Ремиус и Хо-Сорл хотели разделить мою участь и что заставило Суру рисковать своей жизнью, теперь, несомненно, потерянной. Я сделал так мало, чтобы иметь таких друзей, чтобы заслужить их преданность. Теперь в моем положении я чувствовал, что невольно предал не только Элизабет и девушек, но и Царствующих Жрецов, и даже Ремиуса, Хо-Сорла, Суру… Меня охватило отчаяние; я осознавал себя побежденным и беспомощным. Я посмотрел на Элизабет: она словно оцепенела, уставившись невидящим взглядом в пол; тугой ошейник стягивал ей горло. Я предал их всех. — Приведите Портуса! — приказал Кернус. Работорговца, прежде главного соперника дома Кернуса, втолкнули в зал. Его, очевидно, недавно доставили сюда из темниц Центрального Цилиндра Ара по приказу убара этого города — Кернуса, некогда обычного работорговца, принадлежавшего теперь к касте воинов. Измученного, раздетого по пояс, выглядевшего, как обтянутый кожей скелет, Портуса привели в цепях и оставили в центре зала на арене. С него сняли кандалы и вложили в дрожащую руку кривой нож. — Кернус, пожалуйста, ваше величество! — запричитал он. — Проявите великодушие. — Готовься к схватке! — бросил ему Кернус. На арену вступил бывший раб, которого я впервые увидел, когда он вышел победителем в поединке на тупых ножах, и стал медленно, осторожно подкрадываться к Портусу. — Умоляю, Кернус! — завопил Портус, на груди которого через мгновение появилась кровавая полоса. Теперь ножи не были тупыми. — Пожалуйста, пощади! Умоляю как собрата по касте! — кричал он, в то время как раб, задыхаясь от нетерпения, со злорадной усмешкой один за другим безнаказанно наносил ему удары ножом. Портус попытался было оказать сопротивление, но, неловкий и ослабевший, он лишь напрасно тратил усилия, истекая кровью, но не получая последнего, смертельного удара. В конце концов, окончательно выбившийся из сил, залитый кровью, он упал на песок к ногам раба и остался лежать неподвижно, издавая глухие предсмертные стоны. — Бросьте его зверю! — распорядился Кернус. Двое охранников подхватили Портуса под руки и, оставляя на полу кровавые следы, выволокли его из зала. — Приведите Хинрабию! — приказал Кернус. Я удивился. Семейство Хинрабиусов, направлявшееся в полном составе к Тору, несколько месяцев назад подверглось чудовищному нападению неподалеку от Ара. Предполагали, что вся семья была уничтожена. Единственным ненайденным оставалось тело Клаудии Тентиус Хинрабии, по несчастью ставшей первой жертвой интриг Кернуса, всеми средствами стремившегося к разорению дома Портуса. Я услышал донесшийся издалека душераздирающий вопль Портуса и дикий звериный рев. Присутствующие невольно содрогнулись. — Ну вот, зверь насытился, — заметил Кернус, дрогнувшей рукой проливая вино по столу. В этот момент в зал привели худощавую девушку в желтой шелковой тунике рабыни для наслаждений, с короткими черными волосами и тонкими высокими скулами. Она робко прошла через зал и опустилась на колени перед троном. Я открыл рот от удивления: то была Клаудия Тентиус Хинрабия, прежде избалованная дочь убара Ара, а теперь бесправная, скованная цепями рабыня, ничем не отличающаяся от тысяч других в этом поистине славном городе. Девушка удивленно огляделась. Не думаю, что ей уже приходилось бывать в этой комнате. — Ты рабыня Клаудия? — громогласно поинтересовался Кернус. — Да, хозяин, — робко ответила девушка. — Ты знаешь, в каком городе находишься? — спросил Кернус. — Нет, хозяин, — пробормотала она. — Меня доставили в ваш дом с повязкой на лице. — Кто тебя привел? — допытывался Кернус. — Не знаю, хозяин, — ответила она. — Говорят, будто ты называешь себя Клаудия Тентиус Хинрабия, — констатировал Кернус. Девушка вскинула голову. — Это правда! — воскликнула она. — Правда, хозяин! — Я знаю, — ответил Кернус. В её глазах появился ужас. — А что это за город? — спросила она. — Ар, — ответил Кернус. — Ар? — изумилась девушка. — Да, — кивнул Кернус. — Славный город Ар. В глазах девушки вспыхнул луч надежды. Она едва не вскочила на ноги. — Ар! — воскликнула она. — О, прошу вас, освободите меня! Освободите! — Она протянула руки к Кернусу. — Я из Ара! Из Ара! Я — Клаудия Тентиус Хинрабия из Ара! Освободите меня, хозяин! — Ты знаешь, кто я такой? — спросил Кернус. — Нет, хозяин, — покачала она головой. — Я — Кернус, убар Ара! Она ошеломленно посмотрела на него. — Прошу вас, благородный Кернус, — прошептала она, — если вы мой хозяин, освободите меня, выпустите на волю! — Зачем? — поинтересовался Кернус. — Я — КлаудияХинрабия, — неуверенно пробормотала девушка, — из Ара. — Нет, — покачал головой Кернус. — Ты — рабыня! Она в ужасе взглянула на него. — Прошу вас, убар, пожалуйста, — простонала она, глотая катящиеся по щекам слезы. — Благородный Кернус, убар моего города, прошу вас, освободите меня! — Твой отец должен мне деньги. Много денег, — ответил Кернус. — Поэтому ты останешься моей рабыней. — Умоляю вас! — Ты осталась одна. Твоя семья ушла, покинула этот город. Тебя некому здесь защитить. Нет, — покачал он головой, — ты будешь моей рабыней. Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. — С тех пор как меня выкрали люди из дома Портуса и обратили в рабство, — всхлипывала она, — я уже столько настрадалась! Кернус расхохотался. Девушка посмотрела на него, ничего не понимая. — А как могли люди Портуса войти в Центральный Цилиндр, — спросил он, — и увести тебя оттуда? — Я не знаю, — ответила она. — На тебя надели колпак и похитили таурентины, — сказал Кернус, — сама дворцовая охрана. Девушка была изумлена сверх всякой меры. — Сафроникус, их предводитель, состоит у меня на службе, — продолжал Кернус. Она в оцепенении покачала головой. — Но дом Портуса, — пробормотала она. — Я сама видела его ошейник на одной из рабынь… Кернус расхохотался. Он поднялся с трона и подошел к ней. — Встань, рабыня, — приказал он. Хинрабия поднялась на ноги, в её глазах застыл ужас. Кернус разорвал на ней шелковое одеяние. Затем он снял тяжелую цепочку с медальоном с шеи Элизабет Кардуэл и повесил её на шею Хинрабии. — Нет! Нет! — закричала она, простирая руки и падая на колени к ногам Кернуса. Тот весело смеялся. — Это были вы! — пробормотала она. — Вы! — Конечно, — удовлетворенно ответил Кернус. Он снял с неё цепь с медальоном, повесил себе на грудь и вернулся к трону. Зал огласился взрывами хохота. — Свяжите её, — приказал Кернус охранникам. Те быстро стянули ремнями руки девушки. — У нас есть для тебя ещё один сюрприз, моя дорогая Хинрабия, — заметил ей Кернус. Она ответила ему безучастным взглядом. — Приведите служанку, — распорядился Кернус, и один из охранников, ухмыльнувшись, тотчас оставил комнату. — Клаудия Хинрабия, — пояснял Кернус присутствующим, осушая очередной кубок ка-ла-на, — была известна во всем Аре как очень строгая и требовательная госпожа. Говорят, что однажды, когда рабыня уронила зеркало, она велела отрезать этой несчастной нос и уши, а затем продала её как ненужную вещь. Из-за столов последовали громкие комментарии этого известного всем случая. Стоящую на коленях Клаудию держали два охранника, её руки были крепко связаны за спиной, по лицу девушки разливалась смертельная бледность. — Я долго искал, — продолжал делиться впечатлениями Кернус, — пока мне не удалось найти эту девицу. Мне вспомнилось, как на кухне — кажется, это было несколько месяцев назад, хотя прошло всего два-три дня, — я увидел одну изуродованную девушку. — Я купил её, — произнес Кернус. Присутствующие ответили одобрительными возгласами. Клаудия Хинрабия казалась совершенно оцепеневшей и охваченной ужасом настолько, что неспособна была даже пошевелиться. Из кухни вслед за посланным за ней охранником появилась девушка; это была та самая, которой я несколько дней назад, когда меня схватили, предложил бутыль паги. Не только нос, но и уши её были отрезаны. Раньше она, вероятно, была очень недурна собой. Когда девушка появилась в зале, Клаудию, все так же связанную и стоящую на коленях, охранники развернули лицом к пришедшей. Девушка, ошеломленная, замерла на месте. Широко раскрытые глаза Клаудии глядели на неё с беспредельным ужасом. — Как тебя зовут? — стараясь казаться участливым, спросил её Кернус. — Мелани, — ответила та, не сводя глаз с Хинрабии, испуганная и пораженная тем, что нашла свою прежнюю госпожу в таком виде. — Мелани, — спросил Кернус, — ты знаешь эту рабыню? — Это Клаудия Тентиус Хинрабия, — еле слышно прошептала девушка. — Ты помнишь ее? — поинтересовался Кернус. — Да, — ответила девушка. — Она была моей хозяйкой. — Дай ей нож, — обратился Кернус к одному из стоящих рядом охранников. В руки изуродованной девушки вложили кривой нож. Она посмотрела на нож и перевела взгляд на связанную Хинрабию, которая со слезами на глазах покачала головой. — Пожалуйста, Мелани, не причиняй мне боли, — прошептала Хинрабия. Девушка ничего не ответила и снова посмотрела на кривой нож, зажатый у неё в руке. — Ты можешь отрезать уши и нос у этой рабыни, — сказал ей Кернус. — Пожалуйста, Мелани, — взмолилась Хинрабия, — не нужно! Не причиняй мне вреда! Девушка с кинжалом медленно подошла к ней. — Вспомни, ведь ты любила меня, — прошептала Хинрабия. — Ты меня любила! — А теперь я тебя ненавижу, — сказала девушка. Она левой рукой схватила Клаудию за волосы и поднесла острый, как бритва, нож к её лицу. Хинрабия разразилась истерическими рыданиями. Но служанка не дотронулась ножом до лица Клаудии. Ко всеобщему удивлению, через минуту она опустила руку. — Отрежь ей уши и нос, — приказал Кернус. Девушка с состраданием смотрела на беззащитную Хинрабию. — Не бойся, — сказала она, — я не причиню вреда бедной рабыне. Она отшвырнула нож, и он пролетел по полу через весь зал. Клаудия Тентиус Хинрабия, рыдая, упала к её ногам. Кернус раздраженно откинулся на спинку кресла. — Она из высшей касты? — долетели до меня чьи-то слова. — Нет, — ответила Мелани, — я дочь текстильщика. Кернус был в ярости. — Уведите их обеих! — приказал он. — Через десять дней пустите им кровь, привяжите спина к спине и бросьте на съедение зверю. На запястьях Мелани защелкнулись наручники, и её вместе со своей рыдающей, спотыкающейся на каждом шагу бывшей госпожой — беззащитной связанной Клаудией Хинрабией — охранники вывели из зала. Некоторое время Кернус молчал, раздраженно барабаня рукой по столу. — Ничего, не разочаровывайтесь, — наконец сказал он. — У нас ещё найдется, чем развлечься. Ворчание за столом одних смешалось с радостным энтузиазмом других. — Великодушная девушка, — сказал я, когда Мелани покинула зал. Один из охранников Кернуса ударил меня по губам. — Поскольку я являюсь убаром Ара, — обернувшись ко мне, начал Кернус, — и принадлежу к касте воинов… За столом ещё было шумно, но Кернус строгим взглядом призвал всех к тишине. — …Я посвящен во все дела города, — продолжал он, — и от его имени предлагаю тебе сыграть. Ставкой будет твое освобождение. Я с удивлением поднял на него глаза. — Принесите доску и фигуры, — распорядился он. Филемон бросился выполнять приказание. Кернус, ухмыльнувшись, посмотрел на меня сверху вниз. — Насколько я помню, ты говорил, что не играешь. Я кивнул. — Хотя я тебе, конечно, не верю. — Я буду играть, — решился я. Кернус пожал плечами. — Ты хочешь играть за свою свободу? — Да. — Но я силен в этой игре, ты это знаешь. Я не ответил. За те месяцы, что я провел в доме, я успел убедиться, что Кернус действительно превосходный игрок. Превзойти его было нелегко. — Но, поскольку ты едва ли столь же искусен, как я, — рассмеявшись, продолжал он, — было бы справедливо, чтобы тебя представлял мастер, который будет играть за тебя и даст тебе хоть какую-то возможность победить. — Я буду играть сам, — сказал я. — Не думаю, что это разумное решение, — пожал плечами Кернус. — Теперь понимаю, — ответил я. До меня вдруг дошло, что Кернус сам хочет назначить — и, вероятно, у него уже была подходящая кандидатура — моего представителя и игра превратилась бы в сплошной фарс, в один из его обычных трюков. — Может быть, рабу, который едва представляет себе, как переставлять фигуры, будет дозволено сыграть вместо меня? — высказал предположение я — Надеюсь, он-то не окажется для вас слишком сильным противником? Кернус взглянул на меня с удивлением. — Может быть, — ухмыльнулся он. Сура, связанная, подняла голову. — Отважились бы вы сыграть с простой рабыней, — спросил я, — с той, которая изучила правила игры день-два назад, но которая за это время уже имела опыт, хоть и весьма небольшой? — Кого ты имеешь в виду? — спросил Кернус. — Он имеет в виду меня, хозяин, — сказала Сура и робко потупила глаза. Я затаил дыхание. — Нет, женщины не принимают участия в игре, — раздраженно бросил Кернус. — Рабы тоже не в счет! Сура ничего не сказала. Кернус поднялся из-за стола и подошел к Суре. Он собрал остатки тряпичной куклы, валявшейся у её ног, и стал разрывать их на ещё более мелкие куски. Старые тряпицы распались па клочки. Он швырнул остатки на пол и растоптал ногой своей сандалии. Я увидел, как слезы закапали из глаз Суры; плечи девушки вздрагивали. — Итак, ты отважилась обучаться игре, рабыня? — злорадно поинтересовался Кернус. — Простите, хозяин, — ответила Сура, не поднимая головы Кернус повернулся ко мне. — Найди себе более достойного представителя, идиот, — бросил он. Я пожал плечами. — Я выбираю Суру, — сказал я. Кернус, конечно, не мог и предположить, что Сура обладала, возможно, одной из наиболее потрясающих врожденных способностей, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться, — естественным чутьем в игре. Практически с первых минут обучения она играла на уровне опытных мастеров. Это было просто феноменально — один из тех редких и счастливых даров, которые вдруг обнаруживаются к восхищению и ужасу окружающих. Лично у меня она вызывала оба эти чувства. — Я выбираю Суру, — повторил я. Следящие за столами засмеялись. Кернус без всякой причины злобно ударил Суру по лицу; женщина упала на пол. — А где Хо-Ту? — спросил кто-то из сидящих за столом. Мне и самому хотелось это знать. — Его послали в Тор покупать рабов, — ответил один из тех, кто был в курсе дела. За столом раздались смешки. Это, наверное, даже хорошо, подумалось мне, что Кернус, конечно же с определенным расчетом, услал Хо-Ту из дома. Я не мог ожидать, что сильный, мужественный Хо-Ту вынес бы подобное обращение с Сурой, пусть бы это даже был сам хозяин дома. Он тут же бросился бы на него с ножом, несмотря на дюжину неизменно находящихся рядом с Кернусом охранников. Один из них наверняка уже давно отправился бы на тот свет. Нет, это хорошо, что Хо-Ту нет сейчас дома, хотя меня нисколько бы не удивило, если бы по возвращении Кернус лишил его жизни. Если бы Суре даровали жизнь, вероятно, Хо-Ту также остался бы жить, но, находись он сейчас рядом с ней, он наверняка всеми силами попытался бы её защитить. — Я не буду играть с рабыней! — прорычал Кернус и отвернулся от Суры. Она посмотрела на меня, такая жалкая, беспомощная. Я ободряюще улыбнулся ей в ответ. Но последняя надежда казалась разбитой. Кернус снова устроился за столом. Филемон, принесший тем временем доску, расставил на ней деревянные фигуры. — Хотя на самом деле все это не имеет значения, — заметил Кернус. — Я уже нашел тебе представителя. — Я догадываюсь, — сказал я. — И кто же это? Кернус расхохотался. — Хул-дурачок! Присутствующие заревели от смеха и забарабанили по столу кулаками, настолько им понравилась очередная шутка хозяина. В этот момент в зал вошли двое подгоняемых охранниками мужчин. Один, в одеянии профессионального игрока, держался с определенным достоинством. Другой катался по полу, кувыркался и скакал у его ног, приводя в неописуемый восторг всех сидящих за столами. Даже рабыни от удовольствия весело захлопали в ладоши. Хул вертелся, строя им глазки, и вдруг растянулся на полу, споткнувшись о поставленную ему одним из воинов подножку. Он тут же вскочил и забегал вокруг воина, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное, как старый ворчун. Девушки громко смеялись, мужчины от них не отставали. Человек, вошедший с Хулом, оказался, к моему удивлению, игроком, которого я некогда видел на улице у пага-таверны неподалеку от центральных ворот Ара; именно тем самым игроком, что так мастерски обыграл винодела, хотя до последних, решающих ходов строил из себя дилетанта, словно он с самого начала намеревался проиграть партию. Тем самым игроком, что, будучи нищим, отказался принять от меня золотую монету, которую он так красиво и совершенно справедливо выиграл, узнав, что на мне черное одеяние убийцы. Я удивился, увидев этого человека с Хулом, безмозглым дурачком, этим карликом, едва достававшим макушкой своей безобразной, непропорционально большой головы до пояса человеку среднего роста, с этим уродом с кривыми, разной длины ногами и узловатыми, кажущимися переломанными руками. Я заметил, что Сура смотрит на Хула с ужасом, едва сдерживая в себе отвращение. Я удивился её реакции. — Игрок Квалиус снова появился в доме Кернуса, но теперь уже не просто рабовладельца, а убара Ара! — воскликнул Кернус. — Это честь для меня, — спокойно произнес игрок, имя которого только что стало мне известно. — Ты хочешь сыграть со мной ещё раз? — спросил Кернус. — Нет, — бесстрастно ответил игрок, — однажды я вас уже победил. — Ну, это была ошибка, разве не так? — усмехнулся Кернус. — Действительно, ошибка, — сказал Квалиус. — За то, что я выиграл у вас, меня ослепили и выжгли клеймо в вашей комнате пыток. — Таким образом, — удовлетворенно заметил Кернус, — победил все-таки я. — Несомненно, господин, — ответил Квалиус. Кернус рассмеялся. — А как получилось, что мои люди, посланные за Хулом-дурачком, нашли и тебя? — Дурачок делит со мной свое жилье, — ответил Квалиус. — Для лишенного крова игрока нашлось слишком мало открытых дверей. Кернус снова рассмеялся. — Игроки и дураки, — сострил он. — В них много общего. — Истинно так, — ответил Квалиус. Хул расхаживал вокруг стола и старался утащить все, что попадалось под руку. Отхлебнул из кубка и едва успел увернуться от его владельца, плеснувшего ему вслед вином. Хул тогда, пригнувшись к полу, принялся строить рожи откровенно потешавшемуся над ним человеку. Затем он украдкой вернулся к столу и быстро залез под него. Его голова то появлялась, то исчезала; рука шарила по столу и тащила вниз любые попадающиеся трофеи. Наконец он наткнулся на выкинутую в отбросы кожуру плода ларма и, разговаривая сам с собой, принялся с аппетитом её жевать. — Вот твой представитель в игре, — указал на него Кернус. Я пожал плечами. — Почему бы вам сразу не убить меня сегодня и не покончить со всем этим? — поинтересовался я. — Ты не доверяешь своему представителю? — с деланным удивлением спросил Кернус и рассмеялся. Сидевшие за столами также расхохотались. Даже Хул, видя общее настроение, радостно колотил руками по коленям. Когда веселье постепенно начало стихать, он, следуя примеру остальных, также стал серьезен и вернулся к прерванному занятию — сосредоточенному пережевыванию кожуры. — Ну, что ж, — сказал Кернус, — раз у тебя есть теперь представитель в игре, я подумал, что будет, вероятно, справедливо и мне выставить кого-нибудь вместо себя. Я озадаченно посмотрел на него. — Вот тот, кто будет играть вместо меня, — широким жестом указал он рукой по направлению к входу. Все обернулись. Послышались удивленные возгласы. У двери стоял довольно сурового вида молодой человек, вероятно не старше восемнадцати-девятнадцати лет, с пронзительным взглядом и удивительно правильными чертами лица. На нем был костюм игрока, но это был богатый костюм: тончайший красно-желтый шелк, сумка для фигур из роскошной, отлично выделанной кожи и золотые ремни на сандалиях. К сожалению, этот молодой человек, кажущийся богом во всем блеске своей юности, был хромым, и, как только он делал шаг вперед, его правая нога волочилась по полу. Редко мне приходилось видеть лицо более красивое, более запоминающееся, а выражение презрения и какого-то раздражения делало его ещё прекраснее и свидетельствовало об уме его обладателя, остром и блестящем, как горианский клинок. Он остановился перед троном Кернуса и, хотя тот был убаром его города, просто поднял руку в общем приветствии горианцев, ладонью внутрь. — Тал, — негромко произнес он. — Тал, — ответил Кернус, который, казалось, затрепетал перед этим простым парнем. — Зачем меня привели сюда? — спросил молодой человек. Я внимательно изучал его лицо. В нем было что-то неуловимо знакомое. Я был почти уверен, что мне уже приходилось его видеть. Я чувствовал, что знаю его, хотя и не мог вспомнить откуда. Я взглянул на Суру, и меня поразило выражение её лица. Она не могла оторвать взгляда от юноши. Она смотрела на него так, словно тоже узнала его. — Тебя привели сюда, чтобы играть, — сказал Кернус. — Не понимаю, — признался юноша. — Ты будешь играть вместо меня, — пояснил Кернус. Юноша посмотрел на него с любопытством. — Если победишь, — продолжал Кернус, — получишь сто монет. — Победа будет за мной, — уверенно сказал юноша. В его голосе не было дерзости, одно лишь нетерпение. Он оглядел присутствующих и заметил Квалиуса, слепого игрока. — Партия будет интересной, — сказал он. — Квалиус из Ара не будет твоим соперником, — ответил Кернус. — Вот как? — удивился юноша. Хул, катающийся по полу по всему залу, приблизился к самым его ногам. Юноша посмотрел на него с отвращением. — Вот твой противник, — кивнул Кернус на кувыркающегося карлика. Бешенство исказило черты лица юноши. — Я не буду играть, — сказал он и повернулся к выходу так резко, что полы его плаща взвились над плечами. Тут он увидел, что путь ему преграждают два охранника. — Убар! — воскликнул юноша. — Тебе придется играть с Хулом-дурачком, — настойчиво произнес Кернус. — Это оскорбительно и для меня, и для самой игры, — ответил юноша. — Я не буду играть! Хул, сидя на корточках и раскачиваясь из стороны в сторону, начал что-то распевать себе под нос. — Если ты не будешь играть, — мрачно произнес Кернус, — живым тебе отсюда не уйти. Молодого человека передернуло от злости. — Что все это значит? — спросил он. — Я хочу дать возможность жить этому пленнику, — сказал Кернус, указывая на меня. — Если его представитель победит, он останется в живых, если нет — он умрет. — Я ещё никогда не проигрывал, — сказал молодой человек. — Никогда. — Я знаю, — кивнул Кернус. Юноша посмотрел на меня и пожал плечами. — Его жизнь в ваших руках, а не в моих, — сказал он Кернусу. Кернус рассмеялся. — Так ты будешь играть? — спросил он. — Буду, — ответил юноша. Кернус, ухмыльнувшись, откинулся на спинку кресла. — Может, вы позволите Квалиусу играть вместо него, — предложил юноша, с неприязнью и брезгливостью наблюдая за развлекающимся уродцем. Квалиус, очевидно узнавший юношу по голосу, сказал: — Вам нечего бояться, убар. В мастерстве мне с ним не сравниться. Я представил себе, кем должен был быть молодой человек, если даже Квалиус, которого я знал как блестящего игрока, не допускал возможности выиграть у этого парня. Я опять взглянул на Суру и снова поразился, каким пристальным взглядом, с каким удивлением смотрела она на необыкновенно красивого хромого юношу, стоявшего перед нами. Я мучительно ломал голову, пытаясь понять что-нибудь, то нечто неуловимое, что витало в воздухе ещё не обнаруженное, но уже ощутимо близкое. — Нет, — ответил Кернус. — Твоим противником будет этот слабоумный. — Хорошо, — согласился юноша, — я приму участие в этом фарсе, но чтобы ни одно слово о моем позоре не вышло за пределы этого дома. Кернус криво усмехнулся. Филемон указал на доску; молодой человек подошел к ней и сел за стол на место Кернуса, с видимой неохотой повинуясь ему. Затем он раздраженно повернул доску, выбирая себе красные фигуры. Филемон тут же перевернул доску назад, чтобы он играл желтыми и первый ход принадлежал ему. Юноша возмущенно взглянул на него, но промолчал. — За стол, идиот! — крикнул Кернус Хулу. Тот, очевидно шокированный подобным предложением, немедленно вскочил на ноги и прыгнул за стол, уперев подбородок в доску и пытаясь рукой дотянуться до лежащих неподалеку остатков хлеба. Все, кроме Ремиуса, Хо-Сорла, юноши, меня и Суры, разразились хохотом. Сура со слезами на глазах, не отрываясь, смотрела на юношу. Я мысленно попытался представить себе, каким бы мог быть её собственный сын. — Не соблаговолишь ли ты, — обратился Кернус к юноше, — сообщить заключенному свое имя? Красавец парень, сидя в кресле Кернуса, сверху вниз посмотрел на меня и с видимым недовольством ответил: — Я — Скорлиус из Ара. Я закрыл глаза и невольно задрожал от смеха: шутка была вполне в духе Кернуса. Остальные, включая самого Кернуса, тоже рассмеялись. Моим представителем в этой партии был Хул-дурачок, в то время как за Кернуса играл блестящий мастер не просто выдающийся, а феноменально талантливый Скорлиус, чемпион не только Ара, но, без сомнения, и всех остальных городов Гора. Он четыре раза завоевывал золото на чемпионатах игроков в дни проведения Сардарской ярмарки и ни разу не вставал из-за доски побежденным. Не было ни одного города на Горе, который не признавал бы в нем великого мастера, записей его поединков ждали повсюду, и они моментально расходились по рукам и разбирались всеми любителями игры. Даже Кернус испытывал благоговейный трепет перед этим блистательным, высокомерным молодым человеком. Вдруг Сура вскрикнула: — Это он! В этот миг прозрение пришло ко мне так внезапно, что комната на мгновение словно погрузилась во тьму, и я почувствовал, что задыхаюсь. Скорлиус с раздражением поглядел на Суру, стоящую неподалеку от него на коленях. — Ваша рабыня сумасшедшая? — спросил он у Кернуса. Тот бросил на неё недовольный взгляд. — Конечно, это он — Скорлиус из Ара, — крикнул он Суре. — А теперь, безмозглая, замолчи, и не мешай игре! Глаза женщины увлажнились слезами. Она низко опустила голову, стараясь сдержать сотрясающие её тело рыдания. Я тоже почувствовал невольную дрожь. Мне показалось, Кернус просчитался. Я увидел, как Хул вперевалку подошел к Суре и, едва дотянувшись, положил свои узловатые руки ей на плечи. Некоторые из сидящих за столами рассмеялись. Сура не отвернулась от приблизившегося к ней нелепого, страшного в своей уродливости лица. И тут, ко всеобщему изумлению, Хул, этот убогий, бесформенный карлик и полоумный дурачок, с нежностью, которой от него никто не мог ожидать, коснулся губами лба Суры. Глаза женщины были мокрыми от слез, плечи её вздрагивали, но какая-то светлая улыбка озарила её заплаканное лицо, и она низко опустила голову. — Что происходит? — удивился Кернус. Но Хул уже, издавая дикие звуки, снова заковылял на своих кривых ногах по всему залу и даже погнался за обнаженной рабыней, одной из тех, что прислуживала за столами. Та вскрикнула и ускользнула от него, а Хул, добежав до середины зала, завертелся на одном месте, пока у него не закружилась голова и он, жалобно хныкая, не упал на пол. Скорлиус из Ара потерял терпение. — Давайте начнем игру, — сказал он. — Иди играть, дурачок! — крикнул Кернус Хулу. Тот мигом уселся за стол. — Играть! Играть! — заверещал он. — Хул играет! Он схватил фигуру и неловко ткнул её на середину доски. — Сейчас не твой ход! — рявкнул на него Кернус. — Первыми ходят желтые! Скорлиус раздраженно, с едва сдерживаемой яростью и презрением снял с доски своего наездника. Хул поднял красную фигуру и принялся внимательно её разглядывать. — Какая хорошая деревяшечка! — забормотал он. — Да знает ли этот идиот хотя бы, как ходят фигуры? — уныло поинтересовался Скорлиус. За столами послышался смех. — Хорошая деревяшечка! — пропел Хул и вверх ногами поставил фигуру на пересечение сразу четырех клеток. — Нет, — раздраженно заметил ему Филемон, — не так! Однако внимание Хула уже было приковано к лежащей на столе засахаренной пастиле, которую он пожирал глазами не в силах отвести от неё взгляд. Я с радостью заметил, что Скорлиус из Ара, взглянув на доску, внимательно и как-то оценивающе посмотрел на Хула. Затем он пожал плечами и сделал свой следующий ход. — Тебе ходить, — подтолкнул Хула Филемон. И тот, не глядя на доску, своими кривыми пальцами передвинул одну из фигур, насколько я полагаю, писца убара. — Хул есть хочет, — захныкал он. Один из охранников бросил ему пастилу, на которую тот смотрел с таким вожделением, и Хул, взвизгнув от радости, поймал сладость и, усевшись на подлокотник кресла Кернуса, принялся с жадностью запихивать её в рот. Я посмотрел на Суру. Ее глаза сияли. Она взглянула на меня, улыбаясь сквозь слезы. Я кивнул ей в ответ. Она бросила взгляд на остатки куклы, валявшейся у её ног, потом подняла голову и засмеялась. У неё был сын. Тот, что сидел сейчас перед Хулом, этим безмозглым карликом, и звали его, конечно, Скорлиус из Ара. Он был зачат много лет назад, на праздновании Кейджералии. Поэтому и я узнал парня, хотя никогда не видел его раньше. Черты его были такими же, как у Суры, хотя, конечно, мужскими. Хромота Скорлиуса была, вероятно, наследием его несчастного отца, но парень был удивительно хорош собой и, что не вызывало ни малейшего сомнения, обладал высочайшим интеллектом. Это был тот самый блестящий, неповторимый Скорлиус, молодой, не знавший поражения гроссмейстер, живая легенда для всех поклонников игры. Я смотрел на Суру со слезами на глазах, я был счастлив за нее. Хул поцеловал её. Он все знал. Так мог ли он быть тем дурачком, каким хотел казаться? И Скорлиус из Ара, непревзойденный, прирожденный игрок, мастер, был сыном этих двоих. Сила Суры, её поразительная, интуитивная хватка в игре передалась сыну, и я подумал, что, вероятно, и Хул-дурачок, будучи отцом парня столь блестящих дарований, человек, знающий в игре толк. Я бросил взгляд на слепого игрока Квалиуса: он улыбался. После второго хода Хула Скорлиус долго смотрел на доску, а затем на дурачка, жадно поглощавшего пирожное. Кернус начал проявлять нетерпение. Филемон предложил Скорлиусу выигрышную комбинацию. — Нет, это просто невозможно, — пробормотал Скорлиус, обращаясь скорее к себе самому. Снова пожав плечами, он сделал третий ход. Хул, самозабвенно двигая челюстями, продолжал расправляться с пирожным. — Ходи! — закричал на него Кернус. Хул, просыпая на пол крошки, испуганно схватил желтую фигуру и ткнул её куда-то в сторону. — Нет, — стараясь не терять терпения, сказал Филемон. — Ты играешь красными. Хул послушно принялся двигать все подряд красные фигуры. — По одной фигуре за ход! — рявкнул на него Кернус. Хул совсем испугался и, глядя на Кернуса, а не на доску, быстро подвинул одну из своих фигур на пару клеток вперед и постепенно сполз с кресла господина дома. — Он ходит наугад, — сказал Филемон Скорлиусу. — Возможно, — ответил тот, делая свой четвертый ход. Филемон фыркнул, развлекаясь складывающейся ситуацией. Хул вперевалку шатался по залу… и, когда его подзывали к доске, поспешно хватал очередную фигуру и ставил её куда попало, после чего снова принимался бродить между столами. — Он ходит наобум, — сказал Филемон. — Развивай своего наездника. Когда он пойдет Домашним Камнем, ты сможешь завладеть им за пять ходов. Скорлиус окинул Филемона испепеляющим взглядом. — Ты указываешь Скорлиусу из Ара, как ему играть? — спросил он. — Нет, — ответил Филемон. — Тогда помолчи. Филемон хотел было что-то возразить, но промолчал и сердито уставился на доску. — Смотрите внимательно, — сказал Скорлиус Кернусу, делая очередной ход. Хул, оторванный от самозабвенного исполнения какой-то песни собственного сочинения, вернулся к столу и, усевшись у подножия кресла господина дома, не выглядывая из-под стола, передвинул очередную свою фигуру ещё на клетку вперед. — Я дам тебе двести золотых монет, если ты закончишь партию за десять ходов, — сказал Кернус. — Мой убар шутит, — заметил Скорлиус, внимательно изучая комбинацию на доске. — Я не понимаю, — удивленно произнес Кернус. — Моему убару не следовало разыгрывать этот фарс, — ответил Скорлиус, не отрывая взгляда от доски. — Редко Скорлиуса из Ара так одурачивали, — усмехнулся он. — Вас можно поздравить. Об этой шутке будут рассказывать в Аре тысячу лет. — Ничего не понимаю, — признался Кернус. — Разве вы не узнаете эту позицию, — загадочно глядя на него, говорил Скорлиус, — с двумя лучниками, выдвинутыми на защиту писца убара, предложенную Милесом с Коса и впервые продемонстрированную на турнире мастеров в Торе, состоявшемся в период Второй переходной стрелки па третий год правления Гераклитеса? Кернус и Филемон промолчали. За столами воцарилась тишина. — Человек, с которым я играю, — мастер, это очевидно, — сказал Скорлиус. У нас с Сурой, Ремиусом и Хо-Сорлом невольно вырвался радостный крик. Мы приободрились. — Это невозможно! — воскликнул Кернус. Хул-дурачок сидел на полу у трона, уперев в щеки кулаки. — Хул, мой друг, — сказал слепой Квалиус, — может помериться силами с самими Царствующими Жрецами. — Дайте ему плетей! — заорал Кернус. — Тише, — заметил Скорлиус. — Я играю. Все притихли, только Хул издавал какие-то нечленораздельные звуки. Игра продолжалась. Скорлиус, внимательно изучив положение фигур на доске, сделал очередной ход. Хула вытащили из-под стола, и он, взглянув на доску, подвинул ещё одну свою фигуру. Наконец через каких-нибудь полчаса с начала игры Скорлиус встал. Лицо его было пунцовым. На нем читалось и раздражение, и искреннее расстройство, и уважение к своему нелепому противнику. Он порывисто наклонился и, ко всеобщему изумлению, протянул руку Хулу. — Что ты делаешь? — закричал Кернус. — Я благодарен тебе за игру, — не обращая на него внимания, сказал Скорлиус Хулу. И двое мужчин — один блестящий, непревзойденный мастер, пылкий, неистовый Скорлиус из Ара, а другой тщедушный, несчастный уродец — с достоинством пожали друг другу руки. — Я ничего не понимаю, — сказал Кернус. — Твое уклонение от размена обоих лучников на шестнадцатом ходу было очень разумным, — не замечая слов убара, повелителя города, сказал Хулу Скорлиус, — только я слишком поздно понял твой план и этот четырехходовой отвлекающий маневр, позволяющий тебе обходным путем выйти на комбинацию Сентиана с последующим нападением на писца убары. Это было блестяще. Хул опустил голову. — Я ничего не могу понять, — в сотый раз за сегодняшний вечер повторил Кернус. — Я проиграл, — сказал Скорлиус. Кернус оторопело посмотрел на доску. Он обливался холодным потом, руки его дрожали. — Этого не может быть! — закричал он. — У тебя выигрышная позиция! Скорлиус ладонью повалил на доску своего убара, отказываясь продолжать игру. Кернус дотянулся до фигуры и поставил на место. — Игра не окончена! — крикнул он, хватая Скорлиуса за накидку. — Ты предаешь своего убара! — вне себя завопил он. — Нет, повелитель, — задумчиво ответил Скорлиус. Кернус отпустил накидку Скорлиуса. Он дрожал от ярости. Они с Филемоном долго изучали позицию на доске. Хул безучастно смотрел куда-то в сторону, глубокомысленно ковыряясь в своем носу. — Играй! — снова крикнул Кернус Скорлиусу. — Твоя позиция выигрышна! Скорлиус ответил ему недоуменным взглядом. — Это же захват Домашнего Камня на двадцать втором ходу, — сказал он. — Да нет, это невозможно, — дрожащим голосом пробормотал Кернус, уставившись на слишком сложную для его понимания позицию на красно-желтом игровом поле. — С вашего позволения, убар, я удаляюсь, — сказал Скорлиус. — Продолжай! — настаивал Кернус, не отрывая взгляда от доски. — Возможно, с тобой мы ещё сыграем, — наклонившись к карлику, сказал Скорлиус. Хул радостно завертелся на месте. Скорлиус подошел к Квалиусу. — Я ухожу, — сказал он, — и желаю тебе всего хорошего, Квалиус. — И я желаю тебе того же, Скорлиус из Ара, — ответил слепой игрок, и лицо его осветилось улыбкой. Скорлиус обернулся и снова посмотрел на Хула. Карлик уже устроился на подлокотнике кресла убара и сидел на нем, болтая ногами. Однако, увидев, что Скорлиус наблюдает за ним, он спрыгнул с кресла, встал и распрямился, насколько это могли позволить его горб и ноги — одна короче другой. Он пытался стоять прямо, и это непривычное для него положение тела, без сомнения, должно было вызывать у него боль. — Я желаю тебе всего наилучшего, маленький победитель, — сказал ему Скорлиус. Хул не мог ничего ответить, но продолжал стоять у трона прямо, как мог, со слезами на глазах. — Нет, я сумею развить твою позицию и выиграю! — вскричал Кернус. — А что вы собираетесь предпринять? — спросил Скорлиус. Кернус раздраженно сделал очередной ход. — Наездника убара — к писцу убары, на клетку четыре, вот что! — продолжал он в одиночку вести сражение. — Это захват Домашнего Камня желтых на одиннадцатом ходу, — усмехнулся Скорлиус. Уже выходя из зала, не участвуя больше в игре, он на мгновение остановился перед Сурой. Женщина низко опустила голову, смутившись, что находится от него так близко. Он, растерянный, задержал на ней взгляд и затем обернулся к Корпусу. — Красивая рабыня, — заметил он. Кернус, поглощенный изучением позиции на игровой доске, не обратил на его слова внимание. Скорлиус отвернулся и, прихрамывая, оставил комнату. Я увидел, как Хул, находившийся уже возле Суры, снова со всей возможной нежностью поцеловал её в лоб. — Иди сюда, дурак! — крикнул ему Кернус. — Я пошел наездником убара к писцу убары, на клетку четыре! Что ты теперь будешь делать? Хул вернулся к столу и, едва взглянув на доску, передвинул одну из своих фигур. — Он поставил наездника убара к наезднику убары, на клетку шесть, — в замешательстве произнес Кернус. — А какой смысл в этом ходе? — спросил Филемон. — Да никакого! Он сделан наобум, — ответил Кернус. — Это же идиот! Я начал подсчитывать ходы, и на одиннадцатом Кернус гневно швырнул доску с фигурами со стола. Хул с тем же невозмутимым видом ковылял по залу, бормоча себе под нос слова какой-то бесхитростной песенки и сжимая в своей маленькой ладони желтую деревянную фигуру — Домашний Камень Кернуса. Ремиус, Хо-Сорл и я завопили от радости. Сура тоже вся сияла. — Теперь я свободен, — объявил я Кернусу. Тот, кипя от ярости, посмотрел на меня. — Ты будешь свободен завтра, — в бешенстве заорал он. — Причем лишь на то время, что тебе понадобится, чтобы встретить смерть на Стадионе Клинков! Я запрокинул голову и громко расхохотался. Теперь я мог и умереть, но сколь сладка была эта минута отмщения! Я, конечно, не сомневался, что Кернус никогда не освободил бы меня, но мне доставляло громадное удовольствие видеть его, честолюбивого, без маски, униженного и публично выставленного как изменника своему слову. Ремиус и Хо-Сорл смеялись, когда их, закованных в цепи, уводили из зала. Кернус посмотрел на Элизабет в оковах, находившуюся в шаге от его мраморного кресла, и бешенство его ещё больше усилилось. — Уведите эту девку в апартаменты Самоса из Порт-Кара! — завопил он, сжимая кулаки. Охранники подскочили с места и чуть ли не бегом бросились выполнять его приказание. Я не мог остановить смех, хотя и был уже изрядно избит; я смеялся даже тогда, когда, закованного, спотыкающегося на каждом шагу, охранники выводили меня из зала Кернуса — этого благородного убара славного города Ар.Глава 21. СТАДИОН КЛИНКОВ
Снаружи, словно откуда-то издалека, доносился рев зрителей, заполняющих трибуны Стадиона Клинков. — Мурмилиус, кажется, снова одержал победу, — заметил Вансиус, охранник из дома Кернуса, надевая мне на голову защитный шлем и запирая его на ключ. Прорезей для глаз на шлеме не было, и внутрь этого металлического плотно облегающего футляра не пробивался ни единый луч света. — Интересно будет посмотреть, — сказал он, — как ты вслепую будешь тыкать своим мечом, стараясь угодить в кого-нибудь из твоих противников. Публике это нравится. Это хороший отдых и развлечение между серьезными поединками. Я не ответил. — Всем известный Тэрл Кэбот наверняка предпочтет встретить смерть с мечом в руках. — Сними с меня наручники, и тогда — с мечом я буду или нет — ты получишь ответ, достойный воина. — Наручники с тебя снимут, — заверил меня Вансиус, — но только когда ты будешь уже на арене. — А если я откажусь драться? — спросил я. — Думаю, плети и раскаленное железо помогут тебе принять правильное решение. — Сомневаюсь. — Тогда, может, тебя приободрит известие о том, рассмеялся он, — что твоими противниками будут лучшие меченосцы таурентинов? — И тоже в слепых шлемах? Он снова рассмеялся. — Так будет только казаться публике, — ответил он. — А на самом деле в их шлемах есть отверстия у глаз. Они смогут тебя видеть, а вот ты их — нет. — Это действительно будет очень смешно, — согласился я. — Конечно, — подтвердил он. — И благородный Кернус, естественно, не откажет себе в удовольствии посмеяться вместе с остальными? — поинтересовался я. — Боюсь, что откажет. — Что так? — Сегодня он будет присутствовать на состязаниях тарнов, — ответил он. — Гонки в Аре более популярны, чем поединки, и ему как убару следует быть на Стадионе Тарнов. — Ну да, конечно, — согласился я, улыбнувшись в темноте своего шлема. — Кернус, этот надежный покровитель зеленых, вероятно, будет очень обеспокоен тем, чтобы победа не досталась желтым. — Так только считают, будто он благоволит к зеленым. — Не понимаю. — На самом деле Кернус оказывает поддержку желтым. — Как это может быть? — Ну ты тупой, — рассмеялся Вансиус. — Сам факт, что Кернус является болельщиком зеленых, дает ему поддержку их многочисленных сторонников, которых они собрали вокруг себя своими столь частыми победами. Но если ты внимательно пронаблюдаешь результаты состязаний, то заметишь, что за желтыми, как правило, остается не только нисколько не меньше выигранных заездов, но и победа в наиболее престижных состязаниях там, где ставки наиболее высоки. Мои руки невольно сжались в кулаки. — Тайно поддерживая желтых, Кернус через сеть своих агентов собирает значительные барыши на состязаниях. — Он усмехнулся: — А лучший гонщик желтых, Менициус из Порт-Кара, вообще находится у него на содержании. — Кернус — проницательный человек, — сказал я. — Но что будет, если болельщики узнают о том, кому он покровительствует в действительности? О том, что он оказывает поддержку желтым? — Ну, этого они не узнают. — Да и стальные представляют собой серьезную угрозу для желтых. — В главном заезде на приз убара они никогда не победят, — заверил Вансиус. Заезд на приз убара, девятый по счету, является последним и решающим в ходе состязаний и знаменует собой окончание Праздника Любви. — А почему ты так в этом уверен? — спросил я. — Потому что за желтых выступает Менициус. — Он, кажется, пользуется у тебя большим уважением. Вансиус рассмеялся. — Не меньшим, чем полосатый ост, — ответил он. Я усмехнулся. Полосатый ост является широко распространенной на Горе рептилией, обычно имеющей яркую оранжевую окраску. Эта ящерица отличается чрезвычайной ядовитостью и тем, что её туловище желтовато-оранжевого цвета отмечено также черными кольцами. — Менициусу приказано победить в главном заезде, — сказал Вансиус. — И он сделает это, даже если ему придется пойти на убийство. Я помолчал и через некоторое время спросил: — А как насчет Гладиуса с Коса? — Его предупредят, чтобы он не участвовал в гонке. — А если он все же примет участие? — Тогда он умрет. — А кто этот Гладиус с Коса? — спросил я. — Не знаю, — ответил Вансиус. Я усмехнулся под шлемом. Ну что ж, по крайней мере, этот секрет хранится надежно. — Мы дали возможность распространиться по всем тавернам Ара сообщению для Гладиуса с Коса, чтобы он под страхом смерти не принимал участия в гонках. Не думаю, что он появится на Стадионе Тарнов. Меня охватила ярость. Если в этот вечер я не буду в седле, каждый житель Ара решит, что я просто поддался страху. — Что с тобой? — спросил Вансиус, заметив мои сжатые кулаки. — Ничего, — ответил я. До нас снова донесся далекий ликующий рев зрителей. — Снова Мурмилиус! — воскликнул Вансиус. — Что за человек! Это уже его пятая победа за сегодняшний день. — А что там слышно насчет девушек, проданных на Куруманском невольничьем рынке? — поинтересовался я. — Тех, за которых выложили самую высокую цену? — Сейчас они уже наверняка, хорошо упакованные, летят на тарнах в транспортировочных корзинах в Порт-Кар, к великой радости всех его жителей. До меня донесся далекий сигнал трубы, требующий от подсобных рабочих очистить арену стадиона. — Скоро твоя очередь, — сообщил мне Вансиус. Тут послышался легкий звук шагов, очевидно женских. — Эй! Сюда нельзя входить! — крикнул Вансиус. — Мне нужно увидеть Вансиуса! — ответил девичий голос. — Кто там? — недоуменно, с нотками раздражения спросил Вансиус. Женский голос показался мне странно знакомым, словно мне уже приходилось где-то его слышать. — Вансиус, любимый! — зазвучал тот же голос рядом со мной. — Кто ты? — спросил Вансиус. Внутри слепого шлема мне ничего не было видно, и я сидел как истукан, тщетно пробуя, не удастся ли мне каким-то образом разорвать цепи, стягивающие наручники. Я услышал, как босые ноги пробежали через комнату. — Вансиус! — раздалось у меня над самым ухом. Голос определенно был мне знаком. Я уловил движение девушки, скользнувшей в объятия Вансиуса, к его очевидному удивлению, какому-то даже испугу, но никак не неудовольствию. Послышался их негромкий разговор, перемежающийся страстными вздохами девушки и их поцелуями. Вероятно, это какая-нибудь рабыня, большинство из которых отличается своимбурным темпераментом, увидевшая своего возлюбленного, поспешившая к нему и теперь отчаянно добивавшаяся его внимания. — Я твоя, Вансиус! Твоя! — долетели до меня слова девушки. — Да, да, — ответил тот. И тут я услышал глухой звук падающего тела. — А теперь, Вансиус, ты — мой, — пробормотала девушка. Я попытался дотянуться до шлема и снять его, но оказалось, что мои наручники прикованы к каменному столу, за которым я сидел. — Кто здесь? — шепотом спросил я. В ответ я снова услышал голос девушки. — Свяжи нашему дорогому Вансиусу руки и ноги и надень на него колпак, — говорила она кому-то. — Я потом с ним позабавлюсь. — Кто здесь? — потребовал я ответа. — А как быть со вторым охранником? — не обращая на меня внимания, продолжали совещаться девушки. — Свяжи его тоже, — ответила первая. — Можно, он будет моим? — спросила вторая. — Можно, — позволила первая. Я почувствовал, как какие-то мужские руки начали ощупывать замок на моем шлеме. — Да кто здесь, черт возьми! — не выдержал я. Ключ в замке повернулся, шлем с меня сняли, и лицо мне овеял свежий воздух. — Хо-Ту! — воскликнул я. — Тише, — сказал Хо-Ту. — Вокруг полно людей Кернуса. — Но ведь все говорят, что ты уехал в Тор за рабами! — удивился я. — Не время сейчас покупать рабов, — ответил он. — Значит, ты никуда не уезжал? — Конечно, нет. — А что ты здесь делаешь? — спросил я. Хо-Ту усмехнулся. — Твоя жизнь в опасности, — продолжал я. — Мы все подвергаемся опасности, — ответил он. — Величайшей опасности. За его спиной я увидел черноволосую девушку, ту самую, длинноногую, с Горшечной улицы, поглядывающую на меня, уперев руки в бока. — Это ты! — удивленно воскликнула она. — А это ты! — с не меньшим удивлением отреагировал я. Из-за спины у неё выглядывали ещё две её подруги. — Что вы все здесь делаете? — недоуменно спросил я. — Сегодня Ар либо должен стать свободным, — ответила она, — либо окончательно превратиться в раба. — Не понимаю, — признался я. Со стадиона донесся второй сигнал трубы. — У нас нет времени, — прервал нас Хо-Ту. — Давайте другой шлем! Одна из девушек подала ему шлем. Он казался абсолютно похожим на только что снятый. Но я заметил, что на передней части его имеются смотровые отверстия. — Это такой же шлем, что будет на твоих противниках, — пояснил Хо-Ту, — на лучших меченосцах таурентинов. Он надел шлем мне на голову. — Этот получше, чем прежний, — усмехнулся я. Одна из девушек отыскала ключ от замка, пристегивающего мои цепи к подножию каменного стола. Вторая, обшарив карманы связанного стражника с надетым ему на голову колпаком, нашла ключ от моих наручников и протянула его Хо-Ту. На старшем надсмотрщике было одеяние охранника из дома Кернуса. Он снял с себя меч и прикрепил его мне на пояс. Я улыбнулся. Это был мой собственный меч, с которым я не расставался уже много лет, со времен осады Ара. — Спасибо, Хо-Ту, — поблагодарил я. Тот кивнул и принялся крепить себе на пояс меч Вансиуса. Через отверстие в шлеме я видел его ухмылку. Мы услышали третий сигнал трубы, призывающий к началу поединка. — Они уже ждут тебя, воин, — заметил Хо-Ту. — Не застегивайте ему пока шлем, — попросила атаманша девушек с Горшечной улицы. — Его уже ждут, — воспротивился было Хо-Ту, но девица быстро прижалась ко мне и, подняв шлем, поцеловала меня в губы. — Быстрее! — поторопил её Хо-Ту. Но не вернуть поцелуй девушке я не мог. — Как тебя зовут? — спросил я. — Таис, — ответила она. — Красивое имя. Она улыбнулась. — Правда, красивое, — повторил я. — Если хочешь, приходи опять на Горшечную улицу. — Ну, в следующий раз я приведу с собой целую армию, — пообещал я. Она улыбнулась. — Вряд ли кто-нибудь из нас будет против. — Быстрее! — воскликнул Хо-Ту. Он поправил на мне шлем, Таис закрыла его на замок и засунула ключ мне под ремень. В доносившихся с трибун криках зрителей угадывалось нетерпение. За спиной у меня щелкнула плеть: Хо-Ту вошел в свою роль. — Скорее, — в последний раз поторопил меня он. Притворяясь, будто я сопротивляюсь его попыткам вывести меня на арену, я побрел за ним. Хо-Ту тащил меня за цепи, щелкая кнутом и покрикивая во весь голос: — Давай, давай, раб! Пошевеливайся, ленивая скотина! Я услышал смех находившихся в проходе людей. У самого выхода на арену Стадиона Клинков солнце, брызнувшее мне в глаза, на минуту ослепило меня. Я почувствовал, как Хо-Ту снимает с меня наручники украденным у Вансиуса ключом. — Быстрее! — услышал я команду подсобного рабочего на арене. Я старался не поворачиваться в его сторону, чтобы он не заметил смотровых отверстий у меня на шлеме. Человек, в руках которого находился раскаленный металлический крюк, был одним из тех, в чьи обязанности входило вытаскивать на арену упирающихся, не желающих драться людей или животных, либо убирать с поля их мертвые тела. Настойчивый звук судейской трубы требовал начала поединка. Зрители на трибунах гоготали в предвкушении увлекательного зрелища. Хо-Ту щелкнул за моей спиной кнутом, якобы указывая, в каком направлении мне двигаться. Я, словно слепой, наткнулся на ложу убара. Самого убара на стадионе не было, но в ложе в качестве его доверенного лица находился Филемон. Тут я заметил, как на арену вывели ещё нескольких человек, держащихся крайне неуверенно, и подвели их к ложе убара. Я не смотрел в их направлении, но знал, что это таурентины. На них также были шлемы, через которые они могли за мной наблюдать. Двое из них, исполняя предназначенную им роль, жалобно стонали, отказываясь выходить на арену, ещё один упал на колени, умоляя зрителей даровать ему возможность не принимать участия в нелепом поединке. Наконец всех их удалось подвести к ложе убара и попарно выстроить в ряд одного против другого. — Обнажить мечи! — последовала команда. Все мы, повинуясь, вытащили мечи из ножен. По рядам зрителей снова пронеслась волна хохота. — Приветствие! — приказал распорядитель состязаний. Это вызвало очередной хохот толпы. Приветствие, которым обменивались принимавшие участие в серьезных поединках гладиаторы, принимало в наших устах, устах выгнанных на бойню никчемных слепых глупцов и преступников, какими нас должны были воспринимать зрители, комичный характер. Традиция самого обмена приветствиями и их формулировка, несомненно, уходила корнями в далекое прошлое и, вероятно, брала свое начало ещё во времена формирования правил состязаний на арене значительно менее жестоких и кровавых, чем то, во что они впоследствии превратились. — Да здравствует Кернус, убар Ара! Прими приветствие тех, кто идет умирать за тебя! Я промолчал, не желая присоединяться к этому очередному прославлению работорговца. В четвертый раз послышался звук судейской трубы, давая сигнал к началу поединка. Стоящий напротив меня противник, притворяясь, будто не видит меня, принялся отчаянно размахивать мечом, делая выпады в воздух. Рабочий арены с плетью в руке тут же подскочил к нему и звучным щелканьем хлыста у него за спиной начал координировать его действия, показывая ему таким образом, где я нахожусь. Второй рабочий с раскаленным крюком стал криком подгонять к нам остальных противников. Я знал, что они, размахивая мечами, не причинят друг другу вреда, что все их внимание вскоре будет сосредоточено на мне. В обычных же поединках в слепых шлемах гладиаторы вместо противника нередко нападают на своих союзников, что делает такие поединки ещё смешнее. — Он прямо перед тобой! — закричал рабочий моему противнику. Тот наотмашь рубанул мечом у самого моего плеча. Ради забавы я также сделал несколько выпадов, что очень напоминало тренировочный бой с тенью. Продолжая внимательно наблюдать за действиями моего врага, я заметил, что он медленно, но неумолимо приближается ко мне. Он кричал, словно подбадривая себя, и я охотно подыгрывал ему в этом представлении. Однако долго подобный спектакль продолжаться не мог, зрители требовали крови, а против меня выступали лучшие меченосцы таурентинов, специально обученные и подготовленные для поединков, обладавшие несравненно большим опытом, чем я — Тэрл Кэбот, простой воин, приобретавший опыт только в сражениях. Едва ли я мог представлять для них серьезную опасность, состязаться с ними в мастерстве было для меня делом совершенно безнадежным. Однако, думаю, было во мне нечто, отличающее меня от остальных, — некая, очевидно, врожденная способность, дар, талант, если угодно, который я нередко с приятным изумлением и, признаюсь, с некоторым ужасом замечал в себе в ходе поединков. В разгар схватки во мне словно просыпалось мое второе «я», руководившее моими действиями и никогда не подводившее. Я пытался даже не обращать внимания на эту свою особенность, каким-то образом отделаться от нее, но мне это не удавалось. Так, врожденная способность певца заставляет его петь, медика — лечить, торговца — совершать коммерческие операции. Мой же талант был талантом воина, заставлявшим меня сражаться, рождавшим чувство упоения в игре со смертью. Клинок противника скользнул по лезвию моего меча, и я с легкостью парировал удар. Я заметил, как таурентин отступил на шаг, очевидно удивленный моей реакцией. Меч мой, принесенный Хо-Ту, словно придавал мне силы. Это был тот самый клинок, что помнил ещё осаду Ара, тот, что побывал со мной и в Тарии, и в обширных южных степях Гора, и в самом Рое Царствующих Жрецов. Это именно с ним я несколько месяцев назад вошел в Центральные городские ворота славного Ара. Таурентин снова нанес удар, и снова я отклонил его меч в сторону. Он поспешно отступил и занял оборонительную позицию. С трибун понеслись крики, сначала недоуменные, затем наполненные гневом. Я расхохотался; в ушах у меня все ещё пел удивительный, будоражащий кровь звон клинка. Все во мне затрепетало. Опьянение наполнило каждый мускул, каждую клеточку моего тела. Природный дар снова рвался наружу. Я услышал звон стали. Это — сигнал. Медик должен лечить. Торговец — продавать. Воин — сражаться. — Я — Тэрл Кэбот! — рассмеялся я. — Помни об этом. Я знаю, ты видишь меня, но знай также, что и я тебя вижу. Убирайся с арены или я убью тебя! С яростным воплем он бросился на меня с мечом, и крик застрял у него в глотке. Смерть приняла его в свои объятия раньше, чем он, поливая кровью арену, рухнул на землю. Я повернулся к следующему нападающему. — Я не шучу, — сказал я. — Вы — таурентины, я это знаю. Меня зовут Тэрл Кэбот. Мы с вами заклятые враги, но если вы покинете арену, я дарую вам жизнь. Ближайший ко мне противник круто обернулся и сделал широкий выпад в мою сторону. Я рассмеялся. Наши клинки со звоном ударились друг о друга, и в следующее мгновение мой противник уже лежал на земле, извиваясь в предсмертных конвульсиях. — Он нас видит! — воскликнул один из воинов. Зрители замерли от неожиданности. Затем, догадавшись об обыкновенном, замаскированном под состязание убийстве, они разразились единодушными возмущенными криками. Остальные противники, равно как и подсобные рабочие арены, повернулись ко мне. Несколько рабочих поспешно покинули поле стадиона: очевидно, им нисколько не улыбалось остаться среди выясняющих отношения воинов. — Убирайтесь с арены, — обратился я к таурентинам. — Смерть слишком частая гостья этого места. — Ну-ка, все вместе! — скомандовал высокий воин. — В атаку! Он и умер первым, поскольку первым приблизился ко мне. Через мгновение я уже был в центре окруживших меня противников. Зрители неистовствовали. Их, истинных болельщиков и ценителей этого вида состязаний, просто провели, одурачили. В такой день подобную шутку нельзя было рассматривать иначе как издевательством над их чувствами, сносить которое они не желали даже от самого убара. Они уже по-иному стали относиться к тому, что разворачивалось у них перед глазами. Смотровые отверстия у меня на шлеме хотя и позволяли ориентироваться в том, что делается вокруг, но оставляли весьма ограниченное поле видимости, поэтому мне приходилось быть в постоянном движении, чтобы иметь возможность уследить сразу за всеми противниками. Тот, кто делал попытку напасть на меня, погибал. Тут до меня донеслись какие-то отдаваемые Филемоном из ложи убара приказания и крики таурентинов. Я обернулся и увидел, как один из них убивает выскочившего из зрительских рядов человека, бросившегося мне на помощь. Остальные охранники убара, высыпавшие на арену, с направленными к трибунам копьями удерживают на месте толпы болельщиков, рвущихся на песчаное поле стадиона. — Убейте его! Немедленно! — услышал я крик Филемона. Еще один таурентин пал от моего меча. Подсобный рабочий, желая отвлечь мое внимание, хлестнул меня сзади кнутом, но едва я ринулся к нему, тот отшвырнул кнут и со всех ног бросился наутек. Второй рабочий, осторожно приближавшийся ко мне с раскаленным металлическим крюком, несколько помедлил. — Убирайся отсюда, — приказал я. — Быстро! Тот оглянулся на удирающего товарища и, не желая искушать судьбу, поспешил последовать его примеру. Остальные рабочие также не заставили себя упрашивать. Теперь передо мной оставались только таурентины, шестеро, расположившиеся в две шеренги, по три человека в каждой, что позволяло первым трем нападать, а находящимся у них за спиной быстро, сменять их. Это своеобразное подобие земной македонской фаланги, апробированное и приспособленное к ведению боевых действий в горианских условиях, нашло свое дальнейшее развитие в так называемом торианском каре, предоставляющем каждому из образующих его воинов значительную свободу действий и одновременно надежную защиту и лишавшем меня возможности драться с каждым в отдельности. В подобной ситуации мне оставалось только ждать нападения воина, находящегося в центре ощетинившейся мечами боевой линии таурентинов, либо каким-то образом самому спровоцировать его на атаку. Очень медленно, держа мечи наготове, их группа приближалась ко мне, вынуждая отступать, перешагивая через лежащие на земле окровавленные тела. Выбрав удобный момент, я сделал вид, что поскользнулся, и находившийся в центре воин тут же рванулся ко мне, чтобы воспользоваться этой моей оплошностью и самому, не дожидаясь помощи своих товарищей, нанести мне решающий удар. Это было его ошибкой, но понял он её слишком поздно. — Подожди! — крикнул ему стоящий рядом, но обращался он уже к падающему на землю агонизирующему телу. Я притворился, что мой меч застрял меж ребер только что убитого таурентина, и второй, заступивший на его место, немедленно кинулся ко мне. Ему это также стоило жизни. Четверка оставшихся сомкнула ряды, пытаясь сохранить модель оборонительного строя. Мне снова пришлось осторожно отступать, я старался держаться на возможно более близком к ним расстоянии и дожидался момента, когда мне удастся выманить вперед следующего таурентина, хотя большой надежды возлагать на это теперь не приходилось смерть двух товарищей научила остальных необходимости держаться вместе Однако она нисколько не могла уберечь их от оплошности. Хотя я и двигался задом, мне не составляло большого труда перешагивать через тела лежащих на земле мертвых воинов. Для шеренги же это представляло некоторую сложность, поскольку именно в этот момент внимание их отвлекалось. Это-то я и учел при нанесении следующего удара. Когда первая шеренга поравнялась с трупом воина, я сделал резкий выпад в сторону, огибая их с фланга. Крайний воин, стремясь постоянно держаться лицом ко мне, повернулся, наткнулся на мертвого сослуживца и через мгновение уже лежал рядом с ним. Я к тому моменту был за их спинами. Они развернулись, но тут один споткнулся и, падая, сбил товарища. Устоявший на ногах воин решил действовать в одиночку, однако его бросок ко мне кончился для него трагично. При виде такой картины двое упавших, но теперь поднимающихся на ноги таурентинов переглянулись. Желания продолжать столь бесславную битву у них явно не оставалось. — Отступаем, — предложил более старший из них. — Сматываемся, — выразил его мысль проще более молодой. И оба они поспешили привести свое решение в действие. Зрители заревели от восторга, выражая свое удовольствие от разыгравшегося у них на глазах представления. Однако вскоре их ликование сменилось яростью: таурентины, числом никак не менее двухсот человек, быстро спускаясь по проходам между зрительскими рядами, выходили на арену. «Вот тут-то тебе уже не отвертеться», — подумалось мне. Возвращался и снявший шлем старший из двух оставшихся в живых таурентинов, от преследования которых я отказался, видя, что они не собираются продолжать схватку. — Кажется, я несколько поторопился, — с кривой ухмылкой заметил он. — Ситуация изменилась. Интересно посмотреть, как ты теперь запоешь? Посмотреть ему, однако, не пришлось: помешало пущенное чьей-то умелой рукой тяжелое горианское копье, вонзившееся любознательному воину прямо в грудь. Я отшатнулся в сторону и тут заметил стоящего справа от меня с обнаженным мечом, небольшим круглым щитом и, как всегда, в закрывающем лицо шлеме Мурмилиуса. Сердце мое забилось от радости. — В атаку! — поступила команда предводителя спустившихся на арену таурентинов. Толпа разгневанных зрителей сильнее навалилась на цепь таурентинов, окружавшую арену стадиона и копьями удерживающую на месте наседавших на неё болельщиков. Находившиеся на арене таурентины бросились к нам, и мы с Мурмилиусом, спина к спине, встретили их атаку. Замелькали клинки, зазвенела сталь — и враги один за другим стали оседать на землю под яростными ударами разящих их отчаянных мечей. Вскоре к нам присоединился третий в одеянии готовившегося выйти на поле гладиатора. — Хо-Сорл! — с радостью узнал его я. — Что-то долго ты сюда добирался, — расправляясь с очередным противником, заметил Мурмилиус. Хо-Сорл, мгновенно включаясь в сражение, рассмеялся. — Кернус рассчитывал, что я тоже выйду на арену в слепом шлеме, — сказал он. — Но Хо-Ту нарушил его планы. Рядом с нами появился четвертый товарищ, также в шлеме, закрывающем лицо. — Ремиус! — воскликнул я. — Мне тоже уготован был поединок в слепом шлеме, — ответил тот. — К счастью, я наткнулся на Хо-Ту. — И, как я полагаю, — с усмешкой добавил Мурмилиус, не забывая при этом о наседающем неприятеле, на девушек с Горшечной улицы. — Ну, если быть совсем точным, — ответил Ремиус, выдергивая свой меч из-под ребер падающего к его ногам противника, — на них тоже. Мурмилиус в великолепном выпаде, словно ему надоело драться с одним и тем же противником, уложил сражавшегося с ним таурентина и перешел к следующему. — Да, на аукционе за этих девиц покупатель выложил бы кругленькую сумму, — сказал он. — Может, стоит отдать этим девчонкам с Горшечной улицы тех таурентинов, что останутся в живых после этой схватки, — высказал предположение Хо-Сорл. Я едва успевал отбивать мелькавшие у самой моей груди клинки таурентинов. — Отличная идея, — согласился Мурмилиус. Еще дюжина таурентинов бросилась на подмогу своим товарищам, ряды которых быстро таяли. — Если после этой рубки из них вообще кто-нибудь останется в живых, — закончил тему Ремиус, расправляясь с очередным противником. Таурентины, один за другим спускавшиеся с верхних рядов трибуны, все продолжали выбегать на арену. Хо-Ту с кривым ножом в руке, с которого текла кровь, тоже словно вырос откуда-то из-под земли и стал рядом с нами. В ту же секунду я едва успел отбить направленный ему в грудь вражеский клинок. — Думаю, здесь более уместен меч, нежели твой крохотный ножик, — заметил ему Мурмилиус. Хо-Ту выхватил меч и словно в оправдание заработал им изо всех сил. — Убейте их! — донесся до меня крик Филемона. Еще не меньше сотни таурентинов перемахнули через барьер, отгораживающий зрительные трибуны от арены стадиона, и бросились к нам. Мы начали пробивать себе дорогу среди уставших, изнуренных схваткой, окровавленных таурентинов к этому новому, полному сил вражескому подкреплению. — Я уложил семнадцатого! — крикнул Ремиус Хо-Сорлу. — А я уже давно сбился со счета, — ответил ему Хо-Сорл. Ремиус сердито рассмеялся и добавил ещё одного к списку своих жертв. — Наверное, у меня на счету уже сотни две, не меньше, — тяжело дыша, продолжал подсчет Хо-Сорл. По счастью, нападавшие таурентины не могли наброситься на нас все сразу и вынуждены были атаковать небольшими группами, справиться с которыми нам было легче. — Слин хвастливый! — крикнул товарищу Ремиус и тут же добавил: — Девятнадцатый! Хо-Сорл завалил на землю очередного противника. — Двести шестой, — с легкой небрежностью довел он до сведения товарища, тут же переключаясь на очередного противника. — Тише! — заорал Мурмилиус, и те послушно замолчали. Теперь они дрались молча, и среди яростного звона мечей раздавались только ожесточенные вопли атакующих да стоны смертельно раненных. — Их слишком много! — не удержался я. Мурмилиус не ответил; он продолжал биться. В секундное затишье я повернулся к нему, но, как и прежде, не смог различить хоть каких-нибудь черт лица этого легендарного человека. — Кто вы? — спросил я. — Я — Мурмилиус, — рассмеялся он. — А почему Мурмилиус дерется бок о бок с Тэрлом Кэботом? — поинтересовался я. — Точнее говоря, — ответил он, — это Тэрл Кэбот дерется бок о бок с Мурмилиусом. — Что-то я не понимаю, — признался я. — Мурмилиус, — гордо ответил он, — ведет борьбу. Он сражается. — Я тоже сражаюсь, но мое сражение несколько отличается от того, что ведет Мурмилиус. — Верно, — ответил он, — и прежде всего тем, что ты ведешь войну, не совсем понимая, за что именно. — А какую же войну ведете вы? — допытывался я. — Свою собственную, — сказал он, расправляясь с очередным нападающим. Тут, к своему изумлению, я заметил сражающегося в наших рядах простого воина, не таурентина, шлем и щит которого не были украшены золотом, а плечи не покрывала алая накидка, свидетельствующая о принадлежности к личной охране убара. Я не стал расспрашивать его, только с благодарностью принял его помощь. Новый отряд таурентинов численностью человек в двести перебрался за разделительный барьер стадиона и побежал по направлению к нам. На трибунах между тем также разгорелась потасовка не только между зрителями и таурентинами, но и между самими болельщиками, превратившимися из сторонних наблюдателей в непосредственных участников. Кое-где происходило настоящее сражение, и в нескольких местах я заметил дерущихся с таурентинами обычных воинов. Оставшихся для удержания зрителей на местах таурентинов в конце концов оказалось недостаточно, чтобы справиться с толпой, и тысячи людей, сломив сопротивление охранников, словно гигантская волна, выплеснулись на поле и окружили ложу убара. Где-то в зрительских рядах я заметил Хула, который что-то говорил окружившим его людям, и те, сбрасывая с себя плащи и накидки, обнажали спрятанное под ними оружие и торопились вступить в борьбу против сторонников Кернуса. Я увидел, как Филемон с белым как мел, искаженным ужасом лицом торопливо оставил ложу убара и выбрался со стадиона по индивидуальному, предназначенному только для приближенных к убару лиц выходу. За ним последовали семь-восемь таурентинов. — Народ поднялся! — воскликнул Хо-Сорл. — Ну, — повернувшись ко мне, рассмеялся Мурмилиус, — теперь, я надеюсь, ты не считаешь, что их слишком много? Собравшиеся на арене таурентины, которых набралось здесь уже, вероятно, три-четыре сотни, заметались по полю, пытаясь добраться до выходов со стадиона, расположенных в нижней части зрительских трибун. Волны народа продолжали перетекать через заградительный барьер и захлестывать песчаное поле. Среди этой многотысячной людской массы я различил несколько десятков человек с шелковыми алыми повязками на левой руке, отдающих приказы и распоряжения. Мы с Мурмилиусом, с трудом пробравшись через груду распростертых на земле мертвых тел, подошли к Ремиусу, Хо-Сорлу и Хо-Ту. Я протянул Хо-Ту ключ от своего шлема, отданный мне Таис. Тот открыл замок и снял с меня шлем. В лицо мне дохнул свежий воздух, в уши ворвался неистовый гул толпы. Люди приближались к нам, но слов разобрать было невозможно. — Могу ли я взглянуть теперь на лицо Мурмилиуса? — спросил я. — Еще не время, — ответил этот легендарный человек. — И каким будет ваш следующий шаг в этой вашей войне? — поинтересовался я. — Следующий шаг в ней будет твоим, Тэрл Кэбот, — ответил Мурмилиус. Он указал на верхние ряды зрительских трибун, где на краю стены я увидел человека, удерживающего за уздечку темно-коричневого тарна. — Гладиусу с Коса этим вечером, конечно, следует принять участие в состязаниях на Стадионе Тарнов, — сказал Мурмилиус. — Вы знаете и об этом? — я был поражен. — Поторопись! — скомандовал он. — Стальные должны одержать победу! — А как же вы? Мурмилиус широким взмахом обвел рукой поле стадиона. — Отсюда мы пройдем маршем по улицам города, — ответил он, — и направимся к Стадиону Тарнов. Я добрался до разделительной стены и накинул себе на плечи протянутый мне человеком с алой повязкой на руке плащ. Тарн, которого он удерживал за уздечку, был обычной, предназначенной для полетов под седлом птицей. Подтянув стремена, я ещё раз бросил взгляд на кажущихся отсюда, с высоты, такими маленькими Мурмилиуса, Хо-Сорла, Ремиуса и Хо-Ту, на поле, заваленное трупами, и толпу. Мурмилиус, глядя в мою сторону, поднял вверх свой меч — приветствие воину, равному себе. Значит, он тоже из касты воинов, понял я. Я ответил ему тем же торжественным салютом. — Поторопись, — сказал мне человек, удерживающий тарна за поводья. Я дернул поводья, и послушная птица взмыла в небо, проплывая над мостами и цилиндрами Ара и оставляя далеко внизу людей, с которыми мы только что сражались бок о бок, защищая то, названия чему я ещё не мог для себя определить.Глава 22. СТАДИОН ТАРНОВ
Я посадил тарна сразу за зрительскими рядами Стадиона Тарнов, на разминочную площадку стальных. До моего слуха долетел сигнал гонга, сообщающий о скором начале состязаний. Едва птица моя коснулась песчаного покрытия площадки, ко мне подбежали четверо вооруженных арбалетами людей. — Постойте! — крикнул я взявшим арбалеты наизготовку людям. — Я тоже принадлежу к стальным. У каждого из окруживших меня была серо-голубая нарукавная повязка, свидетельствующая о том, к какой именно группировке они принадлежат. — Кто ты? — крикнул один из них, не опуская оружия. — Я — Гладиус с Коса, — ответил я. — Вполне может быть. Ростом и телосложением ты на него похож, — согласился второй, однако оружие их все так же было нацелено мне в грудь. — Пойдемте, тарн должен меня узнать, — сказал я, спрыгивая со спины принесшей меня птицы и бросаясь к насесту черного тарна. Внезапно посреди дороги я остановился. Неподалеку от ближайшего насеста лежал небольшой гоночный тарн, мертвый, с перерезанным горлом. Рядом с ним лежал на земле его раненый наездник. Я знал этого человека, его звали Каллиус. — Что здесь произошло? — недоуменно воскликнул я. — К нам сюда пожаловали желтые, — мрачно ответил один из арбалетчиков. — Они убили этого тарна, смертельно ранили его наездника. Но нам удалось их отбить. Второй из сопровождавших меня угрожающе поднял арбалет. — Если ты не Гладиус с Коса, — многообещающе произнес он, — ты умрешь. — Не беспокойся, — ответил я ему и, насупившись, зашагал к насесту, где, я знал, меня должен дожидаться огромный тарн, изумительный, самый лучший тарн во всем Ко-Ро-Ба, мой Убар Небес. Подойдя ближе, мы услышали дикий крик тарна, полный ненависти и жажды битвы. Мы невольно замедлили шаг. Перед площадкой у насеста тарна я заметил лежащие на земле тела пятерых человек, точнее, то, что от них осталось. — Желтые, — кивнул один из шедших у меня за спиной. — Они пытались его убить. — Это настоящая боевая птица, — добавил второй. Я ещё издали увидел кровь на клюве тарна и его пылающие дикой яростью черные глаза. — Даже если ты Гладиус с Коса, будь осторожен, — предупредили меня мои спутники. — Тарн уже попробовал крови. Я увидел, что длинные, прочные как сталь когти птицы тоже в крови. Она с воинственным, хищным видом наблюдала за нами, упершись лапой в распластанное перед ней человеческое тело. Затем, не спуская с нас глаз, она мощными когтями оторвала руку от окровавленных останков и отправила её в клюв. — Не приближайся, — остановил меня сопровождающий. Я ждал: вмешиваться в пиршество птицы было бы крайне неблагоразумно. До моего слуха донесся третий удар гонга, призывающий участвующих в состязании занять стартовые позиции. На трибунах раздавались оживленные крики зрителей. — Какой это заезд? — спросил я, внезапно испугавшись, что могу опоздать. — Восьмой, — ответили мне. — Следующим будет заезд на приз убара. — В нем должен был выступать Каллиус, — сказал я. А Каллиус лежит сейчас смертельно раненный, птица его мертва. — Один заезд мы уже пропустили, — с мрачным видом сообщил один из стальных. — Как раз седьмой. Каллиус ранен, тарны ещё на насестах… Нет, стальные не смогут принять участия и в этом заезде. Моего собственного тарна, если он и подпустит меня к себе, мне все равно не подготовить к старту раньше начала девятого заезда на приз убара. Таким образом, даже если стальным и удастся одержать победу в девятом решающем круге, командное состязание в целом они проиграли. — Хорошо нас отделали, — вырвалось у меня. — Но от нас сейчас выступают, — сказал тот самый подозрительный из моих сопровождающих, что все ещё продолжал держать арбалет наготове. Я удивленно посмотрел на него. — Мип, — сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Но он же только подсобный рабочий, — скептически заметил я. — Он участвует от нас в этом заезде, — подтвердил человек. — На чем он выступает? — На своем собственном тарне, — ответил он. — На Зеленом Убаре. — Но ведь это старая птица, — сказал я. — Она не участвовала в состязаниях уже несколько лет. Да и Мип… — я замялся, — хотя и знает очень многое о соревнованиях, но ведь он всего лишь подсобный рабочий! Один из сопровождавших посмотрел на меня и рассмеялся. Второй, тот самый, подозрительный, направил арбалет мне в грудь. — Он может быть и лазутчиком желтых, — сказал он своим товарищам. — Может, — согласился, очевидно, старший арбалетчик. — А как мы проверим, действительно ли он Гладиус с Коса или нет? — спросил один из стоящих у меня за спиной. Я усмехнулся. — Тарн меня узнает. — Он уже попробовал крови, узнал вкус человеческого мяса, — сказал предводитель четверки. — Он научился убивать. Не приближайся к нему сейчас, это плохо окончится для тебя. — У нас мало времени, — сказал я. — Мы не можем терять его понапрасну. — Подожди! — крикнул старший. Я шагнул по направлению к громадному черному тарну. Он стоял у самого насеста, цепью привязанный к нему за ногу. Длина цепи была футов двадцати пяти, не больше. Я приближался медленно, вытянув вперед открытые ладони. Тарн не сводил с меня глаз. — Птица не знает его, — заявил тот, что все время проявлял ко мне недоверие. — Нет, точно не знает. — Успокойся, — тихо сказал ему старший группы. — Он просто безумец, — прошептал их товарищ. — Верно, — согласился старший. — Безумец или Гладиус с Коса. Тарн, эта громадная, свирепая птица, приученная горианцами передвигаться под седлом, является существом диким и хищным, не имеющим себе соперников в безбрежном голубом океане поднебесья. При всех усилиях её едва ли удается приручить по-настоящему. Даже тарнсмены редко приближаются к ней без оружия или стрекала, а когда она принимает пищу, подходить к ней вообще считается безумием. Все её инстинкты, как, впрочем, и у большинства хищников, направлены на защиту самой себя и на убийство всего, что её окружает. Подсобным рабочим, называемым зачастую тарноводами, несмотря на все их вооружение и безотказно действующие стимуляторы, нередко приходилось рисковать жизнью даже при воспитании и обучении птенцов тарнов, с самых первых дней своего появления на свет достигавших размеров жеребенка. — Отойди от него! — предупредил старший. Я осторожно продвигался вперед, пока не оказался в пределах досягаемости прикованной за ногу птицы. Тогда я заговорил с ней. — Ты мой убар, Убар Небес. Ведь ты узнаешь меня, правда? Я подошел ближе, очень медленно, держа открытые ладони вытянутыми вперед, опасаясь сделать какое-нибудь неверное, поспешное движение. Птица неотрывно наблюдала за мной, с её клюва свисали окровавленные остатки тела желтого. — Вернись! — крикнул за моей спиной один из арбалетчиков, и я с удовлетворением узнал голос того подозрительного, высказавшего предположение, что я могу оказаться лазутчиком желтых. Даже он отлично понимал, что может сейчас произойти. — Нам нужно выступать, Убар Небес, — говорил я, подходя к птице ещё на шаг. — Мы должны участвовать в этих состязаниях. Я медленно протянул руку и, вытащив у него из клюва останки человеческого тела, очень осторожно отложил их в сторону, на землю. Птица не сделала попытки ударить меня. За спиной я услышал изумленные возгласы арбалетчиков. — Ты хорошо сражался, ты молодчина, — продолжал я разговаривать с птицей, поглаживая её забрызганный кровью длинный, крепкий, хищно изогнутый, как ятаган, клюв. — Я рад, что ты остался жив. Птица нежно уткнулась своим клювом мне в плечо… — Готовьте платформу для следующего заезда, — не повышая голоса, проинструктировал я глядевших на меня во все глаза арбалетчиков. — Да, Гладиус! — ответил их старший. Трое его товарищей, отложив в сторону оружие, поспешили запрягать телегу. Я обернулся и посмотрел на этого человека, а он протянул мне кожаную маску, под которой в каждом заезде на всем протяжении этого фантастического лета Гладиус с Коса неизменно скрывал свое лицо. — Мин просил меня отдать это тебе, — сказал человек. — Спасибо, — ответил я, надевая маску на лицо. Тут я услышал гонг судьи и шум от взмахов мощных крыльев, через мгновение утонувший в диком реве болельщиков. — Восьмой заезд начался, — сказал предводитель арбалетчиков. Я любовно похлопал по клюву птицы. — Я скоро вернусь, мой убар, — пообещал я тарну. Затем я оставил его и пошел по разминочной площадке стальных, направляясь к высокому, в рост человека, бордюру, отгораживающему площадки от грунтовой дорожки, по которой тарнов на платформах доставляли к стартовым насестам. По другую сторону дорожки возвышалась стена стадиона, вверх на которую вели узкие крутые лестницы. Я поднялся по ступеням и присоединился ко многим другим уже находившимся здесь подсобным рабочим, забравшимся понаблюдать из-за спин зрителей за ходом состязаний. Старший группы арбалетчиков, охраняющих разминочную площадку стальных, поднялся следом за мной. Всюду, где я проходил, за моей спиной раздавались удивленные и восхищенные крики: — Это Гладиус с Коса! Это он! — Я думал, он побоится появляться здесь! — Да нет, глупец, это не Гладиус. — Он скрывается от убийц! — Беги, наездник, беги отсюда! — Беги, Гладиус! — Тихо! — повысив голос, распорядился сопровождающий меня человек, положив конец хлынувшим со всех сторон советам и увещеваниям. Птицы — девять гоночных тарнов, — широко размахивая громадными, как паруса, крыльями, мчались всего в нескольких футах над головами зрителей. На спине каждой из них, низко пригнувшись к седлу, восседал наездник. Собравшиеся на трибунах перенесли все свое внимание на гонщиков. Я глазами отыскал Зеленого Убара. Сидящий в седле низкорослый Мип был совсем незаметен за мощными взмахами крыльев своего тарна. С обеих сторон летного поля стадиона на шестах возвышались по шесть деревянных голов тарнов, отмечавших количество оставшихся кругов заезда. В семидесяти-восьмидесяти ярдах от меня я различил ложу убара и восседающего на мраморном кресле в императорской алой мантии самого убара — Кернуса. У него в ложе появился парень, которого я только что видел неподалеку от себя. Парень низко склонился над Кернусом и стал что-то быстро ему рассказывать. Тут я ощутил на себе хмурый взгляд Кернуса. Он раздраженно повернулся к парню и отдал ему какое-то распоряжение. Птицы, обогнув летное поле, снова оказались поблизости, сопровождая свое появление мощными потоками воздуха, поднимающего с земли клубы пыли, и подбадриваемые криками наездников, подгоняющих птиц уже не только командами, но и стрекалами. На этот раз у висящего на цепях в центральной части летного поля металлического кольца первым появился выступающий за команду желтых Менициус из Порт-Кара. Для пролета в кольцо он использовал свой обычный трюк, сбивающий вплотную летящих за ним гонщиков с направления движения и позволяющий ему преодолеть кольцо без каких-либо помех со стороны соперников: он резко бросил птицу вверх, закрывая таким образом поле зрения следующего за ним тарна, и затем направил свою птицу к кольцу, намереваясь пролететь в него сверху вниз. Сидевший у него буквально на хвосте Мип, казалось, только этого и ожидал, и, едва Менициус набрал высоту, он тут же заставил Зеленого Убара сложить крылья и, словно лезвие ножа, проскользнуть в освободившееся узкое пространство под брюхом тарна Менициуса. Птица Менициуса, испуганно рванувшись в сторону, не вписалась в выбранную своим наездником траекторию полета и пронеслась мимо кольца, заставив разъяренного Менициуса вновь разворачивать её назад, чтобы сделать обязательный в каждом круге пролет сквозь кольцо. Зрители, наблюдавшие этот поединок, разразились дикими восторженными воплями. В этом круге лидировал тарн красных — ширококрылая птица, немилосердно подгоняемая стрекалом своего щупловатого, заросшего темной бородой парня, на груди которого поблескивал какой-то золотой медальон. За ним следовали два коричневых гоночных тарна, выступавших один за команду синих, другой — серебряных. Вплотную за ними шел Зеленый Убар Мипа, казавшийся ещё крупнее из-за низкорослости своего наездника, едва достававшего ногами до поднятых до предела стремян. Меня поражала эта птица, я знал её возраст, ограниченные силы и то, что она уже много лет не выставлялась на состязания. Перьям её уже не хватало той гладкости и обтекаемости, которыми отличается оперение молодых тарнов, клюв не сверкал ярко-желтым цветом, а приобрел беловато-серый оттенок, дыхание птицы также оставляло желать лучшего, но вот её глаза — черные, дикие, хищные глаза пылали яростью, гордостью и неукротимой жаждой победы. В этом, пожалуй, ни одна другая птица сравниться с ней не могла. Беспокоило меня лишь то, выдержит ли её сердце такую нагрузку. — Берегись! — крикнул недавний мой подозрительный сопровождающий, и я, резко обернувшись, успел перехватить руку человека, пытавшегося нанести мне в спину удар кинжалом. Обрушив на него мощный удар, я перебил ему шейные позвонки и сбросил бездыханное тело к подножию разделительной стены. Это был тот самый парень, что доложил Кернусу о моем присутствии и получил от него, очевидно, соответствующие распоряжения. Я снова посмотрел на ложу убара, перед ним навытяжку застыл Сафроникус, предводитель таурентинов. Рука его лежала на рукояти меча. Даже отсюда мне было видно, как побелели костяшки пальцев Кернуса, крепко вцепившегося в подлокотники кресла. Я перенес внимание на гонку. Подозрительный парень, окончательно поверивший мне, теперь стал моим главным охранником и, перестав наблюдать за ходом состязаний, обратил всю свою, очевидно, природную настороженность на тех, кто находился рядом с нами. Участники заезда в очередной раз, словно сплошная буря из трепещущих крыльев, криков наездников и сверкания стрекал, пронеслись перед нами. Ширококрылого тарна за это время успели оттеснить, и гонку возглавлял теперь наездник в голубом одеянии, небольшого роста, несколько суетливый человек, ветеран состязаний, знакомый мне по предыдущим выступлениям. Знал я и его птицу; она имела обыкновение чрезмерно выкладывать силы на промежуточных этапах гонки. Я усмехнулся. Мип на Зеленом Убаре следовал за ширококрылым тарном, а вторым в заезде оставался наездник серебряных. Он уже несколько ослабил поводья своей птицы, давая ей возможность накопить силы для финального рывка. На шестах оставалось только две деревянные головы тарнов. Я не знал, насколько сильна его птица, однако по равномерным мощным взмахам её крыльев и посадке головы чувствовалось, что она ещё далека от усталости. Тем не менее, ощутив предоставленную ей свободу, она на какое-то едва уловимое мгновение вышла из общего режима полета, и этой её секундной ошибкой тут же воспользовался Мип, проскользнув на своем тарне у неё под самым крылом и немедленно оттеснивший её в сторону. Теперь он шел уже вторым, за наездником в голубом одеянии. Наездник серебряных моментально вернул птицу в прежнее положение, и Менициус из Порт-Кара, вслед за Мипом пытавшийся повторить его обходной маневр, едва не столкнулся в воздухе с тарном серебряных. Подгоняемые яростными воплями наездников и брызжущими искрами стрекал, птицы обоих соперников отчаянно заработали крыльями, борясь между собой за первенство и ещё больше мешая друг другу. Наездник синих, возглавлявший гонку, умелыми маневрами блокировал каждую попытку Мипа первым проскочить через кольцо или обойти его на повороте. Чувствовалось, что это мастер своего дела, однако такая стратегия требовала от его птицы повышенного напряжения и затрат сил, и по ритму движения её крыльев и маневренности становилось заметно, что она постепенно начинает уставать. Но ведь заезд можно выиграть и с помощью тактики блокирования действий противника, не позволяя ему себя обогнать. Тем временем борьба междуМенициусом из Порт-Кара и наездником серебряных окончилась в пользу последнего. Мип снова и снова настойчиво пытался пройти над тарном синих, но его противник ловко направлял свою птицу из стороны в сторону, вынуждая Мипа держаться у неё в хвосте. Внезапно, приучив своего противника ожидать его обходного маневра только сверху, из безопасной для него позиции, Мип резко бросил Зеленого Убара вниз и проскользнул прямо под крылом идущей впереди него птицы, рискуя быть вырванным из седла её мощными когтями. Он до дюйма рассчитал дистанцию и проскочил у птицы буквально между лапами. Его противник, оставшись позади, разразился проклятиями, тут же заглушенными радостным ревом болельщиков стальных. — Смотри, — обратился ко мне стоящий спиной к летному полю мой бдительный охранник, показывая на небольшое каменное перекрытие, разделяющее сектора стадиона в сотне ярдов от нас. Там стоял таурентин, поднявший свой арбалет и готовившийся выстрелить из него по Мипу, когда тот зайдет на последний поворот у дальнего от нас конца стадиона. Таурентин приложил приклад арбалета к плечу и, тщательно прицелившись, ждал. — Не беспокойся, — сказал мой телохранитель и быстро вскинул свое оружие. Мип уже подходил к центральному кольцу, когда тугая тетива запела у моего уха и резко выбросила стрелу. Черная короткая стрела взвилась в воздух, пролетела над рядами зрительских трибун и вонзилась в хорошо заметную отсюда алую накидку таурентина. Тот судорожно дернулся, застыл на секунду, роняя из рук арбалет, и, медленно наклонившись, полетел с перекрытия вниз. Мип оставил центральное кольцо за спиной и продолжал мчаться вперед. — Отличный выстрел, — сказал я. Мой телохранитель пожал плечами и принялся снова заряжать арбалет, не спуская при этом глаз со зрительских трибун. Публика неистовствовала. Мип был впереди. И тут на ноги вскочили желтые и принялись хором поддерживать своего представителя. На молодом, сильном, тренированном тарне лидера Менициус отчаянно пытался догнать Мипа. Расстояние между ними постепенно сокращалось. Мип ослабил поводья; за все это время он ни разу не ударил Зеленого Убара разрядами стрекала и лишь подгонял его криками. — Давай, старый воин! Давай! — кричал он. Тарн Менициуса настигал Зеленого Убара, но тот упорно продолжал лидировать, с каждым взмахом крыльев, казалось, мчась все быстрее и быстрее. И вдруг, к своему ужасу, я увидел, что крылья птицы сбились с ритма, она закричала от боли и стала терять равновесие в воздухе. Мип вцепился в поводья, стараясь удержать её под контролем. Менициус пронесся мимо, и, когда он был над ними, я заметил, как он резко выбросил вперед правую руку. В ту же секунду Мип отбросил поводья и, судорожно выгнув спину, принялся шарить по ней рукой, словно стараясь до чего-то добраться. Он едва не выпал из седла, и его начавшее было соскальзывать вниз тело удержали только два соединенных с тарновой упряжью страховочных ремня. Я невольно схватил за руку своего телохранителя. Тарн синих, а за ним серебряных и красных обогнали медленно кружащую снижающуюся птицу. Стоящий рядом арбалетчик поднял оружие. — Менициус не доживет до конца этого заезда, — сказал он. — Оставь его мне, — ответил я. Внезапно Зеленый Убар, словно зараженный энергией проносящихся мимо него птиц, с яростным криком, в котором слились воедино его гнев и боль, рванулся за ними. Мип неловко свесился с седла, с трудом удерживаясь за его луку. И вот птица, одержавшая в свое время тысячи побед, привыкшая драться за неё до конца, выровняла свой полет и понеслась по такой знакомой ей воздушной трассе стадиона. — Смотри! — воскликнул я. — Мип жив! Мип слабеющими руками обхватил птицу за шею и распластался у неё на спине: казалось, он что-то шептал ей на ухо. И тут мне даже сложно передать, что я увидел: толпа зрителей ревела, тарны оглашали воздух пронзительными криками, а Зеленый Убар и его наездник Мип, слившись в едином неимоверном усилии, словно вернулись в эти последние мгновения дикой, безумной гонки в дни своей молодости такими, какими знали их тогда бесчисленные поклонники. Зеленый Убар мчался вперед, рассекая воздух, обгоняя ветер; он казался самим олицетворением безудержной, рвущейся силы, энергии, жгучей ярости и воли к победе. Теперь я своими глазами видел того Зеленого Убара, о котором я так много наслышался за это время, легендарного тарна, о котором очевидцы, казалось мне, рассказывали небылицы, величайшего из гоночных тарнов, завоевавшего столько наград, что не снилось бы целой команде, — Тарна-Победителя. Когда птица опустилась на финишный насест, зрители не кричали — над трибунами царила полнейшая тишина. Вторым приземлился Менициус из Порт-Кара, все ещё не способный поверить, что победу буквально вырвали у него из рук. И тут все одновременно, за исключением, пожалуй, только наиболее приближенных к благородному убару города людей, разразились восторженными криками, ревом, воплями, что есть силы ударяя правым кулаком по левому плечу. Тарн гордо восседал на финишном насесте, а его наездник Мип с болезненной, мучительной гримасой пытался удержаться в седле. Затем птица гордо вскинула голову и, окинув ревущие трибуны взглядом все ещё горящих от возбуждения глаз, издала боевой победный крик тарна. И тут же без сил упала с насеста на землю. Мы с арбалетчиком опрометью бросились к насесту, слыша у себя за спиной топот сотен ног сорвавшихся с места зрителей. Я мечом перерезал удерживающие Мипа в седле кожаные ремни безопасности и снял его с мертвой птицы. Затем я вытащил торчащий у него в спине короткий нож. Нож профессионального убийцы, по рукояти которого, извиваясь, пробегала надпись: «Я искал его. И я его нашел». Я поднял Мипа на руки. Он открыл глаза. — Что с тарном? — едва слышно произнес он. — Зеленый Убар мертв, — ответил я. Мип закрыл глаза, и между ресниц у него заблестели слезы. Он протянул слабеющую руку к тарну, и я уложил его рядом с неподвижным телом птицы. Он обнял за шею мертвое, до последнего дыхания остававшееся ему верным существо и прижался лицом к его серовато-желтому клюву. Плечи его сотрясались от рыданий. Мы отошли в сторону. Через некоторое время не отходящий от меня ни на шаг арбалетчик заговорил с Мипом. — Это была настоящая победа, — сказал он. Мип только плакал. — Зеленый Убар, — бормотал он. — Зеленый Убар. — Пошлите за медиком, — крикнул один из стоящих рядом. Арбалетчик отрицательно покачал головой. Мип уже лежал мертвым, склонив голову на шею мертвой птицы, которую он привел к их общей последней победе. — Он правил отлично, — заметил я. — Просто не верится, что он был просто тарноводом. — Много лет назад, — сказал арбалетчик, — был один наездник на гоночных тарнах. В очередном заезде, пытаясь обойти соперника, он не рассчитал дистанции и был выброшен из седла страшным ударом о верхний край кольца. Затем на него посыпались удары несущихся следом тарнов, и только потом он упал на землю. После этого он ещё выступал один-два раза, не больше. Он начал сомневаться в своем глазомере, чувстве времени. Он стал бояться висящих у него на пути колец и даже самих птиц. Его вера в себя, мастерство, выдержка — все ушло. Остался только страх, смертельный страх перед скоростью, гонкой, что, в общем, в его ситуации вполне объяснимо. Больше участия в состязаниях он не принимал. — Это Мип? — спросил я. — Да, — ответил арбалетчик. — Было бы неплохо, если бы ты понял, какая смелость от него потребовалась на сегодняшнем выступлении. — Он управлял отлично, — сказал я. — Да, я видел, — подтвердил стоящий рядом человек из команды стальных. — Он не боялся. В том, как он управлял тарном, не было ни намека на страх. Только уверенность, выдержка и мастерство. — И гордость, — добавил его сосед. — Да, и гордость, — согласился стальной. — Сегодняшнее его выступление, — подхватил другой, — напомнило мне того Мипа, каким он был прежде. И правил он так же великолепно. Это был его лучший заезд. Собравшиеся вокруг выражали согласие. — Значит, он хорошо известен как наездник? — спросил я. Люди посмотрели на меня с удивлением. — Он был величайшим из наездников, — сказал арбалетчик, печально глядя на маленькую, неподвижную фигуру Мипа, даже после смерти продолжавшего обнимать за шею своего тарна. — Величайший. — Разве ты его не знал? — спросил один из стоящих рядом. — Для меня он был просто Мип, — ответил я. — Я знал его только под этим именем. — Ну так узнай теперь его настоящее имя, — сказал арбалетчик. — Это был Мелиполус с Коса. Я обомлел. Мелиполус с Коса стал живой легендой Ара и сотен других городов, где он участвовал в состязаниях. — Мелиполус с Коса, — задумчиво повторил арбалетчик — Они с Зеленым Убаром погибли победителями, — сказал один из собравшихся. Прозвучали два удара судейского гонга, оповещавшего о начале подготовки к девятому заезду — заезду на приз убара. Я подобрал короткий нож, оборвавший жизнь Мипа, и заткнул его под ремень. Платформы с усаженными на них тарнами уже двигались к стартовым насестам. Подсобные рабочие разбежались по своим местам. Я поднял на руки тело Мипа и передал его одному из стальных. Зеленого Убара погрузили на платформу и вывезли с поля. Зрители снова рассаживались по местам. Амфитеатр пестрел разноцветьем кастовых одеяний. Наездники устраивались в седлах, застегивая на дисковые замки ремни безопасности. По рядам сновали торговцы с лотками, торопясь воспользоваться затишьем между заездами. Небо было ясным и чистым, солнце светило во всю мощь — лучшей погоды для состязаний не придумаешь. На громадной висящей на разделительной стене доске, предназначенной для вывешивания результатов состязаний, напротив графы восьмого заезда победителем значился Зеленый Убар и его наездник — Мелиполус с Коса. Уже много лет эта пара не украшала списки победителей состязаний. Менициус из команды желтых, конечно, тоже будет участвовать в девятом заезде. Его тарн Черная Стрела был действительно одним из лучших на всем тарновом дворе стадиона; выносливый и быстрый, он вполне оправдывал свое имя. Темно-красное оперение его правого крыла было обесцвечено и выглядело седым, опаленное несколько лет назад, как мне рассказали, кислотой одним из наездников серебряных. Хорошая птица, достойная уважения. Но я надеялся, что Убар Небес, которого я занес в списки участвующих в заезде от команды стальных, сумеет его одолеть. Основное соперничество на этом этапе состязаний разгорелось между желтыми и стальными. Девятый заезд — заезд на приз убара — был не просто почетным, но и во многих отношениях решающим: по нему определялся победитель не только сегодняшнего дня состязаний, но и всего сезона, поскольку он знаменовал собой завершение Праздника Любви и закрытие спортивного сезона. Я посмотрел на ложи убара и верховного служителя посвященных — Комплициуса Серенуса. Обе они были украшены в цвета группировки зеленых. Интересно, знает ли уже Кернус о том, что произошло на Стадионе Клинков? Сейчас бунт наверняка уже выплеснулся на улицы. Я подошел к деревянному информационному табло, на котором люди из обслуживающего персонала стадиона набирали из отдельных букв имена участников заезда. — Поставь сюда и имя Гладиуса с Коса, — сказал я. Служитель кивнул и начал быстро набирать мое имя. Зрители заревели от удовольствия. Я заметил, что люди возле столов тотализатора стали о чем-то торопливо совещаться. Ставки начали резко подниматься. Я услышал третий удар судейского гота, птиц пора было выводить на старт. Менициус уже был возле старта, стоя у платформы, на которой возвышалась дрожащая от нетерпения под надетым на неё кожаным колпаком Черная Стрела — замечательная темно-красная птица, настоящий король на тарновом дворе желтых. Вокруг платформы Менициуса из Порт-Кара стояла охрана из таурентинов. Я приблизился к ним, но не сделал попытки пройти сквозь их ряды. Менициус с побледневшим, напряженным лицом устраивался в седле. — Гладиус с Коса хотел бы побеседовать с Менициусом из Порт-Кара до начала заезда, — обратился я к нему. Он не ответил. — Отойди отсюда! — резким тоном приказал командир отряда таурентинов. — Менициус из Порт-Кара был в Ко-Ро-Ба в прошлом году в ен'варе? — не обращая на него внимания, продолжал я. Руки Менициуса, сжимающие уздечку, побелели от напряжения. Я вытащил из-за пояса короткий нож и показал ему. — Он припоминает воина из Тентиса? — спросил я. — Я не знаю, о чем ты говоришь, — огрызнулся Менициус. — О, может, он его и не припоминает, — говорил я, — поскольку, как я подозреваю, он видел его только со спины. — Уберите его отсюда! — закричал Менициус. — Обрывок зеленой повязки вполне можно было оставить за день, а то и за час до этого. Надо признать, Менициус из Порт-Кара отлично владеет ножом убийцы. Бросок, несомненно, был произведен со спины маленького быстрокрылого гоночного тарна, очень маневренного и великолепно подходящего для полета под мостами. — Ты сумасшедший! — завопил Менициус. — Убейте его! — Первого, кто двинется с места, — прозвучал у меня над ухом суровый голос моего телохранителя-арбалетчика, — моя стрела прошьет насквозь. Никто из таурентинов не пошевелился. Подсобный рабочий снял с головы Черной Стрелы, тарна желтых, кожаный колпак. Птица расправила перья и гордо подняла голову. Отличный экземпляр, ничего не скажешь. Мой собственный тарн на платформе у четвертого стартового насеста был уже без колпака. Зрители, как обычно, бурно реагировали на появление птиц у стартовых площадок, восхищаясь их крупными головами, мощными и крепкими, как меч, клювами, гордо выпяченной грудью и горящими черными глазами. Один из подсобных рабочих стальных отомкнул замок и снял с ноги моей птицы удерживающую её цепь. Птица, почувствовав свободу, переступила с лапы на лапу, глубоко вонзая когти в деревянную поверхность платформы, сделала пару широких взмахов крыльями, разминая их, и, высоко запрокинув голову, издала пронзительный, дикий крик. Думаю, у многих из присутствующих на трибунах, несмотря на жаркий летний день, от этого воинственного крика-вызова мороз пробежал по коже; и не было, наверное, ни одного, кто не почувствовал бы себя слабым и беззащитным перед гордой, грозной, хищной фигурой моего черного тарна, моего Убара Небес. — Пора в седло, — заметил мой неразлучный арбалетчик, и я поспешил к стартовой платформе. Как мне сейчас не хватало Мипа с его дружеским советом, всегда верным наставлением; Мипа, неизменно провожавшего меня во все предыдущие заезды, проверявшего напоследок крепление тарновой сбруи и напутствовавшего меня добрыми пожеланиями. Мне снова во всех деталях вспомнились его выступление, его победа, его гибель. Я посмотрел на Менициуса, тот упорно не желал встречаться со мной взглядом. Я заметил, что ему протянули ещё один нож, какой обычно используют наездники. В правой руке он наготове держал стрекало. На луке седла у него я, к своему немалому удивлению, увидел свернутый в несколько петель хлыстовой нож, который так распространен в Порт-Каре: длинный хлыст, в конечной части которого из единого узла расходятся пять длинных, восемнадцатидюймовых ремней, оканчивающихся в свою очередь четырьмя вделанными в них тонкими, узкими стальными лезвиями. Существует довольно много разновидностей хлыстового ножа, от тех, что имеют на ременных кольцах довольно длинные, дюймов по семь-восемь, обоюдоострые лезвия, до тех, которые оканчиваются заточенными с внутренней стороны крюками, позволяющими атакующему разорвать свою жертву на части. У Менициуса был нож первого типа, с обоюдоострыми лезвиями, способный с двадцати футов перерезать человеку горло. Я заметил, что таурентины переходят от одного участника соревнований к другому, очевидно передавая им какие-то сообщения. В ответ некоторые наездники выражали яростное возмущение и потрясали вслед таурентинам кулаками. — Хорошо бы нам не отстать в этих состязаниях, — сказал стоящий у моего стремени арбалетчик. Я увидел, как таурентин принес Менициусу небольшую, завернутую в шелковую тряпицу коробочку, которую тот нацепил на пояс. — Смотри, — сказал я своему телохранителю, указывая на растворяющихся среди зрителей вооруженных арбалетами таурентинов. — Твое дело — гонка, — ответил он. — Об этом мы позаботимся! Там тоже есть наши люди. Я поднял своего тарна вверх, и он одним мощным движением крыльев переместился с платформы на стартовый насест. Менициус из Порт-Кара не казался больше неуверенным или испуганным; его лицо приобрело спокойное выражение, а на губах заиграла жестокая улыбка. Он посмотрел на меня и рассмеялся. Я приготовился к четвертому сигналу судейского гонга. Перед тарнами натянули стартовую заградительную проволоку. И тут я заметил, что смягчающее удар покрытие убирается подсобными рабочими не только с центрального кольца, но и с расположенных по противоположным концам летного поля, оголяя их металлические острые, как клинок, края, что никогда прежде не делалось на гоночных заездах и применялось только на состязаниях в мастерстве, да и то лишь в тех случаях, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть. Отовсюду с трибун раздались протестующие крики и брань представителей абсолютно всех групп болельщиков. Наездники, за исключением меня и Менициуса, обменялись тревожными, недоумевающими взглядами. — Принеси-ка мне, — обратился я к своему стоящему у края насеста арбалетчику, — из моих принадлежностей там, на разминочной площадке, тачакское бола, веревку для каийлы с набором кайв. Он рассмеялся. — А я все ждал, — сказал он, — когда ты поймешь, что это не просто состязания, а война. Подсобный рабочий тотчас бросил мне на седло увесистый сверток. Я невольно усмехнулся. — Мы держали все это наготове, — сказал арбалетчик. К подножию стартового насеста подбежал ещё один человек из команды стальных, одержавший победу на одном из первых заездов. — Там боевые тарнсмены, — запыхавшись, сообщил он. — Таурентины в полной выкладке. Они собираются у стен стадиона. Нечто подобное я и ожидал. Именно эти люди и использовались для нападения на караван Хинрабиусов. — Принеси мне еще, — сказал я, — малый тачакский лук и боевые стрелы народов фургонов, те, с зазубринами на наконечнике. — Все уже в свертке, — ответил арбалетчик. — Как вы догадались все предусмотреть? — удивился я. — Это Мип велел, — пояснил арбалетчик. — Он хорошо понимал, какое тебе предстоит состязание. Я развернул сверток и осмотрел лук. Он был действительно маленьким, не больше четырех футов длиной и сделан из двух рогов боска, соединенных между собой в наиболее толстой части и укрепленных металлическими, опоясывающими рог в семи местах пластинками и широкими полосками кожи. Тачакский лук по своим характеристикам уступает и длинному луку, и арбалету, однако при действии на коротких дистанциях, особенно при необходимости высокой скорострельности, он представляет собой грозное оружие. Его небольшие размеры позволяют пользоваться им на ходу, из седла, в чем проявляется его преимущество перед более мощным, однако не допускающим свободы действий в обращении длинным луком. В отличие же от арбалета малый лук не требует столь значительных затрат времени на подготовку к стрельбе, поэтому скорострельность его весьма высока. Тачакский воин, например, способен на полном скаку выпустить по мишени одну за другой двадцать стрел всего за какую-нибудь минуту. Интересно отметить, что малый лук никогда не применяется наездниками на тарнах, возможно потому, что живущие в отдаленных от экватора широтах горожане практически незнакомы с каийлой и не видят для себя преимуществ в использовании оружия наземных всадников. А может, это объясняется устойчивыми традициями северян, доверяющих лишь тем видам вооружения, что проверены столетиями, и полагающих, что основным преимуществом наездника на тарнах является дальность действия его оружия, а не скорость и точность. Однако я полагаю, что основной причиной неуважительного отношения наездников к малому луку являются именно его небольшие размеры, он кажется им слабым оружием, игрушкой в руке настоящего воина. Кто-то из команды стальных, завидя этот лук среди вооружения Гладиуса с Коса, шутливо спросил, не для детей ли этот лук? Понять их было можно, ведь они никогда не передвигались в седле каийлы и не имели дела с тачаками. Мне же кажется, что боевые действия в седле каийлы и в седле тарна имеют между собой много общего и малый лук так же достоин использования в горианском небе, как и в южных степях. Кроме того, я много времени уделил, тренируя моего тарна выполнять команды, подающиеся голосом, а это в значительной мере освобождало мне руки для оружия. Обычно тарнов приучают к одной команде — «табук», означающей «охотиться». К тому же мне хотелось научиться пользоваться, сидя в седле летящего тарна, легким тачакским копьем. Наездники весьма часто берут с собой в воздух притороченное к седлу тарна длинное горианское копье — действительно грозное в умелых руках оружие, но весьма громоздкое и маломаневренное, больше, по-моему, подходящее пехотинцу. Как род войск наездники на тарнах несколько сотен лет назад вышли из наземных вооруженных сил. Однако мне кажется, что даже при столь качественной перемене в условиях и специфике ведения ими боевых действий в их вооружении мало что изменилось: они лишь стремились усовершенствовать свое мастерство и выработать какие-то новые приемы применительно к изменившимся условиям, но ни в коей мере не пересмотреть своего отношения к самому вооружению. Мне всегда очень хотелось иметь свою собственную группу наездников, которую я сумел бы обучить обращению с совершенно новыми для тарнсмена и, безусловно, полезными видами оружия, но такой возможности у меня не было, и даже в Ко-Ро-Ба, моем родном городе, к моим идеям относились без достаточного внимания. Я приторочил тачакский роговой лук и колчан со стрелами к седлу, уложив под рукой веревки и бола. Меч, как обычно, был при мне, а теперь я присоединил к нему ещё нож убийцы, извлеченный мной из спины несчастного Мипа, и тачакские седельные кайвы. Со своими приготовлениями я едва не пропустил сигнал судьи к началу гонки, вслед за которым заградительная проволока, натянутая у тарнов перед грудью, упала на землю. Птицы все, за исключением моей собственной, рванулись в воздух, оглашая воздух пронзительными криками и шумом мощных взмахов заработавших крыльев. — На месте! — крикнул я, и мой тарн, с горящими глазами, дрожа от возбуждения, остался на стартовом насесте. У всех находящихся поблизости вырвался крик разочарования. С трибун понеслись улюлюканье и удивленные возгласы. Я взглянул на ложу Кернуса, убара города, и в насмешливом приветствии помахал ему рукой. Тот смотрел в мою сторону, ничего не понимая, вцепившись в подлокотники кресла. — Лети! — закричал, не выдержав, мой арбалетчик. — Лети же! — кричали члены команды стальных. Девять поднявшихся в воздух птиц уже достигали первого поворота над летным полем. Я посмотрел на шесты с двадцатью деревянными насаженными на них головами тарнов, отмечавших количество кругов заезда. Заезд на приз убара — самый длительный по времени и самый утомительный для птиц в состязании тарнов. Но и приз за победу велик — тысяча двойных золотых монет. — Лети! — скандировали на трибунах болельщики. Я рассмеялся и прижался к шее моего тарна. — Ну, Убар Небес, — сказал я измучившейся от ожидания птице, — пора! С пронзительным воинственным криком единым взмахом мощных черных крыльев боевой тарн Ко-Ро-Ба ушел в небо. Я сильнее прижался к его шее, пряча голову от хлещущего мне в закрытое маской лицо, рвущего на мне одежду потока воздуха. Зрительские трибуны мгновенно слились для меня в единую пеструю, проносящуюся внизу полосу. Меня наполнило чувство ликования. Мне хотелось, чтобы идущие впереди меня тарны к тому моменту, когда я их догоню, уже не летели одной группой, чтобы мне не бороться с ними за первенство при одновременном старте, где все лишь мешают друг другу, а обходить их одного за другим, если это, конечно, удастся. Я был уверен, что наездники получили указания Кернуса следить за тем, чтобы я в этом заезде не выиграл; очевидно, это было их главной задачей. Одному тарну весьма сложно блокировать сопернику проход через кольцо, но две птицы, действующие согласованно, великолепно справляются с этой задачей. А кроме того, отстав на старте, я хотел выявить среди участников заезда человека, в функции которого будет входить нейтрализация любого противника, создающего препятствия для достижения Менициусом победы. В том, что такой человек непременно участвует в заезде, я не сомневался. И, наконец, я хотел как можно дольше оставаться позади Менициуса: меня нисколько не прельщала перспектива позволить ему раньше времени оказаться у меня за спиной с ножом в руке. К окончанию первого круга я уже догнал идущую последней птицу и, выбрав удобный момент, обошел её ничего не подозревающего тарнсмена, вспомнившего о моем существовании, только когда на лицо ему упала тень от пронесшегося у него над головой тарна. Трибуны огласились восторженными криками. Это привлекло внимание идущего восьмым наездника, выступающего за золотых, и он, обернувшись в седле, устроился таким образом, чтобы держать меня в поле зрения. К удивлению зрителей, но вовсе не к моему собственному, он начал управлять птицей так, чтобы я не мог его обойти, при этом сам значительно теряя в скорости. Едва же мы подошли к первому из серии центральных колец, его красивый, редкой тропической породы тарн, доставленный, очевидно, из южных джунглей Картиуса, сделал полуоборот, выставив вперед когти и загородив проход через кольцо широкими, мешающими нашему движению взмахами крыльев. Мой тарн ударил его, не сбавляя скорости, отшвыривая со своего пути клочья разноцветных перьев, и черной молнией прошел через кольцо. Я даже не оглянулся. Публика была поражена. Седьмой наездник, очевидно опытный мастер, выступал без нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к какой-то команде, действуя, по-видимому, по указанию убара или же просто желая побороться за первенство самостоятельно. Он упорно, кольцо за кольцом, загораживал мне проход, хотя и не действуя столь открыто, как его предшественник. Я не мог не признать его мастерства; он, казалось, сосредоточил все свое внимание только на мне, забыв об остальных противниках. И все же мой тарн был более проворным и быстрее реагировал на команду, поэтому, несмотря на позиционное преимущество, моему противнику приходилось прилагать немало сил и умения, чтобы не пропустить меня вперед. Мы оба постоянно наращивали скорость и, поневоле действуя совместными усилиями, оставили позади тарна серебряных и ещё одного наездника без опознавательной повязки. Теперь мой противник шел пятым, а я шестым. Впереди нас были синие, красные, зеленые и выступающий за желтых Менициус. Вдруг за спиной у себя я услышал полный дикого ужаса крик одного из идущих за мной наездников, очевидно отброшенного соперником в сторону самого кольца и напоровшегося на его острые кромки. У меня по телу пробежала дрожь: лишенные защитной оболочки кромки кольца настолько остры, что на той скорости, на которой проходят гонки, способны разрубить наткнувшегося на них всадника или его птицу на части. Я обернулся на шесты с деревянными изображениями голов тарнов. Оставалось всего одиннадцать кругов. Я бы мог, конечно, обогнать идущего впереди меня соперника, но из-за лишенных защитной оболочки колец это означало бы подвергать огромной опасности и нас обоих, и наших тарнов. Я думаю, ему не больше моего хотелось убивать мою птицу или обрекать на смерть меня самого. Одно дело, ставить блоки при защищенных кольцах, и совсем другое — устраивать настоящее сражение перед висящими в воздухе клинками мечей, что сейчас собой, собственно, и представляли острые края колец. Я чертыхнулся: обычные мои надежные обходные маневры не срабатывали. И тут мне пришло в голову, что, несомненно, и многие другие участники состязаний изучали манеру поведения Гладиуса с Коса на гонках, как тот в свою очередь изучал их. Однако, к моему сожалению, идущий впереди меня наездник был ветераном гонок на тарнах и почти не выступал на Стадионе Тарнов в Аре, очевидно значительно чаще принимая участие в состязаниях у себя в Торе. Я никогда не видел его в небе, и Мип ничего не рассказывал мне о нем. Если же он изучал манеру поведения на гонках Гладиуса с Коса, значит, он наверняка обратил внимание на мои излюбленные приемы. Поэтому, хотя это было очень непривычно и противоречило всем моим инстинктам, я решил в следующий раз пройти через кольцо не в правой верхней его части, а в левой нижней. Однако и тут меня ждало разочарование: соперник словно чувствовал каждый мой маневр, и снова я миновал кольцо, идя у него в хвосте. Сомневаюсь даже, что для него составило хоть малейшую трудность разгадать мой маневр, вряд ли он вообще сознательно подходил к рассмотрению моей тактики: очевидно, его понимание моих действий опиралось на какое-то прирожденное чутье, к которому добавлялись многолетняя практика участия в состязаниях и внимательное изучение моей манеры ведения гонки, позволяющие ему предугадывать мои дальнейшие шаги. Я знаю, Мип тоже обладал этим редким внутренним чутьем, и у меня не было основания предполагать, что у остальных профессиональных гонщиков оно отсутствует. Я уже начал сожалеть о том, что так опрометчиво и самоуверенно затянул со стартом. Менициус на Черной Стреле по-прежнему лидировал. Тут мне на память пришел разговор с Мипом, воспоминание о котором внезапно обожгло мой мозг. — Что делать, если твой противник по счастливой для него случайности или благодаря высочайшему мастерству знает, как ты поведешь себя в той или иной ситуации, чувствует твою манеру поведения? — спросил я тогда у него, не имея в виду ничего конкретного. Мы сидели в таверне зеленых, и он, поставив кружку с пагой на стол и рассмеявшись, развел руками. — Значит, ты не должен иметь какой-либо определенной манеры поведения, — просто ответил он. Я также рассмеялся, восприняв его слова как шутку. Однако он уже смотрел на меня совершенно серьезно. — Я говорю правду. На шестах оставалось четыре деревянные головы тарна с одной стороны летного поля стадиона и четыре с другой. Итого всего восемь поворотов, четыре полных круга. Медлить больше нельзя. Нужно что-то срочно предпринять. Я решил сбить своего настойчивого соперника с толку и перед очередным проходом через кольцо устроить для него небольшой спектакль, начав действовать вне всякой логики. Я резко сбросил высоту и ушел в сторону, заставив ведущего меня соперника удивленно закрутить головой и невольно попытаться повторить мой маневр. Его тарн тут же сбился с ритма, и уже за спиной я услышал пронзительный крик идущей за мной вслед птицы, столкнувшейся с тарном моего соперника, и яростные проклятья их наездников. К тому времени, когда на шестах оставалось семь деревянных голов тарнов, я догнал наездника синих, идущего четвертым. Птица его была сильнее тарна наездника из Торы, но в мастерстве он явно ему проигрывал. Я легко обошел его у очередного кольца, сделав вид, будто собираюсь пройти его в левой нижней части, и резко бросив свою птицу вправо вверх. Пытаясь поставить мне блок в ошибочно выбранной им позиции, он так старался, что едва не напоролся на острый край кольца, и после того как его изумленная птица, не выдержав, свернула у острой кромки в сторону, ему пришлось возвращаться заново и проходить через то же кольцо. Крики зрителей на трибунах переросли в настоящий рев, и хотя слов разобрать было невозможно, я расценивал их как выражение восхищения, как в данной ситуации я, вполне естественно, и должен был их воспринимать. И тут я внезапно услышал свистящий звук над головой и пригнулся к седлу. Выпущенной из арбалета стрелы я не увидел, но сам звук мне был хорошо знаком. Вслед за ним донеслись ещё два угрожающих свистящих звука стрел. — Давай! — закричал я. — Давай, Убар Небес! Птица, забыв об опасности, рванулась вперед. Краем глаза я заметил около пятидесяти тарнсменов, расположившихся за задними рядами трибун, на верхнем крае стены стадиона, дожидающихся, когда я подойду поближе. — Давай, Убар Небес! — кричал я. — Давай! Вперед! Птица мчалась изо всех сил. И тут я, к своему ужасу, увидел, что оба шедших впереди наездника — красных и зеленых — идут к кольцу вровень, постепенно замедляя движение, готовясь заблокировать мне проход через центральное кольцо. У зрителей вырвался единодушный вопль возмущения. Я не сразу догадался, что они затевают, но то, что один из наездников выступал за зеленых, открыло мне глаза на многое. Убар, несомненно оказавший всяческую поддержку зеленым, очевидно, потребовал и от них сделать все возможное, чтобы не дать мне добиться победы. Менициус на Черной Стреле, не отвлекаясь ни на что, шел только вперед. Моя птица, как таран, врезалась между двух идущих плотно друг к другу соперниц, и через мгновение со всех сторон засверкали вспышки стрекал, птицы били крыльями и яростно рвали друг друга когтями. Тут в нас врезался шедший следом тарн, вероятно синих, а за ним — птица с наездником из Тора и, возможно, ещё одна или две. Наездник зеленых, издав дикий вопль, зажал руками рану на груди у самого горла и потерял контроль над своим тарном. Птица красных выбралась из свалки и продолжила гонку. Красный, как и Менициус и двое других наездников, принимал участие и в восьмом заезде. Это был тот самый тщедушный бородатый человек, голый по пояс, с золотым медальоном на груди. Мимо нас прошел тарн серебряных. Мой тарн сцепился с птицей, наездник которой выступал без опознавательной нарукавной повязки. Птицы яростно рвали друг друга. Сам я получил хороший удар стрекала, и на какое-то мгновение невыносимая боль затопила мое сознание и погрузила все вокруг меня в темноту. Привели меня в себя мощные удары крыльев птицы соперника. Я открыл глаза и, увидев её нацеленный в меня хищный клюв, механически ткнул в неё стрекалом. Птица отпрянула в сторону, подставляя мне своего наездника, и мы с ним накинулись друг на друга, сражаясь стрекалами, как мечами, и разбрасывая вокруг настоящие фонтаны ослепительных искр. Мы были уже у самого кольца, и соперник, не выдержав, отвел свою птицу в сторону. Мой тарн рвался довести поединок до победного конца, но я удержал его. — Вперед, Убар Небес! — крикнул я — Вперед! Перед нами оставались три птицы — красных, серебряных и желтых. Сзади прозвучал сигнал судьи, отмечающий пропуск одним из наездников кольца и требующий возвращения и повторения попытки. Я усмехнулся и продолжал наращивать скорость. Над головой просвистела новая стрела. — Давай, Убар Небес! — кричал я. — Давай! Тот черным пламенем рвался сквозь кольца, одно за другим оставляя их за спиной. На шестах ещё оставалось пять деревянных голов, когда он догнал и обошел серебряного. На следующем повороте он оставил позади красного. Бородатый наездник с медальоном на груди нещадно нахлестывал свою птицу стрекалом, и, когда я проходил мимо него, я увидел в его глазах сумасшедшую ярость. У кольца он попытался было прижать нас к нижней металлической кромке, но прежде, чем ему это удалось, он был уже оставлен позади. У меня вырвался ликующий вопль. Теперь впереди оставался только тарн Менициуса из Порт-Кара. — А сейчас, Убар Небес, — сказал я, — тебе придется постараться по-настоящему. Птица, словно чувствуя близкую победу, заработала крыльями изо всех сил. Прижавшись к самой её шее, я видел, как фигура Менициуса на своей Черной Стреле постепенно увеличивалась в размерах. На шестах оставалось четыре деревянные головы. Моя птица работала крыльями все быстрее. — Победа будет за нами, Убар Небес! — крикнул я ей. Она ответила мне торжествующим криком. И тут я услышал за своей спиной нарастающий шум крыльев и заметил догоняющий меня целый отряд тарнсменов, черной тучей круживших над летным полем стадиона среди ясного, безоблачного неба. Я сорвал притороченный к подседельнику тачакский лук и через мгновение уже посылал одну за другой стрелы в пристроившихся в хвост ко мне наездников — числом не менее дюжины, — пока остальные, наседавшие сверху, пытались прижать меня к земле. Внезапно Убар Небес издал дикий крик, от которого даже у меня мурашки побежали по телу; это был уже не просто крик, а устрашающий клич боевого, специально обученного тарна, в котором слились и ярость от вида приближающегося врага, и ликование от предстоящей схватки, и проснувшаяся в птице кровожадность хищника. Он не просто летел по знакомой летной трассе стадиона, он нападал с вытянутым вперед клювом и растопыренными острыми, как кривые ножи, когтями; гонка перестала быть состязанием в мастерстве, она превратилась в смертельный поединок. Я, не сбавляя скорости, поливал короткими тачакскими стрелами наседающих со всех сторон наездников, тщетно пытающихся достать меня мечом. Мой тарн мощными ударами клюва расшвыривал тех птиц, что осмелились стать у него на пути. И вдруг, к моему ужасу, я увидел, как один из наездников сбоку ударил мою птицу длинным копьем, острие которого скользнуло ей по клюву и оставило глубокий след у неё на теле. Я не успел даже крепче схватиться за поводья, как Убар Небес, издав пронзительный, наполненный болью крик, рванулся к птице противника, мощным ударом клюва отшвыривая её в сторону, и, схватив лапой её оторопевшего от неожиданности седока, рванул его с седла с такой силой, что оборвал ремни безопасности как простые тесемки. Через мгновение его тело закувыркалось в воздухе. Это окончательно поубавило смелости моим противникам, основанной, очевидно, на их численном превосходстве, и они, стараясь держаться ближе друг к другу, представляли теперь отличную мишень для моего безотказно действующего тачакского лука. Наконец, видя, что мечи их и копья в разыгравшейся схватке совершенно неэффективны, они решили изменить тактику и, собравшись вместе, заблокировали проход в очередное боковое кольцо. Однако это вызвало у моего тарна совершенно иную реакцию, чем та, на которую они рассчитывали, и он с хищно раскрытым клювом яростно бросился на таран. Птицы противника не выдержали лобовой атаки и в последнюю секунду с истеричными воплями бросились врассыпную, унося прочь своих изрыгающих проклятия седоков. — Молодчина! — кричал я. — Давай, Убар Небес! Вперед! Менициус на Черной Стреле был далеко впереди, но мой тарн быстро настигал его, преследуя, как хищник ускользающую добычу. За то время, что ушло у меня на сражение с врагами, четыре тарна обошли меня, хотя остальные все ещё были сзади, не сумев обойти скопление кружащих в воздухе не участвующих в состязании птиц. Я оставил позади птицу с седоком, выступающим без опознавательной повязки. Впереди двигались красный, синий и, конечно, мой основной выступающий за желтых противник — Менициус. На шестах по краям летного поля оставалось только две деревянные головы тарнов. Очередная стрела прочертила свой путь, промелькнув у самого моего лица. Подойдя к центральному кольцу, я снова встретился с нападавшими на меня наездниками, на этот раз перегруппировавшимися и рассредоточившимися по более широкому пространству. Снова мне пришлось браться за тачакский лук, и ряды наездников после этого значительно поредели, но и стрелы, которых у меня изначально было всего сорок, все вышли. Я услышал торжествующий крик одного из них, очевидно предводителя, подающего сигнал своим засевшим на стене тарнсменам встретить меня у дальнего кольца перед поворотом. К этому времени мы обошли наездника серебряных, а немного погодя и синих. У представителя красных происходил настоящий поединок с Менициусом, блокировавшим ему проход в кольцо. В результате наезднику красных пришлось уступить, и мне хорошо была видна ярость, исказившая черты его заросшего бородой лица, и черные глаза, горящие нисколько не слабее его пылающего на солнце золотого медальона. Очевидно, несмотря ни на какие указания убара или кого бы там ни было, этот человек не хотел проигрывать и решил бороться до конца. Я усмехнулся. И тут прямо передо мной, слетаясь буквально отовсюду, у кольца собралось около десяти наездников, загородивших мне проход и дожидающихся меня с оружием наготове. Убар Небес без колебания выбрал себе жертву в самом центре кольца. Последовал короткий жестокий удар, едва не выбросивший меня из седла, и путь перед нами был свободен. Остальные рванулись было за нами в погоню, но тут же запутались в кольцах брошенной мной веревки-путанки, применяемой тачаками для ловли босков. Наездники разразились проклятиями и принялись мечами перерубать веревку, спутывающую лапы и крылья их тарнов. Они были выведены из строя надолго. Оставшиеся направились к другому кольцу, чтобы повторить неудавшуюся попытку. Когда я подошел к центральному кольцу, на шесте оставалась только одна деревянная голова тарна. А впереди парили в воздухе загораживающие мне дорогу тарны. Я быстро размотал бола — длинный кожаный ремень, также используемый тачаками для ловли диких животных, однако в отличие от напоминающей своеобразное лассо веревки-путанки имеющий на концах специальные тяжелые шары. При умелом обращении бола может оказаться весьма эффективным сковывающим движение орудием, что через мгновение и проверили на себе двое ринувшихся мне навстречу тарнсменов. Очередного кинувшегося мне с мечом наперерез наездника я встретил стрекалом, и выплеснувшийся фонтан искр заставил его тарна испуганно отпрянуть в сторону и дать мне возможность встретить рванувшегося ко мне с расставленными когтями следующего тарна. Вспышка стрекала ослепила и эту птицу, и она поспешно убралась прочь. Однако с воином больше подобает выяснять отношение клинком, а не стрекалом, и, выхватив меч, именно так я и встретил своего пятого противника. Шестой, предводитель, оставшись водиночестве, ругаясь на чем свет стоит, поспешил освободить мне дорогу. С длинного шеста убирали последнюю деревянную голову тарна. — Лети! Лети, Убар Небес! — закричал я — Лети так, как никогда ещё не летал! И птица черной молнией прошла сквозь кольцо. Наездник красных, приближаясь к кольцу у поворота, упорно боролся с блокирующим его действия Менициусом. Оба они, мешая друг другу, быстро теряли скорость. Убар Небес смерчем рвался вперед. Нет, на Горе не было другой равной ему птицы! — Хар-та! — кричал я ему. — Быстрее! Хар-та! На полном ходу вонзился он в идущих вплотную одна к другой птиц, выбирая направление прямо в центр кольца и по инерции таща за собой обоих тарнов и их изумленных наездников. В глазах Менициуса сверкнула дикая злоба, рука его потянулась к ремню. Наездник красных, исходя проклятиями, старался прижать нас вправо, чтобы при прохождении кольца не задеть его левой кромки — при нашей скорости это, несомненно, стоило бы ему жизни. И тут я боковым зрением уловил резкое движение руки Менициуса и инстинктивно вплотную прижался к телу Убара Небес. Слева от меня послышался легкий звук бьющегося стекла и последовавший за ним дикий вопль наездника красных. Оглянувшись, я увидел, что он с остервенением трет лицо и грудь, залитые какой-то жидкостью. Птица его, внезапно почувствовав свободу, вышла из-под контроля и отклонилась влево, пытаясь отойти от нашей массы переплетенных тел в сторону. Тут же раздался страшный хруст, и я заметил, как край острого железного обода разрубил плечо несчастного наездника и его окровавленное тело, выброшенное ударом из седла, закувыркалось в воздухе. Вслед за этим я услышал треск рвущейся материи, и на левой руке у меня появились две кровавые полосы. Внезапная боль отрезвила меня, и в следующий бросок хлыстового ножа я мечом перерубил его ремни. Менициус, сыпя проклятиями, швырнул в меня обрывками плети, и они пролетели у меня над головой. Когда мы миновали первое из трех последних колец, он вытащил из-за пояса нож. И тут ужас мелькнул у него в глазах, он увидел, как я достал обоюдоострую тачакскую кайву и приготовился к броску. — Нет! — дико закричал он и развернул тарна, закрывая его грудью свое тело. Мой тарн не мог упустить такой момент и тут же впился когтями в шею Черной Стрелы. Так, с переплетенными телами наших птиц, седло к седлу, выкручивая друг другу руки, мы с Менициусом одновременно миновали второе кольцо. Наконец мой противник не выдержал и, взвыв от боли, выронил нож. Наши птицы отпрянули в стороны, и тут удар судейского гонга оповестил, что мы оба пролетели мимо последнего кольца. Я убрал кайву за пояс и, развернув тарна, загородил им проход в кольцо, дожидаясь возвращения Менициуса. Лицо его исказилось от бешенства. — Быстрее, тебя приходится ждать, — сказал я ему, — или Менициус уже отказался от гонки? Тот проревел нечто нечленораздельное и дернул уздечку. Послушная птица мгновенно отреагировала на его команду и прошла через последнее кольцо одновременно с Убаром Небес. И тут моя птица сделала настоящее чудо: в каких-нибудь два взмаха мощных крыльев она вырвалась вперед и первой села на финишный насест. Мы с ней ликовали оба: она — пронзительным победным криком, а я потрясая над головой кулаками. Черная Стрела опустилась на финишный насест через какое-нибудь мгновение. Вопли зрителей были просто оглушительными. Менициус дрожащими руками сбросил с себя ремни безопасности, спрыгнул на песчаное поле стадиона и, едва держась на ногах, протянув вперед руки, побежал к ложе убара. Я видел, как при его приближении Сафроникус, находящийся здесь же, у трона убара, отдал приказ четырем арбалетчикам стрелять. Менициус, пронзенный четырьмя стрелами, упал на песок. И тут же вслед за ним упал один из таурентинов: в спине у него торчала выпущенная со зрительской трибуны стрела. Кернус вскочил на ноги и плотнее собрал вокруг себя телохранителей. Откуда-то издали доносилась исполняемая множеством голосов песня, прославляющая Ар. Зрители подхватили её, песня набирала мощь. Люди вставали на ноги и исполняли её стоя. — Прекратить! — завопил Кернус. — Немедленно прекратить пение! Но песня звучала все громче. В ней слышались гнев, триумф и гордость — гордость жителей за их славный город. Некоторые из зрителей бросились срывать зеленые знамена, украшающие ложи убара и верховного служителя посвященных. Кернус не посмел отдать своим людям приказ стрелять. Он стоял в ложе убара и яростно потрясал кулаками. — Прекратить! — кричал он. — Прекратить немедленно! Песня набирала силу, все больше и больше зрителей подхватывали её, и вскоре уже все трибуны повторяли её гордые слова. Один за другим приземлялись на финишные насесты участвовавшие в гонке тарны — те, которым удалось долететь, но никто не обращал на них внимания. Сейчас были только песня, только люди, её исполняющие. И вдруг центральные ворота Стадиона Тарнов распахнулись, и на его песчаное поле стали входить тысячи и тысячи людей, тех, что были на поединках на Стадионе Клинков. Во главе их, как всегда в скрывающем лицо шлеме, шел легендарный Мурмилиус. Я сам, хотя и не был родом из Ара, все ещё сидя в седле, невольно подхватил слова песни, прославляющей этот славный город. Кернус смотрел на меня, едва сдерживаясь от распирающего его гнева. И тогда я снял со своего лица кожаную маску. Он отшатнулся — и из груди его вырвался крик ужаса. Даже Сафроникус, предводитель таурентинов, оцепенел, не веря своим глазам. Тут из рядов вновь прибывших вышел Мурмилиус и направился к ложе убара. Охранявшие её таурентины подняли арбалеты. Мурмилиус остановился в двух шагах от ложи и поднял свой шлем, в течение долгих месяцев скрывавший его. Кернус закрыл лицо руками. Он испустил дикий вопль и, сорвав с себя мантию убара, кинулся прочь из ложи. Таурентины побросали свои арбалеты на землю. Сафроникус, их капитан, отстегнул свою алую накидку, снял шлем и вышел из ложи на поле стадиона. Здесь он опустился на колени и положил свой меч к ногам стоящего перед ним человека. Тот поднялся в ложу убара и положил свой шлем на подлокотник трона. Затем он накинул себе на плечи мантию убара и занял место на троне, положив на колени свой верный меч. На глазах стоящих вокруг меня я заметил слезы, да и мои глаза стали влажными. — Папа, а кто этот человек? — долетел до меня вопрос какого-то ребенка. — Это Марленус, — ответил его отец. — Он вернулся домой. Это убар Ара. И снова тысячи людей запели гимн города. Я спустился с седла и подошел к распростертому, пронзенному стрелами телу Менициуса. Затем вытащил из-за пояса метательный нож, специально предназначенный для убийства, и швырнул его на землю. Лезвие его глубоко вошло в песок рядом с лежащим на нем телом. На рукояти ножа даже в таком положении хорошо виднелась опоясывающая её надпись: «Я искал его. И я его нашел». Простояв с минуту, я снова вернулся к своему тарну и удобнее устроился в седле. Меч и кайва были у меня на поясе. У меня ещё оставались некоторые неоконченные дела в доме Кернуса, прежнего убара Ара.Глава 23. Я ЗАКАНЧИВАЮ СВОИ ДЕЛА В ДОМЕ КЕРНУСА
Я ждал, сидя в центральном зале дома Кернуса, в его собственном громадном кресле, положив перед собой меч. Мне несложно было попасть в его дом прежде него самого, поскольку я добрался сюда на черном тарне. Взгляд мой удержал бы на месте каждого, кто попытался бы преградить мне дорогу, но таких не находилось, поскольку залы огромного дома были почти пусты. Очевидно, слухи о событиях на Стадионе Клинков достигли дома Кернуса раньше, чем Стадиона Тарнов. Я прошел по опустевшим, обезлюдевшим залам, тишина которых лишь изредка нарушалась мелькавшими кое-где рабами и охранниками, собирающими свои пожитки, чтобы скорее убраться подальше. Я миновал целый ряд мрачных помещений, забитых пленниками и рабами — мужчинами, женщинами, детьми, часть из которых была прикована к стенам, а другие выглядывали из-за решеток. Суру я нашел в её комнате. Она лежала на подстилке рабыни, но была в одеянии свободной женщины. Ошейник, конечно, все ещё был на ней. Глаза её были закрыты, а лицо — белым как мел. Я бросился к ней и заключил в свои объятия. Она с трудом открыла глаза и, казалось, не узнала меня. Все во мне закипело от гнева. — Он был красивым юношей, — пробормотала она, — красивым юношей. Я уложил её на подстилку и оторвал кусок материи, чтобы перевязать ей руки со вскрытыми венами. — Я позову кого-нибудь из медиков, — попытался я её успокоить. — Фламиниус, сейчас, конечно, пьяный, мог все ещё быть в доме. — Нет, — ответила она, беря меня за руку. — Ну зачем ты это сделала? — воскликнул я. Она взглянула на меня с легким удивлением. — Куурус, — прошептала она, называя меня по имени, под которым я был известен в этом доме. — Куурус, это ты? — Да, — ответил я, — да! — Я не хотела больше оставаться рабыней… Передай Хо-Ту, что я люблю его. Я вскочил на ноги и бросился к двери. — Фламиниус! — закричал я изо всех сил. — Фламиниус! Какой-то раб, пробегавший мимо, остановился по моей команде. — Приведи Фламиниуса! — приказал я. — Он должен остановить кровь. Раб бросился на поиски. Я вернулся к Суре. Ее глаза были закрыты, а лицо покрывала мертвенная бледность. Дыхание едва замечалось. Осмотревшись, я увидел в комнате некоторые знакомые вещи: кусок шелка, расчерченный на квадраты для игры, всевозможные бутылочки, пузырьки. Сура с трудом открыла глаза, увидела меня и улыбнулась. — Он красивый юноша, правда, Куурус? — спросила она. — Да, — ответил я, — он отличный парень. — Отличный. — Да, — сказал я, — да. Сура закрыла глаза и улыбнулась. Через минуту в комнату вошел Фламиниус. Он нес под мышкой какой-то медицинский аппарат и канистру с жидкостью. От него попахивало вином, но глаза были трезвыми. Войдя в комнату, он остановился, глядя на Суру. — Поторапливайся! — воскликнул я. Он опустил на пол принесенные с собой вещи. — Быстрее! — не выдержал я. — Разве ты не видишь, что она мертва? В его глазах заблестели слезы. Нетвердой походкой он подошел к Суре и опустился рядом со мной на колени. Пытаясь удержать рыдания, он стиснул ладонь зубами. Я поднялся.Теперь я ждал, сидя в центральном зале дома Кернуса. Он был пуст. Я обводил взглядом столы, выложенный плиткой пол, вделанные в стены кольца для приковывания рабов, квадратную площадку с песком в центре зала, между столами. Я расположился в кресле Кернуса, обнажив меч и положив его перед собой. В зале царила полутьма и прохлада. В доме стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь заглушаемыми толстыми стенами редкими криками с улицы да обрывками песнопений во славу Ара. Я ждал. Терпения у меня хватало. Я знал: он обязательно придет. Внезапно двери распахнулись, в зал вошли пятеро человек. Первым появился дрожащий Кернус с диким, блуждающим взглядом, за ним шел Филемон из касты писцов, затем человек, командовавший наездниками на тарнах, бывшими моими противниками на Стадионе Тарнов, и двое таурентинских охранников. Едва они ворвались в зал, я поднялся из-за стола и, уперев в его деревянную поверхность острие меча, обвел их изучающим взглядом. — Я пришел за тобой, Кернус, — сказал я. — Убейте его! — крикнул Кернус пришедшим с ним охранникам. Командир тарнсменов посмотрел на меня с ненавистью и выхватил свой меч, но, поколебавшись мгновение, внезапно швырнул его на пол. Из груди Кернуса вырвался негодующий вопль. Двое таурентинов один за другим также обнажили мечи и бросили их на покрывающие пол изразцы. — Трусы! — завопил Кернус. — Мерзавцы! Его наемники разом повернулись и все как один бросились из зала. — Вернитесь! — отчаянно вопил Кернус. Филемон с расширенными от ужаса глазами, пятясь, также поспешно оставил зал. — Вернитесь! — призывал их Кернус. — Я приказываю: вернитесь назад! Вне себя от ярости, он плюнул на пол и повернулся ко мне. Я молча наблюдал за ним. В эту минуту лицо мое, должно быть, было страшным. — Кто ты? — запинаясь, спросил Кернус. В эту минуту я поверил, что, вероятно, я действительно мало напоминаю сейчас Тэрла Кэбота. Кернус это, конечно, помнил, по он никогда не видел настолько холодных, ничего хорошего не обещающих глаз. — Я — Куурус, — ответил я. Направляясь из спальни Суры в зал Кернуса, я задержался в отведенных для меня комнатах и снова надел черное одеяние убийцы и поместил на лоб черную отметку в виде кинжала. — Убийца? — спросил Кернус прерывающимся голосом. — Ты — Тэрл Кэбот! Ну, да! Ты Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба! — Я — Куурус. — У тебя на лбу черный символ смерти, — прошептал он. — Это для тебя, — сказал я ему. — Нет! — закричал оп. — Да, Кернус. Это по тебе я ношу на лбу черную метку. — Я ни в чем не виноват! — воскликнул он. Я не удостоил его ответом. — Это Менициус, — быстро забормотал Кернус, — это он, он убил того воина из Тентиса! Это он, а не я! — Я получил плату, — перебил я его; я решил пока не говорить с ним о Суре. — Это Менициус, — продолжал стонать Кернус. — Но отдал ему приказ ты. — Я дам тебе золота, много золота! — У тебя ничего не осталось, Кернус, — сказал я, не сводя с него холодного, бесстрастного взгляда. — Ты все потерял. — Не убивай меня! — взмолился он. — Не убивай! — Но ведь ты лучше всех владеешь мечом в этом доме, — усмехнулся я. — Насколько я знаю, ты даже принадлежишь к касте воинов. — Не убивай меня, — словно не слыша, бормотал он. — Защищайся, — сказал я. — Нет, нет, нет! — отчаянно замотал он головой. — И это гордый Кернус, — с насмешкой заметил я. — Нет, нет, нет, нет! — Хорошо. Бросай оружие и сдавайся. Я прослежу, чтобы тебя в целости и сохранности доставили во дворец убара, где, я надеюсь, правосудие, наконец, свершится. — Да, да, конечно, — простонал Кернус. Он с обреченным, покорным видом сунул руку в складки своей одежды и вытащил длинный кинжал. Я внимательно наблюдал за ним. Внезапно он быстро выбросил руку и метнул кинжал в меня. Я был готов к этому и резко увернулся. Кинжал вонзился в спинку стоящего за мной кресла, и его лезвие глубоко вошло в деревянную поверхность. — Превосходный бросок, — поделился я своим мнением. Он уже сжимал в руке меч, в его глазах пылала ненависть. Предстоящая схватка наполнила меня восторгом, и я, перемахнув через стол, бросился к нему. В то же мгновение наши просвистевшие в воздухе клинки встретились. Он прекрасно владел оружием и действовал быстро, умело, хитро и напористо. — Превосходно, — заметил я ему. Мы кружились по залу, опрокидывая стулья и сражаясь прямо на столе, неуклонно приближаясь к центру зала, к засыпанной арене. Наконец Кернус, отступая, сделал неверное движение и упал; я тут же приставил острие меча ему к горлу. — Ну, — сказал я, — выбирай: мой клинок или копье правосудия Ара? — Пусть это будет твой клинок, — ответил он. Я отступил и позволил ему подняться. Схватка возобновилась с новой силой. Наконец я ранил его в левое плечо. Показалась кровь. Я отошел на пару шагов. Он сорвал с себя мантию и остался только в подпоясанной ремнем домашней тунике. Рана в его плече сочилась кровью. — Сдавайся, — предложил я. — Умри! — крикнул в ответ он, бросаясь ко мне. Его атака была великолепной, но вскоре мне снова дважды удалось ранить его, нанеся удары в грудь и слева, под ребра. Кернус пошатнулся и отступил. Взгляд его помутился. Он закашлялся, и на губах у него показалась кровь. Я ждал. Он смотрел на меня, тяжело переводя дыхание и вытирая капли пота на лице окровавленной рукой. — Сура мертва, — сказал я ему. Он, казалось, удивился. — Я не убивал её, — пробормотал он. — Это именно ты убил её. — Нет! — Убить можно по-разному, — сказал я. Едва держащийся на ногах, залитый кровью, Кернус не сводил с меня глаз. Я двинулся к нему. Кернус быстро оглянулся и увидел, что дверь, ведущая на лестницу, открыта. Там, наверху, начинался проход к зверю. Черты его лица мгновенно исказились, взгляд наполнился дикой, безумной радостью. Он весь подобрался, словно готовясь отразить мою атаку, и, внезапно развернувшись, со всех ног бросился к двери. Я дал ему возможность добежать до двери и, спотыкаясь, взобраться по ступеням. Сам я остановился в дверном проеме. — Вот кто защитит меня! — донесся до меня сверху его голос. — А ты, Тэрл Кэбот, — глупец! Стоя на верхних ступенях, он запустил в меня мечом. Я уклонился, и лезвие глухо загрохотало до черепичному полу. Кернус скрылся в проходе. Я медленно поднялся по лестнице и увидел, что дверь в помещение для зверя в конце прохода открыта. Как я и ожидал, охранников на месте не оказалось. По полу, там, где пробежал Кернус, тянулась цепочка кровавых следов. — Ты тоже так и не стал настоящим игроком, Кернус, — сказал я негромко. Из дальнего конца помещения я услышал донесшийся до меня душераздирающий вопль и сердитое рычание, сменившееся странными звуками какой-то возни и утробным урчанием. Когда я осторожно с мечом наготове подошел к комнате, животное уже исчезло. Я пробежал через комнату и оказался у прохода, ведущего в гораздо большее по размеру помещение с широким порталом, выходящим наружу и открытым всем ветрам. Здесь я почувствовал запах тарна и примешивающийся к нему другой, не поддающийся определению, но, несомненно, принадлежащий животному запах. С наружной части помещения во внешнюю стену цилиндра Кернуса была вделана площадка для тарнов, ступив на которую я увидел на спине быстро удаляющегося огромного тарна что-то косматое и сгорбленное. Я обернулся и внимательно осмотрел помещение. В углу я заметил ружье, несомненно доставленное сюда с Земли. Вдоль стен располагалась аппаратура, напоминающая некогда виденные мною приборы Царствующих Жрецов: сложные пульты управления, переплетающиеся толстые жгуты проводов, какие-то диски. Я заметил, что приборы предназначались для существ, обладающих органами зрения: они были снабжены разнообразными шкалами и дрожащими на них стрелками, подходящими, как — я догадался, к предельным из рассчитанных делений. Среди приборов, на одной из горизонтальных панелей вспыхивал и гас какой-то конус. Я осторожно взял его, поднес к уху и услышал поступающий из него странный сигнал непрерывно изменяющейся тональности. Сигнал поступал со все возрастающей частотой, становился все громче, набирал силу и вдруг, к моему изумлению, исчез. Наступила томительная пауза, сменившаяся через минуту также внезапно появившимся странным звуком, который едва ли мог быть воспроизведен живым существом. Он, несомненно, был искусственного происхождения и продолжал раздаваться снова и снова. Я положил конус на место. Звук не смолкал. В комнату вошел Хо-Ту, сжимая в руке длинный кривой нож. — Где Кернус? — спросил он. Я кивнул на валявшиеся в углу среди мусора и костей окровавленные лохмотья и объеденные остатки туловища. — Ты не смог бы сделать этого лучше, — заметил я. Хо-Ту посмотрел на меня. — Сура, — сказал я, — просила передать, что любила тебя. Хо-Ту кивнул; в его глазах стояли слезы. — Я счастлив, — пробормотал он и быстрыми шагами оставил комнату. Среди останков я заметил цепочку и медальон Кернуса — золотого тарна в оковах. И цепочка и медальон были забрызганы кровью. Я подобрал медальон и бросил его на горизонтальную панель рядом со все ещё вспыхивающим конусом, продолжавшим посылать свой остающийся без ответа запрос. Я огляделся. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах животного. Я увидел толстый слой паутины, на которой, очевидно, спало это существо, и оценил её прочность. Увидел коллекцию небольших коробочек, доставленных с черных кораблей, и ящики, заполненные дискетами для компьютера. Царствующие Жрецы, подумалось мне, могли бы извлечь немалую пользу из содержимого этой комнаты. Полагаю, даже они могли бы узнать много нового для себя. Я вернулся к панели и взял конус; издаваемый им звук чем-то отдаленно напоминал непривычный для человеческого уха голос. На одной из поверхностей конуса я заметил кнопку и нажал её. Звук моментально прекратился. Поднеся конус ко рту, я начал говорить. Я говорил на горианском языке. Я не знал, к кому обращаюсь, но был уверен, что мое послание будет услышано или каким-то образом воспринято. Рано или поздно его непременно поймут. — Кернус мертв, — говорил я. — Зверь ушел. Ответа не будет. Я снова нажал кнопку выключателя, но конус молчал. Потом я повернулся и вышел из комнаты, заперев её снаружи, чтобы другие не смогли в неё войти. Проходя через центральный зал дома Корпуса, я столкнулся с Фламиниусом. — Хо-Ту, — пробормотал он и поманил за собой. Я направился за ним в спальню Суры. Рядом с телом девушки лежал Хо-Ту, своим кривым ножом перерезавший себе горло. Я заметил, что прежде, чем сделать это, он снял с Суры рабский ошейник. Фламиниус был потрясен. Мы обменялись с ним понимающими взглядами. Он опустил глаза. — Ты должен жить, — сказал я. — Нет, — покачал он головой. — У тебя есть работа, — говорил я. — В Аре новый убар. Ты должен вернуться к своим исследованиям. — Жизнь мало что значит, — сказал он. — А смерть? — спросил я. Он поднял голову. — Смерть вообще ничего не значит. — Если смерть ничего не значит, следует выбрать ту малость, которую предоставляет жизнь, что на самом деле вовсе не так уж мало. Он отвел взгляд. — Ты воин, — сказал он. — У тебя есть твои войны, сражения. — У тебя тоже. Ты медик. Дар-косис ещё не побежден. Он опустил голову. — Ты должен вернуться к работе, — продолжал убеждать его я. — Ты нужен людям. Он горько рассмеялся. — Кто я такой, чтобы печься о других? — воскликнул он. — Ты — Фламиниус, тот, кто некогда любил людей и выбрал зеленые одеяния касты медиков. — Когда-то я знал одного Фламиниуса, — усмехнувшись, сказал он. — Но это было очень давно. — А я знаю того Фламиниуса, который есть сейчас. Он посмотрел мне в глаза, в них стояли слезы. Как, впрочем, и в моих. — Я любил Суру, — вдруг признался он. — Хо-Ту тоже её любил, — ответил я. — По-своему она была дорога и мне. — Я не умру, — сказал Фламиниус. — Хорошо. Я буду работать. Я вернулся в свою комнату. С улицы доносились песнопения, прославляющие Ар. Я смыл со своего лица знак черного кинжала.
Глава 24. СУД УБАРА
В Центральном Цилиндре Ара, где располагался дворец убара и проходили судебные процессы, в отведенной мне комнате я надел ярко-алую тунику воина. Она была чистой и свежей, выглаженной горячим утюгом. Я пристегнул новые, из блестящей черной кожи, с медными чеканными украшениями ножны, но вложил в них свой старый, помнящий ещё далекие времена осады Ара верный меч. Сидя на краю каменного ложа, я нагнулся, чтобы завязать сандалии. Напротив, поджав под себя ноги и уперев в ладони подбородок, сидел Хул. — Я агент Царствующих Жрецов в Аре, — сказал он. — С самого начала я наблюдал за всеми твоими действиями в городе. — Ты же принадлежишь к партии Марленуса? — удивился я. — Он мой убар, — сказал Хул. — Я счел за честь принять участие в его возвращении на трон. — Сомневаюсь, что Царствующие Жрецы обрадованы таким поворотом событий, — заметил я. — Они смотрят на вещи реально, — пожал плечами Хул. — С Марленусом на троне Ар будет представлять для них опасность. Хул усмехнулся. — Ар всегда опасен, — он почесал за ухом. — Во всяком случае уж лучше Марленус, чем Кернус. — Это верно, — согласился я. — Марленусу потребовались долгие годы, чтобы вернуться, — сказал Хул. — Многое сыграло в этом свою роль. Во времена Казрака мало что можно было предпринять. Казрак, хоть и невзрачный на вид и, что ещё хуже, не являющийся уроженцем Ара, был тем не менее достойным уважения правителем, честным, разумным и смелым человеком, искавшим пользы для города. — А Марленус? — спросил я. — При всех своих недостатках, — ответил Хул, — он и есть сам Ар. Я подумал о величественном Марленусе — быстром, решительном, упрямом, честолюбивом человеке, великолепно владеющем оружием, прекрасном тарнсмене, настоящем вожде, подобном богу среди людей, убару убаров. Я знал, что многие оставили Домашний Камень своего родного города, чтобы пойти за ним в изгнание, предпочитая оказаться в опале и испытать на себе все тяготы и лишения существования в горах спокойствию городской жизни. Эти люди не искали для себя ничего, кроме возможности быть рядом с убаром в трудную минуту и обнажить мечи во славу его имени. Марленус был действительно подобен богу, притягивающему окружающих, внушающему фанатичную преданность к себе и самую сильную ненависть к врагам. Кто ещё может так влиять на людей, что они станут драться друг с другом только за право умереть за него? Марленус, надменный солдат, воин с неизменной улыбкой на лице, был именно таким человеком. И вот теперь он снова вернулся в Ар. — С уходом Казрака и назначением главой городской администрации Минуса Хинрабиуса, — продолжал Хул, — возвращение Марленуса стало целесообразным, — он потер свой нос и внимательно посмотрел на меня. Его левый глаз, несколько больший, чем правый, был странноватого зеленого цвета. Правый же, нормального размера, в отличие от левого был голубым. — К решающему моменту у нас уже имелась в городе целая сеть агентов как среди рабов, так и среди свободных жителей. Некоторых из них ты, вероятно, знаешь. — Рабыня Таис и девушки с Горшечной улицы тоже принадлежали к твоим людям, — заметил я. — Да, они оказались весьма полезными. Рабыни в отличие от свободных женщин могут беспрепятственно пройти всюду, собирая необходимые сведения или передавая сообщения. Никто не заподозрит, что девушка в ошейнике способна заниматься столь важным и ответственным делом. Даже если кто-то из них попадется, ей редко угрожает что-либо большее, чем порка. Однажды Таис таким образом пострадала от рук Вансиуса. Теперь, полагаю, Марленус отдаст Вансиуса ей в рабство. — Остается только его пожалеть, — заметил я. — Девушки с Горшечной улицы тоже, несомненно, получат в награду рабов, — сказал Хул. Я бы не позавидовал этим мужчинам. — Наиболее важные сведения поступали к нам от девушек из городских бань, — рассказывал Хул. — Большинство из событий в жизни города обсуждаются в банях, поэтому собираемая девушками информация подчас оказывалась просто бесценной. Многое сделали они и в установлении связей с нужными людьми: именно через них план восстания был передан сторонникам Марленуса. — А не было ли среди агентов Марленуса девушки по имени Нела из бассейна Голубых Цветов? — спросил я. — Она руководила ими, — ответил Хул. — Я рад об этом узнать. — Она уже освобождена, как и другие девушки из бань, работавшие на Марленуса. — Прекрасно. А что с теми, кто на него не работал? Хул озадаченно посмотрел на меня. — Они все так же носят ошейники и продолжают служить в банях в качестве рабынь. — Иначе говоря, для них все осталось по-старому, — сказал я. — И это при том, что под видом Мурмилиуса Марленусу удалось среди всеобщего разложения и преступности, когда дела в городе шли все хуже и хуже, сплотить вокруг себя верных ему людей. — Он дал жителям Ара нечто такое, — сказал Хул, — вокруг чего они смогли объединиться и осознать свои силы, — таинственного и всесокрушающего героя, потрясшего их воображение. Он завоевал любовь города. — А остальные? Новая команда стальных также сыграла свою роль в уменьшении влияния Кернуса, а впоследствии и его низвержении с трона убара. — Разумеется, — согласился Хул. — В стальных мы хотели видеть партию, которая, подобно Мурмилиусу на Стадионе Клинков, потрясет воображение людей и завоюет симпатии тысяч жителей Ара. Эта будет новая отличная команда и, надеюсь, победоносная. Более того, мы рассчитываем, что она явится средством уничтожения команды желтых. Как мы и предполагаем, едва стало ясно, что стальные представляют реальную угрозу для желтых — тайной партии Кернуса, тут же проявились его скрытые интересы и цели. Предательство Кернусом зеленых, его тайная поддержка желтых, которую Кернус оказывал исключительно в корыстных, торгашеских интересах, стали ясны в ходе борьбы за трон убара. Уже одна лишь эта закулисная возня, которую возмущенные жители Ара совершенно справедливо сочли изменой и предательством, восстановила людей против Кернуса. Его истинные планы были раскрыты, вызвав гнев всех присутствовавших на стадионе, и прежде всего стальных и зеленых, и тем более когда Марленус под именем Мурмилиуса возглавил восстание, к которому присоединились многие тысячи горожан. В результате люди, возмущенные жестокостью и предательством человека, почитаемого ими за убара, пошли на Стадионах Клинков и Тарнов против Кернуса. Все это вместе с недовольством жителей правлением города, разгулом преступности, а также воспоминаниями о величии Ара в те времена, когда Марленус носил медальон верховной власти, о незабываемом великолепии тех дней, когда Ар вызывал трепет у соседей и гордо стоял выше остальных городов Гора, — все это послужило достижению наших целей. — Точнее, целей Марленуса, — заметил я. — Они у нас общие, — сказал Хул. — Цели Марленуса — цели Ара. Марленус и есть Ар. В моей памяти из прошлого снова выплыл незабываемый образ его дочери Талены. О ней так ничего и не было известно ни в Аре, ни в Ко-Ро-Ба, ни даже в Рое Царствующих Жрецов. Хул поднялся на ноги. — Пойдем на суд убара, — сказал он. Я помедлил и неохотно ответил: — Убар вполне может провести заседание своего суда и без меня. Я вскоре должен буду уехать из Ара. Теперь у меня было мало желания разделять с Марленусом его славу или принимать какие-либо награды, которыми в щедрости своей он мог меня осыпать. Мне было грустно. Марленус был добр ко мне. Вчера вечером в двери моей комнаты постучал один из стражников. — Я привел вам девушку, — сказал он. — Она будет завязывать вам сандалии и подавать вино. Я отослал его назад, даже не взглянув на девушку. Ни яркий солнечный свет, заливавший комнату, ни нарядная алая туника, ни новая кожа ножен для меча, ни тонкая бронзовая чеканка на них — ничто не приносило мне радости. Я хотел остаться один. Цель Царствующих Жрецов достигнута, Марленусу возвращен трон убара, но помимо этого приятного для меня было мало. — Пожалуйста, — попросил Хул, — проводи меня в суд убара. Я посмотрел на него и улыбнулся. — Хорошо, мой маленький друг, — согласился я. Наше долгое путешествие через многочисленные залы огромного Центрального Цилиндра Ара, который уже сам по себе являлся настоящим городом, заняло много времени. Нам приходилось подниматься по извилистым проходам, взбираться по широким винтовым лестницам, ведущим все выше и выше, в самую сердцевину цилиндра. Иногда мы проходили по коридорам с мраморными полами, по обеим сторонам которых тянулись ряды узких окон, слишком маленьких, чтобы через них мог проникнуть человек, но достаточных, чтобы служить бойницами для стрельбы из арбалета, сквозь которые виднелось синее небо, окрашенное лучами встающего над городом солнца. Сквозь бойницы до меня доносились звуки стального гонга, извещавшего жителей Ара о наступлении мира и спокойствия. Потом мы проходили через широкие залы, стены которых были увешаны гобеленами, а полы устланы толстыми коврами. Залы освещались электрическими лампами, редко встречающимися в домах простых горожан, излучающими мягкий, приятный свет. На многих дверях в самом центре висели замысловатые замки, столь характерные для жителей северных городов, хотя часть дверей была заперта лишь простыми, завязанными на узел веревками — вероятно, комнаты мелких служащих или рабов. В залах, через которые мы проходили, нам попадалось довольно много людей, при встрече с нами поднимавших по горианскому обычаю правую руку ладонью внутрь и громко восклицавших: «Тал!»; мы в свою очередь так же приветствовали их. Теперь в Центральном Цилиндре не было таурентинов. Остатки их были с позором выдворены из города. Перед Главными городскими воротами у них отобрали пурпурные плащи и шлемы, мечи сломали и в окружении воинов, под музыку девушек-флейтисток вывели за стены Ара и велели убираться подальше. Их капитан Сафроникус вместе с другими офицерами, включая Серемидеса из Тироса, заменившего Максимуса Хегесиуса Квинтилиуса на посту командующего вооруженными силами Ара, теперь сидели закованными в цепи в темницах Центрального Цилиндра. Дворцовая стража состояла из воинов, принадлежащих к партии Марленуса. Их шлемы и плащи ничем не отличались от амуниции остальных солдат Ара. От Хула я узнал, что состав дворцовой охраны будет регулярно обновляться, чтобы чести служить убару удостоилось как можно большее число людей, а также, вероятно, для того, чтобы охранники не подпали под влияние какой-нибудь партии болельщиков, давно игравших роль политических партий. Жалование стражников, между прочим, было значительно уменьшено, очевидно, для того, чтобы это лишний раз доказывало всю почетность службы рядом с убаром и не вызывало чувства зависти по отношению к дворцовой охране со стороны остальных воинов. Большинство из служащих Центрального Цилиндра принадлежали к низшим кастам, среди которых преобладали писцы. Заметил я и двух медиков. Время от времени в залах встречались девушки-рабыни. В Аре рабыня, принадлежащая государству, носит короткую серую тунику и такой же ошейник. За исключением цвета это одеяние такое же, как и у остальных рабов. На левой лодыжке у них, как правило, серая стальная полоса, к которой прикреплены пять простых колокольчиков из серого металла. Много лет назад в Аре, Ко-Ро-Ба и некоторых других северных городах туника рабыни была белой с диагональными полосами того или иного цвета, но постепенно этот стиль изменился. Современная туника теперь обычно имела разрез до самой талии; как и прежде, она была без рукавов. Эти детали, как и все, что касается покроя туник и накидок, испытали на себе капризы моды. Я усмехнулся. Один из указов Марленуса, объявленный вчера вечером на праздновании в честь его победы под крики всеобщего одобрения, постановлял укоротить подол и без того уже довольно короткой туники государственной рабыни ещё на два с половиной дюйма. Сегодня же утром, подумал я, этот указ будет претворен в жизнь и частными рабовладельцами Ара. Судя по туникам девушек-рабынь, встречавшихся мне по пути, он уже начал выполняться. — Филемона захватили? — спросил я у Хула, когда мы проходили через залы. — Да, — ответил он. — Этот негодяй попытался спрятаться в доме Кернуса. — Когда-то Филемон говорил мне, что имеет доступ в самые секретные помещения дома для снятия копии с документов. Хул рассмеялся. — Очевидно, он не был настолько хорошо знаком с апартаментами Кернуса, как пытался тебя уверить. Я непонимающе взглянул на него, и он усмехнулся в ответ. — Пытаясь войти в одну из комнат, он случайно привел в действие скрытый механизм и тут же провалился в двадцатифутовый колодец с гладкими стенами. Нам пришлось его оттуда вытаскивать. Теперь он, закованный в цепи, держит путь в Сардар вместе со всем, что было найдено в комнате зверя и перенесено с черных кораблей. На допросе у Царствующих Жрецов он, несомненно, расскажет все, что ему известно. Думаю, они многое извлекут для себя из найденных материалов. Гораздо больше, чем узнают у Филемона. — А тот странный арбалет, — спросил я, имея в виду ружье, — тоже отправили в Сардар? — Да, — ответил Хул. — Что они сделают с Филемоном в Рое, когда узнают от него все, что им нужно? — поинтересовался я. — Не знаю, — пожал плечами Хул. — Может, оставят его в качестве раба. Теперь мы шли по устланному ковром коридору, который, однако, выглядел скромнее других. Я заметил, что двери здесь опечатаны только завязанными на узел веревками. Вероятно, они вели в жилища рабов, где вся обстановка состояла из соломенной подстилки, кувшина для умывания, ящика для хранения туник и, может быть, кое-какой не менее убогой утвари. Вскоре мы оказались в огромном светлом зале со сводчатым потолком. В центре, на ступенчатом каменном помосте возвышался мраморный трон убара города Ар. Когда я вошел, воины приветствовали меня, обнажив мечи. Я поднял руку в ответном приветствии. Зал был заполнен множеством людей, судя по одеяниям, представителей самых различных каст как высших, так и низших. На троне в пурпурной мантии величественно восседал Марленус — убар Ара, убар убаров. По обеим сторонам трона и на ведущих к нему ступенях в простых туниках стояли воины — соратники Марленуса со времен его изгнания в 10110 году, — те, кто бежал вместе с ним в Валтай, разделив его бесчестье, а теперь делил с ним славу возвращения к власти. Я не заметил в зале представители касты посвященных и решил, что их влияние в Аре подходит к концу, по крайней мере, в суде убара. Марленус, приветствуя меня, поднял руку. — Тал, — сказал он. — Тал, Марленус, убар Ара, — ответил я. Затем мы с Хулом сели в стороне и стали наблюдать за процедурой суда убара. Многими почестями и наградами одарил Марленус своих верных сторонников. Большинство из них получили назначения на важные посты. Некоторые моменты в ходе суда мне запомнились лучше остальных. В ходе заседания в зал ввели закованных в цепи Сафроникуса, бывшего капитана таурентинов, и его старших офицеров, а также Серемидиса из Тироса, командира вооруженных сил Ара. Преклонив колени у трона своего убара, они не просили о помиловании, да и не получили бы его. Решено было в кандалах отправить их в Порт-Кар и выставить на продажу на невольничьем рынке. Затем я увидел, как к трону приблизился Фламиниус и застыл, почтительно склонив голову. Убар дал ему прощение за действия, совершенные им в интересах дома Кернуса, и по его просьбе позволил остаться в городе и продолжать свои исследования. Далее под восторженные крики людей убара в зал суда ввели две или три сотни девушек-рабынь. Каждая из них была в серой тунике государственной рабыни Ара с разрезом до подпоясывающего тунику серого шнурка. Они были босы и носили на левой лодыжке узкое кольцо с прикрепленными к нему пятью колокольчиками непременным атрибутом государственной рабыни. Волосы у них были коротко острижены и зачесаны назад. Запястья каждой были стянуты за спиной наручниками из серого металла. Кроме того, рабыни были прикованы друг к другу за ошейники пятифутовыми цепями и поставлены в длинные колонны. — Вот самый большой выбор рабынь дома Кернуса, — произнес Марленус, делая широкий жест в сторону сотен девушек. Соратники ответили ему восторженными возгласами. — Выбирайте себе рабынь, — сказал он. Не тратя времени понапрасну, мужчины тут же бросились к девушкам. Отовсюду понеслись радостные и протестующие крики, смех и плач, взвизгивание рабынь, ощупываемых мужскими руками. Когда мужчина делал свой выбор, девушку освобождали из общей цепи и вручали хозяину ключ от ошейника, наручников и кандалов. Тут же, за ближайшими столами, писцы оформляли юридические свидетельства, и право владения рабыней переходило от государства к отдельному гражданину. Внезапно в зале воцарилась тишина. Одну из девушек вывели вперед. Как и другие, она была одета в короткую тунику. Как и у остальных, руки её были скованы за спиной. Звон колокольчиков на лодыжке был единственным звуком в зале, когда она, вся дрожа, шла между двумя воинами. Каждый из них держал в руке цепь, пристегнутую к её ошейнику. Дойдя до каменного постамента, на котором возвышался трон убара, она опустилась на колени, низко склонив голову. Воины, продолжая держать в руках цепи, встали по бокам от нее. — Рабыня, — обратился к ней Марленус. — Да, господин, — ответила она. — Как твое имя? — Клаудия Тентиус Хинрабия. — Ты последняя из рода Хинрабиусов? — спросил Марленус. — Да, господин, — сказала она, не смея поднять голову и встретить наполненный гневом взгляд Марленуса, её убара. — Много раз твой отец, будучи главой городской администрации Ара, тайно или открыто добивался моей гибели. Много раз посылал он в Валтай своих наемных убийц и шпионов, чтобы найти и уничтожить меня вместе с моими соратниками. Тело девушки сотрясала крупная дрожь. Она не в силах была произнести ни слова. — Он был моим врагом, — заключил Марленус. — Да, господин. — А ты — его дочь. — Да, господин, — снова повторила она и не в силах сдержать мучительную дрожь упала на каменные плиты пола. — Заслуживаешь ли ты пытки и публичной казни? — спросил Марленус. — Все, чего пожелает господин, — прошептала она. — Или, может, забавнее будет оставить тебя рабыней для наслаждения в моих Садах? Девушка не смела поднять на него глаз. — Все, что господину будет угодно. — А может, мне следует освободить тебя? — поинтересовался Марленус. Девушка ответила ему изумленным взглядом. — Держать тебя взаперти в Центральном Цилиндре, но не рабыней, а пленницей, как подобает высокородной женщине, и в будущем подыскать тебе такого мужа, чтобы твой брак послужил в будущем на благо политических интересов Ара? В её глазах стояли слезы. — Таким образом, — задумчиво продолжал Марленус, — хоть один из Хинрабиусов послужит, наконец, интересам Ара. — Тогда я буду большей рабыней, чем самая последняя из них, — едва сдерживая рыдания, пробормотала она. — Я освобождаю тебя, — объявил Марленус. — Я дарую тебе свободу, и ты вольна делать, что хочешь, и идти, куда пожелаешь. Она смотрела на него расширившимися от изумления глазами. — Ты будешь получать от государства пособие, — продолжал Марленус, — достаточное для нужд женщины высшей касты. — Убар! — воскликнула Клаудия. — Убар! Он обратился к стоящим рядом с ней охранникам: — Проследите, чтобы с ней во всем обращались как с дочерью бывшего главы городской администрации. Рыдающую Клаудию вывели из зала. Вслед за этим потянулась бесконечная цепочкарассмотрения множества других дел. Среди прочего, я помню, встал вопрос о более чем сотне экзотических рабынь из дома Кернуса — девушках в белых туниках, выращенных в неведении о существовании мужчин. — Они ничего не знают о настоящем рабстве, — заметил Марленус. — Пусть продолжают оставаться в неведении. Марленус распорядился, чтобы с девушками обращались мягко и посвятили в жизнь Ара со всей возможной в этом суровом мире заботой. После освобождения их должны будут направить в горианские семьи, в хозяйстве которых нет рабов. Я получил тысячу двойных золотых монет за победу в скачках на приз убара. Встретив в зале суда Фламиниуса, я отдал восемьсот монет ему, чтобы он смог возобновить свои исследования. — Твои сражения ещё не окончены, медик, — сказал я ему. — Спасибо, воин, — поблагодарил он. — Много ли найдется желающих работать с тобой? — спросил я, вспоминая об опасностях, связанных с его исследованиями, и враждебное к ним отношение посвященных. — Кое-кто уже есть, — ответил Фламиниус. — Уже восемь очень хороших человек вызвались помогать мне. И первой из них, показавшей пример и подбодрившей остальных, была женщина из касты медиков, жившая некогда в Треве. — Не Вика случайно её имя? — поинтересовался я. — Да. Ты её знаешь? — Когда-то знал, — сказал я. — Она занимает видное место среди медиков города, — заметил он. — Думаю, она окажется для тебя отличным сотрудником, — сказал я. Мы обменялись рукопожатием. Из двухсот оставшихся у меня золотых монет все, кроме одной, я отдал, чтобы освободить Мелани, служившую на кухнях Кернуса, и дать ей кое-какие средства на жизнь. Этих денег, оставшихся после её покупки, обошедшейся мне в смехотворно малую сумму, ей, некогда бывшей ткачихе, вполне должно было хватить, чтобы открыть в Аре собственную мастерскую, закупить материалы и нанять рабочих из своей касты. Последнюю золотую монету двойного веса я вложил в ладонь Квалиуса, слепого игрока, также находившегося сейчас в зале суда убара и, как и Хул, принадлежавшего к партии Марленуса. — Ты — Тэрл Кэбот? — спросил он. — Да, — ответил я, — тот, кто некогда был Куурусом. А этот двойной тарн я даю тебе за ту давнишнюю победу над виноделом у главных ворот. В тот раз ты не принял от меня золота, считая его грязным. Квалиус улыбнулся и взял золотой кружочек. — Я знаю, что золото Тэрла Кэбота не может быть грязным, — сказал он, — и принять его от тебя считаю за честь. — Ты заслужил его, — заверил я слепого игрока. В зале суда мне на глаза попалась Нела, стоявшая в окружении ещё нескольких девушек из бань. Она вся светилась радостью вновь обретенной свободы. Я не удержался и поцеловал её. Была здесь и Таис, освобожденная, как и остальные сторонники убара, вместе с другими девушками с Горшечной улицы. Позднее по их просьбе им во владение передали нескольких бывших охранников дома Кернуса, включая и Вансиуса. Теперь судьба стражников едва ли могла вызвать чью-то зависть: после того как они надоедят девушкам, те вполне могут продать этих рабов по своему усмотрению. Я уже был готов покинуть зал суда. — Останься, — попросил Хул. — Мне здесь больше нечего делать, мой маленький друг, — ответил я. Выйдя из зала, я направился в свою комнату. Через час, а может, и раньше на черном тарне я покину стены Ара. Моя работа в этом городе закончена. С тяжелым сердцем брел я в одиночестве по залам Центрального Цилиндра Ара. В конечном счете во многом я потерпел поражение. Я оставлял за спиной один коридор за другим, проделывая обратный путь из зала суда к своей комнате. Мимо меня тянулись многочисленные маленькие двери с тяжелыми замысловатыми замками, чередующиеся с дверьми, запертыми только затянутыми на узел веревками. Через час я покину этот город. Внезапно я остановился, не в силах отвести взгляд от одной из маленьких узких деревянных дверей, ведущей, несомненно, в жилище раба. Меня словно громом поразило. Мои глаза впились в узел на веревке. Я присел рядом с дверью и непослушными, дрожащими руками прикоснулся к узлу. Это был замысловатый, сложный, сделанный слишком по-женски узел со множеством хитроумных переплетений и петелек. У меня перехватило дыхание. На мгновение мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног. Узел был удивительно красив. Я дотронулся до него и, едва дыша от волнения, принялся осторожно распутывать изящное переплетение веревок. Я уже почти развязал его, как внезапно меня словно что-то подбросило на ноги, и я, вскочив как безумный, бросился назад в зал суда. Рабыни, попадавшиеся мне на пути, в страхе жались к стенам. Мужчины уступали мне дорогу. Вслед мне неслись какие-то крики, но я не замечал ничего вокруг. Я бежал, не останавливаясь, пока снова не ворвался в зал суда. Здесь, перед троном убара, стояли в коротких туниках государственных рабынь две девушки. Я остановился как вкопанный. Хул схватил меня за руку, удерживая на месте. С девушек снимали оковы, чтобы отдать их воинам. Обе они были очень красивы, в серых туниках, с волосами, зачесанными назад, в серых ошейниках и в тон им серых ножных браслетах на щиколотках, с привязанными к ним пятью колокольчиками. Одна из них была стройной и хрупкой, с большими серыми глазами. Волосы и глаза другой девушки были темными, а сама она, казалось, была рождена для страсти и любви. Воинами, претендовавшими на получение девушек, оказались Ремиус и Хо-Сорл. Я ошеломленно посмотрел на Хула. Тот ответил мне улыбкой. — Царствующие Жрецы и их люди вовсе не так глупы, как некоторые могут подумать, — заметил он. — Но ведь девушек приобрел Самос из Порт-Кара, удивился я. — Естественно, — ответил Хул. — Ведь он агент Царствующих Жрецов, их представитель в Порт-Каре. Я лишился дара речи. — Уже несколько месяцев назад стало ясно, что Кернус попытается среди прочих варварок выставить на продажу и этих девушек на Празднике Любви в Курумане. — Хул усмехнулся. — Поэтому, чтобы Велла и другие вместе с ней не попали в плохие руки, было решено приобрести их. — Но Филемон утверждал, что Велла должна быть куплена агентом Царствующих Жрецов, — сказал я. — Он сам не знал, насколько это соответствует истине, — ответил Хул. — Где Элизабет? — спросил я. — Элизабет? — непонимающе переспросил Хул. — Велла, — сказал я. — Ее здесь нет, — ответил он. Я хотел узнать у него побольше, но в этот момент я увидел стоящего перед Вирджинией Ремиуса: протянув руку, он поднял опущенную голову девушки. Ее глаза, глубокие и прекрасные, встретились с его взглядом, губы едва заметно приоткрылись. Ремиус нагнулся и нежно поцеловал её. Вирджиния тихо склонила голову ему на плечо. Он расстегнул надетый на неё ошейник. — Нет, пожалуйста, не надо! — сказала она, глядя на него испуганными глазами. — Оставь меня! Оставь меня у себя! — Согласна ли ты, — спросил её Ремиус, — стать вольной спутницей воина? — Спутницей? — изумленно пробормотала она. Ремиус кивнул; его руки нежно покоились у девушки на плечах. Она недоумевающе смотрела на него, не в силах вникнуть в смысл его слов. — Ремиус надеется, — сказал он, — что свободная женщина Вирджиния не откажется обратить внимание на простого воина, который очень любит её и просит взять его в качестве своего вольного спутника. Она не могла вымолвить ни слова; в её глазах стояли слезы, она смеялась и плакала одновременно. — Выпей со мной Общую чашу, — предложил ей Ремиус. — Да, хозяин! — воскликнула она. — Да! — Я для тебя просто Ремиус. — Я люблю тебя! — задыхаясь от счастья, воскликнула она. — Люблю, Ремиус! — Принесите вино! — потребовал Марленус. Вино принесли, и Ремиус с Вирджинией, не сводя друг с друга глаз, осушили чашу. Ремиус на руках вынес из зала суда рыдающую от радости Вирджинию. Вслед им неслись возгласы всеобщего одобрения. У Филлис от радости за Вирджинию слезы навернулись на глаза. Она повернулась спиной к Хо-Сорлу, чтобы тот также мог снять с неё ошейник, этот позорный символ рабства. — Я люблю тебя, Хо-Сорл, — быстро проговорила она, — и принимаю тебя своим вольным спутником. Лицо её светилось радостью; она с нетерпением ожидала, когда Хо-Сорл снимет с неё ошейник. — Вольного спутника? — удивленно переспросил Хо-Сорл. — Конечно, спутника, ты чудовище! — воскликнула Филлис. Хо-Сорл выглядел озадаченным. — Ты ведь не собираешься оставить меня рабыней? — Именно так я и собирался поступить, — признался Хо-Сорл. — Ах ты животное! — вне себя закричала Филлис. — Животное! — Ты желаешь эту рабыню? — обратился к нему с трона Марленус. — Нет, — покачал головой Хо-Сорл. — Пусть она принадлежит тому, кого сама выберет, — лениво добавил он. — Хорошо, — сказал Марленус. — А ты, — обратился он к Филлис, — выбери себе хозяина… — Убар! — вскрикнула Филлис. — …или оставайся рабыней. Выбирай! Филлис огляделась, окинув окружающих взглядом, полным ярости. Затем, едва сдерживаясь от бешенства, она опустилась на колени перед Хо-Сорлом и, низко склонив голову, протянула к нему скрещенные руки, словно предлагая ему связать их! Мне редко приходилось видеть женщину в подобном гневе. — Ну? — спросил Хо-Сорл. — Рабыня Филлис покоряется воину Хо-Сорлу. — Из Ара, — невозмутимо добавил Хо-Сорл. — Рабыня Филлис покоряется воину Хо-Сорлу из Ара! — выделяя каждое слово, прокричала она. Хо-Сорл не ответил. Филлис подняла голову и окинула его гневным взглядом. — Ты просишь, чтобы я взял тебя рабыней? — спросил Хо-Сорл. Глаза Филлис блестели от слез. — Да, — ответила она. — Я прошу тебя взять меня рабыней. — Я долго ждал этого момента, — сказал Хо-Сорл. Филлис улыбнулась ему сквозь слезы. — Я тоже, — сказала она. — С тех пор, как я впервые увидела тебя, я только и мечтаю встать перед тобой на колени и молить тебя взять меня своей рабыней. В зале суда раздались одобрительные возгласы. Сияющая Филлис протянула руки к Хо-Сорлу, чтобы он мог поднять её на ноги и объявить свободной женщиной, своей спутницей и возлюбленной. — Я люблю тебя, Хо-Сорл, — сказала она. — Разумеется, — ответил Хо-Сорл. — Что?! — воскликнула Филлис. Он похлопал рукой по её цепям. Филлис отдернула руки и посмотрела на них, словно не веря, что её запястья все ещё остаются скованными прочной сталью. Потом она перевела взгляд на Хо-Сорла. — Дикарь! Чудовище! — крикнула Филлис. Она вскочила на ноги и скованными руками замахнулась на Хо-Сорла, но тот ловко увернулся, сгреб её в охапку и перебросил через плечо. Она бешено извивалась и не переставая колотила его по спине своими скованными цепью кулачками. — Я тебя ненавижу! — кричала она. — Зверь! Дикарь! Чудовище! Под смех присутствующих Хо-Сорл вынес из зала суда свой беснующийся у него на плече приз — мисс Филлис Робертсон. Мне подумалось, что Хо-Сорл, которому и так трудно угодить, будет в данном случае самым взыскательным хозяином. После их ухода Марленус распорядился, чтобы в жилище воина принесли вино, цепи и прозрачные алые шелка для танцев. Я вышел вперед и остановился у трона. Марленус, убар Ара, смотрел на меня сверху вниз. — Ты пришел, чтобы потребовать причитающуюся тебе часть славы, почестей и наград? — спросил он. Я продолжал молча стоять перед ним. — Ар многим тебе обязан, — сказал он. — И я, Марленус, убар, также в долгу перед тобой. С этим я не мог не согласиться. — Мне трудно решить, — продолжал он, — какая награда будет достойна тех огромных услуг, которые оказал мне Гладиус с Коса или Тэрл из Ко-Ро-Ба, известный у нас под именем Тэрла Бристольского. Он был прав. И Марленус, и Ар были многим обязаны мне, но желания мои были весьма скромными. — Поэтому, — сказал Марленус, — будь готов получить то, что тебе причитается. Я неотрывно глядел в глаза Марленуса, этого бога среди людей, убара города Ар, убара убаров. Глаза на его величественном лице отвечали мне бесстрастным взглядом. К моему удивлению, по его сигналу в зал внесли хлеб, соль и небольшой зажженный факел. В зале раздались встревоженные голоса. Я не мог поверить своим глазам. Марленус взял хлеб в свои огромные руки и разломил его. — Тебе отказано в хлебе, — жестко произнес он, бросая хлеб обратно на поднос. Среди присутствующих послышались изумленные возгласы. Марленус взял солонку, поднял её и поставил обратно. — Тебе отказано в соли, — сказал он. — Нет! — раздались крики сотен голосов. — Не может быть! Марленус, не сводя с меня глаз, взял факел, на конце которого плясал ярко-желтый язычок пламени, и, воткнув горящий конец факела в солонку, затушил его. — Тебе отказано в огне, — бросил он. В зале суда наступила полная тишина. — Настоящим указом убара, — продолжал Марленус, — тебе предписывается покинуть город Ар до захода солнца и никогда не возвращаться сюда под страхом пытки и публичной казни. Собравшиеся в зале, казалось, не могли поверить в реальность происходящего. — Где девушка Велла? — в отчаянии спросил я. — Удались с глаз моих! — вместо ответа бросил Марленус. Я опустил ладонь на рукоять меча, не обнажая оружия, но этого простого жеста оказалось достаточно, чтобы сотни мечей вокруг меня тут же выскочили из ножен. Я огляделся; в глазах у меня потемнело, все вокруг завертелось, казалось, стены огромного зала начали рушиться. Едва чувствуя пол под ногами, я выбрался из зала суда убара. Вне себя от негодования я шел по переплетению коридоров. Черная ненависть переполняла все мое существо, сердце, казалось, готово было выскочить из груди от ярости. Почему он так обошелся со мной? Такова была награда за все, что я сделал? Или Марленус, увидев Элизабет, нашел её столь прекрасной, что решил оставить её наложницей в своих Садах — одной из тех сотен рабынь для наслаждений, что могут годами дожидаться прикосновения убара или небрежного знака внимания с его стороны? Люди, подобные Марленусу, склонны, не задумываясь, брать себе то, что им нравится, — будь то человек или вещь. Могло ли случиться так, что он, воспользовавшись своим положением убара, присоединил и Элизабет к своим многочисленным рабыням? Сомнительная честь для нее! Ненависть к убару этого города, которому я помог вернуться на трон, вздымалась во мне подобно раскаленной лаве, клокочущей в недрах вулкана. Руки невольно сжимали рукоять меча. Добравшись до двери своей комнаты, я ударом ноги распахнул её и остолбенел, увидев в ней девушку, которая испуганно обернулась и посмотрела на меня. Она была в короткой серой тунике государственной рабыни и в неизменном ошейнике, а на левой лодыжке у неё позвякивали прикрепленные к узкой серой полоске металла пять простых колокольчиков. В глазах девушки стояли слезы. Я обнял Элизабет, чувствуя, что теперь уже никогда никуда не отпущу её. Мы оба плакали и осыпали друг друга поцелуями, и наши слезы смешивались на щеках и в волосах. — Я люблю тебя, Тэрл! — сказала она. — И я люблю тебя! — воскликнул я. — Люблю, моя Элизабет! Не замеченный нами, в комнату вошел Хул. Он принес какие-то бумаги. В глазах его тоже стояли слезы. Неловко потоптавшись в дверном проеме, он сказал: — До захода солнца остался всего час. Не выпуская Элизабет из своих рук, я оглянулся на него. — Поблагодари от моего имени Марленуса, убара Ара. Хул кивнул. — Вчера вечером, — сказал он, — Марленус послал её к тебе завязывать сандалии и подавать вино, но ты даже не захотел на неё взглянуть. Элизабет рассмеялась и прижалась к моему плечу. — Мне отказано в хлебе, соли и огне, — повернулся я к ней. Она кивнула. — Да, вчера вечером Хул сказал мне, что все именно так и будет. Я перевел взгляд на Хула. — Почему он так поступил со мной? — спросил я. — Это недостойно великого убара. — Ты забыл закон Домашнего Камня? У меня перехватило дыхание. — Изгнание лучше, чем пытки и казнь, — продолжал Хул. — Я ничего не понимаю, — призналась Элизабет. — В 10110 году тарнсмен из Ко-Ро-Ба похитил Домашний Камень Ара. — Это был я, — сказал я Элизабет. Она вздрогнула, зная, какую кару это влечет за собой. — Будучи убаром, — продолжал Хул, — Марленус не может нарушить закон Домашнего Камня. — Но он ничего мне не объяснил, — возразил я. — Убар и не обязан держать перед кем-либо отчет, — ответил Хул. — И это после того, как мы сражались вместе, — настаивал я, — плечом к плечу? Я помог вернуть ему трон, а когда-то был вольным спутником его дочери. — Я знаю, поэтому и говорю тебе все это, хотя мои слова могут стоить мне жизни, — сказал Хул. — Марленус огорчен, что вынужден принять такое решение. Очень огорчен. Но он убар. Убар! Это больше, чем просто человек, даже такой, как Марленус. Это ко многому его обязывает. Я посмотрел на него. — А как бы поступил ты? — спросил Хул. — Смог бы ты нарушить закон Домашнего Камня своего города, Ко-Ро-Ба? Я невольно стиснул рукоять меча. Хул улыбнулся. — Тогда не думай, что Марленус может нарушить закон Ара — чего бы это ему ни стоило, в каком бы отчаянии он ни был, Марленус не переступит закон. — Понимаю, — сказал я. — Если сам убар не станет соблюдать закон Домашнего Камня, чего ожидать от простого смертного? — Да, убаром быть нелегко, — заметил я. — До захода солнца осталось меньше часа, — напомнил Хул. Я крепче прижал к себе Элизабет. — Я принес бумаги на нее, — продолжал Хул. — Эта рабыня — твоя. Элизабет посмотрела на Хула. Он был горожанином, и для него она была не более чем рабыня. Для меня же она была всем самым лучшим, что существует на свете. — Напиши в бумагах, — сказал я, — что в этот первый день возвращения Марленуса на трон рабыне Велле её хозяином, Тэрлом из Ко-Ро-Ба, дарована свобода. Хул пожал плечами и написал то, что я ему велел. Я подписал бумаги, поставив свое имя и символ города Ко-Ро-Ба. Хул отдал мне ключ от ошейника и ножных браслетов Элизабет, и я снял с неё оковы рабства. — Я передам бумаги в Цилиндр Документов, — сказал Хул. Я обнял свободную женщину Веллу с Гора, Элизабет Кардуэл с Земли. Вместе мы поднялись по лестнице на крышу Центрального Цилиндра, где нашему взору предстали бесчисленные башни города, освещенные предзакатным солнцем облака и алеющий на горизонте Валтайский хребет. На крышу уже доставили седла для тарна, но никто не решался надеть их на мое остроклювое чудовище. Я помог Элизабет взобраться в седло и привязал её ремнями безопасности. Здесь же, поодаль, стоял Хул; ветер разметал его косматые волосы, а его странные разного цвета и размера глаза неотрывно смотрели на нас. Потом мы увидели Ремиуса и Вирджинию, а немного погодя, к моему изумлению, на крыше появился Хо-Сорл, за которым следовала Филлис. На Вирджинии были одежды свободных женщин, обычно скрывающих фигуру. Но, гордая своей красотой, подчеркивающейся испытываемой ею радостью, она дерзко укоротила свое одеяние почти до длины обычной рабской туники. Легкая и прозрачная оранжевая вуаль поддерживала её прическу и обвивалась вокруг шеи. Одежда Вирджинии, казалось бы предназначенная для того, чтобы скрывать фигуру, на самом деле лишь подчеркивала её необычайную красоту. Она открыла эту красоту для самой себя в этом суровом мире и гордилась своим телом, как самая бесстыдная из рабынь, не желая скрывать её от ветра и солнца. Ее одеяние походило скорее на тунику какой-нибудь рабыни, но тем не менее демонстрировало окружающим гордость и достоинство свободной женщины. Это сочетание было столь дразняще-привлекательным и волнующим кровь, что я бы нисколько не удивился, если бы эта мода распространилась среди свободных женщин Ара, гордящихся своим прекрасным телом, решившихся наконец отбросить веками существовавшие запреты и ограничения. Не может быть, чтобы у этих женщин, чувственных, как рабыни, и в то же время настоящих личностей, умных, женственных, смелых, свободолюбивых и прекрасных, не родилось желания вырваться из вековой изоляции. Да, подумалось мне, набеги в Ар с целью захвата рабынь в ближайшем будущем могут значительно участиться. Мы с Элизабет пожелали Ремиусу и его свободной спутнице Вирджинии Кент счастья. Филлис, стоявшая несколько позади и левее Хо-Сорла, смотрела на нас со слезами на глазах. — Прощай, маленькая рабыня, — сказала ей Элизабет. — Счастья тебе. — Прощайте, госпожа, — улыбнулась в ответ Филлис. Хо-Сорл позволил ей взять себя за руку, и она стояла рядом с ним, прижавшись грудью к его локтю. На ней были яркие алые шелка танцовщицы. Я дерзко окинул взглядом её стройную фигуру, поскольку воину не подобает отводить глаз от красоты женщины, тем более простой рабыни. — Твоя рабыня прекрасна, Хо-Сорл, — заметил я. — Недурна, — согласился Хо-Сорл. — А хозяин твой — настоящее чудовище, рабыня, — сказала Вирджиния. — Я знаю, госпожа, — улыбнулась Филлис. Она осторожно ухватила зубами ткань рукава Хо-Сорла и потянула на себя. — Счастья вам, — усмехнулся Хо-Сорл. — И мы желаем вам счастья, — сказала Элизабет. — Я тоже желаю вам счастья, — попрощался с нами Хул. — Счастья и тебе, мой маленький друг, — ответил я и, подняв руку, обратился к остальным: — Счастья вам всем. Затем я натянул поводья, и тарн, плавно взмахнув широкими крыльями, легко оторвался от крыши. Мы сделали круг над цилиндром. — Смотри! — вдруг воскликнула Элизабет. Я посмотрел вниз и увидел, что на крыше Центрального Цилиндра появилась ещё одна величественная фигура в пурпурном одеянии убара Ара. Марленус поднял руку в прощальном приветствии. Я ответил тем же и повернул тарна прочь от города. Когда тарн поравнялся с внешними городскими стенами Ара, солнце уже опустилось.Джон Норман Пираты Гора
Глава первая. КРОВАВАЯ ОТМЕТИНА
До меня уже доносился запах моря, величественной Тассы, мифы о которой утверждают, что у нее нет другого берега. Я выбрался из зарослей тростника и, зачерпнув пригоршню воды, попробовал ее на язык. Тасса должна быть где-то недалеко. Я снова налег на широкое весло и двинул вперед свое, едва достаточное для одного человека, узкое и легкое суденышко из связанного болотной лианой длинного и гибкого, пустотелого воскского тростника. Внезапно справа от меня на глубине каких-нибудь двух-трех футов я заметил быстро промелькнувшее желтоватое брюхо водяного тарлариона, вероятно, охотившегося на воскских карпов или черепах. Через мгновение у поверхности воды показалась и тут же снова ушла в глубину целая стая его неизменных спутников, питающихся крохами с его стола, — маленьких, не больше шести дюймов, тарларионов-мусорщиков, состоящих, казалось, только из прожорливой пасти и хвоста. Слева, из прибрежного тростника, оглашая все вокруг пронзительными криками, вспорхнула ярко раскрашенная птица и, быстро набирая высоту, взмыла в небо. Однако уже через минуту она снова ринулась вниз и затерялась среди тонких, едва шевелящихся под легким ветром стеблей, очевидно вернувшись к своему гнезду, устроенному где-нибудь у самой кромки воды. Только одно из живущих в заболоченной дельте Воска существ — хищный ул, крылатый ящер, — осмеливается совершенно безбоязненно подниматься в небо. Впереди уже в нескольких футах трудно было что-нибудь разглядеть в сумерках; иногда я даже с трудом различал слегка приподнятый над водой изогнутый нос моего маленького суденышка, осторожно продирающегося сквозь сложное переплетение стеблей тростника и густой болотной растительности. Близился к концу четвертый день, оставшийся до осеннего равноденствия, с которого, согласно общепринятому горианскому календарю, начинается месяц се'кара. По календарю Ко-ро-ба, который, как и большинство горианских городов, ведет летосчисление по годам правления глав городской администрации, это будет одиннадцатый год правления моего отца — Мэтью Кэбота. По календарю Ара, уходящий год был первым после восстановления в должности Марленуса — убара убаров, — однако в целях упорядочения обычного для горианской хронологии хаоса принято считать этот год 10119-м после Контасты Ара, или, другими словами, со времени основания Ара. Оружие мое лежало здесь же, в лодке, рядом с заполненной питьевой водой тыквенной бутылью и жестянкой с хлебом и куском вяленого мяса боска. У меня был короткий меч в ножнах, щит, шлем и завернутый в кожу длинный горианский лук из желтой древесины ка-ла-на, увенчанный на концах рогом боска, с тетивой из переплетенных с пенькой прочных шелковых волокон, и целая связка стрел. Такой лук не пользуется у горианских воинов особым расположением, но они тем не менее отдают ему должное. По величине он превышает рост среднего человека; его дальняя от лучника сторона плоская, а сторона, обращенная к нему, — полукруглая, В ширину он обычно достигает полутора дюймов, а толщина его в центральной части около дюйма с четвертью. Он представляет собой грозное оружие, и стрельба из него требует значительных сил: многие, в том числе — как это ни покажется удивительным — даже воины, не смогли бы натянуть его тетиву. Он обладает изумительными характеристиками стрельбы: из него можно одну за другой выпустить девять стрел, пока выпущенная первой не коснется земли, а убойная сила просто невероятна: стрела в начале полета способна пробить насквозь четырехдюймовую доску, за две сотни ярдов пригвоздить к стене человека, а за четыре сотни ярдов убивает даже толстокожего боска. Скорострельность — девятнадцать стрел за один горианский эн, что составляет около восьмидесяти земных секунд, и предполагается, что достаточно тренированный, хотя и не обладающий выдающимися способностями лучник поражает всеми девятнадцатью стрелами цель размером с человека, находящуюся от него на расстоянии двухсот пятидесяти ярдов. Однако это грозное оружие имеет свои серьезные недостатки, и поэтому на Горе значительно большей благосклонностью пользуется уступающий по точности стрельбы и скорострельности арбалет. Длинный лук может быть использован только в положении стон или, в крайнем случае, с колена, что превращает лучника в отличную мишень для противника. Им также сложно пользоваться с седла и он не годится для стрельбы в небольших, замкнутых пространствах, например, при сражении внутри какого-либо помещения, и не может быть заранее заряженным, что с успехом способен предоставить стреляющему арбалет. Арбалет — превосходное оружие для убийцы. При значительно меньшей по сравнению с длинным луком скорострельности, — поскольку зарядка его происходит путем натяжения тетивы сложным приводным механизмом, — он не требует значительных физических усилий и, таким образом, им может пользоваться любой, даже самый слабый человек. А кроме того, на коротких дистанциях он не требует столь высокого умения и мастерства в обращении. Нетрудно заметить, почему имеющий широкое распространение арбалет считается, по общему мнению, более действенным оружием, нежели длинный лук, хотя и уступает ему в дальности полета стрелы, точности поражения цели и скорострельности. В умелых руках длинный лук значительно эффективнее арбалета, но лишь немногие люди обладают необходимой силой и глазомером, чтобы использовать его как подобает. Я лично горжусь своим мастерством в обращении с этим достойным оружием. Опершись на одно колено, я продолжал осторожно вести вперед свое маленькое, послушное суденышко. «Но ведь это оружие крестьян», — услышал я снова всплывшие в моей памяти слова и рассмеялся. Их не раз повторял мне Тэрл Старший, мой бывший учитель и наставник в обращении с оружием, когда нам случалось беседовать с ним на эту тему в Ко-ро-ба, моем родном на этой планете городе Башен Утренней Зари. Я окинул любовным взглядом длинный, тяжелый, обернутый кожей лук из гибкого ка-ла-на, покоящийся на дне лодки. И улыбка тронула мои губы. Длинный лук действительно служит основным оружием крестьян, и они нередко пользуются им с завидным мастерством. Уже сам факт, что длинный лук является оружием простолюдинов, позволил многим горианцам, особенно тем, кто не знаком с ним близко, относиться к нему с пренебрежением. Горианские солдаты набираются, как правило, из городской касты воинов. Крестьяне же, живущие в деревнях довольно изолированно, обрабатывающие свои небольшие клочки земли, составляют более низкий кастовый слой, и потому крестьянин рассматривается горожанами как существо необразованное, темное, суеверное, злобное и кровожадное, упрямое и утопающее в грязи, мало чем отличающееся от животного. Им приписываются все смертные грехи человечества, однако я знаю, что в каждом крытом соломой конусообразном доме, служащем крестьянину и его семье жилищем, на грязном полу у очага непременно хранится Домашний Камень. Сами же крестьяне, рассматриваемые повсеместно большинством населения планеты как низшая каста, называют свою касту быком, на котором покоится священный Домашний Камень Гора, и я думаю, в этом они правы. К тому же крестьяне, за исключением случаев крайней необходимости, редко используются в качестве вооруженной силы, что является еще одной немаловажной причиной, почему их длинный лук пользуется значительно меньшей известностью в городах, чем он того заслуживает. Горианцы, по моему мнению, часто, хотя и не всегда, склонны обосновывать свои соображения историческими и культурными традициями, неизменно приобретающими в их толковании определенную рациональность и правдоподобность. Доказательством тому, например, могут служить нередко слышанные мной утверждения, будто крестьяне используют длинный лук только потому, что им, мол, не хватает сообразительности сделать арбалет, как будто они не могут продать часть своего урожая или животных, чтобы купить на вырученные деньги арбалеты, если только они, конечно, пожелают их приобрести. Кроме того, тяжелое с бронзовым наконечником копье и короткий обоюдоострый меч традиционно считаются более достойным — имеющим первостепенную важность — оружием горианского воина, или, по крайней мере, считающего себя настоящим воином горианца; точно так же, по традиции, вести боевые действия, поражая врага на расстоянии, не сходясь с ним в достойном мужчины поединке, а выпуская быстрые, почти невидимые человеческим глазом стрелы, считается делом презренным. Сельские жители в героических горианских сказаниях обычно и выступали в качестве стрелков из лука. Мне приходилось слышать от воинов, что они скорее предпочли бы быть отравленными женщиной, нежели пасть от стрелы. Сам я, вероятно, потому, что родился и вырос на Земле, а не на Горе, не был, к счастью, склонен к подобным предубеждениям и использовал длинный лук, не ощущая при этом стыда, без малейшего ущемления чувства собственного достоинства. Я считал длинный лук великолепным оружием и выбрал его себе без каких-либо колебаний. Справа, футах в сорока — пятидесяти от меня вскрикнула птица, судя по всему, болотный гант — небольшая рогатая птица с широким клювом и перепончатыми лапами. Местные девушки иногда охотятся на них с помощью деревянных дротиков. В некоторых городах, как, например, в Порт-Каре, длинный лук почти совершенно неизвестен, не имеет он широкого признания и в Аре — крупнейшем из городов известной мне части Гора. Зато он довольно распространен на Тентисе, особенно в его гористых районах, а также в Ко-ро-ба, моем родном городе, украшенном Башнями Утренней Зари. В этом смысле между городами есть, конечно, существенные различия, но в основном длинный лук их жителям мало знаком. Довольно распространенный короткий прямой лук степняков, безусловно, не идет с ним ни в какое сравнение, зато частенько используется в спортивных состязаниях и для охоты, например, на толстогривого квалая, табука-однорога или на беглых рабов. Снова ярдах в пятидесяти раздался крик болотного ганта, но на этот раз справа от меня. День близился к вечеру. То там, то здесь виднелись нависшие над стеблями осоки небольшие облачка болотных насекомых, но они не досаждали мне: в это время года большинство видов горианских кровососущих насекомых занято выведением потомства. Мне на глаза попался розовый зарлит — огромная, не меньше двух футов длиной муха с четырьмя прозрачными, размахом в целый ярд крыльями. Монотонно жужжа, она на какое-то время зависла надо мной, шевеля мохнатыми лапами, и, спланировав, легко заскользила по поверхности воды. Спускаясь на речных баржах вниз по течению Воска, я за последние несколько дней оставил позади сотни пасангов. Когда течение реки замедлилось и она постепенно разделилась на многочисленные мелководные рукава, теряющиеся среди образуемых морскими приливами заливных болот, скрадывающих дельту могучей реки при ее впадении в Тассу, мне пришлось приобрести у одного из местных ренсоводов кое-какие съестные припасы и эту лодку, на которой я вынужден был продолжать свой путь в одиночку, протискиваясь сквозь густое переплетение болотного тростника, осоки и дикого ренса. Вдруг на одном из стеблей ренса, сразу под распустившимися лепестками его соцветия, я заметил привязанный обрывок белой репсовой материи. Я наклонился, чтобы рассмотреть его поближе, огляделся и некоторое время сидел, прислушиваясь. Затем осторожно обогнул растение и медленно двинулся дальше. До меня снова донесся крик болотного ганта, на этот раз раздавшийся где-то у меня за спиной. Мне не удалось найти никого, кто мог бы проводить меня по дельте Воска. Владельцы речных барж никогда не заводят свои широкие, с низкой посадкой, неповоротливые суда в ее заболоченное мелководье. Протоки Воска, меняющие свою глубину в зависимости от времени года, часто превращаются в совершенно непроходимые, протянувшиеся на многие сотни миль рукава. Во многих местах они становятся слишком мелководными даже для маленьких барж, передвижение на которых сквозь заросли тростника и осоки, переплетенные гибкой болотной лозой, превращается тогда в сплошное мучение. Но не это является главной причиной, по которой я не сумел найти себе проводника среди выращивающих ренс крестьян. Дело в том, что дельта Воска является владением Порт-Кара, расположенного в нескольких сотнях пасангов на северо-запад от нее, на берегу мелководного Тамберского пролива, за которым и лежит море — блистательная Тасса. Порт-Кар — перенасыщенный людьми, грязный, запущенный, злонравный город — часто именуют Тарном-над-Морем. Название это является символом жестокости и пиратства. Целые флотилии кораблей Порт-Кара курсируют по безбрежным водам Тассы, нападая на попадающиеся им на пути чужие суда и свозя рабов отовсюду — от горного массива Та-Тассы в южном полушарии Гора до северных, покрытых вечными льдами озер, а на запад пираты добираются до плоскогорного острова Кос и скалистого, изрытого нескончаемым лабиринтом пещер Тироса. Об одном из рабовладельцев Порт-Кара — некоем Самосе — поговаривают даже, что он является агентом самих Царствующих Жрецов. Именно туда, в Порт-Кар, я и направлялся — в единственный из горианских городов, благожелательно принимающий чужестранцев, хотя никто, кроме изгнанников, отщепенцев, беглых убийц, воров, бандитов и прочих головорезов, не решился бы искать приют среди населяющих его отбросов общества. Мне вспомнился Самос, развалившийся в мраморном кресле, кажущийся праздно-ленивым, но эта его лень больше напоминала сытость хищника, умиротворенно переваривающего сожранную им жертву. Плащ он, как правило, носил простой, темный, завязывая его на манер порткарцев узлом на левом плече. Капюшон его плаща был всегда отброшен назад, открывая крупную, массивную голову с редкими прилизанными седыми волосами. Его задубевшее на ветрах красное лицо покрывала сеть глубоких морщин, а в ушах виднелись небольшие золотые кольца. Во всем его облике ощущались сила, властность, опыт и жестокость. Я почувствовал в нем тогда нечто от плотоядного животного, слишком сытого, чтобы охотиться и убивать. Больше я не искал с ним встречи, хотя от пользующихся моим доверием людей я слышал, что он действительно состоит на службе у Царствующих Жрецов. Я не был чрезмерно удивлен, обнаружив привязанный к стеблю ренса клочок репсовой материи, поскольку дельта Воска была обитаема. Человек не отдал ее всецело во власть ула и тарлариона. Здесь попадались кое-где небольшие поселения, жители которых занимались выращиванием ренса и таким образом сводили концы с концами. Так что обнаруженный мной клочок материи вполне мог служить указателем кому-нибудь из лодочников. Кстати, из ренса изготавливается и бумага. Само растение имеет длинный, толщиной до четырех дюймов корень, лежащий горизонтально под поверхностью воды, от которого вниз отходят достигающие дна более мелкие ответвления, а вверх поднимаются до дюжины стеблей, пятнадцати — шестнадцати дюймов длиной, увенчанных обычно одиночным шишковидным соцветием. Помимо использования в качестве сырья для изготовления ренсовой бумаги, растение имеет и иное, довольно широкое употребление. Его тяжелый, мясистый корень, легко поддающийся изгибу, часто идет на изготовление домашней утвари и различных частей деревянных станков и механизмов, а в высушенном состоянии служит превосходным топливом. Из его стеблей, которые можно скорее назвать стволами, ренсоводы делают легкие лодки и мачты к ним, а из волокон плетут веревки и ткут своеобразную, довольно грубую материю, часто идущую на изготовление парусов. Мякоть ствола съедобна и вместе с рыбой составляет для ренсоводов основную пищу. При необходимости используется она и для проконопачивания днищ лодок, хотя более употребительными являются все же пакля и деготь, покрываемые сверху слоем жира. Для изготовления ренсовой бумаги стебель распускают на тонкие узкие волокна, причем наиболее предпочтительны те, которые лежат ближе к его сердцевине. Затем волокна укладывают двумя слоями — один вдоль, другой поперек и длительное время вымачивают в воде, отчего выделяемая волокнами клейкая субстанция пропитывает и надежно приклеивает слои друг к другу, превращая их в однородную структуру. Полученный таким образом лист осторожно вынимается из воды и сушится на солнце, после чего его грубая поверхность полируется размельченной скорлупой болотных ракушек либо крошкой из рога кайилы. Затем бумага сматывается в плотные рулоны, обычно листов по двадцать в один рулон, что позволяет довольно длительное время хранить ее защищенной от непогоды и продлевает общий срок ее службы. Различается до восьми степеней качества ренсовой бумаги. Продажа ее осуществляется, как правило, здесь же, на берегах Воска, но иногда ренсоводы на узких лодках спускаются в море, чтобы обменять свой товар у перекупщиков, живущих на побережье Тамберского пролива. Однако ренсовая бумага вовсе не единственный на Горе тип употребляемого для письма материала. В обиходе чаще используется линованная бумага из древесины, в больших количествах производящаяся в Аре, а также изготавливаемые во многих городах калька и пергамент. Тут мне на глаза попался еще один привязанный к стеблю ренса лоскут белой материи, на этот раз большего размера, чем первый. Я решил, что это следующая путевая отметка, и продолжал движение. Крики болотных гантов, напоминающие резкий, низкой тональности свист, раздавались теперь чаще и, казалось, несколько ближе. Я внимательно огляделся по сторонам, но за стоящими плотной стеной зарослями ренса, тростника и осоки, конечно, не смог разглядеть птиц. Вот уже шестнадцатый день, как я, неустанно работая веслом, продвигался по дельте Воска, медленно приближаясь к Тассе. Я снова попробовал воду на вкус: она стала более соленой, да и морской запах теперь чувствовался сильнее. На душе у меня повеселело, и я повел лодку вперед с удвоенной энергией. К этому времени мои запасы питьевой воды были на исходе, да и желтый хлеб, давно засохший, подходил к концу. Вдруг я остановился: впереди на стебле ренса был привязан клочок красной материи. Теперь я уже знал, что две предыдущие встреченные мной отметки были не простыми путевыми указателями, а пограничными предупредительными знаками. Я очутился там, где мое плавание, возможно, было нежелательным, на территории, принадлежащей, должно быть, какой-нибудь маленькой ренсоводческой общине. Жизнь ренсоводов, несмотря на ценность производимого ими продукта и выгодный товарообмен, несмотря на защищающие их болота и изобилие рыбы, позволяющие им, казалось бы, вести безбедное существование, при ближайшем рассмотрении оказывается далеко не легкой. И не только потому, что им приходится постоянно опасаться нападения акулы или плотоядного угря — весьма многочисленных обитателей нижней части дельты реки Воск, не говоря уже об агрессивных водяных тарларионах и крылатых, коварных по своей натуре хищных улах. В гораздо большей степени им приходится опасаться человека, и прежде всего — человека из Порт-Кара. Как я уже упоминал, Порт-Кар рассматривает долину Воска как часть своей территории, находящейся у него в безусловном подчинении. В связи с этим вооруженные банды то одного, то другого находящихся в постоянной вражде убаров Порт-Кара довольно часто входят в дельту реки, чтобы собрать полагающуюся им дань. Когда им удается отыскать какую-либо небольшую ренсоводческую общину, подати взимаются со всей возможной жестокостью, часто забирается все, что представляет собой хоть малейшую ценность. Чаще всего в качестве дани требуют колоссальное количество рулонов ренсовой бумаги; уводятся юноши, чтобы стать гребцами на торговых галерах, и девушки, которым уготована судьба рабынь в многочисленных тавернах города. Я не мог отвести взгляда от привязанного к стеблю ренса клочка красной материи; он напоминал мне цвет крови, и у меня не было никаких сомнений в том, что он означает. Дальше следовать запрещено. Внимательно оглядевшись, я снова двинул свое легкое суденышко сквозь заросли, оставляя позади предупреждающе знак. Я должен попасть в Порт-Кар. Крики болотного ганта за моей спиной не утихали.Глава вторая. ЧТО МОГУТ ОЗНАЧАТЬ КРИКИ БОЛОТНОГО ГАНТА
В просвете среди зарослей тростника, в каких-нибудь пятидесяти ярдах от себя я увидел девушку. Почтиодновременно она с изумлением заметила меня. Она стояла в маленьком репсовом ялике, не больше, чем моя собственная лодка, футов семи в длину и двух в ширину, со слегка загнутыми кверху носом и кормой. В руке у нее была используемая для охоты на птиц изогнутая метательная палка вроде бумеранга. Многие девушки владеют этим оружием с завидным мастерством. Подбитые птицы складываются в лодке. Впоследствии на ренсовых островках их ощипывают и готовят в пищу. Я медленно направился к девушке. Позволив лодке скользить по течению, положил весло на борт и стал рассматривать незнакомку. Вокруг не прекращались крики болотных гантов. Я заметил, что охота девушки была удачной: на корме лежали четыре птицы. Она следила за моим приближением, но не казалась чрезмерно напуганной. Взгляд ее голубых глаз был ясным и открытым; темно-русые густые волосы доходили до плеч, несколько, возможно, широковатых, но все равно довольно красивых, а вот ноги у нее, недостаточно длинные, в лодыжках были излишне полны и тяжеловесны. На ней было короткое желто-коричневое, типичное для ренсоводов платье без рукавов, держащееся на обоих плечах и достаточно свободное, чтобы не стеснять движений. Волосы были стянуты темно-красной репсовой лентой, из чего я заключил, что ее община поддерживает торговые контакты с другими. Репс — это белое волокнистое вещество, содержащееся в семенах небольшого кустарника, разводимого во многих областях южнее Ара. Дешевая репсовая материя вырабатывается на ткацких мануфактурах в городах. Она хорошо поддается окраске и, будучи довольно прочной и доступной по цене, весьма популярна среди низших слоев общества. Охотившаяся на гантов девушка, несомненно, была местной, и остров, на котором обитает их община, должен находиться где-то неподалеку. Я также предположил, что именно жители ее поселка установили предупреждающие отметки. Она стояла выпрямившись в легком ренсовом ялике и легко удерживала равновесие. Я поймал себя на мысли, что лично мне бы с трудом удалось устоять на ногах в тростниковой лодке. Она не сделала никакой попытки уплыть и спокойно наблюдала за моим приближением. Весла у нее не было, но рядом стоял воткнутый в ил длинный шест, которым она управляла своим яликом. — Не бойся меня, — сказал я. Она не ответила. — Я не причиню тебе вреда, — продолжал я. — Разве ты не видел предупреждающих знаков? — спросила она, — Белых и кровавой отметки? — Я не причиню зла ни тебе, ни твоим людям, — сказал я и улыбнулся. — От вашего болота мне нужен только кусочек шириной в мою лодку, — сказал я, — да и то только на время, необходимое, чтобы по нему проплыть. — Это был перифраз известной на Горе поговорки, с которой путешествующие странники обращались к владельцам территорий, по которым пролегал их путь: «Только на размах крыльев моего тарна, только на расстояние между лапами моего тарлариона, только на ширину моего собственного тела и на время, не большее, чем мне пройти». Однако так сложилось, что на горианском языке незнакомец и враг обозначаются одним и тем же словом. — Ты из Порт-Кара? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Откуда ты? — допытывалась она. На моей одежде, щите и шлеме не было никаких знаков отличия. Красное одеяние воина, которое я носил, совершенно выгорело от долгого пребывания под солнцем, а смешавшись с засохшей на нем солью от водяных брызг, окончательно потеряло свой цвет. — Ты разбойник, — заявила она. Я промолчал. — Куда ты направляешься? — продолжала она расспрашивать. — В Порт-Кар, — ответил я. — Взять его! — воскликнула она. Тут же со всех сторон раздались устрашающие крики, и отовсюду, вынырнув из зарослей тростника и осоки, показались немедленно окружившие меня легкие лодки из связанных стеблей ренса с гребцами и сидящими на носу людьми — по одному в каждой лодке, — вооруженными направленными на меня трехзубыми острогами. Обнажать меч или брать в руки другое оружие было бессмысленно. Я не сделаю и несколько ярдов, что смогут отдалить меня от бросившихся мне в погоню врагов, как буду не просто убит, а превращен в решето их острогами. Девушка хлопнула руками по коленям и залилась довольным хохотом. Оружие у меня забрали, одежду сняли и бросили на дно лодки, лицом вниз. Болотной лианой мне связали за спиной руки, а затем, для пущей безопасности, и ноги. Девушка легко перебралась в мою лодку, расставив ноги над моим телом. Ее собственный ялик был привязан к одной из ренсовых лодок, выскочивших из зарослей. Упираясь шестом в дно, она повела мою лодку по едва заметному среди переплетающихся стеблей ренса и осоки проходу. Остальные последовали за ней. В одном месте девушка остановила мое суденышко, и ее спутники замедлили свой ход. Она, а также двое других ее сопровождающих откинули назад головы и вдруг издали громкий, низкой тональности свист, удивительно похожий на крик болотного ганта. Ей немедленно ответили таким же свистом, раздавшимся в нескольких ярдах от нас, и вскоре к нам присоединилась еще одна показавшаяся из зарослей ренсовая лодка с характерно загнутыми кверху носом и кормой. Ренсоводы, как я слышал, общаются друг с другом условными сигналами, похожими на крики болотных птиц. Теперь я знал, каких именно.Глава третья. ХО-ХАК
Ренсовые острова, на которых проживают ренсоводческие общины, обычно довольно малы, редко больше чем две на две сотни футов. Они состоят из плотно подогнанных друг к другу и густо переплетенных между собой ренсовых стеблей и держатся на плаву. Как правило, такой пастил имеет толщину восемь-девять футов и возвышается над поверхностью воды фута на три. Когда стебли, составляющие нижнюю часть такого плавучего острова, ломаются или повреждаются, сверху настилается новый ряд стеблей. Так, с периодичностью в несколько месяцев, верхние слои настила постепенно перемещаются вниз, пока сами не становятся, в свою очередь, нижним, наиболее подверженным разрушению слоем. Чтобы предотвратить нежелательное перемещение такого острова, его при помощи болотных лиан привязывают к расположенным по соседству толстым корням ренса. Входить в воду для привязывания лианы опасно из-за многочисленных подстерегающих человека хищников, и делается это очень быстро несколькими людьми одновременно, один из которых опутывает лианой корень, а другие, опустившись вместе с ним под воду, защищают пловца, держа наготове свои остроги и отгоняя ими непрошеных гостей, а в случае, если нежелательные визитеры оказываются излишне настойчивыми или представляют собой действительно серьезную угрозу — такие, например, как водяной тарларион или длиннотелая девятижаберная акула, — охраняющие всегда способны отвлечь внимание хищников и удержать их на безопасном расстоянии, пока их товарищ не выберется на плавучий остров. При необходимости переместить остров удерживающие его лианы перерубаются, и члены общины разделяются на тех, кто направляет остров длинными шестами, и тех, кто расчищает путь, двигаясь впереди на ренсовых лодках. Большинство из действующих шестами располагаются по краям острова, но и внутри его, ближе к центральной части, имеются четыре сквозных прямоугольных отверстия, опустив шесты сквозь которые можно управлять. Эти центральные отверстия, прорубленные через все составляющие островной настил слои, дают возможность человеку передвигать все сооружение — хотя и довольно медленно — в одиночку, без помощи стоящих по краям гребцов, что особенно ценно при нападении врага. При возникновении опасности все жители острова прячутся в тростниковом строении — большом шалаше, расположенном в самой середине острова над отверстиями. В этом случае все остальные, разбросанные по территории острова ренсовые хижины разрушаются, чтобы не дать возможности высадившемуся неприятелю использовать их в качестве прикрытия, а запасы продовольствия и воды — доставляемой с верхней части дельты реки, где она пригодна для питья, — переносятся в центральное строение, достаточно прочное, чтобы уберечь его защитников от копий или острог, скажем, других враждующих с ними ренсоводов. Однако эта своеобразная плавучая крепость совершенно беззащитна перед организованным нападением хорошо вооруженных воинов, таких, например, как налетчики из Порт-Кара, от которых, собственно, она и должна защищать; а ударов, которым ее стены способны противостоять, выдерживать практически не приходится: ренсоводы редко нападают на себе подобных. Я слышал, что вот уже более пятидесяти лет между мелкими сообществами не ведется никаких враждебных действий; как правило, их общины довольно изолированы одна от другой, и им вполне хватает проблем со «сборщиками податей» из Порт-Кара, чтобы еще портить друг другу жизнь. Когда остров приходится перемещать в условиях осады, ныряльщики группами по два-три человека покидают его через центральные сквозные отверстия, чтобы преградить дорогу нападающим и дать своим время для отступления, что, безусловно, подвергает жизнь ныряльщиков громадной опасности как со стороны подводных хищников, так и со стороны неприятеля, находящегося в лодках. В экстремальных ситуациях члены общины оставляют остров и предают его огню, а сами перебираются в лодки, чтобы затеряться среди болота. Оказавшись в безопасности, они связывают лодки вместе и начинают кропотливую работу по переплетению стеблей ренса, давая жизнь новому острову. — Значит, ты направляешься в Порт-Кар? — внимательно разглядывая меня, спросил Хо-Хак. Он восседал в гигантской раковине воскского сорпа, представляющей для этих людей, как я догадался, подобие королевского трона. Я стоял перед ним на коленях, раздетый, со связанными руками и ногами. Помимо этих основных пут, мне на шею набросили петлю из болотной лианы, оба конца которой держали стоящие по бокам от меня люди. При выходe из лодки ноги мне были развязаны, но только для того, чтобы меня легче было подталкивать по рейнсовому острову, среди вопящей толпы женщин и детей к трону Хо-Хака, где меня немедленно поставили на колени и снова накрепко стянули лианой лодыжки. — Да, — ответил я, — моей целью было добраться до Порт-Кара. — Мы не любим людей из Порт-Кара, — сказал Хо-Хак. Горло его охватывал тяжелый ржавый металлический ошейник со свисавшим с него обрывком цепи. Я догадался, что у ренсоводов не оказалось приспособлений, чтобы его снять. Хо-Хак, должно быть, носил его многие годы. В прошлом он, несомненно, был рабом, вероятно, сбежавшим с галер Порт-Кара и нашедшим себе убежище в дельте у поддержавших его в трудную минуту ренсоводов. Теперь, по прошествии лет, он занял среди них главенствующее положение. — Я не из Порт-Кара, — ответил я. — Из какого ты города? — спросил Хо-Хак. Я промолчал. — Зачем ты направляешься в Порт-Кар? — продолжал допытываться Хо-Хак. И снова я не ответил. Моя личность — то, что я Тэрл Кэбот, — и моя миссия — то, что я нахожусь на службе у Царствующих Жрецов, — было вовсе не тем, во что следует посвящать остальных. Возвращаясь из Сардара, я знал только то, что должен попасть в Порт-Кар и установить контакт с Самосом — первым наиболее могущественным рабовладельцем Порт-Кара, настоящим бичом Тассы и, судя по разговорам, доверенным лицом Царствующих Жрецов. — Ты разбойник, — заметил Хо-Хак. Я пожал плечами. На моем щите и одеянии, забранных теперь у меня, действительно отсутствовали опознавательные знаки. Хо-Хак перевел взгляд на лежащее перед ним облачение воина, щит, шлем, меч в ножнах и обмотанный в кожу лук из гибкой древесины ка-ла-на. Правое ухо Хо-Хака задвигалось. Уши у него были необычными, очень крупными, с непомерно длинными мочками, оттягиваемыми вдетыми в них небольшими, но тяжелыми серьгами. Он был в прошлом рабом, это несомненно, и, судя по его натруженным рукам и широкой спине, долгое время служил на галерах, однако несомненно и то, что он не был обычным рабом, а принадлежал к экзотикам и первоначально предназначался для иной, более высокой участи, нежели прозябание на скамье галеры. Горианскими рабовладельцами культивируются и воспитываются различные типы так называемых экзотиков, которые значительно отличаются от обычных разновидностей рабов, таких, например, как рабы-мусорщики или рабыни страсти. Экзотики могут быть воспитаны практически для любой цели, но, к несчастью, чаще всего их предназначение сводится лишь к тому, чтобы служить забавой. Хо-Хак вполне мог быть одним из них. — А ты — экзотик, — заметил я ему. Уши Хо-Хака развернулись ко мне, но он не казался рассерженным. У него были карие глаза и такие же темно-коричневые длинные волосы, собранные на макушке и перевязанные клочком репсовой материи. Как и большинство ренсоводов, он носил длинную тунику без рукавов, сшитую из того же репса. — Да, — ответил он, — меня готовили для сборщика податей. — Я это заметил. — Но я порвал ему глотку и убежал, — добавил Хо-Хак. — А потом меня схватили и отправили на галеры. — И ты опять убежал. — Точно, — ответил Хо-Хак, поглядывая на свои большие ладони, крепкие и сильные. — И при этом убил шестерых. — И после этого ты пришел сюда, — сделал я заключение. — Да, — сказал он, — после этого я пришел сюда, — он взглянул на меня, и его уши снова зашевелились. — И я принес с собой воспоминания о десятках лет, проведенных на галерах, и ненависть ко всему, что связано с Порт-Каром. К этому времени вокруг нас собрались, наверное, все члены общины. Рядом со мной стояла светловолосая девушка, увиденная мною первой и послужившая той приманкой, на которую я попался. Она стояла, гордо распрямив плечи, высоко подняв голову, как свободная женщина рядом с жалким рабом, обнаженным и коленопреклоненным. Ее теплое бедро находилось возле самой моей щеки. Через плечо у нее были перекинуты четыре подбитые на охоте птицы; шеи у них были свернуты и головы безвольно свисали с ее груди и спины. Здесь присутствовали и другие женщины, и кое-где среди взрослых я заметил детей. — Он или из Порт-Кара, или направлялся туда, — сказала она, поправляя висевших на плече гантов, — по той причине, которая только и может вести человека в этот город. Хо-Хак долго молчал, его широкое обветренное лицо оставалось спокойным. До меня доносился топот бегающего где-то поблизости домашнего тарска и веселые крики играющего с ним ребенка. Слышал я и присвист прирученных болотных гантов, свободно разгуливающих по ренсовому острову, оставляющих его только для поисков пищи и всегда возвращающихся обратно. Дикие болотные ганты, будучи пойманными даже птенцами, не поддаются одомашниванию. Однако если птенцы, вылупившиеся в неволе из яиц, собранных из плавающих по болоту гнезд гантов, не видят в первую неделю после появления на свет своих взрослых сородичей, они начинают воспринимать ренсовый остров как свой родной дом и не выказывают по отношению к человеку никакого страха. Ведут они себя совершенно естественно, улетая и возвращаясь к тому месту, которое они считают своим гнездовищем, позволяя человеку брать себя в руки. Однако в случае уничтожения репсового острова, предоставленные сами себе, они быстро адаптируются к новым условиям и полностью дичают. Здесь же находилось несколько человек довольно представительного вида, возглавляющих, как я предположил, другие, находящиеся по соседству ренсоводческие общины. Подобный остров вмещает, как правило, не больше пятидесяти — шестидесяти жителей. Я решил, что выслеживание и поимка меня осуществлялась совместными действиями нескольких общин. Обычно, как я уже упоминал, подобные сообщества держатся довольно изолированно друг от друга, но вовсе не сейчас, — в преддверии осеннего равноденствия и начала месяца се'кара, первое число которого отмечается ренсоводами как праздник. К этому времени большая часть ежегодных работ по выращиванию и переработке ренса закончена, бумага скатана в рулоны, закрытые ренсовыми чехлами и перетянутые веревками, и готова на продажу. В период между се'кара и зимним солнцестоянием — в первый день месяца се'вар — бумага будет продана или обменяна, для чего ее или доставляют к морю, или дожидаются прибытия оптовых покупателей, входящих в дельту на узких баржах, с рабами на веслах, чтобы иметь возможность купить товар подешевле. Первое се'вара также является праздником, но отмечаемым уже каждым островом отдельно от остальных. После продажи урожая ренса и изделий из него общины больше не стремятся держаться поближе друг к другу, поскольку теперь они представляют собой слишком заманчивую цель для «сборщиков податей» из Порт-Кара. Хотя, как мне кажется, собираясь вместе в се'кара, они также подвергаются серьезному риску: хранящиеся в это время на островах непроданные запасы ренсовой бумаги уже сами по себе являются настоящим, хотя и несколько громоздким сокровищем. Однако нечто странное было в том, что на острове Хо-Хака одновременно присутствовали главы пяти или шести соседних общин: подобное количество собирающихся вместе ренсовых островов является большой редкостью во время празднования начала се'кара. Обычно в нем участвуют не более двух-трех общин, члены которых пьют ренсовое пиво, получаемое из перемолотой, вымоченной, перекипяченной и перебродившей мякоти ренсового стебля, поют, затевают различные игры и ухаживают друг за другом, поскольку молодежи, обитающей на ренсовых островах, редко предоставляется возможность встретить ровесников даже из соседней общины. И все же почему так много ренсовых островов собралось здесь, в непосредственной близости друг с другом, пусть даже в преддверии празднования? Ужт конечно, поимка одинокого путешественника не могла привлечь к себе такого внимания, тем более что они собрались вместе прежде, чем я попал на их территорию. — Это шпион, — сказал один из стоящих рядом с Хо-Хаком, высокий крепкого телосложения мужчина с острогой в руке, на лбу которого была узкая повязка с украшавшими ее перламутровыми пластинками воскского сорпа. Интересно, кому надо было шпионить на ренсовых островах? Хо-Хак продолжал молчать и лишь переводил задумчивый взгляд с меня на лежащее перед ним оружие. Я пошевелился, разминая затекшие члены. — Не двигайся, раб! — крикнула мне стоявшая рядом девушка. Накинутые мне на шею петли болотной лианы немедленно затянулись. Руки ее вцепились мне в волосы и безжалостно рванули мою голову назад. — Он из Порт-Кара, — повторила она, не отпуская моих волос, — или собирался туда попасть! Она посмотрела на Хо-Хака, ожидая его решения. Хо-Хак, однако, не только не ответил, но, казалось, вообще не замечал ее присутствия. Она раздраженно отпустила от себя мою голову. Хо-Хак был всецело поглощен разглядыванием моего обернутого в кожу лука из дерева ка-ла-на. Женщины ренсоводов, находясь дома, не прячут своих лиц под покрывалом, как это принято среди горианок, особенно горожанок. Мало того, они вполне способны выполнять любую мужскую работу: рубить ренс и обрабатывать его, охотиться на мелкую дичь — и вообще самостоятельно поддерживать свое существование. В среде ренсоводов не так много обязанностей, с которыми они не могли бы справиться. Их знания и умения уважаются в повседневной жизни маленькой общины. В связи с этим они редко проявляют сдержанность в праве голоса и выражении собственного мнения. Хо-Хак наклонился и развернул гибкий желтый лук, рассыпав по матерчатой ренсовой подстилке легкие, с заостренным концом стрелы. У двух-трех присутствующих мужчин вырвалось невольное изумленное восклицание. Я догадался, что им доводилось видеть короткие прямые луки, но с длинным луком встречаться не приходилось. Хо-Хак встал. Лук по высоте превосходил многих из собравшихся вокруг нас мужчин. Он протянул лук светловолосой девушке. — Натяни его, — распорядился он. Та раздраженно сбросила с плеча подбитых гантов и взяла лук. Схватив его левой рукой у самой середины и уперев его нижний конец у ступни левой ноги, правой рукой она тщетно пыталась натянуть его тугую, из переплетенных с пенькой шелковых волокон тетиву. Она старалась изо всех сил. Наконец она в ярости вернула лук Хо-Хаку. Тот обернулся ко мне, сопровождая взгляд характерным легким движением ушей. — Это крестьянский лук, не так ли? — спросил он. — Его, кажется, называют большим или длинным луком? — Да, — ответил я. — Много лет назад, — сказал он, — в одном селении на Тентисе, сидя у огня, я слышал рассказы об этом луке. Я промолчал. Он протянул лук парню с повязкой, украшенной перламутровыми сорпскими пластинами. — Натяни его, — приказал ен. Тот передал свою острогу стоящему рядом человеку и уверенно взял лук. Через секунду его самоуверенности поубавилось, затем его лицо покраснело от напряжения, налилось кровью, на шее вздулись вены, и он с криком отчаяния отбросил лук Хо-Хаку. Хо-Хак поймал его и еще раз внимательно оглядел. Затем он взялся за лук и, уперев его нижний конец в стопу левой ноги, натянул тетиву. У присутствовавших вырвался восторженный, смешанный с благоговением крик. Я откровенно восхищался им. В этом человеке была сила, и не просто сила, позволившая ему легко, без видимого напряжения натянуть тетиву, накопленная, должно быть, за долгие годы пребывания на галерах, но сила, заслуживавшая настоящего уважения. — Отлично! — не удержался я. Хо-Хак отыскал среди рассыпанных на подстилке стрел кожаный нарукавник и застегнул его на левом предплечье так, чтобы рука его не была оцарапана тугой тетивой, затем поднял такой же кожаный наладонник и продел в него большой и указательный пальцы руки, предохраняя их от того, чтобы мясо на них не было содрано отпущенной тетивой, потом взял стрелу, правильно приладил ее и натянул тетиву так, что наконечник стрелы почти дошел до лука. Он направил стрелу в небо, примерно под углом в пятьдесят градусов. Последовал отрывистый, чистый, мелодичный звук отпускаемой тетивы, и стрела ушла вверх. Со всех сторон послышались восторженные крики. Стрела исчезла в небе, казалось, просто растворилась в сияющей голубизне. Хо-Хак опустил лук. — Значит, это именно с ним крестьяне защищают свои владения, — задумчиво произнес он. Мы посмотрели в лицо друг другу. Затем он бережно положил лук на кожу, в которую тот был завернут, расстеленную сейчас на матерчатой репсовой подстилке. Хо-Хак снова окинул меня изучающим взглядом. — Ты умеешь обращаться с этим луком? — спросил он. — Да, — ответил я. — Смотрите, чтобы он не убежал, — сказал Хо-Хак. Я почувствовал прикосновение к спине двух острог. — Он не убежит, — ответила девушка, похлопывая рукой по стягивающим мою шею путам. Я почувствовал прикосновение к горлу ее пальцев. Она дернула за лиану. Ее ненависть ко мне была очевидна, и вела она себя так, будто сама захватила меня в плен. — Ты крестьянин? — обратился ко мне Хо-Хак. — Нет, я воин. — Но этот лук явно крестьянский, — заметил один из удерживающих конец стягивающей мне шею лианы. — Я не крестьянин, — повторил я. Хо-Хак посмотрел на парня с повязкой из перламутровых украшений. — С таким луком, — сказал он ему, — мы могли бы жить здесь спокойно, в безопасности от молодчиков из Порт-Кара. — Это крестьянское оружие, — пренебрежительно ответил парень с повязкой на голове. — Ну и что? — спросил Хо-Хак. — А я, — гордо ответил тот, — ренсовод. — И я тоже! — воскликнула девушка. Остальные поддержали их одобрительными криками. — А кроме того, — заметил один из присутствующих, — у нас нет ни металла для наконечников, ни дерева для изготовления самого лука. Ка-ла-на не растет в дельте. Да и веревок нет настолько прочных, чтобы выдержать натяжение такого лука. — Кожи тоже нет, — добавил стоящий рядом с ним. — Мы можем набить достаточное количество тарларионов, — сказал Хо-Хак, — и использовать их кожу. А зубы акулы — как острия стрел. — Но здесь нет материала для самого лука — ни ка-ла-на, ни пеньковой веревки, — возразил еще один. — Все это мы можем закупить, — ответил Хо-Хак. Парень с повязкой на голове, тот, что не смог натянуть тетиву, рассмеялся. — Нет, Хо-Хак, — сказал он, — ты не родился для ренсоводства. — Да, — ответил тот, — это верно. — А мы все здесь — потомственные ренсоводы, — сказал парень. За моей спиной зазвучали одобрительные голоса. — Мы не крестьяне, — гордо заключил парень с повязкой, — мы — выращиватели ренса! Последовал новый мощный всплеск одобрения. Хо-Хак снова расположился на изящной формы раковине гигантского воскского сорпа, служившей ему троном в этом маленьком плавучем ренсовом королевстве, затерявшемся среди болот дельты Воска. — Что вы собираетесь делать со мной? — спросил я. — Подвергнем его пыткам в дни празднества, — предложил парень с перламутровой повязкой на лбу. Уши Хо-Хака оттопырились до предела и стояли перпендикулярно голове. — Мы не из Порт-Кара, — с укоризной ответил ему Хо-Хак. Парень с повязкой пожал плечами и огляделся. Очевидно, его предложение не вызвало особого энтузиазма. Нельзя сказать, что это было мне неприятно. Он снова пожал плечами и опустил взгляд на пол. — Так какова же будет моя судьба? — спросил я. — Мы не звали тебя сюда, — ответил Хо-Хак, — не приглашали пересечь линию кровавой отметки. — Верните мне мои вещи, — предложил я, — и дайте возможность продолжить путь, тогда все ваши проблемы исчезнут сами собой. Хо-Хак усмехнулся. Стоящая рядом со мной девушка расхохоталась, ей громогласно вторил парень с повязкой на лбу, тот, что так и не сумел натянуть тетиву моего лука. Остальные также заливались хохотом. — Обычно, — сказал Хо-Хак, — тем, кого мы поймали, людям из Порт-Кара, мы предоставляем сделать выбор. — Какой выбор? — поинтересовался я. — Мы, конечно, бросим тебя тарлариону, — ответил Хо-Хак. У меня мороз пробежал по телу. — И выбор твой прост, — продолжал Хо-Хак. — Или мы бросим тебя живого, или же ты пожелаешь, чтобы мы тебя сначала убили. Я отчаянно попытался освободиться от стягивающих меня пут. Стоявшие вокруг ренсоводы равнодушно наблюдали за мной лишенным всяких эмоций взглядом. Я боролся, наверное, несколько минут, однако все мои усилия были напрасны. Лиана была слишком прочна. Я прекратил бессмысленную борьбу. Они надежно меня обезопасили. Я был всецело в их руках. Стоящая рядом девушка не переставала хохотать, с лиц остальных тоже не сходили улыбки. — От тебя не останется никаких следов, — заметил Хо-Хак. Я посмотрел ему в лицо. — Никаких, — повторил он. Я снова попытался освободиться, и снова — безрезультатно. — Такая смерть будет для него слишком быстрой, — недовольно произнесла девушка. — Он из Порт-Кара. — Правильно, — поддержал ее парень с повязкой. — Давайте подвергнем его пыткам. — Нет, — ответила девушка и посмотрела на меня с каким-то бешенством. — Давайте лучше оставим его у нас в качестве ничтожного раба. Хо-Хак окинул ее задумчивым взглядом. — Разве это не самая прекрасная месть порт-карцам? — процедила она сквозь зубы. — Это ничтожество будет служить нам, как бессловесная скотина, как тягловое животное. — Тогда уж лучше бросить его тарлариону, — возразил парень с украшенной перламутром повязкой. — Мы от него просто избавимся, и все. — Я говорю, — настаивала светловолосая, — давайте осрамим его, а заодно и весь Порт-Кар. Пусть днем работает и подвергается наказаниям, а на ночь будем его привязывать. После каждого часа работы будем избивать его розгами и плетьми, пусть это покажет ему всю нашу ненависть к Порт-Кару и тем, кто в нем живет! — А почему вы так ненавидите жителей Порт-Кара? — спросил я у нее. — Замолчи, раб! — завопила она и обеими руками вцепилась в петли лианы у меня на шее, затягивая их еще сильнее. Я почувствовал, что задыхаюсь. Лица вокруг меня начали бледнеть и расплываться. Я стал терять сознание. Тут ее хватка ослабла. Она убрала руку. Я жадно принялся ловить губами воздух и, закашлявшись, упал на плетеную подстилку. За моей спиной послышались недовольные крики. В бок уперлась чья-то острога. — Я предлагаю бросить его тарлариону, — сказал парень с повязкой на лбу. — Нет, — глухо ответил я. — Нет! Хо-Хак посмотрел на меня. Он казался удивленным. Я и сам был поражен. Произнесенные слова словно принадлежали не мне, кому-то другому. — Нет, нет, — бормотал я, роняя слова, будто сами выходящие у меня из груди. Сердце мое сжалось от страха, на лице выступил холодный пот. Хо-Хак уже не скрывал своего удивления. Его большие уши наклонились в мою сторону с очевидным любопытством. Я не хотел умирать. Справившись с хриплым, судорожным дыханием, я встряхнул головой. — Но ведь ты — воин, — заметил Хо-Хак. — Да, — ответил я, — да, я знаю. В эту минуту я с безнадежным отчаянием хотел сохранить уважение этого спокойного, сильного человека, именно его, бывшего раба, восседавшего теперь передо мной на троне, на этой раковине гигантского воскского сорпа. — Зубы тарлариона действуют быстро, воин, — попытался подбодрить меня Хо-Хак. — Я знаю, — ответил я. — Если хочешь, — сказал он, — мы можем тебя сначала убить. — Я… я не хочу умирать. Я низко наклонил голову, сгорая от стыда. В этот момент мне казалось, что я окончательно потерял собственное лицо, что двигавшие мной моральные законы преданы, что Ко-ро-ба, мой родной город, обесчещен и даже меч, который я так верно хранил, запятнан позором. Я не смел посмотреть Хо-Хаку в лицо. Б его глазах, в глазах их всех — и в своих собственных! — я теперь мог быть только ничтожеством, только рабом. — Я был о тебе лучшего мнения, — заметил Хо-Хак. — Я думал, ты настоящий воин. Я не мог ему ответить. — Теперь я вижу, — продолжал Хо-Хак, — что ты действительно из Порт-Кара. Я не мог поднять голову от стыда. Мне казалось, что теперь я никогда не смогу ее поднять. — Ты просишь оставить тебя рабом? — спросил Хо-Хак. Вопрос был жестоким и прямым. Я попытался взглянуть на Хо-Хака, но глаза мои застилали слезы. Я смог различить только презрение на его широком, спокойном лице. Я опустил голову еще ниже. — Да, — едва слышно произнес я, — я прошу оставить меня рабом. Вокруг меня поднялся невообразимый смех; смеялись все — и особенно радостно тот, в повязке с перламутром на лбу, но больнее всего для меня было слышать презрительный смех девушки, стоящей рядом со мной, едва не касающейся бедром моей щеки. — Ты — раб, — указал на меня Хо-Хак. — Да, — ответил я и добавил, — хозяин. Слово застряло у меня в горле. Но все горианские рабы именно так обращаются к свободным мужчинам, а свободных женщин называют «госпожа», и это, конечно, правильно, поскольку должны же они кому-то принадлежать. Последовал новый взрыв смеха. — Ну вот, — сказал Хо-Хак, — а теперь мы, наверное, бросим тебя тарлариону. Смех вокруг перешел в вопли. Я почувствовал дурноту. В эту минуту мне казалось уже безразличным, бросят они меня тарлариону или нет. Мне казалось, я потерял нечто более ценное, чем жизнь. Как я смогу смотреть в глаза кому-нибудь из них? Самому себе? Почетной смерти я предпочел позорное рабство. Я сгорал от стыда. Теперь они действительно смогут бросить, меня тарлариону. По горианским традициям, раб — это животное, и хозяин вправе распоряжаться им по своему усмотрению, главное — чтобы это доставило ему удовольствие. Но сейчас я чувствовал себя совершенно разбитым, униженным, мне все уже было безразлично. — Кто-нибудь хочет взять себе этого раба? — донесся до меня голос Хо-Хака. — Отдай его мне, Хо-Хак, — услышал я. Чистый, звенящий голос принадлежал светловолосой девушке. В поднявшейся буре смеха отчетливо слышались раскаты презрительного пыхтения парня, того, что носил на лбу повязку, украшенную перламутром воскского сорпа. Но девушка!… Я странным образом чувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с ней, каким-то пустым местом, ощущая в то же время каждую клеточку ее тела, гордого и свободного. Каким же жалким и презренным животным должен был выглядеть сейчас я — раб, обнаженный и связанный, стоящий на коленях у ее ног. — Он твой, — услышал я слова Хо-Хака. Новая волна стыда охватила меня. — Принесите ренсовой пастилы! — скомандовала она. — И развяжите ему ноги. Шею тоже освободите. Одна из женщин отделилась от группы зрителей и пошла за пастилой, а двое мужчин принялись снимать стягивающую мои лодыжки болотную лиану. Руки у меня оставались связанными. Через минуту женщина вернулась, неся полную пригоршню влажной ренсовой пастилы. Испеченная на разогретых камнях мякоть ренсового стебля — ренсовая пастила — представляет собой некое подобие пирога, часто посыпаемого растолченными в порошок семенами. — Открой рот, раб, — приказала девушка. Я повиновался, и она затолкала всю пастилу мне в рот. — Ешь, — скомандовала она. — Глотай! Едва сдерживая подступающую тошноту, я с болезненными усилиями принялся жевать приторную, сладковатую массу. — Теперь ты всегда будешь есть из рук своей хозяйки, — сказала девушка. — Я всегда буду есть из рук моей хозяйки, — повторил я. — Как твое имя, раб? — спросила она. — Тэрл, — ответил я. Последовал сильный удар по лицу. — У раба нет имени, — жестко сказала она. — У меня нет имени, — повторил я. Она обошла вокруг меня. — Спина у тебя широкая, — заметила она. — Ты сильный, но глупый, — она рассмеялась. — Я буду называть тебя Боском. Боски — крупные рогатые жвачные животные, обитающие на горианских равнинах. К югу от экватора их многочисленные стада — неизменные спутники народов фургонов, но разводятся боски и на северных фермах, где крестьяне используют их в качестве тягловой силы. — Я — Боcк, — сказал я. Вокруг рассмеялись. — Ты мой боcк! — с хохотом повторила она. — Я думал, ты предпочтешь мужчину в качестве раба, — заметил тот, с повязкой из перламутровых пластин, — гордого, не боящегося смерти. Девушка запустила руки в мои волосы и, откинув мне голову назад, плюнула в лицо. — Трусливый раб! — процедила она сквозь зубы. Я уронил голову. Все, что она говорила, было правдой. Я испугался смерти. Предпочел ей рабство. Я не могу быть мужчиной. Я потерял свое лицо. — Ты годишься только на то, чтобы быть рабом у женщины, — заметил Хо-Хак. — Знаешь, что я с тобой сделаю? — спросила меня хозяйка. — Нет, — ответил я. Она рассмеялась. — Через два дня, на празднестве, я выставлю тебя в качестве приза для девушек, — сказала она. Eе слова заглушили крики, выражающие всеобщее удовольствие. Плечи у меня окончательно поникли; я весь дрожал от сжигающего меня стыда. Девушка собралась уходить. — Следуй за мной, раб! — повелительно бросила она. Я с трудом поднялся на ноги и сквозь строй глумящихся, тычками провожающих меня ренсо-водов, пошатываясь, побрел за девушкой, моей владелицей, моей госпожой.Глава четвертая. ХИЖИНА
Я стоял на коленях на носу легкой лодки и резал ренс, а девушка, хозяйка лодки, устроившись на корме, правила шестом. Сезон уборки ренса закончился, но часть его срезали также осенью и зимой и хранили затем на крыше до весны. Этот ренс не годился для изготовления бумаги, но его использовали в пищу, для плетения циновок и добавляли к покрытию острова. — Режь здесь, — скомандовала девушка, направляя лодку к новым зарослям. При уборке ренса стебли его зажимаются левой рукой, а правая рука наискось наносит удар маленьким кривым ножом. Мы буксировали за собой небольшой плот, на котором лежала уже целая гора ренсовых стеблей. Резать я начал еще до рассвета, а сейчас было далеко за полдень, но я продолжал работать без передышки, бросая пушистые цветущие верхушки растений в воду, а длинные гибкие стебли на плот. Девушка поправляла неудачно легшие на плот стебли и равномерно распределяла груз по всей ширине плота. Я продолжал действовать как автомат. Девушка не видела необходимости одевать раба, поэтому единственным моим одеянием, пожалуй, можно было считать обмотанную у меня вокруг шеи лиану. Она стояла позади меня босая, в короткой, спущенной с плеч для большей свободы движений желто-коричневой тунике. На руке у нее сверкал золотой браслет, а волосы были стянуты сзади лиловой лентой. Как у всех девушек, при резке ренса подол туники был высоко подобран на бедрах, чтобы легче было управлять лодкой и двигаться. Меня охватило сексуальное желание. Ее довольно полные лодыжки уже начали казаться мне просто восхитительными, а ноги — сильными и прекрасными. Бедра ее были сладостны, живот словно создан для мужских ласк, а великолепные, тяжелые, сводившие с ума груди то и дело с дерзкой настойчивостью вываливались из широких прорезей ее туники, полные бесстыдства. — Как ты смеешь смотреть на свою госпожу, раб? — крикнула она. Я с трудом отвернулся. Есть хотелось неимоверно. Утром, на рассвете, она положила мне в рот горсть ренсовой пастилы. В полдень, когда солнце стояло в зените и палило что есть мочи, она взяла еще одну горсть пастилы из кожаной сумки у нее на поясе и сунула мне в рот, снова не давая мне возможности сделать это самому. Однако, хотя сейчас уже перевалило далеко за полдень и я был голоден, мне не хотелось просить ее, чтобы она накормила, тем более таким способом. Я срезал следующий стебель, отбросил цветущую головку и кинул его на плот. — Туда, — указала девушка и перевела лодку на новое место. Она не делала никаких попыток скрыть от меня свои выступающие, несколько тяжеловатые прелести, скорее наоборот, выставляла их напоказ, использовала свою красоту, чтобы еще больше унизить меня, увеличить мои страдания. Этим утром, до того, как рассвело, она надела мне ошейник. Я провел ночь под открытым небом, уснув прямо на плетеной поверхности репсового острова, в двух шагах от ее крохотной хижины. Запястья у меня были связаны с лодыжками, а другой конец стягивающей мне шею болотной лианы был прикреплен к глубоко воткнутому в ренсовые слои острова гребному шесту. — Просыпайся, раб, — разбудила она меня на рассвете, грубо ткнув ногой. Затем небрежно, словно имела дело с животным, она развязала мне руки и ноги. — Иди за мной, — бросила она. У края острова, где среди других лодок виднелось и ее суденышко вместе с плотом для транспортировки срезанного ренса, она остановилась и обернулась ко мне. — На колени! — приказала она, глядя мне в глаза. Я опустился на колени, и она накормила меня, вытащив горсть репсовой пастилы из сумки, висевшей у нее на боку. — Встань! — снова приказала она. Я поднялся на ноги. — Говорят, в городах у рабов есть ошейники, — сказала она. — Это так? — Да, — ответил я. Она взяла кусок лианы и, издевательски улыбаясь, несколько раз обвила вокруг моей шеи гибкое растение и закрепила его впереди. — Ну вот, — с довольным видом произнесла она, — теперь и у тебя есть ошейник. — Да, теперь и у меня есть ошейник, — подтвердил я. — Скажи: я — твой раб, госпожа, — потребовала она. У меня сжались кулаки. Она стояла совсем рядом, все еще держа руки у меня на плечах и смеясь мне в глаза. — Я твой раб, — неохотно повторил я. — Госпожа! — напомнила она. — Госпожа! — эхом отозвался я. Она рассмеялась. — Я вижу, ты находишь меня красивой, — заметила она. Я не мог этого не признать. И тут она с какой-то дикой яростью неожиданно ударила меня, так что я застонал от боли. — Так ты осмеливаешься домогаться меня? — закричала она. — Меня, свободной женщины! Целуй мне ноги, раб! — срывающимся голосом прошипела она. Стоя на коленях, я сделал так, как она велела. Она снова рассмеялась. — А теперь садись в лодку, раб, — распорядилась она. — И привяжи к ней плот. Сегодня мы будем заниматься заготовкой ренса. И пошевеливайся, мой раб!Я срезал еще один стебель ренса, отрубил цветущую головку и бросил его на плот. Потом следующий. И так — снова и снова, час за часом, без передышки. Хотя время было далеко за полдень, солнце палило нестерпимо. Над болотом поднимались густые испарения. — Если ты не будешь исполнять мои приказы быстро и точно, тебя бросят тарлариону, — продолжала она свои наставления. — Ты — мой раб. Убежать отсюда невозможно. Тебя все равно поймают. Я молча слушал ее. Руки у меня ныли и покрылись кровоточащими волдырями. — Режь здесь, — распорядилась она и направила лодку к новым зарослям. Она права. Убежать отсюда невозможно. Голый, без оружия, совершенно один, без чьей-либо помощи и еды, далеко бы я не ушел. Ренсоводам, которых здесь наверняка сотни, если не тысячи, не составит никакого труда настигнуть меня и прервать мое едва начавшееся бегство, если их в этом не опередит тарларион. Но больше всего у меня страдала душа. Когда-то у меня было собственное, гордое лицо, и потеря его меня уничтожила. Я лгал себе и знал это. Я сам выбрал позорное рабство вместо возможности умереть с честью. Теперь я знал себе цену, и мне было так тошно, что сделалось уже все равно, жив я или умер. Мне даже было безразлично, что, видимо, мне до конца жизни придется оставаться жалким рабом для мужчин, женщин и детей на этих ренсовых островах. Я это заслужил. Как я мог бы взглянуть в лицо свободному человеку, если мне противно было смотреть на себя самого? Солнце жарило немилосердно, кольца лианы раскалились, и шея под ними стала красной и скользкой от пота и грязи. Я просунул палец под ошейник и немного оттянул его от горла. — Не смей его трогать, — сурово сказала девушка. Я убрал руку. — Режь здесь, — указала она, и я снова принялся рубить ренс, пополняя его запасы для своей госпожи. — Жарко, — сказала она. Я обернулся. Она ослабила шнурок, стягивающий ее тунику. Я снова восхитился совершенством ее форм. — Режь ренс, раб, — рассмеялась она. Я вернулся к прерванной работе. — Тебе очень идет этот ошейник, — сказала она. Я не ответил. Подобный «комплимент» больше подошел бы какой-нибудь девушке-рабыне, для меня же он был очередным оскорблением. Я снова заработал ножом, обрезая цветущую головку ренса и бросая стебель на плот. — Если ты снимешь ошейник, ты умрешь, — сказала она. Япромолчал. — Ты понял? — спросила девушка. — Да, — отозвался я. — Госпожа, — добавила она. — Я понял, госпожа. — Вот и хорошо. Ты понятливый раб, — заметила она. — И очень хорошенький. Я заскрипел зубами. Короткий нож заработал быстрее, срезая цветущие головки с ренсовых стеблей. — Хорошенький мой раб, — заметив мою реакцию, повторила она. Я затрясся от ярости. — Пожалуйста, не говори со мной, — попросил я. — Я буду разговаривать с тобой, когда мне того захочется, мой хорошенький раб, — ответила она. Я дрожал от едва сдерживаемой ярости, от унижения, от ее презрения ко мне. Мне хотелось задушить ее. Но задушить в своих объятиях. А еще лучше — зацеловать до смерти. — Режь, мой хорошенький раб! И я опять, дрожа от ярости, сгорая от стыда, резал стебель за стеблем, бросая их на плот. За спиной у меня раздавался ее издевательский смех. И снова — стебель за стеблем, охапка за охапкой, цветущую головку — в воду, стебель — на плот. Время словно остановилось. Солнце было уже низко, насекомые переместились ближе к зарослям осоки. Плещущаяся вода поблескивала вокруг торчащих из нее стеблей тростника расплавленными кружочками золота. Долгое время никто из нас не произносил ни слова. — Могу я говорить? — наконец спросил я, — Говори, — разрешила девушка. — Почему так много островов собралось вместе? — этот вопрос не давал мне покоя. — Скоро праздник начала се'кара, — ответила она. Я знал, что завтра ренсоводы действительно отмечают начало нового месяца, но это мало что объясняло. — Но почему их так много? — поинтересовался я. — Это необычно. — Ты слишком любопытен, а рабу любопытство не к лицу, — заметила она, однако продолжала объяснять дальше: — Хо-Хак созвал соседние острова на совещание. — И сколько их здесь? — Пять, — ответила она. — Это только из ближайшей части дельты. — А цель совета? — спросил я. Она могла говорить со мной совершенно спокойно: я был всего лишь рабом, и бежать мне было некуда. — Он хочет объединить ренсоводов, — ответила она с изрядной долей скептицизма в голосе. — Для торговли? — Не только. Было бы неплохо, выработать стандарты на ренсовую бумагу, иногда вместе собирать урожай и, в случае необходимости, распределять его, помогая соседям. Но самое главное, это дало бы нам возможность установить более высокие цены на бумагу и выручить за нее больше денег, чем нам удалось бы сделать это в одиночку. — Вряд ли это обрадовало бы Порт-Кар. Она рассмеялась. — Да, ему бы это не понравилось, — согласилась она. — А кроме того, объединение островов в какой-то мере дало бы защиту от чиновников Порт-Кара, — высказал я предположение. — Чиновников? — удивилась она. — Ты имеешь в виду этих сборщиков налогов, что грабят нас от имени правителей города, которые никак не могут поделить между собой власть? — Да, — ответил я. — И против обычных работорговцев, совершающих свои налеты для захвата новых пленников. — Зачастую разница между сборщиком налогов и обычным пиратом не столь уж велика, чтобы ее вообще можно было заметить, — в голосе ее послышалась злость. — Вероятно, в определенные моменты ренсоводам действительно было бы лучше действовать сообща и под единым руководством. — Мы, ренсоводы, независимые люди, — ответила девушка. — У каждого из нас свой остров и свой глава общины. — Ты думаешь, план Хо-Хака потерпит неудачу? — Да, мне так кажется. Мы развернули лодку и стали возвращаться к ренсовому острову, находившемуся от нас в одном-двух пасангах. — Могу я говорить? — снова спросил я. — Говори. — Ты носишь на руке золотой браслет, — заметил я. — Откуда он у тебя, госпожа? — Я запрещаю тебе разговаривать! — внезапно выходя из себя, воскликнула она. Я замолчал. Мы причалили лодку к острову, и я большими охапками перенес ренс с плота на крытую площадку, где он хранился. — Сюда, — скомандовала она, указывая на маленькое круглое отверстие, служившее входом в ее крохотную хижину. Я был удивлен. Я полагал, что мне снова придется провести ночь под открытым небом, привязанным к воткнутому позади ее хижины шесту. — Залезай, — повторила она. Я опустился на четвереньки и, наклонив голову, прополз через круглое отверстие, оцарапав плечи краями ренсовых стеблей. Девушка последовала за мной. Хижина едва достигала восьми футов в длину и пяти в ширину. Стены постепенно переходили в потолок, возвышавшийся над поверхностью острова фута на четыре, не больше. Такие хижины обычно использовались только для сна. Забравшись в этот шалаш, девушка несколько раз ударила лежавшим на полу металлическим бруском о кремень, держа его над небольшой медной чашей. Высеченные искры упали на сухие лепестки ренса. Пламя быстро занялось, и она, используя как спичку кусочек ренсового стебля, перенесла огонь в крохотную заполненную жиром тарлариона лампу, также находившуюся в неглубокой медной чаше. Я смог рассмотреть ее нехитрые пожитки. Здесь был узел с одеждой и небольшая коробочка для каких-то женских мелочей. У стены лежала скатанная циновка, на которой она, очевидно, спала. Рядом стояли миска, пара чашек и три бутылки из высушенных и выдолбленных тыкв. Б миске лежали скудные кухонные принадлежности; плоская палочка для размешивания пищи и вырезанный из корня ренса небольшой ковшик. Сюда же она положила нож, которым я резал ренс. — Завтра праздник, — сказала она и вызывающе посмотрела на меня. В скудном свете крохотной лампы я мог видеть только часть ее лица и контуры тела. Она закинула руки за голову и развязала стягивающую волосы лиловую ленту. В тесной хижине мы стояли на коленях друг против друга; нас разделяли каких-нибудь несколько дюймов. — Если ты дотронешься до меня, ты умрешь, — пообещала девушка, рассмеявшись и встряхнув упавшими ей на плечи волосами. — Завтра на празднике я выставлю тебя в качестве приза для девушек, мой хорошенький раб, — вдруг сказала она. — Повернись. Я повернулся к ней спиной. — Руки вместе! — последовала новая команда. Я повиновался, и она своими не по-женски крепкими руками связала мне запястья гибкой болотной лианой. — Вот так, мой хорошенький раб. Можешь повернуться. Видя, что ее обращение вызывает во мне ярость, она старалась еще больше подлить масла в огонь. — Раб хорошенький, — смеялась она. — Счастлива будет та девушка, которая выиграет на празднике такого хорошенького раба! Я молчал. — Мой хорошенький раб, наверное, проголодался? — с издевкой поинтересовалась она. Я не ответил. Она рассмеялась и снова накормила меня, дав пригоршню ренсовой пастилы. Себе она отщипнула ренсовой лепешки, а затем еще сушеной рыбы. Потом она сделала большой глоток воды из тыквенной бутылки и поднесла ее горлышко к моим губам. Дала мне выпить глоток, затем, смеясь, отняла бутыль, но опять дала напиться. — Ну, хватит, — наконец сказала она и поставила бутыль к стене. — Пора спать. Хорошенькому рабу нужно выспаться, завтра ему предстоит многое сделать, он будет очень занят. Она распорядилась, чтобы я лег на бок, и другой лианой связала мне ноги. Затем расстелила свою циновку, поглядывая на меня и усмехаясь. Развязала шнурок на тунике, которая и так почти не скрывала ее наготу. Затем, к моему изумлению, дерзко, плавным движением стянула тунику через голову. Она разделась передо мной так небрежно, словно я был животным. Я не мог отвести от нее глаз. Она нахмурилась. — Я вижу, тебя снова следует наказать, — сказала она. Я инстинктивно пытался было отодвинуться, но, связанному, мне это не удалось. Она несколько раз с какой-то непонятной яростью ударила меня. Не в силах сдержаться, я застонал. Она отвернулась, сидя на циновке, и, словно забыв о моем существовании, занялась починкой какого-то сплетенного из ренсовых волокон мешка, висевщего на стене. Она отщипывала от ренсового стебля узкие полоски волокон и вплетала их в мешок. Работала она аккуратно и внимательно. Я наблюдал за ее действиями. Когда-то я был воином из Ко-ро-ба. Потом на ренсовом острове в заболоченной долине Воска я узнал себе истинную цену, узнал, кем я был на самом деле, — низким, всего боящимся трусом. Был воином из Ко-ро-ба. Стал рабом этой девушки, — Я могу говорить? — спросил я. Не отрываясь от работы, она кивком головы оказала мне эту милость. — Госпожа не удостоила меня чести сообщить свое имя. Могу я узнать, как ее зовут? — Телима, — ответила она, заканчивая ремонт мешка, и, перекусив лишние, свисающие с заплаты края волокон, повесила его на стену, рядом с циновкой. Затем она склонилась над лампой и, прежде чем ее загасить, снова взглянула на меня и повторила: — Твою госпожу зовут Телима, раб. Долгое время мы лежали в полной темноте. Затем я услышал, как она подвинулась на циновке, и скорее ощутил, нежели увидел, как она приподнялась на локте и лежит, вглядываясь мне в лицо. Спадающие ей на плечи волосы касались моей груди. И вдруг я почувствовал у себя на животе ее руку. — Ты уже спишь, мой хорошенький раб? — спросила она. — Нет, — ответил я и невольно попытался отодвинуться от нее. — Не бойся, я не причиню вреда моему хорошенькому рабу. — Пожалуйста, не называй меня так! — взмолился я. — Замолчи, мой хорошенький раб! — жестко бросила она. И снова провела рукой у меня по груди. — Раб, кажется, находит свою госпожу привлекательной? — заметила она. — Да, — ответил я. — Вот как! — воскликнула она. — Значит, раб еще не усвоил преподанного ему урока. — Пожалуйста, не бей меня! — Тогда его следует наказать снова. — Не бей меня! — взмолился я. — Пожалуйста! — Ты действительно считаешь, что я красива? — спросила она и засунула палец мне под ошейник, лениво поглаживая меня. — Да, — едва слышно прошептал я. — А разве ты не знаешь, что я — свободная женщина? — холодно и высокомерно поинтересовалась она. Я не ответил. — И ты, раб, осмеливаешься желать свободную женщину? — Нет, — сказал я. — Ты осмеливаешься домогаться своей госпожи? — Нет! — воскликнул я. — Нет! — А почему нет? — Потому, что я — раб, — ответил я. — Всего лишь раб! — Верно, — ответила она. — Ты всего лишь раб. Жалкий и ничтожный. И тут она неожиданно схватила меня за волосы и грубо прижала свои губы к моим. Я пытался вывернуться, но ее руки крепко держали меня. Наконец она отвела голову, но я ощущал в темноте ее губы совсем рядом со своим лицом. Во мне боролись сложные чувства к этой девушке. К той, что связала мне руки и надела на меня ошейник раба. К той, которая била и издевалась надо мной и которой я должен был повиноваться. К той, что кормила меня из рук, как животное, и, как животное, бросила меня ночевать под открытым небом, привязанного к шесту посреди острова. К мучившей меня своей выставленной напоказ красотой и причинившей мне столько страданий своей жестокостью. Я боялся и мучительно хотел ее. Боялся, зная ее безграничную власть надо мной, зная, что она в любой момент по своему желанию может причинить мне физическую боль, избить и даже изуродовать меня, но раны, которые она наносила мне своим высокомерием и презрением, были для меня еще больнее, нежели побои и оковы. И все же я хотел ее, восхитительную, полную жизни. Она сводила меня с ума недоступной близостью своего тела. Но она была свободная, а я — раб. Она могла двигаться, а я лежал связанный по рукам и ногам, с ошейником, стягивающим мне горло. У меня был ошейник, у нее — свобода, полная свобода, и руки, не связанные за спиной впивающейся в кожу лианой, а украшенные изящным золотым браслетом. Но больше всего меня пугало, что, попроси я ее о малейшем проявлении доброты и человечности по отношению ко мне или хотя бы элементарном знаке внимания — слове, жесте, — мои просьбы будут тут же с издевательством отвергнуты. Чувствуя свое одиночество, снося побои и унижения, я отчаянно нуждался в чем-то, что хоть на мгновение могло бы показать, что я все же человек, мужчина, что мне требуется крупица уважения и понимания. Мне казалось, скажи мне эта издевательски высокомерная женщина, моя хозяйка, перед которой я чувствовал себя совершенным ничтожеством, одно лишь теплое слово, какую-нибудь банальную любезность, и я с радостью бросился бы выполнять любое ее приказание. Но просить ее я не мог — я боялся; боялся, что мне будет отказано во всем: в проявлении человеческих чувств, в восприятии меня как мужчины и вообще в осознании меня как человеческого существа. Но желание, которое она умышленно, настойчиво будила во мне, кричало в моей крови. Я чувствовал в темноте ее тело, ее лицо, губы совсем рядом, в каких-нибудь нескольких дюймах от себя. Она не соблаговолила даже отодвинуться. И вдруг, к своему ужасу, я почувствовал, как мои губы сами, робко, нерешительно отыскали в темноте губы моей прекрасной хозяйки и прикоснулись к ним. — Раб! — произнесла она с презрением, подействовавшим на меня как удар хлыста. Я снова откинул голову на пол. — Да, — сказал я, — я раб. — Чей? — требовательно допытывалась она. — Я раб Телимы, — ответил я, — моей госпожи. Она рассмеялась. — Завтра я выставлю тебя в качестве приза для девушек. Я не ответил. — Скажи, что тебе это приятно, — потребовала она. — Пожалуйста! — взмолился я. — Говори: я рад! — скомандовала она. — Я рад, — пробормотал я. — А теперь скажи: я — хорошенький раб. Я попытался разорвать стягивающие меня путы. Она рассмеялась. — Даже не пытайся. Телима умеет связывать пленников. Это была правда. — Говори! — потребовала она. — Я не могу, — взмолился я. — Я приказываю! — Я… я — хорошенький раб, — через силу выдавил я из себя и, скрежеща зубами, уткнулся лицом в пол, с новой силой переживая собственное ничтожество. До меня донесся ее тихий смех. В темноте я угадывал очертания ее тела, чувствовал ее волосы у себя на плечах. Ее губы были совсем рядом. — А теперь я покажу тебе, какая судьба ожидает хорошенького раба, — сказала она. Внезапно она запустила руки в мои волосы и впилась в меня своими губами. К моему ужасу, губы мои ответили ей; я не мог им противиться. Я почувствовал, как ее зубы сомкнулись у меня на губах, и я ощутил во рту привкус крови, моей собственной крови. Ее язык ткнулся в мой и грубо отодвинул его, словно отшвыривая со своей дороги, и затем по-хозяйски прошелся по моим деснам. Она снова укусила меня так, что я вскрикнул от боли: утром, когда я встану у призового столба, все увидят, что у меня губы искусаны, все поймут, что моя хозяйка завоевала меня — отметина на лице будет тому доказательством. Я разозлился. Я получил поцелуй, подаренный рабу-мужчине своей хозяйкой, женщиной! — Ты будешь двигаться так, как я тебе покажу, — приказала она. Лежащий на полу, связанный, едва в состоянии пошевелиться, я с ужасом вдумывался в смысл ее слов. Она со знанием дела оседлала меня и использовала для своего удовольствия.
Глава пятая. ПРАЗДНИК
— Думаю» мне удастся тебя выиграть, — заявила гибкая темноволосая девушка, взяв меня за подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо. Она была грациозной, полной жизни, с горящими, как угли, черными глазами. Ноги у нее были великолепны, а короткая туника еще больше подчеркивала их стройность и красоту. — Его выиграю я, — сказала другая девушка — высокая сероглазая блондинка, похлопывающая по ладони короткой ветвью болотного та-винограда. — Нет, он будет моим, — объявила подошедшая темноволосая смуглая девица с переброшенной через плечо рыболовной сетью. — Нет, моим! — воскликнула еще одна. — Моим! — Моим! — донеслось у меня из-за спины. Они расхаживали вокруг меня, рассматривая, как какое-нибудь животное. Или, точнее, — раба. — Покажи зубы, — потребовала первая, гибкая и темноволосая. Я открыл рот, чтобы она могла осмотреть мои зубы; остальные тоже деловито заглянули мне в рот. Затем она ощупала мои мускулы, бедра и ткнула кулаком мне в бок. — Здоровый, — произнесла она. — Но, видно, уже бывший в употреблении, — заметила другая. Они рассмеялись, рассматривая мои губы, почерневшие и вспухшие от зубов Телимы. — Да, им неплохо попользовались, — согласилась первая девушка. — Но он еще, вероятно, не раз сгодится для этого, — смеясь сказала другая. — Наверняка сгодится, — подтвердила первая. Она отошла на шаг и снова окинула меня придирчивым взглядом. — Да, — сказала она остальным девушкам, — судя по всему, это хороший раб. Очень хороший. Они рассмеялись. Затем гибкая девушка подошла ко мне ближе. Я стоял у гребного шеста, воткнутого глубоко в ренсовые слои острова, привязанный к нему за руки и ноги, специально выставленный для всеобщего обозрения. Телима, моя хозяйка, надела мне на голову венок из цветов ренса. Гибкая темноволосая девушка взглянула на отметину на моем левом плече. Это была начальная буква слова, означавшего на горианском «раб». — Ты хотел бы быть моим рабом? — спросила она, глядя на меня. — Служить мне? Я не ответил. — Я могла бы даже быть добра с тобой, — продолжала девушка. Я отвернулся. Она рассмеялась. Ближе подошли и другие девушки, каждая с вопросом, не окажу ли я ей честь согласиться быть ее рабом. — Очистите здесь место, — долетел до меня мужской голос; это был Хо-Хак. — Время для состязаний! — услышал я другой голос, в котором узнал голос Телимы, моей хозяйки. На руке у нее был золотой браслет, а волосы стянуты сзади лиловой лентой. В своей короткой тунике она была просто сногсшибательно красива. Она шла, гордо вскинув голову, похлопывая по руке тонким гибким прутиком. Хо-Хак жестом пригласил девушек пройти в глубь своего острова. Я хотел, чтобы Хо-Хак посмотрел на меня, встретил мой взгляд. Я очень уважал его, и мне хотелось, чтобы он снизошел до внимания ко мне, как-то выразил свое сочувствие. Но он даже не взглянул в мою сторону, словно меня вообще не было на острове, и вместе с Телимой проследовал за другими девушками. Привязанный к шесту, воткнутому на краю ренсового острова, я остался один.Телима растолкала меня еще до рассвета и развязала мне руки, чтобы я мог помогать островитянам в подготовке к празднику. К этому времени располагавшиеся поблизости другие ренсовые острова подогнали к тому, на котором находился я. Мостами для перехода с одного острова на другой служили широкие транспортировочные плоты. Вместе с прибывшими ренсоводами я закреплял плоты на краях плетеных островов и переносил к отведенному для пиршества месту тяжелые кувшины с ренсовым пивом, наполненные водой тыквенные бутыли, корзины с ренсовой пастилой, нанизанную на прутья рыбу и ощипанных, приготовленных для запекания гантов. Затем Телима привязала меня к этому воткнутому в поверхность острова шесту и надела мне на голову дурацкий венок. Так я простоял довольно долго, служа предметом для придирчивого осмотра девушек и мишенью для насмешек и оскорблений каждого, кто проходил мимо. Часов в десять ренсоводы на скорую руку перекусили, поев рыбы, лепешек и запив их обычной водой. Время для праздничного обеда еще не пришло, настоящий пир начнется ближе к вечеру. Ко мне подошел маленький мальчик. В руке он держал надкусанную ренсовую лепешку. — Ты хочешь есть? — спросил он. — Да, — ответил я. Он поднес лепешку ближе к моему лицу и стал удивленно наблюдать, как я принялся ее есть. — Спасибо, — поблагодарил я ребенка. Тут к нему подбежала какая-то женщина, очевидно, его мать, надавала ничего не понимающему ребенку подзатыльников и, ругаясь, утащила его прочь. Ренсоводы по-разному провели эти утренние часы. Мужчины удалились на созванный Хо-Хаком совет, откуда уже через несколько минут донеслись шумные споры и даже возмущенные крики. Замужние женщины занялись приготовлением пищи, а юноши и девушки, образовав две противоположные группировки, посмеивались друг над другом, обменивались шутками и всячески старались привлечь к себе внимание. Дети играли вместе: мальчики — с сетями или копьями из болотного тростника, девочки — с куклами, а те, что постарше, соревновались в метании над водой кривых охотничьих бумерангов. После того как совещание закончилось, ко мне подошел присутствовавший на нем парень с повязкой на голове, украшенной перламутровыми пластинами, — тот самый, что не мог натянуть тетиву лука. Меня удивило, что через левое плечо у него была переброшена широкая лента из тонкого белого шелка. Он не заговорил со мной, а лишь постоял, презрительно усмехаясь, и пошел дальше. Сгорая от стыда, я отводил от него взгляд. Было уже около полудня. Девушки, собиравшиеся соревноваться, уже внимательно меня осмотрели и обменялись замечаниями. Хо-Хак и Телима созвали их всех вместе, чтобы договориться о правилах состязаний. С того места, где я стоял, мне были видны соревнования: гонки на ренсовых лодках, метание бумерангов и забрасывание рыболовных сетей. Все это сопровождалось громким смехом, подбадривающими криками и аплодисментами. Это был настоящий праздник. Наконец девушки — участницы соревнований и наблюдавшие за их поединками мужчины, выступавшие в качестве судей, развернули свои лодки и направили их к острову. Высадившись на его поверхность, все они подошли ко мне, за исключением, пожалуй, Хо-Хака, решившего поговорить с резчиками ренсового корня. Девушки, человек сорок-пятьдесят, собрались вокруг меня и стояли, переглядываясь и глупо хихикая. Я смотрел на них с тоской. — Тебя уже выиграли, — объявила мне Телима. Девушки посмеивались, подталкивая друг дружку локтями, но ни одна из них ничего не говорила. Я беспомощно поерзал в охватывающих мое тело петлях болотной лианы. — Попробуй угадать, кому ты достался? — предложила Телима. Я пожал плечами. Девушки снова захихикали. Тогда вперед выступила та, гибкая, темноволосая и длинноногая, и встала рядом со мной, касаясь меня своими бедрами. — Может, ты будешь моим рабом? — призывно прошептала она. — Я принадлежу тебе? — спросил я. — Может быть, — загадочно ответила стоящая тут же сероглазая девушка. — А может быть, ты будешь моим. — Так чей же я раб? — воскликнул я. Девушки сгрудились вокруг меня, и каждая, по-хозяйски похлопывая меня рукой, сообщала мне на ухо, что она-то и есть моя госпожа. Мне это надоело. — Чей я раб? — закричал я. — Узнаешь, когда начнется пир, — пообещала Телима. — В самый разгар праздника. Девушки рассмеялись, стоявшие позади мужчины их поддержали. Меня охватило безразличие, и я молча ждал, пока Телима отвязывала меня от шеста. — Венок с головы не снимай, — строго предупредила она. — Что я должен делать? — Отправляйся помогать женщинам готовить праздничное угощение. Все вокруг рассмеялись; я повернулся, собираясь уходить. — Подожди, — сказала она. Я остановился. — За столом ты, конечно, будешь нам прислуживать, — заметила она и, смеясь, добавила: — И пока ты не узнаешь, кому ты принадлежишь, ты будешь обслуживать каждую из нас, как свою хозяйку. И ты будешь очень стараться. Если тебе не удастся понравиться своей новой госпоже, ты будешь сурово наказан. Учти это! Слова ее были встречены новым взрывом хохота. — А теперь иди помогай женщинам, — распорядилась она. Я хмуро посмотрел ей в лицо. — Скажи, кто моя хозяйка, — взмолился я. — Об этом ты узнаешь на пире, в самый разгар праздника! — с неожиданным гневом ответила она. — А теперь убирайся к женщинам, ты, раб! Я повернулся и под провожающий меня общий смех побрел помогать женщинам готовить еду.
Поздним вечером пир был в самом разгаре. Большая часть угощений была уже съедена. Острова освещались небольшими факелами, сделанными из промасленных ветвей болотного та-винограда, привязанных к воткнутым в поверхность островов шестам. Сидящие скрестив ноги мужчины и женщины расположились в два правильных круга: мужчины — образуя большой, внешний круг, женщины, лицом к ним, — малый, внутренний. Здесь же сидели и дети, многие из них уже спали, расположившись прямо под открытым небом. Повсюду слышались оживленные разговоры, пение, смех. Думаю, ренсоводам разных островов нечасто приходилось встречаться е соседями, поэтому им было о чем поговорить. Подобные совместные празднества безусловно имели для них важное значение. В течение большей части праздничного ужина меня использовали как обслуживающего ренсоводов раба, что особенно нравилось девушкам, соревновавшимся за право обладания мною, но кто из них выиграл это право, я до сих пор не знал. Мне приходилось разносить чаши с кусками жареной рыбы и мяса, нанизанных на прутья подрумяненных гантов, корзины с пастилой и лепешками и бесчисленные тыквенные бутыли с пивом. Затем ренсоводы затянули какую-то песню, и ко мне подошла Телима. — Иди к шесту, — приказала она. Я оглянулся. Шест не был похож на тот, к которому меня привязывали утром. Это скорее был настоящий столб, толстый и очищенный от коры ствол дерева, установленный посередине места, вокруг которого расположились пирующие ренсоводы. Я подошел и встал возле него. Телима привязала меня к столбу за руки и ноги, набросив, кроме того, несколько петель мне на шею и грудь. Затем она сняла у меня с головы венок, который я носил в течение всего дня, и заменила его свежим. Ренсоводы тем временем продолжали петь, сопровождая нестройные звуки ритмичными хлопками в ладоши. Среди них я заметил Хо-Хака, также старательно выводящего мелодию и прихлопывающего в такт в ладоши. Неподалеку от него расположился парень с повязкой на голове, украшенной перламутровыми пластинами. Телима, любуясь плодами своей работы, отступила от меня на шаг и рассмеялась. Внезапно ренсоводы перестали петь. Наступила тишина. Затем вдруг послышался глухой дробный звук барабана. Я заметил мужчину, колотящего двумя толстыми палочками в большой выдолбленный ренсовый корень. Звук разрастался, набирая силу и темп, и вдруг, дойдя до какого-то кульминационного момента, стих так же внезапно, как и пение. Сидевшие девушки, смеясь и подталкивая друг друга, стали нерешительно подниматься на ноги и выходить в круг. Юноши и молодые мужчины криками подбадривали их. Одна или две девушки, хихикая, хотели было ускользнуть, но юноши смеясь поймали их и тоже ввели в круг. Девушки, очевидно, в предвкушении чего-то важного для них, волнующиеся, с сияющими глазами, многие в бусах и с надетыми в честь праздника простыми коваными браслетами, неловко переминались с ноги на ногу. Юноши кричали и хлопали в ладоши. Многие из них, я видел, не могли отвести глаз от Телимы. У нее единственной, как я заметил, браслет на руке был из золота. Она не обращала внимания ни на кого из них, во всяком случае, старалась это показать. Ренсоводческие общины изолированы друг от друга и ведут обособленную жизнь. Молодые люди редко встречают сверстников или сверстниц с соседних ренсовых островов. Мне вспомнились утренние заигрывания юношей и девушек, их обмен шутками и стремление привлечь к себе внимание. Так происходило их знакомство и взаимная оценка. Тут снова раздались глухие ритмичные барабанные звуки, но на этот раз к ним присоединился тонкий голосок тростниковой свирели и мелодичные аккорды какого-то незнакомого мне музыкального инструмента, представляющего собой выдолбленный ренсовый корень с натянутыми на него струнами. Телима первой начала в ритм музыке притоптывать ногой и медленно двинулась по кругу. Руки ее были приподняты над головой, глаза закрыты. Постепенно к ней присоединились другие, даже самые робкие девушки. Танцы ренсоводов, насколько мне известно, не совсем обычны для Гора. В них есть что-то дикое и одновременно величественное. Их стилизованные движения напоминают повседневные действия жителей ренсовых островов: забрасывание рыболовных сетей, управление лодкой, плетение из стеблей всевозможных предметов быта, охоту на болотных гантов. Однако постепенно движения девушек стали иными, к ним начали добавляться элементы женской жизни, изображающие ухаживание за ребенком, рабыню Порт-Кара, добивающуюся благосклонности своего хозяина. В движениях девушек появилась некоторая свобода, отражающая определенные черты их характера, но все они позволяли судить об исполнительнице как о конкретной женщине, ищущей себе мужчину и старающейся обратить на себя внимание своего избранника. Даже наиболее скромные и застенчивые, те, что хотели сначала убежать, стали более откровенны в выражении своих чувств и стремлений и под дробную монотонную музыку кружились в каком-то экстатическом самозабвении. Жизнь на репсовых островах очень трудна, а праздник бывает только раз в году. Заигрывания парней утром и демонстрация себя девушками вечером сродни ухаживаниям в более цивилизованном мире моей родной Земли и играют в жизни ренсоводов трудно переоценимую роль. Детство девушки заканчивается, когда она на празднестве впервые выходит в круг. Неожиданно прямо перед собой я увидел раскачивающуюся под музыку, двигающуюся словно в забытьи, с высоко поднятыми руками и запрокинутой головой, гибкую темноволосую девушку, ту самую, с длинными ногами. Она извивалась в пароксизме страсти, плотно сжав бедра, и вдруг, протянув ко мне скрещенные в запястьях, словно скованные наручниками руки, с какой-то злостью прошипела: «Раб!» — и гневно плюнула мне в лицо. «Неужели мне суждено попасть к ней в руки?» — с ужасом подумал я. Затем на ее месте появилась другая девушка — высокая сероглазая блондинка, — и, двигаясь с неподражаемой грацией, словно музыка жила в каждом ее дыхании, в каждом биении ее сердца, она приблизилась почти вплотную ко мне, едва не прижимаясь ко мне своим стройным телом. — Может, это я твоя хозяйка, как ты думаешь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, также презрительно плюнула мне в лицо. После этого передо мной прошла целая череда сменяющих одна другую девушек, издевавшихся надо мной и отходящих в сторону, плюнув мне в лицо. Мужчины смеялись и, хлопая в ладоши в такт музыке, подбадривали их. Однако большую часть времени на меня, привязанного к столбу, вообще не обращали внимания, и девушки танцевали для наблюдавших за ними юношей, стараясь стать для них привлекательными и желанными. Через некоторое время я увидел» как одна из девушек оставила круг. Голова ее была откинута назад, взгляд блуждал, волосы сплошным потоком струились по плечам, а дыхание было глубоким и взволнованным. Едва она вышла из круга, к ней направился юноша. Они встретились в нескольких ярдах от танцующих, и я увидел, как юноша, без всяких протестов со стороны своей избранницы, набросил на нее рыболовную сеть и повел за собой. Вскоре они исчезли в темноте, направляясь к одному из переброшенных плотов на другой, соседний остров, подальше от толпы, шума и танцев. Еще одна девушка покинула круг и с радостно-блестящими глазами исчезла в темноте вместе с подошедшим к ней юношей. Танец становился все более неистовым. Девушки безостановочно кружились в свете факелов под подбадривающие их крики зрителей, а музыка все нарастала, набирая мощь и ускоряя и без того уже ставший сумасшедшим темп. Все вокруг напоминало дикую, буйную, варварскую феерию звуков, красок и движений. Вдруг передо мной появилась танцующая Телима. Я едва не вскрикнул, пораженный ее красотой. Она показалась мне сейчас самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видел. Ее руки были высоко подняты, и, танцуя, она с улыбкой смотрела прямо мне в лицо. Ее красота подействовала на меня сильнее удара хлыста. Но каждое ее движение было наполнено беспредельным пренебрежением ко мне. Она возбуждала во мне нестерпимое желание; я же был для нее объектом забавы, унизительных насмешек и презрения. Она развязала меня. Я продолжал неподвижно стоять у столба, среди несущихся вокруг меня потоков дикой, варварской музыки и плывущих в ее ритмичных волнах возбужденных девушек. — Иди в хижину, — приказала Телима. — Я — твоя хозяйка. Я поднял на нее полный изумления взгляд. — В хижину! — повторила она и плюнула мне в лицо. Я невольно отшатнулся и, опустив голову, побрел мимо кружащихся, смеющихся мне вслед девушек к хижине Телимы. Здесь я вытер с лица ее плевок и, опустившись на четвереньки, пролез в круглое, не рассчитанное на мужчину входное отверстие хижины. Оказавшись один, я сел на пол и опустил голову на руки. Снаружи доносилась музыка, смех и веселые крики девушек, танцующих под ночным небом Гора. Я просидел так довольно долго. Затем в хижину забралась Телима, ведя себя так, словно меня здесь и не было. — Зажги лампу, — наконец бросила она. Я несколько раз ударил небольшим металлическим бруском о кремень, держа его над медной чашей с высушенными лепестками ренсовых цветов. Лепестки занялись пламенем, и я, поднеся к нему тонкий стебель, зажег его и перенес огонь в заправленную маслом тарлариона лампу. Хижина осветилась слабым мерцающим желтоватым светом. Телима жевала ренсовую лепешку. — Сегодня я не буду тебя связывать, — заявила она и, засунув остатки лепешки в рот, начала раскладывать на полу плетеную циновку. Затем, как и прошлой ночью, кинув на меня безразличный взгляд, она развязала пояс на тунике, стянула ее через голову и бросила в угол хижины в ноги. Доев лепешку, она рукой вытерла рот и распустила стягивающую волосы ленту. Затем она растянулась на циновке и, опершись на локоть, посмотрела на меня. Колени ее были приподняты. — Ласкай меня, — приказала она. — Не буду, — ответил я. В ее взгляде появилось изумление. И в это мгновение снаружи раздался дикий, полный ужаса женский крик. Музыка мгновенно стихла, и среди внезапно начавшейся суматохи, беготни и испуганных воплей я различил металлический лязг оружия. — Работорговцы! — кричал кто-то истошным голосом. — Работорговцы!
Глава шестая. РАБОТОРГОВЦЫ
Одним прыжком я выскочил из хижины: сработала реакция тренированного воина. Через мгновение Телима была рядом со мной. Я увидел движущуюся по краю острова тонкую цепочку факелов. Мимо пробежал ребенок. Центр острова, где еще несколько минут назад сидели ренсоводы, опустел, и сейчас там только одиноко возвышался столб с валяющимися возле него лианами, которые незадолго до того стягивали мои руки. Повсюду слышались отчаянные крики, заглушаемые грохотом монотонно ударяемых о щиты мечей. В свете привязанных к шестам догорающих факелов я увидел фигуры двух устремившихся навстречу неприятелю ренсоводов. Послышался треск ломающихся о щиты тонких тростниковых копий. Какой-то ренсовод, шатаясь, словно пьяный, двигался спиной к нам и, не дойдя двух шагов, упал прямо у наших ног. В груди у него я увидел торчащую арбалетную стрелу, которую он сжимал обеими руками. Откуда-то доносился плач ребенка. В свете движущихся факелов я различил темные силуэты высоких узконосых галер с сидящими на веслах рабами. У Телимы вырвался дикий вопль; она закрыла лицо руками и заметалась от страха. Моя рука поймала ее за запястье и сомкнулась на нем, как металлический наручник. У нее не было сил сопротивляться, и я потащил ее в противоположный, утопающий в темноте конец острова. Однако уже через несколько шагов мы наткнулись на в панике бежавших нам навстречу ренсоводов — мужчин, женщин и детей, спотыкающихся, падающих и бегущих вновь. За спиной у них я заметил сверкающие в свете факелов металлические наконечники длинных копий. Мы бросились в другую сторону. Вдруг в темноте раздался протяжный звук трубы, и мы в замешательстве замерли на месте. На нас тут же обрушился целый град стрел, вызвавший у несчастных жертв душераздирающие вопли и новую волну панического ужаса. Мы снова бросились бежать, то и дело натыкаясь на падающих прямо нам под ноги раненых или на мечущихся, обезумевших от страха ренсоводов. За спиной у нас не умолкали звуки охотничьих труб и грохот ударяемых о поверхность щита мечей. Вдруг женщина, бегущая перед нами, остановилась и закричала, указывая на что-то рукой: — У них сети! — с трудом разобрал я ее слова. Мы бежали прямо в ловушку. — Стойте! — закричал я подталкивающим меня сзади. — Здесь сети! Однако остановить обезумевшую толпу мне не удалось, и большинство людей, спасаясь от наводящих на них ужас звуков труб и грохота мечей, бежали прямо в западню. Это были не маленькие рыболовные сети, а целая стена сетей, опоясывающая остров, насколько хватало глаз, и перекрывающая дорогу к спасению. Сквозь ячейки сети торчали наконечники копий, вонзающихся в тело каждого, кто к ним приближался. С другого конца острова до меня также донесся испуганный, заставивший меня похолодеть от ужаса крик: — Осторожно! Здесь сети! Бежать было некуда. Вскоре среди мечущихся фигур ренсоводов все чаще стали попадаться люди из Порт-Кара — кто в шлемах, со щитом и мечом в руке, кто с дубинками и ножами, а кто и с кнутами и целой перевязью цепей на плече. За ними следовали, освещая им дорогу, рабы с факелами. Тут я заметил парня-ренсовода с повязкой на голове, украшенной перламутровыми пластинами, — того самого, что не смог натянуть тетиву большого лука. Длинная белая шелковая повязка все так же свисала с его левого плеча. Рядом с ним стоял бородатый воин из Порт-Кара, принадлежащий, судя по золоту его шлема, к высшему офицерскому составу. Парень — ренсовод что-то быстро говорил ему и, указывая рукой, отдавал какие-то инструкции другим порткар-цам. Бородатый офицер слушал его молча, а его подчиненные торопливо выполняли распоряжения парня. В руке у него я заметил небольшой кожаный мешочек, похожий на кошель, очевидно, набитый золотом. — Это Хенрак! — воскликнула Телима. — Хенрак! Так я впервые узнал имя парня с повязкой из перламутровых пластин на голове. Рядом со мной упал человек с пробитой копьем грудью. Обхватив Телиму за плечи, я потянул ее прочь. Некоторые из ренсоводов пытались оказать нападающим какое-то сопротивление, но их тонкие плетеные щиты и легкие, больше подходящие для охоты на крупную болотную рыбу тростниковые копья не могли сравниться с мечами и боевыми копьями воинов. Их поединки оканчивались, едва успев начаться. Большинство же островитян вели себя, как охваченные паническим ужасом животные. Я увидел упирающуюся девушку, которую налетчики из Порт-Кара тащили за волосы по направлению к галерам. Руки ее были связаны за спиной, а разорванная туника едва держалась на плече. Это была та самая девушка, что еще утром насмехалась надо мной, одна из тех, что так издевательски выражали ко мне свое презрение. Теперь она была обречена на ту же судьбу, что ожидала меня. Я потащил Телиму дальше. Она испуганно бежала за мной, крича и спотыкаясь на каждом шагу. Тут я увидел, что сети, окружающие остров, начали медленно сходиться, двигаясь по направлению к центру острова, а находящиеся за ними воины стали настойчивее отгонять копьями толпящихся ренсоводов. Я услышал девичий крик за спиной. Это оказалась та высокая сероглазая блондинка, запомнившаяся мне еще утром, та, что насмехалась надо мной, когда я стоял, привязанный, у столба, а танцуя, одна из первых подошла плюнуть мне в лицо. Сейчас она пыталась освободить руки от связывающих их веревок, за которые ее тянули два воина. Третий, подойдя сзади, ударом хлыста рассек ей тунику и сорвал с ее плеч обрывки тонкой материи. Девушка, крича от боли, упала на колени. Пинком ее бросили лицом вниз, и один из воинов связал ей за спиной руки, а другой — ноги. Сзади на нас налетела какая-то визжащая девушка. Я оглянулся. Это была гибкая, темноволосая девушка с восхитительными ногами. Я хорошо запомнил ее, стоя у позорного столба. Это она танцевала, едва не прижимаясь ко мне бедрами, помахивая передо мной своими словно скованными наручниками руками, а затем, издеваясь, плюнула мне в лицо. После Телимы я считал ее самой дерзкой и самой желанной из моих мучительниц. Натолкнувшись на нас, она с диким выражением лица оглянулась вокруг и, не переставая визжать, снова бросилась куда-то в темноту. Не выпуская Телиму из рук, я мучительно обдумывал, как нам можно спастись. Вокруг, едва не сбивая нас с ног, метались мужчины, истерично визжащие и плачущие дети, и все больше, казалось, появлялось на острове людей из Порт-Кара и следовавших за ними, освещающих им факелами дорогу рабов. Я схватил Телиму за руку и потащил ее в глубь острова. Здесь при тусклом свете догорающих факелов я увидел Хо-Хака, яростно отбивающегося шестом от наседающих на него воинов, раздающего удары направо и налево. Несколько порткарцев уже лежали, но отчаянно сопротивляющегося Хо-Хака все еще окружало не менее десятка вооруженных мечами воинов, против которых он был так же бессилен что-либо сделать, как против зубов громадной акулы, окажись он в ее пасти. Хо-Хак, мокрый от пота, с оттопыренными ушами, с ошейником, с которого свисал обрывок металлической цепи, стоял, тяжело дыша, широко расставив ноги и держа наготове обломок шеста. — Тарларионы! — хрипло крикнул он недругам. — Хищные тарларионы! Те рассмеялись. Затем двое воинов с разных сторон одновременно набросили на него широкие прочные сети для ловли рабов, и остальные нападающие, не давая ему времени выпутаться, тут же бросились к нему и, свалив с ног, принялись избивать кто чем — кулаками, ногами, плоской стороной мечей и тупыми концами копий. Телима закричала, и я потащил ее дальше. Мы снова бежали, проталкиваясь через мечущихся людей. На краю острова мы остановились. Поблизости, всего в нескольких ярдах от острова, догорали на воде тростниковые лодки. В отбрасываемом ими на воду кроваво-красном свете я заметил испускающего предсмертные вопли, из последних сил барахтающегося на поверхности воды ренсовода, у самой головы которого маячила окровавленная пасть тарлариона. — Вот еще двое! — услышал я у себя за спиной. Мы обернулись, и я увидел бегущих к нам четверых воинов с длинной сетью в руках. Мы снова бросились в глубь острова, всамую гущу мечущихся с истошными воплями теней. Около столба, к которому я был привязан на празднике, теперь лежали десятки связанных по рукам и ногам ренсоводов — мужчин, женщин и детей. Они были уже раздеты и приготовлены к доставке на галеры. Время от времени воины приволакивали сюда очередную упирающуюся и подгоняемую грубыми пинками жертву и, связав ее, бросали к товарищам по несчастью. Пленников охраняли два воина с обнаженными мечами, а находившийся тут же учетчик вносил в длинный список каждую новую жертву. Среди прочих я увидел здесь же высокую сероглазую блондинку, заплаканную и отчаянно пытающуюся снять с себя путы. Она посмотрела на меня. — Помоги! — закричала она. — Спаси меня. Я взял Телиму за руку и увел подальше от света факелов. — Я не хочу быть рабыней! — неслось мне вслед. — Не хочу! Нас то и дело толкали спотыкающиеся в темноте, отчаянно пытающиеся отыскать хоть какое-нибудь укрытие ренсоводы. Мое внимание привлек шум борьбы, и, обернувшись, в слабом свете факелов я увидел, как двое воинов, протащив мимо нас окровавленного, но продолжающегося сопротивляться ренсовода, швырнули его к лежащим на земле товарищам. Вслед за этим мы услышали крик, и на свет выскочила бегущая быстро, как табук, стройная темноволосая девушка, та, с длинными, сводившими меня с ума ногами. За ней, постепенно приближаясь, гигантскими прыжками гнался воин из Порт-Кара. В воздух взвилась широкая сеть, опустилась на молодое стройное тело, сковывая его движения, с каждым шагом все больше опутывая ноги. Девушка упала, истошно крича и отчаянно пытаясь выбраться из этой западни. Подскочивший воин придавил коленом девушку к полу и туго связал ей за спиной руки, а потом и ноги. Затем он ножом распорол тонкий материал туники и отбросил ее обрывки в сторону, а сеть с запутавшейся в ней девушкой перекинул через плечо и направился к галерам. Ему досталась хорошая добыча. Думаю, скоро девушке снова предоставится возможность танцевать перед каким-нибудь мужчиной, вкладывая в каждое свое движение переполняющее ее сладострастие, касаясь бедрами наблюдающего за ней мужчину и закинув за голову руки. Только вот на этот раз ей не придется имитировать, будто ее запястья скованы наручниками, на них действительно будут цепи, а на ногах — кандалы. И не закончит она танец, плюнув в лицо наблюдавшему за ней мужчине, а, замирая от страха, будет дожидаться малейшего одобрения с его стороны. — Там! — услышал я крик Хенрака, указывающего в нашу сторону. — Возьмите эту девчонку! Я хочу eel Телима с ужасом увидела, как к нам побежал какой-то воин. Мы бросились в сторону и тут же столкнулись еще с несколькими порткарцами, подскочившими к нам сзади. На нас со всех сторон посыпались удары; один пришелся мне по голове и сбил меня с ног. Падая, я успел заметить спину скрывающейся в темноте Телимы. Я немедленно вскочил, рванулся было за ней, и тут новый удар, значительно более сильный, очевидно, тупым концом копья, пришелся мне прямо в висок. В глазах потемнело, я упал, сильно ударившись лицом о плетеную поверхность ренсового острова. Через минуту мне удалось подняться на четвереньки; на полу я заметил поблескивающую лужицу крови. Голова гудела, перед глазами все плыло, и я с трудом разглядел в нескольких шагах от себя воина, связывающего веревкой руки какой-то лежащей перед ним девушки. Рядом стоял раб, держащий над головой небольшой факел. У меня похолодело внутри, однако присмотревшись, я увидел, что пойманная девушка — не Телима. Я облегченно перевел дыхание и огляделся. Мимо пробежали несколько ренсоводов. Затем какой-то ребенок. Прошел воин, сопровождаемый несущим за ним факел рабом. На меня, кажется, никто не обращал внимания. Тут на голову притаившегося поблизости от меня ренсовода словно из ниоткуда упала охотничья сеть, и выскочившие из темноты два воина, навалившись на отчаянно сопротивляющегося человека, принялись связывать ему руки. Я вскочил на ноги и побежал в том направлении, где скрылась Телима. Внезапно прямо передо мной из темноты вырос воин из Порт-Кара и, желая напугать меня, выставил вперед короткий острый меч. Это было большой ошибкой с его стороны. Знай он, что перед ним такой же воин, как и он сам, он никогда не позволил бы себе ничего подобного, но тут ему не повезло. Я поймал его за руку, и через мгновение запястье его хрустнуло. Он взвыл от боли. Я вырвал у него из рук меч. За его спиной появился другой воин и, увидев, что происходит, замахнулся на меня копьем, целясь мне в грудь. Я схватил древко и резко рванул его к себе, одновременно выставив вперед меч, и почувствовал, как его лезвие входит в тело не успевшего отпустить копье человека. Прием был элементарный; ему с первых шагов обучают каждого воина, вступившего на путь изучения боевого искусства. Раб, державший факел над головой падающего на землю окровавленного хозяина, счел за благо поскорее удалиться. Тут я услышал легкий шелест сети у себя над головой и, бросившись на пол, быстро откатился в сторону еще до того, как сеть успела опуститься на меня. Вслед мне донеслись проклятия, послышался топот ног, и, не давая мне подняться, передо мной возник человек с занесенным у самого моего лица ножом. Я перехватил его руку и, потянув к себе, насадил его на лезвие своего меча. Не успело его тело коснуться пола, я уже вскочил на ноги и, скользнув под направленным на меня копьем, сильным ударом отвел его наконечник в сторону и одним махом вонзил клинок в горло державшего его воина. Затем, не дожидаясь, пока к ним подоспеет подмога, я нырнул в темноту и бросился туда, где я в последний раз видел скрывающуюся Телиму и откуда сейчас доносился отчаянный женский крик. — Помогите! — слышалось из темноты. В отблеске факелов я заметил лежащую на полу, связанную по рукам и ногам девушку, — Помогите! — еще громче закричала она, — На помощь! Я рывком усадил ее. Это была не Телима. Я так и оставил рыдающую девушку связанной. В нескольких ярдах от меня, у самого края острова, виднелся еще один отбрасывающий тусклый свет факел. Я бросился к нему. Телима! Она лежала на груди, со связанными за спиной руками. Наклонившийся над ней воин уже заканчивал надевать путы ей на ноги. Одним прыжком я оказался рядом и, отшвырнув воина в сторону, мощным ударом кулака расплющил ему нос. Выплевывая из окровавленного рта выбитые зубы, воин, поднимаясь на ноги, потянулся к рукояти меча. Не давая ему времени окончательно опомниться, я схватил его за пояс и за шиворот, рывком поднял над головой и швырнул в воду, прямо перед вынырнувшим из нее с разинутой пастью тарларионом. Мощные челюсти ящера с хрустом сомкнулись, и чудовище вместе со своей испускающей душераздирающие вопли жертвой ушло в глубину. Державший факел раб с не менее истеричным криком со всех ног бросился наутек. Телима перевернулась на бок; в ее обращенных ко мне глазах светилась мольба. — Я не хочу быть рабыней, — глотая слезы, бормотала она. Медлить было нельзя: с минуты на минуту здесь появятся другие воины. Я подхватил девушку на руки. — Я не хочу быть рабыней, — захлебываясь от рыданий, причитала она. — Не хочу! Не хочу! — Замолчи, — приказал я, оглядываясь по сторонам. Пока что поблизости никого не было. Вдруг слева от меня бездонная глубина ночи осветилась багровым заревом: запылал один из привязанных к нашему ренсовых островов. Я отчаянно прикидывал в уме, как нам можно выбраться отсюда. С одной стороны — бесконечные болота и протоки, кишащие акулами и водяными тарларионами; полосы, оставляемые на воде их плавниками и выставленными над поверхностью чудовищными, уродливыми головами, расчерчивали реку у самой кромки острова. С другой стороны — разгоняющие темноту факелы людей из Порт-Кара, в свете которых то и дело мелькали все новые группы связанных мужчин и женщин, — сопровождаемых вооруженными работорговцами. Кроваво-красный отсвет вспыхнул справа: загорелся следующий остров. Скоро огонь по плотам, образующим переходные мостки с одного острова на другой, перекинется к нам. И тут меня осенило. Плот — вот что нам нужно! Я схватил Телиму в охапку и торопливо направился вправо, держась у самого края нашего острова и стараясь добраться до соединяющегося с ним соседнего. Эта часть острова, по которой с сетями прошли захватчики, была очищена от людей, и нам на пути не встретились ни ренсоводы, ни порткарцы, хотя за спиной, на некотором отдалении, я видел движущиеся факелы налетчиков, которые, дойдя до центральной части острова, разделились на две группы, одна из которых направилась в левую сторону, а вторая — в правую, в нашу. Откуда-то из темноты донесся голос Хенрака: — Поймайте девчонку! Она нужна мне! — кричал он. Мы добрались до одного из плотов, который еще утром, незадолго до рассвета, я помогал привязывать к нашему острову; я усадил на него, в самом центре, Телиму и принялся перерубать удерживающие его лианы. Цепочка факелов, двигавшаяся в нашем направлении, быстро приближалась. Лиан, привязывающих плот к обоим островам, было восемь — по четыре с каждой стороны, Я уже перерубил шесть из них, когда услышал чей-то оклик. — Стой! — закричал человек. Я даже не подумал прислушаться к этому приказу, потому, что ближайший остров, на который был перекинут отвязываемый мной плот, уже занялся огнем, и пожар, быстро распространяясь, подходил вплотную к нам. Скоро огонь будет слишком хорошо освещать это опасное место. Я продолжал методично заниматься своим делом, перебегая от одной сцепки лиан к другой. Человек, пытавшийся остановить меня, был один — вероятно, охранник, обходивший считавшуюся очищенной от ренсоводов территорию. Его копье вонзилось в поверхность плота в каких-нибудь нескольких дюймах от меня. Я обернулся. Человек быстро приближался, на ходу обнажая меч. Погиб он от собственного копья. Оно легко вошло ему в грудь. Я внимательно огляделся. Никого больше пока видно не было. Перерубая одну из последних лиан, я оступился, и моя нога на секунду ушла в воду. В то же мгновение я почувствовал острую боль и, выдернув ногу, заметил сорвавшегося с моей лодыжки крохотного тарлариона, быстро ушедшего в глубину. Вода вокруг словно закипела, покрывшись рябью от множества замелькавших у самой поверхности проворных желтовато-коричневых тел. Из глубины тростников донеслось глухое ворчание большого тарлариона, иногда достигающего в длину футов тридцати, а то и больше, рядом с которым непременно должно будет появиться гибкое, угреподобное тело девятижаберной акулы. Ругаясь про себя на чем свет стоит, я рванул последнюю лиану, выдрал из поверхности острова большой клок сплетенных ренсовых стеблей, и накрыл ими лежащую Телиму. Двигающиеся факелы были рядом. Я ухватил еще пучок ренса и уложил его в центре плота. Затем, упираясь ногой, я оттолкнул неповоротливый плот от ренсового острова и забрался под лежащую на плоту груду ренсовых стеблей, рядом с Телимой. Плот медленно, словно нехотя, двинулся по течению. Вскоре на нас упал свет приближающихся факелов; мы были в нескольких шагах от налетчиков из Порт-Кара. Заметив дикий страх в глазах девушки, я закрыл ей рот ладонью и навалился на нее всем телом, не давая ей пошевелиться. Люди с факелами прошли мимо. Плот с грудой ренсовых стеблей на нем, никем не замеченный, медленно удалялся от пылающих островов.Глава седьмая. Я ВЫХОЖУ НА ОХОТУ
Затерянные в зарослях тростника и осоки, в непроницаемой темноте болот, куда не достигал отсвет от пылающих в нескольких сотнях ярдов от нас ренсовых островов, мы с Телимой — она, все еще связанная по рукам и ногам, а я в венке из мелких ренсовых цветов, — сидя на плоту, наблюдали за движением факелов по не тронутой пожаром поверхности островов и прислушивались к доносившимся оттуда крикам мужчин, женщин и детей. Налетчики из Порт-Кара подожгли все скопище островов с дальней от пришвартованных галер стороны, чтобы огонь выгнал тех, кому удалось скрыться, проделав норы в уходящих глубоко под воду слоях переплетенного ренса или притаившись в центральных сквозных отверстиях, предназначенных для установки длинных шестов и транспортировки острова. Нашедшим себе такие убежища приходилось сейчас выбирать между перспективой сгореть заживо либо оказаться в лапах работорговцев. Мы увидели, как несколько ренсоводов, нашедших себе оказавшееся столь ненадежным укрытие, пробежали по отделяющим пылающие острова мосткам и в конце концов были пойманы захватчиками. Затем плоты, удерживающие один остров рядом с другим, были разрублены, и течение отнесло охваченные пламенем острова. Позже, примерно за час до восхода солнца, были прочесаны в поисках ренсоводов два других, примыкающих к центральному, острова и после тщательных обысков также преданы огню. К тому времени, когда первые лучи солнца упали на серую гладь дельты Воска, основная задача налетчиков по захвату рабов была выполнена. Теперь старые рабы, отбросив ставшие ненужными факелы, занялись погрузкой на узкие, с высокими бортами речные галеры рулонов ре-нсовой бумаги, которые они, очевидно, стащили в одно место со всех четырех островов прежде, чем поджечь их. Бумага была погружена в первую очередь и уложена с особой тщательностью так, чтобы ее не могло намочить водой, а затем уже на галеры пинками загнали пленников и рабов, расположив их на оставших свободными местах в проходах между скамьями гребцов, и утрамбовали, как рыбу в бочках, побросав людей друг на друга. В набеге участвовало шесть кораблей. К носу каждого из них на верхней палубе было привязано по самой красивой девушке, чтобы по прибытии кораблей в Порт-Кар каждому из встречающих было понятно, что набег оказался удачным. Мне не показалось странным, что темноволосая длинноногая девушка, так самозабвенно отплясывавшая передо мной на празднестве, оказалась сейчас привязанной к носу флагманского, стоящего первым корабля. Думаю, если бы работорговцам удалось захватить Телиму, это место сейчас принадлежало бы ей. На верхней палубе второго корабля виднелась связанная сероглазая блондинка, а у носа третьей галеры — та низкорослая стройная девушка, которую я впервые увидел с рыболовной сетью на плече. Я посмотрел на Телиму, сидящую у моих ног, связанную, не сводящую глаз с далеких, стоящих под погрузкой живого товара галер. Выражение ее лица было безразличным и отсутствующим. Рука моя легла ей на плечо. Теперь она была моей. На острове, в самом центре, там, где до сих пор возвышался столь знакомый мне позорный столб, еще оставалась небольшая группа захваченных в плен ренсоводов, представлявших собой сейчас жалкое зрелище. Со всех сторон их в два ряда опоясывала охотничья сеть. Кое-кто из пленников цеплялся руками за крепкие волокна сети, бросая вокруг полные тоски и отчаяния взгляды, однако находящиеся поблизости охранники с копьями в руках надежно обеспечивали порядок. Здесь же стояли несколько арбалетчиков. Чуть поодаль я заметил Хенрака, с плеча которого все еще свисала широкая полоса тонкой белой шелковой материи. В руках он сжимал увесистый кожаный мешочек, очевидно, наполненный золотыми монетами. Он о чем-то оживленно переговаривался с бородатым офицером в позолоченном шлеме. Ренсоводы внутри огороженного сетями довольно большого пространства все еще были в одежде. Их поймали последними. Их здесь было, наверное, не меньше сотни. Одного за другим их выпускали из сетей, и рабы, которые перед этим занимались погрузкой галер, теперь следили, как пленники снимают с себя одежду, затем связывали их по рукам и ногам и переносили на борт корабля, присоединяя их к своим уже находящимся здесь товарищам по несчастью. Остров был весь завален мусором, объедками закончившегося столь неожиданно празднества, обломками разрушенных хижин и тростниковых копий и раздавленных под ногами горшков и тыквенных бутылей, вытекшее из которых вино смешалось с кровью лежащих тут же мертвых, изуродованных людей. Два диких болотных ганта, стараясь держаться подальше от людей, бродили по острову, подбирая разбросанные повсюду остатки пищи. Высоко в небе неторопливо пролетел хищный ул — крылатый ящер, держа путь на запад. Вскоре после того, как взошло солнце, погрузка пленников на галеры была окончена. Рабы скатали каждую сеть отдельно и аккуратно уложили вдоль бортов. Затем они заняли свои места на длинных скамьях для гребцов и без малейшего возражения дали приковать к ним себя своим хозяевам. Последними на борт корабля поднялись Хенрак со все еще развевающимся на плече легким шелковым шарфом и бородатый офицер. Хенрак после такой операции станет в Порт-Каре богатым человеком: работорговцы города — люди умные и предусмотрительные — довольно редко предают и обращают в рабство таких вот, как Хенрак, иначе у них на болотах было бы значительно меньше подобных союзников. До меня донесся грохот поднимаемых якорных цепей. Вскоре над водой показались облепленные тиной изогнутые трехлапые якоря, легкие и широколопастные, совсем не такие, что используются на длинных морских галерах и круглых кораблях. Старший офицер, стоящий на мостике флагманского судна, взмахнул рукой. Я услышал приглушенную расстоянием команду загребного мастера, по которой длинные весла, стоявшие до тех пор почти параллельно воде в каком-нибудь футе над ее поверхностью — настолько тяжело нагружены были галеры, — одновременно опустились в воду и после короткого движения лопастей к корме судна, роняя цепочки сверкающих на утреннем солнце капель, снова взлетели над водой. Сидящая глубоко в воде галера, неповоротливая и медлительная, с трудом отошла от ренсового островa. Ярдов через пятьдесят она развернулась и взяла курс на Порт-Кар. Команды, с каждым paзом звучащие все тише, раздавались с прежней ритмичностью, и согласно им опускались в воду и взлетали над ней длинные весла. Затем от острова отошла вторая галера и, в точности повторив все действия первой, также легла на курс на Порт-Кар. За ней последовали остальные. Я стоял на плетеном ренсовом плоту и смотрел на удаляющиеся галеры. У самых моих ног, высунувшись из груды наваленных на плот стеблей, лежала Телима. Я сорвал с головы дурацкий венок, который весь день носил и вспомнил о котором только сейчас. Часть цветков на венке была в крови от раны, полученной мной во время налета. Я посмотрел на Телиму, которая тут же отвернулась, едва поймав мой взгляд, и швырнул венок в болото. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы без весел или шеста добраться до ренсового острова. На плоту валялись какие-то обрывки сетей, которыми я перевязал пучок длинных стеблей тростника и, действуя ими как веслом, как-то ухитрился подогнать плот к берегу. Телима все еще лежала неподвижно, уставившись безучастно в пустоту. Подойдя к краю острова, я привязал плот к нему и прислушался. Все было тихо. При моем приближении пара диких болотных гантов стремительно взмыла в небо и кружилась над островом до тех пор, пока не убедилась, что я не обращаю на нее никакого внимания. После этого птицы снова опустились на остров, правда, уже на дальнюю его часть. Я увидел одиноко торчащий в самом центре острова позорный столб, к которому я еще недавно был привязан, разрушенные хижины, разбросанный повсюду мусор и объедки, среди которых лежали распростертые на плетеной поверхности острова тела убитых ренсоводов. Я перенес Телиму на относительно чистое место и усадил неподалеку от столба. Когда я наклонился к ней, она отшатнулась, но я притянул ее к себе и снял с нее веревки. — Сними с меня ошейник, — сказал я. Не слушающимися ее пальцами она развязала узел на стягивающей мне шею лиане. — Ты свободен, — прошептала она. Я отвернулся. Интересно, осталось на острове что-нибудь съедобное, кроме этой набившей мне оскомину ренсовой пастилы? Не может быть, чтобы пирующие ренсоводы подмели все подчистую. Да и питьевой воды неплохо бы отыскать. Я неторопливо двинулся по острову, стараясь идти так, чтобы солнце было у меня за спиной и по тени я мог бы следить за действиями девушки. Не успел я сделать и пары шагов, как заметил, что она потихоньку подкралась к валявшемуся обломку охотничьего трезубца в ярд длиной и быстро схватила его. Я повернулся и посмотрел ей в лицо. Она замерла на месте. Затем, словно очнувшись, она подняла оружие и, держа его наперевес, двинулась ко мне. Я спокойно ждал, поворачиваясь к ней лицом всякий раз, когда она пыталась зайти мне за спину. Наконец с криком она ринулась ко мне, занеся трезубец для удара, но удара не последовало, поскольку я, шагнув ей навстречу, перехватил древко у самой ее руки и, вывернув, отшвырнул его в сторону. Она отступила назад, прижимая ладони к дрожащим губам. — Не пытайся больше убить меня, — сказал я. — У тебя ничего не получится. Она покачала головой. — Этой ночью, — сказал я» — мне показалось, что ты очень боишься попасть в рабство. Она подошла ближе. Только когда я развязал ей руки здесь, на острове, я увидел не замеченную мной прежде выжженную у нее на плече начальную букву слова «кеяджера», что на горианском означает «рабыня». Все это время она искусно скрывала от меня клеймо: днем — под туникой, а ночью, в хижине — лежа на другом плече, и у меня не было возможности его разглядеть. — Раньше тебе уже пришлось быть рабыней, — сказал я. Она опустилась на колени и, закрыв лицо руками, разрыдалась. — Насколько я понимаю, — продолжал я, — тебе каким-то образом удалось удрать из рабства. Содрогаясь от рыданий, она кивнула. — Я уплыла, — едва слышно пробормотала она, — на двух связанных бревнах. Сначала по каналам, потом добралась до болот. Считалось, что рабыне невозможно убежать из Порт-Кара, но как и все подобные утверждения, они справедливы лишь наполовину. Однако побег из изрезанного многочисленными каналами Порт-Кара, защищенного с одной стороны Тамберским проливом и безбрежной Тассой, а с другой — бесконечными болотами, кишащими акулами и тарларионами, действительно редко оканчивается успешно. Не пройди Телима суровую школу жизни в ренсоводческих общинах, ей бы никогда не добраться сюда живой. Хо-Хаку, насколько я знаю, также удалось бежать из Порт-Кара. Несомненно, где-то есть и другие счастливчики. — Ты, наверное, очень храбрая женщина, — сказал я. Она отняла руки от заплаканного, красного от слез лица. — И ты, должно быть, ненавидела своего хозяина. В ее глазах блеснула ярость. — Как тебя звали, когда ты была рабыней? — допытывался я. — Какое имя дал тебе хозяин? Она не ответила и только ниже опустила голову и вздрагивающие плечи. — Он называл тебя просто хорошенькой рабыней, не так ли? Она вскинула на меня глаза и тут же, упав лицом на плетеную поверхность острова, разрыдалась с новой силой. — Да! — воскликнула она. — Да! Да! Я оставил ее и, поднявшись на ноги, снова направился в глубь острова. Набрел на остатки ее хижины и разбросанные поблизости почти не тронутые скудные пожитки девушки. Больше всего меня порадовала тыквенная бутыль с водой и кожаная сумка с едой, прежде висевшая у девушки на поясе. Под разодранным половиком я обнаружил ее тунику, так демонстративно снятую ею, когда мы остались на ночь в хижине одни, за какие-нибудь мгновения до того, как она приказала ласкать себя, и перед тем, как нас выгнало наружу известие о нападении. Я поднял тунику и вместе с остальными вещами отнес девушке, все так же рыдающей у столба. Подойдя к ней, я бросил тунику у ее ног. Она посмотрела на нее, не веря своим глазам. Затем подняла на меня удивленный взгляд. — Одевайся, — сказал я. — Разве я не твоя рабыня? — спросила она. — Нет, — ответил я. Она натянула тунику, а я тем временем вытряхнул на пол содержимое сумки с продуктами. Здесь оказалось немного ренсовой пастилы, несколько кусков сушеной рыбы и пара лепешек. Мы поделили еду поровну. Телима с понурым видом опустилась на колени напротив меня. — Ты останешься со мной? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Ты отправишься в Порт-Кар? — Да. — Но почему? Мне кажется, ты там не живешь. — У меня там дела. Она помолчала. — Могу я спросить, как тебя зовут? — поинтересовалась она. — Боcк, — ответил я. На глаза ей снова навернулись слезы. У меня не было желания сообщать, что меня зовут Тэрл Кэбот. Имя это ничего не говорит жителям некоторых городов Гора. Но чем меньше людей будут знать, что Тэрл Кэбот ищет возможность попасть в Порт-Кар, тем лучше. Запасов ренса на острове предостаточно, лиан тоже, поэтому мне не составит большого труда смастерить себе лодку, на которой я смогу добраться до Порт-Кара. Девушка тоже не пропадет. Она сильная и смелая, закаленная выпавшими на ее долю испытанияжи. Сделает себе лодку и отправится в глубь дельты, где отыщет какую-нибудь маленькую ренсоводческую общину, которая не откажется принять ее к себе. С этими мыслями я дожевал последний кусок сушеной рыбы. Телима поднялась на ноги и, оглянувшись, направилась к краю острова. Я увидел, как она взяла за руки одно из лежащих на острове мертвых тел и потащила его к воде. Я вытер руки об обрывок валяющейся рядом туники и подошел к ней. — Что ты делаешь? — спросил я. — Мы, ренсоводы — люди воды, — ответила она. — Мы выходим из воды и после смерти должны возвращаться обратно. Я кивнул. Она столкнула мертвое тело в воду. К нему тут же направился тарларион. Я помогал девушке в ее нелегком, скорбном занятии. Много раз нам приходилось возвращаться с центра острова к его берегам, но погибших ренсоводов, казалось, не становилось меньше. Наконец, отодвинув в сторону обломки одной из хижин, я наткнулся на тело ребенка. Я невольно опустился перед ним на колени и разрыдался. Телима подошла и остановилась у меня за спиной. — Это Зекиус, — тихо сказала девушка. Она нагнулась, чтобы взять ребенка. Я убрал ее руки. — Он тоже из ренсоводов и должен вернуться в воду. Я молча поднял ребенка и понес его к краю острова. Здесь я посмотрел на запад, в том направлении, куда двинулись галеры работорговцев из Порт-Кара. Тело ребенка было легким, словно невесомым. Я поцеловал его в лоб. — Ты знал его? — спросила Телима. Я опустил тело в воду. — Он был единственным на острове, проявившим ко мне доброту, — ответил я. Это был тот самый ребенок, что принес мне, привязанному к столбу, лепешку, и получивший за это нагоняй от своей матери. — Принеси мне оружие, — сказал я Телиме. Она кивнула. — Тяжело груженным галерам, наверное, понадобится много времени, чтобы добраться до Порт-Кара? — поинтересовался я. — Да, они приплывут не скоро, — ответила она. — Неси оружие, — сказал я. — Но там же больше сотни воинов, — заметила она внезапно повеселевшим голосом. — И самое главное, не забудь длинный лук и стрелы, — напомнил я. Она вскрикнула от радости и немедленно убежала. Я снова посмотрел на запад, в ту сторону, куда уплыли галеры. Затем перевел взгляд на воду у края острова: поверхность ее, окрашенная кровью, уже была спокойна. Я начал собирать стебли ренса, выдирая наиболее длинные из плетеной поверхности острова: лодка должна быть прочной, способной выдержать длительное плавание.Глава восьмая. ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА БОЛОТАХ
Когда ренсовых стеблей было собрано достаточно, Телима своими ловкими крепкими руками принялась делать из них лодку, а я занялся проверкой своего вооружения. Все это время она хранила мое оружие надежно спрятанным под верхним слоем острова. У меня снова был мой меч — прекрасный короткий обоюдоострый меч, клинок которого прошел специальную термическую обработку по горианской технологии, и обтянутый шкурой боска щит с двойной ременной перевязью внутри, специально подогнанной мне по руке; и шлем, обычный боевой шлем с прорезями для глаз, лишенный вычурных украшений, зато удобный и добротный, с толстыми кожаными прокладками под голову. Здесь оказалась и моя вылинявшая под солнцем, покрытая белесыми пятнами соли туника, которую с меня сняли, едва я ступил на остров, еще до того, как я предстал перед Хо-Хаком. Но самое главное, у меня в руках снова был длинный лук из желтоватой гибкой древесины ка-ла-на, с наконечниками из рога боска, между которыми протянулась упругая прочная тетива из вплетенных в пеньку шелковых волокон, и целый колчан стрел. Я пересчитал и рассортировал стрелы. Пятьдесят из них оказались колчанными стрелами, едва достигающими ярда в длину, и два десятка стрел были полетными, длиной дюймов в сорок, не меньше, предназначенными для стрельбы на большие расстояния. И те, и другие имели металлические наконечники и оперение из крыла воскских чаек. Нашлись среди них и кожаный наладонник с отделениями для большого и указательного пальцев правой руки, и кожаный нарукавник, предохраняющий левое предплечье и запястье при движении отпущенной тетивы. Я проинструктировал Телиму, что лодку ей следует делать шире обычной и более устойчивой. Я не был ренсоводом, и мне стоило большого труда удержаться в их подвижных, маневренных суденышках, тем более что стрельба из длинного лука производится, как правило, из положения стоя, а это только усложняло мою задачу: обращение с ним требовало большого мастерства и сноровки, ведь это не какой-нибудь малый охотничий тачакский лук, легкий и простой в использовании. Сплетенная Телимой лодка мне понравилась. Работала девушка быстро, и вскоре после возвращения на остров мы уже снова отошли от него, и Телима, отталкиваясь длинным шестом, повела лодку в направлении скрывшихся за зарослями тростника галер работорговцев из Порт-Кара. Стрелы обоих типов лежали у меня вдоль бортов. Длинный лук я держал на коленях. Зарядить его и приготовить к стрельбе не займет много времени. Я был совершенно спокоен. Кормчий на идущей последней галере был зол. Ему то и дело приходилось сбиваться с ритма, подавая команды гребцам. Идущие впереди галеры также замедлили ход, а затем и вовсе остановились. Весла были подняты на борт. Иногда передвигаться по болотам среди густых зарослей ренса и осоки тяжело даже узкой и маневренной, сплетенной из ренса лодке, не говоря уже о нагруженных до предела длинновесельных галерах. С борта флагманского корабля спустили на воду легкую плоскодонную лодку. Двое рабов, стоящих на ее тупой, словно обрубленной корме, отталкивались шестами, а двое других, устроившись на носу с мечами в руках, должны были делать проход в высящихся сплошной стеной зарослях. Работа предстояла долгая: проход требовался достаточно широкий, чтобы в него могла вместиться не только сама галера, но и выступающие по обеим ее сторонам весла гребцов. Шестая галера стала медленно разворачиваться в подветренную сторону. Капитан, кипя от негодования, обернулся к стоящему у руля кормчему и сурово прикрикнул на него. Тот, склонившись на рулевую балку и натянув закрывающий голову шлем на самые глаза, очевидно, задремал под полуденным солнцем и не обращал на окрики никакого внимания. Капитан, ругаясь на чем свет стоит, взлетел по лестнице на заднюю палубу и, едва сдерживаясь от ярости, рванул за плечо кормчего, желая привести этого бездельника в чувство. И тут он увидел его глаза. Руки кормчего разжались, и мертвое тело с глухим стуком опустилось на дощатую палубу. Ярость капитана уступила место пришедшему ей на смену ужасу. Он испуганно закричал, созывая на заднюю палубу находившихся внизу воинов. Стрела, выпущенная из тугого длинного лука из гибкой древесины ка-ла-на, прошила насквозь голову человека и, пролетев еще с сотню ярдов, не замеченная никем, скрылась в болотах. Не думаю, чтобы в тот момент кто-нибудь из порткарцев смог определить, из какого оружия был убит их рулевой. Этого человека, лежащего сейчас у их ног с двумя небольшими рваными треугольной формы отверстиями по обеим сторонам головы, из которых медленно стекала кровь, еще минуту назад они видели живым. Не понимая, что происходит, они испуганно переглянулись. На болотах по-прежнему стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Хотя нет, кое-кто, наверное, обратил внимание на пришедший откуда-то издалека крик болотного ганта.Быстро, беззвучно, с мастерством и энергией девушки, выросшей на репсовых островах, Телима неутомимо управляла лодкой, безошибочно ориентируясь в стоящих сплошной стеной зарослях, пользуясь малейшей протокой, чтобы ближе подойти к застрявшим в тростнике галерам. Мы уже находились в каких-нибудь нескольких ярдах от них. Я ясно различал скрип весел в уключинах, окрики старших загребных мастеров, громкие разговоры томящихся от безделья воинов и стоны рабов, быстро заглушаемые ударами плетей. Телима неслышно провела среди тростника лодку мимо шестой, пятой, четвертой галеры. Затем мы двинулись по идущей в нужном направлении узкой протоке и миновали третью и вторую галеры, а вскоре поравнялись и с первой. На всем протяжении этого отрезка пути мы слышали громкие крики капитанов, передававших с корабля на корабль сообщение о случившемся на шестой галере и собственные — ошибочные — предположения на этот счет. Скрытым густыми зарослями тростника и осоки путем нам удалось подойти к первой галере почти вплотную. Это был флагманский корабль налетчиков из Порт-Кара. Воины, столпившиеся на задней палубе, на скамьях для гребцов, высовывавшиеся из-за высоких бортов галеры, всматривались в линию выстроившихся за ними кораблей, пытаясь выяснить по доносящимся с них крикам, что там происходит. Даже закованные в цепи рабы встали со своих мест и с любопытством оглядывались назад. На небольшом капитанском мостике, у самого носа судна, стояли заросший бородой старший офицер и Хенрак. Офицер настойчиво потребовал от находившегося на задней палубе старшего кормчего доклада обо всем, что слышно с задних галер. Здесь же, на носу, стояла связанная, выставленная на всеобщее обозрение голая гибкая темноволосая девушка, также пытающаяся бросить взгляд назад, а внизу, у самого носа галеры, замерли в спущенной на воду лодке четыре раба, делавшие до этой минуты проход в зарослях тростника. Не опасаясь быть замеченным среди уходящих высоко вверх ренсовых стеблей, я встал в лодке во весь рост. Ноги мои были напряжены и стояли на одной линии с выбранной мною целью; тело также было развернуто под прямым углом к галере; голова находилась прямо над левым плечом. Я тщательно вложил оперение стрелы из крыла воскских чаек в тетиву и оттянул ее так, что удерживающие ее пальцы правой руки дошли у меня до самого подбородка, а наконечник стрелы дошел до рукояти лука. В этом положении я на мгновение замер. И отпустил тетиву. Древко стрелы прошло сквозь тело человека, мелькнуло за его спиной белым оперением и скрылось далеко в болотах. Человек не издал ни звука; закричала привязанная неподалеку от него девушка. Через мгновение послышался всплеск воды. Рабы, стоящие в лодке под самым носом высокобортной галеры, завопили от ужаса. Тут же до моего слуха донесся глухой рев водяного тарлариона и новый, на этот раз гораздо более громкий всплеск воды, вслед за которым послышался резкий хруст костей и голодное сердитое чавканье. Человек не кричал; он умер прежде, чем успел коснуться воды. Кричала привязанная к носу галеры девушка, невольная свидетельница устроенного тарларионами кровавого пиршества, каждый из которых стремился оторвать себе кусок столь неожиданно свалившейся к ним буквально на голову жертвы. При виде этой чудовищной картины девушка забилась в истерике. Рабы в лодке также словно обезумели от страха и, пытаясь оттолкнуть шестами кружащих вокруг них тарларионов, едва не перевернули свое неустойчивое суденышко, что только добавило всеобщей паники. Крики теперь неслись отовсюду. Старший офицер в золоченом шлеме и не отстающий от него ни на шаг Хенрак, все еще с белым шелковым шарфом на левом предплечье, бросились к борту галеры и, всматриваясь в воду, перегнулись через поручни. Телима осторожно отвела лодку от охваченного паникой судна и снова направила ее среди болотной поросли к стоящей последней галере. Пока мы беззвучно двигались вдоль отделенной стеной тростника узкой протоки, вслед нам неслись истеричные вопли привязанной к носу галеры девушки и крики качающихся в лодке обезумевших рабов, привести в чувство и успокоить которых удалось не сразу даже с помощью свистящих в воздухе бичей. — Продолжать рубить! Рубить! — донесся до меня приказ старшего офицера, и вслед за тем послышались все более ускоряющиеся удары мечей по стеблям тростника. На протяжении всей второй половины дня и постепенно спустившегося вечера мы с Телимой осторожно, как крадущийся за добычей слин, кружили вокруг длинного ряда галер, выбирая себе в удобные для нас моменты очередную жертву. Первым делом я уничтожил на галерах всех кормчих, и после этого уже никто не осмеливался больше подниматься на заднюю палубу корабля. В помощь рубившим тростник рабам в лодку были спущены несколько воинов, но они, незащищенные, очень быстро пали жертвой моего не знающего промаха лука, и вскоре очисткой прохода для галер занимались только оставляемые мной в живых рабы. Когда часть пути для кораблей была расчищена, капитаны снова заняли свои места для командования над сидящими на веслах рабами. Однако они тоже не замедлили испытать на себе меткость моих стрел, и после их смерти желающих взять на себя руководство управлением галерами не нашлось. С наступлением темноты на кораблях зажгли факелы. Это только упростило мне задачу в подборе очередных жертв. Факелы затушили, и галеры погрузились в непроглядную темноту, наводящую на застывших в ожидании людей из Порт-Кара еще больший ужас. Мы наносили удары в самые неожиданные для врага моменты, из непредсказуемых для него мест. Телима зачастую сопровождала наши нападения криком болотных гантов. В отличие от меня, человека в этих местах случайного, работорговцы Порт-Кара были отлично осведомлены о роли этих сигналов в общении между собой членов ренсоводческих общин. Меня радовала доведенная до совершенства способность Телимы подражать голосу птиц, хотя, думаю, у находящихся на борту кораблей налетчиков это ее умение вызывало совершенно иную реакцию. Наверное, мало удовольствия доставляли вглядывающимся в беспросветную ночную тьму людям эти заставляющие их поминутно вздрагивать и сжиматься от страха звуки, неизвестно от кого исходящие — от обычной птицы или от невидимого врага, о численности которого они могли только строить самые невероятные предположения. С уверенностью они могли сказать лишь то, что их корабли окружены ренсоводами, мастерски использующими длинный лук, а то, что их смертоносное оружие было именно длинным луком, они догадались, когда выпущенная мной очередная стрела пригвоздила одного из находившихся у румпеля матросов к противоположному борту его галеры. С наступлением сумерек они решили, наконец, открыть ответный огонь и усыпали дождем выпущенных из арбалетов стрел окружавшие их заросли, но нам их действия не причинили большого вреда, поскольку Телима держала наше суденышко в постоянном движении. Иногда им, правда, удавалось, проследив очередность смены мест, из которых был сделан каждый мой новый выстрел, довольно точно вычислить наше местоположение, но в большинстве случаев они ориентировались на всплески тарларионов, принимая их за движущуюся лодку в тростнике, либо на крики самых настоящих гантов, и тогда они принимались наугад палить по болотам, как правило, в совершенно противоположном от нас направлении.
Мы с Телимой съели захваченные нами с острова ренсовые лепешки и запили их водой. — Сколько стрел у тебя осталось? — спросила она. — Десять. — Это очень мало. — Верно, но зато теперь мы действуем под покровом темноты. Я срубил несколько тонких гибких плетей лиан и сделал у них на концах петли. — Что это тебе даст? — спросила девушка. — Ну-ка, поплыли к четвертой галере, — вместо ответа распорядился я. По нашим предположениям, численность воинов на галерах в общей сложности должна быть порядка ста человек, по крайней мере, не намного больше. Ведя счет убитым и наблюдая за передвигавшимися под прикрытием высоких бортов судна людьми, мы пришли к заключению, что воинов осталось, вероятно, человек пятьдесят, причем, как мы заметили, в основном они были сосредоточены на первом и последнем кораблях. Телима беззвучно подвела лодку к четвертой галере. На ночь галеры были подведены вплотную друг к другу, так, что нос одной практически касался кормы впереди стоящей, что давало возможность беспрепятственно переходить с корабля на корабль и в случае нападения неприятеля на одну из галер позволяло воинам с крайних кораблей прийти на помощь товарищам. Такая постановка кораблей фактически превращала разрозненные суда в единый плацдарм с узкими, удобными для обороны проходами с одного корабля на другой. Подобная тактика предполагает оборону от нападения одной-двух небольших ренсоводческих общин, как правило, насчитывающих семьдесят-восемьдесят человек, передвигающихся на лодках. При этом наиболее уязвимыми по сравнению со стоящими в середине оказываются крайние, в меньшей степени защищенные корабли, почему количество охраняющих их воинов значительно больше, нежели на всех остальных, расположенных в центре, судах. Кроме того, при нападении противника сбоку, по всей длине выстроенных в единую линию кораблей, он становится отличной мишенью для арбалетчиков, рассредоточенных по всему ряду судов, действия которых и ведение прицельной стрельбы становятся значительно менее эффективны при атаке неприятеля в лоб — на стоящие первым или последним корабли. При таком положении дел наиболее естественным для порткарцев было ожидать нападения противника на крайние суда, где старший офицер и сосредоточил большинство своих воинов. Двигаясь так тихо, как только может двигаться плетеная ренсовая лодка, мы подошли к самому борту четвертой галеры. Не имея в своем распоряжении людей, чтобы напасть открыто, мне оставалось только действовать короткими, быстрыми набегами, сея вокруг панику, в результате которой зачастую случается не меньше жертв, чем при столкновении с противником в бою. Стояв лодке у самого борта судна, я произвел негромкий царапающий звук — сам по себе вполне безобидный и ничего не значащий, но в безбрежной темноте именно такие, не имеющие объяснения, непонятные звуки и пугают больше всего. Тут же прямо над головой я услышал тяжелое дыхание человека и отметил для себя, где он стоит. Беззвучно, резким движением я набросил eму на шею петлю из гибкой лианы и, перетащив его через борт, сбросил в болото, где и удерживал его, отчаянно сопротивлявшегося, до тех пор, пока не почувствовал, как мощная хватка тарлариона вырывает его у меня из рук. Прикованные к скамьям рабы завопили от ужаса. До меня донесся приближающийся топот десятков ног спешащих на крики перепуганных рабов. В темноте ничего нельзя было разобрать, но я услышал, как двое воинов, не удержавшихся на узких переходах с одной галеры на другую, в общей суматохе были сброшены вниз. Вопли вокруг стали еще громче. Кто-то приказал принести факел. Телима поспешно отвела лодку в заросли тростника. Я поднял лук и уложил на тетиву одну из оставшихся стрел. Едва показался человек, несущий факел, я тщательно прицелился прямо ему в сердце — и через мгновение он уже вместе с факелом падал в воду, отброшенный ударом стрелы через дальний от меня борт галеры. Все вокруг снова погрузилось в темноту. Послышались новые требования принести факелы, но я не заметил, чтобы кто-нибудь поспешил выполнять приказание. Паника разрасталась. Сквозь крики и шум я уловил звон мечей. — Они на корабле! — Противник на борту! — неслись отовсюду истерические крики. Прозвучала команда: «К бою!», и ночь наполнилась воплями раненых и торжествующими криками раздающих удары. Телима завела лодку ярдов на тридцать в заросли тростника, и я смог встать в полный рост, с луком наготове, на случай, если кто-то решится принести факелы. Желающих пока не находилось. Наиболее яростный звон мечей доносился со скамей для гребцов; здесь стоял сплошной вопль боли и отчаяния. Слышно было, как скованные цепями рабы пытаются, грохоча кандалами, забраться под скамьи. Послышался новый глухой удар упавшего в воду тела. Кто-то, вероятно, из старших офицеров, запросил подмогу у соседних галер, ссылаясь на многочисленность высадившегося на борт его корабля неприятеля. На соседних судах раздалась команда, приказывающая воинам перейти на четвертую галеру и отбить нападение противника. Не повышая голоса, я отдал распоряжение Те-лиме снова подойти к кораблям и, отложив длинный лук, взял в руки меч. Через минуту мы опять были у четвертой галеры, и я, тихо взобравшись на борт судна, без разбору вонзал и вытаскивал меч в мелькавшие вокруг меня тела, пока схватка между находящимися на корабле не разгорелась с новой силой. После этого я вернулся на лодку. Я проделал этот трюк несколько раз, поочередно высаживаясь то с одного, то с другого борта четвертой и третьей галер. Когда мне показалось, что звона мечей и воплей умирающих уже достаточно, я сказал Телиме, что, пожалуй, теперь можно и поспать. Она, казалось, удивилась, но послушно отвела лодку подальше от охваченных яростным сражением галер и защищающих их, насмерть стоящих против «значительно превосходящего их числом» неприятеля экипажей. Когда суденышко наше затерялось среди зарослей тростника и осоки, в нескольких ярдах от кораблей, Телима воткнула шест глубоко в ил и лианой привязала к нему лодку. В темноте я чувствовал, как она стоит на коленях у кормы лодки, застыв в напряженном ожидании. — Как ты можешь сейчас спать? — спросила она. Мы прислушались к разносящимся над черными водами дельты крикам и лязгу оружия. — Нужно — значит, могу, — ответил я. — Подойди сюда. Она немного помедлила, но затем пересела ближе. Я взял длинную лиану и связал ей руки за спиной и ноги. После этого я уложил ее на дно лодки и, захлестнув ей на шею петлю, привязал ее к носовой части нашего суденышка, а ноги — к корме. Телима — девушка умная и гордая — понимала значение этих мер предосторожности и позволила мне связать себя без лишних вопросов и возражений. Но сам я чувствовал себя отвратительно. Я, Тэрл Кэбот, ненавидел себя за то, что не испытываю больше доверия или элементарного уважения к людям. Все, что я сделал за сегодняшний день, я сделал только ради ребенка — единственного существа, проявившего ко мне хоть какую-то доброту, единственного, достойного жить на этом свете и убитого теми, кто жить на нем недостоин. Я сделал это не потому, что слишком высоко ценил свою собственную личность. Наоборот, я слишком хорошо знал себе цену и не заблуждался на этот счет. Я — тот, кто предпочел позорное рабство почетной смерти. Я трус. Трус, предавший все, что мне было дорого, поправший все моральные устои. Я испытал унижения и презрение, выбранные для себя мной самим. Я не мог больше смотреть себе в лицо, я вообще не хотел себя видеть тем, кто я есть на самом деле. До сих пор я был мальчишкой и пребывал в заблуждении на свой счет; теперь же, внезапно повзрослев за эти несколько дней, я смог наконец посмотреть на себя трезвым взглядом, и то, что я увидел, ошеломило меня. Я обнаружил в глубине себя задатки труса и предателя, способность всепрощения по отношению к самому себе, эгоизм и жестокость. Я недостоин больше носить красное одеяние воина, недостоин служить Домашнему Камню своего города, Ко-ро-ба, — нe достоин ничего. Я — отверженный. Я — одиночка. Это была последняя мысль, с которой я погрузился среди разносящихся в ночи стонов, криков и бряцания оружия в избавляющие меня от мучительных раздумий, благостные объятия сна.
Я проснулся, дрожа от сырой утренней прохлады, слыша, как легкий ветерок перебирает слабо шуршащие стебли тростника и осоки у самого борта качающейся на воде лодки. Откуда-то издалека донеслось глухое недовольное рычание выходящего на охоту водяного тарлариона. Над самой лодкой промелькнула череда диких болотных гантов, обменявшихся на лету резкими пронзительными криками. В вышине, окидывая болота хищным взглядом, медленно один за другим пролетели четыре ула. Я еще полежал в лодке, ощущая спиной туго переплетенные стебли ренса и скользя глазами по серому безрадостному предутреннему небу. Было прохладно и сыро. Я потянулся и сел на колени. Телима уже проснулась, но лежала, разумеется, связанная, там же, где я ее уложил. Я снял с нее стягивающие лианы, и она молча, с болезненной гримасой принялась растирать затекшие руки и ноги. Я разделил с ней пополам оставшиеся у нас съестные припасы. Завтракали мы молча. Наконец, расправившись с последней ренсовой лепешкой и вытерев губы тыльной стороной руки, она сказала: — У тебя осталось всего девять стрел. — Думаю, сейчас это уже не имеет значения, — ответил я. Она удивленно посмотрела на меня. — Давай подойдем к галерам, — распорядился я. Она отвязала лодку от воткнутого в ил шеста, вытащила его и повела наше легкое, послушное судно к смутно виднеющимся кораблям, кажущимся в серой, хмурой предрассветной дымке совершенно покинутыми. Стараясь держаться под прикрытием зарослей, мы медленно обогнули все шесть сцепленных вместе галер. Мы прождали не меньше часа, наблюдая за кораблями; никакого движения на борту заметно не было. Я приказал Телиме подвести лодку к шестой, последней, галере. Перебросил через плечо длинный лук, надел колчан с оставшимися стрелами и нацепил на пояс меч — верный мой клинок, с которым я не расставался со времен осады Ара. Мы приближались очень осторожно, стараясь ни единым звуком не привлечь к себе внимания, а подойдя к корме шестой галеры, вообще прекратили движение и несколько минут настороженно прислушивались. Все было тихо. Тогда я молча, жестом приказал Телиме ocторожно поцарапать концом шеста перила со стороны кормы галеры. Она коснулась шестом деревянной поверхности перил и несколько раз провела по ним. Никакой реакции с корабля не последовало. Тогда я насадил на шест свой лежащий в лодке шлем и приподнял его над бортом галеры. Опять никакой реакции. Я не услышал ни единого звука. Я заставил Телиму отвести лодку от корабля и несколько минут внимательно наблюдал за ним, держа лук наготове. Затем снова жестом приказал Телиме подойти к носу шестой галеры и встать у самой ее носовой балки. Здесь, конечно, находилась девушка, связанная, несчастная, но, думаю, она настолько должна была быть измучена за прошедшую ночь, что вряд ли сейчас заметит наше присутствие. К тому же в том положении, в котором она привязана, она вообще не сможет обернуться, чтобы нас увидеть. Я положил на дно лодки длинный лук и снял с плеча колчан со стрелами. Щит тоже оставил: когда я начну взбираться на борт корабля, он мне будет только мешать. А вот шлем, обычный шлем горианского воина, без излишних украшений и каких-либо опознавательных знаков, с одними только узкими прорезями для глаз, я надел. Затем осторожно, без излишнего шума взобрался на борт галеры и, приподняв голову над деревянными перилами, внимательно осмотрелся. За исключением привязанной к носовой балке девушки, поблизости никого не было. Находясь под прикрытием кормовой части пятой галеры и скрытый носовой палубой шестого корабля, я быстро перемахнул через перила. С рабами я мог держать себя спокойно: для них я — хозяин. — Молчи. Ни звука! — бросил я связанной девушке. Вопль застыл у нее в горле, когда она меня увидела. Глаза наполнились ужасом, но крикнуть она не посмела. Рабы, прикованные к скамьям, изможденные, уставшие за ночь, не сводили с меня безумного, затравленного взгляда. — Молчать! — приказал я им. Они не издали ни звука. Между скамьями гребцов в несколько рядов лежали брошенные как попало на пол пленники, захваченные с ренсовых островов. — Кто здесь? — спросил один из них. — Тихо! Заткнись! — не предвещающим любопытствующему ничего хорошего голосом потребовал я. Затем, обернувшись к Телиме, знаками показал ей, что мне нужен щит, лук и стрелы. С трудом дотянувшись до корабельных перил, она передала мне все необходимое. Потом я вполголоса приказал ей привязать лодку у самого борта галеры, возле якорной цепи, и подняться на корабль. Через минуту она уже стояла на носовой палубе галеры рядом со мной. — Плоскодонка ушла, — сказала она. Я не ответил. Я и сам уже обратил внимание, что плоскодонной лодки нигде не видно. Я протянул Телиме лук, который все это время держал наготове, и надел на руку щит. — Иди за мной, — сказал я ей. Я знал, что до конца натянуть лук она не сможет. Но знал я и то, что стрела, выпущенная мне в спину даже из наполовину натянутой тетивы, направленная умелой рукой Телимы, пронзит меня насквозь. Пожелай она убить меня, она не промахнется. Я пристально посмотрел ей в глаза, но она не опустила голову и выдержала мой взгляд. Я отвернулся. Людей из Порт-Кара на шестой галере видно не было, но едва я перешел на кормовую палубу пятой галеры, я тут же наткнулся на их распростертые на полу тела. Из груди некоторых из них торчали стрелы, выпущенные из длинного лука, но большинство воинов погибли от ран, нанесенных мечом или копьем. А сколько из них в темноте были выброшены за борт? Я кивнул Телиме на воинов, убитых из лука. — Вытащи стрелы, — сказал я. Я пользовался стрелами с узколопастными наконечниками без насечек, довольно легко извлекаемыми из раны. Подобная стрела глубоко проникает в тело жертвы, чего не скажешь, например, о стреле с широколопастным наконечником или тачакской стреле с наконечником, снабженным засечками, входящим в тело не столь глубоко, зато не дающим возможности быть извлеченным из раны. Широколопастный же наконечник, не закрепленный на древке стрелы намертво, даже при извлечении стрелы все равно остается в теле человека. Беззвучно двигаясь за мной галере, Телима одну за другой вытаскивала из груди поверженных нами жертв окровавленные стрелы, пополняя ими наши запасы. Так мы и шли: я — со щитом на руке, держа меч наготове, и Телима — с длинным луком на плече и все увеличивающейся охапкой стрел в руке, большинство из которых было окрашено кровью. Мы переходили с одной галеры на другую, но нигде не встретили ни одного из оставшихся с живых налетчиков из Порт-Кара. Те, кому посчастливилось уцелеть в этой бойне, очевидно, уплыли на плоскодонной лодке. Под покровом темноты они, вероятно, воспользовались всеобщей суматохой, или, наоборот, дождались, пока яростное сражение вслепую с невидимым, но, несомненно, одерживающим победу противником утихнет, захватили лодку, уже спущенную на воду и, не желая испытывать судьбу, пустились наутек. Они, конечно, предположили, что с наступлением дня нападавшие вскоре покинут — если не затопят — их корабли, но, очевидно, не станут рисковать, чтобы выяснить это, подвергаясь опасности стать жертвой не знающего промаха длинного лука. Не думаю, чтобы плоскодонка смогла вместить больше восьми, от силы десяти человек, не будучи опасно перегруженной. Не хотелось также думать о том, каким образом отвоевывали себе места на этой лодке кандидаты в пассажиры, но многие лежащие сейчас на носовой палубе первой галеры, очевидно, отчаянно боролись за это право. — Они все погибли! — пробормотала Телима срывающимся от волнения голосом. — Все до одного! — Отправляйся на корму, — распорядился я. Она ушла, унося с собой лук и стрелы. Я стоял на носовой палубе, пристально вглядываясь в простирающиеся вокруг болота. Надо мной, лицом к носовой балке, стояла связанная гибкая темноволосая девушка, ноги которой произвели на меня такое впечатление. Руки ее были стянуты за спиной и привязаны к брусу. Несколько витков веревки, глубоко впиваясь в тело, проходили у нее по шее, груди и животу, — очень похоже на то, как был привязан к столбу я сам, когда она с таким злорадством выплясывала передо мной. — Кто здесь? — умоляющим голосом произнесла она, стараясь повернуть голову в мою сторону. — Пожалуйста, скажите! Я не ответил и, бросив последний взгляд на болота, направился по проходу между скамьями гребцов к кормовой палубе. Рабы на скамьях даже не пошевелились, когда я проходил мимо них. Я поднялся по мостику, ведущему на кормовую палубу. Взглянул на сияющее от радости лицо Телимы. — Спасибо тебе, воин, — прошептала она. — Принеси веревку, — приказал я. Она удивленно посмотрела на меня. Я указал на большой моток веревки, лежащий у самого борта. Она отложила длинный лук и стрелы, спустилась на нижнюю палубу и принесла оттуда моток веревки. Я отрезал от него три длинных куска. — Давай сюда руки, — приказал я. Она повернулась и протянула мне сложенные за спиной руки. Я связал их первым куском веревки. Затем поставил ее на колени на кормовую палубу, двумя ступенями ниже рулевой палубы, где располагалось кресло кормчего. Вторым куском веревки я связал ей лодыжки, а на третьем сделал петлю, набросил ей на горло и конец его привязал к креплению кормового якорного люка, у левого борта галеры. Затем я устроился на палубе и разложил перед собой стрелы. Их было двадцать пять. Некоторых воинов сила удара стрелы выбросила за борт; остальных убитых вместе со стрелами сбросили в воду их товарищи. Из двадцати пяти восемнадцать стрел оказались более короткими и не обладающими такой убойной силой, как длинные, у меня осталось только семь стрел, предназначенных для ведения стрельбы на длинные расстояния. Я осмотрел стрелы, положил рядом с ними длинный лук и снова, переходя с одного корабля на другой, отправился на шестую галеру. И снова рабы, прикованные к скамьям для гребцов, заслышав мои шаги, боялись пошевелиться. — Воды, — едва слышно пробормотал какой-то раненый ренсовод. Я не остановился. Каждый раз, переходя на новую галеру, я видел у носовой балки голую девушку, выставленную на всеобщее обозрение в знак удачно совершенного набега и привязанную таким образом, что она могла видеть только небо над болотами и не знала, что происходит у нее за спиной. Связанной на носу второй галеры стояла высокая сероглазая блондинка, та, что танцевала передо мной, привязанным к позорному столбу, с издевательской грацией и медлительностью, а у носовой балки третьей галеры я увидел низкорослую смуглую темноволосую девушку, впервые появившуюся передо мной с рыболовной сетью на плече. Она тоже поплясала передо мной на празднестве, а прежде чем удалиться, плюнула мне в лицо. Переходя с галеры на галеру, видел я и пленных ренсоводов, связанных по рукам и ногам и брошенных как попало между скамьями гребцов. Тяжелый горианский шлем, лишенный каких бы то ни было украшений и опознавательных знаков, с узкой прорезью для глаз, надежно скрывал мои черты. Никто не узнавал воина, по-хозяйски расхаживающего по палубам кораблей. Никто вообще не раскрыл рта. Я не слышал даже скрежета цепей. Тишину нарушал лишь звук моих собственных шагов да звуки, сопровождающие пробуждение жизни на болотах. Дойдя до кормовой палубы шестой галеры, я гордым взглядом окинул всю цепь кораблей. Теперь они были моими. Откуда-то до меня донесся детский крик. Это странным образом ударило мне по нервам. Я быстро добрался до носовой палубы шестой галеры и отвязал от якорной цепи гибкую лиану, удерживающую у борта галеры сплетенную Телимой ренсовую лодку. Забравшись в нее, я выдернул из ила воткнутый рядом с лодкой шест и направил ее к первой галере. Рабы на борту кораблей, вдоль которых я проплывал, молчали, как убитые, боясь пошевелиться. Я оставил лодку у носа первой галеры, привязав ее с правого борта как раз под носовой балкой. Затем я поднялся на галеру, прошел на корму и устроился в кресле кормчего. Телима, стоящая на коленях, связанная по рукам и ногам, с веревочной петлей на шее, не спускала с меня глаз. — Я ненавижу ренсоводов, — сказал я ей, усаживаясь в кресле. — Именно поэтому ты спас их от людей из Порт-Кара? — поинтересовалась она. Во мне поднялась волна раздражения. — Я никого не спасал. Я разделался с налетчиками за смерть ребенка — единственного среди вас, кто проявил ко мне доброту. — Значит, ты сделал вcе это только из-за ребенка? — Вот именно. — А теперь ты сам проявляешь не меньшую жестокость к другому такому же ребенку, связанному, который, может быть, голоден или умирает от жажды? Это была правда. Я все еще слышал детский плач. И даже мог на слух определить, что доносится он со второй галеры. Я раздраженно поднялся с кресла кормчего. — Теперь все вы, как и прикованные к скамьям гребцов рабы, принадлежите мне, — сказал я ей. — Если я захочу, я отвезу вас в Порт-Кар и продам там всех до одного. Я единственный на галерах, у кого есть оружие, и я достаточно силен, чтобы удержать вас в повиновении — связанных и закованных в цепи. Я здесь хозяин! — Ребенок лежит связанный, — сказала Телима. — Ему больно. Он, наверное, хочет пить и голоден. Я зашагал ко второй галере. Отыскал ребенка — мальчишку лет пяти-шести, голубоглазого и светловолосого, как большинство ренсоводов. Я развязал его и взял на руки. Затем разыскал его мать и приказал ей накормить ребенка и дать ему воды. После этого я отвел их обоих на первую галеру и приказал стоять на нижней гребной палубе, сразу у мостика, ведущего на кормовую палубу, где они все время будут у меня на виду и не смогут незаметно освободить остальных. Я снова устроился в кресле. — Спасибо, — поблагодарила меня Телима. Я ей не ответил. В глубине души я испытывал беспредельную ненависть к ренсоводам за то, что они сделали меня рабом. Но самое главное — они оказались настолько бесчеловечны, что заставили меня узнать о себе вещи, знать которых я не хотел. Они растоптали мои светлые представления о самом себе, ошибочные, иллюзорные, ничем не обоснованные, но столь дорогие моему сердцу, позволявшие мне уважать себя, считать человеком. Они отшвырнули эти мои заблуждения, которые я так долго принимал за истину, и показали мне мое настоящее лицо. Заставили суть моего характера проявиться в полной мере. И оказалось, что я вовсе не тот, кем привык считать себя. Я оказался рабом. Предпочел позорное рабство почетной смерти. Здесь, на болотах дельты Воска, я утратил столь долго носимую мной личину Тэрла Кэбота. Я узнал, что в глубине души я был одним из порткарцев. Сидя в кресле, я обнажил меч и положил его на колени. — Я здесь убар, — сказал я, глядя в лицо Телиме. — Да, — ответила она, — ты здесь убар. Я перевел взгляд на раба, сидящего первым от прохода на скамье гребцов у правого борта. Мы поневоле смотрели друг на друга: я — сидя в кресле кормчего, лицом к носу корабля, и он — лицом к корме, прямо напротив кресла своего нового хозяина, служить которому он будет беспрекословно, как единственному убару на корабле — этой крохотной плавучей деревянной стране, затерявшейся среди безбрежных болот дельты Воска. Цепи от кандалов на его ногах, как и цепи всех остальных рабов, соединялись с длинным, проходящим по всей длине судна круглым металлическим брусом. Раб был босым, и тело его прикрывало давно потерявшее форму вылинявшее тряпье. Седые волосы торчали клочками, а на шее виднелся широкий металлический ошейник. — Вы наш новый хозяин? — обратился он ко мне. Некоторое время я молча разглядывал его. — Сколько ты уже здесь рабом? — спросил я. — Шесть лет, — с трудом пытаясь скрыть свое изумление, ответил он. — А что делал до этого? — продолжал я расспрос. — Рыбачил, ловил угрей. — Где? — На острове Кос. Я перевел взгляд на его соседа. — А ты чем занимался? — спросил я у него. — Я крестьянин, — ответил он. Это был крупный, широкоплечий человек с рыжими косматыми густыми волосами и, конечно, тоже в ошейнике. — Из какого ты города? — продолжал я. — У меня был свой собственный участок земли, — с гордостью ответил крестьянин. — И Домашний Камень? — Да, мой собственный. Стоял у меня в доме. — И возле какого города находилось твое владение? — Неподалеку от Ара, — ответил он. — Мне приходилось бывать в Аре, — заметил я. Я окинул взглядом окрестности. Затем снова посмотрел на ловца угрей, сидевшего первым загребным. — Ты был хорошим рыбаком? — поинтересовался я. — Да, — уверенно ответил он. — Хорошим. Я перевел взгляд на крестьянина. — Где ключ от ваших кандалов? — спросил я. — В подлокотнике вашего кресла, — ответил он. Я обследовал широкие подлокотники кресла и на правом из них с внешней стороны обнаружил подвижную деревянную защелку. Я подвинул ее вперед, и она открыла какой-то запор, отбросивший верхнюю часть подлокотника. Внутри оказалось довольно обширное углубление, в котором среди каких-то тряпок и обрывков веревки я увидел тяжелый металлический ключ. Я взял его и отпер замки на кандалах рыбака и крестьянина. — Вы свободны, — сказал я им. Они не двинулись с места и продолжали сидеть, удивленно глядя на меня. — Вы — свободные люди, — повторил я. — Вы больше не рабы. Внезапно, с громким смехом, рыжеволосый гигант вскочил на ноги. — Я Турнок, — хлопая себя в грудь кулаком, воскликнул он. — Крестьянин. — Ты, наверное, умеешь обращаться с длинным луком? — поинтересовался я. — Да, в этом оружии я знаю толк, — согласился он, — Я в этом не сомневался, — ответил я. Второй только что освобожденный мною мужчина также поднялся со скамьи. — А меня зовут Клинтус, — сказал он. — Я рыбак. Умею водить корабли по звездам. Знаю, как обращаться с сетью и трезубцем. — Вы оба свободны, — снова сказал я. — Я — ваш человек! — воскликнул рыжеволосый гигант, — и останусь с вами! — Я тоже остаюсь, — заявил рыбак. — Хорошо, — согласился я. — Найдите среди пленных ренсоводов человека по имени Хо-Хак и приведите его сюда. — Будет сделано, — ответили они. Я хотел устроить над ним суд. Телима, стоящая на коленях несколькими ступенями ниже, связанная по рукам и ногам, с петлей на шее, подняла на меня глаза. — И как соблаговолит мой убар распорядиться своими пленниками? — спросила она. — Я всех вас продам в Порт-Каре, — ответил я. Она улыбнулась. — Конечно, — ответила она. — Ведь ты можешь поступить с нами так, как пожелаешь. Во мне снова вспыхнула ярость. Я вскочил на ноги и приставил меч ей к горлу. Она не опустила голову и не отшатнулась назад. — Я вызываю столько неудовольствия у моего убара? — поинтересовалась она. Я с шумом вогнал лезвие меча в ножны, рывком поставил девчонку на ноги, лицом к себе, и взглянул ей в глаза. — Мне не составит никакого труда убить тебя, — едва сдерживаясь, сказал я. — Ты даже не можешь себе представить, как я тебя ненавижу! Я замолчал. У меня не было слов. Как я мог объяснить ей, что она явилась тем орудием, что разрушило, уничтожило меня? Именно она превратила меня в нечеловека, в ничтожество, показала мне всю мою трусость и отсутствие элементарного благородства, разрушила, втоптала в грязь образ, который я по глупости столько лет считал своей истинной натурой. Теперь я был полностью опустошенным и чувствовал, как эту душевную пустоту начинают заполнять лишь обида и негодование за те издевательства и унижения, через которые меня заставили пройти, горечь и злоба на эти выпавшие на мою долю испытания. И повинна во всем этом была она, девчонка, стоящая сейчас передо мной на коленях. — Ты уничтожила меня! Уничтожила! — едва сдерживаясь, процедил я сквозь зубы и, пнув ногой, сбросил ее по ступеням лестницы, ведущей на кормовую палубу. Женщина и ребенок, стоящие рядом, испуганно вскрикнули. Телима, скатившись по лестнице, с большим трудом снова поднялась на колени, Когда она посмотрела на меня, в глазах ее стояли слезы. — Нет, мой убар, — покачала она головой, — ты не уничтожен. Я раздраженно уселся в кресло. — Если кто-то и уничтожен, — продолжала она, — то это только я сама. — Хватит болтать глупости! — резко оборвал я ее. — Замолчи! Она послушно опустила голову. — Как будет угодно моему убару, — пробормотала она. Мне было стыдно, что я проявил к ней подобную жестокость, но я не хотел этого показывать. В глубине души я знал, что это я, я сам предал себя, нарушил все моральные устои воинской чести, осквернил свой собственный Домашний Камень и меч, который я так долго носил. Я сам виновен в том, что произошло. Я, а не она. Но все во мне сопротивлялось подобному признанию, искало» на кого можно было переложить хотя бы часть моей вины, того, кто обрек меня на это предательство. И таким человеком безусловно была Телима; она виновата в этом больше, чем кто-либо другой. Она подвергла меня самым жестоким унижениям, заставила пресмыкаться перед ней, это она искусала мои губы, наложив на них хозяйский след своих зубов. Я постарался отделаться от переполнявших меня мыслей и выбросить их из головы. Вскоре передо мной появились Турнок, освобожденный мной крестьянин, и Клинтус, рыбак, тащившие связанного по рукам и ногам Хо-Хака в неизменно болтающемся на нем ошейнике со свисающим с него обрывком цепи. Они поставили его на колени внизу, у ступеней, ведущих на рулевую палубу и к моему креслу. Я снял свой шлем. — Я знал, что это ты, — сказал Хо-Хак. Я не ответил. — На галерах было больше сотни воинов, — продолжал он. — Ты, Хо-Хак, неплохо дрался там, на острове, — заметил я. — Видимо, недостаточно хорошо, — сказал он и поднял на меня глаза. — Ты действовал в одиночку? — спросил он. — Нет, — ответил я и кивнул на Телиму, стоящую на коленях с низко опущенной головой. — Ты достойно вела себя, женщина, — обратился к ней Хо-Хак. Она подняла к нему заплаканные глаза и улыбнулась сквозь слезы. — А почему та, что тебе помогала, стоит на коленях связанная у твоих ног? — спросил Хо-Хак. — Потому что я ей не доверяю, — ответил я. — Как не доверяю ни одному из вас. — И что ты собираешься с нами сделать? — поинтересовался Хо-Хак. — Тебя, например, брошу тарлариону, — ответил я. — Не боишься? — Нет, — покачал он головой. — Ты смелый человек, Хо-Хак. Я не мог не признать, что он, связанный, находящийся полностью в моей власти, держится спокойно и уверенно. Он посмотрел мне в лицо. — Дело не в том, что я смелый, — ответил он. — Скорее я просто знаю, что ты не бросишь меня тарлариону. — Откуда, интересно, ты можешь это знать? — Человек, способный с помощью одной лишь женщины драться против целой сотни воинов, не может так поступить, — ответил он. — Я продам вас всех в Порт-Kape! — зарычал я. — Всех до единого! — Может быть, — сказал Хо-Хак. — Хотя я так не думаю. — Я одержал эту победу не ради тебя или твоих людей, — сказал я. — Наоборот, именно вам я хочу отомстить за то, что вы сделали меня рабом! Хочу, чтобы вы побыли в моей шкуре, а я еще получу кучу денег, доставив такой груз в Порт-Кар. — Надеюсь, все это не так, — возразил Хо-Хак. — Он сделал все это ради Зекиуса, — сказала Телима. — Но ведь Зекиус был убит на острове, — удивился Хо-Хак. — Зекиус принес ему ренсовую лепешку, когда он стоял у позорного столба. Хо-Хак взглянул на меня: в глазах у него сверкнули слезы. — Я благодарен тебе, воин, — сказал он. Я не мог понять этой его реакции. — Уберите его отсюда! — приказал я Турноку и Клинтусу, и те, подхватив Хо-Хака под руки, уволокли его с глаз долой, оставив где-то на второй галере среди остальных связанных пленников. Я был зол. Хо-Хак не попросил у меня пощады. Не стал унижаться. Показал себя в десять раз более достойным человеком, чем я. Я ненавидел ренсоводов, ненавидел этих прикованных к скамьям рабов, ненавидел всех людей, за исключением, пожалуй, этих двоих, что я освободил. Хо-Хак, рожденный и выросший в рабстве, уродливый экзотик, выращенный на потеху окружающим, десятки лет просидевший прикованным к веслу в темном, зловонном гребном трюме какого-нибудь грузового судна из Порт-Кара, показал себя сейчас передо мной в десять раз более достойным мужчиной, чем я. Я ненавидел его и всех ренсоводов, вместе взятых. Я посмотрел на сидящих лицом ко мне рабов. Любой из них, в тяжелых кандалах, избитый и едва ли не умирающий от голода, казался мне менее ничтожным, чем я сам. Я больше недостоин двух женщин, что я знал и любил: Талены, некогда по глупости снизошедшей до того, чтобы стать свободной спутницей человека, оказавшегося в минуту испытания подлым трусом, и Беллы, Элизабет Кардуэл, урожденной жительницы Земли, по ошибке и собственному заблуждению подарившей свою любовь тому, кто недостоин даже ее презрения. Не могу я больше рассчитывать и на уважение своего отца, Мэтью Кэбота, главы городской администрации Ко-ро-ба, и моего учителя и наставника Тэрла Старшего, и моего маленького верного друга Торма из касты писцов. Я никогда больше не смогу посмотреть в лицо ни Крону из Тарны, ни Андреасу с Тора, ни Камчаку из племени тачаков, ни Ремиусу с Хо-Сорлом из Ара, — никому из тех, кого я знал. Все они теперь должны испытывать ко мне только презрение. Я с ненавистью посмотрел на Телиму. — Что ты собираешься с нами сделать, мой убар? — спросила девушка. Она что, решила насмехаться надо мной? — Ты преподнесла мне хороший урок, показав, что я ничем не отличаюсь от тех, из Порт-Кара, — сказал я. — Тогда ты, мой убар, наверное, сделал неправильные выводы из этого урока, — заметила она. — Замолчи! — прикрикнул я на нее. Она уронила голову. — Если кто-то здесь и есть из Порт-Кара, — пробормотала она, — то это я, Телима. Доведенный до бешенства ее насмешками, я подскочил к ней и ударил по лицу тыльной стороной ладони. Голова девушки дернулась в сторону. Я сгорал от стыда, но не подал вида и как можно спокойнее снова устроился в кресле. У нее на губах показались капли крови. — Только Телима, — едва слышно повторила она. — Молчать! — закричал я. Она подняла на меня глаза. — Телима сделает все, как пожелает ее убар, — ответила она. Я посмотрел на Турнока с Клинтусом. — Я иду в Порт-Кар, — объявил я. Турнок скрестил руки на груди и низко склонил голову. Клинтус тем же жестом выразил свое согласие. — Вы — свободные люди, — продолжал я. — Вам нет необходимости сопровождать меня. — Я пойду за тобой даже на край света, — прогудел своим низким голосом Турнок. — Я тоже, — присоединился к нему Клинтус. Я окинул их взглядом, таких непохожих друг на друга: Турнок — голубоглазый широкоплечий гигант с руками, как весла грузовой галеры, и Клинтус — сероглазый, значительно более хрупкого телосложения человек; однако он был первым загребным и, значит, обладал недюжинной силой, вероятно, несравненно большей, нежели можно было предположить по его комплекции. — Сделайте плот, — сказал я, — достаточно большой, чтобы мог выдержать несколько человек, соберите на него еду, питье и все то ценное, что мы найдем здесь и решим взять с собой. Они тут же принялись за работу. Оставшись один в кресле кормчего, я уронил голову на ладони. Я был убаром здесь, полноправным и единовластным, но трон этот казался мне слишком жестким. Я бы с удовольствием отдал его за заблуждения к иллюзии, мечты Тэрла Кэбота, так бесчеловечно развеянные.
Когда я отнял руки от лица, я уже чувствовал себя сильным и жестоким. Я был один, но руки мои оставались крепки и еще могли держать верный горианский клинок. Здесь, в этой крохотной, затерявшейся среди серых болот стране, состоящей из нескольких кораблей, я был убаром и безраздельным правителем. Я знал теперь, что представляет собой человек; я понял это по самому себе. И увидел, каким глупцом был все это время, храня верность надуманным моральным принципам и идеалам. Что может возвыситься над силой стального клинка? Разве честь — не притворство, а верность и храбрость — не обман, не иллюзия для того, кто не знает, насколько эфемерны, непрочны эти пустые понятия, которыми забивают головы глупцам? Разве не мудр тот, кто, тщательно выследив добычу, выждав нужный момент, способен взять все, что захочет? Да и плоды поступков мудрого человека не столь призрачны, как красивые, но пустые слова — приманка для доверчивых идиотов. В мире есть только золото, власть, стальной клинок и тела красивых женщин. Все остальное — чепуха, иллюзия. Тот, кто понял это, — сильный человек. Я был одним из тех, кто достоин занять свое место в Порт-Каре. — Плот готов, — доложил Турнок, вытирая ладонью блестевшее oт пота лицо. — Мы нашли на галерах пищу и воду, кое-какое оружие и золото, — добавил Клинтус. — Хорошо, — сказал я. — Здесь много ренсовой бумаги, — заметил Турнок. — Мы тоже возьмем ее с собой? — Нет, — ответил я, — ренсовая бумага мне не нужна. — А как быть с рабами? — продолжал уточнять Турнок. Я посмотрел на носовую балку первой галеры, к которой стояла привязанной гибкая темноволосая красавица, так издевательски-настойчиво соблазнявшая меня своими бесконечно длинными ногами. Затем я перевел взгляд на носовую палубу второй галеры, украшенную связанной сероглазой блондинкой, а потом и на третью, где виднелась смуглая черноволосая девушка, та, которую впервые я увидел с рыболовной сетью на плече. Как изумительно, с какой страстью извивались они передо мной, привязанным к позорному столбу, с каким презрением плевали они мне в лицо среди всеобщего веселья и ликования. Посмотрим, столь же ли самозабвенно они будут отплясывать, скованные рабскими кандалами. Я рассмеялся. Клинтус и Турнок ждали моей команды. — Приведите девчонок, привязанных к носу второй и третьей галер, — распорядился я. На лице Турнока появилась кривая ухмылка. — Да, они настоящие красавицы, — заметил он со знанием дела. Они оба удалились, а я направился по проходу между скамьями гребцов к носовой палубе первой галеры. Девушка, привязанная к носовой балке, стояла, обращенная лицом вперед, и не смогла меня увидеть. — Кто здесь? — спросила она. Я не ответил. — Пожалуйста, — взмолилась она, — скажите, кто здесь? — Замолчи, рабыня, — бросил я ей недовольным тоном. У нее вырвался легкий горестный стон. Острием меча я разрубил путы, стягивающие ее ноги, затем перерезал петлю, наброшенную ей на шею, и, вложив меч в ножны, немного ослабил веревки у нее на запястьях, все еще оставляя ее руки связанными за спиной, вокруг балки. Когда она уже могла стоять на затекших от неподвижности ногах, я резким рывком развернул ее лицом к себе. Увидев мою черную, распухшую губу, мои глаза, она тут же узнала меня и беспомощно закричала. Я усмехнулся и, схватив ее за шею, с силой прижал ее губы к своим. Никогда еще мне не приходилось видеть, чтобы женщину переполнял такой ужас, а ее опущенные плечи выглядели столь жалко, что я рассмеялся. Затем демонстративно вытащил из ножен меч и концом лезвия коснулся ее подбородка, поднимая ей голову. Когда я стоял у позорного столба, она с таким же презрением подняла мне голову, чтобы лучше рассмотреть мои черты. — Ты красива, не так ли? — спросил я. В ее обращенных ко мне глазах застыл ужас. Я опустил острие меча и поднес его к горлу девушки. Она судорожно отвернулась и закрыла глаза. Какое-то мгновение я помедлил, давая ей почувствовать, как лезвие меча натягивает нежную кожу у нее на горле, и затем разрубил веревки, стягивающие ее заведенные вокруг носовой балки руки. Она бессильно опустилась на пол. Не сводя с меня наполненного безумным страхом взгляда, она отчаянно пыталась подняться на затекшие, отказывающиеся служить ей ноги. Лезвием меча я указал ей на дощатый пол палубы, приказывая встать на колени. Она затрясла головой и, согнувшись, пошатываясь на нетвердых ногах, подбежала к поручню у борта галеры и перегнулась через него. Огромный тарларион, увидев упавшую на воду тень человека, тут, же взметнул над поверхностью болота свою усеянную чудовищными зубами пасть и, с хрустом сжав мощные челюсти, снова тяжело погрузился под воду. Рядом показались еще два-три его хищных собрата. Девушка невольно отшатнулась от поручней и, откинув голову назад, разразилась диким криком. Затем снова обернулась ко мне. Лезвие моего меча неумолимо указывало на дощатый пол палубы у моих ног. — Пожалуйста! — выдавила она из себя сквозь слезы. Лезвие меча не шелохнулось. Она, шатаясь, подошла и тяжело опустилась передо мной на колени, протянув ко мне скрещенные в запястьях руки. Я не стал сразу связывать ее, а медленно обошел вокруг, окидывая хозяйским глазом эту доставшуюся мне добычу. Она уже не казалась мне столь красивой и желанной, как прежде. Наконец, натешившись созерцанием ее смиренного вида, я поднял с палубы обрывки веревки и связал ей руки. Она подняла голову и с мольбой в глазах принялась заискивающе вглядываться мне в лицо. Я плюнул ей в лицо, и она низко опустила голову, вздрагивая всем телом от сотрясавших ее рыданий. Затем повернулся и направился вдоль скамей для гребцов к лестнице, ведущей на кормовую палубу. Девушка, понурив голову, шла, за мной. Обернувшись, я увидел, как она тыльной стороной ладони вытирает с лица мой плевок. Подойдя к лестнице, она встала рядом с ней, низко склонив голову. Я поднялся по ступеням на кормовую палубу и устроился в кресле кормчего — на этом троне, возвышающемся над моими владениями. Высокая сероглазая блондинка и смуглокожая черноволосая девушка, та, что ходила с рыболовной сетью на плече, уже стояли на коленях на дощатом настиле палубы, у подножия ведущих к моему креслу ступеней. Девушка, которую я привел, также опустилась на колени. Кивнув на блондинку и смуглокожую, я посмотрел на Клинтуса и Турнока. — Нравятся? — спросил я. — Красавицы! — воскликнул Турнок. — Просто красавицы! Девушки невольно вздрогнули. — Да, — согласился Клинтус. — Хотя они обычные ренсоводки, за них можно будет получить неплохие деньги. — Пожалуйста! — взмолилась блондинка. Я посмотрел на Клинтуса и Турнока. — Они ваши, — сказал я им. — Вот это да! — воскликнул Турнок и поднял с полу обрывок веревки. — Руки! — рявкнул он, обращаясь к высокой сероглазой блондинке, которая тут же, еще ниже наклонив голову, испуганно протянула ему скрещенные в запястьях руки. Через мгновение каким-то сложным крестьянским узлом Турнок связал их вместе. Клинтус, легко наклонившись, также поднял кусок веревки и спокойно взглянул на смуглокожую девушку, ответившую ему полным ненависти взглядом. — Руки! — не повышая голоса, приказал он. Девушка нехотя, с угрюмым выражением лица протянула к нему скрещенные запястья и тут же с удивлением взглянула ему в лицо, почувствовав неожиданную силу, скрытую в его худых руках. Я усмехнулся; Клинтусу, думаю, не составит большого труда справиться с этой, пусть даже выросшей среди ренсоводов, девчонкой. — Как хозяева собираются поступить с нами? — робко спросила стоящая поодаль гибкая темноволосая девушка. — Вы будете выставлены на продажу на невольничьем рынке в Порт-Каре, — ответил я. — Нет, только не это! — воскликнула она. Сероглазая блондинка невольно вскрикнула, а смуглокожая брюнетка, рыдая, уронила голову на палубу. — Плот готов? — обратился я к Турноку. — Готов, — прогудел гигант. — Мы привязали его к тростниковой лодке, прямо под этой галерой, — добавил Клинтус. Из подлокотника кресла я взял моток веревки и завязал конец ее на шее гибкой темноволосой девушки. — Как тебя зовут? — спросил я у нее. — Мидис, если хозяин не против, — ответила она. — Не против. Мне будет приятно называть тебя этим именем, — ответил я. Турнок взял у меня из рук тот же моток веревки и, не разрезая его, сделал на веревке петлю, набросил ее на шею сероглазой блондинки и протянул моток Клинтусу, знаком указавшему смуглой девушке занять свое место в этом небольшом караване. — Как твое имя? — спросил Турнок у высокой сероглазой девушки. — Тура, — ответила она, — если хозяин не против. — Тура! — воскликнул он, хлопая руками себя по коленям. — Вот это да! А я — Турнок! Подобное совпадение, казалось, не слишком польстило девушке. — Я крестьянин, — с гордостью сообщил ей Турнок. В глазах девушки мелькнуло скореепрезрение, нежели уважение. — Всего лишь крестьянин? — прошептала она. — Крестьянин, — загрохотал Турнок над притихшим болотом, — это тот бык, на чьей спине покоится Домашний Камень всего Гора! — Но ведь я — ренсоводка! — простонала девушка. Ренсоводы считали себя более высокой кастой, чем простые крестьяне. — Чепуха! — прогудел Турнок. — Сейчас ты всего лишь рабыня. Девушка, уткнув лицо в связанные руки, горько разрыдалась. Клинтус, к тому времени уже закрепивший петлю на шее смуглокожей девушки, бросил моток оставшейся веревки на палубу. — А как твое имя? — спросил он у нее. — Ула, — ответила девушка, робко поднимая на него глаза, — если хозяин не против. — Не против, — кивнул Клинтус. — Мне безразлично, как тебя называть. Девушка низко опустила голову. Я обернулся к женщине с ребенком, руки которым я развязал еще раньше, и знаком приказал им отойти в сторону. Телима, стоящая у ступеней на нижней палубе, связанная по рукам и ногам, подняла голову. — Насколько я помню, — сказала она, — ты собирался взять всех нас в Порт-Кар, чтобы там выставить на продажу. — Замолчи, — сказал я ей. — В противном случае, — продолжала она, — я предполагаю, что ты хочешь затопить галеры на болотах, чтобы мы пошли на корм тарларионам. Во мне опять начало закипать раздражение. Она смеялась надо мной! — Именно такое решение должно было прийти в голову человеку из Порт-Кара, — сказала она. — Заткнись! — приказал я. — Слушаюсь, мой убар, — отозвалась она. Я снова повернулся к женщине с ребенком. — Когда мы уйдем, — сказал я, — освободи всех этих людей. Передай Хо-Хаку, что я забрал с собой нескольких его женщин. Думаю, это не слишком большая плата за все, что мне пришлось пережить. — Убар, — напомнила мне Телима, — не должен ни держать ответ перед кем бы то ни было, ни давать каких-либо разъяснений. Я схватил ее за грудки и поднял над палубой так, что ее лицо оказалось вровень с моим. Она не казалась особенно испуганной. — Ты уже сбросил меня с лестницы, — сказала она. — Теперь, наверное, снова зашвырнешь куда-нибудь? — Говорят, язык у ренсоводки длиннее самой дельты Воска, — заметил Клинтус. — Так и есть, — ответила Телима. Я снова опустил ее на колени и повернулся к женщине с ребенком. — Этих рабов, прикованных к скамьям, я тоже собираюсь освободить. — Они опасные люди, — со страхом глядя на них, покачала головой женщина. — Все люди опасны, — ответил я и, подойдя к одному из сидящих на скамье рабов, протянул ему ключ. — Когда мы отойдем от галер, но не раньше того, снимешь кандалы с себя и со всех остальных, — сказал я. Тот держал в руке ключ, не веря своим глазам. — Да, — наконец ответил он. Рабы с таким же недоумением смотрели на меня. — Ренсоводы, — продолжал я, — несомненно, помогут вам выжить на болотах, если, конечно, вы захотите остаться. Если же нет, они помогут вам уплыть подальше от Порт-Кара. Никто из рабов не проронил ни звука. Я собрался уходить. — Убар мой, — раздалось у меня за спиной. Я обернулся к Телиме. — Я твоя рабыня? — спросила она. — Я тебе еще на острове сказал, что нет, — ответил я. — Тогда почему ты меня не развяжешь? — поинтересовалась она. Чертыхаясь про себя, я подошел к ней и лезвием меча перерубил все связывающие ее веревки. Она встала на ноги в этой своей безбожно короткой ренсоводческой тунике и потянулась. Когда она так делала, это сводило меня с ума. Затем она сладко зевнула и, встряхнув головой, принялась растирать затекшие запястья. — Мне, конечно, трудно судить, — заметила она, — но, думаю, мужчина нашел бы Мидис довольно соблазнительной девушкой. Мидис со связанными руками, с накинутой на шею веревочной петлей, возглавляющая наш небольшой невольничий караван, подняла голову. — Но разве Телима, — продолжала моя бывшая хозяйка, — менее привлекательна, чем Мидис? Мидис, к моему удивлению, возмущенно фыркнула и негодующе взглянула на Телиму. Я думаю, она считала себя первой красавицей на ренсовом острове. — Я стояла на носу первой галеры, — заметила она Телиме. — Если бы меня захватили в плен, — возразила Телима, — это место, несомненно, было бы моим. — Вот еще! — снова фыркнула Мидис. — Просто я не позволила этим увальням поймать себя в сети, как какую-нибудь маленькую дурочку, — продолжала Телима. Мидис от негодования лишилась дара речи. — Когда я тебя обнаружил, — напомнил я Телиме, — ты лежала на земле, лицом вниз, связанная по рукам и ногам. Мидис сердито хохотнула. — И тем не менее, — продолжала свои убеждения Телима, — я несомненно во всех отношениях лучше, чем Мидис. Мидис, вне себя от злости, затрясла у нее перед лицом связанными руками. — Вот! — закричала она. — Смотри! Он именно Мидис выбрал своей рабыней! Мидис, а не Телиму! Это лучше всего говорит о том, кто из нас самая красивая! Телима ответила ей взглядом, полным ненависти. — Ты слишком толстая, — заметил я Телиме. Мидис радостно рассмеялась. — Когда я была твоей хозяйкой, — напомнила Телима, — ты не считал меня слишком толстой. — Тогда у меня хватало других забот, — ответил я. — Зато теперь это сразу бросается в глаза. Мидис снова залилась счастливым смехом. — Я уже давным-давно научилась никогда не верить тому, что говорят мужчины, — надменным тоном произнесла Телима. — Вот трепло, — усмехнулся Клинтус. — Язык длиннее самой дельты Воска. Телима уже прохаживалась между тремя связанными вместе девушками. — Да, — словно сама себе заметила она, — неплохой улов. Она остановилась напротив Мидис, возглавлявшей невольничий караван. Та пренебрежительно выпрямила спину и гордо откинула голову, с демонстративной снисходительностью позволяя сопернице получше рассмотреть себя. И вдруг Телима, к ужасу Мидис, звучно похлопала ее по ягодицам. — Нет, слишком костлява, — вынесла наконец Телима свое суждение. — Хозяин! — обиженным тоном обратилась ко мне Мидис. — Ну-ка, открой рот, рабыня! — распорядилась Телима. Мидис, со слезами на глазах, послушно открыла рот, и Телима с нарочитой тщательностью заглянула в него, небрежно поворачивая голову девушки то так, то этак. — Хозяин! — снова жалобно простонала Мидис. — Рабыня, — поставил я ее в известность, — обязана терпеливо сносить любое оскорбление, которое пожелает нанести ей свободный человек. Телима отступила на шаг назад, чтобы ей лучше было рассмотреть бывшую подругу. — Да, Мидис, — подвела она наконец итог своим тщательным исследованиям. — Все указывает на то, что из тебя получится хорошая рабыня. Мидис рыдала, утирая глаза связывающими ей руки веревками. — Ну хватит, — сказал я. — Нам пора. Клинтус и Турнок уже погрузили на плот все необходимое и, среди оружия, мой шлем, щит, лук и стрелы. — Подождите, — сказала Телима. Она, к моему изумлению, сбросила с себя тунику и заняла место позади Улы, третьей девушки в нашей невольничьей связке. — Я буду вашей четвертой рабыней, — сказала она. — Нет, — ответил я, — не будешь. Она кинула на меня раздраженный взгляд. — Ведь вы направляетесь в Порт-Кар, не так ли? — спросила она. — Так, — ответил я. — Самое интересное, — сказала она, — что я тоже еду в Порт-Кар. — С нами — нет, — сказал я. — Добавь меня к вашим невольницам, — попросила она. — Я буду вашей четвертой рабыней. — Ты не рабыня, — ответил я. Ее глаза снова заблестели от гнева. — Очень хорошо, — сказала она и, подойдя ко мне, опустилась передо мной на колени, низко склонив голову и протянув мне скрещенные за спиной в запястьях руки. Во мне снова поднялась волна раздражения. — Ты — дура! — бросил я ей. Она взглянула на меня и рассмеялась. — Ты можешь просто оставить меня там, если пожелаешь, — сказала она. — Я не хочу делать из тебя рабыню, — ответил я. — Это не в моих принципах. — Вот как? Я думала, ты больше не придерживаешься никаких принципов. — Нет, я, наверное, просто убью тебя! — процедил я сквозь зубы. — Человек из Порт-Кара уже давно бы так и сделал, — сказала она. — Или действительно возьму тебя с собой и покажу, что значит рабский ошейник! — Ну, или так! — согласилась она. — Я не хочу тебя! — сказал я. — Тогда убей меня, — предложила она. Я схватил ее за плечи и поднял над палубой. — Я возьму тебя с собой, — многообещающе произнес я, — и сломлю твой дух! — Думаю, если захочешь, тебе это удастся, — ответила она. Я отшвырнул ее в сторону. Она поднялась на ноги, размазывая слезы по щекам. — Я буду вашей четвертой девушкой, — прошептала она. — В связку! — не сдержавшись, рявкнул я. — Рабыня! — Да, хозяин, — пробормотала она. Она стояла, замыкая невольничью шеренгу, с гордо поднятой головой, расправив плечи, нисколько не стесняясь собственной наготы и обращенных на нее взглядов. Я посмотрел на свою бывшую хозяйку, замыкавшую теперь цепь наших рабов. Я не испытывал неудовольствия от обладания ею; мне хотелось отплатить ей тем, на что в свое время обрекла она меня. Месть сладка, но я не стремился сделать ее своей рабыней; она сама по какой-то не поддающейся осмыслению причине добивалась этого. Вся моя утихшая было прежняя ненависть к ней начала разгораться с новой силой; на память приходила ее несправедливость по отношению ко мне и те унижения, которым она меня подвергала. Теперь я жалел только о том, что с первых же минут, едва мы поднялись на борт корабля, я не связал ее, не избил как следует и сам не объявил ее ничтожной рабыней, не позволив ей добиваться этого самой. Ее же, казалось, нисколько не тревожило то, прямо скажем, бедственное положение, в котором она оказалась, на которое она сама так настойчиво обрекала себя. — Почему ты не оставишь ее здесь? — требовательным тоном поинтересовалась Мидис. — Замолчи, рабыня, — бросила ей Телима. — Ты тоже рабыня! — закричала Мидис. Она повернулась ко мне; в глазах ее стояли слезы ярости и негодования. — Оставь ее здесь, — взмолилась она. — Я… я буду служить тебе лучше, чем она. Турнок коротко хохотнул. Сероглазая блондинка Тура и смуглокожая Ула открыли рты от изумления. — Ну, это мы еще посмотрим, — заметила Телима. — Зачем она тебе нужна? — со слезами в голосе допытывалась у меня Мидис. — Как зачем? Ты что, совсем глупая? — притворно удивилась Телима. — Разве не знаешь? — Я буду, — захлебываясь от гнева, воскликнула Мидис, — буду служить ему лучше, чем какая-либо другая! — Посмотрим, — пожала плечами Телима. — Нам все равно понадобится кто-то, чтобы готовить, убирать и быть на побегушках, — заметил Клинтус. Телима наградила его ненавидящим взглядом. — Верно, — согласился я. — Телима, — сказала моя бывшая хозяйка, — не какая-нибудь прислуживающая рабыня. — Правильно, — согласился я, — она будет рабыней-посудомойкой. Она презрительно фыркнула. — Я бы даже сказал, — хохотнув, заметил Турнок, — она будет рабыней не только для мытья посуды, но и для мытья полов! Он расхохотался, и стало заметно, что в верхнем ряду у него не хватает переднего зуба. Я поднял голову Телиме и посмотрел в лицо. — Верно, — сказал я. — Ты будешь и посудомойкой, и уборщицей. — Как пожелает хозяин, — улыбнувшись, ответила она. — Вот и хорошо, — кивнул я. — А называть тебя я буду хорошенькой рабыней. Вопреки моим ожиданиям, это ее, по-видимому, не слишком огорчило. — Красивая рабыня, пожалуй, больше бы соответствовало истине, — заметила она. — Ты, Телима, странная женщина. Она пожала плечами. — Ты, вероятно, полагаешь, что твоя жизнь со мной будет легкой и приятной? — поинтересовался я. Она смело посмотрела мне в глаза. — Нет, — покачала она головой, — я так не считаю, — Я думал, ты никогда больше не пожелаешь оказаться в Порт-Каре, — заметил я. — Я бы пошла за тобой даже в Порт-Кар, — сказала она. Этому я не поверил. — И напрасно, — сказал я. — Тебе следует опасаться меня. Она посмотрела на меня, но особого страха в ее глазах я не заметил. — Я порткарец, — сказал я. — А разве мы не оба из Порт-Кара? — не сводя с меня глаз, спросила она. Я вспомнил ее жестокость и унижения, которым она меня подвергала. — Да, — согласился я, — пожалуй, так и есть. — Ну что ж, хозяин, — сказала она, — значит, едем в наш город!
Глава девятая. ПОРТ-КАР
Сидя в пага-таверне в Порт-Каре, я наблюдал за девушкой, под щелканье бича исполнявшей на небольшой квадратной арене между столами какой-то замысловатый танец. — Ваша пага, — обратилась ко мне обслуживавшая мой стол нагая рабыня, ставя передо мной объемистую кружку. — Подогретая, как вы проcили. Она опустилась на колени позади низкого столика, за которым я сидел, по горианскому обычаю скрестив ноги. В два глотка осушив кружку, я снова протянул ее рабыне, даже не взглянув в ее сторону. — Еще, — сказал я. — Да, хозяин, — ответила она, тут же поднимаясь на ноги и унося мою кружку. Пагу я любил пить теплой; от нее быстрее начинает разливаться по телу приятная истома. Девушка на арене исполняла танец плетей. На ней была полупрозрачная накидка, подпоясанная тонкой цепочкой, с которой свисали мелкие, разменом с бусины, металлические шарики, перемежающиеся драгоценными камнями. Такие же шарики, издающие при каждом движении девушки своеобразный мелодичный звон, украшали ее ошейник и ножные и ручные браслеты. Квадратную арену освещали свисающие прямо над ней с потолка корабельные фонари, привнося в таверну неповторимую атмосферу портовой набережной, на которой она располагалась. Танец девушки сопровождался щелканьем бича и артистичными криками, искусно отражающими мучительную боль, испытываемую получающей удары рабыней. Танцовщицы Порт-Кара не зря считаются лучшими на всем Горе. За ними специально приезжают и скупают практически для всех городов планеты, предлагая за них колоссальные деньги. Но они действительно стоят того — рабыни до мозга костей, воспитанные в неволе, привыкшие и нашедшие в ней своеобразное жестокое удовольствие; они красивы и обаятельны, хитры и опасны, чувственны и соблазнительны. Чертовски соблазнительны! — Ваша пага, хозяин, — сказала обслуживавшая меня рабыня. Не удостоив ее взглядом, я взял из ее руки кружку. — Уходи, — приказал я ей. — Да, хозяин, — ответила она, пятясь назад и оставляя после себя лишь легкий звон цепей. Я снова отхлебнул пагу. Итак, я был в Порт-Каре. Четыре дня назад, поздно вечером, проведя больше двух cyток на болотах, мы, наконец, достигли каналов города. Мы вышли к одному из тех каналов, что подходят к самой дельте Воска. Канал был перегорожен крепкими металлическими воротами, запирающимися на массивные деревянные брусья, и тщательно охранялся. Телима испуганно смотрела на ворота, нижняя часть которых уходила глубоко под воду. — Когда я убегала отсюда, — сказала она, — здесь таких ворот не было. — А сейчас ты бы смогла убежать? — спросил я. — Нет, покачала она головой, — не смогла бы. Ворота за нашей спиной наглухо закрылись. Девушки, наши рабыни, направляя шестами наш плот по каналу, потихоньку плакали у нас за спиной. Когда мы проходили под окнами протянувшихся вдоль каналов домов, из них то и дело высовывались люди и, окинув взглядом цаших рабынь, выкликали свою цену. Ничего удивительного в этом я не видел. Девушки действительно были красивы и правили шестами с той легкостью и изяществом, что доступны, пожалуй, только выросшим на болотах ренсоводам. Нам оставалось только поздравить себя с такими пленницами. Мидис, Тура, Ула, Телима. Мы уже не держали их привязанными друг к другу за горло, но по нескольку петель веревки на шее у каждой из них оставили, что должно было символизировать рабский ошейник. Помимо этого, при входе в город мы не старались как-то ограничить свободу наших пленниц, за исключением того, что привязали их одну к другой за правые лодыжки. Телима уже получила клеймо несколько лет назад, Мидис, Туре и Уле еще предстояло через это пройти. Я продолжал наблюдать за танцовщицей. Пожалуй, мы уже завтра могли бы их клеймить и надеть на них ошейники. Вдруг дверь таверны с шумом распахнулась и внутрь зала вломились человек двадцать-тридцать матросов, из которых больше всех буйствовал бородатый, широкоплечий, с изуродованным ухом и злобным взглядом прищуренных, глубоко сидящих глаз парень. — Паги! Паги! — загалдели они, переворачивая попадающиеся им на пути столы, сбрасывая на пол все, что на них находилось, отшвыривая сидевших за ними посетителей и затем составляя эти же столы вместе и устраиваясь за ними. Обслуживающие рабыни тут же побежали к ним с кувшинами. — Это Сурбус, — донеслись до меня брошенные кем-то вполголоса слова. Бородатый парень со злобным взглядом прищуренных глаз, ведущий себя как лидер среди пришедших с ним, схватил за руку подошедшую обслуживающую рабыню и толкнул ее в одну из ниш у себя за спиной. Мне показалось, что это та же девчонка, что обслуживала мой столик, хотя я не был в этом уверен. К матросам подбежала вторая девушка с кувшином паги на плече. Парень вырвал у нее из рук кувшин и едва ли не половину его тут же влил себе в глотку, а девушку толкнул вслед первой, к нишам в стене зала. Рабыня, исполнявшая танец плетей, перестала танцевать и, испуганно прижав ладони к лицу, опустилась на пол. Кто-то из пришедших вместе с Сурбусом, насколько позволяла ему длина рук, обхватил нескольких обслуживающих рабынь вместе с принесенными ими кувшинами и потянул свою добычу к нишам. Большинство его приятелей, однако, остались за столами, барабаня по ним кулаками и громогласно требуя себе выпивки. Я уже слышал о Сурбусе. Он был хорошо известен среди занимающихся пиратством капитанов Порт-Кара, этого бедствия блистательной Тассы, Я отхлебнул обжигающей горло паги. Да, этот парень был пиратом, работорговцем, грабителем и убийцей, человеком жестоким и бесчестным, негодяем без стыда и совести, достойным представителем своего города. Я не испытывал к нему ничего, кроме отвращения. И тут мне пришло в голову, что я ничем от него не отличаюсь. Мне вспомнилось мое собственное ничтожество, трусость и подлость. Я тоже был человеком из Порт-Кара. Я узнал, что под личиной благородства в каждом человеке скрывается сердце слина и тарлариона, что под маской высоких идей и моральных устоев таятся когти и зубы хищника, готовые в любой момент ухватить добычу. Мне стали понятны алчность и себялюбие жителей Порт-Кара. Они, по крайней мере, не пытаются выдать себя за кого-то другого. Да в Порт-Каре, если разобраться, больше честности и благородства, чем во всех остальных городах, вместе взятых. Это единственный город, жители которого не таят сердца хищника под шкурой боска, не унижаются до ханжества и лицемерия. Они познали суровую и мрачную правду жизни, открывшую им, что в мире существует только золото и власть, тела женщин и сталь клинка. Они привыкли считаться только со своими собственными интересами, ведут себя с тем эгоизмом и жестокостью, какие диктуют им склонности их характера, не искореженного надуманными моральными нормами и ограничениями. Они берут то, что могут взять, поступают так, как им хочется. Теперь это и мой город; я принадлежу ему душой и телом, я достоин его — человек, потерявший свое лицо, предпочтившии позорное рабство свободе умереть с честью. Я снова отхлебнул паги. За спиной у меня послышался испуганный крик, и из ниши, куда ее втолкнул Сурбус, вынырнула девушка, размазывая по лицу текущую из носа кровь, и, не разбирая дороги, бросилась в зал. Нетвердо держащийся на ногах Сурбус поспешил за ней. — Помогите! Спасите меня! — обращалась девушка к каждому, кто встречался ей на пути, но посетители лишь отвечали ей довольными ухмылками, а некоторые даже пытались ее поймать. Она подбежала к моему столу и упала передо мной на колени. Это была та самая, что подносила мне пагу. — Пожалуйста, — пробормотала она сквозь сотрясающие ее рыдания, — защитите меня, — и она протянула ко мне свои скованные цепями руки. — Нет, — покачал я головой. Сурбус уже был рядом с ней; он запустил руку в волосы девушки и рванул ее к себе. Затем посмотрел на меня хмурым ожидающим взглядом. Я спокойно отпил паги; все это меня не касалось. В глазах девушки, обращенных ко мне, блеснули слезы. Новый рывок Сурбуса поставил ее на ноги, а следующий отшвырнул назад, к нише в стене. Присутствующие рассмеялись. Я продолжал прихлебывать пагу. — Ты правильно поступил, что не вмешался, — заметил мне сидящий вблизи небритый мужчина. — Это Сурбус. — Один из лучших меченосцев Порт-Кара, — добавил его сосед. — Вот как? — ответил я. Порт-Кар — отвратительный, собравший в себе все пороки населяющих его людей город, бич блистательной Тассы или, как его еще называли, Тарн Моря, — представлял собой бессистемную массу строений, каждое из которых скорее напоминало крепость, отделенную от соседней одним из сотен пересекающих город во всех направлениях каналов. Стены домов также показались бы стороннему наблюдателю необычными: те из них, что выходили на дельту реки или Тамберский пролив, составляли наружную часть крепости, окон не имели, и их совершенно гладкую поверхность нарушали лишь проделанные в самой верхней части, под крышей, узкие бойницы. Каналы, выходившие к реке или проливу, за последние годы были оснащены тяжелыми металлическими воротами. Башни, столь часто встречающиеся в каждом северном городе, в Порт-Каре практически полностью отсутствуют. Другой его особенностью является то, что это единственный из известных мне на Горе городов, выстроенный не свободными гражданами, а рабами. И это несмотря на то, что возведение стен родного города, по горианским понятиям, традиционно рассматривалось как одна из привилегий людей свободных. В политическом аспекте Порт-Кар представлял собой доведенную до полного хаоса систему отношений между несколькими конфликтующими убарами, каждый из которых имел своих сторонников и стремился всеми возможными способами упрочить и расширить сферы своего влияния. Номинально в подчинении убаров — а фактически в значительной степени независимо от них, — действовала олигархия крупных торговцев, или капитанов, как они себя называли, которые на заседаниях своего высшего органа правления — Совета капитанов — решали все важнейшие вопросы городской жизни и, в первую очередь, вопросы, связанные с флотом. Самос, наиболее крупный работорговец, являвшийся, насколько мне известно, доверенным лицом Царствующих Жрецов, также входил в состав городского Совета. Прежде я намеревался наладить с ним контакт; теперь от этого, конечно, мне следовало отказаться. Существовала в Порт-Каре — единственном из городов Гора — и каста воров, наводившая ужас на не способных постоять за себя жителей трущоб и окраин города. Члены касты распознавали друг друга по так называемой «воровской отметине», представлявшей собой крохотное, в форме трезубца, клеймо, выжигаемое ими на лице чуть ниже правого виска. При подобном положении дел могло показаться, что раздираемый противоречиями и политическими междоусобицами город представляет собой легкую добычу для каждого, кто пожелает напасть на него извне, однако все обстояло совершенно иначе, и при малейшей угрозе жители города мгновенно забывали о личных распрях и защищали город с остервенением загнанного в угол урта. К тому же невозможно было обеспечить проведение по заболоченным участкам долины реки Воска воинских соединений, достаточно крупных для длительной осады города. Сама дельта реки защищала Порт-Кар надежнее его стен. Ближайшие к Порт-Кару участки суши, за исключением, конечно, крохотных островков, разбросанных по болотам, располагались примерно в сотне пасангов к северу. Теоретически эти территории могли бы быть использованы в качестве стратегического плацдарма для переброски, накопления и последующего одновременного наступления воинских подразделений, но практически подобная задача едва ли могла бы считаться выполнимой: эти отрезанные друг от друга участки твердой земли, находящиеся в нескольких сотнях пасангов от ближайшего, за исключением, конечно, самого Порт-Кара, населенного пункта, стали бы объектом немедленного нападения объединенного флота Порт-Кара либо его воздушной эскадры — специально обученных для внезапного разгрома врага тарнсменов. Одного из командующих такой эскадрильей Ха-Кила, уроженца города Ар, я встречал еще в Тарии, в доме Сафрара, торговца. Сейчас под командованием Ха-Кила уже наверняка насчитывалось не менее тысячи готовых выступить в любой момент воинов. А сколько таких эскадрилий имеется в распоряжении Порт-Кара? Нет, попытки захватить город обречены на провал. Нападающим даже не удастся подойти к стенам города-крепости; они будут уничтожены еще на болотах. Я отхлебнул очередной глоток паги. Люди, ввалившиеся в таверну вместе с Сурбусом, продолжали бесчинствовать, но порядок мало-помалу восстановился, несмотря на два разбитых корабельных фонаря и груду перебитой посуды, осколки которой хрустели под ногами. Аккорды музыкантов в углу постепенно становились все более слаженными, а девушка на арене нашла в себе силы вернуться к прерванному танцу. Обслуживающие зал рабыни уже с меньшим страхом разносили кувшины с пагой. Доносящиеся откуда-то удары хлыста, сопровождающиеся женсними криками и смехом мужчин за столами, раздавались все реже. Интересно, теперь, когда каналы города перегорожены еще и воротами, рабам все равно удается убежать из Порт-Кара? Это было бы невероятно! Ближайшая земля, находящаяся в сотне пасангов к северу, голая и лишенная какой бы то ни было растительности, рассматривалась как один из аванпостов Порт-Кара и регулярно патрулировалась охотниками за рабами и специально обученными для этого слинами. Злобный, жестокий шестиногий слин с громадными, ничего не упускающими глазами, относящийся к классу млекопитающих, однако внешне напоминающий скорее громадную, покрытую шкурой ящерицу, безусловно являлся надежным, не знающим усталости охотником. Он без труда мог обнаружить по запаху след, оставленный несколько дней назад, и, будучи отпущен с поводка, безошибочно отыскивал жертву и разрывал ее на куски. Нет, шансов ускользнуть в северном направлении у раба нет никаких. Для них остается только дельта реки с ее бесконечными болотами, вызывающей беспредельную жажду духотой и подстерегающими на каждом шагу тарларионами. Да, нюх у охотничьего слина что надо; а если его специально натаскать на поимку беглых рабов — спасения от него не будет. Вообще все органы чувств развиты у этого зверя просто удивительно. Тачаки на юге, кстати, тоже используют слина для поимки рабов, ну и, конечно, для охраны своих стад. Я почувствовал, что постепенно начинаю пьянеть; мысли становились отрывочными, не связанными между собой. Море; ах да, я думал о море. Может ли Порт-Кар подвергнуться нападению с моря? Мысль ускользала; музыка, аккорды которой все громче барабанили у меня в голове, пульсировали в крови, не давала сосредоточиться. Мимо стола промелькнула обслуживающая рабыня. — Еще паги! — крикнул я, и бокал мой был тут же наполнен. Только Кос и Тирос располагали флотом, способным сравниться по мощи с флотилией Порт-Кара. Конечно, в море имелись и другие населенные острова, многочисленные, но мелкие, вытянувшиеся к северо-востоку от Коса в длинную, напоминающую ятаган цепь, начинающуюся в четырех сотнях пасангов от Порт-Кара. Острова, однако, были разделены между собой и держались крайне обособленно, что не позволяло их правительствам выработать не только единую политику, но даже принять общее сколько-нибудь важное решение. Да и суда, которыми они располагали, годились лишь для плавания в мелких прибрежных водах. Девушка на арене между столами исполняла уже танец пояса, некогда виденный мной в Аре, в доме Кернуса, работорговца. Только Кос и Тирос располагали флотом, достаточно мощным, чтобы сравниться с Порт-Каром, но обе стороны, включая Порт-Кар, традиционно воздерживались от крупномасштабных морских баталий, считая, что опасность развязывания их слишком велика, а результат непредсказуем. Обе стороны, включая Порт-Кар, устраивало постоянное, приносящее определенную выгоду и преимущества состояние легкой, не разжигаемой всерьез войны, боевые действия в которой, как правило, не мешали осуществлению определенных торговых сделок, нередко сопровождающихся контрабандными операциями. Налеты одной стороны на другую числом в несколько десятков кораблей велись регулярно, но более крупных акций с вовлечением в боевые действия, скажем, сотен судов ни объединенный Совет правительств обоих островов, ни Порт-Кар себе не позволяли уже более столетия. Нет, решил я, с моря Порт-Кар также неуязвим. И тут я рассмеялся, поскольку мне вдруг пришло в голову, каким образом Порт-Кар может быть захвачен. Однако теперь это был мой город, мой — и мне предстояло его защищать, а не разрушать. — Еще паги! — крикнул я. Тарнсмены, да-да, обычные наездники на тарнах могут с воздуха забросать, забить его потоком горящих стрел. Но для этого нападающих должны быть тысячи, десятки тысяч, а такой численностью летающей кавалерии не располагает даже Ар, даже сам славный город Ар. А без этого каким еще образом может быть захвачен Порт-Кар со своими нагроможденными как попало, прилепившимися друг к другу строениями, нет, настоящими крепостями, каждая из которых способна обороняться самостоятельно? Нет, Порт-Кар простоит еще не одну сотню лет. Но даже если он и будет каким-либо образом разрушен, жителям его, оставшимся в живых, достаточно лишь вернуться на кораблях на то же самое место и, согнав сюда рабов, возвести их руками новый город, дав ему название Порт-Кар. На Горе, подумалось мне, да и на всех остальных планетах, всегда будут существовать такие вот города, как Порт-Кар. А девчонка эта, танцовщица, весьма недурна. И очень соблазнительна. И вообще, женщины Порт-Кара самые красивые на всем Горе. Да, тарнсмены смогут разрушить; они зальют Порт-Кар потоками огня. Справа от меня шумная ссора двух матросов из команды Сурбуса перешла в потасовку. Сидящие за столами их товарищи, наблюдавшие за ними, громко требовали, чтобы дерущимся принесли хлыстовые ножи. Мне вспомнился мой собственный тарн, это хоть на кого способное нагнать ужас чудовище, мой Убар Небес, и сердце мое наполнилось теплом. Я протянул руку, и кружка снова была наполнена. Нахлынули горькие воспоминания об Элизабет Кардуэл» Велле, как ее называли на Горе, так помогшей мне в Аре в осуществлении миссии, возложенной на нас Царствующими Жрецами. По возвращении в Сардар я много времени провел в размышлениях о том, как обеспечить ей безопасность. Несмотря на всю мою любовь к ней — чувство, испытывать которое я теперь недостоин, — я не мог пойти на поводу своих желаний и оставить ее на этой полной опасностей планете. Она уже безусловно известна Другим, этим существам, испокон веков находящимся в жестокой конфронтации с миром Царствующих Жрецов и даже с самой Землей. Жизнь ее здесь никогда не будет спокойной, а одно лишь знакомство со мной — на что я так безрассудно в свое время согласился — превратит ее пребывание здесь в смертельно опасную авантюру. Когда мне наконец удалось снова живой и невредимой доставить ее в Сардар, я поделился с ней этими своими соображениями и сказал, что вместе с Миском, одним из Царствующих Жрецов, устрою ей возвращение на Землю. — Нет! — в отчаянии воскликнула она. — Я уже принял решение, — сообщил я. — Ради твоей безопасности, ради сохранения самой твоей жизни ты снова будешь возвращена на Землю, где тебе не придется больше подвергать себя опасностям этого мира. — Но это и мой мир! — закричала она. — Мой так же, как и ваш! Я люблю его, и вы не имеете права высылать меня отсюда! — Ты будешь возвращена на Землю, — повторил я. — Но я люблю тебя, — пробормотала она. — Извини, мне нелегко все это делать, но я должен, — я чувствовал, как на глаза мне наворачиваются слезы. — Ты должна забыть меня, забыть этот мир. — Ты просто не хочешь оставлять меня рядом с собой! — снова закричала она. — Ты ведь знаешь, что это неправда, — ответил я. — Я люблю тебя. — У тебя нет никакого права высылать меня из этого мира, — повторяла она. — Он мой так же, как и ваш! Ей, конечно, трудно было расставаться с этим прекрасным, полным жизни, приключений и одновременно чрезвычайно опасным миром и возвращаться на Землю, в каменные коробки, в толчею серой безликой толпы, в однообразную скуку ее повседневных торгашеских, всепродажных забот. Однако там для нее действительно было бы безопаснее. Она могла бы затеряться среди людской суеты, возможно, выйти замуж, устроить наконец свою личную жизнь и поселиться где-нибудь в большом доме со всеми удобствами и техническими новшествами. — Ты не можешь отобрать у меня этот мир! — повторяла она. — Я уже принял решение. — Ты не имеешь права принимать за меня подобные решения. — Наверное, ты права. Но это уже сделано. Ее обращенный ко мне взгляд был полон отчаяния. — Это уже решено, — кивнул я. — Завтра ты вернешься на Землю. Твоя работа здесь закончена, Я попытался было поцеловать ее, но она отвернулась и, старательно сдерживая слезы, вышла из комнаты. Мои мысли снова вернулись к боевому тарну, к моему Убару Небес. Когда-то он убил тех, кто попытался взобраться к нему в седло. А вот той ночью позволил Элизабет Кардуэл — женщине! — оседлать его и улететь на нем из Сардара. Через четыре дня он вернулся. Один. Вне себя от гнева я оттолкнул от себя птицу и навсегда распрощался с ней. Потерял существо, которое столько лет стремился уберечь и защитить. Как много лет назад потерял Талену, некогда бывшую моей свободной спутницей. Двух женщин любил и обеих потерял. Уткнувшись головой в стол, я плакал, плакал и чувствовал, что веду себя как последний дурак. Я выпил еще паги, и мне стало легче. Порт-Кар, кажется, единственный хозяин на Тассе. Власть его беспредельна. Матросы его оставят за спиной любого, кто пожелает помериться с ними силой. Они, пожалуй, лучшие мореходы во всем Горе. Я даже почувствовал некоторое раздражение против этих матросов из Порт-Кара, столь недосягаемых в своем мастерстве кораблевождения. И тут же рассмеялся, ощутив внезапный прилив гордости: да разве я сам не из Порт-Кара? Разве это не мой город? Разве мы, жители его, не можем позволить вести себя как захотим? Взять, что пожелаем? Как уже взяли этих девчонок-ренсоводок, просто связав их и объявив своими рабынями! Я рассмеялся, вспомнив, как еще минуту назад размышлял о способах уничтожения Порт-Кара. Моего города! Моего! Я заливался хохотом. Двое подвыпивших матросов уже перенесли выяснение отношений между собой на арену в центре зала. Они застыли с хлыстовыми ножами в руках и пожирали друг друга ненавидящими взглядами. Девушка, танцевавшая на этой арене, стояла теперь в стороне, рядом с музыкантами. А у арены собрались зрители, делающие на дерущихся денежные ставки. Хлыстовой нож требует в обращении высокого мастерства и большой сноровки; это, насколько мне известно, единственное оружие, придуманное в Порт-Каре. При свете корабельных фонарей я заметил на щеке стоящего ко мне лицом матроса клочья содранной, свисающей у подбородка кожи. Подошедшая ближе танцовщица, со стиснутыми кулаками и диким блеском в глазах, криками подбадривала одного из противников. Но оба матроса, едва держащиеся на ногах, были слишком пьяны, чтобы показать настоящее искусство, и их неловкие, с трудом контролируемые действия лишь вызывали презрительные замечания сидевших за столами, считавших для себя оскорбительным наблюдать за столь грубым обращением с оружием. Наконец один из матросов был ударом ножа отброшен на пол и опустился на четвереньки, пошатываясь и откашливаясь кровью. — Добей его! — в восторге закричала танцовщица. — Добей! Однако его противник, пьяный до бесчувствия, не внемля ее призывам, под громкий смех присутствующих тут же сам растянулся на полу. Танцовщица бросилась к тому парню, который еще подавал признаки жизни. — Убей его ты! — закричала она, сжимая кулаки. — Ну, давай же! Но парень, все так же отплевываясь кровью, на четвереньках побрел прочь с поля битвы. Ему даже удалось отползти на несколько шагов, пока он, зацепившись за один из столиков, не повалился на пол и не захрапел. Танцовщица, очевидно, во что бы то ни стало вознамерившаяся довести поединок до победного конца, снова принялась теребить того парня, что упал первым. — Ну, вставай же! — кричала она. — Добей его! Добей! И тут же взвизгнула совершенно иначе: на плечи ей, со свистом рассекая воздух, опустилась длинная пятихвостая плеть. — Танцевать, рабыня! — недовольно бросил ей владелец таверны, ее хозяин. Испуганно озираясь, девушка немедленно выскочила на арену и замерла в начальной позиции танца, отставив назад ногу, подняв над головой руки и стараясь не обращать внимания на стекающие у нее по щекам слезы. — Играть! — крикнул хозяин музыкантам, сопровождая свои слова новым взмахом хлыста. Те, словно давно дожидались его приказа, тут же бойко ударили по струнам. Танец начался. Я посмотрел на танцовщицу, затем обвел глазами лица всех сидящих в этом полутемном зале таверны — смеющихся, раскрасневшихся от выпитого вина. Ни одно из этих лиц, на которые натыкался мой взгляд, не казалось мне человеческим; все они скорее напоминали морды каких-то двуногих животных. А я, сидящий за столом рядом с ними, на кого я сам был сейчас похож? Стараясь избавиться от охватившего меня чувства одиночества, я присоединился к раздающемуся вокруг меня гоготу. — Еще паги! — крикнул я. И тут же разрыдался, вспомнив, как я когда-то любил двух женщин и обеих потерял. Остановившимся взглядом я наблюдал, как извивается на арене под светом тускло мерцающих корабельных фонарей гибкое, чувственное, соблазнительное и коварное тело рабыни. Во мне начала медленно разгораться ярость. Почему мне, любившему в разное время двух женщин, пришлось потерять их обеих? Любить — и потерять? Движения танцовщицы становились все медленнее, наполнялись какой-то мучительной чувственностью и безысходностью страсти. Значит, если не любишь, то нельзя и потерять? Раз нет привязанности, нет и потери? Так просто? Я рассмеялся. Я поклялся, что никогда больше не потеряю ни одну женщину. Женщины, как не раз уже говорилось, по природе своей рабы. Как можно потерять раба? Разве это потеря? Танцовщица, двигаясь широкими кругами по залу, была уже у самого моего стола. Сейчас она, казалось, танцевала только для меня. — Хозяину нравится? — вдруг услышал я ее шепот. Наши глаза встретились. На ней был ошейник. Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч. Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться. К женщинам. К рабыням. — Убирайся, — бросил я ей. В ее взгляде сверкнула злость, сменившаяся разочарованием, затем испугом, и она быстрым движением переместилась к следующему столу. Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать. Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся. Женщина — пустое слово, один лишь звук. Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине. Я рассмеялся. Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде. Рабыни они, рабыни! Ничто! Пустое место! И я любил двух женщин и потерял обеих. Больше этого не повторится. Клянусь, больше я не потеряю ни одной! Я шатаясь поднялся на ноги и отшвырнул от себя стол. Я плохо помнил, что еще происходило в этот вечер, но некоторые моменты отложились у меня в памяти. Припоминаю, что я был очень пьян, рассержен и одновременно испытывал жалость к себе. — Я из Порт-Кара! — кричал я, словно стараясь уверить в этом самого себя. Затем вытащил из-за пояса серебряную монету, из тех денег, что мы отыскали на галерах, и бросил ее хозяину таверны, получив в обмен большой кувшин паги, такой, в которых разносят вино обслуживающие рабыни. Затем, помню, я брел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала, пока не очутился перед помещением, занимаемым нами с Турноком, Клинтусом и рабынями. Я забарабанил кулаками в дверь. — Пага! — объявил я во всеуслышание. — Я принес паги! Загрохотали задвижки, дверь открылась, и на пороге появился Турнок. — Пага! — с довольным видом подтвердил он, увидев у меня в руках большой кувшин. Мидис, стоя на коленях в углу, начищавшая медный обод моего щита, встретила меня изумленным взглядом. На шее у нее были завязаны несколько петель веревки, символизировавшие ее рабство. Выдал я ей и обычную шелковую тунику рабыни, значительно более короткую, нежели та, что она носила на ренсовом острове, и в которой она так сладострастно вытанцовывала передо мной, привязанным к позорному столбу. — Отлично, капитан, — обрадованно приветствовал меня Клинтус, латавший разложенную на полу рыболовную сеть. — Пага — это как раз то, что сейчас нужно, — усмехнулся он при виде кувшина. Он приобрел сеть этим утром, вместе с трезубцем — традиционным оружием рыбаков дельты и всего западного побережья. Рядом с ним,подавая нитяные волокна для сети, сидела черноволосая Ула, также в короткой шелковой тунике рабыни, со стягивающей горло веревкой, заменяющей ей ошейник. Тура, сероглазая блондинка, примостилась у горы стружек: Турнок даже в Порт-Каре каким-то чудом ухитрился отыскать довольно толстую ветвь ка-ла-на и теперь пытался смастерить из нее длинный лук. Я знал, что ему удалось достать и два рога боска, и кусок кожи, и несколько прочных шелковых волокон, и даже целый моток пеньки. Неудивительно, если через два-три дня у него тоже будет длинный лук. Из остатков ветви выточил он и бумеранг, пробуя который, Тура подбила этим вечером воскскую чайку. — Добро пожаловать, капитан моего хозяина, — приветствовала она мое появление, бросая робкий взгляд в сторону Турнока. Тот отвесил ей легкий подзатыльник, оставив на волосах девушки несколько мелких стружек. Тура, смеясь, низко наклонила голову. Подобная непочтительность вывела меня из себя. — Где кухонная рабыня? — загрохотал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно суровее. — Я здесь, хозяин, — тут же откликнулась Телима, входя в комнату и опускаясь передо мной на колени. На шее у нее также были завязаны несколько петель заменяющей ошейник веревки. Она единственная из четверых девушек носила тунику не из шелка, поскольку относилась к самой низкой категории рабынь — рабыням-посудомойкам, — а из грубой репсовой материи, в некоторых местах уже отблескивающей жирными пятнами. Она выглядела уставшей, а лицо и глаза ее покраснели от пламени очага. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать за громыхающей котелками и кастрюлями гордой Телимой, бывшей моей хозяйкой, ставшей теперь обычной кухонной рабыней. — Чего изволит хозяин? — спросила она. — Организуй стол, рабыня, — распорядился я. — Да, хозяин, — послушно ответила она. — А ты, Турнок, — продолжал я, — свяжи всех рабынь. — Да, мой капитан, — прогудел здоровяк. Мидис, робко прижимая руки к губам, поднялась на ноги. — Что хозяин собирается сделать с нами? — дрожащим голосом спросила она. — Мы пойдем ставить на вас клейма и надевать ошейники! — рявкнул я. Девушки обменялись испуганными взглядами. Турнок уже заканчивал связывать им руки, протягивая веревку от одной девушки к другой. Прежде чем выйти на улицу, мы с Клинтусом и Турноком откупорили кувшин и, наполнив кубки, с заздравными тостами перелили их содержимое в свои желудки. Затем заставили проглотить по кубку паги и наших отплевывающихся, кашляющих и отфыркивающихся рабынь. Мне припоминается застывшее на лице Мидис испуганное выражение, с которым она, захлебываясь, старательно глотала обжигающую жидкость. — А потом, когда вернемся, закатим пир! — воскликнул я. Мы с Клинтусом и Турноком опорожнили еще по кубку, и затем я, пошатываясь, вышел на улицу, ведя за собой привязанную первой Мидис, и попытался отыскать ближайшую кузницу. Дальше у меня в памяти следует провал, зато я отлично помню, как мы с Клинтусом рассматриваем в кузнице гравировку на ошейниках, сделанную специально для наших уже прошедших клеймение рабынь. На ошейнике Улы значилось: «Я являюсь собственностью Клинтуса». Турнок пожелал сделать следующую надпись: «Тура, рабыня Турнока». У меня было два ошейника, для Мидис и для Телимы, оба со словами: «Я принадлежу Боску». Помню еще Мидис, уже с клеймом на бедре, стоящую спиной ко мне; я надеваю ей ошейник, решительно защелкиваю на нем замок и, потянув девушку к себе, целую ее в затылок. Она поворачивается ко мне лицом, все еще со слезами на глазах, вцепившись руками в надетый ошейник. Мне было смешно. Она хромала; очевидно, нога у нее еще горела после впившегося ей в тело раскаленного металлического клейма. Она узнала: она рабыня, животное, и должна носить на теле соответствующую отметку. И ошейник — этот символ рабства и принадлежности определенному хозяину. Слезы катятся у нее по щекам. Она протягивает мне руки, я подхватываю ее и вывожу на улицу. Слышу, как сзади ведет всхлипывающую Туру Турнок, а за ними раздаются шаги Клинтуса. Мидис сзади то и дело натыкается на меня — или я на нее? — и скоро туника у меня на плечах становится мокрой от ее слез. — Кажется, Мидис, это я выиграл тебя, — говорю я, — а не ты меня. — Да, хозяин, — бормочет она. — Это вы меня выиграли. Я — ваша рабыня. Меня снова разбирает смех. Ну разве не смешно услышать это от нее, той, которая еще так недавно издевалась надо мной, привязанным к позорному столбу. Я запрокидываю голову и громко хохочу. Она заливается слезами. Этой ночью мы попировали на славу. Клинтус после нашего возвращения снова куда-то уходил и вернулся с четырьмя музыкантами, долго протиравшими заспанные глаза, однако, увидев пару серебряных монет, они проснулись окончательно и выразили готовность играть, если понадобится, до самого утра. Вскоре они, однако, налакались до такого же состояния, как и мы, и их пришлось долго убеждать прекратить настойчивые потуги снова и снова сыграть что-нибудь связное, но я был благодарен им за искреннее желание разделить с нами нашу затянувшуюся трапезу. Затем Клинтус принес еще две больших бутыли ка-ла-на, связку вяленых угрей, кусок веррского сыра и целый пакет красных маслин, доставляемых в город из оливковых рощ Тироса. Мы приветствовали его громкими криками. Телима вынесла жареного тарска, обильно политого соусом и украшенного перцем. Она сама прислуживала нам за столом, подавая пагу мужчинам и ка-ла-на женщинам. Она разрезала тарска и сыр, очистила и разложила по тарелкам угрей; она бегала от одного конца стола к другому, обслуживая не только нас, своих хозяев, но и ставших нашими гостями музыкантов. Девушки командовали ею так же, как мужчины. Она была всего лишь кухонной рабыней, посудомойкой, и значит, принадлежала к гораздо более низкой категории рабынь, чем они, К тому же, думаю, Телима с ее красотой, мастерством и высокомерием не пользовалась большой любовью островитянок, и теперь им доставляло удовольствие уязвить ее и унизить. Я сидел, скрестив ноги, у низкого столика, обняв за плечи стоящую рядом на коленях Мидис и потягивая пагу. Когда Телима в очередной раз подошла наполнить мне бокал, я поймал ее за руку. — Как получается, — поинтересовался я, — что какая-то кухонная рабыня носит на руке золотой браслет? Мидис тут же подняла голову и, поцеловав меня в шею, угодливо заглянула мне в глаза. — Пусть хозяин отдаст этот браслет Мидис, — заискивающим голосом прошептала она. На глаза Телимы навернулись слезы. — Может быть, позже, — ответил я. — Если ты сумеешь доставить мне удовольствие. Она снова коснулась губами моего плеча и бросила презрительный взгляд в сторону Телимы, — Подай мне вина, рабыня, — потребовала она и принялась демонстративно долго, ласкаясь ко мне всем телом, целовать меня в губы, пока Телима со слезами на глазах наполняла ей кубок. Я заметил, как по другую сторону стола Ула потянулась робкими губами к Клинтусу, благосклонно принявшему ее поцелуй. Турнок проявил нетерпение и сам сжал Туру в объятиях. Девушка взвизгнула в притворном испуге, но уже через мгновение я со смехом увидел, как ее губы ищут губы Турнока. — Что скажет хозяин? — заранее уверенная в ответе, поинтересовалась Мидис. Я посмотрел ей в лицо. — Хозяин хочет напомнить тебе, — сказал я, — как ты издевалась над ним, когда он стоял, привязанный к позорному столбу. В глазах девушки промелькнул ужас. — Разве ты уже забыла, как танцевала передо мной? Она невольно отшатнулась. — Пожалуйста, хозяин, — пробормотала она, опуская голову. Я повернулся к музыкантам. — Знаете ли вы музыку к танцу любви новообращенной рабыни? — Так, как его исполняют в Порт-Каре? — поинтересовался их руководитель. — Да, — ответил я. — Конечно, — кивнул он. Когда мы были в кузнице, я приобрел еще кое-что и теперь хотел сделать девушкам сюрприз. — Встать! — прогудел Турнок, и Тура поспешно вскочила на ноги. По молчаливому приказу Клинтуса поднялась Ула. Я достал принесенные ножные кандалы и защелкнул их у Мидис на лодыжках. Затем сорвал с нее прикрывавший тело клочок шелковой материи и помог ей подняться на ноги. — Играйте, — сказал я музыкантам. Танец любви новообращенной рабыни имеет в различных городах Гора много вариаций, но основная его тема — выражение своей любви и покорности рабыней, с нетерпением ожидающей минуты, когда она окажется в объятиях своего нового господина. Музыканты ударили по струнам и под крики и хлопки Клинтуса и Турнока их девушки медленно закружились перед ними. — Танцуй, — приказал я Мидис. Скованная страхом, со слезами на глазах, гибкая темноволосая девушка грациозным движением подняла руки над головой. Она снова танцевала передо мной, поводя из стороны в сторону плотно сдвинутыми бедрами и воздев над головой соприкасающиеся тыльной частью запястья, ладонями наружу. Однако теперь она не просто мастерски исполняла танец закованной в цепи рабыни; на запястьях у нее действительно были наручники, а на ногах — кандалы. И я не думал, что на этот раз она закончит танец плевком мне в лицо. Все было совершенно наоборот. — Пусть хозяин сочтет меня привлекательной, — не удержавшись, взмолилась она дрожащим голосом. — Не мучь ее так, — обратилась ко мне Телима. — Убирайся на кухню, посудомойка! — огрызнулся я, и Телима, в заляпанной жиром грубой репсовой тунике, опустив голову, вышла из комнаты. Музыка становилась все неистовее. И тут Ула, танцевавшая перед не сводившим с нее взгляда Клинтусом, с какой-то неожиданной дерзостью сорвала с себя прикрывающий ее тело шелк и протянула руки к своему хозяину. Тот поднялся на ноги и увел тяжело дышащую девушку за собой. Я рассмеялся. И тут Тура, эта простая девчонка-ренсоводка, также широким взмахом руки сбросила с себя тонкое шелковое одеяние, открывая свое тело наблюдающему за ней Турноку — какому-то крестьянину, недостойному ее, — и тот, рассмеявшись, подхватил ее на руки и вынес из комнаты. Я обнажил меч. — Этим танцем решается моя жизнь? — дрожащим голосом пробормотала Мидис. — Вот именно, — ответил я. Танцевала она великолепно. Казалось, каждая клеточка ее тела двигалась так, чтобы доставить мне удовольствие, а глаза неотрывно следили за выражением моего лица, пытаясь прочесть по нему, что ее ожидает. Наконец она без сил опустилась на пол и прижалась лицом к моим сандалиям. — Пожалуйста, пусть хозяин найдет меня привлекательной, — взмолилась она. — Пусть скажет, что я ему нравлюсь. Я сознательно томил ее ожиданием, неторопливо вкладывая меч в ножны. — Зажги светильник, — наконец распорядился я. Она с благодарностью взглянула на меня, понимая, однако, что проверка еще не окончена, и легкими шажками подбежала к медной чаше, наполненной сухим мхом и мелкими древесными стружками. Затем она умелым движением высекла искру, ударив металлическим бруском по кремню, и когда крохотное пламя побежало по мелким сухим щепочкам, перенесла его в наполненный жиром тарлариона светильник. Я сам бросил на пол, в угол, рядом со вделанным в стену кольцом для привязывания рабов, шкуры любви. Музыканты, сжимая в кулаке по серебряной монете, один за другим оставили, комнату. Позже, вероятно, за час до рассвета, масло в светильнике начало догорать. Мидис, лежавшая у меня на плече, приподняла голову. — Мидис сделала все как нужно? — спросила она, вглядываясь мне в лицо. — Хозяин доволен своей рабыней? — Да, — устало ответил я, глядя в потолок, — я доволен тобой. Я чувствовал пустоту во всем теле. Довольно долго мы лежали молча, наконец она снова заговорила. — Хозяин правда доволен своей Мидис? — Доволен, — нехотя ответил я. — Значит, Мидис — первая рабыня у него в доме? — Первая. Она нерешительно посмотрела на меня и прошептала: — А Телима только кухонная рабыня, посудомойка. Почему она носит золотой браслет? Я ответил ей долгим взглядом, затем тяжело поднялся на ноги, натянул на себя тунику, подпоясал ее ремнем с неизменно висящим на нем мечом и отправился на кухню. Телима сидела на полу, у очага, опустив голову на колени. Я едва смог различить ее в полутьме, да и то лишь по отбрасываемым на ее лицо отблескам догорающих в печи углей. Она встретила мое появление вопросительным взглядом тускло мерцающих глаз. Не говоря ни слова, я снял у нее с руки браслет. На глазах у нее показались слезы, но она не сделала попытки мне помешать. Я развязал веревку, обматывавшую ее шею, — и протянул принесенный с собой ошейник. — «Я принадлежу Боску», — прочла она, с трудом разбирая в скудном освещении выгравированные на металле буквы. — Я не знал, что ты умеешь читать, — заметил я. Мидис, Тура и Ула, как все женщины-ренсоводки, были неграмотными. Телима опустила голову. Я надел ей ошейник и застегнул его. — Давно уже я не носила ошейника, — задумчиво пробормотала она. Интересно, как ей удалось во время побега или позже, уже на островах, избавиться от ошейника? Хо-Хак, например, до сих пор носит ошейник, оставшийся на нем со времен его рабства на галерах. У ренсоводов не было приспособлений, позволявших разрезать или разрубить металлическую полосу на горле. Вероятно, Телиме каким-то образом удалось обнаружить и стащить ключ от своего ошейника. — Телима, — поинтересовался я, возвращаясь мыслями к Хо-Хаку, — а почему Хо-Хак так разволновался, когда мы заговорили о том мальчике, Зекиусе? Она не ответила. — Конечно, он должен был его знать, — продолжал я, — но почему это его так обеспокоило? — Это был его сын, — сказала Телима. Я повертел золотой браслет в руках и положил его на пол. Затем вытащил из-за пояса снятые после танца с Мидис наручники, надел один из них Телиме на левую руку, пропустил цепь через вделанное в стену кухни широкое кольцо и застегнул второй наручник у нее на правой руке. Потом снова поднял с пола браслет. — Странно, что у девушки с ренсового острова может быть золотое украшение, — заметил я. Телима ничего не сказала. — Отдыхай, кухонная рабыня, — бросил я ей на прощание. — Завтра у тебя будет много работы. У двери я обернулся. Долгое время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова. — Хозяин доволен? — наконец нарушила молчание Телима. Я не ответил. В комнате я кинул браслет Мидис, которая на лету поймала его и тут же с радостным возгласом нацепила его на руку и принялась рассматривать его со всех сторон. — Не сажай меня на цепь, — попросила она. Не обращая внимания на ее жалобный тон, я зацепил один из снятых с нее ножных кандалов за вделанное в стену кольцо для рабов, а второй конец защелкнул у нее на лодыжке. — Спи, Мидис, — сказал я, укрывая ее шкурами любви. — Хозяин, Мидис понравилась вам? — спросила она. — Да, Мидис, — ответил я, прикоснувшись к ее лицу и откидывая с него прядь упавших волос. — Ты мне понравилась. А теперь спи. Она поплотнее закуталась в шкуры. Я вышел из комнаты и по ступеням спустился на улицу. Вокруг было темно. До рассвета оставалось не меньше часа. Я побрел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала и, пройдя несколько шагов, вдруг порывисто опустился на землю и окунул голову в прохладную воду, тускло мерцающую в темноте. Где-то поблизости шарахнулся в сторону испуганный урт. Я снова окунул голову в воду и, отфыркиваясь, поднялся на ноги. Голова гудела: паги, пожалуй, я сегодня перебрал. Здания по ту сторону канала утопали в темноте, хотя кое-где сквозь оконце, столь узкое, что скорее напоминало то ли бойницу, то ли просто трещину в кирпичной кладке, наружу отбрасывал лолоску света какой-нибудь горящий внутри дома факел. Я замерз и чувствовал себя одиноким и несчастным. Все вокруг было чужим, и не только в Порт-Каре, но и во всех мирах, освещаемых всеми солнцами мироздания. Ноги сами привели меня к таверне, откуда началась для меня сегодняшняя ночь. Я немного постоял на пороге и открыл тяжелую дверь. Музыканты и танцовщица ушли, я думаю, уже давным-давно. Посетителей в таверне оставалось очень немного, да и те либо сидели, уронив голову на стол, залитый пагой, либо лежали, завернувшись в плащи, прямо на полу, по углам зала. Только двое-трое завсегдатаев ухитрились каким-то образом застыть в сидячем положении, упершись остановившимся, невидящим взглядом в наполовину опорожненные бокалы. Девушки, за исключением тех, что продолжали обслуживать посетителей в нишах, скрытых от посторонних взглядов длинными занавесами, уже находились, вероятно, в помещении для рабов, где-нибудь поблизости от кухни. Хозяин таверны при моем появлении приподнял голову от прилавка, где рядом с ним стоял бокал и почти пустой кувшин паги. Я бросил ему на прилавок медную монету, и он наполнил мне бокал. Пустых столов хватало, и я выбрал себе наименее грязный. Пить не хотелось, я хотел просто побыть один; не хотелось даже думать, просто посидеть в одиночестве. Откуда-то из ниши доносились сдавленные рыдания. Это меня раздражало, не хотелось, чтобы что-то мешало. Я поставил локти на стол, подперев руками голову. Я ненавидел Порт-Кар и все, что с ним связано. И себя я ненавидел, потому что я тоже был из Порт-Кара, Это я понял прошедшей ночью. Не знаю, что именно так на меня подействовало, но забыть ее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Она перевернула мне всю душу. Все теперь в этом городе вызывало у меня отвращение, казалось мерзким и безобразным. Вдруг занавес над входом в одну из ниш рывком отошел в сторону, и в освободившемся проеме появился Сурбус, капитан из Порт-Кара. Я поглядел на него с неприязнью; сейчас его заросшее клочковатой бородой лицо с близко посаженными, злобно прищуренными глазами казалось мне особенно уродливым. Я уже успел наслышаться о нем с первой минуты моего появления в этом городе. Я знал, что он пират и рабовладелец, вор и убийца, знал, что он жесток и беспощаден, — настоящий порткарец, как я их себе всегда представлял, и тем не менее, глядя на этого человека, я испытывал к нему особенное отвращение. Он бросил перед собой связанную по рукам и ногам рабыню — ту самую, что обслуживала меня прошлым вечером, пока в таверну не ворвался Сурбус со своими головорезами. Вчера я не успел ее как следует рассмотреть, заметил лишь, что она чрезмерно худа и не слишком привлекательна. Блондинка С голубыми, если не ошибаюсь, глазами. Не похожа на обычную рабыню, хотя я к ней, повторяю, не присматривался. Помню, что она подбежала ко мне, ища защиты, но я, конечно, отказал ей. Сурбус перебросил связанную девушку через плечо и подошел к стойке. — Я недоволен ею, — заявил он владельцу. — Прошу прощения, благородный Сурбус, — залепетал хозяин таверны. — Я непременно сам накажу ее плетьми! — Я недоволен ею! — раздраженно повторил Сурбус. — Вы хотите ее уничтожить? — Вот именно. — Она стоит пять серебряных тарсков, — заметил хозяин. Сурбус достал из кошелька пять серебряных монет и одну за другой выложил их на прилавок. — Я заплачу за нее шесть, — предложил я владельцу. Сурбус окинул меня хмурым взглядом. — Я уже продал ее вот этому благородному господину, — ответил владелец. — Не вмешивайся, чужестранец. Этот человек — Сурбус. Капитан пиратов откинул голову и расхохотался. — Вот именно, я — Сурбус. — А я — Боcк из дельты Воска. Сурбус с любопытством поглядел на меня и снова рассмеялся. Он отвернулся от прилавка и, сбросив девушку с плеча, поставил ее перед собой. Я заметил, что глаза ее распухли от слез и она стоит, пошатываясь, словно готова вот-вот лишиться чувств. — Что ты собираешься с ней сделать? — спросил я. — Бросить ее у ртам. — Пожалуйста, Сурбус, — едва слышно взмолилась девушка, — прошу вас. — Я брошу тебя уртам! — злорадно поглядывая на нее, повторил ее новый владелец. С глухим стоном она закрыла глаза. Гигантские водяные урты, покрытые темно-серой шерстью, с черными бусинками-глазами, в качестве мест обитания выбирали обычно какие-нибудь мусорные свалки, держась поблизости от городских каналов и пожирая все подряд, независимо от того, попадалось им живое существо или мертвечина. — Брошу уртам! — видя ее ужас, еще громче расхохотался Сурбус. Я наблюдал за ним, этим работорговцем, пиратом, вором и убийцей. Мне казалось, что в нем воплотились все самые мерзкие черты, присущие человеку. Я чувствовал, как меня все сильнее захлестывает отвращение к нему, отвращение и непреодолимая ненависть. — Ничего подобного, — сказал я ему. Он посмотрел на меня с безграничным удивлением. — Ты этого не сделаешь, — добавил я, обнажая меч. — Она моя, — заявил Сурбус, — и я волен поступать с ней так, как захочу. — Сурбус часто уничтожает таким образом тех женщин, которыми он остался недоволен, — подтвердил хозяин таверны. Я с ног до головы оглядел их обоих. — Она принадлежит мне, — настойчиво повторил Сурбус. — Bерно, — согласился хозяин таверны. — Ты сам, чужестранец, только что был свидетелем ее продажи. Теперь она является его собственностью и он волен распоряжаться ею по своему усмотрению. — Эта девчонка — моя, — в голосе Сурбуса начало проявляться раздражение. — Какое право ты имеешь вмешиваться? — Основное право каждого живущего в Порт-Каре, — ответил я, — поступать так, как ему хочется. Сурбус отшвырнул от себя девушку и привычным движением обнажил меч. — Ты глупец, чужестранец, — вынес свою оценку моим действиям владелец таверны. — Ведь это же Сурбус, один из лучших фехтовальщиков Порт-Кара. Несмотря на замечание хозяина таверны, наш поединок с лучшим фехтовальщиком Порт-Кара оказался на удивление коротким. После первого же выпада я вытащил из-под ребер своего противника глубоко вошедшее туда лезвие моего меча и оттолкнул от себя тело, неподвижно распростершееся на полу. Владелец трактира смотрел на меня широко раскрытыми глазами. — Кто ты? — наконец выдавил он из себя. — Я Боcк, — ответил я. — С воскcких болот. Присутствующие, те, кого смог разбудить наш громкий спор и его продолжение на мечах, поднялись из-за столов и теперь смотрели на меня с не меньшим изумлением, чем владелец таверны. Держа меч в руке, я обвел их вопросительным взглядом, заглянув каждому в лицо, но никто из них не принял мой вызов. Тогда я оторвал кусок туники у лежащего у моих ног Сурбуса, обтер меч и вложил его в ножны. Из груди поверженного мной противника с глухим хрипом вырвалось едва слышное дыхание, на губах запеклась кровавая пена. Я знал, что жить ему осталось считанные минуты, но не испытывал к нему ни малейшего сострадания или жалости. Он был для меня вместилищем всех пороков человечества. Я подошел к рабыне и перерезал стягивающие ее тело веревки. Кандалы, в которых она была, когда подавала мне пату, были сняты, очевидно, пока она находилась в нише, чтобы они не мешали ей ублажать Сурбуса. Я оглядел зал таверны. Владелец все так же стоял позади прилавка, а посетители не делали никаких попыток на меня напасть, хотя многие из них, вероятно, были из команды самого Сурбуса. Я посмотрел на их лежащего на полу капитана. Его глаза, в которых отражалась мучительная боль, были обращены ко мне; рука, судорожно сжатая в кулак, приподнята. Он, казалось, хотел что-то сказать, но у него уже не оставалось на это сил. Я отвернулся. Хорошо, что Сурбус умирает. Пусть вместе с ним умрет то зло, что он носил в себе. Я взглянул на рабыню; да, особой привлекательности в ней не найдешь: костлявая, худое, слишком тонкое лицо, узкие, понуро опущенные плечи. Глаза бесцветные, какого-то водянистого оттенка. Волосы редкие, засаленные. Такая рабыня большой прибыли не принесет. Тут, к моему удивлению, она опустилась рядом с Сурбусом на колени и приподняла ему голову. Его глаза были так же обращены ко мне. Он снова попытался было что-то сказать. — Пожалуйста, — обратила ко мне девушка свой умоляющий взгляд. Я недоумевал. Он — средоточие всех человеческих пороков. Она, скорее всего, просто сумасшедшая. Неужели она не понимает, что он действительно бросил бы ее, связанную, на растерзание уртам? Его руки снова едва заметным движением протянулись ко мне. Осмысленное выражение в глазах Сурбуса постепенно пропадало. Губы двигались, но не могли произнести ни звука. — Пожалуйста, у меня не хватит сил, — с прежней мольбой в голосе настаивала девушка. — Да что он хочет? — с нетерпением спросил я. Он был отъявленным негодяем, пиратом, работорговцем, вором и убийцей; воплощением всех человеческих пороков. Я не испытывал к нему ничего, кроме отвращения. — Он хочет увидеть море, — ответила девушка. Я промолчал. — Пожалуйста, — повторила она, — у меня не хватит сил. Я наклонился над умирающим, перебросил его руку себе через плечо, с помощью девушки приподнял его и понес мимо кухонь, по узким лестницам на крышу здания. Она оказалась довольно пологой, и мы смогли подойти к самому ее краю, поддерживая за руки истекающего кровью, умирающего Сурбуса. Утро было серым и холодным, но заря уже начинала заниматься. Мы терпеливо ждали. И рассвет наконец пришел. Солнечные лучи заскользили по рассыпанным в небе облакам, пробежали по городским стенам, вырвались из-за крыш зданий Порт-Кара, сияющей волной обрушились на воды Тамберского пролива и веселой рябью заиграли на морской глади блистательной Тассы. Рука Сурбуса соскользнула с плеча девушки и потянулась ко мне. Я посмотрел на него. Он слабо кивнул. Глаза его уже не казались наполненными болью. Губы Сурбуса шевельнулись, но он тут же закашлялся, из горла хлынула кровь, голова его опрокинулась набок, и внезапно потяжелевшее тело безвольно повисло у нас на плечах. Мы опустили его на крышу. — Что он сказал? — спросил я. Девушка улыбнулась. — Он поблагодарил вас, — ответила она. — Сказал: «Спасибо». Я стоял, не в силах отвести глаз от сверкающей в лучах солнца блистательной Тассы. — Люди Порт-Кара настолько любят море? — спросил я. — Да, — ответила она. — Очень любят. Я посмотрел на нее. — И что ты теперь будешь делать? — поинтересовался я. — Куда пойдешь? — Не знаю, — пожала она плечами. — Опять пойду к хозяину таверны. Я протянул руку и коснулся ее щеки. — Тебе не стоит возвращаться, — сказал я. — Пошли со мной. У нее на глазах заблестели слезы. — Спасибо, — едва слышно пробормотала она. — Как тебя зовут? — спросил я. — Лума, — ответила девушка. Мы спустились с крыши. В кухнях меня поджидал хозяин таверны. — Сурбус мертв, — сказал я ему. Он кивнул. Тело его, я знал, будет опущено в канал, и воды вынесут его в море. — Ключ, — указал я ему на ошейник Лумы. Владелец таверны принес ключ и снял с девушки ошейник. Она с заметным удивлением провела рукой по горлу, впервые, очевидно, за многие годы не стягиваемому жесткой полоской металла. Когда нужно будет, я куплю ей другой ошейник, с соответствующей надписью о том, кому она принадлежит. Мы вышли из кухни и, едва оказавшись в центральном зале таверны, остановились. Здесь, поджидая меня, стояли семьдесят-восемьдесят вооруженных мужчин. Все — матросы Порт-Кара. Многих из них я узнал. Прошлым вечером они были здесь вместе с Сурбусом. Я отстранил от себя девчонку и обнажил меч. Вперед вышел высокий худощавый человек, довольно молодой, но с обветренным солеными ветрами, изборожденным морщинами лицом. У него были серые глаза и большие грубые ладони. — Я Таб, — представился он, — первый помощник Сурбуса. Я молча наблюдал за ним. — Ты дал ему в последний раз увидеть море? — спросил Таб. — Да, — ответил я. — Значит, ты наш человек, — сказал он.Глава десятая. СОВЕТ КАПИТАНОВ
Я занял свое место в зале, где обычно проходили заседания Совета капитанов Порт-Кара. Приближалась к концу Первая переходная стрелка, следующая за месяцем енкара, начинающимся в день весеннего равноденствия, отмечающего в Порт-Каре, как и в большинстве гори-анских городов, начало нового года. По летосчислению Ара наступивший год был 10120-м. Я находился в Порт-Каре уже почти семь горианских месяцев. Никто не выступил против того, чтобы я занял место Сурбуса. Его люди сами выдвинули меня. И вот я, тот, кто некогда был Тэрлом Кэботом, воином из Ко-ро-ба, заседал теперь в составе Совета капитанов наравне с пиратами и торговой олигархией этого мрачного, зловещего города, настоящего бедствия для блистательной Тассы. Вся власть в Порт-Каре фактически находилась в руках Совета. Номинально над Советом стояли пять убаров города — Чанг, Этеокль, Нигель, Сулиус Максимус и Генрис Севариус, — каждый из которых отказывался признать законность и правомочность власти своих соперников. Являясь одновременно капитанами, убары автоматически входили в состав Совета, где их места были представлены пятью, как правило, пустовавшими тронами, обращенными к расположенным полукругом креслам, на которых восседали сами капитаны. От имени каждого убара выступал его заместитель, писец, стул которого находился позади трона представляемого им убара. Сами же убары редко появлялись на заседаниях Совета, опасаясь предательского нападения наемников своих конкурентов. Сидя за длинным столом, возвышающимся перед пустующими тронами убаров, секретарь Совета капитанов монотонно зачитывал протокол последнего заседания. В состав Совета обычно входило около ста двадцати капитанов; иногда их могло быть немного больше, иногда, наоборот, несколько меньше. Право быть принятым в состав членов Совета капитанов принадлежало владельцу не менее пяти кораблей. Сурбус, таким образом, не являлся одним из имеющих значительный вес капитанов, хотя в его распоряжении и находилось семь судов, перешедших теперь ко мне. Эти пять кораблей, дающих право их владельцу войти в состав Совета Капитанов, могли быть либо так называемыми круглыми кораблями с вместительными трюмами, удобными для перевозки грузов, либо длинными кораблями, или кораблями-таранами, предназначенными для ведения боевых действий. И те и другие преимущественно являются весельными судами, но оснастка круглых кораблей более основательна, с большей площадью парусов и двумя мачтами. Именуемое «круглым» судно — что, конечно, не означает его круглую форму, — обладает отношением длины бимса [2]к длине киля приблизительно один к шести, в то время как на боевых галерах это соотношение выдерживается порядка одного к восьми. Следует добавить, что эти пять кораблей должны относиться, по крайней мере, к среднему классу судов. То есть, пользуясь единицами измерения, принятыми на Земле, они должны обладать водоизмещением не менее 100-150 тонн. Я вычислил это значение, исходя из горианской единицы измерения веса, за которую принят один вейт, равняющийся десяти стоунам. Стоун, в свою очередь, равен четырем земным фунтам. Круглое судно среднего класса способно взять на борт груз весом от пяти до семи с половиной тысяч горианских вейтов. Такая система измерения веса принята во всех горианских городах Торговой палатой, единым в данной области законодательным органом Гора. Эталон стоуна, представляющий собой металлический цилиндр, хранится неподалеку от Сардара. Четыре раза в год на больших ярмарках, устраиваемых ежесезонно в окрестностях Сардара, эталон стоуна выставляется вместе с весами, чтобы официальные представители каждого города получили возможность сравнить собственный, имеющий хождение в их городе стоун с эталоном. Стоун Порт-Кара после сравнения с эталоном хранится в специальном помещении Арсенала, находящегося в ведении Совета капитанов. Средний класс длинного судна, или корабля-тарана, определяется исходя не из его грузоподъемности, а по длине его килевой части, которая должна быть от восьмидесяти до ста двадцати горианских футов, и ширине бимсового перекрытия, достигающей обычно десяти-пятнадцати горианских футов. Интересно отметить, что земной и горианский фут имеют практически одинаковую длину, восходя первоначально к одной единице измерения, длине ступни взрослого мужчины. Эталон горианского фута — круглый металлический стержень — хранится так же, как и эталон стоуна. После смерти Сурбуса ко мне, по требованию людей, входивших в состав его команды, перешли не только его корабли, но и его имущество, накопленные богатства и рабы. В качестве недвижимости ко мне перешел его напоминающий скорее крепость дворец. Он располагался на восточной, граничащей с болотами окраине Порт-Кара. Внутренняя акватория дворца способна была вместить семь крупных кораблей и соединялась с центральными каналами, протянувшимися через весь город до самого моря. Имение было надежно защищено с одной стороны неприступными стенами и болотами, а с другой, помимо стен, — широкими каналами, путь по которым преграждали массивные, закрывающиеся на толстые деревянные брусья ворота. Когда мы с Клинтусом, Турноком и нашими рабынями впервые попали в Порт-Кар, мы обосновались неподалеку от этого места. Ближайшей к нему пага-таверной и оказалась та, где наша неожиданная встреча с Сурбусом так круто перевернула судьбу каждого из нас. От монотонного голоса секретаря, зачитывающего протокол последнего заседания, неудержимо клонило в сон. Я оглянулся по сторонам, пробежав глазами по креслам, полукругом огибающим пять обращенных к ним тронов. Хотя в состав Совета входило около ста двадцати членов, на заседаниях редко присутствовало больше семидесяти-восьмидесяти человек, как пришедших лично, так и приславших вместо себя своих доверенных лиц. Многие были в море, а некоторые считали более достойным для себя какой-либо иной способ времяпрепровождения. Ярдах в пятнадцати от себя, ближе к тронам, я заметил сидящего офицера, того самого, бородатого, что руководил налетом на острова ренсоводов. Хенрака, предавшего своих собратьев по общине, я не видел в Порт-Каре и не знал, удалось ли ему выбраться из болот или он так и нашел там свою смерть. Угрюмое выражение лица длинноволосого, заросшего бородой офицера вызвало у меня улыбку. Звали его Лисьяк. Он недавно вошел в состав городского Совета, приобретя необходимый для этого пятый корабль всего лишь четыре месяца назад. Потеряв на болотах шесть своих галер со всем их грузом, командой и рабами, он снискал себе широкую известность по всему Порт-Кару. Как он объяснял, на его суда напали ренсоводы, не меньше тысячи человек, поддержанных к тому же пятью сотнями наемников, специально обученными воинами, так что поделать он ничего не мог, и им с горсткой его ближайших помощников просто посчастливилось выбраться живыми из этой мясорубки. Я, конечно, мог бы уточнить некоторые детали этой истории, но и без меня в городе хватало людей, с недоверием относящихся к объяснениям злоключений незадачливого капитана, которые, не вдаваясь в поиски действительных причин происшествия, посмеивались над ним за его спиной. Однако, несмотря на все насмешки, на позолоченном шлеме он носил теперь и гребень из шерсти слина, свидетельствовавший о его принадлежности к членам Совета. Он получил свой недостававший пятый корабль в качестве подарка от одного из убаров Порт-Кара — Генриса Севариуса, считавшегося пятым по родословной линии их семейства. Говорили, что Генрис Севариус еще не достиг совершеннолетия и что на это время исполнение его обязанностей, как убара, было возложено на его регента, Клаудиуса, выходца с Тироса. Лисьяк, насколько мне известно, был клиентом дома Севариусов в течение всего пятилетнего периода регентства Клаудиуса, вступившего в эту должность после убийства Генриса Севариуса Четвертого и за последующие годы успевшего прибрать в доме всю власть к своим рукам. Надо сказать, что многие капитаны поддерживали довольно тесные отношения с тем или иным убаром города и выполняли его конфиденциальные поручения. Сам я не торопился завязать отношения с каким-либо определенным правителем, не видя необходимости искать его покровительства и не имея желания предоставлять ему в обмен свои услуги. Я заметил, что Лисьяк наблюдает за мной. Выражение его лица казалось несколько удивленным. Я подумал, что он, вероятно, видел меня в ночь набега среди мечущихся в панике ренсоводов, но едва ли у него хватило бы смелости предположить, что какой-то раб, находившийся во владении ренсоводческой общины, и капитан, входящий в состав высшего городского Совета, — одно и то же лицо. Он нахмурился и отвел взгляд. Самоса, первого рабовладельца Порт-Кара, я видел на заседаниях Совета только один раз. Говорили, что он является доверенным лицом Царствующих Жрецов. Первоначально я направлялся в Порт-Кар именно для того, чтобы установить с ним контакт; теперь же я, конечно, предпочитал этого не делать. Ему еще не представлялось случая видеть меня в лицо, но мне уже довелось встретиться с ним на торгах на Куруманском невольничьем рынке в Аре, меньше года тому назад. За те семь месяцев, что я находился в Порт-Каре, я прочно стал на ноги. От службы Царствующим Жрецам я отошел. Пусть найдут себе других глупцов, желающих ради них рисковать своей шкурой. Если уж драться, то только за свое собственное благо. Моя война — это только моя, и трофеи в ней принадлежат мне. Впервые в жизни я был богат. Впервые понял, что вовсе не презираю ни богатство, ни власть. А что еще может служить стимулом для действительно мудрого человека? Ну, пожалуй, еще тела женщин, тех, что он решит сделать своими, тех, кому он позволит служить себе развлечением. За эти дни я не нашел ничего достойного уважения, и, собственно, не испытывал той удивительной любви к морю, что отличала людей Порт-Кара. Впервые я увидел его с крыши пага-таверны, на рассвете, держа в руках умирающего от нанесенной мной раны человека. Тогда море показалось мне удивительно красивым, и это мнение у меня не изменилось, но до безудержной любви к морю мне было еще далеко. Когда Таб, прежде бывший правой рукой Сурбуса, спросил, что он может для меня сделать, я посмотрел на него и ответил: — Научи меня любить море. Над своими владениями я поднял свой собственный флаг, поскольку в городе не было единого флага. Собственный флаг имелся у каждого из пяти убаров и большинства капитанов. На моем знамени была изображена голова черного боска, хорошо выделяющаяся на фоне из вертикальных чередующихся зеленых и белых полос, символизирующих ренс, выращиваемый на болотах, с которых вышел Боcк, ныне один из капитанов Порт-Кара. Приятно поразило меня то, что Лума, спасенная мной от Сурбуса, оказалась из касты писцов и благодаря этому умела, конечно, читать и писать. — А считать ты умеешь? — спросил я у нее. — Да, хозяин, — ответила она. Я назначил ее старшим учетчиком своего дома. Каждый вечер она входила в центральный зал, опускалась на колени перед моим стоящим на некотором возвышении креслом и, сверяясь со своими записями, давала мне полный отчет о делах прошедшего дня, часто сопровождая его своими предложениями и рекомендациями. Я обнаружил, что эта незаметная, малопривлекательная девушка обладает блестящими, математическими и организационными способностями, позволяющими ей без труда ориентироваться в моих многочисленных торговых начинаниях и взаимоотношениях с партнерами. Она была самой ценной моей рабыней. Ей удалось в значительной степени увеличить мои богатства. Я позволил себе сделать по отношению к ней некоторые послабления, небольшие, правда: я разрешил ей носить голубое одеяние писцов, которое хотя и было таким же прозрачным, как и обычные туники рабынь, зато гораздо длиннее и почти прикрывало колени девушки. А вот ошейник я оставил — из простого металла, с обычной для остальных рабынь выгравированной надписью: «Я принадлежу Боску». Некоторые из служащих моего дома из числа свободных людей выражали недовольство по поводу подобного возвышения рабыни, поэтому я требовал от нее всей возможной почтительности, на которую имеет право рассчитывать человек свободный при общении с рабом, и, передавая служащим ее рекомендации, неизменно подчеркивал, что делала она это самым приниженным образом. Это в некоторой степени уменьшало их раздражение, но многие продолжали ворчать. Каждый из них, вероятно, опасался, что ее острый ум и проницательность смогут отыскать малейшую ошибку в их подсчетах, и всячески старались их избежать. Я думаю, они ее даже побаивались, зная ее безупречность в работе и то, что она являлась доверенным лицом хозяина дома, капитана Боска. У Мидис теперь было не меньше сотни различных шелковых накидок, колец и бус, которые ей нравилось оплетать вокруг усеянного драгоценными камнями ошейника. Как-то я заметил, что она не сводит глаз с Таба, и жестоко ее наказал. Таба я не убил; он был ценным помощником. Клинтус и Турнок казались довольны своими рабынями, Улой и Турой, у которых теперь тоже не было недостатка в украшениях. У обоих мужчин хватило ума остаться в составе моих людей; с моей помощью они безусловно смогут добиться большего, нежели самостоятельно. Телиму я держал на кухне вместе с другими кухонными рабынями, отдав старшему кухонному мастеру указания оставлять ей самую примитивную и наименее приятную работу. Кроме того, я распорядился, чтобы именно она прислуживала мне каждый вечер за ужином, и получал особое удовольствие, наблюдая за подающей мне вино моей бывшей хозяйкой, падающей теперь с ног от усталости после долгого, изнурительного дня, суетящейся возле моего стола в грязной, заляпанной жиром короткой репсовой тунике рабыни-посудомойки. После ужина ей еще предстояло, ползая на четвереньках, щеткой и скребком вычистить полы моей комнаты и подготовить ее к моему отходу ко сну, а затем вернуться на кухню и перемыть оставленную для нее самую грязную посуду. Только после этого ее заковывали на ночь в кандалы. Ужинал я обычно в компании Клинтуса и Турнока, приходивших со своими рабынями. Иногда к нам присоединялся Таб. Капитаны, как правило, не принимали пищу вместе со своими людьми. Что-то отвлекло меня от размышлений, и я вернулся к заседанию Совета капитанов. Один матрос, который попал в плен на остров Кос, но сумевший убежать оттуда, докладывал членамСовета, что косцы готовят громадную флотилию для выступления против Порт-Кара, в состав которой будут входить также корабли Тироса. В сообщении матроса было мало интересного; Кос и Тирос, когда их взаимное противостояние находилось в мирной фазе, неизменно принимали решение объединить силы и напасть на Порт-Кар. Подобные разговоры велись постоянно, но ожидаемого напряжения в жизнь порткарцев они не вносили. За последнюю сотню лет объединенная флотилия Коса и Тироса лишь раз решилась войти в территориальные воды Порт-Кара, но и тут их ожидала неудача: разыгравшийся шторм разбросал столь тщательно собранный флот союзников и позволил их противникам без большого труда отбросить их на безопасное расстояние. Обе стороны, как я уже упоминал, вели, конечно, непрекращающиеся мелкомасштабные боевые операции друг против друга, но число задействованных в них кораблей редко превышало десять-двенадцать штук. Вылазки одной из сторон тут же вызывали ответную реакцию второй, и в подобное противостояние в конце концов были втянуты все соперничавшие партии и группировки Порт-Кара; кстати, участие в вылазках позволяло забыть отступающие на второй план внутренние распри. Вовлечение же в боевые действия более крупных сил таило в себе громадную опасность из-за непредсказуемых последствий и непременно должно было бы положить конец торговым отношениям между противниками, продолжавшим, несмотря на противостояние, развиваться и приносить прибыль, всем враждующим сторонам. Не сомневаюсь, что Кос и Тирос также были наполнены слухами о готовящемся на них нападении Порт-Кара. У побывавших в переделке матросов, конечно, чесались руки дать ответный, решающий бой, но они, к счастью, не имели права голоса на заседаниях Совета, что позволяло удерживать конфликт в определенных рамках. Вскоре члены Совета перешли к проблемам большей важности, касающимся необходимости устройства в Арсенале крытых доков, способных принять дополнительно до сотни галер с зерном. Будет, вероятно, нелишним еще раз подчеркнуть, что флотилия Порт-Кара по количеству входящих в нее кораблей была примерно сопоставима с объединенным флотом Коса и Тироса — двух наиболее мощных морских держав Тассы. При этом владение кораблями распределялось следующим образом: в распоряжении пяти убаров Порт-Кара — Чанга, Этеокля, Нигеля, Сулиуса Максимуса и Генриса Севариуса — находилось около четырехсот кораблей. Ста двадцати капитанам, входящим в состав городского Совета, принадлежало в общей сложности более тысячи кораблей. Кроме того, как орган городской власти, они держали под своим контролем еще тысячу кораблей, специализирующихся на доставке в город продовольствия, топлива и рабов, а также ведущих охрану морских подступов к городу и сопровождающих караваны транспортных судов. Помимо этого насчитывалось не меньше двух с половиной тысяч капитанов, не имеющих возможности войти в состав городского Совета. Таким образом, с учетом владельцев одного-двух кораблей, Порт-Кар в общей сложности располагал флотилией в пять тысяч судов. Не все из них, правда, были предназначены для ведения боевых действий. Длинных кораблей или кораблей-таранов, полагаю, насчитывалось только полторы тысячи. Хотя, с другой стороны, при всей своей медлительности в передвижении и меньшей маневренности, круглые корабли в морских сражениях также не являлись совершенно никчемными: на их широких палубах и надстройках вполне можно было разместить не только легкие катапульты, но и тяжелые метательные машины с цепным приводом, не говоря уж о лучниках, арбалетчиках и копьеносцах, вооруженных дротиками и пращами, способными обеспечить обстрел большой плотности. При этом дополнительной защитой находящимся на борту людям служили такелаж и паруса, убирающиеся на вступающем в сражение корабле и складывающиеся на палубе и вдоль фальшбортов. Члены заседания Совета проголосовали за необходимость постройки дополнительных крытых доков, позволяющих увеличить количество одновременно принимаемых грузовых судов. После этого перешли к рассмотрению спора между мачтостроителями и рабочими по изготовлению оснастки об очередности их торжественного выхода в море на праздновании начала горианского Нового года, отмечаемого первого ен'кара. В этом году традиционно соблюдаемый порядок был нарушен, и членам заседания Совета пришлось выслушать многочисленные доводы, выдвигаемые обеими сторонами, в результате чего единодушным голосованием было решено впредь, начиная со следующего года, и мачтостроителям, и изготовителям оснастки выходить торжественным маршем в море одновременно, бок о бок. Я усмехнулся: вряд ли это поистине мудрое решение предотвратит неразбериху и в следующем году. Мне вспомнилось сообщение матроса о готовящихся выступить против Порт-Кара Косе и Тиросе, но я отмахнулся от этой мысли. Следующим пунктом повестки дня было рассмотрение требования такелажников повысить им заработную плату до уровня строгальщиков весел. Я проголосовал за поддержание этих требований, однако большинством голосов они были отклонены. Сидящий рядом со мной капитан, окинув меня хмурым взглядом, проворчал: — Стоит только повысить плату кому-то одному, как сразу начнется цепная реакция, — заметил он. — И скоро какие-нибудь лесорубы захотят получать столько же, сколько плотники, а то и кораблестроители! Нужно сказать, что все требующие хоть какого-либо мастерства работы выполняются вольнонаемными рабочими. Жители Порт-Кара могут позволить рабам возводить свои дома и стены родного города, но никогда, не подпустят их к строительству кораблей. При этом заработная плата различных категорий рабочих отличается весьма значительно: у раскройщиков парусов, например, она составляет порядка четырех медных тарновых дисков за день, а у высококлассных, нанимаемых Советом капитанов проектировщиков судов доходит и до одной золотой монеты в день. Длительность рабочего времени на Горе составляет примерно двенадцать часов. Однако время, уходящее непосредственно на работу, значительно меньше. Вольнонаемный горианец, как правило, человек, не отличающийся трудолюбием. Совсем не отличающийся. Ему нравится поговорить, и он не любит, когда его торопят. Обеденный перерыв растягивается у него на два часа и столько же времени уходит на промежуточное питие паги, что весьма напоминает земной «перекур». Увольнения, из-за большого объема работ, нечасты, а кроме того, рабочим одной специальности, таким, например, как такелажники, удалось организовать в своих рядах определенные союзы, напоминающие земные средневековые цеха, которые следят за правомерностью политики, проводящейся городскими властями по отношению к рабочим своей специальности. У них есть свои денежные фонды, сформированные из членских взносов входящих в союз рабочих, средства из которых направляются на различные цели, в частности, семьям получивших производственную травму, а также на предоставление займов особо нуждающимся и выплату пособий по нетрудоспособности. Подобные союзы довольно сильны, их влияние на органы городской власти значительно, и, думаю, в скором времени такелажникам удастся добиться от Совета капитанов согласия повысить им заработную плату. К слову сказать, город никогда не проводил жесткой политики по отношению к рабочим Арсенала и уважал тех, кто строит корабли. А кроме того, профессиональные союзы редко имели возможность организовать достаточно длительную забастовку: Арсенал мог перенести спуск на воду строящегося корабля с этого месяца на следующий, а союз не мог столь долгое время выплачивать бастующим деньги из собственных фондов, куда они при провале забастовки, конечно, уже не вернутся. Сами же рабочие редко способны были выработать стратегию длительного давления на органы городской власти и больше думали о том, на какие деньги поесть сегодня и завтра, нежели планировали, сколько они могли бы получить через месяц. А самое главное, несмотря на свои угрозы останoвить работы в Арсенале, они сами до конца в них не верили и не стремились их осуществить: им нравилось строить гордые и красивые корабли, в этом был смысл их жизни. И все же интересно, почему Кос и Тирос решили направить свой флот против Порт-Кара? Что изменилось? Насколько я мог проследить за последними событиями, все оставалось по-прежнему. Нет, успокаивал я себя, это только слухи, слухи, которые каждый год занимают внимание жителей Порт-Кара и, конечно, обсуждаются на заседаниях городских Советов Коса и Тироса. Мне вспомнилось, что остальные члены Совета капитанов также не придали большого значения словам выступавшего матроса. В зал заседаний попытался проникнуть Терситус, наполовину слепой сумасшедший кораблестроитель, как всегда, не расстающийся со своими мало кому понятными проектами и чертежами. По знаку ответственного секретаря, сидящего посредине длинного, возвышающегося перед пятью пустующими тронами убаров стола, двое людей встали и вывели Терситуса из зала. Как-то ему уже позволили представить вниманию Совета свои чертежи, но его планы оказались, мягко говоря, слишком фантастическими, чтобы их можно было принять всерьез. Этот безумец осмелился предложить пересмотреть традиционно установившуюся конструкцию тарнского корабля, сделать более высоким киль, установить дополнительный носовой парус и удлинить весла, усадив за каждое из них вместо одного двоих, а то и троих гребцов. Предлагал он и поднять над ватерлинией таранный брус корабля. Откровенно говоря, мне интересно было бы услышать пояснения и рекомендации самого Терситуса, но прежде чем успели перейти к обсуждению, большинству членов Совета стало понятно, насколько радикальны предлагаемые им изменения, они тут же объявили их совершенно абсурдными и отказались от дальнейшего их рассмотрения. Терситус, несмотря на его явно прогрессирующее в последние годы безумие, в свое время считался безусловно талантливым конструктором, и к его предложениям внимательно прислушивались, однако со временем его идеи становились совершенно безрассудными. Взять хотя бы это предложение изменить изящную, гармоничную треугольную форму паруса на трапециевидную, дающую якобы выигрыш в увеличении площади паруса, зато превращающую грациозный, гордый корабль в нечто бесформенное, поистине уродливое. Нет, этот человек явно выжил из ума. Отстраненный пять лет назад от работы в Арсенале, Терситус предлагал свои идеи на Косе и Тиросе, но и там его проекты встретили полнейшее непонимание. В результате он снова вынужден был вернуться в Порт-Кар и после долгих, бесплодных мытарств по инстанциям со своими набившими всем оскомину предложениями, забытый и обнищавший, он обрел себе пристанище, как поговаривали, где-то на окраине города, у одного из многочисленных обводных каналов, по соседству с крысами. Бывшие коллеги, памятуя его талант и прежние заслуги, еще испытывали к нему некоторое сочувствие и при встрече где-нибудь в захудалых городских тавернах оплачивали ему глоток-другой паги, но даже они не воспринимали всерьез его планов и проектов. Не стоило и мне тратить на него времени; я постарался выбросить мысли о нем из головы. После своего прибытия в Порт-Кар я совершил уже пять путешествий. Четыре из них были торговыми. До сих пор у меня не было ссор с капитанами других кораблей. Как истинный боcк, я не искал себе лишних проблем, но, столкнувшись с ними, в сторону не сворачивал. Все четыре путешествия были на поддерживающие свободные торговые отношения с Порт-Каром острова Тассы, имеющие статус свободных портов и управляемые членами Торгового союза. Таких островов на Тассе было довольно много, и три из них, ближайшие — Телетус, Табор и Сканьяр, — я посетил в первую очередь. Несколько поодаль от них лежали Фарнациум, Халнес и Асферикс. Я еще не решился забираться так далеко на юг, чтобы достигнуть Янды или Ананго, или на север, к Ханджеру и Скинджеру, как оставил неоткрытым для себя и расположенный на западе Торвальдсленд. Все эти небольшие острова имели на своем побережье открытые для беспрепятственной торговли свободные порты — Лудиус, Хельмутспорт, Шенди и Бази, — что делало возможным поддержку посреднических торговых отношений с Тиросом и Косом, а также с материком и его основными городами — Аром, Тором, Тентисом, Ко-ро-ба, Тарией и многими другими. Я брал в плавания различные грузы, хотя в этот ранний период моей торговой деятельности я остерегался брать с собой что-либо особо дорогостоящее. Я воздержался от загрузки своих кораблей драгоценными камнями и металлами, коврами и гобеленами, дефицитными медицинскими препаратами и редкими ароматическими средствами. Я довольствовался тюками репсовой материи, небольшими партиями тем-древесины и древесины ка-ла-на. Один раз, правда, я захватил с собой несколько десятков закованных в цепи рабов, а в другой набил трюм шкурами северного слина, но сколько-нибудь стоящие товары я начал брать с собой только на четвертый раз, хотя в каждом плавании мне удавалось распродать грузы с выгодой для себя. Дважды нас выслеживали пираты Тироса, рыскавшие по Тассе на своих зеленых, выкрашенных под цвет воды кораблях, но ни разу они не решились вступить с нами в бой. Мы полагали, что, увидев, насколько глубоко наши суда сидят в воде, грабители предполагали, что трюмы наших кораблей набиты объемными и громоздкими товарами, и решали подождать заслуживающей большего внимания добычи. Опасность подобных стычек действительно едва ли оправдывается несколькими десятками стволов каких-нибудь строительных деревьев или отделочных камней. Люди у меня на кораблях были в основном многоопытными пиратами и головорезами. Не думаю, чтобы их прельщала перспектива честным путем зарабатывать себе на жизнь. Им, конечно, более заманчивым казалось потрепать какого-либо торговца с Коса или невольничьи галеры с Тироса. Но уже первых двух матросов, решившихся оспорить у меня право на капитанство, я убил на глазах у остальных членов команды, а оставшимся дал возможность высказать все свои недовольства. Не пожелавшим продолжать службу под моим началом я позволил беспрепятственно уйти и распорядился, чтобы Лума каждому из них выдала на прощанье в качестве подарка полстоуна золота. К моему удивлению, не многие ушли с кораблей. Я, конечно, далек от мысли, что они решили оставить пиратство, но они, полагаю, испытывали чувство определенной гордости от службы под командованием того, кто после нашумевшего инцидента в таверне считался теперь одним из лучших мастеров владения мечом в Порт-Каре. — И когда же мы наконец выступим против Коса и Тироса? — неизменно допытывался Таб. — Они не сделали мне ничего плохого, — отвечал я. — Сделают, — настаивал он. — Это только вопрос времени. — Вот тогда и выступим. На берегу мои матросы словно перерождались и неизменно затевали в тавернах шумные ссоры и потасовки. Это казалось особенно странным, поскольку на борту они показывали себя серьезными, дисциплинированными людьми. Я старался обходиться с ними по справедливости. В портах я предпочитал держаться от команды в стороне и позволял им выпустить пар так, как у каждого из них лежала к тому душа. Платил я им не скупясь, и во владениях моих они всегда могли выбрать себе рабыню, которые по праву считались у меня самыми красивыми в городе. Я приобрел и рабыню, так обольщающе танцевавшую передо мной в таверне, заплатив за нее сорок золотых, и назвал ее Сандрой, дав имя в честь одной из известных мне девушек с Земли. Я надел на танцовщицу свой ошейник и, отдав должное ее умению развлекать мужчин, распорядился заниматься этим и далее. Пятое мое плавание — на легкой, быстрой галере — было скорее познавательным: мне хотелось удовлетворить свое любопытство и собственными глазами увидеть Кос и Тирос. Оба они лежат в четырех сотнях пасангов от Порт-Кара, причем Тирос — на сотню пасангов южнее Коса. Тирос — остров гористый и известен своими обширными, разветвленными пещерами и бесчисленными стаями заполняющих их вартов — похожих на летучих мышей существ, достигающих по величине размеров небольшой собаки, которые при специальном обучении могут даже использоваться для охоты или нападения на людей. Кос также гористый остров, но западная его часть постепенно переходит в равнины. Здесь довольно много мест, где произрастает та-виноград, а когда мы, затаившись, ночью лежали в дрейфе неподалеку от побережья острова, мне удалось услышать удивительный по своей красоте пересвист косианских летучих рыб, сопровождающий их брачные игры. Эта небольшая по размеру подвижная рыбка на самом деле весьма опасна: три шипа ее спинного плавника по крошечным каналам выделяют яд. Она действительно способна перемещаться по воздуху; ее боковые плавники довольно длинны и скорее похожи на крылья, что позволяет рыбешке выпрыгивать из воды и какое-то время лететь над ее поверхностью, спасаясь от зубов малого водяного тарлариона, нечувствительного к ее ядовитым шипам. Их нередко называют еще поющими рыбами, поскольку взрослые особи, самцы и самки, в брачный период высовывают голову над водой и наполняют воздух тонким мелодичным, как звуки свирели, свистом. Печень летучих рыб считается деликатесом. Мне также довелось ее отведать — хотя, признаться, она не произвела на меня должного впечатления, — на пиру в Тарии в доме торговца Сафрара. В свое время он, насколько я припоминаю, занимался изготовлением и перепродажей ароматических масел на Тиросе, но, будучи впоследствии выгнанным с острова за воровство и мошенничество, направился в Порт-Кар, а оттуда — в Тарию. Пока я находился в этих путешествиях, остальные мои корабли продолжали совершать коммерческие рейсы между уже посещенными мной островами. Каждое мое возвращение в Порт-Кар неизменно бывало встречено сообщением Лумы о том, что богатства мои за время моего отсутствия еще больше увеличились. К сожалению, в последние два месяца мне чаще приходилось оставаться на берегу и заниматься подготовкой и организацией своих торговых экспедиций, нежели принимать в них участие самому, но я ожидал, что в скором времени я все равно отправлюсь в плавание по Тассе. Забыть ее действительно оказалось невозможно. В морскую практику Порт-Кара я ввел некоторые новшества и вместо традиционно используемых рабов на гребных круглых кораблях нанимал для себя свободных матросов. Кстати сказать, на боевых судах, кораблях-таранах, в Порт-Каре, на Тиросе, Косе или где-либо в известных городах Гора в качестве гребцов никогда не использовались рабы; на веслах сидели только вольнонаемные матросы. Большинству рабов на своих галерах я даровал свободу, и оказалось, что основная их масса пожелала остаться со мной, признав во мне своего капитана. Тех, кого я по каким-либо причинам не хотел освобождать, я продал или обменял на людей, которых отпустил на свободу и которые также в большинстве своем остались у меня матросами. В этом, думаю, не было ничего удивительного, как, впрочем, и в том, что оставшиеся служили мне с большим рвением теперь, получив от меня свободу, нежели будучи моими рабами. Я заметил, что многие из них начали старательно обучаться обращению с оружием и даже платили за уроки своим наставникам, что делало их не просто членами команды на судах, но настоящими воинами, а круглые торговые корабли мои превращало в грозные боевые галеры. Капитаны Порт-Кара стали обращаться ко мне с предложениями заняться доставкой их грузов на моих кораблях, однако я предпочитал торговать своими собственными, купленными и доставленными мной самим товарами. В последнее время я начал замечать, что кое-кто из капитанов также начал набирать на свои корабли вольнонаемных матросов, но они, казалось, не поняли сути того, что сделал я — даровал свободу предоставленным мне в рабство людям. Внимание мое снова было привлечено к ходу заседания Совета капитанов. Поступило предложение основать в северных лесах новый заказник, чтобы получать лесоматериалы для нужд Арсенала в больших количествах. Порт-Кар уже имел несколько участков леса. Существует узаконенная церемония основания подобного заказника, включающая в себя его официальное учреждение и открытие, сопровождаемое звуками трубы. Заказники тщательно охраняются и окружены по периметру глубоким рвом, препятствующим проникновению на территорию заказника крупных животных и браконьерствующих рубщиков леса. Есть здесь и лесничие, следящие за состоянием деревьев и ежегодно отмечающие в документах результаты обмера толщины их стволов и темпы роста. Они также отвечают за вырубку деревьев и подготовку места для посадки новых, ухаживают за молодыми деревьями и зачастую придают их стволам определенную форму, что особенно важно для деревьев, идущих на строительство каркаса корабля, его носа и кормы. Подобные заказники обычно располагаются поблизости от рек, чтобы удобнее было сплавлять срубленные бревна к морю. Порткарцы нередко приобретают пиленый лес и у северных лесных жителей, как правило, занимающихся заготовкой лесоматериалов зимой и доставляющих их к морю на санях. Цена на лес в этом случае во многом зависит от погоды, и если покров снега в зимние месяцы оказался невелик, стоимость лесоматериалов сильно возрастает, Порт-Кар полностью зависит от поставок северного леса. Турская древесина идет на изготовление балок и каркасов, обшивку корпуса и палубных строений; ка-ла-на используется для изготовления поручней и рей; тем-древесина идет на весла и судовые рули, а определенные хвойные породы деревьев, так называемый корабельный лес, идут на изготовление мачт и балочных перекрытий, а также служат отделочным материалом и используются для палубного покрытия. Собрание высказалось за организацию дополнительного заказника. Я воздержался от голосования; вполне вероятно, что члены собрания совершенно правы, но сути проблемы я не знал, и мне казалось, что гораздо важнее научить строителей экономно и бережно использовать регулярно поступающие материалы, значительная часть которых идет в отходы, нежели увеличивать объемы поставок, что позволит рабочим обходиться с ними еще безалабернее. В общем, я не был убежден в правильности принятого собранием решения. Но почему же Кос и Тирос готовятся выступить против Порт-Кара? Что произошло? Нет, не может быть. Все это беспочвенные слухи. Болтовня! Назойливо возвращающаяся мысль вызывала раздражение. Я снова и снова старался выбросить ее из головы. Лучше стоит подумать, какие корабли мне следует приобрести для своей флотилии. Денег на покупку двух новых вполне хватает. Это будут, конечно, круглые корабли, с низкой посадкой, вместительными трюмами и широкими парусами, с хорошей, тщательно подобранной командой. Я уже даже наметил для них маршруты плавания: к Янде и Тарвальдсленду. Каждый такой корабль будет, конечно, сопровождаться небольшой, подвижной галерой. Если все пойдет как надо, вложенные деньги быстро себя окупят. Внезапно у меня за спиной появился мальчик и вложил мне в руки записку. Я обернулся; это был мальчишка-посыльный при Совете капитанов, в красно-желтой тунике и с тщательно причесанными длинными волосами. Сложенный вчетверо листок бумаги был запечатан расплавленным воском. Я пригляделся; на поверхности воска отсутствовали какие-либо следы личной печати отправителя. Я развернул бумагу. Послание было коротким, выведенным печатными буквами. «Я хотел бы увидеться с вами», — говорилось в записке. Подпись «Самос» также была сделана крупными печатными буквами. Я скомкал бумагу в руке. — Кто передал тебе записку? — спросил я у мальчишки. — Какой-то мужчина, — ответил он. — Я его не знаю. Я посмотрел на Лисьяка, откинувшегося в кресле и положившего на подлокотник свой позолоченный шлем с капитанским гребнем из шерсти слина. Он с любопытством наблюдал за мной. Я не был уверен, что послание действительно отправлено Самосом. Если записка его, значит, он узнал, что Тэрл Кэбот находится сейчас в Порт-Каре. Но каким образом он смог это выяснить? И что еще удивительнее, как он сумел догадаться, что Боcк, этот торговец и забияка, каким меня знали в Порт-Каре, и человек, некогда бывший воином из Ко-ро-ба, — одно и то же лицо? Если так, значит, нет ничего удивительного, что он хочет увидеться со мной и несомненно напомнит о моей службе Царствующим Жрецам. Но я больше ни у кого на службе не нахожусь. Я служу теперь только самому себе. Я почувствовал раздражение. Почему я должен держать перед кем-то ответ в своих действиях? Да плевать я хотел на эту записку! В этот момент в зал заседаний Совета капитанов ворвался человек. На лице у него застыло какое-то безумное выражение. Я тотчас узнал его: это был Хенрак, тот самый, что предал своих общинников-ренсоводов и, стоя с белой шелковой повязкой на руке, наблюдал, как их вылавливали, чтобы обратить в рабство. — Арсенал! — закричал он диким голосом. — Арсенал горит!Глава одиннадцатая. ГРЕБЕНЬ ИЗ ШЕРСТИ СЛИНА
Капитаны с воплями вскакивали со своих мест. Их массивные стулья с грохотом падали на пол. Ответственный секретарь что-то кричал, очевидно, отдавая какие-то распоряжения, но его никто не слушал. Все помчались к дверям, ведущим в коридор и дальше — на внутреннюю вымощенную камнем площадь, расположенную перед зданием Совета. Я увидел испуганно мечущихся мальчишек-посыльных, пытающихся в начавшейся неразберихе подобрать разлетевшиеся по полу бумаги и путающихся у всех под ногами. И тут я обратил внимание, что Лисьяк, развалившийся в кресле с надетым на подлокотник шлемом с капитанским гребнем из шерсти слина, не двинулся с места. Заметил я также, что писец, обычно сидевший на стуле по правую руку от неизменно пустующего трона Генриса Севариуса Пятого и выполнявший на заседаниях Совета роль его доверенного лица, уже исчез. Снаружи через распахнутые настежь массивные двери в зал доносились тревожные крики и лязг оружия. Лисьяк с перехваченными сзади алой лентой волосами неторопливо поднялся. Он водрузил на голову шлем и обнажил меч. Мой клинок также оставил ножны. Однако Лисьяк с мечом наготове зашагал к выходу и, бросив на меня быстрый взгляд, выскочил из зала через боковую дверь. Я оглянулся. В углу, там, где кто-то второпях обронил на пол светильник, уже занималось пламя. Повсюду валялись опрокинутые стулья, исписанные, залитые чернилами листы бумаги. Ответственный секретарь в оцепенении стоял за окончательно опустевшим центральным столом, за которым в правильном порядке возвышались предназначавшиеся для правителей города пять тронов с широкими спинками. К секретарю подходили обменивающиеся испуганными взглядами писцы; чуть поодаль сбились в кучу несколько мальчиков-посыльных. Тут в комнату ввалился какой-то весь залитый грязью капитан. Из груди у него торчала стрела. Едва держась на ногах, он сделал два-три неверных шага и, цепляясь за спинки кресел, замертво повалился на пол. Следом за ним, группами по четыре-пять человек, появились еще несколько возбужденно переговаривающихся, размахивающих оружием капитанов. Некоторые из них, очевидно, получившие легкие ранения, были в крови, но все они передвигались самостоятельно. Я вышел в центр зала, к пустующим тронам. Жавшиеся друг к другу мальчики-посыльные встретили меня испуганными взглядами. — Потушите огонь, — сказал я им, кивнув на расползающееся по полу пламя от упавшего светильника. Мальчики бросились выполнять приказание. — Соберите и сохраните все записи заседаний Совета, — обратился я к ответственному секретарю. Тот очнулся от оцепенения. — Да, капитан, — ответил он и стал поспешно собирать исписанные листы, словно только и ждал моего распоряжения. Я вложил меч в ножны и, подхватив громадный стол, расплескивая стоявшие на нем в медных чашечках чернила, поднял его высоко над головой. Вокруг раздались изумленные крики. С трудом переставляя ноги, я медленно двинулся к двери. Отбиваясь от наседающего неприятеля и падая, сквозь дверной проем в зал отступили еще несколько капитанов. Они были последними из тех, кому удалось спастись. Напрягшись изо всех сил, я швырнул длинный стол над их головами. Всем своим чудовищным весом он обрушился на наступавших, показавшихся в дверном проеме, подминая их под себя и ломая им кости. Зал тут же наполнился стонами и душераздирающими воплями. — Несите кресла! — приказал я капитанам. Большинство из них были ранены; но те, кто мог держаться на ногах, подносили все новые и новые тяжелые кресла и швыряли их в дверной проем, загораживая ими проход в зал. Выпущенные нападающими из арбалетов стрелы разлетались по всему залу, вонзались в спинки кресел и легко расщепляли их своими металлическими наконечниками. — Столы! Несите столы! — распорядился я. Капитаны, писцы, мальчишки-посыльные, облепив столы по четыре — шесть человек, потащили их к дверному проему и свалили поверх нашей баррикады. Кое-кто из нападавших пытался взобраться на нее, но сначала им пришлось помериться силами с Боском, взобравшимся на вершину нашего не слишком надежного сооружения. Для самых настойчивых наиболее сложным препятствием оказался меч Боска. Уже четверо нападавших один за другим скатились по нагромождению стульев и столов и остались неподвижно лежать на полу. Выпущенные из арбалетов стрелы целым роем просвистели у меня над головой. Я рассмеялся и спрыгнул с нашей баррикады. Желающих перебраться через нее больше не находилось. — Ну что, сможете удержать эту нашу позицию? — спросил я у окружающих меня капитанов, писцов и мальчишек-посыльных. Ответ был утвердительным и единодушным. — Хорошо, — заметил я и оглянулся на боковую дверь, через которую ускользнул Лисьяк и, как я предполагал, тот, что выступал на заседаниях Совета представителем интересов Генриса Севариуса. Некоторые из писцов и посыльных также выбрались через эти двери, — Присматривайте за этой дверью тоже, — сказал я оказавшимся рядом со мной капитанам. Они тут же поспешили к двери, позвав себе на помощь нескольких писцов, а мы с двумя капитанами направились к расположенной в дальнем конце зала узкой винтовой лестнице, ведущей на крышу здания. Вскоре мы уже оказались на ее пологих черепичных склонах, украшенных по краям небольшими башенками с декоративными бойницами. Отсюда нашим глазам открылись поднимающиеся в лучах предзакатного солнца густые клубы дыма, серой пеленой затянувшие пристань и здание арсенала. — В бухте не видно кораблей ни Тироса, ни Коса, — задумчиво произнес стоящий рядом со мной капитан. Я это уже заметил. Взмахом руки я указал на причалы: — Эти принадлежат Чангу и Этеоклю? — спросил я. — Да, — ответил капитан. — А те, — кивнул я на причалы, расположенные дальше к югу, — находятся в собственности Нигеля и Сулиуса Максимуса? Порыв ветра отнес дым в сторону, и мы смогли увидеть горящие у пристани корабли. — Верно, — подтвердил второй капитан. — Там, наверное, до сих пор идет сражение, — заметил его товарищ. — Да, и в основном вдоль причалов, — уточнил его собеседник. — А владения Генриса Севариуса, патрона капитана Лисьяка, похоже, остались нетронутыми, — заметил я. — Похоже на то, — процедил сквозь зубы первый капитан. Снизу, с улиц, донеслись звуки трубы, заглушающие крики людей. В руках у некоторых прохожих были знамена с символикой дома Севариусов. Они призывали людей выходить на улицы и присоединяться к ним. — Генрис Севариус, — кричали они, — единственный законный убар Порт-Кара! — Севариус решил провозгласить себя единым убаром, — сказал первый капитан. — Скорее это решил Клаудиус, его регент, — заметил второй. К нам подошел еще один капитан. — Внизу пока спокойно, — сообщил он. — Смотрите! — пробормотал я, указывая на каналы, протянувшиеся между выстроившимися рядами серых зданий. По ним медленно двигались боевые корабли, неторопливо приближающиеся к стенам здания городского Совета. — Смотрите туда! — вдруг воскликнул первый капитан, пристально вглядывающийся в примыкающие к площади перед зданием Совета узкие улицы. Присмотревшись, мы различили перебегающих под прикрытием домов, подтягивающихся к площади арбалетчиков, а позади них, несколько поодаль, двигались воины в полном боевом снаряжении. — Похоже, Генрис Севариус еще не стал единовластным хозяином Порт-Кара, — усмехнулся один из капитанов. По каналу, огибающему площадь с дальней от нас стороны, в направлении здания городского Совета двигался корабль-таран среднего класса. Его мачта вместе с длинной реей была опущена на палубу, паруса, конечно, скатаны и уложены вдоль фальшборта. Такое положение оснастки общепринято при прохождении галеры внутри города или приготовлении ее ко вступлению в бой. По правому борту в носовой части корабля, возле укрытий для лучников и копьеносцев, развевалось на ветру полотнище флага с чередующимися вертикальными зелеными и белыми полосами, на фоне которых хорошо различалась черная голова боска. Мне удалось разглядеть, как Турнок со своим длинным луком, а за ним Клинтус с сетью и трезубцем на плече, Таб и многие другие мои люди быстро перебирались с борта судна на берег и бежали через площадь к зданию городского Совета. — Вы можете уже сейчас в общих чертах оценить ущерб, нанесенный Арсеналу? — обратился я к капитанам. — Больще всего, вероятно, пострадают склады со стройматериалами и кровля доков, — ответил один из них. — Весельные и смоляные склады тоже, — добавил другой. — Да, пожалуй, — согласился первый. — Ветер был не слишком сильным, — пояснил второй. Я тоже надеялся, что нанесенный ущерб этим и ограничится, верил, что работающим в Арсенале, — а их не меньше двух тысяч человек, — удастся справиться с пожаром. Пожар всегда считался главной опасностью для Арсенала, поэтому большинство складов, цехов и машерских было построено из камня и покрыто жестью или черепицей. Деревянные строения, вроде всевозможных времянок и сараев, возводились на безопасном друг от друга расстоянии. На территории самого Арсенала имелось множество бассейнов, способных при возникновении пожара обеспечить достаточным количеством воды. Рядом с бассейнами, специально на случай пожара, в особых, выкрашенных красной краской ящиках хранились кожаные ведра. Некоторые из бассейнов были достаточно велики, чтобы по ним могли перемещаться небольшие галеры. Такие бассейны соединялись между собой в единую систему, по которой внутри Арсенала между цехами обеспечивалось перемещение тяжелых грузов. Система внутренних каналов Арсенала в двух местах соединялась с системой городских каналов, а в двух других местах имелись выходы в Тамберский пролив, позади которого лежала блистательная Тасса. Каждый из этих выходов был перегорожен массивными решетчатыми воротами. Следует упомянуть, что бассейны, как правило, строились двух типов: располагающиеся под открытым небом, предназначенные для вымачивания древесины и проведения внутренних судовых ремонтных работ, и крытые бассейны, где осуществлялись сложные монтажные и плотницкие работы, а также ремонт внешней части судна. Сейчас мне уже казалось, что огня, полыхавшего над территорией Арсенала, и поднимающегося над ним дыма стало как будто меньше. Причалы Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса, расположенные в южной и западной частях города, полыхали куда сильнее, чем Арсенал. Поджог Арсенала, безусловно, был диверсией. Очевидно, с его помощью планировалось выманить капитанов из зала заседаний и завлечь в подготовленную для них снаружи засаду. Едва ли в интересы Генриcа Севариуса входило причинить Арсеналу серьезный ущерб. Стань он убаром Порт-Кара, и Арсенал составил бы значительную, если не основную часть его богатств. Мы с тремя капитанами стояли на покатой крыше здания и долгое время молча наблюдали, как пылают у причалов корабли. — Я пойду в Арсенал, — наконец сказал я, поворачиваясь к одному из капитанов, — а вы проследите, чтобы писцы подготовили подробный отчет о нанесенном ущербе. А кроме того, пусть капитаны выяснят боевую обстановку в городе, вдвое увеличат количество патрульных кораблей и расширят границы патрулирования на пятьдесят пасангов. — Но ведь ни Кос, ни Тирос… — начал было тот. — Увеличьте количество патрульных кораблей и расширьте зону патрулирования, — повторил я. — Будет сделано, — ответил он. Я повернулся к другому капитану. — Сегодня заседание членов Совета должно возобновить свою работу, — распорядился я. — Это невозможно, — возразил он. — Это нужно сделать к вечеру, — продолжал я. — Хорошо, — согласился он. — Я разошлю посыльных с факелами по всему городу. Я окинул взглядом Арсенал и горящие в южной и западной частях города причалы. — Не забудьте пригласить и капитанов Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса, — сказал я. — Убаров? — удивленно воскликнул мой собеседник. — Капитанов, — поправил я его. — Отправьте за ними по одному посыльному с охранником, как приглашают обычных капитанов. — Но ведь они — убары, — прошептал капитан. — Если они и после этого не явятся, — кивнул я на догорающие вдали корабельные пристани, — Совет не будет считать их даже капитанами. Глаза капитанов были устремлены на меня. — Теперь Совет капитанов представляет собой главную власть в городе, — сказал я. Капитаны обменялись понимающими взглядами и кивнули в ответ. — Это правильно, — выразил один из них общее мнение. Власть капитанов в Порт-Каре практически не уменьшилась. Переворот, имевший целью уничтожить их всех разом, быстро, как удар убийцы, провалился. Выскользнувшие из приготовленной ловушки, забаррикадировавшиеся в зале заседаний капитаны остались в живых. А иные из членов Совета, к счастью для себя, вообще в этот день не присутствовали на заседании. Кроме того, корабли большинства владельцев обычно стоят причаленными неподалеку от их домов или владений, во внутренних водоемах или с наружной стороны здания. Корабли, что находились у городских причалов, пострадали также не сильно. Казалось, горели только пристани, принадлежавшие четырем убарам. Я бросил взгляд на бухту и, через узкий, грязный Тамбер — на сияющие вдали просторы неповторимой Тассы. В любой данный момент времени большинство кораблей Порт-Кара находится в море. Пять моих сейчас, например, тоже в плавании, а два стоят под погрузкой. Команды принадлежащих капитанам кораблей по возвращении на берег также поддержат своих начальников, а значит, и Совет капитанов. Конечно, довольно много кораблей, принадлежащих убарам, также находятся сейчас в море, но люди, опасающиеся за свою власть в городе, обычно держат в порту значительно больший процент своих судов, нежели обычный капитан. Думаю, силы четырех убаров — Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса — в результате сегодняшнего инцидента уменьшились примерно наполовину, и если это так, в их распоряжении осталось примерно сто пятьдесят кораблей, большинство из которых сейчас в море. Сомневаюсь, чтобы убары даже в такую минуту могли объединиться и скоординировать свои действия. К тому же, если понадобится, Совет капитанов данной ему властью сумеет один за другим задержать и конфисковать корабли убаров по мере их возвращения на берег. Я давно знал, что затянувшийся период полной анархии, вытекающей из разделения власти между пятью не способными договориться между собой убарами, их состязание в жадности при назначении постоянно увеличивающихся налогов, неразбериха в законодательстве — все это идет не на пользу городу, но, что еще важнее, вредит моим собственным интересам. Я решил сосредоточить деньги и власть над этим не способным к порядку городом в своих руках. По мере претворения в жизнь моих проектов я не слишком расстраивался, когда тот или иной убар отказывал мне в выгодной сделке или сотрудничестве. Я не нуждался в чьей-либо протекции и предпочитал действовать самостоятельно. Вот почему я был так заинтересован, чтобы власть над городом полностью перешла к Совету Капитанов. Сейчас для этого наступил очень удачный момент: попытка переворота не удалась, а власть и влияние других убаров в значительной мере ослаблены. Теперь можно было ожидать, что Совет, состоящий из таких же капитанов, как я, явится политической структурой, в рамках которой мои проекты и устремления получат дальнейшее развитие. Под эгидой Совета Капитанов я смогу увеличить влияние дома Боска в политической жизни Порт-Кара. И потом я мог бы стать лидером городского Советa. Я ожидал, что занимаемая мною позиция получит поддержку и одобрение как со стороны людей самостоятельных, мудрых, не привыкших идти у событий на поводу, вроде меня, так и со стороны неизбежных, но порой весьма полезных глупцов, в изобилии имеющихся и в Порт-Каре, рассчитывающих на возможное существование правительства здравомыслящего, занятого разрешением проблем города, а не своих собственных. В этом, кажется, интересы людей разумных и наивных глупцов совпадают. Я снова обернулся к стоящим рядом капитанам. — Итак, господа, до вечера, до двадцати часов. Они поклонились и покинули крышу. Оставшись один, я еще раз окинул взглядом полыхающие вдали зарева пожаров. Да, подумалось мне, такой человек, как я, может высоко подняться в подобном городе, где правят эгоизм и бесхозяйственность, алчность и жестокость. Некоторое время спустя я уже шагал вдоль улиц к Арсеналу, чтобы на месте разобраться в том, что там произошло. Было около девятнадцати часов. Над нашим подвалом, в зале заседаний слышались шаги по деревянному настилу полов и звуки передвигаемых стульев. На заседание Совета пришли все капитаны за исключением наиболее ярых сторонников Севариусов. Мне сообщили, что даже убары Чанг, Этеокль, Нигель и Сулиус Максимус либо уже заняли свои места, либо вот-вот явятся в зал заседаний. Человек на дыбе рядом со мной снова закричал. Это был один из тех, кого нам удалось поймать. — К нам уже поступило сообщение о размерах ущерба на причалах Чанга, — доложил подошедший писец, подавая мне документы. Я знал, что пожар в этом районе продолжает распространяться к южным границам Арсенала. В такой ситуации донесения о понесенных повреждениях не могут быть полными. Япосмотрел на писца. — Как только будут доставлены свежие сведения, мы тут же сообщим их вам, — сказал он. Я кивнул, и он поспешно направился в зал. Пожары на территориях Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса к этому часу были потушены практически полностью, лишь во владениях последнего продолжали полыхать склады с тарларионовым маслом. Тяжелый запах гари распространился по всему городу. Насколько я мог судить, больше всех от пожара пострадал Чанг — он потерял около тридцати кораблей. Урон, понесенный остальными убарами, оказался не столь велик, однако их власть и могущество существенно уменьшились. Судя по поступившим сообщениям, а также по тому, что довелось увидеть мне самому, Арсенал пострадал незначительно. Ущерб сводился к разрушению одного и частичному повреждению другого склада стройматериалов, да еще сгорели небольшое хранилище со смолой, два крытых судоремонтных дока и мастерская по производству весел, причем расположенный поблизости склад готовых весел, как оказалось, не пострадал. Несколько поджигателей были схвачены на месте и теперь, вопя, корчились на дыбах в подвалах, расположенных под залом заседаний Совета капитанов. Однако большинству поджигателей удалось ускользнуть под прикрытием целого отряда арбалетчиков и укрыться во владениях Генриса Севариуса. Двое рабов, стоящих неподалеку от меня, неторопливо поворачивали лебедку дыбы. Слышался сухой скрип дерева, звук защелки, фиксирующей очередной зуб шестереночного колеса, и чудовищные вопли вздетого на дыбу человека. — Количество патрульных кораблей удвоено? — спросил я у подошедшего ко мне капитана. — Да, — ответил он, — и зона патрулирования расширена на пятьдесят пасангов. Человек на дыбе снова завопил. — Какова военная обстановка в городе, капитан? — Люди Генриса Севариуса укрылись в его владениях. Принадлежащие ему корабли и причалы хорошо охраняются. Часть наших людей наблюдает за ними, остальные находятся в резерве. Если сподвижники Севариуса покажутся за пределами его владений, мы встретим их мечами. — А что слышно в городе? — Выступлений в поддержку Севариуса не наблюдается. Люди на улицах требуют передать всю власть Совету капитанов. — Отлично, — заметил я. Ко мне подошел один из писцов. — Перед Советом хочет выступить представитель дома Севариусов, — сообщил он. — Он входит в состав членов Совета? — спросил я. — Да, — ответил писец. — Это Лисьяк. Я усмехнулся. — Ну что ж, пусть его проводят в зал. И обеспечьте надежную охрану, чтобы толпа не растерзала его на улице. — Да, капитан, — улыбнулся в ответ писец. Стоящий рядом капитан задумчиво покачал головой. — Но ведь это все-таки представитель Генриса Севариуса, узурпатора, — заметил он. — Совет еще вынесет свое решение по этому вопросу, — ответил я. В глазах капитана появилась легкая усмешка. — Ну что ж, это правильно, — сказал он. Я жестом приказал двум рабам повернуть лебедку дыбы еще на один оборот. Снова раздался скрип дерева, и защелка опустилась за очередным зубцом колеса. Вздетый на дыбе человек с растягиваемыми руками и ногами уже мог только хрипеть и выражал боль лишь одними глазами. Поворот колеса еще на один зубец — и его конечности выскочат из суставов. — Что удалось узнать? — поинтересовался я у писца, стоявшего рядом с дыбой с вощеной дощечкой и палочкой для письма. — Ничего нового. Говорит то же, что и другие. Утверждает, что их наняли люди Генриса Севариуса. Кто-то из них должен был убивать капитанов, а кто-то поджигать причалы и Арсенал, — писец поднял на меня глаза. — Предполагалось, что сегодня ночью Генрис Севариус станет единственным убаром Порт-Кара и каждый из его людей получит по слитку золота. — А как насчет Тироса и Коса? Писец ответил недоуменным взглядом. — Никто из них ни словом не обмолвился о каких-либо островах, — сказал он. Это взбесило меня: слишком маловероятно, чтобы заговор был делом рук только одного из пяти убаров Порт-Кара. Я ожидал, что в течение этого дня или по крайней мере ночью получу сообщение о приближении флотилии Тироса и Коса. Могло ли быть так, в который раз спрашивал я себя, чтобы попытка переворота обходилась без поддержки со стороны сил этих двух островов? Мне казалось это просто невероятным. — Что ты знаешь об участии в перевороте Тироса и Коса? — спросил я у негодяя, висевшего на дыбе. Это был один из арбалетчиков, прятавшихся у выхода из здания городского Совета и стрелявших в выбегавших из зала заседаний ничего не подозревающих капитанов. Глаза у этого молодца выкатывались наружу, на лбу от напряжения набухли багровеющие жилы, ноги и руки стали белыми, кожа на суставах лопнула и сочилась кровью. — Севариус, — едва слышно бормотал он. — Севариус. — Кос и Тирос должны были напасть? — повторил я. — Да! Да! — пробормотал он. — А Ко-ро-ба, Ар, Тентис, Тария, Тор? — Да, да! — И Телетус, Табор, Сканьяр? — Да, да, они тоже! — Фарнациум, Халнес, Асферикс, Янда, Анан-го, Ханджер и Скинджер? — перечислял я все известные мне географические названия. — Лудиус, Хельмутспорт, Шенди, Бази? — Да, да! — завыл человек на дыбе. — Они все, все собирались напасть! — И Порт-Кар? — Да, и Порт-Кар, — перешел он на нечленораздельный вопль. — Порт-Кар тоже! Я с отвращением махнул рукой рабам, и они вытащили из лебедок удерживающие штифты. Цепи загрохотали, колеса вернулись в исходное положение, натяжение веревок ослабло, и существо на дыбе начало что-то бессвязно бормотать, захлебываясь смехом и слезами. Еще до того, как рабы сняли его с дыбы, человек потерял сознание. — Вряд ли из него можно еще что-то вытянуть, — произнес кто-то у меня за спиной голосом ларла. Я обернулся. На меня смотрело хорошо известное в Порт-Каре, всегда хранящее бесстрастное выражение лицо. — Тебя не было сегодня на дневном заседании Совета, — сказал я. — Не было, — согласился он. Сонные глаза человека разглядывали меня с какой-то животной бесцеремонностью. Это был крупный мужчина. Левое плечо его украшали две веревочные петли — символ Порт-Кара; обычно его носят только за пределами города. Плащ его был грубошерстным с капюшоном, откинутым назад. Широкое лицо его, испещренное частыми, глубокими морщинами, как у многих жителей Порт-Кара, носило на себе многочисленные следы близкого знакомства с Тассой, — было покрыто плотным загаром, просоленным и задубевшим на ветрах. Голову его облепляли редкие седые волосы, в ушах покачивались тонкие золотые серьги. Если бы ларл мог превратиться в человека и сохранить при этом все свои инстинкты, ловкость, хитрость и жестокость, я думаю, он был бы очень похож на Самоса, первого из работорговцев Порт-Кара. — Я приветствую благородного Самоса, — поздоровался я. — Мое почтение, — ответил он. И тут мне пришло в голову, что этот человек никак не мог находиться на службе у Царствующих Жрецов. Я вдруг с дрожью в сердце осознал, что он мог служить только Другим, являться доверенным лицом только живущих в своих далеких стальных мирах тех, Других, что с беспощадной настойчивостью борются за разрушение этого мира и уничтожение Земли! Самос неторопливо огляделся, осматривая дыбы, на многих из которых еще висели пленники. Свет факелов отбрасывал на стены подвала мрачные, таинственные тени. — Кос и Тирос замешаны в попытке переворота? — спросил он. — Эти люди признают все, что мы спрашиваем, — сухо ответил я. — Но доказательств тому нет? — Нет. — И все же я склонен подозревать Кос и Тирос в соучастии. — Я тоже. — Но эти марионетки, — Самос кивнул на распятых на дыбе пленников, — ничего об этом не знают? — Похоже, что так. — А ты бы открыл свои планы подобным ничтожествам? — Нет. Он удовлетворенно кивнул, отвернулся и вдруг, бросил мне через плечо: — Ты тот, кто называет себя Боском, не так ли? — Да, это я. — Тебя можно поздравить: сегодня ты командовал всем Советом и сослужил ему хорошую службу. Я не ответил. Он снова повернулся ко мне лицом. — А ты знаешь, кто является старшим капитаном Совета? — спросил он. — Не знаю, — ответил я. — Я, Самос, — сказал он. Я промолчал. Самос обернулся к одному из писцов, стоящему возле ближайшей дыбы. — Снимите этих людей и держите их в кандалах, — распорядился он. — Возможно, завтра мы вернемся к их допросу. — А что вы собираетесь сделать с ними дальше? — спросил я, — Нашим галерам требуются гребцы, — ответил он. Я кивнул. Значит, они станут рабами. Тут я вспомнил о записке, полученной мной перед тем, как Хенрак ворвался в зал заседаний с сообщением о пожаре в Арсенале. Она до сих пор лежала у меня в кошельке, который я ношу на поясе. — Позволит ли достопочтенный Самос обратиться к нему с вопросом? — спросил я его. — Да, — ответил он. — Не посылал ли благородный Самос записку мне с пожеланием увидеться и поговорить? Самос бросил на меня удивленный взгляд. — Нет, — ответил он. Я коротко поклонился. Самос, старший из членов Совета капитанов Порт-Кара, повернулся и вышел из подвала. — Самос только этим вечером приплыл со Сканьяра, — пояснил стоявший рядом писец. — Он высадился на берег под вечер, не раньше. — Понятно, — ответил я. Кто же тогда отправил эту записку? Очевидно, кто-то еще в Порт-Каре хочет поговорить со мной. Время приближалось к двадцати часам. Капитан Лисьяк, представитель и доверенное лицо Генриса Севариуса, уже довольно долго выступал перед собравшимися членами Совета. Он стоял перед тронами убаров, перед длинным, некогда гладким столом, поверхность которого, изрубленная мечами и пробитая наконечниками стрел, являла теперь впечатляющее доказательство утренней схватки с арбалетчиками. Этой ночью здание городского Совета надежно охранялось. Подручные капитанов патрулировали все подходы к нему и дежурили даже на крышах здания. Лисьяк принялся расхаживать перед длинным столом. За спиной у него развевался плащ, а свой шлем с капитанским гребнем из шерсти слина он держал в руке. — Итак, — подвел Лисьяк итог своей речи, — я принес вам известие о вашей амнистии Генрисом Севариусом, убаром Порт-Кара. — Генрис Севариус, — заметил выступающий от имени Совета Самос, — слишком добр к нам. Лисьяк в ожидании опустил глаза. — Ему даже может показаться, — подчеркивая каждое слово, продолжал Самос, — что Совет проявляет к нему меньшую доброту, не желая принимать его снисходительные уступки. Лисьяк вскинул голову. — В его руках больше власти, чем у любого из вас! — воскликнул он, вглядываясь в лица восседающих на тронах убаров. — Больше, чем у любого! — Его голос сорвался на крик. Я окинул взглядом убаров: Чанга, приземистого, как всегда невозмутимо спокойного; худощавого, узколицего Этеокля, мастера плести интриги; высокого, смуглого, длинноволосого Нигеля, похожего на сурового военачальника откуда-нибудь с Торвальдсленда; и Сулиуса Максимуса, который, как поговаривают, пишет стихи и изучает свойства различных ядов. — А сколько у него кораблей? — поинтересовался Самос. — Сто два! — с гордостью ответил Лисьяк. — У капитанов, членов Совета, — сухо заметил Самос, — больше тысячи кораблей только в личном пользовании. А кроме того, в ведении Совета находится еще около тысячи кораблей, принадлежащих городу. Лисьяк стоял напротив Самоса, набычившись, бросая на него хмурые взгляды. — Таким образом, — подытожил Самос, — в распоряжении членов Совета находится больше двух тысяч кораблей. — В городе еще много других кораблей! — сердито заметил Лисьяк. — Вы, наверное, имеете в виду корабли Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса? — с тонкой усмешкой уточнил Самос. В зале раздались мрачные смешки. — Нет! — крикнул Лисьяк. — Я имею в виду две с половиной тысячи кораблей мелких капитанов, не входящих в состав Совета! — Однако люди на улицах, я слышал, требуют передать всю власть городскому Совету, — возразил Самос. — Я не хочу спорить, — надменно вскинул голову Лисьяк. — Признайте Генриса Севариуса единственным полноправным убаром Порт-Кара, и вам будет гарантирована жизнь и полное прощение. — В этом и состоит ваше предложение? — уточнил Самос. — Да, — ответил Лисьяк. — А теперь послушайте предложение Совета, — сказал Самос. — Генрису Севариусу и его регенту Клаудиусу надлежит немедленно сложить оружие, после чего они будут лишены кораблей, слуг, ценностей, владений и всего имущества, и, закованные в цепи, как рабы, они предстанут перед Советом, чтобы заслушать вынесенный им приговор. Бешенство охватило Лисьяка; судорожно сжимая рукоять меча, не в силах вымолвить ни слова, он оцепенело уставился на Самоса, первого работорговца Порт-Кара. — Возможно, — словно в раздумье продолжал Самос, — жизнь им будет сохранена, и им позволят занять причитающиеся им места на принадлежащих городу галерах. Зал наполнился криками в поддержку сказанного. Лисьяк испуганно оглянулся. — Я требую парламентской неприкосновенности! — крикнул он. — Она тебе гарантируется, — ответил Самос и, повернувшись к стоящему у окна за спиной посыльному, распорядился: — Проводи капитана Лисьяка до владений Генриса Севариуса. — Слушаюсь, благородный Самос, — ответил мальчик. Лисьяк, окинув зал полным ярости взглядом, круто развернулся и зашагал за выходящим из комнаты мальчиком-посыльным. Самос тяжело поднялся со своего широкого кресла. — Итак, — официальным тоном произнес он, — является ли, по мнению Совета, Генрис Севариус убаром или хотя бы капитаном Порт-Кара? — Нет! — раздались отовсюду единодушные голоса. — Не является! Громче всех, я думаю, кричали сейчас остальные четверо убаров. Когда шум стих, Самос повернулся к тронам четверки правителей города. Они смотрели на него с нескрываемым беспокойством. — Достопочтенные капитаны, — обратился к ним Самос. — Убары! — тут же недовольно поправил его Сулиус Максимус. — Убары, — согласился Самос, спрятав улыбку в легком полупоклоне. Напрягшиеся было правители города — Чанг, Этеокль, Нигель и Сулиус Максимус — с видимым облегчением откинулись на спинки тронов. — Да будет вам известно, убары, — снова продолжал он заседание, — что я, Самос, первый работорговец Порт-Кара, выношу на рассмотрение уважаемого Совета предложение взять ему в свои руки всю полноту власти в Порт-Каре — законодательной, исполнительной и судебной. — Нет! — вскакивая с места, закричали убары. — Это приведет к гражданской войне! — взвизгнул Этеокль. — Итак, прошу выразить свое отношение к вынесенному мной предложению, — сказал Самос. Зал буквально взорвался от единодушного крика. — Власть — Совету капитанов! — требовали присутствующие. К ним присоединились и писцы, и разместившиеся на галерке, не имеющие права голоса на заседаниях младшие капитаны, и даже мальчишки-посыльные. — Власть — Совету капитанов! — кричали они все, как один. Я, с улыбкой на губах, спокойно сидел на своем широком кресле. — Кроме того, — продолжал Самос, — предлагаю принять постановление о расторжении всех договоров между лицами, занимающими ответственные посты в городе, и их клиентами, и перезаключении их только на основе обоюдного согласия сторон и взаимовыгодного сотрудничества, предусмотрев хранение копии подобного договора в архиве городского Совета. — Вам не удастся лишить нас власти! — потрясая кулаками, перебил Самоса Сулиус Максимус. — Не удастся! — Далее, — продолжал Самос, — предлагаю принять постановление о санкциях для нарушителей распоряжений Совета, дела которых будут рассматриваться впредь на заседаниях Совета. Предложение было принято с большим энтузиазмом. Убар Чанг, закинув через плечо полу плаща, вместе со своими людьми вышел из зала заседаний. За ним, с видом высокомерного презрения, неторопливой, размеренной походкой зал покинул Нигель. — А теперь, — сказал Самос, — я попрошу ответственного секретаря опросить относительно моих предложений всех капитанов по списку. — Антистен, — выкрикнул секретарь первое имя. — Антистен принимает предложения, — ответил человек в третьем ряду, сидящий в нескольких ярдах от меня. Не в силах больше сдерживаться, намотав конец плаща на одну руку и стиснув рукоять меча другой, бормоча под нос проклятия, к длинному столу быстро приблизился Этеокль. Он выхватил из ножен меч и пригвоздил им к столу зачитываемый секретарем список капитанов. — Есть еще власть в Порт-Каре! — воскликнул он. Самос не торопясь обнажил свое оружие и положил его на колени. — В этом зале, — сказал он, — тоже есть власть. Почти все присутствующие обнажили мечи и положили их на колени. С мечом в руке я поднялся на ноги и с подчеркнутым вниманием посмотрел на Этеокля. Он взглянул на меня и, разразившись новым потоком брани, рывком вытащил свой меч из поверхности стола, с силой вогнал его в ножны и с гордо поднятой головой зашагал из зала. Я снова опустился на свое кресло. На смену подчеркнуто спокойно, с наигранной улыбкой с трона поднялся Сулиус Максимус. Один из его людей тут же расправил на нем плащ, чтобы лучше была заметна золотая застежка у него на плече. Второй держал в руках его шлем. Сулиус Максимус неторопливо подошел к длинному столу и остановился напротив ответственного секретаря. — Я лучше пойду писать поэму, — сообщил он, — этакую элегию о свержении власти убаров в Порт-Каре. Он ухмыльнулся и вышел из зала. Этот, отметил я, будет самым опасным. Я вложил меч в ножны. — Бежар! — выкликнул секретарь следующее имя. — Бежар принимает предложения Самоса, — ответил смуглолицый длинноволосый капитан, сидевший во втором ряду, справа, через два кресла от меня. — Боcк, — продолжал опрос секретарь, — Боcк, — ответил я, — воздерживается. Самос и некоторые из капитанов бросили на меня быстрые взгляды. — Воздерживается, — записал в своих документах секретарь. На этот момент у меня не было оснований поддерживать программу, предлагаемую Самосом и всем Советом. Его предложения пройдут, это не вызывало никаких сомнений. Более того, они как нельзя лучше соответствовали моим самым насущным интересам. Но официально воздерживаясь, я сохранял полезную сейчас двойственность в отношении своих намерений и политических пристрастий. Это предоставляло мне большую свободу действий. Кроме того, я считал, что пока рано с полной уверенностью говорить о том, чья возьмет. Как я и предполагал, выдвинутая Самосом программа действий была принята подавляющим большинством голосов. Кое-кто воздержался, кто-то, очевидно, опасавшийся тайной мести убаров, голосовал против, но в целом решение об упразднении института убаров и передаче верховной власти в городе Совету капитанов было принято. В ту ночь члены Совета заседали непривычно долго; на обсуждение их выносились все новые и новые вопросы. Еще до рассвета началась осада владений Генриса Севариусa, а его причалы были заблокированы кораблями Совета. Усиленное патрулирование производилось вокруг владений остальных убаров. Было сформировано несколько комиccий, в основном в составе писцов, для сбора различной статистической информации стратегического, товарного и коммерческого характерa, тщательно засекреченной и необходимой для решения вопросов, связанных с обороной города. Комиссиям вменялось в обязанность составить подробные списки капитанов города всех рангов и представить полный перечень принадлежащих им кораблей, а также произвести учет запасов всех стратегически важных в жизни города материалов и продовольствия, таких, например, как лесоматериалы, зерно, соль и тарларионовое масло. Были обсуждены — без вынесения окончательного решения — вопросы, связанные с налогообложением и сводом законов и поправок к ним, внесенных убарами, и учрежден судебный орган при Совете капитанов, заменивший собой действовавший до сих пор суд убаров. Было сформировано военизированное подразделение, которому надлежало находиться в непосредственном подчинении Совета и следить за охраной правопорядка. Предполагалось, что это небольшое по численности личного состава подразделение будет обладать ограниченными полномочиями и выполнять строго определенные функции, подобно тому подразделению, которое уже существует на территории Арсенала. Именно внешней охране Арсенала надлежало стать одной из основных обязанностей вновь образованного подразделения. Правда, городской Совет уже располагал огромным количеством кораблей, экипажи которых безусловно преданы своим капитанам, но не следует забывать, что эти силы по природе своей морские, а в распоряжении Совета уже находился военно-морской флот. События же этого дня показали, что городу неплохо бы иметь подразделения сухопутных войск, которое можно было бы быстро поднять по тревоге. Нельзя все время надеяться на толпу, которая в этот день поднялась на защиту городского Совета. Так или иначе, если Совет капитанов действительно намеревается стать верховной властью Порт-Кара, ему необходимо иметь свою армию. Следует упомянуть и еще об одном инциденте, произошедшем на заседании Совета. Уже рассветало, и бледные солнечные лучи начали робко пробиваться сквозь узкие, расположенные высоко под потолком окна зала заседаний. Я вытащил из кошеля записку, полученную якобы от Самоса, хотя сам он это отрицал, и еще раз пробежал ее глазами. Ничего нового в ней я не обнаружил. Развлечения ради я спалил ее на пламени свечи, стоявшей на столе неподалеку от меня. В лужице воска осталась только горка серого пепла. — Подозреваю, — словно издалека донесся до меня голос Самоса, — что Кос и Тирос также замешаны в этой попытке переворота. Я бы не удивился, если бы это оказалось правдой. Его слова вызвали гул присутствующих. Подозрения Самоса вполне совпадали с мнением капитанов. Казалось действительно маловероятным, чтобы Севариус мог решиться на проведение подобного переворота в одиночку, без поддержки каких-либо внешних сил, наиболее вероятными из которых являлись Кос и Тирос. — Что касается меня лично, — сказал Самос, — я устал от этой затянувшейся войны с Тиросом и Косом. Капитаны, по крайней мере, те из них, кто еще не спал, переглянулись. — Теперь, когда Совет взял на себя всю полноту власти в Порт-Каре, — продолжал Самос, похлопывая ладонью по подлокотнику своего кресла, — почему бы нам не заключить с ними мирное соглашение? Его предложение меня озадачило. Все капитаны окончательно сбросили с себя дремотное состояние и оторвали головы от сложенных перед ними на столах ладоней. — Порт-Кар испокон веков ведет войну с Тиросом и Косом, — откинувшись на спинку кресла, удивленно заметил один из капитанов. Я не ожидал от Самоса подобного предложения. Интересно, каковы были его мотивы? — Как вам известно, — начал Самос, — Порт-Кар не пользуется среди остальных городов Гора ни особой любовью, ни почетом, ни хотя бы элементарным уважением. В зале раздались смешки. — Но правильно ли нас понимают при этом? — поинтересовался Самос. — Не заблуждаются ли они на наш счет? Язвительный хохот, прокатившийся по рядам присутствующих, свидетельствовал, что заблуждение при этом едва ли возможно. Даже я усмехнулся. Порт-Кар был слишком хорошо известен остальным городам Гора. — Давайте рассмотрим нашу торговлю, — предложил Самос. — Разве не увеличится ее объем втрое, если Порт-Кар сумеет снискать себе славу города миролюбивого и радушного по отношению к своим соседям? Зал наполнился гоготом; люди барабанили кулаками по столу. В зале не осталось ни одного спящего или равнодушного. Даже мальчишки-посыльные заливались безудержным хохотом. В постепенно наступившей тишине спокойный, негромкий голос Бежара, темнокожего длинноволосого капитана, отвечающего на поставленный Самосом вопрос, показался еще более неожиданным. — Несомненно, — сказал он. В зале воцарилась полная тишина. Не осталось, мне кажется, никого, кто не затаил бы дыхания, чтобы лучше услышать слова Самоса. — Я предлагаю Совету, — сказал Самос, — заключить мир с Тиросом и Косом. — Нет! — тут же раздались громкие крики. — Никогда! Когда волнение улеглось, Самос тихо произнес: — Конечно, выдвигаемые нами условия будут отклонены. Капитаны обменялись недоуменными взглядами, затем на их лицах появились понимающие улыбки, а некоторые из них рассмеялись. Я усмехнулся. Самос действительно проницательный человек. Маска великодушия действительно может оказаться для нас весьма полезной. Люди могут поверить, что теперь, с приходом к власти Совета капитанов, Порт-Кар полностью изменит свою политику. А что этому может служить лучшим доказательством, нежели подобный жест в отношении своих извечных противников — Коса и Тироса? Если стремление продолжать конфликт останется только за островами, может статься, их теперешние союзники окажутся вынужденными сократить либо совсем отказать им в своей поддержке, а возможно даже, решат предоставить ее Порт-Кару. Нельзя не принимать во внимание и городов, обычно придерживающихся нейтралитета. Едва ли в этой ситуации они выкажут свое расположение Тиросу и Косу, скорее будут склонны стать на сторону Порт-Кара. По крайней мере, корабли Порт-Кара смогут после этого беспрепятственно заходить в порты, которые до сих пор оставались для них закрытыми. И кто знает, может быть, торговые корабли других городов начнут посещать Порт-Кар, когда станет известно, что это гостеприимный и миролюбивый город. Расчеты Самоса показались мне весьма разумными. — Ну, а что, если наше предложение мира будет принято? — поинтересовался я. Капитаны недоуменно посмотрели на меня, кое-кто из них нерешительно рассмеялся, но большинство с нетерпением ожидали ответа Самоса. — Думаю, это слишком маловероятно, — усмехнулся он. — Ну а все же? — настаивал я. По моему лицу скользнул холодный, лишенный каких-либо эмоций взгляд его серых, водянистых глаз. Я не мог угадать, что у него на душе. Губы его растянулись в кривой ухмылке. — Значит, мирное соглашение будет подписано, — развел он руками. — И мы будем его соблюдать? — не унимался я. — Возможен ли вообще мир между Порт-Каром и Тиросом с Косом? — Эти вопросы мы сможем обсудить на последующих заседаниях Совета, — прервал нашу дискуссию Самос. Присутствующие поддержали его смехом и грубыми замечаниями. — Момент сейчас для выдвижения нами мирных инициатив весьма удобен, — продолжал развивать свои планы Самос. — Во-первых, Совет капитанов только что взял власть в свои руки, а во-вторых, судя по сообщениям верных мне людей, убар Тироса на этой неделе посетил остров Кос. По залу прокатился недовольный ропот. Подобный визит главы Тироса не предвещал для Порт-Кара ничего хорошего. Сейчас с большей вероятностью, чем когда-либо, переговоры между двумя островами могли означать заговор против Порт-Кара. Иначе зачем еще устраивать встречу двум убарам? Тем более что в обычное время в их отношениях наблюдается не больше теплоты, чем между Порт-Каром и каждым из них в отдельности. — Значит, они все же могут готовить свой флот для выступления против нас, — пришел к выводу один из капитанов. — Конечно, — согласился Самос, — а мы, хотя и выступаем с мирными инициативами, должны предусмотреть и такой вариант. По рядам прошел гул одобрения. — А что об этом говорят ваши шпионы? — спросил я. — Ведь если они настолько хорошо информированы, что знают маршруты движения убара Тироса, от них, вероятно, не скрыть и факт объединения флотов Коса и Тироса? Ладонь Самоса инстинктивно потянулась к рукояти меча, но он заставил себя сдержаться и, сжав ее в кулак, поместил на подлокотнике своего кресла. — Для человека нового в Совете капитанов вы рассуждаете слишком быстро, — сухо заметил он. — Похоже, быстрее, чем способен уследить достопочтенный Самос, — парировал я. Интересно, подумалось мне, какие дела могут быть у Самоса с Тиросом и Косом? — Флотилии Тироса и Коса еще не объединились, — неторопливо произнес Самос. Мне было хорошо заметно, что ему вовсе не хочется об этом говорить. — Еще не объединились, — задумчиво повторил он. Присутствующие затаили дыхание. Если он об этом знал, почему же не сказал раньше? — Тогда, возможно, Самос предложит, чтобы мы прекратили патрулирование Тассы? — поинтересовался я. Самос ответил мне холодным, как сталь, взглядом, твердым и пронзительным, как гори-анский клинок. — Нет, — процедил он, — этого я не предлагаю. — Отлично, — заметил я. Капитаны переглянулись. — Да будет мир в Совете и между всеми нами, — поднял руку ответственный секретарь, сидящий за длинным столом перед снова пустующими тронами убаров Порт-Кара. — В пиратстве я заинтересован, думаю, меньше, чем многие из моих коллег, — сказал я. — Поскольку мои занятия носят сугубо коммерческий характер, я бы только приветствовал заключение нами мира с Тиросом и Косом. Мне кажется вполне правдоподобным, что эти две державы действительно устали от войны, как нам здесь говорит Самос. Если все обстоит именно так, они, вероятно, могли бы принять предложенный нами почетный мир. Заключение мирного договора, смею заметить, открыло бы для наших кораблей не только порты Тироса и Коса, но и их союзников. Таким образом, мир, уважаемые капитаны, может оказаться для нас очень выгодным, — я перевел взгляд на Самоса. — Если, конечно, он будет предложен нами искренне и условия его будут соблюдаться. Самос бросил на меня странный взгляд. — Предложение мира будет искренним, — сказал он. Я был поражен. Капитаны начали вполголоса обмениваться мнениями. — Боcк хороню говорил о преимуществах, которые принесет нам заключение мира, — сказал Самос. — Давайте хорошенько поразмыслим над его словами. Думаю, не многие из нас больше любят кровь, чем золото. Шутка вызвала дружный смех. — Если мирный договор будет заключен, — поставил вопрос Самос, — кто из вас не будет соблюдать его условия? Он внимательно осмотрел зал. К моему удивлению, противников мира не нашлось. Тогда мне показалась возможность заключения мира между тремя нашими сильнейшими на Тассе морскими державами такой простой и вполне реальной. Неожиданно для себя я поверил Самосу. Мне передалось всеобщее настроение, рождавшее мысль о том, что если мира на Тассе удастся добиться, Порт-Кар будет его поддерживать. Война между нами длилась так долго. Смеха в зале слышно не было. Я застыл в своем широком капитанском кресле, не сводя глаз с Самоса и не переставая удивляться ему. Странный он человек, человек-хищник, ларл. Я не мог разгадать его намерений. — Но наше предложение мира, — неожиданно заметил Самос, — конечно, будет отвергнуто. Капитаны переглянулись; на их лицах появились кривые ухмылки. Я снова находился в Порт-Каре. — Для осуществления нашей идеи, — продолжал развивать свои мысли Самос, — нам необходим посланник мира, который бы отправился на Кос, где именно сейчас находятся убары Тироса и Коса. Я его уже почти не слушал. — Это должен быть человек рангом не ниже капитана, который входил бы в состав членов городского Совета, чтобы подлинность его заявлений не могла вызвать сомнений. С этим нельзя было не согласиться. — Это должен быть человек дела, пользующийся весом и хорошей репутацией среди членов Совета. Я поскреб пальцем пепел в застывшей восковой лужице — все, что осталось от сожженной мной на свече записки. Воск затвердел и стал желтоватого цвета. Солнце уже взошло, я чувствовал себя уставшим. — К тому же, — говорил Самос, — это должен быть человек, не боящийся выражать свое мнение, умеющий говорить, достойный быть представителем Совета. Самос, похоже, тоже устал, и голос у него был утомленный. — А кроме того, — продолжал Самос, — этот человек должен быть неизвестен на Тиросе и Косе, чтобы не вызывать у них раздражения, не являться их заклятым врагом. Сонливость тут же оставила меня. Я все понял. Да, Самос вовсе не глуп, усмехнулся я. Он, имеющий такой вес в Совете, мог без проблем освободиться от моего присутствия, назначив меня послом. — И такой человек есть, — подвел итог Самос. — Это Боcк — тот, кто прибыл в Порт-Кар из дельты Воска. Пусть он и будет посланником мира на Тиросе и Косе. Я предлагаю назначить Боcка! Наступило молчание. Меня порадовала реакция зала. До сих пор я не отдавал себе отчета, насколько ценит меня Совет капитанов. Антистен, первый в списке капитанов, первым и нарушил молчание. — Я не думаю, что это обязательно должен быть капитан, — сказал он. — Отправка с подобной миссией капитана равнозначна приговору eго к пожизненному пребыванию на рабской cкамье где-нибудь на галерах Тироса или Коса. По залу прошел гул одобрения. — А кроме того, — продолжал Антистен, — на мой взгляд, это вообще не должен быть человек из Порт-Кара, один из нас, тех, кто носит на воем плече две веревочных петли. Нашими поcланниками вполне могут выступить купцы, путешественники или капитаны других городов, если им за это, конечно, хорошенько заплатить. — Пусть так и будет! — раздались голоса в зале. Все посмотрели на меня. Я усмехнулся. — Для меня большая честь, что достопочтенный Самос вспомнил обо мне, несомненно, самом младшем и наименее обеспеченном из всех присутствующих здесь капитанов, — сказал я. — Быть поcланником мира — чрезвычайно ответственная обязанность, тем более, когда речь идет о наших вековечных противниках — Тиросе и Косе. Капитаны криво усмехнулись, обменялись по-имающими взглядами. — Итак, Боcк, вы отклоняете мое предложение? — уточнил Самос. — Просто я считаю, — пояснил я, — что это для меня непомерно большая честь. Миссия слишком ответственна, ее должна выполнить знаменитая особа, тот, кто действительно выделяется среди нас и может вести переговоры с убарами Тироса и Коса на равных. — У вас есть такая кандидатура? — поинтереcoвался ответственный секретарь. — Это — Самос, — ответил я. В зале раздался смех. — Я благодарен за выдвижение, — ответил Самос, — но мне едва ли кажется разумным назначать посланником мира того, кто является старшим капитаном Совета, вынуждать его оставить город именно в это трудное для нас время, когда Порт-Каре со дня на день может разгореться война. — Он прав, — поддержал Самоса Бежар. — Следовательно, вы отклоняете мое предложение? — уточнил я. — Да, — ответил Самос, — отклоняю. — Давайте не будем посылать капитана, — вмешался Антистен. — Пошлем кого-нибудь из Ара или Тентиса, того, кто мог бы говорить от нашего имени. — Антистен — мудрый человек, — сказал я. — Он правильно оценивает связанный с выполнением этого поручения риск. Но многие адресованные нам слова Самоса также звучат справедливо. И главное здесь — это утверждение, что посланник мира действительно должен быть капитаном, иначе очень трудно будет доказать всю серьезность наших намерений, если не Тиросу и Косу, то их союзникам и поддерживающим нейтралитет городам и портам на островах блистательной Тассы, как, впрочем, и остальным городам на континенте, с которыми нам следует улучшать торговые отношения. — И кто же из нас поедет? — нетерпеливо поинтересовался Бежар. Зал снова утонул в раскатах хохота. Когда наступила тишина, я негромко произнес: — Могу поехать я, Боcк. Капитаны переглянулись. — Значит, ты не отказываешься от моего предложения? — спросил Самос. — Нет, просто я считаю, что подобную ответственную миссию следует возложить на человека более достойного. — Не принимайте на себя этой миссии, — сказал Антистен. — Какой будет цена за выполнение этой задачи? — спросил Самос. — Я хочу за это галеру, — ответил я, — корабль-таран тяжелого класса. Такого судна у меня еще не было. — Считайте, что корабль ваш, — ответил Самос. — Если вы, конечно, сможете за ним вернуться, — хмуро добавил сидевший рядом капитан. — Не соглашайтесь, — повторил Антистен. — Он безусловно вернется, — сказал Самос, — ведь ему будет обеспечена дипломатическая неприкосновенность. Капитаны угрюмо молчали. Я усмехнулся. — Не надо, Боcк, — настаивал Антистен. — Не соглашайтесь, капитан! У меня уже созрел в голове план. Без этого я ни за что бы не вызвался. Для меня, как для торговца, была привлекательна сама возможность достижения мира на Тассе. Если бы удалось убедить Кос и Тирос в целесообразности заключения мирного соглашения, а Порт-Кар — в необходимости его соблюдать, это позволило бы мне в короткий срок значительно увеличить собственные богатства. Кос и Тирос уже сами по себе являются важными рынками с практически неограниченным полем деятельности, не говоря уже о городах, выступающих их союзниками. А кроме того, даже если возложенная на меня миссия и обречена на провал, я все равно стану богаче на целую галеру, корабль-таран тяжелого класса — наиболее грозное судно из всех, что бороздят воды блистательной Тассы. Конечно, все это сопряжено с огромным риском, но я приму необходимые меры предосторожности. Уж на Тирос или Кос я бы ни за что не бросился очертя голову. — Кроме того, — продолжал я диктовать свои условия, — в качестве сопровождения мне потребуются еще пять кораблей-таранов тяжелого или среднего класса, причем команды для них я подберу сам. — После завершения вашей миссии эти корабли будут возвращены городу? — спросил Самос. — Конечно. — Вы их получите. Мы обменялись внимательными взглядами. Интересно, неужели Самос действительно считает, что ему так легко удастся избавиться от меня, Боска, осмелившегося бросить вызов старшему из капитанов городского Совета и первому из рабовладельцев Порт-Кара? Если он и в самом деле на это рассчитывает, он очень ошибается. Я усмехнулся. Я и сам не верил, что он может быть настолько наивен. — Вам не следует ехать, капитан. Останься, Боcк! — настойчивость Антистена уже походила скорее на просьбу, чем на дружеский совет. Я поднялся с кресла. — Капитан Антистен, поверьте, я очень признателен вам за заботу, — сказал я и повернулся к остальным членам Совета. — Я думаю, вы вполне можете закончить заседание без меня. Я хотел бы вернуться к себе. Эта ночь оказалась слишком долгой. Я подобрал свой плащ, шлем, на котором теперь тоже красовался капитанский гребень из шерсти слипа, и покинул зал заседаний. У выхода меня ждали Турнок, Клинтус и еще многие из верных мне людей.Глава двенадцатая. ЧТО ЗА РЫБА ЛОВИТСЯ В КАНАЛАХ ПОРТ-КАРА
Подходил к концу вечер третьего дня после неудавшегося переворота, организованного Генрисом Севариусом. Я ждал, когда будут готовы к выходу в море корабли, выделенные для выполнения возложенной на меня миссии. Исполняя свои обязанности капитана, я целыми днями кружил по городу в сопровождении Турнока, Клинтуса и небольшого отряда своих людей: до тех пор, пока военное подразделение при Совете капитанов окончательно не сформировано, охрана правопорядка города ложилась на плечи самих капитанов и их людей. Еще до окончания экстренного заседания Совета, в ночь после неудавшегося переворота рабы под руководством специалистов Арсенала начали возводить стены вокруг владений Генриса Севариуса. Его причалы все еще были заблокированы с моря принадлежащими городу кораблями. Стоя на верхушке недавно возведенной стены, в сотне ярдов от одного из наиболее высоких зданий Севариуса, о котором поговаривали, что это его дворец, мы с Клинтусом, Турноком и группой моих людей при тусклом свете трех горианских лун вели наблюдение за боковыми воротами владений бывшего убара. Пространство вдоль стены шириной ярдов в двадцать было вымощено булыжником и хорошо просматривалось; дальше, огибая владения Севариуса, параллельно стене проходил один из городских каналов. В нашу задачу входило перекрывать доступ осажденным к каналу и лишать их тем самым возможности бегства через городскую сеть каналов к морю. Вдруг при слабом свете лун мы увидели, как пять человек, озираясь, вышли из широких, обитых жестью ворот Генриса Севариуса и торопливо направились к каналу. Они волокли за собой большой, туго перевязанный мешок. — Остановить людей Севариуса! — приказал я. — Остановить предателей! — Быстрее! — закричал один из несущих мешок. Я узнал его голос. Это был Лисьяк, ближайший помощник Клаудиуса и человек, выполнявший поручения и пользовавшийся покровительством Генриса Севариуса. Узнал я и другого, испуганно обернувшегося к нам человека. Им оказался Хенрак, тот самый, что предал своих товарищей по ренсоводческой общине. — Скорее! — крикнул я своим людям, и мы с Турноком, Клинтусом и остальными спрыгнули со стены, служившей нам наблюдательным пунктом, поспешив к берегу канала. Люди, тащившие мешок, собирались бросить его в воду. Турнок на мгновение остановился и натянул тетиву своего лука. Стрела пронзила одного человека насквозь, и он растянулся на земле, конвульсивно содрогаясь всем телом. Остальные поспешно столкнули мешок в воду и тут же бросились назад, к воротам. Над самой головой у меня просвистела выпущенная из арбалета стрела. Убегавшие были уже у самых ворот. Однако не все они успели спрятаться за безопасными стенами: еще дважды Турнок натягивал тетиву своего лука, и еще двое спасавшихся бегством остались лежать на земле, у самого портала. Скрыться удалось лишь двоим: Лисьяку и Хенраку. Я увидел, как по темной поверхности воды к мешку устремились сверкающие серебристой шкурой гибкие тела хищных уртов. Медлить было нельзя. — Нож! — скомандовал я, и мне дали нож. — Не надо, капитан! — тревожно воскликнул Турнок. Я зажал нож в зубах и прыгнул в воду. Когда я подплывал, мешок уже тонул, наполняясь водой. Я подпрыгнул под него, быстро разрезал ножом горловину и нащупал чьи-то связанные веревкой руки. Стрела со свистом вошла в воду у самого моего лица, и вслед за этим раздался пронзительный pванувшегося в сторону смертельно раненого урта. В воде послышался хруст и возня терзаемого хищными зубами тела: урты набросилисьна раненого собрата. С ножом в зубах я извлек из мешка связанного по рукам и ногам человека, стараясь держать его голову над поверхностью воды. Изо рта у него торчал кляп, глаза были выпучены. Это оказался юноша лет шестнадцати-семнадцати. Вместе с ним я доплыл до края канала. Один из моих людей лег на живот и, протянув руки, ухватил парня под мышки. У меня над головой мелькнула сеть Клинтуса, раздался рассерженный визг отгоняемого урта и затем Клинтус несколько раз ткнул трезубцем в бурлящую вокруг меня черную воду. Вдруг ногу мою словно стальными тисками, утыканными иголками, схватили хищные челюсти. Меня потащило вниз. Я с силой вонзил пальцы в ушные впадины урта и оторвал его голову от своей ноги. Животное рванулось из моих рук, пытаясь вцепиться мне в горло. Я разжал кулак, и, когда оно бросилось на меня, схватил его рукой за шею, сзади, за мощными хищными челюстями. Затем я вытащил зажатый в зубах нож и с остервенением раз десять вонзил его лезвие в извивающееся темно-серое тело. — Он уже давно мертв! — крикнул мне Клинтус. Я с омерзением отшвырнул от себя тело мертвого урта, и оно тут же исчезло под водой, раздираемое безжалостными зубами его собратьев. Рядом со мной на воду упал конец брошенной Клинтусом сети. Я ухватился за нее слабеющими руками. Через минуту меня, дрожащего от холода, захлебывающегося и истекающего кровью, уже вытащили на берег и отвели за окружную стену. Здесь, у разведенного часовыми костра, я снял мокрую одежду и набросил себе на плечи предложенный Турноком плащ. Кто-то протянул мне пагу в кожаной фляге. Внезапно мне стало смешно. — Что с вами? — спросил один из моих помощников. — Радуюсь, что остался жив, — ответил я. Люди вокруг рассмеялись. Турнок дружески хлопнул меня по плечу. — Мы тоже рады, капитан. — А что у вас с ногой? — спросил кто-то из стоящих на посту наблюдателей. — Все в порядке, — отмахнулся я, делая очередной глоток из фляги. Оказалось, что я могу опираться на раненую ногу; ни одна из длинных рваных ран не была глубокой. Мой врач быстро их залечит. — Где там наш улов? — поинтересовался я. — Идите за мной, — улыбнувшись, ответил воин. Вместе с несколькими из моих людей мы направились к следующему костру, ярдах в пятидесяти от нашего. Там, завернувшись в длинный воинский плащ, прижавшись спиной к стене, сидел у огня юноша. Он уже был развязан и без кляпа. У него были светлые волосы и голубые глаза. — Ты кто? — спросил его Турнок. Юноша испуганно опустил голову. — Как тебя зовут? — допытывался Клинтус. Юноша не отвечал. — Его бы следовало хорошенько взгреть, — недовольным тоном заметил Турнок. Юноша поднял голову и окинул нас гордым и сердитым взглядом. — Ого! — усмехнулся Турнок. — Это ваши люди? — обратился ко мне юноша. — Мои, — ответил я. — А вы кто? — продолжал он допрос. — Боcк, — усмехнулся я. — Член Совета капитанов? — Да. Мне показалось, что в его голубых глазах на мгновение мелькнуло испуганное выражение. — Так кто ты такой? — поинтересовался я. Он опустил голову. — Раб, — ответил он. — Всего лишь только раб. — Покажи руки, — потребовал я. Он неохотно протянул свои ладони. Кожа на них была нежной и гладкой. — Клеймо на нем есть? — спросил я у воинов. — Нет, — ответили они. — Как же тебя зовут? Он снова опустил голову. — Ну что ж, — сказал я. — Поскольку мы выудили тебя из канала, с этого момента тебя будут звать Фиш [3]. И раз уж ты раб, на тебя наденут ошейник, поставят на тело клеймо и отведут в мои владения. Мальчишка, казалось, едва сдерживался от переполняющей его ярости. Я подал знак, и мои люди увели его. Со мной остались только Клинтус и Турнок. Этот мальчишка, подумалось мне, может оказаться для меня весьма полезным. Попадись он в руки кого-либо из Совета капитанов, его несомненно подвергли бы пыткам и публичной казни или, в лучшем случае, отправили на галеры. В моих же владениях его настоящее имя можно будет сохранить в тайне. В свое время я найду ему применение. Ясно одно: я ничего бы не выиграл, передав его Совету. — Кто этот мальчишка? — спросил Турнок, провожая глазами тающую в темноте завернутую в плащ хрупкую фигуру юноши. — Конечно, Генрис Севариус, — ответил я.Глава тринадцатая. БОСК СТАНОВИТСЯ ПИРАТОМ
— Перекрасьте мои корабли в зеленый цвет, — приказал я. Близилась к концу Пятая переходная стрелка; прошло уже четыре месяца после неудавшейся попытки переворота от имени Генриса Севариуса. К этому времени флаг Боска, пирата, развевающийся за кормой моего судна, уже наводил ужас на каждого, кто бороздил воды блистательной Тассы. Сейчас я расскажу о том, как это начиналось. Четыре месяца назад на своем самом быстроходном корабле-таране, в сопровождении еще двух собственных боевых судов и пяти кораблей-таранов тяжелого класса, переданных мне для выполнения возложенной на меня миссии, я направился к окруженной мощными заградительными сооружениями гавани Телнуса, являющегося главным городом Коса. На острове есть еще три города — Селнар, Темос и Джад, но Телнус самый крупный из них. На берегу я нанял баркас, а свою шлюпку отправил обратно на корабль. Перед тронами убаров Тироса и Коса я должен буду предстать в одиночество. Таково было мое желание, и это являлось частью разработанного мной плана. Я до сих пор хорошо помню, как стоял перед ними в тронном зале дворца. Насколько смог подробно, я изложил убарам Тироса и Коса основной смысл предложения Совeта капитанов Порт-Кара и раскрыл перед ними перспективы торговли и мирного сотрудничества между двумя их крупнейшими государствами блистательной Тассы и несправедливо пользующимся дурной славой Порт-Каром, стоящим в дельте реки Воск. Пока я говорил, убар Коса — Луриус из Джада и убар Тироса — Чембар из Кастры, по прозвищу Морской Слин, сидели на тронах молча. Они не задали ни одного вопроса; они просто слушали меня. Следует сказать, что столицей Тироса является Кастра; другой единственный действительно крупный город носит название Тентиум. В стороне, под шелковым покрывалом, в богатых одеждах, украшенных драгоценными камнями, со свитой Чембара, сидела дочь убара Тироса Вивина. На Косе она оказалась вовсе не случайно. Ее доставили сюда специально для того, чтобы Луриус мог полюбоваться на нее и, если найдет ее приятной, оставить ее в качестве свободной спутницы, или официальной жены. Таким образом, она должна была стать связующим звеном между двумя островами. Покрывало на лице Вивины было прозрачным, и это позволяло мне увидеть, что она ослепительно красива, хотя и слишком юна для замужества. Я перевел взгляд на заплывшего жиром Луриуса из Джада, убара Коса, который бесформенным мешком расплылся на троне. Вот, значит, как обстоит дело, подумалось мне. В противовес Луриусу, Чембар из Кастры, убар Тироса, был худощавым, пучеглазым человеком с тонкими нервными руками. Я не сомневался, что он очень умен и мастерски владеет оружием. У Тироса, сказал я себе, очень умелый и опасный правитель. Оба убара терпеливо слушали мою речь. Когда я закончил, Чембар, поглядев на Луриуса, поднялся с места и с видимым безразличием произнес: — Прикажите захватить его корабли! — Попробуйте, — усмехнулся я. — Вы обнаружите, что они давно выведены из гавани Телнуса. Луриус, колыхая необъятных размеров животом, неуклюже вывалился из кресла и затряс кулаком. — Тарларион! — завопил он. — Тарларион из Порт-Кара! — Ваше восклицание позволяет мне сделать вывод, что вы отклоняете наши мирные предложения, — подвел я итог нашей встречи. Луриус от возмущения едва не задохнулся. — Ваша догадка верна, — ответил Чембар, снова устраиваясь на троне. — Тогда позвольте с вами распрощаться, — сказал я. — А вот уйти вам, я думаю, не удастся, — усмехнулся Чембар. — Заковать его в цепи! — взвизгнул Луриус. Я удивленно посмотрел на них обоих. — Я требую дипломатической неприкосновенности, — как можно спокойнее сказал я. — Вам в ней отказано! — брызгая слюной, с багровым от ярости лицом, закричал Луриус. Я почувствовал, как мне выворачивают за спиной кисти и защелкивают на них наручники. — Вам был предложен мир, — с укоризной произнес я. — А мы отказываемся принять его! — закричал Луриус. Я услыхал смех девушки, Вивины, которую происходящее, очевидно, забавляло. Некоторые из придворных также засмеялись. Луриус, тяжело дыша, снова опустился на свой трон. — В рабство его! В рабство! — бормотал он. — Выставить на продажу на невольничьем рынке! Девушка весело смеялась. — Может быть, оказавшись в темных гребных трюмах, прикованным к скамье для рабов, ты, мой бравый капитан из Порт-Кара, увидишь, что ты не так смел и сообразителен, каким хочешь здесь казаться, — тяжело отдуваясь, предрекал Луриус. — Посмотрим, убар, — ответил я. Я почувствовал рывок цепи на руках и повернулся, чтобы оставить зал. — Подожди, — услышал я за спиной голос Чембара. Я снова повернулся к убарам, — Я хочу тебе представить, — сказал Чембар, указывая на разряженную девушку под прозрачным покрывалом, — мою дочь Вивину. — Я вовсе не желаю быть представленной этому тарску из Порт-Кара, — с презрительной гримасой процедила девушка сквозь зубы. — Давай не будем забывать о правилах приличия, моя дорогая, — напомнил ей Чембар. Девушка гордо вскинула голову и, положив затянутую в перчатку маленькую ладонь на протянутую ей Чембаром руку, спустилась с небольшого возвышения, на котором находились троны Луриуса и Чембара. С недовольным выражением лица она остановилась передо мной. — Позвольте представить вам, капитан, — с показной учтивостью произнес Чембар, — убару Вивину. Девушка отвесила едва заметный поклон. — Польщен, — в свою очередь поклонился я, — весьма. — Тарларион, — снова процедила девушка. Она окинула меня презрительным взглядом и, сопровождаемая Чембаром, вернулась на свое место. — Сверхъестественная красота, ваше высочество, которую, простите меня за дерзость, едва ли может скрыть ваше покрывало, в самом деле достойна убары острова Кос, — сказал я. Луриус осклабился. Девушка позволила себе снисходительную улыбку, — …или ошейника рабыни в Порт-Каре, — как ни в чем не бывало добавил я. Луриус, потрясая кулаками, вскочил на ноги. Девушка, залившись краской под шелковым прозрачным покрывалом, сверкая глазами, также вскочила с кресла и устремила в меня свой обвиняющий пальчик. — Убейте его! — кричала она. — Убейте! Я услышал, как за спиной у меня два клинка со свистом выскочили из ножен. Но Чембар смеялся. Он жестом приказал охранникам спрятать оружие. Луриус, взбешенный, смотрел на него с немым удивлением. Девушка, вне себя от ярости, опустилась в свое кресло. — А ведь обнаженная, — продолжал я демонстрировать силу своего воображения, — она несомненно будет выглядеть еще прекраснее. — Убейте его! — прошипела она. — Нет, — улыбаясь ответил Чембар. — Я только хотел сказать, — извинился я, — что ваша несравненная красота напомнила мне подносящих пагу рабынь в тавернах Порт-Кара, обслуживающих посетителей обнаженными. Многие из них действительно красивы. — Убейте его! Убейте! — бормотала она. — Нет, — смеялся Чембар. — Не смей говорить со мной так, будто я рабыня! — воскликнула она. — А ты себя ею не считаешь? — поинтересовался я. — Какая наглость! — закричала она. Я с убедительным видом кивнул Луриусу, оторопело уставившемуся на меня выпученными глазами. — В Порт-Каре мне служат и многие свободные женщины, — заметил я. — Как ты смеешь, тарларион! — крикнула она. — Я буду убарой Коса! — Ну, желаю вам счастья, ваше высочество, — посочувствовал я. Я бы и руками развел, не будь они скованы. Она от возмущения даже не нашлась, что ответить. — Здесь вы будете убарой, — продолжал я гнуть свое. — В моем доме вы были бы кухонной рабыней. — Убейте его! — завопила она. — Тише, — сказал ей Чембар. Девушка умолкла. — Как ты, наверное, знаешь, — сказал Чембар, — Вивина обещана Луриусу, убару Коса. — Я не знал, что обещание уже дано, — ответил я. — Этим утром я дал свое слово, — кивнул Чембар. Луриус оскалил зубы. Девушка кипела от бешенства. В зале раздались звуки вежливого похлопывания кулаком по плечу, что символизирует у гориан аплодисменты, хотя их воины в этом случае гремят оружием. Чембар улыбнулся и поднял руку, призывая придворных к тишине. — Этот союз, — сказал он, — свяжет между собой оба наших острова. Следующим этапом укрепления наших отношений послужит создание объединенной флотилии, что позволит нам нанести в Порт-Кар достойный визит. — Понимаю, — ответил я. — Уже сейчас, — продолжал Чембар, — обе наши флотилия находятся в боевой готовности. — И когда произойдет их объединение? — поинтересовался я. — К началу Шестой переходной стрелки. — А вы не боитесь раскрывать передо мной свои планы? — спросил я. — Ну, ведь здесь мы все — друзья, — усмехнувшись, пожал плечами Чембар. — Но некоторые — рабы, — многозначительно добавила девушка. — Вот именно, — подтвердил я, глядя ей в лицо, — рабы. Ее глаза сверкнули. — Вы как-то связаны, — продолжал я удовлетворять свое любопытство, — с Генрисом Севариусом, одним из убаров Порт-Кара? Чембар усмехнулся. — Мы имеем дело с его регентом Клаудиусом, — ответил он. — А с самим Генрисом Севариусом? — Ну, он всего лишь мальчишка. — Но в его руках определенная власть. — Нет, он ничего собой не представляет. Вся власть сосредоточена в руках его регента, Клаудиуса. — Понятно, — снова повторил я. — Хорошенько запомните это имя, капитан. Скоро Клаудиус станет единственным убаром Порт-Кара. — Не без помощи Тироса и Коса. И, как я подозреваю, этот убар будет вашим ставленником. — Совершенно верно, — рассмеялся Чембар. — Но вы не можете не знать, что Клаудиус и сторонники Генриса Севариуса не пользуются в Порт-Каре поддержкой. — Наша информация, капитан, надежнее, чем вы, очевидно, себе представляете, — усмехнулся Чембар. — Уверяю вас, мы сумеем вывести Клаудиуса из его теперешнего затруднительного положения. — Вы, кажется, неплохо осведомлены о том, что происходит в Порт-Каре, — заметил я. — Да, — согласился Чембар. — И кстати, если хотите, можете познакомиться с нашим главным агентом, тем, кто в свое время поведет наши флотилии к Порт-Кару. — С удовольствием познакомлюсь, — ответил я. От группы богато одетых придворных, стоящих несколько поодаль от тронов убаров, отделился старавшийся до сих пор держаться неприметно человек. У него были длинные черные волосы, стянутые сзади алой лентой. В левой руке он держал позолоченный шлем, украшенный гребнем из шерсти слина, отличительным знаком капитана Порт-Кара. Я ожидал, что этим человеком окажется Самос. — Я Лисьяк, — сказал он. — Ты, Боcк, конечно, помнишь меня. Я усмехнулся, вспоминая, как он с горсткой своих людей поспешно удирал от нас из владений Генриса Севариуса. Это происходило на следующую ночь после того, как я спас брошенного ими в канал юношу, за день до увеличения нами числа охранников у возведенной вокруг имения опального убара стены. Не думаю, чтобы после этого еще кому-нибудь из сторонников Клаудиуса удалось бежать. — Я даже помню тебя раньше, чем ты думаешь, — сказал я. — Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Ты ведь тот самый капитан, на которого в дельте Воска напали бесчисленные ренсоводы и который вынужден был, бросив все свои корабли и богатства, спасаться от них бегством, — уточнил я. — Не так ли? — Этот человек опасен, — предупредил Лисьяк Чембара. — Я советую его убить. — Нет, — ответил Чембар. — Мы продадим его в рабство и получим от него хоть какую-нибудь пользу. Девушка, убара Вивина, откинула назад голову и весело рассмеялась. — Он очень опасен, — повторил Лисьяк. Чембар посмотрел на меня. — На деньги, что мы получим от вашей продажи, — сказал он, — будет приобретено кое-какое снаряжение для наших кораблей. Сумма, конечно, будет небольшая, но зато вы сможете почувствовать, что не остались в стороне от столь важного мероприятия, как организация объединенного флота Тироса и Коса, и внесли посильный вклад в его будущую силу и славу. Я не ответил. — Надеюсь также, — продолжал Чембар, — что вы окажетесь не единственным из капитанов Порт-Кара, сидящих на веслах на наших галерах. — Кажется, вы не оставляете за мной права выбора, — ответил я. — Позвольте мне, по крайней мере, удалиться отсюда. — С удовольствием, — сказал Чембар. — Но вы кое-что забыли. — Вот как? Что именно? — Вы забыли попрощаться с убарой Вивиной, — напомнил Чембар. Я с удивлением посмотрел на него. — Вы ведь с ней больше не увидитесь, — пояснил он. Я обернулся к девушке. — Я не часто спускаюсь в гребные трюмы круглых кораблей, — с издевкой уточнила она. В комнате раздался смех. — А вы вообще бывали когда-нибудь в трюмах галер? — поинтересовался я. — Конечно, нет, — гордо встряхнула она головой. Естественно, высокородные госпожи совершают плавания по морю в специально оборудованных, роскошных каютах, расположенных в кормовой части корабля. — Не огорчайтесь, — посоветовал я ей, — может быть, когда-нибудь у вас появится такая возможность. — Что вы хотите этим сказать? — огрызнулась она. — Это просто шутка, — успокоил ее Чембар. — И когда же высокородная убара собирается поднять чашу свободной спутницы в честь союза с Луриусом, достопочтенным убаром Коса? — поинтересовался я. — Сначала я вернусь на Тирос, — поделилась убара Вивина своими планами, — где будут сделаны все необходимые приготовления. Затем на кораблях, груженных сокровищами, мы отправимся в праздничный вояж к бухте Телнуса, где я официально приму предложение руки Луриуса и выпью с ним вино свободного союза. — Позвольте пожелать вам, убара, приятного и лишенного опасностей плавания, — с легким поклоном произнес я. — Счастливой вам жизни. Она кивнула в ответ и рассмеялась. — Вы упомянули о кораблях с сокровищами, — заметил я. — С колоссальными сокровищами, — уточнила она. — Значит ли это, что одного вашего тела для благородного Луриуса недостаточно? — полюбопытствовал я. — Негодяй! — крикнула она. — Тарск! Чембар рассмеялся. — Уведите его прочь! — закричал Луриус, стиснув подлокотники трона и весь подавшись вперед. — Прощайте, убара, — с поклоном произнес я. — Прощай, раб! — процедила она сквозь зубы. Меня резко дернули за цепи, сковывающие руки за спиной, и поволокли, спотыкающегося, из тронного зала высокородных особ. Когда на следующее утро с восходом солнца меня, закованного в кандалы, в сопровождении многочисленной охраны вывели из дворца Луриуса, убара Коса, улицы города еще были пустынны. Ночью, видимо, прошел небольшой дождь, и на булыжной мостовой местами сверкали лужицы. Попадающиеся на пути лавки были заперты на засовы, древесина которых еще выглядела потемневшей от ночного дождя. Сквозь окна домов кое-где пробивался слабый свет. Я обратил внимание на согнутую фигуру какого-то крестьянина, встреченного нами у самых ворот города, пришедшего, очевидно, продавать свои овощи, готовый суп или тур-па, и явившегося слишком рано. Он казался спящим и едва ли нас заметил. Это был крупный мужчина, настоящий гигант, в грубом, натянутом до самых глаз крестьянском плаще. Рядом стоял его прислоненный к стене завернутый в шкуры длинный лук. Когда мы проходили мимо, человек зябко поежился во сне и плотнее запахнул на себе плащ, из-под которого теперь высовывалась только его жесткая растрепанная рыжая шевелюра. Я молча усмехнулся. У пристани меня без лишних церемоний приковали к целой веренице рабов. К восьми часам стали сходиться капитаны круглых кораблей и начали торговаться со старшим надсмотрщиком о цене на гребцов. Надсмотрщик, на мой взгляд, хотел получить слишком много за свой товар, учитывая, что мы предназначались только для использования на скамьях галер. Я, однако, воздержался высказывать по этому поводу свои соображения. К тому же он наверняка получил указания продать нас как можно дороже. Кос, очевидно, не жалел ни сил, ни средств на снаряжение своей флотилии. В подобной ситуации каждая медная монета приобретала для острова совершенно особое значение, поскольку вкладывалась сейчас в дело упрочения будущей славы и могущества. Меня же занимали в этот момент совершенно иные проблемы, и больше всего раздражало хозяйское отношение ко мне будущих владельцев, осматривавших меня, похлопывающих руками и заглядывающих в рот, дабы исследовать качество зубов. Очевидно, я был в неплохой форме, если меня решили выставить на продажу в качестве гребца на галеры. Поблизости от помоста с выставленными на нем на продажу рабами сидел, скрестив ноги, рыбак, занятый починкой разложенной перед ним сети. Рядом, у его ног, лежал трезубец. Заметив подошедших к помосту новых рабов, он откинул с лица длинные пряди черных волос и проводил вновь прибывших внимательным взглядом своих серых глаз. — Ну-ка, пожми мне руку, — потребовал один из капитанов. — Я беру к себе только сильных людей. Он протянул мне кисть руки. Я сжал ее в ладонях. Через мгновение он взвыл от боли. — Хватит, раб! — приказал надсмотрщик, охаживая меня плетью по плечам. Я разжал кулак; ломать руку человеку я вовсе не хотел. Тот стоял напротив меня, смущенно потирая руку и с недоверием окидывая взглядом мою, очевидно, производящую на него менее сильное впечатление фигуру. Затем, вероятно, решив, что я все же не слишком хорош для его корабля, он отправился осматривать следующие кандидатуры будущих гребцов на галеры. — Выкинешь еще что-нибудь подобное, — пообещал надсмотрщик, — и я тебе глотку перережу. — Сомневаюсь, что вы порадуете этим Луриуса и Чембара, — заметил я. — Да, тут ты прав, — усмехнулся надсмотрщик. — Сколько вы хотите за этого раба? — поинтересовался следующий подошедший капитан с тщательно подстриженной щегольского вида бородкой. — Пятьдесят медных тарнских дисков, — ответил мой продавец. — Это слишком много, — заметил капитан. Я был с ним совершенно согласен, но заводить об этом спор со своим надсмотрщиком не стал. — Такова назначенная за него цена, — пожал плечами надсмотрщик. — Хорошо, — сказал капитан и жестом приказал стоящему у него за спиной писцу отсчитать моему продавцу пятьдесят медных монет. — Могу я спросить, — обратился я к капитану, — имя моего нового хозяина и название его корабля? — Я Тенрикс, — ответил он, — Тенрикс из Темоса. А корабль мой называется «Звезда Темоса». — И когда мы отходим? — спросил я. Он рассмеялся. — Раб, ты задаешь вопросы, как пассажир. Я улыбнулся. — Мы выйдем в море с вечерним отливом, — сказал он. — Спасибо, хозяин, — поблагодарил я его. Тенрикс в сопровождении писца двинулся дальше вдоль ряда рабов. Я заметил, что рыбак уже закончил свою работу и тоже собрался уходить. Он аккуратно сложил залатанную сеть и перебросил ее через плечо. Затем он поднял с земли трезубец и, даже не оглянувшись, побрел с пристани. Старший надсмотрщик пересчитал полученные пятьдесят медных монет. Я неодобрительно покачал головой. — Это слишком много, — сказал я ему. Он пожал плечами и усмехнулся. — Раз кто-то выкладывает требуемую сумму, — сказал он, — значит, цена приемлемая. — Да, — согласился я, — пожалуй, вы правы. Я не был особенно разочарован, увидев «Звезду Темоса». Это, конечно, оказался круглый корабль. Я с удовольствием разглядывал его широкие палубы. Его трюмы должны быть очень глубоки и вместительны. Такой корабль будет двигаться медленно. Меня даже не расстроила выданная мне в качестве обеда корка хлеба с луковицей и пригоршней гнилого гороха; не думаю, чтобы мне пришлось долго так питаться. — Сомневаюсь, что грести на таком корабле покажется тебе пустячным делом, — заметил гребной мастер, пристегивая мои кандалы к тяжелому брусу, лежащему вдоль скамей. — Что-то рабов у вас маловато, — с нескрываемым сожалением сказал я. — А кроме того, — усмехнулся он, — сомневаюсь, что тебе покажется пустячным делом мне угодить. — Что же рабов у вас так мало? — никак не мог успокоиться я. Мастер повернул ключ в замке на моих кандалах и, хохоча во все горло, отправился на кормовую палубу, где и уселся на своем кресле, лицом к нам. У него перед креслом, поскольку корабль был действительно велик, сидел темп-мастер — громадного роста широкоплечий мужчина с перетянутыми кожаными ремнями запястьями. Перед ним стоял громадный медный барабан, ударами в который темп-мастер по ходу движения судна отмечает ритм для гребцов. — Весла наружу! — раздалась команда старшего мастера. Все гребцы выставили весла в бортовые проемы. Над головами у нас, на верхней палубе, раздавались крики матросов, отдающих швартовы и отталкивающих корабль от пристани тремя традиционно принятыми для этого длинными шестами. Паруса не будут подняты на реях, пока судно не выйдет из гавани. Я услышал скрип рулей, ощутил едва заметный крен судна, услышал глухой плеск воды о проконопаченный, пахнущий смолой борт. Мы отошли от земли. Огромные глаза, нарисованные по обеим сторонам на носу корабля, теперь, наверное, уже смотрят в сторону моря. На всех кораблях Гора, независимо от типа или класса, к которому они принадлежат, всегда изображаются глаза — на деревянной голове тарна, возвышающейся над носовой палубой боевых кораблей-таранов, или прямо по обеим сторонам носовой части круглых судов, таких, например, как «Звезда Темоса». Это последнее, что делают с кораблем перед его первым спуском на воду. Изображенные на бортах судна глаза отражают веру горианских матросов в то, что корабль является чем-то живым, одушевленным. Поэтому ему необходимы глаза, чтобы он мог видеть море. — Приготовиться! — приказал старший гребной мастер. Весла замерли в горизонтальном положении. — Весла на воду! — последовала команда. Темп-мастер ударил обмотанной кожей деревянной колотушкой в стоящий перед ним громадный медный барабан. Весла, все, как одно, погрузились лопастями в воду. Я покрепче уперся ногами в деревянный брус под скамьей и изо всех сил налег на рукоять весла. Корабль медленно, как упитанная, пышнотелая, тяжелая и неповоротливая птица, начал нехотя двигаться к проходу между двумя высокими круглыми башнями, охраняющими вход в гавань Телнуса, столицы острова, города, в котором находится трон убара Коса.Мы уже два дня были в море. Сейчас, как и четыре раза в день, мы ели из жестяных мисок брошенную в них горсть гнилого гороха, луковицу и ломоть хлеба. Затем по очереди передавали друг другу кожаный бурдюк с водой. Весла были втянуты внутрь. Нам не приходилось грести до изнеможения, как обычно. Все два дня мы шли под попутным ветром, который начал стихать только вчера под вечер. На «Звезде Темоса», как на большинстве круглых кораблей, мачты были установлены намертво, в отличие от боевых галер, на которых мачты можно было снимать. Грот-мачта располагалась примерно посередине судна, а фок-мачта находилась ярдах в четырех-пяти впереди. Паруса на обеих мачтах имели треугольную форму, а рея фок-мачты была вполовину короче реи грот-мачты. До сих пор мы шли с хорошей для тяжелого корабля скоростью, но ветер постепенно слабел. Этим утром нам уже несколько часов пришлось просидеть на веслах. Время перевалило за полдень. — Как я догадываюсь, — произнес, подходя ко мне сзади, гребной мастер, — ты был капитаном в Порт-Каре. — Да, я капитан, — согласился я. — Был капитаном в Порт-Каре, — уточнил он. — Для Порт-Кара я так и остался капитаном. — Ну, здесь не Порт-Кар, — заметил он. — Да и ты не капитан. Я пристально посмотрел ему в лицо. — Порт-Кар находится везде, куда доходит его сила и власть. В глазах гребного мастера появилось удивление. — Я просто заметил, что ветер стихает, — пояснил я свою мысль. Он побледнел. — Да, ветер стихает, — согласился он. В этот момент с верхушки грот-мачты до нас донесся крик впередсмотрящего: — Два корабля слева по борту! — Весла наружу! Приготовиться! — тут же поступила команда гребного мастера, торопливо направившегося к своему креслу. Я быстро смахнул в рот остатки хлеба и гороха и поставил миску под скамейку. Затем вытолкнул весло в бортовой проем и установил его в уключину. Над головой у нас, по верхней палубе, забегали десятки ног. Вскоре, перекрывая крики людей, раздалась команда капитана Тенрикса: — Право на борт! Судно стало медленно забирать вправо. И тут же раздался новый, на этот раз испуганный, крик наблюдателя: — Еще два корабля! Справа по борту! — Прямо руля! — закричал Тенрикс. — Поднять все паруса! Гребцам — полную скорость! Едва «Звезда Темоса» легла на прежний курс, гребной мастер приказал темп-мастеру задавать для нас, гребцов, максимально быстрый ритм работы. С верхней палубы спустились два матроса с плетьми в руках и стали за спиной мастера. Я усмехнулся. Избитые или нет, гребцы могли работать только в меру своих сил, а этого явно не будет достаточно. С верхушки грот-мачты донесся новый крик; теперь в нем слышался уже неприкрытый ужас: — Два корабля прямо за кормой! — извещал наблюдатель. Тяжелые ритмичные удары обмотанных кожей колотушек темп-мастера по медному барабану молотом отдавались в голове. Примерно через полчаса я услышал голос Тенрикса, обращавшегося к впередсмотрящему: — Ты еще не можешь различить их флаг? — спрашивал он. — Он белый с вертикальными зелеными полосами! — прокричал в ответ наблюдатель. — И на нем изображена голова боска! Один из сидевших спиной ко мне гребцов бросил на меня через плечо быстрый взгляд. — Как твое имя, капитан? — вполголоса спросил он. — Боcк, — ответил я, все так же налегая на весло. — Ай-й-й! — воскликнул он. — Грести! Не останавливаться! — крикнул мастер. Матросы с плетьми спустились с кормовой палубы и стали в проходе между скамьями гребцов, ожидая только приказа пустить плети в дело, но их присутствие, насколько я заметил, не прибавило рабам старания. — Они приближаются! — донесся сверху чей-то голос. — Быстрее! — прозвучала следующая команда. Темп-мастер выжимал из гребцов предельную скорость; долго они так выдержать не могли. Еще через четверть часа я услышал то, чего с таким нетерпением ожидал: — Еще два корабля! — сообщил наблюдатель. — Где? — спросил Тенрикс. — Прямо по курсу! — Право на борт! — скомандовал Тенрикс. — В половину угла! — Правые весла — суши! Левые — работать! — приказал старший мастер. В несколько ударов весел «Звезда Темоса» развернулась вправо на восемь делений компаса. — Полный вперед! — распорядился старший мастер. — Что нам делать? — услышал я шепот сидящего спиной ко мне раба. — Греби, — ответил я. — Молчать! — крикнул один из стоящих рядом матросов и одарил каждого из нас ударом хлыста. Затем, видимо, начиная поддаваться панике, они, едва сознавая, что делают, принялись вдвоем охаживать всех нас плетьми. Двое из рабов выпустили из рук весла, еще несколько человек сбились с ритма. Гребной мастер бросился в проход между скамьями и, вырвав из рук матросов кнуты, отправил их наверх. Он был хорошим гребным мастером. — Суши весла! — приказал он, давая гребцам настроиться на новый ритм. — Приготовиться! Весла на воду! Темп-мастер снова принялся отбивать ритм. «Звезда Темоса» начала набирать скорость. — Быстрее! — распорядился спустившийся с верхней палубы офицер. Едва ли он знал физические возможности гребцов лучше, чем мастер; этот-то наверняка выжимал из рабов все, что мог. Уже сейчас выдерживать задаваемый темп-мастером ритм было практически невозможно. Рабы начали задыхаться. — Уменьшить темп на пять ударов в минуту, — распорядился гребной мастер. — Идиот! — услышал я реакцию офицера. Он бросился по ступеням к кормовой палубе и сильным ударом в лицо вышвырнул гребного мастера из его кресла. — Максимальный темп! — крикнул он темп-мастеру. — Еще быстрее! Удары колотушки посыпались в медный барабан как горох. Офицер удовлетворенно крякнул и снова поднялся на верхнюю палубу. Заданный офицером темп не снижался, и уже через пару минут сначала двое гребцов сбились с ритма, затем запутались лопастями весел еще несколько человек. Темп-мастер, подчиняясь приказу, продолжал отсчитывать удары с заданной частотой. Гребцы не в силах были выдерживать навязываемый ритм и опускали весла на воду в том темпе, в котором им позволяли собственные возможности. Удары барабана начинали им только мешать. Гребной мастер, размазывая по лицу кровь с разбитых губ, поднялся на ноги. — Суши весла! — крикнул он и, обращаясь к темп-мастеру, добавил: — Снизить темп на десять ударов от максимальной скорости! Мы подхватили этот ритм, и «Звезда Темоса» снова двинулась вперед. — Быстрее! — донесся сверху приказ офицера. — Быстрее! — Это не боевой корабль! — крикнул ему старший мастер. — Он не может идти с такой скоростью! — Тогда ты умрешь! — пообещал ему офицер. — Можешь в этом не сомневаться! Темп-мастер испуганно продолжал отмерять ритм, заданный гребным мастером; сам мастер, с окровавленным лицом, едва сдерживаясь от сотрясающей его нервной дрожи, направился по проходу между скамьями рабов. Он остановился напротив меня и посмотрел мне в лицо. — Здесь командую я, — сказал я ему. — Я знаю, — ответил он. В эту минуту в гребной трюм сбежал по ступеням офицер. Глаза его дико блуждали, в руке сверкало лезвие обнаженного меча. — Кто из этих капитан из Порт-Кара? — крикнул он. — Это я. — Ты тот, кого называют Боском? — уточнил он. — Да. — Я пришел убить тебя. — На вашем месте я бы этого не делал, — посоветовал я. Его занесенная над моей головой рука на мгновение задержалась. — Если со мной что-нибудь произойдет, — пояснил я, — мои парни очень расстроятся. Рука, сжимающая меч, медленно опустилась. — Снимите с меня цепи, — приказал я ему. — Где ключ? — обратился он к старшему мастеру. С меня сняли кандалы, и я поднялся со скамьи. Рабы были поражены, но продолжали ритмично налегать на весла. — Тех из вас, кто останется со мной, я выпущу на свободу, — пообещал я. У рабов вырвался единодушный радостный крик. — Сейчас я здесь отдаю приказы, — продолжал я. — Вы будете делать все, что я скажу. Последовал новый ликующий крик. Я протянул руку, и офицер вложил в нее меч, рукоятью в ладонь. Я кивнул ему на свое место на скамье, имея в виду, что он может его занимать. Офицера перекосило от ярости, но он благоразумно повиновался. — Они готовятся взять нас на абордаж! — донесся чей-то крик с верхней палубы. — Весла внутрь! — машинально распорядился гребной мастер. Весла мгновенно оказались внутри гребного трюма. — Весла наружу! — скомандовал я. Весла вытолкнули наружу, и тотчас по правому борту раздался оглушительный скрежет, треск ломающегося дерева и крики людей. Вырванные из рук гребцов весла, прежде чем быть перемолотыми снаружи в щепы, дробили рабам ребра и руки, сбрасывали их со скамей, крушили все вокруг. Последовал мощный толчок, и на какое-то мучительно долгое мгновение судно резко накренилось вправо, зачерпывая гребными проемами в бортах воду. Затем оно выровнялось, но в его покачивании на волнах появилось что-то беспомощное, подавленное. На мой взгляд, битва была окончена. Я посмотрел на офицера. — Возьмите ключ и освободите рабов, — сказал я. Сверху доносился голос Тенрикса, приказывавшего своим людям взять оружие и приготовиться отбить атаку. Офицер, двигаясь вдоль скамей для гребцов, одного за другим освобождал прикованных к ним рабов. Я взглянул на мастера. — В гребном деле ты показал себя хорошим специалистом, — сказал я. — Но сейчас здесь много раненых. Попробуй, может, управляться с ними у тебя получится не хуже. Он кивнул и направился к пострадавшим во время сближения кораблей. Я тяжело опустился на скамью и вытащил из-под нее свою миску, как оказалось, заполненную теперь водой, где среди размокших горошин плавали две корки хлеба — остатки моей трапезы. Я решил, что пропадать добру не стоит, тем более, что морская вода не способна была еще больше испортить горох, и так едва пригодный в пищу, и принялся жевать хлеб, время от времени выглядывая через гребной проем наружу. «Звезда Темоса» уже была окружена восемью кораблями, два из которых — настоящие боевые галеры — относились к классу тяжелых. Ни с одной, ни с другой стороны пока не было брошено ни одного копья или дротика, не выпущено ни одной стрелы. Затем я услышал, как капитан Тенрикс отдал своим людям команду не оказывать сопротивления. Доносившиеся сверху звуки свидетельствовали, что на борт «Звезды Темоса» поднимаются новые люди. Я расправился с жалкими остатками своего обеда и, сунув миску под скамью, с офицерским мечом в руке поднялся на верхнюю палубу. — Капитан! — радостно воскликнул Турнок. Рядом, усмехаясь, стояли Таб и Клинтус. С облепивших «Звезду Темоса» кораблей послышались радостные крики и лязг оружия. Я поднял над головой меч в ответном приветствии. — Благодарю вас, капитан, — обратился я к Тенриксу. Он кивнул. — Ваше мастерство, — продолжал я, — произвело на меня сильное впечатление. Вы действительно отличный капитан. В его глазах появилось удивление. — И команда у вас подобрана с толком, и корабль хороший. — Что вы собираетесь с нами сделать? — поинтересовался он. — «Звезда Темоса» нуждается в небольшом ремонте, — ответил я. — Думаю, вы сумеете его обеспечить на Тиросе или на Косе. — Так мы свободны? — недоверчиво спросил он. — Платить за гостеприимство капитана тем, что забираешь его корабль, было бы для пассажира слишком неучтиво, — заметил я. — Благодарю вас, Боcк, — с достоинством ответил он. — Спасибо, капитан из Порт-Кара. — Но рабов я, конечно, освобожу. Они пойдут с нами. Надеюсь, ваша команда сумеет сама справиться с парусами или добраться до берега на веслах? — Да, все будет в порядке. — Доставьте бывших рабов — и раненых, и здоровых — на борт наших кораблей, — обратился я к Клинтусу. — Через час я хочу быть уже на пути к Порт-Кару. Клинтус жестом подозвал к себе нескольких матросов и передал им мое распоряжение. — Капитан, — услышал я у себя за спиной. Я обернулся: рядом стоял гребной мастер. — Вы хорошо справляетесь со своим делом, — сказал я ему. — На боевой галере вам тоже на шлась бы работа. — Но ведь я был вашим врагом, — напомнил он. — Зато теперь, если хотите, можете быть в числе моих друзей, — предложил я. — Спасибо, — поблагодарил он. — Я буду. Я повернулся к Табу и Турноку. — Я привез мир Тиросу и Косу, — заметил я им, — и за это меня отправили на галеры. — Может, тебе нужно было нести им не мир, а войну? — поинтересовался Таб. Я рассмеялся. — Теперь, я надеюсь, они обидели тебя в достаточной степени, чтобы мы могли направить против них свои корабли? — продолжал он. — Да, теперь мы можем выступить против них, — сказал я. Радостные возгласы вырвались в ответ у стоящих вокруг людей, считавших, что корабли Боска без толку бороздят воды блистательной Тассы. — Боска задели! — рассмеялся Турнок. — Теперь тем, кто это сделал, не поздоровится! Берегитесь, Тирос и Кос! — Да, — повернулся я к Тенриксу, — предупредите их, пусть остерегутся. Капитан коротко кивнул. — И что мы собираемся сейчас делать, капитан? — спросил Клинтус. — Возвращаемся в Порт-Кар, — ответил я. — Насколько я помню, там должна ожидать меня боевая галера тяжелого класса за выполнение мной миссии на Косе. — Верно! — воскликнул Турнок. — Ну, а что мы будем делать, когда придем в Порт-Кар? — не унимался Клинтус. — Перекрашивать наши корабли в зеленый цвет, — ответил я, многозначительно глядя ему в глаза. Зеленый цвет на Тассе считается цветом пиратов. Они покрывают зеленой краской корпус кораблей, их паруса, мачты и даже снасти. В ярких солнечных лучах, отражающихся от морской поверхности, зеленый цвет наименее различим в бескрайних просторах блистательной Тассы. — Наконец-то! — радостно воскликнул Таб. Остальные поддержали его ликующими криками. Взглянув на поднявшегося на палубу офицера, меч которого был у меня в руках, я рассмеялся и с силой вогнал острие клинка в доски палубы у самых его ног. — Ваше оружие! — бросил я ему на прощание. Затем я перебрался через поручни «Звезды Темоса» и поднялся на палубу одной из тяжелых боевых галер. За мной перебрались некоторые из моих людей, освобождавших абордажные крючья и веревки, удерживавшие наши корабли у бортов «Звезды Темоса». — Курс — на Порт-Kap! — скомандовал я. — В Порт-Кар! — радостно подхватили мои матросы. Вот как случилось, что корабли Боска были теперь перекрашены в зеленый цвет.
Через месяц переоборудованные корабли Боска — одна легкая галера, два корабля среднего и один тяжелого класса — уже бороздили воды Тассы. А к концу второго месяца флаг Боска уже был известен от Янды до Торвальдсленда и от дельты Воска до тронных залов Тироса и Коса. Богатства мои значительно увеличились, а количество судов засчет захваченных мной в качестве трофеев возросло настолько, что они уже не вмещались в акватории моих владений. На деньги, добытые мною мечом на просторах Тассы, я приобрел себе длинную пристань со складами в западной части Порт-Кара. Но даже это не позволяло мне разместить на берегу всю свою флотилию, и, чтобы избежать проблем, связанных со швартовкой, я вынужден был продать большинство захваченных мной круглых кораблей и часть боевых галер легкого класса. Круглые корабли ястарался с полной загрузкой задействовать в торговле, в основном полагаясь при этом на советы Лумы, моей рабыни, выполняющей роль старшего учетчика моего дома. Корабли-тараны, обычно группами по три-четыре судна, действовали у меня против Тироса и Коса, донимая их своими вылазками; сам же я по большей части возглавлял группу из пяти тяжелых боевых галер, курсировавших по безбрежным водам Тассы в поисках крупной добычи. Но все это время я не забывал и о флотилии круглых судов, нагруженных сокровищами, которая должна была отправиться с Тироса на Кос. Мне повсюду мерещились сундуки, набитые благородными металлами и драгоценными камнями, которые должны сделать Вивину более желанной для ее убара. Я отправил верных мне людей на Тирос, Кос и во многие другие порты Тассы. Думаю, теперь мне были известны расписания выхода судов из портов Тироса и Коса и перевозимые ими грузы даже лучше, чем членам Советов обоих островов. Так что не было ничего удивительного в том, что я, Боcк, вышедший из болот, в период Пятой переходной стрелки года 10120 от основания города Ар, через четыре месяца после неудавшегося переворота в Порт-Каре, стал адмиралом целой флотилии из восемнадцати своих собственных тяжелых боевых кораблей и двадцати судов, принадлежащих городу, доверенных мне по решению Совета для транспортировки грузов, которыми я мог пользоваться в удобное для себя время. И вот почему я стоял сейчас на капитанском возвышении на кормовой палубе своего флагманского корабля «Дорны» — гордости и украшения моей эскадры. — Слева по курсу корабли! — донесся до меня голос наблюдателя. — Мачту долой из мачтовой скважины, — приказал я Табу. — Паруса снять и уложить вдоль фальшборта. Приготовиться к бою!
Глава четырнадцатая. КАК БОСК ПОВЕЛ ДЕЛА НА ТАССЕ
Необходимо понимать, что корабль уже сам по себе — оружие. «Дорна» как боевой корабль является довольно типичным представителем судов своего класса, поэтому мне бы хотелось остановиться на ее описании подробнее. Конечно, воды Тассы бороздят многочисленные суда, отличающиеся друг от друга и своими размерами, и формой корпуса, и палубными надстройками, но главным отличием между ними служит устройство банки гребца, или скамьи для сидящих на веслах. Все корабли делятся на так называемые одноместные, то есть со скамьями, предназначенными для одного гребца, двухместные и трехместные, со скамьей соответственно для двух и трех человек. Подобные различия в конструкции определяются функциональным назначением каждого конкретного корабля, поскольку место, занимаемое располагающимися перпендикулярно оси судна скамьями, рассчитанными на трех гребцов, оставляет в гребном трюме несравненно меньше свободного места, нежели расположенные в том же порядке скамьи, предназначенные для одного человека. Следует также заметить, что, как это ни покажется странным на первый взгляд, корабли с трехместной конструкцией гребной скамьи по мощностным характеристикам не намного превосходят корабли с одноместной банкой, зато значительно уступают им в маневренности. «Дорна» поэтому, как и большинство тарнских судов, принадлежала к кораблям одноместной конструкции. Опять-таки как большинство боевых галер, она имела вытянутую, несколько приплюснутую с боков форму и относительно высокую посадку. Обшивка у нее гладкая, и дощатый настил укреплен по краям и на стыках бронзовой полосой, хотя на некоторых кораблях он удерживается клиньями. Толщина самого настила, в зависимости от места его расположения, колеблется от двух до шести дюймов, а чтобы его упрочить, в настильной части вдоль всего корабля проложены четырехдюймовые рейки. У нее одна съемная мачта и одна длинная свободно крепящаяся рея. Парус треугольный, так называемого латинского типа. Длина киля — сто двадцать восемь горианских футов, а ширина бимса — шестнадцать, что, собственно, и позволяет отнести «Дорну» к классу тяжелых кораблей. Высота ее надводного борта, или расстояние от палубы до ватерлинии, составляет пять горианских футов. Это длинное низкобортное подвижное судно. Киль у нее спрямленный, что при ее высокой посадке, даже принимая во внимание ее размеры, позволяет швартовать ее на мелководье. Подобная возможность для горианцев имеет немалую ценность, поскольку среди мореходов является общепринятым с наступлением сумерек подводить судно к берегу, разбивать на земле лагерь, где они смогут переночевать, а утром снова пускаться в путь. Носовой таран «Дорны» — мощный, отделанный металлом заостренный выступ в форме клюва тарна — расположен прямо под ватерлинией. В задней своей части, для предотвращения глубокого проникновения в тело атакуемого корабля, таран имеет ограничитель — щит, выполненный в традиционной форме хохла тарна. Вся конструкция корабля и его конфигурация направлены на то, чтобы обеспечить прочность его носовой, таранной части, и при нанесении удара сосредоточить максимальную мощь на таране, или шпоре, как его еще называют. Так что корабль уже сам по себе действительно является оружием. Нос у «Дорны» вогнут и опущен вниз, что не позволяет противнику нанести лобовой удар, а корма полукруглая. На корме установлены два руля, или пера, управление которыми вынесено на румпель. Ахтерштевень, или выступающая над водой хвостовая часть судна, выполнен таким образом, чтобы по возможности точнее повторить хвостовое оперение тарна, с тем лишь различием, что хвост судна не поднят, как у птицы, а опущен, словно стелется над водой. Раскраска хвостовой части корабля, как и носовой, копирующей голову тарна, как правило, максимально приближена к естественной расцветке птицы, имеющей бесчисленное количество сочетаний и оттенков. Моя «Дорна», конечно, была полностью окрашена в зеленый цвет. Помимо носовых и кормовых, расположенных под верхними палубами помещений, на «Дорне» в центральной части имелись две небольшие, футов двенадцати высотой, палубные надстройки. Здесь же находились помещенные на турелях две легкие, быстрозарядные катапульты, две тяжелые, с механическим цепным приводом, и восемь инерционных метательных установок. К вооружению, конечно, следует отнести и так называемые стригущие ножи, расположенные по обоим бортам корабля между носовой его частью и первым гребным люком. Это длинные стальные серповидные клинки, крепимые непосредственно к остову корaбля. Изобретенные Терситусом из Порт-Кара, они быстро снискали себе широкую популярность и теперь, насколько я знаю, устанавливаются на всех строящихся судах, независимо от того, какому городу судно принадлежит. Хотя, как я уже говорил, бимс «Дорны» равняется шестнадцати горианским футам ширина ее палубы составляет двадцать один юрианский фут, что объясняется формой со длинного прямо угольного гребного трюма с расположенными по обеим его сторонам весельными портами, заменяющимися на некоторых судах металлическими уключинами. Гребные банки, или скамьи гребцов, несколько приподняты относительно нижней палубы и установлены на несущей балке бортовой части каркаса корабля, расширяющегося кверху от места гребца. Сам гребной трюм смещен ближе к носу, что позволяет не только увеличить размеры кормовой палубы, но и делает, по представлениям горианских судостроителей, всю весельно — рычажную систему корабля более маневренной и эффективной. Поначалу размеры и вес весел приводят в недоумение, однако на самом деле конструкция весла и его крепление в уключине направлены на максимальное облегчение управления им. Следует упомянуть хотя бы о том, что весло при его длине в двадцать семь — тридцать футов и весе порядка тридцати стоунов — что составляет около ста двадцати фунтов, — крепится в уключину примерно на расстоянии одной четверти от края, обращенного внутрь судна. Кроме того, эта чагть весла уравновешивается свинцовым грузом с тем концом весла, который выступает с внешней стороны борта, что значительно облегчает работу гребца. Гребная палуба галеры открыта для воздуха, что принципиально отличает ее от гребного трюма круглого судна. Всего на «Дорне» сто двадцать гребных мест, что опять таки является средним количеством для судов этого класса. В моем распоряжении находилось сейчас тридцать кораблей-таранов: восемнадцать моих собственных и двенадцать взятых мной из Арсенала. В состав флотилии с сокровищами, включая и ее эскорт, должно было входить семьдесят кораблей: сорок боевых галер и тридцать круглых судов. Из этих сорока кораблей-таранов двадцать пять принадлежали к судам тяжелого класса и пятнадцать — к среднему. У меня же из тридцати галер кораблей-таранов тяжелого класса было двадцать, а среднего — десять. Легкими галерами ни я, ни мой противник не располагали. Я взял себе за правило никогда не таранить круглые корабли и позаботился, чтобы слухи об этой моей практике получили самое широкое распространение. В гребных трюмах рабских галер уже в течение нескольких месяцев не утихали разговоры о том, что Боcк не только не топит круглые корабли, но, взяв их на абордаж, даже выпускает рабов на свободу. Думаю, если бы я не придерживался подобной тактики, мои действия против круглых кораблей в последние месяцы не были бы столь успешными. А кроме того, я позаботился о распространении слухов о том, что я бываю очень недоволен, узнав о жестоком обращении с рабами на захваченном мной судне и тем более об их убийстве. Это не могло не превратить рабов в гребных трюмах круглых кораблей в моих многочисленных молчаливых союзников. В подобной ситуации едва ли от рабов можно было ожидать, что они при преследовании их судна одним из моих кораблей будут грести в полную силу, а гребной мастер, нисколько не сомневающийся, что его судно вот-вот будет захвачено, вряд ли станет сурово наказывать их за медлительность или грозиться убить. Перед Тиросом и Косом, таким образом, стояла альтернатива: либо использовать на своих круглых судах свободных вольнонаемных матросов, что являлось не только нетрадиционным вариантом решения данного вопроса, но и довольно дорогостоящим, либо привлечь для сопровождения флотилии дополнительное количество кораблей-таранов. Именно этот, последний, менее — хотя и не намного — накладной вариант транспортировки сокровищ в конце концов был принят решениями городских Советов Тироса и Коса. Впрочем, едва ли можно было ожидать, что к охране флотилии, выполняющей подобную задачу, отнесутся с меньшей серьезностью. В связи с проводимой мной в отношении круглых кораблей тактикой я не мог предполагать, что корабли Тироса и Коса станут ввязываться со мной в сколько-нибудь серьезный поединок. Таким образом, то, что при нормальном положении дел являлось бы соотношением наших сил как семьдесят кораблей против моих тридцати, в подобной ситуации сокращалось до соотношения сорока или пусть даже пятидесяти кораблей неприятеля против моих тридцати. Однако и при таком перевесе на стороне противника я не мог затевать с ним сражение. У меня не было ни малейшего желания ввязываться в бой, пока наши силы с неприятелем по крайней мере не сравняются, но, безусловно, еще лучше было бы иметь над ним численное превосходство. При этом наибольшее значение, как я понимаю, имеет не то, каким общим количеством кораблей располагает флотилия, а то, сколько из них вовлечено в сражение в данном месте и в данное время. В соответствии с этими мыслями я и начал осуществление намеченного мной плана. С двенадцатью своими кораблями я стал медленно приближаться к флотилии с сокровищами, двигаясь на северо-запад. Мачты на моих кораблях были опущены, а паруса вместе с реями сняты и уложены на палубе. На борту у меня — что, в общем, довольно распространено на Тассе, — находились барабанщики и флейтисты, призванные поднимать боевой дух команды корабля, и сейчас вокруг нас по воде далеко разносились звуки бравурных мелодий, под ритм которых поднимались и опускались весла наших галер. С капитанского возвышения на корме «Дорны» через подзорное стекло я наблюдал, как на идущих далеко впереди вражеских кораблях-таранах начала убирать мачты. До меня даже донеслись приглушенные расстоянием сигналы труб, передающих с корабля на корабль команду подготовки к бою. Хотя я не мог еще различить самих палуб кораблей, я не сомневался, что приготовления на них идут полным ходом. Лучники сейчас наверняка проверяют свое оружие и с нижних палуб и трюмов уже выносят наверх копья и щиты. В жаровнях раздуваются огни для разогрева смолы и камней, вероятно, уже разложенных в груды рядом с катапультами. Вдоль бортов, наверное, уже выставляются емкости с водой для тушения пожара. Через десять минут верхние палубы корабля опустеют, и на них останутся только эти атрибуты предстоящего сражения, гребные люки будут задраены и корабль будет готов к бою. Все это было мне слишком хорошо знакомо; подобные приготовления шли сейчас и на моих кораблях. — Скорость — в четверть максимальной! — приказал я сидящему несколькими футами ниже меня гребному мастеру. Я не хотел приближаться к неприятельской флотилии слишком быстро. Командование тиросской флотилии не могло предположить, что мне хорошо известно количество и состав находящихся в их распоряжении кораблей. Зато оно должно было ожидать, что меня ошеломят сила и мощь, c которыми мне пришлось столкнуться. Некоторое время я с усмешкой прислушивался к бравурным мелодиям, старательно выводимым моими флейтистами и барабанщиками. Затем, когда я увидел, что передние боковые корабли, сопровождающие флотилию c сокровищами, ррзвернулись в мою сторону, я отдал музыкантам команду прекратить представление. Когда они затихли, до нас донеслись столь же бравые мелодии, лихо исполняемые флейтистами и барабанщиками на борту вражеских кораблей. Я отдал гребному мастеру команду сушить весла. Я хотел, чтобы со стороны казалось, будто я поражен и нахожусь в нерешительности относительно того, продолжать мне атаку или же лучше самому пуститься наутек. Я приказал своему трубачу-сигнальщику сыграть команду «Суши весла!» и продублировать ее вывешенными на мачтовых фалах флажками. Теперь в монотонных воинственных ритмах я уже мог различить команды, отдаваемые на неприятельских судах боевыми трубами, а через подзорную трубу мог без труда наблюдать за вывешиваемыми на мачтовых фалах флажками. Хотя я не знал в точности значений условных сигналов, подаваемых на их кораблях, я нисколько не сомневался в том, что они приняли инсценированные мною действия за проявление нерешительности и стремились, очевидно, навести на меня еще больший ужас, пустившись за нами вдогонку. Я услышал новую серию поданных трубой сигналов, вслед за чем заметил, как от продолжающих двигаться прежним курсом круглых судов отделились несколько тарнских кораблей из состава сопровождения и направились в нашу сторону. Я сложил подзорную трубу и удовлетворенно рассмеялся. Стоящий рядом Турнок криво усмехнулся. Все шло как нужно. — Разворачиваемся! — распорядился я. — Мастер, скорость — половина максимальной. Следуя своему плану, я даже не подал эту команду остальным кораблям. Я хотел, чтобы все выглядело так, словно мы поспешно пускаемся наутек, и у неприятеля создалось впечатление, будто мои корабли по собственной инициативе решили оставить предполагаемое место сражения, а сам я был настолько испуган, что в суматохе даже забыл предупредить своих товарищей. Над водой зазвучали призывные сигналы боевых труб: с неприятельских кораблей подбадривающие, с моих — тревожные, требующие разъяснений, что делать дальше. Ритмичные звуки флейты и барабана с кораблей флотилии с сокровищами слышались все яснее. Выпущенное метательным устройством густооперенное копье, облитое горящей смолой, с шипением ушло в воду в сотне ярдов от нас. Я снова поднес к глазам подзорную трубу. В нашем направлении, вытянувшись в ряд, двигалось десятка два тарнских кораблей. «Дорна» развернулась и в половину максимальной скорости двинулась на юго-восток, в сторону, прямо противоположную от преследующих нас кораблей. Остальные одиннадцать моих судов в полном беспорядке последовали за нами. Тут я, словно впервые вспомнив об этом, приказал трубачу дать сигнал к отступлению. Эти двенадцать кораблей, включая, конечно, и «Дорну», были у меня самыми быстроходными. Тот отрыв, который мы имели по отношению к первому из преследующих нас кораблей, позволил бы нам — если бы мы того пожелали, — держаться на безопасном расстоянии от противника бесконечно долго, либо, если бы его корабли оказались быстрее наших, — в чем я искренне сомневался, — он все равно мог бы догнать нас не раньше, чем через несколько часов. Сейчас мы двигались в половину максимальной скорости. Я надеялся, что преследователи наши окажутся людьми настойчивыми. Они изо всех сил старались это доказать. Еще одно горящее копье с шипением ушло в воду. На этот раз оно упало всего лишь в пятидесяти ярдах у нас за кормой. Через четверть часа я насчитал в рядах наших преследователей уже тридцать кораблей. Может, их было и больше, но последних я уже не мог различить. Сама флотилия с сокровищами продолжала двигаться в прежнем направлении. Я с любопытством наблюдал, как выпущенное метательной машиной горящее копье описало в воздухе широкую дугу и упало в воду ярдах в пятнадцати позади и правее кормы «Дорны». Я усмехнулся. — Держи скорость три четверти максимальной, — посоветовал я гребному мастеру. Мои корабли, рассыпавшиеся вокруг, подчеркнуто беспорядочным строем двигались на юго-восток. За каждым из них следовало два-три судна-преследователя. «Дорна», воспринятая неприятелем как флагманский корабль, поскольку возглавляла наш прежний строй при инсценировке неудавшегося нападения, удостоилась чести собрать за собой целых пять преследователей. Через два часа, иногда незначительно увеличивая скорость, иногда снижая, в зависимости от того, хотели мы оторваться от проявляющего излишнюю прыткость противника или, наоборот, подбодрить, когда он начинал, казалось, впадать в уныние, нам удалось выстроить все преследующие нас корабли в длинную цепочку, очередность следования в которой определилась в зависимости от индивидуальных возможностей каждого судна. К этому времени остальные восемнадцать кораблей моей эскадры уже, конечно, должны были атаковать с севера неприятельскую флотилию с сокровищами, охраняемую теперь лишь десятком боевых тарнских кораблей. Меня уже даже начала удивлять та настойчивость, с которой наш противник вел преследование. Перед началом инсценирования нашей атаки я поднял на мачту флаг Боска, надеясь, что это послужит для наших будущих преследователей дополнительным стимулом: Тирос и Кос, несомненно, не поскупились, назначая пену за мою голову. Однако я не мог ожидать, что погоня окажется столь беспощадной и продолжительной. Очевидно, я недооценивал собственную значимость для жителей этих двух островов. Я пожал плечами. Право же, им не следовало быть такими кровожадными. Наконец незадолго до полудня капитан идущего первым за нами неприятельского корабля понял, что или его просто водят за нос, или он действительно не в состоянии догнать наши корабли. — Суши весла! — приказал я, наблюдая, как оторвавшийся от остальных неприятельский корабль медленно разворачивается назад. — Как люди? — спросил я гребного мастера. Это был тот самый мастер, со «Звезды Тимоса». — Они выносливые, — похвалил он. — Мы ведь не шли с максимальной нагрузкой. — Пусть отдохнут, — сказал я. С удаляющегося судна донесся сигнал трубы, и на фалах мачты взвились дублирующие команду флажки. Шедшие следом корабли начали тоже разворачиваться. Отставшие на значительное расстояние корабли, очевидно, увидев в подзорное стекло сигнал флажками, также стали менять направление. Как только я заметил» что ближайшие к нам неприятельские корабли двинулись в обратном направлении, я немедленно отдал приказ: — Разворачиваемся! Скорость — максимальная! Гребцы откликнулись радостными возгласами. Я нисколько не сомневался, что в быстроходности «Дорна» значительно превосходит преследовавший ее до сих пор корабль, удаляющийся сейчас примерно в половину своей максимальной возможной скорости. Не думаю, что у него будет время развернуться еще раз. Мы шли без единого выстрела, стараясь ничем не выдать своих намерений. Мы были уже в пятидесяти ярдах от неприятельского корабля, когда стоящий на корме матрос, бросив взгляд назад, удивленно вскрикнул. А сколько было крику, когда через какое-то мгновение тяжелый металлический таран «Дорны» мощным ударом разнес в щепы корму неприятельского корабля на фут ниже ватерлинии! — Задний ход! — тут же скомандовал наш гребной мастер, и «Дорна», все еще содрогаясь от нанесенного ею на полном ходу удара, начала медленно отходить назад. — Право руля! — распорядился я. — Весла на воду! Полный ход! Корма неприятельского корабля была уже почти полностью под водой, когда мы проходили мимо него. Несколько выпущенных из арбалета стрел с глухим звоном вонзились в укрепленные борта «Дорны». Других выстрелов не последовало. Впереди нас было еще четыре корабля. До ближайшего оставалась сотня ярдов. Грохот от столкновения наших кораблей и крики утопающих разнеслись над водой далеко во все стороны. Мы увидели, как идущий впереди корабль предпринимает отчаянные усилия, чтобы спешно развернуться, но прежде, чем ему это удалось, «Дорна» своим тараном раскрошила ему заднюю часть борта, двигаясь по инерции, смела его со своего пути и понеслась дальше, настигая следующую жертву. Вслед нам с уходящего под воду судна понеслись отчаянные сигналы боевой трубы, стремящейся предупредить об опасности идущий впереди нас корабль. Он тоже начал разворачиваться, и мы протаранили его как раз посередине, проломив борт, как яичную скорлупу. К этому времени оба оставшихся впереди нас корабля были предупреждены об опасности. Капитаны их, более опытные или же не столь отчаянные, как их потерпевшие неудачу предшественники, решили не повторять ошибки и не пытаться спровоцировать нас на лобовую атаку. Они решили применить другую тактику. Корабли их набирали максимально возможную для них скорость. — Скорость — половина максимальной, — сказал я мастеру. Он усмехнулся в ответ и вышел размяться на середину гребной палубы. Через подзорную трубу я внимательно оглядывал горизонт. Почти все корабли, попадавшиеся мне на глаза, были моими собственными, зелеными. Вдалеке покачивались обломки двух неприятельских судов. Я был бы рад, если бы каждый из моих кораблей, которых я сейчас не видел, как можно дольше продолжал эту игру со своими преследователями. Уведи каждый из них за собой по два-три корабля противника, и наши шансы сравняются. Да, по два-три корабля — именно по стольку и будет приходиться на каждое из моих судов, если между ними разгорится сражение. Но вот сражения-то допускать и не следует. А кроме того, как только неприятельское судно ложится на обратный курс, оно становится совершенно беззащитным перед моими собственными, значительно более быстроходными кораблями. Я снова направил подзорную трубу на ближайший удаляющийся от меня корабль. Как я и ожидал, с момента, когда я приказал снизить скорость до половины максимально возможной, расстояние между нами существенно увеличилось. Еще через пять-шесть минут его капитан должен решить, что отошел от меня на расстояние достаточное, чтобы успеть развернуться. Он, конечно, должен предполагать сейчас, что, преследуя его, я иду с максимальной скоростью, то есть так, как поступал в данную минуту он сам. Я, однако, продолжал удерживать скорость лишь в половину максимально возможной. Мастер, стоя в проходе между скамьями гребцов, голосом задавал им нужный темп. Когда я увидел, что впереди идущий тиросский корабль, капитан которого был уверен в том, что он правильно рассчитал мою скорость и разделяющее нас расстояние, начал выполнять разворот, я понял, что пришло время действовать. — Давай! — крикнул я своему мастеру. Тот, не теряя ни секунды, начал отсчитывать гребцам максимальный темп. «Дорна», хищная и прекрасная, полетела над волнами, рванув с места, как сорвавшийся с цепи слин. Таран ее вонзился в самую середину корабля, проломив ему борт так же, как и его предшественнику. Через мгновение «Дорна» уже высвобождала свой спрятанный под воду клюв из пронзенного ею тела беспомощно трепещущей жертвы. Мы вернулись к преследованию оставшегося последним корабля. Он не выказывал попыток совершить разворот. Расстояние между нами было приличным. — Полный ход, — приказал гребной мастер темп-мастеру и поднялся ко мне на кормовую палубу. — Сможем ли мы его догнать? — спросил я его. — Дайте мне свою трубу, — попросил он. Я протянул ему подзорную трубу. — Ты знаешь этот корабль? — спросил я. — Нет, — покачал он головой. Какую-нибудь минуту-другую он внимательно изучал форму корабля, его посадку, ритм движения, весла, после чего вернул трубу мне. — Да, мы сможем его догнать, — сказал он и, спустившись на рулевую палубу, устроился в своем кресле. — Скорость — три четверти максимальной, — услышал я отданную темп-мастеру команду. Я ни о чем его не спрашивал; я знал, что он действительно мастер своего дела. Время от времени я подносил к глазам подзорную трубу и неизменно отмечал про себя, что расстояние между нашими кораблями постепенно увеличивается. Однако по прошествии полутора.часа я вдруг заметил, что дистанция между нами со времени моего последнего наблюдения осталась прежней. Мои гребцы продолжали выдерживать скорость в три четверти максимальной. Гребной мастер снова поднялся ко мне на палубу. На этот раз он даже не попросил у меня подзорной трубы. — У него на борту сто тридцать два весла, — сказал он» — но сам корабль у него тяжелее и в глубине посадки нам не уступает. — Кажется, он сбросил скорость, — заметил я. — Да, сейчас он идет примерно на три четверти, — согласился мастер, — так же, как и мы. Нельзя идти долго на пределе. Здесь он допустил ошибку. Теперь даже на свои три четверти мы его догоним. — Спасибо, мастер, — поблагодарил я. Он кивнул и вернулся на свое место. Вскоре нашему противнику стало ясно, что оторваться от нас ему не удастся. Значит, рано или поздно ему придется вступить в бой. Еще через четверть часа я заметил, что он начинает готовиться к развороту. — Скорость — четверть максимальной, — сказал я старшему мастеру, а затем, четырьмя минутами позже, отдал приказ: «Сушить весла!» Оба корабля — наш, «Дорна», и неприятельский — замерли один против другого, неподвижные, отвечающие лишь легкому колебанию волн Тассы. Нас разделяло ярдов четыреста. Поскольку главным оружием этих кораблей служит их таран и стригущие ножи, самым опасным для них является лобовая атака. Поэтому при создании подобной ситуации в бою, когда в море встречаются лишь два неприятельских корабля, их поединок складывается из того, что оба они начинают кружить друг около друга, обмениваясь снарядами, стремясь зайти противнику в корму и выбирая удобный момент для нанесения удара. Я нисколько не сомневался, что «Дорна» — корабль более легкий, с высокой посадкой и коротким килем — окажется более послушным рулю, маневренным и подвижным, и рано или поздно ему удастся достать своего противника. Думаю, капитан неприятельского корабля также нисколько не заблуждался на этот счет. Его действия со всей очевидностью свидетельствовали, что он стремится избежать сражения. Теперь же, кажется, у него не оставалось выбора. Он вел себя так, как я и ожидал. Его весла заработали на полную мощность, и тяжелый корабль устремился к нам с такой скоростью, что таран его, мощный тарнский клюв, поднялся над водой, высекая из ее поверхности белую пену. Я рассмеялся. Мы поймали этот корабль, доказали ему преимущество «Дорны» и ее гребного мастера. Противник не слишком хотел вступать в сражение. — Рулевые — четверть поворота на правый борт! — приказал я. — Да, капитан! — ответили они. — Мастер, — сказал я, — по-моему, теперь у нас свидание с флотилией Тироса и Коса. — Да, капитан, — усмехнулся он и, обращаясь к темп-мастеру, добавил: — Скорость максимальная! Таран неприятельского корабля прошел мимо нас. Мы проскользнули один возле другого так быстро, что не успели даже обменяться выстрелами. Через какое-то мгновение неприятрльстсил корабль был уже в сотне ярдов у нас за кормой. Я рассмеялся. Обернувшись, я наблюдал, кaк он разворачивается по направлению к Косу. Я помог ему уклониться от сражения, если, конечно, оно должно было состояться. — Рулевые — держать направление на флотилию с сокровищами, — распорядился я. — Да, капитан, — откликнулись они. — Скорость — половина максимальной, — сказал я гребному мастеру. — Да, капитан, — кивнул он.С флотилией с сокровищами все обстояло именно так, как я ожидал. Из сорока сопровождающих ее боевых кораблей тридцать, увлекшись преследованием, позволили себе удалиться на непростительно большое расстояние. Четыре из них я потопил, а пятый вывел с театра боевых действий. Подобная история повторилась с каждым из моих одиннадцати заманивавших неприятеля в ловушку кораблей. Некоторым из судов противника, уцелевшим при возвращении к флотилии, удалось сгруппироваться, образовав бригаду из десяти-одиннадцати кораблей. Они, безусловно, продолжали представлять собой определенную угрозу, но к флотилии с сокровищами они еще не подошли. Остальные же суда противника были либо потоплены, либо повреждены настолько, что не в состоянии были продолжать движение. Сама флотилия и оставшиеся у нее в качестве прикрытия десять наиболее быстроходных судов, пока их увлеченные преследованием товарищи бороздили воды блистательной Тассы, подверглись молниеносному, беззвучному, абсолютно неожиданному нападению остальных моих восемнадцати боевых кораблей. Используя в основном довольно простую тактику так называемой «двойной атаки» — заключающейся в том, что два действующих в паре корабля, нападая на одиночно стоящий корабль противника, подходят к нему с разных направлений, вынуждал его тем самым подставить незащищенный борт или корму либо одному, либо другому из нападающих, — моим матросам удалось меньше чем за час уничтожить или вывести из строя семь из десяти оставшихся в качестве прикрытия боевых кораблей. Еще двоим позволено было убежать с поля боя, а последний, десятый, так и продолжал уклоняться от поединка, держась — даже сейчас! — среди круглых кораблей. Кстати, большинство круглых кораблей благоразумно отошли подальше от места, на котором разыгралось сражение, хотя из тридцати первоначально входивших в состав флотилии круглых кораблей после окончания сражения мы смогли собрать лишь двадцать два, да еще один подобрали по дороге и пригнали назад наши возвращающиеся корабли. Вести какие-либо действия против захваченных мной круглых кораблей я вовсе не собирался. Они были моими. Гораздо больше я был заинтересован в том, чтобы вернуть и те семь круглых судов, которым удалось от нас ускользнуть. Поэтому, как только к месту сосредоточения флотилии вернулось достаточное число моих кораблей, я начал организовывать преследование оставшихся тиросцев. Вывешенными на мачтовых фалах флажками и сигналами боевой трубы я отдал соответствующие распоряжения находящимся поблизости от меня кораблям, а те, в свою очередь, передали их более дальним. Я откомандировал для преследования десять своих кораблей и направил пять из них к Косу, предполагая, что, вероятнее всего, именно это направление изберут для себя ускользнувшие суда противника. Остальным пяти кораблям предстояло следовать прямо противоположным курсом, растянувшись — как и первая пятерка — в ряд на максимально возможное расстояние. Если поиски обеих пятерок не увенчаются успехом, через два дня они должны будут вернуться в Порт-Кар. Отдав необходимые указания и распрощавшись с уходящими на задание судами, мы стали дожидаться возвращения последнего из моих одиннадцати участвовавших в отвлекающем маневре кораблей. С его приходом для охраны и конвоирования флотилии с сокровищами у нас уже было двадцать судов — более чем достаточно, чтобы справиться с возможно решившими вернуться боевыми кораблями противника. Я приказал установить мачту и закрепить ее в мачтовой скважине, после чего поднялся на смотровую площадку. Вид двадцати трех только что обретенных мною круглых кораблей доставил мне истинное удовольствие. Круглые корабли, как, впрочем, и корабли-тараны, имеют между собой некоторые отличия, но в основном это — как я уже говорил, — двухмачтовые, с намертво закрепленным мачтовым стволом корабли, несущие два треугольных паруса. Несмотря на то, что на борту каждого круглого судна есть гребцы — как правило, рабы, — они большей частью передвигаются под парусом. Определяется это не только тяжестью самого судна, но и его возможностью двигаться чуть ли не прямо против ветра, чего лишены корабли-тараны, обладающие для этого слишком мелкой посадкой и малой yстойчивостью. Двигаясь против ветра даже под большим углом, боевой корабль практически невозможно удержать от крена на подветренный борт и захлестывания водой его гребных люков, что зачастую приводит к трагическим результатам. Поэтому боевые корабли, как правило, идут под парусом только при благоприятном ветре. По сравнению с кораблем-тараном круглое судно меньше боится непогоды, а следовательно, и длительных переходов. Обладая большой вместительностью, оно способно принять на борт значительный груз. Конструкция корабля определяется его предназначением: круглого — транспортировкой грузов на большие расстояния, корабля-тарана — охотой и уничтожением неприятельского судна. В отличие от крепкого, добротного, медлительного круглого корабля, боевому нужна прежде всего скорость и маневренность; это не извозчик, это — хищник. Рассматривая корабли через подзорную трубу, я не мог сдержать усмешку. В самом центре между двадцатые тремя круглыми судами на волнах покачивалась длинная багрово-красного цвета галера, над которой развевался пурпурный флаг Коса. Судно поражало своей красотой, а золотая кайма по краю знамени свидетельствовала о том, что оно принадлежит главнокомандующему флотилии с сокровищами. Я сложил подзорную трубу и по узкой веревочной лестнице спустился на палубу. — Турнок, — сказал я, — передай флажками команду: «На абордаж! « — Да, капитан, — ответил тот. Экипажем «Дорны» сообщение было воспринято с радостью. Как я и предполагал, команды круглых кораблей практически не оказали нам сопротивление. Причин тому было предостаточно. Во-первых, их согнали всех вместе, лишив возможности маневрирования. Во-вторых, они ни в коей мере не могли сравниться с моими кораблями-таранами, которым в боевом отношении проигрывали по всем статьям. Но самое главное, гребцы-рабы к этому времени уже знали, что они окружены кораблями Боска, и рассчитывать на их поддержку в рукопашной не приходилось. Мои люди захватывали одно судно за другим, не сталкиваясь с большими трудностями. По численности вольнонаемного состава матросов круглые суда значительно уступали моим кораблям. Имея на борту от ста до двухсот сидящих на веслах рабов, сама команда круглого судна редко насчитывает больше двадцати-тридцати пяти человек, являющихся к тому же обычными матросами и офицерами, а никак не воинами. На «Дорне» же, напротив, число свободных матросов, включая работающих веслами, достигало двухсот пятнадцати человек, подавляющее большинство которых прекрасно владело оружием. Через час я уже ступил на трап, переброшенный с «Дорны» на палубу флагманского корабля, к тому времени полностью очищенного от не пожелавшего сдаться неприятеля. Я был встречен высоким худощавым человеком с коротко подстриженной бородой и наброшенной на плечи пурпурной накидкой. — Я Ренциус Хо-Бар из Телнуса, — высокомерно произнес он, — главнокомандующий объединенной флотилией Тироса и Коса, которой доверена транспортировка сокровищ. — Наденьте на него кандалы, — распорядился я. Адмирал сжал от ярости кулаки. Я повернулся к Клинтусу, попавшему на флагманский корабль раньше меня. — Не удалось отыскать перечень имеющегося на борту груза? — спросил я. Он протянул мне небольшого формата книжицу, отделанную по краю золотым шнурком, завязанным и скрепленным на обложке восковой печатью, на которой красовались инициалы Чембара, убара Тироса. Адмирал, уже в наручниках и кандалах, соединенных длинной цепью, стоял неподалеку. Я сломал восковую печать, разорвал шнурок и, раскрыв блокнот, погрузился в чтение перечня груза. Его можно было читать, как поэму. Время от времени то с одного корабля, то с другого доносились ликующие крики, когда мои матросы выпускали на свободу сидевших на гребных скамьях рабов. Все вольнонаемные, наоборот, будут закованы в цепи — как простые матросы, так и офицеры: на гребной скамье большого различия между ними не будет. — Адмирал, — требовательным тоном обратился ко мне главнокомандующий захваченной нами флотилии. Это отвлекло меня от чтения. Я взглянул на адмиральский флаг с расшитой золотом каймой. — Снимите его, — приказал я, — и повесьте на его место флаг Боска. — Да, капитан, — ответил Турнок. — Но послушайте! — негодующим тоном воспротестовал было главнокомандующий. — И этого заберите отсюда, — кивком указал я на него. Бородатого адмирала немедленно увели. Я захлопнул книжицу. — Если эти записи верны, в чем у нас нет никакой причины сомневаться, — заметил я Клинтусу, — мы и все капитаны Порт-Кара являемся теперь владельцами несметных сокровищ. — Да, — рассмеялся он, — их здесь хватит, чтобы сделать всех нас богатейшими из людей. — Более разумным было бы потратить эти сокровища на увеличение числа кораблей Арсенала Порт-Кара. — Но ведь Арсенал не потребует так много? — с сомнением в голосе поинтересовался Клинтуc. Я рассмеялся. — Арсеналу полагается восемнадцать тридцатых из общего количества добытых нами сокровищ, — сказал я. — Ведь восемнадцать кораблей из нашей флотилии принадлежат ему. Впоследствии по решению городского Совета я оставил себе двадцать тридцатых, или две трети стоимости всех сокровищ. Ко мне подошел один из матросов. — Разрешите обратиться? — спросил он. — Да, — ответил я. — Убара Вивина, — сказал он, — просит позволения увидеться с вами. — Очень хорошо. Передайте, что ей дозволено меня увидеть. — Да, капитан, — ответил матрос. Я снова раскрыл книжку с перечнем сокровищ. Когда я поднял голову, я заметил, что Вивина уже стоит передо мной, и, вероятно, стоит уже довольно долго. Встретив мой взгляд, она вздрогнула. Я рассмеялся. Она поднесла руку к губам. На ней был ослепительно переливающийся на солнце, отделанный золотом окрыляющий убор из тончайшего пурпурного шелка и ниспадающая на лицо темно-алая вуаль. Какое-то мгновение она смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами. Затем она постаралась взять себя в руки к держать себя со мной, как подобает женщине ее положения. — Я — Вивина из Кастры, с острова Тирос, — представилась она. — А меня можешь называть просто Боском, — откликнулся я. — Я один из капитанов Порт-Кара. Позади девушки, в одеяниях почти столь же роскошных, как у нее самой, стояли две ее фрейлины, также, несомненно, благородного происхождения. — Как я догадываюсь, — с известной долей высокомерия произнесла она, — я являюсь вашей пленницей. Я не ответил. — Вы, конечно, понимаете, что жестоко поплатитесь за свои действия, — продолжала она. Я рассмеялся. — Как вам известно, я приняла официальное предложение Луриуса, убара Коса, стать его свободной спутницей. Следовательно, вы можете ожидать, что предложенный за меня выкуп будет достаточно велик. Я кивнул Клинтусу на стоящих позади Вивины девушек. — И много здесь этого добра? — поинтересовался я. — Сорок штук, — усмехнулся он. — Странно, что они не занесены в перечень находящеюся на борту груза, — заметил я. Усмешка Клинтуса стала шире. Девушки встревоженно переглянулись. — За моих девушек вам тоже предложат выкуп, — сочла нужным внести ясность Вивинa. — Хoтя он, конечно, будет несколько меньшим, чем мой. Я ответил ей удивленным взглядом. — А почему ты так уверена, что тебя будут держать здесь ради выкупа? — поинтересовался я. На ее лице отразилось полное недоумение, — Ну-ка, сними свою вуаль, — сказал я. — Нет, нет! — закричала она. — Никогда! Я пожал плечами. — Ну, как хочешь, — сказал я, возвращаясь к изучению перечня находящегося на борту груза. — Что вы собираетесь с нами сделать? — спросила она. Я обернулся к Клинтусу. — Удостой убару Вивину чести быть привязанной к носу этого корабля — флагманского корабля флотилии с сокровищами, — распорядился я. — Нет! — крикнула она. — Да, капитан, — ответил Клинтус. Двое стоящих рядом матросов подхватили ее под руки. — Девушек ее тоже распределите по кораблям, — продолжал я, — Двадцать из них отправьте на наши суда — причем самую красивую привяжите на носовой палубе «Дорны», — а остальных распределите по захваченным нами круглым кораблям. — Да, капитан, — кивнул Клинтус. Широкие ладони матросов легли на плечи стоящих за спиной Вивины девушек; они вскрикнули от ужаса. Я снова попытался сосредоточиться на бесконечном перечне находящихся на борту грузов. — Капитан, — обратилась ко мне Вивина. — Да? — поднял я голову. — Я… я… — запинаясь пробормотала она, — я согласна снять перед вами свою вуаль. — В этом нет никакой необходимости, — пожал я плечами. Я передал Клинтусу книжку с перечнем грузов, подошел к Вивине, вытащил заколки, удерживающие ее вуаль, и сдернул шелковую материю с лица девушки. — Ты — животное! — закричала Вивина. — Животное! Я жестом приказал матросам снять вуали с остальных девушек. Да, они стоили того, чтобы на них посмотреть. Я пристально вгляделся в лицо Вивины. Онабыла очень красива. — Выставить ее на нос судна, — распорядился я и снова взял у Клинтуса книжку с перечнем грузов. Через час мы были готовы поднять паруса и ваять курс на Порт-Кар. Я подозвал к себе стоящего в цепях Ренциуса Хо-Бара, адмирала перевозившей сокровища флотилии. — Я собираюсь отправить один из круглых кораблей на Кос, — сказал я. — Вы, вместе с несколькими захваченными нами матросами, займете места на скамьях гребцов. Помимо этих наших пленников я дам вам десять людей из числа ваших свободных, двое из которых станут на руль, семеро пойдут матросами и один — гребным мастером. Сокровища с этого корабля, естественно, будут перенесены на борт других взятых нами в качестве добычи Порт-Кара круглых судов. Выделят вам и провизию, в количестве, достаточном для пятидневного перехода. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы добраться до Телнуса. — Вы очень благородны, — с мрачным видом процедил адмирал сквозь зубы. — Я ожидаю, что по возвращении в Телнус, — продолжал я, — вы сделаете максимально подробный отчет о том, что здесь произошло. — Да, уж этого мне избежать не удастся, — криво усмехнулся адмирал. — Чтобы ваша информация была максимально полной — по крайней мере, в этом аспекте, — ставлю вас в известность, что семи кораблям с сокровищами из состава вашей флотилии удалось от меня ускользнуть, хотя я не теряю надежды их догнать. Что касается ваших боевых кораблей, один из них, флагманский, нами захвачен, а восемнадцать или двадцать, по докладам моих капитанов, пущены на дно или получили серьезные повреждения. Таким образом у вас остается десять-двенадцать кораблей, все еще бороздящих воды Тассы. В этот момент с ближайшего круглого корабля донесся голос наблюдателя: — Вижу двенадцать парусов! — кричал он. — Двенадцать парусов справа по носу корабля! — А вот, кстати, и ушедшие от нас корабли! — заметил я. — Они будут драться! — воскликнул адмирал. — Победа еще не за вами! — Вы так считаете? — спросил я. — Тогда они скоро опустят мачты. Хотя я сомневаюсь, что они решат вступить в бой. Адмирал стиснул кулаки; глаза его метали молнии. — Турнок, — распорядился я, — просигналь семнадцати из двадцати моих кораблей выйти навстречу нашим друзьям. Еще два корабля пусть подежурят у дальнего конца флотилии с сокровищами, а «Дорна» пока останется здесь. Семнадцати встречающим кораблям не вступать в бой, пока к ним не присоединится «Дорна», и, как бы ни развивались события — если сражению все же суждено состояться, — ни при каких условиях не удаляться от флотилии дальше, чем на четыре пасанга. — Да, капитан, — пророкотал в отает Турнок и, перебравшись по трапу на палубу «Дорны», направился к корме. Через мгновение на фалах грот-мачты «Дорны» взметнулись сигнальные флажки. Боевые приготовления на наших кораблях шли полным ходом. Вскоре семнадцать из них начнут кружить вокруг флотилии c сокровищами, охраняя ее со всех сторон. На «Дорне» матросы сидели на веслах, дожидаясь, когда я ступлю на ее палубу, и люди уже стояли с топорами наготове, чтобы тут же перерубить удерживающие ее у борта флагманского корабля канаты. — Они убирают мачты! — донесся сверху голос наблюдателя. Еще через четверть часа суда противника уже можно было различить невооруженным глазом. Мои корабли начали выстраиваться в боевой порядок. Противник находился уже в четырех пасангах от нас. Я приготовился перейти на «Дорну» и взять на себя командование, как только он приблизится к тиросцам на расстояние двух пасангов. Я приказал снять с адмирала кандалы, чтобы он тоже мог подняться на капитанское возвышение на палубе своего собственного корабля и вместе со мной наблюдать за приближающимися галерами. — Вы все же считаете, что они подойдут к нам на два пасанга? — спросил я. — Они будут драться! — уверенно ответил он. Вивина, приготовленная к тому, чтобы ее выставили на всеобщее обозрение на носовой палубе корабля, в сопровождении двух матросов также наблюдала за действиями галер. Отчаянный, полный разочарования крик девушки смешался с яростным воплем адмирала. — Нет! Нет! — в один голос закричали они; адмирал — сжимая кулаки, девушка — прижимая руки к груди. Двенадцать галер, неторопливо развернувшись, взяли курс на Кос. — Заберите адмирала, — сказал я Турноку. Адмирала увели. Я посмотрел на Вивину. Наши глаза встретились. — А ее привяжите к носу корабля, — приказал я.
Глава пятнадцатая. ТРИУМФАЛЬНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ БОСКА В ПОРТ-КАР
Возвращение в Порт-Кар было действительно. триумфальным. На мне было темно-алое адмиральское одеяние с золотыми нашивками на рукавах, в тон ему накидка и фуражка с кистями. На боку у меня висел меч, украшенный драгоценными камнями, не длиннее того, что я носил в годы, когда находился на службе у Царствующих Жрецов. По прибытии в Порт-Кар от старого меча мне пришлось отказаться и приобрести себе новый. Я просто не мог им больше пользоваться: его сталь хранила в себе слишком много воспоминаний. Теперь, когда я стал мудрее, он наводил меня на мысли о прежней жизни и о тех глупостях, которые я успел в ней совершить. А кроме того, что гораздо важнее, со своей простой рукоятью и гладким, лишенным граненой насечки лезвием он был недостаточно величествен для человека, занимающего мое положение: одного из самых значительных людей величайшего горианского города-порта. Я — Боcк, простой, но строптивый человек, пришедший из болот в наводящий на жителей Гора ужас Порт-Кар и ошеломивший, потрясший горианские города своим мечом, хитростью и коварством, как теперь потрясаю их своим могуществом и богатством. Несмотря на потерю семи круглых кораблей, команды четырех из которых оказались настолько глупы, что отправились в Телнус, на Кос, моя флотилия, первоначально состоящая из десятка судов, выросла больше чем в пять раз. Что ж, в мире по-прежнему хватает глупцов. Есть глупые и мудрые, и теперь, возможно, впервые в жизни я с полной уверенностью могу причислить себя к последним. Я стоял на носу длинного багрово-красного флагманского корабля — настоящего украшения моей флотилии. На улицах города и даже на крышах домов собрались бесчисленные толпы. Я приветственно поднял руку, и ко мне понеслись восторженные крики зрителей. Корабли, выстроившись за мной в великолепную, строгую, длинную линию — сначала «Дорна», затем боевые корабли и уже за ними круглые, весельные, — медленно двигались вдоль центральных улиц города, совершая по его широким каналам круг почета. Букеты цветов усыпали воды каналов, падали на палубы наших проходящих торжественным строем кораблей. Повсюду нас сопровождали оглушительные ликующие крики. Я объявил, что из имеющегося у нас на борту сокровища каждому рабочему Арсенала будет выделена золотая монета, а каждый житель города получит серебряную. Не в силах удержаться от радостной улыбки, я снова помахал им рукой. Рядом со мной, в качестве главной, выставленной на всеобщее обозрение добычи, вызывавшей глумление и презрительные крики, стояла связанная по рукам и ногам, словно обычная девушка-рабыня, Вивина — убара острова Тирос. Немногие, подумалось мне, могли бы похвастаться такой победой, таким триумфом. Тут я поймал себя на мысли — сколь ни жалким это могло показаться, — что мне не терпится предстать во всем блеске моего нового одеяния и привезенных сокровищ перед Мидис, моей излюбленной рабыней. Теперь я смог бы предоставить ей такие украшения и одежды, которым позавидовали бы даже убары. Я уже представлял себе изумление на ее лице от осознания того недосягаемого величия, которого добился ее хозяин, воображал то рвение, с каким она будет мне служить. Я чувствовал себя полностью удовлетворенным. Как просто, думал я, стать настоящим мужчиной, сильным и могущественным, хищным, уверенным в себе и пользующимся уважением. Нужно только отбросить никчемные колебания и стягивающие тебя путы бессмысленных условностей, надеваемые на себя глупцами и слабаками, становящимися их пленниками, рабами, лишающими себя возможности процветания и удачи. Я лично по прибытии в Порт-Кар впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему свободным. Я снова поднял руку к толпе. К моим ногам полетели цветы. Я взглянул на связанную девушку на носу корабля — мою добычу, мой главный приз — и снова обратил внимание на восторженные крики приветствовавшей меня толпы. Я Боcк — тот, кто может делать все, что он захочет, взять все, что пожелает. Я расхохотался. Был ли еще когда-либо триумф такой, как этот, в Порт-Каре? Я привел с собой пятьдесят восемь кораблей, главный из которых, флагманский, уже сам по себе является настоящим сокровищем, Вивину, стоящую сейчас связанной, как простая рабыня, «Дорну» и остальные корабли, составлявшие мою первоначальную флотилию, не говоря уже о груженных сокровищами двадцати семи круглых кораблях, представлявших собой сказочно богатую казну Коса и Тироса. И, связанная, на носу идущего первым флагманского корабля стояла высокородная красавица, которой некогда судьбой предназначалось стать убарой острова Кос, а ныне обреченная на клеймение и рабский ошейник. Я поднял руку к захлебывающейся от восторженных криков толпе. — Вот он, Порт-Кар, — сказал я Вивине. Она не ответила. Люди на берегу продолжали неистовствовать и забрасывать цветами величественно двигающуюся меж высящихся по обеим сторонам центрального канала домов нескончаемую цепь кораблей. Я стоял среди падающих вокруг меня цветов с поднятой в приветственном жесте рукой. — Если бы я поместил тебя в какой-нибудь общественной пага-таверне, — кивнул я на беснующуюся на берегу толпу, — сотни из них стояли бы у ее дверей только ради возможности быть обслуженными той, кому некогда предназначалось стать убарой Коса. — Лучше убей меня, — сказала она. Я помахал рукой столпившимся на берегу. — Что с моими девушками? — спросила она. — Они — рабыни, — ответил я. — А я? — спросила она. — Тоже рабыня, — ответил я. Она закрыла глаза. В течение пяти дней, потребовавшихся нам из-за медлительности передвижения круглых кораблей, чтобы добраться до Порт-Кара после стычки с везущей сокровища флотилией, я, конечно, не держал Вивину и ее девушек связанными на носу кораблей и поставил их так только дважды — после одержанной мной победы и при вхождении в Порт-Кар. Я вспомнил, как в первый вечер, довольно поздно, при свете факелов, Вивине приказали спуститься с носа флагманского корабля и привели ее ко мне. Я принял ее в адмиральской каюте. — Если не ошибаюсь, — заметил я, перекладывая лежащие на адмиральском столе бумаги, — в тронном зале убара Коса ты говорила, что тебе не приходилось бывать в гребных трюмах круглых судов. Она посмотрела на меня с недоумением. Находившиеся в каюте мужчины рассмеялись. Женщины столь высокого положения плавают на кораблях — будь то боевые или круглые суда — не иначе, как в надежно защищенных, уютно обставленных каютах, и у нее, конечно, было самое роскошное помещение на флагманском корабле этой поистине бесценной флотилии — на этом самом корабле. — Если память мне не изменяет, я спросил тебя тогда, приходилось ли тебе когда-нибудь бывать в трюме круглого корабля? Она продолжала молчать. — Ты, насколько я припоминаю, ответила, что нет, и тогда я сказал, что, вполне вероятно, однажды у тебя появится такая возможность. — Нет, — пробормотала она, — пожалуйста, не надо! Я обернулся к стоящим рядом со мной мужчинам. — Спустите на воду лодку, — сказал я им, — и отвезите эту женщину на самый большой из круглых кораблей, на тот, где сидят на веслах захваченные офицеры с золотой флотилии. И посадите ее в трюме на цепь рядом с драгоценностями. — Пожалуйста, — взмолилась она. — Прошу вас! — Надеюсь, — заметил я, — условия плавания не покажутся тебе неподобающими. Она собралась с духом и гордо выпрямилась. — Я в этом уверена, — ответила она. — Можете отвести Вивину в ее апартаменты, — сказал я охранявшим ее матросам. — Пойдем, — бросил ей один из них. Она повернулась и с достоинством, как подобает убаре, последовала за ним. Однако перед тем, как оставить каюту, она снова обернулась. — Насколько я понимаю, — сказала она, — закованными в цепи на нижних палубах круглых судов держат только рабынь? — Совершенно верно, — ответил я. Она гневно отвернулась и вышла из каюты. И вот теперь, совершая триумфальный почетный проход вдоль центральных улиц Порт-Кара, стоя на носу флагманского корабля, я снова видел ее перед собой. Я заметил, что она открыла глаза. Она медленно проплывала мимо столпившихся на берегу, наблюдавших с крыш домов мужчин, женщин и детей, показывающих на нее пальцами, глумящихся и насмехающихся. Я поднял две упавших к моим ногам талены и продел их под веревки у нее на шее. Это вызвало у зрителей взрыв восторга. — Нет, — взмолилась она, — только не талены. Талена — это цветок, ассоциируемый горианцами со страстью и красотой. Гирлянды тален обычно надеваются победителям соревнований. Иногда девушки-рабыни, пылающие страстью к своему хозяину, но боящиеся об этом сказать вслух, вплетают в волосы талены, чтобы их повелитель знал, что они испытывают к нему не предполагающую взаимности любовь. Помещение тален под веревки на шее Вивины, было, конечно, только насмешкой, намекающей на ее вероятное предназначение — стать рабыней наслаждения. — Как ты собираешься со мной поступить? — спросила она. — Когда сокровища будут подсчитаны и оценены, что займет, вероятно, около четырех-пяти недель, — ответил я, — ты со своими девушками, в кандалах, вместе с полным перечнем драгоценностей и некоторыми их образцами предстанешь перед Советом капитанов. — Мы являемся добычей? — спросила она. — Да, — ответил я. — Значит, капитан, — холодно заметила она, — впереди вас ждет, наверное, целый месяц триумфа. — Да, — ответил я, снова приветственно помахивал рукой собравшимся на улицах горожанам. — А что с нами будет после Совета капитанов? — спросила она. — Это ты сможешь узнать после его окончания, — ответил я. — Отлично, — сказала она и отвернулась. Цветы сыпались на палубу нескончаемым дождем, сопровождаемым потоком насмешек над связанной женщиной. Был ли еще когда-нибудь в истории Порт-Кара подобный триумф, снова спросил я себя и радостно рассмеялся: нет, не было! И ведь это только начало, кульминационный момент наступит через четыре-пять недель на моем официальном представлении в Совете капитанов и принятии высочайшего звания заслуженного капитана Порт-Кара. — Да здравствует Порт-Kap! — крикнул я бурлящей от возбуждения толпе. — Да здравствует Порт-Кар! — единодушно откликнулись ликующие горожане. — И да здравствует Боcк, адмирал Порт-Кара! — Слава Боску! — кричали мои приверженцы, — Слава адмиралу Порт-Кара!Минуло пять недель со дня моего триумфального вступления в Порт-Кар. Наконец в зале заседаний Совета капитанов состоялось мое официальное представление и подведение итогов нашей победы. Я встал и высоко поднял кубок с пагой, принимая поздравления моих приверженцев. Зазвенели заздравные кубки, и мы осушили их до дна. Это были пять недель нескончаемых, следовавших один за другим званых приемов и праздничных пиров. Даже по самым скромным подсчетам учетчиков, богатство захваченных нами сокровищ превзошло самые дикие, самые необузданные ожидания. И вот сейчас, в этот вечер настал кульминационный момент сияния моей славы, когда после моей официальной презентации на заседании Совета капитанов и объявления результатов подсчета награбленной нами добычи верхушка Совета за проявленное мной мастерство и героические деяния присудила мне высочайшее, страстно желаемое мной звание заслуженного капитана Порт-Кара. Сейчас, несколько часов спустя после окончания заседания Совета, в самый разгар празднества у меня на шее пылала широкая алая лента с золотой медалью, на лицевой стороне которой был отчеканен силуэт боевого корабля с поднятыми треугольными парусами, по абрису его обегала сделанная курсивом надпись «Совет капитанов Порт-Кара». Я выплеснул на пол остатки паги из кубка. Да, я действительно заслуженный капитан Порт-Кара. Гордость распирала мою грудь. Когда содержимое трюмов круглых кораблей было извлечено, подробно описано и оценено, ко мне потянулись сотни людей с выражением готовности стать моим доверенным лицом или клиентом. Я получил десятки предложений о сотрудничестве и участии в спекулятивных и коммерческих предприятиях. Бесчисленные толпы людей приходили ко мне, чтобы поделиться своими планами и идеями. Мои охранники ежедневно спроваживали полусумасшедших изобретателей и судостроителей с их абсурдными проектами модернизации кораблей, как будто столь быстрые, маневренные, изумительной красоты корабли можно еще больше усовершенствовать. Тем временем, пока я усердно занимался пиратством, военные и внутриполитические предприятия самого Совета также приносили свои заслуженные плоды. Был, например, сформирован Совет охраны общественного правопорядка или, короче, Совет охраны, в функции которого на бумаге входило осуществление охраны Совета капитанов, а на деле представлявшего собой органы городской полиции. Был основан также Совет Арсенала, остававшийся по традиции обособленной структурой со своей юрисдикцией внутри, скрытой от посторонних глаз организации. С другой стороны, после неудавшегося переворота сторонников Генриса Севариуса влияние четырех убаров — Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса — значительно сократилось, и они вынуждены были отказаться от выполнения сколь-нибудь заметной роли в городском Совете. Впервые за долгие годы в Порт-Каре начал действовать независимый от политического влияния группировок городской Совет, слово которого стало законом не только на бумаге, но и на деле, хотя, конечно, внутри его продолжали образовываться новые группировки различных инспекций и подразделений, занимающихся разработкой свода законов и судебными разбирательствами, определяющих меры пресечения, взыскания и налогообложения. Однако, повторяю, впервые можно было рассчитывать, что закон будет един для всех живущих по обе стороны Большого канала. Позднее сторонники Генриса Севариуса были вытеснены Советом со всех занимаемых ими постов, лишены принадлежавших им в пределах городской черты владений и вынуждены были переместиться в единственную оставшуюся безопасной для них громадную крепость, представлявшую собой настоящий бастион, стены которо-то доходили до самого Тамберского пролива и вмещали в себя водное пространство, достаточное, чтобы разместить около двух десятков оставшихся в их распоряжении кораблей. Взятие подобного бастиона обошлось бы недешево, в связи с чем Совет предпочел занять выжидательную позицию и постановил окружить крепость на суше двойными стенами, а выход к морю заблокировать арсенальными судами. Таким образом, крепость могла продержаться лишь то время, на которое ее защитникам хватит запасов продовольствия и рыбы, находящейся в акватории, ограниченной морскими воротами цитадели. В дальнейших своих действиях Совет уже мог не принимать ее защитников во внимание. Они стали пленниками, обычными заключенными, одним из которых, по мнению Совета, следовало считать и самого Генриса Севариуса, этого мальчишку, лишь по общему недосмотру занявшего кресло убара. Я оглянулся. Прислуживающий раб, Фиш, высоко поднял над головой громадное серебряное блюдо, на котором возвышался целиком зажаренный тарск с хрустящей корочкой на боку, аппетитно поблескивающей при свете факелов, начиненный всевозможными приправами, со свисающей у него изо рта веточкой лармы, с гарниром из тур-па, залитым горячим, еще дымящимся соусом. Присутствующие приветствовали его появление восхищенными возгласами. Этого мальчишку, Фиша, я спас совершенно случайно, когда мы, наблюдая за крепостью Генриса Севариуса, заметили, как Лисьяк, Хенрак и несколько других приспешников Севариуса тайно вынесли за морские ворота крепости большой мешок и бросили его в канал. Из этого мешка мы и вытащили мальчишку. Фиш поставил перед нами блюдо. По лицу мальчишки обильно струился пот. На нем была единственная в городе красного цвета рабская туника. Я сам надевал на него серебряный ошейник и поставил у него на плече собственное клеймо. Сидевшие за столом приказали ему сразу нести и второго тарска, которого он в течение всего этого вечера медленно поворачивал на вертеле над пылающими углями. Тот поспешно удалился. Не просто ему было привыкнуть к рабскому ошейнику. Старшему кухонному мастеру частенько приходилось прикладывать к нему руку. Однажды, на третью неделю его пребывания в качестве раба в моем доме, дверь в мои приемные покои с треском распахнулась, и на пороге появился он, бледный, едва переводящий дыхание, а в двух шагах позади, с хлыстом в руке, переминался с ноги на ногу старший кухонный мастер. — Простите! — умоляюще воскликнул кухонный мастер. — Капитан! — настойчиво обратился ко мне мальчишка. Кухонный мастер в гневе тут же сграбастал его за волосы и занес над ним свой огромный кулак. Я жестом приказал ему повременить. Кипя от ярости, кухонный мастер отступил на шаг назад. — Что тебе нужно? — обратился я к мальчишке. — Видеть вас, капитан, — ответил тот. — Хозяин! — поправил его кухонный мастер. — Капитан! — настойчиво повторил мальчишка. — Обычно, — сказал я ему, — для того, чтобы увидеть своего хозяина, работающие на кухне рабы получают сначала разрешение у своего надсмотрщика. — Я знаю, — ответил мальчишка. — Почему же ты так не сделал? — удивился я. — Я пытался, — с вызовом ответил мальчишка, — много раз. — А я, — сказал кухонный мастер, — ему отказывал. — Что ему нужно? — спросил я у мастера. — Он мне не говорит, — ответил тот. — Как же ты мог рассчитывать, — обратился я к мальчишке, — что мастер сумеет определить, стоит или нет позволить тебе меня увидеть? Мальчишка потупил глаза. — Я хотел говорить только с вами, — ответил он. Против этого у меня не было возражений, но, как хозяин дома, я настаивал на соблюдении прерогатив старшего мастера, который на кухне должен был представлять мою власть. — Если хочешь говорить, — сказал я мальчишке, — делай это в присутствии Телиуса. Мальчишка с вызовом посмотрел на кухонного мастера. Затем он опустил глаза и сжал кулаки. Судорожно сглотнув, он посмотрел мне в лицо. — Я бы хотел научиться владеть оружием, — едва слышно прошептал он. Я был поражен. Даже Телиус, старший кухонный мастер, не нашелся, что ответить. — Я бы хотел научиться владеть оружием, — снова, уже настойчивее, повторил мальчишка. — Рабов не обучают боевому искусству, — заметил я. — Ваши люди, — сказал мальчишка, — Турнок, Клинтус и другие, обещали, что будут учить меня, если вы дадите свое разрешение. Он снова опустил глаза. Старший мастер презрительно фыркнул, услышав столь абсурдную идею. — Ты бы лучше научился как следует работать на кухне, — недовольно заметил он. — Он хорошо выполняет свои обязанности? — спросил я. — Нет, — ответил кухонный мастер. — Он лентяй. Глупый и медлительный. И часто получает кнута. В глазах мальчишки вспыхнули искры гнева. — Я не глупый, — ответил он. Я посмотрел на мальчишку с деланным участием, словно при таком положении дел ничем не мог ему помочь. — Как тебя зовут? — спросил я. Он поднял на меня глаза и недовольно ответил: — Фиш. Я сделал вид, что только теперь вспомнил его имя. — Ах да, Фиш, — сказал я и добавил: — Тебе нравится твое имя? — Нет, — ответил он. — А как бы ты хотел, чтобы тебя называли, — спросил я, — если бы у тебя была возможность самому выбрать себе имя? — Генрис, — ответил он. Кухонный мастер громко расхохотался. — Довольно громкое имя для кухонного работника, — заметил я. Он ответил мне полным гордости взглядом. — Такое имя, — продолжал я, — мог бы носить сам убар. Гордость в глазах мальчишки сменилась раздражением; он снова потупил взгляд. Я знал, что Турнок, Клинтус и другие чувствовали расположение к этому мальчишке. Как я слышал, он частенько убегал с кухни, чтобы полюбоваться проходящими по каналу кораблями и понаблюдать за тренировочными поединками воинов. Однако Телиус держал мальчишку в ежовых рукавицах. Старший кухонный мастер вполне оправдывал мои к нему симпатии. Я посмотрел на мальчишку: светлые волосы, открытый, искренний взгляд голубых глаз, в которых читалась сейчас безмерная мольба и нетерпение. Он был крепким, ладным парнем и со временем, при соответствующей подготовке, вполне мог бы научиться неплохо владеть мечом. Из всего моего персонала, помимо меня, только двое — Турнок и Клинтус — знали подлинное имя мальчишки. Сам он, конечно, не догадывался, что нам известно, кто он на самом деле. С назначенной Советом наградой за его голову у него, безусловно, хватало причин держать в тайне свое происхождение. С другой стороны, у него вообще не было личности: он был Фиш, мальчишка-раб, пустое место, и как раб мог рассчитывать лишь на ту индивидуальность, которую пожелает — если вообще пожелает — предоставить ему его хозяин. По горианским законам, раб — это животное, бесправное, зависящее от хозяина не только в выборе своего имени, но и обязанное ему самой своей жизнью, которой его владелец вправе распоряжаться, как ему заблагорассудится. — Этот мальчишка-раб, Фиш, — сказал я кухонному мастеру, — без разрешения явился в мои покои и, по моему мнению, выказал недостаточное уважение своему старшему мастеру. Мальчишка смотрел на меня, едва сдерживая подступающие к глазам слезы. — Поэтому, — сказал я, — он заслуживает сурового наказания. Мальчишка опустил глаза и сжал кулаки. — Но начиная с завтрашнего утра, — продолжал я, — если его обязанности по кухне будут выполняться им в полном соответствии со всеми вашими требованиями, то — только при этом условии — ему будет позволено в течение одного часа в день заниматься тренировкой с оружием. — Капитан! — не удержавшись, воскликнул мальчишка. — И этот час, — продолжал я, — будет выделяться ему в вечернее время, после выполнения им всей дневной работы. — Да, капитан, — ответил старший кухонный мастер. — Я буду работать, Телиус! — воскликнул мальчишка. — Буду работать лучше всех! — Ладно, парень, — сказал Телиус. — Посмотрим. Мальчишка взглянул мне в лицо. — Спасибо, капитан, — с благодарностью произнес он. — Хозяин, — поправил его Телиус. — А можно, — обратился ко мне мальчишка, — я буду называть вас «капитан»? — Ну, если хочешь, — пожал я плечами. — Спасибо, капитан! — радостно-воскликнул он. — А теперь убирайся отсюда, — приказал я. — Да, капитан! — гаркнул он и двинулся вслед за кухонным мастером. — Раб! — позвал я его. Мальчишка обернулся. — Если ты продемонстрируешь умение обращаться с оружием, — сказал я, — возможно, я поменяю тебе имя. — Спасибо, капитан, — ответил он. — Возможно, мы будем называть тебя Публиусом, — поделился я своими предположениями, — или Телиусом. — Пощадите! — взмолился Телиус. — Только не это! — А может, — продолжал я, — и Генрисом. — Спасибо, капитан, — ответил мальчишка. — Но тому, кто носит такое имя, нужно быть его достойным, — заметил я, — нужно уметь обращаться с оружием очень хорошо! — Я буду! — воскликнул он. — Обязательно буду! Он повернулся и, едва сдерживая переполнявшую его радость, выскочил из комнаты. Старший мастер посмотрел на меня и усмехнулся. — Никогда еще, капитан, я не видел, — сказал он, — чтобы раб так торопился получить наказание. — Я тоже, — признался я. Сейчас, на праздновании своей победы, я выпил изрядное количество паги. То, что я позволил мальчишке брать уроки обращения с оружием, сказал я себе, было проявлением минутной слабости. Больше такие моменты повторяться не должны. Мальчишка принес с кухни второго зажаренного тарска. Нет, повторил я про себя, мне не следует выказывать подобной снисходительности к рабам. Впредь я не позволю себе подобной слабости. Я провел ладонью по широкой алой ленте со сверкающей на ней золотой медалью с рельефным изображением корабля. Я — Боcк, пират, адмирал Порт-Кара и, возможно, один из богатейших и самых могущественных людей всего Гора. Нет, впредь подобные минуты слабости недопустимы. Я небрежно отвел свой серебряный, украшенный рубинами кубок назад, и Телима, стоявшая рядом с моим напоминавшим трон креслом, тут же налила туда паги, Я окинул взглядом стол: Турнок со своей рабыней Турой и Клинтус со своей рабыней Улой пили и, о чем-то переговариваясь, весело смеялись. И Турнок, и Клинтус были неплохими людьми, но они — глупцы. Они слабаки. Мне вспомнилась их привязанность к этому мальчишке, Фишу, и то, как они помогали ему в обучении обращению с оружием. Нет, такие, как они, — слабые люди. В них нет того, что делает человека руководителем. Я откинулся на спинку кресла и, держа кубок в руке, оглядел комнату. Она была уставлена столами, за которыми пировали, отмечая мою победу, мои приверженцы. В углу зала играли музыканты. Перед моим столом, самым большим в зале, оставалось значительное свободное пространство, на котором в течение всего вечера выступали всевозможные артисты с довольно простыми, но иногда доставлявшими некоторое удовольствие даже мне номерами: факиры, кинжалоглотатели, акробаты, жонглеры и рабы, сражающиеся тупыми копьями, сидя один у другого на плечах, — Выпьем! — крикнул я, заглушая разговор за столами. Кубки одновременно взметнулись вверх и были осушены до дна. Я кинул взгляд вдоль длинного стола и в самом его конце, справа от себя, увидел сидящую Луму — мою рабыню и одновременно старшую учетчицу. Бедная, тощая, услужливая Лума, подумал я, и какая она жалкая в этой своей тунике писца, не способной закрыть ее ошейника. Каким скудным приобретением ты была для пага-таверны. Однако она обладала блестящими способностями к вычислениям и, превосходно разбираясь в коммерческих делах моего дома, помогла значительно увеличить мои богатства. Именно в благодарность за это я позволил ей в этот вечер присутствовать на празднестве и сидеть в конце большого стола. Никто из свободных мужчин или женщин, конечно, не сидел рядом с ней, и, кроме того, чтобы остальные мои писцы и приверженцы не были возмущены ее присутствием, она сидела в кандалах, а цепь от ее ошейника была вторым концом прикреплена к ножке стола. Именно таким вот образом Лума, та самая, которая, возможно, имела для процветания моего дома самое большое значение, за исключением, конечно, меня самого, пусть даже сидя в одиночестве, закованная в цепях, но разделяла вместе со своим хозяином его заслуженную победу. — Еще паги, — бросил я через плечо, поднимая кубок. Телима тут же его наполнила. — Тут есть певец, — заметил один из сидящих за столом людей. Я недовольно поморщился, меня никогда особенно не интересовали всякие представления. — Это настоящий певец, — осторожно заметила мне стоящая рядом Телима. То, что она заговорила, вызвало во мне еще большее раздражение. — Принеси с кухни та-винограду, — сказал я ей. — Пожалуйста, мой убар, — попросила она, — позвольте мне остаться. — Я тебе не убар, — недовольно заметил я. — Я твой хозяин. — Пожалуйста, хозяин, — взмолилась она, — разрешите Телиме остаться. — Оставайся, — раздраженно бросил я. Разговоры за столом стихли. Певец был ослеплен, как поговаривали, Сулиусом Максимусом, считавшим, что слепота певца повышает качество его пения. Сам Сулиус Максимус, изредка пописывавший стихи, — довольно, надо признаться, любительские, — и разбиравшийся в ядах, считался человеком высокой культуры, и к его мнению в данных вопросах всячески прислушивались. Но как бы то ни было, присутствовала ли крупица истины в его суждениях или нет, певец навсегда остался в вечно окружающей его темноте, наедине со своими песнями. У него теперь были только они. Я поднял на него глаза. На нем было одеяние его касты, касты певцов, и по нему нельзя было разобрать, из какого он города. Большинство из них странствовали, бродили с одного места в другое, получая за свои песни хлеб и приют. Как-то, много лет назад, я тоже знавал одного певца, Андреаса из Тора. В зале наступила такая тишина, что было ясно слышно потрескивание факелов. Певец прикоснулся к струнам своей лиры.
"Я спою об осаде Ара, Блистательнейшего Ара. Я расскажу о стенах Славного города Ар, О давно минувшей осаде Бесстрашного города Ара. О шпилях высоких на башнях Славного города Ар."
У меня не было никакого желания слушать эту песню. Я сидел и глядел в свой наполненный пагой кубок. Певец продолжал:
"Я спою о прекрасной Талене, О гневе убара Марленуса, Убара бесстрашного Ара, Из славного города Ар."
Мне совершенно не хотелось слушать эту песню. Меня раздражал восторг, написанный на лицах присутствующих, их внимание и безмолвное восхищение этим пустым набором слов, бессмысленными звуками, срывающимися с губ слепца.
"О том расскажу, чьи кудри горели, как шкура ларла, О нем, кто пришел однажды Под стены города Ар. О нем, о Тэрле Бристольском…"
Я взглянул на Телиму, стоящую рядом с моим похожим на трон креслом. Ее глаза были подернуты влагой, а взгляд, казалось, растворился в словах песни. Она — всего лишь девчонка с ренсоводческих плантаций, напомнил я себе. Ей наверняка никогда прежде не доводилось слышать певца. И ведь хотел отправить ее на кухню, а не отправил. А теперь еще и чувствую ее руку на своем плече. И делаю при этом вид, что ничего не замечаю. Факелы уже догорали, а певец все рассказывал о вероломстве Па-Кура, предводителя убийц, возглавившего орды захватчиков, напавших на Ар после того, как из города был украден Домашний Камень; он пел о знаменах и черных шлемах, о взмывших вверх штандартах и о солнечных лучах, сверкающих на воздетых к небу стальных клинках, об осажденных башнях и героических деяниях их защитников, о ни на минуту не прекращающих посылать свой смертоносный груз катапультах из древесины ка-ла-на, о несмолкающем грохоте барабанов и реве рогов, о звоне клинков и предсмертных криках людей; он пел о любви горожан к своему городу и — такой глупый, так мало знающий о людях — о храбрости человека, о его верности и преданности; пел о поединках, продолжавшихся и внутри самого Ара, у центральных ворот, о сошедшихся в смертной схватке, взвившихся над башнями наездниках на тарнах и о поединке на крыше арского Цилиндра правосудия между Па-Куром и тем, о ком, собственно, и была эта песня, — Тэрлом Бристольским. — Почему мой убар плачет? — шепотом спросила Телима. — Молчи, рабыня! — огрызнулся я и сбросил ее руку со своего плеча. Она поспешно подалась назад, словно только сейчас заметив, где лежала ее ладонь. Певец закончил свой рассказ. — Скажи, — обратился я к нему, — а был ли в действительности такой человек — Тэрл Бристольский? Изумленный, певец обратил ко мне свой невидящий взгляд. — Не знаю, — ответил он. — Возможно, это всего лишь песня. Я рассмеялся. Протянул кубок Телиме, и она снова наполнила его. Я встал с кресла и поднял кубок; собравшиеся тут же последовали моему примеру. — На свете есть только золото и меч! — провозгласил я. — Золото и меч! — хором подхватили мои приверженцы. Мы выпили. — И песни, — добавил слепой певец. Над залом повисла тишина. Я взглянул на певца. — Да, — сказал я, протягивая к нему кубок, — и песни. По залу прокатилась волна одобрительных криков. Мы снова выпили. — Хорошенько угостите этого певца, — усаживаясь в кресло, бросил я прислуживающим за столами рабам и повернулся к Луме, рабыне и моему первому помощнику в делах, сидевшей в конце стола в цепях и ошейнике. — Завтра, — сказал я ей, — перед тем, как певец снова отправится в путь, наполнить его капюшон золотом. — Да, хозяин, — ответила Лума. Над столами поднялась буря восторженных криков; все восхищались моей щедростью и благородством, многие из гостей с силой ударяли сжатой в кулак правой рукой по левому плечу, что по горианской традиции означает аплодисменты. Две прислуживающие рабыни помогли певцу подняться со стула, на котором он сидел, и проводили его к столу, в дальний конец зала. Я снова отхлебнул паги. Во мне нарастало раздражение. Тэрл Бристольский жил только в песнях. Не было такого человека. В конце концов, в мире есть только золото и меч, да, может, тела женщин, ну еще, возможно, песни — эти бессмысленные звуки, которые иногда приходится услышать, срывающиеся с губ всяких слепцов. Я снова был Боском — пришедшим из зловонных болот, пиратом, адмиралом Порт-Кара. Я провел ладонью по широкой алой ленте с сияющей на ней золотой медалью с рельефным изображением корабля, который обегала сделанная курсивом надпись «Совет капитанов Порт-Кара». — Сандру сюда! — приказал я. — Привести сюда Сандру! Гости поддержали меня одобрительными криками. Я обежал взглядом зал. Это было настоящее празднование моей победы. Раздражало только то, что Мидис не разделяла его вместе со мной. Она заболела и упросила позволить ей остаться в моих покоях. Таба тоже не было. Послышался звон привязываемых к щиколоткам рабынь колокольчиков, и передо мной, своим хозяином, предстала Сандра — лучшая танцовщица Порт-Кара, впервые увиденная мной в одной из пага-таверн и приобретенная мной впоследствии, в основном для развлечения гостей, у ее тогдашнего владельца. Я окинул ее равнодушным взглядом. Чего только она не предпринимала, чтобы понравиться мне, но все ее попытки были напрасны. Она хотела быть первой девушкой, но я держал ее для своих гостей. Первой девушкой моего дома была Мидис, темноволосая, стройная красавица с умопомрачительными ногами — рабыня, пользующаяся моим наибольшим расположением. А Таб был моим первым капитаном. Однако Сандра тоже вызывала у меня определенный интерес. У нее было узкое продолговатое лицо и темные манящие миндалевидные глаза. Ее черные как смоль волосы были сейчас подобраны и заколоты на затылке. Она стояла, завернувшись в длинный лоскут прозрачного, тускло мерцающего в свете факелов золотисто-желтого шелка. Ну что ж, подумал я, подобное соперничество не принесет Мидис большого вреда. И усмехнулся приближающейся Сандре. Она не сводила с меня глаз; стремление показать себя во всей красе и удовольствие от моего внимания преобразило ее. — Можешь танцевать, рабыня, — бросил я ей. Это должен был быть танец шести плетей. Движением плеч она сбросила с себя шелковое покрывало и опустилась на колени в промежутке между столами, в центре зала, как раз перед тем местом, где сидел я. На ней были цепи, сходящиеся от щиколоток и запястий к ошейнику. К ошейнику же были прикреплены колокольчики, звеневшие при каждом ее движении. Она подняла голову и посмотрела на меня долгим взглядом. Музыканты начали играть. Шестеро из моих людей, с длинными кнутами в руках, приблизились и стали вокруг нее. Она плавно опустила руки и слегка развела их в стороны. Концы четырех черных хлыстов, полностью напоминавших рабовладельческие кнуты, были закреплены на ее запястьях и лодыжках, а еще два — уложены вдоль ее спины. Мужчины с хлыстами в руках стояли теперь по бокам от нее, по трое с каждой стороны. Она, таким образом, казалась зажатой между ними пленницей. Я взглянул на Туру. Мне вспомнилось, что она была поймана на ренсовом острове, попав обеими руками в охотничью веревочную петлю, совсем как это изображала сейчас Сандра. Тура наблюдала за ней с неподдельной тревогой. Сандра, демонстрируя свое гибкое тело, начала с кошачьей грацией потягиваться, словно пробуждающаяся ото сна женщина. Она вела себя так, будто не знала, что она связана. Из-за столов послышались легкие смешки. Когда она стала опускать руки, стараясь прижать их к телу, в какой-то кратчайший миг ей это удалось; она нахмурилась, выглядя озабоченной, изумленной, но уже через секунду ей было позволено двигаться так, как она пожелает. Я рассмеялся. Она была превосходна. Затем, все еще коленопреклоненная, она потянулась рукой к надменно поднятой голове, чтобы вытащить удерживающие ее волосы выполненные в форме рога каийлы заколки. И снова хлыст, на этот раз привязанный к ее правому запястью, на краткое мгновение задержал ее руку. Она сердито нахмурилась. Смех в зале стал громче. В конце концов, после нескольких попыток, ей удалось вытащить заколки из волос, и они рассыпались по ее плечам густой черной волной. Затем она снова подняла руки, делая волосам новую укладку, но тут внезапно хлысты оттянули ее руки от головы, и черный веер волос снова закрыл ее тело. На этот раз она разозлилась не на шутку и принялась упрямо поднимать свои волосы, но хлысты крепко держали ее запястья и сковывали ее движения. Наконец, в гневе и, казалось, охваченная ужасом, она словно впервые осознала, что ее удерживают рабские оковы, и, яростно сопротивляясь, поднялась на ноги. Музыка заиграла громче. Танцовщицы Порт-Кара, подумалось мне, действительно самые лучшие во всем Горе. Подняв тускло мерцающую в свете факелов золотисто-желтую шелковую накидку, с распущенными густыми черными волосами, она стала медленно, словно преодолевая натяжение хлыстов, кружиться в такт музыке, все убыстряя свои движения, сопровождаемые мелодичным перезвоном привязанных к ее щиколоткам и ошейнику колокольчиков. Она изгибалась и воздевала вверх руки и иногда казалась почти свободной, но каждую минуту удерживающие ее черные хлысты возвращали девушку в прежнее положение, доказывая, что она полностью находится в их власти. Время от времени она пыталась броситься то к одному, то к другому из стоящих рядом с ней мужчин, но остальные тут же натягивали свои хлысты, превращая ее кажущиеся свободными движения в замысловатый, полный грации танец рабыни, марионетки, полностью зависимой оттого, что в данную секунду позволит ей сделать тот или иной привязанный к ней хлыст. Она извивалась и кричала, но вырваться из плотной сети хлыстов не могла. Наконец, когда, казалось, охватившие девушку страх и отчаяние дошли до предела, мужчины постепенно начали укорачивать длину опутавших ее оков, а когда у нее совершенно не осталось возможности пошевелиться, они быстро стянули хлыстами ноги своей захваченной в плен жертвы и подняли ее извивающееся тело высоко над головами, демонстрируя свою добычу сидящим в зале. Над столами понеслись восторженные крики, гости с силой ударяли кулаком правой руки по левому плечу. Танцовщица действительно была выше всяких похвал. Затем мужчины церемониальным шагом поднесли свою добычу к моему столу и поставили ее, связанную, напротив меня, — Это — рабыня, — торжественно провозгласили. — Да! — крикнула танцовщица. — Рабыня! Музыка резко оборвалась. Внезапно воцарившуюся тишину разорвал гром криков и аплодисментов. Я был доволен. — Отпустите ее, — сказал я мужчинам. Те сбросили с нее хлысты, и она быстро, как кошка, подбежала к моему креслу и стала рядом со мной на колени, все еще тяжело дышащая, мокрая от пота, с сияющими от возбуждения глазами. — Твое выступление было не лишено интереса, — заметил я. Она прижалась щекой к моему колену. — Ка-ла-на сюда! — приказал я. Принесли кубок с вином. Взяв ее за волосы, я запрокинул ей голову и стал лить вино в ее раскрытый рот, заливая повернутое ко мне лицо, грудь и увешанный колокольчиками ошейник. — Вам понравилось? — наконец смогла произнести она. — Да, — ответил я. — Не посылайте меня обратно к вашим людям, — взмолилась она. — Оставьте Сандру для себя. — Посмотрим, — ответил я. — Сандра хочет доставить хозяину еще большее удовольствие, — продолжала она. Хитрая стерва, подумал я про себя. — Вы использовали Сандру только один раз, — не унималась она. — Это так мало, — она пристально смотрела мне в лицо, — Сандра лучше. чем Мидис. — Мидис, — ответил я, — очень хороша. — Сандра лучше, — прельщала она, — попробуйте Сандру, и вы убедитесь. — Может быть, — сказал я и, отпустив ее волосы, позволил ей стоять на коленях у своего кресла. Я заметил, что обслуживающие столы рабыни поглядывают на нее с ревностью и нескрываемой ненавистью. Она же, как удовлетворенная кошка, застыла на коленях, грациозно выгнув спину. — Золото, капитан, — доложил один из хранителей моих сокровищ. В этот день чествования моей победы я подготовил для своих приверженцев сюрприз. Хранитель опустил к подножию моего кресла тяжелый кожаный мешок, доверху набитый золотыми монетами — все до одной двойного веса — Коса, Тироса, Ара, Порт-Кара, даже далекого Тентиса и затерявшейся где-то на юге, отрезанной от остальных городов Тарии. Мало кто из присутствующих, за исключением сидевших поблизости, увидел, что было в мешке. — Послать за рабыней из Тироса! — приказал я. За столами раздались сдержанные смешки. Я поднял кубок и заметил, что он не наполнен. Я раздраженно оглянулся и окликнул проходящую мимо обслуживающую столы рабыню. — Где Телима? — недовольно спросил я. — Минуту назад она была здесь, — ответила рабыня. — Она пошла на кухню, — добавила вторая. Странно, я не давал ей разрешения уходить. — Позвольте, я налью вам паги, — попросила Сандра. — Нет, — ответил я, убирая от нее кубок, и, обращаясь к одной из рабынь, сказал: — Наказать Телиму плетьми и направить сюда. Меня нужно обслужить. — Да, хозяин, — ответила рабыня, торопясь выполнить мое приказание. Сандра, надув губы, опустила глаза. — Не раздражай меня, — бросил я ей, — иначе тоже получишь плетей. — Я только хотела обслужить вас, хозяин, — покорно ответила она. Я расхохотался. Нет, она действительно хитрая стерва. — Ты хотела налить мне паги? — спросил я. Она подняла на меня взгляд, и внезапно ее глаза засияли, а губы чувственно приоткрылись. — Нет, — с придыханием ответила она, — вина. Я окинул ее понимающим взглядом и уcмехнулся. Тут послышался звон цепей и, к удовольствию всех присутствующих, ко мне подвели Вивину. Я услышал шорох у себя за спиной и увидел, что Телима снова стоит на прежнем месте. Глаза у нее были заплаканы. Она несомненно получила четыре-пять плетей от старшего кухонного мастера, от которых ее старая репсовая туника служила плохой защитой. Я протянул ей свой кубок, и он был тут же наполнен. Я снова посмотрел на Вивину. Внимание всех присутствующих было приковано к ней. Даже некоторые из рабов, прислуживающих в дальнем конце зала, осторожно подошли поближе. Я заметил среди них и своего мальчишку-раба Фиша. Я внимательно рассматривал стоящую передо мной девушку. Она была самой главной моей добычей. Сегодня я уже представлял ее вместе с ее девушками-фрейлинами, закованных в цепи, перед Советом капитанов Порт-Кара, на котором были официально зачитаны результаты подсчета привезенных мною сокровищ и продемонстрированы их образцы, одними из которых несомненно являлись убара Вивина и ее фрейлины. В узких серебристых туниках, с руками, стянутыми за спиной позолоченными цепями, они были очень красивы и стояли на коленях, как рабыни удовольствия, среди слитков золота, драгоценных камней, многочисленных отрезов шелка и бочонков со специями. Та, которой предназначалось быть убарой острова Кос, стала добычей Порт-Кара. — Мои приветствия Вивине, — обратился я к ней. — Это имя — вы хотите, чтобы меня по нему знали впредь? — спросила она. В этот вечер, после возвращения с заседания Совета капитанов, я надел ей ошейник и поставил клеймо. Сейчас же на ней, кроме клейма и ошейника, были только кандалы. Она была очень красива. — Сними с нее кандалы, — сказал я приведшему ее человеку. Тот быстро исполнил приказание. — Развяжи ей волосы, — распорядился я. Волосы были развязаны и под восхищенные крики присутствующих густой волной упали ей на плечи. — На колени, — приказал я. Она опустилась на колени. — Тебя будут звать Виной, — сказал я. Она опустила голову, признавая данное ей мною имя. Затем она посмотрела на меня. — Примите мои поздравления, хозяин, — сказала она. — Это прекрасное имя для рабыни. — Итак, как твое имя? — поинтересовался я. — Вина, — ответила она. — Кто ты? — спросил я. — Рабыня. — В чем состоят твои обязанности, рабыня? — продолжал я. — Об этом хозяин мне еще не сообщил, — ответила она. Я внимательно наблюдал за ней. К тому времени на всех ее девушках уже были надеты ошейники и поставлено клеймо. Сейчас они сидели на цепях в моем доме. Я еще не решил, как с ними поступить. Возможно, отдам их своим офицерам и охранникам. Они могли бы быть выставленными в качестве приза на соревнованиях или послужить поощрительной наградой за верную службу для моего персонала. Также я забавлял себя идеей об открытии собственной пага-таверны в центральной части города — и назвать ее, к примеру, «Таверной сорока фрейлин». Б Порт-Каре не найдется больше ни одного владельца подобного заведения, в котором посетители обслуживались бы высокородными красавицами Тироса. Но все мое внимание было сосредоточено на этой девушке Вине, некогда бывшей Вивиной и собиравшейся стать убарой Коса, а ныне — обычной рабыне в доме Боска, рабовладельца из Порт-Кара. — Какие одеяния тебе принести? — спросил я у нее. Она подняла на меня глаза. — Это будет туника рабыни-горничной? — поинтересовался я. Она молчала. — Или, — продолжал я, — ты предпочитаешь духи и шелка рабыни наслаждения? На ее губах появилась усмешка. — Насколько я понимаю, — холодно заметила она, — меня в любом случае будут использовать в качестве рабыни наслаждения. Я не ответил и, достав из стоящего у моего кресла кожаного мешка, наполненного по большей части золотом, кусок сложенной материи, бросил ее девушке. Она поймала легкую полупрозрачную накидку, и в ее глазах появился испуг. — Нет! — воскликнула она. — Надевай, — приказал я. — Нет! Нет! — гневно закричала она, зажав в руке клочок материи. Она бросилась было бежать, но была тут же остановлена моими людьми. Она снова повернулась ко мне лицом. — Нет! Нет! — продолжала бушевать она. — Надевай! — повторил я. Вне себя от гнева, она накинула на себя одеяние. По залу прокатился громкий хохог. Убара Вивина стояла передо мной в одеянии рабыни-посудомойки. — На Косе, — сказал я ей, — ты была бы убарой. В моем доме ты будешь рабыней-посудомойкой. Едва сдерживая переполняющую ее ярость, краснея от стыда, в короткой тунике рабыни-посудомойки Вивина стояла под обращенными к ней со всех сторон взглядами присутствующих. Зал сотрясался от громогласного хохота. — Старший кухонный мастер! — позвал я. — Я здесь, капитан! — отозвался Телиус, появляясь из-за столов. — Подойди сюда, — приказал я. Мастер приблизился к столу. — Это наша новая кухонная служанка, — указал я ему на девушку. Он с хохотом обошел вокруг нее, сжимая в руке кнут. — Красивая, — одобрительно заметил он. — Смотри, чтобы она хорошо работала, — инструктировал я. — Она будет, — пообещал он. Вивина не спускала с меня пылающего бешенством взгляда. — Фиш! — позвал я. — Где раб-мальчишка Фиш? — Я здесь! — воскликнул он, показываясь из угла комнаты, откуда он вместе с другими рабами потихоньку наблюдал за тем, что происходит в зале. Я указал ему на девушку. — Ты находишь эту рабыню привлекательной? — спросил я. На его лицо отразилось полное недоумение. — Да, — робко ответил он. — Хорошо, — произнес я и повернулся к стоящей посреди зала Вивине. — Ты нравишься этому рабу. Фишу, — сказал я. — Значит, он будет пользоваться тобой. — Нет! — закричала она. — Нет! Нет! — Ты можешь ею пользоваться, — сказал я мальчишке. — Нет! — не унималась она. — Нет! Нет! Нет! Нет! Она бросилась на колени и, рыдая, протянула ко мне руки. — Он всего лишь какой-то раб! — глотая слезы, кричала она. — А я должна была стать убарой Коса! Убарой! — Он будет тобой пользоваться, — настойчиво повторил я. Не переставая захлебываться рыданиями, она закрыла лицо руками. Смех в зале стал еще громче. Я с удовлетворением оглянулся по сторонам. Из всех присутствующих не смеялась только Лума. В ее глазах блестели слезы. Во мне поднялась волна негодования. Завтра же, подумал я, она будет наказана плетьми. Стоя рядом со мной на коленях, Сандра заливалась хохотом. Поймав ее за волосы, я резким рывком отбросил ее от себя. Она тут же принялась целовать мне руку, но я снова отшвырнул ее от себя. Уже через мгновение ее щека опять терлась о мою ладонь. Мальчишка Фиш поглядывал на девушку Вину с легким состраданием. Они оба были еще слишком молоды: ему, вероятно, было около семнадцати, ей на вид — пятнадцать — шестнадцать. Поколебавшись с минуту, он подошел к ней и помог встать на ноги. — Я — Фиш, — сказал он. — Ты всего лишь какой-то раб! — закричала она, не желая даже взглянуть на него. Он взял ее за ошейник и, осторожно потянув за него вверх, заставил ее посмотреть ему в лицо. — Кто ты? — спросил он. — Я — убара Вивина! — раздраженно бросила она. — Нет, — покачал он головой. — Ты — рабыня. — Нет! Нет, — истерично повторила она. — Да, — сказал он, — и я тоже — раб. И тут он, ко всеобщему удивлению, держа ее лицо в своих ладонях, едва коснувшись, поцеловал ее в губы. Она смотрела на него сквозь застилающие ее глаза слезы. К ее губам, губам девушки, воспитанной в духе высокородных женщин, в отрезанных от окружающего мира покоях дворца на Тиросе, я полагаю, впервые прикасались губы мужчины. Она несомненно ожидала получить этот первый поцелуй, стоя в обвивающих ее тело шелках свободной спутницы, под сияющими золотистым огнем светильниками над ложем косского убара. Но именно здесь, а не в мраморном дворце убара Коса ей довелось встретить этот первый в ее жизни поцелуй. Не убарой приняла она его, и не убаром был он ей подарен. Этот поцелуй был встречен ею во дворце Порт-Кара, во владениях ее врагов, под чадящими на стенах варварскими факелами, стоя перед развалившимся за столом ее хозяином. И не в шелковых одеяниях свободной спутницы и убары стояла она, а в короткой измятой тунике рабыни-посудомойки, со стягивающим ее горло рабским ошейником. И губы, прикоснувшиеся к ее лицу, тоже были губами ничтожного раба. К нашему удивлению, она не выказала никакого сопротивления поцелую мальчишки. Он продолжал держать ее лицо в своих ладонях. — Я — раб, — сказал он. К нашему всеобщему несказанному изумлению, она, при всей своей холодности, высокомерии и неприступности, ответила ему долгим взглядом и подняла, с величайшей робостью, свои губы к его лицу, чтобы он, если ему это приятно, мог коснуться их снова. И он снова осторожно и бережно тронул их своими губами. — Я тоже рабыня, — едва слышно произнесла она. — Меня зовут Вина. — Ты достойна быть убарой, — сказал он, удерживая ее лицо в своих ладонях. — A ты — убаром, — прошептала она. — Я думаю, — сказал я ей, — ты найдешь объятия мальчишки Фиша, пусть и на рабской подстилке, более подходящими для себя, чем заваленную шкурами постель толстяка Луриуса, этого убара, в жены которому ты предназначалась. Она посмотрела на меня со слезами на глазах. — На ночь, — распорядился я, обращаясь к старшему кухонному мастеру, — скуешь их одной цепью. — Покрывало одно? — спросил он. — Да, — ответил я. Девушка снова разразилась рыданиями, но Фиш, осторожно поддерживая ее за руку, вывел ее из зала. Глядя на них, я рассмеялся. Остальные поддержали меня дружным хохотом. Шутка удалась на славу: действительно — не только сделать рабыней-посудомойкой девчонку, которой предназначалось стать убарой всего Коса, но и бросить ее в постель самому обычному мальчишке-рабу! Об этом еще долго будут рассказывать не только во всех портах Тассы, но и по всему Гору! Как посрамлены будут Кос и Тирос — извечные враги моего Порт-Кара! Какое это удовольствие — унизить врага! Как приятно иметь власть, богатство, успех! Нетвердой рукой я полез в стоящий у моих ног мешок и, набрав полную горсть золотых монет, швырнул их в зал, с улыбкой наблюдая, как падают на пол золотые кружочки, попавшие ко мне из Ара, Тироса, Коса, Тентиса, Тарии и самого Порт-Кара! Приверженцы мои с диким хохотом, расталкивая друг друга, полезли под столы, подбирая раскатившиеся по всему залу золотые монеты. И каждая из них — двойного веса! — Паги! — крикнул я, поднимая кубок, мгновенно наполненный Телимой, Жаль только, что Мидис с Табом не могут сейчас разделить со мной весь этот триумф. Я стоял, покачиваясь и держась рукой за стол. — Паги! — потребовал я, и Телима снова наполнила мой кубок. И тогда опять полез в мешок и, зачерпнув пригоршню золотых кружочков, с диким хохотом швырнул в самый дальний конец зала, криком подбадривая бросившихся подбирать их, ползающих по полу на четвереньках моих приверженцев. Я пил и расшвыривал монеты, пил и расшвыривал. Зал наполнился безудержным хохотом и ликующими воплями. — Да здравствует Боcк! — доносилось до меня со всех сторон. — Слава Боску, адмиралу Порт-Кара! Я с остервенением швырял пригоршни все новых золотых кружочков в зал, и все громче звучали в ответ прославляющие меня голоса моих при верженцев. — Да! — кричал я и сам. — Да здравствует Боек! И все подносил и подносил Телиме свой ненасытный кубок. — Слава Боску! — стояло у меня в ушах. — Слава адмиралу Порт-Кара! — Да! — хрипел я. — Да здравствует Боек! Да здравствует! До меня донесся какой-то словно исполненный страха крик, и я, повернувшись, сквозь застилавшую мне глаза мутную пелену разглядел сидящую на краю стола, прикованную к нему Луму. Она смотрела на меня. В ее глазах застыл ужас. — Ваше лицо! — воскликнула она. — Что с вашим лицом? Пошатываясь на нетвердых ногах, я недоуменно уставился на нее. В зале внезапно воцарилась тишина. — Нет, — пробормотала она, встряхивая головой. — Ничего. Уже ушло. — Что случилось? — спросил я. — Ваше лицо… — едва слышно ответила она. — Что с ним? — не понял я. — Нет-нет, ничего, — она опустила глаза, г. — Что с ним такое? — потребовал я ответа. — На мгновение, — пробормотала она, — я подумала… мне показалось… что это лицо Сурбуса. Кровь ударила мне в голову. — А-аа! — завопил я вне себя от ярости и изо всех сил отшвырнул ногой стол, за которым я сидел, сметая с него блюда и кубки с паги. Тура и Ула истерично закричали. Сандра, в ужасе закрыв лицо руками, с диким воплем кинулась прочь, звеня совершенно неуместными в начавшейся панике колокольчиками. Лума, ошейник которой был цепями прикован к ножке перевернутого мной стола, упала вместе с ним на пол, тщетно пытаясь выбраться из-под сыплющихся на нее объедков. Рабыни заметались по залу. Бешенство клокотало во мне. Я схватил стоящий у подножия кресла мешок с золотом и, высоко подняв его над головой, со всего размаху швырнул его в середину зала, усеивая золотым дождем копошащихся на полу, подбирающих монеты моих приверженцев. И тут же, круто развернувшись, я нетвердой походкой зашагал из зала. — Адмирал! — доносились до меня чьи-то крики. — Адмирал! Я зажал в кулаке висящую у меня на шее золотую медаль с изображением боевого корабля и бегущей вокруг него надписью «Совет капитанов Порт-Кара». Грохоча сапогами по выложенному паркетом полу, крича от распиравшего меня бешенства, я зашагал к своим покоям. Из зала, перекрывая звуки начавшейся свалки, доносились испуганные вопли. Наконец я добрался до своей комнаты и ударом ноги распахнул дверь. Мидис и Таб отпрянули друг от друга. Я едва не задохнулся от гнева и дико завопил, брызгая слюной из широко раскрытого рта и пытаясь вытащить из ножен меч. — Вы хотели доконать меня, — с трудом удалось произнести мне. — Ну что ж, Мидис, готовься к расплате. — Нет, — вступился Таб. — Это моя вина. Это я заставил ее. — Нет, нет! — воскликнула Мидис. — Это я, я во всем виновата! — Пытать, я буду тебя пытать, — бормотал я. — Я посажу тебя на кол! — мне кое-как удалось взять себя в руки. Я повернулся к Табу. — Ты был неплохим человеком, Таб, — сказал я ему, — поэтому тебя пытать я не буду. Защищайся, — указал я ему на меч. Таб пожал плечами. Он не стал обнажать оружие. — Вы можете просто убить меня, — сказал он. — Защищайся! — крикнул я. — Хорошо, — ответил он и вытащил меч. Мидис, рыдая, бросилась между нами на колени. — Нет! — причитала она. — Убейте лучше Мидис! — Я убью тебя прямо у нее на глазах, — бросил я Табу. — А потом подвергну ее пыткам. — Да, да, убейте Мидис, — рыдала она. — Только дайте ему уйти! Пусть он уйдет! — Но почему, почему ты это сделала? — закричал я. — Почему? — Я люблю его, — рыдая, пробормотала она. — Люблю! Я расхохотался. — Ты любишь? Ты не можешь любить, — бросил я ей. — Ты ведь Мидис — маленькая, ничтожная, эгоистичная, тщеславная дрянь! Ты не можешь любить никого, кроме себя! — Я люблю его, — прошептала она. — Люблю. — А меня ты не любишь? — спросил я. — Нет, — покачала она головой. — Не люблю. — Но ведь я дал тебе так много… всего, — я чувствовал, как слезы подступают у меня к глазам. — И разве я не дал тебе самое большое удовольствие? — Да, — ответила она. — Вы дали мне очень многое. — А удовольствие? — допытывался я. — Разве ты не получила наивысшего наслаждения? — Да, — ответила она, — получила. — Тогда почему? — закричала я. — Я не люблю вас, — ответила она. — Нет, ты любишь! — кричал я. — Любишь! — Нет, — сказала она, — не люблю. И никогда не любила. Слезы покатились у меня по щекам. Я снова спрятал меч в ножны. — Забирай ее, — сказал я Табу. — Она твоя. — Я люблю ее, — сказал он. — Забирай ее! взорвался я. — И чтоб я тебя больше не видел! Убирайтесь отсюда! — Мидис, — хрипло пробормотал Таб. Она бросилась к нему, и он обнял ее за плечи. Так он и оставил мою комнату: обнимая девушку и продолжая сжимать в руке забытый, все еще обнаженный меч. Я принялся бродить из угла в угол. Затем устало опустился на каменное ложе, устеленное шкурами, и стиснул голову руками. Сколько я так просидел — не знаю. Внезапно мое внимание привлек донесшийся с порога комнаты легкий шорох. Я поднял голову. В дверях стояла Телима. Я удивленно посмотрел на нее. — Ты пришла натирать полы в комнате? — недовольно спросил я. Она улыбнулась. — Это было сделано раньше, — ответила она, — чтобы вечером я смогла прислуживать на празднестве. Мидис больше не принадлежит мне. Она предпочла мне другого. Я потерял ее. Я навсегда потерял ее. — Мидис, — повторял я, не в силах остановиться. — Мидис! Затем, несколько успокоившись, я встал на ноги и, вытерев лицо краем туники, долго стоял, борясь со сжимающими горло спазмами, уперев невидящий взгляд в стену. Бесцельно походив по комнате, я опустился на покрывающие каменное ложе шкуры и низко опустил голову. — Это очень тяжело — любить и не быть любимым, — пробормотал я, обращаясь к Телиме. — Я знаю, — прошептала она. Я задумчиво посмотрел на нее. Ее волосы были аккуратно расчесаны. — Ты причесана, — заметил я. Она улыбнулась. — Одна из кухонных работниц, — ответила она, — нашла сломанный гребень, брошенный Улой. — И она разрешила тебе его взять, — заметил я. — Мне пришлось выполнить за нее много работы, — сказала Телима, — чтобы она позволила мне в одну из ночей, которую я сама выберу, воспользоваться им. — Возможно, эта новая девчонка, — сказал я, — чтобы понравиться этому мальчишке, Фишу, тоже когда-нибудь пожелает им воспользоваться. Телима улыбнулась. — Тогда ей тоже придется много работать за ту девушку, — ответила она. Я рассмеялся. — Иди сюда, — позвал я ее. Она послушно подошла и снова стала передо мной на колени. Я прикоснулся ладонями к ее лицу. — И это моя гордая Телима, моя прежняя хозяйка, — сказал я, глядя на нее, босую, стоящую передо мной на коленях, в измятой, заляпанной жирными пятнами тунике посудомойки, со стягивающим ей горло стальным рабским ошейником. — Да, мой убар, — прошептала окр, — Хозяин, — строго поправил я ее, — Хозяин, — послушно повторила она. Я стащил с ее руки золотой браслет и внимательно оглядел его. — И как ты посмела, рабыня, — спросил я, — носить его в моем присутствии? Она удивленно посмотрела на меня. — Я хотела сделать тебе приятное, — прошептала она. Я отшвырнул браслет в сторону. — Кухонная рабыня, — сказал я. Она низко опустила голову; из глаз у нее закапали слезы. — Ты рассчитываешь добиться моего расположения, — заметил я, — явившись сюда в такую минуту. Она подняла на меня глаза, — Нет, — покачала она головой. — Но твой трюк не удался. Она снова покачала головой. Я взял ее за ошейник, вынуждая ee смотреть прямо мне в глаза. — Ты достойна своего ошейника, — продолжал я выговаривать ей. Ее глаза вспыхнули; в них появилось что-то от прежней Телимы. — На тебе тоже ошейник! — ответила она. Я сорвал висевшую у меня на шее широкою алую ленту c золотой медалью, на лицевой стороне которой с раздутыми парусами бежал по волнам отчеканенный корабль, и отшвырнул ее в угол комнаты. — Ты — дерзкая рабыня! — сказал я. Она не ответила. — Ты явилась сюда, чтобы еще больше помучить меня! — Нет, нет! — воскликнула она. Я поднялся на ноги и толкнул ее на холодный пол. — Ты хочешь занять место первой девушки! — закричал я. Она медленно поднялась, продолжая смотреть себе под ноги. — Нет, — тихо произнесла она, — не для того я пришла сюда в эту ночь. — Хочешь стать первой девушкой! — кричал я. — Хочешь, я знаю! Внезапно она подняла на меня горящие злобой глаза. — Да! — крикнула она. — Хочу! Я хочу стать первой девушкой в этом доме! Я расхохотался, услышав от нее самой это признание собственной вины. — Ты, рабыня-посудомойка! Стать первой! — смеялся я. — Я сейчас же отправлю тебя на кухню, где тебя хорошенько угостят плетьми! Она смотрела на меня со слезами на глазах. — А кто будет первой девушкой? — спросила она. — Сандра, конечно, — ответил я. — Она очень красива, — согласилась Телима. — Может быть, ты видела ее танец? — поинтересовался я. — Да, — ответила Телима, — она очень, очень красивая. — Ты умеешь так танцевать? — спросил я. — Нет, — жалобно улыбнулась она. — Сандра, кажется, действительно старается во всем мне угодить, — заметил я. — Она хочет мне понравиться. Телима заглянула мне в лицо. — Я тоже стараюсь тебе понравиться, — прошептала она. Я рассмеялся над ней, над гордой Телимой, подвергающей себя таким унижениям. — Ты прекрасно научилась пользоваться всеми хитрыми уловками рабыни, — заметил я. Она уронила голову на грудь. — Неужели на кухне тебе так не нравится? — продолжал я издеваться. Сквозь пелену слез на глазах она обожгла меня гневным взглядом. Я отвернулся. — Можешь возвращаться на кухню, — бросил я ей. Через секунду я почувствовал, что она собирается уходить. — Подожди! — окликнул я ее, и она, остановившись у самой двери, обернулась. И тут у меня вырвались слова, пришедшие, казалось, откуда-то из самых глубин моего сердца, из тех глубин, о существовании которых я даже не подозревал. Ни разу с тех пор, когда я стоял перед Хо-Хаком на ренсовом острове связанный, на коленях, подобные столь мучительные слова не всплывали в моем сознании. — Я так несчастен, — сказал я. — И так одинок. У нее снова потекли слезы по щекам. — Я тоже одинока, — прошептала она. Мы медленно, словно невольно, подошли друг к другу и протянули руки. Наши ладони соприкоснулись. И тут слова, вместе со слезами, потекли сами собой, и мы заговорили разом, перебивая один другого. — Я люблю тебя, — пробормотал я. — И я люблю тебя, мой убар, — воскликнула она. — Я так давно тебя люблю!
Глава шестнадцатая. ТЕМНОЙ НОЧЬЮ В ПОРТ-КАРЕ
Я держал в руках милое, любящее существо без стягивающего ее горло ошейника. — Убар мой, — прошептала Тешима. — Хозяин, — поправил я ее. Она укоризненно отшатнулась от меня. — Неужели тебе не хотелось бы быть моим убаром, а не хозяином? — Хотелось бы, — ответил я, глядя ей в лицо. — Ты и тот и другой сразу, — сказала она, снова осыпая меня поцелуями. — Убара моя, — бормотал я. — Да, — шептала она, — я твоя убара и твоя рабыня. — Но ошейника на тебе, кстати, нет, — заметил я. — Это хозяин снял его, чтобы ему удобнее было покрывать поцелуями мою шею. Я кивнул, соглашаясь, и крепко прижал ее к себе. Она вскрикнула. — Что-то не так? — Все в порядке, — рассмеялась она. Я провел рукой у неe по спине и ощутил под ладонью покрытые корочкой следы от плети кухoнного мастера. — Несколько часов назад я доставила неудовольствие своему хозяину, — напомнила она, — и меня наказали плетьми. — Ну, извини, — пробормотал я, не найдя ничего более умного. Она рассмеялась. — Убар мой, ты иногда бываешь таким глупым, — призналась она. — Я ушла без разрешения, и меня за это, конечно, наказали. Так что все правильно. По-своему она была права, но логика ее меня удивляла. — Я довольно часто заслуживаю наказания, — поведала она, — но далеко не всегда его получаю. — Она снова рассмеялась. Нет, она, конечно, горианка до глубины души. Во мне хотя бы частично продолжал жить землянин. Я крепче прижал к себе Телиму. И ведь никогда, никогда, твердил я себе, ты не сможешь даже всерьез рассматривать вопрос об отправке этой женщины на Землю. Это будет равнoсильно ее убийству. В этой запруженной толпами людей пустыне, с их лицемерным эгоизмoм и бессмысленной жестокостью, она мгновенно зачахнет, завянет, как редкий, прекрасный болотный цветок, вырванный с корнем и втиснутый среди безжизненных камней. — Ты все еще расстроен, мой убар? — спросила она. — Нет, — ответил я, целуя ее. Она ласково провела ладонью у меня по щеке. — Не будь таким грустным, — попросила она. Я огляделся и нашел золотой браслет. Поднял его и снова надел ей на руку. Она вскочила на ноги, приминая лежащие на полу шкуры, и вскинула вверх левую руку. — Я убара! — воскликнула она. — Убара! — Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета. — Даже в постели? — удивилась она. — Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости. — Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне. — Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке. Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха. — Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она. — Это я — раб? — А кто же? Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник. — Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник. — Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня. Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку. Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры. Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня. Я сжал ее запястья. — Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее. — Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся. Я заглушил ее слова следующим поцелуем. — Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь. Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться. — Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она. Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной. — Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она. — Я тоже люблю тебя, Телима. — Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций. — Все тебе не так, — посетовал я. — Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню. Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания. Потом мы долго лежали в объятиях друг друга. — Убар мой, — обратилась ко мне Телима. — Да? — Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал? — Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок. — Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском. — На болотах? — Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина. Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след. На болотах я имел несчастье на себе испытать частицу продолжавшей тлеть в ее сердце ненависти. Рана, нанесенная ей прежним владельцем, очевидно, оказалась так глубока, что породила в ней ответное желание поиздеваться над любым другим мужчиной, подвергнуть его унизительным оскорблениям, что делало для нее месть еще более сладкой. Странная она женщина. Интересно, откуда все же у нее этот золотой браслет? И что самое странное: она, девушка из Богом забытой ренсоводческой общины, оказалась грамотной, сумела прочесть надпись на ошейнике, когда я его на нее надевал. Но я снова не заговорил с ней об этих вещах, а наоборот, стал прислушиваться к ее словам. — Еще девчонкой, на ренсовом острове, и потом, рабыней в клетке моего хозяина, я часто по ночам лежала без сна и думала об этих песнях и о героях, о которых в них говорится. Я отыскал ее руку. — Чаще всего я размышляю о Тэрле Бристольском. Я продолжал молчать. — Как ты думаешь, такой человек где-то есть? — спросила она. — Нет, — ответил я. — А раньше разве он не мог существовать? Она перекатилась на живот и заглянула мне в лицо. Я все еще лежал на спине, уставившись в потолок. — В песнях — мог, — сказал я. — Такие люди могут встречаться только в песнях. — А в жизни разве героев не бывает? — рассмеялась она. — В жизни — не бывает, — ответил я. Она подавленно замолчала. — В жизни есть только человеческие существа, жалкие и ничтожные, — добавил я. Долгое время я тоже молчал, остановив на потолке свой невидящий взгляд. — Человеческие существа слабы, — наконец, словно откуда-то издалека, донесся мой собственный голос. — Они жадны и эгоистичны, тщеславны и самолюбивы. Они злобны и завистливы, уродливы и достойны лишь презрения, — я посмотрел на нее. — Они продажны и жестоки. Нет, таких героев, как Тэрл Бристольский, на свете нет. — На свете есть только золото и меч, — рассмеялась она. — И тела женщин, — добавил я. — И песни. — Да, и песни. Она положила голову мне на плечо. Мы начали уплывать куда-то в темноту, в тишину и спокойствие. Вдруг я различил где-то вдалеке глухие, едва слышные удары большого гонга. Вслед за ними, несмотря на столь ранний час, в доме послышался какой-то шум. Шаги людей по коридорам, их громкие разговоры. Я стряхнул с себя остатки сна, сел на постели и стал натягивать на себя одежду. Кто-то бежал по коридору, приближаясь к моей комнате. — Меч, — сказал я Телиме. Она вскочила на ноги и принесла меч, лежавший у стены, куда я отшвырнул его несколько часов назад, когда чуть было не убил ее. Я вложил меч в ножны и надел их на пояс. Шаги были совсем рядом, и через секунду в дверь комнаты постучали. — Капитан! — услышал я голос Турнока. — Войди, — разрешил я. Он ворвался в комнату и остановился у порога, с горящими бешенством глазами, в которых отражался отсвет принесенного им факела, и с растрепанными, торчащими во все стороны волосами. — Вернулись патрульные корабли, — срывающимся голосом сообщил он. — Объединенная флотилия Тироса и Коса в часе отсюда! — Подготовьте мои корабли к отплытию, — приказал я. — На это нет времени! — воскликнул он. — Капитаны разбегаются! Все, кто может, спешат оставить Порт-Кар! Я хмуро посмотрел на него. — Бегите, капитан! — крикнул он. — Бегите! — Ты можешь идти, Турнок, — сказал я. Он смущенно взглянул на меня, нерешительно потоптался у порога и, вздохнув, вышел из комнаты. Я услышал, как где-то на пути у него испуганно вскрикнула женщина. — Забирай свои корабли и людей, которые еще с тобой остались, — помогая мне собираться, бормотала Телима. — Погрузи в них свои сокровища и беги отсюда, мой убар. Я окинул ее внимательным взглядом; она была сейчас очень красива. — Беги! — воскликнула она. — Пусть Порт-Кар умрет! Я подобрал с полу медаль на широкой алой ленте, с отчеканенным на ее лицевой части боевым кораблем в окружении надписи «Совет капитанов Порт-Кара», и положил его в свой кошель. — Беги, не теряй времени! — сказала Телима. — Пусть Порт-Кар сгорит! Пусть он умрет! — Ты очень красива сейчас, — сказал я ей. — Пусть он умрет! — она разрыдалась. Шагая по коридору, я еще слышал ее рыдания. У меня было странное ощущение, будто я наблюдаю за собой со стороны. Я точно знал, что именно буду делать, и понятия не имел, почему я это делаю. В центральном зале, где еще недавно пир стоял горой, я неожиданно для себя застал своих офицеров. По-моему, они были в полном составе. Я посмотрел на их лица: широкоплечего, громадного Турнока, быстрого, всегда спокойного Клинтуса, опытного гребного мастера и многих других. Большинство из этих людей были отъявленными головорезами, грабителями и убийцами. Что же заставило их собраться в этом зале? Боковая дверь открылась, и в комнату быстро вошел Таб. — Прошу прощения, капитан, — извинился он. — Я занимался проверкой кораблей. Мы обменялись оценивающими взглядами. Я улыбнулся. — Я счастлив, что под моим началом служат люди столь усердные и старательные, — сказал я. — К вашим услугам, капитан, — ответил он. — А я как раз отдаю Турноку приказы подготовить корабли к выходу в море, — заметил я. — Ваши приказы выполняются еще до того, как вы их отдаете, — расплылся в улыбке Турнок, демонстрируя дырку во рту вместо правого верхнего зуба. — Что будем делать? — спросил один из моих капитанов. Что им можно было сказать? Если объединенная флотилия Тироса и Коса действительно находится на подступах к Порт-Кару, тогда нам не оставалось ничего, кроме как спасаться бегством или принимать бой. Хотя ни к тому, ни к другому мы не были по-настоящему готовы. Даже если бы я сразу по возвращении в город пустил на это все сокровища, добытые мной во время последнего плавания, мы к настоящему времени не сумели бы подготовить флотилию, способную сравниться по мощи с той, что, очевидно, надвигалась сейчас на нас. — Какова, по-твоему, численность флотилии Тироса и Коса? — спросил я Таба. — Четыре тысячи судов, — без колебаний ответил он. — И сколько из них боевых кораблей? — Все. Его предположение вполне согласовывалось с докладами моих агентов. Согласно полученным мной сообщениям, флотилия должна была состоять из четырех тысяч двухсот кораблей, две тысячи пятьсот из которых принадлежат Косу и тысяча семьсот — Тиросу. При этом тысяча пятьсот из них являются галерами тяжелого класса, две тысячи — среднего класса и семьсот — легкого. Я усмехнулся. Обо всем, кажется, смогли проинформировать меня агенты, вот только дата выхода вражеской флотилии в море осталась им неизвестной. И все же я не мог их в этом обвинить. Едва ли кто широко афиширует подобные вещи. К тому же корабли могут быть снаряжены и готовы к отправке в очень короткие сроки, особенно если все необходимое, включая экипажи судов, находятся под рукой. Мы с членами Совета, по-видимому, ошиблись в определении урона, который мы нанесли Тиросу и Косу захватом их кораблей с сокровищами, и того, каким образом это повлияет на развитие их военных планов. Мы не предполагали, что они начнут боевые действия еще до наступления весны, а то и лета. Сейчас, в се'кара, уже не сезон, чтобы спускать на воду корабли. Большинство переходов, за исключением, конечно, плаваний на круглых судах, делаются, как правило, начиная с конца весны и до начала осени. В се'кара, тем более в конце месяца, море очень неспокойно. Да, наши противники захватили нас совершенно не подготовленными. Сейчас их нападение было особенно опасным. В том, как нанесен был этот дерзкий, самоуверенный удар, чувствовалась рука не Луриуса, убара Коса, а Чембара из Кастры, убара Тироса, этого Морского Слина. Я восхищался этим человеком. Это настоящий капитан. — Что будем делать, капитан? — снова спросил офицер. — У вас есть какие-нибудь предложения? — усмехнувшись, повернулся я к нему. — По-моему, у нас только один выход, — удивленно начал он, — погрузить на борт ваши сокровища и рабов, благо корабли уже наготове, и скорее удирать отсюда. Мы вполне сильны и сумеем захватить себе какой-нибудь небольшой остров на севере. Там вы сможете стать нашим убаром, а мы — вашими людьми. — Многие из капитанов давно лелеют эту мечту, — заметил второй офицер, — и готовы хоть сейчас осесть где-нибудь на северных островах. — Или на южных, — подхватил стоящий рядом с ним. — Тасса широка, — заметил их товарищ, — выбор у нас есть. — А как же Порт-Кар? — поинтересовался я. — А что за него держаться? Домашнего Камня у него все равно нет. Я усмехнулся. Это верно. Порт-Кар единственный из городов Гора не имел Домашнего Камня. Не знаю, то ли жители не любили его, потому что у него не было Домашнего Камня, то ли у него не было Домашнего Камня именно потому, что город не пользовался любовью. Офицеры яснее ясного предлагали оставить город на разграбление и уничтожение матросам Тироса и Коса. Ничего удивительного: Порт-Кар — город без Домашнего Камня. — И многие из вас считают, — спросил я, — что у Порт-Кара нет Домашнего Камня? Собравшиеся удивленно переглянулись: каждый знал, что Камня нет. Воцарилось молчание. Затем Таб сказал: — Я думаю, нашему городу можно было бы иметь свой Домашний Камень. — Но он его еще не имеет, — уточнил я. — Нет, — покачал он головой. — Интересно, — мечтательно произнес один из капитанов, — каково это — жить в городе, у которого есть свой священный Камень? — А как город приобретает свой Домашний Камень? — спросил я. — Люди решают, что он у него будет, вот и все, — пожал плечами Таб. — Правильно, — сказал я. — Именно так у города и появляется свой Камень, Присутствующие снова обменялись взглядами. — Пришлите ко мне мальчишку-раба, Фиша, — распорядился я. Приказ мой не прибавил капитанам понимания происходящего, но один из них отправился за Фишем. Я знал, что никто из рабов не убежит. Им это не удастся. Тревога поднялась ночью, а в это время суток рабов, по горианскому обычаю, где-нибудь запирают. Я ни на шаг не отступал от этой традиции; даже Мидис, после того, как она в достаточной степени ублажила меня нашкурах любви, я всегда пристегивал цепью к кольцу, вделанному в основание моего ложа. Фиш сейчас тоже сидел на цепи на кухне, вместе с Виной. Через минуту мальчишку, бледного и испуганного, привели в зал. — Выйди на улицу, — приказал я, — найди какой-нибудь камень и принеси сюда. Он недоуменно взглянул на меня. — Давай быстро! — прикрикнул я. Он мигом выскочил из зала. Мы терпеливо, в полном молчании ждали, пока он не вернулся. В руках он держал камень размером с мой кулак — обычный голыш, серый с прожилками. Я взял у него камень. — Нож, — потребовал я. Мне протянули нож, и я вырезал им на камне заглавные буквы названия Порт-Кара. Покончив с этим занятием, я поднял камень над головой, так, чтобы его могли видеть все присутствующие. — Итак, что у меня в руке? — обратился я к ним. — Домашний Камень Порт-Кара, — едва слышно ответил Таб. — Ну, — взглянул я в лицо офицеру, предлагавшему нам спасаться бегством, — можем мы теперь убегать? Тот, не отрываясь, смотрел на камень у меня в руке, как на какое-то чудо. — У меня еще никогда не было Домашнего Камня, — пробормотал он. — Но теперь, когда он у нас есть, — допытывался я, — можем ли мы бежать отсюда? — Нет, — не совсем уверенно ответил офицер. Я снова обвел глазами присутствующих. — Так есть у нас теперь свой Камень или нет? — спросил я их. — Я признаю этот камень своим священным Домашним Камнем, — торжественно произнес мальчишка-раб, Фиш. Никто не засмеялся. Даже то, что первым признал Камень Порт-Кара мальчишка, раб, не вызвало у присутствующих раздражения: говорил он как настоящий убар. — Я тоже признаю, — решительно кивнув головой, пробубнил Турнок. — И я! — сказал Клинтус. — И я! — воскликнул Таб. — И я! — все, как один, закричали остальные. И вдруг зал наполнился радостными криками, лязгом оружия и поздравлениями. Сотня мечей одновременно вылетела из ножен и замерла в воздухе, отдавая честь Домашнему Камню Порт-Кара. Я с удивлением заметил слезы, заблестевшие на глазах бывалых моряков, и ликование, какого прежде мне не доводилось видеть на их суровых, сдержанных лицах. Я отыскал глазами Турнока. — Освободите всех рабов, — приказал я. — Пусть бегут по всему городу, на пристань, в таверны, на рынки, площади — повсюду! Пусть всем сообщат эту новость! Пусть каждый узнает, что Порт-Кар обрел священный Домашний Камень! Люди с радостью бросились выполнять мое распоряжение. — Офицерам, — продолжал я, — вернуться на свои корабли! Выставить их в один ряд у входа в гавань, в четырех пасангах к западу от причалов Севариуса! — Турноку и Клинтусу, — распорядился я, — остаться в моем имении. — Нет! — в один голос воскликнули они. — Оставайтесь в имении! — настойчиво повторил я. Они тревожно переглянулись. Я не мог послать их на смерть. У меня не было никакой надежды, что Порт-Кару удастся собрать достаточно кораблей, чтобы отразить нападение объединенной флотилии Тироса и Коса. Я сжал в кулаке Домашний Камень и зашагал по коридорам, прочь из зала. Выйдя из здания на широкую площадку, протянувшуюся до внутреннего искусственного озера, соединяющегося с одним из городских каналов, я приказал приготовить себе легкий, быстрый баркас с вырезанным у него на носу тарларионом. Даже сюда доносились крики людей на улицах, сообщавших друг другу об обретении Порт-Каром своего Домашнего Камня, и виднелись отсветы многочисленных факелов, освещающих город как днем. — Убар мой, — услышал я за спиной и почувствовал, как мне на плечо легла ладонь Телимы. — Ты нe собирается уходить из города? — Прислушайся, — сказал л. — Слышишь, чго они кричат, там, на улицах? — Кричат, что у Порт-Карa появился Домашний Камень, — пробормоталa она. — Но ведь это чушь, у Пора-Кара никогда не было и не будет священного Камня. — Если люди хотят, чтобы у Порт-Кара был священный Камень, значит, так и будет. — Беги отсюда, — всхлипнула она, — беги! Я поцеловал ее и запрыгнул в баркас, уже поданный к берегу. — К зданию Совета капитанов, — приказал я. Гребцы налегли на весла. Возвышавшаяся над баркасов вырезанная голова тарлaриона развернулась в сторону канала и преграждающих выход из моего имения ворот. Я обернулся к Телимe и махнул ей рукой. Она продолжала стоять у выхода из дома, в своем грязном одеянии кухонной рабыни. Она подняла руку над головой. Я сел на скамью у кормы баркаса. На одном из весел я заметил мальчишку-раба, Фиша. — Это занятие для мужчины, Фиш, а нe для мальчишки. — А я мужчина, капитан, — ответил он, старательно налегая на весло. Я увидел, как девушка Вина вышла ьз дома и остановилась рядом с Телимой. Фиш не обернулся. Баркас несся по каналам Порт-Кара к зданию Совета капитанов. Повсюду на улицах виднелось множество факелов, в окнах горел свет. Над ночным городом стоял гул, среди которого можно было разобрать только два слова — «Домашний Камень». Известие распространялось среди жителей Порт-Кара, как пламя по сухому хворосту, и, как ласковый огонь, согревало им сердца. На узких мостках, проложенных вдоль канала, в нерешительности стоял какой-то человек с узелком, надетым на переброшенное через плечо копье. — Это правда, адмирал? — закричал он, увидев меня. — Правда, что у Порт-Кара есть теперь Камень? — Если ты хочешь, чтобы это было правдой, — ответил я, — значит, это правда. Человек проводил изумленным, недоверчивым взглядом проплывающий мимо него баркас. Когда через некоторое время я оглянулся, то увидел, что этот человек, уже сбросивший со своего копья узелок, шагает за нами. На пути ему попадались другие горожане, с которыми он, размахивая руками, говорил о чем-то, и которые, я видел, разворачивались и шли следом за ним. Ближе к центру города каналы были запружены лодками, в основном баркасами с вырезанными на носу тарларионами. Все они были доверху завалены вещами и беспорядочно сновали во всех направлениях. Каждый, кто мог, казалось, старался поскорее выбраться из обреченного города. Я слышал, что сотни владельцев кораблей покрупнее уже оставили город и что пристани забиты людьми, горящими стремлением убраться отсюда подальше и предлагающими за это капитанам кораблей баснословные деньги. Да, ловкому человеку такая ночь может принести целое состояние. — Плывите за адмиралом! — призывал матрос, стоящий на носу моего баркаса. — Плывите за адмиралом! В окнах домов мелькали испуганные лица. Люди торопливо шагали по узким проходам вдоль каналов. В свете факелов в черной воде то и дело мелькали сверкающие бусинки глаз переполошившихся уртов, суетящихся нисколько не меньше людей. — Плывите за адмиралом! — старался перекричать охваченных паникой людей матрос на носу моего баркаса. Мы сцепились веслами с какой-то подошедшей слишком близко лодкой и долго оттаскивали наши суденышки, принося друг другу взаимные извинения. Над водой стоял детский плач, нарушаемый испуганными голосами женщин и суровыми окриками мужчин. Лодочники и пешеходы, те, мимо кого мы проплывали, старались как можно ближе подойти к нам, чтобы самим спросить: — Это правда, адмирал, что у Порт-Кара есть теперь священный Домашний Камень? Известие это было столь неожиданно для них, столь невероятно, что им необходимо было лично услышать от меня: — Если вы хотите, чтобы это было правдой, значит, это правда! Я видел, как то и дело то один, то другой лодочник разворачивал свой баркас и пристраивался к следующей за ними длинной веренице судов самых различных форм и размеров. — Куда вы направляетесь? — донесся до меня голос человека, высунувшегося из окна. — Наверное, к зданию городского Совета, — ответили ему из толпы. — Говорят, теперь у Порт-Кара есть свой священный Домашний Камень! Я видел, как вытянулось от удивления лицо человека в окне. Какое-то мгновение он оторопело провожал глазами текущую мимо стен его дома толпу, затем исчез, и через минуту из освещенного окна нам вослед понесся его прокатившийся по залам дома изумленный и радостный вопль: — Камень! У Порг-Кара есть свой Домашний Камень! Едва нос нашего баркаса коснулся берега у площади перед зданием городского Совета, я, нe дожидаясь пока матросы отдадут шнартовы, спрыгнул на мостовую и направился ко входу в зал. У дверей под навесом стояли четверо охранников, салютовавших мне ударом древка своих пик о плиты мостовой. Я прошагал мимо них и вошел в зал Совята. На столах стояли светильники. Повсюду были в беспорядке разбросаны бумаги. Из семидесяти-восьмидесяти человек, обычно присутствующих на заседании городского Совета, представленного ста двадцатью капитанами, в зале сейчас находилось человек тридцать-сорок. И даже когда я входил, еще двое из ниx оставили зал. Согнувшийся над длинный столом ответственный секретарь встретил меня усталым, измученным взглядом. Капитаны сидели молча. Среди них я заметил Самоса, сидящего, обхватив руками свою облепленную седыми редкими волосами голову. Еще двое капитаног поднялись со своих мест и вышли из зала. Уходя, один из них на мгновение задержался у кресла Самоса. — Готовьте свои корабли, капитан. Послушайтесь моего совета. Времени почти не осталось. Самоc жестом попросил оставить его одного. Я занял свое место. — Прошу предоставить мне слово, — обратился я к ответственному секретарю, словно это было обычное заседание. Секретарь озадаченно посмотрел нa меня. Капитаны подняли головы. — Говорите, — разрешил секретарь. — Многие ли из вас, — спросил я у капитанов, — готовы выступить на защиту своего города? — Сейчас не время для шуток, капитан, — сурово заметил темноволосый смуглолицый Бежар. — Большинство из членов Совета уже сбежали. И это не считая сотен младших капитанов. Круглые корабли и галеры десятками отходят от причалов. Люди, все, кто может, бегут отсюда. Все охвачены паникой. Мы не сможем найти кораблей, чтобы выступить на защиту Порт-Кара. — Люди бегут, — согласился Антистен. — Они не хотят сражаться. Они достойны своего города. Самос оторвал руки от лица и посмотрел на меня. — Люди бегут из города, — грустно повторил Бежар. — Да нет же! — воскликнул я. — Они здесь, снаружи, на улицах! Слышите? Капитаны прислушались. Сквозь толстые стены и расположенные высоко под потолком узкие окна в зал заседаний врывался гул тысячеголосой толпы, продолжающей прибывать к зданию городского Совета. Бежар выхватил меч из ножен. — Они пришли убить нас! — испуганно воскликнул он. Самос приподнял руку. — Нет, — сказал он. — Тише! Слушайте! — Что они говорят? — спросил кто-то из капитанов. В зал ворвался один из мальчиков-посыльных. — Там столько людей! — закричал он. — Прямо здесь, на площади! Их тысячи! С факелами! — Что они там кричат? — спросил Бежар. — Они говорят, что у Порт-Кара теперь есть свой Домашний Камень! — радостно сообщил мальчик. — У Порт-Кара нет священного Камня, — отмахнулся Антистен. — Есть, — сказал я. Капитаны удивленно посмотрели на меня. Самос откинул голову назад и громко расхохотался. Остальные капитаны дружно вторили ему. — У Порт-Кара просто не может быть Камня! — произнес сквозь смех Самос. — Есть. Я сам его видел, — сказал голос у меня за спиной. Я был поражен. Я оглянулся и, к своему несказанному удивлению, увидел стоящего рядом мальчишку-раба, Фиша. Рабам не позволялось входить в зал заседаний. Как же ему удалось пробраться следом за мной мимо стоящих у дверей охранников? — Связать этого раба и всыпать ему плетей! — раздраженно бросил секретарь. Самос коротким жестом призвал его к спокойствию. — Ты кто такой? — обратился он к юноше. — Я раб, — ответил тот. — Меня зовут Фиш. Капитаны рассмеялись. — Но я сам видел Домашний Камень Порт-Кара, — настойчиво повторил юноша. — У Порт-Кара нет священного Камня, — проворчал Самос. — И никогда не было. И тогда я медленно вытащил из-под накидки то, что все это время прятал. Присутствующие замолчали. Все глаза были устремлены на меня. На неторопливо разворачиваемый мной клочок шелковой материи. — Вот он, Камень Порт-Кара, — сказал юноша. Капитаны молчали. — У Порт-Кара нет своего Камня, — отмахнулся от него Самос. — Я попрошу всех капитанов пройти к выходу из здания городского Совета, — сказал я. Все последовали за мной, и вскоре мы остановились на мраморных ступенях, выходящих на широкую площадь у здания Совета капитанов. Площадь была запружена людьми, а там, где она подходила к каналам, виднелись плотно стоящие одна к другой, качающиеся на волнах лодки, освещенные бесчисленными факелами. — Это Боcк, — пронеслось над головами людей, — Боcк, адмирал! Я вгляделся в эти тысячи обращенных ко мне лиц. И затем, не говоря ни слова, высоко поднял над головой руку. На ладони у меня лежал небольшой серый с прожилками голыш. — Я видел его! Видел! — закричал стоящий поблизости человек. — Я видел Домашний Камень Порт-Кара! — Он разрыдался. — Домашний Камень! — прокатилось над толпой тысячеголосое эхо и вернулось к стенам здания Совета капитанов диким ревом ликования. Я видел слезы на глазах женщин и мужчин, видел, как отцы семейств повыше поднимали своих детей, чтобы они смогли увидеть Камень. — Да, — услышал я утопающий в гуле толпы голос Самоса, стоящего рядом со мной, — теперь я и сам вижу, что у Порт-Кара есть Камень. — И ведь вы не убежали, — сказал я, — ни вы, ни капитаны, до последней минуты остававшиеся в зале, ни эти люди. Он ответил мне изумленным взглядом. — Думаю, — продолжал я, — у Порт-Кара всегда был священный Камень. Просто до этой ночи никто не мог его отыскать. Мы посмотрели на ликующих людей, толпившихся на площади, обнимавшихся друг с другом, не стесняясь текущих у них по щекам слез. Самос усмехнулся. — Да, капитан, — сказал он, — я думаю, вы правы. Рядом с собой я заметил Фиша, размазывающего по лицу слезы и кричащего от радости ничуть не тише остальных. — Да, капитан, — задумчиво повторил Самос, глядя на охваченных единым порывом горожан, — вы абсолютно правы.Глава семнадцатая. ЗАЩИТА БОСКОМ ПОРТ-КАРА
Я стоял на раскачивающейся площадке впередсмотрящего, расположенной у самой верхушки грот-мачты «Дорны», с подзорной трубой в руках. Вид отсюда был изумительный. От одного края горизонта до другого, насколько хватало глаз, выстроились в ряд корабли, тысячи кораблей, желтые и алые паруса которых, словно знамена, реяли в ярких лучах утреннего солнца. Порт-Кар выставил все корабли, какие только смог найти. В той спешке, с которой готовились суда к выходу в море и разрабатывались наши планы защиты города, я даже затруднялся сказать, сколько кораблей находится у нас в распоряжении. По самым приблизительным подсчетам, мы располагали, по-видимому, двумя с половиной тысячами кораблей, тысяча четыреста из которых были круглыми, также выставленными нами против приближающейся сейчас с запада объединенной флотилии Тироса и Коса, насчитывающей до четырех тысяч двухсот судов — боевых кораблей. Мы спустили на воду больше семисот кораблей Арсенала, уже готовившихся к консервации на зиму. Как я уже говорил, судоходными на Горе, по крайней мере для боевых кораблей, считаются весенние и летние месяцы и самое начало осени, поэтому нет ничего неожиданного в том, что значительная часть боевых кораблей сейчас находилась у причалов. Из семисот кораблей Арсенала триста сорок кораблей оказались боевыми галерами, а триста шестьдесят — круглыми. Затем к нашей флотилии добавилась тысяча четыреста судов, в основном небольших торговых кораблей младших капитанов. Флотилия пополнилась и тремястами пятьюдесятью кораблями членов городского Совета, оставивших Порт-Кар до того, как я привез капитанам священный Камень. Большинство из этих кораблей, к счастью, оказались боевыми. Мои собственные корабли пополнились судами, предоставленными капитанами — членами Совета. Позднее я был приятно поражен предложением принять под свое командование еще тридцать пять кораблей, выделенных мне бывшими убарами Порт-Кара: двадцать галер от приземистого, всегда невозмутимого Чанга и пятнадцать от смуглолицего длинноволосого Нигеля, похожего на сурового военачальника откуда-нибудь с Тарвальдсленда. Оказалось, это все, что осталось у них после пожаров на их причалах в месяце ен'кара. Ни единая галера, однако, не была выделена нашей флотилии из числа кораблей Этеокля, Сулиуса Максимуса и Клаудиуса, управлявшего владениями Севариуса. Если бы не обнаружение, если можно так выразиться, Домашнего Камня Порт-Кара, я сомневаюсь, чтобы нам удалось выставить против Тироса и Коса больше четырехсот-пятисот кораблей. Я в последний раз окинул взглядом величественную панораму и по узкой веревочной лестнице спустился на палубу. И тут же увидел рядом с грот-мачтой Фиша. — Я ведь приказал тебе оставаться на берегу! — воскликнул я. — Накажете меня позже, капитан, пожалуйста! — с мольбой в голосе ответил он. Я чертыхнулся и обратился к стоявшему поблизости офицеру. — Дай ему меч, — распорядился я. — Спасибо, капитан! — едва не подпрыгнул юноша от радости. Я зашагал к кормовой палубе. — Рад видеть тебя, — приветствовал я старого знакомого, гребного мастера. — Здравствуйте, капитан, — откликнулся мастер. С кормовой палубы я поднялся на капитанский мостик. За кормой «Дорны» в сотне ярдов одна от другой расположились четыре боевых галеры Порт-Кара, за ними в ряд — еще четыре, и еще. «Дорна», таким образом, возглавляла формирование из шестнадцати довольно близко размещенных кораблей. Это звено было одним из пятидесяти подобных формирований, предназначенных для выполнения особых задач в соответствии с разработанным нами планом и насчитывающих в своем составе восемьсот кораблей. Нападающие, чтобы не дать порткарцам ускользнуть из набрасываемой ими на город сети, выбрали для своей флотилии другой боевой порядок, разместив свои расположенные на большом расстоянии друг от друга корабли в четыре следующие один за другим ряда. При таком построении наши формирования из шестнадцати кораблей, действующие самостоятельно, но способные оказывать друг другу поддержку, могли без особого труда прорвать неприятельские ряды в пятидесяти местах. Как только линия наступающих будет разорвана, нашим формированиям предстоит рассыпаться на заранее предусмотренные пары, которые после этого будут нападать на неприятельские суда с тыла. Каждая пара будет выбирать себе отдельно стоящий вражеский корабль и, разделавшись с ним, переходить к следующему. Корабли противника не смогут реагировать на действия этих автономных пар судов с достаточной скоростью и следить за их маневрированием, поэтому даже столь значительное численное превосходство флотилии Тироса и Коса при данной тактике не будет иметь решающего значения. Кроме того, я надеялся, что после прорыва линии неприятельских судов нашими пятьюдесятью шестнадцатикорабельными формированиями противник ответит тем, что развернет свои суда носом к ним, поэтому я оставил на запасных позициях еще пятьдесят пар кораблей, которые вступят в бой через полчаса после начала первой нашей атаки и также будут действовать в обращенном к ним теперь тылу неприятеля. Я хорошо помнил, какой урон нанесла врагу «Дорна» в подобной ситуации. Был предусмотрен также и вариант возможности перегруппирования наших кораблей, прорвавших неприятельскую линию, и их распределения в новые шестнадцатикорабельные формирования, которые могли бы вторично пробиваться через способные перестроиться к тому моменту ряды вражеских судов. Они могли бы повторить эту тактику несколько раз в зависимости от ее эффективности. Лично я, однако, сомневался, что нам удастся воспользоваться этим маневром больше одного раза, поскольку после изменения линии неприятельских судов уже не будут достигать своей прежней протяженности, что в значительной степени снизит результативность действий наших расположенных ближе к краям формирований. Я склонен был предполагать, что после первого прорыва неприятельских линий между кораблями разгорится стихийно протекающее сражение, и возлагал значительно большие надежды на пары автономно действующих судов. Предложенная мною тактика действующих попарно кораблей и строгий запрет ввязываться в бой даже с равными силами противника, как мнe сообщили, оказалась совершенно новой для горианских традиций ведения морских сражений, хотя сам принцип попарно действующих судов стар так же, как и применяемый на них треугольный парус. К тому же это давало возможность распределять корабли таким образом, чтобы боевая галера подстраховывала действующее с ней в паре круглое судно. Разработал я и сигналы, позволяющие кораблям общаться между собой и ставить друг друга в известность о том, что они собираются предпринять. Таким образом, в первых двух волнах запланированной мною атаки были задействованы пятьдесят формирований из шестнадцати кораблей и пятьдесят пар кораблей, выступающих через полчаса после начала сражения. Итого девятьсот судов, после чего у меня оставалось еще сто восемьдесят пять боевых галер и почти тысяча четыреста круглых кораблей. Я отдал команду стоявшим за мной кораблям выдвигаться вперед. Сигнальщики ответили флажками, что приняли мое сообщение. Сотни весел одновременно вспенили воду у бортов боевых галер, и вскоре они оставили «Дорну» далеко позади. Я бы предпочел двинуться в бой вместе с ними, но как командующий сражением не мог себе этого позволить. После первых двух волн планируемой мной атаки примерно через час должна будет последовать третья волна наступающих, состоящая из выстроенных в длинный ряд имеющихся в моем распоряжении тысячи четырехсот круглых кораблей. Я очень надеялся, что к тому времени, когда они вступят в бой, первые две атаки нанесут неприятелю достаточно серьезный урон, чтобы правильные ряды, в которые будут выстроены оставшиеся у него суда, оказались не слишком длинны. Тогда мои выступающие третьей волной круглые корабли сумеют обойти флотилию Тироса и Коса по флангам, окружить ее и обрушить на нее огонь из всех имеющихся в нашем арсенале метательных средств, начиная от горящих дротиков и копии и кончая тяжелыми камнями. Когда же корабли Тироса и Коса перенесут часть своего внимания на эти круглые суда, которые они не смогут не счесть относительно легкой добычей, они обнаружат на них не ожидаемых изможденных невольников, а граждан Порт-Кара или сидящих на веслах раскованных рабов, получивших в руки оружие вместе с предложением сражаться с неприятелем за даруемую им свободу. Согласие на подобное предложение выразили все, лишь рабы — выходцы с Тироса и Коса были предусмотрительно отстранены от участия в сражении и оставлены на берегу закованными в кандалы. Помимо сидящих на веслах вооруженных людей, трюмы и палубы кораблей были забиты множеством тренированных воинов и умеющих обращаться с оружием горожан. На каждом судне имелась специально обученная абордажная команда со всем необходимым оборудованием — от крючьев до абордажных мостков. Эти последние очень напоминают обычные деревянные корабельные сходни пятифутовой ширины и отличаются от них тем, что в той части, которая предназначена для перебрасывания на вражеский корабль, в доски острием наружу набито множество длинных гвоздей, намертво впивающихся в палубу атакуемого судна и глубже входящих в нее под ногами перебегающих по мосткам нападающих. Обычно именно круглые, предназначенные для грузовых перевозок корабли с их малочисленной командой и сидящими на веслах рабами являются наименее защищенными от нападения и всячески стремятся избежать сближения с неприятелем и рукопашной схватки. Но сейчас, я думаю, наш противник будет немало удивлен, когда после нападения своих боевых галер на наши круглые корабли — перед каковым искушением он, конечно же, не сможет устоять, — встретит на каждом из них целые отряды обученных, хорошо вооруженных людей и очень быстро обнаружит, что превратился из нападающего в подвергающегося нападению. Не сомневаюсь, что очаг сражения в подобной ситуации не замедлит переместиться с круглого корабля на вражескую галеру. Следует также учесть, что в морских баталиях противники редко ставят себе целью потопить вражеский корабль, а стремятся захватить его в качестве добычи, поэтому корабли довольно редко идут на таран и уж, по крайней мере, не стремятся нанести судну — которое рассматривается как их будущая добыча, — непоправимый ущерб. Подобной стратегии, несомненно, следовало ждать от Тироса и Коса и в данном случае. В связи с этим на каждом круглом судне у нас был заранее подготовлен экипаж матросов, которым после захвата нами неприятельской галеры надлежало взять управление ею на себя. Четвертая волна атаки будет состоять из пятидесяти наших кораблей, которые с поднятыми мачтами вступят в бой через час после атаки круглых судов. Двигающиеся в кильватере круглых судов, боевые корабли с неопущенными мачтами, как я полагаю, будут приняты неприятелем за нашу новую группу круглых судов, поскольку боевые галеры вступают в сражение с опущенными мачтами. Я надеялся, что команды боевых кораблей Тироса и Коса, увидев паруса над новой партией судов, сочтут их одной из разновидностей круглых кораблей, как правило, тяжеловесных и медлительных, не сумеют правильно оценить скорость и маневренность, с которой к ним приближаются эти новые суда, и слишком поздно придут в себя, обнаружив, что в бой вступили несущиеся на них смертельно опасные корабли-тараны. Я полагал, что этот ход окажет действенную помощь нашим отвлекающим на себя внимание неприятеля круглым кораблям, и был уверен, что противник, не догадывающийся об этой надвигающейся на него замаскированной опасности, даст подойти к себе кораблям-таранам на слишком близкое, недопустимо близкое расстояние — а тогда ему поздно уже будет что-либо предпринимать. В заключение мною была предусмотрена пятая волна атаки, в которой примут участие две небольшие эскадры по сорок боевых кораблей в каждой. Им следовало напасть на неприятеля с противоположных направлений — с севера и с юга. Не думаю, чтобы эта атака оказалась действительно сокрушительной для противника, но в суматохе морского сражения, когда нет ясного понимания замыслов неприятеля, точного расположения и численности находящихся в его распоряжении кораблей, подобное нападение с флангов может оказать неоценимое психологическое воздействие. Главнокомандующий объединенной флотилией Тироса и Коса — Чембар, как я полагаю, — не мог знать ни точного количества, ни диспозиции наших кораблей. На самом деле до восхода солнца, когда были окончены подсчеты имеющихся в нашем распоряжении кораблей и сделаны предварительные наброски их вступления в бой, мы в этом не были уверены. Я надеялся, что у Чембара возникнет предположение, будто большинство из ускользнувших из Порт-Кара кораблей не успело отойти далеко от берега, все это время кружило где-нибудь поблизости и теперь решило вступить в бой. Этот наш ход не мог не вызвать опасений, так как Чембар не имел ни малейшего представления о том, сколько еще, откуда и какой мощности ударов ему следует ожидать. Подобную атаку — психологическую, как я ее называл, — следовало производить в последнюю очередь, когда ряды неприятельских кораблей уже потеряют свою правильность и строгость, станут значительно короче, и каждый из находящихся в них получит возможность увидеть все прибывающие новые свежие силы. Неожиданность направления атаки, во фланги неприятелю, также оказывала нам неоценимую услугу: каждый капитан, и Чембар в том числе, больше всего боится атаки во фланг, поэтому будет стремиться развернуть свой корабль носом к нападающему. Поскольку же атаки нашими кораблями будут производиться с разных направлений, перед капитанами встанет неумолимый вопрос: какому из кораблей-таранов подставить свой незащищенный бок? Первая волна наших кораблей уже к тому времени прорвет все четыре ряда неприятельских судов, разделится на пары и рассыплется в тылу флотилии союзников во всех направлениях. Вот уже вслед за первой двинулась вторая волна наших кораблей. «Дорна» оставалась на месте, продолжая покачиваться на волнах, которые становились все круче. Помимо запланированной пятиволновой атаки у меня еще оставалось сто пять тарнских кораблей в резерве, которые я рассчитывал ввести в бой подобно судам пятой волны: двумя группами с направлений, которые я им укажу в зависимости от того, как сложится к тому времени боевая обстановка. — Может, опустим мачту, капитан? — спросил один из офицеров. — Нет, — ответил я. Мне бы хотелось иметь возможность наблюдать за ходом сражения откуда-нибудь с максимально высокого места, с площадки впередсмотрящего, например. Осень чувствовалась во всем: и в резких порывах холодного ветра, сбивающего пену со вздымающихся волн, и в тяжелых серых облаках, медленно, но неумолимо затягивающих небо. На севере горизонт превратился в сплошную черную полосу. Я вспомнил, что перед рассветом выпал иней. — Уберите паруса, — сказал я офицеру. Тот немедленно отдал команду матросам. Вскоре они взобрались по веревочным лестницам на мачту и, рассыпавшись по рее, начали снимать с нее и скатывать треугольный парус. Я внимательно осмотрел поверхность моря с наветренной стороны корабля. — Что нам делать теперь? — спросил офицер. — Ждать, — ответил я, направляясь к кормовым отсекам. — А вы, простите, что собираетесь делать? — поинтересовался он. — Лично я хотел бы немного вздремнуть, — признался я. — Разбудите меня через полчаса.После недолгого сна я почувствовал себя значительно лучше. В каюту мне принесли немного сыра и хлеба, и, наскоро перекусив, я поднялся на палубу. Ветер крепчал и стал более холодным. «Дорну» немилосердно бросало на волнах, и ее уже с трудом удерживали два — носовой и кормовой — якоря. Мне подали мой адмиральский плащ, и я перекинул его через левое плечо вместе с висящей на кожаном ремне подзорной трубой. Затем я вложил в кошель на ремне пару кусков сушеного мяса тарска и крикнул впередсмотрящему, чтобы он спускался вниз и освободил для меня свою площадку. Взобравшись на мачту, я поскорее завернулся в плащ и принялся осматривать панораму боя, жуя сушеное мясо, что хоть немного помогало забыть о холоде. Мясо оказалось довольно соленым, и я поискал глазами бурдюк с водой, непременно имеющийся на площадке каждого наблюдателя. Вода была покрыта тонкой корочкой льда, и я чувствовал, как тают прозрачные кристаллы у меня на губах. Черная полоса на севере небосклона разрослась и темнела широкой зловещей каймой. Я перенес внимание на то, что делалось передо мной. Сражение было в самом разгаре. Пока я наблюдал, мимо меня прошла боевая линия вступающих в бой круглых кораблей, идущих под малыми, так называемыми штормовыми парусами, туго надутыми северным ветром. Галерам, использующим треугольный парус, будь то круглые суда или корабли-тараны, — хотя последние имеют возможность сворачивать парус, — довольно сложно убавить паруса в зависимости от нарастающей силы ветра. Это не прямоугольный парус, и обращаться с ним сложнее, поскольку он не позволяет изменять положение паруса относительно направления ветра. Его можно лишь убрать и заменить другими парусами, меньшим по размеру, подходящим для условий, в которых находится галера. При этом парус заменяется вместе с реей, длина которой и определяет размер самого паруса. Существует три основных разновидности треугольного паруса: крупный, используемый при слабом попутном ветре и хорошей погоде; средний, рассчитанный на плавание при ветре крепчающем либо идущем с отклонением по отношению к нужному курсу; и малый, или штормовой, устанавливаемый при нахождении судна в море в крайне неблагоприятных погодных условиях. Именно этот парус был поднят сейчас над вступающими в бой круглыми судами. Если бы они шли под парусом больших размеров, крепчающий ветер заставил бы их сильнее зарываться в волны, погружаясь, возможно, до самых весельных проемов в бортах. Видя проходящие мимо меня корабли, я усмехнулся. Верхние палубы их были пусты, но я знал, что в трюмах, на нижних палубах, в кормовых и носовых отсеках теснятся, ожидая, когда им можно будет вступить в бой, сотни вооруженных людей. Я взглянул на часы и снова приставил к глазу подзорную трубу. Первая волна моих кораблей прорывала строй противника, чтобы, пока его корабли разворачиваются для ответного удара, поорудовать у неприятеля в тылу. Готовились вступить в схватку суда, вышедшие второй волной и к этому времени подошедшие вплотную к неприятелю. Оставалось лишь гадать, многие ли из находящихся сейчас на борту не вернутся больше на берег. Я поежился и плотнее закутался в плащ. На площадке наблюдателя становилось все холоднее. В голову начали закрадываться странные мысли: «Кто я? Что я здесь делаю? Какое отношение имею ко всему, что происходит сейчас вокруг меня, к этим людям, умирающим и убивающим друг друга?» Я не знал, что на это сказать. Просто не мог найти ответа. Знал лишь, что очень одинок, весь продрог и тоже, вместе с остальными, хотя и несколько иначе, принимаю участие в этой бойне. Хорош ли предложенный мною план — я тоже не знал. Существовала тысяча факторов, обстоятельств, предугадать которые было невозможно, но каждый из которых мог оказать серьезное, если не решающее влияние на исход битвы. Я не ожидал победы в этот день. Сейчас мне уже казалось полным идиотизмом то, что я не убежал из обреченного Порт-Кара. Более мудрые так и поступили, набив трюмы своих кораблей сокровищами и рабами — всем, что могли увезти с собой. Почему я не поступил точно так же? А эти, другие, что остались вместе со мной? Может, все мы, собравшиеся на этом участке моря — законченные идиоты, решившие устроить этот безумный спектакль, прежде чем распрощаться с жизнью? Разве есть на свете что-либо более ценное, чем жизнь человека? Разве не следует со всех ног бежать от того, что может подвергнуть жизнь малейшей опасности, а если оно уже пришло — валяться в ногах победителя, умоляя его сжалиться и сохранить тебе жизнь, пусть даже ценою рабства? Мне вспомнилось, как однажды на болотах дельты Воска именно так, униженно пресмыкаясь перед захватившими меня в плен ренсоводами, я и спас себе жизнь. Что же изменилось? Почему я, тот же самый трус и раб, обряженный теперь в адмиральские одежды, посылаю теперь тысячи, десятки тысяч людей на смерть — или на победу? — не зная ничего ни о жизни, ни о войне, ни о самой смерти? Среди этих людей, несомненно, есть более достойные, нежели я, чтобы взять на себя ответственность за судьбы людей, чтобы иметь право решать, кому из них жить, а кому умирать. Что они подумают обо мне в последние минуты жизни, захлебываясь в холодных водах Тассы или истекая кровью на дощатых палубах неприятельского корабля? С проклятием или с благословением вспомнят мое имя? И какое право имел я обрекать их на смерть своими громкими призывами, своими красивыми, но такими ничтожно глупыми словами — я, тот, кто предпочел позорную жизнь раба возможности умереть честно? Я должен был умолять их бежать отсюда. А вместо этого показал им Домашний Камень. — Смотрите, адмирал! — донесся до меня голос матроса, наблюдавшего через подзорную трубу за ходом сражения с кормовой палубы. — «Верна»! Она прорвалась. Я поднес к глазам подзорную трубу, Далеко на западном крыле наших войск я различил знакомый строгий силуэт своего корабля «Верна». Она прорвалась сквозь ряды неприятельских судов и готовилась напасть на них с тыла. Рядом с ней виднелась ее неразлучная сестра «Тела». Позади них волны расправлялись с тонущим, лежащим на боку судном из объединенной флотилии Тироса и Коса, а еще дальше за кормой «Телы» и «Верны» покачивались на воде обломки еще одного, очевидно, уже ушедшего на дно вражеского корабля. «Верной» командовал не имеющий себе равных Таб. Отличная работа, подумалось мне. Второй волне моих кораблей, вышедших через полчаса после вступления в бой первой, удалось подойти незамеченными к повернувшимся к ним кормой врагам, готовящимся отразить новую атаку прорвавших их ряды кораблей. Сражение кипело уже повсеместно, и наиболее мощные его очаги находились у первой и последней линии неприятельских кораблей, протяженность которых к этому времени значительно уменьшилась. К месту сражения быстро приближались, готовясь взять его в кольцо, идущие под парусом круглые корабли. Я оглянулся. Сзади к «Дорне» не спеша подходили еще пятьдесят кораблей, над палубой каждого из которых был поднят штормовой парус, — четвертая волна нашего наступления. Да, в той неразберихе, что творилась сейчас в стане врагов, я думаю, едва ли было возможно вовремя распознать идущие под парусом боевые галеры и перестроиться, чтобы встретить их атаку. У наших галер, безусловно, будет достаточно времени, чтобы подойти к противнику вплотную, прежде чем он сумеет сориентироваться. Вслед за этим с севера и юга ударят еще две группы по сорок кораблей в каждой, после чего у меня останется небольшая резервная флотилия в сто пять боевых кораблей, которую также можно будет использовать для удара с противоположных направлений. В составе этой резервной группы дополнительно выступят и десять круглых кораблей из Арсенала. О том, что находится у них на борту, не знают даже мои самые высокопоставленные чины офицерского состава. После этого можно будет говорить о том, что в бой брошены все силы, которые я планировал задействовать. И только погодные условия запланировать я не мог. Я снова посмотрел на север. Затем исследовал поверхность моря через подзорную трубу. Зрелище было неутешительным: все вокруг затягивала сплошная черная мгла, на фоне которой были особенно хорошо заметны белые барашки волн, сбиваемые резкими порывами ветра. Настоящая осенняя погода. В своих планах я не мог предсказать, что подарит нам капризный характер Тассы, в чем проявится ее крутой нрав и переменчивость в настроении. Холод на смотровой площадке донимал немилосердно. Чтобы не стучать зубами, я принялся жевать следующий кусок сушеного мяса. Когда я наклонился за бурдюком, чтобы запить мясо водой, я заметил, что она совсем замерзла. Чертыхаясь, я снова поднес к глазам подзорную трубу и устремил ее на запад. Вот уже три часа, как я сидел на смотровой площадке грот-мачты «Дорны» под резкими порывами пронизывающего ветра и, сжимал в окоченевших руках подзорную трубу, наблюдал за ходом сражения. Все корабли первой волны наступления прорвались сквозь ряды неприятельских судов, повернувшихся теперь носом к ним и готовящихся к следующей атаке. Они, конечно, не могли предположить, что следующий удар будет нанесен им сзади, и подставляли корму второй набегавшей волне кораблей, вслед за которой от одной стороны горизонта до другой протянулись штормовым валом надвигавшиеся круглые корабли, выстроенные мной в одну боевую линию. Объединенная флотилия Тироса и Коса потеряла к этому моменту уже сотни судов и яростно набросилась на обычно беззащитные круглые корабли, стараясь взять реванш за то смятение, которое внесли в их ряды корабли первых двух волн наступления. Могу себе представить их реакцию, когда из трюмов столь беспечно взятых на абордаж круглых судов им навстречу вырвались сотни хорошо вооруженных, тренированных воинов. Часть круглых судов, которым не «посчастливилось» быть взятыми на абордаж неприятельскими боевыми галерами, не имея возможности состязаться с ними в скорости, состязались в находящемся у них на борту вооружении и поливали врага стрелами, копьями, дротиками, камнями и деревянными, пропитанными смолой горящими зажигательными ядрами, выпускаемыми из многочисленных катапульт. Я был горд своими людьми, их мастерством и самоотверженностью. Враг заметался. Как я и предполагал, в подобной суматохе он не сумел вовремя отличить приближающиеся под парусом боевые галеры четвертой волны от обычных, тяжелых, медлительных в своем передвижении круглых кораблей и подпустил их на опасное для себя, непозволительно близкое расстояние, когда времени для боевого маневрирования у него уже не оставалось. В окутывавшей полнеба темноте я ясно различал множество объятых пламенем кораблей. Мощные порывы ветра сбивали с трудом слушающиеся руля корабли в группы по десять — двадцать судов, переносили огонь с корабля на корабль, превращая их в сплошные пылающие деревянные острова. Море ревело и стонало, как раненый зверь, не желающий выпускать из лап свою жертву. Пятая волна запланированного наступления запаздывала. На «Дорне» выбрали якоря и затем бросили их вторично, подальше один от другого, но корабль продолжало швырять на волнах. Снасти скрипели, не желая поддаваться ветру, но чувствовалось, что канаты на пределе. Участвующую в пятой волне атаки группу судов, нападающих с севера, возглавлял худощавый длинноволосый Нигель, пятнадцать кораблей которого дополнили еще двадцатью пятью кораблями-таранами из Арсенала. Командование над группой судов, наносящих удар с юга, было доверено Чангу, у которого помимо двадцати своих кораблей находилось еще двадцать судов из Арсенала. Таким образом, каждый из них располагал четырьмя десятками боевых галер. Но ни атаки первого, ни второго я не видел. Сто пять резервных судов вместе с теми десятью круглыми кораблями, о грузе которых не подозревал никто из моего высшего офицерского состава, уже давно вышли на исходную позицию и с нетерпением дожидались моего сигнала. А я до сих пор не знал, могу ли доверять этим убарам — Нигелю и Чангу! Головной корабль резервной группы судов покачивался от «Дорны» на расстоянии слышимости звуковой команды. Через подзорную трубу я хорошо видел стоящего на капитанском возвышении кормовой палубы Антистена — того самого капитана, имя которого неизменно открывает список членов Совета капитанов. Всегда первый — завидная судьба! Позади головного корабля выстроились в четыре ряда остальные суда, между которыми виднелись тяжело вздымающиеся на волнах, глубоко сидящие в воде,убравшие даже штормовые паруса десять круглых кораблей из Арсенала. Даже эти устойчивые ширококилевые суда расходившаяся Тасса немилосердно, словно наслаждаясь своей мощью, легко швыряла из стороны в сторону. Я снова направил подзорную трубу на запад, туда, где над морем поднимался черный дым от горящих кораблей. Корабли Тироса и Коса везде, где только возможно, поспешили отойти подальше от оказавшихся для них не по зубам, коварных в своих неожиданных сюрпризах круглых судов и перенесли все свое внимание на наши боевые галеры. Я усмехнулся. Чембар, безусловно, великолепный главнокомандующий: он стремился навязать противнику только ту тактику ведения боя, в которой был силен сам. Теперь он пытался использовать численное превосходство кораблей своей флотилии, нападая на противника лишь тогда, когда имел двух-трехкратный перевес в силе. Круглые корабли он оставил на потом, рассчитывая разделаться с ними также с применением тактики численного перевеса. Я спрятал подзорную трубу и подул на окоченевшие руки. Было очень холодно, и мне казалось, что сейчас именно от погоды в значительной мере зависит исход этой партии, разыгранной нами на игровой доске, где фигурами служили люди и корабли, сражающиеся и умирающие, тонущие и догорающие. Ветер настойчиво пытался сбросить меня со смотровой площадки. Вдруг палуба корабля огласилась радостными криками. Я оглянулся. Стоящий на носу наблюдатель с подзорной трубой о чем-то возбужденно говорил сгрудившимся позади него офицерам, указывая руками куда-то вперед. Гребцы на нижней палубе радостно загудели. Я поднес к глазам свою подзорную трубу. С севера и с юга, схватывая остатки объединенной неприятельской флотилии в «клещи», приближались корабли пятой волны запланированного мною наступления. У меня отлегло от сердца. Чангу приходилось бороться со встречным северным ветром, но он упорно вел корабли среди беснующихся волн. Нигель, опытный военачальник, двигаясь под попутным ветром, наоборот, всячески сдерживал свои корабли, подстраиваясь под скорость движения своего напарника, и стремился нанести удар по врагу одновременно с ним, зная, как важна в подобном маневре слаженность. Я забросил на плечо тонкий кожаный ремешок подзорной трубы, засунул в рот последний кусок сушеного мяса и стал спускаться по узкой веревочной лестнице. Едва ступив на палубу, я тут же подал рукой сигнал Антистену, внимательно следившему за мной с кормы головного корабля резервной группы. На мачте его корабля немедленно взвился условленный флаг. Я поднялся на капитанский мостик на кормовой палубе. Под удивленные крики всех находящихся поблизости дощатый настил палубы всех десяти круглых кораблей был поднят и убран в сторону. Трюмы кораблей были полны тарнов — громадных, яркой окраски птиц, населяющих в основном гористые местности Гора. На головах большинства птиц были надеты кожаные колпаки. Почувствовав свежий ветер и быстро заполняющий трюмы кораблей холодный воздух, они расправляли мощные крылья и выпрямляли закованные в цепи когтистые лапы. На голове одного из тарнов колпака не было, и ремни его наклювника были распущены. Он запрокинул вверх хищную голову и огласил все вокруг пронзительным криком, от которого наблюдателей бросило в дрожь сильнее, чем от пронизывающего осеннего ветра. Люди со страхом переглянулись. Перемещать тарнов куда-нибудь по воде чрезвычайно сложно. Я даже не знал, смогу ли удерживать их в повиновении над морем. Обычно даже стрекало для тарнов не может заставить птицу удалиться от берега за пределы видимости. Я снял с плеча висящую на ремешке подзорную трубу и отдал ее кому-то из матросов. — Спустите на воду шлюпку, — сказал я офицеру. — В такой шторм? — удивился он. — Быстрее! — поторопил я его. Лодку спустили на воду. На одном из весел, словно это место предназначалось для него, сидел Фиш, мальчишка-раб. Гребной мастер занял место за рулем. Мы направились к первому круглому кораблю и подошли к нему с подветренной стороны. Вскоре я уже стоял на палубе. — Вы — Теренc, капитан наемных тарнсменов из Трева? — обратился я к высокому худощавому человеку. Он утвердительно кинул. Трев — настоящий бандитский город, расположенный высоко на скалистых склонах Вэлтая. Большинство гориан даже не знает, где он находится. Некогда тарнсмены Трева с успехом отбили даже натиск наездников на тарнах из самого Ара. Жители Трева не выращивают продукты питания, но в стесненных обстоятельствах совершают массовыe набеги на соседей и подчистую забирают их урожай. Они живут лишь одними грабежами. О жителях Трева говорят как о самых надменных к безжалостных людях Гора — Они гордятся тем, с каким страхом относятся к ним окружающие. Женщин себе они добывают исключительно набегами на соседние города, откуда доставляют их в свое затерянное в горах логово уже своими рабынями. Говорят, что в город можно попасть только верхом на тарне. Как-то мне довелось быть знакомым с одной девушкой из Трева. Звали ее Вика. — Если не ошибаюсь, на ваших кораблях должны находиться сто тарнов с наездниками? — сказал я. — Совершенно верно, — ответил Теренс. — И к каждому тарну привязана веревка с узлами, рассчитанная на пятерых матросов Порт-Кара. Я заглянул в раскрытый трюм корабля. Хищный, изогнутый как ятаган клюв тарна, на голове которого не было колпака, повернулся в мою сторону. Черные глаза птицы тускло мерцали. Прекрасный экземпляр, настоящий боец. И все же жаль, что на его месте сейчас не Убар Небес. Птица имела красно-коричневый, довольно распространенный среди тарнов окрас. А вот мой тарн был черным как смоль от когтей до кончиков крыльев. Эго была прекрасная птица c широченными крыльями, одинакoвo великолепными как при состязании в скорости, так и в сражении. Даже странно, насколько близким своим другом я считал это дикое, своенравное существо. — Мне причитается сотня стоунов золота за использование этих птиц и предоставление моих людей, — сказал Теренс из Трева. Меня охватила ярость. Я выхватил из ножен меч и приставил к его горлу. — Я бы попросил вас немного подождать, — многозначительно произнес я. Теренс рассмеялся. — Такой способ уговора мы, тревцы, понимаем лучше всего, — ответил он. Я опустил клинок. — Из всех тарнсменов Порт-Кара, — заметил я, — из всех капитанов вы единственный, кто согласился на это опаснейшее предприятие. В Порт-Каре был еще один человек, который, я надеюсь, не побоялся бы подвергнуть себя такому риску, но его с тысячей верных ему людей вот уже несколько недель не было в городе. Я имею в виду Ха-Кила, того, что носил на шее на золотой цепочке тарнскую монету города Ар. Когда-то он пошел на убийство, чтобы добыть денег и купить на них шелка и ароматические мази одной женщине. Но та предпочла ему другого. Она убежала вместе с ее избранником. Ха-Кил выследил их, убил мужчину, а женщину продал в рабство. После этого дорога в Ар ему была заказана, и он выбрал для себя Порт-Кар. Я знаю, он принял бы мое предложение, но сейчас, насколько мне известно, он и его люди были наняты городом Тор и отбивали у степных племен охоту досаждать его жителям своими набегами. Ха-Кил и его люди всегда были готовы предложить свои услуги тем, кто мог за них хорошо заплатить. В свое время, как сообщали наши агенты, он был даже на службе у Других, у тех, что оспаривают у Царствующих Жрецов право на эту планету и на саму Землю. Некогда мне удалось познакомиться с этим человеком в доме Сафрара, торговца из Тарии. — Просто мне очень хотелось получить сотню стоунов золота, — признался Теренс. — Сам исход сражения меня не интересует. — Безусловно, — покачал я головой и внимательно посмотрел ему в лицо. — Деньги, конечно, немалые, но, по-моему, недостаточные, чтобы подвергать себя тем опасностям, с которыми вам предстоит встретиться. Мне трудно поверить, что вы прилетели только чтобы заработать сотню стоунов золота. Тем более что Домашний Камень Порт-Кара вовсе не является вашим камнем. — Я — из Трева, — пожал он плечами. — Этим, по-моему, все сказано. Пожалуй, он был прав. — Дайте мне стрекало для тарнов, — сказал я. Он протянул мне оружие. Я сбросил с плеч адмиральский плащ и с удовольствием накинул на себя предложенную одним из матросов ветровку. С неба начал срываться мокрый снег. Тарн вряд ли способен удалиться от берега настолько, чтобы потерять его из виду. Тут бессильно даже стрекало. Вот почему птиц доставили сюда с кожаными колпаками на головах. Поскольку инстинкты требовали от них всегда находиться от земли в пределах видимости, я даже не представлял себе, как они себя поведут сейчас, в окружении воды, когда колпаки будут сняты. Возможно, их вообще не удастся заставить покинуть корабль. А может быть, потрясение окажется для них настолько сильным, что они просто потеряют рассудок. Я знаю, тарны сбрасывали с себя наездников, пытавшихся заставить их перелететь Тассу. И все же я надеялся, что тарны, оказавшись посреди моря внезапно для себя, сумеют каким-то образом приспособиться к обстановке. Надеялся, что высокий интеллект птицы, брошенной в совершенно неожиданные, экстремальные для нее условия, возьмет верх над природными инстинктами. Вскоре мне предстояло узнать, насколько мои надежды были оправданы. Я взобрался в седло тарна, на голове которого не было кожаного колпака. Птица ответила пронзительным криком, и я крепче пристегнул ремни безопасности. Стрекало висело у меня на запястье правой руки. Ветровик я обмотал вокруг шеи. — Если мне удастся удержать ее под контролем, — сказал я Теренсу, — следуйте за мной и придерживайтесь полученных инструкций. — Может, все же мне полететь первым? — спросил тарнсмен из Трева. Я рассмеялся. Что, интересно, может заставить некогда бывшего тарнсмена из Ко-ро-ба, города Башен Утренней Зари, уступить первенство кому-то там из Трева, своему традиционному врагу? Но я ему этого, конечно, не сказал. Я просто сказал: — Нет, не нужно, — и жестом приказал снять с правой лапы птицы удерживающие ее цепи. Через луку седла у меня была перекинута пара наручников и моток веревки. Я заткнул их за пояс и натянул поводья. Одним мощным ударом крыльев тарн вытолкнул свое тело из трюма. Он выбрался на палубу, сложил крылья и, осмотревшись, пронзительно закричал. Остальные десять птиц в трюме испуганно завозились, грохоча тяжелыми цепями. Порывы ветра бросали снег прямо в лицо. Я снова осторожно натянул поводья, и птица, широко взмахнув крыльями, опустилась на длинную рею грот-мачты. Голова ее была высоко поднята, каждый мускул ее вздрагивающего тела был напряжен. Она долгое время вертела головой, тревожно вглядываясь в безбрежные просторы. Я не торопил ее. Я поглаживал ее по шее и тихо разговаривал спокойным доверительным голосом. Затем я снова натянул поводья. Птица не двинулась с места; ее лапы намертво сомкнулись вокруг реи. Стрекала я не трогал, продолжая поглаживать птицу и разговаривать с ней. Прошло еще несколько минут. И тут я внезапно рванул поводья и испустил громкий боевой клич. Хорошо тренированная птица рефлекторно оторвалась от насеста и широкими взмахами крыльев стала набирать высоту. Я снова был в седле! Птица поднималась, пока я не отпустил поводья, и затем начала кружиться над морем. Ее движения были такими же быстрыми и уверенными, словно она описывала круги над горными вершинами Валтая или каналами Порт-Кара. Я проверил, как она слушается поводьев. Реакция была точной и быстрой. И вдруг я совершенно неожиданно почувствовал, что птица дрожит от радостного возбуждения, испытывая новые, неизведанные для нее ощущения полета над этой грозной, бескрайней, пугающей и манящей стихией. Я видел, как внизу, на кораблях, уже начинают снимать колпаки с остальных тарнов и распускать ремни на их наклювниках. В седла на спинах птиц взбирались наездники. Я видел, как птицы поднимались на палубу, как привязывались к тянущимся от их седел веревкам матросы, показавшие себя лучшими меченосцами. С луки седел каждого тарнсмена гроздьями свисали бурдюки, заполненные тарларионовым маслом и заткнутые также пропитанными маслом тряпками. В нужный момент, я знал, эти тряпки послужат надежным фитилем для наших зажигательных бомб. Вскоре позади меня летела уже сотня наездников. На веревках, свисающих с их седел, покачивалось по пять вцепившихся в них матросов. Сверху мне хорошо было видно, как врезались с флангов в группу судов противника карабли Чанга и Нигеля, тесня их ближе друг к другу. Внизу, в самом центре остатков вражеской флотилии, я заметил громадный, гребцов на двести, корабль главнокомандующего, с парусами желтого цвета — государственного цвета Тироcа. С обеих сторон от него, спереди и сзади, покачивалось по десять охраняющих его тарнских кораблей. Это был корабль Чембара. На борту у него, помимо гребцов, которые, конечно, были свободными людьми, наверняка находилось еще не меньше сотни лучников, сотни матросов и, наверное, такого же числа офицеров и вспомогательного персонала. Я натянул поводья. Тарн начал терять высоту. Флагманский корабль сразу же оказался в сaмом центре кружащихся вокруг него, спускающихся птиц. Мой тарн опустился прямо на кормовую палубу корабля. Я выбрался из седла и обнажил меч. Изумленный, стоявший на капитанском возвышении Чембар, убар Тироcа, Морской Слин, тоже вытащил меч из ножен. Я сoрвал с плеч закрывающий лицо ветровик. — Это ты! — вне себя от ярости закричал Чомбар. — Да, это я. Боск, капитан из Порт-Кара, Наши клинки встретились. За спиной я слышал боевые кличи и вопли, лязг оружия, cвист рассекающих воздух стрел. Это мои матросы, мой воздушный десант опускался на палубу корабля и вступал в бой с его охраной. Птицы кружились над кораблем непрерывно, зависая над ним лишь на то короткое мгновение, что требовалось матросам, чтобы перерубить удерживающую их веревку, и тут же уступали место следующей. Птицы, освобождавшиеся от своей ноши, устремлялись к соседним кораблям, на которые тарноводы сбрасывали заполненные тарларионовым маслом горящие бурдюки. Я не думал, что эти зажигательные бомбы смогут нанести какой-либо существенный урон, но на определенный эффект все же рассчитывал. Планируя эту атаку, я в основном полагал, что она окажет довольно сильное психологическое воздействие на неприятеля своей неожиданностью, посеет в нем страх перед непривычными для него способами ведения боя, деморализует его и внесет в его ряды панику и неразбериху, которые многократно усилятся потерей им главнокомандующего. Я поскользнулся на покрытой налетом льда палубе, и это едва не стоило мне жизни: лезвие меча Чембара мелькнуло в дюйме от моего горла. Однако я тут же вскочил на ноги, и поединок разгорелся с новой силой. Вскоре мы уже мерялись силой напрямую, схватив друг друга за руку, удерживающую меч, и стараясь ее вывернуть. Наконец я с силой отшвырнул адмирала от себя, ударив его спиной и головой о заднюю стойку борта кормовой палубы. Краем глаза я успел заметить какое-то мимолетное движение за спиной, но кем бы ни был бросившийся ко мне человек, ему пришлось встретиться с одним из подстраховывавших меня матросов. Между ними разразился поединок. Чембар оставался странно неподвижным, и я на мгновение испугался, что сломал ему позвоночник. Я выпустил его сжимающую меч руку и со всего размаха двинул ему кулаком в живот, а когда он начал опускаться вперед, встретил его таким же мощным ударом в челюсть. Оглушенный, он осел на палубу. Прикрывающие меня матросы с трудом удерживали неприятеля, ринувшегося на помощь своему командующему. Нужно было спешить. Я вытащил из-за пояса наручники и защелкнул их у Чембара на запястьях. Затем захваченной с собой веревкой привязал их к правой лапе тарна. Чембар отчаянно пытался подняться на ноги, но я удерживал его, поставив ногу ему на грудь. Мои матросы теснили защитников корабля к борту, вынуждая их прыгать в ледяную воду. Неприятель не был готов к такой атаке, она застигла его врасплох, и оказываемое сопротивление было слабым. Кроме того, моих людей высадилось на корабль человек на сто больше. Прыгнувшие за борт матросы плыли к ближайшим кораблям Тироса, опасавшимся подойти к нашему охваченному сражением судну. Вместо этого они принялись обстреливать его из арбалетов. К флагманскому кораблю начали возвращаться первые тарны, сбросившие на неприятеля весь запас зажигательных бомб. Свисающие с их седел веревки заскользили по палубе. Мои матросы по пять человек хватались за них, птицы взмывали в небо и уносили с собой людей. — Подожгите корабль! — приказал я. Матросы бросились в трюмы, чтобы поджечь судно снизу. Новая партия тарнов закружилась над кораблем и, дав возможность матросам ухватиться за веревки, — уже человек по шесть, по семь, — понесла их над водой. Между досками палубы начал подниматься дым. Один из кораблей Коса подошел вплотную к нашему кораблю, зацепив его своим бортом. Мои матросы, не давая нападающим перебросить абордажные мостики, принялись отталкивать подошедшее судно веслами. Противник, наоборот, стремился надежнее прикрепится к кораблю и забрасывал на палубу и поручни абордажные крючья. — Смотрите!! — вдруг раздался чей-то возглас. Все устремили взгляды наверх. Над грот-мачгой подошедшего корабля развивался бело-зеленый полосатый флаг Боска. Из груди матросов вырвался единодушный радостный крич. — Это Таб! Таб! — кричали они. Это действительно была «Верна», подошедшая нам на помощь. Мельком на глаза мне попался и сам Таб: в разорванной тунике, мокрый от пота даже на студеном ветру, он с мечом в руке отдавал какие-то распоряжения, стоя на капитанском возвышении кормовой палубы. С другой стороны к нашему кораблю приближалась «Тела», неразлучная спутница «Верны». Тяжелые поперечные защитные балки, далеко выступавшие у нee за бортами и предохранявшие судно от тарана, теперь были спилены, и она могла подойти поближе. Наши матросы, не теряя времени, начали взбираться на борт обоих кораблей. Я отослал тарнсменов, вернувшихся за оставшимися матросами. Языки пламени уже вырывались через прогоревший местами палубный настил. Последние из неприятельских матросов спрыгнули с горящего судна в воду и поплыли к ближайшим кораблям Тироса и Коса. Я видел, как бросившиеся в в оду первыми их товарищи уже поднимались на борг подбирающего их судна. На палубе флагманского корябля остались только мы с Чембаром. Я взобрался о седло. Выпущенная из арбалета стрела просвистела у меня над головой и вонзилась в объятый пламенем борт корабля. Чембар вскочил на ноги и, потрясая кулаками, закричал, обращаясь к своим лучникам на покачивающихся в отдалении кораблях: — Стреляйте в меня! — кричал он. — Стреляйте! Выстрелов не последовало. Я натянул поводья, тарн легко оторвался с палубы флагманского корабля и, борясь со встречным ветром, стал быстро набирать высоту, унося над волнами беспомощно болтающегося на веревке, скованного наручниками, как простой раб, главнокомандующего объединенной флотилии Тироса и Коса, убара Тироса — Чембара из Кастры, Морского Слина, ставшего пленником Боска, капитана из Порт-Кара, командующего флотом.
Глава восемнадцатая. ВОЗВРАЩЕНИЕ БОСКА ДОМОЙ
Когда мы коснулись обледеневшей палубы «Дорны», мои матросы бросились нам навстречу, оглашая воздух приветственными криками. — Заберите этого пленника, — распорядился я, — и закуйте его в цепи на нижней палубе. Совет решит, как с ним поступить. Матросы ответили новым радостным криком. Сжимая в бессильной ярости кулаки, Чембар бросил на меня полный ненависти взгляд и, круто развернувшись, вслед за двумя матросами зашагал к лестнице, ведущей на нижние палубы. — Среди рабов на галерах ему самое место, — заметил гребной мастер. — Адмирал! — раздался у нас над головой голос наблюдателя. — Корабли Тироса и Коса разворачиваются! Они убегают! Я был потрясен настолько, что не мог произнести ни слова. Люди вокруг меня кинулись поздравлять друг друга. — Отзовите наши корабли, — наконец распорядился я. — Пусть возвращаются. В руках сигнальщиков замелькали флажки, передавая команду, тут же подхваченную и переданную дальше сигнальщиками других кораблей. — Поднять якоря! — скомандовал я, — Установить штормовые паруса! Матросы бросились выполнять мое распоряжение. Я стоял на продуваемой ветрами палубе «Дорны». Вернувшиеся с круглого корабля матросы захватили оттуда и мой адмиральский плащ, в который я поспешил плотнее закутаться. Принесли мне и флягу с подогретой пагой. — Глоток за победу, — кивнул гребной мастер. Я усмехнулся. Победителем я себя не чувствовал. Я вообще не чувствовал ничего, кроме пробирающего до костей холода. Я с удовольствием отхлебнул обжигающей паги. Рея была спущена, и к ней привязали малый треугольный штормовой парус, после чего рею снова с помощью канатов и блоков подняли и укрепили в верхней части грот-мачты. Гребцы тем временем по команде мастера развернули корабль кормой к ветру. Рулевые грудью наваливались на румпель, пытаясь удержать судно в этом положении. Не дожидаясь, пока парус будет установлен окончательно, старший мастер подал команду гребцам и начал отсчет ритма, по которому они налегали на весла. Судно медленно двинулось вперед, разворачиваясь по ветру, и тут мощный порыв, захлестнувший паруса, накренил корабль так, что его носовая часть на мгновение скрылась под набежавшей громадной волной, а затем снова взметнулась вверх, казалось, к самому небу, окатывая залившей судно ледяной водой все верхние палубы. Подаваемые старшим мастером команды утонули в завываниях ветра. Штормовой парус надулся так, что оставалось только гадать, что окажется менее прочным — канаты, которыми он был привязан, или удерживающая его рея. Мачта, однако, выдержала, и «Дорна», постепенно набирая скорость, понеслась над волнами. Корабль оказался сильнее шторма. Не знаю, насколько сокрушительной оказалась наша победа — в том, что мы ее одержали, не было никакого сомнения, — но думаю, для жителей Порт-Кара это было не так важно. Главное, что победа осталась за ними, и сегодняшний день — двадцать пятое сe'кара — наверняка будет отмечаться ими и как день рождения города, обретения им священного Домашнего Камня, и как день первого боевого крещения, которое они прошли все вместе, несмотря на все, что их разделяло. Добытая в жестоком бою победа не могла пройти для них бесследно, не сплотить и не объединить их, что, в конце концов, не могло не изменить и сам их город, некогда считавшийся бичом блистательной Тассы. Нет, этот день будет всегда отмечаться в Порт-Каре как праздник, это победа не только над общим врагом, это победа над тем, что разделяло его жителей, и те, кто участвовал в сегодняшнем сражении, навсегда останутся друг для друга товарищами и братьями. Раны, полученные в сегодняшнем бою, матросы будут с гордостью показывать своим детям и внукам, сопровождая их подробными рассказами о том, как ковалась эта победа, И с каждым годом их рассказы будут становиться все более героическими и все меньше похожими на правду, пока не превратятся в песни. Но разве умалит это значение самой победы? И разве станут от этого песни недостойными того, чтобы их петь? Нет, песня — это заслуженная гордость матросов сегодняшним днем. Все ли из тех, кто вышел сегодня в море, смогут подхватить ее? Нет, многие из них не вернутся на берег. Но пели бы они эту песню, если бы судьба даровала им жизнь? Безусловно. Так не значит ли это, что мы, оставшиеся в живых, должны петь эти песни и за них, ушедших? В их честь. В их память. Я подошел к тарну, принесшему меня на «Дорну», и набросил на тело дрожащей от холода птицы свой адмиральский плащ. Рядом стоял Фиш, мальчишка-раб. Я посмотрел ему в глаза и с изумлением для себя заметил понимание им того, что я должен был сейчас сделать. — Я пойду с вами, — сказал он. Я знал, что корабли Этеокля и Сулиуса Максимуса не присоединились к нашей флотилии, знал я и о том, что с последнего, наиболее крупного имения Генриса Севариуса блокада была снята, и участвующие в ней корабли вошли в состав нашей флотилии. Не было у меня сомнений и в наличии обмена информацией между Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса, и Тиросом и Косом. Не мог я отрицать и возможности существования подобных связей с Тиросом и Косом и у наших убаров, Этеокля и Сулиуса Максимуса. Действия их были, безусловно, тщательно скоординированы. Кто знал, что сейчас творится в городе? Оба убара вместе с Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса, могли уже давно провозгласить свой приход к власти в Порт-Каре в качестве какого-нибудь триумвирата. Власть их, конечно, долго не продержится. Порт-Кар устоял в сражении с неприятелем, и как только шторм утихнет, то есть через несколько часов, а может, и через день-другой, корабли вернутся в город. Но в настоящее врмя, когда оба убара и Клаудиус ещe не знают о том, что флотилии Порт-Кара удалось избежать разгрома, чего они, конечно, никак не ожидали, они вполне могли насаждать в городе свой режим правления, избавляясь от всех, кто им неугоден. Интересно, мои владения в городе еще целы? — Я иду с вами, — повторил Фиш. За пояс у него был заткнут меч, который я попросил у одного из офицеров одолшить ему перед боем. — Нет, — покачал я головой, — ты еще ребенок. — Я уже мужчина, — решительно ответил он. Я усмехнулся. — А зачем, собственно, тебе идти со мной? — Мне это необходимо. — Эта девочка, Вина, так много для тебя значит? Он невольно вспыхнул и смущенно опустил голову. — Вообще-то она всего лишь простая рабыня, — ковыряя носком сандалии палубу, заметил он. — Вот именно, — поддакнул я. — И ведь настоящему мужчине не подобает проявлять серьезное беспокойство о какой-то там рабыне, — с некоторым вызовом продолжал он. — Ты абсолютно прав, — подтвердил я. — Вот поэтому я иду не из-за нее, — раздраженно бросил он, — а сопровождаю вас. — Да почему тебе необходимо меня сопровождать? — не выдержал я. — Потому что вы мой капитан, — недоуменно ответил он. — Оставайся здесь, — со всей возможной мягкостью сказал я. Он выхватил меч, который я ему дал. — Испытайте меня! — потребовал он. — Спрячь его, — отмахнулся я. — Это не игрушка. — Защищайтесь! — крикнул он, делая выпад в мою сторону. Клинок мой мгновенно вылетел из ножен, и я парировал его удар. Двигался он гораздо проворнее, чем я мог ожидать. Вокруг тотчас собрались люди. — Все в порядке, — успокоил их один из зрителей. — Они просто меряются силой. Я провел серию атак. Юноша отбил их. Это произвело на меня впечатление. Я-то надеялся коснуться его мечом. Мы двигались по покрытой тонкой коркой льда палубе, обмениваясь ударами. Через минуту-другую я вложил меч в ножны. — За это время я уже четыре раза мог тебя убить, — сказал я. Он удрученно уронил меч; в глазах его сквозило отчаяние. — Но усвоил ты уроки хорошо, — продолжал я. — Мне приходилось драться с воинами, гораздо менее искусными, чем ты. Он не смог сдержать улыбки. Некоторые из матросов ударили правым кулаком по левому плечу. Они с теплотой относились к юноше Фишу. Иначе как бы ему удалось заполучить место в баркасе, когда я плыл по каналам Порт-Кара к зданию Совета капитанов, или оказаться на борту «Дорны»? А сидеть на веслах в шлюпке, доставившей меня в ходе сражения к круглому кораблю? Нет, они определенно испытывали к нему теплые чувства. Мне он тоже был небезразличен. Я видел в нем, этом мальчишке с рабским клеймом, в ошейнике и одеянии кухонного раба, молодого убара. — Тебе нельзя идти со мной, — сказал я. — Ты еще слишком молод, чтобы умереть. — А в каком возрасте мужчина становится готовым принять смерть? — спросил он. — Знаешь, чтобы идти туда, куда иду я, и делать то, что придется делать мне, нужно быть последним глупцом, — признался я. Он криво усмехнулся. Я увидел у него на глазах слезы. — Да, капитан, — согласился он. — Но ведь каждый человек, если пожелает, может позволить себе вести себя как дурак, — резонно заметил он. — Разве не так? — Ну, если у него есть страстное желание почувствовать себя последним дураком… — развел я руками. — Кстати, капитан, ваша птица уже отдохнула, и мы можем отправляться в путь. — Принесите этому молодому глупцу шерстяной плащ, — обратился я к одному из матросов, — и ремень с ножнами. — Слушаюсь, капитан! — с готовностью откликнулся тот. — Ты уверен, что сможешь выдержать несколько часов полета, держась только за веревку с завязанными на ней узлами? — спросил я. — Уверен, капитан, — ответил юноша, Через какое-то мгновение тарн уже уносил нас прочь от качающейся на волнах «Дорны», мощными взмахами крыльев бросаясь навстречу ветру. Продев ноги в веревочную петлю, вцепившись ладонями в узлы, сделанные на зеревке, чтобы не скользили руки, юноша летел под самым моим седлом. «Дорна» внизу, быстро уменьшающаяся в размерах, отчаянно боролась с волнами, а вслед за ней тянулись оставшиеся на плаву круглые и боевые корабли, спешащие укрыться от приближающегося шторма. Кораблей Тироса и Коса уже не было видно. Теренс из Трена, наемный командир наездников на тарнах, отказался возвращаться в Порт Кар прежде, чем туда вернется флотилия. Пределы города могут быть сейчас наводнены и другими тарнеменами, выступающими на стороне неприятеля: убарами и Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса. — Люди из Трева храбры, — говорил он, — но не сошли с ума. Порывы ветра нещадно трепали птицу, но она настойчиво летела вперед. Я не знал, насколько силен шторм, но надеялся, что его эпицентр находится хотя бы в нескольких пасангах в стороне. Из-за ветра птица не могла лететь прямо к Порт-Кару, нам приходилось лавировать, и мы очень скоро потеряли из виду продирающуюся сквозь бушующие волны флотилию. Время от времени птица, покрытая коркой льда, не выдерживала нагрузки и с пугающей стремительностью теряла высоту, но, отыскав подходящую струю ветра, снова и снова поднималась вверх и продолжала упорно работать крыльями. Мальчишка Фиш, в насквозь промокшей и обледеневшей одежде, с волосами и лицом, тоже покрывшимися коркой льда, болтался на веревке под брюхом тарна. Один раз ослабевшая птица опустилась настолько низко, что веревка, за которую держался юноша, и его ноги прочертили пенящуюся дорожку по угрюмо вздымающимся серым волнам, и все же птице, послушной моим командам и натянутым поводьям, удалось, хотя и с большим трудом, подняться на несколько ярдов над водой. Так мы и летели, обдаваемые срывающимися с гребней волн солеными брызгами, к которым примешивался сыплющийся сверху мокрый снег. Постепенно снег сменился дождем, сначала крупным, проливным, потом более мелким, моросящим, затем прекратился и дождь, и в лицо бил один лишь пронизывающий ветер, а еще немного погодя серая поверхность Тассы внезапно заиграла в скупых лучах осеннего солнца. Птица вышла из полосы шторма. Вдали показались мелкие островки, а затем и скалистое побережье, заросшее кустарником и деревьями ка-ла-на. Я постепенно отпустил поводья, и птица, осторожно сбрасывая скорость и высоту, сделала над землей широкий низкий круг, давая Фишу возможность спрыгнуть на землю, а затем опустилась сама. Я выбрался из седла и, когда птица стряхнула с себя воду, набросил на нее свой адмиральский плащ. Мы с юношей развели костер. Теперь можно было высушить одежду и обогреться. — Мы вернемся в Порт-Кар после наступления темноты, — сказал я. — Конечно, — кивнул он.Мы с Фишем находились в залитом тусклым светом центральном зале моего дома, где еще вчера вечером отмечали мою победу. Единственным источником освещения огромного зала служила жаровня, в которой еще продолжали тлеть угли, отбрасывая на стены кроваво-красный отблеск. Наши шаги гулко разносились по пустым коридорам. Тарна мы оставили снаружи, на лужайке внутреннего двора. Город был погружен во тьму. Тарнсменов нигде не было видно. Мы облетели весь город, вглядываясь в темные улицы между мрачных строений, оживляемые лишь отблеском трех лун, отражающихся в многочисленных каналах. После этого мы пришли в мое имение и стояли теперь, оглядываясь, в центральном зале казавшегося совершенно опустевшим дома. Мечи у нас в руках — у меня, адмирала, и у мальчишки раба — были обнажены. Мы внимательно оглядели все вокруг, но никого не встретили ни в комнатах дома, ни в коридорах. Из дальнего угла зала, утопающего в темноте, донесся какой-то шорох. Мы осторожно приблизились. Здесь на коленях стояли привязанные спина к спине и ко вделанному в стену рабскому кольцу две девушки. Во рту у каждой был огромный кляп. В глазах у обеих застыло выражение ужаса. Увидев нас, они подались нам навстречу и, стараясь привлечь наше внимание, завертели головами. Это были Вина и Телима. Фиш бросился к ним, но я удержал его за плечо и жестом приказал спрятаться у входа в зал, за дверью, где бы его совершенно не было видно. Сам я, стараясь производить как можно больше шума, направился к женщинам. Я не освободил их. Они сами позволили схватить себя, использовать как приманку. Вина, конечно, еще слишком молода, но Телима, выросшая среди ренсоводов, испытавшая на себе все прелести рабства, могла бы, кажется, придумать что-то, чтобы спрятаться и не сидеть сейчас подсадным гантом. В том, что это приманка, я не сомневался. Подойдя, я отвесил ей звучный подзатыльник. — Ну что, глупая рабыня? — приветствовал я ее. Расширенными от ужаса глазами она пыталась дать понять мне, что вокруг были враги, выжидавшие только момент, чтобы на меня наброситься. — Что же ты молчишь? — продолжал глумиться я, разглядывая кляп у нее во рту. Бедная девушка могла только глухо протестующе сопеть в свое оправдание. Кляп был сделан на совесть. Плотно скатанную репсовую материю во рту удерживали широкие кожаные ремни, туго завязанные на затылке. Во всем чувствовалась рука специалиста. Не думаю, что сидение с таким кляпом во рту могло доставить кому-нибудь большое удовольствие. — Наконец-то хоть кто-то нашел способ заставить замолчать девчонку-ренсоводку, — выразил я свое сочувствие. На глаза Телимы навернулись слезы. Она яростно извивалась, давая выход переполнявшим ее страху и обиде. Я снисходительно похлопал ее по плечу. В глазах девушки ярость боролась с отчаянием. Я отвернулся от девушек, но продолжал стоять рядом. — Ну что ж, — говорил я, словно размышляя вслух, — пожалуй, стоит вас освободить. В это мгновение я услышал, как где-то за дверью раздался громкий свист, вслед за которым по коридорам загрохотали десятки бегущих ног. В зал вломились люди; в руках у многих были факелы. — Взять его! В человеке со шлемом на голове, украшенным капитанским гребнем из шерсти слина, я по голосу узнал Лисьяка. Сам он, однако, не спешил броситься ко мне. Вместо него это сделали его приспешники. В зале к этому времени собралось уже, наверное, человек сорок. Я встретил их с мечом в руке, двигаясь быстро, постоянно меняя позицию, стараясь держаться как можно ближе к обеим девушкам, чтоб нападавшие на меня спиной были повернуты к двери. В отличие от своих противников, я видел быстро перемещающуюся среди них тень, так же старательно взмахивающую мечом, как и они сами, но старавшуюся не приближаться к свету факелов. Видел я, как тень надела на себя шлем, сделавший ее совершенно неотличимой от всех остальных. Те, у кого за спиной тень на мгновение появлялась, тоже не успевали ее заметить и беззвучно сползали на пол с перерезанным горлом, не в силах даже понять, что произошло. Нападавшие же были слишком увлечены схваткой, чтобы заметить, как быстро тают ряды их товарищей у них за спиной. У них не было времени вертеть головой по сторонам; я им его не давал. Вокруг меня уже лежали на полу девять воинов. Тут в коридорах снова раздались чьи-то голоса, и зал осветился множеством факелов. Темнота отступила. Обнаруженный противником, Фиш дрался уже рядом со мной, и мы могли прикрывать друг друга. — Ну, раб, теперь-то ты понимаешь, что тебе следовало остаться на корабле? — поинтересовался я. — Все в порядке, — ответил Фиш и, помедлив, добавил: — Хозяин. Я рассмеялся. Юноша, отбив направленный в него меч противника, моментально сделал ответный выпад, дюйма на четыре вонзив в грудь нападавшего свой клинок и выдернув его прежде, чем человек успел осознать, что произошло. В таком сражении, где противников вокруг тебя несколько, наносить глубокие ранения нельзя, иначе не успеешь выдернуть из тела меч. — Уроки пошли тебе на пользу, — заметил я. — Спасибо, хозяин, — ответил он, отправляя на пол следующего противника. Отставать мне было не к лицу, и двое нападавших на меня воинов один за другим последовали примеру противника мальчишки. Но коридорам снова загрохотали шаги. Дверь, идущая на кухни, распахнулась, и в зале появилась новая группа людей с обнаженными мечами и с факелами в руках. «Вот теперь-то нам конец», — промелькнуло у меня в голове. Особую ярость во мне вызвало то, что людей, как я заметил, привел Самос. — Значит, я все же был прав, — закричал я ему, — полагая, что ты поддерживаешь связь с врагами Порт-Кара! Однако, к моему изумлению, люди Самоса набросились на одолевавшего нас неприятеля. Я заметил, что некоторые из пришедших с Самосом были моими собственными людьми, которых я оставил охранять свое имение. Другие были мне незнакомы. — Отступаем! — закричал Лисьяк. Его люди, отбиваясь, стали медленно отходить к двери центрального входа в зал, но пришедшие с Самосом продолжали теснить их, даже когда те оказались в коридоре. После этого они одновременно вернулись в зал н закрыли за собой двери. Мы с Самосом заперли их, задвинув в прочные металлические кронштейны толстий брус. Самос, мокрый от пота, тяжело дышал. Рукава его туники были оторваны, а на лице виднелись следы засохшей крови. — Что с флотилией? — спросил он. — Победа за нами, — отоетил я. — Это хорошо, — сказал он, убирая меч в ножны. — Мы удерживаем за собой крепостную башню и примыкающую к ней часть стены, ту, что огораживает твои владения от дельты реки. Пошли с нами. Возле связанных девушек мы остановились. — Так вот вы где, — хмуро заметил Самос и повернулся ко мне. — Они удрали из башни, чтобы отыскать тебя. — Им это удалось, — кивнул я. Я развязал конец веревки, пропущенный сквозь вделанное в стену кольцо для привязывания рабов. Девушки с трудом поднялись на ноги. Их руки, хотя и не связанные теперь вместе, продолжали оставаться стянутыми за спиной. Изо рта у обеих все еще торчали кляпы. Вина, со слезами на глазах, подбежала к Фишу и уткнулась ему в плечо. Он обнял ее за плечи. Телима робко, с низко опущенной головой, подошла ко мне и, неожиданно подняв на меня свои смеющиеся глаза, положила голову мне на плечо. Я притянул ее к себе. — Значит, ты убежала оттуда, где тебя оставили, — сурово заметил Фиш, обращаясь к Вине. Та ответила ему удивленным взглядом. Он покачал головой, взял ее за плечи и развернул лицом к кухне. Затем быстрым движением звучно хлопнул ее по едва прикрытому заду плоской стороной меча. Девушка юркнула в коридор. — Ты, кажется, тоже самовольно оставила свое место, — бросил я на Телиму не менее суровый взгляд. Она испуганно попятилась. — Ты хочешь что-то сказать в свое оправдание? — поинтересовался я. — М-мгу-ммуу-у… — протестующе замотала она головой. — Все ясно, сказать тебе нечего, — подвел я итог услышанному и шагнул к ней. «Только попробуй ко мне притронуться!» — казалось, кричали ее глаза. Я оставил этот красноречивый взгляд без внимания. В ту же секунду Телима развернулась и опрометью бросилась к выходу. Быстротой своих движений она могла бы соперничать с ветром. Но не со мной. Двух шагов не успела сделать она, как я отвесил ей по заду два звучных, полновесных удара плоской стороной меча. Ярдов двадцать она пролетела как на крыльях. Затем ей хватило выдержки остановиться и сквозь слезы бросить на меня дерзкий, полный негодования взгляд. Я сделал к ней еще шаг, и она, не дожидаясь развития событий, благоразумно скрылась в коридоре. Я не стал ее догонять. Еще одного такого удара, я знал, гордой Телиме просто не вынести. — Нужно уметь обращаться с женщинами, — степенно заметил Фиш, мальчишка-раб. — Ты абсолютно прав, — не менее вдумчиво согласился я. — Нужно уметь показать им, кто здесь хозяин, — продолжал делиться опытом Фиш. — Совершенно с тобой согласен, — со знанием дела кивнул я. Мужчины поддержали нас дружным смехом, и мы, все вместе, плечом к плечу, товарищи по оружию, вышли в коридор, миновали кухни, несколько залов и, оказавшись на улице, направились к крепостной стене.
На следующий вечер мы с Самосом стояли на широком парапете крепостной стены, огибающей мои владения. Высоко над головой у нас на двух брусьях были натянуты толстые проволоки, на которых уложили деревянные щиты, достаточно прочные, чтобы под ними можно было укрыться от арбалетных стрел тарнсменов. Под рукой у меня лежал длинный лук из гибкой желтой древесины ка-ла-на с натянутой между двумя его роговыми навершиями тугой тетивой, сплетенной из пеньки и прочных шелковых волокон. Надежное оружие позволяло держать осаждающих на приличном расстоянии. Только вот стрел у меня оказалось мало. Люди наши находились на нижних этажах примыкающей к стене башни. Все устали до предела. Каждый пользовался любой минутой, чтобы хоть немного отдохнуть. Сейчас только мы с Самосом стояли на посту. До моего возвращения Самосу со своими людьми пришлось выдержать одиннадцать приступов на крепостных стенах моих владений, произведенных как с воздуха, так и осаждающими с земли. Только за вчерашний вечер, после того, как я вернулся, мы отбили еще четыре атаки. Теперь у нас оставалось только тридцать пять человек: восемнадцать тех, кого привел с совой Самос, и семнадцать моих собственных. — А что тебя заставило прийпи сюда и защищать моивладения? — спросил я. — А разве ты не знаешь? — удивился он. — Нет, — пожал я плечами. — Ну, впрочем, сейчас это не имеет значения, — ответил Самос. — Если бы не ты и не твои люди, — сказал я, — от моего имения уже давно бы ничего не осталось. Самос махнул рукой. Мы выглянули из-за зубчатого парапета, ограждающего проходную часть стены. Отсюда хорошо была видны болога, протянувшиеся, насколько хватало глаз, те самые, откуда я, казалось, так давно пришел в Порт-Кар. Люди, измотанные до предела, отдыхали на нижних этажах башни. Сейчас каждая минута сна для них была бесценна. Они, как и мы c Самосом, буквально валились с ног от усталости. Ожидание атаки, сражение, снова ожидание и снова сражение, и так без конца, в течение суток! Не каждый способен такое выдержать. Здесь же находилисъ и женщины, все четыре: Вина с Телимой, Лума, старший учетчик моею домаа, не оставившая его в трудную минуту, и Сандра, танцовщица, побоявшаяся выйти за пределы моего имения, когда началась вся эта неразбериха. Большинство других — мужчины и женщины, рабы и люди свободные — убежали. Убежали даже Турнок с Турой и Клинтус с Улой, на кого я, признаться, очень надеялся! Но я не винил их, не таил зла даже в глубине своего сердца. Просто они оказались мудрее. Оставаться здесь было безумием. В конце концов, решил я, это именно я, а не они, вел себя в этой истории как последний глупец. И все же я не хотел бы находиться сейчас нигде в другом месте, только здесь, на высокой стене, окружающей то, что принадлежало мне на этом клочке земли. Мы с Самосом стояли на посту. Я искоса посмотрел на него. Не мог я понять этого рабовладельца. Почему он пришел защищать мои владения? Чтобы на это решиться, нужно быть не просто безрассудным, а сумасшедшим, нужно и в медную монету не ценить собственную жизнь. Ведь здесь все чужое для него. Здесь все принадлежит мне, мне! — Ты устал, — сказал Самос. — Иди вниз. Я подежурю один. Я кивнул. Не то было время и место, чтобы хоть в чем-то не доверять Самосу. Сейчас он был на моей стороне. На карту была поставлена не только моя жизнь, но и его. А если он служит убарам, или Клаудиусу, регенту Генриса Севариуса, или этим, с Тироса и Коса, или Царствующим Жрецам, или Другим, — это его дело. Мне на это уже наплевать. Мне вообще все безразлично. Главное — я вернулся домой. К себе домой. И чувствовал себя при этом бесконечно уставшим. С широкой проходной части крепостной стены я перешел в башню и спустился по ступеням этажом ниже. Запасов воды и провизии здесь хватило бы, наверное, еще на неделю осады, но, боюсь, они нам уже не понадобятся. До наступления темноты наверняка последуют еще атаки, и нам их уже не выдержать. Я оглядел помещение. Повсюду спали люди. Грязные, небритые. Некоторые из них — Самоса, другие — мои. Рабы, сражавшиеся молотками или шестами, освобожденные мной, рабы, научившиеся владеть оружием. Матросы, гребцы, двое вольнонаемных, так и оставшихся у меня на службе. А вон и мальчишка, Фиш, спит вместе с Виной, положившей голову ему на плечо. Он сегодня хорошо поработал. — Хозяин, — услышал я приглушенный голос. Я обернулся. В углу комнаты сидела Сандра, танцовщица. Я с удивлением заметил, что она в шелках наслаждений и с наложенной на лицо косметикой. Она была действительно красива. Я направился к ней. Она сидела, склонившись над небольшим бронзовым зеркальцем и щеточкой причесывала брови. Когда я подошел, она подняла на меня испуганный взгляд. — Как думает хозяин, когда они придут, они убьют Сандру? — спросила она дрожащим голосом. — Я думаю, нет. Они найдут Сандру красивой и оставят ей жизнь. Она облегченно вздохнула и снова вернулась к своему зеркальцу, придирчиво рассматривая свою внешность. Я поднял ее на ноги и заглянул в лицо. — Пожалуйста, хозяин, не размажьте мне тени под глазами, — взмолилась Сандра. — Не беспокойся, не размажу, — усмехнулся я. — Да, они найдут тебя очень красивой. Я поцеловал ее в шею, за ухом, и отпустил. Походив по комнате, я спустился еще на этаж. Здесь в полутемном углу я заметил Луму. Она сидела, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к подбородку. Я остановился рядом с ней. Она поднялась на ноги и прикоснулась ладонью к моей щеке. В глазах у нее блестели слезы. — Я бы освободил тебя, но, боюсь, они могут убить всех свободных женщин, которых им удастся обнаружить. — Я пощелкал пальцем по ее ошейнику. — Думаю, он поможет тебе остаться в живых. Она всхлипнула и уткнулась мне в плечо. Я обнял ее за плечи. — Ты моя храбрая Лума, — говорил я, гладя ее по голове. — Храбрая, верная Лума. Я притронулся губами к ее щеке и легонько освободился от ее объятий. Затем направился в следующую комнату. Здесь я увидел Телиму, ухаживающую за двумя ранеными. Я добрался до дальней стены и опустился на разложенный здесь плащ. Девушка подошла ко мне и присела рядом, сделав это на манер всех горианских женщин, опустившись на колени и сев на пятки. — Я думаю, — помолчав, сказала она, — что через несколько часов флотилия вернется, и мы будем спасены. Она, конечно, знала, — так же, как и я, — что флотилию штормом отнесло далеко на юг, и она не сможет добраться до гавани Порт-Кара еще по крайней мере в течение двух-трех следующих суток. — Да, — сказал я. — Через несколько часов корабли вернутся, и мы будем спасены. Она положила руку мне на голову и приблизила ко мне лицо. — Не плачь, все будет в порядке, — попытался я ее успокоить, прижимая к себе. — Я тоже причинила тебе боль, я знаю, — сказала она. — Нет, — покачал я головой. Она помолчала. — Все это очень странно, — наконец снова заговорила она. — Что именно? — То, что Самос оказался здесь. — А что здесь странного? Она посмотрела мне в лицо. — Много лет назад он был моим хозяином. Это сообщение поразило меня. — Я попала в рабство после одного из налетов, — продолжала она. — Мне было тогда семь лет. На невольничьих торгах меня купил Самос. В течение многих лет я прожила у него, и он относился ко мне со вниманием и заботой. Обращались со мной неплохо и научили многому тому, чему редко обучают рабов. Выучилась я и читать, ты знаешь. Я вспомнил, как меня поразило открытие, что девушка-ренсовод владеет грамотой. — Научившись читать, я действительно многое узнала. Начала даже овладевать основами знаний второй ступени. Уровень безусловно высокий; как правило, предполагалось, что знаниями второй ступени могут обладать лишь представители высших каст. — Я выросла в том доме, окруженная любовью, хотя и была всего лишь рабыней, а Самос заменил мне родного отца. Мне было позволено общаться со всеми, находящимися и приходившими в дом, и я подолгу разговаривала с писцами и певцами, путешественниками и торговцами. Я подружилась с другими девочками в доме, также обладавшими значительной степенью свободы, хотя и не в той мере, как я. Мы могли беспрепятственно выходить в город, но при этом нас всегда должны были сопровождать охранники. — И что же произошло потом? — поинтересовался я. Ее голос стал суровым. — Говорили, что в день моего семнадцатилетия в моей жизни должны произойти большие перемены. Я ожидала, что меня отпустят на свободу, и я буду принята всеми как дочь Самоса. — А на самом деле? — А на самом деле… Утром, на рассвете, за мной пришел старший надсмотрщик за рабами. Меня отвели в загоны для рабов и связали так же, как новых, недавно пойманных на ренсовых островах девушек. Здесь раскаленным железом мне поставили клеймо на теле, а затем положили мне голову на наковальню, надели простой металлический ошейник и заклепали его. Потом, чтобы показать, что я действительно стала рабыней, меня привязали ко вделанным в стeну кольцам и избили плетьми, после чего руки мне развязали, и старший надсмотрщик вместе со своими людьми долго развлекались со мною, используя как им заблагорассудится. Когда это им надоело, на меня надели кандалы, отвели в загоны для рабов и заперли вместе с остальными девушками. Впоследствии они, в большинстве своем такие же девушки из ренсовидческих общин, часто избивали меня, вспоминая, какой свободой я пользовалась в доме и с каким высoкомерием относилась к ним, считая людьми второго сорта. Вначале я думала, что здесь какая-то ошибка, и скоро все переменится и станет на свои места. Однака через несколько дней после жестoких побоев своими соседками я принялась умолять старшего надсмотрщика, чтобы он позволил мне увидеться c Самосом. Он долго отказывался, но наконец все же меня, избитую и связанную, бросили к ногам Самоса. — И что же он сказал? — спросил я — Он приказал увести меня прочь. Я опустил голову, продолжая прижимать ее к себе. — Меня ввели в курс обязанностей рабыни в доме, продолжала она, — и я вскоре научилась их выполнять. Девушки, с которыми я выросла, теперь не удостваивали меня даже своим вниманием, чего не сакажешь, например, об охранниках, которые прежде защищали нас во время прогулок по городу, а теперь не давали проходу, причем я должна была всячески ублажать их, иначе меня жестоко избивали. Самос тоже использовал тебя? Нет, — ответила девушка. — Самые унизительные задания и поручения, как правило, доставались мне, — продолжала она. — Часто мне не позволялось носить одежду, еще чаще меня били и использовали без малейшей жалости. На ночь меня даже не сажали на цепь, настолько крохотной была клетка, в которой меня запирали и в которой я едва могла пошевелиться. — Она окинула меня взглядом, наполненным безудержной яростью. — С каждым днем во мне росла и крепла ненависть к Порт-Кару, к людям, которые его населяют, к Самосу и его прислужникам, и даже к рабыням, одной из которых была я сама. Я жила одной лишь ненавистью и мечтой о том счастливом дне, когда смогу убежать отсюда и начну мстить всем мужчинам. — И тебе удалось-таки убежать, — заметил я. — Да, когда я убирала в комнатах старшего мастера, я обнаружила ключ от своего ошейника. — Значит, к тому времени ты носила уже снимающийся ошейник? — После того, как мне исполнилось семнадцать лет, меня начали тренировать как рабыню для наслаждений. Через год наставница доложила, что от занятий мне можно переходить к делу. После этого заклепанный ошейник мне заменили на снимающийся, с восьмиигольчатым замком. Это, как я уже знал, обычный замок для ошейников рабынь на Горе. Интересно отметить, что количество запирающих штырей в нем соответствует числу букв в горианском слове «кaйджера», означающем «рабыня». — Удивительно, что надсмотрщик оставил ключ от ошейника рабыни там, где она могла его отыскать, — заметил я. Она пожала плечами. — По крайней мере, все так и было, — сказала она. — А рядом с ключом лежал золотой браслет. — Она взглянула на меня. — Я взяла его с собой. Я подумала, что мне, возможно, придется заплатить охранникам. — Она снова опустила голову. — Но я без труда выбралась из дома. Охранникам я что-то придумала насчет поручения, с которым меня послали, и они позволили мне выйти на улицу. Здесь я сняла с себя ошейник и теперь могла двигаться по городу свободнее, но боясь ненужных расспросов. На одной из заброшенных улочек я отыскала несколько бревен, кусок веревки и палку, довольно длинную, чтобы служить шестом, и соорудила нехитрый плот, на котором могла бы по каналам выбраться из города. Тогда на них еще не стояли ворота. Я хотела добраться до дельты Воска. До семи лет я росла на болотах и теперь не боялась возвращаться. Я приглянулась людям из общины Хо-Хака, и они предложили мне остаться у них. Они даже позволили мне оставить у себя браслет. — Ты все еще ненавидишь Самоса? — спросил я. — Я думала, что да. Но теперь, когда он появился здесь и помогает нам, я не испытываю к нему ненависти. Хотя все это очень странно. Я очень устал и чувствовал, что мне необходимо хоть немного выспаться. Мне было приятно, что Телима раскрывает передо мной часть своей судьбы, о которой никогда не говорила раньше. Я чувствовал, что за всем этим кроется нечто, чего я не в состоянии сейчас понять, и что, вероятно, недоступно пониманию самой Телимы. Но я очень устал. — Ты ведь знаешь, — спросил я, — что крепость будет взята и большинство из нас, по крайней мере, мужчины, погибнут? — Флотилия успеет прийти. — Да, — сказал я. — Но если не успеет? — Она придет. — Где ошейник, который я снял с тебя в день празднования победы? — Я принесла его сюда, в крепость, — удивленно ответила она и улыбнулась: — Я не знала, захочешь ли ты освободить меня или видеть, как прежде, рабыней. — Нападающие рвутся не в гости к нам, они придут с оружием, — сказал я, — Найди ошейник. — Я должна буду его надеть? — Да, — кивнул я. Я не хотел, чтобы она погибла. Если осаждающие крепость найдут здесь свободную женщину, тем более бывшую моей, они, конечно, тут же убьют ее или, что еще хуже, замучают до смерти. Она отыскала ошейник. — Надевай, — кивнул я. — Неужели у нас так мало надежды? — Надевай его скорее, — поморщился я. — Нет, — покачала она головой. — Если ты погибнешь, я хочу умереть рядом с тобой, как твоя женщина. Порт-Кар не признавал отношений вольных спутников, но в городе были свободные женщины, которых рассматривали как женщин определенных мужчин. — А ты что, моя женщина? — спросил я. — Да, — ответила она. — Ну вот и слушай, что тебе говорит тбой мужчина. Она рассмеялась. — Если я должна носить этот ошейник, — сказала она, — я хочу, чтобы он был надет рукой моего убара. Я надел на нее ошейник и поцеловал ее в щеку. В складках ее туники я заметил спрятанный кинжал. — Ты собираешься им драться? — поинтересовался я. — Я не хочу без тебя жить! — закричала она. Я забрал у нее кинжал и отшвырнул подальше. Вскоре туника у меня на груди промокла от ее слез. Я легонько отстранил ее от себя. — Жизнь человека — вот что действительно имеет значение, — сказал я. — Только жизнь человека. Только жизнь… С ошейником на шее она горько плакала в моих объятиях. А я засыпал. Я уже ничего… — Они идут! — ворвалось в мое сознание. Сон как рукой сняло. Я вскочил на ноги. — Убар мой! — закричала Телима. — Вот возьми! Я принесла его в крепость! К моему несказанному изумлению, она протянула мне меч, с которым я пришел в Порт-Кар. Не веря своим глазам, я отложил в сторону адмиральский меч. — Спасибо, — пробормотал я. Наши губы на мгновение встретились — и вот я уже бежал к лестнице. Меч — в ножны, и по ступеням — вверх, туда, откуда доносились крики и топот множества ног. Теперь у меня на боку был мой старый меч, тот, что я принес в Порт-Кар, меч, с которым я не расставался столько лет, еще со времен осады Ара, который помнил Тарну и Улей Царствующих Жрецов, равнины народов фургонов и улицы Ара, исхоженные мною вдоль и поперек в те долгие месяцы, когда я находился на службе у Кернуса, владельца крупнейшего в Аре работоргового дома. Рукоять меча не была усыпана драгоценными камнями, а клинок не украшала тончайшая ажурная насечка, как на моем адмиральском мече. Но он был дорог мне не этим. Как же Телима догадалась отыскать его среди моих старых вещей и принести сюда, в крепость? Она как будто и не сомневалась, что я вернусь целым и невредимым. Она права: я не мог умереть, не попрощавшись со старым верным другом. Воспоминания нахлынули на меня с новой силой, воспоминания о другой, прежней жизни, о времени, когда я был Тэрлом Кэботом. Да, если тебе суждено умереть, что может быть лучше, чем встретить смерть с таким мечом в руке? Сражение продолжалось уже на крыше башни. Последние четыре стрелы были выпущены и унесли с собой жизни четырех наступавших, пытавшихся перебраться через крепостную стену. Взобравшись на дощатый настил прикрытия, образованного уложенным на натянутую проволоку щитами, мы копьями и мечами отбивали нападение кружащихся над плоской крышей крепостной башни тарнов, управляемых вражескими наездниками. Они огвлекали наше внимание от тех, кто взбирался по приставным лестницам и веревкам на стены. Даже в пылу сражения нам было слышно, как царапают по каменному зубчатому парапету забрасываемые металлические крюки с привязанными к ним веревками. Вскоре над стеной показались вершины новых приставных деревянных лестниц. Снизу из-за стены послышался сигнал трубы, тут же заглушенный боевым кличем и топотом множества бегущих ног. Положение становилось катастрофическим. Между зубчатыми бойницами парапета замелькали неприятельские шлемы и зажатые в руках мечи и топоры. Спрыгнув с дощатого настила прикрытия, стоя на котором мы отбивали нападение вражеских тарнсменов, я побежал к стене. За спиной я слышал тяжелое дыхание Самоса и крики бросившихся нам на помощь людей. Краем глаза я заметил мальчишку Фиша, бегущего за мной с копьем наперевес, и через мгновение услышал душераздирающий крик, долгий и протяжный, прервавшийся глухим стуком упавшего на камни тела, донесшимся от подножия башни. — Остальным оставаться на месте! — приказал я. На парапете мы отбили наступление тех, кто попытался взобраться на стены. Мне на глаза попался один из осаждавших, поднимающийся по приставной лестнице на один из этажей крепостной башни. Вдруг он дико закричал, и его руки соскользнули с деревянных перекладин. В оконном проеме показалась голова Телимы. В зубах у нее был зажат кинжал, а в правой руке — оставленный мною адмиральский меч, с лезвия которого стекала кровь. — Уходи отсюда! — крикнул я ей. — Уходи! Не обращая на меня внимания, она стала быстро взбираться по оставленной противником лестнице. За ней поднимались Лума и Вина. Оказавшись на плоской башенной крыше, девушки принялись собирать громадные камни, которые они только могли поднять, и тащили их к парапету. Телима дралась рядом со мной. Держа меч обеими руками, она отбивалась от дюжего неприятельского воина, лицо которого закрывал шлем. Мужчина, конечно, был сильнее. Вскоре ему удалось выбить меч из рук Телимы. Он занес уже свой меч над головой девушки, отчаянно пытавшейся решить, поднимать ли ей выбитое из рук оружие или просто броситься наутек, когда мой клинок, вонзившийся в грудь ее противника, избавил ее от этих мучительных раздумий. Боковым зрением я увидел, как человек, голова которого показалась над парапетом, с душераздирающим криком полетел вниз, сброшенный с лестницы камнем Лумы. Вина щитом, вес которого едва могли выдержать ее маленькие ручки, прикрывала спину сражающемуся мальчишке Фишу. У его ног уже лежал один из противников, и сейчас он расправлялся со вторым. Я выдернул клинок из груди убитого мною человека и, подняв его окровавленное тело на руки, швырнул со стены на следующего взбирающегося по приставной лестнице неприятеля, которого этот бросок сделал моей очередной жертвой. Слева от меня мой бывший раб ударом копья сбросил со стены еще одного из осаждающих. Самос, я заметил, разрубал каждого, кто приближался к нему на расстояние вытянутой руки. Мы услышали звук трубы, зовущей к отступлению, но, пока противник готовился выполнить команду, нам удалось уложить еще шестерых. Забрызганные кровью, измученные, с трудом переводящие дыхание, мы обменялись понимающими взглядами. — Следующая атака, — задыхаясь, произнес Самос, — будет последней. В живых, помимо нас с Самосом, мальчишки Фиша, троих девушек и, безусловно, Сандры, все это время носа не высунувшей с нижних этажей крепостной башни, осталось всего пять воинов — трое пришедших с Самосом и двое моих собственных: один вольнонаемный, так и оставшийся у меня на службе, и выпущенный мною на свободу бывший раб. Я бросил взгляд на дельту реки, бескрайним морем разливающуюся за стенами моих владений. Снизу донесся призывный звук трубы. На этот раз атаки долго ждать нам не пришлось. — Желаю удачи, — сказал я Самосу. Его тяжелое, с хищным взглядом лицо, повернувшись ко мне, не изменило своего всегдашнего выражения сытости и довольства. Скользнув по мне взглядом, он снова отвернулся. — Я тоже желаю тебе удачи, воин, — процедил он. Он произнес это так, будто сказанные слова давались ему с трудом. Интересно, почему он назвал меня воином? Я прижал к себе прильнувшую к моему плечу Телиму. — Когда они пойдут снова, — говорил я ей, — спрячься внизу. Если будешь драться, ты, конечно, погибнешь. Когда они тебя найдут, делай все, как они говорят. Думаю, они сохранят тебе жизнь. — Я перевел взгляд на Луму и Вину. — Вас это тоже касается. Не вмешивайтесь в дела мужчин. Вина посмотрела на мальчишку Фиша. — Правильно, — кивнул он. — Иди вниз. — Не знаю, кто как, — ответила Телима, — а я просто не могу находиться на нижних этажах башни. Воздух там спертый. У меня от него кружится голова, — заявила эта нахалка. — У меня тоже, — улыбнулась Лума; ну, она-то могла бы и промолчать. — Точно, — вставила свое идущая у них на поводу маленькая дуреха. — Запах внизу невыносимый. — Ну что ж, — посочувствовал я, — придется вас выручать. Привяжем вас к лестничным перилам у входа в башню. — Боюсь, у тебя на это не хватит времени, — заметил выглядывающий за край стены Самос. Трубач в неприятельском лагере заиграл сигнал к атаке. Снизу началось движение, послышался топот бегущих ног. — Быстро вниз! — приказал я девушкам. Они отошли на шаг и остановились, бросая исподлобья упрямые взгляды, но опасаясь, однако, открыто выказать неповиновение. — Мы ведь признаем себя вашими рабынями! — наконец дерзко воскликнула Телима. — Если мы вас чем-то не устраиваем, накажите нас плетьми или убейте! Над головой у нас просвистела выпущенная из арбалета стрела. — Убирайся отсюда! — крикнул Вине Фиги. — Если я в чем-то тебе не нравлюсь, накажи меня плетьми или убей, — со слезами в голосе пробормотала она. — Ну нету у меня с сооой плети, не захватил! — рявкнул я, махнув рукой и отходя подальше от этих трех дур. Фиш нежно поцеловал Вину и подошел к зубчатому парапету. Девушки разобрали валяющиеся на полу мечи и, осторожно приблизившись, стали у нас за спиной. — Прощай, мой убар, — едва слышно пробормотала Телима. — Прощай, убара, — не оборачиваясь, ответил я. Тут же все вокруг утонуло в воинственном кличе осаждавших, и над краем стены замелькали концы приставных лестниц и длинных, предназначенных для штурма крепостных стен шестов. Забрасываемые на веревках металлические крюки снова со скрежетом заскользили по каменным плитам стены и зацепились за края бойниц парапета. До сих пор все атаки осаждающие производили с одной стороны крепостной стены, то есть со стороны площади. Теперь же я заметил группу арбалетчиков, прячущихся за каменными бойницами с той стороны стены, к которой вплотную подходили воды дельты реки и которую поэтому мы считали неприступной и безопасной. Арбалетчики боязливо озирались, опасаясь наших стрел, — не зная еще, что мы израсходовали их все до единой, — но они тем не менее уже стояли на парапете внешней стороны стены, и это свидетельствовало о том, что атаки теперь нам следовало ждать и отсюда. То, что происходило за внутренней частью крепостной стены, тоже не радовало слух: голоса и крики взбирающихся по лестнице осаждающих звучали все громче, все ближе. Арбалетчики, видя, что на головы им не обрушился град выпущенных нами стрел, и догадавшись, что это может означать, осмелели. Их предводитель приосанился и с гораздо более уверенным видом принялся отдавать распоряжения стоявшим рядом с ним людям. Он даже перегнулся через край парапета, очевидно, чтобы отдать приказание подниматься следующей группе осаждающих, но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Я вдруг заметил, как какой-то металлический отблеск, какая-то неяркая вспышка света, выпущенная откуда-то с дельты реки, блеснула у него перед закрывающим лицо шлемом и с силой отбросила его голову назад. Перегнувшийся над краем парапета человек секунду помедлил, словно в раздумье, а затем, продолжая наклоняться все ниже и ниже, без единого звука соскользнул со стены. — Мне больно! — вскрикнула Телима. Я даже не заметил, как сдавил ей руку. Охваченный волнением, я вскочил на ноги. — Не высовывайся из-за прикрытия! — крикнул Самос. В это мгновение больше сотни металлических крюков одновременно взлетели над краем стены с обращенной к дельте стороны и, проскрежетав по каменным плитам, зацепились за край бойниц. Один из арбалетчиков бросился к краю стены и высунулся наружу, чтобы выяснить, что там происходит, но сильный удар отшвырнул его назад, и он упал, не успев даже взмахнуть руками. Из толстого шлема, закрывавшего ему лицо, торчала стрела, которая могла быть выпущена только из длинного крестьянского лука. Арбалетчики в страхе попятились. Однако на помощь к ним пришли осаждающие, первые ряды которых начали сплошной лавиной перехлестывать через парапет. Скоро они будут и на крыше башни. И тут со стороны, выходящей к дельте реки, на стену волна за волной стали выплескиваться еще сотни и сотни людей. — Ренсоводы! — вырвалось у меня. За спиной у каждого из появившихся со стороны реки виднелся длинный лук. Слаженными движениями, действуя четко, как на занятии, они быстро выстроились в ряд, единым взмахом извлекли из колчанов стрелы, приложили их к тетиве и одновременно натянули луки, ожидая команды. У меня перехватило дыхание. За спиной выстроившихся в ряд людей, на верхнем выступе парапета я увидел Хо-Хака. Он резко опустил поднятую руку, сопровождая взмах громким криком. В воздух взметнулись сотни стрел, в мгновение ока преодолев расстояние от одного парапета крепостной стены до другого. По соседству от Ха-Хака я заметил взобравшегося на стену Турнока, этого широкоплечего крестьянина с неизменным длинным луком, а рядом — его неразлучного приятеля, Клинтуса, с сетью и трезубцем на плече. Все вокруг нас словно взорвалось криками отчаяния, душераздирающими воплями и грохотом падающих приставленных к стенам лестниц и шестов. Вторая лавина обрушившихся на головы осаждающих стрел вызвала в их тающих рядах еще больший перепорешедший в настоящую панику. Напададающие — если теперь их еще можно было так назвать — уже не думали об оказании сопротивления, а искали лишь возможности укрыться где-от этой косящей всех подряд смерти. Они прятались и рассыпались по всей длине крепостной стены, протянувшейся от моего дома до занимаемой нами башни. Лучники вытянулись из-за парапета, обращенного к внутренней части имения, и обстреливали двор с отступающими по нему людьми. На мгновение среди мечущейся внизу толпы мне на глаза попался Лисьяк с побелевшим от ярости лицом, сжимахущий в руках свой капитанский шлем, украшенныйй гребнем из шерсти слина, рядом с которым, обернувшись к нам, отступал Хенрак — парень с повязкой на голове из перламутровых пластин, что так давно — или недавно? — продал за золото Порт-Кара своих ренсоводов-общинников. Следом за ними в развевающейся за спиной богатейшей накидке из пятнистых белых шкур морского слина, с мечом в руке шагал человек, лицо которого мне было незнакомо. — Это Клаудиус! Клаудиус! — воскликнул стоящий рядом со мной мальчишка Фиш. Так вот он каков, регент Генриса Севариуса, который пытался убить своего подопечного, подумалось мне. Я заметил, что пальцы юноши, сжатые в кулаки, побелели от напряжения. Трое человек вместе с толпой скрылись в моем доме. Турнок, сидящий на парапете, помахал над головой своим луком. — Капитан! — прокричал он. Клинтус также взмахнул рукой. Я поднял руку в ответном приветствии. Кивнул я и Хо-Хаку, ренсоводу. Я видел, как его люди научились обращаться с длинным луком, и нисколько не сомневался в том, что, выпущенные мной на свободу после моего столь удачно закончившегося сражения с захватившими их работорговцами, они на вырученные от торговли средства приобрели это грозное оружие и сделали его своим, относясь к нему с той же любовью и гордостью, как крестьяне. Не думаю, что после этого ренсоводы останутся столь же беззащитными перед людьми из Порт-Кара, как прежде. Теперь, с таким оружием в руках, они, вероятно, впервые за все время своего существования были действительно свободны, ибо кто же может чувствовать себя по-настоящему свободным, если не способен эту свободу защитить? — Смотри! — крикнул мне Самос. С крыши башни нам были хорошо видны не только все мои владения, но и отходящий от громадного внутреннего водоема канал, и даже открытые сейчас ворота. Я видел, как мечущиеся по двору люди покидают мои владения, но что гораздо важнее — я заметил, что по каналу, опустив мачту, медленно приближается один корабль, а за ним показывается из-за поворота другой. — Это «Верна»! — закричал я. — И «Тела»! На носовой палубе «Верны» в надетом на голове шлеме, с копьем в руке стоял Таб. Я мог себе представить, чего стоило ему привести сюда «Верну» и «Телу». Они, должно быть, шли сюда на поднятых парусах, которые теперь, несомненно, разодраны в клочья. Он рисковал не удержать корабль под беснующимся ветром и сделать его игрушкой волн, которые недолго забавлялись бы с ним, прежде чем превратить в обломки. Остальные корабли, конечно, все еще находятся в сотнях пасангов к югу. — Да, матросы Порт-Кара действительно мастера своего дела, — задумчиво заметил Самос. — Так ты тоже любишь этот город? — спросил я. Самос рассмеялся. — Еще бы! — ответил он. — Ведь здесь мой Домашний Камень! Я усмехнулся. Мы видели, как оба корабля вошли во внутренний водоем в центре моих владений, и лучники, выстроившись вдоль бортов, начали поливать стрелами тех, кто еще прятался среди строений двора. Продолжать сражение было бессмысленно, силы были слишком неравны, и вскоре мы увидели, как люди начали покидать укрытие и, бросив на землю оружие, опускались на колени. Я подхватил Телиму на руки; она смеялась и весело кричала. Потом я по веревке спустился с крыши башни на крепостную стену. Самос и Фиш поспешили следом. Навстречу уже шли Турнок, Клинтус и Хо-Хак. Мы обнялись. — Я вижу, вы все же подружились с длинным луком, — заметил я Хо-Хаку после первого приветствия. — Ты очень наглядно нам в этом помог, воин, — ответил он. В двух словах они рассказали, как Клинтус с Турноком, Турой и Улой обратились за помощью к ренсоводам, извечным недругам Порт-Кара, и те, к моему полному недоумению, подвергая риску собственные жизни, поспешили мне на выручку. Да, что ни говори, я слишком плохо разбираюсь в людях. — Спасибо, — сказал я Хо-Хаку. — Не за что, воин, — ответил он. Только такое вот «не за что» и имеет значение в подобной ситуации, только с нем скрыто настоящее мужество. Мы спустились с крепостной стены. — Здесь еще троих поймали, — сообщил подошедший матрос, кивая на мой дом. Мы с Самосом, Клинтусом, Турноком, Хо-Ха-ком и многими другими вошли внутрь. В центральном зале в окружении арбалетчиков стояли Лисьяк, Клаудиус и Хенрак. — Приветствую тебя, Таб, — поздоровался я, входя в зал. — Здравствуйте, капитан, — ответил он. К этому времени трое девушек, Лума, Вина и Телима, тоже спустились с башни и присоединились к нам. Лисьяк, едва завидев меня, вытащил спрятанный в складках одежды кинжал и бросился на меня. Реакция моя была быстрой, а наша стычка короткой. Через минуту он уже лежал на полу, выронив из рук свой шлем, украшенный гребнем из шерсти слила, этим символом принадлежности к Совету капитанов. — Я богат, — обратился к нам Клаудиус, поднимая глаза от окровавленного тела своего сообщника. — Я могу заплатить за свое освобождение. — Совет капитанов будет решать, как с тобой поступить, — ответил Самос. — Сначала этот вопрос буду решать я, — раздался у нас за спиной твердый голос. Мы обернулись. В дверях с мечом в руке стоял Фиш, мальчишка-раб. — Это ты! Ты! — закричал Клаудиус. Самос удивленно посмотрел на юношу и снова повернулся к Клаудиусу. — Странно, что ты приходишь в такое волнение при виде обычного раба, тем более мальчишки, — заметил ему Самос. Я вспомнил, какая цена была назначена за голову юного убара Генриса Севариуса. И вот он стоял перед нами, пусть клейменый, пусть с ошейником и в жалких обносках раба, но все тот же убар, что чувствовалось во всех его движениях и в гордой, царственной посадке головы. Он уже не был мальчиком. Он познал любовь женщины, познал ярость сражения. Он стал мужчиной. Клаудиус, сбросив с плеч накидку из шерсти белого морского слина и обнажив спрятанный под ней меч, с громким криком бросился на юношу и со всего размаху нанес ему сокрушительный удар. Юноша отбил его, не нанося ответного удара. — Как видишь, я не новичок в обращении с мечом, — сказал он. — Поэтому давай сразимся по-настоящему. Клаудиус оказался неплохим мечником, но вовсе не блестящим. Вскоре Фиш уже склонился над брошенной на пол накидкой из шерсти белого морского слина и вытер об нее измазанное кровью лезвие меча. Клаудиус еще мгновение стоял посреди зала, выронив меч и зажимая руками рану на груди, и затем беззвучно упал на каменные плиты. — Превосходно, — заметил Самос. — Клаудиус мертв. Причем погиб от руки простого раба. Фиш, мальчишка, рассмеялся. — Ну, а этот, — кивнул Хо-Хак на Хенрака, — из ренсоводов. Поэтому он — мой. Хенрак стоял побелевший как мел. — На ренсовом острове убили Зекиуса, — сказал, глядя ему в лицо, Хо-Хак. — Это был мой сын. — Не прикасайся ко мне! — взвизгнул Хенрак. Он бросился.было бежать, но бежать было некуда. Хо-Хак неторопливо, с какой-то торжественностью снял с себя оружие и бросил его на пол. Его горло все еще охватывал ошейник, который он носил с тех пор, как был рабом на галерах. С ошейника свисал, позвякивая при каждом его движении, тот же столь знакомый мне обрывок цепи. Непомерно крупные уши Хо-Хака были плотно прижаты к голове. — Осторожно! — закричала Лума. — У него нож! Хо-Хак медленно приблизился к Хенраку, пригнувшемуся, словно для прыжка, и выставившему перед собой длинный нож. Хенрак нанес удар, и Хо-Хак поймал его за запястье. Мощными руками, копившими силу все долгие годы сидения на веслах рабской галеры, Хо-Хак вывернул Хенраку руку, и нож со звоном упал на пол. После этого Хо-Хак схватил Хенрака за шиворот и за поясной ремень, поднял его над головой и, кричащего, отчаянно вырывающегося, вынес из зала. Мы вышли следом и с удивлением наблюдали, как он скрылся в башне и затем, какое-то время спустя, появился на крепостной сине, все так же неся Хенрака на вытянутых руках над головой. Он подошел к самому краю парапета, к той стороне стены, что была обращена к подходящим вплотную к ней болотам. Здесь он замер на какое-то бесконечно долгое мгновение, четко вырисовываясь на фоне голубого неба, и, размахнувшись, швырнул дико визжащего Хенрака со стены. Тарларионов в этой части болот хватало. — Стояла поздняя ночь. Мы хорошенько подкрепились и выпили, воспользовавшись запасами, принесенными с «Верны» и «Телы». Прислуживали нам за столами Вина и Телима, на которых все еще были надеты короткие туники кухонных рабынь. Фиш тоже сидел вместе с нами, и девушки подносили кушанья и ему. Прислуживали нам и Мидис, Тура и Ула, хотя ошейники с них были сняты. Когда столы были накрыты и мы утолили первый голод, девушки также сели рядом с нами. Мидис старательно отводила от меня глаза. Она была очень красива. Подойдя к Табу, она опустилась рядом с ним на колени. — Никогда не думал, — заметил Таб, обнимая ее за плечи, — что могу испытывать хоть какой-то интерес к свободной женщине. — В крестьянском хозяйстве, — загудел Турнок, словно оправдываясь за то, что отпустил Туру на свободу, — от свободной женщины толку больше. И работает она лучше. В волосы сидящей рядом с ним Туры был вдет цветок талены. — Ну а я, — заметил, жуя, Клинтус, — всего лишь бедный рыбак. Иметь рабыню мне не по карману. Ула рассмеялась и положила голову ему на плечо. — При ваших настроениях, — сказал Самос, обсасывая крылышко вулоса, — приходится только удивляться, как в Порт-Каре могло остаться хоть несколько рабынь. Вина и Телима, обе в ошейниках, смеясь, опустили головы. — Кстати, а где Сандра? — спросил я у Турнока. — Она пряталась в башне, — ответил он. — Мы нашли ее в вашей комнате с сокровищами. — Ее там как раз и не хватало, — ядовито заметила Телима. — Не будем к ней несправедливы, — сказал я и, снова обращаясь к Турноку, поинтересовался: — И что же вы с ней сделали? — Заперли дверь снаружи, — ответил Тур-нок. — Она, конечно, кричала, пыталась выломать дверь, но запоры там крепкие. Не зря же в этой комнате хранят сокровища. — Правильно, — согласился я. «Пусть посидит там пару дней среди золота и драгоценностей. Ей, наверное, это будет приятно», — подумалось мне. Правда, ей доставило бы гораздо больше удовольствия, если бы в комнате была еще вода и питье, но, думаю, недолгое голодание пойдет ей на пользу. — Когда ее выпустишь оттуда, почему бы тебе не запереть ее в клетке для рабов? — поинтересовалась Телима. Ну что с нее возьмешь: Телима настоящая горианка. — Ты хочешь, чтобы я запер ее в клети для рабов? — спросил я. — Да, — ответила она. — Почему? — Ты сам знаешь, — усмехнулась она. — В своих объятиях я нахожу ее настоящей рабыней, — поделился я своими впечатлениями, — покорной и готовой во всем услужить. — В твоих объятиях, — опуская глаза, сказала Телима, — я могу быть в гораздо большей степени подходящей рабыней, чем это может когда-либо удаться Сандре. — Ну что ж, — согласился я. — Пожалуй, стоит провести между вами соревнование. — Очень хорошо, — саркастически ответила Телима. — Будем соревноваться. Мне бояться нечего. Победа будет за мной. Я рассмеялся, и Телима ответила мне удивленным взглядом. Я обнял ее за плечи и притянул к себе. Нет, она, конечно, горианка до мозга костей. — Через два дня, — сказал я, — когда Сандра выйдет из комнаты с сокровищами, я собираюсь отпустить ее на волю и дать ей золота, чтобы она могла идти, куда захочет, и делать, что ей вздумается. В глазах Телимы отражалось полное недоумение. — А вот Телиму я не выпущу, — продолжал я. Ее глаза были широко открыты. Она попыталась вырваться. — Телиму я навсегда оставлю своей рабыней. Она рассмеялась и потянулась ко мне губами. Поцелуй получился весьма продолжительным. — Моя бывшая хозяйка умеет целоваться, — признался я. — Твоя рабыня так рада, что хозяин не считает ее неприятной, — ответила она. — А не пора ли отправить кого-нибудь из рабов на кухню? — предложил Фиш. — Верно, — заметил я и, обращаясь к нему самому и Вине, распорядился: — А ну-ка, вы оба, рабы, отправляйтесь на кухню, и чтобы до рассвета я вас не видел. Фиш поднял Вину на руки и вышел из-за стола. В дверном проеме он остановился и под звонкий смех обнимавшей его девушки долго примерялся, как ему лучше пройти в дверь со своей ношей, с той, что некогда была Вивиной, высокородной дамой, которой предназначалось стать убарой Коса и которая сейчас весело болтала ногами, лежа в объятиях Фиша, такого же раба с полоской металла на шее, как и она сама. И все же я искренне сомневаюсь, что Вивина нашла бы более привлекательным для себя ложе убара Коса, нежели девчонка-рабыня Вина — подстилку и покрывало кухонного раба Фиша, выделенные им в доме Боска, капитана из Порт-К ара. — Я вижу, ты все еще носишь золотой браслет, — обратился Хо-Хак к Телиме. — Да, — ответила она. — Именно по нему я и должен был тебя узнать, когда много лет назад ты появилась на болотах, — покачал он головой. Его слова озадачили Телиму. Самос поставил на стол опустевший кубок. — Как обстоит положение дел в городе? — спросил он у Таба. Выражение лица у того стало серьезным. — Убары Силиус Максимус и Этеокль вместе со своими людьми уже оставили город. Имение Генриса Севариуса также брошено беглецами. Здание городского Совета хотя и пострадало, но не разрушено. Город, как мне кажется, удалось спасти. Через четыре-пять дней флотилия уже будет здесь. — Значит, — подытожил Самос, — Домашний Камень Порт-Кара в безопасности. Он поднял кубок. Мы выпили. — Уже поздно, — заметил Таб, — и если мой капитан не возражает, я бы хотел удалиться. — Пожалуйста, — разрешил я. Он коротко кивнул и вместе с Мидис вышел из зала. — Не думаю, чтобы для ренсоводов было разумным надолго задерживаться в Порт-Каре, — вступил в разговор Хо-Хак. — Думаю, нам лучше уйти из города под покровом ночи. — Еще раз спасибо вам и вашим людям, — поблагодарил я его. — Ренсоводческие общины, образовавшие, кстати, конфедерацию, — всегда в твоем распоряжении, — ответил Хо-Хак. — Спасибо, Хо-Хак. — Мы перед тобой в неоплатном долгу, — продолжал Хо-Хак, — и за то, что ты спас наших людей от налетчиков из Порт-Кара, и за то, что подружил нас с длинным луком. — Этот долг уже оплачен, — заверил я его. — Значит, у нас больше нет долгов друг перед другом? — Нет, Хо-Хак. — Тогда будем друзьями, — сказал он, протягивая руку. Мы обменялись рукопожатиями. — Знай, что на болотах у тебя есть друзья. — Спасибо. Хо-Хак попрощался с остальными и поднялся из-за стола. Его мощная широкоплечая фигура бывшего гребца на галерах заняла добрую половину дверного проема. Даже здесь, в зале, был слышен его громкий голос, когда он собирал во дворе своих людей. — С вашего позволения, капитан, — откланялись Клинтус и Турнок. — Уже поздно. — Спокойной ночи, друзья, — пожелал я. — Спокойной ночи, — ответили они. Теперь за столом остались только я, Телима и Самос. Огромный зал опустел. — Скоро утро, — заметил Самос. — Да, до рассвета час, не больше, — согласился я. — Давайте набросим плащи и поднимемся на башню, — предложил Самос. Мы отыскали плащи, вышли из дома, пересекли внутренний двор и по узким ступеням поднялись на башню. Отсюда нам видны были матросы с «Верны» и «Телы», выставленные Табом на посты. Большие морские ворота, перекрывающие канал, ведущий в город, сейчас были закрыты. Ренсоводы спускались по веревкам с крепостной стены, выходящей к дельте реки, и рассаживались по своим легким, сплетенным из тростника лодкам. Последнимсо стены спускался Хо-Хак. Мы подняли руки. Он тоже махнул рукой на прощание и исчез за краем стены. Болота отливали тусклым светом в неярком предутреннем сиянии трех горианских лун. Телима посмотрела на Самоса. — Значит, мне было позволено убежать из вашего дома, — сказала она. — Да, — подтвердил Самос. — И тебе было позволено взять этот золотой браслет, чтобы Хо-Хак и его люди смогли узнать тебя по нему на болотах. — Я встретила их очень скоро. — Они ждали тебя. — Я не понимаю, — призналась Телима. — У меня были насчет тебя кое-какие соображения, — задумчиво произнес Самос. — Поэтому я и купил тебя, еще когда ты была ребенком. — Bы воспитывали меня как свою собственную дочь, — с волнением произнесла Телима. — И вот, когда мне исполнилось семнадцать… — Да, — перебил ее Самос, — с тобой обращались с крайней жестокостью, как с настоящей рабыней, и затем, через несколько лет, позволили бежать. — Но почему? — воскликнула она. — Почему? — Самос, — включился я в их беседу, — это от тебя несколько месяцев назад на заседании Совета капитанов я получил записку, где говорилось о необходимости увидеться и поговорить? — От меня. — Почему же ты отказался, когда я у тебя об этом спросил? — Подвалы здания городского Совета капитанов показались мне неподходящим местом для обсуждения дел Царствующих Жрецов. — Царствующих Жрецов? — с замирающим сердцем пробормотала Телима. Я рассмеялся. — Место действительно не совсем подходящее, — признался я. — Но ведь когда записка была отправлена, тебя еще даже не было в городе. — Верно, — согласился Самос. — Я надеялся, что в случае отказа эта простая уловка поможет мне отрицать связь между этой запиской и мной самим, ее отправившим. — Впоследствии ты никогда не пытался снова установить со мной контакт, — заметил я. — Ты не был к этому готов. Да и Порт-Кар нуждался в твоем присутствии. — Значит, ты состоишь на службе у Царствующих Жрецов, — задумчиво произнес я, — Да, — согласился он. — И именно поэтому ты пришел на помощь тому, кто некогда тоже был у них на службе. — Не только. Ты многое сделал для моего города. Именно благодаря тебе у Порт-Кара есть теперь свой Домашний Камень. — Это имеет для тебя такое значение? — с удивлением спросил я у этого хищного, жестокого, бесчувственного ларла в облике человека, работорговца и убийцы. — Конечно, — ответил он. Мы отвели взгляды друг от друга. В тающем свете горианских лун, серебрящемся на серой поверхности болот, беззвучно скользили по воде легкие суденышки ренсоводов, исчезающие в чернеющих вдали зарослях тростника. — Возвращайся на службу к Царствующим Жрецам, — глядя мне в лицо, предложил Самос. Я старательно отводил глаза. — Не могу. Я этого недостоин. — В душе каждого человека, будь то мужчина или женщина, есть зачатки трусости и жестокости, злобы и эгоизма, самолюбия и коварства, — всего того мерзкого и уродливого, что мы таим от всех окружающих, а зачастую и от самих себя. Мы с Телимой удивленно посмотрели на него. Самос не без некоторой нежности, совершенно для него неожиданной, положил одну руку на плечо мне, а вторую — на плечо Телиме. — Человеческое существо, — продолжал он, — это хаотическое переплетение подлости и благородства, ненависти и любви, великодушия и эгоизма — всего того, что достойно величайшего презрения и не менее великого восхищения. В основе всех его поступков лежат мотивы высокие и низкие. Все это старые истины, но мало кто их понимает по-настоящему. Я снова взглянул на болота. — Значит, меня вовсе не случайно перехватили на болотах, на пути к Порт-Кару. — Это не было случайностью. — Хо-Хак тоже состоит на службе у Царствующих Жрецов? — Он об этом не знает. Но много лет назад, когда он бежал с галер и вынужден был скрываться, я спрятал его у себя в доме, а позже помог ему добраться до болот. Поэтому с тех пор он иногда оказывает мне небольшие услуги. — И что ты сказал Хо-Хаку насчет меня? — Что мне стало известно о том, что вскоре один из жителей Порт-Кара будет проплывать по болотам. — И это все? — Ну, за исключением того, что им следует выставить Телиму приманкой для твоей поимки. — Ренсоводы ненавидят людей из Порт-Кара. — Да, — согласился Самос. — Они могли убить меня. — Да, определенный риск у меня, конечно, был. — Ты с такой легкостью играешь судьбами людей, — заметил я. — На карту поставлены судьбы миров, капитан, — возразил Самос. Я кивнул. — Миску, Царствующему Жрецу, что-нибудь об этом известно? — спросил я. — Нет, — покачал головой Самос. — Он бы этого не допустил. Но Жрецы, со всей их мудростью и проницательностью, слишком мало знают о людях. — Он тоже бросил взгляд на болота. — Есть люди, которые выступают связующим звеном между Царствующими Жрецами и человеком, координируют их действия, служа тем самым общему делу борьбы с Другими. — А кто это — «Другие»? — спросила Телима. — Не вмешивайся в разговор мужчин, — оборвал ее Самос. Телима обиженно насупилась. — Когда-нибудь я тебе все объясню, — пообещал я. Самос держался вежливо, но, как ни крути, он оставался рабовладельцем. — Мы предвидели, — продолжал он, — что твоя человеческая сущность возобладает над перспективой бессмысленной смерти на болотах, заставит тебя пресмыкаться и униженно молить о сохранении тебе жизни. Сердце мое разрывалось от боли. — Bcе так и было, — пробормотал я. — Как говорят воины, ты предпочел позорный ошейник свободе умереть с честью. У меня на глаза навернулись слезы. — Я обесчестил свой меч, свой город. Я предал все, чему был верен! — Ты познал себя, познал свою человеческую сущность. — Я предал свои принципы! — воскликнул я. — Именно в такие моменты человек учится понимать, что окружающую его реальность, правду жизни нельзя разложить по полочкам. Она слишком сложна и многообразна, чтобы из нее можно было вывести собственные принципы. Я внимательно посмотрел на него. — Мы знали, что если ты не будешь убит, ты станешь рабом. Имелась у нас и кандидатура на роль твоего учителя, который сам прошел через всю жестокость и унижения рабства и горел желанием продемонстрировать тебе, воину, мужчине, все его прелести — тебе, человеку, которому предназначалось действовать в этом средоточии человеческих пороков, в Порт-Каре. Телима грустно уронила голову. — Вы хорошо подготовили меня для этой роли, Самос, — пробормотала она. — Нет, Самос, — покачал я головой, — я не могу больше находиться на службе Царствующих Жрецов. Вы перестарались, и я перестарался, выполняя вашу задачу. Как человек, я полностью уничтожен. Я потерял себя, потерял все, чем я был, все, что имел. Телима уткнулась лицом мне в грудь. — Ты тоже считаешь, что этот человек уничтожен? — спросил у нее Самос. — Что он потерял себя? — Нет, — ответила девушка, — мой убар не уничтожен. Он не потерял себя. Я с благодарностью потрепал ее по плечу. — Многое из того, что я позволял себе, было непростительно, — сказал я. — Так поступает каждый из нас, — рассмеялся Самос. — Или поступил бы, или мог бы поступить: все зависит от обстоятельств, с которыми ему пришлось — или не пришлось — столкнуться на своем пути. — Если кто и был уничтожен, — едва слышно пробормотала Телима, — то это я. Во взгляде Самоса появилась не свойственная ему теплота. — Ты пошла за ним даже в Порт-Кар, — заметил он. — Я люблю его, — ответила Телима. Я крепче прижал ее к себе. — Значит, ни один из вас не был ни уничтожен, ни потерян для себя самого, — усмехнулся Самос. — Вы — люди, и вам присуще все человеческое. — Даже слишком, — уточнил я. — В борьбе с Другими нельзя не быть человечным, — заметил он. Услышать от Самоса нечто подобное? Я не верил собственным ушам. — Вы оба узнали себя лучше, чем прежде, — продолжал он, — и это знание поможет вам глубже понять остальных — их силу и их слабости. — Скоро рассвет, — словно отвечая собственным мыслям, пробормотала Телима. — Осталось лишь одно препятствие, — заметил Самос, — и ни один из вас, по-видимому, даже теперь до конца его так и не понимает. — Что же это? — спросил я. — Ваше высокомерие, — ответил Самос, — столь развитое в вас обоих, — он усмехнулся. — Теперь, когда вы распрощались с иллюзиями, с собственными представлениями о самих себе и познали истинную суть своего характера, когда разрушены ваши прежние идеалы, ваше высокомерие может толкнуть вас в другую крайность. Ведь вы ни в чем не признаете золотой середины. Вы непременно должны быть или Царствующим Жрецом, или животным. Ваше высокомерие потребует от вас либо рождения новых мифов, новых иллюзий, еще более высоких и прекрасных, либо полного отречения от веры во что бы то ни было. Крайность — основная черта вашего характера. Если уж я не лучший, значит, непременно должен быть худшим, думаете вы. Если нет высоких, поражающих своей красотой идеалов, значит, пусть вообще ничего не будет. — Голос Самоса зазвучал тише и мягче. — Но есть и еще нечто, — продолжал он, — между образом, порождаемым воображением поэта, и чавкающим животным, утопающим в грязи. — И что же это? — спросил я. — Человек, — ответил Самос. Я снова окинул взглядом открывающуюся перед нами панораму. Но теперь я смотрел не на бескрайние серые болота, а на город. На «Верну» «Телу», бок о бок стоящие у берега внутреннего причала в моих владениях, на длинные руки калов, зажатые стенами домов и стремящиеся дотянуться до моря, на взметнувшиеся в небо крыши зданий, нетерпеливо замерших в ожидании первых лучей солнца. — Зачем я был доставлен в Порт-Кар? — спросил я. — Чтобы подготовиться к новому заданию. — Какому заданию? — Раз ты больше не состоишь на службе у Царствующих Жрецов, это не имеет никакого значения. — В чем состоит задание? — настойчиво повторил я. — Нужно построить корабль. Отличный от всех известных до сих пор. Я посмотрел на него. — Такой, на котором можно было бы выйти за край этого мира, — ответил Самос. Это выражение обычно употреблялось, когда речь шла о морских просторах, простирающихся западу от Тироса и Коса, начинающихся в нескольких сотнях пасангов от этих островов. Горианские корабли никогда не выходили в эти воды, а если кому и случалось — ни один из них вернулся. Самосу, конечно, не хуже моего была известна ограниченность так называемых знаний первой ступени. Знал он и о шарообразности Гора. Мне всегда было непонятно, почему люди так настойчивы в своих попытках узнать, что лежит к западу от Тироса и Коса. Даже Телиме, ознакомившейся в доме Самоса с основами знаний второй ступени, было известно о том, что понятие «конец мира», принятое в программе горианского образования, является всего лишь фигуральным выражением. Тем не менее для горианцев мир действительно в определенном смысле «кончался» на западе за Тиросом и Косом, как на востоке «кончался» Валтайскими горными хребтами. Именно здесь пролегали границы «известного мира». На севере и на юге изведанные людьми территории переходили в бескрайние ледяные пустыни. — И кто может построить такой корабль? — поинтересовался я. — Терситус. — Но ведь он же сумасшедший. — Он — гений. — Нет, я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов, — решительно сказал я. — Ну что ж, — Самос направился к ведущим с башни ступеням, — тогда желаю тебе всего хорошего, — бросил он через плечо. — Тебе тоже всего хорошего, — ответил я. Хотя на Телиме был ее собственный плащ, она вся дрожала. Я распахнул свой, адмиральский, и закутал им нас обоих. Именно так мы и встретили этот рассвет, эти первые солнечные лучи, взметнувшиеся над городскими стенами, пробежавшие по крышам домов, заливая их золотистым светом, перепрыгнувшие узкий Тамберский пролив и нырнувшие в благословенные воды блистательной Тассы.
Джон Норман Рабыня Гора
Глава 1. ОШЕЙНИК
Я лежала в теплой траве. Левой щекой, животом, бедрами ощущала каждую согретую солнцем ласковую зеленую травинку. Потянулась всем телом, до самых кончиков пальцев. Поспать бы еще! Так не хочется просыпаться. Солнце припекает спину, жарит вовсю. Я зарылась поглубже в траву. Левая рука откинулась в сторону. Пальцы коснулись теплой земли между травинками. Глаза закрыты. Изо всех сил оттягиваю пробуждение. Не выбираться бы из постели! Медленно, с трудом возвращалась я к реальности. Не хочу выбираться из постели! Вот бы еще понежиться, погреться. Я повела головой. На шее — будто какая-то тяжесть. Послышалось негромкое позвякивание — словно, лязгая, трутся друг о друга тяжелые металлические звенья. Непонятно. Все еще в полудреме, не открывая глаз, я поворачиваю голову в другую сторону. И опять что-то давит шею — что-то круглое, тяжелое. Снова этот негромкий металлический звук перекатывающихся звеньев. Я приоткрыла глаза — чуть-чуть, чтобы не ослепнуть от яркого света, — и увидела траву. Зеленые травинки колыхались у самых глаз, расплывались, казались непривычно широкими. Пальцы зарылись в теплую землю. Яоткрыла глаза. Меня прошиб пот. Надо просыпаться! Проглотить завтрак, мчаться на занятия. Наверно, уже поздно. Скорее, надо спешить! И тут я вспомнила. Вспомнила окутавший рот и нос кусок ткани, вспомнила незнакомый резкий запах, силу держащего меня мужчины. Как беспомощно пыталась я вырваться, как он сдавил меня железной хваткой. Меня обуял ужас. Я старалась не дышать. Боролась изо всех сил — бесполезно. Кровь стыла в жилах. Я и не подозревала, что человек может быть так силен. Он проявил терпение, не спешил — ждал, когда я вздохну. Я так старалась не дышать, но что я могла сделать? Истерзанное тело отчаянно жаждало воздуха, и вот наконец я не выдержала, вдохнула полной грудью, и в легкие заструился удушливый дым. Тошнотворные пары неудержимо заполняли тело — не выдохнешь, не увернешься. Накатила дурнота, я потеряла сознание. Я лежала в теплой траве. Ощущала ее всем телом. Я должна выбраться из постели. Позавтракать на скорую руку, мчаться на занятия. Наверняка уже поздно. Надо спешить. Я открыла глаза. Меньше чем в дюйме колышутся травинки. Я чуть приоткрыла рот, трава коснулась губ. Я прикусила травинку, на язык брызнула капля свежего сока. Снова зажмурилась. Ну, очнуться, скорее! Вспомнилась ткань, сильные мужские руки, запах дыма. Пальцы вонзились в землю, царапали, скребли ее. Под ногти набилась грязь. Я подняла голову и закричала Нет, это не сон: я лежу в траве, опутанная цепью. Я села. И тут же поняла: я голая! Шею оттягивает что-то круглое и давящее. По груди к бедру свешивается пристегнутая к ошейнику тяжелая цепь. — Нет! Нет! — вырвалось у меня. — Нет! С криком вскочила я на ноги. Цепь с грациозной мощью струилась вслед за ошейником. Ошейник оттягивал шею, давил на позвонки. Цепь легла между ног, за левой икрой и вдруг приподнялась. Я в ужасе рванулась в сторону. Попробовала через голову стянуть с себя ошейник. Вертела, дергала, снова пыталась стащить через голову. Расцарапанное горло болело. Я изо всех сил задрала подбородок. Надо мной — сияющее голубое небо, ослепительно белые облака. Ошейник не поддавался, сидел как влитой. Между тяжелым кольцом и шеей едва удавалось просунуть палец. У меня вырвался стон. Нет, ошейник мне не стянуть. Не для того он сделан, чтобы его можно было снять. Обезумев, позабыв обо всем, кроме цепи и дикого своего страха, я бросилась бежать — рассудку вопреки — и тут же, раня ноги, запуталась в цепях. Оказавшись на коленях, я схватилась за цепь и с плачем принялась вырываться изо всех сил. Безжалостно тянула, рвала цепь, ошейник мучительно врезался в шею. Цепь тянулась к огромному бесформенному обломку гранита. Кольцо на ее конце соединялось с закрепленной на камне пластиной. Камень внушительный: футов двенадцать в ширину, а высотой — около десяти. Примерно посередине, на высоте около фута, в камне высверлены отверстия и на четырех болтах закреплена пластина с кольцом. Может, эти болты проходят через весь камень, а на другой стороне заклепаны? Откуда мне знать? Стоя на коленях, я тянула цепь. Плакала. Кричала. И снова тянула. Изранила руки, но не сдвинулась и на четверть дюйма. Меня приковали к скале. Руками держась за цепь, я со стоном поднялась на ноги. Огляделась. Моя гранитная глыба одиноко высится среди широкой, поросшей травой холмистой равнины. Ни следов, ни дорог. Других скал поблизости не видно. Ничего — до самого горизонта, — только ласковый ветерок чуть колышет траву, только необычно белые облака и голубое небо. Я одна. Печет солнце. За моей спиной — скала. Обнаженное тело ласкает ветер, но не сильный: пластина закреплена на подветренной стороне скалы. Интересно, в какую сторону здесь чаще всего дует ветер? Может, пластину с цепью специально расположили так, чтобы защитить от ветра прикованную к скале узницу (которой неожиданно оказалась я)? Я вздрогнула. Одна. Совершенно голая. Я, хрупкая, белокожая, прикована цепью к огромной скале среди бескрайней равнины. Я глубоко вздохнула. Никогда еще в мои легкие не вмещалось столько воздуха. И хоть шею сжимал ошейник, я откинула голову назад. Закрыла глаза. Жадно пила этот воздух. Разве опишешь это чувство? Разве объяснишь тому, кто сам такого не изведал? Так просто — каждый вдох дарит радость. Воздух чист и прозрачен. Свежий, бодрящий, он кружил голову, искрился, пьянил живительным кислородом. Дивный воздух, еще не отравленный губительными людскими испарениями, ядовитыми дымами заводов и автомобилей, — воздух юного мира, не знающего непрошеных сомнительных даров цивилизации. Тело переполняла ликующая радость жизни. Всего лишь глоток чистого кислорода — и вот, почти мгновенно, обострились все чувства и мысли. Кому не доводилось вдохнуть воздух чистого, не тронутого цивилизацией мира, тому меня не понять. Да и тот, чье тело знает лишь этот воздух, тоже, пожалуй, подобной радости не оценит. Если ты не дышал здешним воздухом — радость жизни тебе незнакома. Но я одна. И мне страшно. Я — в неведомом мире, огромном, незнакомом, чистом, сияющем и пустом. Вокруг — бескрайние луга. Я и не знала, что у травы есть запах. Такой свежий, чудесный. Как обострились все чувства! От избытка кислорода кровь быстрее бежит по жилам. Вдруг обнаружилось: я различаю запахи, что прежде от меня ускользали; я словно открыла для себя новое измерение. Я и сейчас думаю, что здесь моему телу нет нужды сражаться с окружающим миром, гнать его от себя, беречь от него сознание — чтобы не свел с ума. Этот мир так чист, не затронут загрязнением — вот где человек может слиться с природой, не прятаться от нее за крепостными стенами, не чувствовать себя чужаком, который крадется, не смея вздохнуть, под покровом ночной темноты по вражескому стану. В здешнем кристально чистом воздухе зрение тоже стало острее. Здесь я вижу дальше и отчетливее, чем в родных краях, среди клубов смрадного дыма. Как же далеко меня занесло от такого знакомого серого загаженного мира! А ведь и там бывали дни, когда воздух вдруг радовал чистотой, я надышаться не могла его свежестью. Как же мало я знала тогда! Как была глупа. В том воздухе просто оказывалось чуть меньше дыма, чуть меньше смрада — это выглядело лишь напоминанием о том, каким может быть мир. Обострился и слух. Вот, легко касаясь травы, пробегает по равнине ветерок, колышет поблескивающие в солнечном свете былинки. Даже цвет стал ярче, глубже, насыщеннее. Живая, буйная зелень травы, глубокая голубизна неба — неужели бывает такое небо на свете? Облака — белые, четко очерченные — вздымаются в вышину, мгновенно, точно Протей, меняют форму, несутся, гонимые ветром, то выше, то ниже, то медленно, то быстро, то парят огромными величественными белыми птицами, плывут по небесной реке. Обнаженное тело тронул ветерок. Я вздрогнула. Во всем теле, в каждой его клетке пульсировала жизнь. Страшно. Я взглянула на солнце. Посмотрела по сторонам, вниз, вдаль. Теперь я осознавала — ясно, как никогда прежде, — что-то во мне не так. По-новому ощущается тело, его движения. Похоже, чуть изменился вес. Я гнала от себя эти мысли, не могла с ними примириться. Буквально выталкивала их из головы. Но они упорно возвращались. Нет, отрицать бессмысленно. — Нет! — закричала я. И все же это правда. Изо всех сил открещивалась я от очевидного, неизбежного объяснения этого невероятного феномена. — Нет! — кричала я снова и снова. — Не может быть! Нет! Нет! Онемевшими руками я приподняла свисающую с ошейника цепь. Недоверчиво осмотрела ее. Тяжелые звенья отлиты из простого грубого черного металла, плотно пригнаны. Не особенно красивая, не особенно дорогая. Но я у нее в плену. Я ощупала ошейник. Видеть его я не могла, но, похоже, он тоже изготовлен из тяжелого металла. Простой, ничего особенного, без затей, но зато как плотно охватывает горло! Наверно, тоже черный, как цепь. С одной стороны — грубый шарнир. На крайнем звене цепи — кольцо, прикрепленное к скобе ошейника. Скоба, похоже, часть самого ошейника. Шарнир — под моим правым ухом; закрепленная кольцом и скобой, цепь свисает под подбородком; с другой стороны, под левым ухом, я нащупала увесистый замок. Вот и замочная скважина. Значит, ошейник открывается. Значит, он не заклепан намертво у меня на шее. Интересно, у кого же ключ? Обернувшись, я поглядела на огромную гранитную скалу с прожилками полевого шпата. «Надо постараться проснуться, — твердила я себе. — Я должна проснуться! — Я горько рассмеялась. — Наверно, я сплю». Снова в сознание вползли мысли о том, как по-другому ощущаю я теперь свое тело, его вес, его движения. — Нет! — снова вскрикнула я. Подошла к гранитной глыбе, рассмотрела привинченную к камню тяжелую пластину с кольцом. Звено моей цепи продето в кольцо. Цепь длиной футов десять. Я попробовала намотать ее на держащий кольцо штырь — не получается. — Нет! — прокричала я. — Я должна, должна проснуться! Наверняка давно пора вставать, завтракать, ехать на занятия. Не может быть никаких других объяснений! Я сплю! А может, сошла с ума? Да нет. Просто сплю — и все. Такой странный, такой нереальный сон. И все же сон. Да. Да. Сон. Всего лишь сон! А потом, на свою беду, я вспомнила мужчину, что держал меня сзади, так, что видеть его я не могла, вспомнила, как тщетно пыталась вырваться, как рот и нос обмотали тканью и как он ждал, чтобы я вдохнула, и как я сделала наконец этот отчаянный вдох, наполнив легкие зловонным дымом — больше дышать было нечем, — невыносимым дымом, от которого померкло в глазах, и потом потеряла сознание. Итак, я знаю — это не сон. Что было мочи заколотила я кулаками по гранитной скале с прожилками полевого шпата. Но только в кровь разбила руки. Повернулась, отошла от скалы — футов на пять, — окинула взглядом поросшую травой равнину. — О, нет, — зарыдала я. Итак, сомнений не оставалось: все это правда, все наяву. Что толку спорить? Страшная мысль затопила сознание, сковала волю, погребла остатки надежды. Знаю, отчего тело как чужое. Знаю, почему немного нарушена координация движений. Я не на Земле. Это не земная сила гравитации. Я в чужом, неведомом мире. Этот мир ярок и прекрасен — но это не Земля. Это не мой мир. Я здесь не дома. Меня привезли сюда, не посчитавшись с моей волей; меня привезли; моя воля здесь ничего не значит. Одна, беззащитная, обнаженная, я стояла, глядя в пространство, у огромной скалы. Одна-одинешенька, перепуганная насмерть, с цепью на шее. Зарыдав от горя, я спрятала лицо в ладони. А потом земля ушла из-под ног, меня окутала тьма — я потеряла сознание.Глава 2. КОРТЕЖ
Меня резко перевернули на спину. — Век, кейджера! — рявкнул кто-то. — Век, кейджера! — Голос звучал раздраженно. Вздрогнув всем телом, перепуганная, я взглянула вверх. И закричала от боли. В месте сгиба между левым бедром и низом живота в тело вонзилось металлическое острие. Потом наконечник убрали, копье повернули древком и тычком древка бесцеремонно повернули меня на правое бедро. Я зажала руками рот. Нога в высокой, тяжелой сандалии, сплетенной из ремней, отшвырнула прочь мои руки. Надо мной возвышался бородатый мужчина. Лежа меж его ног, я с ужасом смотрела на него снизу вверх. Да он не один! За ним стоял второй. Оба в алых туниках; на левом бедре у обоих висят ножны с кинжалами. На поясах — украшенные орнаментом ножи. У того, что позади, за спиной многослойный щит из кожи и латуни, в руках — копье, к копью привязан шлем со сплетенным из темной шерсти плюмажем. На шее — гирлянда из зубов какого-то хищного зверя. Тот, что стоял надо мной, отложил шлем и щит в сторону. Шлемы сделаны так, чтобы закрыть всю голову и большую часть лица. Открытая лицевая сторона вырезана в форме буквы «V». Оба длинноволосые. У того, что стоял надо мной, волосы стянуты сзади обрывком ткани. Осторожно пятясь назад, я выскользнула из-под ног возвышающегося надо мной мужчины. Я чувствовала себя такой беззащитной! В жизни не видела таких людей. Могучие, есть в них что-то от животных. Припав к земле, я поползла назад. За ошейником тянулась тяжелая цепь. Я остановилась. Не смея произнести ни слова, повернулась, пытаясь хоть как-то спрятаться, прикрыться руками. Один из них, обращаясь ко мне, что-то повелительно рявкнул. Рассерженно махнул рукой. Я убрала прикрывающие тело ладони. Все еще вжимаясь в землю, повернулась. Понятно: они хотят меня рассмотреть. Бородатый подошел ближе. Я не смела поднять на него глаза. Ничего не понимаю. Живя в своем мире, я и не подозревала, что бывают такие люди. Они стояли вплотную ко мне — в моем мире люди так близко друг к другу не подходят. Там, в той жизни, у каждого свой кокон, свой неприкосновенный отрезок пространства, каждый огражден незримым силовым полем. Автоматически, бессознательно мы держим общепринятую дистанцию, не преступаем возведенных приличиями и условностями границ. Каждый из нас живет как бы за прозрачной стеной, в собственном защитном куполе. Так мы отделяем себя от окружающих, так сохраняем свою индивидуальность. В земной цивилизации, в моем кругу, этот ореол неприкосновенности составляет в радиусе фута два-три. Ближе подходить друг к другу у нас не принято. Но эти стояли ближе. На моем отрезке пространства. Вдруг стало ясно: в этом мире моего пространства не существует. Я задрожала от ужаса. Казалось бы, такая мелочь! Подумаешь — здесь не признают, не соблюдают этой условности, по крайней мере по отношению ко мне. И все же это не мелочь. Нет, для меня разрушение этого надуманного защитного барьера, этой условности — катастрофа. Не могу выразить, что за потеря это для меня, какой беспомощной я сразу себя ощутила! В этом мире моего пространства не существует! Я взглянула на бородача. Тело перехвачено блестящим черным кожаным ремнем, над левым бедром висит кинжал. Алая туника из плотного груботканого полотна. Да, схвати он меня, прижми покрепче — силища у него, пожалуй, такая, что и ремень его, и волокна ткани впечатаются мне в кожу. В горло под подбородком ткнулось острие кинжала. От боли я с криком вскочила на ноги. Чуть ли не на цыпочках, выпрямив спину, встала перед ним. Никогда в жизни не приходилось мне стоять так прямо. Бородач отступил на шаг, потом оба принялись внимательно меня рассматривать. Ходили вокруг, неспешно обсуждали. Я не понимала ни слова. Стояла, высоко вскинув поднятый острием кинжала подбородок. Цепь позвякивала о кольцо ошейника. Интересно, как же обращаются с женщинами в мире, где властвуют такие мужчины? Подробный осмотр занял несколько минут. Они не торопились. Передо мной стояли двое мужчин — один чуть позади — и внимательно на меня смотрели. Под тяжестью цепи ошейник оттягивал шею. Цепь свешивалась мне на грудь. Я стояла не шелохнувшись, чувствуя на теле ее тяжелые звенья. — Прошу вас, — не меняя позы, прошептала я. Подойдя ближе, бородач внезапно открытой ладонью с размаху ударил меня по лицу. Я отлетела в сторону. Согнувшись, спотыкаясь, я наступила на конец цепи. Меня дернуло к земле. Губы разбиты. В голове — звон. Во рту — вкус крови. Мой мучитель что-то угрожающе гавкнул. В ужасе и отчаянии, путаясь в цепи, я торопливо бросилась на прежнее место и снова, почти так же вытянувшись, подняв подбородок, встала перед ним. Да, как же обращаются с женщинами в мире, где властвуют такие мужчины? Больше бить он меня не стал. Видимо, остался доволен моим послушанием. Он снова заговорил со мной. Я посмотрела ему в глаза. На мгновение взгляды наши встретились. Я упала на колени. Толчком он заставил меня сесть, так что теперь я сидела на пятках. Взяв меня за руки, он положил мои ладони на бедра. Я смотрела на мужчин снизу вверх. Я брюнетка с очень темными волосами, с карими глазами. Светлокожая. Ростом примерно пять футов пять дюймов, вешу около ста двадцати фунтов. Худенькой меня не назовешь, но, как считают, фигура у меня замечательная. Двое мужчин сверху вниз смотрели на меня. Тогда я была коротко пострижена. Почувствовав под подбородком острие копья, я повыше подняла голову. Мое имя — Джуди Торнтон. Я — студентка-словесница, поэтесса. Обнаженная, с цепью на шее, стою на коленях перед дикарями. И умираю от страха. Едва дыша, я сидела в точности в той позе, в которую они меня посадили. Боялась шевельнуться. Лишь бы больше не били, лишь бы не раздражать их, не разозлить. Не представляю, на что они способны, эти могучие страшные мужчины, непредсказуемые, непреклонные, первобытные, так отличающиеся от мужчин Земли, если уж моя внешность не пленила их абсолютно и безоговорочно. Я решила не давать им повода для гнева. Полное, безграничное повиновение. Вот и стояла не шелохнувшись перед ними на коленях. Лишь ветерок ерошил волосы. А они все смотрели. Это меня пугало. Я не двигалась. Сидела, не меняя позы. Смотрела прямо перед собой, глаза поднять не смея. А вдруг каким-нибудь случайным жестом снова вызову недовольство? Пальцем боялась шевельнуть. Стояла на коленях, спина выпрямлена, руки на бедрах, подбородок высоко поднят. Колени плотно сдвинуты. Один из мужчин что-то сказал — я не поняла что. Потом, к моему ужасу, древком копья он грубо раздвинул мне колени. Я — Джуди Торнтон, студентка-словесница и поэтесса. Не сдержавшись, я застонала. Такая изысканная, такая беспомощная поза! Я стояла перед ними на коленях. В позе горианских рабынь, которая, как узнаю я потом, зовется здесь позой наслаждения. Удовлетворенные моим послушанием, оба чудовища отвернулись. Я не шевелилась. Они были чем-то заняты у самой скалы. Кажется, что-то искали. Но вот бородатый вернулся ко мне. О чем-то спросил. Повторил вопрос. Я в ужасе смотрела прямо перед собой. Глаза наполнились слезами. — Не понимаю, — прошептала я, — не понимаю. Я не знаю, чего вы хотите. Отвернувшись, он снова принялся за поиски. Через некоторое время, разозлившись, взглянул на меня. И второй — тоже. — Бина? — отчетливо проговорил он. — Бина, кейджера. Вар бина, кейджера? — Я не знаю, чего вы хотите, — шепотом повторила я. — Не понимаю. Наверно, спрашивают о том, что ищут. Тщательно, раздвигая копьями высокую траву, они обшарили все вокруг. Но ничего не нашли. — Вар бина, кейджера? — повторил бородач. Я сидела все в той же позе, с ошейника тяжело свешивалась цепь. — Я не знаю, — прошептала я. И тут тыльной стороной ладони он наотмашь ударил меня по губам. Я повалилась в траву. Ужасающий удар, куда чувствительнее первого. Невероятно сильный, безжалостный, молниеносный. Я едва видела, сквозь боль и мрак с трудом пробиваясь к свету. Опустив голову, я стояла в траве на четвереньках, на губах — вкус крови, ошейник терзает шею. Я сплюнула кровь. Ударил меня! Он что, не понимает? Я женщина! Схватив цепь, он рывком притянул меня к своим коленям, обе руки запустил мне в волосы. — Вар бина, кейджера! Вар бина! — Не понимаю! — кричала я. Он бешено рванул меня за волосы. Какая боль! Что мои хрупкие руки против его кулачищ! — Вар бина! — все твердил он. — Прошу вас, прошу вас, — рыдала я. Лязгнув цепью, он швырнул меня к своим ногам. Я лежала на боку, умирая от страха. Отстегнув у плеча ремень с ножнами и кинжалом, он отбросил его в сторону. Потом сдернул ремень с пояса, снял кинжал и с него и сложил ремень вдвое. Хлестнул разок по ладони. Я лежала на траве спиной к нему, не видя его. Послышался свист ремня. Я закричала от боли. Он хлестал меня снова и снова и вдруг остановился. — Вар бина, кейджера? — спросил он. — Не бейте, пожалуйста, — молила я. Снова удар, и еще, и еще. Он бил, а я корчилась, извивалась в траве у его ног, плакала, хватая траву руками. Обезумела от боли, едва сознавала, что происходит. Меня бьют! Я же девушка! Он что, не понимает? — Пожалуйста, не бейте меня! — кричала я. — Пожалуйста 1— Распростершись плашмя, закрыв руками голову, при каждом ударе я содрогалась. Что угодно сделала бы, лишь бы он перестал! Но я же не знаю, что ему нужно! Наконец взбешенный зверь остановился. Я даже головы не подняла, только лежала, плача, прикрывая руками голову. Между ног под моим измученным телом тянулась цепь от ошейника. По звукам я догадалась: вот он навешивает на ремень кинжал, теперь — надевает ремень. Вот поднял с земли другой ремень, прилаживает на плечо. Вверх я не смотрела, просто лежала, тряслась и плакала. Я сделаю все, что он захочет! Все! Кто-то из мужчин заговорил со мной, ткнул древком копья. Я встала на четвереньки. Цепь тянула вниз. Еще один толчок древком. С покрасневшими глазами, вся израненная — на спине, боках и ногах живого места не осталось, — я расправила цепь и снова, как прежде, встала на колени. Губы в крови. Почти ничего не изменилось. Я на коленях, в точности в той же позе. Почти ничто не изменилось — только теперь я изранена и избита. Мои мучители посовещались. Потом, к моему ужасу, бородатый подошел ко мне, присел передо мной. Вынул из ножен узкий стальной кинжал с обоюдоострым лезвием дюймов семь длиной. Подержал у моего лица. Я молчала. Другой присел позади меня. Левой рукой схватив меня за волосы, оттянул назад голову, правой — высоко, к самому подбородку, поднял ошейник. Больно. Сжатая металлическим кольцом, вздулась яремная вена. — Нет! — молила я. — Нет! Ясно — я для них никакой ценности не представляю. Горла коснулось острое как бритва лезвие кинжала. — Вар бина, кейджера? — допытывался бородач. — Вар бина? — Прошу вас, — со слезами зашептала я, — прошу! Что угодно сделала бы. Что угодно. Что угодно сделаю, что угодно скажу. Но я ничего не знаю. Не могу рассказать то, что имнужно. — Не убивайте меня! — умоляла я. — Я все для вас сделаю! Не убивайте! Оставьте меня себе! Пленницей, наложницей, кем хотите! Я же красивая! Я же могу вам служить! Угождать во всем! Откуда-то из самых глубин, из тайной, прежде неведомой бездны выплеснулась, затопив сознание, волна смертельного страха, и, ужаснувшись собственной порочности, я закричала: — Не убивайте! Я хочу быть вашей рабыней! Да! Да! Вашей рабыней! Рабыней! Не убивайте меня! Я буду вашей рабыней! Позвольте мне быть вашей рабыней! Умоляю! Чудовищные, постыдные, порочные слова! Я содрогнулась от ужаса. Но тут же, обо всем забыв, зашептала — отчаянно, дерзко, решительно, четко и твердо, — а страшный человек все держал меня за волосы, все тянул назад голову. — Не убивайте, пожалуйста! Да, я буду вашей рабыней. Да, я, Джуди Торнтон, буду вашей рабыней. Я, Джуди Торнтон, умоляю вас взять меня в рабыни. Прошу вас. Прошу, позвольте мне стать вашей рабыней! — Я попыталась улыбнуться. — Возьмите меня себе в рабыни. Вы — мои хозяева! Неужели я назвала их хозяевами? Но видно, так уж назначено природой, что я, девушка, — лишь жертва, добыча для таких, как они, а они и им подобные — хозяева, в силу непостижимых биологических законов облеченные безграничной властью над нами. — Прошу вас, хозяин, — шептала я. — Вар бина, кейджера? — не переставал повторять бородатый. Я застонала от отчаяния. Верно, им, всевластным и могучим, доступно множество женщин, таких же красивых, а то и более красивых, чем я. На Земле меня считали хорошенькой, оригинальной, даже очаровательной, но, как я начинала понимать, здесь, на планете Гор, я и такие, как я, гроша ломаного не стоят. Здешние обитатели ничего особенного в нас не находят. Во многих домах таких, как я, держат при горшках и плошках — стряпухами, посудомойками. В своей престижной женской школе на младших курсах я слыла первой красоткой. Во всем колледже красивее меня считалась только одна студентка — антрополог со старшего курса Элайса Невинс. Как я ее ненавидела! Как соперничала с ней! Вот лезвие кинжала коснулось кожи. Сейчас полоснет! Вот, повинуясь малейшему движению держащей его руки, кинжал дрогнул. Сейчас мне перережут горло. Но вдруг клинок замер. Отдернув кинжал, бородач отвернулся от меня, взглянул вдаль. Теперь и я услышала. Мужской голос звонко выводил мелодичную монотонную песню. В ярости бородач вскочил, сунул кинжал в ножны, поднял с земли щит и копье. Его приятель, уже в полном боевом облачении, даже в шлеме, правой рукой держа копье наперевес, обернулся к приближающемуся мужчине. Бородач шлем еще не надел, но стоял рядом наготове. Еле-еле двигаясь, я встала на четвереньки. Меня вырвало в траву. Я потянула цепь. Бесполезно. Убежать бы, уползти отсюда прочь! Но я прикована намертво к этой скале. Я оцепенело подняла голову. Неторопливо, мерным шагом к нам приближался человек. Казалось, незнакомец пребывал в благостном расположении духа. Словно радуясь дальней прогулке, он во весь голос распевал песню с незатейливым мотивом. Косматый, волосы черные. Как и первые двое, одет в красное. И экипирован точно так же: на левое бедро с плечевого ремня свешивается короткий меч, на поясном ремне — нож в ножнах, на ногах — тяжелые, как сапоги, сандалии. На левом плече — копье, он придерживает его рукой. На копье за левым плечом подвешены щит и шлем. На правом плече — сумка, наверно, с припасами. Слева от ножен к плечевому ремню приторочен бурдюк с жидкостью, скорее всего с водой. Напевая, шагает себе с улыбкой по высокой траве. Казалось, внешним обликом он в точности походил на первых двух — и одет в такую же тунику, но, судя по их реакции, его появление их отнюдь не обрадовало. Нет, туника немного отличается: у левого плеча — какой-то знак. У этих таких нет. С моей точки зрения — разница совсем незначительная, но, возможно, для человека, понимающего различие, намного весомее. Я потянула цепь. На меня никто не обращал внимания. Не будь проклятого ошейника — могла бы и улизнуть. Я тихонечко застонала. Что ж, подождем. Черноволосый смолк, остановился, ухмыляясь, ярдах в двадцати от нас. Теперь в левой руке он держал копье, а правую, ладонью внутрь, поднял в приветственном жесте. — Тал, рарии! — все еще ухмыляясь, прокричал он. — Тал, рариус, — ответил бородатый. Пришедший отстегнул бурдюк, сбросил сумку. Бородатый угрожающе замахал руками, что-то грубо прокричал. Видно, гнал его прочь. Указал на себя и своего приятеля. Их двое. Не переставая ухмыляться, вновь пришедший наклонил к земле копье, шлем и щит соскользнули. Бородатый водрузил на голову почти скрывший лицо шлем. Черноволосый, подхватив левой рукой щит, правой — копье и шлем, безмятежно шел навстречу. Снова бородатый замахал на него руками. Снова что-то раздраженно прокричал. А тот все ухмылялся. Потом заспорили, все трое. Я ничего не понимала. Черноволосый говорил невозмутимо, один раз даже с хохотом хлопнул себя по бедру. Двое других злились, безбородый потрясал копьем. Но пришедшему не было до них дела. Он смотрел мимо них, на меня. Теперь, немного оправившись от страха, я наконец в полной мере осознала, какое необычное состояние — и эмоциональное, и физиологическое — заставило меня умолять двух могучих мужчин сделать меня своей рабыней. Нет, не только смертельный страх двигал мною. К нему примешивалось странное, почти истерическое чувство облегчения, ощущение эмоционального всплеска. Никогда, даже в самом страшном сне, не привиделось бы мне, что у меня могут вырваться такие слова, а теперь кажется, что не вырваться они не могли. Да, я молила взять меня в рабство. Конечно, мной владел ужас, и все же в глубине души я понимала, что сказала это не только ради спасения своей жизни. Разумеется, за жизнь я отчаянно цеплялась. Разумеется, сказала бы что угодно! Но, произнося эти слова, я почувствовала такое, что потрясло меня, затронуло самые тайные, глубинные струны души. Вместе со страхом нахлынуло чувство высвобождения подавленных, затаенных инстинктов, я упивалась этой исповедью, возвращением к подлинности, искренности, собственному естеству. То, что я была испугана, готова любой ценой откупиться от гибели, — всего лишь случай, пришедшееся к месту оправдание моего порыва. Страхом не объяснить немыслимой, безграничной благодарности, ощущения, что рассыпались в прах все запреты, безудержного самозабвенного восторга, упоения, с которыми я предавала себя их власти, — всех этих чувств, которые, пусть и замутненные испугом, повергли меня в такой трепет. Нет, страх здесь ни при чем. Страх — лишь случайность. Не будь его — все могло бы обернуться точно так же. Важно то, что я чувствовала, умоляя их стать моими хозяевами. Моля о железной цепи, я словно отбросила тысячи незримых цепей, что не пускали меня к самой себе. Железная цепь привяжет меня к моему естеству, не пустит туда, куда в глубине души мне и не хочется, не даст изменить своей сути. Так что же такое женщина? Теперь я поняла: то, что захлестнуло меня с головой, было не только испугом. Это воля, освобождение, радость. Вот удивительно: несмотря на страх, меня переполняло возбуждение. Никогдаеще так не захлестывала меня чувственность, ничто доселе так не возбуждало, как тот миг, когда, стоя на коленях, я молила двух могучих мужчин сделать меня своей рабыней. Теперь я смотрела на пришедшего, а он — на меня. Я вздрогнула. Нагое, скованное цепью тело изнывало от желания. Наверно, он познал немало женщин. Не отводя от меня глаз, он ухмыльнулся. Под бесцеремонным, оценивающим красоту моего обнаженного тела взглядом я покраснела, вдруг разозлилась. Опустила голову. Да за кого он меня принимает?! За скованную цепью рабыню, чья красота может принадлежать ему, потому что он самый сильный, самый могущественный, самый ловкий в бою или просто потому, что он может предложить самую высокую цену? Он указал на меня. Заговорил. Бородач возражал, размахивая руками. Пришедший рассмеялся. Махнув в мою сторону рукой, бородатый что-то сказал. В голосе звучало пренебрежение. Я взбесилась. Черноволосый взглянул повнимательнее. Заговорил со мной. Эти слова я уже слышала. Их, тыкая меня копьем, говорил тот, другой, после того, как избил меня перед тем, как, уже израненную, снова поставить меня на колени, перед тем, как прижать мне к горлу кинжал. Вздернув голову, я встала на колени. Цепь с ошейника свешивалась в траву. Я присела на пятки, выпрямила спину, руки — на бедрах, глядя прямо перед собой, высоко подняла голову. Отведя назад плечи, расправила грудь. Не забыла и о коленях. Раздвинула их так широко, как только могла. Я знала — им так хочется. И вот я снова стою перед ними на коленях в самой изысканной и беспомощной позе, в какую только могут мужчины поставить женщину, в позе горианских рабынь, которая, как узнаю я потом, зовется здесь позой наслаждения. Черноволосый решительно заговорил. Бородатый и его товарищ сердито отвечали. Краешком глаза я заметила: черноволосый указывает на меня. Он усмехался. Я дрожала. Он требовал меня! Хотел, чтобы они отдали меня ему! Наглое чудовище! Как же я ненавидела его! И как сладко мне было! Мужчины захохотали. Я испугалась. Их двое, а он один! Отступит! Сбежит, спасая свою жизнь! Скованная цепью, я стояла на коленях. — Кейджера канджелн! — проговорил черноволосый. Повелительно указывая на меня копьем, он смотрел на тех двоих. Теперь он не отводил от них взгляда. — Кейджера канджелн, — злобно посмотрев на него, согласился бородач. — Кейджера канджелн, — мрачно повторил второй. Черноволосый отступил на пару шагов. Присел, сорвал стебелек травы, пожевал. Бородатый подошел ко мне. Вытащил из-под туники два сплетенных из черной кожи тонких шнура, каждый дюймов восемнадцать длиной. Присел позади меня. Рывком завел мне руки за спину, крепко связал. Потом так же крепко стянул мне лодыжки. Шнуры впились в кожу. Я поморщилась. Присев у меня за спиной, он схватил меня за волосы. Я услышала, как в огромный замок под левым ухом входит тяжелый ключ — наверно, он достал его из туники. Ошейник с замком слева притиснулся к шее. Ключ повернулся. Лязгнул засов. Судя по звуку — мощный, тяжелый. Бросив ключ в траву, бородач обеими руками дернул засов и бросил ошейник вместе с цепью на землю. Ошейник сняли! Я впервые увидела его. Как я и предполагала, он оказался под стать цепи. Круглый, тяжелый, из черного металла, с шарниром, удобный, практичный, страшный. Со скобой и массивным кольцом. Звено цепи крепится к кольцу. Кольцо круглое, шириной около двух с половиной дюймов. Ошейник сняли! Но я накрепко связана. Тщетно пыталась я выбраться из пут. Бородач поднял меня, как пушинку. Мой вес для него — просто ничто. Взглянул на сидящего в нескольких ярдах незнакомца. — Кейджера канджелн? — спросил бородач. Словно давал черноволосому возможность отказаться. Может, ошибка вышла. Может, не поняли друг друга. Незнакомец сидел в траве, щит — рядом, копье древком воткнуто в землю, острие смотрит в небо. Кивнул в ответ. Никакой ошибки. — Кейджера канджелн, — просто повторил он. Второй тем временем выбрал клочок земли, кипя от злости, острием копья очертил круг диаметром футов десять. Бородач, перекинув меня через плечо, отнес к кругу, швырнул в центр. Я лежала на боку, связанная по рукам и ногам. Они поговорили еще, совсем недолго — наверно, уточняли условия. Кое-как поднявшись, я встала посреди вычерченного на земле круга на колени. Встал и незнакомец. Надел шлем. Приладил на руку щит, подтянул на нем ремни. Вытащил из ножен на пару дюймов короткий кинжал на левом бедре, вложил обратно. Повторил эту операцию несколько раз. Входит и выходит свободно. В правую руку взял копье. Древко длинное, тяжелое, толщиной дюйма два, длиной около семи футов; наконечник вместе с расширенным основанием и сквозными заклепками — дюймов двадцать; в паре дюймов от мощного конусообразного основания начинается обоюдоострое бронзовое лезвие, переходящее в восьмидюймовое острие; ближе к острию лезвие сужается. Мощное оружие. При здешней — пониже земной — гравитации, при той силе, которой обладают владеющие этим оружием люди, должно, пожалуй, разить наповал. Вряд ли их щиты, пусть даже самые крепкие, способны выдержать прямой удар, нанесенный в полную силу. Наверняка сквозь мужское тело такое копье с легкостью пройдет на четверть длины, а уж сквозь слабое, мягкое девичье — и на половину. Я глаз не могла отвести от копья. Жуткое оружие. Двое, что первыми завладели мною, немного посовещались. Тот, что без бороды, выступил вперед со шитом в руке, держа копье наперевес. Встал в нескольких футах от незнакомца. И вот они стоят друг против друга: оба в алых туниках, в шлемах, одинаково вооружены. На меня никто и не глянет. Я забыта. Я стою на коленях в центре круга, пытаюсь освободиться от пут. И не могу. Ветер колышет траву. По голубому небу проносятся облака. Довольно долго ни один из них не шевелился. Потом незнакомец, рассмеявшись, внезапно поднял копье и воткнул древком в землю. — Кейджера канджелн! — со смехом пророкотал он. Не может быть! Да он ликует! Радуется предстоящей схватке. Он внушает ужас! Такой гордый, такой величественный! Вот когда я с содроганием осознала, что такое мужчина. — Кейджера канджелн! — вторил ему другой. И вот они уже описывают друг вокруг друга осторожные круги. Стоя на коленях в очерченном на земле круге, связанная, перепуганная, обнаженная, я ждала. Двое мужчин передо мной совершали обманные круговые движения, готовясь к схватке. Я подергала впившиеся в тело шнуры. Ничего не получается. Вдруг, в один голос, как по команде, испустив воинственный клич, они бросились друг на друга. Началась ритуальная схватка копьеносцев. Вскоре копье безбородого, отброшенное наклонной поверхностью щита чужака, описав дугу, отлетело в сторону и, воткнувшись в землю, застыло, обращенное древком в небо, недоступное и бесполезное, футах в ста от противников. Черноволосый пробил копьем щит соперника и, зажав древко боком и рукой, вскинул застрявший на копье щит вместе с повисшим на нем хозяином, повернул и швырнул побежденного наземь к своим ногам. Мгновенно выхватив из ножен кинжал, он приставил его к горлу поверженного врага. Но не прикончил. Перерезав ремни щита, освободил противнику руки и отступил на шаг. Отбросил свой щит в траву. Держа кинжал наготове, он ждал. Взбешенный соперник вскочил на ноги. Выхватил из ножен кинжал и бросился на чужака. Снова завязался бой. А я, дрожа от страха, по-прежнему стояла на коленях. Нет, это не люди, не человеческие существа в моем понимании. Это воины. Звери. У меня вырвался крик. Лезвия всегда пугали меня, даже лезвия обычных ножей. А тут я стою на коленях, связанная, голая, беспомощная, совершенно беззащитная, в двух шагах от свирепых, сильных и ловких мужчин, затеявших страшную беспощадную схватку. Они сражались. Я следила за ними, не в силах отвести расширенных от ужаса глаз. Бой шел яростный, жестокий. От них до меня — меньше фута. Я застонала. То пятятся, то наступают, стремительно бросаются вперед. Да что же они за люди? Таких мне доселе встречать не приходилось. Почему не бросятся наутек от этих смертоносных клинков? Почему не спасутся бегством? Почему накидываются друг на друга, бьются не на жизнь, а на смерть? Как я боялась таких, да и теперь боюсь! И что перед лицом таких мужчин остается женщине? Только стоять на коленях. И вот один из них с хрипом отступил, повернулся и упал в траву на колени, потом на бок. Истекая кровью, уронил кинжал, прижал к животу руки, согнулся вдвое, скорчился отболи. Чужак отступил на шаг, с кинжала стекала кровь. Взглянул на второго, бородатого. Тот поднял щит, подхватил копье. — Кейджера канджелн! — провозгласил он. — Кейджера канджелн, — повторил черноволосый. Чтобы выдернуть копье, подошел к пробитому щиту человека, с которым мгновение назад делил радость битвы. Поверженный враг, скорчившись, лежал на траве. С нижней губы сочилась кровь — он прокусил ее, стараясь не кричать от боли. Руки вцепились в алую ткань окровавленной туники, комкают, мнут ее у наполовину перерезанного ремня. Трава вокруг залита кровью. Чужак нагнулся к пробитому копьем щиту, и в то же мгновение на него, подняв копье, с ужасающим криком бросился бородач. Я не успела ни двинуться, ни испугаться, а черноволосый уже стремительно откатился в сторону и тут же вскочил на ноги, приготовившись к бою. С моих губ слетел крик отчаяния — копье бородатого просвистело у самого шлема чужака. К пробитому щиту и застрявшему в нем копью тот возвращаться не стал. Казалось, впервые благодушие оставило его. Копье бородатого торчало в траве. Наконечник и основание древка глубоко вошли в дерн. Промахнувшись и лишившись копья, бородатый тут же вытащил из ножен меч и теперь, смертельно бледный, глядел на чужака. Но черноволосый не бросился на него. Он ждал, готовый к схватке. Наконец махнул клинком, показывая, что можно начинать. С яростным криком, прикрывшись щитом, держа меч наперевес, бородач кинулся вперед. Но чужак увернулся. Еще дважды бросался бородач в атаку, но каждый раз черноволосый оказывался вовсе не там, куда противник направлял удар. В четвертый раз он оказался за спиной бородатого, чуть слева. Под мышкой он держал меч. Бородач замер, белый как полотно. Короткое движение меча — и черноволосый отступил назад. С руки бородатого соскользнул щит. Держащие щит на руке ремни оказались перерезаны. Щит упал на ребро, покатился, замер — огромный, круглый — и опрокинулся внутренней вогнутой поверхностью вверх. По краям болтались перерезанные ремни. Соперники встали лицом к лицу, и схватка возобновилась. Вот теперь-то я по-настоящему увидела, как искусен в бою черноволосый. До этого с первым соперником он дрался, казалось, на равных. Движения молниеносны, но выверены; удары точны и аккуратны, чувствуется, что к противнику он относился с уважением, но не давал ощутить полную силу своего клинка. И вот теперь пустил в ход все свое невероятное, поразительное искусство — клинок так и мелькал в его руках смертоносной стальной молнией. Объятый ужасом раненый, приподнявшись на локте, не верил своим глазам. Как же его не убили? Теперь, лежа на окровавленной траве, он понял — ему даровали жизнь. Чужак всего лишь снисходительно играл с побледневшим, спотыкающимся бородачом, который несколько минут назад готов был перерезать мне горло. Стоя на коленях, перепуганная, связанная, я ликовала: незнакомец на голову превосходил этих двоих. Четыре раза одолевал он противника, четыре раза приставлял клинок к его груди или горлу — и не убивал. Оттеснил бородача к его же валяющемуся в траве щиту, с криком толкнул назад, и тот, потеряв равновесие, упал навзничь прямо на щит и лежал теперь у ног чужака. Тот еще раз приставил к его горлу кинжал, потом презрительно отошел. Кое-как собравшись с силами, бородатый встал на ноги. Черноволосый снова приготовился к бою. Бородач швырнул кинжал в сторону. Тот по рукоятку ушел в землю. Не двигаясь с места, бородатый смотрел на победителя. Незнакомец убрал свой кинжал в ножны. Бородач снял с плеча ремень вместе с висящим на нем оружием, бросил на землю и заковылял к своему приятелю. Снял ремень и с него. Пытаясь остановить кровотечение, тот зажимал рану промокшей насквозь туникой. Бородатый помог ему подняться на ноги, раненый оперся на его плечо, и вместе они побрели прочь. Незнакомец смотрел им вслед, пока парочка не исчезла вдали. Потом вытащил из щита копье, воткнул в дерн острием. Кажется, оружие цело. Пристроил на него щит. И лишь потом повернулся ко мне. Я стояла на коленях в центре очерченного острием копья круга. Обнаженная. Крепко связанная. В чужом, чуждом мне мире. Он неторопливо приближался. Я испугалась. И вот он стоит передо мной. Так страшно мне еще не было. Мы одни, абсолютно одни. Он взглянул на меня. Я уткнулась головой в траву у его ног. Он не двигался. Беспомощная, испуганная, я ощущала его молчаливое присутствие. Ждала: заговорит, что-нибудь скажет. Должен же он понимать, как мне страшно! Ведь видит — я связана, беззащитна. Я ждала от него каких-то ласковых слов, дружелюбия, ободрения, внимания, чего-то, что уймет мои страхи. Но он не сказал ничего. Я не смела поднять голову. Почему он молчит? Настоящий джентльмен давно бы уже сказал что-то утешительное, ободряющее, отвел бы глаза от моей наготы, поспешил бы помочь. Он снял шлем. Положил на траву. Рука его коснулась моих волос, не грубо, но небрежно и твердо — так треплют гриву лошади. Потом голову потянуло вверх и назад — и вот его правая рука у меня на колене, левой он держит меня за волосы, оттянув голову назад и пригибая к земле. Спина изогнута дугой. Больно. Испуганные глаза смотрят в небо. Теперь он принялся меня рассматривать. Что ж, я горжусь своей фигурой. Потом мужчина опрокинул меня на бок, выпрямил — видно, хотел рассмотреть во весь рост. Я лежала на правом боку. Он обошел меня кругом. Пнул пальцы ног — чтобы вытянулась прямее. Присел рядом. Вот его рука коснулась шеи. Большим пальцем он потер ссадину от ошейника — отчаянно пытаясь оторвать от скалы цепь, я поранилась. Прикосновение причинило боль. Но ссадина неглубокая. Ощупал плечо, предплечье, пальцы. Пошевелил их. Твердо провел руками по всему телу, повторяя его изгибы. Положил одну руку мне на спину, другую — на бок, подержал, прислушиваясь к дыханию. Ощупал бедро, согнул ноги, проверяя, как меняют очертания икры. Нет, джентльмены так себя не ведут. Никогда в жизни мужчины так со мной не обращались, так не ощупывали. Я просто уверена: на Земле ни один мужчина не позволит себе вот так прикоснуться к женщине. Он осматривал меня, как животное. Даже, повернув мою голову, засунул пальцы в рот, широко раскрыл его, проверяя зубы. Зубы у меня отличные — ровные, белые, некрупные. Есть две пломбы. На них он особого внимания не обратил. Как я позже узнала, ему уже доводилось видеть земных женщин. Именно по этой мелочи их здесь опознают. У жителей планеты Гор зубы портятся редко, почему — точно не знаю. Отчасти, конечно, из-за простой здоровой пищи, содержащей меньше сахара; отчасти, я думаю, свою роль тут играет и уровень цивилизации, ведь здесь ни детей, ни подростков не мучают порожденные беспокойством и чувством вины стрессы. У молодых горианцев, как и у молодых землян, есть трудности полового созревания, но здешняя цивилизация проста, и взросление здесь вовсе не обязательно сопровождается подспудной подозрительностью, чувством тревоги и неуверенности. Он по-хозяйски повернул меня на другой бок, и процедура осмотра повторилась. Как он смеет обращаться со мной так нагло, так бесцеремонно? Что я ему — животное? Неодушевленный предмет? Потом он положил меня на живот. Так я и лежала у его ног со связанными руками и ногами, вытянувшись в струнку, чувствуя левым боком, как колышутся от ветра травинки. Некоторое время он разглядывал меня. Интересно, кажусь ли я ему красивой? От него веяло невероятной, какой-то животной мужественностью, так непохожей на выхолощенную, убогую, столь превозносимую, трагически вымирающую сексуальность земных мужчин. Впервые в жизни я поняла, что значит на деле термин «самец». А еще — лежа перед ним, вдруг, к своему ужасу, смутно осознала, что такое самка. Наверно, думала я, я кажусь ему красивой. Связанная, беззащитная, беспомощно брошенная к его ногам. Как возбуждает, наверно, такого роскошного самца это зрелище: женщина, плененная, твоя, распростертая у ног, готовая утолить твое сладострастие, подарить наслаждение, исполнить любую прихоть, бессильная убежать, женщина, с которой можно делать все, что хочешь! Он перевернул меня. Надо сопротивляться! Он же зверь! Теперь я сидела отвернувшись от него, пытаясь оттолкнуть, но он придерживал меня левой рукой. Мне его не пересилить. Он повернул меня к себе. Рассматривал мое тонкое лицо. Правой рукой держал под подбородком, так, что я не могла шевельнуть головой. А он, оказывается, смуглый. Лицо, на свой грубый лад, даже красивое. Очень темные глаза, черные, лохматые, длинные волосы. Он что-то сказал. На лице я почувствовала его дыхание. — Пожалуйста, пожалуйста, — дрожа и заикаясь, проговорила я, — я не знаю вашего языка. Пожалуйста, развяжите меня. Он снова что-то сказал. — Не понимаю, — повторяла я. — Пожалуйста, развяжите меня. Он встал, за руки поднял меня. Посмотрел мне в глаза. Моя голова доходила ему до груди, мое тело оказалось чуть ли не вдвое тоньше его облаченного в алую тунику торса. Он крепко держал меня за руки. Со связанными ногами стоять сама я бы не смогла, упала бы, если бы он отпустил меня. Опять он что-то сказал — на этот раз прозвучал вопрос. — Я не понимаю, — твердила я. Вдруг он тряхнул меня. Казалось, голова сейчас оторвется от шеи. Он повторил вопрос. — Я не понимаю, — прорыдала я. Он тряхнул меня еще раз, сердито, но не грубо. Потом отпустил. Не устояв на ногах, я упала перед ним на колени. Смотрела на него снизу вверх. В жизни не ощущала такой силы. Он присел передо мной. Внимательно на меня посмотрел и снова заговорил. Глядя на него снизу вверх, я отчаянно затрясла головой. — Я выучу любой язык, какой хотите, — со слезами выпалила я, — но пока я не умею говорить по-вашему. То ли удовлетворившись результатами, то ли просто махнув рукой — что толку со мной разговаривать? — он встал и недовольно огляделся. На меня больше не взглянул. Я сердито пожала плечами — он не видел. Что я, виновата, что не могу с ним разговаривать? Но он смотрел вдаль, оглядывал равнину, скалу, а я, несчастная, одинокая, опустила голову. Одна, затерянная среди моря травы, стою на коленях в кое-как выведенном на земле круге, беспомощная, связанная, нагая невежественная дикарка в чужом мире и даже говорить с пленившим меня не могу. Немного погодя, осмотрев все скалы вокруг — может, он искал что-то, что могло подсказать, кто я и откуда, — высокий мужчина в красном повернулся ко мне. Давно перевалило за поддень. Подняв на него глаза, я задрожала. Он схватил меня за волосы и швырнул плашмя к своим ногам. Распростертая в траве, беззащитная, я услышала, как выскользнул из ножен меч. — Не убивайте меня! — завопила я. — Пожалуйста, не убивайте! Легким движением — меч словно сквозь масло прошел — он перерезал стягивающий лодыжки шнур. И отошел. Подвесил к ремню сумку и бурдюк. Подобрал с земли шлем. Подошел к воткнутому в дерн острием к небу копью, приладил на древко щит и шлем, перекинул копье через левое плечо, уравновесил, придерживая рукой. И, не взглянув на меня, зашагал прочь. Глядя ему вслед, я с трудом поднялась на ноги. Запястья по-прежнему крепко связаны за спиной. Оглядела следы недавнего побоища — брошенные щиты, один пробит насквозь, тут и там валяется оружие. Передо мной — скала, к которой совсем недавно меня приковывала тяжелая цепь. Я стояла в вычерченном на земле круге. Ветер волновал траву, трепал мои волосы. Скоро начнет смеркаться. У меня перехватило дыхание. Над горизонтом поднимались три луны. Мужчина был уже далеко. — Не бросайте меня! — закричала я. — Не оставляйте меня одну! Выскочив из круга, я бросилась за ним. — Остановитесь, пожалуйста! — умоляла я. — Подождите! Прошу вас, подождите! Падая, спотыкаясь, задыхаясь, с криком: «Пожалуйста, подождите!», я бежала за ним. Он оглянулся. Я остановилась, переводя дух, в двух сотнях ярдов от него. Он отвернулся и пошел дальше. В отчаянии я снова помчалась вперед. Когда от меня до него оставалось ярдов двадцать, он обернулся еще раз. Я снова остановилась. Не знаю почему, под его взглядом я опустила голову. И опять он тронулся в путь, и я опять побрела за ним. Пару раз почти догнала, но, помедлив, осталась позади, футах в десяти. Он остановился, обернулся. Встала, опустив голову, и я. Он снова зашагал — и я за ним. Прошло несколько минут. Он опять остановился. Я тут же замерла, опустив голову. На этот раз он подошел, встал передо мной примерно в ярде. Я выпрямила спину, голова опущена. Как остро чувствовала я его близость, свою наготу, этот взгляд! Я — земная женщина и все же лишь смутно догадываюсь, какое сладостное смятение, какое наслаждение рождает вид женского тела в душе мужчины. А я очень красива. Коснувшись моего подбородка, он заставил меня поднять голову. Наши взгляды встретились, я потупилась, не смея посмотреть ему в глаза. С ужасом осознала, что мне хочется нравиться ему — нравиться, как женщина. Он смотрел на меня пару минут, а потом скинул с древка копья щит и шлем, снял сумку и бурдюк с ремня, повесил мне на шею. Потом, подтянув лямки, приладил мне на спину щит. От тяжести я покачнулась. А он, со шлемом в левой руке и копьем в правой, отправился дальше. Пошатываясь под тяжестью оттягивающих шею щита, сумки и бурдюка, я потащилась за ним. Раз он обернулся, копьем указал, где, на каком расстоянии должна я идти. Позже я узнаю: эти правила разнятся от города к городу, а еще зависят от обстоятельств. Скажем, на рынке, в толпе, в толкотне, девушка может идти вплотную к левому плечу хозяина. Девушка редко идет позади справа, обычно — если впала в немилость. Если за хозяином идут несколько девушек, слева от него ближе всех идет та, к которой он больше всего благоволит. За право занять такое место между девушками разворачивается нешуточная конкуренция. На открытой местности, на лугу например, — как шли мы сейчас — девушка обычно идет в пяти — десяти футах слева. Тогда, если хозяин резко прибавит шаг, ей не придется нагонять, задерживая его. Он шагал вперед. Я со щитом, сумкой и бурдюком — за ним следом, позади, слева, футах в восьми-девяти. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Вот странно — бегу за ним по пятам, как собачонка. Что же такое случилось со мной? Проснулась в ошейнике, на цепи, в чужом мире. К скале, к которой меня приковали, пришли двое. У них оказался ключ от ошейника. Ясно — они пришли забрать меня оттуда. Но кто оставил меня там? И чего они от меня хотели? Спрашивали о чем-то, били. Все время повторяли слово «бина». «Вар бина!» — требовали они. А я, конечно, ничего не понимала. Потом, обозлившись, они решили перерезать мне горло. Спасло меня случайное появление вооруженного незнакомца, столь искусного в бою. Судя по реакции тех двоих, он явился совершенно неожиданно и некстати. По его поведению я поняла, что с этими двумя он незнаком, но с любым, одетым и вооруженным, как и он сам, сумеет совладать. Надо полагать, я была частью какого-то плана — в чем он состоял, не знаю, а случайное появление незнакомца этот план разрушило. Но что означает слово «бина»? Наверно, что-то такое, что, как предполагалось, должно было быть у меня или со мной, но чего на самом деле не оказалось. Так что, возможно, весь план разрушился еще до того, как у скалы появился незнакомец. Не знаю. Ничего не понятно. А может, план и не нарушался? Может, и сейчас я несу с собой какую-то тайну, тем двоим неведомую? Может, они не знали, кайс со мной обращаться? Может, полученные ими сведения были неполны или неверны? Скорее всего, мне предназначалось стать орудием в каком-то непонятном мне деле. Что я такое в этом мире? Зачем меня сюда занесло (если это вообще имело какую-то цель)? Ни объяснить, ни понять этого я не могла. Если меня захватили и доставили сюда просто как обнаженную женщину, то какой смысл бросать меня в чистом поле? И зачем допрашивать с таким пристрастием? А если причина была вполне очевидна, скажем, моя красота, то почему же мужчины собирались убить меня? Ведь ясно было — я на все готова, лишь бы ублажить их. Нет, будь причиной моя привлекательность, они вели бы себя совсем не так. Я содрогнулась, вспомнив приставленный к горлу клинок. А потом появился незнакомец и провозгласил: — Кейджера канджелн! С меня сняли ошейник и цепь, связали, очертили на земле круг и бросили в его середину. А потом, стоя на коленях, я следила за схваткой. И вот теперь, нагая, связанная, я тащусь за победителем, неся на себе его щит. Такой сильный, надменный, ловкий, могучий! Какие широкие плечи! Как просто, как дерзко, одолев соперников, осматривал он мое тело! А теперь я несу его щит. Иду позади него, слева. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Бегу за ним по пятам, как собачонка. Разве можно себе представить, чтобы на Земле женщина вот так униженно плелась за сильным, могучим мужчиной? А здесь в этом, видимо, вообще ничего странного не находят. Здешние мужчины так сильны, что поставить женщину на колени им ничего не стоит. Это действовало возбуждающе. Как ни странно, быть женщиной, оказывается, удивительно приятно. Никогда в жизни не встречала я таких мужчин — таких, как первые двое и этот, за которым я теперь иду, еще более могучий, так, походя, подчиняющий женщину своей воле. Нет, подобных мужчин мне знать не доводилось. И не подозревала, что такие бывают! Никогда не чувствовала я себя такой женственной, такой возбужденной, такой живой и настоящей, как рядом с ними! Впервые в жизни мне нравилось быть женщиной. Ну что за дикие мысли! Я ведь знаю, меня учили: мужчины и женщины равны. Биология, законы природы, все, что оттачивалось на тысячах и тысячах поколений, все, что выработано эволюцией, временем, весь ход становления животного мира, совершенствования способов размножения — все это ничего не значит. На все это просто не надо обращать внимания. Забыть — и точка. На развитии общества это не отражается. Над горизонтом сияли три луны. Чему верить? Как быть? Но впереди меня в дивном сиянии лун по высокой траве шагал мужчина — и, неся его щит, я шла за ним по пятам, как животное, — его пленница, связанная, нагая, — и вопреки всему упивалась чувством свободы, раскрепощенности. Хотелось броситься к нему, припасть к его плечу.Мы шли несколько часов. Случалось, я падала. Он не останавливался. Пошатываясь под тяжестью ноши, я вставала на ноги и бросалась его догонять. Но настал миг, когда дальше идти я не смогла. Такие прогулки мне не по силам. Я всего лишь земная женщина. Я упала. Ноги ослабли, в груди защемило. Не в силах пошевелиться, я лежала в траве. Щитом придавило плечо. Вдруг я почувствовала на себе его взгляд. Он стоял рядом. Подняв на него глаза, я попыталась улыбнуться. — Не могу больше, — прошептала я. Он же видит, как я измучена, совсем обессилела. Пальцем шевельнуть не могу. Он отстегнул ремень. Я с трудом 1поднялась на ноги. Он отвернулся. Я пошла за ним. К утру мы перешли вброд не один ручей. В ледяной воде коченели ноги. По берегам ручьев рос кустарник, кое-где — деревья. Деревья, часто с плоскими вершинами, время от времени попадались теперь и среди поросшей травой равнины. До рассвета оставалось, пожалуй, около часа, когда он остановился под купой деревьев у ручейка. Снял с моей шеи сумку и бурдюк, со спины — щит. Я рухнула на траву среди деревьев. Чуть шевельнула запястьями и потеряла сознание. Раз или два, хорошенько тряхнув, он будил меня. Запихивал мне в рот мелко нарезанное сушеное мясо. Лежа на боку, я жевала и глотала его. Я и не представляла, что так проголодалась. Потом он приподнял меня, посадил и, поддерживая за спину, поднес ко рту бурдюк. Я жадно припала к воде. Напившись вволю, снова улеглась на бок. Легко, как пушинку, он поднял меня, отнес под дерево и привязал за правую лодыжку к стволу. Чуть живая от усталости, как была, со связанными за спиной руками, я провалилась в сон.
Разомлев от тепла, я сладко потянулась. На миг показалось, что я в своей постели. И тут я проснулась. Я в чужом мире, вокруг лес. Тепло, сквозь ветви пробивается солнце — оно уже высоко. Руки развязаны. Я потерла запястья — кожаный шнур оставил глубокую борозду. Я огляделась. Правая лодыжка обрывком черной кожи привязана к чахлому деревцу с белесой корой. Я встала на четвереньки. На мне по-прежнему никакой одежды. Я села, привалилась к дереву спиной, подтянула колени к подбородку. В нескольких футах, скрестив ноги, сидел мужчина. Вытянув из ножен меч, он смазывал маслом его лезвие. На меня он и не взглянул. Казалось, он полностью поглощен своим занятием. Хотя он наверняка слышал, как я проснулась, зашевелилась, но даже головы не поднял. Я разозлилась. Чтоб на меня вообще не обращали внимания, особенно мужчины, — такого со мной не случалось. Всегда они стремились угодить мне, спешили исполнить любое мое желание. Тогда я не знала, что в этом мире мы должны угождать им, что нам положено исполнять все, что пожелают они. Я рассмотрела его повнимательнее. Не лишен привлекательности. Интересно, удастся ли наладить с ним отношения? Конечно, он должен научиться уважать во мне женщину. Вот лезвие смазано. Он обтер его обрывком ткани — теперь оно покрыто тончайшим равномерным слоем масла. Убрал тряпку и склянку с маслом в сумку. Вытер руки о траву и о тунику. Убрал в ножны меч. И лишь потом посмотрел на меня. Я улыбнулась. Хотелось с ним подружиться. Он указал на свою правую лодыжку, похлопал по ней и кивком головы подозвал меня к себе. Я нагнулась, чтобы отвязать от ноги полоску черной кожи. Но он что-то резко проговорил, жестом показав, что сначала надо отвязать ее от дерева. Сомнений нет — считает меня дурочкой. Любая девушка знает, что от своего тела веревку отвязывают в последнюю очередь. Но я — землянка, откуда мне это знать? Моим тонким слабым пальцам нелегко было справиться с узлами. Я старалась изо всех сил, покрылась испариной, боялась провозиться слишком долго. Но он был терпелив. Понимал, как трудно мне развязать затянутые им узлы. Справившись наконец с этой нелегкой задачей, я подошла и протянула ему полоску кожи. Он убрал ее в сумку и жестом указал мне, где встать, — справа перед ним. Я встала на колени и улыбнулась. Он что-то резко сказал. Я мгновенно приняла выученную вчера позу — присела на пятки, спина выпрямлена, руки на бедрах, голова поднята, колени широко разведены. Он удовлетворенно взглянул на меня. Как же я могу с ним подружиться, преклоняя перед ним колени? Как заставлю уважать в себе личность, по мановению его руки принимая эту чарующую позу? Как, коленопреклоненная, очаровательная, хрупкая, такая податливая и беззащитная, вся в его власти, заставлю принять себя как равную? Подавшись вперед, я зубами взяла из его руки кусочек мяса. Дотронуться до него рукой он мне не позволил. Какое унижение! В этом мире я даже есть сама не смею! Я проглотила мясо, и он опять дал мне напиться из бурдюка. Он должен понять, что я личность, что мы равноправны! Во что бы то ни стало я заставлю его это понять! Нарушив позу, которую он приказал мне принять, я села на траву, подтянув колени, и улыбнулась. — Сэр, — начала я, — я знаю, вы не понимаете моего языка, а я — вашего, но, может быть, по тону моего голоса вы поймете ) мои чувства. Вчера вы спасли мне жизнь. Избавили меня от страшной опасности. И я вам очень благодарна. Я думала, голова оторвется от тела — такой страшный удар обрушился на меня. Он ударил открытой ладонью, слева, звук удара разнесся, наверно, ярдов на сто пятьдесят. Прокатившись по траве не меньше двадцати футов, я поползла. Меня вырвало. Помутилось в глазах. Тьма — бездонная, яростная, непроглядная — пульсировала, взрывалась ослепительным светом, пронзая мозг невыносимой болью. Я потрясла головой. Меня снова вырвало. Лишившись сил, я упала на бок. И тут прозвучал знакомый приказ. Я узнала эти звуки. Я их уже слышала. Мгновение спустя я уже сидела в той самой позе, которую осмелилась нарушить — снова на коленях, только теперь дрожащая от страха, а передо мной, расставив ноги и сложив руки на груди, стоял могучий чужестранец. Изо рта текла кровь, приходилось сглатывать. В глазах просветлело. Бешено колотилось сердце. Он ударил меня! Скованная страхом, стояла я на коленях. Тогда я еще не понимала, как легко отделалась, учитывая тяжесть моего проступка. Во-первых, я заговорила без разрешения, а во-вторых — без разрешения нарушила положенную позу. Короче говоря, вызвала недовольство свободного мужчины. Знай я тогда законы этого мира — радовалась бы, что не высекли. Как выяснилось потом, тогда мне делали скидки, которых девушке, лучше знакомой со здешними обычаями, не сделали бы ни за что. Позже на такие послабления рассчитывать уже не приходилось. Я и не рассчитывала. Я стояла на коленях. Он — передо мной, расставив ноги, сложив руки на груди, смотрит сверху вниз. Изо рта текла кровь, и вместе с ней покидали меня иллюзии. Больше я не тешила себя смехотворными идеями равенства. Все эти жалкие претензии рассыпались в прах перед однозначной неопровержимой биологической реальностью, воплощенной в непререкаемом превосходстве мужского начала, в могуществе, которым наделила природа ЕГО, рожденного властвовать надо мною. Как обольстительна, должно быть, для мужчины распростертая у его ног женщина! А может быть, у ног мужчины, пришла пугающая мысль, во всяком случае подобного этому, и есть место женщины? Не в этом ли и заключается непреложный закон природы? Отношения доминирования и подчиненности повсеместно распространены в животном мире, неукоснительно соблюдаются у приматов. Никогда еще так ясно, так глубоко не проникала эта мысль в мое сознание. Испуганно взглянула я на моего властелина. Мой мир отринул, извратил биологические законы. Этот мир их принимал. И вот я на коленях, всецело в его власти. Слава Богу, отвернулся. Но я замерла, боясь шевельнуться, застыла в изысканной и беспомощной позе, такой уязвимой, такой открытой, в позе горианских рабынь, которая, как узнаю я позже, зовется здесь позой наслаждения. Он смотрел на послеполуденное солнце. День в разгаре. Он лег и уснул. Я не меняла позы. На то не было позволения. Может, он оставил меня так в наказание. Не знаю. Но нарушить позу я боялась. «Конечно, — твердила я себе, — и правильно, ведь в любой момент он может проснуться и увидит, что я ослушалась, а может, он и не спит вовсе, только глаза прикрыл и ждет, когда я шевельнусь». Но в глубине души я знала: я не меняю позы, потому что он не разрешил, не отменил приказания. Я смертельно боялась его. Боялась нарушить позу. Я была послушна. Наверно, больше двух часов простояла я так, на коленях. Он проснулся. Посмотрел на меня, но никакого знака не подал. И я продолжала хранить позу женской покорности. Вечерело. Подобрав с земли сумку и бурдюк, он приладил их к ремню. Повесил на плечо меч в ножнах. Надел шлем. Поднял щит и копье. Я больше не понесу свою ношу? Сумку, бурдюк? И щит? Щелкнув пальцами, он разрешил мне двигаться. Я благодарно зашевелилась. Потянулась. И вдруг заметила: он наблюдает, как я тянусь, точно кошка. Покраснев, я замерла. Он обронил короткое слово — я снова потянулась всем телом, бесстыдно, с наслаждением. А он все смотрел, как я расправляю усталое тело, разгоняя кровь, потираю затекшие ноги. Вряд ли призналась бы я себе, что, будь я одна, каждое движение — потягивалась ли я, растирала ли ноги — выглядело бы совсем по-другому. И все же я это знала. Ни за что не призналась бы, что демонстрирую свое тело, по-женски красуюсь перед ним. И все же я это знала. Он рассмеялся. Рассерженно залившись краской, я навзничь легла в траву. Можно придать телу любую позу — даже самую естественную, но, если оставаться в ней слишком долго, тело затекает. Кстати, девушке, сидящей в позе горианских рабынь (если только она не наказана и не должна сидеть не шелохнувшись), позволяются некоторые вольности, которыми она и пользуется, не меняя позы. Время от времени оживленно привстает с пяток, скользит руками по бедрам, поводит плечами, животом, поворачивает голову, глаза у нее живые, блестящие, девушка разговаривает, смеется, и каждый дюйм, каждая клеточка ее тела искрится жизнью, поет от счастья. Любая девушка знает: тело привлекательно в движении. Даже в этой, на первый взгляд застывшей позе наслаждения едва уловимыми движениями тело выводит нежную манящую мелодию. Как прелестно это сочетание кажущейся неподвижности и оживления, какую невероятную силу таит оно в себе! Да, силу. Я думаю, не один хозяин пленился чарами коленопреклоненной женщины. Что за мучительное наслаждение — своей властью заставить полностью раскрыться перед тобой — и все же не утратить твердости, не угодить в эту обольстительную западню; познать беспредельное наслаждение — и устоять перед девичьими уловками; заставить ее все отдать тебе — и оставить коленопреклоненной. Я лежала на спине в траве. За такого хозяина девушки бьются не жалея сил. Сквозь ветви деревьев я взглянула в небо. Темнело. Мужчина, с которым — вернее, в полной власти которого — я была, куда-то ушел. Я не боялась, что он не вернется. Он ведь на меня не сердится. Я же видела, как он смотрел на меня, слышала его смех. На Земле юноши меня не слишком занимали — ну, льстило немного их восхищение. И хоть приятелей у меня было немало, никаких вольностей я не допускала. Целоваться с ними как-то не тянуло. Стоило кому-нибудь попытаться — я отшатывалась и с твердым «нет» оскорбленно отталкивала наглеца прочь. Они краснели, извинялись, заикались. Злилась ли я? Они казались такими жалкими! Злилась ли? Прощала ли? Допускала ли мысль о том, чтобы встречаться с ними снова? Возможно. Но какой же я им казалась? Я лежала в траве и улыбалась. Так какая же я? Неведомая прежде чувственность пробуждалась во мне. Я смутно начинала осознавать, что значит полностью, без остатка отдать себя мужчине. Перед мысленным взором встал незнакомец. Я тихонько рассмеялась. Он не мальчик. Мальчиками я повелевала. Но рядом с этим непонятным могущественным мужчиной, в чьей власти я теперь, я знала: повелеваю не я. Он — всевластный повелитель. Скажи он хоть слово — и я брошусь выполнять приказание. Что за бешенство, что за буря ревности всколыхнулась бы в душах моих прежних юных поклонников, доведись им одним глазком взглянуть, как безотказно, с какой лихорадочной поспешностью повинуется эта надменная красавица, которой до них и дела не было, щелчку пальцев настоящего мужчины! Как ненавидели бы, как боялись они его! Как завидовали бы этому походя утвержденному владычеству над красотой! Как безгранична его власть над ней! Им такое не под силу. Они даже угодить ей не умели. А ее страшит только одно — что она не сумеет угодить ему. Я лежала в траве нагая. В чужом мире, отдавшем меня в руки мужчины, каких, казалось, и не существует на свете. Холодная, надменная, самоуверенная — я была слишком хороша для мужчин. И вот холодею от страха, что не сумею угодить одному-единственному — тому, в чьей власти я теперь. Неведомая доселе чувственность поднималась во мне. Я смутно начинала понимать, что значит отдать себя мужчине всю, без остатка. Только предоставится ли мне такая возможность — отдать себя? Может, я не стою такой чести? Похоже, в этом мире мужчины получают все, что пожелают. Надо полагать, привилегия отдать свою девственность по собственной воле тому, кто станет моим избранником, здесь на меня не распространяется. Я улыбнулась. Нет, в этом мире выбирать мне не позволят. Скорее наоборот — выбирать будут меня, и тот, кто лишит меня невинности, сделает это, не спрашивая моего согласия. Мужчина возвращался. Поспешно перевернувшись, я приподнялась на локте. И вот он стоит неподалеку. Я взглянула на него. Но он не приказал мне лечь на спину, не раскинул пинком мои ноги, а жестом велел встать. Я поднялась на ноги. Встала перед ним, выпрямив спину. Я знала — так нужно. На Земле никогда мне не приходилось стоять так прямо. В этом мире мне уже внушили, что от меня требуется. Кто я здесь? Но кем бы меня здесь ни считали, одно я усвоила твердо — стоять я должна красиво. Так я и делала. И этим тоже подчеркивала свою покорность. Он не шелохнулся, стоял, опершись на копье, не обращая на меня внимания, не сомневаясь — я здесь, готова подчиниться малейшему жесту. Потом, обойдя поляну, он ногами затер следы нашей стоянки, не оставил ни малейшего признака, что здесь, на крошечной лесной прогалине, ночевали люди. Костра он не разводил. И снова встал неподалеку, опираясь на копье. И снова не обращал на меня внимания. Выпрямив спину, я стояла в стороне. Ни заговорить, ни как-либо еще привлечь его внимание я не смела. Вдруг опять будет бить, накажет? И я просто стояла в сторонке, как ненужная вещь. Сгустились сумерки. Ну-ка, сообразим, что к чему. Сегодня в отличие от вчерашнего дня он не пустился в путь при дневном свете. Весь день провел в крошечной, шириной несколько футов, скрытой ветвями деревьев западине. Огня не разводил. А теперь, с наступлением темноты, собрал оружие, скрыл следы нашего небольшого лагеря. Все эти предосторожности навели меня на мысль, что здесь могут встретиться его недруги, что мы, рискуя жизнью, вторглись во вражеские земли. Я содрогнулась. С опаской вгляделась во тьму. Может, там враги? Может, обнажив клинки, они уже крадутся сквозь чащу? Может, мы в засаде и вот-вот на нас нападут? В зарослях послышался шорох. Он тут же повернул голову на звук. Чуть не вскрикнув от страха, я упала на колени. Пыталась схватиться за него, вцепилась руками в его ногу, но древком копья он отбросил меня прочь. Я упала спиной на землю. Нешуточный удар. Я поползла к нему. Съежилась, прячась у него за спиной, опустив в траву колено, испуганно выглядывая из-за его ног. Будь у меня хоть какое-то оружие, современное оружие, хоть крошечный пистолет — схватилась бы за него, вцепилась бы обеими руками, и стало бы не так страшно. Но у меня не было ничего, абсолютно ничего. Ничего у меня нет, нечем себя защитить. Хоть бы клочок ткани, хоть какой-нибудь обрывок, чтобы прикрыть наготу. Единственная моя защита — клинок и отвага мужчины, что стоял между мной и тем, что шуршало там, в темных зарослях, в паре ярдов от нас. Я в полной зависимости. Он нужен мне. Без него мне нет спасения. Как беззащитны женщины в этом мире! Может быть, здешние обитательницы носят при себе хоть какое-то оружие, с которым им под силу управиться, — легкий кинжал, стилет? Но ведь противник, вот такой, как мойвластелин, может просто отобрать его? Тогда я еще не знала, что девушкам вроде меня не позволяют носить даже маленький дамский кинжал. Такие, как я, полностью зависят от мужчины, только на его защиту могут рассчитывать — если их захотят защищать. Я зажала руками рот. Вот оно! Вот, во тьме появилось из зарослей. Сначала по волнообразным движениям я приняла это за змею. Но нет, это не змея. Движется вроде бы у самой земли, но не по земле. Похоже на огромную ящерицу. Но вот сквозь ветви проглянула луна, и я рассмотрела: голова и шея покрыты не чешуей, а длинным густым волнистым мехом. В лунном свете расплавленной медью блеснули глаза. Зверь зарычал. У меня перехватило дыхание. У него было шесть ног. Длина — футов двадцать, вес, пожалуй, все тысяча сто фунтов. Чудовище приближалось, шипя и извиваясь. И тут, обращаясь к зверю, человек мягко что-то проговорил. Его копье было направлено на зверя. Зверь обошел нас кругом — поворачивался, держа копье наперевес, и человек — и исчез в зарослях. Я рухнула к ногам незнакомца. Меня била дрожь. На этот раз меня не отчитали, не наказали. Он вел себя так, словно ни капельки не боялся зверя. И дело было не только в его храбрости, не только в том, что ему доводилось охотиться на таких чудовищ, просто, как узнала я позже, он хорошо знаком с их повадками. Этот зверь охотился не на нас. Обычно они выслеживают жертву, скрываясь в зарослях, а потом, если не заподозрят ловушку, у которой оставляют приманку — это может быть и связанная девушка, — наносят неожиданный смертельный удар. Зверь, что повстречался нам, шел не на наш запах. Возможно, выслеживал табука, небольшое однорогое животное, напоминающее антилопу, — обычную свою жертву. Мы только ненадолго отвлекли его от следа. Чудовища эти — неутомимые целеустремленные охотники, их приручают и часто используют для выслеживания добычи. Учуяв жертву, такой зверь неотступно идет по следу. Очевидно, в данном случае естественный отбор, кроме прочего, выработал в них особое упорство. Полезное свойство, особенно на охоте. К счастью, наш запах оказался не первым, который учуял в ту ночь выбравшийся из логова зверь. Иначе встреча могла бы закончиться не так мирно. Этот зверь называется един. Я и не знала, что такие животные существуют. Только теперь, затаившись у ног мужчины, припав головой к его щиколотке, увидела я воочию, как опасен мир, в котором я очутилась. Здесь я абсолютно беспомощна, беззащитна. Не будь у меня такого покровителя, меня просто разорвали бы в клочья дикие звери. Нужно, чтобы кто-то встал на мою защиту! Он должен меня защитить! Он мне нужен! Я нуждаюсь в его покровительстве — любой ценой. Глаза его говорили: он от своей цены не отступит. Я опустила голову. Как страшен мир таких мужчин, таких зверей! И имя этому миру — планета Гор.
Жестом он приказал мне подняться. Еще не оправившись от страха, я, выпрямившись, встала под его взглядом. Все следы нашей стоянки уничтожены. Похоже, собирается уходить. В глаза ему я не смотрела. Не смела. Когда он рядом, кроме страха и ощущения собственной беззащитности впервые в жизни меня охватывало какое-то неописуемое, глубокое, ошеломляющее чувство. Было в этом чувстве что-то плотское: он — воплощенное мужское начало, такой сильный, такой властный, и я — слабая, хрупкая, женственная, целиком и полностью в его власти. Это чувство смущало, поражало, тревожило. Мне хочется ему угодить! Возможно ли? Мыслимо ли это? Я, земная девушка, беспомощная пленница могучего красавца дикаря, мечтаю угодить ему, угодить — как женщина? Да, это правда. Правда, и все. Можете презирать меня. Не возражаю. И не стыжусь. Мне хотелось угодить этому властному животному. Мало того. Угодить ему хотелось не просто из страха, но — возможно, это покажется невероятным — из необъяснимой благодарности за то, что он всецело подчинил меня себе, ведь вопреки всем земным условностям по какой-то непонятной причине я упивалась своей неволей. Я любовалась его силой, гордилась ею, хоть ни на секунду не забывала, что я лишь безответное ничтожество, к которому сила эта в любой момент может быть применена. Это чувство будоражило душу, повергало в трепет. Я стояла перед ним, вытянувшись в струнку. Я, землянка, девственница, блестяще образованная и прекрасно воспитанная, умная, из хорошей семьи, сгорала от желания броситься обнаженной к ногам стоящего рядом мужчины, чтобы принадлежать ему. Он поднял голову, взглянул куда-то мимо меня, за деревья. Как хотелось мне нести его щит, взвалить на свои слабые плечи его тяжесть, служить ему, как служила, бежать за ним по пятам, как вьючное животное! Но на этот раз он не нагрузил меня этой тяжкой поклажей. Теперь он во вражеских землях. Щит, меч и копье он оставит при себе. Броситься бы перед ним на колени, молить: «Возьми меня!» Он повернулся и пошел прочь с нашей полянки. Я кинулась за ним.
Ушли мы недалеко. Идя за ним по пятам, я казнила себя за свою слабость там, на поляне. Как я себя ненавидела! Надо было держаться, надо было быть сильной. Так уронить себя! Утратить остатки самоуважения! Там, во тьме, в этой чаще, целиком в его власти, я предала себя! Я, землянка, готова была отдаться неотесанному варвару! Разве я не личность, разве не свободный человек? Или совсем уж забыла гордость? Я просто кипела от злости. Ведь там, на этой проклятой полянке, стоило ему руку протянуть, коснуться моего плеча — и я, дрожа от вожделения, со стоном 'рухнула бы в траву. Валялась бы у него в ногах, вымаливая хоть прикосновение. Слава Богу, до такого унижения не дошло! Но, черт возьми, почему там, на этой полянке, он не взял меня? Неужели ему нет никакого дела до моих чувств? Неужели я ему не нравлюсь? Он обернулся и жестом велел мне не двигаться и не шуметь. Мы стояли на опушке. Разгоняя тьму, на нас двигалось десятка два факелов. Мне стало не по себе. Кто это? Чего от них ждать? Похоже, кортеж. Человек семьдесят — восемьдесят шли вереницей, растянувшись ярдов на с'орок — пятьдесят. В ширину процессия занимала ярдов десять. По бокам — десяток вооруженных мужчин. Они-то и несли факелы. Человек пять, тоже с оружием, шагали во главе колонны, трое замыкали. И в самой колонне тут и там виднелись вооруженные воины — я насчитала человек десять — двенадцать. Посреди процессии — двое белых носилок, позади ехала повозка. Носилки тащили на плечах, по десятку носильщиков на каждые. Повозка коричневая, запряжена парой огромных — вроде волов, — покрытых косматой бурой шерстью неуклюжих тварей с широкими рогами. Правили ею двое мужчин. И те, что несли носилки, и те, что правили «волами», и шагающие в колонне и вокруг нее воины были одеты совершенно одинаково. Процессия приближалась. Мой спутник скользнул обратно в чащу. Я, конечно, за ним. Появление людей его, похоже, не встревожило и не удивило. Я чувствовала: он знал, что они пройдут здесь, а может, и специально поджидал и выслеживал. Путь колонны лежал совсем рядом с нами. Мы затаились, укрывшись в зарослях. Колонна подошла к опушке. На первых носилках я разглядела пять женских фигур. Вторые были загружены сундуками и ящиками, некоторые из них покрыты роскошной сверкающей тканью. В повозке под кое-как натянутым холстом — тоже ящики, но попроще, побольше; столбы, материал для навесов, оружие, бочонки с жидкостью. Мы зарылись поглубже в чащу. Вот колонна уже совсем близко. Мой спутник приготовил меч и копье. Теперь он стоял за моей спиной, чуть слева, держа меня за руки повыше локтей. Освещенный факелами кортеж приближался. Меня била дрожь. Ну просто дикари! Как отличаются обитатели этого величественного, несуетного, варварского мира от всех, кого я знала раньше! Как я сюда попала? Что мне делать? Головная часть колонны все ближе. Вот уже можно рассмотреть оружие. Алые туники, шлемы, щиты — все по-другому, иной формы, иначе украшено, чем у чудовища, что стоит рядом и держит меня за руку повыше локтя. Затаился — не хочет, чтобы его обнаружили. Я хотела закричать — наверно, по телу пробежала едва заметная дрожь. Я похолодела: у самого горла — нож. Рот зажала его ручища. Теперь мне ни звука не проронить. Я замерла, не в силах шелохнуться. Для тех, в колонне, он враг, вторгшийся на их землю. Может, они спасли бы меня! Уж наверно, хуже этого чудовища они быть не могут. Он не джентльмен. Может, они оказались бы учтивее. Он с мечом в руках дрался как зверь, чтобы заполучить меня; одолев соперников, абсолютно бесстрастно осматривал мое тело, повергнув меня в ужас; несколько часов держал меня связанной; заставил тащить его щит и бежать за ним, как собачонка; ударил меня, наказал! Со свободным, равноправным человеком так не обращаются! Закричать бы, позвать на помощь. Может, они спасут меня! Может, как-нибудь вернут на Землю или сведут с теми, с кем можно было бы хоть как-то договориться, выторговать возвращение на родную планету. Как красиво одеты восседающие в белых носилках женщины! Вот эти мужчины, наверно, оказывают дамам должное уважение, почитают их, не обращаются как с животными. Потому и пришла мгновенная отчаянная мысль — закричать. Будь я решительнее, может, и спаслась бы. Наверно, меня выдала дрожь нетерпения. И вот — у горла нож. Так и не крикнула. Почти в то же мгновение рот зажала огромная, невероятно сильная рука. Притиснутая спиной к его груди, я не могла издать ни звука, ни шелохнуться. Горло холодит стальное лезвие. Первые ряды процессии прошествовали мимо. Поверх зажимающей рот ручищи я беспомощно глядела вслед несущему женщин паланкину. Их было пятеро, совсем молодые. Четверо облачены в изысканные струящиеся белые одеяния, с обнаженными руками. Как ни странно, так роскошно одеты — и босые. Головы непокрыты. Волосы темные и, на мой взгляд, поразительно красивые. На шеях сверкают ожерелья, на левых запястьях — браслеты, по-моему — золотые. Кто на коленях, кто сидя, кто полулежа окружали они стоящее в центре белое, богато украшенное курульное кресло. В кресле, томная, усталая, грациозная, сидела девушка со скрытым густой вуалью лицом. Сложность и великолепие ее наряда поражали. Многоцветная ткань сверкала, переливалась, ниспадала роскошными складками. По подолу, будто стремясь затмить друг друга, блистали тончайшей отделкой разнообразные оборки. И платье, и множество покрывал увешаны медальонами, ожерельями кованого золота, подвесками с драгоценными камнями. На руках — застегнутые на золотые крючочки белые перчатки. — Под самой нижней оборкой в свете факелов блеснули расшитые пурпуром золотые, усыпанные самоцветами туфельки. Ну и пышность, ну и царская роскошь! Средневековье — не иначе. Проплыл мимо паланкин, движутся в темноте факелы, шагает вооруженная стража. Вот и вторые носилки, доверху нагруженные обитыми латунью и перевязанными цепями разноцветными сундуками и ящиками. В свете факелов поблескивает покрывающая их дорогая ткань. Наверно, свадебный кортеж. На вторых носилках — б9га-тые подарки, приданое, а может, подарки для жениха и его родителей. В запряженной неуклюжими, вроде волов, животными повозке, что тащилась в конце процессии, скорее всего припасы для стражи. Похоже, невесте с подружками (а девушки в белом, наверно, подружки) дорога предстоит неблизкая. Но вот исчезли вдали и люди, и факелы. Ушли. Его рука больше не зажимает мне рот. Отпустил. Убрал нож от горла. У меня подкосились ноги, я чуть не упала. Убрав нож в ножны, он обеими руками повернул меня к себе. Поднял мне подбородок — взглянуть мне в глаза. На мгновение встретившись с ним взглядом, я опустила голову. Он знал — я хотела закричать, открыть врагу его убежище. Просто не смогла. Я содрогнулась. А вдруг убьет? Пала перед ним на колени, опустила голову и, мягко коснувшись его сандалий, в страхе прижала губы к его ногам. Мужчина отвернулся, вышел из зарослей. Я — за ним. Он не убил меня. Не привязал к дереву, не оставил на съедение слину. Даже не ударил. И пальцем не тронул. Я шла за ним. Ну как же мне с ним совладать? Надо просто тешить его тщеславие. Умиротворить его. Я ведь умная, а он — дурак. Сумею вертеть им как угодно. Тогда я еще не понимала, что пока со мной обращаются невероятно снисходительно и что терпение его небезгранично. Но очень скоро мне было суждено уразуметь эту истину. Невежественная, глупая девчонка! Скоро меня научат, что с невежеством и глупостью таких, как я, на планете Гор долго мириться не будут.
Глава 3. ЛАГЕРЬ
Стоя на коленях, я остервенело раздувала тлеющие в жаровне угли. Из окаймленного железом очага летели искры, то и дело жалящие кожу. Мимо прошла Этта. Темные, невиданной красоты волосы ниспадали до талии. Я ненавидела ее. Ей позволено носить одежду. Мне — нет. Как я завидовала этому короткому, едва прикрывающему бедра балахону — без рукавов, из какой-то бурой тряпки. Застегивался он на два крючка — можно быстро расстегнуть и сбросить. В сторонке, потягивая крепкое пиво — его называют здесь «пага», — сидел мужчина. Рядом — составленные пирамидой копья, в укромной впадине под обрывом разложены щиты. Мы находимся в поросшем лесом ущелье, каких здесь множество. Лагерь пересекает ручеек — они тут тоже на каждом шагу. С трех сторон лагерь окружен изгибающимся дугой на этом участке краем ущелья, с четвертой для защиты от зверья сложена из нарубленных колючих ветвей плотная стена высотой футов восемь и шириной около десяти. Посреди лагеря высятся несколько деревьев, есть довольно крупные. Сверху лагерь почти незаметен, да и пробираясь по лесу, можно обнаружить его, только если набредешь именно на это ущелье, а таких ущелий в окрестностях — тьма тьмущая. Мы шли сюда четыре дня. И за все это время незнакомец ни разу не заговорил со мной, только указывал знаком, где идти, — и я шла за ним. Какое облегчение — он не обращал на меня внимания, вообще не воспринимал как женщину. И как же я злилась, идя за ним, — день ото дня все сильнее! Неужели я ему не нравлюсь? Конечно, мне здорово повезло. Я — целиком в его власти, а он и не думает меня домогаться, не пользуется такой очевидной возможностью. Как меня это радовало! И как бесило! Я его просто возненавидела. Он разрешал мне есть только из его рук, стоя на коленях; точно так же поил, если только нам не встречался ручей — тогда приказывал лечь на живот на камни и, держа за волосы, позволял напиться. Черпать воду руками запрещал. Разве я не принадлежу ему? Разве не кажусь ему привлекательной? Почему же он не заставит меня служить ему, как служит мужчине женщина? Целиком подчинил меня своей воле, шагу ступить не дает, а когда я жажду его прикосновения — отворачивается, даже и не глядит. Ненавижу! Ненавижу! Последние два дня мы, не хоронясь в зарослях, шли в светлое время суток, он позволил мне нести щит. Значит, вражеская территория осталась позади. То, что лагерь укрыт в ущелье, спрятан от посторонних глаз, наверно, обычное дело. Такие, как он, отправляясь куда-то с небольшим отрядом, даже на своей земле редко ставят открытый лагерь. Но почему же он не домогается меня? Ненавижу! Размахивая лоскутом жесткой кожи, я раздувала угли в жаровне. Среди углей торчала какая-то железная рукоятка. Мимо опять прошла Этта. На плече — мясо, чуть ли не полтуши. Волосы испачканы жиром. Босоногая, загорелая, очень подвижная. Невероятно красивая в своем коротком балахоне. Единственное украшение — плотно охватывающее шею крепкое стальное кольцо, довольно удобное и красивое. Длинноногая, чувственная. Шлюха с горящими глазами. Мужчины с Земли о таких женщинах, наверно, и мечтать не смеют. А вот у ног могучих мужчин планеты Гор ей, похоже, самое место. Уж они-то долго размышлять не станут, разберутся, как с ней управиться, сумеют взять от нее все. Мерзкая дрянь! Ненавижу! Я в лагере уже почти два дня. Мы пришли сюда позавчера, далеко за полдень. На подходе к лагерю незнакомец взял у меня щит. К лагерю, даже своему, невооруженным приближаться негоже. Кто знает, что могло случиться в его отсутствие. Он оставил меня стоящей на коленях и пошел обследовать окрестности лагеря. Вскоре вернулся, знаком велел мне встать и идти за ним. К лагерю подошел с песней, колотя по щиту древком копья. В ответ послышались приветственные возгласы. Встречали его по-царски. Видно, он у них главный. Из лагеря высыпало множество мужчин, бросились к нему с криками, объятиями, хлопали по спине, смеялись. Я испуганно стояла позади. У входа, что расчищали в колючей изгороди днем, робко, не смея приблизиться, стояла длинноногая Этта — мечта а не женщина. Наконец он знаком разрешил ей подойти. Она бросилась к нему, сияя от радости, упала на колени, положила голову на его ноги. Он отдал кому-то щит, копье и шлем. Вымолвил слою — и она вскочила, он схватил ее на руки, властно, как собственность, и она поцеловала его — так, будто безраздельно принадлежала ему. В жизни не видела такого поцелуя. Сквозившая в женщине чувственность потрясла меня до глубины души. Так целуют любовника, но не просто любовника — так целуют того, кому принадлежат всецело. Он рассмеялся, отстранил ее. А потом все повернулись ко мне. Обнял бы он меня, как только что обнимал ее! Поцеловал бы так, как ее целовал! От ревности мутилось в глазах. И тут я с испугом обнаружила, что все взгляды устремлены на меня. Мужчины и девушка сгрудились вокруг Я стояла выпрямив спину. А они ходили вокруг, смотрели оценивающе, обменивались комментариями. Кровь бросилась мне в лицо. Откровенно разглядывают, обсуждают — как животное. Среди комментариев, судя по тону, попадались и не вполне лестные, и совсем уж скептические. Больше всего ранил смех. В то время я, несмотря на строгую диету и усиленные упражнения, еще не довела свое тело до идеальных форм, Да и стоять правильно тогда, наверно, не умела. Стояла прямо, но, пожалуй, слишком уж неподвижно, прямо застыла — ни малейшего движения, чуть дышала, ни плечом не поведу, ни головой, а ведь такое едва различимое глазом движение и рождает ощущение живого, трепетного тела, выдает затаенную чувственность. Но в основном, думается мне, недостатки мои можно было бы свести к психологическим тонкостям — к каким-то скрытым, почти подсознательным барьерам, которых человеку не слишком проницательному ни за что не распознать, едва уловимые оттенки выражения лица, которыми и определяется манера держать себя. Взрастившая меня цивилизация отвергает первенство биологических законов, отрицает животное начало в человеке, отчаянно бьется, чтобы подавить в нем врожденные инстинкты. Я выросла в обезумевшем мире, где даже сексуальность внушает подозрения. Проще говоря, как достойная дочь своего мира, к мужчинам и сексу я оставалась равнодушна. За последние несколько лет мне к тому же внушили, что мужчины точно такие же, как я, что различий между женщинами и мужчинами не существует. Так почему же тогда среди мужчин Гора я кажусь себе такой маленькой и хрупкой, почему дрожу, чувствуя на себе их руки? Среди земных мужчин — умная, прелестная, очаровательная — я себе такой не казалась, их прикосновения вызывали во мне не дрожь, а раздражение, их докучливые руки я запросто отталкивала прочь. Оттолкнуть горианцев я не смела — накажут. Наоборот, даже себе в этом еще не признаваясь, жаждала их рук, их объятий. Я думаю, тогда во мне еще не проснулась женщина — потому и не произвела я особого впечатления на соплеменников моего властелина. Что такое мужчины, что они могут сделать со мной — тогда я не знала. Не знала, какие мучительные страдания могут они причинить, как умеют поставить на колени. Не ведала, что такое мужское начало, и женского начала в себе тоже не ощущала. Как и у большинства девушек с Земли, моя чувственность дремала, подавленная и глубоко запрятанная. Лишь здесь, на планете Гор, рядом с моим повелителем, со временем до меня начало доходить, что существует на свете удивительный, прекрасный мир — мир опыта, на этой планете вовсе не запретный, что, ведомая женским своим естеством, я войду в этот мир — только осмелиться бы стать самой собой! Но боялась я зря. Осмеливаться мне не придется. Не придется принимать решений. Ни ханжества, ни ложной скромности таких, как я, горианские мужчины терпеть не станут. Хочу я или нет, меня заставят быть тем, что я есть на самом деле. Ох и вышучивали же воины моего властелина неказистый его трофей! Он, хохоча, то и дело набрасывался на них, пихал, толкал. Девушка улыбалась, держа его за руку, целовала, тянула от меня прочь. И вот все они отвернулись и ушли в лагерь. Я осталась одна. От злости с ума сходила. Мною пренебрегли, меня отвергли! Просто в голове не укладывается! Камни кололи ноги, в ветвях играли солнечные блики. Руки сжались в кулаки. Да кого корчат из себя эти варвары? Я — первая красавица младшего курса, а то и всего своего престижного женского колледжа. Ну, может быть, если не считать одной старшекурсницы, антрополога Элайзы Невинс. Мы соперничали изо всех сил. Но она — всего лишь антрополог, а моя специальность — английская словесность, и я — поэтесса. Вспомнилась облаченная в бурый балахон ослепительно красивая шлюха с умными горячими глазами. Дыхание перехватило. Да, в мире, где есть такие женщины, ни Джуди Торнтон, ни Элайзе Невинс красотой никого не поразить. Потом, гораздо позже, я узнаю, что таким, как мы, цена здесь — медный тарск, ну, может, чуть больше или чуть меньше. Я вошла внутрь изгороди и встала на колени. Мне нужна защита, мне нужна еда. Только бы приютили — все, что захотят, сделаю. Шестом с набитыми на нем крючьями кто-то подтянул обратно отодвинутую было часть высокой плотной изгороди. Брешь за моей спиной закрылась. Я осталась в лагере — с этими мужчинами, с этой девушкой.И вот я здесь уже два дня. Стоя на коленях, остервенело раздуваю угли в жаровне. Искры сыплются дождем, обжигают тело. Я размахиваю над углями обрывком жесткой кожи. Из жаровни торчит какая-то железная рукоятка. Какой только черной работы не пришлось мне переделать и в лагере, и за оградой! Удовольствия мне это не доставляло. И огонь разводить приходилось, и помогать готовить пищу, и еду разносить, и наливать мужчинам пагу — гоняли, как служанку. И уносить остатки трапезы, и кубки чистить, и посуду мыть, и мусор убирать, и зашивать одежду. Однажды, недовольная моей работой, Этта заставила распороть швы и переделать все заново. Как это ни унизительно, но пришлось научиться стирать. Стоя на коленях у ручья, я оттирала на камнях, полоскала одежду. За изгородью собирала ягоды, таскала охапки хвороста. За пределами лагеря меня сопровождал кто-нибудь из мужчин. На Земле я принадлежала к довольно высоким общественным слоям. Сколько себя помню, всегда в нашем доме служили горничная и кухарка. Лет с пятнадцати я уже почти на равных со взрослыми отдавала им распоряжения. Я не из тех, кто привык к черной работе, до сих пор прислуживать мне не приходилось. Это — для других женщин, для низших классов. Но здесь, в лагере, я помогала Этте готовить, мыть, шить, выполняла самую унизительную работу — прислуживала мужчинам во время трапезы. Может быть, для Этты в этом ничего особенного и нет. Не знаю, какого она происхождения. Судя по одежде — низкого. Но Джуди Торнтон это не подходит. Я — девушка утонченная. Я пишу стихи. Иногда, когда никого из мужчин не было поблизости, я отказывалась помогать Этте. Не говоря ни слова, не споря, она, нахмурившись, выполняла работу сама. Но в присутствии мужчин я делала все, что она прикажет. Мужчин я боялась. Всего, вместе с моим господином, в лагере я насчитала шестнадцать мужчин, хотя днем больше четырех-пяти почти никогда не оставалось. Эту работу — поддерживать огонь в жаровне, из которой торчала эта непонятная железяка, — поручил мне он сам. Ослушаться я не решилась. Я ничуть не удивилась, обнаружив в лагере запасы угля для жаровни и вообще множество всевозможных припасов. Вполне естественно для такого скрытого в чаще убежища, куда время от времени возвращаются воины. В первый же день, слоняясь по лагерю, я набрела на заполненную ящиками пещеру в скале. Часть ящиков закрыты, некоторые — открыты. Чего только не было в них: фляги с вином, бутыли с пивом-пагой, соль, зерно, сушеное мясо и овощи; туники, ткани, попоны; домашняя утварь и орудия; нитки, иголки. Даже духи и украшения — ужасно примитивные. Примерить я не решилась, хоть и очень хотелось. Единственным украшением, которое, как я заметила, носила Этта, было прочно охватывающее шею кольцо. Значит, без разрешения брать побрякушки нельзя. Захотели бы — швырнули мне их и велели бы надеть. Или — подумать страшно! — сами огромными своими ручищами надели бы их на меня. Был здесь и ящик с лекарствами и бинтами, несколько связок мехов, лоскуты кожи, всевозможные кожаные ремни. Нашлась даже пара плеток — непонятно для чего, ведь домашних животных здесь вроде бы нет, а для огромных упряжных волов, что тащили повозку за кортежем, они, пожалуй, коротковаты. Мягкие кожаные плети в длину не превышали ярда, да и шириной, в размахе, были не больше девичьей спины. Еще один ящик был доверху заполнен цепями. Их я особенно не рассматривала. Для чего они предназначены, так и не поняла. В сторонке стояли мешки с углем и валялись какие-то железные орудия. Я раздувала огонь в жаровне. Давно перевалило за полдень. В нескольких ярдах от меня Этта поджаривала насаженный на вертел огромный окорок. В воздухе плавал запах жареного мяса. Хотелось есть. И здесь, в лагере, мой хозяин по-прежнему не позволял мне есть самой. Совал кусочки еды мне в рот, или приходилось, стоя на коленях, тянуться за ними, как за милостыней. Как я его ненавидела! Поставил меня на колени! Ненавижу! И все же никогда в жизни ни к кому из мужчин меня так не тянуло. Может, даст поесть жареного мяса, хоть кусочек! Слава Богу, в дороге он не надругался надо мной, не воспользовался возможностью утолить похоть. А ведь это было так просто! Я — в его власти, беззащитная нагая пленница. И все же я злилась все сильнее, просто места себе не находила от вожделения. Разве я не принадлежу ему? Разве ему не нравлюсь? Конечно, я не Этта, но все же лучше, чем ничего! Ну почему он не взял меня, не опрокинул в траву — грубо, резко, бесстыдно? Безоговорочно . подчинил себе, а потом, даже не взглянув на меня, изнывающую по его прикосновению, отворачивался и уходил прочь. Однажды ночью, лежа подле него, связанная по рукам и ногам, я, пытаясь выбросить его из головы, просто завыла от вожделения. А он заткнул мне рот, привязал кляп покрепче и оттолкнул меня, чтобы не мешала спать. В ту ночь я едва уснула. Извиваясь, каталась по траве, изнемогая от желания. Через два дня, вечером, на привале, я, не в силах больше терпеть, упала перед ним на колени, целовала его ноги, а потом, подняв на него полные слез глаза, молила: «Возьми меня!» Но он отвернулся. Полночи я проплакала. Тогда я была девственницей, еще не знала, что может сделать со мной мужчина. Да и потом, гораздо позже, слушая рассказы о женщинах (а вскоре я пойму, что и я точно такая же), что бьются в судорогах, кричат, терзаемые неутоленным желанием, вьются в безудержном танце в лучах трех лун, ногтями впиваются в собственное тело, скребут пол своей жалкой конурки, сдирая пальцы в кровь, бросаются на стену, точно звери в клетке, раздирают кандалами кожу, пытаясь дотянуться, коснуться охранника, — даже слушая эти рассказы, я лишь смутно понимала, о чем речь. Как жестоки бывают порой мужчины, не желая удовлетворить женщину! Но я решила не поддаваться. Один за другим в лагерь вернулись все мужчины. Двое играли, двигая фигурки по разделенной на сотню квадратиков доске. Еще четверо или пятеро сгрудились вокруг доски, наблюдая игру. Остальные — кто где. Кто разговаривал. Кто пил вино. Один каким-то маленьким тонким инструментом чинил ножны меча. Другой неспешно затачивал копье. Мой господин с двумя помощниками разглядывал вычерченную на земле карту. Обсуждали какой-то план, суть которого я, не зная языка, понять не могла. Один из помощников вдруг поднял глаза, посмотрел на меня — и отвернулся, снова углубившись в карту. Мой господин встал, подошел к жаровне. Я стояла на коленях, присев на пятки. Взяв с земли толстую рукавицу, он вытянул торчащий из жаровни металлический прут, внимательно осмотрел. Я отпрянула, почувствовав жар раскаленного добела металла. Воткнув прут поглубже в жаровню, он знаком приказал мне продолжать работу, что я, конечно, и сделала. А он, продолжая прерванный разговор, вернулся к своим помощникам. Этта, напевая, поворачивала огромный деревянный вертел. С мяса, шипя, падали в огонь капли жира. Временами она поглядывала на меня. От ее улыбки делалось не по себе. Что-то уж слишком она благодушна, а ведь сегодня я несколько раз отказывалась ей помочь. Последний раз надо было чистить кожу. Конечно же я отказалась. Пусть этим занимаются такие, как Этта. Джуди Торнтон такая работа не подходит. Я не кухарка, не горничная и чистить кожу не собираюсь! Я Джуди Торнтон, а не прислуга! Нет, я из тех, кто держит прислугу, кто приказывает, кто отдает распоряжения и проверяет, как они выполняются. Я слишком хороша, чтобы превращаться в прислугу. Интересно, а зачем раскаляют эту железяку? Похожа на клеймо. Но в лагере нет животных, клеймить некого. Я думала, может, приведут скот, наверно, купили где-нибудь. Но нет, не привели. Скорее всего, кто-то из мужчин, может, мой господин — ведь это он велел мне поддерживать огонь в жаровне — хочет пометить какую-то вещь, скажем, поставить свое клеймо на доспехи, на щит или ремень. Вроде бы вполне разумно. Рисунок я видела. Небольшой стилизованный цветок, округлый, дюйма полтора в диаметре, есть что-то от розы. Невероятно тонкий и красивый. Замечательный рисунок. Я бы и свою вещь им с удовольствием пометила. Только вот для мужских вещей — доспехов, щита — клеймо в виде прекрасной розы слишком уж изысканно и утонченно. Скорее подошло бы для чего-нибудь женского. Солнце все ниже. Скоро будет готов ужин. Угли в жаровне докрасна раскалились. Совсем рядом, у самой ограды, — поваленное дерево с белесой корой. Обломанный футах в четырех от земли ствол склонился к земле. Лагерь. Мужчины. Этта. Сильные, грубые мужчины, играющие в жестокие игры. Вчера вечером мне велели помогать Этте прислуживать мужчинам за ужином, подавать им кусочки мяса зубами. Потом, когда меня подзывали, я наливала им вино и пагу. Наполнив кубок, я должна была поцеловать его и подать мужчине. После ужина Этту обвесили колокольчиками. Я сжалась от ужаса. Ее загорелые щиколотки обвили длинными, больше ярда, ремнями, увешанными колокольчиками. Привязали колокольчики и на запястья. Гирлянду колокольчиков обмотали вокруг шеи. В нескольких ярдах от нее выстроились пятеро соревнующихся. Шестой — судья — сорвал с нее короткий балахон. Мужчины радостно загомонили, возбужденно хлопая себя правой рукой по левому плечу. Этта, увешанная колокольчиками, одарила зрителей гордым высокомерным взглядом. На левом бедре у нее я заметила клеймо — только в темноте не разглядела рисунок. Принесли какие-то темные тряпки. Вокруг заключали пари. Этта победно поглядывала на мужчин. Судья обвязал ее живот ремнем. Теперь над ее левым бедром свешивался колокольчик покрупнее, другого тона. Его звон должен был служить для мужчин ориентиром. А потом на голову ей набросили мешок и завязали под подбородком. Девушка не должна ничего видеть, чтобы не повлиять на исход состязания. А еще, наверно, мужчинам нравится, когда она, ничего не видя, беспомощно барахтается, не зная, в чьи руки угодила. Мужчины Гора, эти звери, находят такие игры забавными. Так же накинули мешки на головы и пятерым соревнующимся, так же завязали под подбородками. Этта замерла, не давая колокольчикам звякнуть. Пятерых под гогот зрителей стали водить по лагерю, вертеть, запутывать. Судья подошел к Этте, подняв кнут. Вне себя от ужаса и возмущения, переполненная жалостью к сестре по несчастью, я забилась в тень. И все же интересно было, кто схватит ее первым. Я-то знала, кому из пяти соревнующихся хотела бы попасться в руки. Вот он — юный гигант с длинными, до плеч, светлыми волосами, с покрытыми веснушками руками. По-моему, самый привлекательный в лагере — после моего господина, конечно. Тот в игре участия не принимал. Он — вожак. Лидер. Такие забавы для низших, так, чтоб развеять бивачную скуку. Но, потягивая пагу, наблюдал он за игрой заинтересованно, с удовольствием. Наверно, тоже поставил на победителя. В игру «Охота на девушку» играют на Горе по-разному. Иногда — без строгих правил, как здесь, в лагере моего господина, просто для развлечения, а иногда проводят состязания на полном серьезе, строжайшим образом следят за соблюдением всех канонов — на Сардарской ярмарке, например, где состязается молодежь из самых разных городов, вокруг площадки выстраиваются торговцы и глаз не спускают с соревнующихся. Есть разновидность игры, в которой сто юношей и сто девушек из одного города — причем девушек отбирают самых красивых — состязаются с сотней юношей и девушек из другого города. Участникам такого состязания головы не закрывают. Цель игры — отстоять своих женщин и не дать сопернику защитить своих. Пойманной девушке связывают руки и ноги и уносят на Арену Рабынь города-победителя. Если ей не удается освободиться самой, она считается пойманной. Мужчинам из ее города войти на чужую арену и освободить ее не разрешается. Иногда игра ограничивается во времени, иногда — в более жестком варианте — длится, пока одна из команд не переловит всех девушек другой. Если мужчину вытолкнули с площадки, больше вступать в игру он не имеет права. Пойманные женщины из команды, одержавшей верх, по окончании игры освобождаются, пленницы из побежденной команды — нет. Они переходят во владение победителей. В случае, когда победа присуждается команде, поймавшей всех сто женщин соперников, каждому из победителей достается добыча — обычно та девушка, которую он сам принес на Арену Рабынь. Поэтому, особенно в начале игры, юноши стремятся заполучить девушку, которая нравится им больше всего, которую хотелось бы увезти домой, оставить себе навсегда. Интересно, что, если не затрагиваются вопросы чести, с помощью игры «Охота на девушку», бывает, предотвращая войну, разрешают спорные вопросы по установлению границ между городами. Однако в лагере моего господина играли по простым правилам. Судья поднял кнут, выкрикнул слово, которое, как я узнала потом, означает «ату!». Это сигнал к началу игры. Значит, можно бросаться вдогонку за девушкой. Выкрикнув это слово, судья резко, с размаху стегнул Этту кнутом ниже поясницы, та вскрикнула, рванулась, колокольчики зазвенели, игра началась. Мужчины бросились на звук. Этта остановилась, замерла, пригнувшись со связанными за спиной руками. Часто ли приходится судье прибегать в ходе игры к мягким карательным мерам — зависит от ловкости девушки. Согласно правилам, она должна двинуться хотя бы раз за пять инов (чуть меньше пяти секунд). Если пять инов прошло, а девушка, то ли испугавшись, то ли обсчитавшись, не шевельнулась, судья пускает в ход кнут, обнаруживая тем самым ее местонахождение. До истечения положенного срока оставался всего лишь миг, когда Этта, зазвенев колокольчиками, рванулась в сторону. Послышались сердитые возгласы мужчин — сама того не зная, она проскользнула как раз между двумя соревнующимися. Судья прикрикнул на нарушителей — мужчины не должны обнаруживать себя. Ведь, распознав соперников по голосам, девушка может оказать предпочтение одному из них и повлиять на исход игры. Стоит ли говорить, что от девушки требуется превосходное исполнение роли жертвы. Не дай Бог разочаровать зрителей, попасться слишком быстро — тогда несчастной свяжут руки над головой и высекут. Но в таком наказании конечно же нужда возникает не часто. Искусность в игре — предмет гордости девушки. Каких только уловок не измыслит она, чтобы не оказаться легкой добычей, ускользнуть от преследователей, подольше оттянуть неизбежный желанный миг — но колокольчики звенят, рано или поздно все равно поймают. Этта играла мастерски. Не уступали ей и мужчины. Да нет, она и вправду добыча, мужчины и вправду охотники, казалось временами. Всего дважды судья пускал в ход кнут, чтобы подстегнуть прелестную дичь. И вот наконец она, похоже, не знает, куда кинуться. Мужчины молча сгрудились вокруг. На голову наброшен мешок, ничего не видно, она бросилась наудачу — и угодила прямо в руки светловолосому гиганту. С торжествующим криком он схватил ее, швырнул в траву, прижал к земле. Все. Не уйдет. Хлопнув победителя по плечу, судья выкрикнул слово — как я узнала потом, «поймана». Мужчины расступились. А потом — о ужас! — на моих глазах удачливый охотник насиловал лежащую в траве со связанными руками, с мешком на голове, увешанную колокольчиками жертву. Но вот он встал, сорвал с себя покрывающий голову мешок, отбросил прочь. В его честь поднимали кубки, выкрикивали здравицы, хлопали по спине. А он ухмылялся. Он выиграл! Вернулся на свое место. Зазвенели деньги — те, кто держал пари, расплачивались друг с другом. Этта лежала в траве. Хрупкая, связанная, с мешком на голове, в колокольчиках. Всеми, кроме меня, забытая. Бедная сестра моя! Душу переполняла жалость. И зависть. Наконец судья вернулся к ней, подхватив за руки, помог встать. Она поднялась, едва держась на ногах, дрожа, позванивая колокольчиками. Снова прозвучало «ату!», снова взвилась вверх плетка, мужчины снова бросились в погоню. Разыгрывалось второе место. Резвости у Этты теперь поубавилось, но — может быть, потому, что преследователей осталось всего четверо, — справилась она неплохо. Через две-три минуты ее настигли и снова с изуверским наслаждением надругались над плененной женщиной. Второй победитель овладел ею жестко, властно, не уступая первому. Как же я ее жалела! И как втайне завидовала! Но вот на моих глазах праздновал победу третий, потом четвертый. Ну а когда пятый сдернул с головы мешок, беззлобным шуткам не было конца. Что поделать — проиграл, не заслужил права обладать увешанной колокольчиками красавицей. Судья снял мешок с Этты. Та, тряхнув головой, откинув назад волосы, жадно глотала вечерний воздух. Лицо ее пылало. Глаза сияли от удовольствия. Ей развязали руки. Как-то непривычно притихшая, она села на траву и принялась отвязывать колокольчики. Взглянула на меня. Подумать только! Она улыбалась! Отвязала последний колокольчик, рассмеялась, подбежала, поцеловала меня. Я на нее и не взглянула. А она подобрала балахон, что перед началом игры сорвал с нее судья, но надевать не стала. Держа его в руках, подошла к моему господину, припала к его ногам. Помню взгляд, что бросила она на меня. Взгляд женщины, знающей, как она красива, как желанна, взгляд женщины, принадлежащей мужчинам, готовой, если им этого хочется, дарить беспредельное наслаждение. Я злилась. Я завидовала. А она смотрела на меня, как на наивную девчонку.
Стемнело. Я сижу у жаровни. Рядом — упавшее дерево с белесой корой. Надломленный почти у самой земли ствол склонился к земле. Мясо уже поджарилось. Двое мужчин, сняв вертел с огня, опустили его на траву — резать. Скоро ужин. Хорошо. Я — у жаровни. Угли светятся в темноте. Подошли двое, встали надо мной. Я вздрогнула, подняла глаза. Схватив за руки, они поволокли меня к упавшему дереву. Швырнули на ствол спиной, головой вниз. Обезумев от ужаса, я ждала. Связали руки, закинули за голову. Вниз головой привязали к дереву. Тело мое вытянули, ноги — по сторонам ствола. — Что вы делаете?! — отчаянно кричала я, чувствуя, как меня "крепко привязывают к дереву. Извиваясь, я молила: — Перестаньте! Привязали шею, живот, ноги — колени и щиколотки. Покрепче затянули веревки. Не шевельнуться. — Прекратите! — умоляла я. — Прошу вас, остановитесь! Отошли. Я лежу, привязанная к дереву, и рыдаю: — Отпустите, пожалуйста! Что вы со мной делаете? Чего вы от меня хотите? Нет! Нет! К жаровне подошел мой господин. Обеими руками в кожаных рукавицах вытащил из огня раскаленную добела металлическую рукоятку. Ну и жар! Даже в нескольких футах чувствуется! — Нет! — что было сил закричала я. — Нет! Двое крепких мужчин держали мое левое бедро так, что пошевелиться я не могла. — Нет, прошу вас! — заглядывая в глаза моему господину, рыдала я. — Прошу вас, нет! Вот так, беспомощная, привязанная вниз головой к поваленному дереву, я обрела клеймо рабыни Гора. Вся процедура заняла, наверное, всего несколько секунд. Безусловно, не больше. Наверняка. Но той, кого клеймят, уразуметь эту очевидную истину не так-то просто. Все дело в том, что секунды эти показались мне невыносимо длинными. В тело вгрызается раскаленный металл — и секунды кажутся часами. Вот он коснулся кожи — крепко, еще крепче, вот приник, словно целуя, а потом завладел мною без остатка. Я кричала, кричала без конца. Все ушло — осталась только боль, только эта мука, эта пытка, только раскаленное клеймо, шипя, неумолимо вонзается в кожу, только они, мои истязатели — мужчины. Были настолько милостивы, что позволили мне кричать. Такое одолжение на Горе в порядке вещей: девушке разрешается кричать, когда ее клеймят каленым железом. Но как только отняли от ее тела клеймо, как только оно навеки запечатлелось на ее коже, считаться с ее чувствами мужчины Гора больше не расположены. Теперь снисходительности от них не жди. В общем-то это и правильно. Кто она теперь? Меченая. Это происходит быстро — и опомниться не успеешь. Едва коснувшись кожи, металл впился в нее, проникая все глубже, неумолимо прожигая бедро. Сознание затопила боль. Я закричала. Что со мной делают? Как больно! Раскаленный металл шипел, выжигая на теле прелестную, изысканную рану. Запахло паленым мясом. Моим. На моем теле выжигали клеймо! Как крепко держат — не шевельнуться! Я кричала, закинув голову. А металл все шипел, впивался все глубже, прилегал все плотнее. Я, мотая головой из стороны в сторону, кричала без умолку. Клеймо вошло в тело чуть ли не на четверть дюйма. Они не спешили. Неторопливо, размеренно, аккуратно делали свое дело. И вот раскаленный металл отдернули. Пахло горелым. Мою ногу уже не держали. Меня душили рыдания. Мужчины осмотрели клеймо. Мой господин остался доволен. Видно, заклеймили меня на славу. Ушли. А я так и лежу, привязанная вниз головой к стволу поваленного дерева с белесой корой. Я была просто раздавлена. Боль ослабла. Саднило бедро. Но что значит боль в сравнении со страшным смыслом происходящего! На моем теле — клеймо! Вот что потрясло до глубины души. Я содрогнулась. Застонала. Заплакала. Бедро поболит несколько дней, ну так что ж? Ничего особенного. А клеймо — останется. Боль пройдет, клеймо — никогда. Будет со мной до конца дней моих. Отныне в глазах всех я уже не та, что прежде. Клеймо сделало меняиной. Что оно значит? Подумать страшно. Что представляет собой девушка с таким клеймом на теле? Только одно. Я гнала от себя эти мысли. Попробовала пошевелиться. Ничего не получается. Не выбраться из этих пут. Клеймят только животных! Лежу несчастная, беспомощная. Я — Джуди Торнтон. Блестящая студентка престижного женского колледжа. Самая красивая на младшем курсе, а может, и во всем колледже, не считая единственной соперницы, ослепительной старшекурсницы — антрополога Элайзы Невинс. Я — студентка-словесница, я — поэтесса! Как же случилось, что я здесь, в чужом мире, лежу связанная, с клеймом на теле? Видела бы теперь Элайза Невинс блистательную свою соперницу, посмотрела бы, как низко я пала, — вот посмеялась бы! Еще бы! Как остры мы были на язык, как надменно и высокомерно друг на друга поглядывали, как состязались в красоте, как сражались за всеобщее поклонение и популярность! Да она просто умерла бы со смеху! Я бы теперь и в глаза ей взглянуть не посмела. Все изменило клеймо. На ней нет его. На мне — есть. Даже не будь я связана, теперь потупилась бы под ее взглядом, опустила бы голову, преклонила бы перед ней колени. Неужели просто какая-то картинка на бедре так меня изменила? Да, наверно. Меня передернуло. Вспомнились юноши, с которыми я когда-то встречалась, эти полумальчики, полумужчины, многие из богатых, родовитых семей. Их я терпела около себя — кого как эскорт, кого как поклонников — часто лишь как свидетельство своей необычайной популярности, только бы утереть всем девчонкам носы. Вот бы теперь они на меня посмотрели! Упади я, клейменая, к их ногам — кто-то, наверно, в ужасе бросился бы прочь, кто-то, с лицемерным сочувствием отводя глаза, прикрыл бы меня своим пальто, принялся бы сконфуженно мямлить нечто бессвязно-утешительное. Многие ли из них сделали бы то, чего им на самом деле хочется? То, что, без сомнения, сделают со мной мужчины Гора? Многие ли просто глянули бы сверху вниз и увидели бы меня такой, какая я есть — клейменой? Многие ли рассмеялись бы торжествующе, сказали бы: «Я всегда этого хотел, Джуди Торнтон. Теперь я возьму тебя» — и, схватив за руку, швырнули бы на простыню? Нет, пожалуй, немногие. И все же теперь, неся на себе клеймо, я впервые с невероятной остротой осознала, что за сила заключена в них — даже в мальчишке, не в мужчине, даже не в мужчине Гора, и как ничтожна рядом с ними я. Какой ерундой казалось это прежде и как важно стало теперь. Прежде лишь взгляда, жеста, резкого слова хватало, чтобы указать этим мальчишкам на дверь. Теперь все эти дурацкие взгляды, жесты, протесты их только рассмешили бы. Что ж, они посмеялись бы и делали бы со мной что хотели? А может, как мужчины Гора, сначала наказали бы, а уж потом натешились бы всласть. Отныне на мне клеймо. Отныне я совсем иная. Лежу, привязанная вниз головой к стволу упавшего дерева, и плачу. Клеймо на Горе — символ правового статуса. Свою носительницу оно обращает в вещь. Если на тебе клеймо — никаких прав по закону у тебя нет, апеллировать не к кому. И все же не так страшна социальная ущербность, как психологическая, как разрушение личности. Почти мгновенно клеймо полностью преображает сознание женщины. И я решила бороться. Пусть на мне клеймо, как личность я себя сохраню! Сковывают не те путы, которыми намертво прикручено к дереву мое тело, клеймо — вот что сильнее всяких пут. Ни цепи, ни кандалы, ни железная клетка так не закабалят, как выжженный на левом бедре изысканный, женственный рисунок — крошечный прелестный, напоминающий розу цветок. А вокруг шумел лагерь. У огня сидели мужчины, резали мясо. Разговаривали. Между ними сновала, прислуживая, длинноногая красавица Этта. Надо мной — дивное ночное небо Гора. Сияют звезды. Взошли три луны. Я лежу, привязанная к стволу, ощущая спиной, ногами гладкую ломкую кору. Пахнет жареным мясом, овощами. Гудят насекомые. Хоть чуть-чуть ослабить бы путы на лодыжках и запястьях! Нет, почти не шевельнуться. Я столько плакала, что щеки покрыла короста подсыхающей соли. Так кто же я теперь? Кем может быть в этом мире девушка, что носит такое клеймо? Мужчины и с ними Этта подошли ко мне. Мой господин взял в ладони мою голову, повернул к себе. Я смотрела на него с мольбой. В глазах — ни тени жалости. Меня пробрала дрожь. — Кейджера, — глядя мне в глаза, отчетливо произнес он. — Кейджера. — И отпустил мою голову. Я не отводила от него глаз. — Кейджера, — прозвучало снова. Понятно — я должна повторить. — Кейджера, — сказала я. Мне уже доводилось слышать здесь это слово. Так обращались ко мне, прикованной цепью, те двое, что первыми пришли к скале. А перед жестокой схваткой, в которой мой господин отвоевал власть надо мной, соперники кричали: «Кейджера канджелн!» — видно, у них это ритуальный возглас. — Ла кейджера, — указывая на себя, сказала Этта. Она приподняла подол коротенького балахона, показала свое левое бедро с выжженным на нем клеймом. И она клейменая. Да, конечно, я ведь уже видела его — в полутьме, в свете факелов вчера вечером, когда ее раздели и, накрыв мешком голову, обвесили колокольчиками мужчинам на потеху. Видела — но не рассмотрела, не поняла, что это такое. Мне и в голову прийти не могло, что это клеймо. Просто какая-то загадочная картинка. Да вчера вечером я бы и не поверила, что на теле женщины может быть клеймо. А теперь убедилась на своем опыте: здесь, в этом мире, женщин клеймят. Теперь мы с Эттой на равных. Обе — клейменые. Я была выше ее, но вот по мужской прихоти в тело мое вонзился раскаленный металл — и теперь я такая же, как Этта. Кем бы она ни была — я такая же, именно такая, и только. Ее клеймо, однако, немного отличалось от моего. Тоньше, чуть вытянуто, похоже на вычерченный от руки, завитый кольцами цветочный стебелек. В высоту — дюйма полтора, шириной — примерно полдюйма. Позже я узнала — это первая буква горского слова «кейджера». А мое клеймо означало «дина» — название очаровательного небольшого цветка с коротким стеблем, с множеством лепестков. Растут они обычно среди травы на склонах холмов в северной умеренной зоне Гора. Бутон действительно немного напоминает розу, хотя больше почти ничего в них сходного нет. Экзотический, неизвестно откуда занесенный цветок. На севере, где он чаще всего встречается, его называют цветком рабынь. Вот этот-то цветок и выжжен на моем теле. В южном полушарии Гора цветок этот редок и ценится гораздо выше. Еще недавно в низших кругах на юге даже дочерям нередко давали имя Дина. Теперь, с расширением торговых и культурных связей между северными городами Ко-ро-ба, Аром и южным городом Турия, это имя почти вышло из употребления. Несколько лет назад, когда Турия пала, тысячи горожан — в том числе и множество торговцев с семьями — покинули город. Но город выжил, Убарат Фаниаса Турмуса был восстановлен — и многие семьи вернулись. Завязались новые связи, набирала силу торговля. Даже те из туриан, что так и не вернулись в родной город, обосновавшись на новых местах, торговали товарами Турий, кожей, изделиями, что везли через Турию кочевники. Выходцы с юга быстро уразумели, что у северян дину считают цветком рабынь. С тех пор, хоть Дина — красивое имя и название прелестного цветка, на юге, как и на севере, свободных женщин так больше не называют. Те же, кто носили это имя, сменили его на другое, менее унизительное, какое пристало свободной женщине. Дину считают цветком рабынь. Традиция эта уходит корнями в далекое прошлое. В древности Убар Ара — гласит легенда — пленил дочь обращенного в бегство поверженного врага. Он настиг ее среди цветущего луга, мечом сорвал с нее одежду, изнасиловал и заковал в цепи. Приторочил цепь к стремени, взглянул на покрытый цветами луг и сказал, что отныне имя ей — Дина. А может, дело всего лишь в том, что здесь, на севере, цветочек этот, пусть нежный и красивый, встречается на каждом шагу и потому вовсе не ценится. Эти цветы рвут, топчут, уничтожить такую былинку ничего не стоит — только захоти. Клеймо, что носит на теле Этта, изображает не дину. На ее левом бедре выжжена первая буква горианского слова «кейджера» — тоже, впрочем, изысканный, как цветок, рисунок, невероятно красивый и женственный. А ведь совсем недавно я не могла взять в толк, почему же таким клеймом метят мужские вещи — седло, щит. Скорее оно подходит для женщины, показалось мне тогда. Так вот, им пометили меня. Оба клейма — и мое, и Этты — необычайно женственны, и, хотим мы того или нет, на наших телах навеки запечатлен символ женского начала. Вполне естественно, что работорговцы, воины, купцы — те, кто покупает и продает рабынь, — избрали для клейма этот цветок — цветок рабынь. Но он не единственный. Множество разных рисунков наносят на тело женщин на Горе. Самый обычный из них — знак «кейджера», тот, каким помечена Этта. Бывает, для оживления торговли купцы придумывают новые мотивы — так возникло клеймо «дина». Есть и богатые коллекционеры, собирающие редкие клейма, выбирающие для своих роскошных садов не только самых красивых, но и меченных разными символами девушек, — так на Земле коллекционируют марки или монеты. А девушке, конечно, хочется попасть к сильному хозяину, которому желанна она сама, а не клеймо на ее теле. Обычно мужчина покупает девушку, желая ее, именно ее, эту женщину, тратит на нее, на нее одну, заработанные тяжким трудом деньги. Что принесет она тебе, кроме самой себя? Она рабыня. Ни богатства, ни власти, ни родственных связей. Обнаженной вступает она на рыночный помост, и ее продают. Только ее, одну ее он покупает. Есть, конечно, такие, кто покупает из-за клейма. Им на потребу придумывают и распространяют новые затейливые рисунки. Клеймо в виде цветка рабынь распространилось само по себе. К неудовольствию торговцев, из-за их алчности и недостатка контроля за работой металлических мастерских клеймо «дина» теперь применяется везде и всюду. Оно становится все популярнее, ну и, конечно, все обыденнее. Девушек, носящих такое же, как у меня, клеймо, на Горе пренебрежительно называют «динами». Коллекционеры теперь таких покупают нечасто. Клеймо обесценилось, и пусть кое-кого из торговцев и перекупщиков это и разочаровало, но для носящих его девушек оказалось очень кстати, хотя их мнения, конечно, никто и не спрашивал. Когда девушку выводят на помост и продают с аукциона, ей хочется, чтобы ее купили потому, что она желанна, так желанна, что и золотом поступиться не жалко. И как обидно бывает узнать, что купили тебя только из-за клейма. Здесь, в лагере моего господина, хватало и других клейм. Но я стала «диной». Он сделал это не из экономических соображений. Просто, окинув меня взглядом, сразу понял все: мой характер, мое тело — и решил, что «дина» — как раз в точку. И вот теперь на моем теле расцвел «цветок рабынь». Ко мне с улыбкой склонилась Этта. Указала на свой ошейник. На металле выгравирована непонятная надпись. С усилием повернула его. Стальное кольцо пригнано плотно, будто по мерке. У меня перехватило дыхание. Запаян намертво! Этта носит стальной ошейник, который ей не снять никогда! Этта повернулась к господину. «Ла кейджера», — сказала она, смиренно склонив перед ним голову. И так это было сказано — будь я мужчиной, просто обезумела бы. Смеясь, Этта повернулась ко мне, указала на мой рот. Непонятно. Тогда, показав пальцем на свой рот, она снова повернулась к господину и снова, всем своим видом выражая покорность, проговорила: «Ла кейджера». Опять указала на мой рот. Что было делать? Глядя в глаза моего господина, я пробормотала: «Ла кейджера» — и заплакала, закрыла глаза, отвернулась. Привязанная к дереву, склонить перед ним голову я не могла, но инстинктивно откинула ее в сторону, обнажая перед ним горло. Так естественно это вышло, что мне стало не по себе. Его огромная рука легла мне на горло. Одно движение — и сломает мне шею. Так просто. Под его рукой я снова повернула голову, взглянула ему в лицо. В глазах вскипали слезы. «Ла кейджера!» — прошептала я и снова отвернулась. Он убрал руку. Больше никто ничего не сказал. Вернулись к огню, снова принялись за еду. И опять я одна, так и лежу, привязанная к стволу дерева с белой корой. Так кто же я здесь? Клеймят только животных. А у меня на теле клеймо. Лишь теперь, меченной клеймом, мне впервые дали урок здешнего языка. До сих пор не потрудились даже научить словам «беги» и «принеси». Теперь, наверно, мне нужно стараться вовсю, учиться их языку. Теперь снисходительности от них ждать не приходится. Теперь я клейменая. Учиться надо быстро и усердно. Первое слово, которое я здесь выучила, — «кейджера». Так обращался ко мне мой господин. А я по примеру Этты должна называть себя «Ла кейджера». Значит, я — кайира. Что бы ни значило это слово, ясно одно: оно относится и ко мне, и к Этте. Обращаясь к хозяину, она говорила «Ла кейджера», и говорила так, что сомнений не оставалось — она признает себя «кайирой» по отношению к нему. У нас обеих на теле клеймо. Этта даже носит ошейник. У меня ошейника нет, но — я знала — стоит им захотеть — наденут без колебаний. Итак, я — кайира. Я сама, по примеру Этты, назвала себя так перед моим господином. Признала себя кайирой, что бььэто ни значило. Так что же такое кайира? Тут мог быть лишь один ответ. Но это слово я гнала от себя, изо всех сил противилась, не пуская его в сознание. И все же оно нахлынуло — неумолимо, ошеломляюще, как мучительный крик. Что толку отмахиваться, отвергать очевидное? Глупая маленькая землянка, разве от истины убежишь? Страшное слово неотступно стучало в мозгу, точно взрыв, опаляло сознание, не оставляло надежды. Вот я — нагая, связанная, клейменая, может, скоро и ошейник наденут. «Кейджера», «Ла кейджера» — первые мои слова в этом мире. Знаю: я — кайира. Да есть ли у меня теперь имя? Наверно, нет. Наверно, теперь я — безымянное животное во власти мужчин. Я была слишком хороша, чтобы стать прислугой. А теперь я кайира. Саднило бедро. Я застонала от отчаяния. Заплакала. Кейджера — даже не прислуга. Кейджера — рабыня. Произнеся «Ла кейджера», я сказала моему господину: «Я — рабыня». Рабыня. У меня вырвался долгий мучительный крик. «Кейджера», «Ла кейджера» — для девушек, привезенных на Гор с Земли, эти слова часто становятся первыми. Здесь, на Горе, в мире могущественных мужчин, земные женщины только и годятся что в рабыни. Двое мужчин из сидевших у костра поднялись на ноги, услышав мой крик — будто только и ждали этого вопля, словно он был сигналом, что обезумевшая от ужаса пленница постигла до конца, что за судьба ей уготована, — подошли ко мне, кое-как на скорую руку развязали, за руки поволокли к моему господину, со скрещенными ногами сидящему у костра, и поставили перед ним на колени. Дрожа, я уткнулась головой в траву у его ног. Рабыня. До сих пор, даже в лагере, он не позволял мне брать пищу иначе как из его рук. Стоя на коленях, я должна была тянуться за жалкой этой подачкой, руками к еде не прикасаясь. Но теперь Этта принесла две медные миски с какой-то кашей, поставила одну передо мной и встала рядом на колени. Потом, взяв вторую миску, подала ее моему господину. Кто-то из мужчин, схватив меня за волосы, потянул вверх — чтобы все видела. Господин взял миску из рук Этты и, ни слова не сказав, опять подал ей. Все повернулись ко мне: и он, и мужчины, и Этта. Поняв, что нужно делать, я взяла свою миску и, не вставая с колен, поднесла ее господину. Он взял ее и отдал мне обратно. Теперь можно есть. Дрожа, я стояла на коленях с миской в руках. Смысл понятен. От него, именно от него получаю я пищу. Он кормит. От него зависит, будет ли у меня еда. Опустив голову, я по примеру Этты принялась есть. Ложек нам не дали. Ели руками; как кошки, вылизывали миски языком. Каша оказалась совсем пресной — ни соли, ни сахара. Пища рабов. Случались дни, когда, кроме такой каши, мне не доставалось ничего. Конечно, девушек не всегда кормят таким способом. Обычно они готовят еду, прислуживают за трапезой, а после нее, если позволят, доедают. Часто — в основном из практических соображений — мужчина позволяет девушке есть одновременно с ним, но, конечно, начинает первым, и девушка все так же усердно ему прислуживает. Чем быстрее она поест, тем быстрее возляжет он с ней на меха. Тут многое зависит от мужчины. Воля девушки ничего не значит. В некоторых домах девушка должна перед ужином подать свою тарелку мужчине, а потом получить ее из его рук. Провинишься — могут вообще оставить голодной. Ограничивают в пище не только для того, чтобы не испортить фигуру. Нет, это — лучший способ держать девушку в руках. Кто кормит, тот и повелевает. Кроме того, мужчине это просто доставляет удовольствие. Что еще дает такую власть, чем еще поставишь девушку в такую зависимость? Такая простая штука — а рабыня вся трепещет, не знает, как угодить. Я доела кашу. Невкусно, но я была благодарна и за это месиво. Очень уж хотелось есть. Может, это клеймо так подействовало? Поверх миски я украдкой поглядывала на стоящего передо мной мужчину. Такой сильный, такой величественный. Подобный ритуал, когда рабыня получает пищу .из рук мужчины, в лагере совершается далеко не каждый вечер. Обычно кормят прямо из рук, если есть настроение, или просто бросают объедки. Стоит, однако, добавить, что многие мужчины каждый месяц отмечают примерно таким образом день, когда была куплена девушка. Ведь рабыня — услада для хозяина, она высоко ценится, ею дорожат. Неудивительно, что день, когда она была куплена, отмечают каждый месяц особым ритуалом и забывают о нем редко. Но если уж так случилось, что день этот вдруг забыли отметить, девушка вдвойне старается угодить хозяину, боясь, как бы ее не продали. Я поставила на землю пустую миску. Надо мной с плеткой в руках стояла Этта. Я втянула голову в плечи. Нет, не ударила. Я подняла на нее глаза. Понятно. Здесь, в лагере, она первая среди девушек, ей дано право поручать мне работу, а я должна быть послушной. Вдруг накатил страх. До сих пор я поглядывала на нее сверху вниз. Меня пробрала дрожь. Вот она стоит надо мной с плетью. Прежде я слушалась ее, только когда рядом находились мужчины. Предпочитала оставлять всю грязную работу ей. Теперь же придется безоговорочно повиноваться ее приказам, быстро и старательно выполнять все, что бы она ни поручила. Наши глаза встретились. Сомнении нет: меня, утонченную и нежную красавицу землянку, поэтессу, не задумавшись отхлещут плеткой, если я стану работать спустя рукава. Я потупилась. Что ж, придется работать на совесть. С Земли я или не с Земли — здесь, в лагере, я ниже Этты. Она может мне приказывать. У нее — плетка. Мое дело — повиноваться. Она здесь первая. Этта повела меня к ручью. Вместе вымыли мы медные миски, вытерли насухо. Потом прибрались в лагере. Мужчины что-то прокричали. Этта поспешила к ним с вином и пагой. Я помогала нести к костру напитки и кубки. Потом она прислуживала им, а я стояла в сторонке. До чего же она красива! Коротенький балахон открывает роскошные ноги, на лицо, на чудесные волосы лег отблеск костра. Подносит мужчинам кубки. Так гармонично, так естественно: она, такая красивая, служит им. Как нелепо выглядели бы мужчины, обслуживающие себя сами, как неуместно было бы ей усесться рядом и тоже приняться за еду и питье. И вот она вьется вокруг мужчин, величественно восседающих у огня, — так велит непреложный закон природы. — Кейджера! — позвал один из мужчин. Я вздрогнула. Это меня. Подбежала, встала перед ним на колени. Грубо повернув меня, он связал мне руки за спиной. Указал пальцем на мясо, пнул меня к нему. Не удержавшись, я упала на живот, с ужасом глядя на него, повернулась на бок. Он, смеясь, указывал на мясо. Да как же я, связанная, могу ему прислуживать? Но тут меня кивком подозвал к себе мой господин. Кое-как поднялась я на ноги, своими неуклюжими движениями рассмешив мужчин, и поспешила к нему, встала на колени. Отрезав кусок жареного мяса табука, он вложил его мне в зубы. Жестом указал на мужчину с ножом. С зажатым в зубах куском мяса я подошла к сидящему со скрещенными ногами мужчине, встала перед ним на колени. Тот поманил меня к себе, показав, что я должна вложить мясо ему в рот. Залившись краской, я выполнила приказ. Осторожно дотянулась до него, и он зубами взял мясо у меня изо рта. Мужчины от удовольствия захлопали себя по левому плечу. Одному за другим подносила я мясо, зажав его в зубах, не прикасаясь руками. Но не будь я связана, не встань перед ними на колени — брать его у меня они бы не стали. Я, рабыня, для развлечения мужчин прислуживала им по их велению. Слушала их смех, шуточки, что отпускались в мой адрес, и все яснее понимала, кто я такая. Единственный, кому мне не пришлось прислуживать, был мой господин — он только резал мясо и совал мне, но так и не приказал, раболепно преклонив колени, вложить кусочек в рот ему самому. А как раз ему-то мне больше всего хотелось прислуживать, коснуться губами его губ. Но нет. Упасть бы в его объятия — вот так, обнаженной, связанной! Вдруг он нахмурился. Я сжалась от страха. Знаком он велел мне лечь перед ним на живот. Я так и сделала. А он, отрезая понемногу, стал бросать мне мясо. Давясь слезами, лежа на животе со связанными за спиной руками, я подбирала брошенные в траву подачки. Я — рабыня. Мужчины увлеклись разговором. Один из них по знаку моего господина развязал меня, я поползла из освещенного костром круга в темноту, затаилась там рядом с Эттой. А мужчины что-то рассказывали, потом запели. То и дело требовали еще вина и паги, и мы спешили на зов. Теперь и я, как Этта, сновала между ними в свете костра. Наливала пагу в кубок, как положено, целовала его край и подавала мужчине. «Еще паги!» — послышался голос господина. У меня подкосились ноги. Подойдя поближе, я налила в его кубок пагу. Так дрожала, что боялась пролить. Одно неловкое движение — и быть мне битой! Страх пересилил даже желание казаться красивой и грациозной. Так и не совладав с дрожью, плеснула пагу в кубок — сердце замерло, — но не пролила. Он глянул на меня. Вот неуклюжая! Никудышная рабыня. Рядом с ним я чувствовала себя такой маленькой, такой никчемной. Хрупкая слабая девушка перед всемогущим мужчиной. Даже в рабыни не гожусь. Трясущимися руками я протянула ему кубок. Не взял. Я растерялась. Что делать? Ну конечно, совсем голову потеряла: забыла об обязательном подобострастном поцелуе. Торопливо поцеловала чашу и вдруг, вместо того чтобы передать ему, снова поднесла к губам. Держа кубок обеими руками, закрыв глаза, снова припала губами к его краю — любовно, нежно — и долго не отрывала губ. Никогда в жизни ни одного земного мальчишку не одарила я таким самозабвенным, таким страстным поцелуем, как этот обычный на первый взгляд кубок — кубок моего господина. Того, кому я принадлежу. Кого люблю. Губы плотно прижаты к металлу. Я открыла глаза. В них стояли слезы. И вот я протянула кубок моему господину — словно вместе с этим кубком отдавала ему себя, хоть и знала — в этом нет нужды, я и так принадлежу ему. Я — рабыня. Он может взять меня, когда захочет. Но он взял из моих рук чашу, а меня отослал. В тот вечер мужчины поздно разошлись по своим шатрам. Мы с Эттой унесли остатки пищи, вымыли кубки, убрали объедки вокруг костра. Она принесла мне тонкую попону из грубой ткани вроде репса — укрыться ночью. «Этта!» — позвал кто-то из мужчин. Она ушла. Проскользнула в шатер, на меха. В лунном свете я увидела, как она стянула с себя балахон, и мужчина обнял ее. Стало как-то не по себе. С обрывком попоны на плечах я подошла к высящейся над лагерем отвесной скале, посмотрела вверх. Камень поблескивал под луной. Я поскребла его ногтями. Пошла к колючей изгороди — жалкая, одинокая, закутанная в обрывок грубой попоны. Изгородь высотой футов восемь, шириной — около десяти. Я протянула руку и тут же отдернула. Из пальца сочилась кровь. Пошла обратно, туда, где Этта укутала меня попоной, и улеглась на голой земле. Ведь и меня — пришла пугающая мысль — могут так же, как Этту, позвать в шатер. Основная обязанность рабыни — не готовить, не шить, не стирать, а доставлять мужчинам наслаждение — бесконечное, безграничное, неизъяснимое наслаждение, какое способна подарить лишь прекрасная женщина, быть для них тем, чем им хочется, исполнять все, что бы они ни пожелали, — и еще в тысячу раз больше, пустить в ход все свое очарование, воображение и изобретательность. От страха тело покрыла испарина. Так вот что значит быть рабыней! Но я же земная женщина, кричала я себе, я не рабыня! Не хочу быть рабыней! Я женщина с Земли! — Кейджера! — вдруг услышала я. Испуганно вцепившись в покрывающую плечи попону, я встала на колени, поднялась. У шатра стоял мой господин. Сквозь проем я увидела расстеленные меха. Внутри горела лампа. Повторять дважды ему не пришлось — я боялась побоев. Я подошла, завернувшись в попону. Он протянул мне чашу. Одной рукой придерживая попону на плечах, другой я взяла ее. Отвратительное пойло, но я выпила. Это было — тогда я еще не знала — вино рабынь. Свободные мужчины стараются не допускать, чтобы рабыни беременели от них. Для получения потомства рабыню обычно спаривают с рабом, надев обоим на головы мешки. Их хозяева наблюдают за спариванием. Девушку редко сводят с рабом из] того же дома: связи между рабами не поощряются. Случается, правда, что в наказание даже рабыню из высшей касты бросают толпе рабов — чтоб позабавились. Вино рабынь в течение нескольких месяцев препятствует зачатию. Действие его можно нейтрализовать. Для этого существует другой напиток — мягкий, сладковатый. Им поят девушку, если ей предстоит спариваться с рабом или, гораздо реже, если ее отпускают на свободу. Кстати сказать, на Горе рабынь не освобождают почти никогда. Слишком желанны они для мужчин, слишком сладостны их объятия, чтобы отпустить их на свободу. Только дурак, говорят здесь, согласится освободить рабыню. Я допила содержимое чаши. Мой господин взял ее из моих рук и отбросил в сторону. Он не отводил от меня глаз. Я почувствовала на плечах его руки. Распахнув окутавшую мое тело попону, он сбросил ее к моим ногам. И все смотрел на меня. Между нами — не больше пары дюймов. А потом, взяв за руку, он потянул меня в проем шатра. Шатер невысокий, в полный рост не встать. Полусогнувшись, полуползком пробралась я внутрь. Какое роскошное убранство! С моей жалкой попоной не сравнить. Горит небольшая, изысканно украшенная лампа. Оказывается, внутри шатер полосатый. Снаружи он грязно-бурый — среди зарослей в глаза не бросается, хоть на несколько ярдов подойди. Проскользнув в шатер, мой господин присел возле меня. Отстегнул ремни, снял меч, кинжалы, завернул в мягкую кожу, отложил в сторону. Взглянул на меня. Я потупилась. Какая я маленькая рядом с ним! Поднес поближе лампу, взяв меня за ногу, повернул бедро, чтобы я могла рассмотреть клеймо. Его прикосновение пугало. Какой сильный! Значит, вот оно какое, мое клеймо: изящный, филигранный рисунок глубоко впечатался в кожу, отчетливо вырисовывается каждая деталь. Символ женственности, навеки запечатленный на моем теле. Будто, пометив, меня отнесли к некоему сорту вещей, и теперь, как бы мне ни хотелось, что бы я ни говорила, отрицать свою принадлежность мне уже не дано. На моем теле — прелестнейший знак, крошечная, похожая на розу дина — цветок рабынь. Я взглянула в глаза моему господину. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой слабой, такой податливой, такой мягкой, беспомощной и женственной. Глаза заволокло слезами. Я — рабыня. Я в руках зверя. Он отставил лампу. Я потянулась к нему губами. И вот — его руки. Закрыв глаза, упоенно застонав, я откинулась на меха, почувствовала, как он раздвинул мне ноги. — Люблю тебя, — беспомощно трепеща в его руках, прошептала я, — хозяин.
Глава 4. ЛА КЕЙДЖЕРА
Я проснулась у него в ногах. Занимался рассвет. Мягко, так, что он и не ощутил прикосновения, положила я ладони на его щиколотки. Нежно, едва касаясь, боясь разбудить и дерзостью своей навлечь на себя гнев, целовала его ноги — от икр до ступней. Губы покалывали жесткие волоски. Переполненная счастьем, я вытянулась подле него. Надо мной — натянутый между деревьями полог шатра. Утренний ветерок чуть колышет полосатые стены. За порогом в сероватых предрассветных сумерках поблескивает омытая росой трава. Перекликаются в вышине птицы. Я лежу, утопая в мехах. Перекатившись на живот, я взглянула на спящего рядом мужчину. Он обладал мною. Этой ночью он овладел мною много раз. На моем левом бедре темнеет буроватая полоса подсохшей крови — моей девственной крови, которой уже больше никогда не пролиться. Будто исполняя некий первобытный обряд, он заставил меня, свою рабыню, попробовать ее на вкус. Обмакнул палец, ткнул мне в рот, размазывая кровь по губам, языку, зубам, заставляя вкусить плоды его победы, еще острее ощутить, каково это — принадлежать мужчине, лишиться девственности. Сжав в ладонях мою голову, глядя мне в глаза, он заставил меня проглотить мою кровь. Никогда не забыть мне ни этого вкуса, ни того, как спокойно смотрел он на меня — как хозяин. А потом, хотя еще не прошла боль после первого натиска, он снова, неистово, как лев, наслаждался мною — покорной беспомощной пленницей. Я — всего лишь рабыня. Какое ему дело до моих чувств? А я, изнемогая от любви, отчаянно сжимала его в объятиях. Как ласкала я его в ту ночь! Как послушно, несмотря на боль, спешила исполнить любую прихоть, зная: не сумею утолить его сладострастие — меня ждет жестокое наказание. И как упивалась своей покорностью, его безграничной властью. Девушке, никогда не принадлежавшей мужчине, не понять, что ты чувствуешь, когда тобой обладают, обладают по-настоящему. Но и те, кому знакома сладость мужских объятий, возможно, могут лишь смутно догадываться, как упоительно быть рабыней. Не испытай я это на себе — ни за что бы не поверила. Нежно склонившись к спящему чудовищу, я поцеловала его — тихо-тихо, чтобы не проснулся. И снова откинулась на меха у его ног. Брезжил рассвет. Один раз ночью он рассмеялся — мягко, раскатисто, крепко прижимая меня к себе, глядя мне в глаза, — рассмеялся торжествующим смехом собственника. Я задохнулась от восторга и благодарности. Хозяин доволен своей девочкой! Снаружи распевали птицы, бархатистые лучи рассвета прокрадывались в шатер. Как далек этот мир от Земли с ее загаженной природой, ужасными толпами, с ее ханжеством и лицемерием! Кончиками пальцев я коснулась клейма — и вздрогнула. Нельзя его трогать! Надо, чтобы как следует зажило. Мне хотелось, чтобы клеймо получилось лучше некуда. Разве найдется девушка, которой не хочется иметь самое замечательное клеймо? Даже помаду и тени для век всегда выбираешь получше, а ведь их смыла — и нет. А клеймо — навсегда! Каждой хочется гордиться своим клеймом. Если оно сделано на славу, чувствуешь себя увереннее и спокойнее. Часто клеймо и ошейник — все, что носит на себе девушка. Так что клеймо — немаловажная деталь. К тому же не секрет: на Горе считают, что миниатюрное, прелестное, удачно расположенное клеймо добавляет девушке очарования. Я пыталась заставить себя возненавидеть свое клеймо — и не смогла. Ведь оно такое красивое, да и потом — теперь оно часть меня! Поцеловав кончики пальцев, я коснулась ими лепестков цветка рабынь, что расцвел вчера вечером на моем теле — против моей воли, по велению моего господина. Я лежала, наслаждаясь утренней свежестью. Будь я на Земле, сочла бы себя рабыней. Но здесь, в этом мире, с выжженным на теле клеймом я впервые в жизни ощутила себя поистине свободной. На Земле, скованная по рукам и ногам незримыми цепями, я себе не принадлежала, не смела дать волю чувствам. Условности и приличия воздвигли несокрушимую стену между мною и моей душой. Жила, точно в оковах, несчастная жертва благопристойности. А теперь, пусть в любую минуту меня могут посадить на цепь, душу мою не тяготит ничто. Вот она, настоящая свобода! Вот оно, счастье! Вдруг я испуганно замерла. На меня упала его рука. Ползком я подвинулась ближе, к его бедру, чтобы голова оказалась под его ладонью. Еще в полудреме он дотянулся до меня, запустил руку в волосы, подтянул повыше, к поясу. Я — рабыня. — Да, хозяин, — прошептала я.Разбудил меня толчок рукояткой плетки. — Кейджера, — прошептала Этта, — кейджера. Раннее утро. Уже рассвело. Хозяин спит. Кроме нас с Эттой, в лагере никого. Трава еще не обсохла. Я выбралась из шатра. Сейчас Этта задаст мне работу. Я — рабыня. Мое дело трудиться. Вокруг в шатрах спят, раскинувшись на мехах, мужчины. Они — хозяева. Мы, женщины, рабыни, должны привести в порядок лагерь. Дел тут хватает. Принести воды, натаскать хвороста, разжечь костры, приготовить завтрак. Когда мужчины соблаговолят подняться, у нас все должно быть готово. За работой я тихонько напевала. Этта, казалось, тоже была в прекрасном настроении. Один раз даже поцеловала меня. Мужчины встанут поздно, и Этта послала меня к ручью стирать на камнях туники. Какая прозрачная вода! Неожиданно — я даже вздрогнула — у самой руки плеснула какая-то небольшая амфибия. Работа спорилась. Воздух чист и свеж. Вскоре из лагеря донесся аппетитный запах — на огромной сковородке Этта жарила яичницу из яиц вуло. А вот и знакомый аромат — кофе. Здесь его называют черным вином. Растет он на склонах Тентийских гор. Первоначально, я думаю, зерна кофе, как и многое другое, были завезены на Гор с Земли, но не исключено, что и наоборот: родина «черного вина» — Гор и на Землю его завезли отсюда. И все же вряд ли. Ведь на Земле кофе распространен куда шире. На Горе везде, кроме Тентиса — города, что славится стадами тарнов и окружающими деревеньками, — кофе — необычная, редкостная роскошь. Знай я тогда Гор получше, предположила бы, что мои хозяева — воины Тентиса. Но, как узнала я позже, они из другого города — Ара. Когда, зевая, протирая глаза и потягиваясь, как сонный зверь, из шатра появился первый мужчина, мы были во всеоружии. Обе — я и Этта — встали перед ним на колени, склонили головы до земли. Мы — его девушки. Этта положила на тарелку яичницу (крошечные яйца хранились до утра в холодном песке), теплый желтоватый хлеб. Я, обхватив чугунок тряпкой, налила в металлическую кружку темный дымящийся напиток — кофе, или, по-местному, черное вино. Потом, к моей радости, мы и себе приготовили тарелки и кружки, позавтракали, пока мужчины не проснулись. Видимо, пока они не принялись за еду, не взяли первый кусок, не сделали первый глоток, нам не возбраняется поесть самим. Что мы с удовольствием и сделали. За вечерней трапезой, обставляемой торжественнее утренних и дневных, горианские условности соблюдаются обычно более тщательно. Вечером ни я, ни Этта под страхом наказания не решились бы притронуться к пище, пока не приступит к еде хозяин и его люди. Но и конца трапезы обычно дожидаться нам не приходилось, можно было есть одновременно с мужчинами, не переставая, конечно, им прислуживать. Тогда мы заканчивали есть или вместе с ними, или чуть раньше и, вымыв кубки, чаши и миски, готовы были снова прислуживать мужчинам, наливать вино и пату или, если они пожелают, утолить их похоть. Ужин отличается от всех прочих трапез тем, что девушка не может притронуться к еде, не получив разрешения хозяина, хозяйки или даже хозяйского ребенка. «Можешь поесть, рабыня», — говорят ей обычно. Не прозвучат эти слова — девушка может остаться голодной. Ну а уж если хозяин, хозяйка или ребенок забудут дать такое разрешение — значит, просто не повезло. Мужчины выходили к завтраку. Почтительно поприветствовав, мы прислуживали им. Вот к костру подошел мой хозяин. Мужчины разразились смехом. Какое нетерпение слышалось в этом хохоте! Я встала перед ним на колени, склонила голову к его сандалиям. В памяти жила ночь. Он научил меня, что значит кЛеймо! Как я любила его! Он жестом велел мне подняться. Я вскочила на ноги. Встала перед ним, выпрямив спину, гордясь наслаждением, что сумела ему доставить. По взглядам мужчин догадалась: теперь я стою совсем не так, как когда пришла в лагерь; девушка, стоящая сейчас перед ними, куда привлекательнее той жалкой пленницы, что совсем недавно вытягивалась в струнку за стеной из колючих веток. Теперь я красивее и желаннее — вот что прочла я во взглядах мужчин. Знаю: я должна была бы противиться этому, бороться изо всех сил. Но нет — подкашиваются ноги. Я чувствовала себя такой живой, такой счастливой! Мой хозяин, наклонившись, осмотрел цветок рабыни на моем бедре. Я дрожала, не смея коснуться его. Выпрямился. Кажется, остался доволен. Какое облегчение! Так хочется, чтобы хозяин был доволен — не только своей рабыней, но и ее клеймом. Этта тоже осмотрела клеймо, улыбнулась, обняла и поцеловала меня. Понятно: значит, клеймо получилось лучше некуда. Я со слезами на глазах обняла и поцеловала ее в ответ. Она позволила мне прислуживать хозяину, и я с радостью бросилась выполнять его приказания. Точно коршун, глаз с него не спускала, стараясь предвосхитить любое желание. Один из мужчин, судя по жесту и обращенному ко мне взгляду, спросил его обо мне. Хозяин отвечал, не переставая жевать. Все взгляды обратились на меня. Меня обсуждали. Что говорят, я не понимала и все же потупилась и залилась краской. На Горе рабынь обсуждают прямо и открыто, даже в их присутствии. Меня, мою внешность, фигуру, манеру поведения беззастенчиво обсуждали и оценивали. О сексуальности, умении угодить мужчине, о статях рабынь — но не свободных женщин — на Горе говорят так же свободно, как на Земле обсуждают картину или музыкальное произведение, как англичане девятнадцатого века обсуждали собак и лошадей. Я поняла одно: во многих отношениях я оставляю желать много лучшего. И сразу почувствовала себя маленькой и незащищенной. Хозяин протянул металлическую кружку. Я угодливо бросилась наливать ему «черное вино». Добрый. Позволил мне ему прислуживать. Неужели ничто не может остаться между нами? Возможно ли — во всеуслышание обсуждать мои недостатки, мою беспомощность, то, как безоговорочно сдалась я на милость победителя? Вопросы мои неуместны — прочла я в его глазах. Я — рабыня. Я — рабыня. Налив ему кофе, не смея поднять глаза, я отступила в сторону. Тем же утром, попозже, хозяин, к моей радости, швырнул мне какую-то бурую тряпку. Жалкие лохмотья без рукавов, рубище, что носят рабыни. Лоскут, чтоб прикрыть наготу. И как же я была счастлива! Словно из Парижа доставили вечернее платье, жемчуга и шелковые перчатки. Теперь не буду чувствовать себя такой обнаженной под мужскими взглядами! Впервые здесь, на Горе, мне дали хоть какую-то одежду! Благодарности не было конца. Бросившись к его ногам, я покрыла их поцелуями. Сияя от радости, натянула балахон через голову, застегнула два крошечных крючочка. На левом боку довольно узкого балахона — разрез, иначе не надеть. Застегнутый на крючки, он обтягивал фигуру, соблазнительно подчеркивал грудь и бедра — очень привлекательно. Разрез смыкался неплотно, открывая взгляду полоску едва прикрытого грубой тканью прелестного девичьего тела. Ну а если мужчине наскучит смотреть на облаченную в лохмотья красавицу, то одеяние это снимается в мгновение ока. Гордясь новыми роскошными одеждами, я покрутилась перед хозяином. Он показал Этте, куда переставить крючки: платье оказалось великовато. Ведь мне достались обноски Этты, а она крупнее меня. Надо немного ушить, сделать мое одеяние таким же обтягивающим. Как одета рабыня — для горианского хозяина дело далеко не последнее. Сам, лично, следит он за мельчайшими деталями. Еще бы — ведь, как и сама девушка, ее одежда принадлежит ему. Так что интерес к ней-вполне закономерен. И по рабыне, и по ее одежде судят о хозяине: о его взглядах, вкусах, пристрастиях. Свойственное земным мужчинам полное неведение, во что одевается, что покупает жена, для горианца — идет речь о рабыне или о свободной женщине — просто немыслимо. То, как одета девушка — если она вообще во что-нибудь одета, — предмет особых забот хозяина. Тем более что рабыня — не жена. Она гораздо важнее. Это — собственность, драгоценность. И ее оправа: одежда, косметика, духи и украшения — тоже должна быть превосходной. И хозяин входит, так сказать, во все детали. Соберется девушка всего лишь повязать волосы новой лентой — и тут нужно его одобрение. Сочтет, что ей не идет, — не позволит носить. Чтобы жена надела новое платье, а муж не обратил бы на это внимания — для горианца, мужа ли или просто приятеля, невероятно, непостижимо. Короче говоря, для горианских мужчин то, как одеты их девушки, очень много значит. Одежда должна безупречно соответствовать своему назначению. А назначение ее самое разное: унизить девушку, выставить ее напоказ, наказать, держать в страхе и смирении, напоминать, что она — всего лишь наложница, и больше ничто, или подчеркнуть ее красоту — предмет гордости хозяина, услаждать взоры его самого и его приятелей, а может, хозяину не терпится похвастаться собственным богатством, показать всем, какой дорогой рабыней он владеет, как роскошно ее одевает, добавить себе веса в обществе, вызвать всеобщую зависть; бывает, девушку поощряют красивыми вещицами; с помощью одежды можно разбудить в ней чувственность и так далее. Одно другого не исключает. Стоит добавить, что одежда, как и пища, — весьма действенный инструмент, чтобы добиться послушания. Мало кому из девушек, например, понравится, если ее отправят на рынок за покупками нагишом. Вдруг мой хозяин вынул нож. Я вздрогнула, но убежать не посмела. Зажмурилась. И тут поняла — он отрезает подол. Как коротко! Да я со стыда умру! Платье было рассчитано на рост Этты, на ее длинные ноги. А теперь я в нем шаг сделать боюсь. По знаку хозяина я встала на колени, как учили: присев на пятки, спина прямая, руки на бедрах, голова высоко поднята, подбородок вздернут. И об остальном не забыла: широко раздвинула колени. Приняла позу рабынь Гора, называемую позой наслаждения. Сколько раз на моих глазах принимала эту позу Этта — не задумываясь, машинально. Становясь на колени перед свободными мужчинами, такие девушки не сдвигают ноги. Любая рабыня воспринимает любого свободного мужчину как хозяина, любую свободную женщину — как хозяйку, хотя, конечно, хозяева у нее одни. Перед хозяином, которому всецело принадлежит мое тело, принимать эту позу мне доставляло удовольствие, а вот перед остальными — поначалу не очень. Но в конце концов я привыкла, поза рабыни стала для меня естественной и приятной. В такой позе девушка гораздо привлекательнее для мужчин. Но дело не только в этом. Ощущение открытости, уязвимости, возникающее у девушки, сидящей в позе наслаждения, чувство, что вся она выставлена напоказ, психологически влияет на нее таким образом, что девушку все больше влечет к мужчинам. А для девушки, которой многие мужчины кажутся привлекательными, привлекательнее становится и хозяин. Принимая эту позу, чувствуешь себя такой покорной, такой уязвимой и беспомощной, такой открытой, что поневоле возбуждаешься, тебя влечет к мужчинамвообще, а значит, и к хозяину. В конце концов, ты — его рабыня, он — твой господин. Не случайно девушку, принимающую позу наслаждения, обуревает взрыв чувств. Оставаться бесстрастной просто невозможно. Эта поза, как спусковой крючок, высвобождает инстинкты, снимает запреты, направляет все эмоции в их естественное русло. Отношения властвования-подчиненности обусловлены генетически, и институт рабства — наиболее совершенное социальное воплощение этого биологического закона. На Горе рабство узаконено, девушки могут быть рабынями только сильных мужчин, способных утвердить свое господство. Вот и я — такая рабыня. Сомнений нет — человек, которому принадлежу я, свое господство утвердить в состоянии. Да он уже сделал это. Я — его рабыня. Как влекло меня к мужчинам! Как любила — и боялась — я своего хозяина! Хотелось отдаваться ему непрестанно. Отдав Этте распоряжения касательно меня, он с товарищами ушел из лагеря. Мы остались одни. Этта принесла булавки, маленькие ножницы, иглу и нитки. По-видимому, перешить мое платье — на сегодня первоочередное дело. Оно должно превосходно сидеть, подчеркивать фигуру. А уж потом можно будет заняться менее важными делами. Я вставала на колени, поднималась, поворачивалась по знаку Этты. Чтобы подшить раскромсанный ножом подол, платье пришлось снять. Как ни старалась Этта поменьше подгибать, подол все равно стал еще короче. Я покраснела. Что в таком платье, что голой — разница невелика. Наверно, такая одежда только для того и нужна, чтобы мужчинам было что с тебя сорвать. Я надела его опять. Этта переставила крючки. Застегнула — не вздохнуть. Ловко и проворно — тут подрежет, там заколет, здесь подошьет — подгоняла Этта платье точно по фигуре. И вот — готово. Безупречно облегает тело. Шьет Этта замечательно. Ушивала прямо на мне, подгоняла вплотную, а я лишь пару раз почувствовала прикосновение иголки. Закончила. Отступила в сторонку. Обошла вокруг. Сходила за зеркалом. Из огромного, в полный рост, зеркала на меня смотрела рабыня. Я ошеломленно повернулась к Этте. До сих пор видеть себя в рабском обличье мне не приходилось. Ужасно! Я содрогнулась. Даже не представляла, что могу быть такой. Нет, не может быть! Это не я! Я опять взглянула на свое отражение. До чего же хороша эта прелестная рабыня! Неужели это я? Перевела взгляд на Этту. Она кивнула, улыбнулась. И снова — к зеркалу. Не знала, что я такая красивая! Страшно подумать — как же жить в этом мире с такой красотой? Да меня же в цепи закуют, наденут ошейник! Словно оглушенная, стояла я перед зеркалом. Вдруг, к моему удивлению, острием ножниц Этта сделала маленький надрез над моей правой грудью — так, чтобы чуть проглядывала полоска кожи, потом — чуть побольше — надрезала ткань на левом бедре — будто случайно надорвано, в двух местах подпорола подшивку — подол стал не совсем ровным. Еще в одном месте небрежно надорвала край платья, оставив бахрому из ниток. Всего несколько штришков — а какую пикантность, к моей досаде и удовольствию, придали они одеянию рабыни! Интересно, а подозревают ли обо всех этих женских уловках мужчины? Вот оно, оружие — красота. Чем же еще вооружаться рабыням? Этта поцеловала меня, а я — ее. Да, женская изобретательность не знает границ. Все эти мелкие, случайные на вид дефекты платья — величайший, тщательно оберегаемый рабынями секрет. Не понимает хозяин, почему от малейшего движения девушки, облаченной в наказание в какое-то жалкое рубище, у него голова идет кругом, — ну и хорошо. Хозяевам — между нами говоря — совсем не обязательно знать все. Подойдя поближе к зеркалу, я приподняла подол над левым бедром. Дивное клеймо! Краснота и припухлость неподжившей раны еще не сошли, но отпечаток отчетлив и безупречен, прелестный рисунок опознается безошибочно. На моем левом бедре — чудеснейшее клеймо, дина, цветок рабынь. Я надорвала подол, чтобы при ходьбе как бы случайно проглядывало клеймо. Встала перед зеркалом на колени. Без тени стыда раздвинув ноги в стороны, приняла позу рабыни. Положила руки на бедра. Взглянула на свое отражение. Никаких сомнений: передо мной — коленопреклоненная рабыня немыслимой красоты. Клеймо. Лохмотья. Только ошейника не хватает. Но это, скорее всего, поправимо. Им здесь надеть на девушку ошейник ничего не стоит. Приподняв волосы, вздернув подбородок, я представила, как смотрелся бы на мне ошейник. Пожалуй, неплохо. Довольно симпатично. Вон у Этты — просто потрясающий. Хорошо бы, конечно, если бы можно было выбирать, чей ошейник носить. Но нет, тут уж девушке выбирать не приходится. Выбирает мужчина. Он, и только он, надевает на рабыню ошейник. Как все-таки ужасно быть рабыней! Ведь я могу принадлежать любому! Любому, кто сумеет выиграть меня, кто готов заплатить нужную цену. Меня можно украсть или купить, подарить или проиграть. Я — просто собственность, беспомощная прелестная вещица. В чьих руках окажусь — решать не мне. Прав у меня не больше, чем у собаки или свиньи. Глаза наполнились слезами. Да нет, мой хозяин меня ни за что не продаст! Каждой клеточкой своего тела я только и стремлюсь, что угодить ему. Не хочу, чтоб меня продавали! Из зеркала печально смотрела убитая горем прекрасная рабыня. Как жаль такой красоты! Да может ли мужчина оказаться настолько глуп, чтобы продать такую прелесть? Или делить ее с другими? Да нет, конечно, он оставит ее себе, себе одному, никому не даст пальцем коснуться. Я вытерла слезы. Еще раз присмотрелась к своему отражению. Хороша! Откинув назад волосы, подняв подбородок, я повернула голову. Там, в пещере, среди украшений я видела серьги — скрученные из проволоки кольца с золотыми подвесками — очень экзотичные. Представляю, как бы мне пошло, как свешивались бы они мне на щеки — вполне подходящее украшение для рабыни в стане варваров. Уши у меня не проколоты, но захочет хозяин — наверняка тут же сделают. А ведь там и косметика была, и духи. И вот, точно наяву, я уже вижу себя увешанной драгоценностями. На руках и ногах — причудливые браслеты, на шее — цепочки, ожерелья необычайной красоты. Вытянув вперед руки, я представляла, как выглядели бы они, отягощенные сокровищами варваров. А из зеркала глядела рабыня в лохмотьях. Как бы это было? Вот я — умащенная благовониями, разукрашенная, не в рубище — в едва прикрывающем ноги прозрачном облегающем шелковом платье, желтом или алом — глаз не отвести. Но тут меня позвала Этта. Видение мгновенно улетучилось, из зеркала на меня смотрела красавица в убогом одеянии рабыни. Никаких украшений, что носят рабыни высших каст, лишь обрывок грубой ткани облегает тело. Она — рабыня из низших. Я вскочила и поспешила на зов Этты. Она сидела, скрестив ноги. Я села напротив. «Ла кейджера», — указывая на себя, проговорила Этта. «Ту кайира», — теперь ее палец обращен ко мне. «Ла кейджера», — повторила я, показав на себя, «ту кайира», — показав на нее. Я — рабыня. Ты — рабыня. Этта улыбнулась. Показала свое клеймо. «Кан-лара» — вот как оно называется. Кан-лара дина — это мое. Я повторяла за ней. «Шен-ник» — ошейник. — И у нас так же! — вскричала я. Она не поняла, что меня так взбудоражило. В горианском — это мне еще предстоит узнать — множество заимствований из языков Земли. Насколько богат местный язык, мне судить трудно — я не так уж сильна в филологии. Вполне возможно, что почти все горианские выражения пришли из земных языков. И все же язык этот живой и выразительный. Ведь заимствованные слова, как это обычно случается с лингвистическими заимствованиями, приобретают местную окраску, натурализуются, как бы сливаются с языком, становятся его естественной составной частью. Много ли задумываются англичане о том, что слова «автомобиль», «лассо», «лава» — иностранные? — Ошейник! — вскричала я. Этта нахмурилась, поправила: — Шен-ник, — показала плотно сидящее на шее стальное кольцо. — Шен-ник, — старательно копируя произношение, повторила я. Этта осталась довольна. Потеребив подол своего балахончика, она сказала: «Та-тира». Я посмотрела на свои лохмотья — безобразно короткие, просто стыд, только рабыне и носить такие. Улыбнулась. Значит, на мне надета та-тира. — Та-тира, — сказала я. — Вар шен-ник? — спросила Этта. Я указала на ее горло. — Вар та-тира? — Я ткнула пальцем в свой балахон. Этта казалась довольной. Теперь она разложила передо мной разные предметы. Первый урок горианского начался. Вдруг, запинаясь, я выдавила: — Этта… вар… вар бина? Этта удивленно взглянула на меня. Вот что твердили без конца те двое у скалы: «Вар бина? Вар бина, кайира?» Я не понимала, ответить не могла, они меня били. И все равно я не могла ответить. Все равно ничего не понимала. Тогда они решили перерезать мне горло. Тут-то и явился богатырь в алой тунике и, провозгласив: «Кейджера канджелн!», в жестокой схватке отвоевал меня. Потом привел в лагерь, выжег на теле клеймо. Теперь я его рабыня. — Вар бина, Этта? — спросила я. Легко вскочив, Этта помчалась к пещере и вскоре вышла из нее, неся в руках несколько ниток незатейливых, ярко раскрашенных грошовых деревянных бус. Показала мне, потом, перебирая крошечные цветные бусинки, с улыбкой сказала: «Да бина». Приподняв всю нитку, пояснила: «Бина». Понятно. Значит, «бина» — это бусы или бусинки. Те, что держала в руках Этта, конечно, яркие и милые, но цена им невелика. Я пошла к пещере, Этта за мной. Приподняв крышку ящика, я достала из него нитку жемчуга, золотое ожерелье и еще одно, рубиновое, каждый раз спрашивая: — Бина? — Бана, — смеясь, отвечала Этта. — Ки бина, бана. Из другого ящика она вынула дешевые стеклянные бусы и нитку с нанизанными простенькими мелкими деревянными бусинками, указывая на них, сказала: «Бина». Значит, бина — название недорогих бус, просто симпатичных побрякушек. А иногда такие бусы в насмешку называют «кайира бана». Точнее всего слово «бина» можно было бы перевести как «бусы рабынь». Ценности они не имеют, часто такие дешевые украшения позволяется носить рабыням. Мы вышли из пещеры и вернулись к уроку. Так я и не поняла, что значила эта сцена у скалы. «Вар бина! Вар бина, кайира!» — требовали от меня. Какие-то грошовые бусы значили для них больше моей жизни. Не я была им нужна — бусы. И как только они поняли, что помочь им я не в силах, тут же решили меня прикончить — толку-то от меня все равно никакого. Вспомнился холодок лезвия у горла. Бр-р-р. Еще чуть-чуть — и… Теперь я принадлежу тому самому воину, моему спасителю. Пока Этта не просветила меня, что бина — дешевые бусы рабынь, я думала, что, возможно, те двое ожидали найти на мне, прикованной к скале, драгоценные, редкие, баснословно дорогие бусы. Может, вот что им было нужно. Значит, либо против их ожиданий меня оставили у скалы без драгоценного украшения, либо кто-то появился там раньше и снял его с меня, пока я, прикованная цепью, лежала без сознания. А меня так и оставили там или потому, что не могли снять цепь, или потому, что просто не захотели. Но как-то с трудом верится, что, если уж на мне должно было быть это ожерелье, его все-таки не оказалось. Маловероятно и то, что кто-то набрел на меня, прикованную к скале в чистом поле, и снял его. Но бусы рабынь гроша ломаного не стоят! Так почему же те двое, кто бы они ни были, так охотились за какой-то ерундой? Что такого важного может быть в нитке дешевых бус? Да и вообще, откуда они могли взяться у меня? А если и были, то куда делись? Кому понадобились? Почему эти люди проделали такой путь, чтобы их добыть? Что в них такого? Что за тайна? Ничего не понимаю. Этта приподняла с земли тяжелую плетку с длинной — двумя руками можно ухватиться — рукояткой и пятью мягкими широкими плетьми, каждая длиной около ярда. — Курт, — сказала она. Я отшатнулась, но повторила: — Курт. Она пошевелила звенья цепи с подвешенными к ней кольцами для щиколоток и запястий и ошейником. Кандалы блестящие, довольно красивые. Для мужчины маловаты. Вот для меня, пожалуй, в самый раз. — Сирик, — сказала Этта. — Сирик, — повторила я.
Повинуясь приказу, я сбросила с себя та-тиру. Стою среди мужчин. Один из них знаком велел мне втянуть живот. Узким черным шнуром плотно обвил мне талию, затянул покрепче. Над левым бедром звякнул колокольчик.. С отчаянием и упреком взглянула я на хозяина. Гирляндой колокольчиков мне обвязали шею. Нестройно бренча, они свесились на грудь. Пугающий, сладострастный звук. А я все смотрела на него, вне себя от горя и ярости. Вот обрывком черной кожи связали за спиной руки — зазвенели колокольчики на запястьях. Как же может он позволить такое? Ведь вчера ночью он лишил меня девственности — неужели для него это ничего не значит? Ничего не значат долгие ночные часы, когда он наслаждался мною? То, что он одержал верх, что я сдалась, сложила оружие? То, как покорна я была, отдав себя в его власть? Я попыталась сделать шаг к нему. Колокольчики зазвенели. На моей руке — мужская ладонь. Не пускает. С мукой в глазах смотрела я на моего господина. А он сидел скрестив ноги в кругу мужчин, потягивал поданную Эттой пагу. Неужели он не любит меня? Так, как люблю его я? Прищурившись, он глянул поверх кубка в мою сторону. — Не надо! — беспомощно взмолилась я по-английски. — Я люблю тебя! Пусть языка он не знает, но должен же, должен понять горе и стыд стоящей перед ним беспомощной, связанной, увешанной колокольчиками девушки, должен услышать, как отчаянно рвется она к нему! — Я люблю тебя! — кричала я. Но ему, горианину, властелину, не было дела до моего горя, моих чувств, моих желаний — вот что, содрогаясь, прочла я в его глазах. Я — рабыня. Он дал знак. Один из мужчин приготовил огромный лоскут мягкой черной непрозрачной ткани, сложил вчетверо — получился квадрат со стороной около ярда. Хозяин бросил на меня взгляд. — Я люблю тебя, — проговорила я. Ткань набросили мне на голову, четырежды обвязали вокруг шеи кожаным шнуром, стянули под подбородком. Ничего не видно. — Но я люблю тебя! — откинув накрытую мешком голову, снова отчаянно закричала я. Я стояла перед ним, связанная, жалкая, увешанная колокольчиками, с накрытой мешком головой. И как же я любила его! Но за миг до того, как на голову набросили мешок, за миг до того, как свет померк в моих глазах, я прочла в его взгляде: для него, моего хозяина, я ничто. Ничто. Рабыня. Я стояла, опустив голову, охваченная страхом и горем, а вокруг хохотали мужчины. Состязаться будут пятеро. Эти ненавистные колокольчики! Такие крошечные, их так много, и не сорвать никак! Этот нежный, глубокий, сладострастный звон выдаст меня преследователям. Рабские колокольчики. Их звон приведет ко мне мужчин. Я чуть шевельнулась. Дрогнули и колокольчики. Малейшее движение — и они отзываются звоном! Мужчины бросятся на этот сладкий, бесстыдный зов, схватят меня, несчастную. А ведь если отвлечься, звук довольно приятный. Музыка неволи. Перезваниваются, шушукаются, нашептывают: «Кейджера, кайира. Ты ничто. Увешанная колокольчиками кайира. Ничто. Лишь игрушка в руках мужчин. Услаждай их получше, кайира». Пытаясь сбросить проклятые колокольчики, я передернула плечами. Никакого толку. Звенят переливчато, выдают меня врагам. Никуда не деться. Чуть вздохнешь — сразу откликаются. От страха я покрылась испариной. Поймана, опутана, словно в сетях — не вырваться. Шелохнешься — звенят. Хуже всех этот большой, на бедре. Главный ориентир. Хоть бы руки освободить. Нет, связаны крепко. Нет спасения. Я содрогнулась. Снова этот звон. Словно кричат: «Здесь она, здесь, связанная, беспомощная!» Но вот мужчины уже готовы. — Пожалуйста, хозяин, — рыдая, взмолилась я, — защити меня! Я люблю тебя! Люблю! Оставь меня себе, хозяин! Смех, болтовня, заключаются пари. Моим преследователям теперь, наверно, уже тоже набросили на головы мешки. Только колокольчиков на них нет. И они не связаны. Щеки под колпаком залили слезы. Темная ткань повлажнела. Я — Джуди Торнтон, студентка-словесница престижного женского колледжа, поэтесса, тонкая, чувствительная натура! Но вот прозвучало радостно-возбужденное «Ату!», и в тот же миг на меня обрушился удар хлыста. Я бросилась наутек. Безымянная рабыня в чужом мире, во власти воинов-дикарей, в первобытном лагере. Объект охоты, прелестная двуногая дичь, всего лишь приз в жестокой игре. Дичь замерла, задыхаясь, звеня колокольчиками, вертя головой, словно могла видеть. Голова опутана колпаком. Вдруг рядом послышалось дыхание мужчины. Кто это — судья или один из преследователей? Прикосновение хлыста. Я вздрогнула, колокольчики зазвенели. Нет, не ударил, только коснулся. Судья. Дает знать, что это он. Я судорожно хватала ртом воздух. Колокольчики не замолкали. Вот еще мужчина, приближается. Нет, упал. Еще один — слева. Я замерла от страха. Хлыст со свистом рассек воздух, резкий удар обжег тело. К немалому веселью мужчин, судья хлестнул меня пониже поясницы. Бешено звеня колокольчиками, я бросилась вперед. Какой позор, какое унижение! Глаза саднило от слез. Хлыст пускают в ход часто, если девушка пытается жульничать, нарушает правила. Считается, что это самый лучший способ подхлестнуть красавицу — пусть пошевеливается попроворнее. Я стояла на месте дольше пяти инов — вот судья и хлестнул меня для острастки. Второй раз в жизни меня стегали хлыстом. Еще раз испытать такое не хотелось, тем более когда на тебе кроме колокольчиков и колпака — ничего. Мужчины хохотали. Я разозлилась, потом расплакалась. Злись не злись, ты всего лишь рабыня, твои чувства никого не интересуют. Это свободная женщина может позволить себе злиться, может выйти из себя — никто ее не накажет. Для рабыни мужчина. — хозяин. Злится рабыня — пустяки! Кто станет обращать на это внимание? Случается, хозяин нарочно, просто для развлечения злит девушку, но, как ни крути, и она, и хозяин знают: плетка — в его руках, а не в ее. Не то чтобы рабыни никогда не злятся. Злятся, конечно. Только это все равно ничего не значит. Вот я и заплакала. Удар хлыста вовсе не безболезнен, но унижение, которое испытываешь, когда тебя стегают по определенной части тела, куда горше. Плача и спотыкаясь, бежала я по лагерю. Мужчины не отставали. Падали, натыкаясь на препятствия, вставали и снова бежали следом. Руки освободить я не могла. Раз, пронзительно вскрикнув, упала прямо в мужские объятия. Под хохот зрителей он отбросил меня прочь. Он в игре не участвовал. Другой раз меня поймал судья. Придерживая, чтобы не ударилась, оттолкнул к окружающей лагерь скале — помог сориентироваться. Я снова бросилась бежать. Беспорядочно петляла по лагерю, сбитая с толку, несчастная, безумно боясь — вдруг поймают? Да и хлыста отведать больше не хотелось. И опять кто-то, не участвующий в игре, поймал меня, чтобы не врезалась в колючую стену, не ободралась о шипы. Ну и хохотали же они! Не раз всего в нескольких ярдах я слышала голоса чертыхающихся преследователей. Одному оставалось до меня не больше ярда, но я увернулась и была такова. Другого я ударила, помчалась прочь и, споткнувшись, гремя колокольчиками, покатилась по земле. Услышала, как он прыгнул ко мне, на мгновение почувствовала на правом бедре его руку. Рука другого коснулась левой икры, но я выбралась, сначала перекатившись в сторону, потом ползком, и помчалась что было духу. Однажды вдруг показалось, что кругом, куда ни повернись — скала. Не зная, куда броситься, я вертелась как заведенная. Но все-таки нащупала выход и оказалась где-то в центре лагеря. Чуть не зажали у скалы! Я стала осмотрительнее, начала играть с умом. Еще дважды, когда я, думая, что судьи нет поблизости, замирала, не давая колокольчикам звякнуть, слишком долго задерживалась на одном месте, на мое тело опускался хлыст: первый удар пришелся по левой руке выше локтя, второй, больнее, по правой икре. И вот я снова бросилась бежать и угодила прямо в руки мужчине. Думала, он освободит меня, отбросит обратно, но он не отпускал. — О, нет, — зарыдала я. Крепко обхватив, он поднял меня, кричащую и извивающуюся, на плечо и торжественно пронес по кругу. Зрители хохотали. Судья, похлопав его по спине, провозгласил: — Поймана! Какой беспомощной чувствуешь себя, болтаясь на плече у мужчины, не доставая ногами до земли, не в силах освободиться! Я — его пленница. Вокруг — радостные возгласы, победителя хлопают по спине. А он, схватив меня за руку у самого плеча и за лодыжку, торжествующе поднял над головой, хвастаясь перед всеми своей добычей. Слышно было, как мужчины довольно хлопают себя по левому плечу. Среди мужских голосов я различила радостный возглас Этты. Разве она не рабыня? Не сестра мне? Разве не понимает моего несчастья? А победителю, кто бы он ни был, не терпелось овладеть мною. Небрежно, точно тряпку, швырнул он меня к своим ногам. И вот по моему телу ползут его руки. Я отвернулась, застонав. Кончил. Встал. Я, связанная, лежу в грязи. Теперь он снимет колпак, пойдет выпить паги, отпраздновать победу. А я лежу, втоптанная в грязь, и плачу. Лишь шелохнусь — звон колокольчиков. Рабских колокольчиков. Вскоре ко мне подошел судья. Поднял меня на ноги. Снова «Ату!», снова удар хлыста. Я снова бросилась бежать.
В тот вечер четырежды становилась я дичью в этой жестокой игре. Четырежды поймана, брошена навзничь в грязь в лагере варваров, четырежды изнасилована — даже не знаю кем. Когда все закончилось, Этта развязала меня, сняла с головы мешок. Так хотелось, чтобы обняли, утешили — но нет. Радостно улыбаясь, она поцеловала меня, одну за другой отвязала гирлянды колокольчиков, последним сняла колокольчик с бедра. Поманила за собой — помогать прислуживать мужчинам. Я ошеломленно подняла на нее глаза. Да как я могу прислуживать? Она что, не понимает, как надо мной надругались? Я не горианская девушка. Я — землянка. Четыре раза меня взяли силой, не спросив, сделали утехой для мужчин, неужто это не имеет никакого значения? Этта улыбалась мне. «Нет, — говорили ее глаза, — не имеет. Разве забыла? Ты — рабыня. Чего же еще ты ждала? Разве тебе не понравилось?» Я угрюмо опустила глаза. Да, я землянка, но я — рабыня. Конечно, никакого значения это не имеет — дошло до меня позже. Я — ничто. Так — вина подать, одежду зашить. Так вот в чем суть. Вот что значит быть рабыней. Как же хозяин позволил? Я же ЕГО рабыня! Неужели я значу для него так мало? Он лишил меня невинности, наслаждался мною, полностью поработил меня, заставил сдаться на милость победителя. А теперь позволяет своим людям надо мной куражиться. Неужели он меня не любит? Вспомнились его глаза — какими я увидела их за секунду до того, как, готовя на роль жертвы, мне набросили мешок на голову. «Ты ничто, — говорили эти глаза, — ничто. Ничтожная рабыня». Я наливала вино из бутыли в чашу одному из мужчин. Взглянула на него и замерла. Туника запачкана землей. Глаза наши встретились. Значит, это один их тех, кто обладал мною. А теперь я ему прислуживаю. Он смотрел на меня. Я протянула ему чашу, но он ее не принял. Глядя ему в глаза, я прижала край чаши к губам и снова протянула ему. Он все смотрел на меня. По окончании игры мне не позволили надеть та-тиру. Хозяин проронил короткое слово — я должна остаться обнаженной. Таков обычай — после игры девушке не позволяют одеться, выставляют напоказ ее красоту: на радость победителям, на зависть побежденному, для услаждения взоров зрителей, а еще, наверно, чтобы подстегнуть их к участию в будущих играх, пробудить дух соперничества за обладание дивным призом. Он смотрел на меня в упор. В бессильной злобе, тщетной ничтожной злобе рабыни, я снова прижала чашу к губам, теперь надолго, и снова протянула ему. На этот раз взял. И тут же, больше не глядя на меня, повернулся к приятелям. Как я его ненавидела! Надругался надо мной, а теперь я, нагая рабыня, прислуживаю ему! Прислуживала я в этот вечер и другим, вместе с Эттой поджидала зова, держа бутыли с вином наготове. Мы оставались в тени, поодаль от костра, за спинами сидящих мужчин. Стоило одному из них поднять чашу, как я или Этта — кто оказывался ближе — бросались наполнить ее. Обычно, прислуживая мужчинам, мы не уходили от костра, часто даже оставались, стоя на коленях, прямо среди них. Но не сейчас. В этот вечер мужчины были заняты серьезным разговором. Видимо, обсуждали важные дела. А в такие моменты на обнаженные женские тела лучше не отвлекаться. И мы ждали поодаль. Я наблюдала за ними, кипя от злости. На земле у костра мой хозяин камнем начертил карту. Такие мне уже доводилось видеть. Вчера вечером, разговаривая наедине со своими помощниками, он тоже рисовал такую карту. Говорил быстро, решительно, временами тыкал камнем в какие-то точки на карте. Иногда указывал на самую большую из трех лун. Через несколько дней — полнолуние. А я, нагая, вся в поту и в грязи, стояла с бутылью в руках, еще не оправившись от страха перед насильниками. Что же это за лагерь? Не на охоту пришли сюда эти мужчины. И на бандитов они не похожи. Дело не только в том, что по покрою и знакам отличия их туники напоминают военную форму, но и в четко очерченной субординации, в том, как они организованны и дисциплинированны — нет, судя по всему, это не банда. Все статные, сильные, подтянутые, собранные, отлично вымуштрованы, знают свое дело. Никакой небрежности, расхлябанности, лагерь в образцовом порядке — ничего общего с бандитским биваком, как я его себе представляю. Значит, сделала я вывод, я в военном лагере какого-то города или страны. Наводит, однако, на размышления расположение лагеря. Это не сторожевой отряд, не пограничная застава. Расположен он не на возвышенности, не укреплен; для учебного лагеря или зимовки слишком мал. Шестнадцать мужчин, две рабыни. Никаких воинских подразделений. Для ведения военных действий не приспособлен, для отражения штурма или подготовки к атаке — тоже. Так что же это за лагерь? Один из мужчин поднял чашу. Я поспешила к нему. Наполнила чашу вином. Его туника — я заметила — тоже в грязи. С ненавистью взглянула я на него поверх чаши. Прижалась, как положено рабыне, губами к ее краю и протянула ему. Едва взглянув на меня, он взял ее и отвернулся к вычерченной на земле карте — тут о важных делах толкуют. Интересно, каким по счету он был — первым, вторым, третьим, четвертым? Все они были совсем разными. И все же в объятиях каждого из них я была лишь рабыней — и только. Я все смотрела на мужчину. Он не замечал моего взгляда. Интересно, сколько сотен рабынь он познал? Внимательно, так внимательно, как только позволял тусклый свет, рассматривала я лохматого светловолосого гиганта — самого привлекательного из здешних мужчин, не считая, конечно, моего хозяина. Это он за день до того, как меня клеймили, первым настиг связанную, увешанную колокольчиками Этту. Тогда на моих глазах ей набросили на голову мешок, сделали ее дичью в той же самой страшной игре, жертвой которой — какое унижение! — стала сегодня я. На его тунике — ни пятнышка. Слава Богу! Участвовал бы он в игре и знай я об этом — постаралась бы попасться ему в руки. Кто знает, может, даже было бы приятно. Что за мысли! Я же землянка! Улыбнувшись про себя, я тряхнула головой. Какая разница! Да, верно, землянка. Но и рабыня! Рабыне не только разрешается отвечать на ласки мужчины, она просто должна это делать! Это ее обязанность, и попробуй она уклониться — заставят насильно. Не будет ничего необычного, если девушку, что осталась бесчувственной в руках мужчины, высекут. Я все рассматривала высокого красавца. Нет у меня ни чести, которую надо было бы защищать, ни гордости — я рабыня. Просто тянет к нему, и все. Да и плеток отведать совсем не хочется. Я неслышно рассмеялась. Впервые в жизни я, рабыня, ощутила свободу — свободу быть женщиной. Оказывается, это приятно. Снова я бросилась наполнить поднятую чашу и снова отступила в тень. Этта наливает вино светловолосому красавцу. Ну и пусть. Этта мне нравилась, хоть здесь она и первая, выше меня. Работаю я старательно, и она меня не наказывает. Я взглянула на хозяина. Он камнем показывал что-то на карте. Мужчины задавали вопросы. Он отвечал. Слушали внимательно, ловили каждое слово. Фантастическая картина! В свете костра сидят кружком сильные, статные, могучие мужчины. Какая же я маленькая, хрупкая, беспомощная перед ними! И как горжусь своим хозяином! Он — первый, самый сильный, самый лучший. Этта держалась поблизости от белокурого. Я подошла ближе к хозяину. Хотелось налить ему вина, поцеловать его чашу — если, конечно, он позволит. О чем говорили мужчины, что за план обсуждали — я не понимала. Похоже, что-то связанное с военными действиями. И со временем. Не раз поглядывали они на самую большую из сияющих в небе лун. Через несколько дней — полнолуние. Резким движением хозяин воткнул камень в какую-то точку на карте. Так он и торчал там, массивный, наполовину утопленный в землю. Значит, вот то самое место. Послышались одобрительные возгласы. Рядом — ручей или место слияния двух ручьев и, по-видимому, лес. Мужчины закивали. Хозяин окинул взглядом соратников. Больше вопросов никто не задавал. Похоже, все удовлетворены. Взгляды обращены к нему, глаза сверкают. Как я гордилась своим хозяином! Я принадлежу ему! Сама мысль об этом повергала в тайный трепет. Но вот мужчины начали подниматься и, переговариваясь между собой, расходиться по шатрам. Хозяин перевел на меня взгляд. Поднял чашу. Я поспешила к нему, наполнила чашу вином, надолго припала губами к ее краю, потом, смиренно преклонив колени, протянула ее этому умопомрачительному зверю, моему повелителю. В обращенных к нему моих глазах нельзя было не прочесть, каким вожделением охвачено все мое существо. Но он отвернулся, едва скользнув по мне взглядом. «Ты — ничто, рабыня, пустое место», — говорили его глаза. Я уже видела у него такой взгляд — сегодня вечером, только немного раньше. Жалкая, ничтожная рабыня, валяюсь у него в ногах, сгорая от желания, — неужто только на то и гожусь, чтоб с презрением оттолкнуть меня? Я стояла на коленях. Гнев, отчаяние, горечь унижения поднимались в душе. Я, землянка, отвергнута! Отвергнута каким-то дикарем! Меня душила злость. Подошла Этта — утешить. Поднявшись на ноги, я с криком «Уйди от меня!» ткнула ей в руки бутыль с вином. Нечего ей меня целовать! Этта мягко что-то сказала. — Уйди! — закричала я. Кто-то из мужчин обернулся. Этта, схватив бутыль, испуганно побежала прочь. Сжав кулаки, стояла я у догорающего костра. По щекам бежали слезы. — Ненавижу вас всех! — прокричала я и, спотыкаясь, бросилась за тоненькой попоной, что накануне вечером дала мне Этта. Схватила ее с земли, завернулась, придерживая на плечах. Захлебываясь рыданиями, отчаянно сжимая попону, я остановилась, опустив голову. Не спросив, меня забрали с Земли, перенесли в чужой мир, выжгли на теле клеймо, превратили в рабыню. Подняв голову, я обвела безумным взглядом лагерь, скалы, колючую изгородь. Над головой плыли три луны. Кое-кто из мужчин еще смотрел на меня. — Я лучше вас всех! — кричала я. — Хоть вы надо мной и надругались! Я — землянка! А вы — варвары! Я — цивилизованный человек, а вы — дикари! Это вы должны мне кланяться, а не я вам! Я, а не вы, должна отдавать приказы! Подбежала, пытаясь утихомирить меня, Этта. Конечно, слов моих никто не понял, но гнев, но эту бешеную ярость было невозможно не распознать. Это был вопль протеста. Это был мятеж. Этта откровенно перепугалась. Знай я Гор получше, я и сама умерла бы от страха. Но слишком смутно представляла я себе тогда мир, в котором нахожусь, толком не понимала, что значит выжженное на бедре клеймо. Воистину — блаженство в неведении. А я не ведала, что творила. Орала на них, плача от злости. И тут в сумерках передо мной возник силуэт хозяина. Трясясь от злости, комкая попону на плечах, я подняла на него глаза. Это он отвоевал меня в жестокой схватке там, у скалы; голую, привел в лагерь; это он выжег на моем теле клеймо; лишил невинности, а потом снова и снова наслаждался мною, а я, смиренная, покорная рабыня, задыхалась от любви в его объятиях. Ненавижу — крикнула я ему в лицо, отчаянно кутаясь в попону. Как это трудно — стоять обнаженной перед одетым мужчиной и сохранить достоинство, и вести себя как равная ему. Изо всех сил стискивая попону, я все туже натягивала ее на плечи. Она придавала мне смелости. Заставил меня полюбить его! Да, полюбить! И не обращает на меня внимания! — Ты что, не понимаешь, — кричала я, — я люблю тебя! Люблю! А тебе и дела нет! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Заставил полюбить себя, я потом позволил своим людям со мной забавляться! Швырнул меня им как игрушку! «Отдал меня своим дикарям! — рыдала я. — Ненавижу! Ты меня еще не знаешь! Я — Джуди Торнтон! Я землянка! Не дикарка какая-нибудь, не шлюха, чтоб утолять твою похоть! Я утонченное, изысканное существо! Я лучше вас всех! Я лучше вас всех!» В лунном свете ко мне потянулась его рука. — Ты не смеешь плохо со мной обращаться! — не унималась я. — У меня есть права! Я свободная женщина! Он все стоял, протянув ко мне руку с открытой ладонью. На сколько хватит его терпения? Я отдала ему попону. И вот стою перед ним, хрупкая, нагая. Свет трех лун струится с вышины. Перед хозяином — его рабыня. Он взял попону, посмотрел на нее. Потом на меня. Я задрожала. Да, девушка должна быть наказана. Он поднял попону. На мгновение меня охватила радость. Вот сейчас укроет меня, защитит от чужих глаз. Может, понял, может, пожалел о своей жестокости? Может, теперь все будет по-другому? Может, в каменной душе пробудились жалость и сострадание? Может, тронула его моя любовь и теперь, благодарный, исполненный нежности, оценив величайший этот дар, он ответит мне взаимностью, тоже полюбит меня? Я смотрела на него полными любви глазами. И тогда он набросил попону мне на голову, несколько раз обвязал вокруг шеи, крепко затянул под подбородком и бросил меня мужчинам.
Я лежала, завернувшись в попону, судорожно стиснув ее края. Холодно. Мерзко. Плакать нет больше сил. Мужчины, хозяева, давно спят. Я лежу съежившись, подтянув к животу колени. Счет времени я давно потеряла. В небесах все еще плывут три луны. Кое-как придерживая попону, привстала я на колени. В лагере тихо. Все тело ноет. Я подтянула попону, обнажив ногу. Осмотрела бедро. Вот оно, клеймо. Тонкий нежный цветок. А не сорвать. Не избавиться. Навеки впечатано в кожу. Выжжено каленым железом под мои истошные крики. Вот он, прелестный символ рабства. Часть моего тела. Спору нет, клеймо сделало меня куда красивее. Украшение рабыни. Но хоть с ним я гораздо красивее, оно неопровержимо свидетельствует: я — рабыня. Убежать бы! Я взглянула в сторону колючей изгороди. Но на мне клеймо. Куда же убежишь в таком мире с клеймом на теле? Разве не скажет оно всем и каждому, кому только заблагорассудится взглянуть, разве не станет непрестанно — каждый миг, каждую секунду, каждый час, днем и ночью — нашептывать: рабыня! Некуда деваться. Всего лишь чей-то нескромный взгляд — и быть мне в цепях и ошейнике. Можно украсть одежду, прикрыться, но клеймо не смоешь. Мужчины, заподозрив обман, могут отдать меня в руки свободных женщин, чтобы те, не оскорбляя моего достоинства, осмотрели мое тело. Как вознегодуют они, обнаружив клеймо на теле девушки, что притворялась им ровней! Сорвут с меня одежду, высекут — плачь не плачь, моли не моли, закуют в кандалы. Некуда бежать, негде спастись. Вот оно, клеймо — впечатанный в тело символ того, что я есть. Да, в ту ночь мне воочию показали, кто я на самом деле. Рабыня. Земная девушка, рабыня на планете варваров, скорчившись, судорожно натягивает на себя попону. Я огляделась. Надо мной — скала. Вон притаился дозорный. Не видит меня. Скала. Колючая изгородь. Я села, кутаясь в попону. Да, по здешним законам я рабыня. С этим не поспоришь. Хоть на клеймо посмотри. Но вот что не давало покоя: а если не вспоминать о законах и правилах, в сердце своем рабыня я или нет? Вот что не шло из головы. С тех пор как на моем теле появилось клеймо, меня одолевало двоякое чувство. Все пыталась я разобраться в себе, понять, что ощущаю, чего хочу. Временами, казалось, готова была сдаться, смириться с неизбежной, ужасающей, доселе отрицаемой истиной, вернуться к своему естеству, дать волю древним первобытным инстинктам, столь долго подавляемым. Что за неведомые силы дремали в моей душе? Что за гены породили эту смутную тягу к запретному, к тому, для чего во взрастившем меня мире места не осталось? Человеческая природа — как крона растущего дерева, ее можно обкорнать, извратить, изуродовать. Напоенное ядом семя не прорастет. Не зацветет обожженный кислотой цветок. Так какова же истинная природа мужчины и женщины? Как судить о ней? Где найти точку отсчета? Не знаю. Знаю одно: истина там, где не лгут себе, там, где рождается радость. Может быть, я никогда в жизни не задумалась бы об этом, не случись со мной то, что случилось в тот вечер. Как грязно, как мерзко надо мной надругались! Бросили на потеху целой своре. Один за другим насиловали, били, потом наступал черед следующего. Пустили по кругу, точно бездушную тварь. Как жестоко была я наказана! Сколько ни плакала, сколько ни молила о пощаде, никто не слышал меня, никто не смилостивился над несчастной рабыней. А потом произошло нечто странное, нечто такое, от чего до сих пор не по себе. Вся избитая, корчась, рыдая, лежала я с наброшенной на голову попоной, не в силах вырваться, не в силах противостоять натиску навалившегося на меня дикаря. Тогда-то это и случилось. Внезапно меня охватило неописуемое возбуждение. Вдруг показалось, что все правильно, что так и быть должно: мне вздумалось заноситься перед сильным полом, так чего же я ждала? Как же еще должны были поступить со мной мужчины — такие мужчины? Меня били, а в душе росло странное чувство. «Знай свое место, женщина!» — стучало в мозгу. Едва не задохнувшись от изумления, я вдруг осознала, что всем сердцем принимаю это унижение. Нет, не только потому, что заслужила его, вызвав недовольство мужчин. Все происходящее — казалось мне теперь — исполнено глубочайшей гармонии. Захочет ОН, чтобы надо мной глумились — так и будет. Ему — решать, мне — принимать его волю. Он мужчина, я женщина. Он — высшее существо. Он повелевает, я подчиняюсь. Униженная, втоптанная в грязь, я вдруг словно воспарила, ощутив первобытный, плотский, животный восторг, восторг соития, сказочного, запредельного единения мужчины и женщины, той, что отдается, и того, кто пришел взять ее, того, кто обладает, и той, кем обладают. Забившись в отчаянном упоенном крике, словно подброшенная с земли неведомой силой, я стиснула его в объятиях, слившись с ним воедино. И вот я уже не властна над собственным телом. Точно по собственной воле оно охватило, поглотило его тело. Что за неукротимую бурю разбудил он во мне? Не в силах побороть себя, я намертво вцепилась в насильника. В тот миг вся, без остатка, я принадлежала ему. Мужчины рассмеялись. — Кейджера, — послышался чей-то голос. И меня швырнули следующему. И вот, завернувшись в попону, я сижу посреди уснувшего лагеря. «Кейджера», — сказал кто-то из мужчин. Я кипела от злости. Простить себе не могла, что один из них сумел вызвать во мне ответную страсть. Да нет, не было этого! Просто не могло быть! И все-таки было. Я-то знаю, что было. Отдалась. Я, Джуди Торнтон, не устояла перед мужчиной. Эта жалкая рабыня, что плакала и билась в руках насильника, — я. Какой стыд! Неужели это могло случиться? Можно ли взять и отмахнуться от захлестнувших меня чувств? Можно ли отмахнуться от фактов, закрыть глаза на то, что биологические законы восторжествовали, что мужчине удалось утвердить свою власть надо мной, взять верх? Нет, больше я себе такой слабости не позволю. Ни за что больше не сдамся. Подумать только! Вот хохотала бы Элайза Невинс! Джуди Торн-тон, ее неотразимая соперница, — рабыня с клеймом на теле, валяется в грязи, беспомощно бьется в судорогах в руках мужчины, не владея собой, покорно отдает себя в его власть. Я должна бежать! Это будет непросто: на мне клеймо. Вон он, дозорный. Не глядит. Подобравшись ближе к скале, я пригляделась в лунном свете, ногтями поскребла гранит. Нет, выше, чем на ярд, не вскарабкаться. Подошла к колючей изгороди. Она пугала — высокая, непроходимая. Дозорный не глядел в мою сторону. Да и что ему следить за лагерем? Он всматривается в даль, туда, за лощину, откуда может подкрасться враг. У меня вырвался испуганный крик. Правой рукой и ногой я угодила в самую гущу колючих ветвей. Отвернулась, зажмурилась. Вот они, шипы, так и впиваются в тело. Поймана. Утопаю в колючих дебрях. Не решаясь шевельнуться, я разразилась криком и рыданиями. Первым рядом со мной возник мой хозяин. Вид у него был недовольный, и я сразу смолкла. Подошел еще кто-то, принес факел, зажег, помешав остывающие угли костра. Кое-кто из мужчин проснулся. Но, увидев, что это всего лишь рабыня, они снова разошлись по шатрам. Прибежала Этта, но, стоило хозяину бросить несколько отрывистых слов, ее и след простыл. — Я застряла, хозяин, — хныкала я. Но все было ясно: я пыталась бежать. В свете факелов он за волосы вытянул мою голову из зарослей, подальше от шипов. Конечно, зачем я ему слепая? Кое-как, раздирая кожу в кровь, мне удалось вытащить правую руку. А он стоял и смотрел. Я испугалась: вдруг так и бросит меня здесь? Ногу никак не выпутать. Ухватиться не за что. — Хозяин, пожалуйста, помоги, — взмолилась я. Не могу же я до утра остаться в этой ловушке! Не шевельнуться, не выбраться — больно! — Прошу тебя, хозяин, — умоляла я, — помоги! Он поднял меня на руки. Израненная шипами нога освободилась. Вдруг стало так хорошо. Я будто ничего не весила. Как чудесно было чувствовать себя в этих сильных руках, легко, как пушинку, подхвативших меня. Не будь на то его соизволения, мне до земли и не достать. Я смело приникла головой к его плечу. Он поставил меня на ноги. Я стояла не поднимая глаз. Какая же я маленькая рядом с ним! Куда уж яснее: я хотела бежать. Тогда я не знала, какое наказание полагается девушке, которая пыталась бежать и, на свое несчастье, случайно была поймана. Рабыни не убегают почти никогда. Прежде всего из-за ошейника — его не снять, по надписи на нем каждый мгновенно определит, кто ее хозяин, из какого он города. Снять с девушки ошейник не придет в голову никому — или почти никому, — разве что для того, чтобы надеть на нее свой. Ведь она рабыня. Беглянку могут найти по следу — для этого держат специально натасканных слинов, неутомимых охотников. Ускользнув от одного хозяина, девушка вскоре неизбежно попадет к другому. Даже если побег удался — а это случается крайне редко, — девушке он не сулит ничего, кроме нового ошейника и новых цепей. Какой горианин упустит случай надеть ошейник на никому не принадлежащую красавицу? Так куда же ей бежать? Что делать? В общем, рабыни убегают редко. Рабыня есть рабыня. И рабынейостанется. К тому же на ней клеймо — так что скрыться практически невозможно. И проколотые уши тоже скажут каждому встречному, кто она такая. Вот странно: среди горианских женщин — и рабынь и свободных — проколы в ушах считаются гораздо более унизительными, чем клеймо. Рожденные на Горе рабыни до смерти этого боятся. Может быть, потому, что, выставленная на всеобщее обозрение, эта маленькая дырочка кажется бесстыдно эротичной. Какому мужчине придет в голову освободить девушку с проколотыми ушами? Потому и умоляют рабыни хозяина не прокалывать им уши. Но обычно хозяева остаются глухи к их мольбам. Надо сказать, что в конце концов рабыня привыкает, ей это даже нравится, она гордится, что стала еще желаннее. К тому же теперь хозяин может повелеть ей носить новые украшения. Не секрет, что свободные женщины часто завидуют своим сестрам-невольницам. Завидуют их красоте, их счастью, их привлекательности для мужчин. Потому свободные женщины часто так жестоки к рабыням. Большинство рабынь страшно боятся стать собственностью свободной женщины. Я иногда думаю: а может, свободные женщины Гора были бы счастливее, позволь им общество чуть больше походить на столь презираемых ими рабынь? Хотя бы уши проколоть? Ну какая разница? Но социальные путы крепки. На Земле свободная женщина и помыслить не может о том, чтобы носить клеймо, хоть это сделало бы ее куда красивее. Так же и на Горе — проколотые уши неприемлемы для свободной женщины. Рабыням, однако, волею хозяев уши прокалывают довольно часто, этот обычай на Горе широко распространен. Рабынь с проколотыми ушами становится на планете все больше, похоже, у хозяев это стало модным. А зародился этот обычаи, как мне рассказывали, в Турий — крупном торговом и промышленном центре южного полушария. Девушка с проколотыми ушами — наверняка рабыня или бывшая рабыня. Для бывшей рабыни главное — выполненная по всей форме грамота об освобождении. Не раз из-за проколотых ушей свободные женщины вновь оказывались на рыночном помосте, снова попадали в кабалу к мужчине. Обычно таких женщин продают в другой город, приезжим купцам, за жалкие гроши. У меня уши не проколоты, случайных взглядов бояться нечего. Но клеймо! На Горе, как и на Земле, клеймят только рабынь. На Земле, там, где еще существует рабство, клеймом метят самых строптивых. На Горе же — всех. Я и не рассчитывала, что удастся скрыться. Клеймо все равно выдало бы меня. Ни слова не говоря, стояла я перед хозяином. Молчал и он — видимо, обдумывал, как меня наказать. Тогда я еще не знала, какая кара полагается девушке, пытавшейся бежать. Это и к лучшему. Многое тут зависит от хозяина, но обычно, если девушка попадается впервые, с ней обходятся сравнительно мягко — что с нее взять, дурочка, и все. Как правило, ее всего лишь связывают и секут. Вторая попытка наказывается строже — беглянке перерезают подколенные сухожилия. Бежать второй раз не пробует почти никто. Тогда я и не подозревала, как абсурдна сама мысль о побеге. Даже если беглянке посчастливится добраться до стен родного города, в городские ворота ее все равно не впустят. Она рабыня, и, пусть даже ни в чем не виновата, никаких прав у нее нет. — Беги, рабыня, или закуем в цепи, — часто говорят таким. И тогда девушка плача бросается прочь. Кое-кто пытается скрыться в северных лесах. Там, в лесах, бродят банды свободных женщин — жестокие неуловимые Пантеры Гора. Но женщин другого сорта они ненавидят и презирают, особое же отвращение питают к самым красивым, тем, что были в рабстве у мужчин. Стоит такой беглянке ступить под сень лесов в их владениях, ее выслеживают, как самку табука, и хватают. Лес — не для таких, как она. Ее связывают, могут высечь, а потом, погоняя кнутом, ведут к берегам Тассы или на отмели Лориуса и продают мужчинам, обычно обменивая на оружие или сладости. В свете принесенного одним из мужчин факела с помощью копья и веревочной петли мой хозяин открыл в колючей изгороди проход. Показал мне: путь открыт. Беги. Я взглянула на него. Ноги подкашивались. Меня била дрожь. Путь свободен. В страхе смотрела я в узкий — дюймов восемнадцать — коридор в ощерившейся шипами стене. За ним — тьма. Беги. Обнаженная рабыня, трясясь от ужаса, стояла перед хозяином. Упав перед ним на колени, я прижалась губами к его ногам. «Оставь меня здесь, хозяин! — подняв на него залитые слезами глаза, отчаянно вцепившись в его ноги, молила я. — Оставь меня здесь! Прошу тебя, хозяин! Позволь мне остаться!» Вся дрожа, я стояла на коленях. Он отвернулся, ловко орудуя копьем и веревкой, закрыл проем в стене, снова встал передо мной. Знаком приказал мне подняться и идти за ним. Я покорно двинулась следом. Пошел за нами и мужчина с факелом. Мы подошли к одному из воинов. Тот спал, завернувшись в меха, но тут заморгал в свете факела, приподнялся на локте, глядя на нас. Обращаясь к нему, хозяин бросил несколько слов — четыре-пять, не больше. Я вгляделась в лицо мужчины. Да, этот-то мне хорошо знаком. Я всегда от него шарахалась. Самый противный в лагере. Зачем хозяин привел меня сюда? Снова он что-то сказал — на этот раз мне, указывая на лежащего воина. Слов я, конечно, не поняла, но смысл был ясен. Я, рабыня, должна доставить удовольствие этому человеку. Прошлой ночью хозяин лишил меня девственности, наслаждался мною, покорной и смиренной, сокрушил меня, заставил сдаться. Но значит ли это, что я для него — самая желанная? Какая-то особенная? Ничего подобного. Просто он — главный, за ним — право первой ночи. Вот и все. Я всего лишь девка. То, что значило для меня так много, что стало потрясением, для него — ничтожнейший эпизод. Он просто воспользовался правом первой ночи. Не сомневаюсь: девушкам, которыми овладел он по этому праву, счету нет. И наверняка многие из них были куда красивее меня. На меня, как и на прекрасную Этту, имеет право любой. Что особенного в Джуди Торнтон? Она всего лишь рабыня в здешнем лагере. Но до поры я этого не понимала. Какой гнев, какое безудержное отчаяние чувствовала я, превращенная в дичь в этой страшной игре! Каким стыдом отозвалось это в душе! В конце концов, не выдержав позора, я выкрикнула им в лицо слова протеста. Что за глупый мятеж! Что за гордыня обуяла меня! Вообразила себя Бог знает кем. Вздумала отчитывать горианских мужчин. Ну так мне набросили на голову мешок и голой бросили им на забаву. И тогда, растоптанная, жестоко наказанная, я вдруг с трепетом и ужасом ощутила первозданную гармонию слияния женщины и мужчины, осознала величайший непреложный закон природы: я, женщина, — существо низшее, подчиненное; мой властелин — мужчина. Эта истина, пугающая, ошеломляющая, столь долго отрицаемая, опалила сознание огнем свободы, пронеслась в мозгу, точно ураган, сметая на своем пути все препоны, разрывая в клочья жалкие сети ханжества. Нагая, беспомощная, с наброшенным на голову мешком, я воспрянула в руках насильников, раскрепощенная, опьяненная неведомым прежде чувством свободы. Не условной, оговоренной общепринятыми нормами поведения — нет, настоящей, истинной свободы; не мнимой свободы, предписывающей быть тем, чем на самом деле ты не являешься, нет, свободы быть собой — а вот в этом-то по каким-то то ли социальным, то ли историческим причинам мне так долго было отказано. Что там эфемерные политические свободы! Вот она, подлинная свобода: свобода падающего камня, растущего дерева, распускающегося цветка. Вот оно, головокружительное чувство свободы быть собой. И тогда, разразившись криком, я вцепилась в навалившегося на меня насильника. Голову мою обмотали попоной, я не видела его, ничего о нем не знала — только то, что он мужчина. И отдалась ему. И кто-то сказал: «Кейджера». Как же мне стало стыдно! Как муторно было потом на душе! Вот я и решила сбежать. «Кто я такая? — думала я. — Всего лишь рабыня, чей удел — безоговорочное подчинение. Мужчины повелевают, а я должна делать все, что им заблагорассудится». И я попробовала убежать. Но тут же увязла в колючей изгороди, застряла, беспомощная, точно в ловушке. Из этой страшной тюрьмы меня извлек мой хозяин. А потом, открыв проем в стене, предоставил мне выбор: хочешь — беги. Но я осталась. Раздавленная, охваченная страхом, упала я ему в ноги, моля: оставь меня здесь, хозяин! И вот я стою бок о бок с ним, рядом — человек с факелом. Передо мной, завернувшись в меха, лежит мужчина, смотрит на нас снизу вверх. Самый мерзкий в лагере. Хозяин что-то сказал мне. Я поняла смысл. Взглянула на него. Глаза жесткие, непреклонные. Подавив рыдания, я встала на колени перед лежащим. Тот откинул меха. Позади меня — хозяин. Рядом человек с факелом. Я принялась ласкать, целовать лежащего воина. Ублажала его, как могла — руками, губами. Делала все, что прикажет. Я — рабыня. Наконец он схватил меня, швырнул на меха, навалился сверху. А я смотрела в лицо хозяину. В свете факела его было хорошо видно. Как и ему — меня. А потом я вдруг отвернулась, закрыла глаза, закричала. Не могла больше устоять. И вот, умирая от стыда, прямо на глазах у хозяина я отдалась другому мужчине. Удовлетворившись, он отбросил меня прочь. Хозяин велел мне встать, повел туда, где валялась моя попона. Склонившись надо мной, связал мне за спиной руки, потом крепко скрутил щиколотки. Я лежала на боку. Он набросил на меня попону и ушел. Ко мне прокралась Этта. Я взглянула на нее. Нет, я не плакала, в глазах — ни слезинки. Развязать меня она и не пыталась. Хозяин велел оставить на ночь связанной. Значит, так и будет. Я отвернулась. Этта не уходила. Ну и вечер мне выпал! Сначала, увешанная колокольчиками, бегала от дикарей — и дичь, и награда в одном лице; потом меня бросили им на растерзание, чтобы знала свое место. О, ни в их превосходстве, ни в своей подчиненности я больше не сомневалась. Потом хозяин поставил меня перед выбором — бежать или остаться, но я, обнаженная, упала перед ним на колени, молила оставить меня в лагере. Что ж, меня оставят — дал он мне понять, — если я стану покорной, смиренной рабыней. Рабыне дали выбор — и она осталась. По собственной воле осталась униженной, бесправной рабыней. Так почему же хозяин открыл мне путь сквозь стену? Неужели я действительно ничего для него не значу? Неужели ему все равно — останусь я в лагере или кану во тьму, чтобы умереть от голода, попасться в когти к диким зверям или в руки к другим мужчинам? Да, наверно, все равно. И все же лежа под попоной, связанная, обнаженная, я покраснела. Нет, он сделал это для моей же пользы. Получается, он понимает рабыню лучше ее самой. Конечно, у него таких было множество, может, даже землянки. Вряд ли я единственная попала с Земли в этот мир и угодила здесь в цепи. Наверняка таких немало. Значит, разобраться во мне для него не стоит труда. И путь на волю он открыл ради меня — не ради себя. Он — при его-то опыте — видел меня насквозь, все мои мысли, чувства для него как на ладони, душа моя обнажена перед ним, как и моя плоть. От этих проницательных глаз ничего не скроешь, в женской психологии он — эксперт. Нет для него во мне тайн. Сразу все понял, с ходу раскусил. Просто дрожь пробирает: ведь ему ничего не стоит управлять, манипулировать мною. Мне его не одолеть. Как он разобрался во мне! Думать об этом и страшно, и приятно. Приятно — потому, что в глубине души хочется, чтобы тебя поняли. Страшно — потому, что понимание это дает мужчине власть над тобой. А он — сомнений нет — не из тех, кто упустит возможность этой властью воспользоваться. Пустит ее в ход так же естественно, не задумываясь, так же безжалостно и успешно, как вепрь — клыки, как лев — когти. Он понимает меня. Он владеет мною. Я бессильна. Я — его собственность. Связанные за спиной руки сжались в кулаки. Открыл мне ход в изгороди! Знал, что не убегу! Я не знала — а он знал. Знает меня лучше меня самой! Не сомневался: дай девушке выбор, и она на коленях будет умолять не отпускать ее, сама за минуту до этого о том не подозревая. А он уже знал. Была в этом даже некая бравада — показать, что она сама знала, что не убежит, что, валяясь у него в ногах, станет упрашивать оставить ее в лагере. «Так что же из этого следует? — спрашивала я себя, в бешенстве извиваясь со связанными руками и ногами. — Вполне понятно что». Только вот земной девушке принять этот вывод не так-то просто. Что такого знал он обо мне, чего я сама о себе не знаю? Что же разглядел в Джуди Торнтон сметливый этот дикарь? Что-то, чего она сама не знала? Что-то, в чем ни за что не призналась бы себе? — Нет, — зарыдала я. Этта, пытаясь утешить, поглаживала меня по голове. — Нет! — стонала я. — Нет! Но выбор был сделан. Проем в колючей стене сомкнулся. А потом он привел меня к самому мерзкому из всех мужчин в лагере, заставил его ублажать, только теперь не связанной, без скрывающего голову колпака. Теперь я сама должна была действовать, расшевелить его. И, захлебываясь рыданиями, я покорилась. Стоя на коленях, ласкала его — руками, губами, старалась доставить удовольствие свободному мужчине, выполнять то, что прикажет. Только толку от меня было не так уж много. Неловкая, неумелая, испуганная девчонка. Невозделанная. Как говорится, сырье. Но в конце концов он подмял меня, и, по-моему, с удовольствием, довел до чувственных спазмов. Сначала я решила не поддаваться. На меня смотрел хозяин. Нет, я покажу, что я — личность, пусть относится ко мне с уважением. Но и четверти часа не прошло, как меня захлестнуло возбуждение, противиться которому я не могла. Глаза наполнились слезами. На глазах у хозяина я откинула голову, закрыла глаза и, закричав, не в силах с собой совладать, отдалась ему. Восхитительное тело Джуди Торнтон содрогалось в оргазме. А теперь я лежу голая, связанная, кое-как прикрытая попоной. Рядом, утешая, сидит Этта. Все. Теперь не убежишь. Проем в колючей изгороди наглухо закрыт. Я связана. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Я печально улыбнулась. Никуда рабыне не скрыться. Только непонятно, зачем он меня связал? Уж конечно, не побега опасался. Отвесная скала, колючая изгородь — не ускользнешь. Так почему же я связана? Может быть, в наказание. Превосходная карательная мера. В этом мире ею часто пользуются. Это и унизительно, и физически мучительно, особенно если хозяину заблагорассудится долго продержать девушку связанной. Одно из самых простых и эффективных наказаний — наряду с ограничениями в пище и плетьми. А уж когда путы сняты, девушка просто с ног собьется, стараясь угодить хозяину — лишь бы снова не навлечь на себя гнев. Вот так и учат рабынь знать свое место, а место им — у ног хозяина. Так меня наказали? Но хозяин, казалось, вовсе не был раздосадован. Конечно, я действовала неумело, но, как могла, старалась ублажить, кого он велел. Вроде бы хозяин не разозлился, не казался раздраженным. Не похоже, что меня наказали. Так почему же я связана? Старалась изо всех сил, себя не жалея, делала, что могла, — прелестная, несчастная, подневольная. Что могла, то и делала. Ну почему он связал меня? Несколько минут я пыталась устоять перед тем дикарем, и мне это удалось. Лежала застывшая, неподвижная, пыталась не поддаваться чувствам. Не хотела, чтобы хозяин видел, как я бьюсь в корчах. И все-таки не устояла! До сих пор стыдно! А почему, собственно говоря, мне стыдно? Если женщина отдается мужчине — что же в этом плохого? Что плохого в том, что сердце бьется, что тело дышит, чувствует? Если мужчина по природе своей завоеватель и победитель, то какова же природа женщины? Может быть, она призвана гармонично дополнять его? Сдаться, покорно склониться перед ним, доставлять ему наслаждение? Меня прошиб пот. Этта улыбнулась. Лишь равный может сопротивляться мужчине. Я же ему не ровня. Я — рабыня! Я принадлежу мужчинам! И могу быть женщиной — до мозга костей, как ни одна свободная женщина. Я могу быть самкой, собственностью мужчины. Я — могу, свободные женщины — нет. Мне дано быть женщиной, им — нет. Став рабыней, я обрела свободу быть женщиной. Я рывком села. Руки связаны за спиной. Освободить их не могла. Этта мягко положила руку мне на плечо. Я смотрела на нее дикими глазами. У меня нет выбора. Я — рабыня. Меня заставили быть женщиной. У меня вырвался радостный возглас. Этта сделала знак: «Молчи!» Несколько минут я сопротивлялась мужчине! Боролась с собой! Какая же я глупая! Какого наслаждения себя лишила! Оказаться бы сейчас рядом с хозяином! Одно его прикосновение — и я бросилась бы ласкать, целовать его, таяла бы в его руках! Какое безмерное, нескончаемое блаженство испытал бы он, а я, рабыня, закричала бы от наслаждения, ощутив, какое счастье — быть женщиной! — Развяжи меня, Этта, — взмолилась я, — развяжи меня! Она не понимала. Я повернулась к ней спиной, жалобно протянула связанные руки: — Развяжи меня! Этта мягко покачала головой. Меня связал хозяин. Я должна оставаться связанной. В отчаянии я тряхнула головой. Хотелось ползком ползти к мужчинам, кричать им: «Я поняла!», умолять их, чтобы овладели мною, позволили доставить им наслаждение. Хотелось утолять их желания, быть им рабыней, чувствовать себя их собственностью. Глаза мои горели сладострастием, я изнемогала от вожделения. В ногах бы валялась у мужчины, лишь бы позволил служить ему. Я и не представляла, что бывают такие чувства. Я не просто мечтала смиренно принести им в дар свое тело, чтобы схватили, стиснули, покорили. Нет, мною овладела безумная жажда отдаться мужчине и любить, любить, любить его. Хотелось отдать себя до конца, ничего не прося взамен. Нет, мне ничего не надо. Впервые в жизни я, ликуя, ощутила в себе женщину, рабыню. Впервые в жизни хотелось отдавать. Беззаветно отдать все, принести себя в дар, чтоб знали: я принадлежу им, люблю их, все для них сделаю и ничего не попрошу. Хотелось все отдать, стать ничем. Хотелось быть их рабыней. Самозабвенный экстаз рабыни охватил меня. Пресмыкаться перед ними, чтобы знали: я поняла! Я принадлежу им! Закричать бы, заплакать, пасть перед ними на колени, упоенно целовать, ласкать языком, губами! — Развяжи меня, Этта, — рыдала я. Она покачала головой. Ну конечно, я могла бы и лучше, гораздо лучше ласкать того, кого повелел ласкать хозяин. Я взглянула на Этту, на спящих мужчин, снова на Этту. — Научи меня, Этта, — горячо зашептала я, — научи меня завтра, как их ласкать. Научи меня ласкать мужчин. Слов Этта не поняла, но в моих глазах, в каждом движении сквозило такое вожделение, что не распознать его она не могла. Улыбнулась, кивнула. О, конечно, она видела, что творится со мною. Этта поможет мне, я знаю. Я — рабыня. Она поможет мне стать хорошей рабыней. Скоро я научусь говорить, смогу объяснить ей все, и она научит меня, как доставить мужчине наслаждение. Научит всему, что умеет сама. Я поцеловала ее. Но эти веревки! — Развяжи меня, Этта, — снова и снова просила я. А она все улыбалась и качала головой. Извиваясь, пыталась я выпутаться. Теперь я знаю, почему меня связали. Чтобы не вздумала прокрасться к мужчинам. Их сон тревожить нельзя. Не пускают проклятые веревки! Я вскрикнула от злости и отчаяния. Этта знаком велела мне молчать, чтоб не будила мужчин. Взяв за плечи, она легонько толкнула меня на спину. Тонкая попона сбилась на бедра. Прежде чем улечься на землю, я взглянула на нее и сказала: — Ла кейджера. — Ту кейджера, — кивнув, отвечала Этта. — Ла кейджера, — добавила она, указывая на себя. И потом, улыбнувшись, снова: — Ту кейджера. Она уложила меня на правый бок, укрыла попоной. В лунном свете блеснул стальной ошейник. Я завидовала. И я хочу такой. На нем — надпись. Имя хозяина. Я тоже хотела носить ошейник с именем хозяина. Этта поцеловала меня, поднялась на ноги и ушла. Я лежала на земле, нагая, связанная, укрытая попоной. Перевернулась на спину. Пошевелилась, пытаясь примоститься поудобнее. Особенно ерзать не стоит — попона упадет. Как я ее потом натяну? Надо мной — ночное небо. Звезды. Три луны. Вон там — скала. Наверху — дозорный. Стараясь не сбросить попону, я перекатилась на правый бок. Вот она, рядом, колючая изгородь. Чуть подвинувшись, я увидела завернувшихся в меха спящих мужчин, поодаль — шатры. Снова глянула в небо. Как странно — три луны! Плывут в вышине, сверкающие, прекрасные. Джуди Торнтон — или та, что была ею прежде, в том далеком, таком ненастоящем мире, — запрокинув голову, смотрела на три луны. Прелестная рабыня, облаченная в та-тиру, — та, что глянула на меня сегодня из зеркала, разве это Джуди Торнтон? Да ничего подобного. Та девушка упивалась своей неволей. И я заснула под открытым небом в лагере дикарей. Звезды дрожали над головой. В темных небесах мерцали три луны. Заснула, едва прикрытая попоной, голая, связанная по рукам и ногам рабыня с клеймом на теле. И вовсе не чувствовала себя несчастной. И засыпая, прошептала: «Ла кейджера». Я — рабыня.
Глава 5. НАБЕГ
— Твой долг? — спросил хозяин. — Абсолютное повиновение, — ответила я по-гориански. Он поднес к моим губам плетку. Я поцеловала ее и повторила: — Абсолютное повиновение. Этта, стоя позади, заколола на моих волосах первое из пяти покрывал — из белоснежного шелка, легкое, мерцающее, почти прозрачное. Потом одно за другим надела покрывало свободной женщины, покрывало гордости, домашнее и уличное. Каждое следующее — плотнее предыдущего, не такое прозрачное. Уличное, которое носят на людях, оказалось самым громоздким, довольно тяжелым и совершенно непрозрачным. Сквозь него не разглядеть даже очертаний носа и щек. Домашнее покрывало надевают, когда в доме присутствуют посторонние, когда принимают гостей. Горианские женщины носят покрывала в самых разных сочетаниях — в зависимости от собственного вкуса и общественного положения. У простолюдинок нередко на все случаи жизни всего одно покрывало. Но и женщины высших каст не всегда облачаются во множество покрывал. Часто надевают легкое — или нижнее, сверху покрывая его домашним или уличным. Богатые, родовитые дамы могут, разрядившись в пух и прах, надеть сразу покрывал девять-десять. В некоторых городах свободные мужчины и женщины соблюдают церемонию ухаживания, при которой нареченная сначала облачена в восемь покрывал, которые по ходу ритуала одно за другим снимаются. Последнее покрывало и платье мужчина, конечно, снимает с суженой наедине, а потом, взявшись за руки, молодые пьют вино, после чего наступает заключительная часть церемонии. Подобные обычаи, однако, разнятся от города к городу. Есть города, где последнее покрывало — но не платье, конечно — снимают с девушки еще на людях, чтобы приятели счастливца могли оценить красоту его избранницы, порадоваться за собрата, поздравить его. Кстати сказать, ношение покрывал для свободных женщин вовсе не обязательно. Тут все зависит от скромности и от сложившихся устоев. Девушки из простонародья до обручения часто вообще не носят покрывал. Да и зрелые свободные женщины, бывает, пренебрегают этим обычаем. В городах Гора законом это не запрещено, хотя кое-где считается вызывающим и предосудительным. Рабыни могут носить или не носить покрывало — здесь все зависит от хозяина. Чаще всего скрывать свое тело под покрывалом им не позволяют. Вообще-то, как правило, им не только отказывают в праве носить покрывало, их облачают в короткий умопомрачительный наряд, не разрешая даже завязать волосы. На улицах города такие девушки с распущенными волосами, излучающие здоровье и радость, девушки, чьи восхитительные тела едва прикрыты коротенькими платьицами, — отрада для мужского глаза. Правда ли, например, что рабыни Ара красивее, скажем, невольниц Ко-ро-ба или Тарны? Мужчины — вот животные! — с жаром обсуждают такие вопросы. В некоторых городах и племенах, кстати сказать, — хотя встречается такое и нечасто — покрывала, даже в среде свободных женщин, для практических целей почти не используются. На Горе множество городов, и каждый — особый. У каждого города своя история, свой уклад, свои традиции. Но в целом обычаи Гора предписывают свободным женщинам носить покрывала. Вот на мне уже четыре или пять покрывал, Этта прилаживает домашнее. Хоть сама она и носит только ужасающе короткую та-тиру, покрывала прикалывает удивительно ловко. Это теперь она полуголая соблазнительная невольница, а когда-то была свободной женщиной. Нарядила она меня на славу. Но вот надето и уличное покрывало. Я стою, разряженная, как богатая родовитая уроженка Гора, собравшаяся на представление певцов в Эн'Кара. — Как красиво, — ахнула, отступив на шаг, Этта. Хозяин оценивающе разглядывал меня. Я стояла прямо. Несколько дней назад здесь, в лагере, меня уже облачали во всю эту роскошь, тогда я внимательно рассмотрела себя в зеркале. Так что я представляла себе, как выгляжу. Дивное белоснежное платье ниспадает чудесными складками, от роскоши и великолепия рябит в глазах. Под покрывалами глаза кажутся еще темнее. На руках — тонкие перчатки. На ногах — алые туфельки. Да, убрана я богато. И все же такая слабая! Любой мужчина без труда закинет на плечо и унесет. Хозяин все рассматривал меня. Положил руку мне на плечо. — Как ты смеешь прикасаться к свободной женщине, — отчеканила я, а потом почтительно добавила: — хозяин? Отступив на шаг, он задумчиво смотрел на меня. — Какая дерзость, — словно бы про себя проговорил он, — вырядить так простую рабыню. — Да, хозяин, — подала я голос. — Я тебя когда-нибудь сек? — спросил он. Я сглотнула. — Нет, хозяин. — Надо бы как-нибудь. — Да, хозяин. — Но если одеть ее в та-тиру, нам не пройти, — заметил один из мужчин. — Конечно нет, — подтвердил хозяин, не отводя глаз от своей собственности. Я целиком в его власти. Невероятное ощущение! И все же все правильно — казалось мне, — так и должно быть, я на своем месте. Он мой хозяин. Он владеет мною. Может делать со мной все, что хочет. Продать, купить, да хоть убить — стоит только захотеть. Я — его собственность, его девушка. — Красивая, — протянула Этта. — Придется ей побыть красивой, — обронил хозяин. — Они стоят пасангах в двух, не больше, — напомнил кто-то из мужчин. Принесли черную накидку, набросили на меня. — Пойдем, рабыня, — это мне. — Да, хозяин. И, увешанный оружием, он зашагал из лагеря. Я — за ним, след в след, как положено рабыне. Этта осталась позади. За нами, выстроившись гуськом, шли мужчины.— Молчать, — предупредил хозяин. Я не говорила ни слова. Вместе с подошедшими сзади воинами мы осматривали лагерь. Повозок стало больше. Когда несколько дней назад я впервые увидела этот кортеж, повозка была всего одна — с припасами. Самая большая из трех лун находилась в фазе полнолуния. Лагерь расположился в лесной прогалине. По краю его бежал ручей, ярдах в двухстах от лагеря в него впадал другой. Лагерь охраняли дозорные. — Все спокойно! — крикнул один другому. Тот ответил товарищу той же фразой. К тому времени я уже кое-как понимала по-гориански. Этта занималась со мной не жалея сил, так что теперь я без задержки выполняю то, что приказано, знаю названия множества предметов, осваиваю грамматику, даже сама умею составить простую фразу. Теперь мои хозяева могут отдавать мне приказы на своем языке, а я, очаровательная землянка-рабыня, более или менее прилично могу им на их же языке ответить. Вдруг я поймала себя на том, что, сама того не замечая, воспринимаю горианский как язык господ. Красивый, мелодичный, выразительный язык. А в устах мужчин звучит энергично, властно, непререкаемо. И если девушке отдан приказ на этом языке, она подчиняется. Между деревьями маячили мужские фигуры: стража дозором обходила лагерь. Раскинуто несколько шатров. В центре — огромный полосатый шатер, держащийся на десяти столбах. Вот из-под его полога появилась девушка в белом, с обнаженными руками. Пошла к ручью, набрала воды в выдолбленный из тыквы кувшин, снова исчезла в шатре. На шее — золотой обод, еще один — на левом запястье. Прошла мимо одного из мужчин — тот проводил ее цепким взглядом. В шатре горел огонь, из отверстия в крыше валили клубы дыма. Временами по матерчатым стенам скользили тени — видимо, там, внутри, находилось еще несколько девушек. Рядом с главным располагался еще один шатер, почти такой же большой, коричневый, с остроконечным шпилем и флажком. Наверно, его занимал предводитель отряда. Тогда, несколько дней назад, наблюдая из зарослей за кортежем, я насчитала в нем человек семьдесят — восемьдесят. Теперь некоторые из них сидели у костров. Другие, наверно, спят в шатрах. А вот и два паланкина — тем вечером каждый из них тащило по десятку носильщиков. Теперь они перевернуты — видимо, чтобы не промочило росой или дождем. Под одним сложены ящики и сундуки — может, те самые, что на нем несли. Рядом с повозкой, что была запряжена косматыми, напоминающими волов животными, появилось еще четыре. В каждую из них тоже, похоже, впрягают пару таких животных — здесь их называют босками. Сейчас босков выпрягли. Несколько животных — голов, наверно, десять, а то и больше, — неуклюже ковыляя, паслись среди деревьев на другом краю лагеря.
Наверное рискуя быть наказанной, Этта подслушивала разговоры мужчин и, поскольку я начинала уже понимать по-гориански, кое-что пересказывала мне. Кортеж был действительно свадебный. Леди Сабина из небольшого торгового города-государства Крепость Сафроникус направлялась с приданым в Ти, в Салерианскую Конфедерацию Четырех Городов. Ти, данник Воска, располагается на Олни, к северу от Тарны. Тарна, которую иногда называют Серебряным городом, знаменита своими серебряными копями. Правит там Лара из рода Татрикс. Как ни странно, из сотен самых знаменитых горианских городов Тарна выделяется особенно приниженным положением женщин в обществе. У мужчин Тарны есть отличительный знак: на ремне они носят два желтых шнурка, вполне подходящие, чтобы связать женщине руки и ноги. Видимо, когда-то женщины играли в Тарне главенствующую роль, но мужчины взбунтовались и свергли их владычество. Даже теперь, много лет спустя, лишь очень немногим жительницам Тарны позволяется не носить ошейников. Я все рассматривала стоящие в лагере повозки. Первая, что ехала тогда за кортежем, теперь почти опустела. Видно, съестные припасы израсходованы в пути, а столбы и тенты пошли на постройку лагеря. Однако четыре других повозки, похоже, просто ломятся от всяческого продовольствия. Отец леди Сабины, рассказала мне Этта, Клеоменес, высокомерный, могущественный торговец из недавно разбогатевших выскочек Крепости Сафроникус, просватал ее за Тандара из Ти, младшего из пяти сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, Правителя города Ти. Между ними был заключен контракт о помолвке, скрепленный печатями обоих городов. Помолвленные — леди Сабина из Крепости Сафроникус и Тандар из Ти, Салерианская Конфедерация Четырех Городов, по словам Этты, друг друга в глаза не видели, дело решалось их досточтимыми отцами, что на Горе не такая уж редкость. Инициатором помолвки был Клеоменес, заинтересованный в расширении торговых и политических связей с Салерианской Конфедерацией. Да и растущей Салерианской Конфедерации такие связи совсем не помешают. Ведь в результате Крепость Сафроникус может вступить в Конфедерацию, приобретающую все большее влияние в северных территориях. То есть вполне вероятно, что в конце концов этот брак окажется выгодным и политически целесообразным и для Крепости Сафроникус, и для Салерианской Конфедерации. Так что тут выигрывают обе стороны. Контракт о помолвке должным образом обсудили, уладили все тонкости с Премудрыми обоих городов, знатоками законов, справились о предзнаменованиях у знахарей из секты Посвященных, и вот когда, судя по печени принесенного в жертву священного верра, благоприятный момент настал, сговоренная невеста с эскортом пустилась в путь. Пеший переход по суше от Крепости Сафроникус до Ти занял бы всего несколько дней, но ритуальное шествие должно было пройти через четыре селения-данника Крепости Сафроникус. Для горианс-кого города собирать с окрестных поселков дань — продовольствие, сельскохозяйственную продукцию — дело вполне обычное. Окрестные селения могут и не быть данниками, но, как правило, все равно находятся под протекторатом города, куда жители селения сбывают свои товары. Если селение торгует с городом, то, по местному обычаю, город служит ему защитой. Так что такое сотрудничество на руку и горожанам и селянам. Город получает продукцию селян, селение находится под защитой солдат города. Господство Крепости Сафроникус над окрестными селениями вплоть до взимания дани — явление для Гора не исключительное, но и не повсеместное. Вольных селений на Горе больше. Здешние крестьяне — люди сильные, упрямые и свободолюбивые, независимость селения — предмет особой гордости его жителей. К тому же большинство селян искусны в стрельбе из лука, так что за свою свободу постоять умеют. Кто в состоянии натянуть лук — говорят крестьяне, — тот рабом быть не может. Что и говорить: женщине это не по силам. Пожалуй, умей они управляться с ним — такая поговорка не появилась бы. Уж такова мужская природа. Горианам нравится порабощать женщин. И вот что интересно: женщины, похоже, тоже особого недовольства не испытывают — разве что на словах. В селах-данниках Крепости Сафроникус изготовление луков запрещено. Свадебный кортеж посетил четыре селения, и в каждом гостей встречали пышным празднеством, каждое снарядило целую повозку со всевозможными припасами и подарками — вместе с остальным приданым их вручат Эбуллиусу Гайиусу Кассиусу, отцу Тандара из Ти. Увидев в лагере четыре груженых повозки, я и без Этты догадалась, что кортеж заходил в четыре села. Умопомрачительно ценных подношений здесь не было, эти дары — скорее символ покорности. Ну и конечно, посетив селения, можно оповестить всех и каждого о готовящейся свадьбе, за пирушкой исподволь выяснить, что за настроения господствуют в подконтрольных владениях. Довольны ли жители? Не назревают ли беспорядки? Не пора ли сместить сельского голову? А может, бросить его в темницу? Взять в заложницы дочь? Подробные сведения о жизни угнетенных — сильное оружие в руках угнетателя. Из полосатого шатра в центре лагеря выскользнула еще одна девушка, одетая в точности как первая — платье без рукавов, на шее и левом запястье — золотые ободки, и направилась к повозкам с припасами. От шатра шла размеренным шагом, но, чуть отойдя — так, что из открытого проема ее уже не разглядеть, — тряхнула головой, откинула волосы и, крадучись, как зверюшка, подошла к повозке. Я задохнулась. Так ходят только рабыни! Значит, девушки вокруг той укутанной покрывалами женщины, что сидела в паланкине, — рабыни. Ободки на шеях — ошейники, браслеты — не более чем свадебные украшения рабынь. Но, судя по изысканным одеждам, очевидно, это рабыни высшей касты. Служанки леди Сабины, ее собственность. Интересно, как давно их тел не касалась рука мужчины? — Все спокойно! — крикнул дозорный. — Все спокойно! — эхом отозвался другой. Я взглянула в небо. Полнолуние. Завтра кортеж снова двинется в путь к городу Ти, и дня через два у городских стен его ждет торжественная встреча. Так, по крайней мере, было задумано. На мою руку легла ладонь хозяина, не грубо, но твердо. Я в его власти. Моя роль в происходящих событиях пока была мне неясна. Что мы тут высматриваем? Почему таимся поблизости от этого лагеря? Сегодня полнолуние. Как только будут завершены все приготовления, через один лунный месяц в Ти назначена церемония бракосочетания Тандара из Ти, сына Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, правителя города Ти, и леди Сабины, дочери Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Надеюсь, они будут счастливы. Пусть я всего лишь рабыня, но, по-моему, ничуть не менее свободна, чем леди Сабина, чью красоту обменивают на выгоду и политическую власть. Пусть мое тело едва прикрыто та-тирой — одеянием рабынь, но она, разодетая в роскошное платье, увешанная драгоценностями, по-моему, тоже, на свой лад, рабыня — бесправная, как и я. Но я ее не жалела. Этта рассказывала, что она вздорная и надменная, несдержанна на язык и жестока со своими рабынями-служанками. Дочери торговцев часто бывают заносчивы, ведь нажившие богатство и власть торговцы и сами тщеславны и высокомерны, только и мечтают правдами и неправдами пробиться в высшие касты. Их нежно лелеемые дочери не ведают забот, кичатся друг перед другом роскошными одеяниями, куда как искушенны в вопросах кастовых привилегий — праздные избалованные девицы. И все же я не желала леди Сабине несчастливого брака. Надеюсь, ей будет хорошо с Тандаром из Ти. Хоть ее и просватали не спросив, но, как рассказала Этта, Сабина радовалась этому браку и с нетерпением ждала свадьбы, так что особенно жалеть бедняжку не стоило. Став женой Воина, она войдет в одну из высших каст, которых на Горе всего пять: Посвященные, Премудрые, Целители, Строители и Воины. Во многих городах в высший совет города допускаются только представители этих каст. В большинстве гориан-ских городов власть принадлежит Правителю и высшему совету. Есть города, в которых правит убар — по существу, военный диктатор, часто тиран, слово которого — закон. Власть его практически неограниченна, если только он умеет держать в руках тех, на чьи клинки опирается его трон. Первый долг Воинов, присягнувших на верность убару, — силой оружия защищать его власть. Как правило, горианские Воины верны своему долгу. Присяга для них — не пустой звук. Тому, кто, на их взгляд, недостоин престола, присягать не станут. От клятвы верности отступятся, если сочтут, что убар обесчестил себя. Нередко низложенный правитель гибнет от рук своих же разгневанных соратников. Только убар, говорят на Горе, может взойти на престол убара. И только настоящему убару может быть принесена клятва верности. Я надеюсь, что леди Сабина будет счастлива. Говорят, ей не терпится войти в высшую касту, стать одной из первых дам набирающей все большую силу в северных территориях Салерианской Конфедерации. О Тандаре из Ти я не особенно задумывалась — наверно, потому, что он мужчина. Может быть, его не очень-то радует предстоящий брак с девушкой не из высших каст, но политическое и экономическое значение этого брака он наверняка признает и готов послужить родному городу. А вот его отец скорее всего доволен сделкой. Ведь Тандар — младший, не первого или второго сына женит он на дочери торговца. И потом, этот брак — всего лишь политическая уловка. Кто знает, какие честолюбивые замыслы вынашивают правители города Ти и Салерианской Конфедерации? К тому же не удастся у Тандара брак — не беда, утешится с рабынями — те в драку за него кинутся, на коленях будут ползать перед хозяином. Рабыня в белом платье, с золотыми ободками на шее и запястьях подошла к повозке, развязала мешок, ища плод лармы. Не видит, как за ней в ночном полумраке вышла из шатра укутанная покрывалами леди Сабина, а за ней — еще две девушки, одна с плеткой. Та, у повозки, наклонившись вперед, запустила в мешок руку. Рядом с ней появился солдат. Не заметить его присутствия она не могла, но даже головы не повернула. Он обхватил ее обеими руками. Спокойно, без тени удивления она повернулась. Подняла голову, поднесла к губам плод лармы, надкусила. Стояла, глядя мужчине в глаза, и жевала. Он склонился к ней. Блеснул золотой обруч на ее шее. И тут она вдруг обняла его. Держа рабыню в объятиях, мужчина осыпал ее поцелуями. В полутьме я разглядела над его спиной ее руку с надкусанным плодом лармы. — Ах ты бесстыжая! — вскричала леди Сабина. За ее спиной по-прежнему маячили две девушки — может, это они и шепнули ей про подругу. Любовники отпрянули друг от друга, девушка с возгласом отчаяния бросилась к ногам хозяйки; мужчина испуганно попятился. — Бесстыжая шлюха! — кричала леди Сабина. — Пощади, госпожа! — припав к ногам хозяйки, заскулила рабыня. — В чем дело? — спросил мужчина, выскочивший из темного шатра, который я приняла за штаб лагеря. На плече у воина висел меч. Одет он был только в тунику и тяжелые, вроде сапог, солдатские сандалии. — Вот, полюбуйся, — указывая на коленопреклоненную девушку, визжала леди Сабина, — на эту похотливую паршивку! Воин — как я поняла, главный в лагере — был совсем не в восторге от того, что его работу или, может быть, отдых прервали, но изо всех сил старался держаться почтительно. — Я шла за ней, — рассказывала леди Сабина, — и вдруг вижу, стоит тут с солдатом, целуется, милуется! — Пожалей, госпожа! — рыдала девушка. — Разве, Лена, — сурово вопрошала леди Сабина, — не учила я тебя хорошим манерам? Разве не наставляла, как себя вести? Я тебе доверяла! Как же ты могла обмануть меня? — Прости, госпожа! — повторяла несчастная. — Ты не какая-нибудь шлюха, что пагу подает, — не унималась леди Сабина. — Ты — служанка свободной женщины. — Да, госпожа, — кивнула девушка. — Разве не подаю я тебе пример элегантности, достойного поведения, самоуважения? — Да, госпожа. — Тебе было двенадцать, когда мой отец выкупил тебя с плантаций Ара и подарил мне. — Да, госпожа. — С тобой хорошо обращались. На кухню не послали. Надсмотрщикам не отдали. Взяли в дом. Позволяли спать в моей комнате, у меня в ногах. Воспитывали, не жалея сил, готовили в служанки для благородной дамы. — Да, госпожа. — Разве для шлюхи-рабыни это не честь? — Да, госпожа. — И вот чем ты мне отплатила, — мрачно заключила леди Сабина. Девушку била дрожь. Она не смела отвечать, не смела поднять голову. — Черной неблагодарностью! — О, нет! — вскричала рабыня. — Лена благодарна! Лена так благодарна госпоже! — Разве не была я добра к тебе? — допытывалась леди Сабина. — О, да, госпожа! — А ты, как грошовая шлюха, с солдатней тискаешься! — Прости рабыню, госпожа! — униженно молила девушка. — Часто я тебя секу? — спросила леди Сабина. — Нет! — закричала Лена. — Нет! — Считаешь меня слабой? — Нет, госпожа, ты добрая, но не слабая! — Проси, — повелела леди Сабина. — Прошу, высеки меня, — проговорила рабыня. Главный воин, .тот, что с мечом на плече на крики выскочил из шатра, повернулся к солдату, с которым застали девушку. — Раздень ее и свяжи, — кивком указав на перепуганную рабыню, приказал он. Обозленный солдат сорвал с несчастной одежду, обрывком шнура привязал ей, коленопреклоненной, руки к спице колеса. — Такая дрянь, как ты, — объявила леди Сабина, — только на то и годится, чтобы в таверне пагу разносить. Не в силах снести такое унижение, девушка заливалась слезами. Вокруг собрались несколько мужчин — поглазеть.Главный просто места себе не находил от злости. — С тобой я потом поговорю, — буркнул он солдату, отпуская его. Тот повернулся и ушел. Леди Сабина протянула руку к пришедшим с ней рабыням. В обтянутую перчаткой ладонь легла плеть. — Разве не подавала я тебе всегда пример достойного поведения, гордости, самоуважения? — подойдя к дрожащей связанной рабыне, еще раз спросила леди Сабина. — Да, госпожа, — в который раз повторила девушка. — Потаскуха, похотливая потаскуха! — хлеща ее плетью, кричала леди Сабина. Бедняжка зашлась в крике. Злоба, с которой леди Сабина избивала связанную рабыню в ошейнике, просто пугала. Удары так и сыпались на несчастную невольницу. Хозяйка сил не жалела, от души наказывала провинившуюся служанку — впредь будет знать, как распутничать. Но вот, утомившись, леди Сабина отбросила плеть, повернулась и, все еще кипя гневом, направилась к шатру. За ней поспешили две девушки. Одна по пути подобрала плеть. Провинившаяся, дрожа, встала на колени у колеса повозки. Под ее темными волосами блеснул золотой ошейник. Леди Сабина в сопровождении облаченных в белое рабынь скрылась в шатре. Вернулся к себе в шатер и взбешенный предводитель. Собравшиеся поглазеть на экзекуцию мужчины разошлись кто куда — кто вернулся к делам, кто ушел отдыхать. А девушку так и бросили привязанной к колесу. Мой хозяин взглянул на сияющие в небе три луны. Откуда-то из-за деревьев с другой стороны лагеря донесся звук. Мне показалось, три раза прокричал флир — хищная ночная птица с крючковатым клювом. — Все спокойно! — подал голос дозорный. — Все спокойно! — эхом отозвались его товарищи. Снова трижды прокричал флир. Хозяин прокрался ближе ко мне. Твердо положил мне на плечо руку. Под покрывала скользнул нож. Вот оно, у самого горла, — острое как бритва, безжалостное лезвие. — В чем долг рабыни? — спросил он. — Абсолютное повиновение, хозяин, — испуганно прошептала я, — абсолютное повиновение. — Нож так прижат к горлу — одно движение, и вопьется в кожу. Я едва решилась прошептать ответ. Он убрал нож. Кто-то сдернул с меня темный плащ, покрывавший сверкающее роскошное белое одеяние. — Беги, — шепнул хозяин, указывая на вьющуюся между деревьями тропинку к противоположной оконечности лагеря, — и смотри не попадись. Он отшвырнул меня прочь, и я, ничего не понимая, в ужасе бросилась бежать. Пробежав не больше десятка шагов, я услышала голос дозорного: — Стой! Стоять! Имя! Город! Стой! Но я не остановилась, только припустила еще быстрее. — Кто это? — кричал мужчина. — Свободная женщина! — услышала я. — Леди Сабина? Остановите ее! За ней! Я мчалась как сумасшедшая. Как я теперь понимаю, они были озадачены не меньше меня. Тогда я знала одно: я боюсь их и мне велено бежать. А еще — не попасться. И я бежала — перепуганная насмерть, охваченная отчаянием, не зная, куда и зачем бегу. Спотыкалась, падала, кое-как поднималась на ноги и снова неслась вперед. Позади слышались крики, потом — о ужас! — я услышала звуки погони. Вот, с шумом расплескивая воду, преследователи пронеслись через ручей, вот продираются сквозь заросли. А я бегу по лесу, лагерь остался позади, за мной гонятся — теперь их уже много, не знаю сколько. Гориане. Меня охватила паника. — Леди Сабина! — услышала я. — Остановитесь! Конечно, пронеслось в голове, вряд ли им может прийти в голову, что здесь, в окрестностях лагеря, вдруг оказалась другая свободная женщина, кроме леди Сабины. Может, она решила сбежать? Может, неизвестно почему не желает выходить за Тандара из Ти, которого и в глаза не видела? Наверняка кто-то в лагере уже знает, что леди Сабина там, никуда не скрылась, но тем, кто бросился в погоню, некогда было проверять. Если беглянка — леди Сабина, она должна быть поймана, ибо с ее бегством соглашениям между Салерианской Конфедерацией и Крепостью Сафроникус — конец. И поймать ее надо быстро — ночью в лесу опасно. Вдруг попадет в лапы слину или бродячим разбойникам? А в лагере охотничьих слинов нет. Значит, чем скорее ее схватят — тем лучше. Теперь ночь, и к утру по следам ее уже не найдешь. Ну а если это не леди Сабина, ее все равно нужно схватить. Свободная женщина в лесу среди ночи? Загадка. И ее необходимо разрешить. Кто она? От кого бежит? Одна ли? Но думать некогда. Главное — бежать во весь дух. Да и у тех, из лагеря, времени на размышления тоже не было. Вполне естественно, что большинство сразу бросились за мной в погоню. Я мчалась сквозь чащу. Позади продирались сквозь заросли бегущие вслед мужчины. Сколько их? Пожалуй, из семидесяти — восьмидесяти воинов за мной бросились человек двадцать, а может, и больше. Конечно, внимание оставшихся приковано к той оконечности лагеря, где увидели меня. Там, наверно, воины вглядываются во тьму, там выставили заградительные отряды, оттуда кинулись прочесывать лес поисковые группы. — Стой! — слышалось позади. — Стой! Стой! Я мчалась, натыкаясь на кочки, отталкивая прочь ветви деревьев и кустарников. Платье изорвалось в клочья. Все громче за спиной хруст ломаемых веток. Бежать быстрее я уже не могла. И даже не потому, что ноги спутывало платье. Я знала: от мужчин мне не убежать. Они сильнее, проворнее. Я — всего лишь девушка. Чем бы там ни руководствовалась, создавая меня, природа, но способностью обогнать мужчин она меня не наделила. Как страшно: убежать от преследующих ее мужчин женщине не дано природой! Господи, какая глупость — персонифицировать природу, приписывать слепым стихиям какие-то обдуманные намерения! Ведь это всего лишь результат естественного отбора. Женщины, способные убежать от мужчин, потеряны для продолжения рода. Женщину должно настичь, опрокинуть навзничь и, надругавшись над ней, осеменить ее чрево, чтобы принесла потомство. Потому женщины и меньше, и слабее мужчин. Хотя на самом деле все, конечно, гораздо сложнее. Естественный отбор, затейливо переплетаясь с отбором половым, влияет не только на размеры тела, силу и ловкость женщин, но и определяет генетическую структуру пола в целом. Ведь вряд ли разумно было бы предположить, что отбор идет только в направлении формирования внешнего облика животного, не влияя на его внутреннее строение, что выживаемость определяется лишь пропорциями тела, а не способностью так или иначе приспосабливаться к условиям среды. Подобно тому как в ходе эволюции у льва сформировались клыки, а у газели — ловкость и головокружительная скорость (охотник приспосабливался к охоте, жертва училась ускользать от преследователя), в результате естественного отбора самцы становились сильнее, а самки — слабее (победитель приспосабливался к тому, чтобы побеждать, побежденный — к тому, чтобы сдаваться). Принято считать, что наше тело в значительной степени — продукт среды, но тут важно не забывать, что в основном формировалось оно в далекой древности, под влиянием былых условий, что они-то и оставили на нем наиболее глубокий отпечаток. Что значит: среда формирует способности? Значит, под влиянием условий среды определяется, каким способностям надлежит закрепиться в последующих поколениях. И вот, к своему отчаянию, я воочию убедилась, что генетически не приспособлена к тому, чтобы убежать от мужчин. Один из преследователей настиг меня. — Погодите-ка, леди, — услышала я. Дрожа, судорожно хватая ртом воздух, я забилась в его руках. — Почему вы убежали, леди Сабина? — спросил он. — Ведь это опасно. Поймал! — крикнул он остальным. Я попробовала вырваться, но он держал меня крепко. Мгновенно вокруг собрались еще несколько мужчин. Он отпустил меня. Молча, отворачиваясь от незнакомцев, я стояла среди них, как в ловушке. — Это леди Сабина? — спросил кто-то. — Посмотрите на меня, — услышала я голос. Я не повернула головы. Мужские руки легли мне на плечи, решительно повернули меня к говорившему. — Поднимите голову к свету, — велел он. Я все стояла опустив голову, но он, протянув руку, поднял мой подбородок. На скрытое покрывалом лицо упал лунный свет. Я подняла глаза. Главный воин. Но он же не должен был бежать за мной! Ему следовало остаться в лагере! В едва пробивающемся сквозь ветви неверном свете луны он взглянул мне в глаза. Чуть отступив, осмотрел мое платье. И спросил: — Кто вы? Я не отвечала. Стоит мне заговорить — и по акценту, по моему ломаному горианскому во мне тут же опознают рабыню-варварку. — Вы не леди Сабина. Кто вы? — повторил он. Я молчала. — Скрываетесь от нежеланной помолвки? — допытывался он. — Ваш кортеж попал в засаду? Бежали от разбойников? Я не проронила ни звука. — Или от работорговцев? Мы — люди достойные. Мы не работорговцы. — Он внимательно осмотрел меня. — С нами вы в безопасности. Сквозь ветви лился лунный свет. — Кто вы? — в который раз спросил он. На этот раз мое молчание, видимо, разозлило его. — Предпочитаете предстать перед мужчинами с открытым лицом? — осведомился он. Я покачала головой. — Ну? — проговорил он, протянув руку к уличному покрывалу. Я не отвечала. Он отбросил покрывало с моего лица. — Снимите перчатки. Я стянула перчатки. Он взял их у меня и швырнул мне под ноги. Ночной воздух тронул ладони. — Говорите, — приказал он. Не дождавшись ответа, сдернул с меня домашнее покрывало. Мужчины плотнее сгрудились вокруг. Теперь от мужских взглядов мое лицо скрывали всего три покрывала: покрывало гордости, покрывало свободной женщины и последнее, пятое, почти прозрачное. Сняв домашнее покрывало, мне уже нанесли оскорбление. Словно насильно вторглись в мое жилище. Словно ворвались в дом, сорвали с меня платье, заставив предстать перед ними в нижнем белье. — Кто вы? — снова спросил главный. Как я могла сказать ему, кто я? Мой хозяин даже имени мне не дал. — Не заговорите — сниму покрывало гордости, — пригрозил он. Что они со мной сделают, если узнают, что я не свободная женщина? Я гнала прочь эту мысль. Кейджера облачилась в одеяние свободной женщины! Нет, свободные мужчины этого не спустят. Это считается чрезвычайно серьезным проступком, за него полагается суровая кара. Такое бесстыдство может стоить жизни. Меня бросило в дрожь. Но вот покрывало гордости сорвано. Словно непрошеные гости сорвали с меня белье. Теперь лицо мое легко рассмотреть: покрывало свободной женщины его почти не скрывает. А последнее покрывало — совсем прозрачное, его назначение — чисто символическое. — Может быть, теперь, дорогая леди, — проговорил главный, — вы все-таки скажете, кто вы, откуда и как среди ночи оказались около лагеря? Я не смела выдавить ни звука. С меня сдернули покрывало свободной женщины. Я отвернулась, захлебываясь рыданиями. Осталось последнее покрывало. Словно пал последний оплот целомудрия, словно я выставлена на всеобщее обозрение и прикрыться нечем — лишь прозрачной сетью, словно вот-вот схватят, растерзают обнаженное тело жадные руки. Главный нерешительно протянул руку к последнему покрывалу. — А может, она свободная? — спросил кто-то. — Может быть, — опуская руку, ответил главный. — Больно хорошенькая для свободной, — заметил один из мужчин. Кое-кто согласно закивал. — Будем надеяться, ради вашего же блага, — проговорил главный, — что вы свободная. Я опустила голову. — Считайте себя моей пленницей, леди, — объявил он. Схватил меня за руку, накинул на правое запястье кожаную петлю и крепко затянул. Другой конец кожаного ремня — около фута длиной — зажал в кулаке один из воинов. Главный повернулся и пошел к лагерю. Остальные — за ним. Я плелась следом, привязанная за руку. Пленница. Прошло несколько минут. Мы приближались к лагерю. Меня перенесли через ручей. Теперь я во вражеском стане. Горит множество факелов, в лагере — полная неразбериха. Воин, что нес меня через ручей, поставил меня на ноги. Я в плену. Запястье стянуто кожаным ремнем, который он не выпускает из рук. Нам навстречу бежал человек с факелом. — Леди Сабина! — кричал он. — Ее украли! Главный с бешеным криком бросился к шатрам. Его люди мчались за ним. Меня волокли на ремне, я бежала вслед, задыхаясь и спотыкаясь. Главный кинулся прямо к шатру леди Сабины. Меня, привязанную ремнем, тоже втащили внутрь. Метавшийся по шатру мужчина повернул к главному смертельно бледное лицо. — Ворвались, — проговорил он, — и увели ее! На полу лежали двое раненых воинов. Служанки леди Сабины испуганно стояли у стены. Одна из них держалась за плечо — на нем виднелась огромная ссадина. — Они тут были! — указывая на дрожащих рабынь, сказал кто-то из мужчин. — Что случилось? — спросил главный. Девушка с пораненным плечом заговорила. Оказывается, пришельцы разрезали заднюю стену шатра. — Ворвались, — объясняла она, — их было много. Мы — пытались защитить госпожу. Но нас оттолкнули, и все. Это были мужчины, воины. Мы ничего не могли сделать! Вот здесь они вошли, — указала она на заднюю стену, — и ушли туда же, и госпожу забрали! Учет численности и сил противника — один из элементов тактического искусства. Конечно, общим числом неприятель превышал отряд моего хозяина, но в момент атаки нападающие оказались сильнее. Двадцать человек могут прорвать оборону, которую держит целая сотня, если ударят в точку, где стоят всего двое. В воцарившейся в лагере неразберихе, когда внимание воинов было отвлечено, отряд моего хозяина, пусть и немногочисленный, нанес точный, практически неотразимый удар. В тех условиях это было не так уж сложно. Я сглотнула. Так, значит, я — всего лишь пешка, мое появление — отвлекающий маневр. Как горько, как страшно! — Из какого они города? — допрашивал одного из раненых главный. — Не знаю, — отвечал тот. Ну конечно, я видела: перед нападением воины моего хозяина сняли с одежды опознавательные знаки. — Мы знаем, куда они побежали, — сказал один из мужчин. — Если поторопимся, может, и догоним. — Быстрее давайте, — поторопил другой, — еще сумеем перехватить. Главный в сердцах стукнул кулаком по поддерживающему полог шатра стрлбу. Глубоко врытый в землю столб, закачавшись, едва не рухнул. — Вооружить людей, — скомандовал он. — Взять луки, паек. Всем собраться через десять инов. — Слушаюсь, предводитель, — отчеканил один из воинов. Мужчины вышли из шатра. Раненых унесли. Главный повернулся ко мне. Я отпрянула. Кроме него в шатре оставалось еще человека четыре — включая того, что держал меня на привязи. Главный схватился за мое последнее, пятое сверкающее покрывало. Сквозь тончайшую ткань мое испуганное лицо было хорошо видно. Оно прикрывало меня лишь символически, но когда его сдернут, на моем лице не останется и символического покрова. Я предстану перед мужчинами с открытым лицом. Удивительно, как меняется восприятие! Безусловно, оно зависит от обстановки и традиций. На Земле лишь очень немногие женщины прикрывают лицо, зато большинство прикрывают тело. Так велят тамошние традиции. На Горе почти повсеместно женщины традиционно прикрывают и лицо, и тело. Строго говоря, за тем, чтобы было прикрыто лицо, следят, пожалуй, даже более ревностно. Ведь тела человеческие, пусть и совсем разные, все равно больше схожи между собой, чем лица. Поэтому та, кто не желает предавать гласности свои чувства, свою частную жизнь, стремится прикрыть именно лицо. Лицо гораздо ярче, чем тело, отражает переживания человека, его характер. Так что же надо скрывать в первую очередь тому, кто не хочет выставлять душу напоказ? Разве зеркалом души называют тело? Так зачем же свободному человеку скрывать его? И разве человек не имеет права таить от окружающих свои мысли и чувства, все то, что так явно отражается на лице? Однако все должно быть к месту. Покрывало уместно, когда женщина одета. И наше восприятие во многом зависит от того, как воспринимают открытое или завешенное покрывалом женское лицо мужчины, от того, как жаждут они рассмотреть наши черты. Открыть лицо перед этими мужчинами я боялась. Во многих горианских городах лицо перед посторонними открывают только рабыни. Рука, сжимающая покрывало, отбросила его прочь. Мое лицо открыто. От стыда я зажмурилась. Краска бросилась в лицо. Словно сорвали последний клочок вуали, выставив меня на всеобщее осмеяние. Вот о'ни, как на ладони — все чувства, все мои переживания. Стоя с открытым лицом перед мужчинами, даже в платье почувствовала я себя обнаженной рабыней. — Да свободная ли ты, красавица моя? — спросил главный. Покрывало сорвано, вот они — мои губы. Открыты перед ним, перед его губами, его языком. В его глазах свободная женщина без покрывала — все равно что рабыня. Я взглянула на него. — Отпусти петлю, — велел он державшему ремень воину. Тот повиновался. Ремень свободно повис на моем запястье. — Свободной женщине не пристало ходить на привязи, — объяснил он мне. Обошел вокруг меня, разглядывая пристально, словно раздевая. — Ты свободная, красавица моя? — Вынул из ножен меч. Я вздрогнула. — Свободная? — Меч коснулся моей левой лодыжки, медленно, словно любопытствуя, пополз вверх, поднимая подол платья. — Надеюсь, — проговорил он, — ради твоего же блага, что ты свободная. Иначе добра не жди. Меч скользил вверх по ноге. Платье поднималось все выше. — Сними туфли, — приказал он. Я, дрожа, повиновалась. Еще выше, еще, вот лезвие меча уже у колена. Три рабыни не спускали с меня встревоженных глаз. Вот платье уже на дюйм выше колена. — Для свободной, — пробормотал он, — ты довольно хорошенькая. — Предводитель! — позвали снаружи. — Люди готовы. — Сейчас приду, — бросил он и снова внимательно посмотрел на меня. Кажется, разозлился. — Ты нас одурачила, — вкрадчиво начал он. В голосе зазвучала неприкрытая угроза, — так что надеюсь, что ты свободная. Лезвие поползло еще выше. Меня трясло. — Однако, — заметил он, — ножки ничего. Вполне подходящие для рабыни. А может, это и есть ножки рабыни? Все. Подол поднят до бедер. Кожу холодит сталь. Негодующе вскрикнули мужчины. Отпрянули, задыхаясь от ужаса, рабыни. — Так я и думал, — объявил главный. Отступил назад, но меч в ножны не убрал. — Даю тебе двадцать инов, чтобы снять одежду свободной женщины и обнаженной лечь у моих ног. Обезумев от отчаяния, я, рыдая, сорвала с себя платье и бросилась к его ногам. Он горианин, мужчина, хозяин. Я — рабыня. — Поза связывания! — прорычал он. Я лежала, распростершись у его ног. Для лежащей девушки поза связывания означает скрещенные за спиной руки и сдвинутые лодыжки. Я мгновенно приняла требуемую позу. Никаких чувств не отразилось на его лице. Да и для всех присутствующих ровно ничего особенного в этом не было. Кто я? Всего лишь лежащая у ног мужчины рабыня, которой велено принять позу связывания. Никто, включая и меня самое, ничего другого и не ожидал. Неповиновение? Немыслимо! Рабыни на Горе повинуются всегда. Повернувшись к двум мужчинам, главный что-то отрывисто проговорил. Потом обратился к рабыне. Та, встав перед ним на колени, выслушала приказание и вышла из шатра. Снаружи слышались мужские голоса, звенело оружие. В шатер привели девушку, которую недавно на наших глазах высекли и привязали к колесу повозки. Взглянув на меня, бедняжка отошла в сторонку и пристроилась в уголке. Вернулась другая рабыня. Меня так и не связали, но я по-прежнему неподвижно лежала все в той же позе. Стоит шевельнуться — могут убить. Собираясь выйти из шатра, чтобы возглавить своих людей, предводитель остановил взгляд на мне. — Свяжи ее, — словно запоздалая мысль только что пришла ему в голову, бросил он одному из мужчин. Мне связали за спиной запястья — тем же самым ремнем, на котором приволокли сюда. Главному подали шлем. Пинком он перевернул меня на спину и присел рядом на одно колено. Мне в живот уткнулось острие меча. — Мы с тобой еще увидимся, — пообещал он, — малышка кайира. Он надавил на рукоять, лезвие вот-вот вонзится в кожу. Я поморщилась от боли. — Говори! — велел он. — Да, хозяин, — глотая слезы, ответила я. — Из варваров, — предположил кто-то из мужчин. — Да, — вставая, согласился главный. — Но хорошенькая, — добавил мужчина. — Да, — признал главный, глядя на меня, связанную, лежащую у его ног. Надел шлем, повернулся и вышел. В шатре остались одни рабыни. Избитая, не обращая на меня внимания, скрючившись лежала в углу, другие злобно глазели на меня. Одна из них, прошипев «кейджера», потерла ссадину на плече. Я с плачем отвернулась. Рабыня. Пленница во вражеском шатре. Вот тебе и романтика рабства! У меня вырвался горестный стон. Использовали как приманку, как пешку в какой-то игре. Пожертвовали, точно простой рабыней. Разве мой хозяин не любит меня? Неужели ему до меня нет никакого дела? Неужели чувства мои безответны? Брошенная, никому не нужная рабыня! Я давилась рыданиями. Судя по звукам, мужчины уходили из лагеря. Теперь бивак пуст — не считая раненых и рабынь, одна из которых — я. «Дина!» — бросила мне девушка с ушибленным плечом. Ну да, увидела клеймо, дину, цветок рабынь. Девушек с таким клеймом часто называют Динами. В ее устах это имя звучало как оскорбление. «Дина» — самое распространенное на Горе клеймо. Таким клеймят самых обычных рабынь, ничем не примечательных. В лагере тихо. Девушка подошла ближе. — Дина, — повторила она, пнула меня ногой и, вернувшись к подругам, запричитала: — Бедная госпожа! Как ее жалко! Я прислушалась к ночным звукам. Гудят насекомые, слышатся крики флиров. А вдруг снова начнут бить, пинать? Я осторожно попробовала пошевелить запястьями и лодыжками. Бесполезно. Меня связали не веревкой — ремнем. Узлы простые, но крепкие — воины умеют затягивать такие. Минимум средств — максимум эффекта. Горианский воин связал меня — крепче некуда. Снова в ночи прокричал флир. Я рывком привстала. Закричавшие было рабыни мгновенно смолкли. Каждой к горлу приставлен меч. Сквозь прорезанную в шелковистой стене прореху в шатер, сопровождаемый своими воинами, вошел мой хозяин. В руках у одного из мужчин — длинная цепь с множеством колец для запястий. — Хозяин! — пытаясь сесть, в восторге закричала я. Присев рядом, он разрезал мои путы. Я бросилась к его ногам, прижалась губами к его сандалиям. «Хозяин!» — от радости я не могла сдержать слез. Вернулся! Не бросил меня! Но он, оттолкнув меня, стал отдавать приказы своим людям. Четверо испуганных рабынь — и та, которую высекли, тоже — съежились под лезвиями мечей в центре шатра. Кто-то из мужчин вышел наружу. — На колени, на цепь! — приказал один из мужчин. Девушки, выстроившись гуськом, встали на колени. На цепи, что он принес, болталось шесть колец для запястий. Первой он поставил ту, которую высекла леди Сабина. — Левое запястье! — прозвучала команда, Испуганные рабыни подняли левые руки. Мужчина принялся защелкивать на них железные кольца, но на первую надел второе кольцо. Так что, когда все четверо были прикованы к цепи, первое и последнее кольца на ней остались свободны. — Встать, рабыни! — велел мужчина. — Опустить цепь! Девушки встали друг другу в затылок, опустив руки. Я услышала, как в повозку впрягают боска. Еще одного, похоже, освободив от пут, отвели в лес. Интересно, они подожгут лагерь? Скорее всего, нет. Шелка и холсты вспыхнут ярко — неприятель слишком скоро поймет, что случилось. Чтобы отвлечь врага, воины моего хозяина оставили в лесу заметные следы, а потом, сделав круг, вернулись в лагерь. Пройдет немного времени, и след обнаружить станет все труднее, потом он вообще исчезнет, а охотничьих слинов в лагере нет. Пока преследователи обнаружат обман, отряд во главе с хозяином уже вернется в свой лагерь, а оттуда, переждав немного, уйдет в другом направлении. Хозяин собрался выйти наружу. Я хотела бежать за ним, но он оттолкнул меня. Я должна остаться здесь. Он ушел. Мужчина, приковавший девушек к цепи, отступив назад, осмотрел своих подопечных. — Можно говорить? — взмолилась первая, та, которую высекли. — Говори, — снизошел он. — Я ненавижу свою хозяйку, — заговорила она, — я хочу любить тебя, хозяин! — Тебе не нравится быть рабыней у женщины? — спросил он. — Я хочу любить мужчину! — плача, отвечала рабыня. — Бесстыдница! — выкрикнула девушка, стоявшая последней, та, что сокрушалась о хозяйке, та, что пнула меня и назвала Диной. — Я женщина, я рабыня! — стенала первая. — Мне нужен мужчина! Хочу мужчину! — Не бойся, рабыня, — ухмыльнулся конвоир, — когда понадобится девка, мимо тебя не пройдут. — Спасибо, хозяин, — гордо выпрямив спину, ответила она. — Нахалка! — все ворчала другая. — Можешь причесывать всякое купеческое отродье, если тебе нравится, — отрезала первая, — а я буду голой танцевать перед мужчинами. — Рабыня! — Возмущению девицы не было предела. — Да, рабыня! — гневно и гордо провозгласила первая. Послышался скрип повозки — ее вывозили из лагеря. Наверно, доверху нагружена богатым приданым леди Сабины из Крепости Сафроникус. Где сама благородная дама, я понятия не имела, но скорее всего — в надежном месте, может быть, с кляпом во рту и с завязанными глазами стоит где-нибудь, привязанная к дереву. Интересно, ей позволили остаться одетой? — Ноги у тебя красивые? — спросил конвоир вторую девушку в цепочке. — Да, хозяин, — с улыбкой ответила она. — Знаешь, что полагается, если врешь свободному мужчине? — Сам посмотри, хозяин, — смело предложила та, по-прежнему улыбаясь. — Вот увидишь, бить меня не придется. Стоявшая последней негодующе вскрикнула. Вынув нож, мужчина отхватил подол ее струящегося белоснежного платья, и теперь оно, соблазнительно короткое, словно дразня, едва прикрывало ноги. — Бить тебя не придется, — признал он. — Спасибо, хозяин, — отвечала девушка. Последняя в цепочке, возмущенно фыркнув, вскинула голову. — А у тебя красивые ноги? — обратился мужчина ко второй девушке. — Не знаю, хозяин, — прошептала та, — я всего лишь служанка женщины. — Посмотрим, — объявил мужчина, и ее строгое одеяние в мгновение ока превратилось, как и у первой, в коротенький балахончик рабыни. — Можно говорить? — подала она голос. — Говори, — разрешил мужчина. — А у меня… красивые ноги? — выдавила она. — Да, — ответил он. — Девушка довольна, — проговорила она, выпрямившись, как и остальные. — Бесстыжие вы все! — напустилась на них та, что стояла последней. — А ты? — полюбопытствовал мужчина. — Я — рабыня женщины, — гордо объявила она. — Я выше этого. — На конвоира она и не глядела. — У меня есть чувство собственного достоинства! — Рабыне чувство собственного достоинства не полагается, — отчеканил он. — Ну-ка, посмотрим на твои ножки. — Взмах ножа — и от ее платья остались лишь коротенькие пикантные лохмотья. Теперь, хоть она и служанка благородной дамы, ее ноги открыты на всеобщее обозрение. — Замечательные ножки, — причмокнул он. Она вздрогнула, но мне показалось, что такая оценка не так уж для нее неприятна. Каждой женщине хочется нравиться мужчинам. — Я… хочу быть рабыней женщины. — В ее голосе, показалось мне, зазвучали нерешительные нотки. — Ты так боишься мужчин? — спросил он. Она не ответила. — То, чего хочешь ты, не имеет значения. — Он в упор взглянул на нее. — Так? — Так, хозяин. Он провел ладонью по ее шее, по подбородку. — Тебе никогда не хотелось, чтобы к тебе прикоснулся мужчина? — Иди ко мне! — звала первая. — Я буду тебя любить, как никто никогда в жизни не любил! — Он ко мне притронулся! — завопила последняя. — Вот распутница! — расхохоталась первая. Мужчина подошел к первой девушке и стиснул ее в объятиях. Вскрикнув от наслаждения, она прижалась к нему всем телом, тая от желания, готовая отдаться. Он жадно поцеловал ее — вот-вот, позабыв обо всем, они рухнут на пол и предадутся неистовым ласкам. — Я тоже могу целовать! — закричала последняя. — Хозяин! Прошу тебя, хозяин! — Нет! — стонала первая. — Она — ничто. Не уходи. Я такая горячая! Вот увидишь — до сих пор ты и не знал настоящих ласк рабыни! Из лагеря — судя по звукам — вывозили вторую повозку. Наверно, с провиантом — подумала я тогда. Но, как потом оказалось, драгоценное приданое разложили по двум повозкам, выбросив из одной провизию — чтобы была полегче и двигалась быстрее. В шатер вошел мой хозяин. — Потом с ней побалуешься, — бросил он воину, держащему в объятиях закованную в цепи рабыню. Тот неохотно оттолкнул стонущую девушку. — Слушаюсь, предводитель, — с ухмылкой гаркнул он. — Когда нас начнут насиловать, когда придет время ублажать мужчин, — молила первая, та, которую он только что обнимал, — возьми меня первой, позволь служить тебе. — Уж не забуду, шлюшка моя, — обещал мужчина. — Спасибо, хозяин, — прошептала девушка. — И Донну не забудь, — заговорила вторая. — И Чанду, — добавила третья. — И Марлу, — послышался голос четвертой. — Но сначала — Лена, — отчеканила первая. Мужчина взглянул на четвертую в ряду девушку. Под его взглядом она выпрямилась. Левое запястье плотно охвачено железным кольцом, она на цепи, прикована вместе с остальными. — И Марлу? — спросил он. — И Марлу, — ответила она. — Разве ты не рабыня женщины? — Оставь мне местечко у твоих, ног, хозяин. Я рабыня мужчины. Мой хозяин обошел скованных цепью девушек. — Четверо красоток, — проговорил он, — неплохой улов. Позабавимся вволю, а потом продадим за хорошую цену. Как естественно прозвучали для меня эти слова! И как ужаснули во мне земную женщину! Почему здешние мужчины и не думают хоть как-то завуалировать свое превосходство? Почему не притворяются, что его и в помине нет? Почему не прячут его? Почему не желают отречься от права первенства, с рождения дарованного им природой? Почему не стараются превратиться в слабые, жалкие создания, не терзают, не обделяют самих себя, как мужчины Земли, что кичатся своими подавленными, угнетенными инстинктами? Недостает смелости быть ведомыми? Не хватает силы быть слабыми? — На цепь ее, — взглянув на меня, приказал мой хозяин. Я окаменела. Эта цепь — не для меня! Я — его девушка! Не какая-то новая рабыня. Я хорошо служила ему. Мужчина свистнул, словно подзывая ручного слина, взялся за железное кольцо — последнее в ряду. Я, разозленная, поспешила к нему. — Надо торопиться, — сказал хозяин. На моем левом запястье защелкнулось металлическое кольцо. Я на цепи. Подумать только! Посадили на цепь вместе с новенькими! Цепь, провисая, болталась между моим наручником и кольцом на запястье стоящей передо мной девушки. Меня трясло от злости. Прикована накрепко, не убежать. Хозяин взглянул на меня. Я опустила глаза. На мне — его цепь. Он отвернулся, шагнул к прорези в задней стене шелкового шатра, не оглядываясь, откинул полог и исчез в темноте. — Марла не пожалела бедную рабыню, когда та была беззащитна, — пробормотала девушка впереди меня. — Марла виновата. Прости Марлу. — Что? — изумилась я. — Марла виновата, госпожа, — повторила она. — Пожалуйста, прости Марлу. Да она не на шутку испугана! Вот странно: называет меня госпожой, трясется от страха. Да нет, все правильно. Ей есть чего бояться. Это она назвала меня Диной, пнула меня, связанную. А теперь она — собственность моего хозяина, по сравнению со мной — новая рабыня. Куда помимо собственной воли она угодила, что ее здесь ждет — она пока не знает. Может, тут на каждом шагу — опасность, столь же реальная, как кандалы на ее руке? Может, я старшая рабыня? Может, выше ее? Может, наделена правом наказать ее плетьми за непослушание, как Этта может наказать меня? Буду ли я с ней жестока? Заставлю ли ее страдать? А может, ей удастся так угодить хозяевам, что они приблизят ее к себе и защитят от моей мести? К тому же она стоит прямо передо мной, и это тоже дает мне над ней власть. Захочу — превращу весь поход в пытку, могу неожиданно пнуть, ударить. Так что страхи ее вполне понятны. — Я тебя прощаю, — сказала я. В то же мгновение она надменно выпрямилась и, казалось, перестала обращать на меня внимание. Решила, наверно, что бояться нечего, что мною можно пренебречь. Я разозлилась. Наверняка считает, что она красивее — возможно, вполне справедливо — и скоро станет выше меня по положению. Раз ей нечего меня бояться — значит, сможет, ничего не опасаясь, всевозможными уловками расположить к себе мужчин. Между рабынями всегда идет борьба за мужское внимание. Каждая норовит угодить, обойти остальных. Чтобы жилось получше — старайся ублажить хозяина. Станешь ли ты нежно лелеемой игрушкой для любовных утех или кухонной девкой — зависит от тебя самой. Горианские мужчины в отличие от земных собратьев не утруждают себя заботой о женщинах, которые им не нравятся. Хотя они и небесполезны, и тоже служат хозяевам: до седьмого пота трудятся на кухне, гнут спину за ткацким станком, закованные в цепи, надрываются в поле, выращивая сул. Мало кто из девушек, отведав каторжного труда в поле или в ткацкой мастерской, не станет умолять хозяина продать ее — может, на этот раз повезет, может, следующему хозяину она приглянется. Но какова эта нахалка впереди! Расправила плечи — гордо, кичливо, все ей нипочем! А почему, собственно, я ее простила? Как-то само собой получилось, вроде бы вполне естественный поступок. Конечно, и это может быть не во вред. Допустим, она красива и мое верховенство лишь временно — тогда мы поменяемся ролями. Вдруг, проведя с ней ночь, хозяин вручит ей плетку? Или в следующий раз меня поставят в цепочке впереди нее? И все же я злилась. Не обращает на меня внимания! Дешево же досталась ей победа! Я яростно пнула ее и замерла, будто ничего не случилось. Она испуганно вскрикнула. Охранявший нас воин собирал из стоящих тут и там ларцов драгоценности и сделал вид, что ничего не заметил. Хозяевам не пристало вмешиваться в склоки рабынь. Пусть себе устанавливают внутреннюю субординацию — лишь бы не поранили друг друга, не оставили шрамов — такую рабыню дорого не продашь. Это уже проступок серьезный, на него закрывать глаза не станут. Моя соперница съежилась, сникла. Куда делись гордость и надменная осанка? Просто испуганная рабыня в цепях. Стоит передо мной, что хочу — то и сделаю. — А я ведь могу и не простить, — процедила я. — Марла умоляет: прости, госпожа, — зашептала она. — Могу простить, а могу и нет. — Да, госпожа. — Она снова затряслась от страха. Даже цепь у руки подрагивала. Вот и хорошо. Будет меня бояться — не посмеет подлизываться к хозяину. Марла красивая. Как сладостны, должно быть, для мужчин ее объятия! Наверно, я ревновала. Наш охранник, собрав драгоценности из ларцов, завязал их в шарф и перебросил его через плечо. Ухмыльнулся, встретившись со мной взглядом. Я с улыбкой опустила глаза. — Надо торопиться, рабыни, — объявил он. Мы приготовились пуститься в путь. Я посмотрела на него — он в мою сторону не глядел. Горианин. Мужчина. Не то чтобы он осмеливался быть мужчиной. Нет, он им просто был — и все. — Внимание! — скомандовал воин. — Выступаем! Подняв руку, точно собираясь подать сигнал, он держал ее над своим бедром. Мы напряженно ждали. Как ни странно, хоть я и землянка, но этот мир, мир мужчин, сильных, как ларлы, чувства противления во мне не порождал. Вот такими они мне и нравились — величавыми, гордящимися своей властью. Казалось, я — неотъемлемая часть их мира. Лишь в мире настоящих мужчин могут существовать настоящие женщины. Запястье стянуто кольцом, с него свисает цепь. Конвоир резко хлопнул ладонью по своему правому бедру. Мы, рабыни, тронулись в путь, с левой ноги, чтобы шагать в такт. Мы — собственность. Мужчина пропустил нас вперед — он пойдет замыкающим, будет охранять. Проходя мимо него, я вдруг почувствовала дрожь в коленях. Попыталась коснуться его плечом, но он грубо отшвырнул меня в сторону. Не хочет, чтобы я к нему прикасалась. И я, и остальные должны подождать — может, потом он позволит нам ласкать его. У меня из глаз брызнули слезы. Я хотела коснуться его, а он не позволил! Такова его воля, воля мужчины. Он решает. — Хар-та! — скомандовал он. — Быстрее! Лена, первая в ряду, прибавила шагу. Вдруг стало страшно. Моя воля не значит буквально ничего! Со мной могут сделать что угодно! Охранник даже коснуться его не позволил. Если я не могу удовлетворить мужское сладострастие — я бессильна. А я даже попытаться без разрешения не смею. От этих мыслей мурашки поползли по спине. Торопливо шагая, я подняла глаза к усыпанному звездами небу Гора. Я, землянка, марширую в ряду закованных в цепи рабынь под плывущими в небесах тремя лунами на планете варваров. — Хар-та! — прокричал воин. Снова Лена прибавила шагу. Мы как раз выходили из лагеря — вброд через ручей. Щиколотки сковало холодом. Вот вода уже по икры, вот — выше колена, вот плещется вокруг бедер. Мы подняли цепь, чтобы не замочить ее. — Хар-та! — послышалось опять. Мы припустили что было мочи. Хозяин приказал — значит, нечего терять время. Вот и отмель. Я осторожно ступаю по камешкам. Цепь тянет вперед. Над головой — немыслимые три луны. Я — рабыня. — Хар-та! — слышится нетерпеливый окрик. — Хар-та! И снова цепь тянет вперед. Спотыкаясь, я спешу вслед за остальными. Куда меня ведут? К кому в рабство? Не знаю. Знаю только, что порабощена. Полностью и без остатка.
Глава 6. ТАБУЧИЙ БРОД
Хозяин протянул мне чашу. Стоя на коленях, я наполнила ее суловой пагой, прижалась к краю губами и протянула чашу ему. Глаза мои сверкали, я едва не опьянела от одного запаха напитка. Я протянула ему чашу. Хорошо очищенная суловая пага прозрачна как слеза, хотя сам сул желтый. Изготавливают ее из клубней сула — основной сельскохозяйственной культуры Гора. Здесь, в селении Табу-чий Брод, где нас принимал глава касты Турнус, находился винокуренный заводик — сложное переплетение баков и труб. — Хороша! — похвалил, потягивая пагу, хозяин. Пага почти безвкусна, и судят о ней лишь по ее крепости. Много ее не выпьешь. Накануне вечером один из мужчин, запрокинув мне голову, налил мне полный рот паги и заставил проглотить. В одно мгновение в глазах потемнело, я потеряла сознание. Проснулась лишь утром, разбитая, несчастная, на цепи, как и остальные. Голова раскалывалась от боли. — Вина, рабыня! — крикнула, протягивая чашу, Марла. Насупившись, я отставила пагу, принесла кувшин Арской ка-ла-ны и наполнила ее чашу. Она приняла ее, не взглянув на меня, не поблагодарив. Я — рабыня. А она разве нет? Сидит в лохмотьях, оставшихся от белого платья, с чашей в руках, обнимается с моим хозяином. Она быстро завоевала расположение мужчин, сместив с главных ролей даже Этту. С самого начала я боялась, что она всех затмит. Хозяин явно очарован ею. Я ее ненавидела, да и Этта поглядывала в ее сторону без привычного дружелюбия. Марла взглянула на меня и улыбнулась. — Ты хорошенькая, — сказала она. — Спасибо, госпожа, — сдерживая злость, ответила я. Теперь нам приходилось прислуживать ей и называть ее госпожой. Хоть ни украшений, ни нарядов ей и не дали, она стала теперь главной рабыней в лагере. Со дня нападения на лагерь леди Сабины прошло пять недель. Большую часть этого времени мы провели в пути. — Дай мне выпить, — позвал Турнус. — Да, хозяин. — Я схватила кувшин с ка-ла-ной. Глава касты в Табучьем Броде Турнус был широкоплеч, с огромными ручищами, на лоб его ниспадали спутанные космы соломенного цвета. Все выдавало в нем крестьянское происхождение. Табучий Брод — крупное селение, около сорока семей. Обнесенное частоколом, стоит оно, точно ступица, от которой во все стороны, как спицы в колесе, расходятся узкие у основания, расширяющиеся к периферии клинья полей. Четыре из этих полос обрабатывал Турнус. Табучий Брод получил свое название из-за того, что некогда поблизости от этих мест дикие табуки во время сезонных миграций переходили вброд речку Верл — приток Воска. Верл впадает в Воск с северо-запада. Мы переправились через Воск недели две назад, на баркасах. Теперь стада диких табуков переходят реку пасангов на двадцать севернее Табучьего Брода, но первоначальное название осталось за селом и доныне. Табучий Брод — село зажиточное, но славится оно не столько высокими урожаями — а почвы здесь, в южной части бассейна Верла, плодородные, черноземные, — сколько разводимыми здесь слинами. Турнус, землепашец из Табучьего Брода, — один из известнейших на Горе заводчиков слинов. Турнус с усмешкой посмотрел на меня. — Я сказал «выпить», малышка. — На слове «выпить» он сделал ударение. — Простите, хозяин, — смешалась я, отставив ка-ла-ну, и бросилась за крепкой пагой. Торопливо повернувшись, я вдруг со страхом поняла, что та-тира меня едва прикрывает. А испугала меня эта мысль потому, что за последние несколько недель я осознала, как возбуждает мужчин вид моего тела. По словам Этты, я стала гораздо красивее. Не знаю почему, но я и впрямь теперь казалась мужчинам куда соблазнительнее. Скорее всего, дело в том, что сознание постепенно освобождалось от наносного, я потихоньку сбрасывала с себя груз запретов и условностей, избавлялась от маски безразличия, от оков земного воспитания. Стала гораздо непосредственнее, начала острее и естественнее воспринимать мужчин — никогда и не думала, что такое возможно. В каждом из них теперь мне виделся хозяин, каждый казался необыкновенным, умопомрачительным, носителем неповторимой индивидуальности, властителем, которому достаточно лишь слова, лишь жеста — и я буду принадлежать ему. Разумеется, я не могла не относиться к ним иначе, нежели относится свободная женщина. Да и они, безусловно, видели во мне теперь живую, раскованную женщину, а не некое недоступное существо, укрытое щитом законов и предрассудков, страха и гордости, существо, которого и пальцем коснуться невозможно. Нет, я — рабыня, податливая, открытая для всех, целиком и полностью находящаяся в мужской власти, такая же, как сотни других, но все же ото всех отличная, единственная и неповторимая. Узы рабства едины для меня и для множества других невольниц, однако — и нашим хозяевам это хорошо известно — каждая из нас уникальна в своем роде, в каждой скрыты непознанные глубины, неведомые тайники души, каждая —предмет затаенного вожделения, пленительная загадка, которую мужчина жаждет разгадать и покорить. Многое изменилось во мне, и, пожалуй, тому было две основные причины: постепенное освобождение от власти земных условностей и постижение Гора. Я училась быть рабыней. И, как ни странно, ощущала себя невероятно свободной и раскрепощенной. Так вот что значит настоящая свобода: свобода от несвойственных женщине ролей в политике и экономике, свобода быть собой, быть женщиной. И все же, думается мне, сильнее всего ощущала я перемены не поведенческие, не социальные и не культурные — нет, биологические. Перемены, которые вносила в мое сознание новая культурная среда, освобождали подавленное, угнетенное, зашоренное внутреннее «я». Ему наконец позволили раскрыться, распустить нежные лепестки навстречу солнечному свету, каплям дождя, живительной силе чистого, честного, величественного мира, в котором я могу быть самой собой. Да, это так. И, став собой, я узнала счастье. А счастливой женщине, как сказала мне однажды Этта, трудно не быть красивой. С бутылью паги в руках я подошла к Турнусу и преклонила перед ним колени. Но, как хорошо известно любой клейменой прелестнице, красота опасна для рабыни. Сама того не сознавая, едва ли не вопреки собственной воле я становилась все красивее, все желаннее — и все настойчивей и упрямей преследовала меня неукротимая мужская похоть. Я — рабыня. Мне ли сопротивляться мужчинам? Бывало, рванув за волосы, меня просто опрокидывали в траву и насиловали или хватали за щиколотки и забавлялись, перекинув через колоду, а то и просто рывком ставили перед собой на колени, чтоб ублажала. Я — в полной власти мужчин. А они желали меня. На Горе девушке опасно быть красивой, особенно если она рабыня. Чем ты красивее и беззащитнее, тем беспощаднее стремятся утвердить свою власть над тобой хозяева. И поэтому, как ни радовала меня собственная красота и привлекательность, как ни упивалась я тем, что стала столь желанна, все же ни на минуту не забывала — я рискую. Одно дело, когда меня насилуют воины моего хозяина, и совсем другое — сознавать, что подобную страсть я могу возбудить в сердце первого встречного. А я вовсе не горела желанием стать добычей чужаков, что, по словам Этты, случается с хорошенькими рабынями сплошь и рядом. С другой стороны, пусть уж лучше насилуют, чем похитят. Лучше потешатся на скорую руку и бросят, чем, связав, увезут прочь и сделают своей рабыней. Я не хотела расставаться с моим хозяином. Я любила его. Турнус протянул чашу. Я собралась налить ему паги, но он придвинул чашу ближе к себе. Пришлось и мне приблизиться. Возбуждение мужчин — вот чем расплачивается девушка за свою красоту. И я готова была платить эту цену. С радостью. Хоть и знала, что здесь, на Горе, подчас это сулит опасность. Хорошо бы, как Этта, носить ошейник с именем хозяина — сразу было бы ясно, кому я принадлежу. А мой хозяин даже и не подумал надеть на меня ошейник. — Поближе, малышка, — поманил меня Турнус. Я, стоя на коленях с бутылью паги в руках, подползла ближе. Ужасающе короткая, вся в прорехах, держащаяся на паре крючочков та-тира едва скрывала девичьи прелести. Турнуса я боялась. Слишком часто замечала на себе его взгляд. Наклонившись, чуть ли не касаясь его головой, я налила ему паги. С тех пор как я попала на Гор, волосы у меня отросли, хоть и были пока короче, чем у большинства рабынь. Почти все они носят длинные волосы, распуская их по плечам, лишь иногда обвязывают голову лентой, убирая волосы назад, или завязывают их в конский хвост. Я наклонилась, пряди волос рассыпались по плечам. Мой хозяин с помощниками сидел скрестив ноги в крытой соломой просторной хижине Турнуса. Высокая, с конической крышей, с выстланным нестругаными досками полом, она возвышалась на столбах над землей футов на шесть-семь — для защиты от сырости и насекомых. К входу вели корявые узкие ступени. В основном селение состояло из таких же хижин, только вместо ступеней — лесенки из перекладин. Но Турнус — глава касты. В центре хижины — округлая ровная металлическая пластина, на которую ставится жаровня на ножках или почти плоская печка. Топят ее дровами из твердого дерева, обычного в селениях на севере и западе Ара. Вдоль стен расставлены сундуки и разложены тюки с домашним скарбом. Есть в селении и амбары, и скотные дворы. Неструганые доски пола покрыты циновками. По стенам развешана посуда и сбруя. В верхней части крыши — дымоходное отверстие, поэтому дым в хижине не скапливается. Хижина без окон, только с одной дверью, но в это время суток здесь довольно светло. Сквозь соломенную крышу и стены проникает солнечный свет. Летом в такой хижине достаточно воздуха и света. Остов этих жилищ деревянный, из древесины ка-ла-ны. Каждые три-четыре года крышу перекрывают, сплетают из соломы новые стены. Зима в этих широтах не слишком сурова, в холодное время года хижины утепляют с внешней стороны крашеной парусиной, а зажиточные крестьяне — разукрашенными шкурами босков, промасленными для придания им прочности и глянца. Селение Табучий Брод лежит пасангов на четыреста к северо-западу от Ара. Много лет назад по Воскскому тракту к городу Ару шла орда Па-Кура. И мы, переправившись на баркасах через реку Воск, пришли сюда этим же трактом. Тракт широкий, вымощен булыжником, как огромная стена. Через каждый пасанг на обочине возвышается придорожный камень. В общем, очень похоже на военную дорогу: достаточно широк и для колонны пеших воинов, и для многотысячного обоза с продовольствием, боеприпасами и военной техникой — вполне уместятся две-три повозки в ряд, хорошо просматривается — на несколько пасангов вперед по меньшей мере. По такой дороге можно быстро перебросить тысячи людей — на охрану ли границ, навстречу вражеским армиям или при наступлении, отправляясь на завоевание новых земель. Турнус смотрел на меня. — Можешь поцеловать мою чашу, рабыня, — сказал он. Я прижалась губами к чаше в его руке. Я — рабыня. Слабая рабыня. Во власти мужчин. За спиной Турнуса на стене висел огромный лук из гибкой ка-ла-ны с наконечниками из рога боска. Тетива не натянута, лежит возле, наготове, намотанная на желтую деревянную бобину. Рядом — массивный колчан со стрелами. Мне этот лук и не согнуть. Чтобы с таким совладать, нужна не просто мужская сила, тут требуется сила необычайная. Не только женщине — большинству мужчин с таким страшным оружием не сладить. Это традиционное оружие крестьян. Его так и называют «крестьянским луком». Еще у здешних крестьян в ходу дубина — огромная, длиной футов шесть, шириной — около двух. У стены, между желтым сундуком высотой около фута и рулоном груботканого полотна, стояли две такие дубины. — И не отрывай губ от чаши, пока я не позволю, — велел Турнус. Так я и замерла, склонив голову, прижавшись к чаше губами. Горианские рабыни не смеют ослушаться приказа. — Турнус, — позвала стоявшая в сторонке на коленях плотная, крепко сбитая приземистая женщина в полотняном покрывале, его подруга из свободных. Явно недовольна. Поблизости от хижины стояла конура, в которой Турнус держал своих девушек. Не одному же отправляться в поле! — Молчи, женщина, — бросил Турнус. На небольшом столике у стены лежал невзрачный бесформенный камень. Много лет назад Турнус, основавший здесь ферму, которой суждено было дать начало селению Табучий Брод, подобрал его на собственном поле. Однажды поутру он с луком за плечами, с дубиной в руках, с привязанным к поясу мешочком семян набрел на здешние места, и луга в долине Верла пришлись ему по душе. В родном селе он ухаживал за свободной девушкой и в драке переломал руки и ноги ее брату — вот и пришлось покинуть отчий дом. Девушка ушла с ним и стала его подругой. Отправились с ним и двое юношей и еще две молодые женщины, разглядевшие в костлявом верзиле будущего главу касты. Они скитались несколько месяцев, и вот однажды, преследуя стадо табуков, он попал в долину Верла и пленился здешними местами. Здесь животные переходили вброд реку. Он забыл об охоте, застолбил плодородный участок у реки и с оружием в руках стал у вбитого в землю столба — солнце подошло к зениту, потом медленно закатилось, и лишь тогда, наклонившись, он поднял с земли камень — камень с собственного поля. Теперь этот камень хранится в его хижине. Для Турнуса он стад Домашним Камнем. — Турнус! — позвала его подруга. Он и бровью не повел. С тех пор как она, покинув дом отца, ушла за ним из родного селения, миновали годы. Много лет. Как водится у крестьян, он оставил ее в своем доме. Она расплылась, раздобрела. Дороги назад, в дом брата, ей уже не было. Я прижимала губы к чаше Турнуса. Он подвинул ее ближе к себе. Пришлось двинуться и мне. Я знала: там, в конуре, он держит девушек. Турнус силой не обижен, он из тех мужчин, кому нужно либо множество женщин, либо невероятно много — от одной. Скорее всего, подруга больше его не привлекает, а может, гордясь своей свободой, держится слишком уж независимо — вот он и не обращает на нее внимания. Мужчине проще всего разглядеть женщину, лежащую у его нот, умоляющую взглянуть на нее. — А ты хорошенькая, — сказал, обращаясь ко мне, Турнус. Прижавшись губами к чаше, я не отвечала. — Как ее зовут? — спросил он у моего хозяина. — У нее нет имени, — ответил тот. — О, — протянул Турнус. — А хорошенькая, — добавил он. Его ладонь поползла по моей ноге. Мелина, подруга Турнуса, сердито вскочив, вышла из хижины. Я вздрогнула под бесстыдным прикосновением Турнуса. Губы от чаши отрывать нельзя, от его ласки мне не уклониться. — Может, дать ей имя? — предложила Марла. — А что, можно, — согласился, глядя на меня, один из помощников. — Как насчет Дурочки? — спросила Марла. Мужчины расхохотались. — Или Нескладеха? — приставала она. — Еще лучше, — похвалил помощник. Как злилась я, как ревновала! Все ей с рук сходит! Заговори я вот так, без разрешения — сразу бы высекли. Она — высшая из рабынь. — Правильно, — согласился хозяин, — она и дурочка, и нескладеха, но постепенно набирается ума, красоты и грации. Услышав это, я залилась краской от удовольствия. — Давай дадим ей имя, подходящее для рабыни, которая когда-нибудь научится доставлять удовольствие мужчинам. Я не могла оторвать губ от чаши, не могла уйти от ласки Турнуса. Его прикосновения начинали возбуждать меня. Я — рабыня. Я над собой не властна. Рассмеявшись, Турнус со своим крестьянским юмором тоже предложил два имени: оба очень выразительные, оба постыдные. Мои бедра шевельнулись. Как я бесилась! Я — рабыня. Я над собой не властна. Бесил меня и смех, которым приветствовали предложение Турнуса. Однако я знала: заблагорассудится хозяину дать мне такое грязное, непристойное имя — и мне придется на него отзываться. Это будет мое имя — и все. — Давайте еще подумаем, — фыркнул хозяин. Он — не крестьянин, он — Клитус Вителлиус из касты Воинов города Ара. Под прикосновениями Турнуса я начала совершать непроизвольные движения. Ничего не могла с собой поделать. Я — рабыня. Хозяин взглянул на меня. — А в предложении Турнуса что-то есть, — заметил он. Я застонала от отчаяния. — Но, по-моему, — улыбнулся он, — стоит еще подумать. Изо всех сил пыталась я сдерживаться, не отвечать на ласку Турнуса — и не могла. Вспомнилась Элайза Невинс, моя ослепительная соперница. Вот высмеяла бы меня сейчас! Видела бы она меня — едва прикрытая ужасающе короткой та-тирой полуголая рабыня прижалась губами к чаше, ее трогает мужчина, и она не в силах устоять. В какой стыд и унижение повергла меня сама мысль о гордой, невозмутимой, высокомерной Элайзе! Хорошо, что она не видит свою былую соперницу. Турнус еще приблизил к себе чашу. Теперь, в этой позе, я еще беспомощнее. Руки мои сцеплены на запястье держащей чашу руки. Зубы прижаты к краю чаши. — Хорошее имя — Марла, — поглядев на угнездившуюся в его объятиях Марлу, проговорил хозяин. — Как ты думаешь, Марла — подходящее имя для рабыни? — О, да, хозяин. Марла — замечательное имя для рабыни, — шепнула она, целуя его шею и подбородок. — Может, назвать ее Марла? — предложил он. Я содрогнулась. — Но у нас уже есть одна Марла, — улыбаясь, продолжал он, глядя в ее прекрасные темные глаза. — Да, хозяин, — прошептала она. Так какое же имя мне дадут? — Если безымянная рабыня тебя хоть чуть-чуть интересует, — кивнув в мою сторону, обратился хозяин к Турнусу, — можешь делать с ней что хочешь. Я застыла. Я — рабыня. Рабыня Гора. — Но, — отвечал со смехом Турнус, — ты пришел смотреть слинов. — Действительно, — пожав плечами, согласился хозяин. — Ну так давай не будем терять времени, развлекаясь с рабынями. Займемся делами посерьезнее. — Турнус взглянул на меня. — Можешь оторвать губы от чаши. Я отняла губы. Он убрал руку и встал. Уставившись в пространство широко раскрытыми глазами, я скрипя зубами стояла на коленях. Хотелось царапать ногтями циновку. Хозяин поднялся на ноги, встали и его помощники. Марла, надувшись, преклонила перед ним колени. Кто мы такие? Всего лишь женщины. Мужчины заняты. У них есть дела и поважнее. Хотелось истошно вопить и кататься по полу. На глаза мне попался Домашний Камень — талисман дома. Здесь, в хижине, где хранится его талисман, Турнус — главный. Будь он хоть ничтожным из ничтожных, будь он хоть нищим — в доме, где находится его Домашний Камень, он Убар, Без домашнего талисмана и дворец — хижина. С талисманом и хижина — дворец. В этом доме, в этой хижине, в этом дворце хозяин — Тур-нус. Здесь он может творить что пожелает. И гости это знают. Они находятся под покровительством его Домашнего Камня. Значит, попроси Турнус моего хозяина — и тут же получил бы меня. Не уважить такую просьбу — непростительное даже для неотесанного мужлана оскорбление и вероломство, пренебрежение приличиями и гостеприимством. И все же, хотя и проявив ко мне несомненный и отнюдь не мимолетный интерес, Турнус не попросил меня у хозяина. Может, в открытую возбуждая меня, просто проверял моего хозяина, хотел получше разобраться, что он за человек? Мне показалось, Турнус — далеко не простачок. Мой хозяин проявил должное уважение к его дому, к нему самому. Удовлетворенный признанием его прав в собственном доме, Турнус не воспользовался возможностью обладать мною, не испросил на это разрешения — хоть оно и было бы предоставлено охотно и безотлагательно. Уверившись, что мой хозяин признает его права, он, как часто бывает, великодушно и гордо отказался ими воспользоваться. В конце концов, я принадлежу хозяину. Таким незатейливым способом двое мужчин на горианский манер продемонстрировали уважение друг к другу. Но, как я уже знала, в подобных ситуациях мужчины Гора не только почтительны друг к другу, но и щедры. Во время праздника, который состоится сегодня вечером, — предупредила меня Этта — будет обмен рабынями. Воины моего хозяина смогут позабавиться с местными невольницами, а мы, его рабыни, окажемся в распоряжении здешних парней. Они будут ловить нас, а нам позволяется убегать не дальше огораживающего село частокола. Мужчины уже стояли у выхода из хижины. Хозяин шевельнул пальцами — и Марла, вскочив на ноги, выскользнула за дверь. Его помощники отправились следом. Я стояла на четвереньках. Глаза наполнились слезами. Я подняла голову к хозяину. — Боюсь, я возбудил твою рабыню, — бросив на меня взгляд через плечо, сказал Турнус. — Пожалуйста, хозяин, — прошептала я. — Не важно. — Хозяин повернулся и спустился по ступеням. — Пошли посмотрим слинов. Турнус взглянул на меня. — Хорошенькая малышка. — С этими словами он тоже повернулся и вышел. Оставшись одна, я заколотила кулаками по циновке. Вскоре в хижину вошел один из воинов хозяина, закинул мне руки за спину и связал. — Давай, кипятись до вечера, сладенькая. Как раз к празднику будешь готова.Глава 7. КЛИТУС ВИТЕЛЛИУС
— Не заставляй меня бежать, хозяин, — рыдала рабыня Бусинка. — Я была свободной! — За линию! — отрезал хозяин. Рабыня Бусинка побрела к прочерченной на земле селения Табучий Брод длинной линии. На девушке болтались лохмотья, оставшиеся от тонкой нижней рубашки, поверх которой некогда было надето роскошное платье. Теперь рукавов у рубашки не осталось, она порвалась на боку, коротко отрезанный подол, обтрепавшись, стал еще короче — сквозь обрывки проглядывало левое бедро. Ворот разодран чуть ли не до пупа. Как водится у рабынь, она шла босая. — Куда побежим? — рыдая, спросила меня Бусинка. — Бежать тут некуда, — ответила я. — Селение обнесено частоколом, ворота накрепко заперты. — Не хочу я бегать, как рабыня, — закрыв лицо руками, плакала Бусинка. — А ну не реви! — рявкнула Лена. — Да, госпожа, — промямлила Бусинка. Лену она боялась. Первое, что с ней сделали, поставив на ее тело клеймо, — заковали в сирик и отдали Лене, чтоб та ее хорошенько высекла. Несколько недель назад мой хозяин со своими воинами совершил дерзкий набег на лагерь леди Сабины, направлявшейся из Крепости Сафроникус к своему суженому, Тандару из города Ти — одного из Четырех Городов, составляющих Салерианскую Конфедерацию, — и выкрал даму у ее вассалов. Похищение, как и само сватовство, было вызвано политическими соображениями. Брачный контракт заключили ради упрочения торговых и политических связей между Крепостью Сафроникус и набирающей силу в землях к северо-востоку от Воска Салерианской Конфедерацией. Укрепление позиций Салерианской Конфедерации оказалось не по вкусу властям Ара — города, лежащего в северном полушарии Гора, крупнейшего центра в регионе, располагающемся между Воском и Картиусом и между Волтейскими горами и морем Тасса. Убар Ара Марленус — говорят, человек выдающегося ума и невероятного честолюбия, гордый, отважный и воинственный — видел в растущей Салерианской Конфедерации потенциальную угрозу для Ара — и для его безопасности, и для его главенствующей роли в окрестных землях. Геополитическая обстановка, при которой к северу от Воска лежало множество разрозненных мелких городишек, складывалась благоприятно для Ара. Она обеспечивала разумную стабильность, нерушимость границ, препятствовала проникновению конкурентов в сферу влияния крупного города. Рост же Салерианской Конфедерации мог подорвать владычество Ара. Увеличение числа городов — членов Конфедерации, их укрепление могло привести к тому, что в один прекрасный день они сравняются с самим Аром, а то и превзойдут его в могуществе. И тогда к югу двинутся вражеские армии и кавалерия. Много лет назад, когда смута, вызванная утратой Домашнего Камня и свержением убара Марленуса, породила в городах-данниках мятеж, который возглавил предводитель Касты Убийц Па-Кур, и Ару довелось испить горечь вражеского нашествия. Великий Ар осадили орды Па-Кура. Члены этой касты, будучи у власти в городе в те времена, проявив малодушие, сдали город. Каста эта и по сей день пользуется в Аре дурной славой. Отстояли город в тот же день. Получив поддержку некоторых северных городов, прежде всего Ко-ро-ба и Тентиса, на защиту Ара поднялись возмущенные горожане. Об этом, о героях этих событий, например о Тэрле из Бристоля, сложены песни. Прославлен в песнях и Марленус. Впоследствии он вновь взошел на престол Ара, свергнув лже-убара Сернуса. На этом престоле восседает он по сию пору. Иногда его называют убаром из убаров. Донна, Чанда и Марла тоже выстроились у прочерченной на земле линии. Рабыню Бусинку душили рыдания. Во времена Па-Кура Марленусу довелось воочию увидеть, какими опасностями для Ара чревато объединение городов, поэтому укрепление Салерианской Конфедерации не на шутку тревожило его. Конечно, пока еще она относительно слаба. Но Убap должен смотреть вперед. С другой стороны, Конфедерация угрожает не столько безопасности Ара, сколько его власти над окрестными городами, честолюбивым устремлениям самого Марленуса. Обширная полоса некогда необжитых земель, примыкающих к Ару с севера, меняла свой облик. Прежде от нашествия с севера Ар защищала, точно крепостная стена, простирающаяся на тысячи пасангов безводная, безлесная, невозделанная безлюдная пустыня с отравленными колодцами и выжженными засоленными полями. Однако в последние годы пустоши зазеленели. Сюда пришли крестьяне, вырыли новые колодцы. И сколько бы кто ни твердил о расширении пахотных площадей, ясно было одно: территорию осваивают для крупномасштабного наступления. Завезли сюда даже промысловую дичь и диких босков. Теперь о былом напоминало лишь название — Пустынный Край. Мы пересекли его без особых трудностей — на юг, к Ару, вела дорога. Пустынный Край, девственность и дикость которого больше не поддерживались искусственно, расцветал — и взоры Ара обратились на север. Росли и притязания Салерианской Конфедерации — северные города опасались нашествия со стороны Ара. Как бы то ни было, на чьей бы стороне ни лежала истина в замысловатой геополитической игре, поощрять рост Салерианской Конфедерации Марленус был вовсе не расположен. Рядом с нами у линии встала Этта. Я взглянула на Бусинку. Лицо залито слезами. Босая, как и мы все. Ноги в грязи. Клитус Вителлиус, мой хозяин, — предводитель воинов Ара. По-видимому, Марленус из Ара, убар города, возложил на него обязанность воспрепятствовать грядущему альянсу между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией, альянсу, скрепленному брачным контрактом между Тандаром из Ти, младшим из пяти сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса из касты Воинов, и леди Сабиной, дочерью Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Совершив невероятно дерзкую вылазку, мой хозяин похитил купеческую дочь. С помощью отвлекающего маневра, в котором участвовала и я, он проник в лагерь и, схватив девушку, улизнул, оставив ложный след. Охранявшие невесту воины, не мешкая, бросились в погоню по свежим следам. Пока они рыскали в окрестностях лагеря, мой хозяин вернулся туда и завладел приданым леди Сабины и ее служанками — Леной, Донной, Чандой и Марлой. Нас приковали к цепи и погнали в ночь, вслед за двумя повозками, везущими приданое леди Сабины. Леди Сабину мы нашли неподалеку, не дальше одного пасанга от лагеря. В полном облачении стояла она со схваченными стальными наручниками запястьями, обхватив руками небольшое деревце. Ее покрывала были сброшены на плечи, голову скрывал застегнутый под подбородком рабский колпак. Колпак такой конструкции не просто лишает зрения, он снабжен еще и кляпом — во внутренней его части вшито специальное утолщение с продернутыми сквозь петли шнурами, завязывающимися сзади на шее. Такие колпаки часто используют при похищении женщин, будь то рабыня или свободная. Независимо от социального статуса девушки, роль свою колпаки выполняют исправно. Перчатки леди Сабины — заметила я — сдернуты и болтаются на кончиках пальцев, стальные наручники надеты на голые запястья. Опытные похитители стараются не надевать путы поверх ткани — так надежнее. Например, связывая девушке ноги, с нее обязательно снимут чулки. Леди Сабину стерег охранник — вдруг на нее набредет рыщущий в поисках добычи слин. А стража ее в этот момент спешила по следу — в противоположном направлении. Первое кольцо в нашей цепи, прямо перед Леной, оставалось свободным. Отстегнув застежку, отвязав шнурки, мой хозяин отбросил прочь удушающий унизительный колпак. И вот леди Сабина с открытым лицом. Отвернулась, не желая встречаться с нами взглядом. Мой хозяин, к моему удовольствию, просто схватил ее за волосы и повернул к нам, выставив не прикрытое кисеей лицо на всеобщее обозрение. Она вырывалась, но боль победила — отвернуться так и не смогла. Позволив нам наслаждаться этим зрелищем в течение целого ена, он отпустил ее волосы. Она, рыдая, бросала на нас гневные взгляды, но прятать лицо больше не пыталась. Какой теперь в этом смысл? Похоже, хозяин не намерен мириться с тем, что она примется изображать из себя скромницу. Она опозорена. Она предстала с открытым лицом. Хозяин отступил в сторону, встав на то место, куда падал лунный свет и где Сабина могла лучше его рассмотреть. — Кто ты? — воскликнула она. Он не ответил. — Я леди Сабина из Крепости Сафроникус! Берегись! Стоящий позади нее мужчина сдернул с ее плеч покрывала и бросил на землю. — Верни мои покрывала! — потребовала она. Покрывала лежали на земле. — Я леди Сабина из Крепости Сафроникус! — повторила она. — Кто ты? На тунике нет знаков отличия. Кто ты? — Она подергала наручники. По коре заскрежетала цепь. — Бойся моего гнева! По знаку моего хозяина один из стоящих позади мужчин, подняв одну за другой ее ноги, снял с нее сандалии. Теперь она стояла босая, утопая ногами в пожухлой листве и ветках. Ее пробрала дрожь. Богатая, избалованная девчонка. В жизни, наверно, по улице босиком не ходила. — Кто ты? — прошептала она. Надменности как не бывало. Она испугана. Босиком ходят лишь рабыни. — Твой похититель, — впервые ответил ей мой хозяин. — За меня дадут богатый выкуп, — посулила она. Большим пальцем он приподнял ее подбородок. Теперь, без покрывал, стало видно — она красива. Тонкие, изысканные черты. Под подбородком — его палец, голова поднята высоко, очень высоко, до боли. Изящная шея. Может статься, про себя он прикидывал, какой ошейник ей больше пойдет. Темные волосы. В ночном сумраке не разглядеть цвета. Может, конечно, леди Сабина и красивее меня, но вряд ли красивее своих служанок. На рыночном помосте за нее дадут меньше, чем за них. — Сохрани меня, воин, получишь выкуп, — проговорила она. Видно, почувствовала, что ее лицо и шею оценивают — оценивают, какая из нее получилась бы рабыня. Он убрал руку от ее подбородка. — Не сохранить меня ради выкупа — нерасчетливо, — уговаривала она. — Мой выкуп будет выше любой цены, что ты выручишь за меня на рынке. Истинная правда. Хотя правда и то, что она очень красива. — Не для того же ты напал на мою стражу, чтобы захватить девушку и надеть на нее ошейник. — Нет, — согласился хозяин. — Из-за богатого приданого. — Разумеется. — Она вздохнула с облегчением. — У тебя бравые ребята. Добыча неплоха. У меня богатое приданое. А выкуп за меня будет еще больше, куда больше присвоенного тобой приданого. Но верни мне мои покрывала и сандалии, ведь выкуп мой будет куда скромнее, если станет известно, как чудовищно поругана моя добродетель. Ради моего доброго имени и целости твоей шкуры наглость твоя останется нашей тайной. — Леди Сабина очень добра, — процедил хозяин. — Об одном прошу, — продолжала леди Сабина, — не отдавай меня в руки этим бандитам из Ара. — Видишь ли, благородная дама, в этом-то и заключается твоя истинная ценность. — Что это значит? — предчувствуя дурное, вскричала она. — Впереди долгий путь, — объявил хозяин, — идти придется и сквозь чащу, и полем. Для такого путешествия тебе нужен наряд непрактичнее. — Что ты собираешься делать? Он стянул с ее пальцев перчатки. — Что ты делаешь! — кричала она. — Впереди долгий путь, — повторил хозяин. Вынув нож, он, к ее ужасу, одним махом распорол и отбросил прочь ее громоздкое платье, оставив ее лишь в нижней сорочке. Отрезал от сорочки рукава, и они упали, безвольно повиснув на скованных наручниками запястьях. — Слин! — завопила она. — Слин! А он, описав ножом круг, отрезал выше колена подол рубашки. Теперь и ее изящные ноги открыты всем взглядам. — Слин! — не унималась она. В ответ на эту вспышку гнева он отрезал подол еще выше, обнажив ноги до самых бедер, а слева отхватил лоскут так, что бедро показалось наружу. Не стоило возмущаться — ее только еще больше оголили. Теперь ноги ее обнажены даже больше, чем у Донны, Чанды и Марлы. Лена, которую, перед тем как высечь, раздели по приказу хозяйки, и я — меня раздел воин в лагере — стояли голые. Я заметила — ноги у леди Сабины красивые. Она так и кипела гневом, раздирая кору дерева, что было мочи рвалась из наручников. — Ну вот. — Отступив на шаг, хозяин оглядел плоды своих трудов. — Теперь гораздо лучше. Не в парадном же платье пускаться в долгий пеший поход? Ты согласна, леди Сабина? — Моя одежда, — стараясь придать голосу твердость, произнесла она. — Верни мне одежду. В ответ он небрежно рассек ткань рубашки у нее на боку. От левой подмышки почти до самого бедра теперь зияла прореха, открывающая глазу безупречные очертания груди, плавный изгиб бедра. — Наглец! — завопила она и отпрянула в страхе. Руки хозяина легли на ворот рубашки. — Нет! — взмолилась она. — Нет! Он разорвал рубашку почти до самого низа — дюйма на два ниже пупка. Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами. — Будут еще какие-нибудь возражения по поводу дорожного костюма? — осведомился он, положив руки ей на плечи — вот-вот и вовсе сорвет с нее лохмотья. — Нет, мой похититель, — выдавила она. Обернувшись, он поманил нас — пятерых скованных цепью девушек. Мы подошли. — Прошу заметить, леди Сабина, — обратился хозяин к пленнице, — первое кольцо свободно. Его оставили для тебя. Он приподнял висящее на цепи кольцо. — За меня дадут богатый выкуп, — прошептала несчастная. Кто-то из мужчин расхохотался. Она испуганно взглянула на него. — Об одном прошу. Не отдавай меня в руки бандитам из Ара. — Позволите представиться, леди Сабина? — осведомился мой хозяин. — Да, — отвечала она. Он подтянул повыше наручник на ее левом запястье, надел пониже его прикрепленное к нашей цепи кольцо. — Я — Клитус Вителлиус, — объявил он. — Нет! — вскричала она. Да, судя по этому крику, имя моего хозяина в здешних местах хорошо известно. — Только не предводитель из Ара! — простонала она. — В Аре много предводителей, леди Сабина, — улыбнулся хозяин. — Таких, как Клитус Вителлиус, — немного, — припав к стволу щекой, выдохнула она. Сердце мое наполнилось гордостью. Вот какой у меня хозяин! Какое счастье — принадлежать такому мужчине! Хозяин защелкнул кольцо на левом запястье леди Сабины. Мы скованы одной цепью. Она стала одной из нас. — Что ты со мной сделаешь? — спросила она. — Отведу в потайное место, в свой лагерь, помечу клеймом. Потом тебя отвезут в Ар и на каком-нибудь дешевом заштатном рынке продадут тому, кто больше даст. Прижавшись щекой к стволу, девушка застонала, шершавую кору оросили слезы. По знаку хозяина охранявший ее воин отстегнул наручники. Теперь она на цепи. — Так ты не позволишь выкупить меня? — Слишком велика твоя политическая ценность, чтобы позволить тебя выкупить. Ценность леди Сабины и впрямь была высока. Просватав ее за Тандара из Ти, Крепость Сафроникус укрепляла связи с Салерианской Конфедерацией. Сговор этот, безусловно, был политической акцией. По словам Этты, леди Сабина и Тандар из Ти друг друга в глаза не видели, дело сладилось между их родителями и Советами обоих славных городов. Этот брак сулил леди Сабине принадлежность к высшей касте, она стала бы одной из первых дам города Ти и самой Конфедерации. Ни для кого не секрет — ей не терпелось вступить в высшее общество. — Соответственно, — продолжал мой хозяин, — с государственной точки зрения целесообразнее лишить тебя политической значимости. Стоящая первой в ряду скованных цепью девушек, леди Сабина застонала. В самом деле — как рабыня политической ценности она не имеет. Ее можно будет обменять, купить или продать — как заблагорассудится хозяину. Перед законом Гора раб — не человек, а бесправное животное. — Не отдавай меня в рабство, предводитель! — Она еще надеялась. — Сохрани меня, продай Конфедерации. Верни меня свободной — получишь несметные богатства. Вернешь меня Конфедерации — и ты, и твои люди станете так богаты, как вам и во сне не снилось! — Благородная дама, ты предлагаешь мне предать Ар? — уточнил Клитус. Она грохнулась перед ним на колени. Неужели убьет? — Нет, предводитель, — прошептала она. — Учитывая твой будущий статус, — назидательно проговорил хозяин, — неплохо бы тебе уже теперь обращаться к свободным мужчинам «хозяин». Тебе это только на пользу — попривыкнешь. — Да, — склонила она голову, — хозяин. — Как ты, должно быть, заметила, леди Сабина, за тобой стоит рабыня по имени Лена. — Да, хозяин. — Сегодня вечером ты ее как следует высекла. — Да, хозяин. — Дай Лене плеть, — велел хозяин одному из мужчин. Лена просияла. — Лена, — обратился к ней хозяин, — вздумается леди Сабине замешкаться, будет задерживать караван, твоя обязанность — поторопить ее. — Да, хозяин. Что ж, леди Сабине не позавидуешь. — Прости, что я высекла тебя, Лена, — заскулил а леди Сабина. Лена яростно хлестнула ее по едва прикрытой лохмотьями спине. Несчастная отчаянно вскрикнула. И не думала, наверно, что это так больно. Уж конечно, до сих пор отведать кнута ей не приходилось. — Лена! — взмолилась она. — Называй девушек «госпожа», — велел коленопреклоненной купеческой дочери хозяин. — Да, хозяин. Лена вновь, не жалея сил, стегнула ее. — Не бей меня, госпожа! — разрыдалась леди Сабина. Хозяин отвернулся, заговорил с мужчинами и вскоре, не оглядываясь, зашагал через чащу. Мужчины гуськом двинулись за ним. Один остался позади — он пойдет замыкающим, в нескольких ярдах от нас, скованных цепью. — Встать, леди Сабина! — гаркнула Лена. Звеня цепью, леди Сабина вскочила. — Пойдешь с левой ноги, — приказала Лена, — по моему сигналу. Потом научишься ходить на цепи красиво и грациозно. Пока от невежественной девки этого ждать не приходится. — Да, госпожа, — отвечала леди Сабина. — Ты готова, благородная высокочтимая леди Сабина? — полюбопытствовала Лена. — Прости, что высекла тебя, госпожа, — ныла леди Сабина. — Не волнуйся, дорогуша, ты свое сполна получишь, уж я постараюсь, — пообещала Лена. — Прошу тебя, госпожа! — кричала дели Сабина. — А тебе разрешили говорить? — спросила Лена. — Нет, госпожа, — простонала леди Сабина. Лена дважды хлестнула ее плетью. — Ты считаешь меня слабой, леди Сабина? — спросила она. — Нет, нет! — рыдала леди Сабина. — Правильно, — согласилась Лена и снова пустила в ход плеть. — Я не слабая. Леди Сабина заливалась слезами. — Встать прямо! — приказала Лена. — Прямее! — И ткнула ее плетью. Глотая слезы, леди Сабина расправила плечи. Сразу стало видно, как она хороша собой. Я улыбнулась. Стоит, выпрямив спину, прелестная, соблазнительная — ну точно рабыня. — С левой ноги, по моему сигналу, — напомнила Лена. — Да, госпожа, — ответила леди Сабина. — Пошли! — хлестнув ее плетью, скомандовала Лена. Вскрикнув от боли, леди Сабина, спотыкаясь, зашагала с левой ноги. — Быстрей! — Лена стегнула ее еще раз. — Да, госпожа! Мы торопливо семенили следом, пробираясь сквозь заросли — то укрытые тьмой, то залитые лунным светом, стараясь не отстать от хозяев — мужчин.— Не хочу бегать на потеху деревенским парням, — плакала рабыня Бусинка. — Молчи, рабыня, — отрезала Лена. — Да, госпожа. В четырех сотнях пасангов к северо-западу от Ара, в двадцати пасангах к западу от Воскского тракта в селении Табучий Брод, у прочерченной на земле линии стояли рабыни Клитуса Вителлиуса — и я среди них. Крестьянские парни просто ели нас глазами. Еще бы — такие гибкие, такие аппетитные, и самое главное — рабыни! Не каждый день случается, чтобы такие красотки, да еще наложницы Воина, бегали им на потеху. Мы — рабыни. Поймают нас — должны потешить удачливого охотника. Вокруг шло бурное обсуждение правил погони. Заключались пари. Кое-кто из парней подошел ближе к линии — рассмотреть будущую добычу. — Ой! — вскрикнула леди Сабина. Деревенский парень похлопывал ее по ноге. — Хороша скотинка, — облизнулся он. — Да, — согласился его приятель. Другой здоровяк ощупывал меня. Я попыталась было чуть высвободиться, но сопротивляться не смела. Я — рабыня. Высекут. По другую сторону от Донны, высоко подняв голову, стараясь не замечать тискающих ее крестьянских рук, стояла Марла. Рабыня Бусинка плакала, закрыв лицо руками. Двое местных парней — один стоя, другой сидя на корточках — глазами и руками изучали ее тело — так же спокойно и невозмутимо ощупывали бы они любую другую домашнюю скотину. Но вот они подошли ко мне. Я закрыла глаза. Они не церемонились. Пожалуй, с телкой боска обошлись бы и то понежнее. А я? Я всего лишь рабыня. Вот бы броситься на них, выцарапать глаза! Нет, нельзя. Могут высечь, а могут и убить. Ничего удивительного, что на Горе послушные рабыни. Непослушных просто уничтожают. На мгновение вспыхнувший в душе порыв к мятежу испугал меня. Да что это со мной? Что я, на Земле, что ли? Забыла, что это — Гор? Затмение нашло! Горианским рабыням бунтовать не положено. Двое продолжали изучать мое тело. Глаза наполнились слезами. Случается, рабыне шутки ради позволяют взбунтоваться, иногда даже, чтобы позабавиться, приказывают: «Бунтуй!» По щекам потекли слезы. Этому приказу, как и любому другому, надлежит повиноваться. Страшный, жестокий приказ. Налюбовавшись вдоволь, ей крикнут: «На колени!» Для того, наверно, и позволяют девушке ослушаться, чтоб слаще было потом вновь поставить ее на колени. В общем, девушка целиком и полностью принадлежит хозяину — и этим все сказано. Я открыла глаза. Отошли, взялись за Донну. — Ты плачешь, — шепнула мне Бусинка. — Ерунда! — тряхнув волосами, ответила я и встала у линии. Земля далеко. Там я была такой утонченной! Писала стихи. А теперь в чужом мире, в Богом забытом поселке, стою у выведенной на земле черты. Нет больше Джуди Торнтон. Есть лишь безымянная полуголая рабыня, ждущая сигнала, чтобы броситься наутек на потеху деревенским парням. Что случилось со мной? Как я сюда попала? Кто я? Чего от меня хотят? Я улыбнулась себе. Зато одно я знаю точно: я принадлежу Клитусу Вителлиусу, предводителю воинов Ара. В глубине души, едва признаваясь самой себе, я не противилась. Таких мужчин я доселе не встречала. Стоя у линии, я оглянулась — туда, где у костра в окружении местных мужчин, бок о бок с Турнусом, главой касты, земледельцем и заводчиком слинов, сидел он. Сладостный трепет охватил меня. Один взгляд на Клитуса Вителлиуса — и тело под коротенькой та-тирой стало горячим и влажным. А он, не обращая на меня внимания, беседовал с Турнусом. Он из тех мужчин, которые устанавливают женщине — даже свободной — свои условия. Никакую женщину, будь она хоть трижды свободна, и близко к себе не подпустит, не прими она безоговорочно его условия. Не станет спорить, рассуждать, убеждать, не пустится торговаться. И свободная женщина, к ужасу своему, вдруг поймет, что она — если он сочтет нужным — должна просто повиноваться, стать безвольной и безгласной, как рабыня. Ни у кого на поводу он не пойдет. Условия его просты: женщина отдает ему себя полностью, целиком подчиняется его власти, лишается собственной воли — как рабыня, на которую он соблаговолит надеть ошейник. Даже в отношениях со свободной женщиной он всегда — к вящему возмущению жителей Ара — хозяин. И не найдется на свете женщины, которая не согласилась бы принять эти ясные, четкие, общеизвестные условия. Вот он, мой хозяин — сидит скрестив ноги у огня, ведет с Турнусом неспешную беседу. И все же сотни дам из самых родовитых семей Ара, многие из них — очень богатые, отчаянно искали близости с Клитусом Вителлиусом. И я их не осуждаю. Будь я свободной женщиной Ара — тоже жаждала бы его объятий. Ни перед чем не остановилась бы, приняла бы любые условия. Как, наверно, и любая настоящая женщина. Конечно, лучше на любых условиях иметь настоящего мужчину, чем полумужчину или вообще никакого. Мужчины — хозяева. Сильному мужчине женщина обязана подчиниться. Не многим женщинам достанет сил пренебречь возможностью связать себя с настоящим мужчиной. На самом деле в глубине души каждая настоящая женщина мечтает быть покоренной настоящим мужчиной. Древний этот инстинкт неискореним — и если ты красива и женственна, он безраздельно владеет тобою. — Раздевайся, — говорил обычно мой хозяин родовитым свободным дамам, искавшим его расположения. И женщина раздевалась, и он оценивающе разглядывал ее. Не понравится — отошлет ее, плачущую, восвояси, швырнув ей рабский балахон. Не вызовет недовольства — укажет на стоящий на полу кубок с вином рабынь, который она, преклонив перед ним колени, жадно выпьет. В эту ночь ей, точно рабыне, предстоит услаждать его плоть. Утром она, обнаженная, приготовит и подаст ему завтрак. Отдохнув, он снова потешится ею, а потом отошлет, наградив монетой — медной или серебряной, в зависимости от того, хороша ли была она ночью. И облаченная в роскошный свой наряд свободная женщина выйдет из его жилища с гордо поднятой головой. Еще бы — ее соизволил коснуться Клитус Вителлиус. Некоторые дамы утверждают, что получили от него золотую монету. На такую можно купить несколько девушек вроде меня. Иногда, не желая возвращаться домой, девушка умоляет его оставить ее своей рабыней. И тогда, отдавая себя в рабство, она скрепляет собственноручной подписью грамоту, ни отменить, ни оспорить которую отныне не в силах. Теперь она рабыня. Таких девушек Клитус Вителлиус держит около себя несколько дней, а потом дарит друзьям или продает. Интересно, жалеют ли они о своем выборе потом, когда, надев наручники, их на привязи уводят от него? Им суждено пожизненное рабство, цепи и плети — их удел, воля мужчин — закон. Что у них впереди? Унижение, рыночный помост, где их выставят мужчинам на обозрение, продадут с молотка. Потом — череда хозяйских рук, пойдут от одного к другому, а крепким хозяевам укрощать таких не впервой. Что их ждет? Тяжкий труд, жесточайшая дисциплина, тело их — всегда к услугам мужчин. А кому-то из них суждено испытать ошеломляющее чувство покорности, с трепетом осознать, что принадлежишь мужчине, что ты в полной его власти, что должна склониться перед ним; кому-то посчастливится познать любовь, безмерную, ни с чем не сравнимую любовь, что дано изведать лишь бесправной, беспомощной, порабощенной женщине. Но не об этом чаще всего думает девушка, когда ее впервые волокут на цепи на рыночный помост. Я взглянула на хозяина. Неотразим. Говорят, надеть его ошейник — мечта едва ли не каждой рабыни Ара. Случается, свободные женщины срывают с себя покрывала. Раздирая одежду в клочья, прямо среди улицыбросаются к его ногам, моля надеть на них ошейник. Вот такой это мужчина. Свобода — шепчутся между собой родовитые дамы Ара — не слишком высокая цена за десяток дней в ошейнике Клитуса Вителлиуса. Хоть миг побыть в его объятиях — за это и постылой свободы не жаль. Но ведь, наверно, хоть по закону они свободны, а я — нет, такие женщины — прирожденные рабыни? А если они прирожденные рабыни, так почему их не закабалят? Если ты рождена рабыней, зачем тебе свобода? Что-то тут не так. Рабство — разве не этого они жаждут? Вот он, мой хозяин. Да найдется ли на свете женщина, которая рядом с таким мужчиной не почувствует себя рабыней? Ведь он — прирожденный хозяин. Для такого любая женщина — рабыня. Почти каждая с радостью променяет свободу на его цепи. Вот почему женщины Ара, точно распаленные самки зверя, извиваются по ночам на своих ложах, грезя о Клитусе Вителлиусе, вспоминая во тьме его взгляд, его походку, его руки, нутром чувствуя: он — хозяин. — Рабыни, приготовиться! — прокричал селянин. Сгорая от желания, я не отводила глаз от хозяина. Броситься бы к нему! Но за линию ступить нельзя. Турнус походя, шутки ради возбудил меня, а удовлетворить было некому, вот я и терзалась неутоленным желанием, несчастная рабыня. Броситься бы к хозяину! Но за линию ступить нельзя. Может, я, хоть и землянка, прирожденная рабыня? Хочу его! Как ни стремились к этому женщины Ара, подруги у Клитуса Вителлиуса не было никогда. Да мне кажется, никогда и не будет. Он — Клитус Вителлиус. у него есть рабыни. Он всегда будет держать своих женщин в ошейниках. Я люблю его! — Когда факел опустится, — объявил, поднимая зажженный факел, селянин, — бегите. — Да, хозяин, — ответили мы. — Потом я воткну факел в землю. Отсчитаем двести ударов сердца. — Он указал на стоящую поблизости местную рабыню. Пару лет назад работорговцы выкрали ее в каком-то поселке за сотни пасангов к западу отсюда. Турнус купил ее в Аре и, привязанную к повозке, приволок в Табучий Брод. Рослая, широкобедрая, с крупными щиколотками, голубоглазая блондинка — довольно симпатичная. Позади нее, положив ладонь на ее левую руку, стоял один из людей моего хозяина. Другую руку он просунул под ее короткую шерстяную тунику. Он будет считать удары сердца. Девушка стояла босиком, шея дважды обмотана туго завязанным обрывком грубой веревки. Так помечал своих девушек Турнус. Да, у такой, пожалуй, сердце будет биться медленно и ровно. — После двухсотого удара вас начнут ловить. Сколько времени потребуется на то, чтобы воткнуть в землю факел и отсчитать двести ударов сердца? Пожалуй, в погоню за нами пустятся минуты через три. Я взглянула на девушку. Губы чуть приоткрыты. Я разозлилась. Млеет под рукой мужчины! Даже слегка прижалась к нему спиной! Значит, сердце будет биться быстрее. В конце концов, она рабыня, как и мы. Взяли бы боска, считали бы удары его сердца! А то вон как возбудилась, нам совсем не останется времени прятаться! Пожалуй, больше двух минут и не получится. К тому же, как только закончат отсчет времени, как только тело ее сослужит свою службу в качестве секундомера в вечернем состязании, она будет принадлежать ему, так что неудивительно, что она так возбудилась. По-моему, это нечестно. Но что сетовать! Что честно, что нечестно — решают мужчины. Как им нравится — так и сделают. Мужчины решают. Женщины подчиняются. Хозяин есть хозяин. Рабыня есть рабыня. У правого края выстроенной вдоль линии шеренги стояла Этта. Рядом — Марла, потом Донна. Я — между Донной и Бусинкой. Дальше — Чанда, и у левого края — Лена. — Не хочу я бегать на потеху деревенщине, — твердила Бусинка. — Я была свободной. — Я тоже была свободной, — сказала я. — Но теперь ты рабыня. — Ты тоже! — выпалила я. — Бусинка хочет еще кнута? — спросила Лена. — Нет, госпожа, — поспешно ответила та. Лену Бусинка боялась. Почти с самого начала ее — в основном из практических соображений — поручили заботам Лены. Впереди Лены ставили на цепи, под ее надзором Бусинка обычно выполняла то, что ей прикажут. Захватив леди Сабину, мы вернулись в лагерь, укрытый в ложбине, куда не так давно привел меня, свою новую рабыню-варварку, мой хозяин. В первый же вечер леди Сабину, сорвав с нее одежду, опрокинув навзничь, привязали, как до этого и меня, вниз головой к стволу поваленного дерева с белесой корой. В тот самый миг, когда от ее тела отняли раскаленное железное клеймо, она утратила какую бы то ни было политическую ценность. Отныне она рабыня. Отвязав, ее швырнули к ногам хозяина. — Надо дать тебе имя. Сабина… Сабина… — задумчиво проговорил он. — А! Твое прежнее прекрасно подходит для рабыни. — О, нет, нет, хозяин! — разрыдалась она. — У тебя было очень удачное имя. Казалось бы, имя свободной женщины, но в нем пряталось имя рабыни. Теперь его секрет раскрыт, ты можешь, не таясь, носить свое истинное имя, то, которое подходит тебе лучше некуда. И я властью хозяина нарекаю тебя… — Прошу тебя, хозяин! — Ее душили слезы. — …Бина! — провозгласил он. Она рыдала, спрятав лицо в ладонях. Горианское слово «бина» означает бусы рабынь. — Надеть на рабыню Бусинку сирик! — приказал хозяин. И тут же на шее его новой рабыни защелкнули легкий блестящий ошейник. С него свешивалась цепь с наручниками — их надели на ее тонкие запястья — и на скользящем кольце изящные браслеты для щиколоток, в которые и заключили прелестные ножки рабыни Бусинки. Теперь она совершенно беспомощна, скована в движениях и очень красива. На меня сирик никогда не надевали. Обнаженная, спутанная сириком, она пала на колени перед хозяином и подняла на него глаза. На ноге ее красовалось свежее клеймо — обычное на Горе, изображающее будто бы вычерченную от руки первую букву слова «кайира», что по-го-риански значит «рабыня». Ее била дрожь. Теперь от тысяч сестер по несчастью ее не отличает ничто. Она в рабстве, как и они. — Здравствуй, рабыня Бусинка, — проговорил хозяин. — Здравствуй, хозяин, — как и подобает, она откликнулась на свое имя. Они смотрели друг на друга: он, улыбаясь, — сверху вниз, она, дрожа, — снизу вверх. Он ее хозяин. — Может, помнишь, Бусинка, — заговорил он, — как несколько дней назад в один прекрасный вечер некая свободная женщина сурово наказала рабыню? — Ты знаешь об этом? — удивилась она. — Мы следили за лагерем, все видели, — пояснил хозяин, поглядывая на коленопреклоненную, скованную сириком девушку. — Выпороли ее как следует. — Да, хозяин, — прошептала Бусинка. — Насколько я помню, преступление рабыни заключалось в том, что ей захотелось мужских объятий. Выпрямив спину, как и положено прелестной рабыне, Лена стояла рядом. — Да, хозяин, — подтвердила Бусинка. — Безусловно, — продолжал Клитус, — свободная женщина вольна наказывать рабынь. — Да, хозяин. — Но с тех пор свободная женщина сама стала рабыней. И теперь находится здесь, в лагере. — Да, хозяин. — И наказанная ею рабыня тоже здесь. — Да, хозяин, — отвечала, дрожа, скованная цепями девушка. — А тебе хочется оказаться в объятиях мужчины? — спросил он. — О, нет! Нет, хозяин! — вскричала Бусинка. — Так, — протянул хозяин. — Значит, и в этом лагере есть рабыня, виновная в преступлении. — Кто она, хозяин? — спросила Бусинка. — Ты! — Нет! — вырвалось у нее. — Ты! — повторил он. — В чем мое преступление? — В том, что не желаешь мужских объятий. Она ошеломленно воззрилась на него. — Видишь ли, — продолжал он, — в нашем лагере не желать мужчин — преступление для девушки. Хозяин обратился к одному из мужчин: — Принеси Лене плеть! — И, повернувшись к Бусинке, объявил: — Рабыня, за свое преступление ты будешь наказана. — Я готова, хозяин, — отчеканила Лена. — Не забывай эту порку, — выговаривал Бусинке хозяин, — ты должна хотеть мужчин. К тому же тебе полезно на себе испытать, что значит быть битой. Как ты поступила с Леной — так она теперь поступит с тобой. Может, получше осознаешь, что ты ей сделала. Может, пожалеешь, что не была добрее. — Она пожалеет, хозяин, — пообещала Лена, облизнув губы. — А теперь оставляю тебя на милость Лены, — объявил хозяин. — Будем надеяться, что твои будущие хозяева и хозяйки будут относиться к тебе добрее, чем относилась к своим рабыням леди Сабина из Крепости Сафроникус. — Не оставляй меня с ней, хозяин! — закричала Бусинка. — Она убьет меня! Убьет! — Вполне возможно, — бросил хозяин, уже совсем было собираясь уйти, но вдруг снова повернулся к испуганной коленопреклоненной рабыне. — А еще, — добавил он, — памятуя о твоем характере и о твоем прошлом, надеюсь, что эта порка станет для тебя чем-то вроде посвящения в рабыни. — Он бросил на нее суровый взгляд. — Да, хозяин, — не отрывая от него глаз, проронила она. — Когда тебя высекут, тебя снова спросят, хочешь ли ты мужских объятий. Полагаю, ты дашь утвердительный ответ. Если же нет — тебя высекут опять, а потом снова и снова — и будут бить всю ночь. — Я дам утвердительный ответ, хозяин, — прошептала Бусинка. Хозяин повернулся и пошел прочь. Ушли и все мы, оставив ее наедине с Леной. — Ну а теперь ты хочешь мужчину? — схватив Бусинку за волосы, спросил ее хозяин немного погодя. — Да, да, да, да, хозяин! — рыдая, твердила несчастная. С нее сняли сирик. — Иди к мужчинам! — приказал хозяин. — Да, хозяин. И она поползла на четвереньках, протянула руки к одному из воинов, подняла на него полные слез глаза, моля: «Прошу тебя, хозяин, возьми Бусинку». Тот, схватив за волосы, поволок ее в темноту. В этот вечер мы не ложились, пока Бусинка на коленях не попросила каждого из воинов обладать ею. Последним, вняв ее мольбам, ею овладел хозяин. А потом, снова надев сирик, ее швырнули к скале. К ней пробралась Этта и, укрыв попоной, принялась баюкать и утешать, приговаривая: «Бедная рабыня». А мы, рабыни, отправились спать.
— Бегите! — крикнул, опуская факел, мужчина. Мы бросились врассыпную. Бешено озираясь в темноте, хватая ртом воздух, я остановилась среди стоящих на сваях соломенных хижин, ярдах в пятидесяти от линии. Факел уже воткнули в землю. Рабыня Турнуса с затянутой на шее вместо ошейника веревкой, закрыв глаза, откинулась назад, прижавшись к держащему ее мужчине. Голова ее покоилась у него на плече. Его рука крепко прижата к ее телу. Он отсчитывал удары сердца, но голоса его я не слышала. Оглянувшись, я бросилась дальше по длинному проходу между хижинами. Рука наткнулась на бревна частокола. Я прижалась щекой к гладко оструганной древесине. Не отрывая ладоней от дерева, отступила на шаг, глянула вверх. Футов на восемь над головой — остроконечные вершины кольев. Прижавшись к ограде спиной, я вгляделась в темноту. Узкая немощеная улочка. Ближе к центру, на пятачке вокруг костра сидят мужчины, лица освещены сполохами пламени. Но вот юноши уже нетерпеливо поднимаются на ноги. — Некуда бежать! — стенала очутившаяся рядом со мной Бусинка. — Мы рабыни, — отрывисто бросила я. — Все равно попадемся. Поплевав на ладони, парни вытирали их о себя — чтобы руки не скользили, когда придется хватать добычу. На меня — я знала — охотников хватало. Зрители заключали пари: кому удастся притащить меня в круг, очерченный у факела. Спорили и на других девушек. Двое — рыжий громила и юркий темноволосый — поспорили, кто добудет Бусинку. Я увидела вползающую в хижину Чанду. Бусинка, отвернувшись от меня, бросилась бежать вдоль частокола. Я кинулась следом, свернула к хижинам и вдруг обмерла от страха — совсем рядом, меньше чем в футе от меня, послышалась бешеная возня. Вскрикнув, я зажала руками рот. Из-за мощных перекладин на меня смотрели десятки налитых кровью глаз — я попала в один из поселковых загонов для слинов. Прижимаясь мордами к бревнам, звери грызли перекладины. Оступаясь и спотыкаясь, я попятилась назад. И снова бросилась бежать. Ни Марлу, ни Этту, ни Лену я не видела. Исчезла куда-то и Бусинка. Вдруг из-под брошенного куска рогожи показалась белая лодыжка. Донна. — Прикройся, рабыня, а то вмиг найдут! — сердито крикнула я, натягивая на нее рогожу. Донна скорчилась, дрожа, прикрыв руками голову. Тоненькая, с маленькой грудью и стройными ногами, темноглазая, темноволосая, Донна, хоть и носила земное имя, родилась, как успела я понять, на Горе. Немало горианских имен, как и многие слова в языке Гора, явно пришли сюда с Земли. Прежде Донну звали Таис. Рабыней она стала в восемь лет, но пригодной для мужчин ее сочли лишь в семнадцать, тогда на ее тело поставили клеймо. Имя Донна было сначала ее рыночным именем. Выставляя девушек на продажу, им часто дают имена — так аукционисту проще расхваливать товар. К тому же, когда у стоящей на помосте девушки есть имя, торги идут оживленнее. Я думаю, имя придает процессу купли-продажи остроту, делает товар менее обезличенным. «Взгляните-ка, щедрые покупатели, на Донну! Какое тело! Ну разве Донна не красавица? Встань прямо, Донна. Ну, почтенные покупатели, какую цену мы назначим за Донну?» Возможно, первую Донну в ошейнике и в цепях привезли сюда с Земли. Имя ее понравилось хозяевам, показалось вполне подходящим для рабыни, и с тех пор время от времени так называют невольниц — иногда местных, иногда рожденных на Земле. Таис — слишком изысканное имя для рабыни. Потому прелестную семнадцатилетнюю горианскую девушку и продали в Ко-ро-ба, дав ей имя Донна — рабские имена подзадоривают покупателей. Кстати сказать, многие земные имена на Горе дают только рабыням. С точки зрения мужчин Гора, земные женщины годятся лишь в рабыни. Но Донна, хоть ее и признали вполне подходящей для мужчин, была продана в Ко-ро-ба заезжему торговцу Клеоменесу из Крепости Сафроникус — он взял ее с собой и подарил леди Сабине, своей избалованной дочери. Так она стала рабыней женщины. До той ночи, когда над ней, прикованной на цепь вместе с нами, надругались двое воинов моего хозяина, Донна была девственницей. С тех пор время от времени ей приходилось удовлетворять мужскую похоть, но из всех девушек Клитуса Вителлиуса больше всего от мужчин доставалось Марле, Этте и, как ни странно, мне. Чем красивее я становилась, тем чаще меня насиловали, а чем чаще меня насиловали, тем красивее я становилась. Мне кажется, я понимала, что мешает Донне. Она боялась мужчин. Конечно, рабыня должна их бояться — в разумных пределах, но, кроме того, в них нужно видеть источник наслаждения. Робость и неуверенность в себе, от которых все никак не могла избавиться Донна, порождались, мне кажется, страхом, что она не сумеет доставить мужчине удовольствие. Одно дело, когда, опрокинув навзничь, тебя насилуют, и совсем другое, когда тебе лениво бросают: «Сделай мне приятно!» Часто вся ответственность за это «приятно» ложится на нежные, хрупкие плечи рабыни. Ей — и именно ей, зависимой, подневольной — приходится изо всех сил стараться, ублажая господ. Едва поняв, насколько течение моей жизни на Горе зависит от умения доставлять мужчинам наслаждение, я бросилась к Этте, умоляя научить меня. Помощь ее была неоценима, она научила меня многому, до чего сама я в жизни не додумалась бы. Ей довелось, обучаясь женским премудростям, провести несколько недель в бараках Ара, куда, недовольный такой недотепой, отправил ее Клитус Вителлиус. Училась она усердно и когда вернулась, к утру стало ясно — продавать ее не придется. Азами искусства рабынь она овладела. Искусство это, надо заметить, непросто, весьма замысловато и многогранно, в нем причудливо переплелись множество тонкостей — и бытовых, и сексуальных, и психологических. А еще — изыски в области кулинарии, косметики, пластики. Не чуждо оно и некоторого артистизма. Точно художник или музыкант, рабыня непрестанно совершенствуется, творя красоту и радость — для себя и своего хозяина. Я усвоила основы быстро. Донна — нет. Может быть, я более практична. А может, я по натуре рабыня, а она — нет. Я — землянка. Мужчины Гора считают земных женщин прирожденными рабынями. Может, я и есть прирожденная рабыня. Наверно, в этом и заключается разница между Донной и мной. Хотя, как мне кажется, все женщины, как и я, прирожденные рабыни. Я уверена — Донна научится. Она красива. Ей бы только немного освоиться. Да еще, чтобы в женщине проявилась рабыня, нужен хороший хозяин. В центре поселка послышались крики. Погоня началась. — Не бойся, Донна, — зашептала я, — бить не будут. Ну, долго не будут, во всяком случае. По-настоящему стараться и не придется. Всего лишь крестьянские парни — толком и не знают, где у женщины что. И я бросилась бежать между темными хижинами. Так хотелось надеяться, что сказанные Донне слова окажутся правдой! Конечно, где уж крестьянам знать, как обращаться с рабынями! Ни терпения, ни умения не хватит, чтобы взять от девушки все. Не думаю, скажем, чтоб им оказалось по силам довести меня до смиренного, унизительного рабского экстаза. И все же неподдельный страх сжимал сердце. Они могут сделать мне больно. Как грубо, бесцеремонно ощупывали они мое тело тогда, у линии! Рядом с ними я такая слабая, хрупкая, к тому же они от похоти себя не помнят! Я для них — животное. Тут любого зверства жди. Могут сделать больно. Могут пустить по кругу. Могут отхлестать веревкой, если не понравлюсь. Мимо промчался мужчина. Отпрянув в тень, я схоронилась под хижиной, среди свай. Нет, им в руки лучше не даваться. Но вокруг частокол. Прятаться некуда. Вдалеке послышался крик. Кого-то поймали. Кого? Не хочу, чтоб на шею накинули веревку. Не хочу, чтоб волокли в освещенный факелом круг. Мимо прошли двое с факелами. Я затаилась между сваями. Вдруг в стойле, ярдах в пятидесяти, завозился, шипя и повизгивая, слин. Мужчины бросились к загону. Слина что-то встревожило. А вдруг девушка? Приближаются. Один высоко поднял факел. Снова, затаив дыхание, я прижалась к свае. Пронесло. Остановились в нескольких ярдах, у хижины. Свет от высоко поднятого факела упал на рогожу — на вид просто груда тряпья. Стоят у самой рогожи, едва не касаясь ее ногами. Стоят, мучители, не шелохнутся. Донна, наверно, слышала приближающиеся шаги. Не уходят. Девчонка обмирает, наверно, от страха — обнаружили ее, не обнаружили? Должно быть, предчувствуя дурное, напряглась от ужаса, сжалась в комок под рогожей. А они стоят и стоят, не двигаясь, уже чуть ли не минуту. Ей там, наверно, слышно потрескивание факела. Знают они, где она? Забавляются, растягивая пытку? Переглядываясь, постояли еще, и вдруг, издав торжествующий возглас, один из них сдернул рогожу и, подхватив за ногу и за руку отчаянно визжащую Донну, поднял ее над головой. Она беспомощно забилась в его руках. «Поймал!» — прокричал удачливый охотник. «Поймал!» — послышалось из загона, к которому минуту назад привлек преследователей потревоженный слин. Со стороны загона, толкая перед собой Лену, появился парень. Левой рукой он крепко держал ее левую руку, а правой, выворачивая за спиной, тянул вверх правую. Платье с нее почти стянули, оно болталось вокруг бедер. Голова запрокинута, лицо перекошено от боли. — Пожалуйста, хозяин! — плакала она. Лена — крупная женщина, гораздо выше меня. Из всех нас — самая сильная. На Бусинку она наводит ужас. Но в руках мужчины, пусть даже и просто полного сил мальчишки, она выглядела хрупкой, невесомой и беспомощной — рабыня как рабыня. Я прикусила губу. Мужчины — наши хозяева. За парнем, поймавшим Лену, шли еще четверо, двое несли факелы. Тем временем тот, которому досталась Донна, перебросил ее через левое плечо и крепко прижал мускулистой ручищей. Ее голова болталась за его спиной. — Ну-ка, посмотрим на твою добычу, — кинулся к нему один из четверых. — Свяжи ей ноги, — попросил тот, что держал на плече Донну. Один из парней обрывком веревки стянул лежащей на плече победителя Донне лодыжки. — Кто сегодня твой хозяин? — Парень, державший Лену, подтянул ее вывернутую за спину правую руку еще выше. — Ты! Ты, хозяин! — кричала она. — Сегодня мой хозяин ты! — Привяжите ее за щиколотку, — бросил он. К ее левой щиколотке привязали повод. Привязать девушку за лодыжку — жестокая мера. Стоит хозяину набить руку — сможет делать с несчастной все что угодно, скажем, в мгновение ока девушка окажется у его ног в любой позе, какая только ему заблагорассудится. После того как Донне связали ноги, парень с хохотом скинул ее с плеча. Кое-как смягчив падение руками, она грохнулась на землю. За ней через его плечо тащился длинный конец веревки, которой стянули ее лодыжки. Схватив веревку примерно в футе от ее связанных ног, победитель подтянул ее ступни дюймов на шесть вверх. Она лежала на животе. — Вот моя добыча, — похвастался он. — Перевернись! — Это уже Донне. Она повернулась на спину. Он не отпускал веревку. Ее связанные ноги поднялись на фут. — Вот, друзья. — Да он просто сияет от радости! — Вот моя добыча. — Красотка! — похвалил кто-то. — Красотка! — подтвердил победитель. Он гордился Донной. И я его не осуждаю. Она и в самом деле была хороша. Завидная добыча. — Я хочу ее, — сказал один из парней. — Право первенства за мной, — ответил герой дня, — но я не жадный, со всеми поделюсь! Широкая душа! В ответ его приятели шумно возликовали. Лежа на спине со связанными, подтянутыми веревкой вверх ногами, Донна беспомощно извивалась. — Ну, а как вам моя добыча? — спросил тот, что у загона слинов поймал Лену. Зажав в кулаке привязанный к ее лодыжке повод, он отступил на шаг и, наклонившись, повел рукой, приглашая полюбоваться полуобнаженной Леной. Должна признать, тут тоже было чем хвастаться. Такие девушки этим увальням попадаются не каждый день. Как-никак собственность воина. — Ну и как же нам судить, хороша она или нет? — спросил кто-то из зрителей. — А вот так! — сдернув с ее бедер остатки одежды, предложил другой. Взрыв смеха. Лена была дивно хороша. — Но она стоит! — все упорствовал первый. — На живот или на спину? — с готовностью откликнулся удачливый охотник. — И так, и так! — закричали несколько голосов. Одно ловкое движение — и, послушная привязанному к лодыжке поводу, Лена уже в горизонтальном положении. Победитель с гордостью демонстрирует ее стати в разных ласкающих мужской взгляд позах. Гориане говорят, что оценить по достоинству красоту женщины можно, лишь когда она распростерта у ног мужчины. Юнцы с возгласами восхищения захлопали себя по бедрам. Но вот они повернулись к Донне. Та вскрикнула. С нее тоже сорвали одежду. Лодыжки по-прежнему связаны. — В круг, к факелу! — закричал кто-то. — Вставай, девка! — скомандовал Лене ее повелитель. Вся в грязи, она кое-как поднялась на ноги. — Еще троих поймать осталось, — послышался голос. Одну — я знала — поймали еще до этого. Я сама слышала крик несчастной. Кто она? Донна и Лена попались на моих глазах. Если осталось всего трое, значит, где-то успели схватить еще одну из нас — неизвестно кого. — Давайте оттащим этих к факелу, — предложил кто-то из юнцов, — свяжем хорошенько и поищем остальных. Двое, у которых добыча была уже в руках, заколебались. — Можете их угольком пометить, — увещевал, указывая на Донну и Лену, их товарищ. — Ладно! — решился первый. — Согласен! — гаркнул второй. Лену, дергая за привязанный к левой лодыжке поводок и придерживая за правую руку, повели прочь. Донне повезло меньше: ее, со связанными ногами, просто поволокли по земле на веревке. И вот уже вся процессия — и преследователи, и угодившие к ним в лапы беспомощные жертвы — исчезла в проеме улочки. Дрожа, я замерла в темноте среди свай. Не хочу, чтоб меня поймали! В мозгу созрел отчаянный план. Крадучись, стараясь держаться в тени, где бегом, где ползком, я двинулась в темноту, пытаясь по возможности пробираться под хижинами, между сваями. Дважды совсем рядом прошли люди с факелами. Каждый раз я испуганно кидалась во тьму. Потом пришлось броситься на землю ничком. Не дальше чем в десяти ярдах я увидела Чанду. Пролетела мимо как сумасшедшая, кинулась вдоль по улице. На запястье — обрывок веревки. Около фута длиной, с петлей на конце — видно, привязали, чтобы вести в круг. Я замерла, вжавшись в землю. Следом за ней появились двое с факелами. — Я первый ее заметил, там, в хижине, — говорил один. — Первый прижал ее к полу и надел веревку. — Подняв факел, он оглядывался по сторонам. — Хватит спорить, — отвечал другой, — ловить давай. — Ладно. Да, воины девушку так просто не упустили бы. От воинов девушки не убегают. Надеюсь, Чанде удастся скрыться. Я снова тронулась в путь, по-прежнему стараясь пробираться под хижинами, по-прежнему то и дело пускаясь ползком. Ни к чему оставлять следы — изящную ножку рабыни узнают сразу. В какой-то миг я едва удержалась от крика: путь к желанному убежищу лежал через погруженную во тьму улицу, ведущую к центру поселка, и, взглянув вдоль нее, ярдах в ста я увидела костер. Вокруг сидели мужчины — и местные, и мой хозяин со своими людьми. Распластавшись по земле, я переползла на другую сторону и, вздохнув с облегчением, скользнула в спасительную тень под хижинами. Снова в безопасности. Надолго ли? Пожалуй, по следам вряд ли найдут. Тут по всей деревне следы босых женских ног — не только моих, здешних рабынь — тоже. В таком многонаселенном, вдоль и поперек исхоженном поселке проследить девушку по следам, особенно ночью, при свете факела, почти невозможно — на наше счастье, натасканные охотничьи слины в погоне не используются. Таковы условия игры: не сумеют преследователи сами нас разыскать — не смогут потешиться с нами этой ночью. Наш выигрыш — спасение от их грубых рук. И я решила — надо бежать. Наконец, таясь во тьме, я добралась до вожделенной цели — той окраины села, где стал лагерем мой хозяин со своими людьми, — и поползла среди мехов — на этот раз шатров не разбивали. Невдалеке послышались неверные шаги и женские рыдания. — А ну, шевелись, женщина! — раздался голос. — Да, хозяин, — прозвучало в ответ. Я застыла едва дыша, сжалась в комок, не смея шелохнуться. Справа, всего в нескольких ярдах, показались какие-то фигуры — человека три. Взгляни они в мою сторону — наверняка бы заметили. Но нет, прошли мимо. Я решилась чуть приподнять голову. Обогнули лагерь, прошли вдоль частокола, повернули к центральному пятачку. Вот она, Чанда. Еле ковыляет, руки связаны за спиной — веревка, что висела на запястье, теперь использована по назначению. Сдернутое платье болтается на бедрах. Плачет. В волосы вцепилась мужская рука, тянет ее вперед что есть мочи. Не терпится им. Тащат волоком, и дела нет, что бедняжка еле поспевает перебирать ногами. Да, ей не позавидуешь. Вырвалась от них, убежала — вот они и взбеленились. Сомневаться не приходится — за такую дерзость они с нее семь шкур спустят. Мужчины строптивости не прощают. Надеюсь, слишком сильно бить не будут. Я видела, как ее притащили в очерченный у факела круг, как связали по рукам и ногам. Потом обгорелой деревяшкой намалевали что-то на ее теле — видно, пометили свою добычу. Этой ночью она будет принадлежать им. Я заползла в меха, что служили ложем моему хозяину, и наконец вздохнула свободнее. Неподалеку перекликались мужские голоса. — Сколько еще сучек на свободе? — Две. Значит, кроме меня, не поймана еще одна. Кто же? Я зарылась в меха с головой. Здесь не найдут. Кому придет в голову, что рабыня осмелится прятаться в хозяйских мехах? Да и не решатся эти деревенские увальни шарить по мехам воина. Нет, им жизнь дорога. Так что я спасена. Может быть, во всем поселке это единственное безопасное место. Молодец я! Меха хранили пьянящий запах его тела. Эта волшебная аура обволакивала, кружила голову. Я пригрелась, почувствовала себя защищенной. Нахлынуло возбуждение. Был бы он сейчас со мной! Какими изысканными рабскими ласками одарила бы я его! Как самозабвенно служила бы ему — как лишь ничтожной рабыне под силу. Да, я люблю его. Потому ли я его рабыня, что люблю, или люблю, потому что рабыня? Я улыбнулась. Люблю я его или нет — я рабыня. Принадлежу ему целиком и полностью. Таковы законы этого мира. В его власти делать со мной что угодно. Я бесправна. Все решает он. Он — все. Я — ничто. Он — хозяин. Я — рабыня. Нет тут причины, нет следствия. Я — рабыня, и я люблю. Но наверно, не будь он так силен и властен и не будь я так беспомощна в его руках, вряд ли я смогла бы его так любить. Снова послышался шум, и снова я замерла в неподвижности. Победные, ликующие мужские голоса. Мгновение спустя я осмелилась выглянуть наружу. Еще одну схватили. Думают, попытается убежать? Так вот это кто. Бусинка. Дюжий детина, взвалив на плечо, тащит ее в круг к факелу. Ноги стянуты веревками от лодыжек до самых бедер выше колена, руки связаны за спиной да еще прикручены к телу. Идущий впереди парень держит привязанную к ее шее веревку, еще один шагает позади, тоже с веревкой, обмотанной вокруг ее левой щиколотки. Целой бандой охотились. Спугнули, наверно, ее из убежища, а потом загнали, как перепуганную насмерть самку табука. Значит, теперь осталась я одна. Да, ловкости и изобретательности мне не занимать! Целый ан — да даже дольше! — недвижно лежала я, зарывшись в меха. Иногда мимо проходили юные охотники, но в наш лагерь носа не совали, даже границу его пересечь не решались. Один, неся факел, прошел ярдах в двух-трех от меня, но я не шевелилась. И он не притронулся ни к мехам моего хозяина, ни к каким другим. Счастливая, разомлевшая, лежала я, закутавшись в меха. Ускользнула! Может, конечно, хозяин будет недоволен, что я спряталась в его мехах. Тогда меня свяжут и высекут. Но все же не думаю, что моя смелость и находчивость раздосадуют его. Знаю: я, бедная рабыня, перед ним как на ладони, прозрачна как стекло. Но только каким-то загадочным образом за последние недели и я больше узнала о нем, научилась распознавать его настроения, предугадывать реакции. Может, дело всего лишь в том, что рабыням свойственно ловить малейший взгляд, малейший жест хозяина, может, эта вечная настороженность вполне естественна для девушки, принадлежащей мужчине: и благополучие, и сама жизнь ее зависят от того, сумеет ли она угодить. Не знаю. Может, это нормальная для разумной девушки бдительность. Только нет ли в этом чего-то большего? Какой-то глубинной подсознательной связи между двумя? Он становился мне все ближе, все понятнее. Пару дней назад, взглянув на него, я вдруг почувствовала, что ему хочется вина, а не паги. Я принесла вино и склонила перед ним колени. — Может ли девушка предложить хозяину вина? — спросила я. Он резко вскинул голову. — Да, рабыня. — И принял чашу. Временами я чувствовала на себе его взгляд. Однажды, ранним утром, лежа рядом с другими девушками, прикованная на цепь, я проснулась, но не подала виду, что не сплю. Полуоткрыв глаза, я увидела — надо мной стоит он. Накануне вечером он коснулся моих волос, почти нежно, а потом, словно разозлившись на самого себя, ударил меня наотмашь и отослал к Этте — работать. Но меня это не опечалило. Два дня назад я осмелилась пойти за ним за частокол. Он сидел на камне, один, взгляд скользил по поросшей травой равнине. — Подойди сюда, рабыня, — позвал он. — Да, хозяин. — Я встала перед ним на колени, потом приклонила к нему голову. Он позволил. — Небо, трава… красиво, да? — проговорил он. — Да, хозяин, — ответила я. Он взглянул на меня. — И ты красивая, рабыня. — Девушка рада, если хозяин доволен ею, — потупилась я. — Почему из женщин Земли получаются хорошие рабыни? — задумчиво спросил он. — Может быть, — глядя ему в глаза, отвечала я, — потому что из мужчин Гора получаются хорошие хозяева. И снова он переключился на созерцание травы и неба. Долго сидел недвижимо. Потом встал, будто сбросив наваждение, будто вновь обретя сознание, отрешившись от красот природы, чуждый сантиментам мужчина, а у его ног — я, женщина. Мы одни. Вокруг — море травы. Он стоит у камня. Я перед ним — коленопреклоненная. Он опустил на меня глаза. — Земная женщина, — сказала я, — готова служить своему хозяину-горианину. Рассмеявшись, он склонился ко мне и, схватив за плечи, резким рывком опрокинул навзничь в траву. В миг отброшена в сторону та-тира, и — радуйся, земная женщина! — он взял свою рабыню. Меха откинуты. — Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он. — Надеюсь, хозяин не сердится. Накануне вечером он коснулся моих волос, почти нежно. А потом, словно разозлившись на самого себя, ударил наотмашь и отослал к Этте — работать. Из разбитой губы сочилась кровь, но меня это не опечалило. — Умоляю переспать со мной. — С этими словами следующим утром я пала перед ним на колени. — Переспи с ней! — злобно взглянув на меня, бросил он проходящему мимо воину и отвернулся в сердцах. Воин обнимал меня, а я улыбалась. Да, я вывела хозяина из равновесия. Да, он старается побороть свои чувства ко мне, унять вожделение. Сама того не желая, я вскрикнула от наслаждения, не в силах совладать с собой, вонзила ногти в тело обнимавшего меня воина, извиваясь, зашлась в крике — помимо моей воли мысли о хозяине вытеснил из сознания неодолимый, всесокрушающий рабский оргазм. — Может, высечь тебя? — сказал мне хозяин, когда все было кончено. — Хозяин поступит так, как ему будет угодно, — проронила я. Недоволен — слишком уж упоенно отдалась я воину. Но что я могла с собой поделать? — Рабыня, — бросил он чуть позже, встав надо мной. — Да, хозяин, — пристыжено глядя на него снизу вверх, отвечала я. — Я рабыня. Он отвернулся и раздраженно зашагал прочь. Подозвал Марлу. Она поспешила к нему — утолить его желания. Будем объективны: она красивее меня. Огромные темные глаза, тонкое лицо, дивная фигура. К тому же прирожденная рабыня. И все-таки, мне кажется, заставить хозяина забыть меня ей так и не удалось. Конечно, я боялась ее. Серьезная соперница. Я бесилась, я исходила ненавистью. Да и она ко мне особой привязанности не питала. Какие имена для меня выдумала: «дурочка», «нескладеха»! Так до сих пор и нет у меня имени. Но пусть сейчас, похоже, хозяин очень увлечен Марлой, пусть она, без сомнения, его любимая рабыня, все же мгновений нашей близости, того безмолвного, в словах не нуждающегося понимания, что возникало временами между мной и обладающим мной мужчиной, из его памяти ей не стереть. Как разозлило его наслаждение, что испытала я в объятиях его воина! Я всего лишь рабыня и над собой не властна. И все же он злился. Сам велел ему взять меня. И все же злился. И это увлечение Марлой — такое внезапное, какое-то слишком уж чрезмерное — будто силится показать мне свое безразличие. Я улыбнулась себе. А что, если просто ревнует? Что, если с помощью прелестной Марлы пытается выкинуть меня из головы? Конечно, она красивее, но в таких тонких материях, случается, все становится с ног на голову. Словно фрагменты головоломки, вдруг, как по волшебству, совпадут человеческие души и нежданно-негаданно сложатся в чарующий, неразличимый в разрозненных осколках узор. При всем своем очаровании Марла — не я. Вот и все. Так просто. Она — не я. Я, а не она, единственная. Я знаю — ему судьбой назначено быть моим Хозяином. А его, наверно, все больше пугает мысль, что именно мне назначено судьбой быть его Рабыней. Л он не желает, чтобы мысли обо мне занимали его больше, чем мысли о других девушках. И все же я почти уверена — хочет он того или нет, я становлюсь для него чем-то большим, чем просто еще одна соблазнительная бабенка с его цепью на запястье. Стоя у мехов, он стащил с себя тунику. — Сними та-тиру, — это мне. Я села, отстегнула крючки, через голову стянула лохмотья и отбросила в сторону. Он лег рядом. Укрыл нас обоих мехами. Где-то — далеко-далеко, там, где у факела очерчен круг, там, где, не щадя пойманных красавиц, деревенские парни тешились своей добычей, — слышались крики. А меня обнимал хозяин. Я застонала от наслаждения. В темноте я почувствовала на себе его взгляд. — Ты отдашь меня деревенским? — предчувствуя недоброе, спросила я. Не хотелось, чтоб связали, чтоб тащили к факелу. Я ускользнула от них — взбесятся не на шутку. Даже не представляю, что со мной сделают. — Нет, — ответил он в темноте. — Значит, — теперь дышалось свободнее, — я от них убежала. — Но не убежала от меня. — Нет, хозяин, — я прижалась к нему крепче, — от тебя не убежала. — Ловкая ты, — заметил он. — И храбрая. Спрятаться в мехах собственного хозяина, никого не спросив, — тут смелость нужна. За такую смелость рабынь нещадно бьют. — Да, хозяин. — Но я ценю смелость в рабынях. Смелая девушка изобретет такие чудеса, доставит хозяину такое наслаждение, о каком робкая и помыслить не смеет. — Да, хозяин, — испуганно прошептала я. — И то, как ты скрылась от них, как выбрала себе убежище, тоже говорит о недюжинном уме. — Спасибо, хозяин. Он взял в ладони мою голову. — Ты очень умная, — сказал он. И добавил: — Для женщины, для рабыни. — Спасибо, хозяин. Вот животное! И все же я чувствовала, что он куда умнее меня — как и большинство горианских мужчин, с которыми довелось мне столкнуться. Горианские мужчины невероятно сильны, могучи и умны. Иногда это злит. Иногда нравится. А горианские женщины, сколько я их встречала — и рабынь и свободных, — в большинстве своем не показались мне умнее меня. Судя по всему, в среднем их умственные способности гораздо ближе к интеллекту женщин Земли, чем у мужчин. Из всех рабынь моего хозяина умнее меня мне показалась только Этта. — Мне нравятся умные рабыни, — снова заговорил он. — Спасибо, хозяин. И тут, вцепившись в него, я вскрикнула, губы мои приоткрылись — он коснулся меня. — Взвилась, как самка зверя, — подивился он. Я прикусила губу. — Это потому, что ты умная. Ты, наверно, этого не знала. Ведь ты с Земли. Я задыхалась, не могла вымолвить ни слова — такую бурк] чувств вызвало его прикосновение. — Умное тело, — объяснял он, — гораздо возбудимее. То, что ты такая умная, делает тебя рабыней до мозга костей. Я вцепилась в него мертвой хваткой. — Мне нравится владеть умными девушками, такими, как ты. Умные девушки — превосходные рабыни. — Прошу тебя, хозяин, — застонала я, — не могу больше! — Молчи, — оборвал он. — Да, хозяин, — прорыдала я. — Покорять и порабощать их куда приятнее, чем дурочек. Ими хочется обладать. Они сулят больше радости. — Да, хозяин, — задыхалась я, — да, хозяин. — В обладании ими, — продолжал он, — есть еще одно преимущество. Умные девушки ярче, проворнее, у них богаче воображение, они изобретательнее. Умная девушка умеет больше и справляется с любой задачей куда лучше глупой. Лучше воспринимает приказы. Быстрее обучается. Поступки ее разнообразнее, реакции сложнее и глубже, временами кажется, что она — само совершенство. Она учится, учится всегда, учится быть умной и желанной, учится доставлять мужчине наслаждение. Если девушка умна, чувства ее богаче и глубже, и такой девушкой легче управлять. — Прошу тебя, хозяин, — взмолилась я, — возьми меня! — Не двигайся! — велел он. — Чтоб и пальцем не шевельнула! — Да, хозяин, — скрипнув зубами, едва выдавила я. Хотелось разразиться криком, казалось — вот-вот взорвусь! Но мне велено не шевелиться. — К тому же, — как ни в чем не бывало рассуждал он, — умная девушка, действительно умная, как ты, способна по-настоящему ощутить себя рабыней. Дурочке суть рабства не постичь. Она знает, что она рабыня. Понимает, что так положено, что таков закон. По себе знает тяжесть цепей. Плеть ей знакома не понаслышке. Но сознает ли она, что такое рабство? — Прости, хозяин, — я с трудом выговаривала слова, — но каждая женщина, если она рабыня, сознает, что такое рабство. — Это правда? — спросил он. — В глубине души, — осмелела я, — каждая рабыня сознает свое рабство. И ум здесь ни при чем. Для этого достаточно быть рабыней. И женщиной. В душе женщины, которой обладают, рождается невероятное чувство. Описать его невозможно. Чтобы испытать это чувство, чтобы откликнуться на этот зов, умной быть не надо. — Возможно, — не стал спорить он. Сейчас завизжу! — Прошу тебя, хозяин! — Не шевелись. — Да, хозяин. Я держалась изо всех сил. Словно закоченела. Пожалуй, пытку мучительнее не сумели бы изобрести и крестьянские парни. — Так ты не считаешь, что для глупой девушки суть рабства сводится к цепям и плетке? — Нет, хозяин. — Я беспомощно застонала. — Сейчас я не на цепи. И плеткой меня не секут. Но даже закованная в кандалы, даже исхлестанная кнутами и плетьми, я не чувствовала бы так остро свое рабство. Я принадлежу тебе. Я в твоей власти. Даже двинуться не смею. Я должна повиноваться. И на моем месте это поняла бы любая женщина. — Но может быть, — протянул он задумчиво, — все дело в твоем уме, в твоей чувственности? Может быть, потому ты куда острее, куда глубже и живее, чем какая-нибудь дурочка, ощущаешь, что такое рабство? — Может быть, хозяин, — простонала я, — не знаю! — Хочешь, чтоб я позволил тебе двигаться? — Да! — прорыдала я. — Да! Да! — Но я не позволяю. — Да, хозяин. — Меня душили рыдания. — Приятно обладать такой прелестной земной женщиной, как ты. — Да, хозяин. — Чья ты? — Твоя! Твоя, хозяин! — Но ты с Земли. Как же ты можешь принадлежать мужчине? — Я твоя, хозяин! — Последние недели ты тревожишь меня. — Хозяин? — Не двигайся! — Нет, хозяин. — Не понимаю, — проговорил он. — Странно. Сегодня я разозлился на тебя, а ты всего лишь вела себя, как подобает рабыне. Это он о том, как этим утром я отдалась воину. — Я рабыня, хозяин. И над собой не властна. — Знаю, — ответил он. — Так почему же я разозлился? — Не знаю, хозяин. Снова рука его коснулась меня, снова я вскрикнула. — Не двигайся! — предупредил он. — Пощади свою рабыню, хозяин! — умоляла я. Одно прикосновение — и снова от возбуждения помутилось в глазах — вот-вот забьюсь в судорогах, закричу. Но я застыла рядом с ним, замерла, окаменела. — Ты не имеешь значения, — сказал он. — Нет, хозяин. — Всего лишь ничтожная рабыня. — Да, хозяин. — Тебя можно купить или продать на любом рынке за горсть медяков. — Да, хозяин, — вторила я. — Так почему же ты столько для меня значишь? — Не знаю, хозяин. — Можешь двигаться, рабыня, — смилостивился он. Я прильнула к нему с безудержным криком. — Вот видишь, женщины Земли — прирожденные рабыни. — Да, хозяин, — с плачем согласилась я. — Ты просто обычная девка. — Да, хозяин, — проворковала я. Вцепившись в него, я принялась целовать, лизать его под подбородком, плакала, смеялась, бешено извиваясь, все крепче сжимала его в объятиях. — Обычная девка, — повторил он. — Обычная рабыня. Залитой слезами щекой я прижалась к его мощной груди, кожу щекотали жесткие волоски. — Да, хозяин, — шептала я. \ — У тебя даже имени нет. — Нет, хозяин. — Что может значить безымянное животное? — Ничего, хозяин. — Что в тебе такого? — Не знаю, хозяин. — И все же ты прелестное животное. — Спасибо, хозяин. — И я покорю тебя. — Ты давно уже покорил меня. — Я покорю тебя снова. — Каждый раз, когда ты смотришь на меня или прикасаешься ко мне, ты покоряешь меня снова и снова. — Прижавшись щекой к его груди, я обнимала его в темноте. — Ты покорил меня, хозяин, целиком и полностью. Я — твоя рабыня. — Может, дадим моей рабыне имя? — Как угодно хозяину. Взяв за плечи, он приподнял и повернул меня на спину, придавил своим телом, вжал спиной в меха. Руки его обвили меня. Тело мое приняло, поглотило его. Я застонала. — Не двигайся! — велел он. — Да, хозяин, — умирая от нетерпения, покорилась я. — Я дам тебе имя. Беспомощная, я лежала в темноте узницей в его железных объятиях и ждала — как меня назовут. — Ты самая обычная, — размышлял он, — ничего особенного в тебе нет. Значит, и имя надо придумать незначащее, простое и скромное, чтобы подходило для такой ничтожной, никчемной, невежественной клейменой рабыни, как ты. — Да, хозяин. — Ты из варваров. — Да, хозяин. — Есть мужчины, — поведал он, — которым нравится проверять, на что способны женщины из варваров. — Проверь меня, хозяин, умоляю! — Не двигайся! — Да, хозяин. — Еще секунда — и не сдержу оргазма, забьюсь в судорогах! Но он не велел двигаться. Казалось — сейчас взорвусь. — Ну а я, — улыбнулся он, — предпочитаю проверять, на что способна любая девушка, будь она цивилизованная или из варваров. — Да, хозяин. — Знаешь ли ты, — спросил он, — что в оргазме все вы одинаковы — и женщины варваров, и цивилизованные? — Нет, хозяин. — Вот интересно. Оргазм уравнивает всех. — Все мы женщины, всего лишь женщины в руках хозяина. — Безусловно. — Позволь мне кончить! — умоляла я. — Не двигайся. — Да, хозяин. — Я едва разжимала зубы. Я отдаюсь ему, вся, без остатка, ну почему он не хочет взять меня? — Ты говоришь по-гориански с акцентом. — Да, хозяин. Прости, хозяин. — Не меняйся. Твой акцент — это ты. С ним ты чуть другая. Так интереснее. — Может быть, потому хозяина и занимает его рабыня? — Может быть, — ответил он. — Но у меня уже были девушки из варваров. — С планеты Земля? — прошептала я. — Конечно. Не двигайся. — Нет, хозяин. — Вдруг где-то там, глубоко, на донышке сознания, возникла ненависть ко всем этим девкам. Как я злилась, как ревновала! — Маленькая рабыня сердится, — проронил он. — Не двигайся. Стараясь не двигаться, я лежала в темноте в его объятиях. — А что стало с теми девушками с Земли, что были у тебя до меня, хозяин? — спросила я. — Разве рабыне позволили говорить? — Прости, хозяин. Можно говорить? — Говори. — У тебя уже были земные девушки. Где они теперь? — Не знаю. — Что ты с ними сделал? — Не считая тебя, таких у меня было пятеро, дорогая. Двоих я подарил, троих продал. — А меня ты продашь или подаришь? — Может быть. Я застонала. Конечно, он волен делать что хочет. — Они любили тебя? — Не знаю, — ответил он. — Может быть. А может, и нет. — А говорили, что любят? — Конечно. Рабыни всегда так говорят. — И все-таки ты подарил их или продал? — Да. — Как ты мог, хозяин? — Они всего лишь рабыни, — объяснил он. У меня вырвался стон отчаяния. И меня он может так же просто отбросить в сторону. — Ты жесток, хозяин. — Разве можно быть жестоким к рабыне? — удивился он. — Да, — согласилась я. — Разве можно быть жестоким к рабыне? — Ты плачешь? — Прости, хозяин. Мы лежали, обнявшись, в темноте. Он запретил мне двигаться. Шум утих — деревенские парни угомонились, потеха закончилась. Моих сестер-невольниц снова ждут рабские путы. — Как тебя звали там, у варваров? — спросил он. — Джуди Торнтон, хозяин, — ответила я. — Как ты попала ко мне? — Ты отвоевал меня в схватке, хозяин, и сделал своей рабыней. — А, да. — Вспомнил все-таки! Вот зверь! А я — в его руках, нагая, беспомощная. — У варваров такие сложные имена. — Это два имени, хозяин, — пояснила я. — Мое имя — Джуди, фамилия — Торнтон. — Варварство. — Да, хозяин. — Мне не нравятся эти имена. Ты не будешь носить их. — Да, хозяин. — Наверно, слишком уж непривычно, слишком по-варварски звучат для горианина эти имена. — А как звали твоего хозяина-варвара? — Не понимаю, хозяин. — Ну, того варвара, которому ты принадлежала на Земле? Может, взять его имя? — Но на Земле я никому не принадлежала, хозяин. Я была свободной. — На Земле таким женщинам позволяют быть свободными? — Да, хозяин. — Что за мужчины на Земле? — Не похожи на гориан, хозяин. — Понятно. Они счастливые? — Нет. — А женщины там счастливы? — Нет. — Понятно. А земные мужчины не считали тебя красивой, не хотели тебя? — Они слабые. Я и не знала, что значит быть желанной, пока не попала в этот мир. — Я стиснула его в объятиях. — Только в руках настоящих мужчин, таких, как ты, хозяин, я поняла, что значит быть женщиной. — Можешь двигаться, — разрешил он. Я с криком забилась в судорогах в его объятиях. — Стоп! — сказал он. — Хозяин! — вырвалось у меня. — Не двигайся. Я взвыла от отчаяния. Какая жестокость! — Да, хозяин! Он довел меня до той точки, когда малейшее движение способно повергнуть в самое невероятное, самое фантастическое состояние из всех, что когда-либо довелось познать женщине, в состояние, в котором вся она — и душой и телом — покорена, целиком и полностью подчинена мужчине, в тот пароксизм самоуничижения, в тот немыслимый экстаз, что зовется оргазмом рабыни. — Я должен выбросить тебя из головы. Я застонала. — Какое на тебе клеймо? — спросил он. — Цветок рабынь, дина! — выкрикнула я. Как он сказал сейчас? «Ты самая обычная. Ничего особенного в тебе нет. Значит, и имя надо придумать незначащее, простое и скромное, чтобы подходило для такой ничтожной, никчемной, невежественной, клейменой рабыни, как ты». — Дина! — выкрикнула я. Тело его начало совершать плавные движения. — Позволь мне кончить! Позволь мне кончить, хозяин! — исходила я криком. — Нет, — был ответ. Что за мука! Изо всех сил пыталась я не шевелиться. — Я дам тебе имя. Я молчала, не в силах выдавить ни слова. Среди его рабынь я единственная Дина. Самое обычное клеймо. Девушек, носящих его, часто зовут Динами. Вполне подходящее имя для ничем не выделяющейся, низшей среди рабынь. Незначащее. Простое. Скромное. Я — обыкновенная, мне грош цена. И имя обыкновенное, грошовое. Чего же еще для такой, как я? Для невежественной клейменой рабыни? — Ты не забудешь свое имя! — обещал он. — Нет, хозяин! — Знаю, как именно он впечатает это имя мне в память. Говорит, я никчемная, ничтожная. Знаю: красная цена мне — горсть медяков. Я знаю, как он назовет меня. Он не останавливался. Наконец, не выдержав, я снова закричала: — Я должна кончить, хозяин! Не могу больше! Не могу! Сейчас кончу! — Ты должна кончить, — спросил он, — даже если за это придется умереть? — Да, хозяин! — Тогда кончай, рабыня. Я зашлась в крике. — Ты Дина! — победно смеясь, рыча, как лев, провозгласил он. — Ты Дина, моя рабыня! — Он хохотал, упоенный своей победой над поверженной в прах рабыней. — Да, хозяин! — намертво вцепившись в него, самозабвенно вторила я. — Я Дина! Дина! Дина любит хозяина!
А потом, счастливая, опьяненная его могуществом, я лежала в объятиях хозяина — рабыня, которой он обладал. Как я любила его! — Странно. — Он глянул вверх. В небе Гора дрожали звезды. — Хозяин? — откликнулась я. — Ведь ты вроде бы самая обыкновенная. — Да, хозяин. — Я нежно поцеловала его плечо. — Самая обыкновенная. Так оно и есть. Он — Клитус Вителлиус, предводитель воинов Ара. А я — просто Дина. — Да, хозяин, — послушно согласилась я. — Боюсь, я становлюсь к тебе неравнодушен, — признался он. — Дина рада, если завоевала расположение хозяина. — С этой слабостью надо бороться, — отчеканил он. — Высеки меня. — Нет. — Не ты слаб, хозяин, — я поцеловала его, — это я, Дина, в твоих объятиях лишаюсь сил. — Я предводитель воинов. Я должен быть сильным. — Я рабыня. Я должна быть слабой. — Я должен быть сильным. — Ты не казался мне слабым, хозяин, когда смеялся, когда обладал мною, когда назвал Диной. Нет, ты был величественным, сильным и гордым. — Я покорил всего лишь рабыню. — Да, хозяин. Ты покорил меня. Что правда, то правда. Дина, дочь Земли, что звалась некогда Джуди Торнтон, была прелестной студенткой и поэтессой, влюблена, покорена, порабощена Клитусом Вителлиусом из Ара. — Ты выводишь меня из себя, — раздраженно бросил он. — Прости, хозяин. — От тебя надо избавиться. — Позволь мне идти по пятам за последним из твоих воинов! То, что он избавится от меня, меня всерьез не пугало. Я люблю его! И верю, что и я — его воле вопреки — ему небезразлична. — Хозяин, — тихонько позвала я. — Да, — откликнулся он. — Сегодня ночью Дина дала тебе наслаждение? — Да, — ответил он. — Я хочу твой ошейник. Долгое молчание. Наконец он заговорил: — Ты земная женщина. И все же просишь надеть на тебя ошейник? — Да, хозяин. Мужчина — говорят на Горе — всем сердцем жаждет свободы, а женщина — всем существом своим — любви. И потому ошейник сладок обоим. Обладание рабыней делает мужчину свободней. Он волен делать с ней все, что хочет. Женщина же, которой обладают, безгласная, бесправная рабыня, покоряясь, обретает любовь. Я чувствовала: мой хозяин боится. Боится тех чувств, что вызвала в нем я. И это давало мне власть над ним. — Дина хочет ошейник хозяина, — шептала я, покрывая его поцелуями. В ошейнике я была бы на равных с Эттой. — Какой рабыне носить ошейник — решаю я, — отрезал он. — Да, хозяин, — смирилась я. Сочтет нужным надеть на меня ошейник — наденет. Нет — значит, нет. — Дина любит хозяина? — спросил он. — Да, да, хозяин! — прошептала я. Я так любила его! — Я оставил тебе выбор? — Нет, хозяин. Просто заставил себя полюбить — и я ничего не смогла сделать. — Значит, ты бессильна противостоять своим чувствам, ты моя, в моей полной власти, ни крупицы гордости, ни грана достоинства в тебе не осталось? — Да, хозяин. — И ты сознаешь, что безнадежно влюблена, влюблена, как рабыня? — Да, хозяин. — Забавно, — пробормотал он. — Хозяин? — встревожилась я. — Утром я, и мои люди, и все девушки уйдем из Табучьего Брода. А ты останешься. Я подарю тебя Турнусу.
Глава 8. ВОЛЯ ЖЕНЩИНЫ — НИЧТО
Я метнулась к клетке. Надо успеть! На четвереньках бросилась внутрь, резко обернулась, вцепилась в скользящую дверцу и рывком опустила ее за собой. Между прутьями просунулась ощеренная морда. Зверь рычал, визжал, шипел. Я съежилась в тесной клетке. Сквозь перекладины опущенной дверцы смотрели горящие глаза слина. Я завопила от ужаса. Беги я чуть медленнее — разорвал бы в клочья. Повернув голову, он вгрызся в перекладину. По прутьям заскрежетали два ряда белоснежных зубов. Слава Богу, клетка прикручена цепью к столбу — иначе утащил бы ее прочь. Нет, не разгрызть. Косматое шестиногое чудовище обошло клетку кругом, то и дело злобно потираясь о решетку боками. Попробовал достать меня с другой стороны. Дрожа от страха, я, закрыв руками голову, стояла на коленях в самом центре крошечной клетки. Один раз почти достал, ткнулся в меня мордой. Я завизжала. Пахнуло смрадом его дыхания, оскаленная пасть обдала жаром. Там, где клыки прошлись по решетке, на прутьях остались влажные отметины. Изрытая когтями земля вокруг клетки смочена слюной взбешенного, алчущего крови зверя. — Назад! — позвал Турнус. Подойдя к слину, он накинул ему на шею веревку и, приговаривая: — Хороший, хороший зверюга! - оттащил от клетки. Припал головой к огромной бурой морде, что-то ласково нашептывает на ухо, поглаживает схваченную веревкой шею. Понемногу зверь успокоился. Турнус швырнул ему огромный кусок мяса. Слин жадно накинулся на него. — Превосходно! — похвалил Клитус Вителлиус. Вцепившись в прутья, я стояла на коленях в клетке. Я сама заперла себя здесь. Опустив скользящую дверцу, отпереть ее я уже не могла: приваренные к плоскому основанию дверцы два зубчатых выступа заклинило пружинными запорами — два мощных замка, справа и слева, защелкнулись. Ключ от них болтался на бечевке на шее у Турнуса. Надобность в таких замках вызвана не только тем, что зверь совсем близко и захлопнуть дверцу нужно как можно быстрее. Нет, не будь их — зверь мог бы просунуть под дверцу морду, протолкнуть ее внутрь, поднимая решетку, и добраться до обитательницы клетки. Так что выбор прост. Или запирай себя в клетке, как в тюрьме, хозяевам на потеху, или доставайся на растерзание зверю. Слин рвал мясо на куски. Я стояла на коленях, отчаянно — так что костяшки пальцев побелели — вцепившись в прутья клетки. Клетка крошечная, но прочная. Можно стоять на коленях, можно сидеть — на корточках или подтянув колени к подбородку. Но во весь рост не вытянешься. И стоять нельзя. Высотой моя тюрьма мужчине примерно по пояс. Сконструирована так, что можно поставить клетки рядком, а можно — одну на другую. Хоть пол и деревянный, но это только настил. Под ним — железная решетка. Так что вся клетка решетчатая. И решетки, и крепежные детали мощные, тяжелые. В такую клетку можно не только девушку заточить. Из нее и сильному мужчине не выбраться. Так что, можно сказать, клетка многоцелевого назначения. Я смотрела сквозь решетку. Клитус Вителлиус на меня и не глядит. Я уже подарена Турнусу. Клетка стояла на обнесенной невысокой бревенчатой стеной, посыпанной песком площадке для дрессировки слинов. Кроме меня здесь, на площадке, находилось еще несколько рабынь Клитуса Вителлиуса. Одна из них, Чанда, как и я, замкнута в клетке. Сидит, обматывает обрывком ткани кровоточащую ногу. Турнус, конечно, тоже здесь. С ним его рабыня по имени Ремешок. Несколько мужчин помогают Турнусу управляться со сли-нами. Рядом — Клитус Вителлиус и кое-кто из его людей. По краям площадки к столбам привязаны слины — всего, кажется, восемь. Чаны с мясом, колья, веревки, плетки — снаряжение дрессировщиков. Несколько человек наблюдают из-за ограды: здесь и остальные воины Клитуса Вителлиуса, и кое-кто из деревенских. Среди них Мелина — обрюзгшая, грузная подруга верзилы Турнуса. Мелина поглядывала на меня из-под покрывала. Я потупилась, не смея встретиться с ней взглядом. Я — хорошенькая рабыня, подаренная ее сожителю. Смотреть ей в глаза не хотелось. Надеюсь, она не будет ко мне жестока. Но ведь она из крестьян, а я всего лишь рабыня. Как там Чанда в своей клетке? Сидит на дощатом полу, сгорбилась, подтянула колени к подбородку, не торопясь обматывает кровоточащую икру лоскутом белой ткани. Сквозь тряпку проступает кровь. Зверь, что гнался за ней, оторвал клок от ее платья. После погони, накормив, его тоже привязали рядом с остальными чудовищами. Мужчины увлеклись — обсуждают стати животных. Закрыв глаза, я прижалась лбом к железным прутьям. Какие могут быть надежды на побег в мире, где есть слины? На нас с Чандой демонстрировали охотничью выучку сли-нов. Зверя подтащили к нам, дали принюхаться — а нас пока крепко держали. Потом Чанду отпустили. Она бежала первой. Вскоре после нее настала моя очередь. Я мчалась сломя голову. Клитус Вителлиус подарил меня! От этого отчаяние мое становилось еще горше. Вне себя от горя, я решила было бежать. Вот безмозглая рабыня! Я мчалась сломя голову. Едва не лишилась чувств, когда мимо пронеслась эта бурая гадина. Но зверь повернул к Чанде и с рыком бросился в погоню. Она устремилась обратно к площадке. В какой-то миг бедняжка споткнулась, чудовище схватило ее за ногу, но она вырвалась, с криком припустила дальше, протягивая вперед руки. Либо беги что есть мочи — либо умрешь. Я бросилась наутек, и вдруг — вот он! Поднял голову. Я попятилась, закрыв лицо руками. От его рыка кровь стыла в жилах. Ринувшийся за Чандой первый слин настолько сбил меня с толку, что другого я просто не заметила. А он, описывая круги, приближался — безошибочно шел на запах. — Нет! — закричала я. — Нет! Уходи! Пожалуйста! Подняв голову, шипя, ворча, он крался ко мне — между нами нет уже и пяти футов. — Уходи, пожалуйста! — рыдала я. Припав к земле, подняв голову, зверь смотрел на меня. Бьет хвостом, глаза горят. Подкрадывается. В приоткрытой пасти видны зубы — в два ряда. Я глянула по сторонам. Зверь приближался, жутко крича. Отлично натаскан. Только никакая дрессировка не идеальна. Ведь главное — сочетание врожденных рефлексов и привитых навыков, и совершенство здесь недостижимо. Чем ближе, тем сильнее запах добычи, и контролировать зверя становится все труднее. В природе слин нападает на жертву футов с двадцати. Для натасканного зверя это расстояние, конечно, гораздо меньше. И вот он приподнялся. Шерсть на загривке встала дыбом. Вот, готовясь к прыжку, подобрал под себя четыре задние лапы. С истошным воплем я бросилась бежать. Назад, к площадке, туда, где распахнутая клетка наготове, только и ждет рабыню-землянку! Я мчалась сломя голову. Все на свете позабыв. За мной с ворчанием и хрипом несся зверь. Я чувствовала его горячее дыхание. Вот-вот схватит за пятку. Задыхаюсь! Чудовище гонит меня все быстрее и быстрее. Ничего не скажешь, натаскан неплохо. Девушку загнать умеет. И дистанцию чувствует, и то, что я вот-вот выбьюсь из сил. Уж наверняка и проворнее, и выносливее меня — но нет, не настигает, держит на пределе, так, чтобы думать было уже некогда, чтобы знала одно — бежать, бежать, как безумная, мчаться изо всех сил к желанной клетке. Наверно, немало девушек загнал. Я в его власти. Он задает темп. И я должна его держать — чтобы выжить. Отличная гончая. Клетка — единственная надежда. Заточить себя в ней на потеху хозяину и ждать его милости. На четвереньках ворвалась я в клетку, бешено обернулась и, вцепившись в скользящую дверцу, рывком опустила ее за собой. Запоры защелкнулись. Зверь попытался меня достать, но не смог, В клетке я в безопасности, но взаперти — загнанная беспомощная пленница. В мире, где есть слины, какие могут быть надежды на побег? Мы, рабыни, всецело во власти хозяев. Существует множество подвидов слинов, и большинство из них в той или иной мере поддаются приручению. Чаще всего в хозяйствах встречаются две породы: это небольшие рыжевато-коричневые степные слины и крупные — иногда до двадцати футов длиной — бурые или черные лесные. Говорят, на севере одомашнивают полярных слинов. Слин — животное опасное. На Горе они довольно обычны и приспособились к самым разным условиям среды. Есть даже околоводная разновидность. Это животное — его называют морским слином — одно из самых быстрых и самых устрашающих обитателей моря. Встречаются морские слины, как правило, в северных водах, обычно по побережьям Торвальдсленда и дальше к северу. Слины — животные норные, ведут преимущественно ночной образ жизни. Хищники. Упорные охотники, готовые неустанно идти по следу. Нападают почти на любую жертву, но предпочитают табуков. Спариваются раз в год, весной, в помете обычно четыре детеныша. Беременность длится шесть месяцев. Новорожденные детеныши покрыты белым мехом, но к лету волосяной покров темнеет. Однако некоторые особи остаются белесыми в течение всей жизни. Большинство домашних слинов рождены в неволе. Отлавливать и приручать диких непросто. Иногда, убив мать, охотники выкапывают из норы молодых и выращивают их. Первые два месяца жизни — критический период, и если детеныши взяты до того, как попробовали вкус крови и начали самостоятельно охотиться, приручить их вполне возможно, позже — как правило, нет. Взрослых диких слинов отлавливают и одомашнивают редко. Дикие инстинкты могут возродиться даже у животного, взятого в неволю молодым. А это очень опасно. Происходит это чаще всего весной, в сезон спаривания. В это время самцы становятся особенно беспокойны и свирепы. Интересно наблюдать за спариванием слинов. Если самка спаривается впервые, она убегает от самца, пытается бороться. Но он крупнее и сильнее. В конце концов он настигает ее, схватив за шею, опрокидывает на спину и взгромождается сверху — брюхо к брюху. Теперь она в его власти — его мощные клыки не отпускают ее горло. Смирившись, она позволяет покрыть себя. Животные вцепляются друг в друга когтями и зубами, извиваются, катаются по земле в безумной брачной пляске. Впечатляющее зрелище. Нередко наблюдающие за спариванием животных рабыни бросаются на колени к ногам хозяина и просят его ласки. После первого спаривания необходимость в применении силы отпадает. Самка ходит за самцом, часто трется о него, вместе с ним охотится. Случается, ему приходится, рыча и огрызаясь, отгонять ее прочь. Слины часто живут парами, однако гон проходит только весной. Иногда с самками едина сравнивают рабынь, но, по-моему, сравнение это не всегда верно. Люди спариваются независимо от сезона. Мы — не самки слинов. Те чувствуют желание лишь весной. Мы — рабыни. Мы хотим своих хозяев всегда. Я взглянула через площадку на сидящую в клетке Чанду. Она уже забинтовала ногу. Надеюсь, рана не очень глубокая. Никому до нее, похоже, и дела нет. Скорее всего, шрама не останется, так что цена ее не упадет. Да если и останется и на рынке за нее дадут меньше — Клитус Вителлиус, мой бывший хозяин, все равно получил ее даром. Слины на Горе используются для самых разных целей, но чаще всего — в качестве гончих и для выслеживания добычи, а еще — как сторожевые животные. Загоняют в основном вер-ров и босков, выслеживают табуков и рабынь. Что же касается сторожевых слинов, то где их только не применяют: и на охране границ, крепостных стен и полевых лагерей, и на улицах после комендантского часа, и в залах больших домов по ночам, и для отпугивания воров от лавок, портов и складов. Таким свирепым сторожам всегда найдется применение. Используют их и для охраны пленных. На земле очерчивается крошечный круг, в котором пленник должен стоять на коленях или в другой какой-нибудь позе — как прикажут. Стоит несчастному попытаться встать на ноги, выйти из круга или хоть чуть-чуть изменить позу, натасканный зверь разорвет его на куски. Кроме этих широко распространенных применений есть и другие. В Тентисе, например, специально обученные слины помогают разоблачать контрабандистов — вынюхивают спрятанные зерна «черного вина», незаконно вывозимые из города. Используют их иногда и наемные убийцы, хотя, согласно кастовому кодексу, использование слинов запрещено: члены касты должны убивать своими руками, таков закон. Но слинов используют в качестве телохранителей, натаскивают для убийств на арене, других используют во время празднеств и карнавалов. В общем, этим животным находится множество применений. Выслеживанием и охраной прекрасных рабынь их функции не ограничиваются. Но вот замки отомкнуты, дверца клетки поднята. Слин накормлен, помощник Турнуса уже отвел его в клетку. Воины Клитуса Вителлиуса и его рабыни ушли с площадки — и Чанда вместе с ними. Немногочисленные зрители расходятся. Осталась только подруга Турнуса Мелина да пара-тройка крестьянских парней — стоят, рассматривают меня. Ремешок, рабыня Турнуса, помогавшая на площадке, тоже ушла — у нее еще много дел, надо напоить слинов. Я ее хорошо рассмотрела: крупная, с длинными руками веснушчатая деваха, крестьянская косточка. Одета в коротенькую белую невольничью тунику из шерсти харта, на шее веревка. Клитус Вителлиус еще здесь, вместе с Турнусом собирается вернуться в его хижину. Турнус поддел решетку кнутом для слинов. — Выходи, малышка! Опустив голову, на четвереньках я выползла из клетки на горячий песок. В клетке я побывала впервые. Не подумав, я начала подниматься на ноги. На меня обрушился страшный удар. Рукоять кнута, которым охаживают слинов, с силой опустилась между лопаток, швырнула к земле. Сжавшись от страха, я растянулась на песке. Больно. — Хозяин? — испуганно пролепетала я. Чем я так его разозлила? — Рабыня, тебе разрешили встать? — спросил он. — Нет, хозяин. Прости. Наружу положено выползать на животе или на четвереньках — в зависимости от размера клетки — и, распластавшись у ног хозяина, ждать приказа. Так принято на Горе. Тогда я этого не знала. До сих пор меня в клетку не сажали. Я лежала в песке. Они стояли надо мною. Только бы не били! — Хороша штучка, а? — причмокнул Турнус. Наверно, распростертая у их ног на горячем песке, я была и впрямь хороша. — Рад, что тебе нравится, — ответил Клитус Вителлиус. — Спасибо тебе за такой подарок. — Не за что Просто милая безделушка. — На четвереньки, рабыня! — приказал Турнус. Я встала на четвереньки. Шею обвязали веревкой — на таких водят слинов. Другой конец веревки несколько раз обмотан вокруг перекладины клетки для слинов. Так что привязь получилась около фута длиной. — Посмотри на меня, — велел Турнус. Я подняла на него глаза. — Ты пыталась убежать. — Убежать мне бы не удалось, хозяин. На меня натравили бы слина. — Правильно, — согласился он. — Убежать тебе бы не удалось. Но ты в невежестве своем этого не знала. Я испуганно молчала. — Ты пыталась убежать? — спросил он. Да, пыталась. — Да, хозяин, — прошептала я. — Сесть спиной к клетке, колени подтянуть к подбородку! Я повиновалась. Привязанную к моей шее веревку прикрутили к решетке. Турнус присел рядом. Вынул нож. Левой рукой ощупал мои ноги. — Хорошенькие ножки. — Спасибо, хозяин. — Ты знаешь, что это? — Он нащупал связки под коленом. — Сухожилия, хозяин. — Знаешь, для чего они? — Они управляют движениями ног, — отвечала я. — Без них я не смогу ходить. Сухожилия под правым коленом коснулся нож. Проведет разок лезвием — и связка перерезана. Он убрал нож в ножны. Потом дважды ударил меня по лицу. Моя голова откинулась вправо, потом влево. — Это, — пояснил Турнус, — за то, что пыталась убежать. — Да, хозяин. Схватив мои согнутые в коленях ноги, он прижал сухожилия большими пальцами. Я содрогнулась. От боли голова откинулась к решетке. — Помни, сладенькая! — Да, хозяин. — Я в страхе смотрела на него. Еще бы мне не помнить этот нож! Он убрал руки. Я едва не лишилась чувств. — На четвереньки, рабыня! — приказал Турнус. Я встала на четвереньки. Он отвязал веревку от клетки и небрежно бросил позади меня. Теперь она свешивалась с моей шеи. — Посмотри на меня, рабыня! Я послушно подняла глаза. — Ползи в хижину. — Да, хозяин. И они, Турнус и Клитус Вителлиус, отвернулись от меня. — До полудня я должен уйти, — говорил Клитус Вителлиус. — Меня заинтересовали четыре слина. — Обсудим, — отвечал ему Турнус. Они вернулись на площадку. А я, стоя на четвереньках с веревкой на шее, оглядела площадку, стойки с веревками и кнутами, повозки, клетки, бревенчатую ограду и, не вставая, отправилась в путь — через посыпанный песком пятачок к хижине Турнуса. За мной волочилась веревка. Я начинала понимать, что значит быть рабыней крестьянина. Добравшись до улицы поселка, я остановилась. Передо мной кто-то стоял. Вся в грязи, с веревкой на шее, униженная, несчастная, я подняла голову. Двое. Крестьянские парни. — Что за рабыня? — спросил один. Брен Лурт, вожак местной молодежи, неотесанный грубиян, полуюнец, полумужчина. Говорят, его прочат в предводители касты. — Та самая умница-красавица, что улизнула от нас вчера ночью, — объяснил его приятель. — Так, вот она! — Говорят, — продолжал другой, — что ее подарили Турнусу. — Так значит, — осклабился Брен Лурт, — она в деревне останется? — Похоже. — Пожалуйста, хозяин, — запричитала я, — не задерживай меня. — Давай не будем задерживать, — предложил Брен Лурт. Они расступились, словно перед свободной женщиной. На четвереньках, волоча за собой веревку, я потащилась дальше по грязноватой улочке под палящим солнцем. Где ты, Джуди Торнтон, прелестная студентка? Вспомнились мальчишки из колледжа — как я их презирала, ни во что не ставила! Как задирала перед ними нос! Вот посмеялись бы, увидев, во что я превратилась в мире настоящих мужчин. У хижины Турнуса, рядом с украденной из лагеря леди Сабины повозкой, груженной всяким скарбом и припасами, стоял Клитус Вителлиус. Рыдая, я обхватила его колени. — Оставь меня себе, хозяин! Оставь меня! — молила я. Он глянул на меня. До полудня — считанные минуты. — Я люблю тебя, хозяин! — Не хочет быть рабыней крестьянина, — расхохотался один из мужчин. — Люблю тебя, хозяин! — со слезами на глазах твердила я. Клитус Вителлиус подобрал с земли свисающую с моей шеи веревку. — Не хочет в Табучьем Броде оставаться, — не унимался воин. — Кто ж станет ее за это винить? — подхватил другой. Обняв колени Клитуса Вителлиуса, я не отводила от него глаз. Он держал веревку. — Я твоя рабыня, ты покорил меня, — рыдала я, — прошу тебя, оставь меня себе. Ногой он прижал веревку к земле и дернул на себя. Голова моя откинулась, я беспомощно растянулась в пыли у его ног. — Ты рабыня из Табучьего Брода, — отчеканил он, бросил веревку на землю и отвернулся от меня. Я скребла ногтями землю у колеса повозки.Глава 9. ДОЖДЬ
Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул. Солнце в зените. Жарко. Голова покрыта крестьянской косынкой. Я одна. Обрабатываю хозяйское поле. На мне белая, без рукавов крестьянская туника из шерсти харта. Короткая, открывает ноги. Турнус обрезал подол. Мелина, его подруга, отобрала у меня та-тиру, сожгла ее, крича: «Непотребная девка! Непотребный балахон!» — и швырнула мне крестьянскую тунику — подлиннее, до колен. А Турнус, к ее недовольству, отхватил подол огромными ножницами — ему хотелось видеть мои ноги. Я выпрямилась. Тыльной стороной ладони вытерла лоб. Ломило спину. — Ты у меня научишься работать! — сказал он. Я стояла перед ним на коленях со связанными за спиной руками. На шее — веревка, другой ее конец обмотан вокруг сваи хижины. С горечью вспоминала я то утро. — Я ухожу в Ар с хозяином! — прощебетала, поворачиваясь ко мне, Марла. — Ну, кто теперь самая красивая? — Ты, Марла, — ответила я. — Прощай, рабыня! — И ее и след простыл. Привязанная за шею к свае, со стянутыми за спиной руками я стою на коленях под хижиной Турнуса. Рядом, у другой сваи, на коротких — до меня не дотянутся — поводках четыре красавицы самки слина. Кормленые, лоснящиеся. Новое приобретение моего хозяина. Вокруг суетятся люди Клитуса Вителлиуса, то и дело появляется и он сам. — Мне будет не хватать тебя, — шепнула, целуя меня, Этта. — Удачи тебе, рабыня. — Удачи тебе, рабыня! — вторили ей Лена, Донна и Чанда, обнимая и целуя меня. — И вам удачи, — отвечала я. Поодаль, глядя на меня, стояла Бусинка. — А ты попрощаешься со своей сестрой-рабыней? — спросила я. Она подошла, опустилась рядом на колени. — Да. — В глазах ее стояли слезы. — Все мы рабыни. — Она обняла меня и поцеловала. Бусинка больше не леди Сабина. Теперь она тоже просто рабыня. — Удачи тебе, рабыня! — Удачи тебе, рабыня, — пожелала ей я. — На цепь! — гаркнул стражник. Девушки торопливо построились. Я следила за ними глазами. Очутиться бы среди них! Каждая знала свое место. Никто ни на миг не замешкался. Не ровен час — высекут. Первой встала Марла. До чего же красивые ноги! Девушки вытянули левые руки, чтобы охранник мог защелкнуть на запястьях железные кольца. Стояли, выпрямив спины, глядя прямо перед собой: порядок есть порядок. Равнялись по правой ноге Марлы. Каждая, кроме возглавляющей шеренгу Марлы, ставила правую ногу по одной линии с впереди стоящей. Иногда на земле прочерчивают линию, и каждая девушка ставит на нее правую ступню. Клитус Вителлиус удостоил меня лишь одним беглым взглядом. Охранник по имени Мирус, тот самый, белокурый, что был, на мой взгляд, симпатичнее всех в лагере Клитуса Вителлиуса, не считая его самого, снял с плеча цепь. Девушки стояли прямо, вытянув левые руки в сторону, правые — вдоль тела, ладони на бедрах, составив пятки вместе, втянув животы, высоко подняв подбородки. Первое кольцо надели на Марлу. Она улыбалась. Вот она уже на цепи. На запястье защелкнулся замок, и она, по-прежнему глядя прямо перед собой, опустила левую руку к бедру. Следующей стояла красавица Лена. Устремив глаза вперед, она опустила схваченную железным кольцом левую руку. Девушек водят на цепи по-разному. В зависимости от назначения по-разному могут быть устроены кандалы. Первые попавшиеся на рабынь не наденут — идущие вереницей невольницы и выглядеть должны привлекательно, и управляться с ними должно быть удобно. Чаще всего цепи надевают либо на левое запястье, либо на левую щиколотку, либо на шею. Для длительных переходов удобнее всего цепи, надевающиеся на левое запястье или на шею. Так сподручнее нести поклажу. Но у Клитуса Вителлиуса есть повозка, украденная из лагеря леди Сабины, так что нести тяжести его девушкам не придется. Иногда прикованные за щиколотку или за шею девушки несут груз на голове, придерживая правой рукой. Но вот и Донна, и Чанда тоже на цепи, опустили к бедру левую руку. Снова щелкнуло кольцо — нанизана еще одна драгоценная Бусинка, прелестная полуобнаженная рабыня. Последней стояла Этта. Стражник взглянул на нее, глаза их встретились, он надел на нее цепь. Почему Этта последняя на цепи? Я знаю, что означает этот взгляд. Стражнику хочется заполучить ее себе в рабыни. Она казалась испуганной. На мгновение он замер позади нее, и она, чуть откинувшись назад, припала головой к его плечу. Он отошел. На лице Этты — след удара. Может, не ублажила как следует кого-то из воинов, а то и самого Клитуса Вителлиуса — вот и оказалась на цепи, да еще в самом хвосте. А может, оставляют напоследок, как самую красивую. Получается, что первая на цепи — красавица Марла, а последняя, как ни удивительно, еще красивее. А может, решили, что на пару дней, пока след от удара не заживет, Этта подурнела — вот и поставили в хвост. А может, просто освободилось кольцо — ведь меня оставляют в Табучьем Броде, и нечего ей теперь без привязи ходить. Просто пустое место заняли. Случается, хозяева наказывают нас, ничего не объясняя. Пусть девушка гадает, в чем ее вина, — усерднее будет стараться угодить. А бывает, что никакой причины и нет. Мы в их полной власти! На земле рядом со мною стояло две плошки: с водой и с какой-то кашицей. Этту, последнюю, пристегнули к цепи. — Встать свободно, рабыни! — разрешил стражник и ушел. Ко мне повернулась Марла. — На мне цепи Клитуса Вителлиуса! — подняв скованное кольцом запястье, прокричала она. — А на тебе — ошейник из веревки. — Да, госпожа, — ответила я. Она отвернулась. Мужчины запрягали в повозку босков. Рядом, разглядывая меня, остановились двое крестьянских парней. Я, облаченная в та-тиру, со связанными за спиной руками, стояла на коленях на привязи у сваи под хижиной Турнуса. — Здравствуй, рабыня! — обратился ко мне один из них. — Здравствуйте, хозяева! Отвернулись, ухмыляясь, и пошли дальше. , Первая пара косматых мощных босков с блестящими рогами уже впряжена в повозку. Клитус Вителлиус разговаривает с Турнусом. — Утром я, и мои люди, и все девушки уйдем из Табучьего Брода. А ты останешься. Я подарю тебя Турнусу, — сказал он мне ночью. В ужасе вскрикнув: «Хозяин!», я забилась от горя в его руках. А он — он, сунув мне в рот кляп, связал мне за спиной руки и, голую, спотыкающуюся, вытащил из мехов. Нашарил в темноте колодки — пару соединенных железным шарниром массивных продолговатых деревянных чурбанов дюйма по четыре толщиной, опрокинул меня на спину и встал надо мной с открытыми колодками в руках. Лежа навзничь со связанными за спиной руками, я пыталась сесть. Изо рта торчит кляп. Бешено уставилась на него. Глаза наши встретились. И тогда он овладел мною — торопливо, грубо, и вновь не смогла я устоять, и вновь, сама того не желая, забилась в его руках в блаженной рабской судороге. Он презрительно расхохотался. Потом, присев около, надел на мои щиколотки увесистые колодки, накинул, соединяя их, на скобу накладку, продел в скобу просверленный колышек и закрепил завязками. Колодки замкнуты. Будь у меня свободны руки, он замкнул бы колодки на висячий замок. А со связанными руками и колышка достаточно — не убегу. Стреножена. Я со стоном извивалась в грязи. Будто все внутренности наружу вытряхнули! В отчаянии я принялась созерцать звезды. А Клитус Вителлиус вернулся к своим мехам — спать.Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул. Нещадно палило солнце. На шее — веревка. Руки покрылись волдырями. Держать мотыгу больно. Ломит спину. Каждый мускул терзает боль. Броситься бы ничком на землю, поплакать! Но надо мотыжить сул. — Ты у меня научишься работать! — бросил мне Турнус. Да, работать я научилась. И научилась страдать. Быть рабыней крестьянина нелегко. Тяжела рабская доля. Вспомнилось, как уходил Клитус Вителлиус. Не оглянулся. Так хотелось крикнуть ему вслед, но я не смела. Боялась кнута. Быть рабыней крестьянина нелегко. Тяжела рабская доля. Как обжег кнут ноги выше колен, когда Мелина вела меня в конуру рабынь! — Будешь мечтать о тунике подлиннее, рабыня, уж я тебя заставлю! — шипела она. Она протолкнула меня в дверцу, и я свалилась вниз — застеленный соломой пол на несколько футов утоплен в землю. Конура представляла собой клетку — опрокинутую набок и вкопанную в землю обычную решетчатую клетку для слинов. В нормальном положении высота ее была бы около четырех футов, ширина — шесть, длина — двенадцать. Опрокинув набок, ее превратили в человеческое жилище шести футов высотой и площадью двенадцать на четыре. Вход оказался сверху. От дверцы к полу вела деревянная лесенка со ступеньками-перекладинами. Конура утоплена в землю на четыре с половиной фута. Решетчатый пол покрыт досками, сверху набросана солома. Между досками проемы шириной в пару дюймов — чтобы не скапливались нечистоты. Крыша тоже сложена из закрепленных поверх решетки пригнанных вплотную досок. Обшита обрезками досок и решетчатая дверца. Ночью на крышу набрасывают непромокаемую ткань. Стоя на полу во весь рост, можно выглянуть наружу — плечи достают как раз до поверхности земли. Я свалилась на пол. Лязгнул металл, заскрипело дерево — над головой захлопнулась обшитая досками тяжелая решетчатая дверца. Зазвенела цепь — на щеколды навешивали два увесистых замка. Заперта. — На колени! — услышала я голос. Я упала на колени. Кроме меня в клетке было четыре девушки. — В позу наслаждения! — скомандовали мне. Я подчинилась. — Посмотрим-ка твое клеймо. Я повернулась, подняла подол туники. — Дина. А известно тебе, что Дина — рабыня из рабынь? — Нет, — призналась я. — Неизвестно. — Тебе не разрешали прикрыть клеймо! — выпалила одна из девушек. Я отдернула руку. По-прежнему стоя на коленях, повернулась к ним, лицом к лицу. Девушки сидели на соломе. — Ты была рабыней для любовных утех? — с любопытством спросила другая. — Да. Они рассмеялись. — А здесь станешь рабочей лошадкой, — сообщила она. — До седьмого пота будешь вкалывать, — добавила ее подруга. Ну, хватит! Я выпрямила спину. Оценивающе оглядела их, одну за другой. Есть вещи, неразличимые для мужчины, но для женщины очевидные. То, о чем вслух не говорится, едва уловимые нюансы. Я улыбнулась. Да они просто злятся! — Может быть, мне не придется работать так много, как вы думаете, — проронила я. Я красивее их, а значит — выше. — Нахалка! Вот бесстыжая! — заголосили они. Я пожала плечами. — Думаешь, ты красивее нас? — Да. — Думаешь, лучше ублажишь хозяина? — Да. Я красивее. Это ясно. — Ах ты тварь! — Они просто исходили злобой. — Будешь работать, спины не разгибая! — посулила одна. — Вот увидишь! — вторила ей другая. — У вас есть гребень? Мне нужно волосы расчесать, — спросила я. — Не нарушай позы! — предупредила Ремешок — самая сильная из них, рослая, длиннорукая, веснушчатая. — Ладно, — согласилась я. — Тебе так идет, — снизошла широкоплечая рыжеволосая рабыня по прозвищу Верров Хвост. — Спасибо. Жить с ними в одной клетке не хотелось. От них так и веяло враждебностью. К тому же они, уж конечно, поняли, что мне до них и дела нет. А ведь мы заперты в одной клетке. — Наверняка скоро станешь любимой рабыней хозяина, — предположила темноволосая плосколицая Турнепс. — Может быть, — отбросив назад волосы, согласилась я. — Сейчас любимая — Редис. — Ремешок указала на сидящую слева от нее блондинку с тонкими щиколотками. Та самая, по сердцебиению которой отсчитывали время до начала погони вчера вечером. Прошлую ночь она провела с воином Клитуса Вителлиуса. Как она прижималась к нему, когда он, отсчитывая время, положил ей на грудь ладонь! Мне-то множество раз довелось побывать в руках таких мужчин. Это вам не крестьяне. — Я была рабыней воина! — провозгласила я. — Ты очень красивая, — сказала Редис. Пожалуй, она не такая уж противная. — Наверно, в мехах никуда не годишься, — скривилась Ремешок. — Вот он от тебя и избавился. — Нет! — закричала я. — Никуда не годишься! — потешалась Ремешок. — А почему же он тебя подарил? — спросила Верров Хвост. — Не знаю. — Никуда не годишься! — тыкала в меня пальцем Ремешок. — У нас в деревне мехов негусто, — хохотала Турнепс. — Вот поглядим, какова ты на соломе! — Если так себе, — вступила Верров Хвост, — скоро узнаем. Турнус всем скажет, хороша ты илинет. — Хороша, — отрезала я. — Так почему же твой хозяин подарил тебя? — не отставала Турнепс. — Для забавы, — призналась я. — Он — Клитус Вителлиус, предводитель воинов. У него множество девушек куда красивее меня. Заставил меня безнадежно влюбиться, а потом, для забавы, взял и бросил. Поиграл со мной. Просто из интереса. И, одержав безоговорочную победу, избавился, отшвырнул прочь, подарил. — Ты его правда любила? — спросила Редис. — Да. — Ну ты и рабыня! — Ремешок давилась от смеха. — Он заставил меня полюбить его! — твердила я, прекрасно понимая, чтр не заставь он меня — все равно бы любила. Будь я свдбодной женщиной, будь у меня выбор — все равно бы любила. Но выбора у меня не было. Я — рабыня. Он подавил всякое сопротивление, заставил полюбить себя, не спросив моего согласия. Выбирать мне и не пришлось. Я мечтала преклонить перед ним колени по собственной воле, но он сделал меня рабыней, силой заставил пасть к его ногам. — Если ты любишь своего хозяина — ты сумасшедшая, — вынесла вердикт Ремешок. — Я люблю своего хозяина, — проронила Редис. Ремешок повернулась и с криком: «Рабыня!» — отвесила ей такую оплеуху, что та отлетела к стене. — Я люблю хозяина, ничего не могу с собой поделать! — повторила Редис. Ремешок глянула на меня через плечо. — Позы не нарушать! Я и не нарушала. — А ты что, не рабыня? — напустилась я на нее. Ремешок встала. Высокая! Крупная, ширококостная, по сравнению с нами — просто могучая. Хотя, конечно, рядом с мужчиной — тростинка. Встала во весь рост, одетая, как и положено рабыне, в короткую тунику из шерсти харта. Как и у нас всех, у нее это единственная одежда. Вцепилась в охватывающую шею веревку. — Да, — ответила она. — Меня могут высечь, продать, убить. Могут подарить кому угодно. Могут заковать в цепи. Могут жечь каленым железом. Могут делать со мной что хотят. — Она устремила взгляд сквозь решетку, туда, наружу. — Я должна преклонять перед ними колени. Должна быть послушной. Делать что скажут. Да. — Опустив глаза, она взглянула на меня. — Да. Я — рабыня. — Все мы рабыни, — подала голос Редис. — Не хочу быть женщиной! — сотрясая решетку, прижимаясь лицом к железным прутьям, закричала в слезах Ремешок. — Ты плачешь, как женщина, — заметила я. Она обернулась. — Когда-то, — начала я, — и я не хотела быть женщиной. А потом встретила мужчин, какие мне и во сне не снились. И поняла: быть женщиной — это счастье. Ни за что не хотела бы быть никем другим. Пусть из-за того, что я женщина, я оказалась во власти мужчин — все равно дорожу своей женственностью. Среди таких мужчин я свою женственность ни на что на свете не променяю. У каждой девушки есть хозяин. Просто ты, Ремешок, еще не встретила своего. Стоя у решетки, она злобно глядела на меня. — Есть мужчины, — продолжала я, — которым ты почла бы за счастье зубами развязать ремни сандалий. — Если бы Турнус хоть взглянул на меня, — заговорила она, — я на животе проползла бы десять пасангов, чтобы слизать пыль с его ног. — Значит, Турнус — твой хозяин. — Да. Турнус — мой хозяин. — Как тебя зовут? — спросила Редис. — У тебя есть имя? — спросил незадолго до этого Турнус. — Мой бывший хозяин, Клитус Вителлиус из Ара, — ответила я, — называл меня Дина. — Для него ты так мало значила? — удивился Турнус. — Да, хозяин. — Хорошее имя. Только уж слишком обычное. — Да, хозяин. — Нарекаю тебя Дина! — объявил он. Точно животному кличку дал. — Кто ты? — Дина, хозяин… — Как тебя зовут? — спросила Редис. Я улыбнулась. — Дина. — Многих девушек с таким клеймом зовут Динами, — заметила Турнепс. — Я слышала, — сказала я. — Хорошее имя, — похвалила Верров Хвост. — Спасибо. — Приятно, наверно, носить женское имя, — позавидовала Турнепс. Я не ответила. — Я — Редис, — сказала Редис. — Я — Турнепс, — сказала Турнепс. — Я — Верров Хвост, — сказала Верров Хвост. Ремешок взглянула на меня. — Я — Ремешок. — Тал, — поприветствовала я их. — Тал, — дружно ответили они. — Ты главная в клетке? — спросила я Ремешка. — Да. — Бить меня нет необходимости. Я подчинюсь. — Все мы женщины. Все мы рабыни, — вздохнула Ремешок. — И над всеми нами — плетка, — добавила Турнепс. — Меня били плеткой по рукам, — рассказала я, — но не секли ни разу. — А давно ты в рабстве? — спросила Редис. — Нет. — Для свободной ты слишком красива, — заметила Турнепс. — Я жила далеко отсюда. — Судя по акценту, ты из варваров, — предположила Ремешок. — Да. — Где ты жила? — поинтересовалась Верров Хвост. — Эта местность называется Земля. — Никогда не слышала, — удивилась Турнепс. — Где-нибудь на севере? — принялась допытываться Редис. — Далеко, — ответила я. — Не надо об этом. Как могла я говорить с ними о Земле? Чтобы сочли сумасшедшей или лгуньей? Разве поверят они, что существует мир, где мужчины состязаются, выкрикивая политические лозунги, презрев свое главенство, радостно спеша превратить себя в евнухов? Что кому-нибудь, кроме лесбиянок и мужчин, мужчинами, по существу, не являющихся, захочется жить в таком мире? Истина далеко не всегда соответствует политической целесообразности. — У варваров так скучно, — протянула Турнепс. — Ты никогда не была в Аре? — Нет. — Меня однажды продавали в Аре, — похвастала она. — Чудесный город. — Приятно слышать. Еще бы — ведь Клитус Вителлиус из Ара. — Странно, что тебя никогда не секли, — размышляла Турнепс. Я пожала плечами. — Наверно, ты слишком красивая. — По-моему, секут только уродок, — заявила Верров Хвост. — Точно, — подтвердила Редис. — Мне кажется, — возразила я, — красива девушка или нет, нужно будет — хозяин ее высечет. Странно, что сказала об этом я, земная женщина. А действительно, если надо высечь — почему же не высечь, тем более если у девушки хозяин — горианец? — Дина права, — кивнула Редис. — Нас секут, — подтвердила Ремешок, — когда им нравится. — Да! — хлопнув себя по бедрам, рассмеялась Редис. — Вот звери! Сделала ли что-нибудь, нет ли, все равно: хочется им — становись под плетку! — Мужчины — хозяева, — отчеканила Турнепс. — Что хотят, то с нами и делают. — Мы в деревне, Дина, — напомнила Верров Хвост. — Но останешься здесь надолго — узнаешь, что такое плетка. Я содрогнулась. — Меня толком и не били, — пролепетала я. Этта никогда не пускала в ход плетку, хотя, как главная рабыня в лагере, имела право. Дважды — по спине и по ногам, — подгоняя к конуре, меня хлестнула Мелина, подруга Турнуса, моего нового хозяина. Невероятное унижение! Так как же вынести, когда тебя секут по-настоящему? Что чувствуешь, когда твое тело обжигает плеть? — Ремешок, а это больно? — спросила я. — Да, — ответила она. — Очень больно? — Да. — Ты сильная, Ремешок. Ты боишься плетки? — Да. — Очень боишься? — Да, — ответила она. — Я очень боюсь плетки. Меня затрясло. Если даже великанша Ремешок боится, то что же говорить обо мне? — Пора спать, — объявила Редис. Мы улеглись на солому и вскоре уснули. Раз я проснулась в холодном поту. Странный сон. Обнаженная, в стальном ошейнике, стою я на коленях на гладких плитах в прекрасной комнате, точно во дворце. Передо мной — низенький столик. На нем нитки и бусинки в чашечках, рабские бусинки — красные, желтые, пурпурные — самых разных цветов. Я откуда-то знаю, что должна нанизать бусы. Перед моими глазами — плеть. — Что это? — спрашивает голос. — Плеть, хозяин, — отвечаю я. — А кто ты? — Рабыня, хозяин. — Повинуешься? — Да, хозяин. И тут плеть резко опускают к моему лицу, прижимают к губам. Больно. Я чувствую рукоятку зубами. — Целуй плеть, рабыня! — раздается голос. Я целую плеть. — Кто приказывает мне? — спрашиваю я. Будто я должна об этом спросить. Хотя таких вопросов рабыни обычно не задают. Это может быть сочтено за непозволительную дерзость. Но меня не хватают за руки, не швыряют на пол, не секут. — Тебе приказывает Белизариус, рабыня, — слышу я в ответ. И етвет этот кажется странно уместным, как бы единственно возможным. Хотя никакого Белизариуса я не знаю. — Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? — снова спрашиваю я. — Он прост, — гремит голос. — Да, хозяин. — Нанижи бусы, рабыня! — Да, хозяин, — отвечаю я. Руки мои тянутся к нитям и бусинкам… и тут я проснулась. Непонятный сон. Я ощупала пол. Никаких гладких плит. Дерево, солома, железные прутья. Под ними — утоптанная земля. Сна как не бывало. Лежу, таращусь на доски и решетки. Полнолуние. Я встала на солому. Ни в каком я не во дворце. Я в клетке в Табучьем Броде. Я подошла к решетке, держась за прутья, выглянула наружу поверх плотно спрессованной земляной стены. В нескольких дюймах над головой — крыша клетки. Руки вцепились в решетку. Когда-то меня звали Джуди Торнтон. Я в клетке! У меня вырвался испуганный возглас. Ухмыляясь, на меня смотрел Брен Лурт. Девушки беспокойно заворочались, но не проснулись. Отпрянув от решетки, я легла на солому. Он все смотрел на меня. Я попыталась натянуть на ноги коротенькую тунику. — Я буду первым в Табучьем Броде, — прошептал Брен Лурт. — И когда я стану первым, Мелина отдаст тебя мне. И скользнул в темноту. Подтянув колени к подбородку, я, дрожа, съежилась на соломе.
Я рыхлила сухую землю вокруг корней сула. Вот уже двадцать дней я в Табучьем Броде. Рукоять мотыги длиной футов шесть. Наконечник железный, тяжелый, шириной по режущему краю около шести дюймов, к рукоятке сужается до четырех. Рукоять вставляется в округлый паз. Чтобы крепче держалась, туда же вгоняют клин для уплотнения. Слишком громоздкое для меня орудие. Никудышная из меня крестьянская рабыня. Трудно выразить словами, как тягостно, особенно для такой хрупкой девушки, как я, деревенское рабство. Я выпрямилась, расправила плечи. Ломило спину. Поднеся ладонь козырьком к глазам, глянула вдаль. По дороге из Табучьего Брода, согнувшись, волоча за две ручки тележку, брел Туп Поварешечник, бродячий торговец. Я посмотрела на свои руки. Ободранные, грязные, покрыты мозолями. Просунув палец под веревочный ошейник, чуточку оттянула его от шеи, вытирая пот и грязь. Веревка царапала шею, но снять ее нельзя. Как-никак символ рабства. День здесь начинается рано. Мелина отпирает замки на нашей клетке еще до рассвета. Выбравшись наверх, мы встаем перед ней на колени, преклоняя к ее ногам головы. А она держит наготове плеть. Она — наша хозяйка. Мы должны подоить верров, собрать яйца вуло, напоить слинов и задать им корма и вычистить их клетки. Но вот утро в разгаре — мы возвращаемся к хижине Турнуса. Там, под хижиной, для нас выставляют миски с кашей — пищей рабов. Кашу надо съесть, миски дочиста вылизать. Едим мы стоя на коленях или лежа на животе, руками еды не касаясь — так положено крестьянским рабыням. После еды начинается настоящая работа. Натаскать воды, принести дров, обработать поля. Дел в селе много, самых разных — конца-края им нет. И основная их тяжесть ложится на рабынь. Работай — или умри. Иногда в поле нас подстерегают местные парни. Связывают, насилуют. Никому до этого и дела нет: мы — рабыни. Каждая косточка ноет. Дней десять назад Турнус пахал на мне. Бесков он не держит. Рабыни дешевле. Тогда я впервые отведала плетки. Вместе с другими девушками меня впрягли в плуг, и, обнаженные, понукаемые хозяйской плетью, мы, обливаясь потом, потащились по борозде. Склонившись вперед, медленно продвигались мы, зарываясь ногами в землю. Тяжелая сбруя впивалась в кожу. И вот потихоньку погрузился в землю огромный лемех, отваливая в сторону увесистые пласты почвы. Всего несколько ярдов — и, кажется, я сейчас лягу и умру. Кто заметит, если я буду тянуть не в полную силу? Вот тут-то впервые на мою спину и опустилась плетка. Не грозная плетка-пяти-хвостка, предназначенная для сурового наказания провинившихся рабынь, а легкий, в одну плеть, хлыстик, чуть больше мягкого кожаного — им лишь слегка подхлестывают впряженную в плуг скотину, чтоб пошевеливалась. Но спину мою он ужалил, точно ядовитая змея, точно винтовочный выстрел. Я и не представляла, что это так больно. Плеткой меня били впервые. — А ну, Дина, тяни сильнее! — прикрикнул Турнус. — Да, хозяин! — И я впряглась что было сил. Он не рассердился. Спина болела, точно огрели раскаленным прутом. Ну и боль! Какова же тогда настоящая рабская плетка? А ведь под нее можно угодить за любую малость — даже и не поймешь, чем разгневала хозяина. А могут высечь и вовсе без причины — просто потому, что так хозяину угодно. Девушка, что некогда звалась Джуди Торнтон, впервые отведала плетки. Я горестно застонала. Теперь рабство виделось мне в новом свете. Что ж, буду неукоснительно выполнять все, что требуется. Но не прошло и часа, как я рухнула без сознания в борозду. Смутно помню, как сзади на шею легла рука Турнуса и голос Ремешка проговорил: «Не убивай ее, Турнус. Разве не видишь — она просто хорошенькая рабыня, ее дело — ублажать мужчин, а не тянуть в поле лямку». — Мы и без нее все вспашем, — вступилась за меня Турнепс. — Сколько раз пахали, — поддакнула Редис. — Не ломай ей шею, хозяин, — взмолилась Верров Хвост. Турнус убрал руку. Помню, он связал мне за спиной руки, крепко стянул лодыжки и оставил меня в поле. Я снова потеряла сознание. Вечером Турнус притащил меня в село на плече и швырнул среди свай своей хижины. — В чем дело? — спросила Мелина. — Больно хилая, — ответил Турнус. — Я сама убью ее. — Из-под груботканой одежды она вытащила короткий нож. Я, нагая, связанная, приподнялась на локте у ног Мелины и с ужасом уставилась на нее. Держа нож наготове, она приближалась. — Пожалуйста, не надо, госпожа! — зарыдала я. — Иди в дом, женщина, — зло бросил Турнус. — Тряпка ты, Турнус, — выпалила Мелина. Но нож убрала и выпрямилась. — Зря я за тобой пошла! Он молча смотрел на нее. — Могла бы стать спутницей предводителя касты целого округа, — шипела она. — А вместо этого я — подруга деревенского предводителя. Могла бы в округе первой быть. От тебя слинами воняет и твоими девками. Надо же, тут рабыни стоят — и такие слова! — Тряпка ты и дурак, Турнус! — не унималась она. — Презираю тебя! — Иди в дом, женщина, — повторил он. Сердито отвернувшись, Мелина стала карабкаться по лесенке в хижину. На последней ступеньке снова взглянула на него. — Недолго тебе владычествовать в Табучьем Броде, Турнус! — И исчезла в хижине. — Развяжите Дину, — приказал Турнус, — и отнесите в клетку. — Да, хозяин, — ответили девушки. — Бедняжка Дина, — проронил, глядя на меня, Турнус, когда с меня сняли веревки. — Никудышная ты скотинка. — И, ухмыльнувшись, пошел прочь. Я с яростью вонзила мотыгу в землю. Конечно, скотина я никудышная! И не моя вина, что я не рабочая скотина, как многие деревенские девахи. Марла, Чанда, Донна, Бусинка — все они на моем месте оказались бы ничуть не лучше! Да и Лена или Этта не намного меня бы превзошли! Посмотрела бы я, как Марла тащит плуг! Ничего бы у нее не вышло! Я с яростью вонзила в землю мотыгу. Я здорова, жизнь во мне так и кипит, но я не сильная, не могучая. Ну что я могу сделать! Я маленькая, хрупкая, слабая. В этом нет моей вины. Может, я и красивая, но что проку в красоте, когда за твоей спиной плуг и хозяин поднял плетку? Турнус разочарован моей слабостью. С бешенством ковыряла я землю мотыгой. Мне даже воду в поле тяжело таскать — моим ли плечам сражаться с огромным деревянным коромыслом и подвешенными к нему ведрами? Случалось, я падала, и вода проливалась. К тому же я медлительна. Иногда подруги-рабыни брали на себя то, что тяжелее из моей работы, а я делала за них что попроще. Но меня это удручало — им же тоже трудно. Хотелось делать свою работу самой. Просто я слаба — потому и не гожусь в крестьянские рабыни. Временами, работая в поле, я вскипала от ненависти. Кли-тус Вителлиус! Вот кто бросил меня здесь, в деревне! Покорил, заставил полюбить себя всем сердцем, каждой клеточкой тела, а потом шутки ради подарил крестьянину. Знал ведь, что я за девушка — тонкая, чувствительная, хрупкая, красивая землянка, и все же, забавляясь, обрек на тяжкое, горькое деревенское рабство, подарил Турнусу. Я обрушила мотыгу на сул. Ненавижу! Ненавижу Клитуса Вителлиуса! Снова*я взглянула на дорогу. Тележка бродячего торговца Тупа Шварешечника теперь едва виднелась на пыльном проселке: Он брел к тракту — широкой, мощенной булыжником дороге, ведущей в Ар. Хотя сестры-рабыни были ко мне добры, кроме них, в деревне на меня почти никто не обращал внимания. Слабая, хрупкая, для крестьянской работы я не гожусь. Ненавижу крестьян! Ну и идиоты! Не могли найти лучшего применения красавице рабыне, как запрячь ее в плуг! — Деревня не для тебя, Дина, — сказал мне как-то Турнус. — Ты городская рабыня. Твое место у ног мужчины, в его покоях, в цепях и ошейнике. Тебе бы ластиться к нему и довольно мурлыкать, как самка слина. — Возможно, — ответила я. — Я ластилась бы и мурлыкала у ног Турнуса, — призналась могучая Ремешок. Мы расхохотались. Но она не шутила. Странно: такая крепкая, мощная — и жаждет мужского владычества. Да нет, ведь и она тоже женщина! На тяжелую работу сил у меня не хватало, и поэтому Турнус часто брал меня с собой к слинам — помогать ухаживать за животными. Кое-кого из них я уже знала. Но в общем-то их боялась, и они, чувствуя это, питали ко мне какую-то необычную для этих животных злобу. — Ты что, совсем ни на что не годна? — набросился как-то на меня Турнус на площадке для дрессировки слинов. Я опасливо отступила подальше. Под палящим солнцем песок раскалился. Дождя не было уже несколько дней. Са-тарне грозила засуха. — Ни на что не годна! — Турнус раздраженно тряхнул меня за плечи. Я вздрогнула под его руками. — Что такое? — спросил он. Я стыдливо отвела глаза: — Прости меня, хозяин. Но уже столько дней меня не касался мужчина. А я — рабыня. — А, — понимающе протянул он. Я подняла глаза. Взглянула ему в лицо. Просто великан! — Может быть, хозяин соблаговолит переспать со своей рабыней? — Рабыня просит овладеть ею? Взять ее, как берут рабынь? — Да, хозяин! — вцепившись в него, теряя над собой власть, закричала я. — Да! Да! Он опрокинул меня на песок, задрал тунику до груди. Я лежала у подножия клетки для рабынь. Он схватил меня, я дотянулась до решетки клетки и закричала, сжав решетку руками. Он обладал мною, а я билась в судорогах от наслаждения. Раз, увидев глядящую из-за бревенчатой стены Медину, я испуганно вскрикнула: — Там Медина, хозяин! Он рассмеялся: — Я делаю со своими рабынями что хочу. Пусть смотрит, если нравится. Пусть у рабыни поучится, как себя вести. Но Мелина, вне себя от злости, ушла. А я вновь отдалась ему, с благодарным стоном наслаждалась его ласками. Снизошел! Соизволил коснуться меня! Потом, позже, я, постанывая, встала на колени. — Спасибо, хозяин, — целуя его ноги, проговорила я. Он рассмеялся, поднял меня, взглянул мне в глаза, а потом, забавляясь, швырнул к своим ногам. Лежа на песке, я смотрела на него снизу вверх. — Как я погляжу, Дина, — посмеиваясь, заключил он, — на что-то ты все же годна. — Спасибо, хозяин, — робко ответила я. День клонился к закату. Тележка Тупа почти исчезла вдали, только пыль от ее колес еще неслась вслед. Сегодня утром он оценивал, сколько я стою. Сегодня утром я сделала открытие: я — шлюха. Но наверно, любая рабыня должна быть немного шлюхой, притом превосходной. Он не спал со мной, но, когда он меня оценивал, я изо всех сил старалась ему понравиться. Вот бы встретиться с ним еще! А началось это так. — Останься, Дина, — велела мне Мелина, подруга Турнуса. Остальные девушки пошли за водой. Ушел и Турнус — отправился в соседнюю деревню покупать птиц вуло. Вернется не скоро. Мелину я боялась. Она — хозяйка. Хотела убить меня, когда у меня не хватило сил пахать. Видела меня в объятиях Турнуса. Однако в последнее время особенной враждебности ко мне не проявляла. Я думаю, для нее не секрет, что Турнус спит со всеми своими рабынями. Куда чаще меня в его объятиях оказывается Редис. Мелина наверняка это знает. Одну только Ремешок он насилует редко. — Да, госпожа, — предчувствуя дурное, пролепетала я. Мелина меня недолюбливает — это ясно. Но вряд ли ненавидит сильнее, чем остальных рабынь. Любимая рабыня Турнуса — не я, это всем известно. Он предпочитает женщин крупных, широкобедрых, грудастых — когда-то, до того как расплылась, растолстела, наверно, такой была и Меяина. — Пойди-ка сюда, птичка, — стоя под хижиной, в тени между сваями, Мелина поманила меня пальцем. Я повиновалась. Она — свободная. Я — рабыня. Опустив голову, я почтительно встала перед ней на колени. ' — Сними тунику, Дина! — Да, госпожа. — Стянув через голову коротенькую тунику, я осталась нагишом. — Подойди к свае и встань на колени к ней лицом. Я так и сделала. — Ближе. Колени по разные стороны сваи. Прислонись к ней животом. — Да, госпожа. — Нравится тебе наш поселок? — О, да, госпожа! — Протяни руки по обе стороны столба. Ладони вверх. Скрести запястья. Я послушно выполнила приказ. — Ты счастлива здесь? — О, да, госпожа! — Хотела бы ты уйти из нашего поселка? — О нет, госпожа! — заверила я. А потом поспешно добавила: — Если только госпоже не будет так угодно. Вытащив из складок одежды обрывок веревки, Мелина крепко связала мне запястья по ту сторону сваи. — Хорошо держит? — спросила она меня. — Да, госпожа. Отступила на шаг, оглядела меня и скрылась в хижине. Вскоре вернулась с мотком веревки в руках. Привязала ее конец к моему веревочному ошейнику, отмотала примерно фут и закрепила привязь на столбе, на уровне моей шеи. Остаток веревки свисал со столба на землю. Я не сводила с нее глаз. — Ты красивая, — проговорила она. Привязанная веревкой за шею, встать я не могла. — Очень красивая. — Спасибо, госпожа. Я — ее пленница. Голая, стою на коленях, крепко привязанная к столбу. — В поселок, — сообщила она, — приехал торговец. Знаю. Туп Поварешечник. Редис мне рассказала. Я видела, как он пришел, волоча за собой ручную тележку с длинными ручками, на двух огромных колесах. Внутри тележки — множество полочек, ящичков, в них — всевозможные дешевые товары, а еще — колышки и петли, на которых подвешена всякая утварь, кастрюли, инструменты. По краям повозки — тоже ящички, в них тьма-тьмущая всякой всячины: нитки, ткани, ножницы, наперстки, пуговицы, заплаты, а еще — гребешки, сладости, травы, специи, соль в пакетиках, целебные снадобья. Чего только не было в этой удивительной тележке! — Я приглашу его взглянуть на тебя, — сказала Мелина. У меня екнуло сердце. Пока Турнуса нет в поселке, Мелина продаст меня! — Уж постарайся ему понравиться, сучка, — предупредила она, — а то до конца дней твоих буду сечь! — Постараюсь, госпожа! — обещала я. Еще как постараюсь! Когда еще выпадет возможность вырваться отсюда? Да я бы все на свете сделала, лишь бы избежать тягот деревенского рабства. Понравиться ему? Понравлюсь! Вот увидит — буду сама покорность, сама чувственность! Вдруг стало страшно. Что он за человек? Мужчины по-разному воспринимают женские уловки. Знать бы наверняка, чего ему хочется! Нет, не угадать. Безнадежно. Ну и шлюха же ты, сказала я себе. Подергала связанные руки. Откуда мне знать, какие женщины ему нравятся? Робкие, скромные — швырнул к своим ногам и изгаляйся? Или похотливые, что так и норовят пустить в ход язык? А может, дерзкие, непокорные, может, ему нравится их укрощать? А что, если он питает слабость к холодным, надменным, презрительным красавицам, что в мгновение ока превращаются в отчаянно корчащихся, жалобно стонущих от мужского прикосновения рабынь? Не знаю. Знаю одно: я должна показаться ему красивой, физически привлекательной. Тут Мелина все предусмотрела. Ума ей не занимать, да и практической сметки — тоже. Девушка красивее всего нагая, в ошейнике или на цепи. Вот она и поставила меня на колени, в позу покорности, и связала. И теперь я стою прижавшись животом к столбу, обхватив его руками, широко расставив колени. Взглянув на стоящую в такой позе женщину, мужчина не сможет, пусть подсознательно, не почувствовать ее открытости, уязвимости, не сможет не ощутить себя ее властелином, могучим и неотразимым. Все продумала, до мелочей: связанные ладони, руки, будто в объятиях охватившие столб, свисающая с шеи длинная веревка — связывай рабыне руки за спиной и веди ее, точно самку табука, куда душе угодно. Можно к тележке привязать — и босая, обнаженная, я побреду за ней, взметая дорожную пыль. Да, ума Мелине не занимать. — Вот она! — раздался ее голос. Испуганно вздрогнув, я вцепилась в столб. Помимо моей воли бессознательное это движение получилось на удивление грациозным. Да ведь, наверно, этого и добивалась Мелина, неожиданно гаркнув у меня над ухом! Показать мужчине во всей красе прелестную, испуганную, связанную рабыню. Я вздрогнула так естественно! А Мелине того и надо. Как вести себя с ним? Не знаю. Что ж, буду просто рабыней в Богом забытой деревушке, связанной земной девушкой, чью привлекательность пришел оценить мужчина. А кто же я еще? Прекрасная варварка, совсем чужая, с далекой, не похожей на Гор планеты, ко встрече с этим миром совершенно не готовая. Может, горианским мужчинам интересно укрощать и приручать таких? Из землянок, рассказывала Этта, получаются превосходные рабыни. Наверно, так оно и есть. — Как живешь, птенчик? — спросил торговец. — Хорошо, хозяин, — ответила я. — Варварка, — заключил он. — О? — притворно удивилась Мелина. А ведь прекрасно знает, что я варварка! — Открой рот, — приказал он. Я открыла рот. — Видишь? — Сунув пальцы мне в рот, он раскрыл его шире. — В последнем зубе, наверху слева — кусочек металла. — Это врачи делают, — сказала Мелина. — Ты из местности, что называют Землей? — Да, хозяин. — Вот видишь? — это он Мелине. — Умная рабыня, — похвалила Мелина. Не высекли бы! — Я Тупеллиус Миллиус Лактантиус из рода Лактантиусов, торговцев из Ара, — проговорил он, обращаясь ко мне. — Но настали тяжелые времена, и хоть мне и было тогда всего восемь, пришлось бродить с тележкой — долг, законы касты, гордость семьи и все такое прочее. Я улыбнулась. — Хорошая улыбка, — отметил он. — В здешних поселках меня называют Туп Поварешечник. А тебя как зовут? — Ну, как она тебе? — вмешалась Мелина. Торговец оглядел меня: — Для ошейника в самый раз. Я сгорала от стыда. Любому горианину ясно — я рабыня. Вопрос лишь в цене да в том, кому мне принадлежать. — Ну разве не хорошенькая? — настаивала Мелина. — В городах, — ответил он, — таким несть числа. В одном Аре каждый год тысячи таких продают и покупают. Я содрогнулась. — Сколько дашь? — В лучшем случае, — прикинул он, — медный тарск. Я красивая рабыня, я знаю. Но вот того, что таких красоток на Горе тьма-тьмущая, и не подозревала. В этом мире рабыни-красавицы не в диковинку. И цена им невысока. Девушкам куда красивее меня нередко приходится довольствоваться долей кухарок в больших домах или в цепях и казенных туниках скрести по ночам полы общественных зданий. — Так не хочешь брать? — недовольно пробурчала Мелина. Он погладил мой бок. Я вцепилась в столб. — А она ничего! Внезапно, без предупреждения, он коснулся меня. Закрыв глаза, не в силах сдержаться, я вскрикнула, прижалась к столбу, судорожно обхватила его руками. — Ага! — произнес он. Я вздрогнула, не открывая глаз. — Горячая, — причмокнул он. — Это хорошо. Очень хорошо. — Очень горячая? — уточнила Мелина. Снова эта рука! Снова, не в силах с собой совладать, я отчаянно вскрикнула. — Очень, — рассмеялся он. — Спокойно, птенчик! — Не надо, хозяин, пожалуйста! — взмолилась я. И тут же, вскрикнув, впилась в дерево ногтями, забилась на привязи. — Перестань! — стонала я, — Перестань, прошу, хозяин! Он убрал руки. Прислонившись в столбу, я дрожала от страха — а вдруг он опять начнет меня трогать? Он встал. — Ну, очень горячая? — допытывалась Мелина. — В шлюхи сгодится, пагу разносить. — Прекрасно! — обрадовалась Мелина. — Да, — добавил он, — и все же больше медного тарска дать не могу. — Почему? — Война, — вздохнул он, — набеги, города в упадке. Рыночные помосты просто ломятся от красоток, что раньше были свободными. И дают за них сущие гроши. — И что, все такие же горячие, как эта? — Да, многие. Поставь девушке на тело клеймо, посади ее на цепь, поучи немного — и через неделю она готова, горячее некуда, прямо рвется. — Так скоро? — изумилась она. — Да, — заверил Туп. — Возьми женщину — любую женщину, не обязательно землянку — эти-то просто созданы, чтоб быть рабынями, о них и говорить нечего, — нет, любую родом с Гора, свободную, высшей касты, будь она даже холодна как айсберг, надень на нее ошейник, вдолби ей, что она рабыня, — распалится как миленькая! Мелина расхохоталась. Я залилась краской. Такую напраслину возводить на женщин Земли! Что ж они, не знают, что я землянка? Да нет, знают, конечно. Чешут языками и внимания не обращая на рабыню. Но все-таки — правда ли это? Может, никакой напраслины и нет? — Надень на нее ошейник. — Он сомкнул руки у меня на горле. Я напряглась. С его-то — горианина — силой ничего не стоит мне шею сломать — только захоти! Что я смогу сделать? Убрал ладони с горла, схватил меня за волосы. Оттянул мне голову назад. — Вдолби ей, что она рабыня. — Запустив руки глубже в волосы, он все тянул голову назад. Я вскрикнула. Больно! Но ровно настолько, чтоб дать понять, что он может со мной сделать, если захочет. Мужчина. Хозяин. Меня охватил невольный трепет. Убрал руки. Напрягшись всем телом, я стояла у столба. Его ладони поползли по моим бокам. — И пожалуйста, — хмыкнул он, — распалится как миленькая! Прикоснулся — и я закричала, вгрызлась зубами в древесину, из глаз брызнули слезы. — В шлюхи сгодится, пагу разносить, — повторила Мелина. — Да, — кивнул Туп. Женщины Земли просто созданы, чтоб быть рабынями? Я глотала слезы. Неужели это так? Неужели никакой напраслины? Только бы больше не трогал! Да, женщины Земли созданы, чтоб быть рабынями. Я — землянка. Я вцепилась в столб. Прирожденная рабыня. — Лакомый кусочек! — Туп погладил меня по боку. Интересно, все земные женщины рождены быть рабынями? Я, во всяком случае, точно. Другие, может, и нет. Загляни себе в душу. Спроси себя. И ответь на этот сокровеннейший из вопросов — самой себе, ни с кем не делясь, пока не свела тебя судьба с тем, кому лгать ты не сможешь, — с твоим хозяином. Может, весь секрет в биохимии. Может, женщину рабыней, а мужчину хозяином делают гормоны. Не знаю. Лишь на Горе, рядом с мужчинами, что обладали или могли обладать мною, я по-настоящему ощутила себя женщиной. Как просто: гориане способны владеть женщиной, большинство мужчин Земли — нет. На Земле мою женственность подавляли: во-первых, мои собственные предрассудки — результат многовековой интеллектуальной и социальной патологии, и, во-вторых, общепринятые условности, под гнетом которых я выросла, следуя которым существовала — да, существовала, а не жила, — условности, согласно которым открытое проявление сексуальности — нечто неподобающее, а то и непристойное. Кто знает, что такое общественное благо? Может, чтобы процветать, обществу необходимо руководствоваться правилами, по крайней мере не противоречащими биологическим закономерностям? Общество слабых, тщедушных калек, не решающихся быть самими собой, безусловно, не может быть совершеннее того общества, где человеческие существа естественны и органичны, величественны и счастливы. Соответствие принципам — не критерий. Благополучно то общество, где благополучны люди, где они живут в гармонии с природой. Глянем правде в лицо: каких таких высот достигла земная цивилизация? Человек погряз в руинах идеологии. Возможно, придет день — и он выйдет из тьмы, сбросит оковы прошлого. И день этот будет прекрасен. Огромный, залитый солнечным светом мир развернется перед его глазами. Не так уж много пышных слов можно сказать о Горе. Но зато мужчины и женщины в этом мире живут. Живут, а не существуют. ( И я не отдам этот мир. Он совсем другой, не похож на мой, в чем-то, пожалуй, хуже, но в чем-то — я знаю — лучше. Такой, каков он есть. Честный и настоящий. И дышится в нем легко. — Кто твой хозяин, птенчик? — спросил меня Туп Поварешечник. — Турнус, — ответила я, — земледелец. Глава касты в Табучьем Броде. Земля у него родит, а еще он дрессирует слинов. Я гордилась Турнусом. О справном, искусном крестьянине здесь часто говорят: «Земля у него родит». Иногда этим выражением пользуются, чтобы просто выразить почтение, даже если человек землю и не обрабатывает. В любой касте, связанной с определенным видом деятельности, будь то сельское хозяйство, торговля или военное искусство, всегда есть люди, род занятий которых отличен от традиционного. Есть и те, кто, не входя в касту, живет тем же трудом. Обычно, хотя бывают и исключения, принадлежность к касте определяется по рождению. Но, случается, в касту принимают со стороны. Браки, как правило, совершаются внутри касты. В случаях же смешанных браков женщина — как чаще всего и бывает — может предпочесть сохранить свою кастовую принадлежность, а может вступить в касту супруга. Рожденные в таких браках дети принадлежат к касте отца. Подобно этому в некоторых городах решаются и проблемы гражданства. Выходцу из бескастового общества непросто представить, как важны для гориан касты. Кастовая структура, хотя, безусловно, и порождает немало трудностей, тем не менее помогает человеку определить свое место в жизни, учит высоко держать голову, роднит с тысячами собратьев, определяет образ жизни. Даже развлечения гориан — и турниры, и зрелища — часто связаны с кастовыми обычаями. По кастовому принципу распределяются и средства на общественные нужды. Кастовая система достаточно гибка, вполне возможны переходы из одной касты в другую. Но мужчины редко пользуются этой возможностью. Принадлежность к касте — предмет гордости, на членов других каст часто поглядывают свысока. Повзрослев, горианин ощущает себя плотью от плоти своей касты, и променять ее на другую для него все равно что землянину поменять гражданство: скажем, американцу на российское, французу на китайское. При всех своих недостатках кастовая структура придает горианскому обществу стабильность — ведь в таком обществе каждому находится место, труд каждого почетен, каждый с уверенностью смотрит в будущее. Есть на Горе и кланы — их членов связывают узы кровного родства. По обыкновению браки совершаются между членами одной касты — поэтому в основном кланы вписываются в кастовую структуру. Но кланы и касты — не одно и то же. Например, в один клан — пусть изредка — могут входить члены разных каст. Многие гориане считают клан родственной группой внутри касты. И во многих практических смыслах так оно и есть. По крайней мере, особого вреда в такой точке зрения нет. Довольно прочно привязанные к определенной местности, кланы обычно тесно связаны с конкретным городом. Касты же административных границ не знают. Рассказывая о Горе, нельзя не упомянуть о Домашних Камнях. Домашний Камень — вот что прежде всего отличает горианина от землянина. Тому, у кого никогда не было Домашнего Камня, ни за что не понять, как много значит он для горианина. Словами этого не выразишь. Пожалуй, не буду и пытаться. Скажу одно: самое печальное в людях Земли то, что у них нет Домашних Камней. — Как тебя зовут, птенчик? — спросил меня Туп Поварешечник. — Моему хозяину было угодно назвать меня Диной, — ответила я. — Раз хозяину было угодно назвать тебя Диной, значит, ты и есть Дина. — Да, хозяин! — поспешно согласилась я. У меня и в мыслях не было намекать, что меня могут звать как-то по-другому! Мелина сверлила меня глазами. — Я Дина! Только Дина, рабыня моего хозяина! Четыре эти буквы — горианские ли, английские ли — и означали мое имя. Полное и единственное. Это решает хозяин. — Симпатичная Дина, — обронил Поварешечник. — Спасибо, хозяин, — потупилась я. — Берешь? — Медине не терпелось. — Руки грубоваты. — Он провел большими пальцами по моим ладоням. Я вздрогнула. — У тебя грубые руки, Дина. — Я крестьянская рабыня, хозяин. Копай, стирай, тяжелую мотыгу таскай — еще бы руки не огрубели! Он все водил по моим ладоням пальцами, прижимая их все крепче. Я закрыла глаза, припала к столбу. — Немного крема, — рассуждал он, — и станут помягче, в самый раз, чтоб ласкать мужчин. — Да, хозяин. Господи, а что бы я чувствовала, будь ладони мягче! — Ну, предлагай цену за эту сучку, — поторапливала Мелина. Его рука коснулась моей шеи, палец протиснулся под веревочный ошейник, чуть оттянул его в сторону. — На тебе ошейник из веревки. Жесткий, наверно? — Что нравится моему хозяину, — проговорила я, — то и мне нравится. — Лжешь свободному мужчине? — О нет, хозяин! — вскричала я. Конечно, носить веревочный ошейник — радости мало. Но я — рабыня. Турнус — мой хозяин. И естественно, я в лепешку расшибусь, лишь бы ему угодить. Если так ему угодно — значит, должно и меня устраивать. Мое дело — угождать. В том-то и суть: я получаю удовольствие, доставляя удовольствие Турнусу. Иначе мне смерть. Мне нравится угождать ему. В этом — высшее наслаждение для рабыни. — Угодить старается. Ну, не хочется тебе ее голую в меха затащить? — подначивала Мелина. — Задешево отдам. — Как дешево? — поинтересовался Туп. — Дешево. — А Турнус знает, что ты ее продаешь? — Какая разница? Я — свободная женщина. Его подруга. Могу делать что пожелаю. — Хочешь, прелестная Дина, — поглаживая мне шею, спросил, — чудесный стальной ошейник, может, даже украшенный эмалью? — У меня никогда не было ошейника. — Значит, не хочешь? — Хочу, хозяин, — робко призналась я. Только это будет не мой ошейник. Наоборот — надев ошейник, я стану чьей-то собственностью. Ошейник, как и я, будет принадлежать хозяину. Это будет его ошейник. Не мой. Я буду только носить его. — Веревка такая грубая, жесткая, — ощупывая петлю у меня на шее, продолжал он. — А гладкий стальной тебе бы понравился? Изящный, сверкающий или украшенный орнаментом, тонкой работы? А еще бывают покрытые эмалью — под цвет твоих глаз или волос. Ты в таком стала бы еще красивее. А иногда и по мерке делают, точно на твою шейку. — Как угодно хозяину, — ответила я. Конечно, стальной ошейник так красит девушку! Как я завидовала Этте, хоть у нее-то ошейник был совсем простенький. Не так уж много ошейников довелось мне повидать на Горе, но от Этты я знала: разновидностей превеликое множество. От заклепанной на девичьей шее простой полоски металла до усыпанных каменьями, филигранно отделанных, запирающихся на замочек ожерелий, достойных любимой рабыни Убара. Но у всех ошейников — у кухарки ли на шее или у наложницы в покоях Убара — есть две общие черты: во-первых, сама девушка снять его не может, во-вторых, он недвусмысленно указывает — она рабыня. В выборе ошейников, как и во всем остальном, гориане проявляют великолепный вкус и чувство прекрасного. Такое впечатление, что вкус не изменяет им ни в чем: ни в языке, ни в архитектуре, ни в одежде, ни в традициях и обычаях. Здешний народ знает толк в красоте. Все поражает изысканностью — будь то покрой сандалий простого работяги, или тщательная выделка кожи, или украшающие башни городов витражи, что переливаются всеми цветами радуги, меняя облик в тени или под солнечным светом, обретая новые оттенки в каждое время дня. Истово украшая свою жизнь и свой мир, не оставляют гориане без внимания и своих рабынь. Их облик тоже должен быть безупречен. Как для землян вполне обыденным считается пригласить дизайнера, чтобы спланировать внутреннее убранство жилища, так для горианина ничего необычного нет в том, чтобы обратиться к специалисту, который оценит, вышколит рабыню, поможет сделать ее еще красивее. Даст совет, как постричь и уложить ей волосы, какой косметикой надлежит ей пользоваться, какие серьги, какие ошейники и одежды ей пойдут, научит красиво ходить, говорить, преклонять колени и многому, многому другому. Обычно, придя в дом, такой специалист встречает там невзрачную рабыню и, разгадав скрытые в ней возможности, превращает ее в красавицу. Какая возможность блеснуть своим искусством! Говорят, такие люди способны творить чудеса. Их часто нанимают для работы с рабынями, как правило, с теми, что еще недавно были свободными. И вот ничем не примечательная невольница выходит из рук мастера ослепительной и неотразимой. Говорят, однако, что едва ли не наполовину успех определяется ошейником. Надень на женщину ошейник, считают на Горе, — и красота ее раскроется. Быть может, так оно и есть. На мою долю выпало носить лишь ошейник из веревки, но и то, по-моему, каким бы грубым он ни был, даже в нем я стала красивее и желаннее. Надев его на меня, Турнус подвел меня к зеркалу Мелины. У меня едва не подкосились ноги — такой соблазнительной, такой пикантной показалась я себе. От Турнуса не укрылось мое состояние. Тут же он овладел мною, и неожиданно для меня самой тело мое мгновенно отозвалось, безудержно отдалось его объятиям. Он надел на меня ошейник! В какую же пучину страсти поверг бы меня не веревочный, а настоящий стальной ошейник, который не снять, не разрезать, от которого не избавиться! Об этом я и помыслить не смела. Настоящего ошейника я и жаждала, и боялась. Если горло схвачено стальной лентой, разве смогу я устоять перед мужчиной? — Предлагай цену, — торопила Мелина. Встав на ноги, Туп Поварешечник потянулся к своей сумке. — На, птенчик. Достав что-то из сумки, он сунул это мне в рот, протолкнул пальцами между зубами. Стоя на коленях в пыли у столба, я вздрогнула. — Спасибо, хозяин. Конфета! Маленькая, твердая, сладкая! Я закрыла глаза. Первая конфета за все время, что я на Горе. После скудной рабской пищи — такая роскошь! Да за кусочек шоколада рабыни друг другу глотки готовы перервать! Муштруя и вышкаливая рабынь, хозяева иногда поощряютих сладостями. Да и в качестве стимула лакомства действуют безотказно. Даже вполне взрослая рабыня готова часами гнуть спину за крошечную конфетку. Обычно конфету суют в рот стоящей на коленях девушке, но, случается, бросают на пол. Иногда, швырнув конфету нескольким девушкам, хозяин забавляется, наблюдая, как они бросаются за нее в бой. — Предлагай цену, — не отставала Мелина. — Почему ты хочешь продать ее? — спросил Поварешечник. — Будешь покупать? — Может быть, — не сводя с меня глаз, проговорил он. — Ну, разве не хороша? — Хороша. — Представь себе: голая, в ошейнике, с тобой в мехах! — соблазняла Мелина. — Ластится к тебе, не знает, как угодить. — Я торговец, — отвечал Туп. — Если куплю ее, то чтобы продать с барышом. — Но прежде чем продать, можешь попользоваться на славу, — уговаривала Мелина. Поварешечник ухмыльнулся: — Два тарска. Странное чувство охватило меня. За меня предлагают цену. Вот чудно! Цена, конечно, несерьезная, даже для такой, как я, для землянки. Только так назвал, для затравки. Настоящий торг впереди. Безусловно, на любом рынке за меня дадут четыре-пять тарсков, не меньше. — И за меньше отдам, — объявила Мелина. Поварешечник, казалось, был сбит с толку. Стало не по себе и мне. Я зажмурилась. — Мне нужно кое-что из твоей тележки. — Она, прищурившись, взглянула на меня. — Отойдем-ка! И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба — так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села. — Надевай тунику, — приказала Мелина. — Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова. — Да, госпожа, — ответила я. — Быстрей, — оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина. Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику. Что-то уж очень Мелина возбуждена. — Можно рабыне говорить, госпожа? — спросила я. — Да. — Меня не продали, госпожа? — Может быть, Дина, — буркнула подруга Турнуса. — Увидим. — Да, госпожа. Как это понимать? — Завтра, сучка ты моя, — продолжала она, — ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту. Я озадаченно взглянула на нее. — Иди! — велела она. — Быстро! Никому ни слова! Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?
Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул. Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха. Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись. День клонился к закату. Я беззащитно стою одна-одинешенька среди поля. Что случилось со мною? Как я оказалась на Горе? Проснулась обнаженная, с цепью на шее. Пришли двое, требовали от меня рабские бусы. А я ничего не понимала. Хотели меня убить. Спас меня Клитус Вителлиус. Спас, а потом поставил на мое тело клеймо, сделал своей рабыней. Позабавился, заставил полюбить себя — и подарил! Ненавижу! Люблю! Никогда не забуду его руки. В душе навсегда останусь его рабыней. Вспомнит ли он хоть раз о девушке, так равнодушно, походя брошенной? Нет, конечно! Всего лишь рабыня. Да его тьма женщин домогается, выбирай — не хочу! Даже свободные за одно его объятие готовы ошейник надеть. Нет, не вспомнит он обо мне, о той, кем мимоходом потешился. А вот я буду помнить его всегда. Я люблю его. И ненавижу! Навеки он мой хозяин. Как же я люблю его и как ненавижу! Если бы только я могла отомстить! Как сладостна презренной рабыне месть! Но разве может рабыня отомстить? Она всего лишь рабыня. Я свирепо обрушила мотыгу на сул. Что за странный привиделся мне сон? Будто я во дворце и должна нанизать бусы. «Кто приказывает мне?» — спрашиваю я. «Тебе приказывает Белизариус, рабыня!» — гремит голос. И кажется, будто так и должно быть, хотя никакого Белизариуса я не знаю. «Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни?» — «Он прост». — «Да, хозяин!» — отвечаю я. «Нанижи бусы!» Руки мои тянутся к столику, к нитям и бусинкам. И я просыпаюсь. Что за сон? Да еще Брен Лурт появился у клетки, напугал меня. «Я буду первым в Табучьем Броде. И когда я буду первым, Мелина отдаст тебя мне». И исчез. А я, дрожа, съежилась на соломе. А сегодня, казалось, меня уже продали, но Туп Поварешечник ушел из села один. Меня послали в поле. Мелина получила от Тупа пакетик, похоже, с каким-то снадобьем. Мне не велено никому ничего говорить. За мной — сказали мне — придет Брен Лурт. А до того я должна оставаться в поле. Ничего не понимаю! Я вонзила мотыгу в землю. Никому ничего не говорить! Да тут никого и нет! Снова и снова поднимала я тяжеленную мотыгу. Ну и работка! Спину ломит. Руки болят. Все тело ноет. Я — крестьянская рабыня. Тяжек мой труд, ох как тяжек! Будешь работать спустя рукава — по головке не погладят. А мне вовсе не хочется, чтобы меня высекли. Солнце опускалось. Туника вымокла от пота. Ноги в грязи. Горло стянуто шершавой веревкой. Я выпрямила затекшую спину. Нет, не гожусь я для крестьянской работы. Слишком хрупка. Тяжело дыша, откинув голову, я застыла с мотыгой в руках. Как я мечтала, чтобы Туп Поварешечник купил меня, освободил бы от этой каторги. Там, у столба, так хотелось стать кем угодно — лишь бы ему понравиться, лишь бы заинтересовать его, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. Но их с Мелиной не проведешь, так повернули дело, что не удалось мне предстать перед ними никем иным, кроме как самой собой — обуреваемой страстями, бессильной устоять перед мужчиной рабыней-землянкой. Хотела показаться шлюхой, а пришлось быть тем, что я есть на самом деле. И в естественных своих реакциях, как оказалось, я шлюха почище любой шлюхи. Конечно, рабыня должна быть немного шлюхой, причем превосходной. Это — лишь первый шаг на пути превращения женщины в рабыню. Да какая разница! Что угодно бы сделала, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. У рабыни нет ничего. Кроме своей ласки и красоты, ей нечего предложить мужчине. Нечем расплатиться, кроме себя самой. Вот это-то им и нравится. Уверена: Тулу Поварешечнику я показалась вполне привлекательной. Но купил он меня или нет — не знаю. Я снова склонилась над мотыгой и тут же испуганно выпрямилась. Брен Лурт! Он стоял в паре футов от меня. В руках — моток веревки. Я вцепилась в рукоять мотыги. Он взглянул на меня. 197 Я отбросила мотыгу. Девушка не смеет поднять оружие против свободного мужчины. Бывает, лишь за то, что рабыня осмелится прикоснуться к оружию, ее убивают или отрубают ей руки. — Я пришел за тобой, Дина, — сказал он. Я оглянулась. Слева, тоже с веревкой в руках, стоял еще один молодой сельчанин. Я поспешно обернулась. Позади меня — еще четверо. И справа один. За спиной Брена Лурта появились еще двое, у одного из них тоже веревка наготове. Некуда бежать. — Вот она, — раздался голос, — та самая умница, что от нас удрала. — Здравствуй, рабыня, — обратился ко мне другой. — Здравствуй, хозяин, — ответила я. Скрестив руки, я протянула их Брену Лурту. — Ты отведешь меня к моему хозяину? Он рассмеялся. Я отдернула руки. Испуганно огляделась. Они подошли ближе, сгрудились вокруг. Повернувшись, я бросилась было бежать, но угодила в лапы дюжего детины. Он швырнул меня в центр круга. Снова попыталась я прорвать круг и снова была поймана и водворена в его середину. Теперь они стояли почти вплотную. — Свяжи меня, — протянув скрещенные руки, попросила я Брена Лурта, — и отведи к хозяину. Он улыбнулся. Меня пробрала дрожь. Я отпрянула — прямо в руки другого здоровяка. — Ты изнасилуешь меня, Брен Лурт? — спросила я. — И не только, — ответил он. — Турнус будет недоволен, — предупредила я. — Сегодня вечером, — пообещал он, — ты будешь принадлежать мне. — Не понимаю, — изумилась я. — Сегодня вечером, Дина, мы устроим пир. И ты будешь нашим угощением. Я задрожала. — Держите ее! — скомандовал Брен Лурт. Двое парней схватили меня за руки. — Привяжите к лодыжкам веревки! Привязали. — Опусти руки! Чуть в стороны от тела! Я послушно выполнила приказ. От принесенных с собой мотков они отрезали еще пару веревок, привязали к обоим моим запястьям. Остатки веревки плетьми свисали в руках Брена Лурта и одного из его приятелей. Ими меня могут высечь. — Делай, что велят! — предупредил Брен Лурт. — Да, хозяин, — проронила я. — Сними косынку! Подняв руки со свисающими с них веревками, я стянула косынку. Тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам. — Хорошенькая, — отметил кто-то. — Порви косынку! — приказал Брен Лурт. — Прошу вас! — взмолилась я. Не могу я рвать косынку! Как и я, Дина, она принадлежит моему хозяину. Дина за нее отвечает. Если порвет ее или испачкает, хозяин будет недоволен. Прибьет Дину. — Рви! Я с усилием рванула плотную ткань. Слабость моих рук позабавила парней. — Брось на землю, наступи на нее! Втопчи в грязь! Я покорно потопталась на ней обвязанными веревками ногами. Теперь точно высекут, только вернусь в деревню! Но, взглянув на стоящих вокруг парней, я вдруг поняла, что они куда страшнее плетки и гнева Турнуса или Мелины. Глаза их пугали. На руках и ногах у меня веревки. Я их пленница. Ясно одно: им надо угождать. — Будешь слушаться? — спросил Брен Лурт. — Да, хозяин, — прошептала я. — Раздевайся. — Да, хозяин. Я попыталась стащить через голову грубую короткую тунику. Только бы быстрее все кончилось! Но схваченным веревками рукам никак не дотянуться до подола. Пальцы отчаянно тянулись вниз, цеплялись за шерсть, но не хватало какого-то дюйма. Ну, еще раз! Нет, не пускают проклятые веревки. В смятении я подняла глаза на Брена Лурта. — Раздевайся! — прозвучало снова. Сложенная петлей веревка, точно плеть, качнулась в его руке. У парня за моей спиной тоже веревка наготове. Судорожно пыталась я схватить подол туники, но мучители держали веревки крепко, не давали дотянуться. Нет, до грубой белесой шерсти никак не добраться! — Будешь слушаться? — снова спросил Брен Лурт. — Да, хозяин! — закричала я. — Да, хозяин! — Раздевайся. И снова, снова все сначала! Может, стащить тунику за ворот? Нет, не дают и до ворота дотянуться! — Да ты бунтовщица! — процедил Брен Лурт. — Нет, хозяин! — надрывалась я. — Ну так будь послушна. Все заново. Нет, не пускают! — Бунтовщица! И тут веревка, что держал стоявший за моей спиной парень, со свистом рассекая воздух, хлестнула меня по ногам. — Ой! — вскрикнула я. В тот же миг и Брен Лурт с размаху стегнул меня — удар пришелся по плечу и шее. Рывок — и, умело манипулируя привязанными к моим ногам и рукам веревкам, меня ничком швырнули наземь. Вновь и вновь стегали меня, рыдающую, распростертую в пыли, — даже через грубую ткань туники удары обжигали тело, — а потом, потянув за веревки, поставили перед Бреном Луртом на колени с широко раскинутыми в стороны руками. Щека в грязи, мокрая от пота туника перепачкана землей. На губах — вкус пыли. — Тащите! — скомандовал Брен Лурт. Меня рывком подняли на ноги и, спотыкающуюся, потащили через поле. Разорванная косынка и мотыга остались в борозде. Сколько разных фокусов можно учинить над девушкой, к чьим рукам и ногам привязаны веревки! Как только ни изгалялись надо мною деревенские парни! То на потеху заставят плюхнуться в грязь; то швырнут вперед, то назад; то несут, растянув между собой, лицом вниз или вверх; то на спине, или на животе, или переворачивая, поволокут за ногу или за руку; то заставят идти по острым камням. Я уже не чаяла остаться живой. Однажды мы остановились. На мне все еще была надета туника. Держа за веревки, меня поставили перед Бреном Луртом. Вся в поту, в грязи, задыхающаяся, измученная этой пыткой, дрожащая от страха, я понимала — я в их полной власти. Что за судьбу уготовили они мне? Мы стояли у колючих зарослей — вроде тех, из которых строят защитные стены лагеря. — Ты все еще одета, — оглядев меня, заметил Брен Лурт. — Позвольте мне сбросить одежду! — взмолилась я. — Позвольте обнажить перед вами красоту несчастной рабыни! — Давай! — разрешил он. У меня вырвался горестный крик. Снова проклятые веревки! — Видно, ты так ничему и не научилась, — изрек Брен Лурт. — Прошу тебя, хозяин! — рыдала я. — Так пусть колючки ее разденут! — решил он. — Нет! — закричала я. И меня поволокли на веревках в самую гущу ощерившихся шипами зарослей. Я кричала, молила о пощаде, но тщетно. Острые иглы разрывали одежду, терзали тело. Меня безжалостно тащили вперед. Мотая головой из стороны в сторону, я заходилась в крике. Зажмурилась, чтобы не выкололо глаза. Стонала: «Прошу вас, хозяева!» Но никто не соблаговолил смилостивиться надо мною. Из зарослей меня вытащили израненной, изрезанной, окровавленной. Теперь рабыня-землянка нагая. Меня подстегнули веревкой, и мы снова двинулись в путь. С песней мучители вели меня к месту пира, на поросшую травой полянку у ручья. Там, подтащив к дереву, снова нещадно били. Прижавшись к шершавой коре залитой слезами щекой, содрогаясь от каждого удара, я гадала: что же я им такое сделала, что они так ко мне жестоки? Потом навзничь опрокинули на траву, потянув за веревки, широко раскинули мне ноги. Надо мной встал Брен Лурт. Глянул сверху вниз. Вот в чем дело! Я, рабыня, ускользнула от них тогда, во время охоты. Обставила их. Перехитрила. Теперь такой хитрой я себе уже не казалась. Теперь за мою хитрость приходится платить. Мне, рабыне, тягаться со свободным мужчиной! Какое безрассудство! Или не знала, что в один прекрасный день могу оказаться в его власти? Я закричала. Первым был Брен Лурт. — Выходи, Турнус! — прокричал Брен Лурт. — Посмотри, что я тебе принес! Вся перепачканная, со связанными за спиной руками я покоилась на руках у Брена Лурта. Голая, покрытая грязью и запекшейся кровью. С шеи к его рукам свисала веревка. Щеки вымазаны. Холодно, все болит — сколько было побоев и надругательств! Кажется, я почти впала в шок. Плакать уже не могла. Лишь искра чувств осталась во мне — страх перед свободными мужчинами. Я, рабыня, взяла над ними верх в их жестокой игре. Теперь мне преподали урок. Никогда в жизни больше не стану и пробовать их одолеть. Они — хозяева. Я — рабыня. — Выходи, Турнус! — кричал Брен Лурт. — Смотри, что я тебе принес! Словно подчеркивая свои слова, он дернул привязанную к моей шее веревку. Голова моя качнулась и вновь опустилась. Плечи бессильно подрагивали.
— Выходи, Турнус! И вот я уже лежу в пыли перед хижиной Турнуса. Уже стемнело. Вокруг стояли мужчины с факелами: восемь приятелей Брена Лурта, кое-кто из сельчан. Свободные мужчины, женщины, даже рабыни, которых еще не загнали на ночь в клетки. И Ремешок здесь, и Турнепс, и Верров Хвост, и Редис. Медине хотелось, чтобы они видели, что происходит Из детей — никого. Впереди, левой рукой опираясь на палку, правой держа привязанную к моей шее веревку, стоит Брен Лурт. Рядом — восемь его прихлебателей, тоже с палками. Вокруг — селяне и рабыни. Взгляды прикованы к входу в хижину Турнуса. Вот появилась Медина, начала спускаться по лесенке. Хижина Турнуса — почти в центре поселка, у пятачка. В прохладном ночном воздухе плыл запах слинов. Зябко. Моя спина и ноги сплошь покрыты рубцами от ударов веревкой. Ноет низ живота. Стоя у подножия лестницы, Мелина тоже повернулась к двери. Брен Лурт, гордый, сильный, с видом триумфатора сжимает в руке привязанную к шее распростертой у его ног женщины веревку. В другой руке — палка футов шесть длиной, два-три дюйма толщиной. «Я буду первым в Табучьем Броде», — сказал он мне однажды. И еще: «Когда я стану первым, Мелина отдаст мне тебя». — Выходи, Турнус, — позвала, стоя у лестницы, Мелина. Дверной проем темен и пуст. Толпа не сводила с него глаз. Турнус не появлялся. Тишина. Лишь факелы чуть потрескивают. Я лежу на земле. Руки за спиной схвачены веревкой. Откуда-то из-за хижин, со стороны клеток, доносится визг слинов. И вот толпа затаила дыхание. В дверях хижины стоял Турнус. — Здравствуй, Турнус! — приветствовал его Брен Лурт. — Здравствуй, Брен Лурт, — отозвался Турнус. Обутая в тяжелую сандалию нога Брена Лурта ткнулась мне в живот. Я вскрикнула от боли. — На колени, рабыня! — приказал Брен Лурт. Кое-как поднявшись, я встала на колени. Намотав на руку провисшую веревку, он подтянул мою голову к своему бедру. В глазах у меня помутилось и просветлело опять. Стоя на верхней ^ступени, на меня внимательно смотрел Турнус. Молодежь Табучьего Брода на славу позабавилась с земной девушкой, что некогда звалась Джуди Торнтон, — ныне бесправной рабыней Гора по имени Дина. Под взглядом хозяина я понурилась. Но быть столь почтительной мне не позволили. Зажатая в кулаке Брена Лурта веревка натянулась, слева впился в подбородок узел, я подняла голову. Я должна предстать перед Турнусом во всей красе. — У меня есть кое-что для тебя, — сообщил Турнусу Брен Лурт. — Вижу, — проронил Турнус. — Горячая бабенка, — продолжал Брен Лурт, — очень аппетитная. — Это мне известно, — проговорил Турнус. — Теперь она на коленях у моих ног. — Вижу, Брен Лурт, — сказал Турнус. Мгновенно отбросив веревку, Брен Лурт ударом ноги отшвырнул меня в сторону. Я растянулась в пыли, повернулась на бок, чтобы ничего не пропустить. Брен Лурт стоял, сжимая палку обеими руками: правой посередине, левой — дюймов на восемнадцать ниже. Но Турнус не двигался. В толпе никто не шелохнулся. Чуть слышно потрескивали факелы. На какое-то мгновение Брен Лурт, казалось, растерялся. Замешкался, переводя взгляд с одного своего приятеля на другого. Потом снова повернулся к Турнусу — а тот, не говоря ни слова, стоял на верхней ступеньке лестницы, у входа в хижину, футов на шесть-семь возвышаясь над толпой. — Я надругался над твоей рабыней, — сказал Брен Лурт. — Рабыни для того и предназначены, — ответил Турнус. — Мы с ней хорошо позабавились! — Брен Лурт начинал злиться. — Получили удовольствие? — осведомился Турнус. — Да! — Готовый к схватке, Брен Лурт все тверже сжимал тяжелую палку. — Значит, — заключил Турнус, — пороть или убивать ее не придется. Брен Лурт выглядел озадаченным. — Тебе, Брен Лурт, безусловно, известно, — заговорил Турнус, — что долг рабыни — всеми силами угождать мужчинам. В противном случае ее ждет суровое наказание, вплоть до пыток и смерти, если хозяину так угодно. — Мы взяли ее без твоего разрешения, — напомнил Брен Лурт. — Вот в этом, — проговорил Турнус, — ты нарушил закон. — Для меня это не имеет значения! — заявил Брен Лурт. — Ни плуг, ни боек, ни рабыня, — процитировал Турнус, — не могут быть взяты без соизволения хозяина. — Мне нет до этого дела! — Скажи, Брен Лурт, что отличает человека от слина или ларла? — Не знаю! — Закон! — отчеканил Турнус. — Все эти законы — всего лишь пустой звук, мальчишкам головы забивать! — Закон — это стена. — Не понимаю, — смешался Брен Лурт. — Человека от слина и ларла отличает закон. Вот что их разделяет. Закон — это стена между ними. — Не понимаю, — повторил Брен Лурт. — И эта стена больше не защищает тебя, Брен Лурт! — Турнус из Табучьего Брода, ты угрожаешь мне? — Ты поставил себя вне закона. — Я не боюсь тебя! — вскричал Брен Лурт. — Спроси ты моего разрешения, Брен Лурт, — Турнус кивком указал на меня, — я бы с радостью, без лишних раздумий на время наделил бы тебя над ней полной властью. С веревкой на шее, со связанными за спиной руками я лежала в пыли и смотрела во все глаза. Турнус не лукавил. Без сомнения, он отдал бы меня взаймы Брену Лурту, и мне пришлось бы служить ему, как хозяину. — Но ты не спросил моего разрешения. — Нет! — в бешенстве ответил Брен Лурт. — Не спросил! — И ты, и другие поступали так и прежде, но никогда не злоупотребляли и дурных намерений не вынашивали. Все верно. Время от времени деревенские парни ловят нас, рабынь Турнуса или чьих-то еще, связывают и насилуют прямо в поле — ну, побуянят юные лоботрясы, покуражатся над рабынями. Они же не со зла! Горячие головы, молодая кровь играет, силы хоть отбавляй — ну, побалуются с облаченными в коротенькие туники клеймеными девками с веревками на шее — только и всего. А чего же еще ждать рабыне? Некоторым хозяевам даже нравится, что их рабынь время от времени насилуют — пусть не забывают, кто они. Ничего в этом необычного нет. В деревнях все воспринимают это как нечто само собой разумеющееся и просто не обращают внимания — все, кроме рабынь.. Но это же рабыни! В общем-то это даже на пользу: умиротворяет молодежь, а то ведь иначе их естественная агрессивность может направиться в другое русло, обернуться разрушением. К тому же это помогает юноше почувствовать себя настоящим мужчиной. «Если она тебе нравится, догони и возьми ее, сынок», — такой отеческий совет нередко можно услышать от селян. При мне такое произносилось дважды, хотя меня лично и не касалось. Один нетерпеливый юнец однажды поймал Верров Хвост в ручье и, опрокинув на спину, изнасиловал, как она ни сопротивлялась. Другой молодой сластолюбец как-то зажал Редис у клеток слинов и заставил ублажать себя. Каждый из них добивался своего по-разному. При их приближении я испуганно пряталась. Я знала: теперь они мужчины, а я всего лишь рабыня. Но эти двое в когорту Брена Лурта не входили. То, что сделали сегодня со мной, — совсем другое дело. Это проступок серьезный, преднамеренный. Не какое-нибудь там привычное, заурядное проявление юношеской агрессии, которым нас, рабынь, не удивишь. — Я был терпелив, Брен Лурт, — сказал Турнус. — Мы благодарны тебе за долготерпение. — Брен Лурт, ухмыляясь, обвел глазами своих товарищей. Поставил палку утолщенным концом на землю. Да, пожалуй, без вмешательства закона тут не обойтись. То, что совершил Брен Лурт с товарищами, явно выходит за рамки обыденного. Это уже не невинные шалости, на которые, согласно неписаным законам крестьянской общины, смотрят сквозь пальцы. Как правило, в жизни селян законы присутствуют как бы незримо. Не для того они существуют, чтобы регулировать ход повседневной жизни, а для того, чтобы на них можно было опереться в случае необходимости. Когда изнасиловали Верров Хвост и Редис, никому и в голову не пришло рассматривать это как нарушение закона, хотя разрешения от Турнуса ни один из насильников не получал. Согласно сельским обычаям, такие выходки не возбраняются, ведь имущество не «взято» у владельца, а лишь позаимствовано ненадолго, так, просто полакомиться. Никто и в мыслях не имел нанести хозяину оскорбление. Согласно закону, «взять» чужое имущество — не обязательно значит украсть, хотя понятие «украсть» входит в понятие «взять». «Взять» — значит, заведомо нарушить волю хозяина, ущемить его права, и даже более того — задеть его честь. Содеянное Бреном Луртом именно это и имело своей целью. Как и все гориане, крестьяне Гора невероятно дорожат своей честью. Брен Лурт прекрасно знал, что делает. — Я готов проявить к тебе милосердие, Брен Лурт, — глядя в мою сторону, объявил Турнус. — Ты можешь сейчас испросить моего разрешения на то, что ты сделал с этой рабыней. — Но я не прошу твоего разрешения, — не поддавался Брен Лурт. — В таком случае придется созвать совет. Пусть решает, как поступить с тобой. Откинув голову, Брен Лурт рассмеялся. Захохотали и его товарищи. — Что ты смеешься, Брен Лурт? — поинтересовался Турнус. — Созвать совет, — отвечал Брен Лурт, — может только глава касты. А в мои намерения это не входит. — Разве ты глава касты в Табучьем Броде? — Я! — заявил Брен Лурт. — Кто это сказал? — Я сказал! — Брен Лурт жестом указал на своих приятелей и добавил: — Мы сказали! Вместе с Бреном Луртом их девять. Рослые, полные сил молодые мужчины. — Да! — подтвердил один из них. — Прошу прощения, — сказал Турнус, — я считал, что ты будущий глава касты. — Я глава касты, — повторил Брен Лурт. — И в какой же деревне? — В Табучьем Броде! — А Турнуса из Табучьего Брода ты об этом поставил в известность? — Сейчас ставлю, — отрезал Брен Лурт. — Я — первый в Табучьем Броде. — От имени Турнуса, главы касты селения Табучий Брод, — провозгласил Турнус, — объявляю, что это не так. — Я здесь первый! — настаивал Брен Лурт. — От имени Турнуса, землепашца, главы касты селения Табучий Брод, заявляю: первый — Турнус. — Я первый! — вскричал Брен Лурт. — Нет. Брен Лурт побледнел. — Устроим состязание с пятью стрелами? — предложил Турнус. Вот в чем заключается это состязание. Все жители, кроме двух соперников, покидают село. Ворота закрывают. Соперники вооружаются луками — огромными крестьянскими луками — и пятью стрелами каждый. Тот, кто распахнет сельчанам ворота, и есть глава касты. — Нет, — выдавил Брен Лурт. Еще бы! Кому захочется встретиться лицом к лицу с вооруженным луком Турнусом? О его искусстве лучника даже среди крестьян ходят легенды. — Тогда на ножах? В этом случае, выйдя из села, двое соперников должны с противоположных сторон войти в темный ночной лес. Тот, кто вернется, становится главой касты. — Нет, — сказал Брен Лурт. Не много, я думаю, найдется смельчаков, которые отважатся в кромешной тьме в лесу сразиться на ножах с Турнусом. Он, крестьянин, сроднился со своей землей. Как скала. Как мощное кряжистое дерево. Как молния, что сверкнет нежданно-негаданно в сумрачных небесах. Брен Лурт поднял свой посох. — Я крестьянин! — Хорошо, — согласился Турнус, — пусть приговор вынесет дубина. Пусть дерево наших лесов решит спор. — Отлично! — ответил Брен Лурт. Из толпы неслышно выскользнула Ремешок. Никто, кроме меня, казалось, не заметил ее ухода. Шаг за шагом Турнус неспешно спустился с лестницы. Мелина отступила в сторону. Глаза ее сверкали. Зрители расступились, освободив площадку у хижины Турнуса. — Разложите костер, — повелел Турнус. Мужчины бросились исполнять приказ. Расстегнув тунику, Турнус ослабил ее на поясе. Размял руки. Подтянул тунику повыше над ремнем, так что подол ее стал короче. То же самое сделал Брен Лурт. Турнус подошел ко мне и, взяв за руки, заставил встать. — Что ж, малышка рабыня, — спросил он, — всему виной твоя красота? Даже ответить ему у меня не хватило сил — так была я измучена. Не держи он меня — и стоять бы не смогла. — Нет, — проговорил Турнус, — причина гораздо глубже. Повернув меня спиной, он освободил от пут мои руки, отвязал и отбросил в сторону свисающую с шеи веревку. Стоя перед ним в веревочном ошейнике и с клеймом на теле, я подняла на него глаза. Пожалел меня! — Кляп ей в рот, и на девичью дыбу! — бросил он стоящему неподалеку мужчине. Меня поволокли прочь. Я не сводила с него испуганных глаз. На девичью дыбу! На ней насилуют! Меня, полуживую, распнут, чтобы была наготове для победителя. А рот-то зачем затыкать? Вокруг Брена Лурта сгрудились, подбадривая, приятели. Турнус, словно и не обращая на них внимания, стоял в стороне. Я отчаянно вскрикнула — меня швырнули на дыбу. Левую щиколотку ткнули в вырезанный в нижней балке полукруглый паз, сверху приладили еще одну балку, тоже с полукруглым отверстием, плотно закрепили. Точно так же зажали между двумя балками и правую ногу. Девичья дыба в Табучьем Броде представляет собой горизонтальную станину с V-образной выемкой в ногах. Держа за руки и за волосы, меня опрокинули на спину, запястья и голову — за волосы — тоже закрепили в специальных пазах. Сверху накинули держащуюся на массивном шарнире балку с выемкой для шеи и защелкнули запор. И вот я лежу на спине, лодыжки, запястья и шея закреплены — можно лишь чуть пошевелиться. Я зажмурилась и тут же снова открыла глаза. Надо мной стоял человек. Запрокинув голову, я увидела в его руках внушительный лоскут ткани. Скомкав тряпку, он засунул ее мне в рот. Больно! Чтобы не выплюнула, обвязал кляп сложенной вдоль полосой ткани. Она скользнула глубоко между зубами. Еще трижды обвязал он нижнюю часть моего лица. Теперь рот рабыне заткнут по всем правилам. Мне и звука не выдавить. Зачем заткнули рот? Болит зажатая в полукруглой прорези балки шея. «Я — Джуди Торнтон! — твердила я себе. — Я — Джуди Торнтон! Землянка! Не может такое со мной произойти»! И все же я знала: я — Дина, всего лишь Дина, покорная хозяевам горианская рабыня. Я повернула голову — посмотреть на схватку — и наткнулась на испуганный взгляд Турнепс. Она отвела глаза. Вместо меня на дыбе могла оказаться и она. Редис и Верров Хвост со страхом глядели на Турнуса. Ремешка нигде не было видно. — Ты готов, Турнус? — спросил Брен Лурт. Селяне расступились, встали по кругу. Костер пылал вовсю, все отлично видно. — А дубина тебе не нужна? — ухмыляясь, напомнил Брен Лурт. — Может быть, — проронил Турнус. — Эти парни, по-моему, в состязании не участвуют? — оглядев приятелей Брена Лурта, добавил он. — Чтоб призвать к порядку жирного увальня вроде тебя, и меня одного достаточно, — осклабился Брен Лурт. — Возможно, — не стал спорить Турнус. — Тебе понадобится дубина. — Да, — согласился Турнус. — А ну, напади на меня, — сказал он, поворачиваясь к одному из компании своего соперника. Парень с усмешкой бросился на него. Схватившись за его дубину, Турнус с сокрушительной, как у ларла, силой резко дернул ее на себя и одновременно нанес ему чудовищный удар в зубы ногой в тяжелой сандалии. Парень пошатнулся, из носа и рта хлынула кровь. Он прижал к лицу ладони. Дубина осталась в руках у Турнуса. На земле валялись выбитые зубы. Парень оцепенело осел наземь. — Хороша та дубина, — проговорил Турнус, — которая колет как следует. — С этими словами, глядя на одного из парней, он вдруг, точно копьем, ткнул дубиной в ребра другому — И кожу сдирает, — добавил он, нанося скользящий удар по лицу первому, пока тот отвлекся на поверженного товарища. Прижав к груди руки, бедняга валялся на земле. Наверняка пара ребер сломана. А теперь и первый лежал без движения с окровавленной головой. — Но, — продолжал Турнус, — хорошая дубина должна быть еще и крепкой. Пятеро оставшихся напряженно замерли вокруг Брена Лурта. — Подойди сюда, — подозвал одного из них Турнус. Тот бешено бросился вперед, но, увернувшись, Турнус тут же оказался позади него и вытянул его дубиной по спине. Тяжелая, не меньше пары дюймов толщиной, дубина раскололась. Парень свалился как подкошенный. — Вот видите, — назидательно проговорил Турнус, — треснула. Слабовата, значит. Даже спину ему не сломала. — Он указал на парня, корчившегося на земле с перекошенным от боли лицом. — Для хорошей схватки не годится. Он повернулся к одному из четверых. — Дай мне дубину! Тот испуганно взглянул на него и, не рискуя подойти ближе, бросил ему дубину. — Вот эта получше будет, — взвешивая дубину в руке, одобрил Турнус. — Подойди сюда! — приказал он парню, что бросил ему дубину. Тот с опаской приблизился. — Вот тебе первый урок! — объявил Турнус, без всякого предупреждения с размаху всаживая острие ему в живот. — Никогда не отдавай оружие врагу. Согнувшись пополам, парень захлебывался рвотой. Коротким ударом по голове Турнус повалил его в грязь и повернулся к Брену Лурту и двоим оставшимся. — Не зевай! — бросил он одному из них. Тот настороженно поднял дубину. А Турнус ударил другого, на которого, казалось, и не смотрел. — Тебе, разумеется, тоже зевать не следовало, — сказал он упавшему — Это важно! И вдруг тот, что стоял рядом с Бреном Луртом, кинулся на Турнуса, но Турнус, похоже, ожидал удара. Подставив дубину, скользящим движением он отбил атаку. Соперник побледнел и отступил. — Агрессивность — вещь хорошая, — заявил Турнус. — Но опасайся ответного удара. Турнус огляделся. Лишь один из девяти, Брен Лурт, стоял теперь перед ним, готовый к схватке. — Сдается мне, остальные, — ухмыльнулся, указывая на спасающихся бегством соперников, Турнус, — в состязании участвовать не собираются. — Ты искусный боец, Турнус, — держа наготове дубину, процедил Брен Лурт. — Жаль, что придется так с тобой поступить, Брен Лурт. Я-то прочил тебя на место главы касты. — Я и сейчас глава касты! — Ты молод, Брен Лурт, — ответил Турнус, — надо было подождать. Твое время еще не пришло. — Я глава касты! — повторил Брен Лурт. — Глава касты должен много знать. Немало лет пройдет, пока ты научишься разбираться во всем. В погоде, в урожаях, в животных, в людях. Быть главой касты непросто. Турнус опустил голову, отвернулся завязать ремешок сандалии. Брен Лурт колебался лишь мгновение. Удар — и дубина замерла, наткнувшись, словно на скалу, на подставленное Тур-нусом плечо. Брен Лурт отступил. — К тому же, чтобы заслужить уважение крестьян, — завязав ремешок, продолжал, выпрямляясь и снова беря в руки дубину, Турнус, — глава касты должен быть сильным. Лицо Брена Лурта побелело. — А теперь давай сражаться, — сказал Турнус. И мужчины сошлись в отчаянной схватке. Стремительно вращались деревянные дубины. Ноги взбивали клубы пыли. Сыпались один за другим и тут же отбивались жестокие удары. Брену Лурту ловкости не занимать, он молод, силен. Но далеко же ему до могучего и свирепого Турнуса, главы касты в Табу-чьем Броде, моего хозяина! Все равно что молодому, еще не перелинявшему ларлу с пятнистой шерсткой схватиться с матерым бурым гигантом убаром из Болтая. Наконец избитый, истекающий кровью Брен Лурт упал без сил у ног Турнуса, главы касты селения Табучий Брод, и поднял к небу остекленевшие глаза. Человек пять из его компании, двое из которых после ударов Турнуса едва пришли в себя, медленно приближались с дубинами в руках. — Бейте его! — указывая на Турнуса, вскричал Брен Лурт. В толпе послышались возмущенные возгласы. Подняв дубины, парни плечом к плечу надвигались на Турнуса. Он повернулся, принимая вызов. — Стойте! — раздался вдруг голос. Пронзительно завизжали слины. У самого края круга, держа на коротких поводках пару слинов, стояла Ремешок. Звери рвались вперед, натягивая веревки. Глаза их горели, из пастей капала слюна, в сполохах костра поблескивали влажные клыки. — Кто первый двинется, — кричала Ремешок, — на того спускаю слинов! Парни попятились. Яростно заорала Мелина. — Бросьте дубины! — приказал Турнус. Не спуская глаз со слинов, незадачливые вояки швырнули дубины на землю. — Какая-то рабыня! — надрывалась Мелина. — Да как ты смеешь вмешиваться! — Сегодня я освободил ее, — рассмеялся Турнус. Точно! На ее шее нет веревочного ошейника! Выбравшись потихоньку из круга, она сняла его. И теперь, держа на поводках слинов, по-прежнему одетая в рабский балахон, гордо стояла, освещенная пламенем костра — свободная женщина. — Вставай, Брен Лурт, — приказал Турнус. Молодой человек нетвердо встал на ноги. Резким движением сорвав с него тунику, Турнус схватил его за руку и, не церемонясь, потащил к дыбе, на которой, беспомощно распростершись, лежала я. — Вот та самая рабыня, которая так тебе нравится, Брен Лурт, — сказал Турнус. — Лежит перед тобой беззащитная. — Брен Лурт с отчаянием взглянул на меня. — Ну, разве не аппетитная? — Я содрогнулась. — Разве не лакомый кусочек? — вопрошал Турнус. — Да, — прошептал Брен Лурт. — Возьми ее, — приказал Турнус. — Я разрешаю. Брен Лурт потупился. — Ну, вперед! — торопил Турнус. — Возьми ее! — Не могу, — еле слышно проронил Брен Лурт. Разбит наголову! Отвернувшись от дыбы, Брен Лурт наклонился и подобрал с земли свою тунику. Пошел к воротам. Их распахнули перед ним. И он ушел прочь из селения Табучий Брод. — Кто хочет, отправляйтесь за ним, — бросил Турнус его бывшим приятелям. Но вслед за бывшим коноводом не двинулся никто. — Из какого вы села? — спросил Турнус. — Из Табучьего Брода, — угрюмо ответили они. — Кто глава касты в Табучьем Броде? — Турнус. — Идите по домам. Согласно законам касты, вы наказаны. Они покинули круг. Наверно, будут весь сезон его поля обрабатывать. Мелина, выскользнув из круга у костра, вернулась в хижину, которую она делила с Турнусом. — А теперь устроим праздник! — провозгласил Турнус. Вокруг послышались радостные возгласы. — Но сначала, Турнус, любовь моя, — стоя у дверей хижины, произнесла Мелина, — давай выпьем за сегодняшнюю победу. Молчание. С кубком в руках она величественно, не торопясь, спустилась с лестницы и подошла к Турнусу. Поднесла ему кубок: — Выпей, благородный Турнус, любовь моя! Я принесла тебе вино победы. И вот тогда до меня дошло. Ну ловка! Рассчитывала на Брена Лурта и его приятелей. А на случай, если им не удастся совладать с Турнусом, выменяла у Тупа Поварешечника снадобье. Обещала меня Брену Лурту, если он победит. И Тулу Поварешечнику обещала — в обмен на порошок, если подействует. Так или этак повернется дело — рабыня Дина точно игрушка в ее руках. Улыбнулась бы Брену Лурту удача — получил бы меня. Снадобье не понадобилось бы, и она вернула бы его Поварешечнику. Оплошал Брен Лурт — значит, пускает в ход порошок, а меня отдает в уплату. Хитроумный план. Не одно, так другое. И в обоих случаях расплачивается мною. Неплохо придумано. — Выпей, любовь моя, — поднося Турнусу чашу, сказала Мелина, — выпей за свою и мою победу. Турнус взял чашу. Изо всех сил пыталась я крикнуть — и не могла. Билась в проклятых колодках, бешено вращая глазами над огромным кляпом. Никто не смотрел на меня. Я отчаянно билась, пыталась крикнуть, но ни звука издать не могла. У меня во рту — гори-анский кляп. «Не пей, хозяин! — закричала бы я. — Вино отравлено! Не пей! Это ад!» — Выпей, любовь моя, — сказала Мелина. Турнус поднял чашу к губам. Помешкал. — Пей! — торопила Мелина. — Это наша общая победа, — сказал ей Турнус. — Да, любовь моя. — Выпей первой, подруга. В лице Мелины мелькнул страх. — В первую очередь это твоя победа, любовь моя, — нашлась она, — а потом уж моя. Турнус улыбнулся. — Выпей сначала ты, любовь моя, — настаивала она. — Любовь моя, сначала ты, — сказал, улыбаясь, Турнус. — Нет, ты. — Пей! — Голос его посуровел. От лица Мелины отхлынула кровь. — Пей, — повторил Турнус. Трясущимися руками она потянулась к чаше. — Я подержу чашу, — сказал Турнус. — Пей! — Нет. — Она опустила голову. — Это яд. Турнус улыбнулся и, откинув голову, осушил чашу. Мелина в страхе не сводила с него глаз. — Привет мой вам, леди! — промолвил, появляясь из-за хижин, Туп Поварешечник. — Снадобье безвредно, — отбрасывая кубок прочь, объявил Турнус. — В молодые годы мы с Тупом Поварешечником вместе рыбачили, охотились на слинов. Однажды я спас ему жизнь. Мы — братья, породненные когтем слина. — Турнус поднял руку.' Ниже локтя виднелся неровный шрам. Откинул рукав и Поварешечник. Такой же шрам — след когтя слина, который держал Турнус. Рука Турнуса помечена тем же когтем, только нанес эту рану Поварешечник. Торговец и крестьянин, они породнились, смешав свою кровь. — И вот теперь, — продолжал Турнус, — он тоже спас мне жизнь. — И рад, что такая возможность представилась, — добавил Поварешечник. — Ты обманул меня, — сказала Тулу Мелина. Он не ответил. Переведя взгляд на Турнуса, Мелина отшатнулась. — Лучше бы, — процедил Турнус, — в вине был ад и ты бы выпила первой. — О, нет, Турнус, — прошептала она. — Нет, прошу тебя! — Принесите клетку! — Нет! — вскричала она. — И ошейник для слина. — Нет! Нет! Двое мужчин отправились выполнять приказ. — Прикажи избить меня батогами! — молила она. — Натрави на меня слина! — Подойди сюда, женщина, — сказал Турнус. Она встала перед ним. — Обрей мне голову и прогони с позором в село отца! Обеими руками рванув у ворота ее платье, он обнажил ей плечи. Женские плечи возбуждают мужчин. На Земле хорошо это понимают, потому женщины и любят вечерние платья с открытыми плечами. Знай об этом гориане, сочли бы еще одним доказательством врожденной тяги землянок к рабству. Женщина, что носит платье с открытыми плечами, в глубине души жаждет, чтобы ею обладали. — Турнус! — протестующе вскрикнула Мелина. Он держал ее за руки. Слегка встряхнул. Голова ее откинулась. Широкие обнаженные плечи сильны, красивы. В самый раз для лямок плуга. Для горианина любая часть женского тела прекрасна. Рука, запястье, лодыжка, углубление под коленом, изгиб бедра, мягкие, едва заметные глазу нежные волоски за ушком. Все предвещает восторг и упоение, все сулит блаженство. Мне доводилось слышать восторженные крики горианс-ких мужчин при виде женщины. Попадая на Гор из земной жизни, девушка оказывается совсем не готовой к тому, сколько страсти и вожделения вскипает в сердцах мужчин при одном лишь взгляде на нее. Сначала это сбивает с толку, ошарашивает, повергает в шок. А потом ее опрокидывают навзничь. Приспосабливается она быстро. Просто нет другого выхода. Она на Горе. В мире настоящих мужчин. Здесь она женщина. Именно сладострастию горианских мужчин обязаны своим существованием тщательно прикрывающие все тело платья, которые во многих городах Гора носят свободные женщины. Случайно брошенный игривый взгляд, небрежно обнаженная лодыжка — и вот уже ты дичь, которую непременно схватят и сделают рабыней. Рабынь же, если им позволяют носить одежду, обычно одевают в короткие легкие платьица, открывающие взорам прелестные очертания тела. Так угодно мужчинам. А воля мужчин — закон. Ладони Турнуса лежали на обнаженных плечах Мелины. Платье ползло все ниже. Он посмотрел на ее руки. Потом глянул ей в лицо. Принесли клетку, небольшую, тесную, крепкую,и ошейник для слина. — Позволь мне умереть, Турнус, — молила она. Турнус поднял ошейник. Выставив вперед руки, она попыталась оттолкнуть его. — Лучше убей меня, Турнус! Прошу тебя! — Опусти руки, женщина, — проговорил Турнус. Она повиновалась. Он накинул ей на шею мощный кожаный ошейник с металлическими заклепками. Ему принесли шило. Проделав в коже два отверстия, он продел в них скобу. Шея у слина толще, ошейник длинноват. Часть кожаного ремня Турнус заправил в четыре широкие петли на ошейнике, остальное отхватил ножом. Мелина стояла перед ним с обнаженными плечами, в ошейнике для слина. Сбоку к ошейнику пришито тяжелое кольцо — к нему привязывают поводок. Молниеносным движением Турнус сорвал с нее платье и швырнул ее на землю. Она в страхе смотрела на него. — В клетку, рабыня! — приказал Турнус. — Турнус! — закричала она. Он присел и тыльной стороной ладони наотмашь ударил ее по губам. Изо рта потекла кровь. — В клетку, рабыня! — Да… хозяин, — прошептала Мелина и поползла в клетку. По знаку Турнуса Ремешок передала поводки слинов стоящему рядом мужчине. Тот повел животных от хижин. Ремешок подошла к клетке и, обеими руками взявшись за железную дверцу, опустила ее, запирая в клетке свою бывшую хозяйку. Толпа одобрительно загудела. — Праздник! — провозгласил Турнус, глава касты в Табу-чьем Броде. — И положите в праздничный костер клеймо. Будем клеймить рабыню! Снова шум одобрения. Женщина, что прежде звалась Мелиной, скрючилась в крошечной клетке, вцепилась в железные прутья, горестно поглядывая из-за решетки. Горло ее было схвачено ошейником для слинов. Скоро на ее тело поставят клеймо. Вокруг суетились люди, готовились к празднику. Редис, Турнепс и Верров Хвост по знаку Турнуса вынули кляп у меня изо рта и сняли меня с дыбы. Помогли спуститься вниз, и я, скользнув между ними, упала на землю. Двигаться едва хватало сил. Кляп оставил во рту тяжелый кисловатый привкус. И не представляла себе, что кляп может быть таким действенным. Правда, на этот раз рабского колпака на меня не надевали. На праздник зажарили верра, наготовили сладостей. Достали из кладовой и разогрели хлеб из са-тарны. Суловая пага лилась рекой. В разгар праздника дверца клетки была распахнута, ее обитательнице, бывшей свободной женщине по имени Мелина, а ныне — голой рабыне в ошейнике для слина, было велено выйти наружу на четвереньках. К ошейнику привязали поводок и все так же на четвереньках, как самку слина, повели ее к девичьей дыбе, на которой совсем недавно была распята я. Там ее разложили на балках, закрепили руки, ноги и шею, и Турнус, глава касты селения Табучий Брод, собственноручно поставил клеймо на ее тело. Левое бедро ее крепко держали двое мужчин. Вот кожи коснулся раскаленный металл, и она зашлась в бешеном крике, а когда бедро ее отпустили, застонала и забилась на своем деревянном ложе. Потом ей обрили голову и оставили, рыдающую, всеми забытую, распятую, на деревянных балках. Праздник продолжался. По правую руку Турнуса сидел Туп Поварешечник. По левую — получившая сегодня из его рук свободу Ремешок. Отчаянная! Привела пару слинов, бросилась на защиту Турнуса, когда дружки Брена Лурта решили одолеть его сообща, раз поодиночке не удалось. Прислуживали за столом сельские рабыни, среди них — Редис, Верров Хвост и Турнепс. Я, не в силах прислуживать пирующим, так и лежала у дыбы, на которой оставили рабыню со свежим клеймом. Немного времени спустя она успокоилась. О чем она думает? Да какая разница! Кому интересны мысли рабыни? Моя гордая бывшая хозяйка теперь ничем не лучше меня. Просто рабыня. Рабыня во власти мужчин. Ничто. Я взглянула в небо. На фоне плывущих в вышине трех лун мчались темные облака. В воздухе повеяло свежестью. Наконец-то! Застолье шло своим чередом. Турнус встал и поднял кубок. — Тупа Поварешечника, — сказал он, — породнил со мной коготь слина. Мы братья. Эту чашу я поднимаю в его честь. Выпьем же за него! Крестьяне осушили кубки. Поднялся Туп Поварешечник. — Сегодня мы преломили хлеб. Пью за гостеприимство Табучьего Брода! — провозгласил он тост. В ответ раздались приветственные возгласы. — А еще, — продолжал он, — пью за человека, с которым меня роднит не каста. Нет, наше родство гораздо крепче. Мы братья по крови. Пью за Турнуса из Табучьего Брода. Приветственные возгласы. Звон кубков. Турнус снова встал. — Я прошу эту свободную женщину, — он обернулся к Ремешку, — женщину, к которой я очень привязан, стать моей подругой. Толпа разразилась ликующими криками. — Но, Турнус, — спросила она, — раз я теперь свободна, я имею право отказаться? — Конечно, — озадаченно ответил Турнус. — Тогда, благородный Турнус, — голос ее звучал спокойно и ровно, — я отказываюсь. Я не стану твоей подругой. Турнус опустил чашу. Воцарилось молчание. Ремешок опустилась на землю, легла к ногам Турнуса. Охватив ладонями его ступню, прижалась к ней губами. Подняла голову. В глазах ее стояли слезы. — Позволь мне быть твоей рабыней, — проговорила она. — Я предлагаю тебе быть моей подругой! — Я прошу рабства. — Почему? — все не мог взять в толк Турнус. — Мне уже доводилось быть с тобой, Турнус. В твоих руках я могу быть лишь рабыней. — Не понимаю. — Я обесчестила бы тебя. В твоих руках я могу быть только рабыней. — Ясно, — сказал глава касты в Табучьем Броде. — Любовь, что питаю я к тебе, — говорила она, — это не любовь подруги. Это безнадежная рабская любовь, настолько сильная и глубокая, что испытывающая ее женщина может быть лишь рабыней мужчины. — Подай мне пагу, — протягивая ей кубок, сказал Турнус. Взяв кубок, она встала на колени, опустила голову и подала ему кубок. Свободная женщина, она прислуживала, как рабыня. Крестьяне едва переводили дух от изумления. Свободные женщины возмущенно заголосили. Турнус отставил кубок. — Вели принести веревку, надень на меня ошейник, Турнус, — попросила она. — Я твоя. — Принесите веревку, — бросил Турнус. Принесли веревку. Держа веревку в руках, Турнус смотрел на девушку. — Надень на меня ошейник, — повторила она. — Если я надену на тебя ошейник, — сказал он, — ты снова станешь рабыней. — Надень на меня ошейник, хозяин. Дважды обмотав вокруг ее шеи веревку, Турнус завязал ее узлом. Ремешок, его рабыня, преклонила перед ним колени. Он схватил ее, могучими руками прижал к себе, насилуя девичьи губы властным поцелуем, словно сладострастие и радость обладания удесятерили его силы. Она, теряя власть над собой, вскрикнула, сжимая его в объятиях. Голова ее откинулась, губы приоткрылись. Он начал зубами сдирать с нее тунику. — Унеси меня от света, хозяин, — попросила она. — Но ведь ты рабыня, — рассмеялся он и, сорвав с нее одежду, швырнул ее наземь меж праздничных костров. Она вскинула глаза — покорно-страстные глаза снедаемой вожделением рабыни. — Как угодно хозяину! — И опрокинулась навзничь. Волосы разметались по земле. Он бросился к ней, и они слились в бесконечно долгом объятии, а вокруг пылали праздничные костры. В ночи разнесся ее крик, слышный, наверно, далеко за частоколом. А когда Турнус вернулся на свое место, она, рабыня, примостилась у его ног, время от времени осмеливаясь коснуться кончиками пальцев его бедра или колена. Праздник затянулся. Свежело. Силуэты лун заволокло влажной пеленой. В небе, гонимые ветром, вздымались громады облаков. Избитая, измученная, я, должно быть, заснула у дыбы. Разбудил меня звук защелкнутых на запястьях наручников. Я открыла глаза. До рассвета еще далеко. Передо мной стоял Туп Поварешечник. Мои руки плотно схвачены стальными кольцами. — Вставай, птенчик, — сказал мне Туп. Я с трудом поднялась на ноги. Руки скованы спереди — и на дюйм не развести. — Теперь ты моя! — Хозяин? — проронила я. — Да, — повторил он, — моя. — Да, хозяин. Странно… Так просто: раз — и перешла из одних рук в другие. Я огляделась. Праздник кончился. Почти все селяне разбрелись по домам. Кое-кто улегся у догорающих кострищ. Мы стояли у дыбы. Беспомощной пленницей распростерлась на ней Мелина, некогда — свободная женщина, ныне же — рабыня. Рядом — Турнус, Ремешок, Редис, Верров Хвост и Турнепс. — Нарекаю тебя Мелиной, — объявил Турнус распятой на дыбе женщине. — Да, хозяин, — ответила она. Ужасающий позор уготовил он ей — в рабстве носить имя, которым она звалась, будучи свободной. Теперь оно станет ее рабской кличкой. — Можно рабыне говорить? — спросила она. — Да, — разрешил Турнус. — Зачем ты велел обрить мне голову? — Чтобы с позором вернуть в село к отцу. — Оставь меня здесь, хозяин, прошу тебя! — Зачем? — Чтобы я могла доставлять тебе наслаждение, — прошептала она. — Странно слышать такое от тебя, — усмехнулся он. — Умоляю, оставь меня, позволь угождать тебе, хозяин! — Ты что, обретя клеймо, разума лишилась? — осведомился Турнус. — Я только хотела быть подругой окружного головы, — проронила она. — А теперь ты рабыня любого, кому мне вздумается подарить или продать тебя. — Да, хозяин. — Я и пальцем не пошевелил, чтобы стать окружным головой, — разоткровенничался вдруг Турнус, — именно потому, что к этому так стремилась ты. Начни я добиваться этой должности, все вокруг решили бы, что лишь твое тщеславие и твои попреки тому причиной. Зажатая между балками, она принялась отчаянно извиваться на девичьей дыбе. — Мужчина, — продолжал он, — должен быть хозяином в собственном доме. Даже если выбрал себе подругу. Для того и нужна подруга, чтобы поддерживать, помогать, а не козни строить. — Я была плохой подругой, — прошептала она. — Постараюсь, чтобы рабыня из меня получилась лучше. — Сочту я нужным — стану добиваться места окружного головы, — отрезал Турнус. — Нет — значит, нет. — Как угодно хозяину, — ответила Мелина, его рабыня. — Быть хорошей подругой ты так и не научилась. — Искусству быть рабыней стану учиться усерднее, — обещала Мелина. — И начнешь завтра же утром, — заявил он, — когда тебя публично высекут. — Да, хозяин, — прозвучало в ответ. Он положил ладонь на ее тело. — Было время, я тебе нравилась, — проговорила она. — Да, — согласился он, — это верно. — Мое тело кажется тебе привлекательным, хозяин? — Да, — ответил Турнус. — К тому же я сильная. Могу одна тащить плуг. Турнус улыбнулся. — Оставь меня здесь, хозяин, — взмолилась она снова. — Зачем? — Я люблю тебя. — Знаешь, какое наказание полагается за ложь? — Я не лгу, хозяин. Я действительно тебя люблю. В деревнях солгавшую рабыню могут, например, бросить на съедение голодному слину. И Турнус, уличи он рабыню во лжи, не сомневаюсь, сделал бы это с легким сердцем. — Как ты можешь любить меня? — спросил он. — Не знаю, — прошептала она. — Удивительное чувство. Противостоять ему я не в силах. Я долго лежала здесь в колодках. И о многом передумала. — Завтра, — бросил Турнус, — тебе придется гораздо меньше думать и больше работать. — Много лет назад я любила тебя, но как свободная женщина. Потом, довольно долго, не любила, презирала даже. И теперь, через столько лет, снова испытываю это чувство, только теперь это стыдная, беспомощная любовь невольницы к хозяину. — Утром тебя высекут, — отчеканил Турнус. — Да, хозяин. — Она подняла на него глаза. — Ты сильный. И властный. Стал ли ты окружным головой, нет ли — ты великий человек. Мне застила глаза моя свобода. Я перестала замечать твою мужественность, не понимала, чего ты стоишь. И интересовал меня не ты сам по себе, а то, чем ты мог бы стать, чтобы меня возвысить. Для меня ты был не человеком, а средством потешить свое тщеславие. Жаль, что я, твоя подруга, не умела радоваться тебе самому, не умела ценить в тебе человека. Жаль, что только и думала о том, кем ты мог бы стать. Никогда не знала тебя по-настоящему. Видела лишь образ, что сама выдумала. Ни разу не попыталась взглянуть на тебя открытыми глазами. А попыталась бы — может, увидела бы тебя в истинном свете.. — Ты всегда отличалась недюжинным умом, — заметил Турнус. В ее глазах стояли слезы. — Я люблю тебя, — проговорила она. — Я отдаю тебя селу. Будешь общинной рабыней, — сообщил он. — Да, хозяин. — На ночь тебя будут запирать в клетку для едина. Есть будешь что подадут. Станешь прислуживать в хижинах, в каждой по очереди. — Да, хозяин. Он все смотрел на нее. — Можно говорить? — спросила она. — Да. — Нельзя ли, хотя бы иногда, мне служить и моему хозяину? — Может быть, — уже отворачиваясь, бросил Турнус. — Прошу тебя, хозяин! Он повернулся. Взглянул ей в глаза. — Прошу тебя, возьми свою рабыню. — Давненько ты не просила меня о близости, — не сводя с нее глаз, сказал Турнус. — Умоляю, хозяин, — прошептала она, всем телом приподнимаясь над балками. — Умоляю! Мы отвернулись. Турнус торопливо и грубо овладел распятой на дыбе рабыней. Кончил. Обессиленная, она едва переводила дух. — О, хозяин! — вскрикнула она и еще раз, чуть слышно: — Хозяин… — Молчи, рабыня, — приказал Турнус. — Да, хозяин. — И женщина в ошейнике смолкла. Никогда, наверно, Турнус не обнимал ее так властно, с такой безудержной силой. Конечно, много лет назад он любил ее, свободную женщину, бережно и нежно. Но той неукротимой, необузданной похоти, что рождает в мужчине беспомощно распростертое тело рабыни, ей, верно, доныне изведать не доводилось. Так ею не обладали никогда. Раздавленная, испуганная, ошеломленная, в благоговейном ужасе следила она глазами за Турнусом. Я видела: ей хочется окликнуть его, молить, чтобы вернулся. Но она не смела. Ее ждет кара. Завтра утром времени хватит — высекут ее основательно. Между тем Турнус одернул тунику. Повернулся ко мне. Под взглядом свободного мужчины я преклонила колени. — Я подарил тебя Тулу Поварешечнику. — Да, хозяин, — ответила я. — Ему посулили тебя в уплату за снадобье, которое он дал кое-кому из нашего села. Снадобьем воспользовались, хотя надежд, что возлагало на него купившее его лицо, оно и не оправдало. Стало быть, от имени этого человека, который, на свое несчастье, оказался ныне в рабстве и сделок заключать больше не может, я отдаю тебя в обмен на этот порошок. — Да, хозяин. Скованные железом руки сжались в кулаки. В обмен на щепотку грошового порошка! Как же так? Да за меня по меньшей мере пару медных тарсков дадут, уж это точно! — Но этот порошок ничего не стоит! — возмутилась я. — Но и ты, крошка Дина, не стоишь ничего! — откинув голову, Турнус расхохотался. — Да, хозяин, — кипя от злости, пробурчала я. Он повернулся к Ремешку: — Объявляю тебя любимой рабыней. Будешь спать в моей хижине и вести хозяйство. — Рабыня очень благодарна, хозяин, — выдохнула она. — И еще, — добавил он, — будешь старшей над рабынями. Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились к ней с объятиями и поцелуями. — Мы так рады за тебя! — щебетала Турнепс. — Я — старшая рабыня, — проговорила Ремешок. — Я так за тебя рада, — твердила Редис. — Принеси плетку! — велела Ремешок. — Ремешок? — Редис изумленно замерла. — Принеси плетку! — Да, госпожа. — И Редис бросилась исполнять приказ. Вскоре вернулась, вложила плетку в руку Ремешку. — На колени! — приказала всем троим Ремешок. Девушки пали на колени. — Выстроиться в ряд! На четыре хорта друг от друга! Лицом к хозяину! Прямее! — Она выровняла ряд. Пнула Редис по коленям. — Выпрямить спины, руки на бедра, животы втянуть, головы выше! — Рукояткой плетки она ткнула Верров Хвост в живот. Та подобралась. Турнепс дважды досталось по подбородку. Она вскинула голову. В глазах — смятение. Но стоят ровно, красиво. Ремешок спуску не даст! — Твои рабыни, хозяин, — обратилась она к Турнусу. — Превосходно! — похвалил Турнус, оглядев коленопреклоненных рабьшь. Девушки стояли, не смея пальцем шевельнуть. Ничуть не сомневаюсь: заметь Ремешок хоть тень неповиновения, хоть намек — от души высечет любую. Турнус ухмыльнулся. Ну, теперь, пожалуй, жди чудес! — Можешь, если хочешь, отправить их в клетку, — разрешил он. — Да, хозяин, — ответила Ремешок. Теперь, наверно, ради обожаемого хозяина все что можно выжмет из его рабынь. И уж конечно, когда Мелине, общинной рабыне, придет очередь служить в хижине Турнуса, она и с нее семь шкур спустит. Уж Ремешок проследит, чтобы Медина в лепешку расшиблась для хозяина — на то у нее и плетка. — Можешь встать, Дина, — сказал мне Туп Поварешечник. Я встала. — Можете проститься с рабыней, с которой жили в одной клетке, — снизошла Ремешок. Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились ко мне, обнимали, целовали, желали удачи. Пожелала им удачи и я. — Рабыни, в клетку! — распорядилась Ремешок. — Нам надо в клетку, — сказала мне Редис. — Удачи тебе! — И тебе удачи, — ответила я. — Удачи вам всем. И девушки поспешили к клетке. Ремешок с плеткой в руках подошла ко мне. Обняла, поцеловала. — Удачи тебе, Дина. — И тебе удачи, госпожа! — Что ж, она теперь старшая рабыня, значит, для меня — госпожа. Ремешок ушла — запереть на ночь рабынь в клетке. Подошел Турнус. Я смотрела на него со слезами на глазах. — Не место тебе в деревне, крошка Дина, — Он потрепал меня по голове. — Дни здесь слишком долго тянутся, и работа тяжеловата. Это тело создано, чтобы доставлять наслаждение. Твое место у ног мужчины. — Да, хозяин, — отвечала я. — Пойдем, рабыня. — Туп Поварешечник уже тянул меня за руку. Я остановилась, обернулась, выдираясь из его руки. — Я желаю тебе удачи, хозяин, — сказала я Турнусу. — Даже плуг не можешь тащить, — бросил он в ответ. — Никудышная я скотина, — согласилась я. — Ты не скотина. Ты — луг. Я потупилась, зардевшись. Да, не мне возделывать землю. — Возделывать должны меня. — Удачи тебе, крошка рабыня, — сказал на прощание Турнус. — Спасибо, хозяин. Ладонь Тупа Поварешечника крепче сжала мою руку. — Придется бить? — спросил он. — Нет, хозяин, — испуганно пролепетала я, спеша вслед. У ворот села стояла его тележка. Два огромных колеса, длинные ручки. Дозорный распахнул перед нами ворота. Туп, к моему удивлению, не привязал меня сзади к тележке. Нет, освободив меня от наручников и бросив их в ящик на борту тележки, он поставил меня впереди, между длинными ручками. — У меня не хватит сил тащить тележку, — растерялась я. Но, достав из другого ящика две пары наручников на цепях, он пристегнул мои руки к ручкам тележки, левую — к левой, правую — к правой. Между запястьем и ручкой — цепь около фута длиной. — Я не смогу тащить тележку, хозяин, — уверяла я. Спину обжег удар хлыста. Я вскрикнула. Схватилась за ручки, налегла что было сил, сгибаясь от тяжести, зарываясь ступнями в дорожную пыль. — Не могу, хозяин! Еще удар. Отчаянно вскрикнув, я вытащила тележку Тупа Поварешечника из ворот и поволокла дальше, на пыльную дорогу, прочь из Табучьего Брода. На спину упала капля дождя. Редкие капли забарабанили по земле. Я взглянула в небо. В вышине стремительно неслись громады облаков. За ними — три луны. Дождь припустил сильнее. Промокли волосы, по нагому телу стекали капли. А я все тащила тележку. И вот хлынуло как из ведра. Я поскользнулась. Толкая колеса, Поварешечник помогал мне тянуть тележку по раскисшей грязи. Наконец мы остановились переждать ливень. Туп отстегнул наручники, и вместе мы забрались под тележку. — Вот и кончилась засуха, — сказал Туп Поварешечник. — Да, хозяин, — поддакнула я. — Можно мне конфетку, хозяин? — спросила я немного погодя. Я не забыла этот волшебный вкус — тогда, под хижиной Турнуса. Всего лишь грошовый леденец — а как дорог! Не часто жизнь балует рабыню такими подарками. — Очень хочется? — спросил Туп. — Да, хозяин. Он опрокинул меня в грязь между колесами. — Заслужи! — Да, хозяин, — прижимаясь к нему, прошептала я. С дивного темного неба низвергались потоки дождя. Ни деревьев, ни дороги…
Глава 10. МЕНЯ ВЕДУТ ПРОДАВАТЬ
Я вынырнула из озерца и заплескалась в воде. С шеи к берегу тянулась веревка. — Мойся как следует, Дина! — прокричал Туп Поварешечник. — Чтоб сверкала вся! — Да, хозяин, — отозвалась я. На берегу, стоя на коленях, я вымыла голову. Потом мне было позволено искупаться в озере, вымыться. Шрамы от побоев, что нанесли Брен Лурт и его бандиты, зажили. Осталось только четыре метки от кнута, которым Туп Поварешечник подхлестывал меня, чтобы поживее тащила тележку. Да и они уже почти сгладились. В основном подгонял он меня просто шлепком ладони. В общем, обращался со мной неплохо. То и дело заходя в попадающиеся по пути деревеньки, мы двигались к Ару. Тулу нужно было пополнить припасы. Хорошо, что он не продал меня крестьянам. Видно, уготовил мне иную судьбу. Как обрадовалась я, когда мы добрались до тракта! Ровный, широкий, точно утопленная в землю стена. По такой дороге и тележку тащить куда проще. Я вздохнула с облегчением. Все чаще тут и там виднелись деревушки, вдоль дороги то и дело попадались таверны и постоялые дворы. Радовали проходящие мимо обозы, селяне, погоняющие запряженных в повозки бос-ков. Тащившие фургоны огромные тарларионы в увешанной колокольчиками сбруе пугали меня. Однажды мимо прошел большой — повозок четыреста — караван, везущий скованных цепями рабынь богатого торговца Минтара. Встретился и караван поменьше — мимо протащились несколько поврежденных, изуродованных огнем повозок с товаром и ранеными. Между повозками пешим ходом шли вереницей сорок рабынь. Шеи скованы цепью, руки связаны за спинами. Бредут понурив головы. Есть красивые. — Что стряслось? — спросил Туп Поварешечник. — Налетчики из Тревы, — ответил сидящий в повозке мужчина с перевязанным плечом. Поначалу мы держались ведущего к Ару тракта, через каждый пасанг размеченного каменными столбиками. За двести пасангов до Ара свернули и пару дней шли по проселку. Как оказалось, здешние места тоже заселены довольно густо. Теперь тележка Тупа Поварешечника стояла у хижины знакомого крестьянина. Я плескалась в озерце. Поодаль неясно вырисовывались белые стены — Турмусовы Камни, торговая застава Турий. Здесь по соглашению между городами хранятся запасы товаров для Ара и его земель. Такие заставы — торговые, не военные — на Горе не редкость. Возводят их, чтобы оградить заезжих купцов и их товар от неожиданных опасностей в чужом краю. Сама Турия, один из крупнейших торговых центров Гора, лежит далеко на юге, в средних широтах южного полушария. — Смотри, Дина! — Туп Поварешечник указал куда-то вверх. Высоко над нами пролетали четыре тарна с седоками. Сбоку от каждого развевалось желтое полотнище — знак перемирия. — Бьюсь об заклад, в Порт-Кар летят, — сказал Туп, — там сядут на корабль — и в Кос. Между Аром и Косом — я слышала — идет война из-за того, что Кос якобы поддерживает орудующих на Воске пиратов. Воск — полноводная река, течет на запад, впадает в море Тасса, образуя обширную разветвленную дельту. Вражда эта, судя по всему, главным образом экономического свойства: города-соперники оспаривают право вести на берегах Воска монопольную торговлю. Ар претендует на южный берег. Кос же и другой крупный приморский убарат, Тирос, издавна торгуют с купцами спорных земель, сообщаясь с ними посуху. Летящие по небу тарны исчезли вдали. Я смотрела им вслед. Летающих на тарнах людей я видела не впервые. Туп Поварешечник дважды показывал мне это диво, когда мы шли по тракту к Ару. Гонцы, наверно. Обычный способ связи для Марленуса Арс-кого и других убаров. Мелькнула мысль о Клитусе Вителлиусе. Отшвырнул как тряпку! Ненавижу! Веревка на шее задергалась. — Иду, хозяин! — отозвалась я. Вылезла на берег. Поварешечник привязал мою веревку к дереву, подал мне полотенце. Я принялась вытираться. — Чтоб вся сверкала, Дина, — напомнил он. — Да, хозяин. Вдали высились стены заставы. Турмусовы Камни. Интересно, сколько он за меня выручит? Никогда еще меня не продавали. — К хозяину будь повнимательнее, — поучал Туп. — Да, хозяин. Он протянул мне гребень с редкими зубьями. Не отводя глаз от стен заставы, я длинными взмахами расчесывала спутанные волосы. Высокая стена, величественная. Там, за этими стенами, мой будущий владелец. В здешней деревушке у Поварешечника приятель. У него мы ночевали. Там оставили тележку. Этим утром тащить ее мне не пришлось. Надо было выглядеть свежей, отдохнувшей. — Причешись получше. — Туп вынул щетку. — Да, хозяин. Но вот волосы мои приведены в порядок, Туп убрал щетку и гребень в сумку. Внимательно оглядел меня. Я смущенно зарделась под оценивающим взглядом горианина. Веревка на шее — вот и все мое одеяние. — Встань, как подобает рабыне! Я выпрямилась, подняла голову, втянула живот, развернула бедра. Ни одна женщина не умеет стоять так красиво, как германская рабыня. — Превосходно! — причмокнул Поварешечник. — Хозяин доволен? — Да. — Значит, и рабыня довольна. — Взгляни-ка. — Из кожаной сумы он вытащил небольшой сложенный мешок, в каких таскают овощи. Я озадаченно разглядывала его. Туп отвязал с моей шеи веревку. Я тряхнула волосами. Жестом он указал на мешок. Да, в нем носили овощи. Вот какая-то печать. — Надень, — велел Туп. Я развернула мешок. Прорезь для головы, по бокам — прорези для рук. Я натянула его через голову. Получился обтягивающий балахон. Туп подпоясал его обрывком ткани. Отступил на шаг. — Неплохо! Короткий, высоко открывает ноги. Мешковатый, конечно. На плечах кое-как болтается. Но, подпоясанный дважды обернутой вокруг талии и завязанной слева лентой, подчеркивает бедра и очертания груди. Нарочито небрежно прикрывает тело, исподволь соблазняя и маня. Расчет точен: в таком одеянии девушка кажется дешевой, но такой сладостной. Я залилась краской. — Ну-ка, — проговорил Поварешечник. В его руках я увидела нитку рабских бус. Потянулась за ними. — Не спеши, — остановил он меня. Я опустила руки. — Повернись. Я повернулась. Мужчины Гера любят собственноручно надевать на женщину украшения. Если у рабыни проколоты уши, даже серьги могут сами вдеть. Наверно, сам наденет на меня бусы, застегнет сзади. Бусы деревянные, дешевенькие, симпатичные. Приятно носить украшения. Однажды мне чуть горло не перерезали из-за «бины», рабских бус. Так до сих пор и не понимаю почему. А как-то мне привиделся странный сон про бусы — меня просили их нанизать. Что он значил, осталось для меня загадкой. Туп потянул мои руки за спину, защелкнул наручники и лишь тогда надел мне на шею рабские бусы. — Ты красивая, Дина, — сказал он, встав передо мной. — Спасибо, хозяин. — Ну, пошли. — И он зашагал вперед. Босая, со скованными за спиной руками, я, спотыкаясь, побрела вслед. Вскоре мы вышли на дорогу, ведущую к Турмусовым Камням. Ан спустя подошли к огромным воротам. Надо мной — высокие белые стены. Пожалуй, выше восьмидесяти футов. Какой маленькой показалась я себе! В стену встроены шесть башен: две — у ворот, еще четыре — по углам. «А может, повернуться и броситься бежать?» — мелькнуло вдруг. Нет. Руки скованы. Такой, как я, на Горе бежать некуда. Я — рабыня. В огромных воротах — небольшая дверца. В ней открылось окошечко. — Это Туп Поварешечник! — прокричал Туп. — Здорово, Поварешечник, — как знакомому, ответил голос. — Девушку привел на продажу, — указывая на меня, объяснил Туп. — Добро пожаловать, Туп Поварешечник! Дверца в огромных воротах открылась. Мы вошли. Дверца захлопнулась.Глава 11. ДУХИ И ШЕЛКА
— Четыре медных тарска дам, — сказал предводитель. — Десять, — торговался Поварешечник. — Шесть. — По рукам. Все тело ноет. Руки схвачены свисающими с потолка на цепи железными кольцами. Я почти подвешена, едва касаюсь каменного пола пальцами ног. Я голая. Тело мое по-гориански тщательно обследовали. Я продана. Несчастная. Взвивалась от каждого прикосновения. Билась, корчилась на цепи, молила пощадить. — Приручить немного надо, — буркнул предводитель, — но это мы умеем. Я висела на цепи, в запястья впивалась сталь. Глаза закрыты. Тело ноет. Я слышала, как, достав деньги из небольшого железного ящичка, предводитель отсчитал Тулу Поварешечнику плату. Тот ушел. — Посмотри на меня, рабыня, — обратился ко мне предводитель. Я открыла глаза. — Теперь ты турианская рабыня. — Да, хозяин. Я продана за шесть медных тарсков. Вот моя цена на Горе. — Ты ручная? — спросил он. — Да, хозяин. Он подошел к столу, достал из ящика расстегнутый рабский ошейник. Необычный какой-то. Такие в ходу в Турий. В основном горианские ошейники — украшенные или нет — представляют собой защелкивающееся плоское металлическое кольцо, плотно охватывающее шею рабыни. Турианские же ошейники гораздо свободнее, болтаются на шее, как обруч. За него можно схватиться и подтащить девушку к себе. Но обруч, конечно, не настолько свободный, чтобы можно было стащить его через голову. Не для того гориане надевают на девушек ошейники, чтобы их можно было снять. Он бросил ошейник на стол. Я смотрела во все глаза. Настоящего ошейника я еще не носила. Вдруг стало страшно. Защелкнут. Не снять. — Нет, хозяин, — забормотала я, — не надевай на меня ошейник, прошу! Он подошел, ключом отомкнул сжимающие запястья железные кольца. Я упала на каменный пол к его ногам. — Не хочешь носить ошейник? — спросил он. — Нет, хозяин, — прошептала я. Отвернулся. Я сгорбилась, опустив голову, опершись ладонями о пол. Его я не видела. Туп Поварешечник ушел. И мешок, в который я была одета, и бусы, и наручники — все забрал с собой. Оставил лишь девушку, что звалась когда-то Джуди Торнтон, — рабыню, цена которой — шесть медных тарсков. — Так я заставлю тебя просить, чтобы на тебя надели ошейник, — заявил мой новый хозяин. Я обернулась и замерла в страхе. Он стоял надо мной с плеткой в руках. — Нет, хозяин! — закричала я. Жестоко же была я наказана за свою дерзость! Некуда бежать, некуда ползти. Он высек меня, как горианский хозяин. Наконец я с рыданиями легла у его ног. — Думаю, теперь ты приручена, — сказал он. — Да, хозяин, — сквозь слезы уверяла я, — да! — Приручена? — Приручена, хозяин! — рыдала я. — Приручена! — Теперь будешь просить, чтобы на тебя надели ошейник? — Да, хозяин! — Проси! — Я прошу надеть на меня ошейник! Он застегнул ошейник на моем горле. Звонко лязгнул запор. Я упала без чувств. Он повернулся и вышел, повесив на место плетку — тут, на стене, она всегда под рукой. Позвонил в колокольчик. Дверь отворилась, появился стражник. — Пришли Сашу, — распорядился предводитель, — у нас новая девушка. Я лежала на камне. Он сидел за столом, погруженный в работу — наверно, вносил в книгу расходов дату моего приобретения и заплаченную за меня цену. Потихоньку, пока он не видел, я ощупывала ошейник. Круглый, стальной, блестящий. Замкнут у меня на горле. Вот я и в ошейнике. Никогда прежде так остро не чувствовала я свое рабство — разве только в день, когда на моем теле появилось клеймо. Я заплакала. Теперь на мне клеймо и ошейник. И тут я услышала звон. Рабские колокольчики. Рядом со мной стояли босые женские ноги. Вокруг левой лодыжки вчетверо обмотана гирлянда колокольчиков. В спину мне ткнулась рукоять плетки. Я вздрогнула. — Вставай, рабыня, — послышался женский голос. Я подняла глаза. Одета в желтый шелк. Темные волосы стянуты желтой шелковой лентой. Я встала. — Встань, как подобает рабыне, — велела она. Я повиновалась. — Дина, — отметила женщина. На ней самой клеймо было обычное — словно выписанная от руки первая буква горианского слова «кейджера», примерно полдюйма на полтора. Так чаще всего называют на Горе рабынь. На ее бедре клеймо было ясно видно. Клочок шелка, что служил ей одеждой, будто даже и не пытался прикрыть клеймо. — Я Саша, — сказала мне женщина. — Да, госпожа. — Почему тебя высекли? — Я просила не надевать на меня ошейник, — прошептала я. — Сними его, — велела Саша. Я озадаченно уставилась на нее. — Сними, — повторила она. Я попыталась стащить ошейник. Дергала до боли. Изо всех сил старалась разорвать. Повернула, попробовала разнять запор. Ни с места. С мукой в глазах взглянула я на женщину: — Не могу! — Правильно, — сказала она. — И не забывай об этом. — Да, госпожа. — Как тебя звали? — Диной. Саша взглянула на предводителя. — Годится, — сказал он. — Пока хозяин не пожелает назвать тебя по-другому, — объявила Саша, — будешь зваться Диной. — Да, госпожа. — Пойдем, Дина. Я пошла за ней. На ней тоже турианский ошейник. Такие же, насколько я знаю, носят рабыни кочевников. Пройдя длинный коридор, мы свернули, потом еще и еще. Миновали множество запертых на щеколды кладовых. Вошли в тяжелую железную дверь, у которой стоял стражник. — Иди впереди меня, Дина, — сказала Саша. — Да, госпожа. Я пошла впереди. Снова длинный коридор. Снова череда запертых дверей в кладовые. — Ты очень красивая, госпожа, — бросила я через плечо. — Хочешь отведать плетки? — ответила она. — Нет, госпожа. — Я смолкла. Ясно, почему она велела идти впереди. Значит, приближаемся к жилищу рабынь. Так принято на Горе. Если мне вздумается бежать, она без труда меня остановит, огрев плеткой. Иногда новые девушки боятся входить в жилище рабынь. Страшно, что запрут. — Ты прирученная? — спросила я ее. Молчание. Потом она ответила: — Да. Мы шли дальше. — Все мы прирученные, — добавила она. — Ошейник многому учит. — Мужчины умеют нас укрощать! — всхлипнула я. — Мужчины укрощают девушек или нет — как им нравится, — объяснила Саша. — Их воля — закон. Некоторые обламывают не сразу. Подразнят, поиграют. Но девушка, если она не дура, всегда понимает, кому принадлежит. Плетка-то в руках мужчины. И девушки это знают. В конце концов, когда хозяину захочется, она поползет к нему, кроткая и послушная. Мы женщины. Мы — рабыни. — Ненавижу мужчин! — вскричала я. — Потише, а то высекут! — А ты, ты тоже ненавидишь мужчин? — спросила я. — Я их люблю, — ответила Саша. Я возмущенно вскрикнула. Обернулась. — Я не ручная! И никогда не буду ручной! — Скажи это хозяевам, — посоветовала Саша. Я содрогнулась. — Ты ручная, — заявила Саша. — Да, — горестно признала я. — Я ручная. Я ручная, ручная давным-давно — с тех самых пор, как меня коснулся первый горианский мужчина, с того дня, как оказалась посреди поля в ошейнике, на цепи. Вспомнились Клитус Вителлиус, Турнус, предводитель, что так сурово обошелся со мною здесь, в крепости. Я коснулась болтающегося на шее крепко замкнутого турианского ошейника. — Ручная, — повторила Саша. — Да, — согласилась бывшая Джуди Торнтон, а теперь Дина, рабыня. — Да, я ручная. И должна повиноваться мужчинам. — Вот вход, — сказала Саша, — здесь живут рабыни. Я отшатнулась. Мощная железная дверца, квадратная, крошечная — восемнадцать на восемнадцать дюймов. — Входи! — С плеткой в руках она стояла за моей спиной. Я повернула ручку и, распластавшись на животе, вползла внутрь. Саша — за мной. По ту сторону двери я встала и изумленно огляделась. Просторно, высокий потолок подпирают изящные белые колонны; роскошные драпировки. Пол выложен пурпурными плитами, посредине — благоухающий бассейн. Сверкающие стены украшены мозаикой, изображающей прислуживающих хозяевам рабынь. Я неуверенно прикоснулась к ошейнику. Высоко под потолком — узкие зарешеченные окна, сквозь них льется свет. Тут и там вокруг бассейна праздно разлеглись девушки. Разглядывают меня, оценивают, наверняка мысленно сравнивают с собой. — Красивая комната, — сказала я. — На колени! — приказала Саша. Я встала на колени. — Ты Дина, — объявила она. — Теперь ты рабыня Заставы Турмусовых Камней. Это торговая застава под щитом и знаменем Турий. «Под знаменем Турий» — означает, что в отличие от прочих застав, принадлежащих другим городам, или «вольных застав» эта застава принадлежит Туриц. Вольные заставы содержит каста Торговцев, живут они по своим законам и власти городов не подчиняются. Подобным же образом каста Торговцев, интернациональная по своей сути, ежегодно организует у Гор Сардара четыре большие ярмарки. Содержит каста и несколько вольных портов на островах и побережьях моря Тасса, например Телеус и Бази. Земля вольной заставы арендуется на коммерческой основе, независимо от гражданства арендатора. На заставах же, принадлежащих определенным городам, предпочтение, если не исключительное право пользования землей, отдается торговцам — гражданам города, знамя которого водружено над заставой, города, который учредил ее и управляет ею. «Под щитом Турий» — значит, заставу охраняют турианские воины, здесь размещен турианский гарнизон. Случается, над заставой реет знамя основавшего ее города, а охраняет ее гарнизон того города, на земле которого она стоит. Так что нередки заставы под знаменем одного города и под щитом другого. Над Турмусовыми Камнями, однако, и знамя и щит Турий. — Здесь сотня солдат и пять высших воинов, — рассказывала Саша. — Есть и обслуга — двадцать мужчин: врач, носильщики, писари и так далее. Девушки как бы невзначай стягивались вокруг нас с Сашей. Большинство из них — нагие. Все в турианских ошейниках. — Еще одна прелестница, — проговорил кто-то. Я приосанилась. Приятно, что меня считают прелестницей. Саша продолжала: — В Турмусовых Камнях двадцать восемь девушек. Мы из девятнадцати городов. Шестеро из нас родились рабынями. — Хорошенькая, — подала голос еще одна девушка. Я улыбнулась. — Объясните ей, что она ниже всех, — приказала Саша. Меня схватили за волосы и опрокинули на пол. Я закричала. На меня посыпались пинки и удары. Я вопила, извиваясь на полу. — Достаточно, — остановила их Саша. Били меня всего несколько секунд — не больше пяти-шести. Попугали, и только. Держа за волосы, меня все еще прижимали к полу. Я в испуге смотрела на них снизу вверх. На ноге выступила кровь. — Отпустите ее, — велела Саша. — На колени, Дина. Волосы отпустили, я встала на колени. — Ты — ниже всех, — поучала Саша. — Да, госпожа. Насмерть перепуганная, я не смела взглянуть им в глаза. Чувствовала: они наготове, ждут не дождутся, малейшая провокация — и снова бросятся на меня. Где-то снаружи, в нескольких ярдах, застучали по решетке. Послышался властный мужской голос, здесь, в рабской обители, звучавший с особенным значением. Мы прислушались. Подняла голову и Саша. — Сульду, — прокричал голос, — вызывают на ложе к Хаку Харану! — Быстро, Сульда, — шепнула Саша, — Хак Харан ждать не любит. — Да, госпожа. — Немыслимой красоты брюнетка, зардевшись от радости, бросилась прочь. — Девушки слушают и повинуются, — откликнулась Саша. — Вот и славно, — пророкотал голос. — Меня, — сказала одна из девушек, — никогда ни к кому, кроме Фульмиуса, не вызывают. Ее подруги расхохотались. — Отойдите, — приказала Саша. Взглянув на меня напоследок, девушки разбрелись по комнате. — Я им не понравилась, — пожаловалась я. — Ты очень красивая, — объяснила Саша, — естественно, они на тебя ополчились. — Я думала, они ручные. — Ручные — для мужчин, для хозяев. Но не друг для друга. — Я не хочу, чтобы меня обижали. — Тогда запомни, ты — ниже всех. Угождай им. Будь внимательна к сестрам-рабыням. — Да, госпожа. — Вставай. Пошли. — Да, госпожа. Рабыням часто позволяют устанавливать свои внутренние порядки, хозяевам нет до этого дела. В своей конуре рабыни могут жить по законам джунглей. Обычно верховодит самая сильная, самая крупная из девушек и ее приспешницы. Их власть держится на физической силе. Утвердив свое главенство, во взаимоотношения низших рабынь они не вмешиваются — пусть сами устанавливают между собой субординацию. Иногда между девушками вспыхивают отвратительные стычки. Они визжат, катаются по полу, отчаянно царапаются, лупят, пинают друг друга, дерут за волосы. А остальные — вот стыд! — забавляются, подбадривают. Бывает, самая сильная даже приказывает двум подругам драться, пока одна из них не признает себя побежденной. «Я побита, — униженно хнычет бедняжка, напуганная, исцарапанная. — Приказывай, госпожа». А потом прислуживает победительнице. Если отказывается, спор снова решается на кулаках. В этом замкнутом мирке субординация соблюдается строго. И я здесь ниже всех. — Вот твоя каморка, — распорядилась Саша. — Здесь тебя будут запирать на ночь, когда не нужно обслуживать мужчин. — Да, госпожа. Крошечная, с запирающейся на засов дверью ниша рядом с большой комнатой. Влезть и вылезти можно только на четвереньках, так что выбежать из нее невозможно. Если выползешь в неурочное время, очень удобно сечь. Но самое главное, наверно, то, что, «входя» и «выходя» из своего убежища, девушка должна встать на колени и опустить голову, и это не дает ей забыть о своем рабстве. Глубина ниши около восьми футов, ширина и высота — четыре. В полный рост не встанешь. Никакой мебели, лишь тоненький красный матрац и скомканное грубое одеяло. — Полагаю, жилище тебя устраивает. — Да, госпожа. — Я улыбнулась. Действительно, такой роскошной клетки я не видывала. Сухо, и матрац есть. Чего же еще желать девушке? Ну, разве что цепи на шее и мехов в ногах ложа хозяина. — Пойдем, — поманила меня Саша. — Да, госпожа. Обойдя бассейн, мы направились в другую комнату. Идя мимо бассейна, она показала мне железную дверцу. — Это задняя дверь. Через нее мы вошли сюда. — С этой стороны нет ручки, — заметила я. — Да, — кивнула Саша, — открывается только снаружи. Я вспомнила: там, дальше по коридору, другая дверь, около нее стоит стражник. — А зачем же тогда, — спросила я, — в коридоре стражник? Саша взглянула на меня. — Разве ты не видела в коридоре боковые двери? — Видела. — Вот их он и охраняет. — А не нас? — Здесь, в крепости, мы — самый бросовыйтовар, — рассмеялась она. — О! — удивилась я. Не отставая от нее, я оглянулась на дверцу. Крепкая. Изнутри не открыть. Там, за ней, в коридоре — кладовые с товаром, по-настоящему ценным товаром, который стоит того, чтобы поставить у дверей охрану. Тогда, в коридоре, мы проходили мимо кладовых. Двери заперты, но стражи там не было. Значит, там товары менее ценные. Слова Саши разозлили меня. Самый бросовый товар! Но потом я вспомнила: цена мне — всего лишь шесть медных тарсков. Пройдя через какую-то каморку, Саша вышла в короткий коридор, ведущий в большую комнату. Коридор закрывали мощные решетчатые ворота, сквозь которые виднелись другие. Вот по этой решетке внутренних ворот и стучал стражник, вызывая рабыню Сульду к ложу Хака Харана. Но сейчас его не видно. Вообще никого. Однако ворота — и внешние, и внутренние — крепко заперты. На каждых — по паре тяжелых квадратных замков. Для каждых ворот нужны два ключа. Между воротами — около двадцати футов. А за ними украшенный вазами, устеленный коврами коридор. Я задумчиво рассматривала два висящих на внутренних воротах тяжелых замка. — Отмычкой не взять, — перехватила мой взгляд Саша. — Там специальная втулка. Ни проволокой, ни булавкой не проткнуть. И заглушка — металлический конус. Перед тем как воткнуть ключ, ее надо отвинтить. Ни проволокой, ни булавкой ее и с места не сдвинешь. — А есть здесь хоть что-нибудь вроде прочной проволоки или длинной булавки, что-то подходящее по длине, хоть попробовать? — Нет, — отрезала Саша. Я угрюмо стояла, вцепившись в решетку. — Ты рабыня. Пленница, — напомнила Саша. — Пойдем. Бросив последний взгляд на замки и решетки, я повернулась и пошла за ней. Она привела меня в каморку, мимо которой мы недавно проходили. Здесь девушки приводили себя в порядок. Здесь висели зеркала. Я увидела прелестную темноволосую рабыню, нагую, в турианском ошейнике, а за ней — другую темноволосую красавицу в платьице из желтого шелка, с плеткой в руке. Саша указала мне на одну из пяти небольших, утопленных в пол ванн, показала, как пользоваться ароматическими маслами и полотенцами. — А то ведь ты невежественная. Даже ванну принимать не умеешь. Я покраснела. Потом я отмыла волосы от дорожной пыли и пота, высушила, расчесала. — Я хочу есть, — сказала я. — Сядь на пол, — велела мне Саша. Я, голая, уселась на пол. Она бросила мне связку колец с колокольчиками. — Надень. — Они же застегнуты. — Надень. Вытянув левую ногу, я осторожно, одно за другим, надела на нее четыре кольца. Между кольцами — тоненькая вертикальная планка. Каждое кольцо размыкается и застегивается: на одном конце — крошечный штырек, на другом — паз. Болт входит в паз и защелкивается. Кольца плотно охватывают ногу. На каждом кольце — пять колокольчиков. Надела. Застегнула. Сижу и боюсь ногой пошевелить: зазвенят колокольчики, привлекут мужчин. — Умеешь танцевать голой? — спросила Саша. — Я не знаю танцев рабынь, — прошептала я, — я не умею танцевать. — А шелками оборачиваться умеешь? — Нет, госпожа. — Я потупилась. — А пользоваться косметикой и духами рабынь? — Нет, госпожа. — А носить украшения? — Нет, госпожа. — А как доставить мужчине высшее наслаждение, знаешь? — Я мало знаю, госпожа, — призналась я. Лишь бы ногой не шевельнуть! — Да тебя вообще чему-нибудь учили? — Я мало знаю, госпожа. Одна рабыня, по имени Этта, научила меня кое-чему, чтобы я не была совсем уж никчемной, чтобы не били слишком часто. — Кто твой прежний хозяин? — Туп Поварешечник, бродячий торговец. — А до этого? — Турнус из Табучьего Брода, землепашец. — А до этого? — Клитус Вителлиус из Ара, воин. — Хорошо. — Но у него я была совсем недолго, — добавила я. — А до этого? — Двое воинов. Не знаю, кто они. Просто я принадлежала им. Саша не удивилась. Девушка часто не знает, кто ее хозяин. Днем ее могут схватить, вечером превратить в рабыню, а утром — продать. — А до этого? — спросила Саша. — Я была свободной. Взглянув на меня, Саша рассмеялась. — Ты? — переспросила она. — Да, госпожа. Она хохотала. Кровь бросилась мне в лицо. Да, наверно, без ошейника меня теперь представить трудно. — Искусство быть рабыней тебе неведомо, — заключила Саша, — или почти неведомо. Ничего ты не знаешь: ни как двигаться, ни как смотреть, ни осанку держать не умеешь, ни телом своим владеть, ни лицом, не говоря уж о тонкостях и уловках, от которых зависит, позволят ли тебе мужчины жить. Я не сводила с нее испуганных глаз. — Но ты хорошенькая. А к хорошеньким девушкам мужчины снисходительны. Так что надежда есть. — Спасибо, госпожа, — прошептала я. — Почему ты не двигаешься? — Колокольчики… — чуть слышно пролепетала я. — Ну и что? — Стыдно. Чувствую себя рабыней до мозга костей. — Ну и прекрасно, — ответила Саша. — Встать, рабыня! — выпалила она. Под звон колокольчиков я поднялась на ноги. Увешанная колокольчиками рабыня. — Пройдись по комнате! — Пожалуйста, не надо, госпожа! — взмолилась я. Она подняла плетку. Я повиновалась. И снова встала перед ней. И тут вдруг она коснулась меня. В смятении я отвела глаза, закусила губу. — Великолепно, — похвалила она. — Стоило звякнуть рабским колокольчикам — и ты готова для мужчины. — Пожалуйста, госпожа, — умоляла я. — Горячая шлюшка! К зеркалу! На колени! Я встала на колени перед зеркалом. — Существует сто одиннадцать основных оттенков губной помады для рабынь, — начала она. — Все зависит от настроения хозяина. — Да, госпожа, — кивнула я.Немного позже в комнатенку собрались и другие девушки. Как и мне, им предстояло прислуживать за вечерней трапезой. Так уж принято в крепостях на Горе — если крепость не под осадой, для мужчин вечер — время удовольствий. — Через пять энов, — прокричал снаружи мужской голос, — чтоб были в зале на пиру! Девушки заахали, занервничали, завершая последние приготовления, спешно поправляя украшения и шелка. Кое-кто торопливо подкрашивался. Двое сцепились из-за кружочка теней для век, но опустившийся между ними кнут Саши быстро их успокоил. Вернувшаяся от Хака Харана Сульда, сияя, подкрашивала губы. Девушки приглаживали шелковые наряды. Я взглянула в зеркало. Хороша! Платье из алого шелка. Накрашена, надушена. Мягкая, слабая, податливая. Увешана браслетами, ошейник оплетен золотым ожерельем. — Красивая, — шепнула я. Ну и помогла же мне Саша! — Для девчонки бродячего торговца неплохо, — улыбнулась Саша. — Я боюсь, — призналась я. — Не бойся. — Что я должна делать? — Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной. Я взглянула на девушку в зеркале. Вспомнились слова Турнуса: «Твое место у ног мужчины». На щиколотке — колокольчики. Красивая. В ошейнике и шелках, благоухающая духами рабыня. Очень красивая. Сомнений нет: ее место — у ног мужчины. Она — рабыня. Она — это я. — Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной, — сказала Саша. — Да, госпожа, — ответила я. По решетке внутренних ворот застучали. Девушки испугались, даже Саша. — Быстрей! — покрикивала она. — Быстрей! Мы бросились вон из комнаты и вскоре, пройдя двое ворот, ступили босыми ногами на богатые ковры и поспешили ублажать хозяев.
Глава 12. СЕРЕБРЯНЫЙ ЛИСТ
— Хозяин? — вымолвила я. Стоя на коленях, я протягивала ему блюдо с мясом. Турианской вилкой он подцепил с блюда кусочек мяса и положил себе на тарелку. Стоящая на коленях девушка поднесла ему вина. Подойдя к следующему мужчине, я встала перед ним на колени, предлагая ему блюдо с мясом. Комнату наполняла чувственная турианская музыка. Между столами, позванивая колокольчиками, грациозно танцевала девушка в желтом шелке. Вот уже больше месяца я на заставе Турмусовых Камней. Часто меня задерживали подольше — служить мужчинам. Саша многому меня научила. Теперь я уже не та девушка, которую за шесть медных тарсков купил Борчофф, предводитель воинов заставы Турмусовых Камней. Он мог поздравить себя с удачной покупкой. — Сколько ты заплатил за нее? — спросил его как-то один из его помощников. — Шесть медных тарсков, — ответил он. — Ну и наметан же у тебя глаз на рабынь! — восхитился помощник. Борчофф ухмыльнулся. Я спешила дальше. «Горячая, как пага», — сказал, как-то обо мне один воин и швырнул меня своему приятелю. Я собой не владела. Бывало, я лежала без сна в запертом алькове, глотая слезы. Не хочу быть рабыней! «Ты прирожденная рабыня, — сказала мне однажды Саша. — Ты создана для ошейника». — «Да, госпожа», — проронила я в ответ. А временами, плача от стыда, ворочалась в своей крошечной нише. Странно: я часто думала об Элайзе Невинс. Там, на Земле, в нашем престижном колледже, я была ее^главной соперницей. Видела бы она меня теперь! Вот хохотала бы, каким бы презрением облила! — Мяса, Дина! — позвал мужчина. Я бросилась к нему, стала на колени, протянула блюдо. Не выпороли бы! Теперь на заставе двадцать девять девушек. Но состав их немного изменился; пятерых продали проезжим турианским купцам, которые вели с заставой торговые дела, в последующие недели купили по случаю еще шестерых. Запасы нужно обновлять: мужчины любят разнообразие. — Тебя не продадут, Дина, — сказала мне Саша. — Ты — просто подарок. — Да, госпожа. Здесь, на заставе, мы, рабыни, существуем, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Но поскольку, кроме нас, рабынь в Турмусовых Камнях нет, мы должны и прислуживать им, и исполнять кое-какую работу: мыть полы, шить, стирать и гладить одежду, прибирать. Помогаем мы и на кухне: обычно готовим овощи, моем посуду. Мужчинам, несущим службу на крепостной стене, нужно принести воды. В общем, грязной работы хватает, и ложится она, естественно, на нас, рабынь. Хотя в целом, по-моему, жаловаться не приходится. Поутру нам дают выспаться, работа в основном кончается рано, чтобы мы могли отдохнуть и подготовиться к вечеру. В обычный день немногим из нас выпадает больше двух-трех анов несложной работы. Иллюзий мы не питаем: основная наша обязанность — угождать мужчинам. Теперь я не ниже остальных рабынь. Не то чтобы я отвоевывала себе место под солнцем, ведь, по моему разумению, среди здешних рабынь мало таких, которым не под силу было бы одолеть меня в драке, просто так решила Саша. Плетка в ее руках. Каждая вновь появляющаяся среди нас девушка автоматически становится низшей — стало быть, статус остальных поднимается. Все мы повинуемся Саше. Плетку она пускает в ход без колебаний. Так что порядок соблюдается. И недовольства у меня это не вызывает. Дай Борчофф плетку не Саше, а кому-нибудь другому — и жить мне в рабской обители стало бы куда тяжелее. Закон джунглей! А Сашина плетка от него бережет. И среди рабынь не только меня одну устраивает такая защита от натиска грубой силы. Иногда хозяева в жестокости своей не назначают старшую рабыню. И тогда девушки сами, зубами и ногтями, устанавливают внутреннюю иерархию и порядок правления. А бывает, хозяева не назначают старшую рабыню намеренно, чтобы низшие рабыни, ища защиты и стараясь попасть в фавор, из кожи вон лезли, ублажая мужчин. «Если ты меня ударишь, хозяин будет недоволен» — в среде рабынь угроза нешуточная, особенно если это соответствует действительности. От возможного недовольства далекого хозяина во многом зависит «социальная структура» в среде рабынь. Бывает, чтобы отвоевать себе место позавиднее, девушка притворяется, что хозяин благоволит к ней. Но в таких вещах истину скрыть трудно. Кого чаще всего вызывают к его ложу? — Мяса, Дина! Я поспешила на зов, встала на колени, прислуживая мужчине. Одета я в алый шелк, ошейник перевит золотым ожерельем, на ноге — колокольчики. На глаза попалась Саша. Лежит в объятиях воина, целует его. Просто тает от наслаждения. Брать с собой плетку, выходя из жилища рабынь, ей позволяют редко — разве что когда на заставе появляется новая рабыня и ее нужно провести по коридорам к железной дверце, как когда-то вела она меня. Выходя из нашей обители, она, преклонив колени, протягивает плетку охраннику. Здесь ее властные полномочия заканчиваются. Поднеся плетку к губам, она целует ее, после чего рабыне приказывают отложить ее в сторону. Она получит ее обратно, возвращаясь в жилище рабынь. Вне его мы подчиняемся не Саше — мужчинам. Она снова получает власть над нами, только если ей позволено взять в руки плетку. Сейчас она без плетки. Лежит, разомлев в мужских объятиях, постанывая под лаской. Здесь, в зале наслаждений, как его называют на заставе, она просто рабыня. — Дина! Воин, мимо которого я проходила, ударил меня. Наверно, зов звучит не впервые, но я не слышала. Вот он и подхлестнул меня, чтобы не зевала. Торопясь на зов, я слегка задела шелковое одеяние танцующей среди столов девушки. Музыка кружила голову. Я преклонила колени перед мужчиной, который звал меня. — Ты что, оглохла? — спросил он. — Прости бедную девушку, хозяин, — взмолилась я, — я тебя не слышала. — Подай мне мяса! Я подняла к нему блюдо, он ткнул вилкой в ломоть приправленного жгучими турианскими специями мяса. Последний кусок на блюде. Он взглянул на меня. — Я сию секунду принесу еще мяса, хозяин, — заторопилась я. — Ты — то мясо, которого мне хочется, Дина, — остановил он меня. — Еще не время подавать вино, — прошептала я. Расхожая горианская идиома. Я робко напоминала ему, что время главных наслаждений еще не пришло. Меня и еще нескольких девушек пока не освободили — мы должны прислуживать за столом. Еще не все блюда поданы. Когда настанет время десерта и вина, мы, рабыни, примостимся у столов хозяев. — Введите узника, — приказал Борчофф, предводитель воинов заставы Турмусовых Камней. В тот день я поднялась на стену, неся мужчинам воду. Стояла на высоте восьмидесяти футов, глядя вдаль, в поля. — Ты что, Дина, — спросил подошедший сзади воин, — прыгать собираешься? — Нет, хозяин, — ответила я, — я не свободная женщина. Я рабыня. Чуть откинувшись назад, я прижалась к нему спиной, подняла голову, повернулась. Его ладони легли на мои руки. — Выполняй свои обязанности, рабыня, — приказал он. — Да, хозяин. Меня не раз вызывали к его ложу. Из висящего на моем плече бурдюка из кожи верра я налила ему воды. Жарко. Раскаленные камни обжигают босые ноги. На мне — короткая бурая рабочая туника, скроенная из единого лоскута. Кроме ошейника, больше никакой одежды. Такие туники — чаще всего серые или бурые — мы носим во время работы. Я взглянула на возвышающиеся над стеной столбы. Горячий послеполуденный ветерок чуть покачивает провисшую между ними тонкую проволоку. Обычная на Горе защита от тарное, чтобы в крепость нельзя было проникнуть с воздуха. Я снова взглянула вдаль. — Хозяин! — Да, — отозвался воин. — Вижу облако пыли. — Я указала на вьющуюся внизу дорогу. — Значит, взяли, — проговорил он. К крепости приближались два огромных величавых тарла-риона. В седлах — всадники с пиками. Еще восемь воинов с нашей заставы идут следом, неся копья. Между тарларионами, прикованный за шею цепями к стременам, шагал мужчина. Темноволосый. Руки скручены за спиной. — Кто это, хозяин? — спросила я. — Не знаю, — ответил он. — Но дошли слухи, что он выспрашивает о крепости, о ее обороне и все такое. — А что с ним сделают? — Раз уж привели — поставят клеймо и сделают рабом. Не завидую я ему. Я перевела взгляд на пленника. Шагает, гордо подняв голову. Я уже знала, что на Горе есть рабы-мужчины, но самой видеть их пока не доводилось. Рабынь-женщин гораздо больше. Пленников-мужчин чаще убивают. — Отнеси людям воды, рабыня, — велел мне воин. — Да, хозяин. Я взяла у него чашу и поспешила дальше по стене, напоить остальных. А спустившись по лестнице и вновь оказавшись во внутреннем дворе, увидела, как ведущий пленника отряд входит в распахнутые ворота. Ворота захлопнулись. Взглянуть на пленника подошел Борчофф, предводитель воинов крепости. Замешкалась, любопытствуя, и я. Стояла с пустым бурдюком на плече посреди пыльного двора и смотрела во все глаза. Загорелый, волосы черные как смоль. Сильный, высокий. Опутан цепями. Руки за спиной — с кандалами. Гордо стоит между тарларионами, ничуть не сгибаясь под тяжестью свисающих от ошейника к стременам цепей. Приятно видеть окованного цепями мужчину. Руки в кандалах, меня не тронет. Я подошла ближе. Охранники не остановили меня. — Как твое имя? — спросил Борчофф. — Не помню, — отвечал пленник. Охранник ударил его. — С какой целью, — продолжал допрос Борчофф, — выведывал, как охраняется наша застава? — Из головы вылетело. Снова на него посыпались жестокие удары, а он едва шевельнулся. Борчофф отвернулся к одному из верховых — своему помощнику, чтобы поподробнее выяснить, как взяли пленника. Я подошла еще ближе. Никто меня не остановил. Пленник взглянул на меня. Кровь бросилась мне в лицо. Коротенькая рабочая туника едва скрывала тело, на мне — ошейник. Горианские мужчины умеют глянуть на женщину, будто раздевая и бросая ее к своим ногам. Под его взглядом я почувствовала себя голой. Вцепилась в бурую ткань, безотчетно пытаясь прикрыться, но туника только плотнее обтянула тело и выше поднялась на бедрах. Кажется, будто и сквозь ткань все видит. Я поежилась. Борчофф резко обернулся. — Подразни-ка его, Дина. — Предупреждаю, предводитель, — заговорил черноволосый, — не вздумай наносить мне оскорбление, заставляя рабыню дразнить меня. — Подразни его, — повторил Борчофф и отвернулся. Пленник застыл в безмолвной ярости. И вдруг я почувствовала себя невероятно могущественной. Он беспомощен! Внезапный гнев на мужчин захлестнул меня. Что они со мной сделали! Ошейник, клеймо! И этот, в цепях, — тоже горианин, только что смотрел на меня как хозяин на рабыню. — Да, хозяин, — ответила я Борчоффу, предводителю воинов заставы Турмусовых Камней. Подошла к пленнику, подняла на него глаза. Он смотрел в сторону. — Хозяин боится рабыни? — спросила я. Коснулась его кончиками пальцев, лениво провела по плечу. Про себя улыбнулась. Лишь земной мужчина испугался бы рабыни. Испугался бы, смутился. Не знал бы, что с ней делать. Конечно, тут же принялся бы вбивать ей в голову, в чем заключается мужественность, превращая ее в подобие мужчины. Вот такая женщина для него безопасна. И не посмотрел бы на ее чувства, и внимания не обратил бы на то, что она женщина, ведь ее природа — какова бы она ни была — его, по существу, не интересует, главное — самому избежать ответственности. Мужчины и женщины равны — вот основной тезис, за которым прячутся слабые, запуганные мужчины. Все просто. Если женщина — не женщина, то и мужчина ей не нужен. Почему так много мужчин страшатся быть мужчинами? По-моему, ничего ужасного в этом нет. — Ты такой большой, сильный, хозяин, — улещала я узника, — и красивый. Он зло смотрел в сторону. — Почему же ты не обнимешь меня, не поцелуешь рабыню? Я тебе не нравлюсь? Ни слова в ответ. — О, — протянула я, — ты в цепях! Я поцеловала его руку. Он выше меня дюймов на десять, весит, наверно, вдвое больше. Рядом с ним я чувствовала себя такой маленькой. — Давай Дина поласкает тебя, хозяин, — шептала я. — Позволь Дине сделать тебе приятно. Я рванула зубами его тунику. — Ты должен позволить Дине ласкать тебя, — уговаривала я. — Скоро на тебе поставят клеймо, и ты станешь несчастным рабом, как Дина. — Я разорвала зубами его тунику до пояса. Обнажилась мощная грудь. Ласково поглаживая его по бокам, я лизала и кусала его живот. — А раба могут убить всего лишь за то, что он коснулся рабыни. — Я посмотрела ему в лицо. — Дине так жаль, что скоро ты станешь рабом, хозяин. — Я не стану рабом, — сказал он. Я озадаченно смотрела на него. Он снова отвел глаза в сторону. Я вцепилась зубами в его тунику у пояса. — Не надо, рабыня, — сказал он. Я испуганно отпрянула. — Иди, Дина, — приказал вернувшийся к узнику Борчофф. — Да, хозяин. И я вернулась в жилище рабынь: вымыться, привести себя в порядок к вечеру.— Приведите узника, — приказал Борчофф, вставая за низеньким столиком в зале наслаждений и поднимая кубок. Я стояла на коленях перед мужчиной, которому только что подавала мясо. Блюдо опустело. Музыка смолкла, девушка в желтом шелке прервала танец. В зале — человек пятьдесят мужчин и почти все живущие на заставе девушки. — Добро пожаловать, — этими словами встретил Борчофф введенного в зал пленника. Ноги его были скованы цепью, руки в кандалах — за спиной. На всем теле — следы побоев. Его швырнули на колени перед Борчоффом, предводителем воинов заставы Турмусовых Камней. Двое охранников крепко держали его, не давая встать с колен. — Ты здесь гость, — объявил Борчофф. — Сегодня ты пируешь. — Ты щедр, предводитель, — ответил мужчина. — А завтра, — продолжал Борчофф, — ты заговоришь, поскольку наши доводы сумеют тебя убедить. — Вряд ли, — бросил тот. — У нас действенные методы. — И все же пока они не сработали. Казалось, Борчофф разозлился. — Но если мне будет угодно — заговорю, — добавил пленник. — Премного благодарны, — ответил Борчофф. Пленник опустил голову. — Ты из воинов, — предположил Борчофф. — Возможно. — Ты мне нравишься, — сказал Борчофф. — Сульда, Тупа, Фина, Мельпомена, Дина! — крикнул он нам. — Попотчуйте и ублажите нашего таинственного гостя, который никак не вспомнит, из какой он касты, как его имя и из какого он города. Мы послушно бросились к коленопреклоненному, окованному цепями мужчине. — Завтра к вечеру, надо думать, память к нему вернется. — Девятнадцать часов уже есть? — спросил пленник. — Нет, — ответил Борчофф. — Я заговорю, — заявил он, — в девятнадцать часов. — Испугался завтрашних доводов? — осведомился Борчофф. — Нет, — ответил узник. — Но всему свое время и место: и речам, и клинкам. — Эта поговорка в ходу у воинов, — отметил Борчофф. — В самом деле? Приветствуя его, Борчофф поднял чашу. Он тоже принадлежит к касте воинов. — Вот незадача, — проговорил он, — что ты попал к нам в руки. В стойлах Турий нужны рабы — чистить тарларионов. Сидящие за столами мужчины расхохотались. Посмеялись остроте Борчоффа и мы. Если пленник из воинов, для него это куда как оскорбительно. И мне, и всем прочим показалось ужасно забавным, что он вдруг станет рабом и его возьмут и отправят на самые грязные работы. Там, во дворе, даже скованный цепями, он напугал меня. Так что мысль о его будущем рабстве меня особенно радовала. Так ему и надо! Узник не ответил Борчоффу. Кивнув нам, Борчофф осушил чашу. — Бедный хозяин, — стоя на коленях, взяв в ладони его голову и целуя, причитала я над коленопреклоненным мужчиной, — бедный хозяин. — Ты та самая шлюха, что была во дворе. — Он всмотрелся в мое лицо. — Да, хозяин. — Приятно будет пометить тебе ушко. О чем это он? Мы принялись ласкать, целовать его, принесли ему вина, разных лакомств. Вились вокруг вьюном, прислуживали что было сил. — Настало время для главных наслаждений! — объявил Борчофф. Мужчины нетерпеливо вскинулись. «Дина!» — позвал тот, которому недавно я подавала остро приправленное мясо. Торопливо чмокнув коленопреклоненного, опутанного цепями узника — таким небрежным поцелуем одаряют на Земле жены мужей — и шепнув: «Прости, хозяин, но я должна служить другому», я бросилась на зов. Уже убегая, услышала, как узник спросил Борчоффа, который час. «Восемнадцать часов», — ответил тот.
Я лежала в объятиях воина на подушках, разложенных на полу в зале наслаждений, и целовала его. Это уже четвертый. — Как чудесно с тобой, хозяин, — шептала я, прижимаясь к нему, чуть приподнимая голову. Дал бы кусочек подслащенного медом мяса со стоящего рядом с ним металлического блюда! Ни я, ни остальные девушки такую пищу сами брать не смеем. За это могут отрубить руки. Несколько часов до пира мы ничего не ели, да и на самом пиру — тоже. Нас зовут на пир не есть, а прислуживать. Мы — рабыни. Однако мужчины могут нас покормить. Хотим есть — должны заслужить свою пищу. — Пожалуйста, хозяин, — обхаживала его я, — покорми Дину. Он положил мне в рот кусочек сваренного в вине, подслащенного медом мяса, запихнув его пальцами между зубами и щекой. — Спасибо, хозяин, — прошептала я с куском мяса во рту, целуя его. Я оглянулась, смакуя мясо. Вон, поодаль, — Сульда. Сегодня вечером мне досталось больше лакомых кусочков. Здесь, на заставе Турмусовых Камней, меня научили ублажать мужчин. Я улыбнулась, глядя на Сульду. Она бросила на меня злобный взгляд. А вот и пленник. Коленопреклоненный, всеми покинутый, в тяжких оковах. Да он на меня смотрит! В этот вечер я не раз ловила на себе его взгляд. Я улыбнулась, сложила губы и послала ему воздушный поцелуй. Мне простили эту дерзость. Обнимавший меня мужчина рассмеялся. А я все смотрела на пленника. Ох и поиздевались мы над ним сегодня! Отвели душу. А я, кажется, больше всех отличилась. Как он смел вести себя со мной как хозяин? Пленник в цепях! Мы из кожи вон лезли: и вина ему подносили, и лакомствами потчевали. То заговаривали с ним почтительно, будто он вовсе и не пленник во вражеской крепости, то захлебывались хриплым шепотом, будто места себе не находим от возбуждения. Прижимались к нему, ласкали, целовали. Дразнили, насмехались, издевались. Рабыни искусны в таких вещах, а я превзошла всех. Он смотрел на меня. Воин прижал меня к себе, навалился сверху. Я истово целовала его. Музыканты наигрывали горианские мелодии. Кто-то схватил меня за щиколотку. — Погоди! — приглушенно прикрикнул тот, что был со мной, прижавшись губами к моей шее под ухом, удерживая и целуя. Рука его скользнула к ошейнику, подтянула его повыше, прямо к подбородку, чтобы меня от него не утащили. — Побыстрей там с рабыней! — торопил, держа меня за лодыжку, другой. Я засмеялась и тут же, не сдержавшись, вскрикнула, отзываясь на мужскую ласку.
— Немного вина Дине, хозяин, — попросила я, прижимаясь к нему. Как и другие девушки, я ползала между столами. Некоторые мужчины щедрее своих собратьев. Подползла Фина. — Пошла вон! — прошипела я. Она сердито поползла прочь, ища кого-нибудь еще. — Немного вина Дине, пожалуйста, хозяин, — просила я. Он, схватив меня за волосы, откинул мне голову и прижал ко рту чашу. Я засмеялась, почувствовав вкус вина. Вино пролилось, потекло по горлу, под ошейником, дальше, под шелк, по левой груди. И тут с грохотом распахнулась дверь. В зал ввалилась толпа вооруженных мужчин в шлемах. — Проволока на стене перерезана! — вскричал здешний воин и тут же, настигнутый мечом, покатился по полу, истекая кровью. От стола, пошатываясь, поднялся напившийся допьяна Борчофф. Туриане дико озирались. Музыка смолкла. За стенами зала слышались крики и звуки борьбы. — К оружию! — скомандовал Борчофф. — Звонить тревогу! Все больше воинов врывалось в зал. Туриане бросились к стенам — за оружием. Отчаянно визжали рабыни. И вот пришельцы захватили зал. Быстрые, ловкие, лютые, в серых шлемах с гребнями из шерсти ларлов и слинов. Загорелые, обветренные лица — скорее всего, прилетели на тарнах. — Ключ от кандалов! — потребовал, вставая, узник. К горлу Борчоффа приставили клинки. Его люди бросали оружие. Полная внезапность. Из-за музыки мы ничего не слышали. Остро заточенными крюками, подвешенными снизу к сбруе тарнов, они перерезали проволоку и сорвали ее со столбов. Подлетели на тарнах, стараясь не попадать в свет лун, сначала низко, в нескольких футах над землей, хоронясь в тени, а потом, за четверть пасанга от крепости, внезапно взмыли в небо, первый отряд перерезал проволоку, открывая путь второму, третьему и четвертому. И вот на стену, на крыши и во двор крепости с неба посыпались люди. Многие почти мгновенно прорвались к залу. Видимо, хорошо изучили план крепости. Действовали быстро и четко. Взбешенный, почти протрезвевший, Борчофф швырнул одному из захватчиков ключи от кандалов. Их тотчас же отомкнули. Мужчина стоял гордо выпрямившись, потирая запястья. — Ты предводитель этих людей? — спросил Борчофф. — Да, — ответил тот. — Тебя схватили, когда ты вынюхивал план крепости и секреты ее обороны. — Все было выведано заранее, — ответил мужчина, — и мы разработали план. Мне нужно было только угодить к вам в руки. — Ты намеренно дал себя схватить? — Да. Таким образом я попал в крепость, сумел сориентироваться на месте и ускорить действия моих людей. — И он отвернулся, давая указания своему помощнику. Тот, в свою очередь, стал отдавать приказы воинам. Они взялись за дело. — Значит, ты наблюдал, — заключил Борчофф — Старался зря времени не терять, — ухмыльнулся мужчина. — И твои люди, как я и ожидал, во многом сыграли мне на руку. Говорили о чем угодно, не смущаясь присутствием того, кому, как они считали, уготованы рабские цепи, а то и прямо к нему обращаясь. Борчофф бросил укоризненный взгляд на своих подчиненных. Предводителю захватчиков подали меч и сумку. Он повесил ее на плечо. — Мы еще поговорим, предводитель, — бросил он Борчоффу — Но ты, наверно, понимаешь: мы действуем быстро. — Еще бы, предводитель, — отвечал Борчофф. — Ведь мы в зоне, патрулируемой летающими на тарнах воинами Ара. — Нынче вечером патруль запоздает, — сообщил мужчина. — Им будет не до вас: в нескольких пасангах к югу горят поля. Их надо обследовать и доложить обо всем правителям. Кулаки Борчоффа сжались. — В оковы его! — Предводитель ткнул пальцем в цепи, которые совсем недавно опутывали его самого. На руках и ногах Борчоффа защелкнулись кандалы. — Кто ты? — в ярости вскричал Борчофф. — Девятнадцать часов уже есть? — спросил мужчина. — Да. — Я Раек. Из касты Воинов из города Тревы. Рабыни с криком бросились прочь, а с ними и я. За спиной слышались чьи-то приказы. Захватчики грабили крепость.
Что было духу мчалась я по темному коридору. Позади — топот мужчины. Нет, свернул, погнался за кем-то другим. Обрывки шелка почти сползли. Я попыталась сорвать с ноги колокольчики. Мимо пронеслась девушка, свернула куда-то. Я затравленно огляделась. Стальная дверь! Не охраняется! Быстрей внутрь! Снова коридор. Задыхаясь, гремя колокольчиками, я бросилась вперед. Снова дверь, снова коридор, освещенный висящей на цепи лампой. Он мне знаком! Это по нему вела меня Саша в первый день в Турмусовых Камнях. Череда запертых дверей. Ринувшись было к ним, я тут же отпрянула. Нет, там прятаться глупо, даже если удастся войти. Там сокровища. Уж туда-то мародеры наверняка влезут. Надо найти то место, где хранится грошовый товар. Кажется, это дальше, по ту сторону стальной двери. Я бросилась бежать. Вот она, тяжелая стальная дверь. Теперь ее никто не охраняет. Оставив дверь приоткрытой, я принялась одну за другой дергать боковые, что ведут в хранилища дешевых товаров. Все заперто. Рванулась к решеткам. Не открываются! Из глаз брызнули слезы. Куда деваться? Стоит кому-нибудь войти в коридор, вот я — как на ладони, мечусь от двери к двери, прелестная полуодетая рабыня с колокольчиками на ноге. Западня. Снова к решетке. Негде спрятаться! Некуда скрыться! Стеная от отчаяния, я привалилась спиной к железным прутьям. Вгляделась в пролет коридора. Пока никого. Коснулась ошейника. Вцепилась в кое-как свисающий с бедер лоскуток шелка. Красота меня погубит! Снисхождения от горианских мужчин мне не дождаться. Как страшат меня их веревки и плетки! Я — рабыня! Кто знает, что со мной сделают, попадись я им в руки! Там, дальше, — дверь в комнату Борчоффа. Подбежав к ней, я потянула дверь на себя и вошла. На стене — плетка. Это ею стегал он меня за непослушание. Это после ее ударов я, прирученная, рыдая, молила надеть на меня ошейник. Вот этот самый ошейник. Едва завидев плетку, я отшатнулась. Один ее вид наводит ужас на рабынь. Рабыня знает, чего от нее ждать. Испробовала на себе. Горианин, чуть что ему не по нраву, без лишних раздумий пустит плетку в ход. Девушка всегда помнит об этом. Что может быть страшнее? В коридоре за второй дверью послышались возгласы, зазвенели мечи. Истошно закричала девушка, забарабанила в дверь, заскребла ногтями по стали. Что делать? Но вот уже ее, отчаянно вопящую, тащат прочь. «Свяжи и отволоки к стене, — услышала я. — Ставь свою метку. Я возьму следующую». Несчастная вскрикнула, как от внезапной боли, и ее уволокли. Снова голоса. Я бросилась назад — к двери, через которую вошла. Ручка другой двери задергалась. В стену застучали мужские кулаки. Деревянная перегородка, не выдержав, треснула, в дыру, нашаривая замок, просунулась рука. Я метнулась обратно, туда, откуда вошла. Едва выбежав, услышала: в комнату ввалились разгоряченные мужчины. Задыхаясь, обдирая босые ноги о камень, я мчалась обратно по коридору. Проскочила в стальную дверь. Шаря по ней руками, пыталась понять: как запереть? Вот беда! Эти пять задвижек не закроешь! Застопорены скользящей вертикальной перекладиной, а на ней — висячий замок. Я снова пустилась что есть духу. Бросились ли за мной в погоню те, что ворвались в комнату Борчоффа, нет ли — я не знала. Еще раз я остановилась — попробовать одно за другим снятые ноги увешанные двумя десятками колокольчиков кольца. Будь у меня хоть какой-нибудь инструмент — просунула бы его в разъемы колец, освободилась бы от проклятого звона. Но нет инструмента. А пальцы мои слишком слабы. В коридоре послышался топот. Сердце упало. Колокольчики по-прежнему на мне! Но ведь если добраться до комнаты, где прихорашиваются к вечеру рабыни, я достану ключ от колец с колокольчиками! Он в деревянном ящичке, там Саша держит все ключи! Не открою ящичек — так сломаю или крошечный замочек сорву, и ключ — мой! И я помчалась назад. Вот и железная дверца, через которую я когда-то впервые вползла в жилище рабынь. Открыла. Встала на колени, заглянула внутрь. Кого-то из девушек за волосы волокли из комнаты. Несчастная, согнувшись, спотыкаясь и плача, ковыляла за воином. На полу у бассейна — Мельпомена. Лежит ничком, над ней на коленях стоит мужчина, связывает ей руки за спиной. Встал, перекинул ее через плечо, с легкостью вынес наружу. В комнате осталась одна рыжеволосая Фина — обнаженная, распростертая у входа в свою нишу, пристегнутая наручниками к решетке. Смотрит горестным взглядом. Но чем я могла ей помочь? Поймавший ее воин вот-вот вернется за пленницей. Отодрав от остатков платья клок шелка, я сунула его в пазы замка — чтобы не захлопнулся за мною — и поспешила дальше. В комнате, где приводили себя в порядок рабыни, все вверх дном. Уже обшарили. Здесь, наверно, и схватили девушек. Ящичек разбит — должно быть, мужчины искали драгоценности. Ключи разбросаны по полу. За стеной послышались крики. Я лихорадочно пыталась подобрать ключ к первому замочку. Мимо двери промчалась Сульда. Я сжалась в комок. Ее взяли у дальней оконечности бассейна. — Не метьте меня! — кричала она. Потом — пронзительный вопль. Еще мгновение — и, держа за плечи, воин толкает ее, спотыкающуюся, перед собой; руки связаны за спиной, волосы в беспорядке рассыпались по плечам. — К стене ее, быстрей! — прокричал кто-то. Вот он, ключ! Я отомкнула первый замочек, потом остальные. Раскрылись кольца. Я отбросила колокольчики прочь. Пробираясь ползком вдоль бассейна, я двинулась к железной дверце. Но выйти из нее мне так и не удалось. По ту сторону бассейна шел мужчина. Я повернулась и бросилась в другую сторону, к решетчатым воротам, через которые мы выходили в зал. Миновала следующие ворота. Ноги ступили на ковер. Я должна найти убежище! Зал я пересекла быстро, но тут впереди, в боковом коридоре, показались двое, между ними — рабыня по имени Тупа. Развернувшись, я бросилась обратно в зал. Еще двое! Наверняка те, кого я слышала за железной дверцей, — обшаривали, наверно, жилище рабынь и комнату, где девушки приводили себя в порядок, а потом вышли через ворота. Попалась! Я вжалась в стену. Подошли. — Это Дина, — сказал один. — Пусть идет, — бросил другой. И они вчетвером, ведя с собой Тулу, пошли обратно к залу. Едва переводя дух от ужаса, я припала спиной к стене. Не взяли. Ничего не понимаю. Не хотят меня? Не подхожу? Оставят на свободе? В противоположном конце зала со стороны ведущих в рабскую обитель ворот замаячила мужская фигура. Высокий, статный, могучий красавец, по повадке — предводитель горианских воинов. Он. Тот, что назвался Раском из Тревы. Я повернулась и бросилась бежать.
Я застыла, скрючившись, в углу темного коридора. Вдали засветилась лампа. Все ближе, ближе. На меня надвинулись стены коридора. За спиной — запертые решетчатые ворота. Лампа еще ближе. Сжимаются стены. Поднял лампу. Свет упал на меня. Я встала на колени. — Будь милосерден к несчастной рабыне, хозяин, — прошептала я. — Животом и щекой к стене! — приказал он. — Руки за спину, скрестить запястья! Я повиновалась. Он поставил лампу на выступ в стене, положил на пол меч, присел рядом. И вот руки мои опутаны веревкой. Стянув покрепче, он завязал ее. Я вздрогнула. Беспомощна. Взяв за руки, он повернул меня к себе. Теперь я сидела перед ним на полу, спиной опираясь на каменную стену, подтянув колени к подбородку. — Будь милосерден к несчастной рабыне, хозяин, прошу тебя, — шептала я. Уж как я над ним издевалась, как потешалась! И вот теперь, связанная, в его руках. Мы одни в темном коридоре, глубоко под землей, под крепостью Турмусовых Камней. Я замигала от света лампы. Он вытащил что-то из сумки, поднес к моим глазам. — Знаешь, что это? Крошечный, испещренный прожилками узкий овальный металлический листочек. У широкого края в микроскопическое отверстие вдето колечко, на нем — изогнутая проволочка. На листке вырезана надпись и какой-то знак. — Знаком тебе этот знак? — Нет, хозяин, — прошептала я. — Это символ Тревы. — Да, хозяин. — Можешь прочесть? — Нет, хозяин. Читать по-гориански я не умела. Не владела здешней грамотой. Не такая уж редкость. Многие хозяева предпочитают неграмотных рабынь — ими проще управлять, их легче держать в узде. Другим, наоборот, нравятся грамотные, и не просто грамотные, а высокообразованные, блещущие умом, одаренные. Такие девушки высоко ценятся. На рыночном помосте за них дают больше. Говорят, что и как рабыни они лучше. Если бы меня продавали на Земле, я бы тоже считалась такой, а на Горе я всего лишь безграмотная невежда. — Это мое имя, — пояснил он, — Раек. — Да, хозяин. — Вот такими штучками, — он все держал листочек передо мной, — мы, воины Тревы, метим добытое во время набегов. — Не надо, прошу тебя, хозяин! — отпрянув к стене, вскричала я. Он оттянул мочку моего левого уха. Я забилась, закричала — проволочка вонзилась в кожу. Проколов насквозь, он скрутил концы проволоки. Получилась петелька. С нее, касаясь щеки, свисал серебряный листок. «Приятно будет пометить тебе ушко», — сказал он тогда, в зале. Тогда я не поняла этих слов. Зато теперь понимала. Я в ужасе уставилась на него. Я помечена! — Кажется, теперь ты не такая дерзкая, как раньше, — заметил он. — Нет, хозяин, — ответила я плача. Схватив за щиколотки, он оттащил меня от стены. Я со стоном откинула голову. Ухо проколото! Может, само по себе это ничего и не значит, но только не на Горе. Теперь почти наверняка когда-нибудь проколют и второе, и стану я девушкой с проколотыми ушами, ничтожнейшей из рабынь. Тот пронзительный, как от боли, вопль — это же девушке прокалывали ухо! Тогда я не поняла, что с ней делают. И не от боли кричала она так отчаянно — от горя и стыда! Ухо проколото! Я с упреком взглянула на Раска иэ'Тревы. Он рассмеялся. Прекрасно понимал, что сотворил надо мною, и знал: понимаю это и я. — Сладка ли тебе твоя месть, хозяин? — спросила я. — Я еще и не начинал мстить, крошка, — ответил он и раскинул в сторону мои ноги. Не поддамся! Я отвернулась. Коснувшись каменного пола, чуть слышно звякнул серебряный листочек. Но руки его действовали безошибочно. — Нет! — молила я. — Не заставляй меня кончить! А он не ведал снисхождения. Себя забыв, трепеща от малейшего прикосновения, я изогнулась, с исступленным криком припав к нему. А потом я лежала у его ног, опустошенная, побежденная, сдавшаяся. Рабыня. Он поднял голову. — Дым! Теперь и я почувствовала запах гари. — Крепость горит. Вставай, рабыня! Я кое-как поднялась. Ноги едва держали. Миновав пылающие коридоры, вскарабкавшись по лестнице, спустя несколько энов мы выбрались на крышу, а потом — на перекинутый к крепостной стене узенький мостик. Там, на стене, ждало несколько тарнов — огромные могучие птицы, верхом на которых летают горианские воины.' Крышу одного из зданий уже лизали языки пламени. На стене людно. К седлам тарнов приторочены тюки с награбленным, с седельных лук свешиваются связки посуды. Рядом с крылатыми чудовищами — рабыни. Руки сцеплены над головами, наручники продеты в стремена. Тарны взлетят — и девушки повиснут на цепях, по две с каждого бока. Позади нескольких тарнов привязаны канатами огромные корзины. В них — тоже рабыни и всевозможные товары. А вот и Саша. Стоит у стремени, руки над головой. В глазах — страх. Мужчины поспешно вскакивали в седла. Внизу, во дворе, на цепи — Борчофф и его воины, прислуга с заставы. Вокруг — клубы дыма. По двору мечутся спущенные с привязи тарларионы. Мужчины шарахаются в стороны, чтобы не затоптали. Мой новый повелитель уже тянул меня за руку. — Надо спешить, предводитель, — обратился к нему один из мужчин. — Нужно двигаться под покровом темноты, — добавил помощник. — Мы должны успеть на встречу с тем купцом до рассвета. — По седлам! — ухмыляясь, приказал ему Раек из Тревы. Усмехнувшись в ответ, мужчина метнулся к подвешенной к седлу огромного тарна лесенке. Я все смотрела вниз. Ворота крепости распахнулись, тарла-рионы бросились на волю. Меня подтолкнули к воину, который отвел меня к корзине. Томящийся во дворе Борчофф взглянул вверх. Раек из Тревы вскинул руку, приветствуя воинов. Ворота открыты. И Борчоффу, и его людям — пусть они и скованы цепью все вместе — ничто не мешает выйти изкрепости, спастись от огня. Раек из Тревы окинул быстрым взглядом своих воинов и тарнов, поклажу, добычу, рабынь. Воин легко поднял меня и запихнул в огромную корзину с плоской крышкой, открывающейся сверху наподобие люка. Придавил голову, заталкивая между других девушек. Скорчившись, я примостилась у самой стенки. Теснота — не шевельнуться. Дверца над нашими головами захлопнулась. Ее крепко привязали снаружи. Я встала на колени. Туг не выпрямишься. В этой тюрьме нас восемь. Руки связаны за спинами. Сюда же, в корзину, напихали шелка и золото. Я огляделась. Как селедки в бочке! У других девушек, как и у меня, в ушах серебряные листочки — поймавшие их мужчины пометили свою добычу. — Хо! — прокричал Раек из Тревы. Воин, что посадил меня в корзину и запер за мною люк, проворно взобрался в седло. Наша корзина канатами привязана к стременам. Тарн взлетит, и вместе с ним взмоет к небо корзина. Дело лишь за командой на взлет. — Хо! — прокричал Раек из Тревы и дернул поводья. — Хо! — раздались возгласы воинов. Тарн Раска забил могучими крыльями — футов тридцать в размахе, а то и больше. Я сжалась от страха. С пронзительным криком тарн Раска взлетел над стеной заставы Турмусовых Камней. Следом взмыли ввысь и остальные. Даже в спасительной корзине захватывало дух — так свистел в ушах ветер. Останься кто-нибудь на стене — непременно снесло бы потоком воздуха вниз. На мгновение провиснув, канаты натянулись. Пролетев над двором, мы набрали высоту и, миновав крепостную стену, пристроились в хвост к остальным. Когда корзина ухнула со стены в сторону двора, мы завизжали от страха, но она тут же выровнялась, повисла под тарном. Рывок — и мы поднимаемся в небо, кажется, вот уже и до горианских лун рукой подать. Сколько же беспомощных, опутанных веревками рабынь с серебряными листочками в ушах перебывало в этой корзине? И сколько еще в ней окажутся? Под нами, стремительно уходя вниз, полыхала застава Турмусовых Камней.
Глава 13. МЕНЯ ПРОДАЮТ С АУКЦИОНА
С меня сорвали попону. Я испуганно вскрикнула. — На помост, рабыня! — приказал мужчина. — Да, хозяин, — пролепетала я. Он ткнул меня плеткой. К помосту спиралью поднимались истертые деревянные ступени. У подножия сбились в кучу сидящие на корточках рабыни. И Сульда тут, и.Тупа — сидят, вцепившись в окутавшие тела попоны. Сашу, да и не только ее, уже продали. Не может такое со мной случиться! Не могут они меня продать! В спину ткнулась рукоять плетки. Я начала медленно подниматься по вогнутым широким ступеням, истертым босыми ногами бессчетного множества девушек. До помоста — двадцать шагов. Волосы у меня теперь гораздо длиннее — на Горе их ни разу не стригли, только подравнивали, придавая форму. Свешиваются ниже плеч, развеваются за спиной — такую прическу называют здесь «рабское пламя». И турианского ошейника я больше не ношу: распилив, его сорвал с моей шеи раб, над которым стоял надсмотрщик с кнутом. Один раз ему досталось — когда палец его коснулся моей шеи. Намеренно сделал он это, нет ли — не знаю. И серебряного листочка, знака того, что мне довелось стать добычей Раска, воина и налетчика из Тревы, уже нет в левом ухе. Еще до рассвета меня продали работорговцу, расположившемуся на биваке в предместье Ара. Обнаженную, швырнули к его ногам. Быстро, со знанием дела произвел он подробный осмотр, заставив меня рыдать от стыда. Раек из Тревы выручил за меня пятнадцать медных тарсков. Для землянки — совсем неплохо. Сумму эту внесли в расчетную книгу. Еще одну книгу держал в руках воин Раска. Внесли мою цену и туда, указав, на чей счет отнести, кем была поймана — Раском, воином из Тревы. После занесения в обе книги записей сведений о моей продаже проволочное колечко, на котором висел серебряный листок, срезали с моего уха, листочек передали воину, который вел записи в расчетной книге Раска, а тот бросил его в стоящий неподалеку ящик. Как скотину бессловесную, меня толкнули к цепи, поставили в затылок за Сульдой. Щелчок — болтающийся у меня на шее турианский ошейник пристегнули к звену тяжелой цепи. За мной поставили Тулу. За нее выручили всего двенадцать тарсков меди. — Побыстрей, рабыня! — поторопил стоящий у подножия лестницы мужчина. Я замешкалась. У меня на шее на цепочке — овальная пластинка, на ней — номер. Номер лота. Номер, под которым меня продают. Саша — она умела читать — сказала, что мой номер сто двадцать восемь. Она была сто двадцать четвертой. Нас распродавали на аукционе в доме Публиуса на Торговой улице Ара. Это средней руки аукцион, на котором обычно продают большими партиями рабынь подешевле. До таких гигантов, как аукционы Клаудиуса или Курулена, ему далеко. Тем не менее в покупателях здесь недостатка нет, репутация у этого торжища прочная — здесь заключается немало сделок. За спиной — мужские шаги. Удар плетки. Я обернулась. — Я же голая! — выдохнула я. Он что, не понимает? Я землянка! Меня уже продавали, но не так. Я землянка! Неужели меня выставят на всеобщее обозрение и продадут с аукциона? Да, меня продавали, но с глазу на глаз. Предстать перед толпой мужчин-покупателей бесстыдно обнаженной! Немыслимо! Я подняла глаза к помосту. Нет, этого мне не пережить. Расположенный амфитеатром зал освещен факелами. Меня уже выставляли в демонстрационной клетке: будущие покупатели должны поближе рассмотреть товар, прикинуть, что почем, чтобы потом, на торгах, не прогадать, набавляя цену — буде у них возникнет такое желание. Мы, выставляемые в демонстрационных клетках рабыни, должны были выполнять команды, что выкрикивали нам стоящие у клеток мужчины, поворачиваться так и сяк, только прикасаться к нам им не разрешалось. Нам велено было улыбаться и быть красивыми. Со мной в клетке сидели еще двадцать девушек, у каждой на шее — цепочка с пластинкой. У клетки вывешен список: наши номера, физические данные, основные размеры. За мной по лестнице поднимался мужчина. Восемь дней провела я в рабских бараках в ожидании ночи торгов. Прошла тщательное медицинское обследование, связанная по рукам и ногам, вытерпела несколько очень болезненных уколов. Что за уколы? Зачем? Врачи называли препарат сывороткой устойчивости. Держали нас в строгости, взаперти, учили кое-каким рабским премудростям. «Хозяин для вас — все на свете. Полностью угождайте ему», — без конца вдалбливали нам. — Что такое сыворотка устойчивости? — спросила я Сашу. — Она поможет тебе остаться такой, какая ты есть, — ответила она, целуя меня, — красивой и молодой. Я ошарашенно уставилась на нее. — Ну, понимаешь, и хозяева, и вообще свободные люди — если хотят, конечно — тоже могут ввести себе эту сыворотку. — И, улыбнувшись, добавила: — Только обращаются с ними при этом поуважительнее, чем с рабами. — Если хотят? — переспросила я. — Да. — А что, кто-нибудь не хочет? — Есть такие, — ответила Саша, — но мало. А еще — потомки тех, кому ее уже вводили. — Но почему? — Не знаю. — Саша пожала плечами. — Люди разные. Секрет сыворотки устойчивости, видимо, в генетических тонкостях. Воздействуя на генетический код и на формирование гамет, она каким-то образом нейтрализует или изменяет направление процессов вырождения клеток, преобразуя обмен веществ так, что ткани остаются относительно неизменными. Старение — физический процесс, а значит, с помощью физических методов его можно повернуть вспять. И вот врачи Гора вознамерились бросить вызов универсальному доселе недугу, тому, что на Горе зовут болезнью увядания и иссушения, а на Земле — старением. Многие поколения врачей посвятили свою жизнь экспериментам и научным изысканиям, и наконец, собрав воедино полученные сотнями исследователей данные, несколько ученых совершили прорыв, разработали прообраз сыворотки устойчивости, на основе совершенствования которого стало возможным создание чудодейственного препарата. Дрожащая, ошеломленная, стояла я посреди клетки. — Почему же такое ценное средство используют для рабынь? — А разве оно такое ценное? — удивилась Саша. — Ну да. Наверно. Для нее это нечто само собой разумеющееся, как для большинства жителей Земли — обычные прививки. Что такое старость, ей неведомо. Что будет, если сыворотку не ввести, она представляла себе весьма смутно. — А почему же не давать рабыням сыворотку? — спросила она. — Разве хозяевам не хочется, чтобы их рабыни были здоровы и могли лучше служить им? — Верно, Саша, — согласилась я. На Земле фермеры, чтобы уберечь от болезней домашних животных, тоже делают им прививки. Конечно, на Горе, где такая сыворотка вполне доступна, совершенно естественно вводить ее рабам. Не в силах совладать с охватившей меня дрожью, стояла я подле Саши. Я получила дар, который на Земле не купить ни за какие деньги, дар, недоступный богачам из богачей моей родной планеты, потому что там этого препарата просто не существует. Меня одарили невероятным сокровищем. Я взглянула на железные прутья. — Но я в клетке! — Конечно, — подхватила Саша. — Ты — рабыня. А сейчас давай отдыхать. Сегодня ночью нас продадут. На мою руку легла мужская ладонь. — Я же голая! — Ты рабыня, — ответил он. — Не выставляйте меня перед мужчинами! — взмолилась я. — Я не такая, как другие! — На помост, рабыня! — Он толкнул меня вверх по лестнице. Ноги мои подкосились, я упала на ступеньки. Он поднял плеть. — Сейчас шкуру спущу! — Нет, хозяин! — Сто двадцать восемь, — донесся с помоста голос аукциониста. Толпе объявляли мой номер. Я подняла глаза. Подойдя к краю помоста, дружелюбно улыбаясь, аукционист протягивал мне руку. — Прошу! — Я голая, — выдавила я. — Прошу! — Он тянул ко мне руку. Я подала руку, и он вытянул меня наверх. Округлый, футов двадцать в диаметре, помост посыпан опилками. Держа за руку, он вывел меня на середину. — Ей не хочется, — объяснил он зрителям. Я стояла перед толпой мужчин. — Ну, теперь вам удобно, дорогая леди? — обратился он ко мне. — Да, — пробормотала я, — спасибо. Вдруг с неожиданной злостью он швырнул меня на доски к своим ногам. Засвистела плетка. Пять раз стегнул он меня. Закрывая руками голову, я зашлась в крике, а потом замерла, дрожа, у его ног. — Номер сто двадцать восемь, — объявил он. Служитель подал ему дощечку со стопкой придерживаемых кольцами листов бумаги. Он зачитал первую страницу: предыдущие уже сорвали и выбросили. — Сто двадцать восемь. — В голосе сквозило раздражение. — Брюнетка, глаза карие. Рост пятьдесят один хорт, вес двадцать девять стоунов. Основные параметры: двадцать два — шестнадцать — двадцать два. Размер наручников — второй, размер щиколоток — второй. Размер ошейника — десять хортов. Неграмотна и во многих практических отношениях необучена. Танцевать не умеет. Клеймо — «дина», цветок рабынь. Уши проколоты. — Он опустил на меня глаза и легонько пнул. — Встань, рабыня! Я поспешно встала. С трех сторон вокруг помоста поднимаются освещенные факелами, заполненные народом ряды амфитеатра. Между ярусами и по бокам — ступенчатые проходы. На ярусах людно, зрители едят, пьют. Тут и там в толпе мелькают женские фигуры. Разодетые, укутанные покрывалами — внимательно рассматривают меня. Одна из женщин потягивает вино сквозь покрывало. На кисее расплывается пятно. Все полностью одеты. А на мне — лишь цепочка с номером. — Прямее! — рявкнул аукционист. Я выпрямилась. От ударов плетки ужасно болела спина. — Взгляните на номер сто двадцать восемь! — призывал он. — Кто назовет цену? Толпа безмолвствовала. Схватив меня за волосы, он с силой оттянул мне голову назад. — Двадцать два хорта! — указывая на мою грудь, прокричал он. — Шестнадцать хортов! — Он похлопал меня по талии. — Двадцать два хорта! — Провел ладонью по телу, положил руку на мое правое бедро. Это мои основные параметры. Если понадобится, хозяин может с помощью плетки заставить меня сохранять эти размеры. — Маленькая, — продолжал аукционист, — но сладенькая, благородные господа, лакомый кусочек, честное слово! — Два тарска! — послышалось из толпы. — Я слышал: два тарска, — подхватил аукционист. Конечно, я не слишком крупная, но и не сказать чтобы уж очень маленькая. В земных мерах рост мой пять футов четыре дюйма, вес — около ста шестидесяти фунтов. Стройная, приблизительно двадцать восемь — двадцать — двадцать восемь. Размера ошейника, конечно, не знаю — не приходилось покупать одежду, в которой меряют обхват шеи. На Горе это десять хортов, стало быть, на Земле соответственно что-то около двенадцати с половиной дюймов. Шея у меня стройная, изящная. Окружность своих запястий и лодыжек я тоже не знала. Теперь знаю — наручники и кольца для лодыжек номер два. Это — два отдельных размера, лодыжки могут быть шире запястий. Совпадение этих размеров считается признаком изящества. Всего размеров четыре. Первый — маленький, второй и третий — средние, четвертый — большой. Снять без посторонней помощи кольцо для лодыжек четвертого размера я, конечно, не смогла бы. А вот выскользнуть из наручника четвертого размера — вполне, если только он застегнут на четвертую отметку — Большинство наручников и колец для лодыжек устроены так, что их размер можно регулировать, подгоняя для каждой девушки. Аукционист стоял совсем рядом. Да, там, на Земле, длину окружности своих запястий и лодыжек я не знала: для землянки эти размеры не имеют значения, не то что для рабыни Гора. Но наручники второго размера имеют внутреннюю окружность пять хортов, а кольца для лодыжек — семь. Значит, мои запястья в обхвате дюймов шесть, а лодыжки — примерно восемь с половиной. Нас обмеряли еще до торгов, в бараках, и заносили размеры в список. — На ней клеймо «дина», — показывая толпе изображение цветка рабынь на моем теле, тараторил аукционист. — Ну, разве вам не хочется заполучить прелестную малышку Дину? Среди ваших рабынь есть Дины? — Держа за волосы, он повертел туда-сюда мою голову. — А уши, благородные господа! Уши проколоты! Да, проколоты. Четыре дня назад, в бараках в доме Публи-уса. Правое ухо тоже — симметрично следу от проволочной петли, на которой висел серебряный листок, — этим знаком пометил свой трофей Раек из Тревы. Теперь я могу носить серьги. Теперь я ничтожнейшая из рабынь — рабыня с проколотыми ушами. — Пять тарсков! — выкрикнул, прихлебывая из чаши, укутанный плотным одеянием толстяк из среднего яруса справа. О Господи! Лиц не вижу. Факелы освещают меня, а не покупателей. — Стань прямо, втяни живот, бедра разверни, — прошипел аукционист. Я повиновалась. Спину все еще саднило. — Взгляните, — указывая на меня свернутой плеткой, надрывался он, — на очертания лодыжек, обратите внимание, как хороши бедра, как упруг живот. Прелестная фигура! Эта дивная шея ждет вашего ошейника! Изящная, чувственная — красавица, да и только! — Он обвел толпу глазами. — Неужели не хочется привести ее в свое жилище? Надеть на нее ошейник и тунику, какую угодно вам поставить на колени? Обладать каждой клеточкой ее тела? Она — ваша рабыня, вы приказываете, она повинуется! Будет служить вам, мгновенно и безоговорочно выполнять малейшую прихоть! — Шесть тарсков, — предложил мужской голос. — Шесть тарсков! — повторил аукционист. — Пройдись, малышка Дина! И покрасивее! Глаза мои наполнились слезами, все тело залила краска стыда. Но я прошлась, и прошлась красиво. Вот она, плетка, наготове! Разглядывая выставленную на помосте девушку, мужчины довольно загомонили. — Обратите внимание: какие плавные, грациозные движения, как безупречны линии! Спина прямая, как струна, гордая посадка головы! Всего несколько тарсков — и она ваша! По левой щеке покатилась слеза. — Двигайся красиво, малышка, — предупредил аукционист. — Да, хозяин. Я прошлась взад и вперед, повернулась, обмирая от стыда под жадными взглядами. — Встань гордо, Дина! Я остановилась, вскинула голову. — Купите ее и заставьте на вас работать! Представьте — вот она нагая, в вашем ошейнике и в цепях, скребет пол. Убирает, стирает, шьет! Делает покупки, готовит! Представьте — вот она принимает ваших гостей! Ждет вас, раскинувшись в мехах! — Десять тарсков! — Десять тарсков, — повторил аукционист. — Одиннадцать! — донеслось слева. — Одиннадцать. Я вгляделась в толпу. Мужчины, женщины. Человек четыреста. По рядам, предлагая закуски и напитки, бродят торговцы. Я коснулась пальцами свисающей с шеи цепочки. Какой-то мужчина купил ломоть приправленного соусом мяса. Принялся жевать, поглядывая на меня. Наши глаза встретились. Я отвела взгляд. Кое-кто разговаривал, не обращая на меня внимания. Как же я их ненавидела! Я не хотела, чтобы на меня смотрели — но они и не смотрели! — Какая красавица! — подзадоривал зрителей аукционист. — А размеры? Двадцать два, шестнадцать, двадцать два! — И тыкал в меня плеткой. — Четырнадцать тарсков меди! — Четырнадцать! — не унимался аукционист. — Но может ли торговый дом расстаться с такой красоткой всего лишь за каких-то четырнадцать тарсков? Ведь нет, благородные господа! — Пятнадцать. — Пятнадцать! За пятнадцать тарсков Раек из Тревы продал меня работорговцу. В доме Публиуса ему дали за меня двадцать. Аукционист, разумеется, это знает. Конечно, в записи это внесено. Он перевел на меня глаза. — Девочка, — мягко, но с угрозой в голосе начал он, — продадут тебя или нет, но эту ночь ты проведешь в здешних бараках. Ты поняла меня? — Да, хозяин, — прошептала я. Недоволен предложениями. Если цена не устроит торговца, ночью меня ждет наказание. Наверняка жестоко высекут. — На живот, Дина! — приказал он. — Давай заинтересуем покупателей. — Да, хозяин. Я легла у его ног, ожидая приказа, испуганно глядя снизу вверх — а вдруг ударит? Пролежала долго. Не ударил. Мой испуг позабавил толпу. — Слушаться, двигаться быстро и красиво, сто двадцать восьмая, — мягко проворковал он. — Да, хозяин, — ответила я. И вдруг — удар хлыста и отрывистое: — На спину! Одно колено поднять, другую ногу вытянуть, руки за голову, запястья скрестить, как для наручников! Я повиновалась. Он начал быстро одну за другой отдавать команды. Ловя каждое слово, я принимала позы, в которых демонстрируют рабынь. Лишь мгновение давая зрителям полюбоваться каждой мучительно откровенной позой, он пролаивал следующую команду. Последовательность позиций он выбирал отнюдь не случайно; в следующую я переходила легко, иногда просто перекатываясь по полу или повернувшись, но вместе они составляли ритмичную и плавную изысканную чувственную мелодию, выверенную и точную, для меня — невероятно унизительную. Своего рода танец выставляемой напоказ рабыни. Я, что была некогда Джуди Торнтон, шаг за шагом выполняла движения горианской рабыни и в конце концов оказалась, как и вначале, на животе у его ног — дрожащая, покрытая испариной, спутанные волосы завесили глаза. Аукционист поставил на меня ногу. Я уронила голову на пол. — Называйте цену! — Восемнадцать тарсков, — раздался голос. — Восемнадцать. Девятнадцать? Я слышал девятнадцать? — Девятнадцать, — донеслось из зала. На помост упали слезы. Кончики пальцев зарылись в опилки. Опилками облеплено и покрытое потом тело. У самых глаз — свернутая плетка. Там, в толпе, женщины. Ну почему они не вскочат, не возмутятся? Ведь здесь попирают достоинство их сестры! Но нет, глядят невозмутимо. Я — всего лишь рабыня. — Двадцать! — выкрикнул кто-то. — Двадцать. — Аукционист убрал ногу и ткнул меня плеткой. — На колени! У самого края помоста я встала на колени в позу наслаждения. — За эту прелестную крошку предложили двадцать медных тарсков, — объявил аукционист. — Кто больше? — Он оглядывал толпу. Я замерла. Торговый дом заплатил за меня ровно двадцать. — Двадцать один, — предложил мужчина. — Двадцать один. Я вздохнула свободнее. Хоть маленькая, но прибыль. Ни на минуту не забывала я о пластинке на шее. Цепочка короткая, плотно охватывает горло. Застегнута. Не снять. За меня дают двадцать один тарск. Значит, убытка торговому дому Публиуса я не принесу Подержать девушку несколько дней за решеткой на соломе в рабских бараках и кое-чему обучить обходится в гроши. Сколько стоит рабская похлебка и плетка? — Предлагают двадцать один тарск! — кричал аукционист. — Кто больше? Тишина. Внезапно накатил испуг. А вдруг прибыль торговца не устроит? Барыш совсем невелик. Надеюсь, он будет удовлетворен. Я же изо всех сил старалась, каждого слова слушалась. Боялась, что высекут. Горианские мужчины не ведают снисхождения к вызвавшей недовольство девушке. — Вставай, тварь цепная, — бросил мне аукционист. Я встала. — Что ж, — обратился он к публике, — похоже, нам придется расстаться с этой красоткой всего за двадцать один тарск меди. — Пожалуйста, не сердись, хозяин, — заскулила я. — Ничего, Дина, — откликнулся он с неожиданной после недавней резкости теплотой. Упав перед ним на колени, я обняла его ноги, заглянула в глаза: — Хозяин доволен? — Да, — ответил он. — Значит, Дину не высекут? — Конечно нет. — Он приветливо смотрел мне в лицо. — Не твоя вина, что торг медленно набирает силу. — Спасибо, хозяин. — А теперь вставай, крошка, и побыстрей с помоста. У нас тут еще скотинка на продажу. — Да, хозяин. — Я поспешно вскочила на ноги, повернулась и бросилась к лестнице — не к той, по которой поднималась, а с противоположной стороны помоста. — Минутку, Дина, — остановил меня он. — Пойди сюда. — Да, хозяин. — Я подбежала к нему. — Руки за голову, — приказал он, — и не двигайся, пока не разрешу. — Хозяин? Я закинула руки за голову. Взяв меня за шею, он повернул меня к зрителям. — Взгляните, благородные дамы и господа! На меня обрушился удар тяжелой, связанной узлом плети. — Не надо! Не надо, прошу, хозяин! — кричала я, не смея оторвать от головы руки. Еще секунда — и от боли и беспомощности начну рвать на себе волосы! — Пожалуйста, не надо, хозяин! — Стараясь увернуться от плетки, я корчилась, вертелась под ударами. Он крепко держал меня за шею. — Извивайся, Дина! Извивайся! Я исходила криком, умоляя пощадить меня. — Неужто ты и вправду думала, — шипел он, — что нас устроит один тарск прибыли? Думаешь, мы дураки? Купить девку за двадцать и продать за двадцать один? Думаешь, мы тут торговать не умеем, ты, шлюха? Я молила о пощаде. Но вот, закончив эту показательную порку, он отпустил мою шею. Все еще держа руки закинутыми за голову, потупив взор, я упала перед ним на колени. — Можешь опустить руки! Я плача закрыла руками лицо. Стояла перед ним дрожащая, рыдающая, плотно сдвинув колени. — Сорок медных тарсков, — послышалось из рядов, — от «Таверны двух цепей». — «Восхитительные шелка» поднимают до пятидесяти! Так меня обмануть! Аукционист подстроил ловушку, застал врасплох! Заставил без наигрыша показать себя во всей красе — и, сама того не желая, я предстала перед толпой во всей своей естественной беспомощности — настоящей рабыней. — «Златые оковы» дают семьдесят! Неплохо обстряпал! Сначала выжал из толпы все, что можно, а потом, ошеломляя публику и повергая в смятение рабыню, выставил напоказ самое сокровенное — ранимость, уязвимость, податливость, столь же неотъемлемые ее свойства, как объем груди или окружность талии, и тоже выставленные на продажу. Моя чувствительность тоже входит в цену — как и ум, сноровка и выучка. Горианин покупает всю девушку, целиком, со всеми потрохами, и все в ней должно его устраивать. — Восемьдесят тарсков меди — «Благоуханные путы»! Не может быть! — Горячая, как пата, — хохотнул какой-то мужчина. — Точно, — подхватил другой, — вот бы на нее мой ошейник! А я, рыдая, стояла на коленях на рыночном помосте. Ну как было совладать с собой, когда тела коснулась плетка? Нет, не в моих это силах. — «Серебряная клетка» дает восемьдесят пять! Я содрогалась от рыданий. Нагая, у всех на виду. Кто больше заплатит — тот и купит. Я знала: здесь продают не просто красавицу — красавица ушла бы и за двадцать один тарск, — нет, на продажу выставлено нечто большее. Красавица рабыня. — «Серебряная клетка» дает восемьдесят пять медных тарсков! — прокричал аукционист. — Кто больше? — «Ошейник с бубенцом», — послышалось из рядов. — Один серебряный тарск! В зале воцарилась тишина. — Один серебряный тарск! — провозгласил аукционист. Кажется, доволен. Я стояла, поникнув головой. Колени плотно сдвинуты. Чуть подрагивают плечи. В торг вступили кабатчики. О том, что такое быть рабыней, разносящей пату, кое-какое представление у меня уже имелось. Облаченные в шелка, увешанные колокольчиками кабацкие рабыни на Горе хорошо известны. Их предназначение — ублажать клиентов хозяина. Стоимость их услуг входит в цену чаши паги. — «Ошейник с бубенцом» дает один тарск серебра! — выкрикнул аукционист. — Кто больше? Взглянув в зал, я содрогнулась. Глаза! Женские глаза из-под покрывал. Застывшие позы, напряженные лица. Нескрываемая враждебность. Как тягостно стоять обнаженной рабыней под взглядами женщин! Чувствуешь себя голой вдвойне. Уж лучше бы публика состояла из одних мужчин. Женщины… Сравнивают ли, пусть непроизвольно, они себя со мной? А может, гадают, сумеют ли дать мужчине большее наслаждение? Почему именно теперь взоры их запылали такой злобой, таким возмущением? До сих пор поглядывали снисходительно, просто как на еще одну рабыню. Ну, продадут ее в череде ей подобных за горсть медяков. Нет, теперь взглянули по-новому. Теперь в глазах светилась ненависть. Ненависть свободных женщин к рабыне, чувственной и желанной. Ревнуют? Завидуют мужскому вниманию? В глубине души хотят сами оказаться на помосте? Не знаю. Свободные женщины часто жестоки к красивым рабыням, снисхождения от них-не жди. Может, сознают, что для мужчин мы привлекательнее, может, чувствуют исходящую от рабынь угрозу, видят в нас соперниц — и удачливых. Не знаю. Может, боятся — то ли нас, то ли рабынь в самих себе. Не знаю. Но скорее всего взбесило их то, как реагировала я на удары плетки аукциониста. Снедаемые желанием себя отдать, свободные женщины гордятся тем, что могут позволить себе не отдаваться, сохранить свое достоинство, остаться личностью. Нам же, рабыням, такая роскошь недоступна. Хотят они того или нет, рабыни должны отдаваться, отдаваться полностью. Может, свободным женщинам не хочется быть свободными, может, их естество влечет их, как рабынь, под власть сильного? Может, прельщает рабская доля? Не знаю. Ясно одно: свободная женщина испытывает глубокую, неодолимую враждебность к своей закованной в цепи сестре, особенно если та красива. А рабыни боятся свободных женщин. Мечтают, чтобы ошейник надел на них мужчина, не женщина. Что ж, торги в зените. Теперь зрительницам ясно: быть мне кабацкой рабыней — жгучей, как острая приправа, лакомой и влекущей; чарующим, как музыка, аккомпанементом к огненно-желтой паге. Это-то и подливало масла в огонь, заставляло пристальнее вглядеться в своего спутника. А не зачастит ли он теперь в новую таверну? Страшно, Враждебность женщин пугала. Я — рабыня. — Встань, крошка Дина, — приказал аукционист. Я встала. Подавляя рыдания, откинула назад волосы. Обвела глазами толпу, сидящих на скамьях мужчин и женщин. — Таверна «Ошейник с бубенцом» дает серебряный тарск, — повторил аукционист. — Есть еще предложения? Странно, но в этот миг на ум мне пришла Элайза Невинс, моя бывшая соперница. Позабавилась бы, глядя на меня, голую, на рыночном помосте. — Продана за серебряный тарск таверне «Ошейник с бубенцом»! Продана. Он толкнул меня к лестнице, и я, спотыкаясь, побрела вниз по ступенькам с противоположной стороны помоста. — Сто двадцать девять! — послышалось за моей спиной. У подножия лестницы меня подтащили к цепи с наручниками, пристроили за стоящей на коленях девушкой. Та и головы не подняла, на меня и не взглянула. «На колени!» — приказал мужчина. Я опустилась на колени. Он застегнул на моем запястье висящий на цепи наручник. Вскоре за мной пристегнули еще одну проданную с торгов рабыню, и еще, и еще. Я стояла на коленях. С руки свисала цепь. Продана.Глава 14. ДВОЕ
— Паги, хозяин? — спросила я. Он отослал меня взмахом руки. Позвякивая колокольчиками, я отвернулась и оглядела зал. А танцовщица неплоха. Скоро вечер, четвертый час. Девушка на посыпанной песком площадке чуть покачивает бедрами, повинуясь звукам флейты. Ступни составлены вместе, руки с перекрещенными запястьями и разведенными врозь ладонями подняты над головой. Движения едва различимы. И все же это танец. Кое-кто из мужчин смотрел на нее. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», танцовщиц пятеро. По-моему, все замечательные. Самая лучшая выйдет позже, ближе к ночи. В день выступают четверо, одна отдыхает. А я вот танцевать не умею. Пока у площадки всего один музыкант. Попозже подойдут другие. Главный у них Андроникус. Он играет на ситаре. — Паги! — потребовал мужчина. С подвешенным на лямке большим бронзовым кувшином на плече я поспешила к нему. Встав на колени, наполнила чашу. Насчет алькова приказа не последовало. Я встала и с кувшином в руках пошла к входной двери — глотнуть свежего воздуха. Мое тело подается в придачу к купленной в таверне чаше паги, но, конечно, если клиент пожелает. Служить ли мне ему в алькове, нет ли — зависит от его прихоти и аппетита. Многие мужчины, естественно, приходят сюда просто встретиться с друзьями, выпить, поговорить. Бывают ночи, когда меня вообще не трогают. Но я, конечно, всегда наготове. Спрос на меня большой, и мой хозяин, Бузебиус, мною доволен. Выгодная покупка. Чаще многих других его девушек извиваюсь я в альковах, иногда закованная в цепи, бьюсь в судорогах под мужской лаской, вскрикивая и покорно постанывая, не в силах обуздать свое тело. Я знаю: немало мужчин приходят сюда снова именно из-за меня. Я приношу таверне прибыль. Что касается рабынь, кабацкие правила просты. Если клиент заплатил за пату, он вправе выбирать любую девушку — ту, что подносит чашу, или другую. Если мужчина хочет попользоваться рабыней, обычно он подзывает налить ему паги именно ту девушку, которая привлекла его внимание; если просто хочет выпить — ту, что поближе. Каждая чаша паги дает ему право потешиться в алькове, так что за один вечер он может перепробовать нескольких рабынь. Однако к рассвету, к закрытию заведения, этот счет заканчивается. «На потом», если так можно выразиться, выпитые чаши оставить нельзя. Танцовщицы оплачиваются отдельно. Выйдя наружу, я вдыхала кристально чистый воздух Гора. Нам разрешается выходить из таверны. И вот я стою на пороге. Над головой вывеска — огромный, увешанный колокольчиками ошейник. — Здравствуй, Тила, — обронил, проходя мимо, мужчина. — Здравствуй, хозяин, — ответила я. Я — Тила, рабыня, подающая пату в таверне под названием «Ошейник с бубенцом». Это можно прочесть на плотно охватывающем мою шею десятихортовом ошейнике. Я взглянула вдаль. Там, за мостом, высятся башни и цилиндрические здания. Там, над стенами Ара, садится солнце. На фоне неба — переплетение мостов, по ним снуют люди. А ниже, на улицах, тарларионы тащат повозки и фургоны. В вышине парят на тарнах дозорные. Где ты, Клитус Вителлиус? — Здравствуй, Тила. — За моей спиной стояла вышедшая из таверны девушка. Как и у меня, колокольчики на левой лодыжке, короткое открытое шелковое платьице. И такой же ошейник. Как и я, стоит босиком на пороге. Я не ответила, отвернулась. — Прости, что дралась с тобой из-за конфеты, — продолжала она. — Я ее выиграла, — злобно бросила я. — Но, Тила, — разозлилась и она, — она упала ближе ко мне. И должна была мне достаться. Иногда, прежде чем послать нас мыться и готовиться прислуживать гостям, наш хозяин, Бузебиус, бросает нам горсть конфет. Для нас это драгоценное лакомство, и на полу в каморке рабынь мы затеваем из-за них драку. Я рванулась к той конфете, но она уже схватила ее. Вырвав у нее леденец, я сунула его в рот. Она набросилась на меня с кулаками, дернула за волосы. Отчаянно визжа, осыпая друг друга тумаками и царапаясь, мы покатились по полу, но Бузебиус разогнал нас ударом плетки. Пристыженно пресмыкаясь, мы поползли друг от друга прочь. — Ну и дурацкий же у вас вид, — хохотал Бузебиус. Мы обе залились краской. Мы же просто девушки. А он что, думал, мы станем драться по-мужски? Нет. Мы хрупкие и слабые существа. — Ну, теперь быстро мыться, — приказал он, — а потом — приводить себя в порядок. Скоро к гостям выходить. — Да, хозяин. Отступив от двери таверны, мы преклонили колени. Неся низенький столик, в таверну вошел Брен Лурт, который жил когда-то в Табучьем Броде. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», он перехватывал случайную работу, получая за нее еду и один тарск в неделю. Он свободный, вот мы и встали перед ним на колени. Хотя в сердце своем ощущал ли он себя свободным мужчиной? Выглядел он изгоем. Потерянный человек. Прошел мимо нас, таща стол. Этот стол пару дней назад он относил в мастерскую резчика по дереву — чтобы тот инкрустировал его и превратил в доску для игры в каиссу. А теперь Брен принес его обратно. Ночевал он здесь же. Служа в таверне, он имел право пользоваться хозяйскими девушками, но никогда ни к одной и пальцем не притронулся. Наверно, не мог. Как досталось ему от Турнуса! Я все помню. Как, сорвав с него одежду, Турнус толкнул его к девичьей дыбе, на которой, нагая, беспомощная, лежала в ожидании девушка. «Я тебе разрешаю…» Но Брен Лурт не поднял головы. «Ну, давай! — подзадоривал Турнус. — Возьми ее!» — «Не могу», — прошептал Брен Лурт. Разбитый наголову, он отвернулся, поднял валяющуюся на земле тунику и побрел к воротам села. Их распахнули перед ним. И он ушел из селения Табучий Брод. Добрался до Ара. И подрабатывает по мелочам в таверне. Мы с Виной встали. — Прости, что я дралась с тобой из-за конфеты, — снова начала она. — Я сильнее тебя, — ответила я. — Ты должна была отдать ее мне. — Нет. Я промолчала. — Стыдно драться на глазах у мужчины, как рабыни, — проговорила она. — Конфета, — отчеканила я, — принадлежит той, у кого хватит сил взять ее. — Я здесь, кроме тебя, никого не знаю, — сказала она. — Мы обе были рабынями Клитуса Вителлиуса. Шли на одной цепи. Я хочу быть твоим другом. — И ты, — я взглянула в глаза Бине, рабыне Бусинке, — здесь мой единственный старый друг. — Давай будем друзьями. — Давай. — Вот и хорошо. — Она обняла меня. И я в ответ обняла ее и поцеловала. — Но конфета была моя, — твердо добавила я. — Рабыня! — сверкая глазами, прошипела она. — Рабыня! — огрызнулась я. — А ну быстро в зал! — В дверях стоял Бузебиус. — Вы что, думаете, я вас купил, чтобы на свежем воздухе прохлаждались, как свободные дамы? — Нет, хозяин! — воскликнули мы и помчались внутрь. — Паги! — потребовал мужчина. Я бросилась к нему.Шестой час. В таверне все многолюднее. Я стою на коленях у невысокой стены. Замкнутые в наручники руки подняты над головой и пристегнуты к шестому кольцу. Клиент оставил меня за собой. Я жду, пока он закончит игру в каиссу. В этой таверне я дней двадцать. Дольше Бины, она — всего шесть. Не считая пятерых танцовщиц, здесь служат двадцать две девушки. — Смотри не убеги, — предупредил, поставив меня на колени и пристегнув к кольцу наручниками, мужчина. — Нет, хозяин, — скрипнув зубами, уверила я. И вот он играет в каиссу. Кажется, ушел в игру с головой. Мои схваченные железными кольцами руки сжались в кулаки. Так, похоже, выиграл приз Домашнего Камня. Отставили фигурки, смахнули их в ящик игрального стола. Перебросились парой слов — наверно, обсуждали игру. Потом второй игрок ушел, а тот, что оставил меня за собой, словно вдруг вспомнив об ожидающей его рабыне, вытащил из кармана ключ и направился ко мне. Я стояла, опустив голову. Отомкнул наручники. — Как тебя зовут? — Тила. — Я ведь ему уже говорила! — Иди в шестой альков. — Да, хозяин, — кивнула я. — Что угодно хозяину? Какие-нибудь особые приспособления, сбруя? — Наручники на крючках, — ответил он. — Да, хозяин. — Я склонила голову к его ногам. Положив на стойку ключ и наручники, он ушел. Я сходила в каморку рабынь за наручниками на крючках. Они кожаные, мягкие, застегиваются на замочки, скрепляются защелками. Защелки — но не сами наручники — открываются без ключа. Некоторым нравится надевать их на рабынь. В таких наручниках девушке легко придать любую позу, сцепить ей руки за спиной или впереди, пристегнуть к ошейнику. Взяв наручники, не мешкая, я поднялась по лестнице к алькову. Хозяин ждал меня. Протянул руку. Я отдала наручники. Ключи от них, как и от стальных рабских наручников, хранятся за стойкой. — Сними платье. Сняла. — Протяни руки. Протянула. Он надел на меня наручники, но скреплять их вместе не стал. Тесноватый альков устелен отливающими греховным багрянцем мехами, горит крошечная лампа. Я встала на колени, в позу наслаждения. — Ласкай меня, — приказал он. — Да, хозяин. Подобравшись ближе, я склонилась над ним. Мои волосы упали на его тело. Я поцеловала его.
Когда я вернулась в зал, давно пробило семь. В таверне яблоку негде упасть. Гремит музыка. Окованная серебряными цепями стройная светловолосая землянка по имени Элен — наша лучшая танцовщица — раззадоривала клиентов Бузебиуса. На ней точно такой же ошейник, как и на мне. Ни мне, ни ей не убежать. Клеймо, ошейник, здешние законы — все держит нас в узде. Убежим от одного хозяина — попадем к другому. Мы — рабыни. — Паги! — прокричал мужской голос. Я поспешила на зов. На Горе мне встретились четыре землянки. Все — рабыни. Встречала я и рожденных на Горе рабынь с земными именами. Эти имена, как здесь считают, идеально подходят для рабынь. Преклонив колени, я налила гостю паги. — Паги! — послышалось с другой стороны. Я вскочила и помчалась к следующему посетителю. Такого наплыва гостей здесь еще не бывало. Ни секунды свободной — некогда даже к стоящему за стойкой Бузебиусу подойти, снять наручники. Мимо, задев меня плечом, проскользнула, спеша обслужить клиента, Бина. Вскрикнула Элен — с ее бедра сорвали шелковый покров. Но танец продолжала. К моей щиколотке потянулась мужская рука. Я пронеслась мимо. Скорей к стойке, к сияющему от радости Бузебиусу — кувшин снова пуст! Он окунул кувшин в бочку с пагой и вернул мне. — Паги! Паги! — неслось со всех сторон. Даже повесить кувшин на плечо некогда. Держа его перед собой, под звон рабских колокольчиков я заторопилась обратно к столикам. Вдруг дверь таверны распахнулась. На мгновение смолкла музыка. Застыла, не закончив па, Элен. Все взгляды обратились к двери. У меня замерло сердце. На пороге стояли несколько воинов. Судя по одеждам, не из Ара. Впечатляющее зрелище. Главный — без шлема, но в плаще, с медальоном на груди — взмахом руки приказал продолжать музыку. Музыканты заиграли. Элен закружилась в танце. Неторопливо стянув с рук перчатки, главный заткнул их за ремень, по-хозяйски окинул взглядом тело Элен. А навстречу гостям с поклонами уже спешил Бузебиус. Взгляд незнакомца небрежно скользнул дальше. Элен закусила губы. На глаза ее навернулись слезы. Не прельстила! Он перевел глаза на меня. Я выпрямилась, расправила плечи. Статный, мужественный! Хотелось быть ослепительной. Внимание его переключилось на Бузебиуса — тот, обращаясь к нему, тараторил без умолку. — Кто это? — донесся до меня мужской голос. Рядом со мной потрясение застыла Бина. Она прочла надпись на медальоне. — Ты на медальон глянь, — ответил другой голос. Бузебиус проводил почетных гостей к стоящему особняком угловому столу. Отсюда, с невысокого помоста, хорошо просматривается весь зал — и музыканты, и танцовщица. Вокруг переговаривались мужчины. — Ты их знаешь? — Нет. Бину била дрожь. — Посланники Салерианской Конфедерации, — объяснил голос. — А кто у них за старшего? — спросил другой. — Тандар из Ти. Так вот оно что! Тандар из Ти, из касты Воинов четырех городов Салерианской Конфедерации, пятый из сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, правителя города Ти, занимал в войсках Конфедерации важный пост. Когда-то он заключил брачный контракт с леди Сабиной, дочерью Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Но на караван напали, разграбили богатое приданое, леди Сабину похитили и отдали в рабство. Так расстроился их брак, так разрушился альянс между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией. Став бесправной рабыней, леди Сабина навеки утратила свою значимость в политике двух государств. Крепость Сафроникус так и не воссоединилась с Салерианской Конфедерацией. Отныне между ними вражда. — Какой красивый! — выдохнула Бина. Насколько мне известно, Тандар из Ти и леди Сабина никогда не встречались. Ихбрак был делом государственным. Бина, рабыня Бусинка, не сводила глаз с могучего неотразимого "Гайдара из Ти. — Красивый, — обронила я. — У меня уши проколоты, — глотала слезы Бина. Уши проколоты! Теперь уж никогда, во веки веков, не стать ей подругой такому мужчине. Тандар из Ти и его спутники — человек пять — заказывали угощение. Бузебиус ловил каждое слово. Паги им мало. Гости желают яств и вина. А вокруг никто уже — кроме, быть может, рабынь — и не замечал присутствия знатных гостей. Тандар из Ти взглянул на нас. Мы, две прелестные рабыни, кабацкие рабыни с проколотыми ушами — ничтожнейшие из ничтожных — преклонили колени. Сам Тандар из Ти соизволил бросить на нас взгляд! Для таких, как мы, величайшая честь. А он уже смотрел в сторону. Я улыбнулась про себя. Забавно! Перед ним в облике прекрасной невольницы — леди Сабина из Крепости Сафроникус. Та, что назначена была ему в жены. Та, кому, облачившись в роскошные одежды, предстояло Царственно восседать с ним рука об руку. В глазах Бины стояли слезы. Что говорить — Тандар из Ти очень хорош собой. — У тебя осталось мало паги, — сказала я, — а у меня полный кувшин. Прислуживать им буду я. — Одна ты не справишься, — взмолилась она, — пожалуйста, Тила! — Очень красивый.Хватит и меня одной, — отрезала я. — Я хочу ему прислуживать, — просто сказала Бина. — Прислуживать ему буду я. — Думаешь, он тебя купит? — Не знаю, — ответила я. — Может быть. Я чуть привстала. Тут же, за мной, Бина. К нам уже бежал Бузебиус. Махнул нам, еще четверым рабыням. Мы возбужденно сгрудились вокруг него. — Вы, шестеро, будете им прислуживать. — Он кивнул в сторону помоста. Двое из девушек вскрикнули от радости. — Быстро переодеваться! Жертвами охотников! Я вздрогнула. Значит, гости действительно важные. Мы помчались переодеваться. Бузебиус отправился на кухню, распорядиться. Сначала, перед трапезой, нужно подать вино и хлеб с сыром. Сорвав с себя шелковые платьица, мы надушились, подправили макияж. Мы должны благоухать, быть мягкими и соблазнительными. В щелку двери просунулась голова Бузебиуса. — Серьги! — велел он. — Драгоценности! — И снова исчез. — Не хочу надевать серьги, — захныкала одна из девушек. — Надевай, рабыня! — прикрикнула я. Не хватало еще, чтобы нас высекли из-за одной нескладехи! Так… в уши — золотые кольца, на шею — ожерелье. Браслет. Рядом Бина безропотно вдевала в уши серьги. — Ну а ты не собираешься хныкать из-за серег? — спросила я ее. — Нет, — ответила она. — Я рабыня с проколотыми ушами. Сережки, точно капельками, усыпаны камнями. Ей очень идет. Я полезла в ящик за охотничьей сетью. Сплетенная из прочных веревок сеть с двуххортовыми — примерно два с половиной дюйма — ячейками предназначена для дичи средних размеров. Мы ловко обмотали себя сетями от шеи до клейма, так, чтобы ноги остались открытыми повыше. Это и называется костюмом «жертвы охотников». Глянули в зеркало. Некоторые из девушек просто задыхались от волнения. Не часто приходится видеть рабынь такими взвинченными. — Быстрей! — поторопил, снова появляясь в дверном проеме, Бузебиус. Значит, хлеб, сыр и вино уже готовы. — Подожди, Тила! — окликнула меня Бина. Остальные уже выскочили из комнаты. — Надо торопиться, — попыталась отвязаться я. — Я знаю, что у тебя на уме, Тила. Не делай этого. — Не понимаю, о чем ты. Да откуда она может знать? Бина загораживала дверь. — Уйди с дороги! — рявкнула я. — Хочешь, чтобы нас высекли? — Я бросила на нее злобный взгляд. — Боишься, что Тандару из Ти я понравлюсь больше? — Нет, — ответила она. — Не боюсь, Тила. Я не свободная женщина. И соперничества с тобой не боюсь. Я знаю: я кра-.сивая и могу поспорить с тобой за любого мужчину. Я фыркнула. — Но ты задумала другое, Тила. Я тебя знаю. Ты не здешняя. И таких вещей не понимаешь. Я в бешенстве сверлила ее глазами. — Если не сможешь улестить его лучше меня, если он не захочет тебя купить, ты расскажешь ему, кто я такая. Я огорошенно замерла. Как она догадалась? — Думаешь, тогда он освободит меня? И тебя тоже, за то, что открыла ему глаза? Я не говорила ни слова. Она повертела головой из стороны в сторону. — У меня проколоты уши, Тила. Открыв ему, кто я, ты только обесчестишь его. — Неужели ты не хочешь избавиться от ошейника? — спросила я. — Тебе нравится это носить? — Я вцепилась в охватывающее горло кольцо. — Хочешь быть рабыней в полной власти мужчин?! — Я не хочу обесчестить Тандара из Ти, — сказала она. — Буду служить ему, любить его, буду тем, что" я есть — кабацкой рабыней. И пусть не знает, кто я. — Ты рехнулась. — Я рождена на Горе. — Пусть, — улыбнулась я, — решает сам Тандар из Ти. Предоставим это ему. — Нет, Тила, — не отступала она. — Я решила. — Уйди с дороги! — Нет. — Послушай, — я все пыталась ее образумить, — если я ему понравлюсь и он меня купит, рано или поздно я все равно скажу ему, кто ты, — лишь бы получить свободу. — Знаю, Тила. — Я и о тебе забочусь. — Уверена, что да. Но ты нас не понимаешь. Не понимаешь гориан. — Я хочу быть свободной, — отрезала я. — Посмотри на себя, Тила. Я повернулась к зеркалу. Ослепительная, мягкая, податливая. Благоухающая. Клейменая. Прикрытая лишь клочком сети, увешанная драгоценностями. Серьги. Ошейник. — Что ты там видишь? — спросила Бина. — Рабыню. — Думаешь, в этом мире такая девушка, как ты, такая красивая, такая нежная, с твоими повадками, сможет избежать своей участи? — Нет, — с горечью призналась я. — И у тебя проколоты уши. Я тряхнула головой. — Знаю. Одного этого достаточно, чтобы здесь, на Горе, я осталась рабыней навеки. На Горе я всегда буду рабыней. — Так что выбрось из головы эту безумную мысль. Не вздумай рассказать Тандару из Ти, кем я была раньше. — Нет. Она кипела от ярости. — Если ничего лучшего не добиться, — спорила я, — я хочу облегчить себе, да и тебе, рабскую долю. — Нет. — Думаешь, мне нравится быть кабацкой рабыней? — горячилась я. — Думаешь, легко землянке подавать в таверне пагу? Я не такая, как ты. Я чувствительнее. Думаешь, приятно зависеть от каприза любого, кто может позволить себе купить чашу паги? — Если раскроешь мою тайну Тандару из Ти, ты добьешься только того, что нас обеих высекут. — И все же я рискну. — Прости, — отчеканила Бина, — но ты этого не сделаешь. — Уйди с дороги! — Это дело рабынь. И я так решила. — Может, ты и собираешься, как дурочка, прислуживать ему, не выдавая, кто ты, но я этого не позволю. — Быстрей! Быстрей! — торопили девушки из-за двери. — Нам надо спешить! — в отчаянии закричала я. — Так ты расскажешь Тандару из Ти, кто я? — Да, — не отступала я. — Расскажу. На что угодно пойду, лишь бы облегчить себе существование. А теперь пусти меня. Она не тронулась с места, только ела меня глазами. — Я сильнее тебя, — предупредила я. — Уйди с дороги. Неужели забыла, как легко я отобрала у нее конфету? Не ей со мной тягаться. И тут она кинулась на меня. Вцепилась ногтями, царапала, раздирала кожу. Я закричала, едва успевая уворачиваться. Схватив за волосы, Бина швырнула меня на туалетный столик у зеркала. Я заскользила по столу. На пол посыпались гребешки, флаконы с духами. Навалившись мне на спину, торопливо стянула с меня сеть, опутала ею ноги. Я так и не успела снять кожаные наручники — закинув мне руки за спину, она мгновенно сцепила их карабинчиком. Я извивалась что было сил, упала со стола на пол. Руки сцеплены за спиной! «Я буду кричать!» Бина затолкала мне в рот шарф, перевязала другим, пропихнув его между зубами, завязала узлом сзади на шее. Сетью связала мне щиколотки. Нашла еще одну сеть, не раскроенную, спеленала меня ею и крепко связала. За веревку оттащила в сторону. Посадила, привалив спиной к стене, привязала к вмурованному в стену над полом кольцу. Сколько я ни билась, освободиться так и не смогла. Лишь в бешенстве смотрела на нее. — Вот ты и жертва охотницы, — сказала Бина. — Бина! Тила! — послышалось из зала. — Иду! — отозвалась Бина. — Тила заболела! — И, послав мне воздушный поцелуй, выбежала из комнаты. А я, беспомощно корчась, пыталась освободиться от пут.
Бина вернулась вскоре после полуночи. Глаза ее сияли. Распутала сеть, вытащила кляп у меня изо рта. — Тандар из Ти? — спросила я. — Уехал, — ответила она, разматывая связывающий мои щиколотки обрывок сети. — Ты ему не сказала? — Нет. Конечно нет. — Ну и глупо. — Из всех шестерых, — объявила она, — он выбрал меня наливать ему пагу. — Шестерых? — удивилась я. — Когда ты заболела, — рассмеялась она, — Бузебиус прислал нам на подмогу Элен. — Понятно. Будь любезна, отстегни наручники. Мгновенно щелкнув карабином, она освободила мне руки. Так просто! Я чуть не плакала от бешенства. А попробуй-ка дотянись, когда наручники на тебе самой! — И в альков, — мечтательно проговорила Бина, — взял тоже меня. — Глаза ее закрылись, она обхватила себя руками. — О, какой дивный! И как я ему служила 1— Она открыла глаза. — Какой сладкий! И не представляла себе, что бывает на свете такое наслаждение! — простонала она, а потом, обернувшись ко мне, добавила: — Какое счастье, что я тогда не стала его подругой. — Как это? — не поняла я. — Тогда сегодня ночью я не смогла бы быть его рабыней, — прошептала Бина. — О! — Никогда в жизни не забуду ночь, когда я была рабыней Тандара из Ти. Я опустила глаза. Как сладостно было быть рабыней Клитуса Вителлиуса! Такой покорной, такой смиренной в его руках! И как я его ненавижу! — Тила! — позвал мужской голос. Бузебиус. — Да, хозяин, — отозвалась я. — Ты лучше себя чувствуешь? — Да, хозяин. — Так почему же тогда не надеваешь платье и не наливаешь гостям пату? Плетка! — Бегу, хозяин! — торопливо вскрикнула я.
— Паги! Я, в колокольчиках и шелках, бегу к клиенту налить ему паги. Я босая. На левой щиколотке — ремешок с колокольчиками. Народу в таверне все меньше, еще ан-другой, и заведение закроется. Кое-кому из девушек уже разрешили уйти отдыхать. Опустив голову, стоя на коленях, я наливала мужчине пагу. Бузебиус — ключи хранятся у него — наконец-то снял с меня кожаные наручники. На мне только колокольчики и шелковое платье. Уже поздно. Серьги, ожерелье и браслет я оставила там, в комнате. Снова я просто рабыня, что разносит пагу. В зале кроме меня еще всего одна девушка. — Паги! — послышался голос. Я обернулась. Они сидели вдвоем. Преклонив колени и опустив голову, я налила в его чашу паги. — Подай мне чашу! Отставив в сторону кувшин с пагой, я встала в позу, в которой на Горе принято подавать мужчине пагу или вино. — Сначала сними платье, — приказал мужчина. Я повиновалась. Он — клиент. Его приказ — закон. Нагая, я, опустив голову, встала перед ним на колени. — Теперь можешь подавать пагу, — разрешил он. — Да, хозяин. Обеими руками я потянулась к чаше. Мужчине подают чашу, держа ее в ладонях, стоя на коленях, опустив голову. Я потянулась к чаше. И вдруг, едва я собралась поднять чашу, на моих запястьях с пугающе звонким металлическим лязгом защелкнулись наручники. Я испуганно подняла глаза. — Нет! — Ты наша, — сказал он. Я отпрянула, но рука его крепко держала соединяющую наручники цепь. — Мы немало сил потратили на твои поиски, — подал голос его спутник. Я с ужасом переводила глаза с одного на другого. — Я продал тебя этим господам за два тарска, — объявил подошедший к нам Бузебиус, снял с моей ноги колокольчики, положил на стол. Сунул ключ в небольшой, но прочный замок ошейника. Расстегнул ошейник, тоже положил на стол. — Она ваша, господа. — О, нет! Нет! — молила я. Бузебиус отвернулся и ушел. — Мы заплатили за тебя два серебряных тарска, — сказал мне один из мужчин. Я, обнаженная, со скованными наручниками руками, стояла перед ним на коленях, обмирая от ужаса. — Теперь ты наша, — добавил второй. — Не убивайте меня, — умоляла я. — Подай нам паги, — велел первый. Дрожа, я подала им пагу — сначала одному, потом другому. Они выпили — не спеша, наслаждаясь своим триумфом и моим отчаянием. — Пора в дорогу, — сказал первый. Схватив меня за руки, то подталкивая, то волоча за собой, они вытащили меня из таверны. — Пожалуйста, не убивайте! — твердила я. Те самые. Те двое, что первыми встретились мне на Горе, когда, обнаженная, прикованная цепью к скале, я проснулась в чистом поле. Тогда они хотели перерезать мне горло. — Пожалуйста, не убивайте меня! — рыдала я. — Пожалуйста, хозяева, не убивайте! Зажав меня между собой, они поволокли меня из таверны. Дальше, к длинному мосту, в беспросветную горианскую ночь.
Глава 15. СО МНОЙ ГОВОРИТ МОЯ ХОЗЯЙКА
Женщина полулежала в роскошном кресле. Меня швырнули на выложенный плитами пол к ее ногам. — Вот твоя хозяйка. — Один из мужчин указал на царственно раскинувшуюся женскую фигуру. Незнакомка прекрасно сложена, изящно одета. Лицо скрыто покрывалом. Стоя на коленях, я подняла на нее глаза. Я — ее рабыня. Наручники с меня успели снять, облачили в короткую, без рукавов, белую домашнюю тунику. Кроме нее, на мне никакой одежды. Ноги босые. — Оставьте нас, — произнесла женщина. Оба мужчины исчезли. Оставшись наедине с хозяйкой, я склонилась до самого пола. — Подними голову, Джуди! Я ошарашенно уставилась на нее. — Ты не узнаешь меня, Джуди? — Нет, госпожа. Откинув голову, женщина залилась смехом. Откуда мне ее знать? Мысли неслись вскачь. Обращается ко мне как к знакомой. И назвала меня Джуди. С тех пор как я покинула Землю, этим именем меня не называл никто. — Джуди Торнтон! — хохотала женщина. Судя по смеху — совсем молодая. Ну, может, чуть старше меня. Моя хозяйка — молодая девушка! — Госпожа? — недоуменно выдавила я. — Что ж, прелестная Джуди, тяжело быть рабыней? — О, да, госпожа! — Не хочется ли тебе на свободу? — Хочется, госпожа! Сияя улыбкой, она грациозно откинула с лица покрывало. — Элайза! — вскричала я. — Элайза Невинс! Плача от радости, я бросилась в ее объятия. Она обвила меня руками. Конец мучениям! Не в силах совладать с собой, я давилась рыданиями. Сталь наручников, страх плетки, унижение, отчаяние — все позади! — Я люблю тебя, Элайза! — кричала я. — Я люблю тебя! Свобода! Элайза поможет мне! Скоро я снова буду на Земле! Она спасет меня! — Я люблю тебя, Элайза! — твердила я сквозь рыдания. Но тут сидящая в кресле женщина оттолкнула меня, и я, потеряв равновесие, заскользила назад и снова упала на колени. Озадаченно взглянула на нее. — Это хорошо, — сказала она, — что рабыня любит свою хозяйку. — Пожалуйста, не шути так! — взмолилась я. — Разве ты не благодарна мне? — спросила она. — Да! Да! — затараторила я. — Благодарна, еще как благодарна, Элайза. — Хорошо, — отчеканила она, — что рабыня благодарна хозяйке за то, что ей позволили жить, не убили. — Элайза? — Не вставай с колен, — холодно оборвала она меня. — Когда меня освободят, когда я вернусь на Землю? — Ты всегда была дурой, — заявила она. — И что только находили в тебе все эти мальчишки? — О чем ты? — Вот потому-то ты и рабыня, а я — свободна. — Но ты ведь, — прошептала я, — не собираешься держать меня в рабстве? Ты же с Земли. — Здесь не Земля! — прозвучало в ответ. — О, я прошу тебя, Элайза! — Молчи, — приказала она. Я умолкла. — Мы отчаянно соперничали, верно? — спросила она. — Да. — Приятно будет, — протянула она, — иметь тебя рабыней-служанкой. — О, нет, Элайза, — запричитала я. — Еще на Земле я видела в тебе рабыню, — холодно отрезала она. — В аудиториях, в столовой, в библиотеке, когда ты прогуливалась по кампусу, блистала на всяческих сборищах, назначала свидания, смеялась, аплодировала, загорала у бассейна, выпендривалась перед мальчишками, прелестная, очаровательная, пытаясь затмить меня красотой, — уже тогда я разгадала твою истинную сущность, поняла, чего ты заслуживаешь, чем станешь в один прекрасный день — просто милашкой рабыней. — Освободи меня! Она рассмеялась. — Ты же спрашивала, хочу ли я на свободу, — простонала я. — А ты хочешь? — Да! Да! — Тем приятнее будет владеть тобой. Свободы тебе не видать. Ты прирожденная рабыня. Как и многие женщины Земли. — Но и ты ведь земная женщина! — вскричала я. — Да, — ответила она, — но я рождена не рабыней. Я другая. Я опустила голову. — Известно ли тебе, в чем заключаются обязанности рабыни-служанки? — Элайза! — Известно? — повторила она. — У меня нет ни малейшего желания тратить время на твое обучение. — До некоторой степени, — холодно ответила я. — Ничтожества вроде тебя больше ни на что не годятся, — заявила она. — У меня для тебя работы хватит. — Прошу тебя, Элайза! — срывающимся от слез голосом пробормотала я. — Пойди в мою комнату, — велела она. — Дверь направо. На стене висит расстегнутый рабский ошейник и плетка. Принеси их. Босая, как была, я вошла в изящную, вычурно обставленную комнату. Сундуки, зеркала. В полу утоплена ванна. Нашла ошейник и плетку, вернулась, протянула ей. — На колени! — прозвучал приказ. Отступив на шаг, я встала на колени. — На помосте ты была очень хороша, — отметила Элайза. — Ты видела! — Все. Видела, как меня, голую, выставили напоказ, как меня продали! — Почему же тогда ты меня не купила? — На то были серьезные причины. Вполне достаточно было, узнать, где тебя найти. — Не понимаю. — И убедиться, что за тобой не отправятся другие. — Не понимаю! — Тебя долго искали. — Столько хлопот, — проговорила я, — из-за какой-то рабыни-служанки. — Твое имя — Джуди, — объявила она. — Да, госпожа. — Ты, конечно, понимаешь, — уточнила она, — что это твое рабское имя. — Да, госпожа. Стоит ей пожелать — и меня нарекут другим именем, а то и лишат имени вовсе. — Ко мне будешь обращаться «леди Элайза, моя госпожа». Или, как до сих пор обращалась, просто «госпожа». Вот так. — Да, леди Элайза, моя госпожа. — Великолепно, Джуди, — похвалила она. — Быстро схватываешь. — Она откинулась в кресле. — Я буду унижать тебя, топтать ногами, завалю работой. Буду делать с тобой что захочу. — Да, леди Элайза, моя госпожа, — прошептала я. Итак, я принадлежу своей бывшей сопернице. Легко поднявшись из кресла, она встала передо мной, держа в руках расстегнутый ошейник. Стальной, прочный, но изящный, покрытый белой эмалью с узором из крохотных розовых цветочков. Вполне подходящий ошейник для рабыни, принадлежащей женщине. На эмали — мелкие четкие буквы. — Видишь надпись? — спросила она. — Да, госпожа. — Я знаю, ты неграмотна. Так что сама тебе прочту. Тут сказано: «Я Джуди. Пожалуйста, верните меня леди Элайзе из Шести Башен». Наклони голову, рабыня. Стоя на коленях, я наклонила голову. На шее защелкнулось стальное кольцо. — Мисс Джуди Торнтон, — отступив на шаг, произнесла она, — в ошейнике у моих ног! — Повернулась. Заструилось складками изысканное одеяние. Сжав кулаки, воздела руки, закрыла глаза. — Триумф! Какое наслаждение! — На ошейнике, — прошептала я, — мое имя? — Да. — Она взглянула на меня. — Он долго тебя ждал. — Десятихортовый. — Я чувствовала — точно по мне. — Как раз твой размер, — рассмеялась она. Когда же сняли мерку? По ее словам, сделан он давно, еще до того, как мои размеры объявили на торгах в доме Публиуса. Я вопросительно смотрела на нее. — Тебя обмерили, когда ты была без сознания, — улыбнулась она, — перед тем как отправить тебя с Земли. — Как я сюда попала? — Голая, без сознания, в рабской капсуле. Я содрогнулась. — А знаешь, кто предназначил тебя для ошейника? Кто из сотен девушек выбрал в рабыни именно тебя? — Нет, госпожа. — Я! — Но почему, госпожа? — Потому что мне так заблагорассудилось. Хотелось, чтоб ты была моей рабыней. Я в ужасе смотрела на нее. Вдруг у самых моих губ очутилась плеть. — Прижмись губами к плетке! Я повиновалась. — В чем долг рабыни? — Абсолютное повиновение, — прошептала я. — Целуй плеть! Не сводя с меня глаз, она отступила к креслу, села. В правой руке — рукоять, в левой — сложенные кожаные плети. — Я думаю, мы поладим, Джуди. — Да, леди Элайза, моя госпожа, — проронила я. Она пристально взглянула мне в лицо. — Ну и как это, быть рабыней? — Ужасно, госпожа. — Я имею в виду — быть рабыней… мужчины? — О, ужасно, госпожа! — А мне казалось, что тебе — такой, как ты, — в отличие от меня это должно нравиться. — О, нет, госпожа! — отвечала я. — Это позор, унижение, страх. Мы во всем должны им повиноваться. Ты и не представляешь, что это такое! — А разве ты не из тех, кого называют «горячими»? — О, нет, госпожа! Что за стыд! Я опустила голову. — А по-моему, ты — просто шлюха, — заявила она. — Потаскуха! Я всегда так считала. — О, нет, госпожа! — Такие, как ты, которые по мужчинам с ума сходят, и позорят наш пол. Из-за таких нам и трудно жить на Земле. — О, нет, госпожа! — Вы — порочные, из-за вас нас и считают рабынями! — гневно продолжала она. — Презираю таких! Ничтожества! Я молча качала головой. В глазах стояли слезы. — Тебе приятно, когда тебя касается мужчина? — Нет, госпожа! — уверяла я. — Нет! Не говоря ни слова, она ела меня глазами. Странный — вспоминала я позже — это был разговор. Каждой во что бы то ни стало хотелось казаться холоднее, бесстрастнее другой. Будто ничего в мире нет желаннее и похвальнее, чем подавить, вытравить естественную свою чувственность. Да, земные женщины, с молоком матери впитавшие ложные ценности, изуродованные противными природе нормами морали, нередко кичатся друг перед другом своей холодностью и, даже переступая порог супружеской спальни, не решаются отбросить эту холодность прочь. Не многие из жен осмелятся предстать перед мужем самкой, сгорающей от желания. А у рабыни выбора нет. — Как свободной женщине, — заговорила она, — мне нечасто представляется возможность наблюдать, как используют рабыню. Она бросила на меня любопытный взгляд. — Теллиус! Барус! Двое, что привели меня сюда, тут же явились на ее зов. Леди Элайза указала на меня. — Позабавьтесь-ка с нею! — Пощади свою рабыню! — вскричала я. Схватив за руки, они опрокинули меня на пол.Обнаженная — тунику с меня сорвали, — беспомощная, рыдала я, распростершись на полу, сгорая от стыда. — И это еще не все? — Изумлению леди Элайзы не было предела. — Она даже до первого рабского оргазма еще не дошла, — скрючившись рядом со мной, отвечал Теллиус. В отчаянии мотала я головой из стороны в сторону. Так старалась лежать неподвижно! Но от каждого его прикосновения тело сотрясала дрожь. Не было сил сдержать крика. — А скоро? — спросила она. — Да. Видишь, как дышит? — объяснял Теллиус. — Вся пятнами пошла. И эти движения, и глаза. — Пощади, госпожа, пожалуйста! — рыдала я. — Не позволяй им больше меня трогать! Пожалуйста, прошу тебя, госпожа! И тут я откинула голову и, вцепившись в Теллиуса, зашлась в крике. — Хозяин мой! — хрипела я. — Хозяин! — Не двигайся, — приказал он. — Пожалуйста, хозяин! — захлебывалась я. — Можешь двигаться. Я снова с криком вцепилась в него, закрыв глаза, раздирала ногтями его тело. Ближе! Ближе! В безумной судороге запрокинула голову, с приоткрытых губ рвется крик — тело мое отдавалось хозяину. — Первый рабский оргазм, — провозгласил Теллиус. — Люблю тебя, хозяин! — заходилась я. Мыслей о леди Элайзе — как не бывало. Я, рабыня, — в объятиях мужчины Гора. Лаская его, покрывая поцелуями его тело, я молила: «Еще! Еще, хозяин!» — Вот шлюха! — хихикала леди Элайза. — Еще, хозяин! — кричала я. — Так и знала, что ты такая, еще в колледже! — торжествовала она. — Очаровательная Джуди! Шлюха! — Прошу тебя, хозяин! — Я ловила губами волоски на плече Теллиуса. — Нет, ты не шлюха, — кипятилась, глядя на меня, леди Элайза, — ты хуже. Ты — рабыня! — Люблю тебя, хозяин, — шептала я. — Кончай! — Леди Элайза раздраженно встала. — И проследи потом, чтоб вымылась, привела себя в порядок и ко мне явилась в чистой тунике. — Да, леди, — ответил Теллиус. Леди Элайза вышла из комнаты. Я со страхом глядела на Теллиуса. — Прошу тебя, хозяин, не спеши! — Не бойся, шлюшка, — успокоил он. Нет, он не спешил. И сладостную рабскую дань получил от меня сполна. А когда, пнув меня напоследок, поднялся на ноги Барус, я была выжата, как лимон.
— На колени, — приказала леди Элайза. Уже переодетая в чистую тунику, я преклонила перед ней колени в ее спальне. — Ты долго, — попеняла она. — Прости рабыню. — Ну что, сомневаешься теперь, что ты рабыня? — Нет, госпожа. — Вспомнив Теллиуса и Баруса, я опустила голову. — Приготовь мне ванну. Я сходила за водой, зажгла небольшую масляную лампу на железной треноге под нагревательным сосудом. Рабыня-служанка должна точно знать температуру воды, в которой предпочитает нежиться хозяйка. Леди Элайза скажет мне об этом лишь однажды. А потом, стоит раз ошибиться, меня ждет наказание. Церемониться со мной она не станет. Так что надо служить безупречно. Но вот вода согрелась. Я приготовила душистые масла, полотенца и пену для ванны. — Ванна готова, леди Элайза, моя госпожа, — преклонив колени, сообщила я. — Расстегни мне сандалии, — сидя на кровати, повелела она. — И раздень меня. Я послушно выполнила приказ. — Сними тунику! Я разделась. — Ну-ка, посмотрись в зеркало. Кто красивее? Стоя на коленях, глотая слезы, я взглянула в зеркало. Всегда считала, что я. Но теперь, когда, обнаженные, мы стояли рядом, поняла — с моей хозяйкой мне не сравниться. Да, Элайза Невинс, былая моя соперница, куда красивее меня. — Так кто красивее? — допытывалась она. — Ты, леди Элайза, моя госпожа, — признала я. — В самом деле? — Да, леди Элайза, моя госпожа, — не поднимая головы, повторила я. Она подошла к ванне. — Принеси плеть! Я сходила за плеткой, отдала ее ей. — Джуди, — заговорила она. — Да, госпожа. — Теперь ты рабыня женщины. — Да, госпожа. — И будешь вести себя с достоинством. Ты не должна меня позорить. — Госпожа? Внезапно на меня обрушился удар плетки. Я увернулась. Еще один! Я бросилась к стене, но плеть настигла и здесь. Упав на колени, я повернулась к стене лицом, прижала к ней руки. На меня сыпались новые удары. — Только посмей взглянуть в сторону мужчины — я из тебя дух вышибу! — Да, госпожа! — Рабыня! — надрывалась леди Элайза. — Да, леди Элайза, моя госпожа, — повторяла я, корчась у стены под ударами плетки. — А теперь помоги мне. Я приму ванну. И она грациозно ступила в воду. Голова обмотана полотенцем, тело утопает в роскошной радужной пене. Лениво поднимая то руку, то ногу, залюбовалась своей красотой. Я стояла у ванны на коленях, наготове — вдруг хозяйка чего-нибудь пожелает? — О чем ты думаешь, Джуди? — спросила она. — Если я скажу, госпожа, ты меня высечешь. — Не высеку, — пообещала леди Элайза. — Так о чем? — Думаю, — ответила я, — что какой-нибудь мужчина с радостью надел бы на тебя ошейник. — Возможно, — со смехом отвечала она. — Я очень красива! — Да, госпожа. Ты одна из самых красивых женщин, каких я видела в жизни. — Думаешь, за меня дали бы хорошую цену? — Да, госпожа. Она заливалась смехом. — Освободи меня, госпожа, — взмолилась я. — Освободи! — Неужели ты думаешь, что тебя привезли на Гор, чтобы освободить и отправить обратно на Землю? — Я не знаю, зачем меня привезли на Гор. — Зато я знаю. — Просто чтобы сделать рабыней? — Могло быть и так. У нас есть выбор. — Но была и другая причина? — Конечно, — сказала она. — Нам нужна была девушка, чтобы передать послание. Ее, крепко привязанную, должны были оставить в определенном месте. Потом, улучив момент, ее бы забрали и переправили кому следует. Там-то она и передала бы послание. — Она взглянула на меня. — К сожалению, Теллиус и Барус тебя потеряли. — Они собирались убить меня! — выпалила я. — Они искали материальное послание, — объяснила она. — Не знали, в какой форме ты несешь его. Это знаю я. Для нас, как и для тебя, большая удача, что тебя не убили. Они думали, ты куда-то дела послание, чтобы утаить от нас его содержание. — Они искали бусы. Но у меня не было бус. — Да. — Не несла я никакого послания. — Несешь. И сама об этом не знаешь. Этим словам я не поверила. Но спорить с хозяйкой — себе дороже. — А мужчина нести послание не мог? — спросила я. — На рабынь, — ответила она, — не очень-то обращают внимание. Только на внешность. Их покупают, продают, они легко переходят из рук в руки. Часто их перевозят на большие расстояния, иногда даже с колпаком на голове. Неграмотная рабыня — идеальный курьер. Она и сама не знает, что несет послание. Даже и не подозревает. А уж остальные тем более не заподозрят: перед ними — просто еще одна клейменая, закованная в цепи девушка. — Ты очень умна, госпожа, — заметила я. — Более того, — добавила Элайза, — даже попади послание в чужие руки, оно скрыто, никто и не поймет, что это послание, а поймет — все равно не расшифрует. — Ты отлично застраховалась, госпожа, — прошептала я. Пополоскав в воде руку, она подняла ее, позволив воде стечь в ванну. — Ты участвуешь в какой-то борьбе, — предположила я. — Да, — согласилась она. — Я — агент некой военно-политической силы, великой силы, ты и не представляешь, что такая существует. Силы межпланетного масштаба. Имя ей — Курии. Между мирами идет война. Жестокая, молчаливая война, тебе неведомая, неведомая миллионам. И ставка в ней — Гор и Земля. — В такой войне, — проговорила я, — очень важны средства связи. — И наладить связь нелегко, — подхватила она. — Наших врагов не назовешь глупцами. — А по радио связываться нельзя? — спросила я. Скорее всего, такой техникой они располагают. — Сигнал можно перехватить, заглушить. К тому же на Гор такие приборы доставлять опасно. Враги быстро обнаружат их и уничтожат. Тонкая изящная лодыжка приподнялась над водой и мгновение спустя вновь нырнула в пену. Пожалуй, ей, как и мне, в самый раз кольца для лодыжек номер два. — Как ты заметила, — продолжала она, — здесь, в Шести Башнях, нет ничего, что заставило бы усомниться, что я обычная женщина из Ара. — Что за послание я несу? — спросила я. — Не знаю. — Его могла бы нести любая девушка? — Любая подходящая порабощенная тварь, — уточнила леди Элайза. — Так почему же выбрали меня? Она рассмеялась. — В колледже ты соперничала со мной. Посмела бросить мне вызов. Вот тогда я и решила, что ты, прелестная никчемная дурочка, станешь моей рабыней-служанкой. — Что со мной сделают? — Утром тебя пометят и, голую, отправят на тарне в порт Шенди. А оттуда рабским судном — на остров Кос. — Пометят? Рабским судном? — Небольшое химическое клеймо, — пояснила она. — По нему тебя опознают наши агенты на Косе. — Химическое клеймо? — Невидимое — пока его не проявят специальными химикатами. — А оно стирается? — Да, — ответила она. — Но ты его не сотрешь. Для этого требуется определенное сочетание химических веществ. — Его сотрут? — Конечно. Когда оно свое дело сделает, когда наши агенты узнают тебя. Глупо было бы оставлять его на твоем теле. Стоит ли привлекать любопытные взгляды? Вдруг вражеские агенты поймут, что ты несешь наше послание? — Да, госпожа. Поддев ладонью облачко пены, она дунула на него — в воздухе закружились радужные пузырьки. — Путешествовать на рабском судне, — обронила она, — не очень-то приятно. — А что со мной будут делать на Косе? — Отправят в «Чатку и курлу». Это таверна. А оттуда наши агенты выйдут на связь. — Я пойму послание? — Нет, не поймешь. Только передашь. — А потом, — спросила я, — когда послание будет передано? — Ты вернешься ко мне. — А потом? — Потом, — откинувшись назад, нежась в теплой пене, проворковала она, — для тебя начнется жизнь служанки, Джуди. Моей рабыни-служанки. — Да, леди Элайза, моя госпожа.
Глава 16. ПЛАВАНИЕ
Дико вскрикнув в темноте, я отдернула лодыжку от сети. Ноги схвачены цепями — ближе, чем на шесть дюймов, не подтянешь. Я лежу на спине на дощатых нарах, сжимаю обритую голову ладонями. На руках — оковы. От запястий к охватывающему голову тяжелому кольцу тянутся цепи. Руки дотягиваются только до шеи. Но чтобы зажать уши, этого достаточно. Я вскрикнула и заметалась. Кажется, на щиколотке рана. Кровоточит, наверно: по ноге потекло, доски влажные. Правой ногой я попыталась зажать рану, остановить кровотечение. За решеткой сверкнули глаза — медно-красные глаза косматого корабельного урта. Значит, случайно подвинула левую ногу к краю клетки. — Выпустите меня! — закричала я. — Выпустите меня! Иногда уртам удается пробраться сквозь сеть или протиснуться в клетку под вертикальной крышкой — таких у клетки две, с каждой стороны. И тогда закованная в цепи девушка оказывается в их власти. — Молчи! — послышалось из соседней клетки. Ее обитательницу мне не видно, девушек в остальных клетках — тоже. — Пожалуйста, хозяин! — надрывалась я. — Выпусти меня! Выпусти, хозяин! — Молчи! — прикрикнула соседка. Стараясь не стонать, я извивалась на дощатом настиле. И наконец не выдержала. — Пожалуйста, хозяин! Отправь меня в клетку на палубе! Иногда на битком набитых рабских судах небольшие клетки принайтовывают на палубе. Наше суденышко маленькое, по центру палубы выставлены рядами всего двадцать таких клеток — по пять в длину, по две одна на другой. На ночь или в ненастье их прикрывают парусиной — защищают металлические прутья от соли и влаги. Если запертые в клетках девушки не провинились и не заслужили наказания, днем парусину снимают. Польза от этого двойная: во-первых, матросы могут вволю разглядывать прелестных узниц, во-вторых, ко времени прибытия в порт девушки успевают хорошо загореть. Кстати сказать, с любой из девушек, не отмеченной знаком девственности, «белым шелком», матросы могут забавляться сколько угодно. На этот раз на борту «белого шелка» не было. Все мы — «красный шелк». Ничего необычного. Рабыню-девственницу встретишь не часто. После первой продажи девственность, как правило, удается уберечь не дольше ана. Чаще всего матросы развлекаются именно с девушками из стоящих на палубе клеток. При дневном свете все их прелести выставлены напоказ. Цепей на них не надевают. Они могут принимать всевозможные соблазнительные позы, завлекать матросов, протягивать сквозь решетку руки, пытаясь коснуться проходящего мимо мужчины. Да и добраться до них проще простого. Всего-то и нужно — откинуть дверцу клетки и выволочь узницу на палубу или швырнуть на парусину. «Посади меня в клетку на палубе, хозяин!» — просила я капитана во время погрузки. Взглянув на меня сверху вниз, он бросил: «Приковать ее на цепь внизу!» И меня уволокли от его ног. Я снова вскрикнула. — Молчи! — раздался сердитый голос из другой клетки. Я забилась на нарах. Не давали покоя корабельные вши. И ногтями до них не добраться — мешают цепи. Что за мука! Истошно крича, я извивалась на досках. — Молчи! — снова рявкнула моя соседка. — В это время кричать не разрешается! — А мне какое дело! — взвыла я. И вдруг — шум. Я испуганно замерла. Крышка люка откинулась. В трюм по лестнице спускался мужчина. В падающем из дверного проема тусклом свете вдруг стали видны заплесневелые нары и их прелестные беспомощные обитательницы. Мужчина огляделся. — Вот она! Это она кричала! — Моя соседка кивками указывала на меня. — Нет! — завопила я. — Это не я! — Она! — не умолкала девушка. — Да, она! — раздались другие голоса. Встал позади, на пандусе. — Меня укусили! — Пытаясь встретиться с ним глазами, я извивалась на досках. — Пощади, хозяин! Меня укусили! — В это время кричать не разрешается, — отчеканил он. — Да, хозяин! Прости, хозяин! В трюме — восемь помостов, на каждом — по шесть нар. Между помостами — узкие проходы. Со стенами трюма помосты не соприкасаются, вдоль стен и по правому, и по левому борту тоже оставлены проходы. На каждых нарах — по пять девушек. Стало быть, в трюме нас двести сорок. На помостах закреплены хитроумные сооружения из клеток и сетей. Нары, на которых лежат девушки, сложены из неплотно пригнанных досок, так что сеть беспрепятственно проходит от крыши шестых нар к основанию нижних. На каждом уровне сеть прибита планками к полу нар. Получается, что пленницы отделены одна от другой. У каждой — своя сетчатая клетка. Так что добычей пробравшегося в клетку урта станет только одна несчастная, а не пятеро. Крыша шестых — верхних — нар и основание нижних обшиты жестью, чтобы не прогрызли урты. Отсек, в котором заперта рабыня, со всех сторон защищен тяжелой прочной сетью. В ногах и в головах отсека — небольшие дверцы. Засунуть девушку в клетку и вынуть из нее можно с любого конца. Обычно ее протискивают через дверцу в изголовье; один работорговец, стоя у края клетки, прикручивает к решетке ее ноги, другой — руки, и дверцы закрывают. Девушка оказывается в крошечной прямоугольной клетке, под ней — дощатые нары, сверху — настил верхних нар, с четырех сторон отсек обтягивает сеть. Поверх нар шестого яруса — потолок. Помост покрывает крыша. Рабынь приковывают цепями, чтобы не порвали сетку, — в клетку может пробраться урт, покусать ее обитательницу, и тогда — прощай, прибыль. Или, забившись в истерике, обезумев от зуда, вызванного укусами бесчисленных корабельных вшей, девушка может расцарапаться до крови — тогда цена ее тоже упадет. Нары нижнего яруса дюймов на восемнадцатьприподняты над полом — под ними можно проползти. Обшитые жестью планки пола нижнего яруса покрыты сетью — чтобы сквозь щели не проникли урты. Проем между полом трюма и нарами открывают только днем. В общем, каждой рабыне отводится отдельная клетушка дюймов двадцать пять шириной, около восемнадцати высотой и примерно шесть футов пять дюймов длиной. Здесь она накрепко прикована цепями. Я — на нарах шестого яруса, четвертая по счету. В изголовье лязгнула отодвигаемая дверца. Зачем он ее открыл? — Хозяин? — выдавила я. Отпустил дверцу, она скользнула на петлях, легла на задвижки. Не защелкнул. — Хозяин? — снова тревожно пискнула я. Отошел. Стоит на пандусе. — Хозяин! — завопила я в ужасе. — Я буду молчать! Ни звука не пророню! — Пытаясь взглянуть на него, я отчаянно вывернула голову — Пожалуйста, хозяин! Прошу тебя! Я буду молчать, хозяин! Едва прикрытая дверца покоится на задвижках! В любой момент между ней и стенкой просунется острая, поросшая шерстью морда урта! Проскользнет украдкой — мгновенно, и оглянуться не успеешь, — и придется мне, беспомощной, в цепях, делить с ним клетку! — Хозяин! — надрывалась я. — Хозяин, прошу тебя! Я буду молчать! Буду молчать! Помедлил. Похоже, повернулся, снова идет ко мне. — Я буду молчать, хозяин! — зашептала я. — Буду молчать, хозяин! Пожалуйста, хозяин! Защелкнул дверцу и ушел. Люк захлопнулся. Снова тьма. В борта корабля бьют волны. Прошло несколько минут. Слышно было, как между сетчатыми перегородками на дощатом настиле завозился урт — тот же самый или другой? Проклятые вши! Я стиснула зубы. Только бы не закричать! Насколько могла, я подтянула к себе скованные цепями руки и ноги. Ни звука!Дверцу клетки за моей головой откинули и подцепили на крюк. Я повернула голову. — Хозяин… Но больше ни слова произнести не удалось: между зубами ткнули острый наконечник бурдюка. Надо пить. Но вот бурдюк убрали. Снова я попыталась заговорить. — Хозяин! Но теперь грубая рука сунула мне в рот горбушку хлеба из са-тарны, пропихнула поглубже. Затем он перешел к следующей клетке и к следующей — таким же образом кормил и поил их обитательниц. Но ничего, еще вернется, даст еще воды, ложку соли и кусочек горького тоспита. Кусок за куском, стараясь не подавиться, глотала я набитые в рот хлебные корки. И вот он снова стоит у меня в головах. Взглянуть на человека, чьей волей я прикована цепями в клетке, мне не удавалось почти никогда. Снова в рот ткнулся наконечник бурдюка. Глотнув воды, я торопливо прошептала: — Пожалуйста, хозяин, можно рабыне говорить? — Да, — ответил он. — Выпусти меня из этой клетки! — взмолилась я. — Отправь на палубу. Что угодно буду делать! — Ты рабыня, — отрезал он. — В любом случае будешь делать что угодно. — Да, хозяин, — простонала я. Что правда, то правда. Мне ли с ним торговаться? Все, что может дать рабыня, хозяин получит от нее, стоит проронить лишь словечко, бросить лишь взгляд. — Открой рот! — Выбери меня следующей на забаву матросам! — попросила я. — Нет, меня! — вступила моя соседка. — Я — рабыня для любовных утех. — Я тоже, хозяин, — не отставала соседка слева. Губ коснулась ложка. Я открыла рот. Соль. — Каждую из вас, — сказал он, — по очереди выведут на палубу на пол-ана. — Спасибо, хозяин! Он сунул мне в рот кусочек тоспита. Дверца захлопнулась. Я впилась зубами в тоспит. Горький, но сочный. С каким наслаждением впитывала я каждую каплю! Смаковала, растягивала подольше. Вот уже и кормежка закончена, и люк закрылся, снова трюм погрузился во тьму, а я все высасывала по капельке горький сок.
Откинув голову, я упивалась свежестью ветра и лучами солнца. Как живителен воздух Тассы, как невероятно ярки небеса! Этим утром, привязав за лодыжки, меня выпустили из клетки, дали ведро и тряпку и отправили мыть пол под помостами. Четыре раза накатывала рвота, я теряла сознание, но каждый раз за веревку меня вытягивали из-под помоста, приводили в чувство и заставляли снова взяться за работу. Дважды отведала я плетки. Потом вместе с еще четырьмя девушками мы ведрами вычерпывали скопившуюся под съемной деревянной решеткой трюмную воду. А уж потом нам позволили подняться на палубу, вытряхнуть мусор и вылить воду. После этого мы вымылись, как могли, морской водой и щетками. Чистоту на палубе поддерживают девушки из палубных клеток. Им разрешается даже мыть голову. Тем же, кто внизу, милосердия ради головы обривают. Сбривают и все волосы на теле — чтобы не заводились корабельные вши. Итак, мы вымылись, после чего нас связали и позволили немного размяться. А остальное отведенное нам время — почти пол-ана — мы провели на цепи, стоя на коленях, с руками за спиной. На побережье, в Шенди, меня привез на тарне Теллиус, вассал леди Элайзы из Ара. Порт этот пользуется дурной славой. Здесь нашли себе пристанище известные своей жестокостью черные работорговцы из Шенди — на счету у их лиги немало ограблений морских судов. Но это еще и свободный порт. Управляют им черные торговцы. Здешняя отличная гавань и рынки на северном и восточном островах привлекают толпы торгового люда. Кое-кто считает, что торговцев Шенди и лигу черных работорговцев связывает соглашение, однако немногие из тех, кто отважились говорить об этом вслух, остались живы. В доказательство — если только это можно рассматривать как доказательство — существованиятакого соглашения приводят то, что черные работорговцы не нападают на суда, идущие в Шенди или к нему. Обычно они орудуют севернее, а в Шенди возвращаются как в родной порт. Корабль, на котором оказалась я, — грузовое судно «Облака Телнуса» — приписан к Косу, но, согласно судовым документам, может беспрепятственно проходить по водам Шенди. Длина судна примерно сто двадцать футов, ширина по центру корпуса около двадцати. Судно двухмачтовое, со стоячим такелажем. Есть и весла, но ими в основном пользуются при входе в бухту и на выходе в открытое море. В отличие от длинных (боевых) кораблей круглые (торговые) суда ходят, как правило, под парусами. «Облака Телнуса» — судно среднего класса. Нижний трюм вместил бы, пожалуй, несколько тонн груза. По-моему, красивый корабль (если, конечно, не брать в расчет его жуткий трюм). Особенно хорош под парусами. Как и у большинства кораблей на Горе, паруса латинские, треугольные. Порт нашего назначения — Телнус, столица острова Кос, одного из двух крупнейших на Горе приморских убаратов. Лежит Кос к северу от Тироса и к западу от Порт-Кара, расположенного в заливе Тамбер — продолжении дельты Воска. На Косе четыре крупных города: Телнус, Селнар, Темос и Джед. Самый большой — Телнус, в нем самая лучшая гавань. Правит на Косе убар Луриус из Джеда. Второй из крупнейших приморских убаратов Гора — Тирос, столица его — Касра. Еще один крупный город — Тентиум. Во главе Тироса стоит убар Ченбар. Родом он из Касры. В народе, я слышала, его называют Морским Слином. Несколько лет назад Тирос и Кос, объединив свои флотилии, вступили в войну с Порт-Каром, но потерпели поражение в грандиозном морском сражении. Но Порт-Кару все же не хватило военной мощи, чтобы закрепить победу. Так по сей день Тирос и Кос находятся в состоянии войны с Порт-Каром. Палуба подо мной белая, гладкая. Выдраена до блеска. Стоя на коленях, волоча сковывающие щиколотки кандалы, ее регулярно моют и скребут рабыни из палубных клеток. Я взглянула вдаль. Какое ясное небо! Хорошо на палубе! — Ну и уродина ты, трюмная! — бросила мне сидящая в тесной клетушке девушка. Я обернулась. Золотисто-каштановые волосы; как и все девушки на «Облаках Телнуса», обнаженная. На рабских судах носить одежду невольницам не разрешается. Сидит, подтянув к подбородку колени. В такой крошечной клетке не вытянешься. Я не дала себе труда отвечать. Обрили бы ей голову — тоже не была бы такой уж красавицей! Вот бы встать над ней надсмотрщицей с плеткой в руках, когда она драит палубу! Сразу поубавилось бы наглости. С вершины второй мачты, той, что повыше, раздался крик впередсмотрящего. Парус увидел. Сообщает, с какой стороны. Мне с палубы не видно. По левому борту помчались матросы, полезли на мачты. Капитан торопливо отдавал команды. Взявшись за расположенные у кормы направляющие весла, двое матросов спешно разворачивали судно вправо. Другие, бросившись к бортам, вставляли в уключины боковые весла. Еще один принялся считать, задавая ритм гребцам. По палубе сновали люди — хватались за веревки, привязывали незакрепленный палубный груз, тащили оружие, песок, воду, задраивали люки. «Что стряслось?» — сгорая от любопытства, беспомощно гадала я. В этой всеобщей суматохе от меня никакого толку. Конечно, воды Тассы бороздит множество кораблей. Встречаются и пиратские. Между Косом и Аром, я слышала, идет война: все никак не урегулируют проблемы, связанные с пиратством на Воске. Но Ар выхода к морю не имеет, хотя его речные суда патрулируют Воск. Может, встречный корабль из Порт-Кара? Или из какого-то северного порта? А может, даже из Торвальдсленда. Кандалов мне не снять. На лодыжках, запястьях и животе — цепи, скручены так, что с колен не подняться. Как быть? Захватят пираты наше судно — мы, рабыни, тоже попадем к ним в лапы, станем прелестным трофеем, беспомощные, нагие — славная добыча для победителей. Надеюсь, им захочется позабавиться с нами. А если нет — полетим за борт. Поневоле захочешь быть желанной! — Рабынь в трюм! — приказал кто-то из главных. Схватив за руки, нас пятерых поволокли по палубе. Люк в рабский трюм открыт. О ужас! Моих сестер-невольниц как попало швыряют вниз! «Нет!» — закричала я. Но вот швырнули в люк и меня, и, скованная цепями, ударяясь о ступени, я кувырком полетела к подножию лестницы. Все бока отбила! «Не надо!» — донеслось сверху. Вслед за мной в трюм приказали спускаться рабыням из палубных клеток. «Ну и запах!» — скривилась одна из них и тут же кубарем полетела в распахнутый люк. Теперь внизу вместе с нами еще двадцать девушек с палубы. Тяжелый люк захлопнулся. В темноте завизжали рабыни. Лязгнула задвижка, защелкнулись два мощных замка.
Глава 17. НА ПРИВЯЗИ
Тяжелая дверь отворилась. Вошло несколько человек, один нес лампу. Комната низкая, длинная и широкая, потолок поддерживает множество квадратных деревянных столбов. Стены и пол — каменные. Похоже на пакгауз, кажется, где-то у воды. Не знаю. В мешке, связанную, с кляпом во рту, меня привезли сюда на лихтере с пиратского корабля. Я здесь уже четыре дня. Где же я оказалась? На животе у меня — рабский медальон, на шее — цепь. Медальон висит на железном обруче, который застегивается на талии. К обручу скользящими кольцами прикреплены наручники. Со стороны спины к обручу тоже приварено кольцо — зацепив за него карабин, рабыню можно прикрепить к стене или еще к чему-нибудь, можно и просто пропустить сквозь него цепь. Запястья схвачены наручниками. Я сижу на соломе, подтянув к подбородку колени. На шее — стальной ошейник, сквозь него продета длинная цепь. Еще одной цепью он прикреплен к стене. Соединяющая ошейники цепь довольно длинная — больше сотни футов. Здесь, на моей половине комнаты, прикованы к стене еще сорок — пятьдесят девушек, еще столько же — у противоположной стены. Неопрятная комната пропитана запахом прелой соломы. С непривычки кажется, что от крошечной лампы в руках вошедшего льется ослепительный свет. — Которые из этих рабынь с «Облаков Телнуса»? — внушительного вида великан в плаще и шлеме обратился к одному из своих четырех спутников — низкорослому, заплывшему жиром человечку, держащему лампу, облаченному в белое с золотом платье торговца. — Здесь таких, конечно, нет, благородный господин, — отвечал торговец. — Всем известно, — настаивал высокий (видно, старший у них), — что ты связан с черными работорговцами. — Ничего подобного! — вскричал коротышка. Высокий взглянул с угрозой. — Может быть, благородный господин хочет золота? — осведомился торговец. — Много золота! Высокий протянул руку. Толстяк высыпал золото ему на ладонь, уточняя: «Вдвое против обычного». — Которые из этих рабынь с «Облаков Телнуса»? — бросив золото в сумку, загремел высокий. — Их здесь две, — вздрогнув, прошептал толстяк. — Покажи! Коротышка засеменил вперед и остановился передо мной и девушкой с золотисто-каштановыми волосами, что сидела в клетке на палубе. Мы были прикованы бок о бок. У нее — обычное клеймо «кейджера». У меня — «дина». Мне стало не по себе. Наверняка и ей тоже. Встать на колени перед мужчинами мы не могли, не пускала цепь. — Вы обе с «Облаков Телнуса»? — спросил высокий. — Да, хозяин, — ответили мы. Не скрывая раздражения, он присел рядом. Один из его спутников одет в зеленое — значит, лекарь. Высокий внимательно рассматривал нас. Мы, нагие, отвели глаза. Пахло соломой. — Ключ от наручников, — потребовал высокий. Торговец протянул ключ. — Оставь лампу и исчезни, — приказал высокий. Передав ему лампу, перепуганный коротышка торговец бросился вон. Присев на корточки, мужчина завозился около моей соседки. Послышался звук открываемых наручников. — Проверим тебя на покс, — пробормотал он. Девушка застонала. Я от души надеялась, что на борту «Облаков Телнуса» зараженных поксом не было. Эта болезнь передается с укусами вшей. Впервые покс появился в Бази года четыре назад. На два года торговцы закрыли порт. Года через полтора эпидемия угасла, выкосив окрестности к югу и востоку. Как ни удивительно, встречаются люди с иммунитетом к поксу. Некоторые выздоравливают после изнурительной болезни. У остальных же покс протекает быстро, страшно и приводит к летальному исходу. Потомкам выживших полностью или частично передается иммунитет к этой страшной болезни. Заразившихся поксом рабов часто, не мудрствуя лукаво, просто убивают. Многие считают, что обуздать эпидемию в окрестностях Бази удалось именно благодаря уничтожению инфицированных рабов. — Не та, — разочарованно проговорил лекарь и пристально взглянул на меня. — У меня нет покса, хозяин? — спросила девушка. — Нет, — раздраженно буркнул лекарь. И чего он злится? Высокий защелкнул на запястьях девушки наручники. Мужчины сгрудились вокруг меня. Я прижалась к стене. Освободив от наручника мое левое запястье, высокий вытянул мою руку и повернул внутренней стороной вверх. Ясно, покс тут ни при чем, его уже два года и в помине нет. Какой-то прозрачной жидкостью лекарь протер мне кожу на руке. Вдруг, к моему ужасу и восторгу мужчин, на внутренней стороне локтевого сгиба как по волшебству проступила надпись — тоненькие ярко-красные буквы. Я знала, что там написано. Мне сказала моя хозяйка, леди Элайза. Надпись проста. Всего два слова: «Это она». Ее нанесли на мою руку тоненькой кисточкой, тоже прозрачной жидкостью. Оставшийся на коже влажный след подсох и исчез. Мне и не верилось, что метка сохранилась. Но теперь, под действием какого-то реактива, она проступила — четкая и ясная. Мгновение спустя, капнув на тампон из другой склянки, лекарь снова мазнул мне руку — как по волшебству надпись растаяла. Невидимое пятнышко растаяло. На всякий случай проверили: еще раз капнули первый реактив. Ничего. Химическое клеймо, которым леди Элайза, моя хозяйка, пометила меня для своих агентов, исчезло. Лекарь еще раз протер мне руку, удаляя остатки реактивов. Мужчины обменялись довольными взглядами. На мое левое запястье вновь надели наручник. — У меня нет покса, хозяин? — спросила я. — Нет, — ответил лекарь. Вынув из сумки грифель, высокий нацарапал на левом плече моей золотистоволосой соседки какое-то слово и объявил: — Твое имя — Нарла. Это, наверно, он и написал на ее плече. — Да, хозяин, — ответила она. Повернувшись ко мне, он надписал и мое плечо. — Ты — та самая, Йата. — Да, хозяин. Надпись будет красоваться у меня на коже, пока не смоют. Мужчины поднялись на ноги и вышли. У дверей топтался торговец. — За такое наказывают, — предупредил его высокий. — Не губите, господа! — захныкал тот. — Еще золото есть? — Да-да, господа! — оживился торговец. Дверь закрылась. Комната снова погрузилась в темноту. Кожу еще саднило от острого грифеля. Значит, на мне написано «Йата». Теперь меня зовут Йата.— Имя? — спросил мужчина золотистоволосую. — Нарла, — ответила она, — если хозяину будет угодно. — Годится, — кивнул он. — Имя? — это уже мне. — Йата, если хозяину будет угодно. — Годится. — Ко мне они попали от достойного работорговца, Александра из Телетуса, — тараторил торговец, — только бумаги затерялись в дороге. — Я беру обеих, — объявил мужчина. Долго торговаться он не стал, и вскоре мы с Нарлой уже стояли за стенами длинной низкой комнаты, в коридоре. На шеях — связанные друг с другом поводком кожаные ошейники, в середине поводка — ручка. Схваченные наручниками руки — за спиной. — Далеко ли до Телнуса, хозяин? — спросила я. — Вот дура, — буркнул он, — ты уже в Телнусе. — Зачем ты купил нас, хозяин? — Будете работать у меня в заведении, пату подавать. Нарла застонала. Я улыбнулась. — Хозяин, позволено ли будет спросить, как называется твое заведение? — Самое лучшее в Телнусе, — похвастался он. — Да, хозяин? — А называется «Чатка и курла». — Спасибо, хозяин. На Нарлу накинули плащ и колпак, завязали под подбородком. Теперь не увидит, откуда ее забирают. Полы плаща подоткнули под подбородок. Плащ короткий, с четырьмя овальными вырезами. На ткани — какая-то надпись. Наверняка реклама «Чатки и курлы». Надели колпак и плащ и на меня. Ничего не видно. Подол болтается высоко, открывает ноги. В вырезах гуляет ветерок. Хозяин потянул за привязь. Я послушно пошла следом. Вот я и в Телнусе.
Глава 18. МЕШОК
С подносом над головой я осторожно ступала между столами. «Чатка и курла» — большая таверна. Четыре этажа, широкий двор, полы деревянные. Здание опоясано округлыми террасами шириной футов по двадцать, над террасами — два округлых балкона, каждый шириной около десяти футов. Сегодня у нас людно. С потолков и с крыш балконов на цепях свисают тусклые каретные фонари из красного стекла. В таверне шумит толпа. По деревянным пандусам слоняются клиенты, снуют рабыни. Задевая их в толкотне, стараясь не опрокинуть поднос, я пробираюсь ко второму балкону. В «Чатке и курле» много девушек — больше сотни. Я осторожно поднимаюсь по выложенному через каждые двадцать дюймов поперечными перекладинами наклонному пандусу. В каком-то из альковов вскрикнула девушка. Талия крепко обтянута красным шнуром — курлой. Узел над левым бедром развязывается легко — одним рывком. Поверх курлы вдоль тела и дальше, между ног, к спине, тянется чатка — узкая, дюймов шесть, полоска черной кожи. У облаченной в чатку и курлу девушки хорошо видно клеймо — на правом ли оно бедре или на левом. Еще на мне надет калмак — черный кожаный жилет без рукавов. Один из гостей, мимо которого я пыталась прошмыгнуть по пандусу, распахнул его. Я беспомощно застыла, держа над головой поднос. Держа жилет нараспашку, мужчина дважды поцеловал меня, приговаривая: «Ах ты красотка!» — «Если позволишь, девушка будет рада доставить тебе удовольствие в алькове», — проговорила я. Так нас учили, этого от нас ждут, но мой ответ был не лишен подлинной искренности. Несколько дней назад, когда меня впервые отправили обслуживать гостей «Чатки и курлы», этот мужчина уже обладал мною. О, он хорошо знает, как взять от беспомощной прекрасной рабыни все! — Позже, рабыня, — сказал он. — Да, хозяин, — шепнула я в ответ и пошла дальше. Кроме курлы, чатки и калмака на мне эмалевый турианский ошейник, с него на золотых цепочках свисают пять черных, покрытых эмалью колокольчиков, такие же колокольчики — на черном, покрытом эмалью ножном браслете. Обритые перед плаванием волосы еще короткие, но начинают отрастать. Голова повязана чем-то вроде платка — курой. По прибытии в «Чатку и курлу» нас с Нарлой принялись мыть и скрести — смывали корабельных вшей, остатки въевшейся в кожу за время плавания грязи. Зацепив за правое ухо, рабыни окунали наши головы в ванну с уничтожающим вшей раствором, а мы крепко зажмуривались и старались не открывать рта. Потом нам позволили вымыться самим. Не припомню, чтобы мытье когда-нибудь доставляло мне такое удовольствие. — Паги! — потребовал сидящий на первом балконе гость. — Сейчас позову рабыню, хозяин. — Я спешила на второй балкон, на четвертый этаж. По ведущему к верхнему балкону пандусу навстречу мне спускалась Нарла. — За шестым столом на первом балконе требуют паги, рабыня, — бросила я ей. — Принеси сама, рабыня. — Я занята, рабыня. — Плохо, рабыня. — У него плетка, — предупредила я. Она побледнела. Кое-кто из гостей приходит в таверну с плетками. К краю каждого стола прибит на ремне наручник. Если гость недоволен, девушку тут же поставят об этом в известность. Так что мы старались вовсю. Я улыбнулась, провожая взглядом Нарлу: что было духу бросилась вниз по пандусу за пагой. На корабле, сидя в клетке на палубе, она обидела меня. Обозвала уродиной, трюмной девкой. Разве я виновата, что обрили голову? Что я теперь ни блондинка, ни брюнетка, как она? Эти цвета ценятся больше всего. Ничего, вот станут мои волосы опять темными и блестящими — буду не хуже ее. И уж почти наверняка наслаждения хозяину смогу доставить больше. , Стоя на коленях у стола на втором балконе, я поставила поднос на пол и не мешкая принялась услужливо расставлять на столе его содержимое: мясо, сыр, соусы и фрукты, вина и орехи. — Желают ли хозяева еще чего-нибудь от Иаты, своей рабыни? — Ступай, рабыня, — раздался женский голос. Разодетая в пух и прах, укрытая покрывалами, у стола в сопровождении эскорта стояла на коленях свободная женщина. Ее спутники, скрестив ноги, сидели позади. Иногда свободные женщины со свитой появляются в «Чатке и курле». Голос какой-то недовольный. — Да, госпожа, — прошептала я и, подхватив поднос, понуро удалилась. Не будь с ними женщины, мужчины из ее свиты, пожалуй, пожелали бы от Йаты, своей рабыни, чего-то еще. Иногда, к раздражению прочих клиентов, меня, приберегая «на потом», пристегивают наручником к столу. Подойдя к перилам, я взглянула вниз. Футов двадцать пять высота, а то и больше. Среди столов извиваются танцовщицы. Их в «Чатке и курле» несколько. Иногда самую искусную выставляют в центр зала, туда, где на темно-красном деревянном полу выкрашен желтым круг. Мужчины входят, выходят. Я, держа в руках поднос, стою у перил. Никто меня не ищет. Почему? Просто еще одна ничтожная кабацкая рабыня. Служу гостям, как и остальные, всем без разбора, выполняю малейшие прихоти. Я заскользила глазами по росписи стен. Похоже, равнины Турий. А может, земли кочевников. Сцены охоты, набег на караван, укрощение рабыни; огромные стада босков, вереницы кочевых кибиток; стены и башни Турий, всадники на холме смотрят в сторону города. Да и подающие пагу девушки одеты как рабыни всадников-копьеносцев — в роскошную шелковистую кайлу. Под такой одеждой не спрячешь оружие, девушка вся как на ладони, от глаз хозяина ничего не утаить. Внизу, на первом этаже, разгорелась драка — двое мужчин повздорили из-за Лиразины, очаровательной изящной блондинки, рабыни из Телетуса. Перепуганная насмерть девушка съежилась у самых их ног. По знаку владельца таверны Ауре-лиона к дерущимся бросился Страбо, управляющий первого этажа, и принялся разнимать. Оба задиры вцепились в него. Послышались звуки рвущейся одежды. Кинулся в гущу схватки и здешний работник, которого, как Брена Лурта в арском «Ошейнике с бубенцом», держали в таверне на подхвате. Ввязались и еще двое клиентов. — А ну дай ему! — подзадоривали зрители. Отчаянно визжала девушка. А ведь в такой свалке, подумывала я иногда, можно и сбежать. Да нет, не выйдет. Хоть двери в большинство таверн всегда открыты и девушке ничего не стоит просто выскользнуть на улицу, ей все равно не скрыться. Вся ее одежда — ошейник, клеймо да лоскут шелка, лишь покажись на люди — тут же вернут хозяину, а может, предпочтут оставить себе. Побег для рабыни Гора — дело гиблое. Облаченных в груботканые туники рабынь нередко посылают с поручением — поодиночке, без охраны. И всегда они возвращаются к хозяевам. Некуда им больше идти. Часто, если хозяин у девушки неплохой, она готова сквозь какие угодно тяготы и лишения пройти, лишь бы вернуться к зверю, которого, сама того не желая, любит всем своим существом. Девушки часто питают к хозяевам беззаветную любовь. Но «Чатка и курла» от большинства таверн отличается. Двери здесь нараспашку не держат. Девушка даже на порог не может выйти, воздухом подышать. Двойные железные ворота открыты только для свободных. И еще одно сдерживает: за попытку побега сурово наказывают. Первый раз — жестоко избивают, второй — перерезают подколенные сухожилия, и тогда несчастная на всю жизнь остается калекой, ни на что она больше не годна, разве что служить жалким, устрашающим примером своим сестрам-рабыням, чтобы и думать не смели о побеге. Самая любопытная из слышанных мною историй о побегах связана, однако, с некой таверной, столь же закрытой, как «Чатка и курла». Там, улучив момент, когда всеобщим вниманием завладела такая же, как в нашей таверне, драка, одна сообразительная рабыня накинула на шею свободной женщине ремень и затащила ее в альков. Скрутила, связала, сунула в рот кляп и раздела. А потом, якобы досадуя на разбушевавшихся гуляк, под шумок отправилась к воротам и вышла вон. Только вот на свободе ей удалось пробыть лишь несколько часов. Увидев на улице свободную женщину без свиты, городская стража бросилась ей на помощь, намереваясь в целости и сохранности препроводить домой. Задав ей пару вопросов, стражники тут же сообразили: что-то не так. Пригласили другую свободную женщину, та сняла с нее покрывала. Уши проколоты! Стражникам пришлось отвернуться, а женщина расстегнула на ней платье, оголив плечи. Ошейник! А на нем, разумеется, имя хозяина. К нему-то ее тут же и отправили — пусть наказывает. Но самое интересное — дальше. Свободная женщина, раздетая, связанная, с кляпом во рту, осталась в алькове. Перед тем как уйти из таверны, рабыня, прикрывая отход, повесила на альков табличку: «Возьмите меня, хозяева». Случается, провинившуюся девушку в наказание привязывают в алькове для всех желающих. Некоторые из клиентов, желая сделать хозяину таверны одолжение, приходили в альков и, не отвязывая несчастную беспомощную женщину, забавлялись с ней, в темноте не разглядев, с кем имеют дело. В Аре разразился шумный скандал. Посмевшую так надругаться над ней рабыню собирались пытать и публично посадить на кол, но, ко всеобщему удивлению, за нее вступилась сама обиженная, прося ограничиться хорошей поркой. Идя навстречу воле свободной женщины, так и сделали. На глазах у изумленных сограждан к прикованной на цепь рабыне, на коленях возносящей хвалы милосердной госпоже, подошла сама госпожа, стала рядом на колени, поцеловала и отошла прочь. Говорят, после этого та свободная женщина забыла покой, стала бродить по высоким мостам. Однажды, увидев пролетающего на тарне чужака, за которым вдогонку летели стражники, она смело сорвала с лица покрывало и, словно умоляя, высоко, до самого бедра обнажив левую ногу, подняла подол платья. Облетев вокруг нее, всадник смилостивился. Говорят, она кричала от радости, когда он затягивал на ее теле сброшенную сверху кожаную петлю. Сдернув с моста свою добычу, наездник улетел. Спустя какое-то время, когда его город заключил мир с Аром, он вернулся, а с ним — прелестная рабыня, некогда — свободная женщина Ара. Каких только оскорблений не наслушалась она от взбешенных бывших землячек! А ей, казалось, и дела не было. Она сделала выбор. Любить хозяина, служить ему — видно, сочла эту долю ничуть не менее достойной, чем, подавляя чувственность, напропалую соперничать со свободными дамами. И любовь, и свобода — все имеет свою цену. Кто-то из женщин выбирает свободу. Кто-то — любовь. Так пусть же каждая выбирает по себе. Левое запястье дважды обвила кожаная петля, накрепко затянулась. — Хозяин? — обернулась я. Тот, что целовал меня на пандусе, распахнув калмак. Не скажу, что мне было неприятно его видеть, чувствовать на руке его ремень. — Иди в альков, — велел он. Я поставила поднос на полку. Внизу все бушевала драка. Он потянул меня за ремень к утопленному в стене на уровне верхнего балкона алькову. Снизу доносился грохот. Дерущихся уже несколько. Повинуясь приказу Аурелиона, пытаясь отвлечь, утихомирить толпу, заиграли музыканты. Наверно, в центре зала появилась танцовщица. Обычно такие драки прекращают, растаскивая буянов и выделяя каждому девушку на ночь. Надо полагать, одному достанется Лизарина, другому — девушка еще красивее, так что оба будут довольны. Но на этот раз такая тактика не сработала. Внизу послышался звук бьющегося стекла. — Сюда, — указывая на альков, сказал мужчина. Сняв с меня ремень, он зашагал позади. Я поднялась на пять ступенек и вползла внутрь. По-моему, никто и не заметил, что он увел меня. Все взгляды были прикованы к драке. Пробравшись в глубину алькова, я повернулась к тому, кого, поскольку на меня пал его выбор, мне назначено ублажать. Повернувшись спиной, он задернул кожаные занавеси алькова, скрепив их ремнями с пряжками, чтобы снаружи не беспокоили. Повинуясь его жесту, я сняла все, что на мне было, даже куру с головы. Затем, тоже жестом, он велел мне подползти ближе и встать на колени к нему спиной. Я так и сделала и тут же почувствовала, что он связывает мне руки за спиной. — Хозяин? — пролепетала я. — Не поворачивайся! — Да, хозяин. Зашуршала кожа. Похоже, вынимает что-то из-под туники, ц тут в рот мне ткнулся вшитый в рабский колпак кляп, на щее затянулись завязки. Все произошло очень быстро. Я и пикнуть не успела. Потом колпак затянул голову, под подбородком застегнулась пряжка. Толчок — и я повалилась на меха. Он связал мне лодыжки. Отбросил меха в сторону и, сложив меня чуть ли не пополам, запихнул в мешок. Подтянул края, затолкал внутрь голову, стянул ткань поверх нее и со щелчком захлопнул замок. Потом — вот странно! — послышался звук открываемой двери, скрытой, по всей видимости, за занавесом в глубине алькова. Мужчина поднял мешок, протащил по деревянному полу, взвалил на плечо и стал спускаться по лестнице. Я извивалась что было сил, но куда там! Видимо, силой моего похитителя природа не обидела.Глава 19. Я НАНИЗЫВАЮ БУСЫ И ЗАБАВЛЯЮ МУЖЧИН
Я стояла на коленях. С лодыжек и запястий сняли путы. Отстегнув пряжку, с головы стянули рабский колпак. Я вижу! Кожаный колпак свисает на грудь на тесемках кляпа. Тесемки ослабли. Мужская рука вынула кляп, расправила его — чтобы просушить. Как только изо рта вытащили кляп, меня едва не вырвало. Откинув голову, я глубоко дышала. Один из мужчин, взяв колпак и кляп, сунул их в сумку на поясе. Двое других возились вокруг меня. Еще двое стояли поблизости. Стоящий слева обеими руками взял меня за левое запястье, тот, что справа — за правое. Рывком они подняли меня на ноги. Кроме покрытого эмалью черного ошейника с колокольчиками и такого же ножного браслета, на мне никакой одежды. Я разделась в алькове «Чатки и курлы», такой меня и притащили сюда. Лицо под колпаком раскраснелось. От долгого пребывания в жарком и влажном мешке тело обсыпало потницей. По бокам от меня — двое мужчин, держат за руки. Мы — в освещенном факелами просторном коридоре. Длинный — ярдов сорок — узкий красный ковер ведет к белой двустворчатой двери. У двери — двое стражников в шлемах и с копьями. По обе стороны двери на стене висят щиты и перекрещенные копья. Глядя на высокую дверь, я поежилась. На запястьях сжались мужские ладони. — Пошли, животное, — пролаял один. — Да, хозяин. Держа за руки, меня повели к огромной двери. Страшно! Там, должно быть, соратники моей хозяйки, леди Элайзы из Ара. Думают, у меня для них послание. А у меня нет ничего. Будут разочарованы. Разгневаны. К рабыне, вызвавшей недовольство, мужчины Гора не знают снисхождения. Только бы не изуродовали! Не пытали бы! Не убили бы! Я ни в чем не виновата! Буду в ногах валяться, может, просто высекут! Стражники в шлемах распахнули дверь. Я упала на колени. — Целуй пол, рабыня, — приказал один из моих спутников. Высоко подняв мои руки, меня наклонили к полу. Я коснулась губами плиты. Потом резким рывком меня снова подняли на ноги. Дивная комната! Потолок высокий, как во дворце. Пол выстелен глянцевыми пурпурными плитами, крупными, сверкающими. К потолку вздымаются изящные белые колонны. Ниспадают золотистые драпировки. Меня подвели к помосту, на котором, откинувшись на подушки, возлежал тучный гигант. Испещренное пятнами вина и жира белое одеяние оторочено золотым кружевом. Лицо грубое, жесткое, выщипанный пинцетом подбородок изрыт ямками. Лысеющая голова увенчана короной из листьев винограда — знаменитого винограда Та с террас Коса. Умен, тщеславен, силен и жесток. Передо мной, у подножия помоста, — низенький столик, на нем — нити и чашки с бусинками, деревянными рабскими бусинками разных цветов, множества разных цветов. Низкий деревянный столик, бусинки в чашках! Меня охватила дрожь. Я была здесь! Стояла на коленях — в этой самой или похожей комнате, тогда, во сне, что привиделся мне в Табучьем Броде. Неужели я когда-то здесь была? Или в каком-то похожем месте? Или это просто сон, игра воображения? Этот сон казался таким реальным! Что это — затаенные воспоминания или предчувствие? Нет, прочь эту чушь! Но какое жуткое, сверхъестественное сходство! Один из стоящих рядом мужчин поднял плеть. Что за наваждение! И это было во сне! Знаю, сейчас мне зададут вопрос: «Что это?» — Что это? — спросил мужчина. — Плеть, хозяин. — Я знала, что так отвечу. — А кто ты? — Рабыня, хозяин. Закричать бы: «Не знаю я ничего ни о каком послании, не знаю, что вы ищете!» Закричать бы: «Я всего лишь рабыня, я ничего не знаю! Лишь о милосердии молю!» — Повинуешься? — спросил голос. — Да, хозяин. Меня била дрожь. Все это уже было, тогда, во сне! Нет, не верю, что сон вещий. Скорее всего, непонятно каким образом всплыло воспоминание о некоем ритуале, в котором мне уже доводилось участвовать. Я отдернула голову, боясь прижаться губами к плетке. Кажется, мужчина озадачен. Но, словно так велит его долг, сердито ткнул плетку к моим губам. Перечить? Еще чего! Обмотанные вокруг рукоятки кожаные плети больно впивались в губы. На языке — вкус крови. От прижатой наискось ко рту тяжелой плетки больно зубам. — Целуй плеть, рабыня! Я целую плеть. Молчание. — Кто приказывает мне? — спрашиваю я. Тот, кто сочинил весь этот ритуал — кто бы он ни был, — безусловно, достоин уважения. Мой вопрос — из тех, каких рабыни, как правило, не задают. Слишком дерзок. Захочет хозяин — скажет девушке, кто отдает ей приказы, не захочет — не скажет. Она должна знать одно: она — рабыня. Ее дело — повиноваться. Но неуместным вопрос не кажется. Стороннему наблюдателю он даст понять: рабский ошейник для девушки внове, она еще не успела уразуметь, что за такие вопросы полагается плетка. Еще одна тонкость: в вопросе не было обращения «хозяин». Тучный перевел глаза на двух стоящих рядом помощников в шлемах. Те переглянулись. Меня опознали по непривычному вопросу. Утвердятся ли они в своем мнении, будет зависеть от следующих фраз. — Тебе приказывает Белизариус, рабыня, — ответил он. Бе-лизариус. Настоящее это имя или вымышленное, для контактов? Во всяком случае, несомненно одно: это и есть контакт. Это и есть та самая таинственная личность, с которой меня должны были связать, тот, кому я должна передать некие сведения. Но я же ничего не знаю! Меня сверлил взгляд крошечных, утопающих в жирных складках глазок. — Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? — Я едва слышала собственный голос. — Он прост. — Да, хозяин. — Нанижи бусы, рабыня. — Да, хозяин. Странное чувство нахлынуло на меня. Я сознаю, что делаю, безусловно, сознаю. И все же ощущение предопределенности не отступало. Снова все — почти как в том сне. Я потянулась к разложенным на столике нитям, к чашкам с бусинками. Не знаю, почему первой я нанизала желтую. Но это так. Потом — голубую, красную и снова желтую. Я нанизывала бусы.Завязав узелком конец нити, я протянула ее Белизариусу. Один из мужчин, бережно взяв нитку, положил ее на помост перед Белизариусом. Я тряхнула головой. Удивительно: как только бусы были нанизаны, ко мне словно вернулось сознание. Свое предназначение — в чем бы ни состояла его суть — я выполнила. И словно очнулась ото сна. Белизариус внимательно рассматривал лежащие перед ним бусы. Заполняя нить, я не однажды повторила порядок расположения цветов. Как и у большинства рабских бус, нитка длинная, можно дважды свободно обернуть вокруг шеи. На вид нанизанные мною бусы ничем не отличались от тысяч украшающих шеи рабынь бус. Разглядывал бусы Белизариус недолго. Внезапно, стукнув по помосту огромным своим кулаком, он радостно вскричал: «Наконец-то! Наконец!» Стоящие вокруг мужчины и не подумали спросить, что же за известие разглядел он в бусинках. Не стал пускаться в объяснения и Белизариус. Вдруг к моему горлу скользнул нож. — Убьем ее? — спросил стоящий за спиной мужчина. — Нет, — ответил Белизариус. — Послание получено. — А что, если попадет во вражеские руки? — Не важно. — Белизариус взглянул на меня. — Нанижи бусы, рабыня! Задрожав, я вдруг поняла — не могу. Не помню порядок. — Не могу, хозяин, — пролепетала я. — Не убивай меня! — Даже если и могла бы, — пояснил Белизариус, — послание им не разгадать. Да если бы и разгадали, не поняли бы смысла. — Он рассмеялся. — А если и поймут — будет слишком поздно. Враги уже ничего не успеют предпринять. Поймут только, что надвигается опасность. Нож убрали. Я едва не упала без чувств на гладкие плиты. — Кроме того, — Белизариус разглядывал меня, — леди Элайза хочет, чтобы эта штучка осталась у нее рабыней-служанкой. — Держу пари, — вставил один из мужчин, — леди Элайза и сама в ошейнике голая неплохо бы смотрелась. Мужчины расхохотались. — Потом, может быть, — молвил Белизариус. — Когда сослужит свою службу. Снова взрыв смеха. Мне связали за спиной руки. Засунули в рот кляп от рабского колпака, крепко завязали сзади, пропустив тесьму между зубами. Я вздрогнула. Связанная, с кляпом во рту, я смотрела на Белизариуса. — Позабавьтесь с нею, а потом верните в «Чатку и курлу», — приказал он. Расправив рабский колпак, мне натянули его на голову, подобрали под подбородком, чтобы не провисал, дважды обвили шею продернутым сквозь петли кожаным ремнем, затянули, застегнули пряжку и, схватив за лодыжки, потащили прочь.
Глава 20. МЕСТЬ РАБЫНИ
Поутру, за ан до полудня, я шла через верфи Телнуса, стараясь не наступать в лужи смолы на деревянных настилах. Вот у входа в бухту перерезают водную гладь ворота шлюза — огромные, пасанга два. В бухте не счесть суденышек. Тут и там под досками виднеются привязанные к сваям лодчонки. Туда-сюда снуют матросы, грузятся и разгружаются суда. Вот в величественном кресле восседает смотритель порта. Это он разрешает возникающие на причалах споры. Рядом — двое писцов и четверо стражников. Ухмыляются. Улыбнулась им, проходя мимо, и я. Стражники хороши собой, а я — рабыня. Но приставать к ним, зазывая в таверну, нельзя. Они на службе. Однажды такую ошибку я уже допустила. Тогда, держа за руки, мне отвесили пять плетей. Смотритель верфи был явно не в духе. После того как послание было передано Белизариусу и со мной вдоволь позабавились его люди, меня вернули в «Чатку и курлу». Тот же человек, что унес меня оттуда, принес обратно — снова в рабском колпаке и в мешке протащил через ту же заднюю дверь алькова. В алькове освободил из мешка, развязал, снял колпак и вынул изо рта кляп. Потом наскоро овладел мною и вышел, как обычный клиент, отдернув кожаную занавеску. Я, голая, как была, осталась в алькове. Нацепила полагающийся в таверне костюм, заглянула за скрывающий заднюю стену алькова занавес. Коснулась кончиками пальцев прочной железной двери. Робко попробовала повернуть ручку. Заперто. Значит, закрыли за принесшим меня сюда мужчиной С моей стороны — никакой замочной скважины. Может, конечно, дверь с самого начала была открыта, а когда, неся меня в мешке, мой похититель вернулся и закрыл дверь, запор захлопнулся автоматически. Во всяком случае, теперь дверь закрыта, и мне ее не отпереть. Я опустила занавес. Тяжелые складки скрыли дверь. Ну, открыла бы я ее — все равно выйти не посмела бы. Вдруг меня увидят там, где мне быть вовсе не полагается? Даже не знаю, что со мной сделали бы. Куда бежать, куда идти? Нет на этой планете такого места. Я — рабыня. И, выйдя из алькова, я отправилась выполнять свои обязанности — разносить пагу. Кстати сказать, доставил меня к дому Белизариуса и потом снова к таверне, видимо, вовсе не тот, кто вынес отсюда и принес обратно. Меня несли, везли на лодке, потом — в повозке. С колпаком на голове, запрятанная в мешок, я потеряла чувство времени, а направление определить не могла и подавно. Из того, что удалось услышать, я заключила, что передававшие меня друг другу люди были в масках и изъяснялись знаками. Вряд ли и сам мой похититель толком знал, с кем имеет дело. — Паги! — раздался мужской голос. Я бросилась выполнять заказ. Теперь, когда послание передано, меня взаперти уже не держали. Как и прочим рабыням в «Чатке и курле», мне иногда, до наплыва посетителей, позволяли пройтись, завлекая клиентов для хозяина — Аурелиона из Коса. Колокольчики на ошейнике, колокольчики на ножном браслете, лоскут черного шелка. На шелке желтым — надпись. Нарла перевела мне: «Я — Йата. Возьми меня в таверне „Чатка и курла“. Босая, голова повязана платком — волосы еще недостаточно отросли.Увидев матроса, я бросилась к нему, преклонила у его ног колени, ласково коснулась ладонями. — Не желает ли хозяин паги? — Пошла вон, рабыня, — буркнул он. Я посторонилась, и он вразвалку, по-моряцки, зашагал дальше. Я огляделась. Верфь загромождена ящиками и тюками. Занятых делом мужчин я не беспокоила. Отвлечешь от работы, примешься перебрасываться шуточками — недолго и схлопотать от старшего. Не раз меня ремнем прогоняли от рабочих подальше. Плотно сдвинув колени, я присела на высокий ящик. Море. Запах соли, парящие над бухтой чайки. На мне ошейник откровенное, притягивающее мужские взгляды платьице. Но меня это не печалило. Когда несколько недель назад меня впервые послали на верфь, руки мои были скованы за спиной наручниками, и шла я вместе с другими девушками. Позже мне позволили ходить одной, но по-прежнему со схваченными за спиной руками; потом разрешили не убирать руки за спину, стали надевать наручники, соединенные легкой блестящей цепью длиной дюймов двадцать. Сколько хитростей, всевозможных соблазнительных уловок доступны скованной такой цепью девушке — не перечесть! Кое-что мне показали, что-то я изобретала сама, посвящая в свои тайны девушек из таверны. Без устали стараются рабыни стать еще прелестнее, еще привлекательнее и часто делятся друг с другом секретами красоты. Вот и я старалась, не упуская ни малейшей возможности, научиться дарить хозяевам больше наслаждения. Было время — мысль об этом пугала; не смея самой себе в этом признаться, я отчаянно пыталась выбросить ее из головы. Теперь же я признаю это с бесстыдной гордостью. Я стала рабыней. Однажды мне показали, как превратить цепь в уздечку для рабыни. Продев цепь между зубами девушки, мужчина придерживает ее за шеей, сцепив ей позади руки, и, словно взнуздав, управляет своей пленницей. А вот что придумала я сама: поцелуй через цепь. Схватываешь цепью его ногу с внутренней стороны бедра и начинаешь целовать от колена. Он чувствует цепь и твой рот, а ты целуешь его, покусываешь, поднимая цепь все выше. Поднимаешь, опускаешь, снова поднимаешь — пока не прикажет прекратить. До моего уха донеслось звяканье цепей, свист плетки. Внизу тянулась вереница рабов — взятых в плен в сражении на Воске воинов из Ара. Оспаривая право торговать на западном берегу Воска, Кос вел войну с Аром. Рабов человек двадцать. В лохмотьях, руки в кандалах — за спиной, между шеями провисает тяжелая цепь. — Побыстрей, слины! — прикрикнул человек с плеткой. Вокруг — четверо стражников. Один из мужчин упал, и тут же над ним взвилась плеть надсмотрщика. С трудом поднявшись на ноги, под палящим солнцем раб побрел дальше. Их приведут на перевалочный пункт, там поставят рабские клейма и отправят на торговые галеры Коса. На военных судах гребцы обычно вольные, на торговых, как правило, но не всегда — рабы. Страшное зрелище. Взмокших, закованных в кандалы мужчин погоняют плеткой. Горькая уготована им судьба. Тяготы и лишения, неподъемные весла, кандалы, плети, окрики надсмотрщиков, черный хлеб с луком, смрад, изнурительный труд на огромных галерах. Вот и поделом! Ведь они же из Ара! Вспомнился Клитус Вителлиус. Поиграл со мной и бросил! Ненавижу! Как же я ненавижу его! И все же этих, из Ара, жалко. Они же — не Клитус Вителлиус. Вот бы его на их место! Нет, он благородный предводитель воинов, ему ли марать себя в пустяковых стычках на Воске! Узники из Ара скрылись в портовых дебрях. Я спрыгнула с ящика. Если не приведу в «Чатку и курлу» клиента, Аурелион из Коса по головке не погладит. На мне — ни наручников, ни цепей. Последние четыре раза меня отпускали на верфь без оков. Наверно, Аурелион мною доволен. Раз даже позволил мне ублажать его на ложе. Как гордилась я тогда! И как завидовали все остальные! Уж я из кожи вон лезла, чтобы ему угодить, и, кажется, недоволен он не остался. Перед тем как уйти, бросил передо мной на пол конфетку, которую я, благодарно выдохнув: «Спасибо, хозяин», подобрала, как водится в «Чатке и курле», губами. Конфетка оказалась твердая, очень сладкая. «Хозяин мною доволен!» — хвасталась я, показывая ее подругам-рабыням. «Мне однажды пять конфеток дал», — заявила Нарла. «Врешь!» — закричала я. Да хозяин ее ни разу даже к себе не подозвал! Мы бросились друг | на друга. Тима, старшая рабыня, разогнала нас плеткой. Я оглядела верфь. К причалу шел длинный корабль. Треугольный парус уже свернут на косой рее. Военный корабль Коса. К месту швартовки уже мчались девушки из таверны. Бросилась вслед за ними и я. Выстроившись в ряд, мы — девушек семь-восемь — встали на колени и принялись расхваливать свое заведение. Но никто из сходивших на берег с пожитками и оружием мужчин так возле меня и не остановился. Оглядываясь, я поднялась на ноги. Кое-кто из офицеров и несколько матросов остались на корабле. Я отвернулась. Мимо, неся на плече длинный, крепко завязанный мешок, прошел моряк. А мешок-то шевелится! Наверно, связанная женщина. Судя по очертаниям — голая. Интересно — рабыня или свободная? Мужчина с мешком сел в какую-то из бесчисленных снующих под мостками лодчонок. Толкая тележку со шкурами морских слинов, прошли двое. Остро пахло специями от каких-то тюков. Мужчина пронес шест, с которого свисали десятки косских угрей. Перевалило за полдень, а я до сих пор не привела в «Чатку и курлу» клиента. Скоро возвращаться. Пусть руки мои цепями не скованы, но цепи рабства я ощущала каждую секунду. Еще бы! Я одета как рабыня, на мне увешанный колокольчиками ошейник с именем хозяина, такие же колокольчики звенят на ножном браслете. И клеймо. Посылая девушек на верфь, хозяева почти ничем не рискуют. Здесь, на верфи, как и за запертыми воротами, они — рабыни. И если я вовремя не вернусь, плетей неминовать. Я — рабыня. Полдень давно миновал. Плохи мои дела! До сих пор не привела гостя к столам Аурелиона. Полуголых рабынь в ошейниках посылают на верфь не воздухом дышать, а платежеспособных клиентов подыскивать. Чуть распахнув шелковое платье, я встала на колени перед каким-то матросом, глядя на него снизу вверх и зазывая: — Возьми меня в «Чатке и курле», хозяин. Он пнул меня, да так, что я полетела на горячие доски. — Я — Йата, — помчалась я к другому. — Пожалуйста, хозяин, возьми меня в «Чатке и курле». Ударив тыльной стороной ладони, он отбросил меня с дороги. Я почувствовала вкус крови. Я поднялась на колени на шероховатых досках. Ушел! А бить-то зачем? Встала. Огляделась. Огромный желтый щит на установленном в гавани высоченном столбе успел подняться доверху и упасть. У столба вился белесый дымок — разожгли костер. Щит поднимается и падает ровно в десять анов — полдень по-гори-ански. Одновременно у столба разводят костер с белесым дымом. В двадцать часов — в горианскую полночь — зажигают сигнальный огонь. По этим сигналам весь порт сверяет хронометры, устанавливает, с учетом таблиц приливов, графики движения судов. Я готова была впасть в отчаяние. Приближалась парочка: бородатый матрос и рыжеволосая рабыня. Я рассмотрела платье. Так, из «Тарны и шнурка». Таверна, с которой конкурирует «Чатка и курла». Смело бросившись им наперерез, я встала на колени и подняла глаза на бородача. — Йата усладит тебя лучше! — Он мой! — держа матроса за руку, заголосила рыжеволосая. — Захочет меня — я буду с ним, — не отставала я. — Пожалуйста, хозяин! — улыбнулась я мужчине. Он переводил глаза с меня на нее. Видно, обе нравятся. — Деритесь! — решил он наконец. Рыжая с визгом бросилась на меня, опрокинула на доски кусалась, царапалась. Явно крупнее и сильнее. За волосы меня не схватить — слишком короткие. Зато я, катаясь по доскам с ней в обнимку, дергала ее за волосы' запустив в шевелюру пятерню. Орудуя кулаками, она осыпала меня ударами по голове. Вот-вот выцарапает глаза! Впилась зубами в руку. Испуганно вскрикнув, я принялась защищаться, она же, ползая вокруг меня, лупила что есть мочи. Я откатилась, закрывая руками голову. Она снова бросилась на меня. Я отвернулась. Она пустила в ход ноги. Лягнула прямо в живот! Перехватило дыхание. Я судорожно хватала ртом воздух. Она навалилась сверху, оседлала меня — рукой не шевельнуть, правой рукой прижала голову, а левой высоко, как могла, оттянула ошейник. О ужас! Полетели в стороны колокольчики, ее зубы вот-вот доберутся до горла! Вдруг голова ее откинулась — выгибая ей спину, матрос оттянул стоящую на коленях фурию за волосы. А она не отпускала, все силилась взглянуть на меня. — Ла кейджера, госпожа! — хрипела я. — Я рабыня! Спору нет — она выиграла. Куда мне до нее. Скорчившись я судорожно переводила дух. — Он мой! — зашипела она. Поверженная, я опустила голову. А она вдруг вскрикнула от боли. Дернув за волосы, матрос швырнул ее к своим ногам. — Ты моя! — Твоя, — испуганно прошептала она. Держа за волосы, он поволок ее за собой. Она, согнувшись в три погибели, ковыляла рядом. На мой взгляд — потрясающая девушка. А для него — просто еще одна бабенка для забавы. Дрожа, я поднялась на ноги. Оправила платье. Нигде не порвано. Постояла, глядя вслед матросу и ковыляющей рядом рыжеволосой. Уж он задаст ей жару, это точно! Вот и хорошо. Мимо меня, толкая тележку, брел раб в соединенных довольно длинной — дюймов восемнадцать — цепью наручниках. Взглянул на меня. Взбесившись, я подлетела к нему и отвесила оплеуху. — Не смотри на меня! Я не для таких, как ты! Ты раб! Раб! Он злобно откинул голову. — Раб! — кричала я. — Раб! Резко обернулась. А, вот, кажется, его хозяин, торговец. Раскрасневшись от гнева, я подбежала к нему и упала на колени. — Он на меня посмотрел! — указывая на раба, захлебывалась криком я. — Посмотрел на меня! — Тебе разрешали говорить? — осведомился тот. — Можно девушке говорить? — испуганно спросила я. — Да, — разрешил он. Ободренная, я ткнула пальцем в раба. — Он посмел на меня посмотреть. С рабов — я знаю — глаз не спускают. Один взгляд на рабыню — и несчастному не поздоровится. А взгляни он на свободную женщину — может жизнью поплатиться. — Он смотрел на меня. За такую наглость по меньшей мере высекут. Красавицы рабыни — для свободных мужчин, не для таких, как он, не для рабов. — А ты что, для него слишком хороша? — процедил торговец. — Да. — Не надо было этого говорить. И все же я сказала. — Оба вы животные. — Да, хозяин, — проронила я. — Но ты самка. — Да, хозяин. — А он пусть раб, но самец. — Да, хозяин. — А разве самец животного не выше самки? — Выше, хозяин. Да, самцы занимают доминирующее положение у многих видов млекопитающих. А среди приматов — у всех видов без исключения. И изменить здесь что-то можно, лишь разработав направленную на извращение законов природы обширную и сложную программу долговременного психологического воздействия. — Тебе эта рабыня нравится? — спросил хозяин раба. — Маленькая, — вздрогнув, пробормотал тот. Я не сводила с него испуганных глаз. — А в общем — ничего себе, — все же признал он. — Как думаешь, можешь ее поймать? — Конечно, — оживился раб. Я вскочила и в страхе попятилась. — Она твоя. Я бросилась бежать. Он настиг меня у огромного ящика, прижал к нему, а когда я отпрянула, обмотал свисающей с наручников цепью. Я в ловушке. — Давненько у меня не было бабы, — осклабился он и потащил меня за собой. Обмотанная вокруг талии цепь нещадно впивалась в кожу над левым бедром. — Пощади рабыню, хозяин, — взмолилась я. Он рассмеялся. Хозяин не торопил его — видно, занялся другими делами Тележка все равно была пустая. Когда он оставил меня, я готова была от стыда сквозь землю провалиться. Кончила! Как со свободным мужчиной! Лежа за ящиками, я горестно смотрела в небо. Меня употребил раб! Постепенно отчаяние вытеснил страх. Наверняка опоздала в «Чатку и курлу». Высекут! Медленно, преодолевая боль, распрямила я затекшие ноги и встала. Снова попыталась привести в порядок платье. Вышла из-за ящиков. Надо спешить в «Чатку и курлу». И застыла. Бросилась обратно за ящики. Довольно далеко, но я уверена — не ошиблась. Перехватило дыхание. Отчаянно заколотилось сердце. Не может быть! И все же это так. Что делать? В первое мгновение душу захлестнула пронзительная, неодолимая, всепоглощающая любовь. Любовь, немыслимая радость, восторг, лишь рабыне доступный. Одетый моряком, неся на плече мешок, он шел со стороны причала. Броситься бы к нему, закричать на весь порт, упасть к его ногам, рыдая, покрыть поцелуями. Да нет, я ошиблась! Не может быть! Смотреть, смотреть, не сводя глаз! Уверенность росла. Вот остановился купить у разносчика пирог. Он! Мой хозяин! Клитус Вителлиус из Ара! Хотелось кричать: «Хозяин! Я люблю тебя! Люблю!» И тут он повернулся к кабацкой рабыне, что вертелась перед ним и пыталась заговорить. Ненавижу! И его ненавижу, и ее. Рабыню он отослал, но я видела этот взгляд! Взгляд воина, взгляд хозяина! Ненавижу обоих! Это он, Клитус Вителлиус из Ара, сделал меня рабыней. Жег каленым железом, поставил клеймо рабыни. Заставил служить ему! Заставил полюбить себя, а потом, позабавившись, отбросил прочь, отдал какой-то деревенщине! В голове созрел отчаянно смелый, страшный, жестокий план. Глубоко вздохнув, объятая холодной яростью, я решилась. Он еще узнает: месть рабыни — не шутка. Я выпрямилась. Бесстыдно распахнула платье. Звякнув колокольчиками, вскинула голову. Идет прямо ко мне, жуя на ходу пирог. Оружия нет. Это кстати. Мелко семеня, я выскочила из-за ящиков, упала перед ним на колени, коснулась губами его ног. Любовь затопила сердце. Тело охватила беспомощная слабость — слабость рабыни, преклонившей колени у ног хозяина. Но тут же взяв себя в руки, я превратилась в холодное, расчетливое, здравомыслящее существо. Обхватив ладонями его икры, я ловила его взгляд. — Дина, — проговорил он. — Мой хозяин зовет меня Йата. — Значит, ты Йата, — улыбнулся он. — Да, я Йата. — Я с улыбкой смотрела ему в глаза. — И все такая же невинная и нескладная? — Нет, хозяин. — Опустив голову, я самозабвенно припала губами к его ногам, присасываясь, втягивая в рот грубые волоски. — Вижу, что нет, — рассмеялся он. Я подняла глаза. — Меня научили ублажать мужчин. — Конечно, — ответил он, — ты же рабыня. — Да, хозяин. — И хорошая? — У некоторых хозяев отвращения не вызываю. — Думаешь, сможешь доставить мне наслаждение? Сердце мое подпрыгнуло. Нежно, ласково поглаживая его ногу, я медленно, целуя, покусывая, подбиралась к колену. — Нет, хозяин, — прошептала я. — Йате ни за что не ублажить такого славного воина. Он оглянулся: — Говори: моряка. Здесь я не предводитель воинов из Ара Клитус Вителлиус. Я мореход, простой гребец из Тироса по имени Тий Рейар. — Как угодно хозяину, — взглянув на него, ответила я и снова припала к его ногам. — Хозяин не отшвырнет меня? — просительно пролепетала я. — Умная шлюшка. — Подняв мою голову, он сдвинул мне на затылок платок. — Всего несколько недель назад, — залившись краской, объяснила я, — меня везли на рабском корабле, трюмным грузом. — Довольно симпатичный груз, — обронил он. — Я так довольна, что хозяин доволен. — Не отводя ладоней от его ног, я прижалась головой к его бедру. Люблю… Стоп! Не раскисать! Не забываться! Я опустилась перед ним на колени лишь затем, чтобы втоптать в грязь его самого. И сделать это будет нетрудно — стоит только привести его в «Чатку и курлу». Он заплатит! За все заплатит! — Когда-то я была твоей, хозяин, — промурлыкала я, с улыбкой глядя на него. — Может, и зря я тебя подарил, — почти нежно улыбнулся он. Снова перехватило дыхание. Нет, я тверда! Прочь жалость! Прочь угрызения совести! Как, казалось бы, уязвима я в этом шелковом платьице, в ошейнике у его ног. И как могущественна. — Странно, — протянула я, — когда-то я принадлежала тебе А теперь, в далеком Косе, стою перед тобой на коленях на верфи в ошейнике кабацкой рабыни. — Красивый ошейник, — похвалил он. — Спасибо, хозяин. — Судя по платью, ты работаешь в «Чатке и курле»? — Да, хозяин. — И что ты там делаешь? — Угождаю клиентам моего хозяина. — Как давно я не держал в руках твое маленькое горячее тело… Я зарделась. А еще рабыня! — Знаешь, ты сладкая, горячая рабыня, — сказал он. — В твоих руках — и это чистая правда — любая взовьется, как рабыня, будь она хоть дочь убара. Эти руки! Как бешено билась я, сама того не желая, в их кольце, не в силах с собой совладать, не в силах устоять, сдаваясь, отдаваясь сладостному рабству! Меня, землянку, он низвел до состояния корчащейся в экстазе рабыни. — Я бы выпил паги, — проговорил он. — Я знаю, куда идти, — подхватила я. — В «Чатку и курлу»? — Да, хозяин. — А девушки там есть? — Да, хозяин. — И ты? — Да, хозяин. — Как давно я не обладал тобою… — Обладай мною снова в «Чатке и курле», — смело взглянув ему в глаза, прошептала я. — А ты соблазнительная шлюшка, Йата. — Смеет ли Йата предположить, — осторожно начала я, — что когда-то хозяин был к ней чуть-чуть неравнодушен? — Рабыня хочет плетки? — бросил он в ответ. — Нет, хозяин. — Я опустила голову. — У меня других дел полно. — Пожалуйста, хозяин, — испуганно ловя его взгляд, взмолилась я, — пойдем с Йатой в «Чатку и курлу». — Я занят. — Но хозяину хочется паги, — вкрадчиво напомнила я. Он усмехнулся. — А Йата, — ластилась я, — задержалась на верфи. — Вспомнился раб, которого в наказание натравил на меня торговец. Я свое получила сполна. Заставил ответить его ласкам, точно рабыню раба. Мне бы давно пора вернуться в таверну, вымыться, привести себя к вечеру в порядок. — Опоздала. Если Йата вернется так поздно без клиента — хозяин будет недоволен. — А мне-то что за дело, — он пожал плечами, — если девчонку привяжут и высекут? — Конечно, хозяин, — кивнула я. — Но Йате так хочется подать хозяину паги! — Стоя на коленях на дощатом настиле, умоляюще глядя на него, я не отнимала от него ладоней. — Возьми меня вместе с чашей, хозяин! Прошу тебя, хозяин! Он смотрел сверху вниз. — Пожалей рабыню, хозяин! Возьми меня с чашей паги, хозяин! Прошу тебя! — Веди меня в твою таверну, рабыня, — улыбнулся он. — Спасибо, хозяин! — выдохнула я и опустила голову: не хватало еще, чтобы увидел улыбку, прочел в глазах радость победы, переполнявший меня триумф! Звеня колокольчиками, я робко поднялась на ноги и едва дыша отправилась в «Чатку и курлу». Позади слышались его шаги.
За моей спиной опустилась щеколда — закрылись двойные железные ворота. И тогда, внезапно повернувшись, я закричала, указывая на него: «Он из Ара! Он враг! Хватайте его!» Клитус Вителлиус ошеломленно уставился на меня. — Хватайте его! — кричала я. Рука его потянулась к левому бедру. Но меча-то нет! Страбо, помощник Аурелиона из Коса, бросился на него, но тут же мощным ударом был отброшен прочь. Клитус Вителлиус свирепо озирался. — Хватайте! — надрывалась я. Двое работников поспешили к воротам. Из-за столов повскакали мужчины. Рванувшись к воротам, Клитус Вителлиус попытался вырвать щеколду. Не тут-то было! Затворы уже встали в пазы. Еще кто-то бросился на него и тоже полетел на пол. Он наклонился к Страбо — сорвать с ремня ключи. На поясе у того болталась целая связка. Держа ее за кольцо, он полоснул ключами по лицу второму работнику. Тот, истекая кровью, с криком покатился по полу. Пытаясь не подпустить к себе врагов, Клитус Вителлиус размахивал тяжелой связкой висящих на огромном — дюймов десять — кольце. Кто-то из мужчин схватил его за ноги. Двое других навалились сверху. Завязалась борьба. Подключились еще двое. И вот у самой его груди, там, где порвалась морская туника, застыло лезвие меча. Прижав к перекладине ворот, его держали четверо. Примчался Аурелион. — Что здесь происходит? — взревел он. — Это Клитус Вителлиус из Ара! — закричала я, указывая на могучего окровавленного пленника. — Предводитель воинов Ара! — Шпион! — крикнул кто-то. — Убить шпиона! — зашумели вокруг — Он называет себя Тием Рейаром, гребцом из Тироса, но он из Ара! Клитус Вителлиус! Из Ара! Предводитель! — Тебе не поздоровится, рабыня, — пристально глядя на меня, процедил Аурелион, — если ошиблась. — Я не ошиблась, хозяин! — Кто ты? — обратился Аурелион к пленнику. И тут мне стало страшно. Сможет убедить их, что он действительно гребец из Тироса — плохи мои дела. Живьем сварят в жире тарлариона. Меня прошиб пот. — Скрывать свое имя от презренных ничтожеств из Коса? И не подумаю, — заявил он. — Я Клитус Вителлиус, предводитель воинов Ара. — Вот видите! — Я залилась смехом. — Принесите цепи, — велел Аурелион. Глаза Клитуса Вителлиуса остановились на мне. Я съежилась под его взглядом. А на него уже надевали оковы. — Крепко скрутили, — проговорил Страбо. Лицо его распухло от удара. На воина Великого Ара надели ножные кандалы, с запястий к лодыжкам тоже свешивалась цепь. На шее застегнули ошейник с двумя цепями-поводьями. — Убить шпиона, — твердил кто-то. — Нет, — отрубил Аурелион. — Отведем в магистрат. Подобрав связку ключей, Страбо отворил ворота. Четверо приготовились вести Клитуса Вителлиуса из таверны. — Шпионов на тяжелые галеры отправляют, — злорадствовал какой-то мужчина. — Лучше сразу убить, — вступил другой. — Нет. — Аурелион был непреклонен. — Ведите в магистрат. Там с лим как следует разберутся, прежде чем на весла посадить. Тяжелые галеры — это огромные, обычно груженные навалом торговые суда. Перевозят на них лес, строительный камень. Свободных гребцов на таких судах не встретишь. И еще раз взглянул на меня Клитус Вителлиус. Скованный кандалами по рукам и ногам. — Хо, Клитус Вителлиус! — Я подошла ближе. — Кажется, ты в цепях, как раб? Ответить он не соизволил. — Скоро станешь рабом на тяжелых галерах, — продолжала я, распахивая платье и по-рабски вертясь перед ним. А вокруг хохотали мужчины. — Смотри получше, хозяин. Там, в трюмах гребцов, девушек не так уж много. — Я покрутилась на месте, снова повернулась к нему. — Не забудь Йату, хозяин. Помни, кто посадил тебя на цепь, кто отправил на галеры! Он молча ел меня глазами. Подойдя еще ближе, я, собравшись с силами, влепила ему затрещину. Он едва шевельнулся. — Месть рабыни, — отчеканила я, — не шутка. — Месть воина, — не спуская с меня глаз, проронил он, — тоже. Я испуганно отпрянула. — Уведите, — скомандовал Аурелион. И Клитуса Вителлиуса повели из таверны. — Хорошее дело сделала, рабыня, — похвалил меня Аурелион. — Спасибо, хозяин. — Я упала перед ним на колени. Такую службу сослужила государству Кос! — Освободи меня, хозяин, — попросила я. — Принеси плеть, — приказал Аурелион Страбо. — Не надо, хозяин! — запричитала я. — В наручники ее, — распорядился Аурелион, — десять плетей и пирожное. Она хорошее дело сделала. — Будет сделано, Аурелион, — ответил Страбо. Тут же, перекрестив запястья, меня привязали за руки к кольцу, -до икр сдернули платье, десять раз хлестнули плетью и отпустили. Передо мной на пол бросили пирожное. — Хорошее дело сделала, рабыня, — пробурчал Страбо. — Спасибо, хозяин, — прошептала я и потянулась к пирожному. Но руку мою остановила плеть. — Прости, хозяин. — Я подобрала пирожное губами. — Приковать ее в каморке, — бросил Аурелион. Держа в зубах пирожное, на четвереньках, как наказанная рабыня, я поползла за Страбо к каморке. Там улеглась на попону у бетонной стены. Надев мне на шею ошейник с цепью, Страбо ушел. Я взяла пирожное в руки и принялась есть. Вот глупость выкинула — просить свободы! Да стоит только в зеркало взглянуть, сразу ясно: на Горе мне свободы не видать. Прикованная цепью за шею, я лежала на попоне в темной длинной узкой каморке. Я — горианская рабыня. Вдруг, отбросив остатки пирожного, я вскрикнула от горя, зарыдала, застучала по прикрытому попоной бетону. Я предала Клитуса Вителлиуса, своего хозяина! Подошли Страбо с Нарлой. Он ткнул меня рукояткой плетки. — Тихо! Она несла лампу. Подобрала брошенное мною пирожное, откусила. Страбо расстегнул мой ошейник. — Там какой-то подвыпивший моряк пришел из «Тарны и шнурка», тебя спрашивает. — Да, хозяин. А, тот самый, что ушел с рыжеволосой, которая побила меня на верфи. Я тогда еще сказала ему, что сумею доставить больше наслаждения. Значит, пришел за мной в «Чатку и курлу». — Пожалуйста, не заставляй меня служить гостям, — заныла я. — Нарла, — сказал он, — поможет тебе привести себя в порядок. Давай быстрее. — Пирожное хочешь? — Нарла все еще держала в руке кусочек. — Нет. — Я смотрела на Страбо. — Я предала Клитуса Вителлиуса из Ара! — И правильно сделала, — отрезал он. — Быстрее. — Прошу тебя, хозяин! — простонала я и вскрикнула от боли: он хлестнул меня плеткой. — Иду! — вскочила я. — Иду! Вслед за Нарлой я помчалась приводить себя в порядок. В зале мужской голос выкрикивал мое имя.
Глава 21. МЕНЯ ОТПРАВЛЯЮТ ИЗ ТЕЛНУСА
Я и оглянуться не успела, как на запястьях за спиной защелкнулись наручники. На мне — короткая желтая рабская туника из плотной грубой ткани. Я стою у ворот «Чатки и курлы». — Пошли, Йата, — позвал Страбо и зашагал к верфи. Опустив голову, я поплелась за ним — босая, со скованными за спиной руками. Теперь я знаю: я люблю Клитуса Вителлиуса из Ара. По-настоящему люблю. И все же, на свое несчастье, предала его. Вот бы вернуть все назад! Навалиться бы, собрав свои слабые силенки, вместе с ним на тяжелое весло! Поменяться бы с ним местами. Пусть бы меня, заковав в цепи, отправили вместо него на галеры. Я, ничтожная рабыня, в низости и суетности своей втоптала в грязь не просто воина — но своего любимого! Ну и что, что ему дела нет до меня, что в его могучих руках я — лишь тварь бессловесная? Какая разница? Я люблю его. Даже не думала, Что можно так любить. Сколько чувств породил он во мне! Сколько гнева, сколько ненависти! Я и не знала, что такое бывает. Я жила мечтой о мести, бредила ею, и вот, когда месть свершилась, оказалось, что принесла она мне только боль, только горе, неизбывную беду, что поплатилась я за нее им самим, тем, которого любила, Клитусом Вителлиусом из Ара. Все в таверне — и мужчины и девушки — не скрывали радости. Как счастливы, как довольны были они, что я выдала Клитуса Вителлиуса! «Хорошее дело сделала», — тут и там слышала я. Даже пирожное дали. Но наедине с собой я обливалась слезами. Вот не знала, что могу так любить! Что угодно отдала бы, лишь бы повернуть все вспять. Конечно, обходился он со мной — хуже некуда. Но какая разница? Я люблю его. Все остальное не важно. И все-таки я предала его. Ну, подумаешь, позабавился со мной, а потом — вот простодушная жестокость! — отдал крестьянам. Не знала я разве, что я рабыня? Так чего же еще ждала? Что станут обращаться как со свободной женщиной? И как несоизмеримо страшен был мой ответный удар! За такую ничтожную провинность — если это вообще провинность — я, простая рабыня, обрекла его на вечную каторгу на галерах. Хорошее дело сделала! Я выла от горя. Люблю его. Люблю! Надо было служить ему в таверне, поцеловать на прощание, признавая поражение, отпуская навстречу славе и свободе, и остаться — пусть забудет о девушке, которой обладал когда-то и которую бросил. Тогда я знала бы: он на свободе. Разве этого мало? Но я предала его, своего любимого. Страбо удивленно обернулся — до его уха донесся стон отчаяния. — Прости, хозяин, — пролепетала я. Мы пошли дальше, к верфи. В ту ночь, когда я выдала Клитуса Вителлиуса, меня избили. Не сумела ублажить пьяного матроса. Дважды досталось мне и в следующие ночи. — Что-то ты больше никуда не годишься, — проворчал Аурелион, мой хозяин. — Прости, хозяин, — только и сказала я в ответ. — Наверно, пора вернуть тебя в Ар. Потянуло рыбой и солью — порт уже недалеко. В просветах между строениями виднелись пришвартованные у причалов галеры. Мы спустились к верфи. Нет на мне больше ни увешанного колокольчиками черного эмалевого ошейника, ни ножного браслета «Чатки и курлы». У причала — какой-то шум, показались бегущие мужчины. Там, внизу, что-то случилось. Теперь на моей шее защелкнут серый стальной корабельный ошейник с ярлычком. Надпись на нем гласит: «Пошлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен». Я выдала Клитуса Вителлиуса из Ара. Не люби я его так безмерно — не могла бы так ненавидеть. Выдала того, кого любила! Страбо взял меня за руку. Вот странно! Я же в наручниках. Потащил через толпу. По пристани метались люди. У столба со щитом запалили костер с белесым дымком — а ведь до полудня еще далеко. Зазвонили тревогу. На вершине столба взвился алый диск. — Пошли, — не отпуская руку, прокладывая путь сквозь толпу, торопил Страбо. — Сбежали! — услышала я. — Сбежали! — Сбежали! Мимо промчались вооруженные копьями стражники со щитами. На крышах стояли люди. — Кто сбежал? — прокричала я. Не переставая звонили тревогу. Протащив через толпу, Страбо торопливо вел меня к пристани. — Кто сбежал? — приставала к нему я. — На колени! — приказал он. Я встала на колени у сходней, ведущих к палубе таранного судна под названием «Сокровище Джеда». Торговцы иногда пользуются такими судами. Узкие, скоростные, хорошо ходят по мелководью, хоть вместимостью обычным грузовым кораблям и уступают. Не мешкая, Страбо указал на меня корабельному надсмотрщику, составляющему перечень грузов. Тот кивнул. — Встань, — приказал Страбо. Я встала. Он толкнул меня на сходни. Мы взошли на палубу шириной футов двадцать. Страбо отдал надсмотрщику ключ от моего ошейника, тот сунул его в сумку, подозвал матроса и кивком указал на меня. Матрос сбегал за легкими корабельными кандалами, защелкнул на щиколотках соединенные двенадцатидюймовой цепью железные кольца. К поперечной цепи крепилась еще одна — около трех футов длиной, с миниатюрными наручниками на конце. Страбо освободил мне руки, бросил в сумку хозяйские наручники и ключ. На их место приладил корабельные, соединенные цепью с ножными кандалами. Вот я и снова скована по рукам и ногам. — Удачи тебе, рабыня, — кивнул Страбо. — Удачи тебе, хозяин, — откликнулась я. Он сошел на берег. Сходни убрали. Отдали швартовы. Трое матросов длинными шестами отталкивали суденышко от причала. На скамьях по бортам — гребцы, свободные матросы. Заняли свои места двое рулевых. Чуть пониже встал старшина гребцов. На высоком мостике — капитан. Плавно, неспешно суденышко двинулось в открытое море. Старшина не начнет задавать гребцам ритм, пока не отойдем от причала. Треугольный парус не расправят, пока не выйдем из гавани. А на берегу все ходило ходуном. Стражников собралось еще больше. Звон не умолкал. У столба, над которым парил алый диск, вился белесый дым. Я подошла к поручням. Здесь же стоял принимавший груз надсмотрщик. От причала отваливали другие суда. Мы отправлялись караваном. — Кто сбежал, хозяин? — спросила я. — А ты не знаешь? — Нет, хозяин. — Двенадцать человек из Ара. — Как же они вырвались? — Наверняка те самые, кого я на днях, в тот самый день, когда повстречалась с Клитусом Ви-теллиусом, видела на верфи. — Один пленный сбежал и освободил остальных. Дрались как львы. — Что за пленный? — Какой-то Клитус Вителлиус. Меня охватила дрожь. От радости я едва не лишилась чувств. — Последний раз их видели на пути к таверне «Чатка и курла», — добавил он. Не говоря ни слова, я дрожала всем телом. — Видно, какая-то шлюха выдала их вожака, Клитуса Вителлиуса. — Он злорадно хохотнул. — Не хотел бы я оказаться на ее месте. «Месть рабыни — не шутка», — сказала я тогда Клитусу Вителлиусу. «Месть воина — тоже», — ответил он. Я испуганно отпрянула тогда, и по приказу моего хозяина, Аурелиона из Коса, Клитуса Вителлиуса повели из таверны. — Он воин из Ара, — рассуждал надсмотрщик. — Не завидую я той девке. Берег медленно уплывал вдаль. — Ты ее знаешь? — спросил он. — Ты ведь из «Чатки и курлы». — Да, хозяин, — ответила я. — Но в «Чатке и курле» он ее не найдет. Ее уже отослали. — Повезло предательнице. — Да, хозяин. «Сокровище Джеда» повернуло к выходу из гавани. На носу корабля выведены краской глаза. Два обведенных черным огромных голубых глаза с черными зрачками. Теперь они смотрят в открытое море. — Весла на воду! — скомандовал старшина гребцов. Весла скользнули в уключины. — Греби! — В один и тот же миг весла погрузились в воду — по двадцать с каждого борта. Вниз-вверх, вниз-вверх. Поблескивая на солнце, с лопастей падают капли, мерно плещется вода. Сердце переполняет тревога. И все же я безмерно счастлива: Клитус Вителлиус на свободе, с ним — его люди! Стоя рядом, надсмотрщик разглядывал меня, закованную кандалы. — Ты — единственная девушка на борту. Я залилась радостным смехом. Его это явно озадачило. — Я буду дивно хороша, хозяин, — смеялась я. — Дивно хороша! — Ты Дина, — приподняв над левым бедром подол моей короткой желтой рабской туники, проговорил он. — Да, хозяин. — Говорят, Дины — ничего девочки. — Просто потрясающие, хозяин! — хохотала я. — Мы — Цветы Рабынь. Каламбур понравился. Он рассмеялся. — Немного погодя проверим, малышка Дина. Я потянулась к нему. Ну, обними, прижми крепче! Клитус Вителлиус на свободе, с ним его люди! Мир вновь засверкал всеми красками, распахнул объятья мне навстречу. Заново ощутила я мужскую притягательность и рабскую свою покорность, заново, едва ли не крича от радости, осознала, как истово, неумолимо влечет меня к мужчинам. Снова я беспомощна перед ними, снова в их власти, снова люблю, снова не в силах устоять перед малейшим прикосновением или словом. Я потянулась к нему губами, но он со смехом отстранил меня. — Ну ты, рабыня! — Да, хозяин, — потупилась я. Вновь неудержимо тянуло меня к мужчинам, настоящим мужчинам, мужчинам Гора. Какую бурю радости рождают достоинство, сила, мужественность и сладострастие гориан в душе землянки, привыкшей к мужскому ханжеству и слабости, к застенчивости, сдержанности и лицемерию земных мужчин. Клитуса Вителлиуса, я знаю, злило то, как, не умея совладать с собой, откликалась я на прикосновение мужских рук. Он презирал меня за это — может, и поделом. Впрочем, я рабыня, шлюха. И мне нет до этого дела. Но, даже превращаясь помимо собственной воли в объятиях любого горианина в задыхающуюся в оргазме рабыню, по-настоящему любила — и люблю я только его, Клитуса Вителлиуса. Ни в чьих руках не чувствовала я себя такой беспомощной. Он — властелин моей любви. Надсмотрщик знаком подозвал матроса, что надевал на меня перед отплытием кандалы. Тот подошел. Надсмотрщик повернулся ко мне. — Хоть на борту ты и единственная, поблажек не жди. — Да, хозяин. — Отведи ее в трюм, — приказал он матросу, — и посади на цепь. Матрос перекинул меня через плечо. Там, внизу, меня продержат на цепи, пока вожделение мое не дойдет до предела, пока не заскулю от отчаяния. А уж потом поволокут на палубу.Глава 22. К ЮГО-ВОСТОКУ ОТ КОСА
Под палящим солнцем бродила я по раскаленной палубе «Сокровища Джеда». Запустила пальцы в волосы. Отросли — дюйма полтора уже. Откинула волосы назад. Зажмурилась. Потянулась. Открыла глаза. В неправдоподобно синем небе плыли ослепительно белые — глазам больно — облака. Под ровным свежим ветром вздувался на рее треугольный латинский ларус. Слева, справа — корабли, грузовые, таранные, с такими же треугольными парусами. Всего в караване судов двадцать. Мы идем в Шенди. Уже два дня как вышли из Телнуса. Десятый час. Хорошо на палубе. Ветер, соленые брызги. Я стою у поручней. До воды — не больше ярда. Осевшее под тяжестью груза мелководное суденышко решительно рассекает сверкающую под лучами солнца гладь моря. А вон еще корабли — у самого горизонта. Мачты, паруса… Красиво. Понятно, почему мужчины — и земляне и гориане — так любят море. Для них оно точно живое существо. Кончики пальцев пробежали по опоясавшему горло ошейнику. На нем — ярлычок: «Перешлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен». В Шенди меня свяжут и отправят на тарне в Ар, на милость Элайзы Невинс, былой моей соперницы, а ныне — хозяйки. Уж она позаботится, чтоб без дела сидеть мне не пришлось. Вздохнуть не даст. Стальной ошейник холодит пальцы. Тяжкая доля — быть рабыней у женщины. Заставит по струнке ходить. Как же — служанка родовитой благородной дамы! Обязана являть пример скромности, безукоризненной покорности и смирения. Не приведи Бог скомпрометировать хозяйку. Один взгляд в сторону мужчины, будь он хоть раб, — семь шкур с меня спустит своей изящной дамской кожаной плеткой, шитой бисером, той самой, что висит в спальне. Мне уже довелось ее отведать. Принадлежать ей будет для меня пыткой. И дело не только в стыде и унижении. Нет, самое страшное — ее принципы. Придется полностью подчинить себя им. А она горда, независимость и презрение к мужчинам для нее превыше всего. Воля хозяйки — закон для рабыни. Но тело мое помнит сильные, властные руки горианских мужчин. Как смогу я жить без них? Прочь, прочь мысли о хозяйке! Буду жить сегодняшним днем. А сегодня мир полон радости, мужчин, моря и солнца. Матросы на корме забросили в воду лесу и теперь, взмокшие, напрягая все силы, выбирали ее. Леса не поддавалась. Я побежала к корме — посмотреть. Из воды показался огромный пятнистый четырехжаберный грант и, закручивая водовороты, снова ушел в глубину. За лесу ухватился еще один матрос. Не отводя глаз, следила я за ходом схватки. Моряки с пересекающих Тассу судов часто ловят рыбу — ею питаются, остатки идут на наживку. Я вскрикнула от страха. Кто-то из мужчин злобно выругался. Откуда ни возьмись из-под гранта вынырнула длинная белая девятижаберная акула, сорвала добычу с лески и была такова. Вслед за ней, рассекая спинными плавниками волны, устремились охочие до объедков акулы помельче. За проходящими судами нередко увязываются акулы и морские ящеры — подбирают выброшенный мусор, срывают с крючков улов. Наш огромный караван, уж конечно, привлек целые стаи таких чудовищ. Накануне у меня на глазах из мерцающих волн Тассы высунул длинную шею морской ящер. Крошечная головка, мелкие зубы в несколько рядов. Вынырнул, точно лопасть весла, и вновь канул в пучину. Столь устрашающий вид обманчив — для человека животные эти опасности не представляют. Подбирают объедки, хватают мелкую рыбешку. Близкие им виды питаются водяными рачками. Есть редкие. Говорят, далеко не каждому из моряков доводилось видеть таких. Гораздо многочисленнее — и опаснее — длинномордые зубастые морские ящеры, формой тела напоминающие рыб. Бесшумные, агрессивные — моряки боятся их не меньше акул. Но самые стремительные из хищников Тассы — свирепые клыкастые морские слины, сородичи слинов наземных. Считаются они и самыми опасными. Встречаются они, однако, чаще всего в северных водах; на юг, к берегам Коса или к бухте Тироса, заплывают лишь изредка. Я побрела обратно к носовой части. Подошла к деревянной бадье, выудила оттуда тоспит, принялась высасывать сок. Никто меня не оговорил. Хоть в первый день плавания надсмотрщик и предупредил, чтоб на поблажки не рассчитывала, слова своего не сдержал. На судне мне предоставили полную свободу. Даже на ночь на цепь не сажали. Мужчинам я понравилась, обращались со мной хорошо — дружески-грубовато, по-свойски, как часто обходятся с невольницей, принадлежащей всем и всем повинующейся. Ограничивали меня, пожалуй, не больше, чем свободную женщину, не считая, конечно, стоящего между нами барьера. Разве что рабская туника и ошейник напоминали, что, стоит кому-нибудь из мужчин, щелкнув пальцами, указать пятачок на палубе у своих ног или свистнуть мне среди ночи — и я, как ручной слин, помчусь исполнять их прихоти. Умеющие услужить мужчинам рабыни часто пользуются известной свободой. Если мужчины получают от рабыни все, чего только пожелают, если она всецело принадлежит своим полновластным хозяевам, противостояния между ними не возникает. В глазах своих господ невольница непостижимым образом превращается в сокровище, в чудо. Многих ли женщин Земли, хотела бы я знать, их мужчины воспринимают как волшебный дар? Сокровищем может быть лишь то, чем обладаешь. Свободного человека можно уважать, даже любить, но никогда не станет он сокровищем для другого. Для этого женщина должна принадлежать повелителю. Более того. Поскольку в глубине души каждый мужчина желает иметь прекрасную женщину своей рабыней, то, получив ее, он — по крайней мере в этом отношении — удовлетворен. Удовлетворенный же мужчина — счастливый мужчина. А счастливые люди доброжелательны и щедры. Лишь одно охраняет он ревностно — свою власть над рабыней. Конечно, когда одолевает похоть, доброжелательности и щедрости — как не бывало, тут наружу выползают жестокость и грубость, вот тогда рабыня в полной мере познает глубину его владычества над нею — и наслаждается им, вот тогда по-настоящему ощущает себя рабыней. Говорят, и у свободных любовников не редкость, когда объятый сладострастием мужчина, камня на камне не оставляя от дамских иллюзий о свободе, подчиняет себе женщину, властно, как рабыню. Сколь же сладостно, должно быть, для мужчины сознание истинного рабства женщины! И с каким упоением отдается ему порабощенная женщина! Мало того: рабство это простирается не только на краткие часы наслаждения, нет, она просто принадлежит ему, служит ему, угождая во всем. Что может быть восхитительнее обладания таким прелестным творением природы! С самими женщинами — сложнее. В моем сердце, я знаю, живет рабыня. Да, рабыня, страстно желающая хозяина. Мысль об этом, некогда отвергаемая, потом порождавшая затаенный страх, ныне утвердилась в сознании, наполняя душу безграничной радостью. Так ли у других женщин? Не знаю. Пусть каждая заглянет в свое сердце. Вряд ли такое жадное стремление к мужчинам — отклонение в генетической истории биологического вида. Я думаю, тут существует сложная взаимозависимость. Столь свойственная любому нормальному в физиологическом плане мужчине жажда обладания прекрасной женщиной, жажда поработить ее не могла развиться сама по себе. Зубы тигра эволюционировали в процессе охоты; движущей силой эволюции глаза был свет; для возникновения крови организмам необходимо было существовать в среде, где есть соль и вода. Подобно этому и тяга мужчины к обладанию предполагала существование рабынь, жаждущих, чтобы ими обладали. В животном мире инстинкты доминирования и подчиненности нераздельно связаны, эта глубинная, врожденная тяга друг к другу параллельно развивалась у дополняющих друг друга живых существ. И пусть ничто не препятствует женщине, жаждущей преклонить колени перед мужчиной и обнаженной припасть к его ногам. И пусть, издав упоенный крик, он схватит ее в объятия. Только отныне ей должно быть настороже: она — рабыня. — Парус! — крикнул мужской голос. — Парус! Я подняла глаза. На самой верхушке мачты, над реей и вздымающимся под ветром треугольным парусом, на небольшом дощатом пятачке стоял впередсмотрящий. Босой, руки вцепились в опоясывающее мачту кольцо. — Куда идет? — Помощник капитана на верхней палубе выхватил подзорную трубу. — На полкорпуса к Шенди! Слева по борту на траверзе шел корабль. Моряки Коса обычно обозначают левый борт корабля названием порта назначения, а правый — названием порта приписки. Разумеется, когда корабль следует в порт приписки, обозначения меняются. Тогда левый борт называют «портовым бортом», а правый по-прежнему — по порту приписки. Это порождает сложности при переводе горианского морского жаргона. Скажем, команда, которую следовало бы перевести как «право руля», на нашем корабле дословно прозвучала бы «на Телнус». Выражения «левый» и «правый борт» на Горе не употребляются, хотя, конечно, соответствующие понятия существуют. Для британских кораблей правый борт — это борт, на котором у некоторых, особенно у северных, кораблей находится руль. Большинство же горианских кораблей устроены подобно древним земным судам, у них рулевое управление располагается по обоим бортам. Стоит, однако, отметить, что у быстроходных, оснащенных прямым парусным снаряжением кораблей Торвальдсленда руль обычно один, и располагается он по правому борту. На верхнюю палубу «Сокровища Джеда» уже спешил капитан. Помощник передал ему подзорную трубу. — Двухмачтовый, двухпарусный, — доложил он. — С каждого борта — по десять весел. Похоже, торговый. — Под флагом Порт-Кара, — удовлетворенно отметил капитан. — Смотри! — Помощник ткнул пальцем в сторону корабля. — Вижу, — буркнул капитан. — Разворачивается. На палубу поднялся второй помощник капитана, тоже с трубой. — Торговый, — сказал первый. — Осадка большая, — заметил второй. — Груженый, — добавил первый. Опустив трубу, капитан все вглядывался в далекий силуэт, непроизвольно облизывая губы. «Сокровище Джеда» — корабль таранный, боевой, хотя на этот раз используется для нужд торговцев. — Уходит, — проговорил первый помощник. — Возьмем! Второй все смотрел в море. — Длинноват вроде бы для десяти весел, — протянул он. — Под флагом Порт-Кара! — не терпелось первому. — Возьмем! — Возьмем, — решился капитан. — Передай флагманскому кораблю. Пусть караван ложится в дрейф. — Есть, капитан! — Не мешкая, первый помощник отдал матросам команду поднять на мачте сигнальные флажки. Капитан неторопливо давал наставления рулевым. Поворот — и «Сокровище Джеда» начало преследование судна из Порт-Кара. Гребцы заняли места на скамьях, весла скользнули на воду. На пару ступенек ниже штурвального встал старшина гребцов. Оружие сложено под скамьями. Все точно праздника ждут. Палубу никто не драит. Меня и не замечают, а если и замечают — не гонят. Метательные снаряды не готовят. Песок на палубу не несут. Даже рей не сняли и не опустили мачту, как обычно перед боем. Плевое дело. Каждый получит свою долю. Капитан ухмылялся. — Греби! — скомандовал старшина гребцов. «Сокровище Джеда», точно живое существо, бросилось в погоню за удирающим судном. И только второй помощник с озабоченным видом все рассматривал в подзорную трубу чужака. Но наконец и ему велено было занять свое место. Я стояла у поручней, у ведущих к штурвалу ступеней. На ветру полоскались сигнальные флажки. Позади лег в дрейф караван. Скоро мы к ним вернемся. Как интересно! В жизни не видела морского боя. Когда захватили «Облака Телнуса», мы, рабыни, сидели в трюме. Пока не откинулась крышка люка и в проеме не показался незнакомец, и понятия не имели, в чьих мы руках. — Ходу! — приказал капитан. — Греби! — командовал старшина гребцов. — Греби! Караван остался позади. — Капитан! — раздался крик впередсмотрящего. — Смотри! Мачты убрали! Разворачиваются! Даже с палубы я разглядела, как опускается рея, как сворачивается парус, как на чужом корабле убирают мачты. Судно разворачивалось. — Этого я и боялся! — закричал второй помощник и помчался на верхнюю палубу. С самого начала он не горел желанием бросаться в погоню за неизвестным кораблем. — Стоп! — гаркнул капитан. — Стоп! — скомандовал старшина гребцов. Мужчины озадаченно уставились на него. — Видишь! — кричал второй помощник. — Смотри! — А ну на свое место! — взвился капитан. — Подчиняюсь, господин, — проговорил тот. — Но лучше бы тебе развернуться. Капитан изучал вражеский корабль в подзорную трубу. Не сводил глаз с чужого судна и второй помощник. На торговых кораблях обычно две мачты, и закреплены они намертво, не убираются. На идущем навстречу корабле — невооруженным глазом видно — теперь не было ни одной. — Взгляни на весла, капитан, — настаивал второй помощник. — Теперь по двадцать покаждому борту. Действительно: на воду спустились новые весла. — Это не торговый корабль, капитан, — убеждал молодой воин. Ну конечно. Низкая осадка — не из-за груза. Такова конструкция. Быстроходный, страшный, могучий, как торпеда. Сначала мы видели только половину весел. Мачты убрали. Боевые корабли всегда идут на таран на веслах. — Прошу тебя, мой господин, — кричал молодой помощник, — поворачивай или набирай скорость, пойдем на таран! Корабль несся прямо на нас. — Поворачивай или набирай скорость, пойдем на таран! — А флаг-то! — вскричал первый помощник, тот, кому не терпелось на штурм. Теперь рядом с флагом Порт-Кара на флагштоке корабля, с быстротой молнии летящего на веслах нам навстречу, развевался еще один — широкий, белый, с изображением огромной черной рогатой головы боска поверх вертикальных зеленых полос. — Боек из Порт-Кара! — ужаснулся первый помощник. — Разворот! Разворот! — завопил капитан. — Мы погибли! — Кто-то из гребцов в ужасе вскочил со скамьи. И тут, словно внезапно взмыв из пучины морской, неизвестный корабль навис над бортом всей своей громадой. Затрещали, разлетаясь в крошево, доски, в проломе забурлила вода, закачался на тросах оторвавшийся от мачты рей, сбился на сторону скособоченный парус, заходила ходуном палуба. Спотыкаясь, едва стоя на ногах, я ухватилась за свисающий с мачты трос. Казалось, корабль на мгновение выровнялся. Дав задний ход, чужак отошел и начал разворачиваться. Палуба «Сокровища Джеда» накренилась, в трюмы хлынула вода. Матросы прыгали в воду. Снова корабль выровнялся, но тут же начал погружаться. Цепляясь за трос, я в ужасе ползала по палубе. Ноги окатило волной. Палуба уже затоплена. Сверкая, точно тщательно вычищенный слин, чужой корабль уходил прочь. На верхней палубе, держась за поручни, один-одинешенек стоял капитан. Я огляделась. У штурвалов — никого, скамьи гребцов пусты. Из воды слышались крики. Откуда-то издалека донеслись позывные горнов. Капитан смотрел вниз, на меня. — Там опасно. Бросай трос, прыгай в воду. — Нет! — В испуге я затрясла головой. — Нет! И тут он бросил на меня взгляд горианина, хозяйский взгляд. И начал спускаться. — Да, хозяин! — закричала я, отпустила трос и бросилась в воду. Я — рабыня. Даже море не так страшит меня, как хозяин-горианин. Вода холодная, зеленоватая. Сначала погрузившись с головой, я быстро вынырнула на поверхность. — Держись подальше от корабля! — посоветовал кто-то из мужчин. Я поплыла к нему. Успела отплыть на несколько ярдов от тонущего корабля — и он погрузился в воду. Меня потянуло в воронку, но как-то удалось удержаться. Соль ела глаза, обжигала ноздри. Ничего не видно. Я выплюнула воду. Чьи-то руки схватили меня и затащили на обломок обшивки борта корабля. — Нас быстро подберут, — подбадривал товарищей один из матросов. Всего на обломке их было четверо. К нам уже шли несколько кораблей из каравана. — Погодите-ка! — встрепенулся один из мужчин. — Разворачиваются! — Чужие корабли! — крикнул другой. Едва удерживая равновесие, я стояла на досках. Точно! Корабли нашего каравана разворачиваются! А между ними виднеются силуэты чужих. Идут к нам. — На караван напали! — выдохнул кто-то. Поддерживая капитана «Сокровища Джеда», неподалеку барахтался в воде молодой помощник. Вот они нашли обломок корабля. Мимо, прорезая волны, скользнул длинный белый плавник. Совсем рядом, и не подумав остановиться около нас, прошла легкая галера под флагом Порт-Кара. В небо взвился столб дыма — судовая катапульта дала залп. Где-то слева, вдалеке, запылал корабль. Наш, из Коса. Отовсюду слышались сигналы горнов. Подошли спущенные с одного из судов каравана два баркаса. На один подбирали матросов из воды, подняли на борт капитана с молодым помощником. Другой шел к нам. Четверо моих спутников поднялись на борт. Приготовилась прыгнуть на баркас и я, но, отброшенная чьей-то рукой, отлетела в сторону. — У нас нет места для рабынь! — Пожалуйста, хозяин! — Я встала на колени на дощатом обломке. Грубая желтая туника промокла, облепила тело. Ни бюстгальтеров, ни белья рабыням носить не разрешается. — Пожалуйста, хозяин! Меня втащили на баркас. Сжавшись в комок, опустив голову, я стояла на коленях среди их ног. Вскоре мы поравнялись с кораблем и благополучно поднялись на" борт. Меня тут же отправили в трюм. — Рабыня! — послышался женский голос. В трюме горела лампа. — Прости, госпожа. — Я встала на колени. А она уже поднималась по лестнице. — Я не буду сидеть в трюме с рабыней! — Молчи, женщина! — раздался с палубы раздраженный мужской голос. Она попыталась откинуть тяжелый люк. Не тут-то было! Крышка задраена. Кипя от злости, женщина спустилась обратно. Я не смела взглянуть на нее. — Прости, госпожа! В гневе ходила она взад-вперед. Нас обеих запихнули в трюм. Обе мы женщины. Прошел вечер, наступила ночь, а мы все сидели в трюме. Заговорить со мной моя соседка — как-никак свободная женщина! — не соблаговолила. Погасла лампа, мы остались в темноте. Бой продолжался несколько часов. Снаружи неслись крики, звуки лопающихся канатов, с палубных катапульт запускали сосуды с горючей смесью. Судно едва не протаранили — снесли несколько весел с левого борта. Затем попытались взять на абордаж, но атаку отбили. А потом отворилась крышка люка. — Корабль в безопасности, леди! — крикнул капитан. — Сейчас принесут поесть. Женщина поднялась по лестнице, вышла на палубу. Вслед за ней, никем не замеченная, выползла и я. Еще не рассвело. Палубу освещают тусклые фонари. Временами то с одного, то с другого корабля взмывали в небо пылающие сгустки, ярко вспыхивали, а потом, ровно горя, плавно, как на парашютах, опускались в воду и гасли. На воде плясали отблески горящих кораблей. — Я в трюме больше не останусь, — заявила капитану дама. — Я вынужден настаивать, — ответил он. — Нет. — Вы спуститесь по доброй воле, — предупредил он, — или вас придется приковать цепями. — Вы не посмеете! — вскричала она. — Принесите цепи! — Я повинуюсь вашей воле, капитан, — недовольно проговорила она и начала спускаться по лестнице. Я проскользнула перед ней. Крышка люка закрылась. Потом опять открылась ненадолго — принесли еду и питье. Со мной она не поделилась. Слышно было, как сменились вахтенные. Значит, наступило утро. Я заснула. Проснулась я от стука. Моя соседка колотила в крышку люка, требуя, чтобы ее выпустили. Но нас не выпустили. Значит, опасность еще не миновала. Судя по тому что удалось услышать, на судах каравана поддерживается должный порядок, перед врагом лицом в грязь не ударили. Очевидно, по обе стороны от нас стоят свои корабли. И вдруг крик: «Парус! Парус!» Усталые мужчины бросились на палубы. Похоже, спустили на воду весла. Корабль тронулся с места. Послышались команды старшины гребцов. — Возвращаются! — гудели голоса. — Возвращаются! Корабль разворачивался. — А что будет с нами, — впервые обратилась ко мне свободу нал женщина, — если наш корабль возьмут на таран? — Может быть, госпожа, — ответила я, — кто-нибудь вспомнит о нас и откроет люк. — А если нет? — Будем надеяться, что не забудут, госпожа. — Ночью нас брали на абордаж. — Да, госпожа. — А что со мной сделают, — спросила она, — если я попаду в руки врагов? — Разденут, госпожа, чтобы посмотреть, хороша ли ты для мужчин. — Если да? — Госпожу сделают рабыней, — проронила я и добавила: — Прости, госпожа. — А если не хороша? — Не знаю, госпожа. Они из Порт-Кара. Может, бросят на съедение акулам. У нее вырвался невнятный возглас. Боится! Вот так-то! Наверно, теперь куда яснее осознала, что значит быть женщиной. — А если корабль протаранят, — испуганно лепетала она, — а мужчины позабудут или не успеют открыть люк, что тогда? — Бывает, — объяснила я, — проламывается обшивка. Может, удастся выбраться. — Но скрыться нам вряд ли удастся. — Вряд ли, госпожа. Старшина гребцов считал все громче. Других звуков с палубы почти не слышалось. Спустя примерно пол-ана корабль круто изменил курс. Звучно шлепали по воде весла. — Я хочу знать, что происходит! — закричала женщина и снова заколотила в крышку люка. Но никто и ухом не повел. Еще через четверть ана с палубы донеслись крики, и не прошло и трех-четырех инов, как, к нашему ужасу, затрещали, ломаясь, доски, и прямо на нас поехала стена — в борту корабля зиял пролом. В первые мгновения ничего разглядеть мы не сумели. В трюм ударил бурлящий поток ледяной воды. Мы зашлись в крике. Но вот забрезжил свет, в проломе замаячил нос неизвестного корабля, пронзивший обшивку борта изогнутый таран. Давая задний ход, налегли на весла гребцы, и, перемалывая доски, сделавший свое дело таран двинулся назад. В огромную — больше ярда шириной — пробоину хлынула вода. Вот мы уже по пояс в воде. Корабль покачнулся — в проеме показалось небо, течь прекратилась; корпус качнулся назад — и снова в трюм плавно потекла вода. Не переставая кричать, мы вскарабкались по лестнице. Крышка люка откинулась. Над ней стоял человек с обнаженным мечом. Не помня себя от страха, мы выбрались на палубу. Схватив женщину за руки, человек с мечом потащил ее к баркасу. На меня никто не обращал внимания. Напавший на нас корабль отошел, выискивая новую жертву. Вокруг — множество судов. Раннее утро. Море подернуто дымкой. К северу туман сгущается. На судах идет бой: над водой разносятся крики, лязгает оружие. Примерно в сотне ярдов — четыре-пять кораблей. Два из них горят. Люди бросились к баркасам, набились до отказа. Вот один баркас перевернулся. В другой спешно пересаживали свободную женщину. Мужчины пытаются вновь поставить на воду перевернувшийся баркас, но корма его уже погружается. Матросы попрыгали в воду и поплыли к другим судам. Подбежав к поручням, я смотрю им вслед. Не заметила, как сзади подошел корабль. Корабль из Коса шел на полном ходу и, не успев отвернуть в сторону, врезался в корму судна, на котором стояла я. Отчаянно вскрикнув, я упала, меня швырнуло на палубу. Судно накренилось, меня потащило назад. Цепляясь за доски, пыталась я добраться до носа. Ухватилась за поручни. Задрав нос, корабль уходил в глубину. Держась за поручни, соскользнула в воду и я и поплыла прочь от тонущего судна. Проломив поручни, упала в воду оторвавшаяся от креплений мачта. За нее я и схватилась, стараясь держать голову и плечи над водой. Мачта крутилась, вертелась, едва не затонула, когда исчез в глубине остов корабля, но в конце концов снова вынырнула на поверхность. Меньше чем в пятидесяти футах догорал еще один корабль. Море усеяно обломками. Трубят горны, полощутся на ветру сигнальные флажки. Неподалеку двое мужчин боролись в воде. Вдруг все вокруг заволокло пришедшим с севера густым туманом. В сером мареве тускло мерцал горящий корабль. Вдруг показалось: вокруг — никого. Я закричала. Горящий корабль уходил под воду. Горны трубили все дальше. Барахтавшиеся в воде неподалеку от меня мужчины куда-то исчезли. Я одна. Я принялась звать на помощь и вдруг вскрикнула от страха. Неведомый длинномордый зверь с зубами в несколько рядов вцепился мне в ногу. Отчаянно крича, цеплялась я за мачту. Кажется, впился не слишком глубоко, ногу не оторвет. Самого зверя мне не видно, но чувствуется вес. Руки скользят. Тянет вниз, вот-вот оторвет от мачты. Вцепился в ногу повыше. Я наугад ткнула вниз кулаком. Рука наткнулась на что-то твердое, тяжелое, живое. Извернувшись, увидела круглые глаза. Рассмотрела веки, глазные яблоки. Пальцы заскользили по мокрой древесине. Снова и снова осыпала я ударами невиданную тварь, и вдруг она оторвала меня от мачты и, переворачивая под водой, потащила в глубину. Изо всех сил пыталась я оторвать от ноги гадину. Не получается! Вокруг бурлила ледяная вода. Где дно, где поверхность — все смешалось. Удары мои становились все слабее. Вдруг показалось, что в отдалении замерцал тусклый свет. Поверхность! Выгнувшись, я потянулась вверх. Наглоталась воды. Под поверхностью воды что-то двигалось. Начало темнеть в глазах. Слабеющей рукой я еще раз попыталась оттолкнуть вцепившиеся в ногу челюсти. Пальцы нащупали мелкие острые зубы. Нечем дышать. Нет сил бороться. Поверхность воды все дальше. Помутившийся взгляд уловил какое-то движение. Что-то тут, рядом со мной, под водой. Не зверь. Я вытянула руку. Ничего. Закрыла глаза. Я должна вздохнуть! Должна добраться до воздуха! Внезапно, испугав меня, зверь извернулся, злобно забил хвостом, описал круг. В воде расплывалось что-то вязкое, будто масляное. Зверь бушевал. Хватка на ноге ослабла, чудовище забилось в конвульсиях. Барахтаясь изо всех сил, я пыталась отплыть подальше. Медленно вращаясь в темной воде, мой преследователь опускался на дно. В ногу вцепилась какая-то рыбешка. Вслед за уходившим в глубину гигантом тоже устремилась стая рыб. Чья-то рука подхватила меня в ледяной воде и потащила наверх, к свету. Зверь теперь далеко внизу. И вот я на поверхности. Глаза разъело соленой водой, ничего не видно. Я захлебывалась кашлем, судорожно хватала ртом воздух. Чья-то сильная рука поддерживала, не давала уйти на дно. Я содрогнулась и потеряла сознание. Обморок длился несколько минут, не больше. Когда я очнулась, кто-то втягивал меня на большой обломок корабля, похожий на плот из тяжелых шероховатых бревен. Я лежала на животе. Приподнялась на локтях. Меня дважды вырвало в воду, я в изнеможении опустилась на бревна. В нескольких футах от плота безжизненно покачивался на волнах диковинный морской ящер — с виду рыба, на самом деле рептилия — больше двадцати футов длиной. Вокруг него кружили акульи плавники. Но вот замелькали и морды, акулы принялись рвать труп на части. Только теперь я осознала, что около меня стоят чьи-то ноги. Мужчина. Над Тассой все еще стелился туман. Схватив за руки, он резко перевернул меня и швырнул перед собой на спину на тяжелые бревна огромного плота. На мне — лишь клочок насквозь промокшей желтой туники. Тонкая ткань обтянула тело, я — точно голая. Лежа навзничь у его ног, я приподняла одно колено. Открыла глаза. — Хозяин! — вырвалось у меня. Сердце захлестнула сладкая волна. Собрав последние силы, я встала на колени. — Я люблю тебя! — Склонив к его ногам голову, я принялась покрывать их поцелуями и слезами. — Хозяин! Хозяин! — рыдала я. — Я люблю тебя! Люблю! — Скотина! — подняв меня на ноги, спокойно, с угрозой в голосе процедил он. И отпустил меня. Я отшатнулась. — Хозяин? — Вдруг стало страшно. — О, нет, хозяин! — закричала я. — Я люблю тебя! Он взглянул на рыщущих вокруг неподвижного тела ящера акул. Акулы помельче кружили вокруг плота. — Нет, хозяин! — визжала я. — Я люблю тебя! Люблю, хозяин! Подошел, схватил меня сзади за шею и за ноги, поднял над головой. — Нет, хозяин! Сделал несколько шагов к краю плота. Что я могу сделать? Еще мгновение — и швырнет меня на съедение акулам! — Нет, — яростно прорычал он. — Слишком просто для мести воина. — И бросил меня на бревна к своим ногам. Огляделся. В дощатый выступ ввинчено кольцо. Подтащил меня к нему, разорвал на мне тунику. Встав надо мной на колени, стянул обрывком ткани мне руки, закинул над головой, привязал к кольцу. Теперь я немного наклонно лежу перед ним навзничь. Откинув ногой обрывки туники, он вынул из ножен окровавленный нож — тот самый, которым убил морского ящера. — Я люблю тебя, хозяин, — прошептала я. — Я разрежу тебя на куски, — проговорил он, — и по частям буду бросать акулам. Что ж, он может делать со мной все, что заблагорассудится. Я в его власти. Замахнулся, лезвие сверкнуло над головой. Я зажмурилась. С размаху дюйма на четыре вонзил нож в дерево позади меня. Дрожа, я открыла глаза. Смотрит сверху вниз. — Вот я и добрался до тебя. — Да, хозяин. Опустился на колено. Рванул ярлычок на моем ошейнике. Прочел вслух: «Перешлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен». Рассмеялся: — Ты — служанка женщины?! Приподнял меня и снова швырнул на спину, прижав к плоту. Едва не лишившись чувств от его прикосновения, я прикрыла глаза. Отпустил. Встал. Снова смотрит сверху вниз. — Я люблю тебя, хозяин. Пнул с размаху, я вскрикнула от боли. — Лгунья! Снова присел рядом, вытащил из древесины нож. Острие прижалось к горлу. И опять воткнул в дерево в футе от меня. — Нет. Акулы, нож — слишком милосердно для тебя. На мое горло легла его рука. Сломать мне шею — ничего не стоит. Я задрожала. Рука его задумчиво поползла к моей правой груди. — Нет, — размышлял он. — Акулы, нож — все это слишком милосердно. — Пощади несчастную рабыню, — взмолилась я. Но в глазах его не было жалости. Его рука ползла по моему телу. — Я гнался за тобой, — проговорил он. — Эти болваны из «Чатки и курлы» были настолько любезны, что сообщили, что тебя отправили на «Сокровище Джеда». Мы захватили небольшую галеру. Объединились с моряками из Порт-Кара. Я искал тебя во время боя. Это было непросто. Но пленников убедили заговорить. Выживших с «Сокровища Джеда» подобрало таранное судно «Лучана из Телнуса». Мы искали его. И нашли. Галеру уничтожили в сражении. Мои люди поплыли на корабль Порт-Кара. А я все охотился за тобой. — Твоя охота была удачной, хозяин, — заметила я. — Ты добыл меня. — Да. Добыл. Коварную маленькую лгунью, дрянь, предательницу в ошейнике. — Он взглянул на меня. — И вот она лежит передо мной, голая, связанная, в моей власти. — Да, хозяин. — Шлюха. — Да, хозяин. Он повертел из стороны в сторону мою голову. — Даже уши проколоты! — Да, хозяин. — Ты еще узнаешь, шлюшка: месть воина — не шутка. — Я твоя, хозяин. — Сквозь туман я глядела ему в лицо. Под нами покачивался плот. Я связана, в его безраздельной власти, прикрывавший мое тело обрывок ткани сорван. Мы одни на оставшемся от корабля обломке, в открытом море. — Я твоя, хозяин, — прошептала я, — делай со мной что хочешь. Правая рука его все скользила по моему телу. Обхватив меня левой, он яростно — губами, зубами — впился в мою шею чуть повыше ошейника. — Я люблю тебя, Клитус Вителлиус! — закричала я. Он ударил наотмашь: я, рабыня, посмела назвать его по имени! И снова набросился на мое тело. — Я твоя! — не в силах сдержаться, закричала я. Пусть слышит море и небо. Пусть слышит он.Глава 23. НА ПЛОТУ
Под сверкающими звездами Гора, под тремя белыми лунами и темным небом среди огромного пустынного океана я лежала на грубой древесине в объятиях Клитуса Вителлиуса, моего хозяина. В бревна бились волны. Он отвязал меня от кольца, чтобы, следуя его указаниям, я могла услаждать его плоть. Положив голову ему на живот, я обвила его руками. Лежа на спине, он держал в ладонях мою голову. — Только не думай, что ты моя любимая рабыня, — предупредил он. — Ты всего лишь лгунья, моя пленница, предательница, которую я походя взял. — Знаю, хозяин, — я прижалась к нему губами. Он не щадил меня. Досталось мне здорово. — На твоем месте, — проговорил он, — я бы трясся от страха. Я поцеловала его. — А ты не кажешься испуганной. — Я всегда боялась тебя, хозяин, — призналась я. — Боялась твоего неистового нрава, твоей силы, твоей воли. Но я люблю тебя. Резким рывком перевернув меня на спину, прижав к бревнам, он ел меня глазами. — Лгунья! — Это правда, хозяин. — Я заглянула ему в глаза. — Ты любишь всех подряд! — На мне ошейник. Он рассмеялся. — Я — земная женщина. И не в силах устоять перед объятиями мужчин Гора. Но тебя, хозяин, я люблю больше всех, только тебя люблю по-настоящему. — Выкручиваешься, хочешь избежать наказания. — Нет, хозяин. Наказывай. Ладони его крепко сжимали мои руки. Какой сильный! И какая я слабая! — Ты в моих руках. — Да, хозяин. — И не рассчитывай своими улыбочками и нашептываниями отвратить мою месть. — Не рассчитываю, хозяин. Он раздраженно вскочил. Отошел на пару шагов, уставился в море. Я по-прежнему лежала на своем месте. Обернулся, смотрит. — Я в твоей власти, хозяин, — уверила его я. — Мсти. Он вынул нож и с яростью ткнул его обратно в ножны. Отвернулся. Я улыбнулась, встала на колени, потянулась всем телом и промурлыкала: — Девушка проголодалась. Он не шевельнулся, все смотрел в море. — Странно, — проговорил он наконец. — Что странно, хозяин? — Молчи, рабыня. — Да, хозяин. Не станет он делиться со мной своими мыслями. — Может ли это быть, Клитус Вителлиус? — пробормотал он, нетерпеливо обернулся и посмотрел на меня. — Я предала тебя, хозяин, — заговорила я, — потому что любила. Не люби я тебя так — не смогла бы так ненавидеть. Жила мыслью о мести и, когда подходящий момент представился, совершила это изощренное, немыслимое предательство. А когда тебя увели, себя не помнила от горя. Плакала, кричала. Предала своего любимого! Все в жизни точно в прах обратилось. Лучше бы меня предали. Когда узнала, что ты бежал, чуть с ума не сошла от радости. Знать, что ты жив, на свободе — больше мне ничего не надо. — Предательница, — бросил он. — Я здесь, — напомнила я. — Делай со мной что хочешь. Он сверлил меня бешеным взглядом. Отвернулся. Снова глянул мне в лицо. — Скоро рассвет. Я устал. Пора связать тебя на ночь. — Пожалуйста, не связывай меня, хозяин. — Я встала, откинула назад волосы, улыбнулась. — Обещаю: я не убегу. Плот подо мной ходил ходуном. — Я хорошо знаю, как наказывают убежавших рабынь. — Ложись к кольцу, — приказал он, — и молчи. — Да, хозяин. Я легла у кольца. — На бок! Повернулась на бок. Он — хозяин. Я почувствовала, как он крепко стягивает мне руки за спиной. Как убедить его в моей любви? Так хотелось, чтоб знал, как я люблю его. А потом пусть делает со мной что угодно. Оторвав две полоски ткани от моей туники, он скрутил их, продел под ошейник, привязал импровизированную веревку к ввинченному в древесину железному кольцу. Привязь короткая, не длиннее дюйма. Вынул из ножен нож, воткнул в бревно в нескольких дюймах от себя и улегся. Отвернулся от меня и тут же заснул. Гнев, ярость воина — все это я могу понять. Но куда больнее ранило недоверие. Голову почти не повернуть. Привязал к кольцу едва ли не вплотную. Руки не освободить. Воин связывал. Я хотела быть его любимой рабыней, а стала пленницей, предательницей, и вот теперь, пойманная, лежу, спутанная веревками, жду мести преданного мною хозяина, воина Гора. Знаю — месть его еще не свершилась. Я беспомощно заворочалась. Впервые стало по-настоящему страшно. К тому же на плоту становилось холодно.Глава 24. В ЦЕПЯХ В ТРЮМЕ ГАЛЕРЫ
— Вставай, рабыня! — Клитус Вителлиус пнул меня ногой. Я открыла глаза. Отвязав от кольца мой ошейник, он стянул мне щиколотки скрученной из обрывков туники веревкой. Сорвал с меня остатки туники, швырнул ее в море. Голая, со связанными за спиной руками и перетянутыми самодельной веревкой ногами, я села на бревно. Навстречу нам неторопливо шел корабль. Средней величины галера, по двадцать весел по каждому борту. Треугольный парус приспущен. Клитус Вителлиус в ожидании стоял на плоту. На мачте полоскались два флага — Порт-Кара и еще один, с силуэтом головы боска поверх зеленых полос на белом поле. Вспомнился разговор помощников капитана с «Сокровища Джеда». Боек из Порт-Кара. Повернув, галера легко пристала бортом к плоту. У поручней стоял широкоплечий, но поджарый детина с огромными ручищами. Широкое лицо, глаза сероватого оттенка, непослушные рыжеватые волосы треплет ветер. Было в нем что-то от животного — что-то необъяснимое, непредсказуемое — ум, жестокость, хватка. Одного взгляда на стоящего расставив ноги на палубе мужчину было достаточно, чтобы понять: перед тобой воин. Оказаться в его руках было бы страшновато. Глаза оценивающе скользнули по моему телу: хочешь не хочешь, а вспомнишь, что ты рабыня. Клитус Вителлиус вскинул руку в приветствии воинов. Таким же жестом ответил мужчина. — Я Клитус Вителлиус из Ара, — прокричал мой хозяин, — я ваш пленник? — Есть у нас небольшая размолвка с Аром, — отвечал мужчина. — Да больно уж суденышко у тебя утлое. Клитус Вителлиус рассмеялся. — Клитус Вителлиус из Ара и его люди, — продолжал мужчина, — как сообщает Самос из Совета Капитанов Порт-Кара, позавчера выступили на стороне Жемчужины Тассы и показали себя весьма достойно. Жители Порт-Кара иногда называют свой город Жемчужина Тассы. Чужие же величают его по-разному, вплоть до «логова воров и головорезов» или «пристанища пиратов». Правит городом Совет Капитанов. — Сделали, что могли, — отвечал Клитус Вителлиус. — Кос, как тебе известно, воюет с Аром. — Клитус Вителлиус взглянул на собеседника. — Что с моими людьми? — Живы-здоровы. На судне Самоса, «Тасса убара». — Прекрасно! — Твоя посудина, — ухмыльнулся мужчина, — похоже, на воде держится, но уж больно неуклюжая. — Я прошу взять на борт двоих, меня и рабыню. — Клитус Вителлиус кивнул в мою сторону. Мужчина перевел на меня глаза: — Славная скотинка! — Предательница, — уточнил Клитус Вителлиус. — Не сомневаюсь, ты накажешь ее как следует. — Именно это я и собираюсь сделать. Я понурила голову. — Я беру вас на борт, — улыбнулся мужчина. Руки хозяина подхватили меня и передали моряку, тот поднял меня над поручнями и, связанную, поставил на колени у мачты. Мгновение спустя, ухватившись за протянутую руку, прыгнул на борт и Клитус Вителлиус. — Разворачивай! — приказал рулевому мужчина. — Левые весла! — скомандовал старшина гребцов. — Греби! Галера неторопливо разворачивалась. Принявший нас на борт мужчина разглядывал меня. Нагая, связанная, я подняла на него глаза. — По долгу вежливости, — сказал Клитус Вителлиус, — я предоставляю тебе и твоим рабам право потешиться с этой женщиной. Но оставляю ее за собой. Если пожелаешь получить ее без моего разрешения, придется сражаться. — Хочешь сохранить ее, чтобы хорошенько наказать? — Да. Мужчина присел около меня. Руками раскрыл мне рот. — Варварка. — Да, — согласился Клитус Вителлиус. Хозяин, свободный мужчина, разрешил мне закрыть рот. Повертел в руках ярлычок на ошейнике, стер с него соль. — Меня везли к леди Элайзе из Ара, — проговорила я, — к моей хозяйке. — Тебе больше бы пристало принадлежать мужчине, — хмыкнул моряк. — Да, хозяин. — Кажется, рабыня заинтересовала тебя, — удивился Клитус Вителлиус. — Тебя привезли с Земли? — обратился ко мне мужчина. — Да, хозяин. — Ты жила в Косе, прислуживала в таверне под названием «Чатка и курла»? — Да, хозяин. Ладони его крепко сжали мне руки. — Прекрасно, — пристально взглянув на меня, процедил он. Меня охватил ужас. — А теперь я задам тебе один простой вопрос. И если хочешь прожить еще хотя бы пять инов, ты без проволочек ответишь на него, как на духу. Двое матросов схватили Клитуса Вителлиуса, тот сопротивлялся. В отчаянии я не сводила с него глаз. — Доводилось ли тебе слышать о человеке по имени Белизариус? — Да, хозяин, — прошептала я. — Я принесла ему послание. — Какое? — Не знаю! Он встал. — Мы получим это послание. — Я не знаю, что в нем! — закричала я. — Отпустите меня! — потребовал Клитус Вителлиус. — Турнок, отведи рабыню вниз, — приказал мужчина. — Надень на нее сирик. И посади на цепь в трюме. Могучий светловолосый великан взвалил меня на плечо. — Хозяин! — кричала я Клитусу Вителлиусу. — Отпустите меня, — сопротивляясь захватчикам, ревел Клитус Вителлиус. — Я поговорю с тобой на верхней палубе, — сказал ему главный. — Наедине. — В чем дело? — бушевал Клитус Вителлиус. — Отпустите его, — приказал матросам мужчина. Клитуса Вителлиуса отпустили. — Пойдем на верхнюю палубу. — Мужчина повернулся и отправился наверх. Следом — взбешенный Клитус Вителлиус. Неся меня на плече, здоровяк матрос по короткой лесенке спустился в люк. Потолок в трюме низкий, пришлось ему взять меня на руки и пригнуться. Чего тут только не было: и оружие, и припасы, и сокровища с разграбленного каравана. Видно, взяли немало судов. Богатая добыча. Пожалуй, на одном этом корабле богатств хватило бы на дюжину убаров. Матрос положил меня на бок на доски. В тусклом свете корабельного фонаря я разглядела у стены пятерых девушек. Все голые. Все прикованы цепью за левые лодыжки к общему кольцу. Мужчина принес сирик, надел мне на шею, на запястья и на лодыжки. К цепи, соединяющей ошейник, наручники и ножные кольца, прикрепил другую, продел ее конец в массивное кольцо, скрепил висячим замком. И только теперь развязал путы на руках и ногах. И вот я в кандалах, прикована к железному кольцу. Куда надежнее веревок. — Мужчин сняли с баркаса, — заговорила одна из девушек, — заковали в цепи и погрузили на корабль. — Каких мужчин? — не поняла я. — Тех, что сидели со мной в баркасе, — объяснила она. — Ты меня помнишь? — Нет. — Мы были вместе на «Лучане из Телнуса». — Ты — свободная! — ахнула я. Горько рассмеявшись, она взвесила на руке тянущуюся к| изящной лодыжке цепь. Указала на соседок: — Все мы были свободными. — Радуйтесь, — сказала я, — что понравились мужчинам. Кое-кто из девушек вздрогнул. — Нас отвезут в Порт-Кар и продадут, — посетовала одна. — Что это такое — быть рабыней? — спросила другая. Хорошенькая! — Скоро узнаешь, рабыня, — усмехнулась я. Она испуганно прижалась к стене трюма. — Что это за корабль? — поинтересовалась я. — «Дорна», — ответил кто-то. — А кто капитан? Так как же имя того жилистого, могучего, похожего на зверя рыжеволосого гиганта, явно из воинов? Он так напугал меня. — Боек из Порт-Кара, — был ответ. Крышка люка над головой закрыта, я слышала, как щелкнул замок. Скованная кандалами, я сижу на цепи в трюме «Дорны», судна, принадлежащего грозе морей, пирату и работорговцу Боску из Порт-Кара. Я улеглась на доски. «Мы получим это послание», — сказал он. Но я же не знаю, что оно значит! «Мы получим послание». Не представляю, что со мной сделают, когда поймут, что передать им послание я не в силах. Идет война. Я, сама того не ведая, несла послание одной из воюющих сторон. И попала в руки другой стороны. Девушки сжались у стены. Как я завидовала им! Их пометят клеймом, и станут они просто рабынями. Повиноваться во всем, доставлять мужчинам наслаждение — вот и все, что от них требуется. Я лежу на шероховатых досках. Руки и ноги схвачены цепью. Что будет со мной?Глава 25. ПОСЛАНИЕ
Я протянула нитку бус седовласому, коротко стриженному мужчине с квадратным подбородком. Лицо обветренное, в ушах — крошечные золотые колечки. Это Самос, глава Совета Капитанов Порт-Кара. По одну сторону от него, скрестив ноги, восседал Боек из Порт-Кара, рядом сосредоточенно следил за происходящим Клитус Вителлиус. По другую сторону от седовласого — худощавый сероглазый человек в зеленой одежде врача. Искандер, выходец из Турий, искусный лекарь, прославившийся умением проникать в самые потаенные глубины человеческой психики. Не вставая с колен, я присела на пятки. В комнате еще две рабыни в шелках и ошейниках, стоят на коленях, ждут знака, готовые служить мужчинам. Я — нагая. Так было и тогда, в доме Белизариуса, когда я нанизывала бусы для него. Положив на столик нитку бус, Самос озадаченно разглядывал мое творение. — И все? — наконец спросил он. — Да, хозяин, — ответила я. Незадолго до этого лекарь Искандер заставил меня выпить какое-то странное пойло. — Это поможет тебе расслабиться, — пояснил он, — и приведет твое сознание в необычное состояние. Я стану говорить с тобой — память твоя обретет невиданную доселе ясность. Всплывут мельчайшие детали. И ты воспримешь мое внушение. Не знаю, каким зельем опоил он меня, но оно и правда оказалось эффективным. Постепенно под его действием, повинуясь умиротворяющему, но властному голосу Искандера, я рассказала все о доме Белизариуса и о том, что там происходило. Я и так припомнила бы многое — кто что делал, кто что говорил, но в том удивительном состоянии, в которое с помощью снадобья и внушения поверг меня Искандер, в памяти с поразительной ясностью всплыли самые незначащие подробности, мелочи, которые не задерживаются в сознании здравого человека, отбрасываются как нечто абсолютно несущественное. Одетая в короткую голубую тунику белокурая рабыня по имени Лума, стоя на коленях подле Боска, записывала мои слова. Судя по цвету туники, когда-то она была переписчицей. Ноги ничего, красивые. — Какое имеет значение порядок слов? — спросил Самос Искандера. — Большое, — отвечал Искандер. — Это как ключ. Как в арбалете. Все по порядку. Каждая мелочь — на своем месте. Иначе стрела не вылетит. Замочек не откроется. — Странно как-то, — протянул Самос. — Странно, потому что непонятно, — объяснил Искандер. — На самом деле все это не более странно, чем устройство замка или арбалета. А нам и нужно разобраться в устройстве — в данном случае это вербальная структура, диалог. Слова тут действуют как спусковой крючок, дают толчок нанизывать бусинки. — А нельзя просто приказать ей припомнить последовательность цветов? Как раз этого припомнить я и не могла. — Нет, — отрезал Искандер. — Этого она не сможет. Или сделает неправильно. — Почему? — допытывался Самос. — Разве снадобья недостаточно? — Девушку тщательно подготовили, — терпеливо растолковывал Искандер. — Подвергли мощному внушению. Постепенно мы пробьемся сквозь эти дебри, но нет никакой уверенности, что не наткнемся на ложные воспоминания, которые внушили ей, чтобы запутать нас, увести в сторону. Полагаю, мы столкнемся с переплетением фальшивых и истинных воспоминаний. И самая эффективная тактика — воспроизвести ситуацию, действующую как спусковой механизм. — Значит, по твоему мнению, в ее памяти может храниться несколько вариантов расположения бусинок? — Да. И в каждом заключен разный смысл. — Стало быть, какое из посланий настоящее, разобраться мы не сможем? — Совершенно верно, — согласился Искандер. — Но нам известна последовательность действий, вызывающая из памяти то самое, основное послание. — Иначе, — вступил в разговор Боек, — и сам адресат не отличил бы истинное послание от ложного. — Точно, — кивнул Искандер. — В таком случае, — повелел Самос, — продолжай восстанавливать пусковой механизм, ищи ключ. Искандер снова принялся задавать мне вопросы. Я протянула нитку бус седовласому, коротко стриженному мужчине с квадратным подбородком, Самосу из Порт-Кара. Не вставая с колен, присела на пятки. Самос положил бусы на столик. — И все? — Да, хозяин, — ответила я. — Но в них — никакого смысла. — Вот эти бусы, — проговорил Искандер. — Я сделал все, что мог. Если в них есть смысл, разгадывать его — не по моей части. — Дай мне бусы, — попросил Боек из Порт-Кара. Самос протянул ему нитку. — Обрати внимание, — рассматривая ее, заметил пират, — на частоту желтых бусинок. Каждая третья бусинка — желтая. — Да, — пригляделся Самос. — Почему? — Не знаю. — Если каждая третья — желтая, — предположил Боек, — можно сделать вывод: суть в парах бусинок, заключенных между желтыми. Смотри: вот за красной идет синяя, а здесь — красная за оранжевой. И таких сочетаний множество. Может, это буквы? — А если цвета расположены в обратном порядке? — спросил Самос. — Тогда, безусловно, это другая буква. — Ключа к шифру у нас нет, — напомнил Искандер. — Переберем все сочетания! — стукнув по столу, рявкнул Самос. — Можно предположить, — продолжал Боек, — что послание — на горианском. Насколько мы знаем, известный нам лишь по имени, а имя это может быть вымышленным, Белизариус — горианин. — Да? — проронил Самос. — Смотри, — Боек внимательно рассматривал бусы, — чаще всего встречается сочетание синей и красной. — Ну и что? — не мог взять в толк Самос. — В горианских словах, — объяснил Боек, — чаще всего встречается буква «этта». Для начала можем предположить, что синей и красной бусинками обозначают «этту». — Ясно. — После нее чаще всего встречаются «тау», «ал-ка», «омни-он» и «ню». Дальше следуют «ар», «ина», «шу» и «хомен», ну и так далее. — Откуда это известно? — удивился Самос. — Выяснили, подсчитывая буквы в тысячах слов из разных рукописей. — Это писцы высчитали? — поинтересовался Самос. — Да, — ответил Боек. — А зачем им это? — Эти исследования, официально по крайней мере, проводились в пику предполагаемым секретным разработкам шифровальщиков для Сардарских ярмарок. Собирались писцы, придумывали, как упростить письменный алфавит, сделать его единообразным. Это и для обучения важно — чтобы дети учили сначала буквы, которые встречаются чаще всего. — Я учил алфавит, начиная с «ал-ка», — усмехнулся Самос. — Я тоже, — подхватил Боек. — А может, надо было начинать с «этгы»? — Но это же против всех устоев! — вскричал Самос. — Верно, — согласился Боек. — Потому-то все эти нововведения особого успеха и не имели. И все же кое-что интересное выяснить удалось. Например, высчитали не только какая буква встречается чаще, какая реже, но и точно определили, во сколько раз. «Этта», скажем, употребляется в двести раз чаще, чем «алтрон». Язык больше чем на сорок процентов состоит из букв, которые я назвал первыми: «этта», «тау», «ал-ка», «омни-он» и «ню». — Не может быть! — Так и есть. Мало того. Вместе с буквами «ар», «ина», «шу» и «хомен» они составляют больше шестидесяти процентов. — И все же мы можем перебрать все возможные сочетания, — упорствовал Самос. — Конечно, — не стал спорить Боек. — В таком коротком послании мы, возможно, могли бы подобрать несколько очевидных вариантов. Короткие тексты, особенно не отражающие общестатистической частоты встречаемости букв, бывает очень трудно расшифровать, даже если шифр элементарный. — Элементарный? — переспросил Самос. — Шифров существует великое множество. Одни основаны на замещении знаков, другие — на перестановке. Полагаю, перед нами послание, зашифрованное просто с помощью замещения. — Почему? — Человек по имени Белизариус прочел его почти сразу. Более сложные шифры, в которых используются ключевые слова или ключевые цифры, читают при помощи дешифровочных кругов или специальных таблиц. — А что, любой код можно разгадать? — поинтересовался Самос. — Не надо путать код с шифром, — сказал Боек. — В коде определенным знаком или сочетанием знаков обычно обозначают слово, а не букву. Расшифровка кода требует специальных книг. Так что код в общем-то разгадать невозможно. Если кодовая книга попадет во вражеские руки, использование кода, разумеется, теряет всякий смысл. Коды уязвимы в одном отношении, шифры — в другом. — Как по-твоему, враги рискнули бы использовать на Горе кодовые книги или устройства? — Вряд ли, — улыбнулся Боек. — А есть такие шифры, которые невозможно разгадать? — Есть, — кивнул Боек. — И практически, и теоретически их существование возможно. Если шифр используется единожды, в данном коротком послании, то разгадать его невозможно. Просто недостаточно материала для работы. Теоретически невозможно разгадать однорядный шифр. В нем используются ключевые слова или цифры, но в каждом последующем послании ключ меняется в заранее оговоренном порядке. Получается, что каждый текст — единственный в своем роде, расшифровать его можно, только зная последовательность смены ключей. Например, и отправитель, и адресат знают, что в шестом послании будет использован ключ номер шесть, и так далее. — Сложно, — заметил Самос. — Отправитель и адресат должны иметь дешифровочные таблицы, — добавил Боек. — Так что хоть этот способ и удобнее использования кодовых книг, но у них есть некоторые общие недостатки. — Почему ты считаешь, что здесь использовано простое замещение? — Сужу по легкости, с какой прочел послание Белизариус. Такие шифры просты и удобны, так что, по-моему, простое замещение вполне вероятно. — А надежен ли такой способ? — усомнился Самос. — Надежность шифра, — усмехнулся Боек, — не в самом шифре, а в том, чтобы никто не догадался, что перед ним шифровка. Это же не испещренный неведомыми письменами клочок бумаги, на который сразу обратят внимание, посчитав секретным посланием, который вызовет любопытство, который интересно разгадать. Нет, на вид это болтающиеся на шее у какой-то рабыни ничем не примечательные деревянные бусы — дешевые, обычные, незатейливые. Самос поднял нить со стола. Что за тайны она хранит? — К тому же, — продолжал тот, кого называют Боском из Порт-Кара, — рабыня и сама не понимала, что за роль ей отведена. Долгое время вообще не знала, что несет послание. Да и то, как вызвать из ее памяти порядок, в котором нанизываются бусинки, и контрвнушение, из-за которого припомнить этот порядок без восстановления соответствующей обстановки она не может, — все это добавляет надежности. — Боек улыбнулся. — А еще удобство простого заместительного шифра в том, что для него не требуется кодовых книг, дешифровочных кругов или таблиц, так что он не только надежен, но и прост. — Враги, как всегда, на высоте, — проронил Самос. — Пожалуй, что так, — согласился Боек. — А не можем мы захватить этого Белизариуса? — Мы же не знаем, где его искать. — Боек перевел глаза на Искандера из касты Целителей. — Захвати мы человека по имени Белизариус, удалось бы выведать у него ключ к шифру? — Возможно, — ответил Искандер. — Только, скорее всего, сказанные самим Белизариусом слова могли стереть ключ из его памяти. — Неужто враги так изощренны? — не поверил Самос. — Думаю, да. — Искандер из касты Целителей указал на меня пальцем: — Вы уже могли убедиться в их искусстве. Я потупилась. — А твои снадобья, могут они помочь? — Возможно. Только вдруг он выдаст множество ключей? Кто знает? Самос взглянул на Боска: — Ты можешь прочесть шифровку? — Не знаю, — размышлял Боек вслух. —Взгляните, как повторяются бусинки. Повторяются несколько раз, заполняя всю нитку. Стало быть, послание совсем короткое. — Может, его вообще невозможно прочесть? — встревожился Самос. — Может быть. — Интересно, — Самос взглянул на меня, — почему, выжав из девки все, ей не перерезали глотку? Я вздрогнула. — Наверно, не слишком опасались, — предположил Боек. — Решили, что неуязвимы. — Можно говорить, хозяин? — подала я голос. — Говори, — разрешил Самос. — Белизариус сказал, что посторонние послания не поймут, даже если сумеют прочесть. Им оно покажется бессмысленным. — Капитан, — обратился Самос к Боску, — начинай работать. — Начинаю, капитан, — улыбнулся Боек и повернулся к Луме: — Срисуй порядок бусинок. Промежутки делай побольше. И дай мне бумагу и грифель. — Да, хозяин. — В мгновение ока ее быстрая рука справилась с задачей, и вскоре она уже передавала Боску бумагу и грифель. — Для начала, — проговорил Боек, — предположим, что синий и красный — «этга». Следующее по частоте — сочетание оранжевого и красного. Допустим, это «тау». Подавшись вперед, я не спускала с него глаз. Никто не проронил ни слова. Самос и Клитус Вителлиус напряженно следили за манипуляциями капитана. Боек работал быстро, но временами, казалось, его охватывала ярость. Не раз и не два отбрасывал он начальное предположение, начинал сначала, потом снова, и снова, и снова. Наконец он положил грифель на стол и безрадостно уставился на клочок бумаги. — Я прочел послание, — проговорил он ровно. Повернувшись к двум стоящим на коленях рабыням, Самос приказал им уйти. Те торопливо бросились вон. Боек глянул на Луму. — Да, хозяин, — прошептала она, вскочила и тоже поспешила из комнаты. Когда приказывает мужчина, мешкать не приходится. — Хочешь чтобы я вышел? — спросил Клитус Вителлиус. — Останься, если хочешь, Клитус Вителлиус из Ара, — вопросительно глянув на Боска, ответил Самос. Клитус Вителлиус кивнул. А я, нагая, по-прежнему стояла на коленях. Боек перевел злобный взгляд на лежащий перед ним клочок бумаги. — Никакого смысла, — прорычал он. — Что в послании? — спросил Самос. И Боек из Порт-Кара прочел: — Прибывает Пол-уха. — И добавил: — Никакого смысла. — Нет, — побелев как снег, прошептал Самос, — смысл есть. — Так в чем же он? — не терпелось Боску. — Когда ты получила послание, рабыня? — спросил меня Самос. — Довольно давно, хозяин. — Я отбил ее, — вмешался Клитус Вителлиус, — у двоих мужчин у границ Салерианской Конфедерации ранней весной. С тех пор я перебывала рабыней Клитуса Вителлиуса, Тур-нуса из Табучьего Брода, в крепости Турмусовых Камней, в «Ошейнике с бубенцом», побывала в руках Элайзы Невинс, служила в «Чатке и курле». — Поздно, — мрачно произнес Самос. — Что поздно? — спросил Боек из Порт-Кара. — Сомнений нет: Пол-уха уже на Горе. — Кто такой Пол-уха? — Настоящее его имя нам неизвестно. А на Горе его называют Пол-уха. — Кто он? — Великий полководец Курий. — Его прибытие на Гор так много значит? — Наверняка он явился на Гор, чтобы командовать военными действиями Курий против нашей планеты. Курии… Ничего не понимаю. Наверно, враги. — Неужели так важно, что он на Горе? — выспрашивал Боек. — Боюсь, это крайне важно. — Самоса, казалось, трясло. Вот неожиданность! А на вид такой твердый, неустрашимый. Видно, и впрямь зловещее послание принесли мои бусы, если вздрогнула такая несокрушимая скала. — И что это означает? — Боюсь, — вздохнул Самос, — это означает скорое вторжение. — Вторжение? — встрепенулся Клитус Вителлиус. — Вторжение врага, — отчеканил Самос. — Врагов Ара? — в ярости переспросил мой хозяин. — И Ара, и Порт-Кара, и Коса, и Тарны — всей планеты. — Пол-уха, — задумчиво повторил Боек из Порт-Кара. — Хотелось бы мне с ним встретиться. — И мне! — вскричал Клитус Вителлиус. — Я кое-что о нем знаю, — попытался охладить их пыл, Самос, — и вовсе не жажду с ним познакомиться. — Мы должны найти его! — загорелся Боек. — Где же его искать? Где? — Самос взглянул на лежащие на столике бусы. — Нам известно одно: Пол-уха где-то здесь, на Горе, среди нас. В освещающей комнату лампе потрескивало масло. Посмотрев на меня отсутствующим взглядом, Самос бросил стоящим позади стражникам: — Запереть ее. И приковать покрепче.Глава 26. ВОЗВРАЩЕНИЕ В АР. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ЭЛАЙЗОЙ НЕВИНС
— Ванна готова, госпожа! Опустив голову, облаченная в короткую белую рабскую тунику, я стояла на коленях перед леди Элайзой из Ара, из Шести Башен. Сидя на огромном ложе, одну за другой она протянула мне ноги. Я сняла с нее сандалии, поцеловала их и поставила в сторону. Она встала. Встала позади нее и я, сняла с нее платье и, поцеловав его, бережно положила на ложе. Она одобрительно улыбнулась мне: — Может быть, из тебя все же получится неплохая служанка, Джуди. — Надеюсь, госпожа будет довольна, — смиренно ответила я. Повинуясь ее знаку, я принесла полотенце и, поцеловав его, обернула ей волосы. Она подошла к утопленной в полу ванне, пальцами ноги попробовала воду, потом ступила глубже и легла, откинувшись назад. — Великолепно, Джуди. — Спасибо, леди Элайза, моя госпожа. Я так тщательно выверяла температуру, подливая горячей воды из греющегося на железной треноге сосуда! Значит, не ошиблась. Не высекут. Я служила ей, повинуясь во всем, выполняя малейшие прихоти. Висящая на стене шитая бисером дамская плетка всегда у меня на глазах. Отведать ее не хотелось. Моя хозяйка нежилась в благоуханной радужной пене. Я — Джуди, ее рабыня, ее служанка. Веду дом, убираю, вытираю пыль. Готовлю и стираю. Выполняю всю грязную рабскую повседневную работу. Для нее я — выгодное приобретение. Часто, сцепив мне наручниками руки за спиной, повесив на шею кожаный мешочек с перечнем заказов и горстью монет, она отправляет меня за покупками. Торговец привязывает мне на шею заказанные ею товары, кладет в мешочек сдачу, затягивает его потуже, иногда на прощание награждает дружеским шлепком, напоминающим, что я хорошенькая, хоть и принадлежу женщине, и отсылает обратно к хозяйке. Или моя госпожа сама отправляется за покупками, а я, нагруженная поклажей, почтительно иду следом, потупив взор, не смея поднять глаза на встречных мужчин. Однажды мне улыбнулся красавец раб. Согретая его ласкающим взглядом, я, к его удовольствию, невольно зарделась и тут же была отправлена обратно домой, под плетку. Как я и предполагала — а вскоре уверилась окончательно, — мужчин леди Элайза презирала и ненавидела, питая, однако, при этом к ним жгучий, неутолимый интерес. Задавала вопросы, на которые легко с глазу на глаз ответить рабыне и очень непросто — свободной женщине. Расспрашивала о путах и цепях, о чувствах рабыни, о том, что заставляют ее делать мужчины, как должна она вести себя, как разговаривать. Интересовалась самыми интимными подробностями жизни крестьянской невольницы, хотела знать, как обращаются с девушками мужчины в тавернах. Я старалась отвечать честно. Она возмущалась, впадала в ярость. — Да, госпожа, — опустив голову, бормотала я. — Как счастлива ты, должно быть, Джуди, — восклицала, бывало, она, — что вырвалась из этого кошмара, попала в услужение к женщине! — О, да, госпожа, — неизменно отвечала я. Разве объяснишь ей, какой упоительный трепет охватывает рабыню в объятиях мужчины, как сладостно повиноваться его несгибаемой воле? Выпростав из пены изящную левую руку, она неторопливо, с удовольствием разглядывая, принялась мыть ее правой рукой. Как и многие фригидные женщины, к своей внешности она относилась невероятно ревностно. Неужели не понимала, что ни в красоте ее, ни в ней самой нет никакого проку, если не сжимают ее в объятиях мужские руки? — Как ничтожны и жалки мужчины, Джуди! — проговорила она. — Да, госпожа. Почему-то именно в ванне ее часто обуревало желание говорить о мужчинах и о своем презрении к ним. — Сегодня, — сообщила она, — на рынке я видела, как мужчина бил привязанную к кольцу рабыню. Это было ужасно. — Да, госпожа. Интересно, чем провинилась рабыня? Не сумела, наверно, угодить. Я в тот день на рынок с хозяйкой не ходила, оставалась дома, прикованная к кольцу в ногах ее ложа. — А потом, — продолжала она, — несчастная покрыла его ноги поцелуями. — Ужасно, госпожа. Не иначе, девушка пыталась умилостивить хозяина, вознося ему хвалу и упиваясь его властью над собой. — Да, ужасно! — посетовала моя госпожа, леди Элайза из Шести Башен. — А еще по делам пришлось зайти на улицу Клейм. — О, госпожа? — Случалось, отправляясь по делам, она не брала меня с собой. — Там я увидела девушек на цепи. Голые, у всех на виду, мужчины их рассматривают! Гадость какая! — Да, госпожа, — согласилась я. Она грациозно подняла над водой ногу. Безукоризненно очерченная ступня. Красивая нога. — Как по-твоему, Джуди, я красивая? — Да, госпожа. Она часто спрашивала об этом. — Правда? — Да, госпожа. Я не кривила душой. Моя хозяйка невероятно красива и молода. Гораздо красивее меня. — Думаешь, мужчинам понравилась бы? — Да, госпожа. — Что ж, за меня дали бы хорошую цену? — Она рассмеялась собственной шутке. — Да, госпожа. И об этом она меня уже спрашивала. И я отвечала честно. Честно ответила и на этот раз. Вот забавно: что за странные веши ее интересуют! На рыночном помосте, обнаженная, под кнутом аукциониста, Элайза Невинс, не сомневаюсь, принесла бы торговцу не меньше золотого тарска. Витая в мечтах, она ополоснула стройные ноги. И вдруг — негромкий шум. Этих звуков я ждала уже несколько дней. Откинувшись всем телом, погрузившись в нежную пену по подбородок, она распласталась в воде, закрыв глаза. Села. Над водой показались плечи. Открыла глаза, взглянула в потолок. — Что это такое — быть рабыней? — Госпожа скоро узнает, — ответила я. Леди Элайза резко обернулась и только теперь увидела ЕГО. У нее вырвался испуганный возглас. — Кто ты? — Ты леди Элайза из Ара, из Шести Башен? — осведомился он. — Да! — Именем Царствующих Жрецов Гора я обвиняю тебя в сотрудничестве с Куриями, за что тебе назначена соответствующая кара. — Я не понимаю, о чем ты говоришь! Из складок туники он вынул перевязанный лентой и скрепленный печатью аккуратно сложенный манускрипт. На желтоватой бумаге я разглядела оттиснутый черными чернилами штамп — традиционный горианский знак «кейджера». — Вот, — объявил он, — подписанная Самосом из Порт-Кара грамота о порабощении. Ознакомься. Полагаю, никаких нарушений ты не обнаружишь. — Он швырнул бумагу на плиты пола. — Нет! — пытаясь прикрыться, в страхе завопила она. — Теллиус! Барус! — Твои приспешники тебе не помогут. Выяснено, что они из Коса. Они уже под арестом в магистрате Ара. — Теллиус! Барус! — все надрывалась она. — Ты одна, леди Элайза. Криков твоих никто не слышит. Высокий, сильный, в алой одежде воина. На поясе — длинный сложенный хлыст. — Выходи из ванны, — приказал он, — и готовься к рабским оковам. — Нет! — надрывалась она, — Беги, Джуди! Зови на помощь! — Не надо, — проронил мужчина. — Да, хозяин. — Я взглянула на леди Элайзу: — Прости, госпожа. Я — рабыня, которой приказывают мужчины. — И встала на колени. — Сука! Сука! — завизжала она. — Да, леди Элайза, моя госпожа. Не вылезая из воды, стараясь укрыться в пене, она в ужасе повернулась к рослому пришельцу. — Это какая-то ошибка! Оставь меня! Ты вторгся в покои дамы! — Выходи из воды, — повторил он, — тебя ждут оковы. — Ни за что! — упиралась она. — Ты девственница? — спросил он. — Да! — с яростью бросила она. — Если придется лезть за тобой в ванну, — пригрозил он, — я возьму тебя прямо в воде. — Принеси мое платье! Он подошел к лежащему на ложе платью, но не передал его ей, а осмотрел, держа против света. Нашел в рукаве иглу в крошечном футляре, вынул. Вернулся к ванне. Она испуганно отпрянула. Сполоснув иглу, он вытер ее полотенцем и вложил обратно в футляр. Я и не знала, что в рукаве игла, — так искусно спрятала она ее в складках ткани. Стоя у края ванны, мужчина смотрел на леди Элайзу. Иголка наверняка была отравлена. Наверно, ядом Канды. — Ты разоружил меня, воин, — признала она. — Теперь, будь добр, принеси мне платье. Кое-как скомкав, он отбросил платье к стене. — Прошу тебя, — заговорила она. — Я богата. Я дам тебе много золота. — Встань! — повелел он. — И подними руки над головой. — Ты вторгаешься в мою частную жизнь! — Скоро, — напомнил он, — у тебя не будет права на частную жизнь. — Оскорбляешь мою скромность! — Если ты рабыня, быть скромной тебе не позволено. Что правда, то правда. — Пощади, воин! — взмолилась она. — Повинуйся, или тебя высекут! — прикрикнул он. Элайза Невинс встала в ванне, словно сдаваясь, подняла руки над головой. Пришелец откровенно рассматривал ее — небрежно, оценивающе, не спеша. Под взглядом горианского воина она дрожала от страха. А он подошел к краю ванны, присел и принялся рассматривать что-то справа от нее. Она отступила назад, от него подальше. Он отогнал ладонью пену, стал внимательно изучать стенку ванны и мгновение спустя уже вытаскивал из тайника под плиткой маленький кинжал. Смыл с него яд, вытер полотенцем, как до этого иглу, и отбросил к стене, туда, где валялось скомканное платье. А я и не подозревала ни о существовании тайника, ни о запрятанном в нем оружии. Элайза, подняв руки, стояла у противоположной стороны просторной, утопленной в полу ванны. — Освободи меня! — предложила она. — Я хорошо заплачу. Он поднял на нее глаза. — Я дам тебе столько, что ты сможешь купить вместо меня десяток рабынь! — Но ни одна из них не будет Элайзой Невинс. Она надменно вскинула все еще обвязанную цветастым полотенцем голову. — Грамоту о порабощении смотреть будешь? — Если можно, — ответила она. — Подойди сюда, — распорядился он. — Руки не опускай. Не опуская рук, она подошла к разложенному на полу манускрипту. — Из тебя получится неплохая рабыня, — проговорил он. — Можешь опустить руки. Стань на колени — грамоту о порабощении женщина всегда читает стоя на коленях. — Рабыня! — это уже мне. — Сними с ее головы полотенце, дай ей вытереть руки. — Да, хозяин. Осторожно — как бы не наткнуться на запрятанную иголку или еще какое-нибудь хитроумное приспособление — сняла я полотенце с головы моей хозяйки. По ее плечам рассыпался каскад роскошных темных волос. Элайза отбросила их за спину. — Да, — причмокнул мужчина. — Неплохая рабыня. Элайза вытерла руки и с убитым видом сорвала с манускрипта ленту с печатью. — Ты грамотная? — спросил мужчина. — Да, — язвительно бросила она. — Понимаешь, что это такое? — Да. Приказ о порабощении. — Кроме того, — продолжал он, — ты, разумеется, понимаешь, что по горианскому торговому закону — единственному закону, признаваемому всеми городами, — ты подлежишь порабощению согласно отдельному разрешению. Будь ты из Ара, я имел бы право, если удастся, сделать тебя своей рабыней, ведь у нас с тобой разные Домашние Камни. Но поскольку, называя себя леди Элайзой из Ара, из Шести Башен, на самом деле ты являешься Элайзой Невинс с планеты Земля, то подпадаешь под общее разрешение: на тебя может претендовать любой горианин. У землянки нет Домашнего Камня. Ее можно схватить, сделать презренной рабыней. И никакой закон этому не препятствует. — Ты принадлежишь первому, кому попалась в руки, — продолжал мужчина. — Приготовься. Сейчас, как рабыню, я посажу тебя на привязь. Он вынул из-за пояса длинную веревку со скользящим кольцом и замком-защелкой. — Подожди, — протягивая руки, сказала она. — Да? — Бойся связывать меня в этом городе! Я и в самом деле из Ара. — Опиши Домашний Камень Ара, — потребовал он. Леди Элайза потерянно уронила голову. Достигая совершеннолетия, юные граждане приносят клятву на верность городу и участвуют в ритуале, принимая из рук старших хлеб, соль и огонь. Во время этой церемонии каждый юноша, каждая девушка удостаиваются чести подержать в руках и поцеловать Домашний Камень города, после чего их венчают лавровыми венками и облачают в мантии, посвящая в граждане. Этого мгновения жителю Ара никогда не забыть. У землян Домашних Камней нет. На Горе гражданами становятся только по достижении определенного возраста, после прохождения испытаний. В большинстве горианских городов молодым требуется поручительство взрослых граждан, не связанных с ними кровным родством. Приходится им также предстать перед советом граждан, который определяет, достоин ли юный претендент чести приобщиться к Домашнему Камню города. Гражданство на Горе обретают не автоматически, просто потому, что довелось родиться в том или ином городе, а сознательно, после подачи прошения. Приобщение к Домашнему Камню — событие для горианина далеко не рядовое. — Ты утверждаешь, что ты из Ара, — отчеканил мужчина, — а не можешь описать Домашний Камень. Тогда подробно расскажи, как проходит церемония посвящения в граждане или, скажем, как празднуется основание города. — Не знаю, — пробормотала она. — Отвести тебя в магистрат Ара, — осведомился он, — и доказать им, что твое гражданство поддельно? — Нет! — не на шутку испугалась она. — Нет! Необоснованные притязания на чужой Домашний Камень — серьезное преступление для горианина. Элайза Невинс содрогнулась. За это сажают на кол на городской стене! — Пощади, воин! — взмолилась она. — Ты из Ара? — спросил он. — Нет, — признала она. — Не из Ара. — Читай дальше. Держа манускрипт трясущимися руками, она стала читать дальше. — Пол? — спросил он. — Женский, — прочла она. — Происхождение? — Планета Земля. — Имя? — Элайза Невинс. В грамоте о порабощении — ее имя! Документ дрожал в ее руках. — Это твое имя? — спросил мужчина. — Да, — взглянув на меня, потом снова на воина, выдавила она. — Мое. — Ты Элайза Невинс? — Да. Я Элайза Невинс. — Приговор? — Рабство, — прочла она и неверной рукой протянула ему манускрипт. — Приготовься к связыванию. Пряча грамоту в складки туники, он отвел глаза, и в этот момент, вскочив на ноги, Элайза бросилась к стене и схватила кинжал. У меня вырвался испуганный возглас. С кинжалом в руках Элайза заметалась по комнате. Мужчина не двинулся с места. Запахнул тунику, пряча документ, взглянул на нее. А она, наверно, и не представляла, что ее укрощение уже началось. — Прочь! — кричала Элайза. — У меня нож! Я убью тебя! Прочь с дороги! — Ты закончила омовение, — заговорил он, — освежилась. Теперь умасти свое тело маслами и благовониями. — Прочь! — Кажется, ты не спешишь повиноваться, — заметил он. Судорожно оглядываясь, она наткнулась глазами на ведущую из комнаты открытую дверь. — Бежать некуда, — предупредил он. — Наружная дверь закрыта на цепь. Она бросилась вон из комнаты, к наружной двери. Мы — за ней. Оказавшись в покоях, где, восседая в своем величественном кресле, некогда она впервые допрашивала меня, свою рабыню, Элайза принялась тянуть и дергать продетую сквозь кольца цепь, которой была закреплена задвижка, неистово кромсала дверь ножом. Потом бешено обернулась, уставилась на нас — волосы растрепаны, дыхание срывается. Рванулась обратно в спальню, захлопнула дверь, торопливо задвинула засовы. Воин поднялся с кресла, в котором расположился, войдя в комнату, подошел к двери. Два удара ногой — и, повиснув на одной петле, разбитая дверь распахнулась. Прижатые засовами расщепленные доски болтались на косяке. Он отшвырнул ногой остатки двери. Посреди комнаты, отчаянно размахивая кинжалом, стояла Элайза. — Назад! — закричала она. Он вошел, глянул ей в лицо. Держась у него за спиной, проскользнула в комнату и я. — Ты до сих пор не выполнила моего приказания — не умастила себя маслами и благовониями. Не желаешь слушаться? — Прочь! — Придется наказать. — Прочь! — визжала она. — Прочь! В мгновение ока он оказался рядом с ней. Она обрушила на него кинжал, и тут же он схватил ее за запястье, вывернул руку за спину и резко вздернул повыше. Привстав на цыпочки, она завопила от боли. Левой рукой держа ее за левое запястье, правой он поймал правое, вывернул за спину. Позвякивая, покатился по плитам пола бесполезный отныне кинжал. Мужчина отбросил его ногой в сторону. Мгновение держал ее неподвижно. Голова ее откинулась назад, глаза зажмурены, крепко стиснуты зубы. Потом от мощного удара ноги ее подкосились, и вот уже, опустив голову, у самого края ванны она стоит на коленях у его ног, руки скручены за спиной, он держит ее за запястье двумя пальцами. — Придется наказать, — повторил он. — Прошу тебя! — зарыдала она. Отпустив руки, он схватил ее за волосы, швырнул ничком на пол — голова над самой водой. — Я куплю свою свободу! — надрывалась она. — Позволь мне заплатить! Он ткнул ее головой в воду, пониже, под благоухающую пену, подержал и вытащил. — Не хочу быть рабыней! — Элайза задыхалась, отплевывалась, с головы ее текла вода. Он снова окунул ее. Подержав подольше, вытянул из воды. Снова она задыхалась, снова отплевывалась и кашляла. С волос ручьем текла вода. Глаза блестели от воды и пены. — Нет! — бессвязно бормотала она. — Не буду рабыней! Он опять опустил ее голову в воду. Не утопил бы! Но вот вытянул за волосы. — Повинуюсь, хозяин! — выдохнула она. Уложив ее на живот у края ванны, через голову он надел на нее кожаную петлю. Проворные сильные руки быстро затянули петлю, зафиксировали — так не выскользнет. Теперь можно затянуть сильнее, как удавку. Ослабить — нельзя. Точно не веря в происходящее, Элайза Невинс повернулась на бок. Потрогала охватившую горло петлю. Она на привязи. Подняла глаза на воина. — Хозяин? — Скоро, — бросил он. — Кто посадил меня на привязь? — Боек из Порт-Кара, — ответил он. — Нет! — закричала она. Ясно — услышала имя врага. — Да, — отчеканил Боек из Порт-Кара. Ее била дрожь. Да, быть его рабыней — не сахар. Я ей не завидую. Имя Боска из Порт-Кара повергает женщин Гора в ужас. Дернув за привязь, он поставил ее на колени. — Где ключ от ошейника? — Он кивнул в мою сторону. — В желтом ящике, в туалетном столике, — поспешно ответила она. — Под шелком. — Принеси, — приказал мне Боек из Порт-Кара. Я бросилась к ящику, нашла ключ. Повиновалась мгновенно, не мешкая. Он говорил, как говорит хозяин. Горианин. По его знаку я сунула ключ в руку Элайзы и встала на колени спиной к ней. — Сними ошейник, — велел он Элайзе. Неловкими движениями она отомкнула замок, стянула с меня ошейник, положила его вместе с ключом на пол. — Скажи: «Ты мне больше не принадлежишь», — приказал воин. — Ты мне больше не принадлежишь, — послушно повторила Элайза. Вскочив на ноги, стиснув кулаки, я повернулась к ней. Она испуганно сжалась. Вот и она на привязи, на коленях! — злорадствовала я. — На колени! — прозвучал приказ. — Да, хозяин. — Я встала на колени рядом с Элайзой Невинс. Я — рабыня. Стоя перед Элайзой, он смотрел на нее сверху вниз. У нее подрагивали губы. — Ты — агент Курий, — провозгласил он. — И красотка невольница. Тоже немалая ценность. — Меня отвезут в Порт-Кар на допрос? — Да. — Я ничего не скрою. Все расскажу, что знаю, — под пытки ей явно не хотелось. — Разумеется, — кивнул он. Глянул в высокое узкое окно. На фоне ярко-синего неба, сверкая, вздымались башни Ара. — До полудня далеко, — напомнила она. — При дневном свете меня непросто будет вывезти из города. Это верно. Воины на тарнах патрулируют город с воздуха. — Ты, конечно, — продолжала она, — дождешься темноты. — Действительно, пленница, — согласился он и добавил: — Не бойся. Мы придумаем, как скоротать время. — Как меня повезут из города? — Голую, связанную, перекинув через седло тарна. — Не слишком достойный способ перевозить свободную женщину. — К вечеру, — пообещал он, — ты будешь вполне подходящим грузом для такого транспорта. Ее передернуло. — Иди к туалетному столику, встань на колени. Она повиновалась. Присев рядом, длинным свободным концом привязи он стянул ей лодыжки. Теперь веревка вилась от ее горла к ногам. Руки он оставил свободными. — Доставай косметику, благовония, — повелел он. — Ты должна быть ослепительно красивой. Она понуро потянулась к ящичкам и щеткам. — Пойди в парадные покои. — Он повернулся ко мне. — В моих вещах найдешь клеймо. Разведи жаровню, раскали его. Там же серьги и седельная игла. Принеси. — Да, хозяин. Солнце уже близилось к закату, когда я внесла в спальню жаровню, толстой тряпкой держа ее за ручки. Раньше я не могла этого сделать — в комнате стало бы слишком жарко. — Какая ты красивая, Элайза! — Я изумленно замерла. Подтянув к подбородку плотно сомкнутые колени, она сидела на мехах в изножье кровати. Петли на шее уже не было, ноги по-прежнему связаны, руки стянуты за спиной. От левой щиколотки к кольцу на ножке кровати тянулась цепь длиной футов пять. Сколько ночей проспала я, прикованная цепью на этом самом месте! Здесь же, у собственного ложа, будут клеймить и ее. Так решил Боек. — Джуди, — простонала она, — что он собирается со мной делать? — Клеймить, — объяснила я. — Нет! — Тебя не заставляли являться на Гор. Она завозилась, пытаясь выбраться из пут. Боек из Порт-Кара вытянул из жаровни клеймо, посмотрел и сунул обратно. Скоро будет готово. — Зверь, варвар! — закричала она, пытаясь отползти назад. Но уткнулась в каменную стенку ложа. Все, дальше ползти некуда. Он швырнул ее на бок, приткнул в угол между каменной стенкой и плитами пола, связал ей бедра, оставив между плотными кожаными ремнями небольшой зазор — для клейма, знаком велел мне подтащить ближе жаровню и подать ему тряпку, чтобы взяться за раскаленную рукоятку. — Помоги мне, Джуди! — плакала Элайза. — Тебя не заставляли являться на Гор, Элайза, — напомнила я. Связанная, лежала она на боку, притиснутая к изножью кровати. С другой стороны подоткнуты меха — не сдвинуться. Ноги крепко стянуты. Сверху всем своим весом навалился Боек. Она закрыла глаза. А я глядела в сторону. В предвечернем небе плыли облака. Солнечные лучи золотили башни. В вышине парили птицы. От ее крика я зажмурилась. Клеймо неторопливо делало свое дело — метило жертву. Запахло паленым. Боек не спешил. Работал на славу. Я открыла глаза. Какое голубое небо! А птиц еще больше. Послышались всхлипывания. Вот и еще одна рабыня появилась на Горе. Со слезами на глазах она смотрела на меня. Все. Помечена как следует, на веки вечные. — Я — рабыня, — проговорила она. — Да, — отозвалась я. — Убери жаровню, — распорядился Боек из Порт-Кара. — Клеймо положи на холод. — Да, хозяин. — Я вынесла жаровню с клеймом из комнаты. В парадных покоях вынула клеймо из жаровни, положила на пол рядом с его вещами, остывать. Когда я вернулась в спальню, новоявленная рабыня сидела, привалившись к кровати, а ее хозяин седельной иглой прокалывал ей левое ухо. Вот игла вошла в мочку, показалась капелька крови. Теперь правое. Он вдел ей в уши принесенные мною серьги — золотые кольца около дюйма диаметром, застегнул. Отдал мне иголку — вытереть и положить на место, что я и сделала. Придя обратно, я обнаружила, что он развязал ее, оставив только цепь на левой лодыжке, что вела к кольцу на ножке кровати. С клеймом на теле, с серьгами в ушах, прикованная за ногу, она лежала, утопая в мехах, на полу у собственного ложа. — Здравствуй, рабыня, — приветствовала ее я. — Здравствуй, госпожа, — отвечала она. — Принеси вина, — приказал Боек. — Рабыня будет служить мне. — Да, хозяин. — Я принесла вино, поставила на пол, так, чтобы несчастная могла дотянуться. — Она что, даже на коленях стоять не умеет? — подивился он. Я наскоро объяснила ей, как встать в позу наслаждения — на коленях, присев на пятки, спина прямая, голова высоко поднята, руки на бедрах, колени широко разведены. — Как мы ее назовем? — спросил он меня. — Как будет угодно хозяину, — склонилась я. На глаза ему попался валяющийся на полу ошейник. «Я Джуди. Верните меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен», — начертано на нем. Расстегнув ошейник, он подошел к рабыне. — Может быть, назвать тебя Джуди? — Прошу тебя, хозяин! — заскулила она. Какое оскорбление, какой удар! Ей, гордой Элайзе Невинс, носить мое имя! Мое, женщины, которую она так презирала! — А ты как думаешь? — с ухмылкой обратился ко мне свободный мужчина. — Думаю, хозяин, что такое имя этой рабыне не подходит. Не подходит к ее внешности, ее характеру. Рабыням часто подыскивают подходящие им имена. И по-моему, стоящей перед нами на коленях рабыне имя Джуди совсем не к лицу. Дело вовсе не в том, что мне не хотелось, чтобы ей давали имя, которое некогда, еще будучи свободной, носила я. — Верно, — согласился Боек из Порт-Кара. Значит, я попала в точку. Стоящая на коленях девушка вздохнула свободнее. — Принеси из моих вещей ошейник. — Да, хозяин. — Я поспешила выполнить поручение. Разыскала ошейник, принесла ему. Он взял его в руки. Простой, без затей, стальной, надежный. — Прочти. — «Я — рабыня Элайза, — прочла она. — Принадлежу Боску из Порт-Кара». Взглянула на него полными ужаса глазами. Ее имя станет именем рабыни. — Покоряйся. Она жалобно взглянула на меня. Я помогла ей — показала, как присесть на пятки, протянуть к нему руки со скрещенными запястьями, опустив между ними голову. — Скажи: «Покоряюсь», — подсказала я. — Покоряюсь, — повторила она. Он связал ей руки. — Подними голову, — шепнула я. Он надел на нее ошейник. Не без удовольствия наблюдала я, как ее горло обхватил ошейник Боска из Порт-Кара. Боек покинул комнату. Слышно было, как он прошел по парадным покоям, как вышел наружу. — По крыше загремели шаги — воин проверял, открыт ли путь. Ждал ли тарн на крыше или, взобравшись на крышу, хозяин должен был подозвать его свистом — не знаю. У кровати на мехах стояла несчастная коленопреклоненная рабыня — в ошейнике, с клеймом на теле, со связанными руками. Стояла и смотрела на собственное ложе. Сесть на него она не смеет — разве что хозяин прикажет. Ее место, если другого повеления не будет, — в изножье, у железного кольца. У этого самого кольца, в ногах хозяйского ложа, я, рабыня, провела не одну ночь. А теперь моя госпожа, землянка Элайза Невинс, сама стоит тут, преклонив колени, отныне она сама — лишь ничтожная рабыня. — Мы обе рабыни, — точно не веря самой себе, произнесла она. — Да, — согласилась я. — На мне клеймо. Мои уши проколоты. Я в ошейнике! — Так и есть, Элайза. — Я назвала ее рабским именем. И она поняла это. — Тебе очень идет ошейник, — отметила я. — Правда? — Да. — Самый обычный, — посетовала она. — И все же на тебе он очень красив. — В самом деле? — Да. — И от того, что застегнут, еще красивее? Да, так оно и есть, никаких сомнений. То, что ошейник застегнут, означает не просто невозможность его снять. Нет, важность его в том, что он — как визитная карточка рабыни, и что, может быть, еще важнее: ошейник — символ рабства. Клеймо можно скрыть под одеждой, даже под коротеньким платьицем, что носят обычно рабыни. Ошейник же на виду всегда, по нему безошибочно определишь, что за женщина перед тобой. Подчеркивая беспомощность рабыни, ее уязвимость, ошейник будит чувственность и носящей его девушки, и глядящего на нее мужчины. Потому-то, наверно, свободные женщины и не носят ошейников. Контрастируя с мягкостью и податливостью носительницы, обнимающая прелестную шейку стальная лента, поблескивающая под ниспадающими на плечи локонами, делает девушку умопомрачительно красивой и желанной. Ничто так не красит женщину, как ошейник. Элайза взглянула в зеркало. Вздернула подбородок, повернула голову. — Не лишен привлекательности, — отметила она. — Да, — подхватила я. — Просто чудесный. И очень привлекательный. — Что подумают мужчины? — пролепетала она испуганно. — Что ты — рабыня. — Я пожала плечами. Она вздрогнула. Но тут же снова повернулась к зеркалу. — А клеймо красивое? — Почему ты спрашиваешь? — Просто интересно. Так красивое? — Ты изучала антропологию, — напомнила я. — Можешь рассматривать институт рабства бесстрастно и объективно, как любопытное историческое явление, характерное для некоторых цивилизаций. — Я рабыня! — вскричала она, пытаясь освободиться от пут на запястьях. — Понимаешь ты, что это такое? — Очень хорошо понимаю, — заверила я. На ум пришел Клитус Вителлиус. — Где же твое хладнокровие? Где объективность? — Я — собственность. — Да. — Я и не представляла, что это за чувство. — Глаза ее горели неистовым огнем. — Описать невозможно! — Теперь ты имеешь возможность изучить историческое явление изнутри. Тот, кому выпало быть хозяином, тоже познает его изнутри. Ее передернуло: подумала, должно быть, о том, как взглянет на нее хозяин, какой силой, каким вожделением зажгутся его глаза. — До сих пор, — продолжала я, — тебе были известны лишь теоретические аспекты исторических явлений. И вот впервые ты получаешь хотя бы отдаленное представление об одном из них на практике. Не сводит с меня взгляда. В глазах — страх. — Не бойся, Элайза. Нужно только научиться доставлять мужчинам наслаждение, — рассмеялась я. — Да мне мужчины вообще не нравятся! — Не важно, — отрезала я. — Красивые серьги. Она встала. На щиколотке — цепь. Повертела головой. — Красивые. — Да, — подтвердила я. — Я никогда не носила серег. Они слишком женственны. — Ты очень женственна, Элайза, — сказала я. — И не надо подавлять свою женственность. Похоже, она разозлилась. — Теперь для тебя с этим покончено. Мужчины этого не позволят. Заставят тебя признать свою женственность, покориться. — Быть женственной — значит стать ниже мужчин! — Как бы то ни было, ты женственна. — Я? — Да. — Джуди! — позвала она. Я не ответила. — Госпожа! — Да? — У меня красивое клеймо? — Да. — Я рассмеялась. — Четкое, глубоко впечатанное. Тебя хорошо пометили. — Этот зверь как следует прижег меня! — процедила она злобно, но — послышалось мне — зазвучали в голосе и горделивые нотки. — Да, — согласилась я. — Действительно. — Интересно, доводилось ли ему клеймить женщин до меня? — Он воин, — напомнила я. Она снова принялась рассматривать клеймо, приговаривая: — Глубокое, чистое. Знак рабыни. Меня хорошо пометили. Но, госпожа, оно красивое? — А как по-твоему? — спросила я. Смотрит на меня, в глазах мука. — По-моему, очень, — выговорила наконец. — По-моему, тоже. Замечательно красивое. Многие девушки позавидовали бы такому дивному клейму. Она взглянула с благодарностью. Ее пометили обычным на Горе клеймом. Первая буква слова «кейджера» — примерно полтора дюйма в высоту, полдюйма в ширину — словно выведена от руки и глубоко впечатана в кожу. В самом деле, красивое клеймо. Пожалуй, больше половины красавиц Гора носят такое. — Посмотри в зеркало, — сказала я. Она повернулась. — Что ты видишь? — Рабыню. — Опустила голову, губы тронула робкая улыбка. Так не похоже на Элайзу Невинс! Улыбнулась и я: — Но рабыню, которой еще многому предстоит научиться. Она взглянула вопросительно. — Слышишь шаги хозяина? Он спускается по наружной лестнице. Она прислушалась: — Слышу. — Ты научишься прислушиваться к этим шагам. Снова испуганный взгляд. — И вот так ты собираешься встретить хозяина? — поддела ее я. — Стоя, как свободная женщина? Она поспешила встать на колени, в позу наслаждения. — Я не умею доставлять мужчинам наслаждение, — едва не плача, призналась она. — Научишься. Голову чуть выше. Она вздернула подбородок. Не знаю, в чем тут дело, но рабские оковы делают женщину красивее. Отбрасываются запреты, мешающие женщине проявлять свою женственность, заставляющие запрятывать в тайники души свои самые сокровенные желания. В комнату вошел Боек. На мгновение замер от неожиданности, потом ухмыльнулся. Перед ним в изножье кровати стояла на коленях рабыня. — Все готово, — сообщил он нам. — В полночь я заткну рабыне рот и привяжу ее к седлу. А потом — прочь из Ара. — Хозяину следует опасаться стражи, — предупредила я. — Я подсчитал, стоя на крыше. Они летают через определенные промежутки времени. — Понятно, хозяин. — Боек ничего не упустил. Не полагается на случай. Риск, конечно, есть. И все же я не очень боялась за него. Будь я стражником на тарне, вряд ли решилась бы его преследовать. А он смотрел на Элайзу. Со связанными за спиной руками, за ногу прикованная цепью к кровати, она стояла перед ним в позе наслаждения. — Красивая рабыня, — протянул он. — Полночь еще не наступила, хозяин, — проговорила она. Он развязал ей руки. — Подай мне вина, рабыня. Я затаила дыхание. Она наполнила кубок из принесенного мною кувшина. — Не так, — прошептала я и в двух словах объяснила, как подают вино. — Вина, хозяин? — спросила она. — Да, рабыня. Встав перед ним на колени, присев на пятки, опустив голову, обеими руками она протянула ему кубок. Он принял кубок, выпил, не сводя с нее глаз. Похоже, вполне доволен новым приобретением. — Принеси миску, — приказал он мне. — Налей в нее вина, дай этому животному. — Да, хозяин. Я отыскала миску, налила немного вина, поставила на пол перед Элайзой. Опустив голову, та вылакала вино из миски. — Ты заставляешь меня пить как животное. — Ты — рабыня, — ответил он. — Да, хозяин. Он учил ее быть рабыней. — А теперь, — провозгласил он, — ты подашь мне второе вино. Элайза испуганно обернулась ко мне. Второе вино — это она сама! Это вино ее рабства. Она перевела полные ужаса глаза на Боска. — Я выйду, хозяин, — сказала я. — Я не умею доставлять мужчине наслаждение, хозяин, — проронила Элайза. Боска это в восторг не привело. — Правда не умею, хозяин! — Из глаз ее потекли слезы. — Прости рабыню, хозяин! — Принеси плетку, — велел мне Боек. Я сходила за плеткой. — Я буду стараться, хозяин! — закричала Элайза. Потом в отчаянии взглянула на меня. — Прошу тебя, госпожа, помоги мне! Помоги, госпожа, пожалуйста! — Рабыня просит помощи? — осведомилась я. — Рабыня Элайза умоляет госпожу о помощи. Я глянула на Боска. — Научи ее, — усмехнулся он, — плеткой. Я коснулась плеткой ее шеи: — Опусти голову, рабыня. Она послушалась. — Хоть ты всего лишь рабыня, хозяин позволяет тебе служить ему. Это большая честь. Она замерла, объятая страхом. Потом до нее начало доходить, что за честь это для нее, рабыни. — Перед тобой — блестящая возможность служить хозяину. — Да, госпожа. — У такого человека, как Боек из Порт-Кара, много женщин. Оставит ли он тебя себе, бросит ли своим людям, продаст или просто отшвырнет? Она дрожала. — Не сумеешь угодить — тебя могут убить. — Я постараюсь угодить, — пробормотала она. — Хочешь ли ты служить своему хозяину? — Да, — отвечала она. — Да, госпожа! — Припади к его ногам, — велела я. — Зубами развяжи ремни на его сандалиях. Она повиновалась. — Теперь целуй и лижи под левой голенью. Она послушно выполнила указание. — Желай угодить своему хозяину, как угождает рабыня. — Желаю! — вдруг хрипло выдохнула она. Я рассмеялась, отступила назад. Она ошарашенно подняла голову. В глазах стояли слезы. — Нет! Я этого не говорила! Боек со смехом скользнул на меха подле нее, опрокинул ее на спину. — Будет время — я научу ее любовным ласкам, — сказал он мне. — Совершенно невежественная рабыня. — Нет, — рыдала она. — Я не рабыня! Я не рабыня! Боек поцеловал ее шею, она закрыла глаза. Тонкие руки вцепились в его мощное тело. — Я не рабыня, — не открывая глаз, твердо произнесла она. — Потрогай, — со смехом сказал мне Боек, — Вся горит и истекает от желания. У нее вырвался горький возглас. — Бесполезно, бесполезно, Элайза! — хохотала я. Она в ярости взглянула на меня. — Ты — рабыня, Элайза! Как приятно было мне в этом убедиться! Она неистово запрокинула голову, замотала ею из стороны в сторону. Рука Боска ласкала ее. Я поймала ее безумный взгляд. Все еще пытается сохранить образ землянки. Но чувственность берет свое, все труднее ей владеть собой, все труднее сопротивляться охватывающей все ее существо страсти. Изо всех сил боролась она с живущей в душе горианской рабыней. Но рядом — Боек из Порт-Кара. В объятиях такого мужчины вряд ли сумеет она одержать верх в этой борьбе. А он играл с ней, позволял сопротивляться, то давал почувствовать себя сильной, когда, казалось, еще усилие — и она устоит, то снова, будто исподволь, доводил до изнеможения, до беспомощных рабских судорог. И игру эту она прекрасно понимала. — Зверь! — стонала она. — Сколько можно со мной забавляться? Не раз доводил он ее почти до самого края, когда, стиснув зубы, закрыв глаза, она, казалось, вот-вот готова была сдаться, а потом, к жестокому ее разочарованию, позволял ей затихнуть, сохранить оставшиеся еще крохи достоинства женщины-землянки. — Не хочу быть рабыней! — твердила она. Но и глаза, и сжатое в его объятиях тело молили: еще! еще шаг! до конца! Какой маленькой казалась она в его руках! — Ты корчишься, как рабыня, Элайза, — подлила я масла в огонь. — Нет! — вскричала она. Так старалась замереть, остаться сильной, твердой — и не могла. — Стоит ему коснуться тебя, ты взвиваешься, как рабыня! — Нет! — неистовствовала она. — Нет! Но я-то видела: она жаждет, чтобы он сделал ее рабыней. Ей хочется быть его невольницей. — Я покажу тебе, — кричала она мне, — как женщина может сопротивляться мужчине! Вдруг он откатился от нее и повернулся спиной. — Я устал. Посплю. И тут — вотзабавно! — лицо прекрасной Элайзы перекосилось от страха, от острого разочарования. — Хозяин? — Она тронула его за плечо. — Прошу тебя, хозяин. — В чем дело? — отозвался он. — Прошу тебя, не переставай ласкать свою рабыню, хозяин. Я рассмеялась, но и это не остановило Элайзу. — Почему? — спросил он. — Потому что я твоя рабыня, — признавая его власть над собой, молвила она. Я улыбнулась. Элайза этого и не заметила. Да, так и есть. Она — его рабыня. Вот и прекрасно! — Рабыня Элайза просит ласки хозяина? — спросил он. — Рабыня Элайза, — сказала она, — смиренно, униженно просит, всем сердцем жаждет ласки своего хозяина, Боска из Порт-Кара. Перекатившись на бок, он схватил ее в объятия. — Ты рабыня, Элайза, — сказала я ей. — Да, — признала она, — я рабыня. — И, повернувшись к Боску из Порт-Кара, вскричала: — Рабыня — твоя. Возьми ее, хозяин! Я тихонько вышла.Мягко коснувшись ногой, Боек из Порт-Кара разбудил меня. Я спала у подножия кресла в парадных покоях. — Скоро полночь, — сказал он. — Мне пора уходить. — Да, хозяин, — протирая глаза, пробормотала я. Рядом с ним на коленях стояла Элайза. Руки ее были связаны за спиной. Он отнесет ее на крышу, привяжет к седлу тарна и увезет в Порт-Кар. Ее темные волосы рассыпались по плечам, почти скрывая золотые серьги. На шее поблескивал стальной ошейник. Как мягка, податлива, как слаба рабыня! Как прекрасна в своих оковах! — Можно рабыне говорить? — спросила она. — Да, — разрешил он. — Я знаю: меня отвезут в Порт-Кар, будут подробно допрашивать. — Да. — Я скажу все, что знаю. — Верно, рабыня, — кивнул он. — А потом? — спросила она. — Что потом, когда от меня выведают все, когда для дела от меня больше не будет пользы? Что будет со мной тогда? Свяжут и бросят на съедение уртам? — Может быть, — ответил он. — И для меня нет надежды сохранить жизнь? — Есть, — сказал он. — Ты красива. — Он смерил ее взглядом. — Я буду стараться угождать. — Она прижалась губами к его бедру. Он сумел покорить ее! Никаких сомнений: даже сыграв свою роль в войне миров, прекрасная Элайза останется в живых и станет ублажать мужчин. Она уже больше не агент таинственной межпланетной державы. Теперь она просто прелестная бесправная рабыня Гора. — Встань, рабыня, — приказал Боек из Порт-Кара. Она легко вскочила на ноги. Он держал в руках кляп — прежде чем подниматься на крышу, рабыне нужно заткнуть рот. — Пожалуйста, хозяин, — попросила она, — еще мгновение, прошу! Он отступил. Элайза — в ошейнике, со связанными за спиной руками — подошла ко мне: — Мы обе теперь рабыни, Джуди. — Да, Элайза. — Колледж кажется таким далеким. — Да, — улыбнулась я. — Я люблю тебя, Джуди, — вырвалось вдруг у нее. — Я тебя тоже, Элайза. — Я обняла ее, поцеловала. Она ответила мне поцелуем. — Удачи тебе, рабыня. — Удачи тебе, рабыня, — откликнулась я. Стоя позади, Боек из Порт-Кара заткнул ей рот кляпом, крепко привязал. Она безмолвно смотрела на меня. Потом Боек связал мне руки за спиной и, как и Элайзе, ткнул в рот кляп. — Твоя шея для другого ошейника, — сказал он мне. Спросить ни о чем я уже не могла. — На колени, — приказал он. Я встала на колени. — Ноги вместе! — Свисающим с моих рук концом веревки он связал мне лодыжки, оставив между ними и запястьями отрезок длиной дюймов шесть. Потом, не тратя больше времени на разговоры, снял с двери цепь, перекинул через плечо свои пожитки и, взяв за руку Элайзу, повел ее к выходу. Вскоре их шаги уже гремели на ведущей на крышу лестнице. Связанная, с кляпом во рту, я стояла на коленях перед открытой дверью. Полночь миновала. Прошло еще немного времени, и у входа послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. У меня зашлось сердце. Звук этих шагов мне знаком. На пороге стоял Клитус Вителлиус и пристально смотрел на меня. Хотелось кричать о своей любви — беспомощной, смиренной любви рабыни. А он смотрел на меня злобным взглядом. Откуда эта злость? Развязал мне ноги. Я распласталась перед ним на полу. Рассказать бы ему, как я люблю его! Но во рту кляп. Он присел рядом, резко, рванув за щиколотки, подтянул меня ближе, почти подмял под себя. Отбросив полы коротенькой рабской юбчонки, наспех, грубо овладел мною. Закинув голову, я упивалась его телом. А потом, отрезав часть стягивающей мои руки веревки, он снова связал мне лодыжки. Я смотрела на него полными слез глазами. Люблю! Так не терпелось сказать ему, как я люблю его! Но он не вынул кляп, не позволил мне говорить, а, взвалив на плечо, унес меня вон из этого дома.
Глава 27. НА КОЛЕНЯХ В ЖЕЛТОМ КРУГЕ
Как ручная зверушка, лежала я в покоях Клитуса Вителлиуса, у ног восседающего в величественном кресле хозяина. Руки его покоились на изогнутых подлокотниках. Он угрюмо смотрел в окно, на башни Ара. — Хозяин! — Я встала перед ним на колени. На мне — коротенькая уличная туника, его ошейник. Вряд ли удастся отговорить его. Я положила голову на его колено. На затылок легла его рука. Слезы застили мне глаза. — Ты тревожишь мой покой, — проговорил он. — Прости, — проронила я, — если не угодила. — Не понимаю, что за чувство питаю я к тебе. — Взяв в ладони мою голову, он смотрел мне в глаза. — Ты всего лишь рабыня. — Только твоя рабыня, хозяин, — уточнила я. Он отбросил меня прочь. — К тому же ты с Земли. Просто земная девка, на которую надели ошейник и сделали рабыней. — Да, хозяин, — мягко согласилась я. Он раздраженно вскочил. За последние дни мне от него досталось! — Я боюсь тебя, — вдруг признался он. Я ошарашенно замерла. — Я боюсь самого себя — — В голосе звучало бешенство. — И тебя боюсь, и себя. Я съежилась под его взглядом. — Из-за тебя я становлюсь слабым. Я — воин Ара! — Рабыни смеются над слабостью господ! — возмущенно выпалила я. — Принеси плетку! — взревел он. Я помчалась за плеткой, принесла, встав на колени, положила ему в руку. Он схватил мою тунику у ворота: вот-вот сорвет, швырнет меня на пол, высечет в наказание. В ладони зажата ткань туники, плетка поднята. Но нет — отпустил, отбросил плетку прочь. Схватил ладонями мою голову. — Занятная, умная рабыня! Вот чем ты так опасна, Дина. Тем, что умна. — Высеки меня, — попросила я. — Нет! — Хозяин неравнодушен к Дине? — Что за дело мне, Клитусу Вителлиусу, предводителю воинов Ара, до какой-то рабыни? — Прости девушку, хозяин. — Может, освободить тебя? — Нет, хозяин. Тогда я не сумею владеть собой. Противопоставлю твоей воле свою. Буду бороться с тобой. — Не бойся, — утешил он. — Я — Клитус Вителлиус. Я рабынь не освобождаю. По дороге к Курулену мы зашли в «Ошейник с бубенцом». Там Клитус Вителлиус развязал мне руки: теперь, как кабацкая рабыня, я могла подать ему пату. — Ты не поведешь меня в альков? — спросила я. — Самка, — потягивая пату, улыбнулся он. А вот и рабыня Бусинка, обслуживает посетителей. Уже за полдень, но до вечера еще далеко. — Я была неплохой кабацкой рабыней, — сообщила ему я. — Не сомневаюсь. И рабыня Бусинка, и другие знакомые мне девушки с разрешения хозяина таверны Бузебиуса подходили, говорили со мной, целовали. Думаю, не одна из них мне позавидовала — еще бы, иметь такого хозяина! — но я рассказала, что идем мы в Курулен, там меня продадут. — Не нужна ли тебе рабыня, хозяин? — увивалась вокруг Элен, здешняя танцовщица. — Купи меня, — прошептала она, робко протягивая руку, чтобы коснуться его колена, — я славно послужу тебе. От его пощечины она отлетела на пол, на губах выступила кровь. — Станцуй для нас, землянка, — приказал он. Акцент выдал ее. — Да, хозяин. — И под мелодию, что наигрывали четверо музыкантов, Элен, глотая слезы, закружилась в танце перед горианином. Потом он отослал танцовщицу, и ее как ветром сдуло. Не скажу, что меня это расстроило. Неся корзину овощей, в таверну вошел Брен Лурт. Заметил меня, отвел глаза. Проскользнул на кухню. По-прежнему на подхвате в таверне. — А где Марла, хозяин? — поинтересовалась я. Когда-то среди рабынь Клитуса Вителлиуса она была моей главной соперницей. — Я продал ее работорговцу, — ответил он, — обучающему танцовщиц. Марла. Длинные темные волосы, прекрасное лицо, сногсшибательная фигура. Да, увешанная колокольчиками, она будет неплохо смотреться в посыпанном песком кругу в зале таверны. Отличная танцовщица из нее получится. — А Этту, — продолжал Клитус Вителлиус, — я подарил стражнику, Мирусу. — Я рада, хозяин. Мирус — это тот белокурый юный великан, который надевал на Этту кандалы в Табучьем Броде. Я видела, как их тянет друг к другу. Теперь она принадлежит ему. Наверно, Этта счастлива. И я рада за нее. Мирус всегда казался мне самым привлекательным из людей Клитуса Вителлиуса — не считая самого предводителя, конечно. — Рабыня Бусинка, как ты знаешь, принадлежит теперь Бузебиусу. — Да, хозяин. — Лену, Донну и Чанду я подарил своим людям за усердную службу: одному — Лену, другому — Донну и Чанду. Я кивнула. Ничего необычного: в награду за отвагу и доблесть воинам часто жалуют рабынь. Красавица рабыня — чудесный подарок. — Скоро мы отправимся в Курулен, хозяин? — спросила я. — Скоро. Но прежде я должен дождаться друга. — Могу я спросить — кого? — Только если желаешь отведать плетки. Я промолчала. — Но ты его знаешь, — добавил Клитус Вителлиус. Я с любопытством взглянула на хозяина, но ничего не спросила — высечет, да еще на глазах у знакомых девушек. Взгляды хозяев на наказания сильно разнятся. Кто-то считает, что девушку надо наказывать за закрытыми дверями, другие предпочитают, не откладывая, проучить ее на том самом месте, где она провинилась, пока проступок свеж в ее памяти. Клитус Вителлиус — надо отдать должное его мудрости — полагает, что это зависит от обстоятельств и от самой девушки. Иногда наказание действеннее, если девушке приходится его ждать. Как правило, рабыню не секут на глазах девушек, принадлежащих тому же хозяину. Они прекрасно знают, что там, за закрытой дверью, хлещут плеткой их подругу, — и этого достаточно. Не сомневаюсь, однако, что на этот раз Клитус Вителлиус без колебаний пустил бы в ход плетку прямо в «Ошейнике с бубенцом». Понимает, конечно, как горько было бы мне принять побои там, где я некогда работала, особенно на глазах у знакомых девушек. Скажем, на глазах у Элен — неописуемое унижение! Вот я и сидела тише воды ниже травы. Но вот до моего уха донеслась удалая крестьянская песня. При всех своих неисчислимых достоинствах в музыке Турнус явно не силен. — Турнус! — рассмеялась я. — Да, — кивнул Клитус Вителлиус. — Только не дари меня ему! — взмолилась я. — Не бойся, малышка, — успокоил меня Клитус Вителлиус и, вскочив на ноги, бросился навстречу Турнусу, который, опираясь на свой огромный посох, уже шагал между столами. Приятели обнялись, подошли к нашему столу. Турнус, я заметила, был уже навеселе. Странно, что они встретились здесь. Видно, Турнус прибыл в Ар по делам. — Здравствуй, малышка Дина, — пророкотал он. — Здравствуй, хозяин, — ответила я. Глядел он молодцом и был, казалось, весьма доволен собой. Та летняя засуха не затянулась. Урожай, должно быть, собрал хороший. Интересно, что за дела у него в Аре? Теперь осень. Из кухни показался Брен Лурт и тут же с убитым видом нырнул обратно. Появляться среди гостей он не смел, его дело — поденщина, он мужлан. Крестьянин. С каким позором изгнали его из Табучьего Брода! Да он, пожалуй, скорее умрет, чем покажется на глаза Турнусу, главе касты из Табучьего Брода. Снова на глаза попалась рабыня Бусинка. Хлопочет вокруг Тандара из Ти, из Салерианской Конфедерации, и четверых его людей. Наезжая сюда по делам торговли между Аром и Конфедерацией, он, видно, частенько заглядывает в «Ошейник с бубенцом». И влечет его сюда девушка. Имя ее — рабыня Бусинка. — Судовой паги! — громогласно потребовал Турнус, огромным посохом стуча по столу. — Тише! — донеслось от соседнего стола. Там бражничали пятеро приятелей. — Судовой паги! — стуча по столу, не унимался Турнус. — Подожди! — крикнули из-за другого стола. — Судовой паги! Судовой паги! — кричал Турнус, неистово колотя посохом. К столу уже спешил Бузебиус. — У нас много сортов паги, господин, — обратился он к разбушевавшемуся посетителю, — из Ара и из Тироса, из Ко-ро-ба и Хелмутспорта, из Ананго, из Тарны! — Судовую! — шумел Турнус. Сидящие за соседними столами воины бросали на него неодобрительные взгляды. Я работала когда-то в «Ошейнике с бубенцом», потом — в «Чатке и курле». Не надо обладать большим опытом, чтобы предположить: либо Турнус успокоится, либо сейчас начнется заваруха. Все перечисленные Бузебиусом виды паги изготавливаются, разумеется, из са-тарны, но из разных ее сортов, выращенных к тому же в разных местностях и по-разному смешанных. — Судовой паги! — требовал Турнус. Судовую пагу, как известно, варят в деревнях. В городе ее нечасто встретишь. Она и тарлариона свалит. Говорят, устоять на ногах после чаши суловой паги под силу лишь крестьянину, к тому же потомственному. Да и то не каждому. Говорят, от крестьянского папаши и ребенок рождается пьяным — за девять месяцев в утробе протрезветь не успевает. — Суловой паги! — кричал Турнус. — Замолчи! — не выдержал сидящий через два столика от него дюжий детина. — Прошу прощения, господин, — увещевал Турнуса Бузебиус, — мы суловой паги не держим. Точно не веря, Турнус поднялся на ноги как громом пораженный. Лицо его выражало целую гамму эмоций. — Сядь! — закричал кто-то из посетителей. — Выкиньте его отсюда! — потребовал другой. — Нет суловой паги? — переспросил Турнус. — Нет, господин, — развел руками Бузебиус. — Тогда я спою! Серьезная угроза! Верный своему слову, Турнус затянул какую-то немыслимую песню. И тут, не выдержав, один из мужчин бросился на него и принялся тузить что было сил. Вскоре к нему присоединились и другие. Клитус Вителлиус, к моему удивлению, предпочел остаться в стороне. Я ползала между ногами дерущихся. Вдруг двое из них взмыли к самому потолку — оторвав от пола, Турнус с глухим стуком столкнул их головами. Завизжали рабыни. На Турнуса накинулась целая свора. Груда тел погребла его под собой. И тут перед глазами мелькнуло что-то расплывчатое, темное, огромное. Брен Лурт! Схватив за ворот одного из нападавших, он подбросил его в воздух — тот отлетел и с грохотом повалился между двух столов. — Сдаюсь! — раздался откуда-то из-под груды тел голос Турнуса. Но тут же наружу высунулась его рука, схватила чашу с пагой, которую он и осушил, пока, пытаясь добраться до него, противники отвешивали друг другу тумаки. — Держись, глава касты! — прокричал Брен Лурт, отшвыривая к стене еще одного драчуна. Схватил за воротники двоих, стукнул головами. Я вздрогнула от стука. Развернул к себе еще одного — тот и понять ничего не успел, как увесистый кулак расквасил ему физиономию. Врезал еще одному — тот выплюнул два зуба. Брен Лурт дрался как сумасшедший. — Держись, глава касты! — кричал он. — Я здесь! Турнус, к тому времени уже выбравшийся из кучи малы, стоял в сторонке с кубком паги в руке. — Хорошо дерется, — сказал он Клитусу Вителлиусу. — Да, — уворачиваясь от летящей бутылки, согласился Клитус Вителлиус. А Брена Лурта уже притиснули спиной к стене. Вокруг сжималось кольцо из двадцати разъяренных мужчин Ара. Он бешено оглянулся. Встретился глазами с Турнусом. — Их всего двадцать! — подбодрил его Турнус. — А ты — крестьянин! Брен Лурт поймал на лету брошенный ему Турнусом посох и принялся орудовать им направо и налево. Истошно закричал какой-то мужчина. Остальные, сталкиваясь между собой, попятились. Точно бьющаяся на ветру ветка, посох стремительно замелькал в воздухе — не уследишь. Посыпались на пол зубы, потекла кровь, затрещали сломанные челюсти. Кто-то отчаянно взвыл, держась за раздробленный подбородок. А уж переломанных ног, я думаю, и не счесть. Молниеносный выпад — и посох вонзился кому-то в грудь. Затрещали ребра, мужчина зашатался. Остальные старались подобраться к молодому крестьянину сбоку. Подняв стол, Турнус сломал его о голову одного из нападавших. — Остановитесь, остановитесь, господа! — рыдая, кричал Бузебиус. Оставив Клитусу Вителлиусу кубок с пагой, Турнус встал спиной к спине с Бреном Луртом. Теперь они сражались вдвоем — Брен Лурт разил противника посохом, Турнус защищал его со спины, без устали нанося удары половиной разбитого стола. Наконец остатки стола разлетелись вдребезги — Турнус обрушил свое оружие на голову какого-то настырного здоровяка. Тот отшатнулся. Но вот Турнус и Брен Лурт прижаты бок о бок к стене. Громыхнул вынимаемый из ножен меч. Потом еще шесть. Вот теперь я не на шутку испугалась. — Нет! — раздался вдруг голос Тандара из Ти. Обнажив меч, он стоял на столе. Один за другим вытягивали из ножен мечи и четверо его людей. Все — воины. Воины Ара сверлили нежданных заступников злобными взглядами. — Нет! — отчеканил Тандар из Ти. Показался из ножен и меч Клитуса Вителлиуса, моего хозяина, предводителя воинов Ара. Поставив на стол оставленный Турнусом кубок, он встал между Турнусом и Бреном Луртом и наступающими на них мужчинами. — Должен согласиться с моими собратьями-воинами, — объявил Клитус Вителлиус. — Негоже обнажать стальной клинок против того, кто бьется деревянной дубиной. — Правду он говорит! — подхватил кто-то. — Мы из Ара! Мечи убрались в ножны. — Паги всем! — вскричал Тандар из Ти. — Я плачу! — Второй круг — за мной! — не отстал Клитус Вителлиус. — За крестьян! — провозгласил тост мужчина с окровавленным лицом. — За крестьян! — откликнулись голоса. Недавние противники окружили Турнуса и Брена Лурта, хлопали по спинам. — Петь не буду, — обещал Турнус. — Несите пату! — торопил Бузебиус испуганно забившихся в угол девушек. Зазвенели колокольчики, девушки со всех ног бросились исполнять приказ. — А ты что здесь делаешь, несчастный Брен Лурт? — гремел Турнус. — Служу, — понурился Брен Лурт. — Мне стыдно, что ты увидел меня здесь. — И правильно! — Турнус взял поданный Клитусом Вител-лиусом кубок и, запрокинув голову, опорожнил его в свою бездонную глотку. — Как ты здесь оказался? — в свою очередь спросил Брен Лурт. — Разве не пора собирать сатарну? — Я думал, ты.уж все забыл. — Нет, — ответил Брен Лурт. — Никак не ожидал, — Турнус смерил юношу взглядом, — встретить тебя здесь. Но вышло кстати. — Рад, — проговорил Брен Лурт, — что смог помочь тебе. — Забавное совпадение, — подивился Турнус. Клитус Вителлиус улыбнулся. — Да, — озадаченно согласился Брен Лурт. — Еще паги! — потребовал Турнус. Рабыня налила ему паги. И снова кубок опустел почти мгновенно. — Но что ты здесь делаешь? — допытывался проницательный Брен Лурт. — Сейчас самая страда. — Ищу людей, — отвечал Турнус, — чтобы помогли в сборе урожая. — Я силен, — со слезами на глазах сказал Брен Лурт. — Хорошо, — кивнул Турнус. Чуть не плача, Брен Лурт бросился к нему с объятиями. — Выпей паги, — распорядился Турнус, — и собирайся в дорогу. Са-тарна растет быстро — ждать не будет. Вскинув руки, Брен Лурт вскрикнул от радости, завертелся, как резвящийся на солнышке ребенок, схватил чашу, вырвал у ошеломленной рабыни кувшин, налил себе сам. Закинув голо-; ву, опорожнил чашу и откинул в сторону. — Ему еще надо многому научиться, — проговорил Тур-нус, — но придет день — он станет главой касты. У него будет свой Домашний Камень. — Рад был помочь, — сказал Клитус Вителлиус. — Спасибо, воин! — сграбастав его руку, проревел Турнус. — Я так счастлив! — закричал, повернувшись ко мне, Брен Лурт. — Ты такая красивая, Дина! Такая красивая! — Если доволен хозяин — и я довольна, — ответила я. Я и вправду была за него рада. Брен Лурт взглянул на Клитуса Вителлиуса. Улыбнувшись, воин поднял руку. — О! — вскричала я. Брен Лурт схватил меня за волосы — они уже достаточно отросли, чтобы хозяин мог запустить в них руку. — Пойдем, красотка! — Пригнув, он потащил меня, спотыкающуюся, в ближайший альков. Я все пыталась схватиться за его руку. Он даже занавес не задернул. Я обернулась. Отпрянув, прижалась спиной к задней стене алькова, поджала ноги. — Какая ты красивая, Дина! — твердил он. — Какая красивая! Я такой счастливый, а ты такая красивая! Быстро раздевайся, а то я сорву с тебя платье! Я расстегнула идущие от ворота к талии красные пуговицы. Пуговицы — сравнительно недавнее нововведение в одежде го-рианских рабынь. Свободные граждане их в своей одежде не используют. Чаще всего одежда гориан на пуговицы не застегивается, а надевается через голову или закалывается брошью или булавкой. Правда, часто используют крючки. Одежду на пуговицах на Горе считают более соблазнительной. Их можно расстегнуть или срезать ножом, обнажая тело рабыни. Многие хозяева не позволяют девушкам, находящимся во внутренних покоях, застегивать пуговицы. Вот рабыня открывает посетителю дверь в хозяйское жилище и, опустив голову, становится перед ним на колени — а платье ее, быть может, было застегнуто лишь за минуту до этого. То же самое и с крючками. Иногда по покоям рабыни расхаживают и обнаженными. Тогда, прежде чем открыть дверь, девушка набрасывает легкую тунику — либо надевающуюся через голову, либо завязывающуюся на плечах. Видя в дверях рабыню, никогда не знаешь наверняка: может, только что, послушная воле хозяина, она услаждала его взор пленительной наготой и, стоит захлопнуться двери, вновь предстанет перед ним обнаженной. Итак, я развязала груботканый пояс туники. И пояс, и пуговицы — красные. Сама туника белая, без рукавов. Торопливо стянув тунику через голову, я отбросила ее в сторону и повернулась к Брену Лурту. На теле моем не осталось ничего, кроме клейма и ошейника. — Ты красивая, Дина! — вскричал он. — Пожалуйста, не делай мне больно, — попросила я. Не помня себя от радости, он схватил меня за лодыжки, подтянул к себе, грубо — вот деревенщина! — раскинул в стороны мои ноги. — Прошу тебя, хозяин! — скулила я. — Я так счастлив! — твердил он. — А ты такая красивая, малышка Дина! — О! — вырвалось у меня. — О! Я вцепилась в него, откинула голову. По-моему, он и сам толком не успел получить удовольствия — так переполняло его ликование. — О! — кричала я. Затих. Покрыл поцелуями мое дрожащее тело. — Я так счастлив! — Присел около, поцеловал еще раз. — Надо убирать сатарну. — Да, хозяин, — поддакнула я. — Удачи тебе, Дина! — Удачи тебе, хозяин! — ответила я. И, выйдя из алькова, он отправился искать Турнуса. Из таверны они ушли вместе. А я, полежав в мехах еще немного, натянула тунику, застегнулась, завязала пояс, вышла в зал и стала на колени за спиной Клитуса Вителлиуса. Он бражничал с Тандаром из Ти и четырьмя его спутниками. Прислуживала им рабыня Бусинка. — Салерианская Конфедерация, — рассуждал Клитус Вителлиус, — угрожает безопасности Ара. — Верно, — подтвердил Тандар из Ти. — Похоже, тебя занимает что-то другое, — заметил Клитус Вителлиус — ему, видно, не терпелось поговорить о политике. А Тандар из Ти не сводил глаз с наливающей ему пату Бусинки. — Хорошенькая, — обронил Клитус Вителлиус. — Да. — Подавшись вперед, Тандар из Ти нежно коснулся шеи девушки. Не поднимая головы, та вздрогнула, зарделась. — Встань на колени у стола, рабыня, — приказал он. Отставив кувшин с пагой, она встала в позу наслаждения — в коротеньком шелковом платьице, в увешанном колокольчиками ошейнике, благоухающая духами. Наезжая в Ар, Тандар из Ти — уже успели шепнуть мне девушки — частенько заглядывал в «Ошейник с бубенцом». Почти уверена: причиной тому — она, рабыня Бусинка. — Как ты думаешь, может, мне ее купить? — разглядывая прелестную фигурку, спросил Тандар из Ти Клитуса Вителлиуса. Бусинка задрожала так, что едва не нарушила позу. — Красивая, — похвалил Клитус Вителлиус. — Если она тебе нравится, предложи Бузебиусу цену. — Бузебиус! — позвал Тандар из Ти. Бусинка, казалось, вот-вот лишится чувств. — Мне нравится вот эта малышка, — указывая на нее, объявил мгновенно примчавшемуся на зов Бузебиусу Тандар из Ти. — Даю за нее тарск серебра. — Господин так щедр, — залебезил Бузебиус, — предлагая так много за столь ничтожную девку. — Так по рукам? — спросил Тандар из Ти. — Пять тарсков, — выпалил Бузебиус. — Вот подлец! Даю два. — По рукам! — хохотнул Бузебиус. Еще бы — он в прибыли: ведь на рынке, насколько я помню, он отдал за Бусинку меньше тарска. К тому же угодил Тандару из Ти, выгодному клиенту. Рабыня Бусинка без чувств скользнула на пол. Бузебиус снял с нее колокольчики и ошейник, стянул платье — лишь клеймо осталось — а она, нагая, все лежала без сознания у стола. Не пришла в себя и тогда, когда Тандар из Ти защелкнул наручники на ее тонких запястьях. Но вот она открыла глаза. Голая, в его наручниках! — Я твоя, хозяин? — протягивая схваченные железными кольцами руки, пролепетала она. — Да, рабыня. Обмирая от радости, она встала перед ним на колени, бросила на меня мимолетный взгляд: «Не выдавай!» Когда-то она, леди Сабина из Крепости Сафроникус, дочь Клеоменеса из Крепости Сафроникус, ради укрепления политических связей между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией, была обещана пятому сыну воина Эбуллиуса Гайиуса Кас-сиуса, Правителя города Ти, воину Тандару из Ти. Он поднялся на ноги. Она не сводила с него глаз. Перед ней, глядя на нее, стоял Тандар из Ти, ее хозяин! Некогда ее прочили ему в жены. Теперь она стала его рабыней. — Я люблю тебя, хозяин, — проговорила она. — Пойдем-ка мы на постоялый двор, — объявил один из мужчин. — По-моему, тут одной рабыне не терпится послужить хозяину. — Встань, рабыня, — приказал Тандар из Ти. Она встала перед ним, держа перед собой скованные наручниками руки. — Чудесно, — похвалил он. — Спасибо, хозяин. Он осмотрел ее бедро. — Хорошее клеймо. Откинул назад ее волосы, держа за подбородок, повернул из стороны в сторону голову. — Уши проколоты. Превосходно. Отступил, любуясь восхитительным телом. — Хорошая покупка, — одобрил один из его спутников. — Да, — согласился он. Взглянул ей в глаза: — Пожалуй, я назову тебя Сабиной. — Хозяин? — Она вздрогнула как от удара. Пронзила меня /лазами. Я ответила ей недоуменным взглядом. Я не выдавала ее тайны! — Разве не прелестное имя для рабыни? — спросил он. — Да, хозяин, — послушно подтвердила она, — прелестное имя для рабыни. — Ах ты плутовка, — схватив ее за руки, расхохотался он, — думала, я не знаю, кто ты? — Хозяин? — только и выдавила она. — Ты — дочь Клеоменеса, когда-то тебя звали Сабиной и прочили мне в жены. Она смотрела на него в смятении. — А теперь, разумеется, ты просто рабыня. — Да, хозяин. — Когда Совет Конфедерации рассматривал вопрос о нашем браке, — рассказал он, — я проник на тарне в Крепость Сафроникус. Выслеживал тебя, хотел узнать, понравишься ли. — Понравилась? — вскричала она. Нравиться мужчинам — недостойно свободной женщины. Нравятся только рабыни. — Да, — кивнул он. — Увидев меня в уличном платье, нелегко было понять, понравлюсь ли я тебе. — Помнишь твои покои, — спросил он, — окно высоко в стене? — Да… — Ничего не стоило добраться до него с крыши, по веревке. У нее перехватило дух. — В ванне ты была очень хороша. Она смущенно потупилась, залившись краской. — Рабыня застенчива? — удивился он. — Нет, хозяин, — ответила она, а потом робко добавила: — Я действительно тебе понравилась? — Да, вполне, — отвечал он. — И эта девушка, Марла, и остальные тоже. — Да, у меня были красивые служанки. — Она подняла на него глаза. — Красивее меня? — На мой взгляд — нет. — Я рада. — Понимаешь, какая возникла передо мной дилемма, — рассказывал он. — Я смотрел на тебя, и меня охватывало вожделение. Ты так женственна, так привлекательна. Ты из тех женщин, которыми хочется безраздельно обладать. Я желал тебя. Мечтал видеть тебя нагой у своих ног, жаждал надеть на тебя ошейник. А ты была предназначена мне в жены. Ну скажи, возможно ли относиться к такой пленительной женщине иначе как к рабыне? — Не знаю, — откликнулась она. — К тому же, — продолжал он, — ты из торговцев. Брать в жены дочь торговца воину не пристало. Подобных политических уловок я не признаю. Меня никто и не спросил. — И меня тоже, — добавила она. — Но ты женщина. — Верно. — Дочери торговцев, — заявил он, — годятся воинам только в рабыни. — Неужто, хозяин? — лукаво переспросила она. — Да, — бестрепетно ответил он. — Да, хозяин, — потупилась она. — Кроме того, свободная ты была уж слишком надменна. Тебя надо было поработить, надеть ошейник и высечь. — Да, хозяин. — В голосе ее зазвенел страх. — Я решил расторгнуть помолвку. И покинуть город. — Тандар из Ти ухмыльнулся. — Но случилось так, что необходимость в этом отпала. — Как же хозяин нашел меня? — Благодаря братству Воинов, — ответил он. Клитус Вителлиус улыбнулся. — Спасибо, хозяин, — сказала Клитусу Вителлиусу рабыня Бусинка, ныне Сабина. Он кивнул, принимая благодарность. Сабина, рабыня, повернулась к Тандару из Ти. — Ты нашел меня, — сказала она. — Ты владеешь мною. — В глазах ее стояли слезы. — Я надеялась сохранить в тайне свое происхождение. — Почему? — не понял он. Она смутилась. Тряхнула головой. — Почему? — Я должна говорить? — спросила она. — Ты рабыня. Говори. — Потому, — смело взглянув ему в глаза, заговорила она, — что хотела быть твоей рабыней! — Снова смущенно потупилась. — Я чувствовала, что ты — мой истинный хозяин, а я — твоя истинная рабыня. Мужчины переглянулись. О, они по достоинству оценили признание крошки рабыни! — А еще, — добавила она, — я не хотела обесчестить тебя. — Клеймо на теле дочери торговца не может меня обесчестить, — возразил Тандар из Ти. — Понимаю, что не может. — В голосе ее сквозила ярость. Но это и в самом деле так. Что с того, что на Горе поймали и заклеймили девчонку? — Но теперь, зная, кто я, и сохранив в неприкосновенности свою честь, ты должен освободить меня. — О? — Он не поверил своим ушам. — Да. Теперь ты освободишь меня, и все снова пойдет так, как договорено между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией. Когда я стану свободной, помолвка наша восстановится, и все, хотим мы того или нет, снова встанет на свои места. Тандар из Ти захохотал. Клитус Вителлиус улыбнулся. — Хозяин? — Она стояла перед ним обнаженная, в наручниках. Восхитительно хороша! — Отличное клеймо, — поглядывая на ее бедро, повторил Тандар из Ти. — Теперь, когда ты знаешь, кто я, ты освободишь меня? Он повернул из стороны в сторону ее голову. — И уши проколоты. — Ты непременно освободишь меня! — Ты — дочь торговца, — ответил он. — А дочери торговцев годятся воинам только в рабыни. — Ты освободишь меня! — вскричала она. — На колени! — приказал он. — Я надену на тебя ошейник. — Хозяин! — Принеси плеть, — бросил он кому-то из своих спутников. Она мгновенно встала на колени. Плетка не потребовалась. Рабыня Сабина смотрела на Тандара из Ти полными восхищения, изумления и любви глазами. Вот что за человек ее властелин! — Принеси ошейник, — приказал кому-то Тандар из Ти. В его вещах отыскали ошейник. — Я нашел рабыню, которая мне нравится, — объявил он. — И надеваю на нее ошейник. Ни политические интриги, ни гнев государственных мужей — все ему нипочем. Он — воин. Отступив на шаг, он, как принято в Ти и в некоторых других городах, собираясь надеть на девушку ошейник, пригнул пониже ее голову. — Повинуешься? — Повинуюсь безраздельно, хозяин! Резким движением захлопнул замок, заключив ее прелестную шею в жесткое стальное рабское кольцо, и ударом нога швырнул рабыню на пол. — Брось меня туда, где ты держишь своих женщин, хозяин! — Непременно, — пообещал он и, отвернувшись, зашагал из таверны. Но, не сомневаюсь, прекрасная Сабина будет его любимой рабыней. Один из спутников Тандара из Ти отыскал Бузебиуса и расплатился по счету. — Оставил меня рабыней! — похвасталась мне Сабина. — Какой сильный, какой дивный! Одного боюсь — не сумею любить его как должно. Я поцеловала ее. Женщина не может не преклоняться перед мужчиной, поступающим согласно собственной воле, даже по отношению к ней самой. Женщину восхищает сила, особенно если направлена она на установление власти над нею. Так уж заведено: мужчина приказывает — женщина подчиняется; мужчина властвует — женщина покоряется; мужчина побеждает — женщина сдается. Закон природы. Основа его — любовь. Доказательство этому — радость. Утрать мы этот закон — утратим часть самих себя. — Удачи тебе! — крикнула мне на прощание Сабина. — Удачи вам всем! — Удачи! — пожелала ей я. — Удачи! — откликнулись девушки из таверны. Спутники Тандара из Ти уже стояли у выхода. — Придется пороть тебя, рабыня? — спросил один из них. — Нет, хозяин! — И Сабина бросилась за ними. Мы смотрели им вслед. — Пора, — объявил Клитус Вителлиус, — и нам двигаться в Курулен. Я робко коснулась его колена. — Прошу тебя, хозяин! Он взглянул почти нежно. По-моему, ему было грустно. — Ну, хорошо. — Знаком он указал, в какой альков мне идти. В алькове я сбросила с себя уличную тунику. Он задернул занавеску. — Сколько раз, — беспечно прощебетала я, — в этом самом алькове служила я клиентам Бузебиуса. Он обнял меня — так нежно, что прикосновение его меня испугало. — Мне будет не хватать тебя, Дина. — На свете много девушек. — Да, — проговорил он. — Девушек много. — Ты скоро забудешь меня. Он взъерошил мне волосы: — До самой весны все еще будут коротковаты. — И это снизит мою цену, — ввернула я. Он поцеловал меня. — Придешь посмотреть на меня в клетке? Девушек часто выставляют перед торгами в клетках на всеобщее обозрение, в Курулене — почти всегда. — Нет, — ответил он и снова — мягко, нежно — поцеловал меня. — Оставь меня себе! — взмолилась я вдруг. — Нет. Я силилась не заплакать. — Странно, — вздохнул он. — Я выходил один на один с диким слином, встречался лицом к лицу с вооруженными до зубов врагами. Я — воин и среди воинов один из первых. И все-же ты, просто девушка, обезоруживаешь меня слезами и улыбкой. — Нет, хозяин. — Да все ли ты понимаешь! — Рабыне не нужны объяснения. Ее дело — повиноваться. — Вот видишь, — начиная злиться, произнес он. — Ты делаешь меня слабым! — Так покори меня, — предложила я. — Ты не такая, как другие! — Я всего лишь рабыня. Вот и обращайся со мной как с рабыней. — Привязать бы тебя да выпороть! — Привяжи меня, — согласилась я. — Выпори! — Воин, — отчеканил он, — должен быть свирепым и несгибаемым. — Будь со мной свирепым и несгибаемым. — Хочется, чтобы тебя покоряли и порабощали, да, шлюха? — Да, — признала я. — Я женщина. Он сел рядом. — Как, должно быть, презираешь ты меня за слабость! — Да, — в запальчивости бросила я. — Презираю! Он глядел с нескрываемой яростью. — Я люблю тебя, — сказала я. От его удара голова откинулась в сторону, изо рта показалась кровь. — Лгунья! — И, схватив меня, он дал выход своему бешенству. Досталось мне здорово. — Вставай, — сказал он потом. — Пора идти в Курулен. Я натянула тунику, подпоясалась, одну за другой застегнула пять пуговиц. Сорвал бы он с меня одежды, повел бы обнаженной по улице — пусть все видят, какому сильному мужчине я принадлежу! Выйдя из таверны, мы отправились в Курулен. И вот мы уже у черного хода. Перед нами — мощная железная дверь. Там, внутри, меня продадут. — Войдем, — сказал он. — Делай со мной что хочешь. — Я и делаю. — Делаешь? — переспросила я. — Да. Я подняла на него глаза. — Я — воин, — в который раз повторил он. — Я не должен быть слабым. — Но сейчас ты слаб. — Нет. — Презираю твою слабость! — процедила я. — В чем же я слаб? — Ты не хочешь продавать меня. И все же продаешь. — Нет. Я хочу тебя продать. — Посмотри на меня, — попросила я. — Что ты видишь? — Рабыню. — И что же на самом деле тебе хочется сделать со мною? — Продать. — Нет, — отрезала я. — Тебе хочется отвести меня в свой дом. Бросить к своим ногам. Надеть на меня ошейник. Не продать меня тебе хочется, но владеть мною, повелевать. — Я многого хочу от тебя. — Так прикажи! Возьми что хочешь! — с вызовом выпалила я. — Ты выслеживал меня в Аре, мчался за мной в Кос лишь для того, чтобы продать? Глаза его метали молнии. — Нет! Тебе хотелось, чтоб я была твоей рабыней! Хотелось видеть меня на цепи, обнаженной! — Да! — взорвался он. — Я хотел, чтоб ты сидела голая на цепи, моя! — Так раздень меня! Посади на цепь! — Нет. И вдруг я успокоилась. — Ну так продай меня, — вымолвила я устало. — Тебе решать. Я рабыня. Он постучал в железную дверь. — Я считала Клитуса Вителлиуса сильным, — нарушила я молчание. — Думала, он воин. У него хватит сил делать с женщиной все, что ему хочется. А теперь вижу — он слишком слаб. Он снова застучал в дверь. — Он слаб, — твердила я. — Рабыня презирает его. — Не зли меня, — огрызнулся он. Я отвела глаза. Нечего мне бояться. За дверью послышались шаги. На уровне глаз открылось окошечко. — Что у тебя за дело? — спросил голос. — Продаю девушку, — ответил Клитус Вителлиус. Окошечко захлопнулось. Дверь отворилась. — Входи, господин, — пригласил мужчина. Мы оказались в просторной комнате. На цементном полу широкой — дюймов шесть — полосой очерчен желтый круг диаметром футов десять. У стены — столик. За ним — человек. — Сними с нее тунику и ошейник, — сказал он. Не говоря ни слова, Клитус Вителлиус раздел меня. — На колени, рабыня, в круг! — приказал мне человек за столом. Тот, что впустил нас, стоял у стены. На поясе у него болталась смотанная веревка из сыромятной кожи. Я вошла в круг, встала на колени на цемент в самом центре. Подошел мужчина, что стоял у стены, снял с пояса веревку, завязал у меня на шее, затянул узел под левым ухом. Попятился, отпуская веревку футов на пять. Остаток ее петлями свисал в его руке. Надо будет — меня ею высекут. Придется выполнять все, что положено рабыне. — Дай за нее столько, сколько, по-твоему, она стоит, — сказал Клитус Вителлиус. — Деньги отошлешь Клитусу Вителлиусу, в Башни Воинов. — Да, господин, — кивнул человек за столом. Клитус Вителлиус повернулся и вышел. А я осталась. Одна, на коленях в желтом круге на цементном полу. Веревка на шее натянулась. Совсем рядом закачались кожаные петли. Встав из-за стола, мужчина вошел в круг. Смерил меня взглядом. — Ну что ж, малышка, посмотрим, что ты умеешь. — Да, хозяин, — ответила я.Глава 28. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В КУРУЛЕНЕ
Труднее всего, когда тебя продают впервые. И все же, пожалуй, это нелегко всегда. И может быть, страшнее всего — неизвестность. Где оно, то самое лицо среди множества лиц? Кто купит тебя? Ты — на виду, в свете факелов. Что только тебя не заставят выделывать! Рядом — аукционист с плеткой. Ты выполняешь приказы, и выполняешь как можно лучше. Не вздумай филонить! Под ногами — посыпанный опилками деревянный помост. Гладкий-гладкий! Сколько девушек продали с него! И ты такая же, ничего особенного, рабыня как рабыня, чуть лучше, чуть хуже прочих. Опилки покалывают ноги. Так уж принято: на Горе животных продают с помостов, посыпанных опилками. А рабыня — животное. Под сполохами факелов поднимаешь голову. Слышишь первую цену. Попробуй тут не вздрогни! Идет торг. За тебя. Пытаешься по голосу угадать: что за человек? Кто-то набавляет. Улыбнись, повернись, пройдись. То поднимешь руки, то встанешь на колени. Ложишься на спину у ног аукциониста, закидываешь руки за голову, словно в наручниках. Перекатываешься на живот, поглядываешь на него через плечо. Повинуешься мгновенно, на глазах у покупателей принимаешь соблазнительные позы, следишь за осанкой — в общем, показываешь себя во всей красе, как и положено рабыне. Ты вся в поту. Опилки впиваются в тело. Застревают в волосах. Попробуй споткнись, хоть чуть оплошай — плетка аукциониста наготове. В конце концов, тяжело дыша, ты вытягиваешься в полный рост, голая, а может, уже и побитая. Последняя цена названа и принята. Аукционист сжимает кулаки. Продана.Многие девушки мечтают, чтобы их продали в Курулене. Его просторный помост — самый знаменитый в Аре. И самый большой. Полукруглый, шириной около сорока футов, он украшен затейливым резным орнаментом, выкрашен в желтый и голубой — цвета работорговцев. Высота его футов пятнадцать. На обращенной к толпе высокой ровной закругленной его части через равные промежутки изображены вырезанные из крашенной белым древесины девять фигур рабынь. Полагают, что тысячи лет назад эти девять девушек были первыми рабынями, добытыми мужчинами крошечного городка под названием Ар. Шеи вырезанных из дерева невольниц охвачены чем-то вроде веревочных ошейников, сплетенных, похоже, из каких-то растительных волокон. Стало быть, в те времена железа в Аре не знали. Рассказывают, что девушкам этим пришлось родить своим хозяевам множество сыновей. — Ты, рабыня! — ткнул в меня пальцем мужчина. — Да, хозяин! — откликнулась я. От охватывающего горло ошейника вправо и влево свисали цепи — ими я прикреплена к стоящим по обе стороны от меня девушкам. Мы — в ведущем к помосту коридоре. От выхода с помоста проходит еще один коридор. — В каких позах показать себя на помосте, знаешь? — Да, хозяин. Вымуштровали меня на славу. На помосте Курулена почти ничто не происходит случайно. Подошел к следующей, справа от меня, ближе к рабскому бараку. Задал тот же вопрос. Как и на мне, на ней — ошейник с двумя цепями, левая идет ко мне, правая — к другой ее соседке. — Да,хозяин! — уверила его она. Следующая. Каждый ошейник расстегивается, цепь можно присоединить или отцепить — управляться с невольницами вполне удобно. Всего в шеренге сто двадцать девушек. Если торги пойдут быстро, всех нас продадут анов за пять-шесть, если что-то не заладится — аукцион может занять целых восемь анов, затянется до самого утра. Кто-то пойдет с молотка быстро, кто-то — не сразу. Если на продажу девушки уходит много времени, значит, либо она не слишком заинтересовала покупателей, либо красота ее слишком необычна, и демонстрируют ее как-то особенно изощренно, с тем чтобы разогреть публику, взвинтить цену до предела. — Да, хозяин! — ответила на вопрос работорговца стоящая еще дальше от меня девушка. Все мы должны быть готовы. Все должны из кожи вон лезть, иначе не миновать жестокого наказания. Я рассматривала моих соседок. Какие красивые! Все мы умело подкрашены. Ну, берегитесь, мужчины! Нас уже выставляли напоказ голыми в клетках, только без косметики — чтобы будущие покупатели могли оценить товар без прикрас, чтобы потом, когда начнутся торги, быть во всеоружии. Цепь едва дрогнула. Я подалась вперед, высматривая: что там? По нашему ряду прошелестел шепот: «Торги начались!» — Я боюсь, — захныкала какая-то рабыня. — В Курулене делает покупки весь Ар, — проговорила другая. Ничего не слышно. Но я знаю: первая из нас уже поднялась на помост. Я села на стоящую у стенки, длинную — почти на весь коридор — деревянную скамью. Подтянула потуже завязки зеленого шелкового платья. Хотя это хитроумное одеяние даже платьем не назовешь. Его можно разматывать и снимать постепенно, лоскут за лоскутом, начиная с головы или ног, пядь за пядью обнажая тело. В конце концов я окажусь почти голой — лишь грудь и бедра прикрыты лоскутками — и, услышав приказ, лягу на спину у ног аукциониста. Он встанет надо мной и начнет, набавляя цену, стягивать с меня лоскуты, точно ленты. А когда толпа взревет от нетерпения, он, пожав плечами, рванет шелк, и я, дважды перекатившись по помосту, улягусь обнаженная, подняв колено, беспомощно закинув за голову руки открытыми ладонями вверх — распростертая у всех на виду рабыня в ожидании властной мужской руки. Вот тогда-то, по всем расчетам, цены и поползут вверх. После этого мне останется выполнять приказы аукциониста. Он прикажет встать и, чувствуя настроение толпы, умело накаляя страсти, будет подавать команды, а я — принимать самые разные позы. — На одну вперед! — прокричал надсмотрщик. Мы продвинулись к помосту. Слева от меня — девушка в скромной коротенькой домашней тунике, из тех, что носят служанки. Толпе представят ее как рабыню, с детства принадлежавшую почтенной респектабельной семье, которая теперь, оказавшись в стесненных обстоятельствах, вынуждена продать ее. Расскажут, что мужская похоть ей неведома, утолять ее она не умеет. Хозяин, однако, сможет всему ее научить. История эта — не совсем вымышленная. Девушка, похоже, особой радости по поводу предстоящих торгов не питает, оказаться в мужских объятиях вовсе не жаждет, надеется, что ее купит человек небогатый. Ей хочется оказаться единственной невольницей в его доме. По-моему, из нее получится превосходная рабыня. Мою соседку справа, ту, что взойдет на помост после меня, представят совсем по-другому. Тело ее от плеч до бедер скрывает одеяние из девственно-белого пуха. Поразительный контраст: темные волосы и обнаженные руки, ноги, легкий белоснежный пух. Прелестная девушка! Хрупкие плечи, безупречно стройные ноги. За нее дадут хорошую цену. Это она несколько минут назад сказала: «Я боюсь». Что ж, ничего постыдного я тут не вижу. Во-первых, она девственница. А во-вторых, едва ли не для любой хорошенькой девушки предстать перед германскими мужчинами в таком виде — ужасно. Мы снова продвинулись по скамейке. — Торги идут быстро, — заметил кто-то справа. Это хорошо. Значит, аукционист пребывает в благостном настроении и не будет слишком жесток к нам на помосте. Аукциониста мы боялись. На помосте он наш хозяин. Даже если торги прошли хорошо, а девушка не продана, ее могут высечь. — Двигайтесь! — приказал надсмотрщик. Мы продвинулись дальше. В основном девушек продают поодиночке, но иногда и группами: парами или больше, подбирая, скажем, по цвету волос или по диалекту. Могут подбирать в группы по кастовому признаку или собрать вместе девушек с разными, наиболее часто употребляющимися клеймами. Становясь рабыней, девушка, разумеется, теряет кастовую принадлежность, как и гражданские и личные права; она становится животным, послушным кнуту и воле хозяина. В основном группами рабынь подбирают для работы в поле или на кухне, но таких в Курулене не продают. В этот вечер должны были продать две пары: певицу и ее аккомпаниаторшу и близнецов с острова Тамбурин, названного так за сходство с небольшим германским барабаном. Голос аукциониста мне пока не слышен, но время от времени до коридора доносится рев толпы. Моя соседка справа — хрупкая девственница в покрываль-це из пуха — заплакала. Тут же над ней взвилась плеть надсмотрщика. Бедняжка отпрянула, прижалась спиной к цементной стене. Нельзя плакать! Размажет макияж, лицо пойдет пятнами. — Слезы оставь для помоста! — Надсмотрщик раздраженно промокал ей щеки тряпкой. — Да, хозяин. Я в шеренге девяносто первая. Хороший номер. Торги начинаются ранним вечером и обычно, если сразу не выставят на продажу ничего из ряда вон выходящего, поначалу идут медленно. Зрители пока только собираются. Часто скамьи в зале заполняются только ко второму ану. А тут сразу набрали темп! Странно. Насколько мне известно, в этот вечер ничего особенного к продаже не предлагалось, обычные торги, как всегда. Как правило, оказаться в первой двадцатке никому не хочется. Первых иногда продают при полупустом зале. Пока публики маловато, работорговцы стараются выставить товар попроще; да и многие покупатели, зная, что первыми пойдут не самые интересные девушки, приходят в зал попозже. Часто это создает проблемы для торговцев, но только не в Курулене. Здесь торг всегда идет бойко, репутация торгового дома такова, что с самого начала покупателей хватает, есть кому набавлять цену. Бывает, чтобы раззадорить публику, заманить покупателей, на продажу сразу выставляют какую-то необыкновенную девушку, а то и нескольких. Но хоть такими уловками и можно пораньше привлечь в зал толпу, работорговцы знают: в начале торгов за лучший товар не получишь столько, сколько дадут, когда торги в самом разгаре, когда толпа разогрета, когда предложения так и сыплются одно за другим. Так или иначе, хорошие, с точки зрения рабынь, номера — где-то между сороковым и сотым. Лучше всего, конечно, оказаться на помосте в самый пик торгов. Если, как сегодня, на продажу выставляется сто двадцать девушек, самая оживленная торговля развернется между восьмидесятым и девяносто пятым номерами. Позже покупатели начнут уставать и разбредаться из зала. Все сказанное справедливо для обычных, «долгих» торгов, которые в крупных торговых домах проводятся раза четыре в неделю. К специальным, частным, внутренним распродажам это не относится. На специальные распродажи выставляют всего пятнадцать — двадцать девушек, представляющих особый интерес, о таких распродажах широко оповещают публику. Говорят, по таким случаям на торги стремится попасть весь Ар. Специальные торги назначают, скажем, для продажи захваченной в плен дочери убара покоренного города, если только убару-победителю не придет фантазия шутки ради продать ее на обычных торгах на каком-нибудь заштатном помосте. Но чаще всего конечно же такую царскую добычу убар-победитель оставляет себе, дабы поверженная в прах пленница в ошейнике услаждала его душу, как воспоминание о победе, и тело — как женщина. — Встать! — приказал надсмотрщик. Группа, в которую входила и я, встала. — Передвинуться влево! Не мешкая, мы сдвинулись в сторону помоста. Теперь шеренга разделена на десятки. В начале торгов, пока продавали первую двадцатку, цепь соединяла нас всех. Постепенно мы продвигались по коридору. И каждый раз, сдвигаясь на скамейке на одно-два места, мы знали: еще одна или две наши сестры проданы. Так методично, шаг за шагом вселяют в души девушек — даже тех, кому ступать на помост не впервой, — тревогу и нетерпение. К тому, что тебя выставляют напоказ и продают, не привыкнуть никогда. Но вот, когда продана первая двадцатка, когда нервы наши уже на пределе, нас делят на группы по десять. Казалось бы, можно перевести дух. Но стоило нам вздохнуть посвободнее, как прозвучал приказ: встать на ноги, на десять шагов к концу коридора. Едва позволили расслабиться, и сразу — на десять шагов вперед, к помосту! Снова смятение, снова страх. Крошечная — пусть мнимая — оттяжка, и снова вперед, еще быстрее, навстречу неизвестности. Что за опасности подстерегают впереди? В чьи руки попадешь? Что вздумается сделать с тобой новому хозяину? Теперь голос аукциониста слышался отчетливо. Доносились и выкрики из толпы. По рядам, торгуя шербетом, бродил разносчик. Я уже почти у самого выхода, в головах своей колонны. Торги идут бойко. Девушка в домашней тунике, слева от меня, застыла в напряжении. Пальцы впились в доски скамьи. Вот проверяют, подправляют ее макияж. Вот отстегнули цепь, сняли ошейник. Стоящий у выхода на помост человек с дощечкой и грифелем в руках сделал ей знак подойти, проверил написанный губной помадой под левым ухом номер — девяносто. В Курулене девушек выводят на помост без ошейников. Взревела толпа. Значит, стоящая на помосте девушка продана. У подножия уже ждала следующая, номер восемьдесят девять. Ткнув рукояткой плетки, мужчина велел ей подниматься. Осторожно, еле передвигая ноги, ощупывая каждую ступеньку, она начала взбираться по лестнице. Глаза ее были завязаны шарфом. Больше — никакой одежды. Человек с дощечкой в руках торопливо подтолкнул к подножию лесенки девушку в домашней тунике. — Смотри на меня! Не вставая со скамейки, я замерла, подняв к нему лицо. Он проверил макияж, искусно подправил, похвалил: — Красивая! — Спасибо, хозяин, — прошептала я. Подошел еще один, снял с меня ошейник. Упала на скамью цепь, что связывала меня с соседкой справа — девственницей с пушком на теле. Человек с дощечкой сделал мне знак встать рядом с ним. Я подошла. Отсюда просматривался потолок, были видны сидящие на верхних ярусах покупатели. Их возбуждение испугало меня. Слишком уж успешно продвигаются торги. Толпа ревела. На помосте — обнаженная девушка с завязанными глазами. Но вот шарф сорван, она лицом к лицу с огромным залом. У бедняжки вырвался горестный крик. Ее продали быстро. А на помост уже спешила девушка в домашней тунике. — Ну-ка, что тут у нас? — вскричал аукционист. — Да нет, это какая-то ошибка! Всего лишь крошка служанка! Толпа зашлась от смеха. Человек с дощечкой напряженно вслушивался. Мне не было приказано немедленно встать у ведущей на помост лестницы. Он оглянулся на сидящую на скамье испуганную хрупкую девушку в цепях и ошейнике. Она и головы не повернула, глядела прямо перед собой. Были бы у меня волосы подлиннее! Как там моя предшественница? О, тунику с нее вот-вот снимут. — Номер? — обратился ко мне человек с дощечкой. Я повернулась, наклонила в сторону голову, чтобы он мог прочесть нарисованный помадой под левым ухом крошечный номер. — Девяносто один. — Он сделал пометку в списках. С девушки на помосте сорвали тунику. Толпа бушевала. Нагая рабыня стояла перед публикой. Человек с дощечкой подтолкнул меня к помосту. Я встала у подножия лестницы. Присесть я не решалась — уж очень хитроумно обвито тело шелковыми полотнами, как бы не повредить. Тот, с табличкой, явно старался, чтобы торги шли без сучка без задоринки. Похоже, толк в своем деле знает. Девушка в домашней тунике, откровенно неискушенная, не изведавшая оков рабыни-наложницы, должна, казалось бы, возбудить интерес покупателей, приобретающих рабынь для совершенно невинных целей. Но, судя по репликам аукциониста и ответным выкрикам толпы относительно ее сдержанности, скромности и нежелания попасть в мужские руки публика иллюзий уже не питает. Яснее ясного: она жаждет мужского владычества, ей не терпится оказаться прикованной к железному кольцу в изножье хозяйского ложа. Продана. Я поднялась на помост. Какой огромный! А толпа-то! Не думала, что их тут так много! Зрители безмолвствовали. Было в этой тишине что-то пугающее. Озадачила она, казалось, и аукциониста, но лишь на мгновение. — Кажется, кто-то, — начал он, — прислал нам подарок. — Он указал на меня рукояткой плетки. — Судя по очертаниям — прелестный, — он обвел глазами толпу. — Посмотрим? Но вместо того, чтобы торопить его, зал молчал. Рука аукциониста дрогнула. Я сжалась от страха. Что это такое со зрителями? — Ну-ка, поглядим, — с напускной веселостью продолжал он, снимая скрывающее мою голову полотнище шелка. По толпе прошелестел восхищенный гул. Конечно же мне это польстило — тщеславия мне не занимать. — Прелестное лицо, — расхваливал аукционист. — Мягкое, женственное, выразительное. Сразу видно — такая податливая, повелевать ею легко. Волосы, конечно, — он пожал плечами, — коротковаты. Но здешние чиновники уверяют, что отрастут. В толпе — ни смешка. У аукциониста задрожали руки. Нервничает! Я выбросила вперед правую ногу, приподняла, вытянула носок, пальцами коснулась пола. Левое бедро развернуто. Протянула левую руку, согнув запястье, чуть вывернула влево ладонь. Он ловкими движениями размотал обвивающий руку шелк. — Красивая рука. Зрители не спускали с помоста напряженных глаз — и молчали. Аукционисту было уже явно не по себе. — Посмотрим, нет ли тут чего поинтереснее! Зал затаил дыхание, но цену никто не предлагал. Мы не стали доводить до конца тщательно отрепетированную сцену. Тут многое зависит от настроений, царящих в зале. Какие-то непостижимые токи идут от сидящих в зале зрителей к участникам разворачивающегося на помосте действа. В конце концов сбитый с толку аукционист просто сбросил окутывающий мое тело шелк, не разматывая, не перекатывая меня у своих ног. — Да тут женщина! — объявил он. — Кто предложит цену? Ни звука! — Смотрите! — раздался вдруг голос. Зрители обернулись. Взглянули в зал и мы. Над центральным проходом в проеме парадной двери, не произнося ни слова, стоял воин в полном боевом облачении: щит, копье, с левого плеча свешиваются ножны с коротким мечом, на голове — шлем. — Господин? — Голос аукциониста дрогнул. Воин не отвечал. Пытаясь отвлечь внимание от невесть откуда взявшегося пришельца, аукционист снова ткнул пальцем в мою сторону. — Тут женщина, — срывающимся голосом повторил он. — Кто предложит цену? И тут воин в шлеме начал спускаться по проходу. Ближе, ближе. И вот, обратив взор в толпу, он уже стоит рядом с нами на помосте. — Кейджера канджелн! — вскричал он, стукнув по мощным доскам пола рукоятью копья. — Вызываю на бой за рабыню! Он обернулся ко мне. Не в силах выдавить ни слова, боясь потерять сознание, я упала на колени. Он снова повернулся к толпе. — Я возьму эту женщину, — объявил он. — И встану за нее против всего Ара, против всего мира! — Я люблю тебя, Клитус Вителлиус! — захлебываясь слезами, закричала я. — Тебе не давали разрешения говорить! — шикнул аукционист, поднимая плетку. Но тут же у его горла замерло острие копья Клитуса Вителлиуса. — Не бей ее! — Да, господин. — Белый как полотно аукционист испуганно попятился. Клитус Вителлиус повернулся к толпе сограждан. — Кейджера канджелн! — вновь провозгласил он. — Вызываю на бой за рабыню! Никто в толпе не отозвался. Тишина. А потом один из мужчин поднялся и хлопнул себя по левому плечу. Вслед за ним — другой, и еще один, и еще. Вскоре уже весь зал стоя, хлопая себя по плечам, приветствовал его восхищенными криками. А Клитус Вителлиус, вскинув голову, оглядывая зрителей ясными пронзительными глазами воина, возвышался над толпой, держа в левой руке щит, в правой — увенчанное бронзовым наконечником могучее семифутовое копье. — Она твоя, господин, — склонился аукционист. Не помня себя от радости, я преклонила колена у его ног. Теперь он освободит меня, сделает своей подругой! Отбросив щит и копье, Клитус Вителлиус, как равную, поднял меня на ноги. — Плетку! — Он протянул руку аукционисту. — Ты же не хотел, чтобы ее били, — пискнул тот. — Бить ее — лишь мое право, — отвечал Клитус Вителлиус. Аукционист вложил в раскрытую ладонь плетку. — Хозяин? — пролепетала я. — Да? — Разве ты не освободишь меня? — Только дураки, — отчеканил он, — освобождают рабынь. — Хозяин! — На колени! Под плетку! — приказал он. Я повиновалась. Опустила голову, скрестила запястья, будто ,они уже связаны. Согнув спину, приготовилась принять любое наказание, какое вздумается ему мне назначить. От охватившего сердце ужаса меня била дрожь. Неужели я останусь рабыней? Неужели он не шутит? Неужели и вправду не собирается меня освобождать? Не может быть. Не может быть! — Я не хочу, чтобы вы несли убытки из-за какой-то несчастной рабыни, — обратился он к аукционисту — Может быть, это возместит ее стоимость. На отполированные сотнями ног доски помоста тяжело шлепнулся набитый монетами мешочек. — Торговый дом благодарит тебя, господин! — вскричал аукционист. Развязав тесемки, он, не в силах сдержать радостных возгласов, высыпал на помост кучку золотых монет. Ловко, со знанием дела подсчитал. — Да здесь сто тарсков золота! Толпа одобрительно взревела. Слезы из моих глаз капали на доски, смешиваясь с опилками. Да это в десять — нет, больше! — раз перекрывает мою цену! Так вот как много значу я для Клитуса Вителлиуса! Я не могла сдержать счастливых слез. Вот не знала, что мужчина может так желать женщину. И все же оставляет меня своей рабыней! Быть может, такими желанными бывают только рабыни — рабыни, которых можно купить и продать. О, — это невероятное, неописуемое ощущение: тобой обладает, в прямом смысле этого слова обладает мужчина! Я стояла на коленях — готовая принять наказание рабыня. — Господин слишком щедр, — пропел аукционист, — здесь куда больше стоимости рабыни. — Ты прав, — согласился Клитус Вителлиус. Меня передернуло от бешенства, но я не сдвинулась с места. — Дайте мне еще одну, следующую на цепи. — Нет! — вырвалось у меня. Он повернулся ко мне, я снова склонила голову. Неужели действительно сумеет оставить меня рабыней? Неужто он так силен? Не верится. — С радостью, — согласился аукционист. — Девяносто вторая! По лестнице испуганно карабкалась следующая за мной хрупкая девственница с прелестными плечами и стройными ногами. Белый пух облепил тело, почти ничего не скрывая. Ноги открыты взыскательным взорам; соблазнительный, пикантно колышущийся пушок едва скрывает очертания прелестной груди. Толпа встретила ее восторженным гулом. Девушка испуганно попятилась. И что они в ней нашли? Подумаешь, пушинка. Пустой звук. Только и годится на то, чтоб насиловали. — Пойди сюда, — подозвал ее Клитус Вителлиус. Она бросилась вперед, встала перед ним. — В позу! — приказал он. Она упала на колени, встала в позу наслаждения. — Спину прямее! Она выпрямила спину. Присев рядом, он срезал ножом держащие пуховую накидку тесемки. Накидка скользнула на пол, колыхаясь от малейшего движения воздуха. Осмотрев девушку, он взглянул на меня. — Беру обеих. — Хозяин! — протестующе выкрикнула я. Он уже стоял надо мной с плеткой. Я встретилась с ним глазами. Его взгляд испугал. Глаза горианина! Как бы много ни значила я для него, как бы он меня ни желал, для него я останусь лишь рабыней. Какие бы ни питал он ко мне чувства — мое место у его ног. Он будет владеть мною безраздельно, возьмет от меня все, до конца, без остатка. Всегда он будет хозяином, я — рабыней. Никогда больше не посмею я просить свободы. Никогда не посмею и помыслить о ней. Он горианин. Стоя перед ним на коленях, я склонилась, покорно ожидая удара плетки, шепча: «Прости, хозяин». — Один раз за сегодняшний вечер, — сказал мне он, — ты, рабыня, назвала меня не «хозяином», а по имени. — Прости, хозяин. Какая же я дура! Надо же было крикнуть: «Я люблю тебя, Клитус Вителлиус!» Такие промахи не прощают. — К тому же, — продолжал он, — не однажды сегодня ты заговаривала без разрешения. — Да, хозяин. — Мало того. Ты посмела возражать против того, чтобы я купил рабыню. И в самом деле! — Ты противопоставляешь свою волю моей? Или сомневаешься в моей твердости? — Нет, хозяин. — Думаешь, я буду к тебе снисходителен? — Нет, хозяин. — Готова ли ты просить о наказании? — Да, хозяин, — ответила я. — Молю наказать меня. Обеими руками он ухватился за рукоять плетки. Зажмурившись, я еще ниже опустила голову, съежилась, сжала кулаки, держа перекрещенные руки перед собой, будто связанные. Не сдвинусь с места! Плетка засвистела в воздухе. Таких стремительных ударов видеть мне не доводилось. После четвертого оставаться в прежней позе уже не было сил. — Привяжи меня к кольцу! — взмолилась я. — Поставь меня у столба, хозяин! Прикрыв руками голову, я упала ничком. Лицо, губы облепили опилки. Еще один удар — и кричать я уже не могла. Но он ударил всего десять раз. Распростершись на помосте, плача, я почувствовала, как на горле застегнулся стальной ошейник. Надел на меня ошейник! Значит, не сердится! Просто наказал! Я заслужила плетку. Вот он меня и высек. К плетке привыкнуть трудно. Можно пробыть в рабстве много лет и все же по-прежнему бояться ее. Если хозяин недоволен — без колебаний пустит ее в ход. И мы знаем — так и будет. И стараемся угождать. Клитус Вителлиус повернулся к другой девушке. — Ну, а ты будешь мне голову морочить? — подняв плетку, со смехом спросил он. — Нет, хозяин! — закричала она. Как только что на меня, он надел на нее ошейник. Поставил нас рядом на колени. — Всецело покоряюсь, хозяин, — проговорила я. — Всецело покоряюсь, хозяин, — поспешно повторила за мной девушка. Плетка отлетела в сторону. — Что ж, мы слишком затянули торги в Курулене, — обратился Клитус Вителлиус к аукционисту. Тот поклонился, не выпуская из рук мешочка с золотом. — Пошли, рабыни, — бросил нам Клитус Вителлиус и, подобрав щит и копье, стал спускаться с помоста. Мы, обнаженные, в ошейниках, — следом за ним. Вот он уже шагает к выходу через зал. Проходит мимо рядов — и мужчины приветствуют его, выкрикивая его имя и хлопая себя по левому плечу. Ступает как воин. За ним семеним мы, его рабыни. — Он поведет нас по улицам голыми? — ужаснулась девственница. — Он сделает с нами все, что захочет, — объяснила я. — Он — воин.
Глава 29. МЕСТЬ ВОИНА. МЕХА ЛЮБВИ
До Башен Воинов оставалось пройти четыре моста, когда Клитус Вителлиус, внезапно обернувшись, взглянул на меня. Я, обнаженная, шла за ним след в след и остановилась как вкопанная. Остановилась и вторая девушка. Но на нее он не смотрел. Держа в левой руке щит, в правой — копье, подошел ко мне. Я, задрожав, упала на колени и склонила голову. — Ой! — вскрикнула наша спутница. Отложив в сторону щит и копье, он связал ей руки за спиной и прикрутил к кольцу, ввинченному на высоте ярда в столб у основания моста Четырех Фонарей. В городах Гора в людных местах такие кольца — дело обычное, к ним хозяева привязывают рабынь. И вот девушка уже привязана к столбу — нагая, со стянутыми за спиной руками. На нее льется свет фонаря. Какая красивая! — Хозяин? — окликнула рабыня Клитуса Вителлиуса. Он достал из сумки тупой грифель, нацарапал на ее плече несколько слов. Потом — и к моему, и к ее удивлению — снял с нее ошейник. — Хозяин? — всхлипнула она. Он убрал ошейник и грифель в сумку. — Читать умеешь? — Да, — ответила она. — Прочти, что я написал на твоем теле. — Не вижу, хозяин, — проговорила она. — Но могу догадаться по ощущению. — Так прочти вслух, рабыня. — Ты написал: «Надень на меня ошейник. Возьми меня себе». — Верно. — Ты оставляешь меня первому встречному, хозяин? — Ты возражаешь, рабыня? — Нет, хозяин! — Она отпрянула от уткнувшегося в горло наконечника копья — Клитус Вителлиус уже успел поднять его. Копье уперлось в мою спину. — Вставай, рабыня! Я вскочила на ноги. Обогнав меня, он зашагал через мост Четырех Фонарей. Я покорно поспешила вслед. Поднявшись на мост, обернулась. У моста — никого. Уже поздно. В круге света маячит одинокая фигурка — привязанная к столбу обнаженная девушка дожидается первого попавшегося прохожего. Вот удача кому-то подвалит! Великий Ар уже светился огоньками. Я повернулась и пошла прочь, стараясь не отстать от Кли-туса Вителлиуса. Как он смотрел на меня тогда, остановившись у моста! В жизни не видела в мужских глазах Такой страсти, вожделения, жажды обладания. Накатила слабость. Сколько же женщин придется мне заменить ему! С высокомерием воина отшвырнул прочь девственницу, оставил первому встречному, кому вздумается завладеть ею. И за себя, и за нее, и за многих других придется мне служить ему. Сумею ли? До Башен Воинов оставалось совсем немного — два моста. Клитус Вителлиус снова обернулся ко мне. — Я не могу ждать. — Да, хозяин. Мы стояли на высоком мосту — одном из самых высоких в Аре. Под нами мерцал огнями город. Над головами дрожали звезды Гора. Он положил на мост щит выпуклой поверхностью вверх, знаком указал мне лечь на него. Я легла — и оказалась вниз головой. Прикрепленными к краям щита ремнями он привязал мои руки, раскинув их в стороны. Теперь я распята на щите. — Вот я и обладаю тобой, где хочу, Дина, женщина Земли, — объявил он. — Да, хозяин, — ответила я. Он сжал меня в объятиях. — Я люблю тебя, хозяин, — отдаваясь своему властелину, прошептала я. Схватив за плечи, он подтянул меня повыше, к своим губам. Казалось, привязанные к щиту руки сейчас оторвутся! Швырнул обратно на высокий, как арка, щит. Животом, бедрами почувствовала я его губы — и уже не могла противиться охватившей меня бешеной страсти. А потом, себя забыв от рабской любви к нему, хозяину, зашлась в крике. Он отвязал мои руки. Сбросил меня со щита. Перекатившись на бок, я недвижно лежала на мосту — рабыня в его ошейнике. — Скоро ночь, — сказал он. — Надо отвести тебя к мехам любви. — Да, хозяин. — Вставай. — Он поддел меня ногой. Я попыталась подняться, но, не устояв на ногах, упала на четвереньки. Он рассмеялся. Я осела на бок. Протянула к нему руку. — Вставай, землянка! — приказал он. — Постараюсь, хозяин. Но снова я упала на колени. — Не бей меня, хозяин, — взмолилась я. — Ты совсем лишил меня сил! — Я чувствую, — кивнул он. — Да, хозяин. С такой силой любовь захлестнула все мое существо, что не осталось сил стоять. Такой слабости до сих пор я не знала Казалось, лишь на одно есть силы: лежать бессильно распростертой перед ним, обнимать, целовать его, ловить каждое прикосновение. Верно, к таким уловкам прибегает мать-природа, чтобы помешать самке сопротивляться, не дать убежать, отдать ее на милость более сильного существа. — Я не могу идти, хозяин, — пожаловалась я. — Позволь мне ползти за тобой к мехам. Он закинул щит за спину, привязал к нему копье. Его руки мягко подхватили меня, я склонила голову ему на плечо, и oн понес меня через мост, к следующему мосту, к Башням Воинов.Я подала ему вино. Кроме меня, девушек в его доме не оказалось. О, я хорошо понимала, что это значит! Единственный мужчина — полный хозяин, и единственная женщина — абсолютная рабыня. Безупречное рабство, в котором двое идеально подходят друг другу, в котором друг для друга они — все на свете. Одним мужчинам это дано, другим — нет. Многое завися? от того, встретит ли мужчина свою, ту самую рабыню, а женщина — своего, того самого хозяина. Именно это — хоть говорить об этом с Клитусом Вителлиусом я и не смела — и произошло с нами. Думаю, сознавал это и он. Я подала ему вино. Он дал и мне выпить из чаши. Высокая честь! Знак его отношения ко мне. Пить с того же края, которого касались его губы, я, разумеется, не осмелилась. Я отставила чашу. По его знаку расстелила меха любви — не на ложе, в ногах. Я — рабыня. Покои освещала лишь неяркая лампа. Клитус Вителлиус махнул рукой — и я откинулась на меха в ногах ложа. Скинув тунику, он опустился рядом. Замети было, что едва сдерживается, чтобы не наброситься на меня. — Я твоя! — Я протянула к нему руки. — Возьми меня хозяин. — Я неравнодушен к тебе, — признался он. — Будь сильным со мной, хозяин, — пристально глядя на него, прошептала я. — Я не хочу бросать тебе вызов. Не хочу сражаться с тобой. Хочу служить тебе, любить тебя. Хочу отдать тебе все, до конца, без остатка. Он не сводил с меня глаз. — Ты не понимаешь, хозяин? Будь у меня выбор, я выбрала бы не свободу, а твои оковы. Женщине — это я хорошо усвоила — приходится выбирать между любовью и свободой. И то и другое по-своему ценно. Каждая выбирает по себе. — Но я не оставил тебе выбора, — проговорил он. — Конечно нет, хозяин. Ты — горианин. — Может, я тебя продам .. — Можешь делать со мной что хочешь, хозяин. Я в полной его власти — я только рабыня в оковах. Он, казалось, разозлился. — Принеси мне вина, хозяин, — обронила я. Он изумленно воззрился на меня. — Девушка всего лишь проверяет хозяина. — Я улыбнулась. И тут он с размаху ударил меня по лицу. Больно! Я почувствовала вкус крови. — Думаешь, — спросил он, — если я к тебе неравнодушен, значит, буду с тобой слаб? — Нет, хозяин, — выдавила я. На меня падала тень от рабского кольца. Рядом на полу лежала прикрепленная к кольцу цепь и ошейник. Он приладил тяжелый ошейник мне на шею поверх легкой стальной ленты — приковал меня к кольцу в ногах ложа. Рука его коснулась моего тела. — Я вижу — ты будешь сильным со мной, хозяин. — Ну и дурак же я, — процедил он, — вбил себе в голову земную девку. — Я одного хочу — любить тебя, служить тебе, хозяин. — И все же ты хороша. — Девушка благодарна хозяину, если он считает ее привлекательной. — Так ты выбрала бы рабскую долю? — вспомнил он. — Да, хозяин. — Шлюха. — Да, хозяин. — Решать все равно буду я. — Да, хозяин. — И я решил… — Да, хозяин, — произнесла я с мольбой. — …что ты — моя рабыня. — Да, хозяин! — вскричала я и забилась в его руках в самом неистовом, чудовищном экстазе, какой только доводилось испытать когда-либо женщине, в рабском оргазме, доступном лишь той, кем поистине обладают. — Как могу я так любить тебя, — спросил он, — если даже не владею тобой по-настоящему, если ты не до конца моя? — Не знаю, хозяин. Клитус Вителлиус признается в любви к рабыне! Надеюсь, он не станет меня бить. Схватив меня за волосы, он оттянул к мехам мою голову. — Мужчина может любить только ту женщину, которая принадлежит ему, принадлежит по-настоящему. Иначе он лишь одна из сторон в контракте! — А женщина, — добавила я, — может любить лишь того, кому по-настоящему принадлежит. — Кому ты принадлежишь, рабыня? — спросил он. — Тебе, хозяин, — ответила я. — Твои слова приятны мне, рабыня. — Освободи меня! — поддразнила я его. — Хочешь плетки? — Нет, хозяин, — вдруг испугавшись, поспешно заверила я. Он — хозяин. Может делать со мной что хочет. — Проси о свободе, — разрешил он. — Пожалуйста, освободи меня, хозяин! — Нет, — он рассмеялся. — Не освобожу. Ты останешься моей рабыней. Я закрыла глаза. Когда-то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я — в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по-настоящему — пожалуй, впервые — природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое. Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител-лиуса. Я открыла глаза. — Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение? — Может быть, время от времени, — ответил Клитус Вителлиус, — на коленях у моих ног. — Ты чудовище, хозяин! И снова — его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги. — Ты груб, хозяин! — не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: — Прости, хозяин! Он не ударил. Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской. О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться. За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро. — Ты такой ненасытный, хозяин, — сжимая его в объятиях, простонала я. — Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, — ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне-землянке. — А между прочим, ты и сама — весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого? — Больше не стыжусь, хозяин. — Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, — сказал он. — Это — признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности. Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике — и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания. — Может, эмоционально я и свободна, — рассмеялась я, — а вот физически — вряд ли. — Верно, — согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа. — Ты оставишь меня своей рабыней? — в который раз спросила я. — Конечно, — отвечал он. — Даже не представляла себе, что встречу мужчину, который так желал бы меня, горел бы таким вожделением и все же держал бы меня в рабстве. — А еще ты не представляла, что встретишь мужчину, который сумел бы удовлетворить самые потаенные твои желания, — продолжал он мне в тон, — глубоко запрятанные, почти неосознанные, скрытые желания, в которых ты и сама себе признаться едва ли решилась бы. — Ты, хозяин, — смутная мечта, чудо, о котором я не осмеливалась и грезить и которое вдруг стало явью. — А для меня — ты, рабыня, — признался он. — Ты и в самом деле будешь суров со мной, хозяин? — Да. — И в самом деле, хоть ты ко мне и неравнодушен, оставишь меня полностью порабощенной? — Да, рабыня. — Даже будешь наказывать, если провинюсь? — Даже буду наказывать, если пожелаю, независимо от того, провинишься ты или нет. — Значит, абсолютное рабство? — Конечно, рабыня. Я робко потянулась к нему, коснулась его плеча, нежно поцеловала. — Я люблю тебя, хозяин. — Молчи, рабыня, — раздраженно бросил он. — Да, хозяин. И он начал ласкать меня — нежно, ласково, и я припала к нему всем телом, замирая от наслаждения, но не произнося ни звука: я — рабыня, говорить мне запрещено. Снова он любил меня, мягко и бережно, и я знала — в любой момент нежность эта может обернуться свирепой жестокостью — если ему так захочется. Обладать рабыней можно тысячами способов, и, я уверена, Клитус Вителлиус мастерски владеет ими всеми. Сердце переполняла радость. Он повелевает мною. Я повинуюсь. Полностью, безоговорочно принадлежу ему. Разве выразишь словами это ощущение? Может, потому-то он и велел мне молчать — чтобы просто наслаждалась, не пытаясь высказать то, чему ни на одном языке нет названия. Я и не пыталась, а, все забыв, отдалась на волю всепобеждающей любви.
Джон Норман
Охотники Гора
1 РИММ
— Не по душе мне твое путешествие на север, — глядя на меня поверх игральной доски, сказал Самос. Я сделал вид, что поглощен разыгрываемой комбинацией. Взял своего тарнсмена убара и переставил к убару-книжнику, на шестую клетку. — Это опасно. — В голосе Самоса чувствовалась искренняя забота. — Твой ход, — напомнил я, возвращая его к игре. Он передвинул лучника к убару, на четвертую клетку, создав угрозу моему тарнсмену. — Мы не хотим, чтобы ты подвергал себя опасности. — Губы Самоса слегка тронула улыбка. — Мы? — удивился я. — Да, — ответил Самос. — Царствующие Жрецы и я. — Я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов, — напомнил я. — Ах да, — заметил Самос и, указав на доску, добавил: — Ну, тогда защищай своего тарнсмена. Мы сидели в центральном зале дома Самоса — громадном помещении с галереями и высокими узкими окнами. Было далеко за полночь. Комнату освещали чадящие факелы, один из которых висел прямо у меня над головой. Пламя его колыхалось под легким дуновением ветерка, и в такт ему качались тени от красных и желтых фигур на доске, отчего казалось, что они тоже потихоньку движутся. Мы сидели, скрестив под собой ноги, прямо на полу, на массивных каменных плитах, склонившись над стоящей между нами игральной доской. Справа от меня время от времени раздавался мелодичный перезвон колокольчиков, прикрепленных к левой щиколотке молодой рабыни. Самос был облачен в традиционное желто-синее одеяние рабовладельца. Он и в самом деле считался самым крупным работорговцем в Порт-Каре и был первым, старшим капитаном в городском Совете Капитанов, превратившемся после низложения четырех убаров в высший руководящий орган Порт-Кара. Я, Боск, глава дома Боска в Порт-Каре, также входил в Городской Совет. На мне было белое, отделанное золотой нитью одеяние из тонкой уртовой шерсти, доставленной из далекого Ара. Но под этой обычной одеждой торговца я носил алую тунику воина. В углу комнаты стоял на коленях широкоплечий человек могучего телосложения. Его запястья были стянуты за спиной наручниками, цепь от которых тянулась к ножным кандалам. По бокам от него с обнаженными мечами в руках возвышались два стражника. Несколько недель назад на голове человека, ото лба до затылка, выбрили полосу в два дюйма шириной. Сейчас его волосы отросли, и выбритая полоса уже не так бросалась в глаза. К тому же ее немного скрывала оставшаяся нетронутой густая черная шевелюра. Человека еще не заклеймили. Но это был раб. Об этом свидетельствовал ошейник на его горле. Рядом с игральной доской опустилась на колени девушка. Ее тело едва прикрывал клочок прозрачного алого шелка. Она носила снимающийся ошейник, покрытый светло-желтой эмалью. Черные глаза призывно мерцали в тусклом отблеске факелов. Она была красива и знала об этом. — Могу я чем-нибудь служить, хозяева? — низким грудным голосом спросила девушка. — Паги, — бросил Самос, не отрываясь от доски. — И мне, — ответил я. С тонким перезвоном колокольчиков она удалилась. Я проводил ее взглядом. Мимо стоящего на коленях, скованного цепями мужчины она прошествовала типичной походкой рабыни, желающей привлечь к себе внимание: высоко подняв голову и плавно покачивая бедрами. В глазах человека сверкнула ярость. Послышался звон сковывающих его цепей. Охранники не обращали на раба внимания; он не представлял собой никакой опасности. Девушка взглянула на него и рассмеялась, продолжая свой путь за пагой для свободных мужчин. — Твой тарнсмен под угрозой, — напомнил мне Самос. Вместо того чтобы убрать фигуру, я защитил ее, подвинув убара на первую клетку. Самос снова сосредоточил все внимание на доске. Я оглядел его загорелое, задубевшее от соленых морских ветров лицо и широкий мощный затылок, облепленный жесткими седыми волосами. В ушах у него покачивались тонкие золотые серьги. Даже сейчас, когда он был поглощен игрой, в нем чувствовался пират, большого размаха работорговец и один из лучших в Порт-Каре мастеров владения мечом. Он не взял своим копьеносцем моего тарнсмена. Какое-то время он внимательно изучал положение фигур на доске, а затем, усмехнувшись, дополнительно защитил свой Домашний Камень, подвинув книжника к убару на первую клетку, чтобы тот мог одновременно защищать тарнсмена на клетке три и держать под контролем обе пересекающиеся здесь диагонали. — Насколько мне известно, — сказал я, — Талена, дочь Марленуса из Ара, сейчас рабыня в северных лесах. — Откуда тебе это известно? — Обычная недоверчивость и подозрительность Самоса проявилась и теперь. — От одной рабыни, — ответил я. — Она служит в моем доме. Довольно смазливая девчонка. Ее зовут Эльнора. — Это не та, что принадлежала Раску из Трева? — Та самая, — подтвердил я и усмехнулся. — Мне пришлось выложить за нее сотню золотых. Самос рассмеялся. — Такая сумма наверняка доставила Раску в тысячу раз больше удовольствия, чем сама девчонка! — воскликнул он. Я улыбнулся. — Не сомневаюсь. — Я снова перенес внимание на разыгрываемую комбинацию. — Хотя подозреваю, у них там была серьезная любовь. — Любовь? — расхохотался Самос. — К девчонке-рабыне? Ты шутишь! — Пага хозяевам, — опустилась на колени подошедшая рабыня. Самос, не глядя на нее, протянул свой кубок. Девушка наполнила его. Я подвинул к ней свой кубок. Она и мне налила паги до краев. — Ступай, — бросил ей Самос. Девушка поспешно удалилась. Я глотнул вина. — Любил он ее или нет, — устремив взгляд на доску, произнес Самос, — этот, из Трева, все равно держал ее в ошейнике. Самос был абсолютно прав: любовь здесь не имела никакого значения. Как бы Раек ни относился к этой женщине или она к нему, для уроженца Тревы рабыня навсегда оставалась самым бесправным существом. — Говорят, что таких врагов, как эти, из Трева, не пожелаешь никому, — заметил Самос. Я промолчал. — По крайней мере, так утверждают люди из Ко-ро-ба, — продолжал он. — Я — Боск из Порт-Кара, — напомнил я. — Конечно, — согласился Самос. Я двинул высокого тарлариона на прорыв защиты Самоса, выстроенной вокруг Домашнего Камня. — Много времени миновало с тех пор, как судьба разлучила тебя с Таленой, дочерью Марленуса, — сказал Самос. — Когда два свободныхспутника не видятся более года, отношения между ними считаются прерванными. Кроме того, тебе уже довелось испытать на себе прелести рабства… Во мне закипел гнев. Самос был прав: по горианским законам, свободные спутники, расстающиеся более чем на год, расстаются навсегда. Правда и то, что отношения автоматически теряют силу, если один из спутников попадает в рабство. Со жгучим стыдом мне снова вспомнилось, как некогда в дельте Воска я, бывший член касты воинов, на коленях молил о спасении собственной жизни, как я предпочел позорное рабство возможности умереть честной смертью свободного человека. Да, мне, Боску из Порт-Кара, довелось узнать, что такое рабство. — Твой ход, — напомнил я Самосу. — У тебя нет перед ней никаких обязательств, — сказал он. — Ты вовсе не обязан ее искать. Все это я прекрасно знал, но воспринимал совершенно по-другому. — Я недостоин ее, — пробормотал я. Я не мог забыть прекрасную зеленоглазую смуглянку, в чьих жилах текла гордая кровь убара убаров Марленуса. Талена была моей первой любовью. Много лет прошло с тех пор, как мы с ней впервые коснулись друг друга. — Царствующие Жрецы отняли у меня Талену, — глядя на Самоса в упор, напомнил я хмуро. Тот не поднимал глаз от доски. — Когда в игре решаются судьбы миров, — заметил он, — люди значат не слишком много. Лучше бы тебе оставаться в Порт-Каре. — Насколько мне известно, — сказал я, — она захвачена этой разбойницей, Вьерной, и ее держат где-то в северных лесах, хотят использовать в качестве приманки для Марленуса, который, как предполагают, готов пойти на все ради ее спасения. — Я поднял глаза от доски. — Ты, наверное, знаешь, что некогда в одной из охотничьих экспедиций Марленусу удалось поймать Вьерну и нескольких ее девушек. Он посадил их в клетки и выставил на всеобщее обозрение, как добытые трофеи. Потом им удалось бежать, и они поклялись отомстить. — Лучше бы тебе оставаться в Порт-Каре, — заметил Самос. — Талену держат в рабстве в северных лесах, — снова повторил я. — Ты все еще ее любишь? — Самос посмотрел мне в глаза. Я был поражен. Все эти долгие годы воспоминания о Талене — удивительной, неповторимой девушке — продолжали жить в самых глубоких, не доступных никому другому тайниках моего сердца. Они не давали мне покоя, снова и снова возвращая меня в снах то в поля неподалеку от Заболоченных Лесов, к югу от Ара, то в караваны Минтара, то в лагерь Па-Кура, то в залитый светом ламп Ко-ро-ба, когда мы с ней, переплетя руки, осушали чашу свободного содружества. Как же я мог не любить ее, подарившую мне первую, самую прекрасную любовь в моей жизни? — Ты любишь ее? — повторил Самос. — Конечно! — пылко воскликнул я. — Прошло уже столько лет, — с сомнением произнес Самос. — Это не имеет значения, — пробормотал я. — Сейчас вы оба, наверное, уже не те, что раньше. — Обсуждая эти проблемы, мы можем дойти до меча, — хмуро предупредил я. — Если ты считаешь это уместным, — ответил Самос, — изволь: я готов. Сдерживая недовольство, я опустил глаза. — Возможно, тебе гораздо важнее образ любви, а не сама женщина, — продолжал Самос, — память, а не человек. — Тот, кто не познал любви, не вправе о ней судить, — огрызнулся я. Самоса, казалось, замечание не задело. — Возможно, — пожал он плечами. — Твоя очередь ходить, — постарался я отвлечь его. Он склонился над доской. Я окинул взглядом зал. В нескольких ярдах от нас, опустившись на колени и пятки рядом с бронзовым двуручным кувшином, замерла рабыня в коротком шелковом одеянии, ожидая, когда снова сможет нам услужить. Это была хорошенькая черноволосая девушка. Она украдкой посматривала на закованного в цепи мужчину и, откинув назад голову, кокетливым движением убирала волосы со лба. Тот, стоя на коленях между двумя стражниками, не сводил с нее глаз. Девушка в очередной раз бросила на него взгляд, усмехнулась и отвернулась с высокомерной скукой на лице. Я физически ощутил, как сжались в кулаки скованные за спиной руки мужчины. — А как насчет Телимы? — спросил Самос. — Она меня поймет. — У меня есть сведения, что на следующий день после твоего отъезда из дома она вернулась на болота. Я вскочил на ноги. Все вокруг меня поплыло как в тумане. — А чего же ты ждал? — поинтересовался Самос. — Почему ты не сказал мне сразу? — воскликнул я. — А что бы ты сделал, даже если бы узнал об этом раньше? Посадил бы ее на цепь у своей постели? Я был взбешен. — Она гордая, благородная женщина, — заметил Самос. — Я люблю ее, — пробормотал я. — Тогда отправляйся на болота и отыщи ее. — Я… я должен идти в северные леса, — запинаясь, возразил я. Самос пожал плечами. — Строитель — к книжнику убара, на шестую клетку, — сообщил он, передвигая высокую резную фигуру. Я взглянул на доску. Пора было вплотную подумать о защите Домашнего Камня. — Тебе придется выбирать между ними, — сказал Самос. Я был вне себя от бешенства. Не в силах усидеть на месте, я зашагал по залу, меряя его из конца в конец. Шаги гулко зазвучали среди толстых каменных стен. Телима! Что она себе позволяет? Неужели не понимает, что я просто обязан сделать то, что собираюсь? Столько сил и трудов потратил я на то, чтобы построить в Порт-Каре дом Боска! Чтобы подняться на ту ступень, которую сейчас занимаю! Мое кресло в Городском Совете — среди наиболее почетных и уважаемых граждан Гора! Разве это не огромная честь — быть женщиной Боска, адмирала, торговца? А она в ответ позволяет себе такое! Норов свой показывает! Да как она посмела? И ведь знала, какое это вызовет у меня неудовольствие. Мое! Боска! Да и что могут предложить ей эти болота? Отказаться от золота, драгоценностей, одеяний и тонких вин, слуг и рабов, уюта и безопасности дома Боска ради одинокого прозябания на затерянном среди бескрайних болот острове? Она что, вообразила, будто я брошусь за ней, начну умолять вернуться, терпеливо снесу весь тот спектакль, что она пожелает разыграть передо мной, пока Талена, некогда моя свободная спутница, будет, закованная в цепи, погибать где-то в диких северных лесах? Нет, со мной это не пройдет! Пусть торчит на своих болотах, пока не завоет от тоски. Ничего, она еще приползет к ступеням дома Боска, она еще будет валяться у меня в ногах, заглядывая в глаза подобострастным взглядом, как домашний слин, провинившийся и вышвырнутый хозяином на улицу. Однако в глубине души я знал, что Телима не вернется. Не вернется! Я едва мог сдержать навернувшиеся слезы. — Что ты собираешься делать? — спросил Самос. Он сидел не отрывая взгляда от доски. — Утром я отправляюсь в северные леса, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. — Терситус строит корабль, способный выйти за пределы известного мира, — по-прежнему не поднимая головы, продолжал Самос. — Я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов, — сказал я. Отвернувшись к стене, я вытер глаза рукавом туники и повернулся к игральной доске. Мой Домашний Камень находился в опасности. Однако я чувствовал в себе силы и уверенность. Я — Боск. Я тот, кто некогда был воином. И меч по-прежнему висит у меня на боку. — Домашний Камень — к тарнсмену убара, на первую клетку, — сказал я, не наклоняясь над доской. Самос передвинул фигуру на указанное место. — Это и есть тот раб? — поинтересовался я у Самоса, кивнув в сторону коленопреклоненного между двумя стражниками мужчины. — Хорош? — спросил Самос. — Подведите его ближе, — велел он стражникам. Те, подхватив мужчину под руки, не давая подняться, волоком протащили его по каменным плитам пола и швырнули к нашим ногам. Наблюдавшая за ним рабыня рассмеялась. Мужчина расправил плечи. Он был горд. Это мне нравилось. — Прическа у тебя необычная, — заметил ему Самос. Рабыня снова залилась смехом. Выбритая ото лба до затылка полоса на голове мужчины свидетельствовала, что он был пойман и продан в рабство разбойницами из северных лесов — женщинами-пантерами, как они себя называли. Находиться в рабстве у женщин, а затем, наскучив им, быть проданным кому-то еще считалось наибольшим позором, какой только может выпасть на долю мужчины. — Говорят, только последние глупцы да слабаки, способные лишь прислуживать женщинам, могут попасть в рабство к пантерам, — произнес Самос. Мужчина ответил ему хмурым взглядом. Я вновь почти физически ощутил, как сжались в кулаки его скованные за спиной руки. — В свое время мне тоже пришлось быть в рабстве у одной женщины, — сказал я. Он посмотрел на меня с недоумением. — Ну, и как с тобой поступить? — спросил у него Самос. Ошейник на мужчине был неснимаемый, что для мужчины-раба совсем не странно. Голову человека в таком случае кладут на наковальню и скрепляют металлическую полосу на шее толстой заклепкой. — Поступайте как пожелаете, — ответил стоящий перед нами на коленях человек. — Как ты стал рабом? — спросил я. — Вы же видите, — ответил он, — попал в руки женщин. — Как именно это произошло? — Они напали, когда я спал. Я проснулся уже с ножом у горла. Меня заковали в цепи. Они чуть ли не соревнование устроили в том, как лучше надо мной поиздеваться. А когда им это надоело, отвезли меня, связанного и в наручниках, на безлюдный берег Тассы где-то у западной границы леса. — Да, это обычное место свиданий с разбойницами, — сказал мне Самос. — Именно там один из моих кораблей подобрал и его, и других. — Он снова посмотрел на мужчину. — Ты помнишь, сколько за тебя заплатили? — За меня отдали два стальных ножа и пятьдесят наконечников для стрел, — ответил человек. — И целый стоун леденцов из кухонь Ара, — рассмеялся Самос. — Да, — проскрежетал зубами раб. Девушка-рабыня захлопала от радости в ладоши. Самос не стал ее одергивать. — И как ты считаешь, — поинтересовался он, — какова должна быть твоя судьба? — Рабская скамья на галере, — пожал плечами мужчина. Гребные трюмы круглых галер Порт-Кара, Коса, Тироса и многих других «морских держав полны подобными несчастными, обреченными судьбой на пожизненное заключение на скамье рабской галеры, на работу веслом с утра до вечера, на горсть прогорклого гороха четыре раза в день и бесконечные побои и унижения. — Что ты делал в северных лесах? — спросил я. — Я разбойник, — гордо ответил мужчина. — Ты — раб, — усмехнувшись, поправил его Самос. Плечи мужчины поникли. — Да, — пробормотал он, — я раб. Девушка-рабыня, прежде сидевшая на полу рядом с двуручным кувшином паги, поднялась на ноги, чтобы смотреть на стоящего на коленях мужчину сверху вниз. — Вероятно, мало путешественников выбирают себе дорогу через леса, — заметил я. — Обычно я грабил за границами леса, — согласился мужчина. — Но случалось поживиться и в самых дебрях, — добавил он, посмотрев на девушку-рабыню. Та залилась краской. — В тот день, когда меня схватили, — он снова перевел взгляд на Самоса, — я решил попытать счастья на лесной тропе. Но счастье мне изменило. Самос усмехнулся. — Решил поохотиться на женщин, — продолжал разбойник, — и вот — сам оказался их добычей. Девушка рассмеялась. Мужчина, нахмурившись, опустил голову. Затем он снова взглянул Самосу в лицо. — Когда меня отправят на галеры? — Ты силен, красив, — вслух размышлял Самос. — Какая-нибудь богатая женщина наверняка заплатит за тебя неплохие деньги. С яростным воплем человек попытался вскочить на ноги. Он был так силен, что двоим стражникам едва удалось его удержать. Самос обернулся к девушке-рабыне. — А ты как считаешь? — поинтересовался он. — Что мне с ним сделать? — Продайте его женщине! — со смехом воскликнула она. Мужчина в цепях глухо зарычал. — Тебе знакомы северные леса? — спросил я у него. — Какой мужчина может сказать, что он знаком с лесами? — воскликнул раб. Я внимательно наблюдал за ним. — Я могу жить в лесу, — продолжал он, — и сотни квадратных пасангов в южной и западной его части мне действительно знакомы. Но не более того. — Тебя захватила банда женщин-пантер? — Да. — И ты знаешь имя их предводительницы? — Вьерна. Самос посмотрел на меня. — Ты свободен, — сказал я мужчине и, обернувшись к стражникам, добавил: — Снимите с него цепи. Стражники ключом отперли замки на наручниках и кандалах мужчины. Тот от удивления не мог вымолвить ни слова. Рабыня тоже лишилась дара речи. Она обеими руками вцепилась в кувшин с пагой и замерла с широко раскрытыми глазами. Я вытащил из-за пояса кошель с золотом и отсчитал Самосу пять монет в уплату за приобретенного мужчину. Он стоял перед нами без цепей, ничего не понимая и потирая затекшие запястья, не сводя с меня вопрошающего взгляда. — Я — Боск, из дома Боска в Порт-Каре, — пояснил я. — Ты свободен. Можешь идти и делать все, что пожелаешь. Я же рано поутру отправляюсь в северные леса. Захочешь присоединиться — жди меня у центральных морских ворот на канале. — Да, капитан, — ответил он. — Самос, — обернулся я, — можно попросить тебя предоставить ночлег этому человеку? Самос утвердительно кивнул. — Ему потребуется также одежда, еда и оружие, которое он сам для себя выберет. — Я посмотрел на мужчину и усмехнулся: от него все еще исходило зловоние рабских клетей, в которых он провел все это время. — И хорошо бы дать ему отмокнуть в горячей ванне с ароматическими солями. Я подошел к человеку. — Как твое имя? — спросил я. Теперь он имел свое имя: он был свободным. — Римм, — с гордостью ответил он. Я не спросил, из какого он города. Разбойники не любят об этом говорить. Девушка-рабыня, отошедшая при таком повороте дел на два-три шага от нас, теперь испуганно поспешила в дальний конец зала. — Стой! — бросил я ей вслед. Она съежилась от страха. В короткой шелковой рабской тунике девушка была возбуждающе красива: длинноногая, смуглая, черноглазая. Ее зрачки расширились от ужаса. — Сколько ты хочешь за нее? — спросил я у Самоса. Тот пожал плечами. — Четыре золотых, — с явным безразличием бросил он. — Покупаю, — сказал я и протянул Самосу четыре золотые монеты. Девушка не сводила с меня испуганного взгляда. Один из стражников принес Римму тунику, и тот с видимым удовольствием надел ее на себя. Затем подпоясался широким ремнем с громадной пряжкой и откинул со лба спадающие волосы. Я посмотрел на девушку. В глазах у нее застыла немая мольба. Но горианина таким взглядом не проймешь. Я кивнул в сторону Римма. — Ты принадлежишь ему, — коротко распорядился я. — Нет! Нет! — закричала она и бросилась к моим ногам. — Пожалуйста, хозяин! Пожалуйста! Она подняла заплаканные глаза и прочла на моем лице непреклонную решимость привыкшего повелевать германского мужчины. Губы ее задрожали. Она бессильно уронила голову. — Как ее имя? — спросил я у Самоса. — Она будет носить то имя, которое дам ей я, — сказал Римм. Рабыня завыла от тоски. Теперь ее лишали не только прежней жизни, но и прежнего имени. По горианским законам, раб — это животное, не имеющее ничего своего, даже имени. — В какой комнате разместить на ночь этого человека? — спросил один из стражников. — Отведите его в те большие залы, что мы предоставляем знатным работорговцам из далеких городов, — распорядился Самос. — В торианскую комнату? — уточнил стражник. Самос утвердительно кивнул. Тор — богатейший город, окруженный пустыней, известен своей роскошью и любовью к неге и изысканным удовольствиям. Римм за волосы поднял девушку с колен. — Отправляйся в торианскую комнату и приготовь мне ванну, вина и фрукты, — приказал он. — Захвати с собой косметику, колокольчики и все, что тебе понадобится, чтобы сделать мой отдых особенно приятным. — Да, хозяин, — пробормотала девушка. Римм продолжал держать ее за волосы, развернув лицом к себе. — Хозяин желает, чтобы я выразила ему свою готовность подчинения? — едва слышно произнесла она. — Да, — ответил Римм. Она опустилась на колени и устремила на него покорный взгляд. — Я буду вашей рабыней, — произнесла девушка традиционную формулу новообращенной горианской рабыни. Затем, стоя на коленях, низко склонила голову и протянула Римму руки, скрещенные в запястьях, словно предлагая надеть на них наручники. Сейчас она была особенно красива. — Я ваша рабыня, хозяин, — пробормотала она. — А теперь — бегом в торианскую комнату, — распорядился Римм. — Там мы посмотрим, что ты за рабыня. — Позволено ли мне будет узнать свое новое имя? — спросила девушка. Римм окинул ее изучающим взглядом. — Я буду звать тебя Карой. Девушка покорно опустила голову. — Иди, Кара, — приказал Римм. — Да, хозяин, — послушно прошептала она и, легко поднявшись на ноги, быстро выскочила из комнаты. — Благодарю вас за девчонку, капитан, — сказал Римм. Я кивком головы принял его благодарность. — А теперь, благородный Самос, — довольно дерзко заявил Римм, — я был бы вам очень признателен, если бы вы отправили кого-нибудь поднять с постели кузнеца, чтобы он снял с меня этот ошейник. Самос кивнул. — Я был бы также очень вам благодарен за ключ от ошейника Кары. Хочу надеть на нее другой, свой. — Хорошо, — ответил Самос. — И что на нем будет написано? — Ну, например: «Я — рабыня Кара. Я принадлежу Римму, разбойнику», — заявил Римм. — Хорошо, — снова согласился Самос. — А кроме того, — продолжал Римм, — прежде чем я отправлюсь в торианскую комнату, я бы очень хотел получить меч, щит, нож и лук — длинный крестьянский лук со стрелами. Чувствовалось, что он понимает толк в оружии. — Ты случайно не из воинов? — поинтересовался я. — Возможно, — уклончиво усмехнулся он. Я протянул ему кошель с золотом, откуда недавно доставал монеты, чтобы расплатиться за его освобождение и покупку этой заносчивой длинноногой рабыни. Он взял кошелек, подкинул его на ладони и бросил Самосу. Тот поймал его с завидной ловкостью. Римм собрался уходить. — Проводи меня в оружейный зал, — обратился он к одному из стражников. — Я выберу себе оружие. И в сопровождении стражников, не оглядываясь, вышел из зала. Самос взвесил на ладони кошель с золотом и сказал: — Он не скупясь платит за свой ночлег. — Щедрость доступна лишь свободному человеку, — отозвался я. Очевидно, золото мало что значило для Римма. Во мне крепло подозрение, что некогда он был одним из воинов. — Думаешь, ты его когда-нибудь еще увидишь? — поинтересовался Самос. — Надеюсь, — ответил я. Мы стояли посреди этого громадного, опоясанного галереями зала с высокими узкими окнами, напоминающими бойницы, — Самос, в желто-синем одеянии рабовладельца, и я, в богато расшитых золотой нитью одеждах торговца, под которыми неизменно носил алую тунику воина. Факелы, потрескивая, пылали на стенах, и отбрасываемые предметами колеблющиеся тени привносили в комнату ощущение чего-то таинственного, замершего в настороженном ожидании. Мы склонились над игровой доской с расставленными на ней красными и желтыми деревянными фигурами. — Копьеносец — к тарнсмену у бара, на девятую клетку, — сказал Самос. Я все рассчитал правильно. Этот ход я предвидел. — Лучник — к тарнсмену убара, шестая клетка, — сказал я и, развернувшись, зашагал к выходу из зала. У широких двустворчатых дверей я остановился и оглянулся. Самос оторвал взгляд от доски. Он поднял на меня глаза и развел руками. — Ты победил, — огорченно признал он. Прощаясь, я продолжал смотреть на него. — Ты не передумаешь? — спросил Самос. — Нет, — ответил я.
2 Я СОБИРАЮ ИНФОРМАЦИЮ
— Здесь, — сказал наконец Римм. — Вон там, на берегу, справа по борту. Рабыня Кара в короткой тунике грубой вязки без рукавов, в ошейнике, босая стояла у него за спиной. Я прищурил глаза, но ничего разглядеть не смог. — Подзорное стекло, — протянул я руку. Стоявший рядом Турнок, бывший крестьянин, отдал мне стекло. Я раскрыл его и внимательно осмотрел берег. Высоко на склоне я различил две пары длинных брусьев. Нижняя часть их уходила в землю, судя по всему, довольно глубоко, а верхние концы попарно сходились и были скреплены между собой, напоминая таким образом две громадные буквы «А», у которых отсутствовали горизонтальные перемычки. С верхних, сходящихся, концов каждой такой «буквы» свисал кожаный ремень, к которому за запястья была привязана девушка в короткой тунике из шкуры лесных пантер. Ноги обеих девушек не доставали до земли, и весь вес их тела приходился на связанные руки. Это были захваченные в плен женщины-пантеры. Головы их безвольно свисали вниз, а ноги широко раздвинуты и привязаны к противоположным нижним концам брусьев. Здесь находился обменный пункт, и таким образом разбойники демонстрировали проходящим мимо кораблям пойманную ими и выставленную на продажу добычу. Мы находились в пятидесяти пасангах от крупного портового города Лидиуса, расположенного в устье реки Лаурии. Вдаль от побережья уходили бескрайние северные леса. Зрелище было великолепное. — Спустить паруса, — распорядился я. — Спустить паруса! — громовым голосом повторил Турнок мой приказ. Немедленно часть матросов взобралась по веревочной лестнице на мачту и рассыпалась по всей длине реи. Остальные принялись натягивать канаты, идущие к нижнему концу треугольного паруса, поднимая его таким образом к рее. Находившиеся на поперечной перекладине начали осторожно скатывать парус и привязали его затем к рее, после чего спустили ее и уложили вдоль палубы. Мачту я решил не спускать, поскольку мы вовсе не готовились к сражению, и она осталась закрепленной в мачтовой шахте. Весла также были втянуты внутрь гребного трюма, и галера, влекомая ветром и волнами, управляемая лишь стоящими на рулях матросами, медленно пошла к берегу. — Там на берегу человек, — заметил я. Человек поднял руку. На нем тоже были кожаные одеяния, а на боку висел меч. Волосы его были длинные и густые. Я протянул подзорное стекло стоящему рядом Римму. Тот взглянул на берег и усмехнулся: — Я его знаю. Это Арн. — Из какого он города? — спросил я. — Он из леса, — ответил Римм. Я рассмеялся. Римм тоже. Было более чем очевидно, что этот человек — разбойник. Теперь к нему присоединились еще четыре или пять одетых подобным образом человек с волосами, перетянутыми сзади ремнями из шкуры пантеры. Все они, несомненно, принадлежали к одной банде. У некоторых через плечо были перекинуты луки, двое держали в руках копья. Человек, которого Римм назвал Арном, двинулся в нашем направлении и, пройдя между двумя парами экспозиционных приспособлений, подошел к краю воды. Здесь он общепринятыми жестами изобразил универсальное понятие меновой торговли, сначала сделав вид, будто берет что-то у нас, а затем будто что-то предлагает нам. Одна из висящих между двух перекладин девушек приподняла голову и остановила свой исполненный безысходной печали взгляд на нашем корабле, скользящим по зеленым волнам Тассы. Кара с отвращением смотрела на беспомощно висящих девушек, на мужчину, остановившегося у самого края воды, и на его соплеменников, оставшихся на возвышении. — Все мужчины — животные, — процедила она сквозь зубы. — Ненавижу их! Ненавижу! Я ответил мужчине на берегу тем же универсальным жестом, подтверждающим, что я прибыл для торговли, а не для ведения войны, и он, понимающе кивнув головой, тяжело шагая по песку, вернулся к своим товарищам. Кара сжала кулаки. В глазах у нее стояли слезы. — Наверное, Римм, пора послать твою рабыню в трюм за вином, — заметил я. Римм усмехнулся и посмотрел на Кару. — Принеси вина, — приказал он. — Да, хозяин, — послушно ответила девушка и поспешно направилась к лестницам, ведущим в нижнюю часть корабля. «Терсефора» была самым легким и быстроходным из моих судов, с сорока веслами, по двадцать с каждого борта, и двумя спаренными рулями. Как и большинство галер такого класса, она обладала довольно высокой посадкой: нижний грузовой трюм едва достигал ярда в высоту. Подобные суда не предназначены для перевозки грузов или больших партий рабов. Они обычно служат для патрулирования берегов или для срочной доставки донесений. На веслах у меня сидели свободные люди, как это традиционно принято на всех боевых галерах. Гребцы-рабы, как правило, используются только на грузовых судах. Гребной трюм на «Терсефоре» не имеет верхнего палубного настила, и сидящие на веслах открыты всем ветрам, хотя, правда, в непогоду или при слишком палящем солнце поверх трюма натягивается брезент. Собственно, гребной трюм на таких судах скорее следовало бы называть не трюмом, а нижней палубой, однако, поскольку здесь же в проемах между килевой частью корабля и скамьями гребцов хранятся запасы продовольствия, воды и всего необходимого для плавания, традиционное название «трюм» продолжает за ним сохраняться. — Подойди поближе, — сказал я Турноку, — но киль на дно не клади. Поскольку галеры обладают высокой посадкой, горианские мореходы с наступлением сумерек, как правило, подводят их к самому берегу — или, пользуясь их терминологией, «кладут киль на дно» — и располагаются на ночь в лагере. Однако сейчас я не склонен был следовать их примеру. Наоборот, я оставил гребцов на веслах и всю команду держал наготове, чтобы по первой команде мы могли немедленно выйти в море. Турнок передал мой приказ рулевому. Нос судна с вырезанной на нем громадной головой тарна и нарисованными по обеим сторонам борта глазами медленно повернулся по направлению к берегу. Пленных женщин-пантер к этому времени уже отвязывали от брусьев. Я снял с себя капитанскую накидку и остался в одной тунике, с мечом на поясе и щитом. Римм последовал моему примеру. Кара уже снова стояла у нас за спиной, держа в руках два больших кувшина с красным ка-ла-на, доставленным с плантации винных деревьев Ара. — Не забудь мешок с кубками, — напомнил ей Римм. — Да, хозяин, — ответила она, тряхнув копной стянутых сзади белой шерстяной лентой волос. Воистину красивая Римму досталась рабыня! — Суши весла! — приказал Турнок. — Толкать шестами! Гребцы с грохотом втащили сорок длинных весел в трюм. Мы уже были в нескольких ярдах от берега. Двое матросов, стоящих по обеим сторонам носовой палубы, изо всех сил навалились на шесты, отталкиваясь ими от морского дна. «Терсефора» замерла, словно в раздумье, а затем медленно двинулась к берегу. Еще ярд-другой, и мы услышали, как под килем мягко заскрипел песок. Турнок превосходно справился со своим делом. Повернутая к берегу гордо вскинутая голова тарна, вырезанная на носу «Терсефоры», застыла над водой. Галера остановилась. Расстегнув поясной ремень и подняв его над головой вместе с мечом и щитом, я спрыгнул в воду, погрузившись в нее по грудь. За спиной раздался еще один всплеск, свидетельствующий о том, что Римм последовал моему примеру. Я направился к берегу. Оглянувшись назад, я увидел, как Турнок помогает Каре спуститься в воду и передает ей кувшины с вином и мешок с кубками. Римм немного поддержал ее, чтобы девушка покрепче встала на ноги, и, не теряя времени, последовал за мной, предоставив Турноку позаботиться о том, чтобы Кара надела на шею связанные вместе кувшины и закрепила на голове мешок с кубками. Вскоре дно под ногами круто пошло на подъем. Я надел поясной ремень, а меч в ножнах перекинул, по горианской традиции, на спину, за левое плечо. Еще несколько ярдов, и я оказался на берегу. Песок был горячим. Разбойники — вместе с предводителем, Арном, их было шестеро — двинулись нам навстречу, ведя с собой пленниц. Руки девушек были связаны за спиной. На плечах у них лежала длинная, очищенная от коры ветвь с рогатинами на обоих концах. Рогатина вместе с несколькими петлями веревки надевалась на шею девушке, и концы веревки завязывались на ней таким образом, что пленница имела возможность свободно вращать в рогатине головой, но снять ее с себя не могла. Держась за толстую ветвь рукой, Арн вел девушек за собой. Мы встретились в нескольких ярдах от кромки воды. Резким движением Арн поставил девушек на колени. Затем наступил ногой на ветвь с рогатинами и заставил пленниц низко опустить головы. В этом положении они продолжали оставаться и после того, как он убрал ногу. — Римм, я вижу, ты побывал в руках у женщины! — расхохотался Арн. На Римме, предпочитавшем обходиться без головного убора, даже без шлема, и сейчас не оказалось ничего, что могло бы скрыть выступившие на щеках красные пятна. За это время волосы его отросли, но выбритая на голове полоса все еще проглядывала, без слов говоря о том, что с ним произошло. Римм — и я уважаю его за это — не скрывал охватившего его чувства жгучего стыда. — Хочешь поговорить об этом с мечом в руках? — спросил он у Арна. — Нет, — со смехом ответил тот. — Надеюсь, у нас найдется тема поинтереснее. Мы расположились на горячем песке. Кара опустилась на колени немного поодаль. — Вина, — приказал Римм. Девушка поспешила наполнить кубки. — Что нового? — поинтересовался Арн. — Пока похвастаться нечем, — ответил Римм. — Мы прошли всю Тассу, но попадается одна только мелочь. — Зато у меня полно приключений, — поспешил поделиться Арн. — Четыре дня назад под видом мелкого торговца заглянул в Лидиус. — И торговля прошла удачно? — Да, ухитрился отдать какие-то ржавые железки за пригоршню золота. — Повезло, — заметил Римм. — Слушай дальше, — ухмыльнулся Арн. — В одной таверне я увидел девчонку. Длинноногую, в короткой тунике, хотя и не рабыня, черноволосую такую, с надрезом на ухе. Назвалась Тиной. В некоторых портовых городах иногда встречались свободные женщины, не имеющие семьи и зарабатывающие на жизнь чем придется. Надрез же на ухе женщины — равно как в подобных случаях и у мужчины — свидетельствовал о том, что она была поймана на воровстве, и служил первым, довольно легким наказанием, а всем остальным — предупреждением. Кстати сказать, если мужчина попадался на воровстве вторично, ему отрубали левую руку, а в третий раз — правую. Женщину при повторном проступке продавали в рабство. — Вот эта-то девчонка, — продолжал Арн, — каким-то образом учуяла мое золото и, притворившись, будто не в силах устоять передо мной, чуть ли не силой затащила меня в задние ниши таверны. Римм рассмеялся. — В вине, которое она налила мне из кувшина, — усмехнулся Арн, — оказалось больше наркотика, чем пены. Утром еле в себя пришел. Голова раскалывается, все тело ломит. А кошелька в кармане — как и не было! — Да, отдохнул ты на славу, — заметил Римм. — Это еще не все, — многообещающе сообщил ему Арн. — Я пошел пожаловаться в городской магистрат. — Он рассмеялся. — И тут — представляешь? — наталкиваюсь на типа, которому уже приходилось иметь со мной дело. — Он вздохнул. — Ну, началась суматоха, крик поднялся. Солдаты… еле ушел от них по крышам. — Да, не позавидуешь, — посочувствовал Римм. — Верно, нечему, — признал Арн. Он протянул Каре пустой кубок, и та снова поспешила его наполнить. Как, впрочем, и остальные кубки. После этого Римм кивком головы приказал ей перестать вертеться под ногами, и девушка опустилась на колени у него за спиной, у левого плеча. — Однако, думаю, вы приехали сюда для торговли. — Арн посмотрел на меня. — А что еще нового в Лидиусе? — как ни в чем не бывало поинтересовался Римм. — Шкура хорошего слина стоит сейчас не меньше серебряного тарска, — поделился радостной новостью Арн и протянул кубок Каре. — Еще вина. Кубок был наполнен. Арн окинул рабыню оценивающим взглядом. Я видел, что она ему понравилась. Девушка снова тихо уселась за спиной у Римма. Она была напугана, боялась, что ее потребуют в обмен на женщин-пантер. Я тоже протянул ей свой кубок. Она встала, торопливыми движениями наполнила его, налила остальным и поскорее вернулась за спину Римма. — Что там еще в Лидиусе? — спросил я. — Пять дней назад Лидиус посетил Марленус из Ара, — усмехнулся Арн. Мне удалось совершенно бесстрастно выслушать эту новость. — Интересно, что делает великий убар так далеко от своих мест? — удивился Римм. — Охотится за Вьерной, — пожал плечами Арн. Мне показалось, что я заметил легкое движение, какую-то судорогу, пробежавшую по телам обеих девушек-пантер, головы которых были все так же опущены к самому песку. — Вьерна уже как-то побывала у него в руках, но впоследствии ей удалось сбежать. — Арн посмотрел на меня: — Думаю, Марленусу это не понравилось. — Поговаривают к тому же, — добавил один из его подошедших соратников, — что Вьерна держит у себя в рабстве его дочь. Арн рассмеялся. — А где сейчас Марленус? — поинтересовался я. — Не знаю, — ответил Арн. — Из Лидиуса он должен был направиться вверх на две сотни пасангов по течению Лаурии, где он сможет войти в лес. — Ну, это его проблемы, — заметил Римм. — Давайте лучше посмотрим на этих твоих девиц. — Выпрямиться, — бросил им Арн. Девушки одновременно расправили плечи, гордо подняли головы и отбросили волосы с лица. Обе были светловолосые и голубоглазые, как и большинство женщин-пантер. Они так и остались в позе рабынь для наслаждения. Удивительно красивые! — Девицы довольно обычные, — подытожил свои наблюдения Римм. — Ничего особенного. Глаза обеих девушек загорелись от ярости. — Да нет же, они красавицы, — возразил Арн. — Посмотрите получше. Римм пожал плечами. Девушки продолжали все так же неподвижно стоять, преклонив колени, но с гордо поднятой головой, когда умелые руки охранников быстрыми движениями сорвали шкуры пантер, прикрывавшие их тела, и отшвырнули на песок. Обе девушки были невероятно хороши. — Довольно заурядные, — поморщился Римм. Девушки едва не задохнулись от негодования. Арн тоже был недоволен. Римм обернулся к Каре. — Ну-ка, встань на ноги, — приказал он, — и сними одежду. Кара, фыркнув, сделала все, как он велел. — Волосы тоже распусти, — распорядился ее хозяин. Тонкая шерстяная лента упала на песок, и черные густые волосы девушки рассыпались у нее по плечам. — Руки на затылок, голову вверх. Повернись, — командовал Римм. Кипя от возмущения, Кара неторопливо повернулась под устремленными на нее оценивающими взглядами. — Вот какой должна быть женщина, — с видом знатока заявил Римм. Судя по выражению лица, Арн был с ним полностью согласен. Кара действительно была хороша собой, вероятно, даже красивее, чем девушки-пантеры. — Одевайся, — бросил ей Римм. Быстрыми, полными восхитительной грации движениями Кара подняла с песка свою короткую тунику, надела ее и перевязала волосы шерстяной лентой. После этого она снова опустилась слева за спиной своего повелителя и замерла, низко склонив голову и давясь подступающими к горлу слезами. Никто не обращал на нее внимания. Она — рабыня, и этим все сказано. — Пожалуй, ты и прав, — с миролюбивым выражением на лице согласился Арн. — И поскольку мы друзья и знакомы уже не первый год, я готов уступить вам каждую из этих красавиц за десять золотых, или — так и быть — отдам вам их за девятнадцать монет, если вы возьмете обеих. — Пойдемте, — сказал мне Римм, вставая на ноги. — Торговли здесь не будет. Я тоже поднялся. Однако для меня крайне важным было приобрести хотя бы одну из этих девушек. Это составляло основную часть моего плана, направленного на сбор информации о местонахождении банды Вьерны. Думаю, хотя бы одна из этих девиц должна была знать о том, что меня интересует. Именно ради этого мы остановились у обменного пункта разбойников. — Хорошо, — сказал Арн, поднимаясь на ноги. — Девять золотых за штуку. — Собирай кубки, — приказал Римм Каре. — Семнадцать золотых за обеих, — предложил Арн. — Ты меня обижаешь, — ответил Римм. — Семнадцать монет за двух необученных, даже не клейменых девиц, за этих дикарок? — Но они же красавицы! — выдвинул свой основной аргумент Арн. — Самые обычные лесные девчонки, — отмахнулся Римм. — Сколько же ты предложишь? — поинтересовался Арн. — За каждую из девчонок мы дадим тебе по четыре медных тарнских диска, — ответил Римм. — Слин! — завопил Арн. — Ты просто слин! Девицы тоже вскрикнули от негодования. — Ладно, пять, — согласился Римм. — Это хорошая цена. — Да за этих женщин в Аре ты получишь не меньше десяти золотых за каждую! — Возмущению Арна не было предела. — Возможно, — пожал плечами Римм. — Но мы не в Аре. — Я не отдам тебе девчонок меньше чем за восемь золотых за штуку, — категорически заявил Арн. — Ну что ж, — вздохнул Римм. — Может, ты действительно заработаешь на них больше, если повезешь на продажу в Лидиус. Я невольно рассмеялся. — Или в Лаурис, — продолжал он строить предположения. Да, в проницательности Римму не откажешь. Привезти этих женщин на продажу в подобные места для Арна означало подвергнуть себя огромной опасности. И Арн, конечно, не мог этого не понимать. Нам не составит никакого труда выставить этих женщин на продажу и в Лаурисе, и в Лидиусе, что более вероятно, но для него, разбойника, эти простые для обычного человека действия превращались в опаснейшую авантюру. Мы с Риммом и Карой неторопливо двинулись по берегу к воде, в направлении к «Терсефоре». Арн с мрачным видом побрел за нами. — Пять за каждую! — наконец не выдержал он. — Это мое последнее слово! — Да не расстраивайся ты так, — утешил его Римм. — Я думаю, мимо этого вашего обменного пункта пройдет еще столько кораблей, что вы без труда найдете себе покупателя на девиц за эту цену! Еще на корабле Римм рассказал, что в это время года сюда заходит не так уж много судов. Работорговцы покупают необученных рабынь ранней весной, чтобы привить им необходимые навыки и выставить впоследствии на продажу во время летних празднеств. Сейчас же стояла середина лета. — Я отдам их за эту девчонку, — хмуро кивнул Арн в сторону Кары. Римм посмотрел на идущую вслед за нами девушку, при этих словах едва не выронившую из рук кувшины с вином и мешок с кубками. Глаза ее, обращенные к нам, мгновенно наполнились страхом, губы задрожали. Но все эти эмоции не имели для ее хозяина никакого значения. Он еще раз прошелся внимательным взглядом по ее гибкой, ладной фигуре, едва прикрытой короткой туникой, и покачал головой. — Ступай на корабль, — приказал Римм. Девушка не теряя времени поспешно вошла в воду и, глотая слезы, направилась к «Терсефоре». Вскоре Турнок уже принимал у нее кувшины с вином, а затем поднял на борт и саму Кару. Даже с берега было видно, как она дрожала, стоя на палубе. Проводив ее глазами, мы с Риммом тоже вошли в воду. — Два золотых за каждую! — закричал нам вслед Арн. Римм обернулся. — Я тебе предлагаю за них по пять медных тарнских дисков, — повторил он. — Ты меня обижаешь! — взорвался Арн. — У меня достаточно золота, чтобы не раздавать свои трофеи задаром! — Нет у тебя никакого золота, — напомнил ему Римм. — Твой кошелек остался в Лидиусе. Ты ведь сам говорил, что его стащила эта девчонка, Тина, с рваными ушами. Стоящие на берегу люди Арна громогласно расхохотались. Он окинул их сердитым взглядом, однако унять охватившее их веселье оказалось не так-то просто. Арн долго пытался сохранить серьезное выражение лица, но в конце концов рассмеялся и он. — Ладно, — махнул он рукой, — какова ваша настоящая цена? Римм усмехнулся. — Серебряный тарск за каждую девчонку. — Забирай, — кивнул Арн. Один из его соплеменников снял с плеч девушек рогатину, схватил их за волосы и на шаг-другой зашел вместе с ними в воду. Руки у девушек оставались связанными за спиной. Я вытащил из кошеля на поясе две серебряные монеты и бросил их Арну. Римм принял из рук разбойника наше приобретение и, держа их точно так же, за волосы, повел по воде к «Терсефоре». Схватившись за протянутую руку Турнока, я быстро вскарабкался на борт корабля. Римм с девушками готовился последовать моему примеру. — Вам никогда нас не сломить! — с ненавистью процедила одна из наших белокурых рабынь. Не меняя выражения лица, Римм окунул их обеих с головой под воду. Когда через минуту лица девушек, захлебывающихся, с вытаращенными от ужаса глазами, снова показались над водой, бунтарской непокорности в них явно поубавилось. На борт они поднялись окончательно присмиревшими. — Довольно интересный экземпляр, — говорила женщина-пантера, покалывая кончиком ножа тело свисающего на веревке человека. — Пока не надоел, он доставил нам большое удовольствие. Это происходило на следующий день после нашей сделки с Арном. Распрощавшись с ним и выйдя в море, мы двинулись вдоль западного побережья Тассы, тянущегося справа от нас сплошной полосой леса. Сейчас мы находились в каких-нибудь десяти пасангах от обменного пункта разбойников, где приобрели накануне двух девушек-пантер. В зонах обменных пунктов разбойничьи банды мужчин и женщин стараются не причинять друг другу особых хлопот. Для этого у них хватает свободного места. Не могу припомнить также ни единого случая нападения той или иной стороны на приезжих покупателей, независимо от того, оказался ли на рынке женщин-пантер мужчина или торгуется с разбойниками покупательница-женщина. Очевидно, хозяева контролируемых территорий хорошо понимали, как сильно зависит посещаемость рынка от степени его безопасности. — У какой-нибудь богатой женщины вы сможете выручить за него хорошие деньги, — уверяла нас другая девушка. — Пожалуй, — согласился с ней Римм. — Он выглядит довольно крепким и не урод. Стоящая за спиной у мужчины девушка неожиданно ударила несчастного плетью. Тот завопил от боли. На голове у него, ото лба до затылка, виднелась свежевыбритая полоса. Женщины вкопали глубоко в землю две толстые жерди и сверху прикрепили к ним горизонтально лежащий брус, к противоположным сторонам которого сейчас были привязаны руки висящего человека. Ноги его, широко раздвинутые, были привязаны к нижним концам жердей. Совершенно голый, он висел примерно в футе от земли. Позади этого экспозиционногокаркаса виднелся следующий, между перекладинами которого обреченно поникла еще одна выставленная на продажу жертва. По голове второго несчастного также проходила свежевыбритая полоса. — На этом же обменном пункте продали и меня, — признался Римм. Шира, предводительница этой банды женщин-пантер, опустилась на горячий песок. — Давайте перейдем к делу, — предложила она. Она устроилась по-мужски, скрестив перед собой ноги. Позади нее полукругом расположились соплеменницы. Крепко сбитая черноволосая Шира носила на груди бусы из нанизанных на золотую цепь клыков и когтей. На запястьях ее тускло поблескивали широкие браслеты. Левую лодыжку опоясывал ножной браслет из мелких ракушек. Сбоку на поясе висел чехол от ножа. Сам нож она постоянно вертела в руках или поигрывала им, втыкая в песок. — Налей вина, — сказал Римм Каре. Мы с ним сидели напротив соплеменниц Ширы. Кара подносила вино, прислуживая женщинам-пантерам так же, как до этого разбойникам-мужчинам. Женщины при этом уделяли ей внимания еще меньше. Рабыня остается рабыней и в северных лесах. Интересно, что женщины не выказывали по отношению к своей попавшей в неволю сестре ни малейшего сочувствия. Наоборот, старались еще больше подчеркнуть пропасть, отделяющую их самих от этого бесправного, бессловесного животного, каким, надо признать, в любой момент могла стать каждая из них. Меня нисколько не прельщала перспектива приобретения плененных мужчин, но я был очень заинтересован в получении любой информации от выставляющих их на продажу разбойниц. Однако сами эти женщины, к моему глубокому сожалению, были свободными. А ведь они могут знать то, что мне нужно. — Вина, рабыня, — потребовала Шира. — Да, госпожа, — пробормотала Кара, наполняя ее кубок. Шира проводила девушку полным презрения взглядом. Надменность и высокомерие развиты в женщинах-пантерах особенно сильно. В северных лесах они предоставлены самим себе и живут, промышляя охотой, разбоем и добычей пленников, выставляемых впоследствии на продажу. Едва ли что-то способно вызвать их уважение, за исключением, пожалуй, лишь себя самих да животных, на которых они охотятся, — рыжевато-коричневых лесных пантер и хищных, быстрых как молния ел и нов. Я еще способен был понять, почему эти женщины ненавидят мужчин. Но почему они выказывают непримиримую враждебность ко всем остальным женщинам, оставалось для меня полнейшей загадкой. Можно, конечно, предположить, что мужчины, которые ведут на них охоту или за которыми охотятся они сами, вызывают у разбойниц хоть какое-то уважение как непримиримые противники, как враги, с которыми они борются и которых, случается, даже побеждают, в то время как все остальные женщины, свободные или рабыни, представляются им существами ничтожными, не способными за себя постоять. Вероятно даже, что наибольшую ненависть и презрение пантер вызывают именно красивые рабыни, такие, например, как Кара. И все же ненависть их к себе подобным мне не совсем понятна. Ясно лишь, что порождена она комплексами, лежащими в потаенных глубинах их сердец, основанными на неосознаваемой ненависти к самим себе, к своей женской природе. В глубине души женщины-пантеры хотели бы быть мужчинами, и это накладывает отпечаток на все психологические ориентиры и установки, чем бы они сами их ни объясняли. Подобная переориентация организма привносит в психику индивидуума глубочайшую ущербность, чем бы он сам ни объяснял эти несвойственные его природе устремления. Эти существа не способны насладиться тем, что подарила им природа, они не умеют быть женщинами, и последствия этого ужасны. Мне кажется, пантеры даже себе боятся признаться в своей женственности, боятся потерять тот облик — совершенно для них не естественный, — в который они прячутся, как в раковину. Боятся оказаться в руках по-настоящему сильного, любящего их мужчины, перед которым этот искусственный облик, искусственно выращенная оболочка рассыпается в прах. Говорят, женщины-пантеры становятся удивительными, непревзойденными рабынями. По правде сказать, я этого не понимаю. Шира остановила на мне тяжелый взгляд черных глаз. — Что мне будет предложено за этих двух рабов? — Вообще-то я ожидал, что здесь, на обменном пункте, меня встретит Вьерна, разбойница, — сказал я, переводя разговор на более интересную для меня тему. — Разве я ошибся и она не выставляет на продажу свои трофеи? — Мы с Вьерной враждуем, — ответила Шира. Она по-прежнему сидела по-мужски, скрестив перед собой ноги и втыкая в песок охотничий нож. — Вот как? — удивился я. — Здесь многие выставляют на продажу своих пленников, — сказала Шира. — Сегодня торгует не Вьерна. Сегодня торгует Шира. Сколько мне будет предложено? — Я надеялся встретить здесь Вьерну, — продолжал я тянуть одеяло в свою сторону. — Торговать с Вьерной, как мы слышали, гораздо выгоднее, — включился в разговор Римм. — И товар у нее лучше. Я усмехнулся. Мне припомнилось, что он был захвачен и выставлен на продажу именно бандой Вьерны. Хотя и разбойник, Римм безусловно оказался неплохим вложением средств. — Каждая из нас выставляет на продажу то, что ей удается поймать, — ответила Шира. — Иногда удача на стороне Вьерны, иногда — на стороне Ширы. Сейчас моя очередь продавать свои трофеи. — Она настойчиво посмотрела на меня. — Сколько мне будет предложено за этих двух рабов? Я окинул взглядом несчастных, которых мне так упорно пытались навязать. Вид у обоих был — не позавидуешь: оба изможденные, вконец измученные непосильным трудом и, несомненно, тычками этих дикарок. С точки зрения полезности подобное приобретение не имело для меня ни малейшей ценности; вовсе не для этого мы прибыли на обменный пункт женщин-пантер. Но и оставить несчастных на произвол дикарок я не мог. Значит, следовало поторговаться. Шира пристально посмотрела на Римма и усмехнулась, делая вид, будто хочет уколоть его ножом. — Ты уже, как видно, побывал в руках женщин-пантер, — заметила она. — В этом нет ничего невероятного, — согласился Римм. Шина и ее соплеменницы переглянулись и дружно рассмеялись. — Ты интересный парень, — сказала она. — Твое счастье, что мы находимся в торговой зоне, иначе я очень постаралась бы поймать тебя. — Она снова рассмеялась. — Хотелось бы посмотреть, что ты собой представляешь. После взгляда, которым наградил ее Римм, любая другая женщина пошла бы и повесилась. — Какая вообще польза от мужчин? — хриплым голосом поинтересовалась сидевшая слева от нее девушка. — Из них получаются хорошие рабы, — не сводя с Римма глаз, ответила Шира. — Рабыни из женщин-пантер получаются ничуть не хуже, — комплиментом на комплимент ответил Римм. Шира позеленела от злости. Брошенный в очередной раз нож ушел в песок по самую рукоятку. — Женщины-пантеры, — процедила она сквозь зубы, — никогда не становятся рабынями. Момент показался мне не совсем подходящим, чтобы переубеждать ее и демонстрировать находящихся на борту «Терсефоры» двух закованных в цепи, с рабскими капюшонами на головах девушек-пантер. Я специально держал их на нижней палубе и в плотно облегающих лицо кожаных капюшонах, чтобы они не могли слышать происходящего на берегу и не вздумали провоцировать погоню, подав сигнал своим товаркам. Собственно говоря, мне они тоже были не нужны. После того как я узнаю от них все, что меня интересует, я продам их в Лидиусе. — Ты говорила, что вы с Вьерной враждуете, — напомнил я. — Да, мы враги, — подтвердила Шира. — Мы бы очень хотели с ней познакомиться, — признался я. — Ты не знаешь, где ее можно найти? Шира насторожилась. — Она может быть где угодно. — Я слышал, ее банда частенько появляется к северу от Лаурии? Вспышка во взгляде девушки сказала мне все, что я хотел услышать. — Возможно, — ответила она, с деланным безразличием пожимая плечами. Эти сведения о банде Вьерны я получил от Эльноры, еще недавно служившей рабыней в моем доме. Теперь она принадлежала Раску из Трева. Блеснувшие глаза Ширы подтвердили истинность этой информации. И все же одно дело — располагать слухами о местах возможного появления Вьерны и ее банды, и совсем другое — отыскать их лагерь или зону обитания. Каждая банда девушек-пантер обычно имеет свой лагерь, месторасположение которого регулярно меняет, и свою зону обитания, в пределах которой банда женщин-пантер довольно мирно уживается с соседями, пока их длительное время подавляемая женская сущность не выплескивается наружу, что приводит к ссорам, скандалам и междоусобицам. Следствием, как правило, служит очередное изменение расположения и границ зон обитания. Римм, кстати, был захвачен Вьерной и ее бандой неподалеку от этого самого места, где впоследствии его выставили на продажу и где сейчас находились мы. Он, однако, еще меньше моего был осведомлен о склонностях и привычках разбойниц, и мы оба знали лишь, что они могут находиться где угодно. — Нет, кажется, я что-то перепутал, — запустил я новый пробный шар. — Лагерь Вьерны не к северу от Лаурии, а к западу. Верно? Мое утверждение удивило Ширу. Ошибиться в выражении ее лица было невозможно. То, что я сказал, не соответствовало истине. Сомнений быть не могло. Значит, лагерь Вьерны действительно расположен к северу и, вероятно, к востоку от Лаурии. — Я услышу какие-нибудь предложения насчет выставленных на продажу рабов или нет? — нетерпеливо поинтересовалась Шира. Я невольно усмехнулся: — Конечно. Принципиально говоря, я уже обладал всей информацией, которую ожидал получить в торговой зоне этого обменного пункта. Рассчитывать на возможность узнать что-либо еще было бы с моей стороны неправомерно. Ширу не зря выбрали предводительницей банды; она вполне могла сообразить, что из нее просто выкачивают сведения. Думаю, у нее уже начали закрадываться некоторые подозрения относительно истинной цели нашего появления здесь. Не следовало перегибать палку. Дополнительные расспросы свободных женщин-пантер слишком рискованны. Более точную информацию я смогу получить у девушек, приобретенных мной накануне. На борту «Терсефоры» они находятся в моей полной власти; с ними будет проще договориться. Я усмехнулся. Теперь их ответы можно будет соотнести с тем, что уже известно. Так, по крупицам, картина местопребывания Вьерны и ее банды будет постепенно проясняться. А приобретенных мной девушек, как и этих мужчин, я всегда смогу продать в Лидиусе. — Дам тебе за каждого из них по стальному ножу, — предложил я Шире, — и по двадцать наконечников для стрел. — По сорок наконечников и ножи, — хмуро ответила Шира. Я видел, ее вовсе не интересует проходящий между нами торг, и она возражает только потому, что сердита. — Хорошо. — И стоун сладостей, — внезапно добавила она, поднимая голову. — Ладно, — согласился я. — За каждого раба! — Конечно, — подтвердил я. Шира радостно захлопала в ладоши и рассмеялась. Ее соплеменницы тоже казались очень довольными. За исключением некоторых разновидностей диких ягод, в лесах отсутствовали какие бы то ни было сахаросодержащие плоды, и сладости, которые любой ребенок мог купить в магазинах Ара или Ко-ро-ба, высоко ценились среди женщин-пантер. Издавна подмечено, что в наиболее отдаленных частях северных лесов пленника иной раз можно приобрести за пригоршню леденцов. Однако чаще всего женщины-пантеры на обмен все же требуют ножи, металлические наконечники для стрел и копий, зеркальца, браслеты и принадлежности рабовладения: наручники, цепи и кандалы. Я распорядился, чтобы с корабля принесли затребованные товары. Шира вместе с девушками, не доверяя мужчинам, внимательно следила за тем, как отмеряются положенные им два стоуна сладостей, и дважды пересчитала переданные им наконечники для стрел. Наконец с довольным видом разбойницы поднялись на ноги. — Забирайте рабов, — разрешила Шира. Веревки на руках и ногах обоих мужчин были разрезаны, и они, будучи не в силах держаться самостоятельно, опустились на землю. Я приказал своим людям доставить их на корабль и заковать в цепи. Все то время, пока оба мужчины, пошатываясь, брели к воде, девушки скакали вокруг них, осыпая их оскорблениями и всячески стараясь унизить. — Этому коротышке только и место, что на веслах рабской галеры! — потешалась одна из обитательниц леса. — А вот этот, — ткнула Шира острием ножа в плечо второго мужчины, — вовсе не плох. — Она хрипло расхохоталась. — Продай его какой-нибудь богатой женщине. В глазах мужчины сверкнула ненависть, он сжал кулаки, опустил голову и, прибавив шагу, побрел за товарищем. Мужчины-рабы в глазах гориан не имеют большой ценности, и стоимость их, как правило, невысока. Большая часть работ повсюду выполняется свободными людьми. Невольничий труд используется на судах для грузовых перевозок, на шахтах и крупных фермах. Рабы переносят поклажу или выполняют грязную работу на судостроительных верфях. Однако немногие из тех, кто был взят в плен при ведении боевых действий, или при сопровождении каравана с грузом, или просто защищая свое селение, дом или клочок земли, оставались в живых. Потребность в них, равно как и цена их жизни, невелика. Стоимость крепкого, здорового мужчины редко достигает одного серебряного тарска — цена, которую опытный ведущий аукциона способен взять за какую-нибудь невзрачную, блеклую рабыню из низшей касты. Некоторое исключение здесь составляют мужчины, обладающие определенными качествами и яркой внешностью, которых специально отбирают и готовят для утехи богатым женщинам. Стоимость такого раба уже может достигать стоимости прошедшей курс обучения средней рабыни, хотя цены на них, конечно, в значительной степени варьируются в зависимости от условий рынка и времени года. Когда спрос на подобный тип рабов превышает предложение, стоимость их увеличивается. Продажа таких рабов происходит на так называемых женских аукционах; присутствие там свободных мужчин запрещено, за исключением, конечно, самого аукциониста и обслуживающего персонала. Вскоре два матроса на носу «Терсефоры», упираясь в гребные шесты, вывели корабль в более глубокие воды. — Курс — на Лидиус, — приказал я Турноку. — Весла на воду! — прогремела его команда. Матросы натянули канаты и снова подняли и укрепили на грот-мачте рею, продолжая держать парус свернутым. Шира провожала нас взглядом, стоя по колено в воде. Нож ее наконец-то покоился в поясном чехле. Солнечные лучи поблескивали на цепи из нанизанных когтей и клыков, висящих у нее на груди. — Приплывайте еще! — крикнула она на прощание. — Может, у нас к тому времени будет больше мужчин на продажу! Я взмахнул рукой, подтверждая, что непременно воспользуюсь ее приглашением. Шира рассмеялась, кивнула и направилась к берегу. Оба купленных мной раба лежали на нижней палубе закованные в цепи. — Курс на Лидиус! — крикнул Турнок рулевому. — Есть курс на Лидиус! — ответил тот. — Скорость — половина максимальной, — распорядился я. Весла одновременно погрузились в воды блистательной Тассы и через мгновение, толкнув корабль на несколько ярдов вперед, снова скользнули над поверхностью, роняя с длинных изогнутых лопастей цепочки сияющих на солнце капель. — Перенесите этих рабов в трюм, — обернулся я к стоящему у меня за спиной матросу. — Пусть они остаются в цепях, но перевяжите им раны и накормите. Пусть отдохнут. — Да, капитан, — ответил он. Я взглянул на берег. Шира и ее девушки уже скрылись из виду, цвет их шкур сливался со стволами деревьев. Деревянные брусья, к которым еще недавно были привязаны оба купленных нами пленника, стояли пустыми, словно дожидаясь очередных жертв. Установленные на высоком берегу, они были видны далеко в море. — Приведи сюда девушек-пантер из трюма, — сказал я матросу. — Капюшоны с них снимите, кляпы изо рта вытащите, но цепи оставить. — Да, капитан, — ответил матрос. — Их накормить? — Нет. Матросы, рассыпавшиеся по рее, натянули парус. На горианских галерах устанавливается довольно много разновидностей парусов, которые могут быть разбиты на три основных типа: так называемые паруса попутного ветра, «тарнские» паруса и штормовые. Каждый тип парусов имеет свои подвиды, определяемые конкретным кораблем, на который они устанавливаются, его размерами и предназначением. В комплекте «Терсефоры» было предусмотрено четыре паруса: один, относящийся к первому типу, — широкий парус, выставляемый при хорошей погоде и благоприятном направлении ветра, второй парус относился к «тарнскому», наиболее широко используемому на тарнских кораблях, типу, за что и получил свое название. Третий наш парус, так называемый «тарларионский», также относился к разновидности парусов второго типа, но имел несколько меньшие размеры и предоставлял судну широкие возможности для маневра — его ставили при не совсем благоприятном ветре. Этот парус — промежуточный между типичным тарнским и штормовым парусом, который также имелся у нас в наличии. Этот последний, «спасательный», парус выбрасывается на мачту в наиболее трудных для плавания условиях, как правило, когда необходимо спастись от надвигающегося шторма. Горианские галеры, и в частности корабли-тараны, строятся из расчета их боевого предназначения и обладают большой скоростью и маневренностью, что достигается за счет их вытянутой, приплюснутой с боков формы и высокой посадки. Они не приспособлены для борьбы с ураганным ветром и ударами волн. Их противник совсем иного рода. При смене парусов на галере рея опускается, а затем поднимается вновь. Традиционно используемые на боевых галерах паруса треугольной формы не дают возможности убирать их при неподвижной рее или изменять площадь поверхности в столь широких диапазонах, как, например, трапециевидные паруса, вследствие чего и возникает необходимость иметь на борту комплект парусов различного типа. Такелаж при этом используется не для управления парусом, а лишь для его крепления и спуска либо подъема реи. С другой стороны, треугольный парус имеет свои преимущества, поскольку быстро заменяется в случае повреждения и позволяет кораблю идти очень круто под ветром. А уж красоту и изящество его формы вообще едва ли с чем можно сравнить. Пока я предавался этим размышлениям, на палубу доставили обеих девушек. Лица их были красными и распаренными, а волосы слиплись от пота. Да, в горианском кожаном капюшоне для рабов в такую погоду действительно душновато. Рассыпавшиеся по рее матросы развязали веревки, удерживающие парус, и тот, опустившись вниз, тут же наполнился ветром. Изумительное, неповторимое зрелище. Девушек приковали цепями к кольцам, вделанным в основание толстой перегородки задней палубы, неподалеку от дверей, ведущих на камбуз. Я потянул носом воздух с плавающим в нем ароматом поджаривающегося на огне боска и, вероятно, томящегося в соусе мяса вуло. Обед обещал быть очень вкусным. Я уже не думал больше о пленных девушках. Сейчас есть дела поважнее. Я держал ногу жареного вуло у самого носа одной из девушек. Обе они стояли на коленях перед моим креслом. Руки их все так же были связаны за спиной, а от ошейников к металлическим кольцам в перегородке задней палубы тянулись тяжелые цепи. Рядом вокруг меня стояли еще несколько человек, Римм и Турнок тоже были здесь. Мы продолжали идти с попутным ветром, держа курс по усыпанному сверкающими звездами ночному небу и трем взошедшим горианским лунам, заливающим своим серебристым светом палубы корабля и стоящих на коленях девушек. Я не кормил их весь день. Точнее говоря, я не кормил их с момента приобретения, то есть со вчерашнего утра, но следил, чтобы питьевая вода имелась в достатке. Вряд ли Арн и его люди оказались настолько великодушными, чтобы позаботиться о питании своих пленниц. Так что сейчас девушки, должно быть, умирали с голоду. Та из них, у лица которой я держал кусок жареного мяса, потянулась к нему, приоткрыв рот, но я тут же убрал руку. Она снова выпрямилась, из последних сил стараясь удержать горделивую осанку. Приятно иметь таких пленниц. — Мне бы хотелось узнать месторасположение лагеря одной разбойницы, — сказал я, — и зону обитания ее банды. — Мы ничего не знаем, — ответила одна из девушек. — Имя этой разбойницы — Вьерна, — не обращая на нее внимания, продолжал я. По мимолетному блеску в глазах пленниц я понял, что им известно, о ком идет речь. — Мы ничего не знаем, — сказала вторая девушка. — Знаете, — заверил я их обеих. — Вам хорошо известно точное или хотя бы приблизительное местонахождение и ее лагеря, и границы зоны ее обитания. — Мы ничего не знаем, — повторила первая девушка. — Вы ведь все равно расскажете все, что вам известно, — пообещал я. — Мы, женщины-пантеры, ничего вам не расскажем! Я пожал плечами и снова протянул первой девушке ногу жареного вуло. Какое-то время она демонстративно отворачивалась в сторону. Затем, не выдержав, повернулась ко мне и, не сводя с меня полного ненависти взгляда, потянулась к мясу. Зубы ее вонзились в мясо, она оторвала кусок, жадным судорожным движением проглотила его, не жуя, и торопливо потянулась за следующим. Едва заметным кивком я указал Римму на вторую девушку. Следуя моему примеру, он начал кормить и ее. Через мгновение у нас с Риммом в руках остались начисто обглоданные кости. Мы выбросили их за борт. Девушки, конечно, все еще оставались голодными, они только-только начали входить во вкус. Я видел, какая тоска отразилась у них в глазах, когда они поняли, что на этом кормежка закончена. — Дайте нам поесть! — закричала первая девушка. — Мы расскажем вам все, что захотите! — Хорошо, — ответил я, делая вид, будто принимаюсь внимательно слушать. Они обменялись взглядами. — Сначала накормите нас, — заявила первая девушка, — а потом поговорим. — Нет, — возразил я. — Сначала мы вас послушаем, а потом, если решим, что ваши сведения заслуживают внимания, дадим вам поесть. Девушки снова переглянулись. Первая трагически уронила голову. С исказившей лицо гримасой, словно не в силах сдержать переполняющие ее рыдания, она взглянула мне в глаза. Актриса она, конечно, была великолепная. — Хорошо, — едва слышно пробормотала она голосом вероотступницы. В глубине души я ей рукоплескал. — Лагерь Вьерны и центр зоны обитания ее банды находятся в ста пасангах к северу от Лидиуса и в двадцати пасангах в глубь материка от берега Тассы, — глотая слезы, пробормотала девушка и разрыдалась. — Теперь, пожалуйста, дайте мне поесть, — выдавила она из себя. — Ты же солгала, — укоризненно пожал я плечами. Она прошлась по мне злобным взглядом. — Я скажу! Я все скажу! — словно собравшись с духом, выпалила ее подруга. — Не смей! — закричала ей первая девушка. — Я больше не могу! — с видом ставшей на путь предательства жертвы, сломавшейся под пытками истязателей, затараторила вторая. Пожалуй, в драматических ролях она могла бы поспорить со своей подругой. — Говори, — приказал я. — Лагерь Вьерны в десяти пасангах вверх по течению Лаурии, в пятидесяти пасангах в глубь материка от Лидиуса, — низко опустив голову, выпалила она под вопли осыпающей ее бранью соплеменницы. — Ты тоже солгала, — грустно вздохнул я. Обе девушки ответили мне полными ненависти взглядами. — Да! — процедила сквозь зубы первая. — Вы — мужчины, а мы — женщины-пантеры! Неужели вы думаете, что мы вам что-нибудь расскажем? — Развяжи им руки, — приказал я стоящему рядом матросу, — и дай им поесть. На лицах девушек отразилось полное недоумение. Матрос освободил им руки и поставил перед каждой миску с дымящимся мясом вуло и кусками жареного боска. С минуту — не дольше — наблюдал я за тем, как они руками и зубами расправлялись с грудой мяса, очищая стоящие перед ними миски. — Как вас зовут? — спросил я, когда посуда девушек опустела. — Тана, — ответила первая. — Эйла, — сказала вторая. — Я бы хотел узнать, где находится лагерь Вьерны и где проходят границы зоны обитания ее банды, — вернулся я к интересующей меня теме. Тана облизала жирные пальцы и рассмеялась. — Этого мы вам никогда не расскажем, — пообещала она. — Верно, — поддержала подругу Эйла, смакуя последний кусок жареного боска. — Мы не боимся плети, — не спуская с меня горящих глаз, заявила Тана, — не боимся раскаленного железа. У вас нет способа заставить нас заговорить! Мы женщины-пантеры, не забывайте! — Принеси сладости, — обернулся я к матросу. Вскоре он вернулся с пакетом леденцов. Я по очереди протянул его обеим девушкам. Каждая из них взяла себе по леденцу. Они уже сидели на палубе, но не по-мужски, скрестив перед собой ноги, — такая поза, конечно, была для них запрещена, — а по-женски, опустившись на колени и откинувшись на пятки. Они все еще были прикованы цепью к кольцу, вделанному в перегородку задней палубы. Кулек быстро опустел. Я снова взглянул на них. — Вы — мужчина, — сказала первая девушка. — Мы не будем с вами говорить. Вам не удастся нас заставить. Мы не боимся плетей. Не боимся раскаленного железа. Мы — женщины-пантеры! Я поднялся на ноги и отошел от них. У передней палубы я отыскал Римма и Турнока. — Завтра с рассветом высаживаемся на землю, — сказал я. — Да, капитан! — ответили они. — Сними с них цепи, — велел я матросу. Девушки подняли на меня глаза. Был вечер дня, следующего за тем, когда я приобрел двух мужчин-рабов и пытался разговорить своих девушек-пантер. Утром мы собирались высадиться на берег в Лидиусе, довольно крупном городе-порте, расположенном в устье Лаурии. Цепи с девушек сняли и в течение всего дня обращались с ними вполне сносно. Их хорошо кормили, поили, а после еды даже выделили пакет сладостей. Им позволили помыться и привести себя в порядок. — Свяжи им ноги и руки за спиной, — приказал я матросу. Этим вечером мы ненадолго спускались на землю, и Римм с Турноком, взяв с собой ловушки, скрылись в лесу. Их сопровождало несколько матросов, несших на плечах бочонки с водой. Все это время обе девушки оставались закованными в цепи на нижней палубе, поэтому они не видели того, что происходит вокруг. Не видели они и возвращения людей на корабль, и Турнока, несущего за спиной объемистый, хотя, вероятно, не очень тяжелый предмет, завернутый в парусину. Матрос привычными движениями связал обеих девушек. — Перенеси их в нижний трюм, — сказал я. Нижним трюмом на боевых галерах называется узкий карман, образуемый настилом гребного трюма и обращенной к килю частью корпуса корабля. Эта темная, пропитанная сыростью полость заполняется обычно песком, служащим на судне дополнительным балластом, а на многих кораблях она используется для слива нечистот и отходов. Девушек унесли с палубы. Чьи-то крепкие руки помогли им спуститься с верхней палубы в гребной трюм, затем через небольшой люк втиснули их в нижний трюм, бросили на сырой, пахнущий затхлостью песок и плотно закрыли у них над головой крышку люка. Они оказались словно замурованными в крохотном душном склепе, куда не проникал ни единый луч света. После полудня Римм и Турнок, хорошо знакомые с подобными вещами, установили в лесу ловушки. В этот день они продемонстрировали свое мастерство в полной мере, доставив на борт «Терсефоры» шесть довольно крупных — размером с небольшую собаку — лесных у ртов, каждый из которых был тщательно завернут в парусину. На корабле мы поместили их в клетку, по которой они довольно бодро метались, раздраженные присутствием людей, а когда перед ужином мы поднесли клетку к откинутой крышке люка в нижнем трюме и распахнули дверцу клетки, все шестеро мгновенно растворились в темноте, беззвучно ступая по влажному песку. Мы с Риммом и Турноком снова вернулись в столовую, где нас еще дожидалась пара кусков жареного боска и аппетитно дымящийся гарнир к вуло. Думаю, очень скоро девушки заметят, что в нижнем трюме они не одни. Я с удовольствием расправлялся с куском жареного вуло, когда тишину на корабле разорвал донесшийся снизу пронзительный вопль. Девушки услышали какой-то шорох в темноте? Скрежетание когтей по деревянной обшивке корабля? Или почувствовали легкое дыхание животных у себя на лицах? А может, различили хищный блеск кроваво-красных глаз? Или жесткая шкура животного на мгновение коснулась их тела? Новый душераздирающий вопль потряс корабль. Могу себе представить, как они сейчас судорожно пытаются освободиться от стягивающих их тело веревок. К доносящимся снизу крикам добавилось приглушенное, сдавленное рыдание. Это уже были не воинственные, потерявшие женственность лесные разбойницы, а обычные, до смерти напуганные девушки. Я продолжал лакомиться жареным вуло. К столу подошел один из матросов. — Капитан, девчонки в нижнем трюме просят у вас аудиенции, — усмехнулся он. — Веди их сюда, — рассмеялся я. Вскоре обе девушки, дрожащие, с всклокоченными волосами, испачканные в мокром песке, уже стояли передо мной на коленях. Я по-прежнему сидел в кресле. Они были все так же связаны и посажены на цепь, кончающуюся у кольца в перегородке задней палубы. Только позы теперь у них были уже не столь горделивыми: обе они распростерлись на дощатом настиле палубы, склонив головы к самому полу и робко бросая на меня жалобные взгляды. — Лагерь Вьерны находится к северо-востоку от города Лаурии, — без предисловия начала Тана. — Чтобы найти его, нужно добраться до противоположного от реки конца города и дальше идти прямо к лесу. У самого его начала отыщите тур-дерево, там на высоте десяти футов от земли наконечником копья сделана на коре отметина. Оттуда нужно держать направление строго на север, отыскивая деревья с такими же отметинами, которые расположены в четверти пасанга одно от другого. Всего таких деревьев будет пятьдесят. На последнем зарубка копьем будет двойной. Оттуда нужно свернуть к северо-востоку и снова искать деревья с отметинами. Теперь их должно быть двадцать. Последнее дерево подходит к границам зоны обитания банды Вьерны. Лагерь находится в двух пасангах к северу оттуда, на берегу небольшого ручья. Девушки как по команде подняли головы. На лицах у обеих застыло тревожное выражение: неужели я снова отправлю их в нижний трюм? — Как твое имя? — спросил я у первой девушки. — Тана, — ответила она. — А твое? — обратился я ко второй. — Эйла, — сказала она. — Нет, — покачал я головой, — у вас нет имен. Вы — рабыни. Они обреченно уронили головы. — Надеть ошейники им на шею, — приказал я матросу. Приказ был тут же выполнен. — Развязать их, — распорядился я. Веревки с девушек сняли. Они продолжали стоять на коленях, тревожно всматриваясь мне в лицо. Я обвел их внимательным взглядом. Они выглядели жалкими и потерянными, как настоящие рабыни. — Завтра утром выставить их на продажу в Лидиусе, — распорядился я. Они низко опустили головы и разрыдались.
3 Я ПОКУПАЮ ВОРОВКУ
На полном ходу со мной столкнулась темноволосая девушка, хотя и в короткой тунике, но свободная. Бросив на меня откровенный чувственный взгляд, она тут же затерялась в толпе. Мы с Риммом и Турноком пробирались сквозь бесчисленное скопище людей, собравшихся неподалеку от причалов Лидиуса. Я посмотрел вслед девушке. Она, безусловно, была свободной женщиной, такие довольно часто встречались в этом портовом городе; не имея семьи, они зарабатывали на жизнь чем придется, но каким-то образом ухитрялись избегать рабских цепей. Что-то сверкнувшее у нее на шее привлекло мое внимание, но она так быстро проскользнула мимо, что я не успел ничего рассмотреть. Вокруг бушевало людское море. Мой взгляд выхватил из толпы светловолосого гиганта с Торвальдсленда с всклокоченной бородой и синими, холодными как лед глазами; торговца с Тироса, румяного, надушенного, с прилизанными волосами; матросов с Коса и из Порт-Кара — непримиримые враги, они обменивались неприязненными взглядами, но воздерживались от выяснения отношений на улицах нейтрального Лидиуса. Над толпой проплыла восседающая на носилках женщина в скрывающем лицо уборе, прибывшая, судя по смуглой, дочерна загоревшей коже, откуда-нибудь с Янды или Ананго; рядом прошагали два охотника, должно быть, из Ара, с их плеч свешивались привезенные на продажу выделанные шкуры черных пантер. Отдуваясь и смахивая пот со лба, прошел крестьянин, несущий целую корзину садовых су л, приехавший сюда из южных районов, с верховьев Лаурии. Прошагал погруженный в свои мысли книжник, облаченный в традиционные голубые цвета, вероятно прибывший давать уроки сыновьям какого-нибудь богача за высокую плату. Важно прошествовал толстый работорговец, увешанный цепями с медальонами Ара; за ним, стараясь никого не задеть, проскользнули две светловолосые рабыни, окидывая все вокруг любопытным взглядом и обмениваясь негромкими, но достаточно отчетливыми замечаниями, так что я смог различить у обеих тентисский акцент. Увидел я и тачакского воина с далеких, лишенных деревьев южных равнин; сам он мне был незнаком, но спутать это характерное мужественное лицо с глубокими волевыми складками с лицами представителей других народностей было невозможно. До меня донесся обрывок разговора между продавцом овощей и двумя его покупательницами — женщинами из низшей касты, но в скрывающих лица уборах. Из ближайшей пага-таверны доносились нестройные музыкальные аккорды, заглушаемые зычным голосом мелкого торговца-разносчика, выкрикивающего цены на свой нехитрый товар. И над всем этим витало свежее дыхание Тассы, смешивающееся со спешащими раствориться в ее волнах водами Лаурии. Мы пришвартовали «Терсефору» к центральному городскому причалу. Я хотел задержаться в Лидиусе еще на несколько дней, чтобы надлежащим образом подготовиться к предстоящей охоте. Я знал, что мы на пару дней пути отстали от Марленуса, который к этому времени уже, должно быть, находился в верховьях Лаурии. Он искал Вьерну, чтобы отомстить: теперь, когда честь его задета, он ни перед чем не остановится. Я же искал не столько Вьерну, сколько Талену, бывшую некогда моей свободной спутницей, а теперь, вероятно, оказавшуюся в руках этой разбойницы. Мне снова вспомнилась Телима, незадолго до моего отъезда на север вернувшаяся на свои треклятые болота. Ну что за человек? Как можно не понимать, что я просто обязан найти Талену? Турнок в это утро по моему распоряжению пытался продать обеих девушек-пантер, Тану и Эйлу, выставив их на невольничьем рынке неподалеку от городской пристани Лидиуса. Я знал: найти Талену будет нелегко, но меня не покидала уверенность в том, что я сумею это сделать. Мимо торопливо прошагал кожаных дел мастер. В непосредственной близости от Лидиуса я не хотел поднимать свой флаг, флаг Боска, некогда вышедшего из болот, с изображением головы моего тезки-животного на фоне вертикальных белых и зеленых полос. Я не хотел быть узнанным, и здесь, в городе, мы с Риммом и Турноком носили простые моряцкие туники. Я представлялся Боском с Таборга, небольшого острова на Тассе, к югу от Телетуса, получившего свое название за сходство с горианским барабаном. Я выдавал себя за торговца, пробирающегося к верховьям Лаурии, чтобы там по относительно низким ценам приобрести десяток-другой спиновых шкур и затем, вернувшись к южным островам, продать их с неплохой прибылью. Товар довольно компактный, легкий и в то же время дорогостоящий, поэтому тот факт, что мы совершаем торговое путешествие на боевой галере, ни у кого не должен был вызывать подозрений. Следует заметить, что обычно доставка грузов и товаров осуществляется «круглыми» кораблями, называемыми так за гигантские размеры. Эти ширококилевые суда, обладающие вместительными трюмами и низкой посадкой, известны во всех уголках блистательной Тассы. В Торговой Палате, где я заполнил бумаги о прибытии своего корабля и уплатил пошлину за постановку судна на причал, мне не задали никаких вопросов. Откровенно говоря, чиновники отнеслись ко всей процедуре довольно формально и не проявили излишнего любопытства. Торговая Палата, стоящая во главе города, живущего по законам свободного торгового города-порта, такого же, как Хельмутспорт, Шенди и Бази, больше заинтересована в расширении торговых связей со всеми желающими, нежели в сокращении их из-за усиления полицейского надзора. Причем преуспела в этом до такой степени, что на городской пристани я даже заметил два зеленых пиратских судна. Думаю, что, когда их капитаны заполняли декларацию о цели своего прибытия в город, их мучили расспросами не больше, чем меня. Представители верховной власти Лидиуса, большинство из которых также принадлежали к торговой олигархии, стремились установить в городе те же правила, которых придерживались острова свободных торговых зон на Тассе. С тремя из них — Телетусом, Таборгом и лежащим к северу от Торвальдсленда Сканьяром — я познакомился лично, побывав на них во время своих плаваний. Следует отметить, что, хотя руководство всеми этими островами осуществляется на основе торгового права свободной зоны, Торговые Палаты Таборга и Телетуса ведут себя с приезжающими гораздо строже, что, по мнению самих торговцев, побуждает их проводить законные сделки именно в этих местах, хотя цены здесь несколько выше, а незаконный сбыт товаров, равно как и контрабандные операции, переносить в припортовые города с менее жестким соблюдением законов, где выбор товаров больше, а цены ниже. Подавляющее большинство городов и островов Тассы управляются, конечно, не Торговыми Палатами, а магистратами с их законодательными органами — Верховными Городскими Советами. В Порт-Каре, например, моем городе, роль подобного органа выполняет Совет Капитанов, который после свержения враждовавших между собой убаров взял на себя все руководство городскими делами. Не думаю, чтобы члены нашего Совета с такой же легкостью отнеслись к выполнению возложенных на них функций, как ответственный чиновник, откровенно посмеивавшийся при заполнении наших регистрационных документов и лукаво посматривавший на моих людей. Они, конечно, даже отдаленно не напоминали торговцев: то, что они из Порт-Кара, сразу бросалось в глаза. Тем не менее регистрация наша прошла быстро и без заминки. Мы пришвартовались рядом с кораблем-тараном среднего класса с Тироса. Его корпус и широкие балки перекрытий были выкрашены в желтый цвет. Пока мы спускали трап, старший помощник капитана с соседнего корабля — в натянутой на одно ухо желтой шапочке без полей, напоминающей берет, — перегнулся к нам через поручни. — Я слышал, вы с Таборга, — заговорил он. — Да, — подтвердил я. — А мы из Турий. Я рассмеялся. Турия — город, лежащий далеко на юге, у самого экватора, посреди бескрайних степей, по которым кочуют народы фургонов. Поблизости на тысячи пасангов не сыскать водоема размером больше плавательного бассейна. С таким же успехом команда соседнего корабля могла назвать портом своей приписки Тор — город, лежащий среди безжизненных пустынь, в центре крохотного оазиса. Помощник капитана рассмеялся в ответ. Я приветственно помахал ему рукой и вместе с Риммом и Турноком спустился на берег. Мы шли вдоль портовой зоны города, забитой снующими во всех направлениях людьми. Повсюду высились горы всевозможных товаров — в основном каких-нибудь изделий из металла, инструментов или шерстяной, тонкой вязки одежды. Вскоре их погрузят на баржи и доставят в верховья Лаурии, чтобы там обменять на шкуры слинов, табуков и пантер. Обратно с верховьев суда потянутся в порт с древесиной, солью и клетками, заполненными светловолосыми девушками, хотя этот последний товар не будет, скорее всего, выставлен на продажу в Лидиусе, а, погруженный на более крупные суда, будет еще долгие недели томиться в грузовых трюмах, пока не окажется на рынках южных городов. Обоих рабов-мужчин, выкупленных у Ширы, я отпустил на волю. Я дал им одежду и по два серебряных тарска каждому. Видя такое расположение к себе, они выразили желание остаться у меня на службе, и я им позволил. — Сколько ты получил за продажу девчонок? — спросил я Турнока. Подобная статья дохода меня совершенно не интересовала, и мне только сейчас пришло в голову узнать, сколько же я на них заработал. — Я продал их за четыре золотых, — ответил Турнок. — Отлично, — заметил я. Высокая цена для дикарок из северных лесов. Они, конечно, были довольно красивы, но ума это им не прибавляло. Думаю, посидев в нижнем трюме «Терсефоры», девицы начали понимать, что они прежде всего женщины, а не воины. Будем надеяться, из них получатся неплохие рабыни, усмехнулся я про себя. Мы продолжали прогуливаться вдоль пристаней Лидиуса, с любопытством оглядывая огромный городской порт. Прошли мимо просторных, хорошо укрепленных складских помещений, у стен которых уже не было такого скопления народа. Здесь, должно быть, хранятся изделия из золота и драгоценных камней, тонкие, выдержанные вина и благовония, специи и изысканные украшения — товары, погрузка которых на корабль, равно как и выгрузка на берег, происходит вдалеке от любопытных глаз. В таких местах, несомненно, должны находиться и доставляемые в Лидиус из крупнейших работорговых городов — прежде всего из Ара — прошедшие специальный курс обучения рабыни наслаждений, продажа которых наверняка будет происходить на центральном невольничьем рынке либо на каком-нибудь престижном закрытом аукционе. Таких женщин не часто встретишь в северных городах, и цены на них чрезвычайно высоки. Мы миновали одну из многочисленных таверн. Я облизал пересохшие губы. Мне вспомнилось, что Лидиус является одним из немногих северных городов, в которых есть общественные бани, как в Турий и Аре, хотя здесь они не отличаются роскошью и размерами. И вообще, это город парадоксов, где самым причудливым образом переплетаются роскошь и изысканная утонченность юга и грубая простота менее избалованного природой севера. Здесь никто не удивится, увидев охотника в длинной, до колен, куртке из слиновых шкур, голову которого будет украшать повязка из тончайшего арского шелка. При этом на плече у него будет тяжелый обоюдоострый, характерный для северных краев топор, а за поясом — тончайшей работы длинный турианский кинжал. Он будет говорить на типичномтиросском наречии и при этом поразит вас осведомленностью о привычках диких тарнов, узнать о которых можно лишь после долгих лет жизни на Тентисе. Горожане, стремящиеся подчеркнуть собственную цивилизованность и неординарность, делают крыши своих домов — как правило, деревянных — очень высокими и остроконечными, на манер — как они полагают — Ара, Турий или Ко-ро-ба, однако все вопросы, задевающие их честь, решаются традиционным способом, по старинке: с противником встречаются с топором в руках где-нибудь на отвесном скалистом выступе на берегу Тассы. Мне вспомнилась девушка, столкнувшаяся со мной в центральной части порта. Да, чувственная, должно быть, штучка. И снова в памяти на мгновение всплыл ускользающий образ: нечто в мимолетном повороте ее головы, шеи, волосах привлекло мое внимание, но что именно — определить я не мог. Время близилось к полудню. — Давайте зайдем в какую-нибудь пага-таверну — и поближе к кораблю, — предложил я. — Давайте, — согласился Турнок. Я хотел сегодня же после обеда начать запасаться всем необходимым. Мне не терпелось отправиться в путь. Мы с Риммом и Турноком повернули назад. Мимо гордо прошагали два воина в красном одеянии. Наемники, должно быть. Их речь и манера держаться напомнили мне об Аре, хотя я не заметил у них на цепочках медальонов с изображением убара. Нет, они не из свиты Марленуса; тот, очевидно, сейчас находится в среднем течении Лаурии или, по крайней мере, где-нибудь поблизости от этих мест. Мне особенно сильно захотелось уже сейчас быть в пути. Так надо добраться до Вьерны раньше Марленуса из Ара! Я надеялся, что мне в этом повезет. Благодаря Тане и Эйле, я располагал информацией, которой, вероятно, не было у Марленуса. — Перекусить бы чего-нибудь, — с чувством сказал Римм. Мы как раз поравнялись с одной из пага-таверн. Через открытую дверь была видна танцующая на арене в центре зала хорошенькая девушка-рабыня, невысокая, с изящной, словно выточенной, фигуркой. Заглянув внутрь, мы с Турноком рассмеялись. — Пожалуй, стоит зайти, — согласился я. — Ближе к пристани все таверны будут, наверное, битком набиты. Мы со смехом обменялись понимающими взглядами и вошли в зал. Я был в хорошем настроении: меня не оставляла уверенность, что я сумею вернуть Талену. Да и Тана с Эйлой ушли по хорошей цене, дав нам возможность позволить себе роскошный ужин. Мы выбрали столик в глубине зала, незаметный, но расположенный прямо перед ареной. Танцовщица и вправду была великолепна. Ничто не могло скрыть ее красоту, причем именно потому, что на ней, кроме ошейника и тонких цепей, протянувшихся от запястий до лодыжек, ничего не было. Сзади послышался легкий перезвон колокольчиков, и рядом с нашим низким столиком опустилась на колени обслуживающая зал девушка-рабыня в короткой шелковой тунике. — Паги хозяевам? — Да, всем троим, — ответил я. — И принеси еще хлеба, жареного боска и каких-нибудь фруктов. — Да, хозяин, — послушно поклонилась она. Настроение у меня было приподнятым. Скоро, очень скоро Талена снова окажется рядом со мной. А эти девчонки, Тана и Эйла? Неплохо мы на них заработали. Подарок судьбы. Я усмехнулся. Музыканты старались вовсю. Я потянулся к висевшему на поясе кошелю, чтобы бросить им монету. — Что случилось? — обеспокоенно спросил у меня Турнок. В ответ я показал ему перерезанный ремешок, оставшийся от украденного кошеля. Мы, все трое, переглянулись, покачали головами и рассмеялись. — Это девчонка, — сказал я. — Та, черноволосая, с которой мы столкнулись неподалеку от пристани. Римм согласно кивнул головой. Я был удивлен. Все произошло так быстро и незаметно. Она действовала мастерски. — Надеюсь, хоть твой кошелек на месте? — обратился я к Турноку. Тот кинул быстрый взгляд на свой ремень и с довольным видом похлопал по нему рукой. — В целости и сохранности, — ответил он. — У меня тоже найдется немного денег, — предложил Римм, — хотя я и не так богат, как вы. — У меня остались четыре золотые монеты, полученные за продажу этих двух дикарок, — остановил его Турнок. — Хорошо, — подытожил я. — Значит, давайте попируем. Этому занятию мы отдались всей душой. В самый разгар трапезы меня словно осенило. — Вот оно что! — невольно воскликнул я и рассмеялся. В моем сознании со всей отчетливостью всплыло то, что так настойчиво подсказывала мне память, но что я никак не мог ухватить. — Что ты имеешь в виду? — с набитым ртом поинтересовался Турнок. — Мне снова вспомнилась обворовавшая меня девчонка, — ответил я. — Теперь я понял, что в тот момент так привлекло мое внимание. И ведь я заметил это сразу, но только сейчас осознал. — Что заметил? — спросил Турнок. В глазах Римма тоже блеснуло любопытство. — Ее ухо, — ответил я. — У нее надрез на ухе. Римм и Турнок рассмеялись. — Нам встретилась воровка, — сказал Турнок, запивая жареного боска пагой. — Причем очень искусная, — заметил я. — Очень! Сомневаться в этом не приходилось. Наоборот, оставалось лишь восхищаться ее мастерством, как мы восхищаемся любым мастером своего дела: портным, искусно владеющим иглой, или виноделом, в руках которого обычная ягода превращается в чудодейственный напиток. Я окинул взглядом полупустую таверну. В глубине зала, отрешившись от окружающего, над доской, уставленной красными и желтыми деревянными фигурками, склонились два человека. Их полностью поглотила каисса. Один из них был профессионалом, мастером, зарабатывающим игрой себе на жизнь — на ночлег где-нибудь в таверне на окраине города и кружку паги, выпитой здесь же, у стойки; противником его оказался тот широкоплечий светловолосый гигант с Торвальдсленда, что запомнился мне своей всклокоченной бородой и синими, холодными как лед глазами. Волосы у него на затылке были сплетены в небольшую косицу, на коленях лежал массивный обоюдоострый топор, а длинную, до колен, куртку из толстых шкур обитателей северных лесов опоясывал широкий ремень, расшитый знаками, приносящими, как традиционно считается, удачу. На Торвальдсленде каисса популярна так же, как и везде на Горе. Северяне считаются особенно настойчивыми и упрямыми противниками, и их поединки нередко затягиваются до глубокой ночи, а любая нечестность в игре неизменно заканчивается выяснением отношений на мечах или топорах. Однако не сама по себе игра разжигает огонь вражды в противниках и толкает их на кровопролитие; наоборот, она объединяет людей, собирает вокруг себя всех способных насладиться ее безграничной красотой, независимо от их национальности, профессии, склада характера и образа жизни — объединяет их, несмотря на все их различия. Вот и сейчас над доской как зачарованные замерли широкоплечий молодой человек с Торвальдсленда и гроссмейстер, прибывший, должно быть, откуда-нибудь из далекой Турий, Ара или Тора. Игра прекрасна. Девушка, прислуживающая нам, тоже была прекрасна, хотя блистала красотой несколько иного рода. Мы уже расправились с мясом и осушили по два стакана паги. — Хозяева желают еще чего-нибудь? — опустившись рядом с нами на колени, спросила она. — Как тебя зовут? — спросил Римм, приподняв девушке подбородок и разглядывая ее. — Тендина, если хозяину угодно, — ответила она, послушно повинуясь движению его рук. Турианское имя, отметил я про себя. В свое время я знал девушку, звавшуюся так же. — Хозяева желают еще чего-нибудь? — снова спросила девушка. Римм усмехнулся. Вдруг с улицы донеслись какие-то крики. Мы переглянулись. Турнок бросил на стол серебряный тарск. Все мы были удивлены. Даже Римм, не сводивший с девушки оценивающего взгляда. Она попробовала было встать и отойти от нашего столика, но Римм ловко поймал ее за волосы и быстро подвел к дальней стене зала, где потолок, плавно опускаясь, доходил почти до самого пола. — Ключ! — не останавливаясь, бросил он владельцу таверны, и тот, перегнувшись через стойку, протянул ему небольшой плоский ключ. Римм отпер им наручник на запястье рабыни и, продев соединяющую его цепь через вделанное в стене металлическое кольцо, снова защелкнул его на руке девушки. Этим он давал понять, что оставляет ее за собой. — Я скоро вернусь, — пообещал он, поднимая к себе лицо стоящей на коленях рабыни и пряча ключ от ее наручников за пояс. Девушка ответила ему гневным взглядом. — Не скучай, — усмехнулся Римм и поспешил к нам. Мы направились к выходу, чтобы посмотреть, чем вызван такой переполох на улице. Многие из посетителей таверны были уже здесь, даже танцовщица и музыканты поспешили следом за ними. Прохожие сплошным потоком текли по обеим сторонам улицы по направлению к набережной, находящейся в какой-нибудь сотне пасангов от таверны, откуда до нас доносились звуки флейты и барабана. — Что там такое? — спросил я у обгоняющего нас парня, очевидно скобяных дел мастера. — Публичное обращение в рабство, — пояснил он. Из-за спин столпившихся у края мостовой людей нам с Риммом и Турноком едва удалось разглядеть понуро бредущую, спотыкающуюся на каждом шагу девушку. Руки ее были связаны за спиной, а шла она так, словно что-то подталкивало ее сзади. Я привстал на цыпочки. За девушкой медленно двигалась повозка, едва достигавшая четырех футов в высоту, с плоским дощатым верхом, которую тащили впряженные в нее восемь женщин-рабынь в коротких туниках. Управлял повозкой идущий позади нее человек, который держал в руке кожаные вожжи, тянущиеся от ошейников рабынь. По обеим сторонам повозки шли музыканты с флейтами и барабанами, а замыкали процессию пятеро гордо вышагивающих людей в белых одеяниях, украшенных золотистой и малиновой вышивкой. Это, вероятно, судьи, решил я. С передней части повозки выступал шест длиной восемь-девять футов, заканчивающийся полукруглой кожаной подушечкой и короткой цепью. Подушечка упиралась как раз в шею девушки, а цепь, плотно охватывая шею, была пристегнута к шесту. Таким образом, повозка, двигаясь вперед, подталкивала девушку и заставляла ее идти. Музыка стала громче. И вдруг я узнал девушку — та самая, с надрезом на ухе, что сегодня утром так ловко расправилась с ремнем моего кошеля! Очевидно, позднее удача от нее отвернулась. Теперь ее ожидало наказание, официально принятое на Горе для женщин, вторично уличенных в воровстве. На плоской дощатой поверхности повозки уже установили широкую металлическую подставку с раскаленной добела медной жаровней, из которой торчала длинная рукоятка щипцов. Здесь же возвышалась небольшая дыба для публичного клеймения рабов, выполненная в манере, распространенной в окрестностях Тироса, — лишнее свидетельство смешения различных культур, столь характерное для Лидиуса. Повозка остановилась на широком перекрестке неподалеку от набережной. Один из судей поднялся по ступеням на повозку, прочие остались на мостовой. Девушка, оказавшись в центре плотно обступивших ее зрителей, низко опустила голову. Она продолжала стоять спиной к повозке. — Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне лицом? — обратился к ней старший судья, используя напыщенные и цветистые обороты речи, столь любимые свободными горианскими женщинами. Я обменялся с Риммом и Турноком быстрым взглядом. — Это она, — сказал я. Мои спутники усмехнулись. — Должно быть, та самая, что опоила наркотиками и обчистила Арна, — добавил Римм. Мы рассмеялись. Да, Арн, наверное, многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас здесь. Чего, конечно, не скажешь о самой Тине. — Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне? — с прежней издевательской учтивостью повторил старший судья. Девушка неловко повернулась в прилегающей к ее шее полукруглой кожаной подушечке, удерживаемой на плечах толстой цепью, и подняла глаза на стоящего на повозке судью. — Вы пытались — и это совершенно точно установлено — совершить воровство, — официальным тоном произнес судья. — Чего там пыталась! Она меня обокрала! — обращаясь к толпе, видимо, уже не в первый раз, закричал один из присутствующих. — Она украла два золотых! У меня есть свидетели! — Верно, — поддержал его еще кто-то. — Нам потребовалось не меньше ана, чтобы ее поймать. Судья не обращал внимания на их реплики. — Вы пытались совершить воровство вторично, — продолжал он. На лице девушки отразился ужас. — Вы обвиняетесь в воровстве вторично, — напомнил судья, — и со всем прискорбием я вынужден привести приговор в исполнение. Девушка не в силах была пошевелиться. — Леди Тина, вы понимаете, что это означает? — Да, господин судья, — едва слышно пробормотала она. — Желаете ли выслушать, какой вам вынесен приговор, леди Тина? — поинтересовался судья. — Да, господин судья, — глядя на него, ответила девушка. — Леди Тина, вы приговариваетесь к публичному обращению в рабство. Слова судьи потонули в одобрительном хоре голосов. Девушка обречено уронила голову. Ее уже ничего не могло спасти. — Подведите ее к дыбе, — распорядился судья. Человек, управлявший повозкой, подошел к связанной девушке. Он отстегнул цепь, прижимающую ее шею к кожаной подушке, и, поддерживая под руки, по-прежнему связанные за спиной, помог ей подняться по ступенькам на повозку. Она остановилась рядом с судьей и низко опустила голову. — Леди Тина, подойдите к дыбе, — потребовал судья. Девушка машинально, словно во сне, подошла к дыбе и прижалась спиной к металлической поверхности. Правивший повозкой человек опустился на колени и закрепил лодыжки девушки на ободе дыбы. Затем обошел ее сзади и развязал веревки, стягивающие ее запястья. — Положи руки на голову. Разведи локти пошире, — командовал он. Девушка послушно выполняла все, что ей говорили. — Ложись, — приказал он, поддерживая ее за плечи. Она легла, растянувшись на металлической, несколько выгнутой поверхности дыбы, напоминающей большое колесо. После этого человек развел ей руки, уложил ее запястья в специальные углубления на ободе дыбы и привязал их ремнями. Такую же операцию он проделал с ногами девушки, закрепив в пазах на ободе ее щиколотки. Затем широкими ремнями притянул ее колени к спицам дыбы и, когда девушка замерла на ней, словно распятая, длинным рычагом сзади еще больше выгнул центральную наружную часть колеса. Теперь у девушки не было ни малейшей возможности пошевелиться. Ее бедра оказались закрепленными намертво. Клеймо должно получиться четким и глубоким. Человек, натянув длинные кожаные рукавицы, вытащил из жаровни раскаленное тавро для клеймения рабов. На его торце даже отсюда была заметна пылающая буква размером в целый дюйм — начальная буква слова «кейджера», означающая на горианском «рабыня». Это красивая, изящная буква. Судья оглядел распростертую на дыбе леди Тину из Лидиуса. Она ответила ему беспомощным, наполненным беспредельным ужасом взглядом. — Поставить клеймо на теле леди Тины, — распорядился судья. — Отныне она рабыня. — Он повернулся и медленно спустился с повозки. Девушка у него за спиной разразилась душераздирающим воплем, утонувшим в ликующих криках зрителей. Человек отбросил тавродержатель в жаровню и быстрыми грубыми движениями сорвал ремни с запястий и щиколоток девушки. Теперь с ней можно было не церемониться. Схватив несчастную за волосы, он рывком поставил девушку на ноги. Она захлебывалась от рыданий. — Перед вами новоиспеченная рабыня! — громовым голосом провозгласил держащий ее за волосы человек. — Сколько мне будет предложено за нее? — Четырнадцать медных монет! — крикнул кто-то из присутствующих. — Шестнадцать! — перебил его другой. В толпе я заметил двоих матросов с нашего корабля и жестом подозвал их к себе. Усердно работая локтями, они начали продираться сквозь толпу. — Двадцать монет! — предложил стоящий поблизости скобяных дел мастер. Я заметил, что судьи уже ушли. Не видно было и музыкантов, тех, что сопровождали двигавшуюся сюда процессию. Рабыни, впряженные в повозку, сбились в кучу и с любопытством наблюдали за происходящим. — Двадцать две медные монеты! — продолжал торговаться скобяных дел мастер. Мужчина на повозке держался как заправский аукционист. Стоявшая рядом с ним девушка словно оцепенела. Казалось, она не вполне отдавала себе отчет в происходящем. Голова ее была низко опущена, волосы упали на лицо, и только капающие на грудь слезы свидетельствовали о том, что она еще жива. Вероятно, девушка пребывала в шоке. Внезапно она словно очнулась и, запрокинув голову, зашлась в истеричном, пронзительном крике, в котором смешались и раздиравшая ее боль от горящего на бедре клейма, и пережитое за день нервное потрясение. Она наконец поняла, что ее продают в рабство. — Двадцать пять монет! — предложил какой-то уличный торговец. — Двадцать семь! — выкрикнул стоящий рядом матрос. Я оглянулся. Вокруг собралось уже человек двести — мужчин, женщин, даже детей. — Покажи ее нам целиком! — крикнул уличный торговец. Мужчина рывком отбросил голову девушки назад и, схватив за подол шелковую тунику, задрал ее до самого лица девушки, открывая любопытным взглядам все, что только может скрыть от них женщина. — Ну-ка, дай посмотреть на себя, малышка! — рассмеялся выставивший ее на всеобщее обозрение мужчина. А посмотреть на нее стоило. — Даю за нее серебряный тарск, — предложил я. В толпе воцарилось молчание. За такую девчонку цена была более чем неплохая. Римм и Турнок одарили меня удивленными взглядами. Я ждал реакции остальных. Эта девушка — мастер своего дела. Руки у нее ловкие и умелые. Может, она сумеет быть мне чем-то полезной. А кроме того, я знал, что именно она опоила наркотиком и обчистила Арна, предводителя разбойников. Думаю, ему будет приятно снова ее увидеть. События же могут повернуться таким образом, что помощь этого человека окажется для нас вовсе не лишней. — Мне предложен за девчонку один серебряный тарск! — с энтузиазмом уведомил публику вошедший в роль человек на повозке. — Даст ли кто-нибудь за нее больше? А зачем она в самом деле мне нужна? — начала закрадываться ко мне отрезвляющая мысль. Да нет, она не будет для меня совершенно бесполезной. В конце концов, я всегда смогу сплавить ее Арну. — Услышу ли я еще какие-нибудь предложения? — вопрошал с повозки устроитель этого маленького аукциона. А кроме всего прочего, эта дрянь и меня обворовала. Мне не хотелось ее прощать. — Предложит кто-нибудь больше? — в последний раз обвел присутствующих взглядом аукционист. Он все еще держал девушку за волосы, запрокинув ее голову далеко назад. Это была миниатюрная черноволосая девушка с чувственным выразительным лицом. Закусив губу от боли, она пыталась вырваться из рук державшего ее человека. — Продана этому капитану! — объявил наш аукционист. Теперь она принадлежала мне. — Турнок, — сказал я, — дай ему серебряную монету. — Да, капитан, — ответил тот. Толпа зрителей начала медленно расходиться. — Останьтесь, — сказал я двум своим матросам. Пока Турнок помогал девушке спуститься с повозки и вел ее к нам, стоящие тут же рабыни, впряженные в повозку, провожали несчастную тычками, плевками и злорадным шипением. — У-ух, рабыня! — презрительно цедили они сквозь зубы. — Рабыня! Турнок подвел девушку к нам. Она подняла на меня остекленевшие глаза. — Заберите ее с собой и посадите на цепь в грузовом трюме, — распорядился я, обращаясь к матросам. — Да, капитан. Когда они отошли на несколько шагов, девушка внезапно остановилась и посмотрела назад. — Это были вы? — спросила она. — Сегодня утром? — Да, — ответил я. Мне было приятно, что она вспомнила. Она уронила голову на грудь, и густые волосы закрыли ее лицо. Матросы, держа девушку за цепи на наручниках, повели ее на «Терсефору». Думаю, мне не придется пожалеть о своем приобретении. — А теперь, — предложил я Римму и Турноку, — давайте вернемся в таверну и закончим обед. У меня снова поднялось настроение. — Давайте, — согласился Римм, подбрасывая на ладони ключ. — Тендина, наверное, уже меня заждалась. — А мне больше понравилась эта танцовщица, — заметил Турнок. — Такая гибкая, сочная, как резвый маленький табук. — Верно, — согласился Римм. — Интересно, сколько хозяин захочет за час ее времени? — обвел нас взглядом Турнок. — Думаю, пару медных монет, не больше, — пожал я плечами. Как правило, стоимость обычных прислуживающих в таверне рабынь, таких, например, как Тендина, вообще не превышала кружки паги. — Тогда скорее возвращаемся, — согласился Турнок. Мы дружно рассмеялись. Солнце стояло в зените; у нас еще будет сегодня время, чтобы начать подготовку к экспедиции. Мне не хотелось лишать Римма возможности отдохнуть с приглянувшейся ему Тендиной, а у Турнока отнимать шанс проверить, действительно ли маленькая танцовщица такая горячая и сочная, какой кажется с первого взгляда. Сам же я рассчитывал за этот ан насладиться бокалом паги. Но нашел в таверне нечто большее, на что никак не мог рассчитывать.
4 КОРОТКАЯ ВСТРЕЧА СО СТАРОЙ ЗНАКОМОЙ
Едва войдя в зал, Римм сразу же направился к Тендине. Девушка, стоявшая на коленях у темной низкой стены, встретила его недобрым взглядом. — Спасибо, что дождалась меня, мой маленький талендр! — усмехнувшись, бросил ей Римм. Он снял с нее наручники и, проходя мимо стойки хозяина таверны, швырнул ему ключ. Девушка подошла к дальней, высокой стене таверны и по длинной узкой лестнице поднялась к одной из свободных зашторенных ниш. Римм последовал за ней. Турнок тем временем начал переговоры с владельцем таверны. Я взял у него несколько монет и засунул их за пояс: мне вовсе не хотелось оставаться совсем без денег, когда нечем даже заплатить за кружку паги. Разговор между владельцем таверны и Турноком оказался весьма непродолжительным, и вскоре грузный человек в кожаном переднике тяжело выплыл из-за стойки через заднюю дверь, а Турнок остался в зале, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Ждать ему пришлось недолго. Уже через минуту танцовщица в желтых просвечивающих шелках выпорхнула из коридора, ведущего на кухни, и по длинной лестнице поднялась к ближайшей зашторенной нише в стене таверны. Через мгновение, едва не обгоняя девушку, следом ринулся Турнок. В нише они скрылись почти одновременно. Занавес за ними тут же задернулся. Да, думаю, хозяину таверны удалось выманить у Турнока неплохую плату за этот час наедине с маленькой танцовщицей. Надеюсь, Турнок не будет разочарован. Я окинул взглядом зал. Посетителей было немного. Вокруг них под мелодичный перезвон колокольчиков на щиколотках суетились обслуживающие рабыни в коротких шелковых туниках. Хозяин таверны уже снова стоял за стойкой и как ни в чем не бывало протирал тряпкой бокалы. Я невольно усмехнулся. В дальнем углу зала все в том же задумчивом оцепенении продолжали сидеть, склонившись над игровой доской, гроссмейстер и парень с Торвальдсленда. За это время, казалось, ни тот ни другой даже не пошевелился, не говоря уже о том, чтобы как-то отреагировать на происходившее на улице. Думаю, они ничего и не заметили. Я отхлебнул принесенной мне паги и настроился на длительное ожидание Римма и Турнока. Спешить они не будут, в этом я уверен. Спешка в подобных делах — не для горианских мужчин. Ничего, пусть отдохнут. Следующие несколько дней пройдут у нас в подготовке к экспедиции. Другого времени у них не будет. Скоро, очень скоро мы будем подниматься вверх по течению Лаурии. Я был доволен. Все шло как надо. И тут я увидел ее. Она вышла из дверей, ведущих на кухню, — в коротком желтом шелковом одеянии, воздушном и полупрозрачном, с колокольчиками, прикрепленными к щиколотке левой ноги. Очевидно, накануне вечером девушке пришлось работать допоздна, и утром ей позволили отдохнуть подольше, поскольку до сих пор в зале я ее не видел. Осторожно ступая босыми ногами по каменным плитам пола, она несла на плече кувшин с пагой. Тут она заметила меня и замерла на месте. На лице ее отразилось безграничное удивление, свободная рука невольно скользнула к приоткрывшимся губам. Я усмехнулся. Она мгновенно развернулась и бросилась на кухню. Я прищелкнул пальцами, подзывая к себе хозяина таверны. Он подошел. — Одна из ваших рабынь только что появилась в зале и тут же снова ушла на кухню, — заметил я. — Верно, — ответил он. — Пришлите эту рабыню ко мне, — приказал я. — Хорошо. Через мгновение к моему столику подошла девушка с кувшином паги в руках и опустилась рядом со мной на колени. Я подвинул ей свой стакан. Элизабет Кардуэл наполнила его. Мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Я хорошо помнил Элизабет. Некогда эта девушка была мне небезразлична, как, впрочем, и я ей. Тогда мы находились на службе у Царствующих Жрецов. Выполняя возложенную на меня миссию, мне пришлось подвергнуть ее серьезной опасности, поэтому, когда все было кончено и мы снова оказались в Сардаре, я посчитал, что с нее достаточно. Решил вернуть ее на Землю. Там она была бы надежно защищена от опасностей, поджидавших ее на Горе. На Земле ее ожидала спокойная жизнь. Она могла бы выйти замуж, завести семью, иметь свой дом, наполненный всевозможными устройствами, облегчающими ведение домашнего хозяйства. Но эта девчонка осмелилась все сделать по-своему. И ради чего? Неужели Гор — подходящее место для женщины с Земли? Одним словом, я принял решение на этот счет. Я знал, что для нее действительно лучше, и знал, как это сделать. Все уже было готово к ее возвращению на Землю. Но накануне ночью она исчезла из Сардара. По какой-то совершенно необъяснимой для меня причине Убар Небес, мой боевой тарн, беспощадно расправлявшийся с мужчинами за одну лишь попытку приблизиться к нему, неожиданно позволил этой девчонке оседлать себя и вместе с ней покинул горный массив Сардара. И это после того, что я для нее сделал. И что еще собирался сделать — подарить возможность спокойной, безопасной, наверное, даже счастливой жизни. Она перечеркнула все мои решения, отказалась выполнить мою волю. Позже, через четыре дня, Убар Небес вернулся, но я в бешенстве выгнал его с Сардара. Больше я не видел своего тарна. Не видел я с тех пор и эту своевольную дуру, Элизабет Кардуэл, в цепях и коротком рабском одеянии стоящую сейчас на коленях перед моим столом. — Тэрл, — едва слышно прошептала девушка. — Иди к стене, — приказал я. Она опустила кувшин с пагой на пол и легко поднялась с колен. Прозрачный шелк не только не скрывал, но, наоборот, подчеркивал ее красоту. Рабыня подошла к низкой стене, где еще недавно стояла Тен-дина. Я встал и направился к владельцу таверны. — Ключ, — потребовал я у него, протягивая ему медный кружок с изображением тарна. На ключе значилась цифра десять. Я кивнул Элизабет, приказывая ей встать на колени у вделанного в стену металлического кольца номер десять. Она завела руки за спину, и я надел на нее наручники, после чего устроился на полу напротив, выбрав себе место почище. Она улыбнулась. — Тэрл, — снова прошептала она. — Меня зовут Боск, — поправил я ее. Она позвенела наручниками. — Кажется, тебе удалось меня поймать. — Куда ты делась в тот раз? — Пыталась укрыться в северных лесах. Я знала, что там, случается, живут свободные женщины. — Она опустила голову. — Значит, ты добралась до окраины северных лесов и отпустила тарна. — Да, — сказала она. — После этого вошла в лес. Так? — Да. — И что же случилось потом? — Несколько дней я прожила в лесу, питаясь только ягодами и орехами. Пыталась сделать какие-то ловушки, но ничего не поймала. А однажды утром, подняв голову над ручьем, где я умывалась, я обнаружила себя в окружении вооруженных женщин-пантер. Их было одиннадцать. Я очень обрадовалась. Они показались мне такими гордыми, сильными и свободными. К тому же они были вооружены. — И они приняли тебя в свою банду? — Нет. Я им не подошла. — Что было дальше? — Они приказали мне раздеться, связали за спиной руки и набросили на шею петлю с поводком. После этого отвели меня на берег реки и привязали к двум вкопанным в землю вертикальным шестам — руками к верхним концам, а ногами — к нижним. Мимо проходила речная баржа. Меня обменяли на сто металлических наконечников для стрел. Меня приобрел Сарпедон, хозяин этой таверны. Он как раз скупал таких, как я. Я окинул ее внимательным взглядом. — Ты такая глупая, — сказал я. Ее маленькие кулачки напряглись в сковывающих их наручниках. Она гордо отвернулась, сверкнув в полутьме таверны покрытым желтой эмалью ошейником и рассыпав по плечам волну длинных густых волос. В этом едва прикрывающем тело клочке полупрозрачного шелка она была сейчас очень красива. Даже цепи не портили впечатления. С минуту она являла собой воплощение оскорбленной невинности, затем напряжение спало, Элизабет взглянула на меня и улыбнулась. — Хорошо все-таки, что ты меня нашел, Тэрл. — Я — Боск, — напомнил я ей. Она передернула плечами. — Что случилось с тобой после того, как мы расстались? — Я стал богат. — А как обстоит дело с Царствующими Жрецами? — Я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов. Она окинула меня непонимающим взглядом. — Я служу только себе самому и делаю только то, что хочу. — Вот как, — неопределенно заметила Элизабет; чувствовалось, что мои слова мало что для нее прояснили. — Ты все еще сердишься за то, что я улетела тогда с Сардара? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Это было довольно смело с твоей стороны. Ее лицо посветлело. — Я сейчас ищу Талену, — сказал я. — Хочу отыскать тех, кто ее держит. — А меня ты уже забыл? — спросила Элизабет. — Я ищу Талену, — сказал я. Она на мгновение уронила голову. — Я не захотела возвращаться на Землю, — вернулась она к тому, что волновало ее больше всего. — Ты ведь не будешь на этом настаивать, правда? Я внимательно посмотрел ей в лицо. — Не буду, — пообещал я. — Спасибо, Тэрл, — прошептала она. Некоторое время мы молчали. — Значит, ты теперь богат? — Да, — ответил я. — Достаточно богат, чтобы меня выкупить? — В десять тысяч раз богаче, — усмехнулся я. Это была правда. Она облегченно вздохнула. — Тэрл… — Боск, — настойчиво поправил я. — А почему ты не называешь меня по имени? — поинтересовалась она. — А какое у тебя имя? — Ты и сам прекрасно знаешь, — удивленно ответила она. — Разве? И как же тебя зовут? — Элизабет Кардуэл, конечно, — огрызнулась она. — Или Велла, как меня зовут на Горе! — А тебя здесь кто-нибудь так называет? — поинтересовался я. Удивление у нее на лице не исчезало. — Что там у тебя на щиколотке левой ноги? — спросил я. — Ножной браслет с колокольчиками. — А это что такое? — приподнял я край ее короткой накидки. — Шелковая туника рабыни, — без прежнего энтузиазма пробормотала девушка. — А это? — Я пощелкал пальцем по ее покрытому желтой эмалью ошейнику. — Это ошейник Сарпедона, моего хозяина, — едва слышно прошептала она. — Так как же тебя зовут? — Я поняла, что ты хочешь сказать. — Как твое имя? — потребовал я. — Тана, — ответила она. Я рассмеялся. Это же имя носила одна из девушек-пантер, проданных сегодня Турноком. Имя, конечно, довольно распространенное, но я не ожидал услышать его вновь так скоро. Что-то в совпадении имен этих двух девушек — одной проданной сегодня утром, и другой, стоящей сейчас передо мной на коленях — заставляло задуматься. — Тебя зовут просто Тана, — заметил я, — и ты самая обычная рабыня. Она сжала кулачки. Цепи на ее руках глухо зазвенели. Да, вот именно, эти цепи, этот ошейник, короткая шелковая прозрачная накидка… Она стала обычной рабыней, такой же, какими забиты сотни пага-таверн в Лидиусе. Я еще раз окинул ее внимательным взглядом. — Что ты собираешься со мной сделать? — спросила она. — Я заплатил полную стоимость своего пребывания в таверне, — пожал я плечами. Наши тени сливались на стене крохотной ниши, освещавшейся робко дрожащим в светильнике язычком пламени. Она все еще была в цепях, которые я сам на нее надел. Клочок шелковой материи, скомканный, мокрый от пота, валялся на полу. — Ну, и как тебе нравится жить рабыней, прислуживающей в пага-таверне? — поинтересовался я. Элизабет молча отвернулась. Я уже получил от нее все, что может получить посетитель таверны от обслуживающих ее рабынь. — Ты злишься за то, что я убежала от тебя, — ответила она. — Злишься и таким образом пытаешься мне отомстить. — Я просто использовал тебя как обычную прислуживающую в таверне рабыню, вот и все, — сказал я. Это была правда. Я обращался с ней не хуже и не лучше, чем рядовой посетитель с понравившейся ему рабыней. Да она и сама это знала. Она чувствовала, что я заставляю ее обслуживать себя как обычного клиента. Это не было местью с моей стороны, всего лишь обращение, на которое может рассчитывать женщина в ее положении. При этом даже называл я ее Таной — именем, данным ей как рабыне. — Что ты собираешься теперь делать? — спросила она, все еще лежа закованной в цепи. Я сидел напротив нее и надевал ремень. — Собираюсь отыскать Талену. Именно для этого я сюда и приехал. Она приподнялась, опершись на локоть. — Ты очень изменился с тех пор, как я тебя знала. — Что же именно во мне изменилось? — Ты стал жестче. В тебе уже нет той мягкости и добросердечия. — Вот как? — Ты стал… — Она замялась. — Кем же? — …стал больше похож на горианина. — На лице ее появился испуг. — Да, вот именно. Ты стал настоящим германским мужчиной. Я пожал плечами. — Ну что ж. Вполне возможно. Она отшатнулась от меня и плотнее прижалась к стене. Я усмехнулся. Поправил на поясе ножны с мечом и начал завязывать сандалии. Когда я поднял голову, она снова заговорила: — Ты сказал, что стал богат. — Да. — Что у тебя хватит денег выкупить меня. Я рассмеялся. — У меня их хватит на десять тысяч таких, как ты. Она криво улыбнулась. — Но теперь, когда ты нашел меня здесь… — Она замялась. — Ты ведь не отправишь меня на Землю? — Не отправлю, — покачал я головой, глядя ей в лицо. Она улетела с Сардара, сделала свой выбор. Это было очень смело с ее стороны. Я восхищался ею. Но принятое решение было связано с огромным риском, и она это, безусловно, знала. — Сарпедон не подозревает, что я прошла в Аре полный курс обучения рабыни, — продолжала она. — Он не запросит за меня больше двадцати золотых монет. — Я тоже так думаю. — Это будет здорово — снова оказаться на воле! Мне вспомнилось, как однажды — казалось, с тех пор прошло столько лет! — эта девушка и две ее подруги, Вирджиния Кент и Филлис Робертсон, произвели настоящий фурор на Курулеанском невольничьем рынке, Центральном рынке Ара, и были проданы за баснословную цену в три тысячи золотых монет. Впоследствии Вирджиния Кент стала свободной спутницей простого воина из Ара, Релиуса, а Филлис Робертсон попала в руки другому воину, Хо-Сарлу, но думаю, она до сих пор носит ошейник. Элизабет же, самая красивая и способная из них троих, вообще превратилась в обычную рабыню, из тех, что обслуживают посетителей захудалой таверны, затерявшейся у пристани. Сейчас она была такой же красивой, как на деревянном помосте Курулеанского невольничьего рынка. Только стоимость ее с тех пор значительно уменьшилась. Теперь даже цена в двадцать золотых за нее казалась мне несколько завышенной. — Думаю, я мог бы приобрести тебя и за десять золотых, — высказал я ей свои предположения. Она ответила мне негодующим взглядом. — Если бы, конечно, я этого хотел, — добавил я. — Что ты имеешь в виду? — оторопело прошептала она. — Я ищу Талену, — пожал я плечами. — Купи меня! Купи! — забормотала она. — Выпусти меня отсюда! — В Сардаре ты сделала свой выбор. Ты ведь знала, что принимаешь очень опасное решение. В ее глазах отразился ужас. — Ты поставила на эту карту — и проиграла. Она молча покачала головой. — Не думай, что я не восхищаюсь тобой, — продолжал я. — Напротив. Твой поступок достоин всяческого уважения. Но ты знала, что затеяла опасную игру, и тем не менее выбрала именно эту карту. Ты поставила на нее — и проиграла. — О, ты знаешь, что такое быть обслуживающей рабыней в пага-таверне? — прошептала она. — Знаю. — Выкупи меня! — взмолилась она. — Ведь ты богат! Забери меня отсюда! — Разве так должна о чем-то просить рабыня? — удивился я. — Купите Тану! — разрыдалась девушка. — Купите! Она протянула ко мне руки, скованные тяжелыми цепями. Я взял ее за плечо, привлек к себе и поцеловал в губы. Как обычную рабыню. Затем отстранил ее от себя. — Что ты собираешься делать? — с мольбой в голосе спросила она. — Собираюсь оставить тебя здесь, — ответил я. — Не хочу ничего менять. — Нет! — разрыдалась она. — Только не это! Я выбрался из зашторенной ниши. У меня не было больше желания разговаривать с этой рабыней. С самой обычной рабыней по имени Тана. Римм и Турнок ждали меня внизу. Время перевалило за полдень. Мы вполне могли начать подготовку к экспедиции уже сегодня вечером, а с утра приступить к закупке продовольствия. Я заметил, что Тендина уже подносила пагу к одному из столиков, а неподалеку от нее с кувшином в руке шла танцовщица, та, что произвела такое впечатление на Турнока. Сейчас она была одета в обычную короткую шелковую тунику рабыни, и я догадался, что хозяин таверны, Сарпедон, когда девушка не занимает посетителей танцами, отправляет ее в зал подносить пагу. Думаю, с его стороны такое решение было вполне разумным. Римм и Турнок казались отдохнувшими и умиротворенными. Я кивнул Турноку, указывая на танцовщицу: — Во сколько она тебе обошлась? Цены на подобных девиц я знал, и мне не хотелось, чтобы моих людей обманывали. — Хозяин сказал, что, когда она не танцует, она используется как обычная рабыня, — ответил Турнок, — и цена за нее такая же, как и за всех остальных, — кружка паги. — Хорошо, — сказал я. Все было правильно. Мы стояли неподалеку от прилавка, и Сарпедон, выходя из коридора, услышал наш разговор. — Все мои девочки идут по одной цене, — пояснил хозяин. — Даже танцовщицы. Такова традиция нашего заведения, — с гордостью добавил он и поинтересовался: — А как посетители, остались довольны? — Да! — прогудел Турнок. — Тендина вас не разочаровала? — Она была просто великолепна! — с воодушевлением отозвался Римм. — Показала мне пару вещей… Теперь я знаю, чему научу свою рабыню, Кару, как только вернусь на корабль! — А как вам Тана? — обратился ко мне владелец таверны. — Очень даже неплохо, — ответил я. — Одна из самых популярных девушек, у посетителей, — похвалил ее хозяин. — Этакая маленькая красавица. — Кстати, — добавил я, — мне приходилось встречать Тану и прежде, в Аре. Это блестяще обученная рабыня. Она прошла специальный курс рабыни для наслаждений и прекрасно танцует. — Вот маленькая дрянь! — рассмеялся владелец таверны. — А я и не знал! Спасибо вам, капитан. Сегодня же вечером она исполнит что-нибудь для моих гостей! Мы собрались уходить. — Вы еще придете на нее посмотреть? — крикнул нам вдогонку хозяин. — Нет, — ответил я. — К сожалению, дела не позволяют.
5 МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ ВВЕРХ ПО РЕКЕ
Шел четвертый день нашего пребывания в Лидиусе — городе-порте, расположенном в самом устье широкой извилистой реки Лаурии. Мы заканчивали закупать и грузить на борт припасы и снаряжение, которое могло понадобиться в пути. За это время матросы хорошо отдохнули и насладились всеми удовольствиями, которые мог предложить им берег. Я стоял, облокотившись на поручень корабля. По берегу, по направлению к «Терсефоре», шла Кара, как всегда в короткой шелковой тунике. Мне доставляло большое удовольствие смотреть на эту девушку. Я заметил, что ноги у нее в грязи. Она нашла где-то цветок талендра и вплела его в волосы, стянутые сзади белой шерстяной лентой. Цветок еще больше подчеркивал красоту ее черных вьющихся волос. Я радовался за Римма. Цветок талендра в волосах рабыни означает выражение ее любви и привязанности к владельцу, сказать о которых она, конечно, не осмеливается. Я, кстати, заметил, что после нашего посещения пага-таверны в день прибытия в Лидиус Римм предпочитал проводить время на борту корабля, в обществе Кары. Сегодня мы посылали ее купить несколько буханок сатарновского хлеба. Девушки-рабыни носят деньги во рту, поскольку горианские туники традиционно лишены карманов. Рабыням же запрещено иметь кошельки. Владелец закрепляет на шее рабыни тонкий кожаный ремень, узел которого находится сзади, у нее за спиной, так что она не может его развязать. Булочник же, положив хлеб или какие-либо продукты в небольшой пакет, прикрепляет его к ремню на шее рабыни, связывая концы ремня специальным, известным только булочникам, узлом. При этом узел булочника никогда не спутаешь, например, с узлом продавца овощей или, скажем, обувщика. Никакая девушка не сумеет повторно завязать такой узел, даже если ей каким-то чудом удастся его распутать, что практически невозможно. Каре, по крайней мере, такое не по силам. — Ополосни ноги, — приказал я ей, когда она подошла к трапу. — Да, хозяин, — ответила девушка и спустилась к воде. Обращаясь к свободному мужчине, рабыня, независимо от того, кому она принадлежит, называет его «хозяин», а любую свободную женщину — «госпожа». Накануне я посылал за хлебом Тину. Она стояла передо мной, низко опустив голову. — Ну, как тебе нравится ошейник? — спросил я, разглядывая сделанную на широкой полоске металла надпись: «Я принадлежу Боску». Она не ответила. Как и Кара, она теперь носила короткую белую тунику без рукавов, а ее волосы стягивала сзади шерстяная лента. Цвет туники только подчеркивал прелесть загорелого тела девушки. Думаю, это новое одеяние, значительно короче прежнего, шло ей гораздо больше, нежели одежды свободной женщины. Талию девушки опоясывал широкий, застегивающийся сзади кожаный ремень. В передней части ремня, на животе удевушки, находилась металлическая пластина с толстым кольцом посредине, с которого на коротких, в пять дюймов длиной, цепях свисали наручники. Эти наручники были защелкнуты на запястьях девушки, так что руки ее все время находились впереди тела. Кара, ополоснувшись, уже поднялась по трапу на борт «Терсефоры». Мы позволяли Каре перемещаться свободно. В отличие от нее, Тина постоянно была закована в цепи, либо на ней был надет кожаный ремень с застегнутыми на запястьях наручниками. Это правило не соблюдалось, лишь когда она работала на кухне или наводила порядок на корабле. В такие моменты цепь от ножного браслета на ее левой лодыжке была протянула к ближайшему металлическому страховочному кольцу, вделанному в борт корабля или в одну из его палубных надстроек. Предоставь мы Тине такую же свободу передвижения, как Каре, она тут же попыталась бы бежать. Она великолепно знала город, и поймать ее было бы очень нелегко. Не думаю, конечно, что побег окончился бы успешно, но тратить время на поиски мне вовсе не хотелось. Однако вчера мы все же послали ее — в широком рабском ремне на поясе — за хлебом. Я сделал это, чтобы посмотреть, как она будет себя чувствовать, впервые пройдя по улицам города в качестве рабыни. Ведь она первой нанесла мне оскорбление, обокрав меня. Я вложил ей за ошейник записку для булочника со словами: «Мне нужно две буханки хлеба». Тина кипела от негодования. Я приказал ей открыть рот и положил за щеку медную монету. — Иди, — сказал я. — И поторопись! Когда она спускалась по трапу, на ее лице появилось хитрое выражение. Безусловно, попытается убежать. Мне было интересно посмотреть, что из этого получится. Едва ступив на землю, она быстро оглянулась на корабль и бросилась бежать вдоль пристани, мимо пирамид из ящиков и тюков с товарами. Однако не успела рабыня пробежать и ста ярдов, как выросший перед ней портовый рабочий, очевидно знавший девушку, схватил ее за руку. Она ожесточенно отбивалась. С борта «Терсефоры» я с любопытством наблюдал за происходящим. За спиной отчаянно пытающейся вырваться девушки появился еще один рабочий. — Да это же Тина! Ну конечно, она самая! — долетел до меня его голос и громкий смех подходящих отовсюду людей. Вскоре уже собралось человек девять-десять портовых рабочих, большинство из которых, как оказалось, знали ее. Очевидно, в свое время она успела насолить и им. Я увидел, как парень, державший ее за руку, прочел вложенную ей за ошейник записку и обменялся парой слов со своими товарищами. Они расступились, давая ей дорогу, но лишь в одном направлении. Несколько человек даже последовали за Тиной и проводили ее до самой булочной. Позже я видел, как она возвращалась. Записки за ошейником уже не было, зато за плечами виднелся привязанный кожаным ремнем небольшой пакет с сатарновским хлебом. Портовые рабочие довели ее до самого трапа «Терсефоры». — Прощай, рабыня! — кричали они ей вслед. С гордо поднятой головой и тем не менее с катящимися по щекам слезами Тина, не оборачиваясь, поднялась по трапу. — Я принесла хлеб, — сообщила она. — Отнеси его на кухню, — сказал я. — Да, хозяин. Однако сегодня я решил не посылать ее к булочнику. Сейчас она стояла рядом со мной в короткой белой тунике, широком кожаном ремне с металлической пластиной и закрепленными на ней наручниками на коротких цепях. После полученного ею урока мне уже не казалось столь необходимым заставить ее ходить по улицам города в ошейнике и рабской тунике. Горожане, жаждавшие насладиться зрелищем торжества справедливости, вчера уже имели такую возможность. Таким образом, мои моральные обязательства перед горожанами были выполнены. Теперь девчонка принадлежала только мне, как и любая другая моя рабыня. Вне пределов города ее побег будет сопряжен с не меньшим риском и опасностями. Да и куда, в самом деле, она могла убежать? Леса вокруг изобилуют слинами, пантерами и свирепыми уртами. А разбойники? А женщины-пантеры, наловчившиеся охотиться на человека не хуже любого хищника? Мне вспомнилось, как быстро оказалась у них в руках Элизабет Кардуэл, которая, пройдя унизительные процедуры осмотра охотницами и продажи Сарпедону, разносит теперь пагу посетителям таверны, исполняя при этом любую их прихоть. Я усмехнулся и тут же поправил себя: Элизабет Кардуэл никогда не бывала в таверне Сарпедона из Лидиуса, там служит Тана — обычная рабыня, ничем не отличающаяся от тысяч других. Я посмотрел на стоящую рядом со мной Тину. Девушка поспешно отвела глаза, не желая встречаться со мной взглядом. Ну куда она может убежать? В этом ошейнике на горле. С клеймом, немедленно бросающимся в глаза. Она не спрячется даже в своем собственном городе, Лидиусе, жители которого одобрительными криками приветствовали вынесенный ей приговор о публичном обращении в рабство. Когда такая девчонка убегает от одного хозяина, она попадает в руки другого. Рано или поздно — обязательно попадает. Если женщина на Горе стала рабыней — она стала ею навсегда. Или почти навсегда. Наказанием за попытку побега для рабыни на первый раз обычно служит жестокое избиение плетьми. Один раз такую, с позволения сказать, ошибку девушке еще позволено совершить. Однако повторная попытка, как правило, заканчивается для беглянки трагично. Редко кто из владельцев удерживается от того, чтобы не покалечить строптивицу. После этого она, конечно, становится совершенно бесполезной, зато ее наказание служит хорошим уроком для всех остальных. Женщина, познакомившаяся с ошейником, знает, что избавиться от него ей не удастся. В глубине души она действительно ощущает себя рабыней и остается ею навсегда или, по крайней мере, до того почти невероятного момента, когда хозяин соблаговолит даровать ей свободу. Случается это крайне редко. Как гласит горианская пословица, сделать свободную женщину рабыней — признак благоразумия, но сделать рабыню свободной — первый признак недалекого ума. Рабыня на Горе — всего лишь рабыня. И не более того. Многие из них это понимают сразу. К остальным понимание приходит постепенно. К Тине это понимание еще не пришло. Поэтому, пока мы стояли в Лидиусе, на нее были надеты кандалы, а талию девушки опоясывал широкий кожаный ремень с наручниками. Меня не прельщала перспектива потратить день, а то и два на ее поиски, вздумай она совершить побег. Оставлять же его безнаказанным было совершенно исключено. К тому же, благодаря своему мастерству, она могла оказаться мне весьма полезной. Она будет нелишней и в том случае, если нам понадобится помощь Арна, разбойника, которого она опоила наркотиком и обобрала. — Ты помнишь человека по имени Арн, — спросил я ее, — предводителя банды разбойников? Она взглянула на меня искоса и озабоченно. — Хочешь принадлежать ему? — поинтересовался я. На лице Тины отразился нескрываемый ужас. Я повернулся к ней спиной и отошел в сторону, оставив ее у поручней одну. Такая реакция меня радовала. Думаю, подобная перспектива заставит ее служить мне с большим усердием и не привередничать, если мне вдруг понадобится воспользоваться ее воровскими способностями. Теперешнее положение дел должно устраивать Тину гораздо больше, чем перспектива угодить в лапы Арну. Однако любые ее старания вовсе не дают гарантии, что в случае необходимости я не отдам ее Арну: она моя рабыня, бессловесное животное, которым я вправе распоряжаться так, как мне заблагорассудится. Я услышал, как Кара, стоящая у задней кормовой палубы, что-то негромко напевает. И по-хорошему позавидовал Римму. Кстати, что-то долго его не видно. Еще утром, с рассветом, он отправился на берег купить себе новый нож для бритья, и вот уже девятый ан, а его все нет. Мы вот-вот должны были отчалить от пристани. Питьевую воду в бочонках и продовольственные припасы уже погрузили на борт, и нас больше ничто не задерживало. Утренний прилив принес с собой запах Тассы. Я хотел выйти из порта, когда приливная волна достигнет максимальной высоты и пойдет на убыль. Это начнется с десятым аном. Сейчас уже середина лета, и высота воды в реке не та, что весной, в полноводье. Устье Лаурии испещрено отмелями, довольно часто меняющими расположение. Приливная волна, идущая с Тассы, делает проход по устью Лаурии менее сложным, менее подверженным случайностям. Тем более для «Терсефоры» — судна легкого, подвижного, обладающего высокой посадкой. Матросы бездельничали, пользуясь последними часами пребывания в порту. Они растянулись на скамьях для гребцов и в проходах между ними, прямо на палубе, и лениво переговаривались друг с другом. Некоторые спали. Мне хотелось, чтобы они отдохнули побольше. Скоро им еще предстоит поработать. Я посмотрел на их расслабленные позы, безмятежное выражение на лицах и усмехнулся. При одном окрике Турнока все эти люди, кажущиеся сейчас неповоротливыми увальнями, мгновенно будут готовы к действию, независимо от того, что им придется взять в руки — весла или мечи. Все они — из Порт-Кара! Но где же Римм, черт побери? И тут до меня с берега донесся его голос: — Капитан! Капитан! Ну наконец-то, подумалось мне. — Капитан, идите сюда! — позвал он и, увидев выглянувшую ему навстречу Кару, щелкнул пальцами над головой, также подзывая ее к себе. Кара порхнула вниз по трапу и опустилась перед своим хозяином на колени. Я, усмехнувшись, пошел следом за ней. Приподняв девушку за подбородок, Римм поцеловал ее и повернул спиной к себе. Затем достал из кошеля дешевые, но довольно хорошенькие бусы из нанизанных на кожаный шнурок ярких разноцветных ракушек и повертел ими перед лицом Кары. — Какие красивые! — радостно захлопала она в ладоши. Позволив ей насладиться зрелищем искусно подобранных ракушек, Римм надел бусы на шею девушки и завязал кожаный шнурок поверх ошейника. — Спасибо, хозяин! Они очень красивые, — выдохнула Кара. Римм снова повернул девушку к себе и тронул ее лицо своими губами. Она прильнула к нему и буквально растворилась в его объятиях. Он не подал виду, что заметил цветок талендра у нее в волосах. Что это означало, он конечно же знал. — Возвращайся на корабль, рабыня, — отстранившись от девушки, наконец распорядился Римм. — Да, хозяин! — ответила она и стремительно взбежала по трапу. — Что ты так долго делал на берегу? — поинтересовался я. — Никак не мог найти нож для бритья. — Он достал небольшой кожаный футляр. — А зачем ты позвал меня сюда? — Хочу кое-что показать. Думаю, вам будет очень интересно на это посмотреть. — Через час мы должны выйти из порта. — Это совсем близко, — с таинственным видом произнес Римм. — Пойдемте. — Да у нас совсем нет времени! — Пойдемте, — настаивал Римм. — Уверен, вам это будет интересно. Я недовольно нахмурился и следом за ним зашагал по пристани. К моему удивлению, Римм направился к припортовому невольничьему рынку. — У нас уже и так хватает рабынь, — сердито проворчал я. Мы вошли на обнесенную высоким забором территорию. Доски, составляющие забор, были прибиты на расстоянии полудюйма одна от другой, чтобы любой прохожий мог свободно заглянуть внутрь. Однако полностью удовлетворить свое любопытство он мог, только оказавшись по другую сторону забора, окрашенного в желтые и синие тона, традиционные цвета горианских рабовладельцев. Рынок был заполнен рабами, преимущественно, конечно, женщинами. Мы проходили мимо многочисленных клеток, как полупустых, так и забитых до отказа товаром на любой вкус. Многие женщины были посажены на цепи, пристегнутые к глубоко вогнанным в землю деревянным шестам или толстым металлическим штырям. В одной из клеток мы увидели испуганно прижавшихся к прутьям задней стенки Тану и Эйлу. Турнок выставлял их на продажу. Вдоль одной из сторон забора стояли и сидели женщины и девушки всех возрастов, небольшими группами пристегнутые друг к другу за ножные кандалы и дожидающиеся, пока для них освободится место в клетках. — Нам уже скоро выходить в море, — напомнил я Римму. — Смотрите, — кивнул он вместо ответа. Я проследил за его взглядом и невольно усмехнулся. Мы подошли ближе. Здесь, вдоль забора, на участке, свободном от клеток, на расстоянии сорока футов одна от другой в землю были вбиты две стойки, между которыми в четырех футах над землей протянулся толстый металлический штырь. К нему были прикованы несколько выставленных на продажу рабынь. Девушки стояли спиной к нему; руки их были заведены за штырь, проходящий у них под локтями; запястья — скованы наручниками. В этом длинном ряду женщин меня привлекла одна, к которой я и направился. Лицо ее исказила ярость. Мы с Риммом оценивающе оглядели ее. — Грудь слишком плоская, — заметил я. — Да, — с явным сожалением в голосе посетовал Римм, — а вот щиколотки и запястья слишком полные. — Ну, мы ведь это знали и раньше, — попытался я его успокоить. — Верно, — покачал головой безутешный Римм. — Зато посмотри на живот, — не терял я надежды снискать расположение Римма к объекту наших исследований. — Он не впалый, хорошей формы. — Да и бедра вроде не безнадежные, — признал Римм, похлопав девушку по округлому заду. — Может, она не так уж плоха? Девушка яростно дернулась в сдерживающих ее цепях. — Видишь, она довольно живая, подвижная, — продолжал я. — Пожалуй, — согласился Римм. Девушка замерла от прикосновения Римма. Чувствовалось, что она напряжена до предела. Глаза ее метали молнии. Я неторопливо разглядывал когти и клыки хищников, нанизанные на тонкую золотую цепочку, украшающую грудь рабыни. Левую лодыжку ее все еще опоясывал ножной браслет из мелких речных ракушек. — Привет, Шира! — словно спохватившись, бросил я девушке. — Извини, что сразу не поздоровался! Она ответила мне наполненным яростью взглядом. — А что, у тебя больше нет для нас мужчин-рабов на продажу? — поинтересовался я. Она мучительно застонала и снова рванулась в цепях. Однако хватило ее ненадолго. Очень скоро Шира утихла, и лишь ее обращенный на нас взгляд отражал переполняющие ее чувства. — Нравится? — спросил подошедший к нам мужчина, очевидно, ее владелец. — Да, неплоха, — согласился я. — Девушка-пантера, как вы, конечно, уже догадались, — продолжал человек. — Ее привезли к нам только вчера вечером, с наступлением темноты. Я усмехнулся. Это означало, что она попалась в лапы какому-нибудь разбойнику. Они старались доставлять на рынок своих пленниц только поздней ночью, когда оставалось меньше шансов быть опознанными жителями города. Мысли Римма текли в том же направлении, что и мои. — Ее привез сюда какой-нибудь разбойник? — Да, — ответил мужчина. — А как его имя, случайно не знаете? — Арн. Шира снова беспомощно дернулась в цепях. Мы с Риммом рассмеялись. Нам было приятно, что она попалась именно Арну, человеку, которого мы знали. — Странно, — заметил Римм, — я и не подозревал, что женщину-пантеру может поймать какой-то разбойник! — Тем более такую женщину, как эта, — добавил я. Шира в очередной раз звякнула цепями на руках и раздраженно отвернулась. — А не хотите ли попробовать, какие у нее губы? — предложил владелец Ширы. — Думаю, вам понравится. Римм посмотрел на него с явным недоверием. — Ну что ж, — произнес он, развернул к себе лицо девушки и, тронув ее губы своими, целый ен проверял слова владельца Ширы. — Ну, не знаю, попробуйте сами, — наконец отстранившись от девушки, сказал он, обращаясь ко мне. Я последовал его примеру, что также заняло не меньше ена. — Вполне, — решил я. — Пожалуй, — согласился Римм. Мы еще раз оглядели Ширу, кипевшую от еле сдерживаемой ярости. — Нам следует поторапливаться, — напомнил Римм. Шира стояла, низко опустив голову и сжав стянутые цепями руки в кулаки. Упавшие волосы закрывали ей лицо. Я молча наблюдал за ней. Она знала леса. Она — из женщин-пантер. Охотница. — Послушай, — обратился я к ней. Она подняла голову. По выражению лица я понял, что она еще не забыла мой поцелуй. — Это правда, что ты враждуешь с Вьерной, предводительницей разбойниц? — Правда, — сердито ответила Шира. — Как-то раз она украла у меня двух пленников. — Я дам вам за нее десять медных монет, — предложил я ее владельцу. В глазах Ширы сверкнула ярость. — Ее цена — четыре золотых, — объявил владелец. — Слишком много за нее, — возразил я. Я знал, что Ширу купили у разбойника Арна. А разбойники, в отличие от профессиональных рабовладельцев, редко имеют возможность диктовать цену за свой товар. Сомневаюсь, чтобы Шира досталась рынку — если можно так выразиться — дороже чем за два серебряных тарска. — Хорошо, — согласился я, — четыре тарска. — В Аре вы получите за нее десять золотых, — сказал владелец Ширы. — Но мы ведь не в Аре, — заметил я. — Я вас ненавижу! — закричала Шира. — Ненавижу! — За что здесь давать десять золотых? — недоумевал я. — Грудь маленькая, ноги толстые… — Да нет, она красивая, — возразил продавец. Мы еще раз внимательно осмотрели Ширу. Девушка старательно отводила взгляд. — Нет, — наконец покачал я головой. — Она совершенно необученная, не привыкшая к ошейнику. Такая цена мне не подходит. — Капитан, пора выходить в море, — снова напомнил Римм. — Верно, — согласился я. Мне вовсе не хотелось упускать приливную волну. Мы повернулись, собираясь уходить. — Подождите, господа, — остановил нас владелец Ширы. — Посмотрите, ведь она красивая. Мы обернулись, чтобы в последний раз оценить справедливость его слов. — Три золотые монеты и пять серебряных тарсков — мое последнее предложение, — сказал я. — Она ваша, — согласился человек. Ключом, висевшим у него на поясе, он отомкнул наручники на запястьях девушки и, развернув ее, бесцеремонно прижал животом к металлическому штырю. — Руки за спину! Ладони вместе! — приказал он. Девушка молча повиновалась. Римм стянул ей запястья своим поясным ремнем. Я заплатил торговцу положенную сумму. Он выглядел не слишком довольным. — Забирайте ее, — бросил он на прощание. — У нас просто нет свободных клеток, чтобы всех их рассадить. Римм взял Ширу за плечо и, толкнув ее перед собой, повел впереди нас. Когда мы добрались до «Терсефоры», стоящей на причале в сотне ярдов от невольничьего рынка, приливная волна только-только начала идти на убыль. Оказавшись на палубе, Шира обернулась ко мне, нахмурившись и широко расставив ноги. Сейчас у меня не было времени с ней разговаривать. Предстояло вплотную заняться кораблем. — Отведи ее вниз и посади на цепь в нижнем трюме, — сказал я Римму. Тот повел девушку с собой. Турнок поднес мне немного соли, масла и вина. Я стоял у поручней на носу корабля. Матросы застыли рядом. Через мгновение к ним присоединился Римм. Чуть поодаль, внимательно следя за происходящим, неподвижно замерли Кара и Тина. Момент действительно был ответственным. — Та-Сардар-Гор. Та-Тасса, — произнес я на горианском языке, — Царствующим Жрецам Гора. И морю — блистательной Тассе. После этого я медленно вылил в море масло, вино и высыпал соль. — Отдать швартовы! — тут же разнеслась по кораблю команда Турнока. Все мгновенно пришло в движение. Двое матросов — один на носу корабля, другой на корме — сбросили на берег концы канатов, продетые сквозь вделанные в поверхность причала громадные металлические кольца. Два других члена команды, упираясь длинными шестами, оттолкнули «Терсефору» от берега. Корабль тяжело качнулся и стал медленно, словно нехотя, отходить от пристани. Вскоре нас уже отделяла от берега небольшая, но с каждым мгновением расширяющаяся полоса воды. — Весла на борт! Готовьсь! — раздалась следующая команда Турнока. Десятки весел загрохотали в гребных окнах. Матросы начали привязывать к канатам рею и поднимать ее на мачту. Рулевой налег на румпель. Нос «Терсефоры» развернулся против течения реки, и нарисованные по обоим бортам судна огромные глаза тарна гордо обратились к стремительно несущемуся на них потоку. — Весла на воду! — скомандовал Турнок. Рею уже закрепили на верхушке грот-мачты, и матросы, взобравшиеся на нее по узким веревочным лестницам, принялись развязывать парус. Вскоре конец плотной материи скользнул вниз, парус расправился и наполнился ветром. — Скорость — четверть максимальной! — распорядился Турнок. «Терсефора» начала двигаться вверх по реке. Кара и Тина по-прежнему стояли у поручней. Кара подняла руку в прощальном приветствии Лидиусу. Люди, собравшиеся на пристани и смотревшие нам вслед, помахали ей в ответ. Тина, руки которой были все так же стянуты цепью, прикованной к надетому ей на пояс широкому ремню, не могла помахать на прощание. Но по взгляду, брошенному ею на Кару, я догадался, что ей этого очень хотелось. Я подошел к Тине и отсоединил ее наручники от ремня. Она удивленно взглянула на меня. — Попрощайся с городом, — сказал я. — Если хочешь, конечно. Девушка снова повернулась лицом к Лидиусу и, помедлив, подняла над головой обе руки, все еще скованные цепью. Когда она попрощалась с остающимся позади городом, я снова пристегнул ее наручниками к ремню. Тина упала на колени, уронила голову и разрыдалась. Я направился к задней палубе и, поднявшись на нее, стал разглядывать пристань через подзорное стекло. Я заметил, что и большая, среднего класса галера с Тироса, выкрашенная в желтый цвет, вслед за нами тоже отошла от берега, но в то время не придал этому значения.
6 ПЕРЕГОВОРЫ С ЖЕНЩИНАМИ-ПАНТЕРАМИ. ШИРА ОТВЛЕКАЕТ МЕНЯ ОТ ДЕЛ
Вечером второго дня нашего плавания по реке, взяв небольшую лампу, я спустился в нижний трюм, где хранилась большая часть наших продовольственных припасов. В трюме находилась Шира. Она уже сидела не по-мужски, скрестив перед собой ноги, а как подобает горианской женщине — опустившись на колени и откинувшись на пятки. Тяжелая цепь, в ряд длиной, была пристегнута к ее ошейнику и оканчивалась у ввинченного в бортовую перекладину металлического кольца. Увидев меня, девушка, как могла, закрылась руками. — Не закрывайся, — приказал я: она — пленница, рабыня, и у нее все должно быть на виду. Она опустила руки. У ее ног я заметил жестянку с питьевой водой и небольшой ломоть хлеба с остатками овощей. Она внимательно наблюдала за каждым моим движением. Я еще раз осветил стены крохотного трюма и, устав стоять согнувшись под низким потолком, не обмолвившись больше с Широй ни словом, поднялся на палубу. На следующее утро Ширу заклеймили. «Терсефора» продолжала медленно двигаться вверх по Лаурии, вдоль южного берега которой тянулись нескончаемые луга и поля, а вдоль северного — такие же бескрайние леса. Я снял с Тины кожаный ремень и наручники. Потирая запястья, девушка украдкой оглянулась по сторонам и, не долго думая, бросилась к тянущимся вдоль борта перилам. Перегнувшись через перила, она тут же отшатнулась. Следом, прямо за кормой «Терсефоры», в ожидании бросаемых за борт остатков пищи двигались две крупные речные акулы. Их хищные вытянутые тела зловеще изгибались в каком-нибудь футе от поверхности воды. Тина повернула ко мне искаженное яростью лицо. Взгляд ее скользнул по обоим бортам корабля и остановился на берегу, утопающем среди нескончаемых лесов. Именно с этой стороны достаточно часто доносилось хищное рычание слинов и пантер. Я неторопливо подошел и остановился рядом с девушкой. — Думаю, лучше было бы бежать на юг, — сообщил я ей. — Хотя возможности спрятаться здесь гораздо меньше. Да и посуди сама, — продолжал я, — в твоем ошейнике, рабской тунике и с клеймом на бедре — неужели ты считаешь, что сможешь долго где-нибудь скрываться? Она обреченно уронила голову. — Тебя все равно найдут, и думаю, тебе вряд ли понравится принадлежать какому-нибудь крестьянину. Она посмотрела на меня с нескрываемым ужасом и снова обернулась в сторону лесов. — Кстати, а как ты полагаешь, — поинтересовался я, — как сложится твоя судьба, если ты попадешь в руки женщин-пантер? Она непроизвольно закрыла ладонью клеймо у себя на бедре. Затем ее руки сами потянулись к ошейнику. Тина со стоном попыталась сдернуть его с себя. Конечно, она не хуже меня знала, какое презрение испытывают женщины-пантеры к рабыням. А клеймо у нее на ноге лучше всяких слов свидетельствовало о том, что она — рабыня. — Если ты не понадобишься им самим, тебя непременно выставят на продажу. Тина беззвучно разрыдалась. Я оставил ее одну. Кара, такая же рабыня, как и она сама, подошла, чтобы хоть немного ее успокоить. Этим вечером я снова спустился в нижний трюм, взглянуть на Ширу. Она уже прошла клеймение. Я повыше поднял лампу, чтобы лучше ее рассмотреть. Клеймо у нее на бедре получилось отлично. Шира сидела на коленях у металлического кольца, к которому тянулась ее цепь. На этот раз она уже не пыталась закрыться от меня руками. — Зачем ты купил меня? Я поставил лампу на дощатый настил палубы. Язычок пламени дрожал от медленно раскачивающегося корпуса судна, и в такт ему дрожали длинные тени, отбрасываемые Широй, мной, жестянкой с питьевой водой и лежащим на полу недоеденным ломтем хлеба. — Зачем ты купил меня? — снова спросила она. — Иди сюда, — сказал я, протягивая к ней руку. — Нет! Нет! — Иди сюда, — настойчиво повторил я. Все еще качая головой, она подвинулась ко мне и утонула в моих объятиях. На следующую ночь я снова пришел на нее посмотреть. Не говоря ни слова, Шира подалась мне навстречу и, прильнув ко мне всем телом, прижалась своими губами к моим. Так продолжалось еще два дня. На следующее утро мы намечали высадиться на берег в Лаурисе. Поцелуи мы с Широй уже закончили, и теперь она лежала на груди, уперевшись в пол локтями и положив на ладони голову. Волосы ее густыми волнами струились по плечам. Она тяжело дышала. Даже в слабом мерцании света лампы я различал крохотные пупырышки у нее на коже, густо усеивающие все тело от бедер, плотных и крепких, до плеч, широких и покатых, от ложбинки позвоночника на спине до грудей, тугих и тяжелых, увенчанных все еще набухшими сосками. Она перевернулась на бок и, убрав волосы с лица, посмотрела на меня глубоким, мерцающим в темноте взглядом. Я наклонился над ней, поднял с пола снятый ошейник и с сухим металлическим лязгом защелкнул на ее шее. Шира не выразила ни малейшего протеста. Она знала, ей следует повиноваться мне, как рабыне — своему хозяину. Я взял девушку за плечи и перевернул на спину. Соски на ее упругой груди с дерзким вызовом взглянули прямо на меня. Сейчас они были особенно красивы — крупные, тугие, налившиеся кровью. Я тронул их губами. Она глухо застонала и снова потянулась ко мне. Когда я отстранился от нее, масло в лампе догорало. Я поднялся, встав на колени. Шира не спускала с меня затуманенного взгляда. — Завтра, рабыня, — сказал я, — мы высадимся на берег в Лаурисе. После этого я выпущу тебя из трюма. На шее у нее все еще висела тонкая золотая цепочка с когтями и клыками диких животных, которая была на ней и в день, когда мы увидели друг друга впервые на обменном пункте разбойниц. Я наклонился над девушкой и снял цепочку. Она не сопротивлялась. Я потянулся к ее левой лодыжке и снял браслет из мелких речных ракушек. Шира не возражала. Она больше не была женщиной-пантерой. — Когда я выпущу тебя завтра из трюма, — спросил я, — какую одежду тебе принести? Она уронила голову. — Одежду рабыни, — едва слышно ответила Шира. Расположившись в одной из кают кормовой палубы «Терсефоры», стоящей у причалов Лауриса, мы с Риммом и Турноком внимательно изучали примитивную карту территорий, лежащих к северо-востоку от этого небольшого провинциального северного городка. Стараясь быть насколько возможно точными, мы наметили на карте предполагаемое местонахождение лагеря Вьерны и границы обитания ее банды. — Они должны быть где-то здесь, — постучал я прутиком по карте. — А почему нам не двигаться по тропе, указанной отметинами на деревьях? — спросил Турнок. — Если эти девчонки, Тана и Эйла, были так хорошо осведомлены о пути к лагерю Вьерны, — заметил Римм, — другие тоже должны его знать. — К тому же, как я понимаю, Вьерна ожидает, что Марленус из Ара станет ее преследовать, — добавил я. — Для нее это крайне важно, именно на этом основан ее план отмщения Марленусу за собственный плен и унижения. — Я посмотрел на Турнока. — Вполне возможно, что она сознательно добивается того, чтобы эти сведения стали ему известны. — Получается, она знает, какой дорогой он проследует, — сказал Римм, — и устроит* ему засаду. — Верно, — согласился я. — Не очень-то хочется угодить в западню Вьерны, — заметил Римм. — Марленус — великий убар, — возразил Турнок. — Он наверняка будет действовать осторожно. — Марленус — великий убар, но мудрость порой ему изменяет, — задумчиво произнес я. — Марленус несомненно полагает себя охотником, — сказал Римм. — Он уверен, что женщины-пантеры в страхе побегут от него и его отряда. Он думает лишь о том, как бы поймать их. — Но жертва, которую он надеется поймать в свои сети, может тем временем вести собственную игру и охотиться на самого охотника, — закончил я его мысль. — Ну и ситуация, — покачал головой Турнок. — С другой стороны, — продолжал Римм, — о нас Вьерна ничего не знает. И не подозревает о нашем участии в игре. — Именно поэтому, — добавил я, — мне и хотелось подойти к лагерю Вьерны с любой другой стороны от привычной тропы. При этом миновать ловушки, расставленные на пути. — Рассчитываете иметь дело с женщинами-пантерами? — усмехнулся Римм. — А что? Я ведь торговец. — И что мы должны будем делать? — Мы разобьем базовый лагерь в полном соответствии с нашими предполагаемыми интересами — покупкой слиновых шкур, — сказал я. — После этого специально отобранная группа углубится в лес, как будто не зная о местонахождении лагеря Вьерны и зоны обитания ее отряда. Таким образом мы вступим в контакт с кем-нибудь из членов банды. Мы с ними, или они с нами. — Довольно часто, — усмехнулся Римм, — женщины-пантеры устанавливают контакт уже после того, как пустят стрелу вам в спину. — Поэтому для установления контакта мы выпустим рабыню — настоящую рабыню, с клеймом, ошейником и цепями на руках. — А какая же женщина сможет долгое время прожить в лесу с цепями на руках? — спросил Турнок. — Никакая, — ответил я. — Но ей и не придется жить в лесу долгое время. Думаю, она очень скоро окажется в руках у Вьерны. — Это точно, — подтвердил Римм. — И после этого ее незамедлительно выставят на продажу. — Правильно, — согласился Турнок. — Попасть в плен к лесным охотницам несложно, — заметил я. — Гораздо труднее от них ускользнуть. — И все же это должна быть женщина, знакомая с жизнью в лесу, — уточнил Турнок, — которая сможет не заблудиться и хотя бы недолгое время прожить в чаще самостоятельно. — Конечно, — согласился я. — И кстати, почему вы считаете, что женщины-пантеры из банды Вьерны, захватив нашу рабыню, непременно захотят выставить ее на продажу? — Я в этом уверен. Турнока мой ответ явно озадачил. — Предположим, — пояснил я, — что девушка, отпущенная нами и пойманная женщинами-пантерами, хорошо знакома Вьерне и ее банде. Что она — их общий противник или даже личный враг самой Вьерны. Римм рассмеялся. — Так как же, по-твоему, поступит Вьерна и ее охотницы с таким человеком? — Я понял, — усмехнулся Турнок. — Ее не убьют: это была бы слишком простая и быстрая месть, — добавил Римм. — Ее обязательно вернут в рабство прежнему хозяину. — Таким образом, — развел я руками, — мы и наладим контакт с разбойницами Вьерны и получим назад нашу девчонку. Турнок рассмеялся. — И кого же мы можем использовать для этой роли? — спросил он. — Конечно, Ширу. Турнок согласно кивнул, а Римм расхохотался. — Должен же я извлечь хоть немного пользы из этого приобретения? — сказал я. — Ну, некоторую пользу вы из нее извлекли еще в трюме, — заметил Римм. — Такую малость не стоит принимать во внимание, — ответил я. И действительно: она ведь обыкновенная рабыня. — Вот что меня беспокоит в этом вопросе, — задумчиво произнес Римм. — Вьерна захватила Талену, чтобы использовать девушку в качестве приманки для поимки Марленуса. Почему же теперь она будет нам ее продавать? — Потому что теперь Талена ей уже не нужна, — ответил я. — А деньги, которые она может получить за ее продажу, ей необходимы. — Почему же Талена стала ненужной? — спросил Римм. Представляю, какого труда им стоило подняться по Лаурии до этих мест. Даже нам за время плавания дважды приходилось браться за шесты и снимать «Терсефору» с мели, на которую судно садилось, несмотря на довольно плоское днище и мелкую посадку. Интересно, что заставило капитана этого корабля проделать такой путь вверх по Лаурии? Наверное, он пошел на это не только для того, чтобы удивить местных жителей, привыкших видеть лишь легкие плоскодонные галеры да речные баржи, которые тянули упряжки тарларионов, бредущие вдоль берега реки. — Интересно, что за дело привело этого капитана в Лаурис? — обратился я к Римму. — Не знаю, — задумчиво покачал он головой. — Вполне возможно, это обычные торговцы, приплывшие сюда за шкурами пантер и слинов, — заметил Турнок. — Да, действительно вполне возможно, — согласился я, продолжая наблюдать за швартующимся кораблем. Матросы бросили на берег концы канатов, и портовые рабочие завели их за утопленные в настил пристани крепкие металлические кольца. — Тирос — извечный враг Ара, — размышлял я вслух. — Если Марленус попадется в руки Вьерны и ее банды, Тирос будет очень заинтересован в том, чтобы его приобрести. Вероятно, именно с этой целью «Рьода» и проделала этот нелегкий путь. Представляю, как будут ликовать властители Тироса, если великий у бар окажется у них в руках! — А может, Марленус их вовсе не интересует? — высказал предположение Римм. Я удивленно взглянул на него. Признаться, подобная мысль просто не приходила мне в голову. — Кто знает, какие дела могут привести их в северные леса? — продолжал он. Я невольно нахмурился. — Ну, так что будем делать, капитан? — спросил Турнок. — Будем действовать согласно нашему плану, — ответил я. — Ты знаешь, что тебе нужно делать? — спросил я у Ширы. — Да, — ответила она. Мы находились в лесной чаще. В коротком шерстяном одеянии, в ошейнике, с волосами, перехваченными сзади белой шерстяной лентой, девушка выглядела обычной рабыней. — Давай сюда руки, — скомандовал я. — Вы ведь не станете надевать на меня наручники? — испуганно пробормотала она. Закованный в цепи человек в лесу совершенно беспомощен. — Нет! Нет! — Ее голос сорвался на крик. Не обращая внимания на бесполезные стенания, я защелкнул у нее на запястьях наручники, соединенные цепью длиной в четыре дюйма. Теперь даже просто бежать по лесу для нее было довольно трудно, а взобраться, скажем, на дерево совершенно невозможно. — Я совсем ничего для вас не значу? — спросила она. — Совсем, — подтвердил я. — А трюм?.. — Тоже. Шира обреченно уронила голову — беспомощная, закованная в цепи рабыня. Мы с Риммом, Турноком и пятью матросами углубились в лес, захватив с собой целый мешок с товарами для продажи и немного золота. Теперь мы занимались устройством лагеря и вбивали в землю заостренные колья для защиты лагеря от хищников и ночного нападения женщин-пантер. Шира подняла глаза. — Меня просто убьют. — Женщины-пантеры едва ли станут убивать закованную в цепи рабыню, — заметил я. — Я не какая-нибудь рабыня, я — Шира, — гордо ответила девушка. — Я — враг Вьерны. Если она поймает меня, то вполне может убить. — Ну, хорошо. А если бы ты, Шира, поймала Вьерну, в ошейнике, с клеймом на бедре, в наручниках, как бы ты с ней поступила? В глазах Ширы мелькнула злость. — Я бы снова вернула ее в рабство. И немедленно! — Вот именно, — согласился я. — А если она меня не поймает? — с вызовом поинтересовалась Шира. — Тогда ты станешь добычей слина, — ответил я, — или лесной пантеры. Дерзкий вызов в глазах Ширы сменился ужасом. — Можно мне начать прямо сейчас? — с дрожью в голосе спросила девушка. Я взглянул на солнце и отвернулся. — Нет, рабыне еще слишком рано убегать. — А слины? А пантеры? — простонала она. — Становись на колени и жди, — бросил я. Тяжело вздохнув, она опустилась на колени. Я полагал, что разбойницам Вьерны не потребуется много времени на то, чтобы ее поймать. В лес мы шли, не скрываясь, не путая следы. Так что женщины-пантеры, видимо, уже знали о нашем появлении. Еще ан назад, до того как мы выбрали место для лагеря, я краем глаза успел заметить легкое движение в кустах, ярдах в пятидесяти от нас. Едва ли то был просто лесной хищник. Матросы дружно рубили ветви, заостряли их и вбивали в землю, огораживая лагерь. Шира стояла на коленях неподалеку, хмуро наблюдая за работой. Мы с Риммом и Турноком искали все утро, но все же нашли дерево с отметиной, сделанной на стволе наконечником копья. Позже мы обнаружили еще одно такое дерево и смогли определить указываемое ими направление. Со всей возможной точностью мы нанесли его на карту и, продолжив намеченную двумя этими точками линию, следуя наставлениям Эйлы и Таны, вычислили примерное местонахождение лагеря Вьерны и границ зоны обитания ее банды. Приятно отметить, что наши предположения, сделанные еще на борту «Терсефоры», блестящим образом подтвердились на местности. Мы, конечно, как и прежде, не хотели приближаться к лагерю разбойниц с известного направления, зато теперь в случае необходимости могли нанести молниеносный решительный удар и одним махом накрыть банду Вьерны оттуда, откуда она не могла ждать нашего нападения. Пока все для нас шло хорошо. Мне снова вспомнилась та рабыня, Тана, из пага-таверны Сарпедона в Лидиусе. Интересно, насколько приятными она находит свои новые обязанности? Сарпедон наверняка не поскупится на плеть за то, что она скрыла от него свое умение развлекать публику. Ничего, в танце на арене в центре зала Тана будет выглядеть гораздо лучше, чем у столов с кувшином паги на плече. Сама виновата: рабыне не положено скрывать что-либо от своего хозяина. Она полностью принадлежит ему. У нее ничего не должно оставаться за душой. Утаила свое мастерство танцовщицы — подставляй спину под плеть. Помнится, Сарпедон обещал, что уже в тот самый вечер она выйдет на арену. Танцуя, она, конечно, будет думать обо мне. Ну что ж. Она сделала свой выбор. Безусловно смелый, достойный выбор. Она знала, чем рискует. И тем не менее поставила именно на эту карту. И проиграла. Думал я и о Телиме. Она тоже сделала свой выбор. Что ж, это ее право. Пусть остается на своих болотах, раз это ей больше по душе. Лично я ищу Талену. При мысли о ней на душе у меня потеплело. Талена не какая-нибудь обслуживающая рабыня в пага-таверне, как Тана. И не девчонка-ренсовод, туземка, выходец из болот, как Телима. Талена — дочь убара! Что с того, что Тана отлежала свое подо мной, Боском, человеком богатым, адмиралом Порт-Кара? Она, рабыня, раскинется под любым свободным мужчиной. Она и живет-то лишь для того, чтобы выполнять единственное свое предназначение — служить таким мужчинам и всячески ублажать их. А Телима? Она хоть и красива, не спорю, но ведь она всего лишь девчонка из ренсоводческой общины! Едва ли достойная партия для человека, занимающего мое положение. Вот Талена — это совсем другое дело. Дочь убара! Она была бы мне подходящей спутницей. В свое время я стал первым в Совете Капитанов Порт-Кара. Кто знает, какие события могут еще произойти в этом городе? Возможно, со временем здесь снова появится полномочный правитель, убар. Я пользуюсь большим авторитетом среди горожан. Рядом со мной Талена будет самой богатой, самой могущественной и красивой женщиной среди всех, кого знал этот город. Ради этого стоит рискнуть. Я спасу ее. Мы восстановим наши отношения свободных спутников. И кто знает, каких еще высот может достичь Боск? С Таленой, дочерью великого убара Ара, мои шансы возрастают неизмеримо. Союз с этой женщиной, безусловно, пойдет мне только на пользу. Да и как женщина Талена не станет мне одной лишь обузой. С ее способностями, влиянием… Стоит только нам объединить свои усилия, а там!.. Кто знает, какие еще высоты откроются перед Боском? Быть может, со временем он поднимется до трона убара Ара? Или нет, еще выше. Может, когда-нибудь все расположенные на Тассе острова, большие и малые, сольются в одну морскую державу, и такая же империя возникнет на основе свободного содружества всех городов на материке, а во главе этой империи будет стоять только один правитель, только один убар, обладающий безграничной властью… Да, из нас получилась бы великолепная, самая могущественная на Горе пара: Боск — великий Боск, гроза всей Тассы, и Талена — красавица Талена, дочь убара Ара! Я стряхнул с себя сладкие грезы и поднялся на ноги. Шира сидела все так же, низко склонив голову. Я посмотрел на солнце. Тени на земле стали длиннее. Время давно перевалило за полдень. Шира вопросительно взглянула на меня. Я отвернулся. Ей еще рано убегать. Я направился к матросам, занятым возведением ограды вокруг нашего лагеря. Мы немного изменили первоначальный план — поправку вызвало прибытие в Лаурис галеры «Рьоды» с Тироса. Мы вывели «Терсефору» из гавани Лауриса и поднялись еще пасангов на двадцать вверх по реке. Именно здесь, на северном берегу, мы и решили устроить свой лагерь. Выше по течению, севернее Лауриса, судоходность реки резко снижается, по крайней мере, в разгар лета. «Рьода» — судно гораздо более устойчивое, низкокилевое и обладающее большей длиной, нежели «Терсефора», — не смогла бы последовать сюда за нами. Кроме того, ниже по течению я выставил наблюдателей, на случай, если матросы с галеры решат подняться по реке на баркасах. Установил я посты и вокруг лагеря, таким образом обезопасив себя от скрытого приближения возможного противника по суше. Думаю, все эти предосторожности были излишними, но мне хотелось не гадать, а знать это наверняка. Собственно говоря, устройство лагеря севернееЛауриса в еще большей степени оправдывало наше появление в верховьях реки и подкрепляло нашу легенду о торговцах, за которых мы себя выдавали. Здесь, севернее Лауриса, цены на шкуры слинов и пантер действительно были несколько ниже. Иной раз скупщики шкур поднимались еще выше к истокам реки, и это было нам только на руку: никто из горожан не должен догадываться об истинной цели нашей экспедиции. Возводимый нами лагерь на берегу реки также не представлял собой ничего необычного. Мы подвели «Терсефору» к песчаной отмели и затем, подкладывая бревна ей под киль и выставляя опоры по обоим бортам корпуса, втащили судно подальше на берег, оставив корму в воде. После этого большая часть команды занялась очисткой и приведением в порядок днища корабля, а несколько человек начали возводить ограждение вокруг лагеря, вбивая в землю длинные заостренные колья и вплетая между ними гибкие стволы срубленных молодых деревьев. Строящийся вокруг корабля забор был довольно высок и состоял из трех стен, две из которых подходили к самой воде, оставляя, естественно, для «Терсефоры» путь в реку свободным. Теперь большая часть времени, включая отдых и приготовление пищи, должна была проводиться не на судне, а на берегу, в лагере, а сама «Терсефора» была заботливо укрыта брезентом, установленным таким образом, что он отбрасывал тень на весь лагерь и мог служить защитой от дождя. Я был доволен своими матросами. Они работали с таким старанием, что я готов был каждому из них привезти из Лауриса рабыню из пага-таверны для прислуживания ему за обедом. — Как идут дела? — спросил я, подходя к Турноку. — Все в порядке, капитан — ответил он. Я и сам видел, что работа близится к концу. Лагерь Марленуса, великого убара Ара, полагаю, находится где-нибудь в глубине леса, к северу или северо-востоку от Лауриса. Вполне вероятно также, что Марленус мог воспользоваться тем лагерем, который он возвел, находясь здесь несколько месяцев назад, когда, устав от государственных дел, охотился в северных лесах и, помимо четвероногих хищников, поймал Вьерну, предводительницу женщин-разбойниц, вместе с несколькими членами ее банды. Это событие, думаю, сделало Марленуса излишне самоуверенным. Второй раз, полагаю, ему уже не удастся захватить Вьерну с такой легкостью. — Еще пара кольев — и изгородь будет закончена, — сообщил Турнок. Я взглянул на солнце: его нижний край уже спрятался за верхушками деревьев. Через пол-ана начнет темнеть. Рабам самое время для побега. Я посмотрел на Ширу. — Поднимайся, — сказал я. Она покорно встала на ноги. Я еще раз окинул взглядом ее крепкую фигурку в короткой шерстяной тунике без рукавов, волосы, стянутые на затылке белой лентой, руки, скованные цепями, ошейник… И внезапно впервые понял, что она красива. Она внимательно посмотрела на меня. Руки у нее медленно сжались в кулаки. — Ты приобрел меня именно для этого? — спросила она. — Да, — ответил я. Шира повернулась и проскользнула в щель в изгороди, еще не забранную кольями. Оказавшись по ту сторону изгороди, она, не оглядываясь, быстро направилась в лес. В ее интересах было как можно скорее оказаться в руках разбойниц Вьерны. Уже через ан голодные слины выйдут на охоту. — Что будем делать теперь, капитан? — спросил Турнок, закончивший загонять в землю недостававшие в стенке забора колья и с гордостью оглядывающий творение рук своих. — Теперь будем готовить еду, — ответил я, — ужинать и — ждать. Ближе к полуночи, в двадцатом ане по горианскому времени, с наружной стороны ограждения до нас донесся какой-то легкий шорох. — Костер не гасить, — приказал я вполголоса, — но от огня держаться подальше. Оставленный гореть костер свидетельствовал о том, что мы не имеем враждебных намерений и хотим установить контакт. И все же на свет выходить не следовало, поскольку лесные жители могли оказаться не столь миролюбивы и поприветствовать наше появление выпущенными из темноты стрелами. Однако это, видимо, не входило в планы лесных жителей, в противном случае, думаю, мы бы не услышали их приближения. Более того, чуть позже они сознательно сломали сухую ветку в руках, чтобы привлечь к себе внимание и посмотреть на ответную реакцию. Я подошел ближе к огню, чтобы они смогли убедиться в том, что я не вооружен. — Я — Боск, торговец свободного острова Таборга! — крикнул я в темноту. — Я хочу говорить с вами. В лесу царила тишина. — Мы привезли с собой товары для обмена, — продолжал я. Из темноты вынырнула девушка, одетая в шкуры лесных пантер. В руке она держала лук и выглядела весьма уверенно. — Разожгите огонь поярче, — приказала она. — Давай, — кивнул я Турноку. Он неохотно подбросил в костер охапку хвороста, и вскоре пламя осветило всю внутреннюю часть лагеря. Мы не могли видеть, что происходит за изгородью. — Пусть горит так же ярко, — распорядилась женщина. — Подбрось дров, делать нечего, — сказал я Турноку. Теперь каждый из находящихся внутри ограниченного изгородью пространства был виден как на ладони и представлял собой отличную мишень. — Снимите мечи и бросьте оружие, — продолжала командовать женщина. Я бросил на землю поясной ремень, меч, щит и нож. Матросы с явной неохотой последовали моему примеру. — Отлично! — донесся до нас с внешней стороны изгороди довольный голос женщины. Она настороженно наблюдала за нами. Теперь, в свете ярко пылающего костра, мы тоже могли рассмотреть ее как следует. На ней были коротко подрубленные шкуры, а в руке она сжимала лук. Левое запястье украшал широкий золотой браслет; на щиколотке правой ноги также сверкала изящная золотая полоска. Это была настоящая женщина-пантера. — Вы окружены, — сообщила она. — Не сомневаюсь, — ответил я. — Сейчас в сердце каждого из вас нацелена стрела. — Это тоже не вызывает сомнений. — Вы отдаете себе отчет в том, что, если только пожелаем, мы можем захватить вас в плен и обратить в рабство? — Конечно. — Хорошо. О чем же вы хотели поговорить? — Может, нам лучше беседовать не через забор? — Вытащите из заграждения несколько кольев, и мы поговорим через проем, — предложила женщина. Я обернулся к Турноку: — Вытащи из частокола четыре кола. Здоровяк крестьянин с видимой неохотой выполнил мое распоряжение. С гордо поднятой головой женщина-пантера вошла на территорию нашего лагеря. Здесь она внимательно осмотрелась. Взгляд у нее был пристальный и бесстрашный. Она подошла к лежащему на земле оружию и ногой отодвинула его подальше от стоящих мужчин. — Садитесь, — предложила она матросам, указывая на пространство возле образуемой частоколом стены. — И повернитесь лицом к огню. Я жестом подтвердил, что они должны в точности следовать ее указаниям. — Устраивайтесь ближе друг к другу, — распорядилась она. Я снова кивком головы подтвердил ее приказ. Она сознательно усадила их лицами к огню, чтобы глаза, привыкшие к свету, не смогли сразу привыкнуть к темноте. Теперь, если костер внезапно потушить, мои люди в течение целого ена будут слепыми и беспомощными, в полной зависимости от женщин-пантер. Не зря им приказали и расположиться ближе друг к другу, чтобы разбойницам, вздумай они начать стрельбу, легче было выбирать себе цель. Женщина тоже устроилась возле костра, по-мужски скрестив перед собой ноги. Из-за частокола опять донесся какой-то звук, и я увидел, как из темноты выплывает что-то белое, с обеих сторон стиснутое двумя женщинами-пантерами. Приблизившись к частоколу, разбойницы втолкнули свою жертву внутрь огороженной территории. Цепи по-прежнему оставались на руках рабыни, а запястья теперь дополнительно стягивали кожаные ремни. Туника на ней была разорвана до пояса, а шерстяная лента, перевязывавшая прежде ее волосы, исчезла совсем. Пришедшие рывком поставили Ширу на колени у самого костра. Голова ее была низко опущена, на спине виднелись рубцы от плетей. — Неподалеку отсюда мы встретили эту плутавшую по лесу рабыню, — сообщила женщина. — Это моя рабыня, — сказал я. — Ты знаешь, кто она такая? — Рабыня, — пожал я плечами. Темнота по всему периметру лагеря ответила дружным женским смехом. Шира еще ниже опустила голову. — Эту девушку зовут Шира, — сообщила моя собеседница. — Некогда она тоже была женщиной-пантерой и даже предводителем разбойниц. — Вот как? — Я сделал вид, что удивлен. Молодая женщина рассмеялась. — Когда-то она была главной соперницей Вьерны, — продолжала она. — Теперь же Вьерна с большим удовольствием возвращает ее тебе. — Она перевела взгляд на Ширу. — Ошейник тебе очень к лицу, Шира. В обращенных к ней глазах Ширы безграничная ненависть смешалась с отчаянием. — Торговец говорит, что ты принадлежишь ему. Это правда? — спросила молодая женщина. От переполнявшей ее ярости Шира не в силах была произнести ни слова. — Отвечай, рабыня! — настойчиво потребовала женщина. — Да, — процедила сквозь зубы Шира, — это мой хозяин. Раскаты дружного женского хохота прокатились далеко за пределами лагеря. Молодая женщина кивнула в сторону Ширы. — Ну, и как из нее рабыня? Послушная? — поинтересовалась она. Я посмотрел на Ширу: — Вполне. Шира еще ниже уронила голову. Смех девушек вокруг лагеря стал громче. — Мы хотим за ее возвращение четыре металлических наконечника для стрел, — сказала молодая женщина. — Цена вполне приемлемая, — согласился я. — Даже высокая за такое ничтожество. — В голосе женщины слышалось безграничное презрение. Шира сжала кулаки и, не в силах более сдерживаться, разрыдалась от отчаяния. Я жестом указал одной из стоящих рядом с ней девушек, что она может взять четыре наконечника для стрел из мешка с товарами. Та подошла к мешку и вытащила четыре наконечника: именно четыре, и не единым больше. — Значит, ты — Вьерна? — спросил я молодую женщину. — Нет, — ответила она. Я постарался придать своему лицу разочарованное выражение. Во взгляде сидящей напротив женщины появилась настороженность. — Ты ищешь Вьерну? — поинтересовалась она. — Я приехал издалека специально, чтобы поговорить с ней. — Думаю, я выглядел сейчас в достаточной степени недовольным. — Я полагал, что эта территория входит в зону обитания ее банды. — Я действительно из банды Вьерны, — призналась моя собеседница. — Вот как? Это уже лучше. У сидящей напротив меня молодой женщины были очень светлые волосы и голубые глаза, как у большинства девушек, населяющих эти места. Она была довольно хороша собой, но жесткие черты лица производили отталкивающее впечатление. Поэтому в глубине души я даже порадовался, что эта женщина — не Вьерна. — Я — Боск с Таборга, — представился я. — А я — Мира, — ответила она. — Значит, ты пришла от Вьерны? — уточнил я. — Ты можешь говорить от ее имени? — Да. А от чьего имени будешь говорить ты? — От своего собственного. — Не от имени Марленуса из Ара? — Нет. — Это интересно, — задумчиво произнесла она. — Хотя Вьерна предупреждала, что Марленус не будет подходить так близко, как это сделали вы, и не станет поручать вести свое дело торговцу. — Вероятно, она права, — пожал я плечами. Марленус, разумеется, вышел на охоту за Вьерной не в одиночку. И никаких разговоров с женщинами-пантерами он не будет вести до тех пор, пока они не предстанут перед ним коленопреклоненными и закованными в цепи. — Тебе известно, что Марленус находится в этих лесах? — поинтересовалась Мира. — Да, я об этом слышал, — ответил я. — А ты знаешь, где его лагерь? — Нет, — покачал я головой, — но поговаривают, будто он расположен где-то к северу или северо-востоку от Лауриса. — Мы примерно представляем себе, где это может быть. — Лично меня, — сказал я, — больше интересует девушка, находящаяся в лагере Вьерны в качестве пленницы. — Рабыня? — усмехнулась Мира. — Возможно, — согласился я. — Говорят, она очень красивая. — Ты имеешь в виду Талену, — рассмеялась Мира, — дочь Марленуса из Ара. — Верно, — согласился я. — Она в вашем лагере? — Может быть, да, — неопределенно ответила молодая женщина, — а может быть, и нет. — Я готов предложить за нее хорошие деньги. Дам целый вейт золота. Вейт — десять горианских стоунов, а стоун весит примерно четыре фунта. — Если она окажется у тебя, ты когда-нибудь снова вернешь ее Марленусу из Ара? — Вопрос Миры напоминал скорее утверждение. — Нет, — ответил я. — У меня на этот счет другие планы. Я сумею извлечь из этой женщины большую выгоду. Мира встала. Я поднялся следом за ней. — Десять вейтов золота, — повысил цену я, но, заглянув в глаза молодой женщины, понял, что Талена не предназначена для продажи. — Девушка находится в вашем лагере? — спросил я. — Может быть, да, а может быть, и нет, — снова повторила Мира. — Назови свою цену, — сказал я. — Эти леса, — медленно произнесла Мира, — принадлежат женщинам-пантерам. Не стоит задерживаться здесь слишком долго. Торговец, дождись утра и уходи отсюда. Я посмотрел ей в глаза. — Тебе повезло, что мы смогли договориться и кое-чем обменяться. — Она раскрыла ладонь, на которой лежало четыре металлических наконечника, полученные за возвращение Ширы. Я понял, что она хотела этим сказать. Мира обернулась к моим матросам, оглядев их так, как обычно мужчина осматривает женщину. — Некоторые из них довольно интересные экземпляры, — заметила она. — Сильные, красивые. Они бы неплохо смотрелись в рабских оковах. Молодая женщина направилась к проему в частоколе, но, прежде чем скрыться в нем, еще раз обернулась и посмотрела на меня. — Берегись, — предупредила она. — Эти леса принадлежат женщинам-пантерам. Уходи отсюда! — Я слышал. — И послушайся моего совета, торговец, не ищи себе приключений, не вмешивайся в дела Вьерны и Марленуса. — Я слышал тебя, — повторил я. Молодая женщина бесшумно скользнула в темноту ночи; остальные растаяли вслед за ней. Матросы вскочили на ноги и немедленно расхватали свое оружие. Я подошел к Шире и приподнял ее подбородок. — Ты видела Вьерну? — спросил я. — Да, — ответила она. — А в их лагере ты была? — Нет. — Талена у них? Я почувствовал, как у меня сами собой сжимаются кулаки. — Не знаю, — покачала головой Шира. — Вьерна велела тебе что-нибудь мне передать? — Да, но это не так важно. — Что это за сообщение? — Это не сообщение, скорее совет. Он касается меня… — Шира уронила голову. — Что она хотела? — Она велела передать… — пробормотала Шира. — Ну, скорее! — …велела передать, чтобы вы научили меня быть настоящей рабыней, — едва слышно пробормотала девушка. — И это все? — Все… «Черт бы побрал вас обеих», — раздраженно подумал я и обернулся к Турноку: — Вставь катая на место. Крестьянин заделал проем в частоколе. Я пристально вгляделся в окружающую нас темноту леса. Мы, конечно, уйдем отсюда. Уйдем завтра же утром. Но мы еще вернемся. Я дал Вьерне и ее банде возможность подумать. Они от нее отказались. Это их право. Я снял с Ширы наручники. — Кара, — распорядился я, — обучи эту девушку всему, что должна уметь рабыня. — Да, хозяин, — ответила Кара и, тронув девушку за плечо, повела за собой. Уходя, Шира оглянулась и посмотрела на меня через плечо. Кара научит ее готовить пищу, шить, стирать и гладить одежду — всему тому, что обычно делает рабыня. Бывшей женщине-пантере придется с самых азов обучаться тому, что знает каждая рабыня. Пусть занимается делом. Это лучше, чем шататься по лесу. Меньше чем через ан мы с Риммом, Турноком и пятью матросами вернулись из лагеря, возведенного нами в лесу для встречи с женщинами-пантерами, в наш основной лагерь на берегу реки. Я внимательно осмотрел корпус «Терсефоры»: его уже очистили от ракушек и налипших водорослей. Матросы поработали на совесть. За время моего отсутствия несколько охотников и разбойников принесли в лагерь шкуры слинов и пантер. Им предложили хорошую цену, в золоте или товарами — на выбор. Нам необходимо было играть свою роль до конца, поскольку и жители Лауриса, и обитатели лесов, за исключением теперь, пожалуй, разбойниц из банды Вьерны, не сомневались в том, что мы — торговцы, прибывшие сюда именно за шкурами и мехами. Результаты наших приобретений меня не разочаровали. — Смотрите! — негромко воскликнул Римм. — Вот уж настоящая сучка слина! Мы оглянулись на Тину, подносящую кувшин с водой очищавшим борт судна матросам. Ноги у нее были до самых колен облеплены песком. Тунику ее, как я заметил, подпоясывал тонкий шнурок. Я невольно усмехнулся. Мы с Риммом подошли ближе. Она обернулась и удивленно посмотрела на нас. Затем, искусно пряча охватившее ее волнение, протянула кувшин с водой одному из матросов. — Хозяева что-то хотели? — спросила она. — Да, — сказал я. — Подними руки над головой. Она повиновалась. Собравшиеся вокруг матросы с любопытством наблюдали. Повязанный вокруг талии девушки тонкий шнурок позволял ее короткой тунике ниспадать свободными складками, но, думаю, маленькая чертовка использовала его вовсе не для того, чтобы подчеркнуть прелести своей ладной фигурки. Римм развязал узел на шнурке. Из-под туники к ногам девушки упало несколько небольших горианских слив, недоспелый плод ларма и две серебряные монеты. — Ах ты, маленькая воровка! — укоризненно произнес Римм. — Да, воровка! — воскликнула девушка. — И отец мой был вором! И отец его отца тоже! Матросы обступили нас плотной стеной. — Это у меня пропало два серебряных тарска, — сказал один из них. Он нагнулся и поднял с земли монеты. Девушка была напугана. Воровство на Горе не поощрялось. — Где твой тайник? — спросил я. Она посмотрела на меня, обвела глазами сурово нахмуренные лица матросов и снова остановила свой взгляд на мне. — У меня нет никакого тайника, — прошептала она. — Даю тебе десять ин, чтобы показать его нам, — сказал я. — У меня нет тайника! — крикнула девушка. — Один, — начал я отсчет. — У меня нет тайника! — снова закричала она. — Там ничего нет! — Два, — продолжал я. Тина со стоном рванулась по направлению к ограждающему лагерь частоколу, к тому месту, где ее усадили на песок и оставили ждать дальнейших приказаний. Здесь она упала на колени и стала, всхлипывая, испуганно оглядываясь по сторонам, разрывать песок. Мы подошли ближе. — Девять, — произнес я, продолжая отсчет. Она протянула мне небольшой, обернутый куском кожи сверток, с которого тонкими ручейками сыпались мелкие песчинки, и с глухим рыданием упала к моим ногам. Я развернул сверток. В нем оказались всевозможные женские побрякушки: несколько колец, медальонов, монет и два небольших зеркальца. — Ты искусная воровка, — заметил я. — Мой отец был вором, — тихо повторила девушка. — И отец его отца тоже воровал. Я бросил на песок все ее нажитое тяжким трудом богатство. — Ты ведь знаешь, что рабу не положено иметь какие-либо вещи? — спросил я. — Да, хозяин, — пробормотала Тина. Раб может пользоваться вещами, но не имеет права обладать ими. Он сам — вещь того, кому принадлежит. — Что хозяин собирается сделать со мной? — робко поднимая на меня испуганный взгляд, спросила она. — Встань, — приказал я. Она поднялась на ноги. — Ты заслуживаешь сурового наказания, — сказал я. Девушка обреченно уронила голову. — И я действительно накажу тебя, если через один ен ты не принесешь мне золотую монету двойного веса. — Но у меня нет золота! — воскликнула она. — Тогда плетей тебе не избежать, — пообещал я. — Нет! — закричала она. — Нет! — И бросилась расталкивать еще плотнее обступивших ее людей. Через несколько ин матросам удалось с ней справиться, и ее снова швырнули на песок, заставив опуститься передо мной на колени. Она стояла, низко склонив голову. — Кажется, придется отходить ее плетьми, — заметил Римм. — Не думаю, — возразил я. Тина подняла голову. Глаза ее радостно сияли. Она протянула мне ладонь, на которой лежала золотая монета. Двойного веса. По рядам матросов прошел восхищенный гул. Они дружно забарабанили правой, сжатой в кулак рукой по левому плечу, что, по горианским традициям означает аплодисменты. Я поднял девушку на ноги. Она весело рассмеялась. — Ты непревзойденный мастер, — не удержался я. — Мой отец был вором, — пожала она плечами. — Знаем. И отец твоего отца тоже воровал, — усмехнувшись добавил Римм. Тина снова рассмеялась и смущенно опустила голову. — Ну и что, ты так и будешь нас обворовывать? — поинтересовался я. Она пристально посмотрела мне в глаза. — Нет, хозяин, — твердо ответила она. — Не буду! — Наоборот, — возразил я, — мое желание в том и состоит, чтобы ты продолжала совершенствовать свое мастерство. В лагере можешь красть, что хочешь и у кого хочешь, но в течение ана ты обязана вернуть все украденное. Девушка радостно рассмеялась. Мужчины напряженно переглянулись. — После ужина продемонстрируешь свои способности, — распорядился я. — Да, хозяин, — ответила рабыня. — Чьи это деньги? — спросил я, подбрасывая на ладони золотую монету. Матросы хлопали себя по карманам. Ни один пропажи не обнаружил. Неужели она ухитрилась стащить ее у меня? Невероятно! — Это мои деньги? — спросил я. — Нет, — рассмеялась она, — Турнока. Турнок, не проверявший свои карманы, поскольку был уверен, что уж он-то, крестьянин, никогда не станет жертвой какой-то мелкой уличной воровки, лишь презрительно фыркнул в ответ. — Это не мои деньги, — с непоколебимой уверенностью заявил он. — У тебя была золотая монета двойного веса? — спросил я. — Да, вот она, — ответил Турнок и сунул руку в карман. В течение следующих нескольких секунд все мы с любопытством наблюдали, как самоуверенность на его лице сменяется хмурым недоумением. Стоящие вокруг матросы дружно рассмеялись. Я швырнул ему монету. — Ты хороша, маленькая воровка, — покачал я головой. — Ну-ка, повернись ко мне спиной. Она послушно развернулась. Я поднял с земли шнурок, подпоясал им талию девушки и крепко завязал его сзади, у нее за спиной. Она раскрыла рот от удивления. — Вы повязываете мне этот шнурок, чтобы я могла прятать под туникой все, что украла? — спросила она. — Нет, — усмехнулся я, — чтобы каждый мужчина мог сразу же заметить и по достоинству оценить твою привлекательность. К моему удивлению, Тина, эта портовая воровка из Лидиуса, покраснела от смущения. Я притянул ее к себе и поцеловал в губы. Тело ее было напряжено; непривычная к рабскому ошейнику, к подобному общению с мужчиной, она вся дрожала. Не выпуская ее из своих объятий, я несколько отстранился и заглянул ей в лицо. Очевидно, поцелуй не оставил ее равнодушной и, хотя в глазах все еще стоял испуг, губы потянулись ко мне и мягко коснулись щеки. — А если я не верну в течение ана того, что украла, — спросила она, — что со мной будет? — Да в общем, ничего страшного, — сказал я. — На первый раз тебе отрубят левую руку. Она попыталась вырваться из моих объятий. — Да, не расстраивайся так, — поспешил я ее утешить. — У тебя ведь останется еще правая рука. Тебе ее отрубят только после второго проступка. Ее черные глаза, наполненные безграничным ужасом, пылали в нескольких дюймах от моего лица. — Ты все поняла? — спросил я. — Да, хозяин. — Ты рабыня, не забывай об этом. — Не забуду, хозяин. Я снова поцеловал ее, надолго прижавшись к ее губам. Она чуть не задохнулась и, когда я выпустил ее из своих объятий, так и застыла, с трудом переводя дыхание и не сводя с меня затуманенных глаз. Я заметил, что у Ширы это зрелище вызвало совершенно иную реакцию: она даже забыла про кувшин, который несла на кухню, и наблюдала за нами с сердитым выражением лица. Я мысленно усмехнулся и, обернувшись к своим парням, сказал: — Губы у нее — что надо! Кто хочет, может убедиться сам! Желающих убедиться оказалось более чем достаточно. Девушка переходила из рук в руки, под одобрительные замечания как уже прошедших процедуру убеждения, так и с нетерпением дожидающихся своей очереди. Лицо девушки раскраснелось, она тяжело дышала и слезы на ее щеках давно высохли. Во взгляде, которым она наградила меня, проскользнула даже некоторая дерзость. — Главное — не забывай, что ты рабыня, — напомнил я. — Я не забуду, — пообещала она и внезапно, быстро развернувшись, побежала к кухне. Мужчины, пересмеиваясь, расступились и дали ей дорогу. Двигалась она гибко и грациозно. В скором времени, думаю, отношения между ней и матросами станут менее напряженными. Мы с матросами, свободными от несения службы на посту, сидели вокруг костра, разведенного под защитой частокола, неподалеку от корпуса вытащенной на берег «Терсефоры». Рядом со мной, опустившись на колени, сидела Шира, следившая, чтобы мой кубок не пустовал. Я попивал пагу, не обращая на нее внимания. — Когда мы снова вернемся в лес? — поинтересовался Римм; ему прислуживала устроившаяся рядом Кара. — Не сразу, — ответил я. — Сначала мне бы хотелось получше устроить тех, кто останется в лагере. — Значит, у нас еще есть время? — Думаю, да. Мы знаем примерное месторасположение лагеря Вьерны и зону обитания ее банды. Марленусу же это неизвестно. Сейчас он все еще выслеживает разбойниц где-нибудь в окрестностях Лауриса. — Завидую вашей выдержке, — покачал головой Римм. — Выдержка — главное достоинство торговца, — усмехнулся я и подставил Шире свой кубок, чтобы та смогла его наполнить. — Думаю, хорошему игроку и воину без выдержки также не обойтись, — заметил Римм. — Верно. — Я сделал глоток вина. — А вот мне терпения недостает, — признался Римм. — Мне постоянно нужно быть чем-то занятым. — Отлично, — сказал я. — Значит, завтра отправишься вниз по реке, в Лаурис, и договоришься там насчет четверых самых красивых девиц из пага-таверн для наших остающихся здесь матросов. После этого сразу же возвращайся сюда. Девчонок приведи с собой. — Но ведь в Лаурисе сейчас эти люди с Тироса, — возразил Римм. — Ну и что? Мы — обычные торговцы с Таборга. Приехали сюда за шкурами и мехами и желаем теперь поразвлечься. — Верно, — усмехнулся Римм. — Я тоже не могу дождаться, когда мы снова войдем в леса! — признался Турнок. Я почувствовал себя неловко. — Турнок, — я старался, чтобы голос мой звучал как можно мягче, — мне понадобится здесь человек, офицер, на которого я мог бы всецело положиться и которому мог бы доверить лагерь на время моего отсутствия. Я… — Нет! — воскликнул Турнок. Я положил руку ему на плечо. — А мы приведем тебе из леса самую красивую девушку-пантеру, обещаю. — Нет, — продолжал гудеть Турнок. — Ты меня очень выручишь, дружище, — сказал я. Турнок хмуро взглянул под ноги. — Да, капитан, — недовольно проворчал он. — Спасибо, старина. — Я поднялся на ноги. — А теперь — представление, которое я вам обещал. Тина, иди сюда, — поманил я девушку, прислуживавшую нам за ужином. Она поспешила ко мне. — Подбросьте сучьев в костер. Пламя костра поднялось выше и ярко осветило все вокруг. — Всем хорошо видно? — спросил я. Люди зашевелились, рассаживаясь поудобнее. Даже Кара и Шира подошли поближе. — Обратите внимание, — предупредила Тина. — Чувствуете? — Она положила руку на кошель, подвязанный к моему ремню. Я был разочарован. Я действительно почувствовал, как ее пальцы быстро пробежали по горловине моего кошеля, быстро оттянули связывающий его шнурок, на мгновение скользнули внутрь и вытащили оттуда монету. Все было проделано мастерски и на удивление быстро, и все же я успел заметить, что мой кошель развязывают. — Я почувствовал, — признался я. — Конечно, — подтвердила она. Ее слова меня удивили. Она вернула мне монету, и я положил ее в кошель. — Прикосновение не может быть не замечено, — ответила Тина, — но только если на это сознательно обращать внимание. — Я считал тебя более искусной, — разочарованно произнес я. — Пусть хозяин не сердится на меня, — пробормотала Тина. — Я сделала все, что могла. — Она с виноватым видом прильнула ко мне, прижалась лицом к моей груди и потянулась губами к моим губам. Мне не хотелось ее расстраивать. Она действительно старалась. Нельзя же ждать от человека невозможного. Я ответил ей легким поцелуем. Она отстранилась и с хитрой улыбкой протянула мне вторую вытащенную у меня монету. Я даже растерялся от неожиданности. Зрители, включая Кару и Ширу, разразились аплодисментами и восхищенными возгласами. — На этот раз вы ничего не заметили, верно? — спросила Тина. — Ничего, — ответил я. — Правильно. А ведь я сделала все то же самое. Мой растерянный вид доставил девушке очевидное удовольствие. Она повернулась к остальным и принялась объяснять: — Он отвлекся, вот в чем дело. Внимание человека всегда можно чем-нибудь отвлечь. Я в данном случае воспользовалась тем, что заставила его поцеловать себя. Как правило, в единицу времени человек способен сосредоточить свое внимание только на чем-либо одном, поэтому задача вора — отвлечь его словом, жестом или чем-то еще. Подобный прием мы встречаем на каждом шагу, ну, например, в поединке на мечах, когда вы делаете ложный выпад, то есть отвлекающий маневр, и одновременно наносите своему противнику смертельный удар. — Из тебя вышел бы неплохой полководец, — проворчал Турнок, но, заметив, что девушка, состроив умильное выражение лица, сделала вид, будто хочет прильнуть к его груди, он тут же, защищаясь, выставил вперед руки. — Держись от меня подальше! — воскликнул он, отступая назад. Присутствующие дружно рассмеялись. — Вот вы, хозяин, — обратилась Тина к молодому матросу, носившему на запястье широкий браслет, украшенный темно-красными переливающимися камнями, — не соблаговолите ли вы подняться и подойти ко мне? Матрос настороженно приблизился. — Вы уже поцеловали меня сегодня, — сказала Тина. — Не хотели бы вы повторить? — С удовольствием, — согласился матрос. — Следите за своими карманами, — предупредила его Тина. — Обязательно, — заверил ее матрос. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Поднявшись на цыпочки, девушка потянулась к нему губами. Когда они освободились друг от друга, парень с уверенным видом похлопал себя по карманам. — Тебе не удалось меня обчистить, — усмехнулся он. — Все мои деньги на месте! — Да, с деньгами у вас все в порядке, — улыбнувшись, ответила девушка и протянула ему широкий золотой браслет, украшенный темно-красными драгоценными камнями. Усмешка на лице молодого матроса быстро угасла. Восхищению зрителей не было предела. Мне и еще двоим-троим наблюдавшим удалось заметить, как Тина, прижав своим локтем запястье парня, там, где на нем был надет браслет, ловко стащила его, когда тот убирал руку у нее с талии, но большинство зрителей были просто ошеломлены. Мы дружно аплодировали таланту Тины. Смущенно улыбаясь, молодой матрос надел на руку браслет и поспешно вернулся на свое место. — Хозяин! — крикнула ему вдогонку Тина. Он удивленно поднял на нее глаза. — Ваш кошелек! — Она бросила ему тяжелый кожаный кошель. Зрители взвыли от восторга. — Отвязать кошель часто бывает очень непросто, — заметил я девушке. — Верно, — согласилась она и, кинув на меня быстрый взгляд, рассмеялась. — Но ремешки на кошельке можно и перерезать. Я горько усмехнулся, вспоминая свое первое знакомство с этой девушкой на причалах Лидиуса и то, чем оно оказалось примечательным. — В тот день Римм был так добр, — сказала Тина, — что позволил мне разжиться у него самым острым бритвенным ножом. Римм нахмурился. — Если он разрешит мне воспользоваться своим новым приобретением, я покажу, как это делается. Римм вытащил из кармана короткий, слегка изогнутый бритвенный нож и протянул его Тине. Девушка быстро отсоединила узкое лезвие от деревянной складной рукояти и коротким шнурком привязала его между указательным и средним пальцами правой руки. Находясь в свободном состоянии, пальцы надежно скрывали лезвие ножа, а когда рука сжималась в кулак, конец лезвия выступал наружу. — Хозяин, — обратилась ко мне Тина. Не дожидаясь ее просьбы, я быстро поднялся на ноги и направился к ней, стараясь все время держаться начеку, чтобы не оплошать и на этот раз. Но еще до того, как я остановился напротив нее и приготовился выслушать ее указания, она протянула мне мой кошелек с уже перерезанными ремешками. — Отлично, — произнес я, чертыхаясь в глубине души. Я связал обрывки ремешков и снова подвесил кошель на пояс. — И ты уверена, что сможешь проделать все это еще раз? — спросил я. — Возможно. Не знаю. Ведь теперь вы начеку. Она на мгновение приблизилась ко мне. Я взглянул на кошелек. Ремешки, стягивающие его горловинку, оставались нетронутыми. — Да, не удалось, — посочувствовал я ей. — Ну почему же, — усмехнулась Тина и протянула мне на ладони все содержимое моего кошелька. Я рассмеялся. Она перерезала донышко кошелька, и все монеты высыпались ей на ладонь. А пока я принимал у нее свои деньги, девушка второй рукой подала мне и уже срезанный кошелек. — Да, вот почему рабыням и не позволяют брать в руки оружие, — покачал я головой. Тина вернула Римму бритвенный нож. Мы искренне аплодировали ее способностям. — Садись, — сказал я ей. — Ты действительно мастер своего дела. — Спасибо, хозяин, — радостно ответила она и послушно опустилась на песок. Да, эта девчонка оправдала мои ожидания. — Турнок, дай ей вина, — распорядился я. Матросы одобрительно загудели. — Хорошо, капитан, — ответил Турнок, с опаской приближаясь к девушке. — А ну-ка, руки за голову! — скомандовал он, стоя рядом с ней с кувшином в руках. — И повернись ко мне спиной! Девушка, хотя и с удивлением, повиновалась. Турнок быстро завязал ей руки тонким кожаным шнурком и, накинув пару петель на шею девушке, завязал конец ремешка у нее на запястьях. — Ну вот, — прогудел Турнок, — теперь я буду чувствовать себя спокойно. И руки твои будут все время на виду. Обезопасив себя таким образом, он запрокинул голову рабыни и, подняв кувшин, стал лить вино прямо в ее раскрытые губы. Я обернулся к молодому матросу, тому самому, с красивым браслетом на руке: — Отведи ее к частоколу и посади там где-нибудь на цепь. — Да, капитан, — ответил он. — И позаботься, чтобы ей там ночью было не слишком одиноко, — посоветовал я. — Как это? — не понял парень. — Мне кажется, ты произвел на нее впечатление, — пояснил я. — Постарайся, чтобы за ночь она в тебе не разочаровалась. — Постараюсь, — расплылся матрос в улыбке. — Спасибо, капитан! Тина бросила на меня благодарный взгляд и, обернувшись к парню, потянулась к его губам. Матрос подарил ей короткий поцелуй, и они исчезли в густой темноте у внутренней стены частокола. Римм поднялся на ноги и широко зевнул. Он положил руку Каре на плечо и тоже увел ее от костра. Матросы у костра продолжали прикладываться к кувшину с вином и вполголоса разговаривать. Шира настолько осмелела, что позволила себе положить руку мне на плечо. Я постарался придать строгость своему взгляду и выразить им все, что хотел ей сказать. Она покорно уронила голову и отстранилась. Мы долго беседовали с Турноком, стараясь предусмотреть все возможные варианты развития событий после моего ухода в лес и решить проблемы, связанные с обустройством жизни в лагере на время моего отсутствия. Дрова в костре догорали, и часовые на постах успели смениться, а мы все не могли закончить разговор, боясь упустить что-нибудь важное. Стояла глубокая ночь. Звезды ярко сверкали на черном горианском небе. Три взошедшие луны сейчас были особенно прекрасны. Матросы давно спали, расстелив на песке покрывала и укутавшись в плащи и накидки. Воды реки с тихим мерным журчанием неторопливо катились мимо нашего погрузившегося в сон маленького лагеря, чтобы в двух сотнях пасангов отсюда влиться в бескрайнюю блистательную Тассу. Лес продолжал жить своей ночной жизнью, и до наших ушей доносились крики птиц и рев слина, от которого кровь стыла в жилах. В такие мгновения было особенно приятно бросить взгляд на возвышающийся рядом черной громадой корпус «Терсефоры», под защитой которого я чувствовал себя в безопасности. Вдруг от тени, отбрасываемой бортом корабля, отделилась небольшая тень, двинувшаяся по направлению ко мне. Вскоре на ней уже можно было различить короткую тунику рабыни, а еще через мгновение отблеск костра упал на металлический ошейник. — Привет, Шира, — бросил я подошедшей девушке. — В лесу вы заставили меня нести на себе мешок с товарами для обмена, — начала она. — После этого вы надели на меня наручники и отправили одну в самую чащу, где охотятся слины и пантеры. Женщины Вьерны нанесли мне множество оскорблений, меня высекли. — Ты — рабыня, — пожал я плечами. — Я вас ненавижу! — воскликнула Шира. Я взглянул ей в лицо. — Вы заставляете меня учиться готовить пищу, шить одежду и даже гладить! — продолжала она. — Ты — рабыня, — повторил я. — А сегодня вечером я вообще принуждена была прислуживать вам за ужином! — Она кипела от негодования. — Вы заставили меня служить вам как какую-нибудь рабыню из пага-таверны! — Чей на тебе ошейник? — спросил я. Девушка молча отвернулась. — Разве он не означает, что ты — моя рабыня? Она сжала кулачки. Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит вода в реке. — Зачем вы купили меня? — не выдержала Шира. — Чтобы ты помогла мне в осуществлении определенных планов, послужила, так сказать, орудием в достижении намеченной мной цели. — И моя роль уже сыграна? — Да. — Значит, теперь вы снова можете продать меня? — прошептала она. — Или убить, — добавил я. — Да, или убить, если это доставит вам удовольствие. — Правильно. Но я торговец и не люблю нести убытки. А за тебя я заплатил три монеты золотом и пять серебряных тарсков. — Я не вещь! Не какое-нибудь животное! — закричала она. — Вот именно, вещь. Ты — моя собственность. Как могло быть моей собственностью какое-нибудь животное. Ведь ты — рабыня. — Да, я — рабыня! — разрыдалась она. — Рабыня! Рабыня! Я не сделал попытки ее утешить: утешение — не для рабов. — А на невольничьем рынке в Лидиусе, когда вы увидели меня прикованной цепями к металлическому штырю, — с вызовом спросила Шира, — вы тоже думали только о своих планах? — Нет, — признался я. Она дерзко взглянула мне в лицо. — И твой поцелуй, когда я пробовал твои губы там же, на невольничьем рынке, тоже не оставил меня равнодушным, — добавил я. — А в трюме, когда вы использовали меня после клеймения? — Да, и это мне тоже понравилось. — Так неужели все, что было между нами, ничего для вас не значит? — Абсолютно. — Ну, значит, я действительно всего лишь жалкая, ничтожная рабыня, — горестно заключила она. — Совершенно верно, — подтвердил я. Сейчас, в лунном свете и отблесках догорающего костра, Шира казалась особенно привлекательной. Прав был продававший ее на невольничьем рынке в Лидиусе владелец: она красива. И принадлежит мне. — Сегодня вечером, — продолжала девушка, — я прикоснулась к вашему плечу. — Она низко опустила голову. — Вы не представляете, чего мне это стоило. Несколько ан я боролась сама с собой, но так и не смогла удержаться. Я прикоснулась к вам, но ваши глаза были такими чужими, такими холодными. Я не ответил. — Я больше не женщина-пантера. — Она подняла глаза и, к моему удивлению, добавила: — И не хочу ею быть. Я молчал. — Там, в трюме, вы научили меня, что такое быть настоящей женщиной. — Она снова уронила голову. — Вы заглянули в самые далекие тайники моего тела, моей души, не оставив ничего, что могло бы принадлежать мне, кроме разве что моей покорности. — Женщине в ошейнике и не позволяется иметь ничего своего, — ответил я. Она злобно взглянула на меня. — А тебя разве еще не пора заковывать в цепи на ночь? — спросил я. — Пора, — раздраженно ответила она. — Самое время! Я заметил в песке у ее ног длинную черную цепь от наручников. — Я позову кого-нибудь из матросов. Он позаботится о тебе ночью. — Я прикоснулась к вам сегодня вечером, а ваши глаза были такими чужими, такими холодными, — пробормотала Шира. Она перевела взгляд на черную цепь у своих ног, наполовину закрытую песком. — Ваши глаза были такими чужими, — едва слышно повторила она. — Я позову тебе кого-нибудь, — пообещал я. — Хозяин! Я был поражен. Шира впервые назвала меня так. Это слово слишком тяжело слетало с ее губ. Да, ошейник, с которым она не расставалась в течение нескольких последних дней, сделал свое дело. Думаю, в трюме «Терсефоры» я лишь помог ей понять значение этой стягивающей ее горло узкой полоски металла. Теперь понимание это все глубже проникало в ее сознание, пронизывало все ее существо. Как, должно быть, тяжело быть женщиной, подумалось мне. Гориане утверждают, что в каждой женщине уживаются одновременно два начала — свободной спутницы, гордой и прекрасной, стремящейся к возвышенным отношениям со своим избранником, и рабыни, ищущей себе хозяина. Но это лишь, так сказать, внешние проявления; в постели же, как утверждают те же знатоки, каждая женщина, будь то свободная или рабыня, жаждет обрести своего хозяина. Она страстно желает отдать себя мужчине полностью, без остатка, подчиниться ему так, как подчиняется рабыня. Но, поскольку лишь рабыня не только способна, но и обязана проявлять полнейшую покорность своему хозяину, как в редкие минуты слияния двух сердец, так и в течение всего остального времени, считается, что лишь ей суждено испытывать безграничную радость единения с мужчиной и даровать то же ощущение и ему — радость, которой лишена свободная женщина. Однако подобные размышления сейчас меня мало занимали. Я снова перевел взгляд на стоящую передо мной Ширу. Пусть она будет первой красавицей на Горе, но она — всего лишьрабыня. — Пожалуйста, хозяин, — пробормотала девушка, — посадите меня на цепь сами. — Как продвигаются твои занятия? — Я имел в виду уроки, которые ей давала Кара, обучая ее основам того, что должна уметь каждая рабыня. — Посадите меня на цепь своей рукой, — взмолилась она, словно не слыша моего вопроса. — Как твои занятия? Успехи есть? — спросил я, не обращая внимания на ее мольбы. — Есть. — Шира обреченно уронила голову, понимая, что я сознательно обхожу интересующую ее тему. — Но иногда я чувствую себя очень неуклюжей. Здесь зачастую требуется настоящее мастерство, умение, приобретенное с детства. Научиться этому в зрелом возрасте довольно трудно. — Трудно это или легко — научиться придется. — Да, хозяин, я знаю. — Учись. — Да, хозяин. Я отвернулся, собираясь уйти. — Пожалейте меня! — воскликнула она. — Останьтесь со мной на эту ночь! Я посмотрел на нее и медленно покачал головой. — Нет! Она бросилась ко мне, подняла кулачки. Я перехватил ее руки. — Ненавижу тебя! Ненавижу! — разрыдалась она. Я отпустил ее запястья. Шира поднесла руки к дрожащим губам; в глазах ее стояли слезы. — Ты поставил на мне рабское клеймо! Надел на меня ошейник! — срывающимся голосом бросала она мне в лицо. — Я ненавижу тебя! Ненавижу! — Успокойся, рабыня, — сказал я ей. — Хватит! И вдруг во всем ее облике появился какой-то дерзкий вызов. Она расправила плечи. — Посади меня на цепь сам! — Нет, — покачал я головой. — Используй меня или отдай меня своим матросам! Я внимательно посмотрел на нее. Она отступила на шаг, напуганная собственной дерзостью. Я шагнул к ней. Она продолжала смотреть мне в глаза, смотреть так, как смотрит горианский рабовладелец, покупая себе новую рабыню. Я резко ударил ее ладонью по губам, отбросив ей голову назад. Она на мгновение отшатнулась, то тут же снова с дерзким упрямством приблизилась ко мне. Глаза ее пылали, из разбитой губы сочилась кровь. Я сорвал с волос Ширы шерстяную ленту, и они широкой густой волной рассыпались у нее по плечам. Затем я толкнул ее перед собой и нагнулся за наручниками, соединенными длинной черной цепью, наполовину скрытой песком. — Нет! — закричала она. Я снова толкнул ее, уже сильнее, и она упала в темноту, под брезентовый навес, натянутый над кормой «Терсефоры». Здесь я рывком поставил ее на колени и надел на нее наручники. Она оставалась неподвижной. Я опустился на песок рядом с ней и, протянув руку, коснулся ее подбородка. В темноте мне не было видно ее глаз, но я почувствовал, как она повернулась ко мне, и оттуда, из темноты, послышались сдавленные всхлипы. Внезапно мокрые от слез раскрытые губы словно сами собой мягко коснулись моей ладони и оставили на ней легкий поцелуй. Я почувствовал струящиеся по моей руке волосы. — Будь добрым со мной, — прошептала она. Я рассмеялся, стараясь, чтобы смех звучал не слишком резко. Она застонала; я услышал, как зазвенели ее цепи. — Пожалей меня! — Молчи, рабыня, — приказал я. — Да, хозяин, — прошептала она. Я прижал ее губы к своим. Провел ладонью по ее телу и почувствовал, как оно послушно, неудержимо подалось мне навстречу. Дыхание ее стало тяжелым и глубоким. Я осторожно, как это умеет делать только понимающий в рабынях толк горианский мужчина, притронулся к ее груди. Соски постепенно отвердели и напряглись от приливающей к ним крови. Я легко коснулся их губами и, почувствовав дрожь, пробежавшую по податливому телу девушки, нежно поцеловал их. — Из тебя получится отличная рабыня, — сказал я, — сильная и чувственная. Она не ответила и резко отвернулась. До меня донеслись с трудом сдерживаемые рыдания. Я снова пробежал ладонью по ее телу, с невыразимым удовольствием ощущая свою власть над ним, чувствуя себя ее хозяином. Волной дрожи отвечающее на каждое мое прикосновение, это распростертое тело не принадлежало больше ни некогда гордой лесной разбойнице, ни униженно ищущей моего внимания рабыне, с ошейником, с клеймом на теле, — оно принадлежало только мне, ее истинному господину. Я услышал, как заворочался Турнок, а за ним и остальные матросы. Начинался новый день. Кара уже разводила огонь. Шира лежала рядом со мной; голова ее покоилась у меня на груди. Она все еще была в цепях. — Тебе скоро вставать, — напомнил я. — Ты должна выполнять свои обязанности. — Да, хозяин, — прошептала она. Мягким жестом я отодвинул от себя ее лицо, коснувшееся моей щеки. Девушка покорно отодвинулась. — Не моя вина в том, что я не такая красивая, как другие, — едва слышно произнесла она. Я молчал. — Не моя вина в том, что грудь у меня слишком маленькая, а лодыжки и запястья слишком полные, — продолжала Шира. — Мне они нравятся, — успокоил я ее. Зазвенев цепями, она приподнялась на локте. — Разве может такая девушка доставить удовольствие мужчине? — Конечно, — ответил я, — и немалое. — Но ведь я не красавица. — Ты очень хорошенькая. — Правда? — Правда. Ты очень красивая женщина. — Я был абсолютно серьезен. Она радостно рассмеялась. Душой я не кривил. Она действительно красива. Я сжал ее в объятиях и снова легонько толкнул спиной на песок. Она не сводила с меня счастливых глаз. — И как каждая по-настоящему красивая женщина, — наставительным тоном заявил я, — ты должна быть рабыней. Шира рассмеялась. — А я и есть рабыня. Твоя рабыня. Она потянулась ко мне губами. Я поцеловал ее. — Сегодня Римм идет в Лаурис, чтобы привести оттуда нескольких пага-рабынь для моих матросов. А ближе к полудню мы отправляемся в лес. — Значит, пока что мой хозяин свободен? Я перевернулся на спину. — Пока свободен. — Если ты снимешь меня с цепи, я смогу вернуться к своим обязанностям. — Тина и Кара сами управятся. — Вот как? — удивилась Шира. — Да, — заверил я ее. — А я что буду делать? — поинтересовалась она. — Турнок! — вместо ответа позвал я своего заместителя. — Да, капитан! — отозвался он с наружной стороны нашего убежища, занавешенного брезентом. — Принимай на себя команду над лагерем прямо сегодня, — сказал я. Турнок издал короткий смешок, разбудив, вероятно, тех, кто не был еще на ногах. — Хорошо, капитан! — ответил он. — Пищу вам подавать прямо сюда, в ваше убежище? — Да, время от времени. Громоподобный смех Турнока затих в глубине лагеря. Шира с любопытством посмотрела на меня. Глаза ее смеялись. — А я? У меня на сегодня есть какие-нибудь обязанности? — спросила она. — Непременно, — ответил я. Она залилась счастливым смехом. Я снова заключил ее в свои объятия.
7 ГРЕННА
Настороженно оглядываясь по сторонам, держа наготове длинный лук из гибкой желтой древесины ка-ла-на, я пробирался сквозь густые ветви кустов и плотную стену деревьев. На бедре у меня висел колчан с двадцатью стрелами из прочной черной тем-древесины, с зазубренными металлическими наконечниками и оперением из крыла воскской чайки. На мне было защитного цвета одеяние, разрисованное пятнами в тон листвы и сухой земли. Когда я не двигался, оно полностью сливалось с зеленью деревьев и кустов и делало меня неразличимым уже на расстоянии нескольких ярдов. Движение подвергает тебя опасности, но двигаться необходимо: ты должен идти вперед, ты охотник и, значит, обязан идти по следу. Краем глаза я заметил скользнувшего вдоль толстой ветви древесного урта. Странно, обычно до наступления темноты они встречаются не так часто. Хорошо еще, что едины и пантеры охотятся только ночью, хотя последние, когда голодны, могут выйти на поиск добычи и при свете дня. Над головой раздавался щебет птиц, очевидно не слишком напуганных присутствием человека. Среди разноголосого гомона мне удалось различить и тонкие переливчатые трели рогатого гимма, звучавшие на удивление громко для издававшей их крохотной птички. День выдался безветренным. Под густыми, развесистыми кронами деревьев стояла духота. Приходилось постоянно отмахиваться от назойливой мошкары. Я шел далеко впереди своих людей, разведывая для них дорогу. Второй день мы с десятью матросами, включая Римма, кружили по лесу, якобы охотясь на слина. Турнок оставался в лагере, взяв на себя командование на время моего отсутствия. Мы удалились на северо-восток, стараясь не приближаться ни к лагерю Вьерны, ни к ведущей к нему тропе, обозначенной отметинами на стволах деревьев. Я не мог быть уверен в том, что Талену держат в самом лагере Вьерны. Но даже если ее прячут в другом месте, Вьерна и разбойницы доподлинно знают, где она находится. Идущие следом за мной матросы несли на плечах сети для поимки слина, как будто они в самом деле были настоящими охотниками. Их ноша не была столь уж бесполезна: в случае необходимости эти же сети можно использовать и для поимки двуногой добычи. Я дал Вьерне и ее разбойницам шанс. Они его отвергли. Это их право. Они сделали свой выбор. Я снова смахнул с лица мошкару. Приятно было сознавать, что я скоро освобожу Талену. — Прошу тебя, хозяин, не заходи в леса, — вспомнились мне прощальные слова Ширы. — Это очень опасно! Меня тогда это разозлило. — Кара, забери эту рабыню и проследи, чтобы она как следует исполняла свои обязанности, — распорядился я и, обращаясь к Шире, добавил: — Когда мы снова будем в Лидиусе, я оставлю тебя там, на невольничьем рынке. Помню, каким ужасом наполнились ее глаза. К тому времени она уже в полной мере осознавала себя рабыней. Я отвернулся. Сейчас я мог думать только о Талене, только она занимала мои мысли. Мы восстановим наши отношения свободных спутников. Она снова будет рядом. Из нас получится отличная пара: она — красавица Талена, дочь самого убара Ара, и я — великий Боск, адмирал Порт-Кара, жемчужины блистательной Тассы. Кто знает, каких еще высот мне удастся достичь? Я медленно пробирался среди кустов, а неугомонные птицы кружились и щебетали над самой моей головой. Они совсем расхрабрились. Когда я только начинал углубляться в лес, они не вели себя со столь дерзкой беззаботностью. Они и сейчас еще замирали, когда я делал резкое движение или начинал идти после длительного осмотра местности, но в остальное время они, казалось, совершенно не обращали на меня внимания и были заняты лишь своими делами. Я решил пощекотать им нервы и поднес руку к лицу, заодно смахивая надоедливую мошкару. Хор безмятежных голосов мгновенно стих, и пернатые певцы настороженно замерли на ветвях, но затем снова принялись самозабвенно щебетать с каким-то даже подчеркнутым пренебрежением к моему присутствию. В зрителях они явно не нуждались. Я усмехнулся и двинулся дальше. Римм вернулся из Лауриса в тот же день вечером, накануне нашего выступления из лагеря. Вместе с ним пришел отыскавший его в Лаурисе Арн и еще четверо его людей. Как я рассчитывал, он прослышал о моем приобретении этой маленькой воровки, Тины, и очень хотел выкупить ее. Арн не забыл, как в одной из таверн Лидиуса, еще будучи свободной женщиной, она искусно разыграла перед ним сцену страсти и затем, опоив его наркотиками, обобрала дочиста. Арн и четверо его людей тоже присоединились к моей поисковой партии. Они были не прочь заполучить нескольких женщин-пантер. Думаю, их помощь могла оказаться для меня вовсе не лишней. Что же касается продажи Тины — а именно за этим Арн и пришел в мой лагерь, — я дал разбойнику весьма неопределенный, уклончивый ответ. Дело не в том, что у меня были какие-то существенные возражения против продажи ему Тины; возражать против этого могла бы скорее сама Тина, но пожелания рабыни, конечно, не принимались нами во внимание. Нет, просто я знал, что она не оставила равнодушным к себе одного из моих матросов, Туруса, того самого парня с браслетом на руке. Чувствовалось, что молодой матрос вызывает у нее ответное расположение, и, хотя симпатии и антипатии рабыни едва ли когда-нибудь способны были повлиять на решение ее хозяина, отношения к ней самого Туруса я не мог не заметить. Он один из моих людей, член моей команды. Посмотрим, как сложатся обстоятельства. Может, я просто отдам Тину ему. Все это такая мелочь; сейчас есть вещи куда более важные. Сквозь густое переплетение ветвей я взглянул на солнце. Время перевалило за полдень; шел, наверное, десятый ан. Пора двигаться дальше. Я надеялся напасть на след Вьерны и отыскать ее лагерь еще до наступления темноты, чтобы мы смогли атаковать его уже к рассвету. Мне подумалось о матросах, оставшихся на берегу, у «Терсефоры». Они никогда не откажутся поймать парочку лесных разбойниц. Мужчины из Порт-Кара отлично знают, как сделать из женщины покорную рабыню. Я невольно рассмеялся. Интересно, как воспримут пага-рабыни, о которых договаривался в Лидиусе Римм, появление в лагере женщин-пантер? Наверное, поначалу будут побаиваться их. Жаль, что не удастся дождаться прибытия этих отобранных Риммом девчонок и увидеть их своими глазами. Медлить с началом экспедиции нельзя, а девицы должны прибыть в лагерь на баркасе только к вечеру. Судя по словам Римма, они красавицы. Надеюсь, что он прав, хотя на их цене это никак не отразилось, и все они обошлись мне всего лишь в четыре медные монеты в день. При этом Церкитус, владелец таверны, у которого Римм взял на время рабынь, так расщедрился, что обещал прислать вместе с ними и вина, хотя на этот счет я не давал никаких указаний. Надеюсь, девушки окажутся достаточно красивыми и оправдают ожидания моих матросов. После возвращения я сам их оценю. Для капитана очень важно следить за тем, чтобы его люди чувствовали себя удовлетворенными. Римму я доверял. Я знал, что он понимает толк в женской красоте. И если он одобрительно отзывался о четверых нанятых им девицах из пага-таверны, значит, они действительно хороши собой. Я продолжал продираться сквозь чащу. Время приближалось, по-видимому, уже к двенадцатому ану. Пока все шло как надо. Я надеялся, что до наступления ночи мне удастся обнаружить местонахождение лагеря Вьерны. Я должен нанести удар прежде, чем до лагеря доберется Марленус. Надеюсь, что он все еще обследует леса поблизости от Лауриса. Мне доставляло удовольствие сознание того, что я сумею освободить его дочь раньше, чем он ее отыщет, или — еще лучше — что мне удастся захватить Вьерну и ее банду и, преспокойно погрузив их на корабль, отправиться в обратный путь, пока Марленус высунув язык будет пытаться отыскать разбойниц там, где их давно уже нет. Пусть ищет, пусть побесится этот убар, некогда отказавший мне в хлебе, соли и очаге. Этого я не забыл и не простил. Представляю себе его бешенство, когда он узнает, что человек из Порт-Кара, которого он фактически изгнал из своего города, опередил его в таком деле. Слава, которая должна была достаться ему, будет принадлежать мне. Я представил свое триумфальное возвращение в Порт-Кар: тысячи людей на улицах, букеты цветов, усеивающие воды каналов, ликующие крики прославляющих меня горожан. И рядом со мной в одеяниях убары — Талена. Я добьюсь, чтобы Городской Совет послал официальное уведомление убару Ара Марленусу о том, что его дочь в безопасности и спасена небезызвестным Боском, адмиралом Порт-Кара, жемчужины блистательной Тассы. Мы будем прекрасной парой. Такого союза Гор еще не знал. Даже страшно себе представить, каких высот можно достичь, имея в качестве поддержки такую спутницу. Я раздвинул руками ветви и бесшумно проскользнул под ними. Мне вспомнилась Шира, ее прикосновение ко мне, ее губы на моих губах… Нет, прочь из головы эту рабыню. По возвращении нужно будет выставить ее на продажу в Лидиусе. Не хватало еще, чтобы… Что-то заставило меня остановиться. Птицы над головой мгновенно умолкли. Я резко отшатнулся в сторону. У самого моего лица в ствол дерева вонзилась длинная тонкая стрела. Она вошла в древесину с тугим вибрирующим звуком. Ярдах в семидесяти пяти от себя краем глаза я уловил быстрое, мимолетное движение, словно тень промелькнула между стволами деревьев. Через мгновение жизнь в лесу потекла, как прежде, словно ничего не случилось. Я был в бешенстве. Меня обнаружили. Если нападавший достигнет лагеря, все надежды на внезапность нашей атаки рухнут. Разбойницы будут начеку; они могут вообще оставить лагерь и, взяв с собой Талену, углубиться в лес. Тогда нарушатся все планы, на которые я так рассчитывал. Не теряя ни секунды, я пустился в погоню. Через считанные мгновения я уже был на месте, откуда нападавший выпустил стрелу. Трава здесь была примята, и на земле валялись сорванные с ветвей листья. Я внимательно огляделся. Сейчас любая мелочь — сломанная ветка, вывернутый камень — могла подсказать мне нужное направление. Вскоре я обнаружил то, что искал, и вести преследование стало гораздо легче. В течение ана нападавшему удавалось держаться от меня на значительном расстоянии. Однако у него не было времени, чтобы должным образом скрыть или запутать следы, поэтому мне не составляло никакого труда их отыскать. К тому же мне, преследователю, не нужно было маскировать свое присутствие и тратить на это драгоценное время. От меня требовались только внимание и скорость. Нападавший тоже торопился, и чем быстрее он бежал, тем легче мне было идти по его следам. Сломанная ветка, примятая трава — ничто не могло ускользнуть от опытного взгляда. Еще дважды из густой зелени кустов навстречу мне беззвучно вырывалась стрела и, пройдя в каком-нибудь дюйме от моего тела, бесследно исчезала в сплошном переплетении подлеска. Дважды я успевал заметить тенью мелькнувший впереди меня силуэт. Я уже мог ясно различить хруст ветвей под тяжестью убегавшего от меня человека. Нужно во что бы то ни стало остановить его, любой ценой не дать добраться до своего лагеря. Я держал лук наготове. Нас разделяли считанные шаги. Еще одна стрела со свистом рассекла воздух и исчезла в густой зелени у меня за спиной. Я нырнул в сторону и замер. Никакого движения впереди слышно не было. Я усмехнулся. Противник затаился. Отлично, подумал я, все идет как надо. Наступила самая опасная фаза охоты. Противник ждал, невидимый среди сплошного переплетения ветвей, с луком наготове. Стараясь не дышать, я внимательно прислушивался к пению птиц, доносящемуся из ближайших кустов. Напряженно всматриваясь в возвышающуюся передо мной стену зарослей, я пытался разглядеть, где птицы двигаются среди ветвей и где их не видно. Лук я не натягивал. Сейчас торопиться нельзя. Сейчас нужно только ждать. Еще с четверть ана я внимательно изучал игру теней, отбрасываемых ветвями. Я полагал, что противник, зная о моем преследовании, о том, что я иду за ним по пятам, будет ждать меня с натянутым луком в руках. Но это очень тяжело — держать тетиву лука натянутой ен или два. Рука немеет, точность наведения стрелы теряется, и ему придется ослабить натяжение тетивы, чтобы дать руке отдохнуть. Нужно только дождаться этого момента и заметить его. Птицы безмятежно перелетали с ветки на ветку и щебетали так, словно соревновались друг с другом. Я внимательно вслушивался. Я оставался совершенно неподвижным и был так терпелив, что даже не сгонял с лица налипшую мошкару. Я настойчиво изучал колыхание теней и солнечных бликов на листве ветвей, боясь пропустить хоть малейшее изменение в ритме их движения. Я ждал так, как умеет ждать только горианский воин. И терпение мое было вознаграждено. В глубине ветвей я заметил мельчайшее, едва уловимое движение тени, которого я так ждал. Губы мои непроизвольно расплылись в улыбке. Я тщательно уложил оперение длинной черной стрелы из легкой тем-древесины на тугую тетиву, поднял лук из гибкого желтого ка-ла-на и прицелился. Через мгновение беспечный птичий гомон разорвал отчаянный женский крик, наполненный страданием и болью, донесшийся из-за густой стены ветвей. Цель поражена! Я рванулся вперед. Моя жертва была пригвождена к стволу дерева стрелой, вошедшей ей прямо в плечо. Глаза ее дико блуждали. Едва увидев меня, она снова вскрикнула и правой рукой потянулась к охотничьему ножу, висевшему у нее на поясе. Жертвой моей оказалась голубоглазая блондинка. Волосы ее были испачканы кровью. Я вырвал у девушки охотничий нож, снял со своего пояса наручники и защелкнул их у нее на запястьях. Она с трудом ловила воздух запекшимися губами. Я сорвал с нее некое подобие шейного платка и сделал из него хороший кляп. Скоро на шее у разбойницы будет красоваться совершенно иное украшение, с усмешкой подумал я и глубоко загнал кляп в ее широко раскрытый рот. После этого я достал длинный кусок веревки и привязал скованные цепью руки девушки к ее телу. Теперь она была совершенно беспомощна. Эта женщина-пантера уже не сможет предупредить своих соплеменниц; она уже не сумеет нарушить планы Боска, адмирала из Порт-Кара. С кляпом во рту, с руками, скованными цепями и туго привязанными к телу, она наблюдала за мной обезумевшими от боли глазами. Хорошенькая, отметил я про себя. Я сорвал с нее шкуры, прикрывавшие тело, сумку, висевшую на боку, лук и бросил их на землю. Эти вещи ей больше не понадобятся. Она — моя собственность и с этого момента принадлежит только мне. Я подошел к ней и одним рывком выдернул из плеча стрелу, пригвоздившую ее к дереву. Девушка глухо застонала и, прислонясь к стволу, сползла на землю. Теперь, когда стрела была извлечена, из раны на плече пульсирующей струйкой начала бить кровь. Я позволил ей сесть, чтобы промыть края раны, а сам в это время извлек из ствола дерева оставшийся в нем металлический наконечник стрелы и, срезав охотничьим ножом часть коры, приложил ее в этом месте к дереву, чтобы бросавшаяся в глаза трещина не привлекала к себе внимания. Сумку и оружие девушки я забросил в кусты. После этого отрезал от ее одеяния широкую полосу материи и перевязал ей рану. Затем, позволив девушке немного отдохнуть, тщательно присыпал землей и прикрыл листьями и травой все места, где остались следы крови. Когда с этим было покончено, я легко поднял девушку на руки и понес ее, возвращаясь к месту нашей с ней первой встречи. Я шел так с четверть ана, пока не убедился, что мы достаточно удалились от тех мест, куда она направлялась. Здесь нас никто не мог услышать. Я усадил пленницу на землю и прислонил спиной к дереву. Она совсем ослабела от боли и потери крови. Пока я нес ее, она не раз впадала в обморочное состояние, но сейчас, сидя на земле, пришла в себя и смотрела на меня испытующим взглядом. Я вытащил кляп у нее изо рта. — Как тебя зовут? — спросил я. — Гренна, — ответила девушка. — Где находится лагерь Вьерны и зона обитания ее банды? Этот вопрос, казалось, ее удивил. — Я не знаю, — прошептала она. Что-то в манере поведения девушки убедило меня в том, что она говорит правду. Странно. Согласно моим предположениям, эта часть леса должна была находиться под контролем Вьерны и ее банды. В кармане у меня нашлось кое-что из еды; я предложил ее своей пленнице и дал ей напиться воды из фляги. — Разве ты не из банды Вьерны? — спросил я, когда она подкрепилась. — Нет. — А из чьей? — Из банды Хуры. — Но ведь эта часть леса является территорией Вьерны. — Эта территория будет нашей, — уверенно заявила девушка. Я снова протянул ей флягу. — У нас в банде больше сотни женщин-пантер, — отхлебнув воды, продолжала она. — Эта территория будет нашей. Я был поражен. Обычно женщины-пантеры держались и охотились небольшими группами. То, что отдельная банда может насчитывать больше сотни человек и подчиняться одному вожаку, казалось просто невероятным. — Ты разведчица? — спросил я. — Да, — ответила она. — И насколько ты удалилась от своей банды? — На несколько пасангов. — А что подумают, если ты не вернешься назад? — Женщины иногда не возвращаются, — ответила она. — Кто знает, что может послужить тому причиной. Губы ее дрожали. Я снова протянул ей флягу. Она потеряла много крови. — Что вы собираетесь со мной сделать? — Помолчи, дай подумать, — оборвал я ее. Сейчас мне казалось еще более важным как можно скорее обнаружить местонахождение лагеря Вьерны или хотя бы зону обитания ее банды. Очень скоро, возможно уже через два-три дня, в этой части леса появится еще одна весьма значительная группа женщин-пантер. Нужно было действовать быстро. Я взглянул на солнце; оно уже клонилось к деревьям. Через ан-другой начнет темнеть. Мне бы хотелось отыскать лагерь Вьерны — если это, конечно, вообще возможно — до наступления темноты. Времени вести пленницу к тому месту, где меня ожидал Римм с матросами и Арн со своими людьми, у меня не оставалось. Пока я отведу девушку туда да пока вернусь назад, станет совсем темно. — Что вы собираетесь со мной сделать? — снова поинтересовалась пленница. Я отыскал кляп и заткнул им рот этой болтуньи. Затем развязал веревку, прижимавшую руки девушки к ее телу, отомкнул и снял с нее левый наручник. — Лезь наверх, — кивнул я ей на ближайшее дерево, засовывая за пояс снятую веревку. Она стояла пошатываясь: слишком ослабела от потери крови. — Забирайся на дерево, — приказал я, — или мне придется посадить тебя на цепь прямо здесь, на земле. Девушка медленно начала взбираться на дерево. Так же неторопливо я следовал за ней. — Выше, — приказал я, когда она испуганно начала поглядывать вниз. Мы поднялись над землей футов на тридцать. — Теперь перелезь на эту ветку, — сказал я, — и ложись на нее спиной, головой к стволу. Блондинка заколебалась; в глазах у нее стоял ужас. — Давай быстрее, — поторопил я ее. Она нерешительно поползла по толстой ветви и, когда ее отделяло от ствола дерева футов пять, дрожа от страха, легла на нее спиной. — Опусти руки, — сказал я, — пусть они свисают свободно. Девушка выполнила все, что я сказал. Я поймал свисающий с ее правой руки наручник и застегнул его на левом запястье так, чтобы руки ее словно обнимали ветку, на которой она лежала спиной. После этого я накрепко привязал к ветке лодыжки девушки, а веревкой, которую достал из своей сумки, притянул к ветке ее спину и плечи. Теперь, думаю, она не упадет. Я начал спускаться. Едва не сворачивая себе шею, она провожала меня испуганным взглядом. Переживет как-нибудь. Слинов, обитающих в норах, ей бояться нечего: по деревьям они не лазают. Пантеры, конечно, забираются на деревья, но очень редко; они тоже предпочитают охотиться на земле. Надеюсь, девчонка будет в безопасности. Если же нет — что ж, в конце концов, она тоже пыталась меня убить. На этот раз мне повезло больше, чем ей. Окажись я на ее месте, ее забота обо мне была бы еще менее горячей. По крайней мере, я сделал для нее все, что мог. С этими мыслями я продолжил свои поиски. За ан до наступления темноты я обнаружил лагерь Вьерны. Он располагался на берегу небольшого ручья — одного из многочисленных крохотных притоков Лаурии. Я осторожно взобрался на дерево, чтобы сверху лучше рассмотреть устройство лагеря. Он состоял из пяти искусно замаскированных хижин, сплетенных из плотно прилегающих друг к другу стволов молодых деревьев и крытых соломой. Лагерь окружал высокий частокол с воротами, закрепленными на петлях из гибкой лианы. В центре лагеря виднелось место для костра, обложенное большими камнями. По обеим сторонам от него были вбиты две толстые рогатины, на которых покоился длинный вертел с жарящимся сейчас над огнем сочным молодым табуком. Запах вокруг распространялся изумительный. Я невольно сглотнул набежавшую слюну. За вертелом следила сидящая на корточках у костра девушка-пантера. Время от времени она отрезала от жарящейся туши маленький кусочек и отправляла его в рот, после чего долго вытирала и облизывала испачканные жиром пальцы. Рядом с ней расположилась девушка, чинившая разложенную на земле сеть. Неподалеку от них еще две девушки играли в так называемую «корзиночку», соревнуясь друг с другом в сложности сплетения на пальцах нитяного узора, развязываемого одним легким рывком за выступающий конец нитки. Игра эта довольно распространена на севере, особенно в небольших поселениях; играют в нее и на Торвальдсленде. Больше девушек-пантер в лагере или поблизости от него я не заметил, но внутри одной из хижин угадывалось какое-то движение: очевидно, там тоже кто-то находился. Присутствия Талены заметно не было, хотя ее, конечно, могли держать связанной в одной из хижин. Вероятно, именно в той, где угадывалось какое-то движение. Выяснить это сейчас не представлялось возможным. Одно не вызывало сомнений: далеко не все разбойницы из банды Вьерны в данный момент находятся в лагере. Я смог заметить человек пять-шесть. У Вьерны же, судя по имеющимся сведениям, должно быть не меньше пятнадцати женщин. Я внимательно наблюдал за девушками. Они не замечали моего присутствия. Они вообще не подозревали, что местонахождение их лагеря обнаружено. Ничего, очень скоро они об этом узнают, возможно, даже завтра, когда лагерь их подвергнется нападению, а сами они будут захвачены в плен, закованы в цепи и приготовлены к отправке на ближайший невольничий рынок. Однако нам следует поторапливаться. Если Гренна ничего не напутала — а повода сомневаться в этом у меня не было, — для захвата этих территорий сюда движется необычайно большая по численности банда женщин-пантер. Я усмехнулся. Представляю удивление Хуры и ее разбойниц, когда они доберутся наконец сюда, готовые яростно сражаться за каждый пасанг, и не встретят здесь никакого сопротивления, обнаружат, что вожделенные места совершенно пусты, а противник исчез. К тому времени Вьерна и ее разбойницы уже будут у меня в руках. Хура найдет лишь опустевший лагерь и, вероятно, кое-какие следы борьбы. Но для этого нам нужно действовать быстро. Лишние женщины-пантеры, направляющиеся в эти места, могут серьезно помешать моим планам. Необходимо все закончить до их появления. Думаю, это будет несложно. Интересно, как Хуре удается удержать под своим началом столько разбойниц? Подобные банды редко насчитывают больше двух десятков человек. У Хуры же, если верить словам Гренны, больше сотни женщин-пантер. Ни в коем случае нельзя позволить им вмешаться в наши дела. Я снова внимательно оглядел лагерь и находящихся в нем женщин. Я предоставил им шанс. Отказавшись продать мне Талену, они его отвергли. Они сделали свой выбор. Это была их ошибка. Урок, который они за это получат, запомнится им надолго. Еще две девушки подошли к частоколу, огораживающему лагерь, и, открыв ворота, вошли внутрь. Походка у обеих была быстрой и легкой. В цепях они будут выглядеть отлично. Больше никого не было видно. Надеюсь, к наступлению ночи все разбойницы — или по крайней мере большинство из них — вернутся в лагерь. Тогда-то и произойдет наша с ними встреча. Я беззвучно соскользнул с дерева и через мгновение растворился в густом подлеске. — Отведи эту пленницу на «Терсефору», — сказал я Римму и подтолкнул к нему Гренну. Руки ее снова были в цепях и плотно привязаны к телу. Она стояла перед нами на коленях, низко опустив голову. Кляп вытащили у нее изо рта: в нем уже не было необходимости. — Я бы тоже хотел участвовать в нападении на лагерь Вьерны, — сказал Римм. — Вы, наверное, помните, что именно ее банда захватила меня спящим и продала в рабство. — Я помню, — сказал я, — и именно поэтому боюсь, что твои действия будут слишком поспешными. Римм рассмеялся. — Возможно, вы правы, — сказал он. Сейчас уже было невозможно определить, где именно была выбрита полоса, проходившая у него через всю голову, ото лба к затылку. — Я останусь с вами, — сказал Арн. — Хорошо, — согласился я. Арн окинул Гренну оценивающим взглядом. Почувствовав это, девушка еще ниже опустила голову. Меня порадовало, что моя пленница произвела на него впечатление. Возможно, позднее я смогу ему ее предложить. — На «Терсефоре» на нее надеть ошейник и поставить клеймо, — распорядился я. — После этого пусть займутся ее раной. Девушка глухо застонала. — Да, капитан, — отозвался Римм и легко поднял ее на руки. Сама идти она уже не могла: потеряла слишком много крови. Римм со своей ношей вышел из небольшого круга, освещенного пламенем костра, и тут же растворился в темноте. Я оглядел девятерых оставшихся со мной людей. — А теперь давайте спать, — сказал я. — Нам нужно проснуться за два ана до рассвета. Этого времени хватит, чтобы добраться до лагеря Вьерны. — Хорошо, — ответил Арн. Я устроился на охапке листьев, брошенных у частокола, огораживающего наш крошечный лагерь в лесу. К утру я уже освобожу Талену. Она будет рядом со мной. Кто знает, каких еще высот сможет достичь Боск. Великий Боск! Приятные мысли быстро убаюкивают. С ними я и заснул.
8 ЧТО ЖДАЛО НАС В ЛАГЕРЕ ВЬЕРНЫ
«Свободную женщину, выросшую в роскошном Цилиндре, сделать рабыней проще, чем сорвать цветок», — гласит германская пословица. Эти совершенно верные слова ни в коей мере не относятся к женщинам-пантерам. С ними все обстоит совершенно иначе. Нет необходимости говорить, что существует огромное множество способов охоты на человека, в которых учитывается каждая мелочь этого зачастую жизненно важного процесса: прежде всего, количество участвующих в охоте, численность будущих рабов и их характерные особенности. То, что нас насчитывалось всего десять человек, включая меня самого, а банда Вьерны объединяла, вероятно, пятнадцать — семнадцать разбойниц, великолепно умеющих обращаться с оружием, и определило тактику наших действий. Я не хотел брать с собой в лес большое количество людей, поскольку было бы труднее скрыть их присутствие. К тому же мне не хотелось ослаблять гарнизон, находящийся на борту «Терсефоры», чтобы в случае любой опасности Турнок смог защитить корабль. Первоначально я планировал взять с собой пятерых, но после появления в лагере Арна и его людей я с удовольствием позволил им присоединиться к отряду. Разбойники ориентируются в лесу ничуть не хуже женщин-пантер, а в умении идти по следу и обращаться с оружием ни одна женщина с ними не сравнится. Если к этому добавить элемент внезапности, на который я особенно рассчитывал, большого количества людей нам не понадобится. Пятерых, думаю, вполне хватило бы. Я невольно усмехнулся. Возможно, во мне просто говорило дерзкое честолюбие. Чем больше рабов захвачено меньшим количеством воинов, тем выше значимость операции. Это свидетельствует о храбрости и тактическом мастерстве рабовладельца. То, что лесных разбойниц захватила всего лишь горстка мужчин, доставит мне громадное удовольствие и навеки опозорит память банды Вьерны. Может, они и пантеры, как сами себя называют, но при этом всего лишь женщины. Мы легко с ними справимся. Мы взвесили различные тактические приемы захвата лагеря. Один из самых простых и безопасных отклонили сразу из-за колоссальных затрат времени, которые он предполагал. Способ заключался в осаде лагеря, и от нас в этом случае требовалось только сидеть и дожидаться, пока женщины, отрезанные от пищи и воды, окончательно не ослабеют, не потеряют надежду вырваться на свободу и не сложат оружие. Второй, довольно схожий с первым, но требующий значительно меньше времени способ заключался в поджоге лагеря разбойниц. При этом подразумевалось, что огонь вынудит осажденных покинуть жилища и искать спасения в лесу, где справиться с ними поодиночке не составит никакого труда. Этот способ, однако, сопряжен с определенным риском, поскольку пантеры оставят лагерь с оружием в руках, а паника сделает их действия непредсказуемыми. К тому же в общей суматохе многим потенциальным пленницам удастся бежать. К этому способу, правда, существует несколько дополнений, не совсем понятных для склада ума землянина, но на жителя Гора действующих безотказно и заключающихся, например, в поджоге окружающего лагерь участка леса, что действует на горианина ошеломляющим и парализующим образом. При этом сами нападающие испытывают ужас ничуть не меньший, чем осажденные. И дело здесь не только в ощущении подступающей со всех сторон опасности, но и в осознании величайшей катастрофы, постигшей лес, бывший до этого их домом, их убежищем, их другом. Гориане любят природу своей планеты, она — дитя, частица этого мира, и ее беды воспринимаются как свои собственные. Гориане могут часами наблюдать за движением облаков или кружащимися снежинками, а показавшаяся весной из-под земли травинка способна привести в неописуемый восторг, несмотря на всю суровость их характера. Я знал жестоких воинов, сердца которых буквально таяли при виде крошечных полевых цветов. Нет, лично я никогда бы не взял на себя ответственность перед горианами за поджог леса, за уничтожение этого прекрасного, могучего, великолепно отлаженного живого организма, за превращение его в груду пепла и обуглившихся мертвых головешек, за убийство леса, как называют гориане поджог. — Нет, — решительно сказал я, — лес поджигать не будем. Арн и его люди с радостью согласились. Один из наиболее элегантных способов захвата неприятельского лагеря, требующий высокого мастерства, состоит в том, чтобы под покровом ночи проникнуть на его территорию и, беззвучно передвигаясь от хижины к хижине, ориентируясь только по звуку дыхания спящей женщины, связать свою жертву и заткнуть ей рот кляпом. Здесь, однако, малейшее неверное движение может поднять на ноги всю банду, поэтому каждому охотнику действовать необходимо крайне осторожно: один из них обнаруживает спящую женщину и, выбрав подходящий момент, затыкает ей кляпом рот, наваливается на нее всем телом и прилаживает кляп так, чтобы она ни в коем случае не могла его выплюнуть. Второй в это время быстро связывает руки и ноги женщины, после чего оба переходят к следующей жертве. Вся процедура занимает считанные секунды; если все идет хорошо, к рассвету уже вся банда разбойниц связана и готова к отправке. Мы решили несколько упростить этот способ захвата рабынь и использовать сети для ловли слинов, которые помогут поймать и обезопасить не одну, а сразу нескольких девушек, то есть всех, кто находится в хижине. Поскольку мы сможем действовать во всех хижинах одновременно, нам уже нет необходимости опасаться поднятого девушками шума: это их не спасет. Мы сумеем проследить, чтобы ни одна из них не дотянулась до оружия, а потом, возможно даже позволив себе короткий отдых и перекусив тем, что отыщем в их лагере, мы одну за другой высвободим пантер из сети и надежно свяжем. Мы осторожно окружили лагерь. Следовало проделать это быстро и с величайшей осторожностью, чтобы не потревожить выставленных часовых. Нам это удалось. За частоколом никого не было видно. — С их стороны очень неразумно не выставить часовых, — прошептал мне на ухо Арн. Я был с ним совершенно согласен. Мы неслышно подкрались к воротам, и я внимательно изучил узел на стягивающем створки кожаном ремне, чтобы в случае необходимости суметь завязать его точно так же. Узел оказался несложным, предназначался он только для того, чтобы не допустить за ворота диких животных. Я развязал узел, и один за другим мы беззвучно скользнули внутрь лагеря, а там распутали сети и обнажили ножи. От земли тянуло сыростью; в лесу было по-утреннему прохладно. Начинало светать. Теперь нам будет легче различить силуэты спящих в хижинах девушек. Недолго им осталось. Я кивнул окружающим меня людям. Разбившись по парам, держа сети наготове, мы осторожно приблизились каждый к своей хижине. Я подал знак Арну. Он издал тихий пронзительный свист, напоминающий трель рогатого гимма. Мы все как один резко распахнули двери хижин и ворвались внутрь, готовые набросить сети на спящих девушек. Наша хижина была пуста. Я едва не заревел от ярости. Через мгновение мужчины начали выходить из остальных построек. — Они все ушли, — сообщил один из наших. — Да, лагерь пуст, — подтвердил другой. Мы обменялись хмурыми взглядами. Арн в бешенстве сжимал кулаки. — Давайте на разведку, — приказал я двум матросам. — Все внимательно осмотреть. И быстро! Очевидно, только теперь мои спутники начали отдавать себе отчет в том, что, находясь здесь, в этом лагере, мы сами могли попасть в ловушку женщин-пантер. Двое матросов как тени выскользнули из лагеря. Не думаю, что разбойницы затаились где-нибудь поблизости от лагеря и ждали нашего появления: прежде чем решиться проникнуть за частокол, мы внимательно проверили все вокруг. Однако я вовсе не мог исключить другой возможности — женщины-пантеры каким-то образом сумели обнаружить нас еще на подступах к лагерю, отошли, позволяя нам пробраться за ограду, а теперь снова вернулись и наблюдают за нами. Эта гипотеза, конечно, выглядела вполне правдоподобной, но, думаю, вероятнее всего, они даже не подозревали о нашем присутствии поблизости и оставили лагерь еще до рассвета, отправившись по каким-то своим делам. Они могут просто охотиться, или же, узнав о появлении на их территории банды Хуры, о которой рассказывала Гренна, Вьерна и ее разбойницы вышли ей навстречу, чтобы разведать обстановку, а при удачном стечении обстоятельств и самим нанести удар. А может, затаились где-нибудь в десятке пасангов отсюда и следят за людьми Марленуса. Кто знает, по какой причине они могли покинуть лагерь? Это вполне могло быть никак не связано с нашим появлением. Я огляделся. В лагере осталось не так уж много имущества. Незаметно, чтобы это место покидали второпях. Я разглядел несколько копий и связки стрел. Женщины-пантеры никогда бы их не оставили. Они вернутся. Беззвучно подошел один из матросов, отправленных на разведку. — Никаких следов женщин-пантер вокруг лагеря не обнаружено, — доложил он. Арн и его люди с облегчением вздохнули. — Они еще вернутся, — заверил я. — А что будем делать сейчас? — спросил Арн. — Главное, не торопитесь скатывать сети. Разбойник посмотрел на меня с удивлением. — Давайте расположимся в одной из хижин и подумаем, что делать дальше, — предложил я. Мы выставили двух часовых в лесу, а сами разместились в ближайшей хижине. — Вероятно, они вернутся еще до наступления темноты, — заметил Арн. — Возможно, и гораздо раньше, — предположил один из его людей. — Мы даже не знаем, в каком направлении ониушли, — недовольно проворчал другой. — Зато знаем, что они обязательно вернутся, — напомнил Арн. Все одобрительно загудели. Один из разбойников, скользнув взглядом по стенкам хижины, вдруг радостно воскликнул: — Ка-ла-на! — и указал рукой в дальний темный угол. Здесь, связанные вместе за горлышки, лежали шесть больших бутылей ка-ла-на. Он подошел к ним, внимательно оглядел и даже зачем-то понюхал. Вино было в темных, непрозрачных бутылках. — Вот это да! Из виноградников Ара! — присвистнул он. Разбойник повертел одну бутылку в руках, с наслаждением прислушиваясь к бульканью вожделенной жидкости. — Поставь на место, — сказал я. Он с явным огорчением расстался с бутылкой. — Мы вернемся сюда завтра на рассвете? — спросил один из разбойников. — Возможно, — ответил я. Времени, однако, терять не хотелось. Неизвестно, сколько его потребуется Хуре и ее банде, чтобы добраться до этой части лесов. А кроме того, если Вьерна и ее товарки вернутся в течение дня, а затем ночью, еще до восхода солнца, уйдут снова? — У меня есть предложение получше, — сказал Арн. — И состоит оно в том, чтобы остаться здесь, в лагере, и встретить разбойниц с распростертыми объятиями? — предположил я. — Верно, — кивнул Арн. Присутствующие переглянулись с довольным видом: охота становилась все более занимательной. С сетями наготове мы будем поджидать разбойниц в их собственном лагере и набросимся на них, как только они сами закроют за собой ворота. — Отличный план! — высказал общее мнение один из разбойников Арна. Остальные согласно закивали. Взгляды всех присутствующих обратились ко мне. У меня не было никакого желания тратить время, возможно понапрасну дожидаясь следующего утра для нанесения удара. К тому же мы не знали, откуда будут возвращаться женщины-пантеры, и это не позволяло нам устроить засаду прямо в лесу. Все это предоставляло многим из них возможность ускользнуть от нас. Не стоило сознательно идти на такие потери. Куда лучше организовать ловушку в их собственном лагере. Уж этого они никак не могут ожидать. Возвращаясь сюда, домой, разбойницы не будут держаться начеку: ведь не могут же они подозревать, что эти стены, до сих пор служившие им надежным укрытием, внезапно превратились для них в столь же надежную клетку! — Мы будем ждать в лагере, — решил я. — Отлично! — воскликнул Арн. Разбойник, первым обнаруживший запас спиртного, не теряя времени понапрасну, тут же кинулся к заветным бутылкам. Бережно взял одну из них и, прижав ее к груди, как ребенка, принялся нетерпеливо вытаскивать затычку, плотно сидящую в узком горлышке. Я неодобрительно посмотрел на Арна. Он с хмурым видом пожал плечами и поспешно отвел взгляд. — Только не напивайся там! — бросил он своему человеку. — Конечно нет! — заверил тот. — Я ведь только попробовать! Наконец ему удалось охотничьим ножом поддеть пробку. Разбойник тут же ухватил ее зубами и, побагровев от натуги, стал проворачивать бутылку, крепко держа ее обеими руками. Пробка медленно, словно неохотно, вылезла из горлышка. У заинтересованных зрителей невольно вырвался единодушный вздох. — Нет! Позже! — решительно приказал я. Разбойник оторопело взглянул на Арна; тот хмуро кивнул. Едва сдерживая раздражение, разбойник с обреченным видом снова плотно вогнал пробку в бутыль. — А что, если они вообще сегодня не вернутся? — спросил один из матросов. Я пожал плечами. — Не вернутся, значит, не вернутся. — Что еще я мог сказать? — К наступлению ночи вернутся, — уверенно заявил Арн. — День тянется, как резиновый, — недовольно пробормотал кто-то из разбойников. — Конца-края ему нет! День между тем близился к вечеру. Мы уже дважды сменили часовых на посту и основательно перекусили тем, что принесли с собой в карманах и заплечных сумках, присоединив к этому хлеб и несколько ломтей вяленого мяса, обнаруженные в одной их хижин. Я выглянул за дверь. Солнце клонилось к закату, но печь продолжало немилосердно. Я снова вернулся на свое место и устроился на полу, вытянув ноги. Сидящий напротив меня Арн лениво жевал кусок сатарновского хлеба, запивая его водой из фляги. — Женщины-пантеры обычно возвращаются в лагерь до наступления сумерек, — задумчиво произнес один из разбойников. — Значит, нам ждать еще ана два, не меньше, — вяло откликнулся его товарищ. — Пора сменить часовых, — вставая на ноги, заметил один из моих матросов; следом поднялся еще один. — Я уже больше года не пробовал ка-ла-на с плантаций Ара, — словно отвечая своим мыслям, задумчиво произнес Арн. — Я тоже, — посочувствовал ему кто-то из разбойников. Ка-ла-на действительно было отборным. Мысленно даже я то и дело возвращался к нему. — Капитан, — заискивающе обратился ко мне один из матросов. — Давай! — решился я. Женщины-пантеры действительно едва ли вернутся раньше, чем через ан-другой. Разбойник, что уже вытаскивал пробку из заветной бутылки, окрыленный, вновь принялся за дело. На этот раз пробка подалась гораздо быстрее. Отработанным движением он поднес бутылку к губам и запрокинул голову. — Хватит! Хватит! — Мне едва удалось вырвать у него бутыль. На губах у разбойника засияла блаженная улыбка. — Здорово! — с трудом переводя дыхание, произнес он. — Мы выпьем только эту бутылку, — предупредил я. — С остальными управимся позже. Они, конечно, не опьянеют; на этот счет я был спокоен. Одна бутылка ка-ла-на на десять здоровых мужчин — все равно что булавка для слина. Ведь это не пага и не крепкое северное пиво. Просто мне не хотелось, чтобы вино придало людям ненужной смелости, усыпило бы их благоразумие и чтобы за первой бутылкой последовали остальные. Тогда нашим планам грозила бы опасность. Мои матросы, собравшиеся сменить часовых, тоже не смогли отказать себе в удовольствии и приложились к бутылке. Затем должное вину воздал Арн, после чего бутылка пошла по кругу, по очереди ненадолго задерживаясь в руках разбойников и матросов. И те и другие расставались с ней с одинаковым сожалением. Вернулись смененные часовые; им тоже досталось по глотку. Наконец какая-то добрая душа протянула бутылку мне, и я с наслаждением опрокинул в себя остатки обжигающей жидкости. Вино действительно оказалось превосходным. Это было красное ка-ла-на с далеких плантаций Ара. Частичка солнца, напитавшего ароматные плоды, передалась и вину, и его волшебное тепло широкой волной разлилось по всему телу. Не зря виноделы Ара считались лучшими на всем Горе. Я подошел к дверям хижины и выглянул наружу. Солнце стояло низко, но день еще был в полном разгаре. Казалось, солнечное тепло и свет струятся отовсюду, отражаются от листьев и деревьев и от самой земли. До наступления сумерек оставалось не меньше ана. Я повернулся, намереваясь вернуться в хижину. Внезапно в глазах у меня потемнело. Я покачнулся и схватился за дверной косяк. — Мы идиоты! — закричал я. — Идиоты! Арн уставился на меня, слепо моргая глазами. Разбойник, открывавший бутылку и отведавший вина больше остальных, сейчас лежал в углу хижины, скорчившись и подтянув колени к подбородку. — Забирайте его, — приказал я, — и бежим отсюда! Бежим! Товарищи мои, пошатываясь, с трудом вставали. Двое из них попытались поднять лежащего в углу разбойника. — Я ничего не вижу! — вдруг закричал один из матросов. Держась рукой за стену, Арн неуверенно поднялся на ноги и тут же снова опустился на пол, уронив голову на колени. — Бежим! — торопил я остальных. — Скорее! Все, кто мог, выбежали из хижины, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь. Прямо перед собой я увидел большую толстую сеть, опустившуюся на бегущего впереди человека. Он запутался в ней, упал; раздались воинственные крики кинувшихся к нему женщин-пантер. Поддерживая спотыкающегося, неуверенно переставляющего ноги Арна, я побежал вместе с ним по направлению к воротам. Все вокруг расплывалось перед глазами. Вдруг я почувствовал легкий удар копья в грудь, затем другой… Я неловко закружился на месте, пытаясь решить, куда бежать дальше, потряс головой, приводя себя в чувство, и тут заметил кровь у себя на груди. — Назад! — послышалось за спиной. — Назад! У ворот стояли четыре женщины-пантеры с копьями в руках, вонзавшие их в каждого, кто пытался к ним приблизиться. Арн упал. Я поднял его на руки и понес назад, к хижине. Ноги заплетались. Я едва дотащил его до спасительного, хотя и весьма непрочного жилища лесных разбойниц. Опустив Арна на пол, я принялся на ощупь искать свой лук. Сознание уплывало; приходилось снова и снова трясти головой и хлестать себя по щекам. Наконец я обнаружил свой лук, длинный лук из гибкой желтой древесины винных деревьев ка-ла-на, и целую связку стрел. Теперь оставалось только найти цель. Арн с обезумевшим видом сидел посреди комнаты и обводил стены невидящим взглядом. Каждое движение требовало от меня неимоверных усилий, я задыхался, соленый пот заливал глаза. Руки отказывались подчиняться; я едва вложил стрелу в лук. Попробовал натянуть тетиву, не удалось. Ничего, главное — не сдаваться. Пока мы продолжаем бороться, не все потеряно. Я шагнул к двери и выглянул наружу. Один из моих матросов неподвижно лежал на земле, очевидно, без сознания. Другой, стоя на четвереньках, слабыми, неверными движениями пытался освободиться от широкой сети. Вдруг его сбил с ног чей-то мощный удар, и, высунувшись за дверь подальше, я увидел подошедшую к нему женщину-пантеру, голубоглазую, с длинными светлыми волосами, держащую в руках копье. Поодаль лицом вниз лежал на земле один из разбойников Арна, склонившиеся над ним женщины связывали ему руки и ноги. Еще двоих разбойников приковали наручниками к перекладине ворот. У меня вырвался отчаянный крик; я отшвырнул лук и, не сдержавшись, со всей силы ударил кулаком в стену. Боль ненадолго прояснила сознание. Двумя ударами ноги я выломал нижнюю часть задней стены хижины и, едва не падая от усталости, вытащил Арна наружу. Здесь я огляделся. С правой стороны, из-за угла хижины, доносился явственный звон цепей. Путь сюда был закрыт. Волоча на себе Арна, я побрел к частоколу, находившемуся в нескольких ярдах от хижины. Усадив Арна на землю, я ухватился за верхние, заостренные концы ветвей, составляющих частокол, и попробовал подтянуться. Попытка успеха не имела. Неприступный забор отрезал нам дорогу к свободе. Мы были пленниками. Арн громко застонал и растянулся на земле. Едва сдерживаясь от досады, я грубо встряхнул его, приводя в чувство. Общими усилиями нам каким-то образом удалось незаметно выломать один из кольев изгороди, а затем и другой, и мы с неимоверным трудом выбрались из лагеря. — Они убегают! Убегают! — раздался у нас за спиной истошный женский крик. — Их двое! Смотрите! Таща за собой Арна, я побежал к ведущей в лес тропинке. Мы устремились к ближайшим кустам. Сзади слышались крики разбойниц и шум погони, но я не оглядывался. Нужно добраться до леса. Нельзя терять ни секунды. Женщины-пантеры слишком хорошие охотницы, они сильны и проворны, а сейчас их подстегивает еще и ярость от того, что двум пленникам удается бежать. Но пока говорить об этом рано. Нужно еще добраться вон до тех кустов. До ближайших. Нужно добежать. Ну, еще немного… Арн упал. — Вставай! — закричал я. — Поднимайся! Скорее! Из последних сил рывком я поставил его на ноги. Хрипя и рыча от отчаяния, Арн тащился за мной следом. Мимо просвистела стрела и тут же затерялась среди густой зелени. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам. Не останавливаться! Крики преследовательниц становились все громче. Я ясно слышал треск ломающихся ветвей. Внезапно я различил лязг металла, и боль от вонзившихся в щиколотку стальных зубьев заставила на мгновение потерять сознание. Рядом раздался хриплый вопль Арна. Я нащупал изогнутые металлические челюсти капкана. Они сомкнулись намертво. Это не стальной капкан, выставляемый на слина или пантеру, тугую пружину которого можно отжать руками. В отличие от капкана для животных, дуги капкана для охоты на рабов имеют изогнутую форму, что позволяет металлическим челюстям глубоко впиваться в ногу человека, оставляя кость целой. Капкан защелкивается намертво; открыть его можно только специальным ключом. Он надежно удерживает попавшую в него жертву. Такой капкан и защелкнулся сейчас на моей ноге. Я потянул за отходящую от него толстую цепь. Она скрывалась в листве и, конечно, уводила к кольцу, соединенному со штырем, вбитым глубоко в землю. Вытащить его я сейчас, безусловно, не смогу. Преследователи находились совсем рядом. Треск ветвей раздавался все ближе и ближе. В обращенных ко мне глазах Арна застыло отчаяние. Я молча протянул ему руку. Он слабо пожал ее. Я опустился на четвереньки и, таща за собой длинную цепь, постарался отползти как можно дальше от того места, где был установлен капкан. Может, мне удастся затеряться… Голова начала кружиться сильнее, сознание едва брезжило в мозгу. Мне казалось, что я ползу уже целую вечность. Сил не оставалось, и вперед меня толкала только мысль о том, что я не должен останавливаться, не должен позволить себе… — Вот он! — раздался надо мной чей-то голос. Я открыл глаза и сквозь застилавший их туман различил стоящих вокруг женщин-пантер. Меня подхватили под руки, и я почувствовал, как на запястьях защелкнулись наручники. Сознание оставило меня. Все вокруг потемнело.
9 ВСТРЕЧА ОХОТНИКОВ
Сознание медленно возвращалось. Я лежал на какой-то поляне. Вокруг широко раскинулись ветви тур-деревьев. Значит, мы находились где-то в чаще леса, в бору, заросшем этими красивейшими могучими деревьями, на сто, а то и на двести футов возносивших свои кроны в бездонное ночное горианское небо. Серебряные звезды выглядывали из-за густой, едва различимой темной массы листвы. Трава касалась моей щеки, и ее узкие длинные стебли неприятно щекотали лицо. Я поморщился и отвернулся. Ближе к центру поляны возвышался толстый прочный шест с двумя металлическими кольцами для рабов, очевидно, глубоко вбитый в землю. Сейчас кольца пустовали. — Он пришел в себя, — послышался рядом женский голос. Я увидел, что ко мне направляется девушка, одетая в шкуры лесных пантер. На ней был целый набор золотых украшений: тонкий браслет на руке, широкий на щиколотке и длинный, четыре раза опоясывающий шею шнурок с нанизанными продолговатыми золотистыми бусинками. На поясе у девушки висел охотничий нож. Она подошла ко мне и остановилась. Ноги у нее были просто восхитительные, а фигуре могла бы позавидовать любая красавица. Я попробовал пошевелиться. Кожаные ремни надежно стягивали запястья и лодыжки. Мои руки оказались разведены широко в стороны: меня растянули на каркасе из четырех балок, напоминавшем большую деревянную раму. При этом веревки затянули так крепко, что я почти не мог шевелиться. Молодая женщина склонилась надо мной. В руке она держала короткое копье. Я отвернулся. Острием копья незнакомка кольнула меня в щеку и развернула мое лицо к себе. — Ну, здравствуй, раб, — сказала она. Я не ответил. Она снова пристально вгляделась мне в лицо и рассмеялась. Как я ее ненавидел! Женщина не позволила мне отвернуться и острием копья удерживала мое лицо в прежнем положении. — Неужели на меня так неприятно смотреть? — спросила она. Я окинул ее оценивающим взглядом. По правде говоря, это была одна из самых красивых женщин, которых мне когда-либо доводилось видеть. Роскошные светлые волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам; огромные темно-синие глаза, сейчас смотревшие на меня с таким презрением… Казалось, она рождена лишь для того, чтобы доставлять радость мужчине. Однако в каждом ее движении сквозил хищник; она напоминала пантеру в человеческом обличье, дерзкую и коварную, желанную и смертельно опасную, женственную и неутомимую. Высокий рост женщины, пожалуй дюймов на шесть превышавший средний рост горианской женщины, лишь подчеркивал производимое ею впечатление горделивой надменности. — Нет, — ответил я, — смотреть на тебя не неприятно. Незнакомка окинула меня высокомерным взглядом. — Я свободный человек и требую, чтобы со мной обращались как с пленным, а не как с рабом. Она медленно провела острием копья по моей открытой груди. Я стиснул зубы. — Вам не следовало пить вино, — медленно произнесла женщина. — Тут вы допустили ошибку. — Да, — согласился я. Я не мог отвести от нее глаз. — Мы уже не первый раз используем свой лагерь как ловушку. У меня сжались кулаки от ярости. — Тебе удалось уйти в лес дальше, чем всем остальным, — продолжала она. — Ты сильный и выносливый. Я снова почувствовал наконечник копья на своем теле. Я посмотрел ей в глаза. — Ты сильный, — повторила она. Я рванулся в растягивающих тело кожаных ремнях, напрягая мышцы рук и ног. Безрезультатно. Путы, затянутые женщинами-пантерами, держали надежно. Я был полностью в их власти. Я снова посмотрел в глаза стоящей рядом со мной молодой женщины. Это, конечно, Вьерна, в этом я нисколько не сомневался. Только предводительница банды, чье влияние и власть общепризнанны и бесспорны, может смотреть на пленника с таким холодным спокойствием и безразличием. Ее право — решать, как со мной поступить. Я и мои люди находились всецело в ее власти. Подошла еще одна девушка и остановилась рядом с Вьерной. Ее я тоже узнал. Это была Мира, с которой я разговаривал в нашем лагере в лесу. Она запрокинула голову и посмотрела в небо. — Скоро взойдут луны, — сказала она и, взглянув на меня, рассмеялась. Вьерна села рядом со мной на землю, по-мужски скрестив перед собой ноги. — Давай побеседуем, — сказала она, вынимая из-за пояса охотничий нож. — Как твое имя? — Где мои люди? — спросил я. — Ты должен только отвечать на мои вопросы, — холодно заявила Вьерна. Я почувствовал у себя на горле лезвие ножа. — Я Боск, — ответил я, — торговец со свободного острова Таборг. — Тебе ведь советовали больше не входить в леса, — сказала она, поигрывая ножом у меня перед глазами. Я промолчал. Мы продолжали внимательно рассматривать друг друга. — Где мои люди? — снова спросил я. — Закованы в цепи. — Что вы собираетесь с нами сделать? — Зачем тебе эта женщина, Талена? — не ответив на мой вопрос, спросила Вьерна. — Некогда, очень давно, она была моей свободной спутницей. — И ты решил спасти ее, как герой, и возобновить ваши прежние отношения? — Да, я очень надеялся, что наши отношения будут восстановлены. — Она была бы тебе неплохой спутницей, верно? — Верно, — согласился я. — Но ведь она всего лишь рабыня! — рассмеялась моя собеседница. — Она дочь убара! — с негодованием воскликнул я. — Мы научили ее тому, что значит быть рабыней, — заверила меня разбойница. — Я лично за этим следила. Я снова заворочался в своих кожаных путах. — Думаю, она очень изменилась с тех пор, как вы виделись в последний раз, — заметила Вьерна. — Что вы с ней сделали? — закричал я. — Человеческие существа вообще изменчивы, — пожала плечами предводительница. — Мало что в них остается постоянным. Ты — глупец, потому что принимаешь образ, оставшийся в твоих воспоминаниях, за живого, реального человека. Так не бывает! — Что вы с ней сделали? — взмолился я. — Самым лучшим для тебя было бы совсем забыть о ней, — ответила Вьерна, продолжая играть с ножом: установила на пальце кончик лезвия и старалась удержать его вертикально. — Послушайся моего совета. Она уже не достойна спасения. Я забился в своих путах, как связанное животное, почувствовавшее приближение своей последней минуты. — Какой ты свирепый раб! — насмешливо заметила Вьерна. В отчаянии от собственной беспомощности я откинулся на спину. Вьерна начала играть лезвием ножа у самого моего лица. Время от времени я ощущал холод стали. — Талена собственноручно написала послание своему отцу, Марленусу, великому убару, — продолжала Вьерна. Я молчал. — Разве тебе не интересно узнать, что говорится в этом послании? Я почувствовал лезвие ножа у самого горла. — В нем она просит отца заплатить за ее освобождение, выкупить ее. Я невольно закрыл глаза. — Только рабы просят, чтобы их выкупили, — стучал в мое сознание голос Вьерны. То, что она говорила, было правдой. Мне вспомнилось, как в пага-таверне девушка Тана просила, чтобы я выкупил ее. Поступая так, она как бы признавала себя рабыней. — Марленус разорвал это послание в клочья и швырнул в огонь, — продолжала Вьерна. Я внимательно посмотрел на нее. — После этого он и его люди ушли из леса. — Марленус ушел? — удивленно спросил я. — Он вернулся в Ар, — кивнула Вьерна. — Это правда, — обернувшись ко мне, подтвердила Мира, занимавшаяся какими-то своими делами в двух агах от нас. — Я лично передала Марленусу послание и своими глазами видела, как они свернули лагерь и, подняв тарное в воздух, улетели по направлению к Ару. Мира, как и многие из женщин-пантер, была довольно красива, но ее красота была не по-женски грубой, в ней чувствовалась какая-то жестокость. — Не могу поверить, что Марленус ушел, — пробормотал я. — Своими собственными глазами видела, как они покинули эти леса, — заверила Мира. — Расскажи, что ты еще видела, — предложила ей Вьерна, — до того, как они оставили лагерь и поднялись в воздух. — Я видела, как Марленус взял в одну руку меч, а в другую — свой медальон убара и во всеуслышание объявил, что он отказывается от своей дочери. Я раскрыл рот от удивления. — Так что, — рассмеялась Вьерна, — согласно воинским традициям и законам города Ара, Талена больше не является дочерью и даже родственницей Марленуса. Я был поражен до глубины души. Действительно, в соответствии с незыблемыми традициями, распространенными как в касте воинов, так и в жизни города в целом, Талена больше не являлась дочерью Марленуса. Ей было отказано в доме, и с этого момента по закону и в глазах всех гориан она не состояла в родственных отношениях со своим прежним семейством, с родом Марленуса. Теперь у нее вообще не оставалось родства; она стала безродной, совершенно одинокой, настоящей рабыней. Из самой желанной женщины Гора она в одно мгновение превратилась в ничто, в пустое место. — Талена знает об этом? — спросил я. — Конечно, — ответила Вьерна. — Мы немедленно поставили ее в известность. — Какая трогательная забота, — язвительно заметил я. — Но перед этим как следует заткнули ей рот, — добавила Вьерна, — чтобы она не переполошила весь лес своими истошными воплями. — И она не захотела получить какие-нибудь доказательства? — поинтересовался я. — Ну почему же? Захотела и даже получила. — Вьерна рассмеялась. — Мы заранее составили соответствующий указ, который теперь скреплен личной печатью Марленуса. Документы, официально удостоверяющие отречение Марленуса, заверенные им самим и председателем Городского Совета Ара, скоро разошлют во все горианские города. — Один экземпляр указа уже вывешен на доске объявлений в Лаурисе, — добавила Мира. Она внимательно следила за встающими в небе лунами. Густые ветви деревьев полностью скрывали от меня небо. Мира перевела взгляд на меня. Губы ее приоткрылись. Она вдруг тяжело задышала и нетерпеливо поскребла пальцами бедро. — Луны еще не взошли, — резко остановила ее Вьерна. Мира раздраженно отвернулась. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, я различил поодаль силуэты других женщин-пантер, на руках и груди которых поблескивали золотые украшения. — И что стало с Таленой потом? — спросил я. — На следующий день мы вытащили кляп у нее изо рта, развязали ей руки, и она приступила к выполнению своих обязанностей. — Понятно, — сказал я. — Она хорошо справляется, — заверила разбойница. — Могу себе представить. — Если она не старается, ее наказывают. — Не сомневаюсь. Я лежал, устремив неподвижный взгляд в ночное небо, усыпанное сверкающими брильянтами звезд. — Ты по-прежнему считаешь Талену подходящей партией? — поинтересовалась Вьерна. Теперь Талена не имела для меня никакого значения. — Вы все еще держите ее у себя? — спросил я. — Да, — ответила Вьерна. — Хочешь взглянуть? — Нет, — пробормотал я. Некоторое время мы молчали. — И как вы собираетесь с ней поступить? — поинтересовался я. — Она не представляет для нас особой ценности, — ответила Вьерна. — Мы отправим ее на обменный пункт и выставим на продажу. Я не мог вымолвить ни слова. — Вероятнее всего, мы продадим ее кому-нибудь с Тироса в качестве рабыни для наслаждений, — продолжала Вьерна. — Тирос — извечный враг Ара, и, возможно, кому-то захочется иметь в своих Садах Удовольствий женщину, некогда бывшую дочерью Марленуса, убара великого города. Все сказанное Вьерной не вызывало ни малейших сомнений. — Поэтому я еще раз советую тебе выбросить из головы всякие воспоминания о ней, — сказала разбойница. Я почувствовал, как лезвие ножа коснулось моей шеи. — Поверь мне на слово, Талена больше не отвечает твоим замыслам и надеждам. Я продолжал молчать. — Она теперь всего лишь рабыня, — настаивала моя собеседница. — Рабыня! — И именно ты научила ее тому, что значит быть рабыней, — пробормотал я. — Да, — рассмеялась Вьерна. — Здесь в лесу мы очень хорошо умеем объяснять, что это значит. Я отвернулся. — Но это вовсе не означает, — продолжала разбойница, — что она не сумеет доставить тебе иной радости. Я удивленно посмотрел на нее. — Мы научили ее — так, как могут научить только женщины-пантеры, — быть желанной для мужчины. — Понятно, — еле слышно произнес я. — Теперь она ненавидит и презирает мужчин, хотя отлично понимает, что ее судьба — служить им развлечением до конца жизни. — Вьерна рассмеялась. — Очевидно, это для нее особенно унизительно. Тебе не кажется? — Да, жестокости вам не занимать, — заметил я. И снова почувствовал острие ножа на горле. — Мир делится на тех, кто правит, и тех, кто подчиняется, — заметила Вьерна. Она вложила охотничий нож в ножны и поднялась на ноги. Луны уже вышли из-за деревьев. Вьерна окинула их задумчивым взглядом и снова посмотрела на меня. — Когда-то очень давно я решила, что буду принадлежать к тем, кто правит в этом мире, — рассмеялась разбойница и больно ударила меня ногой в грудь. — А твое место теперь среди тех, кто подчиняется. Я в который раз безуспешно рванул стягивающие тело кожаные путы. Вьерна презрительно наблюдала за моими тщетными усилиями. — А почему на рассвете вас не оказалось в лагере? — наконец задал я мучивший меня вопрос. — Откуда вы узнали о нашем присутствии в лесу? — Ты хочешь спросить, почему в настоящий момент не я лежу у твоих ног, связанная и беспомощная, как ты сейчас? — Вот именно. — Ну что ж. Вы очень умело скрывали свое передвижение по лесу, — признала Вьерна. — Я восхищена вашим мастерством. — Как же вы узнали о нас? — Мы следили за своими противницами, гораздо менее искусными, чем вы, за женщинами-пантерами из банды Хуры, которая собирается отнять у меня эту землю. — Вьерна усмехнулась. — Хуру мы, конечно, убьем. Сейчас ей просто очень повезло, что ты поймал ее рабыню. — Она рассмеялась. — Мы видели, как ты пригвоздил ее к дереву стрелой, а затем связал ремнями. — Значит, вы последовали за мной? — Нет, очень скоро мы потеряли тебя из виду. Ты очень хитер и искусен, к тому же мы опасались твоего лука. Но нам и не нужно было следить за тобой. Мы поняли, что вы в лесу и, значит, рано или поздно обнаружите наш лагерь и непременно решите на нас напасть. — Я отыскал ваш лагерь в тот же вечер. Разве вы об этом не знали? — Нет, но мы предположили, что вы обнаружите его или в этот же вечер, или на следующий, и решили не задерживаться в нем, чтобы проверить, когда именно это произойдет. — Вьерна рассмеялась. — А вам, чтобы не скучали, мы оставили полдюжины бутылок вина. — Вы очень сообразительны, — с невольным уважением пробормотал я. — Как имя той девчонки, которую ты поймал в лесу? — спросила охотница. — Гренна, — ответил я. Вьерна кивнула. — Я слышала о ней. Она занимает высокое положение в банде Хуры. Я промолчал. — Что ты с ней сделал? — Отправил на корабль, чтобы ее заковали в кандалы и заклеймили. — Отлично! — воскликнула Вьерна. Она посмотрела на меня и рассмеялась. — Женщина-пантера, попавшая в руки мужчине, достойна лишь того, чтобы стать его рабыней. — Она постучала пальцами по рукоятке ножа. — Мы, женщины-пантеры, считаем, что девушка, ставшая добычей мужчины, в глубине души хочет быть его рабыней. — А мне говорили, что из всех женщин-пантер получаются отличные рабыни, — заметил я. Вьерна с неожиданной злобой снова пнула меня ногой. — Молчать, раб! — закричала она. — Луны уже взошли, — из-за ее спины доложила Мира. — Говорят, в банде Хуры больше сотни женщин, — сказал я. Вьерна хищно оскалилась. — Мы вышвырнем их из леса, — заявила она, — вышвырнем всех, одну за другой. И когда они бросятся наутек, станем преследовать их до тех пор, пока оставшиеся в живых не сложат оружие и не протянут нам руки, чтобы мы связали их и продали в рабство! Продали мужчинам! — Хищнический оскал у нее на лице стал шире. — Я сама прослежу, чтобы Хура и ее первые помощницы не погибли, а попали в рабство. — Она посмотрела на меня и усмехнулась. — Гренна уже стала рабыней. Отличное начало! — Ты их настолько ненавидишь? — спросил я. — Да! — Что ты собираешься сделать со мной и моими людьми? Она усмехнулась. — Рабу не подобает быть таким любопытным, — заметила Вьерна. Я не ответил. — Ты будешь за это наказан, — сказала она. Я продолжал молчать. Конечно, хозяевам не подобает посвящать рабов в свои планы. Рабов сознательно держат в неведении. Это усиливает их ощущение зависимости и беспомощности. Они могут ожидать чего угодно, любых поворотов в своей судьбе. Не зря говорят: «Оставь раба наедине со страхами, порожденными его неведением». И это совершенно справедливо: достаточно того, что хозяин знает, как с ним поступить. Придет время, и раб узнает все, что следует. Лично мне ждать, по-видимому, оставалось недолго. Не говоря ни слова, Вьерна повернулась ко мне спиной и отошла в сторону. Женщины-пантеры, силуэты которых я различал, продолжали стоять, сжимая в руках короткие копья, и нетерпеливо поглядывали в мою сторону. Я поднял глаза. Три небольшие горианские луны уже выглянули из-за густых ветвей деревьев и во всем своем великолепии показались на черном бархате неба. Звезды несколько поблекли на их фоне, но казались такими же прекрасными. Среди этой бесконечно чарующей красоты я особенно остро ощутил свою беспомощность. Жесткие ремни настолько туго стягивали щиколотки и запястья, что я не мог даже пошевелиться. Я грустно рассмеялся, поскольку больше мне ничего не оставалось. Каким благородным и храбрым я чувствовал себя, вступая в эти леса, чтобы освободить из плена красавицу Талену, дочь Марленуса, всемогущего убара Ара! Какой благодарной преданностью должен был засветиться робкий взгляд этой прежде непреклонной красавицы, сбросившей с себя рабские путы и очутившейся в моих объятиях прямо перед распростертыми у наших ног ее недавними поработительницами, закованными теперь в тяжелые кандалы! Вероятно, я бы тут же передал в ее личное распоряжение Вьерну, чтобы она всегда напоминала ей об этом нелегком времени, проведенном в лесу, и о славном ее освобождении. А как замечательно мы выглядели бы рядом, стоя рука об руку и поднимая священную чашу в честь возобновления нашего свободного содружества! Каким великолепием сверкала бы моя супруга в Порт-Каре, когда мы сидели бы на царственных тронах в трапезной зале моего похожего на дворец дома, дома великого Боска! С моим могуществом и богатством мы, безусловно, очень скоро стали бы убаром и убарой. Драгоценности и наряды, которыми бы я осыпал ее, были бы самыми пышными и красивыми не только в Порт-Каре, но и на всем Горе! Но теперь я уже не мог представить ее рядом с собой на носу «Терсефоры», с триумфом возвратившейся в Порт-Кар и торжественно плывущей по широким городским каналам под аккомпанемент ликующих криков восхищенных горожан, осыпающих судно букетами цветов. Теперь для нее все это потеряно. Теперь она только рабыня, такая же, как Шира, как Гренна или любая другая. Прежде она была дочерью убара. Теперь она стала никем, безродной отщепенкой. Она уже никогда не сможет сочетаться с кем бы то ни было узами свободной спутницы. Даже будучи отпущенной на волю, Талена, не имея родственных связей, отлученная от семьи, окажется причисленной к самой низшей касте свободных граждан, получит статус, приравнивающий ее к какой-нибудь крестьянской девчонке из самого захудалого, заброшенного селения. Даже получив свободу, она останется среди самых презренных женщин Гора. Она будет лишена всего, что только может иметь человек; у нее не останется даже ошейника, который есть у каждого раба. Устремив невидящий взгляд в бездонное небо, я снова горько рассмеялся. Какими глупыми оказались все мои мечты! Слава, которая, казалось, уже была у меня в руках, ускользнула от меня, и теперь, конечно, навсегда. А ведь я мог вскоре послать в Ар официальное сообщение о том, что дочь убара этого славного города спасена и находится в полной безопасности в доме Боска, что она — супруга Боска, великого Боска, адмирала Порт-Кара, жемчужины блистательной Тассы. Из нас получилась бы блестящая пара. Это был бы великолепный, превосходный союз. Высокородная красавица Талена придала бы ему должный блеск своим богатством и влиянием. Кто знает, каких высот смог бы достичь тогда Боск? Возможно, в свое время в Порт-Каре появился бы властитель, который подчинил бы себе городской Совет Капитанов. И возможно, когда-нибудь из союза Ара и Порт-Кара родился бы союз свободных городов, который мог бы возглавить единственный убар, распространивший свою безраздельную власть на всю империю. Совсем не исключено, что этим убаром мог бы стать Боск. Мы были бы блестящей и могущественной парой, завистью и надеждой всего Гора — я, Боск, непревзойденный Боск, и моя супруга, красавица Талена, дочь великого убара. Нет таких высот, какие мы не покорили бы вдвоем! Но всему этому не суждено был» осуществиться. Теперь Талена отлучена от родственных уз. Теперь она лишена семьи. Она больше не дочь Марленуса. Она стала рабыней, каких тысячи и тысячи по всему Гору, обычной рабыней, хорошенькой и ничтожной. Она уже никогда не сможет украсить собой союз со свободнорожденным мужчиной. Даже выпущенная на волю, без кастовой принадлежности, без родственных отношений, она по своему социальному положению окажется среди самых ничтожных, самых презренных женщин Гора. Она больше никому не нужна. Вероятно, даже более милосердно по отношению к ней было бы оставить ее рабыней. Тогда бы она по крайней мере имела свой ошейник. Я запрокинул голову и горько рассмеялся. Талена больше никому не нужна. А я, такой глупец, сломя голову бросился в эту авантюру, в леса, чтобы, подвергая опасности собственную жизнь, спасти ту, которая могла бы приумножить богатства и величие дома Боска. Спасти полнейшее ничтожество без роду, без племени. Даже Марленус, ее отец, отказался от нее и увел своих людей из леса. А я, считавший себя в начале экспедиции таким героем, таким смелым и проницательным, таким непобедимым, лежу теперь на затерянной среди бесконечных северных лесов поляне, связанный и никчемный, беспомощный пленник женщин-пантер. Я поднял глаза. Надо мной снова стояла Вьерна. Во всем ее облике чувствовалось высокомерие. Она держалась с подчеркнутым превосходством, столь свойственным лесным разбойницам. В руке девушка держала короткое копье, а на поясе у нее все так же висел охотничий нож. Она склонилась надо мной, глядя холодно и снисходительно. — Луны уже взошли, — заметила стоящая за ее спиной девушка-пантера, не сводившая с меня глаз. — У нас не так много времени, — напомнила Мира. — Луны скоро засияют в полную силу. — Давайте начинать, — предложил кто-то из девушек. Вьерна снова посмотрела на меня. — Ты хотел сделать нас рабынями, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла разбойница, — так стань же рабом ты сам! Я похолодел от ужаса. — Обрить ему голову! — приказала Вьерна. Я отчаянно рванулся в жестких кожаных ремнях, но две девушки-пантеры крепко держали мою голову, а Мира, опустившись на колени, бритвенным ножом быстрыми движениями выбрила на моей голове полосу в два с половиной дюйма шириной, протянувшуюся ото лба до самой шеи. — Ну вот, — удовлетворенно сказала Вьерна, — теперь каждый сразу увидит, что ты побывал в руках женщин. Я был вне себя от бешенства. — Раб! — презрительно бросила мне Мира. — Что вы собираетесь сделать со мной и моими людьми? — требовательно спросил я. — Принесите плеть, — распорядилась Вьерна. Мира с радостной поспешностью вскочила на ноги. — Я уже говорила тебе, что рабу не подобает проявлять любопытство, — наставительно произнесла Вьерна. Мира вернулась, неся длинную плеть для рабов. — Высеки его, — приказала ей Вьерна. Кожаные концы плети обожгли мое тело. Затем еще раз, и еще… Я стиснул зубы. — Достаточно, — распорядилась Вьерна. Я больше не задам им ни одного вопроса. Я не желаю, чтобы эти мерзавки истязали меня. Мира со смехом отбросила плеть в сторону. Они, конечно, не хотели избивать меня по-настоящему. Это был всего лишь небольшой урок послушания. Ну что ж, я запомню его надолго. Девушки тем временем собрались вокруг меня и опустились на колени. Они молчали, и тишину ночи нарушало лишь их глубокое, тяжелое дыхание. Я поднял глаза к небу. Прямо надо мной сияли три полные луны, одна большая и две поменьше. Они торжественно плыли среди ночного безмолвия, посылая на землю свой таинственный мерцающий свет. Женщины-пантеры отложили оружие. Они сидели, на корточках и запрокинув головы к небу. Я заметил, что дыхание их участилось, а устремленные на луны взгляды начали стекленеть. Губы их приоткрылись, а залитые холодным лунным светом лица постепенно приобретали отрешенное выражение. Девушки медленно, словно нехотя, принялись раскачиваться из стороны в сторону. Из их груди вырвался глухой стон. Руки взлетели над головами, устремившись к бесконечно далеким лунам. Теперь их стоны напоминали монотонный вой, а раскачивания становились все быстрее. Мороз пробежал у меня по коже. Еще через минуту женщины-пантеры принялись испускать пронзительные вопли, с каждым мгновением становившиеся все более дикими, лица приняли безумное выражение, а воздетые к небу руки с судорожно растопыренными, скрюченными пальцами казались сейчас когтями хищников. Мира вскочила на ноги и, сорвав с себя толстые шкуры, подставила грудь мерцающему лунному свету. На лице ее застыл дикий оскал, воздетые кверху руки словно царапали ночное небо. Следом за ней сорвалась с места еще одна девушка, а затем и еще одна… Только Вьерна продолжала сидеть, положив руки на колени и устремив отрешенный взгляд к трем безразличным ко всему происходящему на земле горианским лунам. Я тоже был больше занят планами собственного освобождения, нежели созерцанием сцены этого массового идиотизма. Снова и снова я пытался развязать или хотя бы немного ослабить жесткие ремни, стягивающие запястья, но все было напрасно. Вдруг Мира с пронзительным криком сорвала с себя остатки шкур, прикрывавших тело, и вся окунулась в потоки холодного лунного света. Ее примеру последовали остальные девушки. Теперь на них оставались только тускло мерцающие золотые украшения. Сейчас уже ничто не отличало их, рычащих и кружащихся в дикой, неистовой пляске, от свирепых лесных хищниц, имя которых они себе присвоили. Внезапно они застыли на месте, но лица и руки оставались все так же обращенными к небу. И тут Вьерна, запрокинув голову назад, испустила душераздирающий дикий вой, напоминающий предсмертный вопль смертельно раненного зверя. Она медленно поднялась на ноги и, не спуская с меня горящего взгляда, сорвала с себя толстые шкуры. При виде ее безупречного тела я почувствовал, как кровь быстрее побежала по жилам. Теперь уже все девушки медленно повернулись ко мне. Они с трудом переводили дыхание, а глаза их пылали безумием. Я лежал перед ними совершенно беспомощный. Внезапно они одновременно подняли с земли свои копья и, направив их на меня, стали медленно приближаться. Вдруг одно из копий метнулось ко мне; на мгновение его наконечник застыл в каком-нибудь дюйме от моего тела и тут же отпрянул назад. Если бы владелец копья хотел лишить меня жизни, я, безусловно, был бы уже мертв. Девушки медленно двинулись вокруг меня в невообразимом танце. Их движения были полны неистовства и дикой грации. Я лежал в самом центре образованного ими круга. Не останавливаясь, они одна за другой поочередно испускали боевой клич и резко ударяли в меня копьем, останавливая его наконечник в дюйме от моего тела. Никто из них даже не ранил меня, хотя любой такой удар мог бы оказаться смертельным. Выпады девушек и имитируемые ими удары были столь быстрыми и неожиданными, что вскоре я чувствовал собственную беззащитность каждой клеточкой тела. Я был их добычей. Их жертвой. Танец становился все более неистовым, все более диким, наконечники копий мелькали у меня перед глазами все чаще. И вдруг девушки по какой-то команде на мгновение замерли и тут же с истошным воплем одновременно направили свои копья прямо мне в сердце. Я не смог удержаться от крика. Ни одно из копий не коснулось меня. Девушки отбросили их в сторону и, опустившись рядом со мной на колени, разом принялись ласкать и целовать мое тело. Я застонал от отчаяния. Долго сопротивляться я им не смогу. Вьерна подняла голову и рассмеялась мне в лицо. — Мы тебя изнасилуем, — сообщила она. Я в который раз рванулся в жестких путах, но девушки, навалившись, прижали меня к земле. Я начал задыхаться, почувствовал чьи-то зубы на своем плече и отчаяннымрывком отвернул лицо от впивающихся в меня губ. Вдруг за спинами сгрудившихся надо мной женщин я заметил в темноте какое-то движение. Одна из девушек громко вскрикнула, и чьи-то руки оторвали ее от меня. Девушки недоуменно оглянулись. Ошеломленные, они не успели даже опомниться, как оказавшиеся на поляне мужчины одну за другой быстро расшвыряли их в стороны и заломили им руки за спину. Человека, державшего Вьерну, я узнал сразу. — Приветствую тебя, — сказал Марленус из Ара.
10 МАРЛЕНУСУ ЕСТЬ О ЧЕМ ПОГОВОРИТЬ
Руки девушек связали за спиной. Марленус передал Вьерну одному из своих людей, туго стянувшему веревкой ее запястья. Потом наклонился и охотничьим ножом перерезал кожаные ремни, которыми я был привязан к деревянному каркасу. — Марленус! Марленус! — донесся до меня женский голос. Одна из девушек со связанными за спиной руками бросилась вперед, но оказавшийся рядом коренастый мужчина удержал ее. — Это я, Мира! — закричала девушка. — Мира! Марленус обернулся. — Отпустите ее, — приказал он державшему ее человеку. Тот развязал девушке руки. Она подняла с земли свои шкуры и надела их, перебросив через левое плечо. — Предательница! — крикнула ей Вьерна, вырываясь из рук державшего ее мужчины. — Предательница! Мира неспешно подошла к своей бывшей предводительнице и плюнула ей в лицо. — Рабыня, — с брезгливым презрением процедила она сквозь зубы. Вьерна тщетно пыталась вырваться, но державший ее мужчина оказался гораздо сильнее. — Ты сможешь взять любой город, — заметил Марленус, — если сумеешь доставить свое золото за его стены. Я сидел, растирая затекшие запястья и лодыжки. — Спасибо, Марленус из Ара. — Я буду главной в банде после Хуры, когда ее разбойницы займут эту часть леса, — с горящими от возбуждения глазами сообщила Мира своей бывшей соплеменнице. Вьерна не ответила. Марленус поднялся на ноги, и я с трудом последовал его примеру. Он снял с себя плащ и набросил его мне на плечи. — Благодарю, убар, — с чувством произнес я, оборачивая плащ вокруг тела наподобие туники. Марленус, как всегда, излучал царственное величие. Он действительно был убаром из убаров. — Привяжите эту женщину к деревянной раме, — сказал он, указав на Вьерну. Четверо мужчин, широко разведя разбойнице руки и ноги, привязали ее к деревянным балкам кожаными ремнями, которыми совсем недавно стягивали мои щиколотки и запястья. Она лежала на том самом месте, где до этого пришлось лежать мне. Марленус смотрел на нее сверху вниз. — Ты доставила мне много неприятностей, разбойница, — сказал он. Остальных девушек-пантер, за исключением Миры, связали вместе: их соединяла длинная веревка, перетягивающая правую щиколотку каждой. — Но хотя ты и разбойница, — продолжал Марленус, — ты все же остаешься женщиной. Вьерна подняла на него удивленный взгляд. — Именно поэтому, — заключил великий убар, — я не повесил тебя прямо здесь же, на одном из этих деревьев. Она продолжала пристально смотреть на него. Их взгляды встретились. — Возблагодари судьбу, что ты женщина. Только это спасло сейчас твою жизнь. Кулаки Вьерны напряженно сжались. Она попыталась пошевелиться, но кожаные ремни держали надежно. — Да, — глядя на нее сверху вниз, повторил Марленус, — только то, что ты женщина, спасло твою жизнь. Мне показалось, что в обращенных к Марленусу глазах Вьерны, гордой, неприступной Вьерны, блеснули слезы. Она поспешно отвернулась. Значит, только ее пол спас ей жизнь. Ее пощадили только потому, что она женщина! — Мне известно, что скоро в этой части леса появится новая банда женщин-пантер, очень многочисленная, — сообщил я. — Нужно уйти отсюда до их появления. Марленус рассмеялся. — Ты имеешь в виду разбойниц Хуры? Их нанял я. Вьерна застонала от переполнившего ее бешенства. Марленус окинул ее безразличным взглядом. — Я решил, что они могут оказаться полезными в моей охоте. — Он указал на Вьерну носком сапога. — Но вот эта девица, — продолжал он, кивнув в сторону Миры, — оказалась для нас полезнее всех остальных. На мои деньги Хура сколотила себе, наверное, самую сильную в лесу банду. Те же деньги помогли мне расположить к себе и Миру, не последнего человека вот в этой банде. — Он окинул взглядом связанных разбойниц. — Мира получила еще не все золото, — напомнила бывшая соплеменница Вьерны. — Да, — согласился Марленус и, достав из-за пояса увесистый кожаный кошель, протянул его девушке. — Благодарю вас, убар. — И за это она выдала вам месторасположение лагеря Вьерны и зону обитания ее банды, — уточнил я. — Совершенно верно. — А что с моими людьми, оставшимися в лагере? — спросил я. — Сначала мы пришли в лагерь, — ответил Марленус. — Там мы и освободили их. — Хорошо. — Но их головы уже успели обрить, — добавил Марленус. Я пожал плечами. — Некоторые из них, по-видимому, разбойники? — поинтересовался Марленус. — Эти люди пришли со мной, — ответил я. Марленус рассмеялся. — Мы освободили их всех, — сообщил он. — Большое спасибо, убар. Я в долгу перед вами, — сказал я. — Как вы собираетесь с нами поступить? — вмешалась в наш разговор Вьерна. — Рабыне не подобает проявлять любопытство, — напомнил ей Марленус. — Ты можешь быть сурово наказана за это. Вьерна стиснула зубы; она буквально кипела от ярости. — Мы оба друг у друга в долгу, — вернулся к разговору Марленус, кладя руки мне на плечи. Он еще не забыл свое возвращение на трон Ара. — Вы изгнали меня из Ара, — напомнил я ему, — и отказали мне в хлебе, соли и очаге. — Верно, — согласился Марленус, — поскольку некогда ты похитил священный Домашний Камень Ара. Я промолчал. — Верные люди, — продолжал Марленус, — сообщили мне, что ты отправился в северные леса. — Он усмехнулся. — Я надеялся тебя здесь встретить, хотя и в несколько ином виде. — Он взглянул на выбритую полосу у меня на голове. Я раздраженно отвернулся. — Не огорчайся: не ты первый и не ты последний, кто попадает в руки лесных разбойниц, — миролюбиво заметил он. — Хочешь надеть шапку? — Нет, — ответил я. — Пойдем с нами в лагерь, к северу от Лауриса, — предложил Марленус. — Ты будешь принят там подобающим образом. — Надеюсь, ваш лагерь не является частью Ара, с его традициями и законами? — осведомился я. — Нет, — рассмеялся Марленус. — Ар только там, где хранится его священный Домашний Камень. Пойдем, — повторил он, — ты будешь желанным гостем. Обещаю никак не притеснять тебя и не унижать твоего достоинства. — Вы очень любезны, — отозвался я. — Даже не верится! — Ну, не будь таким язвительным, — улыбнулся Марленус. — Хорошо, — кивнул я. Я огляделся по сторонам и заметил Миру. Она уже надела пояс и нацепила на него охотничий нож. В руках девушка держала короткое копье. — Мира проявила большую сообразительность, — сказал я. — Она сообщила, будто вы и ваши люди оставили леса и возвратились в Ар. Представляете, она даже сочинила, будто вы отреклись от Талены, и в доказательство предъявила фальшивый документ, сделанный, очевидно, с большим мастерством. Взгляд Марленуса внезапно посуровел. — Простите меня, убар. — Я уже все понял без слов. — Документ настоящий, — сказал Марленус. — Действуя через Миру, с которой я поддерживал связь, Талена с ведома Вьерны умоляла меня выкупить ее. Немыслимый для свободной женщины поступок! — Значит, вы действительно отреклись от нее? — Безусловно. И даже юридически закрепил это. И давай поговорим о чем-нибудь другом. С меня достаточно позора. Я поступил так, как требовал мой долг, долг воина, отца и убара. — Но как же Талена? — не выдержал я. — Кто такая? — спросил Марленус. — О ком ты говоришь? Я молчал. Марленус обернулся к Вьерне: — Насколько я понимаю, именно у тебя находится девушка, рабыня, которую я когда-то знал. Вьерна не ответила. — Я хочу освободить ее, — продолжал Марленус. — Ее доставят в Ар и, вероятно, поселят в одной из комнат во дворце убара. — Вы заберете Талену с собой? — спросил я. — Ей назначат соответствующий пансион и отведут комнату во дворце, — ответил Марленус. Вьерна подняла на нас глаза. — Рабыня недалеко от обменного пункта, — сказала она. — Ее держали там. — Хорошо, — царственно кивнул Марленус. Вьерна не сводила с него глаз. — Удача никогда не изменяет вам, Марленус из Ара? Вы не знаете поражений? Марленус окинул ее безразличным взглядом и отошел посмотреть на выстроенных в ряд остальных разбойниц банды. Они стояли неподвижно, связанные все вместе длинной веревкой, протянувшейся от щиколотки правой ноги одной девушки к другой. Марленус внимательно осмотрел их, ненадолго задерживаясь возле каждой и время от времени поднимая кому-то из них подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо. — Красавицы, — наконец заметил он. Девушки не сводили с него испуганных глаз. Он обернулся к своим людям: — Многие ли из вас захватили собой рабские ошейники? Ответом ему был дружный смех. — Да, мои красавицы, — он обвел глазами длинный ряд разбойниц, — мы считали вас более предусмотрительными. Пленницы обменялись озабоченными взглядами. — Ну что ж. Тогда наденьте на них ошейники убара, — распорядился Марленус. Охотники поспешили к пленницам и защелкнули на горле каждой из них металлические ошейники с инициалами убара Ара. Марленус вернулся к Вьерне, привязанной к брусьям лежащего на земле каркаса. — А для меня, убар, ошейника не нашлось? — с вызовом осведомилась она. — В лагере, прелесть моя, у меня найдется для тебя все, что нужно, — пообещал Марленус. Убар держался с разбойницей подчеркнуто учтиво, как с женщиной, а не как с достойным противником. — На этот раз я не повторю прежних ошибок, — сказал Марленус. В обращенном к нему взгляде Вьерны появилось жалкое, униженное выражение. — Теперь среди моих людей нет предателей и шпионов из Трева. Сейчас каждый из моих спутников — человек проверенный, достойный, товарищ по оружию, гражданин славного Ара. Вьерна молча отвернулась. — К тому же в прошлый раз я пытался доставить тебя в Ар с определенными почестями, со свитой охранников, в прочной клетке, с крепкими мужскими наручниками на руках. — А сейчас? — холодно спросила она. — Сейчас я вспомнил то, что упустил из виду в прошлый раз, — ответил Марленус. — Ты всего лишь женщина. Разбойница сердито фыркнула. — Вам все же следует хорошенько заковать меня в кандалы, убар, — предупредила она Марленуса. — Нет. Думаю, обычных рабских наручников будет вполне достаточно, — возразил тот. Вьерна яростно забилась в надежно удерживающих ее кожаных ремнях. — Эти украшения тебе тоже не понадобятся. — Он указал на ее браслеты и длинные золотые бусы. — Тебя от них избавят. — Позвольте мне по крайней мере надеть шкуры пантер, чтобы прикрыть наготу, — потребовала Вьерна. — Ты будешь носить шелковое одеяние рабыни, — ответил Марленус. — Нет! Ни за что! — Она изо всех сил сжала кулаки. — И в Ар ты вернешься не как захваченная в бою пленница, а верхом на тарне, как обычная рабыня. Вьерна со стоном закрыла глаза. Марленус, терпеливый, как настоящий охотник, дождался, пока она снова посмотрела на него. — В лагере ты будешь пользоваться румянами для лица. В глазах девушки появился ужас. — Уши тебя проколют и вденут серьги. Вьерна поспешно отвернулась и разрыдалась. — Плачешь ты совсем как обычная женщина, — заметил Марленус. Вьерна вскрикнула от отчаяния и разразилась целым потоком слез. Марленус сидел рядом с пленницей, скрестив перед собой ноги, и наблюдал за ней. Он рассматривал с величайшим вниманием, изучал ее. Настоящий горианский хозяин должен знать каждый дюйм тела своей рабыни, каждый ее волосок. С одной стороны, она обычная рабыня, ничего не значит для него, но с другой — она одна из его женщин. И он должен знать ее полностью, целиком, каждый дюйм ее тела, каждую клеточку ее мозга. Меньшее его не устроит. Это его собственность. Настоящий хозяин должен хорошо знать то, что ему принадлежит. Наконец Марленус поднял на меня глаз и кивнул на длинную шеренгу разбойниц с уже надетыми на них ошейниками, продолжавших предпринимать жалкие попытки вырваться из рук удерживающих их мужчин. — Если хочешь, можешь выбрать себе любую из них, — предложил он. — Нет, убар, — отказался я. Марленус поднялся на ноги. — Мы заночуем в лагере Вьерны. Утром вернемся в наш лагерь, к северу от Лауриса. — Он обернулся к своим людям. — Представьте этих рабынь их бывшей предводительнице. Одну за другой связанных девушек проводили мимо Вьерны. Некоторые сопротивлялись, но разбойнице дали возможность заглянуть в лицо каждой. После этого рабынь увели, подталкивая в спину тупыми концами копий. Многие девушки плакали. Вьерна бесстрастно смотрела им вслед. — В лагере, — сообщил ей Марленус, — мы наденем на каждую из них отдельные кандалы. С этими словами он освободил ей руки и отвязал кожаный ремень с ее левой лодыжки. Правая нога у разбойницы оставалась привязанной к брусьям деревянного каркаса. — Встань, — приказал он. Вьерна поднялась. — Руки, — скомандовал Марленус. Она ответила ему полным ненависти взглядом. — Руки! — настойчиво повторил убар. Пленница тряхнула длинной гривой волос и, повернувшись к Марленусу спиной, скрестила запястья. Марленус защелкнул на них наручники для рабов. — Ничего прочнее у вас не нашлось? — дерзко поинтересовалась разбойница. — Для начала попробуй освободиться от этих, — ответил Марленус. Девушка с редкостным упрямством пыталась разорвать тонкую на вид металлическую цепь наручников. Усилия ее, конечно, оказались напрасными. — Эти наручники специально рассчитаны на рабыню, — пояснил Марленус. — Для женщины их вполне достаточно. В глазах Вьерны появилась ненависть. — Ведь ты — всего лишь женщина, красавица, не так ли? — воскликнул Марленус. Вьерна гневно вскинула голову и отвернулась. Марленус достал веревочную петлю и накинул ее на шею разбойницы, а свободный конец веревки привязал к своему поясу. После этого нагнулся и ножом перерезал кожаный ремень, что удерживал девушку у лежащей на земле деревянной рамы. Вьерна стояла перед ним со скованными за спиной руками, с веревочной петлей на шее, свободный конец которой был завязан на поясе Марленуса. — Удача никогда не изменяет вам, убар? — снова спросила разбойница. — Вам неведомы поражения? Марленус рассмеялся. — Давай-давай, маленький табук, — весело ответил он, — веди нас в стойло! Вьерна стиснула кулаки и, круто развернувшись, повела нас к своему лагерю. — Нам с тобой есть о чем поговорить, — идя за ней следом, задумчиво произнес Марленус. — Мы с тобой очень давно не виделись.
11 ГОРИЦВЕТ В РУКАХ МАРЛЕНУСА
Мы с Марленусом ужинали, сидя в его лагере в нескольких пасангах к северу от Лауриса. Полог громадной, растянутой на восьми высоких шестах охотничьей палатки убара был откинут, и со своего места за низким столом я мог видеть веревки, натягивающие края нашей палатки, а чуть поодаль — внутреннюю стену частокола, построенного из толстых заостренных ветвей. Видел я и людей Марленуса, сидящих у костров, и разложенные тут и там всевозможные коробки, и скатанный в рулоны брезент, и рамы с натянутыми для просушивания шкурами, свидетельствующими об удачной охоте. Я знал, что в больших деревянных клетках Марленус держит двух слинов и четырех лесных пантер, пойманных живыми. — Вина! — приказал Марленус. Красивая рабыня тут же наполнила его кубок. — Не хочешь ли сыграть? — спросил Марленус, указывая на доску с уже расставленными в боевом порядке фигурами, готовыми начать сражение. — Нет, — ответил я. Настроение сейчас было не для игры. Мне уже приходилось меряться с ним силами. Его атаки всегда отличались сокрушительной напористостью. Я и сам играю в довольно агрессивной манере, но в поединках с Марленусом чаще вынужден защищаться. Играть с ним можно, лишь обороняясь, ведя позиционную борьбу и ожидая, когда он, увлекшись, допустит какую-нибудь ошибку. Однако он редко это себе позволял. Он был действительно превосходным игроком. — Ну что ж, — ответил Марленус, — значит, играть сегодня не будем. Я подвинул свой кубок. Рабыня наполнила его вином. — Когда вы отправитесь к обменному пункту? — поинтересовался я. Марленус уже находился в лагере пять дней, проводя большую часть времени на охоте. Однако еще ни разу он не предпринял попытки добраться до обменного пункта разбойниц, где томилась в рабстве Талена, или хотя бы подойти к нему поближе. — Я еще не закончил охотиться, — ответил Марленус. Он, по-видимому, вовсе не спешил освободить Талену. — Гражданка Ара прозябает в рабстве, — попытался я укорить его. — Мне нет дела до рабов, — ответил он. — Но ведь она — гражданка Ара! Марленус отхлебнул вина. — Когда-то она, возможно, и являлась таковой. Но теперь она самая обычная рабыня. Согласно закону, в глазах всех гориан раб — это животное, животное, а не человек. У него нет имени, за исключением того, которое пожелает дать ему его хозяин. У него нет кастовой принадлежности, нет гражданства. Он даже не существо, он — вещь, которую можно приобрести, продать, а то и просто выбросить за ненадобностью; он — вещь, которая может существовать лишь в качестве чьей-либо собственности, предмет, не более того. — Речь ведь идет о Талене, — напомнил я. — Я не знаю женщины с таким именем, — отрезал Марленус. — И все же я не верю, что в вас не проснется жалость к рабыне, которая некогда являлась гражданкой Ара, какой бы ничтожной она теперь ни была. — Верно, — согласился Марленус, — и я действительно выпущу ее на волю или, точнее, распоряжусь о том, чтобы ее выпустили. — Он задумчиво повертел в руках кубок и снова взглянул на меня. — Я пошлю кого-нибудь освободить ее, когда мы готовы будем вернуться в Ар. — Понятно, — ответил я. — Однако думаю, нам следует поохотиться здесь еще несколько дней. Я пожал плечами. — Конечно, убар. Это гораздо важнее. Марленус щелкнул пальцами и указал на опустевший кубок. Стоявшая в углу палатки на коленях рабыня тут же подошла и наполнила его из большого двуручного кувшина. Она была очень красива. — Мне тоже налей, — велел я. Она наполнила мой кубок. Наши взгляды встретились. Рабыня опустила глаза. На ней была короткая прозрачная накидка из желтого шелка, сквозь которую ясно различалось рабское клеймо на левом бедре. На шее у нее, наполовину скрытый густыми светлыми волосами, виднелся узкий металлический ошейник. — Оставь нас, рабыня, — распорядился Марленус. Девушка поспешно удалилась. Сегодня вечером эту девушку наказали плетьми за попытку побега. Марленус вместе с двумя охотниками обнаружил ее уже через ан. С детских лет привыкший к охоте, убар стал непревзойденным мастером читать следы. Ускользнуть от него было невозможно. Не удалось и этой девчонке, так и не сумевшей понять, каким образом ее так быстро поймали и водворили назад, в лагерь. Марленус передал беглянку своим людям и распорядился, чтобы ее наказали плетьми. Девушку привязали к столбу посредине лагеря и отсчитали десять ударов плетью. Ни сам Марленус, ни большинство находившихся в лагере не выразили к экзекуции никакого внимания. Это обычное наказание для рабыни, и девушка отделалась так легко, поскольку речь шла о первой попытке к бегству. К тому же она недавно носила ошейник и еще не успела в полной мере осознать свое новое положение. Во время ее наказания мы с Марленусом разыгрывали очередную партию. Он как раз забрал одну из моих фигур, и я вынужден был отступить. После наказания девушку оставили стоять привязанной к столбу в течение двух анов. Затем Марленус приказал освободить ее и молча наблюдал, как она, морщась, растирает затекшие запястья. — Никогда больше не пытайся бежать, — наконец предупредил убар девушку и отошел прочь. Интересно, послушает ли Вьерна его совета? Из нее получится превосходная рабыня. Она великолепно сложена, в высшей степени сообразительна и горда. Марленус обращался с ней так же, как с любой другой новообращенной рабыней, не делая между ними никаких различий. Это не могло не бесить Вьерну, одну из самых известных разбойниц Гора. Однако в лагере Марленуса она была всего лишь обычной рабыней. Больше года тому назад, когда он впервые поймал Вьерну во время охотничьей экспедиции, Марленус доставил девушку в Ар с почестями, как подобает достойному противнику, и обратил ее в рабство на официальной церемонии, устроенной на площади перед Центральным городским Цилиндром Ара. В этот раз он надел цепи на Вьерну и ее разбойниц в первый же вечер по прибытии в свой лагерь, так, словно она была самой обычной его пленницей. Вьерна прошла процедуру клеймения одиннадцатой, в порядке очереди, образовавшейся по мере доставления девушек в лагерь. Точно так же, без всякой церемонии, на нее был надет ошейник. Тем не менее Марленус делал некоторое различие в обращении с девушками-пантерами и Вьерной, в отношениях с которой он держал себя как с самой обычной рабыней, подчеркивая при этом, что она — всего лишь женщина. Остальным разбойницам, хотя они продолжали содержаться в цепях, позволили носить в лагере Марленуса шкуры пантер. Вьерна же была облачена в прозрачные шелка рабыни. Марленусу казалось важным отделить ее от остальных девушек. Но это было только частью его плана; другой, думаю, не менее важной причиной для облачения ее в шелка послужило его желание, желание хозяина, видеть тело своей рабыни и наслаждаться ее красотой. Когда Вьерну только облачили в прозрачную шелковую тунику, охранник провел ее в наручниках мимо бывших соплеменниц, выстроенных в ряд возле частокола и расправляющих на себе шкуры пантер. Разбойницы встретили свою предводительницу издевательскими насмешками. — Из тебя получилась очень хорошенькая рабыня! — кричали они ей вдогонку. — Старайся как следует! Вьерна попыталась пнуть их ногой, но охранник без труда удержал ее рядом с собой: в конце концов, она всего лишь женщина. Под градом насмешек Вьерна проследовала за охранником до палатки, отведенной под кухни. Здесь она проводила большую часть времени, обучаясь готовить пищу и накрывать на стол, а когда Марленус садился обедать, она неизменно прислуживала ему, стоя неподалеку и ожидая его малейшего жеста или взгляда, чтобы сменить блюдо или наполнить кубок вином. — Вы еще не использовали ее? — поинтересовался я у Марленуса. Вьерна наполняла его кубок, но это не мешало нашей беседе: при рабах можно говорить свободно. — Достаточно, — остановил ее Марленус, и девушка подхватив кувшин с вином, поспешно отошла в сторону и опустилась на колени, дожидаясь, когда она понадобится вновь. Марленус обернулся и проводил ее взглядом. — Нет, я ее еще не использовал. Она совершенная дикарка, ничего не знает и не умеет. Вьерна, стоя на коленях, не сводила с него пылающих ненавистью глаз. Ее горло стягивал ошейник убара. Шелковые одежды Марленуса жгли ее тело. Она судорожно сжала кулаки и отвернулась. — На первый взгляд, — продолжал Марленус, изучивший за свою жизнь тысячи женщин, — может показаться, что она уже готова к использованию. Но это впечатление ошибочно. Обрати внимание на то, как она держится, на ее скованность, на эти опущенные плечи. Она слишком неуклюжа. Девушка крепче стиснула ручки кувшина с вином. Костяшки ее пальцев побелели. — Сними с себя одежды и поднимись, — приказал Марленус. Вьерна послушно встала на ноги. — Ты видишь? — спросил Марленус. Я окинул ее внимательным взглядом. Девушка опустила глаза. Она была невероятно красива. Однако чувствовалось в ней нечто такое, что крайне невыгодно отличало ее красоту от нежности, мягкости и искреннего желания доставить радость, неизменно ощущаемых в таких девушках, как, например, Кара. Возможно, это ощущение возникало из-за особого разворота плеч или не по-женски грубых, мускулистых рук, которые, свисая словно плети, казались случайно прилепленными к телу. Обычно ладони стоящей девушки покоятся у нее на бедрах. — Положи ладони на бедра, — сказал ей Марленус. — Животное, — процедила она сквозь зубы, неуклюже кладя руки на бедра. В каждом ее движении ощущалась неестественность и напряженность. — Повернись, — распорядился Марленус. Она повиновалась. Я с удовольствием рассматривал все изгибы тела рабыни. — Она великолепна, — не замедлил я поделиться своими впечатлениями. — Да, — согласился Марленус. — Но обрати внимание на то, как она стоит. — Вижу, — сказал я. Вьерна действительно являла собой интересное зрелище. Голова ее с подчеркнутым высокомерием была откинута назад, плечи расправлены, как у воина на параде, руки сжаты в кулаки, а вес тела перенесен на пятки, что придавало угловатости всей ее фигуре. Я представил, как стояла бы на месте Вьерны Кара, с каким грациозным изяществом повернулась бы она, зная, что ее плавные естественные движения радуют глаз хозяев, и получая от этого особое удовольствие. Мы внимательно рассматривали Вьерну. Ничто не могло укрыться от наших глаз. — Повернись к нам, — приказал Марленус. Едва сдерживая раздражение, девушка повернулась к нам лицом. — Теперь ты видишь, — сказал Марленус, — что, хотя эта женщина и красива, она совершенно ни к чему не готова. Я не мог с ним не согласиться. — Одевайся, — бросил Вьерне Марленус. Рабыня, кипя от ярости, наклонилась, подхватила с пола шелковую накидку и нацепила ее на себя, после чего с недовольной гримасой снова подняла на нас глаза. — Ну, посмотри на нее, — сказал Марленус. Я последовал его совету. — Никчемная, неумелая, — подытожил он свои наблюдения. Небрежным жестом он приказал девушке занять свое место, и та поспешно опустилась на колени, вцепившись в ручки кувшина и замерев в ожидании момента, когда потребуется обслужить нас. Марленус не сводил неодобрительного взгляда со своей красивой, но неловкой рабыни. — В каждом ее движении ощущается только дерзость, упрямство, глупое, ничем не обоснованное высокомерие и холодность, холодность во всем, что бы она ни делала, — недовольно заметил убар. — В природе тоже так, — попытался я его успокоить. — В период одиннадцатой переходной стрелки большинство рек замерзает, но с приходом месяца ен-кар они оттаивают снова. — Налей нам вина, — приказал Вьерне Марленус, — и оставь одних. Девушка послушно наполнила нам кубки и вышла из палатки. Проводив ее хмурым взглядом, Марленус посмотрел на меня. — В своих рабынях, — сказал он, — холодности я не допускаю. — Придет время, — усмехнулся я, — и она, конечно, научится понимать, к чему обязывает клеймо на ее теле. Тогда шелка рабыни и ошейник уже не будут для нее такой мукой. — Я отхлебнул вина. — В ен-каре все реки становятся полноводными. Марленус рассмеялся. Я удивленно посмотрел на него. — Я ведь убар, — напомнил он. — Не понимаю, — признался я. — В чем будет моя заслуга, если через несколько месяцев она сама поймет, к чему обязывают ее клеймо, ошейник и шелка? Как проявится мое влияние, если по прошествии месяцев она сама будет решать, вдевать или нет в свои волосы цветок талендра в знак любви к хозяину? Неужели ты действительно считаешь, что я, Марленус, убар Ара, буду дожидаться прихода месяца ен-кар? — Нет, — покачал я головой, — не считаю. — Кто-нибудь другой, может, и готов ждать, пока теплые ветры ен-кара сломают на реках лед, но я, Марленус, себе этого не позволю. Я заглянул ему в глаза. — В обладании женщиной, — продолжал он, — как в игре, необходимо взять инициативу в свои руки. Нужно силой и натиском сломать и уничтожить защиту противника. Эта девчонка должна быть растоптана, раздавлена! — Подчинена, — уточнил я. — Совершенно верно, — подтвердил Марленус. Убар начинал жестокую игру. Я мысленно пожалел Вьерну, тем более что она и не подозревала, как тяжело придется ей в разыгрываемой партии. Перед нами в широкой вазе стояли ярко-алые фламиниумы, называемые в народе горицветами; крупные бутоны уже полностью раскрылись и выпустили свои нежные лепестки навстречу солнечному свету. Марленус протянул руку и взял один из цветков. На его громадной ладони цветок казался особенно хрупким и беспомощным. Марленус начал медленно сжимать ладонь. — Если бы ты был этим цветком и умел говорить, как бы ты поступил? — поинтересовался он. — Думаю, попросил бы пощады, — ответил я. — Вот именно, — согласился мой собеседник. — Но Вьерна обладает большой силой воли, — возразил я. — Она чрезвычайно горда и очень сообразительна. — И это как раз то, что нужно, — заметил Марленус. Его пальцы сжались сильнее. — Попав в неволю, такие женщины становятся особенно жалкими и ничтожными. Из них получаются отличные рабыни. — Мне доводилось слышать об этом, — признался я. Действительно, женщины, отличающиеся незаурядным умом и богатым воображением, особенно если они красивы и высокородны, пользуются на горианских невольничьих рынках особым спросом. Развитое воображение и интеллект, которые, с точки зрения обычного землянина, необходимы женщине значительно меньше внешней привлекательности, для горианина имеют огромную ценность. За образованную женщину на невольничьих торгах всегда дадут больше, чем за ее красивую, но менее умную подругу. В отличие от землян, к глупым женщинам гориане проявляют очень незначительный интерес. Идеальной, с точки зрения горианского рабовладельца, может считаться только обладающая богатым воображением и развитым интеллектом красивая женщина, волевая, гордая и свободная. Сделать хорошую рабыню именно из такой женщины доставит горианину особое удовольствие. Может показаться невероятным, но, попав в неволю, пройдя процедуру клеймения и обращения в рабство, научившись понимать, к чему обязывает их ошейник и легчайшая шелковая накидка, эти женщины становятся особенно беспомощными и ранимыми, из них получаются наиболее утонченные, самые желанные рабыни. — А если цветок все же не попросит пощады? — спросил я. — Тогда, — ответил Марленус, сжимая хрупкие лепестки в кулаке, — этот цветок уничтожат. — Вы затеяли жестокую игру, — заметил я. Марленус бросил цветок в широкую вазу, к остальным цветам, благополучно избежавшим расправы. — Я — убар, — решительно заявил он. Да, Марленус не станет ждать, пока сойдет лед и река снова станет полноводной. Он — убар. Он сокрушит ледяной панцирь и заставит воды реки бежать так, как ему нужно. А Вьерна пребывает в совершенном неведении относительно того, что ее ожидает. — Я сам решу, — продолжал Марленус, — когда ей следует вдеть в волосы талендр. Я молча кивнул. Вьерна обречена. Поражение ее будет полным и окончательным. — И когда вы начнете разыгрывать партию? — поинтересовался я. — Игра началась, — ответил Марленус. — Моя противница уже сделала свой ход. — Каким образом? — Сегодня вечером она попытается бежать. Очевидно, на моем лице отразилось удивление. Марленус рассмеялся. — Разве не мы сами спровоцировали ее на эту попытку? — спросил он. Он был прав. Сомневаюсь, чтобы Вьерна даже в неволе смогла долго выносить пристальное критическое изучение, которому мы сознательно подвергли ее в этот день. — Но ты заметил, — поинтересовался Марленус, — что в последний раз она наполняла наши кубки вином совершенно иначе? Я рассмеялся. — Да, она сделала это, как настоящая рабыня. — Вот именно, — подтвердил Марленус. — Она старалась налить вино так, как, по ее мнению, это должна была сделать рабыня. То есть она уже постепенно начинает воспринимать себя как рабыню. — Он усмехнулся. — Когда это восприятие станет для нее привычным, а затем и естественным, она даже двигаться начнет по-другому. И опять я не мог с ним не согласиться. Настоящая рабыня осознает себя несвободной, принадлежащей хозяину. Это накладывает отпечаток на все, что она делает. Свободной женщине трудно, а подчас просто невозможно в точности повторить действия рабыни. Она не знает, что такое быть рабыней; она не имела возможности этому научиться. Точно так же рабыне трудно подражать женщине свободной. Поскольку в ее сознании глубоко укоренилось восприятие себя как человека подневольного, каждая мелочь в ее действиях будет отличать ее от свободной женщины. Сама свобода превратится для нее в утомительное бремя. Опытный рабовладелец всегда сумеет определить, какое социальное положение занимает та или иная горианская женщина. Нередки случаи, когда при захвате родного города неприятелем высокородные свободные женщины, опасаясь особо жестокого надругательства, сознательно проходят процедуру клеймения, надевают на себя ошейник и смешиваются со своими собственными рабынями. Тем не менее опознать такую женщину, выделить ее среди остальных несложно. Для этого существует великое множество способов. Достаточно, например, просто приказать такой женщине снять с себя одежду и пройти по комнате, в которой находится мужчина. Столь же несложно выделить среди свободных женщин беглую рабыню, пусть даже на ней будет скрывающий убор. Некогда в Ко-ро-ба я сам был свидетелем того, как на площади перед магистратом один из рабовладельцев опознал такую девушку, которую, кстати, никогда прежде не видел, и выделил ее среди двенадцати свободных женщин. Он всего-навсего попросил каждую из женщин наполнить его кубок вином и затем отойти в сторону. После того как все женщины сделали это, он поднялся на ноги и указал на одну из них. — Я свободная женщина! — возмущенно закричала та. — Вы не имеете права! Однако придворные офицеры по приказу главы города сняли с девушки скрывающий убор. Если бы рабовладелец ошибся и подобному унижению действительно подверглась свободная женщина, наказание его было бы ужасным. Тем не менее, когда с девушки сняли одежды и она предстала перед судьями обнаженная, присутствующие дружно зааплодировали. На бедре девушки стояло клеймо рабыни. Здесь же, на площади, на нее надели ошейник, наручники, и она была передана опознавшему ее рабовладельцу. — Вьерна пыталась прислуживать нам, как настоящая рабыня, чтобы усыпить нашу бдительность, — вернулся Марленус к разговору. — Значит, вы полагаете, что сегодня вечером она снова попытается бежать? — Конечно, — ответил Марленус. — Думаю, что в настоящее время она уже выбралась из лагеря. Я не мог скрыть удивления. — Я отдал соответствующие распоряжения, так что ее исчезновения не заметят, — рассмеялся Марленус. — Но ведь уже темно, — сказал я. — Нам будет непросто ее поймать. — Мы сможем вернуть ее назад, когда пожелаем. Я приказал разбойницам Хуры оставаться неподалеку от нашего лагеря. Вьерна, видимо, уже попала к ним в руки, а если нет, то через пару дней я сам ее поймаю. — Вы настолько в себе уверены? — Вероятность того, что мы ее упустим, слишком мала. У меня есть ее постельные принадлежности, покрывало, которое я подменил сегодня утром, оставив ей взамен точно такое же. Она выстирала его, не предполагая, что ее старое покрывало осталось у нас. — И если добавить к этому, что в Лаурисе найдется достаточно специально обученных слинов… — Да, по запаху они без труда возьмут след, даже если к тому времени пройдет уже несколько дней. Что и говорить, нет охотника лучше горианского слина. — Но даже и без ее покрывала слину вполне достаточно запаха, оставшегося в убежище, в котором Вьерна провела прошлую ночь. — Вы очень предусмотрительны, — заметил я. — Гораздо предусмотрительнее, чем ты думаешь, — рассмеялся Марленус. Он подошел к тяжелому сундуку, стоящему в дальнем конце палатки, и отпер его висевшим у него на поясе ключом. Из сундука достал небольшой отрез темно-красного шелка. — Вчера она его надевала, — усмехнувшись, сообщил убар. — Один из моих людей, которого она не знает в лицо, притворился приехавшим в лагерь торговцем. Он сделал вид, будто хочет продать мне большой рулон шелка для одеяний рабыням для наслаждений. Он казался очень обеспокоенным тем, понравятся ли мне шелка или нет, и попросил у меня разрешения примерить их на Вьерне, стоявшей тут же, поблизости, чтобы я мог оценить, как шелк смотрится на теле. Я согласился посмотреть и приказал Вьерне надеть на себя отрез материи. После этого я сделал вид, будто приобретаю у торговца несколько рулонов шелка, а когда она сняла с себя отрез, который примеряла, мы отложили его в сторону, словно для того, чтобы позже выстирать его. — Он рассмеялся. — Но когда она ушла, я, конечно, запер отрез в сундуке. Я подумал о том, что должен чувствовать человек, за которым гонится свирепый шестиногий слин, напоминающий покрытую густой плотной шерстью ящерицу с клыками. — Да, ей не убежать, — задумчиво произнес я. — Вьерна, однако, полагает, что ей представилась отличная возможность для побега. О присутствии поблизости разбойниц Хуры она не знает и не подозревает, что нам удалось сохранить ее покрывало и отрез материи, который был у нее на теле. Вьерна может опасаться лишь того, что мы прибегнем к помощи слинов: они сумеют взять след там, где она спала прошлой ночью. — Значит, она решит, что ей представился великолепный шанс, упустить который она ни за что не захочет. — Совершенно верно. — А на самом деле у нее нет ни малейшего шанса. — Ты прав, — согласился Марленус. — Ускользнуть ей не удастся. — У бар, — послышалось у входа в палатку. Мы обернулись. За отброшенным пологом показался один из охранников. — Рабыня Вьерна убежала, — доложил он. — Спасибо, воин, — поблагодарил его Марленус и жестом отослал воина прочь. — Ну вот, — повернулся он ко мне, — как видишь, наша игра в полном разгаре! Я понимающе кивнул. Марленус обвел глазами палатку и остановил взгляд на игровой доске с расставленными на ней красными и желтыми фигурами. — Не хочешь ли составить партию? — Нет, убар, завтра, — отказался я. — Уже поздно. — Ну, тогда спокойной ночи, — рассмеялся он. Я встал и направился к выходу из палатки. Здесь на секунду остановился и оглянулся на Марленуса, сосредоточенно всматривающегося в положение фигур на доске, которая уже стояла перед ним на столике. Погруженный в глубокую задумчивость, он неторопливо передвигал фигуры, очевидно разыгрывая какую-то комбинацию. Я подумал о Вьерне, пробирающейся в эту минуту по ночному лесу, радостно взволнованной, задыхающейся от быстрого бега. Я снова посмотрел на великого у бара, задумчиво созерцавшего позицию на игровой доске. Вьерна — грациозный маленький табук. Она даже не подозревает, что и сейчас бежит в невидимой для себя упряжке великого убара. Едва Марленус передвинул своего тарнсмена к копьеносцу убара, на клетку восемь, как от ворот лагеря до нас донесся крик. Время близилось к вечеру, заканчивался следующий после побега Вьерны день. Мы направились к воротам и, едва их открыли, тут ее увидели Вьерну. Руки ее были связаны за спиной, толстый кожаный ремень прижимал локти к телу. Шею стягивали веревочные петли, концы которых держали в руках две разбойницы. Вьерна стояла между ними на коленях. Позади нее виднелись еще несколько вооруженных женщин. Голова Вьерны была высоко поднята. Она встретила нас гневным взглядом. Вперед вышла высокая темноволосая девушка. — Приветствую тебя, Хура, — сказал ей Марленус. — Приветствую вас, убар, — ответила девушка. За спиной у нее я увидел Миру; она выглядела очень довольной. На Вьерне была только прозрачная шелковая накидка, в которой она убежала из лагеря. Сейчас от накидки осталось лишь несколько полос ткани, и я увидел многочисленные синяки и кровоподтеки, покрывающие ноги и тело девушки. На руках и плечах виднелись следы плетей. — Мы поймали беглую рабыню, — сообщила Хура. Вьерна рассерженно дернулась в сторону. — Рабыню с клеймом на теле и в ошейнике, — презрительно повторила Хура и ткнула ее в плечо тупым концом копья. Схватившись за ошейник Вьерны, она безжалостно рванула его вверх. — На ошейнике этой рабыни написано, что она принадлежит Марленусу из Ара. — Так оно и есть, — согласился Марленус. Глядя пленнице в лицо, Хура злорадно рассмеялась. Это была высокая длинноногая девушка, довольно красивая внешне, однако не по-женски грубая и, очевидно, малоприятная в общении. Говорила она громким, хрипловатым голосом и держалась вызывающе. Я ощущал к ней какое-то недоверие. Марленус смотрел на Вьерну, связанную, стоящую перед ним на коленях. Она отвечала ему злым, дерзким взглядом. — Да, это одна из моих рабынь, — снова повторил он. — Я вовсе не одна из ваших рабынь! — закричала Вьерна. — Я не рабыня! Я — Вьерна! Вьерна, лесная разбойница! Вьерна, женщина-пантера! — Она хорошенькая, правда? — окидывая ее оценивающим взглядом, заметила Хура. — Наверное, ласковая кошечка, — с издевкой произнесла девушка-пантера, которая держала в руках конец веревки, стягивающей шею пленницы. — Шелка рабыни ей очень к лицу, — подхватила ее соплеменница. Не выдержав, Вьерна рванулась у них из рук. — Тише, тише! — успокоила ее Хура. — Не порань свое роскошное тело. А то будешь меньше нравиться мужчинам! — Ах ты стерва! — разрыдалась Вьерна. — Нет, что ни говори, — заметила Мира, — в шелках рабыни ей гораздо лучше, чем в шкурах лесных пантер! Ей бы еще румяна на щеки и серьги в уши! — Предательница! — крикнула Вьерна. — Предательница! — Жалкая рабыня! — бросила в ответ Мира. — Она убежала от нас прошлой ночью, — прервал их перепалку Марленус. — Мы поймали ее для вас, — сказала Хура. — Я дам тебе за нее стальной нож и сорок металлических наконечников, — предложил Марленус. — Хорошо, — согласилась Хура. Принесли нож и наконечники и передали их разбойнице. Хура перерезала веревку, стягивающую шею пленницы, и сильным пинком швырнула ее к ногам Марленуса. Вьерна упала на землю, приподнялась на локте и поглядела наМарленуса снизу вверх. — В следующий раз, убар, вам уже не повезет так, как сегодня, — прошипела она. — Поднимайся, — приказал Марленус. Она попыталась было встать, но ей это не удалось. Тогда Марленус схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги. — Хура, ты и твоя помощница Мира можете присутствовать, если хотите, — предложил Марленус. — Благодарим, убар, — сказала Хура. — Почтем за честь. Они с Мирой пошли за Марленусом, который, держа Вьерну за волосы, повел ее по лагерю как обычную рабыню. Я последовал за ними. — Если собираетесь наказать меня плетьми, убар, то знайте: этого я не боюсь, — морщась от боли, сообщила Вьерна. Однако Марленус провел ее мимо столба в центре лагеря. Я заметил, что это ее напугало. Марленус остановился у своей палатки. — Собрать сюда всех, — распорядился он. — Рабынь тоже. Заставив Вьерну опуститься на колени, он отпустил ее волосы. Вскоре вокруг собрались все, кто находился в лагере: охотники и тарноводы, вольнонаемные и рабыни. Привели и девушек Вьерны, одетых в шкуры лесных пантер и скованных друг с другом одной длинной цепью. Среди присутствующих, конечно, находились и Хура с Мирой, заклятые враги Вьерны. Никто из собравшихся не проронил ни слова. День клонился к концу, но жара все не спадала. Вьерна пристально смотрела на Марленуса вызывающе дерзким взглядом. — Развяжите ее, — распорядился Марленус. На лице Вьерны отразилось недоумение. Охотник из свиты Марленуса, лицо которого было скрыто капюшоном из головы лесной пантеры, шагнул к пленнице и ножом перерезал ремни, опутывающие ее тело. Лицо Вьерны приняло озабоченное выражение. Она продолжала стоять на коленях. — Кто ты? — обратился к ней Марленус. — Я — Вьерна, — ответила девушка, — разбойница. Марленус, к несказанному изумлению всех присутствующих, вытащил из-за пояса ключ от ее ошейника. Затем неторопливо отомкнул замок и бросил ошейник на землю, в пыль, а ключ снова спрятал за пояс. Вьерна не могла скрыть свого полного недоумения. — Эта разбойница слишком непоседлива, — во всеуслышание объявил Марленус. — Перережьте ей сухожилия на ногах! Из груди Вьерны вырвался душераздирающий вопль. — Нет! — закричала она. — Нет! Она попыталась встать, но двое охотников в капюшонах из голов лесных пантер придавили ее к земле, и она осталась стоять на коленях. — Можно нам уйти, убар? — попросила Марленуса Хура. Мире, судя по всему, тоже не терпелось броситься к воротам. — Стойте на месте, — приказал Марленус. Обе женщины замерли, боясь пошевелиться. — Убар! — истошно закричала Вьерна. — Пожалуйста, убар! По знаку Марленуса двое охотников в капюшонах из голов пантер сорвали с девушки остатки шелковой накидки. Одним из наиболее распространенных наказаний за разбой в северных лесах является повешение, хотя перерезание сухожилий пользуется не меньшей популярностью. Ноги после этого уже не сгибаются; они фактически вообще перестают действовать. Человек с перерезанными подколенными сухожилиями не способен не только бегать или ходить, но даже самостоятельно стоять. Однако после подобной процедуры человек не становится абсолютно беспомощным. Он еще может передвигаться, хотя очень медленно и неуклюже, подтягивая тело на руках. После экзекуции жертву обычно доставляют в один из ближайших городов, где он мог бы поддерживать свое жалкое существование, выпрашивая милостыню. Нередко этих несчастных подбирают владельцы таверн, превращают их в настоящих рабов и заставляют выпрашивать подаяние, которое в конце дня конфискуют. Утром раб на телеге, запряженной тарларионом, развозит калек по городу, а вечером собирает их и привозит в таверну. Иногда владельцы дополнительно калечат несчастных или лишают зрения, чтобы они внушали прохожим еще большую жалость и, соответственно, приносили большие доходы. Вьерна не спускала с Марленуса наполненного ужасом взгляда. — Перерезать разбойнице сухожилия, — повторил убар. Двое охотников толкнули Вьерну вперед и прижали ее голову к земле. Двое других широко раздвинули ей ноги и несколько согнули их в коленях. По сигналу Марленуса пятый охотник подошел к распластанной на земле девушке и наклонился над ней. Он вытащил из-за пояса широкий охотничий нож. Я заметил, как его лезвие коснулось сухожилия на правой ноге Вьерны. — Убар, прошу вас! — воскликнула она. — Ведь я же женщина! — Нет, — возразил Марленус, — ты разбойница. — Я женщина! Женщина! — закричала Вьерна. — Нет, — покачал головой Марленус, — ты женщина лишь по облику, за которым скрывается характер мужчины. — Нет! — разрыдалась она. — Это неправда! Я — женщина! Женщина и телом, и душой! — Ты говоришь правду? — Да, да! — Значит, ты признаешь себя женщиной? Только женщиной и никем больше? — Да! Я только женщина! — Ив тебе нет ничего, что позволило бы тебе сравниться с мужчиной? — Нет! Я только женщина, целиком и полностью женщина! — Ну что ж, — отозвался Марленус, — если ты всего лишь женщина, значит, наказывать тебя как разбойницу нельзя. Из груди Вьерны вырвался вздох облегчения. Она попыталась освободиться от рук державших ее охранников. Ее не отпускали. — Значит, — продолжал Марленус, — сухожилия перережут тебе как беглой рабыне. В глазах Вьерны с новой силой вспыхнул ужас. Марленус был прав. В наказание за повторную попытку побега рабыням нередко перерезали подколенные сухожилия. Мне приходилось встречать жертв подобной процедуры на улицах Ара. Зрелище, надо признаться, не из приятных. — Перерезать сухожилия рабыне, — распорядился Марленус. — Хозяин! Прошу вас, хозяин! — взмолилась Вьерна. Марленус жестом приказал охотнику с ножом повременить. Слова Вьерны поразили нас всех, за исключением Марленуса. Она впервые назвала его хозяином. — Пожалуйста, хозяин! — рыдала девушка. — Не нужно меня калечить! Прошу вас! — Рабыня просит вас пощадить ее, — официальным тоном сообщил Марленусу охотник, занесший нож над ногой девушки. — Это правда? — поинтересовался Марленус. — Правда, хозяин, — еще громче разрыдалась Вьерна. — Я полностью в вашем распоряжении! Я, ваша рабыня, прошу у вас пощады! Пощадите меня, хозяин! — Отпустите ее, — приказал Марленус. Охотники на шаг отступили от девушки; державший в руке нож спрятал его за пояс. Вьерна поднялась с земли и осталась стоять на коленях, уронив руки и низко опустив голову. Тело ее била мелкая дрожь. Остальные девушки испугались ничуть не меньше. Хура и Мира побледнели как полотно. Вьерна была сломлена. Ее высокомерие и дерзкое упрямство исчезли. Она смотрела на Марленуса так, как смотрит на своего хозяина рабыня. Теперь она знала, что несвободна, и знала, кому принадлежит. Во всеобщем молчании она направилась к своему ошейнику, лежащему в пыли на том месте, куда его бросил Марленус, подняла его, подошла к великому убару и опустилась перед ним на колени. В глазах ее стояли слезы. Дрожащей рукой девушка протянула ошейник Марленусу. Убар вытер его о рукав своей туники. Вьерна, низко склонив голову, протянула ему скрещенные в запястьях руки. — Я полностью подчиняюсь вам, — произнесла она официальную формулу новообращенной рабыни. Марленус защелкнул на ней ошейник и поданной ему веревкой связал ей руки. Вьерна подняла на него глаза. — Я ваша рабыня, хозяин, — негромко произнесла она. Марленус обернулся к одному из своих подчиненных. — Вымойте ее, — приказал он, — причешите и умастите ароматическими маслами. Вьерна уронила голову. — После этого, — продолжал убар, — наденьте на нее шелковую накидку рабыни для наслаждений и прикрепите к щиколотке колокольчики. — Да, убар, — ответил человек. Марленус не спускал глаз со своей коленопреклоненной рабыни. — Проколите ей уши и вденьте золотые серьги, да покрупнее. — Да, убар, — повторил человек. У рабыни хватило сил, только чтобы поднять глаза. Она была воплощением покорности, готовая исполнить все, что пожелает ее хозяин. — А сегодня вечером, когда она пойдет в мою палатку, чтобы прислуживать за ужином, проследите, чтобы ей нарумянили щеки и накрасили губы. — Все будет сделано по вашему желанию, убар, — заверил Марленуса слуга. Затем он взглянул на Вьерну: — Пойдем со мной, рабыня. — Да, хозяин, — покорно откликнулась Вьерна и последовала за ним. Мне вспомнился хрупкий горицвет, зажатый в громадной ладони Марленуса. — Этих рабынь тоже уведите, — распорядился убар, небрежно указав на сжавшихся от страха девушек Вьерны. Их немедленно увели. Не одна из них, полагаю, думала в этот момент о том, что все происшедшее сейчас с Вьерной может случиться и с ней. Я подозревал, что многие из них проведут эту ночь в тревожных размышлениях, лежа без сна под навесом у тяжелого металлического кольца, к которому прикована цепь, пристегнутая к ножному браслету. — Теперь нам можно уйти, убар? — спросила Хура. Марленус взглянул на встревоженные лица женщин, внезапно осознавших, что они оказались одни в окружении враждебно настроенных мужчин. — Идите, — разрешил Марленус. Обе молодые женщины в коротких шкурах поспешно направились к воротам, открывшимся при их приближении. За частоколом их терпеливо ожидали остальные девушки-пантеры. Едва собравшись вместе, немедленно скрылись в лесу. После этого разбойницы Хуры недолго оставались поблизости от лагеря Марленуса из Ара. — Думаю, убар, мне скоро придется вернуться в свой лагерь на берегу Лаурии, — сказал я, когда мы остались одни, без женщин. — Ты волен уйти отсюда, как только пожелаешь, — ответил Марленус — И все же останься здесь еще на день. Воспользуйся моим гостеприимством. — Он хлопнул меня по плечу. — Должны же мы с тобой доиграть партию! Я рассмеялся. — Обязательно! — Я уже забыл о партии, которую мы, не успев начать, отложили, услышав у ворот боевой клич Хуры, возвещавший о доставке беглой рабыни. У входа в палатку Марленуса я остановился. Марленус обернулся. — Убар, — спросил я, — а если бы Вьерна не попросила у вас пощады, если бы она не разрыдалась и не признала себя целиком и полностью вашей рабыней, вы бы действительно привели в исполнение свою угрозу? — Я не понимаю, — ответил Марленус. — Вы действительно приказали бы перерезать ей сухожилия? — Конечно, — сказал Марленус. — Ведь я — убар! — Когда ты уйдешь отсюда, — произнес Марленус, внимательно глядя на доску, — я хочу, чтобы ты отправился прямо к себе на корабль. — Именно это я и собираюсь сделать, — ответил я, обдумывая комбинацию своих фигур на доске. — Я не хочу также, чтобы ты шел к обменному пункту разбойниц и пытался освободить находящуюся там бывшую гражданку Ара. — Понял, — ответил я. — Как ее бывший убар, я сам позабочусь об этом Да, я не завидовал Талене: она посрамила отца нечего сказать. — Позвольте поинтересоваться вашими намерениями на ее счет, — попросил я. — Девушку возвратят в Ар. — Понятно. Марленус поднял на меня глаза: — Выброси ее из головы. Она недостойна свободного мужчины. Я кивнул. Он был совершенно прав. Талена, некогда дочь великого убара, стала теперь ничем. От нее отреклись. У нее теперь не было семьи, не оставалось влияния и богатства. Она сохранила лишь свою красоту и клеймо на теле. Даже выпущенная на волю, она, будучи отлученной от семьи, оставалась как бы вне кастовой принадлежности. Любая крестьянская девчонка из заброшенного Богом селения в социальном плане стояла значительно выше ее. Красавица Талена, удивительная, неповторимая Талена, превратилась в ничто. В совершеннейшее ничто. Теперь она никому не нужна. Мы с Марленусом отлично это понимали. — К вам рабыня, — доложи человек, стоявший у входа в палатку. — Впусти ее, — не отрывая взгляда от доски, распорядился Марленус. Вьерна была ошеломляюще красива. Ее волосы, длинные и светлые, были взбиты и отброшены назад. Очень короткая накидка из прозрачного желтого шелка не скрывала великолепное тело, а лишь еще больше подчеркивала его прелесть. Грудь девушки высоко вздымалась, заставляя волноваться легкую, ниспадающую до колен накидку. Я уловил тончайший запах духов и ароматизированных масел, втертых в тело девушки и придавших ей женственности. Губы ее были накрашены, а щеки слегка подрумянены. Она была одной из самых красивых рабынь, которых мне когда-либо доводилось видеть. На плече она держала кувшин с вином. Марленус оторвался от игральной доски и взглянул нее. Дыхание девушки заметно участилось. — Поставь кувшин и подойди ближе, чтобы мы могли на тебя посмотреть, — приказал Марленус. Она повиновалась. — Убери волосы с ушей и поверни голову, — распорядился Марленус. Вьерна продемонстрировала вдетые ей в уши массивные золотые сережки. — Сними накидку и повернись лицом к нам, — продолжал ее хозяин. Она была красива. Она, конечно, стояла не так, как могла бы стоять Кара или любая другая девушка, знакомая с прикосновением мужчины, и тем не менее ее поза выражала подчинение и зависимость. Обычные для нее сопротивление и дерзкое упрямство исчезли из разворота плеч и головы. Даже ладони ее сами собой легли теперь на бедра, причем левая закрывала рабское клеймо. Ее никогда не учили стоять подобным образом. Это умение появилось в ней само, после сегодняшнего окончательного обращения в рабство. И теперь, сама того не осознавая, она стояла как настоящая рабыня. Вьерна уже всем своим существом понимала, что стоит перед хозяином, владельцем, человеком, которому принадлежит целиком и полностью. Она стояла как рабыня, потому что уже почувствовала себя рабыней, и это проявлялось во всем, даже в ее позе. Поза рабыни была теперь для нее естественной: она уже стала рабыней. — Повернись, — приказал Марленус. Вьерна покорно повиновалась. — Ты видишь? — спросил Марленус. — Да, — ответил я. Вьерна знала, что она красива. Кроме того, она знала, что красота ее является сейчас предметом пристального внимания со стороны двух свободных мужчин. По ее осанке, по учащенному дыханию я чувствовал, что это немало волнует ее, тем сильнее оттого что она — рабыня, принадлежащая одному из присутствующих здесь людей. — Ты замечаешь в ней эту покорность, эту готовность служить? — спросил Марленус. — Она осталась прежней девчонкой, которая ничего не знает и не умеет, но в ней уже ощущается готовность узнать, научиться и, самое главное, готовность служить. Я кивнул. — Повернись к нам лицом, — приказал Марленус. — Да, хозяин, — откликнулась Вьерна. Я был очарован. Женщине в ошейнике запрещено воздействовать соблазняюще на тех, кто на нее смотрит. В ошейнике она должна держаться перед своим хозяином естественно, не стараясь пробудить его чувственность и желание. Но Вьерне сейчас было не до того: она казалась настолько взволнованной, беззащитной и покорной, что едва находила в себе силы отвечать на вопросы Марленуса и выполнять его распоряжения. — Ты ощущаешь в себе готовность служить? — спрашивал он. — Служить, как настоящая рабыня? — Да, хозяин, — отвечала Вьерна. — Одевайся, — приказал Марленус. Глотая слезы, она негнущимися руками ¦ набросила на себя прозрачное шелковое покрывало. Внимание Марленуса снова сосредоточилось на игральной доске. — Строителя убара к копьеносцу убара, на клетку семь, — произнес он, передвигая одну из своих фигур. В ответ я сыграл книжником, переставив фигуру к строителю убара, на клетку два. Марленус оторвал глаза от доски и бросил отсутствующий взгляд на девушку. — Налей вина. — Да, хозяин, — послушно ответила она. Я продолжал смотреть на доску. Женщины, что ни говори, поразительные существа, всячески стремятся создать впечатление, будто шут нежности, уважения и ласки со стороны любящего их мужчины. Однако жизнь убеждает в том, что все они — одни, более скрытные, подсознательно, во сне, другие — наяву — жаждут лишь подчинения мужчине, подчинения полного и безоговорочного, часто связанного с унижениями и жестокостью; несмотря на разговоры об эмансипации и равноправии, они настойчиво стремятся к несвободе, к обретению хозяина над собой, над своим телом, а зачастую и над душой; к обретению человека, который, презрев их частое раздражение и недовольство, взял бы на себя смелость управлять ими, причем управлять наиболее жестоким способом — не убеждая их, а подавляя, ломая, сокрушая их волю и желания. В глубине души каждой женщины, вне зависимости от типа ее характера, вне зависимости от того, признает она это или нет, живет рабыня. Зачастую, не понимая этого, неудовлетворенная женщина мучается всю жизнь, ибо гордость, высокомерие и непонимание обрекают вести поиски совсем не там, где следует. Горианская культура, безусловно, в значительной степени отличается от земной; на счастье или на беду, германской женщине предоставлена возможность наяву испытать на себе все то, к чему женщина земная может лишь неосознанно стремиться всю жизнь. Я посмотрел на Марленуса. Он был всецело погружен в анализ комбинации на игровой доске. Раньше я не придавал этому значения и только теперь понял, насколько он привлекателен в глазах женщины. Высокий ростом и широкий в плечах, он был полон силы и решительности, напорист и в высшей степени умен, дерзок и непоколебимо уверен в себе. Его богатство и власть не знали границ; он управлял судьбами людей и целых городов; он покорил множество женщин; он казался большим хозяином над женщиной и ее поступками, нежели она сама. Многие женщины, едва увидев Марленуса, испытывали непреодолимое желание принадлежать ему. Я знаю даже нескольких высокородных красавиц Ара, которые отдали бы все, лишь бы носить его ошейник. — Лучник убара к строителю убара, клетка восемь, — сделал ход Марленус. Я передвинул копьеносца к убару на клетку шесть, защищая свой Домашний Камень. Марленус жестом приказал налить вина. Сейчас Вьерна наполняла кубки совершенно иначе, чем прежде. Она стояла на коленях, низко опустив голову и плечи. Рабыня, наливающая вино своему хозяину, — это ощущалось в каждом ее движении. Я заметил тускло сверкнувший под распущенными волосами ошейник. Марленус поднял на меня глаза и рассмеялся. Я кивнул. Вьерна была рабыней. Она беспомощно взглянула на него. — Позже, — сказал Марленус. — Я должен закончить партию. — Да, хозяин, — прошептала она. Девушка отошла в сторону, опустилась на колени и стала наблюдать за партией. Глаза ее неотрывно следили за доской, но я видел, что правил игры она не знает. Фигуры она воспринимала лишь как разноцветные деревянные игрушки. Однако каким-то внутренним чутьем Вьерна улавливала напряжение игры. Не понимая смысла развернувшейся на доске баталии, она угадывала происходящее по выражению наших лиц и реагировала на малейшие изменения. Ее кулачки сжимались и разжимались, отражая ее волнение. Грудь ее вздымалась, а тело покрылось мелкими капельками пота. Наблюдая за своим хозяином, она была занята собственными переживаниями, зачастую столь заметными в каждой женщине-рабыне. — Тарнсмен — к убаре, на клетку шесть, — произнес Марленус. Он переставил своего тарнсмена к убаре разрывая мою защиту на фланге. — Домашний Камень захвачен! Я проиграл. Партия закончилась. Я с сожалением развел руками и поднялся из-за стола. Глаза Вьерны сияли: я был разгромлен, потерпел поражение от ее хозяина. В тонкостях игры она не разбиралась, но основные моменты почувствовать сумела. О том, как складывается ситуация на доске, девушка могла безошибочно судить по быстроте и решительности, с которыми Марленус брал фигуру и делал очередной ход, по его горделивой осанке и по надменным взглядам, которые он бросал на доску. Манера игры Марленуса отличалась напористостью, точностью и четкостью проведения комбинаций. Я оказался сломлен еще до начала его заключительной атаки, я чувствовал себя беззащитным, беспомощным перед ним. Он уничтожил меня в процессе игры. Это Вьерна поняла. Она не сводила с Марленуса сверкающих глаз. Марленус взглянул на нее и отодвинул игральную доску. Теперь мужские дела остались позади, и он мог уделить внимание женщине. Я отошел от них. — Сними свою накидку, — велел убар, — и иди ко мне. Вьерна сбросила с себя шелка и, вся дрожа, нерешительно шагнула к нему. Он протянул руку ей навстречу и усадил ее рядом с собой на пол, у левой ноги, прижав ее к своему левому плечу. Сейчас Вьерна казалась особенно уязвимой и беззащитной. Правая рука Марленуса легла ей на бедро, прямо на рабское клеймо. — Ты кажешься женщиной, — заметил он. — Я и есть женщина, — ответила Вьерна. — Ты свободная? — Нет, я рабыня, — прошептала она. — Ваша рабыня. Небрежным движением Марленус отбросил волосы с ее лба назад. — Красивые сережки, — отметил он. Стоя в дальнем конце палатки, я заметил, что серьги действительно не только красивы сами по себе, но и подобраны так, чтобы подчеркивать изящную форму мочек ее ушей. — Да, — ответила Вьерна, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить хозяина. — Тебе нравятся? — поинтересовался Марленус. — Да, — прошептала Вьерна. — Они… они волнуют меня… волнуют как женщину. — В этом и заключается одно из их предназначений, — согласился Марленус. Она попыталась дотронуться губами до лица убара, но он жестом предостерег ее от этой попытки. — Тебе нравится помада на твоих губах? — спросил Марленус. — Да, хозяин, — еле слышно ответила Вьерна. — Она тоже вызывает у тебя волнение? — Да… да! — В чем это проявляется? — Помада, как и серьги… заставляет меня чувствовать себя женщиной… женщиной и рабыней! — Ты и есть женщина и рабыня. — Да, хозяин. Я знаю. Я хорошо это уяснила. Продолжая убирать ее волосы с лица, он привлек девушку к себе и прижал ее губы к своим. Это был жестокий, неистовый поцелуй, первый поцелуй, запечатленный на губах рабыни. Вьерна могла лишь отдать свои губы на растерзание Марленусу, чувствуя, как от прилива крови они постепенно превращаются в один большой синяк. Когда он отшвырнул от себя рабыню, на ее губах виднелись следы крови, а в глазах застыл страх. Теперь она боялась его, до смерти боялась. Марленус, не обращая внимания на ее состояние, уложил ее на спину и провел ладонью по напряженному телу. Страх не отпускал девушку, заставляя ее внутренне сжиматься, но тело, словно уже не принадлежа ей, само потянулось к могучей руке, отвечая на призыв своего истинного хозяина. В теле девушки словно проснулась собственная воля, не подвластная рассудку его владелицы, однако и эту волю Марленус тут же подчинил себе одним властным прикосновением. Внезапно девушка безвольно запрокинула голову назад, закрыла глаза, а из груди ее вырвался неистовый крик: — Да, хозяин, да! — Ее тело содрогнулось от безудержных рыданий. — Я люблю вас, хозяин! Люблю! — Завтра, — сдержанно произнес Марленус, — ты вденешь себе в волосы талендр. — Да, хозяин, да! — закричала она. — Я вдену его, вдену! Я направился к выходу из палатки, и, оглянувшись напоследок, увидел широкую вазу с пламенеющими в ней хрупкими пятилепестковыми фламиниумами, которые в народе зовут горицветами. Шагая в темноте, я еще долго слышал напоенные неистовой радостью крики Вьерны и мелодичный перезвон колокольчиков на щиколотке ее левой ноги, снять которые мог лишь Марленус своим ключом. — Я люблю вас, хозяин! Люблю! Люблю! — далеко разносилось в спустившейся на лагерь темноте. Я позавидовал Марленусу: Вьерна красива и со временем, вероятно, приобретет немалую ценность как рабыня. Мне вспомнилась Шира. Мысли о ней уже не раз посещали меня. Я сказал ей, что продам ее в Лидиусе. Скорее всего, я так не сделаю. Я поймал себя на мысли, что мне ее недостает. Идиот несчастный! Она ведь всего-навсего рабыня! Хотя, конечно, рабыня многообещающая, не без будущего. Мне вспомнилась ночь, проведенная с ней в лагере у «Терсефоры», вспомнилось утро следующего дня… Она не оставила меня равнодушным. Вероятно, с помощью тренировок я смогу добиться от нее определенных улучшений. Не зря же говорят, что из сломленных хозяином женщин получаются превосходные рабыни. Я лежал, завернувшись в покрывала, предавался размышлениям и машинально прислушивался к восторженным крикам Вьерны. Наконец я не выдержал, сбросил с себя покрывала и направился к месту, где располагались на ночлег девушки Вьерны, скованные длинной цепью вместе за щиколотки правых ног. Завернувшись в шкуры пантер, они лежали прямо на земле. Марленус сказал, что я могу выбрать себе любую из них, за исключением Вьерны. Я осмотрел всех девушек, пока не выбрал ту, что мне понравилась: темноволосую, как Шира, с хорошей фигурой. Я опустился рядом на колени и прикрыл ей рот ладонью; проснувшись, она испуганно рванулась в сторону, глядя на меня расширенными от ужаса глазами. — Тише, — вполголоса приказал я, убирая ладонь. Она смотрела на меня, боясь пошевелиться. Я стащил с нее шкуры пантер и отбросил их в сторону. Она подняла голову и потянулась ко мне губами. Я коснулся ладонью лица рабыни и почувствовал, как ее губы прижались к моей щеке. — Только тихо, — вполголоса приказал я. — Да, хозяин, да! — прошептала она. Совсем тихо, однако, не получилось, и мне не раз пришлось прикрывать ей рот ладонью, прежде чем перед рассветом я оставил ее одну. — Как тебя зовут? — поинтересовался я на прощанье. — Рейна, — ответила она. — Хорошее имя, — похвалил я, — а ты — красивая рабыня. — Спасибо, хозяин, — прошептала она. Я вернулся к своим покрывалам и поплотнее закутался в них. Думаю, ан-другой мне еще удастся поспать, прежде чем весь лагерь окажется на ногах. Мне вновь вспомнилась Шира. Нет, не стану я продавать ее в Лидиусе. Спешка здесь ни к чему. Рабыня она довольно интересная, очень неглупа. Мне будет гораздо приятнее видеть ее в ошейнике со своими инициалами. К тому же, напомнил я себе, из женщин-пантер, характер которых удалось сломить их хозяину, со временем получаются превосходные рабыни. Подобная поговорка, вероятно, бытует неспроста. В ней наверняка есть доля правды. Я повернулся на бок и повыше натянул покрывало. Утром нужно отправляться в обратный путь, к «Терсефоре».
12 Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В СВОЙ ЛАГЕРЬ НА БЕРЕГУ ЛАУРИИ
Со смешанными чувствами возвращался я через заросший высокими деревьями лес к берегам Лаурии. Своих людей и Арна с пятью разбойниками я оставил в лагере Марленуса. Они вернутся к «Терсефоре» через пару дней. Сейчас мне хотелось побыть одному. Я вступил в этот лес полный самых радужных планов и надежд. Я мечтал, как ловко уведу Талену из-под самого носа Марленуса, отплатив ему таким образом за мое изгнание из Ара, и как это славное дело станет для меня, простого торговца из Порт-Кара, первой ступенькой в длинной победоносной лестнице на вершину власти, безграничной власти над всей планетой, ибо с такой женщиной в качестве свободной спутницы я стану одним из самых могущественных и богатых людей Гора, перед влиянием которого не устоит никакая дверь. Я рассмеялся. Люди низкого происхождения, но обладающие большими амбициями и талантами, часто используют союз с высокородными женщинами, чтобы с помощью громкого имени кое-чего добиться в этой жизни. Подобный союз дает этим людям возможность проникнуть в слои общества, где их энергия и талант могли бы проявиться в полной мере, приближает их к власть предержащим, помогает стать полноценными членами их семейств. Появление «новичков» среди членов влиятельных кланов редко встречает отпор или негативную реакцию, поскольку энергия и талант «вновь прибывших» идет на пользу всему семейству и поднимает его влияние и могущество на новую высоту. Человеческое общество состоит из определенных групп, довольно тесно связанных между собой родственными узами и сформированных на основе взаимных тесно переплетающихся интересов. Такие группы, как правило, довольно консервативны по сферам своей деятельности, но открыты для притока свежей крови и свежей мысли, что в конечном счете и становится движущим моментом в развитии всей группы, а через ее посредство и общества в целом. Большинство людей редко задумываются о существовании подобных общественных групп или семейных кланов и видят лишь лежащие на поверхности отношения между людьми и их наиболее близкие родственные связи. Групповая зависимость или клановая структура общества проявляются на значительно более глубоком уровне, на уровне первых, ведущих, наиболее крупных и влиятельных семейств города, зачастую также образующих между собой еще более крупные союзы или конгломераты, предназначенные отстаивать их интересы и вести непримиримую, тайную или явную, войну против всех, кто может оказаться в стане их противников. С падением города женщины таких семейств становятся наиболее привлекательной добычей для захватчиков. В этом случае их первой обязанностью как рабынь является прислуживание захватчикам за праздничным столом, где они появляются уже обнаженными и в ошейниках. Позднее они распределяются между высшими чинами офицерского состава или людьми, хорошо проявившими себя при атаке на город, например возглавлявшими удачный штурм ворот города, или первыми взобравшимися на городскую стену, или захватившими члена Городского Совета. В этом последнем случае, если у члена Совета есть дочь, она передается тому, кто взял его в плен. Но я — всего лишь торговец, и подобная перспектива мне не светит, подумал я и рассмеялся. Имея дочь убара в качестве свободной спутницы, супруги, я мог не опасаться, что кто-нибудь вспомнит о том, что я не принадлежу к высшей касте. Наоборот, большинство городов восприняли бы как честь возможность внести мое имя в список членов их высшей касты, касты воинов. Союз с дочерью Марленуса, достойнейшего из убаров, мог бы дать мне многое, дать именно то, что мне нужно. Я уже обладал значительным богатством и могуществом, но мое политическое влияние не распространялось за пределы Порт-Кара. Да и в Порт-Каре, если уж быть точным, мое влияние определялось лишь правом голоса в Совете капитанов. Я даже не был первым по значимости среди членов Городского Совета; это место занимал Самос. За последние несколько лет моей жизни в Порт-Каре, с тех пор как я оставил службу у Царствующих Жрецов, мои амбиции значительно выросли. Экономическое могущество и политическое влияние всегда идут рука об руку, и человек может чувствовать себя полноценным, только имея обе эти руки. Мои начинания в торговле принесли мне богатство. Мой союз с Таленой дал бы мне тысячи сторонников и заинтересованных лиц, что при моем богатстве сделало бы меня одним из влиятельнейших людей Гора. Кто знает, каких высот мог бы достичь тогда Боск? Я горько рассмеялся. Как жестоко обманулся я в своих планах и надеждах, приведших меня в северные леса! И что получил я взамен? Я и мои люди попались в руки женщинам-пантерам. Мы подверглись унижениям и издевательствам. На наших головах выбрили широкие полосы, говорившие всем и каждому о том, что мы, мужчины, побывали в плену у женщин-пантер! И неизвестно еще через какие издевательства нам пришлось бы пройти, на каких невольничьих рынках нас выставили бы на продажу, если бы не Марленус из Ара, достойнейший убар. Он добился победы там, где мы потерпели поражение. Это он, а не Боск пленил Вьерну и ее разбойниц; он, не Боск, выставит их теперь на продажу или поступит так, как ему заблагорассудится. И мало того, я и мои люди еще были любезно приглашены отдохнуть в его лагере! Я покачал головой. Что ни говори, Марленус действительно убар, убар из убаров. А что он сделал с Вьерной, с этой гордой, дерзкой, самоуверенной разбойницей, пылавшей неугасимой ненавистью ко всем мужчинам? Что стало с ней, когда она попала в руки Марленуса? Он просто сломал ее, уничтожил, затеял с ней жесточайшую игру, из которой вышел победителем, а ее превратил в послушную, безропотную рабыню. Теперь он может поступать с ней по своему усмотрению: наказать, убить или продать любому свободному мужчине. Но самое парадоксальное, что Вьерна кажется даже счастливой от того, что открыла в себе женщину, и в этом тоже его заслуга. Причем к открытию своего тела и своей женственности она не пришла насильно. Наоборот, все выглядело так, словно из нее выплеснулось наконец наружу ее природное начало, которое она так долго сдерживала. Марленус помог ей, открыл шлюз, через который безудержным потоком хлынула переполнявшая ее женственность. Я задал себе тот же вопрос, который не раз задавала Марленусу Вьерна: неужели ему никогда не изменяет удача? Неужели у него не бывает поражений? Я глубоко вздохнул. Сам я возвращался на «Терсефору» без Талены, без планов и без надежд. Марленус освободит Талену как бывшую гражданку Ара и вернет ее на родину в простом скрывающем уборе. От нее отказались. Она потеряла все, что имела. Теперь она — ничто, тень от человека. У нее осталась только красота, но и на ней стояло рабское клеймо. Союз с Таленой для любого, имеющего хоть какую-то власть и положение в обществе, стал немыслим. Он равноценен добровольному остракизму. Вступление в супружеские отношения с ней, бывшей рабыней, человеком вне кастовой принадлежности, без родственников, без семьи, в социальном и политическом смысле явился бы величайшей, непростительной ошибкой. Я подумал о дочерях остальных убаров. Жаль, черт возьми, что у великого убара больше нет ни одной. Родственные отношения с ним были бы, конечно, идеальными. У Луриуса из Джада, убара острова Кос, говорят, есть дочь. Две дочери есть у Фаниуса Турмуса из Турий; некогда они попали в рабство к тачакам, но позже их отпустили. На родину их вернул Камчак, убар народов фургонов, в знак своей доброй воли по отношению к Турий, считавшейся Аром среди южных городов. Кос и Порт-Кар, конечно, враги, однако если Луриусу предложить достаточный выкуп, убар без особых колебаний отдаст свою дочь. Наш союз, безусловно, никоим образом не повлияет на политическое противостояние между двумя городами, но Луриуса это, думаю, не остановит. Дочь его может не пожелать отправиться в Порт-Кар, но чувства девчонки в подобных делах в расчет не берутся; здесь высокородные дамы пользуются в своем выборе такой же свободой, как последние из рабынь. У Кларка из Тентиса есть дочь; к сожалению, он не убар, даже не принадлежит к высшей касте. Он тоже, как и я, из торговцев. У многих важных и влиятельных лиц нашего круга, конечно, есть дочери, взять хотя бы первого торговца Телетуса или первого купца с Асферикса. Еще в прошлом году они заводили туманные разговоры о том, что мне необходимо обзавестись свободной спутницей и намекали на перспективы, которые может открыть подобный союз. Тоща я отказался обсуждать эти вопросы. Мне нужна была женщина высокой касты. Я мог бы заполучить в спутницы Клавдию Тенцию Хинрабию, из касты строителей, некогда являвшуюся дочерью Клаудиуса Тенция Хинробиуса, убара Ара, но теперь оставшуюся без семьи. Марленус, во дворце которого находились ее апартаменты, вероятно, по благородству характера, проследил бы, чтобы мое предложение не прошло мимо ее внимания. Мне вспомнилось, как в то время, когда она была рабыней, я тоже в связи с определенными обстоятельствами находился в доме Кернуса и видел ее обнаженной. При прочих равных условиях, я бы, конечно, предпочел иметь красивую спутницу. Клавдия, как я с удовольствием припомнил, в этом отношении меня устроила бы вполне. К тому же, побывав в рабских оковах, она несомненно приобрела познания, недоступные свободной женщине: та, кто хоть однажды носила на себе ошейник, будет снова и снова испытывать желание почувствовать прикосновение к своему телу и поцелуй на своих губах, лежа на полу у кольца для привязывания рабыни. Не знаю, почему так происходит. Красота для свободной спутницы — элемент немаловажный; такой же, как семья и влияние родственников. Однако у Клавдии, кроме красоты, не оставалось ничего. Всех родственников Тенции Хинрабии уничтожили. Поэтому она не представляла для меня никакого интереса: само по себе громкое имя без влиятельных родственников не значит ничего. Несколько ярлов на Торвальдсленде также имели дочерей, но, как правило, все это были женщины малообразованные и недалекие. К тому же ни один из ярлов не обладал на Торвальдсленде достаточно крепкой, неоспоримой властью. Нравы этих отдаленных мест были просты до убожества, и нередко при появлении претендента на руку дочь ярла вызывали в зал прямо с поля, где она присматривала за пасущимися веррами своего отца. Имелись убары и в южных землях, но управляемые ими страны были безнадежно малы и слишком удалены от центральных районов. Их политическое влияние не распространялось за пределы принадлежащих им земель. Нет, моей спутницей должна быть только дочь какого-нибудь по-настоящему могущественного убара или главы городской администрации. Однако не многие убары и правители города пожелают видеть свободным спутником своей дочери простого торговца. Эта мысль приводила меня в бешенство. Возможно, действительно стоит подумать о дочери Луриуса из Джада, убара Коса. Он, несомненно, отдаст ее, если предложить достаточно большой выкуп. Лучше всего, конечно, если бы у Марленуса, великого убара, была дочь. Но дочери у него не осталось. Он от нее отказался. Ну что ж, дочь Луриуса из Джада тоже может составить приемлемую партию. Хотя, возможно, мне вообще еще слишком рано думать о свободной спутнице. Я вполне могу подождать. Я вообще, черт возьми, могу выдержать все, что валится мне на голову! Потерпеть такое фиаско с Таленой! Ну кто мог ожидать, что ей будет отказано в родственных отношениях? А что мы с моими людьми окажемся в руках женщин-пантер? Если бы не Марленус из Ара, мы вообще стояли бы сейчас где-нибудь на невольничьем рынке — жалкие, закованные в цепи рабы! Это он, не я, захватил в плен Вьерну и ее разбойниц! Он в считанные дни — часы! — изменил характер Вьерны, победил ее, потребовал вплести в волосы цветок талендра. Он охотился и развлекался, пока я и мои люди, пользуясь его щедростью и добротой, гостили у него в лагере. Он раздавил, уничтожил меня на игровой доске, и теперь, когда он сам того пожелает, освободит Талену и доставит ее в Ар. А я и мои матросы возвратимся к своим повседневным делам, вернувшись из экспедиций с пустыми руками и с выбритой женщинами-пантерами полосой на головах. Да и вернемся-то лишь потому, что от продажи в рабство нас спас Марленус, этот достойнейший из у баров, убар у баров! Мы вернемся ходячими мишенями для насмешек, в то время как он, Марленус, снова окажется победителем. Что ждет нас по возвращении? В лучшем случае скрытые насмешливые взгляды. А его? Слава! Даже позор Талены не уронит тень на его плечи, поскольку он отказался от нее, отрезал от себя дочь. Однако по благородству своему он не бросит бывшую гражданку Ара на произвол судьбы, а по праву убара ее родного города вызволит девушку из рабских оков и в память о былых родственных узах позволит ей жить в комнатах его дворца. Благородный, достойнейший убар! Да и кто вспомнит о позоре Талены, завидев Марленуса, триумфально въезжающего в город верхом на могучем тарларионе, а следом за ним — бесчисленные трофеи, добытые в северных лесах, главной достопримечательностью среди которых, безусловно, будет Вьерна и ее разбойницы, грозные женщины-пантеры, ставшие теперь обычными рабынями? Марленус, неужели ты действительно не знаешь поражений? Неужели удача никогда не отворачивается от тебя? Величественнейший, достойнейший из людей! Каким же жалким и ничтожным я выглядел в сравнении с ним! Я начинал просто ненавидеть Марленуса, солнцеподобного в своем величии убара. Однако это мало что могло изменить. Теперь мне оставалось только вернуться в Порт-Кар. «Терсефора» уже должна быть где-то рядом. Удача улыбается Марленусу так часто, что кажется, будто он никогда не ошибается в расчетах. Не ошибся он и в отношении Вьерны и ее разбойниц, для каждой из которых у него нашлось по ошейнику. Кто осмелится назвать себя врагом такого человека? Кого ему бояться? Может ли найтись где-нибудь существо достаточно могущественное, чтобы представлять собой реальную угрозу для такого воина, для такого убара? Кто мог бы стать препятствием у него на пути, с которым он вынужден был бы считаться? Едва ли такой найдется. Удача, очевидно, никогда не изменяет великому убару. В этом мы с ним серьезно отличаемся. И прочувствовать на себе это отличие мне придется, как только я ступлю на борт «Терсефоры». Я, конечно, позволю какое-то время полюбоваться на свою новую прическу и позубоскалить насчет выбритой на голове полосы. Без этого не обойтись, удержать людей будет невозможно. Но после того, как их первая реакция начнет утихать, я снова сумею восстановить свой авторитет. Если же кто-то захочет оспорить мою капитанскую власть, ну что ж: эту возможность мы обсудим с мечом в руках. Впрочем, думаю, до этого дело не дойдет. Я хорошо знаю свою команду. Это люди надежные, проверенные. Мне захотелось поскорее увидеть женщин, находившихся на борту «Терсефоры»: проворную маленькую Тину, Кару, приятную, неизменно радующую глаз рабыню Римма, и в особенности бывшую лесную разбойницу, темноволосую, сладкотелую девушку, такую мягкую и послушную в моих руках, — Ширу. Мне не терпелось встретиться с Турноком и Риммом, вернувшимися на «Терсефору», с Гренной, занимавшей, как оказалось, высокое положение в банде Хуры и пойманной мною в лесу. На «Терсефоре» на нее должны были надеть ошейник с моими инициалами и поставить клеймо. После этого наверняка занялись осмотром раны бывшей разбойницы, залечив ее, как обычно лечат раны рабов — быстро, грубо и эффективно. Ноги у девицы хорошие, короткая туника очень ей пойдет. Возможно, я отдам ее Арну, когда он послезавтра вернется со своими людьми и пятью моими матросами в лагерь на берегу Лаурии. Здесь мы не задержимся. Больше в северных лесах нам делать нечего. Спустим «Терсефору» на воду, дойдем вниз по течению до Лидиуса, там я дам матросам пару дней отдохнуть — и после этого вернемся в Порт-Кар. Настроение у меня несколько улучшилось. Вспомнилось, что в лагере должны находиться четыре пага-рабыни, которых Римм нанял в Лаурисе. Он мне тогда рассказывал о своем разговоре с хозяином таверны, с Церкитусом. Девушек я еще не видел, но Римм говорил, что они очень хорошенькие. Хотелось бы на нихпосмотреть. Я ускорил шаг. Теперь даже длинный лук на плече и меч на поясе уже не казались мне такими тяжелыми, как минуту назад. Я поправил колчан со стрелами и плотнее заткнул за пояс охотничий нож. Рабыни в пага-тавернах обычно действительно красивые. Мне вспомнилась Тана, рабыня, которую я встретил в Лидиусе, прекрасный образчик прислуживающей в таверне рабыни. Странно, что Церкитус не попросил залог до возвращения нанятых нами девушек. Эта мысль впервые пришла мне в голову. Со стороны владельца таверны это выглядело необычным: он не мог нас знать. К тому же, обдумывая ход событий, я вспомнил, что мне показалась странной низкая цена, запрошенная за столь красивых девушек, какими их описывал Римм. Конечно, в Лаурисе вообще могли быть невысокие расценки на нанимаемых рабынь; этому я мог бы поверить. Вопрос в другом: неужели они могли стоить так немного? Рука моя сама потянулась к луку. Я остановился, вытащил из колчана стрелу и приложил ее к тетиве. У меня мороз пробежал по коже, я был вне себя от бешенства. Какие мы глупцы! Мой мозг пронзила безжалостная мысль, быстрая и неожиданная, как гром среди ясного неба: мне вспомнилось, что этот Церкитус, владелец пага-таверны в Лаурисе, по собственной инициативе пообещал прислать в мой лагерь вместе с девушками и несколько бутылок вина! Я застонал от ярости. Это люди Тироса! А я, как последний глупец, бросился на выручку Талены, совершенно слепой ко всему, что меня окружает. Я приближался к своему лагерю с величайшей осторожностью — всего лишь одна из многочисленных теней, скользящих между деревьями. Частокол, воздвигнутый вокруг лагеря, был сломан и валялся на земле. Повсюду виднелись остатки мусора и обгоревшие головешки от костров. Во многих местах песок носил на себе следы борьбы. Глубокий отпечаток киля «Терсефоры» на песке вел к воде. Лагерь был пуст. Мои люди, рабы и сама «Терсефора» исчезли. Я невольно сжал кулаки и со стоном прижался лбом к стволу ближайшего дерева.
13 Я СНОВА ВХОЖУ В ЛЕС
Я разжал кулаки и оторвал голову от дерева. Все происшедшее мне крайне не нравилось. Где-то поблизости, несомненно, должны находиться люди Тироса, поджидающие каждого, кто мог бы вернуться в лагерь. Мне бы очень хотелось с ними встретиться. Но при этом не стоять к ним спиной. Я спрятался в густой листве и стал ждать. Поздно вечером я увидел их — одиннадцать человек, двигающихся по направлению к лагерю со стороны Лауриса. Они держались довольно нагло. Глупцы. Я подошел к своему лагерю бесшумно как тень. А эти глупцы даже не выставили часовых. Один из них Держал в руках бутылку. Они слишком плохо знали леса. В этом их несчастье. Я заметил с ними четырех девушек. Рабынь сковали в единый караван цепью, тянувшейся от ошейника к ошейнику, а их руки связали за спиной. Девушки весело переговаривались между собой и шутили с мужчинами. Они были одеты в желтые шелковые накидки. Несомненно, именно этих девушек и прислали в лагерь из пага-таверны Лауриса. И несомненно, именно они явились средством неожиданного захвата моего лагеря. Им, конечно, приказали проследить за тем, чтобы все мужчины в лагере отведали вина, доставленного вместе с ними из Лидиуса. Девицы не могли не знать о заговоре, они являлись его частью. Теперь они шли с чувством выполненного долга, сопровождаемые насмешками и шутками со стороны сопровождавших их мужчин. Мне не терпелось с ними встретиться. Я вышел из своего укрытия и остановился на обломках лагеря лицом к приближающимся. На мгновение они застыли на месте, оторопело глядя на меня, спокойно стоящего в ста пятидесяти ярдах от них. Женщин тут же отодвинули в сторону. Мужчины выхватили мечи и бросились ко мне. Нет, они все же безнадежные глупцы. Металлический наконечник легкой прочной стрелы из тем-древесины насквозь пробивает балку в четыре дюйма толщиной. Выпущенная с двух сотен ярдов, она способна пригвоздить к стене человека, а с четырех сотен ярдов наповал убивает огромного толстокожего боска. Скорострельность длинного лука составляет девятнадцать стрел за один ен, приблизительно равняющийся восьмидесяти земным секундам, причем для умелого лучника не составляет большого труда выпустить все эти стрелы в мишень размером с человеческую фигуру, расположенную на расстоянии двухсот пятидесяти ярдов. С воинственными криками, размахивая обнаженными мечами, тиросцы со всех ног бежали ко мне. Эти люди были знакомы только с арбалетом. Они бежали ко мне напрямик, по самому берегу реки, именно так, как мне того хотелось. До меня долетели обрывки команд, указывающих на то, что тиросцы собираются окружить меня. Они до сих пор не поняли, кто здесь на кого охотится. Ноги мои напружинились, бедра и плечи очутились на одной линии с выбранной целью, вес тела я перенес на правую ногу, а голову развернул к левому плечу. Я вытащил из колчана первую стрелу, наложил ее на тетиву и натянул тугие, переплетенные с шелком пеньковые волокна так, что оперение стрелы почти касалось моего подбородка. — Окружай его! — крикнул предводитель тиросцев, остановившийся от меня в каких-нибудь двадцати футах. Он был у меня на мушке. Он знал, что я могу убить его в любое мгновение. — Нас слишком много! — крикнул он мне. — Бросай оружие! Вместо этого я прицелился ему прямо в сердце. — Нет! — воскликнул он и обернулся к своим людям: — Вперед! Убейте его! — И снова повернулся ко мне. Лицо его стало белым как мел. Тиросцы рассыпались по всему берегу. Команды послушался только один из них. При охоте зачастую первым стараются выбить животное, идущее последним, затем — предпоследнее и так далее, оставляя к концу обстрела наиболее легкую мишень, животное, возглавляющее ход стада, прицелиться в которое не составляет труда. К тому же при таком порядке отстрела животные не подозревают о гибели сородичей, а люди, когда речь идет о людях, об опасности, которой подвергаются. Вскоре предводитель тиросцев стоял передо мной в полном одиночестве. Смертельно бледный, он бросил меч на землю. — Защищайся, — сказал я ему. — Нет, — покачал он головой. — Может, сразимся на мечах? — предложил я. — Ты — Боск, — едва слышно произнес он. — Боск из Порт-Кара! — Верно, — согласился я. — Нет, на мечах сражаться не будем. — На ножах? — Нет… Нет! — Голос его перешел на крик. — Тогда тебе остается только перебираться на тот берег реки, — кивнул я в сторону Лаурии. — Только там ты будешь в безопасности. — Но ведь там акулы! — воскликнул он. — Тарларионы! Я пожал плечами. Не сводя с меня испуганного взгляда, он попятился, а затем побежал к реке. Я смотрел ему вслед. На этот раз удача ему изменила. В нескольких ярдах от берега я заметил протянувшийся по поверхности воды след от плавника акулы, а через мгновение увидел ее узкую, взметнувшуюся над водой голову с разинутой пастью, усеянной хищно сверкнувшими зубами. Я обернулся и посмотрел на берег, туда, где стояли пага-рабыни. Скованные за ошейники одной длинной цепью, с руками, связанными за спиной, они застыли от ужаса, пораженные увиденным. Я направился к ним. Девицы разразились истошными воплями и, путаясь в цепях, попытались спастись бегством. Пробежать им удалось ярдов двадцать — именно столько понадобилось, чтобы окончательно запутаться в ветвях. Я взялся за цепь, сковывающую их ошейники, и повел рабынь назад, к берегу. Остановились мы на том месте, где предводитель тиросцев вошел в воду. Акулы еще вертелись недалеко от берега, завершая свое кровавое пиршество. — На колени! — приказал я. Они послушно опустились на колени. Я направился к распростертым на песке телам тиросцев, чтобы собрать свои стрелы и сбросить трупы в воду. Стрелы с узкими наконечниками легко извлекались из тела; мне не приходилось проталкивать стрелу насквозь, чтобы освободить ее, как делали тачаки, вытаскивая из жертв свои стрелы с широким зазубренным наконечником. Я вычистил стрелы и, сложив их в колчан, вернулся к оставленным у воды девушкам. Они встретили меня испуганными взглядами. Им было чего бояться: они стали тем инструментом, который помог противнику проникнуть в наш лагерь; они являлись частью заговора, без них бы план противника не удался. И рабыни, вне всякого сомнения, знали о планируемой операции. Пришло время им поделиться и со мной своими сведениями. — Расскажите обо всем, что произошло в этом лагере, — потребовал я, — и все, что вам известно о планах и намерениях людей с Тироса. — Мы ничего не знаем, — ответила одна из девушек. — Мы всего лишь рабыни. Я не поверил. Даже наливая пагу в таверне, они ухитряются быть в курсе многих событий. — Вам придется стать поразговорчивее, — сказал я. Глаза мои не сулили молчуньям ничего хорошего. — Нам нельзя говорить! — воскликнула одна из девушек. — Мы не можем! — Вы полагаете, что люди с Тироса защитят вас? — спросил я. Они озабоченно переглянулись. Рабыни стояли на коленях, выпрямив спины, и я без труда сбросил с них желтые шелковые накидки. Затем, к их немалому изумлению, развязал им руки. Девушки остались соединены за ошейники длинной цепью. — Встаньте, — сказал я. Они поднялись на ноги. Я закинул лук за плечо и вытащил из ножен меч. Красноречивым жестом я указал им обнаженным клинком на реку. Глаза их наполнились ужасом. — В воду! — приказал я. — Плывите! — Нет! Нет! — в один голос закричали рабыни падая передо мной на колени и покрывая своими волосами мои сандалии. — Мы женщины! — кричала одна из них. — Всего лишь женщины! — Пощадите! — голосила вторая. — Мы только рабыни! — Умоляем вас, хозяин, — рыдала третья. — Не убивайте нас! — Мы ведь только женщины, и к тому же рабыни! — взмолилась четвертая. — Отнеситесь к нам как к женщинам и рабыням! — Подчиняйтесь! — потребовал я. Все четверо стояли на коленях, низко склонив головы и протянув ко мне руки, скрещенные в запястьях, словно для сковывания наручниками. — Я подчиняюсь вам, хозяин, — по очереди произнесли все они. Мне не нужно было даже их связывать, не нужно было надевать на них свой ошейник или требовать от них каких-то клятв: сама их поза, поза беспрекословной покорности, свидетельствовала о том, что они действительно признают себя моими рабынями. — Ты, — указал я на стоящую первой в шеренге темноволосую девушку. — Говори! — Да, хозяин, — пробормотала она сквозь рыдания. — Мы пага-рабыни из таверны Церкитуса из Лауриса. У нашего хозяина были какие-то дела с Сарусом, капитаном «Рьоды» с Тироса. Нас сдали внаем в лагерь Боска из Порт-Кара. Обязали прислуживать его людям, наливать им вино. А потом на лагерь должны были напасть тиросцы. — Хватит, — распорядился я и, переведя взгляд на вторую рабыню, приказал: — Продолжай! — Все шло, как они задумали, — рассказывала вторая девушка. — Мы налили всем вина и даже тайком матросов угостили находившихся в лагере рабынь. Через ан весь лагерь был без сознания. — Достаточно. Теперь ты, — кивнул я третьей девушке, рыжеволосой. — Вскоре лагерь захватили, — торопливо заговорила она, проглатывая слова. — Всех мужчин и женщин без труда связали и заковали в цепи. А потом частокол сломали, а лагерь разрушили. — Достаточно, — приказал я. Необходимость расспрашивать четвертую девушку отпала. Все и так стало ясно, даже то, о чем они не рассказали. Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что «Рьода» из Тироса пришла из Лидиуса и поднялась вверх по течению до самого Лауриса не только для того, чтобы захватить Боска из Порт-Кара и его матросов. Это галера среднего класса, длина киля которой достигает ста десяти германских футов, а ширина бимса никак не меньше двенадцати футов. Она способна нести на борту до девяноста гребцов, причем все это свободные матросы, поскольку «Рьода» является боевым кораблем-тараном. Только в состав команды входит десять человек, не считая офицеров. А сколько людей может скрываться на нижних палубах «Рьоды», я вообще не брался гадать. Хотя, судя по предположениям, которые напрашивались сами, думаю, на нижних палубах судна находится никак не меньше сотни человек, несомненно, отлично обученных воинов. Уверен, что пленение Боска, адмирала Порт-Кара, конечно, входило в планы «Рьоды», проделавшей столь долгий путь, но вовсе не являлось ее основной задачей. Здесь, в лесах, идет крупная игра. Тирос и Ар — враги давние и непримиримые. Боюсь, на этот раз Марленус, возможно, впервые в жизни просчитался. Я повернулся к четвертой девушке, черноволосой светлокожей красавице. — Будешь отвечать на вопросы быстро и четко, — приказал я. — Да, хозяин, — прошептала она. — Сколько у тиросцев людей? По телу девушки пробежала крупная дрожь. Она разрыдалась. — Точно я не знаю. — Человек двести? — Да, наверное. — Корабль, что находился здесь, «Терсефора», был захвачен, спущен на воду и уведен вниз по реке? — Да, хозяин. — Сколько тиросцев на нем осталось? — Думаю, человек пятьдесят. На «Терсефоре» сорок весел. Значит, на каждое весло посадили по человеку. Ну что ж, людей у них хватает. — Что случилось с моими матросами и рабынями? — Всех матросов, кроме того, у которого на голове осталась выбритая женщинами-пантерами полоса, заковали в цепи и бросили в трюм «Терсефоры», а четверых рабынь и человека с отметиной на голове увели в лес. — Куда направилась «Терсефора»? — Пожалуйста, не заставляйте меня говорить! — взмолилась она. Я начал отстегивать с ее ошейника цепь, связывающую несчастную с остальными девушками. — Пожалуйста! — разрыдалась девица. Я поднял ее на руки и стал заходить в воду. — Нет! — закричала она. — Я скажу! Скажу! Я опустил рабыню в реку, стоя у нее за спиной и держа ее за плечи. Вода доходила мне до пояса, а ей несколько выше. Через мгновение я заметил прочертивший поверхность воды черный плавник. Обычно речная акула не любит заходить на мелководье, но, отведав недавно мяса и чувствуя близкую добычу, она может легко изменить своим привычкам. Акула начала описывать перед нами круги, постепенно подходя все ближе. Я крепко держал девушку за плечи. Она истошно кричала. — Куда направилась «Терсефора»? — снова спросил я. Акула совсем осмелела. — В Лаурис! — крикнула девушка. — Она пошла в Лаурис! — И куда потом? Акула постепенно замедлила кружение и застыла на одном месте, взяв курс на девушку. Боковые плавники и хвост продолжали медленно двигаться, а длинное хищное тело изогнулось и замерло, как взведенная пружина, готовясь к молниеносному броску. Девушка разразилась душераздирающим воплем, рванулась в моих руках, вспенила воду ногами и отогнала акулу, но через секунду хищница снова была готова к атаке. — В Лаурисе она присоединится к «Рьоде»! — закричала девушка. Акула рванулась вперед. Я сделал вид, будто не удержал в руках дернувшуюся в сторону девушку, а на самом деле дал ей возможность уклониться от распахнутой пасти хищника. Плавники акулы ударили девушку по ногам. — В следующий раз она не промахнется, — заверил я трепещущую в моих руках жертву. — Ваш корабль вместе с «Рьодой» пойдет в Лидиус, а оттуда направится на север, к обменному пункту! — вне себя от ужаса закричала девушка. — Прошу вас, сжальтесь над несчастной рабыней! Я не спускал глаз с акулы. Она снова изготовилась к броску, на этот раз застыв ярдах в пятнадцати от нас. В прозрачной воде я хорошо различал ее оскаленную пасть и передние резцы. — С какой целью они направляются к обменному пункту? — продолжал я допрос. — Они намерены охотиться за новыми рабами! — закричала девушка. — За какими рабами? — Я встряхнул ее. — Говори быстрее! Следующий бросок акулы будет для тебя смертельным! — За Марленусом из Ара и его свитой! — Голос девицы перешел в нечленораздельный вопль. Я рывком отшвырнул ее к берегу и ударом ноги в нижнюю челюсть отбросил метнувшуюся ко мне черной молнией акулу. Схватив обезумевшую от страха девушку за волосы, как и подобает водить рабынь, я выволок ее на берег. Она дрожала и захлебывалась от рыданий. Я бросил ее на песок и пристегнул за ошейник к общей цепи. — Всем встать! — приказал я. — Выпрямиться, головы вверх, руки за спину. Я поднял с песка снятые с них шелковые накидки и заткнул каждой из них за ошейник, а руки им связал теми же веревками, что и прежде. «Терсефора» с большинством моих людей на борту, закованными в цепи и брошенными в трюм, должна встретиться с «Рьодой» в Лаурисе. Затем оба корабля проследуют к Лидиусу и оттуда доберутся до обменного пункта, расположенного на берегу Тассы к северу от Лидиуса. Основная часть тиросцев тем временем проберется по суше через лес, чтобы неожиданно напасть на лагерь Марленуса. Они захватили с собой Римма и рабынь. Римма они, конечно, взяли потому, что после встречи с нами в Лаурисе считали его моим офицером. Матросы с «Терсефоры», безусловно, не выдадут тиросцам моих помощников, и Турнок сейчас, видимо, заперт в трюме как простой член экипажа. Это очень даже неплохо: у матросов, таким образом, останется хотя бы один офицер. Отделение командующего состава от рядовых является довольно распространенной и весьма разумной практикой, поскольку это в значительной мере разобщает пленных и зачастую мешает их возможным согласованным действиям. Ушедшие в лес взяли Римма с собой именно потому, что считали его моим офицером. Девушек же захватили, потому что они хорошенькие. Таким образом, Римма, Гренна, Шира, Кара и Тина двигались через лес вместе с основными силами нападающих. Остальные, включая Турнока, находились на «Терсефоре», закованные в цепи и посаженные в трюм. Стоя на берегу, я обводил хмурым взглядом остатки моего разрушенного лагеря, глубокий след в песке от киля «Терсефоры», широкой полосой тянувшийся к воде… Все это мне очень не нравилось. На «Терсефоре» осталось около пятидесяти тиросцев, севших на весла. Сама команда «Рьоды» насчитывала, очевидно, человек сто, хотя эти люди и не входили в число тех двухсот человек, которых опрошенная мной рабыня определила как ударную силу нападавших. Значит, к лагерю Марленуса сейчас движется человек сто — сто пятьдесят, а может, и больше. Они уже потеряли одиннадцать воинов, оставленных для захвата любого из моих матросов, кто попытается вернуться в лагерь. Парни, очевидно, не предполагали, что такое действительно может произойти, и поэтому даже не выставили дозорных. Ну что ж, они за это поплатились. Теперь силы нападавших на одиннадцать человек уменьшились. Тачакский обычай: не оставлять позади себя ни одного живого врага. Мудрый обычай. Я посмотрел на рабынь, скованных за ошейники в единый небольшой караван, со связанными за спиной руками. Они стояли на коленях неподвижно, выпрямив спину и высоко подняв голову, так, как я им приказал. Я обошел вокруг них. Они были довольно привлекательными. — Вы являлись частью заговора, в результате которого мой лагерь разгромлен, а мои люди и рабыни захвачены в плен, — сурово заметил я. — Вы послужили орудием, без которого планы моих врагов не смогли бы осуществиться. — Сжальтесь над нами, хозяин, — прошептала одна из девушек. — Пощадите нас! — Молчать! — огрызнулся я. Все четверо моментально замерли, боясь пошелохнуться. — Кто из вас был лесной разбойницей? — спросил я. — Мы все из городов, — робко ответила рыжеволосая. Я подошел к ним поближе. — Но по крайней мере вы знаете, насколько остры зубы слина? — поинтересовался я. — Пожалуйста, не отправляйте нас в леса! — взмолилась одна из пленниц. — В леса вы пойдете все равно, — сообщил я, — но, если в точности будете следовать моим указаниям, вероятно, сумеете выжить. Если же вы вздумаете своевольничать, то неминуемо погибнете. — Мы сделаем все, как вы скажете, — пообещала первая девушка. Я улыбнулся про себя. Эти рабыни могут оказаться для меня полезными. Я взял за волосы вторую девушку и повернул ее лицом к себе. — Когда тиросцы отправились в лагерь Марленуса? — Вчера утром, — ответила она. Судя по состоянию следа на песке от киля «Терсефоры», я примерно так и предполагал. Значит, я не успею вовремя добраться до лагеря Марленуса, чтобы его предупредить. На это не хватит времени. Однако Марленус выставил часовых, он опытный охотник и предусмотрительный воин. К тому же с ним около сотни человек. Интересно, неужели полторы сотни тиросцев осмелятся напасть на лагерь Марленуса? В свите убара люди не случайные, они, как правило, очень неглупы и умеют обращаться с оружием. Воины Ара вообще считаются одними из лучших на всем Горе, а уж те, кого набрал в свою свиту Марленус, наверняка по праву считаются лучшими из лучших. А нуждается ли вообще Марленус в моем предупреждении, будь у меня возможность его предупредить? Даже с учетом элемента неожиданности, на который, безусловно, рассчитывают тиросцы, и их численного превосходства в какие-нибудь пятьдесят — шестьдесят человек, исход их предприятия вызывает большие сомнения. Они очень рискуют, очень, если у них в запасе нет чего-то такого, о чем я не подозреваю. Нет, у них непременно имеется какая-то дополнительная уловка. И тут я начал догадываться, что это могло быть. Люди с Тироса все тщательно спланировали. Их замысел даже вызвал у меня восхищение. Они, конечно, будут действовать не одни. Но где же им найти себе в лесах союзника? Да, Марленус, кажется, впервые в жизни просчитался. Ты сможешь взять любой город, говорил он мне, за стены которого сумеешь доставить свое золото. И ведь это его собственные слова! Я прошелся за спиной у стоящих на коленях девушек и остановился позади последней из них, черноволосой и светлокожей, той, которую так напугал, держа в реке. — Не оборачивайся, — приказал я и вытащил из чехла охотничий нож. Я сделал это так, чтобы она хорошо смогла различить каждый звук. По телу ее пробежала мелкая дрожь. — Не оборачивайся! — сурово повторил я. — Пожалуйста, хозяин, — пробормотала она. Я взял ее за волосы, откинул ей голову назад и приставил к горлу нож. Лезвие глубоко впилось в нежную кожу. — Рабыня должна быть полностью открыта перед своим хозяином, — заметил я. — Да, хозяин, — с трудом пробормотала она. — Рабыня должна рассказывать своему хозяину обо всем без утайки, — продолжал я. — Ты помнишь об этом? — Да, хозяин, — едва нашла в себе силы ответить она. — Что случится в лесу с лагерем Марленуса? — На него нападут. Я сильнее вдавил лезвие ей в шею. — Нападут только люди с Тироса или кто-то еще? Говори! — Женщины-пантеры, — задыхаясь, пробормотала она. — Их там больше сотни. Это разбойницы из банды Хуры! Я заранее знал, что она ответит. И все же не торопился убирать нож с ее горла. — Почему ты не сказала мне об этом раньше? — Я боялась, — разрыдалась девица. — Боялась! Тиросцы могут убить меня! И женщины-пантеры тоже могут убить! — Кого же ты боишься больше: тиросцев, женщин-пантер или своего хозяина? — Хозяина, — прошептала она. — Я боюсь вас больше всех! Я убрал нож с ее горла, и рабыня едва не упала на землю. Я обошел девушек и встал так, чтобы она могла меня видеть. — Как тебя зовут? — спросил я. — Илена, — ответила она. Это было земное имя. — Ты с планеты Земля? Девушка подняла на меня глаза. — Да, — прошептала она. — Меня поймали рабовладельцы и доставили сюда, на Гор. — Откуда ты? — поинтересовался я. — Из Денвера, штат Колорадо, — дрожащим голосом ответила она. — Ты многое мне рассказала. Для тебя не кончится добром, если ты попадешь в руки разбойницам Хуры или тиросцам. — Нет, хозяин, прошу вас, только не это! — Значит, тебе следует повиноваться мне целиком и полностью. — Да, хозяин. — Однако ты не была до конца откровенна со мной и поэтому заслуживаешь наказания. Она не сводила с меня вопрошающего взгляда. — Ты будешь продана в Порт-Каре, — вынес я свой приговор. Девушка застонала. Остальные испуганно переглянулись. — Не двигаться! — прикрикнул я. Они снова мгновенно застыли, выпрямив спины и подняв головы. В глазах Илены стояли слезы. Она знала, что будет наказана. Она не открылась полностью своему хозяину. Теперь ее ожидает невольничий рынок в Порт-Каре. Больше мне не о чем было с ними разговаривать. Я отошел от берега и направился к лесу. Меч и охотничий нож висели у меня на поясе, лук и колчан со стрелами — на плече. Я не хотел, чтобы эти рабыни следовали за мной. Пусть стоят на берегу, обнаженные и связанные, и, если хотят, дожидаются слина или пантеру, чтобы стать их добычей. Они служили моим врагам. Из-за них пострадали мои люди. Нет, к этим рабыням жалости я не испытывал. Их жизнь, их безопасность меня не интересовали. — Подождите, хозяин! — раздалось у меня за спиной. Я не остановился и, углубляясь в лес, еще долго слышал их рыдания и обращенные ко мне жалобные призывы вернуться назад.
14 Я ПРОЯВЛЯЮ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ
Ночь выдалась безлунная. Я стоял на толстой ветке дерева, прижавшись к стволу, футах в сорока над землей. Отсюда хорошо была видна вся поляна. Этим вечером я добрался до лагеря Марленуса. Меня встретили распахнутые ворота. Огораживающий лагерь частокол оказался местами выломан, а местами сгорел до основания. Повсюду на земле валялись обгоревшие колья с заостренными концами. Палатки исчезли, но обрывки обгоревшего брезента указывали места, где они располагались. Обломки ящиков мешались с мусором и пеплом и устилали весь лагерь. Я заметил, что в большинстве мест частокол сохранил следы огня с внутренней стороны — это свидетельствовало о том, что неприятель поджигал лагерь изнутри. В одном месте я нашел разорванный шнурок с нанизанными на него раздавленными речными ракушками. Бусы, видимо, сорвали с шеи женщины-пантеры. Везде, где это было возможно, я внимательно изучил оставшиеся следы. Вокруг догоревших головешек костров валялись объедки, остатки пиршества и пустые бутылки. Вино было из запасов Марленуса. Я знал, что вне стен родного города он никогда не употреблял незнакомые напитки. Над лагерем кружили птицы, время от времени опускаясь на землю, чтобы поживиться отбросами. Да, впервые в жизни Марленус просчитался. Нетрудно было представить, как все произошло. Марленусу скоро предстояло оставить леса. Он решил устроить небольшой праздничный обед или ужин, на который в качестве почетных гостей пригласил женщин-пантер из банды Хуры. Люди Марленуса, отдыхающие перед дальней дорогой, прославляя своего убара думаю, слишком часто поднимали кубки в его честь. В разгар праздника десятка полтора разбойниц сумели совладать с выставленными у ворот охранниками, тоже, конечно, подвыпившими, и открыли ворота. Затем по сигналу женщины-пантеры при поддержке ворвавшихся в лагерь тиросцев набросились на не ожидающих нападения охранников Марленуса. Золото и коварство, с одной стороны, и безжалостная сила — с другой, объединились и уничтожили лагерь великого убара. На земле осталось лишь несколько мертвых тел, которые впоследствии вытащили за частокол. Пантеры и слины уже изрядно поработали над ними. Я осмотрел остатки растерзанных тел. Да, очевидно, в последний момент охотники Марленуса сумели сориентироваться и постоять за себя: хотя в схватке полегло в общей сложности сорок человек, включая раненых, которым после окончания сражения перерезали горло, двадцать пять из них оказались тиросцами. Нападение, заставшее ничего не подозревающих хозяев лагеря врасплох, было опустошительным, недолгим и удачным. Тела Марленуса среди погибших я не обнаружил, следовательно, великий убар вместе со своими восьмьюдесятью пятью охотниками оказался в плену. С ним были и девять моих людей. Их тел я тоже не нашел среди убитых. Значит, и они попали в плен. Римм еще до этих событий вернулся в лагерь на берегу Лаурии. Там его пленили тиросцы при захвате лагеря и, судя по сообщению одной из опрошенных мною рабынь, затем забрали с собой в лес. Значит, у Саруса с Тироса, предводителя неприятельских сил, вместе с Марленусом, Риммом и моими людьми сейчас в руках находилось около девяноста шести пленных, не считая, конечно, захваченных в результате разбойного нападения рабынь: Ширы, Кары, Гренны и Тины, взятых из моего лагеря, и Вьерны с ее разбойницами, уведенными из лагеря Марленуса. Численность же самих тиросцев, представлявших собой основную ударную силу, сократилась ныне, по моим расчетам, до ста двадцати пяти человек. Делать в разрушенном лагере мне было нечего; я оставил его тем же вечером. Я не сомневался, что тиросцы стремятся как можно скорее провести захваченных пленников через леса и доставить их к обменному пункту, где их к этому времени должны дожидаться «Рьода» и «Терсефора». Однако людям с Тироса понадобится много времени, чтобы проделать весь этот путь со своими закованными в цепи пленниками. Достигнув нейтральной зоны обменного пункта, они, конечно, погрузят пленников на борт кораблей и возьмут курс на Тирос. Но перед этим они, несомненно, попытаются отыскать, а затем приобрести либо забрать силой Талену, бывшую дочь Марленуса. Представляю, каким грандиозным триумфом было бы для Тироса заполучить в свои руки великого убара и выставить его обнаженного, в кандалах и с клеймом раба на теле на обозрение всего Совета. А перед этим его, конечно, проведут по центральным улицам города, дав глумящейся и насмехающейся толпе вволю насладиться издевательским зрелищем. Это станет настоящим праздником для Тироса. Однако закованные в цепи рабы не могут двигаться быстро, даже если по их плечам гуляет плеть. Нет, тиросцы постараются сделать все возможное, чтобы поскорее доставить своих пленников к морю; вероятнее всего, они уже с утра тронутся в путь. Женщины-пантеры наверняка сполна получили от тиросцев все, что им причитается за союзничество. Этим вечером они, конечно, празднуют победу. Я вернулся к тому месту, где оставил неожиданно свалившихся мне на голову четырех рабынь. Я увел их с берега и спрятал в укромном месте в лесу, предварительно связав. Они, конечно, так и дожидались меня, попарно стоя спинами друг к дружке и подняв руки над толстой веткой дерева, над которой были связаны их запястья. Ноги каждой пары девушек я тоже стянул кожаными ремнями, а затем, хорошенько подумав, привязал их, стоящих попарно, еще и за талии. После этого я пустил на кляпы одну из шелковых накидок и плотно заткнул рты всем четырем, завязав концы обрывком шелковой материи у них на затылке: не хотелось, чтобы они нарушали тишину леса своими криками. Подойдя к ним, я окинул удовлетворенным взглядом дело рук своих и, не удержавшись, вытащил кляп изо рта Илены, самой красивой из этой четверки, и крепко поцеловал ее в губы, после чего, конечно, водворил кляп на место. Девушка не сводила с меня удивленных глаз. Эх, жаль, нет времени заняться ею вплотную! Я отошел от соблазнительной рабыни подальше и занялся делом. — Кляпы изо рта не вынимать! — распорядился я и снова связал их караваном за ошейники, стянув руки каждой у нее за спиной. После этого, не говоря больше ни слова, я направился в лес. Они поспешили за мной следом. Кляпы еще долгое время будут оставаться у них во рту: враг близко, рабыни должны молчать. В лагере Марленуса я без труда определил направление, в котором двинулись тиросцы, женщины-пантеры из банды Хуры и их пленники. Оставалось лишь идти по следу. Ночь выдалась безлунная. Я стоял на толстой ветке дерева, прижавшись к стволу, футах в сорока над землей. Отсюда хорошо была видна вся поляна, на которой расположились разбойницы Хуры и устроились на ночь люди с Тироса. На поляне развели несколько больших костров, рядом выстроили охотников Марленуса. У кого-то из тиросцев оказался с собой походный барабан, на котором расположившийся на краю поляны человек негромко отбивал монотонно повторяющийся ритм. Женщины-пантеры в коротких шкурах, обвешанные золотыми украшениями, гордо расхаживали по всему лагерю. Нередко на глаза мне попадались и желтые туники тиросцев. Отблески костров, перемежающиеся с черными тенями, бодро плясали на листве стеной стоящих вокруг поляны деревьев. Неподалеку от себя я увидел длинноногую Хуру, оживленно разговаривающую со светловолосой Мирой. Я без труда мог бы уложить их из лука. Но не сделал этого: у меня имелись другие планы. На краю поляны я заметил Саруса, капитана «Рьоды» и предводителя тиросцев. Он снял с головы низкий желтый шлем и вытер лицо. Ночь действительно была душной. В распоряжении у меня имелись два возможных в данной ситуации тактических варианта. Первый заключался в том, чтобы вначале убить предводителя тиросцев, второй — чтобы опозорить предводителя в глазах его людей, доказав его полную беспомощность. Я выбрал второй вариант. Двое тиросцев принесли жаровню, наполненную пылающими углями, из которой торчала рукоять тавро-держателя для выжигания клейма на теле рабов. Затем из темноты в центр поляны вытолкнули упирающегося, закованного в цепи человека и толчком сбили его на землю, уложив спиной на траву, между четырех образующих прямоугольный каркас балок. Он попытался было подняться на ноги, но стоявшие вокруг тиросцы ударами тупых концов копий заставили его лежать. Еще четверо тиросцев кожаными ремнями привязали его ноги к противоположным концам нижней балки каркаса; когда дело дошло до рук, человек отчаянным рывком отбросил от себя державших его людей. Однако усилия его оказались напрасными: тиросцы дружно навалились на несчастного, придавили к земле и, одну за другой привязали к концам балки его широко раскинутые руки. Марленус из Ара еще мог пытаться освободиться от надежно державших его кожаных ремней, но все это было бесполезно. Темп отбиваемого барабанщиком ритма постепенно нарастал. Казалось, в такт ему быстрее заплясали длинные тени, отбрасываемые отсветами костров. Все находившиеся в лагере, как женщины-пантеры, так и тиросцы, продолжая расправляться с остатками ужина, расположились одним большим кругом, устроенным в центре лагеря. Пылающая жаровня стояла в двух ярдах от Марленуса. Угли в ней постоянно перемешивали длинным металлическим прутом. Один из тиросцев, в толстых кожаных перчатках, вытащил из жаровни тавродержатель. На его докрасна раскаленном торце пылала выполненная прямым шрифтом заглавная буква горианского слова «кейджер», которым на Горе обозначают каждого раба-мужчину. Клеймо для рабыни, как правило, меньше по размеру, изящнее и выполнено курсивом. Однако некоторые города, такие, например, как Трев, имеют собственную конфигурацию клейма для рабынь, так же как и каждый из народов фургонов: на клейме тачаков, которое носит на бедре рабыня Тана из пага-таверны в Лидиусе, изображены рога боска; клеймо катайев представляет собой нацеленный влево натянутый лук со стрелой, а клеймо паравачей воспроизводит стилизованное изображение головы боска, вписанной в перевернутый двумя острыми углами вверх треугольник. Кстати сказать, помимо «кейджера», обозначением рабыни на Горе служит выражение «са-фора», начальные буквы которого также зачастую изображаются на клейме, что в буквальном переводе с германского означает «дочь цепей». Человек в перчатках осмотрел тавро и с недовольным видом снова бросил тавродержатель в жаровню: очевидно, железо недостаточно раскалено, чтобы оставить на теле глубокий, четкий отпечаток. Уголья в жаровне начали перемешивать с большей интенсивностью. Марленус отчаянно, но безрезультатно боролся со стягивающими его тело кожаными ремнями. Вероятно, ему предстояло первым пройти процедуру клеймения. Три белые горианские луны уже давно начали свой путь по ночному небу и сейчас терялись за верхушками деревьев. Пригнувшись к толстой ветке дерева, я ждал. Я внимательно изучал людей в лагере — тиросцев и женщин-пантер. Сколько их здесь? Как они себя ведут? Кто из них насторожен или обеспокоен? Кто может представлять для меня наибольшую опасность? Я снова посмотрел на луны. Они уже показались над деревьями. Я сидел, пригнувшись к ветке, принуждая себя к терпению, хотя кровь в жилах кипела и бурлила. Это, конечно, давала знать о себе не кровь торговца; это кровь гораздо более старая, теперь уже почти забытая — кровь воина, кровь охотника. Четырех пага-рабынь, связанных «хороводом», с кляпами во рту, я оставил примерно в пасанге отсюда. Этой ночью я вполне обойдусь без них. Предварительно я хорошенько выкупал их в небольшом ручье, затем нашел подходящее дерево с достаточно толстым стволом, расположил девушек вокруг дерева, прислонив спиной к нему, и связал их, стянув правое запястье одной рабыни с левым запястьем соседки, соединив их в так называемом среди рабовладельцев «хороводе». Ноги каждой девушке я связал отдельно. После этого камнем убил лесного урта и накормил девушек его мясом, отрывая от тушки небольшие полоски и вкладывая их в рот каждой рабыни. Илену стошнило, но оставлять ее голодной было невозможно, и я заставил ее подавить в себе отвращение и подкрепиться. Сразу видно, что она не горианка, а всего лишь слабая жительница Земли, насильно заброшенная на эту дикую, варварскую планету. — А сами вы случайно не с Земли? — поинтересовалась она. — Случайно с Земли, — хмуро ответил я. — Я не такая, как эти девушки, — тут же пожаловалась она. — Я землянка. Будьте ко мне снисходительны. Сделайте для меня какое-нибудь исключение. — Для меня вы все здесь одинаковые, — ответил я. — Рабыни! — Пожалуйста! — всхлипнула она. — Ешь! — приказал я. — Да, хозяин, — откликнулась Илена, торопливо проглатывая тошнотворную пищу. Я опустился на землю и в два счета зубами и руками разделался с остатками урта. Кляпы, сделанные из разорванной шелковой накидки, вытащенные изо ртов девушек, я разложил на траве, чтобы они просохли. Постепенно темнело. Скоро мне нужно отправляться к поляне. Я снова заткнул кляпами рты моим прекрасным пленницам. — Ведь я с Земли! — жалобно простонала Илена. — Здесь, на Горе, ты — рабыня. С этими словами я одарил кляпом и ее, затянув обрывки шелковой материи у нее на затылке. Глаза девушки смотрели на меня с ужасом и укором. В этот момент она, очевидно, осознавала, что и для меня может быть лишь той, кем является для любого другого горианина — рабыней. Я злился на Илену. Она пыталась утаить от меня важные сведения. Теперь ее ждал невольничий рынок Порт-Кара. Я обошел привязанных к дереву девушек и проверил узлы на веревках. Они держали надежно. От кляпов рабыням тоже не избавиться. Отлично. Если ночью на них набросится слин или пантера, крики не достигнут ушей моих врагов. Эти женщины вызывали у меня глубочайшее неудовольствие. Они помогли предательским путем захватить мой лагерь. Без их участия это было бы невозможно. Мне вспомнилось, как на берегу реки девицы пересмеивались и заигрывали с тиросцами. Ну что ж, теперь эти приспешницы людей с Тироса в руках того, чей лагерь они помогли захватить. Я усмехнулся, скользнув по ним взглядом, и заметил, как они вздрогнули. Помогли людям с Тироса? Теперь послужат Порт-Кару. Я об этом позабочусь. Иленой я был особенно недоволен. Она пыталась скрыть важные сведения. Ничего, у меня найдется для нее что-нибудь особенное. Надвигалась ночь. Охотничьим ножом я срубил несколько густых ветвей и, заострив, вогнал их в землю вокруг дерева, соорудив небольшое временное укрытие для недостойных такого внимания пленниц. В их обращенных ко мне глазах отразилась признательность. — Не нужно благодарности, рабыни, — заметил я. — Я берегу вас для завтрашнего дня, когда, выполняя мою волю, вы подвергнетесь куда большей опасности, нежели зубы слина и пантер. Признательность в их глазах сменилась страхом. Я с хрустом вогнал в землю последнюю ветку, огораживающую их пристанище, и без долгих прощаний скрылся в сгущающейся тьме. Согнувшись на толстой ветви дерева высоко над землей, я внимательно наблюдал за тиросцем в кожаных перчатках, перемешивающим угли в жаровне. Поднявшиеся над верхушками деревьев луны заливали землю матово-белым светом. К этому времени В е тиросцы и женщины-пантеры собрались в центре лагеря. Человек в кожаных перчатках вытащил из жаровни тавродержатель, и по поляне разнесся радостный крик: конец длинного металлического прута раскалился добела. Для клеймения рабов все было готово. Сарус, предводитель тиросцев, приказал своим людям очистить середину поляны, и они разместились на земле, скрестив перед собой ноги и образовав широкий круг. В центре остались лишь женщины-пантеры, больше сотни разбойниц, да человек в кожаных перчатках, следящий за жаровней. По знаку Хуры он положил тавродержатель на угли, чтобы вновь вытащить его, когда придет время. Луны приближались к зениту. Барабанщик впервые за все это время умолк. Я внимательно оглядел лагерь: несколько ярко пылающих костров, в свете которых, понурив головы, стояли закованные в цепи охотники Марленуса; взглянул на самого Марленуса, оставившего тщетные попытки освободиться от связывающих его руки и ноги кожаных ремней, и на тиросцев, широким кругом расположившихся по всей поляне и с любопытством наблюдающих за действиями женщин-пантер в центре круга — диких и одновременно соблазнительных в своих коротких шкурах и варварских золотых украшениях. Над поляной повисла тишина, ничем не нарушаемая, наверное, несколько ен. Затем, по знаку Хуры, откинувшей волосы назад и обратившей лицо к мерцающим лунам, барабанщик снова начал отбивать ритм. Мира низко опустила голову, правая нога девушки, казалось, сама по себе принялась вторить барабанному ритму. Женщины-пантеры как по команде уронили головы, тела их напряглись, руки сжимались в кулаки и тут же разжимались, напоминая растопыренные когти хищника. Они едва двигались, но я словно ощущал, как кровь их бежит по жилам в такт глухому голосу барабана. Тиросцы обменялись недоуменными взглядами. Среди свободных людей мало кто может похвастаться, что без цепей на руках наблюдал за обрядовыми плясками лесных разбойниц. Глаза Хуры были устремлены к лунам. Внезапно руки ее взлетели над головой, а из груди вырвался пронзительный крик. Разбойницы двинулись в общем танце. Я посмотрел на Марленуса. Он возобновил свои тщетные попытки освободиться. Этоон в свое время изгнал меня из Ара, отказав мне в хлебе, соли и приюте. Это он всегда был таким удачливым, всегда купался в лучах неизменно сопутствующей ему славы. Он снова начал вызывать во мне раздражение, этот убар из убаров, этот любимец удачи, баловень судьбы. Я пришел в леса, чтобы отыскать Талену, а угодил вместе со своими людьми в руки разбойниц, которые, вволю поиздевавшись над нами, непременно продали бы нас в рабство, если бы Марленус, не знающий поражений Марленус не избавил нас словно мимоходом, между дел, от неминуемого позора. А затем этот же царственно-величественный Марленус с обычной щедростью еще и пригласил нас к себе в лагерь отдохнуть от пережитых потрясений! А наш поединок на игральной доске? Он победил, уничтожил меня! Я снова окинул лагерь взглядом. То, что я наблюдал, уже не походило на танец женщин. Это бесновались самки диких животных, истомившие себя одиночеством, что превратилось в ненависть к любым представителям противоположного пола, в скрытую ненависть ко всему живому, и прежде всего к самим себе, пытающимся изменить, исказить свою природу. Внешне надменные, высокомерные, они каждым движением дают понять, что созданы для того, чтобы повелевать мужчиной. Многие из них действительно в это верят. Но в чем бы ни состояла их вера, природу не изменить. Их красота призвана не подавлять, не завоевывать, но привлекать, располагать к себе, и жестоко заблуждается тот, кто думает иначе. Во взаимном противоборстве полов женщина не преследователь, а преследуемый; не охотник, а добыча. Это заложено в самой ее сути. Можно исказить природу, но будет ли счастье в этой уродливой деформации? Сопоставимо ли оно с радостью быть пойманной мужчиной, отдаться, подарить себя ему? Ответ на этот вопрос зависит лишь от умения прислушаться к себе и от того, насколько каждый из нас склонен к искренности или заблуждениям, любви или высокомерию. Вдумайтесь, и вы заметите, что нет ничего странного в том, что именно гордые до высокомерия, умные женщины не только в северных лесах Гора, но повсюду скорее готовы объявить войну мужчинам, нежели признать их умственное развитие и силу и собственную женственность и слабость, которыми они зачастую не обладают; возможно, и хотят, но не обладают. Заставьте женщину догнать мужчину, и все ее усилия окончатся неудачей, но выпустите мужчину вслед за женщиной, и ей не уйти. Этому воспротивится сама природа, создавшая женщину для продолжения жизни и любви. Я посмеялся над теми, кто считает испытываемую женщиной потребность в единении с мужчиной менее сильной, нежели стремление к этому самого мужчины. Эта потребность проявлялась сейчас в каждом жесте девушек-пантер, движения которых становились все более дикими, неистовыми. Танец набирал темп, глухие удары барабана ускорялись. Человеческое выражение на лицах танцовщиц сменялось хищническим, животным. Волосы у них были распущены и разметались по плечам. Лица, залитые лунным светом, обратились к небу. Из груди у них вырывались хриплые, пронзительные крики. Они, казалось, совершенно забыли обо всем, что происходит вокруг, забыли о присутствии мужчин и срывали с себя шкуры пантер, кто обнажая себя по пояс кто целиком. В руках у каждой девушки было короткое копье, и, продвигаясь в танце мимо связанных охотников Марленуса, мимо самого великого убара, они с воинственным криком делали выпады в сторону очередного воина, имитируя удар копьем, но непременно останавливая металлический наконечник в дюйме-другом от тела замирающего от страха пленника. Танец достиг апогея. Казалось, еще немного, и в рядах женщин-пантер начнется массовое буйное помешательство. Неожиданно барабан затих, и также внезапно замерла на месте Хура, выпрямив спину и запрокинув назад голову. Она тяжело дышала. Все ее тело лоснилось от пота. Разбойницы опустили оружие и плотнее обступили Марленуса. — Клеймить его! — распорядилась Хура. Человек в кожаных перчатках вытащил из жаровни тавродержатель. У женщин вырвался радостный вопль: толстый металлический прут раскалился добела. — Поставить ему клеймо! — приказала предводительница разбойниц. Первым клеймить собирались Марленуса, того самого, который в свое время изгнал меня из Ара, отказав мне в хлебе, соли и приюте. Ненависть к великому убару и зависть к его неугасимой славе и неизменно сопутствовавшей ему удаче вспыхнули во мне с новой силой. Он все время заставлял меня чувствовать себя глупцом, ничтожеством — ив повседневной жизни, и на игровой доске. Что ж, усмехнулся я, зато, с другой стороны, я ничего ему не должен, кроме, пожалуй, небольшого отмщения за те тысячи мелких, непреднамеренных унижений, которые мне пришлось вытерпеть от него. После клеймения убара как обычного раба доставят на берег Лаурии, оттуда на Тирос, остров его Воагов. Я снова представил себе ликование тиросцев, заполучивших в свои руки великого убара, и удовлетворение на лицах членов Высочайшего Совета, перед которыми его не преминут незамедлительно выставить обнаженным, с рабским клеймом на теле и цепями на руках. По решению Совета он, вероятно, станет общественным рабом Тироса. Ему дадут другое имя, более подобающее рабу, чем имя Марленус. Потом его, конечно, выставят на всеобщее обозрение. Это будет его концом, концом Марленуса, великого убара Ара. Я беззвучно рассмеялся. — Клеймить его! — приказала Хура — Клеймить! Несколько женщин-пантер навалились на Марленуса и сильнее придавили его к земле. Человек в кожаных перчатках, криво усмехаясь, поднес раскаленный добела конец тавродержателя к телу Марленуса. Через секунду он на несколько мучительно долгих мгновений прижмет пылающий металл к беззащитной человеческой плоти. Но он не успел этого сделать. Металлический прут выпал у него из рук и покатился по траве, Хура сжала кулаки и закричала от ярости. Женщикы-пантеры подняли глаза от распростертого перед ними великого убара. Человек в кожаных перчатках обвел их недоуменным взглядом и, медленно оседая, опустился на траву. В его спине торчала стрела с оперением из хвоста воскской чайки, вошедшая ему сзади прямо в сердце. Внизу, на поляне, начался переполох. Раздались женские вопли, тиросцы вскакивали на ноги и хватались за оружие. Я соскользнул с ветки, на которой стоял, и растаял в темноте.
15 ЛЕС — ИДЕАЛЬНОЕ МЕСТО ДЛЯ ОХОТЫ
Илена в обрывках желтой шелковой накидки, с пылающими безумным страхом глазами, не разбирая дороги мчалась по лесу, ломая на своем пути ветки и задыхаясь от бега. Она едва держалась на ногах от усталости и жадно хватала ртом воздух. Девушка то и дело спотыкалась о торчащие из земли переплетенные корни, но неизменно снова и снова поднималась на ноги. Преследующие ее женщины-пантеры бежали с гораздо меньшим напряжением. Они были великолепными атлетками, значительно превосходящими убегающую от них неловкую, неуклюжую уроженку Земли. Скоро Илену поймают. Она легкая добыча, тем более для женщин-пантер, преследующих ее безо всяких усилий, уже держащих в руках кожаные ремни для рабынь. Илена бежала из последних сил. Ей не уйти. Скоро ее поймают. Женщинам-пантерам доставляло громадное удовольствие охотиться на скрывающихся в лесах беглых рабынь. Разбойницы испытывали к ним глубочайшее презрение и охотились на них, как на животных. Они расценивали преследование убежавшей от владельца рабыни как увлекательный спортивный поединок и отдавались ему всей душой, тем более что поединок, как правило, оказывался беспроигрышным. Илена, задыхаясь, упала на землю. Шум погони раздавался совсем близко. Нужно бежать. Она — в который раз! — шатаясь, поднялась на ноги. Если она попадет в руки женщинам-пантерам, ей не поздоровится. Лесные разбойницы беспощадны к рабыням и зачастую издеваются над ними с изощренной жестокостью. Девушка, в большинстве случаев принужденная уступить мужчине, проявившая перед ним свою природную слабость, неизменно вызывает ненависть женщин-пантер: для них она олицетворяет собой то, чего они не приемлют, в существовании чего в самих себе боятся признаться, — женственность. Многие девушки, обреченные на ошейник, начинают находить мужчину в высшей степени привлекательным для себя и испытывают незнакомую им прежде радость в служении человеку противоположного пола. Женщины-пантеры, образ жизни которых основывается на ненависти к мужскому полу, не приемлют и не понимают подобных чувств. Рабыне же не остается выбора, кроме как проявлять естественную для нее женственность. То, что женщина, прежде чем стать рабыней, могла из последних сил сопротивляться захватчикам, не вызывает сочувствия лесных разбойниц. Сам факт поимки женщины мужчиной является для них решающим, а отсутствие у пленницы выбора никого не интересует. Женщина-пантера зачастую прислушивается только к себе и многие вещи способна понять, лишь оказавшись на месте другого человека. У себя в лагере я успел осознать, как воспринимает мужчин Илена, и отметил, что, хотя она и служила в пага-таверне и, конечно, не раз оказывала посетителям особые услуги, она так и осталась не до конца завоеванной. Едва прикоснувшись к ней, я заметил ту напряженную одеревенелость плеч и бедер, которая так свойственна многим женщинам Земли. Вероятно, она доставлена на Гор недавно; долгое время оставаться не завоеванной мужчиной ей бы не удалось. Однако эти особенности ее характера, думаю, не представляли для ее преследовательниц никакого интереса. Для них она была жертвой, неуклюжей дичью, слабой и неспособной даже скрыть свои следы. Скоро ее поймают. Для опытных разбойниц догнать рабыню не составляет труда. Скоро, очень скоро кожаные ремни вопьются в ее запястья. Илена снова упала на землю. Она задыхалась. Она уроженка Земли, не могла сравняться с горианками. Я ощутил недовольство своими сопланетницами. Они казались такими никчемными, такими беспомощными. Как будто сама природа создала их, чтобы служить добычей для гориан. Неудивительно, что горианские специалисты, владеющие вторым знанием, рассматривают жительниц Земли как своих естественных рабынь. Возможно, они не так уж не правы. Илена тщетно пыталась подняться на ноги. Две женщины-пантеры беззвучной тенью промелькнули по крохотной поляне, в каких-нибудь пяти ярдах у нее за спиной. Они уже разматывали тонкие кожаные ремни, чтобы связать свою жертву. Илена встала на четвереньки, жадно ловя ртом воздух. Обрывки шелковой материи едва прикрывали ее тело. Она жалобно посмотрела на своих преследовательниц. Одна из разбойниц гордо прошагала к ней, ловким движением набросила ей на шею кожаный ремень и завязала его. Илена стояла на четвереньках. Колени ее дрожали. Конец кожаного ремня, стягивающего ее горло, сжимала в руке стоящая рядом лесная разбойница. — Ну вот мы тебя и поймали, рабыня, — сказала она. Я спрыгнул на землю прямо у них за спиной и двумя ударами сбил с ног. Затем заранее заготовленными кляпами заткнул им рты, а руки связал отобранными у них самих кожаными ремнями. Все оружие женщин-пантер я забросил в кусты. Они лежали на груди, уткнувшись лицом в траву. — Так и лежать, — приказал я, — а ноги раздвиньте шире. Они неохотно повиновались. — Еще шире! — потребовал я. Они старательно развели ноги в стороны. Пленнику со связанными за спиной руками подняться из такого положения довольно трудно. К тому же в психологическом отношении подобная поза еще больше усиливает испытываемое пленником ощущение беспомощности. После этого я подошел к Илене, все еще тяжело дышавшей и не спускающей с разбойниц испуганного взгляда, и снял с ее шеи туго завязанный кожаный ремень. — Из тебя получилась отличная приманка, — похвалил я. Концы снятого с нее кожаного ремня я набросил на шеи разбойниц и связал их вместе. Теперь им не убежать. — На этот раз вам не повезло, — сказал я своим пленницам. Глаза их сверкали от ярости. — Отведи этих рабынь в наш лагерь, — обернувшись, приказал я Илене. — Да, хозяин, — ответила она и взялась за ремень, завязанный у девушек на шее. Я проводил их взглядом. Они стали нашей первой добычей. Я помнил, что тиросцы хорошо знакомы с островами и просторами блистательной Тассы, но в лесах ориентируются с трудом; здесь проводниками и следопытами им служат женщины-пантеры. Если бы мне удалось сделать так, чтобы разбойницы боялись покидать лагерь, а перемещаясь по лесу, боялись отходить от длинных колонн пленников, сопровождаемых воинами-мужчинами, тиросцы по многим практическим соображениям, думаю, очень скоро отказались бы от услуг своих ставших не только бесполезными, но и опасными союзниц. Но что гораздо важнее, нагнав страху на разбойниц, глаза и уши тиросцев, их разведчиков и охранниц, я смог бы с меньшим трудом приближаться к неприятельскому лагерю и отходить от него. Полагаю, если бы люди с Тироса могли догадаться об истинных целях, которые я преследовал, они бы смирились с присутствием очаровательных, но столь не верных своему слову союзниц, с которыми них начали возникать все более серьезные разногласия. В этот день с помощью Илены мне удалось поймать еще девятерых женщин-пантер. Нам просто повезло, поскольку союзники провели этот день вне лагеря: и те и другие горели желанием обнаружить и уничтожить того, кто накануне вечером убил тиросца, готовившегося заклеймить рабов. Они прочесали большую территорию, однако поиски окончились для них неудачно: пять разведывательных партий женщин-пантер не вернулись назад; теперь они стали моими рабынями. Этим вечером я охотился и подстрелил табука. Взвалив его на плечи, я принес добычу в свой лагерь, чтобы пага-рабыни, ставшие теперь надсмотрщицами, могли накормить моих пленниц и поесть сами. Мы, конечно, не стали рисковать и разводить огонь. Я отрезал ножом тонкие полоски мяса и передавал их пага-рабыням, а те вкладывали их в рты пленницам. Когда женщины-пантеры перестали жевать, им снова заткнули рты кляпами. Разбойницы, которых теперь набралось уже одиннадцать, были привязаны одна к другой, образуя длинный ряд, причем каждая пленница была связана с двумя соседками, за исключением первой и последней в шеренге. Своим пага-рабыням, включая Илену, я предоставил возможность передвигаться свободно Я не боялся, что они убегут. Они опасались женщин-пантер, да и сам лес был для них не свободой, а скорее тюрьмой. Когда начали сгущаться сумерки, я уложил пленниц на землю боком, оставив их связанными и с кляпами во рту. До наступления ночи к ним прибавилось еще четыре разбойницы. Движение в лагере не утихало, но я понял, что женщины-пантеры встревожены и что их вылазки из лагеря будут становиться все менее длительными и все более осторожными. До меня доносились недовольные голоса тиросцев, требующих от охотниц прочесать лес. Разбойницы отвечали им с не меньшим раздражением. Шло кто решался выйти за ограду лагеря, но даже смельчаки торопились поскорее вернуться назад. Только одна группа из четырех разбойниц, возглавляемая светловолосой охотницей, рискнула удалиться от лагеря. Их смелость стоила им свободы: сейчас они лежали связанные вместе с остальными моими пленницами. Когда луна уже показались из-за деревьев, я оглядел свою добычу. — Теперь они рабыни, — сказал я девушкам из пага-таверны. — Разденьте их. Мои помощницы послушно сняли с разбойниц короткие шкуры лесных пантер. — Наденьте их на себя, — кивнул я двум своим помощницам, темноволосой рабыне и девушке со светлыми волосами. — Да, хозяин, — ответили они и натянули на себя шкуры. Я взглянул на рыжеволосую пага-рабыню. — Ты тоже, если хочешь, можешь одеться, — разрешил я. Обрадованная, та поспешила завернуться в новое, непривычное одеяние. — А я, хозяин? — спросила Илена. — Нет, — ответил я. — Ты останешься приманкой для охотниц. Она уронила голову. — Да, хозяин, — пробормотала она. Как только покончу с делами, обязательно продам ее в Порт-Каре, снова повторил я мысленно. Я оглядел своих помощниц. — Вы стали похожи на очаровательных девушек-пантер, — заметил я. Они даже стояли сейчас иначе. Головы их были высоко подняты, а в глазах, обращенных ко мне, появился намек на дерзость. Поразительно, насколько сильное влияние способна оказывать одежда. Одна из лежащих на земле связанных женщин-пантер возмущенно заерзала в стягивающих ее путах Один вид пага-рабыни в шкуре лесной пантеры вызывал у нее яростное негодование. Моя темноволосая помощница подскочила к ней, схватила девицу за волосы, грубо рванула голову своей беспомощной жертвы и обернулась к Илене. — Ну-ка, принеси мне хворостину, — повелительным тоном распорядилась она. Илена беспрекословно бросилась выполнять приказ. Еще днем я срезал несколько прутьев, но пока у меня не возникало необходимости пускать их в ход. Я приготовил их на случай, если кто-либо из пленниц проявит неповиновение и мне придется приказать своим помощницам привести ее в чувство. Прутья я выбрал длинные и гибкие, со знанием дела. Стоя над женщиной-пантерой, темноволосая девушка высоко занесла хворостину над головой. — У тебя, голозадая рабыня, есть какие-то возражения? — елейным голосом поинтересовалась она. Глаза ее жертвы округлились от страха. Девушка поспешно отчаянно замотала головой и плотнее прижалась к земле. Все пага-рабыни, за исключением Илены, вероятно опасавшейся, что хворостина с таким же успехом может предназначаться и ей самой, весело рассмеялись. Я подошел к своим помощницам поближе и, не говоря ни слова, оторвал у каждой из них часть полы, прикрывавшей клеймо на ноге. — Не забывайте, что вы рабыни, — напомнил я. — Да, хозяин, — хором откликнулись они. Я передал хворостину рыжеволосой девушке. — Проследи за порядком в лагере, — приказал я и, повернувшись к Илене, добавил: — С этого момента она здесь старшая. До моего возвращения слушайся ее как свою хозяйку. Поняла? — Да, хозяин, — ответила Илена. — Подойди сюда, — позвала ее рыжеволосая. Илена послушно приблизилась. — На колени, рабыня! — приказала ей рыжеволосая. — Да, госпожа, — испуганно ответила Илена и послушно опустилась перед ней на колени. — Вы обе, — обернулся я к своей темноволосой помощнице и девушке со светлыми волосами, — пойдете со мной. У ограждения лагеря я остановился и оглянулся на рыжеволосую. Илена в разорванной желтой шелковой накидке все еще стояла перед ней на коленях. — Ты отвечаешь за порядок в лагере, — в последний раз напомнил я рыжеволосой. Она похлопала по ладони гибким прутом и усмехнулась: — Не беспокойтесь, хозяин. Я справлюсь. В своем лагере тиросцы, несомненно, чувствовали себя в безопасности, а я очень старался не разубеждать их. Конечно, я мог бы проникнуть в лагерь, но пока этого делать не стоило. Я предпочитал просто снять часовых. Пусть они утром проснутся и обнаружат, что лагерь не охраняется. Я ожидал, что это заставит их сдвинуться с места. Тиросцы обязательно поймут, что теперь стены лагеря не являются для них защитой. В дороге же они почувствуют себя еще менее защищенными. Об этом я позабочусь. Во время передвижения, оставшись, как я предполагал, без своих разведчиц, они станут легкой добычей. Сейчас лагерь охраняли шестеро разбойниц. От меня требовалось обнаружить их местонахождение и устроить им свидание с двумя моими помощницами, Оа тыми в шкуры женщин-пантер. Пага-рабыни должны в темноте приблизиться к Оа ной из стоящих на посту разбойниц. Их, конечно, остановят. Тогда они ответят, что возвращаются с поисков, в этот момент я появляюсь за спиной охранницы и рукой зажимаю ей рот. Дальше уже все совсем просто. Я укладываю разбойницу на землю, затыкаю ей рот кляпом и связываю по рукам и ногам. После этого можно переходить к следующей охраннице и повторить процедуру. Все произошло так, как я и ожидал. Интересно отметить, что только двое из стоявших на посту разбойниц проявили подозрительность. Четверо остальных с громадным облегчением воспринимали женский голос в ответ на их приказ остановиться и не испытывали сомнений вплоть до того момента, когда могли определить, что выходящие из темноты девушки вовсе не относятся к числу их соплеменниц. В первую минуту им просто не приходило в голову, что эти девушки могут принадлежать не к их банде. У них не возникало сомнений в том, что они являются единственными женщинами-пантерами в этой части леса. Эта информация, следует признать, была довольно точной. Только в двух шагах от себя они могли выяснить, что ошиблись и приняли за своих лесных сестер обычных пага-рабынь. Ошибка, такая естественная в данной ситуации, дорого им обошлась. На посту нельзя быть столь доверчивыми. Ничего, в моем лагере, у них, надежно связанных, будет время об этом подумать. Хотя с двумя женщинами, проявившими бдительность, в результате все закончилось точно так же, их подозрительность лишь помогла мне приблизиться к ним сзади, поскольку все свое внимание они сосредоточили на приближающихся из темноты пага-рабынях. Когда с охранницами было покончено, мы собрали всех вместе. Я освободил им лодыжки и этими же ремнями за шею связал их в единый караван. После этого мы доставили пленниц в наш лагерь, прежде чем отправиться на покой, я убедился, что мои помощницы надежно связали всех разбойниц вместе. У нас набралась уже двадцать одна пленница, красавицы все как на подбор. Но как все же утомительно собирать их в моем гостеприимном лагере!.. Я чувствовал себя уставшим. — Проследите, чтобы они хорошенько отдохнули, — распорядился я. — Не давайте им ворочаться или попытаться ослабить узлы на ремнях. — Я прослежу, — пообещала не расстающаяся с хворостиной рыжеволосая, расхаживающая между лежащими на земле женщинами-пантерами. Да, на такую охранницу можно было положиться. Я плотнее закутался в покрывало и вскоре уснул. Рано утром следующего дня я обнаружил, что союзники оставили лагерь. Они спешили как можно скорее тронуться в путь. Однако с таким количеством закованных в цепи рабов двигаться быстро им не удастся. Я вернулся в свой лагерь. Мне не следовало отставать от неприятеля. Спешно снимаясь с места, тиросцы оставили большую часть своего багажа и трофеев, взятых в лагере Марленуса, — любой ценой старались обеспечить себе максимальную скорость передвижения. Кое-что из оставленных ими вещей могло мне пригодиться. В лагере темненькая и светловолосая девушки уже закончили снимать ремни, стягивавшие лодыжки моих пленниц. Я приказал рыжеволосой с хворостиной в руках поднять их на ноги — хотел сначала перевести наших пленниц в оставленный неприятелем лагерь, а затем параллельной дорогой последовать за тиросцами. — Свяжите их всех вместе за левую щиколотку. Кляпы можете вытащить, — добавил я, наблюдая, как освобожденные от матерчатых кляпов пленницы жадно ловят ртом воздух. Среди оставленных в лагере тиросцами вещей нашелся целый ящик с капюшонами для рабов, которые я вполне мог использовать для своих пленниц. Я, правда, не рассчитывал приближаться к противнику на расстояние слышимости, но подобная находка, конечно, не помешает. Капюшоны, как правило, сочетают в себе два достоинства: они не только лишают человека возможности видеть, что происходит вокруг, но и не дают ему говорить. Они очень плотно облегают лицо пленника и завязываются у него под подбородком и на затылке. Некоторые из них делают из толстой кожи, другие — из брезента. Большинство снабжено запорным механизмом. Мы выкупали пленниц в ближайшем ручье и позволили им отведать плодов, валяющихся на земле или растущих на нижних ветвях деревьев, управляться с которыми они должны были только зубами, поскольку руки у девушек были связаны за спиной. Пока мы шли через лес, я позволил Илене нарвать для меня плодов и орехов. Пленниц мы выстроили вдоль изгороди оставленного тиросцами лагеря; я решил использовать их в качестве носилыциц. Присматривала за ними моя рыжеволосая помощница. В одном из ящиков, брошенных тиросцами за ненадобностью, я обнаружил целую коллекцию «гарлских браслетов» — кандалов, получивших свое название в честь Гарла из Турий, который, как утверждает молва, первым придумал их конструкцию. Гарлский браслет состоит из узкого металлического кольца, защелкивающегося на щиколотке рабыни, второго кольца, приваренного к задней части ножного кольца, и толстой цепи в ярд длиной, приваренной к передней части ножного кольца. Цепь также заканчивается запирающимся кольцом, что позволяет защелкивать его на второй ноге рабыни, либо соединять нескольких пленниц в один караван, либо, в зависимости от необходимости, используя цепь, пристегивать ее к кольцам для рабов, имеющимся в каждом общественном заведении, или к стволу дерева, диаметр которого позволяет опоясать его цепью. Гарлские браслеты — вещь для рабовладельцев универсальная. Их часто используют при формировании длинных караванов для пешей транспортировки рабов. При этом все запоры на гарлских браслетах рассчитаны на использование одного и того же ключа. Именно так поступил и я со своими пленницами, приказав уложить их спинами на землю, развязав ремни, затянутые у них на щиколотках, и заменив их соединенными в длинную вереницу гарлскими браслетами. Я даже позволил своим помощницам развязать руки нашим пленницам. Разбойницы не спускали с меня наполненных ужасом глаз. — Вы сковали нас в одну вереницу, — испуганно всхлипнула одна из пленниц. — Теперь первая же пантера сможет расправиться с нами со всеми! Я даже не счел нужным отреагировать на эту глупую реплику: все было и так понятно. Но рыжеволосая помощница пресекла обсуждение действий хозяина. — Молчать! — закричала она, со свистом рассекая воздух хворостиной. Разбойницы испуганно вжались в землю. Рыжеволосая обвела своих подопечных удовлетворенным взглядом. — Вы из воинов, — боясь повернуть голову, заметила, обращаясь ко мне, ближайшая светловолосая пленница. — Я из торговцев, — поправил я ее. — Нет, — возразила она, — торговцу никогда не удалось бы поймать нас так, как это сделали вы. Я пожал плечами. Она, конечно, права: некогда я принадлежал к воинам, но обсуждать это с ней, безусловно, не собирался. — Сесть! — приказал я. Они длинным рядом расположились на земле вдоль ограждающего лагерь частокола. Вместе с пага-рабынями и Иленой я просмотрел все, что, уходя, оставили тиросцы. Некоторые вещи представляли собой определенную ценность, но были, как правило, очень тяжелыми и громоздкими. Я нашел здесь большие тюки шелковой материи и связки ошейников еще без выгравированной надписи владельца, запасы вяленого мяса и целую гору одеяний как для людей свободных, так и для рабов. Я уже упоминал о ящике с капюшонами для рабынь, а тут обнаружил еще и баул с наручниками, рассчитанными на запирание одним и тем же ключом. Наткнулись мы и на свернутый рулоном брезент, который мог оказаться для нас весьма полезным; например, девушки могли бы спать под ним ночью. Если натянуть его на вбитые в землю шесты, а края оставить свисать свободно, получилось бы укрытие от дождя и холодного ветра, да и хоть какая-то защита от слина или пантеры, пусть даже очень ненадежная. Здесь же мы обнаружили и кое-что из вещей, первоначально захваченных в качестве трофеев Марленусом в лагере Вьерны, а затем доставшихся людям с Тироса. Среди этих сменивших столько хозяев вещей я заметил несколько бутылок с вином, разбавленным наркотическим веществом, приманку, на которую мы с моими матросами так глупо попались, устроив засаду в лагере Вьерны. Я рассмеялся, Да, такое вино может при случае и мне сослужить хорошую службу. Его я тоже отложил в сторону. Особенно меня порадовали найденные запасы продовольствия. Я не опасался, что они могут быть отравлены, но даже если бы я и ошибался, большого риска в этом не было: все продукты вначале будут пробовать наши пленницы. Разбойницы, сидевшие перед растущей у них на глазах горой тюков, коробок, свертков и баулов, предназначенных для транспортировки, долгое время молча сжимали кулаки и наконец не выдержали. — Мы — женщины-пантеры, а не какие-нибудь носилыцицы! — воскликнула одна из разбойниц. Она же и получила первый удар гибким прутом по спине. Рыжеволосая рабыня, вмиг оказавшись рядом с пленницами, принялась щедро потчевать их хворостиной. Как и следовало ожидать, такой метод убеждения оказался весьма действенным, и уже через секунду разбойницы, размазывая слезы по щекам, начали достаточно проворно разбирать поклажу. Выразившая неудовольствие пленница одной из первых выхватила из груды вещей объемистый ящик и, по обычаю горианских женщин, водрузила его на голову. Она так и застыла, выпрямив спину, балансируя в воздухе правой рукой и терпеливо ожидая команды тронуться в путь. Я оглядел свой невольничий караван. Поклажа досталась каждой разбойнице. Четверо пага-рабынь понесут свернутый в рулон брезент. Мы сможем, по крайней мере в начале пути, идти по следам нашего отступающего противника. Позже, когда его бегство станет более торопливым, а действия менее обдуманными, мы сможем идти своей дорогой. Это позволило бы нам подбирать на пути все, что противник бросит, пытаясь облегчить себе передвижение. Да, так мы и сделаем, решил я, повернулся и зашагал по направлению к лесу. За спиной у меня гибкий прут дважды со свистом рассек воздух, и вслед за воплями женщин-пантер раздалась бодрая команда моей рыжеволосой помощницы: — Пошевеливайтесь, рабыни! Илена шла рядом со мной. Она взяла слишком быстрый темп. Ее голова едва не касалась моего плеча. Я окинул ее хмурым взглядом. Она подняла на меня глаза, в которых тут же отразился страх. Рука ее непроизвольно скользнула к лицу. — Простите, хозяин, — пробормотала она и поспешно отступила от меня на несколько шагов. Голова ее была низко опущена, а все тело напряглось в ожидании: отдам я или нет распоряжение рыжеволосой наказать ее? Она забыла, что германской рабыне не положено идти рядом со свободным мужчиной. Она действительно не так давно на Горе. Я отвернулся и пошел дальше. За спиной у меня послышались сдавленные рыдания. Да, мужчине пока так и не удалось полностью ее завоевать. Ничего, скоро она будет к этому готова. Я чувствовал эту нарастающую готовность во всем ее теле, в каждом ее жесте. Возможно, из Илены получится неплохая рабыня. Надеюсь, будущий владелец останется ею доволен. Полностью подчиненная, она сможет взволновать его кровь. Она заслужила эту участь, пытаясь утаить от меня важные сведения. Чуть поодаль слышался глухой мерный звон цепей моего невольничьего каравана. Женщины-пантеры с гарлскими браслетами на левой щиколотке двигались в ногу, как хорошо обученные воины. Я оглянулся. Они были красивы, мои пленницы. Поклажа, которую они несли на голове, придавала их походке грациозность и почти царственное величие. Я стал владельцем превосходной команды рабынь. И не менее прелестной рыжеволосой надсмотрщицы. Я стоял на толстой ветви дерева, надежно скрытый его густой листвой. Подо мной медленно двигалась длинная колонна закованных в цепи пленников, с обеих сторон сопровождаемая вооруженными тиросцами. Я насчитал в колонне девяносто шесть человек, каждый из которых был прикован к идущему впереди и сзади него соседу не только кандалами, защелкнутыми на левой ноге, но и цепями, соединенными с надетыми на них ошейниками. Руки пленников сковали за спиной. Колонну возглавлял Марленус. За ним шел Римм, пойманный после его возвращения на «Терсефору». Следующими в караване стояли Арн и те восемь человек из моей команды, которых взяли в плен при захвате лагеря Марленуса. За ними следовала партия из двадцати четырех рабынь. Мужчины сгибались под тяжестью нагруженной им на плечи поклажи. Тиросцы побоялись освободить им руки. Я не мог обвинить их в трусости: люди, которых они сопровождали, действительно были опасны. Я заметил, что часть груза несли и некоторые из тиросских воинов, а более легкую поклажу даже кое-кто из женщин-пантер. Восемь тиросцев безостановочно подгоняли мужчин хлыстами; от них не отставали и четверо разбойниц, занятых стимулированием женской части каравана. В первых рядах тиросцев я заметил Саруса, их предводителя, а рядом — Хуру и ее верную помощницу Миру, сначала предавшую Вьерну, а затем и Марленуса. Я усмехнулся. Она предаст и Хуру, об этом я позабочусь. В десятке ярдов по обеим сторонам колонны двигались выставленные тиросцами и женщинами-пантерами разведчицы. Правда, справедливости ради следует заметить, что двое из них — те, с которыми мне довелось встретиться, — уже не двигались: они стояли надежно привязанные к дереву, с кляпами во ртах. Я терпеливо ожидал, когда вся колонна невольников минует дерево, на котором я прятался: за тиросцами также должны двигаться прикрывающие их разведчики. Они действительно шли ярдах в пятидесяти от колонны, поминутно обеспокоенно оглядываясь назад. Их было двое. Назад они оглядывались, но вверх, конечно, не смотрели, поэтому взять их оказалось не сложно. Связанных по рукам и ногам, с кляпами во ртах, я оставил разведчиц прямо на дороге, чтобы позже без труда отыскать их. Итак, задняя часть колонны осталась незащищенной. Теперь следовало подумать о флангах. У меня с собой было семь колчанов со стрелами, позаимствованными у захваченных мною разбойниц. Конечно, их стрелы, как, впрочем, и луки, были несколько меньше, чем длинный крестьянский лук, но в данных обстоятельствах они меня вполне устраивали. При стрельбе с близкого расстояния, например в лесу, для нанесения смертельной раны нет необходимости натягивать лук с полной силой. В арьергарде тиросцев шли вытянувшиеся в колонну шестнадцать воинов. Я хорошо помнил основной принцип охоты из засады: первым убей идущего последним, затем предпоследнего и так далее, оставляя на самый конец идущего первым, если, конечно, тебе удастся до него добраться. К тому моменту, когда оглянувшаяся назад женщина-пантера истеричным воплем подняла тревогу, четырнадцать шедших позади колонны тиросцев уже были мертвы. Надеюсь, каждый теперь хорошенько подумает, прежде чем отважится идти в арьергарде. Я преспокойно вернулся и отыскал оставленных вдоль дороги разбойниц, мою дневную добычу. Я освободил им ноги, привязал их друг к другу кожаным ремнем за шею и, не теряя времени, погнал в лагерь. Здесь у меня с рук на руки приняли их мои темненькая и светловолосая помощницы и без лишних слов гарлскими браслетами пристегнули их к нашему постепенно растущему каравану, насчитывающему уже двадцать пять невольниц. После этого пага-рабыни поставили перед каждой пленницей похлебку из размоченных в воде зерен, найденных нами среди продовольственных запасов тиросцев. Отрезал я им и по куску вяленого мяса. — А если еда отравлена? — поинтересовалась одна из пленниц. — Это мы сейчас и проверим, — пообещал я ей. Она удивленно посмотрела на меня. — Ешь, — приказал я. — Да, хозяин, — ответила она и, откусив небольшой кусок мяса, нерешительно принялась его жевать. — Быстрее, — приказал я. Не спуская с меня глаз, она интенсивно заработала челюстями, проглотила мясо и перешла к похлебке из зерен. Я внимательно наблюдал за ней. Никаких признаков отравления. Вероятнее всего, пищу не успели или не захотели отравить. Так что позже, когда луны стояли уже высоко, я безо всякого риска принял участие в трапезе. Меня приятно порадовало то, что нам посчастливилось найти эти припасы и я избавлен от необходимости тратить время на поиски пропитания. Здесь, в лесу, имелся более важный объект для охоты, нежели какой-нибудь дикий табук. Конец цепи от гарлского браслета первой невольницы в караване я обернул вокруг ствола одного из деревьев и защелкнул у нее на щиколотке. — Ложитесь друг к другу ближе, — приказал я нашим пленницам. Они послушно придвинулись одна к другой, и мы с пага-рабынями укрыли девушек брезентом. Я лежал без сна, глядя в ночное небо. Внезапно мое внимание привлек какой-то шорох, и, обернувшись на звук, я заметил в нескольких ярдах от себя, на краю разбитого нами лагеря, желтую тунику Илены. Она стояла, прижавшись спиной к дереву, и смотрела на меня. Я снова подумал, как мало подходит ее худощавое, хрупкое телосложение для жизни в условиях Гора. Я поднялся на ноги и подошел к ней. — Ведь вы с Земли, — без предисловий начала она. — Да, — подтвердил я. — Пока остальные спят, я должна с вами поговорить. — Говори, — разрешил я. — Не здесь, конечно, — возразила она. — Давай отойдем, — согласился я. Когда мы удалились от лагеря, девушка повернулась ко мне лицом. Руки ее сжались в кулаки. — Верните меня на Землю, — скорее потребовала, нежели попросила она. — Нет, — покачал я головой, — германской рабыне отсюда не убежать. — Я не собираюсь оставаться горианской рабыней! — воскликнула Илена. — Ты, наверное, недолго здесь находишься, — предположил я. — Недолго. — Ты еще научишься понимать, что означает ошейник, — пообещал я. — Нет! — закричала она. — Я не хочу! Я пожал плечами и собрался уходить. — Я не рабыня! — настойчиво повторила она. Я повернулся к ней. — Как ты попала в этот мир? — поинтересовался я. Она опустила голову. — Однажды я проснулась и обнаружила, что лежу связанной, с кляпом во рту. Я пыталась освободиться я не могла. Я вообще не могла понять, что происходит. Так продолжалось, наверное, с час. Затем, когда часы на тумбочке возле моей кровати показывали два часа ночи, за окном спальни появился черный дископодобный корабль. Он был очень маленький, футов пять в высоту и не больше восьми футов в диаметре. Из него показался человек в каком-то странном одеянии. Шпингалеты на окне открылись, причем открыли их снаружи квартиры, уж не знаю, каким способом, электромагнитами или еще как-нибудь. Окно отворилось. В комнату вошел человек. Он держался очень уверенно. Надел мне на лицо плотный капюшон, отвязал мои ноги от спинки кровати и связал их вместе. После этого я почувствовала, как меня подняли с кровати, вынесли в окно и поместили в маленький корабль. Затем мне сделали укол в спину, и я потеряла сознание. Больше я ничего не помню до тех пор, пока не пришла в себя здесь, на Горе, в металлических клетях для рабов. — И затем тебя выставили на продажу, — подсказал я. — Да, меня приобрел Церкитус из Лауриса. Я обслуживала посетителей его пага-таверны. — Так как же ты до сих пор считаешь себя свободной? — А разве это не ясно из того, что я рассказала? Я свободная женщина с Земли! — Может, раньше ты и была свободной. Но потом ты попала в руки рабовладельцам. — Но меня захватили силой! — Всех рабов захватывают силой. Девушка одарила меня пылающим взглядом. — Кем тебя принесли в этот мир? — спросил я. — Рабыней, — ответила она. — А где ты пришла в себя? — В загонах для рабов. — Ты прошла процедуру клеймения? — Да, там же, в загонах, мне поставили на тело клеймо. — Вон и ошейник на тебе, — кивнул я на узкую полоску металла у нее на шее с именем Церкитуса из Лауриса, владельца пага-таверны. Она попыталась прикрыть ошейник руками, но тут же высокомерно вздернула голову. — Это ничего не значит, — защищаясь, дерзко ответила Илена. Я рассмеялся. — Такой ошейник можно надеть на любую хорошенькую девушку! — заметила она. — Это верно, — согласился я. Она вздрогнула, словно от удара. — Да нет, вы не понимаете, — торопливо произнесла она. — Чего именно я не понимаю? — поинтересовался я. — Это горианки могут быть рабынями, — процедила она сквозь зубы. — Горианки, а не женщины Земли! Мы совсем другие. Мы лучше, утонченнее, благороднее, образованнее, в конце концов! С нами нельзя обращаться как с обычными рабынями! — Вот как? Значит, ты считаешь себя лучше горианок? Илена удивленно посмотрела на меня. — Конечно, это само собой разумеется. — Интересно. А мне ты кажешься совершенно никчемной, достойной разве что ошейника. — Вам не за чем вести со мной игру. Остальные давно спят. Мы можем говорить совершенно откровенно. Мы — соотечественники. Если пожелаете, если это льстит вашему самолюбию, я буду продолжать играть роль рабыни, когда мы не одни. Но, уверяю вас, я не рабыня. Я не рабыня! Я свободная женщина с Земли! Я не такая, как они. Я лучше, я выше их всех! Здесь не может быть никакого сравнения! — И значит, я должен относиться к тебе иначе, чем к остальным? — Вот именно. — Я должен проявлять к тебе доброту, ты будешь пользоваться особыми привилегиями… — Конечно, — ответила она и рассмеялась. — Будь жесток с ними, но не со мной. Можешь обращаться с ними как с рабынями, но со мной этого не нужно. — А почему с ними я могу обращаться как с рабынями? Она ответила мне недоуменным взглядом. — Потому что они и есть рабыни! — А ты, значит, нет. — Я — нет! — А как вообще следует обращаться с рабынями, ты знаешь? — Знаю. Грубо и жестоко. Я внимательно оглядел ее гибкую, хрупкую фигурку, едва прикрытую полупрозрачной накидкой из желтого шелка, ее длинные темные волосы, струящиеся по плечам, ее слишком светлую для горианки кожу. — Я не собираюсь быть девочкой-рабыней, — заявила она. — А ноги у тебя для рабыни вполне подходящие, — заметил я. Илена поколебалась, не зная, как отреагировать на мое замечание. — Спасибо, — наконец ответила она. Я подошел к ней и сорвал с нее накидку. Она обомлела от неожиданности, но не осмелилась мне помешать. Я обошел вокруг нее. — И вообще фигура у тебя неплохая. Мне попадались и менее привлекательные рабыни. Она промолчала. — Ты была доставлена сюда рабовладельцами, — продолжал я. — Тебя продали на невольничьем рынке. Ты прошла процедуру клеймения, носишь ошейник. Иными словами, твое обращение в рабство произведено в полном соответствии с законами этой планеты. Девушка молчала, не осмеливаясь открыть рот. Я продолжал окидывать оценивающим взглядом ее белевшее в темноте тело. — Остается только поздравить захвативших тебя рабовладельцев: у них хороший вкус. — Спасибо, — пробормотала она. Я не спускал с нее глаз. Она казалась испуганной. — И вообще я рад, что рабовладельцы доставили тебя на Гор. — Почему? — Потому что мне приятно тобой обладать. — Мнойнельзя обладать! Я не рабыня! — Разве ты не знаешь, что мужчины Гора смотрят на женщин Земли как на самой природой созданных рабынь? — Знаю. — А как следует обращаться с рабыней? — Я не рабыня! — И все же? — Грубо и жестоко. — И раз ты носишь ошейник, раз у тебя на теле клеймо… — Все равно я не рабыня! — Рабыня, и причем довольно хорошенькая. — Нет! — Почему же нет? Хорошенькая, я тебя уверяю. — Верните меня на Землю! — Нет, германской рабыне отсюда не убежать. — Я знаю, чего вы хотите, — наконец решительно произнесла она. — Ну что ж, я куплю свое возвращение на Землю! — И что ты можешь предложить? — поинтересовался я. — Себя! — Илена вскинула голову. — Очевидно, только себя саму. — Она посмотрела на меня. — Я буду служить вам девушкой для наслаждений. — Ты хочешь сказать, рабыней для наслаждений? — Как пожелаете! — На колени, рабыня! — не без удовольствия приказал я. Поколебавшись, она нерешительно опустилась на колени и взглянула на меня. — Я уже исполняю роль? — Нет! — жестко отрезал я. Она попыталась встать на ноги, но, сжав в кулаке пучок ее волос, я удержал ее на месте. Когда она перестала сопротивляться, я ее отпустил. Она продолжала стоять передо мной на коленях. — Все равно я не рабыня, — наконец сказала она, поднимая голову и коротко усмехаясь. — А ты знаешь, каково наказание для рабыни, которая лжет своему хозяину? — поинтересовался я. Лучики смеха в ее глазах быстро угасли. Илена, казалось, что-то вспоминала. — Наказание за первый такой поступок обычно не бывает очень жестоким, — подсказал я. — Провинившуюся просто секут розгами. Она уронила голову. — Ну так что? — спросил я. — Есть ли необходимость завтра утром привязывать тебя к дереву и публично пороть? Она быстро подняла на меня взгляд. В глазах у нее стояли слезы. — Ну почему в вас нет доброты и сострадания, как в мужчинах Земли? — Потому что я — горианин. — Значит, вы не пожалеете меня? — Нет, — отрезал я. Девушка снова обреченно уронила голову. — А теперь я хочу задать тебе вопрос, — сказал я. — Но советую хорошенько подумать, прежде чем ты ответишь. Она подняла на меня глаза. — Кто ты, Илена? — спросил я. В ее взгляде отразилась безграничная тоска. — Я обычная горианская рабыня, — едва слышно произнесла она. Я опустился рядом с ней на колени, обнял ее за плечи и прижал спиной к траве. — С рабынями нужно обращаться грубо и жестоко, — напомнил я. — А ты рабыня? Она глухо застонала. Я рассмеялся. Оперевшись на локоть, она взглянула мне в лицо. — И я ничего не получу? — спросила она. — Совсем ничего? — Ничего, — подтвердил я. Хотя кое-что она все же получила. Наверное, с пол-ана она с рыданиями, стонами и воплями боролась больше сама с собой, нежели сопротивлялась мне, а в следующие пол-ана она с той же страстью старалась удержать меня подольше. — Я твоя рабыня! — бормотала она, захлебываясь слезами. — Самая обычная рабыня! Еще аном позже она, успокоившись, лежала у меня на плече, не сводя с меня умоляющего взора. — А теперь, когда ты полностью подчинил меня себе, сделал своей рабыней, как ты со мной поступишь? Я не ответил. — Ты вернешь меня на Землю? — допытывалась она. — Нет, — ответил я. — Ты отпустишь меня на волю? — Нет. — Но теперь, когда я стала настоящей рабыней, — разрыдалась она, — как вы собираетесь со мной поступить, хозяин? — Я уже говорил тебе об этом. Выставлю тебя на продажу в Порт-Каре, — ответил я и оставил ее рыдать в одиночестве. Проснулся я незадолго до рассвета. Было еще темно, но небо начинало сереть. Я весь продрог. На землю выпала утренняя роса. Откуда-то доносились первые пересвисты рогатых гиммов. Я приподнялся на локте. В паре ярдов от моих ног лежала Илена. Она не спала и смотрела на меня широко открытыми глазами. Мне был хорошо знаком этот взгляд сгорающей от желания рабыни. Я перевернулся на спину. Края неба начинали светлеть, и на их фоне уже четче вырисовывались силуэты деревьев. Лежать на сырой земле становилось все холоднее. Я снова приподнялся на локте и посмотрел на Илену. Взгляд ее был полон безысходной тоски и желания. Шелковая накидка, влажная от росы, прилипла к телу. Волосы потяжелели от пропитавшей их сырости. Девушка потихоньку подползла и положила голову мне на грудь. Я ощутил трепет ее тела. Долго она не выдержала. Не прошло и ена, как она приподнялась и призывно заглянула мне в глаза. — Хозяин, — прошептала она. Я не ответил. Она подавила готовый вырваться вздох, вытянулась рядом со мной, осторожно обняв руками за шею, и робко коснулась моей щеки губами. — Пожалуйста, хозяин, — едва слышно произнесла она, — прошу вас. — У меня нет на тебя времени, — ответил я. — Но я уже готова! — торопливо пробормотала она. — Готова! Я привлек ее к себе. Она тут же сбросила с себя шелковую накидку, чтобы нас ничто не разделяло. Я был изумлен. Накануне вечером мне потребовался целый ан для словесных увещеваний да еще ан для воздействия иным, не менее эффективным способом, чтобы подчинить ее, а сегодня утром, до восхода солнца, она уже встречает меня преданным взглядом, сгорая от желания. Да, прогресс этой девочки налицо. Еще вчера это была столь же надменная, сколь и бесчувственная, неразбуженная женщина Земли, которую следовало долго и мучительно приучать к ошейнику, а сегодня она уже превратилась в хорошенькую гори-анскую рабыню, жадно добивающуюся малейшего знака внимания со стороны своего хозяина. На Земле, должно быть, сотни поклонников искали бы ее руки. Здесь, на Горе, она безраздельно принадлежала только одному мужчине наравне со множеством других нужных и не очень нужных вещей, стала одной из его рабынь. Я дважды использовал ее. — Пожалуйста, не продавайте меня! — снова взмолилась она. — Ты мне не нужна, — отрезал я. — Ты будешь продана. Я внимательно посмотрел на нее, прикидывая, сколько она может мне принести. Еще вчера я считал ее четырехмонетной девчонкой, но сегодня ее стоимость в моих глазах значительно возросла. Теперь при умелом аукционисте за нее уже можно выручить не четыре золотых, обычную цену для рабыни ее уровня, а, пожалуй, и все десять монет. Да, прогресс очевиден. — Пожалуйста, не продавайте меня в Порт-Каре, — шептала мне в ухо Илена. — Продайте кого-нибудь другого. Мне надоело переливать из пустого в порожнее, я отвернулся от нее. Рассвет уже занимался над землей. Рыжеволосая первой в лагере поднялась на ноги и потянулась, широко выгибая спину. Она, хотя и была обычной пага-рабыней, носила с моего позволения шкуры лесных пантер. Однако, чтобы она не забывалась, я оторвал кусок полы от шкуры, прикрывавшей рабское клеймо у нее на бедре. Пусть помнит, кто она такая. Илена, я знаю, ее побаивается. Это сильная, гибкая девушка. Не зря именно она взяла на себя верховодство даже среди моих помощниц. Высоко поднимая ноги над мокрой от росы травой, рыжеволосая неторопливо подошла к тяжелому, влажному брезенту и стала убирать прижимающие его к земле камни. Она отлично знала свое дело. Солнце вставало. Пора было будить пленниц и кормить их, чтобы по первой моей команде они могли бы разобрать поклажу и тронуться в путь. — Не продавайте Илену в Порт-Каре, хозяин. Продайте какую-нибудь другую рабыню, — продолжала гнуть свое Илена. — Видишь ее? — спросил я, кивнув в сторону рыжеволосой. — Да, — ответила Илена. — Отличный экземпляр для помоста на невольничьем рынке Порт-Кара. — Ты действительно так считаешь? — поинтересовался я. — Да, — уверенно ответила Илена. — Значит, ты просишь меня продать в Порт-Каре ее вместо тебя? — уточнил я. — Да, хозяин, — радостно откликнулась она. — Ну, пойди и скажи ей об этом, — распорядился я. — Я уже иду! — Она быстро коснулась моей щеки губами. — Я скажу ей, что вы решили продать ее в Порт-Каре! — Нет, — покачал я головой, — ты не поняла. Она удивленно посмотрела на меня. — Ты подойдешь к ней и скажешь, что просила меня продать ее в Порт-Каре. А после этого передашь ей мое распоряжение отсчитать тебе десять ударов прутом и узнаешь у нее о своих обязанностях на сегодняшний день. Протест в глазах Илены сменился откровенным страхом, тут же смытым хлынувшими слезами. Она быстро поднялась на ноги и поспешила к рыжеволосой, с раннего утра не расстававшейся с хворостиной. — Я просила хозяина, чтобы он продал тебя в Порт-Каре, — доложила она рыжеволосой. — Разве тебе мало того, что хозяин тебе одной уделяет столько внимания? — удивилась моя первая помощница. Илена боялась поднять на нее глаза. — И что он на это сказал? — спросила рыжеволосая. — Он приказал, чтобы ты отсчитала мне десять ударов, а затем рассказала мне о моих обязанностях. — Понятно, — ответила рыжеволосая. Илена стояла перед ней, понуро опустив голову. — Ну что ж, снимай с себя накидку, маленькая хорошенькая рабыня, — сказала рыжеволосая. Илена дрожащими руками сбросила с себя воздушное одеяние. — Иди к дереву, — продолжала рыжеволосая, указывая на гладкоствольное дерево на краю лагеря. — Возьмись руками за ветку. Илена подняла руки к ветке у себя над головой. По щекам ее катились слезы. Послышался свист прута, а вслед за ним звук удара по обнаженному телу. Илена закричала от боли, выпустила ветку из рук и сползла на землю. Обхватив ствол, девушка, обернувшись через плечо, взглянула на рыжеволосую. — Пожалуйста, — прошептала она. — Держись за ветку, маленькая рабыня, — недовольно ответила рыжеволосая. Илена отчаянно замотала головой. Я подошел к дереву, поднял девушку с земли и коротким кожаным шнурком привязал ей руки к свисающей ветви. Илена рыдала от боли. — Дай лучше я с ней разберусь, — предложила одна из проснувшихся и наблюдающих за экзекуцией женщин-пантер. Рыжеволосая быстро подошла к говорившей и наградила ее двумя ударами розги. Бывшая разбойница со слезами на глазах отпрянула в сторону и постаралась, насколько позволяли надетые на нее гарлские браслеты, затеряться среди остальных пленниц. Рыжеволосая вернулась к Илене. Бывшей жительнице Земли осталось получить девять ударов. Рыжеволосая, я понял, умела отлично обращаться с розгами. Она знала, как лучше ударить рабыню. Илена запомнит наказание надолго. Следующие пять ударов заняли у рыжеволосой больше двух ен. Илена никак не могла угадать, когда и куда будет нанесен каждый из них. Ей приходилось дожидаться удара, сжавшись в комок и замерев от напряжения. Но едва лишь она, устав, позволяла себе хоть немного расслабиться, как сзади на нее тут же обрушивался сильный резкий удар. Тело Илены покрылось глубокими багровыми рубцами. Женщины-пантеры, наслаждающиеся зрелищем наказания бывшей жительницы Земли, обменивались удовлетворенными замечаниями. Я незаметно кивнул рыжеволосой. Она, не затягивая экзекуцию, быстро отсчитала Илене оставшиеся удары. Я отвязал руки рабыни и, подобрав с земли, бросил ей шелковую накидку. Стиснув зубы, она поймала ее, потом, морщась от боли, набросила себе на плечи. — В Порт-Каре будешь продана именно ты, — пообещал я и отошел от нее. За спиной я снова услышал голос рыжеволосой. — Всем встать, рабыни! — командовала она женщинам-пантерам, похлопывая по ладони своей хворостиной. — А ты, — обратилась она к Илене, — возьми миски и открой ящик с едой для рабынь. Когда они пойдут мимо тебя, будешь каждой накладывать ее порцию. — Да, госпожа, — ответила Илена. — После этого соберешь для них плодов с деревьев и орехов. — Да, госпожа, — с той же покорностью ответила ее подопечная. Я подошел к дереву, ствол которого опоясывала цепь гарлского браслета возглавляющей караван рабыни, отстегнул запирающееся кольцо и защелкнул его у нее на запястье. Рыжеволосая при помощи двух других пага-рабынь подвела женщин-пантер к протекающему неподалеку ручью, чтобы они могли напиться и набрать воды для размачивания причитающейся им на завтрак пищи. Я нарезал им небольшие куски вяленого мяса. Рыжеволосая, к моему удовольствию, не спрашивая у меня разрешения, разорвала часть найденной нами шелковой материи на широкие полосы, которые обмотала вокруг щиколоток наших пленниц, предохраняя их ноги от натирания во время ходьбы. Да, она безусловно была моей первой помощницей. — Спасибо, госпожа, — поблагодарила ее одна из разбойниц. — Молчи, рабыня! — оборвала ее рыжеволосая. — Да, госпожа, — откликнулась вместо первой вторая пленница. Рыжеволосая отлично исполняла взятые на себя обязанности. Поддерживая дисциплину в лагере, она не проявляла большей грубости и жестокости, чем это требовалось по обычным для горианских рабовладельцев меркам. Хотя и сочувствия с ее стороны тоже не наблюдалось. То, что она подложила материю под кандалы рабынь, было сродни заботе кучера о своем тягловом средстве передвижения. Рабыни — наши носилыцицы; чем здоровее они будут, тем меньше возникнет проблем в дороге. А кроме того, за рабыню с поврежденными или натертыми ногами никто не даст хорошей цены. Я одобрил действия своей помощницы. — Как тебя зовут? — спросил я у нее. — Как пожелает хозяин. — А какое имя ты выбрала бы для себя сама? — Если хозяин не возражает, я бы хотела носить имя Винка. — Хорошо. С этого момента ты Винка. — Спасибо, хозяин, — поблагодарила рыжеволосая. Я перевел взгляд на Илену. — Нет, — покачала она головой. — Пожалуйста, не забирайте у меня мое имя! — У тебя больше нет имени, — ответил я. Она с ужасом посмотрела на меня и, сложив на груди руки, опустилась на колени. — Прошу вас, не отнимайте у меня имя! — У тебя нет имени, — повторил я. До нее начал доходить смысл моих слов. Она стала безымянной. Прежде она носила имя, что выделяло среди остальных ей подобных, что давало ей возможность осознавать себя; у нее было имя, неразрывно связанное с ее телом, с ее сознанием. Теперь этого имени не стало. Кто она? Безымянное животное, существо, коленопреклоненным стоящее у ног своего владельца. — Но я дам тебе имя, — пообещал я. Из глаз у нее закапали слезы. — Я буду звать тебя Иленой, — сказал я. — Спасибо, хозяин, — прошептала она. — Есть, конечно, большая разница между именем «Илена», которое ты носила прежде, и тем именем «Илена», которое ты носишь теперь. Она удрученно опустила голову. Ее прежнее имя, прежняя сущность были потеряны навсегда. Новое имя, хотя и звучащее совершенно так же, как старое, не являлось ее прежним именем. Между этими двумя именами стояло различие между мирами, давшими их, пропасть шире той, что разделяла эти две планеты. Ее прежнее имя было именем свободного человека, официально зарегистрированным и имевшим общественную значимость, неразделимо связанным с тем, кто носил его, на протяжении долгих лет идентифицировалось с личностью своего владельца, выделяло его, делало единственным и неповторимым среди множества других столь же равноправных жителей Земли. Там имя служило ответом на вопрос: кто ты такой? Оно несло в себе информацию о своем владельце. Теперь этого имени у нее не стало. Она была только животным в ошейнике. С этих пор ее показания в германском суде могут быть заверены не ее именем, которого она фактически не имеет, а пыткой, под которой эти показания у нее получены: если под пыткой она не отказывается от данных ею показаний, значит, они точны. Да и в самом суде она будет названа не иначе как Илена, рабыня Церкитуса из Лауриса или же Илена, рабыня Боска из Порт-Кара. Ее имя в любой момент может быть изменено или вообще отобрано по желанию хозяина. Собственно говоря, ей вообще нет необходимости давать какое-либо имя. Изменение же его, столь обычное среди рабовладельцев, служит дополнительным психологическим фактором для приучения раба к повиновению. Так что пока я решил звать ее Иленой. Это уже не было ее прежнее имя, хотя и звучало оно точно так же; это было имя горианской рабыни. Оно не имело никакой личностной или гражданской значимости. Оно может быть изменено, а то и вообще отобрано у его владельца. Девушку будут звать Иленой, но это не ее имя. Это вообще не имя, это прозвище, обозначение конкретной рабыни, на которое, по решению ее хозяина, она должна теперь откликаться. — Тебя будут звать Иленой, — сообщил я. — Да, хозяин, — ответила бывшая жительница Земли и, опустив голову, тихо разрыдалась. Я повернулся к Винке: — Вели рабыням разобрать поклажу. Сегодня нам предстоит проделать большую работу. — Встать! Выстроиться в караван! — зазвучал громкий, уверенный голос рыжеволосой. — Разобрать поклажу! Подняли вещи, подняли! — командовала она. — Выпрямили спину! Помните, что вы сильные, красивые рабыни! — Мы не рабыни! — воскликнула одна из разбойниц. — Мы женщины-пантеры! Я подошел к ящику с найденными нами в лагере тиросцев ошейниками, на которых не было выгравировано имя их владельца. Боясь пошевелиться, разбойницы стояли, высоко подняв головы и глядя прямо перед собой. Я подошел к невольничьему каравану и защелкнул на каждой из рабынь металлический ошейник. Настроение моих невольниц сразу переменилось; они уже держались не столь самоуверенно, на глазах у многих заблестели слезы. Я подал сигнал Винке. — Отлично! — снова зазвучал ее командный голос. — Теперь вы по праву можете чувствовать себя сильными и красивыми рабынями! Я, не оборачиваясь, пошел к лесу. — Вперед! — прозвучала команда Винки. Я услышал два резких свистящих удара гибкого прута о землю, и через мгновение тишина у меня за спиной сменилась глухим равномерным звоном кандалов.
16 Я НАХОЖУ ТУНИКИ ТИРОСЦЕВ
Мира, помощница Хуры, спала рядом со своей новой хозяйкой, свернувшись калачиком и подтянув колени к подбородку. Спала она чутко и тревожно. Движение тиросцев через лес превратилось в бегство. Этим утром, еще не успев догнать их колонну, я обнаружил брошенный по пути следования багаж. Среди вещей обнаружилось множество цепей и кандалов, снятых с ног пленников, очевидно, чтобы они могли идти быстрее. Это означало, что теперь пленники были прикованы друг к другу только за ошейники. Ну и, конечно, на руках им тоже оставили наручники. Следовало вынудить колонну тиросцев двигаться помедленнее. Этим я и занялся. Восемь тиросцев, шедших в первых рядах, упали почти одновременно. Разведчиков на флангах колонны или наблюдателей я не обнаружил. Очевидно, женщины-пантеры боялись оставлять строй. У людей с Тироса тоже не возникало такого желания. До меня долетали обрывки их разговоров. В зубах я зажал два тонких кожаных шнурка, а с моего правого запястья, оставляя руку свободной, свисал небольшой туго скрученный кусок шкуры пантеры, перехваченный шнурком. Тиросцев я уложил стрелами, которые забрал у плененных женщин-пантер, так что ни разбойницы Хуры, ни люди с Тироса не могли определить, какой враг предпринимает эти дерзкие вылазки и сколько людей находится в его распоряжении. Им было над чем поломать голову. Первый человек с Тироса погиб в их лагере от стрелы, выпущенной из длинного крестьянского лука, а остальные падали, пронзенные стрелами лесных разбойниц, недостатка в которых я не испытывал. Я посмотрел на спящих. Сначала Мира предала Вьерну. Затем жертвой ее предательства стал Марленус. Думаю, этот список еще не окончен. Я бесшумно приблизился. Она лежала ближе к Хуре, чуть поодаль от остальных. Их я не стал трогать. Уложив восьмерых тиросцев, возглавлявших колонну, я отошел в лес и позволил себе отдохнуть в течение ана. Почувствовав себя бодрым и свежим после сна, я вернулся к невольничьему каравану тиросцев. Они снова тронулись в путь. Теперь я мог охотиться на них как мне заблагорассудится, уделяя особое внимание тем, кто подгонял рабов плетью. Вскоре уже ни один из надсмотрщиков не осмеливался брать плеть в руки. Бредущие караваном невольники, возглавляемые Марленусом, приободрились настолько, что затянули песни, прославляющие доблесть Ара. Они уже шли самостоятельно, не дожидаясь окрика надсмотрщиков, гордо держа высоко поднятые головы. Взбешенные тиросцы тщетно пытались прекратить их пение. Женщины-пантеры с плетьми в руках испуганно оглядывались по сторонам. Они уже не решались раздавать удары налево и направо, как прежде, и подгоняли невольниц лишь сердитыми окриками. Им хотелось как можно скорее выбраться из этого ставшего враждебным леса, хотя ни одну из них еще не поразила выпущенная из-за дерева стрела. С другой стороны, никто не гарантировал, что после гибели тиросцев их не постигнет та же участь. Мира, помощница Хуры, заворочалась во сне и перевернулась на другой бок. Она подложила локоть под голову и согнула правую ногу в колене. Распущенные волосы упали ей на лицо. В лагере горело мало костров. Тиросцы и разбойницы Хуры боялись разводить огонь. На посту стояли только двое часовых, да и те держались поближе к лагерю. Я проскользнул буквально у них под носом. Очень важно, чтобы они ничего не заподозрили. В течение всего дня я без устали поливал их из-за укрытия дождем стрел. Тиросцы отвечали выстрелами из арбалетов, не приносящими никакого вреда и совершенно бессмысленными, поскольку своей цели они не видели. Доведенные до отчаяния безрезультатностью своих контратак, пятнадцать тиросских воинов отважились войти в лес. Это было грубейшей ошибкой с их стороны. Здесь они стали совершенно беспомощными. Назад не вернулся ни один. В течение дня я в общей сложности сорок один раз обращался к помощи моего не знающего промаха друга, и сорок один воин Тироса остался лежать на лесной тропе, к вящей радости прожорливых слинов. Сейчас все это было уже позади. Я лежал, прижавшись к земле, рядом со спящей Мирой. Спала она тревожно, то и дело ворочаясь с боку на бок. Я же, напротив, проявлял спокойствие и терпение. Поэтому сумел дождаться, когда она перевернется на спину. Теперь она была моей. Уперевшись ей в грудь коленом, я прижал ее к земле. Глаза девушки широко раскрылись, на лице отразилось изумление. Тут она увидела меня, и ужас вытеснил из ее глаз все остальные чувства. Мира машинально открыла рот, и я, не теряя времени даром, тут же плотно заткнул его кляпом — тем туго скрученным куском шкуры, что был привязан к моему запястью. Теперь она не сможет издать ни звука. После этого я набросил ей на лицо широкий кусок шкуры, который держал в руке, и одним движением туго стянул его концы у нее на затылке. Ей не избавиться от кляпа. Я рывком перевернул ее на живот и кожаным шнурком связал девушке руки. Вторым кожаным шнурком я обвязал ей лодыжки. — Не нужно сопротивляться, — посоветовал я своей пленнице и для большей убедительности прижал к ее горлу лезвие ножа. — Ты поняла, что от тебя требуется? — поинтересовалась Винка. — Я не могу! — всхлипывая, пробормотала Мира. — Не могу! Слезы ручьем катились из-под повязки, которую я надел ей на глаза, прежде чем привести туда, где нас ждали. Она не видела, кто с ней говорит. Знала только, что стоит связанная на коленях перед расспрашивающей ее женщиной, которая, судя по требовательному, не допускающему возражений тону, занимает высокое положение в какой-нибудь по-настоящему крупной банде женщин-пантер. Кроме того, время от времени слева и справа от нее появлялись две другие пага-рабыни, присутствия которых Мира не могла не замечать. Но определить, сколько человек участвует в ее допросе и является ли эта группа всей бандой лесных разбойниц или всего лишь незначительной ее частью, она не могла. Я уверен, Мира не могла бы даже предположить, что имеет дело лишь с одной женщиной, к тому же рабыней, такой же, как и те две пага-рабыни, что добросовестно топтались вокруг пленницы, создавая иллюзию нескольких находящихся поблизости человек. На самом деле она даже не могла знать, что я до сих пор стою здесь же, рядом. Винка, моя рыжеволосая незаменимая помощница, отлично исполняла свою роль. Время от времени, когда ответ пленницы ее не удовлетворял, а то и безо всякой видимой причины, она совершенно неожиданно награждала рыдающую, не понимающую, что происходит вокруг, Миру быстрым, жестоким ударом розгой. Мира никак не могла предугадать, когда ее стегнут в следующий раз. Захлебываясь слезами, она то и дело судорожно отшатывалась в сторону, пытаясь избежать розги. — Пожалуйста, не бейте меня больше, — взмолилась Мира. — Хорошо, — согласилась Винка. Мира облегченно вздохнула и, расправив плечи, расслабилась. В то же мгновение розга со свистом рассекла воздух и впилась ей в тело. С глухим стоном Мира снова обреченно уронила голову и сжалась в комок. Я смотрел на ее побелевшие от напряжения кулаки. Полагаю, Винке не понадобится много времени, чтобы сломить девушку. — Ты поняла, что от тебя требуется? — снова поинтересовалась Винка. — Я не могу этого сделать! — захлебывалась слезами Мира. — Это слишком опасно! Если они узнают, они убьют меня! Я не могу! Я подал знак Винке: больше розг не нужно. — Хорошо, — сказала моя помощница. В воздухе повисло долгое молчание. Мира недоверчиво подняла голову. Тяжелое испытание окончилось. — Это все? — с дрожью в голосе спросила Мира. — Все, — ответила Винка. Мира зябко повела плечами и глубоко вздохнула. — Что вы собираетесь со мной сделать? — Нужно будет — узнаешь, — пообещала Винка. Она подала знак двум пага-рабыням, стоящим рядом в шкурах лесных пантер. Те развязали веревки, стягивавшие лодыжки пленницы, и поставили ее на ноги. Не снимая с ее глаз повязки, они, держа Миру за руки, подвели ее к заранее оговоренному нами месту, где мы установили каркас из четырех шестов. Я молча следовал за ними. Миру уложили спиной на землю и, широко раскинув ей ноги и руки, привязали их к противоположным углам каркаса. — Что вы собираетесь со мной сделать? — дрожащим голосом спросила она. — Ты нам больше не нужна, — ответила ей Винка. — И как вы со мной поступите? — Оставим тебя здесь на съедение слину. Хоть кому-то от тебя будет польза. — Нет! Нет! — закричала Мира. Между тем затянули последний узел. Кожаные ремни держали надежно. — Прошу вас, только не это! — кричала пленница. Я протянул Винке охотничий нож. Мира, с повязкой на глазах, почувствовала, как острое лезвие прошлось у нее по бедру. — Нет! Пожалуйста, не нужно! — кричала она. Винка вернула мне нож. Я вытер лезвие и вложил его в ножны. Мира чувствовала, как сильные женские руки выдавили немного крови из надреза у нее на бедре. Теперь кровь ее разбрызгают по земле и вымажут ею деревянный каркас, чтобы запах свежей крови привлек хищников. У Миры началась истерика. — Пожалуйста! — взахлеб рыдала она. — Ведь я женщина! — Я тоже женщина, — ответила ей Винка. — Пощадите меня! — взмолилась наша пленница. — Оставьте меня своей рабыней! — Ты мне не нужна, — возразила Винка. — Ну, продайте меня какому-нибудь мужчине! Даю слово, я буду очень старательной рабыней! Я сделаю все, чтобы он был мною доволен! — У тебя что, врожденные задатки рабыни? — поинтересовалась Винка. — Да, да! Врожденные! Продайте меня! Вы увидите, какая из меня получится рабыня! — воскликнула Мира. — Значит, ты просишь нас оставить тебя рабыней? — уточнила Винка. — Да, — разрыдалась Мира. — Прошу! Очень прошу! — Отвяжите ее, — распорядилась Винка. Миру развязали и бросили передо мной на колени. — Подчиняйся, — потребовала Винка. — Подчиняюсь, госпожа, — дрожащим голосом произнесла Мира и произвела официальный ритуал подчинения, низко опустив голову и протянув к своей невидимой хозяйке скрещенные в запястьях руки. Теперь она была моей рабыней. Я подал знак Винке. Миру снова швырнули спиной на траву. — Привязать эту рабыню к каркасу, — распорядилась Винка. — Подготовить ее на съедение слину! — Нет! — закричала Мира. — Командуйте мной! Приказывайте! Я сделаю все, что вы пожелаете! Сделаю! Рабы должны подчиняться! — Поздно, — ответила ей Винка. — Я сделаю все, что вы прикажете! — разрыдалась Мира. — Пощадите! — Слишком поздно, — повторила Винка. — Нет! — истерично закричала несчастная пленница. — Заткните ей рот кляпом, — приказала Винка. Я снова вставил в рот Мире кляп из плотно скатанного куска шкуры лесной пантеры и для надежности закрепил его кожаным шнурком, завязав концы у нее на затылке. После этого мы отошли, оставив Миру беспомощно лежать привязанной между балками деревянного каркаса. Как мы и предполагали, ждать нам пришлось недолго. Вскоре в нескольких ярдах от нас послышалось легкое потрескивание раздвигаемых веток, а вслед за ним и сердитое глухое рычание. Привлеченный запахом свежей крови, хищник выбрался на поляну. Слин — животное осторожное, он видел свою жертву, но не подошел к ней сразу. Описывая широкие круги по поляне, он постепенно приближался к девушке. Я без труда улавливал резкий характерный запах животного; Мира, безусловно, тоже. Она, казалось, оцепенела от напряжения. С глухим рычанием слин подкрадывался, низко припав к земле. При малейшем движении своей жертвы он мгновенно бросился бы на нее, но добыча его не шевелилась, и это его настораживало. Однако запах свежей крови был сильнее всяких сомнений. У неподвижно лежащего тела слин остановился. Он принюхался и осторожно слизнул кровь. После этого он уже не мог остановиться; с клыков его побежала слюна, а движения языка стали по-хищнически жадными, быстрыми. Я вытащил из колчана стрелу, снял с нее металлический наконечник и заменил его куском туго скатанной и перевязанной шнурком шкуры. Мира от ужаса вжалась в землю. Казалось, все ее тело застыло сейчас в одном безмолвном крике, но изо рта, заткнутого умелой рукой воина, не вырвалось ни звука. Мертвая тишина царила бы на поляне и тогда, когда клыки хищника впились бы в беззащитную плоть. Животное заволновалось; вкус крови возбуждал его. Я отпустил натянутую тетиву. Выпущенная стрела ударила тупым, обмотанным шкурой концом в морду слина. Животное недоуменно отпрянуло назад и сердито заворчало, готовясь отразить нападение другого хищника, пришедшего, очевидно, отнять у него добычу. Две пага-рабыни осторожно вытащили на поляну разделанную тушу табука, которого я подстрелил прежде, чем отправиться в лагерь за Мирой. Они бросили тушу прямо к морде слина. Животное встретило появление человека настороженным рычанием, но, очевидно решив не искушать судьбу и довольствоваться малым, схватило лежащую тушу табука и без промедления скрылось в кустах. Я отыскал выпущенную стрелу и заменил надетый на нее мягкий наконечник из скрученного куска шкуры на металлический. Винка и ее помощницы освободили Миру от стягивающих ее руки и ноги ремней и не без труда вытащили у девушки изо рта кляп. Они поставили Миру на колени и связали ей руки. Повязку с ее глаз не снимали. — Теперь ты знаешь, что ты должна сделать, рабыня? — спросила Винка. Еще не оправившись от пережитого шока, Мира оцепенело кивнула. Ей предстояло предать разбойниц из банды Хуры. Среди моих запасов находилось несколько бутылок вина, отравленных наркотическими веществами, которые Марленус обнаружил в лагере Вьерны и которые затем в качестве трофея перешли во владение тиросцев и разбойниц Хуры. Я нашел их в оставленном союзниками лагере и взял с собой. Я решил, что они могут оказаться полезными; теперь пришло время это проверить. Я не предполагал, что отравленное вино отведают все женщины-пантеры, но если нам удастся лишить тиросцев хотя бы некоторой части их прекрасных, но столь опасных союзниц, это уже даст мне большие преимущества над ними. — Завтра вечером, — повторила Винка, — ты угостишь вином как можно большее количество женщин-пантер. Мира с повязкой на глазах стояла на коленях перед своей суровой хозяйкой, низко опустив голову. — Да, госпожа, — едва слышно ответила она. Винка грубо схватила ее за волосы и хорошенько встряхнула. — Мы в любой момент сможем поймать тебя снова в этом лесу, — пообещала моя помощница. — Тебе от нас не уйти. Ты это хорошо понимаешь? Мира обреченно кивнула. — Надень на себя шкуры пантер, рабыня, — приказала Винка. Мире развязали руки и помогли надеть те самые шкуры, которые были на ней, когда я ее поймал. После этого руки ей снова связали за спиной, а на шею надели небольшую корзину, наполненную бутылками. Когда мы подошли поближе к лагерю тиросцев, я снял с ее глаз повязку. Мира жалобно посмотрела на меня. В глазах девушки все еще стоял ужас от встречи со едином. — Я покажу тебе, где расставлены часовые, — сказал я. — Тогда ты без всякого труда сможешь вернуться на свое место. Она послушно кивнула. По ее щекам побежали слезы. Я взял Миру за руку и, подведя к самым границам лагеря, молча показал, где стоят часовые. Затем мы вернулись к тому месту, откуда ей проще будет пробраться в лагерь. Мы спрятались за ствол дерева. Я развязал ей руки, вытащил изо рта кляп и забросил его в кусты. Она боялась взглянуть мне в глаза. — Это вам я поклялась подчиняться там, в лесу? — едва слышно спросила Мира. — Это вам я принадлежу как рабыня? — Мне, — ответил я. Она робко подняла на меня глаза. Я рывком притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. — Ты меня слышишь? — кричал один из тиросцев. — Я спрашиваю, ты слышишь меня? Я ему, конечно, не ответил. — Если кто-нибудь из тиросских воинов погибнет, — продолжал оратор, — мы убьем десять рабов! Не успел он договорить свои угрозы до конца, как упал, пронзенный стрелой. Не хватало еще, чтобы они выдвигали ультиматумы! — Значит, рабы погибнут! — закричал следующий воин, занося меч над головами пленных охотников Марленуса. Он никого не успел убить. Ему помешала стрела, вонзившаяся прямо в сердце. Остановившаяся было колонна пленных снова двинулась вперед, огибая лежащее на дороге тело. Больше угроз расправиться с пленными не поступало. Никто не решался занести меч над их головами. Сарус, предводитель тиросцев, попытался отдать своим воинам соответствующий приказ, но люди не повиновались, поскольку каждый понимал, что подчиниться начальнику в таких обстоятельствах означает подписать себе смертный приговор. — Убивайте их сами! — сердито крикнул один из тиросцев. Дерзкого воина Сарус тут же убил лично, но ударить мечом кого-либо из пленных он все же не решился. Лишь окинул хмурым, тревожным взглядом стену деревьев по обеим сторонам узкой лесной тропы и, обернувшись назад, крикнул: — Быстрее! Заставьте их идти быстрее! Охотники Марленуса, следующие за своим убаром, снова затянули песню. И ее гордые слова, больше не зная преград, разнеслись над лесом. Начиная с одиннадцатого ана, с горианского полудня, я перестал стрелять по тиросцам; я хотел, чтобы они несколько приободрились и воспряли духом. К этому времени они уже потеряли четырнадцать человек, что вполне достаточно для одного утра. Пусть сегодня вечером, напротив, их надежды начнут понемногу возрождаться, пусть напряжение немного отпустит их и пусть они перестанут ожидать стрелы, готовой в любой момент вонзиться в спину. На сегодня со стрелами покончено. Пусть помучаются сомнениями, пусть гадают, ушел ли их преследователь насовсем или просто дает им короткую передышку перед еще более кровавой расправой. За этот день они проделали длинный путь. Уже вечерело, когда путники наконец остановились на ночевку. После прошедшей спокойно второй половины дня настроение у тиросцев явно улучшилось, им хотелось как-то отметить то, что они остались живы. Я наблюдал, как Мира, моя рабыня, со смехом угощала вином женщин-пантер из банды Хуры. Час был поздний, через четыре ана солнце сядет. Концентрация наркотических веществ в вине высокая, это я хорошо знал по собственному опыту: количество наркотика рассчитано на крепкого мужчину, а о его воздействии на женщину оставалось только догадываться. При проведенном Винкой допросе с пристрастием Мира рассказала, что дозы наркотика хватает, чтобы держать взрослого мужчину в бессознательном состоянии в течение нескольких анов, возможно даже полдня. Мой собственный караван невольниц, не знающих о местонахождении тиросцев и разбойниц Хуры, располагался всего лишь в двух пасангах от них. Возможно, опоенных женщин-пантер придется приводить в чувство весьма эффективными способами, и мне не хотелось терять слишком много времени на то, чтобы приводить их в сознание, а потом тащить к себе в лагерь за несколько километров. Поэтому я решил остановить караван поблизости от колонны пленников, которых конвоировали столь не подходящие друг другу союзники. Среди вещей, брошенных тиросцами по пути следования, я обнаружил мало интересного. В основном это были меха и шкуры лесных зверей. Я отобрал три шкуры и принес их Винке и пага-рабыням, чтобы, устраиваясь на ночь, те могли подкладывать их на сырую землю и укрываться. Все остальное и для меня служило бы лишним грузом. Правда, мне попались на глаза несколько туник тиросцев, и я захватил их с собой, полагая, что они-то наверняка пригодятся впоследствии.
17 Я ПОПОЛНЯЮ СВОЮ КОЛЛЕКЦИЮ НОВЫМИ «ЖЕМЧУЖИНАМИ»
Я перешагивал через бесчувственные тела женщин-пантер, спавших беспробудным сном. В ближайшем будущем такой роскоши я им не позволю. — Добавьте их к нашему каравану, — приказал я Винке. — Да, хозяин, — ответила она. Мы отсоединили от каравана восемь девушек и гарлскими браслетами сковали их попарно, надев первое из соединенных короткой цепью кольцо на левую щиколотку одной из девушек, а второе — на правую щиколотку другой. Каждой такой парой невольниц командовала одна из моих рабынь. Даже Илене, одетой в прозрачную шелковую тунику, я доверил срезанную мною гибкую хворостину. Ей это очень понравилось, и она пользовалась каждым удобным случаем, чтобы пройтись хворостиной по плечам препорученных ее заботам невольниц. — Пошевеливайтесь, рабыни! — презрительно покрикивала девушка. Отобранные нами пленницы принялись поспешно поднимать бесчувственных женщин-пантер, переносить их на одно место и укладывать на траву в длинный ряд. — Хорошо бы нам еще помощниц, — долетели до меня слова одной из невольниц. — Тогда на каждую пришлось бы меньше этих спящих дур! Взмах розги оборвал их разговоры. Тем временем я внимательно обследовал лагерь и прилегающую к нему территорию. Повсюду виднелись следы состоявшегося накануне ужина с возлияниями. Наутро, конечно, тиросцы проснулись свежими, отдохнувшими и горящими нетерпением поскорее тронуться в путь, но, к своему немалому изумлению и к ужасу разбойниц Хуры, обнаружили, что добудиться большинства женщин-пантер, которые отведали накануне предложенного Мирой вина, невозможно. Они совершенно не реагировали на окрики своих соплеменниц, а на попытки поднять их на ноги плетью отвечали лишь глухими стонами. Тиросцы, как я и ожидал, не изъявили желания оставаться в лагере и охранять женщин-пантер, дожидаясь, пока те проспятся. Они опасались, что именно в этот момент на них в очередной раз нападут. Тиросцы стремились спасти свою собственную жизнь. Нести же спящих на себе — то есть на плечах своих рабов, разумеется, — означало значительное снижение скорости передвижения по лесу, что, естественно, тоже не входило в их планы. Оставалось одно — бросить женщин на произвол судьбы вместе с большей частью багажа. Тиросцы так и поступили, захватив с собой, однако, наиболее высокопоставленных разбойниц из банды Хуры. — Быстрее! — донесся до меня окрик неутомимой в своих стараниях Илены. Доверенные ей невольницы не опасались ее, но боялись недовольства Винки, поэтому вынуждены были слушаться и эту свою новую начальницу. — Пошевеливайтесь, рабыни! — кричала девушка, размахивая розгой. Я посмотрел на бесчувственные тела лежащих на земле разбойниц. Они уснули, отведав предложенного им вина, не зная, что оно отравлено наркотиками. Когда они проснутся, то решат, что настало утро и им пора отправляться в путь. Как же они удивятся, обнаружив на своих ногах защелкнутые гарлские браслеты! Внезапно что-то привлекло мое внимание. Краем глаза я заметил в одной из оставленных в лагере палаток с откинутым пологом какое-то движение. Не подавая виду, я продолжал идти вперед, осматривая лагерь. И только когда меня скрыла от палатки густая ветка дерева, я быстро прыгнул в кусты. Через считанные мгновения я уже был рядом с палаткой, наблюдая за сидящей ко мне спиной девушкой. В руке она держала натянутый лук. Она только притворялась, что отравлена наркотиками, но на самом деле находилась в полном сознании. Девушка терпеливо ждала, пока представится возможность хорошо прицелиться. Она боялась промахнуться, и поэтому ей оставалось только ждать, пока я покажусь из-за палаток и меня не будут закрывать от нее суетящиеся вокруг женщины. Я восхищался этой девушкой. Такая беспримерная храбрость действительно была достойна самого высокого уважения. Все ее соплеменницы ушли. Она осталась в одиночку защищать своих незадачливых сестер. Это, конечно, было ошибкой. Дождавшись удобного момента, я схватил ее за руки и вырвал лук. Она вскрикнула от отчаяния. — Как твое имя? — спросил я, связывая ей за спиной руки. — Руисса, — ответила она. Я отвел ее к тому месту, где лежали остальные девушки, и положил рядом с ними на траву. После этого я вернулся к осмотру лагеря. В одном его конце я обнаружил девушку, накрытую тонким одеялом; ее я тоже перенес к своим пленницам. — Отведите работавших невольниц к нашему каравану, — распорядился я. Мои помощницы, включая Илену, повели девушек к каравану. Здесь я соединил их всех вместе. После этого мы снова отвели наших невольниц к тому месту, где оставили на траве опьяненных наркотиками разбойниц. Мы остановили караван, когда последняя невольница миновала лежащую первой по счету женщину-пантеру, одурманенную наркотиками. Они уже начинали приходить в сознание. Отошедшая от каравана Винка вернулась, ведя за руку нетвердо держащуюся на ногах девушку. — Где я? — удивленно спросила девушка. — Кто вы такие? — Ты в своем лагере, — ответила моя рыжеволосая помощница. — А я — Винка. — Куда вы меня привели? —недоумевала девушка. — Здесь ты пройдешь процедуру обращения в рабство, — ответила Винка. Девушка смотрела на нее ничего не понимающим взглядом. — Ложись сюда, — показала ей Винка. Девушка устало опустилась на траву. Она попыталась подняться снова, но, очевидно, действие наркотика еще не прошло, и вскоре она вновь впала в забытье. — Снимите с них одежду, — сказал я Винке и ее девушкам. У лежавших на траве женщин забрали их шкуры, оружие и висевшие на поясе небольшие кожаные кошели. Все это отнесли за деревья и спалили. Так горианская традиция требовала поступать с вещами тех женщин, на кого надлежало надеть кандалы. Почему — оставалось для меня загадкой. После этого я начал обходить всех лежащих на траве девушек и надевать на щиколотку каждой из них гарлский браслет. Кандалов, однако, оказалось недостаточно. Мне пришлось надевать по одному браслету на пару девушек, а затем протянуть вдоль всего нашего каравана длинную цепь и присоединить к ней цепи гарлских браслетов, кольца каждого из которых были защелкнуты вокруг щиколоток двух девушек. Закончив эту процедуру, я надел на каждую из пленниц по ошейнику. Мира отлично справилась с поручением, а потом, очевидно, убежала вместе с остальными. Вероятно, ее предательство осталось безнаказанным. Возможно, она не подозревала, что вино, которым она угощала соплеменниц, отравлено. А возможно, женщины отравились вообще не вином, а какими-то другими продуктами. Кто знает? Я окинул взглядом длинную вереницу своих рабынь. До этого утра в моем караване насчитывалось двадцать пять невольниц. В банде Хуры, не считая ее самой, оставалось семьдесят девять женщин. — Отличный улов, — заметила Винка, оглядывая прибавление в рядах наших невольниц. Она была абсолютно права. На траве перед нами лежало пятьдесят восемь новых пленниц. Мира отлично сделала свою работу. Мы захватили этих разбойниц без малейшего труда. По моим подсчетам, в начале пути Хура командовала ста четырьмя разбойницами; сейчас у нее в подчинении, включая Миру, оставалась только двадцать одна женщина-пантера. Остальные восемьдесят три перешли в распоряжение Боска, торговца из Порт-Кара. Усмехнувшись, я окинул взглядом всех этих светловолосых красавиц, соединенных друг с дружкой длинной цепью, словно жемчужины в ожерелье. У Саруса, когда он выступил в путь, согласно моим предположениям, насчитывалось сто двадцать пять воинов. За последние несколько дней это количество уменьшилось с моей помощью до пятидесяти шести человек. А с учетом того воина, которого Сарус убил вчера собственными руками, у него оставалось сейчас пятьдесят пять человек. Я рассчитывал, что скоро он начнет избавляться от своих пленников, оставляя их прямо на дороге, поскольку убивать их побоится. Сейчас его главная задача — как можно скорее добраться до моря, поскольку там его ждут «Рьода» и «Терсефора». Если понадобится, он бросит всех своих пленников, за исключением, конечно, Марленуса из Ара. Я посмотрел вслед растворившемуся в лесу Сарусу с Тироса. Пора снова его навестить. — Нет! Нет! Нет! — донеслись до меня истеричные женские вопли. Я оглянулся. Одна из разбойниц, вскочив на ноги и захлебываясь слезами, пыталась сорвать с себя металлическое кольцо гарлского браслета. Она дергала цепь изо всех сил, и это несколько привело в чувство соединенных с ней подруг по несчастью. Они начали открывать глаза и обмениваться недоуменными взглядами. В одно мгновение Винка оказалась рядом с бьющейся в истерике девушкой. — На колени, рабыня! — грозно закричала рыжеволосая, замахиваясь на девушку розгой. — Голову вниз и немедленно прекратить свои вопли! Девушка ошеломленно посмотрела на нее и медленно опустилась на колени. — Да, госпожа, — едва слышно произнесла она. Я заметил, что приходящие в себя разбойницы также начинают беспокоиться. Действие наркотика еще не закончилось, поэтому их реакция была замедленной и во многом непредсказуемой. Девушки недоуменно рассматривали надетые на них металлические цепи, оглядывались вокруг, пытаясь сообразить, проснулись ли они или сон продолжается. Еще одна разбойница разразилась истерическими воплями, и рядом с ней немедленно выросла Винка. Через считанные мгновения девушка уже стояла на коленях, низко опустив голову, так что ее волосы касались земли, и давилась рыданиями, но уже беззвучными. — Хватит этим рабыням отсыпаться, — сказал я Винке. — Принесите воды и приведите их в чувство. — Да, хозяин. — Потом продолжайте действовать как раньше, — распорядился я. — Да, хозяин, — последовал неизменный ответ. Я кинул последний взгляд на свой изрядно пополнившийся невольницами караван и зашагал в том направлении, где скрылись в лесу люди с Тироса и разбойницы Хуры, которых осталось всего двадцать один человек.
18 БЕРЕГ ТАССЫ
— Море! — кричал человек. — Море! Море! Пошатываясь, он вышел из чаши, оставив за спиной сплошную стену деревьев. Он в одиночестве стоял на высоком берегу, широко расставив непослушные дрожащие ноги. Лицо его покрывала густая жесткая щетина, а желтая туника тиросского воина загрязнилась и во многих местах порвалась. Постояв немного, человек начал спускаться к воде. Дважды он падал и с трудом вставал, пока не добрался до песка, влажного от пены прибоя. Он зашел в воду и опустился на колени. Набежавшая волна, подгоняемая легким утренним бризом, толкнула его в грудь, выталкивая из воды назад, на влажный песок. Он не удержался и упал. Волна схлынула, и человек, перевернувшись на живот, на мгновение прижался к песку губами. Волна тут же потихоньку подкралась снова и накрыла его с головой. Он поднял лицо над водой и, опираясь на руки, тяжело поднялся на ноги. Он обернулся к Сардару, отстоящему от него на тысячи пасангов, и воздел к нему поднятые над головой ладони. Меня он не мог заметить среди густой листвы деревьев. Думаю, ему сейчас вообще было не до меня. Человек снова упал на колени и плеснул водой в лицо. — Море! — в который уже раз крикнул он и рассмеялся. Он был смелый человек, этот Сарус с Тироса, капитан «Рьоды». Он дошел до моря один, намного обогнав своих людей. И блистательную Тассу он увидел Первым; безбрежную, сверкающую Тассу, о которой все они грезили столько тревожных дней и ночей. Тиросцы вышли к морю. Я позволил им это сделать. Я внимательно вглядывался в западную часть горизонта. Там, вдали, седые гребни волн постепенно превращались в сплошную сверкающую беспредельную гладь моря, еще дальше незаметно перетекающего в такую же беспредельную гладь неба. Горизонт оставался пустым. Желтых парусов тиросского корабля нигде не было видно. Но я знал, что где-то под отбиваемый темп-мейстером ритм налегают сейчас на весла гребцы, откуда-то в данную минуту спешат на встречу с этим человеком мощная, хорошо вооруженная «Рьода» и легкая, послушная рулю «Терсефора». Отыскать место встречи на берегу, на сотни пасангов однообразно поросшем густыми лесами, не так-то просто. У прибывающих на эту встречу, конечно, должен быть какой-то сигнал. Из леса начали выходить остальные тиросцы. На берегу сразу же послышались голоса. — Море! — кричали они, словно не веря своим глазам. — Тасса! Сарус неподвижно стоял в стороне от них. Его воины, спотыкаясь и падая от усталости, побрели по глубокому песку к долгожданной воде. Немногим из них довелось снова увидеть море. Дорогую цену заплатили они, чтобы пройти через лес. Но я позволил им добраться до моря. Мне тоже предстояла здесь встреча с «Рьодой» и «Терсефорой». Я отводил «Рьоде» значительную роль в глоих планах, хотя душа у меня к тому не лежала. В трюмах «Терсефоры» томились сейчас мои матросы, ставшие жертвой предательства Церкитуса, владельца пага-таверны в Лаурисе, и подосланных им четверых рабынь. На мгновение во мне всколыхнулась волна ненависти к рыжеволосой Винке, к двум ее подругам и этой девчонке с Земли, из Денвера, штат Колорадо, которой я как рабыне дал новое имя — Илена. Она раздражала меня, и не только тем, что пыталась утаить важную информацию. Илена отличалась эгоистичностью, самолюбием и высокомерием, порожденными к тому же не силой, которой в ней не было, а слабостью и склонностью к лицемерию. Нет, она годится только в рабыни, чтобы прислуживать мужчинам где-нибудь в пага-таверне. Непременно продам ее в Порт-Каре. Из лесу показалась вереница рабов — двадцать один человек, все, что осталось от колонны, сопровождаемой тиросцами. Семьдесят пять пленников Сарус оставил на лесной дороге. Убить их он не решился — боялся длинного лука. Все его попытки заставить расправиться с рабами своих воинов закончились неудачей: после того, как я убил первого тиросца, решившегося угрожать мне уничтожением пленников, никто больше не осмеливался поднять на них меч. С другой стороны, невольники становились для тиросцев все большей обузой. В результате Сарус начал небольшими партиями оставлять их прямо на дороге, приковывая цепями к ближайшим деревьям, выбирая самые толстые из них, причем цепь, которая удерживала пленников на месте, опоясывала сразу несколько таких деревьев и была заклепана намертво. Освободить пленников можно было только с помощью специальных приспособлений для распиливания цепей. Со стороны Саруса это было очень мудро. Брошенные в лесу рабы либо станут жертвой диких зверей, либо умрут от голода и жажды. Чтобы оберегать их, неприятелю потребуется оставить часть своих людей, что обязательно подорвет его силы, а чтобы освободить пленников, необходимы специальные приспособления, которых у меня, конечно, не было. Следовательно, остается рубить или цепи, или деревья. И то и другое требует колоссальных затрат времени. Отличный план, ничего не скажешь. Пока его преследователь или преследователи будут ломать голову над тем, как им поступить, Сарус с небольшой партией оставшихся пленников во главе с Марленусом и двадцатью четырьмя женщинами-рабынями, включая Вьерну, Кару, Гренну и Тину, имел возможность гораздо быстрее продолжать свой путь к берегам блистательной Тассы, навстречу «Рьоде» и «Терсефоре». После захвата в лагере опоенных наркотиками разбойниц я больше не вел охоту на тиросцев и оставшихся с ними женщин-пантер. Воины Саруса сопровождали колонну пленных мужчин, а разбойницы Хуры следили за караваном невольниц. Я позволил им добраться до берега реки живыми и невредимыми. До меня донеслись радостные крики появляющихся из леса девушек Хуры. В коротких шкурах лесных пантер они быстро высыпали на берег и — насколько хватало сил — поспешили к воде. Вслед за ними из леса показался караван невольниц во главе с Широй, на спине которой даже отсюда виднелись широкие кроваво-красные полосы; следом плелись Кара, Тина, Гренна и целая вереница разбойниц Вьерны. Примечательно, что ни одну из двадцати четырех девушек в лесу не оставили. Меня это, конечно, не удивило. Рабыни довольно высоко ценятся горианами за их красоту, умение и то, что от них можно получить. Горианин никогда не откажется от такого трофея. Он будет его беречь. Невольниц на берег вывела Мира. Я догадался, что она все еще занимает высокое положение в банде Хуры. Значит, ее роль в отравлении в лагере женщин-пантер не сумели оценить по достоинству. Мне припомнилось, как она принесла мне клятву подчинения. Она принадлежала мне, но уж с очень явным нетерпением она подталкивала доверенных ей невольниц к воде. Я усмехнулся. Мира, конечно, захочет ускользнуть от меня. Ей это не удастся. — К воде! — приказал Сарус мужской половине пленных. Марленус расправил плечи и с гордо поднятой головой повел своих скованных единой цепью охотников мимо громадных валунов к песчаной отмели. Еще в начале пути с них сняли ножные кандалы, чтобы заставить двигаться быстрее. Цепи же, соединяющие охотников в единый караван, защелкивались у них на ошейниках на замок, что позволяло быстро манипулировать невольниками и в случае необходимости разбить их на группы, чтобы оставить в лесу прикованными к деревьям. Только у Марленуса цепи и ошейник были несъемными, закованными намертво. Великий убар являлся главным трофеем, и в лесу его не оставили бы ни при каких условиях. В течение двух дней, последовавших за отравлением наркотиками и захватом женщин-пантер, я не выпустил по тиросцам и разбойницам Хуры ни одной стрелы. Мне хотелось, чтобы они снова воспряли духом и поверили в свои силы. Они не знали численности преследовавшего их противника, не знали даже, кто именно их преследует. Здесь имелись широчайшие возможности для предположений. Возможно, их преследует группа рабовладельцев. Основания для подобной мысли, несомненно, были: за все это время не погибла ни одна женщина, жертвами становились только мужчины. А женщины небольшими группами по два-три человека незаметно исчезали, очевидно становясь добычей ловких охотников на людей. Да, подобный вариант, видимо, представляется тиросцам наиболее вероятным. Мира, конечно, располагала более достоверными сведениями, но сообщить их, не раскрыв собственной роли в отравлении разбойниц Хуры, не могла. В ее молчании сомневаться не приходилось: она слишком хотела остаться в живых. Но, кстати, даже Мира не знала численности преследующего тиросцев отряда. Она, несомненно, должна предполагать, что я действую при поддержке целой банды — и возможно, довольно большой — лесных разбойниц. Я усмехнулся. Никем не замеченный, я продолжал наблюдать за своим противником, сидя в густом переплетении ветвей кустарника. На сверкающей глади Тассы не было ни малейшего намека на приближающийся парус. Горизонт оставался пустым. По небу плыли быстрые легкие облака. До меня доносились беззаботные крики морских птиц: над водой кружили белокрылые чайки, а по берегу в поисках морских улиток степенно расхаживали маленькие толстоногие тибиты. В воздухе чувствовался запах соли и водорослей. Тисса была, как всегда, прекрасна. Сарус и его воины под неустанным давлением с моей стороны двигались по лесу значительно быстрее, чем от них можно было того ожидать. Поэтому, очевидно, они явились на встречу с «Рьодой» и «Терсефорой» задолго до назначенного срока. В течение последних двух дней не подвергавшиеся нападениям, Сарус и его люди, несомненно, решили, что терроризировавшие их «рабовладельцы» наконец удовольствовались доставшейся им добычей и прекратили преследование. Ну что ж, они действительно «заработали» в этом рейде неплохо. Самому же Сарусу не было никакого дела до тех восьмидесяти с лишним разбойниц, которых — по своей, заметьте, глупости — потеряли его прекрасные, но столь незадачливые союзницы. Он-то со своими людьми и Марленусом из Ара благополучно ушел от преследования. Хура, безусловно, тоже не чувствовала себя безутешной. Ее заботило больше всего, как бы самой не попасть в руки охотников за людьми и не стать для них предметом для развлечений. Сарус и Хура благополучно добрались до берега моря. Это сейчас самое главное. Даже если «рабовладельцы», не дававшие им до сих пор покоя, вознамерятся преследовать их и дальше, они бросят всех оставшихся пленников-мужчин. Такой подарок сможет удовлетворить любого охотника за людьми. Сарус все рассчитал прекрасно. За исключением одной маленькой детали. Я не был простым охотником за людьми. Я окинул взглядом берег. Мои враги и их пленники застыли у самой кромки воды. В набегающих волнах Тассы Сарус и Хура чувствовали себя в безопасности. Я усмехнулся. Марленус вместе с Риммом, Арном и остальными пленниками стояли по колено в воде. Их взгляды были устремлены в даль моря. Я видел напряженно сжатые кулаки великого убара. На щеках у него перекатывались желваки. Он безотрывно смотрел в том направлении, где находился Тирос. По команде Миры все двадцать четыре невольницы опустились на колени у самой кромки воды и застыли в позе рабынь для наслаждений. Лица их также были обращены в сторону Тироса. Сами тиросцы вели себя как дети. Они словно не верили тому, что происходит, и, оглашая берег радостными криками, подбрасывали в воздух шлемы и окатывали друг друга водой. Лес остался далеко позади. Здесь, у воды, они чувствовали себя в безопасности. Стоя в отбрасываемой ветвями деревьев густой тени, я наблюдал за ними и молча усмехался. В течение второй половины дня я следил за тем, как невольницы, скованные попарно, под присмотром тиросцев и женщин-пантер собирают в лесу хворост и сносят его в одно место на берегу, расположенное ярдах в двадцати над полосой прибоя, строя таким образом огромный маяк. Да, именно свет этого маяка станет сигналом для кораблей. Я обратил внимание, что Кара и Тина были скованы цепями вместе, создавая одну пару рабынь. Во второй паре работали Гренна и Шира. За ними наблюдали двое тиросцев. Шира, несомненно, рассматривалась охранниками как особо дерзкая рабыня, поэтому за ней наблюдали не женщины-пантеры, а мужчины. За парой невольниц, возглавляемых Вьерной, тоже следили двое воинов. Я заметил, что колокольчики у нее с ноги сняты. Меня порадовало, как подобраны три пары рабынь; это полностью соответствовало моим замыслам. Тем временем несколько тиросцев без особых опасений вошли в лес и стали рубить молодые деревья. Я им не мешал. Они мечами заострили стволы срубленных деревьев с обоих концов и отнесли их к небольшому холмику на берегу, возвышавшемуся над водой футов на десять, где принялись вгонять эти колья „ землю. Воины работали быстро, и вскоре отведенное под лагерь место окружил плотный высокий частокол, отгородивший примыкающее к воде пространство в сотню футов шириной и — полукругом — часть земли. Этот небольшой форт вполне мог защитить тиросцев от стрел, выпущенных из леса, а костры, разведенные со стороны, обращенной к морю, надежно предохраняли лагерь от визитов непрошеных диких обитателей леса. Хотя, думаю, последняя мера предосторожности с их Стороны была мало оправданной, поскольку и пантеры, и слины — наиболее частые охотники на человека — редко выходят из-под прикрытия деревьев и прохаживаются по берегу. Начинало темнеть. Возведенный тиросцами форт почти вплотную примыкал к выступу, на котором уложили громадную кучу хвороста. Костру, разведенному здесь, отводилась роль маяка. В случае необходимости он мог бы служить дополнительным предостережением для диких зверей. Не выходя из своего укрытия в лесу, я не мог вести стрельбу по находившимся внутри форта; но я и не собирался этого делать. Сейчас от меня требовалось только одно: наблюдать. — Зажечь маяк! — донеслась до меня команда Саруса. Брошенный на кучу хвороста факел прочертил яркую огненную дугу на фоне сгущающейся тьмы, и тиросцы за стенами лагеря огласили воздух радостными криками. Пламя костра быстро обежало политую горючими маслами груду хвороста и одним гигантским языком мгновенно взметнулось в ночное небо. У зрителей вырвался восхищенный вздох. Здесь, на отрезанном от цивилизации, поросшем дикими северными лесами берегу Тассы, человек чувствовал себя особенно одиноким, незащищенным, нуждался во всем, что способно было дать ему хоть немного уверенности в себе. Вот почему разгоревшийся костер доставил им такое удовольствие. Тиросцы затянули какую-то бравую песню, а позади них, у внутренней стены частокола, лежали закованные в цепи Марленус, Арн, Римм и их товарищи по несчастью. Они лежали на животах, повернутые лицами к частоколу: чем меньше раб видит и знает, тем лучше им управлять. Кроме того, скованные за спиной цепями руки все время находятся на виду у охранника. Позднее, когда тьма спустится, им свяжут и ноги, стянув кожаными ремнями левую лодыжку одного с правой лодыжкой его соседа. Подобные меры предосторожности будут предприняты и по отношению к пленным разбойницам. Тиросцы сумеют их обезопасить. Рассчитывать на помощь разбойниц не приходилось, союзников в лагере у меня не будет. Марленус и его охотники лежали у внутренней части изгороди. С другой стороны лагеря, ближе к воде, уложили пленных женщин-пантер. За ними в ряд на песке располагались покрывала, предназначенные для Хуры и ее разбойниц, а у самых костров, закрывающих вход в лагерь со стороны моря, отвели место для двадцати пяти тиросцев. Окинув в последний раз взглядом союзников, продолжавших всячески выражать радость по поводу того, что им довелось добраться до моря целыми и невредимыми, я незаметно выбрался из своего убежища и беззвучно растворился в темноте. Я должен встретить «Рьоду» и «Терсефору» раньше Саруса. Для этого мне понадобится некоторая помощь, и я постараюсь добиться того, чтобы мне помогли. Но сейчас нужно проявить терпение. И я могу разрешить себе поспать несколько анов. Судя по положению лун на небе, я проснулся ана через два-три. Ополоснул лицо водой из протекающего рядом ручья, подкрепился парой кусков вяленого мяса из заплечной сумки и снова отправился к опушке леса. Найденные мной желтые туники тиросцев, скатанные в тугой узел, я перебросил через плечо. Одну из них надел на себя, и сейчас в ночной темноте этот наряд казался таким же черным, как и густая листва, окружавшая меня со всех сторон. Я двигался беззвучно, как охотник за людьми, черной тенью скользя между прикрывающих меня ветвей. К счастью, пламя сигнального костра стало слабее. Через несколько минут я увидел, как из лагеря вышло несколько дюжих тиросцев, таща за собой шестерых попарно скованных рабынь, которые отчаянно визжали и упирались. Предположения мои начинали оправдываться: рабынь выгоняли на поиски новых запасов хвороста. Тиросцы не решились доверить это задание женщинам-пантерам: разбойницы знают лес и могут убежать. Значит, они для этого не подходят. А вот рабыни — вполне. Каждую пару невольниц сопровождал один воин. В первой двойке оказались Кара и Тина. Их связали вместе еще раньше, в тот раз, когда они собирали хворост до захода солнца. В двух остальных парах были девушки, захваченные в лагере Марленуса. Все они очень боялись леса. Наверное, выжить здесь не смогла бы ни одна из них. Было вполне естественно, что пары невольниц подобраны именно так, а не иначе, и в частности, что Тина и Кара оказались вместе. Для осуществления моего плана Тина была просто необходима; хорошо, что с ней оказалась и Кара, хотя любая другая девушка тоже бы подошла. Но главное, мне нужна была пара невольниц, в состав которой входила бы Тина. Еще в Лидиусе я начал понимать: эта маленькая прохвостка может оказаться полезной, хотя в то время я, конечно, и не подозревал, что придется использовать ее так, как я сейчас собирался. Тиросцы, следующие за парами рыдающих невольниц с хлыстами в руках, вовсе не стремились углубляться в лес. — Быстро наберите хворосту и — назад! — скомандовал молодой парень, сопровождавший Тину и Кару. — Не заставляйте нас идти в лес, — взмолилась Кара. Она опустилась на колени и низко уронила голову. — Пойдемте с нами, — опускаясь рядом с ней, рыдала Тина. — Не оставляйте нас одних! Ответом им обеим послужили два резких взмаха хлыста. Слезы у девушек покатились с новой силой. Обе быстро вскочили на ноги и, насколько позволяли кожаные ремни, привязывающие их друг к другу за ошейники, побежали к ближайшим деревьям. Входить в лес они не хотели и принялись ломать нижние ветки и поднимать сучья с земли. — Поторапливайтесь! — щелкая хлыстом, кричал им охранник. Очевидно, обеим девушкам уже пришлось вплотную познакомиться с этим хлыстом, поскольку каждый его взмах придавал все больше живости их движениям. Нет такой невольницы, которая не боялась бы хлыста; те, кто утверждает обратное, просто не имели возможности оценить его действенность на собственной шкуре. Но лес пугал девушек ничуть не меньше, они страшились его непроглядной темноты и таившихся в нем хищников. Тина и Кара принесли две большие охапки сучьев и сложили их к ногам охранника. — Этого, наверное, хватит, — с мольбой в голосе обратились они к своему суровому стражу. Им не терпелось поскорее вернуться к жарко пылающему костру, под защиту частокола. — Этого мало, — оборвал их стенания охранник. — Несите еще хворост, рабыни. И поскорее! — Да, хозяин, — обреченно ответили невольницы. — Зайдите глубже в лес, — продолжал командовать молодой воин. — Там хворост суше. — Пожалуйста! — в один голос взмолились рабыни. Охранник многозначительно взмахнул плетью. — Я повинуюсь, хозяин! — воскликнула Кара. — Я повинуюсь! — простонала Тина. Из глубины леса донесся глухой рев пантеры. Девушки испуганно переглянулись. Охранник неумолимым жестом указал им плетью на вздымающийся черной стеной лес. Рабыни подбежали к крайним деревьям и принялись быстро собирать сухие сучья и ветки. Через несколько минут они снова принесли по полной охапке хвороста и сложили его к ногам ожидающего их человека в желтом одеянии тиросского воина. Заранее предчувствуя его ответ, они боялись поднять глаза. — Может быть, хватит? — дрожащим голосом спросила Кара. — Пожалуй, хватит, — ответил я. На их лицах отразилось полное недоумение. — Тихо, — предупредил я. — Вы! — только и смогла выдохнуть Кара. — Хозяин! — радостно прошептала Тина, глядя на меня широко раскрытыми глазами. — А где охранник? — спросила она. — Споткнулся и упал, — ответил я. — Кажется, бедняга сильно ударился головой о камень. — Понятно, — тихо рассмеялась Кара. Я не думал, что парень придет в себя раньше, чем через несколько часов. Он, конечно, не ожидал опасности со стороны моря. А напрасно. Один из камней, во множестве валявшихся на берегу, угодил ему прямо в голову. — Вам опасно здесь оставаться, хозяин, — сказала Тина. — Лучше поскорее уходите отсюда! Я окинул внимательным взглядом пустынный берег и обнесенный частоколом лагерь тиросцев, находившийся от нас ярдах в двухстах. — Там больше пятидесяти тиросцев, — испуганным шепотом продолжала Тина. Я стряхнул песок с рукава туники и посмотрел на стоящую передо мной на коленях девушку. — Пятьдесят пять, если быть точным, — поправил я ее, — не считая Саруса. Глаза Тины радостно заискрились. — Значит, это вы нас преследовали! — догадалась Кара. — Все равно, вам нужно уходить отсюда, — настаивала Тина. — Здесь слишком опасно. — Я думаю, тиросцам не менее опасно оставаться здесь, чем хозяину, — рассмеявшись, заметила Кара. Я посмотрел на положение лун на небе. Близился двадцатый ан, горианская полночь. Следовало спешить. — Идите за мной, — сказал я рабыням. Они быстро поднялись на ноги и, не отставая, последовали за мной вдоль берега. За спиной мы слышали голос человека, очевидно звавшего того охранника, которой так неожиданно получил камнем по голове. Товарищ оглушенного мною тиросца, найдя его лежащим на песке, несомненно, подумает, что девушкам каким-то образом удалось подкрасться к бедолаге и вывести его из строя, чтобы совершить побег. Только зачем? Удивительно, что эти рабыни, несомненно доставленные сюда из цивилизованного города, решились на ночь глядя бежать в совершенно незнакомый для них лес! И как они на такое отважились? Далеко у нас за спиной на берегу я заметил свет факела: тиросцы отправились на поиски потерявшегося охранника. Я ускорил шаг. Девушки, стараясь не отставать, едва ли не бежали следом. Собранный ими хворост так и остался лежать на берегу. Пусть тиросцы забирают его себе и подбрасывают в свой сигнальный костер. Им от этого будет мало пользы. Я посмотрел на солнце: скоро полдень, десятый ан. Ударом ноги я отломал от лежащего на земле дерева большую ветку и потащил ее к берегу, где бросил на высокую груду собранного нами с Карой и Тиной хвороста. Я перерезал соединявший рабынь за ошейники кожаный ремень, и они работали с неистощимым энтузиазмом. Не было никакой необходимости пускать в ход украденную у лежащего на берегу охранника плеть. Их задор удивил меня: в конце концов, они ведь всего лишь рабыни! — Все готово, — сказал я им. Мы осмотрели собранную нашими руками настоящую гору сухого хвороста. Да, потрудились на славу. Мы шли по берегу моря всю ночь и даже часть утра, а затем, не давая себе ни малейшего отдыха, принялись собирать и сносить на выбранную площадку сухие сучья и ветки. Я снова с удовольствием окинул взглядом гору хвороста. Все это время мои рабыни работали так, словно речь шла об их жизни и смерти. Я был доволен, что мне не пришлось их подгонять и наказывать: это потребовало бы лишней траты времени. Ну что ж, теперь самое трудное позади. Мы сложили эту груду хвороста в месте, отстоящем от лагеря тиросцев пасангов на двадцать к югу. Потрудиться, конечно, для этого пришлось изрядно. Девушки смотрели на меня радостно и гордо. Но чувствовалось, что они устали. — Давайте к краю леса, рабыни, — велел я. Здесь я выбрал самое густое дерево из тех, что возвышались над голым, негостеприимным, усеянным громадными валунами берегом, и указал девушкам на широкую ветку на высоте пяти футов над землей — та отходила от ствола дерева в сторону, противоположную морю. — Будешь стоять на часах первой, — сказал я Тине. — Как только заметишь парус на горизонте, немедленно дашь мне знать. — Да, хозяин, — ответила Тина. Я прижал ее спиной к дереву. — Подними руки, разведи их в стороны. Она послушно подняла руки на уровень плеч, и я, набросив кожаную петлю ей на одну руку, обошел ствол дерева и завязал второй конец ремня на другой ее руке. После этого набросил еще несколько ремней на грудь и живот девушки и затянул их с противоположной стороны ствола. Теперь она была надежно привязана и смотрела в сторону моря. — Если уснешь, — пригрозил я, еще раз проверяя узлы на ремнях, — я тебе глотку перережу. Она подняла на меня понимающий взгляд и едва слышно прошептала: — Да, хозяин. Я отрезал несколько кусков вяленого мяса из того, что лежало у меня в сумке, и один за другим положил ей в рот. — Ешь. — Спасибо, хозяин, — поблагодарила Тина. Я дал ей запить мясо водой из фляги, которую тоже отобрал у оставленного на берегу охранника. После этого я повернулся к Каре. — Меня нет необходимости связывать, — сказала она. У меня на этот счет имелись свои соображения. — Ложись на живот, — распорядился я. — Руки за спину, ноги вместе. Она послушно опустилась на землю. Я не только связал ей руки и ноги, но накинул петлю на шею и привязал ее к ближайшему дереву. Береженого Бог бережет. — Открой рот, — сказал я и протянул ей несколько кусков вяленого мяса. После этого также дал запить ей мясо водой. Когда она поела, я ослабил узлы на веревке, удерживающей ее за шею, и позволил ей опуститься на землю. Когда Кара легла, я засыпал ее листьями и снова отрегулировал длину веревки. Мне припомнилось, как она выглядела в царственных залах Самоса, когда мы с ним сидели за доской, разыгрывая очередную партию, а они с Риммом, тогда еще рабом, внимательно следили за ходом игры. Сколько времени прошло с тех пор! Казалось, вечность! А Тина? Я посмотрел на нее, привязанную к дереву. Как давно она срезала в Лидиусе висевший у меня на поясе кошелек! Да, побросала их судьба. Но это, конечно, не важно. Они — всего лишь рабыни. Я с трудом проглотил кусок вяленого мяса и запил его водой. Я буквально падал с ног от усталости. Подойдя к тому месту, где лежала Кара, я подгреб себе побольше листьев и опустился на землю. Кара уже засыпала, но, думаю, я ее опередил. Проснулся я всего лишь раз, когда начали сгущаться сумерки, да и то только затем, чтобы сменить на посту Тину и поставить вместо нее Кару. Тина мне нужна свежей и бодрой. Она уснула прежде, чем успела коснуться земли. С наступлением ночи я был на ногах. Я снял ремни и веревки с Кары и Тины, и обе они принялись растирать затекшие щиколотки и запястья. Я пристально вглядывался в раскинувшуюся перед нами гладь моря, залитого мерцающим, дробящимся на волнах лунным светом. Мы, все трое, стояли на берегу, среди громадных серых валунов и как зачарованные не могли отвести глаз от грандиозной в своем величии блистательной Тассы, мифы о которой утверждают, что у нее вообще нет второго берега. В такую ночь это казалось мне вполне вероятным. — Как красиво, — мечтательно произнесла Кара. Красиво, но ни единого паруса на горизонте. Я отрезал себе кусок вяленого мяса и отпил из фляги глоток воды. Девушки жадно смотрели мне в рот: они тоже проголодались. — На колени! — приказал я. Когда я насытился, мяса оставалось уже немного. Я разорвал его пополам и протянул куски девушкам. Вода во фляге тоже плескалась на донышке. Я бросил фляжку Каре. Они — горианские женщины, к тому же рабыни. В сочувствии не нуждаются. Они уже пообедали сегодня днем и прекрасно знали, что, будь на то моя воля, они вообще больше никогда не увидят еды. Пища и вода в руках рабовладельца — это не просто еда, это еще и средство подчинения раба, средство воспитания в нем послушания и повиновения. Я посмотрел на небо: луны будут светить еще не больше ана. Хорошо. Облака, как гигантские черные тарны, величаво проплывали в южном направлении, резко выделяясь на фоне серого неба и закрывая своими широко распахнутыми крыльями далекие звезды. На побережье царила предутренняя тишина. Ничто не нарушало ее, кроме легкого ропота озябших деревьев да мягкого шуршания прибоя. Окружающий нас мир казался громадным, бесконечным, а мы в нем выглядели крошечными песчинками. «Рьоде» и «Терсефоре» будет нелегко нас отыскать. А ведь они должны быть уже где-то близко. Я снова обежал взглядом горизонт. Ничто не нарушало беспредельной глади серебрящейся поверхности моря и тонувшего в нем где-то там, на краю земли, тяжелого свинцового неба. — Пора, — сказал я рабыням. Мы спустились с резко обрывающейся лесистой части берега к самой воде и подошли к груде хвороста, собранной накануне. Я вытащил из сумки небольшой гладкий кремень и плоский металлический диск. Наклонившись над приготовленными сухими щепочками, несколько раз с силой ударил диском по кремню, высекая искру, и когда щепочки занялись, зажег от них ветку покрупнее и перенес огонь на хворост. Горианские галеры редко ходят под парусом ночью; чаще они причаливают к берегу, разбивают лагерь и здесь дожидаются наступления нового дня. Но я ожидал, что «Рьода» и «Терсефора», ввиду важности выполняемой тиросцами миссии, срочности встречи и опасности долгого пребывания в лесу, изменят этой традиции и станут на якорь где-нибудь поблизости от берега, не высаживаясь и не разбивая лагерь для ночевки. Я бы на месте капитана этих кораблей так и поступил, отправив на берег лишь небольшую часть команды для пополнения запасов воды и — в крайнем случае — позволив им немного поохотиться. Кроме того, следуя горианскому обычаю, я не удалялся бы от берега или по крайней мере держался от него в пределах видимости: горианские боевые галеры, узкие, с плоскими днищами, больше подходят для войны, нежели для дальних плаваний, и не рассчитаны на передвижение в непогоду и при сильном ветре, ждать которого от изменчивой Тассы можно в любую минуту. К тому же у капитана «Рьоды» и «Терсефоры» имелась и другая причина, по которой ему следовало держаться ближе к берегу. Он должен следить за подаваемым ему сигналом. Ему нельзя пропустить горящий на бесконечно длинном, раскинувшемся на сотни пасангов в обе стороны берегу сигнальный костер, зажженный для него Сарусом и его воинами и отмечающий их местонахождение. Мы тоже выбрали на берегу отличное место: даже если корабли будут находиться на десяток, а то и больше пасангов отсюда, они все равно не смогут не заметить разведенный нами костер и уж конечно не усомнятся в том, что он зажжен Сарусом и его людьми. Я посмотрел на Тину. Ее обращенное к пылающему костру лицо казалось оранжево-красным в отблеске пляшущих, взметающихся к небу длинных языков пламени. — Ты умеешь быть привлекательной для мужчины: поинтересовался я. — Да, хозяин, — ответила она. — Следи за костром, — распорядился я и, повернувшись к Каре, сказал: — Пойдем со мной. — Я отвел ее на сотню ярдов от края леса и достал из сумки кожаный ремень. — Что вы собираетесь со мной сделать? — встревоженно спросила она. Не отвечая на ее глупые, никчемные вопросы, я крепко привязал ее спиной к дереву и, оторвав кусок материи от ее шелкового одеяния, заткнул ей рот. Она не спускала с меня широко раскрытых глаз. Проверив, надежно ли держат ее веревки, я повернулся и направился к берегу. Где-то далеко в море светили два крошечных фонаря. Отлично, все идет как надо. Оставаясь в тени деревьев, я едва слышно позвал Тину. Она поднялась и, ничего не подозревая, подошла ко мне. Когда она была уже рядом, я грубо схватил ее за плечи и прижал спиной к дереву. Она раскрыла рот от удивления. — Какой первейший долг каждой рабыни, помнишь? — не предвещающим ничего хорошего голосом спросил я. — Абсолютное повиновение, — испуганно ответила она. — А кто ты такая? — настойчиво допытывался я. — Рабыня, — пробормотала она. — Значит, какой твой первейший долг по отношению ко мне? — Абсолютное повиновение! — Ее голос сорвался на крик. Я бросил взгляд на море. Два корабельных сигнальных фонаря неуклонно приближались. — На колени! — потребовал я. Тина буквально рухнула на землю и низко опустила голову. Ярдах в четырехстах от берега два корабельных фонаря остановились; рядом с ними, но несколько ближе к воде, показался третий фонарь. Я вытащил из-за пояса плеть и ее концом похлопал Тине по плечу. Она подняла на меня испуганные глаза. — Пожалуйста, не бейте меня, — едва слышно прошептала она. Концом плети я приподнял ей подбородок. — Целуй плеть в знак повиновения, — приказал я. Она быстро прикоснулась к плети губами. — Я требую абсолютного повиновения, — напомнил я. — Да, хозяин, — пробормотала Тина; плечи ее дрожали. — Я полностью вам подчиняюсь. — Слушай мои указания, — потребовал я. — Тьфу, пропасть! — выругался спрыгнувший с баркаса на берег парень. — Да это всего лишь какая-то девчонка! — Защитите меня, хозяин! — взмолилась Тина. Девушка выбежала из темноты леса на берег и упала на колени перед молодым воином в желтой тунике. В руке он держал обнаженный меч. Его товарищи, видя, что ничего страшного не происходит, тоже сошли на берег и теперь стояли, настороженно озираясь вокруг. Гребцы остались сидеть на веслах. Всего в баркасе приплыло шестнадцать тиросцев, включая рулевого. — Защитите меня! — рыдала Тина. Она стояла на коленях, низко уронив голову. Туника ее была разорвана на плече и спадала до самого пояса. Девушка дрожала. Острием меча парень поднял ей голову и повернул ее заплаканное лицо к себе. Сейчас она, должно быть, выглядела очень хорошенькой. Молодой воин вложил меч в ножны и, за волосы подняв Тину с земли, развернул ее к огню. — «Я рабыня Боска из Порт-Кара», — прочитал он надпись на ошейнике и громко рассмеялся. Затем резким движением оттолкнул от себя девушку и окинул ее оценивающим взглядом. — Да, у этого Боска из Порт-Кара губа не дура на хорошеньких рабынь. — А ну, выпрямись, рабыня! — распорядился второй подошедший к ней воин. Тина расправила плечи и подняла подбородок, как полагается стоять рабыне под взглядами рассматривающих ее хозяев. — Меня украли у Боска из Порт-Кара, — не опуская головы, всхлипывала она. — Украл этот свирепый Сарус с Тироса. Мужчины обменялись насмешливыми взглядами. Тина, казалось, совершенно не поняла значения их усмешки. — Я сбежала от него, — продолжала она, — но здесь, в лесу, столько слинов, столько пантер! За мной гнались. Я едва ноги унесла. — Девушка снова опустилась на колени. — Сжальтесь надо мной, хозяева! — взмолилась она. — Не оставляйте меня в лесу. Проявите сострадание к несчастной рабыне! — Оставь ее здесь, — махнул рукой один из тиросцев. — Пусть подыхает с голоду! Тело девушки начала бить мелкая дрожь. — Это ты разожгла костер? — спросил второй воин. — Да, хозяин, — снова всхлипнула Тина. — Я хотела привлечь внимание какого-нибудь проходящего корабля. — Что, лучше наручники хозяина, чем зубы слина? — усмехнулся молодой воин. Тина протянула к нему руки. — Защитите меня! — с мольбой в голосе обратилась она к воину. — Может, и защитим, — неопределенно пожал он плечами. — Только, пожалуйста, не возвращайте меня Сарусу, — снова взмолилась девушка. — Вы ведь его не знаете, правда? — А кто это? — с глуповатым видом поинтересовался один из тиросцев, очевидно, их предводитель. Столпившиеся вокруг него воины откровенно посмеивались. Тина облегченно перевела дух. — Как мне повезло, что я встретила именно вас, — восторженно заметила она. — Вы не знакомы с этим человеком! Стоящие вокруг мужчины недобро рассмеялись. Тина невольно вздрогнула и сжалась в комок. — Ну что, возьмем ее с собой? — посмеиваясь, обвел взглядом воинов их предводитель. Один из тиросцев подошел к девушке и сорвал с нее едва державшуюся на плече шелковую накидку. Тина жалобно вскрикнула, но не осмелилась закрыться руками. — Может, и возьмем, — многозначительно заметил один из воинов. На обнаженном теле девушки пылал яркий отблеск костра. — Ну-ка, выпрямись, — потребовал один из зрителей. Тина расправила плечи. — Защитите меня, — с мольбой в голосе произнесла она. — Наша защита дорого стоит, — ответил предводитель тиросцев; как и его подопечные, он не сводил с девушки горящих глаз. — Не бросайте меня одну, прошу вас! — Тина сложила руки на груди. — Нельзя позволить, чтобы такую красавицу разорвал на части какой-нибудь слин, — заметил предводитель тиросцев. Тина, казалось, боялась поверить своему счастью. — Лучше я сам ее разорву, — продолжал предводитель. У Тины отвисла челюсть. Предводитель тиросцев шагнул к ней и, взяв рукой за волосы, приподнял ей лицо. — Сейчас, рабыня, — заявил он, — каждый из нас сам посмотрит, что ты собой представляешь, и решит, брать нам тебя с собой или не стоит. — Я поняла, хозяин, — ответила девушка. — Ты поняла, что тебе следует постараться? — поинтересовался предводитель. — Я буду очень стараться, хозяин, — заверила его Тина. Предводитель прижал ее губы к своим. Я заметил, как руки девушки сплелись, обнимая его толстую, крепкую шею. Зрители одобрительно засмеялись. Мало кто из нихобратил внимание на качающееся на воде в нескольких ярдах от берега бревно, которое волны настойчиво уносили прочь. Они несли его прямо к стоящим в четырехстах пасангах кораблям. Мне не потребовалось надолго задерживаться на «Рьоде». Уже через пол-ана я снова оставил шхуну, осторожно спустившись в воду с заднего борта. А на берегу столпившиеся вокруг девушки и занятые более важными вещами зрители не обратили внимания на то, что короткое бревно, очевидно сброшенное в воду штормом, или же обломок какого-нибудь кораблекрушения прибило к берегу в нескольких ярдах от них. Тина, на коленях стоящая в центре обступивших ее мужчин, обвела их умоляющим взглядом. — Тина сумела вам понравиться? — наполненным тревогой голосом спросила она. — Ну, как вы ее находите? — поинтересовался у своих воинов предводитель. Мужчины одобрительно загудели. Тина не отрывала жалобного взгляда от сурового лица предводителя. — Мы берем тебя с собой, рабыня, — вынес он свое решение. Глаза девушки засияли. — Но обязанности твои будут тяжелы, — продолжал предводитель. — Тебе придется услаждать нас своим присутствием не тогда, когда этого захочется тебе, а тогда, когда этого потребуем мы. А кроме того, на тебя ляжет обязанность готовить пищу рабам, которую ты и будешь им разносить. Ты поняла? — Да, хозяин, — ответила девушка. — Ты все еще считаешь, что тебе повезло? — Конечно, хозяин. — Ну что ж. Ты старалась добиться нашего расположения, и мы возьмем тебя с собой, даже если впредь старания у тебя поубавится. — Хозяин шутит. Я буду стараться изо всех сил! — Вот как? А ты знаешь, кто наш капитан? — Нет. — Тина насторожилась, почуяв неладное. — Наш капитан — Сарус с Тироса! — Нет! Не может быть! — В голосе девушки слышался нескрываемый ужас. — Да, — рассмеялся предводитель тиросцев. — Через день-другой ты снова его увидишь. Девушка попыталась было вскочить на ноги и убежать от них, но предводитель поймал ее за руку и бросил одному из своих воинов. — Свяжи ее покрепче, — распорядился он. Тину швырнули лицом в песок и кожаными ремнями связали по рукам и ногам. После этого ее снова подняли с земли и поставили перед предводителем. — Ты — беглая рабыня, — жестко произнес он. — Не завидую я тебе. По телу девушки пробежала мелкая дрожь. — Ты впервые пыталась убежать? — поинтересовался предводитель. — Да, хозяин, — непослушными губами пробормотала она. — Тогда на первый раз тебе, возможно, и не перережут подколенные сухожилия. Тина застонала. — Впредь этого не делай, — с фальшивым сочувствием пожурил ее предводитель и тут же суровым тоном добавил: — Бросить ее в баркас! Двое воинов подняли девушку и грубо швырнули ее в лодку. — На корабль! — приказал предводитель. Несколько человек оттолкнули баркас от берега и вслед за своим командиром на ходу запрыгнули в него. Гребцы посильнее налегли на весла и едва не задели снова попавшееся им на глаза бревно, мирно покачивающееся на волнах. Фонарь на носу баркаса все уменьшался, удаляясь в беспредельные просторы моря. Я не чувствовал себя разочарованным. Никем не замеченный, я выбрался на берег в двух сотнях пасангов от пылающего костра и втащил на песок бревно. Для выполнения работы в распоряжении Тины была целая ночь, может быть, даже две. Прячась в тени деревьев, я внимательно наблюдал за перемещающимися в темноте ночи огнями. Баркас достиг «Рьоды», и фонарь на нем погас. После этого оба фонаря — один на носу «Рьоды», второй на носу «Терсефоры» — двинулись вправо и вскоре растаяли в ночи. Корабли, очевидно, отошли еще на два-три пасанга от берега. Здесь они останутся до утра. Капитан «Рьоды» прав: высаживаться на незнакомый берег ночью неразумно. К тому же, как я выяснил из обрывков долетевших до меня разговоров, в ближайшие день-другой появления Саруса здесь не ждали. Им некуда было торопиться. А кроме того, я ожидал, что у ти-росцев будет сегодня повод повеселиться и они сблизят бортами оба корабля. Они уже слишком долгое время бороздят морские волны, сходя на берег, только чтобы пополнить запасы еды и питья, да и то, как правило, в удаленных безлюдных местах. Когда в последний раз им доводилось держать в объятиях рабыню, готовую во всем им услужить? В Лаурисе? Или в полудиком Лидиусе, затерявшемся в дельте Лаурии? Может, это происходило в таверне Церкитуса в Лаурисе и в объятиях у них лежала Илена? А может, в Лидиусе им довелось заглянуть в таверну Сарпедона, и на их горячие поцелуи отвечала рабыня Тана, бывшая жительница Земли, некогда известная под именем Элизабет Кардуэл? Как бы то ни было, с тех пор прошло много времени. Каждому из воинов захочется хоть одним глазком посмотреть на рабыню, которая, я уверен, сумеет их занять. Слишком долго тиросцы бороздят морские волны. Истомились они без женского общества. Тина знает, что ей следует делать.
19 В УКРЕПЛЕННОМ ЛАГЕРЕ САРУСА
— Стой! Кто идет? — раздался суровый окрик часового. Я остановился. Думаю, даже в темноте хорошо видна надетая на меня желтая туника тиросского воина. Наконечник копья, которое часовой сжимал обеими руками, смотрел в мою сторону. — Я — твой враг, — ответил я. — Позови сюда Саруса. Я буду с ним разговаривать. — Не двигайся! — Если я и пошевельнусь, то только для того, чтобы тебя убить, — пообещал я. — Зови сюда Саруса. Я намерен с ним говорить. Не спуская с меня глаз, часовой сделал пару шагов назад. — Сарус! — закричал он. — Сарус! Мы находились в сотне ярдов от возведенного тиросцами вокруг лагеря частокола, на самом краю берега. Даже на том месте, где я стоял, я ощущал жар, идущий от пылающего сигнального костра. Это была вторая ночь после той, когда я заставил Тину добиться того, чтобы тиросцы взяли ее с собой на «Рьоду». Я увидел нескольких воинов и разбойниц Хуры, выбежавших из-за лагерного частокола. Некоторые из них заняли боевые позиции тут же, не отходя от изгороди, другие рассыпались по берегу, сосредоточившись в той части лагеря, что была обращена к лесу. Все действовали очень осторожно. Ну что ж, весьма благоразумно с их стороны. Группа из пяти человек, один из которых факелом освещал дорогу, вышла из лагеря и направилась ко мне. Я заметил, что обращенную к морю сторону лагеря за прошедший день также обнесли частоколом, в центральной части которого проделали ворота. Сейчас их створки широко распахнули. Группа из пяти человек, огибая усыпающие берег громадные валуны, приближалась ко мне. В руках воины держали оружие. В центре группы я заметил Саруса. Весь истекший день его люди рубили деревья, очищали их от ветвей и стаскивали к лагерю, складывая в той его части, которая выходила к морю. Из густых кустов, откуда я наблюдал за ними, мне было хорошо видно, как упорно они трудились. Уложенные бревна скрепляли в плоты с помощью веревок и цепей. Очевидно, Сарус потерял всякое терпение, дожидаясь «Рьоду» и «Терсефору». Вероятно, он считал, что корабли непростительно опаздывают на назначенную встречу, и, опасаясь долго оставаться на одном месте, стремился поскорее уйти отсюда куда угодно. Он боялся, это чувствовалось по всему, в противном случае он не выстроил бы своих пленников — мужчин и женщин — в длинную цепочку, загораживая ими воинов, связывающих бревна в плоты. У меня не было возможности вести стрельбу из длинного лука по находящимся в лагере или строящим плоты. Я, конечно, мог перебить тех, кто рубил в лесу деревья, но мало чего этим бы добился. Я бы лишь утвердил их в мысли, что все они находятся в опасности, а я не хотел, чтобы они об этом знали. К тому же тиросцы вполне могли бы поручить эту работу рабам, а то и вообще использовать в качестве бревен отдельные колья, вытащенные из изгороди. Со стороны моря тиросцы нападения не боялись, а от стрел, выпущенных из леса, всегда могли укрыться за прочным частоколом, за грудами бревен или за спинами рабов. Скольких из них я бы ни уничтожил, основная масса оставалась недоступной для длинного лука. А чтобы вести прицельную стрельбу по прятавшимся в лагере, мне бы пришлось покинуть свое убежище в лесу и выйти на берег, чего я, естественно, никогда бы не сделал, поскольку они получили бы отличную возможность скрытно выбраться из лагеря с противоположной стороны частокола и, прячась за валунами, добраться до кромки леса и отсечь мне пути к отступлению. А уж на открытом берегу им не составило бы труда со мной разделаться. Нет, не для того я проделал такую гигантскую работу. И ведь я сознательно позволил Сарусу добраться до берега Тассы. Я знал, что он выстроит здесь лагерь и станет дожидаться прибытия «Рьоды» и «Терсефоры». Но я не мог предположить, что он их не дождется, что он очертя голову бросится прочь из этого места. Кажется, я просчитался. Я сам не представлял, какой неизбывный ужас внушил своим врагам. И возможно, последней каплей, переполнившей чашу терпения Саруса, стало вчерашнее исчезновение Тины и Кары. Это вполне могло подтолкнуть его к бегству. А тут, наверное, еще и Мира подлила масла в огонь, поведав Сарусу о сотнях женщин-пантер, преследующих его невольничий караван. Она, конечно, не осмелилась рассказать ему о том, как попала в плен и с каким заданием была отпущена, поскольку это сделало бы очевидной ее роль в отравлении подруг по банде, но она вполне могла сочинить историю о том, как самостоятельно выследила двоих-троих лесных разбойниц и те, не подозревая о ее присутствии, вывели ее на свою банду. Подобное сообщение не могло не встревожить Саруса и навести его на мысль о том, что лагерь собираются штурмовать. Так или иначе, очевидно: в самое ближайшее время — видимо, уже на восходе солнца — Сарус собирается отойти от берега на плотах и взять курс к югу. Пытаться преследовать его отряд вдоль берега, под покровом леса, чрезвычайно опасно и, вероятно, бесполезно: опасно потому, что мне придется пройти через несколько тщательно охраняемых разбойниками зон, окружающих обменные пункты, а бесполезно потому, что беглецы могут расположить плоты в два длинных ряда и на идущих ближе к берегу разместить своих невольников, которые послужат им надежной защитой от стрел, выпущенных из леса. А на ночь к берегу вообще могут не приставать. В этом случае я мало что смогу сделать и очень скоро их потеряю. Я был вне себя от ярости. Мы разминемся с «Рьодой» и «Терсефорой», когда до встречи останутся считанные часы. Необходимо действовать быстро, не теряя ни минуты. — Я — Сарус, — представился высокий худощавый человек. Стоящий за ним воин поднял факел повыше и осветил мое лицо. У меня с собой был только меч, спрятанный сейчас в ножны, и охотничий нож. — Он один, — доложил подошедший разведчик, один из тех что обследовали берег и окраину леса. — Продолжайте наблюдение, — приказал Сарус и снова повернулся ко мне. Суровые складки на его небритом скуластом лице свидетельствовали о том, что этот человек обладает сильным, решительным характером и привык повелевать. — На тебе одежды тиросского воина, — сумрачно заметил он. — Я не с Тироса. — Это сразу видно. — А что ты здесь делаешь? — спросил один из окружавших нас воинов. Я взглянул на Саруса. — Я — твой противник, — сказал я. — Я хочу с тобой поговорить. К нам подошли несколько человек. — В северной и южной частях берега чужих нет, — доложил один из них. — В прибрежной полосе леса тоже никого не обнаружено, — сообщил другой. Тиросцы обменялись хмурыми взглядами. — Итак, мы можем поговорить? — спросил я. Сарус задумчиво смотрел мне в лицо. — Вернемся в лагерь, — предложил он. — Хорошо, — согласился я. К их лагерю я шел первым, а тиросцы сопровождали меня, выстроившись сзади и не спуская глаз с чернеющего рядом леса. У входа в лагерь я услышал, как Сарус отдал распоряжение двум следовавшим за нами воинам: — Поддерживайте огонь в костре. Пусть горит как можно ярче. Я вошел в ворота и огляделся. — Неплохое укрепление вы выстроили за столь короткое время, — заметил я. Сарус не ответил. Ворота у меня за спиной захлопнулись. — Близко ко мне не подходить! — предупредил я стоящих рядом воинов. В лагере я немедленно оказался в центре всеобщего внимания. Я внимательно всматривался в лица столпившихся вокруг меня людей, в основном, конечно, воинов. Некоторые из них казались встревоженными, руки других тянулись к рукоятям мечей. Двое тиросцев держали взведенные арбалеты. — Близко ко мне не подходить! — еще раз предупредил я. Любопытствующие отошли на шаг назад. Я стоял в центре образовавшегося круга. Среди подавляющего большинства мужских лиц я заметил нескольких разбойниц из банды Хуры. Им доводилось видеть меня в лагере Марленуса, но сейчас они не могли меня узнать. А вот Мира узнала сразу, это я понял с первого взгляда. Глаза ее широко раскрылись, а рука непроизвольно скользнула к приоткрывшимся от растерянности губам. Еще бы! Не каждый день за последнее время доводилось ей увидеть своего хозяина, которому она принесла клятву повиновения там, в лесу, уже прощаясь с жизнью. Еще бы ей не узнать своего хозяина, по приказу которого она принесла в лагерь отравленное наркотиками вино и напоила им своих подруг-разбойниц. Еще бы ей не испугаться моего появления здесь, в лагере тиросцев, где она считала себя в полной безопасности. А может, я вообще пришел за ней? — Мне кажется, я его знаю, — заявила Хура, высокая, длинноногая девушка с темными спускающимися на плечи волосами. Она нагло стояла передо мной, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Я схватил ее за горло и рывком привлек к себе. Она сдавленно вскрикнула. Я крепко прижал ее губы к своим и подарил ей поцелуй, долгий и властный, такой, каким хозяин награждает смазливую рабыню. Оторвав ее от себя, я швырнул ее на землю, к ногам оцепеневших тиросцев. Разбойницы Хуры от изумления открыли рты и через минуту, придя в себя, возмущенно загалдели. Воины тоже были удивлены. — Убейте его! — закричала Хура, поднимаясь с земли и поправляя падающие на глаза волосы. — Убейте немедленно! — Не шуми, женщина, — бросил ей Сарус. Глаза Хуры пылали ненавистью. Ее разбойницы надрывались, выражая свое негодование. — Тихо! — оборвал их Сарус. Сердито сопя и вполголоса ругаясь сквозь зубы, разбойницы постепенно смолкли, но выражения их лиц свидетельствовали о том, что все у них внутри продолжает клокотать. Я понял, что Хура и ее лесные подруги, с их самомнением и надутым высокомерием, не пользуются у тиросцев большой популярностью. Мало того, я увидел, что разбойницы побаиваются мужчин и ненавидят их. Сейчас даже прежние, изначально непрочные связи между этими столь мало подходящими друг другу союзниками были прерваны окончательно. — Я требую отмщения! — заявила Хура. Разбойницы поддержали ее дружным криком. — А ну, тихо! — огрызнулся Сарус. — Иначе я всех вас посажу на цепь! Женщины открыли рты от изумления, но визг прекратили. Такое обращение со стороны бывших союзников явно пришлось им не по душе. Они потихоньку протиснулись в задние ряды зрителей. Разбойницы знали: по первому приказу Саруса их тут же закуют в кандалы и превратят в обычных рабынь, ничем не отличающихся от тех, что лежат сейчас на песке вдоль внутренней ограды лагеря. Среди невольниц я разглядел Ширу и Вьерну и запомнил место, где они лежали. Думаю, они мне еще понадобятся. — Пропустить в лагерь! — потребовал один из двоих вернувшихся воинов, следивших за подбрасыванием хвороста в сигнальный костер. Ворота распахнулись, пропустили воинов и за их спинами тут же закрылись вновь. Теперь все люди Саруса находились в лагере. Я с удовольствием отметил, как двое дюжих воинов плотнее задвинули толстый брус, запирающий створки ворот. Отметил я и то, что насыпи для ведения стрельбы с внутренней стороны частокола у тиросцев в лагере не было. Громадный сигнальный костер, разведенный на небольшом возвышении, сразу за частоколом, разгорелся с новой силой и ярко осветил всю внутреннюю территорию лагеря. — Я слышал, — прервал затянувшееся молчание Сарус, — что ты хотел со мной поговорить. — Хотел, — согласился я. Все это время я внимательно изучал Саруса. Человек это был твердый, решительный, весьма сметливый. В его манере говорить ощущалось нечто простонародное: очевидно, он добился столь значительного положения, не принадлежа к высшей касте. Что ж, для тиросской аристократии в этом не было ничего необычного. В конечном счете, все решают родственные связи, которыми ты сумел обзавестись благодаря удачному выбору свободной спутницы. Местная олигархия островных государств, долгое время придерживавшаяся весьма жестких фамильных устоев, наконец сосредоточила в своих руках такие власть и богатство, что получила возможность меньше заботиться о принадлежности новых членов своих семейств к знатным фамилиям и об их приверженности старым традициям. На первый план выступали личные качества человека, его способность и умение принести пользу общему делу. Вот почему на многих ключевых постах общественной жизни в последнее время все чаще встречались выходцы из простонародья, зачастую не просто выскочки, баловни судьбы, выброшенные в верхние слои общества на гребне волны удачного супружества, а люди, добившиеся своего положения упорным трудом и — нередко — нечеловеческими усилиями. Думаю, именно к этой категории и принадлежал Сарус. Он был очень опасен. Он напомнил мне Чембара с Тироса, убара этого островного государства, также вышедшего из низших слоев общества. Возможно, именно он и оказал в свое время поддержку Сарусу. Сейчас Чембар, насколько мне известно закованный в кандалы, сидел в подземельях Порт-Кара. На Тиросе идет невидимая простому глазу, но от этого не менее жестокая борьба за обладание пустующим троном убара. Пять наиболее могущественных семейств острова оспаривают право повесить себе на грудь золотой медальон власти. Интересно, как сейчас обстоят там дела? И главное — какую роль играет в этом Сарус и его люди, отправившиеся в экспедицию, которую организовали специально для захвата Марленуса из Ара и человека, известного под именем Боск из Порт-Кара? А знать следовало: это во многом определяло линию моего поведения. — Я и не предполагал, что Чембару с Тироса удалось бежать, — заметил я. Сарус ответил мне настороженным взглядом. — Помогли люди с Торвальдсленда. Они получили за это хорошую плату. Со своими топорами они пробились к нему, вырубили из стен металлические кольца его кандалов и вернули Чембара Тиросу. Много людей погибло в этой схватке, но если бы она происходила не ночью, а днем, полегло бы еще больше. Кстати, через ан после прибытия Чембара на Тирос «Рьода» под моим командованием вышла в море и взяла курс на Лидиус. — А с какой миссией вы вышли в море? — поинтересовался я. — Тебе это ни к чему, — ответил Сарус. — Достаточно того, что это известно нам. С этим я не мог согласиться, но промолчал. — Я вижу, вы захватили рабов, — продолжал я. — Да, есть немного, — ответил он. Мысль о побеге Чембара не давала мне покоя. Это произошло вскоре после того, как я оставил Порт-Кар. Я снова вернулся к столь взволновавшему меня сообщению. — Интересно, а кто с Торвальдсленда осмелился освободить Чембара? — спросил я. — Один сумасшедший, — рассмеялся Сарус. — Айвар Вилкобород. — Сумасшедший? — Ну конечно! А кто, как не безумец, решится на такое? — Наверное, предложенная ему плата стоила того. — Стоила, будь уверен. Он потребовал столько шендийских алмазов, сколько весит сам Чембар. — Запрошенная плата говорит в пользу довольно здравого рассудка. — Там, на Торвальдсленде, все сумасшедшие, — отмахнулся Сарус. — Их ничто не способна привлечь или разволновать. Они боятся только одного: как бы не отдать концы где-нибудь вне поля брани. — Надеюсь, в этом отношении люди с Тироса более благоразумны, — предположил я. — Я тоже на это надеюсь, — усмехнулся Сарус. Внезапно взгляд его посуровел. — Зачем ты пришел к нашему лагерю? Чего ты хочешь? — Убейте его! — снова подала голос Хура. Сарус не обратил на нее внимания. — Я хочу предложить вам сделку, — сказал я. — Какую именно? — поинтересовался Сарус. Я обвел глазами рабов — и мужчин, охотников Марленуса, и женщин, разбойниц Вьерны, — длинными рядами лежавших на земле вдоль огораживающего лагерь частокола. — Я хочу, чтобы ты передал мне всех тех, кого держишь у себя в качестве рабов, — сказал я. — Я вижу, — усмехнулся Сарус, — что Айвар Вилкобород не одинок в своем безумии. Я пожал плечами. — Ты хотя бы представляешь, сколько нам пришлось заплатить за этих рабов? — поинтересовался Сарус. — Не сомневаюсь, что цена была высока, — согласился я. — Убейте его! Убейте! — закричали разбойницы Хуры. — Сколько твоих людей вокруг нашего лагеря? — спросил Сарус. Я не ответил. — Ты, конечно, не рискнул бы прийти сюда, не имея за спиной достаточно силы, — продолжал размышлять вслух мой собеседник. Я слушал его молча. — Ты, несомненно, представляешь тех, кто преследовал нас на всем протяжении пути, — покачал он головой. — Ты мыслишь в правильном направлении, — одобрил я. — Я считаю себя человеком достаточно разумным, — сказал Сарус, — но в некоторых вещах пойти на компромисс я не способен. — Вот как? — заметил я. — Ты рабовладелец? — поинтересовался Сарус. — У меня есть рабы, — неопределенно ответил я. — Чего ты конкретно хочешь? — А что ты можешь предложить? — Здесь у меня лежат связанными двадцать две рабыни. Я не хочу поднимать их с земли, но если желаешь осмотреть их — пожалуйста. Я пожал плечами. — Хочешь на них посмотреть? — спросил Сарус. — Я их уже видел. — Ну да, конечно, — согласился Сарус, — в лесу. — Да, — ответил я. Мне прежде всего не хотелось, чтобы рабыни рассмотрели мое лицо, поскольку я опасался, что их реакция сразу же позволит тиросцам понять, кто я есть на самом деле. Шира, Вьерна и Гренна знали меня слишком хорошо. Сейчас они, лежа головами к изгороди, не имели возможности в достаточной степени следить за происходящим. — Этого мало, — решительно возразил я. — Сколько у тебя людей? — недовольно произнес Сарус. — Не много ли ты на себя берешь? Давай держаться в пределах разумного. Ты ведь понимаешь, что не сможешь захватить наш лагерь, не положив при этом своих людей. И заметь, многих людей! — Верно, — согласился я. — Лагерь укреплен хорошо. — Вот именно, — подтвердил Сарус. — Забирай рабынь и будь доволен! Я посмотрел ему в лицо. — Этого мало. — Я был непреклонен. — Убейте его! Убейте! — снова закричала Хура. — Послушайтесь меня, вы, глупец! Сарус заскрежетал зубами. — Связать ее! — бросил он своим воинам. — Связать их всех, как рабынь! Я молча наблюдал, как женщины отчаянно, но тщетно пытались вырваться из крепких мужских рук. Считанные мгновения понадобились воинам, чтобы бросить каждую из разбойниц на землю на живот и привычными движениями надежно связать их кожаными ремнями по рукам и ногам. — Убейте его! — простонала Хура. — Он ваш враг. Он, не мы! Мы ваши верные союзницы! Союзницы, не враги! — Вы прежде всего женщины, — оборвал ее Сарус. — Вы успели надоесть нам до глубины души. В глазах Хуры ненависть перемешалась с ужасом. Сарус окинул ее демонстративно оценивающим взглядом. — Такой красавице, как ты, моя дорогая, — вынес он свое суждение, — гораздо больше подойдет невольничий рынок, чем шатание по лесу с оружием в руках. — Животное! — взвизгнула Хура, отчаянно замолотив связанными ногами и руками. — Ах ты, животное! — Присоедините их к каравану невольниц, — сказал я Сарусу. Хуру и ее разбойниц уложили вместе с остальными рабынями и привязали к ним длинным кожаным ремнем, накинув петлю на шею каждой из девушек. — Ты — глупец! — крикнула в последний раз Хура. — У него нет мужчин! — внезапно воскликнула Мира. — С ним одни только женщины! — Откуда тебе это известно? — поинтересовался Сарус. — Он поймал меня и потащил с собой в лес, — глотая хлынувшие из глаз слезы, быстро заговорила Мира. — Он со своими приспешницами заставил меня напоить отравленным наркотиками вином наших женщин! — Ах ты тварь! Дрянь! — немедленно взвилась Хура. — Он заставил меня! Заставил! — закричала Мира. — У меня не было выбора! — Дрянь! Предательница! — не унималась Хура. — Я тебе глаза выцарапаю! Горло перегрызу! Сарус тыльной стороной ладони ударил Хуру по лицу, заставляя ее замолчать, затем, схватив Миру за волосы, резким рывком поднял девушку с земли и поставил на колени. — Рассказывай все, что знаешь! — Он поймал меня, — всхлипывая и запинаясь, забормотала Мира. — Притащил в лес. И заставил меня напоить женщин-пантер отравленным вином. Заставил! У меня не было выбора! — Сколько с ним женщин? — раздраженно оборвал ее Сарус. — Сотни! — еще громче запричитала Мира. Сарус ударил ее. — Идиотка! — бросил он. Мира всхлипнула и еще ниже опустила голову. — Скольких из них ты видела сама? — настойчиво допытывался Сарус. — Вспомни хорошенько, что именно ты видела? — Я вообще ничего не видела, — захлебываясь слезами, бормотала Мира. У присутствующих — и женщин, и мужчин — невольно вырвался негодующий крик. — Не видела! — громче прежнего разрыдалась Мира. — У меня на глазах была повязка! Сарус расхохотался. — Но я все слышала! — воскликнула допрашиваемая. — Их были сотни! Повязка на глазах — самое простое и широко распространенное, хотя, безусловно, и не самое эффективное, средство воздействия на психику раба. Сарус повернулся ко мне. Глаза его уже не смеялись. — Если у тебя действительно столько союзниц, как утверждает наша очаровательная маленькая предательница, — начал Сарус, — не показалось ли тебе более мудрым дать ей возможность их увидеть? — Возможно, и так, — согласился я. — Но она оставалась в повязке на глазах, потому что у тебя не сотни союзниц, как утверждает эта милая, но такая глупая рабыня, а какая-нибудь горстка. — Подобное предположение делает честь твоей проницательности, — заметил я. — Я слышала вокруг себя женщин! — воскликнула Мира. — Их было множество! — Или двое-трое, — оборвал ее Сарус, — постоянно прохаживающихся рядом. Мира перевела взгляд на меня. Лицо ее исказилось от гнева. — Ты обманул меня? — прошептала она. — Перехитрил! Сарус не спускал с меня внимательного изучающего взгляда. — У тебя всего лишь две-три союзницы, — подвел он итог своим размышлениям. — Если, конечно, они вообще у тебя есть. — Пожалуйста, Сарус, — взмолилась с трудом поднявшаяся на ноги Хура, — освободите нас. Она обращалась к своему бывшему союзнику с униженной покорностью: не хотела получить еще один удар. Она уже почувствовала тяжесть мужской руки, и этого оказалось достаточно, чтобы ее образумить. Сарус окинул взглядом своих новых пленниц. — Из вас получатся отличные рабыни, — сказал он. — Пожалуйста, помогите нам! — обратились невольницы к наблюдающим за ними тиросцам. — Тихо, рабыни! — оборвали их мужчины. Разбойницы предприняли отчаянную попытку освободиться от стягивающих их кожаных ремней. Они, конечно, знали, что это им не удастся, но рассчитывали разжалобить мужчин, заставить их проявить снисхождение. — Ну хватит! — приказал Сарус. Девушки мгновенно сникли. — Мне кажется, — усмехнулся Сарус, — тебе следует нам кое-что объяснить. — Пожалуй, — согласился я. — Зачем ты пришел сюда? — Прежде всего, чтобы освободить рабов. В особенности меня интересует тот, кто называет себя Риммом, и другой, по имени Арн. Я бы хотел получить и девчонку по имени Шира. — Подобные пожелания выполнить несложно, — сказал Сарус. — А ты знаешь, что за пленник находится у нас в руках? — Не знаю, — ответил я. — Марленус из Ара, — с гордостью произнес Сарус. — Вот как? Ну что ж, его я тоже заберу. Как, впрочем, и остальных рабов, — сообщил я. Сарус и его люди рассмеялись. Я стоял спиной к воротам. Хорошо, что нападения женщин-пантер в этой ситуации мне не приходилось опасаться: они надежно связаны. Оставались только сами тиросцы. Я заметил место, где находятся те двое, с арбалетами в руках. Прикинул расстояние до сигнального костра. — А какое тебе дело до этих рабов, Римма и Арна? — поинтересовался Сарус. — Это мои люди, — ответил я. — Твои люди? — медленно произнес Сарус. — Я его знаю! Знаю! — воскликнула Хура. Я неторопливо оглянулся на нее. — Это Боск! Боск из Порт-Кара! — кричала она. По рядам рабов, лежавших на земле за спинами тиросцев, пробежало оживление. До меня донесся глухой звон их цепей. Рабыни, рты которых были заткнуты кляпом, отчаянно замотали головами; Марленус и его охотники силились подняться на колени. Я услышал топот ног тиросцев, бросившихся к своим пленникам и принявшихся снова укладывать их на землю. Наконец порядок был восстановлен. — Это правда, ты — Боск из Порт-Кара? — спросил Сарус. — Правда, — ответил я. — Тогда ты просто безумец, раз осмелился сюда прийти. — Я так не думаю. Насыпи со внутренней стороны частокола не было. Значит, тиросцам через него не выбраться. А чтобы вытащить брус, запирающий ворота, им понадобится, как минимум, два человека. Нет, я не такой безумец, как может показаться на первый взгляд. — Мы искали тебя, — с некоторым удивлением произнес Сарус. — Искали так же, как Марленуса из Ара! — Весьма польщен, — отозвался я. — Нет, ты просто глупец, — заключил Сарус. — Я даже не могу поверить в такую удачу! Ты сам, по собственной воле пришел к нам, потратившим столько сил на твои поиски! Да, на такое везение мы не рассчитывали. — Но я здесь вовсе не для того, чтобы сдаться тебе на милость, — заметил я. — Твоя уловка не удалась, — отмахнулся Сарус. — Вот как? — удивился я. — А разве твои союзницы не связаны по рукам и ногам? — Освободите нас! — воспользовалась моментом Хура. — Помогите! — поддержали предводительницу ее подруги. — Успокойте рабынь! — рявкнул Сарус. Плети в руках тиросцев заработали на полную мощь. Не привыкшие к подобному обращению, женщины, казалось, не понимали, что происходит, и их приходилось стегать дважды, а то и трижды, прежде чем они смогли выйти из шока. Через минуту все уже рыдали и молили о пощаде. Хура смотрела на Саруса, не веря своим глазам. Никогда еще плеть рабовладельца не касалась ее плеч. Разбойница оторопело опустилась на колени. — Я прошу вас, Сарус, — пробормотала она, — больше не нужно меня бить! — Ну-ка, протяни ее плетью еще раз! — скомандовал Сарус стоящему рядом с Хурой воину. Плеть взвилась в воздух и опустилась на тело девушки. Она уронила голову и глухо застонала. — Еще раз! — скомандовал Сарус. — Не нужно, хозяин, прошу вас! — взмолилась Хура. Плеть снова обожгла ее тело. Предводительница разбойниц разрыдалась. — Пожалуйста, хозяин! — глотая слезы, бормотала она. Бывшие соратницы вторили ей дружным ревом. Сарус обернулся ко мне. — Люди с Тироса строго наводят порядок среди своих рабынь, — заметил я. — Я слышал, что цепи рабыни в Порт-Каре еще тяжелее, — ответил Сарус. Я пожал плечами. — Твоя хитрость не удалась, — повторил предводитель тиросцев. — Но твои союзницы связаны, — напомнил я ему. На лице моего собеседника отразилось непонимание. — Они нам больше не нужны, — ответил он. — Это хорошо, — сказал я. — Значит, их мне не придется убивать. — Послушай, Боск из Порт-Кара, признай себя моим пленником, и дело с концом, — предложил Сарус. — У меня есть встречное предложение, — сообщил я. — Я дарую жизнь тебе и твоим людям, если вы немедленно уберетесь из этого лагеря и оставите здесь всех своих рабов. Слышали бы вы, какой тут поднялся хохот. Новоиспеченные пленницы смотрели на меня, не веря своим ушам. Я дал тиросцам навеселиться вволю. — Предлагаю вам сложить оружие, — сказал я. Тиросцы обменялись недоуменными взглядами. Двое из них хохотнули, но уже без прежней веселости. Я услышал, как пленные охотники Марленуса поднимаются на ноги. Но никто не набросился на них с плетью. Никто вообще не обратил на них внимания. Краем глаза я видел в двух шагах от себя, в тени, отбрасываемой частоколом, выросшую словно из-под земли грозную фигуру Марленуса, а рядом с ним — Римма и Арна. На цепи, тянувшейся у них от ошейника к ошейнику, играл багровый отсвет костра. Я встретился глазами с Марленусом. — Сдавайся, — продолжал настаивать Сарус. — Сдавайся и прекратим эту бессмысленную игру. — Мне она не кажется такой уж бессмысленной, — ответил я. — Ты здесь совершенно один, — сказал Сарус. — У тебя нет ни малейшего шанса выбраться отсюда. — Да он просто сумасшедший, — пробормотал один из тиросцев. — Ты сделал глупость, придя сюда, — сказал Сарус. — Я так не думаю, — возразил я. Он недоверчиво взглянул на меня. — Сколько у тебя здесь людей? — поинтересовался я. — Пятьдесят пять, — ответил он. — Я не всегда был торговцем, — признался я. — Это имеет какое-то значение? — полюбопытствовал Сарус. — Имеет, — ответил я. — Некогда я был воином. — Здесь пятьдесят пять воинов, — напомнил Сарус. — Моим городом был Ко-ро-ба, — многозначительно сказал я. — Его еще иногда называют Городом Башен Утренней Зари. — Кончай эту игру, — пробормотал Сарус. — Сдавайся. — Некогда я опозорил свою касту, — продолжал я, — опозорил мой Домашний Камень, мой меч. Я обесчестил себя и вынужден был уйти из рядов воинов. Сарус медленно обнажил меч. Остальные последовали его примеру. — Но когда-то я все же принадлежал к числу славных жителей Ко-ро-ба, — предавался я воспоминаниям. — Забыть это невозможно. Этого у меня не отнять. — Нет, он явно сумасшедший, — укрепился в своей мысли стоявший рядом с Сарусом воин. — Да, когда-то очень давно, в дельте реки Воск, я опозорил свое имя. Я знаю, мне его уже никогда не вернуть. Все то, что было мне дорого, все, что было свято для меня, я потерял безвозвратно. Это как легкокрылый тарн, который только раз может опуститься рядом с воином: если он улетел — он уже никогда не вернется. Я посмотрел на окружающие меня мрачные лица и устремил взгляд в бездонное ночное горианское небо. Крохотные звезды усыпали его, словно далекие костры расположившихся на ночлег бесчисленных армий межпланетных воинов. Я вздохнул и снова вернулся к тому, что меня окружало — к враждебным, недоброжелательным лицам тиросцев. — Да, я потерял честь, но это не значит, что я забыл о том, что некогда она у меня все же была. И в такие ночи, как сегодняшняя, я вспоминаю об этом с особой силой. — Нас здесь пятьдесят пять человек! — закричал Сарус. — Марленус! — позвал я. — Ты помнишь, как когда-то в Аре, на арене стадиона, мы сражались с тобой плечом к плечу? — Помню! — откликнулся тот. — Замолчать! — крикнул Сарус. — А помнишь тот день, — не обращая на него внимания, продолжал я, — когда на Стадионе Тарнов ты впервые за долгие дни снял с лица маску и снова провозгласил себя убаром Ара? — Помню! — отозвался Марленус. — Позволь мне еще раз услышать сейчас гимн этого славного города. Гордая торжественная мелодия, словно после долгого заключения, вырвалась из могучей груди Марленуса и величаво поплыла над притихшим ночным морем. К ней присоединялись все новые и новые голоса тех, кто и сейчас продолжал хранить ей верность. — Прекратить! — закричал Сарус. Он обернулся ко мне. Глаза его пылали бешенством. Меч мой продолжал оставаться в ножнах. — Ведь ты не из Ара! — крикнул он. — Для тебя было бы лучше, — ответил я, — если бы я был оттуда. — Он окончательно свихнулся! — мрачно заявил стоявший рядом с Сарусом воин. — Моим Домашним Камнем был Священный Камень города Ко-ро-ба, — в который раз тщетно попытался я объяснить хоть что-то этим пустоголовым. Нет, напрасно. Я вздохнул. — Ну что, Сарус, ты, наверное, будешь первым в очереди?
20 ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ В ЛАГЕРЕ САРУСА
Я нанес удар. Противник парировал его и отступил на шаг в сторону. — Убей его! — закричал Сарус. Я сделал выпад вперед и нанес новый удар. Стоявший напротив меня воин выронил меч и безвольно опустился на колени. По его желтой тунике быстро расплывалось темно-красное пятно. Словно очнувшись, он попытался было встать на ноги, но тут силы оставили его окончательно. Выражение полного недоумения так и не успело сойти у него с лица. Он сам выбрал себе такую судьбу. Он осмелился бросить вызов бывшему воину из Ко-ро-ба. Я развернулся. Еще два молниеносных удара — и двое нападавших распростерлись на песке. Потом еще два молниеносных удара — и еще двое нападавших распростерлись на песке. Новый выпад, быстрый блеск клинка — и новая жертва оседает на землю. — Убить его! — В голосе Саруса слышатся истерические нотки. Не отвлекаться. Разворот. Уход влево. Рывок вперед. Удар, еще удар — и рывком выдернуть меч из падающего тела. Я в постоянном движении. Ни секунды на одном месте. Остановиться — значит погибнуть. Бросок вперед, удар — и выдернуть меч. Взгляд назад. Разворот. Уход в сторону. Краем глаза успеваю проследить за прицеливающимся арбалетчиком. Уход влево. Удар. Звон спускаемой тетивы, и свист стрелы сменяется чьим-то надрывным хрипом у меня за спиной. — Разойдитесь! — кричит второй арбалетчик. Разворачиваюсь. Выпад вперед, удар — крик арбалетчика застревает у него в глотке. Меньше надо было кричать. А больше вот так: выпад влево, удар — и меч на себя из оседающего на землю тела. И — ближе к костру. За нашими долгими разговорами он уже начал догорать. Нужно ему помочь. Собраться с силами, перемахнуть через частокол. Боевой клич Ко-ро-ба, дикий, гортанный, рвет мне грудь. Жар обжигает лицо, ест глаза. Ударом ноги головешки в сторону. Еще. Вот так. И назад, в лагерь, медленно погружающийся в темноту и наполняющийся испуганными воплями связанных, беспомощных разбойниц Хуры и остервенелыми, яростными криками тиросцев. — Убейте его! — раздается где-то слева от меня крик Саруса. — Убейте! — Освободите нас! — перекрывает, топот десятков ног жалобный голос Хуры. — Развяжите! — Огня сюда! — следует наконец команда Саруса. — Принести факелы! Темно. Лиц не разглядеть. Мне они и не нужны, а для тиросцев это важно. Не будь на мне желтой туники тиросских воинов, они бы давно распознали меня в этой давке. А пока что до этого далеко. И там, где я проскальзываю едва заметной тенью, падают мои враги. — Где он? — Я его не вижу! — окружают меня со всех сторон их голоса и мечущиеся темные силуэты. — Зажечь факелы! — нетерпеливо требует Сарус. Наконец-то я добрался до первого арбалетчика. Понимая, насколько его персона важна при данном повороте событий, он постарался спрятаться у частокола, куда не достигает легкий отблеск потухающего костра и где темнота еще плотнее. Неужели ты думал, что тебе удастся от меня уйти? Полежи теперь, подумай еще. В неразберихе мечущихся вокруг меня тел я настойчиво пытался добраться до лежащих на земле рабынь. Я помнил, что Шира находится с самого края. Ага. Вот она. Одним взмахом меча я разрубил стягивающие ее кожаные ремни. После этого я освободил Кару и Тину. Все они были связаны на обычный манер германских работорговцев, поэтому основную трудность составляло не освободить их, а отыскать в этой темноте того, кого хочешь выпустить на свободу. Найти Кару и Тину оказалось довольно просто, а вот с Вьерной пришлось повозиться. Лежащие на земле девушки казались в темноте совершенно одинаковыми, поэтому я решил не заглядывать каждой в лицо, а считать их, нащупывая в темноте их головы и зная, что Вьерна должна быть девятой с краю. Я не ошибся. В этом мне помог свет, брызнувший от зажженного в двух шагах от меня факела. — Он здесь! — раздалось у меня за спиной. — Я его вижу! Факел погас у меня под ногой. Я вытер о распростершееся на земле тело вымазанный кровью клинок. — Свет сюда! — потребовал Сарус. — Зажечь еще факелы! Я рванулся на звук его голоса. Еще один любитель освещения упал к моим ногам. За ним последовал его приятель, бросившийся поднимать упавший факел. — Вот он! — донесся до меня чей-то ликующий голос. — Я его убил! Интересно, чьей смерти так радуется этот остолоп, подумалось мне, ведь я-то жив. Жив. А вот этот, кинувшийся на меня… Уход влево, выпад вперед, удар… Уже мертв. И этот тоже. Да сколько же их здесь, черт побери? Почти одновременно вспыхнули два факела. Их свет выхватил из темноты столпившихся тиросцев, обводящих обезумевшими глазами усеянный трупами лагерь. Позади них на коленях стояли Хура и ее жалобно подвывающие разбойницы. — Освободите нас, — дрожащими губами молила предводительница. — Пожалуйста! — Развяжите их! — внезапно распорядился Сарус. Вот когда они ему понадобились! Вместо того чтобы броситься выполнять его приказ, двое воинов кинулись к воротам и принялись отодвигать засов. — Стойте! — закричал им Сарус. Воины не обратили на своего командира никакого внимания. Все их усилия были направлены на то, чтобы отодвинуть тяжелый, очевидно, застрявший в скобе брус. На помощь им поспешили еще четверо тиросцев. Внезапно один из стоящих рядом со мной воинов ни с того ни с сего решил ткнуть в меня копьем, которое он держал в руках. Может, он по какой-то причине считал меня своим личным врагом? Хм-м… Ну, если так… Я резко отклонился в сторону, пропуская копье в дюйме от своего тела, и, ухватившись за древко, рванул его к себе, одновременно выставив вперед меч. Лезвие с хрустом прошло между ребер незадачливого воина, а ненужное ему больше копье осталось у меня в руках. У ворот уже стоял один из тиросцев, поднимая высоко над головой чадящий факел. — Да открывайте же! — торопил он возившихся с засовом товарищей. Мужчины налегли на засов. Тот начал подаваться. — Скорее! — подгонял их человек с факелом. — Остановитесь, трусы! — закричал им Сарус. — Стойте! Воинам сейчас было не до указаний бывшего командира. К ним присоединился еще одинтиросец и тоже принялся помогать. Я бросил свой меч на землю, под ноги, и покрепче сжал в руке доставшееся мне копье. Горианское боевое копье имеет длинный, в восемнадцать дюймов, бронзовый наконечник, а древко его, в полтора дюйма толщиной, в длину достигает, как правило, не меньше шести футов. Именно такое копье, хорошенько размахнувшись, я и метнул в сторону ворот. После этого я снова подобрал свой меч и беспрепятственно удалился под прикрытие отбрасываемой частоколом тени. Тиросцы отчаялись открыть ворота и медленно разошлись. Только один из них остался на месте: копье, вонзившись ему в спину, прошило несчастного насквозь и бронзовым наконечником глубоко вошло в запирающий брус. Выдвинуть его теперь из металлических скоб будет очень не просто. — Сарус убил своего собственного воина! — закричал какой-то молодой тиросец с факелом в руке. Остальные воины немедленно обернулись на голос. Глаза их недобро сверкали. У многих в руках появились обнаженные мечи. — Это не я! Идиот! — воскликнул Сарус. — Это наш враг его убил! Здесь темно, ты просто ошибся! — Не верьте ему! — все больше распалялся молодой воин. — Посмотрите, это тиросское копье! Берегитесь! Воины, отошедшие было от ворот, поспешили сплотиться. Тиросцы, стоявшие рядом с Сарусом, плотнее сгрудились вокруг него. Тогда воины, старавшиеся избежать бессмысленной бойни, ускользнув через ворота, очевидно, решили, что Сарус вознамерился наказать их за самовольное бегство с поля боя, и, стремясь продать свою жизнь подороже, бросились на тиросцев, охранявших своего командира. Между ними завязалось жестокое сражение. Я заметил, как один из тиросцев перерезал веревки, связывавшие Хуру. Стараясь держаться в тени, я осторожно двинулся вдоль внутренней стороны частокола. Попавшийся мне на пути воин попытался обрушить на меня мощный удар. Но он слишком сильно замахнулся мечом и потому встретил свою смерть раньше, чем успел довести задуманное до конца. Я оставил его лежать у стены, а сам двинулся дальше. Мне необходимо было удержать ворота. С десяток тиросцев почти в самом центре лагеря, ярдах в пятнадцати от ворот, обменивались отнюдь не тренировочными ударами. Я увидел, как двое из них упали, зажимая раны на груди. — Перестаньте убивать друг друга! — закричал Сарус. — У вас для этого есть враг! Враг! Люди не слушали его. Наоборот, к сражающимся спешили присоединиться все новые воины. Очевидно, события этой ночи помутили их рассудок. — Немедленно перестаньте! — пытался образумить их Сарус. Еще двое тиросцев окропили землю своей кровью. Вот и Миру, а за ней еще нескольких женщин-пантер освободили от стягивающих их тела пут. Все они немедленно затерялись среди суетящихся людей. Одной из разбойниц, я заметил, удалось отыскать свое оружие. Внезапно из темноты вынырнула быстрая тень и бросилась на разбойницу, сбив ее с ног и вырывая из рук оружие. Я узнал Ширу. У ворот трудились двое воинов, пытавшихся вытащить копье, пригвоздившее их собрата к запорному брусу. Еще четверо тиросцев, окружив работающих, подгоняли их нетерпеливыми криками. Человек, державший над их головами факел, не спускал глаз с центральной части лагеря. Меня он не заметил. Четыре раза молнией сверкнуло лезвие моего меча, и четверо тиросцев беззвучно осели на землю. Как раз в этот момент двоим воинам, трудившимся у ворот, удалось наконец высвободить копье и отшвырнуть в сторону тело мертвого товарища. Со счастливыми улыбками на лицах они обернулись назад — и тут увидели меня. С этими же улыбками и окончился их жизненный путь. После этого меня наконец соизволил заметить человек, державший факел. Ну что ж, лучше позже, чем никогда. Еще раз сверкнуло лезвие моего меча, и факел выпал из рук беззаботного воина. Лагерь погрузился в темноту. — Ищите свое оружие! — донесся до меня голос Хуры. Ближе к центральной части лагеря вспыхнули два новых факела. Я положил на землю меч, перевернул лицом вниз распростертое тело тиросца, из спины которого до сих пор торчало копье, и, уперевшись ему в плечо ногой, покрепче схватился руками за древко. — Тетива на наших луках перерезана! — взвился над лагерем тревожный женский голос. Вслед за ним подобные сообщения полетели и с других концов лагеря. Где-то за спиной я услышал короткий смешок Вьерны и, быстро обернувшись, успел заметить сверкнувшее у нее в руке лезвие охотничьего ножа. Мне удалось высвободить из мертвого тела копье, и через мгновение Вьерна исчезла в окутавшей лагерь темноте. Отовсюду снова понеслись отчаянные проклятия. — Нам нужно бежать отсюда! — внезапно перекрыл остальные голоса вопль какой-то разбойницы. — Бежать! — Оставайтесь все на своих местах! — закричала Хура. — Не двигайтесь! Мы суетимся и поэтому не можем его найти! — Разбирайте ножи! — последовала команда еще одной разбойницы. Женщины не слушали друг друга и продолжали копошиться в темноте: одни стараясь куда-нибудь спрятаться, другие — отыскать оружие. — Ножи исчезли! — раздался женский голос. — Наших копий тоже нет! — поддержал его другой. В свете двух пылающих факелов тиросцы продолжали убивать друг друга. Вот и еще двое воинов распростились с жизнью: один из тех, что защищали Саруса, другой — собравшийся оставить поле боя. Через мгновение сражающиеся дрались уже при свете только одного факела: брошенное мной копье достигло цели. Это нисколько не остудило пыл дерущихся. Под ликующие крики одних и скорбные возгласы других на землю опустился еще один воин, зажимающий рукою рану на груди. — Прекратите немедленно! — тщетно взывал к ним Сарус. Мечи бывших соратников продолжали скрещиваться. Стоя в темноте у самых ворот, я с трудом переводил дыхание: что ни говори, битва забирает много сил. Ряды принимающих участие в сражении быстро редели. — Прекратить! — вне себя от ярости закричал Сарус. — Именем Чембара я требую: прекратить! Тиросцы, с налитыми кровью глазами, мгновенно отшатнулись друг от друга. На их лицах промелькнуло некоторое подобие страха. Теперь я знал, каким влиянием обладает на Тиросе имя Чембара. — Встаньте плечом к плечу! — продолжал командовать Сарус. — Образуйте большой круг! — Мы безоружны, — тут же подала голос Хура. — Пустите нас в центр круга! Никто из них не знал, в каком именно месте лагеря я нахожусь. Девушки, сжавшись в комок, испуганно озирались вокруг. Они были без оружия, без одежды, на их запястьях и лодыжках до сих пор, вероятно, оставались красные полосы от совсем недавно стягивавших их веревок. Шеи многих из них еще обвивали толстые кожаные ремни с перерезанными, болтающимися на спине концами, которыми девушки были связаны в невольничий караван. — Пожалуйста! — умоляла мужчин Хура. Все они были беззащитны, напуганы. Они отлично знали, что где-то здесь, в окутывающей лагерь темноте, стою я с обнаженным мечом в руке. Может быть, я где-то совсем рядом. Может, клинок уже занесен над ними, чтобы в любую секунду сверкающей молнией вынырнуть из темноты и вонзиться им в грудь. — Пустите нас в круг! — со слезами в голосе умоляла Саруса Хура. — Пожалуйста, пустите! — в один голос рыдали ее разбойницы. — Да тихо! — раздраженно оборвал их Сарус, пристально вглядываясь в темноту. Ему было не до женщин, в особенности теперь, когда их оружие исчезло или выведено из строя. Кажется, он совершенно напрасно их освободил. — Но ведь вы же мужчины, — всхлипывала Хура. — А мы всего лишь женщины! — Она опустилась на колени и протянула к Сарусу руки. — Мы, женщины, просим у вас защиты! — И это говорит бесстрашная, гордая Хура! — с издевкой в голосе заметил Сарус. — Ну я прошу вас! — еще громче разрыдалась предводительница разбойниц. — Пустите их в круг, — распорядился Сарус. Женщины мгновенно спрятались за спины мужчин. — Боск из Порт-Кара! — во всю мощь своих легких закричал Сарус. — Где ты? Я, конечно, не ответил. И вообще, меня сейчас гораздо больше волновало, где в этот момент находятся Вьерна и Шира. — Ты все сделал отлично! — гремел над лагерем голос Саруса. — Но знай, что теперь мы построены в боевой порядок. Мы заняли круговую оборону. Ты не сможешь напасть внезапно. Скоро мы снова разожжем костер и принесем факелы. Тебе от нас никуда не деться! Тишина была ответом на его длинную речь. Молчал он недолго. — Знай, что мы не боимся тебя, — продолжал Сарус. — Но я не хочу больше кровопролития. Я готов проявить к тебе милосердие и предлагаю тебе договориться! Я молчал. — Ты можешь забрать себе всех женщин: невольниц, разбойниц — всех! Сгрудившиеся за спинами мужчин женщины-пантеры застонали от отчаяния. — Слин! — вырвалось из груди Хуры; она разрыдалась с новой силой. — Ты можешь забрать с собой и всех пленников-мужчин, — продолжал увещевать Сарус — т Всех, за исключением Марленуса, убара Ара. Это — особый случай. О нем мы не будем говорить. Говорить было не с кем. Ответом ему служила полнейшая тишина. — Ты слышишь меня? — спросил Сарус. — Принимаешь мое предложение? Я не проронил ни звука. — Да он уже ушел, — предположил один из тиросцев. — Убежал из лагеря. — Держать строй! — распорядился Сарус. — Никому не расходиться! Он выкликнул по именам двух воинов и приказал им собрать хвороста и разжечь костер. — Нет! — в один голос воскликнули оба: никому не хотелось покидать круг. — Здесь, внутри круга, тоже есть хворост, — сообщила Хура. — Собери его, — приказал Сарус. При скудном свете единственного горящего факела женщины послушно принялись собирать валяющиеся под ногами обломки сучьев. Я беззвучно двигался вдоль внутренней стены частокола. Один из тиросцев, набравшись смелости, на мгновение вышел из круга и, подобрав лежавший на земле факел, принялся его зажигать. Да, так мне до них не добраться. — Он здесь! — узнал я внезапно раздавшийся в темноте голос Римма. У меня екнуло сердце. — Не нарушайте строй! — приказал Сарус, но поздно: двое воинов с мечами на изготовку бросились на голос Римма. Мне не составило труда догнать их. — Его здесь нет! — разочарованно воскликнул один из воинов. Второй не успел даже рта раскрыть. Мой меч дважды поднялся и опустился. За спиной у меня сдавленно вскрикнула какая-то девушка и тут же во весь голос закричала: — Он здесь! Здесь! Тиросцам бы понять, что рабыни их лежат связанные, с кляпами во рту, а все разбойницы находятся в круге, прячутся за их спинами. Какая женщина может в этой ситуации подать голос? Но думать сложно, бежать — проще. Еще двое воинов оставили круг и поспешили на женский голос. — Держать строй! — закричал им вслед Сарус, но куда там! И этим воинам не удалось меня найти. А вот я отыскал их без труда. Я даже успел заметить Ширу, быстро исчезнувшую в темноте. — Никому не выходить из строя! — раздраженно бросил Сарус. — Всем оставаться на местах! — Так мы все погибнем! — оборвал его чей-то испуганный голос. — Нужно бежать отсюда! Бежать! И человек побежал к воротам. Прямо на мой меч. — Вот он, у ворот! — закричал воин с факелом в руках. — Принести факелов! Больше огня! — приказал Сарус. Через несколько мгновений загорелись еще два факела, а вскоре вспыхнул и разожженный в центре круга костер. Тиросцы увидели меня и, разорвав свои ряды, перестроились в новом порядке. Они выглядели вконец изможденными, тяжело дышали, многие были в крови. Теперь вместе с Сарусом их осталось всего лишь семеро. Откуда-то с другого конца лагеря, из темноты, доносились стоны раненых. Кровь из раны на левой руке заливала мою тунику. Я чувствовал рану, но только сейчас смог ее увидеть. — Ну, здравствуй, Боск из Порт-Кара, — горделиво произнес Сарус. — Приветствую и тебя, Сарус с острова Тирос, — в тон ему ответил я. — Вот мы тебя и нашли. — Ага, вот он я. На лице Саруса заиграла удовлетворенная усмешка. — Отыщите арбалеты, — бросил он через плечо своим людям. Я плотнее прижался спиной к воротам. Костер в центре лагеря разгорался все сильнее. Мы с Сарусом не спускали друг с друга пристальных взглядов. Обоих арбалетчиков я убил, но вот что стало с их оружием? По мне больше не стреляли, это точно. В руках у оставшихся в живых тиросцев арбалетов не было. Да, этот момент я не учел, и, очевидно, допущенный промах будет стоить мне жизни. Все пропало! Сарус усмехнулся. — Теперь ему от нас никуда не деться, — поделился он радостью со своими воинами. И тут же поторопил их: — Ищите скорее арбалеты! — Они здесь! — раздался рядом со мной женский голос. Шира! У меня отлегло от сердца. Я оглянулся. С другой стороны неподалеку от меня стояла Вьерна. В руках обе женщины держали взведенные арбалеты, направленные на опешивших от неожиданности тиросцев. — Ты проиграл, Сарус, — сказал я. Внезапно предводитель тиросцев разразился диким хохотом. — Нет, Боск, это ты, ты проиграл! — давясь от смеха, произнес он. У стоящих рядом с ним воинов вырвался радостный крик. Я ничего не мог понять. — Оглянись! — крикнул мне Сарус. — Оглянись, Боск из Порт-Кара, и ты увидишь, как приближается твоя погибель! — Если хоть один двинется с места, — приказал я Вьерне и Шире, — стреляйте по ним! Мой приказ вызвал у тиросцев новый приступ веселья. Я медленно обернулся. Сквозь щели в воротах за догорающими углями сигнального костра я различил несколько разгоняющих тьму фонарей. В их свете я увидел, как множество людей дружными усилиями втащили на берег два тяжелых баркаса и тут же направились к нашему лагерю. — Это люди с «Рьоды» и «Терсефоры», — радостно поведал мне Сарус. — Твоя песенка спета, Боск из Порт-Кара! Я снова повернулся к воротам, вложил меч в ножны. Медленно, фут за футом я выдвинул из металлических скоб запирающий ворота брус. Ворота отворились, и в свете фонарей, которые они держали высоко над головами, в проеме появились люди. Стоящий впереди широкоплечий парень в желтой тунике тиросского воина улыбнулся, демонстрируя отсутствующий у него справа на верхней десне зуб. — Приветствую вас, капитан, — поздоровался со мной Турнок.
21 Я ЗАКАНЧИВАЮ СВОИ ДЕЛА В ЛАГЕРЕ САРУСА
Тиросцы один за другим побросали на землю оружие. — Отойдите назад! — приказал им Турнок. Под направленными на них остриями копий и мечей тиросцы, угрюмые, не способные поверить в реальность происходящего, неохотно повиновались. Сарус отказался сложить оружие. Он стоял, с трудом переводя дыхание и устремив на нас тяжелый, неподвижный взгляд. Я внимательно наблюдал за ним. В ворота проскользнула Тина, босая, во все еще надетом на нее ошейнике с моими инициалами, но в свежей белой шерстяной тунике. За ней, охраняя ее, с мечом в руке вошел Турус — молодой воин, тот самый, что носил на запястье браслет, усыпанный драгоценными камнями. — Ты все сделала как нужно, — поблагодарил я ее. «Выберемся отсюда — отпущу ее на свободу», — решил я. Турус стоял рядом, положив руку на плечо девушки. Хура и ее разбойницы, столпившись у дальнего конца лагеря, испуганно жались друг к другу» словно уже ощущая на себе холод металлических цепей. Здесь же, обреченно уронив голову, застыла и Мира. Мои матросы окидывали женщин-пантер оценивающими взглядами. Римм, Арн и Марленус со своими охотниками, все еще закованные в цепи, вышли вперед. Лица их выражали искреннюю радость. Сарус обернулся и бросил хмурый взгляд на Марленуса. Великий убар посмотрел на меня и усмехнулся. — Прекрасная работа, Тэрл Кэбот, — похвалил он. — Ты настоящий воин. — Меня зовут Боск, — возразил я. — Боск из Порт-Кара. И я принадлежу к торговцам. Я чувствовал слабость во всем теле. Меня поташнивало. Вся туника у меня с левого бока пропиталась кровью. Я ощущал, как пульсирующими толчками выплескивается из раны кровь и стекает у меня по локтю, по запястью, делает липкими и скользкими пальцы. Матросы принесли с собой еще факелы и фонари. Их свет заливал теперь весь лагерь. — Дай мне твой арбалет, — потребовал у Ширы один из моих людей. Рабам запрещается держать в руках оружие. — На колени, — приказал я ей. Она одарила меня негодующим взглядом и, вскинув голову, опустилась передо мной на колени. В конце концов, она всего лишь рабыня. Помощь ее, конечно, не была бесполезной, но именно так и должна вести себя рабыня по отношению к своему хозяину. Мне вспомнилось, что я обещал ей выставить ее на продажу на невольничьем рынке Лидиуса. — Меня заставили это сделать! Заставили! — внезапно, к немалому моему удивлению, закричала Тина. Она сбросила со своего плеча руку Туруса, стремительно подбежала к Сарусу, стоящему с мечом в руках и не спускающему с нее хмурого, недовольного взгляда, и опустилась перед ним на колени. — У меня не было выбора! — воскликнула она. Сарус поморщился. Тина мгновенно вскочила на ноги и прижалась к его груди. Я совершенно не мог объяснить себе ее поведение. С нескрываемым отвращением Сарус оттолкнул от себя девушку. — Сложи оружие, — предложил я ему. — Нет, — ответил он. — Ни за что! — Ты проиграл, Сарус, — сказал я. Он посмотрел на меня неподвижным взглядом. От его туники остались одни лохмотья. Он едва держался на ногах. В течение одного ана он упустил победу, которую, казалось, уже держал в руках. Он потерял все, что ценою таких усилий приобрел и доставил через лес сюда, на берег Тассы. Он обманул доверие своего властелина — Чембара с Тироса, прозванного Морским Слином. — Нет! — вырвался у него из груди дикий крик. — Остановись! — закричал я ему. Поздно. С обезумевшим выражением на лице Сарус бросился к Марленусу, великому убару. Он остановился в двух шагах от Марленуса и занес меч у него над головой. Но в ту же секунду перед ним выросла Вьерна, закрывшая своим телом великого убара и державшая в руках заряженный арбалет, направленный Сарусу прямо в сердце. Он бы, наверное, нанес удар, имей хоть малейшую уверенность в том, что стрела не пронзит его раньше, чем он успеет довести начатое до конца, и у него, смертельно раненного, хватит сил нанести удар. Раздумывал он слишком долго. Я подошел и забрал у него меч. Это послужило толчком для выхода накопившегося в нем нервного напряжения. Тело его сотрясалось в беззвучных рыданиях. Турнок, подойдя, оттолкнул тиросца к остальным тиросцам. — Отлично сделано, рабыня, — похвалил бывшую разбойницу Марленус. Вьерна не ответила. Вместо этого она резко развернулась и посмотрела ему в лицо. У присутствующих вырвался сдавленный крик. Стрела арбалета была теперь направлена в сердце Марленуса. Убар смотрел в глаза бывшей разбойнице. В цепях, сковывающих ему руки, он был перед ней совершенно беспомощен. Мертвая тишина воцарилась над лагерем. Было слышно, как потрескивают вокруг факелы. Марленус не отклонился от направленного ему в грудь арбалета. — Стреляй, — сказал он Вьерне. Бывшая разбойница никак не отреагировала на его слова. — Стреляй, — повторил он. — Я все равно не дарую тебе свободу. Вьерна протянула арбалет стоящему поблизости воину. Тот поспешно выхватил у нее оружие. Девушка снова повернулась к великому убару. — Я не хочу вас убивать, — сказала она и неторопливо отошла в сторону. Марленус какое-то время стоял неподвижно в свете обращенных к нему факелов, а затем далеко запрокинул голову назад и громко расхохотался. На его голове не выбрили широкую полосу, как у меня и у моих людей. В отличие от нас, он оставлял северные леса таким же, каким и вошел в них — облеченным славой, не познавшим позора. Он ничего не потерял. Неужели удача никогда не изменяет тебе, Марленус из Ара? И ведь это я освободил его, человека, которому завидовал черной завистью, который изгнал меня из Ара, отказав мне в хлебе, воде и приюте. Смешно сказать, я рисковал жизнью, чтобы освободить человека, к которому в иные моменты жизни испытывал глубочайшую ненависть! Теперь он оставит эти леса, как и положено у бару — недосягаемо величественным. А я вынесу из этой экспедиции лишь след об испытанном мной унижении. Здесь, в северных лесах, я потерпел поражение. Мы оба — и Сарус, и я — потерпели здесь поражение. Один Марленус выйдет отсюда победителем. Но и он сам, и его люди по праву принадлежат мне. Мне! Вот они стоят, скованные цепями. В моем распоряжении находятся и оба корабля. Это я, а не Сарус заработал право доставить их в качестве своих трофеев на Тирос. Вот, это была бы месть всему, что меня так раздражало! — Сними с меня цепи! — давясь хохотом, простонал Марленус. Как я сейчас ненавидел этого баловня судьбы! Я протянул руку к Сарусу. — Ключ от цепей убара и от всех остальных, — потребовал я. Сарус полез в кошель, висевший у него на поясе. На его лице отразилось недоумение. — Ключ пропал, — пробормотал он. — Ключ у меня, — сказала Тина. Слова ее утонули в дружном хохоте. Нам вспомнилось, как она на мгновение успела прижаться к груди Саруса, прежде чем он ее оттолкнул. Именно в эту секунду она и завладела ключом. Тина протянула ключ мне. — Точно так же она позаимствовала ключи и у старшего помощника «Рьоды», — сообщил Турнок, — когда оба корабля стояли борт о борт друг к другу, а воины с «Рьоды» и «Терсефоры», собравшись вместе, накачивались вином, которое она им подносила чуть позже. Проходя мимо, она передала ключ нам. Мы освободились от цепей, а на свое место посадили тех, кто должен был за нами присматривать. — Прекрасная работа, — кивнул я. — Сейчас тиросцы в трюмах «Рьоды», — усмехнулся Турнок, — пьяные в стельку. Представляю, как они удивятся утром, проснувшись в наручниках. Но думаю, к тому времени хмельные пары не окончательно выветрятся из их голов и они не воспримут происшедшее как большую трагедию. Ответом ему послужил дружный хохот, к которому присоединился и Марленус. Это вызвало у меня новый прилив раздражения. — Сними же с меня цепи, — напомнил мне Марленус. Наши глаза встретились. Я протянул ключ стоявшей передо мной на коленях Шире. Она вскочила на ноги и подбежала к у бару. — Нет, — сказал Марленус. Голос его звучал тихо, но твердо. Шира испуганно отступила назад. Я забрал у нее ключ. — Сними с меня цепи, — настойчиво повторил Марленус. Я вручил ключ Турноку. — Сними цепи с убара, — сказал я ему. Турнок поспешно отомкнул замки на наручниках великого убара и на его ошейнике. Марленус не сводил с меня глаз. Он был недоволен. Я забрал у Турнока ключ и отомкнул им запоры на цепях Римма и Арна, а после этого приказал Арну освободить всех людей великого убара. Мы снова встретились взглядами с Марленусом. — В Ар больше не приезжай, — сказал убар. — Я буду в Аре всякий раз, когда мне того захочется, — ответил я. — Принесите убару одежду! — крикнул один из охотников, едва с него сняли наручники. Несколько воинов бросились к запасам тиросцев, чтобы отыскать в них что-нибудь подобающее. — Женщины! — внезапно раздался чей-то крик. — Смотрите, они убегают! Хура и ее разбойницы, включая Миру, воспользовавшись тем, что внимание присутствующих отвлечено, словно стадо вырвавшихся на свободу молодых табуков бросились в другой конец лагеря, пытаясь перемахнуть через ограду и скрыться в темноте. — За ними! — приказал Турнок. Но едва лишь топот десятков ног начал отдаляться в направлении леса, как тут же берег наполнился отчаянными женскими воплями и мужским хохотом. Не видя того, что происходит вне лагеря, мы могли прекрасно слышать звуки, сопровождавшие охоту мужчин на лесных разбойниц. — Приготовиться к бою! — приказал Марленус. Я, напротив, вложил свой меч в ножны. Возвещая о своем приближении дружными взрывами хохота, в воротах появились мои люди и те из охотников Марленуса, что оставались прикованными к деревьям в лесу по пути следования тиросцев. Некоторые из них вели перед собой отчаянно сопротивляющихся женщин-пантер, держа их за руки или за волосы. Пытавшиеся убежать разбойницы угодили прямо к ним в руки. Мужчины бросили пленниц поближе к свету костра. Одна за другой разбойницы обреченно опустились на колени. — Свяжите их покрепче, — приказал я своим людям. Воины с удовольствием принялись за дело. Мимо меня легкой тенью проскользнула Кара и бросилась в раскрытые ей навстречу объятия Римма. — Я люблю тебя, Римм! — воскликнула она. — Я тоже тебя люблю, — ответил ей Римм. Кара отнесла в лес украденные мной с «Рьоды» инструменты — тяжелую кувалду и мощное зубило. Она прошла в обратном направлении путь каравана тиросцев и меньше чем через ан отыскала первую группу оставленных в лесу пленников. Здесь же находились Винка, Илена, две пага-рабыни и прочие принадлежавшие мне невольницы — бывшие лесные разбойницы. Винка и ее помощницы к тому времени развели вокруг прикованных к деревьям мужчин большие костры, чтобы защитить их от нападения диких животных, и принесли им кое-что из еды и немного питьевой воды. По очереди действуя зубилом и кувалдой, Винка и пага-рабыни сумели перерубить цепь, удерживающую одного из мужчин. После этого дело пошло быстрее, и вскоре уже все пленники оказались на свободе. С инструментами под рукой и мужской силой это не составило большого труда. Как только все шестьдесят семь охотников Марленуса и восемь моих людей сбросили с себя цепи, они тут же поспешили на берег, ведя с собой моих невольниц, по-прежнему связанных в единый караван. По дороге они ломали себе крепкие, дубины и прибыли к лагерю неплохо вооруженными. С запястий некоторых из них свисали обрывки тяжелых цепей, в ближнем бою также становившиеся грозным оружием. Старший среди охотников Марленуса поднял руку, приветствуя своего убара. Марленус ответил тем же. Я обежал глазами стоящих на коленях женщин-пантер, покорно опустивших головы, надежно связанных по рукам и ногам. — Двоих разбойниц не хватает, — сказал я Турноку. Хуры и Миры среди пленниц не оказалось. Я посмотрел на старшего из охотников Марленуса. Тот развел руками. — Это все, кого нам удалось поймать, — сказал он. — Мне нужна Хура! — воскликнул Марленус. — Найдите ее! Его охотники бросились за ворота и мгновенно растворились в темноте. Не думаю, чтобы их поиски увенчались успехом: в конце концов, Хура и Мира — женщины-пантеры. Через пол-ана охотники вернулись. Дальнейшие поиски потеряли смысл. Обеим женщинам удалось ускользнуть. Я заметил, что Вьерна и Шира тоже куда-то исчезли, но сейчас меня это не очень волновало. Я потерял слишком много крови и чувствовал себя бесконечно усталым. Обе они, воспользовавшись всеобщей суматохой, убежали? Ну и пусть! Марленус, очевидно, придерживался иного мнения. — Где рабыня Вьерна? — громогласно поинтересовался он. Его охотники обменялись удивленными взглядами. — Ее нет, — нерешительно сообщил один из них. Я почувствовал, как земля начинает уплывать из-под ног. Мне необходимо отдохнуть. Потеряно слишком много крови. — Что с вами, капитан? — зазвучал у меня над ухом голос Турнока. — Отвези меня на «Терсефору», Турнок. Я устал. Я так устал! — Боск из Порт-Кара, — ворвался в мое сознание громоподобный голос Марленуса. — Может быть, ты скажешь, где находится рабыня Вьерна? — Я не знаю, — ответил я и отвернулся. Пропади оно все пропадом. Сейчас я хочу только отдыхать. — Принесите паги и закуски с кораблей, — потребовал Марленус. Турнок вопросительно посмотрел на меня. — Принесите ему все, что он захочет, — ответил я. — Тебе сполна заплатят за это звонкой монетой Ара, — успокоил меня Марленус. Катись ты со своей звонкой монетой! Турнок помог мне добраться до баркаса. Сигнальный костер Саруса уже превратился в груду багровых углей, напоминающих зловещий мерцающий глаз какого-то фантастического жуткого животного, притаившегося в ночи и готового наброситься на свою ничего не подозревающую жертву. — Эта ночь у нас станет ночью всеобщего пиршества! — провозгласил Марленус. Охотники встретили его сообщение радостным гулом. — Наденьте на пленников цепи, — уже издалека доносился до меня голос убара. — Ложитесь на дно баркаса, капитан, — вполголоса предложил Турнок. — Нет, спасибо, — через силу пробормотал я. — Развяжите рабынь, — командовал Марленус. — Пусть прислуживают нам! Я услышал возмущенные крики женщин-пантер. Им, конечно, как обычным рабыням, придется исполнять сегодня все прихоти пирующих. Я им не завидовал. Ворота снова закрыли и заперли на тяжелый засов, поэтому женщин могли развязать, не опасаясь, что им удастся выбраться из лагеря. Я услышал, как их маленькие кулачки отчаянно забарабанили в створки ворот под громогласный смех наблюдающих за ними мужчин. — Пойдемте, капитан, — предложил Турнок. Вместе с ним и еще восемью моими людьми мы столкнули баркас на воду. Турнок быстро забрался внутрь и, перегнувшись через борт, помог мне. Восемь матросов сели на весла. — Ложитесь, капитан, — снова предложил Турнок. — Нет, — отказался я. Я сел у руля. Матросы дружно заработали веслами. Я выровнял руль. Луны наконец прорвались сквозь густую пелену облаков, и Тасса сразу же засияла мириадами бриллиантов, разбросанных по гребням пенящихся волн. Впереди виднелись темные силуэты кораблей: «Рьоды» — тиросского боевого корабля среднего класса и «Терсефоры» — легкой галеры из Порт-Кара. С берега вслед нам понесся торжественный гимн Ара, подхваченный десятками мужских голосов, среди которых выделялся густой сочный бас Марленуса. Я оглянулся. Лагерь заливал свет костров. Да, попируют они сегодня на славу. Моя туника быстро пропиталась влагой от летящих из-под весел мелких соленых брызг. Меня начал бить легкий озноб. Но правый бок все еще согревало какое-то струящееся тепло, медленно расходящееся от предплечья к нижней части тела, к бедрам. Я понимал, что это уходит моя собственная кровь, однако мне это было совершенно безразлично. Тело начала обволакивать приятная дремота. С берега доносился женский визг, иногда сердитый, иногда игривый, перемежаемый дружными взрывами мужского хохота. Затем я снова услышал торжественную мелодию гимна Ара, старательно выводимую десятками мужских голосов, среди которых и на этот раз выделялся голос Марленуса, великого убара. Да, настроение у них сейчас праздничное. Вот и лагерь весь сияет огнями. Я встряхнул головой, отгоняя дремоту. Впереди, совсем близко, маячили корпуса «Рьоды» и «Терсефоры» — одного захваченного, другого отвоеванного у тиросцев корабля. Я горько рассмеялся. Сколь жалкими оказались плоды моей так тщательно готовившейся экспедиции! Марленус, а не я оставит северные леса, увенчанный славой. Мне же снова достаются только разочарования, раны и этот холод, что начинает меня мучить все сильнее. Вот и ноги окоченели; левую я совсем не чувствую. Да, не могу ею пошевелить. Я поглядел на катящиеся рядом с бортом баркаса легкие пенящиеся волны. На мгновение мне показалось, будто они раскручиваются в каком-то водовороте, который пытается затянуть меня в свою прожорливую воронку. — Капитан! — услышал я словно издалека. Или это мне только показалось? Я не ответил.
22 ПОПУТНЫЙ ВЕТЕР НЕСЕТ НАС В ПОРТ-КАР
Холодный влажный ветер бил в лицо. Матросы плотнее закутывались в широкие плащи с поднятыми до самых глаз воротниками. Я сидел под накидками, в капитанском кресле, принесенном с «Терсефоры». Тасса медленно катила мимо свои тяжелые серо-зеленые волны. Низкое свинцовое небо, казалось, упирается растрепанными облаками в мачты «Рьоды», стоявшей на якоре в четверти пасанга от окутанного предутренней дымкой берега. С флагштока «Терсефоры» траурно свисал тяжелый, промокший флаг с чередующимися вертикальными белыми и зелеными полосами, на фоне которых чернела голова боска — флаг Боска, некогда вышедшего из бескрайних воскских болот, флаг одного из капитанов Порт-Кара. Сидя в кресле, в тепле наброшенных на плечи накидок, я то и дело возвращался взглядом к лагерю, прежде принадлежавшему Сарусу. Наконец ворота лагеря раскрылись, и из них показался Марленус, а за ним и все восемьдесят пять его охотников, одетых в шкуры и одеяния тиросских воинов. Большинство были вооружены мечами, отобранными у тиросцев, но у многих на поясах висели только охотничьи ножи, а некоторые даже несли легкие копья, день назад служившие оружием женщинам-пантерам. Вслед за ними появились закованные в цепи тиросские воины и связанные за ошейники в один длинный невольничий караван разбойницы Хуры. Отдельную колонну составляли также связанные за ошейники, но одетые в шкуры лесных пантер женщины-пантеры из банды Вьерны, в свое время захваченные Сарусом в лагере Марленуса. Здесь же находилась и Гренна, прежде занимавшая в банде Хуры место первой помощницы и пойманная мною в лесу. Рядом с бывшими разбойницами держались собственные рабыни Марленуса, которых он привез с собой в леса и которые, так же как и все остальные, были захвачены тиросцами при нападении на его лагерь. Руки девушек оставались свободными, но длинный кожаный ремень, завязанный у каждой из них за ошейник с именем владельца, соединял всех в третий небольшой невольничий караван. Я наблюдал за приближающейся процессией. По моим сведениям, сегодня лагерь тиросцев и возведенный вокруг него частокол собирались разрушить. Тогда забудется и все, что произошло четыре дня назад в этом лагере. Да, минуло уже четыре дня с той ночи, когда меня ранили в лагере тиросцев, а я до сих пор не могу пошевелить левой рукой. Вся левая часть тела словно одеревенела. Эти дни я пролежал в бреду в своей каюте в задней части «Терсефоры». Лихорадка иногда отпускала, и тогда я, словно во сне, видел ухаживающую за мной Ширу, успокаивающую меня и влажным полотенцем вытирающую мне со лба пот. Мне казалось, будто я кричал, пытался вскочить — или это было на самом деле? — а крепкие руки Римма и Арна удерживали меня на койке. — Велла! — отчаянно звал я, но эти двое только мешали мне. И все же я сумел вырваться. Вырваться и убежать в Белые горы, в Нью-Хэмпшир. Мне просто хотелось побыть одному. И не здесь, не в бескрайних пустынях Тарны! Не среди этих песков, где требовалось столько усилий, чтобы удержать в ярме Крона, норовящего поддеть меня под ребра изогнутыми железными рогами. Ему это удалось. Удар оказался настолько силен, что, казалось, мог бы сдвинуть с места даже гору. В голове у меня зазвенело. Сквозь окутавшую сознание пелену прорвались женские крики. Я знал, что это разбойницы Хуры. Я потянулся к мечу, но верный клинок исчез. Рука моя схватила пустоту. В лицо мне расхохотался Па-Кур. Его пронзительные глаза остановили на мне немигающий взгляд, словно пытаясь проникнуть в мое сознание, вонзиться мне в сердце подобно арбалетной стреле. — Но ведь ты мертв! — воскликнул я. — Мертв! — Турнок! — закричал во мне голос Ширы. Его тут же заглушил рев беснующейся в шторме Тассы. Нет, это не Тасса. Это тысячи болельщиков на Стадионе Тарное, в Аре. — Лети, Гладиус с Коса! — в один голос кричат они. — Лети! — Давай, Убар Небес! — кричу я в ответ. — Жми! — Пожалуйста, капитан! — Это голос Турнока. Он плачет. Я повернулся к нему. Нет, это не Турнок. С чего я взял? Это же Лара. Как всегда, удивительно красивая. И рядом с ней Миск. Его громадные выпуклые глаза обращены ко мне, а гибкие золотистые антенны склонились к самому моему лицу. Я протянул руку и осторожно коснулся ладонью покрывающих его усики-антенны чувствительнейших волосков. — Пусть между нами будет только правда. Пусть будет дружба. Кто это сказал: я или он? Я снова хотел коснуться ладонью усиков-антенн, но Миск очень деликатно отвел мою руку в сторону и тут же словно растворился в пустоте. Мне стало обидно. — Велла! — позвал я. — Велла! Я бы все равно не распечатал голубой конверт. Я не должен был его вскрывать. Да и некогда мне этим заниматься. Земля задрожала под ногами идущих бесчисленными ордами народа фургонов. — Беги, чужеземец, беги! — Спасайся, они идут! — Дай ему глоток паги, — сказал Турнок. И Сандра в усыпанной драгоценными каменьями прозрачной накидке несет мне из глубины таверны в центре Порт-Кара кубок с пагой. Я сделал небольшой глоток. — Да здравствует Боск, адмирал Порт-Кара! — ворвался в мое сознание многоголосый крик толпы. — Слава Боску! Слава адмиралу Порт-Кара! В голове у меня все плыло от хмельных паров, ноги не слушались. Я с трудом поднялся, держась за спинку кресла. Где же Мидис? Почему она не пришла разделить со мной мой триумф? И Велла, ее тоже нигде нет. — Велла! — позвал я. — Выпейте это, капитан, — прозвучал где-то над головой голос Арна. Я проглотил какую-то жидкость. Как холодно! Это все из-за ветра. Здесь, на крыше Цилиндра Правосудия Ара, нигде не спрятаться от этого ветра. А-а! Вот и маленький Торм в своем голубом одеянии книжника тоже поднял кубок в честь красавицы Талены! — Тебе отказано в хлебе, воде и очаге, — сурово произнес Марленус. — До захода солнца ты обязан покинуть Ар! — Победа за нами! — прервали его гребцы, подбрасывая в воздух свои шапки. — Давайте лучше поохотимся, — предложил Камчак. — Я устал от государственных дел. Гарольд уже ожидал его, сидя в седле. Я натянул поводья, и мой верный Убар Небес устремился в небо, поднимаясь все выше и выше, к самым облакам. Как все же холодно здесь, на крыше Цилиндра Правосудия Ара. Это отсюда сорвался Па-Кур. Я посмотрел вниз: у подножия здания бурлила толпа народа. Тела главаря убийц так и не нашли. Его, очевидно, разорвала в клочья обезумевшая толпа. Он не допрыгнул до площадки для взлета тарнов и сорвался вниз. Теперь он мертв. — А тело его нашли? — спросил Камчак. — Нет, — ответил я, — не нашли. Но это не имеет значения. — Для тачаков имеет, — сказал Камчак. Я запрокинул голову и рассмеялся. А рядом кто-то голосом Ширы заплакал. — Закутайте его в шкуры, — произнес Арн. — Держите его в тепле. Мне вспомнилась Элизабет Кардуэл. Тот, кто на Земле обследовал ее на пригодность носить ошейник здесь, на Горе, сильно напугал девушку. Она рассказывала, что одежда сидела на нем мешковато, словно была с чужого плеча. Незнакомец говорил со странным акцентом; и еще она запомнила серое, землистого оттенка лицо и выпуклые, ничего не выражающие глаза. Это описание довольно точно совпадало с тем, которое дал мне Сафрар, торговец с Тироса, во время нашей встречи в Турий. Он говорил о человеке, проводившем, как утверждали, вербовку от лица тех, кто борется против Царствующих Жрецов за обладание этим миром. Комплекция того человека тоже выглядела странной для землянина или жителя Гора. Кожа его имела пепельный оттенок, а глаза казались какими-то остекленевшими, лишенными всякого выражения. Как сейчас у Па-Кура, который снова уставился на меня неподвижным взглядом. Я услышал щелчок арбалетной пружины. — Па-Кур жив! — закричал я, предупреждая всех об опасности, вскакивая с постели и сбрасывая с себя наброшенные шкуры. — Он жив! Он не погиб! Чьи-то руки схватили меня за плечи и придавили к кровати. Неужели они не понимают?! — Успокойтесь, капитан. Отдохните. — Это снова голос Турнока. Я открыл глаза. Окружавшая меня плотная дымка начала приобретать очертания стен каюты, а то, что я до сих пор принимал за старающееся выбраться из-за темных туч солнце, превратилось в обычный корабельный фонарь, висящий на вделанном в потолок каюты металлическом кольце. — Где Велла? — превозмогая слабость, спросил я. — Кризис миновал, — тихо сказала Шира, прикоснувшись прохладной ладонью к моему воспаленному лбу. Девушка поправила у меня на груди теплые шкуры. Я заметил слезы у нее на глазах. Странно, а я думал, что она убежала. — Отдохните, дорогой Боск, — тихим голосом произнесла Шира. — Постарайтесь уснуть. — Отдохните, капитан, — прошептал сидящий рядом Турнок. Я закрыл глаза и тут же уснул. — Приветствую тебя, Боск из Порт-Кара, — поздоровался Марленус. Он стоял передо мной, а чуть поодаль остановились его охотники. Убар облачился в желтую тунику тиросского воина, его плечи покрывал плащ, на скорую руку сделанный из шкур лесных пантер. На груди красовался кожаный шнурок с нанизанными на него когтями и клыками, отобранный у женщин-пантер. Он держался с обычным для себя высокомерием. — Приветствую вас, Марленус, убар Ара, — ответил я. Мы одновременно повернулись лицами к лесу. Через мгновение из-за деревьев появилась Хура. Руки у нее были связаны за спиной ее собственными густыми длинными волосами. Она с трудом поднялась на огромный гладкий валун, лежащий на берегу, и, устало спустившись с него, медленно побрела к нам. Следом за ней, с золотыми серьгами в ушах, с самодельным копьем в руке, гордо шагала Вьерна. Подойдя к нам, Хура упала на колени и низко опустила голову. Убежать предводительнице разбойниц не удалось. — Я отыскала эту рабыню в лесу, — сказала Вьерна. Горло ее все еще стягивал ошейник, надетый Марленусом. Великий убар посмотрел на девушку. Вьерна бесстрашно встретила его взгляд. Она держала себя скорее как свободная женщина, сбросившая скрывающий убор, нежели как обычная рабыня. Выяснилось, что Вьерна поймала Хуру еще вчера, но не спешила вести ее в лагерь. Она предпочла продержать свою пленницу всю ночь в лесу, чтобы сегодня встретиться с нами пусть и в ошейнике, но на равных. Я посмотрел на Хуру. Некогда гордая до высокомерия предводительница разбойниц превратилась в самую обычную рабыню, не осмеливающуюся поднять глаза. — Значит, эта рабыня пыталась бежать, — уточнил Марленус. — Пожалуйста, не наказывайте меня плетьми, — едва слышно пробормотала Хура. Очевидно, первое знакомство с плетью, устроенное ей людьми Саруса, оказало на нее глубокое воздействие. Впрочем, у каждой женщины это знакомство остается в памяти надолго. Марленус хозяйским жестом поднял девушку на ноги и внимательно осмотрел ее со всех сторон от макушки до пят. — Ну что ж, эта рабыня мне нравится, — заключил он и, мельком взглянув на Хуру, резко бросил: — На колени! Едва сдерживая дрожь во всем теле, Хура поспешно опустилась на колени. — Где вторая пытавшаяся бежать рабыня? — спросил Марленус. К нам вытолкнули Миру со связанными за спинойруками. На лице ее застыл испуг. Шира стояла рядом со мной. Она тихонько прикоснулась щекой к моему плечу. Они с Вьерной, как Хура с Мирой, тоже исчезали из лагеря. Чтобы поймать Миру, Шире потребовалось меньше ана. Еще не рассвело, когда она, держа связанную пленницу за волосы, доставила ее моим людям. Мира после этого сидела в трюме «Терсефоры», закованная в цепи, и только сегодня утром с нее сняли кандалы и вместо этого связали кожаными ремнями, чтобы отвести на берег и выставить на всеобщее обозрение. Марленус хмуро наблюдал за обеими разбойницами. Мира подняла ко мне умоляющий взгляд. В ее глазах стояли слезы. — Вспомните, хозяин, — давясь рыданиями, пробормотала она, — ведь я ваша рабыня. Именно вам я принесла в лесу клятву покорности и послушания! Я отвернулся от нее и перевел взгляд на широкие просторы Тассы, туда, где покачивались, стоя на якоре, «Рьода» и «Терсефора». Я продрог. Холодный утренний воздух настойчиво забирался под шерстяные покрывала. Вся левая часть словно онемела, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой: они не хотели слушаться. Я был зол. Все это напрасно. Я посмотрел на Саруса, кажущегося в цепях жалким и беспомощным, и на его понуро опустивших головы воинов. Их было десятеро, но двое тяжелораненых пока избежали кандалов. А сколько пленников сейчас лежат в трюмах «Рьоды» и «Терсефоры» из числа тех тиросцев, что управляли кораблями во время их движения к назначенному месту встречи? Кроме того, в верхнем трюме «Терсефоры» у меня содержались все доставшиеся в ходе экспедиции рабыни. Все, за исключением лишь одной бывшей разбойницы из банды Хуры по имени Руисса, той, что осталась охранять своих отравленных наркотиком подруг в лагере Саруса. Я надел на нее не цепи, а ошейник и ножной браслет с подвязанными к нему колокольчиками. Она находилась на попечении Илены, носившей сейчас не шелковую прозрачную накидку, а, как и Шира, белую шерстяную тунику. Едва девушка оказалась у нее в подчинении, Илена не преминула продемонстрировать свою власть, и не успел я отойти, как она придралась к какой-то мелочи в поведении подопечной и ударила ее плетью. Руисса, я заметил, сдерживая готовые хлынуть слезы, гордо подняла голову и взглянула ей в глаза. Даже отсюда, с берега, я хорошо мог различить Кару, положившую голову на плечо стоящего рядом с ней Римма. Она все еще носила белую шерстяную тунику, но ошейника на ней уже не было. Я подарил свободу этой хорошенькой ласковой рабыне. Она ее достойна. Отношений свободного спутничества в Порт-Каре не существовало, но я знал, что девушка последует за Риммом в наш город. Он нежно поцеловал ее в плечо, и Кара радостно потянулась к нему губами. — Я не рабыня, — заявила Вьерна Марленусу из Ара, хотя и носила его ошейник. Долгое время они смотрели друг другу в глаза. В последнем лагере тиросцев она спасла ему жизнь, заслонив убара своим телом от Саруса. Через мгновение арбалет в ее руках был направлен в сердце Марленуса, и никто из нас не сумел бы ее остановить, реши она выстрелить. В это мгновение убар полностью находился в ее власти. Он бросил ей вызов. — Стреляй! — сказал он ей, но она не нажала на спуск. Она отдала арбалет одному из стоящих рядом воинов Ара. — Я не хочу вас убивать, — сказала она. Вчера она сама, по собственной воле, вернулась из леса на берег и привела с собой пойманную женщину-пантеру по имени Хура. — Снимите с нее ошейник, — приказал Марленус и хриплым голосом добавил: — Она не рабыня. В вещах великого у бара, принесенных его охотниками в лагерь Саруса, нашли ключ и отперли им замок на ошейнике. Полосу металла с именем владельца сняли с шеи Вьерны, женщины-пантеры из северных лесов. Она не мигая смотрела в лицо великому убару. — А теперь отпустите на волю моих девушек, — сказала Вьерна. Марленус обернулся к своим людям. — Освободите их, — приказал он. С изумленных, не верящих своим глазам разбойниц сняли стягивающие руки кожаные ремни. Они оторопело стояли на этом диком песчаном берегу, потирая затекшие запястья, и обменивались недоумевающими взглядами. Одну за другой обошли их охотники Марленуса и сняли с них ошейники. — Я очень недовольна вами, — сказала разбойницам Вьерна. — Вы насмехались надо мной, когда я стояла на коленях, как рабыня, и носила шелковую накидку, надетую на меня мужчинами. Вы насмехались, видя эти серьги у меня в ушах. — Она окинула разбойниц суровым взглядом. — Время насмешек прошло. Найдется среди вас хоть одна, кто пожелала бы сразиться со мной, сразиться насмерть? Разбойницы единодушно покачали головами. Вьерна повернулась ко мне. — Проколите им уши, — попросила она, — и наденьте на них шелковые накидки. — Вьерна! — взмолилась одна из девушек. — Ты хочешь сразиться со мной? — спросила Вьерна. — Нет, — ответила та. — Сделайте все, как она просит, — сказал я Турноку. Меньше чем через ан разбойницы покорно стояли перед Вьерной, опустившись на колени. Все они были в прозрачных шелковых накидках, и в ушах каждой из них покачивались небольшие сережки. — Из вас получились бы довольно смазливые рабыни, — заметила Вьерна, прохаживаясь перед ними. В длинном ряду разбойниц я увидел Рейну — девушку, с которой провел ночь в лагере Марленуса. Она была здесь самой красивой. Я единственный среди всех сидел в капитанском кресле, укутанный теплыми шерстяными покрывалами. Я был здесь важной персоной, и это, безусловно, тешило бы мое самолюбие, если бы не онемение, охватившее всю левую часть тела. И самое досадное, что все это напрасно. — Как вы себя чувствуете в шелковых накидках? — прервал мои размышления голос Вьерны. Разбойницы молчали, низко опустив головы. — Отвечать! — приказала Вьерна, обращаясь к первой стоящей в ряду девушке. — Я чувствую себя обнаженной перед всеми этими мужчинами, — ответила девушка. — Тебе хочется ощутить прикосновение их рук, их губ к своему телу? — поинтересовалась Вьерна. — Отвечай! — потребовала она, заметив растерянность молодой разбойницы. — Да! Да! — воскликнула та, отводя от своей предводительницы смущенный взгляд. Вьерна обернулась к одному из моих матросов. — Подойди к нему, — приказала она девушке. — Пусть он даст тебе все то, что ты так хочешь испытать. — Вьерна! — ужаснулась молодая разбойница. — Иди! — потребовала предводительница. Девушка испуганно вскочила, подбежала к молодому матросу и утонула в его объятиях. Губы их слились. — Я каждую из вас заставлю на себе испытать что значит быть женщиной, — пообещала Вьерна. Одну за другой отправляла она разбойниц в объятия мужчин. Когда очередь дошла до Рейны, молодая девушка, вместо того чтобы исполнить приказ Вьерны, подбежала ко мне, опустилась перед моим креслом на колени и прижалась щекой к моей ладони. — Делай, как тебе велит Вьерна, — сказал я ей. Она заглянула мне в глаза, прикоснулась губами к моей ладони и убежала к воину, на которого ей указала ее предводительница. Берег наполнился восклицаниями, свидетельствующими о всеобщем удовольствии. Марленус посмотрел на Вьерну. — А разве ты сама не хочешь этого испытать? — поинтересовался он. — Я уже знаю, что такое быть женщиной, — ответила Вьерна. — Вы сами меня этому научили. Он протянул к ней ладонь. Я никогда прежде не замечал столько нежности в жесте Марленуса. Я вообще не ожидал, что подобные чувства могут быть ему присущи. — Нет, — отступила она назад, — не нужно. Он убрал руку. — Я боюсь вашего прикосновения, Марленус, — сказала Вьерна. — Я знаю, какую власть оно имеет надо мной. Он не спускал с ее лица задумчивого взгляда. — Я не рабыня, — повторила девушка. — Трон убары Ара свободен, — медленно произнес он. Они посмотрели друг другу в глаза. — Спасибо, убар, — ответила разбойница. — Я прикажу сделать все необходимые приготовления, чтобы ты смогла занять место убары, — сказал Марленус. — Нет, Марленус, — ответила разбойница, — я не хочу быть убарой Ара. Присутствующие невольно раскрыли рты от удивления. Я тоже был поражен до глубины души. Стать убарой Ара — это самое большее, чего только может желать любая женщина. Это означает, что она станет самой богатой и влиятельной женщиной Гора, что в ее распоряжении будут находиться армии, флотилии и целые эскадрильи тарнсменов, что по одному ее слову к ее ногам будут положены самые богатые и изысканные украшения, которые только держала рука человека. — У меня есть мои леса, — ответила Вьерна. Долгое время Марленус не в силах был произнести ни слова. — Кажется, удача не всегда сопутствует мне, — наконец грустно заметил он. — Нет, — возразила девушка, — удача вам никогда не изменяла. Лицо великого убара выразило удивление. — Я люблю вас, — сказала Вьерна. — Я полюбила вас еще раньше, чем узнала, но я никогда не стану носить ваш ошейник и сидеть рядом с вами на троне. — Не могу понять, — признался Марленус. Да, вот уж никогда не предполагал, что мне придется стать свидетелем того, как великий убар примется просить о чем-то женщину, которую по одному его жесту не только доставят ему во дворец, но и уложат в постель. Я впервые видел Марленуса растерянным и ничего не понимающим. — Вы не можете этого понять, — сказала Вьерна, — потому что я — женщина. Он покачал головой. — Это называется свободой, — пояснила она и отвернулась, готовясь уйти. — Я подожду своих девушек в лесу. Передайте им, пусть ищут меня там. — Подожди! — крикнул ей Марленус. Голос его дрожал. Широкая ладонь взметнулась вслед девушке, словно пытаясь ее остановить. Я не верил своим глазам. Я не узнавал великого убара. Очевидно, эта одинокая, гордая, красивая женщина действительно стала ему очень дорога. — Да? — обернулась Вьерна и посмотрела ему в лицо. Мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы. В эту минуту Марленус, конечно, мог бы о многом сказать Вьерне, но он промолчал. Некоторое время он стоял неподвижно, словно собираясь с силами, а затем снял висевший у него на груди тонкий кожаный шнурок с нанизанными клыками и когтями диких животных. Среди них я заметил золотое кольцо. У меня перехватило дыхание: я узнал перстень с печатью Ара — символ могущества этого славного города. Небрежным жестом, словно какую-нибудь безделушку, Марленус протянул эти дикарские, эти бесценные бусы Вьерне. — Возьми, — сказал он. — В Аре с этим ты всегда будешь чувствовать себя в полной безопасности. В твоем распоряжении будет вся сила и вся власть, которой располагает Ар. Этот перстень равносилен слову убара. Показав его, ты сможешь закупать себе припасы в нашем городе, тебе будут подчинены солдаты гарнизона Ара. Каждый, увидев этот перстень, поймет, что ты облечена высшей властью Ара. — Но мне ничего этого не нужно, — возразила Вьерна. — Носи его ради меня, — сказал Марленус. Вьерна улыбнулась. — Тогда с удовольствием, — ответила она и надела себе на шею бусы из клыков и когтей диких животных, с золотым перстнем-печаткой посредине. — Такой перстень достойна носить убара Ара, — сказал Марленус. — У меня есть леса, — ответила разбойница. — Разве они не прекраснее даже самого красивого города на свете — Ара? Они посмотрели в глаза друг другу- — Я больше никогда тебя не увижу, — задумчиво произнес Марленус. Вьерна пожала плечами. — Может быть, нет, — ответила она, — а может, и да. Во взгляде Марленуса промелькнуло удивление. — Возможно, когда-нибудь я навещу Ар, — сказала Вьерна. — Я слышала, что это очень красивый город. Марленус криво усмехнулся. — А возможно, вы будете время от времени наезжать в северные леса поохотиться, — добавила девушка. — Да, это желание у меня не пропало, — признался великий убар. — Вот и отлично. Значит, когда-нибудь мы сможем поохотиться вместе. — Она собралась уходить. — Желаю тебе удачи, — негромко произнес ей вслед Марленус. Вьерна обернулась. — Великий убар, такое пожелание уже само по себе удача, — рассмеялась она и добавила: — Я тоже желаю вам всего хорошего. Через минуту ее хрупкий силуэт растаял в тени густых деревьев. Марленус долго стоял, глядя ей вслед. Затем медленно повернулся ко мне и незаметно провел рукой по лицу. — Проклятый ветер, стегает по глазам, как кнутом, — усмехнулся он. — Вот, слезу вышибает. — Убар оглянулся на своих охотников. Никто из них не осмелился произнести ни слова. — Женщина, что с нее возьмешь? — словно извиняясь за происшедшее, пожал он плечами и тут же добавил: — Давайте лучше займемся делами. — Он посмотрел на меня. — Тиросцы, находящиеся сейчас в трюмах «Рьоды» и «Терсефоры», будут доставлены в Порт-Кар и проданы там на невольничьих рынках, — ответил я на его невысказанный вопрос. — Деньги, вырученные от их продажи, разделят между моими людьми, которые побывали в плену тиросцев. — Эту женщину я хочу оставить себе. — Марленус ногой толкнул стоявшую перед ним на коленях Хуру и повалил ее на песок. — Мне ее вернула та женщина, Вьерна, когда еще носила мой ошейник. — Она ваша, — сказал я. Хура глухо застонала. Думаю, она будет неплохо смотреться в шелках, выделенных ей Марленусом, ее хозяином. — Одна рабыня в моем караване — твоя, — сказал мне Марленус, указывая на Гренну. Она была привязана к остальным разбойницам, но, когда девушки-пантеры Вьерны разбежались выполнять распоряжение своей предводительницы, Гренна осталась стоять вместе с разбойницами Хуры. Гренну отделили от невольничьего каравана, перерезав удерживающий ее за шею кожаный ремень. Она упала передо мной на колени и низко опустила голову. Концы перерезанного ремня болтались у нее на груди. — Она тебе нравится? — спросил я у Арна. — Да, вполне, — ответил он. — Она твоя, — сказал я ему и кивнул Турноку: — Сними с нее ошейник. Арн тем временем собрал своих разбойников, тех, что сопровождали меня в лесу. — Я ухожу, — сказал он. — Желаю тебе удачи, Арн, — сказал я, — тебе и твоим парням. Арн махнул на прощание рукой и неторопливо побрел вдоль берега. Некоторое время Гренна недоуменно смотрела ему вслед. Затем вскочила на ноги и побежала за ним. Руки у нее все еще были связаны за спиной. — Хозяин, подождите! — закричала она. Арн оглянулся. — Я разбойник, — сказал он, — мне нет необходимости иметь рабыню. — А как же я? — Девушка казалась совершенно растерянной. Он окинул ее задумчивым взглядом. — Ты красивая, — сказал он. — Ты мне нравишься. — Ничего не понимаю, — пробормотала она. Он повернул ее спиной к себе и охотничьим ножом перерезал кожаный ремень, все еще стягивающий ее шею, а затем разрезал веревки у нее на руках. После этого снова развернул ее лицом к себе и с нежностью, которой от него едва ли можно было ожидать, приподнял ей подбородок и поцеловал в щеку. — Я больше не должна вам подчиняться? — прошептала она, не глядя ему в глаза. Арн выпустил ее из объятий. — Да, ты свободна. Гренна посмотрела ему в лицо. Судя по всему, она совершенно не понимала, что происходит. — У меня мало времени, — прервал затянувшуюся паузу Арн. — Я разбойник. Чтобы жить, мне нужно охотиться. — Он собрался уходить. — Послушайте! — воскликнула разбойница. — Я Гренна, я была ближайшей помощницей Хуры. Я тоже разбойница. Я хорошо знаю лес и, чтобы жить, мне тоже нужно охотиться! Арн снова обернулся к ней. — Ты находишь меня привлекательным? — поинтересовался он. — Да, Арн, — ответила девушка. — Едва ли я достоин иметь свободную спутницу, — сказал Арн. — У меня на голове выбрита позорная полоса, свидетельствующая о том, что я побывал в руках у женщин. — А хотите, я тоже выбрею себе на голове такую же полосу? — предложила она. — Ведь я побывала в руках у мужчин! Арн рассмеялся. — Мне пора на охоту, — заметил он. — Мне тоже, — сказала Гренна. Арн протянул ей руку. — Тогда не будем тратить время попусту, — предложил он. — Охотимся вместе. Она радостно рассмеялась. Вместе с колонной следующих за ними разбойников Арн и Гренна подошли к лесу и тут же затерялись среди густых ветвей. Я проводил их взглядом. — Подведите ко мне рабыню Тину, — распорядился я. Через секунду передо мной уже стояла Тина, в белой шерстяной тунике и с моим ошейником на шее. — Из этой экспедиции я увожу достаточно рабынь, — сказал я ей, — и мои матросы тоже. — Рабынь никогда не бывает слишком много, — пробормотала девушка. Голова ее была низко опущена. — В Лидиус тебе возвращаться нельзя, — продолжал я. — Там ты будешь вести существование обычной рабыни. В ее поднятых на меня глазах промелькнуло непонимание. То же выражение застыло и на лице Туруса, стоящего у нее за спиной со своим неизменным браслетом на руке. — А вот в Порт-Каре, — сказал я, — есть каста воров. Это единственный город, где официально существует такая каста. Тина боялась поверить в то, к чему я клонил. — Думаю, для тебя не составит большого труда быть принятой в эту касту, — закончил я свою мысль. Она захлопала в ладоши. — Я видела их клеймо! — радостно воскликнула девушка. — Оно такое красивое! Ну, что ты с ней сделаешь? Женщина во всех обстоятельствах остается женщиной. Она, конечно, имела в виду крохотное клеймо в виде трезубца, выжигаемое на лице над правой щекой. Я усмехнулся. — Сними с нее ошейник, — сказал я Турноку. Верный помощник поспешил выполнить приятное для него поручение. Тина вся светилась от радости. — А тебя, Турус, я увижу в Порт-Каре? — тут же тревожно спросила она. — Конечно, — не скрывая удовольствия ответил молодой матрос. — Знаешь, я бы даже не слишком возражала против того, чтобы стать твоей рабыней, — призналась она. — Ты заслужила свою свободу, — сказал матрос. Он протянул руку к складкам ее одежды и извлек из их недр снятый маленькой воровкой у него с запястья браслет. Тина надула губки, но тут же рассмеялась. — Твой кошелек! — весело крикнула она и, бросив оторопевшему молодому матросу только что извлеченный у него из-за пояса кошель, побежала к вытащенному на берег баркасу, на котором нам предстояло возвращаться на «Терсефору». Матрос кинулся было ее преследовать, но уже через несколько шагов отказался от этой бесполезной затеи. Он наклонился, набрал пригоршню мелких камешков и бросил их вслед девушке. Камешки забарабанили ей по спине. — Ну, я тебя еще встречу в Порт-Каре! — с наигранной суровостью пообещал он. — Обязательно встретишь, — не стала спорить она. — И тогда уж берегись! Последнее предупреждение, казалось, придало сил молодому матросу. Увидев его, со всех ног бегущего к баркасу, Тина испуганно взвизгнула и бросилась в воду. Не добегая до баркаса, Турус тоже исчез в волнах и через считанные мгновения снова показался над поверхностью воды, сжимая в объятиях вырывающуюся девушку. Вскоре ему, очевидно, надоело сдерживать ее отчаянное сопротивление, и он пару раз окунул ее в воду. Затем, все так же держа девушку за волосы, повел ее, присмиревшую, к берегу. Здесь он бросил девушку на песок, повалился на нее сверху и осыпал ее лицо поцелуями. До нас то и дело доносился их веселый смех, сопровождавший каждую попытку маленькой воровки дотянуться до браслета или кошелька молодого матроса. Мои воины и охотники Марленуса, наблюдавшие за поединком, вторили им дружными взрывами хохота. Думаю, маленькая, изящная Тина и молодой обаятельный Турус еще не раз увидятся в Порт-Каре, и встречи их будут отнюдь не случайными. Мы с Марленусом оставили молодых людей и вернулись к своим делам. — Я хочу получить эту женщину, — сказал Марленус, указывая на стоящую на коленях Миру. — Пожалуйста, хозяин, не отдавайте меня ему! — обращаясь ко мне, взмолилась разбойница. — Она предала меня, — пояснил великий убар. — Ее следует проучить. — Хорошо, — согласился я. — Она ваша. Марленус взял оцепеневшую от ужаса разбойницу за волосы и отшвырнул ее в сторону, туда, где уже лежала на песке, ожидая своей участи, бывшая предводительница женщин-пантер — Хура. Вскоре им обеим предстоит длительное путешествие в Ар. Они будут идти прикованными к седлу тарлариона, на котором торжественно въедет в свой город вернувшийся с победой великий убар. Позднее, облаченные в прозрачные шелка, с колокольчиками на щиколотках, они станут прислуживать и всячески развлекать великого убара в Садах Удовольствий: подавать ему фрукты и вино, услаждать его слух своим пением, а его глаза — своими танцами. Они будут служить ему великолепным напоминанием об этой экспедиции в северные леса, из которой он, как всегда, вернулся окрыленный славой и успехом. Интересно, рассказывая об этом походе своим сотрапезникам, упомянет ли убар хоть словом о Боске из Порт-Кара? Не думаю. Подобная откровенность значительно преуменьшит славу, выпавшую на долю самого великого убара. Ведь он всегда остается победителем. И по-другому быть не может. Не то что я, неспособный пошевелить даже пальцем онемевшей руки или ноги. Я с особой остротой ощутил сырость дующего с моря пронизывающего ветра. — А эти люди, — продолжал тем временем Марленус, указывая на Саруса и его воинов, — должны быть доставлены в Ар и подвергнуты публичному наказанию. — Нет, — ответил я. Над берегом воцарилась мертвая тишина. — Это мои пленники, — сказал я. — Их захватил я сам и мои матросы. — Но я хочу забрать их себе! — сказал Марленус. — Нет, — повторил я. — Я хочу предать их публичной казни на стенах города, — пояснил Марленус. — Это будет ответом Ара на происки Чембара с Тироса. — В данной ситуации ответ Тиросу должен давать не Ар, а я сам, — сказал я. Мы посмотрели друг на друга. — Хорошо, — сказал наконец Марленус. — Ответ Тиросу — за тобой. Я перевел взгляд на Саруса. Закованный в цепи, он не спускал с меня удивленных глаз. Он все потерял в этой экспедиции. Так же как и я. Мы оба потерпели поражение. — Освободите их, — приказал я. — Нет! — воскликнул Марленус. Сарус и его воины остолбенели от неожиданности. — Верните им оружие, — продолжал я, — и дайте продовольствия и лекарств. Им предстоит долгий и опасный путь. Помогите им перевязать раненых. — Не делай этого! — закричал Марленус. Я обернулся к Сарусу. — Двигайтесь на юг вдоль берега, — сказал я, — и держитесь подальше от обменных пунктов. — Я так и поступлю, — пообещал Сарус. Позади меня раздался ропот охотников Марленуса. Я услышал, как их мечи с тяжелым звоном рванулись из ножен. — Нет! — остановил своих людей Марленус. Над берегом повисла напряженная тишина. Мы стояли друг против друга, разбившись на две большие группы. Рядом я чувствовал напрягшееся тело Ширы. Разбойницы Хуры, закованные в цепи, поспешно отошли назад. Лежащие на песке Хура и Мира испуганно вжались в землю. Мои матросы, даже те, кто еще держал в объятиях девушек Вьерны, плотнее сгрудились вокруг капитанского кресла. Оставленные ими девушки поспешили следом и встали с ними плечом к плечу. Марленус пробежал глазами по их застывшим в напряженном ожидании лицам. Наши глаза встретились. — Освободить их! — приказал Марленус. Цепи с рук тиросцев упали на землю. Им принесли продовольствие и медикаменты. — Верните Сарусу его меч, — сказал я. Предводителю тиросцев протянули его собственный меч. Воинам возвратили оружие. Сарус неподвижно стоял и смотрел на меня. — Ты проиграл, — сказал я ему. — Мы оба проиграли, — ответил он. — Уходи, — сказал я. Сарус повернулся и пошел вдоль берега. За ним потянулись его воины. Мы долго смотрели им вслед, пока они не исчезли за поворотом берега. Никто из них не оглянулся. — Разрушить лагерь, — приказал Марленус. Его воины бросились вырывать из земли глубоко вбитые колья. Это заняло у них не так много времени, гораздо меньше, чем у тиросцев ушло на постройку. Вскоре вся дружина снова собрались возле великого убара. — Уходим, — скомандовал Марленус. Охотники вместе с караваном невольниц двинулись к лесу. Марленус обернулся ко мне. Он был недоволен. Наши глаза встретились. — Не смей появляться в Аре, — предупредил он. Я не ответил: у меня не было никакого желания с ним разговаривать. — Даже не пытайся появиться в Аре, — повторил он и, нахмурившись, пошел за своими людьми. Вскоре все они скрылись среди густых деревьев. Они возвратятся в свой лагерь, разбитый к северу от Лауриса, где их дожидаются тарны. Они поднимутся в небо и возьмут направление на Ар, и Хура, конечно, будет привязана к седлу великого убара. Я смотрел им вслед. Марленус привезет с собой в качестве рабынь Хуру и Миру — двух предводительниц лесных разбойниц, стремившихся его обесчестить, приуменьшить его славу, его величие. Здесь же будут находиться и еще несколько женщин-пантер, закованных в цепи, обнаженных, покорностью своею подчеркивающих значимость одержанной великим убаром победы. Тиросцы, желавшие поражения великого убара, в большинстве своем погибли, а оставшиеся в живых еще позавидуют мертвым, ибо им суждено быть проданными в рабство. Даже корабль их перешел в качестве трофея во владение некоему Боску из Порт-Кара, немного помогшему великому убару одержать очередную победу. Марленус отправился в северные леса поймать Вьерну и освободить женщину по имени Талена. С первой частью поставленной задачи великий убар справился как нельзя более успешно, и, мало того, завоевав, подчинив себе гордую предводительницу лесных разбойниц, он с обычным для себя великодушием подарил ей свободу. Разве этот величественный жест не достоин истинного убара? Что же до второй части намеченного плана, касающейся освобождения этой женщины — как там ее? ах да, Талена, — то обстоятельства сложились таким образом, что это мероприятие стало недостойным внимания убара. Эта женщина обратилась к нему с просьбой внести за ее освобождение выкуп, тем самым признавая себя рабыней. Да, прежде между ними существовали кое-какие родственные отношения, но он их, безусловно, немедленно прервал, поскольку у убара не может быть ничего общего с рабыней. Уже сам по себе интерес к судьбе простой рабыни не достоин внимания убара. Если ему подобает освободить ее как бывшую гражданку Ара, что ж, он отдаст такое распоряжение, но, право же, это сущая мелочь. Он даже не удосужился поинтересоваться у Вьерны о ее местонахождении, да и сама предводительница разбойниц — горианка до мозга костей — не посмела унизить великого убара, занимая его внимание подобной чепухой. Вьерна почитала его, Марленуса, превыше любого другого мужчины Гора. Она не могла позволить себе нанести ему какое-либо оскорбление. Очевидно, она сама послала двух своих женщин, охранявших эту самую Талену, в его, Марленуса, лагерь, расположенный к северу от Лауриса, чтобы они доставили к убару эту рабыню и он смог — взглядом не убара, но мужчины — посмотреть, заинтересует ли его эта невольница или нет. Она, конечно, сумеет вызвать у него интерес; я в этом не сомневался. Как не сомневался и в том, что любые попытки посягательства на честь и величие убара будут немедленно пресечены. Я окинул взглядом вырванные из земли и разбросанные на берегу колья, еще недавно представлявшие собой укрепление лагеря тиросцев. — Турнок, — сказал я, — соберите эти колья и разожгите из них большой сигнальный костер. Он ответил мне печальным взглядом. — На него некому будет смотреть, — тихо произнес он. — Но я разожгу костер. Я сделаю его таким, что свет от него будет виден пасангов на пятьдесят. Я и сам не знал, почему во мне родилось желание разжечь здесь сигнальный костер. Мало кому на Горе удастся его увидеть. И уж конечно никто даже не взглянет сюда с планеты Земля. Но если кто и заметит полыхающий на далеком берегу одинокий огонек костра, как поймет он, что означает этот затерявшийся среди бескрайних диких северных просторов маяк, если даже я сам не знаю, зачем его зажег? Я повернулся к Шире. — Ты достойно вела себя в лагере тиросцев, — сказал я. — Ты свободна. Накануне вечером я уже подарил свободу Винке, своей верной рыжеволосой помощнице, и двум бывшим пага-рабыням — темноволосой и девушке со светлыми волосами. Позднее им будет предложено золото и их с почестями доставят в их родные города. — Очень хорошо, — ответила Шира. В глазах ее стояли слезы. Она уже знала, что я выпущу ее на волю. — Калеке не нужны красивые рабыни, — пробормотал я. Девушка прижалась губами к моей ладони. — Я люблю вас, мой дорогой Боск, — едва слышно произнесла она. — Это означает, что ты изъявляешь желание со мной остаться? — уточнил я. — Нет, — рассмеялась она. Я понимающе кивнул. — Нет, мой дорогой Боск, — повторила она, — и вовсе не потому, что вы калека. Я ответил ей удивленным взглядом. — Мужчины вообще многого не способны понять, — снова рассмеялась Шира. — Они такие глупые. Но женщины еще глупее, потому что они их любят. — Ну, так оставайся со мной, чего ты мучаешься? С тобой я буду чувствовать себя гораздо умнее! — съязвил я. Она покачала головой. — Нет, — печально ответила она. — Не мое имя бормотали вы, лежа в горячечном бреду в каюте «Терсефоры». В ее голосе слышались слезы. Я отвернулся. Отвернулся к Тассе, медленно катящей свои вечные волны. — Я желаю вам всего самого хорошего, мой дорогой Боск из Порт-Кара, — тихо произнесла девушка. — И тебе всего самого доброго, Шира, — пробормотал я. Ее губы снова на короткое мгновение коснулись моей ладони, и она тут же подбежала к Турноку, нетерпеливо ожидая, пока он снимет с нее ошейник и она сможет, как Вьерна, раствориться в бескрайних просторах северного леса. Марленус сказал, что этот проклятый ветер вышибает из глаз слезу. Теперь и я почувствовал, что он был прав. — Римм, — позвал я. — Да, капитан? — откликнулся он. — Ты — капитан «Рьоды». Приказывай с приливом поднять якорь. — Слушаюсь, капитан, — ответил он. — Ты знаешь, что тебе следует делать? — поинтересовался я. — Да, — сказал он. — Я продам тех тиросцев, что управляли во время перехода «Рьодой» и «Терсефорой», на невольничьих рынках Порт-Кара. — И все? — спросил я. Он усмехнулся. — Но перед этим мы поднимемся вверх по Лаурии и дойдем до Лауриса. Мы ведь так до конца и не расплатились с Церкитусом, владельцем таверны, что столь любезно предоставил нам своих рабынь и отравленное наркотиками вино. Я думаю, мы спалим его таверну, а девиц его закуем в цепи и доставим на невольничьи рынки Порт-Кара. — Жестокий ты человек, Римм, — сказал я. — Но здесь с тобой трудно спорить. — Я только не решил еще, как быть с Церкитусом, — признался Римм. — А что тут решать? Деньги его заберем и раздадим в Лаурисе тем, кто победнее. Вот и все. — Ну а с самим Церкитусом что делать? — А ничего! Надаем ему плетей да отпустим подобру-поздорову, хоть нищего, зато живого. Пусть ходит по улицам и за медную монетку рассказывает всем и каждому о том, как отомстил ему за предательство человек из Порт-Кара. — Думаю, после этого в Лаурисе найдется не много желающих нападать на наши корабли, — усмехнулся Римм. — Я тоже на это надеюсь, — согласился я. — Пойду отдам необходимые распоряжения, — сказал Римм. — Да, капитан, принимайся за свои обязанности, — ответил я. Римм с Карой направились к баркасу. По берегу разбредались разбойницы Вьерны, выскользнувшие из объятий моих матросов. Одни из них уходили со слезами на глазах, другие, наоборот, со счастливой, хотя и грустной улыбкой на лице, но все они, как по команде, останавливались у кромки леса и долго, с тоской смотрели на тех, с кем на этом берегу их совершенно случайно свела судьба. Вдруг одна из девушек сорвалась с места и, не чуя под собой ног, помчалась обратно, на берег. Она подбежала к своему матросу, опустилась перед ним на колени и в символическом жесте подчиняющейся рабыни протянула к нему руки, скрещенные в запястьях, словно для того, чтобы их связали. Я видел, как матрос поднял ее на ноги и властным жестом — жестом хозяина — отдал девушке распоряжение занять место в баркасе. Новоиспеченная рабыня с радостью бросилась выполнять первое указание своего повелителя. И тут, к моему удивлению, окрыленные примером подруги, молодые разбойницы одна за другой кинулись к ногам мужчин, впервые пробудивших в них женщину. Последней из бежавших по берегу была Рейна, разбойница, с которой я провел ночь в лагере Марленуса. Она долго колебалась, прежде чем решиться на этот отчаянный шаг, но тем не менее сейчас с громким криком бежала к тому единственному мужчине, которого сделала своим избранником. Вот она опустилась перед ним на колени, покорно склонила голову и через мгновение тоже получила приказ занять место в баркасе — короткий и властный приказ хозяина, приказ повелителя. В лесу Вьерне придется долго ожидать своих девушек, прежде чем она поймет, что ни одна из них не вернется. Только сейчас я в полной мере оценил всю мудрость ее затеи. Она узнала прикосновение мужчины, прикосновение Марленуса, и оно напугало ее, напугало до такой степени, что она позволила ему лишь коснуться кончиков своих пальцев, но не тела, поскольку боялась не совладать с собой, ответить на его призыв. Во Вьерне, как и во многих других подобных ей натурах, одновременно уживалась как потребность к ощущению свободы, так и потребность ощущать себя подчиненной. Природа этих переживаний очень сложна и может быть разделена на противоположные скрытые стремления лишь умозрительно. Гориане с присущей им склонностью упрощать психологические и философские основы человеческой природы не мудрствуя лукаво объясняют подобные психологические нюансы изначальной, врожденной тягой мужчины к свободе, а женщины — к подчинению, но даже они не способны отрицать всей сложности механизма возникновения подобных стремлений. В понимании гориан, к примеру, свободная женщина пользуется такими же — или, точнее, почти такими же — правами и уважением, как и свободный горианский мужчина. Даже рабовладелец или охотник за людьми, заполучивший в свои руки свободную женщину, будет обращаться с ней с определенной долей сострадания и заботы, но лишь до того момента, пока ее тела не коснется клеймо рабыни. Тут его поведение немедленно и в корне меняется. Она превращается для него в обыкновенное животное, которое требует соответствующего к себе отношения. Гориане искренне полагают, что каждая женщина имеет своего хозяина — реально существующего или живущего лишь в ее воображении, — рядом с которым ее природная сущность — сущность стремящейся к подчинению, сгорающей от страсти рабыни — способна раскрыться и проявить себя в полной мере. Нередко потребность в подобном мужчине-хозяине в женщине столь велика, что он является ей во сне, в ее девичьих грезах и фантазиях и она начинает бояться встретить его в реальной жизни. К тому же зачастую подобный образ настоящего мужчины в сознании женщины связан с ее обращением в рабство, что продиктовано историческими традициями развития горианской культуры. Повсюду на Горе вы увидите сотни и тысячи женщин в цепях и ошейниках. Обращение в рабство, согласно горианской традиции, является институтом совершенно обоснованным, социальным, позволяющим женщине выжить в тех чрезвычайно суровых для нее условиях, которые порождают тенденции исторического развития планеты. Именно обращение в рабство создает ту атмосферу, которая в наибольшей степени способствует раскрытию всех заложенных в женщине природой наилучших черт, включая и зачастую неосознаваемое стремление к подчинению мужчине. Гориане в своем сознании ни в коей мере не вычленяют человека из окружающего мира; они в значительной степени отождествляют себя с природой. В их понимании мужчина и женщина представляют собой существ животного мира, наделенных специфическими биологическими свойствами и набором генетической информации, комплекс которой сформировался в течение десятков тысяч предыдущих поколений на основе естественного и полового отбора. Тем не менее, хотя действия человека в целом продиктованы эволюционным процессом и зависят от унаследованных им тенденций и отношений между полами, механизм его поведения не может рассматриваться как простая реакция на окружающую среду. Внешние обстоятельства лишь определяют наиболее благоприятное, но вовсе не обязательное поведение в той или иной ситуации. Женщина, как и мужчина, является столь же сложным продуктом генетического развития человека, сформированным на основе естественного и полового отбора. Фактор естественного отбора предоставляет женщине, стремящейся принадлежать мужчине, сохранить с ним длительные отношения, иметь от него детей, растить и воспитывать их, то есть реализовать определенное ей природой предназначение, несравненно больше шансов для продления рода, нежели женщине, по тем или иным причинам избегающей связи с мужчиной и отказывающейся иметь детей. В биологическом смысле свобода женщины не имеет никакого смысла. Тип любящей матери, продолжательницы рода, является единственным участвующим в эволюционном развитии типом женщины. Естественно, что до сегодняшнего дня сумели дожить лишь те женщины, в которых инстинкт сохранения рода оказался достаточно силен, в противном случае им не суждено было появиться на свет. Воробьиха-мать кормит своих детенышей вовсе не потому, что общество пернатых накладывает на нее эту обязанность, исходя из каких-то моральных норм или социальных установок. В подобном ключе, но выдвигая на первый план несколько иные задачи, можно охарактеризовать и функцию полового отбора. При этом следует отметить, что выбор партнера принадлежит именно мужчине, как существу более сильному; в противном случае, окажись женщина сильнее, человечество могло пойти совершенно иным путем развития, и не исключен вариант, при котором оно пришло бы к той форме существования, что встречается у некоторых разновидностей пауков, где после оплодотворения более сильная самка пожирает своего, очевидно, любящего ее, но не способного постоять за себя супруга. Какое счастье сознавать, что нам это пока не грозит! Нет ничего удивительного в том, что испокон веков мужчины выбирали себе в жены женщин определенного типа. В частности благодаря этому женская половина общества сейчас несравненно красивее, чем она была несколько тысячелетий назад. Приятно сознавать, что к этому приложили руку мы, мужчины. Подобным же образом женщина излишне самостоятельная, мужеподобная, глупая, сварливая и злая никогда не являлась желанной кандидатурой для создания супружеских отношений. Кому придет в голову обвинить мужчину в том, что он не хочет делать свою жизнь несчастной? Конечно, он будет стремиться выбрать себе красивую, умную, способную на любовь и самопожертвование супругу. Именно так поступали бы и женщины — будь у них такое право: они выбирали бы себе самых умных, энергичных и сильных мужчин. Несмотря на пропаганду любого толка, немного найдется среди женщин тех, кто искренне в глубине сердца желал себе в супруги недалекого, хилого, женоподобного мужчину; вовсе не они являются наиболее частыми персонажами их сексуальных фантазий. Вот почему гориане искренне считают, что в самой природе мужчины заложено стремление обладать, а в природе женщины — отдаваться. Я наблюдал, как девушки Вьерны, принадлежащие уже не ей, а своим новым хозяевам, занимали места в баркасе. Вьерна не просто предоставила своим разбойницам возможность выбора; она заставила их сделать выбор. Интересно, ждет ли она еще возвращения в лес хотя бы одной из них? Она сама нарядила их в шелка, вдела серьги им в уши. Вероятно, она уже потеряла надежду их дождаться. Ее разбойницы — теперь обычные рабыни — терпеливо дожидались момента, когда баркас отчалит от берега и доставит их на «Рьоду» и «Терсефору». Они сделали свой выбор, предпочли покориться мужчинам, послушались голоса своей женской сути. Вьерне придется в одиночестве охотиться в лесах. Она хотела свободы, и она ее получила. Она будет гордой и независимой в окружающих ее бескрайних лесных просторах, но останется в одиночестве. Интересно, сколько ночей проведет она без сна, сжимая в руке подаренный ей Марленусом перстень и глотая катящиеся по щекам слезы? Гордость непреодолимой стеной встала между нею и ее женским началом. Она останется в одиночестве, и никто не заметит в ее ушах небольшие изящные серьги, которые она так и не сняла. Эти серьги вдели ей в уши по приказу Марленуса, когда он еще был ее хозяином. Оставаясь свободной, она не сможет забыть — даже если очень захочет, — что некогда она находилась в полном его подчинении. Возможно, время от времени Вьерна будет тосковать по ошейнику убара так же сильно, как и по его прикосновению. Она сделала свой выбор, предпочла независимость, не променяла ее даже на трон убары Ара. Ее девушки тоже сделали свой выбор. Вьерна осталась свободной. Они превратились в покорных рабынь. Я бы не взял на себя смелость судить, кто из них сейчас счастливее. Вон они сидят в баркасе с покорным видом. Руки их связаны за спиной кожаными ремнями. Новообращенные рабыни еще держатся скованно и стыдятся друг друга, но лица их не кажутся несчастными. Интересно, пожалела ли хотя бы одна из них о принятом решении? Хотя, если и пожалела, сейчас уже все равно слишком поздно. Руки их связаны за спиной. Но девушки не выглядят несчастными. Они откликнулись на голос своей женственности. Они отдали себя кандалам и — любви. И возможность сделать этот выбор предоставила им Вьерна, сама отказавшаяся от него. Где-то в лесах сейчас, одинокая и свободная, бродит женщина-пантера. Имя ее — Вьерна. Пусть охота ее будет удачной. Интересно, отправится ли она когда-нибудь в Ар, повидать своего убара, или, может, он сам снова решит поохотиться в северных лесах и предоставит ей еще один шанс изменить свою жизнь? Нет, едва ли. «Женщина, что с нее возьмешь?» — сказал о ней Марленус и тем не менее подарил ей перстень с печатью Ара. Интересно, понимает ли Вьерна, что из женщин носить этот перстень имеет право только убара Ара? — Мы сложили колья в форме башни, — прервал мои размышления Турнок. — Маяк получится отличным. Я оглянулся. На громадном валуне высилась сложенная из кольев четырехугольная пирамида. — Облейте ее маслом. — Да, капитан, — ответил Турнок. Я сидел в капитанском кресле, далеко от воды, закутанный в теплые покрывала, но мне все равно было холодно. Костер разожгли. Языки пламени быстро взбежали на самую верхушку пирамиды. Да, маяк будет виден пасангов за пятьдесят отсюда, не меньше. Я отвернулся. Вокруг меня стояли мои матросы. — Приведите сюда рабыню Руиссу, — распорядился я, — ту, что была в банде Хуры. Я услышал, как плеть Илены дважды опустилась на плечи бывшей разбойницы. Стиснув зубы, Руисса вышла вперед и опустилась на колени перед моим креслом. На ней был ошейник, от которого протянулись тонкие цепи, соединяющиеся с наручниками и ножными кандалами. Еще дважды плеть Илены прошлась по плечам девушки, и я заметил, как в этих местах у нее протянулись кроваво-красные полосы. — Отойди отсюда, — приказал я Илене, стоящей с плетью наготове над низко склонившей голову разбойницей. С видом человека, выполняющего чрезвычайно важную задачу, Илена отступила в сторону. На девушке была белая шерстяная туника грубой вязки, а горло ей стягивал надетый мной ошейник. — Эта женщина, — показал я Турноку на Руиссу, — осталась в лагере Саруса охранять своих подруг по банде, опоенных наркотиками. Турнок понимающе кивнул. — У нее был лук и стрелы, — продолжал я. — Она могла меня убить. Турнок усмехнулся. — Какой участи заслуживает она, как ты считаешь? — спросил я у своего верного помощника. — Это право моего капитана — определить ее судьбу, — ответил Турнок. — А тебе не кажется, что это смелый поступок? — поинтересовался я. — Это действительно поступок смелого человека, капитан, — ответил Турнок. — Освободи ее, — приказал я. С легкой усмешкой на лице Турнок быстро отомкнул ключом запоры на ошейнике и кандалах, украшавших руки и ноги пленницы. Руисса подняла на меня недоумевающий взгляд. Она, казалось, не понимала, что происходит. — Ты свободна, — сказал я ей. — Можешь идти. — Спасибо, капитан, — едва слышно произнесла девушка. — Уходи, — велел я. Руисса обернулась и взглянула на Илену. Бывшая жительница Земли невольно отшатнулась. — Позвольте мне остаться еще ненадолго, капитан, — попросила Руисса и в ответ на мой вопрошающий взгляд пояснила: — Я хочу провести обряд поединка на ножах. — Хорошо, — сказал я. Пытавшуюся убежать Илену схватили за руки. Она страшно испугалась. Принесли два кинжала. Один из них вручили Руиссе, второй вложили в негнущиеся пальцы Илены. После этого обеих девушек поставили в освобожденном для них круге перед моим креслом. — Я… я ничего не понимаю, — пробормотала Илена. — Что тут понимать? Тебе предстоит поединок на ножах. Будете драться насмерть, — пояснил я. — Нет! — закричала Илена; из глаз ее хлынули слезы. Она отшвырнула кинжал. — Я не стану! — На колени! — приказала ей Руисса. Илена проворно опустилась перед ней на колени. — Пожалуйста, не причиняй мне никакого вреда, — взмолилась Илена. — Обращайся ко мне как к своей госпоже, — сказала ей Руисса. — Пожалуйста, госпожа, не делайте мне больно, прошу вас, — глядя в глаза своей новой повелительнице, пробормотала Илена. Ее испуганный вид рассмешил Руиссу. — Без плети ты уже не кажешься такой гордой, рабыня, — усмехнулась она. — Так и есть, госпожа, — едва слышно ответила Илена. Двумя ударами ножа Руисса распорола по бокам шелковую накидку Илены. Легкая материя соскользнула к ногам девушки. Руисса подняла с земли кандалы, которые еще недавно сковывали ее тело, и защелкнула верхнее пристяжное кольцо цепи за ошейник Илены. После этого она надела наручники на запястья стоящей перед ней на коленях девушки, а ножные кандалы заперла у нее на щиколотках. — С вашего позволения, капитан, — обратилась ко мне Руисса. Я утвердительно кивнул. Она подняла лежавшую на земле плеть, которая благодаря Илене так часто прогуливалась у нее по плечам, и, широко размахнувшись, стегнула Илену. Ее бывшая надсмотрщица истошно закричала. — Не бейте! — взмолилась она, захлебываясь слезами. — Пожалуйста, не бейте меня, госпожа! — Мне нет дела до просьб какой-то ничтожной рабыни, — в присущей для Илены высокомерной манере ответила ей Руисса. Девушка избивала свою рыдающую бывшую надсмотрщицу до тех пор, пока у той не иссякли последние силы и она не уронила голову на песок. Тогда Руисса отшвырнула плеть и, не говоря ни слова, исчезла в лесу. Илена лежала на земле, тихонько всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Все ее тело было испещрено длинными кроваво-красными полосами. — На колени, — приказал я. Илена торопливо поднялась на колени и испуганно посмотрела на меня. — Когда доставите на «Терсефору», заприте ее в трюме вместе с остальными рабынями, — распорядился я. — Прошу вас, не нужно, хозяин, — простонала Илена. — И проследите, чтобы она была продана на невольничьем рынке Порт-Кара. Илена разрыдалась с новой силой. Ее подхватили под руки и оттащили в сторону. Я выполню свое обещание: она будет выставлена на невольничьем рынке одного из самых крупных работорговых городов Гора. Возможно, ее купит кто-нибудь с южных островов, с Шенди или Бази, а может, купец с севера — с Торвальдсленда, Сканьяра или Ханджера. Или, может, она попадет на другой конец Тассы — на Таборг или Асферикс, или, наоборот, будет увезена в глубь материка, в Ко-ро-ба, Тентис или даже в сам Ар. Кто знает, как сложится ее судьба? Бросят ли девушку вместе с десятком других рабынь в повозку, идущую в затерявшуюся среди бескрайних пустынь Турию или та же повозка доставит ее к одному из племен народа фургонов: к тачакам, кассарам, катайям или паравачам? А может, ее приобретут для себя ренсоводы с заболоченной дельты долины Воска или какой-нибудь крестьянин из небольшого, отрезанного от всего остального мира хутора? Кто знает, как сложится ее судьба? Едва ли кто-нибудь возьмет на себя смелость предугадать. Я оглянулся на «Рьоду» и «Терсефору». Матросы Римма уже подготовили «Рьоду» к отплытию. — Отнесите мое кресло в баркас, — распорядился я. Четверо матросов подхватили мое кресло и без всяких усилий подняли его вместе со мной. — Подождите, — остановил я их. — Капитан! — звал меня чей-то голос. — Я поймал двух женщин! Я увидел одного из матросов, оставленных мной наблюдать за подходами к тому месту, где мы находились. Он направлялся к нам, толкая перед собой двух женщин в шкурах лесных пантер. Руки пленниц были стянуты за спиной кожаным ремнем, на месте их удерживала толстая ветвь, которой они были привязаны к шее. Мне они показались незнакомыми. — Они шпионили за нами, — сообщил матрос. — Нет, — ответила одна из девушек, — мы искали Вьерну. — Сними с них одежду, — распорядился я. Женщину всегда проще заставить говорить, когда она раздета. Я уже начал догадываться, кто эти девушки. — Говори! — приказал я той из них, которая посимпатичнее. — Мы находимся на службе у Вьерны, — ответила девушка, — но мы не из ее банды. — Вы должны были охранять некую рабыню, — подсказал я. Они обменялись удивленными взглядами. — Да, — кивнула моя собеседница. — И эта рабыня — дочь Марленуса, убара Ара, не так ли? — Да, — изумленно пробормотала девушка. — Где она? — Когда Марленус отрекся от нее, — испуганно отвечала моя собеседница, — она перестала представлять собой ценность, и Вьерна через Миру распорядилась выставить ее на продажу. — Сколько же вы за нее получили? — поинтересовался я. — Десять золотых, — ответила девушка. — Это высокая цена за девчонку без родственников, без кастовой принадлежности, — заметил я. — Она очень красивая, — попыталась возразить ее подруга. — Капитан хотел приобрести ее сам? — догадалась первая девушка. Я рассмеялся. — Я бы не отказался купить ее. — Не сердитесь на нас, капитан! — воскликнула моя миловидная собеседница. — Мы этого не знали! — Деньги все еще у вас? — поинтересовался я. — Да, — ответила девушка. — Они в кошельке. Я взглянул на Турнока, и он протянул мне небольшой кожаный кошель. Я развязал шнурок и высыпал на ладонь десять золотых монет, долгое время рассматривал их, затем крепко сжал в руке. Эти монеты были единственной имевшей хоть какое-то отношение к Талене вещью, которую я впервые за долгие годы смог подержать в руках. Во мне поднялась волна гнева и разочарования. Я швырнул монеты на землю. — Отпусти их, — сказал я Турноку. — Пусть идут. Девушки смотрели на меня, ничего не понимая. Им развязали руки и снова надели на них шкуры лесных пантер. — Найдите Вьерну и отдайте ей эти деньги, — сказал я. — Вы не собираетесь сделать нас своими пленницами? — удивилась моя миловидная собеседница. — Нет. Отыщите Вьерну. Отдайте ей эти деньги. Они принадлежат ей. — Мы обязательно это сделаем, капитан, — пообещала девушка. Они собрались уходить. — Кому вы ее продали? — поинтересовался я. — Мы продали ее на первый проходивший мимо корабль, — ответила девушка. — И кто был капитаном этого корабля? — спросил я. — Самос, — сказала девушка. — Самос из Порт-Кара. Я жестом показал, что они могут быть свободны. — Отнесите меня на баркас, — попросил я матросов. — Я бы хотел вернуться на «Терсефору». Тем же вечером я сидел на кормовой палубе «Терсефоры». По окрашенному последними предзакатными лучами солнца небосводу медленно ползли легкие облака. На западном побережье Тассы, в местечке, расположенном значительно севернее Лидиуса, на пустынном каменистом берегу, поросшем бескрайними дикими лесами, горел маяк, отмечая собой место, где прежде стоял укрепленный лагерь — там совсем недавно не на жизнь, а на смерть сражались воины, в пылу битвы рождались герои и люди, чьи имена не достойны даже упоминания. Прежде чем поднять якорь, мы вылили в прозрачные воды Тассы глоток вина и высыпали пригоршню соли. Я сидел на кормовой палубе «Терсефоры», закутанный в теплые покрывала, и не спускал глаз с медленно удаляющегося берега и пылающего на нем костра-маяка. Мне снова вспомнились Арн, Римм и Турнок, Хура и Мира, Вьерна, Гренна и Шира. Вспомнились Марленус из Ара и Сарус с Тироса, вспомнились Илена и Руисса. Все они прошли перед моими глазами. Перед мысленным взором замелькали улицы Лидиуса и порт Лауриса, побежали бесконечные тропы северных лесов. Я горько усмехнулся. Боск из Порт-Кара, такой мудрый и дерзкий, знающий и настойчивый, пришел покорять эти леса. Минуло всего лишь несколько дней, и вот он, как изувеченный ларл, зализывающий раны, понурый и злой возвращается обратно в свое логово. Я снова оглянулся на пылающий костер-маяк. Едва ли кто сумеет догадаться, зачем он здесь зажжен. Я сам этого не знаю. Скоро от него останется лишь пепел и несколько головешек, да и их настойчивые дожди и ветер не замедлят стереть с лица этого не обезображенного человеческим присутствием берега. Безмятежную гладь песков снова будут покрывать лишь отпечатки лап редких северных птиц, столь похожие на крохотное воровское клеймо. Но и им не продержаться здесь долго: терпеливые волны старательно смоют все следы с изменчивого лика песчаного берега. И не увижу я Талену в Порт-Каре, и никогда не верну ее Марленусу из Ара. Холодно. Я совершенно не чувствую левую половину тела. — Отличный ветер, капитан, — заметил подошедший Турнок. — Да, ветер что надо, — ответил я. — Попутный. Я слышал, как скрипят снасти под ветром, наполняющим паруса «Терсефоры». Шаги Турнока стихли у меня за спиной; он спустился на гребную палубу. Интересно, неужели Па-Кур, предводитель убийц, до сих пор жив? Нет, это слишком невероятно. И почему эта мысль вообще пришла мне в голову? До меня донесся пронзительный крик одинокой морской чайки. В горячечном бреду я повторял имя Веллы. Почему бы это? Не понимаю. Я давно уже не испытываю к ней никаких чувств. Она пошла против моей воли. Она убежала с Сардара именно в тот момент, когда я — для ее же собственного блага — сделал все, чтобы целой и невредимой возвратить ее на Землю. Это было очень смело с ее стороны. Но ей не повезло: она стала рабыней. Она потерпела неудачу. Проиграла. С кем не бывает? Я оставил ее там же, где и нашел. «Ты не знаешь, что такое быть пага-рабыней!» — кричала она мне вслед. А зачем мне это знать? Я оставил ее в ошейнике Сарпедона — еще одну из сотен таких же рабынь, прислуживающих в тавернах Лидиуса. Она умоляла меня купить ее. Купить, как покупают рабынь. Значит, она осознает себя рабыней. Значит, она и есть рабыня. Я рассмеялся. И почему это я выкрикивал ее имя в горячечном бреду? Не знаю. Меня, свободного человека, не может хоть сколько-нибудь интересовать судьба простой рабыни. Руки мои непроизвольно крепче стиснули подлокотники кресла. Где-то вдалеке постепенно темнеющее небо освещало багровое зарево костра-маяка, разожженного по моему приказу на диком безлюдном берегу, в десятках пасангов к северу от Лидиуса. Я и сам не знаю, зачем приказал разжечь костер. Может, он просто отмечает место на берегу, в целом Горе известное лишь ему, костру, так же как и нам — тем, кто его покинул? Именно здесь, на этом месте, я на какой-нибудь ан снова вспомнил о том, что такое честь. Пусть же этот маяк хотя бы на короткий миг снова и снова напоминает мне об этом. Пусть хотя бы этот костер — если не люди — хранит память о том, что здесь произошло. — Турнок! — позвал я. — Я совсем замерз. Позови матросов. Пусть перенесут меня в каюту. — Да, капитан, — откликнулся Турнок. К утру от костра останется только пепел, да и тому недолго лежать на берегу: дожди и ветры сделают свое дело. Затем песчаную кромку затопчут северные морские птицы, оставляя на влажном песке свои похожие на воровское клеймо следы. Но и эти следы со временем смоет волна. Все преходяще, все недолговечно. — Турнок, — снова позвал я. Когда кресло мое подняли, я бросил последний взгляд на северный небосклон. Он все еще хранил на себе отсвет костра. Я нисколько не жалею о том, что приказал его разжечь. Не важно, что немногие смогут его увидеть. Не важно, что никто не поймет его предназначения. Я и сам не знаю, зачем приказал разжечь его, но раз уж я так поступил, значит, мне действительно это было нужно. — Отнесите меня в каюту, — попросил я. — Да, капитан, сейчас отнесем, — сказал Турнок. — Ветер что надо, — заметил один из матросов, когда дверь в каюту за мной закрылась. — Да, — негромко ответил Турнок. — Попутный…
Джон Норман Мародеры Гора
Глава 1. ЗАЛ
Я сижу совсем один в огромном темном зале. В капитанском кресле. Меня окружают стены, построенные из каменных блоков толщиной в пять футов. Длинный массивный стол, около которого я устроился, стоит на выложенном плитками полу. Сейчас стол пуст и окутан мраком. Его больше не накрывают праздничными скатертями в желто-красную клетку, сотканными в далеком Торе; никто не ставит на него тарелки, сделанные искусными мастерами из серебра, что добыли в рудниках Тарны, и великолепные золотые кубки, рожденные талантливыми руками жителей роскошной Тарии, Ара Юга. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз пробовал огненную пагу, что настаивают на плодах полей Са-Тарны, к северу от Воска. Даже чудесные вина из виноградников Ара теперь кажутся мне кислыми. Я поднимаю голову и смотрю в узкие отверстия в стене по правую руку. Сквозь них я вижу звезды Гора, сияющие на черном, как смола, небе. В зале темно. Железные кольца в стене, где раньше, разбрызгивая искры, весело пылали смоляные факелы, теперь пусты. Меня окутывает звенящая тишина. Не льются звуки музыки; нет рядом моих сотрапезников, которые, весело хохоча, пьют вино; на широких плитах, освещенных факелами, не танцуют босые рабыни в алых шелковых одеяниях, в ошейниках и с колокольчиками на запястьях и щиколотках. Зал огромен, пуст и безмолвен. Я сижу в полнейшем одиночестве. Очень редко приказываю я перенести мое кресло отсюда куда-нибудь в другое место и провожу здесь очень много времени. Неожиданно я услышал приближающиеся шаги, но даже не повернул голову. Потому что испытывал боль, когда делал это. — Капитан! В синем платье и сандалиях пришла Лума, управляющая большинством дел моего громадного торгового дома. У нее прямые светлые волосы, которые она завязала голубой, выкрашенной кровью сорпа из Воска, шерстяной лентой, привезенной, скорее всего, из пограничного Гурта. Лума — тощая, непривлекательная девушка, с прекрасными синими глазами — превосходный управляющий, ведет счета умело, аккуратно и четко, у нее всегда все в полном порядке. Когда-то Лума была жалкой рабыней в пага-таверне. Я спас ее от капитана Сурбуса, который купил девушку, чтобы убить, поскольку она не сумела доставить ему удовольствие в одном из альковов таверны. Капитан намеревался бросить ее, предварительно связав, в канал, где невольница стала бы добычей проворных кровожадных уртов с гладкими шелковистыми телами. Я нанес Сурбусу смертельный удар, но, прежде чем он умер, по просьбе девушки, сердце которой переполняла жалость к мерзавцу, я вытащил его на крышу таверны, чтобы он смог в последний раз посмотреть на море. Сурбус был пиратом и головорезом, но ему повезло: он умер от меча, о чем мог только мечтать, и в результате получил возможность проститься с сияющими водами Тассы; это называется «смертью крови и моря». Нет, этот человек умирал счастливым. Никто из жителей Порт-Кара не хотел бы уйти в мир иной из своей постели, став слабым и беспомощным, превратившись в жалкую жертву крошечных, невидимых врагов, которые медленно отнимают жизнь. Дни этих людей наполнены насилием, и они мечтают о соответствующем конце. Покинуть мир от удара меча считается честью и правом тех, кто живет по его закону. — Капитан, — сказала женщина, встав немного у меня за спиной, сбоку от кресла. После смерти Сурбуса Лума стала моей. Я получил ее, завоевав своим мечом. Естественно, она ничего иного и не ожидала — я надел на нее ошейник и оставил рабыней. К моему великому изумлению, по закону Порт-Кара, корабли, владения и движимое имущество Сурбуса перешли ко мне, поскольку прежний владелец расстался с жизнью в честном поединке и ему даровали право «смерти крови и моря»; его люди готовы были выполнять мои приказы, и я мог командовать его кораблями; этот зал, принадлежавший раньше ему, стал моим, как и все его богатства. И рабы тоже. Вот так я превратился в капитана из Порт-Кара, самого роскошного порта блистающей Тассы. — Я принесла вам счета на проверку, — сказала Лума. Она больше не носила ошейника. После победы 25 се'кара, одержанной над флотилиями Тироса и Коса, я ее освободил. Девушка много сделала для приумножения моего богатства. Став свободной, Лума получала за свою работу деньги, хотя и гораздо меньше, чем стоили ее услуги в действительности. Я это хорошо знал. Мало кто так умело справлялся с весьма сложными проблемами управления имуществом, как эта умненькая, совершенно непривлекательная девушка с блестящими способностями. Другие капитаны и купцы заметили, что мое состояние непрестанно растет, и, прекрасно понимая, сколько для этого требуется умения, предлагали Луме солидные суммы за то, чтобы она перешла работать к ним. Однако она всем отказывала. Думаю, причина заключалась в том, что ей нравились свобода, доверие и власть, которыми я ее наделил. А может быть, она просто полюбила дом Боска. — Я не хочу смотреть счета, — сказал я ей. — Из Скагнара прибыли «Венна» и «Тела», — сообщила Лума, — их трюмы до отказа заполнены мехом морского слина. По моим сведениям, самые высокие цены за него сейчас дают в Асперише. — Отлично, — ответил я, — дай ребятам немного от дохнуть — скажем, восемь дней, а затем пусть груз переправят на один из моих торговых кораблей, тот, что побыстрее остальных, и доставят в Аспериш. «Венна» и «Тела» пойдут в качестве конвоя. — Хорошо, капитан, — кивнула Лума. — А теперь уходи, — велел я. — Не хочу смотреть ни на какие счета. — Хорошо, капитан. — У двери она остановилась и спросила: — Капитан не желает что-нибудь поесть или выпить? — Нет, — ответил я. — Турнок, — продолжала Лума, — был бы очень рад, если бы вы согласились поиграть с ним в каиссу. Я улыбнулся. Желтоволосый великан Турнок, рожденный в крестьянской хижине, великолепный лучник, хотел бы поиграть со мной в каиссу. Для него не секрет, что ему со мной и тягаться-то не стоит. — Поблагодари Турнока от моего имени, — проговорил я, — но мне сейчас не хочется играть. Я не брал в руки фигуры с тех пор, как вернулся из северных лесов. Турнок был неплохим и очень добрым парнем. Желтоволосый великан не собирался меня обидеть. — Ваши дела идут просто прекрасно, — сказала Лума. — Предприятия процветают. Вы стали еще богаче. — Уходи, — приказал я. — Управляющий, оставь меня. Уходи, Лума. Она вышла. Я остался сидеть один в темноте. Мне не нравилось, когда меня отвлекали и мешали размышлять. Я огляделся по сторонам — огромные каменные стены, длинный стол, плиточный пол, узкие отверстия в потолке, сквозь которые можно увидеть далекие звезды, горящие на ночном небе… Я богат. Так сказала Лума, да я и сам это знал. Однако мысли о деньгах заставили меня лишь горько усмехнуться. На свете найдется немного таких же жалких, несчастных и нищих людей, как я. Конечно, богатства дома Боска умножаются с каждым днем. Думаю, во всем Горе найдется не много купцов, чьи дома процветают с таким же постоянством. Вне всякого сомнения, мне завидуют те, кто не знает меня, Боска, затворника, вернувшегося калекой из северных лесов. Я богат. Но и страшно беден, потому что левая половина тела не слушается меня. Раны достались мне на берегу Тассы, на самой границе леса, когда однажды ночью, окруженный врагами, которыми командовал Сарус с Тироса, я решил вспомнить, что у меня есть честь. Мне не получить ее назад, но я о ней вспомнил. Впрочем, я никогда и не забывал о том, что она у меня была. Когда-то я был Тэрлом Кэботом, а в песнях меня называли Тэрл из Бристоля. Я еще не забыл, как сражался во время осады Ара. Тот юноша с огненными волосами, простодушный и радующийся жизни, теперь казался далеким воспоминанием. Ведь я — всего лишь подобие человека, полупарализованный калека, в одиночестве сидящий в капитанском кресле посреди громадного пустого зала и лелеющий горькие мысли. Мои волосы больше не пламенеют, они тоже стали другими. Ветер, море, соль и, наверное, изменения, происходившие в моем теле, когда я становился старше и познавал, каким печальным может быть наш мир, я сам и окружавшие меня люди — вот причина всех перемен. Мои волосы стали светлее, цвета соломы, они больше не отличаются от волос тех, кто меня окружает. Да и сам я — такой же, как и они. Тэрл Кэбот исчез. Он сражался во время осады Ара. Об этом еще поют песни. Благодаря Кэботу Лара, татрикс Тарны, получила назад свой трон. Тэрл из Бристоля вошел в Сардар и был одним из немногих людей, узнавших, в чем заключается истинная суть Царствующих Жрецов, далеких и таинственных, правящих жизнью Гора. Он принимал участие в Войне Роя и заслужил дружбу и благодарность Царствующего Жреца Миска, славного и благородного Миска. — Теперь между нами Роевая Правда, — сказал ему Миск. Я помню, как однажды к моим ладоням мягко и нежно прикоснулись золотистые усики этого невероятного существа. — Да, между нами Роевая Правда, — подтвердил тогда Тэрл Кэбот. Он отправился в Тарию, где жил народ фургонов, и добыл последнее яйцо Царствующих Жрецов, а потом благополучно доставил его в Сардар. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, тот Тэрл Кэбот, храбрый сдержанный юноша, прекрасный и гордый — настоящий воин. А потом он отправился в Ар, где помешал осуществлению планов Кернуса и Других, инопланетян, мечтавших покорить Гор, а затем и Землю. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, этот юноша. Но однажды он подошел к дельте Воска, намереваясь попасть в Порт-Кар и связаться там с Самосом, агентом Царствующих Жрецов, чтобы продолжать службу вместе с ним. Однако в дельте Воска Тэрл Кэбот лишился чести. Предал собственный кодекс. Там ради того, чтобы спасти свою жалкую жизнь, он предпочел постыдное рабство почетной смерти. Он запятнал меч и честь, которыми поклялся на Домашнем Камне Ко-Ро-Ба. Совершив этот поступок, Тэрл Кэбот нарушил свой кодекс чести. Ему не было прощения, даже если бы он пронзил свое сердце мечом. Став жертвой собственной трусости, Тэрл Кэбот перестал существовать — вместо него на коленях стоял раб, которому дали презрительное имя Боск в честь громадного, похожего на быка, неуклюжего существа, живущего в долинах Гора. Впрочем, этот Боск, заставив свою любовницу, прекрасную Телиму, дать ему свободу, объявился в Порт-Каре, прихватив ее с собой в качестве рабыни, и после многих приключений завоевал богатство, славу и даже титул — адмирал Порт-Кара. Теперь он занимал высокое положение в Совете Капитанов. Разве не он одержал по беду 25 се'кара во время великого сражения между флотами Порт-Кара и союзников из Коса и Тироса? Он полюбил Телиму и освободил ее, но она — узнав, что ему стало известно о том, где находится его бывшая свободная спутница, Талена, дочь Марленуса из Ара, и что он решил ее освободить из рабства, — сбежала от него, охваченная яростью, столь характерной для горианских женщин, и вернулась в свои родные болота в огромной Дельте Воска. Настоящий горианец обязательно последовал бы за ней и привел бы назад в ошейнике и наручниках. Но Тэрл Кэбот, проявив слабость, пролил немного слез и позволил ей уйти. Вне всякого сомнения, теперь Телима презирала его, сидя на своих болотах. И вот Тэрл Кэбот исчез, а Боск, купец из Порт-Кара, отправился в северные леса, чтобы освободить Талену, бывшую когда-то его свободной спутницей. Там он встретил Марленуса из Ара, убара Ара, убара убаров, и, несмотря на то что был всего лишь купцом, спас Марленуса от унизительного рабства. Тот факт, что человек вроде него оказал великому Марленусу такую услугу, был равносилен страшному оскорблению. Однако Марленус вновь обрел свободу. Перед этим он отказался от своей дочери, Талены, потому что она попросила об освобождении — поступок, достойный лишь рабыни. Марленусу удалось сохранить свою честь. А вот у Тэрла Кэбота надежд не осталось. Но я не забыл, оказавшись среди врагов в Тиросе, что у меня была честь. Я вышел за частокол один, не рассчитывая на то, что останусь в живых. И дело даже не в том, что я был другом или союзником Марленуса. Просто, будучи воином, точнее, человеком, некогда при надлежавшим к этой касте, я поставил перед собой задачу — освободить убара. И выполнил ее. Ночью под сияющими звездами я снова вспомнил о своей чести, про которую никогда не забывал. И в награду получил раны и тело, пронизанное болью, левая часть которого стала неподвижна. Я вспомнил о своей чести, а в результате оказался в инвалидном кресле. Конечно, на спинке вырезан шлем, увенчанный гребнем из меха слина, соответствующий чину капитана, но подняться с этого кресла я не могу. Мое собственное тело и его слабость удерживают меня на месте надежнее любых цепей. Каким бы могучим и гордым ни было мое кресло, оно служит троном для жалкого подобия человека. Мне принадлежат огромные богатства! Я уставился в темноту зала. Самос из Порт-Кара купил Талену как самую обычную рабыню, она досталась ему с удивительной легкостью, в то время как я ради нее рисковал жизнью в лесу. Мне вдруг стало смешно. Но ведь я же вспомнил о своей чести той ночью под сияющими звездами. И что толку? Возможно, честь — обман, подделка, изобретение, с помощью которого умные люди успешно манипулируют своими менее сообразительными собратьями? Почему я не вернулся в Порт-Кар, оставив Марленуса в беде, в рабстве, которое, несомненно, рано или поздно привело бы его к смерти под кнутом надсмотрщика в каменоломнях Тироса? Я сидел в темноте и размышлял о чести и мужестве. Если все это действительно подделки, то я считал их самыми драгоценными подделками на свете. Чем еще мы отличаемся от уртов и слинов? Способностью размножаться и убивать друг друга, говорить неправду, делать кинжалы? Нет, все дело в чести, в стремлении не отступать до конца. Однако я не имею права на подобные мысли, потому что забыл о мужестве и чести в дельте Воска. Я вел себя, как животное, а не как сильный бесстрашный мужчина. Я не мог вернуть свою честь, но у меня была возможность — и я ею воспользовался однажды — вспомнить о ней возле частокола, на берегу Тассы, там, где кончаются северные леса. Даже под несколькими одеялами меня знобило. Я стал капризным, ядовитым и язвительным, как самый настоящий калека, ненавидящий собственную слабость. Когда наполовину парализованным я покинул берег Тассы, там остался маяк — сияющий знак, сложенный из жердей частокола. Он пылал у меня за спиной, различимый более чем за пятьдесят пасангов в море. Не знаю, зачем я поставил там маяк, но тогда мне казалось, что это непременно нужно сделать. И еще долго освещал горианскую ночь огонь моего маяка, устроенного на береговых камнях, а наутро дождь и ветер унесли прочь пепел, и не осталось ничего, кроме камней, песка и крошечных отпечатков птичьих лапок. Однако маяк горел — и никто не может этого отрицать; ничто не изменит сей факт — ни бесконечное время, ни воля Царствующих Жрецов, ни коварные происки Других, ни злоба и ненависть людей. Однажды на берегу Тассы горел маяк. Я думал о том, как должен жить человек. Сидя в своем великолепном капитанском кресле я много размышлял над подобными проблемами. И понял, что ответ на этот вопрос мне неизвестен. Но ведь это очень важный вопрос, не так ли? Многие мудрецы делали самые разные предположения, однако так и не сумели договориться между собой. Только глупцы и простаки, невежественные и наивные люди, знают на него ответ. Возможно, на столь сложный вопрос попросту не существует правильного ответа. Впрочем, нам ведь известны ложные ответы. Следовательно, мы имеем право предположить, что где-то есть и истинный ответ, потому что одно не существует без другого. У меня нет сомнений: нравственность, порождающая чувство вины, приводящая к отчаянию и страданиям и сокращающая жизнь, не может быть таким ответом. Значит, нравственные учения Земли ошибочны. Что же тогда истинно? У жителей Гора совсем другие представления о морали. А кто станет тем судьей, который скажет, что верно, а что ложно? Иногда я завидую простым людям Земли и Гора, которых не волнуют подобные вопросы, но мне никогда не стать таким, как они. И если одна из нравственных норм окажется верной, для простых людей это будет всего лишь счастливым совпадением. Они случайно приблизятся к истине, поэтому не смогут в полной мере познать ее. И, следовательно, не будут обладать ею. Только тот, кто обрел это понимание в жестокой борьбе, может стать его настоящим владельцем. Разве мы не учимся жить, совершая поступки, как учимся говорить — разговаривая, рисовать — рисуя, строить — строя? Те, кто знают, как следует жить, в наименьшей степени способны объяснить это другим — так мне кажется. И не то чтобы они этому не учились — просто, пытаясь овладеть столь нужным искусством, они обнаруживают, что не могут рассказать о своих открытиях: ведь произносить можно лишь слова, они же научились жить, а не говорить об этом! Мы можем сказать: «Это здание прекрасно». Но ведь не благодаря словам мы по знаем красоту; само здание учит нас прекрасному, верно? Мы же не станем считать, что причиной красоты является определенное количество колонн или наклоненная под особым углом крыша, ну и всякие другие штуки в таком же роде. Впрочем, слова можно произнести, но чувства, которые наполняют твою душу, когда ты смотришь на великолепное сооружение, невозможно выразить никакими словами. Потому что слова пусты. А прекрасное говорит само за себя. Земная мораль, с точки зрения жителей Гора, больше подходит рабам. Зависть и презрение тех, кто занимает высшее положение, ко всем остальным. Неравенство и унижения. Мораль, заставляющая людей стараться быть как можно более незаметными, не высовываться, льстить и заискивать, избегать столкновений и проблем. Рабы были бы просто счастливы, если бы получили возможность почувствовать себя такими же, как и все остальные люди. Об этом мечтают все невольники; а еще о том, чтобы так же считали и окружающие. С другой стороны, горианская мораль основана на еще большем неравенстве, на постулате, гласящем, что все индивидуумы отличаются друг от друга, причем этих различий невероятно много. Если слегка упростить теорию, можно сказать, что это мораль господ. Здесь не знают чувства вины, хотя жителям Гора прекрасно известно, что такое стыд и ярость. Земные законы предполагают покорность, смирение и приспособленчество; горианские — поощряют активность, умение бросить вызов обстоятельствам и покорить неприятеля. На Земле ценятся доброта, сострадание, мягкость и скромность, а на Горе — честь, храбрость, сила и твердость. Многие жители Земли могли бы спросить: «Почему вы такие жестокие?» А моралисты Гора спросили бы в свою очередь: «А почему вы такие слюнтяи?» Иногда мне кажется, что горианцам не помешало бы поучиться у землян доброте, а тем у них твердости. Но ведь я не знаю, как нужно жить. Я искал ответы на свои вопросы и не нашел. Мораль рабов утверждает: «Ты мне равен, мы оба одинаковы»; мораль господ — «Ты мне не равен, мы не одинаковы». Рабы считают, что причина всех бед — зависимость одних людей от воли других. А хозяева предлагают всем, кто сможет, сражаться за вершины свободы. Мне не доводилось встречать более гордого, самонадеянного и цельного существа, чем свободный горианец, будь то женщина или мужчина. Они часто вспыльчивы и легко обижаются по совершенно непонятным поводам, но никогда не бывают мелочными. Более того, им несвойственно бояться своего тела или инстинктов, поэтому, когда они ограничивают себя в чем-то, это дается путем титанических усилий. Но случается и так, что они не сдерживаются, не считают, что инстинкты и кровь являются врагами, шпионами и саботажниками, засланными внутрь великолепного строения, которое зовется их телом. Они воспринимают эти проявления как часть своего существа и с радостью приветствуют их. Немного опасаются, конечно, стремления к жестокости и мести, способности очертя голову броситься на защиту собственных интересов и безудержной похоти. Но относятся ко всему этому как к естественному проявлению своей сути — ведь дан же им слух или способность мыслить! Многие земные законы морали делают людей маленькими; цель горианской морали, если на время забыть обо всех ее недостатках, заключается в том, чтобы вырастить людей великими и свободными. Любому ясно, что эти цели не имеют ничего общего. Я сидел в темноте и думал обо всех этих вещах. Для меня не существовало никаких навигационных карт. Я, Тэрл Кэбот, или Боск из Порт-Кара, разрывался между двумя мирами. Потому что не знал, как нужно жить. Мое сердце переполняла горечь. Однако у горианцев есть поговорка, о которой я вспомнил, сидя в окутанном мраком огромном зале: «Не спрашивай у камня или у деревьев, как нужно жить, — они не смогут ответить на твой вопрос, потому что не умеют говорить; не спрашивай мудреца, как нужно жить, потому что, если ему это известно, он знает, что не имеет права тебе сказать; если ты сам узнаешь, как нужно жить, не задавай больше этот вопрос; ответ на него не в вопросе, а в самом ответе, и вовсе не в словах; не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить». Я не до конца понимаю смысл этого мудрого высказывания. Как, например, можно продолжать делать то, что не умеешь делать правильно? Подозреваю, загвоздка в том, что горианцы считают, будто человек на самом деле знает, как жить, хотя может и не подозревать об этом. Просто предполагается, что это знание упрятано в самые сокровенные глубины души, является инстинктом, неотъемлемой частью человеческого существа. Не знаю. Эту поговорку, вероятно, следует рассматривать в качестве побуждения к действию, к совершению значительных поступков, и тогда в процессе деятельности к тебе придет знание. Мы верим, что ребенок, достигнув определенного возраста, стремится встать на ноги и пойти, так же как он ползал некоторое время назад. Но ведь по-настоящему он учится ползать, ходить, а потом и бегать, только занимаясь этими упражнениями. Меня преследовала одна и та же мысль: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить». Но как я мог это делать, я — калека, укутанный одеялами, сидящий в капитанском кресле в огромном тем ном зале? Я был богат, но страстно завидовал самому жалкому пастуху верров, нищему крестьянину, разбрасывающему навоз по своему полю, потому что и пастух, и крестьянин могли двигаться. Я попытался сжать левую руку в кулак. Но пальцы не послушались меня. Как жить? В кодексе воинов говорится: «Будь сильным и поступай так, как сочтешь правильным. Мечи других укажут тебе границу твоих возможностей». Я был одним из самых искусных воинов Гора, владеющих мечом. А теперь не могу пошевелить левой частью своего тела. Впрочем, я по-прежнему могу приказывать стали, той, что в руках моих людей, которые по совершенно необъяснимой причине, будучи горианцами, остались мне верны, невзирая на то что я стал инвалидом, прикованным к креслу, стоящему в темном зале. Я испытываю к ним благодарность, но никогда не открою свои чувства, потому что я — капитан. И еще потому, что не имею права их унижать. «В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар». «Сталь — вот монета воина. Он покупает на нее все, что пожелает». Вернувшись из северных лесов, я дал себе слово, что не стану смотреть на Талену, бывшую когда-то дочерью Марленуса из Ара, и которую Самос купил у работорговцев. Но однажды мое кресло принесли в его дом. — Хочешь я покажу ее тебе обнаженной и в кандалах? — спросил Самос. — Нет, — ответил я, — вели одеть ее в самые роскошные шелка, как подобает высокорожденной женщине Ара. — Но ведь она рабыня, — возразил он. — На бедре она носит знак Трева. И мой ошейник. — Как подобает высокорожденной женщине прекрасного Ара, — повторил я. Так вот и получилось, что Талена, бывшая когда-то дочерью Марленуса из Ара и моей свободной спутницей, снова предстала передо мной. — Рабыня, — произнес Самос. — Не опускайся на колени, — сказал я ей. — Открой лицо, рабыня, — приказал Самос. Грациозная девушка, ставшая собственностью Самоса, когда-то владевшая бесчисленным множеством рабов в Аре, сняла вуаль, отстегнула ее и опустила на плечи. Мы снова посмотрели друг на друга. Я заглянул в ее потрясающие зеленые глаза, увидел обольстительные губы, восхитительного вкуса которых еще не забыл, чудесное, смуглое и такое прекрасное лицо. Она вытащила из волос шпильку и чуть повела головой — ослепительный золотистый плащ окутал плечи. Мы не сводили друг с друга глаз. — Господин доволен? — спросила она. — Прошло так много времени, Талена, — ответил я ей. — Да, — сказала она. — Прошло много времени. — Он свободный человек, — вмешался Самос. — Прошло много времени, господин, — проговорила Талена. — Очень много лет, — повторил я. — Очень. — Я улыбнулся своей бывшей спутнице. — В последний раз я видел тебя, когда мы провели вместе ночь. — Я проснулась, но тебя не было, — сказала она. — Ты меня бросил. — Не по собственной воле я тебя оставил, — попытался оправдаться я. — Не по собственной воле. По глазам Самоса я понял, что не должен ничего говорить о Царствующих Жрецах. Именно они вернули меня тогда на Землю. — Я тебе не верю, — проговорила Талена. — Последи за своим язычком, красотка, — оборвал ее Самос. — Если ты приказываешь мне поверить, я так и сделаю, ведь я же рабыня. — Нет, — сказал я и улыбнулся. — Не приказываю. — Мне оказывали почести в Ко-Ро-Ба, — заговорила Талена, — я жила свободной и пользовалась уважением, потому что являлась твоей спутницей. Даже через год после того, как ты исчез и не вернулся. По горианским законам, в такой ситуации союз расторгается — если он не подтвержден к полуночи годовщины того дня, когда был заключен. — Царствующие Жрецы при помощи огненных знаков дали понять, что Ко-Ро-Ба должен быть уничтожен, и я покинула город. Царствующие Жрецы сровняли город с землей, а население разбежалось в разные стороны. — И ты стала рабыней, — сказал я. — Через пять дней, когда попыталась вернуться в Ар. Меня поймал бродячий мастер кожевенных дел и, конечно же, не поверил, что я дочь Марленуса из Ара. В первый вечер он вел себя хорошо и ничем меня не оскорбил. Был добр и благороден. Я же испытывала к нему благодарность. А утром проснулась от его громогласного хохота, в ошейнике. — Талена сердито на меня посмотрела. — Уж можешь не сомневаться, он мной попользовался как следует. Ты понимаешь, что я имею в виду? Он заставил меня подчиняться. Меня, дочь Марленуса из Ара. Какой-то бродячий мастеровой! Потом он меня высек. О, этот простолюдин научил меня знать свое место. Ночью сажал на цепь, а в конце концов продал торговцу солью. — Талена не сводила с меня глаз. — У меня было много хозяев. — И среди них, — заметил я, — Раск из Трева. — Я хорошо ему служила, — сказала Талена, которая вдруг страшно напряглась. — У меня не было выбора. Это он поставил клеймо. — Она гордо вскинула голову. — До тех пор мои хозяева считали, что я слишком красива, чтобы портить такое тело. — Настоящие дураки, — заявил Самос. — Клеймо учит раба знать свое место. Талена еще выше подняла голову. И я вдруг понял, что передо мной стоит самая красивая женщина Гора. — Насколько я понимаю, — сказала она, — это благодаря тебе мне позволили одеться сегодня. Кроме того, я должна поблагодарить тебя за то, что мне разрешили смыть грязь, в которой живу. Я молчал. — Клетки просто отвратительны, — продолжала Талена. — В моей всего четыре шага. А живет там двадцать девушек. Еду нам сбрасывают сверху. Пьем мы из какой-то канавы. — Приказать, чтобы ее высекли? — поинтересовался Самос. Талена побледнела. — Нет, — ответил я. — Раск из Трева отдал меняодной женщине-пантере, ее звали Вьерна. Так я попала в северные леса. Мой нынешний хозяин, благородный Самос из Порт-Кара, купил меня на берегу Тассы и доставил в Порт-Кар на цепи, прикрепленной к кольцу, вделанному в борт его корабля. А здесь, несмотря на высокое рождение, меня поместил вместе с простолюдинками. — Ты всего лишь рабыня, — сказал Самос. — Я дочь Марленуса из Ара, — гордо возразила Талена. — Насколько мне известно, попав в лес, ты попросила своего отца выкупить тебя, — медленно проговорил я. — Да, — подтвердила Талена. — Я это сделала. — А тебе известно, что Марленус поклялся на своем мече и щите с гербом Ара, что отказывается от тебя, что ты больше ему не дочь? — спросил я. — Я не верю, — сказала Талена. — Ты ему не дочь, — повторил я. — Ты теперь не принадлежишь ни к какой касте, у тебя нет Домашнего Камня, нет семьи. — Ты лжешь! — Опустись на колени перед кнутом! — приказал Самос. Талена сразу стала какой-то жалкой и медленно встала на колени. Скрещенные запястья протянуты вперед, как будто связаны, голова опущена к самому полу, спина открыта кнуту. Она задрожала, и я понял, чего смертельно боится и с чем прекрасно знакома эта рабыня — Талена познала поцелуи горианского бича, которым пороли непокорных рабов. Словно по мановению волшебной палочки, в руке Самоса появился меч и мгновенно проник за ворот ее одеяния, еще мгновение — и Талена останется обнаженной. — Не наказывай ее, — попросил я Самоса. Самос сердито посмотрел на меня. Эта рабыня вела себя слишком нахально. — К его сандалиям, рабыня, — приказал Самос. Я почувствовал, как губы Талены прижались к моей сандалии. — Простите меня, господин, — прошептала она. — Встань, — сказал я. Она поднялась на ноги и отступила на шаг. Я видел, что Талена боится Самоса. — Ты лишилась всего, — продолжал я. — Хочешь ты того или нет, но твой статус ниже, чем у последней крестьянской шлюхи, у которой есть Домашний Камень. — Я тебе не верю, — заявила она. — Ты не забыла меня, Талена? — спросил я. Она опустила ворот своего одеяния и обнажила шею. — Я ношу ошейник, — только и ответила она, и я увидел простой, гладкий, серый ошейник дома Самоса. — Сколько она стоит? — обратился я к Самосу. — Я заплатил за нее десять золотых монет, — равно душно отозвался он. Казалось, Талена была поражена, что ее продали за такую смехотворную сумму. Однако для девушки в ее совсем уже не юном возрасте на побережье Тассы это была прекрасная цена. Несомненно, она стоила так много только из-за того, что была ослепительно красива. Впрочем, если бы ее как следует одеть и выставить на продажу на рынке в Тьюрии или Аре, Ко-Ро-Ба или Тарне, можно было бы выручить куда больше. — Я дам тебе пятнадцать, — предложил я. — Очень хорошо, — сразу согласился Самос. Правой рукой я достал кожаный мешочек с золотом, висевший у меня на поясе, отсчитал монеты и протянул их Самосу. — Освободи ее, — сказал я. Самос, общим ключом, которым он множество раз замыкал и отмыкал рабские ошейники, открыл замок и снял тонкую металлическую полосу с прелестной шеи Талены. — Теперь я и в самом деле свободна? — осведомилась Талена. — Да, — сказал я. — Я должна была бы принести своему хозяину тысячу золотых, — заявила она. — Как дочь Марленуса из Ара, цена за право быть моим свободным спутником составляет тысячу тарнов и пять тысяч тарларионов! — Ты более не дочь Марленуса из Ара, — повторил я. — А ты лжец. — Она с презрением посмотрела на меня. — С твоего разрешения, я удаляюсь, — вмешался Самос. — Останься, Самос, — попросил я. — Ладно, — ответил он. — Очень давно, Талена, мы были спутниками и заботились друг о друге. — Я была глупой девчонкой тогда, — бросила Талена, — а теперь я взрослая женщина. — И я стал тебе безразличен? Она пристально посмотрела на меня. — Я свободна, — заявила она. — И могу говорить все, что пожелаю. Посмотри на себя! Ты даже ходить не можешь. Не в силах пошевелить левой рукой! Ты калека, калека! И ты мне отвратителен! Неужели в твоей голове могла возникнуть мысль, что такая женщина, как я, дочь Марленуса из Ара, станет думать о подобной развалине? Взгляни на меня. Я красива. А теперь посмотри на свое отражение. Ты калека. Заботиться о тебе? Да ты глупец, глупец! — Да, — с горечью ответил я, — глупец. Она отвернулась, и ее дорогое одеяние зашуршало в воздухе. А потом Талена взглянула мне прямо в глаза. — Жалкий раб! — прошипела моя бывшая спутница. — Я не понимаю, — пробормотал я. — Я позволил себе, — вновь вмешался Самос, — хотя в то время не знал о твоих ранах и параличе, рассказать ей о том, что произошло в дельте Воска. Моя правая рука сжалась в кулак. Я был в ярости. — Сожалею, — добавил Самос. — Тут нет секрета, — сказал я, — многие об этом знают. — Удивительно, что твои люди не бросили тебя! — вскричала Талена. — Ты предал свой кодекс! Ты трус! Ты недостоин меня! И, спрашивая меня о том, как я к тебе отношусь, ты наносишь оскорбление свободной женщине! Ты предпочел рабство смерти! — Почему ты рассказал ей о событиях в дельте Воска? — спросил я у Самоса. — Чтобы убить любовь, если она еще оставалась между вами. — Ты жесток, — заметил я. — Истина жестока, — пожал плечами Самос. — Рано или поздно, она бы все равно узнала. — Но почему ты рассказал ей? — Чтобы она стала к тебе равнодушна и хорошо служила тем, чьи имена мы не будем сейчас упоминать. — Я никогда не стала бы заботиться о калеке, — заявила Талена. — У меня остается надежда, — продолжал Самос, — вновь призвать тебя на высокую службу огромной важности. Я рассмеялся. Самос покачал головой. — Мне слишком поздно стали известны последствия твоих ран. Я сожалею. — Теперь, Самос, — сказал я, — у меня совсем другие проблемы. Я и себе-то не могу служить. — Я сожалею, — повторил Самос. — Трус! Ты предал кодекс чести! Слин! — вскричала Талена. — Все, что ты говоришь, — правда, — негромко ответил я. — Насколько мне известно, — сказал Самос, — ты хорошо сражался за частоколом Саруса из Тироса. — Я хочу, чтобы меня вернули к отцу, — холодно проговорила Талена. Я достал пять золотых монет. — Этих денег, — сказал я, обращаясь к Самосу, — должно хватить для безопасного путешествия на тарне в Ар, в сопровождении охраны. Талена опустила на лицо вуаль. — Эти деньги будут тебе возвращены, — презрительно бросила она. — Нет, — возразил я, — возьми их как подарок в память о наших прошлых отношениях, когда я имел честь быть твоим спутником. — Она самка слина, — угрюмо сказал Самос, — злобная и неблагодарная. — Мой отец отомстит за это оскорбление, — холодно ответила Талена. — Ждите отряд тарнов. — Твой отец отрекся от тебя, — бросил Самос, повернулся и вышел. Я продолжал держать монеты в руке. — Отдай мне деньги, — сказала Талена. Я протянул к ней правую руку ладонью вверх. Она подошла и схватила монеты так, словно боялась прикоснуться ко мне. А потом встала в нескольких шагах передо мной, зажав деньги в кулаке. — Как ты уродлив! Мне противно смотреть на тебя! Я молчал. Талена пошла к выходу из зала. У двери она остановилась и снова повернулась ко мне. — В моих жилах, — гордо сказала Талена, — течет кровь Марленуса из Ара. Мне отвратительна даже мысль о том, что трус и предатель, вроде тебя, навсегда лишившийся чести, когда-то меня касался. — Она позвенела зажатыми в кулаке монетами. На руке была надета перчатка. — Благодарю вас, сэр. — И отвернулась. — Талена! — крикнул я. Она в последний раз взглянула на меня. — Не стоит меня благодарить, — сказал я. — И ты отпускаешь меня, — презрительно усмехнулась она. — Ты никогда и не был настоящим мужчиной. Мальчишка, слюнтяй. — Талена подняла вверх кулак с зажатыми монетами. — Прощай, ничтожество. — С этими словами моя бывшая свободная спутница вышла из зала. А я снова остался сидеть один во мраке, размышляя о множестве вещей. Как мне теперь жить? «В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар». Когда-то я был одним из лучших меченосцев планеты Гор. Сейчас я калека. Талена уже, наверное, прибыла в Ар. Какой страшный удар ее ждет! Теперь она точно узнала, что лишена наследства и что отец от нее отказался. Она попросила о том, чтобы ее выкупили — поступок рабыни. Марленус, защищая свою честь, поклялся на мече и на медальоне убара, что у него больше нет дочери. Талена разом лишилась и принадлежности к касте, и Домашнего Камня. Самая жалкая крестьянская шлюха, охраняемая правами своей касты, может с презрением смотреть на Талену. Даже у рабыни есть ошейник. Я знал, что Марленус выставит дочь, от которой отрекся, на всеобщее обозрение в клетке, чтобы ее позор не бросил тень на его репутацию. Она будет пленницей в Аре. Даже не сможет назвать Домашний Камень Ара своим. Талена будет подвешена обнаженной на сорокафутовой веревке под аркой высокого моста, чтобы пролетающие мимо на тарнах всадники секли ее своими кнутами. А я молча смотрел, как она уходит. Даже не попытался остановить. И когда Телима убежала из моего дома, когда я был полон решимости отыскать Талену в северных лесах, я позволил ей уйти. На моем лице появилась улыбка. Истинный горианец — я это прекрасно знал — последовал бы за ней и привел бы обратно, в ошейнике и наручниках. Я вспомнил о Велле, которую когда-то звали Элизабет Кардуэл, мы повстречались с ней в городе Лидиус, в устье реки Лаурия, за границей дальних лесов. Я любил ее и хотел невредимой вернуть на Землю. Однако она не посчиталась с моими желаниями. Ночью, пока я спал, Велла оседлала моего тарна, могучего Убара Небес, и сбежала в Сардар. Когда птица вернулась, я в ярости прогнал ее. А потом встретил Веллу в пага-таверне в Лидиусе; она стала рабыней. Ее побег был смелым, но безрассудным поступком. Я восхищался ею, но каждый должен отвечать за свои действия. Она решила рискнуть и проиграла. Той ночью, в постели, после того, как я насладился ею, Велла попросила меня выкупить ее и освободить. Это был поступок рабыни — тут она ничем не отличалась от Талены. Она осталась в той пага-таверне. Рабыней. А перед тем, как уйти, я сообщил ее господину, Сарпедону из Лидиуса, что она прошла обучение и является рабыней для наслаждений, а кроме того, владеет искусством возбуждающих танцев — для него это оказалось приятной неожиданностью. Я не стал возвращаться в таверну той ночью, чтобы посмотреть, как Велла танцует для посетителей таверны. У меня были другие дела. Она не посчиталась с моими желаниями. Да и была-то всего лишь женщиной. Из-за нее я лишился отличного тарна. Она сказала мне, что я стал более жестоким и похожим на горианца. Но я не знал, так ли это. Истинный горианец, размышлял я, не оставил бы ее в пага-таверне. Истинный горианец купил бы ее, привел к себе в дом и поместил вместе с другими женщинами — еще одна прелестная рабыня для сладостных утех. Я улыбнулся собственным мыслям. Элизабет Кардуэл, в прошлом секретарша из Нью-Йорка, была одной из самых прелестных маленьких шлюх, которых я когда-либо видел в рабских шелках. На ее бедре стояло тавро в виде четырех рогов боска. Нет, я обошелся с ней совсем не как истинный горианец. Я не привез ее в свой дом в рабском ошейнике, чтобы она служила мне. Я не забыл, как шептал ее имя, лежа в горячечном бреду в замке Тесефон. Мне стыдно вспоминать об этом — то было проявление слабости. И хотя я лишен возможности двигаться, не могу сжать в кулак левую руку, я твердо решил навсегда избавиться от подобных слабостей. Во мне еще многое осталось от жителя Земли — стремление к компромиссам, да и кое-какие другие недостатки. Я не стал истинным горианцем. Я размышлял о том, как жить дальше. «Не спрашивай, как жить, — живи, и все». И еще я думал о причинах своей болезни. Лучшие врачи Гора осматривали меня. Но мало что могли сказать. Впрочем, мне удалось выяснить, что мой мозг в полном порядке, как и позвоночник. Медицинские мужи пребывали в недоумении. Раны были действительно жестокими, я должен время от времени испытывать боль, но паралич… Они не видели никаких причин для этого. Однажды в мою дверь по собственному почину постучался какой-то врач. — Впустите его, — приказал я. — Это ренегат из Тарии, человек без рода и племени, — сказал Турнок. — Впустите его, — повторил я. — Это Искандер, — прошептал Турнок. Мне было хорошо известно имя Искандера из Тарии. Я улыбнулся. Он не забыл город, из которого его изгнали, сохранив в своем имени. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел гордые стены своего родного города. Однажды, за стенами Тарии, Искандер вылечил молодого воина тачака, по имени Камчак. За помощь, оказанную врагу, его изгнали из города. Как и многие другие, он пришел в Порт-Кар. Здесь его дела пошли в гору, он стал личным врачом Саллиуса Максимуса, который в свое время был одним из пяти убаров, управлявших Порт-Каром, еще до того, как власть перешла к Совету Капитанов. Саллиус Максимус слыл знатоком поэзии и ядов. Когда Саллиус сбежал из города, Искандер остался. Он даже был вместе с флотом Порт-Кара двадцать пятого се'кара. Саллиус Максимус после этих событий попросил убежище в Тиросе, которое и было ему даровано. — Привет тебе, Искандер, — сказал я. — Привет и тебе, Боск из Порт-Кара, — ответил он. Искандер из Тарии подтвердил слова других врачей, но, к моему удивлению, сложив инструменты в сумку, заявил: — Раны были получены от клинков, сделанных в Тиросе. — Да, — ответил я, — так оно и есть. — Я полагаю, в ранах осталось слабое заражение, — заявил он. — Ты в этом уверен? — спросил я. — Я не смог обнаружить его, — ответил Искандер, — но никакого другого объяснения, на мой взгляд, тут быть не может. — Заражение? — Отравленный клинок, — пояснил он. Я ничего не сказал. — Саллиус Максимус живет в Тиросе, — добавил он. — Я не думаю, что Сарус из Тироса стал бы пользоваться отравленным клинком, — заметил я. Подобные вещи, как и отравленные стрелы, не только противоречили кодексу воина, но и вообще считались недостойными мужчины. Яд — оружие женщин. Искандер пожал плечами. — Саллиус Максимус, — сказал Искандер, — изобрел такой яд. Он использовал его в малых дозах на взятых в плен врагах, в результате те оказывались парализованными от шеи до самых пяток. Максимус сажал их по правую руку в качестве почетных гостей, так продолжалось больше недели, а когда ему это надоедало, он их убивал. — А есть ли какое-нибудь противоядие? — спросил я. — Нет, — со вздохом ответил Искандер. — Значит, надежды нет, — тихо вымолвил я. — Нет, — опустил глаза Искандер. — Практически никакой. — Может быть, это совсем и не яд, — предположил я. — Может быть. — Турнок, — позвал я, — дай врачу двойной золотой тарн. — Нет, — отказался Искандер. — Я не возьму денег. — А почему? — спросил я его. — Я был с тобой, — ответил он, — двадцать пятого се'кара. — Желаю тебе удачи, врач. — И тебе тоже, капитан, — сказал Искандер и ушел. Я размышлял о том, верны ли предположения Искандера из Тарии. Можно ли остановить действие яда, если дело и правда в нем? Противоядия не существует, сказал он мне. В голове у меня снова возникла фраза: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай это делать». Я горько рассмеялся. — Капитан! — раздался крик. — Капитан! — Это был голос Турнока. Я услышал топот ног бегущих домочадцев. — Что случилось? — спросила Лума. — Капитан! — кричал Турнок. — Я должен видеть его немедленно! — отвечал другой голос. Я удивился: ко мне пожаловал Самос, самый крупный работорговец Порт-Кара. Они вошли с факелами в руках. — Воткните факелы в кольца, — приказал Самос. Теперь зал был ярко освещен. Домочадцы подошли поближе. Перед моим столом возник Самос. Рядом с ним стоял Турнок, который все еще держал в руках факел. И Лума тоже была здесь. А еще я увидел Тэба, капитана «Венны». Кроме того, ко мне пожаловали Клинтус и молодой Генриус. — Что случилось? — осведомился я. Вперед выступил Хо-Хак, житель топей. Его лицо было бледным. С его шеи уже сняли ошейник галерного раба с короткой свисающей цепочкой. Он являлся выращенным рабом, весьма экзотического вида, с огромными ушами — мечта любого коллекционера. Однако он убил хозяина, сломав ему шею, а потом сбежал. Его поймали и приговорили к галерам, но он снова сбежал, прикончив по дороге шесть человек. В конце концов ему удалось добраться до болот в дельте Воска, где его приняли рэнсоводы, живущие на островах, сплетенных из рэнсового тростника. Он стал вождем одной из таких групп. Его уважали в дельте. Именно Хо-Хак научил рэнсоводов пользоваться большим луком, и они тут же выступили против жителей Порт-Кара, которые с легкостью победили болотных жителей, и теперь их вовсю используют — некоторые капитаны берут рэнсоводов с собой в качестве воинов резерва. Хо-Хак не произнес ни слова, только бросил на стол золотой браслет. Он был в крови. Я прекрасно знал этот браслет. Он принадлежал Телиме, которая сбежала в болота, когда я принял решение отправиться в северные леса на поиски Талены. — Телима, — сказал Хо-Хак. — Когда это произошло? — спросил я. — Четыре ана назад, — ответил Хо-Хак, а затем по вернулся к рэнсоводу, стоявшему у него за спиной. — Говори, — приказал Хо-Хак. — Я мало что видел, — ответил тот. — Там были тарн и зверь. Потом я услышал женский крик и, держа наготове лук, направил свой плот туда, откуда донесся крик. И тут услышал еще один. Совсем низко над тростником пролетел тарн, на спине которого, скорчившись, сидел зверь. Я нашел ее плот, а рядом плавал шест. И все вокруг было в крови. Там же валялся браслет. — А тело? — спросил я. — О нем позаботились тарларионы, — ответил рэнсовод. Я кивнул. Меня интересовало, сделал ли это зверь, побуждаемый голодом. Существа из дома Кернуса питались человеческим мясом. Вне всякого сомнения, для них это то же самое, что для нас оленина. Может быть, даже и лучше, что тело не найдено. Оно наверняка изуродовано до неузнаваемости и наполовину съедено, хорошо, что останки достались тарларионам. — А почему ты не убил зверя или тарна? — поинтересовался я. Это возможно, если у тебя в руках большой лук. — Мне не представилось такой возможности, — ответил рэнсовод. — В какую сторону направился тарн? — спросил я. — На северо-запад, — сказал рэнсовод. Я был уверен, что тарн полетит вдоль берега. Невероятно трудно, может быть, даже невозможно заставить тарна лететь в сторону, противоположную суше. Это противоречит их инстинктам. Во время событий двадцать пятого се'кара мы использовали тарнов на море, но держали их в трюмах грузовых кораблей до тех пор, пока земля не исчезала из виду. Интересно, что когда, мы их выпустили, они не доставили нам никаких хлопот. И вели себя просто идеально. — Что тебе известно об этом деле? — спросил я Самоса. — Только то, что мне рассказали, — отозвался Самос. — Опиши зверя, — попросил я рэнсовода. — Я не очень хорошо его рассмотрел, — ответил тот. — Это не может быть никто, кроме курии, — заметил Самос. — Курии? — спросил я. — Это исковерканное на горианский манер имя, которым они называют сами себя, — пояснил Самос. — В Торвальдсленде, — вставил Тэб, — это слово означает «зверь». — Интересно, — проговорил я. Если Самос прав в том, что «курия» — исковерканное имя, которым эти животные называют себя, и что это слово используется в Торвальдсленде для обозначения понятия «зверь», тогда маловероятно, что их никогда не видели в Торвальдсленде, по крайней мере, в каких-нибудь отдаленных районах. Тарн полетел на северо-запад. Можно предположить, что он будет следовать вдоль северного побережья, может быть, над лесом, в сторону недоступного Торвальдсленда. — Так ты считаешь, Самос, — спросил я, — что зверь убил, чтобы утолить голод? — Говори, — приказал Самос рэнсоводу. — Зверя, — заговорил рэнсовод, — дважды видели на заброшенных, гниющих островах. — Он кормился там? — спросил я. — Только в тех топях, — ответил рэнсовод. — Значит, зверь напал только однажды? — уточнил я. — Да, — подтвердил рэнсовод. — Самос? — снова спросил я. — Складывается впечатление, что удар был нанесен совершенно сознательно, — ответил Самос. — Кто еще в топях носит на запястье золотой браслет? — Но почему? — резко выкрикнул я. — Почему? Самос пристально посмотрел на меня. — Значит, мирские дела, — хмуро заметил он, — все-таки еще тебя заботят. — Он же болен! — вскричала Лума. — Ты говоришь странно! Он же ничего не может сделать. Уходи! Я опустил голову. И почувствовал, как сжались мои кулаки. Меня вдруг охватило отчаянное возбуждение. — Принесите мне кубок, — приказал я. Мгновенно появился кубок из массивного золота. Я взял его левой рукой. И медленно раздавил. А потом отбросил в сторону. В страхе мои домочадцы отступили назад. — Я ухожу, — заявил Самос. — У меня есть кое-какие дела на Севере. Я позабочусь о том, чтобы отомстить. — Нет, Самос, — возразил я. — Я пойду сам! Послышались удивленные восклицания. — Вы не можете идти, — прошептала Лума. — Телима когда-то была моей женщиной, — твердо сказал я. — И отомстить за нее должен я. — Но вы же больны! Не можете ходить! — вскричала Лума. — Над моей постелью висят два меча, — сказал я Турноку. — Один обычный, с потертой рукоятью; другой — роскошный, инкрустированный самоцветами. — Я знаю, — прошептал Турнок. — Принеси клинок из Порт-Кара, тот, что инкрустирован самоцветами. Турнок выскочил из зала. — Я выпью паги, — потребовал я. — И принесите мне мяса боска. Генриус и Клинтус последовали за Турноком. Он принес мне меч. Великолепный клинок. Я сражался с ним в руках двадцать пятого се'кара. Вдоль клинка шла изящная гравировка, рукоять изукрашена драгоценными камнями. Я взял кубок, наполненный огненной пагой. Я не пил пагу с тех пор, как вернулся из северных лесов. — Та-Сардар-Гор, — сказал я, плеснув, как положено, на стол. А потом поднялся на ноги. — Он стоит! — вскричала Лума. — Он стоит! Я закинул голову назад и залпом выпил пагу. Принесли мясо, красное и горячее, я впился в него зубами, так что сок потек по подбородку. Горячая кровь и вино наполнили мое тело силой. Я почувствовал жар и вкус мяса. Отбросил в сторону золотой кубок. Доел обжигающее мясо. Надел на левое плечо ремень ножен. — Оседлай тарна, — приказал я Турноку. — Есть, капитан, — прошептал он. Я стоял перед капитанским креслом. — Еще паги, — спокойно сказал я, и мне принесли сосуд с напитком. — Я пью за кровь зверя. А затем я осушил кубок и отшвырнул его в сторону. С диким воплем я ударил по столу ребром ладони и расколотил одну из досок. Потом отбросил одеяла и само кресло. — Не ходи, — проговорил Самос. — Возможно, они специально хотят заманить тебя в ловушку. — Конечно, хотят, — улыбнулся я ему. — Для тех, с кем мы имеем дело, Телима не имеет никакого значения. — Я внимательно на него посмотрел. — Они хотят захватить меня. И получат возможность это сделать. — Не ходи, — настаивал на своем Самос. — У меня есть кое-какие дела на Севере, — повторил я его слова. — Позволь мне пойти туда, — попросил Самос. — Я должен отомстить сам. А потом я повернулся и направился к дверям. Лума шарахнулась в сторону, ее рука была прижата ко рту. Я вдруг заметил, какие у нее прекрасные глаза, словно два глубоких колодца. Она была напугана. — Следуй за мной в мою спальню, — спокойно приказал я. — Я свободна, — прошептала она. — Надень на нее ошейник, — приказал я Турноку, — а затем пусть отправляется в мою спальню. Рука Турнока сомкнулась на запястье худенькой, светловолосой девушки, работавшей у меня управляющей. — Клинтус, — продолжал я, — пришли в мою спальню еще и Сандру, танцовщицу. — Вы освободили ее, капитан, — улыбнулся Клинтус. — Надень на нее ошейник. — Есть, капитан, — сказал он. Я отлично помнил Сандру, ее черные глаза, смуглую кожу и высокие скулы. Я хотел ее. Я давно не был с женщиной. — Тэб, — повернулся я к одному из своих людей. — Слушаю, капитан. — Эти две особы недавно были свободными, — проговорил я. — Поэтому, как только на них наденут ошейники, не забудь напоить их невольничьим вином. — Есть, капитан. — Тэб радостно ухмылялся. Это вино совершенно намеренно сделано невыносимо горьким. Его действие продолжается больше месяца. Я не хотел, чтобы женщины забеременели. Рабыням перестают давать вино, когда их господин решает, что они должны родить ребенка. — Тарн, капитан? — спросил Турнок. — Оседлай его и жди меня, — приказал я. — Скоро я отправляюсь на Север. — Есть, капитан, — ответил он.Глава 2. ХРАМ В КАССАУ
Запах фимиама щекотал мне ноздри. В храме было жарко, тесно и душно. Здесь толпилось множество народу. Трудно было что-то разглядеть из-за фимиама, неподвижно повисшего в воздухе. Глава Посвященных Кассау — города, расположенного на северной границе леса, неподвижно сидел в своем белом одеянии и высокой шляпе на троне, стоящем внутри белой ограды, разделявшей святилище, где находились те, кто удостоился чести быть помазанными жиром Царствующих Жрецов. Остальные не имели права входить за ограду. Справа от меня всхлипывала женщина, которую переполняло чувство благоговения. Она без умолку повторяла: «Да будут благословенны Царствующие Жрецы!» — и все время кивала. Рядом с ней, явно скучая, стояла стройная белокурая девушка. Ее волосы были собраны в сетку из алой шерсти, с вплетенными в нее золотыми нитями. На плечи девушка накинула плащ из белого меха северного морского слина. А поверх блузки с длинными рукавами из белой шерсти, привезенной из далекого Ара, была надета алая жилетка, вышитая золотом. И длинная шерстяная юбка, выкрашенная в красный цвет, с черным поясом, на котором красовалась дорогая золотая пряжка, явно сделанная в Косе. На ногах девушки были черные ботинки из блестящей кожи, доходившие до щиколоток. Заметив мой взгляд, она отвернулась. В северных деревнях и в лесных городах к северу от побережья, женщины не прикрывают лицо, как это принято на юге. Кассау — это город, который выбрал в качестве своей резиденции Глава Посвященных Севера, утверждавший, что он наделен духовной властью над Торвальдслендом. Это утверждение, как и большинство постулатов Посвященных, мало кем оспаривается, впрочем, и внимание на них особенно не обращают. Насколько мне было известно, жители Торвальдсленда уважают Царствующих Жрецов, но не оказывают им особого почтения. Они придерживаются древних традиций и верят в старых богов. Религия Царствующих Жрецов, введенная и поддерживаемая кастой Посвященных, не стала популярной среди примитивных жителей Севера. Посвященные часто пользовались своим влиянием и золотом, оказывая давление на купцов, с тем чтобы те способствовали распространению ритуалов и постулатов новой веры. Иногда какой-нибудь вождь, обращенный ими, вынуждал своих соплеменников отказаться от древних богов. По правде говоря, такое случалось довольно часто. Не редко за вождем добровольно шли те, кто был связан с ним кровными узами и чувством долга. Однако известны случаи, когда религия Царствующих Жрецов насаждалась при помощи огня и меча, а те, кто продолжал сохранять древние традиции, почитая знак кулака, подвергались мучительной смерти. Мне рассказывали, что одного из них сварили заживо в большом котле, в котором обычно готовят мясо для слуг. Воду в таких котлах надевают, опуская в нее раскаленные на огне камни. После того как камень немного полежит в воде, его достают вилами и снова нагревают. Другого насадили на вертел и зажарили на огромном костре. Говорят, он не издал ни звука. Еще одного прикончили, засунув ему в рот гадюку, которая вырвалась наружу через щеку. Я посмотрел в холодное, высокомерное бледное лицо Главы Посвященных, сидящего на троне. Его окружали бритоголовые жрецы в белых одеяниях. Посвященные не едят ни мяса, ни бобов. Они познают тайны математики. Изъясняются между собой на древнем горианском языке, на котором теперь не говорит никто из простых людей. Службы принято проводить на нем же. Впрочем, отдельные фрагменты переведены на современный язык. Когда я впервые оказался на Горе, меня заставили выучить несколько длинных молитв, обращенных к Царствующим Жрецам, но мне так и не удалось разобраться в них, а теперь я уже все забыл. Но всегда узнавал, когда слышал. Вот и сейчас один из Посвященных, стоящий на высокой платформе за белой оградой, читал прихожанам такую молитву. Я никогда не любил подобные сборища, службы и ритуалы Посвященных, но сегодня у меня имелся особый интерес. Умер Ивар Раздвоенная Борода. Я знал этого человека из Торвальдсленда только понаслышке. Он был путешественником, знаменитым капитаном, пиратом, купцом и воином. Именно он вместе со своими людьми, прорвавшись сквозь все преграды и разбив могучими ударами боевого топора цепи, которыми Ченбар из Тироса, по прозвищу Морской Слин, был прикован к стене, освободил его из темницы Порт-Кара. По слухам, это был бесстрашный, сильный воин, прекрасно владевший мечом и топором, большой любитель повеселиться и выпить, повелитель красивых женщин — словом, настоящий безумец. Однако за свои услуги он взял с Ченбара столько сапфиров Шенди, сколько весил сам освобожденный им пленник. По-моему, он не был таким уж безумцем. И вот Раздвоенная Борода мертв. Прошел слух, что перед смертью, сожалея о своей беспутной жизни, он попросил, чтобы его похоронили в храме Царствующих Жрецов в Кассау и чтобы Глава Посвященных проявил милосердие и, если сочтет возможным, смазал бы его кости священным жиром — знаком Царствующих Жрецов. Это должно было означать, что он, Раздвоенная Борода, если не при жизни, то перед смертью признал ошибочность своей прежней веры и теперь склоняется перед мудростью религии Царствующих Жрецов. Подобное обращение, даже и после смерти, было большой удачей для Посвященных. Я чувствовал, что Глава Посвященных торжествует, сидя на своем троне, хотя его холодное лицо не выдавало никаких чувств. Посвященные, стоящие напротив трона, начали распевать молитвы, обращенные к Царствующим Жрецам. Толпа отвечала на древнегорианском короткими привычными фразами. Кассау — деревянный город, и храм — его самое большое строение. Башни возвышаются над приземистыми хижинами и чуть более солидными домами купцов, теснящимися вокруг храма. Весь город окружен стеной с двумя воротами; одни большие, выходящие на фьорд моря Тасса, другие — маленькие, сразу за ними начинается лес. Стена построена из заостренных кольев, с внутренней стороны идет помост, на котором располагаются защитники города. Кассау — город торговцев, рыбаков и плотников. Узкая полосатая рыба парсит кормится планктоном у северного побережья города, здесь, в особенности весной и осенью, ее ловят огромными сетями. Запах вяленой рыбы можно почувствовать на большом расстоянии от Кассау. Торгуют жители в основном мехом с Севера, меняют его на оружие, железные слитки, соль и предметы роскоши — самоцветы и шелка с Юга, этот товар обычно доставляется в Кассау из Лидиуса на небольших десятивесельных лодках. Древесина, конечно, тоже является весьма ценным продуктом. Обычно дерево привозят на Север в распиленном виде. Хотя в Торвальдсленде и встречаются деревья, пейзажи там совсем безрадостные. Так, например, прекрасные деревья ка-ла-на или тэм тут не растут. Именно их древесина особенно ценится на Севере. Зал, отделанный деревом ка-ла-на, считается величайшей роскошью. На стенах таких залов можно часто увидеть богатые резные украшения. Торвальдсленд славится своими ремесленниками. С южанами торговля идет в основном мехом, доставленным из Торвальдсленда, а еще бочками копченой и вяленой рыбы парсит. А с Юга жители Кассау получают товары, которые используют для торговли с северными соседями из Торвальдсленда, оставляя часть из них себе. Не думаю, что население Кассау превышает тысячу сто человек. Однако вокруг города есть несколько деревень, жители которых часто появляются на рынке Кассау. Если считать и этих крестьян, тогда население всего региона составляет около двух тысяч трехсот человек. Но самое главное — именно здесь находится резиденция Главы Посвященных всего Севера. Таким образом, это единственный духовный центр Царствующих Жрецов на сотни пасангов вокруг. Ближайший к Кассау город, где находится миссия Царствующих Жрецов, — Лидиус, до него несколько сотен пасангов пути. Посвященные — удивительно хорошо организованная и дисциплинированная каста. Они построили множество монастырей и храмов. Посвященные могли отправиться в далекое путешествие, зная, что ночлег в домах других Посвященных им обеспечен. Они считали себя высшей кастой, и во многих городах к ним так и относились. Часто между Посвященными и гражданскими властями возникала напряженность, поскольку и те и другие считали себя властью, определяющей законы и политику. У Посвященных были свои собственные законы и суды, некоторые из них занимались законами всю жизнь. В целом образование Посвященных имело небольшую практическую ценность, очень много времени тратилось на толкование сомнительных, трудных для понимания текстов, рассказывающих об откровениях Царствующих Жрецов, на бесконечное изучение ритуалов и календарей и тому подобное, впрочем, как ни странно, такое образование имело весьма тонкие аспекты. Оно помогало объединить Посвященных, делало их зависимыми друг от друга, выделяло среди остальных людей. Они чувствовали себя значительными и мудрыми, людьми, которым дарованы особые привилегии. Существует много текстов, неизвестных даже представителям этой касты, которые не держал в руках ни один ученый. Говорят, что в них содержатся чудесные заклинания и могущественные чары, в особенности если читать написанное справа налево в определенные, праздничные дни. В то время как Посвященных не принимают всерьез высшие касты или наиболее толковые представители населения, в тех случаях когда речь не идет о заключении политических союзов, их учение и способность входить в контакт с Царствующими Жрецами и таким об разом влиять на благосостояние своих последователей низшими сословиями воспринимаются всерьез. Многие из тех, кто подозревает, что Посвященные являются самыми настоящими мошенниками, тем не менее предпочитают не входить в прямую конфронтацию с ними. Особенно это относится к политическим лидерам, которые боятся, что Посвященные настроят против них простолюдинов. Да и в конце концов, кому известно хоть что-нибудь о Царствующих Жрецах, если не считать самого факта их существования! Невидимый барьер вокруг Сардара является тому подтверждением, равно как и то, что любого, кто осмелится воспользоваться незаконным оружием или изобретениями, ждет страшная огненная смерть. Горианцы точно знают, что Царствующие Жрецы существуют. Конечно, им непонятна их природа, вот тут-то и появляются на сцене Посвященные. А еще горианцам приходится считаться с общественно и экономически сильной кастой, утверждающей, что она является посредником между Царствующими Жрецами и простыми людьми. А что, если хотя бы часть их утверждений — правда? А что, если они и в самом деле могут оказывать влияние на Царствующих Жрецов? Простые горианцы предпочитают не рисковать попусту и поклоняются Посвященным. Однако стараются как можно меньше иметь с ними дело. Это не значит, что они отказываются вносить деньги на содержание храмов и ублажать Царствующих Жрецов. Сами же Царствующие Жрецы, как я понял, побывав в Сардаре, относятся к Посвященным без особого интереса. Их считают безвредными. Многие Царствующие Жрецы рассматривают их как еще одно доказательство несовершенства человеческой расы. Кстати, среди прочего учение Посвященных утверждает, что только представитель их касты может получить вечную жизнь. Это имеет какое-то отношение к занятиям математикой и к тому, что они не оскверняют себя, употребляя в пищу мясо и бобы. Интересно, что этот постулат остальными горианцами не принимается всерьез, поскольку жители Гора не видят никаких особых причин для того, чтобы только Посвященные жили вечно. И хотя низшие сословия с опаской относятся к Посвященным, их считают странными и охотно сочиняют про них издевательские анекдоты. Женщина не может стать Посвященной. Следовательно, ни одна женщина не обретет вечной жизни. Мне часто приходило в голову, что если бы Посвященные были поумнее, они могли бы обрести гораздо более серьезное влияние на Горе. Например, если бы они занялись изучением суеверий, мифов и фольклора, которым придали бы выгодное себе нравственное толкование, население угодило бы в расставленные ими сети; если бы в их словах было больше разумного, то простые люди перестали бы обращать внимание на очевидные глупости; если бы они объявили, что все горианцы смогут, следуя ритуалам новой религии, насладиться вечной жизнью. И тогда их учение привлекло бы очень многих, а Посвященные использовали бы страх человека перед смертью для достижения своих целей. И в конце концов, они привлекли бы на свою сторону женщин, потому что в большинстве горианских городов именно женщины занимаются воспитанием детей в первые годы их жизни. Самое подходящее время, когда в доверчивую, невинную душу ребенка, сидящего на коленях матери или няньки, можно вложить верования, которые впоследствии станут управлять его жизнью. Обещание вечной жизни женщинам, которые будут вести себя в строгом соответствии с новыми учениями, старательно наставлять подрастающее поколение и тому подобное, имело бы очень серьезный эффект. Однако Посвященные, как и большинство других горианских каст, связаны по рукам и ногам традициями. Кроме того, они и так достаточно сильны. Большинство горианцев всерьез верят утверждениям о том, что они в состоянии умиротворить Царствующих Жрецов и повлиять на них. Когда корабль Ивара Раздвоенная Борода вошел в бухту Кассау, город охватил страх. Однако корабль появился в полдень. А на раскрашенной деревянной мачте виднелся белый щит. Его люди медленно гребли, приближаясь к берегу, и пели погребальную песнь. Даже голова тарна, украшавшая нос корабля, была повернута назад. На некоторых легких пиратских галерах ее прикрепляют таким образом, чтобы вес распределялся равномерно и корабль был более устойчив в открытом море; однако, когда корабль входит в гавань или в реку, чтобы нанести удар, голова тарна находится на носу; если море спокойно, она не представляет никакой опасности. То, что при приближении к Кассау голову тарна повернули назад, а на мачте закрепили белый щит, указывало на то, что судно Ивара приплыло с миром. Это был стройный, красивый корабль с четкими, изящными линиями. На нем имелось двадцать банок, пусть не введут вас эти мои слова в заблуждение. На левом и правом борту находилось по двадцать сидений, по два гребца на каждом. Таким образом, это было сорокавесельное судно, причем на одно весло приходилось два человека. Терситос из Порт-Кара, чудаковатый изобретатель и строитель кораблей, утверждал, что веслом должно управлять более одного человека, но, как правило, на южных галерах использовался один гребец на каждое весло, три весла и три человека на диагональной банке, лицом к корме, в результате судно становилось более маневренным. Весла обычно составляли двенадцать футов в длину, уже, чем весла южных кораблей, что давало возможность делать гребки короче и чаще; а имея по два гребца на весло и учитывая легкость корабля, можно было существенно увеличить скорость. Как и при строительстве южных галер отношение длины мачты к длине киля выбиралось для достижения максимальной скорости и обычно составляло восемь к одному. Корабль Раздвоенной Бороды, или «змей», как его иногда называли, имел приблизительно восемьдесят горианских футов в длину, с мачтой в десять горианских футов. На этом судне, как и на большинстве северных кораблей, гребцы сидели вдоль бортов, лицом к корме. Я заметил, что отверстия, в которых закреплены весла, можно закрыть, когда корабль идет под парусами. Паруса существенно отличались от тех, что несли южные корабли к цели, они были почти квадратными и немного расширялись книзу. Мачту, как и на южных кораблях, можно было опустить. Она держалась между двумя деревянными блоками, а вместо крепления молотками забивалась диагональная деревянная пробка. Северные корабли имели один парус, а не несколько треугольных, в отличие от южных судов. Это был парус на все случаи жизни, его крепили на поперечном шпангоуте. В случае необходимости парус можно было укоротить или взять рифы при помощи специальных веревок. Я сомневался, что такой корабль сможет полностью использовать ветер, как судно, снабженное треугольными парусами, но зато капитан подобного корабля в считанные секунды может взять рифы или поставить полный парус. Парус был выкрашен в белые и красные полосы. Корпус корабля построили из находящих друг на друга планок, днище залили смолой, чтобы защитить корабль от гниения. Всю нижнюю часть корпуса, залитую смолой, сверху выкрасили неравномерными черными и красными полосами. Заметить такой корабль ночью, если он идет с опущенной мачтой, невозможно. Самое подходящее судно для набегов. Конечно, сделанный из планок корпус куда чаще давал течь, но зато был прочнее долбленных корпусов своих южных собратьев, что имело огромное значение в суровых северных водах. Такая конструкция корпуса куда лучше выдерживала тяжелые удары волн; планки могли прогибаться почти на горианский фут, не ломаясь. Палуба была разборной, имелась возможность опускать ее и поднимать, или даже вообще снять, чтобы увеличить грузоподъемность. Корабль, естественно, был открытым. Чтобы защитить людей и грузы от дождя или солнца, над палубой иногда натягивался большой прямоугольный тент, сделанный из шкур босков. Его же использовали для сбора дождевой воды, расстелив между планширами. Ночью люди спят на палубе, в непромокаемых спальных мешках, сшитых из шкур морских слинов; втаких мешках, засунув их под скамейку, они хранят и свои вещи. На некоторых кораблях подобного типа матросы сидят не на скамейках, а на своих запертых на ключ сундуках, которые надежно закреплены на месте и используются вместо сидений. Когда корабль Раздвоенной Бороды вошел в гавань, он бросил якорь, а щиты его команды, выложенные на бортах, омывали волны — еще одно доказательство мирных намерений. Круглые деревянные щиты были раскрашены в разные цвета и укреплены полосками железа или кожи, а иные и небольшими бронзовыми пластинами. Естественно, когда идет сражение, щиты не прикрепляют к борту корабля, потому что тогда они мешают движению весел, но даже если весла и не участвуют в сражении, щиты должны находиться на носу, чтобы ими можно было в любой момент воспользоваться. Зачем же рисковать и отвязывать щит, когда в тебя стреляют? И еще, если корабль идет под парусами, щиты никогда не остаются закрепленными на борту, поскольку волны, представляющие постоянную опасность для низко сидящих кораблей, ударяясь в щит, могут сорвать его и унести. Однако сейчас щиты висели на бортах корабля, привязанные к деревянным планкам внутри планшира. Люди Раздвоенной Бороды пришли с миром. Другой отличительной чертой северных кораблей является то, что с обеих сторон у них имеется нос. Это позволяет им приставать там, где пожелает капитан. Их можно затащить на сушу с любого конца — полезное свойство в быстрых северных водах, изобилующих подводными камнями. Кроме того, гребцы могут мгновенно поменять направление движения, что, естественно, заметно увеличивает маневренность судна. Протаранить северный корабль практически невозможно. Я повернулся и направился к храму, потому что хотел занять там местечко, с которого смог бы наблюдать за происходящим. Процессия двигалась к храму. Внутри тяжелым, удушающим облаком повис фимиам, который ел глаза, не давал дышать полной грудью. Меня подташнивало. Молитва и дружные ответы прихожан смолкли, возле решетки выстроилось около двадцати Посвященных, которые под аккомпанемент систрамов принялись что-то петь на древнегорианском языке. Я почти не понимал слов. На возвышении внутри огороженного пространства четверо худеньких, бритых наголо мальчиков в одеяниях Посвященных звонкими голосами подхватывали определенные части гимна. В больших храмах часто пели целые хоры таких мальчиков. Это были юные рабы, Посвященные покупали их, кастрировали, а потом обучали особым религиозным гимнам. Думаю, что ценителю музыкального искусства их голоса показались бы удивительно красивыми. Лично мне было совершенно все равно. То, что здесь, на далеком севере, в Кассау, имелся хор прекрасно выученных мальчиков, распевающих церковные гимны на древнем языке, говорило об определенном уровне благосостояния Посвященных. Не думаю, что таких певцов можно найти в Лидиусе. Глава Посвященных в Кассау, вне всякого сомнения, человек с дорогостоящими вкусами. Я огляделся по сторонам, большинство прихожан — бедняки: рыбаки, дровосеки, грузчики, крестьяне. Многие одеты в простую одежду из шерсти или домотканого полотна. Ноги обернуты шкурами. Спины согнуты, а в глазах — пустота. Убранство храма показалось мне просто великолепным — золотые украшения, цепи, светильники, наполненные привезенными из далеких краев маслами, источающими тончайшие ароматы. Я заглянул в голодные глаза ребенка, сидевшего в мешке на спине матери. Она молилась, непрерывно покачивая головой. Сам по себе храм оказался очень большим, около ста двадцати футов в длину и сорока футов в ширину и высоту. Крыша, выложенная деревянной черепицей, поддерживалась стенами и двумя рядами колонн. К колоннам и стенам неизвестные мастера прибили гвоздями золотые пластины, на которых начертали молитвы и обращения к Царствующим Жрецам. Горело множество свечей, отчего внутри становилось все труднее дышать. Высокий мраморный алтарь, установленный на мраморной же платформе, состоящей из трех широких ступеней, украшал огромный золотой круг, который считается символом Царствующих Жрецов. Он не имеет ни конца, ни начала и, насколько я понимаю, означает вечность. Иногда у подножия алтаря приносили в жертву зверя, крепко прижимая к полу его рога, кровь из перерезанного горла собирали в плоские золотые чаши, после чего выливали на алтарь; затем на ступенях алтаря сжигали куски мяса, а дым вырывался наружу сквозь маленькое отверстие в крыше. Храм построен так, что его фасад смотрит в сторону Сардара. Когда Глава Посвященных стоял лицом к алтарю, перед золотым кругом, он словно смотрел на далекую обитель Царствующих Жрецов. Он кланялся и молился Сардару, посвящая сожженное мясо жителям этих таинственных гор. Насколько мне известно, на Горе нет ни изображений, ни статуй Царствующих Жрецов. Попытки воплотить в презренных красках или камне эти божества считались святотатством. Лично я разделяю эту точку зрения. Посвященные утверждают, что их божество не имеет ни размера, ни формы. Это не так, но зачем мешать Посвященным строить предположения? Я попытался представить себе, как выглядел бы огромный портрет Миска, висящий на стене храма. Интересно, что бы сталось с религией Царствующих Жрецов, если бы они решились показаться людям? Я не взялся бы предсказать им светлое будущее. Мой взгляд опять упал на стройную белокурую девушку, скучающую в толпе. И она снова посмотрела на меня, а потом отвернулась. Красотка была богато одета. Великолепный белый мех на плаще, алая жилетка, блуза из белой шерсти, длинная красная шерстяная юбка — все вещи отличного качества. Пряжка из Коса стоила немалых денег. Даже ботинки из черной кожи сделаны искусным мастером. Я предположил, что она дочь богатого купца. В толпе были и другие хорошенькие молодые девушки, в основном блондинки, как большинство северных девушек. На всех парадная одежда. В Кассау пришел праздник. Ивар Раздвоенная Борода в смерти, если не в жизни, совершил паломничество в храм, чтобы Глава Посвященных, проявив милость, благословил его кости. Этот слух принесли Главе Посвященных из гавани. И он в своем милосердии согласился исполнить просьбу Ивара. Раздались гулкие удары по пустым металлическим трубам, подвешенным на огромных цепях перед входом в храм. Ивар Раздвоенная Борода, разбойник и пират, который осмеливался сжимать свою руку в кулак в виде молота над кружкой эля, наконец в смерти, если не в жизни, осознав свои заблуждения и отказавшись от древних верований, кроткий как овечка, войдет в храм Царствующих Жрецов. В Кассау готовились к грандиозному празднику. В толпе рядом с бедняками стояло немало состоятельных горожан Кассау, столпов города, которые пришли сюда вместе со своими женами и детьми. Некоторые из них — почетные граждане города и их семьи — занимали места на специальных помостах, справа от алтаря. Я принялся разглядывать молодых женщин, стоящих на помосте. Однако никто из них не мог сравниться со стройной белокурой девушкой в плаще из меха морского слина. Впрочем, одна казалась довольно привлекательной: высокая, статная, высокомерная и гордая, с серыми глазами. Все на ней было черно-серебряным, длинное до щиколоток платье из роскошного черного бархата с серебряным поясом и тонкими серебристыми лентами, скрещивающимися над грудью и завязанными на талии. На поясе серебряный кошелек, который показался мне достаточно увесистым. Светлые волосы, собранные на затылке гребнем из кости и кожи, напоминали перевернутый равнобедренный треугольник, гребень держала крошечная черная ленточка, завязанная вокруг шеи, другая такая же лента обхватывала лоб. Плащ девушки из черного меха морского слина, блестящего и роскошного, доходил до самых щиколоток. Он был застегнут на левом плече большой круглой серебряной брошью, прибывшей, возможно, из Тарны. Вне всякого сомнения, эта девушка была дочерью богатого человека. И у нее наверняка масса поклонников. Я снова посмотрел на Главу Посвященных, холодного, сурового, непреклонного человека с жестким лицом, который сидел на троне за белой оградой в высокой белой шляпе и церемониальных одеждах. Около алтаря, в сундуках и на полках стояла дорогая посуда: золотые чаши для сбора крови жертвенных животных, кубки для возлияний в честь Царствующих Жрецов, сосуды с маслом, большие чаши для омовений; а еще там были маленькие тарелки с монетами — подношения бедняков, которые надеялись купить расположение Посвященных, чтобы те от их имени попросили у Царствующих Жрецов милости, хорошего урожая и чтобы не гнили сети, а рыба пришла бы кормиться планктоном, чтобы дети были здоровы, а вуло не переставали нести яйца. Мне было невыносимо тяжело смотреть на Главу Посвященных. Как велико их богатство и как праздно они живут! Крестьяне возделывают поля, рыбаки выходят в море, купцы постоянно рискуют капиталом. А Посвященные не делают ничего. Они процветают, наживаясь на суевериях и страхах простых людей. Я не сомневался, что Глава Посвященных уже давно все это понял, возможно, даже знал с самого начала. Он ведь далеко не молодой человек. Но он не стал ничего менять, не отправился на поля, не занялся рыбалкой и торговлей. Он остался в храме. Я внимательно изучал его лицо. Он не был простофилей или глупцом. И я понял: Глава Посвященных прекрасно знает, что делает… и продолжает восседать на своем троне в золотом храме, окутанный приторным облаком фимиама, а его слух услаждает музыка систрама и пение мальчиков. Ребенок, сидевший в мешке на спине матери, захныкал. — Тише, — прошептала она. — Тише! И тут снаружи раздался гулкий звук гонга, подвешенного перед входом в храм. Посвященные и мальчики-певчие смолкли по знаку воздетой вверх руки Главы Посвященных, похожей на когтистую лапу. Он встал, медленно направился к алтарю и поднялся по ступеням. Затем три раза поклонился в сторону Сардара, а потом повернулся к прихожанам. — Пусть войдут в храм Царствующих Жрецов, — провозгласил он. Я услышал монотонное пение Посвященных, стоявших за дверью храма. Двенадцать Посвященных со свечами в руках отправились на корабль для того, чтобы сопровождать тело Ивара Раздвоенная Борода в его последний путь. Двое из них вошли, держа в руках свечи. Все собравшиеся в храме зрители повернулись, чтобы рассмотреть процессию, которая очень медленно, под звуки торжественных песнопений вошла в храм, где курился фимиам в честь великих Царствующих Жрецов. Четыре громадных жителя Торвальдсленда в длинных плащах, застегнутых у самой шеи, с опущенными головами, бородатые, с заплетенными в косы волосами держали на плечах платформу на скрещенных копьях. На платформе лежало огромное тело, покрытое белым саваном. «Да, — подумал я, — Ивар Раздвоенная Борода, видимо, был просто великаном». — Я так хочу на него посмотреть! — прошептала белокурая девушка на ухо стоявшей рядом с ней женщине. — Помолчи, — шикнула на нее соседка. Я прекрасно видел происходящее благодаря своему высокому росту. Вот как завершилась жизнь великого Ивара Раздвоенная Борода! В своей смерти он пришел в храм Царствующих Жрецов, умоляя о том, чтобы его кости были помазаны священным жиром. Последняя воля вождя, которую печально и беспрекословно выполняют его люди. Почему-то мне стало жаль, что Ивар Раздвоенная Борода умер. Посвященные, со свечами в руках распевающие свои гимны, вошли в храм. Пение подхватили Посвященные, находившиеся внутри храма. Вслед за платформой, поднятой на скрещенные копья, опустив головы, скорбно шагали люди Раздвоенной Бороды. На них были длинные плащи; никто не держал в руках оружия и щитов; ни один не надел шлема. Я знал, что в храм Царствующих Жрецов нельзя приносить оружие. Эти воины походили на побитых, грустных собак. Совсем не такие люди населяют Торвальдсленд. — Неужели это и в самом деле воины из Торвальдсленда? — спросила белокурая девушка свою соседку, в ее голосе явно сквозило разочарование. — Помолчи, — снова зашипела на нее пожилая женщина. — Не забывай, что ты находишься в храме Царствующих Жрецов. — Я думала, что они совсем не такие, — фыркнула девушка. — Замолчи! — сердито буркнула ее спутница. — Ладно, — раздраженно ответила девушка. — Какими жалкими они мне кажутся! К удивлению толпы, по знаку Главы Посвященных Кассау двое его помощников открыли ворота в белой ограде. Еще один Посвященный, толстый, с блестящей от масла бритой головой, сияющей в пламени свечей, нес маленький золотой сосуд с густым елеем. Он подошел к каждому из четверых мужчин из Торвальдсленда и начертал на их лбах знак Царствующих Жрецов — круг вечности. Толпа ахнула. Этим людям оказана невиданная честь, им разрешили собственноручно внести за белую ограду платформу на скрещенных копьях, на которой лежало тело Ивара Раздвоенная Борода, и подняться по высоким ступеням великого алтаря. Их помазали елеем, давая тем самым временное разрешение войти в святилище Царствующих Жрецов. В некотором смысле они прошли Посвящение, хотя поверхностное и временное. Впервые оно было применено в небольших храмах, чтобы представители гражданских властей могли войти за ограду и прикончить беглецов, которые пытались найти убежище у алтарей. Кроме того, такое — временное — разрешение даровалось ремесленникам и художникам, когда те получали право приблизиться к алтарю и своим искусством восславить храм и Царствующих Жрецов. Тело Ивара Раздвоенная Борода не было помазано, когда его проносили за белую ограду. Мертвые не нуждаются в Посвящении, чтобы войти в святилище. Только живые могут осквернить святыню. Четверо воинов из Торвальдсленда несли на скрещенных копьях огромное тело Ивара Раздвоенная Борода вверх по ступеням алтаря. Затем, по-прежнему не снимая белый саван, они осторожно опустили его на верхнюю ступень алтаря. Потом все четверо отступили назад, встав по двое с каждой стороны алтаря и склонив головы на грудь. Глава Посвященных начал произносить длинную, сложную молитву на древнегорианском. Периодически он делал паузы, и тогда вступали другие Посвященные, те, что с самого начала находились внутри белой ограды, и те двенадцать, что со свечами в руках сопровождали в последний путь тело Ивара Раздвоенная Борода от корабля по грязным улицам Кассау, между деревянными домами, к храму. Когда молитва закончилась, Посвященные запели торжественный гимн, а в это время их Глава у алтаря, повернувшись спиной к прихожанам, начал готовиться к помазанию жиром Царствующих Жрецов останков бунтовщика и разбойника Ивара Раздвоенная Борода. Ближе к входу в храм, у дверей, возле закрывавших их огромных засовов, стояли люди Раздвоенной Бороды. Среди них было много огромных, могучих мужчин, не замечавших холода, привыкших к сражениям и бурным морям, выросших на жалких фермах у моря и закаленных тяжелой работой. Эти люди с самого детства во время жестоких игр учились бегать, прыгать, плавать, метать копье, владеть мечом и топором, без страха смотреть в глаза смерти. Это были самые сильные и крепкие парни, потому что только быстрые, ловкие и умелые выживают в бесконечных битвах, а люди Ивара Раздвоенная Борода слыли лучшими в Торвальдсленде. Однако Ивар Раздвоенная Борода пришел сюда в смерти, завершив свои мирские дела, он явился в храм Царствующих Жрецов, предав старых богов, чтобы его останки были помазаны священным жиром. Никогда больше не сожмет он свой могучий кулак над кружкой эля в древнем знаке молота. Я обратил внимание на одного из воинов Торвальдсленда. Он был невероятно высок, не меньше восьми футов, могучий, как Боск. Лохматые волосы торчали в разные стороны. Кожа казалась серой. Пустые глаза пристально смотрели вдаль, губы приоткрылись. Казалось, он вошел в транс и ничего не видит и не слышит вокруг. Наконец Глава Посвященных повернулся и посмотрел на собравшихся. В руках он держал крошечную золотую круглую коробочку с жиром Царствующих Жрецов. У его ног лежало тело Раздвоенной Бороды. Прихожане замерли, казалось, люди перестали дышать, все с напряженным вниманием уставились на Главу Посвященных Кассау. Я заметил, что белокурая девушка встала на цыпочки, стараясь получше все разглядеть через головы толпы. На специальном возвышении собрались люди, занимавшее высокое положение в городе, вместе со своими семьями, среди них, вытянув шею и выглядывая из-за плеча отца, стояла статная блондинка в черном бархате и серебре. — Да будут благословенны Царствующие Жрецы! — выкрикнул Глава Посвященных. — Да будут благословенны Царствующие Жрецы, — вторили Посвященные. И только сейчас я заметил на худом, холодном лице едва заметную улыбку торжества. Глава Посвященных опустился на одно колено, держа в левой руке крошечную, круглую, золотую коробочку со священным жиром Царствующих Жрецов, а правой рукой он сдернул белое покрывало, под которым лежало тело Ивара Раздвоенная Борода. Именно Глава Посвященных Кассау первым все понял. Мне показалось, что он застыл на месте, потому что Раздвоенная Борода открыл глаза и весело ухмыльнулся. Громко расхохотавшись, отбросив в сторону покрывало, к ужасу Главы Посвященных, его помощников и прихожан, Ивар Раздвоенная Борода, в котором было почти семь футов росту, вскочил на ноги. В правой руке он сжимал огромный сверкающий топор. — Да будет благословен Один! — воскликнул он. А потом одним взмахом топора отрубил голову Главе Посвященных Кассау, окропив кровью золотые чаши, после чего прыгнул на самую верхнюю ступеньку алтаря. Ивар Раздвоенная Борода откинул голову назад и с неистовым, громоподобным хохотом принялся размахивать окровавленным топором. Я слышал, как с грохотом закрылись засовы, все, кто находился внутри, стали пленниками. Люди Торвальдсленда сбросили плащи, в руках они держали громадные топоры. И тут я заметил, что великан из Торвальдсленда ожил, в его глазах появилась дикая ярость, на лбу выступили вены, и он с неистовыми криками принялся крушить все вокруг. Ивар Раздвоенная Борода возвышался над толпой. — Люди Торвальдсленда, — крикнул он, — пришли к вам!Глава 3. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ИВАРОМ РАЗДВОЕННАЯ БОРОДА И ПОЛУЧАЮ ПРАВО ВСТУПИТЬ НА БОРТ ЕГО КОРАБЛЯ
Воздух наполнился пронзительными криками. Меня чуть не сбили с ног мечущиеся, вопящие люди. Я изо всех сил напрягался, стараясь разглядеть, что происходит в окутанном фимиамом храме. И вдруг почувствовал запах крови. Рядом закричала девушка. Жители Кассау — бедные и богатые, купцы, рыбаки и грузчики — устремились к огромным дверям храма, но там их встречали безжалостные топоры. Тогда они повернули к центру храма, где сбились в кучу. Топоры прорубали среди них дорогу. Вокруг меня раздавались стоны и оглушительные боевые кличи Торвальдсленда. Я слышал, как люди Ивара отрывают золотые пластины от колонн, пол святилища усеивали разрубленные на куски тела Посвященных. Те, что еще оставались в живых, сбившись в кучу, стояли на коленях возле стены. Мальчики, которые пели во время службы, теперь, прижавшись друг к другу, плакали, как девчонки. А стоявший на верхней ступени алтаря Ивар Раздвоенная Борода командовал своими людьми. — Поторопитесь! — кричал он. — Собирайте все, что можете! — Склонитесь пред топором! — выкрикнул один из знатных жителей Кассау, одетый в черный шелк, с серебряной цепью на шее. Он, вероятно, был главой города. Люди начали послушно опускаться на колени на грязный пол храма. Я видел, как два воина из Торвальдсленда складывали в плащи золотые тарелки и сосуды из святилища, швыряя их, словно дешевую жестяную посуду. Рядом со мной в страхе скорчился какой-то рыбак. Один из людей Торвальдсленда поднял топор, чтобы нанести ему удар. Я перехватил топор, когда он уже начал опускаться, и удержал его. Воин удивленно на меня взглянул. Его глаза округлились. Только тут он заметил у своего горла меч из Порт-Кара. С оружием нельзя входить в храм Царствующих Жрецов, но много лет назад на празднике в Тарии, куда тоже запрещалось проносить оружие, Камчак из племени тачаков объяснил мне, что именно в таких местах оно может оказаться очень кстати. — Склонись пред топором, — сказал я рыбаку. Он повиновался. Я отпустил топор северянина и отвел в сторону свой клинок. — Не убивай его, — попросил я человека из Торвальдсленда. Он сделал шаг назад, продолжая внимательно за мной наблюдать. — Собирайте добро! — кричал Раздвоенная Борода. — Может, вы думаете, что мы будем ждать здесь начала сбора урожая? Мой противник отвернулся и начал сдирать со стен золотые украшения. В двадцати футах я заметил вопящего великана, который обрушивал безумные удары на стоявших на коленях и в мольбе простирающих к нему руки людей. Огромный топор поднимался в воздух и снова опускался на головы несчастных жителей Кассау. Я видел, как перекатываются могучие мускулы на обнаженных руках силача. Из уголков рта шла пена. Он разрубил какого-то человека почти пополам. — Ролло! — сердито закричал Раздвоенная Борода. — Сражение закончено! Великан с серым лицом и косматыми волосами неожиданно застыл на месте, подняв над головой сверкающий топор, — у его ног рыдал какой-то несчастный. Великан медленно повернулся в сторону алтаря. — Битва закончена! — снова повторил Раздвоенная Борода. Два воина из Торвальдсленда схватили великана за руки, с трудом заставили опустить топор, а потом осторожно отвели в сторону. Он повернулся и посмотрел на несчастных жителей Кассау, которые в ужасе закрывали лица руками. Создавалось впечатление, что великан не узнает их, словно никогда не видел раньше, в его глазах снова появилось отсутствующее выражение, топор бессильно повис в руке, и он медленно побрел к дверям храма. — Те, кто хочет жить, — приказал Раздвоенная Борода, — должны лечь на живот. Люди в храме — многие забрызганные кровью тех, кто совсем недавно стоял рядом, некоторые серьезно раненные, мужчины, женщины и дети — поспешили вы полнить приказ. Они лежали рядом с трупами своих знакомых и родственников. Однако я не стал ложиться: когда-то я был воином и потому остался стоять. Воины из Торвальдсленда смотрели на меня. — Почему ты отказываешься преклонить голову перед топором, незнакомец? — спросил Раздвоенная Борода. — А я совсем не устал, — ответил я ему. Раздвоенная Борода рассмеялся. — Это серьезная причина, — с усмешкой заметил он. — Ты из Торвальдсленда? — Нет, — сказал я ему. — Ты из касты воинов? — поинтересовался Раздвоенная Борода. — Возможно, когда-то я к ней и принадлежал. — Что ж, сейчас проверим, — бросил Раздвоенная Борода. Потом, повернувшись к одному из своих людей, приказал: — Дай копье. Воин протянул ему одно из копий, на котором покоилась платформа. Неожиданно у себя за спиной я услышал воинственный клич Торвальдсленда. Я повернулся и принял боевую стойку, в одно мгновение оценил расстояние и коротким движением отбил копье, которое метнул в меня Ивар Раздвоенная Борода. Удар нужно было нанести чуть ниже острия одним быстрым движением. Копье отлетело в сторону и воткнулось в стену храма в пятидесяти футах у меня за спиной. В ту же секунду я повернулся обратно, готовый отразить атаку воина с топором. Тот застыл на месте и вопросительно посмотрел на Ивара Раздвоенная Борода. Я тоже бросил взгляд на предводителя северян. Он усмехнулся. — Да, — кивнул он, — возможно, в свое время ты действительно принадлежал к касте воинов. Я обвел взглядом стоящих вокруг меня северян, и они подняли вверх свои топоры. Так люди Торвальдсленда приветствуют других воинов. Раздались громкие крики. — Он останется стоять, — провозгласил Ивар Раздвоенная Борода. Я убрал свой меч в ножны. — Торопитесь! — приказал Раздвоенная Борода своим людям. — Торопитесь! Горожане скоро будут готовы защищаться! Люди Торвальдсленда начали срывать золотые украшения со стен, наполнять плащи чашами и блюдами стараясь забрать все, что будут в состоянии унести. Ивар Раздвоенная Борода спрыгнул с алтаря и принялся со злостью разбивать сосуды со священным маслом об стены святилища. Потом он схватил связку свечей и тоже бросил ее в стену. Вскоре огонь уже лизал деревянные перекрытия храма. Раздвоенная Борода перепрыгнул через ограду святилища и направился к людям, неподвижно лежавшим на животах у стены, выходящей в сторону Сардара. Огонь уже пылал вовсю, ярко озаряя храм. Время от времени Ивар наклонялся, чтобы забрать кошелек у кого-нибудь из богатых горожан. Он отобрал деньги у главы города и сорвал с него серебряную цепь, которую с довольной улыбкой повесил себе на шею. Затем ручкой от топора он нарисовал на полу храма круг, диаметром примерно в двадцать футов. Это был круг рабыни. — Женщины, — крикнул он, махнув топором в сторону стены, противоположной двери, — быстро! К стене! Спиной! Охваченные ужасом, плачущие женщины под стоны мужчин бросились к стене. Я заметил среди них белокурую девушку в красной жилетке и юбке, чьи волосы были аккуратно убраны под алую сеть, переплетенную золотыми нитями; и статную, гордую девицу в черном бархате, украшенном серебряными лентами, на поясе которой висел тяжелый кошелек. Ивар Раздвоенная Борода прошел вдоль стены, внимательно разглядывая женщин, освещенных пламенем пожара. Он забрал у них браслеты, кольца и ожерелья, сорвал все кошельки, висевшие на поясах. Ивар отобрал кошелек и у статной блондинки, а потом сорвал серебряные ленточки, украшавшие ее черное бархатное платье. Она в ужасе прижалась к стене. У этой красотки была большая высокая грудь. Воины Торвальдсленда просто обожают таких женщин. Драгоценности и монеты Раздвоенная Борода бросил в золотую чашу для жертвоприношений, которую нес за ним один из его людей. Он освободил некоторых женщин, приказав им возвратиться на свои места и снова лечь на пол. Они с радостью поспешили выполнить его приказ. У стены осталось девятнадцать девушек. Я восхитился вкусом Раздвоенной Бороды. Они оказались настоящими красавицами. Я бы и сам их выбрал. Среди них конечно же были стройная белокурая девушка в красной юбке и та, что повыше, статная, в черном бархате, лишенная серебряных ленточек, украшений и кошелька. Ивар сорвал алую сетку с головы стройной белокурой красотки. И волосы роскошным плащом окутали плечи девушки. Затем он сорвал ленточки и костяной гребень, который столь хитроумным способом удерживал волосы блондинки в черном бархате. Ее шевелюра оказалась еще длиннее. Девятнадцать девушек с ужасом наблюдали за Иваром широко раскрытыми глазами, их лица освещали языки пламени горящей слева стены. — Отправляйтесь в круг рабыни, — приказал Ивар Раздвоенная Борода, махнув рукой в сторону нарисованного на полу круга. Женщины заголосили. Войти в круг, по законам Торвальдсленда, означает признать себя рабыней. Женщина, конечно, может не делать этого добровольно. Тогда ее швырнут туда обнаженной и связанной. Не имело значения, каким способом женщина попадала в круг — добровольно или по принуждению, — выходила она оттуда, по законам Торвальдсленда, рабыней. Семнадцать девушек, безутешно рыдая, вбежали в круг и сгрудились там. — Меня зовут Эльгифу, — заявила статная девушка. — Я дочь Гурта, правителя Кассау. За меня заплатят выкуп. — Это правда! — закричал человек в черном шелке, с шеи которого Раздвоенная Борода сорвал серебряную цепь — символ власти. — Сто золотых монет, — бросил Раздвоенная Борода, внимательно наблюдая за девушкой. Она напряглась. — Да! — закричал Гурт. — Да, я согласен! — Через пять ночей, — сказал Раздвоенная Борода, — в шхерах Эйнара, возле камня с рунами Торвальдсмарка. Я слышал об этом камне. Некоторые считают, что он обозначает границу между Торвальдслендом и Югом. Многие жители Торвальдсленда с этим не согласны. По их мнению, Торвальдсленд кончается в том месте, куда они не могут добраться на своих кораблях и которое не в состоянии защитить силой оружия. — Договорились! — сразу согласился Гурт. — Я принесу золото. — Подойди к кругу рабыни, — приказал Раздвоенная Борода Эльгифу, — но не входи в него. Девушка кивнула и быстро подошла к границе круга. — Стена храма долго не продержится, — сказал Раздвоенной Бороде один из его воинов. Ивар посмотрел на молодую стройную девушку, белокурые волосы которой теперь были распущены. Она дерзко посмотрела на предводителя северян. — Мой отец не так богат, — гордо заявила она, — но за меня тоже будет заплачен выкуп. Раздвоенная Борода взглянул на нее и ухмыльнулся. — Ты слишком хорошенькая для выкупа, — небрежно бросил он. Девушка с ужасом уставилась на него. Я услышал, как в толпе заплакали от горя мужчина и женщина. — Войди в круг, — коротко приказал Ивар Раздвоенная Борода девушке. Она лишь вздернула голову. — Нет, я свободная женщина и никогда не стану рабыней. Лучше умереть! — Очень хорошо, — рассмеялся Раздвоенная Борода. — Преклони колени. Она удивленно посмотрела на него и опустилась на колени. — Опусти голову, — добавил Раздвоенная Борода, — и убери волосы с шеи. Она повиновалась. Ивар поднял свой огромный топор. Неожиданно девушка закричала и обхватила руками его колени. — Смилуйся над рабыней! — заплакала она. Ивар Раздвоенная Борода рассмеялся, схватил девушку за руку, легко поднял ее и втолкнул в круг. — Стена вот-вот упадет, — напомнил воин-северянин. Огонь уже добрался до потолка. — Рабыни, — резко приказал Раздвоенная Борода, — разденьтесь! Плача, несчастные начали раздеваться. Я увидел, что рыдающая стройная белокурая девушка удивительно красива. Ее ноги, живот и грудь были великолепны. И лицо тоже — красивое, чувственное и умное. Я позавидовал Раздвоенной Бороде. — Сковать их, — приказал Ивар Раздвоенная Борода. — Я слышу, как собираются у храма горожане, — сказал один из воинов, охранявший входные двери. У двух северян через левое плечо к правому бедру — чтобы освободить правую руку — шла цепь, составленная из наручников для рабов, которые были сцеплены один с другим. Они быстро сняли цепь и принялись надевать наручники на тонкие женские запястья. Руки заводились за спину, теперь все женщины окончательно стали рабынями. Такими наручниками пользовались только северяне — на Юге они были более изящными и тонкими, но достаточно надежными и вполне соответствовали своему назначению. Эти наручники состояли из двух колец черного железа шириной в три четверти дюйма и толщиной в четверть дюйма. Кольца соединялись кованной скобой длиной в три дюйма. Некоторые девушки кричали от боли, когда наручники смыкались у них на запястьях. Когда руки белокурой девушки завели за спину и на ручники защелкнулись, она поморщилась. И хотя они были самыми простыми и ничем не походили на изощренные изделия Юга, высвободиться из них было практически невозможно. Ивар Раздвоенная Борода взглянул на Эльгифу. — Ее тоже следует сковать. — Приказ был немедленно исполнен. Теперь уже занялась крыша, огонь перекинулся на другую стену — туда, где только что стояли женщины. В храме становилось трудно дышать. — Свяжите женщин, — сказал Раздвоенная Борода. Длинной веревкой все девятнадцать женщин были связаны между собой за шеи. Впереди оказалась Эльгифу, она единственная была свободной и сохранила одежду. Остальные превратились в рабынь. Засовы отодвинули, но двери пока открывать не стали. Воины Торвальдсленда попытались поднять добычу. Столько золота не так-то легко унести. — Нагрузите рабынь! — сердито рявкнул Раздвоенная Борода. Его воины быстро начали связывать тарелки, кубки и другую утварь в тюки, сделанные из плащей, и вешать их на плечи рабынь. Вскоре все рабыни были нагружены. Некоторые шатались под тяжестью добра, которое взвалили на их хрупкие плечи. — На Севере, — уверил их Ивар, — ваша ноша будет куда проще — связки хвороста, ведра с водой и навозом. Девушки с ужасом посмотрели на него, до них только сейчас стало доходить, какая участь их ждет. Ну а по вечерам им конечно же придется служить господам, наполнять огромные рога вином и услаждать их своими нежными телами. — Мы готовы выступить, — доложил один из северян. Снаружи доносились гневные крики горожан. — Вам не удастся довести нас до корабля, — заявила стройная белокурая девушка. — Молчи, рабыня, — равнодушно бросил Ивар Раздвоенная Борода. — Мое рабство не будет долгим, — засмеялась она. — Посмотрим, — улыбнулся в ответ Ивар Раздвоенная Борода. А потом он побежал сквозь пламя к высокому алтарю храма Кассау. Одним прыжком вскочил на самый верх и плечом толкнул огромный золотой круг, венчавший алтарь. Круг медленно накренился и, обрушившись на ступени, раскололся. Оказалось, что у круга лишь золотая оболочка, а внутри глина. Граждане Кассау, находившиеся внутри горящего храма, удивленно загомонили. Все думали, что круг отлит из чистого золота. Стоя среди осколков фальшивого круга, Ивар Раздвоенная Борода поднял руки и неистово взревел: — Да будет благословен Один! — После чего, перебросив топор через левое плечо, он повернулся в сторону Сардара и погрозил ему кулаком. Это был символический жест презрения к Царствующим Жрецам и одновременно символ священного топора. Знак Тора. — Больше нам не унести! — воскликнул один из северян. — Мы и не будем пытаться, — засмеялся Ивар. — А круг? — Оставим его горожанам, пусть смотрят, — продолжал веселиться Ивар. — Пусть знают, что внутри золотой оболочки лишь глина! Тут он повернулся ко мне. — Мне нужно в Торвальдсленд, — сказал я. — Меня интересуют звери, я на них охочусь. — Курии? — уточнил Ивар. — Да, — ответил я ему. — Ты спятил, — усмехнулся он. — Вряд ли больше, чем Ивар Раздвоенная Борода. — Теперь пришел мой черед усмехнуться. — Мой змей, — заявил он, — совсем не то судно, на котором можно купить место. — Я играю в каиссу, — сообщил я. — Путь на Север долог. — Многие считают меня сильным игроком, — заметил я. — Тебе вряд ли удастся избежать поражения, если только ты сам не являешься мастером высочайшего класса. Мы слышали, как снаружи неистовствуют горожане. Треснула одна из потолочных балок. Рев пламени заглушал все остальные звуки. — Мы погибнем в храме, если немедленно не уйдем отсюда, — испуганно заявил один из северян. Из всех людей, собравшихся в храме, только я, Ивар Раздвоенная Борода да еще великан, сражавшийся с таким остервенением, не выказывали особого беспокойства. Казалось, великан вообще не обращает внимания на ревущее пламя. Другие воины повесили ему на спину огромный мешок, который им самим нести было не под силу. — Я искусен в этой игре, — заинтересовался Ивар Раздвоенная Борода. — А ты и в самом деле мастер? — Да, — ответил я. — Конечно, я не знаю, каков будет результат нашей встречи, пока мы не попробуем сыграть. — Верно, — согласился Раздвоенная Борода. — Я приду на твой корабль, — сообщил я. — Приходи, — не стал возражать Ивар. А потом он повернулся к одному из своих людей. — Возьми монеты, которые жители Кассау принесли в храм, и держись поближе ко мне, — приказал Раздвоенная Борода. Сейчас монеты лежали в большой чаше. — Есть, капитан! — рявкнул северянин. Загорелась задняя стена храма, затрещала другая потолочная балка. В воздухе носились искры, жалили лицо. Обнаженные рабыни то и дело вскрикивали от боли. — Откройте другую дверь! — крикнул Ивар Раздвоенная Борода. Двое его людей распахнули вторую дверь храма. Толкаясь, с истерическими воплями и плачем, охваченные ужасом жители Кассау, только что лежавшие в грязи на полу храма под горящей крышей, грозившей вот-вот свалиться им на голову, устремились наружу. Ивар не мешал им. — Они выходят! — закричали на улице. Мы услышали, как с возмущенными криками к двери бросились мужчины, которые размахивали цепями, вилами и мотыгами. — А теперь вы дадите нам уйти, — сказал Ивар Раздвоенная Борода. — Вам не позволят довести нас до корабля, — сказала стройная девушка. — Придется поторопиться, красотки, и тебе тоже, моя большегрудая радость, — объявил Ивар, ткнув пальцем в сторону Эльгифу, — или вы лишитесь головы. — Открывай дверь! — крикнул он. Дверь распахнулась. — К кораблям! — рявкнул Ивар. — Шевелите ножками, милашки. — Он громко рассмеялся и сильно ударил ладонью стройную белокурую красавицу. Его люди, окружив девушек, поспешили покинуть храм. — Они выходят с этой стороны! — крикнул какой-то мужчина из толпы. Однако большинство собравшихся снаружи горожан обнимали своих дорогих родственников или друзей, выбежавших из храма. Ивар Раздвоенная Борода, его люди и добыча — красивые девушки и золото — очень быстро, но не бегом, направились к пристани. Кое-кто из крестьян и рыбаков, которым не хватило места в храме, последовали за нами, они держали в руках косы и серпы. Но у них не было вожака. Они напоминали волков, что-то кричали, выли, размахивали кулаками, бежали за нами вслед, пока мы пробирались к пристани. Потом кто-то из них бросил камень, а вслед за ним еще. Однако ни один не хотел попробовать топора воинов из Торвальдсленда. — Спасите нас! — выкрикнула стройная белокурая девушка. — Вы же мужчины! Спасите нас! Услышав ее крик, многие, казалось, осмелели и подобрались к нам поближе, но рассекающие воздух могучие топоры заставили их снова отступить. — Собирайтесь вместе, — услышали мы. — В атаку! — Гурт в своем черном шелковом одеянии вдохновлял людей на битву. У них появился вожак. И тогда Ивар Раздвоенная Борода взял Эльгифу за волосы и развернул ее так, чтобы преследователи могли хорошенько рассмотреть девушку. — Остановитесь! — заорал Гурт. Потому что лезвие топора касалось горла Эльгифу, ее голова была откинута назад. Ивар Раздвоенная Борода ухмыльнулся, глядя на Гурта. — Остановитесь! — простонал Гурт, который больше не хотел сражаться. — Пусть уходят! Ивар отпустил Эльгифу и довольно грубо подтолкнул ее вперед. — Пошевеливайтесь! — приказал он своим людям — И вы тоже, красотки! — крикнул Раздвоенная Борода связанным, нагруженным золотом рабыням. Позади рухнула крыша храма, и я оглянулся. Небо почернело от дыма. Ярдах в ста от пристани мы увидели толпу разъяренных мужчин, около двухсот человек, которые загородили нам дорогу. В руках они держали гарпуны, остроги и заостренные палки. — Вот видишь, — радостно воскликнула белокурая девушка, — мое рабство оказалось недолгим! — Граждане Кассау! — весело крикнул Ивар. — Вас приветствует Ивар Раздвоенная Борода! Они посмотрели на него, напряженные и злые, готовые в любую минуту начать бой. А Раздвоенная Борода, ухмыляясь, перекинул топор через левое плечо и повесил на широкую кожаную петлю. Эта петля крепилась кожаным ремнем, который шел от левого плеча к правому бедру, где имелся специальный крючок, чтобы вес топора не оттягивал ремень. Все воины Торвальдсленда, даже если у них нет никакого другого оружия, носят на поясе нож. Меч обычно крепится на специальном ремне, перекинутом через левое плечо, что, впрочем, принято повсюду на Горе. Естественно, можно подвесить ножны к главному ремню, поскольку он достаточно широк и выдержит дополнительную нагрузку. Он называется главным ремнем, чтобы отличать его от специальных ремней для топора и меча, а кроме того, этот ремень воины носят постоянно. Сюда же, конечно, крепится кошелек и другие нужные предметы. Как правило, горианская одежда не имеет карманов. Кое-кто утверждает, что этот ремень следует называть ремнем господина, потому что он иногда используется для воспитания рабынь. В чем лично я сильно сомневаюсь. Впрочем, как бы там ни было, обнаженных невольниц часто учат послушанию при помощи кнута. Ивар Раздвоенная Борода протянул руку и взял у одного из своих воинов чашу с монетами, которые бедняки принесли в храм Кассау. А потом, улыбаясь, принялся разбрасывать монеты. Мужчины напряженно за ним наблюдали. Даже самая мелкая из этих монет равнялась плате за целый день работы в доках Кассау. А Ивар продолжал пригоршнями разбрасывать перед рыбаками деньги. — Сражайтесь! — отчаянно закричала белокурая девушка. — Сражайтесь! Один из рыбаков не выдержал, наклонился и схватил монету. В тот же миг одним широким жестом Ивар Раздвоенная Борода высыпал остатки золота на землю. Еще двое наклонились за деньгами. — Сражайтесь! — снова завопила белокурая девушка. — Сражайтесь! Первый мужчина, склонившись к земле, поднял другую монету, а потом и еще одну. Его примеру последовали двое стоявших с ним рядом рыбаков. И тогда не выдержали остальные, побросав оружие, они опустились на колени и принялись сгребать монеты. — Трусы! Жалкие слины! — зарыдала девушка. А потом она уже не могла больше кричать, потому что веревка у нее на шее натянулась, и вслед за другими рабынями она побежала мимо ползающих по земле рыбаков Кассау. Не встретив никакого сопротивления, мы проскочили мимо рыбаков и остальных горожан и оказались на причале, возле которого я увидел стройного и быстрого змея Ивара Раздвоенная Борода. На корабле оставалось десять человек. Восемь из них стояли с луками наготове; никто из жителей Кассау не осмелился приблизиться к кораблю; небольшой северный лук с короткими тяжелыми стрелами не сравнится по дальности с большими крестьянскими луками южан, которыми пользовались рэнсоводы дельты, но в ближнем бою, на расстоянии в сто пятьдесят ярдов, его убойная сила достаточно велика. Кроме того, с ним гораздо удобнее обращаться, чем с крестьянским луком, напоминающим лук тачаков, инкрустированный рогом. Такие луки очень удобны в сражении на кораблях — вынув весло, можно пускать стрелы сквозь образовавшуюся амбразуру. Еще двое северян стояли возле причальных канатов, готовые перерезать их в любой момент. Люди Ивара Раздвоенная Борода побросали свои плащи, набитые золотом, на корабль. А капитан оглянулся назад. Мы услышали отдаленный грохот. Стена храма рухнула. Еще через несколько мгновений обрушилась и другая стена. Огромные черные клубы дыма поднимались в небо над Кассау. — Мне нужно кое-что взять с собой, — сказал я, — а потом я к вамприсоединюсь. — Только не задерживайся, — предупредил меня Ивар Раздвоенная Борода. — Ладно, — пообещал я. И быстро побежал к таверне, находившейся неподалеку от гавани. Там я расседлал и освободил тарна, на котором сюда прилетел. — Улетай! — приказал я ему. Он взмахнул огромными крыльями, взмыл в дымное небо Кассау и направился на юго-восток. Я улыбнулся. Там лежали горы Тентис. Именно в этих горах жили предки тарнов. Я подумал о паутине, вытканной пауками, и черепахах, спешащих к морю, — как фантастично, как странно ведут себя животные! А потом вспомнил, что и сам я — животное, и кто знает, какова природа инстинктов, руководящих моими поступками? Я бросил золотую монету на землю — плата за мое пребывание в Кассау и за содержание тарна. Седло я решил оставить. Однако забрал свои седельные сумки с кое-какими вещами, золото, спальный мешок из меха и шкуру боска. А еще я захватил водонепроницаемые ножны, большой лук и сорок стрел. Я еще раз посмотрел вслед тарну. Он уже исчез в за тянутом дымом небе Кассау. Однако я не жалел об этом, потому что доберусь до Торвальдсленда гораздо более удобным способом. Я побежал к причалу. Восемь стрел были направлены мне в грудь. — Не стрелять, — приказал Ивар Раздвоенная Борода, а потом ухмыльнулся: — Он играет в каиссу. Я забросил свои вещи на корабль и, держа в руке лук, запрыгнул на борт змея. — Отчаливаем, — объявил Ивар Раздвоенная Борода. Северяне выбрали причальные канаты. Они не стали их разрубать. Лучники заняли места на скамейках рядом со своими товарищами. Змей отошел от пристани, а потом развернулся. Бело-красный полосатый парус, трепеща на ветру, начал подниматься на мачте. А между скамьями, на палубе, среди добычи сидели обнаженные рабыни со скованными за спиной руками, — и среди них Эльгифу в разорванном черном бархатном платье. Все они были по-прежнему связаны между собой, а скрещенные ноги туго обмотаны шелковистой веревкой. Я заметил, что у Эльгифу отобрали башмаки и шерстяные чулки — это было сделано для того, чтобы надежно связать ей ноги, так же как и другим невольницам. Горианцы никогда не накладывают веревку поверх башмаков или чулок. Гордой и богатой Эльгифу придется оставаться босиком, как простой крестьянке или рабыне, — так пожелал Ивар Раздвоенная Борода — до тех пор, пока через пять ночей, не считая этой, возле камня с рунами на границе Торвальдсленда за нее не будет заплачен выкуп. Эльгифу, единственная из всех женщин, хотя она была связана и в наручниках, не казалась особенно расстроенной. Ивар Раздвоенная Борода подошел к рабыням и посмотрел на белокурую девушку, шею которой охватывала веревка. Она сидела подобрав колени. Девушка взглянула на него, а потом пошевелила руками в наручниках, которые тихонько звякнули. — Складывается впечатление, — заметил Ивар, — моя красотка, что твое рабство будет не таким коротким, как ты рассчитывала. Девушка опустила глаза. — Ты не сможешь сбежать, — сказал он, и девушка заплакала. Северяне заработали веслами и дружно затянули песню. Ивар Раздвоенная Борода наклонился и поднял башмаки и чулки Эльгифу, которые лежали там, где их бросили, когда связали ей ноги, и швырнул за борт. А потом подошел ко мне. Мы видели, как мечутся на пристани люди. Кое-кто пытался организовать безнадежную погоню. Люди Торвальдсленда запели сильными, красивыми голосами. Весла поднимались и опускались. Кормчий сидел возле огромного рулевого весла. А за спиной у нас поднимался дым горящего храма. Казалось, что раздуваемый сильным ветром огонь распространился по всему Кассау. Мы заметили, что те, кто находился на пристани, и даже смельчаки, собиравшиеся пуститься в погоню, вернулись в город. Зазвучал гонг, висевший у входа в храм. Город горел, и жители Кассау поспешили по грязным городским улицам к своим домам — у них появились новые заботы. На палубе плакали скованные наручниками рабыни, которых увозили на Север, где они должны будут служить грубым, жестоким хозяевам. И вот уже все небо над Кассау затянуло дымом, далеко над водой разносились удары гонга, возвещавшие о трагедии, постигшей город. Северяне пели, весла поднимались и опускались, змей Ивара Раздвоенная Борода покинул гавань Кассау.Глава 4. МЫ С ИВАРОМ РАЗДВОЕННАЯ БОРОДА ВОЗВРАЩАЕМСЯ К ИГРЕ
Ивар Раздвоенная Борода, перевесившись через борт своего змея, изучал цвет воды. Потом он опустил руку и ладонью коснулся поверхности, чтобы определить температуру. — Мы в одном дне пути от шхер Эйнара, где на границе Торвальдсленда установлен камень с рунами, — сообщил он. — Откуда ты можешь это знать? — удивился я. Вот уже два дня, как земля скрылась из глаз, и всю прошлую ночь мы дрейфовали на восток, покачиваясь на высоких волнах под зарифленным парусом. — Здесь есть планктон, — объяснил Ивар, — значит, мы находимся к югу от шхер Эйнара, а по температуре воды я сделал вывод, что нас подхватило течение Торвальд, которое идет на восток вдоль побережья и сворачивает на север. Течение Торвальд напоминает полноводную реку в море, шириной оно достигает нескольких пасангов, причем температура воды в нем выше. Если бы не Торвальд, то большая часть Торвальдсленда, и так достаточно безрадостного и серого, превратилась бы в ледяную пустыню. Торвальдсленд — жестокая и холодная страна. Тут множество скал, фьордов и гор. Почвы, пригодной для земледелия, почти нет. Фермы совсем крошечные. Плодородная земля встречается крайне редко и стоит очень дорого. Как правило, добраться от одной фермы до другой можно только морем, на небольших рыбачьих лодках. Без теплого течения Торвальд здесь было бы не возможно выращивать злаковые культуры, чтобы накормить население страны. Местные жители часто голодают, особенно в отдаленных северных районах. Им приходится питаться корой, мхом и водорослями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что молодые мужчины Торвальдсленда обращают взоры в сторону моря и за него, где лежат несметные богатства. Жители Торвальдсленда считают, что течение Торвальд подарено им в обмен на золотое кольцо Тором, легендарным героем и основателем этой земли. Ивар Раздвоенная Борода подошел к Эльгифу. Она была прикована за шею к мачте, а ее запястья в черных железных кандалах теперь лежали на коленях так, чтобы она могла самостоятельно есть. В волосах девушки блестела морская соль, она по-прежнему была одета в черное бархатное платье, только теперь оно промокло от морской воды, измялось и полиняло. Ноги оставались босыми. — Завтра вечером, — сказал ей Ивар Раздвоенная Борода, — я получу за тебя выкуп. Она не снизошла до разговора с ним, просто отвернулась в сторону. Ее наравне с рабынями кормили только холодной кашей из са-тарна и вяленой рыбой парсит. Моряки Торвальдсленда иногда управляют своими кораблями, учитывая направление волн, разбивающихся о нос судна, при этом принимают в расчет и силу ветра. Частенько они смотрят, под каким углом падает тень от планшира на банку. Естественно, они не оставляют без внимания и солнце, а ночью — звезды, которые остаются надежным компасом даже в открытом море. Северяне традиционно не пользуются обычным морским компасом, как это принято делать на Юге. Горианский компас всегда указывает на Сардар, где обитают Царствующие Жрецы. Жителям Торвальдсленда такой компас не нужен. Однако секстант им известен, хотя пользуются этим прибором, только находясь в незнакомых водах. Туманные берега, куда в определенное время года приходят кормиться киты, и плавучие льдины рассказывают морякам Торвальдсленда, в какие воды они попали — северяне пользуются этой информацией так же легко и неосознанно, как крестьяне, смотрящие в сторону гор, или охотники, оказавшиеся на берегу реки. Корабли северян отличаются быстроходностью. За полный горианский день, состоящий из двадцати анов, при попутном ветре они могут покрыть расстояние от двухсот до двухсот пятидесяти пасангов. Я принялся разглядывать доску для каиссы, стоящую передо мной. Она была сделана специально для того, чтобы играть в море, такие распространены среди жителей Торвальдсленда. В самом центре каждой клетки я заметил крошечный крючок. В днище фигур высверлены соответствующие этим крючкам отверстия. Благодаря этому приспособлению они надежно стоят на доске во время движения корабля. Клетки на доске были выкрашены в красный и желтый цвет. Правила, по которым в каиссу играют в Торвальдсленде, не отличаются от тех, что приняты на Юге, хотя некоторые фигуры здесь совсем другие. Например, главная фигура именуется не убар, а джарл. Более того, нет и убары — ее роль играет фигура, которая носит имя «женщина джарла». Вместо тарнсменов — два топора. На доске нет Посвященных, есть жрецы рун. Одинаковым фигуркам, которых на Юге называют писцами, северяне дали имя певцов. Думаю, Андреас из Тора, у которого много друзей среди певцов, был бы рад узнать, что эта каста представлена на доске северян. Копьеносцы ничем не отличаются от копьеносцев южан. Я довольно быстро привык к северному варианту каиссы. Однако, пока я разбирался в фигурах, Раздвоенная Борода обыграл меня в первых двух партиях. Интересно, что он с большой охотой отвечал на все мои вопросы и даже давал советы. Ивар явно хотел, чтобы я смог играть с ним в полную силу и как можно скорее. Мне удалось победить в третьей партии, после чего он перестал помогать мне, и мы, превратившись в своеобразных воинов каиссы, погрузились в игру. Раздвоенная Борода действовал тактически куда более разнообразно, чем, к примеру, Марленус из Ара, его игра очень сильно отличалась и от осторожной, консервативной позиционной манеры Минтара из касты купцов. Раздвоенная Борода часто применял обходные маневры, его стратегия не была однозначной, он нередко менял направление атаки — за очевидными угрозами постоянно скрывались иные, дальние планы, рассчитанные на несколько ходов вперед, причем если противник недооценивал любую из угроз, его ждало жестокое наказание. Ивар любил напасть и поставить своего соперника перед нелегким выбором: отступить и подвергнуться сокрушительной атаке или потерять фигуру совсем. Сначала я играл позиционно, стараясь изучить тактику и стратегию Раздвоенной Бороды. Когда же почувствовал, что неплохо его узнал, то начал действовать более агрессивно. У меня не было сомнений, что свои самые хитрые трюки он использует редко, приберегая их для важных партий или для противников из Торвальдсленда. Каисса была настоящей страстью жителей Севера и имела намного больше значения, чем среди южан. Долгими холодными зимами, когда снег, лед, тьма и жестокие северные ветры заставляют даже камни трещать по ночам, люди предпочитают оставаться в своих домах и в неверном свете ламп, в которые заливают жир морского слина, играют в каиссу. И тогда даже обнаженные рабыни, прикованные за щиколотки к ближайшему кольцу, должны ждать, укрывшись под толстыми мехами своих господ. — Твой ход, — сказал после долгой паузы Раздвоенная Борода. — А я уже его сделал, — ответил я. — Я поставил свой топор на джарл шесть. — Ах вот оно что! — рассмеялся Раздвоенная Борода. Он уставился на доску. Теперь у него не было никакой возможности передвинуть своего джарла на поле топор четыре. Солнце грело довольно-таки сильно — для Торвальдсленда. По летосчислению Порт-Кара, наступил третий год Независимого Совета Капитанов. По хронологии Ара, которой в основном пользуются жители Гора, шел 10122 год К.А., или Контаста Ар, со дня основания Ара. Сражение 25 се'кара произошло в 10120 К.А. Весной того же года в Порт-Каре Совет Капитанов получил независимость, с этого момента и начался первый год его правления. Большинство горианских городов считают весеннее равноденствие первым днем нового года. В Тарии, впрочем, отсчет нового года ведется от дня летнего солнцестояния. Жрецы рун Севера, которые занимались календарями в Торвальдсленде, тоже решили, что новый год в этих краях будет начинаться во время весеннего равноденствия. Торвальдсленд родился в тот момент, когда Тор подарил течение Торвальда легендарному герою и основателю северного государства. По календарям жрецов рун, шел 1006 год. Мы с Раздвоенной Бородой сидели в тени, под навесом, сшитым из шкур босков, который насчитывал около тридцати пяти футов в длину. Навес опирался на четыре съемных шеста, которые в случае необходимости можно было использовать для продвижения по мелководью. Края навеса привязывались веревками к планширу, однако между палубой и нижней частью навеса оставалось расстояние, приблизительно равное футу, так что было видно море. У нас за спиной, между скамейками гребцов, в тени навеса, среди сокровищ, награбленных в храме Кассау, расположились рабыни. Они тоже были добычей и теперь стояли на коленях, сидели или лежали рядом с золотыми тарелками, кубками и пластинами, сорванными со стен храма. Их ноги больше не были связаны; руки у большинства скованы впереди, а не за спиной. В ту самую ночь, когда мы вышли из Кассау, обычную веревку заменили кожаными ремнями, толщиной в полдюйма с вплетенной внутрь проволокой — такими принято пользоваться на Севере. На ночь невольницам сковывали руки за спиной; некоторые из девушек спали, стараясь устроиться поудобнее среди золота из храма Кассау, другие сидели или стояли на коленях, опустив головы; иным девушкам сняли наручники, но оставили кожаные ошейники, и теперь, стараясь ублажить Раздвоенную Бороду, они начищали до блеска золото, унесенное из храма. Люди Ивара вынули весла из воды — корабль шел под парусами — и развлекались, как могли. Кто-то спал на скамейках или между ними, иные под навесом, а кое-кто выбрался на открытую палубу. Они сидели по двое или по трое и разговаривали. Двое, как и мы с Раздвоенной Бородой, играли в каиссу. Несколько человек с увлечением отдались камешкам — игре, где нужно иметь определенный талант к угадыванию. Великан, тот, чей рост достигал почти восьми футов и кто с такой яростью убивал людей в храме, сидел на скамье и с сонным видом, медленными, но точными движениями круглым плоским камнем затачивал острие своего топора. Трое других северян занялись рыбалкой, двое сбросили сеть вдоль борта змея, надеясь поймать рыбу парсит, а третий устроился на носу с удочкой в руках, нацепив на крючок печень вуло и рассчитывая поймать белобрюхого гранта, огромную промысловую рыбу, которая заходит в места, богатые планктоном, где охотятся на рыбу парсит. Только двое из людей Раздвоенной Бороды не отдыхали — тот, что стоял у руля, вглядываясь в море, и парнишка, забравшийся на верхушку мачты. Рулевой изучал небо и водные просторы, расстилающиеся впереди; там, где есть облака, обязательно дует ветер, а рулевой, едва заметно меняя направление движения корабля, избегает районов, где почти нет волн, поскольку именно там змей может попасть в штиль. Наблюдатель на мачте стоял на широком плоском деревянном кольце, обтянутом кожей и покрытом мехом морского слина. Диаметр кольца составлял около тридцати дюймов. Оно закреплено на самом верху мачты, давая возможность человеку, находящемуся на этом посту, видеть все вокруг. Тот, кто стоит на кольце, привязывается к мачте широким ремнем, который специальной застежкой крепится на его собственном поясе. Добраться до кольца можно по канату, по всей длине которого завязаны узлы. Мачта обычно не бывает высокой, всего около тридцати пяти горианских футов, но с нее можно обозревать море на десять пасангов вперед. Раздвоенная Борода поставил своего первого певца на поле топор четыре, угрожая моему топору. Я защитился собственным первым певцом, передвинув его на поле топор пять. Мы разменяли фигуры. Он взял мой топор на поле джарл шесть, а я его первого певца своим первым певцом. Теперь мой певец стоял в самом центре, однако Раздвоенная Борода освободил поле топор четыре, на которое мог поставить джарла, а потом организовать атаку на женщину джарла, стоящую на вертикали топора. В данный момент инициатива принадлежала мне. Ивар стремился обострить позицию, а я хотел ясности. Топор — это ценная фигура, особенно в начале и середине игры, когда на доске еще много фигур, а в конце, когда появляется свободное пространство, певец, как мне кажется, становится гораздо сильнее, поскольку может контролировать большее количество клеток. Те, кто занимаются теорией каиссы, считают, что эти фигуры равны и оценивают каждую в три очка, но лично я даю топору четыре очка в начале и середине игры, а певцу два, и наоборот — в эндшпиле. Впрочем, надо сказать, что обе эти фигуры очень важны, но мне все равно больше нравится топор. — Тебе не следовало отдавать топор, — сказал Раздвоенная Борода. — Не сделав этого, я потерял бы инициативу, — ответил я. — Кроме того, топор не так важен в эндшпиле. — А ты хорошо играешь топором, — заметил Раздвоенная Борода. — То, что правильно для многих, не обязательно верно для тебя. Возможно, тебе следует сохранять оружие, которым ты пользуешься наиболее успешно. Я задумался над его словами. В каиссу играют не марионетки, это глубокая, тонкая игра, которую любят люди, обладающие индивидуальными достоинствами и недостатками. Много раз в прежних играх я сожалел, что отдал топор, или фигуру, являвшуюся его эквивалентом на Юге, — тарнсмена, в то время как, поразмыслив над своими действиями, понимал, что веду себя в соответствии с общими стратегическими принципами. Естественно, мне было известно, что эти принципы вполне определенны и неизменны, однако, играя с Раздвоенной Бородой, я впервые подумал о том, что, возможно, существуют и другие принципы, зависящие от способностей, настроения и наклонностей каждого игрока. Вот я, например, считал, что топор, или тарнсмен, имеет большое значение и в эндшпиле. Противник не привык противостоять ему в конце игры; возможность использовать топор в нестандартной ситуации и тем самым застать противника врасплох, может оказаться очень выгодна. Я почувствовал прилив сил. И тут с растущим чувством тревоги увидел, что Раздвоенная Борода поставил своего джарла на освободившееся поле топор четыре. Рыбаки вытащили сеть. По палубе запрыгали многочисленные серебристо-коричневые рыбы парсит. С довольными криками северяне принялись быстро орудовать ножами, отрезая рыбам головы и хвосты. — Горм, — позвал Раздвоенная Борода. — Сними наручники с первой рабыни. Ленивая девка слишком долго отдыхала, пошли ее ко мне с черпаком. Горм был обнажен по пояс и ходил босиком, на нем были штаны из меха морского слина. На шее висела золотая цепь с украшением, которую он, несомненно, позаимствовал у одной из свободных женщин Юга. Когда он подошел к рабыням, они в страхе отпрянули назад, как и положено всякой женщине, оказавшейся во власти северянина. Я посмотрел в глаза первой девушке в связке. Это была белокурая стройная красавица, надевшая на праздник в храме красную жилетку и юбку. Я вспомнил, как ее разочаровали мужчины Торвальдсленда, которые, склонив головы, сопровождали тело Раздвоенной Бороды в храм Кассау. Тогда она наблюдала за ними с любопытством и презрением. Однако теперь, когда она испуганно отодвинулась при приближении Горма, в ее глазах не осталось и следа от прежних чувств. Перед ней предстал свободный мужчина Торвальдсленда во всей полноте своей власти и могущества, а она — обнаженная рабыня со скованными руками — боялась его. Девушка знала, что является собственностью этих яростных и сильных существ, что она сама и ее красота находятся в их власти и зависят от их благорасположения. Горм грубо развязал веревку, а затем жестом показал, что она должна встать на колени и протянуть ему скованные руки. Девушка повиновалась. И тогда Горм отомкнул наручники, засунул их себе за пояс, а потом резко дернул девушку за руку, заставив подняться на ноги, и толкнул в сторону Раздвоенной Бороды. Она споткнулась о неровную планку палубы и остановилась перед нами, опустив голову, так что волосы закрыли лицо. Девушка откинула волосы правой рукой и застыла в неподвижности. Горм сунул ей в руку черпак прямо угольной формы. Черпак с длинной круглой рукояткой был сделан из дерева, глубина его составляла шесть дюймов. Горм отодвинул шесть узких досок на палубе. Внизу, приблизительно в футе от уровня палубы, в двух дюймах над килевой балкой плескалась черная трюмная вода. К моему удивлению, ее оказалось совсем немного. Для корабля, корпус которого состоял из отдельных планок, это было просто здорово. На самом деле не было никакой необходимости вычерпывать воду. Более того, со времени выхода из Кассау никто этим ни разу не занимался. Обычно в кораблях северян воду вычерпывают не менее одного раза в день, даже если ее накапливается не так уж и много. Если в течение двух дней приходилось вычерпывать воду трижды, корабль считался недостаточно надежным. Однако в море, особенно ближе к концу сезона, выходит немало судов, корпуса которых утрачивают прежнюю прочность после долгих месяцев, проведенных в морской воде. Ну а весной, естественно, прежде чем судно снова отправится в плавание его конопатят самым тщательным образом, а потом смолят. — Вычерпывай, — приказал Раздвоенная Борода. Девушка подошла к отверстию в палубе и опустилась на колени, держа в руке деревянный черпак. — Вернись ко мне, — резко бросил Раздвоенная Борода. Испуганная невольница повиновалась. — А теперь повернись, — сказал он, — и пройди так, как положено ходить рабыне. Девушка побледнела. Потом повернулась и пошла к отверстию в палубе так, как ходят рабыни. Остальные пленницы ахнули. Мужчины, наблюдавшие за ней, восторженно завопили. Я усмехнулся. Я хотел ее. — Рабыня! — презрительно бросила Эльгифу, которая была прикована к мачте. Я уже давно пришел к выводу, что эти две девушки были первыми красавицами Кассау и, разумеется, главными соперницами. Белокурая девушка, которую заставили пройтись, как положено рабыне, захлебываясь от слез, опустилась на колени возле отверстия в палубе. Один раз ее вырвало. Однако в целом она хорошо справилась со своей задачей. Раздвоенная Борода подошел к ней и показал, как нужно левой рукой проверять черпак, чтобы случайно не выбросить за борт улитку. Вернувшись ко мне, он держал в руке одну из улиток, панцирь которой легко раздавил пальцами. Ивар высосал улитку, прожевал ее и проглотил, а потом выбросил осколки панциря за борт. — Они вполне съедобны, — сказал он. — Кроме того, хороши и в качестве наживки. Мы снова принялись играть. Один раз белокурая девушка вскрикнула и замерла с черпаком в руке. — Смотрите! — она показывала на море. В ста ярдах резвилась семья китов, самец, две самки и четыре детеныша. Потом невольница вернулась к своему занятию. — Твой зал в руках неприятеля, — сказал Раздвоенная Борода, его джарл сделал решительный выпад. Захват зала, по правилам северян, означает то же самое, что и захват Домашнего Камня на Юге. — Тебе не следовало отдавать топор, — повторил Раздвоенная Борода. — Похоже, что так, — согласился я. Мы даже не добрались до эндшпиля. Он занял мой зал в самой середине игры. В следующий раз я хорошенько подумаю, прежде чем разменивать топор. — Я закончила, — сказала стройная девушка, которая подошла и опустилась перед нами на колени. Она выполнила первое повеление своего господина, Раздвоенной Бороды, высушила, как принято говорить, брюхо его змея. — Отдай черпак Горму, — приказал Раздвоенная Борода, — а затем подай воду моим людям. — Слушаюсь, — сказала она. Раздвоенная Борода посмотрел на нее. — Слушаюсь… — сказала девушка, — мой джарл. Рабыня должна называть свободных людей Севера «мой джарл». Мы услышали, как рассмеялась Эльгифу. Белокурая девушка поднялась на ноги и отдала Горму черпак, который убрал его, а затем вернул доски палубы на место. Девушка подошла к одному из огромных деревянных ведер, накрытых крышкой, которое привязали веревкой к палубе, и опустила в него мех для воды. Я услышал, как забулькала жидкость. Люди Раздвоенной Бороды не стали преследовать китов. У них было достаточно мяса, поэтому они не обратили на животных никакого внимания. Близился вечер. Я наблюдал за тем, как белокурая девушка, положив на плечо тяжелый мех с водой, направилась к северянам, чтобы предложить им напиться. Она была очень красива. Те парни, что ловили рыбу сетью, уже вычистили свою добычу и, вытащив все косточки, порезали серебристые тушки на мелкие кусочки. Тогда Раздвоенная Борода приказал освободить другую рабыню, чтобы она приготовила рабскую похлебку, смешав воду с мукой са-тарна и добавив туда сырой рыбы. — Давай еще сыграем, — предложил Раздвоенная Борода. Я расставил фигуры. А Раздвоенная Борода подошел к Эльгифу, которая сидела привязанная за шею к мачте, держа перед собой скованные руки. Он чуть приподнял ее черное, бархатное платье, приоткрыв щиколотки, девушка отодвинулась и прижалась к мачте. — Завтра ночью, — сказал он, — я получу за тебя выкуп. — Да, — проговорила Эльгифу. Двумя могучими ручищами Раздвоенная Борода сжал ее правую щиколотку так, что она не могла убрать ногу. — Я свободна, — прошептала она. Прижимая щиколотку левой рукой, Раздвоенная Борода принялся ласково поглаживать ногу Эльгифу. Красотка в черном бархатном платье задрожала. — Я свободна, — повторила она. — Свободна! — А не хотела бы ты, моя большегрудая красавица, провести со мной ночь в спальном мешке из морскою слина? — поинтересовался Раздвоенная Борода. — Нет! — выкрикнула она. — Нет! — А потом добавила: — Если ты применишь силу, отец ничего не заплатит! Кроме того, он обязательно приведет с собой женщину, которая определит, было ли совершено насилие! Ты ведь хочешь получить выкуп! — Да, — ответил Раздвоенная Борода и убрал руки. — Я хочу получить выкуп, и я его получу. — В таком случае, чудовище, — крикнула Эльгифу, — не смей ко мне прикасаться! — А я к тебе и не прикасаюсь, — сказал Раздвоенная Борода и поднялся на ноги. Эльгифу отвернулась, она не желала на него смотреть, однако тихо произнесла: — Дай мне что-нибудь, чтобы накрыться ночью, а то я промокну и замерзну. — Ты можешь лечь с рабынями, — ответил Раздвоенная Борода. — Никогда! — возмутилась Эльгифу. — В таком случае оставайся на месте, — усмехнулся Раздвоенная Борода. Пленница посмотрела на него, ее глаза горели ненавистью, волосы спутались. — Хорошо, — сказала она, — я с радостью вынесу все тяготы последней ночи, которую мне придется провести на твоем проклятом корабле. На девушку, приготовившую похлебку, снова надели наручники. Стройной белокурой невольнице дали новую работу — наполнить похлебкой небольшие миски. Она разливала еду бронзовым черпаком, ручка которого была вырезана в форме шеи и головы прекрасной птицы. На конце ручки висело бронзовое кольцо в форме ошейника для птицы. Рабыни без всякого удовольствия ели свою похлебку из са-тарна с сырой рыбой. И все же это была хоть какая-то еда. Многие, в том числе и белокурая девушка, съели всю похлебку и даже вылизали миски, чтобы Горм, который нес за них ответственность, остался доволен. Закончив еду, они, со страхом поглядывая друг на друга, поставили миски на палубу. — Эй, девка! — позвал Раздвоенная Борода. Стройная белокурая девушка быстро подошла и опустилась рядом с ним на колени. — Покорми ее, — приказал Раздвоенная Борода, показывая через плечо на Эльгифу. Девушка налила похлебку в одну из мисок, после чего направилась к Эльгифу. — Ты хорошо ходишь, Тири. Как настоящая рабыня. Стройная белокурая девушка, которую звали Тири, хотя теперь она могла спокойно забыть свое прежнее имя — только ее новый господин Раздвоенная Борода мог решить, как ее будут звать, — ничего не ответила на издевательские слова Эльгифу. — Опустись на колени, — приказала Эльгифу. Тири повиновалась. — Что там у тебя? — спросила Эльгифу. — Похлебка, — ответила белокурая девушка. — Попробуй ее, — сказала Эльгифу. Сердито посмотрев на нее, Тири выполнила приказ. — Это рабская похлебка, не так ли? — Да, — ответила девушка. — Зачем же тогда, — презрительно осведомилась Эльгифу, — ты принесла ее мне? Девушка опустила голову. — Я свободная женщина, — заявила Эльгифу. — Унеси похлебку. Она для таких, как ты. Девушка ничего не ответила. — Когда выкуп будет заплачен, — продолжала Эльгифу, — и я вернусь домой, вопрос о том, кто самая красивая девушка в Кассау, будет решен раз и навсегда. — Нет, — возразила Тири. — Я все равно была самой красивой, — сказала Эльгифу. Глаза Тири сверкнули. — Забери рабскую похлебку! — Голос Эльгифу был исполнен презрения. — Она для невольниц вроде тебя. Белокурая девушка поднялась на ноги и отошла от Эльгифу. Раздвоенная Борода оторвался от доски. Он протянул руку и взял миску. — Привяжи ее снова, — приказал Ивар Горму. Тот отвел Тири к остальным рабыням, застегнул на ее запястьях наручники и привязал кожаный ошейник к концу связки. Раздвоенная Борода разыграл гамбит топора джарла, агрессивный дебют. Я принялся внимательно изучать позицию. А Ивар Раздвоенная Борода подошел с миской в руке к Эльгифу и присел рядом с ней на корточки. — Когда твой отец увидит тебя завтра, — сказал он, — тебе не следует выглядеть ослабевшей — твои глаза должны блестеть, а щеки пылать румянцем. Иначе все подумают, что я плохо обращаюсь со своими пленниками. — Я не стану есть рабскую похлебку, — упрямо заявила Эльгифу. — Ты ее съешь, а иначе тебя разденут и привяжут к веслу. Эльгифу с ужасом посмотрела на него. — И при этом твоя невинность не пострадает, моя большегрудая радость, — усмехнулся Раздвоенная Борода. Одетую или раздетую девушку со стянутыми за спиной руками крепко привязывают вдоль весла, головой к лопасти. Когда весло поднимается, ей иногда удается сделать быстрый вдох, а в следующее мгновение она снова оказывается под водой. Кроме того, существует опасность нападения морского слина или белых северных акул, которые пытаются сожрать несчастную. Известны случаи, когда северяне использовали рабынь в качестве наживки — если становилось очень плохо с едой. Для этих целей всегда выбиралась самая непослушная девушка-рабыня. Этот обычай заставляет рабынь отчаянно соперничать друг с другом за расположение своего господина. Один ан, проведенный на весле, превращает самую холодную и гордую женщину в послушнейшую из рабынь. Страшнее наказания веслом — пять ударов особым горианским хлыстом, применяющимся только на Севере — жители Торвальдсленда называют его наказанием мехами, во время которого господин, при помощи собственного тела, неопровержимо доказывает девушке, что теперь она рабыня. — Открой ротик, моя большегрудая красавица, — приказал Раздвоенная Борода. С ужасом глядя на него, Эльгифу повиновалась. Ивар вылил все содержимое маленькой плошки ей в рот. Гордая Эльгифу была вынуждена проглотить густую похлебку, сделанную из сырой муки са-тарна и рыбы, — пищу рабынь. — Завтра я получу выкуп, — сказал Раздвоенная Борода. — Завтра, — вскричала Эльгифу, — я буду свободна от тебя! Он отбросил миску на корму корабля и вернулся, чтобы продолжить партию. — Мне кажется, я придумал, как следует бороться с гамбитом топора джарла, — сказал я Раздвоенной Бороде. — Вот и отлично, — заметил Раздвоенная Борода, изучая положение на доске. Мы услышали, как зарыдал кто-то из рабынь. Оглянувшись, я увидел, что рыдания сотрясают тело стройной белокурой девушки. — Замолчи! — прикрикнула на нее одна из соседок. — Из-за тебя нас высекут! К Тири подошел Горм и пять раз ударил веревкой с узлами. Девушка с трудом подавила рыдания. — Слушаюсь, мой джарл! — прошептала она. Потом белокурая рабыня опустила голову и замолчала, однако ее тело продолжало вздрагивать от беззвучных рыданий. Мы с Раздвоенной Бородой снова принялись за игру.Глава 5. НАКОРМИТЕ ЕЕ РАБСКОЙ ПОХЛЕБКОЙ
В полдень следующего дня впередсмотрящий крикнул: — Змей по правому борту! Раздвоенная Борода быстро поднял голову от доски, а его люди сразу оживились. Все бросились на правый борт, но ничего не смогли разглядеть. — По местам! — крикнул Раздвоенная Борода, и его люди быстро расселись на скамейках, и я услышал, как на воду опускаются весла. — Последи, чтобы фигуры не сдвинулись, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, поднимаясь на ноги. Он быстро взобрался по веревке до половины мачты. Я тоже встал. День выдался пасмурным. Сегодня навес не стали натягивать, и он лежал между скамеек. Лично я не замечал ничего особенного. Перепуганные рабыни принялись озираться по сторонам. Возле них тут же появился Горм и начал торопливо сковывать им руки за спиной. Сделав это, он опустился на колени и крепко связал им лодыжки. В случае сражения невольницы окажутся совершенно беспомощны и не смогут вмешаться. Им придется подождать окончания битвы — они всего лишь женщины. Эльгифу стояла у мачты, по-прежнему прикованная за шею, с туго стянутыми за спиной руками. — Это змей Торгарда из Скагнара, — сообщил мне Раздвоенная Борода, который казался страшно довольным собой. — А он союзник? — спросил я. — Нет, — весело рассмеялся Раздвоенная Борода, — враг! Я заметил, что люди Раздвоенной Бороды тоже за улыбались, великан с серым лицом, который будто спал с открытыми глазами, — тот самый, что с таким остервенением рубил топором жителей Кассау, — медленно поднял голову. Мне показалось, что я увидел, как у него начали раздуваться ноздри. Он слегка приоткрыл рот и оскалился. Раздвоенная Борода приказал снять все рифы с паруса. — Держите судно по ветру, — добавил он. Весла скользнули наружу. Если перестать управлять кораблем, он разворачивается носом к ветру. — У нас остается время на парочку ходов, — заметил Ивар Раздвоенная Борода. — Я пытаюсь найти защиту от гамбита топора джарла, — сказал я. — Певец на топор два — не самый лучший ход. За вчерашний день я дважды потерпел поражение в этом дебюте. Партии получились долгими, чайки Торвальдсленда, некоторое время сопровождавшие наш змей, вернулись к берегу, а я так и не смог остановить наступление Ивара. — А следующим ходом ты, естественно, собираешься поставить джарла на топор четыре, — сказал Раздвоенная Борода. — Да, — признался я. — Любопытно, — проворчал Раздвоенная Борода. — Что ж, попробуем разыграть этот вариант. Такой порядок ходов был очень популярен на Юге. Похоже, среди северян его не особенно любили. На Юге, конечно, этот дебют назывался гамбитом тарнсмена убара. Я заметил, что Раздвоенная Борода, хотя и ожидал розыгрыша этого варианта — предыдущие четыре хода делали его весьма вероятным, — был доволен, когда дебют материализовался на доске. Вероятно, ему не часто приходилось его играть. — На змее Торгарда нас заметили! — крикнул впередсмотрящий. Похоже, что Ивара этот факт не слишком беспокоил. — Вот и прекрасно, — заявил Раздвоенная Борода. — Не придется трубить в сигнальный рог, чтобы привлечь их внимание. Я усмехнулся. — Расскажи мне о Торгарде из Скагнара, — попросил я. — Он мой враг, — просто ответил Раздвоенная Борода. — Змей этого Торгарда часто нападает на корабли Порт-Кара, — сказал я. — Корабли Порт-Кара далеко не единственные в этом длинном списке, — улыбнулся Ивар Раздвоенная Борода. — Следовательно, он и мой враг тоже, — заметил я. — Как тебя зовут? — спросил Раздвоенная Борода. — Называй меня Тэрл, — отозвался я. — Это имя Торвальдсленда, — с удивлением проговорил он. — Ты из наших краев? — Нет, — сказал я. — Тэрл, а дальше как? — поинтересовался Раздвоенная Борода. — Можешь называть меня просто Тэрл, этого вполне достаточно, — улыбаясь ответил я. — Ладно, — не стал спорить Ивар, — но чтобы отличать тебя от других воинов Севера, необходимо еще что-нибудь добавить. — Что ты имеешь в виду? — спросил я. Он посмотрел на мои волосы и усмехнулся. — Мы будем называть тебя Тэрл Рыжий, — заявил Раздвоенная Борода. — Ладно, — согласился я. — А из какого ты города? — не унимался он. — Считай, что я из Порт-Кара, — туманно ответил я. — Хорошо, — кивнул он, — однако мы не будем особенно напирать на это, поскольку Порт-Кар не слишком популярен на Севере. — Жители Торвальдсленда тоже не пользуются на Юге особой любовью, — уверил его я. На Горе часто случается так, что настоящие воины с уважением относятся к своим врагам. — Ты хорошо играешь в каиссу, давай будем друзьями, — предложил Раздвоенная Борода. — Ты тоже искусен в этой игре, — сказал я ему. На самом деле он заметно превосходил меня. Я до сих пор не мог найти защиту от дьявольского варианта гамбита топора джарла, который играют на Севере. Однако я очень рассчитывал, что в конце концов смогу решить эту задачку. Наши ладони встретились над доской в рукопожатии. — Друзья, — сказал он. — Друзья, — повторил я. А потом мы слизнули друг у друга соль с тыльной стороны запястья. — Змей Торгарда направляется в нашу сторону! — весело закричал впередсмотрящий. — Может быть, мне стоит достать большой лук? — спросил я у Ивара Раздвоенная Борода. Я знал, что мой лук способен поражать цель на значительно большем расстоянии, чем короткие луки северян. — Нет, — ответил Раздвоенная Борода. — Восемь пасангов! — крикнул впередсмотрящий. — Они преследуют нас! Мы с Раздвоенной Бородой сделали по четыре хода. — Очень любопытно, — сказал он. — Четыре пасанга! — донесся крик с верхушки мачты. — Какой щит поднят у них на мачте? — поинтересовался Раздвоенная Борода. — Красный, — ответил впередсмотрящий. — А мы вообще не будем поднимать щита, — объявил Раздвоенная Борода. Северяне удивленно посмотрели на своего капитана. — Торгард очень гордится своим кораблем, — сказал Раздвоенная Борода. — Он называет его «Черный слин». Я уже слышал это прозвище. — У него гораздо больше места на палубе, чем на нашем судне, — сказал я Ивару Раздвоенная Борода. — Это военный корабль, а не судно для быстрых набегов. Нам будет довольно неудобно сражаться с ним. Раздвоенная Борода кивнул. — А еще говорят, — добавил я, — что это самый быстрый корабль Севера. — Ну, скоро мы получим возможность в этом убедиться, — усмехнулся Раздвоенная Борода. — Два пасанга! — снова донесся крик с верхушки мачты. — На нем сорок скамеек, — сказал Раздвоенная Борода, — Восемьдесят весел и сто шестьдесят гребцов. — Я вспомнил, что скамьи принято считать только с одной стороны. — Но «Черный слин» не отличается стройностью линий, это слишком тяжелый корабль. — Ты собираешься вступить в бой? — спросил я. — Это было бы непростительной глупостью с моей стороны, — сказал Раздвоенная Борода. — На моем корабле добыча из храма в Кассау, восемнадцать рабынь и красавица Эльгифу. Я слишком многое могу потерять, а выигрыш будет ничтожным. — Это верно, — согласился я. — Я вступлю в бой с Торгардом из Скагнара, когда это будет выгодно мне, а не ему, — заявил Раздвоенная Борода. — Один пасанг! — Присмотри за позицией, — сказал Ивар, вставая; Горму он приказал: — Возьми первую рабыню и привяжи ее к мачте. — А потом махнул рукой двоим другим: — Развяжите ноги остальным и поставьте их вдоль борта, чтобы девок было хорошо видно. Ивар Раздвоенная Борода подошел к гребцам правого борта. — Когда я подам сигнал, покажем Торгарду из Скагнара то, что мы взяли в храме Кассау. Люди засмеялись. — Мы не будем драться? — медленно проговорил великан. Ивар Раздвоенная Борода подошел к нему и, как отец, прижал голову великана к своей груди. — Нет, сейчас мы не будем драться, Ролло, — сказал он. — В другой раз. — Нет битвы сейчас? — снова спросил великан. — Да, сейчас битвы не будет, — повторил Раздвоенная Борода и легонько потряс голову великана. — В другой раз. В другой раз. В глазах великана появилось разочарование. — В другой раз! — рассмеялся Раздвоенная Борода и похлопал великана по спине, словно это был его любимый пес или медведь. — Полпасанга, они сбавляют ход! — закричал вперед смотрящий. — Будут заходить с кормы! — Разворачиваемся к ним бортом! — захохотал Раздвоенная Борода. — Пусть увидят, какая у нас богатая добыча! Теперь запястья стройной белокурой девушки были скованы впереди, сквозь наручники Горм пропустил веревку, перекинул ее через поперечный брус мачты и потянул. Руки взметнулись над головой девушки, и Горм начал поднимать ее вдоль мачты. Обнаженное тело несчастной отчаянно извивалось, она стонала от боли. А в жилах северян на корабле Торгарда из Скагнара закипела кровь, когда они увидели великолепный приз, подвешенный на мачте корабля их врагов. — Теперь они будут грести изо всех сил, — довольно сказал Раздвоенная Борода. В это время вдоль борта выстроили остальных семнадцать рабынь, руки которых были скованы за спиной, сзади их поддерживали гребцы. Корабль Торгарда находился всего лишь в четверти пасанга. Я уже мог разглядеть капитана — разумеется, это и был знаменитый Торгард, он стоял на корме возле рулевого, держа в руках подзорную трубу. Перед его взором появилось семнадцать обнаженных красоток, которые могли в скором времени стать его собственностью, а к мачте была привязана белокурая стройная девушка, вероятно, самая прекрасная из всех, — за нее легко могли дать пять обычных рабынь. А еще Торгард увидел Эльгифу, прикованную к мачте. И то, что эта девушка оставалась одетой, подсказало капитану, что она свободна, а значит, за нее Раздвоенная Борода намеревается получить большой выкуп. — Бросьте рабынь между скамейками и как следует привяжите их там, — приказал Ивар гребцам, которые держали девушек у борта. Несчастных невольниц немедленно швырнули на палубу между скамейками, причем повалились они прямо друг на дружку. Горм наклонился над ними и принялся быстро связывать им щиколотки. — Опустите девку! — крикнул Раздвоенная Борода. — Гребцы правого борта, покажите добычу, которую мы взяли вхраме Кассау! Гребцы уже заняли свои места на скамейках. Они размахивали над головами золотой утварью, захваченной в храме, словно это были боевые знамена. Белокурую девушку спустили с мачты, и она повалилась на палубу. Однако ее тут же поставили на ноги и подтолкнули к Горму. Он снял с нее наручники, а потом застегнул их так, чтобы руки невольницы оказались за спиной, после чего заставил ее лечь на живот, рядом с остальными девушками, и быстро связал ей ноги. Корабль Торгарда находился уже в ста ярдах. В воздухе просвистела стрела. — Сложите нашу добычу на рабынь! — крикнул Раздвоенная Борода. Это должно защитить несчастных, напуганных и связанных женщин от камней, дротиков и стрел. — Навес! — выкрикнул Раздвоенная Борода. Кое-кто из девушек поднял голову, среди них и стройная белокурая красотка, но в этот момент драгоценную добычу, взятую в храме Кассау, быстро прикрыли шкурами боска. Девушки испуганно закричали, оказавшись в полной темноте. На нас посыпались новые стрелы. Одна попала в мачту. Эльгифу, которая была по-прежнему к ней прикована, опустилась на колени и попыталась прикрыть голову руками. В палубу ударило метательное копье, а в планшир правого борта угодил камень, и в разные стороны полетели щепки. Корабль Торгарда «Черный слин» подошел уже на пятьдесят ярдов. Я видел людей в шлемах, стоящих у планширов, возвышавшихся на пять футов над водой. Шлемы северян чаще всего имеют коническую форму и снабжены специальной пластиной, защищающей нос, которую можно в случае необходимости сдвинуть в сторону. У шеи и с боков на специальных кольцах обычно крепится короткая защитная накидка из железных цепочек. Рогатый шлем самого Торгарда закрывал шею и почти все лицо. Щиты нападавших, как это принято у северян, были деревянными и круглыми. Длинные, почти в восемнадцать дюймов, наконечники копий, большие и тяжелые, изготавливались из бронзы. — Гребцы! — рассмеялся Ивар Раздвоенная Борода. — Парус! С моей точки зрения, он ждал слишком долго. Его люди бросились по своим местам и схватились за весла. И тут же развернулся парус с красно-белыми полосами. — Гребите! — приказал Ивар, мимо которого просвистело копье. Ветер надул парус. Весла нырнули в воду. Нос змея Ивара Раздвоенная Борода приподнялся над водой. — Гребите! — кричал Раздвоенная Борода. Я засмеялся от удовольствия. Змей Ивара Раздвоенная Борода устремился к линии горизонта. А все, кто находился на палубе «Черного слина», раскрыли от изумления рты. Я видел, как бородатый Торгард из Скагнара, на голове которого все еще красовался рогатый шлем, принялся выкрикивать приказы. «Черный слин» медленно и неуклюже развернулся и пустился в погоню. Люди поспешили на свои места — длинные весла поднимались и опускались, поднимались и опускались. Копье и еще несколько стрел угодили в палубу корабля Ивара. Две стрелы попали в тарелку из храма Кассау, сломались и застряли в навесе из шкуры боска, который накрывал добычу Раздвоенной Бороды, золото и рабынь, а потом у нас за спиной в море упало еще одно копье, и лучникам пришлось вернуться на свои скамейки. Четверть ана кораблем управлял сам Раздвоенная Борода. Затем, ухмыляясь, он передал кормовое весло одному из своих людей и подошел ко мне. Мы снова сели за доску. Все фигуры стояли на прежних местах, они держались благодаря крючочкам на доске. — Очень интересная позиция, — сказал Раздвоенная Борода, сосредоточив все внимание на игре. — Возможно, я нашел защиту от гамбита топора джарла, — сказал я. — Вряд ли, — ответил Раздвоенная Борода, — но давай посмотрим. Еще через четверть ана Раздвоенная Борода разрешил гребцам немного отдохнуть. Далеко позади «Черный слин», считавшийся самым быстрым кораблем на Севере, все еще пытался догнать нас. Едва ли Торгарду это удастся. Даже если бы змей Ивара Раздвоенная Борода шел только под парусом, он мог бы совершенно спокойно сбежать от «Черного слина», который довольно быстро превратился в едва различимую крошечную точку на горизонте. Навес снова свернули и отодвинули в сторону. Рабыни, чьи тела по крылись потом, синяками и ссадинами, начали подниматься на колени или садиться. Откинув головы назад, они с упоением вдыхали свежий воздух. Золотые побрякушки, под которыми они лежали, свалили в кучу у борта. Горм развязал рабыням ноги и застегнул им наручники так, чтобы руки оказались впереди. Вскоре после этого их накормили, одна из рабынь, как всегда, приготовила пищу. Жизнь на корабле вернулась в привычное русло. Теперь даже впередсмотрящий на мачте не мог разглядеть «Черный слин». Близился вечер. — Бери курс на шхеры Эйнара, — приказал Ивар Раздвоенная Борода рулевому. — Есть, капитан, — отозвался рулевой. Эльгифу рассмеялась от переполнявшей ее радости. Именно там, возле камня с рунами Торвальдсмарка, Ивар Раздвоенная Борода получит за нее выкуп. Час спустя, к моему разочарованию, выяснилось, что певец, поставленный на топор два, с последующим передвижением джарла на топор четыре не способны противостоять гамбиту в том варианте, который играл Ивар. — Я в этом и не сомневался, — заявил Раздвоенная Борода. — Корабль Торгарда из Скагнара называется «Черный слин». А как называется твой, если мне будет позволено это узнать? — спросил я. — Мой корабль носит имя «Хильда», — ответил Ивар. — Разве северяне называют свои корабли именами женщин? — удивился я. — Очень редко, — ответил он. — А почему ты назвал его «Хильда»? — не унимался я. — Это имя дочери Торгарда из Скагнара, — ответил Ивар Раздвоенная Борода. Я удивленно на него посмотрел. — "Хильда" — мой корабль, — заявил Ивар Раздвоенная Борода, — а дочь Торгарда из Скагнара будет моей рабыней. Мы дрейфовали, погасив огни, примерно в пасанге от шхер Эйнара. Руки рабыням снова сковали за спиной, лодыжки крепко связали, на шеи надели надежные кожаные ошейники Севера, а рты заткнули кляпами из меха слина. На корабле Ивара Раздвоенная Борода царила тишина. Ивар в сопровождении четверых воинов спустил на воду лодку, которая была привязана на палубе килем вверх, и направился к шхерам. Вместе с ними отбыла Эльгифу, которую перед этим накормили горячим бульоном из сушеного мяса боска. Девушке разрешили привести себя в порядок и причесаться, руки связали за спиной простой веревкой. Горм, который, как я понял, исполнял обязанности помощника капитана, стоял рядом со мной возле правого борта, почти на самом носу змея. На фоне ночного неба вырисовывались шхеры, низко сидящие в воде. И еще я видел одинокий камень с рунами, словно игла устремившийся к звездам, — Торвальдсмарк. Ивар покинул корабль в отличном настроении. «Я вернусь с выкупом за Эльгифу», — заявил он нам на прощание. В лодку он взял круглую бронзовую чашу с крышкой и складные бронзовые весы с гирями. Я знал, что Гурт из Кассау тоже привезет с собой весы. Оставалось надеяться, что их гири будут иметь одинаковый вес, потому что в противном случае можно ждать больших неприятностей. Если у Гурта хватит мудрости, он не станет пытаться надуть Раздвоенную Бороду. А вот в честности северянина я был не слишком уверен. — У тебя найдется монета, вес которой ты хочешь проверить? — серьезно спросил меня Ивар. — Найдется, конечно, — ответил я, чувствуя, что Раздвоенная Борода собирается немного развлечься, и вытащил из кошелька золотой тарн. Он положил его на весы. — К сожалению, твоя монета не полноценна, — заявил Ивар. — В ней всего лишь три четверти необходимого веса. — Однако на ней стоит клеймо монетного двора Ара, — возразил я. — Да, я был лучшего мнения о чеканщиках из Ара, — весело заявил Раздвоенная Борода. — Если Ар станет и дальше выпускать такие монеты, они понесут колоссальные убытки, могут даже разориться, — заметил я. — У тебя другая монета есть? — спросил Раздвоенная Борода. Я положил на весы серебряный тарск из Тарна. Ивар поменял гири. — Недовес, — радостно сообщил он. — В ней всего три четверти условленного веса. — Судя по всему, Тарн тоже обманывает людей на своих монетах. — Хуже всего дело обстоит с монетами Лидиуса, — ухмыляясь, проговорил Ивар Раздвоенная Борода. — Другого было бы трудно ожидать, — кивнул я. Было легко предположить, что выкуп, который привезет Гурт из Кассау, будет состоять главным образом из монет Лидиуса. Я улыбнулся. На тысячи пасангов от устья Лаурии только в Лидиусе имелся монетный двор, где чеканили деньги. Конечно, некоторые джарлы пускали в обращение собственную валюту в виде небольших железных или золотых брусков с личным знаком. Иногда в качестве денег использовались и кольца, но на них редко ставили знак джарла. В этом случае каждое кольцо со связки взвешивалось отдельно. Часто торговые сделки совершались при помощи золотых и серебряных слитков, иногда это были обломки чаш или тарелок, их тоже приходилось взвешивать отдельно. Северяне, не задумываясь, ломали на части подобные изделия, которые на Юге могли иметь дополнительную ценность с художественной точки зрения — за них платили золотом, заметно превышающим их собственный вес. Великолепные подсвечники из храма Кассау, например, будут разбиты на куски, которые поместятся в чашах северных весов. Впрочем, к работе своих мастеров северяне относились с куда большим уважением. Красивая брошь, сделанная каким-нибудь северянином, ни когда не будет сломана или изуродована. — У меня две пары весов, — ухмыляясь, признался Ивар Раздвоенная Борода. — Это мои торговые весы. — Ты надеешься, что Гурт из Кассау согласиться взвешивать деньги на твоих весах? Раздвоенная Борода погладил серебряную цепь, висевшую у него на шее, — еще совсем недавно она принадлежала правителю Кассау. — Да, — ответил он, — я на это надеюсь. Мы дружно рассмеялись. А теперь мы с Гормом и остальными воинами Ивара Раздвоенная Борода молча ждали его возвращения. — Разве Раздвоенная Борода не должен был уже вернуться? — спросил я. — Он совсем близко, — ответил Горм. Я стал вглядываться в темноту и примерно в ста ярдах рассмотрел лодку. Ритмично работали весла, а по тому, как они поднимались и опускались, я понял, что за ними нет погони. И тут я увидел Раздвоенную Бороду. Лодка аккуратно причалила к борту змея. — Ты получил выкуп? — спросил я. — Да, — ответил он и показал мне тяжелый мешок с золотом. — Что-то ты там долго возился, — сказал я ему. — Пришлось несколько раз взвешивать золото, — ответил Раздвоенная Борода. — Возник спор по поводу точности весов. — Неужели? — Да, — усмехнулся Раздвоенная Борода. — Весы Гурта из Кассау оказались неправильными. — Понятно, — сказал я. — Держи золото! — крикнул Раздвоенная Борода и бросил мешок Горму. — Сто двадцать монет. — Похоже, весы Гурта из Кассау действительно не очень точные, — проговорил я. — Верно, — рассмеялся Раздвоенная Борода и швырнул Горму несколько кошельков. — А это еще что такое? — заинтересовался я. — Кошельки помощников Гурта из Кассау, — пояснил Раздвоенная Борода. И тут я услышал, как в лодке под накидкой из меха морского слина кто-то застонал и завозился. Раздвоенная Борода отбросил накидку, и мы увидели, что на дне лодки лежит гордая Эльгифу, связанная и с кляпом во рту. Она все еще оставалась в своем бархатном черном платье. Девушка подняла голову, и в ее глазах появился ужас. Раздвоенная Борода заставил ее подняться на ноги и подтолкнул к Горму. — Надень на нее ошейник, — приказал он. Эльгифу отвели туда, где молча лежали рабыни. Веревки на запястьях заменили на наручники, после чего Горм быстро надел ей на шею кожаный ошейник, ноги новой рабыни он развязывать не стал. Я помог Раздвоенной Бороде и его людям затащить на палубу лодку, которую снова привязали на прежнее место. Неожиданно в борт корабля вонзилась стрела. — Поднять якорь! — крикнул Раздвоенная Борода. — Гребцы, по местам! Тут же были выбраны якорные канаты, носовой и кормовой. Якоря напоминали два тяжелых, скрепленных между собой крюка. По отдельности они весят не много, чуть больше двадцати пяти горианских стоунов, или около ста земных фунтов. Они крепятся при помощи просмоленного каната. Люди Раздвоенной Бороды поспешили к своим скамейкам, и я услышал, как они спускают весла. Со стороны берега к нам приближалось около дюжины маленьких лодок, в каждой из которых сидело человек десять-пятнадцать. Еще две стрелы попали в корабль, но остальные унеслись в темноту. — В открытое море! — крикнул Раздвоенная Борода. — Гребите! Змей развернулся в сторону моря, и весла опустились в воду. — Гребите! — орал Раздвоенная Борода. Змей заскользил вперед. Разозленный Ивар стоял у борта и не сводил глаз с маленькой флотилии, пустившейся в погоню за его кораблем. Он повернулся к своим матросам и провозгласил: — Пусть это будет для вас уроком — никогда не доверяйте тем, кто живет в Кассау! Гребцы затянули песню. — А что ты сделал с Гуртом и теми, кто был с ним в шхерах? — А мы их раздели догола, — ответил Раздвоенная Борода. Он посмотрел на маленькие лодочки, оставшиеся далеко позади. — Складывается впечатление, что в наши дни доверять нельзя вообще никому, — печально вымолвил мой новый друг Ивар Раздвоенная Борода. Он подошел к рабыням и приказал: — Выньте кляпы. Его приказ был исполнен, но девушки не осмеливались произнести ни звука. Они были всего лишь невольницами. Их тела принадлежали Ивару Раздвоенная Борода, они лежали среди сверкающего золота, взятого из храма в Кассау, и были невероятно прекрасны. Раздвоенная Борода вынул кляп изо рта Эльгифу. — Мне кажется, — сказал он, — что прошлая ночь была не последней, которую тебе придется провести рядом со мной. — Ты взял выкуп! — воскликнула она. — Ты же взял деньги! — Я взял не только деньги, моя большегрудая радость. — Почему ты меня не освободил? — Я тебя хочу, — ответил Раздвоенная Борода и пристально посмотрел на Эльгифу. — Если ты помнишь, я сказал, что возьму за тебя деньги. Но я не обещал отдать тебя в обмен. Ни разу, моя красавица, я не сказал, что позволю тебе, такой роскошной девке, избежать моего ошейника. Эльгифу начала извиваться, отвернулась, не желая смотреть на Раздвоенную Бороду, но ее руки были скованы за спиной, ноги связаны, а шею стягивал ошейник. Она чувствовала себя очень несчастной. — Добро пожаловать в рабство! — объявил Раздвоенная Борода. — Я свободна! — Эльгифу плакала. — Ну-ну, — проговорил Раздвоенная Борода. — Ты слишком красива, чтобы брать за тебя выкуп. Он повернулся к Горму и сказал: — Накорми ее рабской похлебкой.Глава 6. ДЛИННЫЙ ЗАЛ ИВАРА РАЗДВОЕННАЯ БОРОДА
Люди Ивара Раздвоенная Борода ликующе завопили, змей медленно развернулся между высокими скалами и вошел во фьорд. Нас обступали покрытые лишайником скалы, повсюду росли кусты и чахлые деревья. Вода под нами была глубокой и холодной. Я почувствовал, как ветерок из фьорда смешивается с морским бризом. Весла поднимались и снова падали вниз. Безвольно повисший парус шуршал на легком ветру. Из слаженных глоток команды Раздвоенной Бороды неслась могучая радостная песнь. Змей пробирался между скалами, которые высились по обеим сторонам корабля. Ивар Раздвоенная Борода, стоявший на носу, поднял огромный, украшенный резьбой бронзовый рог и дунул в него. В скалах отозвалось эхо. А на правом борту палубы столпились рабыни, среди которых была и Эльгифу. Она по-прежнему оставалась в своем черном бархатном платье. Все невольницы были в ошейниках, руки скованы впереди. Они смотрели на незнакомую страну, неприветливую и безрадостную, которой предстояло стать их домом. Я услышал, как примерно в пасанге от нас, где-то между скалами, прозвучал ответный сигнал рога. Наверное, скоро мы подойдем к берегу, где находятся владения Раздвоенной Бороды. — Поставьте ее на носу, — приказал Раздвоенная Борода, показав пальцем на стройную белокурую девушку. Красавицу быстро отвязали от остальных и сняли с нее наручники. Горм надел ей на шею веревку и с помощью еще одного матроса привязал невольницу к носу корабля. Спина девушки была выгнута и прижималась к грубому дереву, а щиколотки и запястья — надежно закреплены по бокам. Ивар Раздвоенная Борода еще раз просигналил в свой бронзовый рог. Прошло всего несколько секунд — и снова прозвучал ответ. Весла поднимались и опускались. Гребцы пели. — Покажите им золото! Подсвечники и чаши подвесили на веревках к носу змея, блюда прибили железными гвоздями прямо к мачте. Золотые пластины выставили на планширах, словно знамена. А затем корабль повернул, и моему изумленному взору предстала пристань, построенная из неровных бревен, которые были аккуратно прикрыты сверху двумя рядами обтесанных досок, и огромный широкий склон, поросший зеленой травой, спускающийся к самой воде. Примерно в ста ярдах от пристани виднелся длинный палисад, а высоко на скале был устроен наблюдательный пост, где я разглядел часового с рогом в руках. Именно его мы и слышали, когда подходили к берегу. Прижавшись к скале, лежа на животе, невидимый никому, он замечал все происходящее во фьорде. Сейчас он поднялся на ноги и помахал бронзовым рогом, а Раздвоенная Борода махнул ему в ответ рукой. Я заметил двух детенышей боска, которые паслись, пощипывая короткую зеленую траву. Вдалеке высились горы с заснеженными вершинами. Стадо верров, в сопровождении светловолосой девушки с палкой в руке, с печальным блеяньем поднималось по склону холма. Девушка прикрыла глаза рукой. Она была босиком, в длинной, до щиколоток тунике из белой шерсти, без рукавов и с глубоким вырезом. На шее красовалось темное кольцо. От палисада и с полей к нам бежали люди с непокрытыми головами и в обтрепанных куртках. Кое-кто из них носил кожаные брюки, другие — туники из крашеной шерсти. На склоне виднелось несколько возделанных полей, огороженных большими камнями. На них уже взошли первые колоски са-тарна; кроме того, здесь выращивали горох, бобы, капусту, лук и золотой сул — все, что способно расти в этих широтах. И еще я заметил маленькие фруктовые деревья и ульи, в которых жили пчелы; изредка попадались небольшие строения с деревянными скошенными крышами — в одних работали ремесленники, в других сушилась рыба или взбивалось масло. Возле одной из скал стояло длинное низкое здание, наверняка предназначенное для зимовки босков и верров, а также для хранения заранее заготовленного корма. В сарайчике, спрятавшемся в тени скал, со стенами, сложенными из особенно толстых бревен, наверное, находился погреб, куда на санях доставляли лед с гор. Босков было совсем немного, все они, очевидно, давали молоко. В Торвальдсленде принято летом отгонять большую часть животных в горы, где они сами пасутся на склонах холмов. С наступлением первых холодов северяне загоняют их на зиму в сараи. Люди, работавшие в полях, носили туники из белой шерсти; волосы их были коротко пострижены, на шее — кованый железный ошейник с кольцом. Никто из них не уходил с полей: подобный поступок мог повлечь за собой немедленную смерть — они были невольниками. По покатому склону к воде бежали какие-то люди. Некоторые выскочили из-за частокола. Среди них я заметил немало рабынь в белых туниках. Им разрешили выйти навстречу своему господину. Северянам нравилось, когда дома после похода их встречали соблазнительные рабыни с сияющими глазами. В полях я углядел надсмотрщика в алой тунике, который жестом разрешил остальным рабам тоже отправиться на пристань. И они поспешили на берег моря. Сегодня в доме Ивара Раздвоенная Борода будет праздничное пиршество. Капитан налил себе из бочки огромную кружку эля, в которую входило не меньше пяти галлонов. Однако кружка с легкостью помещалась в его огромном сжатом кулаке. Это был символ топора, знак Тора. Ивар пустил кружку с двумя бронзовыми ручками по кругу, так что каждому гребцу удалось хлебнуть из нее. Люди закидывали головы и делали по нескольку жадных глотков, жидкость стекала по бородам на грудь. Так пили эль победы. В заключение Раздвоенная Борода допил остатки эля и отбросил кружку к мачте, после чего, к моему удивлению, спрыгнул с корабля прямо на движущиеся весла. Гребцы запели. Раздвоенная Борода, к восторгу собравшихся на берегу, которые подбадривали его радостно воплями, принялся танцевать на веслах. Конечно, это было не настоящим танцем, а скорее сложным гимнастическим упражнением, требующим острого глаза, фантастического чувства равновесия и невероятной координации движений. Ивар Раздвоенная Борода, с громкими криками перепрыгивая с одного движущегося весла на другое, перемещался вдоль борта к корме, ловко вскочил на борт, сделал несколько шагов по палубе, а в следующий миг уже танцевал на веслах другого борта, теперь направляясь к носу судна. Наконец Ивар вскинул руки вверх и, воспользовавшись движением весла, вскочил на нос и встал рядом со мной. Его тело покрылось потом, а глаза возбужденно блестели. На берегу в его честь уже поднимались кубки с элем. Мужчины разразились приветственными возгласами, к ним присоединились и рабыни. Змей Ивара Раздвоенная Борода грациозно скользил к причалу. Нетерпеливые руки схватили причальные канаты. Весла скользнули внутрь корабля, и воины Торвальдсленда повесили свои щиты на бортах змея. Мужчины на пристани восторженно взревели, увидев стройную белокурую девушку, жестоко привязанную веревками к носу змея Раздвоенной Бороды. — Я привез еще восемнадцать других! — крикнул Ивар Раздвоенная Борода. Его люди с радостным смехом подтолкнули остальных рабынь вперед, к самому борту, заставив встать на скамейки. — Накалите железо! — приказал Раздвоенная Борода. — Все уже готово! — рассмеялся мускулистый мужчина в кожаном фартуке, стоявший на причале. Девушки содрогнулись. Их собирались клеймить. — Принесите наковальню к помосту! — рявкнул Раздвоенная Борода. Невольницы поняли, что им всем предстоит носить ошейники. — Все уже на месте! — снова засмеялся мускулистый северянин, который явно был кузнецом. Горм тем временем отвязал стройную белокурую девушку. В результате она оказалась первой в связке рабынь. Эльгифу, все еще в черном бархатном платье, измятом и порванном, замыкала шествие. Горм не стал надевать наручники на белокурую девушку, он только привязал ее за шею к общей связке. Более того, он снял наручники и с остальных рабынь, включая и Эльгифу. С причала на борт змея перебросили сходни. Стройная белокурая девушка, которую Ивар Раздвоенная Борода держал за руку, первой ступила на трап. Она посмотрела вниз на восторженно воющих мужчин. По другую сторону от Ивара Раздвоенная Борода появился Горм. На кожаном ремне, перекинутом через плечо, он нес высокий темный сосуд, наполненный жидкостью. Мужчины на берегу засмеялись. На тонкой цепочке, обернутой вокруг горлышка сосуда, висела золотая чаша с двумя ручками. Ухмыляющийся Горм наполнил темной жидкостью золотую чашу. На свету клубящаяся жидкость казалась черной. — Пей, — приказал Ивар Раздвоенная Борода, всунув чашу в руки белокурой девушки, которая много дней назад в храме Кассау щеголяла красной жилеткой, белой блузкой и сеткой из золотых нитей в волосах. Она взяла чашу, которая оказалась очень красивой — ее украшало искусно выполненное изображение скованных цепью рабынь, орнамент в виде цепи и выгравированная плеть. Девушка посмотрела на черную жидкость. — Пей, — велел Раздвоенная Борода. Она поднесла чашу к губам и попробовала, а потом закрыла глаза и сморщилась. — Оно очень горькое, — заплакала девушка. — Пей, — повторил Ивар Раздвоенная Борода, приставив острие ножа к ее животу. Девушка откинула голову, проглотила отвратительный напиток, закашлялась и снова заплакала. С ее шеи сняли веревку, и Раздвоенная Борода приказал: — Пусть отправляется на помост. Он подтолкнул девушку вперед, прямо на руки стоявших на берегу мужчин, которые куда-то ее потащили. Новых рабынь Ивара Раздвоенная Борода, даже богатую гордячку Эльгифу, заставили выпить рабское вино, а потом всех по очереди развязали и потащили на помост, где каждую должны были заклеймить. Ивар Раздвоенная Борода, Горм и я, а следом и остальные воины сошли на берег. Капитана радостно приветствовали, обнимали, колотили по спине. Он не скупился на ответные тумаки. — Удача сопутствовала вам? — спросил какой-то мужчина, руку которого украшало спиральное серебряное кольцо. — Да, удача нам не изменила, — подтвердил Раздвоенная Борода. — А это кто такой? — спросил другой, показывая на меня. — Волосы у него не подстрижены и цепей что-то не видно. — Это Тэрл Рыжий, — ответил Раздвоенная Борода. — А он чей? — спросил северянин. — Я свой собственный, — ответил я. — У тебя что, нет джарла? — не унимался любопытный. — Я сам себе джарл, — объяснил я ему. — А с топором обращаться умеешь? — спросил тот. — Научи меня, — предложил я. — Да и меч у тебя какой-то маленький, — продолжал приставать ко мне северянин. — Он тебе для того, чтобы чистить сулов? — Мой меч очень быстрый, — сообщил я ему. — И жалит, словно змея. Он протянул руку и неожиданно схватил меня за пояс. Я сразу понял, что он решил немного пошутить и сбросить чужестранца в воду. Однако ему даже не удалось сдвинуть меня с места, тогда он удивленно фыркнул, и я тут же обхватил его за пояс. Мы стояли и раскачивались на обструганных досках причала. Остальные расступились, чтобы дать нам побольше места. — Оттар просто обожает всякие игры, — пояснил Ивар Раздвоенная Борода. Неожиданно я сделал резкое движение, приподнял своего противника и швырнул в воду. Промокший насквозь, отплевывающийся Оттар выбрался на причал. — Завтра я научу тебя обращаться с топором, — смеясь, пообещал, он. Мы пожали друг другу руки. В отсутствие Ивара Раздвоенная Борода Оттар следил за его скотом, фермами, вел счета и присматривал за остальным хозяйством. — Он отлично играет в каиссу, — заявил Раздвоенная Борода. — Мне он все равно не противник, — сказал Оттар. — Посмотрим, — усмехнулся я. Сквозь толпу встречающих к нам пробиралась какая-то рабыня. — Неужели мой джарл забыл Гунхильду? — спросила она, а потом, тихонько всхлипывая, подобралась поближе, обняла и поцеловала Ивара в плечо. У нее на шее был ошейник из черного железа с кольцом, в которое продевалась цепь. — А как насчет Пухлых Губок? — вскрикнула другая и опустилась на колени, не сводя с Раздвоенной Бороды умоляющих глаз. Иногда рабыням давали говорящие имена — у этой девушки были полные, чувственные губы и светлые волосы; а еще от нее пахло веррами, по всей видимости, именно ее я видел на склоне со стадом этих домашних животных. — Пухлые Губки чуть не погибла от страданий, дожидаясь возвращения своего джарла, — пролепетала она, и Раздвоенная Борода молча потрепал ее по голове здоровенной ручищей. — А Ольга? — завопила третья рабыня, черноволосая и очень красивая. — Ты не должен забывать Хорошенькие Ножки, мой джарл, — напомнила о себе еще одна красотка, совсем молоденькая и миниатюрная, мне показалось, что ей нет еще и шестнадцати. Она с жадностью прильнула к руке Раздвоенной Бороды и принялась тихонько покусывать ее. — Пошли прочь, девки! — засмеялся Оттар. — Раздвоенная Борода привез с собой новую добычу, свеженьких красоток! Гунхильда разозлилась, двумя руками опустила тунику до самого пояса и, гордо выпрямившись, встала перед Раздвоенной Бородой, выставив вперед роскошную грудь. Она была просто великолепна, ее красоту подчеркивал тяжелый ошейник из черного железа. — Ни одна из них, — заявила она, — не сможет доставить тебе такое удовольствие, как Гунхильда! Раздвоенная Борода подхватил ее на руки, жадно поцеловал в губы, сжав рукой грудь, а потом отшвырнул на доски причала. — Займитесь приготовлениями к пиру! — приказал он. — Слушаюсь, мой джарл! — воскликнула Гунхильда, вскочила на ноги и побежала к палисаду. — Да, мой джарл! — закричали остальные девушки и устремились вслед за Гунхильдой, чтобы начать приготовления к празднику. Раздвоенная Борода обратил свое внимание на змея и на добычу, которую под восторженные крики толпы его воины выносили на берег. Когда с этим было покончено, я последовал за Раздвоенной Бородой к кузнице. Перед входом в нее и располагался помост, сделанный из огромного упавшего дерева. Даже с обструганной корой толщина бревна составляла не менее ярда. Рядом с ним на коленях, друг за другом, стояли новые рабыни, прижимаясь к дереву правым плечом. Среди них находилась и Эльгифу. Вокруг собрались мужчины, в том числе и мускулистый кузнец. Чуть в стороне, на большом камне установили наковальню. Рядом я увидел две раскаленные докрасна жаровни, на белых углях лежали железные клейма. Невысокий парнишка с коротко постриженными волосами в тунике из белой шерсти и ошейнике качал воздух при помощи небольших мехов. Воздух над жаровнями дрожал. С другой стороны стоял широкоплечий молодой раб с железным ошейником на шее и в такой же тунике из белой шерсти. — Она будет первой, — заявил Раздвоенная Борода, указав на стройную белокурую девушку. Широкоплечий раб, не обращая внимания на стоны девушки, положил несчастную животом вниз на помост. Двое мужчин держали ее за плечи, еще двое — за ноги. Пятый, в тяжелой кожаной рукавице, вытащил из огня раскаленное железное клеймо. — Прошу тебя, мой джарл, — молила она, — не клейми свою девушку! По знаку Раздвоенной Бороды железо крепко прижали к ее телу. Только после того, как клеймо убрали, девушка закричала. Ее глаза были крепко закрыты, зубы скрипели. Она пыталась не плакать. Собрав всю волю в кулак, белокурая красавица надеялась победить боль. И все же, когда раскаленное, дымящееся железо убрали, она не выдержала. Забыла о гордости и начала безудержно выть, как и любая другая только что заклейменная рабыня. Ее оттащили в сторону. Она закинула голову назад, слезы текли по лицу, и девушка снова закричала. Бросив взгляд вниз, она увидела клеймо на своем теле. Широкоплечий раб заставил ее подойти к наковальне и поставил на колени. Раздвоенная Борода использовал клеймо, распространенное на Севере; в Торвальдсленде не было таких жестких правил, как на Юге, где купеческая каста постаралась ввести единую форму. Клеймо Раздвоенной Бороды представляло собой полукруг с диагональной чертой, проходящий через его правый край. Диаметр круга составлял дюйм с четвертью, и длина черты была такой же. Клеймо, как и многие другие, имело символический смысл. На Севере принято считать, что рабыня — это женщина, живота которой касается острие меча. — Посмотри на меня, — приказал кузнец. Белокурая девушка, глаза которой переполняли слезы, подняла голову. Он открыл железный ошейник, толщиной в полдюйма, и надел ей на шею. С ошейника свисало кольцо, сквозь которое можно было продеть цепь. — Положи голову рядом с наковальней, — сказал кузнец. Не дожидаясь, пока она подчинится, кузнец схватил девушку за волосы и резко дернул вниз, так что ее шея оказалась на земле, а два свободных конца ошейника сошлись на наковальне. Между ошейником и шеей оставалось около четверти дюйма. Я увидел светлые густые волосы у нее на затылке. На нижнем конце ошейника находились два толстых небольших кольца, на другом — еще одно, такого же диаметра. Кузнец совместил кольца, так что одно оказалось внутри двух других — они идеально соответствовали по размерам. Затем продел сквозь отверстия железную заклепку. — Не дергай головой, рабыня, — предупредил кузнец. Быстрыми, уверенными ударами молотка он заклепал кольца. Взяв девушку за волосы, кузнец отшвырнул ее в сторону. Она лежала и плакала, заклейменная, обнаженная рабыня в ошейнике. — Следующая, — скомандовал Раздвоенная Борода. К помосту подошла другая плачущая девушка. Вскоре осталась только Эльгифу. Раздвоенная Борода нарисовал на земле каблуком своего сапога круг рабыни. Она посмотрела на него. А потом под смех собравшихся мужчин подобрала подол, вошла в круг и встала, глядя на Раздвоенную Бороду. — Сними одежду, моя красавица, — приказал Раздвоенная Борода. Эльгифу подняла руки и расстегнула черное бархатное платье, а потом стянула его через голову. И осталась в одной тонкой шелковой сорочке. Ее она тоже сняла через голову и отбросила в сторону. Гордо вскинула голову и осталась стоять неподвижно. Ивар облизнул губы. Многие мужчины восторженно закричали, некоторые звонко ударили правыми ладонями по левому плечу. Несколько воинов застучали древками копий по щитам. — Ну, разве она не лакомый кусочек? — спросил Ивар, обращаясь к своим людям. И снова все закричали и захлопали. В глазах гордой Эльгифу появился страх. — Беги под клеймо! — неожиданно резко приказал Раздвоенная Борода. С горестным стоном Эльгифу подбежала к помосту. Ее, как и всех остальных девушек, бросили на бревно лицом вниз. Через мгновение раскаленное железо ужалило и ее. Отчаянный вопль Эльгифу вызвал смех у остальных рабынь. Потом ее отвели к наковальне и поставили на колени. Тут я заметил, как широкоплечий раб подошел к стройной белокурой девушке и помог ей подняться на ноги. — Я вижу, Тири, — сказал он, — что теперь ты стала невольницей. — Вульфстан, — пролепетала она. — Здесь меня называют Тарск, — сказал он. Он потрогал ошейник у нее на шее. — Гордая Тири, — задумчиво проговорил он и улыбнулся, — и надо же так случиться, рабыня! Ты отказалась выйти за меня. Помнишь? Тири ничего не ответила. — Ты считала, что слишком хороша для меня. — Тарск рассмеялся. — А теперь, вне всякого сомнения, станешь ползать на животе перед тем, кто сможет освободить тебя. Она гневно посмотрела на него. — Разве не так? — спросил он. — Да, Вульфстан, — проговорила она, — стану! Он продолжал держать ее за ошейник. — Но тебя не освободят, Тири, ты будешь продолжать носить ошейник. Ты теперь рабыня, — сказал он. Она опустила голову. — Мне приятно видеть тебя здесь, — не унимался Тарск. Девушка подняла глаза и сердито взглянула на него. — Клеймо делает женщину лучше. И тебя тоже, Тири, украшает ошейник — черное железо великолепно смотрится на твоем нежном теле. — Спасибо тебе, Вульфстан, — сказала она. — Женщине необходим ошейник, — добавил он. Глаза Тири вспыхнули. — Иногда, — предупредил он, — чтобы сделать невольницу более послушной, ее обнаженной бросают к нам. — Он улыбнулся. — Не бойся. Если это случится с тобой, я не сделаю тебе больно, рабыня. Не сомневайся. Она отшатнулась от него. Раздались последние удары молота, и Эльгифу оттащили за волосы в сторону от наковальни. — Торопитесь, рабыни! — закричал Раздвоенная Борода. — Торопитесь, ленивые девки! Нужно готовить пир! Рабыни, а среди них и Тири с Эльгифу, убежали, как испуганное стадо табуков, по зеленой траве к воротам палисада — там их ждала работа. Ивар Раздвоенная Борода хохотал, откинув назад голову. У него на коленях, обнаженная, сидела та, что еще недавно звалась Эльгифу — она обнимала его за шею и целовала в щеку; теперь дочь правителя Кассау носила новое имя — Булочка. С другой стороны к Ивару ластилась Гунхильда. Я держал в руке большой рог северян. — Но его же невозможно поставить! — удивленно воскликнул я. Раздвоенная Борода снова откинул голову назад и захохотал: — Если не можешь осушить его разом, отдай другому! Мне ничего не оставалось, как поднять рог и выпить все его содержимое. — Великолепно! — вскричал Раздвоенная Борода. Я протянул рог обнаженной Тири, которая стояла на коленях возле моей скамьи. — Слушаюсь, мой джарл, — сказала она и убежала, чтобы наполнить рог из огромной бочки. Как изумительно красивы обнаженные женщины в ошейниках! — Я совсем не таким представлял себе твой зал для пиршеств, — сказал я Ивару. Мне казалось, что залы в домах северян должны быть немного другими. На самом деле настоящие пиршественные залы, роскошные, с высокими потолками, построенные из досок и бревен, со скамьями и колоннами, резными украшениями и коврами, большими очагами, где кипятят воду, встречаются редко и принадлежат самым богатым джарлам. Помещение, в котором мы сейчас находились, было самым обычным — и меня это удивило. Однако, подумав немного, я решил, что тут нет ничего странного: в этой безрадостной стране ведь растут только чахлые, кривые деревья. В Торвальдсленде дерево стоит огромных денег. Да и то, что удается купить, используется для строительства кораблей. Если северянин вынужден делать выбор между своим домом и кораблем, всегда побеждает последний, поскольку имен но благодаря наличию судна человек получает необходимые средства для сносного существования, в том числе и для строительства дома. — Вот, джарл, — сказала Тири и протянула мне рог, который был наполнен медом Торвальдсленда, густым и сладким. Весь дом Ивара Раздвоенная Борода представлял собой длинный зал, около ста двадцати горианских футов длиной. Его стены, построенные из дерна и камня, были толстыми и надежными, местами они достигали восьми футов. Выходил дом на север и юг, таким образом он оказывался меньше открыт северным ветрам, что особенно важно зимой. В самом центре, в круглом углублении, находился очаг. В этой большой длинной комнате жили, ели и спали. В одном конце за деревянной загородкой располагалась кухня. Высота потолков не превышала шести футов, а это означало, что большей части мужчин приходилось наклоняться, передвигаясь по залу. Здесь было темно. Кроме того, в помещениях подобного рода часто задерживается дым, который, как это принято в Торвальдсленде, выходит наружу через узкие отверстия в крыше. В центральной части зала по всей длине пол опущен на один фут ниже уровня земли, там поставлены столы и скамьи. А еще в центре имеется два ряда столбов, расстояние между которыми равняется примерно семи футам — они поддерживают крышу. По краям зала, на уровне земли, прямо на полу разложены меха. Спальни отгорожены друг от друга камнями. Таким образом сам зал находится немного ниже уровня земли, а спальни расположены по обе стороны от него, там, где начинаются стены. В спальнях имеется место, где можно сложить вещи, а сами помещения достигают восьми футов в длину. Две рабыни, обнаженные, как и все остальные, Хорошенькие Ножки и Пухлые Губки, шли со стороны кухни, сгибаясь под тяжестью огромного подноса с жареным дымящимся тарском. Они пробирались к столу, а мужчины тем временем шлепали и щипали их. Девушки смеялись от удовольствия. Чтобы они не обожглись, на плечи им положили куски толстой кожи. И вот жареный тарск уже стоит перед нами на столе. Выхватив из-за пояса нож и оттолкнув в сторону Гунхильду и Булочку, Ивар Раздвоенная Борода принялся резать мясо и бросать куски тем, кто сидел за столом. Я услышал, как весело хохочут мужчины у меня за спиной, а где-то в углу, довольно далеко от стола, насиловали рабыню, которая отчаянно кричала. Это была одна из новых девушек, привезенных Раздвоенной Бородой из Кассау, а ее крики были криками удовольствия. — Ну, так вот, — сказал мне Ивар Раздвоенная Борода. — Я нахожусь вне закона. — Этого я не знал, — ответил я. — Одна из причин, по которой мой зал построен не из дерева, — пояснил он. — Понятно, — протянул я. — Зато у тебя есть палисад. Ивар бросил мне кусок мяса. Отрезав еще два маленьких кусочка, он засунул их в открытые рты Гунхильды и Булочки. Его ручные собачонки послушно все прожевали. — Палисад, — продолжал разговор Раздвоенная Борода, — довольно низкий, а щели замазаны глиной. Я оторвал немного мяса от своего куска и протянул Тири. Она улыбнулась мне. Эта девушка изо всех сил хотела научиться доставлять мужчине удовольствие. — Спасибо, мой джарл, — сказала она и аккуратно взяла мясо зубами. Я рассмеялся, а она испуганно опустила глаза. Тири знала, что очень скоро ей будет преподан урок, как нужно ублажать мужчину — по-настоящему. — Ты богат, — сказал я, — и у тебя много людей. Не сомневаюсь, ты вполне мог бы построить себе зал из дерева, если бы только захотел. — А зачем ты прибыл в Торвальдсленд? — неожиданно спросил Ивар Раздвоенная Борода. — Чтобы отомстить, — ответил я. — Я охочусь на одного из курий. — Они опасны, — заметил Ивар Раздвоенная Борода. Я пожал плечами. — Один из них напал на нас, — неожиданно вмешался Оттар. Ивар вопросительно взглянул на него. — В прошлом месяце, — продолжал Оттар, — он украл одного из наших верров. Это не мог быть тот курия, за которым охотился я. — Мы не сумели его выследить, — сказал Оттар. — Он наверняка ушел из наших мест, — утешил Оттара Ивар. — Эти твари часто вас беспокоят? — поинтересовался я. — Нет, — ответил Ивар, — они редко забираются так далеко на юг. — Они умеют мыслить, — сказал я ему, — у них даже есть язык. — Мне это известно, — кивнул Ивар. Я не стал говорить Ивару, что существа, которых называют куриями, или зверями, на самом деле, представляют чуждую расу, которая воюет с Царствующими Жрецами за власть над двумя мирами — Землей и Гором. В этих сражениях, о которых большинству людей даже на Горе ничего не известно, время от времени корабли курий терпят крушение и приземляются на поверхности Гора. Царствующие Жрецы всегда стараются уничтожить все следы катастрофы, однако экипаж поверженного корабля их уже не интересует. Если заброшенные в мир Гора курии склоняли голову перед оружием и технологией Царствующих Жрецов, им, как и людям, разрешалось продолжать свое существование. Курии, с которыми мне доводилось иметь дело, были чудовищными существами, употреблявшими людей в пищу. Как и для акул, кровь была для них сильнейшим стимулирующим средством. Они обладали силой и интеллектом, хотя их способности, как и возможности людей, заметно уступали могуществу Царствующих Жрецов. Курии не боялись убивать и делали это с удовольствием, кроме того, они достигли высокого уровнятехнологического развития — достойный противник для Царствующих Жрецов. Многие из них жили в стальных космических кораблях — животные инстинкты этих диких волков пространства до некоторой степени ограничивались верностью Корабельному Кодексу. Считалось, что их собственный мир уничтожен. В это легко верилось, поскольку курии проявляли удивительную злобу и жадность, без устали создавая смертоносное оружие и технологии. Потеряв собственный мир, они стремились заполучить власть над другим. Конечно, курии, с которыми приходилось иметь дело народу Торвальдсленда, были потомками потерпевших катастрофу, по меньшей мере в первом поколении. Считалось, что нельзя допустить, чтобы курии с кораблей вошли в контакт со своими собратьями на Горе. Если люди и курии встречались, а чаще всего это происходило на Севере, то лишь для того, чтобы сойтись в смертельной схватке. Курии охотно питались человеческим мясом, а люди, естественно, старались вы следить и уничтожить жестокого врага. Однако обычно, учитывая силу и свирепость зверей, люди не рисковали охотиться вдалеке от своих жилищ, особенно если дело ограничивалось пропажей боска или раба. Даже жители Торвальдсленда считали, что вполне достаточно отогнать зверя подальше от собственного поселения — в особенности, если в результате курии оказывались на вражеской территории. — А как ты узнаешь курию, которого ищешь? — спросил Ивар. — Думаю, он сам меня узнает, — ответил я. — Ты очень смелый или очень глупый человек, — заявил Ивар. В ответ я лишь сделал большой глоток меда и закусил мясом тарска. — Ты с Юга, — продолжал Ивар. — У меня есть к тебе предложение. — И в чем оно заключается? — осведомился я. Мимо нас один из гребцов пронес на плече смеющуюся и брыкающуюся рабыню Ольгу. Другие рабыни тоже оказались среди людей Ивара. Некоторые из новых девушек пытались сопротивляться. Одна из них разозлила своего повелителя, и он начал бить ее ремнем. Когда северянин отпустил девушку, она, рыдая, принялась его целовать. Мужчины хохотали. Еще одну из новых рабынь бросили на скамью. Она лежала на спине, голова откинулась назад, длинные черные, давно немытые волосы свисали до пола; глаза оставались закрытыми. — Только не останавливайся, мой джарл, — молила она. — Твоя рабыня просит тебя не останавливаться! — Я вне закона, — повторил Ивар. — На дуэли я убил Финна Широкий Ремень. — Но это же была дуэль, — несколько удивился я. — Финн Широкий Ремень приходился двоюродным братом джарлу Свейну Синий Зуб. — Понятно, — кивнул я. Свейн Синий Зуб был знаменитым джарлом Торвальдсленда, в некотором смысле он считался самым могущественным из всех. Говорят, что в своем зале для пиршеств он мог накормить тысячу человек. Кроме того, ходил слух, что Свейн в случае необходимости мог послать стрелу войны на десять тысяч ферм. Десять кораблей стояли в его гавани, и еще сто готовы были прибыть по первому зову. — Он твой джарл? — спросил я. — Был моим джарлом, — пожав плечами, ответил Ивар Раздвоенная Борода. — Должно быть, выкуп очень высок? — предположил я. Раздвоенная Борода посмотрел на меня и усмехнулся. — Свейн заломил такую цену, — горько улыбнулся Ивар, — что все возмутились. Даже жрецы рун и его собственные люди не смогли бы уплатить ее. — Значит, ты останешься вне закона до тех пор, пока тебя не схватят или не убьют? — Он надеется, что я покину Торвальдсленд, — сказал Ивар. — Однако до сих пор ты этого не сделал, — заметил я. Ивар ухмыльнулся. — Он не знает, где я. Если бы ему удалось это выяснить, то в мою бухту мигом вошла бы сотня кораблей. — А каков выкуп? — осведомился я. — Сотня золотых стоунов, — ответил Ивар. — Ты взял никак не меньше в храме Кассау, — заметил я. — И еще сапфиры Шенди, которые весят столько же, сколько взрослый мужчина, — добавил Раздвоенная Борода. Я промолчал. — Ты не удивлен? — спросил Ивар. — Требования кажутся просто бессмысленными, — улыбаясь, признался я. — Однако ты знаешь, что я сделал на Юге? — поинтересовался он. — Это общеизвестно — ты освободил Ченбара Морской Слин, убара Тироса, из темницы Порт-Кара, а твоя плата равнялась его весу в сапфирах Шенди. — Я не стал говорить Ивару, что, будучи адмиралом Порт-Кара, именно я, под именем Боска, захватил Ченбара в плен. Я не мог не восхищаться дерзостью этого человека из Торвальдсленда, хотя в результате его смелого налета меня в прошлом году чуть не настигла смерть в северных лесах. Сарус из Тироса по приказу освобожденного Ченбара, попытался захватить в плен Марленуса из Ара и меня. Я сумел спастись, а спустя некоторое время разбил Саруса и освободил Марленуса и наших людей. — Теперь, — рассмеялся Ивар Раздвоенная Борода, — Свейн Синий Зуб не сможет спать спокойно на своих мехах. — Ты уже собрал сто стоунов золота, — заметил я, — и сапфиры Шенди, которые весят столько же, сколько Ченбар Морской Слин из Тироса. — Однако Синий Зуб хочет от меня еще одну вещь, — признался Ивар. — Луны Гора? — поинтересовался я. — Нет, — возразил Раздвоенная Борода, — луну Скагнара. — Не понимаю, — признался я. — Дочь Торгарда из Скагнара, Хильду Надменную. Я рассмеялся. — Торгард из Скагнара, — заметил я, — едва ли уступает самому Синему Зубу. — Ты из Порт-Кара, — сказал Ивар. — Мой дом стоит в этом городе, — кивнул я. — Является ли Торгард из Скагнара врагом Порт-Кара? — спросил он. — Мы в Порт-Каре, — ответил я, — обычно редко вступаем в споры с людьми из Скагнара, но корабли Торгарда не раз совершали нападения на наши суда. Многих жителей Порт-Кара он отправил в воды Тассы. — Можно ли утверждать, — осторожно спросил Ивар, — что в таком случае он твой враг? — Да, — ответил я, — так можно сказать. — И ты охотишься за курией? — уточнил Ивар. — Да, — кивнул я. — Задача трудная и опасная, — заметил Ивар. — Возможно, — согласился я. — Однако было бы интересно принять участие в такой охоте, — заявил Раздвоенная Борода. — Я буду только рад, если ты составишь мне компанию, — не стал отказываться я. — А тебя волнует, станет ли дочь Торгарда из Скагнара носить рабский ошейник? — Мне это совершенно безразлично, — пожал я плечами. — Я думаю, очень скоро Хильда Надменная окажется в зале Ивара Раздвоенная Борода, — заявил он. — Задача трудная и опасная, — задумчиво проговорил я. — Возможно, — согласился он. — Хочешь, чтобы я составил тебе компанию? — спросил я. Он усмехнулся. — Гунхильда, — приказал Ивар, — принеси рог меду. — Слушаюсь, мой джарл, — ответила рабыня и побежала к бочке. Через несколько секунд Гунхильда вернулась с огромным рогом меда. — Мой джарл, — с поклоном сказала она. Раздвоенная Борода взял рог, и мы вместе осушили его. А потом пожали друг другу руки. — Я буду только рад, если ты пойдешь со мной, — с довольной улыбкой заявил он. Потом Раздвоенная Борода поднялся на ноги. — Пейте! — закричал он своим людям. — Пейте мед за Хильду Надменную, дочь Торгарда из Скагнара! Его люди громко захохотали. Обнаженные рабыни в ошейниках забегали между столами, наполняя рога медом. — Пир! — объявил Ивар Раздвоенная Борода. — Пир! Много мяса было съедено, выпит не один рог с медом. Хотя зал Ивара Раздвоенная Борода был построен из земли и камня, а сам хозяин считался вне закона, он встретил меня на пороге, после того как попросил немного подождать за дверью, в своих лучших алых с золотом одеждах, с чашей, наполненной водой, и полотенцем в руках. — Добро пожаловать в зал Ивара Раздвоенная Борода, — сказал он. Я вымыл руки и лицо из чаши, которую подал мне сам Раздвоенная Борода, и вытерся полотенцем. Потом меня пригласили войти и посадили на самое почетное место напротив хозяина. Ивар подарил мне роскошный плащ из меха морского слина; копье с наконечником из бронзы; щит из крашеного дерева, укрепленный железными полосами; железный шлем конической формы с защитными цепочками и стальной пластиной, прикрывающей нос, которую можно было поднимать и опускать; рубашку и кожаные штаны; четыре золотых кольца; а напоследок — боевой топор Торвальдсленда с огромным лезвием. — Благодарю тебя, — сказал я. — Ты прекрасно играешь в каиссу, — ответил Ивар. Я отлично понимал, что помощь Ивара в суровых землях Торвальдсленда невозможно переоценить. Он мог знать места обитания курий; редкие северные диалекты, часть из которых очень существенно отличались от горианского языка, привычного для жителей Ара, Ко-Ро-Ба или даже далекой Тарии; к тому же ему наверняка прекрасно известны обычаи и правила поведения в залах северных джарлов. Мне совсем не хотелось, чтобы меня бросили в темницу только за то, что я случайно оскорбил какого-нибудь свободного воина Торвальдсленда из-за незнания местных обычаев. Но главное — Раздвоенная Борода был могучим воином, храбрым человеком и хитрым тактиком; оставалось только радоваться, что мне удалось обзавестись таким сильным союзником. Надеть рабский ошейник на шею дочери Торгарда из Скагнара не казалось мне такой уж серьезной платой за помощь Ивара. Торгард из Скагнара, безжалостный и жестокий, один из самых могущественных северных джарлов, был моим врагом. Это он гнался за нами в море на своем «Черном слине». Что ж, пусть его дочь, Хильда Надменная, остерегается. Я взглянул на Раздвоенную Бороду. Одной рукой он обнимал за талию дочь правителя Кассау, Булочку, а другой — Гунхильду, обладательницу великолепной высокой груди. — Попробуй свою Булочку, — просила новая рабыня. Он поцеловал ее. — А Гунхильду! Гунхильду! — запротестовала прежняя фаворитка. Ее рука скользнула внутрь меховой рубашки Ивара, и он поцеловал невольницу. — Разреши Булочке доставить тебе удовольствие! — рыдала та, которая еще совсем недавно была гордой Эльгифу. — Нет, разреши Гунхильде! — воскликнула Гунхильда. — Я смогу это сделать лучше! — утверждала Булочка. — Лучше! — Нет, я! — рассердилась Гунхильда. Ивар Раздвоенная Борода встал. Рабыни продолжали цепляться за его ноги. — Бегите к мехам! — приказал он. — Обе! Девушки моментально убежали. Он перешагнул через скамейку и последовал за ними. Там, где располагались спальни, примерно на фут выше центральной части, в которой стояли длинный стол и скамьи, тут и там на небольших земляных возвышениях были разложены закругленные бревна длиной от десяти до пятнадцати футов и около восьми дюймов толщиной. По всей длине бревна опоясывали аккуратные железные ленты, к которым были приделаны кольца с длинной цепью, на конце цепи висели ножные кандалы. Гунхильда выставила левую ногу, и Раздвоенная Борода приковал ее; потом пришла очередь Булочки. Раздвоенная Борода сбросил куртку. Послышался перезвон цепей, обе рабыни повернулись — Булочка налево, а Гунхильда направо — и улеглись, дожидаясь, пока Ивар устроится между ними. Сидевшие за столами воины расхохотались. Одну из новых девушек из Кассау бросили прямо на стол. Она лежала на спине среди кусков мяса и разлитого меда; смеясь, новая рабыня отталкивала одетых в меха воинов Торвальдсленда. Другую невольницу увели на меха спальной платформы. Я видел, как в темноте промелькнуло ее белое тело, когда она пыталась отползти в сторону, однако ее швырнули на меховую постель и приковали за лодыжку. Северянин быстро завладел ею. Я заметил, как ее голова поднялась, она попыталась поцеловать его в губы, но он жестоко отбросил девушку назад — он мог делать со своей добычей все, что захочет. Рабыне ничего не оставалось, как подчиниться. — Мой джарл! — рыдала она. — Мой джарл! Он снова толкнул девушку на спину и быстро овладел ею с удивительной жестокостью и силой. Я видел, как снова и снова поднимается его тело, а девушка отчаянно прижимается к нему. Рабыням не приходится рассчитывать на милосердие. — Я люблю тебя, мой джарл! — кричала она. Мужчины за столами, продолжавшие есть мясо и прихлебывать мед, весело над ней смеялись. Она рыдала и кричала от удовольствия. Когда гребец покончил с ней и поднялся, чтобы уйти обратно к столу, невольница попыталась удержать его. Он швырнул ее обратно на меха. Рыдая, протягивала она к нему руки. Гребец молча повернулся и пошел к столу. Я заметил, как другой северянин подполз к девушке, схватил ее за волосы и повалил на постель. В следующее мгновение ее обнаженное тело прижималось уже к новому хозяину. — Я люблю вас, мои джарлы, — рыдала она. — Я люблю вас! Все снова расхохотались. Я посмотрел в другую сторону; на скамье одиноко и неподвижно застыл Ролло, его огромное тело напоминало каменную глыбу. Он был обнажен по пояс. На золотой цепочке висел брелок в виде золотого топора. Грудь великана густо поросла волосами. Казалось, он не обращает ни малейшего внимания на кипевший вокруг пир; не слышит смеха и воплей рабынь; он сидел, положив огромные руки на колени; его глаза были закрыты. Рабыня, проходя мимо с рогом в руках, задела его и в страхе отшатнулась. Ролло даже не открыл глаз. Он отдыхал. — О нет! — услышал я, как воскликнула Булочка. Я повернулся, чтобы взглянуть на постель Раздвоенной Бороды. Ивар снял с шеи серебряную цепь — символ власти Гурта, правителя Кассау, завел руки Булочки за спину и ловко замотал их цепью. Она сидела на мехах, левая лодыжка прикована к бревну в ногах постели, а руки стянуты за спиной цепью, которая когда-то служила символом власти ее отца. Она со страхом посмотрела на Раздвоенную Бороду. Он бросил Булочку на спину. — Не забывай о Гунхильде, — заныла другая рабыня, прижимаясь губами к плечу Раздвоенной Бороды. Я услышал, как зазвенела ее цепь. Мужчин-рабов приковывали на ночь в сараях босков; рабыни оставались в зале для того, чтобы услаждать свободных мужчин, которые часто менялись партнершами. Тот, кто развлекался с рабыней последним, должен был пристегнуть ее наручниками к постели. Я слышал стоны удовольствия. И бросил взгляд на Тири, стоящую на коленях возле моей скамьи. Она со страхом смотрела на меня. Красивая девушка, изящная и чувственная. В блестящих глазах светится ум. Железный ошейник чернеет на шее. — Беги к постели, рабыня, — резко приказал я. Тири вскочила на ноги и, заливаясь слезами, бросилась к моей постели. Она улеглась и подобрала под себя ноги. — Лодыжку, — приказал я. Я смотрел на нее. Она не спускала с меня глаз, в которых плескался страх. Ее маленькое изящное тело белым пятном выделялось на красно-черных мягких мехах. Девушка дрожала. — Лодыжку, — повторил я. Она подставила изящную ножку. Я приковал ее к постели, а потом улегся рядом.Глава 7. КУРИЯ
Следующие пять дней я провел за весьма приятными занятиями. По утрам под присмотром Оттара я учился искусству обращения с боевым топором. Лезвие глубоко входило в дерево шеста. — Старайся, чтобы при ударе работали мышцы спины, — смеялся Оттар. — Тогда у тебя получится. Воины закричали от удовольствия, когда я одним ударом перерубил шест. Тири и другие рабыни радостно подпрыгивали и хлопали в ладоши. Какими полными жизни они казались! Как и положено рабыням, у них были распущены волосы. Глаза девушек сияли; щеки раскраснелись; каждый дюйм их тела казался удивительно живым и красивым. Какими не реально женственными они были, какими непосредственными и восхитительными, какими свежими и свободными, какими открытыми в своих чувствах; они ходили, стояли и даже смеялись, как женщины. Им не позволяли иметь гордость, но радоваться они могли. Только тонкие шерстяные туники с разрезом до самой талии скрывали красоту их тел. — Еще! Еще! Пожалуйста, мой джарл! — кричала Тири. И снова огромный топор вонзился в столб, от которого отлетел большой кусок. — Отлично! — похвалил Оттар. А потом он вдруг сделал выпад в мою сторону, но я отбил удар топорищем и, не выпуская топора из правой руки, треснул его левой с такой силой, что Оттар упал на землю. А я подскочил к нему и занес свое оружие. — Великолепно! — воскликнул Оттар. Рабыни, все до одной, хлопали в ладоши и вопили от восторга. Оттар вскочил на ноги и погрозил топором хохочущим девушкам. Они с визгом отскочили в сторону. — Ольга, — сказал Оттар, — отправляйся сбивать масло. — Слушаюсь, мой джарл, — ответила девушка и, подхватив юбку, умчалась выполнять приказ. — Гунхильда и Пухлые Губки, — продолжал Оттар, — вас ждут ваши ткацкие станки. — Слушаемся, джарл. — Девушки повернулись и устремились в дом, их станки стояли возле западной стены. — А ты, маленькая девка, — сказал он Тири, которая сделала шаг назад и склонила голову, — ты будешь носить навоз верров в подоле своего платья на поле, где растет сул. — Да, мой джарл. — Тири рассмеялась и убежала, а я стоял и смотрел вслед босоногой, изумительно прекрасной девушке. — А вы, лентяйки, хотите, чтобы вас разрезали на кусочки и скормили рыбе парсит? — крикнул Оттар, обращаясь к остальным. — Нет, джарл! — дружно запротестовали рабыни. — Тогда займитесь делом! Девушки с визгом разбежались в разные стороны. — Ну, а теперь еще два раза, — сказал Оттар мне и положил руку на свой широкий, отделанный золотом ремень. — Потом найдем другой столб. Существует масса хитростей, когда сражаешься топором: бойцы часто делают ложные выпады, наносят короткие, быстрые удары или пускают в дело рукоять, если ты замахиваешься, то иногда оказываешься открытым для противника. Можно, конечно, поговорить об основных стратегических принципах, вот, например: воин делает вид, что собирается как следует размахнуться, даже издает воинственный клич, но на полпути задерживает руку, и если ему удается застать этим маневром противника врасплох, тот бросится вперед и откроет топору шею; иногда, если один из бойцов держит щит слишком высоко, можно сделать шаг влево и отрубить руку со щитом; кроме того, серьезную опасность представляют удары, направленные в ноги — человек падает, словно подрубленное дерево. Что касается защиты: если удается заставить противника как следует размахнуться, а потом избежать смертоносного лезвия топора, на короткое время возникает преимущество; этого можно добиться следующим образом — воин делает вид, что открывается немного больше, чем следует, его противник начинает думать, что имеет дело с человеком неопытным, и раньше времени решается нанести полновесный удар. Топор Торвальдсленда — один из самых страшных видов оружия, известного горианцам. Вступать в схватку с воином, который умеет с ним обращаться, очень опасно, потому что частенько бывает достаточно нанести всего один удар, но мастер топора делает это только тогда, когда абсолютно уверен в том, что одержит победу. Ан спустя Раздвоенная Борода в сопровождении Оттара, следившего за порядком на ферме, и Тэрла Рыжего отправились инспектировать поля. Северный са-тарн, растущий ровными желтыми рядами, поднялся дюймов на десять. В этих широтах сезон продолжается сто двадцать дней — благодаря смягчающему воздействию Торвальдстрима. Зерно засеяли еще прошлой осенью, вскоре после праздника сбора урожая, до наступления суровых холодов, которые не дают растениям пустить надежные корни. Когда вместе с весной возвращается тепло и земля смягчается, зерна прорастают. Подсчеты показывают, что са-тарн, посаженный осенью, дает более обильный урожай. — Хорошо, — довольно сказал Раздвоенная Борода. Он поднялся на ноги и отряхнул с колен налипшую землю. — Хорошо! На землях Раздвоенной Бороды в основном выращивали са-тарн, однако я заметил множество садов и огородов, кроме того, многие держали босков и верров. Оттар выкопал для нас с Иваром две крупные редиски, и мы, стерев грязь, с удовольствием их съели. Тоспиты в саду Ивара, которые росли в этих широтах, — в отличие от лармы — еще стояли зелеными. Я улыбнулся, вспомнив, что тоспиты почти всегда дают слишком много семян, за исключением редкой разновидности с длинным стеблем. Я не слишком их люблю, потому что они горькие. Некоторые люди похожи на них. Чаще всего тоспиты едят, нарезая кусочками и поливая медом, иногда в сиропе; сок используется при приготовлении множества блюд. Они превосходны для восполнения нехватки витаминов во время длительных морских путешествий, поскольку содержат большое количество витамина С. Иногда их называют «ларма моряка». У тоспитов жесткая шкурка, их легко сушить и хранить. На кораблях их обычно держат вместе с овощами, под перевернутой шлюпкой. Мы остановились возле маслобойни, где Ольга заканчивала складывать масло в бочонок. Мы его попробовали, оно оказалось вполне приличным. — Отнеси на кухню, — сказал Раздвоенная Борода. — Слушаюсь, мой джарл, — ответила Ольга. — Поторопись, лентяйка! — прикрикнул на нее Ивар. — Слушаюсь, мой джарл. — Ольга подхватила бочонок за веревочные ручки и поспешила к дому. Перед тем как Раздвоенная Борода отправился в обход своих владений, к нему подошла Булочка и опустилась перед ним на колени, держа в руках тарелку с хлебом из са-тарна. Дочь Гурта, правителя Кассау, учили печь хлеб. Она опасливо наблюдала за Иваром Раздвоенная Борода, который откусил небольшой кусок. — Не хватает соли, — сказал он ей. Булочка задрожала. — Может быть, ты думаешь, что живешь на Юге? — сурово поинтересовался он. — Нет, мой джарл, — ответила она. — Может быть, ты считаешь, что достаточно ублажать нас в мехах? — осведомился Раздвоенная Борода. — О нет, мой джарл! — воскликнула Булочка. — Рабыни на Севере должны уметь делать множество полезных вещей, — заявил Ивар Раздвоенная Борода. — Да, мой джарл! — прошептала она. — Отдай это тарскам. — Слушаюсь, мой джарл. — Булочка заплакала, вскочила на ноги и бросилась прочь. — Рабыня! — позвал Раздвоенная Борода. Булочка остановилась и повернулась. — Ты, я вижу, хочешь, чтобы тебя отправили к столбу для порки? — осведомился он. Это высокий столб, который стоит на улице, он гладко отполирован, в верхней части находится железное кольцо, к нему привязывают провинившуюся рабыню за запястья. Возле загона для босков стоит еще один, только кольцо расположено повыше, здесь наказывают невольников-мужчин. — Нет, мой джарл! — в ужасе крикнула Булочка. — В таком случае позаботься о том, чтобы в следующий раз хлеб у тебя получался лучше! — заявил Раздвоенная Борода. — Слушаюсь, мой джарл, — ответила она и убежала. — Хлеб вовсе не так плох, — сказал мне Ивар Раздвоенная Борода, когда она исчезла из виду. Он отломил мне кусок, и мы доели подношение Булочки. Хлеб и в самом деле был довольно вкусным, но соли действительно не хватало. По дороге на поля мы ненадолго остановились посмотреть, как справляются с работой Гунхильда и Пухлые Губки. Они хорошо знали свое дело и ловко обращались с ткацкими станками, а увидев Раздвоенную Бороду, радостно заулыбались. Под конец нашей прогулки мы поговорили немного с кузнецом, которого звали Готрек. А потом направились дальше. Чтобы сократить путь, мы пошли между тоспитовыми деревьями, мимо поля, где рос сул. С мотыгой в руке, спиной к нам, на поле стоял широкоплечий молодой раб в белой тунике и с коротко подстриженными волосами. Он нас не видел. К нему приблизилась белокурая Тири, двумя руками она держала подол своего платья, в котором несла навоз верров. — У нее отличные ножки, — заметил Оттар. Мы подошли уже совсем близко, но они нас по-прежнему не замечали. Тири успела уже много раз сходить на поле и обратно, однако молодого человека увидела в первый раз. Перед этим он вместе с другими невольниками занимался рыболовными сетями на берегу. — О! — воскликнул он. — Приветствую юную леди из Кассау. Тири посмотрела на него, и в ее глазах вспыхнул гнев. — Думала ли ты в Кассау, — спросил он, — что тебе придется носить навоз на поля Торвальдсленда? Она ничего ему не ответила. — Раньше я не знал, — не унимался молодой невольник, — что у тебя такие красивые ноги. — Он засмеялся. — Почему ты никогда не показывала жителям Кассау, что у тебя такие чудесные ножки? Тири рассвирепела. Держа подол левой рукой, она сбросила навоз на землю. Теперь рабу придется мотыгой подгребать навоз к растениям. — О, не опускай подол, Тири, — воскликнул невольник. — У тебя такое красивое клеймо. Почему бы тебе не показать его еще раз Вульфстану из Кассау? Она сердито показала бедро, а потом быстро опустила подол. — Ну как, Тири, — спросил он, — тебе нравится, что ты стала девушкой, чьего живота касается острие меча? — Это не твой меч, — резко бросила она. — Я принадлежу свободным мужчинам. А затем с бесстыдством рабыни Тири, которая когда-то была известной молодой леди Кассау, задрала подол, открыв бедра, наклонилась вперед и злобно плюнула в молодого невольника. Он бросился к ней, но Оттар опередил его. Он ударил Вульфстана, раба Тарска, ручкой своего топора по спине, чуть пониже шеи. Вульфстан упал, а в следующее мгновение Оттар связал ему руки и, держа его за железный ошейник, заставил встать на колени. — Ты видел, что твой топор делает с деревянным столбом, — сказал он мне, — давай теперь посмотрим, хорош ли он, когда речь идет о мягком теле человека. Не выпуская из рук ошейника, он заставил раба подняться на ноги и встать ко мне спиной. Позвоночник, конечно, не выдержит удара; более того, если ударить достаточно сильно, лезвие топора пройдет насквозь. Впрочем, чтобы разрубить тело человека на две части, одного удара недостаточно. А наносить второй удар считается дурным тоном. Молодой невольник стоял, покорно опустив голову. Тири отскочила в сторону и прижала руки ко рту. — Ты видел, — сказал Оттар Ивару Раздвоенная Борода, — что он нагло вел себя с рабыней, которая является собственностью свободных мужчин. — Невольники и рабыни, — вмешался я, — иногда ссорятся. — Он собирался дотронуться до нее своими руками, — возразил Оттар. Это и в самом деле было очень серьезным обвинением. Ведь рабыни, в конце концов, действительно собственность свободных мужчин. Невольникам не позволено к ним прикасаться. — Ты бы дотронулся до нее? — спросил Раздвоенная Борода. — Да, мой джарл, — прошептал молодой невольник. — Вот видишь! — воскликнул Оттар. — Пусть Рыжий попробует свой топор! — Прикажи его выпороть, — улыбнувшись, сказал я. — Нет! — взревел Оттар. — Будет так, как хочет Рыжий, — объявил Раздвоенная Борода и, повернувшись к невольнику, продолжал: — Немедленно отправляйся к столбу для порки и попроси первого свободного человека, который будет проходить мимо, чтобы он тебя выпорол. — Слушаюсь, мой джарл, — ответил раб. Его разденут и привяжут за руки к столбу, стоящему возле сарая, где держат босков. — Пятьдесят ударов, — сказал Раздвоенная Борода. — Слушаюсь, мой джарл, — ответил невольник. — Плеткой, — продолжал Раздвоенная Борода, — которая называется «змея». Наказание будет очень суровым. «Змея» — довольно тяжелый хлыст из плетеной кожи, восьми футов длинной и около дюйма в толщину. Он с легкостью сдирает кожу со спины. Иногда в хлыст вплетают кусочки металла. Невольник вполне мог умереть, не выдержав наказания. Следует отличать «змею» от обычного горианского хлыста, которым учат рабов послушанию и который состоит из пяти широких полос. Чаще всего его используют для наказания женщин, поскольку он не оставляет шрамов. Когда речь идет о невольниках, шрамы не имеют никакого значения. Девушка с непомеченной спиной стоит дороже, чем та, у которой много шрамов. Мужчины обычно предпочитают женщин с гладкой кожей, если не считать клейма на бедре. В Тарии и Аре рабынь даже принято брить. Невольник посмотрел на меня. Он был обязан мне жизнью. — Спасибо вам, мой джарл, — сказал он. А затем повернулся и, держа связанные руки перед собой, побежал к сараю, где держали босков. — А ты, Оттар, отправляйся-ка в кузницу, — ухмыляясь, приказал Раздвоенная Борода, — скажи Готреку, что бы он прошел мимо сарая с босками. — Хорошо, — радостно ответил Оттар. Готрек был кузнецом, так что я даже посочувствовал молодому невольнику. — И еще, Оттар, — продолжал Раздвоенная Борода, — проследи за тем, чтобы раб вышел утром на работу. — Обязательно, — сказал Оттар и направился к кузнице. — Я слышал, Рыжий, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, — что твои занятия с топором проходят успешно. — Я рад, что Оттар так думает, — ответил я. — Я тоже рад, что он так считает, — заявил Ивар Раздвоенная Борода. — Это значит, что так оно и есть. — Он отвернулся. — Вечером встретимся на пиру. — Сегодня будет еще один пир? — удивился я. — По какому поводу? Мы пировали все четыре предыдущие ночи. — А нам нравится пировать, — заявил Ивар Раздвоенная Борода. — Вполне достаточный повод. Ивар ушел. Я повернулся к Тири. — В том, что произошло, — сказал я ей, — есть и твоя вина, рабыня. Она опустила голову. — Я его ненавижу, — призналась она, — но мне бы не хотелось, чтобы его убили. — Она посмотрела на меня. — Меня накажут, мой джарл? — спросила она. — Да, — сказал я ей. В ее глазах появился страх. Она была удивительно красива. — Хлыстом из меха, — рассмеялся я. — Я с нетерпением буду ждать наказания, мой джарл, — радостно улыбнулась она. — Беги, — приказал я. Тири повернулась и побежала в сторону дома, однако, сделав несколько шагов, повернулась и посмотрела на меня. — Я буду с нетерпением ждать, мой джарл! — крикнула она напоследок и умчалась, великолепная юная леди из Кассау, босая, в железном ошейнике, всего лишь рабыня, спешила в дом, чтобы лечь на меха в ожидании обещанного наказания. — Неужели, мой джарл, только рабыни могут испытывать подобное удовольствие? — спросила Тири. — Говорят, что лишь рабыням дано познать его, — ответил я. Она лежала на спине, повернув ко мне голову. Я расположился рядом, опираясь на локоть. Ее левое колено было поднято вверх; щиколотка прикована к бревну у основания постели, шею украшал железный ошейник. — Тогда, мой джарл, — заявила она, — я счастлива, что стала рабыней. Я снова ее обнял. — Рыжий! — позвал меня Ивар Раздвоенная Борода — Пойдем со мной! Я грубо оттолкнул Тири, оставив ее прикованной к постели. Через несколько мгновений, засунув топор в кожаную петлю, я присоединился к Раздвоенной Бороде. Снаружи собралось несколько мужчин с корабля Ивара и окрестных ферм. Среди них я увидел раба-горбуна, в глазах которого светился ужас. — Отведи нас к тому, что ты нашел, — потребовал Раздвоенная Борода. Мы последовали за невольником и прошли больше четырех пасангов вверх по склонам, ведущим к летним пастбищам. Сверху мы видели оставшиеся далеко внизу фермы и корабль Ивара Раздвоенная Борода. Мы остановились. За большим обломком скалы несчастный перепуганный раб показал нам свою находку. Потом он отвернулся, не в силах смотреть. Я удивился. — Разве в этих горах водятся ларлы? — спросил я. Мужчины посмотрели на меня так, словно я сошел с ума. — Ни один слин не смог бы такого сделать, — сказал я. Мы все еще раз посмотрели на то, что осталось от боска. Даже крупные кости были сломаны, видимо, их перекусили мощные челюсти, чтобы высосать сладкий мозг. — Значит, ты не знаешь, чья это работа? — спросил Ивар Раздвоенная Борода. — Нет, — пожал я плечами. — Этого боска убил курия, — пояснил он. Четыре дня мы выслеживали зверя, но так и не смогли найти. Хотя убийство было совершено совсем недавно, нам не удалось обнаружить даже следов хищника. — Необходимо отыскать его, — заявил Раздвоенная Борода. — Они должны знать, что не могут безнаказанно охотиться на земле Ивара Раздвоенная Борода. И все же мы его не нашли. Вечером того дня, когда зверь загрыз боска, мы не пировали, как и во все последующие ночи. Мы охотились за новым врагом без малейшего успеха. Мужчины помрачнели, стали агрессивными и злыми. Даже рабыни больше не смеялись и не шутили. Потому что где-то на земле Ивара Раздвоенная Борода прятался курия. — Может быть, он ушел отсюда, — предположил Оттар на четвертую ночь. — Он больше ни разу ни на кого не напал, — заметил кузнец Готрек, который охотился вместе с нами. — Ты думаешь, это тот же самый, что убил верра в прошлом месяце, а потом исчез? — спросил я у Оттара. — Не знаю, — ответил Оттар. — Вполне возможно, поскольку курии крайне редко заходят так далеко на юг. — Кто знает, может быть, он оказался слишком злобным даже для своих соплеменников и они его прогнали, — сказал Раздвоенная Борода. — А вдруг он спятил или просто глуп? — предположил Оттар. — А еще вполне возможно, — сказал Горм, — что он болен или ранен и не может больше охотиться на быстрых северных оленей. Эти причины, с моей точки зрения, вполне могли заставить курий изгнать своего соплеменника из пещер. Я не сомневался, что эти существа не прощают слабости. — Во всяком случае, — сказал я, — похоже, что он ушел. — Нам больше ничего не угрожает, — закончил за меня Готрек. — Устроим пир? — спросил Горм. — Нет, — ответил Раздвоенная Борода. — Сегодня у меня нет настроения. — По крайней мере, зверь ушел, — повторил Готрек. — И нам больше ничего не угрожает, — эхом отозвался Горм. Я проснулся посреди ночи. Тири спала, прижавшись ко мне. Я не трогал ее этой ночью, однако ножные кандалы снимать не стал. Я боялся пошевелиться. По какой-то причине меня охватило беспокойство. Я лежал и прислушивался к тяжелому дыханию спящих мужчин. Рядом со мной тихо дышала Тири. Я не двигался. Мне показалось, что моего лица коснулось легкое дуновение холодного воздуха. Я лежал в темноте и не шевелился. И тут я почувствовал его запах. С диким криком вскочив на ноги, я отбросил в сторону меха. В то же мгновение мощные когтистые лапы подняли меня в воздух. Я не видел того, кто на меня напал. В следующую секунду меня с силой отшвырнули к стене. — Что здесь происходит? — услышал я крик. Тири проснулась и дико завизжала. Я оказался на полу у стены. — Факелы! — заорал Раздвоенная Борода. — Принесите факелы! Рабыни голосили, мужчины удивленно переговаривались. Я слышал громкое чавканье. В свете факела, поднятого Раздвоенной Бородой, мы увидели зверя. Он был всего в десяти футах от меня. Зверь поднял морду от изуродованного тела человека. Его огромные круглые глаза блестели в свете факелов. Рабыни продолжали дико орать, их цепи звенели. — Оружие! — крикнул Раздвоенная Борода. — Курия! Курия! — вопили мужчины. А зверь стоял, склонившись над телом, и моргал. Он не собирался сдаваться. Его шкура была черного цвета с белыми пятнышками, большие заостренные уши прижаты к голове. Он весил около пятисот фунтов и был примерно семи футов ростом. Казалось, его широкий нос с двумя похожими на узкие щели ноздрями сделан из кожи. У него был черный язык и два ряда клыков, четыре из которых, сверху и снизу, выступали вперед, как у волков; два верхних показались мне особенно длинными и кривыми. Руки существа были длиннее и мощнее ног; он держал тело, которое продолжал пожирать, в лапах с шестью пальцами, похожими на щупальца. Он шипел и рычал, оскалив клыки, и не боялся нас. Ни один из нас не шевелился. Зверь стоял в свете факелов, не собираясь сдаваться. И тут у него за спиной я увидел поднятый топор, который с яростной силой обрушился на спину чудовищу, чуть пониже шеи. Зверь упал вперед, чуть не задев истерично вопящую рабыню, и я узнал Ролло. Он больше не казался сонным; впрочем, и на человека в этот момент он не особенно походил; Ролло нанес удар, когда остальные — Готрек, Горм, я, даже Раздвоенная Борода — могли только с ужасом взирать на курию. Ролло снова поднял топор. — Нет! — крикнул Раздвоенная Борода. — Сражение окончено! Великан опустил топор, медленно вернулся на свою постель и лег спать. Один из людей Раздвоенной Бороды прикоснулся концом копья к морде зверя, а потом вонзил его прямо в пасть; древко копья вырвалось из его рук, рабыни снова взвыли от ужаса. — Он все еще жив! — закричал Горм. — Отойдите от него, — приказал Ивар Раздвоенная Борода. — Опасайтесь челюстей. При помощи цепей и шестов тело курии удалось вытащить из зала. Мы бросили его на землю за стенами палисада. Начало светать. Я встал рядом с ним на колени. Он открыл глаза. — Ты меня знаешь? — спросил я. — Нет, — ответил он. — Это маленький курия, — заметил Раздвоенная Борода. — Обычно они гораздо больше. Обрати внимание на белые полосы. Он болен. — Надеюсь, — сказал я, — что он пришел в зал не из-за меня. — Нет, — успокоил меня Раздвоенная Борода. — Они прекрасно видят в темноте. Если бы он искал тебя, ты был бы уже мертв. — Почему он осмелился войти в зал? — спросил я. — Курии очень любят человеческое мясо, — пояснил Ивар Раздвоенная Борода. Я знал, что люди, как и другие животные, — для курий всего лишь вид пищи. — Почему он не попытался убежать и не стал сражаться? — спросил я. Раздвоенная Борода пожал плечами. — Он ел, — сказал Ивар. Потом наклонился над зверем. — Ты уже охотился здесь раньше? — спросил он у курии. — Это ты убил верра и боска? — И в зале, — ответил курия, оскалившись, — я убил человека. — Кончайте с ним, — приказал Ивар Раздвоенная Борода. Четыре копья поднялись в воздух, но ни одно из них так и не опустилось. — Нет, он уже мертв, — сказал Ивар Раздвоенная Борода.Глава 8. ХИЛЬДА ИЗ СКАГНАРА
— Значит, именно этими духами пользуются высокорожденные женщины Ара, когда отправляются на песенные представления в Эн-Кара? — с любопытством переспросила светловолосая девушка. — Да, леди, — заверил я ее, кланяясь и стараясь говорить с акцентом жителя Ара. — Он слишком вульгарный, — сморщила она носик. — Это счастливый запах, — продолжал уговаривать я. — Для низкорожденных, — презрительно бросила она. — Лаламус! — позвал я. Мой помощник, парень мощного телосложения, но явно глупый, гладко выбритый, как и все продавцы духов, одетый в бело-желтый шелк и золотистые сандалии, поклонился и поспешил ко мне. В руках он держал поднос, уставленный флаконами. — Я не знал, — вынужден был признать я, — что на Севере есть леди, обладающие таким тонким вкусом. Возможно, мой акцент не смог бы ввести в заблуждение жителя Ара, но на тех, кто не часто слышал быструю, гладкую речь южан, мелодичную и экспрессивную, он производил нужное впечатление. Мой помощник, к несчастью, не мог говорить. Глаза Хильды Надменной, дочери Торгарда из Скагнара, вспыхнули. — Вы, южане, думаете, что на Севере живут одни лишь варвары! — резко сказала она. — Какими же мы были глупцами, — признался я, опустив голову. — Я могла бы зажарить вас в жире тарска, — заявила она, — или сварить в масле тарлариона! — Сжалься над нами, великолепная леди, — застонал я, — сжалься над теми, кто никак не ожидал найти на Севере такую знающую и утонченную госпожу. — Возможно я вас прощу, — снизошла она. — А еще какие-нибудь духи вы привезли? Мой помощник подобострастно поднял флакон. — Нет, — прошипел я. — Эта женщина через секунду поймет, что мы ей предлагаем. — Дай-ка понюхать, — приказала Хильда. — Да тут нет ничего особенного, леди, — с тоской протянул я, — хотя среди высокорожденных и самых красивых женщин Ара этот аромат пользуется большой популярностью. — Дай понюхать, — настаивала она. Я вытащил пробку и отвернулся, словно сгорал от стыда. Хильда поднесла флакон к носу. — Отвратительно воняет, — проговорила она. Я быстро закрыл флакон пробкой и сердито всунул в руки своего смущенного помощника, который поставил его на место. Хильда сидела в большом кресле, на котором красовался знак Скагнара — нос корабля-змея. Ручки украшали головы оскалившихся слинов. Хильда холодно улыбнулась. На ней было роскошное платье из зеленого бархата, закрытое до самой шеи и украшенное золотом. Она взяла следующий флакон, который я для нее открыл. — Нет, — сказала Хильда и вернула мне флакон. В ее длинных волосах, заплетенных в косы, сверкала золотистая лента. — Я и не представляла, — заявила она, — что в Аре такие убогие товары. Ар, богатый людный город, самый большой на Горе, считался символом высококачественных товаров. Знак Ара, одна-единственная буква, которая стоит на его Домашнем Камне, горианское написание названия города, часто подделывается торговцами-мошенниками, которые ставят его на свои собственные товары. Этот знак совсем нетрудно подделать. Однако, несмотря ни на что, его ни разу не меняли; это часть традиции. Лично я считаю, что товары Ко-Ро-Ба столь же хороши или даже лучше, чем те, что производятся в Аре, но что верно, то верно — Ко-Ро-Ба не имеет репутации величайшего города юго-востока. Ар считается законодателем мод и хороших манер. Многие модницы предпочитают носить одежду, сшитую, «как в Аре», за которую платят значительно больше, чем стоят изделия из гораздо более доброкачественных тканей; «как в Аре» — эту фразу можно услышать довольно часто. Я ничего не имею против моды. После реставрации Марленуса из Ара в 10119 Контаста Ар, со дня основания Ара, на пиру, посвященном одержанной победе, он объявил о том, что отныне рабыни, принадлежащие государству, будут носить платья еще на два с половиной дюйма короче. Этот закон был мгновенно принят в Аре, а затем и во всех остальных городах. Следуя моде, я тоже ввел эти скандальные изменения в собственном доме; я совсем не хотел смущать своих девушек, вынуждая их носить чрезмерно длинные туники; по правде говоря, я даже переплюнул убара из Ара, заставив невольниц укоротить подолы еще на четверть дюйма. У большинства горианских рабынь великолепные ноги; с каждым днем я все больше и больше в этом убеждаюсь; интересно, сколько девушек знает, что свободные мужчины могут любоваться их ножками благодаря тому, что давным-давно, перебрав на победном пиру, Марленус из Ара решил внести изменения в одежду рабынь Ара. Еще один обычай, практикуемый далеко на Юге, ниже горианского экватора, в Тарии, например —прокалывать рабыням уши. Хотя это уже давным-давно делается на далеком Юге, на Севере эта практика не получила особого распространения до тех пор, пока не стала популярной в Аре. Во время пира Марленус, в качестве специального угощения, приготовленного для высших военачальников, показал им танцовщицу, рабыню с проколотыми ушами. В ушах у нее покачивались золотые кольца — крайняя степень унижения; ей даже не дали закончить танец. По знаку Марленуса рабыню схватили, бросили на пол, где она только что танцевала, после чего ею попользовались более ста человек. С тех пор прокалывание ушей начало быстро распространяться на Севере. Частенько хозяева и работорговцы насильно подвергают своих невольниц этой процедуре. Интересно, что протыкание носа для ношения кольца считается рабынями не таким страшным наказанием, как прокалывание ушей. Возможно, причина в том, что на далеком Юге свободные женщины народа фургонов носят в носу кольца; а может быть, дело в том, что отверстия не видно — я не знаю. Прокалывание ушей считается страшным унижением для рабыни. Любая женщина, у которой проколоты уши, рассматривается как рабыня. — Вы оскорбляете меня, — заявила Хильда Надменная, предлагая такой жалкий товар! Неужели в великом Аре нет ничего лучше? Если бы я действительно был торговцем из Ара, то наверняка разозлился бы. Духи, которые я ей предлагал, Ивар Раздвоенная Борода захватил на корабле из Коса. Это были настоящие духи из Ара, тончайшие и изысканные. «Кто такая, — спрашивал я себя, — эта Хильда, дочь варвара, неотесанного северного пирата, живущая в высокой деревянной крепости на берегу моря, чтобы с таким презрением рассуждать о духах из Ара?» Можно подумать, что она и в самом деле величайшая леди, а не дерзкая, хотя и соблазнительная, дочь морского разбойника. Я лишь низко поклонился и зашуршал бело-желтыми шелками своего одеяния. — О величайшая леди, — пролепетал я, — лучшие духи Ара слишком слабы и грубы для леди такого исключительного происхождения и вкуса. На руках у Хильды красовалось множество колец. На шее висело четыре золотые цепочки с медальонами. Запястья украшали золотые и серебряные браслеты. — Покажи мне остальные духи, человек с Юга, — высокомерно бросила она. Снова и снова пытались мы ублажить дочь Торгарда из Скагнара, однако удача нам не улыбнулась. Она морщилась, строила презрительные гримасы или просто с отвращением махала руками. Мы уже почти закончили с флаконами, стоявшими на нашем подносе. — У нас есть еще один аромат, — заявил я, — достойный убара из Ара. Я открыл флакончик и осторожно поднес его к ее ноздрям. — Ну, этот еще ничего, — сказала она. Я с трудом сдержался. Мне было хорошо известно, что эти духи были получены лучшими мастерами Ара после долгих трудов из сотен разных цветов. Они добавляли в них масло из дерева тентис; экстракт из шейных желез речного урта; вытяжки из камней длинного кита ханджера, которые образуются у него в желудке. К счастью, иногда эти камни удается находить в морской воде — они попадают туда вместе с испражнениями кита. На изготовление подобных духов уходит более года. — Возможно, они мне подойдут, — проговорила Хильда, я видел, что она довольна. — Они стоят всего восемь золотых стоунов, — подобострастно сказал я. — Я возьму их, — холодно заявила Хильда, — как подарок. — Подарок! — воскликнул я. — Да, — сказала она. — Вы меня разозлили. Мне пришлось проявить немалое терпение. Однако я начинаю его терять! — Сжалься над нами, достойная леди! — зарыдал я. — А теперь оставьте меня, — заявила она. — Спуститесь вниз, скажите, чтобы вас раздели и выпороли. После чего немедленно покиньте дом Торгарда из Скагнара. И радуйтесь, что я оставила вам жизнь. Я начал поспешно, словно был сильно напуган, собирать свои флакончики. — Не тронь это, — сказала Хильда и рассмеялась, — я отдам их моим рабыням. Я незаметно улыбнулся. Наглая шлюха хочет забрать у нас все наши запасы! Я нисколько не сомневался, что она не собирается отдавать духи рабыням. Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара оставит их себе. Я попытался спрятать один флакончик, который мы ей не показывали. Однако Хильда это заметила. — А это еще что такое? — резко спросила она. — Ерунда, — поспешно ответил я. — Дай-ка мне это понюхать, — потребовала она. — Пожалуйста, не надо, великодушная леди! — молил я. — Ты хотел утаить от меня этот флакон, не так ли? — рассмеялась она. — О нет, великодушная леди, — рыдал я. — Отдай, — приказала Хильда. — А может быть, не надо, леди? — спросил я. — Я вижу, — мрачно проговорила она, — что порки для вас будет недостаточно. Похоже, придется сварить вас в масле тарлариона! Я жалко улыбнулся и протянул ей флакон. Хильда рассмеялась. Мой помощник и я встали на колени у ее ног. Я заметил, что под зеленым бархатным платьем на Хильде надеты золотистые туфли. — Открой флакон, презренный слин, — приказала она. «Интересно, — подумал я, — встречал ли я когда-нибудь такую злую, гордую и холодную женщину?» Я открыл флакон. — Поднеси его к моим ноздрям, — надменно сказала Хильда, наклонившись вперед. Я поднес флакон прямо к изящному носику. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Открыв глаза, Хильда покачала головой. — Что это такое? — спросила она. — Аромат плена, — ответил я. Я взял ее за плечо. Ивар Раздвоенная Борода быстро снял браслеты и кольца с ее рук, а затем и золотые цепочки. Держа Хильду за запястья, я заставил ее встать. Ивар сорвал золотую сеть с ее волос, и они рассыпались по плечам, покрыв ее до самой талии. Он оторвал воротник ее платья, обнажив шею. — Кто ты такой? — прошептала Хильда. Ивар Раздвоенная Борода защелкнул наручники из черного железа на запястьях Хильды Надменной. — Кто ты такой? — снова прошептала она. — Друг твоего отца, — ответил он. Быстрым движением Ивар сорвал с себя бело-желтое шелковое одеяние. Я последовал его примеру. И тогда Хильда поняла, что мы из Торвальдсленда. — Нет! — закричала Хильда. В тот же миг я зажал ей рот, а кинжал Ивара коснулся ее горла. — Пока Торгард рыщет в море, — заявил Раздвоенная Борода, — мы рыщем в Скагнаре. — Может быть, мне стоит подержать флакон у нее под носом? — спросил я. Если пропитать этой жидкостью платок и прижать его к лицу женщины, то она потеряет сознание часов на пять. Первый ан она отчаянно сопротивляется, по том движения становятся вялыми и женщина затихает. Иногда эту жидкость используют тарнсмены; к ней часто прибегают работорговцы. Бывает, что для захвата женщин используются маленькие дротики, острия которых смазываются анестезирующей жидкостью; в результате женщина теряет сознание на сорок анов и приходит в себя уже среди других рабынь, обнаженной и в наручниках. — Нет, — возразил Ивар, — для моего плана важно, чтобы она оставалась в сознании. Я почувствовал, как зашевелились губы Хильды, прикрытые моей ладонью. Ивар слегка прижал острие кинжала к ее горлу. Она вздрогнула. — Если ты повысишь голос, то мгновенно умрешь, — сказал Ивар. — Ты меня поняла? Она кивнула. По сигналу Ивара я убрал руку, продолжая крепко держать Хильду за плечи. — Вам не удастся провести меня мимо стражи, — прошипела она. Раздвоенная Борода быстро осмотрел комнату и вынул из шкафа толстое оранжевое покрывало и шарф. — Там же стоит стража, — тихонько проговорила Хильда. — Вы просто глупцы! Вам никогда не пробраться мимо них! — А я и не собираюсь пробираться вместе с тобой мимо воинов, — спокойно ответил Ивар Раздвоенная Борода. Она недоуменно посмотрела на него. Ивар подошел к высокому окну ее комнаты, выходящему на залив. Далеко внизу плескались темные волны. Раздвоенная Борода выглянул наружу. Потом направился к столу, взял глиняную лампу, зажег ее и несколько раз поднял и опустил перед окном. Я подошел к нему, продолжая крепко держать Хильду. Мы вместе посмотрели вниз, в черную пустоту залива. И увидели, как на короткое время вспыхнула, а потом погасла корабельная лампа. Внизу, в лодке, нас ждал Горм с четырьмя гребцами. — У вас даже нет веревок, чтобы спустить меня в свою лодку, — презрительно бросила она. — Быстро снимите с меня эту гадость! Ивар Раздвоенная Борода подошел к двери и бесшумно задвинул два мощных железных засова. Хильда взглянула на пол; там лежали кольца, браслеты и золотые цепи, которые совсем недавно висели у нее на шее. Теперь ее горло было полностью обнажено, поскольку Ивар оторвал ворот у зеленого платья. — Вы не хотите взять мои кольца, браслеты и золотые цепочки? — удивленно спросила она. — Нам нужна только ты, — усмехнувшись, ответил Ивар. Я тоже не сдержал улыбки. Это было серьезное оскорбление Торгарду из Скагнара. Кольца, браслеты и цепочки останутся. Тем самым мы покажем, что нас интересует не золото, а только девушка, которую мы так дерзко похитили. Ивар Раздвоенная Борода наклонился и заставил Хильду снять золотые туфли и алые шелковые чулки в стиле Ара. Она стояла в платье из зеленого бархата с разорванным воротом и открытой шеей, без туфель и чулок, в наручниках, лишившаяся колец, браслетов и золотых цепочек; распущенные волосы струились по плечам. — Ноги вы тоже собираетесь мне связать? — спросила она. — Нет, — ответил Ивар. — У вас нет веревки, чтобы спустить меня, — повторила она, цепляясь за последнюю надежду. — Нет, — не стал спорить Раздвоенная Борода. Она недоуменно взглянула на него. — За меня дадут хороший выкуп, — заявила Хильда. Она посмотрела на свои рассыпанные на полу драгоценности. — И он будет гораздо выше, если на мне останутся все мои украшения. — Теперь ты станешь носить совсем простые украшения, — холодно сказал Раздвоенная Борода, — накидка из белой шерсти, клеймо и ошейник. — Ты сошел с ума! — прошипела она. — Я дочь Торгарда из Скагнара! — Девка, — презрительно бросил Раздвоенная Борода, — я взял тебя вовсе не ради выкупа. — Зачем же тогда вы меня похищаете? — взмолилась она. — Неужели ты так холодна, Хильда Надменная, что не можешь догадаться сама? — усмехнулся Ивар. — О нет! — прошептала она. — Нет! Нет! — Тебя научат подчиняться и служить своему господину. — Нет! Он взял оранжевое покрывало и накинул ей на голову. — Я прошу только об одном, — молила Хильда, — если вам удастся осуществить свой безумный замысел. — О чем же? — равнодушно поинтересовался Ивар. — Никогда, никогда, — просила она, — не отдавайте меня в руки Ивара Раздвоенная Борода! — Меня зовут Ивар Раздвоенная Борода, — заявил он. В ее глазах появился ужас. Ивар опустил покрывало на лицо и крепко завязал его на шее шарфом. Он не стал оглушать Хильду или затыкать ей рот: Ивар хотел, чтобы она могла звать на помощь. Конечно, ее крики будут приглушенными, так что их не услышат в крепости, — а вот Горму они помогут разыскать девушку в темноте. Раздвоенная Борода слегка приподнял Хильду, ее платье задралось вверх, обнажив колени. Мы услышали ее сдавленный голос. — Нет! Не надо! — рыдала она. — Я не умею плавать! Не говоря ни слова, Раздвоенная Борода вышвырнул ее в окно, и Хильда полетела вниз, отчаянно извиваясь и крича. До черных волн было не меньше ста ярдов. Плеск волн, ударяющихся о скалы, заглушил шум падения. Мы дали Горму время найти девушку, вытащить ее и связать лодыжки. Потом Раздвоенная Борода встал на подоконнике и нырнул вниз. После короткой паузы я последовал за ним. Прошло совсем немного времени, и вот я уже сижу на корме лодки рядом с Раздвоенной Бородой, стуча зубами от холода. Он успел раздеться и растирал тело большим куском меха. Горм протянул мне другую шкуру, и я с благодарностью схватил ее. Вскоре мы оба переоделись в сухую одежду. Раздвоенная Борода склонился над мокрой, дрожащей пленницей. Он снял с нее на ручники, после чего завел руки Хильды за спину и снова застегнул кандалы. Ноги девушки уже связал Горм. После этого Раздвоенная Борода бросил Хильду Надменную на дно лодки лицом вниз и взялся за руль. Тело девушки вытянулось во всю длину лодки, а ее голова оказалась между сапогами Раздвоенной Бороды. — Тихо! — приказал Ивар. Гребцы подняли весла. Все огни на лодке оставались потушены. Нас ждал сюрприз. К одному из причалов бесшумно, как морской змей, с двумя зажженными лампами на носу подошел «Черный слин». А мы-то предполагали, что Торгард отправился на промысел и вернется нескоро! Мы увидели, как по причалу, о чем-то переговариваясь, забегали люди с фонарями. Я поднял глаза вверх. Мне было хорошо видно окно Хильды Надменной, дочери Торгарда из Скагнара. В комнате все еще горел свет. Видимо, она поздно не спит. Перед дверью ее комнаты уснули пять рабынь, прикованные к своим постелям за лодыжки, а еще дальше стояли на посту четверо воинов, которым ужасно наскучила их однообразная работа. Хильда тихонько заскулила. Раздвоенная Борода пнул ее сапогом. — Помалкивай, — сурово приказал он. Она лежала на животе, ее пальцы мучительно и тщетно пытались избавиться от наручников. Промокшая, отчаявшаяся Хильда замолчала. — Подойдем поближе, — негромко приказал Раздвоенная Борода. Наши весла почти беззвучно опускались в воду, лодка медленно приближалась к «Черному слину». Мы увидели, как кто-то бросил причальные канаты. Гребцы втащили весла внутрь. Люди казались усталыми. Воины один за другим начали вешать свои щиты на борт. На палубу перебросили сходни, и появился Торгард из Скагнара в развевающемся на ветру плаще, с рогатым шлемом на голове. Он первым сошел на пристань. Его встречали управляющий фермой и множество других людей. Он обменялся с ними несколькими фразами, а потом зашагал по причалу к берегу. Встречавшие остались возле корабля, да и воины не стали спускаться на причал. Я тихонько вскрикнул. И почувствовал, как затаили дыхание Раздвоенная Борода, Горм и гребцы. Еще одна странная фигура сошла на причал. Она двигалась быстро и легко, что показалось мне странным для такого огромного существа. Я услышал, как по причалу заскребли когти. Существо зашагало вслед за Торгардом из Скагнара. Только после этого в некотором отдалении последовали и остальные — команда корабля и встречающие. На «Черном слине» началась обычная работа. Раздвоенная Борода с удивлением посмотрел на меня. — Это был курия, — сказал он. Он не ошибся. Однако этот экземпляр сильно отличался от больного, умирающего существа, которое забралось в зал Раздвоенной Бороды. Этот курия явно был совершенно здоров, к тому же его размеры заметно превышали размеры нашего незваного гостя. — Что общего может быть у зверя и Торгарда из Скагнара? — спросил я. — Что общего может быть у Торгарда из Скагнара и зверя? — с улыбкой ответил мне вопросом на вопрос Ивар. — Не имею ни малейшего понятия, — сказал я. — Да ничего это не значит, — пожал плечами Раздвоенная Борода. — Нас, во всяком случае, это не касается. — Надеюсь, ты не ошибаешься, — заметил я. — У меня назначена встреча со Свейном Синий Зуб, — напомнил мне Раздвоенная Борода. Он пнул Хильду сапогом под ребра, она только тихонько ойкнула. — Скоро настает время Ярмарки. Я кивнул. — Однако, — возразил я, — как ты можешь в ней участвовать, если до сих пор остаешься вне закона? — Посмотрим. — Ивар усмехнулся. — А потом, если я останусь жив, мы вместе поохотимся за куриями. — Меня интересует только один из них. — Может быть, именно он и гостит сейчас у Торгарда из Скагнара. — Вполне возможно, — ответил я. — Не знаю. Я подумал, что предположение Ивара не стоит отбрасывать. У меня не было никакого желания гоняться за всеми куриями подряд. «А как ты узнаешь курию, которого ищешь?» — спросил меня Ивар, когда мы впервые заговорили об этом. «Я думаю, — ответил я, — он сам меня найдет». Тут никаких сомнений быть не могло. Курия, которого я искал, сразу узнает меня. Как именно это произойдет, существенного значения не имело. В мои намерения входило открыто искать его; я предполагал, что мой враг поступит так же, и тогда мы с ним сразимся. Он конечно же хотел выманить меня на Север. Я улыбнулся. Его план увенчался успехом. Я посмотрел на крепость Торгарда из Скагнара. Если это тот курия, которого я ищу, мы скоро встретимся. Если же это совсем другой, то я не испытывал никакого желания вступать с ним в бой. И все же мне было любопытно, что он может делать в крепости Торгарда из Скагнара. Насколько мне известно, курии встречаются с людьми только для того, что бы убивать их и есть. — Нам пора, — сказал я Ивару. — Весла, — негромко проговорил Раздвоенная Борода. Гребцы снова начали почти беззвучно грести, и лодка скользнула в темноту. До нас доносился лишь тихий скрежет наручников на запястьях распростертой на дне Хильды.Глава 9. РАЗДВОЕННАЯ БОРОДА СОБИРАЕТСЯ НА ЯРМАРКУ
— Мой джарл! — вскричала Тири, бросаясь ко мне на грудь. Я принял ее в объятия. На ней была белая шерстяная туника и черный железный ошейник. Я надолго приник к губам рабыни. Вокруг раздавались радостные крики фермеров Ивара и возбужденные голоса невольниц. Ивар Раздвоенная Борода прижал к себе Булочку и Гунхильду, целуя то одну, то другую, каждая нетерпеливо подставляла губы, страстно его обнимая. Другие рабыни устремились к гребцам, сходящим на берег со змея Раздвоенной Бороды. За спиной Ивара, высоко вздернув подбородок, стояла Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара. Воины и рабыни, многие из которых радостно обнимались, посматривали на нее с любопытством. Она остановилась слева от Ивара и немного позади. Прямая спина, голова гордо вскинута. На ней все еще было надето зеленое бархатное платье с золотым орнаментом; платье, однако, успело порваться и испачкаться — большую часть пути Хильда оставалась прикованной к мачте; кроме того, с правой стороны подол разодрался так, что открывал бедро, колено и икру — это случилось, когда Ивар приказал привязать Хильду к веслу; чулки и туфли он заставил ее снять еще в Скагнаре. Хильда стояла и с вызовом глядела поверх голов собравшихся на берегу людей Ивара Раздвоенная Борода, который все-таки добился своего: привез домой бесценный приз. — Так вот она какая, — произнес Оттар, положив руки на тяжелый ремень, инкрустированный золотом, — Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара! — Гунхильда лучше! — заявила Пухлые Губки. — А кто такая Гунхильда? — холодно спросила Хильда. — Я — Гунхильда, — вмешалась Гунхильда, с довольным видом стоявшая рядом с Раздвоенной Бородой. Белая туника с длинным разрезом и черный ошейник не оставляли никаких сомнений в том, какое положение она занимает в доме Раздвоенной Бороды. — Рабыня! — с презрением рассмеялась Хильда. — Гунхильда лучше! — упрямо повторила Пухлые Губки. — Разденем их и сравним, — предложил Оттар. Хильда побледнела. Раздвоенная Борода тем временем, одной рукой обнимая Булочку, а другой Гунхильду, зашагал по направлению к дому. Хильда последовала за ним, отставая на несколько шагов. — А она хорошо ходит на поводке, — заметил Оттар. Воины и рабыни засмеялись. Раздвоенная Борода остановился. Лицо Хильды покраснело от гнева, но она продолжала высоко держать голову. Домашних слинов частенько учат ходить на поводке; иногда так же поступают и с невольницами; на Юге принято разгуливать по улицам с рабынями, которые следуют за своим господином, отставая на несколько шагов, словно идут на невидимом поводке. Хильда пока что чувствовала себя свободной женщиной. Даже мысль о подобном унижении была для нее невыносима. Раздвоенная Борода зашагал дальше, а потом снова остановился. Хильде пришлось замереть у него за спиной. — Она и в самом деле идет на поводке! — расхохотался Оттар. В глазах Хильды появились слезы ярости — Оттар все правильно понял. Она шла за своим господином, как на поводке. На корабле, по дороге домой, Раздвоенная Борода успел научить ее, хотя она и оставалась свободной женщиной, беспрекословно подчиняться его приказам. Для дочери Торгарда из Скагнара путешествие оказалось малоприятным. С самого начала Хильду Надменную приковали к мачте, а голову замотали покрывалом, которое фиксировал шарф, туго стянутый под подбородком. На второй день покрывало немного приподняли, чтобы она могла напиться, а потом снова опустили; на третий день покрывало вместе с шарфом сорвали и вы бросили за борт; Ивар Раздвоенная Борода собственноручно напоил Хильду и накормил ее рабской похлебкой. Ей так хотелось есть, что она жадно съела все, что было в миске. — С каким удовольствием ты уплела рабскую похлебку, — заметил Ивар. После этого Хильда отказывалась есть. Однако на следующий день, к удовольствию Ивара, она нетерпеливо потянулась к миске. Начиная с пятого дня, на время еды Раздвоенная Борода отвязывал ее от мачты, туго стянув веревкой ноги, а на запястья надевал наручники, но так, чтобы она могла есть сама. На шестой день он стал кормить ее бульоном и мясом, дабы его пленница сохранила хороший цвет лица. Как и предполагал Раздвоенная Борода, к Хильде тут же вернулось высокомерие и она снова стала проявлять свой дурной характер. На восьмой день он позволил ей погулять по кораблю. Через некоторое время Ивар спросил у нее: — Ты готова ходить на поводке? — Я не дрессированный слин! — выкрикнула Хильда. — Привяжите ее к веслу, — приказал Раздвоенная Борода. Хильду, не раздевая, надежно привязали вдоль весла головой к лопасти. — Ты не можешь так со мной поступить, — всхлипнула Хильда Надменная, которая, к своему ужасу, почувствовала, что весло начало двигаться. — Я свободная женщина! А потом Хильду, как самую презренную из рабынь, опустили в холодную зеленую воду Тассы. Весло поднялось. — Я дочь Торгарда из Скагнара! — прохрипела она, отплевываясь. Весло снова опустилось, когда же оно вынырнуло на поверхность, Хильда уже испугалась по-настоящему. Она наглоталась воды и быстро поняла то, что знает любая рабыня — если хочешь остаться в живых на весле, нужно вести себя разумно: постараться уловить ритм движения и, появляясь на поверхности, сразу делать глубокий вдох. Только так удается выжить. Некоторое время Раздвоенная Борода наблюдал за ней, а потом отошел в сторону. Однако приказал Горму взять копье и встать у борта. Два раза Горм отгонял морских слинов, которые собирались полакомиться девушкой. Один раз появилась белая акула, каких немало водится в северных морях. Второй из морских слинов атаковал, разинув пасть с острыми зубами, но не сумел достать Хильду, ему удалось лишь разорвать ее зеленое бархатное платье с правой стороны; когда слин уплывал, в зубах у него, похожий на зеленую ленту, застрял лоскут от платья. Проведя на весле пол-ана, Хильда начала умолять, чтобы ее подняли на борт; а через несколько анов слезно просила Раздвоенную Бороду позволить ей ходить на поводке. Но ее сняли с весла только вечером. Накормили горячим бульоном и снова привязали к мачте. Раздвоенная Борода ничего ей не сказал, но на следующий день, когда ярко светило солнце и он позволил ей немного погулять, Хильда просто безупречно ходила за ним, как будто он вел ее на поводке. Команда покатывалась со смеху. Я тоже улыбался. Хильду Надменную, дочь Торгарда из Скагнара, научили ходить на поводке. Ивар Раздвоенная Борода ушел с причала, обнимая Булочку и Гунхильду, которые нежно к нему прижимались. Хильда, высоко задрав голову, шагала следом за ним. Пухлые Губки бежала рядом с ней и все время повторяла: — А Гунхильда лучше! Хильда не обращала на нее внимания. — У тебя толстые щиколотки! — заявила Хорошенькие Ножки. — У нее под платьем скамейка, — сообщила всем Ольга. — А какая широкая корма! — засмеялась другая рабыня. Неожиданно Хильда так рассвирепела, что попыталась ударить одну из девушек. Раздвоенная Борода быстро обернулся. — Что здесь происходит? — осведомился он. — Мы говорим ей, что она уродина, — ответила Пухлые Губки. — Я не уродина! — крикнула Хильда. — Сними одежду! — приказал Раздвоенная Борода. В глазах Хильды появился ужас. — Никогда! — взвизгнула она. — Никогда! Мужчины и рабыни весело рассмеялись. — Ты научил меня ходить на поводке, — сказала она. — Но, Ивар Раздвоенная Борода, ты не научил меня подчиняться! — Снимите с нее одежду! — приказал Раздвоенная Борода рабыням, которые с радостью бросились выполнять его волю. Через несколько мгновений обнаженную гордячку подвели к Раздвоенной Бороде. Ольга держала ее за одну руку, Хорошенькие Ножки — за другую. — Гунхильда лучше, — сказала Пухлые Губки. Девушка не ошибалась, но и Хильда Надменная тоже была хороша. На любом рынке за нее могли дать отличную цену. Она попыталась вырваться, но ее крепко держали. У Хильды оказалась красивая шея и великолепные плечи, большая грудь и тонкая талия; она действительно была несколько широковата в «корме», но лично я не имел ничего против; на Севере это называется «любовная колыбель» и великолепно подходит для того, чтобы смягчать яростные порывы северных воинов; на Юге про нее сказали бы, что у нее роскошные бедра. Если бы Раздвоенная Борода решил, что ей следует иметь детей, она родила бы здоровых, сильных рабов для его фермы. Бедра и колени Хильды тоже были прелестны, щиколотки, хотя и не толстые, как заявила Хорошенькие Ножки, оказались более массивными, чем у Тири или у самой девушки по имени Хорошенькие Ножки. Да и вообще, Хильда была крупнее, лет на пять старше, чем Хорошенькие Ножки, и на год или около того старше Тири; в свою очередь, Гунхильда была крупнее Хильды и старше ее года на два. Меня вполне устраивали лодыжки Хильды, ей с запасом подойдут обычные женские ножные кандалы, даже еще останется место. Наконец Хильда перестала сопротивляться и, высоко подняв голову, посмотрела на Раздвоенную Бороду. Ивар некоторое время внимательно ее разглядывал — так он обычно изучал посевы са-тарна на полях или животных, когда обходил свои владения. Ивар опустился на землю, чтобы проверить упругость ее икр и лодыжек, потом поднялся с колен. — Отведите ее к столбу для порки, — приказал он рабыням. Девушки, смеясь, потащили Хильду к столбу, стоящему перед входом в зал. Оттар быстро привязал запястья дочери Торгарда из Скагнара к массивному кольцу, прибитому к столбу у нее над головой. Грудь девушки прижалась к гладкому дереву; пятки не доставали до земли. — Как ты посмел привязать меня здесь, Ивар Раздвоенная Борода! — возмутилась она. — Я свободная женщина! — Принеси рабский хлыст с пятью хвостами, — сказал Ивар Раздвоенная Борода Гунхильде. — Слушаюсь, мой джарл, — улыбаясь, ответила она и убежала. — Я дочь Торгарда из Скагнара, — упрямо повторила Хильда. — Немедленно освободи меня. Гунхильда принесла плетку Раздвоенной Бороде. Оттар отбросил волосы девушки, чтобы открыть плети спину. — Нет! — закричала Хильда. Раздвоенная Борода коснулся ее спины хлыстом; рукоять была зажата в кулаке, наружу торчали лишь пять кожаных полос. Он дважды легонько хлестнул свою пленницу по плечу. — Нет! — снова крикнула Хильда. — Пожалуйста, не надо! Мы отошли в сторону, чтобы не мешать Раздвоенной Бороде, а он встряхнул хлыст и отвел руку назад. Первый удар отбросил Хильду на столб; я увидел, как сначала в ее глазах вспыхнуло удивление, а потом боль; дочь Торгарда казалась ошеломленной; потом она отчаянно заголосила — видимо, только теперь Хильда поняла, что может сделать плеть с ее обнаженной спиной. — Я буду тебя слушаться! — вопила она. — Я буду тебя слушаться! — Ивар Раздвоенная Борода, имевший большой опыт по укрощению женщин, не наносил следующего удара целый ен. На этот раз Хильда Надменная кричала не останавливаясь, снова и снова: — Я буду тебя слушаться! Он нанес очередной удар. Ее снова отбросило на столб; руки отчаянно извивались; тело, словно в агонии, прижималось к столбу, из глаз покатились слезы; она стояла на цыпочках, обхватив столб бедрами, но ей ничего не удавалось сделать: столб стоял неколебимо. Ивар Раздвоенная Борода снова ударил ее, Хильда забилась, как рыба, выброшенная из воды. — Я молю только о том, чтобы ты разрешил мне подчиниться тебе! — кричала она. — Я молю тебя только об этом! Когда на ее спину обрушился следующий удар, Хильда только закрыла глаза от боли, она едва дышала. У нее не осталось сил, чтобы кричать и жаловаться. Она напряглась, зубы скрипели, все ее тело выражало непереносимую муку. Однако нового удара не последовало. Может быть, наказание закончено? И в этот момент Раздвоенная Борода снова взмахнул рукой. Последние пять ударов он наносил, когда Хильда бессильно повисла на веревке. Ее отвязали, и она упала на колени. Ей досталось всего лишь двадцать ударов — не такое уж суровое наказание. Однако у меня создалось впечатление, что дочь Торгарда из Скагнара не скоро захочет вновь оказаться у столба для порки; цели своей Раздвоенная Борода добился — его пленница познакомилась с хлыстом. Ни одна женщина не забывает этого знакомства. Хильда Надменная с тоской посмотрела на Раздвоенную Бороду. — Принесите ее одежду, — приказал Раздвоенная Борода. Одна из рабынь быстро исполнила волю своего джарла. — Оденься, — коротко бросил Раздвоенная Борода. Со слезами на глазах, едва способная двигаться, Хильда начала медленно одеваться. Она стояла среди нас в своем зеленом бархатном платье с золотым орнаментом, разорванным воротом и подолом. Хильда посмотрела на Ивара. — Сними платье, — сказал он. Она подчинилась. — Собери одежду, — бросил он. Девушка взяла платье. — Отправляйся на кухню и все сожги. — Слушаюсь, Ивар Раздвоенная Борода, — тихо проговорила Хильда, опустив голову. — Гунхильда пойдет с тобой, — добавил Раздвоенная Борода. — Когда одежда сгорит, попросишь Гунхильду объяснить тебе твои обязанности. — Какие обязанности, мой джарл? — спросила Гунхильда. — Сегодня нас ждет пир, — ответил Ивар Раздвоенная Борода. — К нему необходимо подготовиться. — Она будет помогать готовить закуски? — спросила Гунхильда. — И подавать их, — ответил Раздвоенная Борода. — Теперь мне понятно, чем она будет заниматься, — улыбаясь, заявила Гунхильда. — Да, — сказал Ивар Раздвоенная Борода и взглянул на Хильду. — Ты попросишь Гунхильду, чтобы она разъяснила тебе обязанности рабыни. — Слушаюсь, Ивар Раздвоенная Борода, — прошептала она. — А теперь поторапливайся, — рассмеялся он. Рыдая, Хильда схватила свою одежду и побежала в зал. Воины и рабыни весело хохотали. Я тоже посмеялся от души. Хильду Надменную, дочь Торгарда из Скагнара научили послушанию. Вопли Пухлых Губок, которая молила о пощаде Горма, оседлавшего ее на мехах, наполнили задымленный зал. Я оттолкнул Тири в сторону, схватил за талию про бегавшую мимо Ольгу и посадил ее к себе на колени. Она, весело хохоча, спасалась от Оттара — тот преследовал ее, пьяно спотыкаясь. Я притянул Ольгу к себе, и наши губы встретились. Ее обнаженное тело неожиданно ответило на мой призыв, и она прижалась ко мне. — Мой джарл! — прошептала она. Но я швырнул Ольгу прямо на руки Оттару, который со смехом перекинул ее через плечо и потащил прочь. Я видел, как она колотит его по спине своими маленькими кулачками. Оттар унес невольницу в темноту и бросил на меха. — Мой джарл, — простонала Тири, скорчившаяся подле меня на коленях, и несмело коснулась моей руки. Я снова притянул ее к себе, и молодая леди из Кассау, рабыня Тири, оказалась в моих объятиях. Мимо торопливо пробегала Хорошенькие Ножки с огромным подносом жареного мяса на худеньком плече. — Меду! — заорал Ивар Раздвоенная Борода, сидевший напротив меня. — Меду! — Он поднял огромный кривой рог с золотым орнаментом. Булочка и Гунхильда стояли на скамейке на коленях, прижимаясь к нему с двух сторон. Однако ни одна из них не пошевелилась, чтобы отправиться за медом. Сегодня эту обязанность выполняла другая. Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара, обнаженная, как и все остальные невольницы, наливала Раздвоенной Бороде мед из громадного бронзового сосуда. Мужчины хохотали. Хотя она и была свободной, бедняжка подавала мед, как простая рабыня. Весь зал ревел от восторга. Торгарду из Скагнара, врагу Ивара Раздвоенная Борода, нанесено страшное оскорбление. Его дочь, обнаженная, разливала мед в зале его заклятого врага. К тому же ее научили ходить на поводке и подчиняться. Наступил час торжества Ивара Раздвоенная Борода. Он протянул руку, чтобы коснуться дочери Торгарда из Скагнара. Она в ужасе отпрянула. Раздвоенная Борода с хорошо разыгранным удивлением посмотрел на нее. — Разве ты не хочешь поиграть со мной в мехах? — поинтересовался он. — Нет, — содрогнувшись, ответила Хильда. — Разреши мне поиграть с тобой, — простонала Булочка. — Лучше мне, — прошептала Гунхильда. — Пойми меня правильно, Ивар Раздвоенная Борода, — тихонько проговорила Хильда. — Если ты мне прикажешь отправиться на меха, я немедленно подчинюсь. Я выполню малейшее твое желание быстро и точно. Я сделаю все, что мне прикажут. Булочка и Гунхильда засмеялись. Спотыкаясь, к нам подошел Оттар и остановился, опершись рукой о стол. К своему поясу он длинной веревкой привязал Ольгу. Девушка посмотрела на меня, ее глаза сияли, губы приоткрылись, она протянула ко мне руку. Однако я не обратил на нее внимания, и она опустила глаза, сжала кулаки и жалобно залепетала. Я улыбнулся. Сегодня я ее использую — не успеет эта ночь подойти к концу. — Говорят, — монотонно забубнил Оттар, — что Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара, самая холодная из женщин. — Ты здесь видишь интересных для тебя мужчин? — спросил Раздвоенная Борода у Хильды. — Нет, — холодно ответила она, — не вижу. Оттар расхохотался. — А разве тебе не хочется, — осведомился Ивар у дочери Торгарда из Скагнара, — почувствовать на своем теле их руки и губы? — Все мужчины — настоящие скоты! — воскликнула Хильда. — А их зубы? — поинтересовался он. — Все мужчины отвратительны, — зарыдала она. — Они ужасные звери и используют девушек в качестве жертв! — Она посмотрела на других рабынь. — Сопротивляйтесь им! — воскликнула она. — Сопротивляйтесь! Булочка откинула голову назад и захохотала. — Сопротивляться не разрешается, — с трудом проговорила она, продолжая хохотать. — Брось ее на меха, — предложила Хорошенькие Ножки. — Тогда она хотя бы будет знать, о чем говорит! — Брось ее на меха! — закричала другая рабыня. — Брось ее на меха! — взвизгнула третья. — Брось ее на меха! — завопили все разом. Хильда дрожала от ужаса. — Молчать! — взревел Ивар Раздвоенная Борода. Наступила тишина. — А что, если я прикажу тебе отправиться на меха? — спросил Ивар Раздвоенная Борода. — Я немедленно повинуюсь тебе, — ответила Хильда. — Я уже знаю, что такое хлыст. — Но по собственному желанию ты туда не пойдешь? — не унимался Ивар. — Конечно нет, — сказала она. Горм, который освободился от Пухлых Губок, по дошел к столу, за которым мы сидели. Пухлые Губки стояла у него за спиной, приглаживая волосы расческой из рога. — Она же Хильда Надменная! — веселился Оттар. — Самая холодная из женщин! Хильда стояла, гордо вскинув голову. — Оттар, Горм, — сказал Раздвоенная Борода, — отведите ее в ледяной сарай. Свяжите руки и ноги и оставьте там. Рабыни завопили от восторга. Мужчины застучали ладонями правой руки по левому плечу. Некоторые колотили тарелками по деревянному столу. Оттар задержался только для того, чтобы отвязать Ольгу от ремня. Веревка была обмотана вокруг талии рабыни, он не стал ее трогать, а свободным концом привязал руки девушки к одному из столбов, поддерживающих крышу. После чего они с Гормом удалились, таща за собой упирающуюся Хильду. Ольга попыталась высвободиться. Она бросила на меня умоляющий взгляд. — Развяжи меня, — попросила она. Я посмотрел на нее. — Мое тело хочет тебя, Тэрл Рыжий, — рыдала она. — Мое тело нуждается в тебе! Я равнодушно отвернулся от нее. — Ты нужен мне, Тэрл Рыжий, — молила Ольга, и я услышал, как она нетерпеливо трется о столб. Пусть подождет еще парочку анов. К этому времени она будет готова. Как только я ее коснусь, Ольга бессильно упадет в мои объятия. Я возьму ее дважды, второй раз, как и положено горианскому господину, когда в течение целого ана рабыня не будет знать пощады. — Меду! — приказал я. Хорошенькие Ножки бросилась исполнять мое желание. Я наклонился и поцеловал Тири в губы. Прошло немало времени, было выпито много меду, когда появился юноша-раб, подергал за рукав Ивара. Раздвоенная Борода и сказал ему: — Мой джарл, девка в сарае со льдом просит, чтобы ты освободил ее. — Как долго она уже просит? — спросил Раздвоенная Борода. — Больше двух анов, — улыбаясь ответил юноша. Как-никак, он был мужчиной. — Отличный парень, — сказал Раздвоенная Борода и оторвал рабу кусок мяса. — Спасибо, мой джарл, — сказал юноша. В отличие от остальных рабов, его не приковывали на ночь в сарае с босками. Он нравился Ивару, поэтому мальчишке разрешалось спать на кухне. — Рыжий и Горм, — сказал Раздвоенная Борода. — Приведите маленькую убару из Скагнара. Мы улыбнулись. — Горм, — добавил Раздвоенная Борода, — прежде чем освободишь ее, позаботься о том, чтобы утолить ее жажду. — Слушаюсь, капитан, — ответил Горм. Прихватив с собой факел, мы отправились в ледяной сарай. Открыли тяжелую дверь, обитую кожей, и высоко подняли факел. В его тусклом, колеблющемся свете мы увидели Хильду и подошли поближе. Она лежала на боку, скорчившись на больших кусках льда; Хильда могла поднять голову и плечи всего на несколько дюймов; деревянная стружка, в которой хранится лед, облепила ее тело; руки и ноги были связаны, а две веревки не давали ни сесть, ни даже встать на колени. — Пожалуйста! — плакала Хильда. Зубы у нее стучали, губы посинели. Она лежала перед нами на спине. — Пожалуйста, — рыдала она, — я умоляю разрешить мне отправиться на меха Ивара Раздвоенная Борода. Мы посмотрели на нее. — Я умоляю! — стонала Хильда. — Умоляю, отпустите меня в его меха! Горм распутал веревку, которой были связаны ее ноги, а потом ту, что не давала девушке поднять плечи и голову. Он не стал развязывать щиколотки и запястья. Когда Горм посадил ее, Хильда дрожала и тихонько скулила от холода. — Я принес кое-что для тебя, — сказал он. — Выпей это побыстрее, Хильда Надменная. — Да, да! — стуча зубами, прошептала она. А затем, откинув Хильде голову, Горм поднес чашу к ее губам. Дрожа от холода, заливаясь слезами, Хильда Надменная быстро проглотила рабское вино. Горм развязал ее и перебросил через плечо; она так замерзла, что не могла стоять. Я коснулся ее тела, оно было холодным как лед. Хильда всхлипывала, уронив голову на спину Горма, а ее длинные волосы свисали ему до колен. Я шел впереди с факелом, освещая дорогу, — так мы доставили Хильду в зал Раздвоенной Бороды. Он сидел на краю своей постели, сняв сапоги. Горм бросил Хильду к ногам Ивара. Ее волосы разметались по его сапогам. Она продолжала дрожать от холода. Вокруг быстро собрались мужчины и рабыни. Левую часть ее тела тускло освещали угли очага, правая оставалась в тени. — Кто ты такая? — осведомился Раздвоенная Борода. — Хильда, — плакала она, — дочь Торгарда из Скагнара. — Хильда Надменная? — уточнил он. — Да, — опустив голову, рыдала она, — Хильда Надменная. — И чего же ты хочешь? — спросил Ивар. — В твои меха, — прошептала она. — А разве ты не свободная женщина? — спросил Раздвоенная Борода. — Я умоляю тебя позволить мне разделить с тобой меха, Ивар Раздвоенная Борода, — проговорила она. Он поднялся на ноги и оттолкнул в сторону длинный стол и скамью. Пяткой Ивар нарисовал на полу рабский круг. Хильда посмотрела на него. А потом он махнул ей рукой, показывая, что она может подойти к постели. Хильда с благодарностью забралась под меха. Она продолжала дрожать, и мы услышали, как она застонала. — Меду! — приказал Ивар Раздвоенная Борода, возвращаясь к столу. Булочка первой подбежала к нему с наполненным рогом. — Ивар Раздвоенная Борода, пожалуйста, иди ко мне, — рыдала Хильда. — Я замерзаю! Обними меня! Пожалуйста! Обними меня! — Пусть это будет для вас уроком страсти, рабыни, — рассмеялся Оттар. Раздался дружный хохот, больше всех веселились красивые обнаженные невольницы, горячие и нетерпеливые в сильных, грубых руках мужчин из Торвальдсленда. Раздвоенная Борода осушил рог. — Меду! — крикнул он, и на этот раз приказ выполнила Гунхильда. После второго рога Раздвоенная Борода вытер рот рукой, повернулся и направился к своим мехам. Хильда жалобно повизгивала. — Она самая холодная из женщин! — хохотал Оттар. — Обними меня, Раздвоенная Борода! — плакала Хильда. — Пожалуйста, обними меня крепче! — Ты будешь хорошо мне служить? — спросил Раздвоенная Борода. — Да! — воскликнула она. — Да! Да! Да! Да! Однако Раздвоенная Борода не торопился, он крепко прижал ее к себе, согревая своим телом. Через пол-ана я заметил, как Хильда осторожно подняла голову и прикоснулась губами к его плечу; смущенно поцеловала своего господина, а затем заглянула ему в глаза. Неожиданно он швырнул ее на спину, и его огромные руки, огрубевшие от рукояти меча и топора, вцепились в ее тело. — О нет! — закричала Хильда. — Нет! За столом начали делать ставки. Я поставил на Ивара Раздвоенная Борода. Через ан Хильда Надменная под радостные вопли мужчин и насмешливые возгласы рабынь, опустив голову, на четвереньках, заползла в рабский круг, который Ивар Раздвоенная Борода нарисовал на полу своего зала. Она ползла, не обращая внимания на то, что на нее смотрят рабыни и гребцы. Оказавшись внутри круга, Хильда выпрямилась. Она стояла, высоко подняв голову. — Я твоя, Ивар Раздвоенная Борода, — сказала она. — Я принадлежу тебе! Он махнул рукой, и Хильда вышла из круга, чтобы снова прижаться к своему господину и умолять о ласках — его новая рабыня. Я получил девять тарнских дисков и два куска разбитой золотой тарелки, северяне добыли их два года назад, когда совершили набег на один из городов в восточных шхерах. Раздвоенная Борода на эту ночь отдал Гунхильду Горму. Я видел, как Горм вел ее к своим мехам. Сегодня ее лодыжка будет прикована к его постели. Ивар предложил мне Булочку, однако я, разок воспользовавшись ее услугами, сделал щедрый жест, передав невольницу Оттару, поскольку собирался провести эту ночь с Тири. Оттар тут же принялся приковывать Булочку к своей постели. Можете представить себе мое разочарование, когда я увидел, как мимо меня провели Тири — один из гребцов вознамерился поразвлечься с ней. Она в отчаянии смотрела на меня из-за плеча воина. Я послал ей поцелуй на германский лад — пальцы руки прижаты к правой части рта. У меня не было никаких особых прав на эту хорошенькую маленькую рабыню. Как и вся добыча, награбленная в Кассау, она принадлежала воинам Раздвоенной Бороды. Я слышал звон цепей и стоны невольниц. Я решил, что сегодня мне придется спать одному. — Тэрл Рыжий, — услышал я. Повернувшись на голос, я, к своему удовольствию, увидел Ольгу, которая так и оставалась там, где ее привязал Оттар. Я рассчитывал, что она как раз дозреет, но совсем забыл о ней. Девушка стояла на коленях рядом со столбом. — Я забыл про тебя, — сказал я ей. — Ненавижу тебя, Тэрл Рыжий, — заявила она. Я опустился рядом с ней на колени и протянул руку. Но она сердито отодвинулась в сторону, насколько позволяла веревка. — Ты меня не развяжешь? — спросила она. Мне совсем не хотелось спать одному. «Неужели мне не удастся разбудить еще недавно так яростно полыхавший в ней огонь?» — подумал я. Я придвинулся к ней поближе. Ольга еще теснее прижалась к столбу. Слегка приподняв ошейник, я начал нежно поглаживать шею невольницы. — Пожалуйста, развяжи меня, — прошептала она. Ее руки отчаянно извивались, тело прижималось к столбу. Мы оба стояли на коленях, и я продолжал ласкать ее. Ольга пыталась сопротивляться, но я проявил терпение. Наконец она всхлипнула. — Ты мой господин, Тэрл Рыжий, — прошептала Ольга. Я поцеловал ее в правое плечо. Она откинула голову. — Возьми меня на меха, — попросила она. Я отвязал ее от столба и повел за свободный конец веревки к своей постели, однако мне не пришлось тащить ее насильно. Ольга охотно последовала за мной, прижимаясь губами к моему левому плечу. Возле постели, на которой были разбросаны меха, я остановился. Ольга стояла неподвижно в ногах постели, глядя на меня. Она была рабыней. Собственностью. — Возьми меня силой, — прошептала она. Рабыни знают, что являются имуществом, и им нравится, когда с ними обращаются соответствующим образом. В душе каждой женщины живет желание, древнее самых древних пещер, — она мечтает о моменте, когда будет вынуждена подчиниться грубой силе великолепного, непреклонного мужчины, хозяина; женщина хочет лишь одного — оказаться обнаженной во власти этого безжалостного животного, зависеть от его желаний и воли. Это становится ясно из их тайных фантазий; земная культура, естественно, не дает женщинам возможности удовлетворить эти сокровенные желания, отсюда и возникают неврозы, истерия и враждебность. Технология и социальные структуры, следуя за собственными движущими силами и попав в зависимость от развития и экспансии, оставляют у себя за спиной жалких рассудочных животных, которые являются одновременно созидателями и жертвами прогресса. Мы сами создали для себя клетку и защищаем ее от тех, кто пытается сломать замки. Я держал Ольгу левой рукой, а правой завел ее правую руку за спину; поднял вверх, она вскрикнула от неожиданной боли, а я швырнул рабыню на меха; как только она упала на живот, я быстро надел ей на щиколотки ножные кандалы из черного железа. Ольга повернулась ко мне лицом и села, в глазах у нее стояли слезы, руки были заведены назад, ноги согнуты. Я разбросал меха. Зазвенев цепями, Ольга, опустив голову, встала на колени. Я опустился рядом с ней. — На живот, — приказал я ей, — щиколотки разведи на фут. — Слушаюсь, мой джарл, — прошептала она. Я начал ласкать ее под кандалами, внутреннюю часть щиколоток, ступни, потом под коленями, грудь, бедра. По тому, как напряглись мышцы, как она двигалась под моими руками, вскрикивала время от времени и учащенно дышала, я понимал, где находятся самые чувствительные места и, как настоящий воин, использовал ее слабость для достижения собственных целей. Через не которое время я перевернул рабыню на спину. — Мне говорили, — сказал я ей, — что Ольга — самая лучшая из рабынь. Она поднялась мне навстречу, умоляя о прикосновении. И я принялся гладить, ласкать и целовать ее. — Что ты сделал с моим телом? — прошептала она. — Я еще ни разу не испытывала ничего подобного, не знала таких невыносимо сладостных ощущений. — Что говорит тебе твое тело? — спросил я ее. — Я стану для тебя чудом, Тэрл Рыжий, — тихо ответила Ольга. — Самым настоящим чудом! — Доставишь мне удовольствие? — сказал я. — Да, мой джарл! — Она плакала. — Да! А когда она и в самом деле доставила мне удовольствие, я взял ее в первый раз. — Обними меня крепче, — умоляла меня Ольга. — Я обниму тебя, — сказал я, — а потом снова тебя возьму, рабыня. Она посмотрела на меня изумленно. — В первый раз, — пояснил я ей, — я лишь разогревал тебя и готовил к продолжению. Ольга молча сжала мою руку. А я крепко обнял ее. — Я смогу вынести столь сильное удовольствие? — испуганно спросила Ольга. — Ты же рабыня, — ответил я, — у тебя нет выбора. — Мой джарл, — в голосе Ольги звучал настоящий страх, — ты намерен взять меня во второй раз, как это принято у горианских рабовладельцев? — Да, — ответил я. — Я слышала об этом. — Ольга заплакала. — Девушку берут без жалости и сострадания! — Точно, — сказал я. Мы молча лежали рядом примерно пол-ана, я ее обнимал, а она прижималась ко мне, ее щиколотки по-прежнему оставались в ножных кандалах. Потом я к ней прикоснулся. Она подняла голову. — Уже начинается? — спросила она. — Да, — ответил я. — Позволено ли рабыне попросить господина о милости? — прошептала Ольга. — Посмотрим, — проговорил я. Она наклонилась, и я почувствовал ее волосы на своем теле. — Будь беспощаден, — попросила Ольга. — Будь беспощаден! — Именно это и входит в мои намерения, — ответил я и опрокинул ее на спину. — Я еще ни разу так не отдавалась, — плакала Ольга, — ни разу не отдавалась так, как сейчас. Я не променяю свой ошейник ни на какие драгоценности Гора! Я крепко прижал ее к себе. Через некоторое время она заснула. А потом и я. До рассвета оставалось два ана. Через ан Оттар и Раздвоенная Борода поднимутся сами и начнут будить людей. Накануне змея подготовили к плаванию. Сегодня утром, на рассвете, змей покинет небольшую гавань, весла заработают, разрезая туман, окутавший фьорд. Ивар Раздвоенная Борода решил принять участие в Ярмарке — возможно, это было и не самое мудрое решение. Он считал, что у него назначена встреча, на которую он должен обязательно прибыть. Встреча со Свейном Синий Зуб, могущественным джарлом Торвальдсленда, который объявил Ивара вне закона.Глава 10. КУРИЯ ОБРАЩАЕТСЯ К АССАМБЛЕЕ
Связанные веревкой за талии, мы схватились друг с другом на ярмарочной площадке. Его тело выскользнуло из моих рук, и я почувствовал, как правое запястье, на котором сцепились его руки, медленно поднимается наверх. Он фыркнул. Мой противник оказался очень сильным человеком. Его звали Кетиль, он приехал с фермы Синего Зуба и считался чемпионом Торвальдсленда. Моя спина начала выгибаться назад; я напрягся изо всех сил, согнутая правая нога отведена назад, согнутая левая — выставлена вперед. Зрители принялись вопить. Я слышал, что они делают ставки, обмениваются впечатлениями. А потом под изумленные крики мое правое запястье начало подниматься и выпрямляться; и вот я уже вытянул перед собой прямую руку и медленно дюйм за дюймом стал опускать ее к земле. Если он не выпустит меня, то очень быстро окажется на коленях. Он разжал руки с яростным, возмущенным рычанием. Веревка, которая была около ярда длиной, натянулась. Он смотрел на меня — удивленно, устало, сердито. Я услышал, как зрители принялись стучать руками по левому плечу, оружие со звоном ударялось о щиты. Неожиданно кулак чемпиона, скользнув под веревкой, метнулся в мою сторону. Я отразил удар, повернувшись так, что он угодил мне в левое бедро. Зеваки возмущенно завопили. И тогда я схватил правую руку чемпиона, запястье левой рукой, а предплечье — правой, и повернул таким образом, что ладонь оказалась поднятой вверх. Затем об свое колено я сломал ему руку в локте. Он мне надоел. После этого я развязал веревку и швырнул ее на землю. А Кетиль ползал на коленях по земле и стонал, по его щекам текли слезы. Мужчины начали радостно колотить меня по спине и поздравлять. Я огляделся по сторонам и увидел Раздвоенную Бороду. Волосы его промокли; он вытирал тело плащом. И весело ухмылялся. — Приветствую тебя, Торгейр из страны Ледяного Топора, — сказал я. — Приветствую тебя, Рыжий, — ответил он. Ледяной Топор — это далекий северный ледник, формой напоминающий топор, который расположен между двумя горами и тянется до самого моря. Жители этого района ловят китов и охотятся на снежных слинов. Заниматься сельским хозяйством так далеко на Севере невозможно. Выяснилось, что Торгейр стал единственным посланцем страны Ледяного Топора, которая считается северной границей Торвальдсленда, прибывшим на Ярмарку. — Как искупался? — спросил я его. — Я выиграл талмит из шкуры морского слина! — Раздвоенная Борода рассмеялся. Талмит — это такая лента, которую частенько носят на голове мужчины Торвальдсленда, хотя у людей Раздвоенной Бороды я не видел ничего подобного. Они во всем следовали за своим капитаном, находившимся вне закона. Некоторые талмиты имеют особое значение. На пример, по талмиту можно узнать офицера, или джарла, или местного законника, который состоит на службе какого-нибудь джарла. В некоторых районах имеются свои талмиты, отличающиеся друг от друга рисунком и материалом, из которого изготовлены. Иногда талмиты становятся наградой победителю в состязании. То, что Торгейр из страны Ледяного Топора выиграл соревнование по плаванию, могло показаться странным. Стоит только человеку погрузиться в тех краях в воду, не позаботившись заранее о защите, как он мгновенно погибает от шока. Временами мне начинало казаться, что Раздвоенная Борода просто сошел с ума. Его желание повеселиться могло стоить жизни всем нам. Кое-кто наверняка считал, что он действительно прибыл из страны Ледяного Топора; но у него не было наружной складки, которая защищает глаза жителей Крайнего Севера от страшного мороза; кроме того, его мощное, крупное тело не могло принадлежать выходцу из страны Ледяного Топора; они питаются таким образом, что у них не бывает больших людей; далее — климатические условия требуют, чтобы жители этого района оставались невысокими и толстыми, потому что только такому человеку легче поддерживать термостатическое равновесие при крайне низких температурах. И последнее: у Раздвоенной Бороды были темные волосы, совершенно не характерные для жителей Ледяного Топора, они выдавали в нем выходца из Западного Торвальдсленда. Только безумец или полнейший идиот мог бы всерьез отнестись к его заявлению, что он живет в стране Ледяного Топора. Многих интересовало, откуда же на самом деле прибыл гладко выбритый Торгейр. Перед тем как выиграть состязание по плаванию, он получил сразу несколько талмитов за то, что победил в соревновании по лазанию по «мачте» — тонкому гладкому шесту высотой около пятидесяти футов; за прыжок через «пропасть», который в действительности был прыжком в длину, а расстояние измерялось веревкой до того места, где пятки касаются земли; за ходьбу по «веслу» — на самом деле в этом состязании использовали длинный шест. И за метание вполне настоящего копья — на дальность и меткость. Таким образом, до состязаний по плаванию он уже выиграл пять талмитов. Раздвоенная Борода хуже выступил в соревнованиях по пению, хотя очень гордился своим голосом; он заявил, что судьи были настроены против него. Ивар набрал совсем немного очков во время состязаний по сочинению стихов. «Я не скальд», — объяснил он мне позднее. Он успешно выступил в отгадывании загадок, но не настолько, чтобы одержать победу. Раздвоенная Борода споткнулся на следующей загадке: «Черное, имеет восемьдесят ног и питается золотом. Что это такое?» И хотя ответ может показаться неочевидным, это «Черный слин» — корабль Торгарда из Скагнара. Раздвоенная Борода ответил, что это — «Черная акула», легендарный корабль Торвальда, знаменитого исследователя и первого джарла Торвальдсленда. Он довольно благородно признал свое поражение в этом конкурсе. «Я дурак, — пожаловался мне Ивар Раздвоенная Борода, — мог бы и дога даться!» И хотя я пытался его утешить, он целый ан злился на себя. Несмотря на некоторые неудачи, Ивар Раздвоенная Борода даже с собственной точки зрения в целом прекрасно выступил. Он находился в отличном расположении духа. Самое серьезное событие состязаний произошло во время игры битой и мячом; два человека становятся один напротив другого, а цель игры заключается в том, чтобы не давать команде противника поймать мяч; держать мяч можно только до тех пор, пока судья не сосчитает до двадцати; однако мяч разрешается подбрасывать в воздух над головой, а потом снова ловить; мяч можно перебросить партнеру или отбить ракеткой; естественно, ракетка придает ему большую скорость. До вольно широкие ракетки делаются из дерева, мяч, около двух дюймов в диаметре, тоже из дерева, причем очень твердой породы. Это игра напоминает «держись подальше», где в середине поля стоят два человека. Меня порадовало то, что я в этой забаве не участвовал. Сразу после первого «отбоя», когда мяч отправился к противнику, в Горма, игравшего в паре с Иваром, угодил деревянный «снаряд», посланный ракеткой соперника — это, как я понял, обычный трюк. Очень трудно отбить деревянный мяч или хотя бы просто защититься от удара, который производится с небольшого расстояния. Для Ивара перспективы в этой партии стали выглядеть довольно мрачно, однако вскоре один из его противников сломал ногу, после того как в нее «случайно» попала ракетка Ивара. Судья объявил, что игра закончилась вничью. После этого Ивар предложил мне поиграть с ним в паре, но я отказался. — Все в порядке, — заверил меня Ивар, — даже самые храбрые мужчины могут уклониться от этой игры. Я не стал с ним спорить. Существует немало разных вариантов игры в мяч, которыми услаждают себя мужчины Торвальдсленда; в некоторых разновидностях этой игры используют ракетки или весла. Зимой весьма популярна игра, когда приходится бегать и скользить по льду; не знаю, есть ли какая-то связь между ней и хоккеем на льду. Так или иначе, но в Торвальдсленде в нее играют с давних времен; некоторые легенды утверждают, что сам Торвальд был весьма искусен в этом развлечении. Ивар Раздвоенная Борода, или Торгейр из страны Ледяного Топора, как мы называли его, заработал, если считать соревнования по плаванию, целых шесть талмитов. Он был страшно собой доволен. Утром лично Свейн Синий Зуб торжественно вручит талмиты победителям. — Давай сегодня погуляем, — предложил мне Ивар Раздвоенная Борода. Идея показалась мне весьма привлекательной, хотя, возможно, в нашем положении разумнее было бы не гулять, а спасаться бегством в надежде остаться в живых. Утром мы можем оказаться прикованными к котлу с кипящим маслом тарлариона. Однако вскоре я, следуя за Раздвоенной Бородой и некоторыми из его людей, оказался в праздно шатающейся толпе. Я не расставался со своим коротким мечом и луком со стрелами. Раздвоенная Борода и его люди тоже были вооружены. Во время Ярмарки нельзя устраивать драк, но даже строгие законы Ярмарки не рискуют запретить жителям Торвальдсленда иметь оружие. Мужчина Торвальдсленда никогда не выходит на улицу безоружным; а когда он дома, оружие всегда находится у него под рукой, обычно висит на стене у постели, примерно в футе от прикованной рабыни, вне пределов ее досягаемости, так что, лежа на спине, она, подняв голову, видит щит, шлем, копье, топор и меч в ножнах, принадлежащие ее господину. Это символы власти, напоминающие ей, что она всего лишь невольница, женщина, живота которой касается острие его меча. Большинство посетителей Ярмарки были свободными фермерами, светловолосыми, голубоглазыми и гордыми мужчинами с сильными, загрубевшими от работы руками; у многих волосы были заплетены в косы, почти у всех имелись талмиты их селений; приехав сюда, они надели свою лучшую, праздничную одежду: тяжелые шерстяные куртки, выстиранные в воде и моче боска, содержащей аммиак, который является отличным чистящим веществом. Все были вооружены топорами или мечами, кое у кого на головах красовались шлемы, у некоторых шлемы и щиты были закинуты за спину. На Ярмарке, куда должен был прибыть каждый свободный мужчина, если только он не работал на ферме один, для обязательной проверки офицеру джарлу представляли шлем, щит, меч, топор или копье. Северянин, если он не состоит на службе у джарла, отвечает за состояние своего оружия и прочего снаряжения. Тот же, кто получает от джарла за свою службу деньги, является наемником; джарл вооружает таких людей и платит им золотом или драгоценными камнями из своей казны; естественно, в Торвальдсленде это происходит нечасто. Иногда воин может сломать меч, или потерять топор во время сражения, или оставить его в теле неприятеля, свалившегося за борт корабля. В этом случае джарл восполняет потерю, но когда речь идет о свободных фермерах, он за них не отвечает. Те из фермеров, кто не посещает Ярмарку, будучи единственными работниками на ферме, должны, однако, поддерживать свое оружие в хорошем состоянии — раз в год приходится представлять его на проверку посланцу джарла, посещающему все селения. Конечно же, когда джарл запускает стрелу войны, на его призыв обязаны ответить все свободные мужчины. В этом случае, разумеется, ферма может пострадать, а подруга и дети фермера познают лишения. Покидая семью с оружием на плече, фермер говорит: «В мой дом прилетела стрела войны». Мы видели в толпе много капитанов, вождей и мелких джарлов, каждого сопровождала свита. Все они были великолепно одеты в богатые плащи и шлемы, а их топоры изукрашены золотом. Чаще всего длинные, развевающиеся плащи были пурпурного цвета с золотой застежкой. В Торвальдсленде принято носить плащ таким образом, чтобы правая рука оставалась свободной. Их сопровождали люди также в праздничной одежде. На руках у воинов красовались спиральные кольца из золота и серебра, а на запястьях — украшенные драгоценностями ленты. В толпе тут и там можно было заметить рабынь, которых привезли с собой капитаны и джарлы. Мужчины часто берут с собой на Ярмарку рабов, которым не позволено приближаться к судебным палатам и залам для споров. Посещение Ярмарки не являлось для них удовольствием. Рабынь на Ярмарку привозили по одной из двух возможных причин: либо чтобы развлекать мужчин, показать, сколь богат их хозяин, либо чтобы торговать ими. Раздвоенная Борода тоже привез с собой невольниц. Они шли за нами следом, а их глаза сияли от радости. Девушки жили на отдаленной ферме, и, оказавшись среди такого множества людей, эти сельские рабыни, девки Раздвоенной Бороды, чувствовали страшное возбуждение, с восторгом и удовольствием оглядываясь по сторонам, а некоторым даже иногда позволялось присутствовать на соревнованиях. Говорят, такие развлечения положительно действуют на рабынь. Изредка на Юге их одевают в платья, какие носят свободные женщины, закрывают лицо вуалью и берут на бега тарнов, спортивные соревнования или театральные представления. Многие думают, что женщина, гордо восседающая рядом с мужчиной, является его свободной спутницей; только он и она знают правду. Когда они возвращаются домой и за ними закрывается дверь, она сразу раздевается, надевает ошейник и опускается на колени, касаясь головой его ног, женщина снова становится собственностью. Как возмущены были бы свободные женщины, если бы узнали, что рядом с ними сидели простые рабыни; однако в Торвальдсленде не принято переодеваться, поэтому все знали, что за Раздвоенной Бородой, или Торгейром из страны Ледяного Топора, следуют его невольницы. Чтобы продемонстрировать своих красоток и заставить всех себе завидовать, Раздвоенная Борода приказал девушкам приподнять повыше подолы платьев и открыть грудь. Я думал, что они почувствуют себя униженными и попытаются спрятаться за нашими спинами, но все девушки, даже Булочка и Тири, гордо вышагивали рядом, не чувствуя ни малейшего стыда. Открытый пупок называется на Горе «животом рабыни», потому что только рабыни открывают свое тело. Раздвоенная Борода купил девушкам медовые пряники, они с удовольствием их уплетали, к их милым лицам прилипли сладкие крошки. — Посмотрите! — воскликнула Булочка. — Шелковая девушка! Выражение «шелковая девушка» часто используется среди рабынь Севера, так они называют своих подруг по несчастью с Юга. Предполагается, что рабыни Юга испорчены, капризны, практически ничего не делают, а лишь подкрашивают глазки в ожидании своих хозяев и спят в роскошных постелях с алыми покрывалами, отороченными золотом. Думаю, подобные рассуждения вызваны определенной долей зависти. На самом деле выражение «шелковая девушка» появилось потому, что обычно рабыни Юга носят короткие туники, сделанные из целого куска материи, чаще всего шелка. Девушки Юга, как мне кажется, работают поменьше своих северных подруг — причина в экономических различиях между жизнью на ферме и в городе. Впрочем, и на Юге работы хватает, в особенности если девушка не угодила своему господину. И все же у меня создалось впечатление, что по большей части им приходится работать гораздо меньше, чем обычным женам на Земле. Так уж случилось, что на Горе куда менее сложная культура — в результате и работы гораздо меньше, нечего особенно чистить и приводить в порядок, поэтому горианский мужчина, если он доволен своей рабыней, дает ей возможность выглядеть свежей и довольной и быть постоянно готовой к постельным развлечениям. Переработавшая, усталая женщина, разочарованная и недовольная, не способна с восторгом принимать своего господина. Горианец обращается с женщиной как с любимым домашним животным, которое должно быть веселым и здоровым. Некоторые мужчины уделяют этому меньше внимания, некоторые больше. На Горе можно купить свитки и книги, в которых подробно описывается, как нужно кормить и воспитывать женщин-рабынь, как правильно заботиться о них. Кое-кто утверждает, что умение обращаться с невольницей, чтобы получить от нее максимум, — врожденный дар. В конечном счете, хотя южанкам приходится работать меньше своих северных сестер, их жизнь труднее, поскольку южане больше хотят от своих рабынь — поэтому их чаще наказывают. Северных девушек, к примеру, редко обучают уникальному искусству доставления мужчине чувственных удовольствий при помощи своего тела. Южанкам часто приходится доводить это искусство до совершенства; более того, по воле хозяина они должны выполнять свои обязанности умело и с радостью. Шелковая девушка шла на поводке за своим господином, капитаном из Торвальдсленда. На ней и в самом деле была легкая южная туника из золотистого шелка. Наряд дополнял золотой ошейник, а в ушах сверкали золотые кольца. — Девки с фермы! — прошептала она, проходя мимо девушек Ивара Раздвоенная Борода. Рабыни с Юга обычно презрительно относятся к своим северным сестрам, считая их неотесанными деревенщинами и дурами из селений, расположенных на склонах гор Торвальдсленда; все думают, что северянки только и делают, что кормят тарсков и разносят навоз по полям; что-то вроде самки боска, вынужденной постоянно работать, ублажать грубых мужланов и рожать рабов. — Холодная рыбина! — крикнула Булочка. — Доска! — завопила Пухлые Губки. Однако шелковая девушка, казалось, не слышит их. Тогда Пухлые Губки объявила: — Девка с проколотыми ушами! Шелковая девушка ошеломленно оглянулась и закрыла руками уши. На глаза у нее тут же набежали слезы, она зарыдала и поспешила вслед за своим господином. Рабыни Ивара Раздвоенная Борода радостно засмеялись. Раздвоенная Борода протянул руку, схватил Булочку за шиворот и строго на нее посмотрел. Потом перевел тяжелый взгляд на Пухлые Губки, которая в страхе отшатнулась. Ивар повернул голову Булочки к себе. — Вы, девки, — заявил он, — выглядели бы совсем неплохо с дырявыми ушами. — О нет, мой джарл, — мигом зарыдала Булочка. — Нет! — Нет, — вторила ей Пухлые Губки — Пожалуйста, не надо, мой джарл! — Может быть, — задумчиво проговорил Раздвоенная Борода, — я прикажу, чтобы вам всем прокололи уши, когда мы вернемся. Готрек наверняка справится с этим несложным делом. — Не надо, — взмолились девушки. Раздвоенная Борода пожал плечами и, насвистывая, зашагал вперед. У него было отличное настроение. Вскоре девушки снова развеселились и принялись показывать друг другу всякие диковинки. Только одна из невольниц Раздвоенной Бороды держалась немного в стороне и совсем не смеялась. Ее звали Дагмар. К ошейнику рабыни была привязана веревка, а руки скованы за спиной. Тири держала в руках свободный конец веревки. Дагмар привезли на Ярмарку, чтобы продать. — Давайте посмотрим дуэли, — сказал Раздвоенная Борода. В Торвальдсленде при помощи дуэли решаются многие спорные вопросы. Существует два вида дуэлей: официальные и свободные. На свободной дуэли можно использовать все виды оружия; кроме того, нет никаких ограничений в тактике или месте проведения. На Ярмарке для дуэлей чертят два квадрата с общей стороной. Однако по желанию дуэлянтов можно выбрать и другое место. Подобные дуэли обычно проводятся среди заливаемых волнами шхер Тассы. Противников оставляют на целый день, а когда спускаются сумерки, приплывает лодка и забирает победителя. Официальные дуэли весьма сложны, и я не стану их подробно описывать. Сражаются двое, но каждому разрешается взять щитоносца; удары наносятся по очереди — их должны отражать щитоносцы; на дуэль можно взять три щита; когда все они приходят в негодность, миссия щитоносца заканчивается, после чего каждый должен защищаться собственным оружием; существует ограничение на длину меча. Сама дуэль происходит на большом квадратном куске материи со стороной десять футов, который прибивается колышками к земле; снаружи имеется еще два квадрата, каждый находится в футе от главного и нарисован на земле. Дальние углы второго из двух нарисованных квадратов помечены коричневыми лентами; таким образом получается поле боя размером двенадцать на двенадцать футов. Однако северяне не натягивают веревок, чтобы отметить границу. Как только первая кровь прольется на ринг, по соглашению сторон или по указанию одного из двух судей дуэль прекращается. Проигравший платит победителю три серебряных тарна, после чего победитель приносит жертву — если он богат и дуэль имеет большое значение, то он закалывает боска; если беден или поединок не расценивается как серьезная победа, жертва бывает менее значительной. Официальные дуэли часто используются нечестными, но умелыми воинами с целью обогащения. Самое удивительное в этом то, что вы можете вызвать любого северянина и сразиться с ним, поставив на кон его ферму, спутницу или дочь. Если вызов не принимается, ставка конфискуется, если же вызов принят, то человек рискует жизнью и в случае его смерти ставка переходит победителю. Как я понял, этот обычай придуман для того, чтобы сильный, искусный воин мог получить землю и привлекательных женщин; в то же время он требует от богатых северян постоянно держать себя в хорошей форме. В целом я не одобряю подобные нравы. Надо сказать, что официальные дуэли, как правило, используются по более разумным поводам, когда следует уточнить границы владений или получить удовлетворение за нанесенное оскорбление. Одна дуэль нас заинтересовала. Юноша, которому было не больше шестнадцати, готовился сразиться с крупным бородатым мужчиной в богатом шлеме. — Он знаменитый чемпион, — прошептал Ивар, кивнув на крупного мужчину. — Его зовут Бьярни из Лагеря Торстейна. Лагерь Торстейна находился к северу от шхер Эйнара, там жили воины, которые контролировали округу на пятьдесят пасангов, собирая дань с окрестных ферм. Их джарлом был Торстейн. Сам лагерь, окруженный деревянным палисадом, располагался на островке в заливе Торстейна, который раньше назывался залив Парсит, потому что там водилось много рыбы. Ставкой в этой дуэли была сестра молодого человека, хорошенькая четырнадцатилетняя блондинка с заплетенными в косы волосами и одетая, как свободная женщина Севера. Платье было не слишком богатым, но явно праздничным. Ее грудь украшали две брошки, на ногах — черные туфли. Девушка вытащила кинжал из ножен, висевших у нее на поясе; стояла она очень прямо, однако голову опустила, а глаза держала закрытыми; ее привязали за шею к шесту, установленному неподалеку от площади для дуэли. — Отдай девчонку, — сказал Бьярни из Лагеря Торстейна, обращаясь к юноше, — и я не стану тебя убивать. — Мне не очень нравится, когда женщин Торвальдсленда делают рабынями, — прошептал мне Ивар. — А где отец юноши? — спросил я у одного из стоящих неподалеку зевак. — Погиб во время обвала, — ответил тот. Значит, юноша стал владельцем фермы, главой своего дома. Следовательно, именно он должен защищать свои владения. — А почему бы тебе не вызвать на поединок ребенка? — осведомился Ивар Раздвоенная Борода. Бьярни мрачно на него посмотрел. — Я хочу отвести эту девушку в Лагерь Торстейна, — ответил он. — И я не затеваю ссор с детьми. — А потом на нее поставят клеймо и наденут ошейник? — спросил Ивар. — Нам в Лагере Торстейна, — усмехнулся Бьярни, — не нужны свободные женщины. — Но она же из Торвальдсленда, — сказал Ивар. — Она может носить мед и делать свое дело не хуже любой другой девки, — бросил Бьярни. Я не сомневался в его правоте. Однако девушка была совсем юной. — Возьмешь мой щит? — взглянув на меня, спросил Ивар. Я улыбнулся и подошел к юноше, который собирался встать около коричневых лент. Храбрый парнишка. Другой юноша, примерно того же возраста, вероятно, с соседней фермы, держал его щит. — Как тебя зовут, приятель? — спросил я юношу, который собирался войти в квадрат. — Хрольф, — ответил он, — из фьорда Зеленые Скалы. Я взял обоих мальчишек за шиворот и отшвырнул их в сторону. А сам вошел в дуэльный квадрат. — Я представляю Хрольфа из фьорда Зеленые Скалы, — объявил я и вытащил меч из ножен. — Он сошел с ума, — фыркнул Бьярни. — Кто держит твой щит? — спросил один из двух судей, одетых в белое. — Я! — крикнул Раздвоенная Борода и приблизился к дуэльному квадрату. — Я признаю безумную храбрость человека по имени Торгейр из страны Ледяного Топора, но нам всем хорошо известно, что жители этой страны, будучи мирными и гостеприимными людьми, совершенно не умеют владеть оружием, — проговорил я и посмотрел на Раздвоенную Бороду. — Сейчас нам предстоит сражаться не с китами, Торгейр, — сказал я ему. Раздвоенная Борода принялся возмущаться. Я обратился к судье. — Я не могу принять его помощь. Мне придется, вне всякого сомнения, постоянно защищать Торгейра, он будет только путаться у меня под ногами. — Путаться под ногами! — взревел Раздвоенная Борода. — Ты из страны Ледяного Топора, не так ли? — с самым невинным видом спросил я его и улыбнулся. Мне удалось поймать Ивара в его собственные сети. Он рассмеялся и занял место среди зрителей. — Кто будет держать твой щит? — спросил судья. — Мое оружие станет мне щитом, — ответил я, поднимая меч. — Противник не нанесет мне ни одного удара. — Ты, кажется, намерен драться со мной разделочным ножом? — спросил Бьярни, бросив на меня удивленный взгляд. Он решил, что я спятил. — Твой длинный меч, — ответил я, — конечно, очень полезен, когда сражаешься у фальшборта кораблей, сцепленных абордажными крюками, в отличие от моего, но мы, мой дорогой Бьярни, в данный момент находимся не на борту корабля. — Я до тебя доберусь! — воскликнул он. — Мой клинок меня защитит, — заявил я. — Длина твоего меча не имеет значения. Очень скоро ты увидишь, что твоя защита ничего не стоит. — Лживый слин! — взревел Бьярни из Лагеря Торстейна. Девушка с веревкой на шее испуганно на меня посмотрела. А двое мальчишек с белыми от страха лицами отступили за коричневые ленточки. Они не понимали, что происходит, как, впрочем, и все остальные. Главный судья посмотрел на меня. На руке у него блестело золотое кольцо — знак занимаемой должности. К его чести надо сказать, что он не одобрял поединка, который должен был состояться до моего вмешательства. — Я могу представлять Хрольфа из фьорда Зеленые Скалы? — спросил я у него. — Можешь, — ухмыльнувшись, ответил он, а потом добавил: — Поскольку ты представляешь того, кого вы звали на дуэль, то имеешь право нанести первый удар. Я дотронулся кончиком моего меча до щита Бьярни из Лагеря Торстейна, который держал другой мерзавец. — Удар нанесен, — сказал я. С яростным криком щитоносец Бьярни из Лагеря Торстейна бросился на меня, стараясь оттолкнуть назад, в надежде на то, что я потеряю равновесие и не смогу защититься от удара его напарника. Я сделал быстрый шаг в сторону. Щитоносец со всего разбега проскочил мимо. Бьярни с высоко поднятым мечом последовал за ним. В следующий миг я оказался за спиной Бьярни и приставил свой небольшой меч к самой его шее. Он побледнел. — Ну, давай попробуем еще раз, — предложил я. Он моментально отскочил назад, щитоносец присоединился к нему. Не знаю, считалось это эффектным или нет, соответствовало ли правилам официальной дуэли, но я во время своей второй атаки сбил с ног щитоносца. Вообще-то, убивать щитоносца не полагается, однако, насколько мне известно, подножки ставить не запрещено. Во время предыдущей дуэли я это видел. И, как я и предполагал, ни один из судей не сделал мне замечания. Я заметил, что они переглянулись, и понял, что, хотя судьям и не положено принимать чью-нибудь сторону, мой маневр им понравился. Щитоносец рухнул на землю. Бьярни, который явно был куда умнее своего напарника, на этот раз не стал нападать на меня с налета. Наши мечи дважды встретились, а в следующий миг острие моего клинка оказалось у него под подбородком. — Ну что, попробуем еще раз? — спросил я. Щитоносец вскочил на ноги. — Давай сражаться! — закричал он. Бьярни из Лагеря Торстейна посмотрел на меня. — Нет, — сказал он, — больше пробовать не станем. Острием меча он сделал надрез на своей руке и выставил ее вперед, на ринг упало несколько капель крови. — Моя кровь пролилась, — сказал Бьярни из Лагеря Торстейна и убрал меч в ножны. Девушка, ее брат, друг и все остальные радостно закричали. Юноша подбежал к столбу и развязал сестру. А его приятель крепко прижал ее к груди, несмотря на то, что ей едва ли исполнилось четырнадцать. Бьярни из Лагеря Торстейна подошел к юноше, которому ранее бросил вызов, достал из кошелька три серебряных тарна и вложил их в руку паренька. — Прошу простить меня за причиненное беспокойство, Хрольф из фьорда Зеленые Скалы, — сказал он. А потом Бьярни подошел ко мне и протянул руку. Я ответил на его рукопожатие. — Ты сможешь неплохо заработать в Лагере Торстейна, если захочешь разделить с нами хлеб и женщин, — предложил он мне. — Благодарю тебя, Бьярни из Лагеря Торстейна, — ответил я. Бьярни вместе со своим щитоносцем покинул дуэльную площадь. — Это принадлежит тебе, Защитник, — сказал юноша, пытаясь всунуть мне в руку три серебряных тарна. — Оставь их, — сказал я, — в приданое своей сестре. — А что же тогда ты получишь в награду? — спросил он. — Я уже получил награду — удовольствие, — ответил я. — Благодарю тебя, Воин, — сказала девушка. — И я тоже, Защитник, — проговорил парнишка, который ее обнимал. Я кивнул. — Парень! — крикнул Раздвоенная Борода. Юноша посмотрел на него. Раздвоенная Борода бросил ему золотой тарн. — Купи боска и принеси его в жертву. Пусть во фьорде Зеленые Скалы будет пир! — Благодарю тебя, капитан! — воскликнул юноша. — Благодарю! Вокруг нас раздались радостные крики, а Раздвоенная Борода и вся его компания вместе с рабынями покинула дуэльную площадь. Мы прошли мимо какого-то типа, который схватил два раскаленных железных прута, пробежал двадцать футов, а потом отбросил их в сторону. — Что он делает? — спросил я. — Доказывает, что сказал правду, — ответил Раздвоенная Борода. — А, понятно, — сказал я. Я заметил, что великолепные рабыни Ивара Раздвоенная Борода привлекают всеобщее внимание. — У твоих девушек красивая походка. — Они рабыни, — ответил он, — и на них смотрят чужие мужчины. Я улыбнулся. Девушки гордо вышагивали, задрав туники не только для того, чтобы продемонстрировать всем богатства Раздвоенной Бороды, но еще и затем, чтобы заставить других завидовать, потешив тем самым тщеславие своего господина. Впрочем, имелась и еще одна причина: рабыням нравится, когда их рассматривают незнакомые мужчины; невольница замечает взгляды, улыбки, пытается понять, хотел бы мужчина владеть ею, и это доставляет ей удовольствие. Она — женщина и гордится своей красотой и привлекательностью. Кроме того, рабыню возбуждает сознание того, что один из этих чужих мужчин может купить ее и стать господином и тогда ей придется ему служить. Глаза привлекательного свободного мужчины и невольницы встречаются: он думает о том, хорошей ли она будет рабыней, а она — каково это, принадлежать ему? Она улыбается и идет дальше, оба получили удовольствие. — Когда мы вернемся домой, — сказал Раздвоенная Борода, — они станут гораздо лучше, потому что на них смотрело множество глаз. На Юге девушку иногда посылают на рынок совершенно обнаженной, если не считать ошейника и рабского клейма. Часто, вернувшись домой, она умоляет хозяина, чтобы он коснулся ее тела. Рабыни крайне возбуждаются, когда их желают другие мужчины. Девушка, естественно, должна проявлять крайнюю осторожность. Если она каким-нибудь образом рассердит или вызовет неудовольствие своего господина, ее могут продать или подвергнуть наказанию хлыстом. В некоторых городах девушка должна опускаться на колени не менее одного раза в день и целовать хлыст, который, если она ведет себя недостаточно хорошо, применяется для ее наказания. Какой-то фермер в толпе быстро вытянул руку и погладил правую грудь Тири. Она удивленно остановилась. А потом отшатнулась. — Купи меня, мой джарл, — засмеялась она. — Купи меня! Раздвоенная Борода улыбнулся. Он знал, что его девушки хороши. Всякий, кто взглянет на них, захочет ими обладать. В толпе попадались мужчины-рабы и жрецы рун с длинными волосами в белых одеяниях, со спиральными золотыми браслетами, на поясах у них висели мешочки с гадальными фишками, сделанными из дерева, — их специально смачивают в крови жертвенных босков, убитых на открытии Ярмарки. Эти фишки бросают, как кости, иногда по нескольку раз, а потом их расположение толкуется жрецами. Ярмарочный храм, в котором хранилось кольцо храма, был сделан из дерева. Рядом в роще установили столбы, на которых висели тела шести босков, один из них — жертвенный, шести тарсков и шести верров. Раньше вместо верров подвешивали рабов, однако поколение назад во время одного из редких заседаний Высшего совета жрецов рун, в котором участвовали главные жрецы из каждого поселения, было решено, что больше не следует приносить в жертву невольников. Впрочем, решение приняли вовсе не из-за торжества прогресса — жрецы считали, что рабы, как урты и маленькие шести палые тарларионы, просто недостойны столь высокой чести. В Торвальдсленде начался голод, в жертву приносилось множество рабов, однако неурожаи преследовали северян в течение четырех сезонов — эти годы были отмечены многочисленными набегами на Юг, в которых часто участвовали целые флоты Торвальдсленда. Стали поговаривать, что богам больше не нужны невольники, а если это и не так, то пусть решают эту проблему самостоятельно или дадут соответствующий знак. Однако, к счастью для рабов, подобных знаков не последовало. Северяне восприняли это как подтверждение правильности решения Высшего совета жрецов рун; в результате статус жрецов в Торвальдсленде заметно повысился. Сей факт был в некотором смысле связан с тем, что голод наконец прекратился. В свою очередь, статус раба еще больше упал, они оказались в одной категории с уртами, которых держат в сараях или используют для потехи домашних слинов; или с маленькими шестипалыми тарларионами Северного Торвальдсленда, которых ценили за хвосты и ноги — ими любили играть детишки. Если прежде невольники в Торвальдсленде имели чрезвычайно низкий статус, то теперь они сравнялись со своими южными собратьями, работающими на рудниках или фермах. Раб есть презираемое животное, он должен повиноваться мгновенно, в противном случае его ждет немедленная смерть. Раздвоенная Борода захватил с собой одного молодого невольника по имени Тарск, он и сейчас находился среди нас. Предполагалось, что, если Раздвоенная Борода сделает какие-нибудь большие покупки, Тарск отнесет их в нашу палатку, поставленную среди множества других палаток гостей Ярмарки. Ивар собирался купить болотное железо, которое по своим качествам уступает южному; как правило, оружие воинов Торвальдсленда изготавливается из южного железа; а болотное используется для производства сельскохозяйственных инструментов. Еще я заметил в толпе купцов в бело-золотых одеждах, хотя их было совсем немного. Кроме того, мне на глаза попались четыреработорговца в сине-желтом шелке — они приехали на Север купить женщин. По покрою их одежды я понял, что они приплыли из далекой Тарии. Девушки Раздвоенной Бороды с испугом от них отшатнулись. Они боялись отправляться на Юг, где участь рабыни куда тяжелее. Девушка там всего лишь игрушка для своего господина, который часто лучше заботится о домашних слинах, чем о невольницах. Впрочем, и на Севере, естественно, капитаны куда больше беспокоятся о своих кораблях, чем о рабынях. В толпе промелькнули зеленые одежды врача из Ара и книжника из Коса. Хотя их города и не состояли в дружбе, они, как и положено цивилизованным людям, оказавшимся на далеком Севере, мирно беседовали. — Пусть эта красотка взойдет на платформу! — завопил крестьянин, показывая на Гунхильду. — На платформу! — взревел Ивар Раздвоенная Борода и сорвал с рабыни тунику. В следующее мгновение Гунхильда уже быстро поднималась по деревянным ступеням платформы. Деревянный помост составлял в ширину примерно пять футов и около ста футов в длину. По нему взад и вперед, улыбаясь, расхаживали обнаженные рабыни. И хотя здесь их никто не собирается продавать, достаточно часто они все-таки попадают к новому хозяину. Платформа построена для удовольствия свободных мужчин. В некотором смысле она напоминает соревнование за талмиты, хотя талмитов тут никому не вручают. Есть здесь и судьи, обычно это не очень важные джарлы и работорговцы. Кстати, среди них никогда не увидишь женщин. Считается, что ни одна женщина не в состоянии оценить красоту другой — на это способны лишь мужчины. — Улыбайся, презренная самка слина! — взревел Раздвоенная Борода. Гунхильда улыбнулась и пошла вперед. Ни одна свободная женщина, естественно, ни за что в жизни не приняла бы участия в таком состязании. На этот помост поднимаются только рабыни. В конце концов, на платформе остались только Гунхильда и шелковая девушка, та, которая носила в ушах сережки. Именно Гунхильде, к полному восторгу собравшейся толпы, которая с радостным ликованием принялась колотить копьями по деревянным щитам, вручили пирожное в качестве приза за победу. — Кто ее хозяин? — выкрикнул главный судья. — Я! — ответил Раздвоенная Борода и получил серебряный тарн. Из толпы посыпались предложения купить Гунхильду, но Раздвоенная Борода только отмахивался от них. И весело хохотал — он хотел оставить эту невольницу для себя. Гунхильда очень гордилась собой. — Одевайся, девка, — приказал ей Раздвоенная Борода и бросил тунику. Гунхильда надела ее. У основания лестницы, ведущей на платформу, Раздвоенная Борода остановился и низко поклонился. И я тоже. Рабыни упали на колени и опустили головы, Гунхильда вместе с ними. — Какой позор! — сурово сказала свободная женщина. Рабыни лежали у ее ног. Невольницы смертельно боятся свободных женщин, словно между ними ведется необъявленная война и они являются заклятыми врагами. В этой войне, естественно, рабыни оказываются полностью во власти свободного человека. Больше всего на свете они боятся того, что их продадут женщине. Свободные женщины обращаются со своими невольницами с невероятной жестокостью. Почему так происходит, мне неизвестно. Кое-кто утверждает, что они завидуют девушкам, у которых есть ошейник, и сами хотели бы обзавестись этим украшением, чтобы оказаться полностью во власти своих хозяев. Свободные женщины смотрят на платформу, где соревнуются в красоте обнаженные рабыни, с суровым неодобрением; здесь женская красота выставляется на обозрение и оценивается мужчинами; по какой-то причине это вызывает у них ярость; возможно, дело в том, что им не позволено продемонстрировать всем свою собственную красоту или они не настолько красивы, как женщины, которыми восхищаются похотливые мужчины с оценивающими глазами. Разобраться в этом не представляется возможным. Все эти проблемы еще больше усложняются на Севере, где свободные женщины убеждены в том, что они должны быть выше таких вещей, как секс, и что только низкорожденные беспутные девки и рабыни интересуются подобными вещами. Многие свободные северянки фригидны, по крайней мере, до тех пор, пока не становятся рабынями и на них не надевают ошейник. Они частенько настаивают на том, что, даже если и наделены лицом и фигурой, которые сводят мужчин с ума, следует обращать внимание только на их ум. Некоторые мужчины, отчаявшись добиться своего, утешаются тем, что идут у них на поводу: они настолько глупы, что верят, будто утверждения женщин — чистая правда. Вместо этого им следовало бы спросить, какие сны снятся женщинам и о чем они мечтают, оставшись в одиночестве. Мужчинам не мешало бы вспомнить, как ведет себя свободная женщина, на которую надели ошейник и цепи рабыни. И тогда мы узнаем правду, о которой многие женщины не осмеливаются говорить вслух, а иные отрицают яростно и непримиримо. Правда заключается вот в чем: женщина в состоянии по-настоящему познать себя только тогда, когда наденет невольничий ошейник. Иные свободные женщины боятся секса, потому что считают его унизительным. Они совершенно правы. В человеческих отношениях практически не существует равноправия. Сладостное наслаждение, которое дает нам власть и подчинение власти, так широко распространенное в мире животных, царствует и в нашей крови. В природе самца любого из млекопитающих — повелевать, в природе самки — подчиняться. И тот факт, что люди наделены сознанием, не отменяет законов крови, но лишь позволяет их обогатить, в то время как сильное выражение физического и психологического экстаза не доступно более простым организмам; женщины-рабыни склоняют голову перед своим господином в тысячах измерений, в каждом из которых он остается ее повелителем. — Какой стыд! — снова выкрикнула свободная женщина. В унижении, являющемся, естественно, следствием беспомощности, когда женщина оказывается во власти сильного мужчины и ее вынуждают подчиниться, отказаться от себя, она обретает — что может показаться иным совершенно неправдоподобным — свободу, познает экстаз, высшее наслаждение, радость и восторг. Горианцы считают, что все это очень просто — в природе женщины заложена покорность, следовательно, когда ее заставляют признать это, смириться и вести себя в соответствии с собственной натурой, она должна быть безумно счастлива, весела и благодарна своему господину. Потому что ей позволили осознать свое женское начало. Она перестает быть существом без пола, пытающимся составить конкуренцию мужчине, и становится женщиной. И в этот момент она понимает, возможно, впервые в жизни, что отличается от мужчины, что зависит от него и украшает его жизнь, а он взамен дарит ей радость. Впрочем, у нее не остается выбора. Как только на женщину надевают ошейник, она должна покориться. Не знаю, есть ли на свете женщины, столь же веселые, непосредственные и жизнелюбивые, такие же здоровые и красивые, так же искренне и естественно выражающие свои чувства, как горианские рабыни; да, им приходится подчиняться воле мужчин, они боятся своего господина и его хлыста, однако продолжают носить ошейники с удивительной, бесстыдной радостью и гордостью, которая наверняка привела бы в ужас и напугала разочарованных и скучающих женщин Земли. — Я не одобряю эти платформы, — холодно заявила свободная женщина. Раздвоенная Борода ничего ей не ответил, однако смотрел на свободную северянку с большим почтением. — Эти женщины, — продолжала она, указывая на девушек Раздвоенной Бороды, которые стояли на коленях у ее ног, опустив головы к земле, — принесли бы гораздо больше пользы на твоей ферме, где они могли бы удобрять поля и делать масло. Свободная женщина была высокой и крупной. Она носила плащ из белого меха слина с большим капюшоном, отброшенным на спину, платье из великолепной шерсти Ара, выкрашенной в алый цвет с черными узорами, а на груди цвели две брошки, вырезанные из рога кайлиока и оправленные в золото. На поясе висел изукрашенный самоцветами тарианский кинжал — свободные женщины Торвальдсленда часто носят такое оружие; кроме того, я заметил у нее на поясе ножницы и кольцо с ключами, из чего следовало, что в доме этой женщины имеется множество ларцов и дверей; пышные волосы заколоты гребнем, сделанным, как и броши, из рога кайлиока. Тот факт, что волосы женщины были собраны в прическу, указывал на ее статус — свободная спутница; количество ключей и ножницы не оставляли сомнений — она хозяйка большого дома. У нее были серые глаза, темные волосы и холодное, жесткое лицо. — Я из страны Ледяного Топора, — заявил Раздвоенная Борода. Легко догадаться, что в стране Ледяного Топора нет ферм, там не разводят верров и босков, поскольку нет пастбищ. Поэтому и удобрять поля нечем, к тому же и самих полей там быть не может, да и масло никто не взбивает. Я заметил, что свободной женщине не очень понравился ответ Раздвоенной Бороды. — Значит, тебя зовут Торгейр, не так ли? — спросила она. — Торгейр из страны Ледяного Топора, — ответил Раздвоенная Борода, поклонившись. — И что же, — осведомилась женщина, — делает житель страны Ледяного Топора со своими несчастными рабынями? — Она показала на стоящих на коленях девушек Раздвоенной Бороды. — В стране Ледяного Топора, — ответил он, сохраняя полнейшую серьезность, — ночь длится шесть месяцев. — Понимаю, — улыбнулась женщина. А потом добавила: — Ты ведь выиграл много талмитов, не так ли, Торгейр из страны Ледяного Топора? — Шесть, леди, — уточнил он. — Прежде чем получить их, — сурово сказала женщина, — я советую тебе вспомнить свое истинное имя. Раздвоенная Борода кивнул. Ее совет не слишком меня порадовал. Она слегка приподняла подол своего алого платья, так что стали видны черные туфли, а потом отвернулась. Однако на этом свободная женщина не успокоилась, она еще раз указала на стоящих на коленях рабынь. — Пусть прикроют свой стыд, — заявила она напоследок, а потом гордо удалилась в сопровождении нескольких вооруженных воинов. — Прикройте свой стыд! — прикрикнул на рабынь Ивар Раздвоенная Борода. Испуганные девушки быстро, со слезами на глазах, опустили туники. Свободная женщина заставила их покраснеть. Они, по неизвестным мне причинам, всегда стараются так поступить. — Кто это такая? — спросил я. — Бера, — ответил Раздвоенная Борода, — спутница Свейна Синий Зуб. Мое сердце сжалось. — Нам следовало бы надеть на нее ошейник, — заявил Раздвоенная Борода. Меня эта мысль шокировала. — И еще неплохо бы ее высечь, — мрачно добавил Ивар. Потом посмотрел на своих девушек. — Что это вы с собой сотворили? Ну-ка, поправьте подолы! Девушки засмеялись, они снова могли гордиться своими телами, а Раздвоенная Борода заставил их еще больше обнажить бедра. Мы отправились дальше, оставив у себя за спиной место триумфа Гунхильды, где она получила пирожное, а ее хозяин заработал серебряный тарн. Она дала остальным девушкам по маленькому кусочку пирожного и милостиво разрешила Дагмар, которую собирались продать, облизать свои пальцы. Из сарая, где держали рабынь, послышался звон цепей. Свет проникал в сарай через окна, расположенные высоко на стене, справа от нас. Девушки сидели, стояли на коленях и лежали на соломе вдоль стен по левой стороне. Воин Свейна Синий Зуб, которому помогали два невольника, быстро оценил Дагмар, раздев ее, пощупал тело, упругость груди, заглянул в рот. — Один серебряный тарн, — сказал он. Два месяца назад Дагмар украла у Хорошеньких Ножек кусок сыра; за это по приказу Раздвоенной Бороды сама Хорошенькие Ножки выпорола ее у столба; кроме того, несколько гребцов Раздвоенной Бороды пожаловались, что она не доставила им никакого удовольствия в мехах. Совершившую столь тяжкие преступления рабыню следовало продать как негодный товар. — Согласен, — сказал Раздвоенная Борода. Около сотни рабынь в северных ошейниках со специальным железным кольцом было выставлено на продажу в этом сарае. Всех соединяла общая цепь, от которой их отцепляли по мере необходимости. Таким образом девушек можно было удобно расположить вдоль всей цепи, добавлять новых и забирать проданных. Раздвоенная Борода получил тарн и положил его в кошель. Воин Синего Зуба достал монету из большого мешка, висевшего у него на плече, а затем взял Дагмар за руку и направился с ней к правой стене. Из небольшого деревянного ящика, каких было несколько, он взял открытый замок, прошел по сараю, не выпуская руки Дагмар, заставил ее встать на колени, поднял цепь и, пропустив дужку замка сквозь кольцо в ее ошейнике и звено цепи, закрыл его. Раздвоенная Борода тем временем разглядывал рабынь. Они конечно же оставались обнаженными, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. Вместе с Иваром находились его люди, рабыни и невольник Тарск, которого Раздвоенная Борода прихватил с собой на случай, если купит что-нибудь тяжелое. — Мой джарл, — обратилась к нему Тири. — Слушаю тебя, — сказал Раздвоенная Борода. — Должен ли этот невольник, — продолжала она, показав рукой на Тарска, который когда-то звался Вульфстаном из Кассау, — наслаждаться красотой рабынь? — В каком смысле? — спросил Ивар Раздвоенная Борода. — Ну, в конце концов, он же всего лишь раб, — напомнила ему Тири. Меня удивило, что она хочет лишить Тарска этого удовольствия, однако быстро вспомнил, что Тири его ненавидит. Лично я ничего не имел против его присутствия. Полагаю, у невольников не так уж много удовольствий в жизни. Иногда они по целому году не получали женщину. Молодой человек с горечью посмотрел на гордую Тири, а она подняла голову и рассмеялась. — Пожалуй, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, — я отошлю его в палатку. — Вот здорово! — вскричала Тири и улыбнулась Тарску. — Цепь! — приказал Раздвоенная Борода. Один из его людей снял с плеча свернутую цепь, которая с обоих концов заканчивалась кандалами. Длина цепи составляла около ярда. Он протянул ее Ивару. Тарск отправится в палатку со скованными руками. — Руку, — сказал Раздвоенная Борода. Тарск протянул руки. Тири с восторгом наблюдала за происходящим. Раздвоенная Борода застегнул наручник на левом запястье Тарска. Тири рассмеялась. И тогда Раздвоенная Борода взял правое запястье Тири и надел на него другой наручник. — Мой джарл! — воскликнула она. — Она твоя до утра, — сказал Раздвоенная Борода молодому невольнику. — Можешь пользоваться ею за палаткой. — Благодарю тебя, мой джарл! — воскликнул юноша. — Мой джарл! — заплакала Тири. Тарск потянул цепь правой рукой, а потом сильно дернул. Наручник был слишком большим для Тири, но снять его она не могла. Девушка с ужасом посмотрела на Тарска. — А ну-ка, поторопись, рабыня! — прикрикнул он на нее. Тарск повернулся и почти побежал вперед, а девушка, спотыкаясь и заливаясь слезами, последовала за ним. Раздвоенная Борода, его люди и я сам дружно расхохотались. Нам совсем не понравилось наглое поведение рабыни по отношению к молодому невольнику; мы вспомнили, как однажды он чуть не лишился из-за нее жизни — тогда я вмешался, и он отделался поркой. Я не сомневался, что Вульфстан из Кассау, невольник Тарск, с удовольствием посчитался бы с этой хорошенькой самкой слина, когда-то юной леди из Кассау. И еще я вспомнил, что она отказалась от предложения его руки и сердца, посчитав, что юноша недостаточно хорош для нее. Я пожелал ему получить с ней максимум удовольствия. — Надеюсь, — заметил Раздвоенная Борода, — он не заставит ее кричать всю ночь за нашей палаткой. Сегодня я намерен хорошенько выспаться. — Мне кажется, — возразил я, — не следует лишать его удовольствия. — Если возникнет необходимость, — усмехнулся Раздвоенная Борода, — я просто прикажу заткнуть ей рот ее собственным платьем. — Отличная мысль, — согласился я. Раздвоенная Борода снова обратил внимание на прикованных в сарае рабынь. Кое-кто из них специально демонстрировал ему свое тело — не вызывало сомнения, что он станет отличным хозяином. Однако некоторые делали вид, что не замечают его. Впрочем, когда Ивар проходил мимо, они старались принять соблазнительную позу, надеясь, что он остановится и посмотрит на них более внимательно. Не которые девушки, вероятно еще не привыкшие к своим ошейникам, прижимались к стене, пытаясь прикрыться, в их глазах стояли слезы и застывший ужас; иногда в их взглядах читалась откровенная враждебность — все они понимали, что этот человек, стоит ему только пожелать, может оказаться их полновластным господином. К моему удивлению, Раздвоенная Борода остановился возле черноволосой девушки, которая сидела на корточках, обхватив колени руками и прижавшись к ним щекой; казалось, она сильно удивилось, когда он подошел к ней. Девушка испуганно подняла голову, а потом снова спрятала лицо в колени, но по ее напряженной спине я понял, что она ужасно боится. Она бросила на Раздвоенную Бороду короткий взгляд, но не осмелилась встретиться с ним глазами. Наверное, до того, как ее поймали, она была скромной, стеснительной девушкой, проводившей много времени в одиночестве. А потом попала в руки к работорговцам. — Из меня получится плохая рабыня, мой джарл, — прошептала она. — Что тебе известно об этой девушке? — спросил Раздвоенная Борода у воина Свейна Синий Зуб, который нас сопровождал. — Она мало говорит, а когда у нее есть возможность, старается держаться в стороне. Раздвоенная Борода протянул руку к колену девушки, но, увидев, что она в ужасе на него смотрит, убрал руку. Она сделала глубокий вдох, закрыла глаза, а потом снова со страхом посмотрела на Раздвоенную Бороду. Она боялась, когда кто-нибудь к ней прикасался. В то время как страх подавляет сексуальную активность мужчины, делая совокупление невозможным, для женщины, наоборот, некоторая доля страха способствует усилению реакции, что порой приводит к множественным оргазмам. Вот вам еще одна причина, по которой горианцы охотно обращают в рабство желанных женщин; рабыня знает, что она должна ублажить господина, ей хорошо известно, что ее ждет наказание, иногда достаточно жестокое, если она этого не сделает. В результате женщина отчаянно хочет доставить удовольствие хозяину, который ласкает ее; страх при этом постоянно присутствует; страх усиливает ее чувствительность, что, в свою очередь, ведет к дополнительному возбуждению мужчины. Убрав руку, Раздвоенная Борода пристально посмотрел в глаза девушки. Я моментально понял, что он ставит эксперимент. И в самом деле: хотя девушка боялась его прикосновений, в то же время, когда он убрал руку, в ее глазах мелькнуло разочарование. Она одновременно боялась чужих прикосновений и отчаянно к ним стремилась. — Она здорова? — спросил Раздвоенная Борода. — Да, — ответил воин Свейна Синий Зуб. Мне случалось встречать подобных женщин и на Земле. Это были серьезные, спокойные девушки, любящие одиночество, которые обладают прекрасными способностями, хорошо развитым воображением и фантастической скрытой сексуальностью. Именно среди подобных женщин удавалось иногда открыть настоящий бриллиант на горианских рынках рабынь. Вирджиния Кент, с которой я был знаком в Аре много лет назад, подруга Релиуса из Ара, оказалась именно такой женщиной. На Земле она преподавала древнюю историю и классические языки в маленьком колледже. На многих она производила впечатление синего чулка; горианские работорговцы, отличающиеся особым чутьем в этом вопросе, заметили ее потенциал. Оказавшись на Горе, где у нее не оставалось выбора, она прошла обучение и оказалась одной из самых обольстительных рабынь, которых я когда-либо видел. Релиус освободил ее. Его друг Хо-Сорл, получив в собственность другую земную девушку, Филлис Робертсон, оставил ее в ошейнике. Романтик Релиус был моложе Хо-Сорла, который, несомненно, гораздо лучше разбирался в том, как следует обращаться с женщиной. Меня не удивит, если в одно прекрасное утро Вирджиния снова проснется в рабском ошейнике. — Встань на колени, — приказал Раздвоенная Борода девушке, — раздвинь ноги, а ладони положи на бедра. Зазвенела цепь, и девушка встала на колени. Он присел рядом на корточки. — Может быть, я захочу использовать тебя для производства рабов, — спокойно сказал он. — Мне нужно проверить, здорова ли ты. Закинь голову назад, закрой глаза и открой рот. Она повиновалась, чтобы Раздвоенная Борода мог проверить ее зубы. Очень многое можно сказать о возрасте и качестве рабыни, как, впрочем, и боска, по состоянию зубов. Однако Раздвоенная Борода не стал заглядывать ей в рот. Левой рукой он придержал ее за талию, а правая неожиданно скользнула вдоль тела девушки. Девушка закричала, пытаясь отодвинуться, но у нее ничего не получалось, она зарыдала, стала отчаянно извиваться, потом замерла, зажмурив глаза, словно пыталась заставить себя ничего не чувствовать. Когда Раздвоенная Борода отпустил ее, она замахнулась на него рукой, но он легко поймал ее запястья. Невольница вырывалась, но Ивар крепко держал ее. — Закинь голову и открой рот, — снова приказал Раздвоенная Борода. Она решительно замотала головой. — Я держу тебя за руки, — спокойно напомнил Раздвоенная Борода. Не спуская с него глаз, девушка неохотно открыла рот. — Необходимо проверить твои зубы, может быть, тебе придется работать на ферме. Он встал. — Сколько ты за нее хочешь? — спросил он у воина Свейна Синий Зуб. — Я купил эту рабыню за половину серебряного тарна, — ответил тот, — ты можешь получить ее за целую монету. Раздвоенная Борода вернул ему серебряный тарн, который получил за Дагмар. Воин отстегнул ошейник девушки от общей цепи. Она, не поднимаясь с колен, посмотрела на Раздвоенную Бороду. — Почему мой джарл купил меня? — спросила она. — У тебя прекрасные зубы, — ответил Раздвоенная Борода. — А как будет использовать мой джарл свою рабыню? — Ты, без сомнения, справишься с кормежкой тарсков, — усмехнулся Ивар. — Конечно, мой джарл, — сказала новая невольница. К нашему удивлению, она склонилась перед Иваром и поцеловала его сапог. Это было сделано грациозно и с любовью. — Как тебя зовут? — спросил он. — Пегги Стивенс, — ответила девушка. Я улыбнулся. Она назвала земное имя. — Ты с Земли, — сказал я ей. — Прошло слишком много лет, я уже почти все забыла, — пробормотала она. — Американка? — поинтересовался я. — Была американкой до того, как стала рабыней. — Из какого штата? — Коннектикут, — вздохнула Пегги. С начала Войны Роя корабли инопланетян стали вести себя все более дерзко; они без особых проблем похищали земных девушек — золото, за которое они могли получить необходимые материалы, тщательно охранялось на Земле, невозможно было добыть значительное количество драгоценного металла, не привлекая внимания Царствующих Жрецов. В то же время на Земле было полно красивых девушек, которых никто не охранял. Из них получались отличные рабыни, высоко ценившиеся на Горе. Земля даже и не пыталась охранять своих красоток — в результате их целыми партиями продавали на рабских рынках Гора. Я думаю, правительства Земли догадывались о существовании работорговцев; возможно, подозрения падали на страны Ближнего Востока, однако тут сразу возникали проблемы с нефтью — вступать в серьезную конфронтацию не стоило. Что беспокоиться о нескольких красивых девушках, которые, скорее всего, оказались в гареме какого-нибудь богатого шаха? Однако свидетельства показывали, что восточные страны тут ни при чем — уж слишком много исчезало красивых девушек в Соединенных Штатах и Западной Европе; по моим подсчетам, в год на горианских рынках рабынь появлялось не менее сотни земных девушек. Я не сомневался: многие земные правительства знают, что планета подвергается регулярным набегам инопланетных работорговцев. Они лишь не понимали, по чему инопланетяне не вступают с ними в контакт, что бы договориться о честной торговле. На Земле ничего не знали о власти Царствующих Жрецов, которых — и не без оснований! — так боялись курии. Да и что могли поделать земные правительства? Предупредить свое на селение, что Земля подвергается нападениям инопланетян, обладающих более мощной технологией? Признать, что любой землянин может стать жертвой жестоких захватчиков? Подобные заявления приведут к хаосу, чудовищной панике, в результате могут произойти необратимые катаклизмы. Нет. Гораздо разумнее молчать. Я не сомневаюсь: очень многие красивые земные девушки именно в эти часы собираются ложиться спать, не подозревая, что за ними уже много дней ведется наблюдение; кто знает, может быть, этой ночью они проснутся, почувствовав веревку у себя на шее и иглу с сильным наркотиком, входящую в руку. И очнутся в трюме корабля инопланетян, прикованные за лодыжку к общей цепи вместе с другими подругами по несчастью. — Как ты попала на Север? — спросил я рабыню, известную на Земле как мисс Стивене. — Меня продали в Аре купцу из Коса, — ответила она. — Посадили на корабль вместе с другими рабынями. А потом судно захватили воины Торвальдсленда. С тех пор прошло, если я не ошибаюсь, месяцев восемь. — Как тебя называл твой последний джарл? — спросил Раздвоенная Борода. — Баночка с Маслом, — ответила она. Раздвоенная Борода посмотрел на Гунхильду. — Как мы будем называть нашу маленькую хорошенькую рабыню? — спросил он. — Медовый Пряник, — предложила Гунхильда. — Теперь ты Медовый Пряник, — заявил Раздвоенная Борода. — Да, мой джарл, — сказала мисс Стивенс. После этого Раздвоенная Борода вышел из сарая с рабынями. Мы все последовали за ним. Он не стал привязывать Медовый Пряник. Обнаженная девушка в ошейнике и с прямой спиной следовала за ним. Голову она держала высоко поднятой. Ее купили. Оставшиеся в сарае рабыни смотрели на нее с завистью и злостью. Она не обращала на них внимания. Ее выбрали и выкупили. А они остались сидеть на цепи, потому что не нашлось мужчины, который захотел бы стать их владельцем. Никто и не подозревал, что в этот день на Ярмарке произойдут невероятные события. После того как мы вышли из сарая, Раздвоенная Борода и его люди вернулись в свою палатку. Когда я в последний раз видел Медовый Пряник, она шагала рядом с Иваром, вцепившись в его руку и положив голову ему на плечо. Однако он со смехом оттолкнул ее к другим девушкам, чтобы она вместе с ними шла за ним на поводке. Вполне довольная жизнью, новая рабыня охотно подчинилась своему господину. Я смотрел им вслед, пока они не затерялись в толпе. Ивар Раздвоенная Борода выиграл шесть талмитов — совсем неплохо для одного дня. Из Медового Пряника получится чудесная маленькая невольница. Мы все получим удовольствие. Я оказался на поле, где проводились соревнования по стрельбе из лука, когда услышал объявление. Я не собирался участвовать в соревновании. В мои намерения входило купить что-нибудь для Раздвоенной Бороды. Уже довольно долго я наслаждался его гостеприимством. Я не мог подарить ему что-нибудь очень дорогое, сравнимое с его дарами, — хозяин, по законам Торвальдсленда, должен дарить своим гостям ценные подарки. Если гость одаривает своего хозяина уж слишком щедро, то это может расцениваться как оскорбление: ведь хозяин дома не содержит гостиницу ради заработка. Хозяин в Торвальдсленде обязан выглядеть более щедрым, чем гость. Вот если бы Раздвоенная Борода приехал ко мне в Порт-Кар, тогда другое дело. По-моему, это вполне разумный обычай — хозяин, одаривая своего гостя, устанавливает тем самым ограничение на стоимость подарков; гость должен постараться сделать так, чтобы его подарки стоили меньше, чем те, что он получил. И тогда все говорят, что этот человек — радушный хозяин. Гость таким образом оказывает хозяину честь. Поэтому я занялся поисками дара для Раздвоенной Бороды, который бы ему понравился. Я направлялся к лоткам с разными товарами, установленным возле пристани, там, где можно купить все самое лучшее, но остановился понаблюдать за стрельбой из лука. — Кто выиграет Лию? Кто выиграет Лию? Я посмотрел на нее, а она взглянула на меня. Она стояла на толстой круглой деревянной колоде; у нее были темные длинные волосы и небольшое роскошное тело, немного толстоватые щиколотки; руки невольница положила на бедра. — Кто выиграет Лию? — выкрикнула она. Красотка стояла обнаженной, если не считать ошейника из черного железа с кольцом и тяжелой цепи с замком на правой щиколотке. Цепь была около ярда длиной и не давала девушке сойти с колоды. — Кто выиграет Лию, повелитель? — со смехом повторила она. Девушка и талмит были призом в состязании по стрельбе. Я посмотрел на ее клеймо. Она прибыла с Юга — клеймо изображало первую букву слова «кейджера», так горианцы называют рабынь. А еще я заметил, что она обращается ко мне «повелитель», а не «мой джарл» — это означало, что она обрела свой ошейник на Юге; возможно, сначала это был аккуратный стальной ошейник с замком, теперь же, естественно, его заменили на черное железо с кольцом. На Юге кольцо имеется только на ножных кандалах. — Разве ты не попытаешься выиграть Лию, повелитель? — не унималась она. — Ты прошла обучение? — спросил я. На лице рабыни появилось изумление. — В Аре, — прошептала она. — Но ты же не заставишь меня делать это здесь, на Севере? Я посмотрел на нее. Отличное решение моей проблемы. Подарить женщину — дело самое обычное, поэтому честь Ивара не будет уязвлена; а эта девка достаточно соблазнительна, и ее роскошным телом не раз насладятся Раздвоенная Борода и его люди; кроме того, поскольку Лия прошла обучение, она может оказаться редким, изысканным угощением для мужчин из Торвальдсленда. И еще: если ей прикажут, она обучит своему искусству и остальных рабынь. — Ты подойдешь, — сказал я ей. — Я не понимаю, — сказала она, сделав шаг назад. Цепь зазвенела по дереву. — Твое имя и акцент выдают земное происхождение, — заметил я. — Да, — прошептала она. — А ты откуда? — поинтересовался я. — Из Канады, — ответила рабыня. — Когда-то ты была земной женщиной, — проговорил я. — Да. — А теперь — всего лишь горианская рабыня, — напомнил я ей. — Мне это хорошо известно, повелитель, — проговорила она. Я отвернулся. Мишень была шириной в шесть дюймов и находилась на расстоянии ста ярдов. Если стрелять из большого крестьянского лука, попасть в нее совсем нетрудно. Многие стрелки, воины, крестьяне, рэнсоводы смогли бы соревноваться со мной в стрельбе. Однако в Торвальдсленде таких было мало. Я выпустил в мишень двадцать оперенных стрел, пока она не превратилась в ежа, ощетинившегося огромными иголками. Когда я вытащил стрелы под ликующие вопли зрителей, которые изо всех сил колотили своими луками по щитам, девушку уже отцепили от колоды. Я сообщил свое имя главному судье. Талмиты будут выдаваться завтра. Он поздравил меня с победой. Мой приз опустился на колени возле моих ног. — Кто ты такая? — поинтересовался я. — Всего лишь горианская рабыня, повелитель, — ответила она. — Никогда не забывай об этом, — посоветовал я. — Не забуду, повелитель, — прошептала она. — Встань, — приказал я. Она поднялась с колен, и я крепко связал ей запястья за спиной. Именно в этот момент я и услышал объявление. Словно раздуваемый ветром пожар оно пронеслось над толпой. Мужчины с удивлением перегляды вались, многие выхватили оружие. — Представитель курий, — сообщили нам, — выступит перед ассамблеей Ярмарки. Девушка посмотрела на меня. — Доставьте ее в палатку Торгейра из страны Ледяного Топора, — сказал я главному судье. — Скажите, что это дар от Тэрла Рыжего. — Твое пожелание будет выполнено, — обещал судья. Он поманил двух сильных рабов, которые тут же схватили Лию за плечи. — Отведите ее в палатку Торгейра из страны Ледяного Топора, — приказал судья. — И скажите, что это подарок от Тэрла Рыжего. Девушка со стоном повернулась ко мне. Она заплакала, а рабы потащили ее к палатке того, кого на Ярмарке знали под именем Торгейра из страны Ледяного Топора. Мои глаза встретились с глазами судьи. — Я думаю, нам стоит поспешить на ассамблею, — сказал он. И мы торопливо покинули место, где мне удалось выиграть талмит и девушку.Глава 11. ТОРВАЛЬДСБЕРГ
Курия поднял голову. Он стоял на вершине небольшого холма, возвышающегося над полем ассамблеи. Вокруг холма располагались каменные террасы. На этих террасах, образуя полукруг, стояли высокопоставленные жители Торвальдсленда, мелкие джарлы, жрецы рун и воины Свейна Синий Зуб. Чуть пониже располагалась вымощенная камнем платформа размером двенадцать на двенадцать футов. На этой платформе стоял Свейн Синий Зуб со своими джарлами. Чудовищное существо смотрело на собравшихся свободных людей. В солнечном свете зрачки его глаз казались маленькими и черными. Они напоминали точки на желтовато-зеленой роговой оболочке. Я знал, что в темноте они могут увеличиться, как темные луны, и займут почти всю роговую оболочку, диаметром в три или четыре дюйма. Эволюция в некоем далеком, возможно, уже исчезнувшем мире помогла этой жизненной форме приспособиться к дневной и ночной охоте. Вне всякого сомнения, как и кошки, курии охотились тогда, когда чувствовали голод, а их способность хорошо видеть днем и ночью превращала эти ужасные существа в очень опасных хищников. Голова курии была размером с грудь крупного мужчины. Морду украшал пятачок с широкими ноздрями. Большие уши заострены кверху, они поднимались и опускались, прижимаясь к мохнатой голове. Мне говорили, что, встречаясь с людьми, курии специально опускают уши, чтобы больше напоминать человека. Когда они раздражены, уши отклоняются назад; так происходит всегда, когда зверь нападает. Курия набрасывается на своего противника, согнув плечи и выпустив когти. Звериное обоняние и острое зрение позволяют ему следить за настроением толпы. Способность идти по следу у курий развита не так хорошо, как у слинов. Но курии обладают тонким слухом, не уступающим слуху ларлов. Всем известно, что днем курии видят так же хорошо, как и люди, может быть, даже лучше, что же касается ночного зрения, тут они заметно превосходят человека. Их обоняние развито намного сильнее, чем у людей. Более того, курии разумны. Как и люди, они обладают централизованным мозгом. Царствующие Жрецы считают, что по уровню интеллектуального развития они равны человеку, хотя мозг курии гораздо крупнее. Они стали яростными врагами человечества вовсе не благодаря своему разуму или технологическому развитию, а из-за агрессивности, врожденной злобности, настойчивости, чувственной структуры, необходимости развиваться, населять миры и расширять сферы своего влияния. Зверь достигал примерно девяти футов в высоту; я предположил, что весит он около восьмисот или девятисот фунтов. Интересно, что Царствующие Жрецы, представления которых не основываются на зрительном восприятии, не видят особой разницы между куриями и людьми. Лично я считаю, что это просто возмутительно со стороны столь мудрых существ, но, несмотря на очевидную ошибочность выводов, Царствующие Жрецы воспринимают курий и людей как практически одинаковые виды живых существ. Впрочем, одно различие они все-таки заметили: оно заключается в том, что люди, как правило, не склонны к насилию. В отличие от курий. — Собратья по разуму! — крикнул курия, понимать речь которого оказалось совсем непросто. Он выглядел довольно страшно. Представьте себе, что в каком-нибудь зоопарке сидящий в клетке тигр посмотрит на вас, и в его рычании вы, к своему ужасу, вдруг начнете разбирать слова родного языка, услышите, как он обращается к вам и, глядя на вас, произносит осмысленные предложения. Я содрогнулся. — Собратья по разуму! — снова выкрикнул курия. У него было два ряда клыков, а в пасти легко поместилась бы голова взрослого мужчины. Когда он сжимал челюсти, вперед выступали два верхних и нижних резца. Язык у него длинный и черный, а небо в пасти красное. — Мужчины Торвальдсленда, — произнес он. — Я обращаюсь к вам. За спиной у него стояли еще два зверя. Они, как и первый, наводили на собравшихся ужас. Эти курии держали в лапах широкие круглые щиты из железа, около четырех футов в диаметре, и большие обоюдоострые топоры. Круглые ручки топоров были вырезаны из зеленого игольчатого дерева. Сами топоры достигали семи или восьми футов в длину. Курия, обращавшийся к ассамблее, был вооружен только присущей его народу злобностью. Когда он говорил, его когти не показывались наружу. На длинной левой руке блестел спиралевидный золотой браслет — его единственное украшение. Уши курий, стоящих у него за спиной, украшали золотые серьги. Цепкие лапы, или руки, курий имеют шесть пальцев и множество суставов. Ноги толстые и короткие. Несмотря на это, курия в случае необходимости может использовать верхние конечности и передвигаться так же быстро, как бабуин. В этом случае он превращается в четвероногого зверя. Обычно курии ходят выпрямившись, благодаря чему их мозг получил возможность развиваться. Таким образом, звери могут видеть на большие расстояния. Кроме того, анатомическое строение позволяет куриям летать и нападать в воздухе так же эффективно, как и на земле. На коротких расстояниях курии даже могут обогнать взрослого тарска. Так же говорят, будто они обладают большой выносливостью, но я в этом сомневаюсь. Редкие животные, которых не дрессировали специально, проявляют чудеса выносливости. Исключение представляют волки и охотничьи собаки на Земле, которые обычно охотятся стаями. — Мы пришли с миром, — сказал курия. Северяне, собравшиеся на поле ассамблеи, переглянулись. — Давайте прикончим их, — услышал я шепот. — На Севере, в снегах, — продолжал курия, — собралось много моих родичей. Северяне в задумчивости переминались с ноги на ногу, а я внимательно слушал. Я знал, что курии, как правило, не селятся на территориях, где живут люди. С другой стороны, курии на платформе и тот, которого я встретил, были с темным мехом, темно-коричневым, черным и темно-рыжим. «Интересно, — подумал я, — возможно, только курии с темным мехом забредают на Юг?» Но если курии, стоявшие на платформе, приспособились к жизни в снегах, по их меху это было незаметно. Может быть, они покинули стальные корабли недавно и поэтому еще не успели приспособиться к Северу? Если курии добьются успеха, им не придется привыкать к холоду и снегу. Впрочем, не исключено, что курии летом сбрасывают белый мех и остаются в летней шкуре. Однако я сомневался, что этот курия прибыл с такого далекого Севера, как можно было подумать, слушая его слова. — Сколько? — спросил Свейн Синий Зуб, который стоял на платформе рядом с курией. Свейн Синий Зуб оказался крупным мужчиной с великолепной бородой и широким грубым лицом. У него были голубые глаза и светлые волосы до самых плеч. Под левым глазом на щеке красовался шрам от ножа. Он производил впечатление умного, проницательного, знающего и жадного человека. Глядя на него, я решил, что он, вероятно, хороший джарл. Его длинный плащ пурпурного цвета из меха морского слина украшал ярко-красный воротник. На черном блестящем ремне красовалась золотая пряжка, к которой были прикреплены ножны с мечом Торвальдсленда — длинный клинок с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. — Мы пришли с миром, — повторил курия. — Сколько вас? — настаивал на своем Свейн Синий Зуб. На шее у него на тонкой золотой цепочке висел зуб ханджерского кита, выкрашенный в синий цвет. — Столько же, сколько гальки на берегу, — ответил курия. — Столько же, сколько иголок на игольчатом дереве. — Чего вы хотите? — выкрикнул кто-то в толпе. — Мы пришли с миром, — еще раз сказал курия. — У них не белый мех, — сказал я Ивару Раздвоенная Борода, стоящему рядом со мной. — Не похоже, чтобы они пришли из страны снегов. — Ясное дело, — ответил Раздвоенная Борода. — Разве нам не следует привлечь к этому внимание Свейна Синий Зуб? — спросил я. — Синий Зуб не дурак, — ответил Раздвоенная Борода. — Здесь никто не верит в то, что курии собрались в стране снегов. Там нет столько дичи, чтобы такая орда зверей, о которой он говорит, могла прокормиться в тех краях. — В таком случае где же находится их лагерь? — спросил я. — Неизвестно, — сказал Раздвоенная Борода. — К сожалению, вы о нас знаете, — продолжал курия, обращаясь к ассамблее, — только по тем отбросам, с которыми вам довелось встретиться; вы познакомились лишь с теми, кого мы изгнали из пещер и посчитали недостойными пользоваться достижениями нашей цивилизации. Это больные, безумцы или калеки, которые, несмотря на все наши усилия, не смогли жить, следуя законам гармонии и мира. Жители Торвальдсленда выглядели озадаченными. Я посмотрел на огромные топоры в руках курий, которые сопровождали оратора. — Мы слишком часто встречались с вами на охоте и войне, — говорил курия. — Но в этом есть и ваша вина. Вы самым жестоким образом и без всякой необходимости охотились на нас, а когда мы пытались подружиться с вами, как с братьями по разуму, — убивали нас. — Прикончить их, и все тут, — снова услышал я тихий шепот у себя за спиной. — Они же курии. — Даже сейчас, — сказал курия, обнажив клыки, — среди вас есть те, кто хочет нашей смерти, кто призывает нас уничтожить. Наступила полнейшая тишина. Курия все расслышал, хотя стоял довольно далеко от нас на платформе, которая была построена на склоне небольшого холма таким образом, что возвышалась над полем ассамблеи. Меня поразила тонкость его слуха. Он снова продемонстрировал нам свои клыки, впрочем, возможно, это означало улыбку. — Мы пришли с миром. — Курия огляделся по сторонам. — Мы простой, дружелюбный народ, — сказал он. — Нас интересует лишь развитие сельского хозяйства. Свейн Синий Зуб закинул голову и громко расхохотался. И тогда я понял, что это очень храбрый человек. Стоящий рядом со мной Ивар Раздвоенная Борода тоже рассмеялся, а потом и все остальные. Я не знал, приспособлены ли желудки курий к перевариванию растительной пищи. Вся ассамблея громогласно хохотала. Смех наполнил поле. Курия, казалось, совсем не обиделся. Может быть, он не знает, что такое смех. Может быть, для них этовсего лишь один из звуков, которые издают люди, такой же бессмысленный, как крики китов для нас. — Вам весело, — сказал он. Значит, все-таки они понимают, что такое смех. Его губы вытянулись, и мы опять увидели клыки. Похоже, это действительно улыбка. Тот факт, что курии обладают чувством юмора, вовсе не заставил меня переменить мнение об их сущности. Мне было только любопытно, какие ситуации курии находят забавными. Кошка, например, может развеселиться, глядя, как дергается и извивается мышка у нее в когтях. То, что живое существо обладает способностью смеяться, говорит о его разуме, умении думать, но совсем не о безобидности и мирных намерениях. Сам по себе нож не опасен, все определяется рукой, энергией и волей того, кто пускает его в ход. — Мы не всегда были простыми фермерами, — сказал курия. Он открыл рот — устрашающее отверстие с двойным рядом белых кривых клыков. — Нет, когда-то мы были охотниками, и наши тела до сих пор помечены пятнами, которые напоминают о нашем жестоком прошлом. — Он опустил голову. — А еще вот это, — сказал он и поднял правую лапу так, что стали видны когти, — не дает нам забыть, что мы должны быть тверды в попытках справиться со своей упрямой наследственностью. — Курия обвел глазами собравшихся. — Но вы не должны попрекать нас нашим прошлым. Важно лишь настоящее. Важно не то, кем мы были, но то, кем мы являемся в настоящий момент. Сейчас мы хотим стать самыми обычными фермерами, возделывать землю и вести жизнь, исполненную покоя. Северяне переглядывались. — Сколько вас всего? — не унимался Свейн Синий Зуб. — Столько же, сколько гальки на берегу, — ответил курия. — Столько же, сколько иголок на игольчатом дереве. — Чего вы хотите? — спросил Свейн Синий Зуб. Курия повернулся к ассамблее. — Мы хотим пройти на Юг через вашу страну. — Это безумие, — сказал мне Раздвоенная Борода, — пустить огромное количество курий на наши земли. — Мы хотим отыскать пустующие земли на Юге, чтобы начать их возделывать, — продолжал курия. — Мы пройдем по вашей земле и больше не станем вас беспокоить. — Ваша просьба звучит разумно, — сказал Свейн Синий Зуб. — Мы это обсудим. Курия сделал шаг назад и встал рядом с двумя другими куриями. Они заговорили между собой на одном из своих языков — насколько я понимаю, на стальных мирах существует несколько различных рас курий. Я почти ничего не слышал из того, что они говорили. До меня доносилось лишь хриплое рычание, скорее напоминающее вой ларлов, чем разговор разумных существ. — А какие злаки, — спросил Ивар Раздвоенная Борода, лицо которого скрывал капюшон, — курии предпочитают выращивать? Я увидел, как уши курии мгновенно прижались к голове, но он почти сразу же расслабился. Губы растянулись в улыбку, обнажив клыки. — Са-тарн, — ответил он. Северяне понимающе закивали. Это была самая распространенная кормовая культура в их стране. Курия дал разумный ответ. Ивар быстро переговорил с одним из своих людей. — А как вы расплатитесь за проход по нашей земле? — спросил один из свободных людей Торвальдсленда. — Мы обсудим условия оплаты, — заявил зверь, — как только для этого наступит подходящее время. И снова отступил на шаг назад. Многие свободные мужчины поднимались, чтобы обратиться к ассамблее. Некоторые предлагали разрешить народу курий пройти, очень многие выступали против. Наконец все сошлись на том, что прежде, чем принимать окончательное решение, следует узнать о плате, которую могут предложить курии. К этому моменту я понял, что Торвальдсленд, несомненно, представляет собой труднопреодолимый барьер для курий на пути к южным районам Гора. Курии, кстати, предпочитают жить на земле. Они не умеют плавать и не любят воду. На кораблях они чувствуют себя очень неуверенно. И мало разбираются в строительстве надежных судов. То, что сейчас большое число курий собирается отправиться на Юг, не может быть случайным совпадением, а наверняка связано с их войнами с Царствующими Жрецами. Я полагаю, что это была всего лишь проверка — не противоречат ли подобные марши законам Царствующих Жрецов. Не вызывало сомнений, что речь идет о горианских куриях. У них было примитивное оружие, они даже не пользовались переводчиками. По законам Царствующих Жрецов подобные существа должны сами решать свои разногласия с людьми. Я не сомневался, что местные курии под руководством своих соплеменников из стальных миров собираются начать марш через Торвальдсленд, который должен по прошествии немалого числа лет закончиться на южном полюсе Гора. Курии посчитали, что пришла пора действовать. Я не сомневался, что, если этому отряду будет сопутствовать удача, за ним последует широкомасштабное вторжение из космоса. Царствующие Жрецы проявили милосердие или равнодушие, когда оставили жизнь куриям, корабли которых потерпели крушение неподалеку от Гора. Эти звери, за прошедшие столетия ставшие многочисленными и сильными, теперь находятся под властью курий со стальных миров. Я был уверен, что они уже давно вошли с ними в контакт, более того, я не исключал, что прибывший к нам курия прилетел на Гор на стальном корабле и специально выучил горианский язык. Курии, родившиеся на Горе или прожившие здесь многие годы, не захотели бы тратить на это время. Звери и люди встречались только затем, чтобы убивать друг друга. Насколько я понял, курии не хотели силой пробиваться на плодородные южные земли, а намеревались добраться до них без особых проблем, сохранив таким образом жизнь своим соплеменникам и отрезав Торвальдсленд от Юга. Вряд ли они добились бы особого успеха, затеяв войну в Торвальдсленде, и уж вовсе ничего не теряли, пытаясь договориться мирно, тем более что потом, когда на Юге соберутся достаточные силы, договор можно будет и нарушить. Я очень сильно сомневался, что вторжение курий на Юг — разумная акция, если только его не собираются поддерживать ударами с курийских кораблей, прилетевших из стальных миров. На самом деле целью этой проверки является попытка продвинуться как можно дальше на Юг и заставить Царствующих Жрецов помешать куриям. В этом случае Царствующие Жрецы вынуждены будут продемонстрировать, на что они способны, и таким образом курии смогут заставить Царствующих Жрецов показать свою истинную силу и в дальнейшем предпринять успешную попытку космического вторжения. Если марш на Юг окажется успешным, Царствующим Жрецам, чтобы сохранить жителей планеты, придется вмешаться и нарушить собственные законы. Если же они из гордости этого не сделают, Гор станет планетой курий, на которой Царствующих Жрецов можно будет изолировать и уничтожить. Насколько мне известно, это самый храбрый и самый опасный план Других, в данном случае курий. Курии со стальных кораблей, естественно, являются организаторами и руководителями. Кроме того, они наверняка каким-то образом связываются со своими кораблями. Этот план предполагает объединение больших сил местных курий, а марш может быть первым шагом вторжения, в конце которого серебряные корабли опустятся на землю Гора и тысячи захватчиков со звезд станут ее новыми хозяевами. Конечно, вполне возможно, что курии нападут на Торвальдсленд, находясь на его территории, когда им не будут противостоять большие силы. Прежде чем северяне смогут собрать серьезную армию, звери разорвут Торвальдсленд на части. Впрочем, вполне возможно, что курии превратились в симпатичных существ и полюбили фермерство, отказались от своих воинственных привычек и захотели трудиться на земле, как простые крестьяне, став великолепным примером для полудиких жителей Гора, хищных, примитивных, интересующихся только войнами и своими кодексами чести. Может быть, мы многому научимся у курий. Может быть, они объяснят нам, как превратиться в миролюбивых животных, довольных жизнью и спокойных. Может быть, вместе с ними мы станем обрабатывать землю и создадим новый мир, в котором мужество и дисциплина, любознательность и любовь к приключениям станут давно забытым анахронизмом, характерным лишь для варваров. Мы утеряем свою мужественность и превратимся в нечто, напоминающее улиток, курий и цветы. — Так чем вы нам заплатите, — поинтересовался Свейн Синий Зуб, — за разрешение пройти через наши земли, если таковое будет получено? — Мы возьмем очень мало или совсем ничего, — ответил курия, — поэтому мы не намерены ничего платить. Над толпой поднялся сердитый говор. — Однако, — продолжал курия, — поскольку нас будет очень много, нам потребуется большое количество провизии — мы рассчитываем, что вы нам ее предоставите. — Что мы вам ее предоставим? — переспросил Свейн Синий Зуб. Я увидел, как в толпе заколыхались наконечники копий. — На каждый день марша нам потребуется, — как ни в чем не бывало продолжал курия, — сто верров, сто тарсков, сто босков и сто здоровых женщин из тех, что вы называете рабынями. — В качестве провизии? — удивленно спросил Синий Зуб. Среди курий, на их различных диалектах есть слова, определяющие съедобное мясо как пищу. В это понятие, как нетрудно догадаться, входят и люди. Иногда их переводят как «мясо животных», иногда «скот» или просто «пища». Для курий человеческие существа вполне подходят под эту категорию. «Скот» — этот термин иногда использовался для того, чтобы отличать четвероногих существ от двуногих, ведь курии были знакомы с их двумя разновидностями — прыгающими уртами и людьми. — Да, — просто ответил курия. Свейн Синий Зуб расхохотался. Однако на этот раз курия не стал веселиться вместе с ним. — Мы ведь не просим, чтобы вы отдали нам ваших драгоценных свободных женщин, — заявил он. Я знал, что нежная женская плоть считается у курий деликатесом. — У нас есть куда лучшее применение для рабынь, — мрачно усмехнулся Свейн Синий Зуб, — чем скармливать их куриям. Собравшиеся на поле северяне принялись дружно смеяться. Я знал, что если такой договор будет заключен, девушек просто закуют и, как скот, доставят в лагерь курий. Рабыни находятся в полной власти своих хозяев. Однако я не сомневался, что мужчины Торвальдсленда откажутся отдать невольниц. Они слишком желанны, поэтому северяне решат оставить их себе. — А еще нам требуется, — заявил курия, — одна тысяча невольников в качестве носильщиков, которых мы затем съедим. — А если мы все это вам дадим, — спросил Свейн Синий Зуб, — что мы получим взамен? — Ваши жизни, — ответил курия. Раздались возмущенные крики. Кровь жителей Торвальдсленда закипела от ярости. Они были свободными горианцами. Зазвенело оружие. — Хорошенько подумайте над своим ответом, друзья мои, — посоветовал курия. — Наши просьбы весьма разумны. Он удивился враждебности, с которой встретили его слова. Очевидно, курии считали свое предложение очень щедрым. Думаю, что, с их точки зрения, так оно и было. Стали бы мы так церемониться со стадом скота, стоящим у нас на пути к заветной цели? И тут я заметил, что человек Ивара Раздвоенная Борода, которого он куда-то посылал, забрался на платформу. В руках он держал деревянное ведро и еще какой-то предмет, завернутый в кожу. Он что-то сказал Свейну Синий Зуб, и тот улыбнулся. — У меня здесь, — громко проговорил Свейн Синий Зуб, — ведро с зернами са-тарна. Это дар гостеприимства, я преподношу его нашим гостям. Курия взглянул на желтые зерна в ведре, и я заметил, как на одно короткое мгновение на его правой лапе появились когти, однако он тут же их спрятал. — Я благодарю благородного джарла, — сказал зверь, — это прекрасное зерно. Мы надеемся, что сможем выращивать такое же на Юге. Однако я должен отклонить ваше предложение его попробовать, поскольку мы, как и люди, в отличие от босков, не питаемся сырым зерном. И тогда джарл взял из рук человека Ивара Раздвоенная Борода завернутый в кожу предмет. Это была круглая, плоская буханка хлеба из зерна са-тарна. Курия посмотрел на нее, но я не смог понять, что выражает его лицо. — Отведай нашего угощения, — предложил Свейн Синий Зуб. Курия протянул руку и взял хлеб. — Я отвезу твой дар в наш лагерь, — ответил он, — в качестве доказательства доброй воли жителей Торвальдсленда. — Отведай нашего угощения, — твердо повторил Свейн Синий Зуб. Двое других курий, стоящие за спиной своего товарища, негромко, но отчетливо зарычали, как два рассвирепевших ларла. Волосы у меня на затылке зашевелились, потому что я понял: они разговаривают друг с другом. Курия посмотрел на хлеб, примерно так же он взглянул бы на траву, дерево или черепаший панцирь. Потом медленно поднес его ко рту. Проглотив кусочек, курия взвыл от отвращения и отбросил хлеб в сторону. Теперь я не сомневался, что этот курия — а может быть, и все они — оставался хищником. Он стоял на платформе, ссутулив плечи; я видел, как на лапах появились когти; уши прижались к голове; глаза засверкали. Совсем рядом с курией оказалось копье, он вырвал его из рук мужчины и одним коротким движением мощных челюстей перекусил, словно высохшую ветку. Потом закинул голову, его клыки обнажились, и курия, как рассвирепевший ларл, взревел от ярости. Думаю, среди собравшихся не было ни одного человека, который в этот момент не застыл бы от ужаса. Рев зверя донесся до самых кораблей, стоящих в гавани. — Дадим ли мы, свободные мужчины Торвальдсленда, — выкрикнул Свейн Синий Зуб, — разрешение куриям пройти через нашу землю? — Нет! — закричал один воин. — Нет! — присоединились к нему остальные. Воздух наполнили разгневанные крики мужчин. — Один курия сможет расправиться с тысячами людей! — заявил курия. Послышались новые гневные крики, звон оружия. Курия с золотым спиральным браслетом сердито отвернулся и зашагал прочь. За ним последовали двое других. — Дайте им пройти! — приказал Свейн Синий Зуб. — Их охраняет закон Ярмарки! Мужчины расступились, и в образовавшийся проход быстро устремились трое курий. — Вопрос решен, — бросил Ивар Раздвоенная Борода. — Завтра, — снова заговорил Свейн Синий Зуб, — мы раздадим талмиты за победы в состязаниях. — Он рассмеялся. — А потом устроим пир! Раздались радостные крики, древки копий застучали по щитам. — Я выиграл шесть талмитов, — напомнил мне Ивар Раздвоенная Борода. — Ты не побоишься их потребовать? — спросил я. Он посмотрел на меня так, будто я сошел с ума. — Конечно, я же их выиграл, — сказал он. Уходя с поля, я заметил вдалеке высокую крутую гору с заснеженной вершиной, похожую на согнутое копье. Я видел ее несколько раз, но так четко смог рассмотреть только с этой точки. Думаю, что место для поля ассамблеи выбрали именно из-за этой горы. Она была просто великолепна. — Что это за вершина? — поинтересовался я. — Это Торвальдсберг, — ответил Ивар Раздвоенная Борода. — Торвальдсберг? — переспросил я. — Легенды утверждают, что в этой горе спит Торвальд, — улыбнулся Ивар Раздвоенная Борода. — Он проснется, когда Торвальдсленд будет в нем нуждаться. А потом он обнял меня за плечи. — Пойдем в мой лагерь, — сказал он, — тебе еще нужно научиться противостоять гамбиту топора джарла. Я улыбнулся. Мне еще не удалось найти защиту против этого замечательного северного гамбита.Глава 12. ИВАР РАЗДВОЕННАЯ БОРОДА ЗНАКОМИТСЯ СО СВЕЙНОМ СИНИЙ ЗУБ
Вокруг моего лба повязали два талмита — один за победу в состязаниях по борьбе, второй — за стрельбу из лука. Люди Ивара и многие другие радостно хлопали меня по спине. Я был очень доволен. С другой стороны, я боялся, что мне осталось недолго жить. Очень скоро придет момент награждать талмитами таинственного Торгейра из страны Ледяного Топора. Двое людей Свейна Синий Зуб поднялись на ноги и дважды громко протрубили в бронзовые сигнальные горны, которые обычно используются для связи между кораблями. Толпа мгновенно затихла. Люди Торвальдсленда используют около сорока подобных сигналов, таких как «Атака», «Перестроиться» и «Желательны переговоры». Каждому соответствует специальный набор звуков. На Юге, как мне кажется, того же результата достигают гораздо более эффективно при помощи флагов. На башню забирается матрос и подает соответствующие сигналы. Конечно, ночью флаги бесполезны, вместо них используются фонари, но по этому поводу не существует никаких договоров, даже среди кораблей из одного порта. Среди северян приняты еще и сигналы щитом, хотя их весьма немного. Два используются во всем Торвальдсленде: красный щит обозначает войну, а белый — мир. Мужчины Торвальдсленда, услышав зов бронзового горна, затихли. Это был сигнал, призывающий их внимание. На деревянном помосте, затянутом пурпурной тканью, на тяжелых резных креслах сидели Свейн Синий Зуб и его свободная спутница Бера. Оба были в праздничной одежде. Вокруг них, на помосте и под ним, расположились военачальники, советники, капитаны и управляющие многочисленными фермами; всего здесь было около четырехсот вооруженных воинов. В толпе виднелось много жрецов рун в белых одеяниях. Свейн Синий Зуб поднялся на ноги и встал перед массивным деревянным креслом, украшенным резьбой. Бера осталась сидеть. На шее у Свейна на золотой цепочке висел выкрашенный синей краской зуб ханджерского кита. — Еще ни разу в истории ярмарок, — провозгласил Свейн Синий Зуб, — не было такого победителя, которого мы собираемся приветствовать сейчас. Меня это нисколько не удивило. Ивар Раздвоенная Борода выиграл шесть талмитов. За лазание по «мачте», высокому, гладко отполированному шесту из игольчатого дерева; еще один талмит — за «прыжки через пропасть», на самом деле это были прыжки в длину на земле; третий талмит Ивар выиграл за хождение по «веслу», точнее, по длинному шесту; два — за соревнование с копьем; один — за метание копья на дальность, другой — на точность; и шестой — за плавание. Он хуже выступил в пении, сочинении стихов, подборе рифмы и разгадывании загадок. Однако в последнем виде соревнований занял второе место. — Этот человек, — объявил Свейн Синий Зуб, на которого подвиги Ивара явно произвели сильное впечатление, — завоевал за время состязаний шесть талмитов. До сих пор ничего подобного на наших ярмарках не случалось. Свейн Синий Зуб сам был родом из Торвальдсленда и прекрасно понимал, сколь велики заслуги победителя. Редкому человеку удавалось завоевать даже два талмита, ведь в соревнованиях участвовали тысячи претендентов на награду. — Я горжусь тем, что войду в историю нашей страны, — продолжал Свейн Синий Зуб, — как высокий джарл, которому выпала честь вручить победителю сразу шесть талмитов. Прославляя этого человека, мы прославляем и себя. Это была традиционная фраза. Тот, кто вручает награду, считает, что ему оказана честь. Все равно как если бы два человека обменивались подарками. Подобный обычай существует и на Юге, только распространен он в гораздо меньшей степени. Свейн Синий Зуб страшно радовался, что в его правление одному человеку удалось завоевать на ярмарочных соревнованиях шесть талмитов. Ивар Раздвоенная Борода, могучий великан в сером плаще с капюшоном, стоял около меня. Узнать его было достаточно трудно. Из кожаной коробки, которую держал в руках представитель джарла, бывший главным судьей всех соревнований, Свейн Синий Зуб вынул несколько талмитов. Собравшиеся ликующе завопили, многие принялись размахивать копьями и отчаянно стучать по круглым крашеным деревянным щитам. На платформу вели ступени. — Пусть подойдет тот, кто называет себя Торгейр из страны Ледяного Топора, — провозгласил Свейн Синий Зуб. Ивар Раздвоенная Борода быстро взбежал по ступеням, а все его люди напряглись и схватились за оружие — они готовились в любую минуту броситься на защиту своего капитана. Я принялся оглядываться по сторонам, оценивая ситуацию. Если человека бросают в кипящее масло тарлариона, он умирает довольно быстро. С другой стороны, если масло нагревают медленно на небольшом костре, этот процесс занимает несколько часов. Я посмотрел на Свейна Синий Зуб и понял, что он весьма терпеливый человек. Мне стало не по себе. Ивар Раздвоенная Борода, или Торгейр из страны Ледяного Топора, стоял в накинутом на голову капюшоне на верхней ступени лестницы прямо напротив своего врага. Я надеялся, что Свейн Синий Зуб просто вручит ему талмиты и мы сможем быстро вернуться на корабль. Сердце у меня замерло. Стало ясно, что Свейн Синий Зуб намеревался оказать честь победителю и собственноручно повязать талмиты ему на лоб. Синий Зуб потянулся, чтобы сбросить капюшон с головы Ивара, — тот отшатнулся. Свейн Синий Зуб рассмеялся. — Не бойся, герой, — сказал он. — Никто не верит, что ты сказал правду, назвавшись Торгейром из страны Ледяного Топора. Ивар пожал плечами и развел руки в стороны, как будто бы его поймали с поличным, раскрыв обман. Мне ужасно захотелось как следует треснуть ему по голове ручкой топора. — Как тебя зовут, Победитель? — спросила Бера, подруга джарла Свейна Синий Зуб. Ивар молчал. — Ты скрыл свое имя, — сказал Свейн Синий Зуб, — значит, тебя объявили вне закона. Ивар удивленно посмотрел на него, будто не ожидал от джарла такой проницательности. — Закон Ярмарки охраняет тебя, — напомнил ему Свейн Синий Зуб. — Ты здесь в безопасности. Не бойся, великий Победитель. Мы собрались не для того, чтобы угрожать тебе, а затем, чтобы оказать честь. — Великий джарл, — ответил Ивар Раздвоенная Борода, — готов ли ты дать мне клятву мира, которая будет иметь силу до тех пор, пока не закончится Ярмарка? Готов ли ты дать мне свою личную клятву на кольце храма Тора? — В этом нет необходимости, — сказал Свейн Синий Зуб, — но, если хочешь, я могу дать тебе такую клятву. Раздвоенная Борода смиренно склонил голову. Принесли кольцо из храма Тора, омытое кровью жертвенного быка. Его держал верховный жрец рун, присутствовавший на Ярмарке. Свейн Синий Зуб взялся за кольцо обеими руками и произнес: — Я провозглашаю, что тебя охраняет мирный закон Ярмарки. Клянусь, что этот закон будет охранять тебя до ее окончания. Мне стало легче дышать. Я видел, что люди Раздвоенной Бороды немного расслабились. Однако Раздвоенная Борода, казалось, не удовлетворился клятвой Свейна Синий Зуб. — Поклянись еще, — продолжал он, — бортом корабля, ребром щита, острием меча. Свейн Синий Зуб посмотрел на него удивленно. — Клянусь, — сказал он. — А еще, — не унимался Раздвоенная Борода, — огнем своего очага, деревом, из которого построен твой дом, и этим троном. — Да ладно тебе! — воскликнул Свейн Синий Зуб. — Мой джарл… — взмолился Раздвоенная Борода. — Ну хорошо, — ответил Свейн Синий Зуб. — Клянусь бортом корабля, ребром щита, острием меча, огнем моего очага, деревом, из которого построен мой дом, и троном. Он уже протянул руку, чтобы сбросить капюшон с головы Раздвоенной Бороды, но тот сделал шаг назад. — А ты готов поклясться своим урожаем, камнями, отмечающими границы твоих владений, замками своих сундуков и солью у себя на столе? — спросил Ивар. — Да, да! — Свейн Синий Зуб уже начал выходить из себя. — Клянусь! Раздвоенная Борода погрузился в размышления. Я думаю, он пытался придумать еще что-нибудь, чтобы сделать клятву Свейна Синий Зуб более надежной. С моей точки зрения, она и так была вполне убедительной. — А еще я клянусь, — объявил Свейн Синий Зуб, — бронзой моих поварешек и горшками с маслом. — В этом нет необходимости, — благородно разрешил Ивар Раздвоенная Борода. — Ну так как же тебя зовут, Победитель? — спросил Свейн Синий Зуб. Ивар Раздвоенная Борода отбросил капюшон на спину. — Меня зовут Ивар Раздвоенная Борода, — сказал он.Глава 13. ГОСТИ В ЗАЛЕ СВЕЙНА СИНИЙ ЗУБ
Великолепный дом Свейна Синий Зуб был выстроен из дерева. Внутренний зал, не считая комнат, которые вели из него в разные стороны, и балкона, опоясывающего весь зал и выходящего в другие помещения, был высотой и шириной около сорока футов, а в длину достигал двухсот. У западной стены стоял огромный длинный стол. А возле него — высокое кресло, по праву принадлежащее хозяину дома и скорее напоминающее трон. Кресло стояло таким образом, что лицо сидевшего на нем смотрело на восток, и было таким широким, что на нем вполне могло с удобством устроиться три или четыре человека, так что иногда верховный джарл оказывал честь кому-нибудь из своих гостей и приглашал его сесть рядом с собой. По обе стороны от трона располагались две колонны, около восьми дюймов в диаметре и восьми футов в высоту, — они назывались колонны почетного трона и обозначали место для установки кресла джарла. Эти колонны, украшенные символом дома Свейна Синий Зуб, еще во время правления прадедушки нынешнего джарла вырезали из дерева искусные мастера. По обе стороны от высокого места шли длинные скамьи. Почетное место располагалось напротив трона, так что избранный гость мог спокойно разговаривать с хозяином. Высокое место, хотя и называлось «высоким», было не выше всех остальных. Таким образом, гости, собравшиеся за столом, могли смотреть друг на друга. Почти по всей длине зала шла вырытая для «длинного огня» яма, где готовилась еда для слуг. По северной и южной сторонам зала были расставлены столы, возле которых стояли скамьи. В Торвальдсленде солонки с солью служат для разделения гостей по рангам. Если кто-то сидит между солонками и высоким местом, это называется «над» солью; а если между солью и входом в зал — «под». Гости, сидящие за столом, возле которого стоит трон, считаются сидящими «над солью» — это престижные места. Так же точно те, кого усадили параллельно высокому месту и рядом с ним или за маленькими столами, расставленными по обе стороны от «длинного огня», считаются приближенными к соли. Это разделение весьма условно и может меняться в зависимости от количества приглашенных гостей, достойных находиться «над» солью. Линия раздела, воображаемая конечно, тем не менее является вполне ощутимой и определяется реальностью социального положения. Она проводится по всей ширине зала. Таким образом, никогда не возникало ситуации, в которой гость, приглашенный занять место за длинным столом и оказавшийся «над» солью, находился бы далеко от трона хозяина. Впрочем, надо сказать, что в зале Ивара Раздвоенная Борода такого разделения не делалось; его гости являлись товарищами по оружию и, следовательно, находились «над» солью. Однако в огромном доме Свейна Синий Зуб все было организовано невероятно сложно. Сам хозяин да и все остальные посчитали бы неприличным, если бы человек, занимающий высокую должность, оказался за одним столом с надсмотрщиком, который следит за невольниками, ухаживающими за веррами. Жители Торвальдсленда добывают соль главным образом из морской воды или путем сжигания морских водорослей. Естественно, солью активно торгуют, а иногда и добывают с оружием в руках. На столе Свейна Синий Зуб я заметил несколько солонок с красной и желтой южной солью, которая, как правило, не употребляется в Торвальдсленде. Столы в разных домах расставляются по-разному. Я же рассказываю о зале Свейна Синий Зуб. Обычно входные двери смотрят в ту сторону, где восходит солнце, а высокое место расположено лицом ко входу. Здесь, в Торвальдсленде, славящемся своими крутыми нравами, такая мера предосторожности весьма разумна. По стенам зала развешены щиты и оружие воинов. Даже те, кто сидят на почетных местах в центре стола, должны расстаться со своим оружием на время пира. Ночью гости лягут спать на отведенные им меха, разложенные возле стен, под своими собственными щитами. Конечно, те, кто занимает высокое положение, и семья Свейна Синий Зуб отправятся в свои комнаты. Стены зала украшала великолепная резьба, над щитами висели роскошные гобелены. Они в основном изображали военные баталии, корабли или охотничьи сцены. На одном, который мне особенно понравился, искусный мастер вышил лес и сцену охоты на табука. На другом — множество кораблей времен голода в Торвальдсленде, который унес огромное количество жизней около века назад. В те времена северяне частенько отправлялись с рейдами на Юг. Когда Ивар Раздвоенная Борода открыл свое имя во время награждения талмитами, Свейн Синий Зуб не слишком этому обрадовался. — Схватить его и нагреть масло! — выкрикнул он. — Клятва! Ты дал клятву! — тут же запротестовали возмущенные жрецы рун. — Схватить его! — неистовствовал Свейн, однако его люди, бросая яростные взгляды на возмутителя спокойствия, силой удержали своего правителя от необдуманного поступка. — Ты обманул меня! — вопил Свейн Синий Зуб. — Верно, — признал Раздвоенная Борода. — Тут ты прав. Свейн Синий Зуб, которого крепко схватили за руки его люди, пытался вытащить из ножен свой огромный меч из голубой стали. Высокий жрец рун, присутствовавший на Ярмарке, встал между разбушевавшимся Свейном и Раздвоенной Бородой, который с самым невинным видом уставился в небо. Жрец поднял тяжелое золотое кольцо Тора, доставленное сюда из храма и омытое кровью жертвенного быка. — Ты поклялся на кольце! — напомнил он Свейну Синий Зуб. — И дал еще много других клятв, — добавил Ивар Раздвоенная Борода. Мне кажется, ему лучше было бы помолчать. На лбу и шее Свейна выступили жилы. Он был сильным человеком, и воины удерживали его с трудом. Наконец он сдался, но его глаза метали молнии. — Мы должны это обсудить, — объявил он. А затем удалился вместе со своими приближенными к дальнему концу платформы. Разговор у них получился совсем непростой. Многие бросали сердитые взгляды в сторону Ивара Раздвоенная Борода, который теперь, когда смог открыть свое имя, принялся весело приветствовать знакомых в толпе. — Да здравствует Раздвоенная Борода! — выкрикнул кто-то. Воины Свейна Синий, Зуб неуверенно переминались с ноги на ногу. А потом начали подбираться к платформе. Я поднялся по ступеням и встал за спиной Раздвоенной Бороды, чтобы иметь возможность прикрыть его, если в этом возникнет необходимость. — Ты сошел с ума, — сообщил я ему. — Смотри-ка, — сказал он мне, — а вот и Хафнир из фьорда Стальные Стены. Я не видел его с тех самых пор, как меня объявили вне закона. — Отлично, — ответил я. Ивар помахал рукой. — Эй, Хафнир! — крикнул он. — Да-да, это я, Ивар Раздвоенная Борода! Воины Свейна Синий Зуб подошли уже совсем близко, мне это совершенно не нравилось. И я левой рукой оттолкнул их копья. Тем временем дебаты между Свейном Синий Зуб и его приближенными продолжались. До меня доносились только обрывки их переговоров, но сомнений в том, что обсуждалось, не оставалось. Они рассматривали два варианта: сварить Раздвоенную Бороду и всех, кто с ним пришел заживо и создать тем самым опасный прецедент, который возникнет, если будет нарушен мирный закон Ярмарки. В результате репутация Свейна Синий Зуб может сильно пострадать из-за того, что он не посчитался с собственными клятвами, которые дал принародно и совершенно добровольно. Кроме того, жрецы рун будут, вне всякого сомнения, немало огорчены, если он откажется выполнять клятву на кольце; да и богам тоже может не понравиться такое легкомысленное отношение к вере, и они решат — кто знает Божью волю? — наказать жителей Торвальдсленда, напустив на них всяческие несчастья — болезни, ураганы, голод и невыносимый мороз. Против этого выдвигались возражения, что даже сами боги не должны винить Свейна Синий Зуб, если он посчитает клятву, которую его вынудили дать обманом, недействительной; один храбрец зашел так далеко, что даже принялся утверждать, будто святая обязанность Свейна Синий Зуб отказаться от всех клятв и приговорить Раздвоенную Бороду и всех прибывших на Ярмарку вместе с ним, исключая рабов, которые поменяют владельца, к смерти в кипящем масле. К счастью, в самый разгар речи он чихнул, что посчитали дурным предзнаменованием, и его аргументы, казавшиеся всего мгновение назад достаточно вескими, тут же признали не заслуживающими внимания. В конце концов, Свейн Синий Зуб повернулся к Ивару Раздвоенная Борода. Его лицо пылало гневом. Высший жрец поднял над головой священное кольцо. — Мирный закон Ярмарки, — проговорил Свейн Синий Зуб, — и закон моего дома охраняет тебя до конца Ярмарки. Я дал слово. И я его сдержу. Из толпы раздались радостные крики, а Раздвоенная Борода заулыбался. — Я знал, что так и будет, мой джарл, — сказал он. Высший жрец рун опустил кольцо. Надо сказать, что Свейн Синий Зуб вызвал у меня восхищение. Потому что сдержал данную клятву. И готов был не отступить от своего слова даже в таких обстоятельствах, когда любой сторонний наблюдатель признал бы, что соблазн нарушить клятву был велик. Занимающий столь высокое положение джарл должен служить примером для всех жителей Торвальдсленда. И он благородно, хотя и без особого восторга, поступил так, как требовал долг. — К завтрашней ночи, когда Ярмарка закроется, ты должен покинуть это место. Мое слово действует только на время Ярмарки, — сказал он. — Если я не ошибаюсь, у тебя шесть моих талмитов, — напомнил Раздвоенная Борода. Свейн Синий Зуб сердито на него посмотрел. — Один — за плавание, — продолжал Раздвоенная Борода, — один — за лазание по мачте, один — за прыжки через пропасть; а еще за то, что я прошел по веслу, и два — за ловкость, проявленную мной во владении копьем. Свейн Синий Зуб потерял дар речи. — Всего получается шесть, — не унимался Раздвоенная Борода. — Еще ни разу за всю историю ярмарок не случалось ничего подобного. Свейн Синий Зуб молча протянул Ивару талмиты, но тот смиренно наклонил голову. И Свейн Синий Зуб, как Верховный джарл Торвальдсленда, повязал все шесть талмитов на голову Ивара Раздвоенная Борода. Толпа ликовала. Я тоже радостно вопил вместе со всеми. Свейн Синий Зуб был, в некотором смысле, совсем неплохим человеком. — К завтрашней ночи, — напомнил он Раздвоенной Бороде, — когда Ярмарка закроется, ты должен покинуть здешние края. Моя клятва действует, только пока не закроется Ярмарка. — Ты сердишься на меня и готов посадить «под» солью, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, — потому что я вне закона. — Я сержусь на тебя и не пушу в мой дом, потому что ты самый большой негодяй и жулик в Торвальдсленде! — ответил Свейн Синий Зуб. Я видел, что этот комплимент доставил огромное удовольствие Раздвоенной Бороде, который, будучи очень тщеславным человеком, страшно заботился о своей репутации. — Однако, — продолжал Раздвоенная Борода, — я могу заплатить штраф, который ты сам на меня наложил, и снова стать полноправным гражданином Торвальдсленда. — Это невозможно! — фыркнул Свейн Синий Зуб, а кое-кто из его людей расхохотался. — Ни один человек не может заплатить выкуп, который я тебе назначил. — Ты ведь, наверное, слышал, — спросил на всякий случай Ивар Раздвоенная Борода, — о том, что Ченбар Морской Слин был освобожден из темницы Порт-Кара и о нападении на храм Кассау? — Он улыбнулся. — Так это ты! — выкрикнул Свейн Синий Зуб. Я заметил, что глаза у него алчно загорелись, и понял, что он истинный житель Торвальдсленда. У них у всех в крови жажда разбоя. — Когда я назначал тебе штраф, — медленно начал он, — я сознательно сделал его таким, что ни один человек не в состоянии его выплатить. Сотня стоунов золота, сапфиров Шенди столько, сколько весит взрослый мужчина и единственная дочь Торгарда из Скагнара. — Могу ли я нанести тебе сегодня вечером визит в твоем зале? — спросил Раздвоенная Борода. Свейн Синий Зуб изумленно на него посмотрел, а затем принялся теребить висящий на цепочке тяжелый зуб ханджерского кита. Бера, его подруга, поднялась на ноги. Я понял, что она умеет быстро принимать решения. — Приходи сегодня в наш зал, Победитель, — вымолвила она. Свейн Синий Зуб не стал ей возражать. Спутница джарла сказала свое слово. Свободные женщины Севера наделены большой властью. Женщина джарла в северном варианте каиссы является гораздо более сильной фигурой, чем убара на Юге. И не в том дело, что ее власть меньше, просто она не признается так открыто. Раздвоенная Борода посмотрел на Свейна, который по-прежнему теребил зуб ханджерского кита. — Да, — сказал он, — приходи сегодня в мой зал… Победитель. И снова в толпе раздались радостные крики. Свейн Синий Зуб, Верховный джарл Торвальдсленда, а за ним его подруга и приближенные покинули платформу, где проводилось награждение. Нас отлично накормили в зале Свейна Синий Зуб. Было много мяса тарска и боска, зажаренного на вертеле. Эль, который подавали за столом, оказался просто великолепным. Мед — сладок и крепок. Дым от огня уходил через специальные отверстия в крыше. Освещали зал очаги, где готовилась еда, и факелы, закрепленные в кольцах на стенах. Тут и там к потолку на длинных цепях были подвешены лампы с горящим маслом тарлариона, которые могли опускать и поднимать по желанию присутствующих. Кое-где на разной высоте были расставлены плошки с маслом, в котором плавали зажженные фитили. Чаще всего такие лампы используются в личных покоях, а не в больших помещениях. Кстати, земляной пол, как это принято в Торвальдсленде, несмотря на богатое убранство зала, был устлан тростником. Когда Раздвоенная Борода, я и его люди, нагруженные подношениями, вошли в зал, нас отвели в боковое помещение, где мы могли помыться перед пиром. В этой комнате имелось окно, что редко встречается в залах северян. Я приложил руку и надавил, оказалось, что это не стекло, а какая-то прозрачная ткань. — Что это такое? — спросил я у Раздвоенной Бороды. — Высушенная послеродовая пленка зародыша боска, — ответил он. — Она продержится несколько месяцев, даже если ее будет поливать дождь. Выглянув в окно, я увидел частокол, окружавший дом Свейна Синий Зуб. Внутри я заметил множество строений, мастерских и складов, даже ледник; а в центре, естественно, располагался сам зал, неуклюжий северный дворец с высокой крышей, дом Свейна Синий Зуб. На частоколе я разглядел стражников и переходы, освещенные лунами Гора. Вдалеке лунный свет отражался от снежных вершин Торвальдсберга, где, как утверждали легенды, спал Торвальд, который непременно проснется, когда в нем возникнет нужда. Я улыбнулся. И повернулся к Ивару Раздвоенная Борода. Я заметил, что дары, принесенные его людьми, сложены в этой боковой комнате. Он ухмыльнулся мне. Раздвоенная Борода пребывал в отличном настроении. Прошлую ночь он провел весьма приятно. Гунхильду и Булочку он отдал своим парням, а к себе призвал Медовый Пряник, которую еще совсем недавно называли мисс Стивенс — она родилась на Земле, — а еще Лию из Канады, ту, что я выиграл в соревновании по стрельбе из лука и подарил ему. Медовый Пряник, как большинство робких, скрытных и скромных девушек, боялась своей сексуальности и грубых мужчин, которых, не отдавая себе в этом отчета, считала своими естественными хозяевами; она обладала тайными, глубоко скрытыми переживаниями и ощущениями; дикому варвару Раздвоенной Бороде, естественно, было глубоко наплевать на те стены, которые девушка так старательно строила, чтобы скрыть от себя самой свои желания. Он просто взял и сломал эти стены. Ивар Раздвоенная Борода взял ее силой, девушка не могла оказать ему сопротивление, потому что была рабыней, у которой нет свободы выбора, и не могла открыто взглянуть на то, чего хочет ее тело. Он поступил с нею так, как положено поступать с рабыней, и она подчинилась — беспомощно, удивленно, со слезами и криками радости; Лия, которую я выиграл во время состязания по стрельбе, попыталась сопротивляться Раздвоенной Бороде; он избил ее и бросил на меха; прошло совсем немного времени и наступила ее очередь стонать от наслаждения. Утром обе девушки начали отчаянно враждовать, стараясь привлечь к себе внимание Ивара, однако он приказал своим людям приковать девушек друг к другу — так и сделали, а Раздвоенная Борода спокойно проспал целый день. Я вместе с остальными воинами Раздвоенной Бороды насладился Булочкой и Гунхильдой; обе делали свое дело просто превосходно. Утром я почувствовал на своем колене хрупкие пальцы Ольги; она, как и остальные рабыни, была прикована на ночь за правую щиколотку к центральному столбу, на котором держалась палатка. Ольга подползла ко мне, насколько позволяла цепь. Я передвинул свою постель к ней поближе и не стал терять времени даром. Через два ана мы заснули. Когда Раздвоенная Борода проснулся, все сразу занялись делами. Невольника Тарска и Тири расковали, он принялся что-то строгать, а Тири приказали смолоть из зерна муку, она не смела поднять на Тарска глаза. Я знал, что девушка просила у него пощады, теперь остальные рабыни смеялись над ней за это. — Он избил бы меня, если бы я не сдалась, — оправдывалась белокурая красотка. Потом она отвернулась, но я заметил, что у нее на лице промелькнула улыбка, похоже, Тири уже успела утешиться. Позже я видел, как она по собственной инициативе принесла Тарску напиться. — Благодарю тебя, рабыня, — сказал он. Она опустила голову. — А ты красива, рабыня, — добавил он. — Спасибо тебе, мой джарл, — тихо ответила она. Тарск посмотрел ей вслед, а потом, насвистывая, принялся за работу. Он был очень доволен собой. В этот момент Тарск мало чем отличался от свободного человека. — Если вы уже готовы, — сказал молодой раб в ошейнике и белой тунике, — то можете занять высокое место перед хозяином дома, Свейном Синий Зуб, джарлом Торвальдсленда. — Мы благодарим за оказанную честь, — заявил Раздвоенная Борода. Четверых воинов он оставил стеречь сокровища. Мы переглянулись. — У меня такое ощущение, — признался я, — что мы добровольно идем в логово ларла. — Ни о чем не беспокойся, — усмехнулся Ивар, — я, Ивар Раздвоенная Борода, на твоей стороне. — Именно это меня и беспокоит, — в свою очередь усмехнулся я. — Понимаю, — кивнул Ивар. — Может быть, лучше прыгнуть голыми в клубок ядовитых змей или пробежаться по долинам народа фургонов во время грозы с обнаженными мечами над головами? — предложил я. — Хитрость заключается вовсе не в том, чтобы войти в логово ларла, — сказал Раздвоенная Борода. — Это может сделать любой дурак. — Тут я с тобой полностьюсогласен, — кивнул я. — Вопрос в том, чтобы выйти оттуда! — Раздвоенная Борода подмигнул мне, что не слишком повысило мое настроение. — Ты что, и в самом деле надеешься выйти отсюда живым? — поинтересовался я. — Это только часть моего плана, — ответил Раздвоенная Борода. — Ну, а если мы и погибнем, то как герои, сражаясь против множества врагов. Поэтому мой план не имеет недостатков. — Ты меня почти убедил, — проворчал я. — Веди нас. Раздвоенная Борода дерзко задрал подбородок и, широко улыбаясь, вошел в зал и высоко поднял обе руки, приветствуя собравшихся. Многие воины радостно закричали. Ивар выиграл шесть талмитов. — Раздвоенная Борода приветствует вас! — заорал Ивар. Я заморгал. В зале было светло; я не ожидал, что помещение окажется таким огромным. За столами, поднимая кружки с элем и кинжалы, сидело не менее тысячи человек. Раздвоенная Борода направился к скамейке, стоявшей напротив почетного места, здороваясь по дороге с людьми Свейна Синий Зуб, я и остальные его люди последовали за ним. Я заметил, что Свейну Синий Зуб не нравится, что Раздвоенная Борода пользуется популярностью среди его воинов. Рядом со Свейном сидела его подруга Бера, облаченная в тунику из желтой шерсти с алым капюшоном из меха красного морского слина и с золотым ожерельем на шее. Мы отлично подкрепились в зале Свейна Синий Зуб. Поскольку Свейн был богатым человеком, во время трапезы нас развлекали акробаты, жонглеры и менестрели. Все ужасно развеселились, когда один из акробатов упал в очаг, его одежда загорелась, он выпрыгнул и начал кататься по полу, пытаясь погасить огонь. Два других акробата, чтобы сгладить неприятное впечатление, натянули над очагом шкуру боска и начали бороться друг с другом. Потом один из них свалился в костер, выскочил с другой стороны, а второй быстро накинул на него шкуру. Из-под шкуры акробат вылез сильно обожженным. Это тоже изрядно повеселило собравшихся. Жонглерам пришлось несладко, изредка они роняли чашки и тарелки, которые подбрасывали в воздух, потому что их все время подталкивали развеселившиеся воины. Многих менестрелей, которые не понравились пирующим, выгнали вон, швыряя им вслед здоровенные кости. Раздвоенная Борода в какой-то момент так разозлился на музыкантов, что объявил о своем намерении порадовать гостей собственной песней. Как я уже говорил, он ужасно гордился своим голосом. Но я попытался уговорить его отказаться от этого намерения. — Ты ведь гость, — втолковывал я ему. — Это недостойно тебя и твоего таланта — выступать после профессиональных певцов, тем самым ты покушаешься на честь своего хозяина, который, вне всякого сомнения, доставил сюда лучших исполнителей. — Твоя правда, — вынужден был признать Раздвоенная Борода. Я с облегчением вздохнул. Если бы Ивар Раздвоенная Борода начал петь, нам всем бы пришел конец. Невольники поворачивали вертела над очагом; рабыни разносили угощение. Девушки, хотя на их шеях и красовались ошейники, были одеты в туники из белой шерсти, перепачканные жиром; они ходили босиком, завязав волосы в пучки, чтобы они не загорелись от случайно упавшей искры, их лица тоже лоснились от жира и грязи; им приходилось нелегко. Я обратил внимание, что Бера внимательно за ними наблюдает: одну из девушек схватил за талию воин, и она засмеялась, но это в тот же миг заметила свободная спутница Свейна Синий Зуб. Тотчас последовал приказ — невольники мигом связали девушку и отвели на кухню, там ее разденут и высекут. Я пришел к выводу, что если бы Бера не присутствовала на пиру, то события здесь развивались бы совсем иначе. Как я понял, ее холодное, строгое лицо не слишком радовало воинов. Однако она была спутницей Свейна Синий Зуб. Вероятно, во время обычных пиров она довольно рано отправлялась на покой, забирая с собой, естественно, и Свейна. Только тогда мужчины могли отодвинуть столы и призвать рабынь. Я знал, что ни один джарл не может удерживать в своем зале мужчин, если там будет недостаточно женщин. Мне стало жаль Свейна Синий Зуб. Похоже, сегодня Бера не собиралась рано идти спать. Я полагаю, именно по этой причине гости, приглашенные к Свейну Синий Зуб, так отвратительно вели себя с актерами, а вовсе не потому, что жители Торвальдсленда столь привередливы и им трудно доставить удовольствие. В действительности только каисса, песни скальдов да еще разные истории, которые принято рассказывать за столом, могут долго удерживать их внимание. После того как актеров прогнали из зала и гости съели огромное количество еды, Свейн Синий Зуб, который продемонстрировал удивительное терпение, сказал Ивару Раздвоенная Борода: — Насколько я понял, у тебя есть все, чтобы заплатить штраф и снять с себя наказание? — Может быть, и есть, — проговорил Раздвоенная Борода. Глаза Свейна Синий Зуб заблестели. Он принялся теребить зуб ханджерского кита, висящий у него на шее на золотой цепочке. — Штраф был высоким, — заявил Свейн Синий Зуб. Раздвоенная Борода поднялся на ноги. — Принесите сапфиры и золото, — приказал он. — И еще весы. К великому изумлению собравшихся в зале гостей, люди Раздвоенной Бороды принесли из боковой комнаты ящики и мешки с золотом и тяжелый кожаный мешок с какими-то мелкими предметами. С дальних концов стола стали подходить гости, даже невольники и рабыни с удивлением и недоверием поглядывали на Раздвоенную Бороду и пытались подобраться поближе. — Ну-ка разойдитесь! Освободите место! — крикнул Ивар Раздвоенная Борода. Золото взвешивали больше двух анов на двух весах — одни принес с собой Раздвоенная Борода, а другие предоставил Свейн Синий Зуб. К моему великому облегчению, весы показывали почти одинаковый результат. Гора золота росла. Глаза Свейна Синий Зуб и Беры сияли от удовольствия. — Здесь четыреста стоунов золота, — проговорил Свейн Синий Зуб так, словно не верил своим глазам. Кто-то из зрителей удивленно вскрикнул. После этого Раздвоенная Борода подошел к тяжелому кожаному мешку, и на пол посыпался блистающий дождь драгоценных камней, в основном темно-голубого цвета, но были там и пурпурные, и белые, даже желтые — великолепные сапфиры Шенди, каждый в форме крошечной пантеры. — Ай-ай-ай! — взревели гости Свейна Синий Зуб, который, сжав кулаки, наклонился вперед. У Беры глаза сияли словно драгоценные камни, она не могла произнести ни слова. Раздвоенная Борода еще немного потряс мешок, и из него высыпалось несколько великолепных камней, среди которых были и совсем редкие — бледно-розовые, оранжевые, фиолетовые и даже зеленые. — Ай-ай-ай! — стонала толпа. — Какая необыкновенная красота! — крикнула какая-то рабыня, не имевшая никакого собственного имущества, поскольку даже ошейник на шее ей не принадлежал. — Взвесь их, — спокойно сказал Ивар Раздвоенная Борода. Я и сам не представлял, что существует столько разновидностей сапфиров, до сих пор мне приходилось видеть только голубые. Однако я ни секунды не сомневался в том, что они настоящие. Ченбар Морской Слин был гордым человеком и не мог заплатить за свою свободу фальшивыми камнями. Кроме того, имея дело с Верховным джарлом, Раздвоенная Борода не стал бы приносить в дом Свейна Синий Зуб подделки. Потому что считал себя выше этого. Одно дело обмануть того, кто не из Торвальдсленда, и совсем другое попытаться надуть своего соотечественника, в особенности джарла. Я знал наверняка, что великолепная блистающая гора драгоценностей, лежащая на земляном полу зала Свейна Синий Зуб, была именно тем, чем казалась, а именно: настоящими сапфирами, сказочным сокровищем, которое мало кому из присутствующих доводилось видеть в жизни. Камни, как и золото, тщательно взвесили. Присутствующие при этой процедуре воины и гости Свейна Синий Зуб не могли сдержать восторженных восклицаний. Камни весили больше, чем взрослый мужчина. Ивар Раздвоенная Борода стоял возле сокровища и ухмылялся, а потом развел руки в стороны. — Я и не думала, что в Торвальдсленде существует такое богатство, — прошептала Бера. На Свейна Синий Зуб такое огромное количество золота и сапфиров произвело сильное впечатление. Он практически лишился дара речи. Теперь в Торвальдсленде не найдется ни одного джарла, который сможет соперничать с ним богатством. Его власть станет равна власти убара с Юга. Однако жителя Торвальдсленда не так-то легко удовлетворить. Свейн Синий Зуб откинулся на спинку свое го кресла. — Если ты помнишь, Ивар Раздвоенная Борода, имелось еще и третье условие, — проговорил он. — Да, мой джарл? — спросил Ивар. — Похоже, мне придется забрать все эти сокровища, — продолжал Свейн, — а ты останешься вне закона. Впрочем, я могу засчитать тебе выполнение первых двух условий. Я отменю свой приказ об объявлении тебя вне закона только тогда, когда ты доставишь сюда дочь моего врага Торгарда из Скагнара. Люди Синего Зуба были недовольны и принялись сердито ворчать. — Раздвоенная Борода заплатил даже больше, чем было назначено! — выкрикнул один из них. — Есть ли еще кто-нибудь, кто смог бы заплатить такую цену? — Молчать! — заорал Свейн Синий Зуб, встав со своего места и нахмурившись. — Никто, даже целая армия или флот, — возмутился другой, — не может захватить дочь такого могущественного джарла, как Торгард из Скагнара! — Складывается впечатление, что ты требуешь невозможного, мой джарл, — заметил Раздвоенная Борода. — Да, именно я требую невозможного, — согласился Свейн Синий Зуб. — Ты, Ивар Раздвоенная Борода, должен совершить невозможное. Воины Раздвоенной Бороды сердито зашумели, зазвенело оружие. Даже люди Свейна Синий Зуб, которых насчитывалось в зале около тысячи, возмутились. Однако Свейн, оставаясь их джарлом, отважился противопоставить их воле свою. Кто из них осмелится бросить вызов джарлу? В определенном смысле я им восхищался. Он был очень храбрым человеком. И я знал, что он намерен твердо придерживаться своего решения. Свейн Синий Зуб снова опустился на свое место за столом. — Да, дружище Раздвоенная Борода, — повторил он, — по праву джарла я требую, чтобы ты сделал то, что сделать невозможно. Раздвоенная Борода повернулся ко входу в зал и крикнул: — Приведите женщину! В зале повисло напряженное молчание, только трещали факелы и огонь в очаге. Гости, рабыни и невольники расступились. Дверь в зал широко распахнулась, и появилось четыре человека — Оттар, который приехал вместе с Раздвоенной Бородой на Ярмарку, два воина с копьями, а между ними шла девушка, одетая в роскошное одеяние, в вуалях, какие носят женщины на Юге. Они остановились возле стола, напротив высокого места, где сидел Свейн Синий Зуб. Девушка стояла среди золота и драгоценных камней. Ее великолепное платье было сшито из мягкой невесомой сияющей ткани, которая, словно изысканный драгоценный камень, меняла цвет, когда на платье падали блики мерцающих факелов и ламп. На голову девушки был накинут капюшон, а лицо закрывали две вуали: из алого и белого шелка. — Это еще что за шутки? — сурово спросил Свейн Синий Зуб. — Никаких шуток, мой джарл, — ответил Раздвоенная Борода, а потом махнул рукой в сторону девушки. — Позвольте представить вам Хильду, дочь Торгарда из Скагнара. Девушка отбросила капюшон, и по ее спине рассыпались роскошные волосы. Затем она медленно вытащила булавки и, отцепив вуали, бросила их на пол. — Это она, — прошептал какой-то человек, сидящий за столом Свейна Синий Зуб. — Я был один раз в доме Торгарда. Это она! — Ты… ты дочь Торгарда, Торгарда из Скагнара? — заикаясь, спросил Свейн Синий Зуб. — Да, мой джарл, — ответила она. — Прежде чем Торгард из Скагнара построил корабль «Черный слин», — медленно проговорил Свейн Синий Зуб, — у него был другой. Как он назывался? — "Рогатый тарларион", — проговорила Хильда. — Он и сейчас служит отцу, только перестал быть его флагманским кораблем. — Сколько там весел? — спросил Свейн Синий Зуб. — Восемьдесят. — Кто возглавляет рыбное дело Торгарда? — Грим, он родился в Ханджере. — Однажды во время сражения, — продолжал допрос Свейн Синий Зуб, — я ранил Торгарда из Скагнара. — Шрам, — заговорила девушка, — остался у него на левом запястье, он прячет его под браслетом с драгоценными камнями. Свейн Синий Зуб откинулся на спинку кресла. — В той битве, — сказала Хильда, — он тоже ранил тебя, причем гораздо серьезнее, чем ты его. У тебя на левом плече осталась отметина. Бера покраснела. — Верно, — признал Свейн Синий Зуб. — Я же сказал вам, — снова крикнул один из гостей, — это Хильда, дочь Торгарда из Скагнара! Я был в его зале. Это она! Жительницы Севера, как правило, не прикрывают лицо вуалью. — Как тебя захватили? — поинтересовался Свейн Синий Зуб. — Обманом, мой джарл, — ответила Хильда. — В моих собственных комнатах меня схватили, надели наручники и закрыли мне лицо. — Как им удалось провести тебя мимо стражи? — не унимался Синий Зуб. — Поздно ночью меня выбросили в море с высоты более ста футов из окна моей комнаты в наручниках и капюшоне. Там ждала лодка. Меня выловили из воды, словно рыбину, сделали пленницей, заставили лежать на дне лодки, будто самую обычную девку. Следом за мной из окна выпрыгнули мои похитители. Собравшиеся в зале люди Раздвоенной Бороды и Свейна Синий Зуб принялись радостно вопить. — Бедная, несчастная крошка! — воскликнула Бера. — Такое может случиться с каждой женщиной, — ответила Хильда, — даже с тобой, благородная дама. — Мужчины — самые настоящие чудовища! — вскричала Бера, а потом с яростью посмотрела на Ивара, меня и его людей. — Позор на ваши головы, животные! — заявила она. — Свейн Синий Зуб, джарл Торвальдсленда, познакомься с Хильдой, дочерью Торгарда из Скагнара, — спокойно сказал Ивар Раздвоенная Борода. — Хильда, дочь Торгарда из Скагнара, познакомься со Свейном Синий Зуб, джарлом Торвальдсленда. Хильда смиренно склонила голову. В зале снова раздались ликующие возгласы. — Бедняжка, — возмущалась Бера, — сколько же тебе пришлось выстрадать! Хильда опустила голову. Она ничего не ответила Бере, но мне показалось, что она улыбнулась. — Я не просто пленница, мой джарл, — проговорила она. — Что-то я не понимаю, о чем ты, — удивился Свейн Синий Зуб. Хильда не поднимала головы. — Тебе не следует называть меня «мой джарл», милая, — сказал Свейн Синий Зуб. — Я не твой джарл. — Каждый свободный человек — мой джарл. Видишь ли, мой джарл, — Хильда гордо вскинула голову и чуть приоткрыла плечи, — я ношу ошейник Ивара Раздвоенная Борода. Ошейник из железа с массивными петлями и сложным замком казался особенно черным на ее ослепительно белой коже. — Ты осмелился надеть ошейник на дочь Торгарда из Скагнара! — воскликнула Бера, обращаясь к Ивару Раздвоенная Борода. — Мой хозяин делает все, что пожелает, госпожа, — сказала Хильда. Мне было страшно интересно, что сказала бы Бера, если бы узнала, что Хильда подверглась наказанию на весле, что ее высекли и научили ходить на поводке и повиноваться своему господину; что ее ласкали мужчины и учили отвечать на ласки. — А ну-ка, замолчи, рабыня! — крикнула Бера. Хильда опустила голову. — Подумать только, — продолжала Бера, — я пожалела девку в ошейнике! Хильда не осмеливалась произнести ни слова. В такой ситуации рабыня должна молчать, иначе она может лишиться жизни. Девушка задрожала. Бера так рассвирепела, что, подобрав роскошные юбки, встала из-за стола и отправилась в свои комнаты. — Ты надел на нее ошейник! — засмеялся Свейн Синий Зуб. — Конечно, — сказал Ивар. — Великолепно! — потирая руки, продолжал хохотать Свейн Синий Зуб. — Подними голову, девка, — приказал он. Его отношение к Хильде резко переменилось. Она повиновалась. У нее было прекрасное лицо, голубые глаза и великолепные светлые волосы. — А она красавица, — заявил Свейн Синий Зуб. — Сними туфли, — велел Хильде Раздвоенная Борода. Она быстро выполнила приказ. Чулок на ней не было. Резким, грубым движением Раздвоенная Борода положил руки на плечи девушки и сорвал с нее платье. Отовсюду послышались крики восхищения и восторга. Хильда стояла, гордо подняв голову, среди золота и драгоценных камней, сваленных в кучу у ее ног. Сам Ивар Раздвоенная Борода поставил на ее теле клеймо, на рассвете, несколько дней назад, перед тем, как мы отправились на Ярмарку. Рыдающую дочь Торгарда из Скагнара Ивар Раздвоенная Борода перекинул через плечо и собственноручно отнес на свой корабль. Прежде чем поставить клеймо, Ивар надел ей на шею ошейник и надежно закрыл замок. Я посмотрел на клеймо на бедре Хильды Надменной — теперь она стала всего лишь одной из рабынь, собственностью, девушкой в ошейнике. Глаза Свейна Синий Зуб и остальных мужчин в зале блестели, воины упивались красотой Хильды, дочери Торгарда из Скагнара. — Похоже, — объявил Свейн Синий Зуб, — что ты заплатил штраф. — Да, — подтвердил Раздвоенная Борода, — так может показаться. — Утром я официально объявлю о том, что ты больше не вне закона, — пообещал Свейн Синий Зуб. Я немного успокоился. Может быть, мы все-таки выйдем живыми из пиршественного зала Свейна Синий Зуб. Я опасался только какого-нибудь подвоха или обмана с его стороны, предполагал, что он может сделать что-нибудь хитроумное, как это принято у северян. Впрочем, он объявил свою волю в присутствии большого количества людей. Он не станет нарушать слово, гордость не позволит. Его слово означало для него так же много, как и земля, на которой он жил, как его честь и меч, и корабль. Он сдержит обещание. — Думаю, произошла ошибка, — вмешался Ивар Раз двоенная Борода. Сердце у меня замерло. — В каком смысле? — спросил Свейн Синий Зуб. — В каком смысле мой штраф считается выплаченным? — поинтересовался Ивар Раздвоенная Борода. Свейн Синий Зуб был явно озадачен. Он показал на груду драгоценностей, золото и девушку. — У тебя здесь есть все, чтобы выплатить штраф, — сказал он. — Правильно, — согласился Раздвоенная Борода и выпрямился во весь свой огромный рост. — А кто тебе сказал, что я собираюсь платить штраф? Неожиданно все, кто находился в зале, воины Раздвоенной Бороды и Свейна Синий Зуб вскочили на ноги и заорали. И я вместе с ними. Никто и не подозревал, что такое может произойти, но, зная Ивара Раздвоенная Борода, следовало ожидать чего-то непредсказуемого. Еще никто на Севере не осмелился сотворить нечто подобное! И хотя мы все могли расстаться с жизнью, люди Раздвоенной Бороды да и многие из воинов Свейна Синий Зуб ликующе вопили. Сердце бешено колотилось у меня в груди, кровь быстрее побежала по жилам. Я снова и снова ударял ладонью правой руки по левому плечу и слышал, как копья со звоном стучат по щитам. Свейн Синий Зуб медленно поднялся на ноги. Он пылал гневом. Все присутствующие в зале прекрасно знали, что Ивар Раздвоенная Борода убил дальнего родственника Свейна Синий Зуб, которого звали Финн Широкий Ремень, в честном бою; все присутствующие в зале знали, что Свейн Синий Зуб назначил Ивару Раздвоенная Борода возмутительный штраф, сознательно определив такие условия, чтобы его невозможно было выплатить, преследуя цель навечно оставить Ивара Раздвоенная Борода вне закона. Затем, к великому изумлению всего Торвальдсленда, а в особенности самого Свейна Синий Зуб, Раздвоенная Борода сначала завоевал шесть талмитов в состязаниях, потом принес в зал Верховного джарла все, что требовалось, чтобы выполнить невыполнимые условия Свейна, однако в конце концов отказался платить! — В этой стране, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, — скорее, чем принять прощение от такого джарла, как ты, я сделаю выбор, который сделает любой свободный мужчина. Я выбираю слина, лес и море! — Свейн Синий Зуб не сводил с него глаз. — Я не заплачу тебе штраф, — продолжал Раздвоенная Борода. — Потому что решил оставаться вне закона. И снова в зале раздались дружные вопли. Я со всей силы треснул Ивара по спине. Горм, Оттар и все остальные, кто пришел с ним, встали вокруг Ивара, а Хильда опустилась на колени у его ног и прикоснулась губами к его меховым сапогам. — Мой джарл! Мой джарл! — рыдала она. И вдруг в огромном пиршественном зале Свейна Синий Зуб воцарилась тишина. Все повернулись к Свейну Синий Зуб. Он стоял перед своим троном, за длинным праздничным столом, между высокими колоннами, отмечавшими самое почетное место в зале. Он готовился произнести речь. Неожиданно он вскинул голову. И я тоже. Несколько человек тоже почувствовали запах дыма. — Зал горит! — крикнул кто-то. Языки пламени над нашими головами и у нас за спиной лизали юго-восточный угол внутренней крыши, справа от двери. Из боковой комнаты тоже пополз дым. Мы заметили там какое-то движение. — Что происходит? — крикнул кто-то из гостей, сидевших за боковым столом. Неожиданно огромные резные двери у нас за спиной широко распахнулись. И мы увидели в дверном проеме громадные неуклюжие лохматые фигуры. Одна из них прыгнула в зал. В руке существо сжимало гигантский топор с ручкой примерно восьми футов длиной, а лезвие, наверное, больше двух футов; в другой его руке находился громадный круглый железный щит с двумя ручками; он поднял щит и топор; руки у него были невероятно длинными, а на правой сверкнул спиральный золотой браслет. Это был курия, который говорил с нами на ассамблее. Он откинул голову и открыл пасть, глаза его яростно сверкнули, он издал леденящий душу боевой вопль курий; а затем наклонился, сгорбился и принялся нас разглядывать, появились острые, как ножи, когти, и зверь прижал уши к голове. Никто из нас не мог пошевелиться. А затем у него из-за спины выскочили другие курии, они оскалились и дико взвыли — по тому, как сияли их глаза, я почему-то понял, что этими криками они выражают удовольствие, предвкушая сладостный пир; позже я узнал, что курии всегда издают такой звук, когда готовятся испить кровь. Этот крик возбудил и всех остальных; почти мгновенно крик подхватили сородичи вожака, их вой и горящие злобой глаза наполнили пиршественный зал Свейна Синий Зуб. Они бросились вперед, размахивая своими боевыми топорами, словно заколдованные воинственным кличем курии с золотым браслетом на руке.Глава 14. МЫ С РАЗДВОЕННОЙ БОРОДОЙ ПОКИДАЕМ ЗАЛ СВЕЙНА СИНИЙ ЗУБ
Мимо меня пролетели разрубленные останки человеческого тела. Курии метались по длинному залу и убивали, рассекая на части мужчин, которые пытались подобраться к своему оружию. Деревянные щиты Торвальдсленда защищали воинов от огромных топоров так же эффективно, как высушенная шкура фруктов ларма, натянутая на пальцы, спасала бы от удара кинжала с четырьмя лезвиями, какими пользуются в Ананго, или от боевой рукавицы Восточного Скьерна. Там и здесь топоры курий, разрубив позвоночники тех, кто тянулся за оружием, врезались в деревянные перекрытия зала. Я задыхался в дыму, глаза щипало. Рядом со мной кто-то закричал. Меня сбили с ног, потащили в толпу. Несколько мгновений я видел только земляной пол, застланный тростником, и лес бегущих ног. Левая рука попала в лужу крови. Меня снова толкнули, но я сумел подняться на ноги. Охваченная паникой толпа увлекла меня за собой сначала в одном направлении, а потом в другом. Я даже не мог вытащить оружие. Топоры курий опускались снова и снова. Зал заполнился криками людей и воем курий. Я заметил, как лохматая рука зверя ухватила и подняла в воздух какого-то воина, у которого была сломана спина. Чудовище зарычало, откинув назад голову. Его белые клыки в свете полыхающей пламенем крыши казались алыми. В следующее мгновение курия отбросил свою несчастную жертву на сто ярдов к противоположной стене зала. Другой свирепый зверь держал в чудовищной пасти еще одного воина. Несчастный еще жил, но его глаза застыли от ужаса и бессмысленно смотрели в одну точку. Не думаю, чтобы он что-нибудь видел, да и боли наверняка не испытывал. Бедняга еще жил, но уже ничего не чувствовал. Он прекрасно понимал, что происходит, однако его это теперь не касалось. Словно происходило не с ним. А потом курия сомкнул челюсти. На одно короткое мгновение в глазах человека промелькнуло осознание своей гибельной судьбы, но уже в следующую минуту зверь перекусил его пополам. Я видел Ивара Раздвоенная Борода только мельком. Крепко держа Хильду за руку, он пытался втолкнуть ее в одну из боковых комнат, при этом не переставая сражаться с куриями. Он выкрикивал приказы своим людям, которые собрались вокруг него. Свейн Синий Зуб стоял на столе перед высоким местом. Голос его тонул в диком вое и реве злобных курий. Около меня просвистело лезвие громадного курийского топора. Четверо воинов пытались отступить, но их остановила толпа, плотная, точно стена, и звери разрубили их напополам. Те, кто оказались поблизости от курий, пытались отползти подальше. Топоры не давали толпе разбежаться в разные стороны, и мы вынуждены были держаться вместе. Почти никто не мог воспользоваться оружием. Кое-кому удалось проскочить за спинами курий в открытые двери, и теперь они мчались прочь от зала, а их силуэты четко вырисовывались в свете костров. Впрочем, на улице их тоже поджидали звери, так что многие погибли под ударами их топоров во дворе дома Свейна Синий Зуб. А потом курии встали на пороге и, рыча, с топорами в руках принялись внимательно оглядывать зал. К ним подбегали мужчины и падали на колени, надеясь сохранить себе жизнь, пусть всего лишь на ан, но курии разрубали их на части, уничтожая быстрыми, точными ударами топоров. Звери берут пленных, только когда хотят. Я заметил, что несколько человек из отряда Раздвоенной Бороды проскользнули в боковые комнаты. Среди них были Оттар и Горм. Возможно, им удастся спастись. Они могут попытаться разорвать пленку на одном из окон и выползти наружу, а потом, пользуясь царящей во дворе неразберихой, убегут подальше от пиршественного зала Свейна Синий Зуб. К моему великому удивлению, в дверях одной из комнат появился Раздвоенная Борода и принялся оглядываться по сторонам. Его лицо казалось багровым в свете огня. В руке он держал меч. Хильду я не видел и решил, что она вместе с его людьми спряталась в боковой комнате. Я очень надеялся на то, что она вместе с остальными сможет каким-нибудь образом выскользнуть из дома, пройти по переходам частокола и спрыгнуть на другой стороне. Я заметил, как Раздвоенная Борода, придерживая одной рукой за плечо странного великана Ролло, вел его к двери маленькой комнатки. Ролло казался совершенно спокойным, хотя вокруг бушевала ярость курий. Его глаза были пустыми. Он позволил подвести себя к маленькой комнате, словно ребенка. Я заметил, что его топор, с которым он не расставался, был уже в крови. У курий, как и у людей, красная кровь, да и химический состав примерно такой же. Еще один довод для Царствующих Жрецов в пользу равнозначности воюющих народов. Основное различие в составе крови курий и людей состоит в том, что плазма курий содержит более высокий процент соли, что приводит к образованию мощного растворителя протеина. Курия может съесть и переварить такое количество мяса, которое убило бы любого человека. Ролло исчез в маленькой комнате. Я услышал, как справа от меня отчаянно закричала рабыня. Курия накинул на нее поводок. Он потащил ее влево, девушка изо всех сил сопротивлялась, но поводок душил ее. Там их поджидал другой курия, он держал в руке поводки более чем двадцати рабынь, которые дрожа стояли на коленях у его ног. Подошедший курия передал новый поводок своему собрату, тот добавил его к остальным. Девушка быстро опустилась на колени. Я знал, что женщины считаются у курий деликатесом. Курия, который привел девушку, вытащил еще один поводок из внутренней полости своего щита и осмотрелся по сторонам. Еще одна невольница, стоящая на коленях возле очага, увидела его и с криком бросилась бежать. Курия, не торопясь, последовал за ней, загоняя в угол зала. У себя за спиной я услышал удары топоров и принялся выбираться из толпы. Я понял, что слышу, как кто-то рубит дерево. Свейн Синий Зуб и четверо его людей пытались прорубить дыру в стене зала, чтобы выбраться наружу. Однако у них не очень-то это получалась, потому что им мешала толпа. Рядом я увидел Ивара Раздвоенная Борода. Он не пытался спастись бегством. В руке Ивара сверкал меч, но он вряд ли сможет достойно противостоять мощным металлическим щитам и огромным топорам курий. Они вполне могут разрубить человека пополам, прежде чем он сумеет приблизиться к ним, даже вооруженный длинным северным клинком. Раздвоенная Борода посмотрел по сторонам. На пир в зал Свейна Синий Зуб собралось более тысячи человек. Сейчас по меньшей мере двести или триста были убиты. Трупы в основном лежали возле стен, где висело оружие, до которого большинство из гостей Синего Зуба так и не смогло добраться. Курия, бросившийся в погоню за рабыней, уже возвращался с добычей. Он тащил несчастную, которая отчаянно цеплялась за поводок, сдавливавший ей горло. В следующий момент зверь передал девушку своему на парнику и направился выслеживать новую жертву. Курии отрезали нас от стен с двух сторон, не подпуская к оружию. Задние двери, через которые можно было выбраться из зала, уже закрыли. У главного входа с топорами наготове стояло несколько здоровенных зверей. Нас оставалось шестьсот или семьсот человек, сгрудившихся вместе и окруженных со всех сторон. Мы стояли спиной к западной стене зала. — Очистите место! — крикнул Свейн Синий Зуб. — Давайте воспользуемся нашими топорами! Стараясь держаться подальше от курий, медленно наступающих на нас с окровавленными топорами наготове, испуганные люди отступали все дальше и дальше. Мне наконец удалось выбраться из толпы и занять позицию на границе между людьми и куриями. Если мне суждено погибнуть, я предпочитал, чтобы это произошло в ситуации, когда у меня есть свобода действий. Я обнажил свой меч. И тут же заметил, как губы одного из курий разошлись в злобной усмешке. — Твой клинок совершенно бесполезен, — сказал Ивар Раздвоенная Борода, вставший рядом со мной. Курии подходили все ближе. Я услышал сверху безумный крик, поднял глаза и увидел, как с балкона, идущего вдоль стены по кругу, сбросили человека. Звери захватили балкон. Густой дым наполнил зал, люди начали задыхаться и кашлять. Ноздри курий превратились в узкие щелочки. Искры падали на их шкуры. Я оттолкнул в сторону свисающий с потолка бронзовый сосуд, наполненный маслом тарлариона. Он был устроен так, что мог подниматься и опускаться при помощи специальной цепи. — Копья! — закричал Ивар. — Нам нужны копья! Однако в обезумевшей от ужаса толпе лишь совсем у немногих воинов было оружие. А те, что держали копья в руках, все равно не могли бы ими воспользоваться, потому что со всех сторон напирала толпа. Сбоку я увидел курию с золотым браслетом на руке. Из уголка его рта стекала слюна и кровь. Он посмотрел на меня. И я понял, что это мой враг. Мы нашли друг друга. Оскалившийся курия, приближавшийся ко мне, замахнулся топором. Я отскочил в сторону, и топор застрял в земляном полу. Зверь находился совсем рядом, и я вонзил свой меч по самую рукоять ему в грудь Он удивленно взревел, но я вытащил меч и успел отскочить. Остальные курии с озадаченным видом поглядывали на своего павшего товарища. В зале наступила мертвая тишина, только потрескивали факелы да ревел огонь в очаге. Предводитель курий понял, что мне удалось совершить — один из его собратьев был убит. — В атаку! — крикнул Ивар Раздвоенная Борода. — В атаку! Неужели вы, словно трусливые тарски, боитесь идти в бой? Воины Торвальдсленда, в атаку! Никто не пошевелился. Самые обычные люди, они не решались вступить в бой со свирепыми зверями. Они беспомощно ждали смерти. Так силен был охвативший их ужас, что они не могли сдвинуться с места. Тело убитого курии, неподвижное, скорчившееся, лежало на полу. Окровавленный топор валялся рядом. Рука запуталась в одном из ремней щита, другой ремень порвался. Вождь курий, мой личный враг, свирепо уставился на меня. Ужас, который он испытал, увидев, что пал его кровный брат, быстро сменился яростью. Я, один из стада скота, осмелился нанести удар господствующей расе, высшей форме жизни. Убит курия. Я приготовился к бою. И снова в зале Свейна Синий Зуб прозвучал боевой клич курий. По обе стороны от вожака собрались воющие звери. Они подходили со всех сторон, размахивая топорами. Я не хочу подробно рассказывать о том, что за этим последовало. Курии превратили обезумевшую от страха толпу в воющих животных. Какого-то человека примерно в ярде от меня одним ударом разрубили пополам от головы до пояса. Пока курия вытаскивал из тела топор, я сумел вонзить ему меч в шею, под левое ухо. И тут заметил, как Ивар Раздвоенная Борода, меч которого остался в теле курии, выхватил нож и, с силой ударив кулаком прямо зверю в морду, несколько раз вонзил оружие в лохматую грудь. Из-за неровностей пола в зале мы все время скользили в лужах крови и были забрызганы с ног до головы. У одной из стен я вытащил из рук убитого воина копье, и мне стало не по себе, когда я увидел разорванные легкие несчастного. Я метнул копье. Его древко достигало семи горианских футов в длину, наконечник был сделан из бронзы. С близкого расстояния такое копье с легкостью может пронзить щит южанина. Мое копье вошло в тело курии, который тут же выронил топор. Мне удалось спасти жизнь какому-то воину, однако уже в следующее мгновение он пал от удара топора другого зверя. Я прижался спиной к стене. В южной части зала упала горящая потолочная балка, завизжали рабыни. Курии посмотрели наверх. Их ноздри оставались закрытыми, так что дым им не мешал. Глаза многих зверей, обычно желтоватые с черными зрачками, покраснели. Я увидел, как один из них, на которого падали искры, поднял голову и на мгновение оторвался от пожирания еще теплого человеческого тела, но потом быстро вернулся к прерванной трапезе. Ивар Раздвоенная Борода с копьем в руке сражался с невооруженным курией. Ивар упер тупой конец копья в землю у себя за спиной. Зверь, хватая пастью воздух, с безумно горящими глазами, отскочил и упал назад; Ивар успел отпрыгнуть в сторону, когда другой курия нанес ему удар топором. В другом конце зала я заметил вожака курий, того, что носил на руке золотой браслет. Я вспомнил то, что он сказал, обращаясь к ассамблее. Он тогда так рассвирепел, что крикнул: «Один курия может прикончить тысячу таких, как вы!» Сейчас в зале Свейна Синий Зуб оставалось не более полутора сотен живых людей. — Следуйте за мной! — крикнул Свейн Синий Зуб. Его топор и топоры его людей наконец пробили отверстие в стене. Словно охваченные паникой урты, тридцать пять или сорок человек устремились к отверстию, мешая друг другу, сдирая кожу о неровные края дыры. — Быстрее! Быстрее! — кричал Свейн Синий Зуб. Его туника была разорвана, однако на цепи по-прежнему висел зуб ханджерского кита, выкрашенный в синий цвет. По этому амулету люди Торвальдсленда узнавали его. Свейн Синий Зуб протолкнул еще двоих своих людей в отверстие, но курии находились между мной и дырой в стене. Ивар Раздвоенная Борода, как и многие другие, тоже оказался отрезанным. Упала очередная пылающая балка. Украшения были сорваны со стен или сгорели, сами стены начали дымиться. Однако по-настоящему горела лишь восточная часть южной стены. Десять курий бросились туда, где пытались прорваться на свободу Свейн Синий Зуб и его люди, чтобы помешать спастись остальным. Они встали перед отверстием с поднятыми топорами. Когда один из воинов подошел слишком близко, сверкнула синеватая сталь топора, и он рухнул на пол. Кого-то из воинов в центре зала, пытавшегося просить пощады, рассекли надвое, и топор с силой вонзился в землю. — Светильники! — крикнул мне Раздвоенная Борода. — Рыжий, светильники! С грохотом рухнула на пол горящая балка. Я заметил, как курия, державший поводки пойманных рабынь, потащил девушек из зала. Ему удалось поймать более сорока несчастных. Не в силах слабых женщин было разомкнуть ошейники или избавиться от поводков. Каждый поводок достигал примерно пятнадцати футов в длину, что позволяло одному курии тащить за собой сразу несколько пленниц. Он вышел из зала, а за ним, спотыкаясь, крича и падая, были вынуждены бежать несчастные девушки. Я видел, как курии методично, одного за другим, добивали раненых, пытавшихся спрятаться среди мертвых. Они тщательно делали свое дело — двигались ровными рядами, наносили страшные удары, и ни одному раненому не удалось уцелеть. Не вызывало сомнений, что курии действуют четко и эффективно; они, как и люди, были разумными существами. Какой-то человек с отчаянным криком бросился бежать и наткнулся на курию, который встречал беглецов топором. Люди не могли успешно противостоять этим чудовищным существам. Курии окружили группу воинов у западной стены зала. Многие стонали, жалобно причитали, падали на колени. Два курии повернулись ко мне. Я заметил, что Ивар Раздвоенная Борода стоит среди тех, кто сгрудился у западной стены. Его было отлично видно, потому что он один из немногих остался на ногах. В свете мерцающего пламени факелов он казался разъяренным исполином; вены у него на лбу походили на толстые красные канаты, а глаза пылали гневом, совсем как у курий. Он вытащил меч из тела поверженного врага; левый рукав его туники оторвали напрочь; на шее остались следы когтей. — На ноги! — крикнул он, обращаясь к северянам. — На ноги! Сражайтесь! — Но даже те, кто стоял, казалось, окаменели от ужаса. — Разве вы не из Торвальдсленда? — воскликнул он. — Сражайтесь! Сражайтесь! Но никто не осмеливался пошевелиться. В присутствии курий люди чувствовали себя всего лишь жертвами, идущими на заклание. Я увидел, как оскалились звери и подняли топоры. И снова сквозь дым и пламя до меня донесся приглушенный голос Раздвоенной Бороды. — Лампы! — повторил он. — Рыжий, лампы! И тут я понял, что он имел в виду. Лампы с маслом тарлариона, висящие на цепях, закрепленных на больших кольцах потолочных балок! Отверстия в потолке, сквозь которые выходит дым! Раздвоенная Борода объяснял мне, как я могу выбраться отсюда. Но ведь я же играл с ним в каиссу. — Сначала ты, Раздвоенная Борода! — крикнул я. Я без него не уйду. Мы играли в каиссу. — Ты идиот! — крикнул он. — Я еще не научился защищаться от гамбита топора джарла, — возразил я. И убрал меч в ножны, а потом, сложив руки на груди, прислонился к стене. — Идиот! — повторил Раздвоенная Борода. Он огляделся по сторонам, посмотрел на мужчин, которые не могли сражаться, не имея сил даже сдвинуться с места. И тогда он засунул свой меч в ножны, подпрыгнул и ухватился за одну из ламп, висящих на цепи. Два курии, которые смотрели в мою сторону, подняли топоры. Я перевернул стол, за которым стоял. Два топора одновременно ударили в массивную столешницу, и во все стороны полетели щепки, доставая до самого потолка. Я перепрыгнул через стол и услышал, как курии зарычали от удивления. Затем я ухватился руками за большую раскачивающуюся бронзовую лампу. Масло пролилось и загорелось от фитиля, я бешено раскачивался, вспыхнул мой правый рукав. Курия, стоявший подо мной, взвыл от боли; я посмотрел вниз и подтянулся повыше, чтобы меня не достал топор; один из зверей катался по полу, левая часть его лохматой головы, залитая маслом, полыхала огнем, он дико вопил, закрывая лапой левый глаз. Я же медленно поднимался вверх по цепи. Цепь продолжала дико раскачиваться, мне приходилось напрягаться изо всех сил. Пламя на правом рукаве не утихало, я задыхался. Цепь стала липкой от крови, но я крепко вцепился в нее; внизу выли курии. Я поднялся еще выше, и тут цепь потянули вниз, мимо пролетел топор и чуть не попал в одну из балок, поддерживающих крышу. Я продолжал лезть вверх. И вдруг я понял, почему цепь натянулась: балка у меня над головой заскрипела; сейчас цепь походила на натянутую струну; звенья скрежетали, потому что по ней быстро карабкался вверх курия. Кольцо у меня над головой, сквозь которое была пропущена цепь, едва держалось. Я попытался ползти еще быстрее, ухватился рукой за потолочную балку и вдруг почувствовал, как лапа с когтями вцепилась в мою ногу. Я отпустил балку и с диким боевым кличем Ко-Ро-Ба свалился на голову ошеломленного курии. Мои пальцы, как кинжалы, вонзились ему в глаза, зубы рвали вены на запястье, вцепившемся в цепь. В это самое мгновение курия понял, и я вместе с ним, что на земле Гора живут существа, столь же дикие и свирепые, как и они. Эти существа меньше размером и слабее, но они не уступают куриям в злобности и неукротимости. Отбиваясь от меня, орущего, кусающегося, он отпустил мою ногу, однако я вцепился в его плечи и шею и откусил половину его уха. А потом снова полез вверх и ухватился одной рукой за потолочную балку. Подо мной осталась красная пасть с белыми клыками; я вытащил меч, курия с окровавленными глазами и оторванным ухом лез за мной, и тогда я отсек ему руку; он отпустил цепь и полетел вниз, через несколько мгновений послышался грохот. Я проследил за ним взглядом. Курия застыл в неподвижности, видимо, сломал шею. Оторвав пылающий рукав, я надел его на меч и сунул в морду другого зверя; отрубленная рука первого все еще цеплялась шестью пальцами за цепь. Курия отбросил горящую тряпку в сторону и вцепился в мой клинок зубами, из его пасти полилась густая красная кровь, он потянулся к балке, но я вырвал меч и отсек ему пальцы. Курия полетел вниз, вслед за своим сородичем. — Сюда! — услышал я крик Ивара, забравшегося на соседнюю балку. — Быстрее! Задыхаясь от дыма, я посмотрел вниз. Ко мне лез очередной противник. Я вонзил клинок ему в ухо, сквозь которое лезвие проникло в мозг. Часть потолка с оглушительным грохотом рухнула вниз. — Быстрее! — услышал я крик Ивара, доносившийся словно издалека. Я взмахнул мечом — снизу карабкался еще один курия, который попытался схватить меня за ногу. Кольцо не выдержало массы нескольких курий и вырвалось из гнезда. Четыре зверя рухнули вниз. Вслед за ними обрушился еще один здоровенный кусок потолка. Снизу злобно смотрели курии, которые были не в силах насдостать. Совсем рядом с ними упала огромная балка. Вожак курий, левую руку которого украшал спиральный золотой браслет, что-то прорычал. В следующее мгновение звери повернулись и бросились к выходу из зала. Я убрал меч в ножны. — Поторопись! — снова крикнул Раздвоенная Борода. Я перепрыгнул с одной балки на другую, и мы через дымовое отверстие вылезли на крышу горящего дома. В следующий миг мы уже стояли на пылающей деревянной крыше зала Свейна Синий Зуб. Я посмотрел вверх и увидел звезды и луны Гора. — Следуй за мной! — воскликнул Ивар. Вдалеке я разглядел Торвальдсберг. Лунный свет отражался от покрывающего его вершины снега. Раздвоенная Борода побежал к северо-западному углу здания и скрылся за краем крыши. Я перегнулся вниз и увидел, как, купаясь в лунном свете, он спускается вниз по стене, используя выемки и выступы на резном орнаменте, идущем вдоль угловых балок зала Свейна Синий Зуб. Не теряя ни мгновения, я последовал за ним. Сердце гулко стучало у меня в груди, обожженная рука болела, я задыхался.Глава 15. НА ВЕРШИНЕ ТОРВАЛЬДСБЕРГА
Наступил полдень. Мы с Иваром стояли на заснеженном склоне Торвальдсберга. Оглянувшись, мы увидели у себя за спиной четыре черные точки — нас преследовали враги. — Давай отдохнем, — предложил Ивар. Яркий солнечный свет, отражавшийся от белого снега, слепил глаза, и я смежил веки. Ивар сел, прислонившись спиной к скале. Я устроился рядом с ним, скрестив ноги — так сидят воины. Мы спустились с крыши зала Свейна Синий Зуб, используя выступы и выемки в стене. Оказавшись внизу, я увидел мечущихся возле главного входа в зал курий. В колеблющемся свете горящего здания мы заметили множество неподвижных тел. Среди них сидели на корточках курии и пожирали теплую человеческую плоть. В одном из углов загона сбились в кучу обнаженные рабыни, поводки от ошейников скрывались в мохнатых кулаках их новых хозяев. Несколько курий со щитами и топорами патрулировали здание. Однако нам удалось незаметно проникнуть во двор, потом мы подобрались к палисаду, перелезли через высокую изгородь и спрыгнули вниз. Я открыл глаза и посмотрел в долину. Четыре черные точки заметно увеличились в размерах. После того как мы спаслись из палисада Свейна Синий Зуб, Раздвоенная Борода упорно хотел вернуться в свой лагерь. Задача оказалась чрезвычайно опасной. К нашему удивлению, повсюду было множество курий. Я даже и представить себе не мог, сколько их. Может быть, сотни; а может быть, и тысячи. Казалось, они везде. Дважды они начинали нас преследовать, но, так как в воздухе носился запах свежей крови, быстро теряли к нам интерес. В одном месте мы с Иваром увидели, как двое курий начали драться из-за добычи. Иногда нам приходилось падать на землю и прятаться среди погибших. Один раз курия прошел всего в ярде от моей руки. Подняв голову, он начал выть, глядя на луну, а потом скрылся из виду. Четыре или пять раз мы пробирались всего в нескольких ярдах от насыщающихся курий, которые не обратили на нас внимания. Судя по всему, они одновременно напали на зал Свейна Синий Зуб и остальные палатки Ярмарки. Еще больше нас удивило даже не огромное количество зверей, а мужчины в желтых шарфах, на которых наши враги не нападали. Мои кулаки сжимались от ярости. Курии часто заводят себе союзников среди людей. — Посмотри, — сказал Раздвоенная Борода, показывая на береговую полосу. Там среди других кораблей я заметил несколько новых суденышек странного вида. Их черные борта раскачивались на сверкающей под лучами солнца воде. Один корабль явно выделялся среди остальных. Он был самым большим, на восемьдесят весел. — "Черный слин", — объяснил мне Ивар. — Корабль Торгарда из Скагнара! Между нами и кораблями сновали сотни курий. Мы с Иваром переглянулись. Теперь мы поняли, что означал курия, которого мы уже довольно давно видели на «Черном слине», тот, что прошел за Торгардом из Скагнара в его дом. Тогда мы убегали из Скагнара с дочерью Торгарда, которая, связанная по рукам и ногам, лежала на дне нашей лодки. Курии не любят воду и предпочитают жить на земле. Когда они двинутся на Юг, флот Торгарда из Скагнара будет прикрывать их западный фланг. Что еще более существенно — благодаря Торгарду они смогут поддерживать связь с горианскими островами, а в случае необходимости и организовать вторжение. Кроме того, флот, если понадобится, обеспечит продовольствием наступающие орды или даст им возможность быстро отступить. Как я уже упоминал, курии — весьма разумные животные. Их план выглядел достаточно простым, но толковым. Однако я подозревал, что истинная стратегия известна лишь стальным волкам, жителям стальных миров, расположенных в далеком космосе, где, несомненно, и разработали этот план. Если курии, родившиеся на Горе, смогут, не нарушая законов Царствующих Жрецов и ограничений в развитии технологии, существенно усилить свои позиции на планете, их соплеменники на стальных кораблях многое выиграют, практически ничем не рискуя. Вполне возможно, что Царствующие Жрецы, обычно последовательные в своих решениях, могут отказаться от своего нейтралитета и позволить куриям захватить Гор. Я представил себе механический голос переводчика Миска: «Мы дали свое слово». Но если Царствующие Жрецы остановят вторжение, это тоже может оказаться в интересах курий на стальных кораблях, засевших где-то в районе пятого кольца планеты, которую на Земле называют Юпитер, а на Горе — Герсиус, в честь одного из легендарных героев Ара. Решение остановить вторжение станет не только нарушением традиций Царствующих Жрецов, что, вне всякого сомнения, приведет к раздорам внутри Роя, в результате чего курии получат преимущество, которым непременно воспользуются, но, если вторжение и в самом деле остановят, может приоткрыться завеса тайны над вопросом о природе могущества Царствующих Жрецов, поскольку столь серьезное вмешательство в дела планеты требует немалых ресурсов и далекого планирования. Это можно сравнить со снайперским огнем, когда опытный стрелок использует какого-нибудь болвана для того, чтобы убедиться в правильности выбранной позиции. В Войне Роя, когда Царствующие Жрецы были заняты междоусобными сражениями, их могущество заметно уменьшилось, а сам Рой серьезно пострадал. Я знал, что у Царствующих Жрецов есть летающие корабли, но мне не было известно, сколько их и на что способны изящные высокие золотистые хозяева Гора. Мне казалось вполне вероятным, что они не смогут противостоять настоящему мощному вторжению. Разведывательные акции, как мне удалось узнать от Миска, участились. Рейды на Землю для захвата рабов превратились в самое обычное дело. Это были малозначительные проблемы с точки зрения планетарной политики, однако весьма показательные. За последние несколько дней нам удалось встретить даже здесь, в Торвальдсленде, двух женщин с Земли, превращенных в рабынь, Пегги Стивенс из Коннектикута и Лию из Канады. Курии и их союзники становились все смелее. И вот они предприняли свой самый значительный шаг — горианские курии решили отправиться на Юг, пройти через земли, населенные людьми, что знаменовало начало вторжения с севера. Храбрая и опасная разведывательная акция курий со стальных кораблей, внешне направленная против людей, на самом деле предпринималась с целью выяснения степени могущества и истинной природы Царствующих Жрецов, которых звери считали своими настоящими врагами. Если Царствующие Жрецы допустят завоевание Гора, возможно, через несколько поколений курии смогут захватить и их базу; она окажется островом в самом центре враждебного моря; а затем, по прошествии некоторого времени, можно будет доставить на Гор или создать прямо на месте такое оружие, которое уничтожит Царствующих Жрецов. Речь пойдет не о попытке использовать взрывчатые вещества или огнестрельное оружие, а о мощной технологически развитой силе. Рано или поздно, если Гор попадет в руки местных курий, их собратья со стальных кораблей уничтожат жителей Сардара. И тогда падет Земля. Земляне так гордятся собой! Им удалось высадить горстку людей на поверхность Луны. А курии вот уже по меньшей мере двадцать тысяч лет обладают возможностью передвижения в глубоком космосе. Ивар показал мне рукой, чтобы я не шумел. Мы лежали очень тихо. В нескольких ярдах от нас двигалась колонна людей в желтых шарфах, которые шли парами. Некоторые из них держали в руках факелы. Курий среди них не было. Впереди шел бородатый человек могучего телосложения в развевающемся плаще и рогатом шлеме. Торгард из Скагнара. Он тоже повязал на плечо желтый шарф. Они прошли мимо нас. — Как ты думаешь, мы сможем тут спокойно разгуливать, если добудем себе желтые шарфы? — спросил Ивар Раздвоенная Борода. — Вполне возможно, — ответил я. — Ну, тогда давай одолжим парочку. — Давай, — согласился я. Две тени метнулись к двум воинам Торгарда из Скагнара, замыкавшим шествие. Ивар засунул желтый шарф себе за пояс; я привязал свой к правому плечу так, что он свободно свисал до бедра. Поверженных воинов Торгарда мы оставили куриям. Когда мы шли к палатке Ивара, перед нами вырос рычащий курия. — Глупый зверь, тупое животное, ты что, желтый шарф не видишь? — сказал Ивар, помахав своим шарфом. И быстро прошел мимо. Я почувствовал, как моей руки коснулся мех, мягкий и приятный. Тело под мехом было горячим и большим. Курия, по всей видимости, не понимал горианского языка. Иначе он убил бы нас обоих. Однако, увидев шарф, он неохотно, сердито рыча, пропустил нас. А через некоторое время Ивар, сжав кулаки, стоял на том месте, где совсем недавно располагался его лагерь. Палатка наполовину обгорела, колышки вырвали из земли. Людей видно не было. Повсюду лежали разбитые ящики, среди пепла я заметил перевернутый котелок. А еще рассыпанные монеты. Чуть в стороне валялся кусок отрезанной веревки. Шест, к которому крепились цепи рабынь, тоже вырвали из земли. — Посмотри, — сказал я, отбрасывая в сторону кусок тента. Ивар подошел ко мне. Мы посмотрели на тело убитого курии — его челюсти были открыты, а глаза смотрели на луны Гора. Кто-то перерезал ему горло. — Некоторые мои воины не струсили, — со вздохом сказал Раздвоенная Борода, глядя по сторонам. — Утром они поймут, что мы не из войска Торгарда. За нами начнется охота, — заметил я. — Весьма возможно, что за нами уже сейчас гонятся те, кто видел, как мы сбежали из зала Свейна Синий Зуб, — отозвался Ивар. — Они помнят наш запах, — кивнул я. — Желтые шарфы не спасут нас от тех курий, которые пытались сожрать нас в зале. — Что ты предлагаешь? — спросил Ивар. — Мы должны бежать, — ответил я. — Нет, — возразил Ивар. — Необходимо отправиться в горы Торвальдсберга. — Я не понимаю, — с удивлением посмотрел я на Ивара. — Время пришло, — заявил он и бросил еще один взгляд на свой разоренный лагерь. Чуть в стороне продолжали гореть палатки. Далекое небо покраснело. Это полыхал зал Свейна Синий Зуб. До нас доносились злобные вопли курий. — Пришло время, — продолжал Ивар Раздвоенная Борода, отворачиваясь от меня, — идти в горы Торвальдсберга. Он пошел прочь от своего лагеря. Я последовал за ним. Был полдень, мы отдыхали на заснеженных склонах Торвальдсберга. Я посмотрел вниз, в долину. Курии, преследовавшие нас, приближались довольно быстро. Им оставалось пройти примерно полтора пасанга. В руках они держали щиты и топоры. — Пора отправляться в дорогу, — сказал Ивар. — Может быть, стоит встретить их здесь? — предложил я. — Нет, — покачал головой Ивар, — продолжим наш путь. Я посмотрел вверх, на громоздящиеся у нас над головами скалы Торвальдсберга. — Это настоящее безумие — пытаться подняться туда, — сказал я. — У нас нет ни веревок, ни другого необходимого снаряжения. К тому же ни один из нас не принадлежит к племени горных людей Волтая. Я обернулся. Теперь курии находились всего в пасанге от нас, на каменистых пологих склонах, и продолжали подниматься вверх. Щиты и топоры они закинули за спину. Когда звери подошли к крутому обледенелому подъему, то не стали обходить его, а принялись быстро карабкаться вверх, используя свои острые когти. Мы с Раздвоенной Бородой потратили несколько енов, обходя подобные препятствия. Оказавшись на заснеженной стене, курии, широко расставив свои шестипалые конечности, опустились на четвереньки. Несмотря на большую массу, они не проваливались глубоко в снег. Мы с Раздвоенной Бородой целый ан пробирались по засыпанной снегом поляне, чтобы оказаться в том месте, где остановились на привал. Не вызывало сомнений, что курии преодолеют это расстояние куда быстрее. Оказываясь на каменистых участках, курии останавливались, опускали головы, их ноздри широко раздувались — они читали следы, невидимые человеку. Потом звери поднимали морды, осматривали скалы и быстро продолжали свой путь. Ивар Раздвоенная Борода встал. Нам негде было спрятаться — впереди поднимался крутой склон. Мы услышали, как курии, увидев Ивара, издали радостный вопль. Один показал на нас другому, который еще не успел заметить наши темные фигуры на белом снегу. После чего все начали высоко подпрыгивать, радостно размахивая руками. — Смотри, как радуются, — угрюмо бросил я. Немного попрыгав, курии с удвоенной скоростью устремились к нам. — Пора продолжить наш путь, — повторил Раздвоенная Борода. Нога соскользнула, и я повис на руках, цепляясь пальцами за небольшой выступ. Лишь с большим трудом мне удалось найти удобное место для ноги. Солнце ярко освещало скалы. Пальцы невыносимо болели, ноги замерзли, однако все мое тело стало липким от пота. — Передвигай одновременно одну руку и одну ногу, — посоветовал Ивар. — Следуй за мной. С тех пор как мы с Иваром отдыхали на склоне, прошло два ана. Я старался не смотреть вниз. Рядом со мной ударил о гранит камень величиной со взрослого тарска. От удивления я чуть не свалился вниз. Лишь с большим трудом мне удалось сохранить спокойствие — теперь я уже слышал, как по стене за мной карабкается курия. Если принять во внимание все обстоятельства, Торвальдсберг — весьма опасная гора. Однако оказалось, что даже без специального снаряжения можно покорить его крутые склоны. По форме Торвальдсберг напоминает широкий наконечник копья, согнутый возле острия. Общая высота — примерно четыре с половиной пасанга, или около семнадцати тысяч земных футов. Это не самый высокий пик на Горе, но впечатление Торвальдсберг производит. В своем роде он даже красив. Я следовал за Раздвоенной Бородой, стараясь не отставать, и довольно быстро понял: Ивар знает, что делает. Казалось, он обладает удивительным чувством, которое помогает ему отыскивать уступы и трещины в камнях, незаметные даже с близкого расстояния. Курии умеют великолепно лазать по горам благодаря тому, что природа наделила их многосуставчатыми руками и ногами, длинными пальцами и когтями. Однако, преследуя нас, они тоже столкнулись с определенными трудностями. Мне кажется, я знаю почему. Прошло еще около двух анов. Ивар помог мне взобраться на очередной уступ. Я тяжело дышал. — Курии не смогут добраться до этого места тем же путем, — сказал он. — Почему? — спросил я. — Им не за что ухватиться, а вес у них большой. — Выступы? — удивился я. — Да, ты разве не заметил, какие они удобные? Я посмотрел на Раздвоенную Бороду. Множество раз я чуть не свалился вниз со склона. — И ты конечно же заметил, что они постепенно становятся все уже? — Я заметил, что лезть вверх становилось все труднее, — признал я. — Такое впечатление, что ты хорошо знаешь эти горы. Ивар улыбнулся. Похоже, он так ловко выбирал маршрут, когда мы поднимались наверх, вовсе не благодаря своим выдающимся способностям. — Ты уже бывал здесь раньше, — сказал я ему. — Да, — проговорил он. — Мальчишкой я забирался на Торвальдсберг. — Ты что-то говорил о выступах, — напомнил я. — Их вырубил я, — объяснил Ивар. Теперь я понял, почему он двигался по этому крутому склону с такой уверенностью. Оказывается, Ивар хорошо знал Торвальдсберг, что и позволило нам взобраться наверх. Именно по этой же причине преследовавшие нас курии, которые от природы лучше, чем люди, лазают по скалам, не могли нас догнать. Однако мне не приходило в голову, что Раздвоенная Борода следует проложенной ранее тропой. Раздвоенная Борода прислонился спиной к скале, ухмыльнулся и потер руки. Мы услышали, как в шестидесяти футах под нами курия скребет когтями по каменистому склону, пытаясь отыскать подходящий выступ. — Этот карниз, — пояснил Раздвоенная Борода, — западня для курий. Когда я был мальчишкой, за мной в этих местах охотился курия. Он преследовал меня два дня. Я полез в горы, а он оказался настолько глуп, что отправился следом. Я специально прорубал дорогу, по которой он мог двигаться за мной, пока не осталось двадцать футов до этого карниза; а затем я стал делать небольшие зарубки, удобные для соблюдающего осторожность человека, но слишком маленькие для лап курии. Я услышал, как внизу сердито зарычал зверь. — Таким образом, еще мальчишкой, — продолжал Ивар, — я прикончил своего первого курию. — Он поднялся на ноги и подошел к углу карниза, где было сложено несколько больших камней. — Камни, которые я собрал тогда, все еще на месте, — сказал он. — Часть из них я нашел прямо здесь, а остальные — наверху. Я не завидовал курии, который карабкался вверх по склону. — Он продолжает лезть, — прошептал я, взглянув вниз, и вытащил меч. Будет совсем нетрудно помешать зверю забраться на наш карниз. — А он глуп, — проговорил Раздвоенная Борода. За первым курией карабкался второй. Двое других находились гораздо ниже, там, где склон был не таким крутым. Те двое, что приближались к нам, оставили оружие внизу, у своих товарищей. Первый курия находился в восьми или десяти футах под нами, когда с диким криком, безуспешно пытаясь за что-нибудь ухватиться, он начал падать вниз, перевернулся в воздухе и с ревом пять енов спустя рухнул к подножию скалы. — Выступы, — сообщил мне Ивар, — сделаны так, что курия не может на них удержаться. Второй курия находился в двадцати пяти футах от нас. Он поднял голову и зарычал. Камень, который швырнул Ивар, сбросил его с почти вертикальной стены. Он последовал за своим товарищем. Ловушка, подстроенная для врага мальчишкой из Торвальдсленда много лет назад, все еще действовала. Я восхищался Иваром Раздвоенная Борода. Даже в молодости он отличался хитростью и изобретательностью. Еще мальчишкой он оказался опасным врагом, который мог соперничать со взрослыми куриями. Два других зверя, прижавшись к склону, подняли головы. Их щиты и топоры были закреплены у них на спинах. Они не делали попыток приблизиться к нам. Теперь наше положение уже не казалось мне таким выгодным. Мы оказались изолированными на каменном карнизе. У нас не осталось ни пищи, ни воды. Конечно, мы вполне могли добыть льда или снега, но съестного на горных пиках не найдешь. Придет время, мы ослабеем и не сможем даже спуститься вниз. Курии — весьма терпеливые охотники. Если эта парочка хорошо подкрепилась перед тем, как пуститься за нами вдогонку, пройдет несколько дней, прежде чем им самим потребуется пища. Я не сомневался, что прошлой ночью у них было настоящее пиршество и им не пришлось долго искать свежее мясо. Не могло быть и речи о том, чтобы незаметно убраться с карниза. Курии обладали прекрасным ночным зрением. Более того, лезть по склону Торвальдсберга ночью слишком опасно — и днем-то мы рисковали в любую секунду сорваться вниз. Я потер ладони и подул на них. Ноги тоже ужасно замерзли. Теперь, когда мы остановились, пот на моей рубашке потихоньку начал превращаться в лед. Без теплой одежды человек легко может замерзнуть на склонах Торвальдсберга даже летом. Поднялся пронизывающий ветер. С того места, где мы находились, нам были хорошо видны черные развалины зала Свейна Синий Зуб, пустые ярмарочные поля, море Тасса и корабли на рейде. Я взглянул на Раздвоенную Бороду. — Пора продолжить наш путь, — сказал он. — Давай лучше спустимся вниз и сразимся с куриями, пока у нас еще есть силы, — возразил я. — Пора продолжить наш путь. Соблюдая осторожность, он начал потихоньку подниматься вверх. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Примерно через пол-ана я оглянулся. Оба курии лезли вверх немного в стороне от нас. Этой ночью на Торвальдсберге мы не замерзли. Мы с Иваром устроились на очередном выступе скалы, между крупными камнями, защищавшими нас от ветра. Мы дрожали от холода и прислушивались, не идут ли курии. Они так и не пришли. Мы хорошо выбрали карниз. Дважды сверху начинали падать камни, но каменный козырек надежно прикрывал наше убежище сверху. — Хочешь послушать мою песню? — спросил Ивар. — Пожалуй, — кивнул я, — она может отпугнуть курий. Не обращая внимания на иронию, Ивар запел. Оказалось, что он знает великое множество песен. Камни сверху перестали падать. — Вот видишь, — заметил Ивар, — песни успокаивают даже курий. — Скорее всего, — возразил я, — они просто постарались убраться подальше. — А ты отличаешься остроумием, — признал Ивар, — раньше я за тобой такого не замечал. — Да, — скромно кивнул я. — Я научу тебя одной песне, — сказал Ивар, — и мы споем ее вместе. В песне рассказывалось о мужчине, который пытался удовлетворить сто рабынь, одну за другой; в ней было много повторов, а число рабынь увеличивалось с каждым следующим куплетом. Вряд ли стоит объяснять, что песня оказалась довольно-таки длинной. В конце концов выяснилось, что у меня отличный голос. За пением мы забыли о холоде. Ближе к рассвету мы немного по очереди поспали. — Нужно беречь силы, — заявил Раздвоенная Борода. Каким великолепным показалось нам утреннее солнце. — Если курии сумели подняться выше нас, — заметил я, вспоминая о каменном дожде, обрушившемся на наш козырек, — может быть, стоит начать спуск? — Курии стараются загнать свою жертву в угол, — пояснил Раздвоенная Борода. — Теперь, когда стало светло, они будут поджидать нас внизу. И попытаются отрезать нам путь к спасению. Более того, у нас мало шансов здесь спуститься, даже если они и забрались выше нас. Я вспомнил о двух куриях, отчаянно цеплявшихся за каменную стену, — один из них свалился, пытаясь до нас добраться, а другому пришлось познакомиться с камнем, который швырнул в него Ивар. Я содрогнулся. — Они там, — уверенно сказал Ивар, бросив взгляд вниз. Он помахал куриям рукой, а потом с ухмылкой посмотрел на меня. — Пора продолжить наш путь. — Ты говоришь так, — заметил я, — словно у тебя есть какая-то цель. — Ты совершенно прав, — кивнул Раздвоенная Борода. Мы снова полезли вверх. Очень скоро, бросив взгляд вниз, я увидел курий, которые двумястами футами ниже и чуть в стороне следовали за нами. Около полудня мы добрались до самой вершины Торвальдсберга. Хотя на склонах горы лежало много снега, ближе к вершине нашлось достаточно мест, где почти нестихающий ветер обнажил голые скалы. Я пересек по колено в снегу небольшую впадину и оказался на чистом круглом валуне. Вряд ли я смогу передать словами красоту открывшегося нам вида. Мне удалось покорить Торвальдсберг, я забрался на самую его вершину. Нас преследовали опасности, пришлось сражаться, мы медленно, мучительно ползли вверх; а теперь моим глазам открылся этот великолепный вид, мы одержали победу, которая, впрочем, мне не принадлежала. Мне не удалось покорить гору; просто Торвальдсберг, когда я заплатил соответствующую цену — достаточную, чтобы понять достоинство этого дара, — разрешил мне подняться сюда, чтобы я мог осознать, какой незначительной является моя личность перед лицом изумительной красоты этих скал, солнца и холодного ветра. Ивар молча стоял рядом со мной. — Ты уже однажды стоял здесь, — сказал я, — еще когда был мальчишкой. — Да, — кивнул Ивар. — И никогда не забывал об этом. — Ты пришел сюда, чтобы умереть? — поинтересовался я. — Нет, — ответил он. — Но мне не удалось найти то, что я искал. Я в недоумении посмотрел на него. — Я не нашел это раньше, — устало проговорил Ивар. — И не могу найти сейчас. — Что? — спросил я. — Теперь это уже не имеет значения, — ответил он, оглядываясь. К нам приближались курии. Мы за ними наблюдали. Они, к моему удивлению, тоже остановились. Курии стояли рядом на снегу и оглядывались по сторонам. А потом они посмотрели на нас. Мы обнажили мечи. Звери достали из-за спины топоры и тяжелые круглые железные щиты. А затем зажали в массивных кулаках ручки топоров. До сих пор я не задумывался о том, что курии, как и люди, предпочитают действовать правой рукой. Следовательно, у них доминирует левое полушарие мозга. Мы с Иваром спрыгнули со скалы; курии начали приближаться к нам. Их уши прижались к головам. Они двигались очень осторожно, чуть наклонившись вперед и приняв боевую стойку. Я вспомнил, что Царствующие Жрецы считают курий и людей животными одного вида, являющимися одинаковым продуктом сходных процессов эволюции, жестокого естественного отбора. И это несмотря на то, что их родные миры расположены далеко друг от друга. «Курия, — подумал я, — может быть, ты мне брат?» Один из них взмахнул топором. Я отскочил в сторону, поскользнулся и чуть не упал в снег. Попытался нанести удар мечом, но промахнулся. Топор опустился в том месте, где я только что стоял. От гранитной скалы отлетел осколок и попал в меня. Я сделал шаг назад. Курия, держа топор наготове, неспеша готовился к новой атаке. Я видел его глаза над щитом, а огромный топор в его мощном кулаке казался легким, как перышко. — Йо-хо-хо! — взревел я и сделал вид, что собираюсь сделать выпад. Курия напрягся, но не сдвинулся с места. Потом он зарычал и размахнулся топором — я знал, что зверь меня не достанет. Я бросился на него, сделав то, что ему было нужно. Он меня перехитрил. Тяжелый щит с фантастической силой ударил меня, я отлетел футов на сорок, упал в снег и покатился, наполовину ослепленный поднятой снежной пылью. И снова топор опустился на гранитную скалу. Я вскочил на ноги. Курия еще раз ударил меня щитом, точно молотом, и я опять отлетел в сторону. С трудом поднявшись на ноги, я понял, что не могу пошевелить левой рукой. Мне показалось, что она сломана, плечо одеревенело. Курия снова замахнулся топором, я отшатнулся и, потеряв равновесие, с криком свалился вниз. Я приземлился на карнизе в двадцати футах ниже. Топор, словно маятник, летел на меня. Я прижался к камню. Топор просвистел мимо. Справа я заметил небольшое темное отверстие с неровными краями, около фута в ширину и высоту. Спуститься отсюда было невозможно. Курия оскалился, обнажив клыки. Я поднял голову и увидел Ивара над нами, глаза у него горели диким огнем. — Ивар! — крикнул я. — Ивар! Послышался боевой клич второго курии, которого я не мог видеть. Раздвоенная Борода повернулся и, спрыгнув вниз, встал рядом со мной. Курии стояли наверху и рычали. — Смотри! — крикнул я и показал на отверстие. Глаза Раздвоенной Бороды заблестели. Я пошевелил пальцами левой руки и понял, что, возможно, рука и не сломана. Тогда я засунул меч в ножны, а Ивар кивнул. Один из курий, рыча, соскочил сверху и оказался неподалеку от нас, я швырнул в него камень, который со звоном ударился о щит и полетел в пропасть. Я подтолкнул Раздвоенную Бороду к отверстию, и он забрался внутрь. Второй курия спрыгнул на карниз, я бросил другой камень, значительно больше первого. Курия, так же легко, как и его товарищ, отбил камень щитом. Я подскочил к отверстию и начал протискиваться между камнями. Раздвоенная Борода схватил меня за руку и затащил внутрь. Один из курий попытался достать нас, и Раздвоенная Борода замахнулся на него мечом, но задел камень и не попал. Курия убрал лапу. Мы прошли поглубже, а курии попытались заглянуть внутрь. Лапами они ощупывали края отверстия, пытаясь определить его ширину. Одному из них удалось засунуть голову и часть плеча. Раздвоенная Борода, сжав меч в руке, пополз вперед. Курия убрал голову. А потом они оба уселись на корточки в нескольких футах от нас. Курии — терпеливые охотники. Они подождут. Я потер левую руку и плечо и попытался пошевелить ею. Зверь все же не сломал мне руку. Теперь я знал, что курийский щит является таким же опасным оружием, как и боевые топоры Ханджера. Интересно, сколько человек, узнав об этом, осталось в живых? Я выглянул наружу. Курии ждали. — Иди за мной, — сказал Ивар. Его голос звучал взволнованно, и я заглянул ему в лицо. Мне показалось, что эта пещера совсем неглубокая, не более двадцати или тридцати футов. Опустившись на четвереньки, я пополз за ним следом. — Вот здесь, — сказал Ивар. — На стене! Он взял меня за руку и прижал мои пальцы к стене. Я нащупал какие-то вертикальные знаки. — Ты нашел! — воскликнул Раздвоенная Борода. — Ты нашел, Тэрл Рыжий! — Я не понимаю, — сказал я. — Следуй за мной! — прошептал Ивар Раздвоенная Борода. — Следуй за мной!Глава 16. СТРЕЛА ВОЙНЫ
Я полз вслед за Иваром по узкому проходу. Один раз мы свернули налево. Я поднял руку вверх и обнаружил, что могу подняться на ноги. Рядом шевелился Раздвоенная Борода. Послышался треск кремней, которые Ивар достал из-за пояса, и я увидел, как в разные стороны полетели искры. Потом снова стало темно. — Здесь собран мох, — сказал Раздвоенная Борода. Он снова ударил кремнем о кремень. На этот раз искры попали на лишайник, покрывающий небольшие веточки, кем-то сложенные в кучки. Вспыхнуло пламя. В то же мгновение я увидел широкий прямоугольный проход, на стене которого в специальном кольце был укреплен факел. Кроме того, я заметил, что стены украшают какие-то странные рисунки и руны. Прежде чем мох успел погаснуть, Раздвоенная Борода взял один из факелов. Среди кусочков мха поблескивали приготовленные чьей-то заботливой рукой кремни. Я вздрогнул. Раздвоенная Борода поднял факел, я последовал его примеру и зажег другой. Мы оба молчали. Коридор терялся во мраке. Его высота, как и ширина, составляла примерно восемь футов. Проход был прорублен в глухой скале. Вдоль стен, на расстоянии двенадцати футов друг от друга, имелись кольца, в которых были закреплены факелы. У основания стены лежали трут и кремни. Я поднял факел повыше, освещая уходящие в темноту рисунки и надписи. Я узнал высокие угловатые буквы северян; рисунки казались примитивными. — Это древние руны, — сказал Ивар. — Ты можешь прочитать их? — спросил я. — Нет, — покачал головой Ивар. Волосы у меня на голове встали дыбом. Я разглядел один из рисунков. Он изображал человека, сидевшего верхом на четвероногом животном. — Посмотри, — сказал я Ивару. — Интересно, — пробормотал Раздвоенная Борода. — Человек верхом на мифологическом существе — иллюстрация к какой-нибудь древней саге, с которой я незнаком. Он зашагал вперед. Я немного постоял перед рисунком. Ничего подобного мне ни разу не приходилось видеть на Горе. — Следуй за мной, — позвал меня Ивар. Я отвернулся от рисунка и поспешил за ним. Интересно, кто мог нарисовать это? Фрески выглядели старыми, может быть, совсем древними. Их сделал человек из мира, о котором Ивар Раздвоенная Борода ничего не знал. Я не сомневался — всадник сидел на лошади. Проход понемногу расширялся. Теперь его ширина и высота составляли не менее двадцати футов. Рисунки стали гораздо разнообразнее, в свете факелов мы видели, что художники даже использовали краски, а сами стены украшали резные колонны, руны и причудливые орнаменты. По-прежнему всюду были закреплены незажженные факелы. Резные колонны, выкрашенные в разные цвета, напомнили мне о камнях с рунами. Эти камни обычно бывают разноцветными; их видно издалека. Каждый год краска обновляется обычно перед праздником весеннего равноденствия, который на Севере, как и на Юге, знаменует начало нового года. Камни рун раскрашивают жрецы рун во время поста накануне праздника Одина, который на Горе отмечают осенью. Если крестьяне или жрецы рун не обновляют краску на камнях, то через несколько лет она сходит, а под ней остаются обычные камни. Самый знаменитый камень рун на Севере находится в шхерах Эйнара, он отмечает границу между землями северян и южан. — А ты не можешь прочитать эти руны? — снова спросил я у Ивара. — Я же не жрец рун, — ответил он. В ответе Ивара я не услышал раздражения. Я знал, что он может прочитать некоторые руны. Думаю, что он не мог расшифровать эти древние письмена потому, что не знал диалекта, на котором они были написаны. Ивар относился к чтению так же, как и большинство жителей Севера. Когда он был ребенком, его научили разбирать некоторые руны, чтобы он мог узнавать камни, где записаны имена отважных воинов, и песни, посвященные их подвигам, однако никто не ожидал, что он научится бегло читать. Раздвоенная Борода, как и многие северяне, неплохо читал, но тщательно это скрывал. Он принадлежал к тому слою общества, представители которого могли позволить себе нанять человека, чтобы он читал за них, так же точно, как он покупал рабов для сельскохозяйственных работ. Считалось, что воин не должен слишком хорошо разбираться в буквах, поскольку это занятие ниже его достоинства. Северянин, обладающий умениями книжника, роняет свой престиж среди сограждан. Поэтому многие жители Севера гордились своей неграмотностью, точнее, полуграмотностью. Иначе и быть не могло. Оружием северянина считались меч, лук, топор и копье. Кроме простых рун мальчиков на Севере учат ведению счетов и арифметике, потому что эти знания могут пригодиться им в торговых операциях или на ферме. Кроме того, их обучают взвешиванию. В основном обучение заключается в том, что мальчика определяют в какой-нибудь дом, где ему показывают, как следует обращаться с оружием, охотиться и выходить в море. Естественно, многое можно узнать из баллад, которые поют скальды, путешествующие по стране. Во время праздника Одина трудно заполучить хорошего скальда в свой дом, приходится платить высокую цену. Иногда их захватывают силой, но после праздника освобождают и дают много золота. В мои намерения конечно же не входило оскорблять Ивара. — Знаешь, тут есть один знак, который может прочитать любой дурак, — сказал Раздвоенная Борода. Он показал мне. Я часто видел его написанным, но прочитать, естественно, не мог. — А что он означает? — спросил я. — Ты что, и в самом деле не знаешь? — удивился Ивар. — Нет, не знаю, — ответил я. Он отвернулся, и я снова пошел за ним. Мы отбросили в сторону старые факелы и, сняв со стен другие, зажгли их и продолжили наше путешествие. Теперь мы периодически проходили мимо открытых сундуков с сокровищами: монетами, драгоценностями, кольцами и браслетами. Вскоре мы оказались у большой арки, обозначавшей вход в просторную комнату, которую не могло осветить пламя наших факелов. Мы остановились. Над аркой в камне был глубоко вырезан могущественный символ, значение которого Раздвоенная Борода так мне и не объяснил. Мы молча стояли в темноте перед величественным входом. Раздвоенная Борода дрожал. Никогда еще я не видел его в таком состоянии. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я почувствовал, что замерзаю. Конечно, я знал легенды. Он поднял свой факел, освещая знак над дверным проемом. — Так тебе неизвестно значение этого знака? — спросил он. — Я догадываюсь, что он должен означать, — ответил я. — И что же? — поинтересовался он. — Это знак Торвальда. — Да, — кивнул Раздвоенная Борода. Я вздрогнул. — Торвальд, — заметил я, — всего лишь персонаж легенды. В каждой стране есть свои легендарные герои, основатели, великие путешественники, мифические великаны. — Это комната Торвальда, — сурово произнес Раздвоенная Борода, глядя на знак. — Мы нашли его. — Никакой это не Торвальд, — возразил я. — Это его усыпальница, — настаивал на своем Раздвоенная Борода, и голос его задрожал. — Торвальд спит в Торвальдсберге уже тысячу лет. Он ждет, чтобы его разбудили. Когда его родина будет в нем нуждаться, Торвальд проснется. И поведет нас на битву. Он снова станет вождем северян. — Торвальда не существует, — повторил я. Раздвоенная Борода осторожно заглянул внутрь. — Вот уже тысячу лет, — прошептал он, — спит Торвальд. — Торвальда не существует. — Мы должны его разбудить, — заявил Раздвоенная Борода. Ивар Раздвоенная Борода, высоко подняв свой факел, вошел в огромную усыпальницу. Меня охватила скорбь. Вполне возможно, что в основе всех этих саг и легенд о Торвальде были какие-то частицы правды. Не исключено, что Торвальд и в самом деле существовал и много лет назад вместе со своими соратниками пришел на эти земли. Он действительно мог быть великим вождем, могучим воином, первым джарлом Севера, но это происходило более тысячи лет назад. Сейчас никакого Торвальда существовать не могло. И я чувствовал горечь из-за того, что моего друга, Ивара Раздвоенная Борода, ждало жестокое разочарование. Он надеялся найти сильного воина, способного сражаться с куриями и повести за собой жителей Севера, но этим надеждам не суждено сбыться. Легенда, мечта о величайшем защитнике окажется обманом, фальшивкой. Я понимал, что эту усыпальницу построили люди, которые прорубили проход в скале. На то должна была иметься какая-то причина. Впрочем, она казалась очевидной. Возможно, сотни лет назад на свете действительно жил Торвальд. И он мог пожелать, чтобы его похоронили внутри огромной горы. Мы стояли, вероятно, у входа в склеп Торвальда, утерянный много веков назад. Так уж случилось, что именно нам, спасающимся от курий, этих злобных животных, суждено было его найти. Возможно, Торвальда и в самом деле похоронили в Торвальдсберге, а его усыпальницу скрыли, чтобы защитить прах вождя от любопытных или грабителей. В таком случае становится понятным, как возникла легенда о таинственно исчезнувшем склепе. Эта легенда могла передаваться от одной деревушки к другой, от фермы к ферме, от зала к залу. Наверное, так и возник миф о том, что Торвальд, великий Торвальд, на самом деле не умер, а только спит и проснется в тот самый момент, когда Торвальдсленд будет в нем нуждаться. — Подожди! — окликнул я Ивара. Но он уже вошел в комнату, высоко держа над головой факел. Со слезами на глазах я последовал за ним. Когда он увидит кости и истлевшую одежду могучего героя, когда прекрасный миф на его глазах разобьется вдребезги, а мечта развеется при столкновении с реальностью, я должен быть с ним. Я ничего не скажу, только встану рядом плечо к плечу. Раздвоенная Борода остановился возле огромной каменной платформы, покрытой черным мехом. В ногах одра было сложено оружие; на стене, у изголовья, висел огромный щит с двумя скрещенными копьями, а чуть в стороне громадный меч в ножнах. И еще мы увидели большой рогатый шлем. Раздвоенная Борода посмотрел на меня. Платформа была пустой. Раздвоенная Борода молча присел на черный мех, покрывавший каменную платформу, и закрыл лицо руками. Его факел остался лежать на полу и через некоторое время погас. Раздвоенная Борода не шевелился. Северяне, в отличие от большинства горианцев, никогда не позволяют себе плакать. Слезы не для них, но один раз он все-таки всхлипнул. Естественно, я не показал виду, что слышал этот звук. Я не хотел, чтобы он стыдился. — Мы проиграли, Рыжий. Проиграли, — проговорил он наконец. Я зажег новый факел и принялся изучать помещение. Похоже, тело Торвальда было похоронено не здесь. Едва ли грабители польстились на труп и пренебрегли сокровищами. Складывалось впечатление, что все оставалось нетронутым. По всей видимости, Торвальд, мудрый и хитрый, каким рисуют его легенды, приказал похоронить себя не в усыпальнице. Она была пуста. Изобретательность человека, который жил более тысячи лет назад, проявилась века спустя в этом странном месте внутри огромный горы, в холодной, неприветливой стране. — Где Торвальд? — воскликнул Ивар Раздвоенная Борода. Я пожал плечами. — Нет никакого Торвальда, — сказал Раздвоенная Борода. — Торвальда не существует. Я не пытался ничего ему сказать. — Даже костей Торвальда здесь нет, — продолжал Ивар. — Торвальд был великим капитаном, — проговорил я. — Возможно, его сожгли вместе с кораблем, который, как ты сказал, назывался «Черная акула». — Я огляделся по сторонам. — Однако странно другое: зачем они в таком случае построили эту усыпальницу? — Это не усыпальница, — сказал Ивар Раздвоенная Борода. Я посмотрел на него. — Это спальня, — пояснил он. — Здесь не видно костей животных или рабов, тут нет урн, нет остатков пищи. Зачем Торвальд приказал вырубить внутри Торвальдсберга спальный покой? — осведомился Ивар. — Ну, северяне могли прийти в Торвальдсберг, чтобы его разбудить, — сказал я. Ивар посмотрел на меня. Среди оружия я заметил несколько колчанов цилиндрической формы и вытащил длинную черную стрелу, какими до сих пор пользуются в Торвальдсленде. Она была около ярда длиной и толщиной примерно дюйм. Стрелу венчал железный наконечник. Оперение стрелы изготовили из пятидюймовых перьев черной чайки. — Что это такое? — спросил я у Раздвоенной Бороды. — Стрела войны, — объяснил он. — А что это за знак на древке? — поинтересовался я. — Знак Торвальда, — прошептал он. — Как ты думаешь, зачем она здесь? — спросил я. — Чтобы ее нашли? — вопросом на вопрос ответил Раздвоенная Борода. — Думаю, да, — согласился я. Он протянул руку и взял у меня стрелу. — Ты должен послать стрелу войны, — вымолвил я. Раздвоенная Борода внимательно разглядывал стрелу. — Мне кажется, я начинаю понимать, что имел в виду человек, живший более тысячи лет назад. Он — если хочешь, называй его Торвальд — построил внутри горы комнату, в которой не собирался спать, но надеялся, что туда придут северяне, чтобы его разбудить. И вместо великана, на чью помощь они рассчитывают, найдут здесь стрелу войны. — Я не понимаю, — сказал Ивар. — Мне кажется, — продолжал я, — что Торвальд был великим и мудрым человеком. Ивар посмотрел на меня. — Когда Торвальд приказал вырубить в скале эту комнату, он рассчитывал такимобразом разбудить боевой дух своих потомков. — Но ведь комната пуста, — сказал Ивар. — Нет, — возразил я, — здесь находимся мы с тобой. — Я положил руку ему на плечо. — В этой комнате должен проснуться не Торвальд, а мы. Надеясь найти кого-то другого, кто сделает за нас нашу работу, мы обнаружили лишь стрелу войны. Торвальд, живший тысячу лет назад, объясняет нам, что мы можем рассчитывать только на себя, а не на других. Если нужно спасти свою землю, это должны сделать мы и наши соотечественники. Не существует волшебных заклинаний, нет богов или героев, которые сделают это за нас. В этой комнате должны проснуться мы с тобой. — Я спокойно взглянул на Ивара. — Возьми стрелу войны. Я сделал шаг назад и высоко поднял свой факел. Ивар Раздвоенная Борода сжал в кулаке стрелу, его лицо было ужасным. Я не был рожден в Торвальдсленде, но именно я присутствовал при том, как у ложа Торвальда, внутри горы Торвальдсберг, могучая рука подняла вверх стрелу войны. А потом Раздвоенная Борода засунул стрелу за пояс. После этого он склонился над кучей оружия и, взяв два копья, протянул одно мне. — Нам нужно убить двух курий, — сказал он.Глава 17. ЖИТЕЛИ ТОРВАЛЬДСЛЕНДА НАНОСЯТ ВИЗИТ В ЛАГЕРЬ КУРИЙ
Было очень тихо. Люди не разговаривали. Под нами, в долине, более чем на десять пасангов раскинулся лагерь курий. У ног Ивара Раздвоенная Борода, прижав голову к земле и стоя на коленях, ждала приказов обнаженная Хильда Надменная, дочь Торгарда из Скагнара. — Иди, — бросил Ивар. Она подняла голову. — Разве ты не поцелуешь меня на прощание, мой джарл? — прошептала она. — Иди, — повторил он. — Если ты останешься жить, то в награду получишь нечто большее, чем поцелуи. — Да, мой джарл, — сказала Хильда и послушно скользнула в темноту. Топор, который я держал в руках, уже изведал вкус крови курии, стоявшего на часах. Мы подошли к их лагерю так, что ветер дул нам в лицо. Неподалеку от меня застыл на месте Свейн Синий Зуб. Было холодно. Я видел очертания его шлема, щита и копья, которые вырисовывались на фоне ночного неба. Позади нас стояли Горм, Оттар, Ролло и другие воины Раздвоенной Бороды. Оставалось несколько енов до горианского рассвета. В далеком мире, озаренном той же звездой, примерно в то же время, люди сонно ворочались в своих постелях, на улицах горели ртутные лампы, одинокие тяжелые грузовики с грохотом проносились по дорогам, обрывки старых газет валялись в канавах. Вместе с нами стояли Бьярни из лагеря Торстейна и его щитоносец. За его спиной расположился юноша, еще совсем мальчишка, который собирался сразиться с ним на дуэли. С юношей пришел и его друг. Мы принесли стрелу войны. Ее доставили во фьорд Зеленых Скал, в лагерь Торстейна и в шхеры Эйнара; наши вестники побывали со стрелой на самых отдаленных фермах, возле высокогорных озер и на побережье; пешком и на быстрых кораблях; тысячи стрел коснулась стрела Торвальда и всюду, куда попадала стрела войны, воины говорили: «Мы придем». И держали слово. Капитаны и искатели приключений, фермеры и рыбаки, охотники и кузнецы, плотники и торговцы, простые воины с топорами и в кожаных доспехах, джарлы в пурпурных плащах, мечи которых украшали самоцветы. Они приводили с собой рабов, державших головы так же высоко и гордо, как и их хозяева. Был среди них и Тарск, звавшийся прежде Вульфстаном из Кассау, тот самый, с кем Тири провела ночь. В ту страшную ночь возле палаток Раздвоенной Бороды он топором убил курию. Я вспомнил, как мы нашли труп зверя под полусгоревшим тентом палатки Раздвоенной Бороды. Невольникам не разрешалось брать в руки стрелу войны, но им дозволяли пасть ниц перед тем, кто это сделал. Вульфстан протянул Ивару Раздвоенная Борода топор, а потом встал перед ним на колени и опустил голову. Часто невольников убивали только за то, что они прикоснулись к оружию. Тарск взял землю из-под ног Раздвоенной Бороды и посыпал голову. — Встань, невольник, — приказал Раздвоенная Борода. Молодой человек выпрямился и гордо вскинул голову. Раздвоенная Борода бросил ему топор. — Держи, — только и сказал он. В другом мире, озаренном той же звездой, тоже близился рассвет. Скоро проснутся огромные города, и люди в небоскребах займутся привычными делами, поспешат по улицу, снова будут дышать отравленным воздухом, торопиться на деловые свидания и решать свои банальные проблемы. Их не будет интересовать почерневшая трава, пробивающаяся между кирпичей; они не станут восхищаться изумительной паутиной, сотканной пауком, или следить за полетом свободной птицы, стремящейся к своему гнезду. У них просто не останется на это времени. Не будет времени на то, чтобы видеть, чувствовать, касаться, любить — быть живыми. Тучи стали для них незнакомцами, дождь — неудобством, снег — чем-то неприятным, дерево — анахронизмом, цветок — диковинкой, срезанной и засушенной для туристов. Люди без смысла и назначения, полные и пустые одновременно; толпа столь безнадежная и занятая. Это серые мужчины и женщины, действенные, сознательные и мрачные насекомые, бесшумно спешащие по своим очень важным делам среди огромных металлических гробов. Лишь совсем немногие из них обращают свой взор к звездам. Их великолепие ослепляет, поэтому жалкие люди стремятся загородиться своими мелкими делишками. Неужели они не понимают, что тысячи иных разумов и миров смотрят оттуда? Почему они закрывают глаза, встретив Бога? Стоя на вершине Торвальдсберга, мы видели отблески этого сияния. «Интересно, — подумал я, — многим ли воинам предстоит сегодня умереть? Может быть, меня тоже ждет гибель». Я покрепче сжал рукоять топора. Его тяжесть вселяла в меня уверенность. На противоположной стороне долины собрались и другие воины. Сигналом послужит вспышка солнечных лучей на гладкой поверхности щита — вспышка, за которой последует атака. Сотни воинственных кличей будут сопровождать стремительное наступление людей. Среди нас находились мужчины из Ханджера, Скерна, Хелметспорта и даже Скагнара, на склонах которого стояла крепость Торгарда. Никогда прежде, насколько я знаю, люди не нападали на курий. Я посмотрел на великана Ролло. Его глаза казались совсем пустыми. Он стоял, как ребенок, сжимая в могучих руках огромный топор. На шее у него висел золотой медальон, под расстегнутой кожаной курткой виднелась обнаженная грудь. Свейн Синий Зуб теребил пальцами зуб ханджерского кита, висевший у него на груди. Он оказался хорошим джарлом. Третьим, после Ивара Раздвоенная Борода и Тэрла Кэбота, воина из Ко-Ро-Ба, поднял Свейн стрелу Торвальда. Вместе с ним в сражение шел Кетиль, борец с его фермы, которому я сломал руку. Ему наложили шину, отломив кусок древка копья. Меч он держал левой рукой. Среди этих воинов был огромный детина с густой бородой, ростом не уступавший Ролло, имени которого я не знал. В руке он держал длинное копье. Воин сказал, что его зовут Хрольф с Востока. Никто не стал задавать ему вопросов. В долине под нами мы видели тысячи догорающих костров в лагере курий. Звери спали, свернувшись возле тлеющих углей. Многие устроились в палатках, сделанных из шкур и мехов. Каждая палатка имела футов пять в высоту и примерно столько же в ширину, однако в длину они составляли от пятидесяти до шестидесяти футов, а некоторые и целую сотню. Палатки имели неправильную форму, некоторые соединялись одна с другой, так что обитатели могли входить в них сразу через несколько отверстий. Они напоминали пещеры или даже целую систему пещер, построенных на равнине. Куриям приходилось опускаться на четвереньки, чтобы входить в палатки и выходить из них. Звери вообще не любят спать под открытым небом. Оказавшись в полях, они даже иногда роют в земле норы, почти как слины, закрывая вход травой и валежником. Курии всегда спят головой ко входу. В лагере царила тишина. В северной части я заметил стадо верров из нескольких сотен голов, рядом паслись и тарски. До меня долетел их запах. Кроме того, я уловил характерный терпкий аромат курий, а еще пахло навозом босков. Босков собрали в южной части лагеря. Они не дадут куриям ускользнуть на Юг. Стадо босков было огромным — их насчитывалось несколько тысяч голов. На северной границе лагеря оставалось свободное пространство — мы спланировали все так, чтобы курии устремились именно туда. На языке горианских стратегов это называется «мост из самоцветов», манящий и обещающий свободу и безопасность. Юго-восточнее центра лагеря располагалось еще одно стадо животных, собранных куриями; они также содержались в круглом загоне в четверть пасанга диаметром, и охраняли его домашние слины; эти несчастные существа старались держаться вместе, их были сотни, и они ужасно боялись слинов. К северо-западу от центра лагеря находились палатки Торгарда из Скагнара и его людей. Я улыбнулся. Курии не торопились двигаться на Юг. Несколько дней назад им не удалось убедить ассамблею обитателей Торвальдсленда обеспечить их провизией для долгого марша. После сокрушительной победы, одержанной ими в ночь пира в зале Свейна Синий Зуб, когда его дом сгорел дотла, а Ярмарка была разгромлена и разграблена, курии построили свой собственный лагерь и принялись методично запасаться продовольствием для марша на Юг. Звери делали сотни вылазок, сжигали фермы, собирали разные товары, в основном орудия труда и оружие, а также домашний скот. Они создали промежуточные лагеря, куда свозили свою добычу, которая потом доставлялась в основной лагерь. А в это время в сотнях пасангов к югу Свейн Синий Зуб собирал воинов Торвальдсленда. В те дни я частенько отправлялся последить за куриями, проводил несколько ночей под открытым небом, а затем возвращался в военный лагерь Синего Зуба. Воину ничего не стоит пройти девяносто пасангов в день. Многие из тех, кто носит алые плащи джарлов, на это не способны. Обычно отряд курий, занимающийся заготовкой фуража, состоит из шести животных и называется «рука», а вожака зовут «глаз». Две таких «руки» со своими «глазами» составляют «курию», или «зверя». Военным подразделением курий командует «кровь». Это очень интересно, поскольку объясняется древними верованиями курий, в которых говорится, что мысль — есть функция крови. Таким образом, получается, что живое существо «думает» всем телом, а не только мозгом. Конечно, современные курии понимают, что мыслительные процессы в основном сосредоточены в мозгу, но древняя терминология сохраняется в песнях, поэзии и даже в военном жаргоне. Так же точно люди постоянно говорят о сердечных делах, о добром и большом сердце и тому подобном, что, по всей видимости, пришло из времен, когда сердце рассматривалось не как механический насос для перекачки крови, а как дворец, правитель которого царствует над эмоциями. Таким образом, военачальника курий можно считать «мозгом», или «сознанием», но, следуя традиции, его продолжают называть «кровью». Он командует двумя «глазами» и двумя «руками» Двенадцать «курий» составляют один отряд. В него входят сто восемьдесят животных, включая младших офицеров и командиров, в свою очередь его возглавляет «кровь», чей чин требует носить два кольца на левой руке. Двенадцать таких отрядов составляют «марш». Следовательно, «марш» состоит из двух тысяч ста шестидесяти животных, или, если считать командиров каждого отряда, из двух тысяч ста семидесяти двух. «Маршем» командует «кровь» с одним кольцом на левой руке. Эти кольца совсем простые, они сделаны из красноватого сплава, и их следует отличать от украшений, которые курии просто обожают. Курии, как и люди, достаточно тщеславны, однако существует какая-то обратная зависимость между занимаемой должностью и сложностью и разнообразием украшений, которые надевает на себя каждый конкретный представитель этого народа. Чем выше чин, тем проще украшения. Командир «марша», или «кровь», обычно носит одно простое красноватое кольцо. Следуют ли они тому же правилу в личной жизни — в свободное от службы время, если можно так выразиться, — я не знаю. Кроме того, мне неизвестно истинное значение этих колец, я не знаю, ни за что их вручают, ни какой подвиг необходимо совершить, чтобы получить следующий чин. Однако мне известно, что кольца запаяны на запястьях курий. Железные горианские напильники, кстати, бессильны против этого сплава. Впрочем, кольцо можно снять, если отрубить руку. Мне также неизвестно, почему соединения отрядов называются «марш». Возможно, это имеет отношение к военному маршу, но я подозреваю, что это слово пришло из древности и связано с миграционными процессами, происходившими в давние времена на родной планете курий. Существуют кое-какие косвенные свидетельства, подтверждающие эту версию, например, двенадцать «маршей» называются не дивизией или армией, а «народом». «Народом» командует «кровь». Говорят, что такой командир занимает положение «вне колец». Мне не со всем понятно, что значит это выражение. Я уже, наверное, говорил, что раса курий состоит из нескольких народов. Не все они говорят на одном и том же языке, и между ними существуют различия — в цвете и качестве меха, темпераменте, форме ушей, расположении зубов и так далее. Эти различия, незначительные с точки зрения людей, для самих курий играют существенную роль. Человек, за которым гонится такой зверь, вряд ли станет интересоваться шириной его ушей или окраской меха. Однако курии, по крайней мере в прошлом, устроили несколько «расовых», или «гражданских», войн по этому поводу. Возможно, уничтожение их прежнего дома явилось причиной этих разногласий. Мне говорили, что ни один курия, к какой бы расе или типу он ни относился, не станет есть мясо своего сородича. Интересный факт, если вспомнить об их хищных наклонностях. К сожалению, на людей это правило не распространяется. Необходимо обратить внимание на то, что военные подразделения курий основаны на числе двенадцать или кратных двенадцати. Курии, как я понял, используют двенадцатеричную систему исчисления. Обычный курия имеет шесть пальцев на лапах. Иногда отряды, занимающиеся фуражом, берут с собой дрессированных слинов, как правило, четверых. Их используют для разных целей: чтобы охранять и следить за животными в первых рядах наступающих войск, а некоторых специально натаскивают для атаки на врага, других учат возвращаться в отряд с донесением или используют для охоты на людей. Слинов частенько учат загонять добычу в лагерь курий. Еще слинов специально тренируют, чтобы они убивали мужчин, но не трогали женщин, отличая пол по запаху. Слин может пригнать спотыкающуюся, плачущую девушку, которую он отыскал за несколько пасангов от лагеря, и успокоится лишь после того, как она окажется за оградой. Четыре дня назад я видел, как несколько слинов, прочесав довольно большую территорию, нашли по запаху нескольких прячущихся рабынь и согнали в глухой каньон, где их поджидал курия, который отправил несчастных за деревянную загородку и закрыл ворота. Спины также охраняют отряды курий, возвращающихся с фуражом, и те, что курсируют между временными лагерями и основным. Идут они следующим образом: выстроенные в линию, захваченные в плен люди остаются в центре. Это обычно невольники и рабыни, но не всегда. Добычу несут мужчины, а если ее слишком много, часть раздается невольницам. Курии очень сильно нагружают невольников, так что тем приходится думать только о том, что они несут и как сделать следующий шаг; их руки обычно привязаны к ремням импровизированных рюкзаков. Курии, в отличие от горианцев, освобождают рабынь от тяжелого труда — иначе мясо становится жестким. Женщин содержат отдельно от мужчин, чтобы у них не появился вожак. Кроме того, построение пленников в одну линию, когда расстояние между ними составляет несколько футов, делает невозможным разговоры, а следовательно, они не могут объединить свои усилия и направить их против курий. Охраняют пленников, мужчин и женщин, собранных в отдельные группы, слины. Если какой-нибудь человек выйдет хотя бы на шаг из строя или попытается сократить расстояние с соседом, слин моментально бросается на него. Как-то раз я видел, как девушка споткнулась, и тут же два слина с диким рычанием и шипением метнулись к ней. Она со слезами вскочила на ноги и заняла свое место в строю, бросая испуганные взгляды на злобных хищников. Строй пленников и слинов по обе стороны охраняют еще и курии. Таким образом, получается пять линий: центральная — пленники и добыча, затем по обе стороны от нее слины и курии. Обычно, захватив людей, курии заставляют их раздеться, поскольку считают, что одежда животным ни к чему. Я посмотрел на Торвальдсберг. Солнце позолотило его вершину. А внизу, в долине, там, где курии разбили лагерь, все еще царила ночь. Выл какой-то одинокий слин. Вдруг мне стало интересно, видят ли курии сны. Наверное, видят. — Уже почти пора, — сказал мне Ивар Раздвоенная Борода. Я кивнул. И тут до нас донесся боевой клич слина, к которому присоединились и его собратья. Мне стало жаль Хильду, рабыню Ивара. Курии не обратят никакого внимания на слинов. Этот крик не был предупреждением о приближающейся опасности и не означал, что животное сердится. Слины загоняли другое живое существо, возможно, кого-нибудь, кто по неосторожности подошел слишком близко к лагерю курий или, наоборот, отбился от стада. В долину начал пробиваться первый свет. Слушая крики слинов, мы могли определить, как продвигается охота и где находится их пленница — дочь Торгарда из Скагнара. — Вон она, смотри, — показал Ивар. Они поймали ее к северу от загона с босками. Мы видели белое обнаженное тело, которое окружали темные мохнатые тени. И вот Хильду заставили остановиться. А потом один из слинов отошел, давая ей возможность выйти из круга и показывая, в какую сторону она должна идти. Куда бы Хильда ни повернулась, она видела смертоносные клыки и слышала шипение слинов. Как только она делала шаг не в том направлении, они подбегали к ней и злобно щелкали челюстями. Слин легко может откусить человеку руку или ногу. Потом два слина встали у нее за спиной и погнали вперед, причем несчастной приходилось почти бежать, чтобы они не достали ее своими клыками. Несколько раз нам казалось, что они вот-вот ее настигнут. Если слины не могут загнать женщину в стадо, они ее убивают. У северо-западной границы лагеря располагался загон с веррами, а в северо-восточной — с тарсками, боски находились в южной части. Почти в центре лагеря располагался прочный загон, в котором курии держали другой вид скота. Именно к нему гнали дочь Торгарда из Скагнара злобные слины. Хильда быстро проскочила между жердями и оказалась на плотно утоптанной земле — здесь хищники ее не тронут. Все шло так, как мы запланировали. Слины снова отправились на свои посты, они охраняли загон. Новое животное появилось в громадном стаде. Больше Хильда, дочь Торгарда из Скагнара их не интересовала, если она, конечно, не вздумает выбраться из загона. Мы видели крошечную светлую точку, быстро скрывшуюся в большой темной туче. Наверное, она опустилась на сырую грязную землю. — Хотел бы я, — мечтательно произнес Ивар, — иметь такое стадо. Он был прав — здесь собрали самых стройных, великолепных животных, светловолосых и двуногих. В огромном загоне их было около трех или четырех тысяч. — Некоторые из них и так принадлежат тебе, — напомнил я ему. — И я намерен получить их назад, — заверил он. В плен к куриям попали, насколько я понял, несколько его рабынь. Тири, Эльгифу, точнее, Булочка, Гунхильда, Ольга, Пухлые Губки, Хорошенькие Ножки, бывшая мисс Стивенс из Коннектикута, которая теперь звалась Медовый Пряник, девушка по имени Лия из Канады и еще несколько рабынь. А теперь и Хильда — невольница, которую, по всей видимости, Ивар предпочитал остальным. Думаю, сейчас Хильда передавала перепуганным до смерти девушкам наши распоряжения. Скоро мы узнаем, кого они боятся больше — курий и слинов или своих горианских хозяев. Если они не подчинятся нашему приказу, их убьют. Рабыни должны повиноваться, а если они не смогут выполнить то, что требует от них хозяин, им грозит смерть — таков закон. У них не оставалось выбора. Они сделают все, что мы приказали. Солнце уже во всю силу освещало вершины Торвальдсберга. — Повяжите шарфы, — сказал Свейн Синий Зуб, и воины стали быстро передавать друг другу его приказ. Северяне, стоящие на другом конце долины, сейчас делают то же самое. Каждый из нас повязал на левое плечо желтый шарф. Именно благодаря таким шарфам курии распознавали своих союзников — людей Торгарда из Скагнара. Мы поступим так же — тоже повяжем желтые шарфы. И отомстим тем, кто предал свой народ. — Достать оружие, — приказал Свейн Синий Зуб. Мечи вынырнули из ножен, стрелы скользнули в луки, руки крепко сжали древки копий. Мне казалось странным, что мужчины, и только мужчины, осмеливаются противостоять куриям. Впрочем, тогда я еще не знал, какие это злобные и отвратительные существа. Свейн Синий Зуб стоял, опустив голову. Впервые я услышал боевой клич великана Ролло, трудно было себе представить, что его издает человек — глухое, угрожающее рычание, так ревет только что проснувшийся ларл. У меня на голове зашевелились волосы. Я повернулся. Огромная голова начала подниматься и поворачиваться. Глаза оставались закрытыми. Кровь пульсировала в венах на лбу. А потом глаза открылись, и они больше не были пустыми, где-то в самой глубине метался наводящий ужас, обещающий страшную смерть свет. Я видел, как Ролло сжимает и разжимает кулаки. Он чуть наклонился вперед, точно напряженно ждал, когда в его душе расцветут нечеловеческая сила и ярость. — Начинается, — сказал Ивар Раздвоенная Борода. — Не понимаю, — проговорил я. — Тише, начинается, — повторил Раздвоенная Борода. Я увидел, как Свейн Синий Зуб, могущественный джарл Торвальдсленда, поднял голову, и я его не узнал. Мне казалось, что этого лица я никогда до сих пор не видел. У благородного Свейна Синий Зуб были совсем другие глаза. Неожиданно он полоснул копьем по своей левой руке и, к моему ужасу, принялся слизывать собственную кровь. Моим глазам предстал человек, который пытается справиться со своим безумием, вырывая целые пряди волос, но оно накатило на него, и он оказался бессилен в этой битве. Остальные воины забеспокоились. Кое-кто принялся топать ногами, многие явно испугались. У одного из людей Свейна закатились глаза, тело затряслось, и он принялся бормотать что-то неразборчивое. Другой отшвырнул щит, распахнул на груди рубаху и стал отчаянно всматриваться в долину, словно надеялся увидеть там что-то очень важное. Многие стонали, а в следующее мгновение их стоны превратились в звериный вой, в злобный, нечленораздельный рев. Впрочем, были и такие, кто спокойно стоял среди своих товарищей по оружию — их еще не захватила ярость предстоящего сражения. Они находились среди страшных чудищ. — Курии, — сказал кто-то. — Убьем курий! Убьем курий! — Что все это значит? — спросил я у Раздвоенной Бороды. Какой-то человек выцарапал себе глаз и не почувствовал никакой боли. Другим, уцелевшим глазом он уставился на долину, на губах у него выступила пена. Он задыхался. — Посмотри на Ролло, — сказал Раздвоенная Борода. Вены на шее и лбу могучего великана напряглись, голова склонилась набок. Я не мог смотреть в его глаза. Он вцепился зубами в свой щит и откусывал от него огромные куски. — Это безумие Одина, — пояснил мне Раздвоенная Борода. — Безумие Одина. Постепенно ярость заполнила сердца всех воинов Свейна Синий Зуб. Я прошел между готовящимися к бою северянами; казалось, их состояние передается от одного к другому; появилось ощущение, что захлестнувшую их волну можно увидеть, тогда как на самом деле я стал свидетелем лишь результата ее воздействия. Сначала это было что-то вроде инфекции, заразной болезни, потом стало напоминать пожар, невидимый, но всепоглощающий. И вот уже возникает ощущение, что к душам этих людей прикоснулись незнакомые мне боги, не те, к которым могли бы обратить свои молитвы женщины или дети, а боги, которым поклоняются мужчины Торвальдсленда, страшные и жестокие божества Севера. И прикосновение этих богов, как и их воля, было ужасным. Неожиданно Ивар Раздвоенная Борода откинул голову и обратил к небесам беззвучный вопль. Боги добрались и до него. Дыхание воинов, их сила, ярость и гнев полыхали вокруг меня. Тетива натянута. Я слышал, как люди вгрызаются в сталь своих клинков, в собственную плоть. Смотреть на Ивара Раздвоенная Борода я больше не мог. Этого человека я не знал. Его место занял дикий зверь. Я заглянул в долину, где расположились курии. Я прекрасно помнил, как устроен их лагерь. Помнил их предательство и страшную, жестокую бойню, которую они устроили в зале Свейна Синий Зуб. — Убьем курий! — услышал я снова. И вдруг я почувствовал, как в моей душе возникло странное, необъяснимое ощущение. «Смотри на великолепный Торвальдсберг», — приказал я себе. Но я больше не мог наслаждаться холодной, безрадостной красотой гор. Меня притягивала долина, где еще спал ничего не подозревающий враг. «Это безумие, — убеждал я себя, — безумие». Внизу спят курии, которые, не зная жалости, убивают людей. У меня в сумке лежит золотой браслет, который когда-то красовался на руке женщины по имени Телима. А внизу, в долине, спит ничего не подозревающие враги — курии. «Нет, — сказал я себе. — Я не позволю безумию взять в плен мою душу». Я вытащил золотой браслет, который когда-то носила женщина по имени Телима. Взял небольшой обрывок шелковистой веревки, повесил браслет на шею и крепко сжал в руке. Внизу, в долине, спал мой враг. Я закрыл глаза и медленно сделал вдох. Где-то в другом мире, озаренном той же звездой, люди спешили на работу. Внутри меня нарастала безумная сила, но я отчаянно, изо всех сил сопротивлялся ей. С таким же успехом я мог бы пытаться победить извержение вулкана. Вокруг меня рычали и не могли найти себе места воины Севера. Внизу спали курии. Я открыл глаза. Мне показалось, что долину окутала алая пелена ярости, даже небо покраснело, окрасив в кровавые тона лица тех, кто стоял рядом со мной. Я чувствовал, что и меня тоже охватывает безумие Одина. Я хотел уничтожать, убивать, рвать врага на куски. Тетива натянута. На губах Свейна Синий Зуб появилась пена, в глазах плясало безумие. Я поднял топор. Тысячи людей, расположившихся по краям долины, готовились к бою. Их сила, напряжение, стремление поскорее встретиться с врагом наполнили воздух. Копье с привязанным на острие красным талмитом поднято — Свейн Синий Зуб подал сигнал. Тысячи людей, готовых в любой момент броситься в бой, помчаться в долину, на мгновение задержали дыхание. Солнце вспыхнуло на щите. Сигнальное копье указало на долину. С диким, душераздирающим криком войско Торвальдсленда устремилось к вражескому лагерю. — Воины Торвальдсленда, — вопили северяне, — пришли за вами!Глава 18. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЛАГЕРЕ КУРИЙ
Курия шарахнулся в сторону от клинка. С устрашающим воем я метнулся к другому, нанес ему удар прежде, чем он смог подняться, потом настиг третьего. В тот момент, когда мы пошли в атаку, девушки в загоне, выполняя приказ своих хозяев, переданный им Хильдой, с криками выскочили за ограду и стали метаться по лагерю. Слины поспешили вслед за ними, однако девушек было слишком много и они не могли вернуть в загон всех одновременно. Так же точно морской хищник, атакующий стаю блестящих, мелькающих у него перед глазами рыб, наносит меньше удачных ударов, чем имея дело лишь сводной жертвой. Не успевал слин наметить себе какую-то девушку, как в этот момент три или четыре других покидали загон, заставляя его пуститься в погоню, в это время первая успевала ускользнуть, чтобы, в свою очередь, помочь какой-нибудь из своих подруг по несчастью. Если слин сосредоточивал все свое внимание на какой-нибудь определенной девушке, она, не оказывая ему никакого сопротивления, возвращалась за ограду. Оказавшись там, она, естественно, быстро выскакивала наружу, только с другой стороны. Девушка, обнаруженная внутри загородки воинами Торвальдсленда, если только ее туда не отправили сами люди, будет убита на месте. Я с удовольствием отметил про себя, что женщины гораздо больше боятся мужчин Торвальдсленда, чем слинов и курий. Нас не интересовало то, что они подвергаются опасности. Их жизнь не имела никакого значения. Ведь они всего-навсего рабыни. Поэтому мы и решили использовать их, чтобы отвлечь неприятеля. Курии выскакивали из палаток и своих прикрытых кожей и мехами тоннелей и первым делом видели, что двуногий скот мечется по лагерю. Как раз в этот момент на них и обрушивались топоры, и только тогда звери начинали понимать, что происходит. Курия поднял свой огромный топор. Я напал на него прежде, чем он успел нанести удар. Когда зверь упал, я вытащил топор из его горла. — Тэрл Рыжий! — услышал я крик. Кричала какая-то девушка, и я оглянулся. Теперь я знаю, что это была Тири, но в тот момент я не узнал ее. Я стоял, гордо выпрямившись, могущественный и страшный воин с топором наготове, моя одежда промокла от крови, а поверженный курия дергался у моих ног. Девушка прижала руку к губам, в глазах у нее появился ужас, и она умчалась прочь. Я видел, как курия схватил кого-то из воинов Торгарда из Скагнара и оторвал ему голову. Северяне, напавшие на лагерь курий, повязали желтые шарфы на левое плечо. Многие курии, которые сначала не поняли, что происходит, пали под ударами топоров северян в желтых шарфах, которых считали своими союзниками. Однако теперь они решили, что следует уничтожать всех вооруженных мужчин. Часть людей Торгарда погибла от зубов и оружия курий, и многие курии расстались с жизнью благодаря усилиям воинов Торгарда, которые отчаянно защищались. Я заметил Торгарда из Скагнара и Ивара Раздвоенная Борода, пытавшегося до него добраться. Однако Ивара остановил курия, и он переключил внимание на него. Я слышал, как отчаянно кричат рабыни. Два курии напали на Горма. Но его топор нанес два метких удара, и лезвие разрубило зверей пополам. Шестиногий слин длиной более одиннадцати футов проскользнул мимо меня, и я почувствовал прикосновение его меха к своему бедру. Горм, охваченный яростным безумием схватки, рубил курий, которые с пронзительными воплями падали к его ногам. Я видел, что Бьярни из лагеря Торстейна сражается плечом к плечу с юношей, которого мы видели на дуэльной площади Ярмарки. Запахло дымом. Выли курии. Какой-то зверь повернулся и стал отступать, он хромал и злобно рычал, а его преследовал Оттар, смотритель ферм Раздвоенной Бороды. Оттар забыл о собственной безопасности, его глаза метали молнии, в конце концов он прикончил зверя двумя мощными ударами боевого топора. Я заметил огромного великана, которого мало кто знал в Торвальдсленде, — он присоединился к нашему войску позже остальных и называл себя Хрольф с Востока. Пришел воин со стороны Торвальдсберга. С леденящим душу криком он пронзил курию копьем. Хрольф сражался просто великолепно. Курия бросился в атаку. Я сделал шаг в сторону и вонзил топор зверю в живот. Увидел другого курию, который удивленно смотрел на меня, не зная, что же ему делать. Я поскользнулся в луже крови, и тогда он атаковал. Я замахнулся ручкой топора и ударил его в живот. Зверь заревел, а я вскочил на ноги и нанес ему удар в шею, прежде чем он выпрямился. Склонив голову набок, курия поднялся на ноги, пробежал несколько ярдов, поскользнулся, упал и покатился прямо в горящий мех одной из палаток. — Защити меня! — услышал я крик. К моим ногам бросилась какая-то рабыня. — Защити меня! — рыдала она. Она подняла залитое слезами, испуганное лицо. У нее были темные волосы и карие глаза. И железный ошейник, казавшийся черным на белой коже. Это была Лия, девушка, родившаяся в Канаде. Я отпихнул ее ногой в сторону. Меня ждала мужская работа. Рукоять топора курии скользнула по рукояти моего топора, заставив меня опуститься на одно колено. Я начал медленно отодвигаться назад, раскачивая вверх и вниз ручку топора, которую курия зажал двумя лапами. Он нанес новый удар, вложив в него всю свою силу и вес, уверенный в том, что с легкостью раздавит жалкого человечишку. Я удерживал топор ровно столько, чтобы удовлетворить свое тщеславие, а потом быстро убрал его и отодвинулся в сторону. Курия упал. Я наступил на ручку его топора, зверь попытался вытащить оружие из-под моей ноги. Мой топор поднялся высоко в воздух. Курия откатился в сторону, но я ударил его в левую лопатку. Зверь взвыл, вскочил на ноги, стал отступать, обнажив клыки. Я преследовал его. Неожиданно он повернул и помчался прочь. Я настиг его у входа в палатку воинов Торгарда из Скагнара. Может быть, она принадлежала самому Торгарду. Зверь встал ко мне лицом, а затем сделал шаг назад; споткнулся о веревку и вырвал колышек. Я метнулся вперед и снова нанес ему удар, на этот раз в левое бедро. Всю ногу зверя заливала кровь. Скорчившись, воя от боли, он все глубже забирался внутрь палатки, а я шел за ним. Я услышал отчаянные вопли, это кричали шелковые девушки Торгарда из Скагнара, небольшого роста, пухленькие и очень соблазнительные. Некоторые из них были прикованы за левую щиколотку. Их облегающие прозрачные шелковые одеяния сшили таким образом, чтобы подчеркивать, а не скрывать их красоту. Они шарахнулись от нас, забились в подушки, подальше от входа в палатку. Я не обращал на них внимания. Они будут принадлежать тому, кто победит. Отступающий курия правой рукой вытащил один из шестов палатки, и она провисла в том месте, где он стоял. Он зарычал, выставил шест, словно копье, острием вперед и попробовал нанести мне удар. Я ждал. Зверь ослабел от потери крови. Он повернулся и устремился к противоположной стене палатки, где попытался разорвать прочный шелк, — как раз в этот момент я его и настиг. Я поднял топор и посмотрел на женщин, которые стояли на коленях, прижавшись друг к другу. Все до единой в страхе опустили глаза. Я вышел из палатки. — Где Торгард из Скагнара? — спросил Ивар Раздвоенная Борода. Его рубаха порвалась, грудь и щеку заливала кровь курий. — Не знаю, — ответил я. У Ивара за спиной в его ошейнике стояла обнаженная Хильда, дочь Торгарда из Скагнара. — Возле загона с веррами много курий! — крикнул один из людей Свейна Синий Зуб. Мы с Иваром поспешили туда. У курий не оставалось ни малейшего шанса на победу. Копья настигали тех, кто сражался, часть из них падала в грязь загона для верров — они сами стали блеющими, перепуганными животными, пытающимися отыскать путь к спасению. У загона для верров мы обнаружили скованных невольников-мужчин. Курии захватили их во время своих экспедиций за фуражом и использовали в качестве носильщиков. Их насчитывалось около трехсот. Свейн Синий Зуб тоже находился здесь, он возглавил атаку, которая покончила с отрядом курий, занявшим здесь оборону. Командовал тут курия, который руководил нападением на зал Свейна Синий Зуб. И вдруг, когда его войско обратилось в бегство, он и сам неожиданно куда-то исчез. Свейн Синий Зуб переступил через тело убитого курии и махнул рукой в сторону рабов. — Освободите их, — приказал он. — И дайте оружие. У нас еще полно дел. Невольники с радостью схватили оружие и бросились преследовать курий. — Не позволяйте им отступить на Юг, — крикнул Свейн Синий Зуб смотрителю своей фермы Кетилю, который славился своим мастерством борца. — Боски мешают сбежать большинству курий, — сказал я. — Кое-кого из них даже затоптали до смерти. — Нас обманули! — крикнул какой-то воин. — На другом конце лагеря возникло настоящее сражение, там курий несколько сотен! Они побеждают! Они специально заманили нас сюда, чтобы дать возможность перегруппироваться основным силам! Сердце забилось у меня в груди. Неудивительно, что командир курий оставил этот отряд и куда-то исчез. Интересно, знали ли они, в чем заключается его план. Я восхитился его хитростью. Он был настоящим стратегом, опасным врагом, жестоким, блестящим и не знающим жалости. — Складывается впечатление, — ухмыльнулся Раздвоенная Борода, — что у нас появился достойный противник. — Мы проигрываем! — крикнул воин-северянин. — Их необходимо удержать! — заявил Ивар Раздвоенная Борода. Мы слышали вой курий, которые находились примерно в пасанге от нас, на другом конце лагеря. — Пошли, развлечемся немного, Тэрл Рыжий! — предложил мне Ивар. Мимо нас пробежали те, кто совсем недавно сражался со страшным врагом. Раздвоенная Борода ударил одного, тот повалился на землю. — Идите в бой! — крикнул он. Воин повернул и, сжав оружие в руке, помчался назад, на поле боя. — Идите в бой! — орал Раздвоенная Борода. — В бой! — Их не удержать! Они скоро захватят весь лагерь! — задыхаясь, вопил один из воинов Торвальдсленда. — Идите в бой! — не унимался Раздвоенная Борода. Мы со всех ног бросились туда, где шло сражение. Там мы увидели поднятое сигнальное копье Свейна Синий Зуб. Его окружало сразу несколько курий. Копье напоминало флаг на одиноком острове. Рядом с копьем стоял могучий Ролло, который со звериной яростью размахивал своим топором. Ни одному курии, пытавшемуся к нему приблизиться, не удалось остаться в живых. Неожиданно на поле боя появились сотни воинов-северян. Дико воющие курии отошли, чтобы перегруппироваться для следующей атаки. — Стройтесь! — крикнул Свейн Синий Зуб. — Стройтесь в колонны! Свейн Синий Зуб, Верховный джарл, был вместе со своими людьми. И воины бросились в первые ряды, стараясь занять места так, чтобы он обратил на них внимание, оценил их храбрость. Сам Свейн Синий Зуб встал рядом с Ролло и положил руку на сигнальное копье. Мы увидели, как курии выстроились, выставили вперед щиты, приготовили к бою топоры. Зверей оставалось около двух тысяч. Потом, к нашему удивлению, среди шеренг курий мы увидели две или три сотни рабынь. Они были связаны между собой за запястья, лодыжки или за шею. Пока в лагере царила дикая паника, курии успели захватить девушек и связать, как скот. Звери решили использовать рабынь, чтобы разбить наш строй. Я заметил среди них Булочку, ее руки были привязаны к запястьям двух других рабынь справа и слева. До нас доносилось щелканье хлыста и крики боли. Девушки все быстрее бежали в нашу сторону, спасаясь от жалящих ударов. За ними наступали курии. — Вперед! — закричал Свейн Синий Зуб. Воины Торвальдсленда устремились на врага. Примерно за десять ярдов до столкновения Свейн Синий Зуб и его помощники сделали знак, который не могла не узнать любая рабыня, — знак живота. Все, как одна, повалились в пыль, а воины Торвальдсленда, не сбавляя шага, устремились по спинам девушек прямо на оторопевших курий. Я нанес смертельный удар курии с хлыстом. — Когда потребуется наказать строптивую рабыню, — заявил я, — мы сделаем это сами. Завязалась отчаянная сеча возле распростертых на земле невольниц. Те, кому это удавалось, закрывали руками голову. Окровавленные тела людей и курий падали в траву. Девушки, многим из которых сломали руки и ноги, отчаянно кричали. Они пытались подняться, чтобы убежать, но прочные веревки удавалось распутать не многим. Некоторые, смирившись со своей участью, лежали неподвижно, закрыв глаза и уже ни на что не надеясь. Курии, которых, по моим подсчетам, оставалось около тысячи семисот с лишним, отступили. — Развяжите девок, — приказал Свейн Синий Зуб. Воины быстро разрезали веревки на телах истерически рыдающих рабынь. Многие были в крови. Свейн Синий Зуб и другие северяне поднимали обезумевших девушек за волосы и ставили на ноги. — Бегите в загон! — приказал Свейн Синий Зуб двум перепуганным девушкам. Они наклонились, чтобы помочь своей подруге, у которой была сломана нога. — Тэрл Рыжий! — рыдала Гунхильда. Клинок моего топора сверкнул у ее горла, обрезая веревку, которой ее привязали к двум другим девушкам. — Отправляйся в загон, — сказал я ей. — Да, мой джарл! — воскликнула она и побежала выполнять приказ. Не получившие серьезных ранений рабыни, устремились к загону, где курии держали их ранее. Остальным несчастным помогали идти их подруги. Я видел, как Хорошенькие Ножки с мольбой смотрела на Ивара Раздвоенная Борода. На животе у нее болтались остатки веревки. — В загон! — скомандовал Раздвоенная Борода. Рыдая, она побежала за остальными девушками. — Они наступают! — крикнул один из воинов. С оглушительным воем на нас снова устремились курии. Мы сплотили ряды, и через несколько минут жестокого сражения наш злобный противник отступил. Неподалеку от меня бился могучий Ролло, его глаза горели безумным огнем, из уголка рта бежала пена; бок о бок с ним разил врага своим копьем великан Хрольф с Востока. Вскоре рядом со мной оказались другие воины, Хрольф куда-то пропал. Потом курии еще раз пошли в наступление, мы понесли жестокие потери и вынуждены были отступить. Если бы не мужество и уверенность Свейна Синий Зуб, его громкий голос, перекрывающий шум битвы, курии могли бы перехватить инициативу. — Стройтесь в шеренги! — кричал он. — Сомкните ряды! Воины с копьями — во второй ряд! Наше войско ощетинилось копьями, мы приготовились встретить новую атаку врага, если бы он попытался развить успех. Теперь шеренга копий противостояла стене щитов. Сто ярдов окровавленной травы, усеянной неподвижными телами людей и курий, разделяли два войска. Со всего лагеря спешили курии, которые присоединялись к своим товарищам. Люди тоже прекращали мелкие стычки и бежали к нашим шеренгам. Мне казалось странным, что воины Торвальдсленда сумели сдержать организованный натиск курий. Никто из курий не спешил выйти из-за своего укрытия. Наш враг прятался за двумя рядами щитов: один шел по самой земле, а второй — на уровне груди. Первая шеренга стояла на коленях, вторая — выпрямившись во весь рост. Точно такие же шеренги курии построили со всех сторон: получился квадрат, готовый отразить наступление с любой стороны. Внутри квадрата находились потрепанные в сражении «руки», «курии» и отряды вместе со своими командирами — довольно существенный резерв, готовый в любой момент прийти на помощь своим товарищам, если враг сумеет пробить брешь в стене. По моим подсчетам, в квадрате собралось около двух тысяч трехсотзверей. — Давайте еще раз атакуем их! — выкрикнул один из воинов. — Нет, — возразил Свейн Синий Зуб, — мы не сможем пробить их оборону. — Они будут ждать наступления ночи, — вмешался Ивар Раздвоенная Борода. Люди содрогнулись. Курии прекрасно видят в темноте, а мы окажемся практически беспомощны во мраке. — Тогда давайте отступим сейчас, пока еще светло, — предложил другой воин. — Неужели вы думаете, что они не доберутся до нас в темноте? — спросил Свейн Синий Зуб. Он огляделся. — Уже перевалило за полдень. Я голоден. Идите к убитым куриям, — приказал Свейн своим людям, — отрежьте мяса и зажарьте его перед нашими шеренгами. — Отличная мысль, — кивнул Раздвоенная Борода, — может быть, они не выдержат оскорбления и пойдут в наступление. Однако квадрат даже не дрогнул. Ни один курия не пошевелился. Свейн Синий Зуб с отвращением швырнул мясо курии в грязь. — Твой план провалился, — сказал Раздвоенная Борода. — Да, — проворчал Свейн Синий Зуб, — они ждут ночи. Я разглядел вражеского генерала, могучего курию, которого видел раньше в зале Свейна Синий Зуб. На его левой руке блестело золотое кольцо. Насколько я знал, это кольцо не имело военного значения. Многие курии носили подобные кольца, ожерелья и серьги. А вот то, что он не носил кольца из странного красноватого сплава, что делало бы его командиром отряда или «марша», представляло интерес. Командир отряда имел право на два красноватых кольца; командир «марша», состоявшего из двенадцати отрядов, — только на одно. У генерала, командующего всей этой огромной армией, не было даже одного красноватого кольца. Конечно же он не был «кровью народа». В то же время не возникало ни малейших сомнений, что он по праву занимает свое положение командира. Я начал подозревать, что он пришел из стальных миров, чтобы объединить всех курий на Горе. — Иногда, — сказал я, — курии рефлекторно реагируют на вид крови. — Сегодня они уже достаточно вкусили ее, — возразил Ивар Раздвоенная Борода, — воздух полон запахом свежей крови. Даже я ощущал характерный, сладковатый аромат, смешанный с дымом пожарищ. Боевое каре курий продолжало стоять неподвижно. — Они терпеливы, — сказал Свейн Синий Зуб — Им нужно только дождаться ночи. И тут мы с Иваром Раздвоенная Борода переглянулись. Я улыбнулся, а на его лице появилась довольная ухмылка. — Мы разобьем их строй, — пообещал я Свейну Синий Зуб. — И сделаем это в течение ближайшего ана. Накормите людей, пусть они как следует напьются. И будьте наготове. Он посмотрел на нас так, словно мы сошли с ума. А потом, немного подумав, кивнул. — Ладно, — проворчал Свейн, по привычке поглаживая зуб ханджерского кита. Курии навострили уши. Они услышали мычание еще до того, как оно донеслось до людей. Земля задрожала у них под ногами. В воздух поднялись клубы пыли, словно начался пожар. Звери принялись с опаской переглядываться. Теперь уже отчетливо слышался тяжелый топот копыт и мычание босков. Рассвирепевшие животные, опустив головы, с остервенением ударили в строй. Несмотря на то что Ивар, я и сотня наших соратников громко вопили, понуждая босков бежать быстрее, мы все равно услышали отчаянные крики ошеломленных курий. Раздался скрежет рогов по металлу, стоны курий, оказавшихся под копытами босков. Ничто на Горе не способно выдержать атаку обезумевших босков. Даже ларлы бегут перед ними. Стадо разбило строй на две части и, лишь слегка замедлив бег, устремилось к противоположной стороне долины. Множество раненных, потерявших ориентировку курий смяли ряды, а уже в следующий миг среди них оказались разъяренные воины Свейна Синий Зуб. Он повел людей в бой в то время, когда боски еще не завершили свое победное шествие через разорванные ряды курий. Из клубов дыма неожиданно возникли воины Торвальдсленда с занесенными окровавленными топорами. Они не дали своему жестокому врагу ни секунды на перегруппировку. Курии не выдержали стремительного натиска и побежали, преследуемые людьми. — Не давайте им оторваться! Убивайте их! — кричал Синий Зуб. — Не давайте оторваться! Тесните их! И снова сражение разбилось на небольшие поединки, однако теперь курии бежали по всему фронту. Если они устремлялись к Северу, никто им не мешал, поскольку там расположился «мост из самоцветов». С самого утра этот «мост» дожидался врага, здесь собралось более четырехсот лучников. План был весьма удачным: нужно обязательно оставить неприятелю путь к отступлению — ведь враг, которому нечего терять, становится опасным вдвойне; если курии увидят, что существует путь к спасению, они не станут сражаться до последнего, и мы легко заставим их отступить. Мы с Иваром шагали через горящий лагерь с топорами наготове. За нами следовали воины Торвальдсленда. На своем пути мы убивали курий. Мы прошли мимо шестов огромного загона. Оттуда, сквозь жерди загородки, не осмеливаясь покинуть ее, на нас смотрели сотни рабынь. Я заметил там Пухлые Губки, рядом с ней находилась Лия, девушка из Канады. Ивар послал Пухлым Губкам воздушный поцелуй по-гориански. Она протянула к нему руки, но он уже отвернулся, оставив у себя за спиной ее и Лию. Мы заметили слина, который вел девушку обратно в загон. Она со слезами бранила хищника, но тот, щелкая могучими челюстями, заставлял ее выполнять свою волю. Размазывая слезы по щекам, девушка вбежала в загон. Мы с Иваром рассмеялись. — А они полезные животные, когда дело доходит до охраны женщин, — заметил он. — Мой джарл, — послышался голос. Мы повернулись. Хильда встала на колени перед Иваром Раздвоенная Борода так, что ее волосы покрыли его пыльные сапоги. — Могу ли я последовать за своим джарлом? — взмолилась она. — Жалкая рабыня просит разрешения следовать на поводке за своим джарлом. — Что же, следуй, — весело разрешил Ивар. — Благодарю тебя, мой джарл! — Хильда заплакала от радости и, вскочив на ноги, пошла за нами, отставая на положенные два шага. Мы услышали, как в палатке рычит курия и поспешили на звук. Это был большой курия с коричневатым мехом и сверкающими глазами, в его ушах раскачивались здоровенные серьги. Правой рукой он тащил за собой девушку Тири. Ивар поманил меня назад. На пути курии стоял мужчина в тунике из белой шерсти. Горло его пересекал черный ошейник. В руках он держал поднятый топор. Курия зарычал, но человек, Тарск, невольник Раздвоенной Бороды, когда-то носивший имя Вульфстана из Кассау, даже не пошевелился. Не один раз я видел сегодня, как сражается Тарск. Он стоял совсем неподалеку от меня в шеренге. Его топор, как и туника, были покрыты свежей кровью. Курия отбросил девушку в сторону. Глаза Тири наполнились ужасом, она тихонько плакала. Зверь метнулся в сторону, и в следующий миг в его руке оказался огромный курийский топор. Вульфстан не стал наносить удара. Он ждал. Курия оскалился. Теперь он крепко держал топор двумя руками и глухо рычал. Тири лежала на боку, прижав ладони к земле. Она наблюдала, как двое животных, курия и человек, страшный Вульфстан из Кассау с окровавленным топором, сражаются за то, чтобы обладать ею. Схватка была быстрой и короткой. Ивар остался доволен. — Ты хорошо сражался, — сказал он молодому человеку. — Ты хорошо сражался сегодня утром и сейчас. Теперь ты свободен. У ног недавнего невольника лежал труп курии. Он переступил через него. — Вульфстан! — крикнула Тири. Она вскочила на ноги и подбежала к нему, спрятав голову у юноши на груди. — Я люблю тебя! — рыдала она. — Я люблю тебя! — Девка — твоя! — расхохотался Ивар Раздвоенная Борода. — Я люблю тебя, — продолжала рыдать Тири. — На колени, — приказал Вульфстан. Удивленная Тири повиновалась. — Теперь ты моя. — Но ты ведь меня освободишь, Вульфстан! — воскликнула она. Вульфстан поднял голову и длинно, пронзительно засвистел — так курии подзывают слинов. Вероятно, один из этих злобных зверей находился неподалеку, потому что появился немедленно. Вульфстан схватил Тири за руку и швырнул в сторону животного. — Отведи ее в загон, — приказал он слину. — Вульфстан! — закричала Тири. В тот же миг слин прыгнул на нее и щелкнул зубами в нескольких дюймах от ее обнаженной ноги. Его глаза сверкали. — Вульфстан! — молила Тири, в страхе отступая перед слином. — Не надо, Вульфстан! — Если ты по-прежнему будешь вызывать у меня желание, — холодно бросил он, — я заберу тебя из загона вместе с другими рабынями, на которых смогу претендовать как на часть добычи. — Вульфстан! — отчаянно рыдала Тири, однако слин снова щелкнул зубами. Тири повернулась и, рыдая, бросилась к загону, слин преследовал ее по пятам. Мы рассмеялись. Ни Ивар, ни я не сомневались, что Вульфстан, поразмыслив, обязательно заберет из загона хорошенькую Тири, стройную и веселую. Впрочем, ему наверняка достанутся и другие рабыни. Когда-то гордая девушка из Кассау отказалась стать его женой, она считала его недостойным претендентом на свою руку. Теперь он позаботится о том, чтобы она служила ему безоглядно, как и положено рабыне, его собственности, с которой он может поступить так, как ему заблагорассудится. Мы продолжали весело смеяться. Тири будет хорошей рабыней для такого хозяина, как Вульфстан, когда-то жителя Кассау, а теперь свободного воина Торвальдсленда. Мы смотрели ей вслед. Сердито и беспомощно она бежала к загону, преследуемая свирепым слином. Ивар Раздвоенная Борода, Тэрл Рыжий и Вульфстан из Торвальдсленда пробирались в сторону сгоревших, разграбленных палаток Торгарда из Скагнара. За Иваром шагала Хильда. В долине все еще горело около тысячи костров. Тут и там мы видели насаженные на жерди головы курий. Мы переступали через сломанные топоры, разрубленные палаточные шесты и обрывки кожи, оставшиеся от убежищ курий, прошли мимо нескольких человек, столпившихся вокруг бочонка с элем. Небо постепенно затягивали тучи, справа, в двухстах ярдах от нас, подал сигнал какой-то корабль. Мы заметили группу людей, поймавших курию. Они засунули ему в пасть большой кусок дерева и привязали кожаным ремнем. Левая сторона морды зверя была покрыта кровью. Лапы ему связали впереди, а на ноги надели ножные кандалы. Люди окружили курию и подталкивали его древками своих копий так, что он отлетал от одного к другому. — Вниз! Катись! — приказал один из воинов. Курию заставили опуститься на колени, а затем на живот. Мимо пробежала девушка, которую подгонял черно-коричневый слин. Земля во многих местах стала мягкой от крови, и я несколько раз поскользнулся. Мы пробирались между телами, в основном это были погибшие курии, нам удалось захватить их врасплох. Справа я заметил, как пять человек расположились возле костра и поджаривают лапу курии. Запах был одновременно тяжелым и сладковатым, похожим на запах крови. Вдали виднелся Торвальдсберг. Хрольф с Востока, бородатый великан, попросивший разрешения присоединиться к нам, стоял, опираясь на свое копье, и мрачно разглядывал поле боя. Неподалеку установили раму из деревянных шестов. К ней за ноги подвесили тела пяти курий. Двоих собирались насадить на вертел; двое других висели нетронутыми в стороне. Из горла пятого вытекала в подставленный шлем кровь. — Ивар Раздвоенная Борода! — позвал воин, державший шлем. Он протянул Ивару шлем, и тот сотворил над ним знак Тора. Затем сделал глоток и протянул шлем мне. Я вылил немного крови на красноватую грязную землю. — Та-Сардар-Гор, — сказал я, — Царствующим Жрецам Гора. Я посмотрел на кровь и не увидел ничего особенного — всего лишь кровь курии. И тогда я сделал глоток. — Пусть ярость курий поселится в ваших сердцах! — воскликнул воин. А затем, забрав у меня шлем и откинув голову, осушил сосуд. Кровь стекала из уголков его рта на меховой воротник плаща. Воины, стоявшие вокруг нас, радостно вопили. — Пошли, — сказал нам Ивар. — Смотрите, — позвал нас какой-то человек. Большим ножом он пытался срезать кольцо из красноватого сплава с руки погибшего курии. Но у него ничего не получалось. Тогда северянин отрубил руку курии топором и поднял окровавленное кольцо, которое было единственным украшением этого зверя. — Высший чин, — сказал Ивар. — Да, — согласился воин. У него за спиной стояла обнаженная рабыня, светлые волосы которой ниспадали до самой талии. Я понял, что она принадлежит этому воину. — Мы победили! — сказал ей воин и показал кольцо. Поверх железного ошейника на горле девушки был надет тяжелый курийский ремень с огромным кольцом. Воин заставил девушку просунуть руки в кольцо из красноватого сплава, которое снял с курии, а затем крепко привязал ее запястья к кольцу. После этого он вытащил из-за пояса длинную шелковистую веревку и, сложив ее пополам, пропустил через кольцо на шее девушки, оставив два свободных конца. Проделав все это, он швырнул ее навзничь на тело убитого курии, взял два свободных конца веревки и связал девушке руки над головой; после этого, согнув ей колени, он привязал один конец веревки к левой щиколотке, а другой — к правой. Это называется германский лук любви. Внимательно посмотрев на девушку, воин разрезал курийский ошейник своим громадным ножом и отбросил его в сторону. Теперь на ней остался только его ошейник. Девушка закрыла глаза и, лежа на теле курии, попыталась шевельнуться. Труп все еще был теплым. — Мы победили, — сказал воин. — Это вы победили, — открыв глаза, сказала девушка. — Я всего лишь рабыня. — Она заплакала. С оглушительным хохотом воин упал на нее. — Ивар! Ивар! — звал чей-то голос. Мы услышали, как девушка вскрикнула от удовольствия. — Ивар! — настойчиво звал голос. Ивар Раздвоенная Борода поднял голову и увидел, что ему машет рукой Оттар. Мы направились к нему. Он стоял возле сожженных, поваленных палаток Торгарда из Скагнара. — Тут пленники и богатая добыча, — сказал Оттар. Он махнул рукой, показывая на одиннадцать воинов Торгарда из Скагнара, у которых отобрали шлемы, ремни и оружие. Они стояли, скованные цепью за шеи, на руках были надеты наручники. — Я вижу только добычу, — сказал Раздвоенная Борода. — На колени! — приказал Оттар. — Продай их, как рабов, в Лидиусе, — приказал Раздвоенная Борода и отвернулся. — Голову вниз! — скомандовал Оттар. Пленники встали на колени, опустив головы на грязную землю. Раздвоенная Борода осмотрел множество ящиков, ларцов и мешков с богатой добычей. Я уже видел все это утром, когда преследовал курию среди палаток Торгарда из Скагнара. Чуть в стороне стояли на коленях шелковые девушки, которые теперь выглядели совсем не так, как утром в палатке. Всего их насчитывалось семнадцать. Роскошные шелка были испачканы, ноги заляпаны грязью. Руки стянуты за спиной веревкой. Всех девушек связали друг с другом при помощи шелковистой веревки, протянутой через кольца на ошейниках. Те, что носили цепи, были от них освобождены, ключи удалось найти в ларце в одной из соседних палаток. Над ними, гордо выпрямившись, держа веревку в руке, стояла Ольга, которая помахала нам с Иваром. — Они теперь твои, мой джарл! — воскликнула она. — Я строго приказала им, чтобы они встали на колени спиной ко мне. Они так и сделали! И тогда я их связала. Раздвоенная Борода рассмеялся, глядя на прелестных пленниц. — Они же рабыни, — пожав плечами, небрежно бросил он. Ни одна из девушек не осмелилась поднять на него глаза. Я заметил чуть в стороне бывшую мисс Пегги Стивенс с Земли, теперь ее называли Медовый Пряник. Ее глаза сияли от радости — ведь Ивар Раздвоенная Борода остался жив. Она подбежала к нему, встала на колени и опустила голову к его ногам. У нее, как и у Хорошеньких Ножек, вокруг живота несколько раз была обмотана веревка. Ивар Раздвоенная Борода за кольцо курийского ошейника поднял ее на ноги, теперь она стояла на цыпочках и смотрела на него. Он ухмыльнулся. — Иди в загон, рабыня, — приказал он. Девушка с обожанием посмотрела на него. — Слушаюсь, господин, — прошептала она. — Подожди, — сказала Ольга. — Не отпускай ее туда одну. — Почему это? — поинтересовался Ивар. — Ты помнишь, мой джарл, «золотую девушку» с Юга, ту, у которой проколоты уши? Она еще проиграла соревнование в красоте Гунхильде, — проговорила Ольга. — Прекрасно помню, — ответил Ивар, облизывая губы. — Посмотри, — рассмеялась Ольга. Она подошла к большому куску палатки, который был небрежно наброшен на что-то, и откинула его в сторону. Подобрав под себя ноги, со связанными за спиной руками в грязи лежала хорошенькая маленькая темноволосая девушка, одетая в золотистый шелк, теперь перепачканный и разорванный, в золотом ошейнике и серьгах, та самая, что вступила в спор с рабынями Ивара, одетыми в скромные шерстяные туники. Она прошла обучение на Юге. Это была знаменитая южная шелковая девушка. В ярости она вскочила на ноги. — Я не принадлежу куриям, — вскричала она. На ней и в самом деле не было тяжелого кожаного ошейника с большим кольцом и замком, который курии надевали на своих рабынь. Ее шею украшал золотой ошейник, а шелковое одеяние было таким легким и коротким, что все ее соблазнительное тело предстало нашим загоревшимся взорам. — Мой хозяин — человек, — сердито сверкнула она глазами. — Я требую, чтобы меня немедленно ему вернули. — Мы с Медовым Пряником захватили ее, — заявила Ольга. — Твоего господина, — сказал Ивар, вспомнив капитана, за которым шла на поводке рабыня шелка, — зовут Рольф из Красного Фьорда? Я знал, что Рольф из Красного Фьорда был не слишком известным капитаном, однако он и его люди участвовали в сражении. — Нет! — с гордостью рассмеялась девушка. — После состязания в красоте, в котором я из-за обмана судей проиграла, меня купил агент другого, гораздо более могущественного хозяина, чем Рольф из Красного Фьорда. Мой господин — великий человек! Немедленно отпусти те меня! И бойтесь его! Ольга, не обращая внимания на ярость девушки, сорвала с нее золотистое одеяние, давая возможность Раздвоенной Бороде оценить ее по достоинству. Гунхильда выиграла состязание, и выиграла его честно. Однако я должен был признать, что рассвирепевшая красотка, отчаянно пытающаяся освободить руки, обладала великолепным, непередаваемо соблазнительным телом; мы внимательно оглядели ее со всех сторон; за нее можно будет выторговать немалые деньги; многие захотели бы заполучить такую рабыню себе в меха. — Как вы посмели раздеть меня! — сердито закричала она. — Кто твой господин? — осведомился Ивар Раздвоенная Борода. Она гордо выпрямилась. В ее глазах светилась гордость рабыни, хозяином которой был весьма высокопоставленный человек. — Торгард из Скагнара, — небрежно бросила девушка. — Торгард из Скагнара! — раздался знакомый голос Горма. Мы повернулись. Торгард из Скагнара, в разорванных одеждах, залитый кровью, со связанными за спиной руками, стоял перед группой воинов, державших его за веревку, обвязанную вокруг пояса. Еще одну грубую толстую веревку от палатки накинули ему на шею. Именно за нее Горм и подтащил его к Ивару Раздвоенная Борода. «Золотая девушка» с ужасом смотрела на Торгарда из Скагнара, а затем перевела взгляд на Ивара Раздвоенная Борода. — Ты теперь моя, — сообщил ей Ивар и, повернувшись к Медовому Прянику, приказал: — Отведи мою новую рабыню в загон. — Слушаюсь, господин. — Девушка рассмеялась и схватила шелковую рабыню с Юга за волосы. — Пойдем, рабыня. — Пожалуй, я отдам ее на месяц Гунхильде и остальным своим девкам, — сказал Ивар Раздвоенная Борода. — Им понравится иметь собственную рабыню. А через месяц пошлю к ребятам, после этого она станет самой обычной невольницей, не более того. Ивар повернулся и посмотрел на Торгарда из Скагнара, который, хотя и связанный, стоял с гордо поднятой головой. Хильда, обнаженная, в рабском ошейнике, опустилась на колени за спиной Раздвоенной Бороды. Она опустила голову и пыталась прикрыться руками. Раздвоенная Борода махнул рукой в сторону рабынь, стоящих на коленях, со связанными за спиной руками, в коротких испачканных шелковых одеяниях, тех самых, что добыла для него Ольга. — Отведи и их в загон, — приказал он Ольге. — Вставайте, рабыни, — рявкнула Ольга. Девушки начали с трудом подниматься на ноги. — Отправляйтесь в загон, и побыстрее! А то вас отдадут мужчинам! Девушки поторопились выполнить приказ; когда каждая из них пробегала мимо Ольги, она наносила им резкий, сильный удар хлыстом. А потом, довольная собой, радостно смеясь, Ольга побежала рядом с ними, направляя плачущих, спотыкающихся невольниц в сторону загона. Раздвоенная Борода снова повернулся к Торгарду из Скагнара, который спокойно на него смотрел. — Кое-кто из его людей сбежал, — сказал Горм. А потом спросил: — Разденем его? — Нет, — ответил Раздвоенная Борода. — На колени, — грубо приказал Горм Торгарду из Скагнара и ткнул его древком копья. — Нет, — сказал Раздвоенная Борода. Они стояли и смотрели друг на друга. А потом Раздвоенная Борода проговорил: — Разрежьте веревки. Его приказание исполнили. — Дайте ему меч, — велел Раздвоенная Борода. Это тоже сделали, и воины вместе с Хильдой расступились, чтобы освободить место для двух врагов. Торгард крепко сжал в руке меч. — Ты всегда был дураком, — сказал он Ивару Раздвоенная Борода. — У каждого человека есть свои слабости, — ответил Раздвоенная Борода. Неожиданно с яростным криком Торгард из Скагнара, могучий враг, держащий в руках оружие, метнулся к Ивару Раздвоенная Борода, который легко отразил удар. По тому, как клинок Торгарда опустился на клинок Ивара и как Раздвоенная Борода ответил на атаку, я понял, что Торгард — очень сильный человек. Я не сомневался, что он может измотать противника, а потом, когда тот потеряет быстроту движений и окажется не в состоянии эффективно защищаться, с легкостью нанесет ему смертельный удар. Я видел, как сражаются похожие на него люди. Как только удары соперника теряют силу, появляется возможность добраться до его горла. Но я был уверен в том, что Раздвоенная Борода быстро не устанет. Он довольно часто сам садился на весла на своем корабле. Ивар уверенно отбивал все выпады Торгарда из Скагнара, но сам не нападал. Хильда, прижав ко рту ладонь, испуганными глазами наблюдала за боем могучих противников. Надо сказать, что сильные удары, особенно если в руках у воинов длинные тяжелые мечи Торвальдсленда, ослабляют не только того, кто их отражает, но и того, кто наступает. Вдруг Торгард сделал шаг назад. Раздвоенная Борода ухмыльнулся, глядя на него, потому что совсем не устал. Торгард сделал еще шаг назад. Раздвоенная Борода последовал за ним. Я увидел напряжение в глазах Торгарда и еще страх. Он потратил много сил на этот бой. — Это я глупец, — сказал Торгард. — Ты не мог знать, — заметил Раздвоенная Борода. А потом Ивар Раздвоенная Борода, шаг за шагом, стал теснить Торгарда. Они прошли около сотни ярдов, и Раздвоенная Борода наносил удар за ударом. Они остановились один раз и принялись внимательно разглядывать друг друга. Теперь уже никто не сомневался в исходе этого боя. А затем они двинулись дальше и стали подниматься вверх по склону, на скалу, нависшую над Тассой. Меня удивило, что Раздвоенная Борода не нанес последнего, смертельного удара. Наконец Торгард из Скагнара оказался спиной к Тассе, и ему некуда было идти дальше. Он уже не мог поднять правую руку. У него за спиной расстилалась зеленая блистающая гладь Тассы. Небо затянули тучи. Поднялся легкий ветер, который трепал наши волосы. — Давай, чего ты ждешь, наноси удар! — сказал Торгард. На волнах, примерно в ярде от берега, покачивались корабли. В одном из них я узнал «Черный слин», корабль Торгарда. Горм говорил мне, что части его людей удалось спастись. Они сумели убежать и подняться на борт корабля. В глазах Хильды застыла мучительная боль. — Ну, чего же ты ждешь? — спросил Торгард. Оставалось нанести один, последний удар. Люди Ивара Раздвоенная Борода удивленно застыли на своих местах. А Ивар подошел к нам. — Я поскользнулся, — заявил он. Горм и все остальные подбежали к краю скалы. Торгард использовал свой шанс — он повернулся и бросился в волны. Мы видели, как он поплыл в сторону своего корабля. С «Черного слина» спустили небольшую лодку, гребцы налегли на весла. — Я был слишком небрежен, — признался Раздвоенная Борода. Хильда подошла к Ивару и опустилась рядом с ним на колени. Она коснулась лбом его сапог, а потом подняла голову и посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы. — Рабыня благодарна, — сказала она, — мой джарл. — Отправляйся в загон, девка, — бросил Раздвоенная Борода. — Слушаюсь! — радостно воскликнула Хильда. — Слушаюсь, мой джарл! Хильда вскочила на ноги и повернулась, чтобы бежать к загону, — в этот момент Раздвоенная Борода нанес ей быстрый и чрезвычайно болезненный удар плоской стороной своего меча. В конце концов, она была всего лишь рабыней. Хильда взвизгнула, пошатнулась, заплакала, пробежала несколько шагов, а потом остановилась и, смеясь и плача одновременно, радостно закричала: — Я люблю тебя, мой джарл! Я люблю тебя! Он снова угрожающе поднял меч, и Хильда, продолжая рыдать и смеяться, бросилась к загону — одна из множества рабынь Ивара Раздвоенная Борода. Ивар, я и все остальные вернулись к палаткам Торгарда из Скагнара. Там уже находился Свейн Синий Зуб. Мимо двигалась длинная вереница скованных между собой курий. — "Мост из самоцветов" сработал как надо, — сказал Свейн Синий Зуб Ивару Раздвоенная Борода. — Наши лучники уложили сотни убегающих курий. Стрелы Торвальдсленда напились кровью зверей. — Кому-нибудь удалось спастись? — поинтересовался Ивар. Свейн Синий Зуб пожал плечами. — Нескольким, — ответил он, — однако я не думаю, что людям Торвальдсленда следует бояться возвращения армии курий. Я подумал, что он совершенно прав. Мелкие отряды курий могут, как и прежде, кормиться на Юге, но я сильно сомневаюсь, что они снова сумеют объединиться в настоящую армию. Теперь они знают, как и воины Торвальдсленда, что люди могут против них сражаться. Подтверждение тому — множество окровавленных тел, устилавших эту северную долину. Я улыбнулся своим мыслям. Это сражение не пройдет незамеченным и для курий со стальных миров. Какая ирония судьбы! Я, Тэрл Кэбот, бросивший службу у Царствующих Жрецов, здесь, в этой уединенной северной долине, продолжал действовать в их интересах. Так уж получилось, что именно мы с Раздвоенной Бородой нашли стрелу войны в Торвальдсберге, а это привело к тому, что сотни отдаленных деревень на сотни пасангов вокруг взялись за оружие и, собравшись в мощную армию, выиграли битву. Да и сам я сражался. Как странно, что все случилось именно так! Я подумал о золотом Миске, Царствующем Жреце, и о том, как однажды, много лет назад, когда его усики коснулись моих поднятых ладоней, между нами возникла Роевая Правда. А потом я заставил себя не думать об этом. Я видел немного в стороне от нас великана Хрольфа с Востока, который сражался вместе с нами, а теперь стоял, опираясь на свое копье. Мы знали о нем совсем мало. Однако он сражался умело. А что еще нужно знать о настоящем воине? — Что станет с этими плененными куриями? — спросил я у Свейна Синий Зуб, показывая на длинную шеренгу захваченных зверей, среди которых попадались и раненые. Их вели мимо нас, это были те немногие, что остались живы после неудавшегося бегства по «мосту из самоцветов». — Мы выбьем им все зубы, — ответил Свейн Синий Зуб. — И вырвем когти. После чего, сковав как следует, станем использовать в качестве вьючных животных. Грандиозный план Других, курий со стальных миров, их самая удачная и продуманная попытка нанести урон Царствующим Жрецам, — провалился. Потомки потерпевших катастрофу курий, оказавшиеся на Горе, не сумели покорить планету, даже несмотря на то, что людям разрешалось пользоваться лишь самым примитивным оружием; им не удалось изолировать Царствующих Жрецов в Сардаре, чтобы уничтожить впоследствии или заставить отменить законы на ограничение оружия, и вооружить людей, которые в этом случае стали бы представлять для Царствующих Жрецов серьезную опасность. Или они были бы вынуждены открыть ряд секретов, показать свои истинные возможности — именно к этому и стремились стратеги с далеких стальных миров. План был просто великолепным, хотя жизнь курий ни во что не ставилась. Вероятно, курии со стальных кораблей свысока относились к своим полуграмотным собратьям, обитающим на Горе, — расходный материал, которым можно легко пожертвовать ради будущих побед. Провал вторжения конечно же перевел эту борьбу в другое измерение. Мне стало страшно интересно, какие запасные планы, вне всякого сомнения, придуманные годы или даже века назад, начнут теперь претворяться в жизнь. Возможно, они уже приведены в действие. Я посмотрел на жалкий строй потерпевших поражение, закованных в наручники курий. Они проиграли. Но я подозревал, что курии, способные, расчетливые, хладнокровные хозяева стальных миров, собрались на военные советы и, хотя в этой долине еще не осел пепел сражения, занялись разработкой новых планов. Я оглядел поле боя, над которым повисло затянутое тучами небо. Новые зашифрованные инструкции наверняка уже полетели с одного далекого стального мира на другой. Курии очень терпеливы. Благодаря своему эволюционному развитию они имеют все необходимое, чтобы стать доминирующей формой жизни. Ивар Раздвоенная Борода и Свейн Синий Зуб могут радоваться своей победе. Я же, лучше их знающий курий и понимающий, какие тайные войны ведут Царствующие Жрецы, не сомневался, что люди еще услышат о куриях. Впрочем, эти мысли могли быть интересны другим, но не Боску из Порт-Кара и не Тэрлу Рыжему. Пусть другие сражаются за Царствующих Жрецов. Пусть другие участвуют в войне. Пусть другие думают обо всех этих проблемах. Если у меня и имелись какие-то обязательства, я давным-давно их выполнил. Неожиданно, впервые с тех пор, как я покинул Порт-Кар, у меня онемели левая рука, левая нога и вся левая часть тела. Несколько мгновений я не мог ими пошевелить и чуть не упал. Но потом все прошло. Мой лоб покрылся испариной, потому что яд с клинка из Тироса продолжал делать свое дело. Я прибыл на Север, чтобы отомстить за убийство Телимы. Ненависть и решимость толкали меня вперед. Похоже, я потерпел поражение. У меня по-прежнему был браслет, который отдал мне Хо-Хэк в Порт-Каре, тот самый, что нашли на месте, где убили Телиму. Я проиграл. — Ты в порядке? — спросил Ивар. — Да, — ответил я. — Я нашел твой лук и стрелы, — сказал Горм. — Они были среди оружия, отобранного у врага. — Я тебе очень признателен, — проговорил я. Я натянул тетиву, а затем отпустил ее. После этого надел на плечо колчан со стрелами. — Через четыре дня, когда прибудут припасы, — сказал Свейн Синий Зуб, — устроим великий пир, потому что мы одержали великую победу. — Да, — сказал я, — давайте устроим грандиозный пир, потому что мы и в самом деле одержали великую победу.Глава 19. ЗАПИСКА
Курия прибыл той же ночью, после сражения. В свете факелов мы видели, как он идет к нам, окруженный воинами с копьями в руках. В знак перемирия он держал над головой две половинки сломанного топора. Вооруженные северяне с факелами в руках обступили его плотным кольцом. Курия прошел между людьми, словно по живому коридору, и остановился перед Свейном Синий Зуб и Иваром Раздвоенная Борода, которые ждали его, сидя на больших обломках скалы. Ивар, который жевал крылышко вуло, показал рукой Хильде, Гунхильде, Булочке и Медовому Прянику, стоявшим подле него на коленях, чтобы они отошли. Обнаженные рабыни скрылись в тени за его спиной. Курия положил половинки сломанного топора у ног двоих вождей-северян. А потом обвел глазами собравшихся. К всеобщему изумлению, зверь не стал ничего говорить Свейну Синий Зуб. Он подошел ко мне и встал напротив. Одной рукой я оттолкнул Лию в сторону. Я ждал. Курия оскалился, обнажив зубы. Он был намного выше меня. Зверь не произнес ни слова. Он засунул руку в мешок, висевший у него на плече, и протянул мне свернутый листок бумаги, перевязанный ленточкой. Затем курия снова подошел к Свейну Синий Зуб и Ивару Раздвоенная Борода, наклонился и поднял с земли две половинки топора. Возмущенные северяне зашумели и покрепче сжали в руках копья. Однако Свейн Синий Зуб поднялся и торжественно произнес: — На него распространяется закон о мире лагеря. И снова курия оскалился, демонстрируя всем свои острые зубы. А затем, держа обломки топора высоко над головой, в сопровождении вооруженных воинов направился к границе лагеря, где его беспрепятственно пропустили часовые. В мерцающем свете факелов ко мне обратились глаза всех собравшихся воинов. Я стоял перед ними, держа в руке свернутый листок бумаги, перевязанный ленточкой. Взглянув на обнаженную Лию, отошедшую чуть в сторону, я заметил, что в ее глазах застыл ужас и она дрожит. Ее грудь поднималась и опускалась от волнения. Женщины ужасно боятся курий. Я был доволен, что не позволил ей одеться. Она не сводила с меня глаз. Ошейник очень ей шел. — На колени, рабыня, — приказал я. Лия без колебаний подчинилась свободному воину. Я развязал ленточку и развернул записку. — Где находятся шхеры Варса? — спросил я. — В пяти пасангах на Север, — ответил Ивар Раздвоенная Борода, — и в двух пасангах от берега. — Можешь меня туда доставить? — спросил я. — Конечно, — кивнул он. Я смял и выбросил записку. Внутри я нашел длинный светлый локон. Это были волосы Телимы. Я положил локон в свой кошель.Глава 20. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ШХЕРАХ ВАРСА
Ко мне подошла девушка. На ней было длинное белое одеяние. Она сбросила капюшон и тряхнула головой — по плечам рассыпались светлые длинные волосы. — Какой же я глупец! — сказал я. — Решил, что тебя убили, и отправился на Север. Меня заманили сюда обманом, я хотел отомстить за твою гибель. Спускались сумерки. Она стояла и смотрела на меня. — Так было необходимо, — проговорила она. — Говори, — приказал я. Шхеры Варса — это небольшая квадратная площадка размером примерно около ста горианских футов. В основном довольно плоская. Серые, безрадостные скалы поднимаются из воды на пятнадцать-двадцать футов. Мы стояли и не сводили друг с друга глаз. — Ты вооружен? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Это я организовала нашу встречу, — сообщила она. — Говори, — повторил я. — С тобой хотят поговорить Другие. — Она улыбнулась. — Так я и думал, — сказал я. — Самосу известно про нашу встречу? — Он ничего не знает. — Значит, ты действуешь самостоятельно? — поинтересовался я. — Да, — ответила она и гордо вскинула голову. Она была прекрасна. Мне пришло в голову, что Телима ведет себя неразумно, демонстрируя свою красоту горианскому воину. — Ты сбежала из моего дома, — сказал я, — и вернулась на болота. Она вскинула голову. — Ты отправился искать Талену, — напомнила она мне. — Когда-то Талена была моей свободной спутницей. Телима пожала плечами и бросила на меня раздраженный взгляд. Я уже успел забыть, как она прекрасна. — Когда, собираясь отправиться на поиски Талены, я узнал, что ты меня покинула, я заплакал. — Ты всегда был слабаком, — заметила она, а потом добавила: — Нам нужно обсудить гораздо более серьезные вещи. Я посмотрел на нее внимательно. — Когда я жила на болотах, со мной в контакт вступили курии, — сказала Телима и взглянула на меня. — Они хотят заключить мир. Я улыбнулся. — Конечно же, — сердито продолжала она, — тебе кажется маловероятным, что это правда. Однако они искренни в этом желании. Война идет вот уже многие века. Они от нее устали. Им нужен посланник, человек, известный Царствующим Жрецам, однако не зависящий от них; человек, которого они уважают, доблестный и разумный, чтобы он передал их предложения Царствующим Жрецам. — Мне казалось, что ты не особенно разбираешься в этих вопросах, — заметил я. — Даже того малого, что мне известно, — продолжала Телима, — более чем достаточно. Меня нашел один могущественный курия, очень благородный, вежливый и сильный. Связаться с тобой напрямую было бы совсем непросто. Вряд ли мы сможем добиться успеха, если Царствующие Жрецы не до конца поймут, чего мы хотим. — И поэтому ты сделала вид, что тебя убили на болотах, — сказал я. — Рядом с тем местом, где находилась ты, видели курию. Кто-то слышал твои крики. В тростнике нашли окровавленный браслет и клок твоих волос. Курия отправился на Север. Как и ожидалось, мне сообщили о случившемся, и я пустился в погоню. — А теперь, — улыбнулась она, — ты прибыл сюда. Это первый акт драмы, финалом которой станет мир, заключенный между двумя воюющими народами. — Вы придумали блестящий план, — похвалил я ее. В белом одеянии, развевающемся на ветру, Телима выглядела просто великолепно. — У тебя роскошное платье, — сказал я. — Такие в болотах не носят. — Курии, которых люди не понимают, — проговорила она, — очень мягкий народ. Они обращались со мной так, словно я убара. Я заглянул Телиме за спину и увидел, как сначала появилась голова, затем плечи, а потом и все тело курии, который выбрался на сушу. Он оказался очень крупным даже и для курии — около девяти футов ростом. Весил он, как мне показалось, около восьмисот или девятисот фунтов. Его руки достигали семи футов в длину. На левой я заметил спиральный золотой браслет. Он нес на плече длинный плоский предмет, завернутый в алую материю. Я узнал курию. Передо мной стоял тот самый зверь, что держал речь перед ассамблеей, а потом первым ворвался в зал Свейна Синий Зуб в ночь нападения. Это он организовал оборону курий, когда мы неожиданно атаковали их лагерь. У меня не вызывало сомнений, что именно этот курия прибыл со стальных миров и командовал курийской армией, которая собиралась захватить Гор. Я холодно кивнул ему. — Мы ведь уже встречались раньше, не так ли? — спросил я. Курия опустился на корточки примерно в двадцати футах от меня. Он положил перед собой на камень длинный плоский предмет, завернутый в алую материю. — Могу ли я представить, — осведомилась Телима, — Рога, мирного посланца курий? — А ты Тэрл Кэбот? — спросил зверь. — Да, — ответил я. — Ты пришел без оружия? — Да, — кивнул я. — Мы пытались покончить с тобой и раньше, — заявил курия, — в Порт-Каре при помощи яда. — Да, — сказал я. — Однако наша попытка оказалась неудачной. — Что верно, то верно, — усмехнулся я. Он развернул лежавший перед ним предмет. — Женщина сказала, что меня зовут Рог. Этого вполне достаточно. Мое истинное имя ты все равно не сможешь произнести. Однако ты его услышишь. — Не сводя с меня глаз, курия произнес некий странный модулированный звук, который я не смогу воспроизвести. Человеческое горло на это не способно. — Вот с кем ты сейчас встретился. Очень жаль, что тебе неизвестны обычаи курий, наши династии и кланы. Чтобы тебе было понятно, скажу: среди моих людей я считаюсь принцем, но не по крови, а благодаря доблести в сражениях — только таким образом можно стать принцем среди курий. Я прошел специальную подготовку, чтобы стать вождем своих людей, а потом убивал ради колец. Я говорю это для того, чтобы ты понял, какая тебе оказана честь. Курии знают о тебе, и, хотя ты и человек, примитивное существо, они выделяют тебя среди других. Он вынул предмет, который принес с собой. Это был курийский топор с рукояткой около восьми футов и острым блестящим клинком, длиной более чем в два фута. — Ты очень сильный противник, — сказал я. — Я восхищался твоим стратегическим талантом. Оборона лагеря, ложный маневр, который отвлек наше внимание, вышел у тебя просто мастерски. И то, что ты стал первым среди таких могучих воинов, как курии, многое говорит о твоей силе и уме. И хотя я всего лишь человек, не курия и не Царствующий Жрец, я приветствую тебя. — Как жаль, — заметил он, — Тэрл Кэбот, что я так мало с тобой знаком. Он стоял передо мной, держа в правой руке топор. Телима, глаза которой округлились от ужаса, громко вскрикнула. Зверь мощным ударом левой лапы отбросил ее в сторону. И, взяв топор в обе лапы, занес его над головой. — Если бы ты лучше знал меня, — спокойно сказал я, — ты бы не пришел в шхеры. Он взмахнул топором, готовясь одним ударом рассечь меня надвое. И вдруг в недоумении застыл на месте. Он едва заметил, как вспыхнула сталь тачаков, седельного метательного ножа, девяти дюймов длиной, который в мгновение ока выскочил из моего рукава и, коротко сверкнув в воздухе, вонзился в его тело. Курия пошатнулся, его глаза начали безумно вращаться, а затем он все понял — рукоять кинжала торчала из его груди, лезвие пронзило его огромное сердце с восемью клапанами. Курия сделал два неверных шага вперед, упал, уронив топор, перекатился на спину. Много лет назад на празднике в Тарии Камчак из тачаков научил меня этому трюку. Там, где нельзя носить оружие, его обязательно нужно иметь при себе. Огромная грудь содрогнулась. Я видел, как дыхание с тяжелым хрипом вырывается из глотки зверя. Глаза курии обратились ко мне. — Я думал, — прохрипел Рог, — что люди благородны. — Ты ошибался, — холодно ответил я. Он протянул ко мне лапу. — Враг, — тихо прошептал он. — Да, — сказал я. Мы пожали друг другу руки. Когда-то в Сардаре Миск, Царствующий Жрец, сказал мне, что его народ не видит существенной разницы между куриями и людьми. Курия оскалился, и я увидел клыки. Это зрелище выглядело довольно страшно, но мне было нечего бояться. Курия улыбался. А потом он умер. Я поднялся на ноги и посмотрел на Телиму. Она стояла в десяти футах от меня, прижав ладонь к губам. — У меня для тебя кое-что есть, — сказал я. И достал золотой браслет, когда-то принадлежавший ей. Именно с помощью этого перепачканного кровью браслета, который много дней назад мне отдали в Порт-Каре, меня вынудили отправиться на Север, чтобы отомстить за нее. Она надела золотой браслет на левую руку. — Я вернусь на болота, — сказала она. — У меня для тебя есть кое-что еще, — добавил я. — Подойди сюда. Онаприблизилась ко мне. Я достал из своей сумки кожаный курийский ошейник с замком и большим круглым кольцом. — Что это? — испуганно спросила она. Я надел на нее ошейник и защелкнул замок. Ошейник имеет около трех дюймов в ширину, поэтому тем, кто его носит, приходится высоко держать подбородок. — Такие ошейники курии надевают на коров, — сказал я ей. — Нет! — выкрикнула она. Я развернул ее и, достав пару грубых железных невольничьих наручников, черных и ничем не примечательных, сковал ей руки за спиной. А затем окровавленным седельным кинжалом тачаков разрезал ее одежды. После этого длинной шелковистой веревкой, дважды пропущенной через кольцо ошейника, привязал свою новую невольницу к ноге курии — Телима была вынуждена опуститься на колени. А потом я с ножом в руке наклонился над телом зверя. — Тэрл! Тэрл Рыжий! — услышал я. Это кричал Ивар Раздвоенная Борода. Его лодка, освещенная факелами, приближалась к шхерам. Я стоял и ждал. Потом, осторожно пробираясь между скалами, спустился навстречу лодке. На небольшом скалистом выступе около восьми или девяти футов шириной я встретил Ивара Раздвоенная Борода и его людей. Вместе с ним приплыли Горм, Оттар и Вульфстан из Торвальдсленда. Они высоко подняли свои факелы. И я услышал удивленные восклицания. В правой руке я держал голову курии. А на поясе у меня висело спиральное золотое кольцо, снятое с его лапы, и была прикреплена длинная шелковистая веревка, привязанная к ошейнику Телимы. Она стояла на коленях слева от меня, немного позади, на холодном камне. — У меня тут три предмета, — сказал я. — Голова курии, который командовал армией, спиральное золотое кольцо, снятое с его тела, и рабыня. Я швырнул голову, а вслед за ней и кольцо в лодку. После этого, отцепив веревку от ремня, связал Телиме ноги. Ее руки оставались по-прежнему скованными за спиной грубыми черными наручниками Севера. Я отнес рабыню, которая не сводила с меня глаз, к лодке и швырнул в ноги гребцам.Глава 21. Я ПЬЮ В ЧЕСТЬ ТИРОСА
— Господин, разреши мне поцеловать тебя, — просила Лия. Обнаженная рабыня прижималась ко мне, сидя на грубой скамье северян. В правой руке я держал рог с дымящимся медом, а левой обнимал девушку. Повернувшись к ней, я заглянул в ее умоляющие глаза, а потом отвернулся и выпил мед. Лия заплакала. Рассмеявшись, я повернул ее к себе и снова посмотрел в большие темные влажные глаза. Горло рабыни украшал ошейник из черного северного железа. Потом наши губы встретились. Мед разливала по рогам темноволосая невольница, которая ходила низко опустив голову, ни на кого не глядя. Ей единственной позволили остаться в одежде, хотя рабскую тунику, вероятно, по приказу ее господина укоротили так, что открывались бедра, да и вырез был весьма глубоким. Как у самой обычной рабыни, на шее у нее красовался простой ошейник из черного железа. Перед тем как надеть этот, господин снял с невольницы курийский кожаный ремень, когда освободил ее вместе с остальными рабынями из загона, откуда их не выпускали слины. Свейн Синий Зуб посчитал, что курийский ошейник равноценен железному, следовательно, женщина, носившая его, пусть и совсем короткое время, становится рабыней и лишается своего статуса законной свободной спутницы и всего, что с этим связано. Поэтому, к своему великому изумлению, Бера, бывшая спутница Свейна Синий Зуб, вдруг обнаружила, что она стала всего лишь одной из рабынь. Свейн Синий Зуб выбрал ее, среди прочего, в качестве награды и добычи после победы в сражении с куриями. Она успела ему сильно надоесть за последние годы. Однако Синий Зуб хорошо относился к этой высокомерной девке. Только когда она стала его собственностью, Бера поняла, что их отношения изменились: теперь она всего лишь рабыня, одна из многих девок, принадлежащих Верховному джарлу Торвальдсленда. Теперь ее надменный вид не будет портить настроение гостям Свейна Синий Зуб во время пиров. Она не сможет больше смотреть на рабынь с презрением, дарованным ей статусом свободной женщины, не будет заставлять их стыдиться своей красоты. Она стала такой же, как они. Отныне ей придется заниматься разными хозяйственными делами: готовить пищу, носить воду, взбивать масло; она будет вынуждена приложить все силы, чтобы оставаться привлекательной и желанной для мужчин; а еще ей придется одаривать своего господина Свейна Синий Зуб, Верховного джарла Торвальдсленда, несказанными наслаждениями в его мехах, потому что, если она не сделает этого, он найдет других, которые с радостью бросятся выполнять любое его желание. Только став рабыней, Бера поняла, каким великолепным, привлекательным и сильным мужчиной является Свейн Синий Зуб, рядом с которым она провела многие годы. Впервые она посмотрела на него беспристрастно, глазами невольницы, и смогла сравнить с другими свободными мужчинами. Теперь она видела, сколь неотразим и могуществен ее господин. И тогда Бера решила, что будет старательно служить ему и сделает все, что в ее силах, чтобы доставить ему удовольствие и заслужить его любовь, если он, конечно, ей позволит. Бера подошла к другому гостю, чтобы наполнить его кружку медом из тяжелого горячего кувшина, который держала тряпкой, чтобы не обжечься. Она вся покрылась потом. Рабыня выглядела совершенно счастливой. Я выпил. Лия снова прижалась ко мне, и я на нее посмотрел. — А ты, оказывается, распутница, — сказал я ей. Она взглянула на меня и ответила: — Девушкам в ошейнике не позволено сдерживать свои желания. Это было чистой правдой. Рабыни должны открыто демонстрировать сексуальные желания. Если они этого не делают, их наказывают хлыстом. На земле Лия была скромной, сдержанной девушкой, даже немного высокомерной. Она сама рассказала мне об этом. Но на Горе, среди других рабынь, ей более не было позволено лгать и притворяться. Здесь ей вменялось в обязанность открыто выражать свои самые тайные желания, полностью отдаваясь мужчине, который может, если захочет, жестоко над ней посмеяться. Вот пример, разъясняющий эту мысль. У каждой нормальной, здоровой женщины периодически возникают разные пугающие ее желания. Ну, скажем, танцевать обнаженной перед своим господином. Превратившись в рабыню, женщина должна делать то, о чем тайно мечтала многие годы. Какой беспомощной и уязвимой она становится! Танец кончается, и она падает на песок или пол. Удалось ли ей порадовать своего господина? Она сделала все, что было в ее силах. Она поднимает голову. Ее гордость исчезла вместе с одеждой — остался только ошейник. В глазах стоят слезы. Она во власти своего повелителя. Если он недоволен, рабыня испытывает жгучий стыд: она потерпела поражение. Вполне возможно, что ее продадут. Однако, даже если невольница видит, что ее танец доставил удовольствие, она все равно не может рассчитывать на уважение, ее статус остается прежним. Ведь она танцевала, как рабыня. Лия посмотрела на меня, и я снова ее поцеловал. Девушка задрожала. Она танцевала просто великолепно. А позднее, когда я отправился с ней на меха, она доставила мне немало удовольствий. Я посмотрел на нее сверху вниз. С мокрыми от слез глазами Лия нетерпеливо потянулась ко мне губами. Я поцеловал ее. Раздвоенная Борода сделал мне прекрасный подарок. — Я буду говорить! — воскликнул Свейн Синий Зуб, выпрямившись во весь рост с полным меда рогом в руках. — Я отменяю принятый мной указ об Иваре Раздвоенная Борода. Теперь именем Свейна Синий Зуб, джарла Торвальдсленда, Ивар Раздвоенная Борода снова становится свободным воином нашей страны! Раздался громоподобный, восторженный рев. — Все обвинения с него сняты, а назначенный выкуп отменен! — громко провозгласил Свейн Синий Зуб. Снова послышались радостные крики. Мы пировали среди развалин сожженного зала Свейна Синий Зуб, куда принесли новые столы и скамьи. Ярко горели светильники и факелы. Весело полыхал огонь в огромном очаге, где жарились жирный Боск и тарск. Радостно смеющиеся рабыни осторожно поворачивали туши, чтобы мясо прожарилось со всех сторон. — Мы со Свейном Синий Зуб, — заявил Ивар Раздвоенная Борода, поднявшись на ноги так стремительно, что Хильда упала с его колен, — окончательно разрешили все наши разногласия. Снова послышался смех. За голову Ивара Раздвоенная Борода была назначена награда. Свейн Синий Зуб хотел его смерти. — Не вызывает сомнения, — продолжал Ивар, — что в дальнейшем они могут возникнуть снова. Воины в зале Свейна Синий Зуб веселились от души. — Настоящему мужчине просто необходимо иметь сильных, достойных врагов. — Раздвоенная Борода поднял свой рог с медом, глядя на Свейна Синий Зуб. — Ты замечательный воин, Свейн Синий Зуб, и ты был достойным врагом. — А теперь я, если это будет в моих силах, — ответил Синий Зуб, — постараюсь стать достойным другом. После чего Синий Зуб взобрался на стол, и несколько удивленный Ивар последовал его примеру. Потом они подошли друг к другу и со слезами на глазах обнялись. Должен сказать, что в этот миг мало у кого из сидевших в этом сгоревшем зале глаза оставались сухими. Свейн Синий Зуб, обнимая Ивара Раздвоенная Борода, хрипло крикнул: — Знайте же все: с этого дня Ивар Раздвоенная Борода становится одним из джарлов Торвальдсленда! Мы все, как один, вскочили на ноги и радостно взревели, ликуя — велика была честь, оказанная Синим Зубом Ивару Раздвоенная Борода. Ивар разом перестал быть отщепенцем, превратившись в одного из самых могущественных джарлов Севера. Древки копий застучали по щитам. Я стоял гордый и счастливый за своего друга. Пока воины радостно вопили, а оружие оглушительно ударяло по щитам, я посмотрел туда, где на высоком столбе висела голова курии, которого я убил в шхерах Варса. Чтобы стать великим воином, как говорил Ивар Раздвоенная Борода, нужно иметь могучих врагов. Я поглядел на огромную мохнатую голову курии. «Интересно, — подумал я, — понимают ли люди, сколь силен их враг, сумеют ли они, маленькие и слабые, противостоять такому ужасному противнику?» Курии, как мне казалось, являясь продуктом долгого и жестокого естественного отбора, куда лучше людей приспособились к доминирующей роли в жизни. Да, это более чем достойный противник. Сумеет ли человек, проявив бесстрашие, ярость, агрессивность и ум, противостоять им? В определенном смысле, в своем собственном мире у человека нет естественных врагов, не считая его самого. Я смотрел на огромную страшную голову курии. Теперь эти могучие животные столкнулись с настоящим противником. Чем закончится величайшее противостояние? Кто знает, долго ли сможет продержаться человек? — Дары! — воскликнул Ивар Раздвоенная Борода. И тут же выступили вперед его люди с огромными ящиками и мешками. Они высыпали их содержимое на пол перед столами. Это была добыча, награбленная в храме Кассау, и сапфиры Шенди, которые ему предстояло уплатить по указу Свейна Синий Зуб. Стоя по колено в драгоценностях и золоте, Ивар, смеясь, начал раздавать их присутствующим в зале. Потом ему принялись помогать его люди. Затем Ивар приказал обнаженным рабыням разносить сапфиры в кубках гостям, сидящим за столами, причем невольницам предписывалось, опустившись на колени, протягивать воинам кубки так, словно в них было вино. Я заметил, что Хрольф с Востока, таинственный исполин, взял один камень из кубка, предложенного ему стоящей на коленях обнаженной красоткой в ошейнике. Он положил его в свой кошель, словно на память. Ко мне подошел сам Ивар Раздвоенная Борода и вложил в руку сапфир Шенди. — Спасибо тебе, Ивар Раздвоенная Борода, — сказал я и тоже спрятал сапфир, который имел для меня огромный, скрытый для всех смысл. — Ивар! — крикнул Свейн Синий Зуб, когда сокровища были розданы, и показал рукой на Хильду, которая сидела рядом с Раздвоенной Бородой. — Разве ты не собираешься расстаться и с этой хорошенькой безделушкой? — Нет! — рассмеялся Раздвоенная Борода. — Эту маленькую безделушку я оставлю себе! Он обнял и поцеловал Хильду, а она прижалась к нему, забыв обо всем на свете, как и положено хорошей рабыне. — Гости! — выкрикнул кто-то из людей Свейна Синий Зуб. — К Свейну Синий Зуб пожаловали гости! Мы посмотрели туда, где когда-то располагались двери, ведущие в пиршественный зал Свейна Синий Зуб. — Пусть войдут, — сказал Свейн Синий Зуб и встал из-за стола, взяв в руки чашу с водой и полотенце, что бы встретить новых гостей. — Освежитесь и входите, — пригласил он. Двое мужчин, которых сопровождала охрана, ответили на приветствие Свейна Синий Зуб, вымыли руки и лица и выступили вперед. Я поднялся на ноги. — Мы тебя искали, — сказал Самос из Порт-Кара. — Я боялся опоздать. Я молчал. Он повернулся и посмотрел на огромную, лохматую голову курии, насаженную на шест. — Что это? — Грендель, — ответил я ему. — Я не понимаю, — сказал он. — Это я так пошутил. — Сидевшая рядом со мной Лия отшатнулась, прижав ко рту руку. — Да, — сказал я, повернувшись к ней. Она родилась на Земле и была свободной, пока ее не сделали рабыней на Горе. Лия поняла, что я имел в виду. Войны между Царствующими Жрецами и Другими, куриями, велись уже многие века. Я не знаю сам и думаю, что не имеющим отношения к Рою тоже неизвестно, когда возникли первые контакты и когда Царствующие Жрецы впервые поняли, что в их системе появились гости, что у ворот стоят опасные захватчики, угрожающие их благополучию, намеревающиеся подчинить себе целые планеты. Вполне может статься, что легендарный Грендель был курией, которому удалось спастись во время вынужденного приземления какого-нибудь корабля, или он входил в разведывательную экспедицию. А возможно, в качестве наказания его высадили на Землю, например за убийство или нарушение дисциплины на корабле. — Как тебе удалось найти меня? — спросил я. — Яд с клинков воинов Саруса из Тироса по-прежнему течет в твоей крови, — ответил он. — Противоядия нет, — бросил я ему. — Так мне сказал Искандер из Тарии, которому известен этот яд. — Воин, я принес противоядие, — сказал человек, стоявший рядом с Самосом. — Ты Сарус из Тироса, — проговорил я. — Ты хотел захватить меня в плен, отнять мою жизнь. Мы сражались, как враги, в лесу. — Говори, — приказал Самос. Сарус посмотрел на меня. Это был сухощавый, сильный человек с ясными глазами и множеством шрамов на лице. Он происходил не из очень знатной семьи Тироса, но сумел получить чин капитана. И говорил он не как человек, рожденный в высших слоях общества; его речь формировалась в порту острова Убарат, где он на протяжении многих лет, как мне рассказывали, возглавлял банду пиратов; когда его поймали, он предстал перед Ченбаром Морским Слином и ожидал смертного приговора за свои преступления. Однако он понравился Ченбару, и тот научил Саруса обращаться с мечом. Очень быстро, благодаря природному уму и ловкости, молодой разбойник стал офицером убара. Они дружили как братья. Не сомневаюсь, что в Тиросе не нашлось бы человека, более верного своему убару, чем Сарус. Освободившись из темницы Порт-Кара, в которую он попал благодаря мне, и вернувшись в Тирос, Ченбар поручил именно Сарусу найти и захватить в плен убара Ара Марленуса и адмирала Порт-Кара Боска. Впрочем, я писал об этом в другом месте. — Оружие моих людей без нашего ведома, еще до того, как мы покинули Тирос, — сказал он, — обработали ядом, изобретенным Салиусом Максимусом, бывшим когда-то убаром Порт-Кара. Салиус Максимус был одним из пяти убаров Порт-Кара, правивших городом. На смену им пришел Совет Капитанов под председательством Самоса, Первого Капитана Порт-Кара. Остальными четырьмя убарами были Чанг, Найгель, Этиоклес и Генриус Сивариус, последний из которых, однако, не имел истинной власти — от его имени правил дядя Сивариуса, Клаудиус, исполнявший роль регента. Этиоклес сбежал; я слышал, что он отправился в Кос, где стал советником тамошнего убара, великого Лариуса из города Джад. Найгель и Чанг остались в Порт-Каре, по-прежнему выполняя роль высокопоставленных капитанов в Городском Совете. Они сражались против объединенных флотов Тироса и Коса — без их помощи Порт-Кар не смог бы одержать величайшую победу 25 се'кара, первого года Совета Капитанов, в год 10120 Контаста Ар, со дня основания Ара. Клаудиус, исполнявший роль регента за Генриуса Сивариуса, убил его отца и покушался на жизнь самого мальчика, но пал от руки молодого моряка, бывшего раба по имени Фиш, в моем доме. Местонахождение Генриуса Сивариуса, за чью голову назначили награду, оставалось неизвестно Совету Капитанов. Юноша по имени Фиш, кстати, по-прежнему состоял у меня на службе, в Порт-Каре. Теперь он называет себя Генриус. Салиус Максимус, самый образованный из бывших убаров Порт-Кара, химик, поэт и отравитель, пытался найти убежище в Тиросе; оно было ему предоставлено. — Клянусь, что это истинная правда, — продолжал Сарус. — Мы, воины Тироса, не пользуемся ядами. Когда мы вернулись в Тирос, Салиус поинтересовался, получили ли ранения наши враги, а когда я сообщил ему, что тебя ранили, он так расхохотался, что меня это обеспокоило. И тогда я заставил его рассказать мне правду. Я был возмущен. Только благодаря тебе мои уцелевшие люди и я остались в живых. Марленус отвел бы нас в Ар, где приказал бы публично пытать, а потом казнить. Ты поступил благородно, признав нас, как воинов, собратьями по мечу. Я потребовал от негодяя противоядие. Салиус Максимус весело рассмеялся и сообщил мне, что его не существует. Сначала я решил убить мерзавца, а затем отплыть в Порт-Кар, чтобы передать свою жизнь в твои руки. Когда мой клинок коснулся груди отравителя, мой убар Ченбар уговорил меня пощадить Салиуса. Тогда я рассказал своему убару о позоре, который Максимус навлек на всех нас. «Я избавил тебя от врага! — вскричал Салиус. — Ты должен испытывать благодарность и наградить меня!» «Яд, — возразил Ченбар, — оружие женщин, а не воинов. Ты меня опозорил!» «Оставьте мне жизнь!» — воскликнул отравитель. «Сарус, у тебя еще остался отравленный клинок?» — поинтересовался мой убар. «Да, мой убар», — ответил я. «Через десять дней, подлый Салиус, — заявил мой убар, — я собственноручно нанесу тебе удар мечом Саруса. И тогда, если ты еще сможешь владеть своим телом, противоядие тебе очень пригодится». После этого смертельно побледневшего Салиуса Максимуса, чьи руки и ноги тряслись, словно листья на ветру, отвели в его покои, где он хранил свои бесконечные сосуды с ядами. Сарус улыбнулся. Он достал из сумки флакон с пурпурной жидкостью. — Его проверяли? — спросил Самос. — На теле Салиуса Максимуса, — ответил Сарус. — На десятый день я нанес ему несколько ударов отравленным клинком, коснувшись острием рук, ног и дважды правой щеки, так что теперь на лице у него остался шрам, свидетельствующий о его позоре. Я улыбнулся. Салиус Максимус был красивым человеком, к тому же ужасно тщеславным. Ему наверняка не слишком понравилось то, что с ним сделал Ченбар. — Уже через несколько секунд, — продолжал Сарус, — отвратительный яд начал оказывать свое действие. В глазах Салиуса появился безумный страх. «Противоядие! Противоядие!» — молил он. Ченбар приказал одеть его, как убара, и посадить в кресло, а потом мы ушли. Мы хотели, чтобы яд как следует проник в его кровь. Назавтра, в полдень, он получил противоядие, которое оказалось эффективным. Салиус остался советником Ченбара. Он ужасно злится, что лишился своей красоты. Мы хорошо развлеклись, глядя на то, как другие советники над ним издеваются. Он не слишком любит тебя, да и меня тоже, Боск из Порт-Кара. — Он назвал тебя «Боск из Порт-Кара»? — с удивлением проговорил Ивар Раздвоенная Борода, стоявший рядом со мной. Я улыбнулся. — Многие знают меня под этим именем, — ответил я. Сарус протянул мне флакон. Я взял его. — Как выяснилось, — сказал Сарус из Тироса, — действие противоядия сопровождается лихорадкой и бредом, но в результате тело очищается и от яда, и от противоядия. Я передаю тебе этот флакон, Боск из Порт-Кара, вместе с извинениями моего убара Ченбара и моими собственными. — Меня удивляет, что Ченбар Морской Слин так беспокоится о моем благополучии, — сказал я. Сарус рассмеялся: — А он вовсе и не беспокоится о твоем благополучии, воин. Его гораздо больше волнует честь Тироса. Ченбар с удовольствием бы встретился с тобой в боевом круге Тироса, чтобы сразиться на кинжалах. Ты доставил ему массу неприятностей: он потерпел поражение, ты заковал его в цепи и посадил в темницу, а у моего убара хорошая память. Нет, его совсем не беспокоит твое благополучие. Он только хочет, чтобы ты был сильным и здоровым, когда вы встретитесь и сразитесь. — А как насчет тебя, Сарус? — поинтересовался я. — Я беспокоюсь о твоем благополучии, Боск из Порт-Кара, — спокойно ответил Сарус. — На берегу Тассы ты подарил мне и моим людям жизнь и свободу. Я этого никогда не забуду. — Ты хороший командир, — сказал я, — ведь тебе удалось привести всех своих людей, даже тех, кто был ранен, с берега Тассы в родной город. Сарус опустил глаза. — В моем доме в Порт-Каре, — продолжал я, — найдется место для человека вроде тебя, если ты согласишься мне служить. — Мое место в Тиросе, — ответил Сарус. А потом добавил: — Выпей противоядие, Боск из Порт-Кара, чтобы восстановить честь Ченбара, Саруса и Тироса. Я вынул пробку из флакона. — Это может быть яд, — сказал Самос. Я понюхал жидкость. Запах оказался сладковатым, чем-то похожим на аромат тарийского сиропа. — Да, — согласился я, — может быть, это яд. Самос был совершенно прав. Вполне возможно, что я держал в руках смертельную дозу какого-нибудь нового яда. Я подумал о Тарии, о ее винах и банях. План уничтожения Боска из Порт-Кара, рожденный на берегах Тассы, мог быть приведен в исполнение в зале Свейна Синий Зуб. — Не пей, — сказал мне Раздвоенная Борода. Однако я почувствовал после сражения с куриями, как в моем теле, пусть и на короткое время, снова заговорил яд. Я не сомневался, что пройдет немного времени, и я опять стану затворником в огромном доме в Порт-Каре, прикованным к креслу и закутанным в теплые одеяла. Если ничего не делать, яд меня победит. — Я это выпью, — сказал я Ивару Раздвоенная Борода. Ивар посмотрел на Саруса из Тироса и сказал: — Если он умрет, твоя смерть не будет приятной и быстрой. — Я ваш заложник, — ответил Сарус. — Ты, называющий себя Сарусом из Тироса, — продолжал Ивар, — выпей первым. — Тут недостаточно для двоих, — ответил Сарус из Тироса. — Наденьте на него цепи, — приказал Раздвоенная Борода. Цепи появились мгновенно. — Сарус из Тироса, — напомнил я Ивару, — является гостем в доме Свейна Синий Зуб. На Саруса не надели цепей. Я поднял флакон, салютуя Сарусу из Тироса. — Пью за честь Тироса! — объявил я. И осушил флакон.Глава 22. Я ПОКИДАЮ СЕВЕР
Обнаженные невольники и рабыни носили груз на «Хильду», корабль Ивара Раздвоенная Борода, стоящий у причалов, построенных за полями Ярмарки. Мы собрались на пирсе. — Ты не хочешь вернуться в Порт-Кар со мной и Сарусом? — спросил Самос. — Нет, — ответил я улыбаясь, — мне еще не удалось найти защиту от гамбита топора джарла, поэтому я отправлюсь на Юг на корабле Ивара Раздвоенная Борода. — Может быть, — сказал Самос, — когда ты вернешься в Порт-Кар, мы обсудим кое-какие важные проблемы. — Может быть, — улыбнулся я. — Я вижу, — заявил Самос, — что здесь, на Севере, ты изменился и снова нашел себя. Я пожал плечами. Один из матросов привел Телиму. Она оставалась обнаженной. Волосы закрывали ее лицо. Руки сковали за спиной грубыми наручниками Севера. Шею украшал широкий — почти в три дюйма — кожаный курийский ошейник с кольцом. Последние пять дней она провела прикованной к шесту в маленьком загоне. Она посмотрела на Самоса, который с нескрываемой ненавистью взглянул на беззащитную обнаженную рабыню, а потом быстро опустила глаза. Он прекрасно знал, какую роль она вполне сознательно сыграла в стратегическом плане курий. — Ее ждет суровое наказание, — сказал он. — Ты говоришь о моей рабыне, — напомнил ему я. — Ах вот оно что! — усмехнулся Самос. — Я сам позабочусь о ее наказании, — бросил я. Телима подняла на меня глаза, в них был страх. — Посади ее на корабль, — приказал я матросу. Он толкнул невольницу вперед, и Телима, спотыкаясь, взошла по сходням на корабль. В Порт-Каре я сниму с нее курийский ошейник и надену свой. А потом как следует накажу хлыстом. Ей предстоит служить в моем доме, как самой обычной невольнице. На лбу у меня красовался талмит джарла. Сегодня утром Свейн Синий Зуб перед толпой ликующих воинов подарил его мне. — Тэрл Рыжий, — сказал он, — я повязываю тебе этот талмит — теперь ты джарл Торвальдсленда! Меня подняли на щиты восторженно вопящие воины, и я увидел стройный пик Торвальдсберга, а на западе сверкающие воды Тассы. — Никогда прежде, — продолжал Свейн Синий Зуб, — джарлом не становился человек, рожденный не на Севере. И снова раздались радостные крики, древки копий застучали по щитам. Я понимал, что мне действительно оказана высочайшая честь. Я поднял вверх руки, стоя на щитах, — джарл Торвальдсленда. Теперь, если возникнет необходимость, я могу послать стрелу войны и на мой зов ответят воины Торвальдсленда; могу командовать кораблями и людьми; могу сказать любому суровому, бесстрашному северянину: «Следуй за мной, нужно сделать кое-какую работу», и они пойдут, взяв оружие и необходимые припасы, спустив на воду корабли и подняв паруса: «Наш джарл призвал нас, пусть ведет за собой, мы должны выполнить его приказ». — Благодарю тебя, — сказал я Свейну Синий Зуб. — Я желаю тебе удачи, Боск из Порт-Кара, — сказал Самос. — Тэрл Кэбот, — поправил я его. — Я желаю тебе удачи, Тэрл Кэбот, — с улыбкой повторил он. — Пусть и тебя не покидает удача, Самос, — сказал я. — Пусть попутный ветер всегда дует в твои паруса, воин, — пожелал мне на прощание Сарус. — И тебе удачи, воин, — сказал я. Самос и Сарус ушли с причала. Они отправились на корабль Самоса, на котором прибыли в Торвальдсленд. Над головами у нас кричали чайки. Воздух был свежим и чистым, небо голубым. Я смотрел, как невольницы грузят корабль. Мимо меня, сгибаясь под тяжелыми ящиками, прошла Эльгифу, или Булочка, а потом Гунхильда и Ольга. Пухлые Губки и Хорошенькие Ножки сошли обратно на причал за новым грузом. Хильда, слегка покачиваясь, тащила тяжелый мешок с солью. У Тири на плечах болтались две пустые корзины. Она носила на корабль тоспиты и овощи, которые складывала в специальный ящик. Вульфстан, некогда живший в Кассау, а теперь ставший воином Торвальдсленда, отвечал за погрузку провизии на корабль. — Принеси еще таспитов, рабыня! — крикнул он. — Слушаюсь, господин, — ответила Тири. Я видел, как на борт корабля поднялся Ролло. В руках он держал большой топор и мешок из шкуры слина. Ролло первым из гребцов занял свое место. Вскоре появились рабыни, которые несли меха с водой. Они шли медленно, согнувшись, осторожно ступая, чтобы не потерять равновесие, а тяжелые влажные меха лежали у них на плечах. Среди них я заметил Медовый Пряник и «золотую девушку» Раздвоенной Бороды — ту, что носила южные шелка. Теперь она работала наравне с остальными невольницами. Не думаю, что на Юге ее заставляли делать такую же работу. Она споткнулась. — Не отставай, — прикрикнула на нее идущая следом рабыня, — иначе нас высекут! Южанка застонала и, с трудом передвигая босые ноги, стала подниматься по деревянным сходням на палубу корабля. Среди рабынь находилась и Бера, ее и не скольких других невольниц Синий Зуб отдал в распоряжение Вульфстана, чтобы они помогали при погрузке корабля. Она была обнажена. Остальные девушки, возмущенные тем, что ей позволили остаться в тунике, заставили ее раздеться. Свейн Синий Зуб отлично повеселился. Хозяева предпочитают не вмешиваться в ссоры рабов. Я посмотрел на небо. Оно было ослепительно голубым. Чуть больше дня я пролежал в лихорадке и забытьи, в то время как в моем теле противоядие сражалось с отравой. Я весь покрылся потом, кричал и неистовствовал, но в конце концов отшвырнул меха в сторону. — Я хочу мяса и женщину, — заявил я. Раздвоенная Борода, просидевший рядом со мной все это время, обнял меня за плечи, а потом приказал принести кусок жареного боска, горячее молоко, желтый хлеб и пагу. А когда я все это проглотил, к моим ногам швырнули Лию. Я поднялся по сходням и остался стоять на палубе, глядя на море. Над Тассой дул легкий ветерок. Интересно, что мое лихорадочное состояние на этот раз было совсем не таким, как тогда, много лет назад, когда яд впервые попал в мою кровь. Я стал до того жалок, слаб и несчастен, что даже умолял женщину, которая была всего лишь рабыней, полюбить меня. Однако на Севере, в Торвальдсленде, я изменился. На свет появился новый Тэрл Кэбот. Когда-то на свете жил мальчик с таким именем, наивный, тщеславный, с немудреными мечтами, потрясенный тем, что нарушил свой собственный кодекс и обнаружил слабость там, где рассчитывал найти только силу. Тот мальчик погиб в дельте Воска; вместо него появился Боск из Порт-Кара, жесткий и беспринципный, ставший настоящим мужчиной; теперь же родился новый человек, которого я мог бы, если бы захотел, снова называть Тэрлом Кэботом. Я изменился. Здесь, вместе с Раздвоенной Бородой, с морем и ветром, в его зале, принимая участие в пирах и сражениях, я стал совсем иным человеком. На Севере моя кровь познала себя; на Севере я понял, что такое сила и как можно выстоять в одиночку. Я подумал о куриях. Они были опасными врагами. И вдруг, совершенно необъяснимо, меня охватила любовь к ним. Я вспомнил голову огромного курии, насаженную на кол, рядом с развалинами зала Свейна Синий Зуб. Слабый человек не осмелится противостоять такому чудовищу. Я рассмеялся, понимая, сколь слабы жители Земли. Только сильный человек может вступить в бой со зверем, который зовется курия. Ты должен быть равен ему по силе, уму, ярости и свирепости. На Севере я перестал быть слабым. Я понял, сколь сильна объединенная воля жителей Гора, которая не имеет ничего общего с волей ничтожных, неуверенных в себе, жалких жителей Земли. Я почувствовал, как меня наполняет неожиданная, незнакомая мне до сих пор радость. Мне удалось познать наконец, что значит быть мужчиной. Я стал горианцем. Лия поднялась на корабль. Она была босиком. Я дал ей короткую шерстяную невольничью тунику, доходившую до бедер; без рукавов, с глубоким вырезом, подвязанную вместо пояса шелковистой веревкой. Она несла на плечах в мешке из шкуры слина мои вещи. Я показал ей скамейку, под которую она должна была их сложить. На шее у нее был черный железный, северный, ошейник. Лия повернулась и сошла с корабля, чтобы принести остальные мои вещи. У нее была отличная походка. Она знала, что я за ней наблюдаю. Я радовался тому, что она принадлежит мне. Я посмотрел на море. Прошлым летом, оправившись в леса, чтобы спасти Талену, в одной из таверн Лидиуса я встретил девку по имени Велла, которую когда-то звали Элизабет Кардуэл. Она была великолепной пага-рабыней. Вспомнив ее, я облизнул губы. Я собирался спасти Талену, и в мои намерения не входило обременять себя другой девкой, поэтому я не поддался на ее уговоры, когда она умоляла меня купить ее, а потом отпустить на свободу. Разве можно обращаться с подобной просьбой к горианскому мужчине? Такое могло прийти в голову только девице с Земли. Но, даже несмотря на глупость или скорее наивность Элизабет, она нравилась мне. Я снова вспомнил о Талене, от которой отказался отец, Марленус из Ара. Теперь она находилась в Аре, в заключении. Она оскорбила меня в Порт-Каре. Я улыбнулся. Велла, Элизабет Кардуэл, осталась в Лидиусе в пага-таверне. Однажды, против моего желания, она сбежала в Сардар, когда я, глупый землянин, хотел вернуть ее домой, где она находилась бы в безопасности. Такой поступок был очень рискованным, и она стала рабыней. Я встретил ее в таверне Лидиуса. Гор — опасный мир, в особенности для красивой женщины. Если их не защищает город и Домашний Камень, им редко удается избежать рабского ошейника, клейма и цепей очередного хозяина. Элизабет поступила смело, однако она проиграла. Я оставил ее в Лидиусе, на милость Сарпедона, хозяина таверны, и его посетителей. Теперь я понимаю, что совершил тогда ошибку. Элизабет была очень хорошенькая. Глупо было бы возвращать такую привлекательную девку на Землю. Вернувшись в Порт-Кар, обязательно выкуплю ее через посредника, если только меня кто-нибудь уже не опередил. Да, размышлял я, было бы очень глупо возвращать такую девку на Землю. Я куплю Веллу, если за нее не заломят бешеную цену, и оставлю на Горе, сделав своей собственной рабыней. Я вспомнил, как некогда в бреду, сражаясь с ядом, я рыдал и молил ее о любви. Теперь мне это казалось совершенно невозможным, однако я не забыл, как это было. На Севере я изменился. На сей раз девка появилась в моем бреду совсем иначе. Я не звал ее и не молил о ласке и любви. В свете факелов я видел ее в загоне для рабынь, обнаженной, во власти хлыста, выставленной на продажу. И я купил Веллу. «Не возвращай меня на Землю», — умоляла она. «Я и не собирался», — ответил я. Тогда она с ужасом посмотрела на меня, а я, вернувшись в свой дом, поместил девку, которую когда-то, на Земле, звали Элизабет Кардуэл, вместе с другими невольницами. Ивар Раздвоенная Борода быстрыми, уверенными шагами взошел на палубу. Вслед за ним, весело хихикая, предвкушая морское путешествие, на корабль поднялись его рабыни. За ними последовала куда менее веселая «золотая девушка» с сережками в ушах. Она явно не спешила. Тогда один из матросов схватил ее за шиворот и сильно толкнул к сходням. Рыдая, рабыня поднялась на палубу корабля Ивара Раздвоенная Борода. — На спину, — приказал матрос, — и подними ноги. Девушка повиновалась. Он надел на нее ножные кандалы, особое устройство которых не позволит ей подняться на ноги. Когда она научится быть более услужливой, веселой и доброжелательной, с нее их снимут; я не сомневался, что к тому времени, когда мы доберемся до Порт-Кара, она примется вести себя так, как хочет Раздвоенная Борода. Я посмотрел на нее. Наши взгляды встретились, и она опустила глаза, по ее щекам текли слезы. Я ее уже использовал. Она знала свое дело. Однако у меня ушло куда больше времени на то, чтобы возбудить ее, чем когда я имел дело с обычной рабыней. Мы с Раздвоенной Бородой и другими моряками быстро приведем ее в норму. Путешествие на Юг будет долгим. Обычно на то, чтобы возбудить свободную женщину, уходит треть ана — невольница часто отвечает на желание своего господина, как только он коснется ее. Я не знаю, почему так происходит. Наверное, тут есть две причины: первая — чисто психологическая. Ошейник сам по себе, как некий символ, по неизвестной мне причине быстро превращает даже самую холодную свободную женщину в рабыню, способную испытывать множество оргазмов. Может быть, они боятся, что их накажут хлыстом, если они не доставят своему господину удовольствие. Может быть, лишившись свободы выбора, вынужденные вести себя соответствующим образом, они, к своему ужасу, становятся страстными невольницами. Возможно, дело в том, что, оказавшись в полной зависимости от своего господина, они уступают инстинктам, упрятанным в самых глубинах их подсознания. Я не знаю. Вторая причина кажется мне куда более простой. Она заключается в том, что их очень часто используют. Если у их господина достаточно свободного времени, это происходит три, четыре, а то и больше раз в день. Невольница, естественно, не имеет никаких прав. Ее можно использовать на протяжении нескольких часов. Ее желания не имеют ни малейшего значения. Частое использование рабыни учит ее отдаваться с восторгом и исключительным умением. А еще можно добавить, что рабыня, оказавшись в объятиях своего господина, должна, если он ей прикажет, под угрозой наказания хлыстом или смерти вслух выражать свои чувства и ощущения, тем самым многократно умножая и усиливая их. Таким образом ее заставляют быстрее возбуждаться, чтобы сделать наслаждение, которое испытывает она сама и ее господин, еще более изысканным. Этот приказ, иногда выраженный в самой строгой форме, заставляющий невольницу выражать вслух свои ощущения, демонстрировать их открыто, дает возможность господину узнать, где находятся ее самые слабые места и использовать эти знания в своих собственных целях. Она должна выдать себя. У нее нет выбора. Она является инструментом страсти, на котором он играет, наслаждаясь великолепной музыкой ее движений и криками. Она сама отдает себя в его власть. Не вините ее. У нее нет выбора. Следом за последними девушками, несущими остатки моих вещей, на корабль поднялась Лия и встала рядом со мной. Затем Оттар, Горм и остальные люди Раздвоенной Бороды прошли по сходням на корабль. Тири стояла рядом со скамейкой Вульфстана, который уже держал в руках весло. Телиму приковали за шею к мачте, и она опустилась на колени. И вот корабль Ивара Раздвоенная Борода готов отправиться в путь. Длинные шесты оттолкнули «Хильду» от берега. Горм встал у рулевого весла, установленного на корме по правому борту. Моряки подняли щиты на борт, засунули свои вещи под скамейки и взяли весла в руки. Очень медленно стройный корабль Ивара Раздвоенная Борода отплыл от берега в сторону блистающей Тассы. Весла опустились в воду, огромный красно-белый парус развернулся на мачте из игольчатого дерева. Я посмотрел на пристань. Мы с Раздвоенной Бородой подняли руки, салютуя людям, пришедшим нас проводить. Мы увидели Свейна Синий Зуб, на шее которого висел зуб ханджерского кита, выкрашенный в синий цвет. Он поднял руку. Рядом с ним на коленях стояла Бера, одна из его невольниц. А еще я заметил Бьярни из лагеря Торстейна, он помахал мне копьем, рядом с ним стояли юноша и его приятель, за которых я сражался с Бьярни на дуэли, они тоже махали мне руками. На пристани собралось много вооруженных воинов и девок. Один из матросов помог «золотой девушке» подняться на ноги, чтобы она могла видеть происходящее, а потом снова швырнул ее на палубу. Телима стояла у мачты, к которой ее приковали за шею. Я сердито посмотрел на нее, и она немедленно опустилась на колени. В моем кошеле лежал сапфир Шенди и тяжелый спиральный золотой браслет, который я снял с руки убитого мной курии. Вдалеке высился Торвальдсберг. Хрольф с Востока согласился отнести стрелу войны в Торвальдсберг. Когда он уходил из развалин зала Свейна Синий Зуб, я бросился вслед за ним, но догнал его лишь в пасанге от лагеря. — Как тебя зовут на самом деле? — спросил я. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Его ответ показался мне странным. — Меня зовут Торвальд, — сказал он. А потом повернулся и пошел в сторону Торвальдсберга. «Меня зовут Торвальд», — сказал он. И ушел. — Эй! — крикнул Ивар Раздвоенная Борода и, треснув меня по спине, обнял за плечи. — Отличный ветер! В следующее мгновение он уже приступил к своим обязанностям капитана. Я прошел между скамьями на нос и стал смотреть на море. Лия последовала за мной. Она выглядела очень соблазнительной. Я заглянул ей в глаза, потом стянул тунику с ее груди. — Твоя рабыня мечтает доставить тебе удовольствие, — сказала она. — Разденься, — приказал я. Она развязала шелковистую веревку и сбросила с себя тунику. — К моим ногам, — скомандовал я. — Слушаюсь, господин, — прошептала Лия и, не глядя на меня, легла на бок, положив голову на руки. А я снова повернулся к морю. Я думал о многом: об Аре, Марленусе, Талене, поведением которой был недоволен. Когда я был калекой, она презирала меня, продемонстрировав свою гордыню. Талена считала, что слишком хороша для Боска из Порт-Кара, и я позволил ей вернуться в Ар. Может быть, когда-нибудь мы еще встретимся. И она увидит совсем другого человека. Интересно, что она почувствует, когда ей на голову накинут капюшон, в рот засунут кляп, разденут, швырнут в седло тарна, предварительно связав, и превратят в бесправную рабыню. Публиус, мой повар, размышлял я, найдет на кухне подходящую работу для этой девки; после того, как она доставит мне удовольствие, я отдам ее Публиусу. Я не сомневался, что дочь, точнее, та, что когда-то была дочерью Марленуса из Ара, пройдя соответствующее обучение, будет прекрасным дополнением к невольницам на моей кухне. Может быть, прежде чем позвать девку на ночь, я заставлю ее вымыть пол в моих покоях. Я вспомнил, как искал ее в лесах, потому что хотел восстановить наши отношения, занять высокое положение на Горе, увеличить свое богатство и добиться власти на планете, чтобы со временем стать убаром всего мира. Как ни странно, сейчас богатство и власть, которые казались мне такими важными, когда я искал Талену, интересуют меня совсем мало. Небо, море и корабль, на котором я плыву, значат куда больше. Я уже не мечтаю стать убаром. Потому что сильно изменился на Севере. То, что заставляло меня двигаться вперед в лесах, теперь казалось незначительным и бессмысленным. Меня ослепили ценности цивилизации. Все, чему меня учили, оказалось фальшивым. Я понял это, когда стоял на вершине Торвальдсберга и смотрел на раскинувшиеся подо мной прекрасные земли. Даже курии, поднявшись на эту высоту, остановились, ошеломленные, не в силах отвести глаз от великолепных земель Торвальдсленда. Север многому меня научил. Я снова взглянул на море и на небо. По небу бежали белые облака. Где-то за четвертым кольцом, за поясом астероидов, нарушая границы, установленные для них Царствующими Жрецами, терпеливо ждали своего часа стальные миры. Об этом я узнал от Самоса. Теперь враг подошел совсем близко. Где-то за этим спокойным небом с бегущими белыми облаками прячутся курии. Я вспомнил об огромной голове, насаженной на кол. Когда я вернусь в Порт-Кар, обязательно поговорю с Самосом. Я долго стоял на носу корабля. Стемнело. Я пнул ногой Лию, лежащую у моих ног. Она проснулась, поднялась на колени и поцеловала мой сапог. — Возьми свою тунику, — приказал я ей, — но не надевай ее. Спальный мешок из шкуры морского слина лежит возле моей скамьи. Расстели его на палубе между скамьями, затем забирайся внутрь и жди меня. — Слушаюсь, господин, — прошептала она. Я повернулся как раз вовремя, чтобы насладиться зрелищем — Лия забиралась в мешок. Я прошел мимо Телимы, прикованной к мачте. Цепь была пропущена через большое курийское кольцо на кожаном ошейнике. Онабоялась поднять на меня глаза, просто опустилась на колени и отвернулась. Я слышал, как цепь стукнула о палубу. Волосы моей новой рабыни разметались по деревянным доскам и блестели в свете трех лун. Я прошел мимо, не останавливаясь. Разделся и засунул одежду под скамейку. Затем, обернув ножны ремнем, не вынимая клинка, засунул оружие в мешок, чтобы оно не пострадало от сырости, и забрался внутрь. — Позволь рабыне доставить удовольствие своему господину, — прошептала Лия. — Да, — ответил я. Она начала с жадностью целовать меня, пытаясь выразить все свои скрытые желания. К утру Лия заснула, и я прижал ее к себе. Я смотрел на паруса и звезды, сияющие над мачтой. Потом я выбрался из спального мешка, оделся и прицепил на бок стальной меч Гора. Я нашел Раздвоенную Бороду у рулевого весла и немного постоял с ним. Мы оба молчали. Я смотрел на море и звезды. Вернувшись в Порт-Кар, я должен обязательно поговорить с Самосом. А затем, слушая, как волны бьются о нос корабля, я снова взглянул на звезды и на море.Джон Норман Племена Гора
Глава 1. ЗАЛ САМОСА
Левую лодыжку девушки перехватывали три шнурка с маленькими золотыми колокольчиками. Сверкающий в свете факелов мозаичный пол комнаты представлял собой огромную карту. Я наблюдал за рабыней. Она немного подогнула колени и вскинула подбородок, но взглянуть на нас не решалась. У нее были великолепные темные волосы, волной ниспадающие на спину. — Я многого не понимаю, — произнес Самос. Я взял ломтик лармы и впился зубами в сочный плод. — Полагаю, нам важно выяснить истину. Я посмотрел на огромную карту под ногами. Вверху находились Экс-Гласьер, Торвальдсленд, Хунжер, Скжерн и Гельмутспорт, ниже, рядом с непроходимыми зелеными лесами, лежала Кассау, вились реки Лориус, Лаурия и Ли-диус, среди островов выделялись Кос и Тирос. Я видел дельту Воска, Порт-Кар, равнину Ко-ро-ба, горы Тентис, известные своими стадами, и даже Башни Утренней Зари. Еще южнее лежал город Тарна, здесь добывали серебро; рядом виднелся Волтай-Рэндж, славный Ар и Картиус. На самом юге раскинулась Турия, у берегов Тассы виднелись острова Ананго и Ианда, неподалеку находились свободные порты Шенди и Бази. На карте были отмечены сотни городов, возвышенностей, полуостровов, рек, внутренних озер и морей. Под колокольчиками и браслетом из золотистого металла виднелась загорелая щиколотка девушки. — Возможно, ты ошибаешься, — сказал я. — Возможно, за этим ничего не стоит. — Возможно, — улыбнулся он. В углах комнаты застыли вооруженные копьями стражники в шлемах. Прозрачная малиновая туника ниспадала на обнаженные бедра девушки. Под ней угадывался пояс из налегающих друг на друга мелких золотых монет. Лицо рабыни скрывала вуаль с застежкой на левом плече. Второй конец вуали был привязан к поясу с монетками на правом бедре. Руки украшали бесчисленные браслеты и кольца. Причудливый воротник скрывал горло. Я взял еще одну дольку лармы: — Значит, ты располагаешь информацией? — Да, — ответил Самос и хлопнул в ладоши. Девушка мгновенно выпрямилась, вскинула руки и вывернула наружу кисти. Музыканты под руководством зехариста приготовились к игре. — Какого же рода твоя информация? — поинтересовался я. — Неопределенного. — Может быть, она и не важна? — предположил я. — Может быть, — согласился он. — Курии Внешних колец не смогли захватить северные территории, застряли в Торвальдсленде и, кажется, успокоились. — Бойся врага, хранящего молчание, — проворчал Самос, взглянул на девушку и хлопнул в ладоши. Раздался чистый, звонкий и мелодичный звук цимбал, и рабыня начала танец. Я не отрываясь смотрел на ее бедра. Нанизанные на нити монеты причудливо преломляли свет факелов. На рабынь всегда цепляют всякую мишуру. Девушка сжала в руке края вуали и стыдливо отвернула голову. Ей все равно придется подчиниться, и она это знала. — Пошли со мной, — сказал Самос. Я опрокинул кубок с остатками паги. Он улыбнулся: — Побудешь с ней позже. Она весь вечер здесь танцует. Самос выбрался из-за низкого столика и кивнул сотрапезникам, самым доверенным людям. Перед ним тут же склонились две полуодетые очаровательные рабыни с кувшинами. Мы подошли к связанной черными кожаными ремнями молодой девушке. Ремни обвивали ее руки и ноги, перекрещивались под грудью и охватывали бедра, к которым были прикручены кисти рук. Испуганная блондинка с белой кожей стояла на коленях. Плечи девушки, как и у большинства землянок, были напряжены. На ее планете существовали тысячи способов, чтобы скрыть, уменьшить или спрятать природную мягкость тела. Модной считалась достойная и строгая холодность. Так всегда случается в индустриальном, технологическом обществе, где всему задают тон механизмы. Образцом для подражания становится манера движения роботов — ритмичная, точная, выверенная и всегда повторяющаяся. В технократическом обществе люди двигаются и держатся не так, как в обычном; сказывается культурологическое давление окружающего мира. Сами они этого не замечают и считают дерганые, ритмичные движения естественными, между тем как они являются отражением подсознательно навязанного обществом образца. Временами привыкшее жить по своим законам животное сбрасывает с себя груз условных рефлексов. Неудивительно, что даже взрослые земляне, если оставить их без присмотра, могут совершенно неожиданно запрыгать и побежать, лишь для того, чтобы испытать радость движения и сбросить налагаемые цивилизацией оковы. Невидимые цепи — самые тяжелые. Я взглянул на девушку. Она в ужасе сжалась в комочек. — Скажи ей, — проворчал Самос, — чтобы брала пример с настоящей женщины и училась быть самкой. — Он показал на горианскую танцовщицу. Девушка пробыла на Горе совсем недолго. Вместе с другими рабами Самос купил ее за четыре серебряных тарска на Телетусе. До этого ей ни разу не приходилось бывать в его доме. На левом бедре рабыни темнело клеймо. Кузнец заковал ее шею в простое железное кольцо. Это был дешевый товар, не стоящий даже замка. По мне, так лучше бы Самосу купить еще одну танцовщицу. Между тем, если приглядеться, девчонка была не так уж и безнадежна. Иногда из таких получаются неплохие ученицы. На Горе от женщины требуется одно — быть женщиной. На Земле стремятся к обратному. В технократических обществах из людей всеми силами вытравливают признаки половой принадлежности, что неудивительно, поскольку сами половые отношения считаются не существенными, а порой даже постыдными. Технократические цивилизации управляются бесполыми металлическими существами, запрограммированными на бесстрастное и бесперебойное воспроизводство себе подобных. После столетий упорных усилий человечеству удалось создать на Земле общество, в котором не нашлось места человеку. Они построили дом, в котором не могли больше жить. В огромном доме, под названием Земля, для человека не нашлось даже крошечной, комнатки. Люди оказались чужими в построенном собственными руками жилище, им наконец удалось исторгнуть самих себя из сотворенного ими же мира. Женщины устыдились своей женственности, а мужчины испугались голоса крови. Корчась ночами в пластиковых кабинках, мужчины плакали и терзались из-за того, что не соответствуют стандартам чуждого им мира и не могут достичь совершенства сильных и могучих роботов. Они оставались крошечными, слабыми и безвольными. Светловолосая девушка опустила голову. Я кивнул стражнику за ее спиной, и он погрузил руку в пышные волосы землянки. Рывок оказался резким и неожиданным. Рабыня завизжала от боли, а я показал ей на танцовщицу. Девушка взглянула в ее сторону, испуганная, оскорбленная и возмущенная. Ее тело дрожало и извивалось под кожаными ремнями. — Посмотри на настоящую женщину, рабыня, — сказал я по-английски. Судя по клейму, девчонку звали мисс Присцилла Блейк-Эллен. По национальности она была американка. Затем ее заклеймили, и она превратилась в безымянную собственность рабовладельца. Танцовщица плавно покачивалась в такт музыке. — Она омерзительно чувственная, — в ужасе прошептала белокурая рабыня. Я обернулся и взглянул на танцовщицу. Словно пригвожденная к месту, она извивалась вокруг «рабского шеста». На самом деле никакого шеста не было, но в это даже не верилось. Танцовщица изображала, как тонкий и скользкий шест пронзает ее тело. Девушка то беспомощно падала, то яростно обвивала воображаемый шест, то впадала в экстаз и самозабвенно ему отдавалась, то отчаянно пыталась вырваться и не могла, оставаясь навеки его пленницей. Умение изобразить «рабский шест» считается великим искусством. Сладострастное напряжение в теле танцовщицы немедленно передается зрителям. Я слышал, как восторженно закричали мужчины за низким столом. Руки танцовщицы легли на бедра. Не переставая двигаться, она сердито взглянула на зрителей. Плечи девушки поднимались и падали, пальцы поглаживали грудь и плечи, гордо тряхнув головой, она бросила в сторону зрителей еще один негодующий взгляд. Бедра девушки вращались все быстрее и быстрее. Затем музыка прекратилась, и невольница замерла. Раздался ясный, чистый звон цимбал, снова заиграла музыка, и она опять беспомощно повисла на шесте. Мужчины швыряли к ее ногам монеты. Я взглянул на блондинку: — Учись быть женщиной. — Никогда, — прошипела она в ответ. — Ты больше не на Земле. Тебя будут учить. Уроки могут стать как приятными, так и мучительными, но учиться придется. — Я не хочу, — прошептала девушка. — Твои капризы никого не интересуют. — Это унизительно, — сказала она. — Научишься, — повторил я. — Она настолько чувственна, что мужчины могут воспринимать ее только как женщину! — Ты станешь такой же. — Но я не хочу быть женщиной! — выкрикнула она. — Я хочу быть человеком! Я всегда мечтала быть просто человеком! Она изогнулась, пытаясь вырваться из кожаных пут. Разумеется, это было совершенно бесполезно. — На Горе, — сказал ей я, — мужчины — это мужчины, а женщины — это женщины. — Мне стыдно так двигаться, — заплакала землянка. — Ты будешь двигаться, как положено женщине. — Никогда. — Она забилась в рыданиях, отчаянно пытаясь разорвать путы. — Посмотри на меня, рабыня! — сказал я. Она подняла голову. В огромных глазах блестели слезы. — А теперь слушай внимательно. Я постараюсь говорить с тобой по-хорошему. Может случиться, что в следующий раз ты нескоро услышишь добрые слова. Она замерла, охранник по-прежнему держал ее за волосы. — Ты — рабыня, — сказал я. — Ты — собственность другого человека. Ты — женщина. И тебя заставят вести себя по-женски. Если бы ты была свободной или горианкой, тебя бы никто не трогал. Но ты не свободна, и ты не горианка. Мужчина с Гора не потерпит никаких капризов со стороны рабыни. Она должна быть такой, какой он хочет ее видеть, а именно женственной и доступной. Непокорных морят голодом или бьют плетью. Ты можешь сопротивляться. Хозяин будет не против, это сделает процесс обучения более захватывающим, но в конце ты все равно должна покориться, потому что ты — рабыня. На Земле за твоей спиной стояло общество, и стоило мужчине повысить на тебя голос, как ты бежала в суд. Здесь общество защищает интересы мужчины, тебе не к кому обратиться и некуда бежать. Ты остаешься наедине со своим хозяином, и ты полностью зависишь от его милости. Не забывай также, что он не привык к самокопанию и напрочь лишен комплекса вины. Он с молоком матери всосал гордость за то, что он мужчина, и привычку властвовать над женщинами. Люди здесь не такие, как на Земле. Здесь живут гориане. Они сильны, жестоки, и они тебя сломают. Для мужчины с Земли ты, может быть, никогда не станешь женщиной. Здесь, красотка, тебе никуда не деться. Она смотрела на меня с несчастным видом. Танцовщица застонала, испустила сладостный крик и забилась в судорогах на невидимом шесте. — На Горе хозяева поощряют чувственность в своих рабынях, — заметил я. Широко открытыми глазами блондинка следила за танцовщицей. Теперь двигались только ее бедра. Казалось, они существовали отдельно от тела, лишь кисти рук и плечи слегка подрагивали в такт музыке. — Сейчас ты так не сможешь, — сказал я белокурой рабыне. — Надо тренировать мышцы. Научишься двигаться, как женщина, а не как кукла или деревянная чурка. — Я улыбнулся. — Тебя будут учить чувственности. Щелкнув пальцами, Самос освободил девушку от рабского шеста. Рабыня сорвала с себя вуаль и танцевала, держа ее в вытянутых руках. Стрельнув темными глазами, она завернулась в прозрачную ткань, и шелк, к ужасу белокурой землянки, только подчеркнул дразнящие, сладостные формы. Я видел, как широко раскрылись глаза застывшей на коленях связанной девушки. Танцовщица отбросила вуаль и упорхнула в центр зала. — Ты еще научишься женственности, — сказал я блондинке. — Я даже скажу тебе, где ты пройдешь эту школу. Она вопросительно на меня посмотрела. — У ног своего хозяина, — произнес я и вслед за Самосом вышел из зала. — Ей надо выучить горианский, причем быстро, — проворчал Самос. — Пусть ее учат кнутом и пряником. — Только так, — кивнул Самос. Рабынь учили языку, применяя систему поощрений и наказаний. Печенье, конфеты и маленькие послабления, вроде одеяла в пенале, делали чудеса. Даже много месяцев спустя, допустив грамматическую или лексическую ошибку, девушки холодели от страха, ожидая мгновенной кары. На Горе не балуют молоденьких рабынь. Это первый урок, который усваивает девушка. — Что-нибудь выяснил? — поинтересовался Самос. Я допросил рабыню, как только она прибыла в его дом. — Типичная история, — ответил я. — Похищение, транспортировка на Гор, рабство. Она ничего не знает. Вряд ли она даже понимает, что означает ее ошейник. Самос рассмеялся неприятным смехом рабовладельца. — И все же одна вещь, которую ты из нее выудил, представляется мне интересной, — сказал Самос. В глубине коридора нам попалась рабыня. Девушка тут же опустилась на колени и низко склонила голову. Длинные волосы упали на плиты пола. — Я бы не стал придавать этому значения, — произнес я. — Сама по себе информация бессмысленна, — проворчал он, — но, если принять во внимание другие факты, вырисовывается любопытная картина. — Ты говоришь о прекращении полетов? — Да, — сказал Самос. Во время первого допроса я безжалостно требовал, чтобы она вспомнила все подробности, и она таки припомнила одну весьма странную и пугающую деталь. Я не придал этому поначалу никакого значения, но Самос сразу же встревожился. Он вообще был более информирован во всем, что касалось Других, курий, и Царствующих Жрецов. Девушка слышала разговор в полусне, одурманенная наркотиками, которыми ее накачали при доставке на Гор. На ее лодыжке поблескивал браслет, надетый захватившими ее куриями. Она помнила, как вместе с другими девушками повалилась на свежую, зеленую траву Гора. Их только что выпустили из капсул, в которых перевозили рабов. Она приподнялась на локтях, еще не в силах держать голову. Ее подняли на руки и перенесли в другое место. Как правило, рабынь располагали по росту, в начале цепи шли самые высокие. Это было обычное построение, «нормальная цепь», или «походная колонна». Она отличалась от «демонстрационного построения», или «торгового ряда», где рабынь выстраивали в соответствии с эстетическими или психологическими соображениями. Блондинок чередовали с брюнетками, пышнотелых со стройными, надменных аристократок с деревенскими простушками и так далее. Иногда красавицу помещали между двумя дурнушками, чтобы еще больше подчеркнуть ее прелесть. Нередко самых красивых оставляли на конец цепи, иногда поступали наоборот, располагая рабынь по ранжиру, самые красивые шли первыми, остальные соревновались за право продвинуться на одну ступеньку в иерархической лестнице и получить более престижный браслет, замок или ошейник. Итак, ее швырнули на траву, левую руку вытянули в сторону и вниз. Она услышала лязг цепи, почувствовала, как тяжелые звенья касаются ее бедер, потом раздался щелчок наручников, и она стала звеном в колонне. Рядом с ней какой-то мужчина делал пометки в книге. Снимая опознавательный браслет с ее ноги и надевая пластинку с именем на руку, человек, который это делал, что-то сказал второму, с книгой, после чего тот сделал пометку. Затем, когда всех девушек заковали, человек с книгой подписал какую-то бумагу и передал ее капитану доставившего рабынь корабля. Она догадалась, что это накладная на полученный живой товар. Судя по всему, никаких разногласий не возникло. Она слабо попыталась вытянуть руку из кандалов, но ничего, конечно, не получилось. Именно в тот момент человек с книгой спросил капитана, скоро ли тот вернется. Он говорил с горианским акцентом. Капитан, как ей показалось, горианского не знал вообще. Он ответил, что не знает, когда вернется, поскольку это от него не зависит. Полеты, насколько ему известно, вообще прекращаются. Потом корабль улетел. Под ногами пленницы была зеленая трава, а на руках звенела сталь наручников. Девушка справа от нее зашевелилась, и вся цепь пришла в движение. Кто-то потянул за цепь. Рабыни лежали в тени деревьев, подниматься на ноги им было запрещено. Стоило одной девушке зарыдать, как ее тут же огрели плетью. Мисс Присцилла Блейк-Эллен решила не рисковать. Когда стемнело, их погнали в вагон. — Почему, — спросил Самос, — корабли работорговцев прекращают полеты? — Вторжение? — предположил я. — Маловероятно. В этом случае имелся бы прямой смысл летать по прежнему графику, чтобы не вызвать подозрения у Царствующих Жрецов. Разумно ли тревожить врага накануне атаки? — А что, если курии как раз на это и рассчитывают? Что, если они надеются, что Царствующие Жрецы не заподозрят начала военных действий, поскольку угроза слишком очевидна? — Не думаю, — улыбнулся Самос, — чтобы правители Сардара оставили подобное без внимания. Я пожал плечами. Я уже и не помню, когда я последний раз был на Сардаре. — Судя по всему, — сказал Самос, — идет подготовка к войне. Но курии слишком осторожны, чтобы ввязываться в войну, не будучи абсолютно уверенными в успехе. Полагаю, что их системы наблюдения далеко не совершенны. Колония первородных курий задумывалась как разведывательная структура, способная поставлять исключительно важную информацию. Насколько я знаю, с этой целью они пока не справляются. Я улыбнулся. Вторжение первородных курий было остановлено в Торвальдсленде. — Мне кажется, — произнес Самос, — речь идет не о вторжении. — Он мрачно посмотрел на меня. — Боюсь, что вторжения даже не потребуется. — Не понимаю. — Я очень боюсь, — тихо сказал Самос. Таким я его еще не видел. Я смотрел на тяжелое, квадратное лицо, закаленное солеными ветрами Тассы, ясные глаза, белые короткие волосы ежиком, крошечные золотые серьги в ушах. Самос был бледен. А я знал, что этот человек не дрогнет и перед сотней обнаженных клинков. — Что может быть страшнее вторжения? — То, о чем я боюсь даже подумать. — Ты говорил, есть еще новости? — Две, — произнес Самос. — Иди за мной. Мы шли по бесчисленным коридорам и лестничным переходам его дома. Вскоре на стенах появилась влага, и я сообразил, что мы спустились ниже уровня каналов. Мы прошли через зарешеченные, хорошо охраняемые двери. На каждом уровне и в каждом отсеке дома действовали соответствующие пароли. Их меняли ежедневно. Небольшой отрезок нашего пути пролегал мимо келий. Некоторые из них имели декоративные решетки, потолки были задрапированы тяжелой пурпурной тканью, в комнатах стояли пузатые медные тазы, на полу, среди ковров и подушек, горели лампы. В некоторых пеналах находилось по несколько пленниц. Любимым рабыням разрешалось пользоваться косметикой и кутаться в невольничий шелк. В основном же девушки были голые, за исключением ошейников и пластин с именами. Считалось, что это облегчает задачу работающим с ними парикмахерам, костюмерам и косметологам. Большинство келий представляли собой обычные железные клетки. Попадались и маленькие каменные конуры, со скользящими вверх заслонками, один раз идти пришлось по решетке, под которой находились клетки с невольницами. Мы миновали две приемные, я успел разглядеть ведущий в медицинский центр коридор, вдоль стен которого тянулись ряды кушеток, а с потолка свисали цепи. Я видел комнаты для физических упражнений и тренировок, отсек для клеймения; в открытую дверь я успел разглядеть раскаленные жаровни. Мы прошли мимо страшной дисциплинарной комнаты, в стены которой были вбиты кольца, а на огромном каменном столе валялись плети и розги. Рабы-мужчины смотрели на нас мрачно и неприветливо, девушки, как правило, старались спрятаться. Одна рабыня бросилась к решеткам: — Я готова к продаже! Продайте меня! Продайте меня мужчине! Стражник ткнул ее в лицо кожаным хлыстом, и девушка отлетела в угол клетки. — Еще не разогрелась, — заметил я. — Выставлять рано, — кивнул Самос. Девчонка упала на колени, выставив через прутья бедра и руки. Она подставляла себя под плеть, надеясь хотя бы случайно прикоснуться к телу стражника. Как правило, рабынь выводят на аукцион дрожащими от страсти и вожделения. Мне не раз приходилось видеть, как их начинало трясти от первого же прикосновения торговца. Иногда, тайком от покупателей, их специально возбуждают у самого выхода в торговый зал, не позволяя, естественно, достичь удовлетворения. В этом состоянии их выталкивают голыми на помост. Попытки девушек привлечь внимание покупателей к своему телу иногда потрясают. Некоторые просто визжат, мечтая как можно скорее разрешиться от невыносимого возбуждения. Нередко ведущему торг приходится нещадно стегать их кнутом, отгоняя от покупателей, чтобы те имели возможность осмотреть весь товар. Разумеется, такие девушки уже прошли через рабовладельцев. Не побывавшие в мужских руках так называемые свободные женщины даже в голом виде не чувствуют своей притягательности. Этому может научить только мужчина, во власти которого они побывают. Не побывавшая в рабстве свободная женщина не способна до конца осознать свою сексуальность. Как следствие, мужчина, который никогда не был близок с рабыней, не понимает до конца своей мужественности. Сексуальная раскрепощенность в свободной женщине воспринимается двояко, в рабыне она усиленно культивируется. Страстность ограничивает свободу свободной женщины, лишает ее столь для нее значимого самоконтроля и вынуждает в определенных обстоятельствах вести себя подобно рабыне. Таким образом, стремясь сохранить свою независимость, индивидуальность и достоинство, свободные женщины обязаны бороться с чувственностью. Рабыням в этом отношении проще. Они изначально лишены чувства собственного достоинства, что постоянно подчеркивается и усугубляется как обществом, так и их хозяином. В то время как свободная женщина даже в минуты близости должна сохранять самоконтроль, чтобы про нее не сказали, что ее «имели», невольницам о таких тонкостях заботиться не приходится. Они должны, напротив, по первому слову хозяина отдаваться во власть всепоглощающей похоти и экстаза. Подлинное наслаждение можно получить только с женщиной, которая является твоей безраздельной собственностью. Моей ноги коснулась мокрая, шелковистая шерсть урта. — Здесь, — сказал Самос, когда мы спустились в самый конец наклонного коридора. Он пробубнил пароль в глазок обшитой стальными листами двери. За ней оказался еще один коридор. Было темно и сыро. Самос взял факел из рук стражника и подошел к одной из дверей. Высоко держа факел, он приник к прорези. Затем он отодвинул засов и, пригнувшись, переступил через порог. Из проема донеслось непереносимое зловоние экскрементов. — Что ты думаешь? — спросил Самос, вытягивая руку с факелом. Закованная в цепи масса не пошевелилась. Самос взял стоящую у двери палку, при помощи которой стражники проталкивали внутрь еду и пищу. Прикованный либо спал, либо уже умер. Во всяком случае, дыхания я не слышал. Урт метнулся к трещине в стене и исчез. Самос потыкал палкой темную тушу. Неожиданно гигантская тень дернулась, и существо с хрустом перекусило палку. Щелкая зубами, зверь метнулся в нашу сторону, и все шесть цепей с лязгом натянулись. Я как завороженный смотрел на плоское, уродливое рыло, желтые глаза с черными зрачками, прижатые уши и оскаленную пасть с огромными клыками, способными в один присест отхватить человеку голову. Я слышал, как скрипят кольца в стене. Цепь скрежетала, но не поддавалась. Я медленно убрал руку с рукоятки меча. Чудовище присело у стены, не сводя с нас желтых глаз. Теперь оно беспомощно моргало, ослепленное светом факела. — Это первый, кого я увидел живым, — прошептал Самос. До этого в развалинах замка в Торвальдсленде ему довелось увидеть лишь голову подобного зверя. — Это взрослый курия, — добавил он. — Ясное дело, курия, — кивнул я. — Смотри, какой здоровенный! — Да, — согласился я, хотя мне доводилось видеть и более крупных особей. — Насколько нам удалось выяснить, — сказал Самос, — это обыкновенное животное. Рассуждать он не умеет. Я улыбнулся. Чудовище было приковано к шести кольцам. Цепи обвивали его кисти, лодыжки, живот и горло. Каждая цепь могла выдержать рывок крупного ларла. Зверь зарычал, скаля клыкастую пасть. — Откуда он у вас? — спросил я. — Купил у охотников, — сказал Самос. — Его поймали к юго-востоку от Ара. Пробирался на юг. — В это трудно поверить, — заметил я. — Мало кто из гориан рискнет забираться в эти края. — Это правда, — кивнул Самос. — Но я знаю вождя охотничьего племени. Он не станет врать. Шесть человек погибли при поимке этой твари. Зверь уселся на задние лапы, злобно поглядывая в нашу сторону. — С чего бы курия оказался в тех краях? — Может, он бешеный? — предположил Самос. — Что ему там делать? Самос пожал плечами: — Попытки установить с ними контакт ни к чему не привели. Допускаю, что большинство курий не обладают разумом. Возможно, это не более чем опасное животное. Я посмотрел в глаза зверя. Его губы едва заметно растянулись. Я улыбнулся. — Мы его побили, — сказал Самос. — Мы выпороли его плетями и не давали ему есть. — Пытали? — спросил я. — Пытки не помогли, — пожал плечами Самос. — Думаю, он не мыслящее существо. — Чего ты хотел? — обратился я к зверю. — Куда шел? Чудовище молчало. Я повернулся к выходу. — Пора возвращаться в зал. — Пора, — вздохнул Самос. Мы вышли из подвала. Увешанная колокольчиками левая лодыжка танцовщицы описывала маленькие круги по мозаичному полу. Колокольчики мелодично позвякивали в такт цимбалам на пальцах рук. Стоило нам появиться, как присутствующие подняли кубки в честь Самоса. Мы благодарно кивнули. Двое вооруженных стражников ввели в зал темнокожую рабыню с длинными черными волосами. Руки невольницы прикрутили к бедрам, запястья перекрещивались за спиной. Стражники вытолкнули ее на середину зала. — Посыльная, — объяснил один из них. Самос бросил на меня быстрый взгляд. Затем он обернулся к сидящему за столом человеку в одежде врача и приказал: — Расшифруй послание. На колени! — добавил он, обращаясь к невольнице. Девушка опустилась на колени. — Ты чья? — Самос горой возвышался над рабыней. — Твоя, хозяин, — пролепетала она. Дарить посланницу адресату считалось хорошим тоном. — Кому ты принадлежала раньше? — Меня купили на аукционе в Торе. Мой хозяин не называл своего имени. Некоторые города наподобие Тора скупали девушек у владельцев караванов, а потом перепродавали с небольшой накруткой. Воинам выплачивалось небольшое вознаграждение за захваченных в плен красоток. Здоровая молодая женщина стоила один серебряный тарск. — Ты не знаешь, кто тебя приобрел и зачем? — уточнил Самос. — Нет, хозяин. Разумеется, она не знала содержания доставленного послания. — Как тебя зовут? — спросил Самос. — Веема, если хозяину приятно это имя. — Какой был твой номер в пеналах Тора? — 87432, хозяин. Член касты врачей положил руки на голову девушки. Она закрыла глаза. — Выходит, — обратился я к Самосу, — ты не знаешь, от кого это послание? — Нет. Врач приподнял длинные волосы девушки и приставил бритву к ее шее. Голова рабыни дернулась вперед. Самос отвернулся. Он показал мне на человека в дальнем конце низкого стола. Гость не прикасался ни к вину, ни к паге. На незнакомце были редкие в Порт-Каре каффия и агал. Каффия представляла собой сложенный треугольником отрез ткани, которым закутывали голову. Один конец прикрывал шею, два других ниспадали на плечи. На голове такой платок держался при помощи длинного шнура, агала. По количеству и расположению петель можно было определить, к какому племени принадлежит владелец. — Это Ибн-Саран, торговец солью из речного порта Касры, — представил гостя Самос. Гор славился красной солью касра, получившей название по месту ее добычи. Выносливые кайилы доставляли на поверхность тяжелые цилиндры из глубин секретных шахт. Каждый цилиндр весил десять камней, около сорока фунтов, или один горианский «вес». Попадались кайилы, способные поднимать до шестнадцати цилиндров. Как правило, старались не грузить более десяти. Разумеется, грузили только четное количество цилиндров, иначе скотина могла потерять равновесие. Неправильно груженный кайил может даже упасть. — Недавно Ибн-Саран услышал много необычного, — сказал Самос. — Благородный Самос бесконечно добр, — склонил голову Ибн-Саран. — Его гостеприимство не знает границ. Я протянул руку, и Ибн-Саран дважды потерся ладонью о мою ладонь. — Для меня большая честь познакомиться с другом Самоса из Порт-Кара, — почтительно произнес Ибн-Саран. — Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода. — Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода, — отозвался я. — Не угодно ли будет тебе, благородный Ибн-Саран, повторить моему другу то, что ты услышал в Касре? — Эту историю рассказал мальчик, погонщик кайилов. На его маленький караван обрушилась песчаная буря, и один кайил, обезумев от ужаса, порвал упряжь и бросился в темноту. Мальчишка по глупости побежал следом. Кайил был навьючен бурдюками с водой. К утру буря утихла. Мальчишка вырыл траншею, а в лагере сделали колесо. Траншеи обычно делают глубиной от четырех до пяти фунтов и около восемнадцати дюймов в ширину. На солнце температура песка достигает ста семидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Женщины-кочевницы бросают на камни железные пластины и жарят на них еду. На глубине одного-двух футов температура понижается до пятидесяти градусов. Но самое главное — траншея спасает от солнца. В правильно выкопанной траншее воздух редко прогревается более чем до ста сорока градусов даже в стране дюн. Копать, разумеется, надо перпендикулярно движению солнца, чтобы как можно дольше находиться в тени. В одиночку и без воды по пустыне не ходят. Любопытно, но именно отсутствие воды является причиной прохладных, а иногда и просто холодных ночей. Таким образом, оказавшийся в пустыне человек передвигается только по ночам. Важнейшим для выживания условием является сохранение запасов жидкости в организме. Поэтому люди стараются меньше двигаться и не потеть. Колесо — это схема поиска. Пастухи, стражники и погонщики кайилов расходятся из лагеря по спицам воображаемого колеса. Поисковики оставляют на песке или камнях знаки, указывающие в сторону лагеря. Если мальчишка не окончательно глуп, то он набредет на указатель и вернется домой. В караванах кайилов всегда обвешивают колокольчиками. Эго делают как с тягловыми, так и с верховыми животными. В темноте и при пылевых бурях это важнейшее условие выживания. Кроме того, потерявшиеся путники зачастую лишь по звону колокольчиков могут догадаться, что рядом с их траншеей тащится безмолвный караван. Соответственно понятно, что разбойники на своих кайилов колокольчиков не вешают. — Мальчишку нашли около полудня, — продолжал Ибн-Саран. — Он услышал из своей траншеи звон колокольчиков. Его, разумеется, примерным образом отлупили за то, что оставил караван. Кайил же вернулся сам. — Что рассказал мальчик? — спросил я. — Гонясь за кайилом, он увидел на камне надпись: «Страшись башни из стали». Самос взглянул на меня. Пока ничего не было ясно. — Рядом с камнем лежал высохший труп. Несчастный изорвал на себе одежду и набил рот песком. Смерть его была ужасна. Бедняга, очевидно, решил, что нашел воду. Судя по обрывкам одежды, это был разбойник, — сказал Ибн-Саран. — Был ли при нем кайил? — спросил я. — Нет. — Откуда он пришел? Как долго пробыл в пустыне? — Никто не знает, — ответил Ибн-Саран. Человек мог пройти тысячи пасангов, прежде чем кайил сдох или сбежал. — Как давно он умер? — Может быть, месяц, — улыбнулся Ибн-Саран, — а может быть, год. В пустыне трупы разлагаются очень медленно. Находили прекрасно сохранившиеся тела людей, убитых более ста лет назад. В пустыне редко попадаются скелеты, разве что животные и птицы объедят с костей все мясо. — Страшись башни из стали? — повторил я. — Так было нацарапано на камне. — Можно ли было догадаться, откуда он пришел? — Нет. — Страшись башни из стали, — задумчиво произнес Самос. Я пожал плечами. Самос поднялся, дважды прикоснулся ладонью к правой руке Ибн-Сарана и удалился. Я обратил внимание, что Ибн-Саран ел правой рукой, той, в которой держал ятаган. Он позволял себе принимать пищу только ' из руки, умеющей обращаться со сталью и проливать кровь. Танцовщица кружилась рядом с нами, касаясь меня кончиками вуали. Неожиданно она накинула на меня шелковое покрывало и, невидимая для остальных, прижалась ко мне всем телом и застонала. Голова девушки запрокинулась, влажные губы раскрылись. Я впился в чувственный рот и прокусил губу невольницы. Мы вместе наслаждались вкусом ее крови, губной помады и покорности. Рабыня мягко отстранилась. На полную грудь стекала струйка крови. Я медленно прижимал кулаком ее шею, не давая невольнице отойти. Затем я сорвал вуаль и отбросил ее в сторону. Удерживая танцовщицу левой рукой, я вытащил обоюдоострый тучук и перерезал завязки прозрачного хитона. После этого я вытолкнул рабыню на середину зала. Пусть ею полюбуются гости Самоса, первого рабовладельца Порт-Кара. Она укоризненно на меня посмотрела, но, встретив мой взгляд, тут же вскинула руки и принялась танцевать для гостей. За все время она ни разу не сбилась с ритма. Раздались восхищенные крики. — Девушка с посланием готова, — доложил человек в зеленом одеянии врача, бросил бритву в тазик и вытер руки. Едва сдерживая рыдания, наголо обритая девушка застыла на коленях между двумя стражниками. Она не имела ни малейшего представления, что за весть она принесла. Для пересылки таких сообщений выбирают неграмотных рабынь. Им выбривают голову и наносят татуировку на скальп. За несколько месяцев волосы отрастают. Никто не знает содержания послания. Даже доставившие невольницу перевозчики были уверены, что везут очередную потаскушку. Я прочел сообщение. Оно оказалось коротким и гласило: «Бойся Абдула». Никто не знал, откуда пришло это послание и кто его отправил. — Отведите девчонку в келью, — приказал стражникам Самос. — Надпись вытравить иголками. Девушку рывком подняли на ноги. Она в ужасе взирала на Самоса. — Пока не отрастут волосы, использовать на самых простых работах, — продолжал он. — За месяц до продажи поместить в клетку для стимуляции и не давать передышки. В глазах рабыни застыли слезы. — Потом продать. Клетки для стимуляции, как правило, закрывают ажурными решетками. Они довольно просторны, но отличаются от прочих низкими потолками. Рабыни не могут выпрямиться в полный рост, что вынуждает их покорно опускать голову. Им не разрешают смотреть в глаза мужчинам, даже рабам, что подсознательно ставит их в психологическую зависимость от любого существа мужского пола. Только после продажи девушки могут взглянуть в глаза хозяину, и то с его разрешения. И если он улыбнется в ответ, восхищенные рабыни в благодарной радости от того, что их наконец-то посчитали за живое существо, падают на колени. Когда такая девушка осмелится посмотреть на хозяина в следующий раз, взгляд ее будет быстр и испуган, и она пролепечет: — Я обещаю служить тебе хорошо. Соответствующим образом подбирается обстановка клеток для стимуляции. Здесь есть расчески, духи, косметика, украшения, тяжелые ошейники, браслеты, наручные пластины и цепи. Одежду не выдают. Зато в клетках много подушек, медных тазов и ярко начищенных ламп. Кроме того, в них всегда полно тканей разной текстуры и плотности. Густошерстные ковры, атласные покрывала, шелковые накидки, грубые попоны из шкур кайилов, парча, хлопок, парусина, вельвет, шерсть, кожа, плетеные циновки и тому подобное. Раздетые догола, если не считать пластины с именем и ошейника, рабыни под руководство опытных инструкторов учатся определять тончайшие нюансы в температуре, влажности, гладкости и прочих параметрах. В них развивают чувствительность, утраченную обычными людьми. Невольница с живыми чувствами и живым телом способна продемонстрировать недоступную нетренированным женщинам страсть. У хорошо подготовленной девушки кожа становится тончайшим сенсорным органом. Каждый кусочек тела рабыни живет своей дивной жизнью. Цель всего процесса — сделать ее абсолютно беззащитной при малейшем прикосновении хозяина. Она должна быть готова собственными руками вырвать себе кишки, лишь бы удовлетворить своего владельца. Свободные женщины свободны и от подобных крайностей. Они живут как бы в полусне, считая это поддержанием собственного достоинства. Нередко гордые и свободные жительницы Гора визжат от возмущения, не понимая, почему их мужья не задумываясь бросают их на ночь ради какой-нибудь шлюхи, которую можно заполучить в любой таверне по цене стаканчика с пагой. Они костерят супругов, упрекая их в скотских наклонностях, в то время как те продолжают вспоминать шелковистую, гладкую кожу и темные глаза рабынь, не тратящих время на пустые разговоры. Инструктора следят за развитием девушек, занимаются с ними по специальной программе и делают из них роскошных и отзывчивых животных, способных вначале завести мужчину, а потом удовлетворить его покорно и самозабвенно. Девчонку выволокли за двери. Интересно, подумал я, что порекомендует ей инструктор. Каждой рабыне требуется индивидуальный подход. Я посмотрел на стоящую на коленях возле стола блондинку, бывшую мисс Присциллу Блейк-Эллен. На месте ее тренера я бы первое время, да и потом, чтобы не расслаблялась, связывал ее специальным способом, который называется «рабская упряжь». После проведенной в веревках ночи человек не может вытащить из-за спины уже развязанных рук. Полагаю, мисс Блейк-Эллен это пошло бы на пользу. Сразу бы стала шелковой и захотела поскорее учиться. Когда девчонку утащили, я повернулся к Самосу: — Кто такой Абдул? Самос растерянно посмотрел в мою сторону. — Кто такой Абдул? — повторил я. — Не знаю. — Самос побрел к своему месту за низким столом. Гости не обращали на нас никакого внимания. Все не отрываясь смотрели на короткую прозрачную тунику темноволосой танцовщицы. Руки девушки двигались, словно она обрывала цветы с живой стены в саду. Казалось, перед ней действительно заросли цветов и она рвет их, прижимает к лицу и трется телом о зеленую изгородь. Забыв обо всем, рабыня изливала в танце свою страсть. — На первый взгляд многое представляется лишенным смысла, — проворчал Самос. — Мы должны проанализировать общую схему — Он задумчиво постучал по столу изготовленной в Туре вилкой. — Последнее время нет никаких новостей о войне Царствующих Жрецов и Других, курий. — Бойся врага, хранящего молчание, — напомнил я. Самос улыбнулся. — Это точно, — согласился он и показал вилкой на связанную американку. Обнаженная девушка лежала на мозаичном полу. Рядом с ней стражники уперли в пол тяжелые древки копий. Прикрученные к бедрам кулачки яростно сжимали кожаные ремни. — От этой рабыни мы узнали, что до особых распоряжений полеты с Земли на Гор прекращаются. — Да, — кивнул я. — Почему? — Они в самом деле прекратились? — Судя по тому, что говорят на Сардаре, прекратились. Вот уже три недели не было ни одного обнаружения, не говоря о погонях. На Горе неделя длится пять дней. Каждый месяц состоит из пяти недель. В конце каждого месяца начинается пятидневная Проходная Рука. За двенадцатой Проходной Рукой приходит пятидневный период Ждущей Руки, после чего наступает весеннее равноденствие, знаменующее приход Нового года. Стояла поздняя зима третьего года со времени провозглашения Независимости Порт-Кара и установления власти Совета Капитанов. Вообще же шел 10122 год К. А. (Контаста Ар, или от основания Ара). Два месяца назад я вернулся из Торвальдсленда, где мне пришлось немало поработать мечом. — Кстати, — напомнил я, — тебе доставили пойманного зверя, настоящего курию. — Похоже, это обыкновенное животное. — А мне кажется, он значительно умнее нас. Самос взглянул на меня. — Я считаю, что он просто не смог выговорить ни слова. Это не удается почти никому из курий. Для них горианский язык непроизносим. — Ты вычислил направление его движения? — Примерно. — Мне это показалось странным, — произнес Самос. Зверь шел на юго-восток, и поймали его к юго-востоку от Ара. Это могло означать лишь одно. Курия прошел* по восточному предгорью Болтай-Рэнджа и ушел на юг. Невероятно. — Кто мог оказаться в этих местах? — спросил Самос. — Караваны. Кочевники, выпасающие верров. — Кто еще? — Сумасшедшие. — Или те, кому очень надо туда попасть. — Но там же ничего нет, — развел я руками. — Только безумцы могут свернуть с караванных путей в этом месте. — Погонщик кайила нашел камень, — сказал Самос. — На нем было написано «Страшись башни из стали». — И девчонка с посланием, — напомнил я. — Надо выяснить, кто такой Абдул. — Не знаю ни .одного Абдула, — растерянно произнес Самос. — Кто и зачем мог послатьтакое сообщение? — Не знаю. Я рассеянно следил за танцовщицей. Она не сводила с меня глаз. Казалось, руки ее предлагают свежие и сочные плоды лармы. Кисти рук невольницы были крепко сжаты, словно с нее не сняли наручников. Она прижимала воображаемый плод лармы к своему телу, качала его и баюкала, после чего протягивала руки, словно умоляя меня принять сочный дар. Сидящие за столом мужчины стучали по дереву и поглядывали в мою сторону. Другие постукивали себя по левому плечу. Я улыбнулся. На Горе рабыни не всегда решаются открыто предложить себя хозяину, опасаясь, что окажутся не ко времени и их прогонят, а то и ударят. Как правило, девушки прибегают к определенным уловкам. Все прекрасно понимают истинное значение устоявшихся жестов и телодвижений. Расскажу о двух способах. Большинство рабынь носят длинные волосы, которые перехватывают простой лентой с большим бантом. Желая отдаться, обнаженная девушка на коленях подползает к хозяину и перебрасывает бант на правое плечо. В Порт-Каре также принято, чтобы девушка подползла к хозяину на коленях, опустила голову и подняла вверх руки с каким-либо плодом, например лармой, или желтой горианской грушей, сочной и мягкой. При этом невольницы могут и ненавидеть своего хозяина, но их чувственные, натренированные тела уже не могут обходиться без мужских ласк. Сгорая от ненависти и презрения к самим себе, беспомощные перед собственными вожделениями, рабыни протягивают своим владельцам плоды лармы и умоляют о снисхождении Только от хозяина зависит, получат они удовлетворение или нет. Они принадлежат ему. Танцовщица опустилась передо мной на колени, смуглое тело дрожало от возбуждения и продолжало двигаться в такт ритмичной, сладостной мелодии. Я рывком поднял девчонку, развернул лицом к себе и швырнул на стол. Потом наклонился и раздавил ее рабские губы своим ртом. Ее глаза сияли. Я отстранился. Она тянулась ко мне губами, но я не позволил к себе прикоснуться. Вместо этого я рывком сдернул ее со стола и сорвал с загорелого тела шелковую накидку. Потом я бросил девчонку на пол, и она застыла, пожирая меня глазами. Кроме браслетов, ошейника и колокольчиков, на ней ничего не осталось. — Порадуй нас еще, — сказал я. — И не поднимайся с пола, рабыня. Затихшая было музыка зазвучала снова. Танцовщица дико и грациозно выгнулась, вытянула ногу и принялась гладить ее руками, после чего покатилась по полу, словно на нее обрушился град ударов хлыстом. — Ты хорошо с ней поработал, — улыбнулся Самос. Я улыбнулся ему в ответ. Девчонка ползла на животе к нам, умоляюще простирая руки. Бывшая мисс Блейк-Эллен издала протестующий возглас. Самос взглянул на американку. Подобного он не переносил. — Развяжите ей ноги, — приказал он стражникам. Один из них тут же распутал ремни на лодыжках и протянул их через вшитое в ошейник кольцо. Ремни вынуждали девушку постоянно стоять на коленях. Теперь ее ноги были свободны, а развязанные концы ремней превратились в длинный поводок. Подобная упряжь позволяет связывать рабов сразу несколькими способами. Девушка с ужасом смотрела на Самоса, но рабовладелец уже отвернулся в другую сторону. Танцовщица лежала на спине, музыка продолжала жить в ее дыхании, движениях головы и маленьких, очаровательных рук. Тело рабыни покрылось капельками пота. Я щелкнул пальцами, и она подогнула ноги в коленях. Теперь она лежала, запрокинув голову. Черные волосы разметались по мозаичному полу. Она плавно приподнимала тело и вытягивала руки, словно моля о разрешении подняться, но я говорил: «Нет!» Она падала на спину, и все повторялось снова. На пятый раз я позволил ей встать на колени. Танцовщица выпрямилась. Огромные, жгучие глаза смотрели на меня с укором. Она по-прежнему двигалась под музыку, не в силах выйти из-под ее власти. Я жестом разрешил ей подняться на ноги. — Порадуй гостей Самоса хорошим танцем, рабыня, — приказал я ей. Разъяренная невольница начала медленно обходить гостей, демонстрируя каждому из них свое великолепное тело. Мужчины стучали по столу и возбужденно кричали. Некоторые вытягивали руки, желая потискать ее грудь или бедра, но она молниеносно уворачивалась. Самос поднялся из-за стола и направился к выложенной на полу мозаичной карте. Я последовал за ним. В одном месте он остановился и произнес: — Где-то здесь. Я взглянул на состоящий из сотен отполированных плиточек причудливый рисунок под ногами. В этом месте плитки были светло-коричневого и коричневого цвета. Некоторые из них ослепительно сверкали, отражая пламя факелов. Танцовщица продолжала извиваться перед низким столом. Глаза гостей вылезали из орбит. Невольница успевала потанцевать перед каждым, при этом умудряясь делать вид, что танцует в данный момент исключительно для него. — Я не все тебе рассказал, — произнес Самос. — Что еще? — Курии объявили Сардару ультиматум — Ультиматум? — переспросил я. — Там было сказано: «Отдайте Гор». — И все? — И все, — ответил Самос. — Ничего не понимаю, — сказал я. — С какой стати эта часть мира должна достаться куриям? — Похоже на сумасшествие, — проворчал Самос. — Но курии не сумасшедшие, — возразил я. — Они предложили им какой-либо выбор? — Никакого. — Отдайте Гор, — повторил я. — Безумное требование, — пожал плечами Самос. — А если нет? — Этого я и боюсь. — Как же отреагировали на Сардаре? — спросил я. — Высмеяли гонцов и отправили их обратно? Самос улыбнулся: — Царствующий Жрец Миск, один из властителей Сардара, попросил уточнить детали. — Тянет время? — улыбнулся я. — Конечно. — Какой все-таки они дали ответ, если они его дали? — Отдайте Гор, — сказал Самос. — Повторили требование курий. С тех пор вся связь между ними прекратилась. — Курии не ответили? — Не ответили. — Курии, разумеется, блефуют, — сказал я. — Царствующие Жрецы не сильны в таких тонкостях. Они привыкли действовать, руководствуясь разумом и логикой. Они не мыслят в категориях необоснованных требований, психологического давления и ложных притязаний. Самос пожал плечами. — Иногда мне кажется, — сказал я, — что Царствующие вообще не понимают курий. Похоже, это действительно далекие друг от друга формы жизни. — И от людей они отстоят далеко, — заметил Самос, имея в виду Царствующих Жрецов. — И от людей тоже, — согласился я. Царствующие Жрецы обладали энергией и страстями, но то были весьма отличные от человеческих энергии и страсти. Природа Царствующих Жрецов всегда оставалась для меня загадкой. Я мог наблюдать за их поступками, но мотивы всегда оставались неведомыми. Основное общение с внешним миром проходило через усики. Царствующие Жрецы имели глаза, но не особо на них полагались. Они прекрасно ориентировались в темноте. В Рое было светло, но это следовало рассматривать как уступку людям и другим существам, с которыми Царствующие Жрецы делили свое жилье. Их музыка представляла собой рапсодию ароматов, большинство из которых были для людей неприятны. Они украшали свои жилища невидимыми полосками запаха, которые с благоговением наносили по всему внутреннему убранству комнат. Высшим же чувственным наслаждением считалось погрузить усики в волокнистую, золотую гриву наркотического жука, который немедленно захватывал их своими кривыми пустотелыми клешнями и начинал высасывать питательную жидкость, убивая хозяина. Несмотря на все отличия в эволюционном развитии и психологии, они научились понимать значение слова «друг». Я знал также, что они понимали, хотя и по-своему, слово «любовь». Я вспомнил Миска и улыбнулся. Как-то раз он заявил: — Только люди способны понять курий. — И добавил: — Они очень похожи. Конечно, это была шутка. И как во всякой шутке… Ну а если серьезно, то я сомневаюсь, что мягкие и деликатные Царствующие Жрецы, огромные, золотистые существа, старающиеся не вмешиваться в чужие дела, до конца понимают своих врагов. Им просто недоступны настойчивость, агрессия, природная злость, похоть и жадность курий. Светлые и миролюбивые воззрения Царствующих Жрецов не позволяют осознать безумие и свирепость людей и курий. Курии и люди, безусловно, лучше понимают друг друга. Пока курии оставались за пятым кольцом планеты, называемой на Земле Юпитером, а на Горе, в честь легендарного героя Ара, — Герсиусом, Царствующие Жрецы могли не волноваться. Их не тревожило, что изголодавшиеся волки вылезли из нор и уже начинают скрестись в самые их двери. — Курии, как и люди, представляют весьма любопытную форму жизни, — сказал мне как-то раз Миск. Но сейчас миры курий почувствовали слабость Сардара. Война Роя уничтожила основные источники энергии и оставила Рой под открытым небом. Волки все плотней сжимали кольцо. Миры, во всяком случае некоторые, заключали тайные союзы внутри астероидного кольца. Перевалочные пункты и базы организовывались даже на Земле. Не так давно курии предприняли свою первую серьезную вылазку. Одна из их группировок, так называемые первородные курии, попыталась захватить чужие территории. Попытка была остановлена на Торвальдсленде. Курии еще не сообразили, насколько ослаблены Царствующие Жрецы. И это на сегодняшний день являлось нашим главным преимуществом. Осторожные, как акулы, курии не хотели атаковать, не будучи полностью уверенными в успехе. Стоит им узнать, как слаб сейчас Сардар и как много времени уйдет на восстановление главного источника энергии, который может регенерировать, подчиняясь исключительно природным законам, они немедленно поднимут в небо свои армады. Больше всего, как мы предполагали, курии опасались ловушки. Они боялись, что Царствующие Жрецы продемонстрируют ложную слабость, спровоцируют их на атаку, а потом безжалостно уничтожат. Более того, мне было известно, что среди курий нет полного единства мнений. Некоторые настаивали на смелых и отчаянных действиях. Другие были более осторожны. Поражение в Торвальдсленде значитель- Н0охладило их пыл. Возможно, к руководству пришла другая группировка, которая разработала новую стратегию и новый план действий. — Отдайте Гор, — повторил Самос, глядя на кусочек пола под ногами. Я посмотрел на карту. Не там ли начнет осуществляться новый план, зародившийся в дебрях этого первобытного мира? — Маршрут пойманного курии, — показал Самос, — привел бы его сюда. — Что, если он хотел идти дальше? — Нет. — Самос ткнул пальцем к западу от Тора. — Нет. Тогда бы он пошел другим путем, где можно найти воду. — Но если обходить Тор с востока, нужен караван и проводник? — Разумеется, — кивнул Самос. — А наш зверь был один. Отсюда я делаю вывод, что он шел именно туда, где его поймали. — Невероятно. Самос пожал плечами. — Ну зачем курия тащился в такую даль? — Не знаю, — сказал Самос. — Странно, что все это совпадает с прекращением невольничьих рейсов и ультиматумом Сардару с требованием отдать Гор. — Чего искал курия в этой пустыне? — И что, — добавил я, — означает надпись «Страшись башни из стали»? — Ключ к этой тайне лежит здесь. — Самос показал на пол. Самый страшный район планеты занимал на карте несколько футов, но я знал, как огромна его территория в действительности. Упрощенно он представлял собой огромную, вытянутую на восток трапецию. В северо-восточном углу находился Тор. К западу от Тора, в дельте Нижнего Файена, болотистом, гиблом месте, лежал речной порт Касра. Именно здесь размешались склады торговца солью Ибн-Сарана, находящегося в настоящее время в гостях у Самоса. Территория к востоку от Тора имела сотни пасангов в глубину и около тысячи пасангов в длину. Название ее на горианском языке означало пустоту, или пустыню. Почти всю площадь занимают каменистые горы, местами переходящие в песчаные дюны. Там дуют бесконечные ветра и совсем нет воды. В некоторых районах промежуток между дождями составляет несколько столетий. Редкие оазисы питаются водой подземных рек, бегущих на юго-восток со склонов Болтай-Рэнджа. Местами, благодаря причудливой геологической формации, вода просачивается на поверхность, но большей частью ее добывают из колодцев, глубина которых достигает более двухсот футов. Чтобы добраться до поверхности, воде требуется иной раз не менее ста пятидесяти лет. Она просачивается сквозь сотни футов земной коры со скоростью, не превышающей нескольких миль в год. Днем, в тени, температура достигает ста двадцати градусов по Фаренгейту. Температура поверхности, разумеется, намного выше. Если кто-нибудь отважится пойти босиком по стране дюн, раскаленный песок мгновенно превратит его в калеку. — Здесь, — показал на карту Самос, — лежит ключ ко всем загадкам. Танцовщица отошла от стола и, высоко вскинув руки, направилась ко мне. Тело ее извивалось в такт музыке. — Ты повелел мне услаждать танцем гостей — Самоса, хозяин. Ты тоже его гость. Я улыбнулся ее попытке понравиться. Девушка издала стон и закружилась в вихре достигшей кульминации музыки. Колокольчики неистово звенели, мелькали лоскуты одежды. Неожиданно музыка оборвалась, и она рухнула на пол, беспомощная, уязвленная рабыня. Освещенное факелами прекрасное тело блестело от пота. Она задыхалась, полная грудь вздымалась и опадала. Губы невольницы быгш полуоткрыты. Теперь, когда танец завершился, она едва могла пошевелиться. Мы обошлись с ней довольно сурово. Она поймала мой взгляд и подняла руку. Девчонка лежала у самых моих ног. Я жестом разрешил ей встать на колени. Она послушно встала, не смея поднять голову. Темные волосы разметались по полу, частично закрывая кусочек карты, на который смотрели мы с Самосом. Я пытался разобрать надпись на горианском языке. — Разгадка находится здесь, — повторил Самос. — В Тахари. Робко и деликатно танцовщица протянула руки и прикоснулась к моей ноге. Взгляд ее выражал отчаяние. Я махнул рукой стражникам, и они поволокли визжащую девчонку по полу и швырнули на один из двух низких столов. Пусть разогреется получше. Мужчины заревели от восторга. Я еще подожду. Девушка, которую раньше называли мисс Присцилла Блейк-Эллен, поднялась на ноги и в ужасе попятилась, но на плечо ее тут же легла рука стражника. Сейчас она была безымянной рабыней, хозяин еще не подобрал ей подходящего имени. Самос из Порт-Кара махнул стражникам. Девушка завизжала и попыталась вырваться из опутывающих ее ремней. Ее тоже швырнули на столы. Ибн-Саран, торговец солью из Касры, продолжал сидеть, скрестив ноги. Глаза его были прикрыты. Он не обращал ни малейшего внимания на насилуемых рабынь. Казалось, он тоже размышлял над картой. — Можете взять себе любую из девушек, благородный Ибн-Саран, — произнес Самос. — Благодарю вас, благородный Самос. Но я предпочитаю учить рабыню быть рабыней в своем шатре на циновке покорности. Я повернулся к Самосу и объявил, что уезжаю утром. — Я понял, что путь твой лежит в Тахари? — спросил Ибн-Саран. — Да, — сказал я. — Мне тоже надо в ту сторону, — произнес Ибн-Саран. — И я тоже планирую выехать утром. Не возражаете, если мы поедем вместе? — Хорошо, — сказал я. Ибн-Саран поднялся и дважды прикоснулся ладонью к ладони Самоса, после чего два раза прикоснулся к моей. — Пусть никогда не иссякнет вода в ваших бурдюках. Пусть у вас всегда будет вода. — Пусть никогда не иссякнет вода в твоих бурдюках, — отозвался я. — Пусть у тебя всегда будет вода. Он поклонился и вышел из зала. — Курия, — сказал я, имея в виду зверя в подвалах Самоса. — Да? — Освободите его. — Освободить? — опешил Самос. — Да, — сказал я. — Ты хочешь идти по его следам? — Нет, — ответил я. Мало кто из людей способен угнаться за взрослым курией. Это подвижные и очень смышленые звери с необычайно острым восприятием. Идти несколько недель по следу такого подозрительного, свирепого и настороженного существа может только самоубийца. Рано или поздно зверь почует погоню, и с этой минуты охотник превратится в жертву. Ночью курия видит как днем. — Что ты собираешься делать? — спросил Самос. — Между куриями существуют сильные разногласия, — сказал я. — Сдается мне, что этот — наш союзник. — Ты спятил, — сказал Самос. — Может быть. — Я отпущу курию через два дня после того, как ты покинешь Порт-Кар. — Возможно, мы встретимся с ним в Тахари. — Я бы не стал искать этой встречи. Я улыбнулся. — Уезжаешь утром? — Я уеду до рассвета. — Поедешь с Ибн-Сараном? — спросил Самос. — Нет, — ответил я. — Я ему не верю. — Я тоже, — кивнул Самос.Глава 2. НА УЛИЦАХ ТОРА
— Вода! Вода! — кричал продавец. — Давай, — сказал я. Он подошел, согнулся и затараторил, не переставая улыбаться. На плече торговца висел бурдюк из кожи верра, на поясе звенело больше дюжины медных чашек. Левое плечо было мокрым от бурдюка. На рубашке под ремнями виднелись полоски пота. Он отцепил с пояса медную чашку и, не снимая с плеча бурдюк, налил мне воды. На голову торговца был намотан тюрбан из репса. Такая ткань хорошо защищает от солнца, не позволяет испаряться поту и обеспечивает хорошую циркуляцию воздуха. Для бедняков тюрбаны служат также подушками, на которых удобно переносить тяжелые грузы, слегка придерживая их правой рукой. Вода текла в кружку из залепленного воском краника., За бурдюками ухаживают весьма тщательно, зашивая и заливая воском малейшие порезы и трещины. Ремни позволяют носить бурдюк как за спиной, так и на плече, в зависимости от того, как удобно владельцу. Кружка оказалась грязной. Я протянул торговцу медный тарск и начал медленно пить соленую и грязную воду. Солнце стояло высоко. Лежащий на северо-западе Тахари город Тор являлся главным перевалочным пунктом для разбросанных по безжизненной пустыне оазисов. Вокруг него простирался раскаленный континент песка и камня. В оазисах, в зависимости от доступности воды, проживало от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Нередко от одного оазиса до другого было не меньше нескольких сотен пасангов. Эти поселения полностью зависели от караванов из Тора, Касры и даже из далекой Турий. В обмен на жизненно необходимые товары караваны забирали продукцию оазисов. Сюда везли репс, парчу, шелк, ковры, серебро, золото, украшения, зеркала, бивни кайлаука, благовония, шкуры, перья, дорогие породы дерева, инструменты, иголки, предметы из кожи, соль, орехи и пряности, птиц из джунглей, пользовавшихся чрезвычайной популярностью в домах, оружие, строительную древесину, листы жести и меди, базийский чай, шерсть из Герта, богато инкрустированные хлысты и плети, рабынь и многое, многое другое. Из оазисов же главным образом вывозили финики и прессованные финиковые кирпичи. В оазисах финиковые пальмы достигают более согни футов в высоту. Проходит не менее десяти лет, прежде чем они начинают плодоносить. Зато потом они дают урожай в течение столетия. Каждое дерево приносит от одного до пяти горианских вейтов в год. Один вейт равен примерно десяти стоунам, или сорока земным фунтам. В оазисах много занимаются фермерством или, лучше сказать, садоводством, хотя продукция редко идет на экспорт. Из зерновых здесь выращивают желтый гибрид сатарны, приспособленный к раскаленным температурам пустыни. Разводят также всевозможные ягоды, бобовые, лук, различные сорта дынь, листовые овощи, которые здесь называют кэч, а также корнеплоды: турнепс, морковь, редис в круглом и цилиндрическом виде. В изобилии произрастают корты — крупные толстокожие шарообразные овощи коричневого цвета, достигающие шести дюймов в диаметре, с сочной желтой мякотью и множеством семян Благодаря жаркому климату в оазисах удается снимать по два урожая в год. В небольших садах выращивают ларму и тоспиты. Попадаются посадки репса, хотя большая его часть поступает с караванами. Иногда можно встретить кайила или верра. Эти животные обитают в окружающих оазисы пустынях. Кочевники перегоняют стада с одного скудного пастбища на другое. Места выпаса приходится менять по мере высыхания колодцев. Весной предпочитают останавливаться у маленьких источников, которые пересохнут первыми. Вокруг источников, как правило, трава не растет, поскольку приходящие на водопой звери вытаптывают и выгрызают ее начисто. Чаще всего источники превращаются в грязные болотца, вокруг которых на потрескавшейся от зноя земле растут карликовые деревья. Кочевники доставляют в оазисы мясо, шкуры и грубую одежду из шерсти животных. Взамен они получают зерно сатарны и, самое главное, базийский чай. Са-тарна — основной источник питания жителей пустыни. Будучи скотоводами, кочевники едят очень мало мяса. Они не могут позволить себе употреблять в пищу животных, приносящих шерсть и молоко. В среднем к пятнадцати годам кочевник может припомнить не более двенадцати случаев, когда ему доводилось поесть мяса. Зато разбойники, которым животные достаются легко, едят мяса вдоволь. Чай играет в жизни кочевников огромную роль. Его пьют горячим и очень сладким. Через сахар кочевники получают недостающие калории. При этом они сильно потеют. Как правило, за раз выпивают'три небольших чашечки. Я сделал последний глоток и вернул кружку торговцу водой. Тот поклонился, разулыбался, прицепил кружку на пояс и побежал дальше, оглушительно выкрикивая: «Вода! Вода!» Я сморгнул, пытаясь приноровиться к ослепительному, жаркому солнцу. Дома в Торе выстроены из глины и кирпича Стены покрывают цветной штукатуркой Сейчас, однако, все казалось бесцветным. Пожалуй, мне стоило приобрести местную одежду. Я был слишком заметен. Я направился в сторону базара. С легким копьем я обращался неплохо. Этому меня научил народ фургонов. Но я понятия не имел о кривом ятагане. Висящий на левом плече короткий меч сослужит плохую службу в седле кайила. В Тахари не дерутся пешими. Пеший человек в пустыне еще до начала боя считается покойником. Я взглянул на здания. Наконец-то я попал в тень. Узкая крутая улочка спускалась к базару. В Торе нет домов выше четырех этажей. Больше из глиняных кирпичей и бревен никто строить не решается. Благодаря неровной каменистой поверхности, на которой расположен город, многие дома кажутся выше, чем они есть на самом деле. Снаружи здания ничем не украшены, лишь иногда в гладких серых стенах попадаются узкие окна. Стены выходят непосредственно на улицы, отчего последние выглядят как глубокие ущелья. В середине улицы тянется сточная канава. В Торе редко идут дожди, и канава используется главным образом как помойка. Рабы просто выходят из домов и сваливают в нее мусор. Зато за высокими стенами можно найти прекрасные, ухоженные сады и уютные, прохладные беседки. В этом отношении Тор мало чем отличается от прочих горианских городов. В Торе находятся фирмы крупнейших караванных купцов. Здесь же процветают ремесла. В городе работают резчики по дереву и камню, полировщики, краснодеревщики, ювелиры, красильщики, ткачи, сапожники, горшечники, кожевники, стекольщики, мастера по посуде, оружейники и другие специалисты. Большинство населения города работает на караванную торговлю. Здесь много охраняемых складов, что обеспечивает рабочие места кладовщикам и охранникам, в сотнях лачуг проживают погонщики кайилов и гуртовщики. Для охраны караванов купцы предпочитают нанимать только известных людей, нередко им оплачиваются периоды простоев. Гуртовщики и погонщики приходят и уходят. При их отборе бросают монеты, тянут жребий короткими и длинными палочками. Погонщикам говорят, что это делается для того, чтобы обеспечить справедливый отбор. На самом же деле, и все об этом знали, подобным образом страхуются оттого, чтобы в караван не попала сговорившаяся перебить охрану и похитить ценности шайка. Впрочем, в основном гуртовщики и погонщики люди честные. По окончании долгого пути они получают хорошее вознаграждение. А в трактирах и прочих увеселительных заведениях Тора их поджидают табуны раздетых девушек. — В моем доме, — выкрикивали хозяева, — вы можете получить в аренду ключик от ее комнаты. Как правило, подобные призывы мало кого волнуют, люди торопятся в места, не нуждающиеся в столь дешевой рекламе. В Торе имеется несколько заведений, где качество услуг гарантировали. Думаю, стоит упомянуть о нескольких. Самый известный — отель «Шелковый оазис», сюда приезжают даже из Ара, но цены, конечно, здесь запредельные. К заведениям среднего ранга относятся «Золотой ошейник» и «Серебряная цепь». Оба держит некий торианец по имени Гаран. Из недорогих и приличных трактиров я бы порекомендовал «Плеть», «Веминиум», «Гранат», «Красную клетку» и «Сад удовольствий». С точки зрения гуртовщиков и погонщиков, у всех вышеперечисленных точек, равно как у еще сорока им подобных, имеется одно общее свойство: здесь довели до совершенства искусство отлучения человека от его денег. Погонщиков можно понять. У них на счету каждый грош, а в таких местах деньги испаряются, как вода на солнцепеке. Загулявшие погонщики и гуртовщики могут по несколько ночей шляться из одной точки в другую. Плата за провод каравана, на который иной раз уходят месяцы, разлетается дней за десять — пятнадцать. Зато, конечно, есть что вспомнить. Заканчивается все, как правило, тяжелым похмельем, тошнотой и невыносимой головной болью. Народ снова тянется на биржу в надежде продать свои услуги очередному хозяину каравана. Мимо меня прошел парень со связкой живых вуло. Он тащил птиц за ноги, головы болтались у самой земли. Сзади шел второй с корзиной яиц. Я побрел за ними, надеясь попасть на базар. Воды в оазисах всегда не хватает. Дома строят на возвышенностях, где все равно ничего не растет. Низины пытаются кое-как возделывать. Землю поливают в основном вручную, хотя иногда можно увидеть неуклюжие деревянные механизмы. Плодородную землю для строительства не используют. Подобным же образом устроен и Тор. В самых низких местах города располагаются колодцы. От них, кругами, разрастается город. Этим объясняется множество узеньких, кривых улочек в старой его части. Единственным, пожалуй, преимуществом подобной застройки является то, что вода находится в наиболее защищенном районе города — в его центре. Должен сказать, что в Торе воды, судя по всему, хватало. Сады поражали пышностью и красотой. Я оказался в центральной части города. — Кому воды? — услышал я. — Свежая вода! Обернувшись, я увидел того же самого водоноса, у которого уже выпил кружку. Мимо прошла женщина. Под темной накидкой она держала ребенка. Я направился вниз, к базару. Я приехал в Тор четыре дня назад. Перед этим я завернул в Касру и продал своего тарна. В таких местах, как Тор, к тарнсменам относятся с подозрением. Из Касры я отправился на дхоу вверх по Нижнему Файену до деревушки Куртцзал, лежащей к северу от Тора. Нередко сюда привозят из Тора товары для дальнейшей отправки в Касру по реке. В Касре я выдавал себя за тарнсмена, охотника за живым товаром. Для пущей убедительности я перебросил через седло обнаженную девушку. Добыча оказалась блондинкой. Она даже не умела говорить по-гориански. Пришлось посетить кузнеца, чтобы изготовил ей соответствующий ошейник. Как и предполагали мы с Самосом, никому не приходило в голову, что тарнсмен с неуклюжей, неопытной девкой, явный новичок в похищении невольниц, мог иметь отношение к Царствующим Жрецам. Таких, как моя рабыня, отлавливали и, недолго попользовавшись, перепродавали следующим владельцам. — Вот, захватил в невольничьем лагере, — сказал я кузнецу. — Клеймо свежее, — отозвался он. Кузнец не ошибся. Иногда девушек клеймят только после продажи. Существуют различные клейма. Некоторым хозяевам доставляет удовольствие самим выбирать подходящий рисунок. Эту девчонку заклеймили час спустя после того, как она попала в дом Самоса. По обычаям дома ей поставили стандартную метку кейджеры. Чтобы поставить хорошее клеймо, тем более на девушке, нужна твердая рука и большой опыт. Нередко первыми на клеймение пускают старых и дешевых женщин. Бывает, что одну клеймят по несколько раз, пока мастер не набьет руку. Как правило, начиная с пятнадцатой, тавро получается глубокое, четкое и чистое. Очень важно, чтобы бедро девушки оставалось неподвижным. Нередко ее удерживают несколько мужчин. Специалисты рекомендуют фиксировать ногу при помощи колеса фургона. В домах знатных рабовладельцев практикуют клеймение при помощи тяжелого пресса с тисками. Несмотря на то что процесс клеймения болезнен сам по себе, гораздо острее ощущаются его психологические последствия. Часто его одного бывает достаточно для радикального изменения самооценки невольниц. С этого момента они начинают воспринимать себя как безымянных и бесправных существ, целиком зависящих от воли своих хозяев. Для девушек клеймо становится своеобразным знаком принадлежности, причем не конкретному даже хозяину, а всему классу мужчин, один из которых на время становится ее безраздельным властелином. Клеймо безлико. Ошейник, напротив, указывает, кто именно заплатил за рабыню деньги. По нему можно узнать, в чьей собственности она находится. Клеймо лишает девушку какого бы то ни было социального статуса, оно вынуждает ее на строго определенные отношения с мужчинами. На Горе хозяева знают о рабынях гораздо больше, чем на Земле мужья знают о своих женах. Рабыня — это не просто женщина, с которой живет ее владелец, она является его достоянием, поэтому для него важны все сведения о ее происхождении. Хозяина остро волнуют вопросы умственного развития кейджеры, ее пристрастия — все, что так или иначе касается его возлюбленной собственности. Подобная информация, разумеется, ставит девушку в еще большую зависимость от владельца, а ему дает возможность играть на ее слабостях. Достаточно распространенным явлением считается, когда хозяин часами заставляет девушку во всех подробностях рассказывать о своих тайнах. Особое внимание уделяется фантазиям. Если рабыня достаточно грамотна, ее могут привязать к низенькому столу, за которым, стоя на коленях, она излагает их в письменном виде. Хозяин получает таким образом бесценный материал, при помощи которого он способен сделать ее еще более беспомощной. Бывает, что девушки пытаются обмануть своих владельцев, однако в подобных делах неискренность определить очень просто и лгуний бьют плетьми. Нередко хозяин требует, чтобы девушка фантазировала на определенные темы. Опытные владельцы ценят рабынь-фантазерок, поскольку они дают им ключи ко многим загадкам. Находящаяся в неволе девушка получает возможность погрузиться в свое подсознание. Со временем в ней пробуждается любопытство, в результате рабыня, предмет чужой собственности, приобретает недоступную для свободных женщин свободу мышления. Происходит невиданный парадокс. Свободная женщина остается свободной лишь физически, морально она безнадежно закрепощена и несчастна, все ее силы уходят на борьбу с собственной природой, в то время как рабыни, находясь взаперти, в ошейниках, а иногда и в цепях, получают из рук мужчин бесценную возможность быть самими собой. Интересно, что рабыни, как правило, жизнерадостны и веселы, они, как это ни парадоксально, свободны в своих мыслях и эмоциях, не закомплексованы, у них нет психологических предрассудков. Видеть этих красивых и гордых женщин, с высоко поднятыми головами и ясным взором доставляло мне огромное наслаждение. Некоторые носили свои ошейники с такой гордостью, что приходилось брать в руки плеть, чтобы напомнить, что они все-таки рабыни. Нам повезло, что клеймо на девушке было сравнительно свежее и что поставили его в доме Самоса, а не на Телетусе. Это делало мою версию от том, что я только что похитил девчонку, более правдоподобной. Мы могли выбрать любую из рабынь Самоса, но эта подходила мне идеально. С первого взгляда было видно, что это ничему не обученная, неуклюжая девка, без всякого опыта, если не считать нескольких изнасилований. Самое же удачное заключалось в том, что она не говорила на горианском языке и, следовательно, не могла ни случайно, ни преднамеренно выдать наших планов. Она ничего не знала. Я использовал ее для маскарада. Тем не менее, защелкивая ошейник на ее соблазнительном горлышке, я испытал огромное удовольствие. Пластинка гласила, что девушка принадлежит Хакиму из Тора. Обнаженная рабыня, бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, стояла на коленях и с ненавистью смотрела мне в глаза. Из Касры, однако, я вышел уже в другом обличье. Тарна я продал за четыре золотых диска. В грубом одеянии .no-гонщика кайилов я спустился на дхоу до портового поселка Куртцзал. Сгибаясь под тяжестью мешка из шкуры кайила, полного нужных мне принадлежностей, я выбрался на скрипучие доски гавани Куртцзала. Спустя мгновение я уже стоял на берегу по щиколотки в белой пыли. Вслед за мной по сходням спустилась одетая в черную накидку жалкого вида женщина. Ей предстояло стать моей спутницей и делить со мной бедность. Черная накидка скрывала женщину от головы до пят, на месте глаз была тоненькая сеточка, через которую она могла видеть. На ногах были прошитые серебряной нитью мягкие туфли с загнутыми носками. Никто не подозревал, что под накидкой женщина была абсолютно голой, если не считать металлического ошейника. В пустом соляном фургоне мы отправились из Куртцзала в Тор. Была и еще одна причина, по которой я взял с собой в Тахари мисс Блейк-Эллен. В Тахари мужчины высоко ценят холодных белокожих женщин. Им нравится обращать их в служанок. Они получают огромное наслаждение, наблюдая, как на циновках покорности рождается новая рабыня. Кроме того, голубоглазые блондинки — большая редкость в тех краях. Все так или иначе попали туда не по своей воле. Учитывая цвет ее кожи и глаз, мы с Самосом прикинули, что за эту девку можно получить неплохие деньги в Торе или близлежащих оазисах. Ни он, ни я не сомневались, что мужчины Тахари выложат хорошие деньги за тело и душу мисс Блейк-Эллен. Кроме того, ее можно было обменять на нужную информацию. В Касре я узнал имя мальчишки, который в погоне за кайилом наткнулся на камень с надписью «Страшись башни из стали». Его звали Ахмед, он был сыном Фарука, торговца из Касры. В Касре мне с ними встретиться не удалось: как я выяснил, они с отцом находились где-то под Тором, закупали кайилов для нужд начальника тысячи копий Сулеймана из племени аретаев, убара оазиса Девяти Колодцев. Мимо меня, вверх по мощенной камнем улице, прошел торговец. На нем был свободный полосатый халат с капюшоном, который называется в здешних краях джеллаба. Полоски на халате ничем не отличались от тех, что носят в Теехре, граничащем с Тахари районе к юго-западу от Тора. За торговцем следовала женщина в черной хайке. Неожиданно я вздрогнул. Когда она мелкими, выверенными шажками пробегала мимо меня, я ясно услышал по-звякивание цепочек и колокольчиков на щиколотках. Она повернула головку и взглянула на меня, в узком отверстии хайки за вуалью из черной сеточки я разглядел темные глаза. В следующую секунду, шурша одеянием и позвякивая колокольчиками, она устремилась за своим хозяином. Очевидно, под хайкой ничего, кроме ошейника, не было. В Тахари принято схватывать ноги рабынь цепочками, если приходится выводить их из дома. Здесь высоко ценят мелкие, четко выверенные шажки. Время от времени возникают споры о допустимой длине шага, соответствующим образом регулируется длина цепочки на лодыжках. Лично мне представляется очевидным, что необходимо экспериментировать с каждой девушкой в отдельности. Многое зависит от роста и формы бедра невольницы. Я твердо решил приобрести набор таких цепочек для мисс Блейк-Эллен. Свободные женщины в Тахари тоже невольно укорачивают шаг, когда выходят из дома. Некоторые стягивают лодыжки шелковыми шнурками. Есть и такие, кто отваживается на цепочки, никому, естественно, не доверяя ключ. Свободные девушки, не имеющие постоянных партнеров, иногда дают знать о своей готовности к связи, перехватывая левую лодыжку так называемым «колокольчиком девы». Ясный и чистый звук этого колокольчика разительно отличается от назойливого и грубого позвякивания колокольчиков рабынь. Бывает, что свободные девушки, желая позабавиться, надевают колокольчики рабынь, сковывают ноги цепочками, натягивают на себя хайки и в таком виде стайками разгуливают по городу. Нередко развлечение заканчивается для них весьма неожиданным образом. Проказницы не успевают прийти в себя, как их уже перепродают на невольничьих аукционах в отдаленных оазисах. Оглушительный гомон рынка был слышен издалека. Я прошел через ворота и нырнул в лабиринт торговых рядов. Не успел я отпихнуть двух торговцев абрикосами и специями, как в мой рукав вцепился мальчишка. — Пойдемте со мной в «Красную клетку», — запричитал он. Пацаны получают по медному тарску за каждого проведенного через арочные ворота кофейни клиента. Я сунул ему медный тарск, и мальчишка отстал. Я осторожно пробирался через толпу. Торговцы приходят на рынок рано утром. Многим приходится затемно покидать свои деревушки, чтобы занять хоть кусочек тротуара поближе к главным воротам. Меня весьма невежливо пихнули, так что я едва не наступил в корзину со сливами. Даже не взглянув в мою сторону, торговка выставила палку, защищая свой товар. — Покупайте арбузы! — заорал какой-то тип и сунул мне в лицо здоровенный полосатый арбуз. Мимо вразвалку прошел мальчишка и сплюнул под ноги шелуху тоспита. Я улыбнулся. Четное число семечек содержится исключительно в редких, длинностебельковых тоспитах. В долинах Турий, или в краю народа фургонов, такие можно достать лишь в конце лета. Здесь, в Торе, где можно собрать два урожая в год, тоспиты поспевают значительно раньше. Между тем я готов был поспорить, что пацану попался плод с нечетным количеством семян. Так бывает почти всегда. Меня несколько удивило то, что мальчишка ел тоспит сырым. Насколько я знаю, мякоть его весьма горька на вкус. Очевидно, жители сухих знойных районов Тахари любят все резкое. Здесь даже дети лакомятся такими специями, от которых нормальному здоровому жителю Тентиса или Ара покажется, что у него вырвали изо рта язык. Я периодически оглядывался, как и следует делать странствующему воину. Не стоит делать даже нескольких шагов, не убедившись, что сзади тебе ничто не угрожает. Так я и прокладывал свой путь через базар. Я прошел мимо ящиков с сурьмой. Женщина в парандже отмеряла финики тефами. Полная пригоршня с прижатыми пальцами равна одному тефу. Шесть таких пригоршней составляют маленькую корзинку. Пять корзинок соответствуют одной худе. Сбоку сидел торговец мылом. Он порезал свой товар на аккуратные круглые коричневые куски. Мыло варилось из смешанного с пеплом жира животных. По приезде в Тор я немедленно снял небольшую лачугу из слепленных вместе грязевых кирпичей, недалеко от караванной биржи. Такое жилье доступно почти всегда, за исключением, может быть, самого жаркого периода, между четвертой и шестой декадой, когда караваны не решаются пуститься в путь по раскаленному бездорожью Тахари. Чтобы попасть домой, мне приходилось карабкаться по узким деревянным лестницам между тесными стенами домов, а потом пробираться по совсем уже узкому коридору, освещенному висячей лампой на жире сарлара. В коридор выходило несколько дверей, ведущих в такие же, как у меня, комнатушки. Едва закрылась деревянная дверь и засов встал на место, я посмотрел на мисс Блейк — Эллен. Она стояла передо мной, завернувшись в хайку. Я сорвал с нее темное одеяние и швырнул ее на жесткие доски пола. Она в ужасе скорчилась у моих ног. — Входя в комнату хозяина, девушка должна опуститься на колени, — сказал я. — Я этого не знала, господин. — Более того, она всегда должна стоять на коленях в присутствии свободного мужчины. — Да, господин. Я взглянул на невольницу. Лишь бы не оказалась дурой. Затем я опрокинул девчонку на солому и овладел ею. Закончив, я сказал: — Сейчас я хочу поспать. Прибери в комнате. — Да, господин. Я уснул, а она принялась отмывать полы щеткой, стараясь не подниматься с колен. Проснувшись, я осмотрел жилье. Девушка дрожала от страха, ожидая результатов проверки. Нигде не было ни единой соринки. — Нормально, — бросил я, и плечи ее расслабились. Порки не будет. Затем я снова овладел ею на соломенной подстилке. Я долго кусал и целовал ее клеймо, заставляя ее острее прочувствовать боль. Она жалобно стонала и извивалась. Я провел пальцем по краю рисунка. — Хорошее клеймо. — Спасибо, господин, — прошептала она. Уходя, я тесно сковал ее лодыжки, чтобы она не смогла подняться на ноги. — Когда ты вернешься ко мне, господин? — рыдала она, простирая руки. Я защелкнул наручники, и она с воем перевернулась на живот. Слезы капали на солому. Я решил пройтись по злачным местам, намереваясь собрать кое-какую информацию. В кофейнях и пага-тавернах всегда можно узнать, чем живет город, каковы последние новости, что у всех на слуху, чего и кого стоит опасаться, где лучше проводить время и кто в данный момент считается сильным мира сего. Самое важное, что мне удалось тогда выяснить, было известие о разгорающейся с новой силой племенной вражде между каварами и аретаями. Вылазки и провокации не прекращались. В случае войны в нее неизбежно будут вовлечены племена чаров, кашани, та'кара, равири, ташидов, луразов и бакахов. Вся территория Тахари с запада на восток запылает в пламени войны. Я воин. Но мысль о широкомасштабном конфликте в Тахари не принесла мне большой радости. Если это произойдет, выполнить мою миссию станет гораздо сложнее. Танцовщицы в кофейнях были великолепны. В двух местах я заплатил трактирщику потертыми монетами и за волосы оттащил самых хороших девчонок в альков. Домой я вернулся поздно. При моем появлении мисс Блейк-Эллен поднялась на колени и прижалась головой к полу. Я неплохо перекусил в кофейнях. В одном месте подавали нанизанное на вертел мясо верра; между сочными кусками красовались ломтики перца и лармы. В отдельной чашке принесли рагу из мясного соуса, изюма, орехов, лука и меда; затем подали расплавленный сыр с орехами, горячий и сладкий базийский чай, а напоследок — торианское вино. Я, конечно, не забыл о своей рабыне и швырнул ей несколько хлебных корок. Специально для рабов выпекался грубый черный хлеб. Красавица с жадностью набросилась на еду. Она понятия не имела, будут ли ее сегодня вообще кормить. Рабов, кстати, часто не кормят. Это делают по многим причинам. Иногда их лишают пищи изчисто эстетических соображений, в том случае, если хозяину вдруг покажется, что формы девушки начинают отличаться от идеальных. Бывает, что еду перестают давать, чтобы напомнить невольнице, кому она принадлежит и от кого зависит ее жизнь, иногда голод применяется в дисциплинарных целях или в качестве тренировки. Нередко девушек прекращают кормить, чтобы попугать или озадачить. При этом им не говорят, в чем заключается провинность. Может, они были недостаточно приятны? После этого девушки из кожи вон лезут, стараясь доказать, как они могут быть сладостны и хороши. Начинает работать интеллект, фантазия, воображение. Ни один хозяин, не прибегавший к голодовке, не может похвастаться тем, что до конца познал свою рабыню. Тем приятнее для него получить в конце простого эксперимента поумневшую, неутомимую, беспомощную, отчаянную, внимательную, изобретательную невольницу. — Покорми меня, господин, — умоляет девушка, и владелец снисходит до ее просьбы. Обнаженная рабыня, стоя на коленях, ест у него прямо с руки. Такие уроки забываются не скоро. Время от времени мне приходилось держать мисс Блейк-Эллен на голодном пайке. Между тем я не хотел, чтобы она ползала у меня в ногах. Я жертвовал этим удовольствием ради ее первого настоящего хозяина. Человеку, которому я ее продам, достанутся все радости превращения девчонки в полноценную рабыню. Я даже представил, как она стоит на циновке подчинения, беленькая, голая, возмущенная и непокорная. Посмотрим, что будет с ней через неделю. С прилегающих к рынку улиц я повернул в сторону базара, где лепились магазинчики и лавки. — Аретаи готовы выступить, — услышал я обрывок фразы. Я задержался у лавки, где продавались легкие прогулочные цепи. Они висели на прутиках, похожих на жердочки для попугаев. Я купил самую красивую. Цепочку можно было выставить на два дюйма в режиме безопасности. Максимальная длина шага составляла двадцать дюймов. К цепочке прилагались два ключика, каждый из которых подходил к замочкам на лодыжке. Я также приобрел набор колокольчиков на длинном шелковом шнуре, которым для разнообразия можно заменять цепочку. Приятно надевать на девушку колокольчики, которые она не имеет права снять без твоего разрешения. Проходя мимо дома рабовладельца, я заметил в узком окне верхнего этажа рабыню. Девушка мне улыбнулась и помахала через решетку. Я послал ей воздушный поцелуй. В гончарной мастерской среди горшков и мисок сидел мальчишка и пальцами аккуратно накладывал синеватую эмаль на двуручный кувшин. Затем кувшин засунут в печь, голубая краска затвердеет и превратится в небесную глазурь. Печи всегда располагаются в дальнем конце мастерских. — Кавары уже нанимают копьеносцев, — услышал я. Тор славится своими коврами. Я невольно задержался У прилавка. Большая часть ковров лежала в тени, несколько были развешены на специальных шестах. На изготовление хорошего ковра уходит более года. Вышивальщицы помнят причудливые рисунки и передают секреты из поколения в поколение. Ковры ткут на простейших станках, шерсть набивают на основу ткани. Плотность узелков составляет До четырехсот на один хорт. Горианский хорт равен примерно дюйму с четвертью. Каждый узелок завязывается вручную. Этим занимаются свободные женщины. Ковры чрезвычайно разнообразны и почти все неповторимо прекрасны. Применяют, как правило, натуральные красители. Их настаивают на овощах, коре или плодах деревьев, иногда на листьях, корнях или цветах. Реже используют красители животного происхождения, например, из раздавленных насекомых. Красильщики представляют собой отдельный цех, или касту. Вместе с ткачами они считаются подкастой изготовителей ковров, которые, в свою очередь, считаются подкастой всех, кто работает с тканью. Таким образом, человек, делающий ковры, не обидится, если его сравнят с пошивщиком кафтанов, тюрбанов или джеллаб. На шестах натянули для просушки яркие ткани. Самую ценную шерсть состригают по весне с брюха верра и урта. Сейчас был не сезон, и торговля шла медленно. Я миновал дом еще одного рабовладельца и невольно полюбовался цепочкой, которую до сих пор нес в руке. Она будет прекрасно смотреться на тонких щиколотках очаровательной мисс Блейк-Эллен. Мой путь пролегал мимо мастерских резчиков по дереву и ковшиков серебра. Неподалеку я заметил сохнущие отрезы малиновой, красной и желтой кожи. На противоположной стороне продавались джеллабы и бурнусы. В отличие от джеллабы бурнус представляет собой накидку с капюшоном и без рукавов. Все, кто ездит на быстрых кайилах и пользуется копьем и кривой саблей, предпочитают бурнусы. В следующей лавке торговали циновками. Некоторые предназначались для ширм и имели вертикальный рисунок, более распространены были циновки для сидения и постели. В скрученном виде они занимали очень мало места. Я увидел грубые циновки для рабов и, самые жесткие и колючие, циновки подчинения, на которых рабыню заставляют покориться хозяину. Торговали шарфами и кушаками, паранджой и хайками, шальварами и тобами, тапочками, кафтанами и агалами. Здесь же теснились торговцы тканями с отрезами шелка и репса. Длина и ширина ткани измеряется в ахилах, равных расстоянию от локтя до кончика вытянутого среднего пальца и в аралах, равняющихся десяти ахилам. Кучкой стояли продавцы кинжалов для рукавов. Я отодвинул в сторону торговца циновками. У соседнего лотка продавали рабыню. Я немного посмотрел, как она танцует, потом отвернулся. Пахло веминиевым маслом. Различают «веминий пустынный» с розовыми лепестками и голубой «тентис веминиум», растущий на границе Тахари. Цветы привозят в город в плоских корзинах, после чего лепестки кипятят, а пар конденсируют в масла, которые добавляют в воду. Саму воду не пьют, но в богатых и среднего достатка домах принято мочить в ней руку, которой берут пищу. На каменном постаменте переминалась цепочка выставленных на продажу обнаженных невольниц. Любопытно, что цены были уже указаны. Это была муниципальная распродажа, проводимая под юрисдикцией городского суда Тора. Стоящая на коленях со скованными кистями и лодыжками темнокожая красавица лет пятнадцати посмотрела на меня. Девочку продавали в погашение карточных долгов ее отца. Я купил и тут же освободил ее. — Где отец? — спросил я. — Играет в «Золотом кайиле», — прошептала она сквозь рыдания. Девчонка была хороша собой. Я швырнул на каменный постамент снятые с нее цепи. Другие невольницы умоляюще простирали ко мне руки. Я снова посмотрел на нее. — На следующий год ты опять можешь угодить на помост. Только тогда ты будешь уже слишком красивой, чтобы тебя отпустили. — Я должна торопиться домой, — пролепетала она. — Надо успеть приготовить отцу ужин. Она стыдливо опустила голову и побежала по улице. Девчонка была очень хороша. У меня не было ни малейших сомнений, что рано или поздно она попадет в невольничьи цепи. Даже если ее не продадут по распоряжению магистрата Тора, ей не избежать наметанного глаза рабовладельцев. — Купи нас! Купи нас, господин! — надрывались девушки на постаменте. — Оставайтесь рабынями, — рассмеялся я и пошел дальше. За спиной послышались рыдания и хлесткие удары бича. Я сделал еще несколько покупок. Два раза мне попались ходящие парами вооруженные люди в белых халатах с красными кушаками — полиция Тора. Ближе чем в пяти шагах от них карманник разрезал кошелек купца, высыпал содержимое в ладонь и, кланяясь и причитая, скрылся в толпе. Купец даже не обернулся. Парень сработал чисто. Я вспомнил девушку по имени Тина, которая раньше жила в Лидиусе, а сейчас — в Порт-Каре. Вот это была воровка! Собственные монеты я хранил в запрятанных среди одежды кармашках на поясе. На боку, правда, висел небольшой кошелек. В Торе я выдавал себя за мелкого купца, путешественника из Турий. Кошелек на боку был еще цел. Не все промышляющие на базаре воры оказались так везучи. К доске, на которой указывались цены на соль, уже прибили несколько отрубленных правых кистей рук. Женских рук не было. Попавшиеся на воровстве девушки немедленно становились рабынями. Я оглянулся. Второй раз за день я увидел тех же самых четырех человек. Тех же самых. Но всего четырех. Мимо гнали древками копий цепочку рабов-мужчин, и я отступил в сторону. Рабы направлялись на соляные копи Тахари, откуда поступала большая часть вывозимой караванами соли. Хорошо, если половина из них доберется до соляных шахт. На них были тяжелые ошейники с шипами, через весь строй тянулась стальная цепь, прикованная к ошейнику каждого. Руки обнаженных рабов были скованы за спиной. Из толпы в них плевали. Мисс Блейк-Эллен в моей конуре уже не было. Я передал ее в общественные пеналы Тора. Для этого мне пришлось посетить муниципального работорговца. — Встань здесь, — сказал я, указав на середину прохладного зала. Она повиновалась. — Сними тапочки. Рабыня сбросила прошитые серебряной нитью тапочки и осталась босиком. Работорговец вышел из-за стола. — Сними хайку, — приказал я, и девушка сбросила одеяние. Работорговец медленно обошел вокруг нее. Она замерла — женщина, оцениваемая мужчиной. Работорговец взглянул на меня, и я кивнул. Мисс Блейк-Эллен напряглась и закрыла глаза. Опытные пальцы специалиста поглаживали и тискали ее тело, проверяя плотность кожи, мягкость и упругость форм, прошлись по бедрам, плечам, подъему ног, основанию затылка. Попутно работорговец проверял ее возбудимость. Из-под закрытых век блеснули слезы, но лицо девушки выдавало непередаваемую отзывчивость. Как все-таки прекрасны женщины, подумал я. Неудивительно, что здоровые, не обремененные комплексами мужчины так стремятся обладать этими фантастическими, сладостными существами. Неудивительно, что желание покорить, искусать и подчинить их себе заложено у нас в самой крови. На Горе мужчины позволяют себе быть господами, во всяком случае, с такими обездоленными женщинами, как ставшая против своей воли рабыней мисс Блейк-Эллен. Работорговец отступил на пару шагов. — На колени, — сказал я. Рабыня повиновалась. — Блондинка, — проворчал он, намекая на то, что девушка могла оказаться фригидной, — голубоглазая и необъезженная. С возбудимостью все в порядке. Неплохо. Будете продавать? — поинтересовался он. — Выпрямись, рабыня, — приказал я. Испуганная мисс Блейк-Эллен выгнула спину и вскинула голову. Не поднимаясь с колен, она медленно опустилась на пятки и раздвинула колени. Руки лежали на бедрах. Это была поза рабыни удовольствия. Кое-чему я ее успел научить. Кстати, это первая позиция, которой обучают на Горе ставших рабынями красивых женщин. — Продаете? — повторил вопрос работорговец. Я знал, что здесь мне за нее много не дадут. Муниципалитет всегда покупает и продает по дешевке. Город подстраховывает владельцев караванов, скупая у них непроданный товар, чтобы затем перепродать его другим торговцам. Как и прочие городские службы, муниципальные пеналы прибыли не приносят. — Сколько дадите? — спросил я. — Одиннадцать серебряных тарсков. — В частном доме я бы мог получить за нее вдвое больше. — Ладно, пятнадцать. — Нет, — улыбнулся я, — хотя ваша уступчивость впечатляет. Чиновник улыбнулся в ответ: — Я предполагал, что вы не собираетесь ее продавать. Поэтому и был с вами честен с самого начала. Теперь, когда вы подтвердили мое предположение, скажу, что она обладает просто фантастическим потенциалом. — Приятно слышать. Мисс Блейк-Эллен, не меняя позы, осматривала помещение. Она не могла понимать, о чем идет речь, поскольку мы говорили на горианском языке. Как правило, муниципалитеты не дают за девушек больше двух или трех серебряных тарсков. Я выяснил примерную цену на мисс Блейк-Эллен в Тахари. Великолепно. Я взглянул на нее. Девчонка была прекрасна. Чиновник не ошибся. Придет время, и кому-то достанется фантастическая рабыня. — Я бы хотел отдать ее вам в обучение. — Пенал для рабыни стоит один медный тарск в день, — ответил работорговец. — За обучение платить надо отдельно, но я считаю, цены у нас вполне разумные. — Она не говорит по гориански, — предупредил я. — У нас заговорит, — улыбнулся чиновник. Затем мы перешли к обсуждению деталей обучения. Он предложил включить в программу стимуляционную клетку. Первые пять ночей по моей просьбе она проведет в рабской упряжи из веревок. Впоследствии упряжь можно будет использовать для наказания и устрашения. — При этом я хочу, чтобы она могла выдерживать взгляд мужчины. Разрешите ей смотреть в глаза тренеру и стражникам. Мне не надо, чтобы она покорялась первому, на кого ей разрешат взглянуть. — Я понял, — ответил работорговец. — Что-нибудь еще? — спросил я. — Можем ли мы применять к ней наказание голодом и плетьми? — Конечно. — После этого я повернулся к девушке. — Как твое имя? — спросил я по-английски. — Присцилла Блейк-Эллен. Я строго посмотрел на нее. Девушка побледнела. — У меня нет имени, господин, — прошептала она. — Я всего лишь рабыня. Я задумался. Присцилла Блейк-Эллен. Блейк-Эллен. Эллен. Эллена. Ах-лей-на. Вот оно. Прекрасное имя, к тому же известное в Тахари. — Я дам тебе другое имя. Она продолжала испуганно на меня смотреть. — Алейна, — сказал я. Звук «л» в этом имени тянется, в отличие от другого горианского звука «л». В приближенной английской транслитерации оно бы звучало как «Аалейееэнаах», причем сочетание «ей» произносится почти так же, как в слове «рейн». Ударение падает на первый и третий слоги. Это очень мелодичное имя. Я уверен, оно повысит ее стоимость. Аукционеры нередко пользуются красивыми именами. — А теперь, благородные господа, обратите внимание на девушку по имени Алейна. Вы только посмотрите! Нравится? Подвигайся для благородных господ, Алейна! Покажи свою прелесть. Вас это возбуждает? Меня тоже. Тебе нравятся будущие хозяева, Алейна? Хочешь им послужить? Смотрите, господа, красавица Алейна демонстрирует вам свою прелесть! Сколько я за нее получу? — Алейна, — прошептала девушка. — Алейна, — кивнул я. — Да, господин. — Я тебя не продаю, — сказал я. — Это общественные пеналы города Тора. Здесь тебя будут учить. Научишься горианскому языку. Придется учиться без перевода, как учат язык дети. С тобой также будут заниматься другими предметами. Пройдешь курс рабыни. — Курс рабыни? — переспросила она. — Да. Тебе все ясно, Алейна? — Да, господин. — Если ты будешь учиться медленно или плохо, тебя будут бить плетьми и морить голодом. Ты поняла? — Да, господин. — Глаза девушки были широко открыты. Я протянул чиновнику серебряный тарск. Он хлопнул в ладоши. Из-за шторы, состоящей из множества серебряных нитей, появилась рослая рабыня. На ней был простой железный ошейник с кольцом. Тело невольницы стягивала кожаная упряжь, на ногах — тяжелые сандалии с кожаными завязками. В руке она держала гибкий хлыст из крученой кожи кайила шириной в полдюйма и длиной в один ярд. Великанша плотоядно посмотрела на стройную и миловидную Алейну. Затем она жестом показала на серебряный занавес и хрипло бросила: — А ну поторапливайся, красотка. Несчастная Алейна поняла, что от нее требуют, и метнулась к занавесу. У самого порога она обернулась и посмотрела на меня. В ту же секунду хлыст обрушился на ее плечи. Завизжав от боли, несравненная Алейна скрылась за водопадом серебряных нитей и оказалась в пеналах Тора. — Кстати, — спросил я равнодушно, хотя это и составляло главную цель моего визита, — меня интересует одна девушка. Если не ошибаюсь, ее зовут Веема. Кажется, она проходила через ваши аукционы? Я бы хотел узнать, что с ней стало. У вас не сохранилось каких-либо сведений? — Вы помните номер ее пенала? — спросил чиновник. — 87432. — Как правило, это считается закрытой информацией. Ею могут пользоваться только служащие муниципалитета. Я положил на стол серебряный тарск. Не прикасаясь к деньгам, работорговец направился к полке, на которой стояли тяжелые книги в кожаных переплетах. — Мы купили ее за два тарска у владельца каравана по имени Заад из оазиса Фарада. — Меня больше интересует, кто купил ее у вас. — Девушку продали за четыре тарска. — Кому? — Можете забрать свои деньги. Имя здесь не указано. — Вы ее помните? — Нет. — Почему вы не записали имя? — Потому что его не назвали. — Вы часто продаете их таким образом? — Да. Нас интересуют деньги. Имя покупателя нам знать ни к чему. Я взглянул на книгу. — Оставьте тарск себе, — сказал я и покинул кабинет торговца рабами муниципалитета Тора. Узнать, кто приобрел Всему и, возможно, послал ее с сообщением в Порт-Кар к Самосу мне не удалось. Городской работорговец показался мне довольно честным для его профессии человеком. Меня устраивало, что он не знает, кому продали девушку, ^ Веему из торианского пенала с номером 87432. Я вспомнил Jдоставленное ею сообщение: «Бойся Абдула». На базаре я остановился, делая вид, что смотрюсь в зеркало. Четверо мужчин, которых я заметил еще утром, двое здоровых и двое маленьких, все в белых бурнусах, по-прежнему следовали за мной. Я взял себе распространенное в Тахари имя Хаким. Оно вполне подходило купцу. Главное — точно выбрать место. Проходя мимо лавки с парфюмерией, я вспомнил Сафрара из Турий. Рядом находилась мастерская, где изготавливали высокие и легкие седла для кайилов. Здесь же можно было приобрести одеяла, хлысты, колокольчики и упряжь для кайилов. Упряжь делается из цельного ремня, сплетенного из нескольких полос кожи. Как правило, в ремне можно насчитать десять или двенадцать окрашенных и продубленных полос. Невероятно, но при огромной прочности толщина каждой полосы не превышает толщины грубой нитки. Полосы нарезают ножом, эта операция требует огромного опыта. Затем тщательно сплетенный ремень продевают в дырку, пробитую в правой ноздре кайила. Далее ремень пропускают под челюстью и перебрасывают через шею животного. Для того чтобы повернуть направо, достаточно потянуть ремень вправо, чтобы повернуть налево — влево. Если рвануть упряжь на себя, кайил остановится. Чтобы тронуть его с места или заставить бежать быстрее, кайила бьют пятками по бокам или хлещут длинным хлыстом. Я миновал один из колодцев Тора. Широкие, плоские концентрические ступеньки спускались к воде. Здесь всегда полно народу. Дети стояли у воды на коленях, пили и плескали себе в лицо. Женщины набирали воду в кувшины, мужчины — в походные бурдюки. Наполняясь, бурдюки урчали, с шумом выпуская воздух. Как и во всей Тахари, вода в Торе была солоноватой и нечистой. Незаметно оглянувшись, я увидел свою четверку. Надо прикинуть, кто из них самый быстрый и опасный, кто идет после него, и так далее. Здесь же сшивался и водонос со своими медными кружками. Мне показалось странным, что его занесло в центральную часть города, где было достаточно колодцев. Никто не станет покупать воду, когда в двух шагах можно попить бесплатно. Водонос спустился по ступенькам и погрузил в воду свой бурдюк. Увидев меня, он улыбнулся, давая понять, что запомнил утреннего покупателя. Я ответил на его улыбку и отвернулся. Это был безобидный, честный малый, услужливый и тщедушный. Я почувствовал себя дураком. Естественно, ему необходимо посещать колодцы. Чего я от него ожидал? Что наполняет бурдюк белым песком пустыни? Я выбрал боковую улочку, потом свернул с нее в сторону и уперся в глухую стену. Народу поблизости не было. Сзади приближались торопливые шаги. Я помахивал прогулочной цепочкой и делал вид, что заблудился. Оглядываться нельзя, лучше ориентироваться по теням. Они решили, что я забрел в тупик. Между тем я специально выбрал эту улочку, чтобы спровоцировать их на решительные действия. Пусть сделают это в удобное для меня время. К тому же я оставлял им возможность уйти. Позади них стены не было. Мне совершенно не хотелось их убивать. Тем более что по виду они походили на обычных уличных бандитов. Я услышал шорох одежд и увидел, как мелькнула тень. Возбуждение от предстоящей схватки охватило меня, я радостно засмеялся, обернулся и метнул цепочку. За долю секунды до того, как цепочка вылетела из моей руки, я убедился, что главарь находится именно там, где я и ожидал его увидеть. Так было на протяжении всего пути, так что обернуться я мог в любой момент. Главарь завизжал от боли, и я тут же швырнул его на двух подбежавших сообщников. Не успели они опомниться, как я прыгнул на оставшегося бандита и ударил его одной ногой в грудь, а другой в голову. Затем я схватил одною из бандитов за руку и со всех сил треснул его головой о глиняную стену. Потом рывком оторвал от земли второго и кинул на ту же стену. Он ударился спиной и головой и медленно сполз на неподвижного пособника. Главарь попятился, вытирая струящуюся по лицу кровь. — Ты из касты воинов, — прошептал он и бросился наутек. Я не стал за ним гнаться, а вернулся на базар, чтобы выяснить, где можно купить сталь и кайила. Маленький оборванец за медный тарск предоставил мне всю информацию. Оружейники работали на соседней улице. А пеналы для кайилов находятся у южных ворот города. По дороге на улицу оружейников я снова наткнулся на водоноса. Мокрый бурдюк на его плече булькал и переливался. — Тал, господин, — сказал он мне. — Тал, — ответил я и зашагал к мастерским. Мне не терпелось подержать в руках кривой тахарский ятаган. — Между каварами и аретаями скоро начнется война, — услышал я случайную фразу. Я шел на улицу оружейников. В правой руке я крутил легкую прогулочную цепочку. Она будет хорошо смотреться на узких лодыжках Алейны, проходящей сейчас подготовку в пеналах Тора. Вечером я твердо решил отдохнуть в «Гранате». По слухам, у них самые хорошие танцовщицы.Глава 3. Я НЕ УЧАСТВУЮ В СОБЫТИЯХ ВО ДВОРИКЕ. СЕРЕБРЯНЫЙ ТАРСК ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Боевой кайил поднялся на задние ноги и пошел в атаку. Когти его, однако, были зачехлены. Другой зверь поднял фонтан пыли и песка, закинул грациозную голову на длинной шее и ткнулся стянутой кожаными ремнями клыкастой пастью во всадника, едва успевшего прикрыться маленьким щитом. Всадник тут же полоснул меня изогнутым лезвием в кожаных ножнах, а я парировал удар своим оружием, тоже в легких и красивых тренировочных ножнах. Визжа от возбуждения, кайилы приседали и бросались друг на друга с быстротой и проворством котов. В последний момент я отвернул своего зверя с линии атаки, и собиравшийся нанести мне сокрушительный удар всадник потерял равновесие. Я тут же полоснул его по шее зачехленным клинком. Он проскакал мимо, развернулся и поднял своего кайила на дыбы. Я приготовился к очередной атаке. Мы тренировались уже десять дней по десять гориан-ских анов ежедневно. Из последних сорока схваток восемь закончились вничью, в тридцати двух мне присудили победу, девятнадцать из них, по мнению судей, завершились смертельным ударом. Мой противник стянул с лица на горло марлевую повязку от пыли и сбросил бурнус. Хариф считался первым клинком Тора — Принесите соль, — потребовал он у судьи Судья махнул мальчишке, который тут жепритащил маленькое блюдце с солью. Воин спрыгнул с седла и пешком приблизился ко мне. Я оставался верхом. — Сними намордник со зверя, — сказал он и жестом приказал мальчишке заняться когтями кайила. Тот осторожно стянул кожаные чехлы с острых, как кинжалы, когтей. Зверь нервно топтался в песке. Я сбросил тренировочные ножны и провел лезвием по стягивающим пасть зверя ремням. Кожа мгновенно лопнула. Брошенный на ятаган шелковый платок разваливается на две части. Кайил запрокинул голову и оскал клыкастую пасть. Я поднял ятаган. Сталь ослепительно сверкнула на солнце, я снова вложил его в ножны и спрыгнул на землю. Мальчишка принял поводья. Я повернулся к воину. — Живи спокойно, — проворчал он. — Постараюсь, — ответил я. — Большему я тебя научить не могу. Я промолчал. — Пусть между нами будет соль, — сказал он. — Пусть между нами будет соль. Он насыпал щепотку соли на правое запястье и взглянул на меня узкими глазами. — Хочется верить, что ты надо мной не смеялся. — Нет. — В твоей руке сталь живет, как птица. Судья согласно кивнул. Глаза мальчишки сияли. — Ничего подобного мне видеть не приходилось. Кто ты? Я насыпал соли на правое запястье. — Я человек, который делит с тобой соль. — Этого достаточно. Я прикоснулся языком к пропитанной потом горстке соли на его руке, а он лизнул мою соль. — Мы с тобой разделили соль, — сказал он. Затем он вложил в мою руку круглый золотой тарн Ара, которым я заплатил за учебу. — Это твое, — сказал я. — Как у тебя получается? — спросил он. — Не знаю. Он улыбнулся: — Мы с тобой разделили соль. Из шатра Фарука из Касры я отправился в свою лачугу в Торе. Он покупал кайилов для каравана на оазис Девяти Колодцев и разбил лагерь вблизи от города. Оазис принадлежал Сулейману, начальнику тысячи копий. Сулейману из рода аретаев. По моей просьбе Фарук согласился судить учебный бой с ятаганами, который всегда устраивают в конце обучения. Просьба не сильно его обременила, поскольку он все равно пропадал в районе южных ворот, осматривая кайилов. Да и судить было нетрудно, ибо спорных ситуаций не возникало. Спор возник только один раз. Хариф настаивал, чтобы победу присудили мне. Я не соглашался, поскольку не дотянулся ятаганом до его тела. Судья расценил ситуацию предельно корректно. Финальная атака представляла широкий рубящий удар снизу вверх в лицо. Я придержал лезвие, не дотянувшись до Харифа на один торн. Кожаные ножны рассекли бы ему кожу, а я не хотел причинять противнику вреда. Без ножен такой прием слизывает человеку половину черепа. — Будь сегодня гостем моих шатров, — сказал судья Фарук из Касры. Мальчишка, который принес соль и снял чехлы с когтей моего кайила, был его сыном. Он стоял рядом, глаза ребенка сияли. Звали его Ахмед. Именно он несколько месяцев назад погнался за кайилом и натолкнулся на камень, на котором было начертано: «Страшись башни из стали». — Для меня огромная честь отужинать вместе с вами, — ответил я. В эту ночь, после того как мы покончили с едой и одетая славянка в браслетах, рабыня Фарука, вымыла наши правые руки в веминиевой воде, которую принесла в маленьком пузатом медном кувшине, я вытащил из складок одежды маленький плоский закрытый горианский хронометр. Глаза мальчишки едва не вылезли из орбит. Я протянул ему вещииу. Ахмед открыл крышку и уставился на бегущие по кругу крошечные стрелки. Горианский день состоит из двадцати часов, или анов. Горианские хронометры отличаются от земных часовых механизмов тем, что стрелки у них движутся в противоположную сторону. В этом смысле время здесь идет назад. Это был великолепно сработанный и очень точный хронометр. У него имелась даже раскачивающаяся стрелка для измерения крошечных инов. Мальчик с трудом оторвал глаза от волшебного прибора и взглянул на меня. — Это тебе, — сказал я. — Подарок. Мальчик покорно протянул хронометр отцу. Фарук, купец из Клеры, улыбнулся. Тогда мальчик с хронометром в руках обошел сидящих вокруг костра людей. Возле каждого он останавливался и протягивал драгоценный подарок. Все поочередно осматривали вещь и возвращали ее Ахмеду. Наконец мальчик вернулся, сел рядом со мной и посмотрел на отца. — Ты будешь узнавать время, — сказал Фарук из Касры, — по скорости кайила, по кругу и палке, а еще по солнцу. Но эту вещь ты можешь сохранить как подарок. — Спасибо тебе, отец! — восторженно воскликнул мальчик. — Спасибо тебе! И вам спасибо! — обратился он к сидящим вокруг костра. Все разулыбались. — И тебе спасибо, воин, — повернулся ко мне мальчик. — Пустяки, — ответил я. Фарук из Касры посмотрел на меня. — Мне это очень приятно, — сказал он и поинтересо- вался: Скажи, Хаким из Тора, как ты зарабатываешь на жизнь? Могу ли я как-нибудь тебе помочь? Мальчик видел камень с надписью по дороге в оазис Девяти Колодцев. — Я скромный купец, — отвечал я. — У меня есть несколько камней, которые я бы хотел продать в оазисе Девяти Колодцев, чтобы купить финиковых кирпичей и продать их в Торе. — Видя, как ты рубишься, я бы никогда не подумал, что ты купец, — улыбнулся Фарук из Касры. Я улыбнулся в ответ. — Я собираюсь в скором времени отправиться в оазис Девяти Колодцев, — сказал Фарук из Касры. — Для меня будет большой честью, если ты и твой кайил присоединитесь к моему каравану. — Буду безмерно рад, — сказал я. — Я уже купил кайилов, — сказал Фарук из Касры. — Когда ты выезжаешь? — На рассвете. — Мне надо забрать девушку из пеналов Тора. Я догоню тебя в пути. — Ты так хорошо знаешь пустыню? — Нет. — Ахмед будет ждать тебя у южных ворот. — Я очень это ценю. Из шатров Фарука из Касры я возвращался в свою лачугу в Торе, расположенную на улице гуртовщиков и погонщиков. Дела, как мне казалось, продвигались неплохо. По дороге я посмотрю на камень, обнаруженный несколько месяцев назад Ахмедом, сыном Фарука. Оттуда и начнется мой поиск. Определившись по месту, я продолжу путь в оазис Девяти Колодцев, пополню запасы воды, найму проводника, вернусь к камню и двину на восток, в сторону Тахари. Я надеялся, что кочевники и аборигены выведут меня на загадочную стальную башню. Я почти не сомневался, что она действительно существует. Вряд ли она явилась плодом воображения человека, который успел начертать на скале предупреждение и умер. Стальные башни ни разу не упоминались в миражах или бредовых галлюцинациях сошедших с ума в пустыне. Как правило, во всех видениях так или иначе присутствует вода. Более того, у потерявших рассудок людей не остается времени на начертание предостережений. Какая-то сила вела этого человека через пустыню, он хотел рассказать что-то важное. Скорее всего, это был разбойник. Тем не менее не ясно, почему он путешествовал по пустыне пешком. Умирая, он шел в сторону цивилизации, чтобы успеть предупредить о стальной башне. Я не сомневался, что башня существует. С другой стороны, у меня почти не было шансов разыскать ее в бескрайней пустыне. Надо обязательно найти кого-нибудь, кто видел или хотя бы слышал о башне. Конечно, если она находится в стране дюн, далеко от караванных путей и оазисов, маловероятно, чтобы кто-нибудь на нее натолкнулся. Хотя один человек ее точно видел. Тот, чье сожженное солнцем, почерневшее тело нашли возле камня с предупреждением. На улицах Тора было темно. Местами дорога круто ' забирала вверх, иногда улицы начинали немыслимо петлять, в некоторых местах я едва мог протиснуться между стенами. Временами мне приходилось продвигаться на ощупь. Кое-где у ворот тускло горели светильники. Мне показалось, что сзади раздались шаги. Я откинул бурнус, вытащил из ножен ятаган и замер. Ни звука. Я продолжил свой путь. Ничего не было слышно. Я оглянулся, но меня обступала лишь непроглядная тьма. По моим оценкам до дома оставалось не более половины пасанга. Впереди виднелись тускло освещенные факелами открытые ворота. Я остановился. Мой путь пролегал через небольшой дворик. У ворот мелькнула неясная тень. Одновременно сзади раздались шаги и движение людей. Их было пятеро. Я резко обернулся и зарубил первых двух, прежде чем они успели сообразить, что происходит. Трое оставшихся попытались взять меня в кольцо. Я отступал в низкой стойке. Надо было любой ценой выманить вперед наступающего по центру. Тогда я смог бы атаковать любого из крайних, не опасаясь, что придется иметь дело с тремя клинками. Но центральный не высовывался, наоборот, выдвигались люди с флангов, что делало мое положение весьма опасным. Атаковать я не мог, ибо тут же попал под удары нескольких ятаганов. Эти парни не были простыми уличными грабителями. Неожиданно трое замерли, один из них швырнул ятаган на землю, после чего все развернулись и побежали. Я услышал, как позади меня захлопнулись ворота и со стуком задвинулся засов. Обернувшись, я не увидел ничего, кроме запертых ворот. Воткнутые в стены факелы едва освещали желтую штукатурку рядом с собой. С другой стороны ворот раздался душераздирающий крик. Тогда я еще не знал, сколько человек ждало меня во дворе. Опустив ятаган, я остановился за закрытыми воротами дворика. Справа вверху отворилось узкое окошко, и чей-то голос спросил: — Что здесь происходит? Зажегся свет и в других окнах. Люди выглядывали наружу. Какая-то женщина, приподняв паранджу, вглядывалась во тьму. Спустя два-три ина на улицу вышли мужчины с факелами и фонарями. С другой стороны ворот доносились голоса и шум. Завизжала женщина. Между створками блеснула полоска света. — Открывайте! — барабанил по ним человек с моей стороны. Было слышно, как подняли тяжелый засов, затем заскрипели створки на четырехдюймовой втулке. Четверо человек с нашей стороны помогали отворить ворота. Во дворе полукругом стояла толпа. Поднимая факелы, люди смотрели на каменный пол дворика. Я отметил высоту стен и прилегающих крыш и лишь после этого посмотрел туда, куда все. На камнях лежали одиннадцать растерзанных трупов и части человеческих тел. — Кто это мог сделать? — прошептал чей-то голос. Вряд ли хоть одному удалось уйти, подумал я. Четыре головы были напрочь оторваны; у двоих они держались на каких-то лохмотьях; горло одного человека выглядело так, словно по нему дважды ударили параллельными клинками; расположение ран было мне знакомо. Двое потеряли руки, один человек ногу, у одного из безруких выпотрошили внутренности. Я разглядел на его плече отпечаток челюстей. Мне уже приходилось видеть подобное в Торвальдсленде. У человека без ноги была откушена часть спины, так что сзади виднелось содержимое желудка. Один из безруких тоже был наполовину сжеван, из грудной клетки торчали ребра, не хватало сердца и левого легкого. Одиннадцатого умертвили более или менее аккуратно. На шее виднелось синюшное круговое пятно, как от веревки, а горло было прокушено. Я снова посмотрел на стены и крыши окружающих дворик домов. — Кто мог это сделать? — повторил свой вопрос мужчина. Я вышел со двора. Возле зарубленных мною людей уже собралась толпа. Я посмотрел на мертвых и спросил: — Кто-нибудь их знает? — Да, — отозвался мужчина. — Это Тек и Сауд, люди Зева Махмуда. — Больше не будут убивать, — бросил кто-то. — Где я могу поговорить с благородным Зевом Махмудом? — спросил я. — Он и его люди целыми днями пропадают в кофейне «Шесть цепей». — Спасибо тебе, горожанин. Я вытер лезвие ятагана о бурнус одного из убитых и вложил его в ножны. Подняв голову, я увидел, что в нашу сторону бежит с фонарем маленький водонос, которого я уже несколько раз встречал на улицах города. — Вы видели? — Лицо его было белее мела, беднягу трясло. Я показал на убитых. — Знаешь их? Водонос вгляделся в лица. — Нет, они не из Тора. — Не поздно ли разносить воду? — А я не разношу воду, господин. — Как ты попал в этот район? — Живу неподалеку, — ответил он и с поклоном удалился, прихватив свой фонарь. Я обернулся к человеку, с которым говорил раньше. — Он в самом деле живет рядом? — Нет, — ответил тот, — он живет возле восточных ворот, возле загонов для верров. — Знаешь его? — В Торе все его знают. — Кто он? — Водонос Абдул. — Спасибо тебе, горожанин.— Зев Махмуд? — спросил я. Здоровенный детина с агалом, сидевший в кофейне, поначалу рассердился, потом побледнел. Острие ятагана уперлось в его горло. — На улицу, — приказал я. Взглянув на двух его сотрапезников, сидевших за низким столиком, скрестив ноги, я добавил: — И вы тоже. — Нас трое, — усмехнулся Зев Махмуд. — Давай шевелись. — Как хочешь. — Он улыбнулся. Один из его спутников, пришедший без ятагана, одолжил его у посетителя кофейни. — А я боялся, что останемся без гонорара, — засмеялся он. У входа в кофейню я прикончил всех троих. Я не хотел оставлять их позади себя в Торе. Домой, на улочку гуртовщиков и погонщиков, я вернулся опять поздно. Увидев на ступеньках своего дома водоноса, я нисколько не удивился. — Господин? — Да? — Вы в Торе недавно и многого не знаете. Я мог бы вам помочь. — Не понимаю, — сказал я. — Скоро начнется война между каварами и аретаями. Караванные пути закроют. Будет очень трудно найти гуртовщиков или погонщиков, которые согласятся в такое время отправиться в пустыню. — Как же, — поинтересовался я, — минует нас эта беда, если ты станешь мне помогать? — Я подберу вам хороших, честных людей, смелых и бесстрашных, которые пойдут с вами куда угодно. — Прекрасно, — сказал я. — Правда, — несколько смущенно добавил он, — в смутные времена повышается и оплата. — Естественно, — успокоил его я. Он облегченно улыбнулся: — Куда вы направляетесь, господин? — В Турию. — Когда хотите выступать? — Через десять дней, считая от завтрашнего. — Отлично, — сказал он. — Подбери мне людей, о которых ты говорил, — сказал я. — Можете на меня положиться, хотя, поверьте, это непросто. — Он вытянул ладонь, и я положил на нее серебряный тарск. — Господин очень щедр. — У меня маленький караван, — сказал я. — Несколько кайилов. Думаю, мне понадобится не больше трех человек. — Как раз троих я и знаю, — улыбнулся он. — Где же ты собираешься их найти? — Думаю, в кофейне «Шесть цепей». — Надеюсь, — произнес я, — ты не имеешь в виду благородного Зева Махмуда и его друзей? Водонос вздрогнул. — Слухи быстро разносятся по Тору, — сказал я. — Поговаривали, у входа в кофейню произошла драка. Водонос смертельно побледнел: — Значит, я найду других, господин. — Постарайся, — ответил я. Серебряный тарск выскользнул из его пальцев. Он попятился, споткнулся и наконец понесся со всех ног. Я наклонился, поднял монету и бросил ее обратно в кошелек. Я устал. По крайней мере, в ближайшее время о водоносе я не услышу. А теперь надо отдохнуть, поскольку на рассвете мы выступаем. Утром еще надо успеть кое-что сделать. Прежде всего забрать девушку из городских пеналов. У южных ворот меня будет ждать Ахмед, сын Фарука. До полудня мы с ним должны нагнать караван его отца. Хоть бы не началась война между каварами и аретаями. Это сильно осложнит мою задачу. В оазисе Девяти Колодцев я надеялся пополнить запасы и найти проводника. Это был оазис Сулеймана, начальника тысячи копий. Сулеймана из рода аретаев. Я повернулся и медленно полез вверх по узкой деревянной лестнице, ведущей к моей комнатушке. По крайней мере, не увижу больше водоноса по имени Абдул.
Глава 4. РАЗБОЙНИКИ ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ К КАРАВАНУ ФАРУКА
Караван шел медленно. Я поворотил кайила и, пиная его в бок, поскакал вдоль цепочки груженых животных. Острием ятагана я отбросил в сторону шторку. Девушка испуганно вскрикнула. Она свернулась калачиком на обшитой шелком подушке, уложенной на дне полукруглой металлической рамы диаметром около одного ярда и высотой в четыре фута. Рама была обшита несколькими слоями репса, что создавало хорошую защиту от солнца. Спереди небольшой шатер открывался пологом, тоже из белого репса. Ребра сооружения были сработаны из легкой и прочной тем-древесины. На горианском языке такая конструкция называется курдах. Курдахи устанавливают на спинах вьючных кайилов и фиксируют по бокам связками одеял. В них перевозят женщин, как рабынь, так и свободных. Внутри курдаха рабынь не заковывают. В этом нет необходимости. Пустыня становится им клеткой. — Прикройся, — захохотал я. Разъяренная Алейна, бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, схватила крошечную треугольную желтую чадру и прикрыла нижнюю часть лица. В Тахари рот женщины читается одной из самых сексуальных и соблазнительных частей тела. Невольничья чадра выдает больше, чем скрывает, придавая женскому лицу оттенок запрета и загадочности. Чадру срывают, чтобы впиться зубами в губы рабыни. Помимо чадры и ошейника, на девушке ничего не было. Она прижимала к лицу полоску прозрачной ткани. Над желтой чадрой сияли голубые глаза. — По крайней мере, теперь ты хоть немного одета. Глаза ее сверкнули. — Бесстыдница! Она еще крепче прижала вуаль к лицу. — Привяжи и не смей снимать без моего разрешения. Если еще хоть раз замечу тебя в курдахе без чадры, пеняй на себя. Прикажу выпороть. — Да, господин, — пролепетала она и, придерживая кусочек ткани одной рукой, попыталась нащупать на подушках золотой шнурок, которым обычно прихватывала чадру. Я убрал ятаган, и белый полог упал. Я нисколько не сомневался, что, когда я в следующий раз загляну в курдах, Алейна будет в чадре. Я захохотал и двинул кайила пятками. Из курдаха донесся негодующий вздох. Алейна была прекрасна, хотя ей еще многому предстояло научиться. Ее до сих пор так и не выпороли. Эту привилегию, если она, конечно, меня не выведет, я предоставлю ее новому хозяину, которому так или иначе придется продать девчонку. В пустыне живут так называемые песчаные кайилы. Они несколько отличаются от своих южных собратьев. Я предполагаю, хотя точных сведений на этот счет у меня нет, что песчаный кайил — это приспособившийся к жизни в пустыне вид субэкваториального кайила. Оба вида животных — возвышенные, гордые и покладистые создания с длинной шеей и легкой поступью, у них имеется третье веко, представляющее собой прозрачную мембрану. Это приспособление незаменимо в условиях песчаных бурь южного Тахари. Животные обоих видов имеют одинаковые размеры, от двадцати до двадцати двух кистей в холке, и те и другие стремительны и невероятно выносливы. В идеальных условиях кайил может пробежать шестьсот пасангов в день. В стране дюн и зыбучих песков хорошим считается расстояние в пятьдесят пасангов. Должен сказать, что недовольный кайил становится злобным и невыносимым. Окраска у песчаных кайилов варьируется от густо-золотой до черной, в других местах кайилы почти всегда пегие, хотя мне приходилось видеть черных песчаных кайилов. Различия же между животными разных подвидов, как я уже говорил, существуют, причем некоторые из них весьма существенны. Самка песчаного кайила выкармливает своих детенышей молоком.Кайилы относятся к живородящим, причем малыши начинают охотиться спустя несколько часов после рождения. Матери притаскивают свое потомство туда, где идет охота. В пищу идут птицы, мелкие грызуны, песчаные слины, а также некоторые виды табуков. Для песчаных кайилов вскармливание малышей — чрезвычайно важный момент. Молоко кайилов высоко ценится жителями Тахари. Как и молоко верров, оно имеет красноватый цвет и характерный солоноватый привкус, что объясняется высоким содержанием сульфата железа. Еще одно важное различие состоит в том, что песчаные кайилы всеядны, а южные — чистые хищники; оба вида имеют накопительные ткани, при необходимости и те и другие могут по несколько дней обходиться без воды. Южные кайилы делают запасы прямо в желудке и могут по несколько дней жить без мяса. Песчаный кайил, к сожалению, нуждается в постоянном питании, поэтому несколько вьючных животных в караване грузятся исключительно фуражом. Иногда караванных кайилов под присмотром верхового погонщика отпускают поохотиться на табуков. Менее существенное различие заключается в широких лапах песчаных кайилов и перепончатой соединительной ткани между пальцами. Я вернулся на свое место в караване. В Тахари почти всегда дует ветер. Ветер очень горячий, но кочевники и путешественники приветствуют его. Без него в пустыне нельзя. Я прислушивался к приятному перезвону колокольчиков каравана. Кайилы неторопливо шли вперед. Как правило, ветер в Тахари дует с севера или северо-запада. Бояться его не следует. Другое дело — весенние ветра, задувающие с востока. Мы двигались по холмистой местности, поросшей низким кустарником. Вокруг валялись гигантские валуны. Под ногами хрустел гравий и поднималась пыль. На затененной стороне некоторых скал и на склонах холмов виднелись коричневатые пятна верровой травы. Время от времени нам попадались ключи, окруженные шатрами кочевников. Иногда встречались карликовые деревья флахдах с узкими ветвями и копьеобразными листьями, похожие на плоские зонтики на кривых ручках. Самое крупное не достигало и двадцати футов в высоту. Кроме флахдахов, вокруг ключей ничего не растет, лишь потрескавшаяся земля расходится радиусом в четверть пасанга. Вся растительность давно выжрана до корней, трещины переходят одна в другую, все вместе образует причудливый сетчатый рисунок, причем каждая секция этого рисунка слегка вогнута. Разбивая лагерь в заболоченной местности, кочевники ставят шатры возле деревьев, которые обеспечивают хоть какую-то тень. Кроме того, на ветках можно развешивать различные припасы и хранить вещи. Время от времени наш караван останавливался. Кипятили воду на маленьких костерках, заваривали и пили чай. Возле одного из ключей я купил Алейне у кочевника подержанную джеллабу из репса в черно-белую полоску. Она доходила ей до половины бедра. Теперь ей будет в чем спать. Я разрешил ей одеваться только на ночь. Спала она у меня в ногах. Я научил ее разбивать палатку, готовить и делать много других полезных для мужчины вещей. Вечером, когда караван остановился на ночлег, я вытащил Алейну из курдаха и поставил на землю. — Отыщи Айю, — сказал я, — попроси, пусть найдет тебе работу. Айей звали рабыню Фарука. Однажды Алейна посмела мне возразить: — Айя заставляет меня делать всю работу! Я легонько пнул кайила, и он сбил ее на усыпанную камнями землю. Рабыня прикрыла руками лицо, а зверь взрывал когтями пыль вокруг ее головы и устрашающе шипел. — Поторапливайся! — приказал я. Она вскочила на ноги и опрометью бросилась к Айе. — Уже бегу, господин, — совершенно непроизвольно Алейна ответила мне на горианском языке. Мне это понравилось. Конечно, Айя ее эксплуатировала. Я на это и рассчитывал. Помимо всего прочего, она заставляла ее говорить по-гориански и учила множеству полезных вещей: плести веревки из шерсти кайила, нарезать кожу для ремней, шить, плести циновки, раскрашивать кожаные изделия, пользоваться ступкой и пестиком, готовить специи и подливы, мыть верров, а также доить верров и кайилов. Кроме того, она учила ее взбивать молоко в бурдюке. — Она учит меня тому, что делают свободные женщины, — пожаловалась как-то Алейна. Я жестом приказал ей опуститься на колени. — Ты дешевый товар, — сказал я. — Хорошо, если удастся спихнуть тебя бедному кочевнику. В его шатре вся принадлежащая свободной женщине работа будет твоей, а кроме того, ты станешь делать то, что положено рабыне. — Мне придется вкалывать, как свободной, — прошептала она, — и оставаться рабыней? — Да. — Продай меня богатому. — Я тебя продам, отдам, сдам в аренду или подарю тому, кому мне придет в голову. — Да, господин, — сердито произнесла она. Вечером у костра она стояла на коленях со скованными за спиной руками, а я кормил ее с ладони. От меня зависит, будет она есть или нет. Слушая позвякивание колокольчиков, я натянул бурнус на глаза, прикрывая их от пыли. В жару движения людей в Тахари становятся медленными, почти томными и грациозными. Никто не хочет шевелиться без необходимости. Ни в коем случае нельзя перегреться. Люди стараются меньше потеть, чтобы не терять жидкости. Одежда ценится свободная, но плотная. Верхняя одежда в караване почти всегда белого цвета, который хорошо отражает лучи солнца. Свободный покрой способствует хорошей вентиляции и охлаждению тела, а плотная ткань препятствует испарению и сохраняет внутри одежды влагу, которая затем снова конденсируется на коже. Главное — соблюдать два условия; первое — свести потение к минимуму; второе — сохранить как можно больше влаги, потерянной вместе с потом. Мерная поступь кайила и мелодичное позвякивание колокольчиков постепенно усыпили меня. Выбравшись на холм, я поднялся в стременах и оглянулся. Более чем в одном пасанге виднелся хвост нашего каравана. Он медленно и грациозно извивался между холмов. Самый последний погонщик время от времени слезал с седла и собирал оставшуюся на пути каравана шерсть кайилов и складывал ее в притороченную к седлу сумку. Кайилов, в отличие от верров или уртов, никогда не стригут. Вместо этого их шерсть собирают после линьки и, в зависимости от ее качества, изготавливают из нее различные ткани. Самой ценной считается мягкая, пушистая шерстка с живота кайила; есть шерсть пожестче, она и идет на большинство тканей. Из волос на шкуре, как правило, вьют веревки и шьют покрывала для шатров. Я осмотрел горизонт. Ничего. Я снова опустился в седло и натянул на лицо бурнус, стараясь спрятать глаза от палящего солнца. Спустя некоторое время снял туфли и сунул их под ремень уздечки. Ноги я поставил на шею кайилу. Мелодично позвякивали колокольчики. Алейна быстро усваивала горианский. Это мне нравилось. Она провела в пеналах Тора около четырнадцати дней, почти три германских недели. Естественно, я поинтересовался ее успехами. Как я и просил, ее поместили в клетку стимуляции. Первые пять дней, следуя моему указанию, ее держали в веревочной упряжи. Впоследствии упряжь ни разу не применили в качестве дисциплинарной меры, поскольку девушка проявила себя весьма старательной и способной. Более того, она не дала повода для порки или наказания голодом. Первые горианские слова, которые выучила в пеналах Тора пленная землянка, были: «Ла кейджера», что означает «Я рабыня». — Варварка, — заявил чиновник из городских пеналов, — чрезвычайно способна и сообразительна, во всяком случае для женщины. Странно другое — тело ее ужасно закрепощено. Такое впечатление, что все мышцы напряжены и скованы. — Вы когда-нибудь слышали о Земле? — спросил я. — Слышал, — ответил он. — Неужели на самом деле есть такое место? — Да, — ответил я. — А я думал, это все легенды. — Нет. — У меня было несколько девушек, которые утверждали, что они оттуда. Некоторые рыдали и просили отправить их обратно на Землю. — Что вы с ними сделали? — Выпорол, и они заткнулись. Самое интересное, что побывавшие у настоящего хозяина землянки никогда не просятся на родину. Напротив, стоит им пригрозить, что их отправят обратно, и они готовы сделать для вас что угодно. — Торговец улыбнулся. — Они любят свои ошейники. — Только в ошейнике женщина обретает полную свободу, — сказал я. Это была горианская поговорка. Очень давно на Земле люди отвернулись от собственного тела, от природы, от генетически обусловленных психобиологических связей. Это привело к тому, что истощенная, нелюбимая и загрязненная промышленными отходами планета перестала восприниматься ими как родной дом. На Горе подобного не произошло. — Значит, — произнес, возвращаясь к Алейне, работорговец, — она землянка? — Да, — ответил я, — как и многих других, ее доставили сюда на невольничьем корабле. — Занятно, — пробормотал он. — В течение многих лет, — сказал я, — ее мускулы привыкали двигаться в механической, дерганой манере, похожей на движение роботов. Некоторые мышечные группы не были задействованы вообще. Надеюсь, они не атрофировались. — Мы пропустили ее через самые интенсивные тренировочные программы, — сказал работорговец, — но добились небольшого успеха. Она еше не чувствует себя женщиной, не двигается как женщина и, я подозреваю, еше не поняла, что такое быть женщиной. — Этому, — сказал я, — ее научит мужчина. — Они что, все там такие, на Земле? — спросил он. — Многие, — ответил я, — но не все. — Страшное, должно быть, место, — пробормотал он. — На Земле, — пояснил я, — женщины стараются походить на мужчин. — Зачем это? — опешил горианец. — Может быть, у них мало мужчин. — Не хватает мужского населения? — уточнил он. — Особей мужского пола там предостаточно, — сказал я, — а вот мужчин не хватает. — Мне это трудно понять, — покачал головой работорговец. Я улыбнулся: — Горианцу такие тонкости не объяснить. Он пожал плечами. — Их нельзя винить, — сказал я. — И мужчины и женщины Земли стали жертвами исторических факторов, социальных, интеллектуальных и технологических особенностей развития их общества. Мальчикам с колыбели прививали антимужские ценности, заставляли подавлять свои инстинкты и бояться их. Так они и вырастали, несчастные, затравленные, подверженные множеству болезней и расстройств. Единственное утешение они находили в покорности и подчинении сложившимся законам. — Значит, у них победили женщины? — спросил торговец. — Нет, — ответил я, — победили машины. Женщины тоже проиграли. — Не сомневаюсь, — вдруг перебил он меня, — что придет день и мужчины на Земле не побоятся стать мужчинами. — Боюсь, что нет, — ответил я. — Может быть, на это отважатся редкие личности. Слишком хорошо у них налажен процесс обучения, действующий на тонком, подсознательном уровне. Там женщины открыто боятся своей женственности, а мужчины, пусть и не так откровенно, боятся своей мужественности. Они отворачиваются от зова крови, делая вид, что его просто не существует. Они считают опасным следовать собственным инстинктам, и с каждым годом им становится все труднее сбросить наброшенные цепи. Соответственно самые слабые, глубже всего забравшиеся в капкан, заняли первые места. Зная, что у них никогда не хватит сил востребовать свои законные права, они опасаются, что это сделают другие, и истерично проповедуют все новые и новые запреты. — Слабые, — произнес горианец, — должны всегда бояться сильных. — Они боятся мира, в котором живут. — Значит, если я слабый, пусть все будут слабыми? — нахмурился торговец. — Именно так. — А как же женщины? — Пытаются имитировать мужественность, которую не находят у мужчин. — Фарс какой-то, — пробормотал горианец. — Это трагично, — сказал я. — Ладно, пойдем посмотрим нашу рабыню. Работорговец хлопнул в ладони и выкрикнул в сторону серебряного занавеса: — 92683! У нее добавилось плавности и чувственности в движениях, — добавил он. — Вот ее упражнения. — Он протянул мне лист бумаги. Эти упражнения я знал. Они предназначались для развития гибкости, подвижности и поддержания формы в молодых рабынях. — Вы знакомы с основами диеты? — поинтересовался он. — Да, — сказал я. Диете для рабынь на Горе уделялось столько же внимания, как в свое время на Земле выведению образцовых пород охотничьих собак. Особое значение придавалось контролю за калорийностью принимаемой пищи. Извечной проблемой становилось мелкое воровство. Рабыни без зазрения совести тянули печенье, конфеты и прочие сладости. Это их общая беда. Поэтому все кондитерские изделия тщательно от них прячут. Девушка должна по нескольку часов ублажать своего хозяина отменными представлениями, прежде чем он снизойдет и бросит ей конфетку. — Разумеется, тело ее стало значительно более приспособленным к окружающему миру, — произнес работорговец. Процесс завершится в стимуляционной клетке. Теперь ее кожа станет гораздо чувствительнее к малейшим переменам в температуре или влажности воздуха, она будет острее ощущать различия в текстуре поверхностей, к которым ей придется прикасаться. Она научится отличать степени шлифовки камней, которыми вымощен пол, почувствует едва заметную влагу на кафельных плитках, шелк разной плотности будет по-разному восприниматься ее телом. Она запомнит, как покалывают бедра разные типы ковров, как ощущается упряжь на коже, оценит холодок наручников на тонких запястьях. Все ее тело превратится в огромный чувствительный орган. Я был доволен. Первый шаг на пути к чувственности она сделала. — Рабыня 92683, — произнес женский голос. Из-за серебряных нитей появилась девушка. — Встань на колени, малышка Алейна, — сказал работорговец по-гориански. Я наблюдал, как она опустилась на колени. Похоже, работорговец поскромничал. Передо мной предстала другая девушка. Ей еще многое оставалось постичь, но огромный успех был очевиден. Самое интересное, отметил я, что девчонка еще не осознает произошедших с ней перемен. Она по-прежнему воспринимает себя такой же, какой была до помещения в пеналы. Перемена в движениях и позах отражала идущие в глубине процессы. Характерным в этом отношении является обучение в стимуляционной клетке, где инструкторы добиваются слияния физических и психологических реакций на внешние раздражители. Чувствительность начинает проявляться в общем состоянии и настроении обучаемой. Другими словами, рабыню не учат «выглядеть энергичной», ее просто делают энергичной, а став энергичной, она соответственно начинает по-другому и выглядеть. Девушка грациозно и томно опустилась на колени перед работорговцем. Я сидел рядом с ним в плетеном кресле. Невольница уже вела себя как рабыня для наслаждений. Она находилась в обществе свободных мужчин. Я видел, как глаза ее на мгновение закрылись, когда она ощутила холод каменных плит, а тело выпрямилось, впитывая в себя атмосферу помещения. Взгляд голубых глаз был беспокоен и сердит. — Как насчет того, — произнес специалист по рабыням, — чтобы доставить удовольствие мужчинам? Мы научили ее простейшим вещам, — добавил он, обращаясь ко мне. — Пока это все, что она умеет. — Вы научили ее танцевать? — спросил я. — Она еще не готова к танцам. Я взглянул на девушку, пытаясь оценить, насколько она понимает разговор на горианском языке. Похоже, не очень. — Встань, девушка, — обратился я к ней по-гориански. Она грациозно поднялась. — Наручники! — резко произнес я. Она тут же забросила ручки за спину, вытянула и повернула головку влево. В такой позе на нее удобно надеть наручники и пороть плетью. — На колени, — сказал я. Она снова опустилась в позу рабыни для удовольствий. По другую сторону от нее стояла, скрестив руки, огромная рабыня в шнурованных сандалиях и с плетью в руке. Та самая, что отвела ее в первый день в пеналы Тора. Рабыня улыбалась. Я показал на каменный пол и приказал на горианском: — Ползи. Девушка распласталась на животе, подползла ко мне и прижалась губами к моим ногам. Я отметил, как приятно щекочут кожу ее волосы. — Назад, — сказал я, и она поползла на место. — На колени! Девушка выпрямилась и приняла позу рабыни для удовольствий. Глаза ее сверкали гневом. Отлично, подумал я. — Проявляла ли она усердие? — поинтересовался я. — Да. Я улыбнулся. Кажется, девчонка решила прибегнуть к покорному бунту. Чтобы избежать голодания, порки и прочих кар, она исполняла все требования, стараясь при этом сохранить за собой островок свободы. Ей казалось, что она нас обманывает. Я не собирался вмешиваться, пусть настоящий хозяин отберет у нее этот остров и сделает из нее полноценную рабыню. Пока же, решил я, пусть думает, что она нас перехитрила. Рано или поздно хозяин обломает ее окончательно. Я нисколько не сомневался, что в руках сильного человека Алейна превратится в восхитительную рабыню, любящую и ценящую свое рабство. Я взглянул на великаншу с хлыстом, замершую у серебряного занавеса. — Почему ты не носишь шелк для рабов? Глаза женщины сверкнули, а пальцы сжались на рукоятке хлыста. — Она весьма ценится в пеналах, — ответил за рабыню ее хозяин. — Держит в страхе остальных рабынь. Я повернулся к Алейне. — Скажи, — спросил я по-английски, — что ты думаешь об этой рабыне? — Я боюсь ее, — прошептала крошка Алейна. — Почему? — Она очень сильная и грубая. — Ты боишься в ней мужского начала, — пояснил я. — Но это не имеет отношения к настоящей мужественности, это подделка. — Я пристально посмотрел ей в глаза. — А вот чего тебе действительно следует бояться, так это мужественности мужчин. — Она стоит любого мужика, — прошептала Алейна. — Приведите раба мужчину, — попросил я работорговца. Немедленно появился раб. Он не производил впечатления крупного человека, хотя был примерно на дюйм выше рабыни. — Вы даете гарантию, что этот человек не урод, не тупица и не инструктор по рукопашному бою? — Можете быть спокойны, — ответил работорговец. — Он чистит пеналы. Раньше был гуртовщиком. Попался на подделке надписей на ящиках со специями. Я положил медный тарн на стол работорговца. — Деритесь, — приказал я рабам. — Деритесь, — повторил работорговец. Мужчина смутился, зато женщина завизжала от ярости и кинулась на него с плетью. Ей удалось нанести ему два удара, после чего он вырвал плеть из ее руки и отшвырнул ее в сторону. — Не зли меня, — произнес он и отвернулся. Она изо всех сил пнула его в бедро и вцепилась скрюченными пальцами в лицо, стараясь выдавить глаза. Он перехватил ее руки и резким движением развернул спиной к себе. Она дико заорала, пытаясь вырваться. Тогда раб швырнул ее на каменную стену. Не успела она прийти в себя после удара, как он дернул ее за ноги, повалил на пол лицом вниз и сел сверху. Она злобно молотила кулаками по каменным плитам. Он сорвал с нее кожаную перевязь и скрутил за спиной руки. После этого бывший гуртовщик снял с рабыни пояс и сандалии. Длинными ремешками раб связал ее лодыжки и пропустил свободные концы через кольцо в ошейнике, для чего ему пришлось развернуть ошейник в другую сторону. Рабыня завизжала от боли, когда он затянул ремень, и тело ее выгнулось дугой. Затем он рывком повернул ее голову, заставив несчастную смотреть через правое плечо, и, чтобы она не могла двигаться, прижал ее лицо ногой. После этого он положил на глаза рабыни большие пальцы рук. — Я сдаюсь на твою милость, — заверещала рабыня. — Пожалуйста, отпусти меня, господин! Раб вопросительно посмотрел на хозяина. Тот подошел к лежащей на полу женщине, позвал слуг и приказал: — Надеть на нее невольничий шелк и отдать рабам! Слуги отвязали лодыжки от ошейника и рывком подняли рабыню на ноги. Стоять она все равно не могла, ибо ноги ее по-прежнему оставались связанными. — Кто твои хозяева? — спросил работорговец. Растрепанная невольница пролепетала: — Мужчины. — Взглянув на Алейну, она добавила: — Все мужчины — наши хозяева. Алейна побледнела. Рабыню унесли в пеналы. Я выкупил раба за серебряный тарск и тут же освободил его. — Встань, — приказал я дрожащей Алейне и надел на нее купленные накануне прогулочные цепи. — Так кто твои хозяева? — спросил я, глядя ей в глаза. Она смерила меня гневным взглядом и произнесла: — Мужчины. Все мужчины — хозяева. Сопровождаемый своей невольницей, я покинул кабинет городского работорговца. Сидя на спине кайила, по дороге к оазису Девяти Колодцев, я слушал мелодичный звон колокольчиков. Вечерело. Еще ан или два, и мы остановимся на ночлег. Разведут костры. Кайилов разобьют на десятки и сгонят в круг, после чего мальчишки-погонщики набросают в центр круга сена. Остальные установят шатры. В Тахари их ставят выходом на восток, чтобы они прогрелись под утренним солнцем. Гор, как и Земля, вращается на восток. Ночью часто требуется теплая джеллаба или дополнительное одеяло. Кочевники обычно разводят в середине шатра маленький костерок из навоза кайилов, который тлеет всю ночь и согревает ноги. Мне это было, конечно, ни к чему, ибо у меня в ногах спала бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, девушка Алейна. На ночь кайилов и рабынь стреножат. Чтобы стреножить кайила, достаточно пустить восьмеркой сплетенную из шерсти кайила веревку вокруг его ног, под коленями. Девушек, конечно, сковывают. Я накину прогулочную цепочку на лодыжки Алейны и выставлю цепь на минимальную длину. Таким образом, она не сможет даже встать. Затем я брошу ей коротенькую джеллабу и прикажу принять положение сна. К утру она свернется калачиком и спрячет личико под капюшоном. Джеллаба едва достает ей до подогнутых коленей. Я любил смотреть, как она спит. Девчонка была действительно хороша. Как-то раз она открыла глаза: — Господин? — Спи, рабыня, — ответил я. — Хорошо, господин, — пролепетала она. По утрам я развязывал ее пораньше, чтобы она могла вместе с другими рабынями заняться необходимыми делами. Однажды она утащила финик. Я не стал ее пороть. Я просто приковал ее с поднятыми руками к стволу флахдаха и разрешил детям кочевников ее подразнить. Это сущие маленькие дьяволы. Они принялись щекотать ее копьеобразными листьями дерева, а потом облили ее медом, чтобы привлечь маленьких черных песчаных мушек, которые тучами вьются вокруг водоемов в это время года. Когда караван отправился в путь, я отвязал ее и уложил в курдах. Неожиданно я сообразил, что кайил ступает по твердой поверхности. Почувствовав опасность, я мгновенно проснулся и поднялся в стременах. Вдоль каравана скакал всадник, выкрикивая одно слово: — Разбойники! Разбойники! Теперь и я разглядел несущихся со стороны холма бандитов. Их было больше сотни. Бурнусы надувались от ветра, кайилы скользили на крутом склоне; грабители приближались. Навстречу им вылетела охрана каравана. Стоя в стременах, я оглядывал пустыню. Атака шла только с одного направления. Могло, конечно, случиться и так, что бандиты специально заманивали нас в ловушку. Я видел, как Фарук, купец и хозяин каравана, скакал, размахивая копьем, в окружении шестерых слуг. Погонщики хватали животных под уздцы и, прикрывая от пыли глаза, вглядывались в горизонт на западе. Один из помощников Фарука поскакал к курдахам, на луке его седла болтались цепи для связывания рабынь. Он швырял цепочки в открытые курдахи и кричал: — Заковывайтесь! Некоторое время он ждал, пока рабыня не защелкнет маленькое кольцо на правой кисти, а большое — на левой лодыжке. Расстояние между кольцами не превышало шести дюймов. Затем всадник скакал к следующему курдаху, швырял цепочку очередной рабыне и повторял команду. Я подъехал к курдаху Алейны. Она высунула наружу голову без чадры и мяла в руках репсовый полог. — Что происходит? — возбужденно спросила она. — Помолчи. Она казалась испуганной. — Оставайся в курдахе, рабыня, — приказал я. — И не высовывайся. — Да, господин. Я поворотил кайила и наполовину вытащил ятаган из ножен, как вдруг раздался крик: — Это аретаи! Я задвинул ятаган в ножны. В нескольких сотнях ярдов от каравана разбойники выстроились в линию. Фарук уже находился там и о чем-то беседовал с их предводителем. Рядом нервно переступали ногами кайилы охранников каравана. Древки копий упирались в специальные ножны на стременах, а острия, словно иглы, буравили небо. Я проехал несколько шагов по направлению к говорящим, затем поворотил кайила и вернулся на место. — Это аретаи, — сказал один из погонщиков. Караван шел в оазис Девяти Колодцев. Там правил Сулейман, начальник тысячи копий. Высокий паша из рода аретаев. Несколько разбойников пристроились к середине каравана, большая группа поскакала в голову, еще одна в хвост. Человек двадцать вместе с Фаруком принялись осматривать гуртовщиков и погонщиков. — Что они делают? — спросил я ближайшего гуртовщика. — Ищут каваров, — проворчал он. — Что с ними сделают, если найдут? — поинтересовался я. — Перебьют, — пожал плечами гуртовщик. Я наблюдал, как Фарук со своей свитой приближается к нам. — Это люди Сулеймана, — пояснил другой гуртовщик, держа в руке повод кайила. — Они хотят проводить нас до оазиса Девяти Колодцев. Проверяющие были совсем близко. Они останавливались возле каждого человека, осматривали его и двигались дальше. Командовал аретаями человек в бурнусе с красным отворотом. Несколько всадников держали наготове обнаженные ятаганы. — А ты что, кавар? — поинтересовался гуртовщик. — Нет. Разбойники подошли к нам. Гуртовщик откинул капюшон бурнуса и натянул на лицо повязку. Под бурнусом он носил плотно прилегающую к черепу шапочку. Красная повязка из репса оставила разводы на его лице. Очевидно, он вымочил ее в примитивном красителе из раздавленных корней телекинта, и, попав на вспотевшее лицо, краска потекла. Гуртовщик засучил рукав походного халата. Главарь шайки взглянул на меня: — Рукав! Я закатал рукав на левом предплечье. Синей наколки ятагана, которую делают достигшим зрелости каварским мальчикам, у меня не было. — Он не кавар, — сказал Фарук и собрался ехать дальше, но главарь шайки оставался на месте и продолжал буравить меня взглядом. — Кто ты? — Я не кавар, — ответил я. — Он называет себя Хакимом из Тора, — сказал Фарук. — У северных ворот Тора, — произнес главарь, — есть колодец. Как он называется? — У северных ворот Тора колодца нет, — ответил я. — Как называется колодец возле мастерских седельщиков? — не унимался главарь. — Колодец Четвертой Попытки, — сказал я. — Более ста лет назад, на третьем году правления Шираца, тогдашнего бея города Тора, водоискатели с четвертой попытки вышли в тех местах на воду. Хорошо, что я посвятил несколько дней изучению города, прежде чем начал брать уроки владения ятаганом. Неумно выдавать себя за человека, о чьей жизни ты не имеешь ни малейшего понятия. — Ты говоришь со странным акцентом, — сказал главарь. — В Торе так не разговаривают. — Я не всю жизнь прожил в Торе, — ответил я. — Раньше я жил на севере. — Это каварский шпион, — сказал один из сподвижников главаря. — Я везу драгоценности Сулейману, вашему хозяину, — сказал я, — в обмен на финиковые кирпичи. — Надо его прикончить, — настаивал сподвижник. — Это твой курдах? — Главарь показал на ближайшего кайила. — Да. Проверяя караван, они клинками ятаганов отбрасывали полы курдахов, в которых могли укрыться кавары. Пока что им попадались скованные короткой цепью в пять звеньев за правую руку и левую ногу рабыни. — Кто внутри? — спросил он. — Никого, кроме моей рабыни. Он направил кайила к курдаху и вытянул ятаган, собираясь отбросить полу занавеса. Мой ятаган со звоном остановил его клинок. Все окаменели. Я видел, как пальцы сжимают рукоятки ятаганов, как опускаются копья. — Что, если ты прячешь внутри кавара? — спросил главарь. Острием своего клинка я отбросил занавес, и все увидели испуганную девушку, на которой из одежды были лишь ошейник и чадра. — Бедро, — приказал главарь. Девушка развернулась к нему левым бедром, на котором виднелось клеймо. — Это всего лишь рабыня, — разочарованно протянул второй бандит. Предводитель аретаев улыбнулся. Он успел разглядеть соблазнительные, сладостные изгибы маленькой рабыни. — Причем хорошенькая, — заметил он. — Приоткрой лицо, — бросил я. Девушка грациозно закинула руки за голову, пытаясь нащупать тесемки чадры. Тело ее при этом волнительно выгнулось. Раньше бы она это сделала по-другому. Я улыбнулся. Она становилась настоящей рабыней, сама того не подозревая. — Да, — повторил предводитель, — хорошенькая рабыня. — Глаза разбойника пожирали рот землянки, затем он жадно оглядел ее всю. — Поздравляю с прекрасной невольницей, — произнес он, обращаясь ко мне. Я принял похвалу, склонив голову. — Может быть, сегодня она нам станцует? — предложил он. — Она не умеет танцевать, — сказал я и добавил по-английски: — Ты еще не готова, чтобы танцевать для удовольствия мужчин. Алейна подалась назад. — Конечно нет, — ответила она по-английски, но я видел, как глаза ее загорелись возбуждением и любопытством. Вне всякого сомнения, она уже не раз представляла себя танцующей в свете костра по песку, под горящими взорами горианских воинов. Пройдет еще немало времени, прежде чем белокурая, холодная Алейна будет умолять: «Разреши, разреши мне танцевать для удовольствия мужчин». — Это варварка, — объяснил я главарю. — Я сказал ей, что она еще не готова танцевать для удовольствия мужчин. — Жаль, — проворчал он. На Горе принято, чтобы танцовщица удовлетворяла все желания, которые ей удалось вызвать у аудитории. Ей не позволяется возбудить людей и упорхнуть со сцены. Падая с последними тактами музыки на пол и отдавая себя на милость свободных мужчин, она может считать свой танец завершенным лишь наполовину. Ей еще предстоит заплатить за свою прелесть. — Тебе бы следовало научить ее танцевать, — сказал главарь. — Так я и сделаю, — ответил я. — Плеть может многому научить рабыню. — Мудрые и справедливые слова, — согласился я. — Хорошая рабыня, — проворчал он и поворотил кайила. Свита потянулась за ним, чтобы обследовать оставшуюся часть каравана. Его помощник, утверждавший, что я каварский шпион и что меня следует прикончить, смерил меня тяжелым взглядом и поскакал следом за всеми. — Совсем необязательно прибегать к плетке, когда будете учить меня танцам, господин, — лукаво произнесла Алейна по-гориански. — Знаю, — рассмеялся я. — Рабыня! Кулачки девушки сжались. — Надень чадру! Она повиновалась. — И не высовывайся. — Да, господин. Я увидел сверкающие гневом голубые глаза над желтой чадрой, рассмеялся и закрыл полог курдаха клинком ятагана. Постепенно, по мере того как девушка осознавала, что она рабыня в построенном — на рабстве мире и выхода у нее нет, в ней стали происходить разительные перемены. Ей начал нравиться ее ошейник и то, что она является собственностью мужчин. Она стала наглой и бессовестной, как и положено чужой собственности. Она стала задумываться над вещами, о которых не осмелилась бы подумать свободная женщина Она стала соблазнительной и привлекательной. Она стала чувственной, хитрой и умной; она стала собственностью Недавно она украла финик. И хотя я, конечно, ее наказал, в глубине души мне было приятно. Она становилась рабыней. Сегодня я видел, как она подняла чадру в присутствии мужчин. Я видел ее любопытство по поводу танцев. Она заявила, что плеть при обучении танцам не потребуется. Она считала себя внутренне свободной, рабыней лишь по имени и ошейнику, но в этом она ошибалась. Пусть потешится, решил я, пока настоящий хозяин не выбьет из нее последний остаток гордости. Прелестная Алейна, сама того не подозревая, делала большие успехи. Она становилась рабыней.Глава 5. ЧТО ПРОИЗОШЛО ВО ДВОРЦЕ ПАШИ СУЛЕЙМАНА
— Что ты за нее хочешь? — спросил Сулейман, восседавший на сложенных на ковре подушках. Он носил каффию и агал с шитьем рода аретаев. Перед нами на полированном малиновом полу в расслабленной позе стояла девушка с прекрасным телом. Она смотрела в сторону, так что казалось, будто ей скучно. По правде говоря, с ее стороны это выглядело дерзостью. Обнаженные бедра едва прикрывала накидка из желтого торианского шелка. Ноги оставались босыми, зато на лодыжках, особенно на левой, висело множество колокольчиков. Желтая накидка еще больше подчеркивала соблазнительные изгибы ее тела. На шее был защелкнут золотой ошейник, ниже висело несколько цепей и ожерелий. Кисти рук украшали браслеты, а на самих руках красовались великолепные ' пластины. На левой руке их насчитывалось гораздо больше. Рабыня встряхнула роскошной белокурой гривой. — Приготовься доставить удовольствие свободному мужчине, — сказал я. Она была голубоглаза и светлокожа. Рабыня согнула колени, перенесла вес тела на пятки, высоко вскинула руки и соединила кисти. Я подал знак музыкантам. Раздался чистый звон цимбал, и Алейна начала свой танец. — Вам нравится рабыня? — спросил я Сулеймана. Он следил за ней, прикрыв узкие глаза тяжелыми веками. Лицо его не выражало никаких эмоций. — Любопытна, — заметил он равнодушно. Я снял с пояса кошелек, в котором хранил жемчуга. Разрезав нить, я выложил перед Сулейманом на низкий столик две драгоценные жемчужины. Он поочередно оглядел их, беря со стола большим и указательным пальцами. Несколько раз Сулейман смотрел сквозь них на свет. Я уже выяснил примерную рыночную стоимость этих камней и знал, сколько смогу получить за них финиковых кирпичей. Справа от Сулеймана сидел в скучающей позе еще один человек. Он тоже носил каффию с агалом и кафтан из шелка. Это был торговец солью из Касры. — Жаль, — произнес Ибн-Саран, — что не удалась наша общая поездка в Касру, а оттуда в Тор. — Меня срочно вызвали по важному делу, — сказал я. — Для меня это была большая потеря. — Ибн-Саран поднес к губам дымящийся кубок с черным вином. Сулейман щелчком пальца оттолкнул несколько жемчужин. Я сложил их в кошелек. Его интересовали бриллианты и опалы. И то и другое — большая редкость на рынке драгоценностей Тахари. Он поднял глаза на Алейну. Казалось, тело ее застыло. Между тем она танцевала. Со стороны можно было подумать, что она делает это против своей воли. Создавалось впечатление, что девушка старается не двигаться, но тело ее не слушается и подрагивает в такт сладостной музыке, выдавая в ней истинную рабыню. Глаза ее закрылись, зубки впились в нижнюю губу; она высоко вскинула руки и стиснула кулачки. Вопреки ее желаниям, тело девушки двигалось и продолжало соблазнять сидящих вокруг мужчин. Сулейман и Ибн-Саран лениво следили за проделками танцовщицы. Кстати, мне пришлось целый месяц проторчать в оазисе Девяти Колодцев, прежде чем удалось добиться аудиенции у Сулеймана. Не отрывая глаз от Алейны, Ибн-Саран поднял палец, и к нему с кувшином черного вина тут же метнулась босоногая рабыня в прозрачных шальварах и узкой накидке из красного шелка, оставляющей обнаженными живот и грудь. Она опустилась на колени и наполнила его кубок. Под прозрачной чадрой я разглядел металлический ошейник. Она даже не взглянула в мою сторону. Вместе с кувшином черного вина рабыня вернулась на свое место. Ибн-Саран поднял другой палец. К нему кинулась рыжеволосая белокожая рабыня, также одетая в чадру, шальвары и накидку. В руках она держала поднос с разными сортами сахара и ложками. Опустившись на колени, она поставила поднос на стол. Крошечной ложечкой, не превышающей в диаметре одной десятой хорта, она отмерила четыре порции белого сахара и шесть желтого, после чего разными ложечками размешала белый и желтый сахар.„По-том она прижала кубок к щеке, проверяя температуру. Поймав взгляд Ибн-Сарана, рабыня поцеловала кубок, протянула его купцу и, склонив голову, удалилась. Я даже не обернулся, чтобы посмотреть на первую девушку, налившую вина из серебряного кувшина. Интересно, кому она принадлежит, Ибн-Сарану или Сулейману. Скорее всего Сулейману, поскольку мы находились у него в гостях. Сулейман неохотно отодвинул еще два камня. Я положил их в кошелек. Танцуя, Алейна обернулась. Я улыбнулся. Под желтым шелком виднелся еще не заживший синяк. Она получила его на четвертый день после того, как к нам присоединилась высланная из оазиса Четырех Колодцев охрана. Это случилось на водопое. Алейна несла на голове огромный кувшин со взбитым молоком верра. Я видел, как все произошло, и считаю, что она сама напросилась. Алейна проходила мимо сидящего в тени красивого широкоплечего кочевника и вдруг принялась соблазнительно раскачивать бедрами. Кочевник вскочил на ноги и жесткими, как клеши, пальцами ущипнул ее за ягодицу. Визг рабыни был слышен за четверть пасанга. Она перепугала кайилов и верров, бурдюк полетел на землю; к счастью для нее, швы не разошлись. Она развернулась к обидчику, но кочевник, горой возвышаясь над невольницей, произнес: — У тебя красивая походка, рабыня. Она попятилась, споткнулась и, наконец, уперлась спиной в покосившийся ствол флахдаха. — Ты хорошенькая рабыня, — продолжал он. — Я был бы не против с тобой побаловаться. — Она отвернулась, а он положил руку на ее грудь. Алейна подалась назад, царапаясь голой спиной о ствол дерева и отчаянно мотая головой. Таким образом ей удалось вскарабкаться почти на фут по стволу покосившегося дерева, прежде чем он впился поцелуем в ее губы, прямо через чадру, на которой осталась кровавая отметина. Затем он схватил ее за волосы и несколькими узлами завязал их на дереве, после чего повернулся и ушел. Она стояла возле дерева на коленях и рыдала, отчаянно пытаясь развязать невидимые узлы. Прошло более десяти ен, прежде чем, к удивлению всего лагеря, ей удалось освободиться. Самое досадное, что ее увидела Айя, рабыня Фарука, которая учила ее различным вещам. Айе не понравилось, что Алейна прохлаждается у дерева, а бурдюк со взбитым молоком верра валяется в пыли. Прежде чем Алейне удалось окончательно развязаться, Айя успела несколько раз огреть ее своим излюбленным предметом обучения — уздечкой для кайила с узлами. — Лентяйка! — вопила она. — Все никак не наиграешься! Несчастная Алейна поставила бурдюк на голову и побежала исполнять порученную работу. Вечером, после того как Айя посчитала, что на сегодня хватит, и отпустила Алейну, рабыня прибежала ко мне жаловаться. — Ну разве он после этого не ужасная скотина? — закончила она своей рассказ. — Да, — кивнул я, — он — ужасная скотина. — Почему ты не вмешался? Я пожал плечами: — По-моему, ты и сама прекрасно справилась. — Вот как? — произнесла она и через несколько минут добавила: — Разве ты не должен защищать свою собственность? — Должен, если она представляет какую-нибудь ценность. — О! — вырвалось у Алейны, и она опустила глаза. — Сними с меня тапочки, — приказал я. Она послушно согнулась. Поздно вечером, свернувшись клубком у меня в ногах, она вдруг заговорила: — Господин? — Да? — Он ужасная скотина, ведь так? — Так. Наступила долгая пауза. Затем я услышал: — Как ты думаешь, я еще увижу его? — Кочевники бедные люди. Я полагал, ты хочешь достаться богатому. — Я не собираюсь ему доставаться! Я его ненавижу! — О! — произнес я. Спустя некоторое время она сказала: — Господин? — Да? — Как ты думаешь, господин, увижу ли я его еще раз? — Не знаю. В темноте я услышал, как звякнула намотанная на ее лодыжку цепочка. Невольница замерла, стоя на коленях. Голова ее прижалась к циновке. — Господин, — прошептала она. — Да? — отозвался я. — Может быть, я начну учиться танцевать? — Кто это «я»? — Алейна, твоя рабыня, господин, умоляет тебя научить ее танцевать. — Может быть, ее и научат. Некоторое время мы молчали. — Алейна? — Да, господин? — Считаешь ли ты в глубине души себя рабыней? — Может ли девушка ответить честно? — Конечно. — Я никогда не стану истинной рабыней, — ответила она. — Я женщина с Земли. — О, — сказал я и улыбнулся. Снаружи доносился шорох ветра, фырканье кайилов и перекличка стражников. — Почему Алейна решила учиться танцевать? — спросил я. Девушка задумалась, потом вздохнула: — Алейна думает, что это доставит ей удовольствие и займет ее время. К тому же это пойдет на пользу здоровью. Это поможет ей сохранить фигуру. — Алейна, — сказал я, — хочет танцевать, причем танцевать истинно женские танцы, потому что в глубине сердца она хранит секрет. — В чем же секрет Алейны? — спросила она. — В том, что в глубине души она хочет стать рабыней. — Ерунда! — воскликнула девушка. — Есть и еще одна тайна, — сказал я. — О которой не знает сама Алейна. — Что еще за тайна? — То, что, желая в глубине души стать рабыней, Алейна не заметила, как уже стала ею. — Нет! — крикнула девушка. — Нет! Нет! — Она из тех девушек, для которых клеймо и ошейник лишь внешние подтверждения внутреннего состояния — Нет! — Для таких девушек клеймо — разглашение давно не существующей тайны. — Нет! — крикнула она. — Клеймо и ошейник, Алейна, — это то, что тебе надо. — Нет! — Она зарыдала, и я услышал, как пальцы ее пытаются сорвать ошейник. — Радуйся, что он у тебя на теле! Многие девушки о нем только мечтают! Она долго плакала в темноте и отчаянно тянула себя за ошейник.Ибн-Саран потягивал густое черное вино и смотрел на танцующую перед ним рабыню в желтой шелковой накидке. Я видел, что ее прелести произвели на него впечатление. Она изогнулась, вытянула ногу и, следуя музыке, медленно гладила ее руками. Алейна была действительно хороша, поскольку в душе ее пылал огонь рабыни. Время от времени она бросала на нас лукавый взгляд, словно желая сказать — вот я исполняю для вас танец рабыни, а между тем в глубине души я совершенно свободна. Вы меня так и не приручили. И никогда не приручите. Меня приручить нельзя. Ни один мужчина не сумеет меня приручить. Придет время, и она поймет, что уже давно стала настоящей рабыней. В таких делах спешить не следует. В Тахаримужчины очень терпеливы. Перед Сулейманом лежало пять камней, три бриллианта с красными и белыми проблесками и два опала, один обычный, молочного оттенка, другой — редкий пламенный опал, голубой с зеленым. На Земле опалы не очень ценятся, зато на Горе они большая редкость. Я привез уникальные экземпляры, отполированные яйцеобразные камни. Конечно, их стоимость не дотягивала до стоимости бриллиантов. — Что ты хочешь за эти камни? — спросил Сулейман. — Сто весов финиковых кирпичей. — Это слишком много. Я и сам знал, что запросил лишнее. Трюк заключался в том, чтобы изначально назвать высокую цену, а потом прийти к разумному компромиссу. При этом нельзя запрашивать слишком много, чтобы не оскорбить умного и уважаемого человека. Завысить цену — значит дать понять, что считаешь собеседника за дурака. В случае с Сулейманом это могло привести к весьма нежелательным для меня последствиям, как, например, немедленное обезглавливание, а то и что-нибудь похуже, в зависимости от его настроения. — Двадцать весов финиковых кирпичей, — сказал он. — Это слишком мало. Сулейман разглядывал камни. Он и сам понимал, что это не цена. Сулейман умел разбираться в товарах. Он обладал вкусом. К тому же он был очень умным человеком. Он уготовил мне ловушку.
То, что это ловушка, я осознал ночью. Шла шестая ночь после присоединения к каравану Фарука людей из племени аретаев. Помощник предводителя, второй после него человек в отряде, подъехал к моему шатру. Именно он требовал прикончить меня как каварского шпиона. Звали этого человека Хамид. Он подозрительно огляделся, затем ввалился в шатер и уселся на мои циновки. Я не собирался его убивать. — Ты привез камни для продажи Сулейману, высокому паше из рода Аретаев, — сказал он. — Да, — ответил я. — Отдай их мне. — Хамид явно волновался. — Я передам их Сулейману. Он все равно тебя не примет. А я отдам тебе их цену в финиковых кирпичах. — Не очень удачный план, — сказал я. Глаза его сузились, а злое лицо потемнело. — Выйди, — сказал он Алейне. Я еще не успел ее стреножить. Девушка вопросительно посмотрела на меня. — Выйди, — кивнул я. — Не хочу говорить при рабыне, — пояснил он. — Понимаю. — Если он собрался меня убить, умнее делать это без свидетелей, путь даже и рабов. — Вокруг много каваров, — улыбнулся он. — Очень много. По правде говоря, я и сам заметил, что последние несколько дней на горизонте то и дело появляются группы всадников. Когда наша охрана выезжала им навстречу, они исчезали. — Поблизости целый отряд каваров, — сказал Хамид, — числом от трехсот до четырехсот человек. — Разбойники? — Кавары. И люди из подчиненного им племени та'кара. — Он пристально посмотрел на меня. — Скоро может начаться война. Караванов не будет. Купцы не осмелятся идти через пустыню. Кавары не хотят, чтобы купцы добирались до Сулеймана. Они хотят, чтобы вся торговля шла через оазис Серебряных Камней. — Это был оазис племени чаров, одного из подчиненных каварам племен. Название происходит со стародавних времен, когда умирающие от жажды путешественники вышли рано утром к воде. На окружающие источник камни выпала роса. В лучах утреннего солнца она сверкала как серебро. Роса, кстати, весьма частое явление в Тахари. За ночь на камнях концентрируется много влаги. Понятно, что первые же лучи солнца мгновенно ее выжигают. Иногда кочевники чистят камни и выставляют их на ночь, а утром слизывают воду. Напиться таким способом, конечно, нельзя, но губы и язык освежить можно. — Если кругом так много каваров и та'кара, значит, вы не сможете обеспечить безопасность каравана? — В самом деле, в случае войны охрана в сто человек могла скорее спровоцировать атаку. Хамид, заместитель Шакара, предводителя отряда аре-таев, пропустил мое замечание мимо ушей. Вместо этого он сказал: — Дай мне камни. Я сохраню их в безопасности. Иначе они могут достаться каварам. Я передам их Сулейману. Он не станет встречаться с тобой. Я за тебя поторгуюсь. Ты получишь хорошую цену в финиковых кирпичах. — Я сам поторгуюсь с Сулейманом, — сказал я. — Каварская сволочь! — прошипел он. Я промолчал. — Дай мне камни! — Нет, — сказал я. — Ты планируешь добиться аудиенции Сулеймана, чтобы его убить! И получить за это финиковых кирпичей. Тебе понадобится кинжал! Он прыгнул как дикий кот, но на моем месте уже никого не было. Я выбил ударом ноги шест, на котором держался шатер, и выкатился наружу. — Эй! — вопил я что было сил. — На помощь! Грабители! Ко мне немедленно бросились несколько человек, среди них предводитель отряда Шакар. Вокруг тут же столпились погонщики и гуртовщики. По сигналу Шакара принесли факелы. Из-под рухнувшего шатра выбрался Хамид. — Да это же благородный Хамид! — воскликнул я. — Прости меня, высокочтимый господин! Я по ошибке принял тебя за грабителя. Хамид с проклятиями отряхивал песок с одежды. — Только неуклюжий человек может обвалить себе на голову шатер, — проворчал предводитель отряда, засовывая ятаган в ножны. — Зацепился, — огрызнулся Хамид и, не оборачиваясь, скрылся в темноте. — Поставь шатер, — приказал я испуганной Алейне — Да, господин. Затем я отправился к Фаруку. Я не хотел, чтобы он терял людей.
Атаки каваров пришлось ждать недолго. Она началась около десяти часов утра на следующий день, когда наступил горианский полдень. Я даже не удивился, когда вылетевшие навстречу противнику воины аретаев поворотили кайилов и ускакали в пустыню, бросив караван на произвол судьбы. Каваров было действительно много. — Не сопротивляться! — скомандовал Фарук своей охране, разъезжая из конца в конец каравана. — Не сопротивляться! Спустя несколько мгновений на нас налетела толпа каваров. Бурнусы были отброшены за спину, в руках угрожающе торчали копья. Охрана Фарука, повинуясь его приказу, повтыкала копья и ятаганы в песок. Рабыни визжали от страха. Кавары приказали мужчинам спешиться. Всех согнали в кучу. Погонщикам было приказано выстроить всех кайилов в один ряд. Разбойники наугад открывали ящики или вспарывали мешки, пытаясь определить, что везет караван. Один воин провел копьем черту на песке. — Разденьте женщин и выстройте их вдоль этой линии, — приказал он. Женщин выстроили в одну длинную шеренгу. С некоторых ятаганами сорвали одежду и чадру. Я видел, как Алейну выдернули из курдаха и швырнули на песок. Она в ужасе припала к земле. Какой-то воин, не слезая с кайила, острием копья сорвал с нее чадру. — Смотри, какая красавица! — воскликнул воин. Острое как бритва копье уперлось ей в грудь. — Становись в ряд, рабыня! — приказал он. — Да, господин, — пролепетала Алейна. — А ты почему не разоружился? — спросил меня подъехавший кавар. — Я не подчиняюсь Фаруку. — Ты едешь с караваном, разве не так? — Мы идем в одну сторону, — сказал я. — Бросай оружие и слезай на землю! — приказал он. — Нет. — Мы не хотим тебя убивать, — сказал кавар. — Мне приятно это слышать, — ответил я. — И у меня нет планов убивать вас. — Если это аретай, убей его! — распорядился проезжающий мимо всадник. — Ты аретай? — спросил меня воин. — Нет. Я видел, как некоторых кайилов отвели в сторону. Других оставили с погонщиками. Топчущиеся животные подняли страшную пыль. Она покрывала щиколотки и икры выстроенных в шеренгу рабынь. Девушки прикрывали глаза от палящего солнца и пыли. Двое тяжело кашляли, некоторые приплясывали, их маленькие босые ножки не выдерживали жжения раскаленного песка. Вдоль шеренги разъезжал видный кавар, осматривая добычу. Он выкрикнул команду, и первой из строя вытолкали Алейну. Я был безмерно доволен, что кавары посчитали ее достойной добычей. — Встань сюда, девушка, — приказал кавар. Меня это не удивляло. Она с каждым днем становилась все лучше и лучше. Рано или поздно она должна была возрадоваться своему состоянию рабыни и по-настоящему возлюбить ошейник. На Земле ее приучали подражать противоестественному поведению и совершать поступки, противные собственной природе. На Земле больше всего боялись, что мужчины и женщины станут самими собой и женщинам захочется быть рабынями. На Горе это как раз считалось нормой. Как ни странно, но основным чувством живущей в рабстве женщины является благодарность. Иногда мне не ясно, за что 'могут испытывать такую благодарность полностью зависящие от чужой воли люди. Рядом с Алейной стояли уже восемь девушек. Шестерых кавары забраковали. — Бегите к своим хозяевам, — приказали им воины, и те в слезах покинули шеренгу. Я видел, что Алейне нравится возглавлять колонну отобранных рабынь. Еще больше ей понравилось, что Айя, которая успела попортить ей немало крови, была отвергнута каварами. Алейна выпрямилась и гордо ожидала, пока ее закуют в цепи. До этого, естественно, не дойдет. — Я тебе советую бросить оружие и слезть на землю, — повторил кавар. — А я тебе советую забирать своих дружков и подобру-поздорову сматываться, — ответил я. — Не понимаю, — нахмурился он. — Если бы ты был аретаем, — спросил я, — сдал бы ты караван без боя? — Конечно нет, — ответил он и побледнел. — Несмотря на то что я вижу пыль на востоке, я бы не стал на вашем месте бежать на запад. Это было бы наиболее естественной реакцией испуганных, растерявшихся людей. Там вас и станут ждать. Учитывая протяженность территории и количество воинов, которых могут собрать аретаи, они попытаются окружить вас вместе с караваном. Так вот, я бы вам рекомендовал, хотя и я могу ошибиться, бросать все и уходить на юг. — На юг! — опешил он. — Да там же земля аретаев! — Зато там они точно не устроят засады. А вы всегда можете свернуть в сторону. Кавар привстал на стременах, затем подозвал проезжающего мимо начальника. Они вдвоем вглядывались в растянувшееся на несколько пасангов облако пыли, которое, словно клинок огромного ятагана, двигалось в нашу сторону. — Бежим! — крикнул начальник. — Вначале узнайте, сколько их, — сказал я. Начальник уставился на меня. — Ну и сколько же их? — спросил он. — Точно не знаю. Полагаю, достаточно для того, чтобы осуществить задуманное. — Кто ты? — Тот, кто направляется в оазис Девяти Колодцев. Начальник поднялся в стременах и поднял копье. Всадники выстраивались к маршу. Сердито пиная кайилов, кавары покинули лагерь. Они поскакали на юг. Командовал ими умный человек. Я подъехал к Алейне. Она взглянула на меня. — Похоже, тебя не закуют в цепи, — сказал я. — Я так рада, — ответила девушка. — Не расстраивайся, — успокоил я ее. — Они еще успеют тебе надоесть. Тебя будут заковывать часто и надолго. — Вот как? — вздернула она носик. — Посмотришь, — заверил я рабыню. Она лукаво улыбнулась. — Они хотели заковать меня самую первую, — засмеялась она. — Я стояла самой первой в шеренге. Мне пришлось бы вести за собой всех рабынь! — Тебе бы никуда не пришлось их вести, — сказал я. — По пустыне рабынь не водят. Их сковывают попарно и перебрасывают через седло кайила. — Если бы мы пошли пешком, — упрямо повторила она, — я бы шла первой. — Конечно, — сказал я и поднял ее в седло. — А я между тем не самая высокая, — заметила она. — Там были девушки выше меня ростом. — Ты случаем не наглеешь? — поинтересовался я. — Ну, конечно нет, господин, — замотала она головой. — Но ведь все это означает, что я самая красивая! — Среди тарсков даже слин в цене. — О, господин, — вздохнула она, и я посадил ее в курдах. Она встала на колени. Кончиком копья я поднял с песка ее чадру и бросил к ее ногам. — Почини и прикрой свой ротик. Что-то последнее время он стал очень часто открываться. — Хорошо, господин. Я посмотрел на восток. В сторону каравана скакало не менее четырехсот всадников. — Господин, — позвала девушка. — Что еще? — Я знаю, что я красивая. — Кто тебе сказал? — спросил я. Алейна стояла в курдахе на коленях, положив чадру на ноги. Потом она выпрямилась и гордо вскинула подбородок. Шея у нее действительно была великолепна, длинная, белая, аристократическая. Даже металлические застежки ошейника смотрелись на ней как дорогое украшение. Глаза ее сверкали поразительным голубым цветом, а по плечам рассыпалась роскошная белокурая грива. — С чего ты взяла, что ты красивая? — спросил я. Она встряхнула головой, а потом взглянула мне прямо в глаза. Пальцы ее поглаживали металлический ошейник. — Потому что меня взяли в рабство. Я вытащил ятаган, намереваясь закрыть полог курдаха. Аретаи неслись в направлении каравана. До них оставалось не более двух пасангов. Теперь я видел, что с запада в нашу сторону тоже скакало человек двести всадников. Рассчитано было неплохо, только каваров к этому времени уже и след простыл. — Разве я не права, господин? — Конечно, права, рабыня. Если бы мужчины не посчитали тебя красивой, они бы с радостью оставили тебя на свободе. Только самые красивые девушки удостаиваются клейма и ошейника. Чем красивее и оригинальнее выглядит женщина, тем больше у нее шансов угодить в рабство. Она смотрела на меня широко открытыми голубыми глазами. — Когда настоящий мужчина видит красивую женщину, ему хочется ею обладать. — В этом мире они могут себе это позволить. — В этом мире они так и живут. — Бедные женщины! — вздохнула Алейна. Я пожал плечами. — Господин, — позвала она. — Да? — Можно, чтобы Алейна, твоя послушная девушка, твоя исполнительная рабыня, начала учиться танцевать? — Ты еще не забыла молодого кочевника? — спросил я. Она мрачно потупила взор. — Не умея танцевать, тебе будет трудно его покорить. — Да он просто скотина! — взорвалась она. — Он ужасный! Ужасный! Ты видел, как он меня оскорбил? — А ведь ты можешь попасть к такому же. — Ужасно, — простонала она и заплакала. Невзирая на ее возмущение, я ощупал ее тело. Оно было горячим и влажным. — Хорошо, маленькая Алейна, — сказал я. — Я научу тебя танцевать, ибо в твоем теле горит огонь рабыни. — Нет! — Огонь рабыни, — повторил я и захлопнул полог курдаха. С востока и с запада на караван налетели визжащие аретаи с копьями и ятаганами. Ни каваров, ни та'кара они не нашли.
Сулейман был умным и рассудительным человеком. К тому же он обладал большим вкусом. Он внимательно изучал камни. Он подготовил мне ловушку. — Двадцать пять весов финиковых кирпичей, — сказал он. — Девяносто, — ответил я. — Ты назвал слишком высокую цену. — Но твоя цена, великий паша, показалась мне чересчур низкой. — Где кавары? — заорал Шакар, предводитель аретаев, когда его отряд окружил караван. Рядом с ним восседал на кайиле его сподвижник Хамид. — Уехали, — пожал я плечами. Если бы они попались в ловушку, живым не ушел бы никто. Таких людей, как Сулейман, надо уважать. Реальная стоимость камней, как я выяснил в Торе, составляла от шестидесяти до восьмидесяти весов финиковых кирпичей. Естественно, меня интересовал не торг, а возможность встретиться с Сулейманом. Прошел уже месяц с тех пор, как я приехал в оазис. И только сегодня паша согласился принять меня. Не так давно сюда же прибыл с караваном Ибн-Саран. Всего в Девяти Колодцах проживало около двадцати тысяч человек, в основном мелкие фермеры и ремесленники с семьями. Это был один из самых крупных оазисов в Тахари. Для меня было очень важно повидать Сулеймана. В подтверждение своей легенды я хотел продать ему камни. Кроме того, получив за камни финиковые кирпичи, я мог бы по дороге на восток с успехом выдавать себя за торговца финиковыми кирпичами. Меня не оставляло подозрение, что согласие Сулеймана предоставить мне аудиенцию как-то связано с прибытием в оазис Ибн-Сарана. Похоже, он решил защищать мои интересы. Конечно, он помнил меня по дому Самоса. Я уже решил, что, если не удастся увидеть Сулеймана в ближайшее время, надо отправляться дальше. Без проводника это было чрезвычайно опасно. В Тахари принято убивать тех, кто пришел составлять карты этой страны. Местные жители хорошо знают пустыню и не хотят, чтобы ее узнали другие. Без проводника, знающего, где искать воду, отправляться в Тахари — самоубийство. Я предлагал проводникам хорошие деньги, но ни один человек до сих пор не откликнулся. Все ссылались на угрозу войны, утверждая, что в такое время отправляться в путь чрезвычайно опасно. Я подозревал, что им просто запретили соглашаться. Удалось вроде бы уговорить одного парня, но на следующее утро он явился ко мне и сказал, что передумал. Слишком опасно в такое время пускаться в путь по пустыне. Иногда мне попадался Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев. Он по-прежнему был уверен, что я каварский шпион. Но как только в оазис прибыл Ибн-Саран, меня допустили к Сулейману. Может быть, Сулейман ждал Ибн-Сарана? У меня создалось впечатление, что Ибн-Саран пользовался в Девяти Колодцах влиянием большим, чем можно было ожидать от простого торговца солью. Я видел, как люди отступают в сторону перед его кайилом и приветственно поднимают руки. Танцуя, Алейна почувствовала силу и власть Ибн-Сарана. Полураздетой танцовщице, демонстрирующей свою красоту, нетрудно определить, кто из смотрящих на нее обладает силой и властью. Я даже не знаю, как им это удается. Конечно, в определенной степени многое зависит от одежды, но гораздо важнее, как я понимаю, манера держаться, уверенность в себе, взгляды, которые мужчина бросает на понравившуюся ему женщину. Рабыня чувствует, обладает ли желающий ее мужчина силой и властью. На подсознательном уровне взгляд властного мужчины потрясает женщину, и она начинает лезть из кожи вон, чтобы понравиться ему еще больше. К рабыням это относится в особой степени, поскольку у них женское начало оголено самым бесстыдным и наглым образом. Ибн-Саран равнодушно взирал на танцовщицу и потягивал горячее черное вино. Алейна бросилась перед ним на пол, подергиваясь в такт музыке. Мне показалось, что она увидела в нем богача, который сумеет обеспечить ей жизнь, свободную от унизительных трудов обычной женщины. Она надеялась, что с ним ей не придется размалывать зерна тяжелым пестиком, шить одежды, взбивать молоко в бурдюках и выпасать скот на жаре. Я наблюдал, как она извивается, ползает на животе, дергается, стонет и простирает к нему руки. За уроки танцев, которые начались сразу же после нашего прибытия в оазис Девяти Колодцев, я заплатил сущие гроши, а между тем стоимость Алейны возросла раза в два или три. Плата за уроки была, с моей точки зрения, неплохим вложением денег. Моя собственность росла в цене. Но самое главное — уроки принесли неоценимую пользу самой девушке. Она окунулась в учебу с невероятной энергией и прилежанием, часами отрабатывая такие простые движения, как вращение кистью. Ее учила танцовщица из кофейни по имени Селейна. Вместе с ней я взял в аренду флейтиста, а чуть позже игрока на каске. Как-то раз я зашел посмотреть, как идут дела. Алейна лежала на песке, вся мокрая от пота и увешанная колокольчиками. — Часто тебе приходится ее бить? — поинтересовался я у Селейны. — Что вы, — откликнулась рабыня. — Никогда не видела таких усердных учениц. — Играйте, — приказал я музыкантам. Они играли до тех пор, пока я не остановил их, подняв кверху палец. В ту же секунду Алейна замерла, высоко подняв правую руку и положив левую на бедро. Взгляд ее замер на пальцах левой руки, словно она не могла поверить, что они осмелятся погладить ее кожу. Затем она вышла из позы, встряхнула головой и, тяжело дыша, спросила: — Нравится ли господину его девочка? — Очень, — ответил я. — Вне всякого сомнения, ты понравишься и молодому кочевнику. Она презрительно фыркнула. — Такие, как он, для меня больше не существуют. — Она тут же склонила головку и прикусила губу — Конечно, господин сделает так, как сочтет нужным, но ведь богатый человек даст за меня больше денег. Она опустилась на колени, пот струился по ее гладкому телу и капал на песок. — Пожалуйста, господин, продай меня богатому человеку. Я жестом приказал ей подняться и дал знак музыкантам. Начался новый танец. Я наблюдал за ее движениями. Не исключено, что она сумеет заинтересовать и солидного покупателя. А что, если, подумал я, продать ее Сулейману? Танцевала она хорошо. — Первый раз вижу, чтобы рабыня так быстро и естественно усваивала науку танцев, — похвалила ее Селейна. — Она прирожденная рабыня, — отозвался я. — Разве может женщина чувствовать себя другой в ваших руках? — произнесла Селейна, глядя мне в глаза. — Иди в альков, — приказал я. В конце концов, я ее арендовал. — А ты работай, — сказал я Алейне. — То, что я хорошо танцую, — заявила Алейна, не прекращая двигаться в такт музыке, — еще не значит, что я прирожденная рабыня. Я улыбнулся и пошел в альков вслед за Селейной. — Меня еще не укротили! — выкрикивала Алейна. — Еще ни один мужчина меня не укротил! — А ну, на колени! — обернулся я. Алейна немедленно опустилась на колени. — Скажи: «Меня укротили». — Меня укротили, — с готовностью повторила она. Это был бунт покорности. — Работай дальше, — сказал я. Музыканты заиграли, и девушка возобновила свой танец. Это выглядело великолепно. И неправдоподобно. Эта дурочка действительно не подозревала, что она — прирожденная рабыня. Я любовался ее движениями. Она призывно мне улыбнулась. Я наблюдал, как закружились ее светлые волосы, когда она начала бешено вращаться. Глаза ее на мгновение фиксировали какую-то точку в комнате, танцовщица делала поворот, голова ее резко дергалась, и она снова смотрела в ту же точку. Затем она закончила вращение и замерла, высоко подняв руки над головой. Тело прямое, живот втянут, правая ножка вытянута, пальчики едва касаются пола. Затем она снова приняла исходную позицию. В Тахари хорошо заплатят за ее белую кожу. Светлые волосы и голубые глаза еще больше повышали ее стоимость. Но самое главное достоинство заключалось в том, что девчонка выглядела дьявольски красивой, как на мордашку, так и на фигуру. Тело ее было хоть и не полным, но удивительно соблазнительным и округлым. По земным меркам она была пять футов четыре дюйма ростом. Личико у нее было просто прелестно, особенно губы. Удивительно женственное лицо. На таком лице читаются все эмоции. Губы начинают быстро дрожать, глаза быстро увлажняются и наполняются крупными слезами. Она очень легко обижалась и не умела контролировать своих чувств, что для невольницы всегда считалось большим плюсом. Ее ранимость и четкая выраженность чувств делали ее особо желанной и уязвимой для мужчин. Эти качества облегчали им задачу и приносили дополнительную радость. Как-то раз я увидел ее почерк. Он выдавал бьющую через край женственность. Особенно же это проявлялось в танце. В ее животе горел огонь рабыни. С ней проблем не возникнет. Она принесет хорошую прибыль. Приобрести Алейну, прикидывал я, сможет позволить себе только состоятельный человек. Большая удача привезти такую девушку на юг. Я не сомневался, что она окупит себя в несколько раз. — Господин! — позвала меня из алькова Селейна, танцовщица из кофейни. Она стояла за опущенным шелковым пологом. Одежду она уже сбросила. — Пожалуйста, господин! — умоляюще произнесла она. Под тесемками колокольчиков я видел металлическое кольцо на шее. . Я направился к ней. Позади меня раздавался бой барабана и завывание каски, затем наступила пауза и послышались поучения флейтиста, который, взяв Алейну за талию, учил ее движениям бедер. Снова забил барабан. Селейна протянула ко мне руки. Я прикоснулся к полуоткрытым губам. — Господин хочет взять меня медленно? — Да, — сказал я. — Селейна очень любит господина.
Повинуясь ленивому жесту Ибн-Сарана, Алейна медленно поднялась с малинового мозаичного пола, грациозно вытянулась, поднялась на колени и тряхнула очаровательной белокурой гривой. Затем, не сводя глаз с Ибн-Сарана, рабыня распростерлась на каменных плитах и поцеловала пол рядом с его туфлями, после чего подняла голову. Похоже, девчонка решила достаться именно ему. Он был ее «богач». Он щелкнул пальцами, повелевая ей подняться. Она бесстыдно вытянула правую ногу и медленно встала, держа руки над головой. — Можно раздеть твою рабыню? — спросил Ибн-Саран. — Конечно, — кивнул я. Ибн-Саран щелкнул пальцами, и она тут же сбросила с себя перевязь из желтого шелка и, как мне показалось, с презрением отшвырнула ее в сторону. Я видел, что невольница возбуждена и взволнована интересом к своей персоне. Хорошенькая Алейна не собирается молоть зерно и взбивать молоко. Это работа для уродин и свободных женщин. Она слишком хороша и соблазнительна. Я решил наконец попробовать дымящегося черного вина и тоже щелкнул пальцами. На медленном огне постоянно подогревался огромный серебряный кувшин. Увидев мой жест, присматривающая за вином белокожая черноволосая рабыня опустилась возле кувшина на колени и замерла. Я видел, что она в чем-то не уверена. Как и все обслуживающие стол невольницы, она носила собранные на щиколотках прозрачные шальвары и накидку, оставляющую голыми живот и ребра. Лицо девушки скрывала чадра. Затем она стремительно поднялась на ноги и налила в маленький кубок горячей густой жидкости. Чадра помешала мне разобрать надпись на ошейнике. Я хотел узнать, кому принадлежит эта рабыня. Скорее всего, Сулейману, но, впрочем, кто знает. Другая девушка, белокожая и рыжая, тоже в накидке, шальварах, чадре и колокольчиках, кинулась ко мне с подносом, на котором были разложены сахар и ложечки. Я отвернулся. Я ее не звал. Рабынь подбирали по цвету волос — одну для черного вина, другую, рыжую, для сахара. Алейна сорвала с себя последнюю полоску ткани, прикрывающую бедра, и медленно поглаживала свою шелковистую кожу. Прикрыв тяжелые веки, купец наблюдал за искусным стриптизом. Он был настоящий знаток рабынь. Я тоже считал себя специалистом в этой области, хотя с благородным Ибн-Сараном тягаться не мог. Так, например, я вспомнил, что в свое время упустил девчонку, которая сейчас наливала нам черное вино. Это была великолепная рабыня, смотреть на нее означало хотеть ее. Так вот, вместо того чтобы в свое время купить ее и притащить на цепи в свой дом, я промедлил, а когда спохватился и послал на аукцион Лидиуса Таба, своего доверенного человека, ее уже купили. С тех пор я потерял ее след. Значит, однажды она уже посмела расстроить меня, мужчину. За это она должна понести наказание. Я не купил ее в Лидиусе. В те времена я разыскивал в северных лесах Талену, я хотел ее освободить, привести в Порт-Кар и начать все сначала. Не самым удачным было бы появиться перед ней с фантастически красивой черноволосой потаскухой в ошейнике, на котором выгравировано мое имя. Да Талена просто перерезала бы ей горло. Кстати, я часто думаю, был ли смысл освобождать тогда Талену. Такие, как она, все равно рано или поздно попадают в рабство. А что до черноволосой потаскушки, которая сейчас разливала нам вино, то ее давнишний побег с Сардара не принес ей желаемой свободы. Землянку мгновенно выловили женщины-пантеры и выставили на аукцион Лориуса. Там ее и купил Сарпедон, трактирщик из Лидиуса. Я нашел ее в паршивой таверне, подающей дешевую пагу. Кстати, с Сардара она улетела на моем тарне. Но, разыскав ее в Лидиусе, я ее за это не убил. Я лишь воспользовался ею и оставил рабыней. От тарна я потом отказался. Он стоил в десять раз больше, чем могли дать за ее тело на любом аукционе. Но как он позволил другому человеку, кроме хозяина, сесть в седло? Сколько, интересно, должен стоить боевой тарн, который допустил, чтобы на него сел незнакомый человек, а тем более потаскуха? Я от него отказался. До сих пор, вспоминая тарна, мне хочется запороть ее до смерти. Взять хлыст и сорвать у нее все мясо с костей. Между тем я помнил, что до побега ей приходилось работать на Царствующих Жрецов. Тогда я был настолько романтичен, что мечтал вернуть ее на Землю. Бежав с Сардара, она отвергла мое предложение. Это был смелый поступок. И у него были свои последствия. Она сделала ставку. И проиграла. Я оставил ее рабыней. По сигналу Ибн-Сарана Алейна легким движением откинула чадру, и она отлетела на дюжину футов, после чего плавно, очень плавно, опустилась на плиты пола. Рабыня продолжала танец. Неужели там, в Лидиусе, эта девчонка всерьез вообразила, что я отпущу ее на свободу, я, человек, в чьих жилах течет горианская кровь и чьего тарна она загубила? Я ее не прикончил. Маленькая дура. Я вспомнил, как она уговаривала меня ее купить. Только рабыня может так приставать к человеку. Тогда я не сообразил, что рабство у нее же в крови. Я с грустью вспомнил то время, когда нам казалось, что мы дороги друг другу. Я вспомнил, как однажды, очевидно в бреду, я плакал и просил, чтобы она любила меня. Позже, а Торвальдсленде, я нашел противоядие от этой напасти. Я больше не плакал и не умолял о любви, как слабый, я смеялся, я сильной рукой надел на] нее ошейник и швырнул ее к своим ногам. Я сделал ее своей рабыней. Если женщину переполняет гордость, надо ее унизить и опустить на колени. Они любят принадлежать гордым мужчинам. Она молила об освобождении. Рабыня. А я был таким дураком, что однажды решил проявить о ней заботу. Было время, это правда, когда она служила Царствующим Жрецам. Я до сих пор состою у них на службе. Как давно это было. Тогда мы не знали, да и она сама не знала, что в душе она конченая рабыня. Это выяснилось в таверне Лидиуса. Мы думали, что она свободная женщина, которая выдает себя за рабыню. Там, в таверне, мы поняли, что она и есть рабыня. Не могло быть и речи о том, чтобы рабыня служила Царствующим Жрецам. Ошейник, согласно законам Гора, перечеркивает все прошлое. Когда Сарпедон запаял на ее шее металлический ошейник, ее прошлое свободной женщины исчезло, началась история рабыни. — Она сбежала с Сардара, — сказал мне тогда Самос. — Она выказала неповиновение. Ей нельзя верить. К тому же она слишком много знает. Он даже хотел послать в Лидиус своих людей, чтобы они ее выкупили, привезли в Порт-Кар и бросили в каналы на съедение уртам. — Ей нельзя доверять, — повторял он. — И она слишком много знает. — С красивой рабыней можно проделывать и более приятные вещи, чем кормить ею уртов, — возразил ему я. — Может, и так, — улыбнулся тогда Самос. — Может, и так. Каким же надо было быть дураком, чтобы всерьез пытаться вернуть такую похотливую самку на Землю. Имей я хоть чуть-чуть мозгов, я бы нацепил на нее ошейник и приковал бы к спинке своей кровати. Не стану отрицать, я ликовал от того, что она не укрылась на Земле. Это было бы нелепо и тривиально. Меня радовало, что такая красивая женщина осталась на Горе, где ее прелестью могли воспользоваться многие, и в том числе и я. На Земле ей было бы, пожалуй, безопаснее, но она предпочла Гор, она предпочла опасность, как и положено всякой красивой женщине без Домашнего Камня. Ей пришлось расплачиваться своей красотой. Расплачиваться с сильными мужчинами, носителями примитивной культуры. Она сделала ставку. И проиграла. Я был безмерно доволен, что она проиграла. Жалко только, что я не купил ее в свое время в Лидиусе и не привез в Порт-Кар в качестве своей рабыни. Почему-то я был тогда уверен, что разыщу Талену. Талена, конечно, никогда бы не согласилась делить жилье с такой красавицей. Разве что сама угодила бы в ошейник. Она бы ее или убила, или продала женщине или самому дотошному рабовладельцу, которого смогла бы найти. До Лидиуса я не знал, что Велла, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля, была истинной рабыней. Я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на нее, стоящую на коленях перед серебряным кувшином с длинным носиком, в котором дымилось густое черное вино. Глаза ее под чадрой были сердиты. Обнаженный живот и ребра притягивали взгляд. Видеть ее означало хотеть ее, а хотеть ее означало владеть ею. Алейна закружилась под последние такты бешеной музыки. Затем она остановилась, замерла, высоко подняла руки и откинула голову. Тело ее блестело от пота, с последним аккордом она рухнула на пол, к ногам Ибн-Сарана. Я заметил, что руки ее покрыты едва заметными светлыми волосками. Девушка тяжело дышала. Ибн-Саран величественным жестом позволил ей подняться, и она выпрямилась. Ибн-Саран взглянут на меня и улыбнулся: — Интересная рабыня — Хотите поторговаться? — спросил я. Ибн-Саран уважительно поклонился в сторону Сулеймана. Тот учтиво поклонился в ответ: — Я не стану перебивать покупку у своего гостя. — А я не считаю правильным начинать торг в доме, где меня так хорошо принимают. — В моем Саду Удовольствий двадцать таких, как она, — улыбнулся Сулейман. — Вот как? — пробормотал Ибн-Саран и поклонился. — Семьдесят весов финиковых кирпичей, — произнес Сулейман, обращаясь ко мне. Это было хорошее предложение. По-своему Сулейман проявлял ко мне великодушие. Он давно снискал себе славу самого удачливого торговца в пустыне. И вот паша Сулейман, убар Девяти Колодцев, объявил свою окончательную цену. Я не был уверен, что на этом все закончится. Если бы Сулейман в самом деле интересовался покупкой и собирался отдавать за нее свои финики, он бы с самого качала поручил это дело кому-нибудь из своих помощников. — Вы проявили ко мне великодушие и гостеприимство, я почту за честь, если Сулейман-паша любезно согласится принять эти ничтожные камни за шестьдесят весов финиковых кирпичей. Если бы не Ибн-Саран — меня бы вообще не допустили на глаза паши Девяти Колодцев.- Он поклонился и подозвал к себе писаря. — Выдай этому торговцу камнями расписку на восемьдесят весов финиковых кирпичей, — приказал он. Я низко поклонился. — Сулейман-паша очень великодушен. Мне показалось, что издалека донесся приглушенный шум и крики. Ни Сулейман, ни Ибн-Саран ничего не слышали. Алейна стояла на малиновых плитах обнаженная, мокрая от пота, задыхающаяся. Из одежды на ней оставался лишь ошейник и несколько браслетов и цепочек на руках, на ногах и на шее. Она откинула роскошные, белокурые волосы. Крики прозвучали отчетливее. Завизжал невесть откуда взявшийся под сводами дворца Сулеймана кайил. — Что там происходит? — поднялся на ноги Сулейман. Алейна оглянулась. В этот момент стражники у дверей полетели в разные стороны, а в полукруглые, напоминающие башенку двери влетел всадник на боевом кайиле. Когти зверя скрежетали по каменным плитам, лицо всадника скрывала черная повязка, за плечами болтался бурнус. Стража опомнилась и кинулась на незнакомца. Он несколько раз взмахнул ятаганом, и стражники попадали на скользкий от крови пол. Засунув ятаган в ножны, незнакомец сорвал повязку и оглушительно расхохотался. — Это же Хассан-бандит! — в ужасе крикнул кто-то. Я вытащил ятаган и встал между Сулейманом и всадником. Кайил оскалился, а Хассан вытащил длинный тахарский хлыст. — Я пришел за рабыней, — сказал он. Длинное кнутовище оглушительно щелкнуло, голова Алейны дернулась, девушка завизжала от боли. Кнут четырежды обернулся вокруг ее талии. Хассан рывком подтащил Алейну к себе и перебросил ее через седло кайила. — Прощайте! — помахал он нам рукой. — Премного благодарен! Стражники толпились в дверях, но, к величайшему изумлению всех присутствующих, Хассан погнал кайила через весь зал к огромному полукруглому окну. Гигантский зверь с кошачьей грацией выпрыгнул из окна, приземлился на крышу прилегающей постройки, затем спрыгнул на другую крышу и, наконец, на землю. Я, как и все, кто находился в зале, подбежал к окну. На подушке остался лежать Сулейман, паша Девяти Колодцев. Обернувшись, я успел заметить, как Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев, спрятал в складках драпировки окровавленный кинжал. Я кинулся к Сулейману. Глаза раненого были открыты — Кто меня ударил? — произнес он слабым голосом. Шелковые подушки тяжелели от крови. Ибн-Саран выхватил ятаган. Он больше не выглядел сонным. Глаза его сверкали, а сам он напоминал изготовившуюся к прыжку пантеру. — Он! — крикнул Ибн-Саран, указывая на меня ятаганом. — Я видел, это он! Я резко выпрямился. — Каварский шпион! — вопил Ибн-Саран. — Убийца! Я обернулся. Со всех сторон сверкала сталь. — Руби его! — крикнул Ибн-Саран, взмахнув ятаганом.
Глава 6. ПРИЗНАНИЕ РАБЫНИ
На пыточных козлах лежали обнаженные тела двух рабынь. Руки и ноги девушек были привязаны к стойкам прямоугольной конструкции. Я стоял на коленях в кругу обвинения со скованными за спиной руками. На шею мне набили тяжелое железное кольцо с прикованными к нему цепями. Их держали стоящие по бокам стражники. Меня раздели догола, на ногах висели тяжелые кандалы. — Зарубить его! — кипятился Ибн-Саран, размахивая ятаганом. — Нет, это будет слишком просто, — возразил Шакар, предводитель отряда аретаев. Улыбнувшись, Ибн-Саран вложил ятаган в ножны. Я едва ворочался в стальных цепях. Положение было тяжелым. — Пора выслушать признания рабынь, — произнес судья. Двое загорелых, раздетых по пояс рабов принялись крутить рукоятку ворота. Рыжеволосая девушка, та, которая держала поднос с сахаром и ложками, зарыдала. Руки рабыни вытянулись. Рыжая невольница отчаянно извивалась и кричала: — Господин! Хозяин! Одетый в шелковый кафтан и каффию с агалом, Ибн-Саран приблизился к пыточному столу. — Не бойся, малышка Зайя, — произнес он. — Помни, что надо говорить только правду. — Я знаю, господин, — рыдала она. — Только правду. По сигналу судьи раб провернул рукоятку еще на один щелчок. Тело девушки напряглось, кончики пальцев на ногах дрожали, вытянутые руки противоестественно вывернулись. — Слушай внимательно, маленькая Зайя, — сказал Ибн-Саран, — и хорошо подумай, прежде чем отвечать. Девушка кивнула. — Видела ли ты, кто ударил кинжалом благородного пашу Сулеймана? — Да! — закричала она. — Вот он! Это он его ударил, как вы уже доложили суду. Он! Ибн-Саран расплылся в улыбке. — Это был Хамид! — закричал я. — Хамид, помощник Шакара. Присутствующий в зале Хамид не удостоил меня даже взглядом. Послышались возмущенные возгласы. — Хамида мы знаем давно, — недовольно процедил Шакар. — И верим ему. К тому же он из рода аретаев. — Если ты станешь настаивать на вине Хамида, — предупредил судья, — наказание будет более суровым. — Это он ударил кинжалом Сулеймана, — сказал я., — На колени, — приказал судья. Я опустился на колени. Судья снова подал знак рабу, стоящему у рукоятки ворота. — Нет! Умоляю! — завизжала рыжая рабыня. Ворот провернулся еще раз, деревянная шестеренка встала в новый паз. Ее тело уже не прикасалось к пыточному столу. — Хозяева! Хозяева! — отчаянно вопила девчонка. — Я сказала правду. Правду! Раб провернул ворот до следующего щелчка. Рабыня зашлась диким криком. — Ты сказала нам правду, маленькая Зайя? — спросил Ибн-Саран. — Да, да, да, да, да! — выкрикивала она сквозь рыдания. По сигналу судьи ворот ослабили. Ось провернулась назад, и тело невольницы рухнуло на пыточный стол. Один из рабов распустил узлы на кистях и лодыжках. От ужаса девушка не могла даже пошевелиться. Ее швырнули на пол, и раб тотчас же приковал ее ошейник к вкрученному в каменные плиты кольцу. Рабыню била крупная дрожь. — Надо допросить вторую свидетельницу, — объявил судья. Ее запястья были уже за головой. Девушка смотрела мне в глаза. На шее у нее блестел ошейник. — Хорошо подумай, дорогая, — прошипел Ибн-Саран. — Очень хорошо подумай. Это была вторая девушка, подобранная по цвету кожи и волос к винной церемонии. Она отвечала за столом за серебряный кувшин с длинным носиком. — Хорошо подумай, красотка Велла! — повторил Ибн-Саран. — Я подумала, господин! — Если скажешь правду, тебя не будут мучить. — Я скажу правду, господин. Ибн-Саран кивнул судье, тот поднял руку, и ворот завертелся. Девушка зажмурилась. Тело ее натянулось над столом, пальцы на ногах напряглись, веревки врезались в руки и ноги. — Какова же правда, красотка Велла? — спросил Ибн-Саран. Она открыла глаза: — Правда — это то, что говорит Ибн-Саран. — Мы хотим услышать от тебя, кто ударил кинжалом благородного Сулейман-пашу. Девушка посмотрела на меня. — Он, — сказала она. — Он его ударил. Мое лицо не выражало никаких чувств. Судья подал знак, и раб провернул ворот на один щелчок. Тело рабыни оторвалось от стола. — Когда поднялась паника, этот человек пырнул пашу Сулеймана кинжалом, а потом отскочил к окну, где собрались все остальные. Так? — Так, — простонала девушка. — Я это видел своими глазами. Но я был не один. — Нет, господин. — Кто же еще это видел? — Рабыни Велла и Зайя, господин. — Красотка Зайя подтвердила, что видела, как обвиняемый ударил Сулейман-пашу. — Я тоже это подтверждаю, — с трудом выговорила девушка. — Почему вы, рабыни, говорите правду? — Потому, что мы боимся лгать. — Прекрасно, — довольно произнес Ибн-Саран. Девушка по-прежнему висела, растянутая над столом. — Посмотри еще раз на обвиняемого. — Да, господин. — Она повернула голову в мою сторону. — Это он ударил Сулейман-пашу? — Да, господин, именно он. Судья подал знак, и длинная рукоятка ворота провернулась еще раз. Девушка стонала, но не кричала. — Взгляни на обвиняемого повнимательнее, — сказал Ибн-Саран. Наши взгляды встретились. — Этот человек ударил Сулейман-пашу? — Этот. — Ты уверена? — Абсолютно. — Достаточно, — произнес судья и махнул рукой. Рукоятка завертелась в другую сторону. Тело девушки упало на стол. Она смотрела на меня и едва заметно улыбалась. Ей развязали руки и ноги. Один из рабов поднял ее со стола и швырнул на пол, рядом с первой рабыней. Стоящий поблизости раб схватил ее за волосы, просунул под ошейник цепь и, срывая кожу, протянул на горло, после чего приковал цепь к впаянному в плиты пола железному кольцу; Она уронила голову на пол. Рабыня.Глава 7. Я УЗНАЮ ПРО ЯМЫ В КЛИМЕ. ПОДГОТОВКА ПОБЕГА
Я поднял голову. Совсем рядом чувствовался тяжелый запах. Я напряг зрение, но ничего не смог разглядеть. Я сидел,прислонившись к сложенной из огромных каменных блоков стене. По сути дела, я даже не мог оторвать от камней голову. Я был двумя цепями прикован за ошейник к зацементированным в стене стальным пластинам. Руки тоже приковали к стене короткими толстыми цепями. Я оставался совершенно голым. На ногах болтались тяжелые кандалы, прикованные к огромному кольцу в полу. Я наклонился сколько мог вперед и прислушался. Подо мной находился тонкий слой соломы, впитывающий все выделения моего организма. В двадцати футах виднелась обшитая железными листами дубовая дверь. Вверху, прямо под потолком, имелось зарешеченное пятью прутьями окошечко высотой в шесть, а шириной в восемнадцать дюймов, через которое в помещение проникал тусклый свет. Пахло отвратительно, но было довольно сухо. В наклонном луче солнечного света дрожали пылинки. Я максимально напряг обоняние, пытаясь сориентироваться в происходящем по запаху. Исходящее от мокрой соломы зловоние меня не волновало. Снаружи доносился запах финиковых пальм и гранатов. Я услышал, как мимо окошка прошел кайил, лапы с глухим стуком погружались в песок. Донеслось позвякивание колокольчиков, где-то закричал человек. Ничего необычного. Я различал запах вареных стеблей корта, которые мне принесли вчера на ужин. Мне удалось расшвырять их по всей камере. Их уже облепили винтсы, крошечные насекомые песочного цвета. На этих же стеблях, пожирая винтсов, сидели два камерных паука. За дверью пахло сыром. Отчетливо выделялся запах базийского чая. Я слышал, как ворочается на стуле сонный охранник за дверью. Я различал запах его пота и веминиевой воды, которой он перед дежурством протер шею. Я снова откинулся на камни и прикрыл глаза. Похоже, я совершил ошибку. «Отдайте Гор», — гласило послание, пришедшее предположительно из стальных миров. А за месяц до этого караванный мальчишка Ахмед, сын купца из Касры, нашел камень с надписью: «Страшись башни из стали». И еще нам прислали девчонку, на коже которой начертали предупреждение: «Бойся Абдула». Об этом, кстати, я переживал меньше всего. Как выяснилось, Абдул оказался водоносом из Тора, скорее всего, он выполнял мелкие поручения курий, бояться его следовало не более чем мокрицу в пустыне. Я даже не раздавил эту тварь. Позволил ему убежать. Правда, я так и не выяснил, кто послал мне предупреждение «Бойся Абдула». Я улыбнулся. Теперь уже не до этого. Направляясь к Девяти Колодцам в сопровождении Ахмеда, его отца Фарука, Шакара, его помощника Хамида и пятнадцати воинов из отряда аретаев, я увидел камень, который разыскал в пустыне Ахмед. — Труп исчез! — завопил мальчишка. — Он лежал здесь! Камень так или иначе сохранился, и надпись на нем — тоже. Ее выполнили при помощи тахарской письменности, естественно, на горианском языке. Многие живущие в изоляции племена пользуются собственной системой письма. Мне приходилось сталкиваться с тахарским алфавитом Зная германский язык, освоить его нетрудно Странным, пожалуй, является лишь то. что из девяти существующих в горианском гласных в тахарском алфавите представлены только четыре. Остальные передаются при помощи специальных условных значков, которые ставят рядом с существующими буквами наподобие знака ударения. Недостающие гласные звуки читающий восстанавливает самостоятельно. Было время, когда в горианской письменности букв для гласных не было вообще. Отстаивающие чистоту тахарской культуры ученые утверждают, что в буквах для гласных вообще нет необходимости, а их появление следует рассматривать как уступку безграмотности и бескультурью. Даже для меня прочесть надпись не составило особого труда. Ничего восстанавливать или домысливать было не надо. Все знаки читались ясно. Сообщение выглядело четким и конкретным. — Тела больше нет, — произнес Шакар, предводитель отряда аретаев. — Куда же оно подевалось? — спросил его помощник Хам ид. Вполне обоснованный вопрос, если учесть, что нигде не было видно разбросанных костей или иных следов деятельности хищников. Если здесь прошла буря, камни тоже бы занесло песком. Кстати, песчаные бури в Тахари случаются довольно часто, длятся подолгу и могут полностью изменить рисунок дюн и холмов. Между тем редко бывает, чтобы песок похоронил под собой какой-либо предмет. Ветер тут же обнажает все, что оказалось засыпанным. Тела в Тахари разлагаются исключительно медленно. Мясо отбившегося от стада табука пригодно в пищу несколько дней спустя после гибели животного. Сам по себе труп животного может сохраняться столетиями. — Тело пропало, — заявил Шакар и поворотил кайила к каравану. «Отдайте Гор», — вспомнил я. Я откинулся на стену и попытался покрутить головой слева направо. Затем размял кисти рук. Было слышно, как трутся о камень тяжелые цепи. Я дернулся изо всех сил, ошейник впился в шею, звякнули вкрученные в стену кольца. В отчаянии я снова прислонился к стене. Я в плену. И абсолютно беспомощен. Я снова прикрыл глаза. Сулейман не умер. В суматохе убийца ударил неточно. Судья, основываясь на показаниях белокожих рабынь, рыжеволосой Зайи и черненькой Веллы, признал меня виновным в совершении преступления и приговорил к каторжным работам на соляных копях Клима, где меня рано или поздно должны были прикончить стражники. Из тайных соляных копий Клима не возвращался ни один раб. Там нет кайилов, даже у охраны. Караваны подвозят в Клим все необходимое и забирают соль. Кроме единственного колодца, в самом Климе воды нет в радиусе тысячи пасангов. Стены Клима — пустыня. Местонахождение шахт никому не известно. Женщин в Клим не допускают из опасения, что мужчины поубивают друг др; га. Ноздри мои снова уловили этот запах. Ошибки быть не могло. Волосы у меня встали дыбом. Я напрягся, отчаянно пытаясь вырвать руки из кандалов. Я был гол и совершенно беспомощен. Я даже не мог прикрыть свое тело руками. Я ждал. Я почуял курию. — Есть тут кто? — проворчал стражник. Я слышал, как заскрипел стул, когда он поднялся на ноги. Никто не ответил. Наступила тишина. Я замер, боясь лишний раз звякнуть цепью. Стражник дошел до порога большой комнаты, за которым начинался коридор и камеры заключенных. Он тоже старался ступать бесшумно. Двери не было. Сразу же зa Порогом начиналась лестница, ведущая в коридор с камерами. — Кто здесь? — крикнул он. Ответа не последовало. Он повернулся и побрел к стулу. Я слышал, как он снова сел. Спустя мгновение стул заскрипел, стражник вскочил на ноги и выхватил ятаган. — Кто здесь? — заорал он. Я слышал, как он мечется по комнате, резко оборачиваясь то в одну, то в другую сторону. Затем послышался сдавленный крик ужаса и хруст лопнувшего позвоночника. Некоторое время доносился лишь звук шевелящегося в крови языка и любопытное сопение. Я вспомнил, что перед дежурством стражник протер шею веминиевой водой. Затем донесся звук рухнувшего тела. Я не слышал характерного при пожирании мяса хруста. Кто-то тяжелый переступал лапами вокруг тела упавшего. Затем он поднялся и медленно двинулся в сторону моей камеры Чувствовал, что он стоит за дверью. У меня не оставалось сил, чтобы оторвать взгляд от крошечного окошка в двери. Ничего не было видно, но я знал, что он стоит за дверью и смотрит на меня через решетку. Затем в замке повернулся ключ. Дверь распахнулась. На пороге никого не было. В соседней комнате лежал труп стражника. Голова отвалилась в сторожу идержалась лишь на лоскутах кожи и разорванных сосудах. Шея была прокушена. Я увидел, как шевельнулась солома в камере. Запах курии сделался невыносимым. я чувствовал, что он стоит рядом. Цепь на моей левой руке поднялась. Кто-то дважды за нее потянул, потом бросил на пол. Я почувствовал, что зверь встал. Спустя мгновение до меня долетели голоса. Кто-то направлялся сюда. Выделялся командный голос Ибн-Сарана. Заскрипели ступеньки, и в ту же секунду раздался вопль ужаса. В открытую дверь камеры я увидел, как замер на пороге Ибн-Саран. На нем был черный халат и белая каффия с черным агалом. В одно мгновение он выхватил ятаган. Сработал инстинкт воина пустыни. Он не стал разглядывать ужасный труп, вместо этого быстро оглядел комнату и скомандовал опешившим спутникам: — Достать оружие! Сопровождающие его солдаты, оцепенев, смотрели на истерзанное тело. Ибн-Саран ударил нескольких человек плоской частью клинка. — Встать спиной к спине! Собраться! Заблокировать дверь! Он заглянул в мою камеру. Я не мог даже по-настоящему пошевелиться. Руки мои были растянуты в стороны и прикованы к стене, ошейник крепился сразу за два кольца, а ноги скованы вместе и еще прикованы к полу. Тюремщики постарались, чтобы я не мог сдвинуться с места ни на дюйм. Ибн-Саран улыбнулся: — Тал. — Тал, — ответил я. Я был его пленником, а в руке он держал ятаган. — Что здесь произошло? — спросил кто-то из его людей. — Меня об этом предупреждали, — ответил Ибн-Саран. — Неужели джинн? — воскликнул кто-то. — Принюхайтесь! — крикнул Ибн-Саран. — Чувствуете? Он еще здесь! Я слышал дыхание курии рядом с собой. — Заблокируйте дверь! — повторил Ибн-Саран. Стоящие у самой двери воины испуганно переглянулись. — Не бойтесь, ребята! — сказал Ибн-Саран. — Это не джинн. Это существо из плоти и крови. Только осторожнее! Осторожнее! — Он выстроил своих людей в линию у противоположной стены. — Меня предупреждали о такой возможности. Вот она и случилась. Не бойтесь. С этим можно справиться. Воины в ужасе таращились друг на друга. — По моей команде, — быстро и неразборчиво произнес Ибн-Саран, — атакуем шеренгой, надо прочесать каждый дюйм этой комнаты. Кто первый почувствует, что попал, даст знать, тогда все кидаемся в то место и перемешиваем воздух ятаганами. — Но здесь же никого нет, — в ужасе прошептал кто-то. Ибн-Саран поднял ятаган и улыбнулся: — Он здесь. Затем с резким криком Ибн-Саран прыгнул вперед, описывая ятаганом диагональные восьмерки. При этом он старался держаться боком к линии атаки, осложняя контратаку противника. Ноги его были полусогнуты, голова чуть повернута вправо. Его люди, робко тыкая ятаганами воздух, побрели за ним. — Здесь никого нет, благородный господин, — произнес кто-то. Ибн-Саран стоял на пороге моей камеры. — Он здесь! Я смотрел на его ятаган. Зловеще изогнутая сталь поблескивала в полутьме моей камеры. Я знал такие ятаганы. Брошенный сверху шелковый платок разваливается пополам. Легкий удар клинка по руке разрезает плоть и на четверть дюйма разрубает кость. — Самое опасное начнется, когда мы войдем в камеру, — сказал Ибн-Саран. — Сразу же строиться в шеренгу спиной к ближайшей стене. — Давайте лучше запрем дверь, и он окажется в ловушке! — предложил кто-то. — Он выломает решетку и убежит, — возразил Ибн-Саран. — Как же он сумеет выломать решетку? — изумился солдат. Я понял, что эти люди не имеют представления о силе курии. Интересно, что ответит Ибн-Саран. — Мы не можем позволить, чтобы труп этого зверя нашли в камере. Его надо уничтожить. Вполне логично. На Горе мало кто знал о тайной войне между Царствующими Жрецами и Другими, куриями. Труп курии вызовет ненужное любопытство и массу лишних вопросов и домыслов. К тому же он может привлечь месть курий на всю округу. — Я войду в камеру первым, — объявил Ибн-Саран. — Вы идете следом. Куда только подевалась его лень и мягкость. При необходимости люди пустыни могут двигаться стремительно и бесшумно. Это составляет разительный контраст с их неторопливыми, размеренными манерами в обычной жизни. Я убедился в том, что Ибн-Саран был отважным человеком. С боевым кличем он перепрыгнул через порог, нанося вокруг себя разящие удары. Его люди осторожно вошли в камеру и выстроились у дальней стены. Внешнюю дверь, за которой начиналась лестница, никто не охранял. — Здесь никого нет, господин! — истерически выкрикнул кто-то. — Это безумие! — Он ушел, — сказал я Ибн-Сарану. — Нет, — улыбнулся тот. — Он здесь. Он где-то здесь! — Обернувшись к перепуганной шеренге, Ибн-Саран прошипел: — А ну, тихо! Слушайте! Я не мог расслышать даже звука человеческого дыхания. Из зарешеченного окошка на серые камни камеры падал тусклый свет. Я смотрел на людей, на стены, на сухие, покоробленные стебли корта, валяющиеся возле металлической чашки. Забравшиеся на стебли пауки продолжали пожирать винтсов. Снаружи донесся крик торговца дынями. Прошли, позвякивая колокольчиками, два кайила. — В камере никого нет, — прошептал кто-то. Неожиданно один из людей Ибн-Сарана издал дикий вопль. Я дернулся, ошейник впился мне в шею, цепи на руках зазвенели. — Спасите меня! — прохрипел стражник. — Помогите! Тело его оторвалось от земли, он засучил ногами и истошно завопил: — Спасите меня! На помощь! — Держать строй! — заревел Ибн-Саран. — Никому не высовываться! — Умоляю! — кричал несчастный. — Держать строй! Кричащий человек шлепнулся на пол. — Умоляю! — прохрипел он. Раздался короткий крик, затем мягкий, булькающий звук, словно большой пузырь воздуха вырвался на поверхность воды. Половина шеи была откушена, артериальная кровь толчками выплескивалась на пол. — Держать строй! — крикнул Ибн-Саран. Я восхитился его военным талантом. Стоило им сразу же броситься выручать товарища, курия швырнул бы его в нападавших и без труда бы ускользнул в возникшей свалке. Отважный Ибн-Саран сам занял позицию в дверях. — Ятаганы к бою! — крикнул он. — Хо! Шеренга пошла в атаку по залитой кровью соломе. Ибн-Саран стоял в дверях, описывая ятаганом смертоносные круги. Кровь текла по полу, образуя маленькие ручейки. — Ай! — дико заорал один из нападавших и метнулся назад. На лезвии его ятагана была кровь. — Джинн!* В ту же секунду Ибн-Саран прыгнул вперед и нанес страшный, глубокий удар. Раздался яростный вой, крик боли и бешенства. Я увидел, как шесть дюймов его ятагана окрасились кровью курии. — Попался! — кричал Ибн-Саран. — Рубите! Рубите! Стражники растерянно озирались. — Там, где кровь, идиоты! Рубите по крови! Я увидел на полу полоску крови, затем красный след огромной, когтистой лапы. Непонятно, откуда на камни капали густые капли. — Рубите там, где кровь! — кричал Ибн-Саран. Воины принялись тыкать ятаганами туда, куда показывал Ибн-Саран. Я услышал еще два диких вопля, похоже, они дважды поразили зверя. Затем один из нападавших отлетел назад. Кожу с его лица сорвали, как маску. Воины следили за каплями крови. Неожиданно раздался жуткий скрежет, прутья в решетке маленького окошка выгнулись, а один выскочил из паза. Посыпались каменная крошка и пыль. — Все к окну! Он может уйти! — заорал Ибн-Саран и бросился к стене, рассекая воздух ятаганом. Воины кинулись следом, отчаянно рубя все вокруг и подбадривая себя дикими криками. Я с улыбкой следил, как в поднявшейся суматохе капельки крови пересекли камеру, порог, соседнее помещение и исчезли возле винтовой лестницы. Это был великолепный ход со стороны курии. Он прекрасно понимал, что, прежде чем он расшатает все прутья в узеньком окошке, его изрубят в куски. Но хитрость удалась. Ибн-Саран бросил свой пост у двери. Он сгоряча рубанул ятаганом по стене, посыпалась каменная крошка, лезвие зазубрилось, и Ибн-Саран наконец огляделся. Увидев ведущие к двери следы крови, он издал яростный крик и бросился вон из камеры. На засохших стеблях корта пауки пожирали винтсов.— Мы убили его, — провозгласил Ибн-Саран. — Он мертв. Я понял, что найти зверя по кровавому следу оказалось нетрудно. Животное получило как минимум четыре удара острых как бритва тахарских ятаганов. Нанесенный Ибн-Сараном удар мог оказаться смертельным. Я сам видел, как кровь залила сток ятагана на шесть дюймов. Неудивительно, что с такими ранениями животное скорее всего погибло. Даже если они его не добили, оно спряталось где-нибудь в темном месте и истекло кровью. — Мы уничтожили его труп, — сказал Ибн-Саран. Я пожал плечами. — Он хотел тебя убить, — продолжал он. — Мы тебя спасли. — Премного благодарен. Стояла глухая полночь. Снаружи сияли три полных луны. Камеру прибрали, старую солому и нечистоты вынесли, с камней соскоблили кровь, лишь в нескольких местах остались темно-бурые пятна. Стебли корта тоже унесли. Ничто не напоминало о недавнем происшествии. Даже решетки на окне заменили. К моему величайшему разочарованию, эти работы произвели охранники, а не обнаженные рабыни, как я изначально предполагал. Я надеялся посмотреть, как они будут ползать вокруг меня на коленях и тереть пол щетками, но меня уже готовили к соляным копям Клима. Там в качестве одной из мер наказания людей лишают вида обнаженного женского тела. Случается, что мужчины не выдерживают и пытаются бежать через пустыню. Все дело в том, что в радиусе тысячи пасангов вокруг Клима нет источников воды. Мне очень хотелось посмотреть на рабыню, прежде чем меня закуют в железо и отправят в Клим, но меня лишили и этой радости. Временами мне стоило огромных усилий прогнать из памяти выражение лица рабыни по имени Велла, когда, это маленькое похотливое создание развязали и она спрыгнула с пыточного стола на пол. В обращенном на меня взгляде сияло искреннее торжество. Она знала, что после того, как она подтвердила признание первой рабыни, я точно попаду на соляные копи. Ее это радовало. Я загремлю в Клим. Рабыня мне отомстила. Солгав, она окончательно меня добила. Ее улыбка до сих пор стоит у меня перед глазами. Ну, мы еще посчитаемся. Я поднял голову. Рядом с Ибн-Сараном стояло четыре человека. Один из них держал в руках лампу на жире тарлариона. — Ты знаешь, что такое быть соляным рабом в Климе? — спросил меня Ибн-Саран. — Знаю, — ответил я. — Идти туда придется пешком, через страну дюн, в цепях. Многие умирают по дороге. Я промолчал. — А если тебе не повезет и ты все-таки доберешься до Клима, тебе обмотают ноги кожей до колен. Люди проваливаются сквозь соляные корки и сдирают кожу. Потом соль выедает мясо до костей. Я отвернулся. — В самих копях, — продолжал Ибн-Саран, — тебя заставят выкачивать подземную воду на поверхность, где из нее выпаривают соль, а потом закачивать ту же самую воду обратно. Очень многие умирают на насосах. Есть и другие работы. Можно таскать ведра с отвалом, можно собирать соль и варить из нее соляные цилиндры. — Ибн-Саран улыбнулся. — Часто люди убивают друг друга, чтобы получить более легкую должность. Я смотрел в стену. — Только тебе, человеку, пытавшемуся убить благородного Сулейман-пашу, легкая работа не грозит. Я дернул цепи. — Это очень хорошая сталь, — заметил он. — Из Ара. Ее доставляют караванами. Я боролся с наручниками. — Дергай сильнее, — сказал он, — Тэрл Кэбот. Я посмотрел на Ибн-Сарана. — Прохлаждаясь в прохладе своего дворца, мне будет приятно думать о том, как Тэрл Кэбот ишачит на соляных приисках. Я стану лакомиться кремом из молока и яиц, есть ягоды и потягивать напитки, мне будут угождать прекрасные рабыни, в том числе и твоя Велла, а я постараюсь обязательно вспомнить о тебе, Тэрл Кэбот Я рванул цепи. — Прославленный агент Царствующих Жрецов Тэрл Кэбот гниет в соляных шахтах. Прекрасно! Великолепно! — Он расхохотался. — Ты уже не выберешься. Твоя песенка спета. Я обессиленно опустил скованные руки. — В Климе день начинается очень рано, — продолжал Ибн-Саран, — а заканчивается, когда уже темно. На камнях Клима можно поджаривать пищу. А соляные корки очень белые. Их блеск может надолго ослепить человека. В Климе нет кайилов. Со всех сторон его окружает безводная пустыня. Она тянется на тысячи пасангов во все стороны. Еще ни один раб не сбежал из Клима. Самым же неприятным является полное отсутствие женщин. Если ты обратил внимание, то после вынесения приговора тебя уже лишили женского общества. С другой стороны, ты всегда можешь вспомнить красотку Веллу. Я до боли стиснул кулаки. — Когда она станет услаждать меня, я обязательно подумаю о тебе. — Где вы ее нашли? — спросил я. — У нее великолепное тело, правда? — Обыкновенная самка. Где вы ее нашли? — В таверне в Лидиусе. Самое интересное, что вначале ее купили просто как рабыню. Мы стараемся не пропускать красивых девочек. Иногда они помогают проникнуть в нужный дом или выведать секрет у военных или вырших чиновников. Кроме того, это неплохая награда для оказавших нам услугу. Я уже не говорю о том, что рабыню можно считать живой монетой, торговля девушками стала самым обычным делом, так что натренированная и обученная рабыня представляет истинное богатство. — Не только для вас. — Правильно. — И давно Велла… — Ты имеешь в виду мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка на планете Земля? — Вижу, вы неплохо информированы — Землянка многому нас научила. Она оказалась настоящей находкой. Большая удача, что мы накинули на ее ошейник наши цепи — Что она вам рассказала? — Все, что мы пожелали узнать. — О, — сказал я, — понятно. — Нам даже не пришлось ее пытать. Хватило одной угрозы. Она ведь просто женщина. Мы приковали ее голую к стене в подвале с уртами. Спустя час она уже рыдала и просила с ней поговорить. Мы допрашивали ее всю ночь. И очень многое узнали. — Не сомневаюсь, что за такую услугу ее освободили? — насмешливо спросил я. — Если не ошибаюсь, мы ей это пообещали, — улыбнулся Ибн-Саран. — А потом как-то забыли. Она осталась рабыней. — Да, я знаю. Что же конкретно рассказала вам бывшая мисс Кардуэл с планеты Земля? — Многое, — пожал плечами Ибн-Саран, — но самое главное, она рассказала о слабости Роя. — И вы намерены нападать? — В этом нет необходимости. — Альтернативный план? — Возможно. — То, что она сказала, может оказаться и неправдой. — Ее информация совпадает с тем, что рассказывали другие бежавшие с Сардара люди. Речь шла о людях из Роя, решивших вследствие войны вернуться на Гор. — Они, безусловно, искренне верят тому, что говорят, но так ли это на самом деле? — Мы допускаем, что можем иметь дело с пересаженной памятью, — кивнул Ибн-Саран. — К таким трюкам прибегают, чтобы спровоцировать нападение и заманить противника в ловушку. Я промолчал. — У нас нет оснований для подобных предположений, — сказал он. — Мы делаем все с величайшей осторожностью. — Разработали новую стратегию? — Возможно, — улыбнулся он. — Боитесь поделиться с человеком, отбывающим на соляные прииски Клима? Ибн-Саран рассмеялся: — Ты можешь рассказать стражникам или еще кому-нибудь. — А вы можете отрезать мне язык, — предложил я. — И руки тоже? — расхохотался Ибн-Саран. — Какой же из тебя будет работник в шахтах? — Откуда вы узнали, что рабыня, которую вы купили, прельстившись ее внешностью, и есть Элизабет Кардуэл? — спросил я. — По отпечаткам пальцев. Акцент и некоторые манеры выдавали в ней жительницу Земли. Из любопытства мы взяли у нее отпечатки пальцев. Они совпали с отпечатками некой мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка, планета Земля, которую доставили на Гор для того, чтобы тачаки надели на нее ошейник с секретным сообщением. Я помнил этот ошейник. В первый раз я увидел ее в изодранных чулках, в мятом и испачканном оксфордском костюмчике, со связанными за спиной руками и ошейником на шее. Тачаки взяли ее в плен в долине 'Народа Фургонов. Тогда она еще ничего не понимала в политике миров. Сейчас наивности поубавилось. — Ошейник с сообщением положил конец твоим поискам последнего яйца Царствующих Жрецов, — улыбнулся Ибн-Саран. — Девушка даже стала твоей рабыней. — Я ее освободил, — сказал я. — Невероятная глупость, — пожал плечами Ибн-Саран. — А мы продолжили разработку и выяснили, что она сопровождала вас на Сардар с последним яйцом Царствующих Жрецов. Мы искали новые связи. Вскоре выяснилось, что она работает на вас и участвует в заговоре по свержению дома Цернуса, одного из наших ближайших союзников. — Как вы это узнали? — спросил я. — Ко мне во дворец привели человека из дома Цернуса. Он был рабом, потом его освободили. Он опознал ее. Мы тут же ее раздели и приковали к стене в подвале с уртами. Спустя ан она упросила ее выслушать. Девчонка рассказала нам все. — Она предала Царствующих Жрецов? — С потрохами. — Сейчас она служит куриям? — Она хорошо служит нам. И тело ее великолепно и сладостно. — Приятно заполучить такую замечательную рабыню, — сказал я. Ибн-Саран кивнул. — Зачем она солгала, что я ударил Сулейман-пашу? — Зайя тоже это видела. — Видела? — Их не пришлось уговаривать, — сказал Ибн-Саран. — Они обе — рабыни. — Велла, — возразил я, — очень умная и сложная женщина. — Из таких и получаются настоящие рабыни, — заметил Ибн-Саран. — Да, — кивнул я. В самом деле, кому придет в голову надевать ошейник на никчемных дур? Радость победы можно испытать, бросив к своим ногам самую талантливую, самую мечтательную и самую красивую из всех женщин. — Она тебя ненавидит, — усмехнулся Ибн-Саран. — Я заметил, — проворчал я. — Похоже, это началось в Лидиусе, — сказал он. Я улыбнулся. — Обратил внимание, с какой радостью похотливая сучка подтвердила, что именно ты пырнул Сулейман-пашу? Она безмерно рада, что ты загремел на соляные прииски. — Я заметил, — повторил я. — Женская месть — непростая штука, — изрек Ибн-Саран. — Это точно, — согласился я. — Только одно тревожит маленькую Веллу и омрачает ее радость, — сказал Ибн-Саран. — Что же это? — Надежность Клима. Она боится, что ты сбежишь. — О! — вырвалось у меня. — Я заверил ее, что побег из Клима невозможен. Успокоившись, она согласилась дать нужные показания. — Красотка Велла, — пробормотал я. Ибн-Саран улыбнулся. — А ведь не случайно, — сказал я, — после того как вы узнали, кто она, вы привезли ее в Тахари? — Конечно нет, — ответил Ибн-Саран. — Ее привезли сюда, чтобы она исполняла мои прихоти. — Она просто из кожи вон лезет, — заметил я. — Она здорово помогла нам в твоем аресте. Она опознала тебя еще в Торе, когда ей позволили взглянуть на тебя сквозь тонкую чадру. Уже тогда мы знали, что к нам пожаловал Тэрл Кэбот, агент Царствующих Жрецов. — Она хорошо вам послужила, — повторил я. — Великолепная рабыня, — согласился Ибн-Саран. — А что она вытворяет на подушках! — Красотка Велла, — сказал я. — Будешь ее вспоминать в шахтах Клима, соляной раб. — Он развернулся и вышел из камеры. За ним последовали его люди. Последний вынес из камеры лампу на жире тарлариона. В зарешеченное окошко светили три полных луны. По правде говоря, я не думал, что меня на самом деле пошлют на соляные копи Клима. Поэтому я не сильно удивился, когда той же ночью в моей камере появились два типа в плащах с капюшонами. Везти арестованного в Клим было довольно опасно, учитывая, что между каварами и аретаями начались военные действия. Нельзя было исключать возможность того, что караван с пленником попадет в руки противника. На месте Ибн-Сарана я бы не стал рисковать. Едва распахнулась дверь в мою камеру, я произнес: — Тал, благородный Ибн-Саран и отважный Хамид, помощник Шакара, предводителя аретаев. В руке Ибн-Сарана блестел обнаженный ятаган. Я пошевелился, звеня цепями. Ни фонаря, ни лампы они не захватили, но свет трех лун позволял нам хорошо видеть друг друга. — Похоже, — сказал я, — мне не видать соляных приисков Клима. Я не сводил глаз с ятагана. Вряд ли они станут убивать меня в камере. Это будет трудно объяснить в магистрате Девяти Колодцев, который наверняка потребует провести самое тщательное расследование. — Ты принял нас за других, — прошипел Ибн-Саран. — Конечно, — откликнулся я. — На самом деле вы — агенты Царствующих Жрецов, выдающие себя за шпионов курий. Вы ведете такую сложную игру, что иногда сами начинаете путаться. Не сомневаюсь, что вы обдурили всех, кроме меня. — А ты догадлив, — проворчал Ибн-Саран. — Курии хотели меня убить и даже прислали одного из своих. Но вы спасли меня от безжалостных клыков. Ибн-Саран наклонил голову и вложил ятаган в ножны. — У нас мало времени, — сказал он. — Снаружи тебя ждет кайил, он под седлом, там же оружие, ятаган, вода. — А как же стража? — поинтересовался я. — Снаружи стоял один часовой. Мы убили его, чтобы ты мог бежать. — А! — произнес я — Когда ты смотаешься, мы затащим его тело в камеру. Хамид вытащил ключ и отстегнул мои наручники. — Значит, Хамид, — сказал я, — специально так неловко ударил кинжалом Сулеймана? — Именно так, — отозвался Ибн-Саран. — Когда мне надо убить, я убиваю, — прошипел Хамид. — Не сомневаюсь, — сказал я. — Нам было важно скрыть нашу связь с куриями. Нам было важно сделать вид, что мы пытаемся помешать твоей работе на Царствующих Жрецов. — А теперь, после того как все приличия соблюдены, вы отпускаете меня, чтобы я завершил свое задание? — Именно так, — кивнул Ибн-Саран. Хамид вытащил из-под плаща молоток и зубило. — Лучше снять ошейник, — сказал я, — чем сбить с него цепи. Это займет больше времени, но так удобнее. — Нас могут услышать! — покачал головой Ибн-Саран. — Время позднее, — улыбнулся я. — Никто нас не услышит. У меня имелась важная причина, чтобы потянуть с побегом еще четверть ана. — Сними ошейник, — сердито приказал Ибн-Саран. — Какая дивная лунная ночь, — заметил я. — При таком свете легко найти дорогу. Глаза Ибн-Сарана сверкнули. — Да, — сказал он. — Мне очень приятно, — произнес я, — что вы трудитесь на благо Царствующих Жрецов. Ибн-Саран склонил голову. — Как вы объясните мое исчезновение? — Здесь останется лежать тело стражника и инструменты, — сказал Хамид. — Вы очень хорошо все продумали, — сказал я. Царапая кожу, я вытащил голову из распиленного ошейника. Он остался висеть на двух цепях. Превозмогая страшную боль, я поднялся на ноги и попытался пошевелить руками и ногами. Интересно, как далеко мне дадут уйти Если меня на самом деле поджидал оседланный кайил, значит, они нападут в пустыне, скорее всего, сразу же за оазисом. Все должно быть хорошо спланировано. В их интересах подстраховаться от всех неожиданностей. Они должны быть более уверены в успехе, чем в том случае, если бы меня повели вместе с караваном в Клим. Я вышел из камеры. На столе лежала одежда. Моя собственная. Я проверил кошелек. Все оказалось на месте, даже камни, которые я переложил в него из пояса перед торгами с Сулейманом. — Оружие? — спросил я. — На седле висит ятаган, — ответил Ибн-Саран. — Ясно. А вода? — На седле. — Выходит, — сказал я, — что я дважды обязан вам жизнью. Вначале вы спасаете меня от клыков курии, а потом — от соляных копий Клима. Я ваш вечный должник. — Ты бы сделал для меня то же самое, — ответил Ибн-Саран. — Это точно. — Поторапливайся, — проворчал Хамид. — Скоро смена караула. Я поднялся по лестнице, пересек огромный зал и вышел через ворота на засыпанную песком улицу. — Да не расхаживай ты, как на празднике, — не выдержал Ибн-Саран. — Будь осмотрительнее. — Не волнуйтесь, — успокоил я его. — Никого нет, время позднее. У стены стоял кайил. Мой собственный. Справа от седла, рядом с бурдюком с водой, висел ятаган в ножнах. Я проверил уздечку и сбрую. Все было в порядке. Лишь бы кайила не отравили. Я поднес руку к его глазу, и зверь моргнул всеми тремя веками. Я легонько прикоснулся к шкуре на боку. Она приятно топорщилась под пальцами. — Что ты там делаешь? — зашипел Ибн-Саран — Здороваюсь со своим кайилом. Рефлексы животного мне понравились. Скорее всего, его не отравили. Для этого я и тянул время, когда потребовал снять ошейник. Если бы кайила отравили быстродействующим ядом, это бы уже проявилось. Вряд ли бы они стали применять в такой ситуации другие средства. Слишком важен фактор времени. Ибн-Саран не стал бы рисковать, давая мне час форы на быстром кайиле. Я очень обрадовался, что животное не отравили. Неожиданно я подумал: а что, если Ибн-Саран действительно работает на Царствующих Жрецов? И Хамид мог оказаться их агентом. В этом случае своим поведением я подвергал их жизни опасности. Я сел в седло. — Да не опустеют твои бурдюки, — произнес Ибн-Саран. — Пусть у тебя всегда будет вода. Он положил руку на пузатый бурдюк с водой, притороченный к седлу с левого бока кайила. Справа, как противовес, висел другой бурдюк. В пустыне из них пьют поочередно, чтобы не нарушить равновесия. Огромные бурдюки замедляют ход, но без воды в пустыне вообще делать нечего. — Да не опустеют твои бурдюки, — ответил я. — Пусть у тебя всегда будет вода. — Поезжай на север, — сказал Ибн-Саран. — Спасибо за все. — Я ударил кайила пятками и направил его на север. Из-под когтистых лап полетел песок."" Едва я отъехал за пределы слышимости и оказался среди домов оазиса, я натянул поводья. Оглянувшись, я увидел, как высоко в небе летит стрела с серебряным оперением. Она поднималась выше и выше, достигла самой верхней точки, на мгновение зависла и по плавной дуге устремилась вниз. Я осмотрел лапы кайила. В переднем правом копыте я нашел то, что искал: маленьких шарик из воска, прикрученный к копыту нитками Внутри воска, который должен был вскоре расплавиться от скачки и тепла животного, находилась игла. Она пахла кандой, смертельным ядом, приготовляемым из корней кустарника канды Оторвав клочок рукава, я тщательно вытер иглу, после чего сложил и ее, и обрывок ткани в мешочек для мусора. Затем я попробовал воду из обоих бурдюков. Как я и ожидал, она была соленой. Пить такую воду — самоубийство. Я вытащил из ножен ятаган. Это был не мой ятаган. Осмотрев клинок, я заметил возле рукоятки скрытую гардой трещину. Я резко махнул оружием. Рукоятка осталась у меня в руке, а клинок вонзился в песок. Рукоятку и клинок я тоже спрятал в мешке для мусора. Затем я отвел кайила в тень. Мимо проехали два всадника: Ибн-Саран и Хамид. Я вылил в песок соленую воду. Было поздно. Я решил подыскать себе место для ночлега.
Глава 8. В ГОСТЯХ У ХАССАНА-БАНДИТА
В ту ночь я не спал, поскольку время от времени тучи всадников с луками и копьями наперевес проносились по улицам Девяти Колодцев, мотаясь от одного выхода из города к другому. Полагаю, мне в любом случае было бы не до сна в ту ночь. Воины по нескольку раз прочесали пустыню в радиусе пятидесяти пасангов вокруг оазиса, но не нашли даже следа. Лишь перед самым рассветом, когда измотанные, разбитые солдаты возвращались из пустыни в Девять Колодцев, я уснул. Я остановился в весьма убогом заведении, хозяин которого наверняка мечтал о лучшей доле, чем мотаться каждый день на заседания муниципального суда. Зато он всегда знал все местные новости. — Вчера сбежал убийца! — сообщил он мне. — Скрылся в пустыне! — Невероятно, — ответил я, искренне не веря в известие. Я проснулся около девяти часов, за час до полудня по горианскому времени. Покормив стоящего в стойле кайила, я основательно напоил его водой. Во время завтрака я послал мальчишку выполнить кое-какие поручения. Не успел я закончить, как смышленый живой парнишка вернулся. Надев бурнус и желтый кушак, я решил самостоятельно пройтись по лавкам. Выглядел я вызывающе, впрочем, именно так оделся бы местный торговец, стремящийся привлечь к себе внимание. Прежде всего я купил новый ятаган. Пояс и ножны у меня имелись. Кроме того, я приобрел новую упряжь для кайила и два мешка финиковых кирпичей. Длинные прямоугольные кирпичи весили по одному стоуну каждый, или около сорока фунтов в земном исчислении. Возле общественного колодца у здания суда я набрал полные бурдюки воды и послушал местные новости. — А ну, в сторону! — прикрикнул воин и плеснул воды себе в лицо. Я посторонился, как скорее всего поступил бы местный торговец. В конце концов, парень провел трудную ночь в пустыне. — Поймали убийцу? — спросил я. — Нет, — проворчал воин. — Знаете, иногда я не чувствую себя в безопасности. — Не бойся, горожанин, — сказал он. — Спасибо. Поисковые отряды, как мне удалось выяснить, собирались отдыхать весь день и всю ночь. Вести поиски при луне не имело смысла. Измученных людей и животных решили не трогать до следующего утра. Таким образом, я получал фору примерно в пятнадцать горианских часов. Более чем достаточно. Около полудня, неторопливо покачиваясь на позвякивающем колокольчиками кайиле, в малиновом бурнусе и желтом кушаке, всем своим видом стараясь привлечь к себе внимание, я покинул оазис. С обеих сторон к седлу были приторочены бурдюки с водой и мешки с финиковыми кирпичами. Как только высокие пальмы за моей спиной стали маленькими, я резко повернул в сторону, чтобы избежать встречи с возвращающимися из рейда по пустыне отрядами.Спустя два дня, отъехав от оазиса пасангов двести на северо-восток, я поднялся на холм и резко натянул поводья. Внизу, в небольшом ущелье, среди голых, усыпанных камнями холмиков, грабили маленький караван. Здоровенный разбойник схватил за рамы и тряхнул сразу два курдаха. На землю посыпались сидящие внутри свободные девушки в цветастых юбках. Гуртовщиков и погонщиков копьями согнали в одну кучу. Среди них шатался раненный в плечо охранник каравана. Притороченные к седлам кайилов мешки были разрублены, таким способом разбойники определяли, нет ли в них чего ценного. Нескольких кайилов отогнали в сторону. Разбойник держал сложенные в пучок поводья. Захваченных в плен девушек привязали за руки к седельным лукам. Один человек попытался бежать. Поскакавший следом разбойник свалил его на камни, треснув древком копья по шее. Я видел, как разрубили бурдюк с водой, струя хлынула на песок, кайил попятился, пыль мгновенно впитывала влагу. Мешки и ящики стаскивали в одну кучу. Некоторые ящики выворачивали в песок, их содержимое никого не интересовало. Свободных от груза кайилов лупили плоской частью ятагана и гнали в пустыню. Две обнаженные девушки растерянно топтались в пыли, одежду с них сорвали клинком ятагана. Одна из них пыталась вцепиться связанными руками себе в волосы и жалобно причитала. Другая, напротив, злилась. Она с ненавистью смотрела на свои путы, не в силах поверить, что ее привязали к седлу. У нее были роскошные черные волосы. Голову она держала гордо и высоко. Главарь разбойников поднялся в стременах и что-то приказал своим подчиненным. Двое бандитов тут же вскочили в седла и потащили за собой двух груженных награбленным добром кайилов. Еще один разбойник шел пешком, ведя кайила под уздцы. Привязанные к седлу пленницы неуклюже побежали за кайил ом главаря. Сзади раздались крики. Кое-кто рискнул даже погрозить разбойникам кулаком. Остальные побежали к бурдюкам с водой. Пешком они могли добраться лишь до ближайшего оазиса Хромого Кайила, где им, безусловно, посочувствуют, но вряд ли помогут с вооруженной охраной. Ближайший гарнизон стоял в оазисе Девяти Колодцев, но к тому времени, когда весть о нападении достигнет военных, разбойники уйдут на тысячу пасангов. Я поворотил кайила и не торопясь спустился с холма. Лагерь разбойников я вычислил еще вчера ночью. Сегодня я с ними встречусь. У меня было дело к главарю.
— Хорошо работаешь, — похвалил я рабыню. В лагере она оставалась в полном одиночестве. Она завизжала. Тяжелый круглый пестик длиной пять футов и диаметром более чем пять дюймов вывалился у нее из рук и опрокинул огромную миску глубиной более фута. Зерно сатарна высыпалось на землю. Я схватил рабыню за руки. Как принято у хочевников, лагерь разбили на возвышающемся над всей равниной плато, хотя его и скрывал при этом густой кустарник. В огороженном забором из колючки загоне топтались четыре кайила. Лагерь образовывали пять шатров из неприметной ткани из шерсти кайила. Сооружения ставили выходом на восток, чтобы уловить утреннее тепло. Маленькие шатры популярны у кочевников, они едва достигают десяти футов в длину и пятнадцати в ширину. Шатры натягиваются на деревянную раму, земля под полом выравнивается и застилается циновками. Задняя часть шатра почти стелется по земле. Там, как правило, хранятся различные припасы. Традиционно в левой части шатра располагаются женские принадлежности, а в правой, вместе с одеялами и оружием — мужские. Все находится в кожаных мешках различных размеров. Женщины украшают такие мешки причудливой вышивкой. Я огляделся. Лагерь почти не отличался от обычных стоянок кочевников. Бросалось в глаза только одно: здесь не было ни женщин, ни детей. Лишь одна рабыня присматривала за кайилами и молола зерно. Я улыбнулся. Это был лагерь разбойников. Девушку я отпустил. — Ты! — испуганно закричала Алейна. Она оказалась полностью одета. На ней была прошитая красной ниткой длинная юбка с каемкой, коричневая кофта с капюшоном из мягкой шерстки кайила, под которой виднелась дешевая желто-голубая блузка из репса. На шее поблескивал ошейник, уже не мой. Я обратил внимание на мягкие складки юбки на ее бедрах и приятный цвет блузки. Зачем рабыне такая одежда? На ногах у нее были туфли. В синих глазах девушки застыл испуг, белокурые волосы волной ниспадали на спину. — Ты уже носишь сережки, красотка Алейна? — поинтересовался я. В ушах у нее висели огромные вульгарные кольца из золота. — Он проколол мне уши седельной иглой, — сказала она. Чего еще можно ожидать от людей в таких местах? Обычно подобные операции проделывает кожевник. — Он сам надел их на меня. — Алейна с гордостью погладила побрякушку — Это из награбленного. Алейну, девушку с Земли, нисколько не смутил подарок. Мало того, что сережки были безвкусны, ей насильно прокололи уши и повесили украшение, не спросив ее мнения. И ей это понравилось. У нее даже появился здоровый румянец. — На Горе, — сказал я, — сережки носят только бесстыжие, бессовестные рабыни, самки, довольные тем, что еще способны вызывать желание у мужчины. — Носят ли их свободные женщины? — спросила Алейна. — Никогда. — Только рабыни? — Самые позорные из рабынь. Тебе не стыдно? Она весело рассмеялась. — У рабынь нетгордости, — гордо произнесла она и покрутила головой из стороны в сторону. Сережки раскачивались и блестели. Многие рабыни привыкают к сережкам и начинают выпрашивать их у своих хозяев. — Они мне очень нравятся, — сказала она. — Женщину может украсить только ошейник. — Я ношу и то и другое! — рассмеялась Алейна. — Хоть что-то тебе не нравится? — Конечно. — Она лукаво посмотрела на меня. — Рабыням ведь можно иногда покапризничать? — Наверное. Твой хозяин делает с тобой все, что захочет? Глаза девушки сверкнули. — Мой хозяин, — произнесла она, — делает со мной все, что захочет. Он очень сильный. — Я в этом не сомневался. — Я во всем ему подчиняюсь, — сказала она. — Он — это все. Я — ничто. — Понятно, — произнес я. — Я его собственность, — продолжала она. — Он требует от меня полного подчинения. У меня нет никакого выбора. Я его рабыня. — Ты считаешь, что так и должно быть? — спросил я. Она посмотрела на меня и улыбнулась: — Мне это нравится. — Приготовь чай, — приказал я. Она подняла юбку и направилась в шатер ставить чай. Вдалеке показалось едва заметное облачко пыли. Разбойники возвращались. Я вошел в шатер и уселся, скрестив ноги, на циновку. Капюшон бурнуса я отбросил за спину. Было жарко. В Тахари постоянно дуют жаркие ветра. — Поначалу я испугалась, когда увидела тебя, — сказала девушка. — Подумала, что ты решил забрать меня обратно. Потом поняла, что если бы ты этого хотел, то не стал бы медлить. В шатре она сняла с себя куртку с капюшоном из шерсти кайила. Когда она наклонялась, груди ее соблазнительно покачивались в вырезе дешевой желто-голубой рубашки из репса. — Думаю, не стал бы. Рука девушки с металлическим коробком чая слегка дрожала. Глаза ее затуманились. — Тебе приходится много работать? — спросил я. — Очень много! — рассмеялась она. — Я работаю с самого раннего утра. Я должна собрать ветки и навоз кайила, чтобы развести костер, я должна приготовить кашу и бульон, потом вычистить котлы и кастрюли, затем я должна вытрясти циновки и подмести в шатрах, на мне лежит починка одежды и обуви, я натираю и чищу сапоги и кожаные изделия, я тку, я вью веревки, я дублю кожу и мелю зерно. Я же ухаживаю за кайилами и дважды в день дою кайилиц. Многое приходится делать. — Глаза девушки лучились от счастья. — Я выполняю работу десятерых женщин. Кроме меня, в лагере женщин нет. Вся неприятная работа достается мне. Мужчины не станут делать многих вещей. Это оскорбительно для их силы. — Она подняла голову — Вот и ты потребовал чаю. — Кстати, где он? — спросил я. — Готов? Я посмотрел на маленький медный чайник на маленьком костре из навоза кайила. Рядом уже стояла толстая стеклянная чашка. В такую входит унции два чая. Базий-ский чай пьют маленькими чашками и, как правило, выпивают три чашки за один присест. Важно не ошибиться в количестве заварки. Себе она, конечно, чая не сделала. Время от времени я поглядывал на горизонт. Облако пыли приближалось. На шесте у входа в шатер висел бурдюк с водой. — Ну, а ночью, — спросил я девушку, — разрешают ли тебе отдохнуть от дневных трудов? Она была все еще мокрой от пота после размолачивания зерен. — Днем, — рассмеялась она, — я выполняю обязанности свободной женщины, а ночью… ты же помнишь, кто я. Я с любопытством разглядывал девушку. — Я — рабыня, — весело засмеялась она. — Значит, ночью ты меняешь тапочки на шелка и колокольчики? — Если позволят, — улыбнулась она. — Часто приходится прислуживать обнаженной. Ночью как раз и начинается мой настоящий труд. Что он только не заставляет меня вытворять! Мне бы такое и в голову не пришло! — Ты счастлива? — спросил я. — Да. — Он делится тобой с другими разбойниками? — Конечно, — пожала она плечами. — Я же единственная постоянная девушка в лагере. — Значит, бывают и другие? — Иногда, — сказала она. — Свободные женщины, рабыни, отобранные у караванов. — Что делают с ними? — Продают в оазисы. Мои обязанности как рабыни не ограничиваются ночами. Он часто меня использует. Бывает, вызовет днем и заставляет угождать ему, еще потную от хозяйственных трудов. Бывает, просто закидывает мне юбку на голову и валит на циновки, после чего гонит работать дальше. — Тебя часто секут? Она повернулась спиной и подняла рубашку. На теле виднелись следы двух или трех наказаний, хотя шрамов и ссадин не было. Секли ее мягким широким пятиполосным ремнем. Это наиболее распространенный способ наказания девушек. Чрезвычайно доходчиво и не портит кожу. — Меня наказывали дважды, — сказала она. — Один раз, еще давно, в шатрах, когда я надерзила, а второй раз — за неловкость. — Рабыня сняла с огня чайник и осторожно налила мне стакан. — Твой хозяин жесток? — поинтересовался я. — Нет, но он очень суров. — Строг? — Да, очень строг. — Но не жесток? — Нет. — Как ты к нему относишься? — Как рабыня. — А он к тебе? — Как хозяин. — И часто он тебя бьет? — Почти никогда, — ответила девушка, — но я знаю, что он может отстегать меня в любую минуту, стоит мне ему не угодить. Я рабыня, и я знаю, что меня могут запросто выпороть. — Значит, ты живешь под страхом порки? — Да. И страх этот обоснован. — Она посмотрела на меня. — Он достаточно силен, чтобы добиться от меня всего, чего захочет. Я это уже поняла. Он может меня выпороть, если я ему не понравлюсь. — Как тебе нравятся подобные отношения? — Ты не поверишь, но это захватывает! — Похоже, тебе нравится подчиняться мужчине, — сказал я. — Я — женщина. — Она опустила голову. — Во мне проснулись чувства, о которых я даже не подозревала. В руках сильных и безжалостных мужчин я открыла в себе фантастическую сексуальность. Это так славно и здорово! — воскликнула она, посмотрев вверх. — Женщины Земли рассуждают по-другому, — заметил я. — Я горианская рабыня. — Девушка встала на колени и прикоснулась к сережкам. — Похоже, ты любишь своего хозяина? — Если бы он не запрещал мне, я бы слизывала пыль с его сапог! Она резко обернулась, заметив наконец облако пыли. Рабыня поняла, что возвращаются разбойники. Глаза ее испуганно расширились. — Ты должен бежать! — воскликнула она. — Они убьют тебя, если застанут здесь! — Я не допил чай, — возразил я. — Уж не хочешь ли ты, — она неуверенно поднялась на ноги, — причинить вред моему господину? — У меня к нему дело, — просто ответил я. Рабыня попятилась. Я поставил чашку на землю, между двух циновок. Я был уверен, что чай не разольется. Она сделала еще один шаг назад, а я наклонился в сторону и дотянулся до связки длинных цепочек, приготовленных, вне всякого сомнения, для усмирения рабынь, которых планировали захватить при налете на караван. Взвизгнув, Алейна развернулась и со всех ног кинулась в пустыню. Цепочка как змея сверкнула на солнце и захлестнула ее ноги. Рабыня упала, разметав по песку белокурые волосы. В следующую секунду я был уже на ней. Рывком подняв ее за волосы, я зажал ей рот и затащил в шатер. Там я швырнул ее на циновки, запихал в рот шелковый шарфик, после чего обмотал ее голову кушаком, чтобы она ничего не могла видеть. Затем я перевернул ее на живот и связал обрывком ремня руки и ноги. После этого я закинул ее на правую половину шатра, где хранились мужские принадлежности. Закончив с Алейной, я вышел из шатра и встал у входа. Первым показался главарь шайки. К луке его седла были привязаны две захваченные во время налета женщины. Они спотыкались и едва держались на ногах. Босые ступни оставляли в песке кровавый след. Сзади шел груженный награбленным добром кайил. Вместе с главарем шайка насчитывала девять человек. Увидев меня, он подал команду, и его люди мгновенно окружили лагерь. Кайил главаря попятился. Я понял его намерение. Он хотел атаковать с ходу, направить кайила на шатер, смять его и нанести сокрушительный удар. Я снял с шеста бурдюк с водой. Кто-то из разбойников издал вопль ярости. Я запрокинул бурдюк и сделал несколько внушительных глотков. Затем я повесил бурдюк на место и вытер губы рукавом халата. Главарь шайки вложил ятаган в ножны и спрыгнул с кайила. Я вернулся в шатер, сел, скрестив ноги, на циновку и взял еще не остывшую чашку чая. Главарь вошел в шатер. — Чай готов, — сказал я ему. Первым делом он перерезал ножом стягивающие Алей-ну ремни. Она в ужасе взирала на своего хозяина. Он, однако, на нее не сердился. В конце концов, она была всего-навсего слабой женщиной. — Подай нам чай, — приказал он. Вся дрожа, девушка налила ему маленькую чашечку чая. — Превосходный чай, — похвалил я. Выпив их воды, я стал по законам Тахари гостем разбойников.
Глава 9. С ПРЕКРАСНОЙ ПРЕДАТЕЛЬНИЦЕЙ ЗИНОЙ ПОСТУПАЮТ ПО ОБЫЧАЮ ТАХАРИ
— Рабынь заковать в цепи, — приказал главарь одному из разбойников. Затем он посмотрел на меня. Разбойник принялся собирать по шатру разбросанные цепочки. Одну он притащил с улицы, она валялась в пыли там, где мой бросок остановил убегающую Алейну. — На колени! — заревел разбойник. Одна из девушек тут же послушно опустилась на колени, вторая возмущенно вскинула голову. Я вспомнил, как она с самого начала не могла поверить, что на нее надели наручники. Она вырвалась на середину шатра и гордо посмотрела на главаря шайки. Девушка стояла обнаженной, пыль покрывала ее ноги до самых бедер, по телу стекали грязные ручейки пота. — Нет, Хассан! — крикнула она. — Ты разве забыл, что это я, Зина, за золотой диск тарна выдала тебе караван! Я рассказала о маршруте, охране и графике движения! Подобные сведения, насколько я знал, держались в строжайшем секрете даже в самые спокойные времена. Вторая девушка возмущенно закричала, но не решилась подняться с колен. — В цепи ее, — распорядился Хассан, показав на стоящую на коленях. Один из разбойников тут же нацепил на лодыжки девушки замки, соединенные цепью длиной в фут. Я услышал два тяжелых щелчка. Затем он развязал ей руки и сковал их специальными наручниками с цепью из трех звеньев. — На солнце, — распорядился Хассан. Двое разбойников тут же притащили тяжелый, прямоугольный кол длиной около четырех футов и около четырех дюймов в диаметре. Один из разбойников придерживал кол, а второй забил его в песок тяжелым молотком, оставив торчать не более двух дюймов. К этому концу кола прикрутили железное кольцо, к которому и приковали за ошейник рабыню. Длина цепи не превышала одного ярда. Таким образом, она не могла даже подняться с колен. — Освободите меня, — потребовала вторая девушка, Зина. — Освободите, — кивнул Хассан. Кто-то из разбойников развязал ее руки. — И рассчитайтесь! Повинуясь жесту Хассана, разбойник вытащил из небольшого сундучка золотой диск тарна и протянул его девушке. — Дайте одежду! — произнесла она, схватив деньги. — Нет, — сказал Хассан. Она испуганно на него взглянула. — Тебе заплатили, — пожал он плечами. — Уходи. Она затравленно огляделась по сторонам. Затем посмотрела на диск тарна. — Дайте воды. — Нет, — отрезал Хассан. — Я заплачу за воду — В голосе Зины звучал страх. — Я не продаю воду, — ответил Хассан. — Нет! — зарыдала она. — Уходи, — повторил он. — Я умру в пустыне. — В руках девушки блестел золотой диск. — Я же выдала вам караван! — И мы с тобой рассчитались. Она смотрела на лица разбойников, губы ее дрожали. — Нет, — шептала она. — Нет! Алейна сидела на коленях возле чайника, не осмеливаясь поднять глаза. Плечи ее дрожали, а груди призывно колыхались в разрезе рубашки. Обнаженная девушка бросилась к ней. — Попроси за меня, — прошептала Зина. — Я всего лишь рабыня, — сквозь слезы ответила Алейна. — Заступись за меня! — умоляла Зина. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана. — Пощадите ее, господин! — пролепетала она. — Я прошу вас. — Выйди из шатра, или тебя выпорют, — сказал Хассан. Алейна выскочила на солнце. Девушка ползала по шатру, затравленно глядя в безжалостные лица разбойников. Затем, крепко сжимая в маленькой ладошке золотой диск, она вскочила на ноги. — Ты не сделаешь этого, Хассан! — Убирайся из лагеря, — сказал он. — Я погибну в пустыне! — Убирайся! — Оставь меня в качестве рабыни! — Разве ты не свободная женщина? — Умоляю, Хассан, оставь меня как рабыню! — Но ты же свободна. — Нет! — разрыдалась она. — В глубине души я всегда была истинной рабыней. Я только делала вид, что свободна. Отстегай меня за это! Я не носила ни ошейника, ни клейма, но я настоящая рабыня! Я это скрывала! — Когда же ты об этом догадалась? — поинтересовался Хассан. — Когда изменилось мое тело, — ответила Зина, потупив взор. Разбойники засмеялись. Я посмотрел на девушку. Выглядела она соблазнительно. Не исключено, что из нее действительно выйдет неплохая рабыня. — В цепи ее, — распорядился Хассан, показав на стоящую на коленях. Один из разбойников тут же нацепил на лодыжки девушки замки, соединенные цепью длиной в фут. Я услышал два тяжелых щелчка. Затем он развязал ей руки и сковал их специальными наручниками с цепью из трех звеньев. — На солнце, , — распорядился Хассан. Двое разбойников тут же притащили тяжелый, прямоугольный кол длиной около четырех футов и около четырех дюймов в диаметре. Один из разбойников придерживал кол, а второй забил его в песок тяжелым молотком, оставив торчать не более двух дюймов. К этому концу кола прикрутили железное кольцо, к которому и приковали за ошейник рабыню. Длина цепи не превышала одного ярда. Таким образом, она не могла даже подняться с колен. — Освободите меня, — потребовала вторая девушка, Зина. — Освободите, — кивнул Хассан. Кто-то из разбойников развязал ее руки. — И рассчитайтесь! Повинуясь жесту Хассана, разбойник вытащил из небольшого сундучка золотой диск тарна и протянул его девушке. — Дайте одежду! — произнесла она, схватив деньги. — Нет, — сказал Хассан. Она испуганно на него взглянула. — Тебе заплатили, — пожал он плечами. — Уходи. Она затравленно огляделась по сторонам. Затем посмотрела на диск тарна. — Дайте воды. — Нет, — отрезал Хассан. — Я заплачу за воду. — В голосе Зины звучал страх. — Я не продаю воду, — ответил Хассан. — Нет! — зарыдала она. — Уходи, — повторил он. — Я умру в пустыне. — В руках девушки блестел золотой диск. — Я же выдала вам караван! — И мы с тобой рассчитались. Она смотрела на лица разбойников, губы ее дрожали. — Нет, — шептала она. — Нет! Алейна сидела на коленях возле чайника, не осмеливаясь поднять глаза. Плечи ее дрожали, а груди призывно колыхались в разрезе рубашки. Обнаженная девушка бросилась к ней. — Попроси за меня, — прошептала Зина. — Я всего лишь рабыня, — сквозь слезы ответила Алейна. — Заступись за меня! — умоляла Зина. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана. — Пощадите ее, господин! — пролепетала она. — Я прошу вас. — Выйди из шатра, или тебя выпорют, — сказал Хассан. Алейна выскочила на солнце. Девушка ползала по шатру, затравленно глядя в безжалостные лица разбойников. Затем, крепко сжимая в маленькой ладошке золотой диск, она вскочила на ноги. — Ты не сделаешь этого, Хассан! — Убирайся из лагеря, — сказал он. — Я погибну в пустыне! — Убирайся! — Оставь меня в качестве рабыни! — Разве ты не свободная женщина? — Умоляю, Хассан, оставь меня как рабыню! — Но ты же свободна. — Нет! — разрыдалась она. — В глубине души я всегда была истинной рабыней. Я только делала вид, что свободна. Отстегай меня за это! Я не носила ни ошейника, ни клейма, но я настоящая рабыня! Я это скрывала! — Когда же ты об этом догадалась? — поинтересовался Хассан. — Когда изменилось мое тело, — ответила Зина, потупив взор. Разбойники засмеялись. Я посмотрел на девушку. Выглядела она соблазнительно. Не исключено, что из нее действительно выйдет неплохая рабыня. Она стояла перед Хассаном в свободной, расслабленной позе, чуть отставив в сторону левую ногу и вывернув бедра, демонстрируя ему свою прелесть. — Я признаюсь тебе, Хассан, в том, в чем не признавалась никому. Я — рабыня. — По закону ты свободна. — Сердце главнее закона, — ответила девушка, цитируя тахарскую пословицу. — Это верно, — согласился Хассан. — Оставь меня у себя. — Ты мне не нужна. — Нет! — зарыдала она. — Ты мне не нужна, — повторил он и повернулся к разбойникам. — Выведите свободную женщину за пределы лагеря. Разбойник тут же схватил ее за руку. — Я хочу продать себя, — зарыдала Зина. Как свободная женщина она имела на это право, хотя отменить акт продажи уже не могла, поскольку автоматически становилась рабыней. — Я продаю себя в рабство, — объявила девушка. Хассан кивнул разбойнику, и тот отошел в сторону. — Ты понимаешь, что говоришь? — спросил он ее. — Да. — На колени, — приказал Хассан. — Что ты можешь предложить? Она протянула золотой диск тарна. Хассан внимательно посмотрел на деньги и ответил: — Похоже, ты — настоящая рабыня, Зина. — Да, Хассан, уверяю тебя, я настоящая рабыня. — Здесь гораздо больше, чем ты стоишь. — Возьми эти деньги, — взмолилась несчастная. — Пожалуйста, возьми! Хассан улыбнулся. Зина глубоко вздохнула и произнесла: — Я продаю себя в рабство. Хассан положил руку на ее ладонь. Она зажмурилась еше крепче, а когда открыла глаза, монета была уже у него. Продажа свершилась. — Заковать рабыню в цепи, — распорядился Хассан. В ту же секунду девушку, которая еще недавно звалась Зиной, а теперь превратилась в безымянную скотину, швырнули на живот возле позорного столба. На нее тут же надели ошейник и приковали ее цепью к кольцу на столбе. На лодыжках и на кистях рук защелкнули тяжелые замки, причем сделали это следующим образом: человек Хассана поставил ее на колени и заковал руки снизу и сзади правой ноги. Несчастная повалилась на бок. Когда приходится сковывать одновременно и рабынь, и свободных женщин, как правило, делают некоторые различия. В данном случае руки свободной женщины были скованы перед ее телом, руки рабыни — под ее правой ногой. Замысел заключался в том, чтобы поставить рабыню в более стесненное положение и создать ей большие неудобства. Это своеобразная дань вежливости по отношению к свободной женщине, привилегия, которой она будет пользоваться до того момента, пока ее саму не продадут в рабство. — Дайте свободной женщине плеть, — распорядился Хассан. Девушка двумя руками ухватилась за плеть, скованная рабыня не могла защищаться. Хассан бросил золотой диск тарна в кошелек. — Алейна! — крикнул он, и она тут же заскочила в шатер и опустилась на колени. — Дай еще чаю. — Да, господин. — Не боишься, что свободная забьет ее насмерть? — спросил я Хассана. Со стороны столба уже доносились визги и удары плети. — Нет, — ответил Хассан. — Рабыня! Рабыня! Рабыня! — кричала свободная девушка, нещадно хлеща скованными руками беспомощную предательницу, еще недавно называвшуюся Зиной. Как бадто ни было, спустя некоторое время он кивнул одному из своих людей, и тот, к великому негодованию свободной женщины, вырвал у нее плеть. Рабыня валялась в пыли и жалобно причитала: — Пожалуйста, госпожа, умоляю вас. — Алейна, — позвал Хассан. — Да, господин. — Собери ветки и навоз. Разведи огонь. Хорошо прогрей железо. — Да, господин. — Вечером будем клеймить рабыню, — сказал Хассан. В Тахари клеймят раскаленным добела железом, которое прижимают к бедру девушки. На теле выжигают тахарскую букву «Кеф», первую букву в слове «кейджера», что на горианском означает «рабыня». Тахарская письменность очень красива. Не существует различия между заглавными и строчными буквами, а также практически нет разницы между печатным шрифтом и курсивом. Тахарцы обожают выводить буковки. Те, кто пишет размашисто и неразборчиво, считаются отнюдь не занятыми или неаккуратными людьми, а глухими к прекрасному хамами. Так вот, для клеймения рабыни используют, как правило, первую печатную букву в слове «кейджера». Как печатная, так и прописная буква «Кеф» отдаленно напоминает цветок. — Дайте свободной женщине воды, — распорядился Хассан. — Рабыня попьет после клеймения. — Хорошо, Хассан, — отозвался разбойник. — Рабыню поить после кайилов, — добавил главарь, обращаясь к Алейне. — Слушаюсь, господин, — пролепетала девушка. — Вы потеряете на этих женщинах, если заклеймите их до продажи, не так ли? — спросил я. Хассан пожал плечами. Многие любят покупать неклейменных девушек. Людям нравится самим обращать женщин в рабство. Соответственно работорговцы охотнее скупают свободных девушек, нежели уже побывавших в рабстве. С другой стороны, рабыни не нуждаются в такой охране, как свободные, их гораздо реже пытаются освободить. С рабынями вообще проще. Переходя от одного хозяина к другому, они просто меняют ошейник. В изолированных от всего мира городах на севере пустыни раздетых соблазнительных рабынь по молчаливому соглашению выставляют на мосты, соединяющие многочисленные цилиндрические башни. Свободным женщинам туда доступа нет. Желающие испытать свою удаль юнцы пытаются захватить дразнящие пленительные живые призы. Между тем никому не придет в голову рисковать жизнью ради свободной женщины, которая после того, как ее разденут, может принести сплошное разочарование. Если уж напрягаться, то, по крайней мере, зная, что в результате получишь натасканное на наслаждение животное, девчонку, которая будет возбуждаться от каждого прикосновения и униженно молить о том, чтобы ей предоставили возможность удовлетворить мужчину всеми доступными ей способами. Частично подобные соглашения принимаются для защиты свободных женщин, которые в обычной жизни редко становятся добычей противника, разве что после падения всего города. Свободных женщин мужчины уважают. Они бьются и рискуют жизнью исключительно из-за рабынь. — Как свободная женщина, — улыбнулся Хассан, — она не принесет мне никакой прибыли. — Свободную я бы лучше выгнал в пустыню. А так хоть что-то выручу. К тому же она будет продаваться со свежим клеймом. — Это верно, — согласился я. — Я уже не говорю о том, — расхохотался Хассан, — что мне доставит огромное удовольствие ее заклеймить. — Значит, ты и есть Хассан-бандит? — Он самый, — кивнул разбойник пустыни. — Давай выпьем еще чаю.Глава 10. ХАССАН ПОКИДАЕТ ОАЗИС ДВУХ ЯТАГАНОВ
Вдали от дорог и караванных путей лежит оазис Двух Ятаганов. Там живет племя бакахсов, которые вот уже более двухсот лет, после поражения в Шелковой войне 8110 К. А., являются вассалами каваров. Шелковая война велась за контроль над караванными путями, за право сбора огромных податей с купцов и путешественников. Именно тогда торианский шелк стал необычайно популярен среди обитателей Тахари. Его повезли еще дальше на север, в Тор, Касру и Ар. Времена, когда разбойники налетали на бредущие по пустыне караваны, почти миновали. Теперь разбойники предпочитают контролировать источники воды и колодцы, мимо которых караваны проходят в обязательном пррядке. В оазисах паши взымают с караванов налог на охрану. Как правило, данью облагаются караваны длиной более чем в пятьдесят кайилов. Эти деньги идут якобы на содержание войск, которые должны, во всяком случае номинально, патрулировать пустыню. Если покопаться в генеалогии большинства современных пашей, то окажется, что предки их правили миром с ятаганом в руке, восседая на красных кожаных седлах кайилов. Формы меняются, содержание остается прежним: справедливость и закон зависят от воли мужчин и остроты стали. Была уже поздняя ночь, когда перед нами предстал освещенный серебряным светом трех лун оазис Двух Ятаганов. Из полумрака, бряцая оружием, к нам кинулись какие-то тени. — Это Хассан, — произнес чей-то голос. — Предосторожность еще никому не мешала, — проворчал кто-то в ответ. — Тал, — сказал Хассан привставшему на стременах купцу. — У нас есть вода, — откликнулся тот, приветствуя бандита. Хассан тоже привстал на стременах, оглядывая пальмы, стены из красной глины, дома, многие из которых имели куполообразную форму, и сады. — Есть что-нибудь для меня? — поинтересовался купец. — Да, — ответил Хассан, откидываясь в седле. Рядом с его кайилом стояла сгорбившаяся, изможденная девушка. Это была Зина. Только сейчас она носила данное ей при рождении имя как имя рабыни. Так, чтобы лишний раз ее унизить, решил Хассан-бандит. Ее подруга по несчастью, которую звали Тафа, путешествовала привязанной к кайилу одного из разбойников. С внутренней стороны бедра обеих девушек стерлись до крови, коричнево-красные потертости тянулись до самых колен. На левом бедре одной из них красовалось недавно вытравленное тахарское клеймо. Остальные разбойники вели под уздцы груженных награбленным добром кайилов. В оазисах, подобных Двум Ятаганам, слепленные из глины и грязи домишки стоят по много лет. В этих местах годами не выпадает ни капли осадков. Когда же дождь наконец случается, это, как правило, настоящий потоп, превращающий все вокруг в непроходимое болото. За дождями следует нашествие пробудившихся от спячки песчаных мух, буквально изгрызающих людей и кайилов. Вообще летающие насекомые встречаются исключительно вблизи оазисов. Ползучие насекомые и насекомые-хищники могут обитать далеко от воды. Задит — это маленькая птичка с коричневыми перышками и острым клювом. Она питается насекомыми. Когда песчаные мухи одолевают кайилов, задит проводит на животном по несколько часов, выклевывая из шкуры мух и их личинок. Таким образом кайил избавляется от паразитов, но приобретает крошечные ранки, которые могут загноиться и превратиться в болезненные нарывы. Погонщики лечат эту беду вытяжкой из навоза кайилов. — Шесть дней назад, — сообщил купец, — аретаи из Девяти Колодцев совершили налет на оазис Песчаного Слина. Сообщение меня удивило. Я огляделся. В лунном свете было видно, что кайилы идут через сад. В предназначенных для охраны оазиса стенах зияли огромные проломы. Я насчитал одиннадцать срубленных финиковых пальм. Стволы валялись в пыли, листья засохли и покоробились, плоды недозрели. Финиковой пальме требуется несколько лет, чтобы достичь плодоносного возраста. — Они ворвались сюда прошлой ночью, — сказал купец. — Нам удалось их отогнать. — Аретаи — паршивые слины, — прошипел Хассан. Меня удивило, что его, бандита, могут всерьез волновать такие вещи. — Они засыпали колодец, — сказал купец. Некоторое время все молчали. Затем Хассан мрачно произнес: — Не шути так. — Я не шучу, — ответил купец. — Аретаи — паршивые слины, но они живут в Тахари. — Колодец засыпан, — повторил купец. — Хочешь посмотреть? — Нет, — прошептал Хассан. — Мы пытаемся извлечь песок и камни. Лицо Хассана стало белым как мел. Живущему в Тахари человеку трудно представить, что можно разрушить источник с водой. Более гнусного преступления просто не существует. Такое не совершают даже во время войны. Через несколько дней весть о том, что люди из племени аретаев засыпали или попытались разрушить колодец в Двух Ятаганах, достигнет самых глухих уголков пустыни. Совершенное против подчиненных каварам бакахсов злодеяние вызовет полномасштабный военный конфликт. — Мы уже разослали гонцов, — сказал купец. Это означало воинский сбор разбросанных по оазисам и стоянкам кочевников племен. Начиналась война. Аретаи засыпали колодец. — На дела это влиять не должно, — произнес купец, ощупывая рукой тело Зины. — Вы уверены, что это были аретаи? — спросил я. — Абсолютно, — уверенно ответил купец. — Они этого не скрывали. — На чем основана ваша уверенность? — настаивал я. — А сам ты из какого племени? — Это Хаким из Тора, — ответил за меня Хассан. — Я за него ручаюсь. — Окантовка агала была как у аретаев. И рисунок на седле. Не говоря о том, что при атаке они кричали: — За Девять Колодцев и Сулеймана! — Понятно, — пробормотал я. — Если аретаи хотят войны до разрушения колодцев, они ее получат, — заявил купец. — Мне надо уехать до рассвета, — сказал Хассан. — Конечно, — откликнулся купец. — Что мы имеем? Одна свободная и одна рабыня. — Он обернулся к двум помощникам. — Вьючных кайилов отвести на мой двор, тюки разобрать. Слуги кинулись исполнять приказание. — Интересно, Хассан, что это за рабыня, если ты решил привязать ее к своему седлу? Хассан только пожал плечами. — И клеймо на ней свежее. — Это верно, — кивнул Хассан. — Не сомневаюсь, ты сам прижег ее железом, — осклабился купец. — Сам, — ответил Хассан. — Прекрасная работа, — похвалил купец. — У тебя твердая рука. Девушка захныкала. — Я заклеймил многих женщин, — сказал Хассан. — И великолепно заклеймил, — восхищенно покачал головой купец, изобразив руками в воздухе изгибы тела девушки. — Она жива? — Потрогай и увидишь, — предложил Хассан. Девушка дернулась, цепи натянулись. Зажмурив глаза и стиснув зубы, она испустила отчаянный крик и замотала головой. — Жива, — осклабился купец. Невольниц обычно отвозили на продажу в оазис. Примерно за час до начала аукциона их начинали стимулировать. Купец подошел к Тафе, свободной женщине. Она беспомощно задергалась в веревках, стягивающих ее соблазнительное тело. — Ты свободная? — Да! Да! — выкрикнула она сквозь рыдания. — А мечешься как рабыня, — заметил купец. Она негодующе застонала. — Заводите, — бросил купец, обращаясь к Хассану и его помощнику. — Мы поставим их в оценочный круг, и я назову цену. С этими словами купец въехал в ворота. Следом за ним на кайилах во двор заехали Хассан, люди купца, разбойники и я. Рыдающую Тафу утащили из круга, поставили на колени и приковали за левую руку к вкрученному в стену кольцу. — Нет! — завизжала обнаженная Зина, когда ее бесцеремонно вытолкали для осмотра. Испуганная и злая, она скорчилась в середине малинового круга диаметром в семь футов. Все равно рабыня смотрелась великолепно. Я представил в оценочном кругу Веллу, бывшую мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка, Земля, предавшую Царствующих Жрецов. Загорелый помощник купца оглушительно щелкнул кнутом, и девушка испуганно съежилась. Кожаное кнутовище, конечно, не задело ее тела. Удар был чисто показательным. Ее и не ударят, если она не разочарует собравшихся мужчин. — Встань! — приказал купец. — Запрокинь голову! Руки за голову! Прогнись назад! Еще! Еще! Нормально. — Купец повернулся к нам. Затем резким и грубым голосом он дал девушке еще несколько команд. Я с удовольствием наблюдал, как она со слезами на глазах торопливо выполняет его распоряжения. За четыре ена он прогнал ее через серию упражнений, которыми должна владеть каждая рабыня. При этом она невольно продемонстрировала нам всю прелесть своего тела. — Руки на бедра! Изобрази из себя бесстыжую девку! Руки за спину! Руки перед собой, как будто их связали! Руки на горло! Там, где ошейник! Пальцы на рот! Падай на пол! На колени! Голову вниз! Голову вверх! Прогнись! Глубже! Покатайся по полу! Так, теперь на спине! Правую ногу вверх! Теперь согни! Левую вверх и согни! Ладони на полу, левая нога вытянута! Ладони на полу! Рассердись! Испугайся! А теперь изобрази возбуждение! Улыбка! Он распоряжался с отстраненностью врача, проводящего медицинское обследование. Только в этом случае предметом изучения была женская привлекательность и способность рабыни возбудить мужчину. Снова щелкнул бич. Девушка испуганно сжалась. — Хассан? — сказал купец. — Хорошо, хорошо, — отозвался Хассан и поднялся на край платформы. — Ползи к его ногам, — приказал купец. Девушка поползла. — На животе! У самых ног Хассана девушка замерла и прижалась губами к его туфлям. — Оставь меня себе, Хассан, — взмолилась она. — Губы, — приказал он. Она молниеносно вскочила и приблизила свои губы к его. Хассан попытался распробовать вкус ее рта. — Не продавай меня, Хассан, — рыдала она. Разбойник оттолкнул ее в центр мраморного круга и повернулся к купцу: — Сколько она стоит? — Поскольку она всего лишь рабыня, я дам тебе за нее серебряный тарск. — Хассан! — завизжала девушка. — По рукам, — сказал Хассан, и рабыню продали. — Нет, Хассан! — не унималась девушка. — А за свободную я тебе даю два золотых диска тарна, — сказал купец. — Договорились, — кивнул Хассан. — Хассан! — вопила рабыня. — Увести! — распорядился торговец. На левую руку Зины тут же накинули наручники и приковали ее лицом к стене. Она продолжала 9тчаянно выкрикивать: — Хассан! Хассан! Хассан принял деньги, и купец сказал: — В следующей комнате мы рассмотрим остальной товар. — Хорошо, — ответил разбойник и вышел из зала, не обращая внимания на рыдающую предательницу. Он был из Тахари. — Еще, хозяева? — спросила девушка, стоя на коленях у низкого столика темного дерева. На ней была высокая блузка из красного шелка на одном крючке, стягивающие лодыжки прозрачные шальвары из красного же шелка, два золотых браслета на левой щиколотке и ошейник. — Нет, Йиза, ты свободна, — ответил купец. — Хорошо, господин — Она потупила взгляд, грациозно поднялась на ноги, взяла поднос с черным вином и разными сортами сахара и, пятясь, вышла из комнаты. Движения девушки были легки и грациозны. Ее разбудили, не разрешили набросить чадру и велели приготовить и подать черное вино. Все было исполнено, лишь в уголках ее глаз застыли остатки сна, и один раз, стоя на коленях, она отвернула голову и зевнула, как кошка. Рот ее выглядел очаровательно тяжелым, как у всех утомленных красавиц, но держалась она прямо и грациозно, и только расслабленная, томная походка едва заметно выдавала усталость. В дверях последний раз мелькнула ее одежда, и девушка исчезла. Я представил, как она тут же натянет на себя простенькую простынку из репса, подогнет колени и уснет на соломе в камере, дверь которой обязательно плотно закроет. Я не упомянул, что из комнаты девушка выскользнула по специальной дорожке. В частных жилищах состоятельных людей в Тахари комнаты устилают дорогими коврами. Чтобы не портить ковры, ходить стараются по специально проложенным дорожкам, выстланным грубым материалом. Дети, женщины, слуги и рабы пользуются дорожками в обязательном порядке. В отсутствие гостей мужчины тоже стараются ходить по ним. — Уничтожение колодца, — произнес купец, — неслыханное уголовное преступление. Ни я, ни Хассан не ответили. Он сказал истину. Незадолго перед этим купец сводил нас к колодцу. Его действительно засыпали. Возможно, отремонтировать колодец так и не удастся. При свете факелов рабочие вытаскивали на веревках мешки с камнями и песком. Хассан стиснул кулаки. После этого мы вернулись в дом торговца выпить черного вина. До рассвета оставалось два ана. За все награбленное добро, включая живой товар, Хас-сан получил одиннадцать дисков тарна Ара и четыре — Турий. Каждому из своих девяти сообщников он швырнул по диску Ара. Остальное главарь оставил себе. Золотой диск тарна города Ара — это больше годовой заработной платы среднего рабочего. Большинство бедняков Гора никогда не держали его в руках. Разбойники ожидали снаружи, рядом томились кайилы. — Но самое странное, — сказал торговец, подавшись вперед и буравя нас взглядом, — это то, что предводительствовала аретаями женщина! — Женщина? — опешил Хассан. — Да, — подтвердил купец. — Вы уже разослали гонцов войны? — спросил Хассан. — Всем оазисам каваров и подчиненным им племенам. — Пытались ли вы вести переговоры? — С кем? С людьми, убившими воду? — возмутился купец. — Конечно нет! — Какое решение принял Гарун, верховный паша каваров? — Кто может сказать, где находится Гарун? — Купец театрально развел руками. — А его визирь Барам, шейх Безхада? — Гонцы войны отправились во все стороны. — Ладно, — кивнул Хассан. — Племена собираются, — сказал купец. — Скоро запылает вся пустыня. » — Я устал, — сказал Хассан, — и я не думаю, что будет умно появляться в Двух Ятаганах при свете дня. — Хассад-паша знает, что в оазис прибыли разбойники, — улыбнулся купец. — Это выгодно для нашей экономики. Сюда не часто заворачивают караваны. — Официально ему об этом ничего не известно, — возразил Хассан. — Я не хочу, чтобы он по требованию возмущенных горожан послал сотню воинов патрулировать пустыню. Наша встреча вызовет обоюдную неловкость. Что, по-твоему, нам тогда следует делать? — Может быть, проехать мимо с дикими криками? — Возможно, — улыбнулся Хассан. — А может, вам придется убить друг друга. — Не исключено. — Ночью, — заверил его торговец, — вам всегда рады в оазисе Двух Ятаганов. — Ночью нам рады, а днем нас ловят, — проворчал Хассан. — Мы — сложные люди, — развел руками купец. — Хотел бы я, чтобы в других оазисах жили такие же сложные люди, — сказал Хассан. — Во многих местах спят и видят, когда моя голова окажется на копье. — Жители Двух Ятаганов не виноваты, что в других местах живут неотесанные хамы. — Кому же ты продаешь купленные у меня товары? — поинтересовался Хассан. — Неотесанным хамам, — рассмеялся купец. — А они знают об их происхождении? — Конечно. — Ладно, — сказал Хассан. — Скоро светает. Нам пора в путь. Он поднялся на ноги, несколько тяжеловато, поскольку долго сидел со скрещенными ногами. Я тоже встал. — Да не опустеют ваши бурдюки. Пусть у вас всегда будет вода, — сказал купец. — Да не опустеют твои бурдюки. Пусть у тебя всегда будет вода, — ответили мы. В этот предрассветный час на камни выпадает роса. Хассан, его люди и я нащупали стремена и сели в седла. — Хассан, — сказал я. — Да? — Купец сказал, что шесть дней назад аретаи из Девяти Колодцев напали на оазис Песчаного Слина? — Да. — Шесть дней назад воины Девяти Колодцев находились вблизи своего оазиса, так как ловили бежавшего из тюрьмы преступника, который якобы пытался убить Сулейман-пашу. — И он убежал? — улыбнулся Хассан. — Похоже на то. Так вот, если шесть дней назад они были в своем оазисе, они никак не могли напасть на оазис Песчаного Слина. — Никак, — произнес Хассан. — Мне кажется, — сказал я, — что воинов Девяти Колодцев не было и здесь. — Сюда не просто добраться, — заметил Хассан. — Этот оазис находится в стороне от караванных путей. — Где, по-твоему, они могли сбросить награбленное в Песчаном Слине? — Могли зарыть в пустыне. — Но почему Два Ятагана? — не успокаивался я. — Это крошечный оазис, и живут здесь даже не кавары. — Не знаю, — ответил Хассан. — Сулейман, паша Девяти Колодцев, лежит во дворце в критическом состоянии. Вряд ли аретаи станут рыскать в такое время по другим оазисам. — Не самое удачное время, — согласился Хассан. — Между тем у них была аретайская одежда, седельные украшения, и они кричали что-то про Девять Колодцев. — Мы тоже могли бы проделать такое, — улыбнулся Хассан. Я промолчал. — Странно, — сказал Хассан, — что они кричали «За Девять Колодцев и Сулеймана!». — Почему? — спросил я. — Потому что имена вождей не используются в боевых кличах аретаев, да и других Племен тоже. Важен не человек, но племя, не часть, но целое. Насколько я помню, их боевой клич гласит: «Аретаи победят!» — Занятно, — пробормотал я. — А какой клич у каваров? — Похожий. Они кричат: «Кавары, вперед!» — Выходит, — подытожил я, — что аретаи не нападали на оазис Двух Ятаганов? — Аретаи на Два Ятагана не нападали, — кивнул Хассан. — Ты уверен? — Засыпан колодец, — сказал Хассан. — Аретаи — сли-ны, но я уважаю их как врагов. Они хорошие бойцы, настоящие мужчины пустыни. Они не могут засыпать колодец. Они живут в Тахари. — Тогда кто же, — спросил я, — напал на оазис Песчаного Слина и на Два Ятагана? — Мне и самому интересно это узнать, — ответил Хассан. — И мне интересно. — Если в пустыне начнется настоящая война, — сказал Хассан, — здесь прекратится всяческое движение. Торговля исчезнет, ни один странник не рискнет выехать в путь, потому что его тут же убьют. Последнее замечание нисколько меня не приободрило. — Странно, — добавил Хассан, — что все это происходит именно сейчас. — Почему странно? — Допускаю, что это простое совпадение, — сказал он. — Не понимаю. — Я планировал экспедицию в неисследованную страну дюн, — сказал Хассан. — Я тоже путешествую. — Так я сразу и подумал. — Что же ты хотел там найти? — поинтересовался я. — Кто ты? — спросил напрямую Хассан. — Жалкий торговец камнями. — Я видел тебя в Торе. С ятаганом. — О, — произнес я. — А потом я видел тебя еще раз, возле водопоя на пути к Девяти Колодцам. — Так это ты, переодевшись кочевником, так обидел мою белокурую голубоглазую рабыню? — Уж слишком она у тебя дерзкая, — улыбнулся Хассан. — Там я и решил сделать ее своей. — После твоего прикосновения она стала проситься, чтобы ее научили танцевать. Хассан рассмеялся. — Ты смело захватил ее во дворце Сулеймана, — сказал я. Он пожал плечами. — Никогда не видел лучшего захвата девушки. Он наклонил голову, принимая мою похвалу. — А ты, выходит, и есть тот человек, которого обвинили в нападении на Сулеймана? — Я этого не делал, — сказал я. — Почему они решили, что это ты? — спросил Хассан. — Они решили, что я — каварский шпион. — Вот как? — рассмеялся он. — Да. — Известно ли тебе, Хаким из Тора, кто на самом деле ударил Сулеймана? — Да, — ответил я. — Это сделал Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев. — Любопытно, — произнес Хассан. — Я искал с тобой встречи. — О?! — вырвалось у меня. — Я подумал, — сказал он, — что после того, как я украл у тебя маленькую рабыню, ты станешь преследовать меня попустыне. Я не предполагал, что Хамид ударит Сулеймана и что тебя посадят в тюрьму. — Ты хотел со мной говорить? — Я не хочу расставаться с девушкой, — сказал он. — Но мы можем устроить состязание за нее. — Мне не обязательно отвечать прямо сейчас? — спросил я. — Конечно нет. Ты — мой гость. — Хассан улыбнулся. — Разумеется, ты можешь в любую минуту ею воспользоваться. — Нет предела благородству Хассана, — рассмеялся я. — Как только я к ней прикоснулся, я решил, что эта девушка будет моею, — сказал Хассан. — Ты привык брать всех женщин, которые тебе нравятся? — спросил я. — Да, — ответил Хассан. — Как бы ты нашел меня, если бы я потерял твой след? — Ты бы не потерял мой след. — А если? — Тогда бы тебе сообщили, где искать твою… мою красотку Алейну. Мы бы все равно встретились. — Ты не боишься, что я попытаюсь тебя убить? — спросил я. — Не боюсь, ибо ты мой гость. К тому же ты неслучайно притащил в пустыню белокожую голубоглазую блондинку. — Неслучайно? — Конечно нет. Она не просто рабыня. Просто рабыню ты мог бы снять или купить в любом оазисе. Ты хотел продать ее или подарить в обмен на важную для тебя информацию, помощь или что-нибудь еще. — Ты проницателен, — сказал я. — Надеюсь, — произнес Хассан, что эта рабыня не испортит наших отношений. — Возможно ли, чтобы рабыня, ничтожество, на них повлияла? — В самом деле, — кивнул Хассан. — А ей, похоже, нравятся твои цепи, — сказал я. — Она рабыня, — пожал он плечами. — К сожалению, — заметил я, — у нее белая кожа, голубые глаза и светлые волосы. — Ну и что? — Такие женщины часто бывают холодными. — Только не в ошейнике, — сказал он. — А она? — поинтересовался я. Я знал, что предназначенный для рабынь металлический ошейник, жесткая полоска металла, которую они не могут с себя сбросить, превращает самых непокорных мужененавистниц в ласковых, нежных и послушных самочек, трепещущих от каждого прикосновения их хозяина. Хассан откинул голову и расхохотался: — Такой горячей девушки у меня никогда не было. Я улыбнулся, представив себе, как бы смутилась бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, услышав, как бесстыдно и откровенно обсуждаются ее достоинства. Бедняжка действительно не контролировала себя, когда к ней прикасался мужчина. — Она любит тебя, — сказал я Хассану. — У нее нет выбора, — ответил он. В глубине души я был вынужден с ним согласиться. Дальнейшие размышления привели меня к выводу, что в данном случае произошло редкое совпадение: девушка нашла своего истинного хозяина, а он — настоящую рабыню. Она нашла своего абсолютного и единственного господина, идеального и совершенного мужчину, властного и бескомпромиссного. Только такой сможет пробудить в ней полную и всепоглощающую сексуальность. Подобное почти никогда не случается на Земле, где отношения между мужчиной и женщиной основаны на безвольной и слабой позиции мужчины, позволяющего женщине, к обоюдному удовольствию, делать уступки своим материнским инстинктам. На Горе, напротив, женщина имеет гораздо больше возможностей реализовать постоянно подавленную потребность полностью подчиниться властному и сильному самцу, стать для него покорной и уступчивой самкой. На Горе мужчины пробуют различных женщин до тех пор, пока не найдут одну или нескольких, способных приносить наибольшее наслаждение. Тогда у человека возникает желание их удержать. Потребность в доминировании органически заложена в мужчине. Ни одному человеку, хотя бы поверхностно знакомому с культурой Гора, не придет в голову это отрицать. В отличие от Земли, где все построено на подавлении природных инстинктов, горианская цивилизация основана на порабощении женщин. Здесь поняли, что взаимоотношения по принципу хозяин-рабыня наиболее глубоко соответствуют мужской потребности в доминировании, которая, не будучи до конца удовлетворенной, приводит ко всевозможным комплексам, болезням и расстройствам. При этом мужская тяга к власти рассматривается не как биологическое отклонение со стороны здоровых самцов, а как логическое отражение потребности женщин в подчинении своему хозяину. Первобытное соперничество за самку, при котором важнейшую роль играли не богатство и социальный статус, а сила, ум, хитрость и находчивость, приводило к тому, что лучшие женщины доставались самым сильным и умным мужчинам. Вполне вероятно, что на ранних этапах развития цивилизации за лучших женщин боролись, как за собственность. В таком случае тяга к силе и власти должна была закрепиться у женщин на генетическом уровне. Большинство нормальных женщин не выносит слабых мужчин; они хотят рожать детей не равному себе, а стоящему на высшей ступени, да и как они могут уважать равного себе, если сами являются не более чем наградой, собственностью, принадлежностью? Имея свободу выбора, нормальная женщина предпочтет иметь потомство от хозяина, господина, занимающего высшее по отношению к ней место. В такой ситуации только невостребованные сильными мужчинами женщины станут рожать детей от слабаков. Точно так же, как в результате эволюционного отбора сохранились и выжили сильные, боеспособные, умные мужчины, способные победить в соперничестве за самку, так и среди самок выжили и сохранились те, кто доставался именно таким мужчинам. В результате биологическое соперничество приводило к тому, что слабые самцы проигрывали сильным и умным; соответственно шел отбор и среди самок. Побеждали и выживали те, кто доставался сильному. Убежавшая от властного мужчины женщина спаривалась со слабым, но ее потомство попадало в невыгодное положение. Бывало, что она вообще не желала ни с кем спариваться. В таком случае ее генетическая линия обрывалась окончательно. Родившиеся от сильных мужчин дети были лучше защищены и получали лучшее питание, не говоря уже о том, что оказывались умнее и сильнее сверстников, родившихся от слабых особей. Гордость женщины за то, что ею обладали сильные мужчины, способствовала не только ее выживанию, но и выживанию ее детей; со временем нужные черты закреплялись в ходе естественного отбора. У красивых женщин рождались красивые дочери, которых выбирали в качестве партнеров последующие поколения мужчин. При этом мужчины исходили из того, что женщины должны доставлять удовольствие, а удовольствие доставляли умные, заботливые и красивые. Грубые, воинственные, тупые и страшные безжалостно выбраковывались. Двойная динамика эволюции, естественный и половой отбор, за несколько тысячелетий привела к формированию биологического типа современной женщины. В нем можно проследить случайно возникающие типы реакции на мужское доминирование, но те, кто безоговорочно его принимал, имели наибольшие шансы выжить и передать эти качества потомству. Благодаря этому сложному механизму и появился тип женщины умной, чувственной, красивой и женственной, насыщенной нормальными женскими гормонами и мечтающей о страстных объятиях сильного мужчины. Необходимо отметить, что покорность и доминирование изначально присутствуют в животном мире. У большинства млекопитающих и абсолютно у всех приматов доминирует самец, а подчиняется самка, и это не патология. Патология есть обусловленная нервозность, возможная исключительно у высших видов, способных жить в сообществах, где слова приобретают исключительно важную роль и могут влиять на инстинкты. Это ведет к ничтожеству отдельно взятых особей, хотя на каких-то этапах может способствовать процветанию определенных типов экономических и социальных отношений. Мы рождаемся охотниками; фермерами нас делают потом. — Близится рассвет, — сказал Хассан. — Пора уезжать из оазиса. — Почему ты решил со мной говорить? — спросил я. — Потому что у нас есть общий интерес. — Какой же? — Путешествия, — ответил Хассан. — Путешественники часто ищут необычное, — заметил я. — Я намеревался углубиться в пустыню. — Сейчас это может быть опасно. — Слышал ли ты о камне с надписью, который лежит у дороги между Тором и оазисом Девяти Колодцев? — Да, — ответил я. — Там лежал человек, который сделал эту надпись. — Да. Только когда я увидел камень, человека уже не было. — Я забрал его тело, — ответил Хассан. — Оно сгорело на костре из сухих веток. Пепел я развеял по пустыне. — Ты знал его? — спросил я. — Он был моим братом. — Чего ты ищешь в пустыне? — Башню из стали, — ответил Хассан.Глава 11. ОАЗИС КРАСНОГО КАМНЯ. МЫ С ХАССАНОМ ДЕЛИМ СОЛЬ. ВСТРЕЧА С ТАРНОЙ
— На упряжи ваших кайилов нет колокольчиков! — Кочевник угрожающе поднял копье. — Мы пришли с миром, — заверил Хассан — Слышал ли ты что-нибудь о башне из стали? Видел ли ты ее? — Да вы спятили! — заорал кочевник. Хассан повернул кайила, и наш отряд, состоящий из него самого, девяти его сподвижников, меня и рабыни Алейны, продолжил свой путь Застывший в пыли кочевник смотрел, как мы развернули кайилов. Позади него, среди коричневых пятен верровой травы, паслись одиннадцать верров Их молоко и шерсть составляли основу благосостояния его семьи. — А может, никакой башни из стали не существует? — предположил я. — Мы будем искать дальше, — ответил Хассан. Я успел повидать Тахари в разных состояниях. Мы ехали по пустыне уже целых двадцать дней. Как-то раз, когда на юге поднялась черная стена пыли, мы спешились, стреножили кайилов и развернули их спинами к ветру. Затем мы выстроили стену из мешков и бурдюков и укрылись за ней, надвинув на головы бурнусы. Хассан укрыл своим бурнусом Алейну, не став при этом развязывать ей руки, дабы она не забыла, что является всего лишь рабыней. В течение двух дней вокруг нас бушевала песчаная буря, а мы, как принято в Тахари, спокойно пережидали слепящую черную тьму. Мы почти не двигались, лишь передавали друг другу бурдюк с водой и кожаный мешочек с са-тарной. Затем песчаная буря стихла, так же быстро, как и началась, и снова выглянуло яркое, прекрасное и безжалостное солнце, обрушив на бескрайние просторы свои испепеляющие лучи. Первым поднялся Хассан. Отряхнув песок с бурнуса, он расковал Алейну. Она потянулась, точно самка слина. Все мешки и коробки оказались засыпаны песком. — Ужасная буря, — сказал я. Хассан улыбнулся. — Ты родом не из Тахари, — сказал он. — Скажи «спасибо», что стоит весна и ветер не задувает с востока. Приготовь чай, — бросил он, обернувшись к Алейне. — Да, господин, — радостно отозвалась она. Два дня назад прошел дождь. Поначалу я обрадовался тучам и скинул бурнус, подставляя лицо падающим каплям. В течение ена температура упала более чем на пятьдесят градусов. Алейна тоже обрадовалась. Жители Тахари между тем лихорадочно подыскивали наиболее возвышенное место. Дожди в Тахари выпадают чрезвычайно редко, в результате чего практически отсутствуют естественные арыки и канавы. Дождь падает на плоскую поверхность либо на толстый слой пыли. Спустя несколько минут после его начала нам пришлось спешиться и вытаскивать растерянных кайилов на твердую почву. Они по колено тонули в жидкой грязи, выпучивая от ужаса глаза, и нам приходилось буквально выдергивать из жижи их ноги, продвигаясь в направлении, указанном Хассаном. Хассан старался держать Алейну поближе к себе. — Это четвертый дождь в моей жизни, — объявил он. — Как прекрасно! — воскликнула она. — Можно ли утонуть в такой грязи? — поинтересовался я. — Вряд ли, — ответил Хассан. Жижа действительно была Не глубже человеческого роста. Опасность заключалась в том, что, поднимаясь и падая, кайилы могли переломать себе ноги. Я обратил внимание, что люди Хассана натянули одеяла на головы животных, чтобы они не видели бури. С испуганным кайилом сладить невозможно. Ну и, конечно, нельзя разбивать лагерь в высохшем русле. Буря, о которой люди и не подозревают, может разразиться в нескольких пасангах, и поток воды смоет палатки в два счета. Любопытно, что большинство жителей Тахари неплохо плавают. Мальчишки-кочевники учатся этому весной, когда наполняются водоемы и колодцы. Обитатели оазисов тренируются в огромных ваннах и бассейнах. В Тахари принять ванну означает не втиснуться в узкую и мелкую посудину, а поплавать в бассейне, умастить тело маслами, после чего хорошо растереться. Возможность поплавать — огромное преимущество жизни в оазисах. В Девяти Колодцах, например, имеются два общественных бассейна. Спустя час после дождя на безоблачном небе вновь показалось безжалостное солнце, вода исчезла в песке и глине, почва затвердела и снова легко выдерживала поступь кайилов. С животных сняли одеяла. Наш маленький караван продолжил путь. Мухи появились лишь на следующий день. Вначале я решил, что собирается еще одна буря. В течение четырех анов солнце было скрыто за черной пеленой надвигающихся туч. Неожиданно сухим, жужжащим дождем на нас обрушились тысячи насекомых. Я отчаянно выплевывал попавших в рот тварей. Алейна закричала. Основной рой пронесся мимо, теперь вокруг нас тысячами кружились крошечные личинки. Я бил и давил их, пока не понял, что это совершенно бесполезно. Менее чем через четыре ана с щебетанием налетели черные стаи крошечных остроклювых задитов. Мы спешились и взяли кайилов под уздцы, не мешая птицам охотиться на мух. Задиты не покидали нас целых два дня. Затем они исчезли. Солнце палило нещадно, но мне уже не хотелось, чтобы снова пошел дождь. — Скажи, дружище, — обратился Хассан к другому кочевнику, — где находится башня из стали? — Никогда о такой не слышал, — устало ответил тот. — В Тахари нет башен из стали. Мы продолжали поиск. Красивее всего Тахари ночью. В течение дня на пустыню трудно смотреть из-за палящего солнца и зноя. Днем все здесь кажется страшным, белесым, выжженным, мужчины прикрывают глаза, женщины и дети не решаются покинуть шатры, многие слепнут. Но вечером, когда уходит солнце, бескрайняя каменистая равнина смягчается. По вечерам Хассан-бандит останавливался на ночлег. В свете заходящего солнца холмы, песок и небо обретали сотни оттенков красного цвета, которые постепенно становились золотыми, а потом синими и фиолетовыми. Затем, совершенно неожиданно, небо чернело, и на нем высыпали бесчисленные звезды. Звезды напоминали отражения песчинок бескрайней пустыни, самые крупные из них горели в безмолвии и спокойствии ночи словно бриллианты. В такие минуты Хассан любил сидеть, скрестив ноги, возле своего шатра. Мы старались его не тревожить. Странно, но он подпускал к себе лишь одну Алейну. Только она, женщина и рабыня, могла лежать рядом с ним, положив голову на его левое колено. Временами он проводил рукой по ее волосам или щеке почти нежно, словно на ней и не было ошейника. Спустя ан он швырял девушку на циновки, задирал юбки и насиловал ее, как обыкновенную рабыню. Затем он завязывал юбки у нее на голове и выталкивал ее, хохочущую, в круг своих разбойников, среди которых был теперь и я. — Никогда не слышал, чтобы в Тахари были башни из стали, — отвечал кочевник. — Откуда бы они могли здесь взяться? — Спасибо тебе, — произнес Хассан, и мы продолжали путь. Становища кочевников становились все реже. Оазисы почти исчезли. Мы двигались на восток Тахари. Некоторые кочевники закрывают лица своих женщин паранджой. Некоторые — нет. Бывает, что девушки раскрашивают лица углем. Среди них попадаются очень миловидные. Дети кочевников до пяти лет не носят одежды. В течение дня они не рискуют покидать тень шатров. По вечерам они радостно высыпают на улицу, где бесятся и играют. Днем, в тени шатров, они изучают тахарскую письменность. Матери чертят рисунки на песке. Большинство кочевников в этих местах принадлежат к подчиненному аретаям племени ташидов. Интересно отметить, что кочевники вскармливают своих детей молоком до восемнадцати месяцев, что почти в два раза превышает время кормления младенцев на Земле и в два раза меньше обычного времени кормления на Горе. Дети чувствуют себя в абсолютной безопасности в своих семьях, где получают строгое и разумное воспитание. У кочевников принято, чтобы взрослые обязательно выслушивали мнение детей. Ребенок считается равноправным членом племени. Еще одним обычаем кочевников является постоянное купание ребенка, даже если у матери осталась последняя кружка воды и кусок ткани. Взрослые же, напротив, могут не мыться месяцами. Со временем люди привыкают к наслоениям грязи и пота, и запах, невыносимый поначалу, перестают замечать. Несмотря на суровые условия жизни и скудное питание, смертность среди кочевников чрезвычайно низка. — Скажи мне, юный воин, — обратился Хассан к мальчугану лет восьми, — слышал ли ты когда-нибудь о башне из стали? Стоящая рядом сестренка засмеялась. Верр терся о голые ноги детей. Мальчик подошел к кайилу, на котором сидела Алейна. — Слезь на землю, рабыня, — сказал он. Она выполнила приказ свободного мужчины и опустилась перед ним на колени. Сестренка встала за его спиной. Верр заблеял. — Надень капюшон и разденься до пояса, — повелел ребенок. Алейна тряхнула белокурой гривой, надела капюшон и сбросила блузку. — Смотри, какая белая! — воскликнула девочка. — Опусти юбку, — сказал мальчик. Разъяренная рабыня повиновалась, юбка упала на икры. — Какая беленькая! — кричала маленькая кочевница. Мальчик подошел к рабыне и схватил ее за волосы. — Смотри, — сказал он сестре, — шелковистые, желтые, мягкие и длинные. — Она тоже потрогала волосы. Мальчик встал перед рабыней. — Посмотри вверх! Алейна подняла глаза. — Видишь! — толкнул он сестренку — У нее синие глаза. — Она белая и некрасивая, — поморщилась девочка и отошла в сторону. — Нет, — возразил мальчик. — Она хорошенькая. — Ну, если тебе нравятся беленькие… — пожала плечами сестра. — Дорогая? — спросил ребенок Хассана. — Очень, — ответил разбойник. — Ты хочешь поторговаться, юный воин? — Отец не разрешит мне иметь рабыню, — ответил мальчик. — А-а, — понимающе протянул Хассан. — Зато когда я стану большим, я сделаюсь разбойником, как и ты, и у меня будет десять таких девушек. Когда мне понравится женщина, я утащу ее и сделаю своей рабыней. — Он взглянул на Хассана. — Они будут мне угождать и делать меня счастливым. — Она страшненькая, — пропищала сестренка. — И тело у нее белое. — Хорошая она рабыня? — поинтересовался мальчик у Хассана. — Это несчастная дура, которую надо почаще бить плеткой. — Это плохо, — покачал головой мальчик. — Присмотри за верром, — сказала сестра. — Если бы ты была моей, — повернулся к Алейне маленький кочевник, — я бы не потерпел никаких глупостей. Я бы сделал из тебя хорошую рабыню. — Да, господин, — процедила сквозь стиснутые зубы обнаженная Алейна. — Можешь одеться, — бросил мальчик. — Спасибо, господин. — Алейна натянула юбку и блузку. Спуститься с кайила она могла самостоятельно, но для того, чтобы сесть в седло, ей требовалась помощь. Я протянул левую руку, она уперлась в нее маленькой ножкой и забралась в седло. — Маленький ублюдок! — прошипела она по-английски. — Слышал ли ты, юный воин, что-нибудь о башне из стали? — спросил Хассан. Ребенок посмотрел на него и расхохотался: — Не сомневаюсь, что твоя рабыня заваривает тебе слишком крепкий чай. Хассан грациозно склонил голову: — Спасибо за намек, юный воин. С этими словами он оставил в покое маленького кочевника, его сестру и их верра. Девчонка принялась костерить брата за невнимание к животному. — Заткнись, — огрызнулся он, — иначе я продам тебя разбойникам с Красного Камня. Еще год-два — и ты вполне сгодишься для ошейника. После этих слов ему пришлось улепетывать, ибо девчонка швырнула в него камнем. Когда я оглянулся, они гнали свою скотину в сторону от стойбища. На сбруе наших кайилов действительно не было колокольчиков. — Оазис Красного Камня, — сказал Хассан, — один из немногих оазисов, контролируемых аретаями. На юг и на запад простирается каварская территория. В полдень следующего дня я закричал: — Вижу оазис! — Нет, — произнес Хассан. Я отчетливо различал здания, белые купола, пальмы, сады и высокие круглые стены из красной глины. Я сморгнул. То, что я видел, никак не походило на обман зрения. — А разве вы не видите? — спросил я Хассана и его спутников. — Я вижу! — закричала Алейна. — Мы тоже это видим, — откликнулся Хассан, — но там ничего нет. — Ты говоришь загадками, — сказал я. — Это мираж, — пожал плечами Хассан. Я посмотрел еще раз. На мираж это никак не походило. В пустыне бывают миражи двух типов. Я говорю о тех, которые видят нормальные, здоровые люди, поскольку бывают еще сугубо индивидуальные видения спятивших от жары и жажды путников. Наиболее распространенным типом миража считается обыкновенная ошибка зрения, когда человек принимает дрожащий раскаленный воздух за плеск воды в пруду или озере. Когда в восходящих потоках воздуха отражается небо, иллюзия еще более поразительна, поскольку поверхность «озера» становится голубой, как настоящая водная гладь. Второй тип миража имеет место, когда обычный пейзаж пустыни, каменистые холмы и высохший кустарник искажается восходящими потоками воздуха и выглядит как оазис с водой, пальмами и садами. Восприятие миража — весьма сложный процесс. По сути дела, все, что мы видим, является преобразованием определенных энергетических импульсов, воздействующих на наши органы восприятия. Существует, разумеется, топологическое соответствие между физическим миром и человеческим восприятием. Порождаемый сознанием мир достаточно точно соотносится с реально существующим. Если бы было по-другому, мы просто не смогли бы успешно перемещаться в наполненном физическими телами пространстве и прикасаться к предметам, до которых хотели бы дотронуться. Различные сенсорные системы, присущие разным организмам, означают различные экспериментальные миры. При этом как мир человека, так и мир рыбы, бабочки, муравья, едина и Царствующего Жреца соответствует, хотя и в различной степени, предположительно единственному реальному физическому миру. Таким образом, восприятие следует рассматривать как поток закодированных единиц информации, из которых наше сознание строит свой гармоничный мир. Несмотря на то что глаз является неотъемлемым инструментом зрения, «видим» мы не глазом, а, как ни странно, мозгом. Если стимулировать каким-либо образом оптический нерв, а еще лучше, — определенные участки головного мозга, возникнут реальные зрительные образы. Точно так же можно ничего не увидеть здоровыми глазами, если нарушена связь с мозгом. Возможно, в данном случае правильнее было бы говорить о целой системе компонентов, необходимой для адекватного зрительного восприятия. Но даже в этом случае следует отметить, что на глаз непосредственно воздействует не физическая реальность, а всего лишь электромагнитное излучение. Кроме того, нельзя забывать о сильнейшем влиянии, оказываемом на интерпретацию сигналов и образов со стороны сознания человека, каковое зависит как от физического состояния организма, так и от определенных социальных и лингвистических категорий. Человек может «увидеть» то, что в данный момент видят другие, или то, что ему захочется увидеть. Таким образом, нет ничего необычного в том, что вполне здоровый человек начинает воспринимать раскаленные камни и кустарник как роскошный оазис. Но стоящая перед моими глазами картинка на мираж никак не походила. Я протер глаза. — Нет, — сказал я. — Я отчетливо вижу оазис. — Его там нет, — повторил Хассан. — Есть у северной окраины оазиса Красного Камня касбах с четырьмя башнями? — Есть, — ответил Хассан. — Так вот, я его вижу. — Нет, — покачал головой Хассан. — Там пять пальмовых рощ. — Да, — сказал он. — К востоку от оазиса растут гранатовые сады, — продолжал я. — Внутри тоже сады. Есть даже пруд между двумя рощами финиковых пальм. — Правильно, — сказал Хассан. — Значит, это Красный Камень, — сказал я. — Нет, — ответил он. — Я не мог этого придумать, — сказал я. — Я никогда не был в Красном Камне. Слушай. В касбахе только одни ворота, они выходят прямо к нам. На башне два флага. — Это флаги ташидов и аретаев, — кивнул Хассан. — Я могу провести караван к этому оазису. — Его там нет, — сказал Хассан. — Мы доберемся до него только завтра к полудню. — Но я его вижу! — настаивал я. — Постараюсь тебе объяснить, — сказал Хассан. — Ты его видишь, но это не он. — Я рад, что ты решил говорить ясно. Иначе я мог бы и не понять. — Езжай вперед, — предложил Хассан. Пожав плечами и толкнув кайила пятками, я поскакал вниз по склону холма. Прошло не более пяти ен, и оазис исчез. Я натянул поводья. Впереди простиралась бескрайняя пустыня. По мне градом покатился пот. Меня бросило в жар. Впереди простиралась бескрайняя пустыня. — Интересное явление, не так ли? — поинтересовался Хассан, когда караван нагнал меня. — Находящийся в семидесяти пасангах оазис зеркально отражается в верхних слоях атмосферы, а потом еще раз, уже возле земли. — Как в системе зеркал? — переспросил я. — Именно. Поверхностью в данном случае служат слои воздуха. Образуется треугольник отраженного света, и мы видим рядом с собой находящийся в семидесяти пасангах оазис Красного Камня. — Выходит, это всего лишь оптическая иллюзия? — Да. — Разве тебе она не показалась реальной? — спросил я. — Конечно, — кивнул Хассан. — Откуда ты узнал, что это не Красный Камень? — Я из Тахари, — ответил он. — Ты видел что-то другое? — спросил я. — Нет, то же самое. — Тогда откуда ты знаешь? — Я из Тахари, — повторил Хассан. — Но как ты догадался? — По расстоянию и времени, — ответил он. — Мы движемся слишком медленно, чтобы оказаться у Красного Камня. — Увидев такое, человек не из Тахари может не рассчитать запасы воды и умереть. — Когда едешь по пустыне, — сказал Хассан, — лучше знать все, что знают люди из Тахари, если хочешь остаться в живых. — Постараюсь запомнить, — сказал я. — Я тебе помогу, — улыбнулся Хассан.На следующий день, около одиннадцати анов, спустя один ан после горианского полудня мы прибыли в оазис Красного Камня. Над всем оазисом возвышался касбах Турема а'Дина, главы местного клана ташидов. В оазисе росло пять пальмовых рощ. К востоку от него раскинулся гранатовый сад. Между двумя рощами финиковых пальм синел большой пруд В касбахе были единственные ворота. На четырех башнях развевались флаги ташидов и аретаев. — Ты не боишься въезжать в оазис, подвластный племени аретаев? — спросил Хассан. — Мы идем из Девяти Колодцев, — ответил я. — Я тоже полагаю, что это не опасно, — сказал Хассан. Мы въехали в оазис цепочкой, как и положено нормальному каравану. В Тахари почти всегда дует сильный горячий ветер. За нашими спинами надувались бурнусы. Рабыня Алейна, согласно своему статусу, ехала предпоследней, позади нее был только охранник, в чьи обязанности входило осматривать горизонт позади каравана и следить, чтобы не убежали рабыни. Оазис, в который мы въехали, назывался Красным Камнем в честь огромного красноватого песчаника, возле которого некогда произошло знаменитое сражение. Командующий силами аретаев Хаммаран использовал камень в качестве наблюдательной точки, а в решающий момент с этого камня на врага ударила кавалерия из его личной охраны. Командующий ташидами Ба'Аруб погиб на этом самом камне, пытаясь добраться до Хаммарана. По преданию, ему не хватило десяти ярдов. Ба'Аруб был отважным человеком. Полагают, что, если бы он решил пересидеть осаду в своем касбахе, Хаммарану пришлось бы отступить. В Тахари тяжело вести длительную осаду. Продовольствия всегда мало, за исключением запасов, которые делают в касбахах, а коммуникации длинны, и их трудно защищать. Стоило Ба'Арубу засыпать или отравить общественные колодцы Красного Камня, те, что находились за пределами касбаха, Хаммарану пришлось бы уводить войско в течение двадцати четырех часов, причем большая часть его воинов погибла бы по дороге к дому. Но Ба'Аруб был родом из Тахари и, как говорили у походных костров, не мог совершить подобного. Он не добрался до Хаммарана каких-то десять ярдов. Люди взирали на нас с любопытством, как всегда смотрят в оазисах на приезжих, но я не заметил особой подозрительности или враждебности. Войны и набеги не затронули Красный Камень. Какой-то ребенок бежал возле стремени Хассана и кричал: — У твоего кайила нет колокольчиков! — Их украли разбойники, — ответил Хассан. Мальчишка рассмеялся и побежал дальше. — Придется искать гостиницу, — сказал Хассан. Сражение при Красном Камне, в честь которого назвали оазис, произошло более семидесяти лет назад, в 10051 году К. А., или на шестой год правления паши Ба'Аруба. С тех пор ташиды рассматриваются как подчиненное аретаям племя. Если не считать незначительных уступок, как, например, освобождение аретайских купцов от уплаты пошлины, вассальное племя полностью автономно, имеет собственных вождей, магистратуру, суд и армию. Главное значение союза заключается в военных обязательствах. Согласно принесенной на воде и соли клятве, вассальное племя обязано поддерживать победившее во всех войнах, снабжая продовольствием, кайилами и солдатами. Другими словами, вассальное племя рассматривается как воинское подразделение, входящее в состав вооруженных сил победившего племени. Взятые в плен враги становятся союзниками в дальнейших битвах. Вчерашние противники бьются плечом к плечу уже в следующем сражении. Побежденному воину Тахари возвращают ятаган для защиты его победителя. По законам Тахари считается, что победитель своей силой, хитростью или умом завоевал себе верного слугу до конца дней. Я не до конца разобрался в исторических причинах подобной традиции, на практике же она привела к умиротворению огромных площадей Тахари. Войны между вассалами и суверенами случаются крайне редко. Другим и, судя по всему, отрицательным результатом подобной традиции стали гигантские воинские формирования. Вооруженное столкновение между двумя победившими племенами мгновенно воспламеняет всю пустыню. Именно эта опасность нависла над Тахари сейчас, когда до предела обострились отношения между двумя высшими племенами аретаев и каваров. Разумеется, не все племена являются вассалами победителей. Немало осталось и независимых. Военные стычки между вассалами тоже случаются. Высшим племенам нет необходимости вмешиваться в мелкую грызню, хотя иногда они именно так и поступают. Зато вассалы обязаны выступать на стороне своих суверенов в обязательном порядке. Иногда в посланиях и донесениях четко указывается, о какой войне идет речь. Это может быть всеобщая битва, а может — и частное столкновение между та'кара и луразами, постоянно грызущимися из-за спорных территорий. В конечном итоге взаимоотношения между подчиненными и победившими племенами Тахари способствуют миру и стабильности в пустыне. Подобные обязательства особо ценны, поскольку мужчины Тахари, как, впрочем, и большинство гориан, — люди чрезвычайно гордые, обидчивые и заносчивые. Изначально любя войну, они не нуждаются в серьезных предлогах, чтобы вскочить в седло и обнажить ятаганы. Иногда для войны бывает достаточно одной непроверенной сплетни. Мне приходилось слышать, как воины пустыни, облизывая губы, говорят, что хорошую драку оправдывает любой повод. Полагаю уместным упомянуть, что причина, по которой Хам-маран семьдесят лет назад напал на Красный Камень, не известна ни аретаям, ни ташидам. Причина войны позабыта, а о подвигах до сих пор рассказывают у походных костров. В охране Хаммарана насчитывалось семьдесят человек. Когда Ба'Аруб понял, что сражение проиграно, он попытался добраться до Хаммарана. Ему не хватило десяти ярдов.
— Остановимся здесь, — объявил Хассан, натягивая поводья у небольшой гостиницы. Мы спешились и принялись расседлывать кайилов и снимать притороченные к седлам тюки и ящики. Навстречу нам выбежали мальчишки. Схватив кайилов под уздцы, они повели их в стойло Двое разбойников Хассана последовали за ними, чтобы убедиться, что с животными обращаются хорошо Один из разбойников помог слезть с седла Алейне. Она короткими шажками подбежала к Хассану и опустилась на колени. — Поднимись, рабыня, — повелел он. — Да, господин, — пролепетала она Он снял с кайила полный бурдюк с водой. В нем было не меньше двадцати галлонов. — Понесешь бурдюк, рабыня. — Да, господин. Он швырнул бурдюк ей на плечи. Алейна вскрикнула и пошатнулась, отчаянно стараясь удержать ношу на плечах. Если бы она уронила бурдюк, ее бы нещадно побили. Воины собирали седла, оружие, другие бурдюки и прочие пожитки. Согнувшись под непосильным грузом, Алейна ждала, когда все будут готовы. Каждый воин нес свое седло. Седла в Тахари — огромная ценность, их не доверяют никому Вечерами кочевники заносят их в шатры и укладывают в правой задней части жилища. По тахарскому обычаю мы должны были вылить привезенную нами воду в баки гостиницы. Это несколько облегчит жизнь гостиничных мальчишек, которым не придется так часто бегать к общественному колодцу. Покидая оазис, мы, естественно, наполним бурдюки водой, но из уважения к хозяевам сделаем это из общественного колодца. Таща свое седло, Хассан переступил порог гостиницы. За ним последовали его люди и я. Последней шла склонившаяся под непосильным грузом Алейна. — Сюда, рабыня, — показал дорогу к бакам гостиничный мальчишка. Алейна, спотыкаясь, побрела за ним. Разумеется, он не стал ей помогать. Она самостоятельно вылила воду в бак. Те из разбойников, кто нес бурдюки с водой, тоже вылили их в баки. Прежде чем Алейна успела вернуться, мальчишка сдернул с невольницы капюшон и ухватил ее за волосы. — А ты красивая, рабыня! — сказал он. — Спасибо, господин, — прошептала Алейна. Он еще немного подергал ее за волосы, после чего отпустил и щелкнул пальцами, показав на пол Алейна опустилась на колени и поцеловала босые ноги юного свободного мужчины, при этом роскошные белокурые волосы скрыли его ступни. После этого мальчишка удалился, а Алейна побежала к сидящему на скамье Хассану, опустилась перед ним на колени и положила голову на его левое бедро. Разбойник ласково потрепал ее по волосам и даже почесал под ошейником. — Слышал ли ты что-нибудь о башне из стали? — задал Хассан вопрос хозяину гостиницы.
Как выяснилось, ни один человек в Красном Камне ничего не слышал о столь странном архитектурном сооружении, как стоящая посреди пустыни стальная башня. И разумеется, никогда не видел ничего подобного. Это изрядно разозлило Хассана и весьма огорчило меня тоже, поскольку оазис Красного Камня являлся последним крупным оазисом в Тахари на две тысячи пасангов на восток. По сути дела, он находился на границе зловещей страны дюн. В ней тоже есть оазисы, но маленькие и очень редкие. Иногда от одного до другого более двухсот пасангов, причем найти их чрезвычайно трудно. В дюнах можно пройти рядом с оазисом на расстоянии десяти пасангов и не заметить его. Только караваны с солью отваживаются пересекать страну дюн. Караваны с товаром стараются идти либо по западной, либо по восточной окраине Тахари. Даже те, кто решил добраться из Тора или Касры до Турмаса, торианской крепости и касбаха на самом юго-востоке Тахари, предпочитают идти вначале на юг, а потом на восток, либо вначале на восток, а потом на юг, лишь бы обогнуть непроходимые и страшные пески страны дюн. Мало кто без достаточных оснований рискнет войти в сердце пустыни. Я, как, впрочем, и Хассан, был абсолютно уверен, что, если столь причудливое сооружение, как стальная башня, вообще существует, искать ее следует в стране дюн. Было вполне логично, что ни купцы, ни кочевники, ни владельцы гостиниц, ни погонщики кайилов ничего о ней не слышали. Никем не замеченная башня могла простоять в стране дюн несколько тысяч лет. Курии прекратили поставку рабов с Земли на Гор. «Отдайте Гор» — так звучал предъявленный Сардару ультиматум. Задержанный курия, несомненно, направлялся в страну дюн. На камне было нацарапано сообщение: «Страшись башни из стали». Самосу из Порт-Кара прислали девушку с известием: «Бойся Абдула». Абдул оказался ничтожным водоносом из Тора, мелким агентом курий, которые всеми силами старались не допустить меня в Тахари. Только эту часть загадки мне удалось с грехом пополам разгадать. До сих пор, однако, оставалось неясным, кто же послал сообщение. Смущал также курия, проникший в мою камеру в Девяти Колодцах. Он получил сильные ранения. И он не убил меня. Ибн-Саран утверждал, что зверь погиб. Слишком многого я еще не понимал. — Утром уходим, — потягиваясь, сказал Хассан. — Похоже, здесь никто не слышал о башне из стали. К моему удивлению, весть о нападении аретаев на оазис Двух Ятаганов еще не дошла до Красного Камня. Во всяком случае, здесь об этом не говорили. В любом другом случае нападение стало бы главной темой для пересудов. Если бы это действительно сделали аретаи, оазис готовился бы к ответному нападению. Безусловно, в Красном Камне должны были давно узнать про нападение. Существовало только одно, самое простое объяснение: никто до сих пор не принес им эту весть. Поскольку Красный Камень являлся оазисом племени ташидов, вассалов аретаев, ни один подчиненный каварам кочевник не стал бы специально забираться в такую даль, чтобы по-дружески поделиться информацией. Напротив, теперь они всеми силами старались избегать контактов с аретаями, дожидаясь момента, когда можно будет говорить с ними с ятаганом в руках, как и велит древний обычай Тахари. — Я устал, — произнес Хассан. — Пора отдыхать. Он уже отослал Алейну в свою комнату. Его люди разместились на втором этаже. — Который ан? — поинтересовался Хассан. Сидящий рядом с огромными цилиндрическими песочными часами мальчик взглянул на прибор и зевнул: — Пошел девятнадцатый. В двадцать анов мальчишка переворачивал часы и сменялся. — Довольны ли господа моим гостеприимством? — поинтересовался хозяин гостиницы. — Да, — откликнулся Хассан. Спустя некоторое время он произнес: — Возвращаются воины. Я прислушался. Ничего не было слышно, но пальцы Хассана уловили едва заметную вибрацию стола. Мало-помалу и я стал различать гул скачущих кайилов. — Солдаты никуда не уходили, — сказал владелец гостиницы. Хассан вскочил на ноги, опрокинул стол и выскочил из комнаты. — Не подходи к окну! — крикнул я. Но хозяин уже опустил шторы. Я слышал, как Хассан отдавал команды на лестнице. Раздался топот множества ног. Владелец гостиницы повернулся ко мне. Лицо его залила смертельная бледность, из груди торчала стрела. — Кавары, вперед! — ревели сотни голосов. Я прыгнул к окошку и наугад всадил ятаган в шевелящуюся ткань занавески. Кто-то в бурнусе завизжал и, окровавленный, провалился во тьму. Я пытался закрыть ставни. Две стрелы впились в деревянную раму, щепки полетели мне в лицо. Ставни наконец захлопнулись. В последний момент в одну из них вонзилась стрела, торчащая теперь с нашей стороны. Гостиничный мальчишка застыл возле своих часов, дико оглядываясь по сторонам. Снаружи доносилось фырканье и шипение кайилов. Кто-то дико закричал. Было слышно, как выбивают двери, но, похоже, не в гостинице. — Кавары, вперед! — доносилось с улицы. — Наверх! — кричал Хассан. — На крышу! Перепрыгивая через четыре ступеньки, я взлетел на второй этаж. Перепуганный мальчишка выскочил через кухонную дверь. Бледную как смерть Алейну держал за руку один из людей Хассана. — За мной! — скомандовал Хассан. Прочие обитатели гостиницы бежали вниз. Пронзительно визжала женщина. По узенькой лестнице мы через крошечную дверь выбрались на крышу. Над нашими головами светили три луны Гора. Вдали белела пустыня. По улицам бежали люди, некоторые тащили за собой пожитки. — В касбах! — кричал кто-то. — Спасайтесь в касбахе! Среди бегущей толпы скакали всадники, рубя направо и налево. — Кавары, вперед! — кричали они. — Это кавары! — воскликнул я. Хассан удивленно взглянул на меня и сердито приказал: — Всем к стойлу! По крыше мы пробрались к огороженному со всех сторон стенами стойлу для кайилов. Хассан быстро и четко отдавал приказы. Разбойники тащили с собой седла. Двое спрыгнули вниз. Я увидел, как над пальмами пролетела стрела с горящим оперением. Откуда-то доносились удары топоров. С другой стороны стены раздавались отчаянные крики. Было слышно, как вылетела под ударами дверь гостиницы. Спрыгнувшие вниз люди Хассана вывели под уздцы кайилов. — Присмотри за дверью на крышу! — приказал Хассан, и в ту же минуту дверца с треском распахнулась, и показалось чье-то лицо. Получивший приказ разбойник тут же всадил ятаган в челюсть неизвестного и провернул его, выворачивая кости и зубы. — В касбах! — истерично вопил кто-то на улице. — В пустыню! — кричала женщина. — Касбах уже заперт! Туда никого не пускают, у ворот страшная резня! — Пожар! — завопил я, увидев, как стрела с огненным оперением воткнулась в сложенную возле стойла солому. Через стену стойла пытался перелезть какой-то человек. Один из разбойников метнул в него копье, и прошитый насквозь воин свалился на землю. Внутренний дворик гостиницы ярко освещала пылающая солома. Кайилы испуганно ревели. Разбойники набрасывали им на головы одеяла. Двух животных уже оседлали. — Смотри! — крикнул я. Двое воинов забрались на крышу прямо с кайилов. Мы с Хассаном кинулись им навстречу и вынудили их спрыгнуть вниз, в визжащую в темноте толпу. Я увидел, как рухнуло пальмовое дерево. Четыре здания горело. Внизу оглушительно кричала женщина. Всадников становилось все больше и больше. С крыши мы хорошо видели, как мужчины, женщины и дети отчаянно мечутся среди финиковых пальм. Вспыхнул еще один дом, на этот раз слева от нас. Я почувствовал дым. — Постоялый двор горит! — крикнул я. — Тарна! — кричали снизу. — Тарна! Хассан подошел к краю крыши и посмотрел на пылающий двор. Разбойники уже вывели из стойла всех кайилов. — За ними! — скомандовал Хассан. Разбойники, в том числе и оставленный охранять слуховое окно, прыгали с крыши илихорадочно седлали кайилов. Пламя бушевало вовсю, достигая временами слухового окна. Хассан сорвал с себя бурнус, продел его под мышками Алейны и спустил ее на руки разбойнику, оседлавшему его кайила. Алейна испуганно посмотрела вверх. — Господин! — взмолилась она, но Хассан уже исчез. Мы снова побежали на другой край крыши. Прибывали все новые и новые всадники. Думаю, их было не меньше сотни. — По моему сигналу, — сказал Хассан, — пусть открывают ворота и уезжают! Я побежал на край крыши, выходящий на горящий двор. Алейна уже сидела на своем кайиле. — Я передам сигнал Хассана! — крикнул я. — По сигналу — бегите! — Для вас приготовлены кайилы! — крикнул снизу разбойник, показывая на двух оседланных животных. — По сигналу — бегите! — повторил я. — Что станет с тобой и Хассаном? — спросил он. — По сигналу — бегите! — Приготовьтесь открыть ворота! — скомандовал он двум другим разбойникам. Каждый из них должен был выдернуть по засову. — Хассан! — убивалась Алейна. — Хассан! Все правильно. Один человек должен следить, когда лучше вырваться на улицу, другой должен передать сигнал. — Хассан! — заходилась в крике Алейна. Я про себя улыбнулся. Она посмела осквернить своими губами имя господина. Какими бы они ни были красивыми, это всего-навсего губы недостойной рабыни. Как правило, девушкам запрещают произносить имена их хозяев. К нему обращаются исключительно «господин» или «мой господин». Если Хассан выживет, он наверняка накажет невольницу за эту ошибку. Иногда девушкам разрешается произносить имя хозяина, но в этом случае оно должно сопровождаться титул ом, как, например: «Хассан, господин мой». Между тем Хассан не был настолько либеральным, чтобы позволить невольнице марать свое имя. Так что, если ему суждено будет уцелеть, девчонку примерно отходят плетью за неслыханную дерзость. Хассан поднял руку. Склонив голову, он следил за происходящим на улице. Я слышал, как мимо проносились всадники. Рука разбойника упала вниз. — Вперед! — крикнул я. Засовы вылетели из пазов, ворота распахнулись, с голов животных посрывали бурнусы, кайилы бросились прочь с горящего двора на освещенную пламенем улицу. Со всех сторон доносились крики. Спустя несколько мгновений разбойники скрылись в конце улицы. — Там два оседланных кайила! — крикнул я Хассану. — Скорее! — Бери одного и спасайся! — прокричал он в ответ. — Время еще есть! Давай! Вместо этого я подбежал к его краю крыши. — А ты? — спросил я. — Беги! — прошипел он. — Подожди! Внизу в развевающихся малиново-желтых бурнусах скакали одиннадцать всадников. — Тарна! — доносилось до нас. — Тарна! Всадники натянули поводья почти под самой крышей. Позади них были еще люди. — Тарна! — кричали снизу. Главарь нападавших в синем с малиновым бурнусе поднялся в стременах, осматривая резню. Командиры отрядов докладывали ему о ходе операции, получали приказы и немедленно отправлялись их выполнять. Главарь оказался грациозным и стройным человеком. В руке он сжимал ятаган. — Колодцы? — спросил кто-то. — Засыпать, — распорядился главарь. Он тронул кайила, за ним потянулась туча всадников. Бурнус главаря развевался на ветру, зловеще изогнутый ятаган сверкал в зареве пожаров. Только теперь я разглядел, что главарь — женщина. — Рубите пальмы и жгите дома! — распорядилась она. — Есть, Тарна! — отвечали командиры и скакали к своим отрядам. Девушка огляделась, затем развернула кайила в сторону касбаха. Рядом с ней скакали десять всадников, остальные держались чуть поодаль. — Бери кайила и уходи, — сказал Хассан. Крыша уже раскалилась, под нами горела гостиница, справа сквозь перекрытия пробивались языки пламени. — А ты? — спросил я. — Мне очень интересно повидать хоть одного кавара. — Я остаюсь с тобой, — сказал я. — Спасайся, — приказал он. — Я остаюсь. — Мы даже не разделили соль. — Я остаюсь с тобой. Хассан долго и пристально смотрел на меня. Затем закатал правый рукав, и я прижался губами к его запястью, ощущая под языком соленый пот. После этого я протянул ему правую руку, и он прикоснулся губами и языком к моему запястью. — Ты понимаешь, что это означает? — спросил он. — Понимаю. — Пошли. Нам предстоит много дел, брат мой. Хассан и я спрыгнули с уже пылающей крыши во дворик. Там, в дыму, мотали укутанными в одеяла головами два оседланных и стреноженных кайила. Мы под уздцы вывели их со двора и лишь на улице сдернули с морд чехлы. На тротуаре у противоположного здания лежал труп гостиничного мальчика. По горианскому времени было уже больше восьми анов. Часы так и не перевернули. Позади нас обрушилась крыша гостиницы. Издалека доносились отчаянные вопли. Мы ехали по улицам горящего оазиса. Дважды пришлось обогнуть группы дерущихся людей. Один раз мимо нас пробежали четверо воинов-ташидов. В конце длинной улицы мы увидели бьющихся всадников. Около десяти ташидов налетели на главаря разбойников. Толпы вооруженных копьями людей на кайилах пытались оттеснить их в сторону. В конце концов ташиды обратились в бегство, за ними понеслась охрана главаря в малиновых и желтых бурнусах. Тарна, предводительница разбойников, поднялась в стременах и, размахивая ятаганом, подгоняла своих воинов. — Вы кто? — неожиданно крикнул кто-то. Мы резко обернулись. — Аретайские едины! — завопил всадник и направил на нас кайила. Наши кайилы приняли удар на себя. Животные ревели, хрипели и не позволяли нанести удар. Издав яростный крик, неизвестный ускакал в темноту. Это было весьма своевременное решение. Против меня и Хассана он бы долго не продержался. — Мы его потеряли, — сказал я. — Найдутся другие, — успокоил меня Хассан. Спустя несколько минут перед нами оказалась высокая толстая стена из красной глины. Перед ней застыли шестеро всадников. У самой стены, прижавшись животами и подбородками к красной глине, стояли с высоко поднятыми руками четыре обнаженные девушки. Четверо всадников выставили ятаганы, уперев лезвия в спины несчастным. Двое, с ятаганами в ножнах, готовились заковать девушек в цепи. Один доставал наручники, второй разматывал длинную цепь с ошейниками. — Тал, — поприветствовал их Хассан. Они резко обернулись. У всех были каварские украшения на седлах и на одежде. Они бросились на нас, причем те, которым пришлось вытаскивать ятаганы из ножен, немного задержались. Когда они подоспели, первые четверо были уже убиты. Двое последних натянули поводья и развернули кайилов. Мы не стали их преследовать. Девушки окаменели. Перегнувшись в седле, Хассан поцеловал одну в шею. — О! — воскликнула она. — Вы рабыни? — спросил он. — Нет, господин! — в один голос закричали девушки. — Тогда бегите в пустыню. Они затоптались, ища, чем бы прикрыться. — Мы же раздеты, — сказала одна из них. — Бегом! — крикнул Хассан, ловко шлепнув ее плоской частью лезвия. Девушки с визгом скрылись в темноте. Мы рассмеялись. — Хорошенькие, — сказал Хассан. — Думаю, нам следовало их оставить. — Конечно, — согласился я. — Широкобедрая брюнетка хорошо бы смотрелась у меня в ногах. — Не самое удачное время для набрасывания цепей на красоток, — заметил Хассан. — Ты прав. — Кроме того, — продолжал он, — они слишком молоды. Годика через два будут в самый раз. — Тогда они могут достаться другим, — заметил я. — На наш век молоденьких рабынь хватит, — пожал плечами Хассан. — Это верно, — кивнул я. Он посмотрел на валяющихся на земле людей. Три луны и воткнутый в стену факел освещали трупы. — Вот смотри. — Хассан опустился на колено возле одного из них и задрал левый рукав, под которым оказалась голубая татуировка ятагана. — Это кавар. — Я присел рядом. Мне уже приходилось видеть синие ятаганы на предплечьях каварских воинов. — Нет, — покачал головой Хассан. — Смотри. Острие ятагана завернуто к телу. — Ну и что? — спросил я. — Каварский ятаган смотрит наружу, в сторону врага. Я растерянно посмотрел на разбойника. Хассан улыбнулся и задрал свой левый рукав. На предплечье красовалась синяя татуировка. — Вот как должен выглядеть каварский ятаган. Острие, как он и сказал, было направлено от тела, в сторону врагов. — Значит, ты — кавар? — Конечно, — сказал Хассан. Послышался легкий шорох, мы резко обернулись и подняли головы. Нас окружили всадники в малиново-желтых бурнусах. Позади них виднелись еще люди, облаченные в более привычные для пустыни серые одежды. Копья прижали нас к стене. Стрелы в натянутых луках смотрели в наши сердца. — Вот они, — произнес человек, с которым мы схлестнулись в аллее. — Убить их? — спросил один из всадников в малиново-желтом бурнусе. — Бросить оружие, — приказала Тарна. Мы повиновались. — Встать. Мы поднялись на ноги. — Убить их? — повторил вопрос тот же человек. — Поднимите головы, — приказала девушка. Мы исполнили ее требование. — Тарна! — настаивал он. — Нет, — бросила воительница. — Они сильны и красивы. Думаю, с ними будет интересно. Взять их в качестве рабов. — Слушаюсь, Тарна, — проворчал всадник. — Этого, — девушка показала на меня, — раздеть и приковать к моему стремени.
Глава 12. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В КАСБАХЕ ТАРНЫ. МЫ С ХАССАНОМ РЕШАЕМ ПОКИНУТЬ ЭТО МЕСТО
Подняв волну, я перекатился на спину. Такого удовольствия я не испытывал давно. Разве что вода была чуть теплее, чем надо. Кроме того, в нее добавили благовоний. Но я не возражал. Прошло несколько недель с того времени, когда я последний раз принимал ванну. Я с благодарностью подумал о гостеприимной Тарне, предводительнице бандитской шайки. — Поторапливайся, раб, — сказала высокая темноволосая девушка в белом прозрачном хитоне до пят. — Госпожа скоро будет готова. — Она держала в руках четыре огромных белоснежных полотенца, по-разному впитывающих влагу. Другая девушка укладывала в коробку флаконы с различными маслами, которыми меня натерли, прежде чем я погрузился во вторую ванну. Я уже смыл пену, но выходить из воды не хотелось. Я наслаждался купанием. Рядом с ванной в белоснежном халате сидел Хассан. — Что-то ты не похож на несчастного раба, — заметил он. — А что, твоя хозяйка Тарна — хорошенькая? — поинтересовался я у темноволосой рабыни. — Вылезай и вытирайся, — сказала она. — А здесь неплохо. — Я прикрыл глаза от удовольствия. — Неплохо. Давай поторапливайся! — проворчала девушка. Четыре дня тому назад, на рассвете, Тарна вывела своих людей из пылающего оазиса Красного Камня. Не удалось взять лишь касбах, его цитадель. Пальмовые рощи срубили, сады сожгли, четыре из пяти общественных колодца засыпали землей. Оставшийся колодец взять не удалось. Жители оазиса защищали его яростно и самозабвенно. Всего же в нападении принимало участие от четырехсот до пятисот бандитов. Когда они покинули Красный Камень, их кайилы шатались под тяжестью награбленного. Взяли в рабство около сорока женщин и двух мужчин: меня и Хассана. Тарна уезжала из Красного Камня, застыв в седле словно изваяние. Она ни разу не оглянулась на разграбленный оазис. Сзади со скованными за спиной руками, раздетый догола и привязанный к стремени ее кайила, бежал я. В таком же виде передвигался и Хассан. Его привязали к стремени одного из командиров отряда. Прежде чем солнце успело подняться высоко и раскалить песок, мы сумели добраться до скрытого в пустыне хранилища награбленного. Там меня и Хассана швырнули вместе с прочей добычей в один из фургонов. Головы нам завязали специальными капюшонами. Такие же капюшоны набросили и на всех рабынь. Касбах Тарны, предводительницы разбойников, равно как и место, где она хранила награбленное, должны были оставаться тайной. До касбаха мы добрались к рассвету следующего дня. С рабов сняли капюшоны, а нас с Хассаном снова приковали к стременам. Мое лицо опять оказалось рядом с сапогом Тарны. — Где мы? — спросил я Хассана. Стражник тут же ударил меня по губам плеткой. — Не знаю, — ответил Хассан и тоже получил по губам. Захваченных в плен рабынь сковали цепью и провели перед гарнизоном касбаха и жителями поселка, чтобы все могли оценить прелесть живой добычи. С фургонов сдернули тенты. Награбленное богатство предстало во всей роскоши и изобилии. Возвращаясь, бандиты послали при помощи зеркала солнечный луч в касбах. Немедленно на главной башне водрузили победный флаг, и ворота касбаха отворились. Неожиданно Тарна дала шпоры своему кайилу и вырвалась из колонны. Цепь дернула меня за шею, я не удержался и полетел на землю. Добрую сотню ярдов она тащила меня по песку и пыли, после чего натянула поводья. — Чего ты развалился? — крикнула мне женщина. — Не можешь бежать? Изрезанный кустарником и покрытый пылью, я молча смотрел на разбойницу. — Встать! — скомандовала она, и глаза ее сверкнули над малиновой чадрой. — Отвыкай ползать! Собрав последние силы, я поднялся на ноги. Она ехала шагом, затем, выписывая огромные круги, начала постепенно ускорять шаг кайила. — Отлично! — крикнула она. Я принадлежал к касте воинов. Она поскакала еще быстрее. — Отлично! Отлично! Даже среди воинов я отличался быстротой и подвижностью. Сердце выпрыгивало из груди, я задыхался. Она более чем на пасанг загнала меня в пустыню. — Невероятно! — хохотала женщина. Затем, заливаясь смехом, она пихнула кайила в бока, я снова полетел на землю, а она поскакала к каравану. Через четверть пасанга она остановилась и подождала, пока я поднимусь на ноги. Мое окровавленное тело дрожало, шея горела, перед глазами плавали огромные черные круги. Теряя сознание, я опустился на колени возле ее стремени. — Подними глаза, раб! — приказала она. Я посмотрел наверх. — Встань! Я поднялся. Мне показалось, что она испугана. Очевидно, ей показалось, что я уже не смогу встать. — Ты сильный, — сказала она. Острие ее ятагана уперлось мне в подбородок и приподняло голову кверху — Мне нравится, когда мужчины бегут возле моего стремени. Я люблю укрощать сильных. — После этих слов она повернулась к каравану и указала ятаганом на касбах. — Вперед! Груженные награбленным добром кайилы двинулись к высоким арочным воротам затерянной в пустыне крепости. Я с любопытством отметил, что касбахов было два. Второй, значительно превосходящий по размерам тот, к которому мы направлялись, находился на два пасанга восточнее первого. Я не знал, кому принадлежит большой касбах. Вскоре Тарна со своим отрядом вошла в ворота крепости. Отвечая на восторженные крики толпы, она вскинула вверх ятаган.— Поторапливайся, раб, — сказала темноволосая девушка в длинном белоснежном хитоне. — Госпожа скоро будет готова. — А что, твоя госпожа хорошенькая? — поинтересовался я. Малиновая чадра, которой Тарна укрывалась от песка и солнца, так и не позволила мне разглядеть ее лицо. То, что я увидел, показалось мне просто прекрасным. Я не сомневался, что Тарна — гордая, независимая женщина. Мужское одеяние и бурнус скрывали линии ее тела. Красоту женщины можно оценить только в обнаженном виде, вот почему рабынь всегда продают голыми. — Страшна, как песчаный слин, — огрызнулась темноволосая рабыня. — Давай поторапливайся! — Мы никогда не видели своей госпожи, — пояснила девушка, отвечающая за масла и благовония для ванны. — Пошевеливайся, раб, — сказала первая, — а то мы вызовем охрану, чтобы тебя отлупили. — Она нервно оглянулась. Я понял, что именно она отвечает за удовольствия госпожи. Вторая девушка принесла тунику из красного шелка и ожерелье из круглых желтых камней. Я догадался, что все это предназначается мне. — Вылезай и вытирайся! — приказала темноволосая красавица. Я с наслаждением погрузился в благоухающую воду. Меня хорошо покормили. Я отлично выспался. Я чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Сегодня ночью мне предстоит долгая скачка на кайиле. — Что с девушками, которых захватили в Красном Камне? — спросил я. — Погрузили в фургоны для отправки на аукцион в Торе. — Значит, в крепости осталось мало девушек? — Несколько рабынь оставили для услаждения воинов. — Где они? — спросил я. — На нижних уровнях касбаха. — Вас тоже держат для мужчин? — Ну, конечно нет! — возмутилась девушка. Принадлежащие Тарне рабы-мужчины в шелковых туниках и украшениях негодовали по поводу того, что их отвергли на сегодняшний вечер. Детина в рубиновом ожерелье так и заявил, глядя на меня: — Уж этот-то ничуть не красивее меня. Полагаю, он не ошибся. С другой стороны, наше с Хассаном преимущество заключалось в новизне и свежести. Приятно, что на эту ночь выбрали именно меня. Роскошь касбаха пришлась мне по душе, но надолго задерживаться здесь я не собирался. — Не понимаю, почему она не выбрала меня, — развел руками Хассан. — Очевидно, я вызываю больше чувств, — заметил я. — Женские причуды необъяснимы, — пожал он плечами. — Это верно, — согласился я. — Иначе как понять, что Алейна предпочла тебя мне. — В самом деле, — пробормотал Хассан. — С другой стороны, — язвительно сказал я, — она всего лишь рабыня. — Рабыня, — кивнул Хассан. — И весьма умная женщина. — Не спорю. — Охотники за рабынями прежде всего обращали внимание на умственное развитие своих жертв. Другими важными критериями были женственность и интеллигентность. Знающие толк в рабынях гориане согласятся, что лучшие экземпляры получаются из умных и женственных девушек. Как бы ни была красива женщина, ни один горианин не обратит на нее внимание, если она при этом глупа. Дурнушки для них не существуют вовсе. Зато за возможность бросить к своим ногам красивую, умную и беззащитную пленницу инстинктов многие отдадут все, что угодно. Если уж надевать ошейник, то на дорогой и качественный товар. — Тарна тоже не производит впечатления недалекой женщины, — заметил я. — Это верно, — проворчал Хассан. — И выбрала она именно меня, — напомнил я. — Женщины непредсказуемы. Алейна, кстати, гораздо лучше Тарны. Естественно, что она предпочла меня. — Я не видел Тарну голой и прикованной к кольцу на аукционе. Я не могу сказать, кто из них лучше. — Давай считать, что Алейна все-таки лучше. — Давай, — кивнул я. — Так вот, она предпочла меня. — Вкусу женщин доверять нельзя, — заметил я. — Ты не возражаешь, Али? — спросил тип в шелковом халате. — Не возражаю, — огрызнулась девушка в белом хитоне. Я не сразу понял, с кем он говорит. Я уже спрашивал У девушки, не держат ли ее для мужчин, но она раздраженно ответила мне, что это, разумеется, не так. Подплыв к краю ванны, я посмотрел на нее. — Как тебя зовут? — Али, — ответила она, делая шаг назад. — Это же мужское имя, — сказал я. — Или мальчишечье. — Моя госпожа, — сердито произнесла рабыня, — дала мне то имя, которое ей понравилось. Тип в халате рассмеялся. — Заткнись, Фина! — огрызнулась она. Он побледнел и опустил голову. — Слушаюсь, госпожа. — Фина, — заметил я, — это женское или девичье имя. — Госпожа называет нас так, как ей нравится. — Она показала на закутанных в шелка мужчин. — У них у всех женские имена. И вас, — она посмотрела на меня и Хассана, — ждет та же участь. Все, хватит болтать! — неожиданно резко крикнула она. — Марш по альковам! Быстро! Перепуганные мужчины кинулись в свои альковы. Сидя на краю ванны, Хассан озадаченно крутил головой. Я догадался, что девушки в белых хитонах исполняли в серале Тарны роль евнухов. Их приказания выполнялись беспрекословно, а авторитет подкреплялся плетками и ятаганами наружной стражи. Стоило им прикрикнуть на мужчин, как те начинали позорно суетиться. Снаружи кто-то резко забарабанил в дверь сераля. — Быстрее! — заорала рабыня. — За тобой уже пришли! Вылезай и вытирайся! Я вытянул руку и ухватил ее за лодыжку. Вторая смотрительница изумленно вскрикнула. — Ты не носишь ошейника, — заметил я, посмотрев на высокую красавицу. — Нет, — прошипела она. — Отпусти ногу, наглый слин! — Твоя нога не похожа на мужскую, — сказал я. — Отпусти! — завизжала она. На ее щиколотке я увидел металлическое кольцо. — Что это? — поинтересовался я. — Так Тарна метит рабынь в серале. Отпусти ногу! Стучали все громче. — Отпусти, или я прикажу тебя выпороть! — выкрикнула она. — Тогда я не успею к твоей госпоже, — заметил я. — Завтра с тебя шкуру спустят, — с ненавистью процедила смотрительница. — Тогда сегодня мне придется рассказать твоей госпоже, что я не сумел доставить ей полного наслаждения, потому что ты меня соблазнила. — Нет! — крикнула она. — Нет! — Как твое женское имя? — спросил я. — Лана. — Она отчаянно пыталась вырваться. — Пожалуйста, отпусти! Мы услышали, как открылись наружные двери. — Они будут здесь через минуту! Отпусти меня! Я выпустил ее ногу и выбрался из ванны. Она швырнула мне полотенце. Прибывшие о чем-то говорили с охраной сераля за дверью. — Вытирайся, чего стоишь? — прошипела девушка. Я поднял руки и улыбнулся: — Вытри меня, Лана. — Слин! — выкрикнула она. В серале было уютно. Просторный зал разделяли высокие колонны и арки, украшенные богатой лепкой. На стенах висели дорогие ковры и гобелены, мраморный пол переливался мозаичным узором. Во всем чувствовался вкус и богатство хозяйки. Жаль, что придется уйти отсюда. — Слин! — сквозь слезы простонала девушка, вытирая меня первым полотенцем. — Помогай, чего уставилась! — крикнула она напарнице. — Нет, — сказал я. — Только ты, Лана. Захлебываясь слезами, она принялась вытирать мое тело. — О! — воскликнула вдруг Лана, ибо я стиснул ее в объятиях. Она отчаянно пыталась вырваться. — Ты что, спятил? Я смотрительница сераля! Нет! Я сорвал с нее хитон и бросил его на пол. — Смотри-ка, и тело у тебя как у женщины, — сказал я. — Ну, пожалуйста, — умоляла она. Я не удержался и поцеловал ее великолепные груди. — Я — смотрительница сераля, — плакала девушка. Я поцеловал ее в губы, после чего она беспомощно повисла в моих руках. — Какая ты смотрительница, — сказал я. — Ты всего-навсего красивая рабыня. Я отпустил девушку, и она принялась поспешно и неуклюже промокать полотенцем мое тело, после чего опустилась на колени и вытерла ступни. Я рывком поставил ее на ноги и прижал спиной к мраморной колонне. Мы стояли очень близко, между губами оставалось не больше одного дюйма, и я поглаживал пальцами ее горло. — Какое аристократическое и красивое горлышко, — произнес я. — Оно будет хорошо смотреться в ошейнике. Наши глаза встретились. — Как бы я хотела стать твоей рабыней, господин, — прошептала она, и я поцеловал ее. Я слышал, как лязгнул засов внутренних покоев. Вторая девушка швырнула мне красную шелковую тунику, и я быстро накинул ее на себя, спрятав под шелком желтое ожерелье. Дверь распахнулась. На пороге стояли стражники в малиново-желтых бурнусах. — Готов ли раб? — спросил один из них, озираясь. — Что здесь происходит? — взревел второй, увидев голую красотку Лану, смотрительницу сераля. Обезумев от ужаса, она прижалась спиной к колонне, прикрыв рот руками. — Она собиралась принимать ванну — С этими словами я схватил ее за руку и за ногу и швырнул в воду. Взглянув на Хассана и вторую девушку, я добавил: — Скоро вернусь. — Отлично, — кивнул разбойник, приближаясь ко второй смотрительнице. — Наша госпожа скоро мужчин не отпускает, — заметил один из стражников. Из бассейна, отфыркиваясь и отплевываясь, вынырнула Лана. — Сегодня отпустит, — сказал я. — Будь готов, — улыбнулся я, обращаясь к Хассану — Сегодня нам предстоит долгая ночная скачка на кайилах. — Понял, — улыбнулся в ответ Хассан. Стражники смотрели на меня как на сумасшедшего. Хассан уже стоял за спиной девушки, отвечающей за масла и благовония. — Поторопимся, — сказал я стражникам. — Нельзя заставлять госпожу ждать. — Ему не терпится, — расхохотался один. — Он просто дурень, — проворчал второй. Лана выбралась на бортик. С нее ручьями стекала вода. Я видел, что Хассан оценивает расстояние между девушками. Я первым вышел через внутреннюю дверь сераля. — Хороша ли ваша госпожа? — поинтересовался я у стражников. — Уродлива, как песчаный слин, — огрызнулся один из них и снаружи запер на засов дверь сераля. У входа, как я успел заметить, дежурили два воина. Пройдя ярдов пятьдесят по увешанному коврами коридору, мы приблизились ко второй двери. Стражник постучал, и ему открыли. Снаружи также несли дежурство два человека. — Ну, а серьезно, — спросил я, — ваша госпожа хорошенькая? — Уродлива, как песчаный слин, — повторил стражник.
— Меня зовут Тарна. — Женщина полулежала на широкой кушетке. Я оглядел комнату, подошел к окну и выглянул во двор. — Прыгать придется футов с семидесяти, — заметила она. Я осмотрел стены и дверь. — Дверь открывается только по моему приказу. Снаружи ее охраняют воины, — произнесла девушка. — Теперь подойди и встань в ногах кушетки. — Мы одни? — спросил я. — За дверями стоит охрана, — несколько растерянно ответила она. — Нормально, — кивнул я и окинул ее внимательным взором. — Ты очень странный раб, — сказала она и положила голову на руку. На ней был соблазнительный желтый халатик из струящегося торианского шелка. Роскошная грива черных волос красиво выделялась на фоне желтых подушек. Приятно все-таки, что она не уродлива, как песчаный слин. — Ты принадлежишь мне, — произнесла темноглазая красавица. — Сегодня мне предстоит всю ночь трястись в седле, — ответил я. — Ты очень странный раб, — повторила она. — Тут неподалеку есть еще один касбах. До него пасанга два. Кому он принадлежит? — спросил я. — Какая разница, — пожала плечами женщина. — Тебе нравится быть рабом? Кушетку покрывали красные шелковые простыни. В изножье валялся ошейник. — Насколько я понимаю, согласно купеческим законам и традициям Тахари, я не раб. Меня захватили в плен, но не надели ошейника и не заклеймили. Кроме того, я не принимал позу подчинения. — Мой дерзкий раб, — произнесла она. Я пожал плечами. — Скажи, хороша ли я с точки зрения мужчины пустыни? — Ничего, — ответил я. Только сейчас я разглядел, что в руке она сжимала плеть для кайила. — Я — госпожа, — произнесла она. — Ты достаточно красива, — заметил я, — чтобы быть рабыней. Она откинула голову и засмеялась: — Дерзкий, дерзкий раб. Ты мне нравишься Ты не такой, как другие. Может быть, я даже не стану присваивать тебе женское имя. — Скорее всего, — согласился я. — Временами мне хочется побыть женщиной, — произнесла она. — Мне показалось, что ты — женщина, — сказал я. — Привлекательная? — Да. — А знаешь ли ты, что я владею ятаганом лучше любого мужчины? — Нет, этого я не знаю. — Так вот, временами мне становится интересно, что это значит — быть женщиной. Я улыбнулся. — Настоящая женщина, — сказала Тарна, — зависит от милости мужчины. — Вот как? — Я оглядывал комнату. Среди портьер и штор виднелось несколько подходящих шнуров. С охраной тоже надо считаться. Неожиданно ее тон изменился. Надменным и сердитым голосом она потребовала: — Принеси вина, раб. Я подошел к столику, налил маленький бокал из пузатого кувшина и протянул ей. Присев на край кушетки, Тарна принялась пить, потом вдруг раздраженно заметила: — Я приказала, чтобы тебя доставили в желтых невольничьих бусах. Завтра же велю выпороть смотрительницу сераля. — Это лишнее, — возразил я. — Бусы на мне, они под туникой. — Надень их сверху, — потребовала она. — Нет. Она отодвинула бокал: — Ты сказал «нет»? Ты знаешь, что тебя могут выпороть, искалечить, уничтожить? — Сомневаюсь, — бросил я. — На колени! — крикнула она, поднимая плетку. — Нет. Она вскочила на ноги. Бить меня она, похоже, не собиралась. — Странно, — воскликнула она. — Ты что, не понимаешь, что в этой комнате, в этом касбахе и во всей Тахари ты принадлежишь мне и будешь делать то, что я тебе прикажу. Ты мой раб! Абсолютный раб! — Нет, — произнес я. — До чего же ты странный раб, — покачала головой Тарна. — Может, тебя сразу прикончить? Ты что, не боишься? — спросила она, глядя на меня. — Нет, — сказал я. — Ты совсем другой, — произнесла она. — Не такой, как все. С тобой надо обращаться осторожно. Даже не знаю, есть ли смысл тебя сразу обламывать. Заставлять корчиться от боли и ужаса. — Она погрузилась в раздумье. Я налил себе небольшой бокал вина, выпил и поставил бокал на столик. — Ты красивая, — сказал я, глядя на Тарну. — У тебя интересные губы. — Они на самом деле были полные, красиво очерченные и выпуклые. — Такие хорошо лопаются под зубами мужчины. — Как это? — растерялась она. — Поцелуй должен быть подслащен кровью женщины. — Иди к ошейнику! — Глаза Тарны гневно, сверкали. — Нет, — ответил я. Она растерянно отступила. — Я вызову стражу. — Вызывай, — пожал я плечами. Между тем я видел, что она не собирается этого делать. — Ты меня не слушаешься, — сказала она. — Ты женщина, — произнес я. — Это ты должна подчиняться. — Наглый слин! — взвизгнула она и отвернулась. Полы ее халата разлетелись в стороны. — Сейчас я вызову стражу, и тебя просто уничтожат! — А ты так и не узнаешь, что значит быть женщиной, зависящей от милости мужчины. Она подошла к окну и злобно уставилась на залитые серебряным светом трех лун пески за стеной касбаха. Затем она яростно повернулась ко мне, сжимая в руке хлыст. — Уверен, что тебе очень хочется это испытать, — усмехнулся я. — Никогда! — выкрикнула она. — Никогда. Я — Тарна. У меня и в мыслях нет подобного. Я — Тарна! Слышишь? Она отвернулась к окну. — Зови охрану, — сказал я. — Научи меня быть женщиной, — прошептала она. — Иди сюда, — сказал я. Дрожа от гнева, она приблизилась. Я протянул руку. Она долго на нее смотрела, потом медленно вложила в нее плеть. — Ты осмелишься меня ударить? — спросила она. — Еще как, — ответил я. — Ты хочешь меня ударить? — Если не будешь слушаться, — пожал я плечами. — Ударишь, — сказала она. — Обязательно ударишь! — Да, — сказал я. — Я буду послушной. Я швырнул плеть на пол. Она далеко отлетела по скользким плитам. — Принеси плеть! — рявкнул я. Она исполнила требование и снова вложила плеть в мою руку. — Иди к кровати, — приказал я. — Ложись! Плечи ее возмущенно дрогнули, но она послушно легла на кушетку. Редко приходится сталкиваться с такой возбудимой свободной женщиной. Похоже, Тарна долго ждала, пока за нее возьмутся по-настоящему. Я отбросил в сторону плеть для кайила. — Тебе не нужна плеть, чтобы подчинить меня? — спросила Тарна. — Принеси ее, — приказал я. Она поднялась с кровати, не в силах выпрямиться от переполнявшего ее возбуждения. — Не так, — сказал я. Она растерянно посмотрела на меня. — На коленях, — бросил я. — Плеть — в зубах. Она подползла к плетке и, выгнув шею, ухватила ее зубами. Я грубо вырвал плеть и сказал: — На кровать! — Да, воин, — прошептала она, забираясь на красные простыни. Я положил плеть рядом с кроватью так, чтобы она находилась под рукой. Подойдя к комоду, я вытащил два шарфа. — Зачем это? — спросила она. — Увидишь. — Я бросил шарфы на подушку. — Я ползла к тебе на коленях с плетью в зубах, как последняя самка слина. — Ты и есть самка слина, — сказал я. — Так я с тобой и буду обращаться. — Не в моих привычках ползать перед мужчинами на коленях и приносить им в зубах плетки! — воскликнула она. — Если бы тебе попадались настоящие мужчины, ты бы к этому быстро привыкла, — заметил я. — Посмотрим, — процедила она. — Кстати, самка слина — злобное и прелестное существо. Она очень опасна. Ей нельзя демонстрировать свою слабость. Иначе она тут же сядет тебе на голову. С ними надо быть предельно жестким. — И что тогда? — Тогда самка слина превращается в самое очаровательное домашнее животное. — Я — самка слина? — Да. — И со мной надо быть предельно жестким? — Конечно, — сказал я. — Ты зверь. — Да. — Если бы я была самкой слина, — лукаво улыбнулась она, откидываясь на подушки, — я бы предпочла иметь такого хозяина, как ты. — Ты — самка слина. — А ты? — Твой хозяин. — Будь со мной жестким, хозяин, — выдохнула она. — Не сомневайся, — сказал я. Губы ее открылись, глаза ярко сияли. — Разрешаю тебе делать со мной все, что ты хочешь. — Мне не нужно твое разрешение. Она лежала на подушках, закинув руки за голову. — Что ты собираешься со мной делать? — спросила Тарна. — Увидишь. — Я склонился над кушеткой, глядя на нее. Я видел, что она хочет что-то сказать. Я ждал. Тарна приподнялась на локтях. — Никогда раньше не испытывала подобного, — сказала она. Я пожал плечами. Ее чувства меня не интересовали. — Ты так не похож на других, слабых и нежных. — Это ты, женщина, должна быть слабой и нежной. — Как самка слина? — улыбнулась она. — Ты не настоящая самка слина. — Вот как? Так кто же я? — Кем ты себя ощущаешь? — У меня странные чувства, — сказала она. — Раньше я их не испытывала. — Она посмотрела на меня. — В твоем присутствии я чувствую себя слабой и легкоранимой Я хочу, чтобы ты завладел всем моим существом. Мне кажется, нечто подобное должна испытывать настоящая рабыня в присутствии своего хозяина. Я улыбнулся. — Ты так не похож на других, слабых и нежных, — повторила она. — Это ты слабая. — Я стиснул ее руки и прижал их к подушкам. Вырваться она уже не могла. — Да, — улыбнулась она. — Я слабая. — И ты будешь нежной, — сказал я. — Буду. Я отпустил ее руки. — Я такая беззащитная, — прошептала она. — Я буду очень нежной. — Из тебя выйдет неплохая рабыня. — Правда? — Да, — сказал я. — Что ты собираешься со мной делать? — Увидишь. — Я прошу тебя об одной услуге, воин, — сказала она. — Чего ты хочешь? — Сегодня, я очень тебя прошу, дай мне побыть настоящей рабыней. Обращайся со мной не как с госпожой, а как с юной невольницей, принадлежащей тебе безраздельно. Как с юной невольницей! Умоляю тебя, воин! — И все? — Научи меня, что значит быть рабыней! — У меня нет времени. Она взглянула на меня дикими глазами. — Ночью мне предстоит долгая поездка на кайиле, — сказал я. Я медленно затолкал ей в рот один из шарфов, который предусмотрительно прихватил из сераля. Теперь говорить она не могла и лишь издавала мычащие звуки. Затем я плотно привязал ее руки к телу, а вторым шарфом надежно зафиксировал кляп. После этого я снял со стены пару ковров, оторвал от них декоративные шнуры и туго стянул ее лодыжки. В завершение я поставил Тарну на колени и крепко привязал к впаянному в ногах кушетки рабскому кольцу. Мыча и дико вращая глазами, она пыталась что-то сказать. Я посмотрел на дверь, оценивая расстояние. Затем быстро развязал удерживающую кляп повязку и стремительно отскочил к двери. Тарна яростно мотала головой, пытаясь выплюнуть кляп. Это заняло у нее чуть больше времени, чем я предполагал, но планов моих не нарушило. Наконец она выплюнула тяжелый, мокрый шарф. — Стража! — завопила она. — Стража! Спустя мгновение двери распахнулись, и в комнату вбежали два воина с ятаганами в руках. Увидев Тарну в рабском кольце, они растерянно переглянулись. Я оказался за их спинами. Схватив стражников за шеи, я треснул их головами друг о друга. Оба рухнули на пол. Я быстро запер дверь. Тарна следила за мной безумным взглядом. — Ты перехитрил меня, — прошипела она и заплакала. — Да, — сказал я и затолкал кляп обратно, плотно привязав его шарфом. Затем я оттащил в сторону потерявших сознание стражников и прикрыл их сорванным со стены ковром. Вернувшись к двери, я осторожно выглянул в коридор. Привязанная к кольцу, Тарна яростно извивалась и мычала. Утешаться она могла лишь тем, что ее подчинил себе воин. Рядом со сброшенным мною халатом из красного шелка валялись вульгарные желтые бусы — рабское ожерелье, которое я не позволил надеть на себя. Тарна подалась назад и замотала головой. Я разорвал на ее плечах хитон и развернул стоящее напротив зеркало, чтобы ей было лучше себя видно. — Дергайся поменьше, — сказал я, — иначе к приходу охраны хитон совсем с тебя слезет. Ее ответа я не разобрал, но, думаю, потерял не много. — Может быть, я еще вернусь, чтобы сделать из тебя рабыню. Она отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, потом вдруг замерла, почувствовав, что хитон действительно сползает все ниже. Как принято на Горе, я послал ей воздушный поцелуй. Она смотрела на меня выпученными, бешеными глазами. Кто знает, может быть, я действительно когда-нибудь вернусь и сделаю из нее хорошую рабыню. Я вышел и прикрыл за собой дверь. Быстрым и бесшумным шагом я продвигался по дворцу, стараясь припомнить путь, которым меня привели в будуар хозяйки касбаха, страшной разбойницы Тарны. По случаю позднего времени стражи было немного. Лицо мое прикрывала повязка от песка, так что меня вполне могли принять за неизвестного гонца. Дойдя до дверей сераля, я постучался и объявил, что госпожа желает видеть в своих покоях раба по имени Хассан. Меня впустили в сераль, но, очевидно, все-таки заподозрили, ибо принялись дотошно выспрашивать, что да как. Я сказал, что имею специальный пропуск, и полез за ним во внутренний карман халата. Вместо пропуска я предъявил тыльную сторону ладони, треснув ею по шее стоящего справа от меня стражника. Одновременно кулаком левой руки я проломил ребра стоящему слева. Он сложился пополам, не издав ни единого звука. Прежде чем первый стражник успел прийти в себя, я еще раз оглушил его ударом по голове, затем, уже не торопясь, проделал то же самое со вторым. После этого я связал обоих и распахнул дверь во внутренние покои сераля. — Приветствую тебя, — сказал Хассан. — Приветствую тебя, — откликнулся я. — Все в порядке? — поинтересовался он. — Да, а у тебя? — Нормально, — улыбнулся Хассан. Я услышал сдавленные стоны двух смотрительниц сераля. Лана и девушка, отвечающая за масла и благовония, стояли привязанные к мраморным столбам с кляпами во рту. Рабыни свирепо таращились на нас поверх тугих повязок на лицах. На внутренней стороне бедра той, что отвечала за благовония, виднелось красное пятно. — Оказалась девственницей? — спросил я. — Да, — ответил Хассан. — А эта? — Я показал на Лану. — Тоже. Я ее проверил и оставил для тебя. Лана прижалась к столбу. — А это еще что? — воскликнул я, увидев, как один из рабов в шелковых халатах кинулся к дверям сераля. У самого выходя мне удалось его перехватить. Хассан скрутил беглеца и потащил его к бассейну. — Нас всех высекут плетьми, — бормотал несчастный. — Поднимайте тревогу! — крикнул он своим товарищам. Трое рабов в шелковых одеяниях вскочили на ноги, но заорать никто не решался. Хассан повалил паникера на живот, погрузил его голову в воду и продержал около ена. Вытащив его из воды, он сказал: — Слушай, а ведь ты мог утонуть. Такое случается очень часто. — С этими словами он опять сунул его голову в воду. Когда Хассан вытащил его во второй раз, детина запросил пощады. Хассан швырнул его к другим невольникам. — Если попытается поднять тревогу, — приказал он, — утопите его! — Так и сделаем, — откликнулся один из рабов. Я понял, что детину в красном ожерелье в серале Тарны не жалуют. Скорее всего этот слабак добивался расположения хозяйки стукачеством и прочими подлостями. — Скажете, что это мы его утопили, — бросил Хассан. — Естественно, — ответил раб. Раб в красном ожерелье задрожал. — Я буду молчать, — произнес он. — Или тебя заставят молчать, — проворчал другой раб. — И запомни, — добавил третий, — что бы ни случилось, ты всегда останешься с нами. — Да, да, я знаю. Я сделаю все, что вы скажете, — лепетал несчастный. Постепенно сераль затих. Только снаружи доносился треск факелов. Я снова посмотрел на Лану. Она вжалась в холодный мраморный столб. Вот и настал момент, когда беззащитная смотрительница сераля осталась наедине с нами. — Я оставил ее тебе, — сказал Хассан. Я быстро развязал скрученные за спиной руки девушки и тут же снова связал их, но на этот раз над головой, плотно притянув их к столбу. Затем я потянул ее за ноги, и она съехала по гладкому полированному столбу на плиты пола. Девушка попыталась поднять колено, но я широко раздвинул ее ноги. Развязав стягивающую лицо повязку, я позволил ей выплюнуть кляп. — Я люблю тебя, господин! — тут же зашептала она. — Я люблю тебя! Я снова заткнул ей рот, наложил повязку и поднялся на ноги. — Благодаря тебе сераль потерял хорошую смотрительницу, — заметил Хассан. Девушка вытягивалась всем телом, пытаясь прикоснуться ко мне. Я взял ее за ногу, нагнулся и поцеловал в самый подъем стопы, потом еще два раза в лодыжку. По закатившимся глазам я понял, что она испытывает. — Хорошо, — сказал я. — Это нормально. Лана беспомощно тянулась ко мне губами. — Гарантирую тебе, крошка, что после всего, что произошло, ты точно достанешься мужчинам. Затем я нарисовал девственной кровью на ее животе тахарский знак рабства. Увидев на смотрительнице этот знак, означающий, помимо всего прочего, мужское удовлетворение, Тарна, вне всякого сомнения, отправит девчонку к своим разбойникам. Глаза Ланы сияли от радости. Действительно, неплохая рабыня. Теперь работа в серале ей не светит. Зато познакомится с настоящими, свободными мужчинами. Лицо связанной девушки выражало гордость. Она с наслаждением вытянула тело, привыкая к холодным каменным плитам. Хассан, следуя моему примеру, начертал знак удовлетворения на теле другой девушки. — Пора уходить, — сказал он. — Снаружи у дверей дежурят двое стражников, —сообщил я. — Они ждут, когда я тебя выведу. — Понял, — кивнул Хассан. — Плохо, что я не одет для ночной езды по пустыне. — Одежду и оружие мы одолжим у охраны, — сказал я. — Надо только найти покладистого парня, — отозвался Хассан. — Похоже, здесь таких хватает, — заверил его я.
Глава 13. ЗНАКОМСТВО ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ
Левая нога провалилась сквозь корку соли, и я услышал, как кто-то закричал: — Убейте нас! Убейте! Острые края разлома изрезали ногу по самое бедро, но смягчить падение я не мог, ибо кисти моих рук были прикованы к раскалившейся на солнце цепи на поясе. Рабский капюшон не позволял ничего видеть. Все тело горело. Наши ноги по колени обмотали кожаными ремнями, но иногда мы проваливались глубже, чем по колено. Соль постепенно разъедала кожу и добиралась до стоп. Я чувствовал, как под ремнями хлюпает кровь. Многие хромали так сильно, что уже не могли идти. Их выбрасывали из цепи и оставляли лежать у дороги, предварительно перерезав горло. Цепь на моей шее натянулась. Упав, я постарался расслабиться хоть на одно драгоценное мгновение. На спину тут же обрушился кнут. Цепь дернулась, и я с трудом поднялся на ноги. Еще удар кнутом. Я побрел вперед. Дорога была исковеркана кайилами. Их длинные шерстистые ноги с широкими лапами проваливались сквозь корку соли, оставляя позади ямы с острыми краями. — Я знал, что женщина тебя не удержит, — насмешливо сказал воин. Мы с Хассаном переоделись в одежду стражников и оседлали двух кайилов из стойла касбаха Но едва мы выехали из ворот крепости на ведущую в Красный Камень дорогу, как на нас налетели тучи всадников. Поворотив кайилов, мы попытались скрыться, но тут выяснилось, что мы окружены. Мы отчаянно крутились в серебряном свете трех горианских лун, но со всех сторон нас обступили всадники с луками. — Ну, так что, — сказал один из них, — станем калечить кайилов или обойдемся без этого? — Обойдемся, — проворчал Хассан, бросил оружие и спрыгнул на землю. Я последовал его примеру. Нас тут же связали. Так, пешком, привязанные за шеи к седлам, мы и добрались до второго, большего по размерам касбаха. Идти пришлось недалеко, каких-то два пасанга. У массивных ворот мы остановились. Стены касбаха достигали более семидесяти футов в высоту. Боевые квадратные башни, которых я насчитал семнадцать, возвышались над землей футов на девяносто. Фронтальная стена имела более четырехсот футов в длину, боковые стены вытянулись более чем на четыреста пятьдесят футов. Стены в таких касбахах делают из камня и глиняных кирпичей, как правило, они достигают нескольких футов в ширину. Штукатурить стены касбахов принято бело-розовым раствором, и по прошествии нескольких лет штукатурка почти полностью облупливается. — Ты — Тэрл Кэбот, — заявил, указывая на меня, главарь захвативших нас всадников. Хассан взглянул на меня, и я пожал плечами. — А ты — Хассан-бандит. — Не исключено, — откликнулся Хассан. — В касбах вы войдете голыми пленниками. После этих слов нас раздели с помощью ятаганов. Голые, со связанными за спиной руками, привязанные к седлам кайилов, мы разглядывали величественные стены крепости пустыни, зубчатые башни и массивные ворота. Два кайила зафыркали, стуча по песку лапами. Огромные ворота медленно отворились. — Вы оба изрядно помотали нам нервы, — произнес главный, — но теперь с этим покончено. Торчащие из стены факелы освещали усыпанный белесым песком двор. — Чей это касбах? — спросил я. — Это касбах Хранителя Дюн. — Соляного убара? — опешил я. — Именно. Я много слышал о соляном убаре, Хранителе Дюн. Местонахождение его касбаха держится в тайне. Помимо его воинов, оно известно лишь нескольким купцам, главным образом крупным торговцам солью, да и те весьма приблизительно знают, как его можно найти. Соль добывают различными способами, например, в Торвальдсленде ее получают путем сжигания морских водорослей. Самые же богатые открытые месторождения го-рианской соли находятся в Тахари. Здесь добывают более двадцати процентов соли на планете. Драгоценный порошок используют для производства лекарственных препаратов, антисептиков, концентратов, очистителей, отбеливателей, бутылочного стекла, а также всевозможных красящих средств. Соль является основным товаром Гора. В некоторых районах она используется вместо денег. Сохранность тахарских месторождений обеспечивается их удаленностью от основных караванных путей, сюда нельзя добраться, не зная дороги и особенностей пустыни. В немалой степени способствует сохранности месторождений и политика, проводимая соляным убаром, или Хранителем Дюн. Касбах соляного убара содержится на деньги крупных торговцев солью. Купцы в свою очередь включают эти расходы в цены, по которым соль достается более мелким посредникам. Таким образом, официально функции и задачи касбаха состоят в контроле за соляными территориями и защите интересов соляных магнатов. Касбах ограничивает доступ к приискам, здесь проверяются бумаги и документы торговцев, производится досмотр караванов, ведется торговый учет. Соляной убар обеспечивает охрану всех караванов из Красного Камня. Попадаются, конечно, и караваны, идущие издалека, из Касры или самого Тора. Некоторые купцы считают, что имеет смысл проделать лишний путь по пустыне, но не покупать соль по повышенным ценам в ближайших к приискам оазисах. Оказавшись в стране дюн, эти караваны тоже попадают под охрану соляного убара. Хранитель Дюн получил титул соляного убара не случайно. Многие вполне справедливо считают, что именно он, а не купцы держит под контролем добычу соли в Тахари. Он олицетворяет собой закон и суд на соляных территориях. Он волен казнить и миловать в бескрайней стране дюн. Все купцы и торговцы склоняют голову перед соляным убаром. Хранитель Дюн считается одним из самых могущественных и страшных людей Тахари. — На колени, рабы, — приказал главарь захвативших нас всадников. Мы с Хассаном опустились на колени. — Целуйте песок у ворот своего господина! Мы прижались губами к песку у массивных ворот. — Поднимайтесь, рабы, — сказал он. Мы с Хассаном выпрямились. — Вы причинили немало хлопот. Теперь с этим покончено. Мы молча смотрели в открытые ворота. Белесый песок заливал лунный свет, в дальней стене торчали факелы. — Приведите рабов к господину! — распорядился главарь. Я почувствовал, как в спину уперся клинок ятагана. — Как зовут соляного убара? — спросил я. — Я думал, его имя известно всем, — сказал Хассан. — Не всем. Как его имя? — Его зовут Абдул, — сказал Хассан. Острие ятагана кололо спину. Мы с Хассаном вошли в касбах Хранителя Дюн, соляного убара, человека по имени Абдул.Роскошны и великолепны оказались комнаты и зал касбаха, принадлежащего Абдулу, Хранителю Дюн, соляному убару Тахари. Плиты полов были отполированы до зеркального блеска, на стенах висели дивной красоты гобелены, возвышались украшенные чудесной резьбой стройные столбы и опоры. Витражи поражали сложным и причудливым рисунком, а полы были выложены загадочной мозаикой. Пока нас вели через бесконечную анфиладу залов, мимо несколько раз пронесли огромные, высотой с девушку, золотые кувшины, один раб тащил вазу из красного и желтого мрамора высотой со взрослого человека. Такие изделия производят исключительно в мастерских Тироса. Мы не запачкали дорогих полов крепости и не засыпали песком роскошных ковров. У подножия огромной винтовой лестницы, ведущей в верхние покои дворца, мы и сопровождавшие нас двенадцать воинов остановились. К охранникам тут же подбежали рабыни, опустились на колени и стянули с них грязные сапоги пустыни. Затем рабыни вымыли веминиевой водой их ноги и вытерли своими волосами, из чего я заключил, что девушки не из Тахари. Под конец невольницы умастили их стопы благовониями и маслами. Заставить рабыню тахарского происхождения вытирать ноги волосами означает подвергнуть ее большому унижению. Разумеется, это сплошь и рядом применяется в воспитательных целях в тех случаях, когда речь не идет об уроженках Тахари. Когда с мытьем было покончено, рабыни принесли мягкие туфли без каблуков с загнутыми носками. Такие туфли чрезвычайно популярны в богатых домах Тахари. Нам с Хассаном тоже вымыли и протерли ноги. У моей девушки волосы были длинные и почти черные. Она лишь один раз осмелилась взглянуть мне в лицо, после чего сразу же опустила глаза и погрузилась в работу. Возможно, она происходила из знатной семьи Ара. Но теперь она всего лишь рабыня — Туда, — показал человек, ведущий нас по дворцу. Мы остановились у огромных дверей, узких у самого пола, затем грациозно расширяющихся и снова сходящихся в одну точку высоко над головой. Издалека они походили на острие копья, на язык пламени или на лист флахдаха. Навстречу нам из комнаты выскочила девушка. На мгновение наши глаза встретились. Она нас не знала, но почувствовала, что ее оценивают. Кожа на ее теле покраснела от волос до лодыжек. Несмотря на то что мы с Хассаном оставались раздетыми, она казалась более голой, поскольку на ней был горианский шелк для рабынь. — Туда, — приказал сопровождающий, и в спину мне снова уперся клинок ятагана. Со связанными за спиной руками мы с Хассаном вошли в высокую комнату. На невысоком помосте восседал человек. Сидящие вокруг него подняли головы. — На колени! — крикнул сопровождающий. — Целовать плиты у ног господина! Мы опустились на колени и прикоснулись губами к мраморным плитам. Неповиновение в данной ситуации закончилось бы мгновенным отсечением головы. Сидящий со скрещенными ногами на помосте человек молча смотрел на нас. Мы тоже ничего не говорили. Наконец он поднял палец. — Можете еще раз проявить уважение, — произнес голос за нашими спинами. Мы снова опустились на колени, приложились к полу. — Не думал, что женщина сможет вас удержать, — улыбнулся человек на помосте. Мы промолчали. — Считал вас более везучими. — Лицо говорящего, как и лица его сподвижников, покрывала повязка, которую он приподнимал, когда откусывал крупные виноградины с грозди. Я осмотрел комнату. Это было роскошное, просторное и высокое помещение с колоннами. Полы были выложены мозаичными плитами, повсюду стояли дорогие украшения. В такой комнате мог бы устраивать приемы визирь, паша или калиф. — Она великолепно справилась с ролью, — произнес человек на помосте, закончил есть виноград и сполоснул правую руку в небольшой чашке с веминиевой водой. — Но она всего лишь женщина. Не думал, что ей удастся вас задержать. Вы пробыли в ее плену чуть более двадцати анов. — Мы попали в твою ловушку, — сказал Хассан. Человек пожал плечами — легкое, едва заметное движение, как принято на Тахари. — Мне не совсем понятно, — произнес Хассан, — как вышло, что простой торговец финиками, мой друг Хаким из Тора, и я, мелкий бандит, привлекли внимание такого великого человека, как ты? Соляной убар уперся взглядом в Хассана: — Однажды ты похитил нужную мне вещь. — Я же бандит! — жизнерадостно откликнулся Хассан. — Этим и живу. Если тебе так нужна эта вещь, я постараюсь ее вернуть. — Я уже вернул ее, — ответил человек. — Тогда у меня мало оснований для торга, — признался Хассан. — Что же это было? — Так, пустяки. — А может, — предположил Хассан, — это был другой бандит? Попробуй узнай человека в маске! — Я присутствовал при краже. Ты не скрывал своего лица. — Полагаю, я погорячился, — не сдавался Хассан. Между тем ему стало искренне любопытно узнать, о чем же идет речь. — Не помню, чтобы мне приходилось что-нибудь присвоить в твоем присутствии. К тому же я впервые в твоем касбахе. — Ты все еще не узнал меня, — сказал соляной убар. — Только не сочти это за невежливость. — Впрочем, тогда ты торопился. — Моя работа во многом зависит от быстроты ухода, — признался Хассан. — Что я у тебя взял? — Ерунду, — улыбнулся человек. — Надеюсь, ты простил меня, — произнес Хассан. — Более того, возместив потерю, ты не станешь ворошить прошлое и позволишь мне и моему другу удалиться. Вернешь нам кайилов, одежду и оружие, а также дашь на дорогу немного воды. Тогда на всем пути у ночных костров мы станем прославлять твое благородство и гостеприимство и никогда больше не потревожим твоего покоя. — Боюсь, что это невозможно, — ответил человек. — Я и не надеялся, — пожал плечами Хассан. — Ты — бандит, — произнес человек на помосте. — У каждого из нас свое дело, — заметил Хассан. — Я — бандит. Не станешь же ты преследовать человека только за то, что он — бандит? — Как сказать, — возразил восседающий на помосте человек. — В какой-то степени мое дело — выявлять и наказывать бандитов. Не станешь же ты меня за это преследовать? — Ну, конечно нет! — воскликнул Хассан. — Это было бы как неразумно, так и невежливо. — Кивнув в мою сторону, он добавил: — Я путешествую со своим приятелем. Это неуклюжий, но добродушный и честный малый, зовут его Хаким из Тора. Парень недалекий, но и не злой. Нас свел случай. Освободи хотя бы его, и люди будут говорить у походных костров о твоем благородстве и гостеприимстве. Я не обиделся на характеристику Хассана. Я знал, что неуклюжим меня никак не назовешь. — Придется им поговорить у костров о чем-нибудь другом, — процедил человек на помосте и огляделся. Вокруг помоста стояли низкие столики со всяческой снедью: фруктами, муссами, подносами с жареным мясом верра, разными сортами хлеба. Лица всех участников трапезы скрывали повязки. Рядом со столиками стояли на коленях рабыни, некоторые из них носили высокие ошейники, некоторые кутались в горианские шелка. Рабыни лиц не прикрывали. В высших кругах Тахари считается исключительно эротичным, когда женщина не прячет свой рот. Женские губы и зубы — вызывающее зрелище. Прикоснуться зубами к зубам девушки означает прелюдию к овладению ее телом, причем если она пошла на такое, значит, тебе досталась бесстыжая и похотливая партнерша. Или готовая на все рабыня, с которой можно вытворять что угодно. — Я долго ждал, пока вы окажетесь у моих ног, — произнес человек и поднял палец. Четыре девушки тут же сорвались с места и, оглашая комнату перезвоном колокольчиков, подбежали к нам. В последний момент они замерли, вопросительно уставившись на сидящего на помосте человека. — Доставьте им удовольствие, — кивнул он. Мы задергались. Девушки вовсю старались ублажить нас языками и губками. Стягивающие руки ремни глубоко врезались в мое тело. Веревки на шеях не позволяли нам сойти с места. Мы не могли освободиться. Человек в маске снова поднял палец. К нам тут же подбежала невольница с подносом и принялась вкладывать в рот разные деликатесы. Одна из девушек придерживала поочередно меня и Хассана за голову, а другая вливала в рот сладкое и густое торианское вино из знаменитого винограда та, растущего на террасах Коса. Затем нас угостили древним вином калана, которое можно найти исключительно в Аре. Голова у меня закрухдыась. В комнату вошли музыканты. — Пир! — хлопнул в ладоши человек на помосте. Мы отчаянно мотали головами, стараясь увернуться от струй вина. Одна из рабынь вцепилась мне в шею, стараясь поцеловать в губы. Я из последних сил пытался вырваться. — Тафа любит тебя, — шептала девушка, впиваясь мне в рот. Стражник держал меня за волосы, не давая вывернуться. Веревки едва не перерезали шею. Она укусила меня за ухо и поцеловала в шею. — Тафа очень любит тебя, господин. Разреши ей доставить тебе удовольствие. Я вздрогнул. Неожиданно до меня дошло, что это одна из двух девушек, которых захватил Хассан в пустыне при нашем первом знакомстве. Та самая гордая свободная женщина, которую продали вместе с предательницей Зиной в Двух Ятаганах. Теперь в распущенной и сладострастной рабыне, которая словно родилась в ошейнике, было трудно узнать гордую свободолюбивую красавицу. На Горе многие полагают, что женщина рождена для ошейника, надо только, чтобы попался достаточно сильный мужчина, чтобы ее окольцевать. Я пытался вырваться, но ничего не получалось. — Тафа любит тебя, — шептала девушка. — Разреши ей доставить тебе удовольствие. Я чувствовал, как по ноге и животу скользят губы другой девушки. Мужчины в повязках равнодушно наблюдали за происходящим. Человек на помосте снова хлопнул в ладоши. В середину комнаты выскочила белокурая женщина, высоко подняла руки и приняла первую позицию танца рабыни. Взгляд Хассана окаменел. Перед нами стояла Алейна. — Помнишь ее? — спросил его предводитель пиршества. — Помню, — ответил Хассан. — Это и есть тот пустяк, который ты у меня отобрал. Мелочь, конечно. Тем более что я ее вернул. Алейна дрожала под взглядом Хассана. На ней были изящные золотые цепи. — Я вернул ее недалеко от Красного Камня. В глазах Алейны стояли слезы. Она застыла в первой позиции танца рабыни — девушка, ожидающая команды, чтобы ублажить мужчину. — С ней было несколько человек, — сказал человек на помосте. — Они дрались со звериным отчаянием. Им удалось прорваться и уйти в пустыню в районе Красного Камня. Как же получилось, что Алейна стоит здесь, на этих плитах, и собирается исполнять танец рабыни? — подумал я. — Затем, ни с того ни с сего, будучи уже в полной безопасности, она поворотила кайила и вернулась в Красный Камень. Оазис к тому времени уже почти сгорел, прикинул я. — Естественно, ее тут же схватили. Она все время плакала и выкрикивала имя «Хассан». Я видел, что последнее сообщение пришлось Хассану не по душе. Она ослушалась приказа. Кроме того, в Красном Камне девчонка называла его по имени, словно была его свободной подругой. — Я люблю тебя, господин, — прошептала она сквозь слезы. — Я очень хотела помочь тебе! — Ты — беглая рабыня, — сказал Хассан. — Кроме того, в оазисе ты посмела назвать меня по имени. — Прости меня, господин, — рыдала она. — Я так люблю тебя! — Ты — беглая рабыня, — повторил он. Алейна рыдала, не смея, однако, нарушить позицию танца рабыни. — Прости меня, господин, — простонала она. — Я люблю тебя. Возвращаясь к Хассану, она действительно рисковала своей жизнью. Она любила его. Но рабыня обязана беспрекословно исполнять все распоряжения своего хозяина. Она нарушила его волю дважды. Не думаю, что это далось ей легко. На Горе любовь отнюдь не означает каких-либо послаблений в отношении женщины и ничуть не облегчает ей жизнь. Напротив, ее зависимость от мужчины становится еще более полной, и она окончательно утрачивает достоинство и свободу. — Господин, — рыдала Алейна. Какой же все-таки лакомый кусочек рабской плоти эта Алейна, подумал я. А с другой стороны, какой еще она могла быть, если ею обладали мужчины Гора? Человек на помосте лениво поднял палец. Музыканты приготовились к игре. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана. — Что мне делать, господин? — На ее горле красовался золотой танцевальный ошейник, на запястьях позвякивали золотые цепочки, некоторые из них доставали до самых лодыжек. В Тахари есть много разновидностей танцевальных цепей. Алейну заковали в так называемый овал. Кисти рук и лодыжки были скованы тонкими золотыми цепочками, продетыми в кольцо на ошейнике: Таким образом, танцовщица всегда может левой рукой натянуть цепочки и связать сама себя. Вообще же длина рассчитана таким образом, чтобы не стеснять движений. Опытная танцовщица, умело пользуясь цепью, может создавать различные образы. — Что мне делать, господин? — взмолилась Алейна. В этот момент она была прекрасна. Все не отрываясь следили за невольницей. Помимо украшений, колокольчиков, цепи и ошейника, на ней было шесть желтых шелковых лент, три спереди и три сзади, длиной около четырех футов каждая. Ленты крепились к золотому кольцу на шее. Меня всегда восхищало клеймо Алейны. Глубокая, четкая, тонко исполненная работа. — Господин! — закричала Алейна. Палец человека на помосте должен был вот-вот опуститься. — Танцуй, рабыня, — произнес Хассан. Палец лениво упал, музыканты заиграли. Закованная в цепи Тахари Алейна начала танцевать. Она была самым прелестным пустяком и самой очаровательной ерундой на свете. Пир затянулся надолго. Красавицы соляного убара доставили нам немало радости. Наконец он произнес: — Уже поздно. Пора отдыхать. Завтра вам предстоит подняться до рассвета. Алейну отпустили несколько часов назад. — Отведите ее в караульное помещение, — распорядился Хранитель Дюн. — Пусть порадует стражу. — Девушку за волосы вытащили из комнаты. — Вы прикрываете лица, как это делают в Чаре, — сказал я, — но мне кажется, что вы не оттуда родом. — Нет, — ответил человек на помосте. — Я не знал, что ты и есть соляной убар, — сказал я. — Многие этого не знают, — пожал он плечами. — Зачем ты и твои люди прикрываете лица? — спросил я. — Так принято при дворе Хранителя Дюн, — ответил он. — Здесь озабочены не племенными традициями, а сохранностью соли. Все мои люди носят повязки, поэтому никто точно не знает, кто именно состоит на моей службе. К тому же человеку в повязке легче принимать волевые решения. Он действует не от себя, а от имени всего убарата. — Ты с уважением говоришь о своей службе, — заметил я. — Мало кто знает воинов соляного убара, — сказал он. — Лишенные лиц и имен, они вселяют в людей страх. — В меня они страха не вселяют, — огрызнулся Хассан. — Развяжите руки и дайте ятаган, мы сможем кое-что проверить на практике. — Может быть, я еще кого-нибудь знаю? — спросил я. — Может быть, — пожал плечами соляной убар и, повернувшись к своим сотрапезникам, приказал: — Снимите повязки. Мужчины сдернули с лиц красные повязки. — Хамид, — узнал я помощника Шакара, предводителя отряда аретаев. Хамид сверлил меня полным ненависти взором. Рука его сжимала рукоять кинжала на поясе. — Позволь прикончить его прямо сейчас, — попросил он. — Давай, может, получится лучше, чем когда ты исподтишка ударил Сулейман-пашу, — сказал я. Хамид издал яростный вопль. Соляной убар поднял палец, и Хамид опустился на место, гневно сверкая глазами. — Есть еще один знакомый мне человек, — сказал я, указывая на щуплого человечка, приютившегося рядом с соляным убаром, — хотя, когда я видел его последний раз, одет он был значительно беднее. — Это мои глаза и уши в Торе, — пояснил соляной убар. — Водонос Абдул, — сказал я. — Как-то раз я принял тебя за другого человека. — Вот как? — удивился он. — Сейчас это не имеет значения, — сказал я и улыбнулся. По глупости я принял его за Абдула, о котором говорилось в сообщении, написанном на черепе девушки по имени Весна, столь загадочным образом присланной в дом Самоса из Порт-Кара. Я так и не узнал, кто послал это сообщение. Теперь-то я понял, что речь в нем шла об Абдуле, соляном убаре. Послал девушку, безусловно, житель Тахари. Ему и в голову не пришло, что сообщение может быть понято неправильно. Он не сомневался, что в Тахари при имени Абдул возникнет образ только одного человека — могущественного, властного, вселяющего ужас Хранителя Дюн, соляного убара. Возможно, я вел бы себя по-другому, если бы раньше узнал, как зовут соляного убара. Интересно, кто же послал сообщение «Берегись Абдула»? Как же рано я успокоился, посчитав, что уже разгадал эту тайну! — Можно, я перережу ему горло? — спросил водонос. — У меня другие планы в отношении нашего друга, — ответил соляной убар. Он так и не снял повязку с лица, хотя все остальные выполнили его приказ. — Тебя давно знают как Абдула? — спросил я. — Несколько лет, — произнес он, — с тех пор как я стал хозяином этого касбаха и сменил своего предшественника. — Ты служишь куриям, — сказал я. — А ты служишь Царствующим Жрецам, — пожал плечами Абдул. — У нас много общего, мы — наемники. Только ты не так умен, ибо служишь тем, кому не испытать вкуса победы. — Царствующие Жрецы достойны уважения, — сказал я. — Не в такой степени, как курии, — заметил Абдул. — Курия настойчив. Вынослив. Свиреп. Курия всегда добивается своего. Царствующие Жрецы проиграют. Их ждет поражение. Возможно, он прав, подумал я. Курии действительно отличаются невероятной настырностью, агрессивностью и жестокостью. Курия очень сообразителен и жаден, он готов убить всех в схватке за территории и мясо. А Царствующий Жрец — весьма деликатное и благородное создание. Он старается избегать конфликтов, даже военная поза у него всегда оборонительная. Все, что он хочет, это чтобы его оставили в покое. Не знаю, способны ли Царствующие Жрецы, при всей мощи их разума и мудрости, записанной на ароматные ленточки, понять курий на гормональном или неврологическом уровнях. Истинная природа курий останется для них недоступной. Человек может познать курию, Царствующий Жрец может только узнать о нем. Чтобы познать курию, надо ночью, при свете лун, встать на его пути с топором, почувствовать мускусный запах его ярости, услышать дикий рык, увидеть черную кровь на клыках, встретить его атаку. Неспособное к ненависти, похоти и террору существо не в силах понять ни курию, ни человека. — Возможно, ты и прав, — задумчиво проговорил я. — Я не зову тебя на службу куриям, — сказал он. — Это для меня честь. — Ты из воинов. — Верно, — сказал я. — Я еще ни разу не поступился своей честью. Пусть те, кто попробует склонить меня к этому, встретятся со мной с оружием в руках. — Ну что же, — произнес человек на помосте, — уже поздно, всем пора отдыхать. Вам предстоит подняться до рассвета. — Где Велла? — спросил я. — Пока жива. — Должен ли я называть тебя Абдул? — спросил я. — Если хочешь. — Я лучше знаю тебя под другим именем. — Это верно, — согласился он. Хассан попытался вырваться. Ему никак не удавалось сбросить веревки с рук. Ремни врезались в его шею, а стражники тут же повалили его на колени. Лезвие ятагана уперлось ему в горло, и Хассану пришлось успокоиться. — Нас убьют на рассвете? — спросил я. — Нет, — ответил он. Я удивленно посмотрел на него. Хассан недоуменно огляделся. — Завтра вы вместе с другими отправитесь в путь. Это будет долгое путешествие пешком. Надеюсь, вы доберетесь до цели живыми. — Что ты собираешься с нами сделать? — резко спросил Хассан. — Я приговариваю вас, — торжественно произнес Ибн-Саран, — к каторжным работам на соляных приисках. Мы попытались вскочить, но на плечах повисли стражники. — Тафа, Риза, разденьтесь! — приказал Ибн-Саран. Девушки тут же скинули с себя все, кроме ошейников. — Ночь проведете в подвале, — продолжал Ибн-Саран, обращаясь к нам. — Каждый в своей камере, прикованный к стене. У каждого будет обнаженная рабыня, тоже прикованная к стене. При желании сумеете до них дотянуться. — Ибн-Саран благороден, — произнес я. — Я даю Хассану женщину за его смелость. Ты получаешь женщину за мужество и за то, что мы с тобой оба наемники в больших войнах. — Он обернулся к девушкам. — Выпрямись, Тафа. — Рабыня вытянулась, продемонстрировав идеально красивое тело. — Приковать Ризу рядом с Хас-саном-бандитом, а Тафу — рядом с человеком из касты воинов, чье имя Тэрл Кэбот. Посмотри на Тафу, Тэрл Кэбот, — сказал Ибн-Саран. — Постарайся по-настоящему насладиться ее телом, ибо в Климе женщин нет. Нас вытолкали из приемного зала Хранителя Дюн, соляного убара, человека, которого я знал под именем Ибн-Саран.
Глава 14. ДОРОГА НА КЛИМ
Я сделал еще один шаг, и правая нога по колено провалилась в соляную корку. По спине тут же стегнули кнутом. Кто-то изо всех сил дернул за цепь, и голова моя едва не оторвалась. Я до боли стиснул кулаки, прикованные к телу тяжелыми цепями. Левая нога тоже провалилась, раздался хруст ломающихся кристаллов. Острый край резанул по ноге как раз там, где заканчивались кожаные обмотки. Я почувствовал, как по телу заструилась кровь. Потеряв равновесие, я упал. Попытался подняться, но цепь снова дернулась, и я полетел на землю. Меня еще дважды стеганули кнутом. Наконец мне удалось встать. Я снова побрел по соляной корке в сторону Клима. Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что сто. Многие вообще потеряли счет дням. С самого начала в соляной цепи насчитывалось двести пятьдесят человек. Я не знал, сколько оставалось теперь. Несмотря на постоянно выбрасываемые звенья, цепь стала значительно тяжелее, ибо ее несло меньше людей. Рабом на соляных приисках может быть только очень сильный человек. Только очень сильным удается добраться до Клима. Все шедшие в цепи были облачены в рабские капюшоны. Их набросили нам на головы при выходе из касбаха соляного убара. В последний момент, прежде чем тесемки моего капюшона затянули под подбородком, я успел увидеть серебряный рассвет в пустыне. Небо на востоке (а Гор, как и Земля, вращается на восток) казалось холодным и серым. В то весеннее утро даже не верилось, что уже через несколько часов температура поверхности превысит сто пятьдесят градусов по Фаренгейту. Еще раньше нам обмотали ноги кожаными ремнями, чтобы мы смогли идти по соляной корке. Луны еще висели над горизонтом. Камни пустыни и крепостные стены касбаха соляного убара блестели росой, которой в ранние утренние часы всегда изобилует Тахари. Солнце выжжет ее в первый же час после восхода. Дети и кочевники любят просыпаться пораньше, чтобы слизать росу с камней. В двух пасангах на восток виднелся касбах Тарны. Она не смогла удержать нас с Хассаном. Соляной убар рассчитал, что ему повезет больше. На моем горле защелкнули ошейник. Я проснулся за ан до рассвета. В моих объятиях на холодных камнях и соломе спала теплая и сладкая Тафа. Горло ее стягивал тюремный ошейник, на котором застегнули цепь длиной в пятнадцать футов. Другой конец цепи был прикован к кольцу в стене. Точно таким же образом сковали и меня. Как только нас поместили в камеру, на полку у двери поставили тусклую лампу. Камни пола были мокрые и холодные, кое-где их покрывал тонкий слой соломы. Мы находились на глубине ста футов под поверхностью касбаха. Камеру толком не убирали. Здесь пахло людьми и уртами. Едва Тафу расковали, она завизжала. На ее горле тут же защелкнули тюремный ошейник, прикованный к кольцу в стене. — Не оставляйте меня здесь! — кричала она. — Пожалуйста! Умоляю! Никто, естественно, не обратил внимания на ее крики, только урт испуганно метнулся в угол камеры и исчез в щели между камнями. Тафа заголосила и кинулась в ноги тюремщику. Он проверил, как защелкнут ошейник, потом два раза дернул цепь, после чего швырнул рабыню на солому в угол камеры. Второй таким же способом проверил мой ошейник и разрезал ножом стягивающие мои руки веревки. Выходя из камеры, он забрал с собой обрывки веревок и ремней. Обшитая стальными полосами дубовая дверь толщиной около восьми дюймов захлопнулась. Два мощных засова с лязгом вошли в пазы. В верхней части двери помещалось зарешеченное смотровое окошко размерами шесть на десять дюймов. В него заглянул стражник. Тафа вскочила на ноги и кинулась к окошку, цепь натянулась, не давая ей схватиться за решетки. — Не оставляйте меня здесь, — кричала она. — Пожалуйста, умоляю вас, хозяева! Стражники отвернулись, девушка застонала и медленно опустилась на пол. Потом ее дважды стошнило, очевидно, от страха и вони. Мимо пробежал урт. Тварь выскочила из трещины между камнями, быстро пересекла комнату и скрылась в щели, куда несколько минут назад заскочил другой урт. Истерически рыдая, Тафа пыталась сорвать с себя ошейник и отчаянно дергала за цепь. Все было бесполезно. Я проверил свой ошейник, цепь и прочность кольца в стене. Приделано намертво. Взгляд мой упал на крошечную лампу на полке возле двери. Она чадила, масло пригорало, похоже, его надавили из обитающих в камнях крошечных тарларионов, которыми весной кишит пустыня к югу от Тора. Я посмотрел на Тафу, но она отрицательно замотала головой: — Нет. Ты приговорен к Климу. Я прислонился к стене. — Ты станешь рабом на соляных приисках, — сказала она. Я смотрел на нее. Она вытерла рот тыльной стороной руки. Девушка полусидела, опустившись на колени и уперевшись ладонями в пол. Я поднял длинную цепь, кольцами лежащую на полу, которой ее приковали к стене. — Нет! — гневно крикнула она. Я держал цепь в руках. И даже не тянул за нее. — Соляной раб! — Она рванула цепь к себе и отодвинулась в самый угол. Я убрал руку с цепи. По-кошачьи глядя в мою сторону, Тафа улеглась на солому в углу камеры. Я отвернулся. Ее хозяин Ибн-Саран больше не следил за ней, и в девушке проснулась гордость. В конце концов, она была закованной в ошейник красивой рабыней, которую за большие деньги купили для своего господина в Двух Ятаганах агенты Ибн-Сарана. Часто бывает, что, послушные и покорные со свободными мужчинами, рабыни становятся наглыми и дерзкими по отношению к мужчинам-рабам, которых презирают и ненавидят. Попавшие на соляные прииски считаются в Тахари низшей категорией рабов. Девушка, которая примется радостно и сладострастно извиваться в ногах свободного человека, умоляя удостоить ее хоть одного прикосновения, по отношению к рабу проявит презрение и надменность, достойные настоящей женщины Земли. Возможно, это происходит оттого, что горианки, подобно землянкам лишенные здоровой агрессии со стороны противоположного пола, начинают видеть в рабах жалких неудачников, закованных в цепи слабаков, не способных даже вырвать собственную свободу. На Горе, в отличие от Земли, не считают биологическое начало злом, те же, кто отрицает правильность законов животного мира, считаются людьми никчемными и жалкими. Вне всякого сомнения, выбрать систему ценностей непросто. Я даже допускаю, что в некоторых случаях возможно исключение из правил. Не знаю. Пусть решают те, кто поумнее. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что женщины и мужчины Гора в массе своей выгодно отличаются здоровьем и жизнерадостностью от населения Земли. Я снова нащупал лежащую на полу цепь Тафы. В ту же секунду глаза ее открылись. Я начал медленно наматывать цепь на кулак. — Соляной раб! — крикнула она, поднялась на колени и попыталась выдернуть цепь у меня из рук. Я не отпускал, она тянула изо всех сил, но руки ее скользили по стальным звеньям. Длина ее цепи сократилась на один кулак. — Нет! — взвизгнула девушка. Я продолжал наматывать цепь. — Нет! Нет! — Она вскочила на ноги. Положив на цепь вторую руку, я подтянул ее еще на пару дюймов. — Нет, — кричала она, упираясь всем телом. Шея ее согнулась. Она застыла в нелепой позе. Я не уступал. — Нет! Нет! — кричала она. Странно, что она вообще решилась оказать сопротивление. Сила взрослой женщины соответствует силе двенадцатилетнего мальчика. Для жителей Гора этого обстоятельства вполне довольно, чтобы раз и навсегда определить, кто кому должен подчиняться. Медленно, фут за футом, упираясь и скользя на влажных камнях, она приближалась ко мне. Маленькая лампа почти не светила, очевидно, масло выгорело, фитиль едва тлел. Наконец я ухватил ее за ошейник и швырнул на спину рядом с собой. Левой рукой я поднял упавшие на ее грудь кольца цепи и откинул их в угол камеры. Она обвела безумным взором темные стены. Я вытер пучком соломы ее рот, поскольку ее только что вырвало от страха и отвращения. — Пожалуйста, — взмолилась она. — Помолчи, — отрезал я. Лампа погасла.За один ан до рассвета меня разбудили. Тафа, теплая и сладкая Тафа, спала на холодных камнях в моих объятиях. В камеру вошли пятеро стражников, двое из них держали лампы. Мне тут же сковали руки перед животом и зафиксировали их при помощи надетого на горло кольца. Между локтями и туловищем просунули железный прут, с обоих концов которого встали по стражнику. Ошейник с цепью отстегнули и бросили на пол. Испуганная Тафа спросонья прижалась к моим ногам, я чувствовал, как по ним струятся ее волосы. Она осыпала мои стопы поцелуями. Тафа стояла на коленях, как рабыня. Этой ночью я ее покорил. Стражник дернул за прут, и я не оглядываясь вышел из камеры. Готовых к походу в Клим рабов выстроили возле стены касбаха соляного убара. Луны на горизонте еще не успели пожелтеть. Был холодный утренний час поздней весны. На востоке кривым ятаганом светлел рассвет. Хассан стоял через четыре человека от меня. Наши ноги уже замотали в кожаные ремни. На облупленных стенах касбаха и на камнях пустыни сверкала роса. Вдоль стены в нашу сторону скакал всадник на кайиле. Малиновая повязка скрывала лицо Хранителя Дюн, длинный шлейф развевался на ветру, раздувался и падал широкий бурнус. Над малиновой каффией сверкало золотое шитье агала. Заковывали уже стоящих рядом со мной. Наконец и мне пришлось поднять голову, щелкнул замок ошейника, и я ощутил тяжесть общей цепи. — Приветствую тебя, Тэрл Кэбот, — произнес всадник, натянув поводья. — Ты рано проснулся, благородный Ибн-Саран, — ответил я. — Не мог пропустить твоего отъезда. — Не сомневаюсь, ты торжествуешь по этому поводу. — И сожалею тоже. Добиться победы — потерять врага. Люди Хранителя Дюн набрасывали рабские капюшоны на закованных в цепь пленников. Позади меня стояло несколько человек. Рабский капюшон используется без кляпа. Он не является орудием пытки или принуждения, в принципе это весьма гуманное изобретение. Капюшон выполняет четыре основных функции. Прежде всего он облегчает стражнику охрану пленника. Даже не закованный в цепи человек в капюшоне абсолютно беспомощен. Он ничего не видит и, следовательно, не может ни бежать, ни напасть на охрану. Он не знает количества и расположения часовых, он даже не знает, есть ли они поблизости. Иногда пленников в капюшонах ставят на колени и приказывают не шевелиться, предупредив, что в противном случае им тут же отрубят голову. Сами же стражники могут уйти по своим делам или устроиться на отдых. Пленник, естественно, об этом не подозревает. В его сознании крутится лишь одна мысль: стоит ему сдвинуться с места, и его голову снесет ятаган. Кроме того, пленник в капюшоне не может знать, кто ударил или оскорбил его. В капюшоне он остается один на один со своим незнанием, сомнениями, несчастьем, тоской и беспомощностью. Второй важной функцией капюшона является сокрытие от пленника его местонахождения, а также пути, по которому его ведут. Это вызывает у него чувство полной потерянности и зависимости от охранников. В случае похода на Клим главной целью капюшонов является, естественно, сохранение в тайне маршрута пути. Таким образом, даже если кто-то и возомнит, что сумеет некоторое время в пустыне продержаться, он просто не будет знать, в какую сторону бежать. Собственно говоря, даже без капюшона мало кто смог бы сориентироваться и найти дорогу хотя бы обратно к касбаху соляного убара. Дезориентация рабов способствует лучшей их сохранности, поскольку никому не приходит в голову бежать в неизвестность. Две последние функции особо важны при походе в Клим. Капюшон спасает голову от палящих лучей солнца; по пустыне не ходят с непокрытой головой. Кроме того, капюшон защищает глаза от ослепительного блеска соляной корки. В капюшонах имеется небольшое отверстие, затягиваемое кожаным шнурком, несколько раз в день его развязывают и в рот пленника вставляют носик от бурдюка с водой. Людей кормят дважды, один раз утром и один раз вечером. Во время еды капюшон задирается на несколько дюймов, что позволяет проглотить немного пищи. Кормят, как правило, сушеными фруктами, сухарями и небольшим количеством соли, чтобы восстановить соляной баланс, поскольку в течение дня много соли выводится из организма вместе с потом. Белок, мясо, молоко кайила, яйца вуло, сыр из молока верра требуют для переваривания большого количества воды. Когда воды мало, кочевники не едят вообще. Без пищи можно прожить несколько недель, без воды человек погибает в Тахари за два дня. В такой ситуации нельзя допускать расхода содержащейся в тканях влаги на переваривание пищи. Ибн-Саран подъехал к Хассану. Некоторое время он молча смотрел на него, а затем произнес: — Мне жаль. Хассан не ответил. Я удивился, что Ибн-Саран говорит подобным образом с бандитом. Затем Ибн-Саран вновь развернул кайила, собираясь уезжать. — Ибн-Саран, — позвал я. Он помедлил, потом приблизился ко мне. Стражники, надевающие на пленников капюшоны, стояли уже совсем близко. — Агенты курий прекратили транспортные рейсы с рабами с Земли, — сказал я. — Знаю, — ответил он. — Тебе это не кажется странным? Ибн-Саран пожал плечами. — Царствующие Жрецы, — сказал я, — получили ультиматум. Он гласил: «Отдайте Гор». — Я слышал об ультиматуме, — произнес он. — Объясни мне его смысл. — Полагаю, — сказал он, — курии предлагают капитулировать и не вынуждать их применять новую наступательную стратегию. — Какую стратегию? — спросил я. — Я не посвящен в военные тайны курий. — Какое задание курий ты выполняешь в пустыне? — Организую войну между аретаями, каварами и подчиненными им племенами, чтобы закрыть пустыню от посторонних. — От агентов Царствующих Жрецов? — Никто не должен сейчас находиться в Стране Дюн. — Разве твои люди не способны сами контролировать ситуацию? — Нас слишком мало, — ответил он. — Риск, что посторонние просочатся сквозь наши кордоны, очень велик. — На языке Гора посторонний и враг обозначаются одним словом. — Значит, вы записали пустыню в свои союзники? — Пока мы говорим, тысячи воинов по всей пустыне готовятся сойтись в смертельной схватке. — Погибнет много людей! — крикнул вдруг Хассан. — И каваров, и аретаев, и из подчиненных племен! Этого нельзя допустить! Их надо предупредить! — Это невозможно, — печально возразил Ибн-Саран. — Мне жаль. На голову Хассана натянули рабский капюшон. Под подбородком затянули ремни. — Добиться победы — потерять врага, — произнес Ибн-Саран и вытащил ятаган. — Нет, — сказал я. — Я пойду в Клим. — Я хотел проявить милосердие, — сказал Ибн-Саран. — Нет, — покачал я головой. — Здесь прохладно, и твоя смерть будет мгновенной. — Нет, — повторил я. — Ты из касты воинов, ты унаследовал их глупость, твердость и мужество. — Я пойду в Клим, — сказал я снова. Он отсалютовал мне ятаганом имедленно вложил его в ножны. 265 — Ведите их в Клим, — задумчиво произнес он, повернул кайила и поскакал вдоль цепи. За его спиной надувался и падал широкий бурнус. Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев, в красной повязке воинов Хранителя Дюн подмигнул мне: — Я поеду вместе с цепью. — Всегда рад твоему обществу. — Ты не раз отведаешь моей плетки, — предупредил он. Я видел, как кайилы опускаются на колени, давая возможность стражникам забраться в седла. Я обратил внимание, сколько кайилов несут бурдюки с водой. — Клим недалеко, — сказал я — Он очень далеко, — возразил Хамид. — Вы берете мало воды. — Воды у нас больше, чем надо. Многие просто не дойдут. — А я дойду? — Должен. Ты сильный. — А если на нас нападут? — спросил я. — Тебя зарубят первым. — Для вас так важно, чтобы я дошел до Клима? — Да. — Почему? — спросил я. — Ты доставил много неприятностей куриям и их агентам, — сказал он. — Ты пошел наперекор их воле. За это Тэрл Кэбот будет рабом в Климе. — За это, — повторил я, — Тэрл Кэбот будет рабом в Климе. — Посмотри. — Хамид показал на узкое окошко в верхней части стены. Я поднял голову. За окном, рядом со своим хозяином стояла рабыня в желтой парандже. Девушка грациозно скинула с себя покрывало. Это была Велла. — Думаю, ты помнишь прелестную рабыню Веллу, которая хорошо послужила куриям. Она свидетельствовала против тебя на суде в Девяти Колодцах. Основываясь на ее ложных показаниях, тебя еще тогда могли упечь на соляные прииски. — Припоминаю, — произнес я, — Девчонка, кажется, принадлежит Ибн-Сарану. Я очень хорошо ее помнил. — Так вот это она. — Хамид махнул рукой в сторону узкого окошка. — Вижу, — кивнул я. Девушка посмотрела на меня и улыбнулась. В Лидиусе она умоляла ее освободить. Тогда я еще не знал, что она настоящая рабыня. Теперь же, видя ее дерзкую, навязчивую красоту, я это понял. Я стоял под ней в цепи рабов, отправляющихся на соляные прииски. Рабыни, угодливые и заискивающие перед свободными мужчинами, часто не могут скрыть презрения к мужчинам-рабам. Иногда они нарочно прохаживаются перед ними, соблазнительно покачивая бедрами, стараясь раздразнить и помучить, ибо хорошо известно, что за одно прикосновение к их одежде раб может лишиться жизни. Велла не могла скрыть радости оттого, что видит меня в шеренге закованных в цепи рабов, отправляющихся в Клим. Она улыбалась нагло и вызывающе, как улыбаются рабыни рабам. Велла наслаждалась своим триумфом. — Хороший день для рабов, — усмехнулся Хамид. — Хороший, — кивнул я. Сунув руку под тунику, девушка вытащила шелковый платочек, примерно восемнадцать квадратных дюймов, яркий, малиновый, прозрачный. Я видел, как она повернулась к стоящему за ее спиной человеку. Она о чем-то его просила. Он оставался непреклонен, она умоляла, наконец, рассмеявшись, он дал согласие. Тогда она торжественно взмахнула ручкой и выпустила платок. Ветер отнес кусочек шелка в сторону и опустил на песок недалеко от нас. — Принеси, — приказал Хамид стражнику. Тот поднял платок, понюхал его, рассмеялся и передал Хамиду. Хамид тоже понюхал шелк. Он был пропитан дешевыми духами. Рабский шелк. — Подарок на память, — сказал я. — Подарок рабыни, — презрительно бросил Хамид, скомкал платок и заткнул его мне под ошейник. — Будешь вспоминать ее в Климе. Она показала против меня на суде в Девяти Колодцах Она улыбалась, когда меня приговорили к соляным приискам. Я поднял голову; платок торчал у меня из-под ошейника. Она смотрела на меня сверху — рабыня удостоила взглядом раба. Лицо ее раскраснелось от удовольствия. Она просто сияла от счастья. Как же она радовалась своей маленькой мести! Ну и дура. Неужели она не знает, что я — горианин? Неужели она не понимает, что я еще вернусь за ней? Говорили, правда, что из Клима не возвращаются. Глядя на нее, я поклялся вернуться. — Вспоминай ее в Климе! — сказал Хамид. — Обязательно, — ответил я. Я буду ее вспоминать. Я ее никогда не забуду. Было видно, что стоящая в окне девушка о чем-то просит своего стражника. На этот раз, видно, добиться своего не удалось. Она снова выглянула в окно и, помахивая пальчиками, как принято на Горе, послала мне воздушный поцелуй. Затем она исчезла. — Разве запрещено смотреть, как отправляется караван в Клим? — Она рабыня, — пожал плечами Хамид. — Им это запрещено. — Понятно, — пробормотал я. Мимо прошло несколько груженных всякой всячиной кайилов. Рядом с ними ехали всадники. Я вдыхал запах духов. Я помнил его по дому Сулейман-паши, когда эта дрянь вместе со своей подругой по имени Зайя подавала нам черное вино. Богатый хозяин может позволить своим рабыням пользоваться собственными духами, наиболее полно соответствующими характеру каждой девушки. Несмотря на то что все они носят ошейники, каждая девушка сохраняет свою индивидуальность. Поэтому некоторые духи подходят одним рабыням и не подходят другим. Духи Веллы были просто для нее созданы. Они подходили ей, как идеально подобранный ошейник. Я улыбнулся. Может быть, Велла уже вернулась в свою келью, откуда ее пошлют заниматься упражнениями, принимать ванну или выполнять мелкие поручения. А может, девчонке придется сразу же ублажать хозяина или тех, кого он сочтет нужным. Хотя для этого еще слишком рано. Скорее всего рабыню отправили в ее крошечный альков, велели снять шелковую тунику и приказали лечь на живот, головой к стене, после чего заперли дверь в камеру. Эти две предосторожности весьма распространены в Тахари. Лежащая на животе девушка не может воспрепятствовать запиранию люка, а сама дверь устроена таким образом, что протиснуться в нее можно лишь на четвереньках. Выскочить из тахарской камеры для рабынь девушка не может. Сам факт, что выбираться наружу приходится чуть ли не ползком, имеет важное психологическое значение. Даже самые гордые и надменные понимают, что здесь они всего-навсего рабыни. Окно, из которого мне только что улыбалась девушка, закрылось. Я представил, как она лежит в своей устланной подушками и коврами зарешеченной келье. На животе, головой к стене, голенькая, на шелковых простынях, стискивает кулачки в своей роскошной конурке. Тяжелая железная дверь с лязгом захлопывается за ее спиной, засовы входят в пазы. Ей не позволено видеть отправку рабов в Клим. То, чего не удалось сделать этой гибкой и злобной пантере в Девяти Колодцах, сделал ее хозяин Ибн-Саран. Маленькой стройной брюнетке даже не разрешили посмотреть на результат ее коварных усилий. Ее лишили этой радости. Вместо этого ее заперли в зарешеченной келье. Она была рабыней, просто рабыней. Я улыбнулся и вдохнул аромат духов. Хамид взял у стоящего рядом человека рабский капюшон. Я увидел светлое небо, бледнеющие луны, пустыню, а потом на мою голову натянули капюшон, дернули веревки вниз и туго завязали. Скованные длинной цепью люди в капюшонах медленно ковыляли вверх по склону горы. Казалось, время начало измеряться в шагах, в ударах плети, в медленном движении солнца по горизонту. Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что прошло не меньше ста. Другие вообще потеряли счет. Многие сошли с ума, не в силах нести длинную и тяжелую цепь. В начале пути нас насчитывалось двести пятьдесят человек. Сейчас цепь стала тяжелее. Из нее то и дело выбрасывали звенья, но она все равно становилась тяжелее день ото дня. Никто из нас не знал, сколько человек несет цепь или то, что от нее осталось. Обычно по пустыне днем не передвигаются, но на Клим идут под солнцем, чтобы до цели добрались только сильные. Есть почти не дают, зато поят вдоволь. Без воды в пустыне гибнут все. — Убейте нас! Убейте! — время от времени начинал кричать какой-то человек. На вершине холма раздалась команда: — Стой! Цепь замерла. Я тут же опустился на колени, соляная корка царапнула бедра. Даже под защитой капюшона я старался не открывать глаза и не шевелить ни шеей, ни кистями рук, чтобы не тревожить ошейник и наручники, под которыми саднило горящее, разъеденное мясо. Я очень боялся потерять сознание. Те, с кем это случалось, в себя уже не приходили. Стражники не церемонились с выбившимися из сил. Соль въелась во все поры моего тела. Над головой палило солнце, в Тахари стояла поздняя весна. Температура соляной корки достигала примерно ста шестидесяти градусов по Фаренгейту. Температура воздуха колебалась от ста двадцати до ста сорока градусов. Походы на Клим никогда не предпринимают летом. Только зимой, осенью и весной, чтобы хоть кто-то дошел до конца. Я поднял голову к солнцу и еще крепче зажмурил глаза от наполнивших капюшон красноты, жара и сияния. Я опустил голову вниз. Даже сквозь плотную ткань чувствовался отражаемый соляной коркой жар. Курии будут довольны, подумал я, узнав, что Тэрл Кэбот тянет срок в Климе. Вот уж порадуются. За мой ошейник по-прежнему был заткнут кусочек шелка, вне всякого сомнения уже выгоревший на солнце. Вдоль цепи пронесся кайил, я слышал, как царапают по соляной корке острые когти. — Убейте нас! Убейте! — снова закричал человек. Он шел на несколько ошейников позади меня. Еще один кайил пробежал в голову цепи. Я стиснул кулаки. Я не знал, переживу ли еще один день. Но я должен был это сделать. За мой ошейник заткнут кусочек надушенного шелка. — Убейте нас! Убейте! — кричал человек. — Их слишком много, — сказал кто-то из охранников. — Сменить ошейники? — спросил кто-то. — Нет! — завопил человек. — Нет! Охранники знали, где вода. Мы — нет. Казалось, прошла целая вечность, пока мы стояли на коленях в соляной корке. Спустя несколько енов я услышал рядом с собой шаги человека. Кто-то шел к цепи. Я напрягся Неожиданно цепь впереди меня дернулась, но звука я не слышал. Затем цепь снова провисла. От ярости у меня потемнело в глазах, я поднялся на ноги, натягивая цепь шеей и ничего не видя из-за капюшона. — На колени! — гаркнул кто-то. Я покорно выполнил приказ. Я ничего не видел в капюшоне. Я стоял на коленях, закованный в цепи раб на соляной корке. Я даже не мог поднять рук. Я был абсолютно беспомощен. — Нет! — крикнул кто-то. — Нет! Цепь дернулась и натянулась, на этот раз сзади. Я слышал, как чьи-то ноги загребают и скользят по соляной корке. Раздался еще один крик, цепь снова дернулась и задрожала. Люди пошли дальше. — Я не нашел воду, — сказал Хамид. — Это не имеет значения, — ответил другой голос. Мы стояли на коленях на соляной корке. В нескольких футах от меня кто-то затянул песню. Еще один человек подошел к цепи. Я слышал, как отстегивали ошейники спереди и сзади от меня. Спустя некоторое время я услышал хлопанье крыльев. Поход на Клим сопровождали прилетевшие издалека огромные черно-белые птицы с длинными изогнутыми клювами, хорошо приспособленными для вырывания лакомых кусков из мертвого тела. Птицы гортанно заклекотали, очевидно потревоженные пробежавшим кайилом. Это заады. — Рабы, встать! — раздалась команда. По моей спине дважды хлестнули плетью. Я ничего не имел против. Я мог чувствовать. По телу заструилась кровь. Боль была острой, яркой и глубокой. Я не возражал против боли, потому что мог ее чувствовать. Меня охватил бешеный восторг. Я оставался живым. Плеть опустилась еще раз. Я засмеялся, поднялся на ноги и выпрямился. — Рабы, вперед, марш! — услышал я и шагнул левой, а потом правой ногой. Идти надо именно так, чтобы цепь натягивалась равномерно. Она стала еще тяжелее, но нести ее было легче, ибо я оставался в живых. Меня больше не волновали ни въевшаяся в тело соль, ни жара. Достаточно того, что я жив. Как глупо, неожиданно подумал я, желать еще' чего-либо. Ну, чего еще можно желать? Разве что здоровья, и чести, и еще рабыню, чтобы лежала возле ног. Я шел вперед, между пирующими птицами, я снова шел в Клим. Я напевал про себя простенькую мелодию, которую никогда не забуду, боевую песенку северного города Ко-ро-ба.
Спустя четыре дня, когда мы снова поднялись на холм, раздалась команда: «Стой!» — Не убивайте нас! Не убивайте! — отчаянно завопил кто-то. Я узнал голос. То кричал человек, который всю дорогу молил о смерти. После того как мы остановились на холме в полдень четыре дня назад, он не кричал ни разу. Я даже не знал, что он еще жив. Мимо проскакал кайил. Я слышал, как расстегивают ошейники. Капюшон не позволял ничего видеть. Шелковый платок из моего ошейника давно выдернули. По приказу Хамида его затолкали под кандалы на левой руке. Я чувствовал шелк в круговой ране на запястье. Кто-то вставил тяжелый ключ в замок моего ошейника. Замок забили песок и соль. Ключ долго не проворачивался, затем со скрежетом освободил стягивающий болт. Ошейник и цепь с лязгом упали на соляную корку. Стражник перешел к следующему пленнику. Никто не бежал из цепи. — Дальше с кайилами нельзя, — сказал кто-то. Несколько минут мы стояли на месте. Под кожаными ремнями на ногах хлюпала кровь. Я старался не шевелить руками. Затем кто-то развязал ремни капюшона. К моему изумлению, его тут же сдернули, и я закричал от неожиданной боли. В глаза ударил невыносимо яркий белый свет; горячий, безжалостный свет, режущий глаза, как сотни острых клинков. Щурясь от ослепительного солнца, я огляделся и едва удержался на ногах. Осталось всего двадцать пленников Меня передернуло от ужаса. Хамид вытер лезвие о гриву кайила и вложил ятаган в ножны. Было невыносимо жарко. Мы стояли на вершине холма, внизу простиралась широкая плоская долина. — Вон там, — вытянул руку Хамид. — Видишь? — Да, — сказал я. Вдали, на расстоянии пяти пасангов, в огромном котле белой соляной корки, стояли низкие белые здания, сложенные из грязевых кирпичей. — Клим, — произнес Хамид. — Я пережил поход на Клим! — воскликнул какой-то пленник и затрясся от рыданий. — Я дошел до Клима! — Это был человек, который молил, чтобы нас убили. Тот самый, который замолчал после полуденной остановки четыре дня назад. Мы смотрели друг на друга. Тела были дочерна обожжены солнцем. Кожа во многих местах полопалась. Под ней виднелись пятна новой розовой кожи. Шеи были ободраны до мяса, сквозь кожаные ремни на ногах сочилась кровь. Последние дни нам не давали соли, многие дергались в судорогах и качались от слабости. Но все старались держаться прямо, ибо мы дошли до Клима. Двадцать человек. Пленника, с которого первым сняли цепи, толкнули в спину, и он заковылял вниз по склону в направлении далеких домишек. Стражники по одному расковывали рабов. Никому не пришло в голову бежать в пустыню. Люди обреченно брели в Клим. Больше идти было некуда. Расковали человека, который кричал: «Я дошел до Клима!» Он бегом кинулся вниз по склону, падая и снова поднимаясь. Освободили меня и Хассана. Поддерживая друг друга, мы побрели вслед за другими рабами. По дороге мы натолкнулись на чей-то труп. Это оказался тот самый пленник, который радостно кричал, что дошел до Клима. Мы перевернули бездыханное тело. — Он мертв! — сказал Хассан. Поддерживая друг друга, мы поднялись на ноги. До Клима дошло девятнадцать человек. Я обернулся и посмотрел на Хамида, воина, состоящего на службе Хранителя Дюн, соляного убара, но выдававшего себя за верного помощника Шакара, предводителя отряда аретаев Поднимая тучи соляной пыли, Хамид развернул кайила и скрылся из виду за гребнем холма. Я посмотрел на безжалостное солнце. Казалось, оно никогда не скроется за горизонтом. Затем я посмотрел вниз. На левой руке болтался выцветший под палящими лучами кусочек рабского шелка. Он все еще хранил запах духов невольницы, которая хорошо послужила куриям, дала против меня ложные показания в Девяти Колодцах, а потом послала мне свой подарок, пропитанный духами платочек, чтобы я не забыл ее в Климе. Я нескоро забуду красотку Веллу. Я хорошо ее запомнил. Я снова взглянул на солнце и с горечью отвернулся. Пора выбросить эту сучку из головы. В конце концов, она просто рабыня, кусок мяса в ошейнике. Надо было думать об интересах Царствующих Жрецов. Башню из стали мы с Хассаном так и не нашли. Это дело мы провалили. Подобной горечи я не испытывал давно. Я побрел вслед за Хассаном, ковылявшим по соли в сторону Клима.
Глава 15. Т'ЗШАЛ
В Климе, как и в других подобных ему районах, соль является основой промышленности. Здесь трудятся тысячи подневольных людей, пленников пустыни. В Климе есть своя вода, но в плане продовольствия он полностью зависит от торговых караванов. Продукты привозят в разбросанные на расстоянии нескольких пасангов склады, откуда их позже забирают соляные рабы и доставляют на территорию приисков. Подобным же образом рабы выносят на своих спинах соляные цилиндры в специальные хранилища, откуда их забирают доставившие провизию караваны. Цилиндры изготавливаются по стандарту, каждый равен десяти стоунам, или горианскому весу, соответствующему примерно сорока земным фунтам. Средний кайил способен нести десять таких цилиндров, по пять с каждой стЬроны. Сильное животное берет шестнадцать, по восемь на бок. В любом случае груз должен быть сбалансирован, иначе его невозможно нести по пустыне. В основном в Климе добывают белую соль, хотя на некоторых шахтах окислы железа придают ей красный цвет. Этот сорт называется красная соль Касры, потому что ее свозят в Касру, порт в месте слияния Верхнего и Нижнего Файена. В геологическом прошлом Гор представлял собой огромный соленый океан или несколько океанов, от которых остались крупные залежи соли. Не исключено, что много веков назад вследствие сейсмических потрясений часть океана отделилась или распалась на множество мелких соленых озер. По другой версии, эти моря всегда были изолированы. Никто не знает, как все происходило. В соляных районах соль встречается в твердом виде и в растворах. Наиболее известен своими приисками Клим. Здесь ведут добычу как открытым, так и закрытым способами. Благодаря смещению пород встречаются целые кубические пасанги спрессованной соли, в которых прорывают настоящие тоннели. Многие месторождения находятся глубоко под поверхностью Тахари. Шахтеры проводят в них по нескольку недель. В некоторых местах соляные Залежи выходят на поверхность, и соль добывается как в обычных открытых карьерах. Местами соляные горы достигают в высоту шестисот футов. Большая же часть соли в Климе находится в виде растворов. Здесь сохранились подземные моря и озера, представляющие часть некогда бурлившего на поверхности океана. Их питают подземные реки. Растворенную соль добывают двумя способами. Когда раствор находится неглубоко, его выкачивают через пробуренную скважину, а если пробурить скважину невозможно, раствор вычерпывают рабы. Существует две технологии бурения: система двойных и раздельных труб. Система двойных труб предусматривает закачивание в подземную пещеру свежей воды, которая вытесняет тяжелый соляной раствор. Раствор поднимается на поверхность через вторую, или внутреннюю, трубу. Раздельные трубы действуют примерно так же, только находятся не одна в другой, а на расстоянии нескольких ярдов. Специалисты считают добычу при помощи раздельных труб наиболее эффективной. Преимуществом двойных труб является то, что бурить приходится только одну скважину. Обе технологии основаны на применении насосов. Но большая часть соли в Климе добывается в знаменитых соляных пещерах. Пещеры подразделяются на «открытые» и «закрытые». В закрытые люди спускаются на плотах или по узким проходам. Там они наливают растворы в бурдюки, которые затем поднимаются наверх при помощи установленных на поверхности воротов. «Сборочный» сосуд напоминает перфорированный конус с рукояткой, к которой привязана веревка. Его протаскивают через раствор и поднимают, после чего вода выливается, а соляная жижа и крошка остаются в сосуде. Затем все, что осталось, выливают в огромные деревянные ванны. Из ванн смесь попадает в закрепленные на крючьях бурдюки. Кое-где встречаются «открытые» соляные пещеры, подпитываемые подземными источниками или реками, без воды из которых они мгновенно бы высохли, учитывая температуру Тахари. В открытых пещерах смертность рабов особо высока. Те же самые источники, которые питают соляные ямы, образуют колодцы и ключи с пресной водой в тех местах, где нет залежей соли. Солоноватый привкус сохраняется, в Тахари вообще не бывает воды без привкуса, но пить ее можно без предварительной очистки. Кстати, наличие соли в питьевой воде имеет свой смысл; благодаря ему частично восстанавливается соляной баланс в организме людей и животных. Соль, как и вода, необходима для жизни. Потеть в Тахари опасно. Этим, вероятно, и объясняются размеренные, неторопливые, грациозные движения кочевников и обитающих в пустыне животных. Тяжелые одеяния жителей Тахари предотвращают потерю влаги, а кроме того, не позволяют испариться с поверхности кожи уже выступившему поту. В пустыне можно потеть только там, где много воды и соли. Помимо шахт и ям, на соляных промыслах много складов и конторских помещений, где ведется учет добываемой и отправляемой в отдаленные районы соли. Существует также обрабатывающая промышленность, большие площади отведены для переработки соли и придания ей различных степеней качества. При помощи сложной системы котлов и труб из соли выпариваются остатки влаги. Затем соль поступает в формовочные цеха, где ей придают форму огромных цилиндров, которые впоследствии связывают и грузят на кайилов. На каждом цилиндре указывается степень качества, название района и имя старшего мастера смены. Само собой разумеется, в Климе много жилых и подсобных помещений, кухонь, столовых, казарм для рабов, дисциплинарных ям, мест сбора, кузниц, мастерских и больниц. В определенном смысле Клим напоминает нормальный населенный пункт. Между тем от обычного города его отличают две главные особенности: здесь нет ни детей, ни женщин. Когда до Клима осталось совсем немного, Хассан сказал: — Спрячь платок в трещине. — Зачем? — опешил я. — Это невольничий шелк, — пояснил Хассан, — к тому же он до сих пор сохранил запах женщины. — Ну и что? Почему я должен его прятать? — Потому, что в Климе тебя за него убьют. Возле первого низенького облупленного домика я затолкал кусочек шелка в трещину в соляной корке.Говорил Т'Зшал, старший отделения 804. — Вы можете покинуть Клим, когда вам заблагорассудится, — объявил он. — Здесь никого не держат против воли. Мы сидели голые на полу какого-то сарая. Все были связаны за шеи легкой веревкой. С такими путами могла бы справиться и слабая девушка. Между тем ни один человек не попытался ее сорвать и устремиться на свободу. — Я не шучу, — подчеркнул Т'Зшал. Мы прожили в Климе уже четыре дня. Кормили вполне сносно, поили вдоволь. Держали нас в тени. Сразу же после прихода из пустыни нас связали легкой веревкой, чтобы мы держались вместе. Нам запретили ее снимать, и мы повиновались. Четверых, как бы то ни было, пришлось освободить. Эти люди умерли от перегрева после марша на Клим. Таким образом, в конечном итоге от всей нашей группы осталось пятнадцать человек. — Я вполне серьезно! — повторил Т'Зшал и рассмеялся. Он носил походные сапоги, штаны из мешковины, красный широкий кушак, за который был заткнут изогнутый кинжал. Волосатая грудь оставалась обнажена. Т'Зшал носил бороду. Он никогда не расставался с хлыстом — символом его власти над нами. За ним с кривыми ятаганами в руках стояли два стражника в плоских тюрбанах из репса. Сквозь дыру в потолке в сарай проникал тусклый свет. — Можете идти, — сказал он. Т'Зшал распахнул дверь. Мы увидели сверкающую под солнцем соляную корку пустыни. — Идите! — расхохотался он. — Идите! Ни один человек не пошевелился. — Ага, — произнес он. — Вы решили остаться. Это ваше право. Хорошо, я с ним соглашаюсь. Но если вы остаетесь, вам придется соблюдать мои условия. — Он вдруг резко щелкнул кнутом. — Это ясно? — Да! — поспешно откликнулись несколько человек. — На колени! — рявкнул Т'Зшал. Мы повалились на колени. — Вопрос в том, разрешат ли вам здесь остаться, — сказал он. Несколько человек обменялись недоуменными взглядами. — Может быть, да, а может быть, и нет, — произнес Т'Зшал. — Как вы уже поняли, решать буду я. — Он свернул хлыст в кольцо. — Право остаться в Климе надо еще заслужить, — сказал он. — Вы должны усердно работать. Кроме того, вы должны мне нравиться. Очень нравиться. Он уже не спрашивал, понятно нам или нет. Нам было понятно. — Значит, мы имеем право уйти, когда захотим? — уточнил Хассан. Т'Зшал уставился на него. Мне показалось, что он пытается сообразить, нормален Хассан или нет. — Да, — сказал он наконец. — Ну и отлично, — улыбнулся Хассан. — В Климе мало кожи, — сказал Т'Зшал. — И очень мало бурдюков. А те, что есть, равны одному талу. Кстати, их охраняют. Тал равняется приблизительно двум галлонам. Таловый бурдюк действительно мал. Такими обычно пользуются кочевники, выпасающие верров вблизи лагеря. В походы маленькие бурдюки не берут, разве что их приторачивают к седлам разведчики. — Уж не собираешься ли ты, — повернулся к Хассану Т'Зшал, — своровать несколько бурдюков, наполнить их водой, предварительно сразившись со стражей, и убежать в пустыню? Было совершенно ясно, что идущему через пустыню человеку не под силу тащить с собой нужное количество воды. — Просто спросил, — пожал плечами Хассан. — Наверное, ты считаешь себя очень сильным? — прищурился Т'Зшал. — Я дошел до Клима. — Мы все дошли до Клима. — При этих словах Т'Зшала рабы удивленно подняли головы. — Здесь нет ни одного человека, — раздельно произнес надсмотрщик, — который бы не проделал этот путь. — Т'Зшал обвел нас торжествующим взглядом. — Мы все здесь рабы соли и пустыни. Мы добываем соль для свободных людей, и за это нас кормят. — Даже соляной мастер? — спросил Хассан. — Он тоже много лет назад голым пришел в Клим. Здесь продвигаются благодаря сноровке и стали. Здесь все обустроено нами, рабами, мы управляем жизнью так, как считаем нужным. Пока добыча и поставка соли идет нормально, никто не вмешивается в наши дела. Мы существуем автономно. — А мы? — снова спросил Хассан. — Вы, — осклабился Т'Зшал, — истинные рабы, ибо вы рабы рабов. — Значит, ты пришел сюда в капюшоне? — не унимался Хассан. — Все пришли сюда в капюшонах, — ответил Т'Зшал, — даже соляной мастер. Я видел, как приуныл Хассан. Он, безусловно, планировал захватить заложником стражника, может быть, Т'Зшала или старшего смены, а может, и самого соляного мастера, чтобы они показали дорогу из Клима. Теперь же выяснилось, что ни один человек для этой роли не подходит. В общих чертах мы все знали, что Красный Камень, касбах соляного убара, и прочие места находятся к северо-западу от Клима, но без знания точного направления, караванных дорог и колодцев эта информация теряла смысл. Даже при однодневном походе без выверенных ориентиров можно отклониться в сторону от оазиса на несколько пасангов. Чрезвычайно важно знать точный маршрут. И вот выяснилось, что его в Климе не знает никто. Свободные предусмотрели все. Более того, для лучшей конспирации соляные районы не отмечались на общедоступных картах и атласах. Еще одна предосторожность с целью сохранить монополию на соль, как будто сама пустыня не обеспечивала достаточной охраны. — Никто, ребята, не знает дороги из Клима, — грустно сказал Т'Зшал и на мгновение показался обыкновенным человеком, а не старшим казармы. — Можете считать, что дороги из Клима вообще нет. — Дорога есть, — сказал Хассан. — Надо только ее найти. — Желаю удачи! — рявкнул Т'Зшал и кнутом указал на дверь. — Иди! — Я предпочитаю некоторое время побыть здесь, — от ветил Хассан. — Это большая честь для моей казармы, — сказал Т'Зшал и склонил голову. Следуя тахарскому обычаю, Хассан тоже поклонился, принимая комплимент. — На всякий случай запомни, — нахмурился Т'Зшал, — своим уходом ты сильно нас опечалишь. Впредь можешь не рассчитывать на гостеприимство. Мало кто возвращается в Клим. Из тех, кто возвращается, мало кто выживает после дисциплинарных ям, а те, кто выживает, попадают на открытые месторождения. — Он поднял кнут, любуясь его грациозным изгибом. Оружие Т'Зшала походило на змею с множеством клыков. Кожаное кнутовище усыпали зазубренные стальные крючки. — Клим, — медленно произнес Т'Зшал, — покажется вам страшным и жестоким местом. Может, так оно и есть. Не знаю. Я забыл другие места. И все же я думаю, он мало чем отличается от городов на другой стороне горизонта. Здесь, как и во всем мире, есть люди, которые бьют других кнутом, и те, которые копают ямы и умирают. — Он окинул нас пристальным взором. — В этой казарме кнут держу я. — Что надо, — спросил я, — чтобы стать старшим казармы? — Надо убить меня, — ответил Т'Зшал.
Глава 16. МЫ С ХАССАНОМ СОГЛАШАЕМСЯ СОПРОВОЖДАТЬ Т'ЗШАЛА
В левой руке я удерживал свернутую в кольцо веревку, привязанную к железному ведру с дырками. Я плыл на плоту в соляном растворе в глубокой прохладной пещере. По углам суденышка горели маленькие масляные лампы, привязанные к колышкам. Кроме них и ламп на других плотах, никаких источников света в пещере не было. Вдали слабо светились тусклые огоньки. Ближайший плот находился на расстоянии около двухсот ярдов, самый дальний плыл в одном пасанге. Местами мы могли видеть над головой потолок пещеры, потом он терялся в непроглядной темноте. По моим прикидкам, глубина озера составляла не менее четырехсот футов. Я швырнул ведро в темноту, шнур раскрутился, и ведро исчезло под водой. Вместе со мной на плоту находилось восемь человек, трое с ведрами, такие же, как и я, «сборщики», четверо управлялись с шестами, и один человек стоял на руле. Сборщики и шестовики периодически менялись местами. Рулевой задавал направление при помощи руля на корме. Шестовики обеспечивали движение судна. Шесты весом в двадцать футов имели утяжеление на конце. Если такой шест отпустить, он примет вертикальное положение и будет торчать из воды на один ярд. Если бы не утяжеление, шесты было бы невозможно удержать под водой. Как правило, глубина соляных озер не превышает десяти — пятнадцати футов, хотя попадаются места, где достать до дна невозможно. Тогда пользуются веслами, которых на каждом плоту по четыре штуки. Надо сказать, что двигать тяжелую, неуклюжую посудину при помощи весел чрезвычайно непросто и нудно. Плот достигает двенадцати футов в ширину и около двадцати четырех или двадцати пяти футов в длину. На каждом плоту есть рама, внутри которой размещены емкости для хранения раствора: огромные деревянные ванны высотой в один ярд и диаметром в четыре фута. Всего таких ванн четыре, располагаются они либо по периметру, либо по центру. На нашем плоту ванны располагались по периметру. Такое расположение удобно при разгрузке, зато центральное обеспечивает более полное использование поверхности палубы, что позволяет увеличивать численность экипажа. Я подождал, пока ведро опустится на дно. В доках ванны с солью снимаются с плотов при помощи лебедок и противовесов. Эту операцию совершает команда судна. В подвешенном состоянии ванны опрокидываются в огромные подъемные мешки. Их грузят на тележки, которые по оббитым железом деревянным рельсам доставляют к подъемнику. Наверху мешки снимают с крючьев, опустошают и возвращают вниз. Подъемный трос не может сорваться даже под действием груза, поскольку сложные шестеренчатые передачи позволяют всему механизму вращаться только в одну сторону. Когда нет необходимости менять направление движения, рулевой держит в руках копье. Мы в пещере не одни. Перебирая руками, я подтянул ведро к плоту. К моему изумлению, в соляных пещерах, представляющих настоящую цепь подземных морей, есть жизнь. Я предполагал, что без солнечных лучей невозможен фотосинтез, а значит, не может образоваться даже простейшая цепь питания. Кроме того, высокая концентрация соли не должна была позволить развиться каким-либо формам жизни. В воде не тонуло даже человеческое тело. Для того чтобы уравновесить выталкивающую силу раствора, шесты специально утяжеляли. Я был абсолютно уверен, что подземные озера стерильны, и в этом я сильно ошибался. — Смотрите! — крикнул стоящий рядом со мной сборщик. Все кинулись на нашу сторону. Под водой двигалось крупное существо. Рулевой выставил копье и замер. Я медленно выбирал из воды железное ведро с дырками. Вода струилась из отверстий тоненькими ручейками, заливая доски плота и стекая обратно в озеро. Затем я опорожнил ведро в стоящую слева от меня огромную деревянную ванну. Больше я не опускал ведро в глубину. Вместе с остальными я застыл, зачарованно глядя на воду. На черной поверхности озера дрожали и переливались желтые огоньки наших ламп. — Вон он! — крикнул кто-то. Колебания воды, вызванные движением плота, шестов и ведер, нередко привлекают внимание лелтов. Они улавливают их при помощи чрезвычайно чувствительных рецепторов. Мне всегда казалось, что слепые от рождения лелты тянутся к теплу наших ламп. Они вытягивали из воды безглазые головы и вращали папоротникообразными волокнистыми усиками. Средний лелт достигает от пяти до семи дюймов в длину, у него белое тело и продолговатые плавники. Плывет он мягко и медленно, стараясь не тревожить воду и не выдавать своего присутствия. Ему есть от кого прятаться и за кем охотиться. Интересно устроен мозг лелта. В нем находится чрезвычайно чувствительный центр ориентации по запахам, а также два центра, улавливающие вибрацию. Между ними расположен огромный центр равновесия, или «внутреннее ухо». Зато зрительный центр недоразвит и представляет собой слабое генетическое воспоминание об отмершей в ходе эволюции функции. Помимо лелтов, нередко попадались такие же белые, продолговатые и слепые саламандры. Подобно лелтам, они обладают способностью впадать в длительную спячку, что весьма полезно для обитателей водоемов, лишенных обильной пищи. В отличие от лелтов, у саламандр имеются длинные, похожие на стебельки, ноги. Поначалу я их путал, пока не научился отличать саламандр по видоизмененным продолговатым жабрам, действительно напоминающим усики. У лелтов тоже есть жабры, но у них они расположены на нижней части челюсти, как у обычных рыб. Подобно усикам-рецепторам лелтов, жабры саламандр воспринимают вибрацию воды, хотя значительно уступают рецепторам лелтов в чувствительности. Охотятся саламандры и лелты на одних и тех же существ. Нередко саламандры просто сопровождают лелтов, зная, что те рано или поздно выведут их на добычу. С другой стороны, ноги позволяют саламандрам доставать пропитание в недоступных для лелтов местах. Кроме того, благодаря им саламандры могут передвигаться на большие расстояния, почти не затрачивая энергии. В среде, где пищи катастрофически не хватает, сохранение энергии приобретает огромное значение. Длинные тонкие ноги дают саламандрам возможность вытягиваться и «обозревать» большие территории. В некотором смысле это напоминает прямохождение у человека, благодаря которому он значительно увеличил площадь обзора, что важно не только для нахождения добычи, но и для своевременного обнаружения опасности. Однако не лелты и не саламандры вызывали наше беспокойство. — Вон! — кричал человек. — Вон он опять! — Я так ничего и не увидел. В пещерах нет естественного света, а значит, нет и фотосинтеза. Без фотосинтеза невозможно поглощение углекислого газа, образование Сахаров и начало питательной цепи. Как бы то ни было, питание попадает в пещеры в форме органических остатков. Эти остатки проникают в пещеры вместе с пресной водой, которая просачивается по бесчисленным трещинам и разломам, а иногда даже сквозь пористые камни. Вместе с ними в подземные моря попадают и всевозможные бактерии, содержащиеся в органических соединениях. Эти бактерии идут в пищу простейшим, которых в свою очередь пожирают черви, которыми питаются маленькие слепые рыбешки, лелты и саламандры. На них питательная цепь не обрывается. И не они вселяют страх в добывающих соль рабов. — Неужели Старик? — выдохнул кто-то. — Не знаю, — произнес другой. Рулевой застыл с копьем наготове. — Вон он! Тогда и я увидел шевелящуюся под водой громадину. Лелты и саламандры прыснули во все стороны. Затем существо исчезло. Водная гладь успокоилась. — Ушел, — прошептал кто-то. — Это был Старик? — спросил собиратель. — Не знаю, — произнес рулевой с копьем. Вот уже больше года, как Старика в пещере не видели. — Смотрите! — крикнул я. На этот раз существо подошло ближе, до него оставалось не более десяти футов. Мы успели разглядеть широкую тупую белую голову, лишенную глаз. Затем, плеснув хвостом и плавниками, чудовище ушло под воду. — Это Старик, — пробормотал рулевой и побледнел, как стена. На спине чудовища, возле большого плавника, виднелся длинный шрам. Часть плавника некогда вырвали ударом копья. — Он вернулся, — сказал кто-то. Вода не колыхалась. Поверхность озера застыла. — Давайте собирать соль, — сказал один из рабов. — Подождите, — рулевой поднял руку — Смотрите. Более четверти ана мы ничего не делали. — Ушел, — произнес кто-то. — Надо выполнять план, — проворчал собиратель. — Все, начали собирать соль, — распорядился рулевой. Мы взялись за ведра и веревки и возобновили работу. — Лелты так и не вернулись, — задумчиво произнес рулевой, обращаясь ко мне. — Что это значит? — спросил я. — То, что Старик еще с нами, — сказал он, вглядываясь в темную воду. Помолчав, он добавил: — Надо собирать соль. Я снова забросил ведро и веревку. Становилось поздно. Масло в лампах по углам плота выгорело почти до конца. Скоро все погрузится во тьму. Я думал о том, как бежать из Клима. Даже если удастся достать воду, человеку не под силу унести столько бурдюков, сколько понадобится, чтобы добраться до ближайшего источника. Даже если удастся уйти достаточно далеко, нет никакой гарантии, что выйдешь точно к Красному Камню или другому оазису. Попавшие в Клим по воле своих свободных хозяев не знали дороги обратно. Мне вспомнился несчастный раб, вышедший из пустыни к нашему каравану. Его использовали для жестокой потехи, а потом прикончили. Поговаривали, что еще никому не удалось выбраться из Клима. Я думал о войне между Царствующими Жрецами и куриями. Все это вдруг показалось мне страшно далеким. Он появился неожиданно, выскочив из воды в пяти футах от меня. Отчаянно завизжал угодивший в острые челюсти раб. Голова чудовища достигала ярда в ширину, на месте глаз белели страшные провалы. Плот закачался от удара, одна лампа погасла, рулевой отчаянно закричал: — Шесты! Шесты! Издалека донесся еще один дикий крик, потом все стихло. Благодаря высокому содержанию соли в воде, соляная акула, когда не охотится, плывет, наполовину высунувшись из воды. — Я не достаю до дна! — в панике крикнул один из рабов. Плот несло по течению. — На весла! — заорал рулевой. Шестовики схватили широкие весла, хранящиеся возле деревянных ванн. Погасла еще одна лампа. Плот медленно разворачивался. На нем горело только две лампы. — Эй, вы! — крикнул рулевой сборщикам. — Хватайте шесты! Мы тут жеисполнили команду. Наша надежда заключалась в том, что гребцам удастся выгрести на то место, где мы сможем отталкиваться шестами от дна. — Теперь точно ушел, — сказал один из гребцов. — Это Старик, — произнес рулевой. — Снаружи смеркается. До меня неожиданно дошло, чего он так опасался. В пещере было мало еды. Когда есть на кого охотиться, надо охотиться. Всегда можно вернуться к ранее убитой добыче и отогнать надоедливых лелтов. Слепая соляная акула, словно повинуясь древнему инстинкту, охотилась исключительно на рассвете и в сумерках. Длинное мерзкое чудовище следовало ритму часов, заведенных четверть миллиона лет назад, когда его предки охотились в залитом солнечным СВетом море. — Поторапливайтесь! — кричал рулевой. — Поторапливайтесь! Погасла третья лампа. Теперь утлое суденышко освещалось только одной лампой на корме. Наконец погасла и она. Мы оказались в кромешной тьме. Где-то совсем рядом, а может быть, прямо под нами плавал Старик. Не было ни луны, ни даже звезд. Там, где мы находились, ничего не разглядел 'бы даже курия. Команда плота застыла, Прислушиваясь к миру Старика. Он атаковал быстро и неожиданно. Мы лишь почувствовали, как забурлило соленое море, после чего двадцатифутовое телорухнуло обратно в воду. Все снова стихло. Затем раздался глухой удар по дереву, Старик атаковал плот снизу. Плот накренился, но не перевернулся. Мы отчаянно вцепились в деревянные ванны. Плот еще дважды сотрясало страшными ударами. Прошло более четверти ана. Мы решили, что Старик ушел. И тогда совершенно неожиданно кормовая часть плота ушла под воду. Отчаянно закричал человек, молотя веслом по высунувшейся из воды тяжелой голове. Более часа все было спокойно. Затем из воды вылетело огромное тело и рухнуло поперек плота, извиваясь и нанося удары хвостом. Трещало дерево, разламывались корыта, я слышал, как визжали и шлепались в воду сбитые ударами люди. Я бросился на живот и вцепился в остатки деревянных креплений. Тьму наполнили ужасные крики. Я понял, что на этот раз пострадало несколько человек. — Ничего не вижу! — кричал кто-то. Еще четыре раза чудовище бросалось на плот. Один раз оно прокатилось по мне. Я вжался в пол, изо всех сил стараясь удержаться за расщепленное дерево. Кожа монстра, в отличие от грубой и шершавой шкуры акул, живущих в открытых морях, оказалась гладкой и скользкой, ее покрывал тонкий слой бактериальной слизи. — Где вы? — донеслось вдруг из воды. — Здесь! — закричал я. — Плот здесь! — Я поднялся на колени, радуясь тому, что в живых остался еще кто-то. — Помогите! — кричали из воды. — Помогите! Два человека пытались выбраться из воды на плот. Один из них вдруг закричал. Второй забрался на палубу и заметался из стороны в сторону. — Успокойся! — крикнул ему я. — Спасайся! — ответил он и бросился в воду. — Назад! — кричал я, сообразив, что он решил вплавь добраться до доков, до которых оставалось около четырехпасангов. Несчастный не обернулся даже после того, как я несколько раз крикнул ему, что он плывет не в ту сторону. — Ну и дурень, — раздался рядом спокойный голос. — Хассан! — обрадовался я. — Помогите! — донеслось из темноты. Я нащупал шест, протянул его в сторону голоса, и на борт выбрался человек. Я попытался таким же способом спасти второго, но Старик стащил его с шеста. Я увидел огни второго плота. Он шел к нам на помощь. На носу с копьем наготове стоял Т'Зшал. Плоты мягко ударились друг о друга. Мы перебрались на другой плот. — Один человек в воде, — сказал я Т'Зшалу — Он поплыл туда. — Идиот, — пожал плечами Т'Зшал и, помолчав, добавил: — Значит, Старик вернулся? Рулевой кивнул. — Надо плыть назад, — сказал шестовик с плота Т'Зшала. Т'Зшал посмотрел на нас. Спаслись мы с Хассаном, рулевой и человек, которого я вытащил из воды. Я не знал, удалось ли выжить прыгнувшему за борт. Думаю, что нет. — Надо немедленно плыть назад в доки, — повторил шестовик. Т'Зшал задумчиво смотрел на воду. — Старик снова с нами, — сказал он наконец. — Он не забыл свои трюки. — Давайте возвращаться, — перебил его шестовик. — В воде остался один из моих людей, — произнес Т'Зшал и указал в ту сторону, куда шестовикам следовало толкать плот. Те заворчали, но не посмели ослушаться старшего казармы. Сам Т'Зшал занял позицию на носу судна, держа наготове копье. Спустя ан он нашел своего человека. — Привет! — донеслось из воды. — Привет! — откликнулся Т'Зшал и помог пловцу выбраться на палубу. — Я очень долго плыл, — сказал тот. — Я знаю, — ответил старший казармы и уложил его на доски. Пловец уже забыл и о Старике, и о том, что с ним произошло. Он спал. — Возвращаемся в доки, — приказал Т'Зшал. Тяжелый плот развернулся и поплыл в сторону доков. Мы с Хассаном переглянулись. Мы передумали убивать Т'Зшала. — Завтра вечером, — объявил Т'Зшал, — я сюда вернусь. — Я пойду с тобой, — сказал я. — И я тоже, — добавил Хассан.Глава 17. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕЩЕРЕ
Думаю, в тот вечер на плоту не было ни одного человека, который за все время не потерял хотя бы одного друга в зубах Старика. — Мы начинаем охоту на Старика, — объявил Т'Зшал. Он собирал свой отряд по пещерам, складам, очистным сооружениям. В добровольцах недостатка не было. Даже в главном Хранилище Клима — квадратном приземистом здании, где держалось оружие, нашлись люди, пожелавшие сразиться с чудовищем. На флагштоке Хранилища, словно бросая вызов испепеляющему солнцу, подземным пещерам и самой пустыне, развевался флаг Клима, — гордое полотнище с плетью и ятаганом. Никого не принуждали и не запугивали. Было много умудренных опытом, обожженных до черноты людей, рассудительных и зрелых. Все они жили рабами, и каждый из них хотел почувствовать себя свободным человеком. — Мы идем на Старика, — повторял Т'Зшал. Он произносил эти слова в пещерах, складах, на очистных сооружениях. — Мы идем охотиться на Старика. — И люди откликались. Думаю, в тот вечер на плоту не было человека, который за все время не потерял хотя бы одного друга в зубах Старика. — Разбудите меня, — приказал Т'Зшал, — когда уйдут лелты. Плот замер в черной воде далеко от доков. Мы упирались шестами в дно, стараясь удержать его на месте. Человек, который работал рулевым во время нападения Старика, и в этот раз стоял на руле. Кроме него, из прежней команды остались только Хассан и я. По углам плота, привязанные к кольям, горели четыре лампы. Рядом лежали заранее заготовленные факелы, чтобы освещать поверхность воды, если в том возникнет необходимость. — Разбудите меня, когда уйдут лелты, — сказал Т'Зшал. — Сейчас я хочу спать. Он улегся за деревянной рамой, внутри которой крепились корыта для соляного раствора. Рядом он положил копье, длиной в девять футов. — Ты что, не станешь смазывать острие ядом? — спросил его один человек в доках. Из набранной Т'Зшалом команды такого вопроса не задал никто. — Нет, — ответил Т'Зшал, и я понял, что он принадлежит к касте воинов. Я смотрел на спящего Т'Зшала, на склоненную на руку бородатую голову и задавал себе вопрос: почему все-таки никто его не убил, чтобы стать старшим казармы? Как получилось, что человек, обладающий абсолютной властью над всей казармой, спокойно засыпает в окружении рабов, каждый из которых мог бы занять его место? Достаточно было вытащить кинжал из-за его кушака и воткнуть его ему в горло. Старший казармы, хотя и сам раб, является убаром в своей вотчине, он безраздельно властвует над жизнью и смертью подчиненных ему рабов. Как могло получиться, что такой человек спокойно укладывается спать среди злобно косящихся на него слинов, с которыми он привык говорить, держа в руке кнут? В его власти было запороть человека, не выполнившего план по добыче соли или нарушившего дисциплину каким-либо иным способом. Он имел право убить из простого каприза, но при этом, случись ему самому погибнуть от чужой руки, никто не понес бы за это наказания. Напротив, его убийца тут же становился новым старшим казармы. Как вообще получается, думал я, что люди в Климе не выдирают друг у друга глотки? Я смотрел на белесые головы лелтов и затерявшихся среди них саламандр, привлеченных волнением воды и теплом наших ламп. Они появились спустя четверть ана после того, как мы кое-как закрепили суденышко на месте. Трудно передать словами царящую в пещерах тьму. Т'Зшал спал. Рядом с ним лежало копье, за красным кушаком виднелся кинжал — символ его власти. — Лелты не уходят, — заметил стоящий рядом со мной человек, вооруженный таким же шестом, как и я. Я смотрел на лелтов и на затерявшихся среди них саламандр. Тупые белесые морды высовывались из воды, словно завороженные тусклым светом коптящих ламп. Я опустился на колени и резким движением вытащил из воды лелта. Некоторое время он трепыхался в руке, потом затих. Лелт — это небольшая рыба, с длинным по отношению к голове телом и с длинными плавниками. Обычно он плавает медленно и неторопливо, сохраняя энергию в черном, просоленном мире. Здесь почти нечего есть, это натуральная жидкая пустыня, безжизненная, черная, слепая и холодная. Лелт плывет медленно, стараясь не спугнуть добычу, которой ему служат различные черви и простейшие организмы. Я перевернул лелта, по бокам головы располагались маленькие ямки. Интересно, способен ли он хотя бы отличать свет от тьмы? Сохранилась ли у него генетическая память о свете? Вряд ли, решил я. Крошечные жабры, причудливо расположенные снизу и по бокам челюстей, сжимались и разжимались. Рыба жалобно пискнула. Я швырнул ее в воду. Лелт тут же вынырнул в нескольких футах от плота и выставил голову в направлении той же самой лампы. — Почему ты его не съел? — спросил стоящий рядом со мной человек. Рабы часто съедают выловленных из воды лелтов, бывает, что их удается забросить на палубу веслом. Первым делом надо перекусить позвоночник за головой рыбы. Я посмотрел на лелта. Наверное, они все-таки отличают свет от тьмы. А может, их привлекает тепло. Не исключено, подумал я, что в пещере, где царит вечная тьма, слабый свет наших коптящих ламп воспринимается как ослепительное сияние тысячи солнц. Мы почти ничего не знаем о лелтах. Мы не знаем, почему они выплывают из воды и поворачивают к источнику света слепые глазницы. — Мог бы отдать его мне, — проворчал человек. — Извини, я не подумал, — сказал я. Мы почти ничего не знаем и о людях. Мы не знаем, почему они хотят докопаться до истины. Да и возможно ли это? Может быть, прикоснувшись к истине, они тут же погибнут в ее испепеляющем жаре. Может быть, правду вообще нельзя найти. Похоже, в наших силах лишь ощутить ее присутствие. Почувствовать излучаемый ею жар. Может быть, для нас достаточно лишь постоять рядом с ней. — Лелты ушли, — прошептал кто-то. Вокруг плескалась черная, безжизненная вода. Лелты и саламандры пропали. — Разбуди Т'Зшала, — сказал стоящий рядом со мной раб. Волосы у меня на голове встали дыбом. Неожиданно я начал понимать секрет власти старшего казармы и темных законов, регулирующих жизнь и порядок в Климе. — Лелты ушли, — прошептал человек. Я взглянул на Т'Зшала, положившего на руку бородатую голову. Рядом с ним лежало копье. Я понял, почему рабы не убили Т'Зшала и других старших казарм, чем объяснялось стабильное общественное устройство Клима. Теперь я понял. Совершивший убийство автоматически становится старшим казармы. На него тут же ложится страшный груз ответственности. С этого момента он отвечает за все. Человек, чьи слова являются законом, должен говорить очень осторожно. Быть старшим в Климе трудно. Кроме того, наступала его очередь умирать. Слишком высокая цена за обладание плетью. Человек, решившийся убить старшего казармы, должен сто раз подумать, не получится ли, что причин, толкнувших его на убийство, окажется достаточно, чтобы кто-то в свою очередь убил его. Должность старшего казармы в Климе предполагает две серьезные проблемы. Первая заключается в том, что убивший старшего казармы автоматически принимает его шаткую власть. Вторая состоит в необходимости управлять людьми жестоко и безжалостно. Любой другой подход неизбежно приведет к неповиновению и бунту. Старший не может позволить себе снисхождения к подчиненным, ибо он сам подчиняется стоящим над ним людям, которые требуют от него регулярного выполнения плана по соли. Люди не хотят быть старшими казарм. Но кто-то должен взять на себя эту ношу. Только сталь и воля удерживают заключенных от беспредела и убийств. Кто-то должен держать в руке плеть. У кого найдется достаточно смелости и мужества, чтобы поднять ее на озверевших, безжалостных узников? Где найти отчаянного и благородного человека, который согласится взять на себя должность старшего казармы? — Разбуди Т'Зшала, — настойчиво прошептал стоящий рядом человек. Я подошел к спящему и положил руку на его плечо. — Вставай, Т'Зшал, — потряс я его. — Лелты ушли. Т'Зшал открыл глаза и сел. Плеснув на лицо немного пресной воды из бурдюка, он умылся. Затем сделал несколько глотков, потянулся и встал. Т'Зшал осмотрел воду возле плота и снял с себя рубашку и сапоги. Все было спокойно. Т'Зшал стоял на палубе босой, с голой грудью, на нем была лишь каффия и агал. Из-за кушака торчал кинжал. Он попробовал пальцем острие копья. Лезвие удерживалось на древке при помощи четырех скоб. Он вытащил из кушака кусок сырой кожи и обмотал им место крепления лезвия к древку. Затем Т'Зшал полил кожу пресной водой из бурдюка. После этого он положил копье на стоящие посреди плота корыта. Вокруг царил полный штиль. Все молчали. Первым его увидел Т'Зшал. Мы разглядели чудовище только после того, как оно дало о себе знать. Старик мелькнул на расстоянии сорока футов от плота и исчез. Т'Зшал двумя руками стиснул копье и опустил острие вниз. — Всем отойти от краев палубы, — скомандовал он. Мы немедленно выполнили приказ. Меня переполняло возбуждение. Я больше не думал о природе истины и возможности ее достижения. Достаточно знать, что она есть. Не стоит всю жизнь, упираться лбом в стену, которую нельзя пробить. Надо уметь вовремя от нее отойти. Надо уметь смеяться, плакать, надо уметь оставаться человеком. Человек может думать, он должен действовать. Он делает свой выбор и совершает поступки в лабиринте неразгаданных тайн равнодушной к нему природы. Мудрость учит, что нет смысла сажать древо познания на почву, где оно никогда не станет плодоносить. Питаясь иллюзиями, человек может умереть с голоду. Есть истины и реалии, доступные человеку. Они касаются его животной природы. Для их осознания ему требуется не только мозг, ему нужны еще руки, глаза и кровь. Но человек упорно прислушивается к обращенным не к нему голосам. Его же собственное место остается невостребованным. За ним остается право выбора: занять это место или нет. Все остальное — непроглядная тьма и ночь. Среди камней и пустоты он может сложить свою мелодию. Он будет петь сам для себя, оправдывая существование и себя, и своей песни. Кому, кроме него, это нужно? Чему еще он должен соответствовать? Человек рожден охотником. Нельзя, чтобы он забыл вкус мяса. Старик вынырнул из воды в ярде от плота. Огромное тело взлетело на высоту десяти футов, на мгновение застыло, и Т'Зшал с криком радости всадил в него копье. Чудовище разинуло пасть, усеянную острыми зубами, похожими на изогнутые крючья, растопырило гигантские плавники и рухнуло в воду. Спустя несколько секунд на поверхности показался спинной плавник акулы. Разъяренный монстр закружил около плота. — Привет, Старик! — крикнул Т'Зшал, потрясая окровавленным копьем. В тусклом свете ламп стекающая по лезвию кровь казалась густой и черной. Старик замер недалеко от плота. Казалось, он наблюдает за нами. — Он злится, — прошептал кто-то. — Ты его разозлил, Т'Зшал, — заметил другой. Сердце мое бешено колотилось. Честно говоря, я не думал о погибших в зубах акулы товарищах, я думал о звере, о противнике, об охоте. И очень боялся, что чудовище уклонится от схватки. Но это нам не грозило, поскольку мы имели дело со Стариком. — Эй, Старик! — позвал Т'Зшал, — вот мы и встретились! Я удивился, что он так сказал. — Защищайте лампы, — негромко приказал Т'Зшал. — Закрывайте их от воды, когда поднимутся волны. Если лампы погаснут до того, как мы успеем зажечь от них факелы, шансов вернуться в доки у нас не останется. Я заметил, как забурлила вода возле хвоста Старика. Затем монстр исчез под водой. — Держитесь за корыта! — приказал Т'Зшал. Мы почувствовали, как качнулся плот на поднятой Стариком волне, затем последовал удар, и плот накренился под углом в сорок пять градусов. Люди скользили и падали, но ни один не сорвался в воду. Четыре раза Старик пытался перевернуть плот. Прежде чем выйти из доков, мы засыпали соляные ванны солью. Это и не позволило ему перевернуть судно. Даже лампы на колышках не погасли. Старик описал еще несколько кругов, после чего отплыл футов на шестьдесят и высунулся из воды, словно разглядывая наш плот. Затем он пропал более чем на четверть ана. Появился он совершенно неожиданно с противоположной стороны, футах в десяти от плота. Чудовище выскочило из воды и плюхнулось обратно, обрушив на нас ураганные волны. — Закрывайте факелы! — кричал Т'Зшал. — Защищайте лампы! Одна из ламп все же погасла. Люди закрывали факелы телами. Старик снова исчез. — Может, совсем ушел? — предположил кто-то. — Как же, — отозвался Т'Зшал, и все рассмеялись. — А-а-а-ай! — дико закричал человек. Старик взметнулся над водой рядом с бортиком, развернулся и махнул над палубой хвостом, словно гигантской косой. Нога человека попала между хвостом и соляным корытом и с хрустом сломалась, колено причудливым образом вывернулось в противоположную сторону. Но, как оказалось, целился Старик не в человека. Под страшным ударом, как щепка, переломился кол, на котором крепилась лампа, горящее масло брызнуло во все стороны, ярко осветив место битвы. — Перенести лампы на середину плота! — скомандовал Т'Зшал. — Занять места внутри рамы для корыт! Капли масла с шипением догорали вокруг суденышка. Я посмотрел на человека со сломанной ногой. Он приник к корыту с солью. Соль испачкала его щеки, руки и грудь. Он не издавал ни звука. — Проворнее надо быть, — проворчал Т'Зшал. Старик сделал вокруг плота еще четыре круга, время от времени останавливаясь и наблюдая за нами. — Если мы тебе нужны, иди сюда! — крикнул Т'Зшал. — Иди, малыш. Иди к Т'Зшалу. Я тебя давно жду. Рядом с хвостом снова забурлила вода. — Осторожнее, — сказал я Т'Зшалу. — Он идет! — крикнул кто-то. Массивное тело устремилось вперед, поднимая огромные волны. Перед самым бортиком чудовище выпрыгнуло из воды и всей массой обрушилось на плот. Т'Зшал устремился вперед и в падении воткнул копье в тушу акулы, распоров ей бок почти на ярд. Зубы монстра сомкнулись на бедре Т'Зшала и вырвали кусок грубой ткани из штанов. Сам же Т'Зшал изловчился и еще раз воткнул копье в извивающийся хвост гигантской рыбины. — Зажгите факелы. Держите их высоко! — скомандовал он, снова вскидывая копье. На левой ноге Т'Зшала, там, где сомкнулись зубы чудовища, виднелся белесый рваный шрам, кольцом охватывающий ногу. — Мы давние друзья, Старик! — крикнул Т'Зшал в темноту. — Приходи еще! Я не видел этого шрама раньше. Теперь я понял, что Т'Зшал и Старик уже встречались. — Давай, Старик, — шептал Т'Зшал, сжимая в руках копье. — Давай! Интересно, подумал я, сколько же людей Т'Зшала погибло в зубах Старика. Наверное, немало. Все молчали. Того, что произошло, не ожидал никто. Все случилось неожиданно. Затрещало дерево, закричали падающие люди, осталась одна лампа, последний огонек в непроглядной тьме пешеры. — Зажигайте факелы! — крикнул я. Вспыхнуло сразу несколько факелов. В их свете мы увидели взметнувшуюся над плотом на добрых двенадцать футов тушу Старика; с нее ручьями струилась вода, а в зубах акула сжимала извивающегося Т'Зшала. Я прыгнул в воду, не сознавая до конца последствий своего поступка. Зубы Старика, подобно зубам продолговатых акул Гора и морских хищниц Земли, загнуты назад; каждый укус прочно держит жертву, которая может соскользнуть только в направлении глотки. Другими словами, Старик не мог легко расстаться со своей добычей. Кроме того, инстинкт требовал сжимать жертву еще сильнее, но ни за что не отпускать ее на свободу. Даже Старику нелегко найти пропитание в безжизненном черном озере. В таких условиях хищнические инстинкты развиваются до предела. Я ухватился за огромный боковой плавник. Рыба тут же ушла на дно и ударила меня о шершавые соляные отложения. Не распуская захвата, я потянулся рукой к пасти. Челюсти были открыты, в них дергалось тело Т'Зшала. В следующую секунду акула выпрыгнула из воды. Вцепившись в плавник, я на десять футов взмыл над водой. Глаза и ноздри горели от едкой соли, я ничего не видел, лишь догадывался, что где-то внизу плавает наш плот, по палубе которого мечутся люди с факелами. Затем рыба рухнула в воду и закружилась. Я бросил плавник и попытался просунуть руку между челюстями, туда, где должен был находиться кушак и кинжал Т'Зшала. Едва я нащупал рукоятку, как чудовище метнулось в сторону, и оружие оказалось у меня. Монстр попытался поддеть меня снизу, но я всадил кинжал ему в жабры, распарывая и разрезая слоистую ткань. Я не знал, сколько у него сердец и где точно они расположены. В любом случае сердце находится глубоко в теле, и мне вряд ли удалось бы достать до него кинжалом. Зато хрупкая жаберная ткань всегда на поверхности. Подводное чудовище замотало головой, стараясь сбросить добычу, но зубы-крючья прочно удерживали тело. Тогда акула попыталась перекусить Т'Зшала, но и это не удалось, так как он глубоко провалился в пасть, и монстр не мог как следует стиснуть зубы. Старик дергался все слабее, пока наконец не затих. К тому времени Хассан и еще один человек уже затащили меня на плот. Я не мог разжать пальцы, и Хассан с трудом вывернул кинжал у меня из руки. Меня уложили на спину. Рядом лежал Т'Зшал. Приподнявшись, я на руках и коленях подполз к нему поближе. — Ты позволил Старику схватить тебя, — сказал я. — Проворнее надо быть, — улыбнулся Т'Зшал. Из разорванного тела струилась кровь. Я попытался пальцами зажать рану. — Что Старик? — спросил Т'Зшал. — Мертв, — ответил я. На поверхности плавал белесый труп гигантской рыбины. Он оказался длиннее, чем наш плот. — Это хорошо, — прошептал Т'Зшал и закрыл глаза. — Он умер, — произнес кто-то. — Найдите острие копья, — приказал я. — Снимите скобы с лезвия. И принесите мне кинжал. — Ты не сможешь спасти его, — произнес Хассан. Доски палубы под телом Т'Зшала потемнели от крови. На лбу у меня выступил пот. Покрытыми солью руками я пытался свести края страшной раны. — Я и не знал, что в человеке столько крови, — произнес кто-то за моей спиной. — Принесите, что я просил, — сказал я. Копье с переломанным древком плавало рядом с плотом. Лезвие сняли, скобы выдернули. В палубу рядом со мной воткнули кинжал. — Помоги мне, — позвал я. — Слышишь, Хассан? — Будь милосерден, — произнес он. — Убей его. — Помоги мне, — сказал я. — Он безнадежен, — возразил Хассан. — Мы разделили соль, — напомнил я. — Говори, что надо делать. Пользуясь кинжалом, как шилом, я как мог стянул края раны и прихватил их длинной и узкой скобой, которую вырвали из древка копья. Один раз Т'Зшал открыл глаза. — Дайте мне умереть, — простонал он. — А я думал, ты дошел до Клима, — сказал я. — Я дошел, — прохрипел он. — Надо дойти еще раз, — сказал я. Кулаки старшего казармы разжались. Он потерял сознание. — По-моему, ты окончательно испортил ему шкуру, — сказал Хассан. Все рассмеялись. Т'Зшал спал. — Что делать со Стариком? — спросил кто-то. — Оставьте его, — сказал я. Лелты пока не осмеливались приблизиться к трупу акулы. Очень скоро голод пригонит их сюда, придаст им отваги, и в черной воде начнется пиршество слепых. — Возвращаемся в доки, — приказал я. Команда взялась за шесты. Огромный плот развернулся и поплыл в сторону соляных доков.Глава 18. ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК СНОВА СО МНОЙ. МЫ УХОДИМ В ПУСТЫНЮ
— Чего ты хочешь за спасение моей жизни? — спросил Т'Зшал. — Как получилось, что мы с тобой обсуждаем эту тему в доме соляного мастера? Я стоял на холодных желто-голубых плитах в комнате со сводчатым потолком, перед роскошным ложем под балдахином, на котором возлежал Т'Зшал. В помещении находились стражники и Хассан. — Я командую всеми рабами Клима, — сказал Т'Зшал. Вокруг кровати стояли рабы из касты медиков. — Говори, что ты хочешь? — Свободу, — сказал я, — и несколько бурдюков с водой. — Я посмотрел на Т'Зшала. Живот и грудь его были обнажены, страшная рваная рана опоясывала тело. — В Климе нет ни одного кайила, — сказал он. — Я знаю. — Ты собираешься идти по пустыне пешком? — У меня дела в других местах. — Ты спас мне жизнь, — произнес Т'Зшал. — А в благодарность просишь о смерти. — Нет, — поправил его я. — Я прошу у тебя свободу и бурдюки с водой. — Ты не знаешь пустыню, — сказал он. — Я пойду вместе с ним, — заявил Хассан. — Я тоже прошу у тебя свободу и воду. И у меня есть дела далеко отсюда. — Ты знаешь пустыню, — кивнул Т'Зшал. — Пустыня — моя мать и мой отец, — сказал Хассан. Это была тахарская поговорка. — И ты собираешься идти из Клима пешком? — Если ты предложишь кайилов, я не стану отказываться, — улыбнулся Хассан. — Я мог бы сделать вас большими людьми в Климе, — сказал Т'Зшал. — У нас много дел вдали отсюда, — повторил я. — Значит, ты решил? — нахмурился Т'Зшал. — Да, — кивнул я. — И я тоже, — добавил Хассан. — Отлично, — вздохнул Т'Зшал. — Выставить его на солнце. Стражники заломили мне руки. Вмешался Хассан, началась возня. — Я спас тебе жизнь! — крикнул я. — Выставить его на солнце, — устало повторил Т'Зшал. — Слин! — бросил Хассан. — Его тоже, — добавил Т'Зшал.На моих запястьях снова были кандалы. Я пошевелил правой рукой. — Лежи тихо, — зарычал стражник, и в горло уперлось острие копья. Затем он удалился под тент, где уселся, скрестив ноги, рядом с водой и своим напарником. Они расчертили доску под зар. Игра похожа на каиссу, только фигуры можно ставить на пересечение линий либо по периметру, либо внутри квадрата. У каждого игрока по девять фигур одинаковой значимости, которые в начале игры выстраиваются на девяти внутренних вертикальных линиях. По углам фигурки не ставят, хотя ходить в угол не запрещено. В качестве фигур используют камушки, навоз верра или деревяшки. Ходить можно только на одно пересечение, если не прыгаешь. Прыгать дозволяется не только через фигуры противника, но и через свои собственные. При этом поле за фигурой, через которую совершается прыжок, должно быть свободным. Можно прыгать через несколько фигур сразу. Цель игры — изменить первоначальное построение на противоположное. Бить фигуры, естественно, нельзя. Это игра стратегии и маневра. — Хассан, — позвал я. — Лежи тихо, — прошептал он. — Не разговаривай. Постарайся выжить. Я замолчал. Глаза я держал закрытыми, чтобы не ослепнуть. Становилось холодно. Я снова передвинул правую руку на один дюйм. — Хассан, — позвал я. — Ты жив? — Жив, — проворчал Хассан. Нас уложили на соляную корку и приковали цепями к вбитым в землю кольям. Солнце уже село. Под солнцем Тахари человек погибает часа за четыре, даже если он дошел до Клима. Вода была поблизости, но нам ее не давали. Двигаться надо как можно меньше. Нельзя потеть. Кроме того, тело прикрывает кусочек поверхности, на котором ты лежишь. Это важно, ибо на солнце температура к вечеру достигает ста семидесяти пяти градусов по Фаренгейту. ' Как ни странно, но сейчас мне стало холодно. В Тахари наступала ночь. Я видел звезды и три луны. Стражники ушли. — Завтра к полудню мы умрем, — сказал Хассан. Я снова пошатал кол, к которому приковали мою правую руку. Так, медленно, дюйм за дюймом, мне удалось вытащить его из соляной корки. Хассан повернулся ко мне. — Молчи, — прошептал я. Я перекатился на бок и расковырял корку возле колышка, к которому привязали левую руку. Освободив руки, я развязал стягивающие лодыжки ремни. — Спасайся, — прохрипел Хассан. — Я не могу идти. Я развязал его руки, потом ноги. Правую руку я так и не смог освободить он кандалов, и теперь они вместе с колом болтались на мне и звенели. — Уходи! — повторил Хассан. — Я не могу идти. Я с трудом поднял его на ноги и остолбенел. Вокруг нас стояло более дюжины стражников с ятаганами. Я стиснул кол, готовясь драться до конца. Стоящие перед нами люди вдруг расступились. Позади них рабы держали носилки, на которых возлежал Т'Зшал. Носилки опустили на землю. В свете трех лун лицо Т'Зшала выглядело задумчиво и сурово. — Вы по-прежнему собираетесь идти в пустыню? — спросил он. — Собираемся, — ответил я. — Вода для вас уже готова, — произнес он. Вперед выступили два человека, с трудом удерживающие огромные бурдюки с водой. — Пришлось сшить несколько маленьких, — проворчал он. Я не верил своим ушам. — Я надеялся, — продолжал Т'Зшал, — что солнце и жажда вас немного образумят и вы откажетесь от своей сумасшедшей затеи. — Ты хорошо поучил нас солнцем и жаждой, Т'Зшал, — сказал я. Он кивнул. — По крайней мере, будете знать, что вас ждет в пустыне. — Он повернулся к стражнику и сказал: — Снять кандалы. - Приказ немедленно исполнили. — Отдайте им воду, — распорядился Т'Зшал. Я узнал человека с бурдюком. Это он сторожил нас днем. — Ты не давал мне пошевелиться, — сказал я ему. — Ты спас жизнь Т'Зшалу, — ответил он. — Я не хотел, чтобы ты умер. — Затем он дал нам с Хассаном напиться из своего бурдюка. Прежде чем выпить все до конца, мы пустили бурдюк по кругу. К нему приложились все, в том числе и Т'Зшал. Таким образом, мы разделили воду. — Несколько дней вы, конечно, проведете в Климе, — сказал Т'Зшал. — Вам надо восстановить силы. — Мы уйдем сегодня, — объявил я. — А он? — спросил Т'Зшал, взглянув на Хассана. — Я могу идти, — сказал Хассан, выпрямляясь. — Теперь у меня есть вода. — Да, — вздохнул Т'Зшал, — узнаю человека из Тахари. Стражник вручил мне мешок с едой. Там находились сушеные фрукты, печенье, соль. — Спасибо, — растерянно проговорил я. На еду мы не рассчитывали. — Не стоит, — смутился стражник. — А ты, когда поправишься, не хочешь уйти из Клима? — Нет, — ответил Т'Зшал. — Почему? — спросил я. Его ответа я никогда не забуду. — Лучше быть первым в Климе, чем вторым в Торе, — сказал он. — Я желаю тебе добра, Т'Зшал, соляной мастер Клима, — сказал я. Мы с Хассаном повернулись и, прижимая к себе мешки с водой и провизией, двинулись в пустыню. У самой границы города мы остановились. Я вытащил из трещины в соляной корке скомканный кусочек шелка, который затолкали мне под ошейник перед отправкой в Клим. Я прижал его к своему лицу, потом к лицу Хассана. — Еще пахнет, — улыбнулся он. — Может быть, надо было отдать его тем, кто остался? — Нет, — покачал головой Хассан. — Они поубивают друг друга. По правде говоря, я не хотел отдавать кому бы то ни было этот платок. Я хотел лично вернуть его одной девушке. Я повязал кусок шелка на левую руку. Вдвоем, под серебристым светом трех горианских лун мы начали трудный путь из Клима. Поднявшись на кромку огромной чаши, в глубине которой лежал Клим, мы остановились. Три луны освещали далекие белые домики. Мы пошли дальше. — Странно, — задумчиво произнес Хассан, — что курия привиделся мне посреди Тахари. Я подошел к камню и внимательно осмотрел его. Никаких следов зверя я не увидел. Ветер сдул верхний слой песка, и я не смог разобрать следов. — Лучше пошли, пока мы оба не рехнулись, — сказал Хассан. Взвалив на плечи бурдюки с водой, мы побрели дальше.
Глава 19. ВЕТЕР ДУЕТ С ВОСТОКА. МЫ ВСТРЕЧАЕМ КУРИЮ
Я услышал, как закричал Хассан. Я бросился к нему, увязая в песке. Он стоял на залитом лунным светом склоне холма. Внизу раскинулась каменистая плоская равнина. — Смотри! Вон там! — Хассан показал на каменную россыпь. Шелестел ночной ветер. Я ничего не видел. — Это безумие, — пробормотал Хассан. — Я понимаю, что там никого и быть не может. Я, кажется, спятил. — Что ты увидел? — спросил я. — Зверя. Огромного зверя. Он неожиданно выпрямился во весь рост. Ручищи — во! И он смотрел прямо на меня. А потом пропал! — Хассан покачал головой. — Но ему некуда было деться! — По описанию похоже на курию, — заметил я. — Слышал о таких, — откликнулся Хассан. — Только я всегда думал, что это мифические существа, звери из сказок. — Курии существуют в действительности, — заверил я его. — Такой зверь в пустыне не выживет, — уверенно заявил Хассан. — Согласен, — кивнул я. — В пустыне такой зверь не выживет.Вчера мы доели последние запасы еды. Вода еще оставалась. Хассан увидел в небе пять птиц. — Встань на колени, — сказал он. — Опусти голову — Сам он сделал то же самое. К моему изумлению, стервятники принялись описывать над нами круги. Я осторожно посмотрел вверх. Это были дикие вули, красивые птицы с широкими коричневыми крыльями. Спустя некоторое время они приземлились в нескольких ярдах от нас. Хассан принялся ритмично целовать себя в ладонь, издавая при этом звуки, напоминающие чавканье животного на водопое. Я вздрогнул от оглушительного визга и клекота, когда он схватил за ногу самую любопытную тварь. Остальные вули поднялись в воздух. Хассан переломил шею добыче и принялся выщипывать длинные перья. В тот день мы поели мяса.
На двенадцатый день нашего путешествия я ощутил в воздухе слабый запах. — Стой! — крикнул я Хассану. — Ты чувствуешь? — Что? — Уже прошло, — сказал я. — Что ты почувствовал? — спросил он. — Курию. Хассан рассмеялся: — Ты тоже спятил. Я осмотрел серебрящиеся в лунном свете дюны и поправил на плече бурдюк с водой. Хассан перекинул свой бурдюк на другое плечо. — Ничего нет, — сказал он. — Идем дальше. — Он рядом с нами, — прошептал я. — Ты не ошибся, когда его увидел. — Ни один курия в пустыне не выживет, — произнес Хассан. Я огляделся: — Он где-то здесь. Где-то совсем рядом. — Пошли, — устало сказал Хассан. — Скоро утро. — Хорошо, — ответил я. — Чего ты медлишь? — спросил он. Я огляделся: — Я медлю потому, что мы идем не одни. Нас сопровождают. — Ничего не вижу, — сказал Хассан, оглядев дюны. — Говорю тебе, мы здесь не одни, — повторил я. Мы пошли дальше.
Хассан намеревался выйти не к Красному Камню, находящемуся к северо-западу от Клима, а к Четырем Пальмам — опорному пункту каваров, расположенному намного южнее. Путь туда был значительно дольше. С другой стороны, он принял разумное решение. В оазисе Красного! Камня обитали ташиды, подчиненное аретаям племя. Кроме того, между Климом и Красным Камнем пролегали территории, контролируемые Абдулом, соляным убаром, которого я знавал под именем Ибн-Саран. Ну и, наконец, дорога на Четыре Пальмы быстрее выводила нас из страны дюн в обычную пустыню, где можно натолкнуться на какую-нибудь дичь или встретить племена кочевников. Взвесив все «за» и «против», мы решили идти на Четыре Пальмы. Разумеется, опасности подстерегали нас на обоих направлениях. Приходилось рисковать, иного выбора у нас не было. Хассан рисковал продуманно, и теперь нам предстояло узнать, сопутствует ли ему удача. Он ориентировался по солнцу и по перелетным птицам. У нас не было никаких инструментов или карт, позволивших бы определить точное направление на Красный Камень или на Четыре Пальмы. Мы рисковали. Альтернативой риску была не безопасность, а неминуемая смерть. Одним из последствий плана Хассана явилось то, что в течение определенного времени мы шли на юго-запад от Клима, другими словами, еще глубже забирались в самые глухие и дикие уголки страны дюн, где нет даже караванных дорог. Я понял, что именно поэтому за нами устремился зверь.
— Воды осталось на четыре дня, — объявил я Хассану. — На шесть, — спокойно ответил он. — Два дня мы продержимся и без воды. Мы дошли до границы страны дюн. Я смотрел на безжизненные холмы, овраги, скалы и колючий кустарник. — Сколько еще осталось идти? — спросил я. — Не знаю, — пожал плечами Хассан. — Может быть, пять дней, может быть, десять. Мы не знали, в каком именно месте мы вышли из дюн. — Далеко мы забрались, — сказал я. — Ты не обратил внимания на ветер? — спросил Хассан. — Нет, — сказал я. О ветре я и не подумал. — Откуда он дует? — С востока. — Сейчас весна, — заметил Хассан. — Это играет какую-то роль? — спросил я. Ветер был точно таким же, как раньше, неутомимый, порывистый ветер Тахари. Разве что направление действительно изменилось. На четырнадцатый день нашего путешествия ветер задул с востока. — Да, — кивнул Хассан, — это важно. Два ана назад над горизонтом показался краешек солнца. Ан назад Хассан сказал: — Пора копать траншею. Стоя на коленях, мы руками вырыли траншею в потрескавшейся земле. Траншея получилась глубиной в четыре фута, очень узкая, копать ее было несложно. Мы вырыли ее строго перпендикулярно движению солнца, чтобы обеспечить тень в течение всего дня, за исключением нескольких полуденных часов. Стоя на краю траншеи, Хассан задумчиво повторил: — Это очень важно. — Я ничего не вижу, — сказал я. Лицо секли поднятые ветром песчинки. — Мы зашли слишком далеко, — произнес он. — Что-нибудь можно сделать? — спросил я. — Я лягу спать, — ответил Хассан. — Я страшно устал. Я видел начало бури. Далеко на востоке появилась тоненькая полоска на горизонте. И только потом до меня дошло, что высота полосы достигает сотен футов, а ширина — нескольких сотен пасангов. Небо стало серым, потом черным, как от дыма. Боясь ослепнуть, я закрыл глаза руками и сжался в комок на дне траншеи. Вокруг уже завывал ветер, песчинки до крови секли мои руки. Я рискнул приподнять голову. Небо почернело, вокруг бушевала песчаная буря. Я сидел в траншее, обхватив голову руками, и слушал бурю. Затем я уснул. Ближе к ночи мы с Хассаном проснулись и попили воды. Буря прошла. Мы снова увидели звезды. . — Сколько длятся такие бури? — спросил я. — Весна, — пожал плечами Хассан, как это принято в Тахари. — Никто не знает. — Разве я не твой брат? — спросил я. Хассан поднял голову. — Никто не знает, сколько продлится буря, — повторил он. — Может быть, несколько дней. Весна. И ветер дует с востока. — Хассан снова опустил голову и уснул. Спустя некоторое время я уснул тоже. Перед рассветом я неожиданно проснулся Он стоял, глубоко увязнув в песке, и смотрел на нас. — Хассан! — крикнул я. Хассан проснулся мгновенно. Мы вскочили, тут же по колено утонув в песке. Он разинул страшную пасть и склонил голову набок. В шерсть зверя набился песок. Он смотрел мне в глаза. Затем он вытянул гигантскую лапу и показал в сторону страны дюн. — Бежим! — крикнул Хассан. Мы выскочили из траншеи, стараясь держаться подальше от чудовища. Ветер валил с ног как нас, так и его, но зверь не делал попыток приблизиться. Он смотрел на меня и указывал в сторону страны дюн. — Вода, — сказал Хассан. — Вода! Он встал на бортик траншеи, прикрывая меня своим телом. Я медленно спустился на дно и, словно вызывая зверя на атаку, поднял бурдюки с водой. Хассан принял груз, дождался, пока я вылезу наверх, после чего мы стали медленно отступать, стараясь не поворачиваться к зверю спиной. Вокруг бушевали песок и ветер. Чудовище не шевелилось и не сводило с меня глаз. Огромная лапа указывала в сторону страны дюн. Мы с Хассаном, спотыкаясь, побежали в пустыню. На какое-то мгновение я потерял друга из виду, затем он появился в ярде впереди меня. Хассан бежал, глубоко увязая в песке. Я старался не отставать. Зверь нас не преследовал.
Глава 20. КУРИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СТРАНУ ДЮН. Я ИДУ СЛЕДОМ
— Он здесь, — сказал Хассан. — Но я не советую к нему приближаться. — Он мог бы убить нас в траншее, — заметил я. — И не убил. Буря прекратилась так же неожиданно, как и началась. Она продолжалась чуть больше суток. Ландшафт полностью изменился, однако мы без труда нашли нашу траншею. Продолжать путь в бурю мы не смогли. Менее чем через пасанг ветер свалил нас с ног, и мы прижались к песку, прикрывая головы бурдюками с водой. Потом все затихло. — Это только начало, — проворчал Хассан. — Есть смысл идти вперед, пока не начнется по-настоящему серьезный ураган. — Я возвращаюсь в траншею, — объявил я. — Я с тобой, — сказал Хассан. С небольшого пригорка мы увидели, что нашу траншею почти полностью занесло. Рядом с ней, наполовину засыпанный песком, лежал на спине курия. При нашем приближении он повернул голову. — Он жив, — прошептал Хассан. — Он ослаб, — сказал я. — А мы не ослабли? — огрызнулся Хассан. — Сил не осталось даже на воду. Я обошел курию кругом. Зверь прикрыл глаза. Песок засыпал его с головы до ног. Я опустился на корточки рядом с ним. Курия приоткрыл глаза и посмотрел на меня. На одном из шести пальцев левой лапы-руки тускло светилось тяжелое золотое кольцо. Таких украшений на куриях я еще не видел. Бывало, они носили браслеты или сережки, но кольцо на пальце — это что-то новое. Среди курий попадается немало тщеславных созданий. — Я уже видел его раньше, — сказал я. Это был тот самый курия из подвала Самоса. Его задержали несколько месяцев назад на одном из караванных путей Тахари. Самос выкупил его у охотников как обыкновенного зверя. Шесть человек погибли при его отлове. Засыпанные песком глаза с черными зрачками и бледной, нездоровой роговицей, высохшая, потрескавшаяся кожа на рыле, распухший черный язык — все выдавало крайнюю степень обезвоженности. Загадка обнаружения курии в Тахари являлась частью большой тайны, которую я намеревался раскрыть, отправляясь в пустыню. Как мог оказаться в Тахари курия? Я пристально разглядывал зверя. — Не вздумай прикоснуться! — предупредил Хассан. Я всегда считал, что у людей нет более свирепых врагов, чем курии, если, конечно, не считать других людей. Между этими зверями и Царствующими Жрецами шли бесконечные войны, от исхода которых зависела судьба двух миров, двух планет, Земли и Гора. Люди постепенно превращались в ничтожных союзников той или иной стороны. Передо мной лежал мой беззащитный враг. — Убей его, — сказал Хассан. — Это разумное существо, — заметил я. — И оно хочет пить. — А то нам некуда воду девать! — злобно проворчал Хассан. Я с трудом приподнял огромную голову и вставил между страшных клыков носик бурдюка. Лапа зверя медленно приподнялась и легла на бурдюк, полностью исчезнувший под огромной кистью. Размах пальцев достигал более пятнадцати дюймов. Пальцев насчитывалось шесть, каждый состоял из множества фаланг и был покрыт густой шерстью. Я смотрел на тяжелое золотое кольцо причудливой работы с крошечным серебряным квадратиком посередине. Необычное кольцо. — Сегодня утром, перед рассветом, он мог убить нас и забрать всю воду, — сказал я. — Он этого не сделал. Хассан промолчал. Курия медленно поднялся на ноги. Я заткнул носик бурдюка. В нем оставалось около галлона воды. Человеку этого хватит на один день, потом организм начнет потреблять влагу собственных тканей. Хассан отошел на несколько шагов. Курия отвернулся и медленно задрал кверху голову. Казалось, он дает организму прочувствовать благотворное действие воды. От страшного зрелища меня передернуло. Курия словно заново оживал. — Ненормальный, — прошептал Хассан. — Сама пустыня хотела прикончить его для тебя. — Он мог нас убить и не убил, — повторил я. — Он мог забрать у нас всю воду. — Значит, тоже помешался от жары и бури, — проворчал Хассан. — Не волнуйся, сейчас он придет в себя. Я наблюдал за курией. Он свалился на четыре лапы, затем приподнялся, пошатнулся и уперся в землю костяшками пальцев, как обычно делают при ходьбе курии. Потом он снова поднялся и одним движением вырвал из засохшей земли куст колючки, с длинными, как у всех растений пустыни, корнями. Размахнувшись, курия далеко отшвырнул куст. Затем, растопырив когтистые пальцы, он глубоко всадил руку в землю и вырвал огромный ком пересохшей глины. После этих подвигов курия развернулся в нашу сторону, зарычал, оскалился и начал медленно приближаться. Теперь роговица его глаз окрасилась в ярко-желтый цвет, на морде выступили капельки пота, из влажного рта вывалился язык. В нескольких футах от нас чудовище остановилось. Я не сомневался, что у него хватит сил, чтобы прикончить двух безоружных людей. Но курия не нападал. Вместо этого он посмотрел на меня и показал лапой назад, в направлении страны дюн. Он старалсядержаться прямее, возможно, чтобы больше походить на человека. Я заметил, что он ранен. Во многих местах шкура оказалась сильно попорченной. На теле виднелись не зажившие рубленые раны. Очевидно, его противники орудовали ятаганами. Видимо, не так давно он потерял много крови. — Я знаю этого курию, — сказал я. — Ты меня понимаешь? — спросил я, но чудовище не отреагировало на мой вопрос. — Я просил освободить его из подвала в Порт-Каре, — объяснил я Хассану. — В Торе я едва не попал в засаду. Несколько человек собирались меня зарубить. Я застал бойню, которую мог учинить только курия. В тюрьме в Девяти Колодцах он явился ко мне в камеру, хотя я не мог его видеть. Я был прикован к стене и совершенно беспомощен, и он меня не убил. Мне кажется, он хотел меня освободить. Его спугнули люди Ибн-Сарана. Они чуть не убили его. Он был весь изранен. Ибн-Саран заявил, что его стражники убили курию. Но он солгал. Вот он, тот самый курия. Я его знаю, Хассан. Он мой союзник, пусть даже временный. Я уверен, что мы преследуем общую цель. — Человек и курия? — воскликнул Хассан. — Это невозможно! Курия вытягивал лапу в направлении страны дюн. Обернувшись к Хассану, я произнес: — Я желаю тебе добра, Хассан. — Возвращаться в страну дюн — безумие, — ответил он. — Вода почти закончилась. — Постарайся добраться до Четырех Пальм, — сказал я. — Ты несешь ответственность перед своим племенем. В Тахари скоро начнется война. Ты должен быть со своими. — Ты возлагаешь на меня трудное решение, — произнес Хассан. — Я должен выбрать между своим братом и своим племенем. Но я — из Тахари, — добавил он после паузы. — И я выбираю брата. — За тебя все решила вода, — возразил я. — Иди к своим, они ждут. Хассан посмотрел на курию, потом на меня. — Я желаю тебе добра, брат, — улыбнулся он. — Пусть никогда не опустеют твои бурдюки. Пусть у тебя всегда будет вода. — Пусть никогда не опустеют твои бурдюки, — ответил я. — Пусть у тебя всегда будет вода. Хассан отвернулся. Я очень надеялся, что он сумеет дойти до Четырех Пальм. Курия уже ковылял в направлении неровной гряды дюн, протянувшейся слева от нас. Я пошел за ним следом.Глава 21. О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В СТРАНЕ ДЮН
Курия — это невероятное животное. Без него я бы ни за что не выжил. Вода закончилась на следующий день. К моему удивлению, курия, хотя и показывал на страну дюн, вел меня по обычной пустыне. Мне показалось, он решил идти параллельно дюнам, пока мы не выйдем в точку, откуда до намеченной цели будет ближе всего. Тогда мы повернем и ринемся в запретные территории, в глубине которых располагается столь важный для нас объект. — Воды больше нет, — сказал я курии и перевернул пустой бурдюк, чтобы он убедился, что из него не выливается ни капли жидкости. Курия проследил за полетом птиц. К концу дня мы вышли на источник. Вода оказалась ужасной, но мы пили ее с жадностью. Потом мы убили четырех птиц и с удовольствием их съели. Курия изловил маленького скального тарлариона, который тоже пошел в пищу. Затем мы продолжили наш путь. Я пил много, ибо курия торопился. Зверь, очевидно, понимал, что я могу идти только ночью, но он был неутомим и гнал меня, не считаясь с усталостью, сном и жаждой. Временами мне казалось, что он забывает, что я не курия. Шерсть надежно защищала его от солнца. Он мог идти как днем, так и ночью. Стоило мне свалиться на песок, чтобы хоть на мгновение забыться сном, он нетерпеливо присаживался рядом. Спустя ан он будил меня и показывал лапой на солнце. Думаю, он не собирался узнать, который час, просто подчеркивал, что я впустую трачу драгоценное время. Он явно торопился, хотя жара, , отсутствие нормальной пищи и воды, сказывались и на его могучем организме. Временами его начинали терзать раны. Дважды я видел, как он слизывает с них гнойную корку. Я уже не сомневался, что он погубит и меня и себя. — Мне нужна вода, — сказал я ему. Прошел уже день с тех пор, как мы выпили последнюю каплю. Курия выставил восемь пальцев и показал на солнце. Я ничего не понял. Мы продолжали идти. Через ан, от возбуждения раздувая ноздри, курия припал к земле. Он посматривал на меня так, словно я понимал, что происходит. Он переводил взгляд с меня на солнце, будто оценивая различные варианты действий. Затем он стремительно изменил направление движения. Спустя несколько анов я сообразил, что мы идем по следу животных. Наконец, распластавшись на животах, мы припали к грязной луже и налакались пахнущей дерьмом воды, после чего я наполнил ею наш бурдюк. У самого источника валялся недоеденный табук. Курия предостерег меня от некоторых частей, которые тщательно обнюхал. Несколько хорошо пропеченных солнцем кусков, находящихся подальше от обгрызенных мест, он протянул мне. Себе он отломал ногу и мгновенно сгрыз острыми зубами сухое провяленное мясо. Затем курия поднялся и жестом велел мне продолжать путь. Проклиная все на свете, я потащился за чудовищем. Есть и пить больше не хотелось, но усталость превращала каждый шаг в настоящую пытку. Мы вернулись к тому месту, откуда свернули в сторону, и продолжили наш путь. На следующее утро он показал на солнце и выставил передо мной семь пальцев. В тот день он дал мне поспать в тени огромной скалы. Ночью мы двинулись дальше. Отдых пошел мне на пользу. Утром он снова показал на солнце и выставил шесть пальцев. Я понял, что встреча с неведомой целью должна произойти через шесть дней. Вода между тем попадалась все реже. Курия шел медленнее, а пить стал больше. Я понял, что раны дают о себе знать. Он больше не хотел рисковать и не сворачивал с дороги в поисках воды. Зверь становился опасен. Я видел, что он очень боится опоздать на встречу. Он никак не ожидал, что его может подвести собственная слабость. Кожаные ремни на моих ногах истерлись до основания, на отпечатках его лап я видел кровь. Тем не менее мы упорно шли вперед. Потом у нас кончилась вода. В тот день курия показал на солнце и выставил четыре пальца. Целый день мы шли без воды. На следующий день мы натолкнулись на скопище мух, роящихся над потрескавшейся землей. Рыча от боли, курия принялся копать окаменевшую глину. На глубине четырех футов началась мягкая грязь. Я выжимал ее через шелковый платок в его сложенные чашей лапы. Почти всю воду курия отдал мне. Сам же лишь облизал мокрые лапы. Ближе к ночи мы набрели на грязное русло пересохшего ручья, которое привело нас к высохшему водоему. Раскопав дно, мы обнаружили спящих улиток. Выискивая их при свете лун, мы разбивали скорлупу и высасывали жидкость. Улитки невыносимо воняли, после первой меня вырвало. Курия, как и в предыдущий раз, отдал мне почти всю добычу. Улиток оказалось немного. Мы вернулись к тому месту, откуда свернули с курса, и продолжили путь. На следующее утро курия показал на солнце и выставил три пальца. В руках у меня болтался пустой бурдюк. — Давай отдохнем, — сказал я. Он пошел дальше. Я побрел по его мокрым от крови следам, прикрывая глаза от ослепительного сияния пустыни. Я механически переставлял ноги. Еще шаг и еще. Курия сильно хромал. Я настолько ослаб, что уже не мог думать о еде. Мне вдруг стало невыносимо жарко. Я потрогал лоб. Он оказался сухим и горячим. Голова кружилась, меня тошнило. Все это показалось мне странным. — Мы должны отдохнуть! — крикнул я курии, но он продолжал хромать дальше. Шатаясь, я брел по его следам, волоча за собой пустой бурдюк, уже успевший потрескаться от жары. Я бессознательно присосался к носику, зная, что внутри давно нет ни капли. Я все равно его не брошу. Когда солнце поднялось в зенит, я упал. Курия подождал, пока я поднимусь на ноги, и захромал по песку. — Мне плохо, слышишь? — крикнул я. — Подожди! — Я остановился, надеясь, что тошнота и головокружение пройдут. Курия постоял, потом двинулся дальше. Голова моя раскалывалась от боли. Я с трудом переставлял ноги, боясь отстать от курии. На меня вдруг напала чесотка. Я яростно царапал руки и ноги. Я спотыкался и падал. Впереди, не оборачиваясь, шагал курия. Неприятно и страшно не чувствовать во рту ни капли слюны. Глаза невыносимо чесались. Казалось, между веками и глазными яблоками набился песок, но не выступило ни единой слезинки. Разболелись и потрескались губы. Язык казался огромным и толстым. Я чувствовал, как на нем начинает шелушиться кожа. Живот сводило судорогами. Постепенно они распространились на все тело. Я огляделся. Вокруг было полно воды. Вдали и совсем рядом плескались голубые озера. Иногда они попадались на нашем пути, но, едва мы до них доходили, вода превращалась в песок, над которым дрожал и переливался горячий воздух пустыни. — Я больше не могу! — крикнул я курии. Он обернулся и впервые показал лапой прямо на восток, в направлении дюн. Я понял, что именно здесь он собирается повернуть. Я посмотрел на колыхающиеся в раскаленном мареве дюны. Идти туда было совершенным безумием. Он снова ткнул лапой в направлении дюн. — Я больше не могу, — прохрипел я. Курия развернулся, подошел и швырнул меня на землю. Я слышал, как он разорвал бурдюк. Затем он заломил мне руки и связал их у меня за спиной обрывками кожи. Остатками бурдюка он обмотал свои кровоточащие ноги, чтобы сберечь их от раскаленного песка. Затем, используя все, что осталось от кожаного мешка, он свил веревку и накинул конец мне на горло. Второй конец он взял в правую лапу. Рывком поставив меня на ноги, курия побрел в сторону страны дюн. Я тащился следом, спотыкаясь и увязая в песке. — Ты сумасшедший, слышишь! Сумасшедший! — хотел крикнуть я, но из пересохшего горла вырвался лишь хриплый шепот. Он шел в страну дюн, а я тащился следом, взятый в плен человек. Ветер гудел в песке. Я дошел до Клима, твердил я сам себе. И снова иду в Клим. Я снова иду в Клим, и я дойду до него еще раз. Правда, по дороге в Клим мне давали воду и соль. Где-то после полудня я потерял сознание. Мне привиделись башни Ара и Турий. Очнулся я уже ночью. Меня развязали. Курия нес меня на руках по посеребренным лунным светом дюнам. Он шел очень медленно, сильно припадая на правую ногу. Я снова уснул. Проснулся я незадолго до рассвета. Рядом, наполовину засыпанный песком, спал курия. Я с трудом поднялся на ноги и тут же упал. Стоять я не мог. Я сидел на песке, прислонившись спиной к склону дюны. Рядом спал курия — замечательное, могучее животное. Сейчас он был смертельно измотан. Изодранная шерсть свисала клочьями с худого тела. Странно, но мне было жаль видеть распад некогда могучего организма. Интересно, думал я, какая же сила ведет его к неизвестной цели. Он рискнул бросить вызов самой пустыне. Я обратил внимание на его шерсть. Она потеряла весь свой лоск, грязные, свалявшиеся клочья пачкали кровь и гной. Кожа на рыле с двумя ноздрями потрескалась и приобрела нездоровый серый цвет. Рот и губы высохли и напоминали скомканную бумагу. По всему рылу, вокруг ноздрей и губ протянулись глубокие, забитые песком трещины. Песок был везде, под веками, в ноздрях, складках кожи. Безжизненное тело с отвернутой от ветра головой напоминало выброшенную хозяином вещь. Гордый зверь рискнул бросить вызов пустыне. И проиграл. Какая же цель могла подвигнуть его на столь отчаянный шаг? Какая же цена могла сравниться с ценой его собственной жизни? Я думал о том, суждено ли ему еще раз встать. Я знал, что завтрашний день станет последним для нас обоих. Светало. Зверь завозился и потряс головой, вытряхивая песок. Затем он с трудом поднялся на ноги. — Иди один, — сказал я. — Я больше не могу. И ты не сможешь меня нести. Чудовище показало на солнце и вытянуло два пальца. — Я все равно никуда не пойду, — сказал я. — Что там такого важного? Зверь потер пальцем язык и губы. Я сделал то же самое. Во рту ощущался вкус соли, но я сказал: — Все равно я не могу глотать. Курия долго смотрел на меня. Роговица его глаз утратила желтый цвет и стала белесой и бледной. Казалось, в его глазах не осталось влаги. Трещинки в уголках его глаз были забиты песком. Мои глаза тоже горели. Я уже не пытался выковыривать из них песок. Зверь согнулся и опустил голову на сложенные чашей руки. Когда он повернулся, в черных его ладонях плескалась отвратительная жидкость. Я приник лицом к его ладоням и, поддерживая руками трясущиеся лапы, принялся жадно пить. Так он сделал четыре раза. Это была вода из последнего, самого противного источника, который попался нам на пути. Из того, где валялся недоеденный табук. Четыре дня курия хранил эту жидкость у себя в желудке. Он делился со мной влагой собственного организма. Он не хотел, чтобы я умер. В последний раз у него ничего не получилось. Он отдал мне все. Он снова соскреб соль с губ и уголков рта. Потом он соскреб соль с гнойной корки на своих ранах. Он протянул мне руку и я слизал соль с его пальцев. На этот раз я смог ее проглотить. Он отдал мне свою соль и последнюю каплю влаги из своего организма. — Я могу идти, — сказал я курии. — Тебе не придется нести меня или тащить за собой связанного, как пленника. Ты отдал мне воду и соль твоего тела. Я не знаю, чего ты ищешь и куда спешишь, но я пойду за тобой до конца. Зверь, однако, жестом приказал мне лечь и отдыхать. Потом он встал между мной и солнцем и в тени его огромного покачивающегося тела я забылся тяжелым сном. Мне снилось кольцо на втором пальце левой руки курии. Когда луны поднялись высоко, я проснулся, и мы тронулись в путь. Курия шел очень медленно и при этом сильно хромал. Я понял, что обезвоженный организм долго не протянет. Воды не было ни капли, теперь уже и внутри его тела. Я не знал, о чем думал курия. Но я восхищался его упорством и настойчивостью в достижении неведомой мне цели. Умереть вместе с таким существом было для меня честью. Я чувствовал благородство и силу воли курий. Это были достойные противники Царствующих Жрецов и людей. Мне даже пришло в голову, что люди и Царствующие Жрецы недостойны их. Так мы и шли по пустыне, извечные враги, человек и курия. Я даже не знал, куда мы идем. Я не спрашивал, ибо понимал, что не получу ответа. Я просто шел за своим курией. Много раз за ночь он падал. Я видел, что он слабеет с каждым шагом. Мне все дольше приходилось ждать, пока он поднимется на ноги. Ближе к утру мы расположились на отдых. Спустя один ан он попытался подняться, но не сумел. Курия посмотрел на солнце, сжал в кулак огромную когтистую лапу, изо всех сил ударил по песку и уронил голову. Я думал, что он умрет, но он не умер. Несколько раз в течение дня мне казалось, что он умер. Я прижимался щекой к его шкуре и слышал слабые, неровные удары огромного сердца. К вечеру курия стал совсем плох. Я очень жалел, что поблизости не было камней, чтобы отметить его могилу. Когда на небо поднялись три огромные луны, он задрал голову и обнажил клыки. К моему ужасу и восторгу, он поднялся на ноги и пошел вперед. Я побрел следом. Утром он не стал останавливаться на отдых. Он показал на солнце и вытянул в мою сторону сжатый кулак. И вдруг я понял, что он хотел мне сказать. Показывая на солнце, он имел в виду время, а количество пальцев означало число оставшихся дней. Сегодня, показав на солнце, он выставил сжатый кулак. Я с ужасом сообразил, что наступил последний день. Волосы встали дыбом у меня на голове. Наступил последний день. Последний день мира. «Отдайте Гор», — гласило полученное Сардаром сообщение с кораблей курий. Это был ультиматум. Царствующие Жрецы, конечно, всего лишь удивились. Им, разумным созданиям, и в голову не могло прийти, насколько далеко готовы пойти курии. Я понял, что среди этих гордых, безжалостных, воинственных и решительных созданий тоже существуют различные группировки. После провала в Торвальдсленде логично было ожидать, что многие попадут в немилость. Не хотел бы я оказаться среди курий, попавших в немилость Мне казалось, что после раскола к власти пришла партия настолько безжалостная, что ради завоевания одного мира теперь они без колебаний пожертвуют другим. Курия поднял стиснутый кулак. Наступил последний день. Едва живой, я тащился за зверем. Невольничьи рейсы прекратились. Ключевые фигуры, в особенности те, кто владел языками Земли, безусловно, были уже эвакуированы с Гора. Другие, не подозревающие об ужасном исходе межпланетной битвы, остались. Даже Ибн-Саран при всем его уме не понял, что в этом плане ему отведена роль пешки. Исполняя неведомую ему волю, он так разжег межплеменную рознь, что пустыня действительно оказалась закрыта для всех посторонних. Теперь я понял, что среди курий единства еще меньше, чем среди людей, ибо они тоже ревнивы, завистливы и горды. Я понял, что они решили пожертвовать Гором. Это привело бы к уничтожению целой планеты, но вместе с ним исчезли бы и Царствующие Жрецы, а значит, Земля осталась бы беззащитной перед нашествием стальных миров. Лучше получить одну планету, чем ни одной. Несмотря на полуденную жару Тахари, зверь не останавливался. Курия охотится, когда голоден, но лучше всего он приспособлен к ночной жизни. В темноте он видит примерно в сто раз лучше человека. Ему вполне достаточно света звезд. Чтобы курия перестал ориентироваться, необходима полная, абсолютная тьма, какая царит в подземных соляных пещерах Клима. Зрачки курии обладают способностью сжиматься до острия иглы и расширяться, превращаясь в огромные черные блюда, способные различать предметы в непроглядной, с точки зрения человека, темноте. Ноздри курии расширяются, уши подрагивают, и он начинает охоту. Я не сомневался, что курии запланируют уничтожение мира на самое удобное для них время — на ночь. Ибо с наступлением тьмы они начинают ориентироваться в окружающем мире лучше всех остальных. Ближе к вечеру курия остановился и издал отчаянный вопль. Он стоял на гребне дюны, по колени увязнув в песке. Переменившийся ветер набирал силу и шевелил клочья свалявшейся шерсти. Спустя несколько мгновений поднялась буря. Курия двинулся вперед. Небо потемнело. Я вцепился в шерсть на его руке, стараясь не потерять равновесия. Неожиданно курия остановился. Я приоткрыл глаза и успел разглядеть в просвете песчаной бури в сотне ярдов перед нами покосившийся, наполовину утонувший в песке стальной цилиндр около двенадцати футов в диаметре. Из песка торчало футов сорок, вверху я разглядел гроздь выхлопных сопел; это был потерпевший аварию корабль. Курия сжал мою руку. О том, что произошло дальше, говорить очень трудно. Курия высвободил руку и повернул кольцо, которое носил на втором пальце левой руки, серебряной пластинкой внутрь. На месте пластинки оказался кнопочный переключатель, на который он тут же нажал. Несколько секунд от него исходило шипение, а потом он пропал. Вокруг меня были только тучи песка, поднимаемые горячим ветром пустыни. Я остался один. Я понял, что он пошел к башне. Опустившись на четвереньки, я прополз еще несколько метров. В просвете бури я еще раз увидел стальной корпус. Конструкция показалась мне примитивной. Выхлопные дюзы указывали на то, что корабль работает на жидком топливе. Корпус не имел формы диска. Похоже, это был настоящий старинный корабль, который они превратили в носитель для бомбы. При мысли о том, какая сила может находиться внутри стального цилиндра, меня передернуло. Мне захотелось бежать и скрыться в пустыне подальше от страшного предмета. Но я знал, что на Горе от него уже не скроешься. «Страшись башни из стали», — гласила надпись на камне. Это было приставленное к виску мира оружие, и с наступлением темноты курок намеревались спустить. Мне показалось, что сквозь рев ветра донеслись дикие крики людей. Затем раздались четыре выстрела и протяжный вой курии. Затем все, кроме ветра, стихло. Я прождал более четверти ана. Потом я почувствовал, что он рядом. Воздух задрожал, и я увидел покачивающееся тело курии. Лапы его были красными. В левом бедре зияла дыра, три раны кровоточили в груди. Я почувствовал запах горелого мяса. Из ран струился белый дымок, который ветер тут же относил в сторону. Курия опустился на песок. Я стоял рядом с ним на коленях. Он приоткрыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. — Все кончено? — спросил я. — Ты сделал то, что хотел? Израненной лапой зверь стянул с пальца золотое кольцо и протянул его мне. Оно оказалось липким от крови. Очевидно, это была кровь убитых им людей. Кольцо изначально не было рассчитано на человеческий палец. Его диаметр превышал дюйм с четвертью. Я прижал кольцо к себе, потом продел в него полоску кожи, на которой держались обмотки на ногах, и повесил на грудь. Зверь медленно исходил кровью на песке. Думаю, крови у него и до боя оставалось не много. Я с удивлением разглядывал необычные раны, нанесенные с такой силой, что края даже не разошлись. Казалось, его проткнули раскаленным прутом. Песок под ним постепенно становился красным. Я снял обмотки с ног и попытался заткнуть ими кровоточащие дыры. Зверь оттолкнул меня в сторону. Он поднял руку, указывая туда, где, если бы не буря, я мог бы увидеть солнце. Пошатываясь, я поднялся на ноги и побрел в сторону корабля. Рядом со стальным цилиндром я натолкнулся на остатки жилища, сложенного из камней и покрытого брезентом. Вокруг валялись тела людей. Не думаю, чтобы кто-то из них остался жив. В следующее мгновение я застыл от ужаса. Я увидел еще одного курию. Он был вооружен. В правой лапе зверь держал какое-то приспособление. Сгорбившись, прячась от ветра и песка, курия вглядывался в даль. Вот уж кого я здесь никак не ожидал увидеть. Думаю, что и пришедший со мной курия поразился не меньше меня. Курии, как и люди, крайне редко подвергают себя самоуничтожению. Тем не менее здесь находился курия. И он сторожил корабль. Я знал, что это решительное, самоотверженное животное. Он готов умереть ради осуществления замысла вышестоящих существ. Полагаю, курии даже соревновались между собой за подобную честь. Курии не верят в бессмертие. Зато они верят в славу. Этот курия превзошел всех остальных в безжалостном отборе. Это был самый опасный курия. Он повернулся в мою сторону. Зверь поднял лапу, и я тут же метнулся в сторону. Огромный камень за моей спиной раскололся на две половины, почти одновременно раздался грохот выстрела. Мне показалось, что курия растерялся. Он никак не ожидал увидеть еще одного человека. Возможно, этим объяснялся его промах. В следующую секунду между нами плотной завесой встала песчаная буря. В просветах между порывами ветра я увидел его еще два раза. Курия растерянно оглядывался по сторонам. Затем я увидел, как он, сгорбившись, идет в мою сторону. Я попятился. Курия держал оружие в вытянутой руке. Он не стрелял. Он шел с трудом, стараясь не упасть. Оружие было не лучевым, заряды более походили на обычные патроны, и их оставалось мало. Неожиданно я почувствовал, что уперся спиной в стальную обшивку корабля. Из тучи поднятого ветром песка появился зверь. Он вытянул в мою сторону оружие, стараясь удержать его двумя руками. Я щелкнул переключателем на кольце. В то же мгновение курия приобрел красноватый оттенок. Песок и небо тоже стали темно-красного, почти черного цвета. К моему изумлению, зверь испугался. Я прыгнул в сторону. Заряд ударил в стальной корпус корабля, пробив в нем черную дырку. По обшивке потекли капельки расплавленного металла. Мне вдруг стало ясно, что курия меня не видит. В кольце находился преломитель света, который создавал вокруг его владельца определенное поле. Мы видим благодаря отражению световых волн от поверхности различных предметов. Насколько я понял, поле вокруг меня не позволяло световым волнам отражаться от поверхности моего тела. Напротив, к зрительным органам смотрящего на меня возвращались волны, отраженные от предметов позади меня. Таким образом создавалась впечатление, что внутри поля ничего нет. Я же видел окружающее в смещенном цветовом спектре. Полагаю, это были неразличимые для человеческого глаза инфракрасные лучи. Поле преломляло их таким образом, что они становились видимыми для находящегося внутри него существа. Подобное изобретение мало что дало бы при общении с Царствующими Жрецами, поскольку те никогда не полагались на органы зрения. Я не знал, насколько эффективно действовало это изобретение против курий. Курии, как и люди, ориентируются главным образом по зрению, вместе с тем у них чрезвычайно остро развиты обоняние и слух. Я не знал, сколько зарядов оставалось в оружии курии. Прижимаясь к песку, я отползал подальше от пробитого корабля. Шквальный воющий ветер не давал курии ни расслышать шороха моих движений, ни учуять мой запах, так что сориентироваться он не мог, хотя, безусловно, чувствовал мою близость. В моего курию попали из этого оружия четыре раза. Судя по ранам, в него стреляли в упор. Выходило, что мой курия получил ранения в тот момент, когда пытался войти в какой-то проем, а второй курия открыл огонь наудачу, почувствовав присутствие врага. Затем вооруженный курия вышел наружу, чтобы добить противника. Он не рассчитывал, что у нападавшего может оказаться союзник, причем человек. Очевидно, подобные же мысли проносились в мозгу курии. Разница заключалась в том, что я не знал, куда ведет загадочный вход и где он находится. Я видел, как зверь развернулся и побрел в сторону корабля, решив, очевидно, вернуться к своим обязанностям. Он и привел меня ко входу. Я наблюдал, как он, скрежеща когтями, вскарабкался по стальной лестнице. Отверстие в корпусе напоминало входной люк, оно имело прямоугольную форму, внешняя заслонка отсутствовала, металл по краям был покорежен, словно люк пытались открыть ломиком. Зверюга забрался внутрь, некоторое время понаблюдал за происходящим и наконец скрылся из виду. Сердце мое похолодело. Теперь время на его стороне. Все, что ему оставалось, это дождаться ночи. Я вернулся к разбросанным камням, на которых был натянут брезент. Там я попытался найти более-менее целый труп. У большинства покойников отсутствовали либо голова, либо руки. Найдя подходящее тело, я оттащил его поближе к кораблю. Сбоку на корпусе виднелись небольшие разломы. Курия в них пролезть не мог, но люди, очевидно, ими пользовались. Вдоль корпуса тянулась исковерканная стальная лестница. От земли до нее было не менее двадцати футов, другими словами, для меня она оказалась бесполезна. Придется лезть в разломы корпуса. Я не старался двигаться тихо. Напротив, я постучал по корпусу, чтобы курия понял, что кто-то пытается подняться на борт судна. Я знал, что этот курия должен отличаться хитростью и изворотливостью. Иначе ему не поручили бы охрану взрывного устройства. Но я знал также, что он находится в стрессовом состоянии. И он не мог ничего видеть из-за разыгравшейся песчаной бури. Я понял, что единственный мой шанс в кольце. Я терялся в догадках, как выманить курию из его укрытия, если на него не подействовала даже кровь погибших людей. Черная воля стальных миров пересилила кровожадные инстинкты. Это было по-настоящему дисциплинированное животное. Надо спровоцировать его на стрельбу и, используя какое-нибудь прикрытие, попытаться проскочить на корабль. Единственным подходящим для этого предметом могло послужить тело одного из убитых людей. Я не пытался действовать тихо. Пусть знает, что я нахожусь снаружи, что я пытаюсь подняться на борт и тащу за собой что-то тяжелое, скорее всего тело убитого человека. Ничего другого мне в голову не приходило. Классическая тактика приманки. Самая простая техника. И я ее не применил. Потому, что внутри меня ждал курия. Я знал, что играю в каиссу с достойным противником. Но тактику приманки я все-таки использую. Только приманкой стану я сам. Вот уж чего курия ни за что не сможет предположить: что я добровольно откажусь от невидимости и подставлю себя под огонь его оружия. Я подобрался к люку и выставил перед собой труп. Я медленно досчитал до пяти тысяч ин. Я рассчитывал, что нервная система курии уже истощена кровавой схваткой, что он на пределе и что ему не терпится разрешить напряжение огнем своего оружия. Вместе с тем я учитывал, что имею дело с волевым и мужественным зверем. Я рассчитывал на его ум и выдержку, которые не позволят ему палить по выставленному напоказ телу. Вокруг корабля завывал ветер. Я нажал на кнопку на внутренней стороне кольца. Мир снова принял обычный вид, а над головой я увидел три луны. Я похолодел от ужаса. Значит, наступила ночь. Неуклюже, словно меня подталкивали сзади, я перевалился через бортик люка и рухнул на пол корабля. Не успел я коснуться железных плит, как надо мной загремели выстрелы, пять подряд. Откуда-то изнутри, очевидно из своего наблюдательного поста, выскочил курия. Скрежеща когтями, он приник к люку, вглядываясь в темноту. При этом он наступил мне на плечо. Он пытался рассмотреть лежащее внизу тело, которое, едва я перестал его поддерживать, свалилось в песок. Он еще два раза выстрелил в него, после чего перевалился через бортик, спустился по лестнице и спрыгнул на песок. Я тут же бросился к покореженной внутренней задвижке, чтобы захлопнуть вход и не пустить курию обратно. Я слышал, как он заревел от ярости и заскрежетал когтями по стальным ступенькам. Люк, однако, не запирался. Очевидно, петли погнулись в ходе боя внутри корабля. Возможно, это сделал курия, с которым я пересек пустыню. Я схватился за кольцо на шее, но нащупал лишь обрывок кожаного шнурка. Лязгнуло оружие. В кромешной тьме корабля я кинулся спасаться, но тут же поскользнулся и полетел по наклонной плоскости, пока футов через пятьдесят не ударился о переборку. Неожиданно зажегся свет. Вверху цилиндра, положив лапу на диск, стоял курия. Он плотоядно оскалился и отшвырнул оружие. Я лихорадочно огляделся по сторонам. Изнутри корабль казался еще более перекошенным. Кроме того, я не ожидал, что в нем так много всяческих полок, отсеков и переборок. Я видел, как курия, перебирая лапами по трубам, спускается ко мне. Когда он дошел до моего уровня, я кинулся по трубам наверх. Он ухватил меня за ногу и швырнул на стену корабля. После удара я пролетел еще футов пять, пока не зацепился за груду проводов и мусора. Я поднялся на четвереньки. Я слышал, как скрипят трубы под весом приближающегося курии. И тут, совершенно неожиданно, за переплетением проводов и труб я увидел свое кольцо. Я распластался на животе, вытянулся, как червяк, но все равно не смог до него дотянуться. Курия тоже увидел кольцо. Я кинулся в сторону и попытался зарыться в груду проводов. Взглянув вверх, туда, где должен был находиться потолок стального цилиндра, на высоте шестидесяти или семидесяти футов я увидел шесть циферблатов. Курия вытянул лапу, стараясь достать кольцо. Тесное переплетение труб не давало просунуть длинную конечность. Я полез вверх. Я цеплялся за трубы, обрывки проводов, обломки переборок, за все, за что было можно зацепиться. Курия вырвал несколько труб, что почти позволило ему добраться до кольца. Потом он вдруг поднял голову и увидел меня. Зверь дико заревел и, напрочь позабыв о кольце, ринулся следом. Я полз по стальной перекладине, протянутой параллельно шести циферблатам. Первые четыре уже застыли в неподвижности, последние два еще шли. Каждый циферблат имел одну стрелку и двенадцать делений. Стрелки на первых четырех циферблатах стояли вертикально. Я не мог разобрать цифр, но догадывался, что вертикальное положение соответствует двенадцати, или нулю. Как бы то ни было, в этом положении приборы останавливались. Стрелки, однако, двигались в противоположную сторону. Курия приближался. Я понял, что первый циферблат указывает месяцы, второй — недели, третий — дни, четвертый — часы. Я не знал времени обращения родной планеты курий вокруг своей оси. Между тем я не сомневался, что отсчет идет по системе, принятой в одном из уже уничтоженных войной миров. Теперь они решили уничтожить другой. В зубах я сжимал моток прихваченной из груды мусора проволоки, с которой успел зубами же сорвать изоляционный слой. На конце проволоки я сплел петлю. Курия лез, не поднимая головы. Дождавшись, когда он оказался совсем рядом, я набросил петлю на его косматую голову и изо всех сил дернул за свой конец. Зверь попытался разорвать проволоку, но толстые пальцы не могли протиснуться под туго затянутую петлю. Курия хватался за проволоку руками, пытаясь забраться по ней наверх, но мощные лапы с толстыми пальцами бессильно соскальзывали с узкой полоски стали. Перекинув свободный конец проволоки через перекладину, я покрепче ухватился за него и' прыгнул вниз. Рывок сорвал курию с трубы, какое-то время он болтался посреди корабля, потом полетел вниз, перетягивая меня своим весом. Плечи его покраснели от крови, черным фонтаном ударившей из перерезанного горла. В одном месте мы с ним почти столкнулись, и я изо всех сил отпихнул его ногами. Я больно ударился о перекладину плечом. Теперь самым главным было через нее не перевалиться. Я изо всех сил уперся руками и ногами в стальной брус, и в этот момент проволока порвалась. Ударившись четыре раза о стены и переборки, курия пролетел добрых семьдесят футов и с грохотом рухнул в нижний отсек корабля. Я посмотрел на часы. Стрелка пятого механизма почти приняла вертикальное положение. Снаружи давно была ночь. Буря не затихала. Циферблаты защищал слой толстого стекла. Я дополз до самого края стальной перекладины, но все равно не мог дотянуться до циферблатов. Я лихорадочно огляделся по сторонам. Я не мог их остановить. Взглянув вниз, я с ужасом увидел, как курия возится в луже крови, пытаясь подняться на ноги. Из горла зверя все еще текла кровь. Я не сомневался, что у него серьезные повреждения кровеносных сосудов. Это был неутомимый, свирепый, фантастически сильный зверь. Он полез вверх. Теперь он лез очень медленно, не сводя с меня наполненных кровью бешеных глаз, прижав к косматой голове острые уши. С трудом перебирая передними лапами, он поднимался выше и выше. Я ухватился за узкую трубу над головой и попытался оторвать ее от корпуса корабля. Ничего, однако, не вышло. Зверь подполз уже совсем близко. Я видел его глаза. Он перехватил лапу и поднялся еще на шесть дюймов. Я дернул за трубу с такой силой, что она вылетела из крепления в корпусе. Стрелка пятого циферблата неожиданно остановилась. Стрелка шестого стремительно двигалась в обратную по отношению к привычному направлению сторону. По моим расчетам, до вертикального положения оставалось несколько секунд. Я изо всех сил ударил трубой по шестому циферблату. Курии осталось подняться еще на один фут. Он протянул ко мне дрожащие лапы. Кровь уже не текла из его горла. Он умер. Отвалившись от трубы, он полетел вниз и рухнул в кучу мусора на самом последнем уровне. Я схватил тонкую трубу и, как копье, всадил ее в трещину на циферблате. Стрелка уперлась в металлическую преграду и остановилась, самую малость не дотянув до вертикального положения. Я прижался к перекладине и заплакал. Я боялся сорваться вниз.Постепенно я обрел способность двигаться. Я спустился вниз и выбрался из корабля. Буря стихла. Я нашел курию, вместе с которым проделал этот трудный путь. — Задание выполнено, — доложил ему я. — Все в порядке. Но он был уже мертв. Губы его растянулись и обнажили клыки. У курий, как я теперь понял, это означало улыбку. Я знаю, что он умер счастливым. Я вернулся в стальной цилиндр, где оказалось много воды и пищи. Следующие несколько дней я посвятил осторожной разборке и уничтожению частей корабля. Позже Царствующие Жрецы займутся этим более основательно. Я похоронил погибших возле корабля людей. Я вытащил из корабля убитого курию, но хоронить не стал ни одного, ни другого. Я оставил их на растерзание хищникам, потому что это были всего лишь звери.
Глава 22. Я СЕДЛАЮ КАЙИЛА
Я съежился между выхлопными дюзами рухнувшего в песок корабля. Здесь я укрывался от солнца и обозревал окрестности. Наверх я поднялся при помощи веревки. Потягивая водичку, я наблюдал за приближающимися всадниками. Их было двое. С такой высоты пустыня просматривалась на несколько пасангов вокруг. Все было чисто. Как я и подозревал, между кораблем и людьми Абдула, Ибн-Сарана, соляного убара — основного агента курий, поддерживалась постоянная связь. Допускаю, что они обменивались информацией, не прибегая к помощи радио, чтобы не привлекать внимания прослушивающих станций Сардара. График сношений продумали заранее, при этом предусмотрев контакты и после запланированного уничтожения планеты. Это сделали для того, чтобы не вызвать подозрений у состоящих на службе курий людей. Гонящие четырех грузовых каиилов всадники ни о чем не подозревали. Они ехали медленно и размеренно, как и принято передвигаться в Тахари. Для них в этой поездке и доставке продовольствия и воды на корабль не было ничего необычного. Я улыбнулся. Планета могла разлететься на куски под их ногами, а они так бы ничего не подозревали. Я радовался их появлению. Я уже подумывал пешком отправиться через пустыню. На корабле оказалось достаточно воды и провизии. Я мог уложить припасы в большой мешок и тянуть его за собой по песку. Хорошо, что я передумал. Я не знал расстояний и точного направления на оазисы. Могло случиться, что я блуждал бы по пустыне, пока не истощились бы даже столь солидные запасы. Передвигаясь пешком, я мог бы столкнуться с враждебно настроенными всадниками. Я не знал, на сколько хватит энергии кольца. Я уже понял, что оно способно генерировать поле только на определенный период времени. При встрече с всадниками благодаря кольцу мне, может, и удалось бы скрыться, но еды и воды я лишился бы наверняка. Короче говоря, я не мог обойтись без кайила и без точного маршрута. На кайиле я мог за один день покрыть расстояние, на которое пешком ушли бы недели. Кроме того, кайил всегда найдет воду, если предоставить ему свободу действий. Вполне вероятно, что между приближающимися всадниками и людьми с корабля существовала договоренность об условном сигнале, после которого они могли бы с уверенностью подводить к стальному цилиндру своих каиилов. Не получив его, они могли либо начать разведку, либо вовсе развернуться и уехать. Я не знал, как они договаривались. И не мог рисковать. Я сбросил на землю самодельный зонт, который спасал меня от солнца, и осторожно спустил на тросе стальную флягу. Я не знал, насколько опытны и наблюдательны эти люди. Даже несмотря на защиту кольца, они могли определить мое присутствие по следам на песке. Не исключено также, что если я, оставаясь невидимым, нападу на одного из них, второй просто ускачет в пустыню вместе с кайилами и грузом. Спустившись на землю, я надолго припал к фляге, после чего отбросил ее в сторону. Затем я пошел в пустыню. — Воды! — кричал я. — Воды! Всадники остановились в сотне ярдов от меня. Я шел к ним с противоположной от корабля стороны. — Воды! — Я падал на песок и снова поднимался на ноги. Они позволили мне подойти ближе. Я видел, как они переглянулись. Я протянул правую руку. Я был весь в песке и двигался так, словно меня терзали судороги. Несколько раз я перегибался, как будто меня тошнило. Я шатался из стороны в сторону. — Воды! — кричал я. — Умоляю вас, воды! — Я остановился в пятидесяти ярдах от них. Всадники ослабили застежки копий. Я рухнул лицом вниз на песок и улыбнулся. Я знал этих людей. Видел их раньше. Это были агенты курий, подручные Ибн-Сарана, Абдула, соляного убара. Они сопровождали шедших в Клим рабов. — Встать! — крикнул один из них. До него оставалось не более сорока ярдов. Я с величайшим трудом выпрямился. Ноги по щиколотку утопали в песке. Я пошатывался и тупо смотрел на двух незнакомцев. Солнце светило мне в спину. Этот момент я предусмотрел. Тот, кого называли Барам, более ловкий, должен нападать первым. — Воды! — крикнул я. — Пожалуйста, воды! Барам правша. Значит, подъедет ко мне справа. Я обратил внимание на копье — длинное, тонкое, около восьми горианских футов, украшенное красными и желтыми ленточками. На его конце блестела острая как бритва полоска стали в форме листа флахдаха. Я правильно выбрал позицию. Песок между нами был ровным. Я хотел, чтобы кайил твердо стоял на ногах. Скорее всего, он направит удар в голову, может быть, в правое ухо. Это будет легко определить, когда он направит на меня наконечник. В боевых условиях люди часто пытаются ввести друг друга в заблуждение, показывая наконечником то в одну, то в другую точку, но в состязании важна исключительная точность, поэтому я знал, что обманывать он не станет. Я видел, как попятился перед разгоном кайил, как улыбнулся наездник, как он выставил копье. Для него это было развлечением, для меня — настоящей войной. Барам ничего не опасался, сосредоточив все свое внимание на мишени, которую ему предстояло поразить; меня он воспринимал как рабыню, в рот которой по случаю состязаний в метании копий на невольничьем рынке всунули кольцо. В последний момент я увернулся от удара и перехватил копье. Всадник с криком вылетел из седла и покатился по песку. Кайил пронесся дальше. Я поднял копье и пригвоздил противника к земле; вытаращенные глаза его медленно стекленели. Наступив на труп левой ногой, я выдернул копье и развернулся, чтобы встретить атаку второго. К моему удивлению, он не нападал. Он упустил момент. Это был действительно неопытный и неловкий человек. Я жестом пригласил его атаковать. Он замер, не решаясь тронуться с места. Лицо его исказилось от ужаса. Я снова махнул ему рукой. Он поднял копье, наставил его на меня, но в последний момент натянул поводья. Я повернулся к нему спиной и медленно направился к лишившемуся хозяина кайилу. Если второй все же надумает напасть, я всегда его услышу. Мне удалось взять кайила под уздцы. Груженные провизией кайилы сгрудились возле второго всадника. Я вставил ногу в стремя и прыгнул в седло. Второй всадник поворотил кайила и поскакал в пустыню. Груженых животных он бросил на произвол судьбы. Я перегнал их поближе к убитому воину. Найти второго всадника не составит труда. Я сделаю это с удовольствием. Я взял у погибшего все, что мне могло понадобиться: оружие, сапоги и одежду. Залитую кровью рубашку я отбросил в сторону. Затем я пригнал всех кайилов к кораблю, где разобрал груз и пополнил свои запасы. Не было никакой необходимости прослеживать обратный путь всадников. Я уже знал, что найду более свежие следы. Я позволю беглецу вывести меня из пустыни. В притороченном к его седлу бурдюке воды хватит на один день. Вечером я поспал, а когда спустилась ночь, накормил и напоил кайилов и пустился в путь.При свете трех лун идти по следу было легко.Глава 23. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ГАРУНОМ, ВЕРХОВНЫМ ПАШОЙ КАВАРОВ
Я слышал бой барабанов войны. — За кого ты приехал сражаться? — спросил меня воин. — За каваров, — ответил я, перегоняя вереницу кайилов через гребень горы. Пленный со связанными руками бежал, привязанный к луке моего седла. Я забрал у него сапоги. Он хромал, стопы его кровоточили, ноги тоже покрывала кровь, ибо ему приходилось продираться через колючий кустарник. Я ехал по его следу четыре дня. Когда я его нашел, он почти сошел с ума от жажды, слабости и страха. Я связал его, дал ему немного воды, соли и вскочил в седло. — Не оставляй меня! — зарыдал несчастный. — Мне больше не нужно идти по твоему следу, — ответил я. — Отсюда я сам могу найти дорогу на Красный Камень. — Не оставляй меня! — Он повалился в горячий песок и заплакал. Я медленно отъехал в сторону, потом остановился и крикнул: — Скоро начнется война! Кавары и аретаи собирают свои подчиненные племена. — He оставляй меня 1— подняться он уже не мог — Знаешь ли ты, где состоится главное сражение? — Да! Да! — закивал он Я внимательно посмотрел на него: — Сможешь ли ты провести меня к этому месту? — Конечно, господин, конечно! — залепетал он Его собственный кайил куда-то пропал Грузовых кай-илов я связал вместе, первый из них был привязан к луке моего седла. Я перераспределил груз и посадил его на переднего кайила. Руки пленного по-прежнему оставались связанными у него за спиной, ноги я завязал под брюхом животного. — Показывай дорогу, — сказал я. — Хорошо, — отозвался он. Я вытащил ятаган. — Слушаюсь, господин! — торопливо выкрикнул пленный. Я вложил ятаган в ножны. Спустя два дня мы прибыли к полю битвы. Когда до цели осталось не более четырех часов, я снова перераспределил груз и стащил своего пленника на землю. Несчастный шлепнулся на живот и запричитал: — Только не убивай меня сейчас! Только не убивай меня! Я связал ему ноги, потом скрутил перед туловищем руки и привязал конец веревки к своему седлу.Я слышал барабаны войны. — За кого ты приехал сражаться? — спросил меня воин — За каваров, — ответил я и направил кайилов на вершину холма. Это было великолепное зрелище. Внизу собралось более десяти тысяч всадников. Их строй растянулся на несколько пасангов в длину и в глубину. Слышался бой барабанов. Развевались знамена и флаги. Противоборствующие стороны разделяло около четырехсот ярдов Ряды всадников сверкали остриями копий. За каждым построением красовались разноцветные шатры. Мой кайил нетерпеливо переминался на месте Во мне закипела кровь воинов. — Ты кавар, опоздавший к построению? — спросил кто-то. — Нет, — ответил я. — Из какого тогда ты племени? — Не из какого. Но я пришел сражаться на стороне каваров. — Добро пожаловать. — Воин радостно потряс копьем. — Нас ждет великая битва. Я приподнялся на стременах. В центре стояли белые ряды каваров. На левом фланге развевались знамена та'кара и пурпурные флаги бакахов. На правом фланге я увидел золотое знамя чаров и красно-желтые флаги кашани. — Под каким именем знают тебя люди? — спросил воин. — Хаким из Тора. — Ты поведешь в бой груженых кайилов? — Нет. Я оставлю их тебе. Воин махнул рукой, и один из его людей тут же взял под уздцы четверку животных и увел их к шатрам, за боевые линии каваров. Там уже паслось несколько сотен кайилов. — Кто это? — спросил воин, указав на привязанного к седлу пленника. Я повернулся к несчастному: — Может, все-таки хочешь сразиться? — Нет, господин, — пролепетал он, низко опустив голову. — Это раб, — сказал я воину. — И он мне больше не нужен. Отдаю его тебе. — Мы найдем ему дело, — улыбнулся воин. — Будет собирать овощи в отдаленных оазисах. — Он показал на одного из своих подчиненных, и я швырнул тому человеку конец веревки. — Иди за мной, раб! — приказал тот, и мой пленник послушно откликнулся: — Хорошо, господин! — Он был безмерно рад тому, что его наконец-то отвязали от моего седла. Всадник поскакал к шатрам каваров, не обращая внимания на упавшего в песок раба. Там, за боевыми порядками каваров, среди шатров, кайилов и прочего хозяйства, его закуют в цепи, а потом кому-нибудь продадут. Справа от меня колыхался строй аретаев. В центре, как водится, стояли сами аретаи в черных каффиях с белыми агалами. Правый фланг держали луразы и ташиды. На левом стояли равири и четыре малочисленных племени: ти, зевары, араны и таджуки. Таджуки, строго говоря, не являлись вассальным племенем аретаев, хотя и приехали драться на их стороне. Более двух столетий назад аретаи обнаружили заблудившегося в пустыне таджука. Они хорошо с ним обращались, дали ему воды и кайила. Путник нашел дорогу к своим шатрам. С тех пор, когда бы аретаи ни бросали боевой клич, таджуки собирались под их знамена. Аретаи никогда не призывали их напрямую, поскольку не имели на это права, но таджуки еще ни разу не пропустили сбора. Как правило, оказывалось достаточно, чтобы купец из племени аретаев посетил шатры хана таджуков и вечером, после удачной торговли и чая, как бы случайно обронил: — Я слышал, что аретаи собирают людей на войну. — В каком месте? — спрашивал хан таджуков, как это делали до него его отец, дед и прадед. Узнав, где и когда назначен сбор, хан говорил: — Мы будем там. Я видел, что на левом фланге аретаев происходит что-то странное. Таджуки пытались пробиться в передние ряды, сминая ряды зеваров и аранов. Они привыкли драться в таком порядке. Они сражались в первых рядах левого фланга аретаев вот уже двести лет. Кстати сказать, в данной войне левый фланг чрезвычайно важен. Причина проста и интересна. Главным оружием нападения являются копье и ятаган. Главным оружием защиты — небольшой круглый щит. Таким образом возникает тенденция сразу же после столкновения смещаться вправо. В пешем горианском построении этот сдвиг просто неизбежен, поскольку каждый человек инстинктивно ищет защиты, пусть даже частичной, под щитом стоящего справа товарища. Поэтому пехотные порядки сдвигаются. В результате левый фланг оказывается под ударом численно превосходящего правого фланга противника. С этим явлением борются разными способами. Можно углубить левый фланг, если, конечно, для этого достаточно людей. Можно выставить на левом фланге дополнительные отряды лучников и метателей, чтобы сдержать вражеское наступление. Можно вообще отказаться от строя. При кавалерийском построении сдвиг менее заметен, но все равно имеет место. Отчасти это объясняется тенденцией всадников при защите закрываться щитом слева направо. Все эти рассуждения правомерны в том случае, если построения однородны. Как правило, при кавалерийском сражении ряды перемешиваются почти мгновенно и сражение распадается на множество индивидуальных боев. Говорили, что за последние двести лет левый фланг аретаев еще ни разу не удалось опрокинуть. Его держали свирепые таджуки, племя, объединенное общей культурой, но разнородное по расовому составу. Среди таджуков попадается много людей с эпикантусом, или монгольской складкой век, как это называют на Земле. Сегодня же, как я понял, зевары и араны настояли перед командованием аретаев, чтобы им разрешили драться в первых рядах левого фланга. А может, таджуки просто опоздали, и их место оказалось занято другими. Таджуки всегда недолюбливали зеваров и аранов. — Они даже не вассалы аретаев! — доносились до меня раздраженные крики. — Нечего им делать на левом фланге! Я видел, как из центра аретаев выделилась небольшая группа всадников и поскакала на левый фланг. Меньше всего аретаи хотели, чтобы таджуки, зевары и араны передрались между собой. Между тем это было вполне возможно. Таджуки приехали воевать, по первому слову своего хана они могли поднять ятаганы на кого угодно, тем более на зеваров и аранов. Народ таджуков славился не только гордостью и благородством, но и надменным своенравием. Обидевшись, они скорее всего не стали бы нападать на союзников аретаев, а просто ушли бы в свои земли, находящиеся более чем за тысячу пасангов отсюда. Нельзя было исключать и другую возможность: чтобы продемонстрировать всю глубину своего оскорбления, таджуки могли перейти на сторону каваров, если, конечно, те согласились бы уступить им право биться на левом фланге. Я уважал таджуков, но понимал, что действия их часто бывают непредсказуемы. Один из всадников, летящих к левому флангу аретаев, был привязан к седлу. Тело его цепенело от боли. Я узнал этого человека. И безмерно обрадовался. То скакал оставшийся в живых Сулейман, паша Девяти Колодцев, начальник тысячи копий, живой. Он поднялся с постели и сел в седло, несмотря на нанесенную Хамидом рану. Рядом с ним, со знаменем в руке, скакал Шакар, предводитель отряда аретаев. Перед центром каваров я увидел закутанного в белый хитон бородатого человека. Рядом с ним находился всадник со знаменем каваров. Еще один держал флаг визиря. Я понял, что это Барам, шейх Безхада, визирь Гаруна, верховного паши каваров. Я нигде не видел флага самого верховного паши. Я даже не знал, здесь ли он. У меня на шее на кожаном шнурке висело кольцо курии. Я покручивал его, любуясь игрой света на гранях. На левом фланге аретаев продолжался беспорядок. Сотни всадников, таджуки, зевары и араны смешались в одну кучу. Сулейман отчаянно пытался навести среди них порядок. Кавары и подчиненные им племена пришли в движение. Барабаны забили наступление, ряды всадников выравнивались, взметнулись флажки готовности. Скоро поднимутся ряды копий, и кавары под бой боевых барабанов понесутся в атаку. Похоже, Барам — кстати, весьма распространенное имя в Тахари — выбрал удачное время для нападения. Из-за таджуков Сулейман оказался не в центре, а на левом фланге своего войска, где вместо того, чтобы встретить врага в боевой готовности, люди толкались и орали друг на друга, как на базаре. Я видел, как Барам, визирь Гаруна, высокого паши каваров, вытянул и высоко поднял руку. Находящийся в толпе таджуков Сулейман обернулся и застыл от ужаса. Однако, вместо того чтобы опустить руку и направить каваров в атаку, Барам неожиданно обернулся в седле и развел руки в стороны, что означало команду «Стоп!». Копья тут же вернулись в чехлы возле стремян. Между рядов воинов медленно ехал одинокий всадник, закутанный в белую каварскую мантию. В правой руке он держал длинное копье, на котором развевалось огромное малиново-белое величественное знамя Гаруна, верховного паши каваров. За ним, привязанные к луке его седла, бежали четверо пленных. Барам торопливо выехал навстречу всаднику. Ряды воинов пришли в движение. Сулейман развернулся и поскакал в центр построения аретаев. Я видел, как копье и могучее знамя всадника в белом описало огромный круг, а потом еще один. Военачальники обеих армий медленно поехали навстречу человеку в белом. На совет в центре поля прибыли паши племен та'кара и бакахов, чаров и кашани, туда же прискакал, морщась от боли, Сулейман, высокий паша аретаев. Рядом с ним находился предводитель отряда аретаев Шакар и его охрана. Подъехали паши племени луразов, ташидов и равири, все с охраной. Я разглядел пашу племени ти с охраной. Последними наперегонки примчались паши зеваров, аранов и молодой хан таджуков. За пашами зеваров и аранов тянулась многочисленная стража. Позади молодого хана таджуков не было никого. Он приехал один. Хан в охране не нуждался. Я никого не представлял, кроме себя самого, и мне стало очень любопытно. Я погнал кайила вниз по склону, намереваясь смешаться с ведущими переговоры. Я не сомневался, что никому не придет в голову проверять мои полномочия. Спустя несколько мгновений я решительно протиснулся сквозь ряды телохранителей и оказался в одном ряду с пашами и ханом. — Великий Гарун, — начал Барам, шейх Безхада, — ка-вары ждут твоего приказа! — Бакахи тоже! — крикнул паша бакахов. — И та'кара! — И чары! — И кашани! — Каждый паша размахивал своим флагом. Закутанный в белые одежды человек с огромным знаменем кивнул, благодаря свирепых воинов за оказанное ему доверие. Затем он повернулся к своему противнику и произнес: — Привет тебе, Сулейман! — Привет Гаруну, высокому паше каваров! — ответил Сулейман. — Я слышал, тебе нанесли серьезную рану. Почему ты в седле? — Конечно же, чтобы воевать с тобой, — проворчал Сулейман. — Ты хочешь состязаться со мной в силе или воевать всерьез? — Разумеется, всерьез! — зло ответил Сулейман. — Кавары напали на селения аретаев и засыпали наши колодцы! — Вспомни Красный Камень! — крикнул телохранитель из племени ташидов. — Вспомни Два Ятагана! — крикнул человек из охраны паши Бакахов. — Никакой пощады тем, кто убил воду! — прорычал кто-то из луразов. Всадники выхватили ятаганы. Я прикрыл лицо материей. Никто не обращал на меня внимания. Шакар взглянул на меня один раз, нахмурился и отвернулся. — Смотрите! — воскликнул Гарун и показал на привязанных к его седлу обнаженных пленников. — Поднимите руки, слины! — приказал он. Пленные подняли над головой связанные руки. — Видите? — спросил Гарун. — Кавары! — крикнул человек из племени равиров. — Нет! — оборвал его Сулейман. — Посмотрите на ятаган на предплечье! Острие указывает на тело! — Он взглянул на Гаруна. — Эти люди не кавары. — Нет, — сказал Гарун. — Аретаи разорили оазисы каваров! — закричал телохранитель паши племени та'кара. — Они засыпали колодцы! — Нет! — заревел Сулейман, схватившись за рукоять ятагана. — Это ложь! Поднялся невообразимый шум. Наконец Гарун поднял руку. — Сулейман сказал правду, — произнес он. — Аретаи не совершали набегов в этот сезон, а если бы и совершили, они не стали бы разрушать колодцы. Они — из Тахари. Это была высшая похвала, которую мог сделать представитель другого племени. — Кавары тоже, — отчетливо произнес Сулейман, — из Тахари. Крики стихли. — У нас ecть общий враг, который старается стравить нас между собой, — сказал Гарун. — Кто? — спросил Сулейман. Гарун обернулся к связанным пленным. Они опустили руки и повалились на колени. — Кто ваш хозяин? — гневно спросил Гарун. Один из несчастных поднял голову: — Тарна. — Кому она подчиняется? — Абдулу, соляному убару, — пролепетал человек и опустил голову. — Ничего не понимаю, — пожал плечами молодой хан таджуков. В левой руке он держал черный кожаный щит, в правой — тонкое черное копье из древесины тема. На поясе хана висел ятаган. Он носил тюрбан и откинутый на плечи бурнус. У хана были живые черные глаза с эпикантусом. К седлу он приторочил шлем причудливой формы с полукруглым султаном. Подобная воинская мода пришла явно не из Тахари. Молодой хан сердито переводил взгляд с одного лица на другое. — Я приехал сюда воевать. Вы что, не собираетесь биться 9 — Битва будет обязательно, — ответил Гарун, смерив хана внимательным взглядом. Затем, посмотрев на Сулеймана, он произнес: — Я говорю от всего сердца. Кавары и все подчиненные им племена переходят под твое командование. — Я слишком слаб, — ответил Сулейман. — Я еще не оправился от раны. Лучше ты командуй аретаями и всеми, кто готов биться на их стороне. Гарун посмотрел на молодого хана таджуков: — Ты готов мне подчиниться? — А ты поведешь меня в бой? — спросил хан. — Да. — Тогда я пойду за тобой. — Молодой хан поворотил кайила, потом, словно вспомнив что-то важное, развернулся: — Кто будет драться на твоем левом фланге? — Таджуки, — сказал Гарун. — Айййи! — закричал молодой хан, поднялся в стременах, потряс копьем и поскакал к своему войску. — Может быть, тебе стоит вернуться в Девять Колодцев? — спросил Гарун Сулеймана. — Нет, — произнес Сулейман — Я буду следить за дисциплиной своих людей Паши и их телохранители вернулись к своим отрядам — Может, прикончить этих слинов? — спросил Барам, указывая на стоящих на коленях пленников. Они прижались головами к земле и дрожали от ужаса — Нет, — ответил Гарун. — Отвести их к шатрам и заковать в цепи, как рабов. Рабов у нас будет много. Выручим за них хорошие деньги в Торе. Воин взял веревки, которыми были привязаны к седлу Гаруна пленники, и потащил их с поля боя. Со всех сторон звучали команды. Войска перестраивались. Скоро по пустыне двинулось гигантское войско. В центре шли кавары и аретаи. На правом фланге ехали та'кара и луразы, бакахи и ташиды, чары, кашани и равири. На левом фланге находились ти, араны и зевары. На самом его краю в сорока шеренгах шли таджуки. Позади нас с Гаруном растянулись цепи племен Тахари. — Как обстоят дела в стране дюн? — спросил Гарун. — Хорошо, — ответил я. Он накинул на плечи накидку от ветра. — Вижу, ты до сих пор носишь на левом запястье кусочек шелка? — Да, — ответил я. — Пока мы едем, расскажи, что произошло в стране дюн, — сказал он. — Я сделаю это с удовольствием, — поклонился я. — Только скажи, каким именем тебя называть? — Называй тем, которое знаешь лучше всех, — произнес он. — Хорошо, Хассан, — улыбнулся я.
Глава 24. Я НАХОЖУ ДЕВУШКУ, НО ВЫНУЖДЕН ЗАНИМАТЬСЯ ВОЕННЫМИ ДЕЛАМИ
В исходе сражения, состоявшегося в двадцати пасангах от касбаха соляного убара, никто не сомневался. Одно то, что Ибн-Саран вообще вышел нам навстречу с двадцатью пятью тысячами наемников, делает ему большую честь. Его почти мгновенно окружили. Наемники сообразили, какие силы им противостоят, только после того, как наши войска заняли ближайшие холмы. Мы превосходили противника численно в четыре или пять раз. Солдаты Ибн-Сарана, видя, что пути к отступлению отрезаны, бросали на песок щиты, втыкали в землю копья и ятаганы и спешивались. Тем не менее личная охрана соляного убара, те самые люди, которые сражались вместе с Тарной, оказали ожесточенное сопротивление. Мне удалось приблизиться к Ибн-Сарану на расстояние ста пятидесяти ярдов, Хассан или Гарун, высокий паша каваров, дошел до двадцати ярдов, он рубился как бешеный, но все равно был оттеснен стеной щитов и лесом копий. Тарну в бою я не видел. Ее люди сражались под командованием Ибн-Сарана. Полагаю, ее просто лишили права командовать. Ближе к вечеру Ибн-Саран и четыреста человек охраны прорвали наши ряды и ушли на северо-запад. Мы не стали их преследовать. — Он укроется в касбахе, — сказал Хассан. — Оттуда его будет очень трудно достать. Так и случилось. Крепости берутся с налета или не берутся вообще. У нас не было воды, чтобы держать в пустыне такую огромную армию. В лучшем случае мы могли оставить при касбахе небольшой гарнизон, который получал бы воду из Красного Камня. Такая осада может тянуться месяцами. Наши растянутые коммуникации будут провоцировать врага на бесконечные вылазки. Кроме того, небольшая группа осажденных может в любой момент легко прорвать осаду и уйти в пустыню. — Ибн-Саран, — сказал я, — может ускользнуть у тебя между пальцев. — Мы должны взять касбах, — сказал Хассан. — Возможно, я сумею тебе помочь, — произнес я и погладил кольцо на кожаном шнурке.Девушка грациозно опустилась на колени. Каждое ее движение выдавало тренированную бесстыжую рабыню. Она расчесывала длинные черные волосы гребнем из рога кайлаука. Гребень и облегающая шелковая накидка были желтого цвета. В зеркале она казалась просто прекрасной. Каким надо было быть дураком, чтобы отдать такую красавицу. А ведь в свое время я так и сделал. Она стояла на коленях на малиновых плитах пола. На левой лодыжке позвякивали колокольчики. По обеим сторонам зеркала горели две лампы на жире тарлариона. Она еще не заметила куска шелка, который я оставил на виду. Я наблюдал за рабыней. Однажды в подвале, под пытками агентов курий, она предала Царствующих Жрецов. Обнаженная, прикованная цепями к стене, в темноте, среди уртов, она плакала и молила о милосердии. Она рассказала все, что ей было известно о Сардаре, о планах Жрецов, об их обычаях и приспособлениях. Она рассказала им о слабости Роя. Не сомневаюсь, что Самос бросил бы эту девку в канаву с нечистотами и уртами, как только выбил бы из нее последние сведения. Ибн-Саран доставил ее в Тахари. Здесь она опознала меня при первой же встрече. В тесной накидке из красного шелка, кушаке и прозрачных шальварах она подавала вино во дворце Сулеймана в Девяти Колодцах. Она присутствовала в момент покушения на Сулеймана и свидетельствовала на суде, что это сделал я. Я видел, как она улыбалась, когда ее снимали с пыточного стола, Некогда она служила Царствующим Жрецам, затем работала на курий и их агентов. Теперь я смотрел, как она расчесывает волосы. Похоже, для нее межпланетная политика закончилась. Ее пощадили. Я наблюдал за движениями девушки и улыбался. Я знал, почему ее пощадили. Уж слишком соблазнительна и хороша собой была эта рабыня. Такое тело стоит больших денег. Видеть ее означало желать ее. Красотка Велла. Она отложила гребень и потянулась к флакону с духами. Она прикоснулась духами к шее, мочкам ушей, к плечам. Я знал этот запах. Он сопровождал меня на пути в Клим. Я его не забыл. Наконец маленький кусочек шелка привлек ее внимание. Она смотрела на него с удивлением и любопытством. Я вспомнил утро, когда вместе с другими стоял закованный в цепи у стены касбаха. Вспомнил высокое окошко, из которого махнула мне рукой рабыня в желтой шелковой накидке. Затем, с разрешения своего хозяина, она приоткрыла лицо. С каким презрением и насмешкой смотрела она на меня, ничтожного раба, отправляющегося в Клим, на вечные мучения и неминуемую погибель. Она швырнула мне подарок — квадратный платочек из невольничьего красного шелка, размером в восемнадцать квадратных дюймов, обильно смоченный духами, специально подобранными искусными парфюмерами с тем, чтобы лишний раз подчеркнуть всю рабскую прелесть ее рабской натуры. Она послала мне воздушный поцелуй и скрылась, подчинившись недовольному окрику хозяина. Я стоял позади нее. Я нажал на кнопку на кольце, чтобы она могла меня видеть. Рабыня взяла платок в руки. Это был потертый, порванный, выгоревший до белизны кусок шелка. Она долго смотрела на него, потом поднесла к лицу и вдохнула тонкий, едва сохранившийся аромат. Неожиданно она радостно воскликнула: — Тэрл! Тэрл! — Рабыня бросилась мне на шею, продолжая восклицать: — Тэрл! Тэрл, как я люблю тебя! Как я люблю тебя, Тэрл! Я перехватил ее руки и медленно отвел их от своего тела. Она пыталась прижаться ко мне губами, но я удерживал ее на расстоянии. Она отчаянно мотала головой из стороны в сторону. Из глаз ее покатились слезы. — Позволь мне поцеловать тебя! — кричала она. — Позволь мне тебя обнять! Я так люблю тебя! Я держал ее за плечи, не позволяя прикоснуться к себе. Она смотрела мне в глаза. — О Тэрл, неужели ты не можешь меня простить? Неужели ты никогда меня не простишь? — На колени! — приказал я. Красавица медленно опустилась на колени. — Тэрл? — прошептала она. Я вытащил из сундука тряпку. Это была старая, изодранная тряпка, измазанная в жиру и грязи, из дешевого, грубого материала. Я нашел ее на кухне Ибн-Сарана. — Надевай! — сказал я и швырнул тряпку ей в лицо. — Я очень дорогая рабыня, — пролепетала она. — Надевай. Она выскользнула из шелкового одеяния и брезгливо прикоснулась к тряпке. — Вначале сними колокольчики, — сказал я. Она села на плиты пола и один за другим стянула колокольчики с левой лодыжки. Затем Велла поднялась и обмоталась вонючей тряпкой. Тело ее непроизвольно содрогнулось, когда к нему прикоснулась жирная грязная ткань. Я обошел вокруг, придирчиво осматривая рабыню. Затем я сорвал с нее ожерелье, чтобы лучше смотрелись высокие груди, и оборвал подол тряпки, чтобы лучше видеть ноги. Затем я разорвал тряпку посередине, чтобы ничто не мешало любоваться деликатным изгибом между ее бедрами и грудью. Проделав все это, я отошел на несколько шагов. Она посмотрела мне в глаза. — Это одежда не для меня, Тэрл, — произнесла она. — Скрести руки и вытяни их перед собой, — приказал я. Она сделала, как я сказал. Я скрутил ее запястья кожаным ремнем. Оставался длинный конец, за который можно было вести ее за собой. — У нас мало времени, — сказал я. — Скоро начнется штурм касбаха. — Я люблю тебя, — произнесла она. Я посмотрел на нее с ненавистью. Похоже, мой гнев испугал Веллу. — Прости меня, я сильно тебя обидела, — прошептала она. — Я так из-за этого страдала. Ты даже не представляешь, как я рыдала и мучилась каждую ночь! Прости меня, Тэрл! Я молчал. — Это было жестоко, ужасно и подло. — Она опустила голову. — Я никогда не прощу себе, — прошептала она. — А ты, ты сможешь меня простить, Тэрл? Я огляделся. Лампа на жире тарлариона могла подойти. — Я дала против тебя ложные показания в Девяти Колодцах, — сказала она. — Я солгала. — Ты сделала так, как тебе велели, рабыня! — О, Тэрл! — зарыдала она. Потом она подняла голову и бесстрашно посмотрела мне в глаза. — Я хотела отправить тебя в Клим за то, что ты сделал в Лидиусе. — Меня не интересуют твои мотивы, — перебил ее я. Она смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Затем зарыдала и низко опустила голову. — Я выдала тебя Ибн-Сарану, — прошептала Велла. Я пожал плечами. — Разве это не ужасно? — Рабыня должна беспрекословно исполнять любую волю хозяина. Велла отвернулась к стене: — Я никогда не решусь сказать тебе, что еще я сделала. — Ты предала Царствующих Жрецов, — сказал я. — И в этом ты пошла до конца. — Это что-то изменит? — пролепетала она, смертельно побледнев. — Не знаю, — ответил я. — Это могло привести к уничтожению и Земли и Гора. Это могло привести к окончательной победе курий. Она задрожала. — Я проявила слабость. Они бросили меня в подвал. Там были урты. Мне стало очень страшно. Я ничего не могла сделать. А они обещали меня отпустить. Я дернул за кожаный ремень, чтобы проверить, насколько надежно скручены ее руки. — Тебя никогда не отпустят, — сказал я. — О, Тэрл! — рыдала она. Затем, успокоившись, она снова спросила: — Это что-нибудь изменит? — Не знаю, — ответил я. — В стальных мирах могут не поверить твоим уверениям. Она дрожала и всхлипывала. — Слишком многие знают о твоем предательстве, — сказал я. — Очень скоро твоя жизнь потеряет всякую цену. Я вспомнил Самоса. Этот человек не отличался терпением. Она взглянула на меня. — Меня подвергнут пыткам и посадят на кол? — спросила она. — И не надейся, — покачал головой я. — Ты — рабыня, и тебя ждет по-настоящему унизительная и мучительная казнь. В Порт-Каре тебя отправят на Свалку Смерти. Разденут, свяжут и бросят в канаву с уртами. Она в ужасе опустилась на колени. Я долго смотрел на Веллу. Наконец она подняла голову: — Сможешь ли ты простить меня за то, что я сделала? — То, что тебя так волнует, для меня совершенно не важно. Ты — рабыня. Ты исполняла волю своего хозяина. Ни один мужчина не станет преследовать женщину за послушание своему хозяину. — Значит, — мягко произнесла она, — ты не окажешь мне чести жестоким наказанием? — Я не собираюсь тебя прощать, — ответил я. — Ты позволила себе много удовольствий, на которые не имела права. — Каких удовольствий? — уставилась она на меня. — В Девяти Колодцах, — сказал я, — после того как ты дала ложные показания и тебя сняли с пыточного стола, ты посмотрела на меня и улыбнулась. — И все? — опешила она. — Такая мелочь? Прости меня, Тэрл. — Когда меня заковали в цепи и приговорили к каторжным работам в Климе, ты снова улыбнулась. И бросила мне подарок. Шелковый платочек. И еще ты послала мне воздушный поцелуй. — Я ненавидела тебя! — крикнула она, стоя на коленях. Я улыбнулся. — Я поступила как рабыня, — прошептала Велла, опустив голову. — А ты знаешь, почему ты поступила как рабыня? — спросил я. — Нет. Я посмотрел на нее. Она стояла на коленях в короткой грязной накидке и затравленно смотрела на меня снизу вверх. — Потому, что ты и есть рабыня. — Тэрл! В дверь постучали. Я скользнул за спину девушки и упер лезвие кинжала в ее горло. — Только попробуй закричать, — предупредил я. Она поспешно кивнула. — Велла! Велла! — звали снаружи. Стук усилился. — Ты мне не веришь, Тэрл? — тихо спросила она. — Ты — рабыня, — прошептал я. — Ответь. — Нож по-прежнему маячил возле ее горла. — Да, господин! — откликнулась она. — Не забудь, что к началу двадцатого ана ты должна доставить удовольствие стражникам в северной башне! — Я почти готова, господин. Я не опоздаю. — Если опоздаешь хоть на пять ен, тебя поласкают пять пальцев из сырой кожи. — Так называют в шутку специальный кнут для рабынь. Удары его весьма чувствительны, но благодаря мягкости кожи кнут не портит внешнего вида девушки. — Я не опоздаю, господин! — крикнула Велла. Мужчина ушел. — Ты подвергаешь себя большой опасности, — прошептала она. — Тебе надо бежать. Я вложил кинжал в ножны. — Люди в касбахе находятся в еще большей опасности, — улыбнулся я. — Как ты сюда попал? — спросила она. — Разве здесь есть потайной ход? Я пожал плечами: — Они меня не заметили. Любопытство не украшает кейджеру. Она оцепенела. Я ждал у ворот касбаха, невидимый для окружающих в защитном поле кольца. Когда из ворот выехал на разведку небольшой отряд, я просто проскользнул внутрь. Потом я прошелся по кухням касбаха в поисках подходящего одеяния для Веллы. Я еще раз взглянул на стоящие по сторонам зеркала лампы. Одна из них подойдет. Вскоре, держа в руке лампу и таща за собой связанную рабыню, я вошел в длинный холл. Мы миновали нескольких стражников. На мне была одежда воина соляного убара, которую я позаимствовал у пленного. В касбахе несли службу новые наемники. На меня никто не обращал внимания, все смотрели на соблазнительную рабыню, одетую нарочито безобразно. Велла, ничтожная потаскуха, грациозно несла свое роскошное тело, принимаясь сладострастно покачивать бедрами каждый раз, когда на нее падал взгляд мужчины. Я посмеивался, а она сердито трясла головой. Подойдя к узкому окошку, через которое вряд ли смог бы протиснуться взрослый мужчина, я поднял лампу и несколько раз качнул ею из стороны в сторону. Затем я задул лампу. Мы стояли в темноте, в узенькое окошко едва пробивался тусклый лунный свет. Часовой на стене отбил двадцатый ан. — Тэрл, меня ждут в северной башне, — сказала Велла. — Уже двадцатый. — Подождут, — ответил я. — Если я не приду, они пойдут меня искать. И обнаружат тебя. Беги, если можешь. Я увидел скачущих по пустыне всадников. — Они ждут меня в северной башне, — повторила Велла. — Я думаю, воинам в северной башне сейчас будет не до рабыни. — Не понимаю, — сказала она. Я уже побывал в северной башне, под охраной которой находились северные ворота. — Скоро касбах падет. — Касбах никогда не падет, — покачала головой девушка. — Запасов воды и продовольствия хватит на несколько месяцев. Один человек на стене стоит десятерых в пустыне. Ни одна армия не продержится в пустыне так долго. В караульном помещении у северных ворот барахтались десять связанных стражников. Рты их были заткнуты кляпами, сами же они только начали приходить в сознание. Вверху, на самой башне, лежали еще десять. Мы услышали последний удар гонга. Наступил двадцатый ан. — Беги! — прошептала Велла. — Беги! Северные ворота крепости были открыты настежь, что явилось весьма печальной новостью для защитников касбаха. — Беги! — прошептала Велла. — Посмотри, — сказал я и притянул ее к окошку. Она чуть не закричала, и мне пришлось закрыть ей рот рукой. Рабыня дергалась и пыталась вырваться. Девушка касбаха пришла в ужас от представшего перед ее глазами зрелища. Как всякая красивая женщина, будь она свободной или рабыней, она прекрасно понимала, чем это может для нее закончиться. Она попыталась крикнуть, но ничего не вышло. — Давай, давай, — проворчал я. — Поднимай тревогу! Из-под моей тяжелой руки раздавалось лишь приглушенное мычание. Она дико вращала глазами и жалобно стонала. Всадники летели к касбаху. Впереди несся Хассан, белый бурнус развевался за его спиной. Спустя мгновение стража на стене подняла тревогу. Раздались крики, часовой отчаянно загремел огромным молотом по тревожному гонгу. Во двор повыскакивали люди. Отряды воинов устремились на стены. Но, к великому ужасу защитников касбаха, всадники уже находились внутри крепости. Они спрыгивали с кайилов и устремлялись наверх по узким винтовым лестницам, торопясь захватить сторожевые башни. Северная башня пала. Нападающие все прибывали, растекаясь по всему касбаху. Защитники пытались оказать сопротивление. Со всех сторон раздавался звон стали и яростные крики. Мелькали факелы, к реву боя примешивались стоны и вопли раненых. Я убрал руку с лица девушки. — Можешь кричать, рабыня, — насмешливо произнес я. — Подай сигнал тревоги. — Почему ты не позволил мне сделать это раньше? — спросила она. — Они убьют нас обоих. — Как и все девушки, она испытывала ужас перед всадниками пустыни. Я резко развернул ее и толкнул в спину. — Потому что я — один из них. Она застонала. Я затолкал рабыню в ее же собственную комнату с широкими малиновыми плитами и огромным зеркалом, перед которым стояла теперь только одна лампа. — Ты вернулся ко мне, — простонала она, прижимаясь к моей груди. — Я так ждала этой минуты. Я мечтала о том, когда ты вернешься. Я оттолкнул рабыню. Крики приближались. — Я вернулся к тебе, — сказал я. — Ты любишь меня! — крикнула Велла, но тут же осеклась, увидев мои глаза. — Тогда скажи, зачем ты вернулся? — спросила она упавшим голосом. — Я хочу тебя. — Ты меня любишь, — прошептала она. — Нет. — Не понимаю, — еле слышно произнесла она. — Бестолковая рабыня с планеты Земля, — рассмеялся я. — Ты так ничего и не поняла в собственной привлекательности. Ты так и не поняла, что, глядя на тебя, мужчина теряет разум. Ты даже не подозреваешь, какие ты вызываешь желания. Как ты была дурой, так ею и осталась. — Я знаю, что я привлекательна, — испуганно произнесла Велла. — Ты — тупая самка, — сказал я. — Ты не знаешь, как действует на мужчин твой вид. Она резко обернулась ко мне. Глаза ее сверкали. — Ну, как он на вас действует? — резко спросила она. — Видеть тебя — значит хотеть тебя, а хотеть тебя — значит хотеть тобой обладать. — Обладать! — в ужасе повторила она. — Да, — кивнул я. — Каждый мужчина хочет безраздельно владеть своей женщиной Он хочет, чтобы она подчинялась ему безоговорочно. Он хочет иметь над ней абсолютную, непререкаемую власть. Вообще мужчины делятся на тех, кто следует своей природе, и тех, кто ей не следует. Первые всегда веселы и жизнерадостны, они живут долго. Вторые — несчастны и подвержены всевозможным болезням. По статистике они живут значительно меньше. — Мужчины хотят, чтобы женщины были свободны! — заявила Велла. — Иногда мужчины не прочь предоставить женщинам кое-какую свободу, — ответил я. — Чтобы потом получить больше удовольствия. Не сомневаюсь, тебе приходилось сталкиваться с хозяевами, которые позволяли рабыням высказывать свое мнение. В такие моменты она действительно может говорить все, что думает. Но она всегда знает, что это свободомыслие прекратится по первому требованию мужчины. Это наполняет ее радостью, женщина наслаждается властью мужчины. Он дарит ей то, о чем она всегда втайне мечтала, — возможность раствориться в личности сильного и волевого человека. — На Земле провозглашено равноправие! — выкрикнула она. — Земля имеет сложную и запутанную политическую историю, — сказал я. — Через сотни лет современные концепции приведут к невиданным последствиям, от которых их авторы пришли бы в неописуемый ужас. На Земле людям удалось построить чудовищную ловушку, в которую они сами же угодили. Возможно, им удастся расшатать ее прутья. А может, они тихо умрут в ими же созданной клетке. Велла молчала. — Ты почувствовала, — спросил я, — что на Горе женщины гораздо счастливее, чем на Земле? — Нет, — сказала она. — Нет. Нет! — На колени! — приказал я. Она опустилась на колени. — Кого на Горе ты считаешь самыми счастливыми женщинами? — спросил я. — Большинство счастливых женщин на Горе — простые рабыни, — ответила Велла. — Мужчина генетически предрасположен к господству, — сказал я. — Это не вызывает сомнения ни у кого, кто в состоянии сформулировать свое' мнение по данному вопросу. Иногда отрицать эту истину выгодно, но это уже предмет для другого разговора. — Я не сомневаюсь в том, что мужчины генетически предрасположены к господству, — сказала Велла. — Но они должны контролировать эту предрасположенность. — Прикажи человеку не дышать, прикажи сердцу не биться, — сказал я, — прикажи мужчине не быть самим собой. Велла растерянно посмотрела на меня. — Я нарисовал тебе реальную ситуацию, — сказал я. — Невозможно отрицать, что мужчина предрасположен к господству. Представляется ли тебе возможным, чтобы эти качества получили развитие только у него? Она стояла передо мной на коленях и молчала. — Не кажется ли тебе, что эволюционное развитие мужчин и женщин шло параллельно? — Нет, — сказала Велла. — Не кажется. — Природа учила мужчину повелевать. Она же давала уроки тем, кто должен ему подчиняться. Велла сердито посмотрела на меня. — Каких мужчин предпочитают женщины, сильных или слабых? — Сильных, — сказала она. — Почему это так? — спросил я. Она молчала, опустив голову. — Послушай, Тэрл, — сказала она наконец, — что делать, если я тоже испытываю эти низменные потребности? Что делать, если сердцем я стремлюсь подчиняться мужчине? — Здоровое общество, — ответил я, — сумело бы удовлетворить твои потребности. Она взглянула на меня. — Надеюсь, ты знакома с отношениями между хозяином и рабыней на Горе? — спросил я. — Еще как, — огрызнулась Велла. — Наиболее полная и завершенная картина женской подчиненности имеет место при женском рабстве. Именно здесь достигается полная зависимость женщины от капризов и милосердия мужчины. — Я посмотрел на девушку. — Красотка Велла, — улыбнулся я, — видеть тебя означает хотеть тебя, а хотеть тебя означает хотеть владеть тобой, полностью, безраздельно, до конца. — Это так низко, — расплакалась она. — Это похоть, недостойная и непристойная страсть. Крики раздавались совсем рядом, за дверью. — Нет! — крикнула она вдруг, вскочила на ноги и попыталась бежать. Я схватил ее за руки и швырнул на пол, после чего крепко привязал остатком ремня кисти ее рук к лодыжкам. Конец ремня я завязал таким образом, чтобы она не смогла до него дотянуться. Я посмотрел на Веллу. Она валялась на полу, связанная, едва прикрытая грязной жирной тряпкой. Она была невыразимо привлекательна. Рабыня с трудом села и посмотрела на себя в зеркало. Стягивающий ее руки и ноги ремень не позволял ей дотянуться до висящей на цепи лампы. — Освободи меня! — заплакала Велла. — Освободи меня! Я проверил узлы. Ремни держали надежно. Из коридора доносился звон ятаганов. — Я никогда не стану свободной? — спросила она. Высоко на левом бедре девушки я разглядел изображение четырех рогов боска. Я ощупал клеймо. Она дернулась. — Меня клеймил камчак, — сказала она. Придется клеймить заново, подумал я. — Для чего ты меня связал? — спросила она. Я захватил длинную прядь ее черных волос, примерно полтора дюйма толщиной, и завязал ее в узел на щеке. — Рабский узел, — прошептала она. — Теперь все будут знать, что тебя уже взяли, — пояснил я. — Взяли? Я поднялся на ноги. Она каталась по полу, стараясь освободиться. Я направился к дверям. — Тэрл! — позвала Велла. Я обернулся. — Я люблю тебя! — Ты непревзойденная актриса, — бросил я. — Нет! — крикнула она. — Это правда! — Меня не интересует, правда это или нет, — сказал я. Велла смотрела на меня полными слез глазами. На правой щеке болтался завязанный мной узел. — Тебе в самом деле все равно? — спросила она. — Абсолютно. — Ты не любишь меня! — Ни капли, — сказал я. — Но ты же пришел сюда. — Она пыталась вырвать руки. — Ты же многим рисковал! Чего же ты от меня хотел? — Хотел владеть тобой, — рассмеялся я. — Ты мужчина Земли! — воскликнула она. — Нет, — сказал я. — Я мужчина Гора. — Да, — прошептала она. — Я вижу это по твоим глазам. Я отдана на милость мужчины Гора. — Ее прекрасное тело задрожало в предчувствии возможных последствий. Я повернулся к двери. — Тэрл! — крикнула Велла. — Я буду рабыней? — Да, — сказал я. — Настоящей? — недоверчиво спросила она. — Да. — И меня будут бить плетью? — Да. — И ты сможешь меня ударить? Ты сможешь высечь меня за то, что я тебе не понравлюсь? Ты же был на Земле, неужели ты сможешь это сделать, Тэрл? — Ты уже меня разозлила, — сказал я, вспомнив, как она улыбнулась в Девяти Колодцах. Потом я вспомнил окошко в стене касбаха, из которого она послала мне воздушный поцелуй и бросила шелковый платок. — Значит, меня сейчас высекут? — спросила она. Сделать это было нетрудно. Она лежала связанная, в короткой грязной накидке. — Нет, — сказал я. Я подошел к ней и показал кусок смятого, выцветшего шелка, который забрал с собой в Клим и принес обратно. Она затравленно посмотрела на платок. Я повязал его на левую руку девушки, рядом с ремнем на запястье. Именно так я и носил этот платок. — Когда ты меня высечешь? — спросила она. — Когда мне будет удобно, — ответил я. Дверь распахнулась, и в комнату, спинами к нам, ввалились два наемника, на них наседали атакующие, звенели ятаганы. Один из воинов обернулся ко мне. Я выхватил ятаган. Он понял, что я его враг. Завязалась драка. Я нанес своему противнику смертельный удар. Его напарника уже зарубили у двери. Я сбросил с себя одежду воина соляного убара. Меня поприветствовали поднятымиятаганами. — Сейчас я к вам присоединюсь! — крикнул я, ударами сапога выкатил два трупа из комнаты, запер тяжелые двери и обернулся к Велле. Мы снова остались одни в ее комнате, освещенной лампой на жире тарлариона. Она сидела на полу, наклонившись вперед, кисти рук были привязаны к лодыжкам, накидка оставляла открытыми стройные бедра и пышную грудь девушки. Я сорвал грязную тряпку и отшвырнул ее в сторону. Икры были просто великолепны. — Ты исключительно красивая рабыня, Велла, — сказал я. — Которой хотят владеть? — Да. — В этом мире, — вдруг заплакала она, — мной будут владеть! — Тобой уже владеют, — заметил я. — Да, — кивнула она. — Я знаю. Мной уже владеют. — Полагаю, — произнес я, — следует отдать тебя Хакиму из Тора. — Нет! — неожиданно крикнула она. — Пожалуйста, нет! — Я волен делать все, что пожелаю, — напомнил я. — Нет, нет, нет, нет! — выкрикивала Велла сквозь рыдания. Я подошел к ней и губной помадой сделал на плече девушки надпись на тахарском языке. — Что это означает? — плача, спросила она. — То, что ты являешься рабыней Хакима из Тора. Она в ужасе смотрела на свое исписанное тело. — Нет, Тэрл, пожалуйста, нет! — зарыдала она. Я поднялся. Она смотрела на меня. — Тэрл! — Замолчи, рабыня! — приказал я. — Хорошо. — Она опустила голову. — Хорошо? — переспросил я. В глазах ее блестели слезы. — Слушаюсь, господин, — исправилась она. Я вышел из комнаты и запер за собой дверь. В коридоре продолжался смертельный бой. Это была мужская работа. Есть время для дела, и есть время для рабынь. Пора было заняться делом. Я направился туда, откуда доносился звон стали.
Глава 25. ПАДЕНИЕ ВТОРОГО КАСБАХА. О ТОМ, КАК ПОСТУПИЛИ С ТАРНОЙ
— Где Ибн-Саран? — спросил Гарун. На нем развевалось белое одеяние верховного паши каваров. — Я не знаю! Не знаю! — кричал стоящий перед ним на коленях человек со связанными за спиной руками. — Мы обыскали весь касбах, — произнес находящийся рядом воин. — Его нигде нет. Ускользнуть он тоже не мог. — Значит, он еще здесь! — крикнул другой. Гарун, или Хассан, как я продолжал его называть, пнул связанного пленника сапогом. — Он где-то здесь! — не мог успокоиться воин. — Надо поджечь касбах, — предложил кто-то. — Нет, — покачал головой Гарун. Касбах представлял собой большую ценность, и он хотел использовать его в интересах каваров. Я еще раз осмотрел стоящих на коленях пленников. Ибн-Сарана среди них не было. Снаружи, возле стены касбаха, выстроили еще одну толпу взятых в плен. Ибн-Сарана не было и среди них. Пропал не только он. Ни среди убитых, ни среди пленных не было маленького водоноса Абдула, прихвостня великого Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара. Исчез и Хамид, предатель аретаев, человек, который попытался убить Сулейман-пашу. Гарун развернулся, вспрыгнул на помост соляного убара и зашагал по нему, словно разъяренный ларл. Белый бурнус развевался за его плечами. — Предположим, — сказал я, обращаясь к Хассану, — что Ибн-Саран укрылся в этом касбахе. — Так и было! — крикнул Хассан. — Теперь давай предположим, что мы хорошо все обыскали и что никто не просочился через наши заградительные отряды. — Весьма ценные предположения, — огрызнулся Хассан. — Может, ты просто объяснишь, почему его нет ни среди пленных, ни среди убитых? — Рядом находится еще один касбах, принадлежащий его стороннице Тарне. — Он не мог добраться до него через пустыню, — вмешался воин. — Значит, он добрался до него другим способом! — воскликнул Хассан. — Идите за мной! — Схватив факел, он спустился в огромный подвал, где спустя час поисковая группа натолкнулась на крошечную дверь, ведущую в подземный тоннель. — Ибн-Саран у Тарны, — сказал кто-то. — Мы не догадались окружить второй касбах! — простонал другой воин. — Ибн-Саран просочился сквозь наши посты. Мы его потеряли! — воскликнул первый. — Думаю, еще нет, — улыбнулся Хассан. ' Воины умолкли. Наконец визирь Гаруна, Барам, шейх Безхада, почтительно спросил: — Тогда где же он, высокий паша? — Дело в том, что касбах Тарны окружен. — Это невозможно, — сказалСулейман-паша, опиравшийся на своего телохранителя. В руке он все еще сжимал ятаган. — Там нет никого из аретаев. Остальные паши тоже покачали головами. Касбах Тарны не окружали ни чары, ни луразы, ни таджуки, ни араны. Его не окружал никто. — Кто окружил касбах Тарны, если этого не делали ни кавары, ни аретаи и ни одно другое племя? — спросил Сулейман. — Он окружен тысячью всадников на кайилах, вооруженных копьями, — сказал Гарун. — Откуда взялись эти всадники? — опешил Сулейман. — Обсудим эти вопросы вечером, за чашечкой доброго базийского чая, — лукаво прищурился Гарун. — А сейчас есть дела поважнее. — Хитрый каварский слин, — улыбнулся Сулейман-паша. — Ты прозорлив и отважен, как Хассан-бандит, на которого ты здорово смахиваешь. — Мне об этом уже говорили, — рассмеялся Гарун. — Должно быть, этот Хассан отчаянный и красивый парень. — Об этом самое время поговорить вечером, за чашечкой доброго базийского чая, — сказал Сулейман, пристально глядя на Гаруна. — Правильно, — кивнул Гарун. С этими словами Хассан нырнул в тоннель. За ним последовали сотни воинов, в том числе и я. Многие несли факелы и лампы.На верху самой высокой башни касбаха Тарны мы с Хассаном загнали в угол Ибн-Сарана. — Он мой! — крикнул Хассан. — Осторожнее, — произнес я. В следующую секунду воины бросились друг на друга. Подобной работы ятаганами мне еще не приходилось видеть. Затем дерущиеся разошлись на несколько шагов. — Ты хорошо бьешься, — сказал Ибн-Саран, покачнувшись. — Но я всегда тебя побивал. — Это было давно, — ответил Хассан. — Да, — произнес Ибн-Саран, — прошло немало лет. Увидев меня, он махнул ятаганом. — Добиться победы, — сказал я, — значит потерять врага. Ибн-Саран склонил голову, как требовал этикет Тахари. Затем с побелевшим лицом он шагнул на край башни и бросился вниз. Хассан вложил ятаган в ножны. — У меня было два брата, — сказал он. — Один сражался за Царствующих Жрецов. Он погиб в пустыне. Второй воевал за курий. Он погиб на башне касбаха Тарны. — А ты? — спросил я. — Я старался ни во что не вмешиваться, — произнес он. — И понял, что это невозможно. — Середины не бывает, — сказал я. — Не бывает, — вздохнул Хассан и посмотрел на меня. — Раньше, — сказал он, — у меня было два брата. — Он положил руки мне на плечи. В глазах его блестели слезы. — Теперь остался только один. Мы разделили с ним соль на горящей крыше в Красном Камне. — Брат мой, — сказал я. — Брат мой, — ответил он. Хассан встряхнулся. — У нас много работы, — сказал он, и мы поспешили спуститься с башни на крепостную стену. Оттуда я увидел, как гонят назад пленников, успевших бежать из касбаха в пустыню. Среди них шагал связанный водонос Абдул. В спину ему упиралось острие копья. Неподалеку от Hero, спотыкаясь, брел привязанный к двум кайилам Хамид, бывший помощник Шакара, предводителя отряда аретаев. Шакар тоже принял участие в погоне, надеясь задержать несчастного Хамида. Какова бы ни была вина Хамида в покушении на Сулейман-пашу, он опозорил свое имя переходом на сторону соляного убара. Предатель поднял клинок на собственный народ. Мы с Хассаном спустились во дворик крепости. Больше всего я поразился, опознав начальника загадочных копьеносцев Хассана. Увидев меня с высокого седла кайила, всадник сдернул с лица повязку. — Т'Зшал! — опешил я. Бородатое лицо расплылось в улыбке. — Я решил послать в Клим продовольствие, тысячу кайилов и тысячу копий, — объяснил Хассан. — Я знал, что эти люди мне пригодятся. Т'Зшал потряс копьем, и кайил попятился. — Мы никогда не забудем каваров, паша, — произнес он. Мне показалось, что Хассан допустил большую ошибку. Все-таки таких людей вооружать не стоит. Т'Зшал мастерски развернул кайила. Он родился в Тахари. Затем, подняв тучи песка, он поскакал в пустыню, чтобы принять командование над своими людьми. Хамид и Абдул упали на колени. Хассан поднес клинок к горлу Хамида. — Кто ударил Сулейман-пашу? — спросил он. Хамид поднял голову. Рядом стояли Сулейман и Шакар. — Это сделал я, — еле слышно произнес Хамид. — Увести, — распорядился Сулейман-паша. Пленного уволокли. — Откуда ты узнал, что именно он ударил меня? — спросил Сулейман. — Я был там, — ответил Хассан. — И все видел. — Гарун, высокий паша каваров! — воскликнул Шакар. Хассан улыбнулся. — Но тебя там не было, — нахмурился Шакар. — Там находились аретаи, Ибн-Саран, Хаким из Тора и… — Шакар осекся. — И Хассан-бандит, — закончил Хассан. — Так это ты? — расхохотался Сулейман. — Конечно, не могут же одновременно существовать два таких отважных и красивых парня! — Канарский слин! — хлопнул себя по ляжкам Сулей-ман. — Только не слишком распространяйся о моем втором обличье, — предупредил Хассан. — Временами мне просто необходимо менять внешность, особенно когда обязанности паши начинают меня тяготить. — Я тебя понимаю, — кивнул Сулейман. — Никто не узнает твоей тайны, можешь не волноваться. — И я не произнесу ни слова, — пообещал Шакар. — А ты, значит, Хаким из Тора? — повернулся ко мне Сулейман. — Да, высокий паша, — ответил я. — Я сожалею, что мы несправедливо обошлись с тобой, — сказал он. Я пожал плечами. — В касбахе еще продолжаются мелкие стычки. С вашего разрешения я удалюсь. — Пусть будет твой глаз верным, а сталь быстрой, — сказал Сулейман-паша. Я поклонился. — Как поступить с маленьким слином? — спросил Шакар, показывая на скрючившегося в песке Абдула. — Этого тоже увести, — распорядился Сулейман-паша. На горло Абдула тут же накинули веревку, и хнычущего пленника уволокли. Я посмотрел на центральную башню касбаха. Во внутренних помещениях продолжался бой. — Найдите Тарну, — сказал Сулейман-паша. — И приведите ее ко мне. Несколько человек тут же кинулись исполнять его приказание. Мне стало жаль эту женщину. Будучи свободной, она засыпала колодцы. Теперь ее ожидали долгие и мучительные пытки. На относительно безболезненную смерть на колу она могла не рассчитывать. Люди Тахари не прощают тех, кто засыпает колодцы. За такое преступление снисхождения не бывает. Я отошел в сторону. Увидев меня, Тарна оторопела. — Ты! — воскликнула она. Она совсем обезумела от горя. Разбойница облачилась в мужское одеяние. Не надела она только каффию и агал. Не было также повязки от песка и ветра. Гордая голова и красивое лицо оставались открытыми. Длинные волосы разметались по откинутому бурнусу. Одежда была изодрана и грязна. Правая штанина оказалась распорота. Левый рукав исполосовали ударами ятагана, материя свисала рваными клочьями. Мне показалось, что она не ранена. На левой щеке девушки застыли комья грязи. — Ты пришел за мной? — крикнула она, сжимая в руке ятаган. — Ты проиграла, — сказал я. — Все кончено. Она с ненавистью смотрела на меня. Мне показалось, что в ее ярких черных глазах сверкнули слезы. Я увидел перед собой женщину. Затем она снова стала Тарной. — Никогда! — крикнула она. — Но это так, — сказал я. — Нет! До нас доносился шум боя, рубились где-то неподалеку. — Касбах пал, — сказал я. — Ибн-Саран убит. Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, находятся внутри крепости. — Я знаю, — печально произнесла она. — Я знаю. — Тебя отстранили от командования. Ты больше не нужна. Те, кто когда-то служили тебе, сейчас спасают свои жизни. Касбах пал. Она смотрела на меня. — Ты осталась одна, — сказал я. — Все кончено. — Я знаю, — ответила Тарна и вдруг гордо вскинула голову. — Откуда ты узнал, где меня можно найти? — Я немного знаком с покоями Тарны, — улыбнулся я. — Ну, конечно, — она улыбнулась мне в ответ. — Значит, ты пришел за мной? — Да. — Не сомневаюсь, что человека, который притащит меня на веревке пред светлые очи благородных пашей Су-леймана и Гаруна, ожидает большая награда. — Надеюсь, что так и будет. — Идиот! — взорвалась она. — Слин! Я — Тарна! — Она взмахнула ятаганом. — Я сражаюсь лучше любого мужчины! Я встретил ее атаку. Тарна оказалась опытным бойцом. Я защищался от ее ударов, стараясь делать это помягче, чтобы она не потянула плечо. Я позволял ей колоть, рубить, делать выпады и защищаться. Дважды она в ужасе отпрыгивала назад, сознавая, что раскрылась для моего удара, но я ее не зарубил. — Ты не соперник для воина, — сказал я. Я не преувеличивал. Мне приходилось скрещивать клинки с сотнями людей, любой из которых прикончил бы ее в два счета. Тарна продолжала яростно нападать. Я играючи отбивал удары красавицы. Она рубила, рыдая от злости. Отбив выпад, я провел клинком по ее животу, показывая, как нельзя нападать. Она отступила и снова бросилась вперед. На этот раз я защищался жестко, чтобы она прочувствовала вес ятагана в руке мужчины. Она тут же стала пятиться, пока не уперлась спиной в колонну. Оружие ее опустилось. Тарна не могла поднять руку. Я поднес клинок к ее груди. Она дико взвизгнула и метнулась в сторону. Снова подняв ятаган, Тарна кинулась в бой. Я встретил ее оружие высоко над головой, а потом резко отбил его в сторону. Потеряв равновесие, Тарна полетела на пол. Я тут же наступил сапогом на ее правую руку. Маленькая кисть разжалась, и ятаган со звоном покатился по каменным плитам. Я приставил клинок к ее горлу. — Встань, — приказал я. Подняв ее ятаган, я переломил его о колено и швырнул обломки в угол. Тарна застыла посреди комнаты. — Можешь надеть на меня веревку, — сказала она. — Ты завоевал меня, воин. Я обошел разбойницу кругом, рассматривая приобретение. Она гневно сверкала глазами. Легким ударом ятагана я разрезал до конца левую штанину ее шальваров. У нее оказались восхитительные ноги. — Пожалуйста, — произнесла она. — Сними сапоги, — приказал я. Пленница недовольно повиновалась. — Ты что, собираешься привести меня к пашам босую? — спросила она. — Ты так сильно меня ненавидишь, что собираешься еще и опозорить? — Разве я не взял тебя в плен? — спросил я. — Взял. — Тогда делай, что тебе говорят. Потом я приказал ей встать на колени. Она опустилась на плиты и уронила голову на руки. Несколькими взмахами ятагана я раздел ее догола. — Что тут у нас? — спросил, входя в комнату, Хассан. Я с удивлением отметил, что он переоделся. Вместо белоснежного одеяния высокого паши каваров он облачился в простую и добротную одежду разбойника. — Подними голову, красотка, — сказал я, подсунув острие ятагана под подбородок девушки. Она посмотрела на Хассана залитыми слезами глазами. В этот момент она была невероятно красива. — Перед тобой Тарна, — сказал я. — Такая хорошенькая? — улыбнулся Хассан. — Ага. — Твоя добыча, — развел он руками. — Надевай веревку ей на шею. Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, хотят ее видеть. Я улыбнулся и вытащил из-за кушака моток грубой невольничьей веревки. — Не сомневаюсь, — сказал Хассан, — что Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, заплатят хорошие деньги человеку, который приведет им Тарну. — Надеюсь, — ответил я. — Сулейман просто жаждет ее увидеть, — добавил Хассан. Я набросил петлю на шею красавицы. Она была моей. Хассан разглядывал обнаженную соблазнительную женщину. — Я не хочу умирать! — неожиданно крикнула она. — Я не хочу умирать! — Наказание за порчу колодца не бывает легким, — заметил Хассан. Тарна рыдала, уронив голову на пол. Моя веревка уже затянулась на ее шее. — Пошли, женщина. — Я потянул за веревку, и ее голова дернулась. — Тебя хотят видеть паши. — Неужели нет выхода? — простонала она. — Для тебя выхода уже нет, — сказал я. — Тебя взяли в плен. — Да, — тупо повторила она. — Меня взяли в плен. — Думаешь ли ты, Хассан, то же, что и я? — подмигнул я Хассану — Есть ли у нее надежда сохранить жизнь? — Может быть, — улыбнулся Хассан. — Что? — крикнула Тарна. — Что надо сделать? — Забудь об этом, — отмахнулся я. — Что надо сделать? — рыдала Тарна. — Даже не стоит пробовать, — сказал Хассан. — Ты все равно не согласишься. Ты же такая гордая, благородная и утонченная. Я дернул за веревку, как если бы собирался тащить Тарну к пашам. — Что надо сделать? — завизжала она. — Для тебя будет лучше немного потерпеть и достойно умереть на колу в Девяти Колодцах, — сказал Хассан. — Что надо сделать? — рыдала Тарна. — Это так ужасно, так унизительно и так чувственно, — проговорил я. 386 — Что это? — повторяла сквозь рыдания связанная красавица — Ну, пожалуйста, что 9 — Если не ошибаюсь, — сказал Хассан, — на нижних уровнях содержатся рабыни. — Да, — кивнула Тарна. — На радость моим воинам. — У тебя больше нет воинов, — напомнил я. — Я поняла! — крикнула Тарна. — Я могла бы затеряться среди рабынь! — Это шанс, — рассудительно произнес Хассан. — Но у меня нет клейма! — заплакала девушка. — Это можно устроить, — пообещал Хассан. — Но тогда, — Тарна в ужасе взглянула на него, — я и в самом деле стану рабыней! — Я знал, что ты не согласишься, — пожал плечами Хассан. Я дернул за веревку. Подбородок красавицы взлетел кверху. Узел находился как раз под подбородком. — Нет! — закричала она. — Нет! Лучше сделайте меня рабыней. Пожалуйста! — Девушка разрыдалась. — Это очень рискованное дело, — нахмурился Хассан. — Если об этом узнает Гарун, высокий паша каваров, он живьем сдерет с меня кожу! — Пожалуйста! — плакала Тарна. — Слишком сложно, — нахмурился я. — Пожалуйста, умоляю вас! — Что будем делать? — спросил я. — Прежде всего, — заявил Хассан, — невольничья веревка на шее не подойдет. Лучше тащить ее за связанные руки. — Не вижу большой проблемы, — сказал я. — Большая проблема возникнет, когда мы поведем ее через зал и по коридорам. — Я могу идти, опустив голову, как рабыня, — сказала Тарна. — Большинство рабынь, — тут же оживился Хассан, — ходят очень гордо. Они гордятся тем, что находятся во власти мужчин. Они познали собственную женственность. Хотя формально они и не свободны, рабыни представляются мне самыми свободными и счастливыми женщинами. Они ближе других подошли к истинной сути женщины — полному подчинению мужской воле, послушанию и раболепию. Таким образом, обретая собственную сущность, рабыни приходят к абсолютной свободе В этом и заключен парадокс. Большинство рабынь на словах порицают институт рабства, но эта напыщенная, фальшивая риторика опровергается их же собственным поведением. Не побывавшая в рабстве девушка никогда не сможет ощутить всю глубину свободы. Протесты рабынь, как я заметил, направлены не против рабства как такового, а против конкретного хозяина. Дайте им настоящего господина, и все будет в порядке. В хорошем ошейнике женщина просто светится от счастья и радости. — Они в самом деле гордятся тем, что они рабыни? — недоверчиво спросила Тарна. — Большинство, — сказал Хассан. — Ты, скорее всего, и не видела настоящих рабынь. Нельзя судить по невольницам, которые прислуживают женщинам, или по смотрительницам сералей, которые имеют дело с дохлыми и безвольными мужчинами. — Однажды в кофейне я видела, как рабыня танцует перед мужчинами, — сказала Тарна. — Какое бесстыдство! А остальные девушки, которые прислуживали в кофейне! Позор! — Придержи язык! — перебил ее Хассан. — Придет время, сама будешь танцевать и прислуживать. Тарна побледнела. — Выглядели ли те девушки гордыми? — Да, — мрачно сказала Тарна. — Только я не понимаю, чем там было гордиться. — Они гордились, — объяснил Хассан, — своими телами, тем, что они желанны, и еще они гордились своими хозяевами, у которых достало силы и власти надеть на них ошейники и держать их в рабстве ради собственного удовольствия. — Какими же сильными должны быть такие мужчины, — прошептала Тарна. — Только я все равно не поняла, чем они гордились. — Тем, что чувствовали себя самыми совершенными и свободными из всех женщин. Иногда, — рассмеялся Хассан, — девушки так задирают нос, что приходится их пороть, чтобы напомнить, что они — всего-навсего рабыни — Я умею ходить с достоинством, — сказала Тарна. — Ведите меня через зал. — Она поднялась на ноги. — Существует разница, — улыбнулся Хассан, — между гордостью свободной женщины и гордостью рабыни. Свободная женщина идет гордо потому, что считает себя равной мужчинам. Рабыня гордится тем, что ей нет равных среди женщин. Тарна непроизвольно вздрогнула от удовольствия. Я видел, что последнее замечание задело ее за живое. — Тебе больше не надо соперничать с мужчинами, — сказал Хассан. — Теперь все по-другому. — Да! Я чувствую! — неожиданно воскликнула она. Я становлюсь другой! — Она посмотрела на нас. — Впервые за все время мне понравилось, что надо стать другой. — Это только начало, — заметил Хассан. — Ты считаешь, что нам удастся провести ее через зал? — спросил я Хассана. За дверью раздавались крики, пение и шум пирушки Взявшие крепость войска уже праздновали победу. — Конечно, пройтись как рабыня она еще не сможет, — сказал Хассан, — но если на нас не обратят особого внимания, может быть, и проскочим. — Он обернулся к пленнице. — Ну-ка покажи, как ты смотришь на мужчин, шлюха! Покажи, как ты отвечаешь на их взгляды! Тарна уставилась на него. Хассан застонал: — Нам тут же отрубят головы. Я оттащил Тарну к широкой кушетке и швырнул ее на желтые подушки. Конец веревки я привязал к изголовью. Она не могла подняться более чем на фут. Тарна извивалась и испуганно смотрела на меня. — Что ты собираешься со мной сделать? — Что хочет, то и сделает, — рассмеялся Хассан. — Не забывай, кто кого взял в плен. Тарна расплакалась. Спустя короткое время мы повели ее через зал касбаха. Невольничью веревку с шеи мы сняли, чтобы никто не подумал, что ее только что схватили. Я вел ее на шнуре, привязанном к скрещенным перед грудью рукам. Время от времени я сильно за него дергал, отчего она спотыкалась, падала или бежала. Я делал это по трем причинам: чтобы скрыть ее неуклюжесть, потому что спешил и потому что это мне нравилось. Шнур я снова позаимствовал из ее шторы. По нему нас могли узнать, и я спросил: — Есть ли такие в других помещениях касбаха? — Да! — ответила Тарна, после чего я скрутил ее запястья. — Не слишком ли она чистая? — прищурился Хассан. Я посмотрел на связанную девушку и приказал: — Ляг на пол и покатайся на спине и на животе! Она смерила меня негодующим взглядом, но выполнила требование. Когда она поднялась, Хассан взял лампу на жире тарлариона и вымазал сажей ее лицо и тело. После этого он опрокинул лампу и, к величайшему ужасу пленницы, вылил масло на ее левое плечо. — Плохо, что у нее нет клейма. — Сейчас мы все равно ничего не сделаем, — пожал я плечами. Между тем вопрос стоял серьезно. Рабынь клеймят сразу же, клеймо ставят на левом или на правом бедре. Увидев клеймо, люди понимают, что охотиться за такой женщиной не имеет смысла. Если по дороге в подвалы кто-нибудь заметит, что девчонка без клейма, поползут слухи, которые рано или поздно дойдут до кого надо. Не исключено, что Тарна — единственная незаклейменная девушка в касбахе. Я сорвал со стены желтую штору и намотал ее на бедра пленницы таким образом, чтобы был виден пупок. Так часто ходят рабыни. Это называется «живот невольницы». На Горе только рабыни выставляют на всеобщее обозрение свои пупки. Ткань прикрывала оба бедра как раз в том месте, где должно было находиться клеймо. — Без одежды она смотрится лучше, — проворчал Хассан. — Пусть все думают, — сказал я, — что мы ведем ее на продажу и хотим сорвать с нее последнее одеяние в присутствии нового хозяина. — Отлично! — воскликнул Хассан. — По крайней мере, правдоподобно. — Проскочим! — сказал я. — Умоляю вас, — пролепетала Тарна, — поднимите покрывало до пупка. Я тут же одернул его еще на два дюйма ниже. Она смерила меня злобным взглядом, но промолчала. Ей также не понравилось, что Хассан вытер измазанные сажей и жиром руки о ее одеяние. Пирующие солдаты, мимо которых мы вели нашу пленницу, хохотали и пытались ее ущипнуть, принимая за обычную рабыню. — Ой! — то и дело вскрикивала она. — Ой! — Тарне еще не приходилось сталкиваться с грубыми ласками, которыми так часто одаривают невольниц. — Поторапливайся, рабыня! — рычал я. У нее даже не хватало ума ответить: «Да, господин». Поэтому и я с ней не церемонился. Наконец, к величайшему моему облегчению, мы добрались до дверей, ведущих на нижние уровни. — Вы видели, как они на меня смотрели? Это и означает быть рабыней? — спросила она. На этот вопрос мы отвечать не стали. Хассан распахнул тяжелую дверь. Я развязал девушку и отбросил веревки в сторону. Хассан первым пошел вниз по узким стершимся ступенькам. Я вел ее з'а руку следом за ним. Мы удачно миновали зал. Это меня радовало. Не сомневаюсь, что наш успех во многом зависел от того, что успела усвоить Тарна, когда я привязал ее, голую, к роскошной кушетке. Разные женщины по-разному относятся к мужчинам и по-разному на них смотрят. Все зависит от того, каков был их опыт и с кем им довелось иметь дело. Например, они могут смотреть на мужчин как на равных себе существ, а могут — как на хозяев. Вложили ли им в головы, что мужчины — высшие по отношению к ним люди, приходилось ли им безраздельно подчиняться мужской воле? Познали ли они свою трогательную беззащитность, поняли ли, что сами есть лишь добыча и жертва мужчины, его игрушка, прихоть и удовольствие? И самое главное, узнали ли они, к своему ужасу и восторгу, что может вытворять с их телом мужчина? — Покажи, как ты смотришь на мужчин, шлюха! — сказал ей тогда Хассан. — Как ты встречаешь их взгляд? Тарна уставилась на него так, что он застонал и сказал, что нам отрубят головы. После этого я оттащил ее на кушетку и преподал ей короткий урок. Перед ней лежал путь в тысячу пасангов, но мы уже сделали первый шаг. И даже миновали зал. Я наблюдал за ее реакцией, когда мы вели ее между солдат. Это была уже не прежняя Тарна. Это была женщина, узнавшая, что может с ней сделать мужчина. Снизу тоже доносились крики и пение. Мы спустились на четыре уровня и оказались на самом нижнем. Тарну начало тошнить. — Запах, — простонала она. Перед нами появился пьяный солдат с бутылкой. Ее вырвало дважды, я ей не мешал. Затем я пропустил ее вперед. Мы шли по устилающей коридор склизкой соломе. Она жалобно запищала, когда урт коснулся ее ног мокрой шерстью. Мы заглянули в одну из дверей. За ней располагалась длинная узкая комната. У дальней стены стояли на соломе прикованные за шеи более ста невольниц. С ними заигрывали пьяные солдаты. Удерживая девушек за руки, они вливали им в рот вино. Некоторые рабыни с радостью хватались за бутыли, стоящие в конце цепи жадно протягивали руки. — Вина! Вина мне, господин! — кричали они. — Какие мужчины ужасные, — простонала Тарна. — Прикуси язык, шлюха, — оборвал ее Хассан. — Скоро и ты им достанешься. — Здесь, — сказал Хассан и отворил тяжелую железную дверь. Я с любопытством разглядывал цепи и приспособления. Тарна попятилась. Бежать она не могла, ибо я держал ее за руку. Ей стало плохо, я следил, чтобы она не упала. В комнате было темно, только в углу горела висящая на цепях лампа на жире тарлариона и тлели угли в жаровне рядом с клеймовочным станком. В больших касбахах угли всегда держат горячими. Рабы это хорошо знают. Я сорвал с рабыни покрывало, толкнул ее к станку и набросил на бедра по два железных обруча, после чего затянул их воротом. Она отчаянно пыталась вырваться из стальных зажимов. Я схватил девушку за руки, просунул кисти в специальные проемы над головой и одним движением затянул ремни. Подобные зажимы входят в комплект каждого клеймовочного станка. Затянуть и распустить их можно почти мгновенно. Разумеется, сама девушка не может дотянуться ни до одного ремня, зато стоящему у станка человеку не требуется особых усилий, чтобы обеспечить полную неподвижность невольницы. Я подтянул кисти рук, и Тарна захныкала: — Ой, больно! Я затянул ворот на полную. — Умоляю! — завопила она. — Заткнись, — бросил я и начал фиксировать бедра. — По-моему, ей пойдет клеймо на левом бедре, — произнес Хассан. Девушка на станке может визжать и извиваться, но бедра в момент клеймения должны оставаться совершенно неподвижными. Их ждет поцелуй железа. Надев толстую перчатку, Хассан вытащил из жаровни раскаленный прут. — Как тебе этот рисунок? — спросил он. Это было тахарское невольничье клеймо. — Мне очень нравится, — сказал я, — но лучше подстраховаться и сделать ее обычной рабыней, годной для продажи на севере. — Хорошая мысль, — кивнул Хассан и вытащил из жаровни другой прут. Но его раскаленном докрасна конце горело четкое клеймо кейджеры с планеты Гор. Тарна следила за Хассаном выпученными от ужаса глазами. — Еще не нагрелся, детка, — сказал он и положил прут на место. Откуда-то издалека донеслись крики. Хассан взглянул на меня. — Пойду посмотрю, — сказал я и вышел. Шумели сверху, на втором уровне. В коридоре покачивался пьяный солдат. — Что там происходит? — спросил я. — Ищут Тарну. — Солдат засмеялся и, пошатываясь, побрел по коридору. Мимо меня провели двух закованных в кандалы рабынь. Я вернулся в клеймовочную, где ждал Хассан. — Разыскивают Тарну, — сообщил я. — На каком они уровне? — спросил Хассан. — На втором. — А, тогда у нас много времени. — Спустя несколько ен он вытащил прут из жаровни, придирчиво его осмотрел и положил обратно. Вскоре, однако, он снова его достал. Теперь конец прута окрасился в ярко-белый цвет. — Можешь немного покричать, детка, — сказал Хассан с нотками нежности в голосе. Тарна принялась бешено извиваться, глядя на раскаленный добела прут. Потом она завизжала. Пять долгих ин Хассан вдавливал прут в ее бедро. Я видел, как железо с шипением погрузилось в дымящуюся плоть. Затем он аккуратно выдернул прут. Тарну заклеймили. Она истерично рыдала. Мы ей не мешали. Я распустил зажимы, и она упала на пол, продолжая горько плакать. Я поднял ее на руки и вынес из комнаты. На четвертом уровне мы нашли пустую камеру. Внутри было почти темно. Узенькая дверь выходила в огромный зал. Я положил Тарну на солому у дальней стены. — Я — рабыня, — повторяла она сквозь слезы. — Я — рабыня. Мы нашли ошейник и цепь, и я приковал ее к стене. — Я — рабыня, — повторяла она, словно не в силах поверить, что это так. Сверху раздались тяжелые шаги. — Они ищут на третьем уровне, прямо над нами, — сказал Хассан. — Скоро они будут здесь. — Я — рабыня, — прошептала Тарна. — Если они узнают, кем ты была раньше, — предупредил Хассан, — тебе придется туго. Она тупо уставилась на него, осмысливая сказанное. О Тарне говорили в прошедшем времени. Тарны больше не существовало. Она исчезла. Вместо нее появилась рабыня, безымянная, как кайил или верр. — Если они узнают, что ты была Тарной, — суровым голосом повторил Хассан, — тебе придется туго. Тогда можешь не надеяться на общепринятые пытки и на относительно безболезненную смерть на колу. — Что же мне делать? Что мне делать? — снова заплакала она. — Ты же рабыня, — пожал плечами Хассан. — Повесели нас. И тогда некогда гордая Тарна в мерзкой вонючей камере, на гнилой соломе, принялась нас ублажать. Мы с ней не церемонились. Мы были грубыми, резкими и жестокими. Несколько раз она начинала рыдать и пыталась вырваться. Но она оставалась прикованной к стене, и мы силой заставляли ее вернуться к своим обязанностям. Наконец мы с Хассаном поднялись на ноги. — Рабыня надеется, что хозяевам понравилось, — пролепетала девушка. Хассан взглянул на меня: — По-моему, так ей еще учиться и учиться. Но думаю, со временем начнет получаться лучше. Я кивнул, присоединяясь к его мнению. Едва выйдя из камеры, мы натолкнулись на солдата с лампой в руке. — Я ищу Тарну, — объявил он. — Здесь ее нет, — ответил я. — В камере одна рабыня. Солдат заглянул в камеру и поднял лампу. На соломе, свернувшись калачиком, лежала девушка. Она прикрыла лицо рукой. В полумраке камеры даже такой свет резал глаза. — Господин? — сказала она. — Как твое имя, девушка? — спросил солдат. — Как будет угодно господину, — ответила она. Он поднял лампу, разглядывая красавицу. Загремев цепями, она выпрямилась, посмотрела на него через правое плечо и вытянула ногу, стараясь выгодно подчеркнуть соблазнительный изгиб бедра. Мне захотелось ее изнасиловать. — Как зовут твоего хозяина? — спросил солдат. — Не знаю, — ответила она. — Раньше я принадлежала Тарне. Сегодня я узнала от солдат, что Тарна пропала. Я еще не знаю, кто станет моим господином. — Она смерила солдата оценивающим взглядом. — Ты кажешься мне очень сильным. Не поднимаясь на ноги, девушка выставила обнаженные груди. — Шлюха, — рассмеялся солдат. Она скромно потупилась. — Ладно, сядь, как раньше, — разрешил он. — Давай. — Она повиновалась. — Я ищу Тарну, — повторил солдат. — Зачем она тебе? Оставайся со мной, — произнесла девушка. — Ты грязная, — ответил он. — И от тебя воняет. — Принеси мне невольничьих духов, — сказала она. — И натри ими мое тело. Он повернулся к выходу. Она кинулась следом, пока не натянулась цепь. Стоя на коленях и простирая руки, она взмолилась: — Четвертый уровень так глубок! Я здесь совсем одна. Никто не помнит, что я здесь. Касбах пал, и меня навестили только два солдата. Останься со мной! — Я должен найти Тарну, — проворчал солдат. — Когда ты закончишь свой поиск, приходи ко мне! — Приду! — неприятно рассмеялся солдат. — Спасибо! — крикнула она и прижалась лицом к полу. — Мой любимый господин! Он уже вышел из камеры, когда девушка прошептала: — Если бы я была свободной женщиной, а не закованной в цепи рабыней, я бы посоветовала тебе захватить по дороге назад бутылку шампанского, чтобы ты мог лучше мной насладиться. — Ах ты, маленькая самка слина! — Солдат рассмеялся, поставил лампу на пол и несколько раз пнул и ударил кулаком девушку, Она каталась по соломе, стараясь прикрыть голову. — Я обязательно вернусь, — сказал он. — И принесу вина. Она тут же села и радостно воскликнула: — Спасибо тебе, господин! — Не забыть бы еще духов, — проворчал солдат, — чтобы натереть одну хорошенькую шлюху. — Спасибо, господин. Солдат с хохотом вышел из камеры и отправился на поиски Тарны. — Пошли наверх, — произнес Хассан. — Там уже, наверное, хватились Гаруна, высокого паши каваров. — Можешь не сомневаться, — сказал я. — А ты неплохая актриса, — добавил я, заглянув в камеру. Она смутилась. — Солдат точно вернется. — Надеюсь. — Она улыбнулась и переломила между пальцев соломинку. — Ты хочешь, чтобы он вернулся? — спросил я. — Да, — ответила она, гордо подняв голову. — Почему? — Разве тебе он не показался сильным? Ты обратил внимание, с какой уверенностью и легкостью он со мной обращался? — Обратил. — Я хочу достаться ему, — сказала девушка. — Хочу, чтобы он владел мною. — Ты что, серьезно? — спросил я. — Да. Яхочу угождать ему, как рабыня. — Желаю тебе успеха, девочка, — произнес из-за моей спины Хассан. — Я то?ке желаю тебе успеха, рабыня, — сказал я. — Рабыня очень вам благодарна, хозяева, — произнесла она. Когда мы повернулись и вышли, она добавила: — Я желаю вам успеха.
Глава 26. ПОХОД
Стояло раннее утро. Барабанный бой извещал о начале похода. Кайилы нетерпеливо перебирали ногами. К луке моего седла был привязан длинный кожаный ремень. Ноги уже покоились в стременах. На боку висел ятаган. Узкое тахарское копье торчало из специальных ножен у правого стремени. Мимо в развевающихся белых одеждах промчался Га-рун, высокий паша каваров. Рядом с ним в черной каффие с белым агалом скакал Сулейман, высокий паша аретаев, владелец огромного касбаха в оазисе Девяти Колодцев, начальник тысячи копий. Позади Гаруна ехал его визирь, шейх Бесхада. За Сулейманом скакал на быстроногом кай-иле Шакар, предводитель отряда аретаев, с серебряным копьем в руке. Я оглянулся на длинную вереницу всадников. Солнечные лучи ударили в стену бывшего касбаха Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара. Походная колонна тянулась до другого касбаха, некогда служившего убежищем Тарне, прекрасной и гордой разбойнице пустыни. Там находилась голова колонны. В хвосте белел тюрбан молодого хана таджуков. Рядом с ним скакали двадцать человек стражи. Маршрут пролегал через Красный Камень к Двум Ятаганам, оттуда — к Девяти Колодцам и дальше, по большому караванному пути, в Тор. По дороге от походной колонны будут отделяться племена, дошедшие до своих земель. До самого Тора дойдет несколько сотен человек. В основном это будут торговцы рабами, решившие довезти свой товар до знаменитого и дорогого рынка. Отсюда начинается торговля тахарскими рабынями на север. Через пустыню уже полетели слухи, и в Торе готовились к большому событию. Завозили клетки, ковали цепи, закупали еду, косметику и духи для рабынь. Торговцы готовились к аукционам. Огромное внимание уделялось предварительной рекламе. Ей было необходимо охватить многие города и оазисы. Прежде чем на помост ступят босые ножки первой девушки, многое надо предусмотреть. За словами аукционера, щелкнувшего кнутом и выкрикнувшего первую цену, стоит большая организационная работа. В поход вышли кавары, та'кара, бакахсы, чары, кашани, аретаи, луразы, ташиды, равири, ти, зевары и араны. В арьергарде с черными копьями шли таджуки. Сотни кайилов тащили бурдюки с водой. Барабаны стучали все быстрее, приближалось начало похода. Солнце уже вовсю светило на южную стену бывшего касбаха Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара. Всего в двух касбахах захватили в плен более шестисот невольниц. Более полутора тысяч сдавшихся в плен воинов были обращены в рабов. Рабы мужчины пойдут в хвосте колонны, а женщин, на которых не хватило кайилов, предполагалось разбить на группы по пятьдесят человек и вести в центре. Женщины ценились гораздо выше. Я решил осмотреть готовящихся к походу женщин. Рабыни стояли на крепостной стене. Их еще не развели по колонне. Группы были скованы легкими блестящими цепями, расстояние между девушками не превышало пяти футов. Я объезжал ряды невольниц, ремень на луке моего седла время от времени натягивался. Он был привязан к скрученным рукам молодой рабыни, бежавшей за моим кайилом. Ноги женщин обмотали ремнями. Они по самые щиколотки увязали в глубоком песке. Позже, когда солнце поднимется в зенит, на них набросят простыни, чтобы защитить глаза от нестерпимого блеска, а тело от ожогов. Время накидывать простыни, конечно, еще не пришло. Чувствуя на себе взгляд воина, девушки выпрямлялись и гордо вскидывали головы. — Тал, господин, — произносили многие, когда я проезжал мимо. — Купите меня в Торе, господин, — попросила одна из рабынь. Какая-то девушка из четвертой группы, натянув цепь, выскочила из строя и прижалась щекой к ноге моего кайила. Затем она взглянула на меня полными слез глазами. Это была Тафа. Она провела со мной ночь в подвале касбаха Ибн-Сарана, накануне моей отправки в Клим. Неплохая девчонка. Я поехал дальше, Зины, которую Хассан-бандит взял в плен вместе с Тафой, не оказалось ни в одном из касбахов. Мы так и не узнали, кому ее продали и перед кем она сейчас стоит на коленях. Среди пленниц четвертой группы я узнал еще одну рабыню. Девушка отвернулась, пряча лицо. Почувствовав, что я остановился, она упала на колени и зарыдала: — Прости меня, господин. — Посмотри на меня, рабыня, — приказал я. Невольница испуганно подняла голову. Это была рыжеволосая Зайя, она подсыпала сахар в вино во дворце Сулеймана-паши, а потом показала против меня на суде. — Не помнишь ли ты, кто все-таки ударил кинжалом Сулейман-пашу? — спросил я. — Хамид! — выкрикнула она. — Хамид, помощник Ша-кара, предводителя отряда аретаев. — Память твоя крепнет день ото дня, — улыбнулся я и швырнул ей конфету из седельного мешка. — Ты не сердишься на меня, господин? — пролепетала она. — Нет, — сказал я. Она сунула конфету в рот, а я поехал дальше Хамида среди закованных в цепи рабов не оказалось. Его отправили в отдаленный аретайский оазис. Там ему предстояло закончить свою жизнь в тяжких трудах. Во второй группе тоже оказались знакомые женщины. Смотрительница сераля высокая Дана и ее напарница, отвечавшая за масла и благовония для ванной. Из-за нас с Хас-саном их выгнали из сераля. Разъяренная Тарна отправила девушек удовлетворять прихоти своих солдат. Они и подумать не могли, что их гордая хозяйка сама стала лакомым кусочком для озверевших после долгих походов воинов. — Тал, господин! — приветствовали они меня. — Тал, рабыни! — ответил я и поехал дальше. Рабов из сераля освободили. Им дали денег и пообещали помочь добраться до Тора. Кайилов, правда, им не хватило, и в поход бывшие рабы отправлялись пешком. Единственное исключение сделали по распоряжению Гаруна, высокого паши каваров. — Этого, — сказал он, показав на типа в рубиновом ожерелье, который пытался выдать нас стражникам Тарны, — продать на торгах в Торе женщине. — Несчастного утащили. Сейчас он стоял в толпе рабов в хвосте колонны. Его одного не раздели. На нем по-прежнему красовалось шелковое одеяние сераля и рубиновое ожерелье. Рабы недобро на него посматривали. У первой группы из пятидесяти девушек я остановился. Она стояла двадцать третьей от начала. ' Девушка вышла из строя, прикованная к левой руке цепь натянулась. Невольница прислонилась щекой к моему стремени, не осмеливаясь поднять голову. Когдаона все же взглянула на меня, в глазах ее сверкали, слезы. — Спасибо, господин, — прошептала она. — Ты идешь в первой группе. Двадцать третья от начала, — сказал я. — Я слышал о тебе очень хорошие отзывы. — Девушка должна радоваться, если она нравится мужчинам, — ответила она. Я хотел ехать дальше, но она схватилась маленькой ручкой за мое стремя. Прикованная к левой руке цепь тянула ее назад. — Я совсем не такая, как мужчины, — сказала она. — Заметно, — улыбнулся я, любуясь ее обнаженным телом. — Я совсем другая. — Она посмотрела на меня. — И мне это нравится. Я кивнул. — Я полюбила мужчин, — продолжала девушка. — Они такие сильные, такие могущественные. Мне нравится им подчиняться, я так люблю их слушаться! Мне очень приятно сознавать, что за малейшее непослушание меня могут выпороть или убить. Я даже не знала, что подобные чувства возможны. Я смотрел на охваченную восторгом рабыню. Радость подчинения мужчинам буквально преобразила ее. Женщины органически стремятся к подчинению. Не испытывая его, они становятся мелочными, капризными, злобными, нервными, истеричными и недоброжелательными, как все люди, потребности которых не находят удовлетворения. Рабыня, вне всякого сомнения, полностью зависит от прихотей и милости мужчины Ей приходится подчиняться более чем кому-либо. Ее подчиненное положение закреплено на культурном и законодательном уровнях. Она — рабыня. — Мне нравится быть рабыней, — сказала, глядя на меня, девушка. — На колени! — приказал я. — Да, господин, — произнесла она и опустилась на колени. Я поднял пятки, чтобы толкнуть кайила и ехать дальше, но она сказала: — Господин? — Что? — Вы позволите мне сказать? — Говори — Меня продадут в Торе? — Да, ты попадешь на большой аукцион невольниц — А кому меня продадут? — Хозяину, — сказал я и тронул кайила. Кожаный ремень натянулся, привязанная к луке седла рабыня побежала следом. Позади, прикованная к группе своих подруг, осталась стоять на коленях в горячем песке безымянная красавица, которую раньше знали под именем Тарна. В Торе новый хозяин подберет ей хорошее имя. То, которое ему понравится. Я взглянул на привязанную к седлу девушку. Во всей колонне одетой оставалась только она и еще одна девушка в белом курдахе в голове колонны. На шее невольницы блестел ошейник. Старый, с именем Ибн-Сарана, уже сняли. На новом стояло имя Хакима из Тора. Ему и принадлежала рабыня. Кисти рук невольницы были туго скручены кожаным ремнем, конец которого я привязал к луке седла. Накидка была неправдоподобно коротка и представляла собой грязную и жирную тряпку, которой протирают большие сковороды. Я нашел ее на одной из кухонь в касбахе Ибн-Сарана. Я специально разорвал тряпку на ее левом боку, чтобы люди могли полюбоваться восхитительным изгибом ее бедер. Я выставлял девушку напоказ так, как мне того хотелось, поскольку она принадлежала мне. Мало того, что она ложно обвинила меня на суде в Девяти Колодцах, она лукаво и торжествующе улыбнулась, довольная своей подлостью. Она радовалась тому, что я загремел в Клим. Из Девяти Колодцев я сбежал, но был пойман, закован в кандалы и все равно отправлен на соляные прииски. Никогда не забуду восторга, презрения и насмешки, с которыми она смотрела на меня, закованного в цепи беззащитного человека. Она решила сделать мне подарок на память и швырнула из окошка пропитанный духами шелковый платок, а потом послала мне воздушный поцелуй и рассмеялась, после чего хозяин велел ей угомониться. Никогда не забуду красотку Веллу и то, как она стала моею рабыней. Сейчас она молила о прощении, как будто после моих слов что-то могло измениться Я помню, как она прижалась к ногам своего нового хозяина, Хакима из Тора. Потом она подняла голову и увидела, что Хаким из Тора — это я. — Не поднимайся, рабыня, — сказал тогда я. — Ты простил меня, Тэрл? — стенала она. — Скажи, ты простил меня? — Принеси плеть! — приказал я. Я увидел проезжавшего мимо Т'Зшала. За ним ехала тысяча всадников с копьями. — Мы возвращаемся в Клим, — сказал он. — У вас же есть кайилы, — удивился я. — Мы рабы соли и пустыни, — произнес он. — Мы возвращаемся в Клим. — Соляного убара больше нет, — напомнил я. — Мы договоримся с местными пашами о контроле за пустыней и оговорим новые цены на соль. — Полагаю, они поднимутся, — улыбнулся я. — Я этого не исключаю, — кивнул Т'Зшал. Я подумал о том, что не стоило, наверное, вооружать рабов из Клима и давать им кайилов. Это были особые люди. Все они дошли до Клима. — Если тебе когда-нибудь станет плохо, — сказал Т'Зшал, — пошли гонца в Клим. Рабы пустыни и соли придут на помощь. — Спасибо, — ответил я. Из них выйдут надежные союзники. Это были свирепые и могучие люди. Каждый из них дошел до Клима. — Полагаю, теперь на соляных приисках все будет по-другому. — Мне вспомнилось, какХассан предупредил меня насчет пропитанного духами платка. «Тебя за него убьют», — сказал он тогда, и я спрятал платок в трещине в соляной корке. Т'Зшал огляделся. Скованные цепью рабыни попятились. — Мы построим в Климе таверны и кофейни, — сказал он. — Люди слишком долго жили без развлечений. — Контролируя добычу соли, — сказал я, — вы сможете построить все, что вам захочется. — Мы объединим все соляные промыслы, — произнес Т'Зшал. — У тебя большие замыслы, — сказал я. Т'Зшал был настоящим лидером. Гарун уже пригласил его и его воинов к себе на службу. Они ответили отказом. Я знал, что Т'Зшал не станет служить никому. «Лучше быть первым в Климе, чем вторым в Торе», — сказал он однажды. Он был рабом, настоящим рабом, только не чьим-то, а рабом самой пустыни и соли. — Я желаю тебе добра, — улыбнулся Т'Зшал. — Я желаю тебе добра, — ответил ему я. Его кайил побежал прочь, поднимая тучи песка. За ним устремилась тысяча всадников с копьями. Я медленно ехал вдоль длинной колонны, вытянувшейся по пустыне между двумя касбахами. Не доезжая двухсот ярдов до головы колонны, я увидел маленького Абдула, бывшего водоноса из Тора, агента Ибн-Сарана. Служа Ибн-Сарану, он мог узнать много важных сведений, касающихся войны между Царствующими Жрецами и куриями. К его ошейнику были прикованы две цепи, пристегнутые к стременам всадников, едущих по обеим сторонам пленного. Руки Абдула приковали к болтающейся на поясе железной цепи. Он побоялся поднять голову и посмотреть мне в глаза. Я попросил отправить его в Тор. Там я позабочусь, чтобы он попал к агентам Самоса из Порт-Кара. — Сделаем, — пообещал Гарун, высокий паша каваров. У людей Самоса своеобразная техника допроса. Не сомневаюсь, что маленький Абдул расскажет все, что знает. После этого его можно будет спокойно продать куда-нибудь в Тахари. Недалеко от головы колонны я увидел белый курдах, установленный на огромном черном кайиле. Я не стал отбрасывать в сторону шторку. Там была не моя девушка. Внутри находилась белокожая и голубоглазая рабыня исключительной красоты и женственности. Светловолосая женщина была одета с особой утонченностью. Украшения ее поражали великолепием и вкусом. Поговаривали, что это любимая рабыня самого Гаруна, высокого паши каваров. Говорили, что зовут красавицу Алейна, что она высокого рода и всегда ходит в шелках, чадре и бриллиантах, хотя на шее у нее стальной ошейник. Я помню, как ее привели к помосту и швырнули на пол. На возвышении восседал, скрестив ноги, сам Гарун. Девушка не осмелилась поднять на него взгляда. — Ты будешь моей рабыней, — произнес Гарун. — Я принадлежу Хассану и люблю его одного! — выкрикнула она в ответ. Ее тут же увели, а ночью доставили в покои хозяина, чье лицо скрывала маска. — Значит, ты любишь другого? — сурово спросил он. — Да, — произнесла она. — Прости меня, господин. Если хочешь, можешь меня убить. — Кто же он? — спросил человек в маске. — Хассан, — прошептала она сквозь слезы. — Хассан-бандит. — Неплохой, наверное, парень, — улыбнулся хозяин и стянул маску. — Хассан! — закричала девушка. — Хассан! — Она бросилась к его ногам и покрыла их поцелуями. Когда она подняла голову, он приказал ей лечь на ложе. . Сорвав с себя шелковые одеяния, женщина забралась на ложе и встала на колени, ожидая своего господина. Хассан схватил ее за волосы и повалил на прохладный и мягкий шелк, после чего с ненасытностью и яростью мужчины Тахари доказал, что он и есть настоящий ее господин и хозяин. Утром он напомнил рабыне, что ее должны выпороть три раза. Во-первых, она назвала его по имени во время пожара в Красном Камне, когда на оазис напали люди Тарны; во-вторых, она сбежала из-под охраны его воинов и вернулась за ним в Красный Камень, где и попала в плен; и в-третьих, узнав, кто ее новый хозяин, она снова назвала его по имени. — Высеки меня, господин, — произнесла она, задыхаясь от счастья. — Я люблю тебя. Я помню, как захныкала Велла, когда узнала, что Хаким из Тора — это я. — Ты простил меня, Тэрл? Скажи мне, я прощена? — Принеси плеть, — приказал я ей. Она растерянно смотрела на меня. На Земле всегда прощают женщин. И никогда не наказывают, что бы те ни выкинули. Там, правда, нет рабынь. Женщинам Земли не хватает хороших законов и ошейников. — Я спросила тебя, когда ты меня выпорешь, — потупившись, произнесла она, а ты ответил, что сделаешь это в удобное для тебя время. — Так вот, это время пришло, — объявил я. Велла резко выпрямилась. — Знаешь, я тебя ненавижу! — крикнула она. — Ненавижу! Она яростно сжимала маленькие кулачки и была прелестна в своем гневе. Она по-прежнему носила грязную тряпку, в которую я ее нарядил при взятии касбаха. Остальные рабыни равнодушно следили за ее истерикой. — Я предала Царствующих Жрецов! — кричала она. — Да! Я служила куриям! Да! И я рада, что я так сделала! Да! Я рада! Рада! Рада! — Глаза ее сверкали. — Наказывай! — Никто не собирается наказывать тебя за измену Царствующим Жрецам, — сказал я. — Ты оставил меня в паршивой таверне в Лидиусе! — не унималась Велла. — Меня заковали в цепи и заставили разносить пагу! — В Сардаре ты решила бежать, — сказал я. — Это был смелый поступок. Правда, для тебя это плохо закончилось. Ты стала рабыней. На Горе, в отличие от Земли, женщины несут ответственность за свои поступки. — Ты мог меня выкупить! — выкрикнула она. — Да, я мог себе это позволить. — Но ты этого не сделал! — В то время, будучи рабыней, ты бы доставила мне определенные неудобства, — возразил я. — Что значит «будучи рабыней»? Ты мог меня освободить! — Насколько я помню, ты очень хотела стать свободной. — Да! — Глаза девушки сверкали гневом. — Тогда я еще не знал, что в глубине души ты — истинная рабыня, — сказал я. Велла покраснела. На Горе говорят, что только истинные рабыни просят об освобождении. Никому больше такое не придет в голову, потому что за подобными просьбами следует не свобода, а лишь ужесточение режима содержания и более суровое обращение. Когда Талена, дочь Марленуса из Ара, в официальном письме попросила освободить ее, он отрекся от нее на мече и медальоне города. В результате она потеряла все свои привилегии и перестала считаться его дочерью. Через Самоса мне удалось ее освободить и переправить в Ар. Марленус приказал заточить лишенную всех гражданских прав девушку в центральную башню, где она жила, невидимая и, по сути, несуществующая для других. — Нет! — кричала Велла. — Ты был обязан освободить меня! Обязан! — Ты слишком красива, чтобы быть свободной, — сказал я, и Велла закусила губу. — Я рада, что выдала тебя Ибн-Сарану, — сказала она. — Я не жалею о том, что дала против тебя ложные показания в Девяти Колодцах. Накажи меня. — Я не собираюсь наказывать тебя за то, что ты выдала меня Ибн-Сарану, — сказал я. — Равно как и за то, что ты показала против меня на суде в Девяти Колодцах. Она злобно смотрела на меня. — Разве твой хозяин Ибн-Саран не приказывал тебе оклеветать меня на суде? — Приказывал. — Ты хорошая рабыня. Бросьте ей конфету, — попросил я, обращаясь к стоящему рядом воину. Конфета полетела к ногам рабыни. — Съешь, — приказал я. Велла повиновалась. — Тебя накажут только за то, что, будучи рабыней, ты не доставила мне удовольствия. Она с ужасом посмотрела на меня: — За такую малость? Я махнул стоящему неподалеку воину. Судя по белому бурнусу и черной каффии с белым агалом, это был аретай. Он швырнул мне плеть. Велла смотрела на меня широко открытыми глазами. На Земле женщин не наказывают, что бы они ни выкинули. Она не могла поверить, что я поступлю с ней как с горианской рабыней. — Подними плеть! — приказал я. — Никогда! — гордо вскинула голову Велла. — Никогда! Никогда! — Принесите мне песочные часы на одну ену — Мою просьбу тут же выполнили. На Горе день длится двадцать анов, в одном ане сорок ен. Это примерно соответствует земным часам и минутам. Одна ена состоит из восьмидесяти ин. Ин чуть-чуть короче земной секунды. Часы перевернули. Она смотрела на струящийся песок. — Ты никогда не заставишь меня это сделать, Тэрл! — Велла повернулась ко мне: — Я не жалею, что предала Царствующих Жрецов! Я рада, что служила куриям. Я рада, что выдала тебя Ибн-Сарану. Я рада, что оклеветала тебя в Девяти Колодцах! Ты понял? Я этому рада! Четвертая часть песка пересыпалась в нижнюю колбу. — Ты не освободил меня в Лидиусе! Ты оставил меня в рабстве! Высыпалась половина песка. Она переводила взгляд с одного лица на другое, но воины оставались равнодушными к ее крикам. Тогда она снова уставилась на меня. — Конечно, я улыбнулась в Девяти Колодцах! Я хотела, чтобы тебя упекли в Клим! Я хотела тебе отомстить! Только ты сбежал. Конечно, я издевалась над тобой из окна в касбахе Ибн-Сарана. В Климе же нет ни одной бабы! Желая тебе досадить, я швырнула тебе пропитанный духами шелковый платок, чтобы ты помучился в походе. Да, я послала тебе воздушный поцелуй, потому что меня переполняла радость победы! Да! Да! Я смеялась над тобой, когда ты был беспомощен! И это доставляло мне огромное удовольствие! Осталось не более четверти песка. Велла с несчастным видом следила за тем, как песчинки перетекают в нижний сосуд. — Я была жестокой и мелочной, Тэрл. Прости меня. Песок почти весь высыпался. — Я женщина Земли! — закричала она. — Земли! Там не наказывают женщин. Там принято их прощать. — Прости меня, Тэрл! — зарыдала она. — Прости меня! Теперь она была обыкновенной горианской рабыней. — Я никогда не подниму плеть! — крикнула она. Затем, испуганно завопив, за мгновение до того, как из верхней половинки часов высыпалась последняя песчинка, она кинулась к плетке. — Как положено в Тахари! — сказал я. Велла застонала и опустилась на колени. Воины равнодушно смотрели, как она зубами подняла с пола плеть. — На колени! Велла растерянно повиновалась. — Не поднимаясь, разденься! Она сердито стянула с себя грязную тряпку. Затем Велла встряхнула волосами и выпрямилась. По залу пронесся одобрительный ропот. Какой-то воин по горианскому обы- чаю шлепнул себя по левому плечу. Остальные последовали его примеру. Она стояла на коленях, а мужчины аплодировали ее красоте. В то мгновение она была по-настоящему гордой Как все-таки прекрасны женщины! А эта принадлежала мне. На ней не было ошейника. Тот, на котором стояло имя Ибн-Сарана, я уже снял. Позже я надену на нее свой. Она была обнажена, если не считать привязанной к ноге тряпке и, наверное, странно смотревшегося выцветшего куска шелка, повязанного на левое запястье. Сжимая в зубах плеть, Велла смотрела на меня. — А теперь иди в свою бывшую спальню. Там тебя выпорют. Велла покинула зал — рабыня на пути к исправлению. Я обернулся к стоящему рядом воину: — Присмотри за ней. Он вышел вслед за девушкой. В таких случаях стражника приставляют не для того, чтобы не допустить побега рабыни. Из касбаха убежать невозможно. Как ни странно, но в его задачи входит защищать девушку от других рабынь. Он же, разумеется, занимается воспитанием своей подопечной. Девушка, которую воспитывают, чрезвычайно уязвима. Ей не разрешается одеваться, ей запрещено даже говорить, ибо в зубах у нее постоянно находится плеть. Выронить плеть означает заработать двадцать дополнительных ударов. Среди рабынь процветают зависть и соперничество. Любопытно, что чем красивее рабыни, тем сильнее становится их взаимная неприязнь. Невольницы злорадствуют, когда самых красивых из них подвергают дисциплинарным наказаниям. Для них это лишняя возможность поиздеваться над попавшей в опалу соперницей. Как правило, девушек в касбахах держат на цепи, но многих расковывают, чтобы они могли исполнять какую-либо работу. Со стороны остальных рабынь Велле угрожала настоящая опасность. Они были чрезвычайно рады увидеть привилегированную невольницу ползущей по полу с хлыстом в зубах. Надсмотрщик одновременно является глашатаем рабыни. Он исполняет так называемую песнь плети, являющуюся, по сути дела, не песней, а серией выкриков или объявлений. Он же созывает остальных рабынь, чтобы они стали свидетельницами очередного наказания своей соперницы. — Эта девушка оказалась недостаточно приятной! — выкрикивает глашатай. — Посмотрите на нее! Сейчас она подвергнется наказанию! Она не понравилась мужчине! Смотрите на нее! Подходите, смотрите, что делают с девушкой, которая не понравилась мужчине! Рабыни охотно сбегаются на такие призывы. Мгновенно образуется визжащий и вопящий коридор, через который подвергаемой наказанию невольнице приходится ползти с хлыстом в зубах. На нее сыплются плевки, пинки и удары, ее щиплют и пихают, над ней смеются и издеваются. Всем, конечно, руководит глашатай. Подобные процедуры считаются в Тахари хорошим воспитательным приемом, поскольку влияют не только на провинившуюся рабыню, но и на всех ее подруг. На обычную порку другим рабыням смотреть воспрещается, считается, что это дело касается лишь оплошавшей невольницы и ее хозяина.Рабыня стояла на коленях перед крошечной железной дверцей, ведущей в ее келью. Стражник довел ее до жилого отсека, пустующего в это время дня, и удалился. Мы оказались наедине в огромном пустом зале. Она взглянула на меня. Я выдернул плеть из ее зубов и засунул ее за кушак. — Отвяжи тряпку от ноги! — приказал я. Она повиновалась и положила тряпку рядом с собой. Я кинул ей полотенце, чтобы она вытерла тело и длинные загрязнившиеся волосы. Она с благодарностью его схватила. Я понял, что унижение далось ей нелегко. Девушки хорошо над ней позабавились. Несомненно, они давно испытывали к ней сильную неприязнь. Подозреваю, что с такой внешностью Велла была обречена на ненависть со стороны женщин. Красота, делавшая ее столь популярной и любимой среди мужчин, вызывала в женщинах ревность и зависть. Она смотрела на меня полными слез глазами. — Тэрл? — Она поднялась и нежно прикоснулась к моему телу руками. К ее запястью был привязан выгоревший на солнце шелковый платок. Она положила голову мне на плечо, потом нежно поцеловала меня в щеку. Прелестная обнаженная рабыня. — Я люблю тебя, Тэрл, — прошептала она. — Дай руку, — сказал я. Она протянула мне левое запястье. Я снял с него побывавший в Климе шелковый платок и засунул его за кушак. — Я только сейчас разгадала твой план, — прошептала она. Ты хочешь, чтобы все думали, будто я твоя рабыня. — Велла оглянулась. — Мы одни, — улыбнулась она. На высоте десяти дюймов от пола в решетке кельи располагалась маленькая дверь. Я открыл ее. — Что ты делаешь? — испуганно спросила она. Я собирался связать ее классическим тахарским способом. Резко перегнув девушку через вращающуюся на низких петлях дверцу, я привязал ее руки к решеткам. — Тэрл! — отчаянно взывала она. — Тэрл, тебе нет необходимости заходить так далеко. Нас никто не застанет. Девушки вернутся только под утро. Тебе незачем связывать меня в такой унизительной позе. Я промолчал. Я думал, она умнее. С другой стороны, она была с Земли. — Тэрл, шутка затянулась, — раздраженно сказала она. — Развяжи меня немедленно! Немедленно, слышишь? Правая щека девушки оказалась прижата к решетке кельи. — Тэрл, ты отдаешь отчет в своих действиях? — Вполне, — ответил я. — Ты поставил меня в позу для порки. — Вот как? — Это унизительно! Немедленно освободи меня 1— Она попыталась вырваться, но все было бесполезно — Немедленно! — повторила она. Я вытащил плеть. — Ты же не ударишь меня, правда, Тэрл? — Она говорила, глядя на меня через левое плечо — Я женщина Земли. Ты не можешь обращаться со мной как с горианской рабыней. Ты прекрасно это понимаешь. Я потряс мягкой кожаной плетью. — Слушай, — сказала она, — мы здесь одни. Никто не узнает, бил ты меня или нет. Скажи всем, что бил, а я подтвержу. Ты переигрываешь в своем желании изобразить из себя моего хозяина. — Она пыталась повернуться, но ничего не получилось. — Не собираешься же ты в самом деле делать из меня рабыню. Не забывай, что ты тоже землянин! — Она рассмеялась. — Всего-навсего землянин! И я требую, чтобы ты меня отпустил, Тэрл! Немедленно! Я промолчал. — Никто не узнает, порол ты меня или нет, — сказала она. — Я узнаю, — возразил я. — И еще один человек. — Кто? — взвизгнула она. — Маленькая хорошенькая самка слина. Рабыня Велла. Она стиснула кулачки: — Ты можешь называть меня Элизабет. — Кто это? — спросил я. — Оставь, Тэрл, — простонала она. Я улыбнулся. Она так и не поняла, что Элизабет не существует, пока хозяин не решит называть ее этим именем. Она заговорила более уверенно: — Я — землянка. Нет никакой необходимости бить женщину с Земли, чтобы преподать ей урок, какой бы забавной ни казалась тебе эта затея. Женщина не животное, Тэрл, до которого все доходит только через боль. Женщина — это личность. Я тебе не горианская рабыня, забитое, тупое существо, полускотина! Я — личность! Я была мелочна и жестока, Тэрл. Мне жаль. Прости меня. Я извлекла свой урок. Тебе нет необходимости меня бить. Развяжи меня. Я подошел к решетке. — Спасибо тебе, Тэрл, — сказала она. Между тем я не стал ее отвязывать. Напротив, я накинул ей на голову шелковый платок, который мешал ей говорить и дышать. При этом она вдыхала слабый аромат невольничьих духов, которыми, кстати, пользовалась до сих пор. Неожиданно ее голос потерял прежнюю уверенность. — Я не горианская девушка. Я не готова к физическим наказаниям. Я не принадлежу к тем животным, до которых все доходит только через плеть! Я спрятал платок за кушаком и отступил на один шаг. — Я женщина Земли! — завизжала она. Ее маленькие ручки, накрепко привязанные к стальным прутьям, побелели от напряжения. Она извивалась, стараясь посмотреть мне в лицо. — Тэрл! — кричала она. — Тэрл! Я поднял плеть. — Ты не станешь наказывать меня как горианскую рабыню! — зарыдала она. — Ты не понравилась мужчине, — сказал я. После четвертого удара она завопила: — Хватит! Меня уже наказали! Я понесла наказание! Довольно! Прекрати! После шестого она взмолилась: — Пожалуйста, перестань! Я умоляю тебя, господин! Я нанес рабыне двадцать ударов. Затем я отвязал ее от прутьев. Она повалилась на плиты, схватила меня за ноги и прижалась горячими и влажными губами к моим сапогам. — Кто ты? — спросил я. — Горианская рабыня у ног своего господина, — пролепетала она. — Я еще не приступил к наказанию, — сказал я. Она взглянула на меня с непередаваемым ужасом и изумлением. Я повязал ей на горло вонючую грязную тряпку, а руки скрутил за спиной. Потом я потащил ее через залы. Выйдя на улицу, я снова связал ее, на этот раз уложив животом вверх на седло кайила, после чего отвез в соседний касбах, некогда принадлежащий Тарне. Там я опустил ее на самый нижний, четвертый уровень, бросил тряпку в свободную келью, а ее отвел в камеру для клеймения. Я затянул зажимы на клеймовочном станке и зафиксировал бедро невольницы. Хассан уже ждал меня там. Клеймовочные прутья раскалились добела. Мы взяли тот же самый прут, каким накануне клеймили гордую Тарну. Прут протерли специальным раствором. При правильном обращении одним прутом можно заклеймить тысячу женщин. — Только не это, господин, умоляю! — запричитала она. — Хочешь ее заклеймить? — спросил Хассан. — Да, — сказал я. — Я планировал поставить клеймо на левое бедро, чуть выше четырех рогов боска. Она будет носить стандартное клеймо горианской рабыни, каковое и положено ей, девушке, которая не понравилась мужчине. Я вытащил из жаровни раскаленный добела прут и продемонстрировал его Велле. — Скоро тебя заклеймят, девочка, — сказал я. — Не надо! — закричала она. — Пожалуйста, не надо! Хассан с интересом поглядывал на рыдающую рабыню. — Все готово, — объявил я ей. Оцепенев от ужаса, она смотрела то на меня, то на белый от жара наконечник прута. У самого бедра я остановился. — Нет! — кричала она. — Нет! — Ты будешь заклеймена, рабыня, — объявил я и приступил к делу. Пять долгих ин я вдавливал прут в шипящее, дымящееся и потрескивающее бедро. Это клеймо превышало по размерам предыдущее, с четырьмя рогами боска, и я старался, чтобы оно получилось глубже. Хассан поморщился от запаха горелого мяса. Велла визжала и плакала. — Отличное клеймо! — похвалил Хассан, разглядывая работу. — Просто отличное! Мне стало приятно. Такому клейму позавидуют другие рабыни. Да и цена на паршивку будет повыше. Я распустил ремни и ослабил зажимы, потом поднял на руки ослабевшую девушку и отнес ее в ту келью, в которой оставил ее тряпку. Там я опустил ее на солому. На горле ее ничего не было, ибо накануне я снял с нее ошейник Ибн-Сарана. — Прими позу подчинения! — потребовал я. Она повиновалась, села на пятки, вытянула руки, скрестила запястья и низко опустила голову. Плечи девушки тряслись от рыданий. — Повторяй за мной, — сказал я. — Я, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля… — Я, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля, — произнесла она. — …подтверждаю свое согласие подчиняться полностью и безоговорочно… — …подтверждаю свое согласие подчиняться полностью и безоговорочно… — …человеку, известному под именем Хаким из Тора.. — …человеку, известному под именем Хаким из Тора… — …и быть его рабыней, собственностью, исполнять все его желания… — …и быть его рабыней, собственностью, исполнять все его желания… Хассан вручил мне ошейник. На нем было выгравировано: «Я — собственность Хакима из Тора». Я показал его девушке. Она не знала тахарской письменности, и я прочитал надпись вслух. Затем я надел стальную пластину на ее шею. Щелкнул замок. — …Я принадлежу тебе, господин, — подсказал я ей следующую фразу. — …Я принадлежу тебе, господин, — повторила она. На шее девушки блестел ошейник с моим именем. В глазах ее сверкали слезы — Поздравляю с рабыней 1— улыбнулся Хассан. — Отличный экземпляр! Ну, теперь мне пора к своей. — С этими словами он рассмеялся и вышел. Девушка опустилась на солому и посмотрела на меня. Глаза ее промокли от слез. — Теперь я твоя, Тэрл, — прошептала она. — Теперь ты по-настоящему мною владеешь. — Как твое имя? — спросил я. — Как будет угодно господину, — шепотом ответила она. — Я назову тебя «Велла». — Значит, мое имя — Велла, — опустила голову рабыня. Спустя мгновение она посмотрела на меня. — Могу ли я называть тебя Тэрл? — Только если я разрешу, — ответил я. Это был традиционный для горианских рабынь вопрос. Как правило, никто не испрашивает подобного разрешения, поскольку в нем все равно будет отказано. Бывает, что девушку подвергают порке за одну просьбу. — Рабыня просит разрешить ей называть хозяина по имени, — пролепетала она. — Отказано, — сказал я. — Слушаюсь, господин. — Велла склонила голову. Я не хочу, чтобы мое имя произносила рабыня. Негоже, когда имя хозяина оскверняют уста невольницы. Я посмотрел на съежившуюся на соломе девушку. — Ты не понравилась своему хозяину, — сказал я. — Рабыню за это наказали, — сказала она. Я поднял с пола тяжелую цепь с ошейником и защелкнул его на шее Веллы рядом с узкой стальной полосой, на которой было выгравировано мое имя. Она оказалась прикованной к стене. — Я еще не начинал тебя наказывать, — сказал я. — Я тебя ненавижу, — вдруг злобно произнесла она. — Я тебя ненавижу! — Она смотрела мне прямо в глаза. — Ты причинил мне столько боли! Ты бил меня плетью. Ты поставил на мне клеймо! Даже не знаю, что думать, — добавила она неожиданно изменившимся тоном. — То есть? — спросил я. — Это очень больно, когда тебя бьют плетью и клеймят. — Правда? — И тем не менее я испытываю перед тобой священный ужас. И перед остальными мужчинами тоже. — Ты потрясена не плетью, не железом и даже не болью. Ты потрясена мужской властью. Важно не то, выпорол тебя хозяин или нет, важно сознавать, что он волен сделать это в любую минуту. Кстати, ты уже разогрелась, рабыня, — добавил я. — Нет! — воскликнула она. Я вытянул руку, и она, извиваясь, отползла в угол и подняла ноги. Я потрогал ее за плечи, и она задрожала. Каждая ее клеточка была живой. — Рабыня, — ухмыльнулся я. — Да, рабыня! — выкрикнула она и перевернулась на спину, бесстыдно выставляя передо мной свое тело. — Теперь ты совсем не похожа на землянку, — рассмеялся я. — Я всего лишь распутная невольница. — Волосы девушки разметались по соломе. — Так со мной и поступай. Я люблю тебя, господин! Мы услышали голоса солдат в зале. — Ты будешь отдавать меня другим? — спросила она. — Если мне того захочется, — ответил я. , — Даже не знаю, ненавижу я тебя или люблю, — сказала она. — Знаю только, что я беспомощна и что я нахожусь в руках своего хозяина. Я посмотрел ей прямо в глаза. — Ты забыл Землю? — спросила она. — Никогда не слышал о таком месте, — ответил я. Она нежно протянула мне губы. — Я тоже, — тихо прошептала она. — Я люблю тебя, господин. Я не позволил ей себя поцеловать. С неожиданной яростью ларла я впился зубами в ее губы и вдавил ее в солому, едва прикрывавшую каменный пол подвала. Она застонала, а потом издала вопль, от которого вздрогнули закованные в цепи красавицы рабыни и улыбнулись обнимавшие их солдаты. Это был дикий крик любви, беспомощности и подчинения. Возле самой головы колонны я встретил Хассана. — Теперь меня тревожит только одно, — сказал я. — Что? — спросил он. — В дом Самоса, в Порт-Каре, — сказал я, — доставили девушку по имени Веема. Она принесла на себе сообщение, которое гласило: «Бойся Абдула». Я по ошибке решил, что речь идет об маленьком водоносе Абдуле из Тора. — Такой ошибки не допустил бы человек из Тахари, — улыбнулся Хассан. — Был ли в то время в доме Самоса Ибн-Саран? — Да, — ответил я. — Жаль, что ты не обратил на это внимания, — заметил Хассан. — Пославший сообщение человек посчитал, что имеющейся у агентов Царствующих Жрецов информации достаточно, чтобы понять, что Ибн-Саран, Абдул и соляной убар — одно и то же лицо. Ты должен был сообразить, что между ними есть связь. — В то время информации оказалось недостаточно, — сказал я. С началом войны Роя все окончательно запуталось. Не будучи людьми и крайне редко выбираясь из Сардара, Царствующие Жрецы выдавали сведения, разобраться в которых становилось все труднее. — Кто же все-таки послал в дом Самоса Всему? — Я, — ответил Хассан. — По распоряжению брата. Он заготовил сообщение несколько месяцев назад. Я просто обеспечил его доставку. Сам он ушел в пустыню, проверить слухи о башне из стали. Наверное, его перехватили люди Ибн-Сарана. Они оставили его одного в пустыне без воды. — Он прошел большое расстояние, — сказал я. — Он был очень сильный. — Царствующие Жрецы должны гордиться тем, что на них работают такие люди. — Я знал столь же сильного человека, работавшего на курий. Я кивнул. Мне никогда не забыть Ибн-Сарана, гибкого, как шелковая пантера. Он был достойным соперником. Добиться победы — потерять врага. Я посмотрел в бездонное голубое небо, на котором не было ни единого облака. Где-то там, за слоями атмосферы, за орбитами Гора, Земли и Марса, в загадочных глубинах космоса, среди безмолвных обломков пояса астероидов, находились стальные миры, оплот курий. Один из них сражался бок о бок со мной, чтобы спасти Гор. Мечтая овладеть этой планетой, курии решили принести ее в жертву, чтобы завоевать другую. Не думаю, чтобы они отважились повторно попробовать осуществить этот замысел. В далеком прошлом они уже потеряли один мир — свой собственный. Уверен, что политическая карьера партии, которая предложила разрушить Гор, чтобы подчинить себе Землю, рухнула вместе с неудавшимся замыслом. И то, что на срыв чудовищного плана курии прислали своего собрата, казалось символичным. К тому же Гор представлял собой истинное сокровище среди обращающихся вокруг Солнца планет. Люди Земли позволили одурачить себя риторическими разглагольствованиями о законах и о морали, в результате чего жадные безумцы отравили воздух, воду и пищу. Возможно, люди находили слабое утешение в том, что отравители погибнут вместе с отравленными. Привыкшие мыслить не словами, а конкретными реальными категориями, Царствующие Жрецы не допустили подобного в своем мире. Они не поддались яростной убежденности фанатиков, а постарались докопаться до сути, стоящей за словесной шелухой. Они исходили из того, будет ли приемлем для них мир, который возникнет на их планете после того, как реализуются навязываемые им проекты. Они сказали решительное «нет» эксплуатации, бесцельной трате природных богатств и загрязнению окружающей среды. Я посмотрел на небо. Земля была не нужна куриям. Они хотели получить Гор. Земля рассматривалась как источник рабочей силы, но подлинной наградой должен был стать Гор. Каков мог бы быть их следующий шаг? Восстание курий в Торвальдсленде сумели подавить. Я находился там в это время. Уничтожение Гора, задуманное ими ради избавления от Царствующих Жрецов, провалилось. Я находился в тот момент в стальной башне в Тахари, на борту наполовину ушедшего в песок корабля, несущего в себе разрушительный заряд. Я смотрел в мирное, безоблачное небо. Наверняка курии уже почувствовали слабость Роя. Во всяком случае, корабль со смертельным грузом проник через систему обороны Царствующих Жрецов. А значит, в ближайшее время надо было ждать следующего удара. На ярком небе Тахари не виднелось ни единого облачка. Вторжение надвигалось. Походные барабаны били все быстрее. Я обернулся и посмотрел на длинную колонну всадников, кайилов и рабов. Позади оставались два касбаха, принадлежащие Аб-дулу-Ибн-Сарану, соляному убару, и Тарне, некогда гордой разбойнице пустыни. Я почувствовал, как приникшая к моему стремени девушка нежно потерлась щекой о мой сапог. Я взглянул на нее, и она робко спросила: — Господин? — Поход будет долгим, — сказал я. — Если не выдержишь, тебя будут тащить. Она улыбнулась и поцеловала мой сапог. — Рабыня это знает, — сказала она и снова поцеловала сапог и стремя. — Я заслужила порку, — произнесла она со страхом и восхищением, — и ты меня выпорол. — Еще раз поцеловав сапог, она добавила: — Я была гордой, надменной, дерзкой и презрительной. Когда ты попал в беду, я насмехалась над тобой, уверенная в собственной безопасности. Тебе это не понравилось. Ты вернулся из Клима. Ты выжег на мне клеймо и сделал своей рабыней. — Глаза ее лучились радостью. — Ты великолепен! Я наклонился и шлепнул ее тыльной стороной левой руки, чтобы она не путалась возле седла. На копьях развевались флажки. Били барабаны. Мне не терпелось отправиться в путь. Хассан в развевающемся белом одеянии поднял руку. Барабаны замолкли. Я стоял между Хассаном-Гаруном, высоким пашой каваров, и Сулейманом, высоким пашой аре-таев, в черной каффие с белым агалом. Рядом восседали на кайилах Барам, шейх Безхада, визирь Гаруна, высокого паши каваров, и Шакар с серебряным копьем, предводитель отряда аретаев. Тут же были и другие паши. В поход шли кавары, аретаи, та'кара, бакахи, чары, кашани, луразы, ташиды, равири, ти, зевары и араны. Прикрывали хвост колонны таджуки с черными копьями. Я обернулся и посмотрел на касбахи, принадлежавшие Абдулу-Ибн-Сарану, соляному убару, и Тарне, некогда гордой разбойнице пустыни. В лучах восходящего солнца их стены казались белыми и горячими. Хассан опустил руку. Флаги затрепетали на ветру. Барабаны забили походный марш. Зазвенела упряжь кайилов, послышался лязг оружия. Начался поход. Рядом со мной, возле стремени, шла моя рабыня Велла.
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
ДЖОН НОРМАН (Джон Фредерик Лендж-младший) — американский фантаст и ученый-философ. Родился в Чикаго в 1931 г., окончил университет штата Небраска в Линкольне и университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, защитил диссертацию в Принстонском университете. Служил в армии, работал в киноиндустрии, в настоящее время преподает философию в Нью-Йоркском Куинс-колледже. Живет в Нью-Йорке. Известность Норману принесла серия «героической фэнтези» о приключениях героя Тэрла Кэбота на планете Гор, «вращающейся на орбите Земли, но по другую сторону от Солнца». Серия Джона Нормана замечательна своими героями. Это, как правило, сильные личности, преодолевающие любые преграды. Романы Джона Нормана продолжают традиции классика фантастического боевика Э. Берроуза. Единственный достойный внимания внесерийный роман Нормана — «Раб времени», герой которого попадает в доисторическое прошлое Земли, где снова разыгрываются приключения в духе фантастики «меча и волшебства».Джон Норман Исследователи Гора
1. Я ГОВОРЮ С САМОСОМ
Она была просто прекрасна. Девушка опустилась на колени рядом с низким столиком. За столом, скрестив ноги, сидели я и, напротив меня, Самос. Стоял ранний вечер, мы только что отобедали — я и первый капитан Совета Капитанов Порт-Кара. Холл освещали торчащие из стен факелы. Пол представлял собой огромную мозаичную карту. Еду нам подавала закованная в ошейник рабыня. Сейчас она покорно опустилась перед нами на колени. Я еще раз окинул ее взглядом. На рабыне была коротенькая туника, подрезанная таким образом, чтобы были лучше видны округлые бедра. На ошейнике болтался стальной замок. На бедре красовалось клеймо — стандартное клеймо каджейры, как называют на Горе девушек-рабынь. Внешне клеймо выглядит довольно просто и напоминает цветок с двумя лепестками. Некоторые находят, что клеймо похоже на букву «К» в западных алфавитах Земли. В горианском алфавите двадцать восемь букв, весьма схожих с теми или иными земными буквами. Так, буквы «сиджа», «тун» и «вал» в точности переписаны с римского алфавита, Другие буквы, вне всякого сомнения, переписаны из древнеегипетского, а буквы «шу» и «хоман» взяты из критского. Следует помнить, что горианские буквы произносятся по-разному в зависимости от контекста. Некоторые писцы предлагали расширить алфавит за счет новых букв, произносимых одинаково вне зависимости от своего лингвистического окружения. Думаю, их рекомендации не будут учтены и официальный горианский алфавит останется неизменным. Консерватизм жителей Гора в отношении собственной письменности непоколебим. Впрочем, и на Земле люди нередко держатся за давно устаревшие и не отвечающие техническим потребностям системы измерения. — Хотят ли хозяева увидеть кое-что еще? Линда может многое им показать, — произнесла девушка. — Нет, — покачал головой Самос. Рабыня положила на стол крохотные ладошки и вытянула пальчики в его сторону, словно умоляя Самоса о прикосновении, но он сурово повторил: — Нет. Склонив голову, девушка убрала со стола небольшой поднос с кувшином густого сладкого вина из Турий и двумя высокими кубками. Там же стоял кувшин с дымящимся черным вином с прославленного стаями тарнов Тентиса. Черное вино мы пили из покрытых желтой эмалью крошечных чашек. В него полагалось добавлять сахар. Возле ложек на подносе лежали ароматные палочки и стояла большая чаша для омовения рук. Я прекрасно отужинал. Рабыня поднялась. Блестящий ошейник смотрелся на ее горле просто великолепно. Я запомнил эту девушку с самого первого раза. Тогда, несколько месяцев назад, на ее шее болталось обыкновенное железное кольцо, заклепанное несколькими ударами молота. Девушка посмотрела на Самоса, и губы ее задрожали. Это она принесла в дом Самоса письмо на скитали. Скиталью называется расчерченная ленточка для волос; когда ее наматывают на древко копья, полоски складываются в сообщение. Его прислал мне Зарендрагар Безухий, боевой генерал кюров. Он предлагал встретиться с ним на «краю света». Моя догадка в отношении того, что «край света» должен находиться в северном полушарии Гора, оказалась верной. Я уже встречался с Безухим в огромном ангаре, где хранилось оружие и топливо для захвата всей планеты. Я был уверен, что он погиб во время взрыва, хотя тело его так и не нашли. Девушка, прислуживавшая нам вчера — стройная блондинка с Земли, — даже не подозревала, что ленточка в ее волосах содержит важную информацию. Надо сказать, девчонка сильно изменилась. В дом Самоса ее привезли в варварской земной одежде, в которой она больше походила на мальчика. Брюки из джинсовой ткани и фланелевая рубашка скрывали, как это принято на Земле, красоту и сексуальность молодого тела. Вместо того чтобы наслаждаться жизнью, люди пытаются себя обмануть и бьются головой о стену. Зачем? Мало кто вообще осмеливается честно задуматься над этим вопросом. Естественно, что и ответа в таком случае ожидать нельзя. Самос, разумеется, сразу же понял, что ленточка — это скиталь. Девушку немедленно раздели и набросили на нее коротенькую тунику, а на шею набили простое железное кольцо, символизирующее ее новый статус рабыни. Вскоре Самос пригласил меня прочитать послание. Я же допросил девчонку, которая на тот период говорила только по-английски. Поначалу она хорохорилась и держалась крайне вызывающе — пока не поняла, что имеет дело не с землянами. Первым делом Самос опустил ее в подвал,где ей поставили клеймо. Потом он отдал ее на потеху охране, после чего нахалку бросили в пенал. Я думал, что он ее продаст, но Самос почему-то этого не сделал. Он оставил ее у себя. В доме Самоса девчонка прошла полный курс рабыни. Я посмотрел на клеймо на ее бедре. Вообще-то горианское слово «каджейра» вмещает в себя гораздо больше понятий, чем слово «рабыня». Даже в его написании есть нечто соблазнительное, женское. Глядя на клеймо, я понял, насколько оно символично. Расходящиеся в стороны лепестки обозначали женственность и красоту, стебель — бескомпромиссную суровость, на которой построено воспитание женщины, развернутые кверху завитки — открытость и уязвимость. Очень простое и красивое клеймо. Простое, как и положено рабыне, красивое, как приличествует женщине. Между прочим, на Горе известно несколько видов клейм. Практически невозможно, однако, встретить клеймо с изображением лун и ошейника, а также цепи и когтей. Эти разновидности клейм популярны на Земле, там, где сохранились горианские анклавы. Первое характерно для Царствующих Жрецов, второе — для агентов кюров. На первом клейме изображен ошейник и три спускающихся по диагонали полумесяца. Совершенно очевидно, что ни один горианин не согласится работать на Земле, поэтому там приходится использовать местный персонал. Полноценные мужчины, сильные, мужественные и жизнелюбивые жители Гора, считают Землю гиблым местом, жалкой и безжизненной в сексуальном плане пустыней. Настоящим мужчинам нужны женщины. Слабакам это понять трудно. Сильному мужчине нужна женщина, которая ползала бы у его ног и принадлежала ему безоговорочно. Ничто другое его не устроит. Единожды отведавший мясо богов не станет жевать солому. — Можешь идти, — сказал Самос девушке. — Господин, — взмолилась рабыня, — пожалуйста, господин… Несколько месяцев назад она не знала ни одного горианского слова. Сейчас она говорила бегло и отчетливо. Рабыни быстро осваивают язык своих хозяев. Самос взглянул на невольницу. Она вытянулась перед ним с подносом в руках, где стояли кубки для вина, бокалы, ложки, лежали влажные полотенца и чаша для омовения рук. Она хорошо нас обслужила, как и положено прилежной рабыне. — Господин, — прошептала она. — Отнеси все на кухню, — сказал Самос. По глазам девушки я видел, что она хочет быть для него больше чем рабыней. Просто невероятно, какой властью могут обладать мужчины над женщинами. — Хорошо, господин, — произнесла она и опустилась на колени в позу услаждающей рабыни. Становясь на колени передо мной, она приняла позу покорной рабыни. Говорили, что Самос первый довел ее до оргазма. Пережившая это ощущение женщина уже не способна ни на что, кроме как на покорное и страстное служение своему господину. До конца жизни. — Линда умоляет господина о прикосновении, — пролепетала девушка. Линда было ее земным именем, которое у нее, естественно, отобрали при обращении в рабство. Позже Самос на правах хозяина вернул его рабыне. Когда дело касается имен, все зависит от воли хозяина. Я отметил, что Линда совершенно открыто попросила о ласке в моем присутствии. Невольница уже успела избавиться от комплексов и предрассудков Земли. Она стала открытой и честной, чистой и совершенной, такой, какой изначально создала ее природа. Встретив взгляд Самоса, она покорно побежала к дверям, но у самого порога остановилась, не в силах побороть желание. Со слезами на глазах рабыня снова повернулась к своему господину. — Хорошо, только после того, как отнесешь посуду на кухню, — проворчал он. — Слушаюсь, господин, — задыхаясь от возбуждения, прошептала она, и желтые чашечки на подносе тихо звякнули. Девушка задрожала. На полированном ошейнике заиграли огни факела. — Иди в пенал, — велел Самос, — и попроси, чтобы тебя заперли. — Да, господин. — Девушка опустила голову, и мне показалось, что она сейчас зарыдает. — Старший связки говорил, что ты неплохо усвоила мозаичный танец. Чашечки на подносе задрожали. — Мне очень приятно, — произнесла девушка, — что Кробус пришел к такому выводу. Мозаичный танец обычно исполняется на красных мозаичных плитах, которыми выкладывают невольничье кольцо возле кровати господина. Танцуют его на спине, животе и боках. Шею, как правило, приковывают к невольничьему кольцу. Танец символизирует мучения рабыни, охваченной ненасытной любовной страстью. Вначале девушка танцует как бы в совершенном одиночестве. Никто не знает о ее страданиях, она стонет и извивается, умоляя невидимого господина сжалиться над ней. Потом появляется господин, и она умоляет его уже открыто, кричит и плачет, лишь бы он подарил ей хотя бы одно прикосновение. Мозаичный танец построен на простых психологических и поведенческих реакциях. Специалисты считают, что он способен завести самую фригидную женщину. Рабыни же просто сходят от него с ума. — Я слышал, ты много работала над мозаичным танцем, — продолжал Самос. — Я всего лишь покорная рабыня, — отвечала девушка. — Кробус говорил, что последние пять раз, когда ты исполняла этот танец, он не мог удержаться, чтобы не изнасиловать тебя. — Да, господин. — Девушка опустила голову и улыбнулась. — После того как тебя запрут в пенале, — сказал Самос, — попроси, чтобы тебе принесли теплой воды, масла, благовоний и полотенце. Приведи себя в порядок. Может быть, я приглашу тебя в свои покои. Попозже. — Да, господин! — радостно воскликнула девушка. — Учти, что понравиться мне труднее, чем Кробусу. — Да, господин! — С этими словами Линда выскочила из зала. — Хорошенькая, — усмехнулся я. — Неплохая девчонка, — кивнул Самос и провел языком по губам. — По-моему, она тебе нравится, — сказал я. — Чепуха, — отмахнулся он. — Она всего лишь рабыня. — Разве у Самоса не может быть любимой рабыни? — не отставал я. — Землянки? — Почему бы и нет? — Какая нелепость. Она — рабыня. Ее предназначение — угождать. Я могу ее избить и унизить, если мне того захочется. — Разве нельзя избить и унизить любимую рабыню? — спросил я. — Разумеется, — снова рассмеялся Самос. — На Горе не церемонятся ни с кем. — Мне кажется, что знаменитый Самос, первый рабовладелец Порт-Кара, первый капитан Совета Капитанов, привязался к блондинке с Земли. Самос смерил меня сердитым взглядом, затем пожал плечами и произнес: — Вообще-то никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Даже любопытно. Странное чувство. — Я вижу, ты не собираешься ее продавать, — сказал я. — Может, еще и продам, — задумчиво произнес Самос. — Понятно. — Она с самого начала вела себя не так, как другие. Была такой беспомощной и беззащитной… — Разве не все рабыни беспомощны и беззащитны в руках своих хозяев? — спросил я. — Да, конечно, но она показалась мне невероятно ранимой. — Может быть, она с самого первого раза поняла, что ты и есть ее судьба? — Очень приятно держать в руках такую девушку, — добавил Самос. — Смотри не расслабляйся, — усмехнулся я. — Обещаю, — проворчал он. В последнем я не сомневался. Самос слыл одним из самых суровых людей Гора. Хорошенькой блондинке с Земли достался сильный и бескомпромиссный хозяин. — Ладно, хватит болтать о пустоголовых рабынях, — сказал я. — Эти девчонки созданы для мимолетных удовольствий. Пора поговорить о серьезных вопросах, достойных внимания мужчин. — Согласен, — кивнул Самос. — По правде говоря, особых новостей нет. — Кюры успокоились. — Это верно. — Бойся затихшего врага, — заметил я. — Конечно, — кивнул Самос. — Странно: ты пригласил меня в свой дом, желая сообщить, что ничего не произошло, — сказал я. — По-твоему, кроме тебя, никто на Горе не служит Царствующим Жрецам? — Думаю, нет, — сказал я. — Почему ты спросил? — Как все-таки мало мы знаем об окружающем нас мире, — вздохнул Самос. — Не понимаю, — пожал я плечами. — Расскажи, что тебе известно о Картиусе. — Это важнейшая субэкваториальная водная артерия, — ответил я. — Протекает через джунгли на западе и северо-западе и впадает в озеро Ушинди, из которого вытекают реки Камба и Ниока. Камба впадает непосредственно в Тассу, а Ниока — в залив Шенди, где находится гавань Шенди. Свободный портовый город Шенди играл немаловажную роль в жизни Гора. Там находилась Лига черных рабынь. — Одно время считали, что Картиус — приток Воска, — сказал Самое. — Меня тоже этому учили, — кивнул я. — Теперь мы знаем, что Картиус, впадающий в Тассу, и субэкваториальный Картиус — разные реки. — На многих географических картах Картиус впадает в Ушинди, а потом выходит из озера, пересекает западные плоскогорья и в районе Турмуса впадает в Воск. Турмус — последний крупный город на Воске. За ним начинаются непроходимые болота дельты. — Первым догадался, что это разные реки, черный исследователь Рамани с острова Ананго. Он пришел к этому выводу чисто теоретически. Его ученик Шаба был первым ученым, которому удалось непосредственно исследовать озеро Ушинди. Так вот, Шаба доказал, что из озера вытекают только две реки: Камба и Ниока. А приток Воска Картиус Тассы, как его теперь называют, получает воду со своих притоков, пронизывающих плоскогорья и прилегающие равнины. Это описано другим исследователем, Рамусом из Табора, который девять месяцев изучал в составе небольшой экспедиции высокогорье Вена. — Все это я узнал год назад. Почему ты заговорил об этом сейчас? — Многое остается невыясненным, — загадочно произнес Самос. Я пожал плечами. Большая часть Гора до сих пор считается terra incognita. Мало кто знает, что находится к востоку от хребтов Вольта и Тентис или к западу от островов Кос и Тирос. Огромные территории в районе озера Шенди, к югу от Воска и западу от Ара тоже ждали своих исследователей. — Между прочим, у географов были серьезные основания полагать, что Картиус впадает в Воск через озеро Ушинди, — сказал я. — Знаю, — откликнулся Самос. — Люди судили по направлению рек. Как горожанам было догадаться, что это две разных реки? — Не только горожане допускали эту ошибку. Баргмены с Картиуса, я имею в виду собственно Картиус, и жители Картиуса Тассы считали, что это одна и та же водная артерия. — Да и как они могли думать иначе, когда не было ни расчетов Рамани, ни экспедиций Шабы и Рамуса? — Джунгли сделали Картиус недоступным для людей с юга, — сказал я. — Вся торговля заканчивается убаратами на южном побережье озера Ушинди. До Тассы обычно добирались либо по Камбе, либо по Ниоке. — И не пытались найти северные пути, — добавил Самос. — Тем более что вдоль Картиуса Тассы проживают крайне свирепые племена. — Верно, — кивнул Самос. — Хотя я уверен, что наверняка были люди, пытавшиеся пройти к Картиусу через северные леса. — Не сомневаюсь, что все они нашли смерть от обитающих к северу от Ушинди племен, — сказал Самос. — Как получилось, что экспедиция Шабы уцелела? — спросил я. — Ты что-нибудь слышал о Биле Хуруме? — спросил Самос. — Немного, — уклончиво ответил я. — Это черный убар, — сказал Самос. — Кровавый и беспощадный. Человек большого ума и огромной власти. Он объединил шесть убаратов на южном побережье Ушинди, усмирил непокорных огнем и мечом. Сейчас он распространил свое влияние на север, откуда ему поставляют клыки кайлуаков и женщин. Так вот, лодки Шабы подняли на мачтах щиты с гербом Билы Хурумы. — И это явилось гарантией их безопасности? — Несколько раз на них все-таки напали, — произнес Самос, — но они уцелели. Как бы то ни было, я уверен, что без покровительства Билы Хурумы, убара Ушинди, им бы не удалось выполнить свою задачу. — Выходит, власть Билы Хурумы на северном побережье не безгранична, — сказал я. — Естественно, — кивнул Самос. — Об этом красноречиво говорит тот факт, что экспедиция Шабы подверглась нескольким нападениям. — Должно быть, это смелый человек, — заметил я. — Ему удалось провести шесть лодок и сохранить почти всех людей, — сказал Самос. — Даже странно, — произнес я, — что такой человек, как Била Хурума, решил поддержать географическую экспедицию. — Он хотел знать, можно ли пройти по суше на северо-запад от Ушинди. Для него это бы означало появление новых рынков, расширение торговли, налаживание торговых путей с юга на север. — Кроме того, — добавил я, — подобным образом он избежал бы опасностей плавания по Тассе. Перед ним открылись бы пути к завоеванию целого мира. — Правильно, — кивнул Самос. — Ты мыслишь как воин. — Но если я правильно понял, исследования Шабы показали, что таких путей не существует? — Да, — сказал Самос. — К такому он пришел выводу. Но ты я уверен, знаешь и о других результатах его экспедиции. — К западу от озера Ушинди простираются равнины, болота и топи; они подпитывают озеро водой. Шаба сократил отряд до сорока человек, наполовину разгрузил лодки и протащил их через болота. Спустя два месяца он вышел к западному побережью озера Нгао. — Правильно, — сказал Самос. — Это второе по величине среди экваториальных озер. Такое же, как Ушинди, а может, и больше. Я представил, как радовался Шаба и его люди, когда после стольких мучений перед ними открылся вид на озеро Нгао. После этого, измученные и истощенные длительным переходом, они вернулись на восточное побережье озера Ушинди. — На этом Шаба не успокоился, — сказал Самос. — Он первым составил точную карту дельты собственно Картиуса. Затем пошел на запад и добрался до шести убаратов, обители Билы Хурумы. — Не сомневаюсь, что его приветствовали как героя, — сказал я. — Верно, — кивнул Самос. — И он это заслужил. — На следующий год, — добавил я, — он организовал еще одну экспедицию, в которой участвовали одиннадцать кораблей и тысяча человек. Финансировал ее, судя по всему, сам Била Хурума. Задача экспедиции состояла в изучении озера Нгао. — Правильно. — Именно тогда Шаба установил, что озеро Нгао, как ни странно, питается только от одной реки, способной поспорить по ширине и полноводности с самим Воском. Позже эту реку назвали Уа. Для судов она непроходима из-за многочисленных порогов и водопадов. — Количество препятствий, равно как состояние каналов и дорог, до сих пор неизвестно, — уточнил Самос. — Шаба углубился в реку на сотню пасангов, после чего был вынужден повернуть обратно. — Позже он назвал пороги именем Билы Хурумы, — сказал Самос. — У него были слишком большие корабли, — заметил я. — К тому же их нельзя было разобрать на части. Крутизна реки и враждебность местного населения не позволили ему идти вперед. — Экспедиция Шабы вернулась к озеру Нгао, после чего добралась до шести убаратов через болота и топи, прилегающие к озеру Ушинди. Все-таки это замечательный человек, — сказал я. — Самый выдающийся географ и исследователь Гора, — добавил Самос. — Человек исключительной порядочности. Ему доверяют. — Доверяют? — переспросил я. — Шаба — агент Царствующих Жрецов, — промолвил Самос. — Не знал. — Не сомневаюсь, что ты многих подозревал в том, что они хотя бы временно служили делу Царствующих Жрецов. — Я допускал эту мысль, — сказал я. Никогда раньше мы не говорили с Самосом на эту тему. Порой для меня лучше не знать людей, работающих на Царствующих Жрецов. У нас не принято лезть в чужие дела. Это элементарная мера предосторожности. Если кто-то из наших попадется, лучше, чтобы он ничего не знал. Как бы то ни было, большинство работающих на Царствующих Жрецов агентов занимались сбором разведывательных данных и слежкой. Дом Самоса служил их штаб-квартирой. Сюда стекалась вся добытая информация. Здесь же находился аналитический отдел. Обработанная и отфильтрованная информация передавалась дальше, в Сардар. — Зачем ты мне это говоришь? — спросил я. — Пойдем, — устало произнес Самос и поднялся на ноги. Я пошел следом за ним. У выхода из огромного зала застыли стражники. Некоторое время мы шли молча. Миновав несколько залов, Самос спустился по лестнице на другой уровень здания Потянулись бесконечные лестницы и переходы. Иногда попадались надписи и указатели. На толстых стенах появилась влага. Местами нам приходилось ступать не по полу, а по стальным прутьям клеток, в которых томились заключенные; испуганные рабы задирали головы. В одном из кoридоров нам попались две рабыни. Они стояли на коленях на каменном полу и пытались щетками отмыть испачканные плиты. За их работой наблюдал стражник с кнутом в руках. Когда мы поравнялись с рабынями, они распростерлись на полу, после чего возобновили свою работу. В пеналах стояла тишина, было время сна. Мы шли мимо клеток для обучения и тренировки невольниц. Кузница была пуста, хотя в жаровне тлели угли. Из нее торчали длинные щипцы. В доме крупного рабовладельца жаровня никогда не затухает — в любую минуту могут привезти новую рабыню. В прилегающей комнате я увидел развешенные по стене ошейники и кандалы для рук и для ног. Подобного добра тоже всегда должно быть в избытке. При этом каждая вещь была на учете, за инвентарем велся строгий контроль. Затем мы миновали комнаты, где хранились невольничьи туники, косметика и украшения. В пеналах, как правило, девушки содержатся обнаженными, но подобная атрибутика обязательно используется в процессе обучения. Далее по коридору размещались кухни и продуктовые склады. Здесь же хранились медицинские препараты. Из одного пенала высунулась девичья рука. — Господин! — прошептала невольница. Мы прошли мимо. Были здесь и клетки с рабами-мужчинами. Как правило, ими становились должники, преступники или военнопленные. Рабы стоили недорого, использовали их на самых тяжелых работах. Мы продолжали спускаться на нижние уровни дворца. Вонь и сырость, которыми славятся все подвальные помещения, стали невыносимы. Кое-где из стен торчали пылающие факелы. Это позволяло хоть как-то уменьшить влажность. Мы миновали караульное помещение. Там отдыхали вернувшиеся со смены стражники. Мне показалось, что изнутри донеслось треньканье колокольчика и чистый звук зил, как здесь называют цимбалы на пальцах. Прикрытая крошечным кусочком желтого шелка прекрасная рабыня исполняла танец для пятерых охранников. Они медленно приближались, девушка отступала, не прекращая танца, пока не уперлась спиной в стену. Тогда стражники повалили ее на одеяло. Я видел, как она пыталась сопротивляться, но ее укусы больше напоминали страстные поцелуи. Наконец стражники схватили рабыню за кисти рук и за лодыжки, широко раздвинули ей ноги, и старший группы приступил к делу. Девчонка кричала, задыхаясь от наслаждения. Вскоре мы опустились на низший уровень. Здесь находилась зона наибольшей безопасности. По трещинам в стене струились едва заметные ручейки воды, кое-где стояли лужи. При нашем появлении метнулся в темноту урт. Самос остановился перед тяжелой железной дверью. Узкая стальная панель скользнула в сторону. Самос произнес установленный на вечер пароль, и дверь отворилась. За ней находились двое стражников. Мы вошли в узкий и тесный коридор и остановились у восьмой камеры слева. Самос подал знак стражникам. Я заметил, что возле двери лежали обрывки веревок, стальные крючья и крупные куски мяса. — Внутри говорить нельзя, — сказал Самос и протянул мне капюшон с прорезанными для глаз дырками. — Заключенный знает, где он находится? — Нет. Я натянул капюшон, также поступили Самос и стражники. Вначале они посмотрели в глазок, потом распахнули дверь. Стражники опустили висящий на цепях помост. Комната была доверху залита водой. Мы с Самосом ждали снаружи. Помост хлюпнулся в воду, его закрепили при помощи растяжек. Едва он опустился, со всех сторон послышалось шуршание. Мне показалось, что на помост пытаются забраться невидимые в темноте существа весом не более нескольких футов. Самос поднял факел. Стражники вышли из камеры. В неровном свете я успел разглядеть, что она имела круглую форму и достигала футов сорока пяти в диаметре. В центре камеры торчал металлический шест диаметром около четырех дюймов, выступающий из воды на добрых четыре фута. На нем была закреплена деревянная платформа, обитая по краям листами железа. От края платформы до воды было восемь или девять дюймов. Один из стражников осторожно ступил на помост и погрузил в воду шест. Судя по всему, глубина воды в камере достигала восьми футов. Второй стражник нацепил на железный крюк огромный кусок мяса и вытянул крюк как можно дальше от покосившегося под их тяжестью помоста. В ту же секунду вода забурлила. Брызги долетали даже до меня, хотя я стоял довольно далеко от дверей. Когда стражник вытащил крюк из воды, мяса на нем не было. Крошечный тарларион, похожий на тех, что водятся в болотах к югу от Ара, зацепился за крюк, потом сорвался и шлепнулся в воду. Маленькие тарларионы способны за один миг до костей обглодать кайлуака. На платформе дрожала от ужаса девушка. Она стояла на коленях, схватившись двумя руками за шест. На горле ее блестел стальной ошейник. Стражники вышли из камеры. Самос осторожно ступил на помост. Надвинув на голову капюшон, я последовал за ним. Передний край помоста заканчивался в одном ярде от круглой платформы, на которой находилась невольница. От нижнего края платформы до кишащей тарларионами черной воды было не более нескольких дюймов Девушка испуганно смотрела в нашу сторону, моргала и щурилась, пытаясь разглядеть гостей при свете факела. Руки ее отчаянно сжимали торчащий из платформы шест. Даже цепями ее нельзя было приковать к нему сильнее. В свете факела поблескивали глазки, выглядывающиe из воды. Их было не меньше двух или трех сотен. Девушка вцепилась в шест еще сильнее. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — забормотала она. В глазах ее блестели слезы. Пленница говорила по-английски. У нее, так же как и у рабыни Самоса, были светлые волосы и голубые глаза. Судя по всему, она была стройнее Линды. Я отметил хорошие щиколотки — на таких красиво смотрятся кольца. Ее еще не клеймили. Это тоже не ускользнуло от моего взгляда. — Пожалуйста, — простонала она. Самос жестом показал, что нам пора уходить. Мы выбрались из камеры, и охранники тут же подняли помост к потолку. Самос воткнул факел в кольцо на стене, после чего мы стянули капюшоны. — По правде говоря, я ничего не понял, — произнес я. — Речь идет об очень серьезных вещах, — покачал головой Самос. — Они меня очень тревожат. — Зачем ты показал мне эту девушку? — Что ты можешь о ней сказать? — в свою очередь спросил он. — Ну, на четыре медных тарска она потянет. Хотя лучше продавать ее в группе. Девушка хороша собой, однако сразу видно, что с ней никто не работал. Лодыжки у нее замечательные. — Она говорит на английском, правильно я понял? — Да, — сказал я. — Ты хочешь, чтобы я с ней побеседовал? — Нет, — покачал головой Самос. — Она не знает горианского? — Несколько слов. Существует много способов проверить, знает ли человек какой-нибудь язык. Достаточно произнести ключевые фразы и понаблюдать за его реакцией. Меняется пульс, диаметр зрачков. Подобные вещи невозможно скрыть. — Ну, тогда мне все ясно, — сказал я. — Может, поделишься? — насмешливо произнес Самос. — Обыкновенная девчонка, доставленная на Гор прислужниками кюров. Мясо в ошейнике. — Почему ты так решил? — А как иначе? — пожал я плечами. — Работающие на кюров женщины обычно хорошо говорят по-гориански. Между тем она не так красива, как большинство оставляемых с Земли девушек, — заметил Самос. — Нy, это субъективное мнение, — улыбнулся я. — Мне она показалась довольно симпатичной. Другое дело, соответствует ли она рыночным стандартам. — Мне кажется, она случайно оказалась рядом с девчонкой, которую присмотрели для продажи в рабство. И сюда попала тоже случайно. — Может, и так, — пожал я плечами. — Мне, во всяком случае, показалось, что у нее неплохие задатки. — Разве это не верно в отношении большинства женщин? — спросил Самос. — Конечно, но есть прирожденные рабыни. Меня всегда восхищала прозорливость агентов кюров, которые занимаются отбором человеческого материала. Похоже, они с первого взгляда способны определить, получится из женщины рабыня или нет. — Даже работающие на кюров свободные женщины были отобраны по принципу наибольшего соответствия понятиям рабства, — сказал Самос. — Возьми, к примеру, таких рабынь, как Пепита, Элисия, Арлин. — Не сомневаюсь, что их изначально хотели использовать как награду агентам-мужчинам, — сказал я. — Теперь они наши, — улыбнулся Самос. — Или тех, кому мы пожелаем их продать. — Да, — кивнул я. — А что случилось с рабыней по имени Вела? — По сути дела, она никогда не была настоящим агентом кюров, — сказал я. — Она предала Царствующих Жрецов, — напомнил Самос, — и служила кюрам в Тахари. — Это правда, — согласился я. — Отдай ее мне, — попросил Самос. — Я свяжу ей руки и ноги и брошу в канал с уртами. — Она моя, — возразил я. — И если она заслужила того, чтобы ей связали руки и ноги и бросили в канал с уртами, то сделаю это я сам. — Как хочешь, — проворчал Самос. — Мне кажется, — сказал я, — что девчонка на платформе с тарларионами была привезена на Гор для продажи рабовладельцам. — Твое предположение неверно, — покачал головой Самос. — Нельзя делать серьезные выводы на основании того, что человек не говорит по-гориански. — Объясни, — нахмурился я. — Согласись, что такую девушку сложно представить на общей цепи на аукционе. — Согласен, — произнес я. — Кстати, ее даже не заклеймили. Как правило, рабовладельцы кюров предоставляют это право тем, кто первым купит у них товар. — Верное наблюдение, — похвалил Самос. — Где ты ее взял? — Случайно досталась, — ответил Самос. — Ты что-нибудь слышал про капитана Беджара? — Конечно, — сказал я. — Он член Совета Капитанов и был с нами двадцать пятого числа в битве при Се-Каре. Это было первое крупное сражение после того, как Совет Капитанов Порт-Кара объявил о своей независимости. Произошло оно в десять тысяч сто двадцатом году с основания Ара. Сейчас шел седьмой год независимости, или 10126 год с основания Ара. В ходе первого сражения за независимость объединенные флоты Коса и Тироса были разбиты войсками Совета Капитанов. В том же самом году Порт-Кар получил свою первую реликвию. — В ходе морского сражения Беджар захватил корабль Коса, — сказал Самос. Это уже интересно. Кос и Тирос считались союзниками. Первым островом управлял большеглазый Чендар, настоящий морской слин. Вторым командовал жирный Луриус. Официально Тирос находился в состоянии войны с Порт-Каром. Правда, последние несколько лет больших сражений не было. Кос раздирали внутренние беспорядки на Воске. Там шла отчаянная борьба за сферы влияния, десмотря на то что большинство расположенных вдоль реки городов представляли собой свободные государства, мало кто из них решался на открытое противостояние политике Коса и его главного соперника Ара. Между Косом и Аром шло соперничество за союз с речными городами, который позволял контролировать движение по реке и всю коммерции, регионе. Расположенный в глубине суши Ар не имел собственного флота, не считая небольшой речной флотилии, которая иногда успешно противостояла морским судам Коса — раскинувшаяся на тысячу пасангов дельта Воска была закрыта для крупных кораблей. Там обитают болотные тарларионы и коварные улы, крылатые ящерицы с размахом крыльев в несколько футов. На заросших камышами островах живут камышовые люди, без промаха стреляющие из длинных луков, которые они покупают у крестьян на востоке дельты. Формально они подчиняются болотному убару Хо-Хаку. Как и все гориане, они подозрительно относятся к чужим. Не зря для обозначения чужого и врага используется одно слово. На Воске ситуация еще более усложняется за счет речных пиратов и бесконечного соперничества между выросшими на берегах реки городами.. — Сражение было нелегким, — сказал Самос, — корабль вместе со всей командой, грузом и пассажирами достался Веджару. — Вот оно что! — воскликнул я. — Значит, эта девчонка была среди рабынь на судне! Самос улыбнулся. Я тут же сообразил, что погорячился. — Конечно, это не был невольничий корабль, — поправился я. — Иначе бы ей выбрили волосы на голове, чтобы не разводить блох. — Я посмотрел на Самоса. — С другой стороны, ее могли держать в клетке на палубе. Так тоже нередко перевозят рабынь. Ночью и в плохую погоду клетки прикрывают брезентом, чтобы не заржавели прутья. — Это был не невольничий корабль, — сказал Самос. Я пожал плечами. — На ее бедре нет клейма, — заметил я. — Что само по себе любопытно. Кому она принадлежала? На ней был чей-нибудь ошейник? — Она была без ошейника, — ответил Самос. — Не понимаю, — произнес я. Все выглядело действительно странно. — Она была одета как свободная женщина и путешествовала с пассажирами. И лишь когда она попала на корабль Беджара, с нее сорвали одежду и заковали в цепи вместе с остальными захваченными в плен женщинами. — Значит, она была пассажиркой, — сказал я. — Да, — кивнул Самос. — Она была пассажиркой. — И документы у нее были в порядке? — Полностью. — Любопытно, — покачал я головой. — И мне так показалось, — сказал Самос. — Как могло получиться, что землянка, не знающая языка, без клейма, свободная, разъезжала по Гору? — Мне кажется, тут не обошлось без кюров. — Похоже, — пробормотал я. — Беджар тоже обратил внимание на то, что девчонку не заклеймили, — продолжал Самос. — Зная, как меня интересуют такие несоответствия, он тут же меня известил. На нее нагянули капюшон и доставили прямо сюда. Из его пеналов. — Загадочное дело, — произнес я. — Ты в самом деле не хочешь, чтобы я допросил ее? — Нет, — сказал Самос, — во всяком случае, не сейчас… — Как знаешь, — пожал я плечами. — Присядь, — пригласил Самос и показал на место за низеньким столом, за которым мы только что отужинали. Я сел и скрестил ноги, Самос устроился напротив меня. — Узнаешь? — спросил Самос и вытащил из кармана кожаный мешочек. В нем хранилось большое кольцо. Слишбольшое для пальца человека. Самос положил кольцо на стол. — Конечно. Это кольцо я добыл в Тахари. Оно преломляет лучи света таким образом, что тот, кто его носит, становится невидимым. — Вот как? — поднял бровь Самос. Я взял кольцо в руки. Это было тяжелое золотое кольцо с серебряной пластиной. С обратной стороны находился полукруглый переключатель. Чтобы до него добраться, кюр поворачивал камень в гнезде. У кюров, как, впрочем, и у людей, доминирующим является левое полушарие мозга; как следствие, почти все они правши. После первого нажатая силовое поле включалось, после второго — выключалось. В период действия поля обладатель кольца мог видать окружающее в смещенном цветовом спектре. Я посмотрел на кольцо. То, которое я добыл в Тахари, я давно отдал Самосу, чтобы он отправил его на экспертизу в Сардар. Мне показалось, что подобные изобретения могут заинтересовать Царствующих Жрецов. Странно, что кюры так редко им пользуются. Во всяком случае, с тех пор я не слышал ни об одном кольце. — Ты уверен, — спросил Самос, — что это то самое кольцо, которое ты передал мне? — По крайней мере, очень на него похоже. — То или не то? — повторил вопрос Самос. — Нет, — покачал головой я, вглядевшись в кольцо. — На кольце из Тахари была небольшая царапина. Вот тут, в углу серебряной пластинки. — Так я и думал, — произнес Самос. — Если это кольцо-невидимка, нам очень повезло, — заметил я. — Как ты думаешь, могли они доверить это кольцо агенту из числа людей? — Маловероятно. — Сдается мне, что это обыкновенное кольцо, — проворчал Самос. — Никакими свойствами оно не обладает. — Понятно, — кивнул я. — Постарайся не нажимать нa переключатель, — сказал Самос. — Хорошо, — ответил я и положил кольцо. — Позволь рассказать тебе о пяти кольцах. Эту информацию я получил совсем недавно из Сардара, хотя сама она основывается на данных, собранных за тысячу лет. Сведения подтверждены документами, попавшими нам в руки в результате аварий, самая недавняя из которых произошла четыреста лет назад. Давно, очень давно, может быть, сорок тысяч лет назад, кюры обладали технической культурой, значительно превосходящей их нынешний уровень. Техника, благодаря которой сегодня они считаются развитой и опасной расой, — лишь жалкие остатки былого величия. Их культура погибла в результате опустошительных внутренних войн, кульминацией которых стало уничтожение мира кюров. Кольца-невидимки были изобретены неким ученым; исходя из удобств нашей фонетики, мы будем называть его Прасдаком с Утеса Карраша. Это был настоящий мастер. Перед смертью он уничтожил все свои записи, но после него остались пять колец — их нашли среди развалин. — Что с ними стало? — спросил я. — Позже они были все уничтожены, — сказал Самос. — Одно кольцо затерялось где-то на Земле. Три или четыре тысячи лет назад пастух по имени Гиж забрал его у убитого командира кюров. Пастух попытался при помощи кольца захватить трон в Лидии, одном из земных государств. Я кивнул. Насколько я помнил, Лидия подчинилась влиянию персов в шестом веке до нашей эры, если пользоваться хронологией Земли. Разумеется, это произошло много лет спустя после Гижа. — В устье Лауриуса есть город с похожим названием, — заметил Самос. — Верно, — кивнул я. Порт назывался Людиус. — Не исключено, что здесь есть какая-то связь, — произнес Самос. — Может быть, — кивнул я. — А может, и нет. Никогда нельзя быть уверенным, что фонетическое сходство указывает на историческое единство. В данном случае связь показалась мне маловероятной. Тем более если учесть независимость и стиль жизни Людиуса. С другой стороны, жители Лидии вполне могли быть основателями этого города. Завоевательные походы Царствующих Жрецов относится к глубокой древности. После Войны Гнезд, насколько мне известно, завоевательные походы прекратились. — Кюры, разумеется, так дела не оставили. Они вернулись за кольцом и убили Гижа. А само кольцо было уничтожено при взрыве. — Любопытно, — заметил я. — Остаются еще два кольца, — сказал Самос. — Одно из них — кольцо из Тахари, — предположил я. — Несомненно, — кивнул Самос. Я посмотрел на лежащее на столе кольцо. — Думаешь, это пятое? — Нет. Я уверен, что пятое кольцо до сих пор находится в стальном мире. Они не стали бы рисковать им на Горе. — Может, их научились воспроизводить? — предположил я. — Это представляется мне маловероятным по двум причинам, — сказал Самос. — Если бы они могли в точности воспроизводить кольца, то давно бы сделали это раньше. А во-вторых, учитывая скрытный характер изобретателя Прасдака с Утеса Карраша, там наверняка есть механизм, не позволяющий изготовить дубликат. — Не сомневаюсь, что специалисты Сардара смогли бы распутать такие тонкости, — сказал я. — Кстати, как обстоят дала с кольцом из Тахари? — Кольцо из Тахари в Сардар не попало, — ответил Самос. От неожиданности я оцепенел. — Кому, — раздельно произнес я спустя несколько минут, — ты поручил доставить кольцо в Сардар? — Одному из самых проверенных агентов, — проворчал Самос. — Кому? — спросил я. — Шабе, географу из Ананго, исследователю озера Ушинди, первооткрывателю озера Нгао и реки Уа. — Его обманули? — Не думаю. — Тогда мне ничего не понятно, — сказал я. — Это кольцо, — произнес Самос, показав на кольцо на столе, — нашли среди вещей девчонки, которая сидит сейчас в клетке с тарларионами. Когда Беджар захватил судно, оно было у нее. — В таком случае, — сказал я, — это не пятое кольцо. — Тогда откуда оно? — Не знаю, — пожал я плечами. — Посмотри. — Самос положил на стол плоскую черную коробку. Иногда в таких хранят важные документы. Сверху на ящичке крепилась чернильница. Имелся также отсек для гусиных перьев. Самос извлек из ящика несколько сложенных вдвое бумаг и сломал печать. — Эти бумаги тоже находились среди вещей нашей прелестной пленницы, — заметил Самос. — Что за бумаги? — спросил я. — Здесь проездные документы и свидетельство гражданки Коса, вне всякого сомнения фальшивое. Самое главное, здесь рекомендательные письма и банковские документы, по которым можно получить целое состояние на Монетной улице в Шенди. — Кому адресованы рекомендательные письма, — спросил я, — и на чье имя выписаны банковские документы? — Одно письмо адресовано человеку по имени Мсалити, — сказал Самос, — второе — Шабе. — А банковские бумаги? — На имя Шабы. — Выходит, Шаба передал кюрам кольцо и получил за это деньги. В Сардар, таким образом, он должен был отвезти другое кольцо. Вот это? — спросил я, показав на лежащее перед нами кольцо. — Правильно, — кивнул Самос. — Но Царствующие Жрецы тут же заметят, что кольцо не настоящее, — сказал я. — Для этого достаточно нажать на переключатель. — Боюсь, что нажатие на переключатель вызовет взрыв, от которого весь Сардар разлетится на куски. — Получается, — прошептал я, — что в этом кольце взрывное устройство? Самос кивнул. За время работы ему пришлось познакомиться со многими техническими новинками. Как бы то ни было, как и большинство гориан, настоящего взрыва он еще не видел. — Полагаю, это будет подобно молнии, — произнес он, осторожно подбирая слова. — Царствующие Жрецы могут погибнуть, — сказал я. — Что породит недоверие и напряженность между людьми и Царствующими Жрецами. — А кюры между тем получат свое кольцо. Шаба станет богачом. — Выходит, что так, — сказал Самос. — Корабль, как я понял, направлялся в Шенди? — спросил я. — Разумеется. — Думаешь, девчонка об этом знает? — Нет, — покачал головой Самос. — Полагаю, ее функции были ограничены. В Шенди работают агенты кюров, которым она должна была передать кольцо. — А может, и сами кюры? — предположил я. — Для них там слишком суровый климат, — сказал Самос, — хотя исключать этого нельзя. — Не сомневаюсь, что Шаба прячется. Вряд ли его можно запросто повстречать на улицах Шенди. — Может быть, на него удастся выйти через Мсалити. — Это будет весьма деликатное поручение, — заметил я, ч Самос кивнул. — Шаба очень умный человек. Скорее всего, Мсалити не знает, где он. Не сомневаюсь, что он сам выходит на связь с Мсалити. И если Шаба почувствует неладное, то исчезнет надолго. — Получается, что выйти на Шабу мы можем только через девчонку, — сказал я. — Поэтому ты и не хотел, чтобы я с ней разговаривал. Ты хочешь, чтобы она не поняла, что попала к тебе? — Именно так, — кивнул Самос. — Для меня крайне важно, чтобы она не догадалась, где находится. — Скорее всего, она знает, что ее корабль захватил Беджар. Никто не поверит, если мы ее просто так выпустим. Сразу же станет ясно, что ее используют в качестве приманки для Шабы. — Нам нужно забрать кольцо, — сказал Самос. — И ни в коем случае не допустить, чтобы оно попало в руки кюров. — Шаба хочет получить банковские расписки, кюрам нужно фальшивое кольцо. Выходит, что все постараются выйти на нашу очаровательную пленницу. — Я тоже так думаю, — кивнул Самос. — Все знают, что корабль захватил Беджар, — повторил я. — Когда рабынь выставят на продажу, она должна стоять на платформе вместе с остальными девушками. — Невольниц вывезут на рынок, — продолжил Самос. — Естественно. И она будет среди них. — Придется снять с нее ошейник и побыстрее переслать Беджару, — сказал Самос. — Я буду присутствовать на аукционе, — произнес я. — Разумеется, меня никто не узнает. Важно проследить, кто ее купит. — Купить ее может каждый, — проворчал Самос. — Что, если она достанется охотнику за уртами или мастеру по изготовлению весел? — Значит, ей придется ублажать охотника за уртами или мастера по изготовлению весел, — пожал я плечами. — А мы разработаем новый план. Охотники за уртами заставляют своих рабынь плыть впереди лодки с веревкой на шее ночью в холодной воде каналов. Нападая на девушек, урты высовываются из воды, и в этот момент охотники набрасываются на них с копьями. Охотники контролируют популяцию уртов в каналах. — Согласен, — кивнул Самос и передал мне кольцо, рекомендательные письма и банковские расписки. — Тебе это может понадобиться, если встретишь Шабу. Попытайся выдать себя за агента кюров. Все равно он тебя не знает. Заберешь настоящее кольцо. Ему отдашь поддельное. Сардар мы предупредим, пусть поступают с ним по своему усмотрению. — Отлично, — сказал я и положил кольцо и бумаги в карман. — Я верю в удачу, — сказал Самос. — Я тоже. — Главное, будь осторожен. Не забывай, что Шаба — очень умный человек. Он не даст обвести себя вокруг пальца. Самос поднялся. Я тоже встал. — Все-таки странно, — сказал я, — что они не сумели воспроизвести кольцо. — Не сомневаюсь, что этому были серьезные причины, — сказал Самос. Я кивнул. Поспорить с этим утверждением было трудно. Мы подошли к массивной двери зала и остановились. Самос хотел что-то сказать. — Капитан, — произнес он. — Да, капитан? — Не углубляйся в страну дальше чем Шенди. Это земля Билы Хурумы. — Он великий убар. — И очень опасный человек. Нынче страшное время. — Он прозорливый человек, — сказал я. — И беспощадный тоже, — добавил Самос. — Главное — прозорливый, — повторил я. — Разве он не собирается соединить Ушинди и Нгао каналом через болота, которые впоследствии можно будет осушить? — Работы над этим проектом уже начались, — произнес Самос. — Это истинная прозорливость, — сказал я. — И честолюбие. — Конечно, — кивнул Самос. — Строительство канала подстегнет коммерцию и военное дело. Уа впадает в Нгао. Когда закончат канал, из Уа можно будет попасть в Ушинди. Туда же впадает субэкваториальный Картиус. Из Ушинди берут свое начало Камба и Ниока, впадающие в Тассу. — Это будет великолепное достижение, — произнес я. — Бойся Билу Хуруму, — повторил Самос. — Надеюсь, мне не придется иметь с ним дел, — сказал я. — Идею шеста и платформы подсказал мне добрейший человек Била Хурума. Озеро Ушинди кишит тарларионами. Так вот, местами из него торчат высокие шесты, на которых сидят уголовники и политзаключенные. Только там не принято делать под шестом платформы. — Понятно, — пробормотал я. — Думаю, тебе нечего бояться, — сказал Самос, — если, конечно, ты не станешь выходить за пределы Шенди. Я кивнул. Свободным портом Шенди управляли черные купцы из касты купцов. Там же находилась штаб-квартира Лиги черных рабовладельцев, хотя сами рабовладельцы предпочитали вести промысел в море и на побережье к югу и северу от Шенди. Как правило, большинство рабовладельческих акций проводится на чужой территории. — Удачи тебе, капитан, — сказал Самос. Мы крепко пожали друг другу руки. Когда мы выходили из зала, Самос повернулся к стражнику и произнес: — Позови Линду. — Да, капитан, — кивнул стражник и побежал по коридору Землянка Линда содержалась не в пеналах, а на кухне. На ней был обычный домашний ошейник. На девушку возложили кое-какие хозяйственные работы. Самос не любил чтобы рабыни слонялись без дела. Я подумал о девушке, сидящей на крошечной платформе в камере с тарларионами. Скоро с нее сорвут ошейник и привезут в дом Беджара. Там, скорее всего, ее и заклеймят. Как беззащитно и трогательно она прижималась к шесту. Она уже поняла, что Гор — это не Земля. — Желаю тебе удачи, капитан, — сказал я Самосу. — Желаю тебе удачи, капитан, — ответил он мне. Мы еще раз пожали друг другу руки, и я пошел к выходу. Дойдя до первых из двух ворот, я оглянулся. Самос уже ушел. У входа в дом стоял стражник с копьем в руках. Первые ворота были открыты. Я вышел и остановился перед тяжелыми железными воротами, ведущими непосредственно на улицу. Я еще раз оглянулся и увидел, как обнаженную Линду повели на веревке к хозяину. Она тоже меня увидела и застенчиво опустила голову. Я вышел за пределы дворца Самоса. Итак, девушка научилась великолепно танцевать танец у кровати. Я почти позавидовал Самосу. Надо будет моих рабынь тоже научить этому танцу. Любопытно, кто быстрее его освоит. — Приветствую тебя, капитан, — сказал сидящий в лодке Турнок. — Приветствую тебя, Турнок, — ответил я. Я сел в лодку и взял румпель. Лодка отошла от берега и заскользила по темной воде.2. Я ПОПАДАЮ НА РЫНОК ВАРГА
Девушка визжала, отчаянно сопротивляясь ошейнику и цепи. Стоящие справа от нее рабы-мужчины провернули ворот лебедки и вытянули невольницу на демонстрационную платформу. Мужчины из толпы с любопытством оглядывали рабыню. Неужели ее продают впервые? Она пыталась отвернуться и спрятать тело от жадных взглядов. Босые ноги девушки утопали в опилках, которыми обычно посыпали платформы. Внутренняя поверхность левого бедра девушки окрасилась в желтый цвет — от ужаса она не сдержалась. Хозяин аукциона не стал бить ее кнутом. Он просто вздернул ей руки высоко над головой при помощи демонстрационной цепи. Теперь ее было хорошо видно. На элитных аукционах девушкам за несколько часов до продажи дают слабительное, после чего заставляют опорожнить мочевой пузырь. Для этой цели по рядам пускают огромный чайник. На провинциальных рынках подобными услугами пренебрегают. Хозяин аукциона схватил невольницу за волосы и повернул голову девушки вначале в одну, потом в другую сторону. Он хотел, чтобы все разглядели черты ее лица. — Еще одна красавица от славного капитана Беджара после великолепного захвата «Цветка Телнуса»! Рабовладельца звали Варт. Некогда он был известен как Публий Квинтус из Ара. Впоследствии его изгнали из города за фальсификацию данных о выставленных на продажу девушках. Какую-то простушку, не знавшую даже одиннадцать поцелуев, он продал как рабыню, прошедшую углубленный курс наслаждений. Вообще же словом «варт» называют острозубое крылатое млекопитающее, живущее большими стаями. — Светловолосая, голубоглазая дикарка! — выкрикивал торговец. — По-гориански почти не говорит. Была свободной. Ничего не умеет. Ее бедро до сих пор не знает поцелуя клейма! Какие будут предложения? — Медный тарск, — проворчал стоящий перед платформой человек. Он скупал рабынь для сельскохозяйственных работ. — Я слышал «один тарск»! — провозгласил торговец. — Кто больше? — Показывай следующую! — выкрикнули из толпы. Стоящие на лебедке рабы напряглись, но ворот не повернули, ожидая команды от своего хозяина. — Один тарск! Кто больше! Хотя бы два тарска! Мне показалось, что он сам заплатил за нее два тарска Беджару. Девчонка была хороша, но до настоящей горианской. рабыни ей было еще далеко. Вряд ли за нее удастся выручить xoрошую цену. А жаль. При таком раскладе девушку действительно может купить любой желающий. Я огляделся по сторонам. Обыкновенный невольничий рынок, куда мужчины приходят, чтобы купить дешевый товар, иногда по оптовым ценам. Контора самого Варта помещалась в одном из складов. По моим оценкам, на торг пришло около двухсот покупателей и праздношатающихся. На мне была туника, кожаный фартук и берет кузнеца. — Нет, ты посмотри, — возмущенно произнес стоящий рядом со мной человек. — Как можно просить даже один тарск за такую страхолюдину! — Не говори! — сплюнул другой. Наверное, им редко приходится иметь дело с землянками, подумал я. Они даже не представляют, какие страшные получаются женщины в результате противоестественного, уродливого воспитания. Жителям Гора трудно понять, что существуют места, где мужчинам и женщинам с рождения внушают идею равенства и они всю свою жизнь с маниакальным упорством убеждают себя и других, что это правильно, несмотря на всю нелепость подобного подхода. Первое слово, которое слышит ребенок на Земле, как правило, слово «нет». На Горе это слово — «да». Сдается мне, машина и цветок никогда не поймут друг друга. — Давай другую! — кричали из толпы. — Выводи следующую! Разумеется, рабство пробуждает женскую красоту. По-моему, дело здесь в чисто психологических факторах, в частности, в уничтожении невротических комплексов, которые развиваются в женщине вследствие неправильного воспитания. Из рабыни быстро выбивают дурь при помощи кнута. Подобным образом высвобождают ее истинную суть. С другой стороны, диета, физические упражнения, косметика и специальная подготовка тоже играют немалую роль. — Кто-нибудь предложит за нее два тарска? — не унимался торговец. Если женщина по своей природе рабыня мужчины, то выходит, что если женщина не рабыня, то она и не женщина? А если женщина вроде бы и не женщина, то о каком счастье может идти речь? Может ли рабыня быть свободной? Вот великий парадокс ошейника. — Ну что же вы, знатоки женской красоты? — взывал торговец. — Разве не видите, что перед вами настоящее сокровище? Стройная белокурая дикарка! В ответ раздался дружный хохот. — Ну и растяпа этот Варт, — проворчал стоящий рядом со мной человек. — Посмотри, он ведь даже ее не заклеймил! — Лишние расходы, — добавил другой. — К тебе, правда, это не относится, — сказал первый, обращаясь ко мне. На мне был костюм кузнеца. Как правило, девушек, которых не заклеймил хозяин, клеймят в кузницах. Я улыбнулся. Торговец выкрикивал данные рабыни: рост, вес, размер ошейника, объем запястья и лодыжки. Все эти данные он предварительно записал у нее на спине красной тушью. — Неужели охотник за уртами не предложит за нее два тарска? — воскликнул торговец, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как можно добродушнее. Жаль, что ни Беджар, ни Варт ее не заклеймили. Так было бы легче за ней следить. — Она не годится даже в качестве приманки, — в ответ крикнул охотник за уртами. Раздался смех. — Может, ты и прав, — миролюбиво откликнулся торговец. — Да урт ее и не захочет! — не унимался остряк. Его слова потонули в хохоте публики. — Разве что очень изголодавшийся! — А ты не поленись, сходи на канал, может, урты дадут тебе два тарска? Народ веселился от всего сердца. Торговец тоже улыбался, очевидно смирившись с мыслью, что выгодно продать девчонку не удастся. В глазах девушки застыли слезы и горечь. Судя по всему, oна плохо понимала, о чем идет речь, хотя, безусловно, догадывалась, что смеются над ней и что никто из этих грубых и бесцеремонных людей не хочет ее покупать. Она дрожала под насмешливыми взглядами, в то время как торговец то и дело дергал за цепь, отчего руки ее поднимались выше головы. — Я тебя ненавижу! — крикнула вдруг девушка по-английски, гневно повернувшись в его сторону. — Я тебя ненавижу! Никто, конечно, ее не понял, хотя все догадались, что невольница рассердилась. Торговец схватил ее за волосы, скатал белокурые пряди девушки в большой комок и запихал его ей в рот. Она поняла, что волосы лучше не выплевывать. — Боюсь, дорогуша, что за тебя мне не дадут и ломаного гроша, — беззлобно проворчал торговец по-гориански. Она опустила голову. Мне хорошо знакома такая реакция. Очень часто женщины, которые не нравятся мужчинам, становятся злыми и агрессивными. Это своего рода психологическая увертка. Видя, что их не ценят как женщин, они пытаются выглядеть как мужчины. На Земле такие ситуации можно наблюдать сплошь и рядом. На Горе, да еще от рабыни, подобного никто терпеть не станет. Свободные женщины Гора, разумеется, могут делать все, что им захочется. Рабыне же положено угождать хозяину и ни в коем случае ему не перечить. Белокурая красавица может любить, а может и ненавидеть мужчин; став рабыней, ей придется им угождать. И угождать xорошо. Разумеется, женщина, которая боится не понравиться мужчине, совершает ошибку. Бояться тут нечего. Просто надо стараться. Женщина, искренне старающаяся понравиться мужчине, на Земле огромная редкость. С ними обращаются, как с настоящим сокровищем. На Горе это норма. Такая женщина становится одной из сотен тысяч прилежных рабынь. Готовность услужить мужчине ожидается от каждой выставленной на продажу девушки. Достаточно ей проявить малейшую нерасторопность, и ее тут же подвергнут суровому наказанию. Рано или поздно женщины понимают, что, угождая мужчинам, они реализовывают собственные глубинные потребности. — Боюсь, что ты ни на что не годишься, голубоглазая блондинка, — задумчиво пробормотал торговец. Девушка затравленно озирала толпу. Клок волос по-прежнему торчал из ее рта. Мне даже стало за нее немного страшно. Подобные невротические реакции могут помочь на Земле. На Горе лучше вести себя по-другому. На Горе никто не станет терпеть женских капризов. Здесь ее обломают в два счета. Она быстро поймет, что такое ошейник. Не она первая, не она последняя. Толпа ждала, как поступит торговец. Между тем я не был до конца уверен, что ее привезли на Гор именно кюры. Обычно они выбирают девушек посимпатичнее — как для агентурной работы, так и для продажи. Торговец еще раз поддернул цепь и жестом показал рабыне, что ей не следует пытаться опустить руки. Она испуганно следила за его движениями. Он зашел ей за спину. Я улыбнулся. Неожиданно она выплюнула изо рта клок мокрых волос и пронзительно завизжала, хотя опустить руки не посмела. Торговец укоризненно покачал головой и снова запихал волосы рабыне в рот, тем самым давая понять, что ей нельзя произносить ни звука. В правой руке торговца был тяжелый кнут. Девушка отчаянно замотала головой, зажмурилась и зарыдала. Торговец, однако, ее не ударил. Она осторожно открыла глаза и захныкала. Торговец выжидательно смотрел на невольницу. Тогда она со слезами на глазах повалилась ему в ноги. При этом девушка неловко ткнулась лицом в опилки. Она так и не осмелилась разомкнуть сведенные за шеей руки и выплюнуть изо рта волосы. Потом перевернулась на спину и покорно вытянула тело для удара. Торговец довольно улыбнулся и взглянул на толпу. — Ну, кто предложит мне хорошую цену за эту красотку? Девушка поднялась на ноги и снова тихонько захныкала. Не поворачиваясь в ее сторону, торговец наотмашь ударил ее по лицу. Изо рта девушки потекла струйка крови, губа начала быстро распухать. Она замолчала. — Ну так сколько мне за нее предложат? — повторил свой вопрос работорговец. — Четыре тарска, — произнес кто-то. — Шесть, — сказал другой. — Пятнадцать, — Шестнадцать. Девушка снова опустила голову. Она не решалась посмотреть на своих возможных хозяев. Я улыбнулся. Теперь мне стало ясно, почему кюры остановили свой выбор именно на ней. После выполнения задания, как правило, все девушки становились рабынями. Мне показалось, что из нее со временем получится неплохая невольница. Во всяком случае, для землянки она довольно быстро реагировала на ситуацию. Умение подстраиваться под обстоятельства — весьма ценное качество для рабыни. Разумеется, его можно развить при помощи жесткой дисциплины и системы наказаний. При этом не стоит забывать, что беззащитная и покорная рабыня способна пережить вершины страсти и восторга, недоступные скованной собственным достоинством и гордостью свободной женщине. — Двадцать два тарска! — выкрикнул кто-то. — Двадцать четыре. Девчонка действительно произвела впечатление своей отзывчивостью. При надлежащей подготовке из нее через несколько месяцев получится рабыня, которая сможет работать в паговых тавернах Гора. — Двадцать семь тарсков. Девушка стояла, низко опустив голову. Ей было стыдно. Как странно, подумал я. Женщина стыдится того, что ее хотят и предлагают за нее большие деньги. С другой стороны, нельзя забывать, что она только что с Земли. — Двадцать восемь тарсков. Блондинка непроизвольно содрогнулась. На Земле она долго и тщательно скрывала свою сексуальность. Здесь, на шумном горианском рынке, ее безжалостно выставили на всеобщее обозрение. — Двадцать девять тарсков, — произнес мужчина из толпы. Девушка вздрогнула, но головы не подняла. На какое-то мгновение мне даже стало ее жалко. — Сорок тарсков, — раздался торжественный голос. Он принадлежал Прокопию Минору, или Маленькому Прокопию, владельцу таверны у шестнадцатого причала под названием «Четыре цепи». Минором его называли, чтобы не путать с другим Прокопием, Мажором, у которого подобных таверн было несколько. Прокопий Минор владел двадцатью девушками. Его таверна славилась дешевой пагой и горячими рабынями. Там то и дело случались драки и поножовщина. Девушки прислуживали обнаженными и закованными в цепи. На запястьях и лодыжках каждой девушки болтались по два стальных кольца. Длинные цепочки сковывали между собой руки и ноги невольниц. Смотрелось это весьма сексуально. Отсюда и пошло название «Четыре цепи». Разумеется, подобный способ сковывания известен на Горе давно. В одном только Порт-Каре им пользуются в четырех других тавернах. Конечно, они не имеют права называться «Четырьмя цепями», поскольку это название официально зарегистрировано в Лиге таверн за Прокопием Минором. Если кому интересно, это таверны «Веминиум», «Кайлуак», «Рабыни Ара» и «Серебро Тарна». — Сорок тарсков, — повторил Прокопий Минор, или Маленький Прокопий. Еще раз напомню, что слово «маленький» применимо к Прокопию Минору только в одном случае: когда его бизнес сравнивают с бизнесом Прокопия Большого. Прокопий Мажор — один из крупнейших купцов Порт-Кара. Паговые таверны — всего лишь одно из его дел; помимо этого он известен как владелец кузниц, бумажной фабрики, а также как держатель огромных партий шерсти и соли. Внешне Прокопий Минор отнюдь не производил впечатления миниатюрного человека. Это был здоровенный увалень, хотя и уступающий в размерах Прокопию Большому. Девушка подняла голову, словно почувствовав, что в торгах наступил решающий момент. Она по-прежнему держала руки за головой, поскольку не получила разрешения их опустить. Невольница посмотрела на Прокопия Минора и вздрогнула. Похоже, она догадалась, что может достаться именно ему. — Последняя цена была сорок тарсков, — произнес работорговец Варт. — Полагаю, девочке не повредит служба в патовой таверне. Неплохое место, чтобы познать смысл и значение ошейника. Сорок тарсков, кто больше? Я представил, как она будет ползать на коленях в таверне и услаждать посетителей. По-моему, ей там самое место. — Моя рука открыта, — провозгласил Варт. — Сорок тарсков! Я закрываю руку. — Подожди! — раздался вдруг незнакомый голос. Все непроизвольно обернулись. Позади толпы стоял высокий худощавый человек в красном с белыми полосами шарфе. Помимо шарфа на незнакомце была белая тога длиной до щиколоток, перехваченная широким золотым поясом. На поясе висел кривой кинжал. На голове красовалась шапочка с двумя золотыми кисточками Шенди. — Кто это? — прошептал стоящий рядом со мной человек. — Не знаю, — ответил я. — Да, господин? — оживился торговец. — Вы хотите предложить больше? — Похоже, это капитан торгового корабля, — предположил мой сосед. Я кивнул. На нем и в самом деле была белая тога с золотым поясом. Простой матрос не осмелился бы надеть неположенную ему по рангу одежду. На Горе очень серьезно относятся к подобным вещам. — Как его зовут и с какого он судна? — спросил я. — Не знаю, — отозвался сосед. — Что предлагает за эту девушку господин? — поинтересовался торговец. Повисла тишина. Все смотрели на незнакомца. Девушка тоже испуганно взирала на странного человека. — Что предлагает за нее господин? — повторил свой вопрос торговец. — Один тарск. Зрители переглянулись. Послышался неуверенный смешок. Затем вновь наступило молчание. — Прошу прощения, — вежливо произнес торговец, — но господин, очевидно, подошел позже. Мне уже предложили за нее сорок тарсков. Прокопий торжествующе оглядел толпу. — Один серебряный тарск, — сказал человек. — Ай-и-и! — завопил кто-то. — Серебряный тарск? — опешил работорговец. Прокопий недоуменно вытянул шею, пытаясь разглядеть безумца. — Да, — повторил тот. — Один серебряный тарск. Я улыбнулся. На этом торги и закончатся. Стоящая на платформе девушка не стоила серебряного тарска. — Мне предложили серебряный тарск, — объявил Варт. — Кто больше? Толпа молчала. Варт посмотрел на Прокопия, но тот отрицательно покачал головой. — Я закрываю руку! — крикнул Варт, выставил на всеобщее обозрение открытую ладонь и сжал ее в кулак. Девушку продали. Она в ужасе смотрела на кулак торговца. Догадаться о смысле происходящего было нетрудно. Торговец подошел к рабыне, вытащил волосы из ее рта и отряхнул руку. Затем пригладил ее пряди, словно продавец, смахивающий пыль с товара. Она, похоже, уже ничего не замечала. Взгляд девушки был прикован к купившему ее человеку. Работорговец улыбнулся и обратился к покупателю: — С кем я имел честь заключить сделку9 — Меня зовут Улафи, — представился человек. — Я капитан «Пальмы Шенди». — Ты оказал мне большую честь, — сказал торговец. Я уже слышал об Улафи из Шенди. Правда, мне никогда не приходилось видеть этого человека. Говорят, у него очень хороший корабль. — Доставьте девчонку на мое судно, — распорядился капитан. — Мы стоим у причала Красного Урта. На рассвете мы уходим. Он швырнул торговцу серебряный тарск. Тот ловко поймал монету и опустил ее в свой карман. — Все будет исполнено, господин! Высокий черный человек развернулся и покинул рынок. Неожиданно девушка разрыдалась. Кажется, до нее дошло, что в жизни ее наступили решительные перемены. Ее продали. Варт махнул рукой, и рабы провернули тяжелый ворот. Блондинка пропала из виду. На платформу вытянули темноволoсую миловидную рабыню с Тироса. По команде Варта она сомкнула руки за спиной и сладострастно выгнулась под взглядами покупателей. Я понял, что она уже успела сменить нескольких хозяев.3. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО ПО ПУТИ К ПРИЧАЛУ КРАСНОГО УРТА; Я СЛЫШУ СИГНАЛ ТРЕВОГИ
Пошел пятый час В районе каналов еще не начало светать. В такое время Порт-Кар кажется безлюдным и пустынным местом. Я шел по узкому тротуару вдоль канала, перебросив через плечо морскую сумку. Воздух был влажен. Редкие факелы, вставленные в железные держатели, бросали тусклый свет на каменные стены и скользкие плиты. Я уже чувствовал запах Тассы, моря. Навстречу попались два стражника. Один из них поднял фонарь, и я произнес: — Тал. Как и накануне, на мне было одеяние кузнеца. Впереди мягко шлепнулся в воду урт. Я шел мимо узких железных дверей в каменных стенах. В таких дверях, как правило, делают небольшую прорезь для обзора. Окна начинаются только на высоте около пятнадцати футов. Сады и дворики, если они вообще есть, находятся внутри. Такова типичная горианская архитектура. Между тем в Порт-Каре садов очень мало. В перенаселенном городе, выросшем на болотах дельты Воска, дорожат каждым метром. Вдоль всего канала торчали невысокие столбики, к которым были прикованы лодки. Сам же тротуар менялся по ширине от пяти футов до одного ярда. После того как Варт продал белокурую дикарку, я еще побродил по рынку. Если за мной кто-то наблюдает, нельзя, чтобы он понял, что меня интересовала только эта девушка. Темноволосая рабыня с красивой фигурой с Тироса ушла за двадцать девять тарсков. Варт продемонстрировал ее покорность и страстность, после чего начались ожесточенные торги. Ее купил Прокопий Минор для работы в «Четырех цепях». Он был очень доволен покупкой. Ему досталась страстная и красивая девушка, причем не за сорок, а всего за двадцать девять тарсков. К тому же Тирос — давний враг Порт-Кара. Многие мужчины Порт-Кара хотели бы видеть рядом с собой стонущую от наслаждения рабыню с Тироса. Она принесет неплохие деньги Прокопию Минору. Очень удачное приобретение. Да он и сам может ею воспользоваться. Затем продали мать и дочь с Коса. Их купили разные люди. За мать отвалили шестнадцать тарсков, а за дочку дали всего четырнадцать. Всего же Варт купил у Беджара одиннадцать женщин. Все они были обращены в рабство после захвата «Цветка Телнуса». Члены команды и пассажиры мужского пола тоже достались Варту. Их он продавал на отдельной платформе как рабов, предназначенных для тяжелой работы. … Я посмотрел еще два торга и ушел. На них продали светловолосую крестьянку с юго-запада и дочь купца из Аслериха. Крестьянку купили за восемь тарсков, купеческая дочь, к величайшему ее негодованию, потянула только на шесть. Она еще не познала невольничьей страсти. Ничего, хороший хозяин научит ее всему. К слову сказать, выбора у нее нет. Либо она быстро освоит науку страсти, либо ее убьют. На Горе право на фригидность имеют только свободные женщины. Главное — разбудить в женщине сексуальность. Потом она просто не сможет жить по-другому. Познав однажды невольничий оргазм, девушка не удовлетворится уже ничем. Она становится настоящей рабыней. «Прикоснись ко мне, господин», — будет шептать она, задыхаясь от вожделения. А уж захочет ли хозяин ее удовлетворить, зависит только от его желания. Он ее полноправный хозяин и господин. Я остановился. В нескольких ярдах от меня на тротуаре лежала темноволосая девушка. Опустив в воду руки, она пыталась выловить из канала хоть что-нибудь съестное. Девушка была боса, одежда ее состояла из мешка с прорезанным для горла отверстием. Вряд ли она была чьей-то рабыней. В портовых городах много бродяжек, живущих подаянием и мелким воровством. Их называют уртами верфей. Время от времени поднимаются разговоры о том, что пора бы их всех переловить и заковать в ошейники, но до дела так и не доходит. Девчонка меня не волновала. Гораздо больше меня встревожили стражники. Состав караула всегда произволен. Зачастую его определяют бросанием монеты. Точно так же решают, кто какой маршрут патрулирует. Самый надежный способ избежать встречи со стражей состоит в том, чтобы незаметно следовать за ней на определенном расстоянии. Я хорошо помнил, что в моей сумке лежит кольцо, которое было с белокурой дикаркой на борту «Цветка Телнуса», а также банковские расписки с печатями банков Шенди на имя Шабы, географа из Ананго, исследователя озера Ушинди, первооткрывателя озера Нгао и загадочной реки Уа. Я надеялся, что он сам на меня выйдет, если я не смогу разыскать его при помощи белокурой варварки, которую приобрел Улафи, капитан «Пальмы Шенди». Девушка стремительно вскочила. Обернувшись ко мне, она улыбнулась и произнесла: — Тал. Мне она показалась хорошенькой. — Тал, — ответил я. — Ты сильный, — сказала она. Недалеко был причал Красного Урта — не самое безопасное место для разговоров. Я опустил сумку на землю. — Здесь тебя могут обидеть. Иди домой. — У меня нет дома, — ответила девушка. Она осторожно коснулась моего плеча пальчиком и произнесла: — Не хочешь поохотиться на самку урта? — Ты о чем? — спросил я и напрягся, услышав за спиной тихий звук. — Я доставлю тебе удовольствие за долю тарска, — улыбнулась она. Я молчал. Тогда девушка опустилась передо мной на колени и прошептала: — Хочешь, я удовлетворю тебя, как рабыня? — Когда мне захочется рабыню, я возьму себе рабыню, а не свободную женщину, которая пытается изобразить из себя невольницу. Она смерила меня негодующим взглядом. — Встань, свободная женщина, — приказал я. Она поднялась. Лицо ее было сердито. Она была свободной. Чего ради я должен дарить ей удовольствие стоять передо мной на коленях? — Я красивая и горячая, — сказала она. — Попробуй, ты не пожалеешь. Я похлопал ее по бедрам. Они мне понравились. Тогда я погладил ее груди и посмотрел ей в глаза. Она потянулась ко мне губами. — Нет! — завизжала она, когда я резко поднял ее в воздух и поставил на линию удара. Потом я разжал руки, и ее безжизненное тело рухнуло на каменные плиты. — Ты допустил много ошибок, — произнес я. — Во-первых, ты слишком громко дышишь. Во-вторых, замах нужно делать раньше, чтобы не было слышно шелеста ткани. В-третьих, девчонке следовало закрыть глаза. Так было бы естественнее, и ты бы не отразился в ее зрачках. Я бы сумел вычислить его приближение, если бы он и не совершил этих ошибок. Чувства воина всегда обострены. От них зависит его жизнь. С яростным криком он взмахнул дубинкой и бросился на меня. Я думал, пришлют кого-нибудь поопытнее… Я перехватил руку с оружием, ухватил его за волосы и изо всех сил треснул головой о стену. Он рухнул как подкошенный. Я вытащил из сумки моток веревки и крепко связал ему руки за спиной. Потом занялся девушкой. Связав ей руки, я накинул веревку ей на ноги, перевернул ее вниз головой и опустил в воду верхнюю часть туловища. Продержав под водой несколько секунд, я вытащил ее на тротуар и усадил напротив себя. Теперь ее колотило от холода и ужаса. Прижимая связанные колени к груди, девчонка захныкала: — Пожалуйста, отпусти меня. Иначе меня отдадут в рабство. — Разве ты забыла, что обещала мне несколько минут назад? — спросил я. — Забыла. — Вот как? — усмехнулся я и сделал вид, что собираюсь снова окунуть ее в канал. — Что ты, я все помню! — закричала она. — Повтори, — потребовал я. — Я красивая и горячая, — запинаясь, произнесла девушка. — Попробуй, и ты не пожалеешь. — Она с трудом сглотнула. — Хорошо, — кивнул я и подтянул ее за веревку поближе. — Пожалуйста, отпусти меня, — застонала она. — Меня в самом деле отдадут в рабство. О! О! Спустя несколько секунд она застонала. Я заставил ее подчиниться, унизив до самых пределов свободной женщины. Когда все кончилось, она испуганно взглянула на меня: — Я тебе понравилась? — Да. — Тогда отпусти меня. Я крепко связал ее ноги, после чего положил девчонку рядом с мужчиной, головой к его ногам. Затем я крепко связал их вместе. Пусть лежат, пока не придут стражники. — Его убьют, а меня отдадут в рабство, — пролепетала она. — И правильно сделают, — сказал я. Потом я вытащил из кармана долю тарска и запихал ей в рот. Она была свободной женщиной. Поскольку я не собирался делать ее своей рабыней, ей следовало заплатить за удовольствие. Я забросил за плечо сумку и, посвистывая, пошел в направлении причала Красного Урта, где стоял корабль Улафи под названием «Пальма Шенди». Очень скоро мне пришлось ускорить шаг, ибо на корабле пробили тревогу. Позади раздались торопливые шаги. Мимо пробежал черный матрос. Я поспешил за ним на причал Красного Урта.4. Я ОТЛАВЛИВАЮ БЕГЛУЮ РАБЫНЮ; Я ПОКУПАЮ БИЛЕТ ДО ШЕНДИ
— Сколько прошло времени с тех пор, как она убежала? — спросил я. — Почти час, — проворчал матрос. — Но тревогу пробили только что. Мы стояли у самого причала, недалеко от комнаты претора. — Никто не думал, что все обернется так серьезно, — сплюнул претор. — Все были уверены, что ее задержит городская стража или кто-нибудь из команды. — Значит, ее должны были везти на этом корабле? — уточнил я. — Да. Не сомневаюсь, что после такого ей отрежут обе ноги. — А раньше она пыталась убежать? — спросил я. — Не знаю. — Почему подняли такой шум из-за беглой рабыни? — недовольно спросил человек в порванной одежде. Из уха незнакомца сочилась струйка крови. — Меня вот ограбили, и никто даже не пошевелился. Что вы намерены предпринять в связи с этим? — Потерпи, — поморщился претор. — Грабители нам известны. Мы уже целую неделю их ищем. — Он сунул какую-то бумагу своему подчиненному. Вокруг нас постепенно собирались люди. Второй помощник претора перестал колотить в подвешенную на шест полосу железа. — Сбежала рабыня! — громогласно объявил один из стражников. — Белокурая и голубоглазая. Последний раз ее видели голой. Варварка. Ее должны поймать быстро, подумал я. Глупо было пытаться бежать. С другой стороны, ее не успели заклеймить и надеть на нее ошейник. А значит, любой мог сделать беглянку своей собственностью. — Как она убежала? — спросил я. — Человек Варта привел ее на пристань и поставил на колени возле тюков с провизией. Потом получил расписку и ушел. — Он что, даже не связал ее? — Нет. Никто и не подумал, что в этом может быть необходимость. Я кивнул. В принципе, он был прав. Хотя на деле все обернулось гораздо серьезнее. Девчонка просто встала и ушла. Никто поначалу и не обратил на это внимания. Если бы она хоть немного знала Гор, ей бы и в голову не пришла подобная глупость. — Девчонку вернуть претору на этой пристани! — распорядился старший смены. — А как с теми, кто меня ограбил? — не унимался человек в порванной одежде и с кровоточащим ухом. — Не ты первый, — проворчал претор и вошел в служебное помещение. — Кто тебя ограбил? — спросил я. — Мне кажется, их было двое, — ответил потерпевший. — Темноволосая самка урта в драном мешке и ее напарник. Его я не разглядел, он ударил меня сзади. — Она затеяла с тобой разговор, а когда ты отвлекся, получил удар по голове? — сказал я. — Именно так все и было, — мрачно кивнул человек. — Я видел людей, которые совпадают по описанию с твоими знакомыми, — сказал я. — К северу по каналу Рим, недалеко от этого причала. — Мы пошлем туда стражу, — сказал претор. — Спасибо тебе, горожанин. — Все равно их там уже нет, — махнул рукой человек. — Думаю, они еще там, — сказал я. Претор направил двоих стражников в указанном мной направлении. — Всем искать беглую рабыню! — продолжал выкрикивать один из людей претора. К нему поступила дополнительная информация. Посыльный уже сбегал к Варту и узнал рост, вес и размеры девушки. Как правило, указывались диаметр ошейника и кандалов, которые подошли бы на руки и на ноги рабыни. Я прошелся по причалу и остановился рядом с готовящимся к отходу кораблем «Пальма Шенди» Грузчики под присмотром второго офицера таскали на плечах тюки с продовольствием. Несколько eн назад взошло солнце, но первые его лучи еще не коснулись зеленой воды моря. — Направляетесь в Шенди? — спросил я офицера. — Да, — ответил он, отрываясь от списка товаров. — Мне тоже надо в ту сторону. — Мы не берем пассажиров, — покачал головой офицер. — Я согласен заплатить серебряный тарск, — сказал я. В самом худшем случае до Шенди можно добраться и на другом судне. Нанимать для этого дела отдельный корабль было неумно, подобные вещи всегда вызывают подозрение. Tак же было неумно брать собственный корабль, «Дорну» или «Тесефону». Их сразу же узнают. Нa Горе корабли узнают так же быстро, как и лица. Впрочем, подобное верно в отношении всех морских рас. — Мы не берем пассажиров, — повторил второй офицер. Я пожал плечами и отвернулся. Конечно, мне хотелось плыть именно на этом корабле, поскольку на него должны привести пойманную рабыню. На палубе «Пальмы Шенди» капитан корабля Улафи беседовал с человеком, которого я принял за первого офицера. «Пальма Шенди» была кораблем средних размеров, с соотношением длины к ширине примерно шесть к одному (у крупных судов оно достигает восьми к одному). Два руля, две постоянные мачты и с каждой стороны по десять весел. Большинство горианских кораблей имеют два руля. На крупных судах мачты ставят стационарно, на мелких их делают съемными и перед боем обязательно убирают. Паруса на Горе почти всегда треугольной формы, что дает возможность идти круче к ветру. Кроме того, длинный треугольный парус необычайно красив. Я отвернулся от корабля. Не надо, чтобы все видели, как я его разглядываю. В конце концов, на мне одежда кузнеца. По расписанию прилив должен был начаться через шесть ен седьмого ана. Интересно, отплывет ли Улафи без своей белокурой дикарки? Вряд ли. Не стал бы он просто так выкладывать серебряный тарск. Будет ждать до последнего, решил я. И очень разозлится, если придется пропустить прилив. Мне показалось, что у комнаты претора на верфи началось какое-то движение. — Это она! — кричал человек в порванной тунике и с окровавленным ухом, показывая на маленькую темноволосую девушку. Она стояла перед столом претора со связанными за спиной руками. Рядом с ней, также связанный, топтался ее сообщник. Любопытно, что с девчонки уже успели сорвать рваную тунику из грубой мешковины. Я ее не снимал, просто задрал повыше. Вряд ли бы это сделали люди претора, поскольку она все-таки была свободной женщиной. Так или иначе, тунику с нее кто-то снял. Девушка осталась совершенно голой. — Они были связаны, как вулы, — рассмеялся один из стражников. — Кто это мог сделать? — спросил претор. — Во всяком случае, не наши. Наши бы притащили их в караулку. — Похоже, они напали не на того человека, — сказал кто-то. — Это она! — повторил потерпевший с окровавленным ухом. — Она отвлекла мое внимание, а вот этот тип, — он обернулся к сообщнику, — ударил меня сзади. Девушка отрицательно покачала головой. Мне показалось, что она хочет что-то сказать. — Говори, женщина, — сурово приказал претор. Один из стражников открыл ей рот и вытащил из него крупную монету достоинством в долю тарска. Десять таких монет составляют один тарск. Сто медных тарсков равняются одному серебряному тарску. Претор положил монету перед собой на высокий крепкий стол. Стул он поставил таким образом, чтобы видеть в окно весь причал. При этом все, кто находился в комнате, непроизвольно чувствовали себя подавленными величием закона, который представлял здесь претор. Со стороны посетителей стол прикрывал толстый брус. Таким образом, никто не мог видеть лежащих перед ним бумаг. — Верните мою монету! — тут же произнесла девушка. — Заткнись! — рявкнул претор. — Так это она участвовала в нападении? — сурово спросил претор, указывая на задержанную. — Да, — кивнул человек с окровавленным ухом. — Ложь! — завопила она. — Я вообще его никогда не видела! — Понятно, — кивнул претор. Похоже, девушка была ему знакома. — Как получилось, что вас нашли связанными на берегу канала? — спросил он, обращаясь к арестованным. Девушка затравленно огляделась и произнесла: — На нас напали какие-то бродяги, избили нас, ограбили, а потом связали. Присутствующие разразились хохотом — Вы должны мне верить! — обиженно воскликнула де — Я не рабыня! — Осмотрите мешок задержанного! — распорядился претор. Один из стражников принялся развязывать тесемки. Девушка напряглась. Руки ее нервно перебирали стягивающую да веревку. — Похоже, что ваших грабителей не заинтересовал этот мешок, — насмешливо произнес претор. Связанный преступник молчал, мрачно уставившись в пол. — Он даже оставил вам долю тарска, — добавил претор. Стражники рассмеялись. — Меня никто не грабил, — произнес задержанный. — Кто-то ударил меня по голове сзади. А потом привязал к этой caмке урта. Полагаю, о ее проделках известно всем. Меня подставили. — Тургус! — закричала девушка. — Первый раз ее вижу, — решительно повторил задержанный и обратился к жертве ограбления: — Ты видел, что этo я тебя ударил? — Нет, — покачал головой тот. — Меня ударили сзади. — Это был не я, — решительно заявил человек, которого назвали Тургус. — Развяжите меня. Неужели не понятно, что я стал жертвой заговора? — Это он научил меня! — закричала девушка. — Он заставил меня этим заниматься! — Я первый раз в жизни тебя вижу, потаскуха! Естественно, теперь она будет утверждать, что это я во всем виноват, чтобы ей меньше досталось. — Уверяю тебя, — улыбнулся претор, — мало ей не покажется. — Спасибо, офицер, — благодарно произнес связанный. Девушка пришла в неописуемую ярость и попыталась, несмотря на веревки, пнуть стоящего рядом человека. Стражник ударил ее копьем по ноге, и она завизжала от боли. — Еще раз дернешься, крошка, и до конца слушания пролежишь связанная на животе, — проворчал претор. — Хорошо, офицер… — Назови свое имя, — потребовал претор. — Саси. — Госпожа Саси? — уточнил он. — Да, я свободная женщина. Раздался смех. Девушка гневно оглядела собравшихся. Мне показалось, что ей не долго осталось кичиться своей свободой. — Обычно, — произнес претор, — свободные женщины одеваются получше. — С меня сорвали одежду, а потом связали, — ответила она. — Кто это сделал? Наверное, любопытный мужчина, которому захотелось посмотреть на твое тело? — Это сделала женщина! Светловолосая женщина. Она забрала мою одежду и оставила мне это тряпье. Вы должны ее немедленно задержать. А меня отпустить, я здесь ни при чем. Я невиновная гражданка! Стражники снова засмеялись. — Может быть, развяжете меня? — неуверенно произнес задержанный. — Произошла ошибка. Претор повернулся к страже: — Прочешите район, где вы нашли эту парочку. Скорее всего, наша беглянка прячется неподалеку. Двое стражников тут же выскочили из помещения. Распоряжение претора показалось мне разумным. С другой стороны, чего бы беглая рабыня стала околачиваться возле места, где совершила кражу? — Я требую справедливости, — произнесла девушка. — Вы ее получите, госпожа Саси, — ответил претор. Она побледнела. — По крайней мере, ее не придется раздевать, чтобы поставить клеймо, — заметил кто-то из охраны. Девушка застонала. Претор повернулся к человеку, ухо которого покрылось коркой засохшей крови. Вся левая сторона головы тоже была в крови. — Ты утверждаешь, что женщина, назвавшаяся леди Саси, отвлекала твое внимание в момент нападения? — Точно, она, — проворчал потерпевший. — Я никогда его не видела, — заплакала девушка. — Это она, — повторил мужчина. — Я всего лишь хотела попросить долю тарска… Я не знала, что он тебя ударит. — Почему ты не предупредила его, когда увидела, что кто-то приближается? — Я никого не видела, — в отчаянии произнесла она. — Ты только что сказала, что не знала, что он его ударит. Значит, ты видела, что сзади кто-то был. — Пожалуйста, отпустите меня, — заплакала девушка. — Никто не видел, что это я напал на него, — сказал задержанный. — Когда меня наконец развяжут? Делайте что хотите с этой потаскухой, а меня отпустите. — Пожалуйста, развяжите меня, — тихо плакала девушка. — У него в мешке золотой тарск, — объявил стражник. — У меня был золотой тарск! — воскликнул потерпевший. — Я нацарапал на нем свои инициалы. Посмотрите, там должно быть написано «Ба-Та Шу, Бем Шандар». А с другой стороны — барабан Табора. Стражник передал монету претору. — Так и есть, — произнес тот. Связанный человек вдруг задергался и попытался разорвать веревки. Привязанная к нему девушка зашаталась и захрипела. Стражники взяли его под руки. — Здоровый гад, — проворчал один из них. — Монету подбросили в мой мешок! — решительно заявил человек, которого девушка назвала Тургусом. — Это заговор. — Ты настоящий урт, Тургус, — произнесла она — Настоящий урт! — Мы вас обоих давно искали, — проворчал претор, заполняя какую-то бумагу. — Я невиновен! — выкрикнул мужчина. — Назови свое имя, — потребовал претор. — Тургус. Претор занес имя и подписал документ. Потом он внимательно посмотрел на Тургуса: — Расскажи, как тебя связали. — Навалились целой толпой. Ударили по голове. И связали. — Не похоже, чтобы тебя ударили сзади, — улыбнулся претор. После того как я треснул его мордой об стену, лицо Тургуса представляло собой кровавое месиво. — Вы их не развязывали? — спросил претор стражников. — Нет, сразу же привели сюда. — Посмотрите на узлы. — Узлы захвата, — улыбнулся стражник. — Похоже, ребята, вы нарвались на серьезного человека, — усмехнулся претор. Задержанные с несчастным видом переглянулись. Их кривая дорожка пересеклась с путем воина. — Тургус из Порт-Кара, — торжественно провозгласил претор. — Учитывая все обстоятельства дела, данной мне властью объявляю тебе приговор. Ты подлежишь изгнанию из города. Если до заката тебя задержат в черте города, ты будешь казнен. Лицо Тургуса оставалось бесстрастным. — Освободите его, — распорядился претор. Стражник перерезал веревки, и Тургус пошел к выходу, рассекая толпу. У самых дверей он увидел меня. При этом он смертельно побледнел и ускорил шаг. Я заметил черных матросов, обогнавших меня по пути к причалу. Они глядели на меня с нескрываемым любопытством. Девушказатравленно смотрела на претора. Ее руки были по-прежнему связаны. Рядом с огромным столом она казалась крошечной и беззащитной. — Пожалуйста, отпустите меня. Я обещаю исправиться. — Леди Саси из Порт-Кара, — произнес претор, — учитывая все обстоятельства дела, данной мне властью объявляю тебе приговор… — Умоляю! — закричала девушка. — Приговори меня к сроку в борделе! — Это слишком мягкое наказание, — заметил претор. — Пожалуйста, — захныкала она. — Пощади меня. — Пощады не жди, — проворчал претор. Она в ужасе взглянула на него. — Приговариваю тебя к рабству, — закончил он. — Нет! Нет! — завизжала несчастная. Стоящий рядом стражник коротко ударил ее в зубы, отчего голова женщины резко дернулась, а изо рта побежала Осруйка крови. — Разве тебе разрешали говорить? — спросил претор. — Нет. Прости меня… господин. — Отвести ее в ближайшую кузню и заклеймить, — распорядился претор. — Потом выставить на продажу. Пусть немного постоит на платформе, после чего продать первому покупателю по цене клейма. Девушка в ужасе уставилась на претора. Стражник уже накинул на ее шею длинную веревку. — Доля тарска, — объявил претор, — которую обнаружили во рту обвиняемой, конфискуется в пользу порта. Последнее решение было вполне справедливо. Рабы не должны иметь собственности. Они сами — собственность. Новоиспеченную рабыню увели. Я заметил, что Улафи, капитан «Пальмы Шенди», и его первый помощник стоят рядом со мной. — Я бы хотел поехать на вашем судне, — произнес я. — Только не говори, что ты кузнец, — проворчал Улафи. Я пожал плечами: — Какая тебе разница? Я плачу деньги. — Мы не берем пассажиров, — произнес он и зашагал прочь. Претор занялся человеком по имени Бем Шандар из Табора. Тот уже заполнил необходимые бумаги. Парень хотел получить обратно отобранные у него деньги. Толпа Рассеивалась. — Капитан! — крикнул я вслед Улафи. Он обернулся. — Я готов заплатить за проезд серебряный тарск. — Похоже, тебе не терпится покинуть Порт-Кар, — усмехнулся он. — Может, и так, — согласился я. — Мы не берем пассажиров, — повторил он. Помощник даже не взглянул в мою сторону. Я вернулся к стражникам претора. — Какие вы предприняли меры по розыску беглой рабыни? — строго спросил я. — Ты с «Пальмы Шенди»? — спросил в ответ старший. — Надеюсь выкупить каюту, — ответил я. — И боюсь, что из-за этой девчонки капитан задержит отправление. — Мы ее ищем, — проворчал старший группы. — Она может одеться как самка урта, — сказал я. — Нам это известно, горожанин, — строго произнес он. — Мне попалась одна в тряпках самки урта, — вмешался в разговор один из стражников, — но когда я проверил бедро, клейма на нем не было. — Где ты ее видел? — спросил я. — Возле Пряной пристани. — Спасибо, стражник, — сказал я. Судя по всему, белокурая беглянка разработала целую стратегию бегства. Не думаю, чтобы она воспользовалась дорожками вдоль каналов. Они слишком узкие, там ее легко бы схватили. Опасность подстерегала рабыню возле городских ворот, хотя она, конечно, об этом не знала. Вряд ли она рискнула бы украсть лодку. Маловероятно, чтобы неподготовленная землянка сумела справиться с горианским судном. Кроме того, в море ее задержали бы мгновенно. Самка урта в лодке всегда вызывает подозрение, поскольку лодку она может только украсть. Уйти по крышам беглянка тоже не могла, учитывая архитектуру большинства зданий Порт-Кара. Я уже не говорю о том, что никто не впустил бы ее в дом. Скорее всего, она попытается пробраться на рынки или останется вблизи верфи. Рынки располагались в противоположной части города. Дороги к ним она не знала. По всему выходило, что рабыня где-то рядом. Она могла забраться между коробок, укрыться парусиной, спрятаться под бухтами каната. Стражники, конечно, рано или поздно ее найдут и доставят претору. Я уже дошел до Пряной пристани. Вообще-то я не надеялся с первого раза выйти на ее укрытие. Девушка была очень сообразительна, иначе ее не выбрали бы в качестве агента кюров. Я схватил темноволосую самку урта за руку. — Отпусти! — завизжала она. — Я ничего не сделала. Я несколько раз хорошенько ее встряхнул. — О! О! — кричала она. Тогда я перестал ее трясти и немного приподнял. Пальчики ног девушки едва касались земли. Она смотрела на меня полными ужаса глазами. Похоже, она была готова мне помочь. — Я знаю, где прячутся девушки, — произнесла она. — За патовыми тавернами в аллее Лент. Я отпустил ее, и она повалилась на колени. Канал Лент — один из наиболее известных в Порт-Каре каналов. К югу от него отходит более узкий канал, который называется Притоком Лент. Только что рассвело, а значит, из таверн скоро начнут выбрасывать накопившийся за ночь мусор. Самки уртов стараются не пропустить такие моменты. До прилива оставалось не более часа. Я быстро перешел через два моста и направился на восток, в сторону канала Лент. Как и многие каналы, он не связан напрямую с морем. К слову сказать, на многих каналах Порт-Кара построены плавающие мосты. При ненадобности их прижимают к берегу. Это позволяет проходить по каналам крупным торговым судам, а в случае войны дает возможность отсекать целые районы города. Таким образом, каналы успешно выполняют роль оборонных рвов. Как правило, плавающие мосты разводят между восьмым и десятым аном, а потом Между пятнадцатым и семнадцатым. Почти во всех домах Порт-Кара есть лодки. Как правило, это плоскодонки с oдним веслом, которое служит и рулем. Пользоваться ими умеют даже дети. Разумеется, существуют и другие суда. Весьма популярны плоты. Передвигаются на них при помощи шеста. Вдоль берегов крупных каналов всегда стоят сотни суденышек. На ночь их прикрывают парусиной. Я увидел ее почти сразу. Вместе с десятком других побирушек она рылась в мусорных баках возле таверны «Серебряный ошейник». После того как нищие перероют баки, мусор вывалят в каналы. Разумеется, работники таверны могли бы и сразу выбросить мусор. Подобное делалось из обычного сострадания. Я посмотрел на девушек. Все они были похожи друг на друга. У всех были красивые ноги, все были одеты в тряпье, и все были босы. Блондинка прикасалась к мусору с отвращением — сразу видно, что это занятие ей противно и непривычно. Остальные не обращали на нее никакого внимания. Пожалуй, только это и выделяло беглянку из шайки попрошаек. В остальном она была такая же грязная и такая же хорошенькая. Неожиданно наши взгляды встретились. Блондинка вздрогнула, потом успокоила себя тем, что я не могу ее знать. В конце концов, она обыкновенная самка урта. На ней даже не было клейма. Стараясь во всем походить на самку урта, она глубоко засунула руку в мусорный контейнер и вытащила оттуда половину горианской груши. К мякоти прилип кусок сыра. Не думаю, чтобы за ночь эта еда могла испортиться, между тем, когда блондинка поднесла находку ко рту, ее чуть не вырвало. В это время высокая красивая девушка резко схватила ее за руку и спросила: — А ты кто такая? Откуда ты здесь взялась? — С этим словами она вырвала у нее грушу и сыр. — Как спать с уборщиками, так вас не найдешь, как жрать — так все сбежались! Убирайся! Голодная женщина, пусть даже и свободная, пойдет на все, лишь бы поесть. Уборщики в паговых тавернах хорошо это поняли. — Убирайся! — повторила высокая красивая девушка. Не думаю, чтобы блондинка поняла все, что ей сказали. Как бы то ни было, она попятилась, с ужасом глядя, как соперница впилась зубами в грушу. — Давай, вали отсюда. Это наша территория, — повторила самка урта уже спокойнее. — Иначе свяжем и бросим в канал. Белокурая варварка не стала испытывать судьбу и медленно отошла. Остальные вернулись к мусору. Блондинка взглянула на меня. Она явно не знала, куда идти. Ей не хотелось проходить мимо меня, с другой столоны, оставаться с самками уртов было опасно. Она старалась во всем на них походить, даже в походке, и приближалась, старательно избегая смотреть в мою сторону. Наконец она не выдержала и посмотрела мне прямо в глаза, Нагло и откровенно, всем видом давая понять, как ей надоело бесцельно шляться по каналам. Я развернулся и пошел следом за девушкой, стараясь держаться в двадцати — тридцати футах. Последнее вселило в нее тревогу. Она допускала мысль, что я знаю, кто она такая. Хотя, разумеется, надеялась, что это не так. Позади нас раздался визг и крики. Две девушки сцепились между собой за лакомый кусок из помойного бака. Я следовал за блондинкой. Предпринимать что-либо на этом этапе не имело никакого смысла, ибо девчонка и так шла в нужную мне сторону. Спустя некоторое время мы натолкнулись на четырех самок уртов. Опустившись на животы, они пытались вылoвить из канала что-нибудь съестное. Белокурая беглянка тут же присоединилась к ним. Бедра и лодыжки у нее были очень хороши. Я видел, что мое присутствие весьма ее тревожит. Вытащив из воды круглую лепешку, она вызывающе взглянула в мою сторону и откусила приличный кусок. От отвращения ее чуть не вывернуло наизнанку. Тем не менее она заставила себя пережевать и проглотить пищу. Меня вполне устраивало, что она питалась помоями из канала. Чем быстрее она поймет, что она не на Земле, тем лучше. Пожалуй, наступало время ее брать. Улафи собирался отходить с приливом. Я остановился, порылся в мешке и вытащил из него моток веревки. Девушка непроизвольно отшатнулась. В несколько прыжков я настиг беглянку и прижал ее к стене. Она отчаянно сопротивлялась; пришлось швырнуть ее на землю и крепко связать руки за спиной. Неожиданно на меня обрушился целый град ударов. Четыре самки урта бросились на помощь своей подруге и безжалостно молотили меня маленькими, крепкими кулачками. Я поднялся на ноги, и бродяжки отскочили, угрожающе скаля зубы. Одна из них пошла в атаку, собираясь, очевидно, расцарапать мне лицо и глаза крепкими грязными ногтями. Я дал ей пощечину, и самка урта откатилась в сторону. Похоже, так сильно ее не били ни разу в жизни. Она растерянно прижимала к губам руку. Между пальцами струилась кровь. Вторая девушка растерянно попятилась, хотя за секунду до этого собиралась на меня напасть. — Отпусти ее! — потребовала предводительница маленькой шайки. — Никто не имеет права так просто нас забирать. Мы все-таки свободные женщины! — Мы позовем стражу! — предупредила другая. Я улыбнулся. До чего же все-таки они хорошенькие. Слабые и наивные. Гордятся своей свободой. Как будто из них трудно сделать рабынь. — Извини, что ударил тебя так сильно, — произнес я, обращаясь к лежащей на земле девушке. — Но вы меня испугали. Извини. В конце концов, она действительно была свободной. Это рабынь можно избивать столько, сколько хочешь. Как, например, эту, которая лежала между моих ног. Скоро она это хорошо усвоит. — Развяжи ее, — сказала старшая. — Ты не имеешь права ее забирать, — добавила другая. — Она свободная. — Не надо так волноваться, — усмехнулся я. — Перед вами беглая незаклейменная рабыня с корабля. — Это правда? — строго спросила предводительница. — Да, — ответил я. — Если хотите, можете пойти со мной к претору на верфи. Там вы все увидите сами. — Ты рабыня? — обратилась предводительница к связанной блондинке. — Она не понимает по-гориански, — ответил за нее я. — Во всяком случае, много не понимает. Не уверен, что до нее дошел смысл твоего вопроса. Связанная девушка заплакала. — Если это рабыня, — проворчала одна из самок, — то в ее интересах побыстрее выучить язык. С последним утверждением было трудно не согласиться. — Надеюсь, что ты все-таки не рабыня, — проворчала старшая, обращаясь к белокурой варварке. — Иначе тебе не поздоровится. Принесите веревку! — приказала она своим подругам. — Мы пойдем к претору? — недоверчиво произнесла одна из девушек. — Конечно, — ответила старшая. — Мы ни в чем не провинились, и нам нечего бояться. — Там мужчины, — напомнила другая. — Мужчин мы тоже не боимся, — парировала старшая. — Все, хватит пререкаться. Идем на пристань. Я поднял с земли беглую рабыню и перебросил ее через плечо. Девушка заплакала. Одна из самок уртов подала мне мешок, и я зашагал к пристани Красного Урта. — Посмотрите на бедро, — приказал претор. — Клейма нет, — пожал плечами стражник. Одетая в лохмотья самки урта беглянка стояла перед трибуналом претора. Стражники уже успели накинуть ей на горло свои ремни. — Это твоя рабыня? — спросил претор Улафи из Шенди. — Да, — кивнул капитан. — Как ты можешь доказать, что она рабыня? — спросил претор. — Ни по телу, ни по манере двигаться этого не видно. Для рабыни она слишком закрепощена и холодна. — Раньше она была свободной, — пояснил Улафи. — Пока Беджар не захватил «Цветок Телнуса». Она еще не привыкла к новому положению. — А где Беджар? — спросил претор. — Его здесь нет, — ответил Улафи. — Вчера он покинул Порт-Кар, чтобы в очередной раз попытать счастья в сияющих просторах Тассы. — По телосложению она вполне подходит для рабыни, — заметил стражник, закончив измерять объемы стоящей на небольшом помосте девушки. Претор кивнул. Немаловажное обстоятельство. Стражник измерил рост, объем лодыжек, горла, бедер и ширину запястий. После этого девушку взвесили. Претор пристально посмотрел на блондинку и отчетливо произнес: — Каджейра? Она отчаянно замотала головой. По крайней мере, хоть что-то она понимает. И не хочет, чтобы ее считали рабыней. Претор незаметно кивнул одному из стражников. Тот подошел к ней сзади и громко и резко крикнул: — Поводок! От испуга девушка едва не подпрыгнула. Между тем руки ее даже не дернулись, хотя любая рабыня непроизвольно свела бы их за спиной. — Налу! — крикнул стражник. После этой команды рабыня должна непременно опуститься на колени. — У меня есть бумаги, удостоверяющие, что она рабыня, — произнес Улафи и протянул документы претору. — Она не реагирует на команды потому, что ее никто этому не учил. Претор взял бумаги. В Аре у рабынь часто снимают отпечатки пальцев. Они хранятся вместе с остальными документами. — Кто-нибудь может подтвердить, что это рабыня Улафи? — спросил претор. Я промолчал. Иначе мне бы пришлось признать, что я присутствовал на аукционе. Мне бы не хотелось, чтобы об этом сейчас узнали. Четыре самки урта, с которыми блондинка вылавливала мусор из канала, напряженно следили за происходящим. — Странно, что ее не заклеймили, — проворчал претор. — K тому же на ней должен быть ошейник. — Ошейник у меня есть, — отозвался Улафи. — Вот, стальной, с эмблемой Шенди. Кандалы и ятаган. Кстати, я хочу отплыть с приливом. Через полчаса. — Придется подождать, — проворчал претор. — Надеюсь, — нервно произнес Улафи, — вы догадались послать за Вартом? Он может подтвердить мои слова. — За Вартом послали, — кивнул претор. Издалека, ярдов с восьмидесяти, раздался женский визг. Мне хорошо знаком этот звук. Заклеймили рабыню. Ту, которая совсем недавно называлась госпожа Саси, маленькую самку урта, сообщницу Тургуса из Порт-Кара. — Боюсь, что доказательств у нас недостаточно, — задумчиво произнес претор. — Девчонку придется отпустить. — Проверьте ее на возбудимость, — предложил кто-то. — Это недопустимо, — возразил претор. — Что, если она свободная? — Чего с ней церемониться, — не унимался мужчина. — Пусть покорчится от страсти, сразу все станет ясно. — Я говорю — нет! — решительно сказал претор. — Сперва надо доказать, что она рабыня. Претор пристально посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на Улафи: — Боюсь, придется нам ее отпустить. — Нет! — воскликнул Улафи. — Подождите! — крикнул кто-то. — Варт идет. Блондинка отчаянно замотала головой. Через толпу действительно пробирался не кто иной, как Варт. — Знаешь ли ты эту девушку? — спросил его претор. — Естественно, — ответил Варт. — Это рабыня. Ее продали вчера вечером вот этому капитану. — Он показал на Уяафи. — Я получил за нее серебряный тарск. Претор кивнул стражнику, и тот коротким ударом повалил девушку на колени. Она находилась в обществе свободных мужчин. Стражник пригнул голову беглянки к ногам и крепко зафиксировал ее ремнем. Потом одним движением сорвал с нее лохмотья самки урта, которые она украла у Саси. — Рабыня передается в собственность Улафи из Шенди, — объявил свое решение претор. Раздались одобрительные крики, присутствующие захлопали. На Горе аплодируют, ударяя правой рукой по левому плечу. — Благодарю, претор, — произнес Улафи, принимая бумаги. — Рабыня! — завопила предводительница шайки самок уртов. — Рабыня! Рабыня! — подхватили ее подруги, после чего все четверо набросились на белокурую беглянку и принялись нещадно ее пинать и колотить. — Подумать только, она посмела вместе с нами вылавливать помои, а сама была рабыней! — А ну, назад! — рявкнул претор. — Назад, кому говорю! Или сейчас всех закую в ошейники! Девушки отступили, с ненавистью глядя на несчастную. Блондинка, похоже, окончательно пала духом. Теперь ей хотелось только одного: чтобы все наконец оставили ее в покое. — Капитан Улафи! — сказал претор. — Слушаю! — отозвался Улафи. — Заклеймите ее до своего ухода. — Конечно, — кивнул Улафи и, обернувшись к первому помощнику, добавил: — Готовьтесь к отплытию. Принесите кандалы! — приказал он другому офицеру. Стражники тут же притащили тяжеленные кандалы. Пойманную беглянку развязали. Улафи самолично приподнял ее стройную ножку, в то время как помощник открыл кандалы. После того как ноги девушки были продеты в полукруглые отверстия кандалов, верхнюю половину надвинули на нижнюю и накрепко затянули огромные болты. Стражник отпустил белокурую варварку, и она беспомощно замахала руками. В таких кандалах она не могла сделать и шага. Опасно было и наклоняться в стороны. — Принесите ятаган, — распорядился Улафи. Приказание было исполнено, после чего капитан поднес к лицу девушки тяжелое сверкающее лезвие. — Ты поняла, что не имеешь права убегать? — грозно спросил он. — Нельзя убегать! — Нет! Нет! — испуганно замотала она головой. Он зашел сзади и приложился ятаганом к ее ногам. — Нет! — В истерике девушка принялась кричать по-английски. — Я никуда не убегу! Клянусь! Улафи передал ятаган стражнику, вытащил кинжал, приставил его к горлу блондинки, потом показал на претора и спросил: — Каджейра? Несколько минут назад она солгала претору, отрицательно ответив на этот вопрос. — Каджейра или нет? — угрожающе повторил Улафи. — Да! Да! — отчаянно закивала девушка. — Ла каджейра. — Похоже, на этом ее познания горианского заканчивались. Улафи поднес кинжал вначале к ее уху, потом к носу, потом к другому уху. — Пожалуйста, не калечь меня! — запричитала девушка. — Я солгала! Мне очень стыдно. Я — рабыня! Рабыня! Ла каджейра! Улафи молча засунул кинжал в ножны. Девушка поняла, что за побег ей могут отрубить ноги, а за вранье отрезать уши и нос. Конечно, она по-прежнему оставалась невежественной дикаркой, но кое-что она уже узнала. — Снять кандалы! — приказал Улафи. Болты раскрутили, и рабыня едва не рухнула на землю. — Связать, хорошенько выпороть и отвести в кузню. — Если хочешь, можешь пойти со мной, — сказал он, обращаясь ко мне. Мы дошли до кузни, где извивалась на цепи от боли только что заклейменная рабыня, бывшая леди Саси. Если ее не купят в ближайшее время по цене клейма, ее отведут на городские платформы, туда, где Центральный канал впадает в Тассу. Много за нее не дадут нигде, хотя девчонка она красивая. Увидев меня, рабыня попыталась прикрыть наготу и отвернуться. Странно, неужели она не почувствовала, как ее заклеймили? — Разогрей железо! — сказал Улафи кузнецу. — Тал, — произнес кузнец, обращаясь ко мне. — Тал! — ответил я. — Железо у нас никогда не остывает, — добавил кузнец. Тем не менее он кивнул своему помощнику, парнишке лет четырнадцати, и велел ему раздуть угли. Тот схватил меха и принялся раздувать пламя. Из раскаленных углей торчали рукоятки шести клейм. Я выглянул из дверей кузни. Ярдах в восьмидесяти от нас уже начиналась экзекуция. Девушка стояла на коленях, привязанная к позорному столбу. После первого удара она дико завизжала, потом лишь извивалась и стонала. Похоже, она не поняла, что ее будут пороть. Мимо, не обращая на происходящее особого внимания, сновали горожане. Воспитание рабыни на Горе — дело привычное. — У меня есть пять клейм, — сказал кузнец. — Стандартное клеймо каджейры, Дина, Пальма, знак Трева и знак Порт-Кара. — Нам надо заклеймить простую рабыню. Думаю, лучше всего подойдет знак каджейры. Между тем девчонку уже выпороли. Самостоятельно идти она не могла, поэтому матрос с корабля перебросил ее через плечо и донес до кузни. Блондинка была в полуобморочном состоянии. Думаю, до этого дня она и понятия не имела о том, что может сделать простой кнут. К слову сказать, порка была короткой и щадящей, вряд ли больше десяти — пятнадцати ударов. Вообще порка имеет огромный смысл. После нее рабыня всеми силами старается угодить хозяину. На корабле Улафи начали поднимать паруса. Моряки заносили на палубу невольничью клетку и шест. Матрос сбросил белокурую варварку на пол кузни. Кузнец тут же ее поднял и уложил на козлы для клеймения. Руки девушки легли в специальные поручни, где их прочно зафиксировали ремнями. Ноги прикрутили к вращающейся платформе. — Левое или правое бедро? — поинтересовался кузнец. — Левое, — ответил Улафи. Обычно клеймо ставят на левом бедре. В исключительных случаях клеймят правое или низ живота слева. Кузнец повернул вращающуюся платформу так, чтобы нам было лучше видно левое бедро женщины. Оно было просто великолепно. На таких бедрах клейма смотрятся особенно красиво. Кузнец закрепил платформу, обеспечив абсолютную неподвижность всей конструкции. Я посмотрел в округлившиеся от ужаса глаза блондинки. Похоже, она не понимала, что происходит. Кузнец вытащил из жаровни клеймо, показал его девушке и произнес: — Еще чуть-чуть. — С этими словами он засунул клеймо обратно. Я усмехнулся. Она пыталась бежать. Потом солгала претору. И никто не побеспокоился отрубить ей ноги, нос и уши. К ней проявили невиданное милосердие. Ее всего-навсего выпороли. С другой стороны, невежественная варварка не сознавала всей тяжести своих проступков. Надеюсь, теперь она поймет, что на Горе надо вести себя как положено. В следующий раз так легко ей не отделаться. — Она многое пережила, — заметил я. — Понятно, — кивнул кузнец. — Не волнуйся, железо она почувствует. Он схватил девушку за руку и весьма грубо встряхнул ее, после чего залепил две увесистые пощечины. Она застонала. — Можно? — спросил я, кивая на ведро с водой в углу кузни. — Конечно, — отозвался он. Я вылил ведро ей на голову. Девушка зафыркала и забилась в судорогах. Потом она испуганно уставилась на меня. Взгляд ее был уже ясен. Постепенно к ней начала возвращаться боль после перенесенной порки. Но шок миновал. Рабыня пришла в себя. Она полностью отдавала отчет в происходящем и была готова к клеймению. — Клеймо готово, — объявил кузнец и продемонстрировал замечательное клеймо, раскаленное до яркого белого цвета. Улафи бросил кузнецу медный тарск и сказал: — Если не возражаешь, клеймо поставит мой приятель. Я посмотрел на него. Он улыбнулся. — Ты ведь, кажется, кузнец? — насмешливо спросил капитан. — Может быть, — улыбнулся в ответ я. — Судно готово к отплытию, — доложил заглянувший в кузню первый офицер. — Хорошо, — кивнул Улафи. Я натянул кожаные перчатки и принял из рук кузнеца раскаленное клеймо. На мне была одежда кузнеца, и он не сомневался, что я принадлежу к его касте. Улафи пристально следил за моими движениями. Я поднес клеймо к лицу девушки, чтобы она смогла хорошенько его разглядеть. — Нет, нет, — застонала она. — Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне этим. Женщинам обязательно демонстрируют раскаленное клеймо, чтобы они оценили его силу, жар и значимость. — Умоляю, не надо! — закричала она. Я посмотрел на нее. До сих пор я не воспринимал эту девчонку как агента кюров. Я видел в ней обыкновенную красивую женщину, которую неплохо было бы обратить в рабство. Она попыталась вырваться. Девушка могла пошевелить руками и верхней половиной тела. Бедра были закреплены намертво. Конструкция козел предусматривала полную неподвижность бедер в момент нанесения клейма. — Пожалуйста, не надо, — прошептала она в последний раз. Я заклеймил ее. — Отличная работа, — похвалил Улафи. Девушка повизгивала от боли, когда кузнец развязал ее руки. Улафи тут же надел на блондинку наручники. Едва кузнец развязал ее бедра, как она бессильно повалилась на пол кузни. Улафи грубо поднял девчонку за волосы и надел на шею ошейник, который тут же забил стальными заклепками. Ошейник был украшен пятью пальмами и гербом Шенди: кандалами и ятаганом. — В клетку и на корабль, — распорядился Улафи. Матросы немедленно исполнили приказ. Теперь она никуда не убежит. Я облегченно вздохнул. С ее помощью я смогу выйти на Шабу, географа из Ананго, исследователя экватора. В моей сумке лежали записки к банкирам Шенди, а также фальшивое кольцо, которое находилось при девушке в момент ее пленения. — Спасибо, что заклеймил рабыню, — сказал Улафи. — Пустяки, — отмахнулся я. — Нет, правда, ты поставил ей отличное клеймо. Со временем она это оценит. Я пожал плечами. — Капитан, — произнес я. — Да? — Я хотел бы сесть на ваш корабль. — Добро пожаловать, — улыбнулся он. — Спасибо. — Это обойдется тебе в серебряный тарск. — О, — произнес я. — Я купец, — пожал он плечами. Я вручил ему серебряный тарск и повернулся к кузнецу: — Желаю тебе удачи. — И я желаю тебе удачи, — ответил он. Хорошо, что мне доводилось клеймить женщин раньше. Выйдя из кузни, я увидел бывшую самку урта по имени Саси. Руки женщины были скованы перед грудью, на шее висел ремень. — Не продали? — спросил я сопровождающего ее человека. — Да кому она нужна? — раздраженно ответил он. — Бывшая самка урта. Вот, веду на городской аукцион. Маленькая темноволосая рабыня посмотрела на меня и отвернулась. — Сколько ты за нее хочешь? — спросил я. Девушка испуганно затрясла головой. — Клеймение обойдется в медный тарск, — проворчал сопровождающий. Я бросил ему монету. — Забирай, она твоя. — С этими словами он развязал ее руки и снял ремень с шеи. — На колени, — приказал я. Девушка опустилась на колени, после чего распростерлась на земле и прошептала: — Я твоя, господин. Я приказал ей подняться, снова связал руки и вытащил из сумки заранее приготовленный ошейник. — Умеешь читать? — спросил я, ткнув ошейником ей в лицо. — Нет, — покачала она головой. — Здесь написано: «Принадлежу Тэрлу из Телетуса». — Да, господин, — прошептала она. После этого я надел на нее ошейник. Рабыня мне не помешает. Она послужит лишним доказательством тому, что я кузнец из Телетуса. Правда, я собирался купить девчонку в Шенди, но ждать не было смысла. Надпись на ошейнике должна успокоить Улафи, который показался мне смышленым и подозрительным человеком. У моей рабыни именной ошейник. Какие еще нужны доказательства моей порядочности? — Есть ли при ней какие-нибудь документы? — спросил я. — Никаких, — покачал головой сопровождающий. — Хватит клейма и ошейника. — Ладно, — кивнул я и повернулся к рабыне: — Видишь вон тот корабль? — Вижу, — ответила она. — Беги туда со всех ног и скажи, чтобы тебя посадили в клетку. — Хорошо, господин. — Рабыня побежала к пристани. Я забросил сумку за плечо и неспешно пошел в ту же сторону. Когда я поднялся на палубу, девчонка уже сидела в крошечной клетке. Рядом с ней стояла клетка с белокурой дикаркой. — Ты! — зашипела она, увидев блондинку. Моя рабыня сразу же узнала девушку, которая стянула с нее тряпье самки урта, когда она лежала связанная со своим напарником Тургусoм из Порт-Кара, ожидая прибытия стражи. — Каджейра! В глазах блондинки заблестели слезы. Стиснув кулачки, она с ненавистью посмотрела на соседку и презрительно произнесла: — Сама каджейра! — Отдать швартовы! — прозвучала резкая команда. Матросы уперлись шестами в дно, выводя «Пальму Шенди» из гавани. Ветра не было, паруса свисали с мачт. Старший офицер отдавал команды. Капитан судна Улафи стоял на мостике. — Готовы, — доложил второй офицер. Матросы подняли весла. — Пошли! — скомандовал второй офицер, исполняющий обязанности старшего весельной группы. Длинные весла опустились в зеленую воду Тассы, корабль медленно заскользил по волнам в сторону открытого моря. Легкий ветерок со стороны Порт-Кара наполнил паруса. — Суши весла! — скомандовал второй офицер. Я следил, как медленно растворяются в дымке очертания Порт-Кара. Над нами простиралось безоблачное голубое небо. Потом я подошел к клетке с приобретенной рабыней. — У меня нет имени, — произнесла девушка. Последнее было правдой: имени у нее не было, как у табука или самки верра. Я ее купил и до сих пор никак не назвал. — Тебя зовут Саси, — объявил я. — Да, господин, — склонила она голову. Ее и раньше так звали, но теперь это будет ее невольничье имя. Ко мне подошел второй офицер, уже освободившийся от обязанностей старшего весельной группы. — За провоз живности дополнительная плата, — объявил он, указывая на клетку. — Медный тарск. — Разумеется, — ответил я и вручил ему деньги. В соседней клетке сидела на коленях агентесса кюров — связанная голая женщина. Я посмотрел на свежее клеймо на обожженном бедре. Это было маленькое, четкое, аккуратное и глубокое клеймо, по которому любой человек поймет, что перед ним рабыня. Улафи, купец и капитан, гордо прохаживался по мостику. Я подошел к борту. Над моей головой хлопали тяжелые паруса, поскрипывали мачты, канаты и веревки. Я с наслаждением вдыхал пьянящий свежий запах сияющего моря Тассы. Какой-то матрос затянул песню Шенди, другие тут же ее подхватили. Порт-Кар скрылся из виду.5. МЫ ПЛЫВЕМ В ШЕНДИ
— Леча! — крикнул второй офицер над ухом белокурой дикарки. Она тут же вскинула голову и протянула руки для связывания. — Наду! Девушка стремительно развернулась на месте, упала на колени, широко развела бедра и опустилась на спину. Это была поза рабыни для наслаждений. — Суда, каджейра! Она выпрямила ноги и широко развела их в стороны. — Бара, каджейра! Она перекатилась на живoт, слегка приподнялась и скрестила ноги для связывания. — Хорошенькая, — заметил Улафи и отвернулся. — Да, — кивнул я. — Суда! — скомандовал офицер. — Бара! Наду! Леча! Наду! Бара! Суда! Наду! Девушка задыхалась. В глазах ее стояли слезы. Один раз она уже получила удар кнутом — за то, что поменяла позу недостаточно быстро и грациозно. Еще раз ее огрели, потому что она замешкалась, припоминая, что надо делать. Путешествие в Шенди довольно утомительно и даже при попутном ветре занимает не менее нескольких дней. — Думаешь, из нее выйдет толк? — спросила Саси. Она стояла рядом со мной и ела ларму. — Посмотрим, — пожал я плечами. — Время еще есть. Как продвигается дело с горианским? — Я стараюсь, — ответила Саси. — Но варварки ужасно тупые. По просьбе Улафи я поручил ей заниматься с землянкой горианским языком. Саси восприняла задание с большим воодушевлением. Каждый день она по нескольку часов простаивала над блондинкой с кнутом в руке и безжалостно стегала ее за малейшие ошибки. Иногда Улафи заглядывал на их занятия и бросал землянке кусок торта или сладкого пирога. Девушка благодарно падала на палубу, целовала его ноги, после чего позволяла себе прикоснуться к еде. Она тут же предлагала угощение Саси, которая неизменно забирала большую часть. — Благодарю, госпожа, — говорила землянка, когда Саси отдавала ей ее долю. Потом она уползала в свою клетку, хорошенькая беззащитная рабыня. Только там она могла наконец проглотить первый кусочек. Я заметил, что девушка никогда не съедала все сразу, а пыталась как можно дольше растянуть удовольствие. Если мужчине прислуживают несколько женщин, принято назначать первую, или главную, рабыню. Другие девушки относятся к ней как к госпоже. Подобным образом удается избежать ненужных склок. Между девушками идет постоянное соперничество за право быть назначенной первой. Как бы то ни было, получив власть, они стараются распорядиться ею с умом и осторожностью, ибо настоящий господин может в любую минуту сместить первую рабыню. Я постоянно меняю первых девушек в своем доме и глубоко убежден, что старшей рабыней может стать только рабыня горианского происхождения. Мне в голову не придет назначить на эту должность землянку. Землянки должны быть рабынями рабынь. Я посмотрел на блондинку. Она застыла на коленях в той позе, в которой оставил ее второй офицер. — Я ее ненавижу, — произнесла Саси. — Почему? — Бестолковая, тупая тварь. — Ей многое дается с трудом, — согласился я. — Не забывай, что она варварка. — Просто бестолковая, — повторила Саси. — Не думаю, — покачал головой я. — Она делает всю ужасно медленно. — Это не значит, что она тупая, — сказал я. — Ужасно медленно, — вздохнула Саси. — Она учится, — сказал я. — Она всегда будет тупой, неуклюжей и неповоротливой рабыней, — раздраженно произнесла Саси. — Может быть, — миролюбиво произнес я. — Посмотрим. Честно говоря, на меня варварка не производила впечатления бестолковой женщины. Иногда мне даже казалось, что она схватывает все на лету. По-моему, из нее выйдет толк. — Ты хочешь меня немного потренировать сегодня ночью, господин? — спросила Саси. — Посмотрим, — улыбнулся я. Я успел пройти с ней курс предварительной подготовки. Ни одна свободная женщина уже не могла сравниться с ней в постели. Иногда ночами я забирал ее из клетки и приводил в свою каюту. Спустя несколько дней она полюбила ошейник. Интересно наблюдать, как меняется женщина. Я посмотрел на застывшую на коленях блондинку. Саси наслаждалась сочным плодом лармы. Первые два дня блондинка вообще ничего не ела. Ее воротило от запаха мяса и рыбы. Для рабынь на судне готовили отдельно. Хотя по сравнению с тем, что она выловила из канала, это была изысканная пища. На третий день она съела все до последнего кусочка, вытерла пальчиками сковороду и облизала их. Увидев чистую сковородку, Улафи приказал второму офицеру начать занятия. Одновременно он попросил, чтобы я разрешил Саси проводить с ней уроки горианского. — По-твоему, она красивая, господин? — спросила Саси. — Да. — Я действительно считал дикарку красивой. К слову сказать, блондинка удивительно похорошела после выхода судна из Порт-Кара. Сказывались свежий воздух и регулярные тренировки под руководством опытных инструкторов. Второй офицер освободился и снова подошел к блондинке. Он несильно ударил девушку кнутом, при этом длинная плеть намоталась на шею, и рывком поднял ее на ноги. — Кто такая? — рявкнул он. — Рабыня, господин. — Что такое рабыня? — Рабыня — это девушка, которая принадлежит господину, — заученно отвечала она. — Ты тоже рабыня? — Да, господин. — Кому ты принадлежишь? — Улафи из Шенди. — Кто тебя тренирует? — Шока из Шенди. — У тебя есть клеймо? — Да, господин. — Почему? — Потому что я — рабыня. — У тебя есть ошейник? — Да, господин. — Какой у тебя ошейник? — Для транспортировки, господин. По нему видно, что меня перевозят на «Пальме Шенди». Мне показалось, что горианский язык девушки заметно улучшился за последние несколько дней. — Для чего служит ошейник? — Ошейник служит для четырех целей, господин. Во-первых, по нему сразу же видно, что я — рабыня. Иногда клеймо прикрыто одеждой, и этого не видно. Во-вторых, ошейник постоянно напоминает мне о моем статусе рабыни. В-третьих, по нему можно узнать, кто мой хозяин. В-четвертых… в-четвертых… — Ну? — грозно прорычал офицер. — В-четвертых, ошейник позволяет быстрее и легче надеть поводок. Не меняя положения корпуса, офицер резко ударил ее ногой под ребра. Она явно промедлила с ответом. Девушка рухнула на палубу. — Тебе нравится быть рабыней? — Да, господин, — простонала она. — Чего рабыне хочется больше всего? — продолжал занятия офицер. — Понравиться своему хозяину, — без запинки ответила девушка. — Кто ты? — Рабыня, господин. — Чего тебе хочется больше всего? — Понравиться своему хозяину! — Наду! — скомандовал он, ослабив кнут на ее шее. Она стремительно опустилась на колени, широко развела бедра и легла на спину. В этом положении офицер ее и оставил. — Неужели она красивее меня, господин? — спросила Саси. — У вас совершенно разная красота, — ответил я. — Думаю, из вас обеих получатся неплохие рабыни. — О! — сказала Саси. Дополнительной функцией ошейника является то, что он позволяет по-разному связывать рабыню. Например, при помощи ошейника можно легко связать рабыне руки перед грудью, а можно прикрутить их прямо к шее. В ошейниках удобно связывать рабынь в большие связки. Иногда к ошейнику привязывают ноги рабыни, при этом узел, разумеется, должен находиться не на горле. Гориане связывают рабынь не для того, чтобы их удушить. Я посмотрел на застывшую в покорной позе девушку. Думаю, если бы ей позволили отвечать честно, то на вопрос, нравится ли ей быть рабыней, она бы ответила отрицательно. А может, еще бы и разрыдалась. Между тем в том, как она опустилась на колени, уже просматривалось мастерство. Она непроизвольно вывернула бедра, оттянула пальчики и прогнула спинку. Никто ее этому не учил. — Я тебе нравлюсь, господин? — спросила Саси. — Нравишься, — ответил я. — Особенно после ванны. — О господин! — воскликнула она. В первый же день после выхода из Порт-Кара я долго отмывал ее со щеткой в морской воде. — Когда ты последний раз принимала ванну? — спросил я ее тогда. — Год назад какая-то девчонка столкнула меня в канал. Господин брезгливый? — В принципе нет, — ответил я, — но теперь тебе придется жить в чистоте. Ты больше не свободная женщина. — Да, господин, — кивнула она. Саси знала, что рабыни отличаются от свободных женщин чистоплотностью, здоровьем и соблюдением правил гигиены. Неудивительно, они должны постоянно нравиться мужчинам. Вчера блондинке в первый раз разрешили пройтись по палубе. Я подошел к ней, и она тут же опустилась на колени. Все правильно, перед ней был свободный мужчина. Я постоял над ней, она потупилась; на какое-то мгновение мне показалось, что она хочет показать мне ладони, но потом она плотно прижала их к бедрам. Я улыбнулся. В ней просыпалась женщина. Позже я увидел ее возле главной мачты. Подойдя к мачте, я разглядел на ней царапины от ногтей. — Мне лично нравится тренировка мехом, — сказала Саси, откусывая кусок лармы. Блондинка застыла в позе рабыни для наслаждений. Преподаватель, судя по всему, о ней начисто забыл. — Просто тебе не нравится, когда тебя бьют кнутом, — сказал я. — Может, и так, — рассмеялась рабыня. — Если я буду все делать правильно, ты же не станешь меня бить? — лукаво спросила она. — Посмотрим, — уклончиво ответил я. — О, — произнесла она и задумалась. Иногда Саси тренировалась вместе с белокурой варваркой. Улафи против этого не возражал. Более того, он сам предложил совместные занятия и даже не потребовал с меня дополнительной платы. С другой стороны, я тоже не стал брать с него денег за то, что моя рабыня занимается с варваркой горианским языком. Уроженка Гора, Саси давно обогнала блондинку по всем невольничьим показателям. В принципе не было никакого смысла тренировать их вместе. Варварка до сих пор нуждалась в базовой подготовке. Вспомнив о своих преподавательских обязанностях, Шока подкрался со стороны и резко крикнул: — Бара! Девушка стремительно исполнила команду. — Сула! Налу! Леча! Сула! Бара! Наду! — Оставив девушку в этой позе, Шока снова удалился. — Неплохо, — пробормотала Саси, пережевывая ларму. — Да, — кивнул я. Несмотря на то что Саси заметно опережала белокурую дикарку, я был уверен, что та со временем ее догонит, а может, и превзойдет. Блондинка обладала завидным потенциалом. Шока без предупреждения хлестанул ее плетью. Девушка не изменила позы, но задохнулась от обиды. Она не могла понять, за что ее ударили. С другой стороны, чтобы ударить рабыню, не требуется особых оснований. Шока рывком поднял ее за волосы и отвел к клетке. — Можно мне сказать, господин? — произнесла она. — Говори. — За что ты меня ударил? — Целуй ноги, — приказал Шока. Исполнив приказ, девушка вопросительно посмотрела на офицера. — Потому, что мне так захотелось, — сказал он. — Да, господин. — В клетку. — Да, господин. Спустя несколько секунд он запер решетку и ушел. Рабыня опустилась на пол. Я заметил, что она смотрит в мою сторону. Затем она медленно подняла вверх ноги. В клетке было очень тесно. — Господин, — обратилась ко мне Саси. — Да? — Если я буду очень хорошей, мне позволят иметь платье? — Может быть. — Оно тебе очень понравится. К тому же у меня будет что снять перед тобой. — А мне будет что с тебя сорвать, — добавил я. Она улыбнулась. — Тебе очень идет ошейник, — сказал я. — Похоже, ты в нем и родилась. — В некотором смысле так и было, — произнесла она. — Не понял? — Я женщина, — ответила она, откусывая ларму. — Зачем тебе надо в Шенди? — спросил меня Улафи. Был поздний вечер. Я, по своему обыкновению, стоял у бортика и смотрел на воду. — Никогда там не был, — ответил я. — Ты не кузнец, — сказал он. — Вот как? — Я удивленно поднял брови. — Может быть, ты знаешь Чунгу? — Который сейчас на вахте? — уточнил я. — Да, его. — В лицо знаю, — сказал я. Это был тот самый матрос, которыйобогнал меня по пути к верфи Красного Урта. Потом я видел его в помещении претора. — Прежде чем объявили общую тревогу по случаю побега рабыни, мы предприняли собственные меры розыска, — сказал Улафи. — Мы были уверены, что без труда поймаем ее в первые же несколько минут. — Правильно, — кивнул я. — На варварке не было никакой одежды. Куда бы она от нас делась? — Все правильно, — еще раз кивнул я. — И тем не менее она скрылась, — сказал Улафи. — Она оказалась умнее. — И это верно, — согласился я. Девчонка утащила лохмотья бродяжки и затерялась среди самок уртов. Я не сомневался, что мы имеем дело с очень умной девушкой. Теперь, когда она стала рабыней, ее ум должен послужить во благо хозяев. — Мы очень не хотели беспокоить претора. — Прекрасно тебя понимаю, — сказал я. — Человеку из Шенди, тем более капитану, не к лицу поднимать шум из-за пропавшей рабыни. — Может, ты хочешь, чтобы тебя выбросили за борт? — неожиданно разозлился Улафи. — По-твоему, другому человеку это было бы к лицу? — Разумеется, нет, капитан. Не сердись, — ответил я. — К тому времени, как объявили общую тревогу, мы уже перерыли полгорода. Один из моих людей, Чунгу, искал беглянку в районе канала Рим. Он видел, как человек в одежде кузнеца связал двух разбойников, мужчину и женщину, которые попытались на него напасть. По его словам, он проделал это с ловкостью, которой трудно было бы ожидать от кузнеца. Потом он задержался. Ненадолго. Ровно настолько, чтобы привести девчонку в чувство, изнасиловать ее и привязать к мужчине. — Неужели? — с любопытством произнес я. — После того как сыграли тревогу, Чунгу вернулся на корабль. Так вот, — раздельно произнес Улафи. — Человек в одежде кузнеца — это ты. — Правильно. — Я видел также, какими узлами были связаны разбойники, — продолжал капитан. — Кузнецы таких узлов не знают. Это узлы воина. — Может быть, — пожал я плечами. — Зачем тебе нужно в Шенди? — Если ты знал, что я не кузнец, — улыбнулся я, — почему ты доверил мне клеймить рабыню? — Хотел посмотреть, как ты будешь выкручиваться, — ответил Улафи. — А вдруг бы я поставил плохое клеймо? — Клеймо вышло отличное, — заметил Улафи. — Вот видишь! Значит, я все-таки кузнец. — Неправда, — покачал он головой. — Я окончательно убедился, что ты — воин. Я же вижу, как ты ходишь, как следишь за собой, как смотришь и слушаешь. Я взглянул на море. Все три луны уже взошли. Мирно поблескивали волны. — Для тебя было важно покинуть Порт-Кар вовремя? — спросил Улафи. — Возможно, — уклончиво ответил я. — Зачем тебе надо в Шенди? — Разве там нельзя хорошо заработать? — В Шенди, — сказал Улафи, — можно заработать целое состояние. А можно и свою смерть. — Неужели там так опасно? — спросил я. — Да, — ответил Улафи. — Даже для тех, кто живет в убарате Билы Хурумы. — Разве Шенди не свободный порт торговцев и купцов? — Мы очень надеемся, что так будет и дальше. — Ты правильно догадался. Я из касты воинов. Улафи улыбнулся: — Может быть, в Шенди найдутся люди, которым я могу сослужить хорошую службу. — Сталь всегда была в цене, — произнес он и повернулся, словно собираясь уходить. — Капитан, — позвал я. — Да? — Меня интересует эта дикарка. — Я показал на клетку с блондинкой. Рядом с клеткой лежал отрез парусины. На случай непогоды рабынь прикрывали от холода и дождя. Точно такой же отрез лежал возле клетки Саси. — Я слышал, что работорговец Варт получил за нее серебряный тарск. По-моему, это непомерно высокая цена. Она необучена, холодна, не умеет толком говорить на горианском, всего несколько дней в ошейнике… Я бы дал за нее не больше двух, от силы трех медных тарсков. — Я смогу выручить за нее два серебряных, — ответил Улафи. — Неужели в Шенди в цене белая кожа и светлые волосы? — Не забывай, что Шенди — порт черных работорговцев. Белые рабыни там вообще ничего не стоят. — Как же ты собираешься получить за нее два серебряных тарска? — Я везу ее на заказ. — Теперь понятно. Мне действительно стало кое-что ясно. Агенты кюров сработали, как всегда, умно. Они знали, что блондинку будут везти с Косы в Шенди. Учитывая, как опасны подобные поездки из-за пиратов, они предусмотрели, чтобы девушку выкупили на рынке Порт-Кара, случись ей попасть в плен. Не сомневаюсь, что подобные соглашения были сделаны с купцами на Тиросе, Людиусе и, возможно, в Скагнаре. — Зачем ты учишь ее невольничьему искусству? — спросил я. — Она рабыня, — пожал плечами Улафи. — Верно, — улыбнулся я. — А кто твой заказчик? — Стоит ли мой ответ медного тарска? — спросил Улафи — Стоит. — Учафу, рабовладелец из Шенди. — Это опытный рабовладелец? — спросил я, передавая капитану медный тарск. — Нет. У него никогда не бывает больше трех сотен рабов. — Тебе не показалось странным, что Учафу предложил тебе два серебряных тарска за такую рабыню? — Показалось. С другой стороны, он работает как перекупщик. — Для кого? — Не знаю. — За эту информацию я не пожалею серебряного тарска. — Ага! — воскликнул Улафи. — Я чувствовал, что у тебя в Шенди дела, о которых ты не говоришь. — Серебряный тарск, — повторил я. — Мне ужасно жаль, — произнес Улафи, — но я не знаю. Я посмотрел на девушку. Она лежала на полу в своей клетке, отвернувшись от нас в другую сторону. — Хорошенькая, правда? — спросил Улафи. — Да, — согласился я. Некоторое время мы молча наблюдали за рабыней. Она рассеянно водила пальчиком по прутьям клетки, словно погрузившись в раздумье. — Да, рабыня хорошенькая, — произнес Улафи. Девушка осторожно высунула язычок и прикоснулась им к пруту решетки. — Видишь, в ней просыпается настоящая невольница, — сказал Улафи. — Вижу. — Учится любить свой ошейник. — Да. — Нет, правда, неужели ты не заметил, какие в ней произошли перемены с начала путешествия? — Конечно заметил, — сказал я. — Движения стали плавней и раскованнее. Она похорошела. — Мне самому интересно, кто ее заказал, — произнес Улафи. С этими словами капитан отошел от бортика и направился в свою каюту. Я почувствовал, как сзади ко мне тут же подошла Саси. — Позволь обратиться, господин. Я кивнул. — Потренируй меня. — Можешь залезть ко мне под одеяло. — Хорошо, господин! — с готовностью откликнулась рабыня и тут же побежала к моему спальному мешку. Блондинка стиснула кулачки. Я усмехнулся и пошел к себе. Саси лежала под одеялом в одном ошейнике. При моем появлении она застонала и вытянула губы. — Молодец, — похвалил я. — Вижу, ты меняешься в лучшую сторону. — Только не переставай меня тренировать, господин, — прошептала она. — А может, стоит тебя хорошенько выпороть? — спросил я. — Не надо, — улыбнулась она. — Я и так готова вывернуться ради тебя наизнанку. — Похоже, ты созрела для настоящего оргазма, — усмехнулся я. Она смотрела на меня широко открытыми, непонимающими глазами. Спустя несколько ан она обезумела. Пальцы ее впились в мои плечи, глаза закатились. — Не может быть! — хрипела она. — Такого просто не может быть! — Мне остановиться? — спросил я. — Нет! Нет! — закричала она — Пожалуй, остановлюсь. — Твоя рабыня умоляет тебя не делать этого. О! О! Сейчас… Наступает! — Кем ты себя чувствуешь? — спросил я. — Рабыней! Я рабыня! Я готова сделать ради тебя все, что угодно! — В качестве кого? — Твоей рабыни! Она запрокинула голову и зашлась в судорогах наслаждения. Я поцеловал ее. Для начала неплохо. Тело девушки на глазах наливалось жизненной силой. Пожалуй, из нее действительно получится хорошая рабыня. — Пожалуйста, не оставляй меня, — прошептала она, прижимаясь ко мне. В глазах ее стояли слезы. — Я тебя умоляю, господин! — Ладно, — сказал я и еще немного поласкал ее. — Знаешь, когда я была свободной, иногда ночами я задумывалась над тем, что такое сексуальность рабыни, но мне даже в голову не могло прийти, что это так восхитительно. Я чувствую себя одновременно всемогущей и беспомощной. — Это был всего лишь начальный невольничий оргазм, — сказал я. — Начальный? — переспросила она. — Да. — Ты шутишь с бедной рабыней. — Не шучу. — Что же тогда меня ждет? — прошептала она. — Рабство. — Как это хорошо, господин… Саси запрокинула голову и посмотрела в усыпанное звездами небо. На нем ярко светили луны. Она погладила свой ошейник. В лунном свете тело ее было совершенно белым. — Как может женщина, пережившая такие ощущения, думать о том, чтобы стать свободной? — Далеко не у всех есть такая возможность, — заметил я. Она рассмеялась. Последнее было правдой. Горианские мужчины очень редко освобождают своих рабынь. Я, например, не припомню ни одного случая. Да и какой в этом смысл? Они все равно уже не смогут быть свободными. Eсть собственность, сокровище, принадлежность. Ни один нормальный человек не станет разбазаривать свое добро. Может, если бы рабыни не были такими хорошими, их бы освобождали чаще. Они слишком прекрасны, чтобы их терять. С другой стороны, если рабыня не прекрасна, ее просто убивают. Стоит ли менять восторг и радость, которую приносит боготворящая тебя рабыня, на неудобства и свары, неизбежно связанные со свободными женщинами? Нет, рабынь не освобождают. Они лишь могут поменять свой ошейник. Так удобно мужчинам. — Я собственность, — прошептала Саси, поглаживая свой ошейник. — Твоя собственность. — Правильно. — Я не хочу быть свободной. — Можешь этого не бояться. Свобода тебе не грозит. Она прижалась ко мне. Бывает, что женщина, освобожденная из рабства в силу каких-либо причин, становится нервной и беспокойной. В конце концов она превращается в жуткую стерву, всеми силами стремится испортить жизнь другим людям. Нередко она пытается взять власть над окружающими мужчинами, словно стараясь отомстить им за то, что они не сумели в свое время удержать ее в рабстве, как требовала того ее природа. Нередко такие женщины начинают провоцировать мужчин, доводить их до белого каления, стремясь пробудить в них спонтанную реакцию зверя. Они не могут забыть ощущений своего рабства и всегда подсознательно стремятся к этому состоянию. Таких женщин можно встретить в безлюдных и опасных местах, на пустынных мостах и заброшенных перекрестках дорог, за пределами крепостных стен городов. Они ждут, когда на них снова наденут ошейник и они смогут беспрепятственно поклоняться мужчинам. — Мной много раз обладали, когда я была самкой урта, — призналась Саси. — Бывало, мне приходилось отдаваться за ведро помоев слугам из паговых таверн. Бывало, меня насиловали бродяги. Я часто ублажала Тургуса. Но с тобой я пережила нечто особенное. — Из трех перечисленных тобой видов связи наиболее приятными и близкими к тому, что ты испытала, были моменты, когда ты отдавалась слугам за остатки пищи. От удивления у нее округлились глаза. — Верно. Как ты узнал? — Потому, что в этом случае ты наиболее зависела от мужчины. Без него ты бы умерла с голоду. Ты переживала, а вдруг он откажется бросить тебе кусок? Вдруг ты покажешься ему недостаточно привлекательной? — Да, — призналась она. — Именно так все и было. — Не сомневаюсь, что тебя иногда просили станцевать перед ними голой, — сказал я. — Бывало. — Что ты испытывала, когда они с тобой спали? — Я очень быстро достигала оргазма, — сказала Саси. — Правильно, — кивнул я. — Но ты все равно оставалась свободной. Ты не зависела от них полностью. Ты могла уйти в другую таверну, нищенствовать или вылавливать еду из каналов. Ты не была их рабыней. — А ты дашь мне завтра поесть? — спросила она вдруг. — Не знаю, — ответил я. — Еще не решил. Утром будет видно. — Хорошо, господин. А знаешь, — добавила она после паузы, — наиболее близкое к сегодняшнему ощущение я испытала, когда ты изнасиловал меня на канале Рим, после того как расправился с Тургусом. Впервые в жизни меня насиловал не бродяга, а могучий, свободный мужчина. — Помню, — усмехнулся я. — Кстати, я отметил, что для свободной женщины ты неплохо отреагировала. — Ты поступил со мной как с рабыней. — Разглядел твой потенциал, — улыбнулся я. — Поэтому я так и отреагировала. — Но ты же не станешь сравнивать это с тем, что ты переживаешь сейчас? — Что ты! — испуганно воскликнула она. — Потому что ты уже не свободная, — пояснил я. — Тогда ты не принадлежала мужчинам безраздельно. — Сейчас я им принадлежу. — Верно, — сказал я. — Сейчас ты — рабыня. — Огромная разница, — произнесла она. — Правильно. — Значит, это был всего лишь начальный оргазм? — Да. Точно так же, как, будучи свободной женщиной, ты не могла испытать того, что испытала сейчас, так и сейчас ты не способна испытать экстаза, доступного женщинам, долго проносившим ошейник. — Я понимаю, господин. — Тебе еще предстоит долгий путь, маленькая Саси, — сказал я. — Да, господин, — прошептала она. — Думаю, через год или два из тебя получится неплохая рабыня. Но для этого надо много работать. — Скажи, господин, может ли женщина постичь всю глубину своего рабства? — Нет, — покачал головой я. — До самых глубин не может дойти никто. — Я очень хочу стать хорошей рабыней, — прошептала она. — Мужчины постараются, чтобы ты не оступилась на этом пути, — заметил я. — Господин, — произнесла Саси вкрадчиво. — Да? — А можно я проколю себе уши? — Ты хочешь окончательно себя унизить? В большинстве городов Гора прокалывание ушей считается наибольшим унижением, которым можно подвергнуть рабыню. Гораздо спокойнее относятся к продеванию кольца в нос. С другой стороны, у тучуков, людей фургонов, кольца в носу носят даже свободные женщины. Тут все дело в культуре и традициях. — Да, господин, — ответила она. — Зачем? — Чтобы всегда оставаться рабыней. — Понятно, — усмехнулся я. Женщина с проколотыми ушами лишается малейшего шанса обрести свободу. — Пожалуйста, господин! — взмолилась она. — Сделаем это в Шенди, — разрешил я. Обычно уши прокалывают кожевенники. В Шенди их много. Они обрабатывают шкуры кайлуаков, которых в огромном количестве доставляют с континента. Изделия из кожи кайлуака являются главным предметом экспорта Шенди. Кайлуак — четвероногое жвачное животное с широкой крупной головой. Стада кайлуака можно встретить к северу и к югу от джунглей, иногда они забираются и в леса. У кайлуаков короткое туловище и рыжеватая окраска. На бедрах часто встречаются коричневые пятна. У самцов по три рога, торчащие изо лба наподобие трезубца. Самцы достигают в холке десяти ладоней, самки — восьми. Самцы весят в среднем от четырехсот до пятисот горианских стоунов, в переводе на земную систему — от тысячи шестисот до двух тысяч фунтов, а самки весят от трехсот до четырехсот горианских стоунов, или от тысячи двухсот до тысячи четырехсот фунтов. — Спасибо, господин, — прошептала Саси. Некоторое время мы лежали молча, слушая плеск волн за бортом. — Ты будешь запирать меня сегодня на ночь, господин? — спросила рабыня. — Нет, — ответил я. — Сегодня ты будешь спать со мной. — Спасибо тебе, господин. — В ногах. — Конечно, господин! Пробили склянки. Свежий ветер наполнял паруса. Несмотря на темноту, «Пальма Шенди» неслась к югу. Улафи явно торопился. — Мне так нравится быть женщиной, — прошептала рабыня, прижимаясь ко мне. — Я так счастлива! — Ты — рабыня, — напомнил я. Она нежно меня поцеловала. Я подмял ее под себя. На этот раз она достигла оргазма мгновенно. Затем посмотрела на меня почти испуганно, а я убрал прядь волос с ее влажного лба. — Иногда я боюсь рабыни в себе. — Ты боишься женщины. — Это одно и то же, господин. Одно и то же. — Я знаю, — усмехнулся я. — Да, господин, — прошептала она и поцеловала меня. — В ноги, — сказал я. — Слушаюсь, господин! — ответила Саси и перебралась в ноги. — Можешь свернуться клубком, — разрешил я и швырнул ей запасное одеяло. Когда мужчина накрывает рабыню одеялом или плащом, она не имеет права самостоятельно из-под него вылезти. Она лишается также права раскрывать рот. Рабыня затихла. Закинув руки за голову, я задумчиво смотрел в звездное небо. В моих ногах лежала девушка. Вскоре по ее дыханию я понял, что она уснула. Впервые с момента порабощения она спала не в клетке. Из нее получилась великолепная рабыня. Я был очень доволен своим приобретением. Спустя некоторое время я прошелся по палубе. Улафи не спал. Он стоял у штурвала рядом с двумя рулевыми. На всем судне, насколько мне было известно, не спал еще один человек — впередсмотрящий. Его место было в небольшой люльке, закрепленной на самом верху главной мачты. Я подошел к клетке, в которой спала белокурая варварка. Она была ключом ко всей тайне. С ее помощью я выйду на Шабу и доберусь до четвертого кольца, одного из двух оставшихся колец, способных менять отражение света, — секрет, утраченный много лет назад вместе с гибелью Прасдака, изобретателя с Утеса Карраша. Пятое кольцо, если верить Самосу, находится на одном из стальных миров. Им не стали рисковать ни на Земле, ни на Горе. Пользуясь своей невидимостью, владелец кольца мог прийти и уйти незамеченным. Если бы нам удалось еще раз достать четвертое кольцо, которое принес на Гор агент кюров, мы, скорее всего, смогли бы сделать в Сардаре его копию. Пользуясь этими кольцами — если, конечно, Царствующие Жрецы разрешат ими пользоваться, — мы сумели бы заблокировать работу кюров на Горе. Мы смогли бы проникнуть на их секретные базы. Обладая подобным кольцом, один человек способен уничтожить всю армию противника. Я был очень доволен, что четвертое кольцо оказалось на Горе. Получив его от умирающего воина кюров, я сумел выжить и предотвратить несколько лет назад взрыв и уничтожение всей планеты. Тогда в Тахари решалась судьба не только Гора, но и Земли. Уничтожив Царствующих Жрецов и Гор, кюры расчищали дорогу к Земле. Но, как мы и предвидели, те, кто хотел уничтожить один мир, чтобы завоевать другой, вступили в конфликт со стальными мирами. Военный генерал кюров по прозвищу Безухий не принадлежал к этой группировке. И вот теперь, как становится ясно, кюры планируют новую атаку. Они почувствовали слабость Царствующих Жрецов. Теперь им не надо уничтожать мир, который, как спелый плод, готов сам упасть им в руки. Я посмотрел на белокурую варварку. К моему удивлению, она не спала. Обычно девушки хорошо спят в период тренировок. Они испытывают предельные нагрузки и сильно устают. Как бы то ни было, блондинка не спала. Она стояла на коленях, обнаженная, сжимая в руках прутья решетки. Лунный свет переливался по ее телу. Она смотрела на меня. Я улыбнулся. Ясно, почему ей не спится. Если бы она принадлежала мне, я бы тут же вытащил ее из клетки и бросил на палубу. Она посмотрела в ту сторону, где спала под моим одеялом Саси, и тихо спросила на английском: — Я слышала, как она кричала. Что ты с ней делал? Около часа назад Саси действительно пережила свой первый невольничий оргазм и едва не охрипла от собственного крика. — Что ты с ней делал? — повторила блондинка. Разумеется, она догадывалась, чем мы могли заниматься. Подобные вещи знает каждая женщина. — Что? — спросил я по-гориански и присел возле ее клетки. Она отпрянула от прутьев. — Прости меня, — испуганно произнесла блондинка по-английски. — Я задумалась. Если честно, я вообще говорила сама с собой. Я не хотела тебя потревожить, господин. — Что? — спросил я по-гориански. — Ничего, господин, — ответила она тоже по-гориански. — Извини меня. Все-таки ее горианский был еще очень беден. Блондинка выразительно посмотрела в сторону спящей под моим одеялом Саси, потом на меня. При этом она выгнула спинку и выпятила грудки. Они у нее были очень хорошенькие. Мне показалось, что движение девушки было непроизвольным. Так реагирует рабыня на присутствие свободного мужчины. Я посмотрел на ее уши. Они не были проколоты. Я ни разу не слышал, чтобы у агентов кюров были проколоты уши. Разумеется, это не случайно. На Горе проколотые уши означают, что женщина — рабыня среди рабынь. Если бы девчонка досталась мне, я бы обязательно проколол ей уши. На Горе это гарантия того, что женщина никогда не станет свободной. Она слегка раздвинула колени. Страстность у нее в крови, хотя в глубине души она еще томится по прежней свободе. Разумеется, некоторых девушек доставляют на Гор с Земли с уже проколотыми ушами. Они долго не могут понять, почему с ними с первого же дня обращаются с исключительной жестокостью и строгостью, а хозяева удовлетворяют с ними самые невероятные сексуальные фантазии. Между тем все просто: у них проколоты уши. Говорят, что традиция прокалывать уши появилась на Горе в Турий. После падения Турий обычай распространился на север. Сейчас рабыни с проколотыми ушами встречаются довольно часто. Рабовладельцы быстро смекнули, что за них можно получить больше денег. Я посмотрел в глаза белокурой дикарки. Она снова взглянула на Саси, потом перевела взгляд на меня. Нижняя губка девушки задрожала. Затем она быстро опустила голову. Я понял, что ей бы хотелось оказаться на месте Саси. Разумеется, трудно в этом признаться. Даже самой себе. Улафи не отдал рабыню команде. Он вез ее под заказ. Условия контракта предусматривали, что девчонку доставят нетронутой. Она подняла голову, и наши взгляды встретились. Я увидел, как дрогнула правая рука дикарки. Ей хотелось протянуть ее и прикоснуться ко мне сквозь прутья решетки. Она тут же отдернула руку и снова опустила голову. Мне показалось, что человеку, которому она достанется, очень повезет. У девчонки был необычайно высокий потенциал. Я бы с удовольствием надел на нее свой ошейник. Она снова подняла голову. Я посмотрел ей в глаза. Необычайно высокий потенциал. Неожиданно девушка опустила голову и произнесла по-английски: — Ты меня возбуждаешь, животное. Ты слишком красив. — Она говорила едва слышно, словно сама с собой. — Ты мне нравишься, и я тебя ненавижу. Ты делаешь меня слабой. Ненавижу тебя. Ненавижу. — Что ты говоришь? — спросил я по-гориански, делая вид, будто не понимаю, о чем идет речь. — Не возьму в толк, что со мной происходит, — ответила она. — У меня забрали одежду. Посадили в клетку. Поставили клеймо. Выпороли кнутом. Тренируют как рабыню. Но ты мне все равно нравишься. Я не понимаю, что со мной происходит. Мне хочется целовать твои ноги. Хочется тебе служить, быть твоей рабыней. Я ненавижу себя за это! И тебя ненавижу! И их всех тоже! — Она зарыдала. — Наверное, я все-таки рабыня, — прошептала она сквозь слезы. Потом отчаянно замотала головой и несколько раз произнесла слово «нет». — Я не рабыня! — Что ты говоришь? — еще раз спросил я по-гориански. — Ничего, господин. Не обращай внимания. Прости меня. — Наду! — приказал я. Она тут же приняла позу рабыни для удовольствий. — Хорошо, — произнес я. Мне действительно понравилось ее плавное, грациозное движение. — Спасибо, господин, — прошептала она. — Пора спать, — сказал я. — Да, господин, — ответила блондинка и свернулась клубочком на железной плите, служившей полом в клетке. Я посмотрел на нее. Она подняла ноги. Пальчики были оттянуты. Животик слегка втянут. Никто ее этому не учил. Я посмотрел ей в глаза. Она была прирожденной рабыней. Потом я взял лежащий возле клетки кусок брезента, развернул его и прикрыл им клетку. Чтобы брезент не сдуло, я привязал его по углам к прутьям. Мне не хотелось, чтобы дикарка мерзла.6. ШЕНДИ
— Ты чувствуешь запах? — обратился ко мне Улафи. — Да, — ответил я. — Кажется, это аромат корицы и гвоздики. — И многих других специй, — подтвердил капитан. Ярко светило солнце, дул хороший попутный ветер. Паруса были натянуты, волны Тассы тихонько били в обшивку корпуса. Наступило четвертое утро после моего разговора с Улафи относительно сделки в Шенди. — Далеко ли до Шенди? — спросил я. — Пятьдесят пасангов, — ответил Улафи. Суши до сих пор не было видно. Рабыни стояли на палубе, опираясь на колени и руки. Они были скованы блестящей цепью около пяти футов длиной, прикрепленной к стальным рабочим ошейникам, надетым поверх обычных ошейников. Девушки тоже почувствовали запах берега и подняли головы. Каждая из них в правой руке сжимала палубный скраб: мягкий белый закругленный камень, используемый для полировки палубных досок. Перед этим они сначала выскребли, вымыли и насухо протерли палубу при помощи тряпок, привязанных к локтям и коленям. После полировки они опять вымоют палубу и еще разок протрут ее тряпками. Матросы бы сделали все это обыкновенной шваброй. Рабыням подобные вольности не позволялись. Доски сверкали белизной. Улафи хорошо содержал корабль. За спиной у девушек стоял Шока с плетью. Он только и ждал, чтобы хорошенько огреть лентяек по спине, но они трудились в поте лица. — Смотри, чайки из Шенди, — сказал Улафи, указывая на птиц, которые кружили вокруг главной мачты, — ночью они гнездятся на суше. — Я рад, — сказал я. Путешествие было долгим. Мне не терпелось сойти на берег. Я посмотрел на девушек. Саси глянула на меня и улыбнулась. Белокурая варварка тоже подняла голову, принюхиваясь к запаху специй. Она поняла, что мы приближаемся к берегу. Девушка посмотрела на птиц. Улафи перехватил ее испуганный взгляд и показал наверх. — Подходим к Шенди. — Да, господин, — ответила она и опустила голову. Рабыня не знала, что ожидает ее на этой земле. Шока нетерпеливо взмахнул хлыстом, и девушки поспешно вернулись к работе. Я стоял возле левого бортика и с наслаждением вдыхал запахи земли. — Полборта влево! — скомандовал Улафи рулевому. «Пальма Шенди» медленно меняла курс, огромные реи со страшным скрипом развернулись почти параллельно палубе. Попутный ветер погнал судно на юго-восток. Коричневатые пятна на воде стали попадаться все чаще. Суша до сих пор не показалась, но я знал, что мы почти у цели. До берега оставалось тридцать или сорок парсангов, в воде уже явно различались следы наносов почвы, принесенной сюда водами Камбы и Ниоки. Мутные полосы на многие пасанги уходили в глубь Тассы. Камба, как я уже говорил, впадает непосредственно в Тассу, а Ниока — в залив порта Шенди. Между прочим, «Камба» — не горианское слово. В переводе с внутреннего диалекта оно означает «веревка», в то время как «Ниока» означает «змея». «Ушинди» — это «победа». Таким образом, озеро Ушинди означает на языке аборигенов «озеро Победы» или «Победное озеро». Оно было названо так в честь победы, одержанной на его берегах около двухсот лет назад. Имени победителя уже никто не помнит. Озеро Нгао, или «щит», было открыто Шабой и получило свое название благодаря длинной овальной форме. Именно так выглядят местные щиты. «Уа» в литературном переводе означает «Цветочная река». На Горе говорят на многих языках, сам по себе горианский язык является lingua franca, смесью различных диалектов. Им пользуются повсеместно, за исключением отдаленных районов, например экватора. В Шенди, во всяком случае, говорят на горианском. Слово «Шенди», насколько я знаю, не имеет определенного перевода. Полагают, что это искаженное произношение слова «Ушинди», которым издавна называли всю прилегающую к Шенди территорию. Возможно, слово «Шенди» должно все-таки переводиться как «победа». По-гориански «победа» заучит как «найкус», что очень похоже на слово «найк» (победа) в классическом греческом языке. Шаба обычно называл свои открытия словами из материковых диалектов. Сам он свободно владел несколькими диалектами, родным же для него был язык острова Ананго. При дворе Билы Хурумы, патрона и покровителя Шабы, говорили на одном из материковых диалектов. — Вижу паруса! — крикнул впередсмотрящий. — Два, слева по борту! Улафи тут же взобрался на кормовую надстройку. Я поднялся на несколько футов по узловатому канату, висящему на главной мачте. Парусов, однако, я не увидел. Улафи не лег на другой галс и не поменял курс. Стиснув ногами канат, я для устойчивости ухватился рукой за мачту. Команда не торопилась открывать пушечные иллюминаторы и вытаскивать из воды весла. Никто не заносил на палубу ведра с водой и песком. Старший помощник Гуди не приказывал обнажить клинки и поднять пики. Больше всего меня волновало, что нельзя опустить мачты. Корабль с высокими мачтами и поднятыми парусами представлял собой великолепную мишень для противника. На носу стояла легкая катапульта, но возле нее не наблюдалось никакого движения. Непонятно, были ли у Улафи зажигательные стрелы. Казанов с горящей смолой, в которую следует обмакивать наконечники стрел, я тоже пока не видел. До сих пор не развели огня под котлом с маслом. Кипящее масло заливают внутрь глиняных шаров, которыми стреляют из катапульты. Наконец впереди по курсу показались паруса. Я насчитал одиннадцать одномачтовых судов. Похоже, все в порядке. Если даже я смог разглядеть их паруса, то их впередсмотрящие наверняка уже давно увидели «Пальму Шенди». Тем не менее корабли не убирали паруса и не снимали мачты. Судя по всему, это был торговый караван. Улафи и его команда вели себя спокойно. Должно быть, они знали, что это за корабли. Очевидно, впередсмотрящие уже давно определили их принадлежность. Я тоже успокоился. В конце концов, мы находились в территориальных водах Шенди. — Поприветствуйте караван! — скомандовал Улафи с кормовой надстройки. На мачтах заполоскались разноцветные флаги. Я спустился на палубу ближе к правому борту. С двух сторон мимо нас проходили низкие одномачтовые узкие суда, пять — с одной стороны и шесть — с другой. Ритмично поднимались и опускались весла. — Ты, похоже, совсем не волнуешься, — обратился я к стоящему рядом со мной Шоке, второму офицеру на корабле Улафи. — Мы из Шенди, — пожал он плечами. Внезапно меня охватило странное чувство. Мне показалось, что вокруг плавают акулы. Они совсем рядом, но почему-то не обращают на меня никакого внимания. Я поделился с моряком своими мыслями. — Бывает, — пожал плечами Шока. — Здесь никогда не нападают на корабли из Шенди? — спросил я. — Не знаю, — проворчал Шока. — Те, на кого нападают, не возвращаются из похода. Так что прямых доказательств ни у кого нет. — Твой ответ меня не успокоил. — Мы находимся в территориальных водах Шенди, — повторил Шока. — Если бы наш корабль захотели атаковать, то вряд ли бы выбрали это место. — Уже лучше, — произнес я. Мимо нас проплывали низкие корабли. Ближних гребцов не было видно из-за бортика, но, когда корабль качнулся на волнах, мне удалось разглядеть дальних гребцов. Они наверняка были свободными людьми. Никто не поставит рабов на весла боевого корабля. Высокий бортик защищал гребцов от высоких волн и метательных орудий. Шока разрешил девушкам встать, подойти к бортику и посмотреть на флотилию. — Ты уверен, что это мудрое решение? — спросил я. — Зачем всем знать, что мы везем двух прелестных рабынь? — Пустяки, — отмахнулся Шока, — пусть посмотрят, какие бывают корабли. — Но их тоже увидят, — возразил я. — Да пусть смотрят, — отмахнулся Шока, — через пару месяцев трюмы этих кораблей будут забиты сотнями таких женщин. Скованные цепью две прелестные обнаженные девушки стояли босиком на гладкой палубе «Пальмы Шенди» и наблюдали за проходящими мимо судами. — Наверное, ты прав, — согласился я. Флотилия к тому времени миновала нас. Улафи помахал рукой чернокожему капитану. Тот тоже отдал салют. — Вы не приняли мер предосторожности, — заметил я, обращаясь к Шоке. — А что в них толку? — поморщился он. Я пожал плечами. Судно класса «Пальма Шенди» не могло успешно противостоять таким кораблям. С другой стороны, мы превосходили их в скорости и могли легко избежать встречи. — Тогда бы они точно за нами погнались, — сказал Шока. — Тоже верно, — пробормотал я. — Достаточно того, что мы из Шенди, — сказал он. — Понимаю, — кивнул я. — Им нужны наши порты, — объяснил Шока. — Даже ларл порой устает, и тарну нужно место, где можно сложить крылья. Я обернулся, провожая взглядом уходящие вдаль суда. — За работу, — проворчал Шока, глядя на девушек. — Да, господин, — испуганно ответили они, звеня цепями, вновь опустились на колени, схватили палубные камни и энергично принялись оттирать и без того сверкающие на солнце доски. Корабли превратились в точки на горизонте. С наступлением осени они вернутся в Шенди для ремонта и пополнения запасов. Когда в южном полушарии наступит весна, они двинутся к югу. Шенди лежит вблизи горианского экватора. Это великолепная морская база, откуда можно выходить в оба полушария. Мне повезло увидеть флотилию черных рабовладельцев из Шенди. Девушек помыли и причесали. Шока облил их духами. — Протяни руки, чтобы я мог их связать, — приказал он белокурой дикарке. — Да, господин. Веревка, которой он стянул ее руки, была продета через большое позолоченное кольцо. Само же кольцо болталось в огромном деревянном ухе кайлуака, голова которого украшала нос нашего судна. Вечером мы должны были быть в Шенди. Уже явно различался берег, песок, а за ним густая зелень джунглей. Кое-где виднелись поля и деревни. Сам Шенди располагался немного южнее, за небольшим полуостровом под названием мыс Шенди. Река Ниока, впадающая в озеро Ушинди, придавала воде темно-коричневый оттенок. — Протяни руки, чтобы я мог их связать, — приказал Шока Саси. — Да, господин, — ответила она. Рабыню привязали к другому кольцу. Я предложил ее тщеславному Улафи. В Шенди с ним считались как с купцом и с капитаном. Он не стал заходить в порт вчера вечером. «Пальма Шенди» должна швартоваться утром, когда открыты все магазины и повсюду кипит жизнь. Я оглянулся. «Пальма Шенди» сверкала под лучами солнца. На отполированной белой палубе лежали свернутые кольцами канаты, штурвалы были застопорены, люки задраены, все металлические поверхности начищены до ослепительного блеска. Вчера вечером два матроса подкрасили голову кайлуака на носу судна коричневым цветом, а глаза — белым и черным. Не забыли обновить и позолоченные кольца в ушах. «Пальма Шенди» войдет в порт приписки во всем великолепии. Существует много критериев оценки судна. Корабль должен быть вычищен и уютен; порядок не должен угнетать; люди должны чувствовать себя комфортно и при этом строго соблюдать свои обязанности. Улафи и его экипаж придерживались золотой середины. Вообще, он был хорошим капитаном. Подобная оценка далась мне с определенным трудом, поскольку речь все-таки шла о капитане торгового судна. Подняли легкие якоря и парус. Старший помощник капитана, высокий юноша по имени Гуди, отдавал команды гребцам. Огромные весла поднялись над темной водой. Девушки стояли на коленях около носовой надстройки. Руки их были прочно привязаны к кольцам. «Пальма Шенди» огибала мыс Шенди. — Гордишься? — спросил я Саси. — Да, господин, — ответила она, — я очень горжусь. На корме и носу судна горели фонари. Мы медленно скользили вдоль зеленого берега. Я посмотрел на белокурую рабыню. Связанная девушка показалась мне очаровательной. Заметив, что я наблюдаю за ней, она смутилась и опустила голову. Я улыбнулся. Прошлой ночью, спустя ан после того, как дикарку заперли в клетку, я пришел ее проведать. Она лежала на спине, подняв колени и положив ягодицы на ладони. Увидев меня, она вздрогнула. Я подошел к решетке и скомандовал: — Наду! Она тут же встала на колени в позу рабыни для наслаждений. Протянув через прутья руку, я коснулся ее предплечья. Девушка замерла. Я притянул ее к себе. Кожа ее была гладкой и влажной. Рабыня тяжело задышала и прижалась к прутьям решетки. Глаза ее были закрыты, мягкие и влажные губы искали поцелуя. — О нет, — вдруг выдохнула она по-английски и, испугавшись, отодвинулась назад. Я отпустил ее руку, и девушка отскочила к противоположной стороне клетки. Вот оно и случилось. Рано или поздно это должно было произойти. Она предложила свои губы, а потом испугалась и смутилась. Целовать ее я бы не стал в любом случае, поскольку рабыня мне не принадлежала, но она об этом не знала. Интересно наблюдать процесс становления рабыни. Тем более этой, от которой зависел успех или провал моей собственной миссии в Шенди. Если дикарка не сумеет преодолеть застенчивости, ее убьют до того, как она приведет меня к загадочному Шабе. Моя маленькая проверка дала положительный результат. Я убедился, что в ней уже пробудилась рабыня. По крайней мере, сразу ее не прикончат. Я посмотрел на забившуюся в угол девушку. Она выглядела несчастной и испуганной. — Я не рабыня, — сказала она сама себе по-английски, обхватила голову руками и разрыдалась. Я улыбнулся. Предлагая для поцелуя губы, она тем самым давала понять, что готова отдаться мужчине. — Я не рабыня, я не рабыня, — всхлипывала она. Почему землянки так стараются подавить в себе женское начало? Совсем не плохо быть женщиной, равно как неплохо быть мужчиной. Утверждать, впрочем, не стану, поскольку женщиной никогда не был. Почему они так сопротивляются? Не иначе, их принудили к этому слабые мужчины, которые боятся настоящих женщин. Настоящий мужчина всегда рад встрече с настоящей женщиной. Интересно и поучительно размышлять о человеческих ценностях. Изменчив и странен ветер, гуляющий по равнинам мироздания. — Я не рабыня, — всхлипывала девушка, — я не рабыня. — Вдруг она посмотрела на меня со злостью: — Ты считаешь меня рабыней, животное! Я ничего не ответил. — Может быть, поэтому я тебя так ненавижу? Потому что ты знаешь, что я рабыня? — всхлипнула она. Я посмотрел на нее. — Неужели я ненавижу тебя потому, что вижу в тебе своего господина? Она снова опустила голову, заплакала и запричитала: — Нет, нет, я не рабыня. Я не рабыня! Я ушел. Я не хотел возражать девушке, которая обращалась ко мне по-английски, будучи уверена, что я ничего нe понимаю. Пусть выскажется. Иногда рабыням разрешают говорить на родном языке. Считается, что им это идет на пользу. Я забрался под одеяло. В ногах лежала Саси. — Прикоснись ко мне, господин, — взмолилась она. — Хорошо, — сказал я и еще раз оглянулся на клетку. В глубине души дикарка уже смирилась со своим рабством. Это было видно по ее глазам и движениям. А вот на словах она еще боролась с собой. Несведущая, сырая девчонка, не привыкшая к ошейнику. Что она могла знать о жизни рабыни? — О, господин, — прошептала Саси. Это заставило меня отвлечься от мыслей о блондинке и ее роли в моих планах. А также о том, что нас ждет в Шенди. Все свое внимание я отдал сладкой, извивающейся, закованной в ошейник Саси, этому маленькому, гибкому, отмеченному клеймом зверьку из Порт-Кара. Она была восхитительна. Для горианки не существовало проблем белокурой дикарки. Едва на ней защелкнули ошейник, она начала счастливо расцветать. Гориане знают толк в женщинах. — Ты даришь мне такое наслаждение, господин, — простонала она. — Тише, — сказал я. Через четверть ана я обнял ее и нежно поцеловал, позволяя ей успокоиться. — Кто ты? — спросил я ее. — Рабыня, господин. — Чья рабыня? — Твоя, господин. — Ты счастлива? — Да, господин, — прошептала она. Под порывами ветра скрипели мачты. Ритмично опускались и поднимались весла. Мы находились в семи или восьми пасангах от линии буев. Я уже видел корабли в гавани. Буи должны были остаться слева по борту. Покидающие гавань суда обходили их с противоположной стороны. Таким образом регулировалось движение. По правилам судоходства кораблям следует проходить левыми бортами друг к другу. — Какой маркировкой пользуется Улафи? — спросил я Шоку. — Желтой с белыми полосками, — ответил он. — Маркировка приведет нас к причалу для купцов. Склад товаров Улафи находится около восьмого причала. — Вы арендуете место на причале? — спросил я. — Да, в торговом совете. К слову сказать, белый и золотой — отличительные цвета купеческой гильдии, Торговцы любят белые мантии с золотой отделкой. Линия желто-белых буев вела к причалам для торговых кораблей. В порту виднелись сорок или пятьдесят парусов. Но кораблей там было намного больше. На швартовке паруса обычно снимают. Стоящие под парусами суда либо только вошли, либо собирались покидать гавань. В основном это были маленькие суденышки, береговые лодки и легкие галеры. Никогда не думал, что гавань Шенди такая большая. Она достигала восьми пасангов в ширину и трех в глубину. На востоке в нее впадала Ниока. Течение реки в этом месте стремительное — на протяжении двухсот ярдов река ограничена искусственным каменным руслом. В естественном состоянии Ниока такая же широкая и спокойная, как Камба. Вход в гавань Шенди со стороны реки происходит по узкому коридору для безопасного судоходства; этот канал еще называют «крюк». По нему суда могут подняться до Ниоки даже против течения. Естественно, при помощи ветра или весел. Аромат специй становился все сильней. Мы почувствовали его еще в море. Зато здесь не было привычного для всех портов рыбного запаха. Дело в том, что рыба в тропических водах непригодна для еды из-за отравленных водорослей, которыми она питается. Для рыбы эти водоросли безвредны, а для человека опасны. В деревнях по берегам Камбы, Ниоки и озера Ушинди рыба является главным источником пропитания, но на экспорт ее почти не отправляют. Из кожевенных магазинов и складов доносились запахи дубильных веществ и краски. В Шенди в большом количестве обрабатывают шкуры кайлуака. Их доставляют в порт не только с континента, но также с юга, с севера и со складов, расположенных вдоль побережья. Наконец я почувствовал запах джунглей, расположенных за Шенди. Так пахнет влажная, изнывающая под солнцем зелень, тропические цветы и гниющие плоды. Слева от нас проскользнул дхоу с бело-красным парусом. «Пальма Шенди» уверенно двигалась к цели, оставив позади мыс. Бесстрастные белые глаза кайлуака с носа нашего корабля взирали черными зрачками на порт. До него оставалось не более четырех пасангов. — Госпожа, — обратиласьк Саси белокурая варварка. — Да, рабыня? — ответила Саси. Блондинка подняла связанные руки. Стягивающая их веревка крепилась к огромному кольцу в ухе кайлуака. — Почему нас так связали? — А ты не догадываешься, малышка? Я невольно улыбнулся. На самом деле Саси была меньше ростом, хотя весила, наверное, чуть побольше. — Нет, госпожа. — Блондинке приходилось быть с Саси весьма почтительной. Иначе ее постоянно пороли бы кнутом. — Ты должна радоваться. Тебя посчитали достаточно привлекательной и выставили на нос судна. — О! — неуверенно откликнулась дикарка. Потом она посмотрела на разрисованную голову кайлуака и улыбнулась. — На колени! — рявкнул Шока. — Теперь на животы! Быстрым, уверенным движением он стянул между собой ноги блондинки, потом проделал то же самое с Саси. — Поднимайтесь, — приказал Шока, и они опять встали на колени. Все было готово для того, чтобы подвесить рабынь на кольцах. До Шенди оставалось не более трех пасангов. Слева легкая двухмачтовая галера с желтыми парусами покидала порт. Позади нас в направлении порта Шенди шел корабль — судя по флагам, из Аспериха. Вдали виднелись еще два судна. Одно среднего класса, округлой формы, второе — тяжелая галера с красными мачтами. Оба корабля были с Ианды. — Что нас ожидает в Шенди? — спросила блондинка у Саси. — Меня — не знаю, а тебя постараются побыстрее сбагрить на рынке, — сказала Саси. — Меня продадут? — воскликнула девушка. — Конечно, — ответила Саси. Блондинку передернуло от ужаса. — Не бойся, — успокоила ее Саси, — попадешь к хорошему хозяину, он быстро выбьет из тебя дурь. — Да, госпожа, — пролепетала девушка, посмотрела на меня и быстро отвела взгляд. Потом она села на пятки и постаралась как можно сильнее прогнуть спинку и выпятить грудь. Она неплохо научилась себя демонстрировать. Попробовала бы она сделать по-другому. Ее тут же огрели бы кнутом или хорошенько поддали под ребра. В ней уже пробудилось парадоксальное свойство рабыни: гордиться своим телом, пусть даже его сковывают кандалы и стягивают веревки. Я продолжал разглядывать белокурую дикарку. Разумеется, в начале путешествия Улафи и в голову бы не пришло поместить ее на носу судна. Скорее всего, девчонку заперли бы в клетке в трюме и для верности прикрыли брезентом, чтобы она не испортила впечатления от корабля. Но Улафи и Шока много добились за время поездки. Теперь ее было не стыдно привязать к носу судна. До чего все-таки странная вещь женская красота. Она не имеет ничего общего с симметрией и правильностью черт. Она не подходит ни под какие мерки и стандарты, и ни один математик не в силах разгадать ее загадочных уравнений. Мне так и не удалось познать тайну красоты, но я безмерно рад, что она существует. Девушка еще раз взглянула на меня и тут же отвернулась. Тело ее сотрясала дрожь. Я улыбнулся, вспомнив ее глаза. Глаза рабыни. Я вытянул руку в сторону гавани, до которой оставалось не более двух с половиной пасангов, и произнес: — Шенди. — Да, господин, — прошептала она. — Там тебя продадут, — добавил я. — Да, господин. — Ты будешь принадлежать мужчинам. — Да, господин. — Чего тебе хочется больше всего? — строго спросил я. — Услаждать мужчин, — пролепетала она. — Почему тебе этого хочется? — Потому что я — рабыня. — В самом деле? — Да, господин. — Тебе очень хочется быть рабыней? — Это тренировка, господин? — Да. — Конечно, господин. Мне очень хочется быть рабыней. — Ладно, это не тренировка. Отвечай, хочешь быть рабыней? — Нет, господин. Нет! Нет! Нет! — Девушка разрыдалась. — Понятно, — произнес я и отвернулся. Дрожа и всхлипывая, блондинка упала на колени передо мной. До Шенди оставалось не более двух пасангов. Движение становилось все более плотным. — Да, господин, — прошептала она. Я оглянулся. — Что ты сказала? — Да, господин, — повторила она. — Что — да? Она смотрела на меня со слезами на глазах: — Я действительно жажду быть рабыней. — Но это не тренировка. — Я знаю, — прошептала она, с трудом сдерживая рыдания. Слезы заливали ее щеки. Она прижалась ко мне и нежно поцеловала мое правое бедро, ниже среза туники. Затем она опять робко подняла на меня глаза. Я не ударил ее. — Не бойся, — успокоил я, — ты настоящая рабыня. — Да, господин, — промолвила блондинка. Затем опустила голову, ее маленькие кулачки сжались. — Нет, — неожиданно сказала она, — я не рабыня. — Ты пытаешься сопротивляться ошейнику? До добра это не доведет. — Почему? — спросила она, глядя на меня. — Почему? — Потому что ты — рабыня. — Нет, я не рабыня! — Прикуси язык, — приказал я ей. — Надоела. — Да, господин, — ответила она и опустилась на колени. Я заметил, что она подчинилась с явным удовольствием. Я понял ее состояние. Ей хотелось, чтобы кто-то сломил ее сопротивление. Как и всякая женщина, в глубине души она мечтала принадлежать мужчине, который отдавал бы ей приказы. Стоя на коленях и покусывая нижнюю губу, она пыталась выглядеть разозленной. Получилось очень смешно. — Рабынь на нос корабля! — скомандовал Улафи. Двое матросов бросились помогать Шоке. До Шенди оставалось менее двух пасангов. Движение стало еще плотнее. Шока легко поднял блондинку на руки. Она испугалась. Стягивающую ее руки веревку продели через кольцо в ухе кайлуака на носу судна. После этого матросы одним движением вышвырнули рабыню за борт. Она завизжала и несколько секунд беспомощно качалась под носом судна. По сигналу Шоки матросы подтянули канат таким образом, чтобы девчонка висела примерно в одном футе от головы кайлуака. После этого канат зафиксировали морским узлом. Этот узел хорошо знаком всем, кто имеет дело с морем. Очевидно, его привезли на Гор сотни лет назад потомки мореплавателей, бороздивших в свое время Средиземное и Эгейское моря. Родными портами для них были не Шенди и не Бази, а Сиракузы или Карфаген. Спустя мгновение Саси тоже повисла над коричневыми водами гавани Шенди. Мимо нас, расправив желтые паруса, шла тяжелая галера из Тироса. С каждой стороны у нее было по сорок весел. Команда оставила работу, чтобы полюбоваться красотой выставленных напоказ рабынь. Капитан галеры поднял вверх руку со сжатым кулаком, приветствуя и поздравляя Улафи и девушек, висящих на носу судна. Отвечая на приветствие, Улафи поднял вверх руку с открытой ладонью. Через несколько минут, следуя линии желто-белых буев, мы должны были войти в гавань. За нами шли еще два судна. В порту Шенди более сорока торговых причалов, на каждом из которых могут разместиться по четыре судна с каждой стороны. На внутренних причалах швартовалось меньшее количество кораблей. В доках и на выступающих пирсах виднелись люди. Многие издалека узнали «Пальму Шенди» и радостно встречали нас. Я никогда не думал, что Шенди такой большой и загруженный порт. Около причалов стояло много судов, вокруг них суетились сотни людей. Через открытые двери складов и на самой пристани я разглядел большое количество товаров. В основном это были бочонки со специями и тюки со шкурами. Повсюду сновали грузчики. «Пальма Шенди» свернула паруса и зашла в гавань. Люди побросали свои дела и приветственно махали подходящему к причалу судну. Оно было поистине красиво. Висящие на носу девушки делали его еще более привлекательным. Они смотрелись как редкое, экзотическое украшение: обнаженные красавицы над коричневой водой, привязанные к голове огромного зверя. Мы прошли рядом с караульными помещениями преторов. Рядом с ними я увидел кучки обнаженных, скованных между собой рабынь. Здесь же крутились и рабыни из паговых таверн. В их задачу входит заманивать всех прибывающих в свои заведения. Через Шенди, как и через любой крупный порт, проходит огромное количество грузов: дорогие металлы, драгоценности, гобелены, ковры, шелка, изделия из рога, медикаменты, сахар, соль, пергамент, бумага, чернила, строительные материалы и лес, одежда, помада, парфюмерия, сухофрукты, некоторые сорта вяленой рыбы, корнеплоды, цепи, ремесленные инструменты, запчасти для сельскохозяйственного оборудования, вина, разноцветные птички и рабыни. Главными экспортными товарами для Шенди являются специи и шкуры, а также изделия из рога кайлуака. Самым вкусным экспортным продуктом признается пальмовое вино. Большой известностью пользуются дорогие миниатюрные безделушки, вырезанные из сапфиров Шенди. Они имеют темно-голубую окраску, иногда попадаются пурпурные, реже — белые и желтые. Часто им придают форму пантер, разных мелких зверюшек или птиц. Иногда вырезают туловище или голову кайлуака. Рабыни, как ни странно, не считаются основным товаром Шенди, хотя именно здесь расположена штаб-квартира Лиги черных рабовладельцев. Черные рабовладельцы предпочитают продавать свою добычу прямо там, где они ее отлавливают. Чаще всего девушек доставляют в Сардар. Самым знаменитым невольничьим рынком Сардара по праву считается Эн-Кар. Из этого, конечно, не следует, что в Шенди нет хороших невольничьих рынков. Это один из крупнейших портов Гора. Население Шенди достигает одного миллиона человек. Большинство жителей — черные, но, как и в любом многонациональном порту, в Шенди можно встретить людей любой расы. Здесь работают агенты и представители многих торговых домов. По городу без конца слоняются матросы с сотен кораблей из самых отдаленных портов приписки. Экваториальные воды Шенди открыты для судоходства круглый год. В Шенди, разумеется, никогда не бывает зимы, хотя есть период засухи. В это время фермеры стараются провести посевную. Для меня, как человека с севера, понятие засухи представляется весьма условным. Я бы сказал, что здесь выпадает меньше дождей, чем обычно. Зато в период дождей нередко бывает так, что потоки воды сносят целые селения. Фермерам часто приходится переезжать, поскольку дожди быстро вымывают из почвы минеральные соли и удобрения. К слову сказать, в тропиках почва далеко не так плодородна, как это может показаться на первый взгляд. Фермеры Шенди скорее напоминают садовников. Когда почва истощается, они расчищают под свои культуры новые территории. При этом снимаются с места целые деревни. Плохое качество почвы — основная причина, из-за которой на горианском экваторе не развиваются крупные поселения. Земля не может прокормить большое количество народа в течение длительного времени. На самом экваторе, по определению географов, существует два сезона дождей и два сезона засухи. Если бы спросили меня, я бы сказал, что там существует два дождливых и два менее дождливых сезона. Я считаю, что на экваторе вообще не бывает засухи. Причина, по которой здесь так много осадков, понятна каждому. Прямые солнечные лучи сильно нагревают поверхность, и от нее поднимается теплый воздух. Образуется вакуум, или, правильнее сказать, области низкого давления в атмосфере. Туда попадает холодный воздух с севера и юга, который, в свою очередь, тоже нагревается. В верхних слоях атмосферы теплые воздушные массы остывают, а влага, содержащаяся в них, изливается на землю. В результате подобного круговорота на горианском экваторе постоянно вдут проливные дожди. Обычно в течение дня проходит два сильных ливня: в конце дня и ночью — когда в результате поворота планеты почва и верхние слои атмосферы охлаждаются. Хотя иногда осадки могут выпадать и в другое время. Все зависит от сложного взаимодействия воздушных течений, давления и температуры. — Суши весла! — приказал Гуди, исполняющий обязанности старшего весельной группы. Матрос бросил на причал швартовочный канат, его тут же укрепили на тяжелых швартовочных тумбах. Кольца каната смягчали удары корабля о причал и предотвращали трение его о камень. Мы встали у восьмого причала и спустили сходни. Два работорговца остановились на пирсе, чтобы получше разглядеть висящих на кольцах рабынь. — Если вы хотите их продать, привозите на рынок Кову, — крикнул один из них, неприятного вида парень с длинным шрамом, обезображивающим правую щеку. Шока поднял руку, показывая, что он услышал совет. Работорговцы продолжили свой путь. Рабыни, как одетые, так и обнаженные, на Горе не редкость. То, что наши девушки привлекли внимание проходящих мимо работорговцев, лишний раз доказывало их прелесть. На корабль поднялись два человека: писарь и доктор. Писарь держал в руках папку. Он должен был просмотреть бумаги Улафи, судовой регистр, швартовочные документы и состав груза. Доктор проверял состояние здоровья команды и рабынь. Несколько лет назад из-за эпидемии чумы купцы на два года закрыли порт Бази. За какие-то восемнадцать месяцев болезнь уничтожила весь город, распространилась к югу и востоку. Бази до сих пор не восстановился после потрясения. Торговый совет Шенди предпринимал все меры, чтобы город не поразило подобное бедствие. Писарь вместе с Улафи приступил к работе, а я с членами экипажа подвергся обследованию доктора. Он осмотрел наши глаза и предплечья. Ни у кого не обнаружили ни язв, ни волдырей. Ни у кого не было пожелтевших глаз. Две босые белые рабыни в истрепанных коричневых туниках, с позолоченными серьгами в ушах подошли и встали на причале около носа нашего корабля. Одна из них жевала ларму. — Какие вы безобразные! — крикнула одна из них девушкам на кольцах. — А вас когда-нибудь вешали на нос корабля? — решительно ответила им Саси. Рабыни промолчали. Белокурая дикарка все поняла и вздрогнула. Она тоже гордо вскинула голову, потом посмотрела на свои связанные запястья, большое кольцо над головой и слегка пошевелила связанными ногами. Ее лодыжки были туго стянуты веревкой. Надо сказать, смотрелась она действительно неплохо. Блондинка взглянула на Саси, и та улыбнулась ей. Под действием собственного веса у них должны были болеть запястья, но, к моему удивлению, дикарка ответила Саси улыбкой и с презрением посмотрела на потрепанных девчонок на пристани. — Бездомные, несчастные рабыни! — крикнула им одна из девушек. — На себя посмотри, сучка! — огрызнулась Саси. — Нас поместили на носу корабля! А тебя хоть раз удостаивали такой чести? Рабыни снова ничего не ответили. — У вашего господина даже не нашлось для вас приличной туники! — не унималась Саси. Последнее замечание показалось мне смешным. На Саси вообще не было никакой одежды. Я хотел, чтобы она вывернулась наизнанку, прежде чем получит хоть какую-нибудь тряпку. — Держу пари, ваш хозяин заставляет вас танцевать перед рабами! — крикнула Саси. Рабыни зашипели от злости, одна из них швырнула в Саси сердцевиной лармы и угодила в нижнюю часть живота. — Девки с проколотыми ушами! — выкрикнула Саси. Рабыни посмотрели друг на друга, неожиданно разрыдались и бросились бежать с причала. Саси победно огляделась. Должен заметить, она здорово отбрила этих девчонок. Я вспомнил, как Саси попросила меня проколоть ей уши, чтобы она могла до конца почувствовать себя беспомощной рабыней. Я посмотрел на девушку. Серьги бы ей, кстати, пошли. Пожалуй, я разрешу ей проколоть уши, а еще лучше сделаю это сам. Я посмотрел на блондинку и решил, что ей тоже пойдут серьги. Когда она станет моей собственностью, обязательно проколю ей ушки. Блондинка отвела взгляд. Я был доволен. Я видел, как она гордится тем, что ее нашли достаточно красивой и поместили на борту корабля. Как все-таки глупы женщины. Неужели они не могут оценить своего очарования? Неужели не догадываются, насколько привлекательны они для мужчин? Неужели они не знают, как сильно их хотят, как страстно желают? Если бы они хоть раз посмотрели на себя глазами мужчины, они бы побоялись выходить из дома. Может быть, для женщин и хорошо не понимать, насколько они желанны. Иначе бы они нас боялись. Конечно, речь идет о мужчинах Гора. Попав в ошейник, женщина быстро понимает, что такое красота и обаяние. Глубже всех осознает значение собственной привлекательности стоящая на коленях рабыня. К слову сказать, не побывавшая в рабстве женщина не может по-настоящему разбираться в мужчинах. — Приведите рабынь, — сказал доктор. Один матрос подтянул веревку, на которой висела Саси, другой развязал узел. Шока подхватил рабыню и положил ее на палубу. Лодыжки и кисти девушки до сих пор были связаны. Доктор приступил к обследованию. Шока с матросами занялись блондинкой. Она была прекрасна. Когда Шока поднимал ее над перилами, наши глаза на секунду встретились. Он положил девушку на спину рядом с Саси. Доктор несколько раз надавил ей на живот. Она задергалась и застонала. — Горячая штучка, — заметил доктор. — Горячая, — подтвердил Улафи. Девушка с ужасом смотрела на врача, в глазах ее стояли слезы. Доктор еще раз проверил глаза, живот, внутренние стороны бедер, потом поднялся и произнес: — Все в порядке. Все могут высаживаться на берег. — Замечательно, — сказал Улафи. Писарь занес отчет доктора в свои бумаги, а тот, в свою очередь, расписался. — Желаю тебе удачного бизнеса в Шенди, — сказал Улафи. — Спасибо, капитан, — ответил я, — благодарю за прекрасное путешествие. Он кивнул: — И тебе спасибо за прелестную рабыню. Она украсила нос нашего корабля. — Не за что. — Желаю удачи. Я нагнулся и развязал Саси. Потом достал из сумки наручники и застегнул ее руки за спиной. Теперь нужно было искать пристанище. — На эту, — сказал Улафи матросу, указывая на блондинку, — надеть кандалы и приковать к кольцу на причале. Хватит с нас Порт-Кара. — Слушаюсь, капитан, — ответил моряк. Я поднял дорожную сумку и зашагал к трапу. Саси семенила сзади. Я слышал, как на белокурую дикарку набили кандалы. Улафи не хотел рисковать. Думаю, их не снимут до тех пор, пока ее не продадут на рынке Учафу. В принципе, Улафи правильно обошелся с беглянкой, хотя вряд ли она захочет повторить побег. Кое-чему ее научили. Ей вообще надо было отрезать ноги. Проявив милосердие, ее просто выпороли и заклеймили. Не думаю, что она рискнет еще раз. Без ног на этом свете придется несладко. Шока провел закованную в кандалы девушку вниз по трапу и при помощи цепи и висячего замка пристегнул к кольцу. Она медленно опустилась на колени на горячие доски пристани. Закованная в цепи обнаженная девушка подняла голову, и наши взгляды встретились. Я увидел, что в душе ее продолжается борьба. Она чуть не до крови закусила губу. — Нет, нет, — прошептала она по-английски, — я не рабыня. — Ты собираешься продать меня? — спросила Саси. — Может быть, — ответил я, — еще не решил. — Хорошо, господин, — произнесла она. Блондинка опустила голову, потом снова подняла на меня глаза. Хочет она того или нет, мужчины Гора разбудят спящую в ней рабыню. У нее не останется выбора, кроме как стать покорной, страстной и нежной невольницей, к чему она всегда подсознательно стремилась. Фальшивая интеллигентность и образованность на Горе никого не интересуют. А вот самку в ней разбудят быстро. Словно чего-то испугавшись, блондинка опустила голову. Она дрожала и казалась очень маленькой. Я остановился и смотрел на нее. Из этой дикарки нужно обязательно сделать настоящую женщину, темпераментную рабыню для сильных мужчин. Я отвернулся и собрался уходить. — Господин! — крикнула она. Я остановился. — Не уходи. Пожалуйста, не оставляй меня! — Не понял. — Возьми меня с собой, — умоляла она. — Я не понял. — Пожалуйста, купи меня. Она смотрела на меня полными слез глазами и протянула в мою сторону скованные цепью руки. — Пожалуйста, господин, купи меня! — У него уже есть девушка, — зло ответила Саси. — Прикуси язык, — строго сказал я. — Слушаюсь, господин, — подчинилась она. — Ты просишь, чтобы тебя купили? — спросил я блондинку. — Да, господин. — Только рабы умоляют, чтобы их купили, — сказал я. — Только рабов можно покупать и продавать. — А я и есть рабыня, — сказала она. — Конечно, но ты еще до конца это не осознала. Она посмотрела на меня: — Купи меня и научи всему. — Ты искушаешь меня, хорошенькая потаскушка. Она не сводила с меня глаз. — Поцелуй мои ноги, — приказал я. Она поползла ко мне по горячим доскам причала Шенди. — Тебя купит другой, — сказал я и отвернулся. — Мы должны найти жилье, — добавил я, обращаясь к Саси. — Да, господин. Я слышал, как жалостливо плакала оставленная нами девушка. Неожиданно она завизжала по-английски: — Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я не рабыня! Не рабыня! Мы даже не оглянулись. Я запомнил, как нежно прикоснулась она губами и языком к моим ногам. Так получается только у хорошей рабыни. — Я не рабыня! — кричала она нам вслед. Эта девушка мне еще пригодится. Сама того не зная, она должна привести меня к географу Шабе, исследователю озера Ушинди, открывателю озера Нгао и реки Уа. А потом к кольцу Тахари. Ради этого я сюда и приехал. А еще я жаждал крови Шабы, предателя Царствующих Жрецов.7. РЫНОК УЧАФУ
В Шенди много невольничьих рынков. Рынки называются по имени рабовладельцев. Самые известные среди них Ушанда, Мкуфу, Утаджири, Дхэхабу, Федха, Мараши, Харири, Кову и Нгома. Рынок Учафу особенный. На нем можно приобрести кухарок и женщин для грубой физической работы. Полагаю, из этих соображений блондинку решили продавать именно там. Она была невежественна, не прошла должной подготовки и едва говорила по-гориански. Кусок мяса в ошейнике — мало кто обратит на нее внимание даже на рынке Учафу. — Чем могу служить господину? — угодливо спросил Учафу, ковыляя в мою сторону с большой суковатой палкой в руке. — Может быть, позже, — ответил я. — Сейчас я просто осматриваюсь. — Это правильно, господин! Здесь вы найдете самых очаровательных рабынь Шенди. У работорговца не хватало многих зубов и одного глаза. Тога его была выпачкана едой и кровью. Из-за пояса торчал длинный нож без ножен. — Почему у этой девушки завязаны глаза? — спросил я, показывая на низкую платформу, на которой стояла на коленях молодая белокурая девушка. — Как почему? Чтобы не волновалась, — отвечал торговец. Я кивнул. К подобному приему часто прибегают на рынках. Учафу ушел по своим делам. — Купи меня, господин! — взмолилась какая-то девушка. Я взглянул в ее сторону и пошел дальше по ряду. На рынке было грязно, накануне нашего прибытия в Шенди прошел большой ливень. Парило. Доносился тяжелый запах начинающихся прямо за портом джунглей. Рынок Учафу помещался возле Рыбного канала, ведущего прямо в гавань. Неподалеку располагался огромный рыбный рынок. Рыбу доставляют сюда на каноэ из многочисленных деревень, расположенных вдоль Ниоки. Вообще-то официальное название канала Тангавизи, но из-за рынка его прозвали Рыбным. — Купи меня, господин! — произнесла другая девушка, со смуглой кожей и великолепными ногами. По моей оценке, на рынке Учафу было не более двухсот пятидесяти девушек. Судя по всему, дела торговца шли не слишком хорошо. Учафу помогали четыре человека, один из которых приходился ему братом. Большинство рабынь, как и следовало ожидать, были темнокожими, белых я насчитал человек пятнадцать, несколько рабынь были явно смешанного происхождения. — Господин, — произнесла рыжеволосая девушка и робко протянула руку. Я строго посмотрел на нее, и она тут же потупилась. Я медленно пошел дальше. Две темнокожие рабыни испуганно съежились при моем приближении. Я понял, что они еще не успели привыкнуть к ошейнику. Я брел вдоль ряда, разглядывая клетки с рабынями. Некоторые девушки были прикованы к решеткам, другие были скованы общей цепью. Мое внимание привлекла лежащая в грязи рабыня, жестоко скрученная по рукам и ногам грубой веревкой. Очевидно, она чем-то не угодила хозяину. Я присел рядом, ухватил ее за волосы и приподнял, чтобы получше разглядеть. На ошейнике блондинки с широкими щиколотками было написано: «Я рабыня Кикомби». Слово «Кикомби» было зачеркнуто, рядом красовалось имя Учафу. Я улыбнулся. Учафу не брезговал даже подержанными ошейниками. Кюры, как всегда, продемонстрировали отменную догадливость. Никому не придет в голову искать ценный товар в таком месте. — Нравится? — спросил Учафу, невесть как снова оказавшийся рядом. Похоже, он старался не выпускать меня из виду. — Если честно, я купил ее у Кикомби. — Я в этом не сомневался, — сказал я. Мне показалось, что он принял меня за агента, выслеживающего контрабандных рабынь. — Тебя нравятся белые девушки? — спросил Учафу. — Да, — сказал я. — Из них получаются отменные невольницы. — Я знаю. — Вот настоящая красавица, — сказал он, показывая на девушку, чей ошейник я только что рассматривал. — Другие у тебя есть? — спросил я. — Конечно. — С такими же волосами? — Есть, — кивнул он, но мне показалось, что торговец насторожился. Я огляделся. Неподалеку стоял целый ряд пустых клеток — Там у тебя много пустых клеток. Почему ты держишь своих рабынь в такой тесноте? Их и не разглядишь толком в такой давке. — Так за ними легче присматривать и кормить, — пояснил торговец. — И убирать надо меньшую территорию. — Понятно, — кивнул я. — Кроме того, — продолжал он, — скоро я ожидаю новые поставки, и мне очень понадобится место. — Похоже, у тебя нет ни одного раба-мужчины. — В Шенди они давно стали редкостью, — ответил Учафу. — Всех забирает Била Хурума на строительство своего канала. — Если не ошибаюсь, он собирается соединить озера Ушинди и Нгао. — Замысел грандиозный, — кивнул Учафу, — но что можно ожидать от варваров с континента? — В результате этого проекта река Уа соединится с морем, — сказал я. — Если получится, — заметил Учафу. — Только они никогда его не построят. Погибли уже тысячи. Людей косит жара, солнце, многие гибнут от рук враждебных племен или погибают в когтях тарларионов. Это дикая и безумная затея, на которую уже угробили немыслимые деньги. — Нелегко, наверное, найти столько рабов? — поинтересовался я. — Большинство из тех, кто работает на канале, даже не рабы, — сказал Учафу. — Это должники или преступники. Многих забирают из деревень. Каждую деревушку обложили трудовым налогом. В этом году Била Хурума затребовал квоту работников из самого Шенди! — Ему, разумеется, отказали? — Мы усилили оборону и укрепили крепостные стены, — кивнул Учафу. — Только нельзя себя обманывать. Эти стены хороши, чтобы в город не забредали дикие животные. Может, помогут отбиться от шайки разбойников. Но против многотысячной армии они не годятся. Мы ведь даже не военный город. У нас и флота-то вооруженного нет. Мы — торговый порт. — Тем не менее вы, я надеюсь, отказались поставлять Биле Хуруме рабочую силу? — Если он захочет, — мрачно произнес Учафу, — он может войти в город и спалить его дотла. — Варвар с континента? — уточнил я. — У Билы Хурумы организованная и дисциплинированная армия. Ему подчиняются целые убараты. — Даже не знал, что на юге существуют такие могущественные государства. — Это великий убарат, — ответил Ушафу, — но мало кто знает, что происходит внутри его. Я промолчал. — Шенди, — добавил Ушафу, — это цветок у копыт кайлуака. — К тебе тоже обращались по поводу рабочей силы? — Да, — мрачно кивнул Ушафу. — Мне тебя жаль, — произнес я. — Не загружай себя нашими проблемами, — вздохнул Ушафу. — Ты не из Шенди. Видел рыжую рабыню? Очень красивая. — Да, — сказал я. — Видел. Там еще есть блондинка, — добавил я, показав на стоящую на коленях девушку с повязкой на глазах. Выглядела она довольно неопрятно. Колени разъезжались в жидкой грязи. Левая лодыжка, как и у многих рабынь, была перехвачена длинной общей цепью, на которой томились другие рабыни. Все они были обнажены. Руки блондинки были скованы перед грудью, наручники фиксировались на поясе, так что самостоятельно снять повязку с глаз она не могла. — Пойдем, я покажу тебе других, — произнес Учафу и повел меня в сторону от блондинки с повязкой на лице. Я отметил, что подобная мера была применена только к ней одной. Ранее Учафу сообщил мне, что сделал это для того, чтобы успокоить рабыню. Вчера, после того как я оставил на причале белокурую дикарку, мне удалось найти жилье в «Приюте Шенди». Это была небольшая гостиница, где часто поселяются иностранные моряки. Мне достались две комнатки с брошенными на пол матрасами. В одной стоял вместительный комод и низкий столик с лампой на жире тарлариона. Имелся также кувшин с водой и большой таз. В ногах матраса прямо в пол было вкручено невольничье кольцо. К нему я и приковал свою рабыню. Потом я запер комнату, бросил ключ в карман и отправился в город, намереваясь незаметно пробраться обратно в порт, где разгружалась «Пальма Шенди». События разворачивались стремительно. Почти одновременно со мной на причал приковылял Учафу. Быстро оформив необходимые формальности, он приобрел у Улафи белокурую дикарку. Шока снял с нее ошейник «Пальмы Шенди», Учафу тут же надел на нее свой. Учафу надел на девушку наручники и зафиксировал их на поясе таким образом, чтобы она не могла дотянуться до повязки на глазах. Шока унес на корабль ошейник, а Учафу поволок за собой скованную девушку. Я последовал за ними. Учафу несколько раз сворачивал в сторону, явно стараясь запутать дорогу. Теперь, даже если бы девушка хорошо ориентировалась в Шенди, ей было бы трудно определить, куда ее ведут. — Вот хорошенькие рабыни, — произнес Учафу, показывая на двух белокурых невольниц. — Сестренки. Из Аспериха. Продаются и вместе и порознь. Блондинка с завязанными глазами по-прежнему стояла в грязи на коленях. Повязка, которую на нее надели на восьмом причале, закрывала не только глаза, но и половину лица. Учафу, безусловно, уже смекнул, что девчонка представляет определенный интерес, иначе за нее не платили бы таких денег. С другой стороны — и я был в этом абсолютно уверен, — торговец не понимал, с чем это связано. Равно как и Улафи. Между тем на внутренней поверхности бедер рабыни пятен крови я не заметил. Улафи тоже ею не воспользовался и не отдал на потеху команде. Все это подтверждало мои предположения относительно того, что они сознавали необычность данного случая. Может быть, ее возжелал какой-нибудь богатый чудак. Не исключено, что капризный толстосум откажется платить, если девчонку доставят уже распечатанной. — Ну, что скажешь? — спросил Учафу, поглядывая на сестричек из Аспериха. Голубоглазые девушки испуганно озирались, стоя на коленях в тени низенького строения с крышей из пальмовых листьев. — Что умеете делать? — спросил я. Они растерянно переглянулись. Одна тихонько захныкала. Учафу угрожающе взмахнул суковатой палкой. — Все, что пожелает господин, — пролепетала одна из девушек. — Все, что пожелает господин, — повторила другая. — А вон та? — произнес я как можно равнодушнее, указывая на стоящую на коленях неподалеку от нас блондинку с повязкой на глазах. — Перед тобой настоящие красавицы, — сказал Учафу, глядя на сестер из Аспериха. — Бери любую, а хочешь — обеих сразу. Я сделал несколько шагов в направлении белокурой дикарки. Учафу забежал вперед и торопливо заговорил: — Эта не продается. — Почему? — с деланным удивлением спросил я. — Ее уже купили. — И сколько же ты за нее получил? — спросил я. — Пятнадцать медных тарсков, — не моргнув глазом, соврал Учафу. Подозреваю, что он специально занизил цену, чтобы у меня пропал к ней всякий интерес. — Я дам тебе шестнадцать, — сказал я. Учафу раздраженно засопел. Я с трудом сдерживал улыбку. Я знал, что он ее еще не продал, иначе на ней не было бы его ошейника. К тому же Улафи проговорился, что Учафу выложит за нее два серебряных тарска. Значит, получит он за нее, как минимум, три, а может, и четыре. Неожиданно старый работорговец улыбнулся и жалобно запричитал: — Вот всегда так выходит! Мог продать за шестнадцать, а отдал за пятнадцать. Теперь уже ничего не поделаешь, я дал человеку слово. Ну надо же! Как обидно! — Никогда не думал, что приверженность собственному слову может причинить такие убытки, — сказал я. — Представь себе, — простонал торговец. — Полагаю, репутация честного и надежного партнера рано или поздно принесет свои плоды, — обнадежил его я. — Будем надеяться, — проворчал Учафу. — Никогда не встречал такого честного работорговца, — заметил я. — Спасибо, господин, — произнес Учафу и низко поклонился. — Желаю тебе удачи, — сказал я. — Желаю тебе удачи. Я направился к воротам рынка. В этот момент Учафу сообразил, что я так никого и не купил. — В конце недели у нас новый завоз! — крикнул он. — Приходи! Я помахал ему рукой с другой стороны низкого заборчика.8. ЧТО ПРОИЗОШЛО В «ЗОЛОТОМ КАЙЛУАКЕ»
— Быстрее! Поторапливайся, ленивая рабыня! — кричал маленький хромой горбун. На нем была старая грязная туника, поверх которой он накинул такую же изодранную и поношенную абу. Горбун был зол. Босые ноги его были грязны, поскольку на улице шел дождь. — Быстрее! — крикнул он. — О! — воскликнула рабыня, когда он хлестанул ее по плечам длинным кнутом. — Пожалуйста, не бей меня больше, господин! Потом она споткнулась и получила еще пару ударов. Видеть рабыня не могла, поскольку глаза и половину лица закрывала повязка. Я пошел за ними следом. Акт продажи я наблюдал при помощи складной подзорной трубы с крыши прилегающего к рынку здания. Я видел, что за девушку рассчитываются серебром. Сколько монет получил продавец, я не разглядел, поскольку он стоял ко мне спиной. — Шевелись! — крикнул горбун и ударил ее еще раз. — Хорошо, господин! — сквозь слезы отвечала девушка. Он был одет как нищий, но я усомнился в том, что это его настоящая профессия. Нищие не покупают себе рабынь, во всяком случае открыто. Я не сомневался в том, что этот человек — агент кюров Он ударил ее еще несколько раз, пока наконец девушка не повалилась на колени. Наверняка повязку с ее глаз не снимали ни разу. Она не видела рынка Учафу и, конечно, понятия не имела, куда ее тащат. Блондинка попыталась подняться, но снова потеряла равновесие. Руки девушки были по-прежнему связаны между собой, на этот раз простой грубой веревкой. Она не могла дотянуться до повязки, в то же время спина оставалась открытой для ударов хлыста. Принадлежащий Учафу ошейник с нее сняли и тут же надели другой. Разумеется, у меня не было возможности прочесть, что на нем написано. — Пожалуйста, не бей меня больше, господин! — взмолилась блондинка. — Я и так очень спешу! Потом она натолкнулась на свободную женщину, которая завизжала от возмущения и принялась осыпать ее ударами и пинками. Рабыня повалилась на колени, опустила голову и запричитала: — Пожалуйста, прости меня, госпожа! Прости меня! Свободная женщина сплюнула и пошла дальше. — Поднимайся! — рявкнул горбун и грубо дернул за веревку. — Пошевеливайся, тварь! — Куда идти? — беспомощно закрутилась она на месте, пока не получила кнутом по спине. Я оглянулся, но на улице были только случайные прохожие. — Пошевеливайся, тварь! — повторил горбун и стегнул девушку кнутом. На мне была одежда кожевника. На «Пальме Шенди» был пассажир в одежде кузнеца. — Сюда, бестолковая дура, — проворчал горбун и втолкнул девушку в двери паговой таверны под названием «Золотой кайлуак». Внутри таверны он подвел ее к небольшой двери и приказал: — Ложись на пол! Рабыня послушно опустилась на дощатый пол. — На бок! — рявкнул горбун. — Подтяни колени! Потом он прикрыл девушку старой коричневой абой и скрылся в боковой двери. — Что угодно господину? — склонилась передо мной темнокожая рабыня. — Паги, — сказал я и сел, скрестив ноги, за низкий столик. Со своего места я мог видеть лежащую возле стены рабыню, прикрытую абой нищего Скорее всего, в задачу горбуна входило довести девушку до этой таверны. Отсюда ее должен был забрать кто-то другой. Я с наслаждением потягивал пагу. Никто, однако, к девушке не подходил. Я начал волноваться, не вкралась ли в мои расчеты какая-нибудь ошибка. Что, если Улафи ошибся относительно этой девушки? Что, если он не получил за нее два серебряных тарска с Учафу? Что, если нищий привел рабыню для хозяина таверны? Что, если ее с самого начала планировали использовать как рабыню в таверне? Я огляделся. Кроме моей блондинки, в таверне была только одна белокожая рабыня — красивая темноволосая девушка в желтом шелковом одеянии, невольница, такая же, как и темнокожие рабыни, прислуживающие у столиков. Может, владелец таверны захотел иметь еще одну белую, чтобы удовлетворить запросы своих клиентов? Я посмотрел на съежившуюся под тряпьем блондинку. Она не решалась даже пошевелиться. Не может быть, успокаивал себя я. Я же своими глазами видел, как за нее рассчитались серебряными монетами. Тут нет никакой ошибки. Надо ждать. Я заказал еще одну кружку паги, потом сыграл в каиссу с каким-то пьяницей. Пага показалась немного странной на вкус, но, с другой стороны, пага всегда разная. Все зависит от способа приготовления, в разных местах используют разные травы и зерна. Время от времени я поглядывал на застывшую под тряпками девушку. В игре я выбрал защиту Телнуса. Обычно ее играют против гамбита убара. Я был уверен, что в Шенди такого начала еще не знают. Впервые я увидел его в Эн-Каре, у подножия гор Сардара. Мой противник смело вступил в игру. До Сентия из Коса мне далеко, и уже через несколько минут я столкнулся с непредвиденными трудностями. В результате я едва избежал поражения в эндшпиле. — Не ожидал, что ты найдешь правильный ответ на мой ход Копьеносцем на Убара пять, — сказал я. — Ты играл защиту Телнуса, — пожал плечами мой соперник. — Ты знаешь защиту Телнуса? — изумился я. — Я изучил более ста ее вариантов, — ответил он. — По-твоему, в Шенди живут варвары? — Я так не думаю. — Поздравляю тебя, — произнес он. — Ты хорошо играешь. — Это не лучшая моя партия, — признался я. — Лучшая партия всегда впереди, — философски заметил мой соперник. — Наверное, ты прав, — сказал я и протянул ему руку. — Ты отличный игрок. Спасибо за партию. Незнакомец пожал мне руку и вышел из таверны. В каиссу играют, как правило, симпатичные люди. Я посмотрел на укрытую тряпьем девушку. При этом мне пришлось пару раз моргнуть. Глаза странно чесались. Непонятный зуд ощущался также на животе и предплечьях. — Господин? — склонилась передо мной темнокожая рабыня с выдающимися скулами. — Еще паги, — распорядился я. — Слушаюсь, господин. Спустя ан в таверне появились музыканты. Таверна между тем наполнялась. Музыканты приступили к игре. Нещадно чесалось бедро. Я яростно скреб его ногтями. За соседним столиком прислуживала белокожая темноволосая девушка. У нее были великолепные ноги. Визг флейты и бой барабанов привлек мое внимание к квадрату песка перед небольшим оркестром. На нем танцевала темнокожая рабыня в желтых бусах. Я невольно залюбовался ее роскошными бедрами. Судя по движениям, девчонка была профессиональной танцовщицей, причем тренировали ее на Ианде, острове к северу от Ананго. Смысл некоторых движений я не понял, поскольку не обладал соответствующей подготовкой. С другой стороны, многое мне было уже знакомо. Вот это движение означает свободную женщину, вот это — кнут, это — символ покорности, а вот — закованная в ошейник рабыня. Танцовщица умело изобразила вороватую рабыню-плутовку, потом испуганную невольницу перед разгневанным хозяином. Все было исполнено с высочайшим мастерством. Женщины прекрасны, из них получаются великолепные танцовщицы. Одна из фигур танца передавала встречу рабыни с человеком, зараженным чумой. Невольница прекрасно понимала, что, если она заразится, ее просто прикончат. Танец символизировал скорбь и ужас попавшего в безвыходное положение существа. Я огляделся, но темноволосой белокожей рабыни, которая только что прислуживала за соседним столиком, уже не было. Я постепенно пьянел и раздражался. По моим подсчетам белокурую дикарку уже давно должны были забрать. Я посмотрел на прикрытую абой фигурку у стены. Под грязной тряпкой угадывались очертания великолепного тела. До чего все-таки хорошенькие попадаются рабыни. Неожиданно я взревел от ярости, отшвырнул стоящий передо мной стол и подскочил к укрытой абой девушке. Резким движением я сорвал с нее изодранное покрывало. — Господин! — испуганно завизжала лежащая под ним девушка. Это была не белокурая дикарка, а белокожая темноволосая рабыня в шелковой накидке. Я ухватил ее за волосы и рывком поставил на колени. — Где девушка, которая была здесь раньше? Где, я спрашиваю? — Что здесь происходит? — раздался голос владельца таверны. Оказывается, он уже давно был здесь, просто помогал разливать пагу за стойкой. Музыканты прекратили играть, танцовщица растерянно остановилась. — Где девушка, которая находилась под этой абой? — спросил я. — Где? — Чья это была рабыня? — строго спросил хозяин. — Еще раз спрашиваю, чья была рабыня? — Ее привел Кунгуни, — сказала одна из темнокожих невольниц. — Вас в это время не было. — Я запретил пускать в таверну этого типа! — взорвался хозяин. — Вас не было, а мы побоялись не пускать свободного человека, — испуганно пролепетала рабыня. — А ты где был? — накинулся хозяин на повара. — На кухне, естественно. Я и не знал, что Кунгуни кого-то сюда привел. От злости я не находил себе места. — Кто видел, как она ушла? С кем ее видели последний раз? — раздраженно спросил я. Мужчины переглянулись. — Как ты оказалась под абой? — спросил я девушку. — Какой-то мужчина подошел ко мне сзади и приказал лечь на пол. Я его не видела, ибо он запретил мне поворачиваться. — Лжешь! — крикнул я. — Сжалься надо мной, господин! — пролепетала невольница. — Я всего лишь рабыня. Помощник повара, стоящий ко мне ближе остальных, не отрываясь смотрел на меня. Взгляд его показался мне странным. Потом он испуганно отшатнулся, что было еще непонятнее. Я ничем ему не угрожал. — Серебряный тарск тому, кто поможет разыскать девчонку, — произнес я. Темнокожие рабынипереглянулись. — Это же обыкновенная рабочая рабыня, — с удивлением произнесла чернокожая танцовщица. — Серебряный тарск, — отчетливо повторил я, — тому, кто поможет ее найти! Она не могла далеко уйти. Надо ловить ее на улицах. — Посмотрите на его глаза, — пробормотал помощник повара, делая еще один шаг назад. Неожиданно танцовщица прижала ладони к лицу и завизжала: — Это чума! Посмотрите на него! Это чума! Помощник повара бросился к выходу. — Чума! Чума! — в ужасе кричали люди, сбивая друг друга с ног. В дверях образовалась свалка. Вскоре я остался один среди перевернутых столов и разбитой посуды. На полу чернели лужицы паги. В таверне наступила тишина. Только с улицы доносились крики: — Вызвать стражу! Убить его! Я подошел к зеркалу и медленно провел языком по губам. Губы были сухие. Белки глаз пожелтели. Я закатал рукав туники и увидел на предплечье черные волдыри. Некоторые уже прорвались, из них сочилась липкая жидкость.9. Я РЕШАЮ СМЕНИТЬ ЖИЛЬЕ
— Господин! — заплакала Саси. — Не бойся! — сказал я. — Я не болен. Но нам надо срочно отсюда уходить. — Твое лицо! — воскликнула она. — На нем шрамы! — Пройдет, — проворчал я и снял с нее наручники. — Я боюсь, что меня могли выследить. Нам надо перебираться в другое место. Я выбрался из таверны через заднюю дверь. Оказавшись на улице, тут же забрался на крышу низенького строения, откуда перебрался на более высокую крышу. Так, по крышам, я и ушел от злополучной таверны. Потом я спрыгнул на землю, закутался в абу Кунгуни и быстро зашагал в сторону дома. Со всех сторон доносились удары в рельс и крики «Чума! Чума!». — Ты не болен, господин? — спросила рабыня. — Думаю, нет, — ответил я. Я знал, что не был в чумных районах. Базийская чума, насколько мне известно, выжгла сама себя несколько лет назад. В течение многих месяцев не было отмечено ни единого случая заболевания. Самое же главное, я не чувствовал себя больным. После выпитой паги я немного опьянел и разогрелся, но жара не было, это точно. Сердцебиение, пульс, потоотделение — все в норме, я даже не задыхался. Не было ни тошноты, ни головокружения, ни нарушений зрения. Единственными тревожными симптомами был зуд в глазах и на коже. Мне хотелось разодрать себя ногтями. — Ты кузнец или кожевник? — спросила вдруг рабыня. — Сейчас не время выяснять детали, — отрезал я, затягивая шнуровку на морской сумке. — Разве плохо, что девушка хочет знать касту своего хозяина? — спросила она. — Нам пора, — строго сказал я. — А может, ты купец? — хитро прищурилась рабыня. — А может, я тебя выпорю? — вопросом на вопрос ответил я. — Не надо, господин. — Тогда пошевеливайся! — Сейчас у тебя все равно нет времени меня пороть, правда? — К сожалению, нет. — Может, ты из касты земледельцев? — Я обязательно выпорю тебя позже, — пообещал я. — В этом нет необходимости, — отвечала рабыня. — Я буду молчать. — Удивительная прозорливость, — заметил я. — Хватит болтать — и послушай, что произошло. Они решили, будто у меня чума. Если нас поймают, тебя истребят первую. — Давай поторопимся! — нервно произнесла рабыня. Мы вышли из дома. — У тебя сильные руки, — сказала она. — Это от работы с глиной? — Нет, — процедил я. — А я думала, от глины. — Прикуси язык, — рявкнул я. — Хорошо, господин.10.Я РАССПРАШИВАЮ КИПОФУ, УБАРА НИЩИХ ИЗ ШЕНДИ
Слепой поднял на меня невидящие белые глаза. Потом вытянул в мою сторону черную, похожую на лапу птицы руку. Я положил на его ладонь долю тарска. — Ты Кипофу? — спросил я. Нищий молчал. Я положил еще одну монетку, и нищий спрятал их в карман. Он сидел, скрестив ноги, на плоском прямоугольном камне высотой около фута у западного края площади Утикуфу, или площади Славы. Камень был его этемом, местом для сидения. Передо мной был убар нищих Шенди. — Я — Кипофу, — произнес он. — Говорят, что, несмотря на свою слепоту, ты видишь все, что происходит в Шенди, — сказал я. Он улыбнулся и потер нос большим пальцем. — Я бы хотел получить кое-какую информацию. — Я всего лишь старый слепой человек, — произнес он и развел руками. — Ты знаешь все, что происходит в Шенди, — повторил я. — Информация может дорого стоить. — Я заплачу. — Я всего лишь бедный, старый слепой, — затянул Кипофу. — Я заплачу много. — Что ты хочешь узнать? — спросил он наконец. Он сидел передо мной на своем этеме, закутанный в старые рваные тряпки. К голой коленке старика прилипла кожура лармы. Он был стар, грязен и неопрятен. Между тем этот человек был убаром нищих Шенди. Они сами выбрали его, чтобы он вершил над ними правосудие. Я слышал, что нищие специально выбрали слепого, чтобы он не мог видеть их безобразия. Перед ним они все были равны: убогие и калеки, изуродованные и страшные, все воспринимались убаром как подчиненные одного королевства. Слышал я и другое: Кипофу был образованным, интеллигентным человеком, умеющим проявить настоящую мудрость. Это был решительный, волевой и, когда того требовали обстоятельства, беспощадный человек. Ему первому удалось навести порядок среди нищих Шенди и распределить их по территориям. Никто не имел права просить в Шенди милостыню без разрешения Кипофу, никто не рисковал залезть на чужой участок. Самое главное — каждый нищий еженедельно платил Кипофу налог. Надо сказать, главарь нищих распоряжался деньгами по-государственному мудро: все попрошайки имели какое-никакое жилье и могли вовремя получить медицинскую помощь. Система функционировала таким образом, что каждому было выгодно заботиться обо всех. Нередко Кипофу приглашали на свои встречи даже члены торгового совета. К слову сказать, нищих в Шенди было немного. Зато каждому подавали хорошо. — Мне нужны сведения о человеке, который выдает себя за нищего и называет себя Кунгуни. — Плати, — сказал Кипофу. Я положил на его ладонь еще один тарск. — Плати, — повторил он. Я положил на ладонь старика еще одну монету. — В Шенди нет нищего по имени Кунгуни, — произнес он. — Позволь мне его описать, — сказал я. — Какой в этом смысл? Я все равно его не знаю. Я вытащил из кошелька серебряный тарск. Кипофу как паук сидит в самом центре агентурной паутины, которой мог бы позавидовать любой убар. Все сколько-нибудь значимые события обязательно вызывали ее колебание. — Вот серебряный тарск, — произнес я, кладя деньги на его ладонь. — А! — откликнулся старик и взвесил монету на ладони! Затем проверил ее толщину, провел пальцем по краю и, хотя это было не золото, сунул ее в рот, провел языком по поверхности и слегка прикусил зубами. — Из Порт-Кара, — сказал он, трогая большим пальцем узор на монете. — Этот человек маленького роста, сгорбленный, на левой щеке шрам. Он хромает и волочит за собой правую ногу. — Мне показалось, что Кипофу неожиданно побледнел. Потом напрягся и прислушался. Я огляделся. Никого рядом с нами не было. — Никого нет, — сказал я. Я много слышал об остром слухе слепых. Не иначе Кипофу слышит малейшие звуки в радиусе двадцати футов. — У него сгорбленная спина, но это не так. Он хромает, но это не так. На щеке у него шрам, но это не так. Не ищи его. Забудь о нем и беги отсюда. — Кто он? — спросил я. — Возьми свои деньги, — произнес Кипофу и протянул мне серебряный тарск. — Но я хочу знать! — Тише! — вскинул руку Кипофу. Я замер. — Никого нет, — произнес я. — Вон там, — едва слышно прошептал старик. Там, куда он показывал, ничего не было. — Там ничего нет, — повторил я. — Там, — упрямо прошипел старик, вытягивая руку. Мне показалось, что он спятил. Тем не менее я сделал несколько шагов в указанном им направлении. Никого. Неожиданно волосы встали дыбом на моей голове. Я понял, что это могло быть. — Теперь он ушел, — сказал Кипофу. Я вернулся к этему убара нищих. Старик был явно потрясен. — Уходи! — сказал он. — Я хочу знать, кто этот человек. — Забирай свои деньги и уходи, — покачал он головой. — Что ты знаешь о «Золотом кайлуаке?» — спросил я. — Это паговая таверна. — Что ты знаешь о белой рабыне, которая там прислуживает? — У Пембе, владельца таверны, несколько месяцев не было белых рабынь, — ответил Кипофу. — Вот как. — Забери свой тарск, — повторил он. — Оставь себе, — ответил я. — Ты сказал многое из того, что я хотел знать. С этими словами я развернулся и пошел прочь, оставив Кипофу, убара нищих Шенди.11. ШАБА
Девушка стояла перед тяжелой деревянной дверью на темной улице. Потом резко постучала: четыре раза, пауза и еще два. Возле двери тускло горела лампа на жире тарлариона. В полумраке я видел темные волосы и высокие скулы рабыни. На ее шее тускло поблескивал стальной ошейник. На ней была коричневая невольничья туника до колен, несколько скромная для рабыни, хотя и с большим вырезом, позволяющим оценить и грудь и ошейник. Она приготовилась постучать еще раз. Девушка была боса, в руках она держала крошечный кусочек желтой ткани, служивший ей одеждой во время смены в таверне Пембе. Она отнюдь не была дурнушкой. Темно-каштановые волосы доставали невольнице до самых плеч. Вчера я отметил, что говорит она с варварским акцентом. Не исключено, что когда-то ее родным языком был английский. Я нисколько не сомневался, что она знает человека по имени Кунгуни. Это она подменила под абой белокурую дикарку. А потом бессовестно мне наврала. Я видел это по ее лицу. Я уже знал от Кипофу, что она не принадлежит Пембе, хозяину «Золотого кайлуака». Не исключено, что ее хозяин позволил ей подработать на стороне с разрешения, владельца таверны. Я отступил в тень. Прикрывающая глазок панель скользнула в сторону. С другой стороны кто-то некоторое время изучал девушку, потом дверь открылась. На мгновение я разглядел в тусклом свете лицо со шрамом и согнутую спину человека, который называл себя Кунгуни. Он подозрительно оглядел улицу, но меня не заметил. Девушка скользнула в дверь мимо горбуна. Спустя секунду дверь закрылась. Я осмотрелся и быстрым шагом пересек улицу. Кое-где сквозь ставни пробивались полоски света. Мне удалось разглядеть девушку. Она стояла посередине комнаты. Вокруг нее царил страшный беспорядок. — Он еще здесь? — спросила она. — Да, — ответил горбун. — Ждет внутри. — Хорошо, — сказала она. — Будем надеяться, — прохрипел горбун, — что сегодня вечером тебе повезет больше, чем в прошлый раз. — Как я могу что-то выяснить, если она сама ничего не знает? — огрызнулась девушка. — Это верно, — вздохнул старик. Девушка бросила на стол кусочек желтой ткани и раздраженно произнесла: — Они называют это одеждой. С тем же успехом можно ходить голой. — Невольничий шелк, — усмехнулся старик. — Впрочем, с твоим последним утверждением я согласен. Она смерила его негодующим взглядом. — Многие ли пожелали тебя сегодня? — спросил он. — Или Пембе предупредил, что ты не по этим делам? — Я ни с кем не была, — отрезала девушка. — Интересно, — протянул старик. — Что тут интересного? — раздраженно спросила она. — Да так, — пожал он плечами. — Просто вначале все были уверены, что твое лицо и фигура привлекут внимание мужчин, а потом оказалось, что это не так. — Я могу быть привлекательной, когда захочу, — заявила девушка. — Сомневаюсь, — проворчал горбун. — Прикуси язык! — взорвалась она. — Не обманывай себя, — примирительно сказал он. — Подобные тебе женщины понятия не имеют о том, что такое привлекательность. И мужчины безошибочно это чувствуют. Ты принимаешь желаемое за действительное. Тебе кажется, что ты можешь выглядеть желанной, стоит лишь тебе этого захотеть. Иллюзия! Источник привлекательности находится внутри женщины. Женщина должна жаждать мужчину и зависеть от него. И это проявляется в каждом ее движении, в каждом жесте и каждом взгляде. Если этого нет… ни о какой привлекательности не может быть и речи. — Как у этой самки слина в соседней комнате? — презрительно спросила девушка. — Она уже познала хлыст и подчинение, — заметил старик. — А ты? — Нет, — гордо отвечала девушка. — Я позволил себе немного поласкать нашу дикую пленницу, пока тебя не было, — признался старик. — Должен сказать, горячая девочка. — Презираю таких женщин. Они слабые. Одно слово — рабыни. А я — нет. Я заметил, как по губам горбуна скользнула улыбка. — Сегодня я выбью из нее все, что она знает, — заявила девушка. — Нисколько в этом не сомневаюсь, — произнес старик. Затем, к моему удивлению, девушка вытащила из складок туники небольшой ключ. — Позволь мне, — засуетился горбун. — Спасибо, не надо, — холодно ответила она и вставила ключик в замок ошейника. Туника задралась, открывая стройные ноги и подчеркивая красивую полную грудь. — И нечего на меня так смотреть, — резко сказала она. — Не сердись, — миролюбиво произнес старик и отвернулся, расстегивая пряжки на собственной тунике. Девушка сняла с себя ошейник и положила его вместе с ключом на полку. — Какая мерзость, — гневно произнесла она, — заковывать женщин в ошейники. К моему великому изумлению, старик вытащил из-под своего рубища комок ткани и выпрямился. Горба больше не было. Посередине комнаты стоял невысокий стройный человек. Правая нога больше не волочилась, незнакомец стоял ровно и уверенно. Затем указательным и большим пальцами он ухватил себя за шрам и отлепил его от левой щеки. Мне вспомнились слова Кипофу: «У него сгорбленная спина, но это не так. Он хромает, но это не так. На щеке у него шрам, но это не так. Не ищи его. Забудь о нем и беги отсюда». — Как долго мне осталось ломать комедию с прислуживанием в «Золотом кайлуаке»? — раздраженно спросила девушка. — Сегодня был последний день, — ответил мужчина. — Отлично! — воскликнула она. Он улыбнулся. — Теперь, если позволите, — холодно произнесла она, — я оденусь во что-нибудь приличествующее нормальной женщине. Он вопросительно посмотрел на нее. — Более подходящее, чем туника. — Невольничья туника, — зачем-то уточнил он. — Да, невольничья, — раздраженно согласилась девушка. — Неужели в твоем бывшем мире все свободные женщины такие, как ты? — удивленно произнес мужчина. — Почти. — Как мне жаль ваших мужчин, — сокрушенно покачал он головой. — Наши женщины всегда умеют поставить их на место, — гордо добавила она. — Как мне их жаль. — Что ты имел в виду, говоря «мой бывший мир»? Что значит «бывший»? Это по-прежнему мой мир. По губам человека, называвшего себя Кунгуни, пробежала тень улыбки. — А теперь, если не возражаете, я все-таки переоденусь. — Буду ждать вас в соседней комнате, — так же чопорно ответил мужчина и удалился. — Когда будешь готова, захвати хлыст, — добавил он уже из соседней комнаты. — Обязательно, — откликнулась девушка. В соседней комнате окон не было. Я быстро перебежал на другую сторону улицы и осмотрелся. Стоящий по соседству дом имел низкую, покатую крышу. Почти у всех домов в Шенди на крышах вентиляционные люки — через них выпускают скапливающийся в доме горячий воздух. Во время дождя или в период нашествия насекомых люки закрываются при помощи шеста. Спустя несколько мгновений я был уже на крыше, перебрался на соседнюю, под которой находились девушка и ее странный собеседник. Без вентиляционных шахт в Шенди дома не строят, иначе невозможно вынести здешнюю жару. Я прижался к решетке, вглядываясь в расположенную в пятнадцати футах внизу комнату. Самого главного я не видел. Там, куда смотрели девушка и Кунгуни, за низким столиком сидел человек. Иногда мелькали его длинные и тонкие пальцы. Зато я мог видеть Кунгуни и девушку, которая переодевалась в невольничью тунику. Видно было и обнаженную дикарку. Она стояла на коленях, связанная. Лицо ее по-прежнему закрывала повязка. — Извините, что задержалась, — произнесла девушка, которая только что сняла с себя тунику. — Пембе заставил меня подавать пагу пьяным матросам. — На какие жертвы приходится идти ради достижения наших благородных целей, — насмешливо произнес тип, называвший себя Кунгуни. Девушка смерила его злобным взглядом. К моему удивлению, теперь на ней были тесные черные брюки и застегнутая на все пуговки блузка. Мне удалось разглядеть, что под блузкой был лифчик, как это принято на Земле. Одежда девушки явно не соответствовала обстановке. Впрочем, ее это, судя по всему, не волновало. Она явно хотела подчеркнуть, что она не с Гора, а с Земли. Я невольно подумал, что невольничья туника и ошейник более подошли бы к ситуации. Да и вообще они были ей к лицу. С другой стороны, разве есть женщины, которым не к лицу ошейник? В комнате находились и другие мужчины. Я с изумлением смотрел на крепких рослых парней, одетых в звериные шкуры с золотыми амулетами. Они были вооружены короткими копьями с широкими плоскими наконечниками и небольшими овальными щитами. Я был уверен, что они не из Шенди. Эти воины пришли сюда из глубин материка. Белокурая варварка испуганно подняла голову. Нижняя губа ее дрожала. Человек, которого называли Кунгуни, резким движением отвязал руки девушки от ошейника и рывком поднял их вверх. — Пожалуйста, не бейте меня больше, — взмолилась рабыня по-английски. — Я сказала вам все, что знаю. Правой рукой мужчина перебросил конец стягивающей кисти рук веревки через перекладину. Здоровяки в шкурах отложили в сторону щиты и помогли ему поднять пленницу на ноги. — Умоляю! — зарыдала она. — Я уже все вам рассказала! По сигналу Кунгуни воины потянули за веревку, и ноги девушки оторвались от пола. Теперь она беспомощно раскачивалась на перекладине. — Начинайте, — произнес невидимый человек. Девушка в черных брюках и высокой блузке подошла к пленнице и покачала перед ее лицом хлыстом. — Знаешь, что это такое? — Невольничий хлыст, госпожа, — испуганно пролепетала девушка по-английски. Надо сказать, что разговор между женщинами проходил только на этом языке. Как я понял, кроме них, никто в комнате английского не знал. Теперь понятно. Девушка в черных брюках должна была переводить ответы дикарки. Сама же она общалась с остальными исключительно по-гориански. — Говори! — прикрикнула на пленницу девушка в черных брюках. — Я уже сказала вам все, что знаю, — повторила дикарка. — Пожалуйста, не бейте меня больше. — Говори! — Девушка в черных брюках ткнула пленную кнутовищем. — Меня зовут Дженис Прентис, — пролепетала связанная блондинка. — Тебя раньше так звали, — поправила ее девушка с кнутом. — Да, госпожа, — поспешила согласиться дикарка. — Меня наняли… — Прикуси язык! — крикнула девушка с кнутом. — Слушаюсь, госпожа, — испуганно произнесла пленная. Затем, как мне показалось, неожиданно для всех женщина в черных брюках ударила пленную кнутом. Блондинка завизжала, ноги ее бессильно задергались над полом. — Говори! — крикнула женщина в черных брюках. — Госпожа! — рыдала пленная. Кнут еще раз опустился на ее плечи. — Пощадите меня, госпожа! — Говори про кольцо и бумаги! — приказала ее мучительница. — Хорошо, госпожа! Хорошо! Девушка в черных брюках замахнулась еще раз, но Кунгуни поднял руку, и она с недовольным видом опустила хлыст. Я видел, что избиение пленной доставляет ей большое удовольствие. Очевидно, у нее были причины ненавидеть блондинку. — В Косе я получила от человека по имени Белизар кольцо и сопроводительные бумаги. Затем меня посадили на «Цветок Телнуса», на котором я должна была добраться до Шенди. Но в море на нас напали пираты. Мне кажется, они были из Порт-Кара. Наш экипаж отчаянно сопротивлялся, однако судно отстоять не удалось. Меня вместе с другими девушками взяли в плен, заковали в цепи, а в Порт-Каре продали. Меня купил купец из Шенди по имени Улафи. Он и привез меня на своем корабле в этот город. Девушка в черных брюках дважды ударила ее хлыстом. Несчастная зарыдала. — Кольцо! Бумаги! — крикнула женщина в черном. — Меня взяли в плен. Посадили на другой корабль. Раздели догола и приковали к другим женщинам. Я не знаю, куда все это делось. Пожалейте бедную рабыню! Женщина в черном в очередной раз взмахнула хлыстом, но Кунгуни ее остановил. — Как назывался корабль, который захватил «Цветок Телнуса»? Как звали капитана? — Не знаю, — рыдала блондинка. — Я даже не знаю, на каком рынке меня продали. — Тогда я тебе скажу, — произнес Кунгуни. — Корабль назывался «Слин Порт-Кара». Капитаном его был известнейший мошенник по имени Беджар. Я невольно улыбнулся. Беджар, насколько мне было известно, всегда слыл самым порядочным и честным моряком. — Мы выяснили это от Учафу, рабовладельца, который разговаривал с Улафи. — Надо было привлечь к этому делу Улафи, — сказала темноволосая девушка. — За деньги он пошел бы на все. — Он бы никогда не нарушил кодекс купца, — возразил Кунгуни. Последнее было приятно слышать. Высокий, строгий Улафи успел мне понравиться. — Надо послать корабль в Порт-Кар, — заявила темноволосая девушка. — И отобрать кольцо и бумаги у Беджара. — Не говори глупостей, — раздраженно ответил Кунгуни. — Кольцо Беджар давно продал. Да и от бумаг наверняка поспешил избавиться. — Может быть, он передал их доверенному человеку, чтобы тот привез их в Шенди и продал Шабе? — Он обязательно постарается их продать. И не через доверенного. Доверенный человек — всегда потенциальный предатель. Кроме того, вместо золота в Шенди могут рассчитаться сталью. — Значит, бумаги потеряны, — промолвила девушка. — Но у нас есть настоящее кольцо, — сказал мужчина. — Белизар из Коса, узнав о гибели «Цветка Телнуса», наверняка известит об этом свое начальство. Они изготовят новое фальшивое кольцо и подготовят новые документы. — Если Белизар узнает, — заметила девушка. — На это уйдет несколько месяцев, — кивнул в знак согласия мужчина и повернулся к столику, за которым сидел невидимый мне человек. — Можешь отвезти кольцо на Кос, к Белизару. — Не делай из меня дурака. Вначале документы должны прийти в Шенди. — Как хочешь, — ответил тот, кого называли Кунгуни. — Только учти, что за кольцом могут прийти другие. — Кто? — резко спросил невидимый. — Те, кто жаждет им завладеть, — ответил Кунгуни. — Я их не боюсь. — Я слышал, они не похожи на людей, — произнес Кунгуни. — Я их не боюсь, — повторил человек за столом. — Отдай мне кольцо, — сказал Кунгуни. — Я его сохраню. — Не глупи. Лучше принеси бумаги. — А что с этой? — Женщина в черном презрительно кивнула в сторону белокурой дикарки. — Мне кажется, она честно рассказала нам все, что знала, — произнес человек, которого называли Кунгуни. — Хорошо, что будем с ней делать? — не унималась темноволосая девушка. — А что, пусть живет, — пожал плечами Кунгуни. — Красивая женщина. Он повернулся к закутанным в шкуры гигантам и что-то им сказал. Это был не горианский и не английский язык. Во всяком случае, я не понял ни единого слова. Здоровяки тут же опустили рабыню на пол и развязали ей руки. Затем они сняли веревки с ее ног, сковав их вместо этого короткой цепочкой длиной шесть дюймов. Другой конец цепи пропустили через ошейник и приковали к большому кольцу в стене. — Какое же ты ничтожество, — презрительно сплюнула девушка с хлыстом. — Да, госпожа, простите меня, — сквозь слезы пролепетала несчастная. — Посмотри, — сказал темноволосой девушке Кунгуни и, повернувшись к блондинке, приказал: — Наду! Пленница немедленно приняла позу рабыни для удовольствий. — Ничтожная, ненавистная рабыня! — с отвращением процедила темноволосая. — Да, госпожа, — прошептала блондинка. Темноволосая замахнулась хлыстом, но Кунгуни перехватил ее руку. — Хлыст пригодится позже, — произнес он холодным тоном. — Отлично, — раздраженно откликнулась темноволосая. — Я подожду. — Я тоже, — усмехнулся Кунгуни. Я улыбнулся. Мне показалось, что они больше не нуждались в услугах переводчицы. Что ж, она хорошо справилась со своей работой. Я осторожно перебрался на крышу соседнего дома, потом спрыгнул на тротуар и замер. В лицо мне были наставлены острия двух копий. Темнокожие гиганты напряглись, готовые в любую секунду нанести смертельный удар. Дверь приоткрылась; на пороге стоял человек, называвший себя Кунгуни. — Заходи, — сказал он. — Мы давно тебя ждем. Я медленно выпрямился. — У меня в тунике два письма. Из них вам станет понятнее, зачем я сюда пришел. — Достань их, — кивнул Кунгуни. — Только очень медленно. Не сводя глаз с копий, я осторожно вытащил письма. Разумеется, я не носил при себе ни кольца, ни документов. — Одно письмо адресовано человеку по имени Мсалити. — Это я, — кивнул тот, кого называли Кунгуни. — Заходи. Я вошел в дом, миновал небольшую прихожую и оказался в просторной комнате, которую уже видел сверху. Здоровяки в шкурах и амулетах вошли следом за мной. В углу, тихо всхлипывая, сидела связанная блондинка с повязкой на глазах. Девушка по-прежнему находилась в очаровательной позе рабыни для удовольствий. Вторая девушка, темноволосая красавица в черных брюках, вздрогнула при моем появлении. Она меня явно не ожидала. Как я понял, мужчины не доверяли ей своих секретов. Я не стал с ней здороваться. Таких женщин надо сразу же валить на спину и насиловать. Для них это лучшее приветствие. Я посмотрел на сидящего за низким столом мужчину. У него были длинные тонкие руки с изящными пальцами. Лицо выглядело бы утонченным, если бы не жесткие, беспощадные глаза. Не думаю, чтобы он принадлежал к касте воинов, но работать с оружием он, безусловно, умел. Редко приходится видеть лица, на которых отражается одновременно чувствительность и непреклонная воля. На скулах красовался узор татуировки. На мужчине была туника зеленого и коричневого цветов с черными полосами. Такую было бы трудно разглядеть в лесу. На голове круглая шапочка из такого же материала. На указательном пальце левой руки я заметил кольцо из клыка. Я не сомневался, что внутри кольца находился яд смертоносного растения канда. Второе письмо, которое я тоже передал Мсалити, лежало перед ним на столе. — Это письмо, — сказал я, — адресовано Шабе, географу из Ананго. Он медленно взял письмо в руки. — Шаба, географ из Ананго, — это я.12. В ШЕНДИ Я ГОВОРЮ О ДЕЛАХ. Я ПРИОБРЕТАЮ НОВУЮ ДЕВУШКУ
— Я пришел поговорить о кольце, — сказал я. — При тебе фальшивое кольцо и документы? — спросил Шаба. — Может быть. А другое кольцо при тебе? — Может быть, — улыбнулся Шаба. Я нисколько не сомневался, что кольцо при нем. Вещь была слишком ценной, чтобы оставлять ее без присмотра. — Ты агент Беджара? — спросил Шаба. — Может быть, — пожал я плечами. — Вряд ли, — покачал головой Шаба. — Ты знаешь цену кольца, а он — нет. — Географ внимательно посмотрел на меня. — Подобный же аргумент говорит в пользу того, что ты не простой перекупщик ценных бумаг. — Всегда можно подождать, пока их объявят недействительными и не выпустят новые, — равнодушно заметил я. — Знать бы наверняка, что их выпустят, — проворчал Шаба, — да было бы еще время ждать. — У тебя срочная работа? — спросил я. — Может быть, — ответил Шаба. — И ты торопишься к ней приступить? — Да. — Значит, для тебя важно делать все быстро? — Полагаю, что так. — Шаба улыбнулся. — Расскажи о своем проекте. Мсалити с любопытством посмотрел на Шабу. — Это — мое личное дело. — Понятно, — кивнул я. — Если ты пришел не от Беджара и не в качестве простого перекупщика, — произнес Шаба, — остается два варианта. Либо ты работаешь на кюров, либо — на Царствующих Жрецов. Я с беспокойством посмотрел на верзил с острыми копьями. Они тоже не сводили с меня глаз. — Не бойся, — вступил в разговор Мсалити, — мои аскари не говорят по-гориански. Слово «аскари» на континентальном диалекте означает одновременно «солдат» и «стражник». — Независимо от того, откуда я пришел, у тебя есть то, что нам надо, — кольцо, — сказал я. — Кольцо, — перебил меня Мсалити, — не должно попасть к Царствующим Жрецам. Оно должно попасть только к кюрам. — Я принесу с собой — когда вернусь, разумеется, — фальшивое кольцо, которое можно будет передать в Сардар, — сказал я. — Этот парень с нами, — обрадовался Мсалити. — Ни один агент Царствующих Жрецов не захотел бы, чтобы фальшивое кольцо попало в Сардар. Я лишний раз убедился в правоте Самоса, который считал, что фальшивое кольцо чрезвычайно опасно. — Разумеется, ты, как агент Царствующих Жрецов, — обратился я к Шабе, — передашь кольцо в Сардар. — Тебе не кажется, что время уже ушло? — спросил он. — Надо попытаться, — сказал я. — В этом и заключается наш план, — оживленно произнес Мсалити. — Вы должны выполнить свою часть договора, — вмешалась в разговор темноволосая девушка. Шаба посмотрел на нее. — Прикуси язык, — грубо сказал Мсалити. Она раздраженно отодвинулась. — А ты не похож на человека, который служит кюрам, — усмехнулся Шаба. — А ты не похож на человека, который способен предать Царствующих Жрецов, — усмехнулся я в ответ. — До чего же загадочны люди, — задумчиво произнес он. — Как ты нас нашел? — спросила девушка. — Шел по твоим следам, дура, — сплюнул Мсалити. — Зачем бы тебя оставляли еще на одну ночь в таверне Пембе? — Могли бы меня предупредить, — обиженно произнесла девушка. Мсалити промолчал. — Как вы узнали, что я на крыше? — спросил я. — Старый трюк, — улыбнулся Шаба. — В Шенди давно им пользуются. Посмотри вверх. Видишь эти ниточки? — Вижу, — кивнул я. С потолка действительно свисали нити длиной примерно один фут. На конце каждой висел небольшой круглый предмет. — Воры часто залезают в дом через вентиляционные решетки, — объяснил Шаба. — На нитях подвешены сушеные груши. А крепятся нити в досках потолка. Или в щелях. Они реагируют на малейшее давление. Таким образом мы узнаем, что наверху кто-то есть. Иногда хозяин спугивает вора, иногда встречает его с оружием в руках. — Что, если хозяева в это время спят? — К черепицам крепятся другие нити — с колокольчиками на концах. Колокольчики висят в спальне, в изголовьях кровати. — Умно, — произнес я. — Надо отдать тебе должное, — сказал Шаба, — ни одна ниточка не дрогнула, пока ты не перебрался на соседнюю крышу. Ты продемонстрировал поразительную осторожность и высочайшую технику. Я кивнул. Я и в самом деле под конец расслабился. Забирался на крышу я аккуратнее, чем с нее спрыгивал. Я был уверен в своей безопасности. И ничего не знал о таком простом изобретении, как ниточки с грушами. — Почему никто не предупредил, что за мной будут следить? — возмущенно спросила девушка. — Заткнись, — оборвал ее Мсалити. Она напряглась. — Ты просто великолепно ушел от меня в «Золотом кайлуаке», — сказал я Мсалити. — Подмена девушек была произведена безупречно. — Не обошлось без Шабы и кольца, — улыбнулся Мсалити. — Конечно, — кивнул я. — Я великолепно справилась со своей задачей, — произнесла девушка. — Еще как, — подбодрил я ее. Она победоносно оглядела мужчин. — Ты привел девчонку в таверну и прикрыл ее абой. Шаба, пользуясь кольцом-невидимкой, подсыпал мне яд в пагу. Когда сознание мое затуманилось, он утащил рабыню, вместо которой уложили эту женщину. — Все правильно, — улыбнулся Шаба. — Моя погоня была обречена. В пагу был добавлен наркотик. — Наркотик, или яд, как ты его назвал, — сказал Шаба, — представлял собой обыкновенную смесь сажели и гиерона, очень сильного аллергена. Вместе они вызывают симптомы, напоминающие базийскую чуму. — Меня могла разорвать толпа, — заметил я. — Не думаю, чтобы кто-нибудь решился к тебе прикоснуться, — возразил Шаба. — Значит, ты не хотел, чтобы меня убили? — Конечно нет, — воскликнул он. — Иначе зачем бы я стал так все усложнять? С тем же успехом в твою пагу можно было добавить канды. — Это верно, — согласился я. — Мы не хотели, чтобы ты вышел на контакт прежде, чем мы примем какое-нибудь решение. Видишь, мы даже не знали, кто ты такой. Вначале мы хотели потрясти эту варварку. Могло оказаться так, что во встрече с тобой вообще бы не возникло необходимости. — А безмозглая рабыня ничего не знает, — вставила темноволосая девушка. — Если бы я не нашел вас сегодня, вы бы вышли на меня сами? — спросил я. — Разумеется, — кивнул Шаба. — Завтра. Только мы не сомневались в том, что ты нас найдешь. Мы предполагали, что ты догадаешься о роли этой девушки и проследишь за ней. Наша догадка подтвердилась, когда мы узнали, что ты ходил за советом к Кипофу, убару нищих. — Ты был там, — сказал я. — Конечно, — кивнул Шаба. — Под прикрытием кольца. Только я не мог подойти близко. У слепого слишком острый слух. Как только он меня обнаружил, мне пришлось уйти. — Почему вы не обратились ко мне напрямую? — спросил я. — По двум причинам, — ответил Шаба. — Во-первых, мы хотели еще раз допросить белокурую рабыню. Во-вторых, нам было просто интересно, сумеешь ли ты нас разыскать. Ты с этим справился. Поздравляю. Не сомневаюсь, что ты достойно служишь кюрам. — Давно вы узнали, что я в Шенди? — Как только «Пальма Шенди» вошла в порт, — сказал Шаба. — Поначалу мы сомневались, думали, что это простое совпадение. Потом ты развеял наши сомнения — тем, что пришел на рынок Учафу. Тем, что проследил за Мсалити. Потом ждал в «Золотом кайлуаке». — Значит, за мной следили с самого моего прибытия в Шенди? — спросил я. — Да, — кивнул Шаба. — Тогда вы, конечно, знаете о моем новом жилье на улице Ковровщиков. — Я пробрался на эту улицу, закутанный в абу Мсалити. Саси я нес под мышкой, завернутую в ковер. Свободная женщина, у которой я снял квартиру, не стала задавать лишних вопросов. Когда я бросил ей лишний медный тарск, oна насмешливо поглядела на мою ношу и бросила: — Развлекайся на здоровье. — Если бы мы знали, куда ты переселился, — заметил Шаба, — мои люди сейчас бы перерывали твою квартиру в поисках кольца и бумаг. По правде говоря, мы потеряли тебя из виду, после того как ты бежал с предыдущей квартиры. — Понятно, — кивнул я, довольный тем, что проявил расторопность. — Теперь, — сказал Шаба, — мы друзья. — Конечно, — улыбнулся я. — Когда принесешь бумаги? — спросил Шаба. — И кольцо? — добавил Мсалити. — Завтра вечером, — ответил я. — Предпочитаешь делать все под покровом ночи? — спросил Шаба. — Осторожность не помешает, — заметил я. — Хорошо, — сказал Шаба. — Тогда завтра вечером, в девятнадцать анов, встречаемся здесь. Приноси бумаги и фальшивое кольцо. Я приготовлю для обмена настоящее. — Приду, — пообещал я. — В таком случае, — зардевшись от удовольствия, произнесла темноволосая девушка, — наши дела закончены. — Давайте выпьем и отметим эту долгожданную встречу, — предложил Шаба. Взглянув на меня, он подмигнул и добавил: — Ты уже не боишься с нами пить? — Конечно нет, — улыбнулся я — Пага из Ара или из Темуса? — Ого! — удивился моей привередливости Шаба. — У нас только шендийская пага. Но хорошая. Тебе понравится. Хотя, конечно, дело вкуса. — Хорошо, — сказал я. — Увидишь, отличная пага. Особенно когда в ней нет ни сажели, ни гиерона. — Ты меня обнадежил, — усмехнулся я. — Симптомы, которые возникли у тебя после паги из «Золотого кайлуака», должны были пройти на следующее утро. — Так и получилось. — Дорогая, — обратился Шаба к темноволосой девушке, — не принесешь ли нам паги? Она напряглась. — Тащи пагу, женщина! — рявкнул на нее Мсалити. — Кто еще, по-твоему, должен прислуживать за этим столом? — Почему я? — сдавленно спросила девушка. — Не сердись, дорогая, — мягко произнес Шаба. — Хорошо, — наконец ответила она. — Я принесу вам пагу. — С этими словами темноволосая вышла из комнаты и через несколько мгновений вернулась с большим кувшином и четырьмя кружками в руках. — Ты уж меня извини, — сказал я Шабе, забирая кружку, которую она поставила перед ним. — Пожалуйста, пожалуйста, — широко улыбнулся он. Затем мы подняли кружки и стукнули их краями друг о друга. — За победу, — провозгласил Шаба. — За победу, — откликнулись мы и дружно выпили. Тост мне понравился, хотя, как мне показалось, каждый из нас представлял победу по-своему. — Меня до сих пор не представили очаровательной разведчице, — сказал я, глядя на темноволосую девушку. — Извини, — откликнулся Шаба, — это я виноват. Ты, насколько мне известно, называешь себя Тэрл из Телетуса. — Это имя меня устраивает, — улыбнулся я. — Многие разведчики пользуются вымышленными именами, — заметил Шаба. — Это верно, — кивнул я — Тэрл из Телетуса, — излишне торжественным голосом произнес Шаба, — позвольте представить вам леди Э. Эллис. Леди Э. Эллис, Тэрл из Телетуса. Мы вежливо поклонились. — Э. — это сокращенное имя? — спросил я. — Да, — ответила она. — Полностью меня зовут Эвелина. Только это имя мне не нравится Оно слишком женственное. Называй меня Э. — Я буду называть тебя Эвелина, — сказал я. — Конечно, ты можешь поступать, как тебе угодно, — пожала она плечами. — Вижу, ты умеешь обращаться с женщинами, — заметил Шаба. — Сразу же навязываешь им свою волю. — Эвелина Эллис — твое настоящее имя? — спросил я. — Да, — ответила темноволосая. — Почему ты улыбаешься? — Так, ничего, — сказал я. Мсалити и Шаба тоже улыбнулись. Странно, но девушка до сих пор думает, что у нее есть имя. — Должен отдать должное вербовщикам кюров, — сказал я. — Ты очень умная и красивая женщина. — Спасибо, — теперь улыбнулась и Эвелина. — Ее хорошо тренировали, — заметил Мсалити. — Не просто хорошо, а очень хорошо. Можно сказать, просто великолепно, — добавила девушка. — Они продумали мельчайшие детали. И ни в чем не полагались на случай. Предусмотрели буквально все. Я даже позволила поставить клеймо на моем теле. — Помню, — кивнул я. В «Золотом кайлуаке» я видел ее в невольничьем шелке. Она недовольно посмотрела в мою сторону. — Я просто благоговею, когда начинаю думать о технике шпионажа кюров, — сказал я. — А мое восхищение перед результатами их подготовки вообще не знает границ. Она зарделась от удовольствия. Я допил свою пагу. — Теперь я хотел бы видеть дальнейшие доказательства твоих талантов, — сказал я. — У меня кончилась пага. Темноволосая потянулась к бутылке, чтобы наполнить мою кружку. — Нет, — остановил ее я. Она посмотрела на меня. — Разве тебя не учили, как надо подавать пагу в тавернах? — Конечно, учили, — кивнула она. — Покажи. — Ну ладно. — Девушка взяла мою кружку, бутылку и удалилась. В паговых тавернах бутылки никогда не ставят на стол. Рабыни наполняют кружки за стойкой. Эвелина принесла полную кружку и поставила ее передо мной. — Подожди, — недовольно произнес я. — Как-то ты странно одета для рабыни из таверны. — Я ткнул пальцем в черные брюки и застегнутую под самым горлом блузку. — Хочешь, чтобы я надела невольничий шелк? — холодно спросила она. — Нет. Во многих паговых тавернах рабыни прислуживают обнаженными. — Да, — сквозь зубы процедила она. — Мне это известно. — Ну так чего ты стоишь? Продемонстрируй свои способности. — Хорошо, — задыхаясь от злости, прошипела Эвелина. — Я это сделаю. С этими словами девушка скинула туфли на деревянной подошве, стянула с себя брюки, расстегнула и сняла блузку. Секунду поколебавшись, сняла трусики и лифчик. Она не находила себе места от злости, и все это видели. При этом было ясно, что девушка сексуально возбуждена. Она стояла обнаженная перед одетыми мужчинами. Она просто не могла не возбудиться. Она невольно чувствовала их превосходство. Более того, она знала, что через несколько мгновений будет подавать им пагу, стоя на коленях. Подобные моменты всегда действуют на женщин возбуждающе. Так устроена их природа. Взаимоотношения господина и рабыни гораздо глубже всяких умственных построений. Они отражают первобытную суть мироздания. В них сосредоточена биологическая сущность природных видов. Некоторые культуры пытаются ее отрицать, но ни к чему хорошему это не приводит. Нельзя идти против генетики и природы. Нельзя отрицать собственную суть. Господин никогда не будет счастливым, если он не господин. Так же и рабыня не может быть счастливой, если она не рабыня. Я посмотрел на девушку. Она закусила губу. Я отметил, что у нее красивая фигура. — Подождите, — сказал вдруг Мсалити. — Для полного эффекта не хватает одной вещи. — Он поднялся из-за стола, вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с ошейником в руках. — О! — воскликнула девушка, когда он резким движением защелкнул ошейник на ее горле. Я заметил, что Мсалити положил ключ себе в карман. Думаю, пройдет много времени, прежде чем его снова вставят в замок. Девушка растерянно оглядела собравшихся и неуверенно произнесла: — Теперь я отвечаю всем требованиям? — Принеси пагу, рабыня! — приказал Мсалити. Она улыбнулась и пошла исполнять заказ. Я тоже улыбнулся. Девушке до сих пор кажется, что она играет свою роль. Она еще не поняла, что на ней поставили настоящее клеймо. Скоро, очень скоро ей придется полностью проявить свои невольничьи способности. Пока же она воображала себя свободной женщиной, которой приходится исполнять роль рабыни. — Паги, господин? — спросила темноволосая, опускаясь передо мной на колени. — Да. Она широко развела колени и протянула мне кружку. — Ты не забыла ее поцеловать? — спросил я. Девушка приложилась губами к кружке. — Разве так целует рабыня кружку своего господина? — спросил я. Она снова прижалась губами к кружке, на этот раз сделав это медленно и нежно. Я видел, как по телу девушки пробежала дрожь. Может быть, в первый раз в жизни она почувствовала, как приятно для рабыни целовать вещи хозяина. Потом онаснова протянула мне кружку. — Голову нужно опустить, — сказал я. — Ниже! Она опять вздрогнула. Женщина склонила голову перед мужчиной. Одним из психологических последствий такой позы является то, что взгляд девушки не может встретиться со взглядом мужчины. Она опускает глаза, демонстрируя свою полную подчиненность. Это напоминает рабыням о периоде их тренировок. В это время им строго-настрого запрещается смотреть в глаза мужчине. В некоторых городах рабыням запрещается поднимать взгляд выше пояса господина. — Теперь говори, — приказал я. — Ваша пага, господин! — произнесла она. Я по-прежнему не прикасался к напитку. — Знаешь ли ты другие фразы? — спросил я. Собственно говоря, фраз в данном случае может быть несколько. Они варьируются от таверны к таверне и от города к городу. Жестких правил не существует. Девушка задрожала, опустила голову еще ниже и произнесла: — Твоя рабыня принесла тебе пить, господин. — Еще? — спросил я. — Вот твой напиток, господин. Я готова услужить тебе любым способом. — Еще! — Не забывай, что моя стоимость включена в цену паги, господин. — Еще! — резко сказал я. — Для твоей услады, господин, вот пага и рабыня. — Личную фразу! — потребовал я. — Э… — Эвелина, — поправил ее я. — Эвелина принесла напиток своему господину. Эвелина надеется, что после него господин не отвергнет ее ласк. — Еще, — сказал я. — Меня зовут Эвелина, — произнесла она. — Я стою обнаженная на коленях перед моим господином. Я мечтаю доставить ему наслаждение. Позови меня на свое ложе, господин! Эвелина умоляет, чтобы ей показали, как надо обращаться с рабыней! — Теперь можешь обслужить остальных, — сказал я и взял кружку. — Ты хорошо с ней поработал, — похвалил Шаба. — Спасибо, — сказал я. Девушка вздрогнула, но принялась обслуживать Мсалити и Шабу. Я наблюдал за ее техникой. Что ж, может быть, ей и удалось бы выжить в качестве настоящей рабыни из таверны, хотя, конечно, на первых порах ее нещадно пороли бы кнутом. Обслужив Шабу, девушка выпрямилась, подошла к столу и потянулась за своей кружкой. Мсалити резко отодвинул ее в сторону и удивленно спросил: — Разве рабыни из таверны пьют за одним столом с хозяевами? — Ну конечно нет, — рассмеялась темноволосая. — Тебя могут за это выпороть, — предупредил Мсалити. — Я знаю, — сказала она и отошла в угол комнаты, где лежала одежда. — Не одевайся, — остановил ее Мсалити. — Почему? — Встань на колени. Вон туда. — Он показал на пол в ярде от стола. — Зачем? — Становись, тебе говорят! Она недоуменно опустилась на колени. Примерно на таком расстоянии всегда сидят рабыни из таверны — достаточно близко, чтобы броситься исполнять малейшую прихоть мужчины, и достаточно далеко, чтобы не мозолить ему глаза. — Вот видишь, — сказала мне темноволосая. — Меня хорошо подготовили. — Вижу, — кивнул я. — Между прочим, — заметил Мсалити, — никто не разрешал тебе открывать рот. Она недоуменно на него посмотрела. — Тебя могут за это выпороть. — Конечно, — рассмеялась девушка и посмотрела на стоящую в углу на коленях блондинку. Лицо дикарки по-прежнему закрывала повязка. Тонкие лодыжки были перетянуты веревкой. — Ну что, не пора ли отстегать тебя плетью? — спросила темноволосая девушка. — Нет, — ответил Мсалити. — Мне показалось, что ты сказал, будто кнут нам еще пригодится. — Это верно, — кивнул Мсалити. — Ты сам собираешься ее выпороть? — Нет. — Тогда я ничего не понимаю, — произнесла девушка. — Не пора ли тебе, красавица, возвращаться в таверну Пембе? — спросил он. — Ни за что! — решительно ответила Эвелина. — Мне сказали, что это был мой последний вечер. — Пожалуй, — согласился он. — Сегодня, однако, состоится твой первый вечер настоящей работы. — Ну хватит, — решительно произнесла темноволосая, поднялась на ноги и направилась в соседнюю комнату. Выход ей преградили огромные аскари. Она резко повернулась к нам и отрывисто произнесла: — Сейчас же отдайте мне ключ. Я хочу снять эту гадость. — Эвелина с негодованием дернула за ошейник. — Ключ у меня, — сказал Мсалити и вытащил ключ из кармана тоги. — Вот как? — Девушка сделала несколько шагов к столу, но он остановил ее резким выкриком: — Стоять! Кто разрешил приближаться? Она растерянно посмотрела на меня. — На колени! — рявкнул Мсалити. — Я ничего не понимаю, — пробормотала Эвелина. — На колени! — крикнул Мсалити. Я отметил, что он повторил команду. Настоящие хозяева никогда не повторяют своих команд. Девушка медленно опустилась на колени. — Я ничего не понимаю, — повторила она. Не думаю, чтобы она была бестолковой. Просто земное сознание не могло смириться с мыслью о том, что ее могут вот так просто перевести в другую категорию. — Отдайте мне ключ, — взмолилась она. — Чей на тебе ошейник? — спросил Мсалити. — Пембе, конечно, — ответила девушка. — Что ты хочешь с ним сделать? — Снять, что еще? — Но это ошейник Пембе, — напомнил он. — Ну и что? — А то, что только он решает, когда снять и когда надевать этот ошейник. — Вы что, с ума посходили? — завизжала Эвелина. — Неужели в твоем бывшем мире все женщины такие тупые? — удивился Мсалити. — Что значит «в бывшем мире»? — возмущенно воскликнула она. — Именно то, что я сказал, — спокойно ответил Мсалити. — В том мире, который ты раньше считала своим. Теперь, я надеюсь, ты поняла, что твой мир — Гор, и кроме Гора для тебя не существует других миров. — Нет! — завизжала она. — Ты горианская рабыня, — произнес Мсалити. — Нет! Нет! — закричала девушка. Она вскочила и бросилась к дверям, но один из аскари схватил ее за руку и швырнул на пол посередине комнаты. — Вы шутите! — испуганно прошептала она. — Да нет, — усмехнулся Мсалити. — С чего ты взяла? — Снимите это! Немедленно! — закричала девушка, дергая за ошейник. — Зачем? — пожал плечами Мсалити, потом повернулся к аскари и что-то быстро сказал им на неведомом мне языке. Они тут же схватили девушку, оттащили ее к стене, связали руки за спиной и привязали ее к кольцу возле двери. Мсалити медленно выбрался из-за стола и подкинул в руке хлыст. — Я не рабыня! — крикнула Эвелина, оглядываясь на него через плечо. — Ты стала рабыней в тот самый момент, когда тебя заклеймили, — сказал он. — Неужели это так трудно понять? — Нет! Нет! — закричала девушка. — Я же хорошо вам служила! — неожиданно добавила она. — Неплохо, но больше в тебе нужды нет. — Я старалась! — Естественно, — кивнул он. — Рабыня должна изо всех сил стараться угодить своим хозяевам. — Я ваша коллега! — выкрикнула она. — Ты всегда была рабыней, дура! — Об этом узнает ваше начальство! — с угрозой крикнула Эвелина. — Действительно дура, — сплюнул Мсалити. — Неужели ты думаешь, что я не согласовываю с ними свои действия? Неужели еще не понятно, что таких идиоток, как ты, привозят сюда только для того, чтобы надеть на вас ошейник? — Нет! — плакала девушка. — Нет! Нет! Он подошел к ней и встал за ее спиной с хлыстом в руках. — Шаба! — крикнула она. — В ваших услугах действительно больше нет нужды, дорогая, — произнес Шаба. — Нет! — кричала она. — Нет! — Послушай, рабыня, — произнес Мсалити. — Ты долго испытывала мое терпение. Теперь ему подошел конец. Не будем говорить о бесчисленных ошибках, которые ты совершила в прошлом. Коснемся лишь самых последних. Буквально несколько мгновений назад ты прикоснулась к кружке, которая стояла на столе хозяев, как к своей собственной. Если бы тебя вовремя не остановили, ты бы не задумываясь из нее выпила. Кроме того, ты говорила, не спросив на то разрешения. Несколько раз мне пришлось повторять для тебя команду. И последнее. Буквально сейчас ты посмела обратиться к свободному человеку по имени. — Мсалити! — взмолилась темноволосая. — Ну вот, — сокрушенно произнес он. — До чего же бестолковая рабыня. Ей только что сделали замечание, а она повторяет ошибку. — Ты не осмелишься меня ударить! — Помнишь, я тебе говорил, что хлыст нам еще пригодится? — усмехнулся Мсалити. — А ты мне ответила, что будешь ждать этого момента? — Не бей меня, — заплакала девушка. — Приготовься к тому, что тебя как следует выпорют, рабыня, — строго произнес он. — Я не боюсь кнута, — ответила девушка. — А тебя когда-нибудь им били? — поинтересовался Мсалити. — Нет, — призналась она. — Тебе не понравится это ощущение. — Я не из тех потаскух, которые при первом же прикосновении плетки начинают лизать ноги мужчинам, — гордо ответила темноволосая. — Поговорим после того, как ты отведаешь кнута, — проворчал Мсалити. Девушка напряглась, ожидая удара. Вцепившиеся в кольцо пальцы побелели. В следующее мгновение пятихвостый горианский кнут опустился на тело. Я видел, как исказилось ее лицо. Она зажмурилась, из-под ресниц закапали слезы. Она до сих пор не могла поверить, что это случилось. — Нет, — шептала девушка, — этого не может быть. Со вторым ударом Мсалити не торопился. Он хорошо знал кнут. Он выждал несколько ин, чтобы до нее дошла боль от первого удара. Зато когда он хлестнул второй раз, девушка завизжала от боли и ужаса, пальцы ее разжались, и она ткнулась лицом в стену. Теперь по ее телу текли две волны боли, накатываясь и усиливая друг друга. Второй удар попал в резонанс первому и оказался в сотни раз больнее. — Не надо! — закричала она. — Хватит! Я сделаю все, что вы потребуете! Тогда Мсалити приступил к порке. — Не надо, господин! — вопила она, извиваясь на кольце. Сама по себе порка не была жестокой. Другое дело, Мсалити исполнил ее мастерски. Девчонка действительно прочувствовала кнут. — Пощади меня, господин! — плакала она. После десяти или двенадцати ударов Мсалити опустил кнут и что-то сказал аскари. Те отвязали девушку, и она повалилась на пол. — К ногам! — приказал Мсалити. Эвелина подползла к его ногам. Мсалити с презрением посмотрел на лежащую на животе женщину и произнес: — Какое же ты ничтожество! Я вспомнил, что именно эти слова произнесла темноволосая девушка по отношению к белокурой рабыне. Дикарка по-прежнему стояла на коленях с завязанными глазами. Она, безусловно, поняла, что рядом с ней воспитывают подругу по несчастью. — Да, господин, — прошептала Эвелина. — Смотрите, — сказал Мсалити и подмигнул мне и Шабе. — Налу! — резко скомандовал он, и девушка задергалась, торопясь побыстрее встать на колени в позу рабыни для удовольствий. — Ничтожная, ненавистная рабыня, — бросил Мсалити. — Да, господин, — рыдая произнесла темноволосая. Я вспомнил, что эти слова она тоже говорила, обращаясь к белокурой дикарке. Эвелина тихо плакала, стоя на коленях перед Мсалити. Он повернулся к аскари и протянул одному из них ключ от ее ошейника. — Несколько дней назад тебя продали Пембе. Сегодня тебя доставят в его таверну. — Хорошо, господин, — едва слышно произнесла девушка. — А ты ему, похоже, понравилась. Он всерьез считает, что из тебя может получиться рабыня. Не знаю, не знаю. Но на твоем месте я постарался бы его не разочаровывать. Пембе очень нетерпеливый человек. Он уже отрубил много рук и ног у непослушных и бестолковых рабынь. — Да, господин, — прошептала девушка, побледнев от ужаса. Аскари рывком подняли ее на ноги и поволокли к выходу. — Господин! — взмолилась она. — Могу ли я к тебе обратиться? — Говори, — снисходительно кивнул Мсалити. — Скажи, есть ли у меня имя? — Нет. Его даст тебе Пембе. Если захочет. — Господин? — Что еще? — Скажи, сколько ты за меня получил? — Просыпается тщеславие рабыни? — усмехнулся он. — Что ж, может быть, из тебя и выйдет толк. Она жалобно смотрела на него. — Я получил за тебя четыре медных тарска, — произнес Мсалити. — Так мало? — вырвалось у девушки. — С моей точки зрения, это гораздо больше, чем ты стоишь. — Он махнул аскари, и они рывком вывели девушку из комнаты. В прихожей один из них подобрал кусочек желтого невольничьего шелка, в котором девушка прислуживала в таверне, и привязал его к ее ошейнику. В дверях она на мгновение задержалась, пытаясь поймать мой взгляд, но один из аскари толкнул ее в спину, и она вылетела на улицу. Я поднялся из-за стола. — Увидимся завтра вечером, как и договаривались, — сказал я. — Принеси фальшивое кольцо и бумаги, — напомнил Шаба. — А ты не забудь принести настоящее, — сказал я. — Кольцо будет при мне, — пообещал Шаба. В последнем я нисколько не сомневался. Мсалити тоже готовился к уходу. Он на моих глазах превращался в нищего по имени Кунгуни — уже успел засунуть под одежду тряпичный горб и теперь прилаживал перед зеркалом на щеку шрам. — Что вы будете делать с этой рабыней? — спросил я, показывая на стоящую на коленях блондинку. — Теперь она нам не нужна, — ответил он. — Сколько ты отдал за нее Учафу? — спросил я. — Пять серебряных тарсков, — вздохнул Мсалити. — Я дам тебе шесть. — Она очень горячая, — прищелкнул языком Мсалити. — Ты уже подвергал ее испытанию изнасилованием? — Нет, только прикосновением рук господина. — Это надежный тест, — сказал я. — Я согласен взять за нее шесть серебряных тарсков, если ты, конечно, не шутишь, — произнес Мсалити. Я дал ему шесть серебряных тарсков, и девушка стала моей. Вообще-то они могли отдать ее мне и даром. Видно, Мсалити очень хотелось вернуть свои деньги. Я его понимаю. Это слишком суровый и деловой человек, чтобы разбрасываться такими суммами. Мое предложение его явно обрадовало. Он понимал, что так дорого он ее все равно не продаст. В очередной раз превратившись в нищего, Мсалити снял с девушки кандалы, ошейник и веревку, которой она была привязана к кольцу в стене. Потом толкнул ее в мою сторону. Глаза девушки были по-прежнему завязаны, и она растерянно вытянула перед собой руки. — Теперь я твой хозяин, — сказал я. — Хорошо, господин, — ответила девушка и попыталась снять повязку. — Не надо! — строго сказал я. — Хорошо, господин. — Она опустила голову, но я видел, что губы ее дрожали. — Повязку можешь оставить себе, — улыбнулся Мсалити. — Сними ее, когда уйдете подальше отсюда. — Запомни, — сказал я, обращаясь к рабыне, — ты не имеешь права прикасаться к повязке без моего разрешения. — Да, господин, — ответила она уже спокойнее. — До завтра, — кивнул мне Мсалити. — До завтра, — ответил я. Он ушел. — Вот мы и остались одни, — сказал я Шабе. Девушка в счет не шла. Она была обыкновенной рабыней. — Да, — сказал Шаба, поднимаясь из-за стола. Я оценил дистанцию. — Кто ты на самом деле? — спросил он. — Полагаю, — сказал я, — кольцо и сейчас при тебе. Ты бы не стал оставлять его без присмотра. — Ты проницательный человек, — усмехнулся Шаба и поднял левую руку. На указательном пальце красовалось кольцо из клыка. Ногтем большого пальца он нажал на потайную пружинку, и крышка сдвинулась в сторону. — Канда? — спросил я. — Да. — Чтобы от нее была польза, ты должен меня ударить этим кольцом, — заметил я. — Достаточно будет одной царапины. — Время от времени люди идут на риск, — сказал я. — Мне приходится делать это слишком часто, — откликнулся он, сунул руку в карман и в следующее мгновение замерцал и исчез из виду. — Завтра, — сказал я, — я принесу фальшивое кольцо и бумаги. — Отлично. Думаю, теперь мы хорошо понимаем друг друга. — Да. — Приятно иметь дело с честными людьми, — произнес он. — Я испытываю по отношению к тебе такие же чувства, — сказал я. Затем взял рабыню за руку и вышел из дома.13. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В «ЗОЛОТОЙ КАЙЛУАК»
— Да ты не бойся, — сказал я Пембе. — Это было временное расстройство здоровья. Руки его тряслись. — Ну, посмотри на меня. Видишь, никакой чумы нет. — Кожа у тебя действительно чистая, — удивленно произнес хозяин таверны. — И глаза тоже. — Ну конечно! — И чувствуешь ты себя хорошо? — неуверенно спросил он. — Отлично себя чувствую, — рассмеялся я. — Добро пожаловать в «Золотой кайлуак», — облегченно проговорил Пембе. — Я отлучусь на мгновение, — произнес я и отошел от стойки. Я вернулся к стене, возле которой оставил свою рабыню, и приказал ей опуститься на колени, взяться руками за щиколотки и лечь на спину. — Не смей менять позу, пока не разрешу. — Господин? — обратилась ко мне рабыня. — Говори. — Скажи, кто ты? Кто мой хозяин? — Прикуси язык, — велел я. — Хорошо, господин. Я вернулся к стойке. — У тебя есть белая рабыня? Варварка? — спросил я хозяина. — Да, — ответил он. — Приобрел ее сегодня за четыре тарска. Еще ни разу не выпускал. Я швырнул ему медный тарск. — Паги и рабыню. — Ты знаешь аскари Мсалити? — Успел познакомиться, — ответил я. Пембе обернулся к своему помощнику. — Приведи новую рабыню! Отлично! — добавил он, потирая руки. — На девчонку уже поступил заказ. Помощник хозяина вытолкал из-за занавески обнаженную девушку. Теперь на ней не было даже клочка невольничьего шелка. — Думаю, ты скоро вернешь свои четыре тарска. — Не забывай, что пага тоже чего-то стоит, — проворчал хозяин. — Это верно, — согласился я. — Она у нас новенькая. Если что не так, ты мне скажи. Я прикажу ее выпороть. Деньги тебе сразу же вернут. — Отлично, — произнес я. — Я буду вон за тем столом. — Я показал на столик в дальнем конце таверны, недалеко от задрапированного красным шелком алькова. — Хорошо, господин, — поклонился Пембе. Я решил не возвращаться сразу домой. Если за мной установили слежку, пусть помучаются. К Пембе я пришел, естественно, только ради его новой рабыни. Прислуживая мне, Шабе и Мсалити, девчонка меня возбудила. Тогда она думала, что изображает из себя рабыню в таверне. Я ее захотел. Теперь я ее получу. Кстати, и для нее лучше, если я буду у нее первым. Как-никак я лучше других на Горе разбираюсь в проблемах девушек с Земли. Обычно первые две-три ночи самые трудные для выживания в паговых тавернах. За это время девушка должна усвоить, что она — рабыня из таверны. Если же она этого не понимает, вряд ли из нее вообще что-то получится. Чаще всего дело кончается тем, что какой-нибудь посетитель перерезает ей горло, доведенный до белого каления бестолковостью и неловкостью невольницы. Потом, конечно, ему придется выплатить хозяину полную стоимость рабыни, плюс медный тарск, а то и два, в качестве моральной компенсации. Помощник хозяина вытолкнул девушку на середину таверны. Пембе покачал головой и вручил ей кувшин с пагой. Затем показал на меня. Когда наши взгляды встретились, девушка вздрогнула и едва не разлила всю пагу. Хорошо, что она этого не сделала. Медленно и осторожно рабыня из таверны приблизилась к моему столику и опустилась на колени. — Прижми кружку к животу, — приказал я. Она послушно исполнила команду. — Паги, господин? — прошептала она. — Да. Девушка зарыдала. — Поцелуй кружку. Она прижалась губами к металлической кружке, широко развела колени, опустила голову и произнесла: — Ваша пага, господин. — Твой хозяин уже подобрал тебе имя? — спросил я. — Еще нет, господин. — Для удобства я буду называть тебя сегодня Эвелина, — сказал я. — Хорошо, господин. — Теперь припомни две последние фразы, которые ты говорила, когда по глупости считала себя свободной женщиной. — Эвелина принесла напиток своему господину. Эвелина надеется, что после него господин не отвергнет ее ласк. — Еще, — сказал я. — Меня зовут Эвелина, — произнесла она. — Я стою обнаженная на коленях перед моим господином. Я мечтаю доставить ему наслаждение. Позови меня на свое ложе, господин! Эвелина умоляет, чтобы ей показали, как надо обращаться с рабыней! — Хорошо, — похвалил я рабыню. Не поднимаясь с колен, она отползла на ярд от стола и застыла в покорной позе. Я не торопясь потягивал пагу. — А ты красивая рабыня. — Спасибо, господин. — Говорят, ты — белый шелк? — Я девственница, господин. — Это и называется белым шелком. — Да, господин. — Тебе хотелось когда-нибудь узнать, что такое быть рабыней? — спросил я. Она подняла голову. — Смотри, — предупредил я. — Ты стоишь передо мной на коленях. Голая. На тебе рабский ошейник. Тебе будет нелегко солгать. — Да, — тихо произнесла девушка. — Мне интересно узнать, что значит быть рабыней. — Скоро узнаешь, — обнадежил ее я. — Да, господин. На какое-то время я задумался, потягивая пагу. Потом послал рабыню за второй кружкой. В таверне Пембе вторая кружка стоила всего долю тарска. Деньги я отдал помощнику. В таверне Пембе, как, кстати, во многих подобных заведениях, девушкам запрещено прикасаться к монетам. Разумеется, Эвелина, которую я заказал вместе с первой кружкой, принадлежала мне до тех пор, пока я не уйду из таверны или сам не отпущу ее. — Позволь мне сказать, господин, — робко произнесла рабыня. — Да? — Господин собирается меня использовать? — Не знаю. Еще не решил. Сделаю так, как мне заблагорассудится. Я с наслаждением допил вторую кружку. Посидев еще немного, я оттолкнул кружку на край стола. — Господин собирается уходить? — спросила рабыня. — Иди в альков, — приказал я. Она в ужасе посмотрела на меня, потом медленно поднялась и на негнущихся ногах направилась к алькову. Возле самого входа она остановилась, не в силах переступить через порог. Я взял ее под руку и швырнул внутрь. Девчонка упала на разбросанные на полу меховые шкуры. Я развернулся и задернул за собой красные шторы. Она растерянно сидела на шкурах, подняв колени. Я взял цепь с кандалами для лодыжки, что лежала сразу у входа и была длиной около ярда. Такая же цепь лежала слева, две другие цепи заканчивались наручниками. Еще одна цепь цеплялась за ошейник. Все замки открывались одним ключом, который в паговых тавернах всегда кладут на полочку слева у входа. Имелись и приспособления для укорачивания цепей. Само собой разумеется, пленник не мог дотянуться до полочки с ключом, если на нем была защелкнута хотя бы одна из цепей. Рядом с полочкой для ключа был крючок, на котором висел невольничий кнут. Я нагнулся, схватил рабыню за правую ногу и защелкнул на ней кандалы. Потом толчком повалил ее на спину и поочередно заковал в наручники правую и левую руки. После этого я приковал ошейник девушки к центральному кольцу, надел кандалы на левую ногу и укоротил все цепи таким образом, что она едва могла пошевелиться. — Ты посадил меня на цепь, господин, — растерянно произнесла рабыня. — Сейчас ты поймешь, что значат невольничьи цепи, — усмехнулся я. — Ну-ка, посмотри сюда! — Я показал на крючок рядом с полкой. — Что ты здесь видишь? — Невольничий кнут, — побелевшими губами пролепетала она. — Вообще-то мы с тобой находимся в алькове. Но ты скоро поймешь, что это весьма необычное место. — Да, господин. — Это камера подчинения. — Да, да, господин. — Хорошенько об этом подумай. Сосредоточься на этой мысли, прочувствуй ее всеми клеточками своего прелестного тела. Здесь тебе, рабыне, придется полностью подчиниться воле мужчины. — Да, господин. — Сейчас я к тебе прикоснусь. — Я фригидна, господин. Не сердись и не убивай меня. — Подумай, о чем я тебе сказал. Ты находишься в камере подчинения. — Да, господин. — Девушка тихонько заплакала. Потом я к ней прикоснулся. Очень нежно. Бедра ее дернулись, цепь задрожала. Она испуганно посмотрела на меня. — Ты готова подчиниться мне полностью? — Да, господин, — прошептала рабыня и попыталась приподнять ноги. — Коснись меня еще раз. Я немного подождал и прикоснулся к ней еще раз. Очень нежно. — Ай! — взвизгнула девчонка. Я продолжал ее гладить. Она застонала и принялась извиваться. Тогда я остановился. — Какое странное ощущение, — сказала она. — Что это было? — Теперь тебя надо выпороть. — Почему, господин? — Потому что ты мне солгала. Когда сказала, что фригидна. Она растерянно посмотрела на меня. — Ты вовсе не фригидна, девочка, — усмехнулся я. — Ты очень горячая рабыня. — Нет, нет! Я не горячая рабыня! — замотала она головой. — Сейчас посмотрим. — Как ты можешь после этого меня уважать? — неожиданно произнесла она. — Тебя никто не уважает, — пожал я плечами. — Ты всего лишь рабыня. — Да, господин. — У тебя больше нет гордости. Рабыням не позволяется иметь гордость. — Но я хочу хотя бы уважать сама себя, — сказала она, отвернув голову в сторону. — Ты должна не уважать себя, а быть собой, — поправил ее я. Девушка посмотрела на меня. В ее глазах застыли слезы. — Я не могу осмелиться быть сама собой. — Разве женщина не может быть женщиной? — спросил я. — Не может! — вдруг крикнула она. — Это унизительно! — Вот это да! Кем же, по-твоему, должна быть женщина? — Она должна быть такой, как мужчина. — Но ты же не мужчина, — возразил я. — Я не могу стать женщиной, — заплакала она. — Почему? — Потому что женщина в глубине души — рабыня. — Разве плохо, если рабыня станет рабыней? — спросил я. — Плохо! — крикнула она. — Почему? — настаивал я. — Не знаю! — зарыдала девушка. — Я не знаю. — Разве может быть плохим то, что естественно? Разве плохо, если камень — это камень, а дерево — это дерево? — Нет. — Почему же тогда плохо, если рабыня становится рабыней? — спросил я. — Не знаю, — покачала она головой. — Может быть, в этом нет ничего плохого? — Я даже боюсь об этом подумать, — призналась девушка и вдруг добавила: — Пожалуйста, не переставай меня трогать, господин. — Рабыня просит? — Да, господин. Эвелина умоляет тебя. Не переставай к ней прикасаться. Я нежно поцеловал ее груди, при этом снова начал ее трогать. — Спасибо тебе, господин, — застонала она. Потом, совершенно неожиданно, она попыталась вырваться. Цепи, разумеется, не позволили ей этого сделать. — Что случилось? — спросил я. — Я должна сопротивляться. Я не должна поддаваться этому ощущению! — Почему? — Я ощущаю в себе что-то новое. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Это как волны… Они поднимаются из глубины, завладевают всем моим существом. В это трудно поверить. Невероятное, фантастическое ощущение! Нет! Нет! Ты должен остановиться! — Почему? — Потому что я пошла тебе навстречу. — Как это? — Как рабыня, которая идет навстречу своему господину. — Ты и есть рабыня. — Да, господин, — вздохнула она. — Ты находишься в камере подчинения, — напомнил я. — Ты не оставляешь мне никакого выбора. Я улыбнулся. — Сейчас я дам тебе возможность выбрать. Первый и последний раз. — Выбрать? — растерялась рабыня. — Я предоставляю тебе выбор невольницы. Ты можешь либо уступить, либо умереть. — Я предпочитаю уступить, господин, — испуганно проговорила она. — Естественно, — усмехнулся я. — Ты же рабыня. — Спасибо, господин, — тихо произнесла девушка. — В следующий раз, — строго сказал я, — выбора у тебя не будет. Я начал снова к ней прикасаться, вознося ее на высоты, которые она выбрала. — Аййи! — вопила она. — Я отдаюсь тебе, господин! Между тем сегодня я не собирался ею овладевать. — Пожалуйста, погладь меня еще! — просила она. Как трогательно выглядели ее маленькие ладошки, время от временя сжимающиеся в кулачки! — Я даже не подозревала, что бывают такие ощущения, — призналась девушка. — Это пустяки, — ответил я. — Пустяки! — возмущенно воскликнула она. — Никогда раньше я не испытывала ничего подобного! — Маленький оргазм невольницы, — сказал я. — Я почувствовала, что готова подчиниться тебе безоговорочно. Мне так понравилось это ощущение! Спустя некоторое время я снова начал ее гладить. — Что собирается сделать господин со своей рабыней? — спросила она. — Немного ее поучить, — ответил я. — Да, господин. На этот раз она начала кричать и извиваться уже через десять ен. Неожиданно она посмотрела на меня широко открытыми, испуганными глазами. — Опять! Это наступает опять! Только на этот раз гораздо сильнее! Я не вынесу! Оно убьет меня! Я умираю! — Не умрешь, — сказал я. — Айии! — завизжала рабыня, мотая головой. Потом крики ее перешли в рыдания. — Я скована цепью. Держи меня. Не отпускай. Пожалуйста, господин! Не отпускай меня! Я поцеловал ее. Овладевать ею я пока не хотел. Она смотрела на меня, запрокинув голову. — Пожалуйста, господин, войди в меня! Я хочу принадлежать тебе безвозвратно. Сжалься надо мной! Умоляю! — Позже, — сказал я. — Ты еще не разогрелась. — Хорошо, господин, — испуганно пролепетала она. На рассвете я проснулся от прикосновения нежных губ Эвелины. Ночью я ее расковал, за исключением кандалов на левой лодыжке. Она разбудила меня так, как я ее научил. Приятно просыпаться подобным образом. Я гладил ее волосы, в то время как она доставляла мне наслаждение. Ночью я показал ей кое-какие маленькие хитрости, элементарную технику рта, рук, грудей, волос, губ, стоп и языка. Это поможет девчонке выжить в таверне Пембе. Самое же главное — я объяснил ей чрезвычайную важность подчинения, основу основ поведения рабыни. Отсюда вытекает все остальное. Я застонал, и она радостно посмотрела на меня, довольная, что ей удалось исторгнуть из меня сладостный звук. — Доведи дело до конца, рабыня, — сказал я. — Конечно, господин! Мои руки непроизвольно вцепились в ее волосы. Я прижал девушку к себе. Потом я ее отпустил. Подтянув девушку поближе, я посмотрел на ее лицо в тусклом свете нового дня, пробивающегося в альков сквозь щель между шторами на дверях. Потом я вытер рот невольницы ее волосами. — Уже утро, господин, — прошептала она. — Да, — сказал я. Она преданно смотрела мне в глаза. — Говори, — приказал я. Прижавшись губами к моему уху, она зашептала. Прошлой ночью я научил ее этим словам. Он — Господин, а я — Рабыня Он — хозяин, а я — собственность Он командует, а я подчиняюсь Он получает удовольствие, а я его доставляю Почему это так? Потому, что он — Господин, а я — Рабыня. Я положил ee на спину спину и улыбнулся: — Доброе утро, рабыня! — Доброе утро, господин! — радостно откликнулась она. — Хорошо ли ты спала? — спросил я. — Ты почти не позволил мне спать, но в те маленькие промежутки, которые у меня были, я спала самым крепким и счастливым сном в моей жизни! — Снились ли тебе сны? — Мне приснилось, что я рабыня. А потом я проснулась, и оказалось, что это так и есть. Я улыбнулся. — Я — рабыня, — радостно произнесла она. — Представляешь, как это здорово! Сегодня утром я проснулась с ощущением огромного счастья. Ты подарил мне это чувство вчера ночью. — Как по-твоему, способна свободная женщина пережить такое? — спросил я. — Никогда, — решительно ответила Эвелина. — Потому что свободные — не рабыни. То, что я пережила, может чувствовать только рабыня, лежащая в объятиях господина. Свободной женщине эти чувства недоступны. — Пока ее не закуют в кандалы, — заметил я. — Конечно, господин, — согласилась она. — Если бы ты знал, как мне жаль свободных женщин! Какие они невежественные! Неудивительно, что они враждебно относятся к мужчинам. Впрочем, если мужчина недостаточно силен, чтобы надеть на женщину ошейник, он действительно достоин ненависти. — Может быть, — задумчиво проговорил я, вспомнив женщину, которая некогда была моей свободной спутницей. Я вспомнил, какую жестокость она проявила по отношению ко мне в доме Самоса, когда ей показалось, что я слаб и беспомощен. Некогда она была дочерью Марленуса из Ара, но он от нее отказался после того, как она попала в рабство. Вместо того чтобы смириться с пятном на своей чести, славный убар Ара торжественно отрекся от дочери на мече и медальоне, который украшал его покои. Теперь эта девушка свободна, но лишена гражданства. А все потому, что на левом бедре у нее красовалось клеймо Трева, ибо однажды она стала рабыней Раска из Трева, капитана и тарнсмена. Интересно, успел ли он ее подчинить себе? В принципе я в этом не сомневался. Тогда мне казалось, что клеймо Порт-Кара будет хорошо смотреться поверх клейма Трева. Мне очень хотелось увидеть, как она будет танцевать, прикрытая крошечным отрезом алого невольничьего шелка. — Ошейник — наша судьба, — сказала Эвелина. За шторами раздавались утренние звуки: двигали столы, — кто-то подметал пол. Подобную работу, как правило, проделывают помощники хозяина. Девушки в это время спят, закованные в цепи, в своих пеналах. — Уже утро, — сказал я. — Ты собираешься уходить? Хочешь оставить свою рабыню? — Естественно, — ответил я. — Девочка из таверны. — Подожди немного, — взмолилась она. — Побудь со мной еще чуть-чуть. — Хорошо, — улыбнулся я. — То, что ты сделал со мной ночью, что-то для тебя означает? — Для меня это была обычная ночь с рабыней. — О! — воскликнула она. — Такое проделал бы с тобой любой горианский мужчина. — Любой заставил бы меня так уступить? — недоверчиво переспросила она. — Естественно, — ответил я. — Рабыня. Скажи-ка лучше, что ты теперь думаешь о своем ошейнике? — Я его ненавижу. И люблю одновременно. — Любишь? — Да! — воскликнула она. — Мне так понравилось быть рабыней! Мне так понравилось уступать и подчиняться! — Похоже, на тебя не зря надели ошейник, — заметил я. — Конечно. Потому что я — настоящая рабыня. — Правильно, — сказал я. — Рабыня. — При этом, — добавила она, — я остаюсь женщиной Земли. — Она схватилась руками за ошейник. — Как это все-таки жестоко — надеть на женщину стальное кольцо! Неужели его никогда не снимут? — И не надейся. — Никогда? — Если и снимут, то чтобы тут же надеть другой. — О! — произнесла она и посмотрела на крюк, на котором висел невольничий кнут. — Ты меня так и не выпорол… — Время еще есть, — сказал я. — Нет! Нет, что ты! — Она уже познала кнут. — Мне кажется, что меня будут часто продавать и перепродавать. — Я в этом не сомневаюсь. — Как ты думаешь, кто-нибудь меня освободит? — спросила Эвелина. — Нет. — Почему? — Ошейник тебе очень идет. Она погладила ошейник. — Да, — произнесла она наконец. — Ты прав. А ведь ты сразу это понял, животное, — сказала она неожиданно резко. — Поэтому ты заставил меня подавать пагу обнаженной? — Твоя рабская натура просто бросается в глаза, — заметил я. — Конечно, — улыбнулась она. — Ты же горианский мужчина. — Любой мужчина Гора, глядя на тебя, решит, что ты прирожденная рабыня. Независимо от того, есть на тебе ошейник или нет. — И вот я стала рабыней. — Да. — Я против этого не возражаю, — улыбнулась девушка. — Твое мнение никого не интересует. — Я знаю. — Она умиротворенно кивнула. Снаружи двигали столы, стулья и мыли пол. Я сел. — Мне пора. — Ты оставишь меня здесь? — испуганно спросила рабыня. — Да. — Пожалуйста, побудь со мной еще немного. — Пытаешься меня удержать? — Да, — кокетливо произнесла она. — При помощи чар рабыни. — Только не говори как земная девушка, — поморщился я. — Я не земная девушка, — испуганно поправилась она. — Я — рабыня Гора. — Другое дело. Она скользнула вниз и принялась меня целовать. — У меня нет времени, — сказал я. — Задержись хотя бы ненадолго, — взмолилась она. Мне показалось, что она очень боится остаться одна. В глазах ее застыло отчаяние. — Похоже, ты действительно начинаешь понимать значение ошейника, — сказал я. — Да, господин. — Ну что, выбрала бы ты сейчас свободу? — Нет, господин. Я уже была свободной женщиной. И я была рабыней. Я знаю и то и другое. — Разве свобода не представляет большой ценности? — Конечно, господин, свободу надо ценить. Но еще больше я ценю свое рабство. Я посмотрел на девушку. — Я выбираю ошейник, — сказала она. — Цепи, кандалы и руки хозяина на моем теле. Я подтянул ее поближе и уложил на спину. — Возьми меня грубо, господин, — попросила она. — Грубо и безжалостно. — Хорошо. — Изнасилуй меня как последнюю рабыню, — взмолилась она. — За этим дело не станет, — пообещал я. Через несколько мгновений она уже визжала и задыхалась от наслаждения. — Никогда не думала, что быть изнасилованной так приятно, — прошептала Эвелина, когда все кончилось. — Все произошло так быстро и так жестоко… Побудь со мной еще немного, господин! Я оттолкнул ее ногой на край алькова и задумался, закинув руки за голову. — Пожалуйста, прикоснись ко мне, — прошептала она. — Помолчи, — сказал я. — Хорошо, господин. Я начал одеваться. Она поднялась и встала на колени, ошеломленно качая головой. — Что ты со мной сделал, господин! — Ее до сих пор била дрожь — Сандалии, — приказал я. Она подползла к моим ногам и надела на меня сандалии, после чего аккуратно и быстро завязала тесемки. — Что ты со мной сделал! — С этими словами она прижалась лицом к моим ногам. Я не стал ее пинать. — Я стала настоящей рабыней! Это такое счастье! Я стала рабыней! — Все хорошо, — сказал я, поднимая ее за руки. — Рабыня должна быть рабыней. Все правильно. — Я стала настоящей рабыней! — повторяла она. — Да, — сказал я, толчком повалил ее на пол, развернулся и вышел из алькова. — Господин! — закричала мне вслед Эвелина. — Последний раз поцелуй меня, господин! — Она побежала за мной на коленях, пока цепь, к которой была прикована ее нога, не натянулась до предела. Я нагнулся и поцеловал рабыню — Вначале ты меня изнасиловал, — сказала она со слезами на глазах. — А потом оттолкнул ногой. — Правильно, — кивнул я. — Забери меня, господин! Возьми меня с собой! Не оставляй меня здесь! Она была агентом кюров. — Говори! — приказал я. Он — Господин, а я — Рабыня Он — хозяин, а я — собственность Он приказывает, а я подчиняюсь Он получает удовольствие, а я его доставляю Почему это так? Потому, что он — Господин, а я — Рабыня. — Каждую ночь в течение месяца повторяй эти слова, — приказал я. — Да, господин — И днем тоже. По нескольку раз. — Да, господин. — Они помогут тебе выжить. — Спасибо тебе, господин. — Старайся во всем угождать мужчинам. — Теперь у меня по-другому и не получится, — улыбнулась она. — Не забывай о том, что ты — рабыня. — Да, господин. — Сейчас тебе в это трудно поверить, но придет время, когда от одного прикосновения к шторам алькова ты будешь горячей и мокрой. — Мне совсем не трудно в это поверить, господин, — прошептала Эвелина. — Один вид этих штор действует на меня возбуждающе. — Она прикоснулась к ошейнику. — Даже ошейник меня возбуждает. Ползать по шкурам, стоять на коленях перед мужчиной — все действует на меня возбуждающе. Я просто умираю от желания, когда подумаю, что ты можешь прикоснуться к моему обнаженному телу. — Полагаю, ты выживешь, рабыня, — сказал я. — Можно я еще раз поцелую твои ноги? Я не стал отказывать рабыне в этой радости. Я чувствовал на своих стопах ее губы и слезы. — Пожалуйста, забери меня с собой, господин! — рыдала она. Я последний раз посмотрел на валяющуюся в моих ногах рабыню. Раньше она была агентом кюров. Потом я повернулся и вышел из алькова. — Господин! Я не удержался и обернулся, чтобы взглянуть на нее последний раз. Прикованная к левой ноге девушки цепь натянулась до предела. — Купи меня! Пожалуйста! Не оставляй меня здесь! — Ну, как рабыня? — поинтересовался помощник хозяина, оторвавшись на минуту от подметания пола. — Я не стану настаивать на возврате денег, — сказал я. — Думаешь, из нее выйдет толк? — Пембе волновался. — Трудно сказать, — пожал я плечами. — Думаю, что толк все-таки будет. — Это хорошо, — отозвался помощник. — А то мне уже надоело оттаскивать трупы в гавань. Я подошел к тому месту, где оставил белокурую рабыню. Она, конечно, уснула и во сне улеглась на пол, нарушив мое требование не менять позу. Лицо ее по-прежнему скрывала повязка. Я тихонько к ней прикоснулся. Рабыня застонала, потом вздрогнула, осознав, что ее проступок замечен. Она тут же выпрямилась, обхватила лодыжки руками и поспешила принять нужную позу. — Не надо, — мягко произнес я и поднял ее с пола. Она показалась мне очень легкой. Думаю, в ней было не больше ста десяти фунтов. — Я выйду через черный ход, — сказал я помощнику хозяина. — Как тебе угодно, — ответил он. Снаружи я выждал несколько мгновений, следя за тем, не приоткроется ли дверь за моей спиной, не шелохнется ли пыль на аллее, не промелькнет ли силуэт на соседней крыше. Все было спокойно. Я посмотрел на лежащую в моих руках девушку. Она снова уснула. На мгновение я едва не испытал к ней нежность. Последние несколько недель этой дикарке пришлось нелегко. Ей выпала роль пешки в большой игре. Кроме того, свободным и гордым женщинам Земли зачастую трудно смириться с тем, что они превращаются в рабынь, собственность других людей. Пусть поспит, и я нес девушку по пустынным улицам Шенди. Я не стал идти кратчайшим путем к своему жилью.14. ДЕВУШКА СТАНОВИТСЯ ЕЩЕ КРАСИВЕЕ; МНЕ ПРИХОДИТСЯ ОСТАВИТЬ САСИ
Саси отворила дверь. — Господин! — Приготовь цепь для новой рабыни, — сказал я. — Хорошо, господин. Мне показалось, что Саси не очень обрадовалась, когда я перенес через порог спящую блондинку и уложил ее на кучу соломы возле невольничьего кольца. Обычно через порог переносят на руках тех рабынь, которые будут постоянно проживать в доме хозяина. Исторически эта традиция восходит к брачным церемониям Земли. Женщины инстинктивно жаждут рабства. И понятно их негодование, когда они встречают недостаточно сильного и властного мужчину. Разумеется, далеко не все горианские рабыни попадают в дом хозяина на его руках. Многиеползут на коленях, кое-кого загоняют пинком. В любом случае женщина должна почувствовать, что здесь ей придется подчиняться сильному и властному мужчине. — Это девушка с «Пальмы Шенди»? — удивленно спросила Саси. Блондинка настолько устала, что даже не проснулась. — Да, — сказал я. Саси прикрепила короткую цепь к невольничьему кольцу и открыла ключом кандалы для ног. — Зачем она тебе? — Она представляет для меня интерес, — ответил я. — По крайней мере, на данное время. Саси положила ключ от замка на полочку поближе к крюку, на котором висел невольничий кнут. На одной из потолочных балок крепилось кольцо для порки; при помощи блочного механизма оно могло опускаться и подниматься. К такому кольцу удобно привязывать рабыню во время наказания. Я предпочитаю снимать комнаты с обстановкой. Я прикрыл блондинку одеялом. Бедняга так и не проснулась. — Меня ты через порог не переносил, — с укором произнесла Саси. — Почему? Ты была завернута в одеяло, которое я перебросил через плечо. — Нет, я имею в виду первый раз. — В первый раз я просто приказал, чтобы ты пришла на мое одеяло. — Никогда этого не забуду! — воскликнула рабыня, зардевшись от счастья. — Ты действительно приказал мне прийти на твое одеяло! Иногда делают по-другому. Когда хозяин приводит девушку в пустой и необжитой дом, он приказывает ей войти первой, развести огонь, подогреть вино, расстелить меха и забраться под них голой. В таких случаях девушка заходит в дом не связанная. — Очень трудно передать чувство, которое испытывает девушка в такие минуты, — задумчиво произнесла Саси. — Почему трудно? — усмехнулся я. — Это чувства рабыни. — Да, наверное. Просто мужчине никогда не понять, как дорог женщине ее ошейник. Ему никогда не понять всей глубины чувств и эмоций, которые испытывает стоящая перед ним на коленях женщина. — Не сомневаюсь, что и свободные женщины способны испытывать эмоции, — сказал я. — Я была свободной, — ответила Саси. — Но я даже понятия не имела, что значит это чувство. В этом просто не было необходимости. Все изменилось в тот момент, когда я стала рабыней. Теперь мне приходится прислушиваться к состоянию других людей. Никогда раньше я не была такой восприимчивой. Кроме того, теперь я не могу поступать по-своему. Мне приходится следовать воле мужчины. Мне отдают приказы, которые я обязана беспрекословно исполнять. Это затрагивает самую мою суть, господин. — Естественно. Ты же рабыня. — Да, — сказала она. — Рабыня и женщина. — Это одно и то же. — Мужчина, который первым разобрался в женской сути, подошел к ней с кнутом, — со счастливой улыбкой произнесла Саси. — Сними-ка с меня сандалии, — велел я. — Никогда раньше я не чувствовала себя такой зависимой, беспомощной и такой полной жизни, — проговорила она, опускаясь возле моих ног. — Теперь я должна ползти к тебе по первому твоему требованию, развязывать тебе шнурки, делать все, что ты захочешь. Я такая счастливая! — Не отвлекайся, — строго сказал я. — Да, господин. — Саси сняла сандалии, поцеловала их и преданно посмотрела мне в глаза. — Сегодня, прежде чем мы выйдем из этой комнаты, я проколю тебе уши. — Спасибо, господин! — воскликнула девушка. — Значит, ты навсегда останешься рабыней. — Да, господин. — Это повысит твою цену. — Да, господин, — улыбнулась девушка. — И еще, — добавил я, глядя на спящую блондинку. — Ее уши я тоже проколю. Она была агентом кюров. Из практических соображений надо было сделать так, чтобы она всегда оставалась рабыней. Я подошел к спящей девушке и сдернул с нее одеяло. Дикарка заворочалась, почувствовав утреннюю прохладу. — Нет, — пробормотала она по-английски, — еще рано. Я еще не хочу вставать. Она вытянула руку, пытаясь найти одеяло Я взял ее за руку и рывком посадил на солому. — О! — воскликнула девушка, возвращаясь к реальности. Испуганно пошарив вокруг себя, она поняла, что сидит на куче соломы, брошенной на деревянный пол. — Кто здесь? Я молчал. — Это мой господин? — Да. — Кто мой господин? — Твой господин — это я. — Но кто ты? — отчаянно выкрикнула она. — Я — твой господин. Она застонала и покачала головой. Верхнюю часть ее лица по-прежнему закрывала плотная повязка. — Почему ты не даешь мне себя увидеть? Я молчал. — Что ты собираешься со мной сделать? На этот вопрос я тоже не ответил. — Чего ты от меня хочешь? — расплакалась она. — Пожалуйста, не надо! Я еще девушка! — Губы ее дрожали. — Не надо! Нет! Пожалуйста! Не отнимай мою девственность так! Я же ничего не вижу! Я даже тебя не вижу! Слышишь? Я не вижу тебя! — Потом она беспомощно зарыдала. — Я твой господин, рабыня, — сказал я. — Да, господин. Я не давал ей пошевелиться. — Как это сладостно и неповторимо, — пробормотала она. — Я чувствую себя такой беспомощной. Без твоего разрешения я не могу даже пошевелиться. Я молчал. — Господин подарит своей рабыне поцелуй? — спросила она. Я прикоснулся губами к ее губам, и она выгнулась мне навстречу. Потом бессильно уронила голову на солому. — Спасибо тебе, господин! — Первый раз тебе, наверное, было больно? — спросил я — Нет. Совсем нет. — Тебе понравилось? — спросил я. — Да. Только… — Что? — Теперь мне хочется тебе отвечать. Можно я буду двигаться, господин? — Можно, — улыбнулся я. — О! — нежно простонала она. — Никогда раньше мужчина не стискивал меня в объятиях. Я даже не подозревала, как это сладостно. Я чувствую себя такой беззащитной! Это очень меня возбуждает. О, как это меня возбуждает! Она задрожала и прижалась ко мне, осыпая мое лицо поцелуями. Потом, задыхаясь от наслаждения, замотала головой из стороны в сторону. Неожиданно девушка стиснула мои руки. — Господин? — Да? — Мы здесь одни? — Нет. — О! — в ужасе воскликнула она. — Не может быть! Кто здесь еще? — Еще одна женщина. — Нет! Нет! — заплакала она. — Не бойся, — успокоил ее я. — Это всего лишь рабыня. — Скотина! — крикнула вдруг она. — Каким унижениям ты меня подвергаешь! Ты можешь изнасиловать меня, как рабыню, но ты больше не увидишь моих ласк! Я потрясеннo посмотрел на Саси. Она растерянно пожала плечами. Лежащая подо мной девушка уперлась руками в мою грудь, отвернула голову в сторону и произнесла: — Можешь делать со мной что хочешь. Я даже не пошевелюсь. — Ты что, ищешь неприятностей? — строго спросил я. — Нет. — Ты уже отведала кнута? — Да, господин. — Хочешь еще? — Нет, господин. — Тогда я разрешаю тебе отвечать на мои ласки, — сказал я. — Надеюсь, ты понимаешь, что я не могу этого делать в присутствии другой женщины? — прошептала она мне в ухо. — Двигайся! — приказал я. — Это приказ? — уточнила девушка. — Да. — Как ты можешь отдавать такие приказания? — Да вот так. Как отдал. И впредь ты всегда будешь отвечать на мои ласки и двигаться, как положено рабыне. — Хорошо, господин, — прошептала девушка и принялась робко отвечать на мои движения. — Я постараюсь забыть, что в комнате присутствует другая женщина, — прошептала она. — Почему это? — спросил я. — Наоборот, постоянно думай о том, что она здесь. Сосредоточься на этой мысли. Покажи ей, на что ты способна. — Господин, разве не постыдно демонстрировать свою страсть? — Почему? — Не знаю. — Назови хотя бы одну причину. — В руках мужчины женщина становится рабыней, — произнесла она. — Это бесспорная истина, — согласился я. — Но воспринимать ее как минус могут только свободные женщины. — Ну да, — неуверенно проговорила она. — А ты — уже рабыня. — Да. — Для рабыни нет ничего зазорного в том, чтобы продемонстрировать свою страсть. — Полагаю, — произнесла она, — рабыне позволяется быть страстной? — Не только позволяется, — усмехнулся я. — Рабыня просто обязана быть страстной. Более того, настоящая невольница всегда гордится своей страстностью, считая ее величайшим достижением и радостью жизни. — Да, господин, — прошептала она. — Начинай, — приказал я. — Хорошо, господин. Рабыня задвигалась, целуя мое лицо и губы. — О! — застонала она. — Мне так неловко… — Продолжай, — перебил ее я. — Я боюсь, что если я буду продолжать, то испытаю возбуждение. — Естественно. — Но здесь присутствует другая женщина. — Двигайся! — потребовал я. — Хорошо, господин. — Гордись своей похотливостью, рабыня. — Да, господин, — произнесла она сквозь слезы. Вскоре, несмотря на все ее попытки сдержаться, я услышал сладостный стон. — Нет ничего плохого в том, что женщина испытывает сексуальное наслаждение, — сказал я. — Я понимаю, — прошептала она, — но мы же здесь не одни. — Вот и покажи, на что ты способна! — Прости меня, — обратилась рабыня к невидимой ей женщине. — Я ничего не могу с собой поделать. Господин так возбуждает меня. — Господин! — не выдержала Саси. — Позволь, я доставлю тебе удовольствие! — Нет! Нет! — воскликнула вдруг белокурая дикарка, стискивая меня в объятиях. — Он со мной! — Губы ее дрожали. — Пожалуйста, не оставляй меня. — Почему? — спросил я. — Я хочу доставить тебе наслаждение. — Что ты понимаешь в таких вещах? — презрительно сплюнула Саси. — Проси у господина прощения за то, что ты его разочаровала, и не мешай мне доставить ему радость! — Нет! — выкрикнула блондинка и страстно зашептала мне в ухо: — Прости меня, господин! Неужели я правда разочаровала? — Пока нет, — усмехнулся я. — Обещаю тебе, что этого никогда не произойдет! — Позволь, я сделаю все, как надо! — не унималась Саси. — Ты разве не видишь, что господин со мной! — взорвалась блондинка. — И я доставляю ему удовольствие! — По-твоему, это удовольствие? — презрительно усмехнулась Саси. — Помоги мне, — смущенно попросила блондинка. — Прижмись к нему всем телом, подвигайся, не лежи как бревно! — Я чувствую себя рабыней, — жалобно простонала она. — Делай, что тебе говорят! — прикрикнула на нее Саси. — Это главная девушка? — спросила блондинка. — Да, — сказал я. — Хорошо, госпожа, — покорно прошептала она и попыталась следовать ее советам. Время от времени то я, то Саси давали ей дополнительные указания. — Замри, — наконец сказал я. Она перестала двигаться, но я видел, что это далось ей с трудом. — Страсть делает меня рабыней, — прошептала она. — Ты и есть рабыня, — заметил я. — Да, господин. — Собственно говоря, страсть как таковая не имеет ничего общего со статусом рабыни, — заметил я. — Хотя, конечно, от рабыни требуется страстность. — Да, господин. — Но тебе не понять, что такое настоящая страсть, пока ты не прочувствуешь свой ошейник. — Да, господин. — Теперь можешь двигаться, — разрешил я. Девчонка тяжело задышала и принялась извиваться под моим телом. — А знаешь, — сказаляСаси, — похоже, из нее будет толк. — Мне тоже так кажется, — нехотя согласилась рабыня. — Я так и думала, что это ты, — произнесла рабыня, целуя мои ноги. Я снял повязку с ее лица. С тех пор, как я лишил ее девственности, прошло уже несколько анов. — Как только я тебя увидела, — призналась она, — мне захотелось стать твоей рабыней. И вот моя мечта сбылась. — Отправляйся на кухню, — приказал я, — поможешь Саси помыть посуду. — Хорошо, господин, — радостно произнесла девушка. Блондинка прижала ладошки к ушам и склонила голову на бок. — Как красиво! — прошептала она, разглядывая в зеркало новые сережки. Сережки диаметром в один дюйм были из чистого золота. — Здорово! Я опять все вижу, — восхищенно произнесла рабыня. Повязка лежала рядом на полу. Увидев, что я на нее смотрю, она тут же опустилась на колени. — Скажи, я красивая, господин? — Ничего, — усмехнулся я. — Знаешь, не хочу хвастаться, но мне кажется, что я очень даже привлекательна. По крайней мере, я могла бы состязаться в красоте с лучшими женщинами Земли. — Возможно, но достаточно ли ты хороша, чтобы быть гррианской рабыней? Она растерянно опустила голову. — Наверное, ты прав, господин. Я ведь даже не знала, что такие женщины существуют. Я почти их не видела. Разве что в Косе, когда еще была свободной, а потом в Порт-Каре и Шенди, когда меня саму выставили на рынок. Сейчас мне кажется, что женщины не должны быть такими привлекательными и желанными. — Почему? — Наверное, потому, что я сама недостаточно привлекательна. Меня злит, что есть девушки красивее меня. Я ревную к ним. — Вполне естественно, что урод завидует и ревнует к красоте, — заметил я. — Но я же не уродлива? — Нет, я бы даже сказал, ты весьма недурна. — Я представляю, как должны радоваться горианские мужчины, что в их мире живут такие женщины. — Разве в твоем мире мало красивых женщин, которые хотели бы угодить мужчине? — До чего же вы здесь на Горе привыкли к своему положению вещей! Я пожал плечами. — Скажи, почему между нашими мирами такая разница? — Потому, что мужчины Гора не слабаки и не безумцы. Она посмотрела на меня. — Потому, что они не стали подавлять естественное для мужчины желание повелевать и властвовать. Блондинка шумно сглотнула. — Мы живем по природе. — Да, — кивнула она. — Что — да? — Да, господин. — А я? — вмешалась в разговор Саси. — Разве мои сережки не красивы? — Очень красивы, — улыбнулся я. — Ты отлично в них смотришься, маленькая самка слина. — Спасибо, господин! — расплылась в счастливой улыбке девушка. Сегодня с утра она пребывала в хорошем настроении. Вернувшись из таверны Пембе, я несколько часов поспал, а потом удовлетворил невольничий аппетит белокурой рабыни. Затем мы поели. Накануне я дал Саси несколько монет, и она купила еды на рынке Шенди. Покормили и белокурую дикарку. В то время она была еще связана. Я затолкал ей в рот несколько кусков хлеба и дал немного фруктов. Она стояла на коленях в позе рабыни для удовольствий. Во время первого кормления рекомендуется ставить девушку именно в эту позу; процесс можно периодически повторять. Это помогает рабыням быстрее понять, они такие. — По крайней мере, — вызывающе улыбнулась блондинка, — я из них самая красивая. — Может быть, — сказал я, — наступит день, когда ты действительно станешь красивой. Она удивленно на меня посмотрела. — В рабстве женщины расцветают, — пояснил я. — То есть я стану красивой даже по горианским меркам? — задумчиво произнесла девушка, глядя в зеркало. — Может быть, — кивнул я. — Я боюсь, — призналась она. — Естественно. — Боюсь стать красивой. — Ты все равно бессильна что-либо изменить. Придет день, и каждое твое движение будет вызывать желание у мужчин. — Но чем красивее и желаннее я буду становиться, тем более я буду беспомощна и зависима от мужчин. — Разумеется, — согласился я — Ты станешь их красивой и беспомощной рабыней. — Как страшно, — прошептала она. Я промолчал. — Ты думаешь, я действительно стану красивой? — спросила блондинка, вытягиваясь перед зеркалом. — Да. Она подняла волосы, едва достававшие до лопаток, потом позволила им свободно упасть на плечи. Вообще-то на Горе у рабынь волосы должны быть длиннее. Длинные волосы позволяют разнообразить любовные ласки. Кроме того, с ними просто удобнее. Бывает, девушек даже привязывают за волосы. Интересен обычай распускания волос перед первой близостью. Когда хозяину достается бывшая свободная женщина, он распускает ей волосы ударом кинжала. Подобным образом люди предохраняются от отравленных заколок и прочих приспособлений. Часто хозяева сами подстригают рабынь и ухаживают за их волосами. Во-первых, обходится дешевле, чем стричь рабыню в пенале. Во-вторых, это просто приятно. Во время стрижки девушка, как правило, стоит перед своим господином на коленях. На плечи набрасывают красное полотенце, кроме него, на рабыне ничего нет. Особенно приятно сразу же после стрижки девушкой овладеть. Блондинка восхищенно смотрела в зеркало. Похоже, рабыня мне попалась тщеславная. — Что ты там видишь? — строго спросил я. — Рабыню. — Правильно. — Женщину, которую можно купить и продать в зависимости от каприза мужчины. — Молодец, — похвалил я. — Может, я и не красавица, — произнесла она, — но я очень деликатна и очаровательна. Правда? — Да. — Ты в самом деле способен полностью и безоговорочно подчинить меня своей воле? — спросила она — Разумеется, — кивнул я. — Ты можешь и ты это сделаешь, так? — Так. — Ты можешь выпороть меня кнутом? — Конечно. — Какое странное чувство — быть рабыней. — Скоро привыкнешь, — успокоил ее я. — Да, господин, — произнесла девушка. Я зашел сзади и посмотрел в зеркало через ее плечо. — Что ты видишь? — Рабыню, склонившуюся у ног своего хозяина, — ответила она. Я схватил ее за волосы. — Что видишь? — повторил я вопрос. — Рабыню, — растерянно ответила девушка и застонала от боли. — Говори, что видишь, — настаивал я. — Это трудно передать, — сказала она и задрожала. — Неожиданно я увидела в зеркале удивительно прекрасную женщину. Я никогда не думала, что могу быть такой красивой, свободной женщине подобная красота недоступна. Это прелесть беспомощной рабыни. И эта рабыня — я! Я вдруг доняла, как смотрят на такую женщину мужчины. Мне стало страшно. Нам и в самом деле должно быть страшно при мысли о том, что мужчины могут в любую минуту на нас наброситься и разорвать на части, повинуясь приступу похоти. А потом я вдруг поняла, что значат ошейник, кнут, цепь. Я поняла, что такое клеймо. Конечно, нас надо клеймить, ибо мы — собственность мужчины. Разумеется, есть cмысл заковывать женщин в стальные ошейники, которые они не в состоянии снять самостоятельно. Разумеется, мужчины всегда будут приковывать нас цепями к стенам своих домов. И уж конечно, им не обойтись без кнута. Ведь мы можем и ослушаться. Потрясенная собственным прозрением, она широко открытыми глазами смотрела в зеркало. — Кажется, ты начинаешь понимать, что значит женская привлекательность, — усмехнулся я. — Они в буквальном смысле хотят нас, — произнесла блондинка. — Да. — Они хотят нами владеть. — Естественно. — Я даже не подозревала, что существуют подобные эмоции, — сказала она. — Существуют, — кивнул я. — И что когда-нибудь я достанусь такому человеку… — Она посмотрела в зеркало, опустила голову и добавила: — Уже досталась. — Что ты при этом чувствуешь? — В моем мире не существует даже близких ощущений, господин. — Твои бедра испачканы кровью, — заметил я. — Господин взял мою невинность. — Теперь ты девочка из красного шелка. — Да, господин. Я девочка из красного шелка. Я отошел на середину комнаты и повернулся. Она по-прежнему стояла перед зеркалом на коленях. — Встань, — приказал я. Она поднялась. — Подойди ко мне. — Но я же голая, господин. — Ты хочешь, чтобы я повторил команду? — Нет, господин, — испуганно воскликнула блондинка и подбежала ко мне. Я отметил, что рабыня остановилась на правильной дистанции. Никто ее этому не учил, более того, в ее культуре принято стоять и разговаривать на большем расстоянии. Между тем она интуитивно почувствовала, где именно ей следует замереть. Там, где бы я мог без труда до нее дотянуться, возникни у меня такое желание. — Господин? — преданно посмотрела мне в глаза рабыня. Расстояние, на котором находится невольница, зависит, разумеется, от характера общения. Если девушка хочет себя продемонстрировать, ей есть смысл отойти чуть подальше. Если она пытается соблазнить мужчину, она может подойти как угодно близко. Молить о ласке лучше всего лежа на животе, при этом невольницы любят целовать ноги господина. Распоряжения рабыни выслушивают с расстояния в несколько футов. В таких случаях им лучше стоять на коленях. Я взял девушку за голову, и она тут же опустила взгляд. Как все-таки замечательно владеть женщиной! С этим состоянием не сравнится ничто! Я повертел ее голову из стороны в сторону. До чего все-таки возбуждающе смотрятся сережки в ушах женщины! Я любовался проколотыми мочками ушей, из которых торчали витые проволочки с массивными золотыми кольцами. Весьма грубое украшение, если задуматься, но как оно подчеркивает красоту женщины! Я невольно улыбнулся. На Земле я никогда не придавал значения сережкам. И только сейчас до меня дошел истинно горианский смысл данного действа. Проколотая мочка уха символизирует тело женщины в целом, готовое к тому, чтобы его пронзил мужчина. Кольцо напоминает ошейник или кандалы — непременные атрибуты рабства. Неудивительно, что свободные женщины Гора никогда не прокалывают ушей. Было время, когда и среди рабынь не часто попадались девушки с проколотыми ушами. Зато сейчас прокалывать уши стало модным. Я поднял ее голову, чтобы она могла на меня посмотреть. — Господин? — благоговейно прошептала девушка. — Ты стала настоящей рабыней. — Да, господин. — Но ты не знаешь, что ты рабыня по природе. — Я пришла из мира, где женщин не обращают в рабство. — Этот мир называется Земля? — спросил я. — Да, — ответила она. — А я слышал, что женщины там — самые жалкие рабыни. И страдают они из-за того, что у них нет настоящих хозяев. — Похоже, мне здесь из-за этого страдать не придется. — Не придется, — успокоил ее я. — Я буду во всем тебя слушаться. Я сделаю все, что ты захочешь. — Знаю, — кивнул я. Мне показалось, что девушка откинула прядь волос слегка раздраженно. — Не хочешь ли ты стать еще красивее? — спросил я. — Конечно, — ответила рабыня. — Если так угодно моему господину. Я отошел в угол комнаты, где лежала моя морская сумка. Я швырнул ее на пол и приказал: — Подойди к сумке и ляг на нее спиной. Голову прижми к полу. Сумка была сделана из грубой брезентовой ткани голубого цвета. Горловина стягивалась белыми шнурами. — Нет, пожалуйста, нет, — застонала девушка. Между прочим, это самая распространенная позиция для дисциплинарного изнасилования рабыни. В ней женщина чувствует себя наиболее униженной. Я овладел невольницей. — Нет! — выкрикивала она сквозь слезы по-английски. — Неужели ты меня совсем не уважаешь? Неужели мои чувства ничего для тебя не значат? Я встал. Не давая ей времени опомниться после унижения, я резко приказал: — Ползи к зеркалу! Встань на четвереньки и посмотри на себя! Несчастная девушка выполнила приказ и посмотрела на свое отражение. Волосы ее растрепались, красивые груди слегка провисли. — Видишь? — спросил я. — Да, — прошептала она и опустила голову. — Подними голову и смотри еще, — приказал я. Она повиновалась. — Видишь? — Да, — сказала она. — Рабыня стала еще красивее. — Теперь ползи в свой угол на солому, — разрешил я. — Да, господин, — прошептала она. Я швырнул на нее одеяло, оставив открытой голову. Рабыня выглядела беззащитной и измученной. — Я стала еще красивее, — произнесла девушка. — Почему? — Это отражение произошедших в тебе внутренних перемен, — объяснил я. — Каких? — Расскажи, что ты чувствуешь. — Никогда раньше, — произнесла девушка, — мной не овладевали так бесцеремонно. — Это сыграло свою роль, — кивнул я. — Ты взял меня, не считаясь с моим состоянием. — Это тоже сыграло свою роль, — согласился я. — Ты мой господин, правда? — Да. — Значит, ты можешь делать со мной все, что захочешь? — Естественно. — И будешь делать? — А ты как думала? — Мной овладели, — неожиданно произнесла она. — Естественно, — сказал я. — Ты же женщина. — Если женщине нравится, что ею овладевают, значит, она прирожденная рабыня? — На этот вопрос ответь сама. — Я не решаюсь, — прошептала девушка. — Отвечай! — прикрикнул на нее я. — Да, — едва слышно произнесла блондинка. — Значит, она прирожденная рабыня. — Ты — женщина, — сказал я. — Да, господин. — Теперь сделай вывод. — Значит, я — прирожденная рабыня. — Правильно. Она растерянно посмотрела на меня. — Знаешь, я бы никогда не подумала, что приду к такому выводу. — Для этого требуется определенное мужество, — согласился я. В глазах девушки стояли слезы. — С другой стороны, — сказал я, — это всего лишь интеллектуальное упражнение, первый шаг к трансформации твоего сознания и высвобождению глубинной сути. Время от времени полезно разминать мозги. — В глубине души я — женщина, — сказала она. — Правильно. До нее мы и пытаемся добраться. — Я боюсь своей женственности. — Женственность и мужественность дополняют друг друга, — объяснил я. — Если мужчина хочет, чтобы женщина была более женственной, он сам должен стать мужественней. Если женщина хочет, чтобы мужчина стал мужественней, она должна стать еще женственнее. — Знаешь, — сказала рабыня, — я все время думаю о своем прежнем мире. Там все наоборот. Мужчины боятся женщин и хотят, чтобы они больше походили на мужчин. — Полагаю, — промолвил я, — это зависит еще и от конкретных людей. — Я стала еще красивее, — сказала рабыня. — Я видела это в зеркале. — Правильно. — Все-таки я не до конца поняла, как это стало возможно. — Тебе продемонстрировали, что ты есть собственность и что ты полностью зависишь от воли и прихоти мужчины. — Да, господин, — прошептала она. — Тебе дали понять, что ты, хорошенькая женщина, безраздельно принадлежишь и подчиняешься мужчине. — И от этого я стала красивее? — Конечно. — Но почему? — Ты стала женственнее. Она испуганно посмотрела на меня. — Все естественно, — сказал я. — Чем больше в женщине женственности, тем она красивее. — Я всегда боялась быть красивой и женственной. — На Горе ты уже поняла, что значит возбудить желание в мужчинах. — Нет, ты не понял, — покачала головой рабыня. — Я боялась сама себя. Что это окажется моей сутью. — Представляла ли ты себя танцующей обнаженной в окружении могучих воинов с кнутами? — Да, — ответила она, — мне всегда приходили в голову подобные картины. — Вот видишь. Это и была твоя настоящая суть. — Дай мне возможность сделать выбор, — попросила она. — Нет, — отрезал я. — Выбора у тебя нет. С каждым днем ты будешь становиться еще женственнее. Если процесс замедлится, его ускорят при помощи кнута. — Да, — прошептала рабыня. — Что — да? — Да, господин. Я потянулся к морской сумке. — Господин! — позвала меня девушка. Она уже успела мне порядком надоесть, и я набросил одеяло ей на голову. Теперь она не могла ни говорить, ни видеть. Я вытащил из сумки банковские расписки на имя Шабы и фальшивое кольцо, которое он должен был передать в Сардар вместо настоящего. За расписки я, мнимый агент кюров, должен был получить у Шабы настоящее кольцо из Тахари. Я отвезу его в Порт-Кар, Самосу, а уже он позаботится, как переправить кольцо в Сардар. На данном этапе я не собирался убивать Шабу. Если же Шаба действительно рискнет забросить в Сардар фальшивое кольцо, он неминуемо попадет во власть Царствующих Жрецов, и уже они будут решать, оставить его в живых или нет. Если он не захочет рисковать, я всегда могу убить его позже. Главное для меня — как можно быстрее передать Самосу кольцо из Тахари. Близился восемнадцатый ан. — Господин, — испуганно прошептала Саси. — Я боюсь твоих глаз. — Мне пора уходить, — сказал я. — Мне страшно, когда ты так на меня смотришь. Ты вернешься? — Попытаюсь. — Я вижу по твоим глазам, что ты боишься не вернуться. — Я собираюсь заняться непростым делом, — сказал я. — В этой сумке лежат важные вещи. В частности — ключ от твоего ошейника. Монеты. И многое другое. Если я не вернусь или вернусь не скоро, здесь хватит, чтобы ты и дикарка какое-то время продержались. — Да, господин. — Девушка посмотрела на меня с нескрываемым удивлением. — Ты даешь мне в руки ключ от моего ошейника? — В Шенди выжить непросто, — сказал я. — Бывают моменты, когда ошейник лучше снять. — Ты меня освобождаешь? — недоверчиво спросила Саси. — На мне же клеймо. Я боюсь выдавать себя за свободную женщину. — Я бы тебе не советовал это делать, иначе тебя скормят тарларионам. Однако может сложиться так, что тебе лучше не представляться девушкой Тэрла из Телетуса. — Кто ты на самом деле, господин? — спросила рабыня. — Посмотри назад. Что ты там видишь? Прямо за спиной девушки висел кнут. — Я вижу невольничий кнут. — Ты все еще хочешь узнать, кто я такой? — Нет, господин, — поспешно ответила она. — Ты хитрая и изворотливая рабыня, — сказал я. — Ты жила как самка урта на верфях Порт-Кара. А вот за нее мне немного страшно… — Я посмотрел на застывшую под одеялом блондинку. — За нее не бойся, господин, — ответила Саси. — Я научу ее прятаться, вылавливать мусор и ублажать прислугу в паговых тавернах. — Мне пора, — сказал я. — Да, господин. — Если я не вернусь, вас рано или поздно поймают и выставят на публичный аукцион. — Да, господин. Я повернулся к двери. — Можно я задержу тебя еще на один момент? — спросила рабыня. — Да? — Я могу тебя больше не увидеть. Я пожал плечами. — Я не хочу быть свободной, — сказала она. — Тебе это не грозит. — Пожалуйста, господин, — взмолилась она, — полюби меня нежно. Я подошел к Саси, присел на корточки и заключил ее в объятия.15. ШАБА ОБМАНЫВАЕТ МЕНЯ И МСАЛИТИ. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО ВОЗЛЕ ШТАБ-КВАРТИРЫ МСАЛИТИ И ШАБЫ
— Ты опоздал, — заметил Мсалити. — Я принес бумаги. — Девятнадцатый ан уже наступил, — не унимался он. — Меня задержали, — сказал я. Мсалити жестом пригласил меня войти в маленькую грязную прихожую, из которой мы попали в большую комнату, где были накануне вечером. — Шаба здесь? — спросил я. — Нет. — Тогда какая разница, опоздал я или нет? — раздраженно спросил я. — Дай мне бумаги. И кольцо. — Нет, — ответил я. — Где аскари? — Не знаю. — Вчера здесь было приятнее, — заметил я. — Все-таки рабыни украшают нашу жизнь. Скрестив ноги, мы сели за низенький столик. — Вчера вечером, — сказал я, — после того как мы расстались, я заглянул в таверну Пембе и проведал девушку, которая подавала нам пагу. Она мне понравилась. — Она фригидная, — сказал Мсалити. — Вовсе нет! — воскликнул я. — Она просто бешеная. — Странно. — Она готова была меня разорвать. — Жалкая тварь, — сплюнул он. — Пришлось, конечно, немного с ней повозиться. Как говорят, заставить ее поцеловать кнут. — Молодец, — похвалил Мсалити. — Ты сегодня какой-то растерянный, — заметил я. — Нет, ничего, — ответил он. Мои мысли вернулись к Саси и белокурой варварке. — Пусть лежит под одеялом целый ан после моего ухода, — сказал я Саси. — Да, господин, — ответила она. — Это невежественная девчонка и прирожденная рабыня, — добавил я. — Обращайся с ней строго. — Хорошо, господин. — Если потребуется применить кнут, не стесняйся. — Разумеется, господин. — Не забывай, она — прирожденная рабыня. — Мы все прирожденные рабыни, — улыбнулась Саси. — Не волнуйся, я ей спуску не дам. — Дисциплина полезна для всех рабынь, — заметил я. — Да, господин. После этого я ее поцеловал и ушел. — Почему ты не хочешь отдать мне бумаги и кольцо? — спросил Мсалити. — У меня приказ отдать их Шабе в обмен на настоящее защитное кольцо. — Кому ты его потом передашь? — Белизару из Коса. — Ты знаешь его дом? — спросил Мсалити. — Конечно нет, — ответил я. — Меня туда проведут. — Где у тебя встреча? — спросил Мсалити, пристально глядя мне в глаза. — В «Шатке и Курле», — — ответил я. — В Косе. — Кто хозяин «Шатки и Курлы»? — Орелион из Коса. — Понятно, — кивнул Мсалити. — Не бойся, — успокоил его я. — Я приложу все силы, чтобы кольцо попало по назначению. Мсалити кивнул, а я улыбнулся. — А тебе оно зачем? — Чтобы передать зверям. Они не поймут, если кольцо опять потеряется. — Это хорошо, что ты так переживаешь за их дело, — похвалил я. — Никому не хочется, чтобы его разорвали на куски, — заметил Мсалити. — Понятно, — кивнул я. — Я бы тоже не обрадовался такому концу. — А у тебя, похоже, хорошее настроение? — Разве ты не радуешься, когда все удачно кончается? — вопросом на вопрос ответил я. — Сдается мне, что завершение наших дел откладывается, — произнес Мсалити. — Боюсь, что звери сами придут за кольцом. — Кольцо должен забрать я, — напомнил я. — Я ведь совсем тебя не знаю, — задумчиво проговорил он. — И я тебя плохо знаю. — Мы искали белокурую девушку, — сказал Мсалити. — Ее обратили в рабство, — улыбнувшись от приятных воспоминаний, сказал я. — Жаль, — произнес он. — Почему? Каждой женщине полезно рабство. — Я не верю Шабе. — Думаю, он нам тоже не доверяет, — сказал я. — По крайней мере, мы с тобой доверяем друг другу. Мсалити постучал пальцами по низкому столику. — Ты уверен, что мы здесь одни? — спросил я. — Конечно, — ответил он. — Сюда никто не заходил. До моего прихода вход охраняли аскари. — Похоже, они не посчитали нужным заменить груши, которые я сбил с ниток, когда забирался на крышу, — заметил я. — Не может такого быть, — покачал головой Мсалити. — Они бы обязательно их заменили. — В таком случае, — сказал я, — мы с тобой здесь не одни. Мсалити посмотрел вверх. Тоненькие нити с грушами на концах слегка покачивались. — И решетка сдвинута, — произнес я. Мсалити вскочил на ноги и попятился. У противоположного конца стола, на своем обычном месте, сидел Шаба. За мгновение перед его появлением комната замерцала, словно лучи света попали в стремительный вихрь. — Не думал, что ты опоздаешь, — сказал я. — Ты производишь впечатление очень точного человека. — Ты сам пришел позже, — ответил он. — Да. Меня задержали. — Она была хорошенькая? — спросил Шаба. — Очень, — улыбнулся я. — Если я правильно понял, — промолвил Шаба, — ты принес с собой фальшивое кольцо и бумаги? — Да. — Я положил бумаги на стол. — Где кольцо? — спросил Мсалити. — У меня. Шаба внимательно просмотрел бумаги. Он явно не спешил. — Похоже, документы в порядке. — Можно я взгляну? — не выдержал Мсалити. — Взгляни, — усмехнулся Шаба и пододвинул ему бумаги. — Похоже, ты не очень доверяешь нашему широкоплечему курьеру. — Я стараюсь вообще никому не верить, — огрызнулся Мсалити. Просмотрев документы, он вернул их Шабе. — Я знаю подписи и печати. Бумаги можно передать в банки. — По ним вам выдадут двадцать тысяч золотых тарсков, — сказал я. — Получите деньги, прежде чем переправите фальшивое кольцо в Сардар, — проворчал Мсалити. — В наших интересах вести дела честно. — Что, если я не передам фальшивое кольцо в Сардар? — спросил Шаба. — На твоем месте я бы это сделал, — заметил Мсалити. — Понятно, — кивнул Шаба. — Звери весьма суровы с теми, кто их предает. — Знаю, — поморщился Шаба. — Завтра утром, когда откроются банки, — сказал я, — вы сможете получить наличные и обменять эти бумаги на другие векселя. — Нищий Кунгуни не вхож в здания на Монетной улице Шенди, — заметил Мсалити. — Тогда войди в них как Мсалити, — посоветовал я. — Не говори глупостей, — рассмеялся Мсалити. Я не понял, что он нашел смешного в моих словах. — Я бы хотел покончить с делами сегодня, — сказал Шаба. — Если окажется, что бумаги ненастоящие, я не стану отвозить кольцо в Сардар. — Не забывай, — сказал Мсалити, — что кнопку на фальшивом кольце можно нажать только в Сардаре. Волосы на моей голове зашевелились. До меня вдруг дошло, что то, чего я так боялся, может оказаться правдой. Фальшивое кольцо таит в себе огромную опасность. Шаба положил бумаги в карман тоги, затем снял с шеи тоненькую золотую цепочку. До этого момента она была спрятана в складках одежды. На цепочке висело кольцо. Сердце мое заколотилось. Шаба протянул руку: — Могу я взять фальшивое кольцо? — Не думаю, что есть необходимость везти его в Сардар, — сказал я. — Задержка вызвала подозрение. Последнее было правдой. По сугубо личным причинам я не хотел, чтобы кольцо доставлял Шаба. Я знал, какой он сделал вклад в освоение Гора. Я знал, что это мужественный, волевой и очень умный человек. Он был предателем, но обладал неповторимым, особым обаянием. Я бы не хотел, чтобы Царствующие Жрецы или состоящие у них на службе люди расправились с географом. Допускаю, что при этом они проявили бы не меньшую изобретательность, чем кюры. Может, действительно будет лучше, если я сам убью его? По крайней мере, я сделаю это быстро и милосердно. — Пожалуйста, дай кольцо, — произнес Шаба. — Дай ему кольцо, — сказал Мсалити. Я протянул Шабе фальшивое кольцо, и он надел его на цепь. — Разве с потолка не свисали одиннадцать нитей? — спросил он. Мсалити мгновенно оглянулся. — Не знаю. Их что, стало больше? — Их двенадцать, — сказал я, не сводя глаз с Шабы. — Значит, их число не изменилось, — сказал Шаба. — Конечно, — сказал я, пристально глядя ему в глаза. — Должен сказать, — прищурился Шаба, — у тебя наблюдательность писца… или воина. Он снял с другого конца цепочки кольцо и протянул его мне. Географы и картографы, разумеется, относятся к касте писцов. Я видел, как он развернул цепь. В моей руке лежало кольцо, которое висело на ней с самого начала. Шаба повесил цепь на шею. Теперь на ней висело фальшивое кольцо. Он поднялся. Мсалити и я тоже встали — Я уезжаю из Шенди сегодня, — сказал Шаба. — Я тоже, — проворчал Мсалити. — Я и так слишком долго здесь задержался. — Не в твоих интересах, чтобы тебя долго искали, — усмехнулся Шаба. — Знаю, — кивнул Мсалити. — Желаю вам удачи, коллеги по предательству, — сказал Шаба. — Прощай, — ответил ему я. Он поклонился и вышел. — Теперь отдай мне кольцо, — сказал Мсалити. — Кольцо останется у меня, — ответил я. — Отдай его мне, — повторил он довольно резко. — Нет. — Я повернул кольцо в поисках крошечной царапинки, по которой можно узнать кольцо из Тахари из тысячи других колец. — Останови Шабу! Это не то кольцо! — Он ушел, — произнес Мсалити. — Это кольцо, которое висело у него на цепи. — Это не то кольцо, — убитым голосом проговорил я. Шаба перехитрил меня. Вчера вечером он убедил нас, что кольцо на его цепочке — защитное кольцо-невидимка. Сегодня он подсунул нам другое кольцо. И вся эта история с нитками и грушами была придумана им с единственной целью — отвести наше внимание от кольца. Мое внимание ему отвлечь не удалось. Я видел, что кольцо, которое он мне передал, висело на его цепи. Кольца он подменил раньше. И этого я не предусмотрел. Все предусмотрел, а это — нет. Я так боялся, что он попытается всучить мне мое же кольцо, что не подумал о том, что он может повесить на цепь еще одно поддельное кольцо. На Мсалити было больно смотреть. Я передал ему кольцо. Теперь у Шабы было настоящее кольцо из Тахари и фальшивое кольцо, которое кюры хотели переслать в Сардар под видом настоящего кольца. — Откуда ты знаешь, что это ненастоящее кольцо? — спросил Мсалити. — Наверняка тебе объяснили, как отличить настоящее кольцо? — Нет. Подделка была исполнена на высочайшем уровне. У самого края серебряной пластинки была крошечная царапина. Очень похожая на ту, которую я видел в Тахари, но не та. Другая глубина и чуть-чуть иной угол. — Очень похоже на настоящее кольцо, — сказал я Мсалити. — Большое, золотое, с серебряной пластиной. Когда ее сдвинешь, виден крошечный переключатель. — Да, — нетерпеливо сказал Мсалити. — Все это я знаю. — Теперь посмотри сюда. Видишь эту царапину? — Вижу. — По моим данным, настоящее кольцо не имеет никаких царапин. Если бы они на нем были, меня бы обязательно проинформировали. — Ну ты и дурень, — покачал головой Мсалити. — Не сомневаюсь, что это Шаба поцарапал кольцо. — Стал бы ты на его месте так грубо обращаться с ценной вещью? — спросил я. Мсалити повертел кольцо в руках. Потом внимательно посмотрел на меня, сдвинул пластинку и нажал на рычажок. Ничего не произошло. Он зарычал от ярости и сдавил кольцо в кулаке. — Тебя обдурили! — выкрикнул он. — Нас обдурили, — поправил его я. — Настоящее кольцо у Шабы. — Верно. У Шабы действительно было настоящее фальшивое кольцо И настоящее кольцо из Тахари. — Выставь людей на Монетной улице, — сказал я. — Мы не должны допустить, чтобы он обналичил ценные бумаги. — Не сомневаюсь, что он предвидел этот шаг с нашей стороны, — заметил Мсалити. — Он умен. Как он должен получить свое золото? — Он действительно очень умен, — согласился я. — Но это не значит, что мы не должны предпринимать мер предосторожности. — Ладно, сделаю, — проворчал Мсалити. — Теперь давай подумаем, как он попытается получить деньги? Мсалити смерил меня негодующим взглядом: — Наверняка у него есть план. — Я ухожу, — сказал Мсалити. — Предварительно переодевшись? — В этом больше нет необходимости. — Что ты собираешься делать? — Надо действовать быстро, — ответил он. — Я должен проинструктировать своих людей. Необходимо любой ценой задержать Шабу. — Чем я могу тебе помочь? — спросил я. — С этого мгновения я все беру на себя. Не беспокойся. — Он набросил на плечи изодранную абу и направился к двери. — Подожди! Мсалити вышел на улицу. Я разозлился и последовал за ним. Едва я переступил порог, на моих руках повисли несколько человек. Как оказалось, меня поджидала целая толпа, в том числе и аскари. Среди них были уже знакомые мне чернокожие громилы. Руководил операцией офицер из торгового совета Шенди. — Это он? — спросил офицер, указывая на меня. — Он, — ответилМсалити. — Называет себя Тэрлом из Телетуса, хотя, конечно, не сможет этого доказать. — Что здесь происходит? — закричал я, пытаясь вырваться. Потом я почувствовал, что в тело мое уперлись острия двух кинжалов. Я перестал сопротивляться, и мои руки тут же связали. — Эти люди ожидали меня, — сказал я Мсалити. — Естественно. — Вижу, что ты решил сам отдать кольцо нашим начальникам, — сказал я. — Естественно, — согласился Мсалити — Это очень повысит мой авторитет в их глазах. — А как же я? — Кто знает, что с тобой может произойти? — усмехнулся он. — Ты официальное лицо Шенди, — обратился я к офицеру, командующему операцией. — Я требую, чтобы меня немедленно освободили. — Вот бумаги, — сказал офицеру Мсалити. Офицер долго изучал бумаги, потом строго посмотрел на меня и спросил: — Так это ты называешь себя Тэрлом из Телетуса? — Да. — Ты арестован по обвинению в бродяжничестве. — Открой мой бумажник, — сказал я. — Ты увидишь, что я не бродяга. Кто-то тут же срезал бумажник с моего пояса. Офицер вытряхнул на ладонь несколько золотых и медных монет. — Видишь? Я не бродяга. — Он прибыл в Шенди в одежде кузнеца, — сказал Мсалити. — Сейчас на нем одежда кожевника. Вы когда-нибудь видели, чтобы кузнецы или кожевники носили при себе столько денег? — Не сомневаюсь, что деньги украдены, — произнес офицер. — Утром отправляется отрад отобранных для работ людей, — сказал Мсалити. — Может быть, этот тип заменит собой одного честного гражданина? — Вас это устроит? — спросил офицер. Мсалити посмотрел на меня и сказал: { — Устроит. — Отлично, — обрадовался офицер. — Накиньте этому слину веревку на шею. — По-вашему, это справедливо? — спросил я. — Мы переживаем трудное время, — сказал офицер. — Шенди приходится бороться за выживание. Он махнул на прощанье рукой Мсалити и ушел, забрав с собой своих солдат. — Куда меня пошлют? — спросил я Мсалити. — На континент, — ответил он. — Ты знаешь людей из торгового совета. Не сомневаюсь, что это задумано на самом верху. — Правильно, — сказал Мсалити. — Кто за всем этим стоит? — Я, — ответил Мсалити. Я недоуменно уставился на него. — Надеюсь, ты знаешь, кто я такой? — Нет, — ответил я. — Я — Мсалити. — Кто такой Мсалити? — Я думал, ты знаешь, — улыбнулся он. — Я — визирь Билы Хурумы.16. КИСУ
— Убирайся! — крикнул я и ударил его лопатой. Острие резануло по самой морде, чудовище зашипело. Я видел острый язык и широко, не менее чем на ярд, разинутую пасть с несколькими рядами загнутых назад зубов. Мне удалось наступить на нижнюю челюсть и лопатой, как рычагом, выковырять окровавленную ногу Айари из зубов монстра. Айари кинулся назад, сковывающая наши ошейники цепь натянулась, и я едва не полетел в воду. Я размахнулся и еще раз рубанул лопатой, на этот раз уже по верхним зубам. Остальные кричали и тоже били чудовище лопатами. Монстр попятился на непропорционально маленьких когтистых лапах; глаза его горели, время от времени затягиваясь прозрачными веками. Гигантский хвост зацепил одного из наших, и человек отлетел на несколько футов. Зверь продолжал шипеть и чавкать, всасывая скопившуюся во рту кровь из ноги Айари. — Назад! Все назад! — крикнул аскари, размахивая факелом. Подскочив к зверю, он сунул факел ему в пасть, и обезумевший от боли монстр кинулся наутек. Второй аскари стоял наготове с копьем, готовый в любую минуту прийти на помощь товарищу. Самое интересное, инцидент практически не повлиял на ход работ. Вокруг по-прежнему трудились сотни людей, между ними прохаживались аскари, плыли плоты, нагруженные грязью и землей, которые пойдут на укрепление стен крепости. Кроме того, надо было очищать дно будущего канала. — С тобой все в порядке? — спросил я Айари. Он стоял в воде, вокруг его ноги расплывалось кровавое пятно. Отмахнувшись от мух, Айари произнес: — Кажется, мне плохо. — Хватит болтать! — крикнул на нас аскари. — Пора работать! — Ты едва уцелел, — сказал я. Айари вырвало прямо в воду. — Можешь работать? — спросил его аскари. Нога Айари подломилась, он чуть не упал в воду. Я поддержал его. — Хорошо, что меня посадили на цепь с ворами, — сказал Айари. — Никогда раньше я не испытывал такой гордости за свою профессию. Не будь я на цепи, зверь бы меня утащил. — Не исключено, — кивнул я. Айари, вора из Шенди, в числе прочих отобрали для каторжных работ на канале Билы Хурумы. Шенди обложили непомерной данью, и город отчаянно пытался использовать это для того, чтобы избавиться от самых нежелательных граждан. Айари из Шенди говорил, разумеется, на горианском. К счастью для меня, он знал еще и язык двора Билы Хурумы. Несколько лет назад его отец бежал с континента. Жили они в известной своим медом небольшой деревушке на севере озера Ушинди. Первую кражу Айари совершил на бахче деревенского старосты — утащил несколько дынь. С тех пор он обосновался в Шенди. Дома у них по-прежнему говорили на диалекте внутренних земель. Вообще, по оценкам специалистов, до восьми процентов населения Шенди знают диалект этих земель. — Можешь работать? — повторил свой вопрос аскари. Благодаря занятиям с Айари я уже понимал такие простые фразы. Гораздо более сложным мне представлялось умение Айари распознавать барабанный бой, хотя он и уверял меня, что для человека, знающего континентальный диалект, нет ничего проще. Многие гласные звуки континентального языка удачно передаются определенными нотами барабана. Все зависит от того, в какую часть полого бревна ударит барабанщик. Ритм барабанного боя, естественно, совпадает с ритмом живой речи. Таким образом, барабанный бой передает гласные и ритм языка. При помощи дополнительных звуков, которые опытные барабанщики умеют извлекать из инструмента, барабан превращается в уникальное средство общения, позволяющее передавать информацию на огромные расстояния. Используя сеть барабанов, можно менее чем за один ан передать сообщение на сотни пасангов. Разумеется, Била Хурума давно использовал эти возможности для совершенствования военного и административного устройства своего убарата. В качестве средства передачи информации барабаны давно оставили позади дымовые сигналы и голубиную почту. По эффективности их превосходит разве что техника Царствующих Жрецов и кюров, которой, по горианским законам, категорически запрещено пользоваться людям. Само существование столь развитого убарата в экваториальной зоне поражало. Одним из доказательств грандиозности и широты замыслов Билы Хурумы был проект, над осуществлением которого я в данное время трудился против своей воли и желания. Судя по всему, они планировали соединить каналом озера Ушинди и Нгао, разделенные более чем четырьмя сотнями пасангов болот. Гигантский канал свяжет реки Ниоку и Камбу, благодаря ему загадочная Уа, впадающая в озеро Нгао, а потом в сияющее море Тасса, стянет доступной для цивилизованного мира. — Можешь работать? — повторил свой вопрос аскари. — Нет, — покачал головой Айари. — Тогда тебя убьют, — предупредил аскари. — Знаешь, мне уже лучше, — сказал Айари. — Ну и хорошо. — Аскари пошел прочь, высоко поднимая факел. Второй аскари, с копьем против тарлариона, пошел следом за ним. Спустя несколько мгновений возле нас остановился очередной плот, который мы должны были загрузить грязью. — Можешь копать? — спросил я Айари. — Нет, — прошептал он. — Я буду копать за тебя. — Правда? — недоверчиво посмотрел он. — Да. — Я буду копать сам. — Как твоя нога? — спросил я. — На месте, — ответил Айари. Большинство рабочих на канале были не скованы. Это были свободные люди, попавшие сюда по каторжной разнарядке. Вода из переполненного озера Нгао заливала огромные территории между Нгао и Ушинди, превращая их в непроходимые топи. Через многочисленные ручейки вода попадала в Ушинди, откуда вытекали Камба и Ниока, впадающие в сияющее море Тасса. Замысел инженеров Билы Хурумы состоял в том, чтобы построить две параллельные стены, высотой не более пяти-шести футов. Внутри этих стен предполагалось откачать воду и привести в порядок дно, чтобы впоследствии можно было превратить укрепленное русло в судоходный канал. На строительстве планировали использовать тягловых тарларионов и огромные ковши. Если окажется, что центральный канал не сможет принять всю воду, будут прорыты несколько дополнительных каналов. В замысел Билы Хурумы входило не только связывание континентальных земель судоходными каналами, но и уничтожение огромного болота между озерами Ушинди и Нгао. Высвободившуюся территорию предполагалось использовать под сельскохозяйственные культуры. Била Хурума стремился не только усилить свой убарат, но и построить цивилизованное общество. Я прихлопнул кровососущее насекомое. — Работай, — бросил проходящий мимо аскари. Я вывалил на плот полную лопату грязи со дна будущего канала. — Работайте, работайте, — подбадривали аскари изможденных людей. Я огляделся. С того места, где я стоял, было видно не менее сотни рабочих. — Это поистине грандиозный проект, — сказал я Айари. — Несомненно, мы должны гордиться, что в нем есть доля и нашего скромного труда, — иронически заметил Айари. — Полностью с тобой согласен. — С другой стороны, — продолжал он, — я бы с удовольствием предоставил эту возможность более достойным людям. — Я тоже. — Хватит болтать, — проворчал аскари. Мы погрузили лопаты в жидкую грязь. — Наша единственная надежда, — тихо произнес стоящий слева от Айари человек, — это враждебные племена из джунглей. — Хорошенькая надежда, — проворчал Айари. — Если бы не аскари, нас бы давно всех перерезали. — Они не заинтересованы в построении канала, — сказал я. — В деревнях на северном берегу Нгао уже начались волнения, — сообщил Айари. — Это самый организованный очаг сопротивления, — заметил человек слева. — Строительство канала дорого обходится казне убарата, — сказал я. — Наверняка при дворе Билы Хурумы тоже есть недовольные. Во всех деревнях люди стонут от трудовой повинности. — Жители Шенди крайне недовольны этим проектом, — добавил Айари. — Все боятся Билу Хуруму, — произнес я. — Да. — Вообще-то по этому поводу в Шенди существуют различные мнения, — сказал человек слева. — Когда канал построят, город, безусловно, выиграет. — Это верно, — согласился Айари. Впереди раздались крики. Мимо нас пробежало несколько аскари. — Подними меня, — попросил Айари. Веса в нем было немного. Я посадил его на плечи и выпрямился. — Ну, что там? — нетерпеливо спросил человек слева. — Ничего серьезного, — откликнулся Айари. — Трое местных пытались напасть на аскари. Метнули копья и разбежались. Аскари их преследуют. Я опустил Айари в воду. — Кого-нибудь убили? — спросил человек слева. — Нет. Рабочие вовремя разбежались. — Прошлой ночью убили десять человек, — сообщил стоящий слева. — И никого не посадили на цепь. — Маловероятно, чтобы такие выходки серьезно помешали строительству канала, — сказал я. — Это точно, — согласился Айари. — Почему местные не попытаются освободить и вооружить рабочих? — спросил человек слева. — Потому что рабочие не из их племен, — ответил Айари. — Ты рассуждаешь как человек из Шенди. Кроме тоro, большинство рабочих лояльны по отношению к Биле Хуруме. После работ на канале они вернутся в свои деревни, и никто их больше не тронет. — Вот оно как, — разочарованно протянул человек слева. — Билу Хуруму можно остановить двумя способами, — продолжал Айари. — Во-первых, его можно разбить в бою. Во-вторых, просто прикончить. — Первое представляется мне маловероятным, — сказал я, — если учесть, какой силой он располагает. Не думаю, что в этих краях найдется армия, способная противостоять ему в открытом бою. — На севере Нгао живут повстанцы, — сказал наш третий собеседник. — Откуда они там взялись? — После великих географических открытий Шабы Била Хурума заявил, что северное побережье Нгао принадлежит его убарату. Все, кто там живет, сразу же стали повстанцами. — Теперь понятно, — пробормотал я. Кое-какие определения все еще давались мне с трудом. — На самом деле все просто, — сказал Айари. — Человек решает что-нибудь доказать и выстраивает свои принципы таким образом, что желаемый для него вывод логически вытекает из сделанного построения. — Понятно, — кивнул я. — Логика нейтральна, — сказал Айари. — Как нож. — А правда? — спросил я. — С правдой сложнее. — Мне кажется, из тебя получился бы отличный дипломат, — сказал я. — Всю свою жизнь я был обманщиком и шарлатаном. Мне не пришлось бы даже переучиваться. Несколько дней назад, до того как тебя посадили на нашу цепь, сотни аскари ушли на восток на каноэ. — Зачем? — спросил я. — Чтобы сразиться с войсками Кису, бывшего мфалме из деревни Укунгу. — Если они их победят, это будет конец организованному сопротивлению. — Они победят, — проворчал человек. — Почему ты сказал «бывший мфалме»? — Потому, что Била Хурума перекупил всех вождей в Укунгу. На местном совете они переизбрали Кису и поставили вместо него своего человека по имени Аибу. Кису бежал вместе с двумястами верными ему воинами и поднял восстание против Билы Хурумы. — В искусстве политики золото важнее стали, — многозначительно заметил Айари. — Ему следовало уйти в джунгли, — сказал я. — Из леса можно нападать только на слабого или гуманного противника, — возразил Айари. — У слабого противника не хватит сил, чтобы уничтожить все живое в лесу. Гуманный противник на это не пойдет. Била Хурума не слабый и не гуманный противник. — В таком случае его надо остановить, — сказал я. — Или убить, — добавил Айари. — Его хорошо охраняют, — заметил человек слева от меня. — Естественно, — сказал Айари. — Наша единственная надежда, — произнес человек слева, — это победа отряда Кису. — Пять дней назад аскари ушли в джунгли на каноэ, чтобы выманить его на открытый бой. — Сейчас, наверное, бой уже закончился, — сказал человек слева. — Думаю, еще нет, — возразил я. — Почему? — спросил Айари. — Потому, что у Кису мало людей. Он будет долго маневрировать, прежде чем решится дать сражение. — Если только его не заставят, — проворчал Айари. — Интересно, каким образом? — Нельзя недооценивать аскари Билы Хурумы. — Ты так говоришь, — сказал я, — будто они профессиональные воины, умеющие вести разведку, наносить удары по флангам и отрезать отступление. — Тише! — воскликнул вдруг Айари и поднял руку. — Слышите? — Да, слышим, — ответил я. — Можешь разобрать, о чем идет речь? — Тише! — нетерпеливо сказал Айари. — Я слушаю. Барабан бил всего в двух пасангах от нас, но едва он замолчал, застучал другой, уже с противоположной стороны болота. Так с одной точки на другую передавалась информация для травяного дворца Билы Хурумы. — Отряд Кису вступил в бой и был разгромлен, — сказал Айари. — Так передал барабан. Стоящие неподалеку аскари подняли щиты и радостно замахали копьями. Позади нас тоже раздались торжествующие крики. Рабочие размахивали лопатами и поздравляли друг друга. — Посмотри! — сказал Айари. Я увидел огромный плот, который тащили несколько десятков рабов. На плоту толпились аскари, у офицеров было больше амулетов и перьев. Для сведущего человека одежда и украшения аскари вообще несут массу информации; я в этом не разбираюсь. На носу плота стоял высокий Т-образный крест. К нему был прикован рослый мужчина, весь расписанный татуировкой. Его лицо было в крови; судя по всему, беднягу долго и жестоко избивали. Вначале мне показалось, что этот человек уже мертв, но, услышав крики, он попытался поднять голову и открыть глаза. Увидев толпу, он из последних сил выпрямился, стараясь выглядеть достойно. Наши аскари тыкали в его сторону копьями и кричали: — Кису! Кису! Имена я мог разобрать на любом языке. — Это Кису, — сказал Айари.17. У МСАЛИТИ СОЗРЕЛ ПЛАН
Белая рабыня протерла полотенцем мое тело. — Прочь! — приказал Мсалити. Девушки бросились к выходу. Их босые ножки оставляли мокрые следы на матах, которыми был покрыт пол в нашей части дворца Билы Хурумы. — Эти одежды, — Мсалити показал на лежащие на диване, — вполне подойдут для посла Телетуса. — Потом он доказал на стоящий возле дивана небольшой ящик. — А это — подарки. Они создадут образ человека, который за заинтересован в проведении коммерческих переговоров с Билой Хурумой. Я накинул на себя тунику. — Почему вы не перехватили Шабу в банке? — Он не стал обналичивать бумаги, — сказал Мсалити. — Неужели побоялся? — Он просто нас перехитрил: передал бумаги людям Билы Хурумы, и они сами получили деньги. — Двадцать тысяч золотых тарсков, — промолвил я. — На эти деньги, — в ярости произнес Мсалити, — было достроено сто кораблей, рассчитанных на тяжелые условия плавания. Оставшаяся часть пошла на финансирование экипажей. По пятьдесят человек на корабль. Вот так. На деньги, которые мы заплатили за кольцо, снарядили экспедицию и верховья реки Уа! — Подобная экспедиция, — сказал я, — безусловно обрадует географа Шабу и правителя Билу Хуруму. — Я думал, золото нужно лично ему! — воскликнул Мсалити. — Вероятно, золото интересует его меньше, чем слава, — заметил я. — Все равно он от нас не уйдет, — сказал Мсалити. — Мы должны забрать кольцо. — Чтобы подготовить такой флот, нужно много времени. — Работы начались несколько месяцев назад. Корабли строили на верфях Ианды. Я слышал, что там идет какое-то строительство, но не думал, что в нем замешан убарат. Как бы то ни было, сейчас корабли идут вверх по Ниоке. — Судя по всему, Била Хурума тебе не доверяет, — сказал я. — Он очень скрытный человек, — ответил Мсалити. — А может, он правильно делает, что не доверяет тебе? — Здесь явно приложил руку Шаба. — Несомненно. — В этих краях только тебе, мне и Шабе было известно про кольцо, — сказал Мсалити — Сдается мне, что ты уже знаешь, где надо искать Шабу. — Этот ублюдок здесь. Живет во дворце, ни от кого не прячется и пользуется покровительством и защитой Билы Хурумы — Мужественный парень, — заметил я. — Он считает, что ему нечего бояться. — Каков твой план? — Сегодня утром Била Хурума проводит заседание дворцового совета. Ты, под видом посла Телетуса, принесешь подарки. Говорить буду я. От тебя вообще ничего не требуется. По-гориански там никто не говорит. Я им скажу, что ты привез конкретные коммерческие предложения, которые будут обсуждаться с соответствующим визирем. — Другими словами, — сказал я, — состоится короткое официальное представление. — Без него никогда не обходится. — Хорошо. А дальше? — На заседании обязательно будет присутствовать Шаба. Ты набросишься на него и убьешь. Мои аскари тебя арестуют. Я заберу с трупа Шабы кольцо, потом устрою твой побег. Ты получишь сто золотых тарсков, а я передам кольцо кюрам. — А Била Хурума тебя не заподозрит7 — Надеюсь, что нет. — Слушай, а почему бы тебе не нанять обыкновенного убийцу? — Ты — агент кюров. Ты лучше всех подходишь для такого дела. — Конечно. — По-моему, тебе можно верить, — сказал Мсалити. — Почему? — Ты побывал на канале. — Если я откажусь, ты снова вернешь меня на строительные работы? — У меня есть такая возможность, — кивнул он. Если не возражаешь, я примерю одежду посла Телетуса, — сказал я. — Конечно, — улыбнулся Мсалити.18. СОБРАНИЕ В ТРАВЯНОМ ДВОРЦЕ. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С БИЛОЙ ХУРУМОЙ. НУЖЕН НОВЫЙ ПЛАН
— У тебя есть кинжал? — шепотом спросил Мсалити. — Конечно, — ответил я, — в рукаве. Визирь отошел и растворился в толпе. В огромном зале собралось более двух сотен людей; мужчины и женщины, высокопоставленные особы и простые горожане, стражники, военачальники, посланники — все ждали начала суда. Одежды, сшитые большей частью из звериных шкур, были испещрены таинственными знаками. Повсюду блестели серебро и золото; у многих на лодыжках и запястьях красовались браслеты из птичьих перьев. Прически, и мужские и женские, поражали разнообразием. Здесь и там возвышались причудливые головные уборы из шкур И перьев. У некоторых мужчин губы были проколоты, в Них покачивались медные крючья. Затейливые татуировки На лицах никого не удивляли. Зал Билы Хурумы мог затмить великолепием дворцы многих убаров севера. Я был единственным белым в зале суда. Большей частью Толпа состояла из чернокожих. Коричневый цвет кожи выдавал уроженцев Бази, кое-кто из придворных врачей явно был с востока. Но и представители одной расы из-за кастовых и племенных отличий резко отличались друг от друга — прическами, татуировками и одеждой. Правда, почти все эти люди происходили из района озера Ушинди и потому говорили на родственных диалектах. Несмотря на то, что расовые и племенные расхождения весьма осложняли жизнь в убарате Билы Хурумы, трон убара ни разу не пошатнулся. На мой взгляд, это свидетельствовало о том, что Била Хурума был не только мудрым правителем и жестким, безжалостным политиком, но и человеком неукротимой воли. Я слушал, как убар принимает рапорты своих офицеров о битве с отрядом Кису. Любопытно, что это сражение развернулось на болотах, далеко к западу от Нгао, всего в нескольких пасангах от зоны строительства канала. Невероятно, но отчаянный Кису с горсткой людей все-таки выступил против войск Билы Хурумы. Так безрассудно и безнадежно муравей мог бы атаковать дракона. Я не сомневался в отваге Кису, однако ему явно недоставало здравомыслия. Офицеры представили Биле Хуруме солдат, отличившихся в битве. Воинам вручали золотые кольца и ордена, знаки отличия, перья и ожерелья. При каждом награждении Била Хурума поднимал руку и говорил: «Молодец!». По-моему, солдат, удостоившийся подобной похвалы, скорей погибнет, чем предаст своего убара. У тех, кому не дано постичь природу войны и душу воина, это соображение наверняка вызовет смех, но я уверен, что маленькое одобрение, заслуженное и искреннее, для воина дороже любых сокровищ. Каждый выбирает по себе. Циничному, меркантильному человеку никогда не понять солдата, который выстоял в тяжелой битве. Некоторые понятия просто недоступны тем, кто никогда не шагал ясным ветреным утром по болотам, бок о бок с друзьями, с копьем на плече, во всю глотку распевая походные песни. Почему зубастый урт потешается над ларлом? Потому, что сам он не ларл или оттого, что боится его мощных лап? Я посмотрел на высокий купол потолка, сплетенный из ветвей и трав. Он поднимался футов на семьдесят над головой, а сам зал, огромный и круглый, был не менее сотни футов в диаметре. Мсалити снова пробрался ко мне: — Ты готов? — Да, — ответил я. Била Хурума тем временем приступил к судебному разбирательству. Возможно, в один прекрасный день в человеке умрет воин, а вместе с ним борец, путешественник, первооткрыватель, авантюрист, бродяга, мечтатель и разбойник. Кончатся времена одиночек, скитальцев, искателей приключений. Люди уподобятся жвачным животным или растениям и будут безмятежно греться на тучных пастбищах, пока их не испепелят далекие, неведомые солнца. Никогда не угадаешь, что принесут тебе утренние туманы… Я успокоил себя мыслью, что на моем счету уже есть поступки, раз и навсегда вплетенные в ткань вечности. И не важно, вспомнит ли о них кто-нибудь. Смысл истории не в будущем, но в настоящем. История здесь, рядом, ее можно ухватить, зажать в кулаке. И если жизнь человеческая — всего лишь искра, вспыхнувшая на миг в бесконечных глубинах забвения, пусть она будет достойна этого мига. Вдруг именно из нее разгорится вселенский пожар? Многое зависит от того, кто ты есть. Многое зависит от того, кем ты решишь быть. — Ты готов? — настаивал Мсалити. — Да, — сказал я. — Я сделаю то, что собирался сделать. Он снова отошел. Среди людей, окруживших Билу Хуруму, я увидел Шабу. Первым слушалось дело вдовы, которую обманул кредитор. Обидчика выволокли из толпы, он вопил и упирался. Ему отрубят кисти рук, как обычному вору, а имущество конфискуют и разделят — половину вдове, половину государству. Следующий обвиняемый действительно оказался вором — паренек украл из сада фрукты. Выяснилось, что он был голоден и вымаливал работу садовника, а не получив ee, в отчаянии совершил кражу. — Всякий, кто хочет работать в моем убарате, — сказал Била Хурума, — не останется голодным. Он приказал, чтобы парню, если тот пожелает, дали работу в обширных садах самого убара. Я сделал вывод, что тем, кто не желает работать, предстоит голодать. Била Хурума не потерпит лентяев. Справедливость — основной принцип разумного правления. Следом перед убаром предстали двое убийц. Первый, простой горожанин, убил лодочника из Шенди. Второй — аскари — пролил кровь своего соплеменника. Била Хурума распорядился, чтобы первому отрубили пальцы и посадили на шест тарлариона в озере Ушинди. Отрубание пальцев было великой милостью со стороны убара: осужденный не долго продержится на шесте, и муки его быстрее кончатся. Он убил не подданного Билы Хурумы, а человека из Шенди, следовательно, его преступление считалось менее гнусным. Аскари же предстояло умереть от удара копья, нанесенного кем-либо из его родни. Смысл такого приговора заключался в том, чтобы защитить честь осужденного и избежать кровной вражды между семьями. Приговоренный вымаливал право погибнуть на поле брани, сражаясь против врагов убарата. Но Била Хурума отказал, мотивируя тем, что аскари, убив своего товарища, навсегда лишил того подобной привилегии. Убийца беспрекословно выслушал приговор и лишь спросил: — Но ведь и я — родня самому себе, о мой убар? — Верно, — кивнул Била Хурума. Осужденного вывели из зала. Ему дадут острое копье с короткой рукоятью и милостиво позволят самому привести приговор в исполнение. Следующий подсудимый обвинялся в том, что солгал сборщикам налогов. Он будет подвешен за язык на рыночной площади, его добро конфискуют и поделят — половину жителям его деревни, половину — государству. После того как парня снимут с шеста, он наверняка будет поосмотрительней в расчетах — если, конечно, останется жив. С улицы донесся вопль: прославив милосердие убара, аскари пронзил себе сердце. Затем перед Билой Хурумой предстала семейная пара. Знатный горожанин жаловался на то, что супруга отказывается доставлять ему удовольствие. Одним словом и взмахом руки Била Хурума расторг их союз. Затем велел облачить мужчину в женское платье и палками выгнать из зала, что тут же было исполнено. С женщины же по приказу убара сорвали одежду и захлестнули ей шею поводком из виноградной лозы. Сразу после суда она будет брошена на год в барак к аскари — там ее научат ублажать мужчин. К Биле Хуруме подвели закованного в цепи Кису. Один из аскари ударом копья поставил мятежника на колени. Непокорного приговорили к работам на канале, где он наконец послужит своему убару верой и правдой. Не поднимая мятежника с колен, его оттащили в сторону. Следующим перед убаром предстал Мвога, посланник деревень Укунгу, представитель верховного вождя Аибу — того самого, который сплотил других вождей Укунгу против Кису. Мвога преподнес Биле Хуруме дары — шкуры, перья, медные кольца, зубы тарлариона — и присягнул на верность убару от имени всех деревень Укунгу. Затем, в доказательство своей искренности, он от лица Аибу предложил Биле Хуруме взять в жены дочь верховного вождя, девушку по имени Тенде. — Она хороша собой? — спросил Била Хурума. — Очень, — ответил Мвога. — Впрочем, это не важно, — пожал плечами Била Хурума. Это действительно не имело для него значения. Во дворце обитало несметное количество женщин. Я слышал, что число его жен перевалило за две сотни, рабынь было вдвое больше, не говоря уж о пленницах, покупках и подарках. Если Тенди приглянется убару, он может передать ее наследникам; если — же нет, он просто забудет о ней, и в женских покоях дворца затеряется еще одна никому не нужная женщина. — Могу ли я обратиться к твоему пленнику? — спросил Мвога. — Да, — ответил Била Хурума. — Разве Тенде не красива? — спросил он у Кису. — Еще как красива, — подтвердил Кису, — и точно так же холодна и надменна. — Жаль, что она не рабыня, — заметил Била Хурума. — Научилась бы ползать, извиваться и вопить от страсти. — Она заслуживает того, чтобы стать рабыней, — сказал Кису. — Она дочь Аибу, предателя! Била Хурума поднял руку: — Уберите его. Упирающегося Кису выволокли из зала, а Мвога удалился, пятясь и кланяясь. Мсалити протиснулся сквозь толпу, толкая меня перед собой. — Приготовься, — шепнул он. Била Хурума и те, кто стоял рядом, в том числе и Шаба, посмотрели в мою сторону. Шаба ничем не показал, что знает меня. Вздумай он заявить, что я не тот, за кого себя выдаю, неизбежно возник бы вопрос, откуда ему это известно, — а тут уж рукой подать до кольца. Безделушка, вне сомнения, заинтересовала бы убара. Ни Шабе, ни Мсалити, ни мне самому не хотелось, чтобы внимание правителя огромного экваториального убарата обратилось на наше кольцо. План был прост: приблизившись к Биле Хуруме, я должен был выхватить кинжал и убить Шабу. Предполагалось, что аскари тут же набросятся на меня, а Мсалити, пользуясь суматохой, обшарит тело Шабы и похитит кольцо. За это мне причиталась сотня тарсков золота — и свобода. Я мысленно усмехнулся. — Ты вооружен? — громко спросил Мсалити, сначала на диалекте внутренних земель, которое я кое-как понимал благодаря Айари, затем на горианском. — Конечно, — любезно ответил я, приоткрыл рукав-ножны и протянул ему кинжал. На миг — всего лишь на одно мгновение! — глаза Мсалити вспыхнули дикой яростью. Он спокойно кивнул, взял у меня оружие и протянул одному из аскари. Била Хурума заинтересовался моими ножнами, и я показал их ему. В Тахари такой рукав — дело обычное, но здесь, у самого экватора, где люди, как правило, не носят оружия, подобная штука явно была в диковинку. Била Хурума что-то сказал визирю — судя по всему, велел сшить ему одежду с таким же приспособлением для кинжала. — Приветствую тебя, о великий убар, — сказал я, — и всех вас, благородные господа. — Я улыбнулся Шабе. — Я привез вам привет от торгового совета Телетуса, верховного совета свободного острова. Зная о том, сколь богат и могуществен ваш убарат и сколь грандиозны ваши замыслы, мы мечтаем наладить с вами торговые связи. Мы не сомневаемся, что, как только строительство великого канала будет завершено, ваш убарат станет главным звеном цепи, связующей восток и запад. Как и другие торговые советы, как наши побратимы Шенди и Бази, мы желаем вам успехов и процветания, надеемся на ваше покровительство и просим дозволения доказать свою полезность в ваших дальнейших предприятиях… Мсалити лез из кожи вон, чтобы перевести мою цветистую речь Биле Хуруме, но у него не слишком-то получалось. Я затеял это представление по разным причинам. Во-первых, я подозревал, что не только Шаба и Мсалити, но и другие в этом зале могут понимать горианский, а мне было важно, чтобы меня действительно считали посланником с Телетуса. Во-вторых, забавно попробовать себя на дипломатическом поприще. Не каждый день выпадает такой случай. Судя по лицам, я заключил, что речь моя ничем не отличалась от множества подобных речей, пустых и многословных. Это меня порадовало. В-третьих, я не без злорадства наблюдал за тем, как изворачивается Мсалити. По знаку Мсалити убару вручили дары в маленьком сундучке. Била Хурума принял подношение и велел отложить его в сторону. Затем, если верить переводу Мсалити, он сообщил мне, что приветствия Телетуса приняты, что его убарат тоже приветствует жителей острова, что он, Била Хурума, ценит нашу заинтересованность в будущем его убарата и что в течение ближайших десяти дней его визирь по торговым делам переговорит со мной. По примеру тех, кто обращался к убару до меня, я убрался с глаз убара, пятясь, улыбаясь и кланяясь. Следующий посланник был из Бази. Он преподнес Биле Хуруме четыре сундука золота и десять чернокожих рабынь, обнаженных и увешанных золотыми цепочками. Это мне не понравилось. Я подумал, что Мсалити мог бы подобрать для меня более солидные дары. Посланнику Бази встреча с визирем по торговле была обещана в течение пяти дней. Вскоре после этого в заседании суда был объявлен перерыв. Мне показалось, что внимание Билы Хурумы привлекла одна рабыня. Для нее будет лучше, если она успела чему-то научиться. Не так-то просто доставить удовольствие убару. Мы с Мсалити остались вдвоем в огромном круглом зале под травяным куполом. Я вложил в ножны клинок — при выходе аскари вернул мне оружие. Мсалити кипел от негодования: — Почему ты не убил Шабу?! Разве не таков был наш план?! — Это был не мой план, — сказал я. — Это был твой план. У меня план иной. — Я сейчас же верну тебя на канал! — в бешенстве пригрозил визирь. — Это будет нелегко, — усмехнулся я. — Ты ведь только что во всеуслышание объявил, что я посланник Телетуса. За что, кстати, я тебе благодарен. Он взревел от бессильного гнева. — Ну, не думал же ты в самом деле, — продолжал я, — что я окажусь таким дураком! Неужели не ясно, что, убей я Шабу, ты в тот же миг приказал бы аскари уничтожить меня — и остался бы единственным, кто знает о кольце. — Ты думал, что я предам тебя? — возмутился он. — Ясное дело. Ты ведь так и собирался поступить? Скажи честно. — Да. — Вот видишь, в тебе еще сохранились остатки совести. Я сдвинул ножны-рукав и обнажил клинок. — Если ты меня убьешь, делу это не поможет, — сказал Мсалити. — Я просто проверяю ножны, — ответил я и спрятал клинок. — По-моему, мы должны работать вместе. — Согласен. — Я снова обнажил оружие. Мсалити не сводил глаз с кинжала. — Что ты задумал? — Надо действовать быстро, — ответил я. — Неизвестно, сколько времени у нас осталось. Визирь Билы Хурумы скоро сообразит, что я ничего не смыслю в торговых делах и мало что знаю о Телетусе. Так что нужно спешить. — Я так и не понял, что ты намерен делать. — Объясняю. Кольцо у Шабы. Покажи мне его покои, и я этой же ночью добуду кольцо. — Шаба знает, что ты во дворце. Он будет начеку. — Тогда пошли кого-нибудь другого. — О кольце, кроме Шабы, знаем только мы с тобой. — Вот именно, — подтвердил я. — Вечером я покажу тебе, где его комната. — Отлично. — Чем ты докажешь, что не собираешься меня обмануть? — Ничем, — честно ответил я. — Это самая удачная часть твоего плана, — прошипел он. — Мне он тоже нравится. Кстати, если хочешь сам пробраться в покои Шабы, никто не станет тебе мешать. — Если мне не повезет, моей карьере во дворце придет конец! — Несомненно, — заверил его я. — Более того, если тебе не повезет настолько, что ты наткнешься на кольцо-клык Шабы, конец придет не только твоей карьере. В нем яд канды. — Похоже, выбора у нас нет, — проворчал Мсалити. — Выручать кольцо предстоит мне. Надеюсь, ты это понимаешь? — Да, — кивнул он. — Да. — Неужели ты не доверяешь мне? — Доверяю, как родному брату, — буркнул он. — Я и не знал, что у тебя есть брат. — Однажды он меня предал, — сказал Мсалити. — Тогда я подстроил так, что его признали виновным в государственной измене и казнили. — Не стоило доверять такому человеку. — Вот именно. — До вечера, — попрощался я. — Единственный, кто стоит между нами и кольцом, — сказал Мсалити, — это Била Хурума. Он покровительствует Шабе. Если бы не убар, нам было бы проще добыть кольцо. — Все может быть. Пока очевидно одно: кольцо-невидимка у Шабы. Именно у него нам предстоит изъять эту чудесную вещицу. — А если Шаба не согласится отдать кольцо? — Надеюсь, мне удастся его убедить. — Ты не мог бы вложить кинжал обратно в ножны? — попросил Мсалити. — Он действует мне на нервы. — Запросто, — ответил я и спрятал клинок. — Что ты думаешь о нашем убаре? — Здоровенный парень, — ответил я, — но я его толком не разглядел. Била Хурума и вправду был великаном. Он восседал на троне из черного дерева. Трон, покрытый лаком, был установлен на скрещенных рогах кайлуака. Длинные руки и ноги убара блестели от масла, на запястьях, предплечьях и лодыжках сверкали золотые браслеты, чресла были укутаны шкурой желтой пантеры, а грудь украшало ожерелье из зубов того же зверя. За спиной и по бокам Билы Хурумы развевалась гигантская накидка из желтых и алых перьев хохлатого лита и фруктового тинделя — тропических птиц с ярким оперением. Чтобы соорудить такое одеяние, с грудки каждой птицы берут только два пера. Порой на изготовление одной накидки уходят сотни лет. Конечно же носить ее может только великий правитель. На голове Билы Хурумы красовался убор из белых перьев длинноногой болотной птицы рыболова, слегка походивший на головные украшения аскари и отличавшийся только длиной перьев да замысловатыми узорами из кожи и бисера. Била Хурума несомненно принадлежал к аскари. Лицо его было плоским, с широко расставленными глазами; по щекам и переносице вились узоры татуировки, свидетельствующие о том, что много лет назад убар стал мужчиной. — Как ты мог его не разглядеть? Ведь ты же стоял прямо перед ним! — Мысли мои были заняты Шабой и тобой. Я смотрел на убара, но не видел его. — Ты растерялся, — сказал Мсалити. — Да. — Может, и к лучшему, — задумчиво произнес визирь, — что ты не посмотрел на него пристальней. — Должно быть, это страшно — заглянуть в сердце убара. — На троне есть место только для одного, — сказал Мсалити. — Это — северная поговорка. — Верно. Но ее знают и к востоку от Шенди. — Значит, — улыбнулся я, — и к востоку от Шенди трон — место для одиночек. — Говорят: «Кто восседает на престоле, тот самый одинокий человек на свете», — добавил Мсалити. Я кивнул. Наверное, хорошо, что я не стал смотреть в глаза Билы Хурумы… — До вечера, — сказал Мсалити. — До вечера.19. КОРЗИНА С ОСТАМИ. ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ. ГЛАЗА УБАРА
— Почему нет стражника? — спросил я. — Его убрали, — ответил Мсалити. — Не бойся. Входи. — Он указал на портал. — С Шабой наверняка сидят люди из его касты — географы или писцы. — Входи же, — нетерпеливо повторил Мсалити. — Дай мне лампу, — сказал я. У него была маленькая лампа на жире тарлариона. Он покачал головой: — Тут полным-полно аскари. Они могут увидеть пламя сквозь стены. Поторопись! Я проскользнул в комнату и прижался спиной к травяной стене, слева от двери. В кромешной тьме я ничего не видел. Спальный помост, по словам Мсалити, находился в центре комнаты. Я подозревал, что Шаба носит кольцо на шее. Очень медленно, дюйм за дюймом, я двинулся в глубь комнаты. Все мои чувства были обострены до предела. Мсалити сам привел меня к спальне Шабы. Ни одного аскари с ним не было. Мне это показалось странным. — Лучше никого не посвящать в наши дела, — объяснил визирь. Я согласился. Понятно, что Мсалити не доверял мне и боялся, что я не верну ему кольцо. Я подозревал, что он приведет с собой аскари, и те набросятся на меня сразу же, как только я убью Шабу и завладею кольцом. Но в глубине души я надеялся, что он не сделает этого, — и оказался прав. Вообще-то Мсалити рисковал в любом случае. Мне ничего не стоило сбежать, прорвав травяную стену; ну а с кольцом я мог ускользнуть даже от сотен аскари. Оглянувшись, я увидел, как Мсалити дважды поднял и опустил лампу. Я ухмыльнулся. Значит, он все-таки подал знак аскари. Снаружи было по-прежнему темно и тихо. Мне стало не по себе. Внезапно я услышал шорох шагов, резко присел, выхватил кинжал и выставил левую руку, готовясь к схватке на ножах. Но шаги не приближались, и я встревожился еще больше. Потом мне послышалось, что кто-то взбирается по стене… И вдруг из тьмы донесся душераздирающий вопль. Он перешел в жалобный визг, прерываемый удушливым кашлем. Я услышал, как ногти скребут по дереву; следом раздался глухой удар падающего тела. Я метнулся прочь, но у самой двери едва не напоролся на копья аскари. Мсалити не было. Я поднял руки и бросил нож. В комнату ворвались люди с факелами… И тут я увидел, что нахожусь вовсе не в покоях Шабы. В центре зала, на высоком помосте, установленном на восьми опорах, сидел, поджав под себя ноги, обнаженный (если не считать ожерелья из зубов пантеры) Била Хурума. Мне крепко связали руки за спиной. По знаку убара зажглось множество ламп. В центре комнаты оказалась круглая яма глубиной около фута. В яме, неестественно изогнувшись, лежал аскари. Пальцы его судорожно вцепились в опору, из-под ногтей сочилась кровь, кожа приобрела темно-рыжий оттенок, по всему телу зияли раны, и рваные их края скручивались, словно обгорелая бумага. Рядом с ним валялся нож. А вокруг тела беспокойно сновали и извивались крошечные змейки — осты. Их было восемь. Поразительней всего было то, что от головы каждой змейки к опоре, поддерживавшей изголовье помоста, тянулись тонкие нити. У подножия помоста висела плетеная корзина. Обычно осты оранжевые, но эти были с озера Ушинди — красные с черными полосками и такие же ядовитые, как их собратья. — Что случилось, мой убар? — воскликнул Мсалити, врываясь в зал. Он был всклокочен, словно только что вскочил с постели. На сей раз лампы при нем не было. Ну конечно же так спешил, что не успел прихватить. Я отдал ему должное. Ловок, ничего не скажешь. Внезапно Мсалити остановился и на миг застыл, словно ошеломленный. — Мой убар! — снова выкрикнул он. — Ты цел! — Да, — сказал Била Хурума. Ну конечно. Первый крик был рассчитан на публику — все должны были слышать, что Мсалити зовет убара, якобы не сомневаясь, что тот жив. Увидев же, что Била Хурума и в самом деле цел и невредим, он на мгновение растерялся, однако быстро овладел собой. Но он никак не мог рассчитывать на то, что я убью убара. Ведь я искал кольцо,думая, что нахожусь в покоях Шабы! И если бы я не обнаружил кольца на Шабе, то уж точно не стал бы убивать его, иначе след кольца мог бы исчезнуть навсегда. Мсалити заглянул в яму под деревянными колоннами и пошатнулся. Ему стало дурно. — Что произошло? — спросил он, вглядываясь в искалеченного аскари, чьи изменившие цвет руки по-прежнему сжимали опору. — Это же Джамбия, твой охранник! — Он пытался убить меня, — сказал Била Хурума. — Ему, должно быть, щедро заплатили. Но он не знал об остах. А этот человек — наверняка его пособник. Только тут я в полной мере оценил гениальность Мсалити. Зато сам Мсалити недооценил гениальность своего убара. Мсалити, сказавший мне, что охранника убрали, в действительности подкупил его, и тот затаился в комнате, ожидая сигнала лампы. Я припомнил, как утром Мсалити сокрушался, что Била Хурума — единственный, кто преграждает ему путь к кольцу; если бы не убар, ему, Мсалити, ничего не стоило бы арестовать Шабу и добыть бесценную вещь. План Мсалити был прост. Джамбия убьет Билу Хуруму и сбежит, раздвинув травяную стену, а в покоях убара найдут меня. Может быть, именно Джамбия меня и обнаружит. Траву вокруг проема в стене они сомнут таким образом, чтобы казалось, будто это я проник в покои убара, а не Джамбия бежал из них. Шаба, оставшись без покровителя, будет целиком и полностью зависеть от милости Мсалити — ведь тот, как верховный визирь, немедленно возьмет бразды правления в свои руки, хотя бы на первое время. Легенда про «посланника Телетуса», которую сочинил сам Мсалити, больше меня не защитит; дипломатической неприкосновенности тотчас придет конец. А дальше со мной поступят по усмотрению Мсалити. Ведь кроме него и Шабы только я один знал тайну кольца. Я и так уже доставил Мсалити немало хлопот, а в будущем мог доставить гораздо больше. Так что в его планах нашлось местечко и для меня. Но блестящий замысел Мсалити потерпел крах. — Убейте его, — сказал он, указывая на меня. Двое аскари шагнули вперед и приставили к моей груди острия коротких копий. — Нет, — произнес Била Хурума. Копья опустились. — Ты говоришь на языке ушинди? — спросил меня Била Хурума. — Совсем немного, — ответил я. Айари, с которым мы были скованы одной цепью на канале, обучал меня, не жалея сил. Мы оба знали горианский, поэтому я быстро набирал словарный запас. С грамматикой дело обстояло хуже. Я очень плохо объяснялся на континентальном диалекте, но, спасибо Айари, худо-бедно понимал, что говорят вокруг. — Кто тебя нанял? — спросил Била Хурума. — Меня никто не нанимал, — ответил я. — Я не знал, что это твои покои. Бережно, почти нежно, Била Хурума поднимал змей с пола за ниточки и опускал их, одну за другой, в плетеную корзину. — Ты из касты убийц? — спросил Била Хурума. — Нет, — ответил я. Он поднял за ниточку последнего оста. — Подведите его поближе. — Меня подтащили к краю ямы. Била Хурума медленно вытянул руку. Прямо перед собой я увидел маленького оста, красного в черную полоску. Его крошечный раздвоенный язычок быстро сновал туда-сюда между зубками. — Нравится тебе мой зверек? — спросил убар. — Нет, — сказал я. — Не нравится. Змейка извивалась на натянутой нити. — Кто тебя нанял? — Никто, — повторил я — Я не знал, что это твои покои. — Скорее всего, ты просто не знаешь, кто именно тебя нанял. Они бы не стали делать этого открыто. — Он белый, — сказал человек, стоявший рядом. — Такого убийцу могли нанять только в Шенди. Они дружны с северными слинами. — Возможно, — кивнул Била Хурума. Змейка поднялась на уровень моих глаз. — Ты знал Джамбию, моего охранника? — спросил Била Хурума. — Нет. — Почему ты хотел убить меня? — Я не хотел убивать тебя. — Тогда зачем ты проник сюда? — Я искал одну очень ценную вещь. — А-а, — протянул Била Хурума и что-то быстро сказал одному из аскари. Затем осторожно опустил последнего оста в корзину и закрыл крышку. Я перевел дыхание. Внезапно на мою шею опустилось тяжелое золотое ожерелье. — Ты был гостем в моем доме, — произнес Била Хурума. — Если тебе приглянулось что-то ценное, ты должен был попросить об этом. Я дал бы тебе эту вещь. — Благодарю тебя, убар, — сказал я. — Но если бы я решил, что тебе не следовало просить об этом, — продолжил он, — я приказал бы убить тебя. — Понимаю. — Я дарю тебе эту вещь, — сказал убар. — Она твоя. Если ты убийца, возьми ее вместо платы, которую тебе посулили. Если же ты, как я подозреваю, обычный воришка, возьми ее на память, в знак моего восхищения твоей дерзостью. Только храбрец осмелится проникнуть в покои убара. — Но я даже не знал, что это твои покои, — в третий раз возразил я. — Прими это в память о нашей встрече, — снова сказал он. — Благодарю тебя, убар. — Будешь носить ожерелье на канале, — добавил Била Хурума. — Уведите его. Аскари развернули меня и толкнули к выходу. У самой двери я обернулся и поднял голову, чтобы еще раз взглянуть в лицо убару. Наши взгляды встретились. И тут я впервые внимательно посмотрел в глаза Билы Хурумы. Он сидел на высоком помосте, одинокий и недосягаемый; в свете факелов блестело ожерелье из зубов пантеры. На миг я ощутил, что значит быть убаром. Именно в тот момент я заглянул в его сердце и увидел бездну одиночества и безграничность власти. Убар должен таить в себе темные силы. Каждый миг он готов сделать то, что необходимо сделать; именно это и отличает его от простых смертных. Пословица гласит: «Кто восседает на престоле, тот самый одинокий человек на свете». Один против всего мира. Чужой всем — и все чужие ему. Трон — удел одиночек. Многие хотят испытать это на себе, но мало кто выдерживает непосильное бремя. Лучше уж нам по-прежнему думать, что наши убары — такие же люди, как мы, может быть, немножко умней, сильней или удачливей. Только так мы можем примириться с их властью и даже почувствовать себя выше их. Не стоит, однако, пристально смотреть им в глаза, ибо там — пропасть, отделяющая их от остального мира. Не стоит заглядывать в сердце убара. Аскари снова развернули меня к выходу. Я мельком увидел лицо Мсалити. Меня вывели из покоев Билы Хурумы. На моей груди красовался подарок убара — тяжелое золотое ожерелье. Не оборачиваясь, я точно наяву увидел картину — Била Хурума, поджав под себя ноги, сидит на высоком помосте, под которым покачивается корзинка с остами.20. Я НЕ УБИВАЮ КИСУ
— Какое красивое, — сказал аскари. — Да, — кивнул я. Он потянулся к ожерелью. Я оттолкнул его руки: — Это подарок Билы Хурумы. Аскари отпрянул. Больше, подумал я, он не станет досаждать мне. — Красивая вещь, — сказал Айари. — По крайней мере, не ржавеет под дождем, — улыбнулся я и скосил глаза на тяжелое золотое ожерелье, наброшенное поверх моего железного ошейника и цепи каторжника. — Посмотри-ка, — добавил он, глядя вдаль. Мы стояли возле связанного лианами плота и лопатами грузили на него ил и грязь. В этой части огромного болота вода доставала нам до колен. В некоторых местах дно возвышалось и попадались относительно сухие островки, кое-где, наоборот, вода доходила до груди. Я посмотрел в ту сторону, куда указывал Айари, — и застыл, пораженный. — Я слышал вчера от одного аскари, что сегодня их провезут мимо нас. Била Хурума подарил Тенде двух белых рабынь, они будут ей прислуживать. Била Хурума намерен взять Тенде в супруги. — Это хорошо, — заметил один из каторжников, — брак упрочит отношения Укунгу с убаратом. — Я бы не отказался от такого подарочка, — вздохнул другой. — Жаль, что Тенде — не мужчина, — усмехнулся третий. Пятеро скованных длинной цепью рабов волокли через болото большой плот; их подгоняли четверо аскари. На плоту были укреплены две шестифутовые треноги, поддерживающие перекладину, под которой стояли две босые полуголые девушки. Руки их были подняты над головами, тонкие запястья скованы наручниками и пристегнуты к перекладине, лодыжки и шеи были обвиты бусами из белых раковин, бедра обмотаны узкими лоскутами репса. — Эй! — крикнул я и подался вперед, насколько позволяла цепь. — Господин! — воскликнула белокурая дикарка. Обе девчонки были светловолосы и голубоглазы, груди их были обнажены. Очевидно, девушек подобрали с единственной целью — оттенить красоту темнокожей Тенде. — Нас с Саси выставили на продажу! — торопливо выкрикнула девушка. — И сразу забрали! — А где Саси? — Молчать! — Один из аскари нацелил мне в грудь копье. — Ее купил хозяин таверны из Шенди, по имени Филимби, — крикнула в ответ девушка. Разозленный аскари забрался на плот. Рабыня в страхе потупила взгляд. Перебросив копье в левую руку, аскари дважды наотмашь ударил ее по лицу. Из уголка рта девушки потекла струйка крови. Стоявший рядом со мной надсмотрщик ткнул меня щитом в грудь, и я полетел в воду, где получил еще четыре удара древком копья. Я поднялся на ноги, холодея от бешенства и злобно мотая головой. Подбежали еще несколько аскари. Тем временем воин, наказавший светловолосую рабыню за непослушание, ткнул ей в зубы плеть. Теперь девушке не проронить ни слова: если она выронит плеть, ее изобьют до полусмерти. Плот медленно проплывал мимо нас. Невольница не осмелилась оглянуться. Невидящим взглядом она смотрела прямо перед собой, стиснув в зубах плеть. Но вторая рабыня все-таки обернулась. Наверное, ей показалось странным, что у закованного в цепи каторжника висит на груди золотое ожерелье. Судя по светлым волосам и коже девушки, ее тоже похитили с Земли. — Грузи грязь, чего задумался! — прикрикнул на меня аскари. Я полагал, что Саси не сразу попадется, но ошибся. Обеих девушек схватили и продали как рабынь. Что ж, покупателям повезло. Саси оказалась у Филимби, владельца паговой таверны (мне доводилось о нем слышать), а блондинка попала к Биле Хуруме, который специально подыскивал парочку белокожих и белокурых рабынь в подарок Тенде. — Работай! — повторил аскари с угрозой в голосе. На плоту, кроме девушек, помещался сундук с дарами для Тенде; Айари, который лез из кожи вон, чтобы установить хорошие отношения с аскари, уже разнюхал, что там были ткани, драгоценности, золотые монеты, косметика и благовония. Все, вместе взятое, говорило не только о щедрости Билы Хурумы, но и о его дипломатической мудрости. Получив в подарок только двух полуголых рабынь, Тенде могла обидеться. Древко копья с треском опустилось на мое плечо. — Работай! — проревел аскари. — Отстань, — проворчал я и погрузил лопату в ил. — Ты тоже! — приказал аскари человеку в другом конце цепочки — Давай копай! Высокий широкоплечий мужчина смерил стражника презрительным взглядом и отвернулся. Аскари несколько раз ударил его в грудь, и тот принялся копать, не удостоив надсмотрщика ответом. Это был Кису — бывший предводитель мятежников Укунгу. Когда аскари отошли на несколько шагов, я сказал Айари: — Передай Кису, что я приветствую его. Мы подались вперед; цепь натянулась. Айари что-то сказал Кису, тот поднял голову и с презрением глянул на меня. — Я передал Кису твое приветствие, — сказал мне Айари по-гориански — Но он не ответил. — Разумеется, — кивнул Айари. — Он же мфалме Укунгу. Он не разговаривает с простыми людьми — Скажи ему, что он больше не мфалме Укунгу. Он низложен. Если в Укунгу и есть мфалме, то это мудрый и благородный Аибу. Аибу, как верховный вождь Укунгу, наверняка станет наместником Билы Хурумы. — Держи лопату наготове, — шепотом предупредил меня Айари. — Понял. Но Кису, услышав то, что перевел ему Айари, вопреки моим ожиданиям, не набросился на меня. Он замер и устремил на меня гневный взгляд. Он умел владеть собой. — Скажи ему, что я хочу поговорить с ним. Если он мфалме Укунгу, он может удостоить меня такой чести. Айари не без удовольствия перевел мои слова Кису. Тот снова сдержался и, отвернувшись, принялся копать. — Тогда передай ему, — продолжал я, — что его убар, Била Хурума, не отказывается беседовать с простолюдинами. Скажи, что истинный мфалме выслушивает каждого и каждому отвечает. Кису выпрямился и посмотрел мне в лицо. Костяшки сжимавших лопату пальцев побелели. — Я передал ему твои слова, — сказал Айари. Наречие, на котором говорил Кису, было очень похоже на диалект срединных земель, и Айари не составляло труда объясняться. Мне, конечно, было трудней. Диалект срединных земель и укунгу, скорее всего, разновидности одного языка. Временами разницу между языком и диалектом можно считать весьма условной. Если взять десять деревень, то жители любой из них могут вполне понимать жителей соседней, но жители первой не поймут жителей десятой. Таким образом, можно подумать, будто первая и десятая деревни говорят на разных языках. Но где в таком случае проходит граница, отделяющая один язык от другого? — Скажи Кису, — не унимался я, — что ему следовало бы поучиться искусству править людьми у истинно великого властителя, Билы Хурумы. Айари не замедлил выполнить мою просьбу. И тут Кису с яростным воплем замахнулся на меня лопатой. Я перехватил его руку и что было силы плашмя ударил его по лицу собственной лопатой. Такой удар свалил бы и кайлуака, но Кису, к моему изумлению, удержался на ногах. Я тут же двинул его черенком лопаты в солнечное сплетение, и Кису согнулся пополам. Он не упал, хотя защищаться уже не мог. Я конечно же не стал добивать его. По сути дела, я применил базовую технику при работе с копьем в близком бою. Кису, вне сомнения, не уступал мне в силе, но он не был опытным воином. Немудрено, что аскари Билы Хурумы разгромили его войско. Он поднял голову и уставился на меня с изумлением, не понимая, как такой, казалось бы, незначительный тычок мог лишить его сил. Затем он пошатнулся и рухнул в болото. Подоспевшие аскари с сердитыми выкриками принялись избивать нас обоих древками копий. Потом нас водворили на места, и цепочка выровнялась. Через некоторое время Кису повернулся и что-то крикнул Айари. Тот обратился ко мне: — Он хочет знать, почему ты не убил его. — Я не собирался убивать его. Я просто хотел поговорить с ним. Выслушав ответ, Кису снова что-то произнес. — Он — мфалме Укунгу, — перевел Айари. — Он не может разговаривать с простолюдинами. — Ну и ладно, — сказал я. — Копай! — прикрикнул аскари. Мы снова принялись за работу.21. ЧТО Я УВИДЕЛ ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ В БОЛОТЕ, ПРИКОВАННЫЙ ЦЕПЯМИ К КЛЕТКЕ
— Проснись! — расталкивал меня Айари. Я открыл глаза и приподнялся. — Там что-то приближается. — Рейдеры? — Вряд ли. Мне удалось сесть на корточки; железный ошейник больно врезался в шею. Ночами цепочку каторжников запирали в клетке на плоту. — Ничего не вижу, — сказал я, вглядываясь во тьму. — Мелькнул потайной фонарь, — прошептал Айари. — Кто-то хочет остаться незамеченным. Разумеется, у рейдеров не было потайных фонарей. Внезапно в решетку ткнулось рыло тарлариона, устроившегося на краю плота. Я отпрянул. Зверь зарычал и с глухим всплеском нырнул в темную воду. — Слушай! — прошептал Айари. — Теперь слышу. Весла. Стараются грести тихо. — Сколько лодок? — Не меньше двух, — сказал я, — и движутся одна за другой. — Значит, это не аскари. — Верно. Аскари использовали не весла, а гребки и плавали в каноэ. Более того, ночью они всегда гребли в унисон, подстраиваясь под ритм первого каноэ, чтобы трудней было определить число лодок. — Как, по-твоему, выглядят эти лодки? — спросил Айари. — Легкие, с небольшой осадкой. — Должно быть, длинные, если судить по числу весел, — предположил он. — Наверное, легкие галеры. — Не может быть. Я знаю, какая осадка у галеры. Эти чересчур легки. Тем более что ни одна галера, даже с самой малой осадкой, не пройдет через болото. — Тогда что это? И откуда они взялись? — Означать это может только одно, — сказал я, — но то, что они появились здесь сейчас, среди ночи, — это безумие. Раздался всплеск и глухой удар. Тарларион — возможно, тот самый, что тыкался мордой в прутья нашей клетки, — натолкнулся в темноте на одну из лодок. Послышался гневный возглас, на миг вспыхнул потайной фонарь, и в его свете мы успели заметить двух человек на носу низкого, средней ширины судна, похожего на баржу. Я замер и что было сил стиснул прутья клетки. Потайной фонарь погас, и суда прошли мимо. Их оказалось три. Рукоятки весел и уключины были обернуты мехом, чтобы избежать скрипа; к тому же гребцы старались не вынимать весел из воды, так что лодки шли почти бесшумно. — Что случилось? — спросил Айари. — Ничего, — сквозь зубы процедил я. В тот единственный миг, когда вспыхнул фонарь, я успел разглядеть лица. На носу лодки стояли еще двое. И один из них был мне знаком — Шаба, географ. В бессильной ярости я принялся трясти клетку, затем опомнился и утих. — Что с тобой? — еще раз спросил Айари. — Ничего.22. Я ПРОДОЛЖАЮ РЫТЬ КАНАЛ
Я с остервенением орудовал лопатой, сгружая ил на плот. Как ни странно, с запада не доносился барабанный бой. Никто не преследовал Шабу… Я не сомневался, что именно он украдкой проскользнул мимо нас этой ночью. Это были те самые корабли, которые строили в Ианде и переправляли в Шенди, а затем по Ниоке — в озеро Ушинди. Била Хурума создал этот флот в поддержку изысканий Шабы, для экспедиций в глубь страны по реке Уа; но нынешней ночью из ста кораблей мимо нас прошли только три. Шаба явно хотел остаться незамеченным. Каноэ аскари не сопровождали его, и в лодках, насколько я заметил, тоже не было ни одного аскари. Я подозревал, что Шаба взял с собой только близких друзей — географов и писцов, тех, кто ходил с ним в экспедиции на Ушинди и Нгао, тех, кому доверял и на кого мог рассчитывать в самых отчаянных ситуациях. Я копал и копал, отмахиваясь от мошкары. Теперь я все понял. Шаба сбежал. Он ушел на восток. Разумеется, вместе с кольцом. Пока я рою этот проклятый канал, Шаба уходит все дальше — с каждым взмахом моей лопаты, с каждым укусом мошки… Я сбросил на плот еще одну лопату ила. — Отсюда не убежишь, — сказал Айари. — Даже не думай. — С чего ты взял, что я думаю о побеге? — Посмотри, как ты стиснул лопату. Даже пальцы побелели. Если бы болото было твоим врагом, ты разрубил бы его на сотню кусков. — Он посмотрел мне в глаза. — Будь осторожнее. Аскари тоже это заметили. Я оглянулся. Один аскари пристально глядел в мою сторону. — Он мог бы давно убить тебя, — продолжал Айари, — но ты очень сильный и хорошо работаешь. — Я сам могу убить его! — Бессмысленно, — сказал Айари. — У него все равно нет ключей. Твой ошейник закован наглухо. Копай, не то нас снова изобьют. — Передай Кису, — велел я, — что я намерен поговорить с ним и что я убегу отсюда. — Не валяй дурака. — Переведи! Айари пожал плечами и передал мои слова Кису. Тот ответил. — Он не разговаривает с простолюдинами, — перевел мне Айари. Я с бешеной силой вонзил лопату в ил. Будь это не болото, а Кису, я бы рассек его надвое.23. ПОБЕГ. КИСУ ПРИХОДИТ ЗА ТЕНДЕ
Ну разве не красотка? — шепнул мне Айари. Еще какая, — ответил я. Молчать! — приказал аскари. — Стоять смирно! — добавил другой — Подровнялись! Головы выше! — Кто здесь Кису? — спросил еще один аскари, пробираясь к нам. — Не знаю, — ответил я. — Вон он, — сказал Айари, указывая на рослого Кису. К нам медленно приближалась парадная платформа, водруженная на четыре каноэ. Каноэ тянули скованные цепью рабы. На платформе возвышался помост с шелковыми подушками и нарядным балдахином. — Зачем ты выдал Кису? — прошипел я. — Она все равно его знает, — пожал плечами Айари. — Да, это верно. На подушках, опираясь на локоть, в желтых одеждах, расшитых золотом и усеянных драгоценными каменьями, возлежала царственного вида красавица. — Это Тенде, — шепнул кто-то, — дочь Аибу, верховного вождя Укунгу. Мы уже знали об этом — барабанный бой, доносящийся с востока, возвестил о приближении Тенде. По обе стороны от Тенде стояли на коленях белые рабыни. Шеи и левые лодыжки обеих девушек были обвиты нитками бус из белых раковин. Весь их наряд состоял из коротеньких черно-красных репсовых юбок, открывавших живот и подчеркивавших бедра. Девушки были великолепно сложены. Я не мог отвести взгляд от их стройных ножек. Била Хурума прислал этих красоток, в числе прочих даров, своей будущей супруге Тенде. Я усмехнулся и облизал губы. Хотя они и были куплены, чтобы прислуживать женщине, я не сомневался, что выбирал их мужчина. В руках у каждой рабыни был веер на длинной ручке — полукружье пестрых перьев. Девушки бережно обмахивали сдою госпожу. Я посмотрел на белокурую дикарку, которую когда-то звали Дженис Прентис. Она стояла на коленях по левую руку от Тенде. Девушка старательно избегала моего взгляда. Губы ее дрожали. Она не осмеливалась показать, что знает меня. Я заметил, что на правом запястье Тенде висит плеть. — Стать смирно! — приказал аскари. Мы выпрямились. На плоту рядом с Тенде и полуголыми красавицами рабынями стояли четверо аскари Билы Хурумы в одеждах из шкур и перьев и золотых браслетах. Как и положено аскари, оба были вооружены продолговатыми щитами и короткими копьями. Дочь Аибу путешествовала с надежной охраной: за платформой шагали и другие аскари. Тенде сопровождал еще один человек, не относящийся к аскари, — Мвога, визирь Аибу. Я видел его во дворце Билы Хурумы. Как и многие жители равнин и саванн к северу и югу от экватора, он был долговяз и сухопар. Лицо его, до обычаю срединных земель, покрывала татуировка, почти такая же, как у Кису. По этим узорам можно было узнать, к какому племени принадлежит человек и даже из какой он деревни. Мвога был облачен в длинные черные одежды, расшитые золотой нитью. Его плоская мягкая шапочка походила на головные уборы, какие носили в Шенди, в сотнях пасангов от здешних мест. Я почти не сомневался, что все эти великолепные наряды подарил ему Била Хурума. Сам же Била Хурума обычно одевался как аскари — в шкуры, золото и перья. При этом он нисколько не пытался заигрывать с армией. Великий убар сам был аскари. Благодаря своей силе и мудрости он по праву считался первым среди них. Аскари из аскари. — Смотри, госпожа, — сказал Мвога, указывая на Кису, — перед тобой — враг твоего отца и твой враг, беспомощный, жалкий, закованный в цепи. Вглядись в него получше. Он oсмелился выступить против твоего отца. Теперь в компании таких же негодяев он месит грязь на канале твоего будущего супруга, великого Билы Хурумы. Диалект укунгу сродни диалекту ушинди. Айари тихонько перевел мне слова Мвоги, но я и сам понял общий смысл его речи. Кису с вызовом встретил взгляд Тенде. — Ты — дочь предателя! Тенде и бровью не повела. — Подумать только, какой храбрец! — ухмыльнулся Мвога. — Вижу, Мвога, — сказал Кису, — ты высоко взлетел. Уже визирь, а ведь совсем недавно был на побегушках у мелкого вождя. Нечего сказать, повезло! — Да уж побольше, чем некоторым! — парировал Мвога. — Ты, Кису, ничего не смыслил в политике. Упрямый тупица. Копье да боевой барабан — вот и все, что тебе дано понять. Ты прешь вперед, как кайлуак; я же, как ост, выжидаю удачного момента. Кайлуак упрется рогами в стену; ост проскользнет между камней. — Ты продал Укунгу империи! — сказал Кису. — Укунгу часть империи! — отрезал Мвога. — А твой бунт — государственная измена! — Ложь! — В подобных делах, — усмехнулся Мвога, — где ложь, а где правда — решает копье! — Но что расскажут об этом легенды? — Легенды сочинит тот, кто выживет. Кису рванулся вперед, однако аскари тычком копья водворил его на место. — Империя — это безопасность и процветание, — изрек Мвога. — Народ устал от племенных распрей. Люди хотят в мире и довольстве пожинать свой урожай. Как может человек называть себя свободным, если каждый день он со страхом ждет сумерек? — Не понимаю. — Это потому, что ты — охотник и убийца. Твоя жизнь — это копье, ночные набеги, возмездие врагу, кровная месть и шорохи леса. Твое орудие — сталь, твой союзник — тьма. Но не все такие, как ты. Большинство людей хочет мира. Кису ожег его гневным взглядом: — Била Хурума — тиран! — Разумеется, — пожал плечами Мвога. — Его нужно остановить! — Так останови его. — Нужно прекратить тиранию! — Так прекрати. — Считаешь себя героем, который выведет народ к свету цивилизации? — спросил Кису. — Нет, — ответил Мвога. — Я — дипломат. Я служу своим интересам и интересам своих хозяев. — Наконец-то ты сказал правду. — В наши дни в политике необходимы такие люди, как я. Иначе не было бы прогресса. — В природе есть место и тарлариону и осту, — возразил Кису. — Мое место — в покоях убаров. — Поговорим в другой раз, — сказал Кису, — с копьями в руках. — Ты так ничего и не понял, — покачал головой Мвога. — Ты наивен как дитя. Ты не знаешь других цветов, кроме черного и белого. — Я знаю еще и красный. Таким будет острие моего копья, когда я выдерну его из твоего брюха. — Империя это переживет, — отрезал Мвога. — Империя — зло! — До чего ты все-таки простодушен, — вздохнул Мвога. — Империю необходимо уничтожить! — рявкнул Кису. — Так уничтожь ее. — Иди и пресмыкайся перед своим Билой Хурумой, — сплюнул Кису. — Я тебя отпускаю. — Весьма благодарен тебе за великодушие, — ухмыльнулся Мвога. — И не забудь забрать с собой этих рабынь в подарок его величеству. — Кису указал на Тенде и ее служанок. — Госпожа Тенде, дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, станет супругой его величества Билы Хурумы, — высокопарно заявил Мвога. — Во дворце убара состоится торжество бракосочетания. — Ее продали убару, чтобы скрепить сделку, — презрительно бросил Кису. — Кто она после этого, как не рабыня? Лицо Тенде оставалось бесстрастным. — Госпожа Тенде по собственной воле стремится стать убарой Билы Хурумы, — столь же напыщенно проговорил Мвога. — Одной из пары сотен убар! — фыркнул Кису. — Она действует по собственной воле, — повторил Мвога. — Прекрасно, — продолжал глумиться Кису, — значит, она продает сама себя. Отлично, маленькая рабыня! — Она удостоена великой чести — стать спутницей убара, — сказал Мвога. — Видал я Билу Хуруму, — скривился Кису. — Для него любая женщина — рабыня, и не более. Я встречал в его дворце свежих, благоуханных рабынь, черных, белых и желтых. Все они хорошо знают, как доставить мужчине удовольствие. Била Хурума собрал настоящий цветник страстных и опытных красоток. Если ты не хочешь изнывать от одиночества в своих покоях, — громко произнес он, обращаясь к Тенде, — тебе придется хорошо повертеться. У тебя будет много соперниц. Ты научишься ползать у ног убара и ублажать его со всем пылом искусной рабыни. Тенде глядела на мятежника все так же надменно и безучастно. — И ты будешь делать это, Тенде, — продолжал Кису, — потому что я вижу по твоим глазам: в душе ты — настоящая рабыня. Тенде томно подняла правую руку, с запястья которой свисал хлыст. Рабыни испуганно замерли и опустили веера. Тенде грациозно встала с подушек и лениво, словно нехотя, подошла к краю платформы. — Тебе нечего сказать мне, милая моя Тенде, дочь предателя Аибу? — издевательски вопросил Кису. Вместо ответа девушка наотмашь ударила его хлыстом по лицу. Кису зажмурился, чтобы уберечь глаза. — Я не разговариваю с простолюдинами, — проронила Тенде и с тем же каменным лицом вернулась на ложе. По еле заметному взмаху руки рабыни снова принялись обмахивать ее веерами. Кису открыл глаза. Лицо его перечеркнул кровоточащий щрам. Он сжал кулаки. — Вперед, — приказал Мвога одному из аскари, стоявших на платформе. Тот прикрикнул на рабов, впряженных в каноэ, и копьем указал на запад. Процессия двинулась с места. Мы молча провожали ее взглядами. Я покосился на Кису и понял, что долго ждать мне не придется. — Копай! — прикрикнул аскари. Я глубоко погрузил лопату в ил. Теперь мне было спокойно и даже радостно. Мы сидели в клетке на длинном плоту. Я просунул палец под ошейник, чтобы он не так давил на горло. Вокруг распространялся болотный смрад. Раздалось звяканье цепи — в темноте ко мне кто-то подкрался. Я ногтем соскоблил ржавое пятнышко с цепи у ошейника. Издалека, из-за болота, доносились крики лесных, завывание крохотных длинноруких обезьянок. Около ана назад прошел дождь, небо по-прежнему было затянуто тучами. Для дела, которое нам предстояло, ночь выдалась удачной. — Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Кису на ломаном горианском. — Не знал, что ты говоришь по-гориански, — откликнулся я, вглядываясь во тьму. — Как-то раз, еще ребенком, я сбежал из дому. Два года прожил в Шенди, а потом вернулся в Укунгу. — Наверное, деревня была тесна для тебя. Не всякий ребенок отважился бы на такое долгое и опасное путешеcвие. — Но я вернулся в Укунгу, — повторил он. — Должно быть, потому ты так радеешь за Укунгу, что когда-то сбежал из этих мест. — Мне нужно поговорить с тобой. — А что, если я не разговариваю со знатными людьми? — Извини меня, — сказал Кису. — Я был дураком. — Значит, ты все-таки решил взять пример с Билы Хурумы, который говорит со всеми? — А как иначе услышать другого человека и понять его? — Нищий может говорить и с нищим и с убаром, — сказал я — Это — пословица Шенде. — Да. — Ты говоришь на ушинди? — Немного. — Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он на диалекте, которым пользовались при дворе Билы Хурумы. — Да, — ответил я. Ему было так же нелегко говорить на горианском, как и мне на ушинди. — Если будет непонятно, я скажу. Я не сомневался, что мы поймем друг друга, лавируя между двумя языками. — Я постараюсь говорить по-гориански, — сказал Кису. — По крайней мере, это не язык Билы Хурумы. — У него есть и другие достоинства, — заметил я. — Это сложный и красивый язык с обширным словарем. — Самый красивый язык в мире — язык укунгу, — возразил Кису. — Может быть. Но я его не знаю. Если бы меня спросили, какой язык самый красивый в мире, я бы назвал английский или горианский. Однако мне доводилось встречать людей, которые говорили то же о французском, немецком, испанском, китайском или японском Причина ясна — каждый защищает свой язык. Когда речь заходит о родном языке, все мы становимся шовинистами и слепо не желаем замечать очевидного превосходства английского языка. Или горианского. Или французского. Или немецкого, испанского, китайского, японского, хинди… — Я постараюсь говорить по-гориански, — повторил Кису — Ладно, — великодушно разрешил я и в душе облегченно вздохнул. — Я хочу сбежать, — сказал он. — Я должен вырваться отсюда. — Прекрасно. Чего мы ждем? — Я не знаю, как это сделать. — Средства для побега давным-давно у нас в руках. Мне не хватало только помощи. Я повернулся к Айари — Передай по цепи, в обе стороны, на разных языках, что сегодня ночью мы бежим. — Как ты собираешься это сделать? — изумился Айари. — Скоро увидишь. — А что, если кто-то побоится бежать? — спросил он. — Их вырвут живьем из цепи. — Мне это не нравится. — Хочешь быть первым? — осведомился я. — Нет, нет, — торопливо сказал Айари. — Я занят. У меня много дел. Я должен передать твои слова по цепи. — Как мы вырвемся на волю? — снова спросил Кису. Я протянул руку к его ошейнику, нащупал начало цепи и принялся перебирать по ней руками, пока не добрался, футов через пять, до ошейника следующего человека. Я плотно прижал этих двоих друг к другу и перехватил цепь возле их ошейников так, что получилась петля. Я на ощупь просунул ее снизу между концами двух бревен и вытянул вверх. Низ петли, тесно обхватывающий бревно, оказался под водой. Один из концов цепи я протянул силачу Кису, зa другой взялся сам. — Понял, — сказал Кису, — но, по-моему, это ненадежное средство. — Попроси аскари, — бросил я, — может, они предложат что-нибудь получше. Налегая изо всех сил, мы принялись ровными, скользящими движениями перепиливать цепью бревно. За несколько мгновений наша варварская пила рассекла кору и вгрызлась в твердую древесину. Время от времени металл повизгивал, проворачиваясь в мокром дереве, но большей частью работа шла бесшумно — звуки не вырывались из-под темной поверхности воды. Аскари сделали большую ошибку, оставив нас в цепях в клетке на бревенчатом плоту. Работу пришлось приостановить только раз, когда мимо нас в каноэ проплывал патруль аскари. Руки мои, истертые цепью, начали кровоточить. Один человек из цепочки подполз ко мне поближе. — Это безумие! — горячо зашептал он. — Я против! — Значит, придется тебя убить. — Я передумал. Я с вами! — Вот и славно. — Осторожней, — предупредил кто-то другой, — вода хорошо проводит звуки. Шум может привлечь тарлариона… или рыбу, а уж она-то точно привлечет тарлариона. Звук действительно распространяется под водой гораздо быстрей, чем на поверхности. — Ничего, — сказал я, — тарларион понюхает, да и уплывет. — Тьма кромешная, — проворчал Айари. — В такую ночь только и жди рейдеров. В этот миг бревно у самых моих ног начало поддаваться. Я передвинул цепь ближе к краю, и мы с Кису налегли на нее что было сил, пока наконец не выломали внушительный кусок дерева. Тяжело дыша, я согнулся над проемом в плоту и принялся расчищать его, выламывая острые щепки. — Теперь подождем немного, — сказал я. Слышно было, как крупный тарларион трется о дно плота. Я поудобней перехватил петлю окровавленными руками, намереваясь огреть зверя цепью, если он сунет морду в отверстие. — Прикройте бревно, — торопливо зашептал кто-то, — и притворитесь, будто спите! Мы сгрудились вокруг дыры; одни сели, опустив головы, другие улеглись на бревна плота. Свет факела на миг озарил плот — мимо прошло еще одно каноэ с десятью вооруженными аскари на борту. Они не обратили на нас особого внимания. — Боятся рейдеров, — бросил Айари. Когда опасность миновала, я сказал: — Пришлите сюда первого в цепи. Его вытолкнули ко мне. Лицо этого человека не светилось радостью. — Я пошел бы первым, — объяснил ему я, — но не могу. Я, видишь ли, в середине цепочки. — А может, первым пойдет тот, кто замыкает цепь? — с надеждой предложил он. — Блестящая идея, — сказал я, — но боюсь, что ему она не понравится. К тому же его еще нужно звать, а ты уже здесь. — А если там тарларион? — Боишься? — Да, — признался он. — Правильно делаешь. Там наверняка тарларион, и не один. — Я не пойду! — Вдохни глубже, — приказал я ему, — и вперед. Пойдешь к плоту, на который мы грузим ил. Там лопаты. — Я не пойду! Я схватил его и головой вниз сунул в дыру. Через несколько мгновений он вынырнул с другой стороны клетки, фыркая и отплевываясь. Второй, толстяк, с трудом протиснулся в отверстие; за ним — третий, четвертый, пятый… Я, Айари, Кису — все сорок шесть каторжников один за другим выбрались из клетки. — Разбирайте лопаты, — велел я, — и тащите плот. — Куда мы двинемся? — спросил Айари. — Иди за мной! — Но ты идешь на запад! — Нам нужно освободиться, — объяснил я. — В цепях мы далеко не убежим. На западе нас искать не будут. К тому же всего в пасанге отсюда находится остров кузнецов. — Значит, там есть инструменты! — обрадовался Айари. — Вот именно. — Только не на запад! — взмолился один из цепочки. — Лучше уж на восток, или на юг, или на север, в леса! Кису молча размахнулся и ударил возражавшего в висок. Тот рухнул как подкошенный. Я посмотрел на Кису: — Что скажешь, мфалме? Кису расправил плечи: — Надо идти на запад. Согласие Кису обрадовало меня донельзя. Без его помощи мне было бы трудно навязать цепочке свою волю. Когда Кису ударил этого парня, я понял, что он готов двигаться на запад, и задал вопрос лишь затем, чтобы он объявил об этом во всеуслышание. Таким образом, я убил двух зайцев — воспользовался авторитетом Кису, чтобы убедить народ, и подчеркнул, что с уважением отношусь к его мнению. Последнее, между прочим, было не далеко от истины. Называя Кису «мфалме», я тем самым дал понять и ему и остальным, что признаю его высокий статус в Укунгу. О том, что было бы, не согласись он со мной, я боялся даже думать. Скорее всего, одному из нас пришлось бы умереть. Вскоре вся цепочка шагала по воде на запад. Впереди, с лопатами наперевес, шагали мы с Кису и те, кто был между нами. Остальные тянулись сзади, подталкивая плот с илом. — А ты толковый парень, — сказал мне Кису. — Скажи, ты согласен, что идти на запад — самый разумный выход? — Да. — Им и в голову не придет, что мы направимся туда. К тому же там кузнечный инструмент… — И кое-что еще, — добавил Кису. — Что же? — Увидишь. — Аскари! — воскликнул Айари. — Вон, впереди. — Скажем, что рейдеры устроили набег, поэтому другие аскари освободили нас и отправили на запад, в безопасное место. Они даже дали нам с собой лопаты. — Эй, кто там? — крикнул аскари. — А ну стоять! Мы покорно остановились. Я с досадой отметил, что аскари оказалось гораздо больше, чем я ожидал, — около двух десятков, все с копьями и щитами. Это были офицеры, о чем недвусмысленно говорили их головные уборы с белыми перьями. В ночном бою эти перья помогают отличить своих от врагов, но в то же время служат мишенью для неприятеля, подобно гусарским киверам. — Там рейдеры! — испуганно выкрикнул Айари, указывая назад. — Аскари освободили нас и приказали идти на запад, искать защиты. — Рейдеры! — воскликнул аскари, оборачиваясь к своим. — И немудрено, в такую-то ночь, — проговорил другой. — Вы защитите нас, правда? — взмолился Айари. — А где те аскари, что отпустили вас? — недоверчиво спросил офицер. — Сражаются! — ответил Айари. — Бей в барабаны! — приказал один аскари другому, и тот ринулся прочь. — Готовься к бою! В колонну по два! Аскари мгновенно выстроились в колонну. — А как же мы? — не унимался Айари. — Кто нас защитит? — Бегом в тыл! — приказал старший аскари. — Там вы будете в безопасности. — Спасибо, спасибо! — Айари расплылся в улыбке. — Поживей! — приказал офицер. Мы поспешили на запад, аскари — на восток. Вскоре до нас донесся барабанный бой. За короткое время нам встретились два каноэ, полные вооруженных до зубов аскари, и две пешие колонны. — Они быстро поймут, что это ложная тревога, — сказал Кису. Я изо всех сил подгонял цепочку, и очень скоро мы добрались до острова кузнецов. Привлеченные шумом кузнецы выбежали из хижин. — Что стряслось? — спросил тот, что держал факел. В мгновение ока кузнецов окружила цепочка отчаявшихся, готовых на все невольников. — Снимите с нас оковы, — велел я. — Ни за что! — воскликнул кузнец. — Значит, мы снимем их сами, — сказал Айари. Каторжники угрожающе подняли лопаты. Кольцо сомкнулось. Кузнецы без лишних слов двинулись к наковальне. Ловкими, умелыми ударами они живо освободили нас от ошейников и цепей, после чего мы затолкали их в хижину, связали ио рукам и ногам и заткнули им рты пучками болотной травы. Выйдя наружу, я запер дверь, иначе кузнецы могли бы стать легкой добычей тарлариона, вздумай тот выползти на берег. — Расходимся, — приказал я. — Теперь каждый за себя. Бывшие невольники в мгновение ока скрылись во тьме. На острове остались только Кису, Айари и я. — Куда ты теперь? — спросил Кису. — Мне нужно на восток, — ответил я, — к реке Уа. Я преследую человека по имени Шаба. — Может статься, что мне это на руку, — мрачно усмехнулся Кису. — Не понимаю. — Поймешь, — пообещал он. — Всему свое время. — Угрожаешь? Кису положил руки мне на плечи: — Нет! Клянусь урожаем Укунгу. — Тогда я совсем тебя не понимаю. — Поймешь, — повторил он. — Мне нужно спешить, время не ждет. Я хочу вернуть свою рабыню, — сказал я, думая о хорошенькой белокурой дикарке, которую раньше звали Дженис Прентис. — Так вот почему ты велел захватить плот, — улыбнулся Кису. — Ну конечно. — Пожалуй, я тоже прихвачу с собой рабыню, — задумчиво сказал он. — Так я и думал. — Не понимаю, — вступил в разговор Айари, — почему аскари до сих пор не пустились за нами в погоню. Они наверняка уже поняли, что тревога была ложной. — Не будем терять времени, — сказал Кису. Мы погрузили лопаты на плот и, толкая его перед собой, двинулись во тьму, на запад. — Почему ты не сражаешься на востоке, вместе с остальными аскари? — спросил Айари. — Я охраняю госпожу Тенде. А кто ты такой? В чем дело? — Где цепочка каторжников? — продолжал Айари. — Не знаю… Но кто ты? Что это за плот? — Я — Айари. Это — плот, на который каторжники грузят ил. — Каторжники там, на востоке, — махнул рукой аскари. — Мы проходили мимо них утром. — Что тут происходит? — спросил Мвога, появившийся с восточного края платформы. — Здешний работник спрашивает, где цепочка каторжников, — объяснил аскари. Мвога уставился в темноту, пытаясь разглядеть Айари. Ясно, что работник, а не невольник, раз на нем нет цепей. Должно быть, плот отвязался, и он разыскивает его. Не очень-то разумно делать это ночью… — Для такой важной особы, как госпожа Тенде, одного охранника мало, — заметил Айари. — Не бойся, приятель, — сказал Мвога. — Их тут двое. Айари усмехнулся: — Это все, что я хотел услышать. — Не понимаю… — растерялся Мвога. Двумя ударами лопаты мы с Кису почти одновременно оглушили обоих стражников. Со стороны Мвоги было весьма любезно сообщить нам, сколько их осталось. Остальные поспешили на восток, на помощь своим. Мвога огляделся по сторонам. Не проронив ни звука, даже не подумав выхватить кинжал, он спрыгнул в воду и, растворился во мгле. Скованные цепью рабы, которые днем волокли каноэ, сидели тихо — Айари успел их предупредить. Ночную тьму оглашал барабанный бой. — Я не могу уснуть, — капризно протянула Тенде, выбираясь из шелкового шатра. И тут она увидела Кису. name=t307>24. МЫ ДОБЫВАЕМ КАНОЭ. КИСУ ДЕЛАЕТ ТЕНДЕ СВОЕЙ РАБЫНЕЙ
Светало. Мы толкали перед собой плот. Мимо тянулись разрозненные отряды аскари; многие из них были ранены. Справа, примерно в сотне ярдов от нас, медленно проплыло каноэ. Сидевшие в нем аскари истекали кровью и почти не могли грести. Место, где был причален плот, с которого нам удалось бежать, мы миновали более ана назад. — Выходит, рейдеры все-таки устроили набег, — сказал Кису — Что же, — заметил Айари, — ночь была подходящая. Перед нами тянулась светло-серая полоска горизонта — на Горе, как и на Земле, солнце восходит на востоке. — Не ходите туда! — крикнул нам какой-то аскари. Он брел по болоту, тяжело припадая на одну ногу; вода доходила ему до бедер. — На востоке кипит сражение. — Спасибо за добрый совет, друг! — гаркнул в ответ Айари и, обращаясь к нам, громко добавил: — Поворачиваем! Мы принялись медленно разворачивать тяжеленный, нагруженный илом плот. Когда аскари удалился от нас ярдов на семьдесят пять, мы снова продолжили путь на восток Аскари вряд ли заметил это, а если и заметил, то все равно был не в состоянии гнаться за нами. Копья и щиты, которые мы с Кису отобрали ночью у аскари, охранявших Тенде, лежали на плоту, укрытые тонким слоем ила. Сверху мы положили лопаты. Айари поднял глаза к небу: — Сейчас, должно быть, восьмой ан. — Далеко ли до Нгао? — спросил я Кису. — Несколько дней пути. — Безнадежно, — махнул рукой Айари. — Давайте двигаться к берегу. — От нас только этого и ждут, — сказал я — Хуже всего нарваться на враждебно настроенных дикарей. — Слышите? — Кису внезапно замер. — Слышу, — ответил я. — Что? — спросил Айари. — Боевой клич. Там, впереди, идет бой. Я взобрался на плот. — Ну что? — встревоженно спросил Айари. — Схватка, — ответил я, — в воде и в каноэ. Около сотни аскари и полсотни рейдеров. — По пути будет полно таких стычек. Лучше обходить их стороной! — Верная мысль! — воскликнул я. Мы с Кису спрыгнули в воду и снова принялись толкать тяжело груженный плот на восток. До полудня мы еще дважды натыкались на схватки аскари с рейдерами. Около девятого ана зарядил проливной дождь; промокшие до нитки, мы упорно двигались к западному берегу Нгао. — Ложись! — скомандовал вдруг Айари. Мы разом присели на корточки, по самый нос погрузившись в воду, и спрятали головы за плот. Вскоре показались два каноэ — аскари возвращались из боя. Они увидели только плывущий по течению груженный илом плот. — Возвращаются, — прошептал Айари. — Значит, расправились с рейдерами. — Не без потерь, — буркнул Кису, когда каноэ с аскари скрылось из виду. Он поднял с поверхности воды головной убор аскари, повертел его в руках и отшвырнул подальше. — Выходит, опасность миновала, — облегченно вздохнул Айари. — Не забывайте о тарларионах, — предупредил Кису. Он погрузил руку в воду и отодрал от ноги здоровенную блестящую пиявку. — Раздави ее, — посоветовал Айари. Кису бросил пиявку обратно в воду. — Нельзя. Она уже насосалась моей крови. Айари невольно передернулся. Кровь могла привлечь бинта — зубастого болотного угря. Или прожорливую голубую свинью. Этот хищник — мелкая пресноводная разновидность хорошо знакомой мне огромной рыбы, обитающей в соленых водах Тассы. Голубые свиньи особенно oпасны при свете дня накануне нереста, когда они собираются косяками. Нерест же у них совпадает с полнолунием большой луны Гора: лунная дорожка на воде каким-то образом приводит в действие инстинкт продолжения рода. В часы перед полнолунием голубые свиньи собираются в огромные косяки и приходят в такое возбуждение, что готовы разорвать на мельчайшие куски все, что встретится им на пути. Любопытно: едва начав нереститься, они полностью теряют агрессивность, среди них можно даже купаться. Больше всего мы боялись, что болотный угорь или голубая свинья почуют кровь и привлекут за собой тарларионов. Внезапно в плот, совсем рядом с моей рукой, вонзилось длинное тонкое копье. — Рейдеры! — воскликнул Айари. Кису бросился к упрятанным под илом щитам и копьям. На наш плот прыгнул человек. Я нырнул в воду и пополз через болотные водоросли. Вот и каноэ. Вскочив на ноги, я с криком опрокинул лодку. Все, кто в ней находился, полетели в воду. Над болотами разнесся боевой клич «Ко-ро-ба». Какой-то рейдер, отплевываясь, поднялся на ноги, и я с хрустом скрутил ему голову. Человек с переломанными позвонками замертво рухнул в воду, остальные попятились. Самый отважный бросился на меня с копьем. Я перехватил древко, резко дернул его на себя и одновременно ударил противника в живот ногой. Тот поскользнулся и выпустил оружие. В следующее мгновение я проткнул его насквозь. Болото вспенилось кровавыми пузырями. Четверо рейдеров застыли, охваченные ужасом. Я придавил труп ногой и выдернул копье из тела их товарища. Кису стоял на плоту, прекрасный, как черный бог; в левой руке он держал щит, в правой — окровавленное копье. На воде под самым плотом лежали два тела. — Убирайтесь! — крикнул я и махнул рукой. — Прочь! Вряд ли насмерть перепуганная четверка поняла мои слова, но жест был ясен. Они бросились бежать. Я поставил каноэ на воду. Кису спрыгнул с плота и выловил из воды два плотно закрытых калабаша с едой — они выпали, когда я перевернул лодку. Кроме того, к каноэ изнутри была привязана корзинка с полосками вяленой рыбы. — Как ты думаешь, они не вернутся? — спросил Айари. Он подошел к лодке и принялся шарить под водой, ища весла. — Нет. А если и вернутся, то через несколько дней, не раньше. Так что сейчас нам бояться нечего. — Била Хурума сожжет их деревни, — угрюмо сказал Кису. — Вряд ли, — сказал я, — Он не станет настраивать против себя местное население. — На пути к цели, — сказал Кису, — Била Хурума ни перед чем не остановится. — Ты, безусловно, прав. Я и в самом деле не сомневался, что Била Хурума изберет самый короткий путь к достижению своих целей. Этот путь может оказаться гладким, а может — жестоким и кровавым. Била Хурума — убар по своей природе. Не так-то легко переубедить или остановить его. Всего у нас оказалось восемь весел. Два уплыли, и Айари так и не удалось их найти. На каноэ рейдеров принято иметь запасную пару весел, да и на обычных лодках эта мера предосторожности не считается излишней, особенно при бурном течении. Я придвинул каноэ к краю плота. Из ила торчали три длинных полых стебля болотного тростника. Кису нагнулся, пошарил в мутной жиже и вытащил за волосы белую рабыню c ниткой ракушек на шее. Он рывком поставил девушку на ноги; тростинка, через которую она дышала, выпала из ее рта. Глаза девушки расширились от ужаса. Запястья ее выли связаны за спиной, лодыжки спутаны веревкой. По-прежнему держа девушку за волосы, Кису окунул ее в воду, чтобы хоть немного отмыть от грязи. — Господин, — выдохнула белокурая дикарка. — Молчи, рабыня, — приказал я. — Да, господин. Я отнес ее в каноэ и уложил на живот, как и следовало поступить с рабыней. Кису тем временем полоскал в воде вторую невольницу. Потом я оттащил ее в каноэ и положил рядом с девушкой, которую когда-то звали Дженис Прентис. Голова одной невольницы оказалась у ног другой. В таком положении общаться им будет весьма затруднительно. Казалось бы, мелочь, но пренебрегать ею при воспитании рабынь не следует. — Зверь! Негодяй! — завопила Тенде, кашляя и отплевываясь, после того как Кису и ее сунул в воду. — Развяжи меня! Немедленно! — А я думал, ты не разговариваешь с простолюдинами, — удивился он. Айари с ухмылкой перевел мне этот диалог. Если бы я лучше знал ушинди, я бы и сам его понял. Языки ушинди и укунгу очень похожи. Можно сказать, что слова в них одни и те же, только произносятся по-разному. Основные грамматические структуры совпадают полностью. Я почти не сомневался, что черные экваториальные племена Гора, потомки людей, привезенных в этот мир Царствующими Жрецами сотни лет назад, происходят от одной из больших языковых семей Земли — возможно, группы банту. Да и в самом горианском языке несть числа примерам, доказывающим его происхождение от индоевропейских языков. Тенде подавила крик ярости. Кису швырнул ее на плот, развязал ей руки и грубо, как рабыню, перевернул на спину. Потом снова связал ей руки, но уже впереди. При этом он оставил конец веревки длиной около семи футов, который при случае можно было использовать как поводок. Тенде едва не задохнулась от возмущения. Тогда Кису развязал ей ноги и столкнул девушку в воду. Потом протащил ее за веревку вдоль всего плота. Длинное одеяние мешало Тенде, девушка то и дело спотыкалась и падала. Наконец, Кису привязал ее к корме каноэ. Девушка стояла по бедра в воде; грязь ручьями текла по ее некогда роскошному платью. — Давай развяжем рабынь, — сказал Кису. — Они помогут нам грести. Я освободил девушек от пут и поставил на колени в каноэ. Они замерли в страхе, полуголые, чумазые; на шеях и лодыжках поблескивали острые белые ракушки; коротенькие репсовые юбки — обычное для рабынь одеяние — были перепачканы илом. Я протянул им весла. — Надо торопиться, — сказал Айари, перебираясь на нос каноэ. Девушки встали на колени в затылок друг другу. Я сел позади той, которую когда-то звали Дженис Прентис. Она была очень хорошенькой. Я порадовался, что мне удалось вернуть ее. За спиной у меня сидел Кису, тоже с веслом. Мы уже сложили в каноэ отобранные у аскари и рейдеров копья и щиты. Тенде издала пронзительный вопль. Мы оглянулись. Тарларион уходил под воду, держа в зубах тело одного из рейдеров. Скорее всего, он приплыл сюда вслед за другими обитателями здешних вод — зубастым угрем или голубой свиньей, обычно они первыми чуют кровь. Тарларион часто преследует этих хищников. Они приводят его к богатой добыче — а если нет, сами идут в пищу. Мы с Кису опустили весла в воду, девушки последовали нашему примеру, и каноэ двинулось на восток. Следом, спотыкаясь, брела Тенде. Оглянувшись, я увидел невдалеке еще пару тарларионов и буруны на воде. Когда тарлариону удается отхватить крупную добычу — например, табука, тарска или человека, — он утаскивает жертву под воду и разрывает на куски в придонном иле. — Пожалуйста, Кису, — взмолилась Тенде, — пусти меня в каноэ! Кису даже не взглянул в ее сторону. — Но я не могу идти в этом платье! Кису, ну пожалуйста! Она снова споткнулась, упала и на несколько мгновений скрылась под водой. Веревка выдернула ее на поверхность, и девушка с рыданиями поплелась за нами. Я обернулся и посмотрел в сторону плота. Мне показалось, что кто-то выпрыгнул из воды, но, присмотревшись, я понял, что два тарлариона, вцепившись зубами в тело, тянут его в разные стороны. Еще четыре зверя спешили к ним с разных сторон. Над поверхностью воды виднелись только глаза и ноздри. — Кису! — захлебывалась рыданиями Тенде. — Умоляю тебя! Кису оставался невозмутим. — Очень скоро, — сказал я ему по-гориански, — тарларионы все съедят, но не насытятся. Тогда они кинутся за нами, на запах пота и страха. — Правильно, — кивнул Кису не оборачиваясь. Я покосился на Тенде. Она в ужасе глядела назад. Мы гребли не слишком быстро, чтобы Тенде не падала в воду, а тарларионы не сбивались со следа. — Кису! Пусти меня в каноэ! — опять всхлипнула Тенде. Кису зевнул. — Кису! Я не могу идти в этом платье! — Ты хочешь, чтобы я его с тебя снял? — спросил он не оборачиваясь. — Но я же когда-то нравилась тебе, Кису! — Ты — дочь моего заклятого врага Аибу, — бесстрастно ответил Кису. — Почему ты не пускаешь меня в каноэ?! — Хочу посмотреть, как тебя схватит тарларион. — Нет! — пронзительно завопила она. — Нет! Нет! — Именно так, — подтвердил Кису. — Кису! Кису! Умоляю! — Кажется, я слышу голос гордой свободной женщины Тенде, дочери моего смертельного врага Аибу, — заметил Кису. Тенде завыла. Она пыталась догнать каноэ, но Кису мощными рывками гнал судно вперед, натягивая веревку. Один раз он позволил девушке приблизиться к лодке, но стоило ей ухватиться за корму, как он отбросил ее ударом весла. — Кису, пусти меня! — снова попросила она, но Кису опять не снизошел до ответа. Около четверти ана мы гребли молча. — Смотрите, — сказал вдруг Айари, оглянувшись. — Они уже здесь? — спросил Кису. — Ага, — сказал Айари. — Сразу четыре тарлариона. Тенде в ужасе обернулась. Поначалу я ничего не мог разглядеть; потом над водой показались их гребни, а затем глаза и ноздри. Тарларионы были примерно в восьмидесяти ярдах от нас. Они не спешили, но расстояние между нами неуклонно и угрожающе сокращалось. Мы остановились. — Кису! — душераздирающе завопила Тенде. — Пусти меня в каноэ! — Я хочу посмотреть, как тебя схватит тарларион, — спокойно повторил Кису. — Нет! Не надо! Ну пожалуйста! — Я слышу голос гордой свободной женщины Тенде, дочери моего смертельного врага Аибу? — холодно осведомился Кису. — Нет, нет! — захлебывалась девушка. — Тогда чей же голос я слышу? — Голос беспомощной рабыни, — срывающимся голосом выкрикнула Тенде, — которая умоляет своего господина пощадить ее! — Ты притворяешься, — сказал Кису. — Нет, — рыдала девушка, — нет! Я настоящая рабыня! Тарларионы были уже в двадцати ярдах от нас. Они не слишком спешили, видя, что будущая жертва не пытается убежать от них. — Ощущаешь ли ты себя рабыней в душе? — спросил Кису. — Да, да, господин! — Подлинной, прирожденной рабыней? — продолжал допытываться он. — Да, я подлинная и прирожденная рабыня! Тарларионы перестали грести лапами, чтобы не спугнуть добычу лишней волной, и ждали, пока их поднесет поближе течением. — Как тебя зовут? — спросил Кису. — Как будет угодно господину, — всхлипнула девушка. Ответ вполне удовлетворил Кису. — Ты молишь о том, чтобы я взял тебя в рабыни? — Да, господин, да! — Ну что ж, девочка, — сказал он, — я подумаю над твоей просьбой. — Господин!… Тарларионы мягко, почти незаметно перебирали лапами. Они казались неподвижными, как бревна, на самом же деле медленно окружали жертву полукольцом. Вот-вот последует внезапный мощный бросок, и тарларионы начнут рвать добычу на части. — Господин! — завизжала Тенде, не помня себя от ужаса. Кису перегнулся через корму и, схватив девушку за запястья, втащил ее в каноэ. В тот же миг тарларионы, заметив движение жертвы, рванулись вперед, рассекая воду ударами хвоста. Двое из них ткнулись мордами в корму, третий издал оглушительный рев, четвертый, разинув пасть шириною в ярд, бросился на борт каноэ. Я отшвырнул его ударом весла. В это мгновение другой тарларион обрушился на корму, и каноэ накренилось. Кису попытался сбить его веслом, но чудовище перекусило весло надвое. Девушки завизжали и вцепились в лодку. Айари метнулся на нос каноэ, чтобы восстановить равновесие. Кису ударил тарлариона острым обломком весла, и тот соскользнул с кормы в воду. Каноэ покачнулось и чуть было не опрокинулось. Третий тарларион с размаху врезался мордой в борт. Раздался треск, но дерево выдержало. Зверь развернулся, готовясь ударить хвостом. Четвертый тарларион нырнул под днище… — Греби! — заорал Кису. — Не пускай его под каноэ! Я ударил веслом по воде в тот самый миг, когда монстр оказался под нашим хрупким суденышком. Каноэ скользнуло по его спине и выровнялось. Мы с Айари налегли на весла. Лодка рванулась вперед. Тарларионы с ревом бросились в погоню. И тут я догадался швырнуть в пасть зверю горсть вяленой рыбы. Айари отложил весло, схватил корзинку с рыбой и тоже принялся кидать ее хищникам. Те с рычанием пожирали провиант аскари. — Передай мне другое весло, — сказал я первой рабыне, которая лежала на дне, сжавшись в комок. — Быстрее! — Да, господин, — прошептала она и передала весло своей онемевшей от ужаса подруге. Та вручила его мне и сразу отвела перепуганный взгляд. Она уже поняла, что вновь принадлежит мне. Я отдал весло Кису, и мы быстро развернули каноэ на восток. Тенде со связанными руками лежала на дне между мной и Кису. Ее била крупная дрожь. Айари тем временем продолжал кормить тарларионов, швыряя куски рыбы все дальше и дальше от каноэ. В конце концов нам удалось оторваться от хищников. Примерно через четверть ана Кису отложил весло, перевернул Тенде на спину и развязал ей руки. Она глядела на него снизу вверх. — Кажется, я взял в рабство прирожденную рабыню? — произнес Кису. — Да, господин. Он бережно снял с нее одежду. — Ты красива. — Рабыня счастлива угождать господину, — пролепетала девушка. — Жаль, что ты всего-навсего рабыня. — Да, господин. Я снял с шеи и лодыжки белокурой рабыни нитки ракушечных бус и разорвал надвое. Половинки бус я вернул на место, а оставшиеся половинки отдал Кису. Тот завязал их на горле и на левой щиколотке Тенде. — Ты украсил меня, как рабыню, господин, — прошептала Тенде. — Тебе это пристало, рабыня. — Да, господин. Затем Кису выбросил ее одежду за борт, за исключением шелковой полоски шириной в фут и длиной около пяти футов. Он аккуратно сложил и заткнул себе за пояс этот кусок ткани, чтобы при случае, если ему вздумается, обернуть им бедра рабыни. — Перед тобой — твоя обнаженная рабыня, господин, — улыбнулась Тенде — Я всегда желал тебя, Тенде, — сказал Кису. Девушка протянула к нему руки. — Ты — рабыня, не правда ли, Тенде? — поднял бровь Кису. — Да, господин, — шепнула она и опустила руки, умоляюще глядя на него. — Еще маленькой девочкой я мечтала быть твоей рабыней. Но я не думала, что у тебя хватит силы обратить меня в рабство. — В Укунгу это было невозможно. Но здесь, — Кису наклонился над девушкой и крепко сжал ее плечи, — здесь возможно все. — Здесь — настоящая жизнь, — прошептала она и зажмурилась. — Ты делаешь мне больно! — Молчи, рабыня. — Хорошо, господин Кису пожирал ее глазами. Этот взгляд страшил девушку. Прежде, подумал я, она не подозревала, что мужчина может так хотеть ее. Она никогда не была рабыней. — Я дам тебе имя Тенде, — сказал Кису. — Да, господин, — потупилась она. Отныне она будет носить это имя, как рабский ошейник. — Кому ты принадлежишь? — Тебе, господин. — Ты думаешь, легко быть моей рабыней? — Нет, господин. — Правильно. Ты в полной мере поймешь, что такое рабство. — Я не хочу иной участи, — промолвила девушка, ища взгляда Кису, и я почуял жар, исходивший от нее. — Ты прямо сейчас объявишь меня своей рабыней? — Объявляю тебя своей рабыней, Тенде, — сказал Кису. — Ты вступишь в свои права, господин? — Когда пожелаю и как пожелаю, — ответил он. — Да, господин… Ох! Он грубо распластал ее на дне лодки. — Объявляю тебя, Тенде, дочь моего ненавистного врага Аибу, своей рабыней, — сказал Кису, — и утверждаю свое полное и безраздельное господство над тобой. — Да, господин… Да… Да… Айари, я и две полунагие белые красавицы рабыни молча налегли на весла, каноэ бесшумно и легко заскользило к востоку.25. МЫ ПОДХОДИМ К ПОРОГУ. Я НЕДОВОЛЕН РАБЫНЕЙ
Айари стоял на носу каноэ, вглядываясь в даль. — Смотрите, смотрите! — крикнул он. — Наконец-то, — откликнулся Кису с кормы и отложил весло. Белые рабыни, стоявшие на коленях в затылок друг другу, вытащили весла из воды и положили их в лодку. Тенде сделала то же самое. Кису все время держал свою новую рабыню перед собой, чтобы коснуться ее в любой момент, когда ему того захочется. Она то и дело чувствовала на себе его пристальный взгляд. Тенде, как и белые девушки, не смела увиливать от тяжелой работы. Кису несколько раз огрел ее по спине широким резным веслом, когда она сбивалась с ритма от измождения. Наше каноэ подошло к порогу — тому месту, где болото переходит в обширные воды Нгао. Мы с Кису спрыгнули в воду и, утопая в скользком иле, принялись толкать судно. Наконец болотный камыш расступился, и нашим взглядам открылась бескрайняя, сверкающая на солнце гладь озера Нгао. — Как красиво… — прошептала по-английски белокурая дикарка, не в силах сдержать восторга. И правда, красиво. Мне вдруг стало досадно, что первым Цивилизованным человеком, которому посчастливилось любоваться этим великолепием, стал предатель Шаба. Мы добирались до порога долгих пятнадцать дней. Все это время мы питались рыбой, которую добывали копьями, и пили пресную воду из болота. Кису сказал: — На северо-восточном берегу — Укунгу… Укунгу, страну рассыпанных по побережью деревень, Била Хурума провозгласил частью своей империи. — Вряд ли тебе окажут там радушный прием, — заметил я. — Это верно, — согласился Кису. — Ты хочешь вернуться и поднять восстание? — прямо спросил я. — Нет, — ответил он, — это не входит в мои ближайшие планы. — А каковы твои ближайшие планы? — Узнаешь позже. — Я ищу человека по имени Шаба, — сказал я. — У нас с ним осталось одно нерешенное дело. Поэтому мне нужно выйти к Уа. — Моя дорога, — улыбнулся Кису, — тоже ведет к реке Уа. — И это входит в твои ближайшие планы? — Да. — Может быть, — продолжал я, — я сочту необходимым путешествие по реке Уа. — Может быть, и я сочту такое путешествие необходимым, — сказал Кису. — Мне кажется, Уа — опасное место. — На это я и рассчитываю. — Это тоже входит в твой план, который ты так тщательно скрываешь? — Еще как входит, — ухмыльнулся Кису. — Ты уже бывал в Уа? — Нет, — сказал Кису. — Никогда. Я выровнял каноэ. Теперь оно свободно скользило по глади Нгао. — Ну что же, продолжим путь. Вода доходила нам до бедер. Кису нашел в лодке две узкие полоски кожи и туго связал запястья и лодыжки Тенде. — Почему господин связал меня? — жалобно спросила девушка, стоя на коленях. — Вряд ли мы увидим тут каноэ Укунгу, — ответил Кису, — но если вдруг это случится, я хочу уберечь тебя от искушения прыгнуть в воду и поплыть навстречу свободе. — Хорошо, господин. — Она понурила голову. — Белые рабыни тоже могут прельститься более легкой участью, — предположил я. — Давай избавим их от соблазна, — усмехнулся Кису. Я проделал с девчонками то же, что и он с Тенде. Затем мы взяли два длинных кожаных ремня и связали всех трех рабынь караваном — один ремень захлестывал их шеи, другой — левые лодыжки. — Не связывай меня вместе с белыми рабынями, господин! — взмолилась Тенде, но Кису только расхохотался. Мы запрыгнули в каноэ, взялись за весла и принялись спокойно, легко грести, не обращая внимания на Тенде, которая тихонько плакала от унижения. Гордая дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, с каждым днем все лучше понимала, что она всего-навсего рабыня. — Эй, ты, — приказал я, — ползи сюда. Я лежал в каноэ, опираясь на локоть. Ярко светили обе луны, и наше судно казалось лишь крошечной щепкой на бескрайней серебристой глади Нгао. — Да, господин, — откликнулась белокурая дикарка и поползла ко мне. Гладкое тело рабыни в лунном свете тоже отливало серебром. Я слышал, как позвякивают ракушки У нее на шее. — Устраивайся, — позволил я. — Хорошо, господин. — Она послушно улеглась мне на плечо. Мы держали девчонок связанными по рукам и ногам лишь первые два дня путешествия по Нгао, пока не удалились от берегов настолько, что уже не было опасности встретить какое-нибудь каноэ. На третий день мы оставили только караванные узлы, на пятый день распутали им лодыжки, а на шестой развязали полностью. — Поцелуй меня, — велел я. Она повиновалась; затем снова опустила мне голову на плечо. — Ты боишься, — сказал я. В Шенди она была гораздо раскованней. — Помнишь красавицу, которая глядела на тебя из зеркала — там, в Шенди? — Она была рабыней… — прошептала девушка. — Разумеется. — Я боюсь ее. — Она живет в тебе, — сказал я. — Ты просто на миг увидела свое истинное лицо. Прекрасная рабыня в тебе молила тебя дать ей волю. — Я не осмелилась… Она была слишком красивой, слишком страстной. — Ты не осмелилась стать тем, что ты есть? — Да, — прошептала она. — Если это была я, то я боюсь себя. — Почему? — Та, в зеркале, была такой чувственной, такой беззащитной, такой податливой… — В глубине души ты отчаянно хочешь быть ею. — Нет, — вздрогнула девушка, — нет. Я не ответил. — Две разные женщины спорят во мне, — призналась она. — Так разреши их спор! Выпусти на волю свое подлинное «я»! Стань настоящей, а не мнимой рабыней! — Нет, нет, — торопливо сказала она, прижимаясь щекой к моему плечу. Я почувствовал ее слезы. — Пока ты не сделаешь этого, ты никогда не будешь счастлива. — Нет. — Ты должна освободить ее, — сказал я, — ту красавицу, мечтающую о рабском ошейнике. — Я не смею дать ей волю. — Неужели правда так ужасна? — поинтересовался я. — Женщина должна хранить достоинство! — Самообман, лицемерие, ложь — это ты называешь достоинством? — Я боюсь дать волю той рабыне… — Почему же? — настаивал я. — Я боюсь, — еле слышно пролепетала дикарка, — что она — это я. — Так оно и есть. Она — это ты. — Нет, нет… — Да, — твердо сказал я. — Но я не женщина Гора! — Земные женщины, стоит надеть на них ошейник и приучить к плетке, становятся великолепными рабынями. — Ой! — вздрогнула она под моей рукой. — Ты вся напряжена и суха внутри. — Прости меня, господин, — горько произнесла она. — Ты теперь не на Земле. Здесь никто не станет упрекать тебя за красоту и страстность. Здесь тебе незачем чувствовать себя виноватой в том, что ты — настоящая женщина. — Я не горианская шлюха! — Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — спросил я. — Если господин желает взять свою рабыню, пусть он пoскорей сделает это и позволит мне ползти на место. Я сжал ее лицо в ладонях. — Мне больно, господин! — взмолилась девчонка. — Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — повторил я. — Я готова исполнить все, что велит господин. Я видел, что она по-настоящему боится, и еще сильней стиснул ее лицо. — Ты думаешь, что мое терпение беспредельно?! — Я не знаю, господин, — пролепетала она. — Всякое терпение рано или поздно кончается. — Да, господин. — В один прекрасный день кончится и мое. Берегись этого дня! — Да, господин. Я разжал руки. — Господин хочет меня сейчас? — пролепетала дикарка белыми от страха губами. — Нет, — ответил я. — Убирайся. — Хорошо, господин. — Она поползла на место. Я повернулся на спину, положил руки под голову и уставился в ночное небо, на звезды и луны Гора. Я слышал, как девчонка в отчаянии царапает дно каноэ — несчастная рабыня, которую отверг ее господин.26. МЫ ВХОДИМ В ВОДЫ РЕКИ УА И СЛЫШИМ БАРАБАННЫЙ БОЙ
Белокурая рабыня погрузила весло в воду. — Есть ли конец у этого озера? — вздохнула она. — Есть. Мы плыли по Нгао уже двадцатый день, питаясь рыбой и утоляя жажду озерной водой. На воде появились коричневатые пятна; запахло цветами. Я знал, что вот-вот покажется устье реки Уа. — Вы везете рабынь в опасные места? — спросила моя белокурая дикарка. — Да. Она вздрогнула, но не сбилась с ритма и продолжала грести. За последние несколько дней она то и дело обращалась ко мне, но я ограничивался краткими обрывистыми репликами либо не отвечал вовсе, а один раз даже заткнул ей рот ее же волосами и завязал лоскутом кожи. Блондинка усердно работала веслом, несчастная оттого, что впала в немилость у своего господина. — Уверен, что мы вот-вот подойдем к Уа! — крикнул Айари с носа каноэ. — Посмотри на воду, — сказал Кису — Чувствуешь запах цветов и леса? По-моему, мы уже вошли в устье. Я изумился. Неужели устье реки может быть таким широким? Кису указал в небо: — Смотрите, миндар! Мы задрали головы и увидели короткокрылую птицу с острым хищным клювом и ярким желто-алым оперением. — Это лесная птица, — объяснил Кису. Миндару свойственны краткие, стремительные перелеты; шумно хлопая крыльями, он носится между ветвями, охотясь на личинок и гусениц. Пестрые перья делают его неразличимым среди цветов. — Ничего себе, — сказал Айари, указывая влево. На песчаной отмели нежился под солнышком тарларион. Заметив нас, он скользнул вниз и скрылся под водой. — Все, — сказал Кису. — Мы уже в реке. — По-моему, это просто коса вдается в озеро, — предположил Айари. — Нет, — снисходительно рассмеялся Кису. — Это не коса, а речной остров. Их тут полным-полно. — Куда повернем? — спросил я. — Направо, — уверенно сказал Кису. — Но почему? — спросил я. Для меня, как для англичанина, привычнее поворачивать налево. Подобным образом встречный оказывается со стороны руки, держащей меч. Всегда лучше, чтобы люди попадались тебе с этой стороны. Так надежней. К большому моему удовольствию, на Горе, как в Англии, принято левостороннее движение. Гориане — благоразумный народ. Подобно землянам, они большей частью правши. И немудрено — почти все жители Гора произошли от людей. В горианском, как и во многих земных языках, незнакомец и враг обозначаются одним и тем же словом… — В любую деревню на берегу Нгао принято входить справа, — сказал Кису — Почему так? — Потому что человек при этом открыт для удара клинка, — пояснил он. — Но разве это разумно? — А как еще показать, что ты пришел с миром? — Любопытно… — протянул я. Лично я предпочел бы заходить слева. Что, если тебя встречают вовсе не с миром? Я воин и хорошо знаю, что одна восьмая ина — ровно столько времени требуется, чтобы повернуться к противнику другим боком, — может стоить жизни. — Если в этих краях живут люди и если их обычаи схожи с обычаями Нгао и Укунгу, мы должны показать им, что пришли с добрыми намерениями. Это убавит нам забот. — Звучит здраво. Мы повернули каноэ направо, и через половину ана остров уже был по левую руку от нас. В длину он достигал нескольких пасангов. — А я думаю, в этих местах никто не живет, — сказал Айари. — Мы зашли слишком далеко на восток. — Может, ты и прав, — пожал плечами Кису. И в этот миг до нас донесся, барабанный бой. — Ты понимаешь язык барабанов? — спросил я у Айари. Он покачал головой. — А ты, Кису? — Нет. Но и так ясно, что они извещают о нашем появлении.27. ДЕРЕВНЯ РЫБАКОВ. РАБЫНЯ МОЛИТ О ПРИКОСНОВЕНИИ. АЙАРИ ДОБЫВАЕТ СВЕДЕНИЯ
Люди метались по пристани и кричали что-то невразумительное. От берега далеко в воду уходил двойной ряд обструганных бревен с множеством перекладин, скрепленных лианами. С перекладин на веревках свисали длинные плетеные корзины конической формы, служившие рыбацкими сетями. — Прочь! Прочь! — завопил один из них, сначала на ушинди, а затем на укунгу. На причале были только мужчины и мальчишки, все кричали и отчаянно жестикулировали. Сквозь лес на берегу проглядывали хижины. На крышах из пальмовых листьев рядами вялилась на солнце рыба. Из деревни к берегу начали сбегаться женщины, подгоняемые любопытством. — Прочь! — снова заорал тот тип на ушинди, потом на укунгу. — Мы — друзья! — на ушинди выкрикнул Айари. — Уходите! — повторил парень на ушинди. Видимо, это был местный полиглот. Остальные — семеро мужчин и столько же ребятишек — двинулись к краю причала, умело балансируя на тонких бревнах, с явным намерением обратить нас в бегство. — Хотел бы я знать, — проговорил я, — был ли здесь Шаба и как давно. Несколько человек принялись размахивать ножами. — Не слишком-то они дружелюбны, — заметил Айари — Плохо, — сказал Кису. — Нам не помешало бы запастись едой, мачете и прочим товаром. — И на что ты намерен все это купить? — спросил я. — У тебя есть золотая цепь — подарок Билы Хурумы. Я коснулся ожерелья: — И то верно. Я снял цепь и потряс ею перед туземцами. Но те по-нрежнему были полны решимости гнать нас прочь. — Бесполезно, — огорченно проговорил Айари. Даже дети угрожающе кричали на нас, подражая взрослым, хотя по существу им до нас не было дела — просто они нашли себе замечательное занятие. Словом, первое поселение, оказавшееся на нашем пути через ан после того, кaк мы миновали первый остров, встретило нас весьма негостеприимно. — Поплыли отсюда, — сказал Кису. Я услышал пронзительный вопль и, рывком обернувшись, успел заметить, как мальчик лет восьми рухнул с мостков в воду. Течение немедленно подхватило его и стремительно понесло. Не думая ни секунды, я бросился в воду. Вынырнув, я услышал, как Кису велит разворачивать лодку. Я плыл так быстро, что давно уже должен был догнать мальчика, но его нигде не было видно. Через несколько мгновений каноэ оказалось рядом со мной. — Где он? — крикнул я Айари. — Ты его видишь? — С ним все в порядке, — ответил тот. — Залезай. — Так где же он? — спросил я, забираясь в каноэ. — Да вон, — ответил Кису. Я оглянулся и, к своему изумлению, увидел, что мальчишка, ухмыляясь от уха до уха, карабкается на мостки. — Зря ты испугался, — сказал Айари. — Он плавает как рыба. Только тут до меня дошло, что никто из местных не бросился спасать ребенка. Но ведь он же кричал! И мне действительно показалось, что его относит течением… Один из людей на причале дружелюбно махнул нам рукой и спрятал в ножны зазубренный клинок — рыбацкий нож. Мы поплыли к мосткам. Мужчина тем временем подал сорванцу руку, помогая выбраться наверх. Я обратил внимание на то, как взрослые и дети уверенно и ловко передвигаются по гладким, скользким бревнам. У этого ребенка было не больше шансов упасть с мостков, чем у земного мальчишки — споткнуться на ровном месте. Малец ухмылялся, глядя на нас; его приятели тоже потешались вовсю. Мужчина — должно быть, отец — погладил его по голове и похвалил. Ну что же, маленький негодяй отлично выполнил свою роль. — Причаливайте, — сказал на ушинди тот самый грамотей, что раньше обращался к нам на двух языках. — Вы хотели спасти мальчика. Значит, вы — наши друзья. Добро пожаловать в деревню. — Это был розыгрыш, — сказал Кису. — Понятно, — проворчал я. — И какой ловкий розыгрыш, — добавил Айари — Я не люблю, когда меня разыгрывают, — нахмурился Кису. — Наверное, на реке лишняя осторожность не помешает, — предположил я. — Наверное, — буркнул Кису. Мы причалили каноэ к мосткам и выбрались на берег. Девушкам мы связали руки за спиной и усадили их в грязь. От запястий рабынь веревки тянулись к низкому, утопленному в землю рабскому шесту. Жители деревни устроили нас на ночлег в крытой пальмовыми листьями плетеной хижине. В глиняной чаше тускло горея огонь. Стемнело. В деревне пели, плясали и веселились. Мы с Кису сидели у огня друг напротив друга. — Где Айари? — Остался побеседовать с вождем. Ему пока не все ясно. — Что еще он хочет выяснить? — Не знаю. Нам уже было известно, что около ста двадцати человек, некоторые из них в голубых туниках, на трех лодках проследовали мимо деревни не останавливаясь. Мы сильно отстали от Шабы и его людей. — Господин, — позвала Тенде. — Да, — откликнулся Кису. — Мы совсем голые. — Ну и что? — Ты обменял шелковый лоскут, который я носила на бедрах. Ты обменял раковины с моей шеи и даже с моей лодыжки! — Да, — сказал Кису. Как ни странно, ракушки и шелк оказались в большой цене у местных рыбаков. Раковины были с островов Тассы, здешние жители никогда таких не видали. Шелка в этих краях тоже не знали. Естественно, мы тут же отдали туземцам бусы всех рабынь, шелковую тряпицу с бедер Тенде и куски черно-красного репса, служившие юбками белым рабыням. Золотую цепь, подарок Билы Хурумы, мы, хорошенько подумав, решили придержать на черный день. В цивилизованных краях ей конечно же цены не было, но здесь она стоила не дороже, чем стальной нож или медная проволока. В обмен на свои товары мы получили две корзины вяленой рыбы, мешок мяса и овощей, отрез ткани, сплетенной из коры бобового дерева и выкрашенной в красный цвет, горсть ярких деревянных бус и, что было важней всего, два тяжелых ножа с изогнутым лезвием в два фута длиной — панги. Последнее приобретение особенно обрадовало Кису. Я не сомневался, что панги рано или поздно нам пригодятся. — Мне это не нравится, Кису, — сказала Тенде. Разъяренный Кису одним прыжком очутился возле нее и залепил девушке мощную пощечину. — Ты осмелилась произнести вслух мое имя, рабыня? Рабыня лежала на боку у его ног, с окровавленным ртом и спутанными руками, привязанная к рабскому шесту. — Господин, прости! — в ужасе лепетала она. — Пощади меня, господин! — Я вижу, что совершил ошибку, позволив тебе носить одежду и украшения, гордячка, — сказал Кису. — Прости меня, господин! — плакала девушка. Рабыням разрешалось надевать только те наряды и украшения, которые господин сочтет подходящими; то же относилось и к косметике. Естественно, время от времени господин оставляет рабыню обнаженной. — Кажется, я нашел еще кое-что для продажи, — сквозь зубы процедил Кису. — Что? — Тенде замерла в страшном предчувствии. — Вот эту дрянь, которая валяется у меня под ногами! — Господин! — только и могла вскрикнуть девушка. — Интересно, — раздумывал вслух Кису, — что нам за тебя дадут… — Не продавай меня, господин! — взмолилась Тенде. Она прекрасно понимала, что являет собой такой же товар, как кусок мяса, нож, отрез ткани, тарск или вуло. Она была обыкновенной невольницей. — Да и рабыня из тебя никудышная, — продолжал размышлять Кису. — Я исправлюсь! — горячо пообещала она, пытаясь встать на колени. — Позволь мне сегодня ночью доставить тебе удовольствие! Я принесу тебе такое наслаждение, о каком ты даже не догадывался! Ты будешь так доволен мною, что утром передумаешь меня продавать! — Тебе будет трудно сделать это со связанными руками, — хмыкнул Кису. Тенде в страхе смотрела на него. Кису отвязал ее от шеста и, не развязывая рук, повел к дальней стене хижины. Там поставил ее на колени, лениво разлегся под стеной, опираясь на локоть, и вопросительно глянул на девушку. — Да, господин, — прошептала рабыня и покорно принялась ублажать своего хозяина. Я сидел над глиняной чашей, в которой едва теплился огонь, и размышлял. Рано поутру нам снова предстоит отправиться в путь. Шаба ушел далеко вперед. Интересно, почему он вообще решил бежать на Уа. Имея кольцо, он мог без труда затеряться на бескрайней поверхности Гора, однако выбрал опасный, неведомый путь по огромной реке. Неужели он думал, что преследователи не отважатся идти за ним в эти таинственные, безлюдные дебри? Неужели не понимал, что ради кольца я, ни минуты не раздумывая, брошусь в погоню не то что в тропические леса Уа, но даже на край света? В таком случае Шаба сделал серьезную ошибку. При его остром, изворотливом уме это весьма странно. До меня донесся шепот: — Господин! Я обернулся. Белая рабыня отползла от шеста, насколько позволяла веревка, и окликала меня, стоя на коленях со связанными руками. Это была не белокурая дикарка, которую раньше звали Дженис Прентис, а вторая, купленная ей в пару в качестве подарка Тенде от Билы Хурумы. Она тоже была светловолоса и тоже родом с Земли — судя по акценту, двум пломбам во рту и следу от прививки оспы. Как и у дикарки, на левом ее бедре стояло стандартное клеймо каджейры. — Господин, — повторила девчонка. Белокурая дикарка, сидя в грязи у рабского шеста, зло глядела на нее. — Да? — отозвался я. — Я отползла от шеста и стою перед тобой на коленях. — Ну и что? Она потупила взгляд: — Умоляю тебя, прикоснись ко мне. Светловолосая дикарка задохнулась от возмущения. Из дальнего конца хижины доносились сладострастные вздохи Кису и Тенде. Девушка подняла голову: — Я умоляю тебя. Меня переполняет желание. Дикарка снова задохнулась — на сей раз от изумления. Ей казалось невероятным, что женщина может открыто признаваться в своей чувственности. Ну конечно! По ее мнению, девушке зазорно не только говорить о своем желании, но и вообще его испытывать. — Рабыня! — злобно выкрикнула она. — Рабыня! — Да, я рабыня, — с вызовом ответила девушка и снова обратилась ко мне: — Умоляю тебя, господин. Я подошел к ней, но не настолько близко, чтобы она могла меня коснуться. — Пожалуйста… — Ты не горианка, — проговорил я. — Уже горианка. Я маленькая горианская рабыня. — Ты пришла из мира, который называется Землей? — Да. — И давно ты на Горе? — Шестой год. — А как ты попала сюда? — Не знаю, — ответила девушка. — Однажды вечером я легла спать в своей собственной комнате, в своем привычном мире, а проснулась уже на горианском рынке, закованная в цепи. Мне кажется, меня везли на Гор много дней. Я кивнул. В дороге горианские охотники за рабами, как правило, оглушали свою добычу наркотиками. — Как тебя зовут? — Как будет угодно господину. — Правильный ответ. Она улыбнулась. — У меня было много имен. Многие мужчины владели мною. — А как тебя звали раньше, на Земле? — Элис, — ответила она. — Элис Варне. — Но это же два имени? — Да, господин. Элис — имя, Варне — фамилия. — Элис — это обычное имя рабыни, — заметил я. — В этом мире — да. Но в моем прежнем мире так называли и свободных женщин. — Забавно, — хмыкнул я. Девушка улыбнулась. Даже рабыням горианского происхождения часто дают земные женские имена. Они возбуждают мужчин и зачастую повышают цену на девушку. Такой обычай объясняется очень просто. Девушек привозят на Гор в качестве рабынь, поэтому мужчины воспринимают их имена как атрибут рабства. Горианам, даже самым образованным, трудно поверить, что в своем мире эти женщины были свободными — слишком уж лакомый кусочек они собой представляют. «Если они и были свободны, то только по недосмотру, — говорят на Горе и обычно добавляют: — Теперь-то они там, где им следует быть. Из ошейника не вырвешься!» И это правда. Девушек земного происхождения на Горе почти никогда не освобождают из рабства. Слишком уж они хороши и желанны. Когда такая красотка стоит перед тобой на коленях, только безумец может снять с нее ошейник. Еще одна горианская пословица гласит, что нет ничего совершенней, чем стальной ошейник, защелкнутый на шейке прекрасной землянки. Хочу предупредить женщин, которым случится читать эти строки: если злая судьба забросит вас на Гор, не надейтесь получить свободу. Для вас же будет лучше как можно быстрей и прилежней пройти курс рабыни и полностью отдать себя во власть своего господина. Можете сколько угодно ненавидеть ошейник и пытаться от него избавиться, но все это тщетно. Вы навсегда останетесь рабыней. — Я назову тебя Элис, — сказал я. — Спасибо, господин. — Теперь это имя рабыни. — Я знаю. — Приятно ли тебе снова носить свое прежнее свободное имя? — Мне оно нравится, — сказала Элис, — оно восхитительно; мне достаточно его звука, чтобы дрожать от страсти. Она подалась ко мне; веревка натянулась до предела. — Говорят, что все земные женщины — прирожденные рабыни, — улыбнулся я. — Это правда, — нежно прошептала Элис. — И еще говорят, что они — самые жалкие и ничтожные из рабынь. — И это правда, господин. — Она потупилась. — Это мне хорошо объяснили на Горе. — Она снова посмотрела мне в глаза. — Пожалуйста, возьми меня. Я — земная женщина, из которой сделали горианскую рабыню. Тебе не нужно относиться ко мне с уважением, как к свободной женщине Гора. Я всего лишь рабыня. Презирай меня! — Я и так презираю тебя. — Благодарю тебя, господин. Я — пленница с Земли, самая жалкая и ничтожная из рабынь. Возьми же меня и не щади. Мучай меня! Сделай мне больно! Я стиснул ее в объятиях так, что хрустнули косточки. — Возьми меня сильно, грубо! Возьми меня так, чтобы я испугалась, будто вот-вот умру! Я впился ртом в ее горло Она запрокинула голову. — Рабыня! Рабыня! — с отвращением выкрикнула белокурая дикарка. — Да, я рабыня! — задыхалась в моих объятиях Элис. Я повалил ее в грязь. Я оставался с ней долго, очень долго. Но развязывать ей рук не стал. Пока мне это было ни к чему. Светловолосая дикарка с досадой отвернулась. Она лежала в грязи, на боку, стиснув кулачки, и чуть слышно всхлипывала. Ну что ж, подумал я, пройдет всего несколько дней, и она тоже приползет на коленях со связанными за спиной руками, слезно моля господина прикоснуться к ней… Айари вернулся в хижину поздней ночью. Девушки уже спали. Кису вернул Тенде на прежнее место. Она свернулась калачиком в грязи под рабским шестом, рядом с белыми рабынями. — Что узнал? — спросил я у Айари. — Кроме твоего Шабы, — ответил он, — здесь проплывал и кто-то другой. Я с трудом выпытал это у вождя. Еще два человека подтвердили его слова, хотя и очень неохотно. — Они не хотели говорить об этом? — Еще как не хотели! Боялись даже упоминать об увиденном. — Что же такое они видели? — спросил я. — Нечто. — А точнее? — Не сказали. Слишком уж напуганы. — Айари посмотрел мне в глаза: — Боюсь, не только мы ищем твоего Шабу. — Кто-то еще преследует его? — спросил Кису. — Так мне показалось, — мрачно произнес Айари. — Забавно, — произнес я, вытягиваясь у огня. — Давайте спать. Рано утром — в путь.28. ЯЩИК В РЕКЕ
— Эй, глядите! — крикнул Айари — Правей! Мы повернули наше легкое суденышко направо. — Вижу, — сказал я. Мы были уже в четырех днях пути от рыбацкой деревеньки, где нам оказали столь радушный прием. За эти дни мы миновали еще два селения, жители которых кормились земледелием, но ни в одно из них мы не заходили. Река в этих местах шириною была около трех сотен ярдов. Ночами мы причаливали к берегу, хорошенько прятали каноэ, уходили от реки не меньше чем на полпасанга и лишь тогда устраивались на ночлег. Все эти меры предосторожности позволяли нам избегать встреч с тарларионами, которые редко забирались в глубь суши. По правому борту нашего каноэ плыл ящик. Он почти полностью скрывался под водой и, судя по всему, был большой и тяжелый. Я ухватился за металлические ручки, втащил ящик в каноэ и тупой стороной панги вскрыл кольцо-замок. Кольца-замки бывают разные; это представляло собой навесной кодовый замок с вращающимися металлическими дисками, на которые были нанесены горианские цифры. Если выстроить их в нужном порядке, задвижка легко открывается. Такие системы не отличаются высокой надежностью. Наверняка содержимое ящика не представляет особой ценности. Я откинул крышку. — Ничего себе, — хмыкнул Кису. В ящике в беспорядке валялись мотки проволоки, осколки зеркал, булавки, ножи, нитки бус, щедро пересыпанные ракушками и цветными стеклышками. — На продажу, — сказал Кису. — С лодок Шабы, — заметил Айари. Мы высыпали все эти богатства в один из мешков, приобретенных в рыбацкой деревне, а раскрытый ящик и выломанный замок выбросили в реку. — В пути глядеть во все глаза! — предупредил Кису. — Разумная мысль, — кивнул я.29. ТКАНЬ ИЗ КОРЫ И БУСЫ
Мы сидели вокруг костра в тропическом лесу, в половине пасанга от реки. Невдалеке от нашей стоянки прошуршал гигантский колючий муравьед, длиною больше двадцати футов. Узкий хищный язык то и дело высовывался из его пасти. Белокурая дикарка вздрогнула и подползла ближе ко мне. — Он не опасен, — успокоил ее я. — Если, конечно, его не раздразнить. Муравьед питается белыми муравьями, или термитами. Мощными когтистыми лапами, способными распотрошить даже ларла, он разрушает муравейники — глиняные башни, высота которых достигает порой тридцати пяти футов. Длиннющим четырехфутовым языком, покрытым клейкой слюной, муравьед загребает в трубообразный рот сразу несколько тысяч муравьев. Девушка отползла, все еще дрожа от страха. Обнаженная женщина, и к тому же рабыня, на варварской планете Гор… Здесь не приходится рассчитывать на помощь и защиту мужчин, но ничего другого ей не оставалось. Огромный красный кузнечик взвился в воздух рядом с костром и исчез в кустах. — Ой! — взвизгнула дикарка и снова невольно подалась ко мне, однако сдержалась и низко опустила голову. Кису ножом отхватил лоскут грубого красного полотна из коры дерева под, которое мы приобрели несколько дней назад в рыбацкой деревне. Эта ткань похожа на джутовую мешковину, но гораздо мягче, возможно, потому, что в краску добавляют пальмовое масло. Тенде не сводила с него глаз. Я ухмыльнулся. — Я чем-то рассмешила господина? — с обидой произнесла белокурая дикарка. — Я вспомнил, что случилось днем, — ответил я. — Ох, — потупилась она. Днем, уже ближе к сумеркам, когда мы вышли на берег, она запуталась в паутине большого каменного паука. Своим названием паук обязан привычке складывать лапки и поджимать их под себя. В таком виде он действительно похож на камень — замечательный пример маскировки! От паука к паутине тянется тонкая нить. По ней пауку передается каждое колебание паутины. Удивительно, но паук не реагирует, если паутина просто дрожит на ветру или если добыча, запутавшаяся в ней, слишком мала и не стоит беспокойства. Когда добыча, напротив, чересчур велика, а может быть, даже опасна, паук тоже не показывается. Зато как только в сеть попадется птица или маленький зверек — листовой урт или крошечный тарск, — паук тут как тут. Когда белокурая дикарка с криком принялась отрывать паутину от лица и волос, паук не появился. Я оттащил девушку в сторону и пощечиной заставил умолкнуть. Пока она, всхлипывая, отряхивалась, я проследил, куда ведет паучья нить. Она вывела меня на паука, которого я бы ни за что не отличил от черного камня. Я ткнул его палкой, и он поспешно ретировался. — Тебе незачем было бить меня, — с упреком в голосе сказала дикарка. — Прикуси язык, — отрезал я. — Да, господин, — пролепетала она и умолкла. Одно то, что рабыня вызвала крошечное неудовольствие господина, — более чем весомая причина, чтобы ее ударить. На самом деле для этого вообще не требуется никакой причины. Мужчина может бить рабыню всякий раз, как ему заблагорассудится, и невольницы прекрасно это понимают. Наказание идет им на пользу. В данном случае я ударил дикарку не только потому, что меня разозлили ее дурацкие вопли, — я испугался, что ее крики выдадут наше присутствие. Неизвестно, кто или что может скрываться в этих зарослях… Дикарка осмелилась нарушить молчание: — Господин? — Да, — сказал я. — По-моему, сегодня днем тебе незачем было бить меня. Но, — добавила она задумчиво, — не мне об этом судить. Ведь ты — господин, и ты лучше знаешь, что нужно делать. Я с интересом глянул на нее. — Ведь рабынь не бьют без причины, — продолжала размышлять она. — Бьют. — Понимаю, — дрожащим голосом произнесла девушка, и голова ее поникла. — Подойди сюда, — велел я. — Встань на колени. Она выполнила приказание, со страхом глядя на меня. — Господин? Я ударил ее всего раз, но так, что она рухнула в грязь. Изо рта у нее потекла кровь. Я встал. — Ты поняла? — Да, господин, — прошептала блондинка, в ужасе глядя на меня снизу вверх. — Теперь встань на колени, — приказал я, — поцелуй мне ноги и поблагодари меня за то, что я тебя ударил. Дрожа всем телом, она подползла ко мне, встала на колени и низко опустила голову. Ногами я ощутил ее губы. — Благодарю тебя за то, что ты ударил меня, господин, — пролепетала она и посмотрела вверх, ища моего взгляда. — Теперь ты понимаешь, что ты всего-навсего рабыня? — спросил я. — Да, господин. — Ты по-прежнему считаешь, что рабынь не бьют без причины? — Нет, господин! — А почему твоему господину не нужна причина, чтобы ударить тебя? — Потому что я — рабыня. — Вот теперь правильно, — сказал я. — Да, господин. Я сел, поджав под себя ноги, и посмотрел на Кису. Тот показал Тенде полоску ткани, в фут шириной и в пять длиной. Я надеялся, что белокурая дикарка сделала правильный вывод. Такие уроки помогают рабыням выжить на Горе. Девушка не смеет спрашивать, почему ее господин поступает так или иначе. Рабыня есть рабыня. Тенде встала на колени перед Кису и склонила голову до самой земли. — Я прошу тебя дать мне одежду, господин. — Заслужи ее, — сказал Кису. — Да, господин, — с готовностью ответила девушка. На этот раз она хорошо постаралась. Кису швырнул ей полоску ткани, и девушка тут же обернула ее вокруг бедер. Кису достал из мешка две нитки деревянных бус, раскрашенных в красный, синий и желтый цвета. Бусы нам тоже достались в рыбацкой деревушке. — Благодарю тебя, мой господин, — с замиранием сердца выдохнула Тенде и набросила бусы на стройную шею. — Пора привязать тебя на ночь, — сказал Кису. — Да, господин. Элис не сводила с Тенде завистливого взгляда. Потом она подползла ко мне и низко склонила голову. — Молю тебя, господин, дай мне одежду! Я молча смотрел на нее. — Я, жалкая обнаженная рабыня, — продолжала она, — смиренно молю моего господина дать мне одежду. — Ты готова заслужить ее? — спросил я. — Да, господин. — Шлюха! — выкрикнула белокурая дикарка. Я стиснул Элис в объятиях и впился поцелуем в ее рот. Она закрыла глаза и блаженно откинула голову. — Шлюха! Шлюха! — От негодования дикарка едва не рыдала. — Глупышка! — счастливо засмеялась Элис, не открывая глаз. — Для чего, по-твоему, существуют рабыни? Я снова поцеловал ее. — Пойди собери дров, — велел я белокурой варварке, — и поддерживай огонь. — Да, господин. Элис с обожанием глядела на меня: — Твои руки так искусны… Земная женщина тает в объятиях своего горианского господина… Огонь в костре еле теплился. До рассвета оставалось не больше двух анов. Элис уже спала рядом с Тенде, со спутанными за спиной руками, надежно привязанная к рабскому шесту. Вокруг ее бедер теперь тоже была тугая алая повязка. Девочка на славу потрудилась и заслужила кусок ткани. Я тоже подарил Элис две нитки деревянных бус. Они великолепно смотрелись у нее на груди. Кису и Айари спали. Я посмотрел на белокурую варварку, длинной палкой перемешивавшую угли в костре. — Иди к шесту, — сказал я, указывая на тонкое деревцо, служившее невольничьим шестом, под которым спали Тенде и Элис. — Сядь и скрести руки за спиной. Она послушалась и только охнула, когда я туго связал ей запястья узкой полоской кожи. — Господин… — робко произнесла девушка. — Да? — А мне ты не дашь одежды? — Готова ли ты заслужить ее? — Если ты прикажешь, я все сделаю. Ведь я — рабыня. — А если я не прикажу? — Но, господин… — Ты будешь молить меня, чтобы я позволил тебе заслужить одежду? — Нет! — выпалила она. — Никогда! — Пора спать, — сказал я. — Но я хочу одеться! Пожалуйста, господин! — Пора спать, — повторил я. — Ложись. Она легла на бок и всхлипнула. — Я не могу умолять тебя… Я земная женщина. — Элис — тоже земная женщина. — Она — рабыня, — с отвращением выговорила дикарка. — А ты? — И я, — горько вздохнула она. — Я тоже рабыня. — Одежду надо заслужить. — Я не могу! — Тогда спи. Завтра будет долгий и трудный день. — Господин, — прошептала девушка. — Что? — Сегодня вечером… это был урок? — Возможно. — Ты показал, что господин волен сурово наказать рабыню без всякой на то причины. — Верно. — Но разве ты по-своему не добр к рабыням, пусть даже ты жестоко обращаешься с ними? — спросила она. — Хочешь отведать плетки? — Нет, господин. — Не много проку будет мужчинам от такой рабыни, как ты, — сказал я, — если тебя, по твоей глупости, придется живьем бросить слину или тарлариону. — Я поняла. — Она горько вздохнула. — Ты не добр. — Ни капли, — усмехнулся я. — Ты учишь скотину знать свое место. — Правильно, — улыбнулся я. На мгновение во мне всколыхнулась нежность, но я подавил минутную слабость. Одновременно мне захотелось схватить девчонку за тоненькие лодыжки, перевернуть на живот, раздвинуть ноги и грубо изнасиловать прямо в грязи. Но я не сделал и этого. Девушка приподнялась на локте и посмотрела на меня. — А чего мужчины хотят от рабынь? — Всего, — ответил я. Она с тоской опустилась на землю. — Господин? — Что? — Любой мужчина в любой момент может сделать со мной все, что хочет? — Да, — ответил я. — И ему не нужно на это никакой причины? — Абсолютно. — Неужели мужчины всегда бьют и обижают рабынь без повода? — Мужчина волен избить тебя, когда пожелает, особенно когда ты проходишь курс рабыни. Разумеется, никто не станет бить рабыню в обычной ситуации. В этом просто нет смысла. Когда рабыня хорошо обучена, с ней можно делать множество других, куда более приятных вещей. — Если я буду приятна моему господину, он не станет избивать меня, правда? — Почему же? Станет, если ему того захочется. — Но если я буду ублажать его полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня, — последние слова она подчеркнула, — вряд ли ему захочется меня бить? — Нет, конечно, — ответил я. — При этом ты должна понимать: если ты хоть чуточку, хоть на самую малость вызовешь его недовольство, он может наказать тебя любым способом, какой сочтет уместным. — Я прекрасно это понимаю. Но я постараюсь ублажить моего господина. — Полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня? — Да, — сказала она. — Я всеми силами буду стараться доставить удовольствие господину. — Господам, — поправил я. Она судорожно сглотнула: — Да… господам. Она знала, что на Горе у женщины может быть много хозяев. Я видел, что рабыня, живущая в ней, отчаянно стремится наружу. — Ну, теперь ты готова заслужить одежду? Блондинка в ужасе отпрянула. — Я не могу! — Ну что ж, оставайся голой. — Хорошо, — с вызовом ответила она. — У тебя был шанс заслужить одежду, — сказал я. — Ты им не воспользовалась. Возможно, этот шанс был последним. Она со страхом посмотрела на меня. — Спи, — приказал я. — Да, господин… Я сидел у догорающего костра. Через некоторое время Кису сменит меня, и я смогу немного вздремнуть перед рассветом. Я думал об обитателях реки и тропического леса. Я вспоминал, как на берегу, на торчащих из земли узловатых корнях нежились на солнышке крохотные рыбки — длиной около шести дюймов, с круглыми навыкате глазками и малюсенькими боковыми плавниками, похожими на ласты. У этих рыбешек есть и легкие и жабры. Благодаря этому они во время засухи могут перебираться по суше в другие ручейки и озерца, а также спасаться от речных хищников. Но обычно они не удаляются от воды. Иногда они даже ухитряются загорать на спине дремлющего тарлариона. Когда тарларион погружается в воду, они не соскальзывают с него — только стараются держаться подальше от его пасти. Эта уловка помогает им спасаться от других хищников, в особенности от черного угря, который никогда не приближается к тарлариону. К тому же хитрые рыбешки до отвала наедаются остатками тарларионо-вой добычи. Они даже отгоняют друг друга от тарлариона, оберегая «свою» территорию на спине чудища. Название этих крошечных рыбок — гинты. Я пошевелил угли в костре и подумал, не дать ли белокурой дикарке еще один шанс. Ладно, махнул я рукой, решу позже. — Кису, — окликнул я. — Вставай. Твоя смена. Кису зашевелился, и я вытянулся на земле. Я думал о реке, о ее течении и уснул очень быстро.30. МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ИДТИ ВВЕРХ ПО РЕКЕ
— Не дайте каноэ перевернуться! — заорал Кису, перекрикивая грохот воды. Мы уже две недели шли вверх по Уа и добрались до одного из водопадов. Грести против такого течения было невозможно. Поэтому мы с Кису, белокурая дикарка и Тенде брели по пояс в воде, толкая каноэ перед собой, а Айари и Элис шли по берегу и тянули его на веревках. — Не спотыкайся, Голая Рабыня! — прикрикнула Тенде на белокурую дикарку. — Хорошо, госпожа. — Голос блондинки был еле слышен из-за шума воды. Мы сделали Тенде старшей рабыней. В конце концов, она и прежде была хозяйкой белых девчонок. Мы с Кису велели им беспрекословно подчиняться Тенде, объяснив, что в противном случае они будут нещадно избиты. Тенде мы, в свою очередь, предупредили, что, если она не справится с ролью старшей, ее сменит Элис. После этих слов Тенде старалась изо всех сил, боясь оказаться во власти своей бывшей рабыни. Тенде и Элис повадились называть белокурую варварку Голой Рабыней. Иначе ее не звал никто — имени мы ей не дали. Прозвище разом выделило ее среди рабынь. Она стала самой презираемой из них и выполняла самую грязную и тяжелую работу. По ночам она плакала, но мы не обращали на это внимания — разве что прикрикивали, веля заткнуться. — Держите крепче! — крикнул Кису. Айари и Элис изо всех сил натянули веревки. Мы налегли на каноэ, ничего не видя из-за слепящих брызг.31. МЫ ОСТАНАВЛИВАЕМСЯ РАДИ ОБМЕНА. ПРИЗНАНИЯ РАБЫНИ
— Обмен! Обмен! — раздавались крики. — Мы друзья! Друзья! — Не показывай меня раздетой, господин! — взмолилась белокурая дикарка. Мы вытащили каноэ на берег. Я связал руки дикарки за спиной, захлестнул ей шею веревкой и бросил свободный конец Элис. Мы с Кису решили, что, поскольку варварка, в отличие от остальных рабынь, раздета, уместнее будет вести ее на веревке, как будто она только что захвачена в рабство. Если туземцы заподозрят, что это рабыня, впавшая в немилость, то продать ее будет сложно: цена на таких рабынь обычно бывает бросовой. Увидев же веревку на шее, они догадаются, что мы совсем недавно приобрели рабыню и сами не знаем, стоит ли ее продавать. — Как получилось, что вы идете с ней по реке с запада? — спросил один из жителей деревни на ломаном ушинди. Я не понял вопроса. Белокурая дикарка в ужасе дрожала под жадными мужскими взглядами. — Она — талуна? — спросил другой. Я снова не понял. Руки туземцев сновали по ее телу, ощупывали и тискали его, вплоть до самых укромных уголков. Девушка жалобно стонала и вздрагивала. — Гляньте-ка, — сказал один, указывая на клеймо на ее левом бедре. Мужчины принялись с интересом разглядывать клеймо. Прежде им не доводилось видеть клейменых женщин. Элис незаметно одернула свою коротенькую красную юбочку, чтобы надежней скрыть собственное клеймо. Дикарка корчилась и извивалась, отчаянно пытаясь высвободить руки. Хорошо, что узел тугой, подумал я. Если бы она оттолкнула кого-то из мужчин, ей бы попросту отрубили руки. Я подал знак, Элис дернула веревку, и мы направились к воротам деревни. — Обмен! — крикнул я. — Друзья! Друзья! Все-таки Айари был удивительным человеком. Вряд ли хоть кто-то в деревне знал на ушинди больше двух десятков слов, но Айари с помощью жестов и палочки, которой он выводил на пыльной земле какие-то знаки, не только быстро и удачно провел обмен, но и ухитрился добыть ценные сведения. — Шаба был здесь. — Когда? — спросил я. — Вождь сказал — давно, — ответил Айари. — Он задержался тут на неделю. Кто-то из его людей заболел. — Ну что ж, тогда понятно, почему местные люди знают кое-какие слова на ушинди. — Верно, — кивнул Айари. — Шаба и его друзья тоже наверняка выучили кое-что на местном языке. В обмен на ножи и цветные стеклышки мы приобрели несколько мешков мяса, фруктов и овощей. — Есть еще новости? — спросил я. — Есть, — усмехнулся Айари. — Нам советуют поворачивать обратно. — Это почему? — Вождь говорит, что, начиная с этого места, река становится особенно опасной. Враждебные племена, бурные течения, хищные звери, чудища и талуны — белые лесные воительницы. — Айари указал на мою белокурую дикарку. Она стояла на коленях со связанными за спиной руками. Хорошенькая Элис безмятежно крутила конец веревки, захлестывавшей шею Голой Рабыни. — Они решили, что она — одна из них. Я объяснил им, что это всего-навсего рабыня. — Правильно, — сказал я, глядя на дикарку. Она низко склонила голову. — Шаба отправился вверх по реке? — спросил я. — Да, — ответил Айари. — Тогда и я пойду вверх по реке. — Мы все, — сказал Кису, — пойдем вверх по реке. Я вопросительно глянул на него. — Это входит в мой план, — объяснил он. — Тот самый таинственный план? — Да, — улыбнулся Кису. — Говорил ли вождь или кто-нибудь другой о том, что увидели люди в рыбацкой деревне? Помнишь, они боялись говорить о чем-то страшном? — спросил я. — Я спрашивал, — ответил Айари. — Они не видели ничего необычного. — Значит, мы потеряли след, — сказал Кису. — Возможно, — пожал я плечами. — Ну что, в путь? — Еще чего! — возмутился Айари. — Сегодня ночью здесь будет праздник. Пир, песни, танцы. — Отлично, — сказал я. Поздно ночью, когда празднество утихло, мы улеглись спать в хижине, окруженной частоколом. Из всех деревень, встреченных нами на пути, только эта была обнесена оградой. Наверное, к востоку от этих мест действительно небезопасно. Я услышал шорох и тихий стон — и приоткрыл глаза. В свете луны, просачивающемся в хижину сквозь тростниковую крышу, я увидел, что белокурая дикарка со связанными за спиной руками встала на колени и медленно, дюйм за дюймом, поползла ко мне. Она ползла до тех пор, пока веревка, удерживающая ее у рабского шеста, не натянулась до предела. — Я знаю, что мужчины — мои хозяева, — прошептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить меня. Она говорила на английском языке, уверенная, что никто вокруг не понимает его. — Меня научили этому здесь, в мире, где все живут по законам естества. В глубине души, в самом сердце, я знала это и раньше. Я знала это всегда. Я твоя, мой милый, мой прекрасный господин. Почему ты не берешь меня? Возьми меня и сделай со мной все, все, что хочешь, ибо я — рабыня. Тогда, в Шенди, ты так властно, всецело подчинил меня себе… неужели ты думаешь, что я забыла чудесные ощущения? Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть ни с чем не сравнимое чувство полной покорности и бесконечного восторга? Это чувство превратило меня, гордую землянку, в беспомощную рабыню! Я, рабыня, вновь хочу лежать распластанной в объятиях своего господина. Почему, ну почему ты не обнимешь меня? Я так хочу служить тебе, господин! Разве я тебе не нравлюсь? Что мне сделать для тебя? Неужели я должна молить тебя о прикосновении? Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого, не могу признать в мужчинах своих хозяев, потому что я — женщина Земли? Она тихонько всхлипнула — несчастная пленница, запутавшаяся в условностях и предрассудках. — Почему мужчины Гора не отказались от права властвовать и подчинять — права, данного им самой природой? Почему они остались сильными, гордыми, радостными и свободными? Почему они так не похожи на мужчин моего мира? Разве они не знают, что мужчине не пристало быть сильным и счастливым? Разве их не учили, что удел мужчины — смятение, тоска и внутренний раздор? Разве им неизвестно, что мужчина должен подчиниться внешним условностям и отвергнуть свою истинную сущность? Но неужели вина, страх и ранняя смерть от бесчисленных отвратительных болезней — лучшая доля для мужчины, чем свобода и счастье? Не знаю. Я ведь всего-навсего женщина. Почему мужчины Гора так не похожи на землян? Потому ли, что их разум не отравлен земным ядом? Я не знаю. Может быть, это известно Царствующим Жрецам — если, конечно, они существуют. А может быть, причина проста: гориане, в отличие от землян, не желают отказываться от своей мужской сущности. Мужчины Гора, как звери, как чувственные боги, подчиняют себе женщин и полностью властвуют над ними просто потому, что им это нравится, просто потому, что они — мужчины. Неужели меня это отталкивает? Ну конечно же нет! Ведь я — женщина. Меня восхищает их прямодушие, мне нравится, что они не скрывают своего превосходства над женщинами, данного им самой природой. Они не играют в игры. Они швырнули меня себе под ноги, туда, где мне и надлежит быть. Противно ли мне это? Нет, ибо я — женщина. Только рядом с настоящим мужчиной женщина превращается в настоящую женщину. Я не знаю, по каким причинам мужчины Гора не похожи на мужчин Земли — по генетическим, культурным или тем и другим вместе. Я просто знаю, что это так. Гориане остались мужчинами просто потому, что им это нравится. И мне это тоже нравится — ведь только рядом с настоящим мужчиной я смогу стать настоящей женщиной. Затаив дыхание, я наблюдал за девушкой в рассеянном лунном свете сквозь полуопущенные ресницы. Она снова потянулась ко мне. — Я не знала, что на свете бывают такие мужчины, — зашептала она опять очень тихо, боясь разбудить меня. Говорила рабыня по-английски — очевидно, только на этом языке она могла выразить сложные чувства. Она всхлипнула и испуганно задохнулась: — Как я ужасна! Хорошо, что веревка коротка. Я хочу подползти к тебе и доставить тебе наслаждением языком и губами. Я надеюсь, ты не избил бы меня за то, что я потревожила твой сон… — Она помолчала и добавила так тихо, что я едва расслышал: — Я, земная женщина, признаю, что мужчины — мои хозяева. Я, земная женщина, признаю, что я — рабыня. Я, земная женщина, молю моего господина прикоснуться ко мне. Я не шелохнулся. Медленно, бесшумно она отползла назад и легла, свернувшись в клубочек, под невольничьим шестом. Я услышал, как она тихонько плачет, и усмехнулся про себя. Этой ночью она далеко продвинулась по дороге, ведущей к истинному рабству. Она призналась в том, что она — рабыня; пусть даже шепотом, чтобы я не мог ее расслышать; пусть даже на языке, который я, по ее мнению, не мог понять.32. МОДЕЛИ ПОВЕДЕНИЯ САМКИ. СОН РАБЫНИ. ТКАНЬ И БУСЫ
— Держите крепче! Не переверните! — крикнул Кису. Мышцы его были напряжены, по телу струился пот. Мы тащили каноэ на плечах вверх по склону. Впереди шел Айари, за ним — девушки и Кису; я удерживал корму. В двух сотнях ярдов от нас грохотал водопад, из-под ног летели камни. — Я больше не могу, — задыхаясь, выговорил Айари. — Вперед! — приказал Кису. — Но я устал! — Я сказал, иди! — Хорошо, — проворчал Айари. — Я не спорю с теми, кто сильней. Это был одиннадцатый водопад на реке Уа и наша четвертая переправа за день. Иногда нам приходилось тащить каноэ волоком. Шабе с его разборными лодками наверняка было легче. Не говоря уже о том, что у него было много здоровых мужчин. Мы же могли полагаться только на себя… и на трех хрупких рабынь. — Я не могу идти дальше, — повторил Айари. — Давайте отдохнем, — сказал я. Мы медленно опустили каноэ на землю. Я подпер его камнями, чтобы оно не соскользнуло вниз по склону, и огляделся. Вокруг высились деревья. Яркие тропические птицы порхали над головой. Издали доносился обезьяний гомон. — Принесите все, — бросил Кису. — Да, господин, — нестройным хором отозвались девушки и поспешили за веслами, мешками и тюками, оставленными внизу, в нескольких сотнях ярдов. — Шаба был здесь, — сказал Кису, усаживаясь на землю и вытирая катившийся градом пот. — Если бы не он, нам было бы куда трудней переправиться, — заметил я. — Это уж точно, — усмехнулся Кису. Мы не в первый раз шли по переправе, наведенной Шабой и его спутниками. Сами того не ведая, они расчистили нам дорогу, вырубив деревья, корни, лианы и прочие препятствия. Я мысленно улыбнулся. Теперь я точно знал, что мы движемся гораздо быстрее Шабы. К тому же он потерял целую неделю из-за болезни своих людей — об этом мы узнали в деревне, где столь удачно раздобыли себе провиант. Такое положение дел устраивало меня донельзя. По разным приметам я вычислил, что Шаба опережает нас не более чем на пятнадцать — двадцать дней. Я посмотрел вниз. Рабыни одна за другой поднимались по склону, таща поклажу. Первой шла Тенде, за ней Элис, последней шагала белокурая дикарка — обнаженная, стройная и прекрасная. На голове она несла огромный тюк, слегка придерживая его руками. Девушка посмотрела на меня, и мне понравился ее взгляд. Это был взгляд рабыни, устремленный на господина. Рабыни сгрузили ношу и снова пошли вниз — за один раз они не могли забрать все. Айари лежал на спине, задумчиво глядя в небо. Кису смотрел вниз, на стремительное течение реки. Через несколько минут девушки вернулись. Они снова шли в затылок друг другу, и снова белокурая дикарка замыкала шествие, очень стройная, очень хорошенькая, с прямой спинкой. Тюк на ее голове был обмотан красной тканью и туго перевязан веревками. — Стой. Не снимай поклажу, — приказал я, встал и направился к ней. Она послушно замерла и вытянулась. — Ты симпатичное вьючное животное, — сказал я. — Да, господин. Я — вьючное животное. Я — рабыня. Я посмотрел на нее. Наши взгляды встретились. Она вспыхнула и испуганно отвела глаза. Неужели мне известна о ней вся правда? Неужели мне известно, что она признала себя рабыней, жаждущей объятий господина? Нет, этого не может быть; ведь я крепко спал, к тому же я не знаю английского. И все же после той ночи, пять суток назад, когда я услышал ее тайные признания, наши отношения неуловимо изменились. Она начала робко и жалобно поглядывать на меня. После той ночи я мог делать с ней все, что пожелаю. Блондинка снова взглянула на меня, и в ее глазах мелькнул страх. Неужели я разгадал ее тайну? Ну конечно же нет. Это невозможно! — Можешь снять груз, — разрешил я. — Благодарю тебя, господин. — Отдыхай, — велел я. — Ложись на живот, голову налево, ноги раздвинь, руки вдоль тела, ладонями вверх. — Да, господин. День выдался трудным и долгим. Наконец мы разбили лагерь у ручья, впадавшего в Уа. Белокурая дикарка подошла ко мне и, не спросив раз решения, принялась бережно снимать с меня изорванную, перепачканную тунику. Раздев меня, она нежно поцеловала мою грудь и левое бедро. — Ты — вышколенная рабыня? — спросил я. — Нет, господин. — Она опустилась передо мной на колени, прижимая к себе грязные лохмотья. — Одежда господина испачкалась… Я промолчал. Она наклонилась и снова нежно поцеловала меня. — Земная женщина целует своего господина? — Да, господин. — И все-таки ты — хорошо обученная рабыня. — Нет, господин. Она посмотрела на меня снизу вверх, поднялась и пошла к ручью. Развалясь на земле, я смотрел, как она, стоя на коленях, самозабвенно стирает и полощет в реке мою одежду. Гордая земная женщина превратилась в мою прачку. Выстирав тунику, рабыня отжала ее чуть ли не досуха, и я позволил ей одеть меня. Прежде чем запахнуть и завязать мое одеяние, она опять поцеловала меня — на сей раз в грудь и в живот — и опять опустилась передо мной на колени, склонив голову. — Пойди принеси дров для костра, — приказал я. — Да, господин. Стояла ночь. Кису и Айари уже уснули. Тенде и Элис cо связанными за спиной руками тоже спали, привязанные к деревцу, которое служило нам невольничьим шестом. Белокурая дикарка глянула на меня, потупилась и принялась подбрасывать ветки в огонь. — В джунглях не так-то легко развести костер. Обычно дважды в день проходит сильный дождь — первый раз после полудня, второй — поздно вечером, за один-два ана до полуночи. Ливни часто сопровождаются неистовыми ветрами — до ста двадцати пасангов в ан, — и лес промокает насквозь. Дрова приходится искать под скальными навесами или под упавшими деревьями. Даже в полуденную жару трудно найти подходящее бревно — из-за зноя и ливней в джунглях такая высокая влажность, что над лесом клубится пар, а густые кроны деревьев, куполом сплетаясь над землей, сохраняют влагу и поддерживают парниковый эффект. Высокая насыщенность кислородом, влажность, зной, запах сочной зелени и преющих плодов, сладковатый душок гниющей древесины — все, вместе взятое, и создает особую, ни с чем не сравнимую ауру джунглей, прекрасную и пугающую одновременно. Но это — в дневные часы. По ночам в джунглях свежо, даже зябко; с заходом солнца сам воздух становится более разреженным. Ночью еще сильней, чем днем, чувствуешь, как огромен и грозен тропический лес. При свете дня, когда тебя плотным кольцом окружают зеленые заросли, трудно представить, сколь велики джунгли на самом деле. Только во тьме, когда обостряются все чувства, начинаешь понимать, что лес простирается на тысячи пасангов, что ему нет ни конца ни края… Белокурая дикарка палочкой шевелила угли в костре. Я молча наблюдал за ней. В тропическом лесу нельзя разбивать лагерь под большими деревьями. Из-за обилия влаги корни деревьев не уходят глубоко в землю, но растут во все стороны почти горизонтально, и ураганный ветер с легкостью вырывает из земли могучие стволы. Девушка явно хотела что-то сказать, но не решалась. Разнообразие деревьев в джунглях попросту невероятно. Одних только пальм больше полутора тысяч видов, и у некоторых из них длина листьев достигает двадцати футов. Веерная пальма — огромное дерево, листья которого растут наподобие веера — являет собой великолепный источник питьевой воды: в углублении у основания каждого листа после дождей собирается не меньше литра чистейшей, прозрачной воды. Некоторые деревья круглый год сбрасывают листья, оставаясь при этом пышными и зелеными, другие же теряют листву в течение нескольких недель, после чего на них сразу распускаются почки и появляются новые листья. Занятно, что их жизненные циклы никак не связаны c временами года. — Господин? — Да, — отозвался я. Рабыня низко опустила голову: — Нет, ничего. В тропическом лесу можно различить три экологических уровня, или яруса, для каждого из них характерны особые формы фауны и флоры. Верхний ярус сложен гигантскими деревьями. В высоту они достигают двухсот горианских футов. Второй, средний, ярус обычно называют пологом. Это oгромный зеленый шатер, который мы видим, пролетая над лесом на тарнах или обозревая его с горной вершины; высота яруса — от шестидесяти до ста двадцати пяти горианских футов. Нижний ярус поднимается от земли до начала полога и называется подстилкой тропического леса. В верхнем ярусе обитают главным образом птицы — попугаи, длинноклювые пересмешники, иглохвостые литы. Однако встречаются там и обезьяны, древесные урты, змеи, насекомые. Фауна среднего яруса — полога — поражает разнообразием певчих птиц зяблики, миндары, хохлатый лит и лит обыкновенный, плодовый тиндель, желтый гим, несколько видов попугайчиков. Из прочих животных водятся змеи, обезьяны, урты, белки, длиннохвостые дикобразы, ящерицы, ленивцы, а также всяческие насекомые — муравьи, многоножки, скорпионы, жуки и мухи. В нижней части полога можно увидеть птиц покрупней, вроде мраморноклювого дятла или птицы зонтик. Попадюатся здесь и обезьянки гверноны. В подстилке тоже обитает множество птиц — например, кривоклювый горт, который питается грызунами, главным образом земляными уртами, или насекомоядный вьюрок-свистун. Ближе к реке появляются новые виды — хохлатый рыболов, желтоногая цапля. Конечно же, в нижнем ярусе водятся змеи — осты и хиты — и разнообразные насекомые. Я уже говорил о каменном пауке и термитах. Кстати, термиты чрезвычайно важны для здоровья леса: они питаются стволами и ветвями упавших деревьев, превращая их в плодородную труху. Позже бактерии разлагают ее до гумуса, а из самого гумуса получают азот и минеральные вещества. Полным-полно тут и маленьких зверушек-долгопятов, черных белок, четырехпалых уртов и джиан — крохотных, величиной с кошку, пантер, совершенно не опасных для человека, а также сумчатых броненосцев и мелких грызунов, вроде земляных уртов. Здесь же обитают тарски, муравьеды и более двадцати видов маленького, юркого однорогого табука. Из хищников попадаются ларлы, лесные пантеры и множество диких кошек помельче. Все они, как правило, избегают встреч с человеком. Вообще, в тропическом лесу хищники менее опасны, чем в северных широтах, — вероятно, потому, что в джунглях им с избытком хватает пищи. Однако они без колебаний набросятся на человека, если их напугать или раздразнить. Зато в джунглях Уа совершенно не водятся слины. Обычно, вылезая ночью из норы, слин идет по первому же следу и никогда не бросает его. Для людей он даже опасней, чем северный ларл. Я думаю, что слин, вообще-то широко распространенный на Горе, редко встречается в тропических лесах из-за дождей и сырости. Этому мохнатому норному зверю, должно быть, весьма неуютно в подобном климате. Но на реке Уа часто попадается зверек, похожий на слина, только гораздо мельче — зидер. Днем он охотится в воде, а к ночи возвращается на берег, в гнездо, построенное из веток и грязи. Я вслушивался в ночные звуки джунглей, во все эти шорохи, крики, трели, уханья и поглядывал на белокурую дикарку. Пора было привязывать ее к невольничьему шесту. Вопреки распространенному мнению, через подстилку джунглей не надо прорубаться с мачете или пангой. Напротив, растительность здесь довольно редкая, поскольку полог не пропускает солнечных лучей. Стройная колоннада стволов, поддерживающих полог, не мешает обзору. Стволы напоминают грандиозные колонны темных храмов Посвященных в Турий и Аре. Только здесь, в тропическом лесу, естественная архитектура света и тени — это торжество самой жизни, а не безумное творение мрачных и унылых людей, отказавшихся от женщин, даже рабынь, и паразитирующих на предрассудках низших каст. Конечно, в джунглях встречаются и непроходимые заросли, но для девственного тропического леса они не характерны. Заросли образуются в тех местах, где люди вырубили лес, а потом бросили расчищенную площадку. Белокурая дикарка подкинула веток в костер. — Зачем ты поддерживаешь огонь? — Прости меня, господин, — пролепетала она. Я усмехнулся. Девчонке явно не хотелось уходить, хотя она прекрасно знала, что время отправляться к невольничьему шесту. — Пора тебя привязывать, — напомнил я. — Может быть, сегодня обойдемся? — спросила она, и глаза ее тут же расширились от страха. — Прости, господин! Пожалуйста, не бей меня! — Иди и сядь под невольничьим шестом, — приказал я. — Руки скрести за спиной. — Да, господин. Я выждал несколько минут. Она не шевелилась и не осмеливалась даже покоситься на меня через плечо. — Подойди сюда, — велел я, — и встань передо мной на колени. Она проворно выполнила приказание и взмолилась: — Пожалуйста, господин, не бей меня! — Что у тебя на уме? — Ничего, господин. — Она запнулась и потупила взгляд. — Ты весь вечер хочешь что-то сказать. Я разрешаю. — Но я не смею… — Говори, — приказал я. — Тенде и Элис одеты, — с горечью произнесла дикарка. — Если это можно так назвать. К тому же мы в любой момент можем сорвать с них эти жалкие лоскутки. — Да, господин. Она с болью смотрела на меня, в глазах ее стояли слезы — Итак, земная женщина, — сказал я, — уж не хочешь ли ты снова получить шанс, который однажды отвергла, и попросить, чтобы я позволил тебе заслужить одежду? — Да, господин. Я молю тебя об этом. — Несмотря на то что ты — земная женщина? — Да, господин, несмотря на то, что я — земная женщина — Ну что ж, земная женщина, я дарю тебе эту возможность. Она низко склонила голову и еле слышно прошептала — Прошу тебя, господин, дай мне одежду. — Ты молишь о разрешении заслужить ее? — Да, господин! — Способом, какой я сочту подходящим? — Да, господин, — всхлипнула она — Помнится, когда Элис, такая же рабыня, как и ты, просила меня об этом, ты обозвала ее шлюхой — Да, господин… — Значит, теперь ты тоже шлюха? — Да, господин. Теперь я тоже шлюха. — А вот и ошибаешься, — сказал я. — Никакие вы не шлюхи — ни ты, ни Элис. Она в недоумении подняла голову: — Господин? — В своем тщеславии, — продолжал я, — ты слишком много о себе возомнила. — Но, господин… — Ты что, считаешь себя свободной женщиной? — Нет… — Так вот, шлюха — это свободная женщина. И в следующий раз поостерегись сравнивать себя с ней, ибо за подобную дерзость тебя могут разорвать на части. Любая шлюха в тысячу раз выше тебя, потому что она свободна, а ты — всего-навсего рабыня. — Да, господин. Пожалуйста, прости меня, господин! — Она снова опустила голову; рыдания сотрясали ее тело. Я выжидательно смотрел на девушку. — Я молю о разрешении заслужить себе одежду. Я готова это любым способом, какой будет угоден моему господину. Я смиренно и робко молю об этом, потому что я всего-навсего жалкая рабыня. Она подняла голову. Наши взгляды встретились. — Продемонстрируй мне поведение самки. — Что, господин? —изумилась блондинка — Поведение самки, — повторил я. — Ты наверняка изучала биологию и различные модели поведения. Она непонимающе смотрела на меня. — Например, в царстве животных, — подсказал я — Но я не животное! — Человек вовсе не чужд природе и не отделен от нее, он одно из самых интересных и загадочных ее творений. Человек — такое же животное, как, к примеру, слин. Более того, эволюция и неумолимый естественный отбор привели к тому, что мы стали в большей степени животными, чем наши бессловесные братья; наша животная сущность гораздо полней, сложней и утонченней, чем у них. — Я знаю, что мы произошли от животных… — Дело не только в происхождении. Дело в том, что мы Животные по своей сути — если, конечно, у тебя хватит рмелости это признать. Она смотрела в землю. — Может быть, в один прекрасный день, — продолжал я, — интеллект слинов разовьется настолько, что они научатся логически мыслить и, следовательно, ошибаться. И знаешь, каково будет их первое заблуждение? Они решат, что они — вовсе не слины. — Но это же глупо, — улыбнулась блондинка. — А разве не глупо, когда точно так же рассуждают люди? — Наверное… — Если я не могу решить алгебраическую задачу, я обращусь за помощью к математику, а не к слину. Но не потому, что слин — животное, а математик — нет; просто он лучше разбирается в алгебре Слово «животное» употребляется в разных смыслах. «Звериная прелесть» звучит лестно, а «напился как скотина» — оскорбительно. Человек — животное в самом прямом, буквальном смысле. Однако порою мы расщепляем значение этого слова надвое, выделяя себя в отдельную категорию. Зачем мы это делаем, не знаю… — Я окинул ее взглядом. — Если тебе интересно, можем продолжить. Вот ты, например, животное не только в биологическом, но и в юридическом смысле. В отличие от меня. В глазах рабыни застыл испуг. — С точки зрения горианских законов ты — самое настоящее животное. У тебя нет даже имени. Тебя можно заковать в ошейник и водить на поводке. Тебя можно продавать и покупать. Твой хозяин волен избивать тебя, делать с тобой все, что пожелает, распоряжаться тобой по своему усмотрению. Ты абсолютно бесправна. Перед лицом закона ты — то же самое, что вуло. — Да, господин, — прошептала она. — А теперь можешь начинать. Продемонстрируй мне модели поведения самки. — Но я их не знаю… Я расхохотался. — Я — не развратная женщина! — Уж не хочешь ли ты сказать, что у тебя есть гордость и достоинство? — Нет, господин… — Тогда приступай. — Но я не знаю как, — разрыдалась блондинка. — Я не умею! — Сбрось с себя шелуху условностей! — сказал я. — Они противны твоей природе. В каждой клеточке твоего тела таятся сокровища. И ключ к этой истине скрыт в потаенных глубинах сознания. Разыщи этот ключ! Из миллионов женщин эволюция отбирала лишь тех, которые способны доставить наслаждение мужчине. Ты — продукт эволюции. И не говори мне. что не знаешь, как ведут себя самки. Эти модели поведения заложены в тебе на генетическом уровне, сколько бы ты это ни отрицала. Они у тебя в крови, сладкая моя рабыня! — Нет, нет, — всхлипывала она. — Приступай. Она в отчаянии откинула голову и вцепилась себе в волосы, но вдруг замерла, пораженная, и уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Упругая грудь ее приподнялась, соски набухли. — Вот-вот, — кивнул я, — прислушайся к самке, которая живет в тебе. — Что я делаю? — в ужасе прошептала она. Блондинка села, грациозно вытянула стройную ножку и принялась медленно, нежно поглаживать ее, скользя ладонями от лодыжки к колену. — Видишь, — сказал я, — уже лучше. Это первобытный инстинкт; он живет в тебе, в твоей коже, в кончиках пальцев. Самка соблазняет самца — что может быть естественней? Нужно только отбросить страх.. — Я боюсь… — Разожги огонь, — приказал я. — Но, господин… — Я хочу лучше видеть мою самку. — Хорошо, господин. Я смотрел, как она собирает дрова, как несет их к костру, как опускается на колени и подбрасывает поленца в огонь, то и дело поглядывая на меня. Все это время она вела себя как самка. Я не сомневался, что так и будет. Возбуждение ее нарастало; каждый шаг, каждое движение были исполнены чувственности. Казалось бы, пустяк — подбросить веточку в костер, поставить перед мужчиной тарелку с едой; но даже в таких мелочах женщина может быть бесконечно соблазнительной. Она чувствовала на себе мой взгляд. Интересно, понимают ли женщины, как они красивы, как желанны? Наверное, нет — иначе не удивлялись бы, что мужчины стремятся сделать их рабынями. — Теперь ты движешься, как рабыня перед господином. — Я и есть рабыня перед моим господином. Рабыню очень легко отличить от свободной женщины. Достаточно посмотреть, как она подносит своему господину чашу или наливает ему вино. Томные, скользящие движения и плавные жесты выдали не одну рабыню, которая пыталась бежать из города, переодевшись в платье свободной женщины. К ужасу девушки, путь ей преграждали копья стражников: «Куда это ты собралась, рабыня?». Затем беглянку ставили на колени, срывали с нее одежду и, обнаружив ошейник и клеймо, возвращали хозяину. Нечего и говорить, что ее ждало страшное наказание. Я пожирал рабыню глазами. На Земле чувственная женщина подвергается общественному порицанию. Доказательством этой патологии служит презрение, с каким земляне относятся к стриптизершам и исполнительницам экзотических танцев. У земной женщины много свобод, нет только главной — вести себя как женщина. В результате женщины, не имеющие права быть женщинами, начинают подражать мужчинам. Неудивительно, что им снится, как их, связанных по рукам и ногам, бросают к ногам победителей. На Горе все наоборот. Рабынь учат осознавать свою глубинную, безусловную, безграничную женственность. И вскоре они уже бессознательно ощущают себя самками и ведут себя как самки. Более того, рабыня знает, что она не просто самка, но самка в наивысшем смысле слова — самка, всецело принадлежащая мужчинам. Это знание возбуждает ее и сквозит в каждом ее движении. Это — женщина из женщин, женщина, достигшая биологического совершенства, женщина во власти мужчин, предназначенная для того, чтобы покоряться и служить им. Рабыня. Белокурая дикарка подбросила дров в костер. Я улыбнулся. Земные мужчины зачастую сводят секс к слиянию тел. Такой подход чересчур узок. Сексуальные отношения не ограничиваются простым совокуплением. Любая женщина понимает это, однако большинство мужчин, к сожалению, нет. Рабыня находилась в нескольких шагах от меня, я к ней не прикасался, но при этом мы, безусловно, занимались сексом. — Костер разгорелся, — сказал я. — Встань передо мной на колени, рабыня. — Да, господин. — А теперь потянись, как маленькая шелковистая зверушка. Ты же зверушка? — Да, господин. — Теперь легко поднимись и пройдись передо мной… Как ты красива, рабыня! — Благодарю тебя, господин. — Встань передо мной и склони голову… Нет, не так. Почтительно, как подобает рабыне. — Хорошо, господин. — Она подняла голову и медленно, изящно и покорно склонила ее передо мной. — Отлично, — похвалил я. — Спасибо тебе, господин. — Сейчас ты стоишь перед своим хозяином, смиренно опустив голову. — Да, мой господин. — Подними ее и посмотри на меня. — Да, господин. — Она послушно выполнила приказание. — Ты — земная женщина. Насколько я понимаю, на Земле твоя сокровенная женственность была задавлена и растоптана. — Да, господин. — Тебе случалось когда-нибудь грезить наяву? — спросил я. — Я не позволяю себе это делать, — вздрогнула она. Я пожал плечами: — Какая глупость. — Но эти мысли все равно одолевают меня. — Разумеется. Блондинка вопросительно посмотрела на меня. — Какая из твоих грез повторяется чаще всего? — Я представляю себя в позе подчинения перед мужчиной. — Это естественно. — Да, господин, — прошептала она. — По ночам, во сне, — продолжал я, — все желания, которые ты так безжалостно подавляешь в себе, прорываются из глубин твоего сознания. — Да, господин… — Опиши мне один из таких снов. — У меня есть сон, который приходит ко мне снова и снова. — Расскажи мне его. — Девушка не может говорить о таких вещах. Это очень личное… — Говори, рабыня, — приказал я. — Хорошо, господин, — покорилась она. — Мне снится, будто я — в джунглях Южной Америки… Это такой континент на Земле, в моем родном мире. А может быть, дело происходит в каком-то другом мире, не знаю. Я путешествую в составе какой-то туристской группы — точнее сказать не могу, подробности словно в тумане. Мы осматриваем руины некой древней цивилизации — гигантские каменные глыбы, на которых вырезаны огромные, удивительные, страшные изображения… — Дальше. — На мне высокие ботинки, юбка, блузка с короткими рукавами, тропический шлем от солнца и еще солнечные очки. На Земле люди закрывают ими глаза от яркого солнечного света, а иногда и для того, чтобы скрыть свои мысли. — Понимаю. «Что изображено на этом рисунке?» — спрашиваю я гида. Гид — туземец, высокий краснокожий мужчина, красивый и сильный, одетый в голубую рубашку с открытым воротом и закатанными рукавами и в синие брюки — это одежда для нижней части тела, облегающая каждую ногу в отдельности. — Мне знакомы подобные одеяния, — сказал я. — Их носят в северных широтах, к примеру, в Торвальдсленде. «Разве непонятно? — удивляется он. — Это обнаженная рабыня на коленях перед господином». Я раздраженно переспрашиваю: «Может быть, пленница?» «Да нет, — усмехается он. — Посмотрите, на ней же ошейник». «Ох!» — вскрикиваю я. «Видите этот узел и пластинку? — продолжает гид. — Это типичный рабский узел, а на пластинку нанесено имя хозяина. Конечно, она рабыня». «Значит, — произношу я, — эта девушка должна исполнять все приказы господина?» Мой гид осторожно снимает с меня очки и заглядывает мне в глаза. «Да». И я вздрагиваю. Он смотрит на меня как на женщину, свою женщину, может быть, даже как на свою рабыню. А потом он разворачивает меня так, чтобы я видела только рисунок, ярко освещенный солнцем, только эту девушку на коленях перед господином. Рабыня прекрасна, даже грубая работа позволяет оценить ее красоту. Я снова всматриваюсь в изображения знаков ее неволи и ужасаюсь действительности, глядящей мне в лицо. Как спокойно смотреть на нее сквозь радужные очки культуры!… Гид возвращает мне очки, покачивая головой. «Не надевай их больше». А я, разумеется, немедленно напяливаю их на себя. — Продолжай, — кивнул я, — что еще тебе снилось? — Мне снилось, что в ту же ночь меня похитили, безжалостно заткнули кляпом рот, связали черными ремнями и уволокли в джунгли. Много дней меня тащили по лесу. Мое тело начало дурно пахнуть; одежда пропахла потом и порвалась. Сначала я была привязана за руки и за ноги к шесту, который мужчины несли на плечах; потом мне набросили на голову мешок и швырнули в каноэ, лицом вниз. В какой-то момент мешок сняли, и я снова оказалась в дакунглях. Мужчины связали мне руки за спиной и погнали перед собой. Я брела по джунглям несколько дней, когда «спотыкалась, меня подгоняли палочными ударами. Наконец мы вышли к открытому месту, и там был город. Его архитектура напоминала руины, которые я видела на экскурсии; но этот город, со всех сторон укрытый джунглями, был живым, процветающим, многолюдным. Не знаю, что произошло с населением первого, разрушенного города. По развалинам было ясно, что его не тронули ни война, ни пожар, ни землетрясение. Похоже было на то, что священники или вожди по неведомым причинам увели людей из города. Судьба этого народа веками оставалась загадкой для историков. Только я понимала, что случилось с населением города: люди просто отправились в джунгли и отстроили свой город заново. Краснокожие мужчины и женщины в ярких нарядах и перьях казались живыми воплощениями своих далеких предков. Меня загнали палками в высеченный в скале храм. Там меня встретили четыре краснокожие девушки, которые отнеслись ко мне с великим почтением. Они накормили меня, бережно раздели и выкупали, расчесали мне волосы и натерли благовониями, облачили в расшитое золотом платье с высоким воротом и надели на ноги золотые сандалии. Мою старую одежду они со смехом изрезали на клочки и сожгли. В дверном проеме стояли два огромных стражника с длинными кривыми ножами… Блондинка запнулась и посмотрела на меня. — Продолжай, — велел я. — А ночью за мной пришли. Двое мужчин связали мне руки за спиной, накинули на шею ремни и повели. Девушки шли следом. Мы шагали по длинной прямой улице, между величественных зданий. Отовсюду стекались люди, мужчины и женщины; они бежали за нами, распевали и приплясывали, размахивали веерами из цветных перьев. Повсюду пылали факелы, гремели барабаны. Мы остановились перед высоким каменным помостом, к которому вела лестница. Барабанный бой внезапно оборвался, пение смолкло. Стоящий на помосте человек взмахнул рукой. Меня освободили от ремней и развязали руки. Потом по его знаку девушки легкими движениями сняли с меня платье и сандалии. Я осталась совершенно нагой. Мужчина в центре помоста в ярких одеждах и перьях некоторое время разглядывал меня, затем одобрительно кивнул. Толпа отвечала ему восторженными криками, от которых меня бросило в дрожь. Мне развели руки в стороны, захлестнули запястья ременными петлями и, держа за эти ремни, потащили вверх по ступеням. Снова раздалось пение, забили барабаны. На вершине помоста я увидела продолговатую каменную плиту — древний алтарь, весь в темных потеках высохшей крови. Из него торчали железные кольца. «Нет, нет!» — закричала я. Но грубые мужские руки уже оторвали меня от земли. Меня положили спиной на алтарь, подняли мои руки, развели их в стороны и теми же ремнями, которыми были перехвачены запястья, привязали к кольцам. Ноги мне тоже широко развели в стороны, захлестнули петлями лодыжки и тоже привязали к кольцам у подножия алтаря. Я плакала, молила о пощаде, но все было тщетно. Жрец взял с золотого блюда длинный жертвенный нож из полупрозрачного голубоватого камня. Вокруг маячили свирепые красные лица; ремни все больней впивались в мое тело; пение и барабанный бой становились все оглушительней и нестерпимей; жрец занес нож… И тут я увидела Его. Он сидел в полусотне шагов от алтаря, на высоком каменном троне, скрестив ноги, и бесстрастно наблюдал за происходящим. Я сразу узнала его, хотя теперь на нем были роскошные одежды и перья — тот самый гид, который водил меня по руинам таинственного брошенного города. Это он объяснял мне, что означает изображение коленопреклоненной девушки. Это он велел мне не надевать больше темных очков, а я ослушалась.. — «Господин! — вскрикнула я, обращаясь к нему. — Господин!» — Господин? — переспросил я. — Да. Я назвала его господином. — Но почему? — Не знаю. Я сама поразилась этому. Крик вырвался у меня сам по себе, откуда-то изнутри. — Ты назвала его господином, потому что в своем сердце понимала, что он — твой хозяин. — Да, господин, — вздохнула она. — Так и есть. В тот самый миг, когда я впервые увидела его, я уже знала, что он — мой господин, а я — рабыня. Но как я, земная женщина, могла признаться в этом краснокожему дикарю? — Что произошло дальше? — спросил я. — Он поднял руку, указал на меня и обратился к жрецу и людям у алтаря. Я не знала языка, на котором он говорил, но в голосе его явно слышалось презрение. Жрец с досадой швырнул нож на золотое блюдо. Вокруг послышались гневные возгласы. Мои руки и ноги отвязали от железных колец В толпе начался ропот. Меня больно схватили за руку повыше локтя и сбросили с алтаря. Какой-то человек ударил меня по лицу. Я съежилась от страха. Двое мужчин схватили концы ремней, свисавших с моих запястий, и поволокли меня к человеку, которого я назвала господином. Внезапно я с ужасом поняла, что гнев толпы направлен не на него — краснокожего дикаря, восседавшего на троне, — а на меня' Меня била крупная дрожь. Толпа бесновалась; я физически ощущала ее ненависть. «Почему ты не сказала, что ты — рабыня?» — спросил он по-английски. «Прости меня, господин!» — взмолилась я. «Мы едва не нанесли нашим богам страшное оскорбление, принеся им в жертву презренную рабыню». «Да, господин», — пролепетала я. «Увидев тебя впервые, я сразу решил, что ты — рабыня. Но когда я приказал тебе не надевать очки, ты ослушалась» «Прости меня, господин!» «Ты ведь знаешь, что всякий свободный мужчина имеет полную власть над рабыней?» «Да, господин». «Когда ты надела очки, я подумал, что ты не рабыня, а свободная женщина, которая сможет стать достойной жертвой для наших богов». «Да, господин». — Я низко склонила голову. «Но я был прав: ты оказалась всего-навсего рабыней». «Да, господин», — прошептала я, не поднимая головы «Почему ты надела очки, когда я велел тебе не делать этого?» «Прости меня, господин!» «Высечь ее!» — приказал он. Белокурая дикарка в замешательстве посмотрела на меня. — Продолжай. — Перед троном были укреплены два кольца, примерно в пяти футах одно от другого. Меня поставили на колени… — Встань на колени, — сказал я, — в точности как в твоем сне. — Хорошо, господин. — Она опустилась на колени. — Ремни, стягивающие мои запястья, пропустили сквозь кольца, а концы их держали двое мужчин. — Занятно, что тебе приснилось такое, — заметил я. — Это известный способ менять напряжение в теле рабыни, которую бьют плетью. — Во сне это казалось таким естественным… — Это и есть вполне естественно. А теперь покажи, в каком положении были у тебя руки перед началом порки. — Вот в таком, господин. — Девушка вывернула запястья и развела руки в стороны. — Что произошло дальше? — Меня высекли. — Сколько ударов ты получила? — Одиннадцать. Десять — за непослушание и еще один — чтобы напомнить мне, что я рабыня. — Забавно. — Я поднял брови. — Такое иногда практикуется. — Да, господин. — А теперь, — приказал я, — веди счет ударам и после каждого делай то же, что делала во сне. — Хорошо, господин. Видимо, во сне ее выпороли на славу. Я наблюдал, как менялись ее лицо и тело. Блондинка то извивалась от боли, то вздрагивала в ожидании очередного удара, то сжималась в комочек, то падала на живот, то садилась. Видимо, большая часть ударов пришлась на спину, два — на грудь, два — на левый бок и один — на правый. По ее движениям я без труда восстановил картину порки. Судя по всему, мужчины, которые держали ремни, были настоящими мастерами. — Потом наказание закончилось? — спросил я. — Да, господин. — Похоже, тебя высекли как следует. — Да, господин. Меня высекли как следует. — В конце порки, — продолжал я, — ты поняла, что ты рабыня? — Да, господин. Я поняла, что я — рабыня. — Что случилось дальше? — Я стояла на коленях и плакала. Мужчины вытащили ремни из железных колец и рывком подняли меня на ноги. Я жалобно смотрела снизу вверх на моего господина, ища в его глазах хоть искорку милости… Тщетно. Для него я была женщиной чуждой, ненавистной расы, и к тому же рабыней. «Дрянная рабыня», — процедил он. «Да, господин», — всхлипнула я. Он махнул рукой, и меня потащили. Я увидела круглое отверстие в камне — это был бассейн с отвесными краями, футов восьми в диаметре. Мужчины, которые волокли меня, стали по разные стороны от него. Сначала я услышала хриплое рычание и всплеск воды и лишь затем, в свете факелов, увидела зрелище, от которого мне стало плохо. Бассейн кишмя кишел крокодилами. Это звери, похожие на речных тарларионов, только покрытые твердым панцирем… Я кивнул. Насколько я понимаю, болотные и речные тарларионы Гора генетически отличаются от земных аллигаторов, кайманов и крокодилов. Дело в том, что земные рептилии так хорошо приспособлены к окружающей среде, что почти не изменились за десятки миллионов лет. Если бы болотные и речные тарларионы произошли от крокодилов, завезенных на Гор Царствующими Жрецами, они бы больше напоминали своих предков. С другой стороны, я могу и ошибаться. Известное сходство между этими видами животных, особенно в строении тела и в повадках, можно отнести на счет конвергентной эволюции: в сходных условиях окружающей среды яйцекладущие животные двух разных миров стали походить друг на друга. Многие виды горианских животных родом с Земли: некоторые птицы, грызуны и даже такое важное для горианской экономики животное, как боcк. — Я билась в крике, отчаянно пытаясь вырваться, — продолжала блондинка, — но меня дюйм за дюймом подтаскивали к бассейну. «Господин! Господин! — вопила я, но все было напрасно. Уже на самом краю бассейна я обернулась и взмолилась: — Господин! Прости меня! Пощади свою дрянную рабыню!» Ремни на моих запястьях натянулись; еще мгновение — и я полечу вниз, в жадные разинутые пасти. Я откинула голову, и… Не знаю, из каких глубин у меня вырвался жалобный крик: «Позволь мне доставить тебе наслаждение!» Должно быть, он подал какой-то знак, потому что ремни вдруг ослабли. Меня уже не тащили вперед. «Позволь доставить тебе наслаждение, господин! — вновь выкрикнула я. — Твоя рабыня молит тебя об этом!» Меня снова подволокли к каменному трону и развязали ремни на запястьях. Охваченная ужасом, я бросилась на колени перед троном и снизу вверх посмотрела на того, кто восседал на нем. «Ты хочешь ублажить своего господина?» — спросил он. «Да, господин». «Как рабыня?» — «Да, господин, — воскликнула я, — как рабыня!» Теперь я понимала, что значат слова, которые так естественно у меня вырвались. Они означали, что я действительно рабыня и в самом деле жажду доставить удовольствие мужчине. «Начинай!» — приказал он. «Хорошо, господин», — сказала я и попятилась от трона… Я подбросил несколько веточек в костер, прислушиваясь к шорохам джунглей. «Надеюсь, ты понимаешь, — спросил он, — что, если я останусь недоволен тобой, тебя бросят крокодилам?» «Да, господин». Я в страхе смотрела на дикаря. Я понимала, что если я хочу остаться в живых, то должна ублажить его, и ублажить хорошо — как рабыня. — И что же ты сделала? — спросил я. — Я… я двигалась перед ним, как рабыня. — Повтори в точности до малейших деталей все, что ты делала во сне, — приказал я. — Ах! — вскрикнула она. — Как же ты хитер, господин! Как легко ты заманил меня в ловушку! Я молча смотрел на нее. — Я опять должна вести себя как самка? — спросила она. — Конечно. — Не заставляй девушку выставлять напоказ ее душу! — взмолилась блондинка. — Рабыня обязана выставлять напоказ свою душу! — отрезал я. — Лицемерие, увертки и ложь годятся для свободных женщин, но не для рабынь! В глазах ее стояли слезы. — О господин… — Ты готова? — спросил я. — Нельзя так грубо вторгаться в сокровенный мир девушки! — У тебя нет сокровенного мира! — заявил я. — Ты принадлежишь мне. — И мне нельзя сохранить даже частичку достоинства? — Разумеется, нет. — Я — рабыня, — горько вздохнула она. — Да. — И я должна показать господину свой сон. — Да. В точности, до мельчайших подробностей. — Хорошо, мой господин. Но помни, что во сне я была вынуждена делать то, что делала, иначе меня швырнули бы крокодилам, этим страшным хищникам, похожим на речных тарларионов. Я знала, что мне предстоит умереть страшной смертью, если я не доставлю удовольствие тому человеку — Ты спасала свою жизнь, — подтвердил я. — Да, — кивнула она, — жизнь жалкой, перепуганной рабыни. — Начинай, — велел я. В одно мгновение она полностью преобразилась. Я был поражен. Впервые в жизни я сделался соучастником женского сна. Как ярко она оживляла свои видения! Я точно наяву увидел каменный трон, на котором, скрестив ноги, восседал ее господин, пламя факелов, бурый от жертвенной крови алтарь с железными кольцами, бассейн, кишащий крокодилами, краснокожих дикарей в пестрых одеждах и перьях, и посреди всего этого — прекрасную белую девушку, только что ставшую рабыней, которая отчаянно пытается спасти свою жизнь, ублажая сурового хозяина. Я наслаждался представлением. Как хороши и чувственны бывают женщины! Как глупы и недальновидны мужчины, которые никогда не пытались пробудить в них рабыню! Блондинка лежала на животе, прижавшись щекой к земле, и жалобно постанывала; тонкие пальчики ее скребли дерн. Высунув язычок, она страстно и нежно лизнула камень, затем с глухим, низким стоном перекатилась на спину и принялась извиваться; голова ее бессильно моталась из стороны в сторону. Тело ее в свете костра было поистине великолепно. Она широко раздвинула ножки и выгнула спину. Дышала она часто, нежные груди соблазнительно вздымались и опадали. Она прогибалась все сильней и сильней, раскрываясь передо мной, упираясь в землю только ступнями и хрупкими плечиками. Я видел ее упругий живот, чувствовал жар, исходивший из ее лона. Как беззащитны рабыни, как они желанны! Я встал. Она медленно опустилась на землю. — Вот так я пыталась ублажить его. Обнаженная рабыня лежала у моих ног. Я пожирал взглядом ее прекрасное тело. Нет. Рано. Я не возьму ее сейчас. Она еще не готова. Порой, имея дело с рабыней, надо проявить нечеловеческое терпение. Зато когда я возьму ее, это поистине будет пиром. И тогда я покажу ей, кто она есть, я наконец-то выпущу из темницы ее подлинное «я» — беспомощную и жалкую рабыню, жаждущую подчиняться и обожать. Я выпущу ее на волю и сделаю своей. Я назову ее Дженис. Девушка приподнялась и села. Я тоже сел, скрестив ноги. Костер почти догорел. — Что произошло дальше в твоем сне? — Мой господин спустился с трона, — послушно ответила блондинка, — махнул рукой, указывая, куда мне идти, и последовал за мной с факелом в руке. Я прошла через весь город и остановилась перед ступенями величественного храма, сооруженного из огромных каменных глыб. Нельзя было не восхититься искусством его строителей. Стены храма были украшены резными изображениями, от которых захватывало дух. У меня появилось странное чувство, что я видела это здание прежде. Господин жестом велел мне подниматься по лестнице. Ощущение, что я уже бывала здесь, не покидало меня. В свете факела я разглядела, что рисунки на стенах были цветными; ни дожди, ни ветры не нанесли ущерба ярким природным краскам. При солнечном свете, подумалось мне, здание должно быть ослепительно прекрасным. «Стой», — сказал он. Я остановилась. «Повернись и встань на колени». Я развернулась к нему лицом и опустилась на колени, на холодную каменную плиту террасы. Он поднял факел, осветил стену слева от меня, и я вскрикнула от изумления. Рядом со мной на стене оказалось раскрашенное резное изображение обнаженной девушки. «Как она похожа на меня», — прошептала я. У девушки на рисунке была такая же фигура, как у меня, такие же светлые волосы, голубые глаза и белая кожа. Вот только на горле у нее был желтый ошейник. И тут я поняла, почему здание показалось мне таким знакомым. Оно в точности повторяло архитектуру того храма, который я видела в развалинах во время экскурсии. Теперь я стояла на коленях, в точности как девушка на рисунке. «Как только я увидел тебя, — сказал он, — я тотчас послал сюда гонца и велел нанести этот рисунок». «Значит, ты уже тогда решил сделать меня своей рабыней?» «Конечно. — Он повесил факел на железный крюк, торчавший из стены. На полке справа от крюка стояла плоская шкатулка. — Ляг на правый бок и подставь мне левое бедро». «Да, господин», — повиновалась я. Он извлек из шкатулки небольшой изогнутый нож и крохотный кожаный кисет цилиндрической формы. Я стиснула зубы и не издала ни звука, пока он ножом вырезал на моем бедре причудливый узор. Затем он высыпал из кисета на ладонь оранжевый порошок и втер его в рану. «Встань на колени, — велел он и достал из той же шкатулки расшитый бисером желтый ошейник в два дюйма шириной. — Скажи: я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин». «Я — рабыня, — повторила я. — Я — твоя рабыня, господин». Он надел на меня ошейник и закрепил его на горле особым узлом. Я уже знала, что это — невольничий узел. Потом из шкатулки появилась желтая кожаная пластинка с маленькой дырочкой вверху. На пластинке виднелись какие-то письмена. Он продел в дырочку узкий конец ремешка, так, что пластинка оказалась у меня на горле. «Я заклеймил тебя ножом. Оранжевую метку на твоем бедре будут узнавать в джунглях за сотни миль. Если ты по, глупости вознамеришься бежать, всякий, кто увидит клеймо, вернет тебя в город как беглую рабыню». «Господин, — спросила я, — а у той девушки, на рисунке, тоже был такой знак на бедре?» Я не могла этого знать, поскольку девушка была изображена правым боком. «Да». «Я не понимаю, господин…» Вместо ответа он прикоснулся к моему ошейнику: «Это тоже знак твоего рабства. Тебе запрещено снимать его». «Да, господин». «По этой пластине видно, — продолжал он, — кому ты принадлежишь. На ней написано, что ты — моя личная собственность». «Да, господин. Но откуда тебе известно, что у девушки на том рисунке было клеймо на бедре?» «Я сам нанес его». «Но, господин…» «Вспомни хорошенько тот рисунок. Конечно, время сильно разрушило его, но разве ты не узнала девушку?» «Господин…» — Я совсем растерялась. «Подумай как следует». «Неужели это была я?!» — прошептала я в ужасе. «А кто ее господин?» — уточнил он, стоя передо мной со скрещенными на груди руками. «Ты», — выдохнула я, едва не лишившись чувств. Все поплыло у меня перед глазами. «Джунгли, — продолжал он, — очень странное место. Даже мы, народ джунглей, не всегда понимаем их». «Но ведь люди покинули город», — прошептала я. «Может быть, и нет. Оглянись вокруг». Я обернулась и увидела город с террасы храма. «Тот же город!» — воскликнула я и задрожала от ужаса. «Разве ты не чувствуешь, что твое место — здесь, у моих ног?» «Да, господин», — прошептала я. «Провалы во времени — интереснейшая вещь, — продолжал он, глядя на меня сверху вниз. — Разве мы не были здесь прежде? Разве ты не узнаешь меня, моя прекрасная рабыня?» «Ты — мой господин», — вымолвила я. «Я снова разыскал тебя и бросил к своим ногам». Я глядела на него, трепеща от страха. «Значит, я — вечная рабыня, а ты — мой вечный господин?» «Ты — вечная рабыня, — согласился он. — У тебя было много господ, а у меня было много рабынь. Но ты — самая любимая. Ты будешь хорошо служить мне и доставишь неведомые прежде наслаждения». «Да, господин», — проговорила я, понимая, что я действительно вечная рабыня, а он — один из моих вечных хозяев. Он достал из плоской шкатулки плеть, поднес к моим губам, и я поцеловала ее. «Встань!» Я поднялась. Он обвил меня плетью и подтянул к себе. Я ощутила грудью золотые украшения его одежд. Он держал меня так крепко, что я не могла шевельнуться. Я потянулась губами к его рту… Белокурая дикарка замолчала и низко опустила голову. — И что было дальше? — спросил я. Она подняла голову и улыбнулась. — Не знаю. На этом месте я проснулась. — Интересный сон… Странно, — размышлял я вслух, — что наивная земная женщина увидела во сне такие детали, как растяжка при порке и дополнительный удар, напоминающий рабыне, что она — рабыня. Обряд целования плети тоже вполне реален и практикуется во многих городах; но как он мог присниться женщине, ничего не знающей о рабстве? Клеймение ножом изредка применяется и сейчас, правда у примитивных народов. Странно, что ты увидела его во сне. Он неизвестен даже многим этнографам. — Я глянул на рабыню. — Ты весьма изобретательна. — Может быть, я и вправду вечная рабыня, — улыбнулась она. — Может быть. — А ты веришь в провалы во времени? — Не очень, — ответил я. — Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик. — А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться? — Не исключаю. Но поверить в это сложно. — Такой странный сон… — задумчиво проговорила блондинка. — Мне кажется, — произнес я, — что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании. — Какие истины? — Например, что женщина по своей природе — вечная рабыня, а мужчина — вечный господин. — Мужчины моего мира — не господа своим женщинам. — Это их и погубило. — Не всех, — возразила она. — Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество. — Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение? — Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой. — Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть? — Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет? — Не знаю… — Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд. — Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я. — Не все, — упрямо возразила она. — Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины. — Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство? — Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст. — По-моему, мужчины Гора просто другие. — Едва ли не все они произошли от землян. — Наверное, от особенных землян. — От каких именно? — спросил я. — От тех, которые способны властвовать. — На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я. — Может быть, — вздохнула она. — Не знаю. — Встань, рабыня, — приказал я. — Да, господин. — Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра. — Спасибо, господин! Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли. Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни». — Ты сделал мне «живот рабыни», господин? — Да. Разве это неправильно? — Правильно, господин. — Тебе нравится? — Очень, господин. Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика. — А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают? — Почему, господин? Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином. — Теперь поняла? — Да, господин. Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот. — Неплохо, рабыня, — похвалил я. — Благодарю тебя, господин. Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей. — Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже? У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне. — Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам? — С удовольствием, — ответил я. Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями. — Почему ты выбрала эти цвета? — Голубой и желтый — цвета рабства? — Правильно, — сказал я. Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые. — Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она. — Они тебе к лицу, — сказал я. — Значит, я могу оставить их у себя? — До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить. — Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин. — Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней. — Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина. Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза: — Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это. — Да, господин. — Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина. — Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной. — Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула. — Ступай к невольничьему шесту, — велел я. — Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной. — Да, господин, — повиновалась она. Я взял узкий, длинный кожаный ремень и устроился на корточках за спиной у рабыни. — Сегодня ночью, господин, — продолжала размышлять она, — ты избавил меня от комплексов. Ты сделал это нарочно? — Может быть. — Я так благодарна тебе… Я крепко связал ее запястья. — Я — женщина! Я хочу быть настоящей женщиной! — Не бойся, ты будешь ею. Горианские мужчины не терпят в рабынях лицемерия и мужеподобия. — Значит, меня заставят быть настоящей женщиной? — спросила она. — У тебя нет выбора. Твой удел — быть женственной, беззащитной и уязвимой перед лицом твоего господина. — Значит, мне придется всецело подчиняться ему и ублажать его? — Безусловно. — Может быть, мой господин согласится хоть в чем-то уступить мне? — Мужчины Гора не признают компромиссов. И никогда не уступают рабыням. Если ты в чем-то не покоришься или не понравишься господину, плеть всегда окажется под рукой. — Что, если даже под ударами плети я не стану такой, какой он пожелает? — Тогда тебя скормят слинам, — спокойно объяснил я. — Да, господин, — вздохнула блондинка. Я надежно привязал ее к невольничьему шесту и встал. — Я — привязанная рабыня… — Да- — Господин? — Да? — Я не все тебе рассказала. — Что еще? — Боюсь, ты не поймешь этого, — потупилась она, — потому что ты — мужчина. — Говори, — приказал я. — Про то, как я должна была хорошо ублажить своего господина… — Ну? — Я хотела ублажить его… — прошептала она. — Естественно, — пожал я плечами. — Еще как хотела. Иначе бы ты погибла страшной и мучительной смертью. — Но я хотела этого и по другой причине. — По какой же? — Ты не поймешь, господин. Мужчине не понять этого… — Чего? — Я хотела доставить ему наслаждение, потому что… потому что он был моим господином. — Она посмотрела мне в глаза: — Девушка жаждет ублажать своего господина просто потому, что он — ее господин. Я молчал. — Ты можешь понять это? Я пожал плечами. — Неужели ты думаешь, что мы были бы такими великолепными рабынями, если бы сами не хотели того? — Наверное, нет, — сказал я. — Девушка сама хочет доставлять удовольствие тому, кто обладает ею. Понимаешь, господин? — Думаю, что да. — Я хочу доставить тебе удовольствие, — прошептала она. — Вижу. — Господин? — Что? — Почему ты не взял меня сегодня? Разве я тебе не нравлюсь? — В другой раз, — небрежно ответил я. — Ты меня воспитываешь, господин? — догадалась она. — Да.33. ЧТО МЫ УВИДЕЛИ С ВОДОПАДА. ТАНЕЦ ТЕНДЕ. МЫ СНОВА ПУСКАЕМСЯ В ПУТЬ ПО РЕКЕ. Я ПРЕДВКУШАЮ ПРЕВРАЩЕНИЕ ДИКАРКИ В РАБЫНЮ
Айари и девушки волокли каноэ вверх на веревках, мы с Кису подталкивали корму. Грохот водопада, низвергающегося с высоты четырех сотен футов, уже не был таким оглушительным. Тому, кто никогда не видел Уа, трудно представить этот великолепный пейзаж. Река то изгибается, то взрывается стремнинами, то вздрагивает под ударами водопадов. Порой на ней, точно в сказке, возникают прекрасные зеленые острова. Вот она неспешно, лениво течет по величественной дикой равнине под бескрайним небом — и вдруг с пенным ревом падает с высоты сотни футов. — Наконец-то! — радостно воскликнул Кису, утирая пот со лба. — Что? — удивился я. — Подойди, увидишь. Я осторожно приблизился к нему. Вода доходила нам до колен. — Посмотри-ка! С вершины водопада открывался чудесный вид на реку. Это была не просто смотровая площадка, но и прекрасный наблюдательный пункт. — Я знал, что так и будет! — торжествующе воскликнул он, хлопая себя по бедрам. Я посмотрел вниз — и тихонько присвистнул. — Тенде! Тенде! — заорал Кису. — Иди сюда, сейчас же! Девушка подошла к нам. Кису схватил ее за загривок и наклонил вниз. — Видишь? — Да, господин, — испуганно пролепетала она. — Это он! Он явился за тобой! Ты поняла? — Да, господин… — Беги на берег, рабыня, — приказал Кису. — Разведи костер и приготовь еду. — Хорошо, господин. Я напряженно всматривался в даль. Солнце нещадно било в глаза. Внизу, несомненно, был флот. Он двигался в нашу сторону. Около сотни речных галер, построенных в свое время для экспедиции Шабы, и примерно столько же каноэ. Как правило, на каждой галере помещается полсотни человек команды, каноэ берет от пяти до десяти. Мне было нетрудно подсчитать силы противника. От пяти до шести тысяч человек. — Это Била Хурума! — ликующе завопил Кису. — Так вот зачем ты отправился со мной на Уа? — Я пошел бы с тобой в любом случае,потому что ты — мой друг, — ответил Кису. — К счастью, наши пути вели в одном и том же направлении. Ну скажи, разве это не счастливое совпадение? Я улыбнулся: — Очень даже счастливое. — Теперь ты понял, каков был мой план? — Твой загадочный план? — рассмеялся я. — Именно. — Кису хитро прищурился. — Я кое-что подозревал. Но мне казалось, ты ошибся в своих расчетах. — Я не смог победить Билу Хуруму в бою, — сказал Кису. — Мои повстанцы не устояли против его аскари. Но я выкрал Тенде, обещанную ему в жены, — и заманил его в джунгли. Я заведу его в такую глушь, что он растеряет всех людей и припасы; тогда-то я и встречусь с ним лицом к лицу, и мы сразимся один на один, как подобает воинам. Я уничтожу Билу Хуруму — и разрушу его империю! — Хитроумный план, — покачал я головой. — Хитроумный, но безрассудный. А вдруг ты все-таки просчитался? — В каком смысле? — нахмурился Кису. — Неужели ты думаешь, что Била Хурума, владеющий сотнями жен и рабынь, ринется за тобой в джунгли, рискуя властью и самой жизнью, ради одной бабы? К тому же он наверняка знает, что ты сделал Тенде своей рабыней, так что с политической точки зрения она потеряла для него всякую ценность. — Ты не прав. Это дело принципа. — Для тебя это, может быть, и дело принципа, но для Билы Хурумы… Для него дело принципа — сохранить империю. — Но он здесь, на реке, — возразил Кису. — Ну и что? — Стало быть, ты ошибаешься. — Возможно. — Думаешь, он преследует тебя? — спросил Кису. — Нет. Я для него — пустое место. — В таком случае, — подытожил Кису, — он преследует меня. — Наверное. Наверное, ты прав. Кису с довольной улыбкой направился к берегу. — Разденься, — приказал он Тенде. — Да, господин. — Иди за мной. — Да, господин. — Вы все тоже, — сказал он. Вслед за Кису и Тенде мы с трудом выбрались на середину реки. Напротив водопада из воды выдавался широкий плоский камень, на который мы и взобрались. С него была хорошо видна река и флотилия Билы Хурумы. — Что ты хочешь со мной сделать, господин? — со страхом спросила Тенде. — Я хочу, чтобы ты танцевала обнаженной. — Кису подтолкнул рабыню ближе к краю камня, лицом к реке. Тенде дрожала; из одежды на ней были лишь ниточки дешевых бус. — Била Хурума! — прогремел Кису. — Я — Кису! Со мной Тенде, которую прочили тебе в жены! Я похитил ее у тебя! Я сделал ее своей рабыней! Если Била Хурума и был на одном из кораблей, он никак не мог слышать Кису. Расстояние было чересчур велико. Находись он всего в полусотне ярдов от нас, он все равно ничего не услыхал бы из-за рева водопада. Более того, флотилия была так далеко, что никто не смог бы нас разглядеть. Мы хорошо видели только большие гребные галеры; каноэ казались с такого расстояния просто щепками. Мы сами, следовательно, были для них не больше булавочной головки. Во дворце Билы Хурумы я ни на ком не видел очков строителей. Шаба наверняка привез такой инструмент с острова Ананго. Вот почему его так трудно захватить врасплох. — Это Тенде! — разрывался Кису, перекрикивая грохот стремительно катящейся воды. — Она должна была стать твоей женой! Я увел ее у тебя! Я ее присвоил! Сейчас ты увидишь, как пляшет моя голая рабыня! — Он тебя не видит и не слышит! — крикнул Айари. — А это и не важно! — расхохотался Кису и от души шлепнул Тенде пониже спины. — Ой! — вскрикнула она. — Танцуй, Тенде! — приказал он и запел, прихлопывая в ладоши и не отводя взгляда от реки. — Но это песня рабынь! — заупрямилась Тенде. Кису оборвал песню на полуслове, обернулся и смерил девушку тяжелым взглядом. — Есть же и белые рабыни, господин! Кису молча смотрел на нее. — Я буду танцевать, мой господин! — поспешно сказала Тенде, расставила ноги, слегка пружиня, и красиво развела руки в стороны. — Она что, свободная женщина? — удивился Айари. — Нет, — ответил Кису. — Тогда вели ей поднять руки над головой и вывернуть кисти, — посоветовал Айари. — Сделай, как сказано, — приказал девушке Кису. Тенде повиновалась. — Красиво, — похвалил он. — Я видел такое в Шенди, — промолвил Айари. Я мысленно улыбнулся. Действительно, в грациозной позе Тенде трудно было не узнать начало танца рабыни. Эта позиция хорошо известна не только в Шенди, но и вообще на Горе — например, в Порт-Каре и южнее, а также к северу и востоку от тех мест, где мы сейчас находились, — в Тахари. Конечно же рабыня может начать танец по-разному, иногда даже извиваясь в цепях или веревках у ног хозяина. Я одобрительно смотрел на Тенде. Свободная женщина никогда не осмелится показаться перед горианскими мужчинами в такой позе — разве что если она, измученная тоской и неудовлетворенностью, открыто попросит заковать ее в рабский ошейник. Я слыхал много историй про свободных горианок, порой представительниц высших каст, которые плясали перед мужчинами в тавернах — шутки ради или из любви к риску. Каков же был их ужас, когда в ту же ночь они, с кляпом во рту и капюшоном на лице, закованные в цепи, железные кандалы и ошейник, валялись на дощатом полу фургона, увозящего их за ворота родного города! — Ты готова, рабыня? — спросил Кису. — Да, господин. Я люблю смотреть, как танцуют рабыни. Никогда женщина не бывает так хороша, как в танце, когда она вызывающе демонстрирует мужчинам всю свою прелесть. Впрочем, настоящая женщина красива во всех позах. Странно, что земные мужчины так редко осознают это. С другой стороны, они никогда не видели настоящих рабынь во всей их безграничной женственности, хрупкости и уязвимости. Женщина может быть по-настоящему прекрасной, даже когда просто приветствует хозяина, склоняет перед ним голову или наливает ему вино. Она становится еще прелестнее, когда покорно стоит перед мужчиной на коленях или ползет к его ногам, жалобно моля о ласке. Но великолепней всего рабыня в те мгновения, когда с криком содрогается в оргазме, задыхаясь в объятиях господина… — Танцуй, рабыня, — приказал Кису. — Да, господин, — ответила Тенде. На скользком, плоском камне в реке Уа, под пение и прихлопывание Кису, она танцевала перед заклятым врагом своего хозяина, Билой Хурумой, который был так далеко, что не мог увидеть этот танец. Танцевала превосходно. Белокурая дикарка и Элис стояли на коленях, пожирая Тенде взглядами. Глаза варварки блестели от возбуждения. Как прекрасна была обнаженная Тенде, как легко и чувственно она двигалась! Для белокурой дикарки это был хороший урок. Танцовщицы на Горе в большой цене. Некоторые торговцы специализируются на купле, продаже и аренде таких рабынь. Особенно этим славятся торговые дома Кельсиуса и Аурелиуса в Аре. «В Аре — лучшие плясуньи!» — говорят одни. «Нет, в Порт-Каре!» — не соглашаются другие. «Танцевать умеют только в Тахари и Турии!» — возражают третьи. На мой взгляд, подобные споры совершенно бесплодны. Я побывал во множестве городов и в каждом видел бесподобных рабынь-танцовщиц. У них бывает много хозяев; ошейники то и дело сменяются на прелестных шейках. Танцовщиц перепродают из города в город, выставляют на аукционах. Если же девушка кому-то не угодит, ее отдают хозяину таверны, который волен содрать с нее три шкуры или просто разорвать на куски. — Довольно! — приказал Кису. Тенде остановилась. Кису, к изумлению рабыни, крепко связал ей руки за спиной и, схватив за волосы, поволок по воде к берегу. Мы двинулись следом. Я еще раз оглянулся на реку. Корабли по-прежнему казались игрушечными, но я-то знал, что на каждом из них полно вооруженных людей… Мы с Кису столкнули каноэ на мелководье. Он втащил Тенде в лодку, поставил на колени, кожаным ремнем туго спутал ей лодыжки, набросил на шею две веревочные петли, а свободные концы веревок привязал к стойкам каноэ. — Господин?! — Пожалуй, так тебе труднее будет вырваться, — задумчиво проговорил Кису. Это было явное преуменьшение. Что-что, а связывать рабынь Кису умел. — Зачем ты так крепко связал меня, господин? — На случай, если тебе захочется сбежать к Биле Хуруме. Тенде откинула голову, насколько позволяли веревки, и расхохоталась: — Ох, господин! — В чем дело? — сурово спросил Кису. — Я вовсе не собираюсь бежать от тебя! — В самом деле? — холодно осведомился Кису. — Разве ты не знаешь, господин, что Тенде — твоя верная и покорная рабыня? — Лишняя предосторожность не помешает, — буркнул Кису. Тенде потупилась: — Как будет угодно господину. Я едва заметно усмехнулся. Тенде, надменная гордячка, превратилась в настоящую рабыню, самозабвенно преданную хозяину. С политической точки зрения она уже не представляла никакой ценности. Но Кису еще не понял этого. — Как быть с кострищем? — спросил Айари. — Оставим как есть, — махнул рукой Кису. — По нему они сразу поймут, что мы здесь были, — недоумевал Айари. — Разумеется, — сказал Кису. — Это мне и нужно… Мы принялись толкать каноэ на глубину — все, кроме связанной по рукам и ногам Тенде. Кису оглянулся и потряс кулаком. — Иди за мной, Била Хурума! — проревел он. — Иди, если посмеешь! Шум воды заглушал его голос. Он забрался в каноэ и занял место на корме; Айари и Элис последовали за ним. Я тоже запрыгнул на борт и, схватив белокурую дикарку за плечи, втащил ее в каноэ, но не сразу разжал руки. — Ты видел, господин? Он заставил ее танцевать обнаженной! — Разумеется. Она всего-навсего рабыня. — Да, господин. — Как и ты, — добавил я. — Да, господин. — Ступай на место, рабыня. Мы взялись за весла. Один раз белокурая дикарка оглянулась на меня, но под моим суровым взглядом тут же потупилась и принялась усердно грести. Я улыбнулся. Рабыня, живущая в ней, отчаянно стремилась на волю. Этой ночью, подумал я, она будет умолять господина о близости.34. БЕЛОКУРАЯ ДИКАРКА ТАНЦУЕТ. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЛЕСУ МЕЖДУ РАБЫНЕЙ И ЕЕ ГОСПОДИНОМ
— Берегись! — крикнул я. Небольшой тарск, весом не более сорока фунтов, рыл землю клыками и угрожающе похрапывал. В следующее мгновение он накинулся на меня. Я отшвырнул его копьем — одним из тех, которыми мы завладели в короткой схватке с рейдерами на болоте к востоку от Ушинди, но зверь тут же снова бросился в атаку. Белокурая дикарка пронзительно завопила. Я опять ударил его копьем; тарск отлетел, однако не успокоился. Острие моего копья обагрилось; шкура зверя потемнела от крови. Тарски хитры, проворны и жутко упрямы. Лучше всего охотиться на них с длинным копьем верхом на кайиле. На гигантских тарсков охотятся даже с воздуха — с седла тарна. Сражаться с ними в зарослях невозможно — не только из-за ограниченной видимости, но главным образом из-за недостатка маневренности. Впрочем, тарск настолько проворен и агрессивен, что и на открытой местности справиться с ним непросто. Зверь рывком повернул голову, грива рассыпалась по спине. — Прячься за меня! — крикнул я дикарке, но было поздно. Низко склонив голову, хищник бросился вперед и сбил ее с ног. Я отбросил его копьем и тут же нанес еще один удар. На сей раз мне удалось пронзить его насквозь. Тяжело дыша, я придавил тело зверя ногой, выдернул копье и повернулся к белокурой дикарке. — Жива? — Да, господин. Нога ее была в крови. Я опустился на корточки: — Покажи ногу. — Это опасно, господин? — Нет, — сказал я. — Просто царапина. — А шрам останется? — с тревогой спросила она. — Нет. — Это хорошо. — Девушка вздохнула с облегчением и откинулась назад, заложив руки за голову. — Я так хочу быть красивой, и для себя, и для моего господина… то есть моих господ. — За последнюю пару недель ты в самом деле похорошела. — Благодарю тебя, господин. — Она искала моего взгляда. — Я же твоя, ты знаешь. — Естественно. — Последний раз ты брал меня еще в Шенди! — Верно. — Ты овладел мной как рабыней… Я промолчал. — Когда ты швырнул меня на спину и овладел мною неистово и грубо, я поняла, что я больше не свободная женщина. — Да, девушки обычно быстро усваивают этот урок. — Еще я помню рабыню, которая глянула на меня из зеркала. Она была так прекрасна… — Да, — кивнул я. — Только рабыня может быть такой красавицей. — Да. — Но я — земная женщина. И я не осмелилась признать в той девушке саму себя. Я улыбнулся. Неужели она не понимала, что тогда, в Шенди, из зеркала на нее смотрело ее подлинное, сокровенное «я»? Как бы ни бывали жестоки мужчины с женщинами, сами женщины порой истязают себя гораздо больней. Она наклонилась и принялась рассматривать свою ножку. — Царапина неглубокая, — сказал я. — Шрама не будет. — Я тщеславна, правда? — Да. — А рабыням это разрешается? — Да. — Хорошо… — вздохнула блондинка. — Я бы не вынесла, если бы за меня дали меньше, чем за Тенде или Элис. — Настоящая рабыня, — усмехнулся я. — Да, господин. — Не бойся, — успокоил я ее, — твоя цена не уменьшится. Я встал и направился к веерной пальме. Сложив ладони чашечкой, я зачерпнул из углубления в основании огромного листа большую пригоршню воды, вернулся к рабыне и бережно промыл ее рану. Она зажмурила глазки, но терпела. Затем я сорвал несколько листьев, обернул ими ногу девушки и перевязал усиками коврового растения. — Благодарю тебя, господин. Она потянулась ко мне и обвила мою шею руками. Я взял ее за запястья, медленно развел ее руки в стороны, потом вытянул их вперед и связал. — Господин! — умоляюще воскликнула блондинка. — В следующий раз, — сказал я, — не смей делать этого без разрешения. — Хорошо, господин. — Встань, рабыня! — приказал я. — Да, господин. В тот самый день, незадолго до полудня, мы достигли вершины водопада. Кису увидел флотилию Билы Хурумы и заставил Тенде плясать обнаженной на камне в воде… Несколько часов мы шли вверх по реке. Ближе к вечеру, причалив к берегу, мы спрятали каноэ и углубились в лес. — Хочу мяса, — заявил Кису. — Я тоже, — сказал я. — Пойду поохочусь. Воинам трудно обходиться без мяса. К тому же жители последней деревни предупреждали, что путь вверх по реке будет становиться все сложней и опасней. Неплохо было бы поесть мяса впрок. — Мне понадобится вьючное животное, — сказал я. Белокурая дикарка немедленно вскочила на ноги и встала передо мной, низко склонив голову: — Я — вьючное животное, господин. — Следуй за мной, — Да, господин. Мы шли по джунглям не меньше двух анов, пока не подняли тарска. Он набросился на меня, и я убил его. — Наклонись, — приказал я девушке. Она послушно подставила спину. Я взвалил тушу ей на плечи. Она пошатнулась. Я повернулся и пошел прочь. За мной, задыхаясь и спотыкаясь под весом убитого мною зверя, брела моя рабыня. Я посмотрел в небо сквозь густые кроны деревьев: — Смеркается. Мы не успеем до темноты добраться до лагеря. Устроимся на ночлег здесь, а утром пойдем дальше. — Да, господин. Она стояла на коленях и жарила на костре мясо тарска. Я срубил длинную толстую жердь и проделал ближе к краю желобок глубиною в дюйм. — Зачем это? — спросила девушка. — Невольничий кол, — ответил я, — привязать тебя на ночь. — Понимаю, — вздохнула она и повернула вертел. Капельки жира с зарумянившегося бока тарска с шипением падали в костер. Ударами камня я вогнал жердь в землю, оставив снаружи всего несколько дюймов. — Еда готова, господин, — сказала рабыня. Я осторожно снял вертел с огня, положил на траву и принялся резать мясо. Рабыня смотрела на меня, стоя на коленях у костра. Я встал, накинул ей на шею длинный кожаный ремень и повел к колышку. Ремень точно лег в заранее выпиленный мною желобок. — Встань на колени, — приказал я. — Да, господин. Блондинка стояла на коленях у невольничьего шеста, а я вернулся к костру и приступил к трапезе. Я отрезал кусочки сочного мяса и отправлял их в рот. Насытившись, я швырнул кусок и рабыне. Он попал ей в грудь и отскочил на землю. Девушка схватила его обеими руками и принялась жадно есть, не сводя с меня глаз. Я вытер рот тыльной стороной ладони и снова посмотрел на рабыню: — Хочешь еще? — Нет, господин. Воды с листьев веерной пальмы мы попили раньше. Я прилег у костра, опершись на локоть, и уставился на невольницу. Как все-таки приятно владеть женщинами… — Ты свяжешь мне перед сном руки за спиной, господин? — спросила она. — Да. — Так всегда поступают с рабынями? — На природе — да, — ответил я. — Особенно когда под рукой нет ни цепей, ни наручников. Но руки не обязательно спутывать за спиной. Порой их связывают над головой или перед грудью, а то и прикручивают к дереву. — А в городах девушек тоже привязывают на ночь? — Иногда, — сказал я. — Все равно в ошейнике они не убегут дальше городских ворот. — Но ведь не все рабыни хотят бежать? — Конечно. На самом деле, беглянок очень мало. Важно, чтобы девушка понимала: хочет она бежать или нет, побег практически невозможен. Потому вас и связывают. К тому же, если рабыня и сумеет скрыться от своего хозяина, у нее все равно появится новый. Зачастую гораздо хуже первого. — Да, господин. — Попытка бегства — глупый и неоправданный риск. Пойманной рабыне могут запросто отрезать ноги. Она содрогнулась. — Я бы побоялась бежать, господин. — Но ты же пыталась улизнуть из Порт-Кара. Тогда я поймал ее, связал и вернул Улафи, бывшему в то время ее хозяином. Я хотел сам отвезти блондинку в Шенди в надежде напасть на след вероломного Шабы, предавшего Царствующих Жрецов. — В то время я еще ничего не понимала, — смутилась, она. — Я не знала, что побег невозможен, и не представляла, как сурово могут меня наказать. Я даже не догадывалась, что это значит — быть рабыней на Горе. — Теперь догадываешься? — усмехнулся я. — Да, господин. — Она стояла на коленях у невольничьего колышка, с петлей на шее. — Знай я тогда то, что знаю сейчас, я не осмелилась бы и шелохнуться! Я кивнул. Умные женщины быстро понимают, что их ждет на Горе. — Господин? — Да? — А все хозяева привязывают рабынь на ночь? — Нет. Многое зависит от обстановки и от самой рабыни. — Если рабыня всем сердцем любит господина, он же не станет привязывать ее? — Может, и станет, если захочет напомнить ей, что она — всего-навсего рабыня. — Понимаю. — Иногда, — сказал я, — рабынь запирают в конуру или приковывают цепью к железному кольцу. — Зачем? — Чтобы их не украли. Блондинка вздрогнула: — Разве рабыню могут украсть? — Запросто, — сказал я. — На Горе это случается сплошь и рядом. — Я слышала, что девушек на ночь приковывают цепями к кровати господина. — Да, такое часто бывает. — Но ведь в покоях своего господина девушка находится в безопасности? — Конечно, — сказал я, — если ее господин там же. — Тогда зачем же приковывать ее цепями? — Потому что она — рабыня. — Да, господин. — Блондинка низко склонила голову. — Ну что же, — сказал я, — пора привязывать тебя на ночь — Пожалуйста, господин, — торопливо выпалила она, — позволь мне еще немного поговорить с тобой. Не привязывай свою рабыню прямо сейчас. — Ладно, — согласился я. Она с радостным видом опустилась на пятки и положила руки на веревку у самого горла. — То, что Кису сделал сегодня с Тенде… Разве это не ужасно? — Что? — Он заставил ее танцевать обнаженной! — Ну и что? — Но… — смешалась девушка. — Она — рабыня, — напомнил я. — Да, господин… А рабыне позволяется танцевать голой? — Да. Она потупила взгляд: — Господин… — Да? — откликнулся я. — Рабыня — это все равно что вещь? — Конечно. — И я — вещь? — Естественно. Причем очень красивая вещь. — Спасибо, господин. — Тебе не нравится быть вещью? — поинтересовался я. — Я не чувствую себя вещью, — призналась она. — С точки зрения горианских законов, — уточнил я, — ты скорее животное, чем вещь. — Да, господин… — С одной стороны, никакое животное — ни человека, ни белку, ни птицу — нельзя назвать вещью или предметом, поскольку они одушевлены. С другой стороны, все живые существа являются предметами, поскольку занимают место в пространстве и подчиняются физическим законам. — Я не об этом, — сказала девушка. — Ты ведь понимаешь, что я имею в виду. — Нет. Не понимаю. Выражайся ясней. — Считается, что к женщине относятся как к вещи, если мужчины не прислушиваются к ее мнению и не заботятся о ее чувствах. — Но ведь и женщина, преследуя свои корыстные цели, может относиться так к другой женщине. Или к мужчине. Равно как и мужчина — к другому мужчине. То, о чем ты говоришь, — общечеловеческая проблема. — Может быть… — Когда тебя считают вещью или относятся к тебе как к вещи, — продолжал я, — это совсем не то, что быть вещью на самом деле. Те, кто относится к другим людям как к неодушевленным предметам, на самом деле не считают их таковыми. Это было бы безумием. — Ты говоришь не о том, — улыбнулась она. — На каком основании ты утверждаешь, что мужчины относятся к тебе как к вещи? — спросил я. — На том, что oни не соглашаются с твоим мнением? Тебе не кажется, что это не совсем логично? — Да, но если мужчины не делают то, чего мы, женщины, от них хотим, это значит, что они не считаются с нашими чувствами. — Интересная мысль, — усмехнулся я. — Выходит, если женщина не считается с желаниями мужчины и не бросается сломя голову выполнять любую его прихоть, он может заключить, что она относится к нему как к вещи? — Как глупо! — фыркнула блондинка. — Вот именно. — Мне трудно об этом говорить, — вздохнула она. — Ты не знаешь, что такое расхожие истины и традиционный образ мыслей. — Это точно, — хмыкнул я. — Я попробую еще раз, с самого начала. — Попробуй, — кивнул я. — Мужчин интересует в женщине только тело. — Никогда не встречал подобных мужчин. Хотя, конечно, это не повод утверждать, что таких типов в природе не существует. Она удивленно посмотрела на меня. — Тебя послушать, так мужчине все равно, разумна его женщина или нет. И не спорь со мной. Чем нелепее обвинение, тем глупее выглядит человек, пытающийся его опровергнуть. Если тебе заявят, что ты — бешеный слин, ты же не станешь предъявлять кровь на анализ? — Когда говорят, что мужчине нужно только женское тело, имеют в виду, что мужчин не очень-то интересует, о чем думают женщины, что они чувствуют… — Вот это уже верно, — кивнул я. — Хорошо это или плохо, но людям свойственно не обращать внимания на мысли и чувства других. Неудивительно, что мужчины весьма равнодушны к мыслям и чувствам женщин. В утешение добавлю, что к мыслям и чувствам других мужчин они тоже равнодушны. В такой же мере все это относится и к женщинам. Если тебе интересно, могу рассказать, как обстоят с этим дела на Горе. Свободные мужчины и женщины обычно прислушиваются друг к другу. Свободные женщины требуют внимания и уважения к себе. Это их право. С рабынями, разумеется, все обстоит иначе. Вам не положено ни внимания, ни уважения. На самом же деле хозяева проявляют огромный интерес к мыслям и чувствам своих рабынь. Это и полезно и приятно. Что может быть сладостней, чем знать все о существе, принадлежащем тебе полностью и безраздельно! У рабыни нет и не может быть никаких секретов от господина. Ему открыты самые сокровенные ее мысли, самые тайные желания, самые безумные фантазии. И от этого она ему еще дороже. Отношения со свободной женщиной основаны на взаимном расчете. Мужчина не обладает ею, потому она не так интересна ему, как рабыня. Насколько мне известно, любовные узы между рабыней и ее хозяином гораздо крепче, чем между свободными мужчиной и женщиной. — Но при этом рабыня остается рабыней, — вздохнула девушка. — Естественно, — сказал я. — Хозяин волен продать свою любимую рабыню, если пожелает. — Рабыня получает любовь и заботу, которые ей не полагаются? — Именно так. Господин дарит ей свою любовь. — Но ведь он может в любой момент просто заткнуть ей рот и бросить к своим ногам? — Конечно. Порой он так и поступает — чтобы напомнить ей о том, что она всего лишь рабыня. — Значит, какими бы свободами ни пользовалась рабыня, она всецело принадлежит хозяину? — Да. Рабыня есть рабыня. — Я люблю тебя, господин, — прошептала она. Я прислушивался к потрескиванию огня, к шорохам ночного леса. — Как земная женщина, ты, наверное, еще не привыкла воспринимать себя предметом собственности? — Да, господин, — улыбнулась блондинка. — Надо привыкать. — Да, господин. — В глазах ее блеснули слезы. — Ты — красивая вещь, которой владеют. Тебя можно покупать и продавать. — Да, господин. — И никто, — продолжал я, — не станет обращать внимания на твои желания, мысли и чувства. — Да, господин. — Это и означает — быть предметом собственности. — Понимаю, мой господин. Но почему-то мне кажется, что я не совсем вещь. — Когда тебя закуют в цепи, — сказал я, — и продадут человеку, от одного вида которого ты придешь в ужас, тебе не будет так казаться. — Наверное, господин. — И все-таки почему ты это сказала? — Потому что я не чувствую себя вещью, — призналась блондинка. — Никогда еще я не была такой свободной, такой живой, такой настоящей, как теперь, когда я рабыня. Только здесь, в этом мире, став ничтожнейшей из рабынь, я поняла, что такое свобода. Я и не знала, что бывает такое счастье, такой восторг… — По-моему, тебя стоит высечь. — Пожалуйста, не надо, господин! Смилуйся над своей девочкой! Я пожал плечами. Поразмыслив, я решил, что не стану бить ее — по крайней мере сейчас. — Понимаешь, господин, — горячо, взволнованно заговорила она, — я — вещь, я — предмет собственности, я — товар, я — существо, с которым никто не считается; но в душе моей бушует буря, и слово «вещь» никак не согласуется с этим. Когда я была свободной женщиной, я действительно чувствовала себя вещью, неодушевленным предметом, которым можно манипулировать, у которого нет ни чувств, ни страстей. И только теперь, в оковах рабства, я познала истинную свободу! — Сдаюсь, — улыбнулся я. — Слово «вещь» в самом деле не подходит. — В каком-то смысле я — вещь, а в каком-то — нет, — уточнила блондинка. — Верно, — согласился я. — В том, что касается самого сокровенного, ты не вещь. — Да, господин. Она стояла передо мной на коленях, привязанная за шею к невольничьему колышку; алый лоскут опоясывал ее бедра, на груди красовались дешевые деревянные бусы — красно-черные и желто-голубые. — Ты — не вещь, — продолжал я. — Ты — животное. — Да, — с улыбкой сказала она. — Я — животное. — Пора связывать тебя на ночь, мое хорошенькое животное. — Животное просит тебя не связывать его прямо сейчас, господин! — Ладно. — Я опустился на локоть. Она по-прежнему стояла передо мной на коленях. — Ты говорил, что рабыни редко хотят убежать от хозяев. — Да, это так. Странно, правда? — Мне это не кажется странным. — Вот как? — Я не собираюсь убегать от тебя. — Я все равно свяжу тебя на ночь. — Разумеется, господин. Блондинка помолчала, затем робко произнесла: — Господин… — Да? — У животных есть потребности… — Какие потребности? — Разные… — Сексуальные? — Да… Она низко склонила голову. Губы ее дрожали. — Посмотри на меня, рабыня, — приказал я. Девушка подняла взгляд. В глазах ее стояли слезы. — Ты признаешь, что у тебя есть сексуальные потребности? — спросил я. Она всхлипнула: — Да, господин. — Ты признаешь это только разумом? — Нет, господин. Мое признание гораздо глубже… — Значит, ты действительно испытываешь сексуальные желания? — Да. — И хочешь удовлетворять их? — Да. — Скажи вслух: «Я испытываю сексуальные желания». — Я — земная женщина! — вспыхнула она. — Пожалуйста, не принуждай меня произносить такое вслух! — Говори! — приказал я. — Я испытываю сексуальные желания. — А теперь скажи: «Я хочу удовлетворять их». — Я хочу удовлетворять их. — И никогда больше не стану этого отрицать. — Я никогда больше не стану этого отрицать. — Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания. — Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания, — проговорила она и посмотрела мне в глаза. — Даже если это рабские желания? — Даже если это рабские желания, — подтвердил я. — Даже если это рабские желания, — убежденно произнесла девушка. — Скажи: «Я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин». — Я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин, — повторила она, глядя мне в глаза. — Господин, я так счастлива! Я так невероятно счастлива! Я кивнул, чувствуя, как со скрипом отворяются двери темницы. Дикарка низко склонила голову. — Я страдаю… Я молю господина прикоснуться ко мне. — Смотри на меня, — приказал я. — И говори громче. Она подняла голову. — Я страдаю! — произнесла она чуть ли не с вызовом. — Я молю господина прикоснуться ко мне. Я улыбнулся, а она залилась краской. Рабыня впервые вслух попросила господина о прикосновении. Маленькая голая узница на холодных каменных ступеньках темницы отчаянно колотила кулачками в железную дверь. И вдруг… дверь поддалась. Малышка всхлипнула и задрожала всем телом. Неужто это чья-то чудовищная шутка? Она сильней толкнула дверь. Узкая, прямая полоска света едва не ослепила ее. Она зажмурилась и налегла всем телом; железо лязгнуло по камню — и дверь распахнулась. Рабыня замерла, ослепленная солнечным сиянием. Она не осмеливалась шевельнуться — вдруг появится госпожа Дженис Прентис, нещадно изобьет ее и снова заточит в темницу? Но разве госпожа не знает, что хорошенькая перепуганная обнаженная рабыня — это она сама? Белокурая дикарка, привязанная к рабскому колышку, c улыбкой смотрела на меня. — Я готова доставить тебе удовольствие, господин, любым способом, какой ты выберешь. Я лежал на земле, опираясь на локоть, и молча наблюдал за ней. — Прикажи мне, — попросила она. — Не собираюсь. — Господин? — Если ты хочешь доставить мне удовольствие, можешь это сделать. Я тебе разрешаю. — Но я — земная женщина. Разве ты не прикажешь мне? — Нет. — Неужели ты думаешь, что я, земная женщина, могу ублажать мужчину по своей собственной воле? Я усмехнулся: — В это действительно трудно поверить… Ты хочешь доставить мне удовольствие? — Да, господин. — Можешь начинать. — Но ведь я — рабыня! Блондинка легко и грациозно поднялась на ноги. Привязанный к невольничьему колышку ремень достигал в длину семи футов. — У меня есть сексуальные желания, — смело заявила она. — И я хочу доставить удовольствие господину. Я пожал плечами. — Сегодня ночью, господин, ты привязал меня не к дереву, а к колышку. И привязь гораздо длинней, чем обычно. — Ты очень наблюдательна и умна, — похвалил я. — От этого владеть тобой еще приятней. — Ты ведь знаешь, господин, что я хочу сделать? — Конечно. Она внезапно закрыла лицо руками: — Я не могу! Я не смею! Прикажи мне, прикажи! — Нет. Я не хотел ее торопить. Блондинка открыла лицо, утерла слезы и попросила: — Привяжи меня на ночь, господин. — Хорошо. — Нет, нет! — испугалась она. — Не надо! — Хорошо. Она выпрямилась и улыбнулась; глаза еще блестели от слез. — То, что я сейчас сделаю, — торжественно произнесла она, — я сделаю по своей собственной воле. У меня есть сексуальные желания, и я открою их моему господину в надежде, что он смилостивится надо мной и удовлетворит их. Я надеюсь, что понравлюсь моему господину и он не отвергнет меня. Блондинка легким движением сбросила алый лоскут, обвивавший бедра, согнула колени и воздела руки над головой, грациозно вывернув запястья. — Подожди, — приказал я. — Что, господин? — Ты просила, чтобы я позволил тебе танцевать? — Нет, господин. — Можешь попросить, — разрешил я. — Я молю господина, чтобы он позволил мне танцевать перед ним. — Отлично, — сказал я. — Позволяю. — Благодарю тебя, господин. И она начала свой танец — танец девушки, изнывающей от желания. Движения ее становились все более страстными, все более откровенными; несколько раз мне даже пришлось отбросить ее от себя. Наконец она, тяжело дыша, легла у невольничьего колышка и протянула ко мне руку. Я подошел, взял ее за плечи и рывком поднял на ноги. Глаза ее были полны страха. — Ну что ж, — сказал я, — для начала неплохо. А сейчас ты узнаешь, как нужно по-настоящему танцевать перед мужчиной. — Господин… — проговорила девушка упавшим голосом. — Стань в ту же позу, с какой ты начинала танец, — велел я. Она немедленно исполнила мое требование. Я дернул кожаный ремень у ее горла. — Помни о привязи! Это — символ твоего рабства. Ты должна использовать ее в танце. Можешь ненавидеть привязь, можешь любить, можешь бороться с ней, можешь ласкать ее. И необязательно все время танцевать на ногах. Это можно делать и стоя на коленях, лежа на боку, на животе или на спине. Главное — ни на миг не забывай, что ты — рабыня. — Ты приказываешь мне танцевать перед тобой? — Да. Сейчас, рабыня, ты исполнишь для меня танец с привязью. И если он мне не понравится, ты будешь избита до полусмерти. А может, и до смерти. — Да, господин, — пролепетала она, охваченная ужасом. Я хлопнул в ладоши, и девушка начала танец. Я знал, что ее никогда не учили танцу с привязью, одному из самых распространенных рабских танцев на Горе, но импровизировала она великолепно. Я склонен думать, что способность к чувственному танцу заложена в женщине на уровне инстинкта. Женщина генетически предрасположена вести себя как самка, желающая привлечь самца. В танце она имитирует страстные призывы и любовные движения. Рабыни обучаются танцам во много раз быстрей, чем всему остальному. Это можно сравнить с овладением речью. Естественный отбор требует, чтобы развитие речи шло опережающими темпами, поскольку это необходимо для выживания. Видимо, то же произошло и с эротическими танцами. Я не сводил глаз с белокурой дикарки. Танцевала она превосходно. Человек — существо биологическое. Культурные и моральные ценности не созданы природой, они выдуманы в незапамятные времена людьми невежественными, суеверными, неполноценными физически, а то и умственно. Многие воспринимают культуру и мораль как неотъемлемую часть мироздания. Между тем современная наука свидетельствует, что эти ценности безнадежно устарели. Давно пора понять, что мораль и культуру не получают в наследство в готовом виде, но создают и выбирают. Это не музейные ценности, а орудия, с помощью которых человек улучшает и украшает свою жизнь. Радоваться жизни естественно, а вовсе не постыдно. — Наконец-то ты превращаешься в женщину, — сказал я. Она опустилась на правое колено, вытянула левую ногу и принялась ласкать ее обеими руками. Я видел, как дрожат ее губы. — Танцуй, рабыня! — велел я. — Не останавливайся! — Да, господин. Я с восхищением наблюдал за ней. Занятно, но эротические танцы существуют в самых суровых и консервативных цивилизациях. Женщины танцуют их во сне и порою даже наяву. Какое потрясение испытывает обнаженная девушка, когда, проходя мимо зеркала в своей спальне, случайно подмечает движения, которым ее никто никогда не учил! Неужели это я? Неужели я могу так? Наступает момент, когда она, уже по собственной воле, сбрасывает одежду, подходит к зеркалу и, еще не понимая, что с ней происходит, начинает танцевать. Движения ее становятся все откровенней и бесстыдней. Тысячи лет назад первобытные женщины так же танцевали перед мужчинами в пещерах, озаренных светом факелов. Это танец самки, танец рабыни. Тяжело дыша, она в изнеможении падает на ковер и, прижимаясь к нему всем телом, шепчет: «Я хочу Господина!» Я встал, скрестив руки на груди. Не прекращая танцевать, девчонка принялась лизать и целовать мое тело. Я грубо схватил ее за плечи. — Пожалуйста, не бей меня, господин! — взмолилась она. Я подволок ее к невольничьему колу и поставил на колени. — Ты неплохо танцевала, рабыня. — Благодарю тебя, господин! — Кто ты? — спросил я. — Рабыня. — Рабыня и только рабыня? Она смотрела на меня, трепеща от желания. Скрытая в ней рабыня наконец-то выбралась из темницы на солнечный свет. — Да, господин, — ответила белокурая дикарка. — Я рабыня и только рабыня. Она откинула голову, задыхаясь от счастья; затем нагнулась, обняла мои ноги и принялась покрывать их поцелуями — сперва колени, затем стопы. Я чувствовал ее горячие слезы и шелковистые волосы. — Да, да, — шептала она. — Я рабыня, рабыня и только рабыня. Я понял, что она никогда больше не вернется в свой каменный мешок. Белокурая дикарка подняла голову. В глазах ее стояли слезы. — Спасибо тебе, господин! — прошептала она. Я ухватил ее за волосы и рывком поставил на ноги. — Ты — моя рабыня. Ты — рабыня всех мужчин. — Да, мой господин. Я свободна, — выдохнула белокурая дикарка. — Наконец-то свободна! — Думай, что говоришь, рабыня! — Да, господин. — Она испуганно умолкла, затем нерешительно посмотрела на меня: — Но я чувствую себя такой свободной! — В каком-то смысле ты свободна, а в каком-то — нет. Ты свободна во всем, что касается сферы чувств. Ты наконец призналась самой себе в том, что ты — истинная рабыня; отсюда и ощущения счастья, легкости, свободы. Теперь ты в ладу с собой. Но не забывай, что ты рабыня и во всем зависишь от милости своих хозяев. — Да, господин. Я больно дернул ее за волосы. — Ой! — Ты по-прежнему считаешь, что ты свободна? Она зарыдала. — Нет, господин, нет! Я отпустил ее и лег на траву. — Я очень, очень счастлива… Я молчал. — Я хочу полностью зависеть от милости мужчины… — прошептала она, устраиваясь рядом. — Господину понравился мой танец? — Да. — Как еще я могу доставить удовольствие господину? Я подмял ее под себя. — Да, господин… — Никогда в жизни, господин, я не была так счастлива, как в эту ночь, — прошептала блондинка. Она лежала на боку, спиной ко мне. Я связал ей руки. — Тебя будут звать Дженис, — сказал я. — Спасибо, господин. В эту ночь я брал рабыню несколько раз; и всякий раз она содрогалась в бурных оргазмах, кричала и плакала от счастья, неустанно шепча: «Я твоя, господин, твоя, твоя…» — Я и не знала, что можно испытывать такое, господин, — сказала она потом. — Эти ощущения доступны только рабыням, — объяснил я, — только женщинам, которые чувствуют себя собственностью мужчин и потому отдаются им целиком и самозабвенно. — Я понимаю, господин. — Свободной женщине никогда не испытать того, что испытала ты, — продолжал я, — потому что она сама себе хозяйка и не знает, что значит всецело принадлежать мужчине. — Да, господин. — Тебе понравились твои новые ощущения? — Это счастье, — прошептала она и добавила: — Пожалуйста, господин, возьми меня еще раз. Я снизошел до ее просьбы. Потом я проверил узлы. Запястья рабыни были надежно связаны. — Спасибо тебе за то, что ты дал мне имя Дженис, — сказала рабыня. — Мне нравится это имя, — сказал я. — Да и звать тебя будет удобнее. — Да, господин. — Она перевернулась на правый бок, лицом ко мне. — Я буду счастлива называться Дженис. Теперь это имя рабыни. Раньше так звали спесивую и самоуверенную земную девчонку. В ее глупую голову и прийти не могло, что когда-нибудь она станет невольницей. Как я рада, что господин нарек ее тем же именем! — Помимо всего прочего, — сказал я, — Дженис — красивое имя и очень подходит рабыне. — Я постараюсь быть достойна его, — сказала она. — Если ты не будешь достойна, — усмехнулся я, — его у тебя отберут. — Да, господин. Свободные женщины Гора, разумеется, никогда не меняют имени, даже после церемонии заключения Свободного Союза, когда люди по собственной воле решают жить вместе. На Земле женщина, вступая в брак, обычно меняет фамилию. С точки зрения горианских законов, статус замужней землянки выше, чем у рабыни, но ниже, чем у женщины, заключившей Свободный Союз. Ну, а имя рабыни — это все равно что кличка животного. Порой рабынь и вовсе оставляют безымянными. Нечего и говорить, что имя рабыни принадлежит не ей, а господину и служит для его услады — как и сама рабыня. Некоторые мужчины нарекают всех рабынь одинаково; другие могут наградить прилежную рабыню каким-нибудь красивым именем; иные, напротив, наказывают нерадивую рабыню тем, что дают ей оскорбительное и жестокое прозвище. Но в основном рабынь называют именами, один звук которых уже возбуждает мужчин. Какие именно имена считаются красивыми и волнующими — это вопрос культуры и традиций. Многие земные женщины удивились бы, узнав, что их простые незатейливые имена, такие, например, как Джейн или Элис, звучат для горианина дивной музыкой. Правда, гориане произносят эти имена на свой лад. Я, кажется, уже упоминал о том, что земные женские имена необычайно распаляют горианских мужчин. Я сам однажды видел, как мужчина, едва услышав из уст торговца имя рабыни — Хелен, тут же купил ее и, не в силах сдержать страсти, изнасиловал прямо на рынке, в проходе между торговыми рядами. Понятно, что рабыни, переходя от одного хозяина к другому, меняют имена не реже, чем ошейники. — На Горе именем Дженис называют рабынь? — спросила девушка. — Да, — ответил я. — Тебе это не нравится? — Что ты, господин! — воскликнула она. — Это прекрасно! Она склонилась надо мной с туго скрученными за спиной руками и нежно поцеловала. — Я хочу спать, рабыня. — Да, господин. Я проснулся внезапно и не сразу понял, что разбудило меня. Постепенно до меня дошло, что происходит. До рассвета оставалось не меньше ана. Она подняла голову с моего живота. Лица ее я не видел — костер уже догорел, — но голос звучал испуганно: — Пожалуйста, не бей меня, господин! — Можешь продолжать, — разрешил я. Она снова прижалась ко мне. Глаза мои уже привыкли к темноте; я видел ее спутанные за спиной руки, кожаную петлю нагорле… — Подожди, — приказал я. Она послушно приникла щекой к моему животу. — Прости, господин, за то, что я потревожила твой сон. Я знаю, я не должна была делать этого. Высеки меня, если пожелаешь. — Я не сержусь на тебя. — Я знала, что ты можешь наказать меня, но ничего не могла с собой поделать. Я так слаба… Мои желания сильней меня. — Я не сержусь, — повторил я. — Но ты не должна делать этого часто. Я сам скажу, когда и как доставить мне удовольствие. — Но как же мои желания? — Твои желания, — ответил я, — я удовлетворю, когда сочту нужным. И если сочту нужным. — Да, господин. — Для тебя совершенно естественно лежать во тьме, терзаясь одиночеством и изнывая от страсти. При этом ты не смеешь потревожить сон господина. Ведь ты — рабыня. — Да, господин. Можно ли мне, хотя бы изредка, молить тебя о том, чтобы ты овладел мною? — Конечно. Она принялась ласкать и целовать меня. Я лежал на спине, глядя в светлеющее небо и вслушиваясь в лесные шорохи. — Как ты прекрасен, господин! Как ты силен! Как сладостно твое тело! Я молчал. — Ты сердишься на меня, господин? — Нет. — Мне так нравится целовать тебя… — Она снова прижала голову к моему животу. — Не останавливайся, рабыня, — велел я. Блондинка подняла голову и попыталась что-то сказать, но я схватил ее за волосы и снова прижал к себе. — Тебе сказано: не останавливайся…. Неплохо, — похвалил я через некоторое время. Она застонала. — Ты уже многое умеешь. Она снова издала стон — тихий и жалобный. Не отпуская ее голову, я приподнялся и сел, затем встал на ноги. Блондинка тоже привстала с колен, всхлипывая и задыхаясь. Как дивно хороша была она сейчас, как светилась в предрассветной мгле ее маленькая белая фигурка, как прекрасны были ее связанные за спиной руки, ее хрупкая шейка, захлестнутая петлей!… Я с наслаждением вдохнул прохладный лесной воздух. Рабыня не сводила с меня глаз. — Я люблю тебя, господин! Не без труда я заставил себя вспомнить, что это всего-навсего рабыня. Я лег рядом с ней, утер ей рот тыльной стороной руки и поцеловал в лоб. Затем я провалился в забытье. Через четверть ана она снова почувствовала мое желание. — Ты силен, господин! — Ты прелестна, рабыня. — Ты говорил, что я могу просить тебя овладеть мною? — Я и так собираюсь это сделать. Тебе незачем просить. — Но я хочу! Можно? — Конечно, — улыбнулся я. — Умоляю тебя, господин, возьми меня! — прошептала она. — Ты восхитительна, — сказал я. — Мужчины бы многое потеряли, если бы ты не была рабыней. — Но ведь я — рабыня, — рассмеялась она. — Мужчины могут купить меня и делать со мной все, что пожелают. Я поцеловал ее. — Снизойдешь ли ты до просьбы своей трепещущей рабыни, господин? — Может быть. — Я должна молчать, — догадалась она, — и ждать твоего решения? — Это разумно, — похвалил я. — Ты можешь избить меня, если пожелаешь, правда? — Разумеется. — Я так хочу тебя, господин! — Ну что ж, посмотрим, насколько сильно ты меня хочешь. — Я погладил ее тело. Она в блаженстве запрокинула голову: — Видишь, господин, я не солгала тебе. Маленькое горячее тело сладострастно вздрагивало. — Вижу. — Разве я не готова принять в себя господина? — Готова. — Как земная женщина? — спросила она. — Нет, — ответил я, — как горианская рабыня, трепещущая при малейшем прикосновении мужчины. — Это правда, господин. Я больше не земная женщина. Я всего-навсего маленькая горианская рабыня. — Любящая и покорная? — Да, господин. Я поцеловал ее. — Если бы мне хватило смелости, — пролепетала она, — я бы еще раз попросила тебя овладеть мною, господин. — Ну что ж, попробуй. — Пожалуйста, господин, возьми меня! — Настоящая рабыня! — похвалил я. — Да, господин. — Как ты хочешь, чтобы я взял тебя? Она прижалась ко мне всем телом: — Возьми меня как обезумевшую от страсти ничтожную рабыню! — Ты не ничтожная рабыня. У тебя есть рыночная цена. За прошедшую ночь она весьма повысилась. — Я настоящая рабыня? — Настоящая, — подтвердил я, — настоящая рабыня, которая извивается и стонет от вожделения — Да, господин. Я сжал ее голову в ладонях и впился губами в шею. — Умоляю, господин, войди в меня! — Нежно? — Нет, господин, — жарко прошептала блондинка, — грубо и безжалостно! — Как это было прекрасно, — вздохнула она. — Есть много способов наслаждаться женщиной, — сказал я. — В том числе много способов брать ее грубо и безжалостно. — Наверное, свободным женщинам это неведомо. — Наверное. Не знаю. И знать не хочу. — Я нежно поцеловал ее. — Спи, рабыня. Уже почти рассвело. — Хорошо, господин. — Господин! — шепотом позвала она. — Уже утро! Я проснулся и приподнялся на локте. В солнечном свете ее тело казалось еще прекрасней. Нежную шею стягивала кожаная петля, руки были связаны за спиной. — Скоро в путь, — сказал я — Да, господин. Выглядела блондинка великолепно. Еще вчера она была просто порабощенной женщиной. Сегодня она стала настоящей рабыней. — Господин? Я взял ее за лодыжки и развел ноги в стороны. — Да, мой господин… Потом я встал. Она с обожанием смотрела на меня снизу вверх. — Я люблю тебя, господин. — Тебя много раз будут продавать и покупать, рабыня, и у тебя будет много господ. — Я постараюсь любить их всех. — Это будет очень разумно с твоей стороны. — Да, господин. Когда-нибудь, подумал я, она встретит своего любимого господина и станет для него идеальной, любимой рабыней. Порой мужчине стоит увидеть обнаженную, закованную в цепи девушку, как в тот же миг он понимает, что она предназначена для него, что именно эту рабыню он искал всю жизнь. Бывает, что девушку, стоящую на коленях перед новым хозяином, охватывает странное чувство. Господин защелкивает ошейник у нее на горле, а она смотрит ему в глаза, потом в смятении опускает голову, и губы ее дрожат. Она уже знает, что перед ней — ее любимый господин, для которого она станет самой желанной рабыней. Я смотрел на девушку, лежавшую у моих ног. Когда-нибудь и она встретит человека, для которого станет любимой рабыней. А до тех пор ее будут покупать и продавать, обменивать и передавать из рук в руки. Она познает радости и горести рабства, и все это не будет иметь ровно никакого значения, потому что она — всего-навсего рабыня. Я пнул ее ногой и приказал: — Встань! — Да, господин. Она стояла, обнаженная, со спутанными за спиной руками, и смотрела, как я ем жареного тарска, стряхивая с него муравьев. Закончив, я отвязал рабыню от невольничьего кола и поволок к кострищу. — Встань на колени и ешь. Она повиновалась. Затем я подвел ее к веерной пальме и приказал: — Пей. — Да, господин. Пока она, стоя на коленях, утоляла жажду, я уничтожал следы нашей ночевки. Я даже выкопал невольничий кол, спрятал его в зарослях и тщательно разровнял землю. Незачем кому бы то ни было знать, что здесь привязывали рабыню. Или рабынь. Затем я сложил куски жареного мяса в мешок, отвязал рабыню, освободил ей руки и снял петлю с шеи. — Одевайся, — приказал я и швырнул ей красный лоскут — Да, господин. Она с улыбкой обернула ткань вокруг бедер, старательно подоткнула и одернула, не забыв обнажить животик. — Я нравлюсь господину? — Да. Она грациозно повела плечами и улыбнулась: — Утренний наряд рабыни. — Вообще-то, — сказал я, — обычный наряд рабыни — это ошейник и клеймо. — У меня нет ошейника! Это плохо. Зато клеймо на месте. — Да, его не снять, — ухмыльнулся я. — Да, господин. — Оно тебе идет. Кстати, откуда оно у тебя? — Один жестокий человек выжег его раскаленным железом. — Ах да, — сказал я. — Припоминаю. — Я люблю мое клеймо. — Рабыням это свойственно. — Оно украшает меня, правда? — Клеймо делает рабыню в тысячу раз прекрасней Но главное в нем — не красота, а значение. — Я понимаю, господин. — И что же означает твое клеймо? — Что я — рабыня. — Верно. Жалкая, беспомощная, которая во всем зависит от господина, служит ему и всецело повинуется. Я раскрыл объятия, и она приникла к моей груди. — Нам нужно спешить, — сказал я и положил ее на землю. Она просияла. — Ты хочешь взять меня, господин? — Да. Я погрузил ей на плечи мешок с мясом Она пошатнулась, но тут же выпрямилась. — Кажется, я знаю, почему рабыни не хотят бежать от своих хозяев, — задумчиво проговорила она. — Почему же? — Потому что мы любим их и хотим доставлять им наслаждение. Я развернул ее за плечи и толкнул в сторону лагеря. В руке у меня был кожаный ремень, который ночью служил привязью. Я глянул на небо. Солнце уже поднялось высоко. — Хар-та, каджейра! Поторапливайся, рабыня! — Я стегнул ее ремнем по спине. — Да, господин!35. ПЕРЕПАЛКА РАБЫНЬ
— Пожалуйста, господин, не связывай меня сегодня на ночь! — взмолилась Тенде. — Замолчи, — приказал Кису. Он швырнул девушку на землю, лицом вниз, надежно стянул запястья и лодыжки веревкой и привязал к дереву в нескольких шагах от костра. Миновала неделя с того дня, как мы увидели с вершины водопада флотилию Билы Хурумы. — Ты забыл привязать меня на ночь, господин? — спросила Дженис. — Да, — ответил я, — забыл. — Ты и вчера забыл это сделать. — Верно. — И ты не будешь меня привязывать? — Нет, — сказал я. — Беги, если посмеешь. — Не посмею, — улыбнулась она, — и не хочу. — Ложись сюда, — приказал я. Она улеглась и положила голову на мое бедро. Тенде тем временем отчаянно пыталась сесть. Наконец ей это удалось. — Дженис! — зашептала она. — Дженис! Дженис отползла от меня и, приблизившись к Тенде, старшей рабыне, встала перед ней на колени. — Что, госпожа? — Можно мне поговорить с тобой? — Конечно, госпожа! Тенде тоже попыталась встать на колени. Я понял, что она хочет говорить о своем господине. — Как мне научиться лучше ублажать Кису? — Ощущаешь себя настоящей рабыней? — О да, — кивнула Тенде. — Я чувствую это всем своим существом. — Тогда и служи господину всем своим существом. Отдавайся ему с пылом истинной рабыни. — Я стараюсь, — сказала Тенде. Обе девушки говорили на горианском. Кису попросил меня, чтобы Дженис и Элис занялись с Тенде языком. Я согласился. За несколько недель нашего путешествия чернокожая рабыня научилась бегло говорить по-гориански. Она все схватывала на лету. Кису тоже много чему научился за эти дни. Безусловно, ему доставляло удовольствие наблюдать за тем, как некогда надменная и спесивая Тенде прилежно осваивает новый язык, повинуясь его приказу. Дженис вернулась и снова устроилась на моем бедре. — Меня-то он не забыл привязать, — с горечью выговорила Элис. Она стояла на коленях, со спутанными за спиной руками, привязанная к тому же дереву, что и Тенде. — Замолчи, Связанная Рабыня, — презрительно рассмеялась Дженис. — Развяжи меня, господин, — всхлипнула Элис. — Позволь мне услужить тебе! — Я сама услужу ему! — огрызнулась Дженис. — Разреши мне служить тебе, господин! — не унималась Элис. — Заткнись, не то я глаза тебе выцарапаю! — Когда меня развяжут, — прошипела Элис, — я тебя на куски разорву! Подобные перепалки между рабынями — не редкость. Наблюдать за ними забавно, но порой утомительно. Многие мужчины держат по нескольку рабынь, и не только для того, чтобы разделить между ними хозяйственные заботы, но и потому, что каждая ревностно стремится ублажить господина лучше, чем ее соперницы. Любая девушка предпочтет в одиночку выполнять самую тяжелую и грязную работу, лишь бы быть единственной рабыней в доме. В сражениях за благосклонность хозяина победительница обыкновенно становится рабыней для утех, а проигравшая — рабыней для трудов. Я, правда, считаю, что любая рабыня становится красивее, если заставить ее трудиться не разгибая спины. Девчонка, которая стирает, моет полы, готовит еду для господина, лучше понимает, что значит быть рабыней. Мои любимые рабыни получают свою долю домашней работы сполна, а если мне того захочется, то и с лихвой. Взять хотя бы пылкую темноволосую Веллу. Как она хороша, когда, согнувшись в три погибели над тазом с бельем, в коротенькой белой тунике без рукавов, утирает тыльной стороной ладони пот со лба или когда на четвереньках скребет полы в коридоре, обнаженная и закованная в цепи! Помнится, один из моих гостей не сразу поверил, что хорошенькая рабыня в шелковой белой тунике, прислуживающая ему на пиру, — это та же замарашка, которую он пнул ногой в коридоре пару часов назад. Я сорвал с Веллы шелковую накидку, поставил ее на четвереньки, и только тогда он ее узнал. А когда я приказал девчонке станцевать перед гостями, его удивлению вообще не было предела. «Ты заставляешь такую великолепную рабыню мыть полы?!» — «Да», — ответил я. «Но почему?!» — «Потому что мне так хочется». — Господин, умоляю! — надрывалась Элис. — Заткнись! — крикнула Дженис. Стычки между мужчинами бывают серьезными и даже опасными; злобные перебранки ревнивых рабынь скорее смешны. Да это и понятно — кто они, как не маленькие зверушки? — Я сумею ублажить тебя лучше, чем она! — взмолилась Элис. — Не сможешь! — огрызнулась Дженис. — Нет, смогу! — Если ты такая страстная рабыня, — злорадствовала Дженис, — почему же ты сидишь на привязи, как домашний тарск, а я лежу в объятиях господина? Элис разрыдалась, тщетно пытаясь вырваться из пут. — Думаешь, ты лучше, чем она? — спросил я Дженис. — А разве нет, господин? — Нет. Я спутал руки Дженис за спиной, подвел ее к невольничьему шесту и привязал рядом с Элис. Дженис набросилась на подругу с упреками: — Видишь, что ты наделала! Теперь мы обе привязаны! Элис воспрянула духом. — Спать, рабыни! — приказал я. — Да, господин, — хором ответили девушки, Элис — с радостью, Дженис — с досадой. — Ты чем-то недовольна? — спросил я у Дженис. — Нет, господин, — быстро ответила она. — Пожалуйста, не бей меня! — Рабыня, — процедила Элис. — Да, рабыня! — ответила Дженис с вызовом. — Это я — настоящая рабыня, а не ты. — Нет, это я — настоящая! — А ну-ка спать! — прикрикнул я. — Да, господин, — сказала Элис. — Да, господин, — сказала Дженис.36. ОБЛОМКИ КОРАБЛЯ. МЫ СНОВА ДВИЖЕМСЯ ВВЕРХ ПО РЕКЕ
— Глядите! — воскликнул Айари. Мы опустили каноэ и уставились на корму разбившейся о скалы речной галеры. Из воды торчали прокаленные солнцем, сухие и горячие обломки досок. Ниже застряла сама корма — черная, со свернутым на сторону рулем. Я подошел поближе. На судне конечно же ничего не осталось. — Его, должно быть, долго несло течением, — сказал Айари. Я кивнул. Помнится, много дней назад мы выловили из реки ящик, битком набитый товаром. Никаких следов кораблекрушения мы тогда не обнаружили. В конце концов, ящик мог просто вывалиться за борт. Выходит, у Шабы осталось только две галеры… Я уперся спиной в обломки судна и вытолкнул их из расщелины. Течение тотчас подхватило их и понесло вниз, на запад. Я вернулся на берег. — Молодец, — сказал Кису. — Незачем туземцам видеть, что здесь проходили чужаки. Так и нам будет спокойней. Я оглядел берег. В лесу, казалось, все было тихо. — Правильно, — согласился я. — Но у меня была и другая причина. — Какая? — спросил Кису. — Это корабль. Точнее, то, что от него осталось. Корабли должны быть свободными. Как мог я объяснить охватившее меня чувство Кису, никогда не видевшему сияющих волн Тассы? — Но ведь меня ты не освободишь, господин? — спросила Дженис. — На колени, — приказал я. Она опустилась на колени. — Ты — женщина. Удел корабля — свобода. Твой удел — рабство. — Да, господин. — Подними поклажу, — велел я. Она подняла увесистый тюк и взвалила его себе на спину. — Выпрямись. — Да, господин. Мы с Кису и Айари подняли каноэ и снова двинулись вверх, мимо грохочущего водопада.37. МЫ НЕ ПРОДАЕМ ТЕНДЕ
Вождь сидел на низкой скамье скрестив ноги. Кису протянул ему ожерелье из лилового стекла, но вождь хмуро покачал головой и указал на Тенде. Тенде, со связанными за спиной руками, стояла на коленях рядом с Кису. После ночного разговора с Дженис, состоявшегося несколько недель назад, она стала великолепной рабыней для утех. Женщине трудно скрыть свою сущность. Вождь глазел на нее с жадным блеском в глазах. Кису качнул головой. Несмотря на то что Тенде ублажала его со всем пылом любящей рабыни, которую и плетью не отгонишь от ног господина, он по-прежнему держал ее в строгости. Тенде часто жаловалась и плакала, но Кису оставался неумолим. Обычно хозяева относятся к таким рабыням с грубоватой нежностью; Кису же обращался с Тенде жестоко, как с только что порабощенной пленницей. Ночами она горько рыдала у невольничьего шеста, но Кису затыкал ей рот пинком или ударом плети. Вождь снова указал на Тенде. Кису упрямо мотнул головой. — Идем, — шепнул Айари, не разжимая губ. Я кивнул. Мы встали и двинулись к берегу, расталкивая толпу. Вождь что-то кричал нам вслед, но мы не оглядывались. Мы столкнули каноэ на воду, прыгнули в него и поспешили прочь.38. ЧТО УВИДЕЛ В ЛЕСУ АЙАРИ
Айари вернулся к костру и с тревогой в голосе спросил: — Дженис здесь? — Конечно, — ответил я. — Где же ей быть? Дженис и Элис удивленно подняли головы. — А в чем дело? — спросил Кису. — Мне показалось, я только что видел ее в лесу. Ты не посылал ее за дровами? — Нет. — Я вскочил на ноги. — Покажи, где она тебе померещилась. — Здесь, — сказал Айари несколько мгновений спустя, указывая в просвет между деревьями. Мы огляделись. Я сел на корточки и осмотрел блестевшую в лунном свете поляну. — Следов не видно. — Наверное, — предположил Айари, — это был мираж. Игра света и тени. — Наверное, — подтвердил я. — Возвращаемся в лагерь? — спросил он. — Да.39. ЗА НАМИ НИКТО НЕ ГОНИТСЯ
— Смотрите, — сказал Айари, — еще одна деревня. За последние шесть дней мы миновали два селения, и оба раза туземцы угрожали нам с берега, потрясая копьями. Нечего и говорить, что мы старались держаться середины реки и грести как можно быстрей. — На берегу только женщины и дети, — продолжал Айари. — Кажется, нас приглашают в гости. — Приятно встретить дружественную деревню, — улыбнулась Элис. — Гребем к берегу, — сказал Айари. — Может быть, удастся раздобыть овощей и фруктов и узнать что-нибудь о Шабе. — Как я хочу заночевать под крышей, — вздохнула Дженис. По ночам, около двадцатого ана, в джунглях начинался дождь, от которого мы промокали до нитки. Мы повернули каноэ к берегу. — Интересно, где их мужчины? — спросил я. — Хороший вопрос, — мрачно произнес Кису. До берега оставалось не больше сорока ярдов. — Суши весла! — крикнул Айари. Я тоже увидел мужчин. Они прятались в прибрежных кустах. — Разворачивай! — гаркнул Кису. — Скорее! Прочь отсюда! Как только стало ясно, что мы передумали причаливать, толпа женщин и детей расступилась, и десятки мужчин с воинственными криками помчались к воде, размахивая копьями, щитами и пангами. Некоторые бросились догонять нас вплавь. Один доплыл до самого каноэ, и я треснул его веслом. — Быстрей! — кричал Кису. Мы оглянулись, ожидая увидеть погоню, но туземцы не спустили лодок на воду. — Нас никто не преследует, — сказал Айари. — Наверное, — предположила Элис, — нас просто хотели напугать. — А по-моему, — задумчиво сказал Айари, — они хорошо знают эти места и боятся идти на восток по реке. — Похоже, — кивнул я. — Что будем делать? — спросил Айари. — Двигаться дальше, — твердо ответил Кису.40. ТЕНДЕ ГОВОРИТ С КИСУ
Я смотрел на звезды, слушал шорохи джунглей и тихое потрескивание дров в костре. Тенде стояла на коленях, склонившись над Кису. Доносились звуки поцелуев. Руки девушки были спутаны за спиной; конец веревки тянулся к дереву, служившему невольничьим шестом. Лодыжки девушки тоже были связаны. Дженис и Элис уже спали. Я не стал связывать их на ночь. — Хорошо, рабыня! — Кису схватил девушку за волосы и пригнул ее голову к себе. — Молодец! Спустя некоторое время он отпустил ее голову. Девушка прижалась щекой к его животу. — Я так хочу нравиться тебе, господин! — прошептала она. — Ты мне нравишься. — Я так люблю тебя, господин! — Ты — дочь моего заклятого врага Аибу. — Нет, господин! Я — твоя покорная любящая рабыня! — Может быть. — Ты думаешь, я не такая покорная, как Дженис и Элис, мои белые сестры? — Не знаю, — сказал Кису. — Трудно судить о таких еещах. — Я такая же, как они! Я тоже рабыня, жалкая и беспомощная. — Но ты — черная, — возразил Кису. — Это не имеет значения! — воскликнула девушка. — Я такая же женщина, как они, и так же, как они, люблю своего господина. Кису молчал. — Ты ненавидишь меня, господин? — Нет. — Я нравлюсь тебе? Ну хоть чуточку? — Может быть. — Я люблю тебя! — Правильно. — Неужели ты совсем не веришь мне? — упавшим голосом спросила Тенде. — Не знаю. Это от меня не зависит. — Странно, — сказала она. — Белые рабыни привольно спят рядом со своим господином, а я связана по рукам и ногам, хотя я люблю тебя не меньше, чем они — его. Кису молчал. — Почему, господин? — Потому что я так хочу. — Как мне убедить тебя в моей любви? Как завоевать твое доверие? — Хочешь, чтобы я выпорол тебя плетью? — Нет, господин. Кису повернулся, схватил ее за плечи и опрокинул на спину. — Девушка просит господина о самой малости — развязать ее и позволить ей спать у его ног. Ты думаешь, я хуже, чем белые рабыни? — Нет, — сказал он. — Ты не хуже и не лучше. Все вы, рабыни, одинаковы. — Но связана только я! — Да. — Господин, может быть, ты развяжешь мне хотя бы лодыжки? — А-а! — рассмеялся Кису. — Какая же ты хитрая рабыня, Тенде! Без лишних слов он овладел ею. Закончив, он не стал снова связывать ей ноги. — Почему ты решил сжалиться надо мной? — С чего ты взяла? — удивился Кису. — Просто мне надоело возиться с веревками. На рассвете я опять захочу тебя. — Да, господин, — радостно засмеялась Тенде и свернулась клубочком у его ног. Вскоре они оба уснули.41. СЕТЬ В РЕКЕ
— Осторожней! — воскликнул Айари. Прямо перед нами возникло препятствие — сплетенная из лиан сеть перегораживала реку. — Рубите сеть! — крикнул Кису. В тот же миг сзади донеслись крики. Мы обернулись. В двух сотнях ярдов от нас с обоих берегов на воду спускали каноэ. — Рубите сеть! — повторил Кису. Айари выхватил нож и что было силы ударил по сетке. Мы с Кису развернули каноэ боком к сети и тоже принялись рубить ее пангами. Крики приближались. Скрытая под водой ловушка приводилась в действие двумя плетеными канатами. Канаты крепились по обоим берегам к бревнам, которые лежали на замаскированных помостах. Если бревна повернуть — сеть натянется и перегородит реку. Мы и не заметили, как кто-то подал условный cигнал. Острая сталь наших клинков перерубила толстые лианы. — Прорываемся! — крикнул Кису. Мы втиснули каноэ в образовавшееся отверстие. Мимо просвистело и упало в воду копье. — Вперед! — кричал Кису. — Быстрее на весла, если вам дорога жизнь!42. МЫ ПОКИДАЕМ ДЕРЕВНЮ НОЧЬЮ
— Тэрл! — прошептал Айари. — Что? — откликнулся я. — Нужно бежать из этой деревни. Мы шли по реке уже четыре месяца, считая с того дня, увидели с вершины водопада корабли и каноэ Билы. Мы даже не знали, гонятся ли за нами или давно отстали. Следов Шабы тоже не было видно. Миновал месяц с тех пор, как мы попали в сеть на реке и ускользнули в темноте от преследователей — те не рискнули пускаться в погоню ночью. Невозможно описать словами и малую толику того, что повидали мы за это время на великой реке. Сама по себе река кажется огромным сказочным миром; что уж говорить о ее берегах, о растительном и животном царстве, о диковинах, которые возникают перед тобой на каждом шагу Река, бескрайняя и необузданная, точно сверкающая дорога, вела нас в самое сердце доселе неведомых земель, изобилующих несметными богатствами. Я не географ и потому могу лишь догадываться о том, какие сокровища окружали меня. На прибрежных скалах блестели жилы меди и золота. В воде и в лесах жизнь била неиссякаемым ключом. Джунгли являли собой кладезь древесины и лекарственных растений Река открыла нам поистине новый мир — прекрасный, величественный и грозный. — Что-то не так? — спросил я. — Как только стемнело, я отправился погулять… — Ну и что? — …и обнаружил мусорную свалку. — Прямо в деревне? — Да. — Странно, — задумался я. Обычно деревенская свалка располагается за околицей. — Я тоже решил, что что-то здесь нечисто, и как следует осмотрел ее, — сказал Айари. — И что же? — Там человеческие кости, — проговорил Айари упавшим голосом. — Теперь понятно, почему у них свалка прямо в деревне. — Вот-вот. Иначе чужаки могут ее увидеть раньше, чем надо. — Мне сразу показалось подозрительным их дружелюбие, — усмехнулся я. — Не помню, когда вообще я последний раз видел такой радушный прием. Кстати, мне аборигены сразу не понравились из-за зубов. Они у них острые и длинные, как у зверей. — Никогда не доверяй человеку, пока не узнаешь, что он ест, — глубокомысленно заметил Айари. — Где они сейчас? — Не спят. Собрались в хижине. — Я разбужу Дженис и Элис. А ты поднимай Кису и Тенде. — Я мигом, — шепнул Айари. Через несколько ен мы украдкой выбрались из деревни и бесшумно спустили каноэ на воду. На берегу вспыхнули факелы и послышались вопли бессильной ярости, но мы были уже далеко.43. ТАЛУНЫ
— Посмотри, какой здоровый! — изумился Айари. — Вряд ли он набросится на каноэ, — сказал Кису. Айари замахнулся веслом, и чудовище, плеснув хвостом по воде, ушло в глубину. — Я уже видел похожих, — сказал я, — но те не превышали шести дюймов. Существо же, которое только что вынырнуло около нас, имело добрых десять футов в длину и весило не меньше тысячи фунтов. Пучеглазое и чешуйчатое, с огромными мясистыми грудными плавниками, оно дышало как легкими, так и жабрами. Этим оно напоминало гинтов — крошечных рыбок, которые нежатся под солнышком на корнях деревьев и даже на спинах тарларионов. Внезапно до нас донесся отчаянный крик: — Люди! Помогите! Сжальтесь надо мной! Помогите, люди! — Господин, смотри! — ахнула Элис. — Белая девушка! На берегу действительно была белая девушка — темноволосая, с длинными стройными ногами, в коротком одеянии из шкур. На запястьях болтались обрывки веревок, точно ей удалось освободиться от пут. Она со всех ног бежала к воде. — Пожалуйста, помогите! Спасите меня! Я окинул взглядом наряд девушки и не без удивления заметил золотой браслет и ожерелье из зубов хищника. Кроме того, на ней был пояс с короткими ножнами. Ножа, однако, я не увидел. — Спасите меня, благородные господа! Девушка забежала в воду и жалобно протянула к нам руки. Она была весьма недурна собой. Я глянул на берег. Там, откуда появилась беглянка, плотной стеной смыкался лес. Мы с Кису не сговариваясь налегли на весла. — Господин! — воскликнула Дженис. — Вы ведь не оставите ее здесь? — Прикуси язык, рабыня! — приказал я. — Да, господин. — Она приглушенно всхлипнула и, следуя нашему примеру, взялась за весло. — Пожалуйста, помогите! — надрывалась девушка. Наше каноэ быстро удалялось от берега. — Господин! — снова взмолилась Дженис. — Замолчи, рабыня! — Да, господин. — Глядите! — крикнула Элис. — Вон еще одна! Белокурая девушка, прикованная цепями к столбу, отчаянно извивалась, пытаясь избавиться от оков. На ней были такие же одежды из шкур и ожерелье, только браслетов оказалось два — на руке и на левой лодыжке. Мы извлекли весла из воды. — Хороша, — ухмыльнулся Кису. — Да, — кивнул я. — Помогите! — кричала вторая девушка. — Помогите! Спасите! Меня бросили здесь умирать! Пожалуйста, спасите! — Господин, сжальтесь над ней! — умоляла Дженис — Вы не можете оставить ее здесь на верную смерть! — По-моему, мы и так слишком задержались, — нахмурился Кису. — Места здесь опасные. — Согласен, — сказал я. — Пожалуйста, благородные господа, не бросайте здесь этих несчастных! — не унималась Дженис. — Пожалуйста, господин! — хором затянули Тенде и Элис — Вот дуры! — сплюнул Кису. — Неужели не видно, что это ловушка? Глаза Тенде округлились от удивления. — Господин… Кису расхохотался. — Господин, прошу тебя, объясни, что происходит! — попросила Дженис. — Во-первых, они говорят по-гориански. Значит, это не туземки. Вы могли бы и сами догадаться, хотя бы по цвету кожи. Во-вторых, веревки на запястьях у темноволосой чересчур длинны. Для того чтобы связать женщине руки, не важно, сзади или спереди, с лихвой хватает восемнадцати дюймов. К тому же принято связывать обе руки вместе. — А вдруг она была привязана к дереву, — возразила Дженис. — Может быть. Но веревка явно отрезана, а не перетерта. О чем это говорит? — Не знаю, господин… — Идем дальше, — продолжал я. — Обрати внимание на пояс и ножны от кинжала. Ты можешь представить злоумышленника, который оставит на жертве всю эту сбрую? — Нет, господин… — Далее. На обеих — дорогая одежда и украшения. Когда женщин берут в плен, с них в первую очередь срывают одежду. На то есть много причин: надо убедиться, что женщина не прячет на себе оружия; дать ей понять, что она — пленница; посмотреть на добычу; прикинуть, сколько она будет стоить на рынке… Об украшениях, тем более золотых, и говорить нечего: они тотчас становятся добычей мужчины. Потом, конечно, он может, если пожелает, украсить ими свою новую рабыню. У этих красоток одежда в полном порядке. Ясно, что никто не нападал на них и не пытался раздеть. И заметь: одеты они не в репс и не в полотно из коры, а в дорогие меха. Такие наряды носят свободные женщины, большей частью охотницы. Кису добавил: — Да, на пленниц они не похожи. Что-то я не вижу у них ни синяков, ни ссадин. Я кивнул. Попадая в плен, свободные женщины нередко отказываются признать полное и безраздельное господство мужчин. В таких случаях не обойтись без плетки. — Эти девки явно не те, за кого себя выдают, — продолжал я. — Взгляните на ту, у столба. Руки ее связаны за спиной, впрочем, утверждать, что они связаны, я не стану. А ведь привязывая рабыню к столбу, ей обычно выворачивают руки, чтобы подчеркнуть красоту груди. И наконец, кто в здешних лесах станет приковывать женщину к столбу цепями? — Сжальтесь! Помогите! — вопила тем временем блондинка. — Сколько времени ты так стоишь? — крикнул я. — Уже два дня! Спасите! — Ну, убедились? — повернулся я к рабыням. — Посмотрите, как она выглядит! Похожа она на женщину, простоявшую двое суток в цепях? — Нет, господин, — сдалась Дженис. — И не забывайте о тарларионах. За два дня от нее бы остались одни цепи. — Верно, господин. — Да и лес этот мне не нравится, — сказал я. — Слишком уж он густ. Наверняка там засада. — Давайте скорей уходить отсюда, — встрепенулась Тенде — Ну-ка за весла! — скомандовал Кису. — Не уплывайте! — взмолилась красотка в цепях. — Не дайте мне погибнуть! — Неужели мы можем оставить ее тут? — вздрогнула Дженис. — Можем, — ответил Кису. — Еще как можем, — подтвердил я. Дженис тяжко вздохнула. — Шевелись, — приказал я, указывая на весло. — Да, господин. — За ними! — донеслось с берега. — В погоню! Мы оглянулись. Светловолосая красотка легко выскользнула из цепей и, наклонившись, подхватила копье. Из зарослей повыскакивали другие женщины и бросились к берегу. — Может быть, сейчас, — съязвил я, обращаясь к оторопевшей Дженис, — ты изволишь грести порезвей? — Да, господин! За нами уже гнались восемь каноэ. В каждом сидело пять или шесть воительниц. На носу первого судна оказалась блондинка, которая только что корчилась в цепях, на втором была длинноногая темноволосая красотка, первой окликнувшая нас с берега. С ее запястий по-прежнему свисали обрывки веревок. — Неужели они догонят нас? — в страхе прошептала Элис. — Не думаю. В каждом каноэ — не больше шести гребцов. В нашем — тоже, но трое из них — мужчины. И правда, через четверть ана мы изрядно оторвались от преследовательниц. — Помнишь, Дженис, — сказал я, — несколько месяцев назад в одной деревне кто-то спросил, не талуна ли ты? — Да, помню. — Так вот, — продолжал я, — те, кто гонятся за нами, и есть талуны. Через половину ана погоня прекратилась, но мы упорно продолжали грести. — Я устала, господин, — пожаловалась Элис. Дженис и Тенде тоже лишились сил. Они тяжко дышали и то и дело выбивались из ритма. — Весло точно железное, — взмолилась Дженис. — Руки не поднимаются. — Я больше не могу, — всхлипнула Тенде, едва не выронив весло. — Прости, господин! — Ладно, отдохни, — позволил Кису. — Отдыхайте, — велел и я своим рабыням. Девушки бросили весла и в изнеможении опустились на дно каноэ. Я, Кису и Айари продолжали грести.44. ВСТРЕЧА С ПИГМЕЯМИ. НАШ ЛАГЕРЬ ПОДВЕРГАЕТСЯ НАПАДЕНИЮ
— Беги ко мне! — звала она, заливаясь смехом. Я стоял на берегу мелкой речной лагуны с копьем в руке. Тарларионов поблизости не было, никакая опасность не угрожала, но следовало сохранять бдительность. Дженис плескалась в лагуне. Мы отправились на охоту вдвоем. Иногда хочется остаться наедине с прелестной рабыней. — Вымойся как следует, рабыня, — крикнул я в ответ, — чтобы мне было приятней. — Да, господин! — рассмеялась она. — А ты? — Кто из нас рабыня? — Я, господин! Мне показалось, что за моей спиной раздался какой-то шорох. Не громкое шуршание, каким сопровождается появление зверя или человека, а еле слышный шелест, точно налетевший ветерок пошевелил кроны деревьев. Но никакого ветра не было! Я повернулся. Шорох смолк. Наверное, все-таки наверху дул легкий ветерок. И тут раздался пронзительный крик Дженис. В несколько прыжков я оказался на берегу лагуны. — Выходи на берег! На краю лагуны, у пролива, соединявшего ее с рекой, я увидел то, что так напугало девушку. Из воды торчала блестящая спина с огромным плавником. — Бегом на берег! — повторил я. Рыба — судя по всему, это был гигантский гинт — плеснула хвостом и скрылась под водой. — Ну же! — торопил я рабыню. Дженис принялась отчаянно грести к берегу. Оглянувшись, она снова завопила: рыба гналась за ней! Спинной плавник с четырьмя шипами стремительно рассекал воду — Скорее! — крикнул я. Задыхаясь и увязая в прибрежном иле, девушка наконец ступила на траву. — Какой ужас! — всхлипнула она и тут же опять издала душераздирающий вопль. Передвигаясь на огромных мясистых грудных плавниках, рыба выбиралась из воды на сушу. Рабыня со всех ног кинулась в лес. Я ткнул чудище в морду рукоятью копья. Но рыбина не испугалась. Она приближалась, отталкиваясь от земли мощным хвостом, хватая ртом воздух, не сводя с меня круглых навыкате глаз. Я отступил на шаг и опять ударил ее. Рыба ухватила копье зубами и бросилась на меня. Я еще раз треснул ее древком и попятился к деревьям, рассудив, что она не станет уходить слишком далеко от воды. И верно: чудище добралось до кромки леса, помедлило и принялось отступать. Сначала в воду погрузился хвост, затем — туловище и наконец морда. Я снова приблизился к краю лагуны и увидел, как рыбина шевелит плавниками под водой. Затем она плеснула хвостом и неспешно поплыла прочь. Айари и Кису называли таких чудищ гинтами. Что ж, я доверяю их мнению; но до чего все-таки не похожи эти огромные хищники на своих крохотных собратьев, обитающих к западу от здешних мест! И тут раздался вопль Дженис: — На помощь! Я кинулся в глубь леса и замер, увидев нечто необычное. Небольшую поляну окружили маленькие человечки — пигмеи. Они были в набедренных повязках, опоясанные лозой, с копьями и сетями в руках; на поясах у пигмеев висели ножи и еще какие-то приспособления. Ростом эти человечки были не выше пяти футов, и весил каждый из них не больше восьмидесяти фунтов. Темная кожа отливала медью. — Помогите! — донесся из ямы крик Дженис. Пигмеи смотрели на меня довольно дружелюбно. — Тал, — приветствовал меня один. — Тал, — ответил я. — Говорите по-гориански? — Господин! — крикнула Дженис, услыхав мой голос. Я подошел к краю ямы. В нескольких футах подо мной висела в огромной паутине Дженис. Она тщетно пыталась высвободиться; паутина раскачивалась и к тому же была липкой и скользкой. Я обернулся к пигмеям. Они вели себя вполне миролюбиво, но ни один и пальцем не шевельнул, чтобы помочь девушке. — Господин! — отчаянно вскрикнула она. Я снова посмотрел вниз. К паутине стремительно приближался гигантский каменный паук — круглый, мохнатый и черный, с жемчужными глазами и темными створчатыми челюстями. Дженис откинула голову и взвыла от отчаяния. Я осторожно спустился по склону к краю паутины и метнул в паука копье. Оно пронзило его едва ли не насквозь. Двумя передними лапами паук вытащил копье из своего тела. Несколько пигмеев тоже метнули в него копья. Паук растерянно застыл. Я спустился еще ниже, оскальзываясь на крутом склоне, и подобрал свое копье. С него стекала вязкая полупрозрачная жидкость. Паук двинулся в мою сторону. Я размахнулся и острием копья отсек ему часть членистой лапы, а затем, не давая опомниться, ткнул острием в голову. Пигмеи тем временем стали колотить паука пальмовыми листьями, чтобы отвлечь и разозлить его. Как только он отвлекся, я отрубил ему кусок другой лапы. Искалеченная тварь бросилась на меня. Я всадил копье прямо в головогрудь. Из раны хлынула жидкость; паук отчаянно забился, челюсти его смыкались и размыкались. Из боковой железы струей потекла паутина. Я нанес последний мощный удар. Пигмеи прыгали на паутину, спускались к пауку и добивали его ножами. Я вернулся на край лощинки и вытер копье влажными листьями. Пигмеи уже успели перевернуть тушу на бок и выбраться наверх. — Тал, — с широкой улыбкой сказал мне их предводитель. — Тал, — ответил я. — Господин! — жалобно позвала Дженис. Обнаженная и дрожащая, она по-прежнему лежала на паутине. — Господин, я не могу выбраться отсюда! Я протянул ей древко копья. В тот же миг пигмеи, все, как один, бросились ко мне, качая головами — Нет, нет! — кричали они, оттаскивая меня от края лощины. Я растерялся, вспомнив, как они спокойно глядели на мучения девушки, не сделав и малейшей попытки помочь, даже когда появился восьмилапый монстр. Однако, когда я стал сражаться с пауком, они без промедления поспешили мне на помощь и в конце концов прикончили эту тварь. Теперь, несмотря на все свое дружелюбие, они не позволяли мне освободить рабыню. По неизвестной причине они хотели, чтобы я бросил ее, беспомощную, в джунглях, обрек на верную смерть от голода и жажды или, скорее всего, от зубов и когтей очередного хищника. — Прочь! — приказал я пигмеям. Они нехотя отступили. Дженис свободной рукой ухватилась за древко моего копья, и я вытащил ее из западни. Она стояла рядом со мной, все еще дрожа от пережитого ужаса. И тут, к моему изумлению, пигмеи опустились перед ней на колени, склонив головы к земле. — Что это значит? — поразилась Дженис. — Похоже, они выказывают тебе знаки почтения или покорности. — Я не понимаю, — испуганно проговорила девушка. — Ах, ну да! — воскликнул я. — Теперь ясно! — Что, господин? — Встаньте! — крикнул я пигмеям. — Ну, поднимайтесь, живо! Они нерешительно поднялись с колен. Я сурово глянул на Дженис: — Что должна делать рабыня перед свободными мужчинами? — Прости, господин! Она проворно опусилась на колени. Человечки со страхом взирали на нее. — Ниже голову, — приказал я. — Целуй им ноги! Проси у них прощения за нанесенную обиду! — Простите меня, господа! — залепетала Дженис и стала целовать пигмеям ноги. Их изумлению не было предела — Встань, — велел я девушке. Пигмеи недоуменно наблюдали за тем, как я связывал ей руки за спиной. — Это рабыня, — объяснил я. Они принялись оживленно переговариваться на своем наречии. — Мы — рабы талун, — сказал мне наконец их предводитель. Я кивнул. Я уже догадался об этом. Талуны и научили их горианскому языку. — Мы охотимся для талун, ловим им рыбу, шьем одежду, прислуживаем, — пояснил один из пигмеев. — Мужчинам не пристало прислуживать женщинам, — сказал я. — Это женщины должны быть рабынями мужчин. — Мы маленькие, — возразил пигмей. — Талуны гораздо больше нас и сильней. — Все равно их можно поработить. Они всего-навсего женщины. — Помоги нам от них избавиться! — воскликнул предводитель пигмеев. — Я спешу. У меня есть дела на реке. Он понимающе кивнул. Я повернулся и пошел обратно к лагуне. За мной шла моя рабыня Дженис. Пигмеи, к моему удивлению, гуськом двинулись следом. У самой воды я подобрал юбку и бусы девушки — она сбросила их, собираясь купаться. Я надел бусы ей на шею и тщательно обернул ее бедра алой тканью, не забыв одернуть одеяние ниже пупка. Я глянул на лес, затем на закатное солнце и, решив, что охотиться уже поздно, направился в сторону лагеря. Пигмеи, как ни странно, снова последовали за мной. — Кису! — крикнул я. — Айари! Тенде! Элис! Впервые за время нашего путешествия я встревожился не на шутку. На маленькой стоянке виднелись явные следы борьбы, на траве алели пятна крови. — Их забрали люди мамба, — сказал предводитель пигмеев, — те, которые оттачивают себе зубы. На речных диалектах мамбой называют вовсе не ядовитую змею, а хищных тарларионов. Значит, люди мамба — это все равно чтолюди-тарларионы. Ясно, откуда произошло такое прозвище. Как и тарларионы, они питаются человеческим мясом. — Откуда ты знаешь, что это были люди мамба? — спросил я. — Они прошли через лес пешком, — сказал предводитель пигмеев. — Явно хотели захватить вас врасплох. — И все-таки откуда ты знаешь, что это были именно они? — Мы видели их, — сказал один из пигмеев. — Это наша земля, — добавил другой. — Мы знаем все, что здесь творится. — Вы видели, как они напали на моих друзей? — Мы не хотели подходить близко, — объяснил один из них. — Мы боялись, — подтвердил другой. — Мы — маленький народ, а они большие, и их много. — Но мы видели, как твоих людей уводили отсюда, — сказал третий. — Значит, они живы! — воскликнул я. — Да. — Но почему вы не рассказали мне об этом раньше? — Мы думали, ты знаешь. Мы думали, ты убежал и спасся. — Нет. Я просто охотился. — Если хочешь, мы поделимся с тобой мясом, — предложил пигмей. — У нас сегодня была удачная охота. — Нет. Я должен спасти товарищей. — Но людей мамба очень много! И они вооружены ножами и копьями! — Все равно я попробую. Человечки переглянулись и обменялись несколькими фразами на незнакомом мне языке, совершенно не похожем на наречия ушинди и укунгу. Закончив совещаться, пигмеи обернулись ко мне. — Услуга за услугу, — предложил их предводитель — Помоги нам избавиться от талун, а мы поможем тебе выручить твоих друзей. — Вам придется проявить отвагу, — сказал я. — Мы умеем быть отважными, когда необходимо. — Вы прекрасно владеете копьями и сетями, — сказал я. — Это нам и нужно.45. Я БЕРУ В ПЛЕН ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦУ ТАЛУН
Укрепленный лагерь талун состоял из нескольких тростниковых хижин. Ярко светили три луны. Я неслышно прокрался в лагерь и пополз вглубь. Слух мой был обострен до предела. За плотно запертой дверью одной из хижин я различил звяканье цепей. В центре лагеря располагалась хижина выше и солиднее прочих. Дверь ее была слегка приоткрыта. Я бесшумно скользнул внутрь. Лунный свет просачивался сквозь тростниковые стены и крышу. Девушка в короткой одежде из шкур спала, раскинувшись на плетеной циновке; светлые волосы ее разметались. Оружие было сложено у стены. Я невольно залюбовался не знавшими клейма округлыми бедрами. Это была та самая красотка, которая пыталась заманить нас в ловушку, извиваясь в цепях у столба. Я не сомневался, что она — предводительница талун. Именно она отдала приказ преследовать нас. К тому же у нее была отдельная хижина. Девушка беспокойно заворочалась во сне и закинула руку за голову. Бедра ее ритмично приподнимались. Она тихо застонала, мучимая желанием, — сильная самка безумно жаждала мужского прикосновения. Я улыбнулся. Днем такие женщины, как правило, суровы и безжалостны. Мужчин они ненавидят, не догадываясь об истинных причинах своей враждебности. Можно представить, в какую ярость они придут, если кто-то рискнет объяснить им, что они — всего-навсего женщины, тоскующие по властной руке господина! К сожалению, мужчины тоже не понимают этого. Чем сильнее мужчина угождает такой женщине, тем больше она на него злится; чем явственнее он пресмыкается перед ней, тем откровеннее она его презирает. Почему люди так слепы? Ведь она только и ждет, чтобы он швырнул ее к своим ногам и беспощадно подчинил своей воле. Она хочет быть женщиной, только и всего. Но как ей стать настоящей женщиной, если мужчина не желает быть мужчиной? Разве не жестоко со стороны мужчин отказывать женщинам в их самом сокровенном желании? Неужели они не видят, как прекрасны женщины в своей слабости и покорности? Я с трудом подавил жалость к светловолосой красавице. Сейчас она — враг. Девушка снова заметалась. Я выждал, пока она ляжет ровно и вытянет руки вдоль тела. Она застонала, стиснув маленькие кулачки. Великолепно будет смотреться у невольничьего шеста. Я стремительно навалился на нее и прижал руки к полу. В такой ситуации первый порыв девушки — закричать, уж в этом-то можно не сомневаться. Как только она раскрыла рот, я затолкал туда заранее скрученную валиком тряпку. Затем перевернул девчонку на живот, быстро связал ей руки за спиной и снова положил навзничь. В широко открытых глазах застыл ужас. Я ножом разрезал на ней одежду: — Это тебе больше не понадобится. Я внимательно осмотрел ее с головы да ног. Да, за такое тело можно получить хорошие деньги. Она отчаянно замотала головой и при этом невольно прижалась ко мне, дрожа от нетерпения. — Отлично, — похвалил я. Глаза ее вспыхнули негодованием. — Твои глаза говорят: «Нет», — усмехнулся я, — но тело кричит: «Да!» Бедра блондинки снова начали двигаться, голова безвольно откинулась, в глазах заблестели слезы. Внезапно она потянулась ко мне и прижалась щекой к плечу. Я грубо толкнул ее на циновку. — Ты — всего лишь приманка. Я связал ей лодыжки, взвалил на плечи и вышел из хижины. Лагерь я покинул не в обход, а через ворота, чтобы оставить четкий след.46. ТАЛУНЫ ПОПАДАЮТ В ПЛЕН. Я УЗНАЮ О СОЛДАТИКАХ
— Вон они! — кричала длинноногая темноволосая девушка. — Попались! Я пустился наутек через заросли, волоча за волосы связанную предводительницу талун. Талуны, размахивая оружием, бросились в погоню. Однако очень скоро их воинственные крики сменились воплями изумления, гнева и ужаса. Я за волосы привязал свою пленницу к стволу пальмы и вернулся к западне. Не меньше двадцати талун, толкаясь и мешая друг другу, тщетно пытались выбраться из-под огромной сети. Остальные лежали на земле, запутавшись в силках, к горлу каждой было приставлено копье. Первой я вытащил из сети длинноногую темноволосую красотку, бросил ее на живот и связал руки и ноги. Та же участь постигла вторую девушку, затем третью, четвертую… Вскоре на земле лежали, связанные по рукам и ногам, сорок две талуны. Я отвязал их предводительницу от дерева и поступил с ней так же, как и с остальными. Кляп вынимать я не стал. — Развяжите нас! — крикнула темноволосая, извиваясь в путах. — Замолчи! — сурово приказал предводитель пигмеев и приставил копье к ее левой лопатке. Девушка в страхе прикусила язык. — Снимите с них одежду и украшения! — велел я. Раздев талун, пигмеи набросили на шею каждой петлю из лозы и потащили их к длинному стволу поваленного дерева. На стволе оказались такие же петли. Женщин поставили на колени, прижали их головы к стволу и обрывками лиан связали петли на дереве с ошейниками. Сорок три обнаженные красотки застыли на коленях, связанные по рукам и ногам, с прижатыми к стволу головами. Пошевелиться в такой позе было невозможно. Вдоль ствола прохаживался взад-вперед пигмей с огромной зазубренной пангой. Многих девушек била крупная дрожь. Они понимали, что по малейшей прихоти мужчин их прелестные головки могут запросто слететь с плеч. — Ну что? — обратился я к пигмеям. — Вот они, ваши могущественные талуны! Пигмеи радостно пели и приплясывали, потрясая копьями. — В лагере талун, — сказал я, — есть хижина, в которой держат пленников. Я слышал звон цепей. Цепи явно тяжелые. Скорее всего, в них закован мужчина. Воительницы нередко держат при себе парочку сильных мужчин-рабов для особо тяжелой работы. На вашем месте я бы не снимал c пойманного мужчины цепей, не выяснив, кто он такой. Он ведь может оказаться и разбойником. Советую хорошенько обыскать лагерь, а потом сжечь его. — Так мы и поступим, — пообещал предводитель пигмеев. — А теперь пора выручать моих друзей. — Надо торопиться, — нахмурился предводитель. — Скоро на реке разразится война. — Война? — Да, — подтвердил он. — По реке идут корабли с вооруженными людьми. Местные жители собираются дать им отпор. Будет великая битва, какой прежде не бывало в этих краях. Я кивнул. Я и прежде подозревал, что туземцы наверняка объединят свои усилия против флота Билы Хурумы. — Сколько человек я могу взять с собой? — Хватило бы троих, — сказал предводитель пигмеев, — но ты нам нравишься. Поэтому с тобой пойду я сам и еще девять человек. — Это очень великодушно. Но не мало ли? Ведь нам предстоит атаковать поселение людей мамба! — Мы наймем добровольцев, — усмехнулся человечек. — Они уже здесь, рядом. — А сколько человек мы сможем нанять? — Я не сосчитаю. — Ну хотя бы приблизительно! — настаивал я. Я подозревал, что в примитивной культуре этих людей, не имеющих письменности и не склонных к абстрактному мышлению, математические понятия могут быть искажены до неузнаваемости. — Сколько листьев на дереве или песчинок на берегу, — ответил предводитель пигмеев. — То есть много? — Да. — Ты смеешься надо мной? — Нет, — покачал он головой. — Настало время солдатиков. — Не понимаю. — Идем со мной.47. НАПАДЕНИЕ СОЛДАТИКОВ. МЫ ЗАВЕРШАЕМ СВОИ ДЕЛА В ДЕРЕВНЕ МАМБА
Прошло два дня с тех пор, как вождь пигмеев вывел меня в джунгли с поляны, на которой мы оставили талун. Стоило нам совсем немного углубиться в лес, как вождь внезапно остановился и поднял руку, призывая к тишине. Я прислушался, и до меня донесся странный, уже знакомый звук — как будто легкий ветерок шелестел листьями. Точно такой же звук я слышал на берегу лагуны, но его происхождение осталось для меня тайной. Мы осторожно двинулись на звук. Он все усиливался, превращаясь в отчетливое тихое шуршание. Ветра, однако, не было… — Солдатики, — произнес вождь пигмеев. И тут я увидел их. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я понял, что означал этот звук — топот миллиардов крохотных лапок, шуршащих по листьям в подстилке джунглей. К нему примешивались и шорохи, обычно не воспринимаемые ухом — трение и щелканье сочленений миниатюрных конечностей и черных сияющих хитиновых панцирей. — Ближе не подходи, — сказал вождь пигмеев. Колонна солдатиков достигала ярда в ширину; длину же ее я не мог оценить даже приблизительно. Она растянулась по джунглям, насколько позволял видеть глаз — возможно, на несколько пасангов. Число солдатиков на марше по самым скромным подсчетам исчисляется десятками миллионов. Когда на пути появляется пища, ширина колонны увеличивается до пятисот футов. Не стоит и думать о том, чтобы перейти вброд эту живую реку. Поток солдатиков оставляет на своем пути лишь кости. — Надо идти к голове колонны, — предложил пигмей. Держась параллельно колонне, мы несколько часов шли по джунглям. На нашем пути попался ручей. Солдатики пересекли его по живым мостам, построенным из их собственных тел. Колонна неутомимых и безжалостных существ была похожа на огромную черную змею, с шелестом огибающую пальмы и скалы. — Они идут и ночью? — спросил я. — Обычно — да, — кивнул пигмей. — Даже во сне нужно быть настороже. Наконец нам удалось обогнать колонну сотни на четыре ярдов. — Дождь собирается, — сказал я, глянув на небо. — Интересно, это их остановит? — Не надолго, — ответил пигмей. — Солдатики рассеются, укроются под листьями и ветками, потом командиры соберут их, и колонна снова двинется в путь. Не успел он договорить, как небеса раскололись надвое. Сверкнула молния, загремел гром; налетевший ветер понес по небу черные тучи, завыл и загудел в ветвях. Нас накрыла плотная, темно-серебристая пелена тропического ливня. — Они охотятся? — обратился я к пигмеям, перекрикивая ветер. — Нет! — крикнул в ответ предводитель. — Они питаются падалью! — Мы можем повести колонну за собой? — Можем. — Он ухмыльнулся и почесал переносицу. Затем пигмеи улеглись спать. Я посмотрел в небо, на хлещущие струи дождя и впервые в жизни обрадовался тому, что в пути меня застигла гроза. В поселении мамба было светло как днем, раздавался барабанный бой и громкое пение. Жители деревни плясали и веселились вовсю. Мы, конечно, не смогли возглавить колонну солдатиков, зато нам удалось указать ей путь. Рано утром пигмеи поймали в силки и закололи копьями небольшого тарска. — Смотри, — показал мне предводитель, — вот и разведчики. Он бросил на землю кусок тарска. Разведчики — примерно пятнадцать — двадцать муравьев-солдатиков, которые опережали колонну ярдов на двести, — двинулись к добыче, настороженно подняв усики. Солдатики достигают двух дюймов в длину. Их укус чрезвычайно болезнен, но не ядовит. Разведчики плотным кольцом окружили кусок тарска; усики их соприкасались и подрагивали. Затем кольцо в одно мгновение рассыпалось, и солдатики поспешили назад, к колонне. — Смотри, — шепнул мне пигмей. Я с ужасом наблюдал, как стремительно колонна солдатиков расправляется с еще теплым куском. В течение дня мы вели колонну в нужном нам направлении, то и дело подбрасывая ей куски свежего, окровавленного мяса. Пигмеям пришлось здорово потрудиться. В поселении мамба было светло как днем, раздавался барабанный бой и громкое пение. Я сразу узнал эту деревню. Именно из нее мы бежали ночью несколько дней назад. Далеко за спиной у меня слышался шорох — топот миллиардов крошечных лапок. Я вымазал колья забора кровью тарска. — Мы подождем тебя в лесу, — сказал предводитель пигмеев. — Хорошо. Шорох приближался. Но обитатели деревни не слышали его из-за музыки, пения и барабанного боя. Я отступил в сторону. Колонна солдатиков потянулась через забор, точно узкая черная лента, отливающая серебром в лунном свете. Я замер, выжидая. Я знал, что, оказавшись за забором, узкая лента примется стремительно расширяться, пока не превратится в чудовищное полотнище, которое накроет собою каждый дюйм земли. Солдатики облепят все живое и неживое, жадно поглощая каждую капельку жира и кусочек плоти… Услышав первый вопль, я набросил веревочную петлю на один из кольев забора. Раздался душераздирающий крик. Я вскарабкался на забор. Мимо меня пробежала воющая от боли женщина с ребенком на руках. В деревне царила паника. Обезумевшие люди жгли землю факелами, кололи копьями, срывали с крыш пальмовые листья, пытаясь защититься от вездесущих насекомых, катались по земле… Я ощутил жгучую боль в ступне. А муравьи все ползли и ползли через забор. Деревня превратилась в шевелящийся черный ковер. Я бросился к хижине, в которой нас поселили в первую ночь, ударом ноги проломил тростниковую стену и ворвался внутрь. — Тэрл! — воскликнул Кису. Я разрубил его путы, затем освободил Айари, Элис и Тенде. Мимо с воплями мчались жители деревни — мужчины, женщины, дети. — Муравьи! — закричал Айари. Солдатики посыпались на нас сквозь крышу. Элис и Тенде завизжали от боли. — Бежим! — приказал я. — Скорей! Мы расширили дыру в стене и выбежали наружу, в шуршащую, копошащуюся тьму. Ворота были открыты настежь. Люди покидали деревню, бросая все. Одна хижина уже горела. — Кису! — крикнул я. Кису, казалось, лишился рассудка. Он бросился к костру, пылающему в самом центре дерезни, и, не помня себя от ярости, опрокинул два котла с кипятком. Люди шарахнулись в стороны, вопя от боли и ужаса. Ноги Кису были покрыты муравьями, но он словно не замечал этого. Он сбил с ног какого-то человека и вырвал у него из рук копье. — Кису, вернись! Я бросился вдогонку. Мимо меня с визгом промчался домашний тарск. Кису со звериным неистовством принялся избивать того человека древком копья. Я догадался, что это — вождь мамба. Кису в бешенстве вышиб ему зубы мощным ударом древка, затем пронзил ему живот копьем и начал колоть куда придется. Муравьи облепили Кису с ног до головы, но ему все было нипочем. Он разорвал вождю сухожилия на ногах, впился ему зубами в руку, вырвал кусок мяса и остервенело выплюнул его… Вождь еле слышно стонал, истекая кровью. Кису отшвырнул его пинком ноги и, опомнясь, поспешил ко мне. — Скорей, Кису! — крикнул я. — Поторопись. Напоследок мы оглянулись. Вождь из последних сил полз к воротам. Но жители деревни захлопнули их, надеясь хоть немного задержать муравьев.48. У НАС ПОЯВЛЯЮТСЯ ТРОЕ НОВЫХ СПУТНИКОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ — ДВЕ РАБЫНИ
Я пнул ее ногой. — Я возьму вот эту. Предводитель пигмеев распутал лодыжки светловолосой девушки и снял веревку, которая связывала ошейник с петлей на дереве. — Встань, — приказал я. Она повиновалась. Гордая предводительница талун стояла передо мной в ошейнике из лозы, со связанными руками и кляпом во рту. Кляп вынимали только для того, чтобы накормить и напоить девушку. — Опусти голову, — велел я. Она нагнула голову. Я подошел к белому мужчине — бывшему пленнику талун. Пигмеи освободили его, прежде чем сжечь лагерь. Он стоял на коленях, в ручных и ножных кандалах, соединенных цепями с грубым железным ошейником. — Ты был с Шабой. — Да. Я сидел на веслах. — Кажется, я тебя знаю? — Да, — ответил он. — Я — Тургус из Порт-Кара. Из-за тебя меня выгнали из города. Я усмехнулся: — По-моему, ты сам виноват. Это ведь была твоя идея — ограбить меня? Именно этот человек со своей сообщницей по имени Саси напал на меня в Порт-Каре, у канала, ведущего к причалу Красного Урта. Он пожал плечами. — Я же не знал, что ты из касты воинов. — Как ты оказался на реке? — Мне было приказано покинуть Порт-Кар до рассвета. Я нанялся матросом на корабль и таким образом оказался в Бази. Оттуда перебрался в Шенди, а там повстречался с агентом Шабы, который тайно подыскивал гребцов для экспедиции в эти края. Он посулил хорошую плату, и я согласился. — А где Шаба сейчас? — Не знаю даже, жив ли он. От экспедиции остались жалкие крохи. На нас нападали бессчетное количество раз — и с реки и с берега. Туземцы устраивали засады в джунглях, уводили в плен наших людей. У нас кончились все запасы. Один корабль разбился о скалы. Болезни и несчастные случаи преследовали нас… — И Шаба не повернул назад? — Шаба — бесстрашный человек. И великий руководитель. Я кивнул. С этим нельзя было не согласиться. — Как получилось, что ты отделился от него? — Когда Шаба слег от болезни, он объявил по лагерю, что все, кто хочет уйти, вольны это сделать. — И ты ушел? — Конечно. Было бы безумием продолжать путь по реке Я и еще несколько человек смастерили плоты, чтобы вернуться в Нгао и Ушинди. — И что? — В первую же ночь на нас напали. Все мои товарищи были убиты, один я спасся и пошел вдоль берега на запад. — Мужчина покосился на талун. Те по-прежнему рядком стояли на коленях, привязанные за ошейники к упавшему дереву. Руки и ноги их были туго связаны, шеи беспомощно вывернуты. — Эти женщины схватили меня и сделали своим рабом. — В подтверждение своих слов он потряс цепями. — Наверное, они держали тебя не только для тяжкой работы, но и для собственных удовольствий? — Да, время от времени они избивали меня и садились на меня верхом. — Снимите с него цепи и кандалы, — приказал я. — Он — мужчина. Обыскивая лагерь талун, пигмеи нашли мешочек с ключами. Одним из ключей Айари отомкнул кандалы Тургуса из Порт-Кара. — Ты отпускаешь меня? — спросил он недоверчиво. — Да, — кивнул я, — ты свободен. Можешь идти, куда хочешь. — Я хотел бы остаться. — Тогда ударь меня, — сказал я. — Что? — Ударь меня. — Но ты же освободил меня! — Бей! — приказал я. Он бросился на меня с кулаками. Я блокировал удар и стукнул его в живот, затем в челюсть. Он захрипел и растянулся на земле. Как только он попытался встать, я очередным ударом сбил его с ног. Четыре раза он поднимался и бросался на меня, и четыре раза я опрокидывал его наземь. Наконец он упал и уже не смог подняться на ноги. Я помог ему встать. — Мы идем вверх по реке, — сказал я. — Это безумие, — покачал головой Тургус. — Ты можешь идти куда хочешь. — Я остаюсь с вами. — Перед тобой — Кису. — Я указал на бывшего мфалме Укунгу. — Мы оба, он и я, отдаем тебе приказы, а ты их выполняешь. Усердно и беспрекословно. Кису потряс копьем. Тургус потер челюсть и ухмыльнулся. — Не беспокойтесь. Я буду выполнять ваши приказания. — Неподчинение карается смертью, — добавил я. — Понимаю. — Мы — не такие благородные господа, как Шаба. Тургус улыбнулся — На реке Шаба тоже вел себя не слишком благородно. Как и мы, Тургус прекрасно понимал, что без железной дисциплины на реке не выжить. — Мы прекрасно понимаем друг друга, не так ли? — Точно так, капитан. — Посмотри на этих женщин, — сказал я, махнув рукой в сторону талун. — Какая из них тебе по нраву? — Вон та. — Тургус без колебаний указал на длинноногую темноволосую талуну, помощницу предводительницы. В голосе его звучала угроза. — Должно быть, за время рабства ты близко познакомился с ней? — Да уж, — скривился он. — Век не забуду. — Она твоя, — сказал я. По телу девушки пробежала дрожь. — Нет! — вскрикнула она. — Не отдавайте меня ему! Пожалуйста! — Ты принадлежишь ему, — отрезал я. — Но он убьет меня! — Если ему того захочется, — пожал я плечами. — Пожалуйста, не убивай меня! — взмолилась она, обращаясь к Тургусу. — Я буду выполнять все, все, что ты пожелаешь! Тургус и бровью не повел. — Я буду самой нежной и преданной рабыней, какую только может пожелать мужчина! Дай мне шанс! Он отвязал ее от дерева, снял путы с лодыжек, рывком поставил на ноги и жестко пригнул ей голову. Обе предводительницы талун, блондинка и брюнетка, стояли рядом, глядя в землю, со связанными за спиной руками. Я извлек из трофейного мешка две пары ручных кандалов. Женщины-воительницы всегда имеют при себе подобные орудия на случай, если к ним в руки попадут рабыни. К рабыням талуны особенно жестоки и беспощадны. Они считают, что, отдавшись в рабство мужчине, женщина тем самым предает свой пол. Но я подозреваю, что дело здесь вовсе не в праведном гневе. Талуны отчаянно и злобно завидуют своим порабощенным сестрам, чья жизнь исполнена радости и смысла. Рабыня, с восторгом подчиняющаяся воле господина, являет собой вызов и угрозу хрупким иллюзиям талун. Почему талуны ненавидят рабынь? Да потому что в глубине души каждая талуна мечтает стать рабыней. Я защелкнул на запястьях блондинки наручники и только тогда снял с нее путы. Затем я вынул у нее изо рта кляп. Он издавал омерзительный запах. Тем не менее я не выбросил его, а прикрепил к ошейнику. Девушка упала на колени, жадно хватая ртом воздух. Я утер ей губы горстью листьев. — Ты хочешь быть рабыней? — Нет! — выкрикнула она. — Ни за что! — Что ж, — сказал я, — прекрасно. Я передал другую пару наручников Тургусу, и он защелкнул их на запястьях брюнетки. Она в испуге смотрела на него. — Ты хочешь быть рабыней? — спросил Тургус. — Нет, нет! Никогда! — Отлично, — усмехнулся он. Я сердечно пожал руку предводителю пигмеев. — Удачи тебе! — И тебе удачи. Мы повернулись и пошли прочь — я, Кису, Айари, Тургус, Дженис, Элис, Тенде. — Эй, а что делать с этими? — крикнул нам вдогонку предводитель пигмеев. Мы обернулись. Он указывал на длинную шеренгу пленных талун. — Что хотите! — махнул я рукой. — Они ваши. — А эти? — Он показал на блондинку и брюнетку. — Мы их отпустили. Пусть идут на все четыре стороны. — Снимите с нас кандалы! — ныла бывшая предводительница талун. Обе они, блондинка и брюнетка, плелись за нами до самой реки. Мы с Кису и Айари вытащили каноэ из укрытия и поволокли к воде. Дженис, Элис и Тенде шли следом, навьюченные припасами. — Ну, пожалуйста! — взмолилась блондинка и повернулась спиной, показывая кандалы. — Снимите! — вторила ей брюнетка. Кису и Айари спустили каноэ на воду. Рабыни погрузили наши припасы, заняли свои места и взялись за весла. — Освободите нас! — зарыдала блондинка. — Это всего-навсего наручники, — сказал я. — Снимите их сами. — Мы не сможем! Нам не хватит сил. Мы всего лишь женщины. Я равнодушно пожал плечами. — Умоляю! — всхлипнула она. — Послушай, гордая свободная женщина, — сказал я, — уж не собиралась ли ты всю жизнь безнаказанно творить, что тебе вздумается? — Вы не можете оставить нас здесь! — Она в страхе обернулась на лес. Мы с Тургусом запрыгнули в каноэ. — Пожалуйста! Не бросайте нас! — отчаянно вскрикнула блондинка. Я повернулся и посмотрел ей в глаза: — Ты проиграла. — Но ведь вы можете наказать нас по-другому! — Даже не думай об этом! — притворно ужаснулся я. — Как ты можешь! Это так унизительно! Смерть в тысячу раз лучше. — Но я молю тебя о таком наказании! — Она упала на колени в прибрежный ил. — И я! — последовала ее примеру брюнетка. — Говорите ясней. Я что-то плохо понимаю. — Мы умоляем тебя взять нас в рабство! — воскликнула блондинка. — Мы хотим стать твоими рабынями! — Так станьте ими. — Я объявляю себя рабыней, — сказала блондинка, — и всецело подчиняюсь тебе, моему господину. — Она опустила голову в ил. — Я объявляю себя рабыней, — сказала брюнетка, обращаясь к Тургусу, — и всецело подчиняюсь тебе, моему господину. — Она тоже низко склонила голову. — Подними голову, — приказал я блондинке. — Подними голову, — приказал Тургус брюнетке. Девушки в страхе посмотрели на нас. — Теперь вы всего-навсего рабыни, — сообщил им я. — Да, господин, — сказала блондинка. — Да, господин, — сказала брюнетка. С этого момента они стали рабынями. Женщина, объявившая себя рабыней, уже не может освободить себя сама. Отпустить ее на волю имеет право только тот, кому она принадлежит, — господин или, в редких случаях, госпожа. С точки зрения закона здесь имеется немало любопытных моментов. Например, в городе, взятом штурмом, рабыни автоматически получают свободу. Фактически, в соответствии с законом о торговле, который регулирует подобные вопросы, эти девушки на какое-то время становятся собственностью победителей. При этом тот же закон гласит, что освободитель не обязан давать девушке свободу, особенно если она хороша собой, — как говорят гориане: «слишком красива, чтобы быть свободной». Зачастую решение этих вопросов замешано на тщеславии. Завоеватели устраивают на улицах города процессию из обнаженных, закованных в ошейники рабынь, среди которых попадаются и женщины побежденного города, еще вчера бывшие свободными, и рабыни. Кису и Айари тоже забрались в каноэ. — Господа! — взмолились девушки, стоя на коленях на берегу. — Подождите! — Вы — рабыни, — ухмыльнулся я. — Почему бы нам не бросить вас здесь? Каноэ медленно разворачивалось. — Не бросайте нас! — крикнула блондинка. Она вскочила на ноги и, увязая в иле, побежала за лодкой. За ней поспешила брюнетка. Блондинка бросилась на борт каноэ. Вода доходила ей до пояса. — Пожалуйста! Мы будем делать самую тяжелую работу! — Клянемся, господа! — вторила брюнетка. Каноэ продолжало двигаться. Девушки все глубже погружались в воду. — Мы будем делать все, что вы прикажете! Мы будем ублажать вас! — А ты сумеешь? — усмехнулся я и за ошейник из лозы подтянул блондинку к себе. — Да, господин! Я втащил ее в лодку и поставил на колени, спиной к себе. Тургус поступил так же с брюнеткой. — Откуда ты? — спросил я бывшую предводительницу талун. — Мы обе из Турии, я и Фина. — Она указала на брюнетку. — Остальные девушки — тоже с юга, из разных городов. — Это вы шпионили за нами ниже по течению? — Да, — всхлипнула она. — Мы хотели захватить вас в рабство. Я вспомнил, как Айари померещилось, будто он видел в лесу Дженис. Значит, это была талуна. — Как вы оказались в джунглях? — Мы ушли от своих мужчин — Фина, я и все остальные. — А теперь превратились в рабынь. — Да, господин. — Для вашей шайки это лучшая участь, о которой только можно мечтать. — Да, господин. — Она вздрогнула. — Теперь мы все принадлежим мужчинам. — Да, — кивнул я. — Вы оставили на нас ошейники. Выходит, вы знали, что мы будем молить о порабощении? — Конечно, — улыбнулся я. — За это тебя ждет суровое наказание. — Да, господин, — пролепетала она. — Или смерть, — добавил я. — Да, господин. Мы были уже на середине реки. Внезапно предводительница талун разрыдалась. — Я не знаю, что значит быть рабыней! Я не умею… — Для начала ты научишься покорности и смирению. — Я отвесил ей подзатыльник, затем резко дернул за волосы, затолкал в рот кляп и снова властно пригнул ее голову. — И еще тебе предстоит научиться понимать, хочет ли твой господин в данный момент слышать твой голос. А пока ты должна спрашивать разрешения открыть рот. Господин может позволить тебе это или запретить, как пожелает. Она жалобно закивала. Мы продолжали путь на восток. Девушку вдруг начала бить крупная дрожь; из глаз ее градом хлынули слезы. Я бережно уложил ее на живот. Вскоре она уснула, измученная выпавшими на ее долю испытаниями. Мы дали новым рабыням немного поспать. Примерно через ан мы растолкали их и, держа за волосы и скованные запястья, окунули в реку, чтобы как следует разбудить. Затем привязали их за лодыжки к стойкам каноэ, сняли кандалы и сунули в руки по веслу. Дженис, Элис и Тенде без сил повалились на дно лодки и мгновенно уснули. Свежеиспеченные рабыни налегли на весла.49. НА РЕКЕ ВОТ-ВОТ РАЗРАЗИТСЯ ВОЙНА. ТЕНДЕ НЕ СВЯЗЫВАЮТ НА НОЧЬ
— Айари! Кису! Вы понимаете язык барабанов? — Нет, — ответил Айари. — Нет, — ответил Кису. — Эти барабаны бьют совсем не так, как в Ушинди и Укунгу, — добавил Айари. Два дня назад мы покинули страну пигмеев, где познакомились с Тургусом и приобрели двух рабынь. Прошел ан, а мы все еще слышали барабанный бой. Он доносился и спереди и сзади. — Греби как следует, — прикрикнул я на Дженис. — Хорошо, господин. За эти дни мы вырезали из дерева новые весла. Теперь у каждого было свое весло — на случай, если вдруг придется сильно ускорить ход нашего каноэ. Обычно же на веслах одновременно сидело не более пяти человек — двое мужчин и две-три женщины. Остальные в это время отдыхали. Таким образом мы могли двигаться без перерывов. Кису подогнал новые весла по весу и по руке для Тургуса и бывших талун. Вдобавок мы смастерили еще одно запасное весло. Я уже говорил, что в речных путешествиях запасные весла никогда не бывают лишними. Айари огляделся, вслушиваясь в бой барабанов. — Лес оживился, — заметил он. — Смотрите! — воскликнула Элис. На дереве прямо над водой раскачивалось тело висельника. Остатки синего платья выдавали в нем писца. — Да. Галера сильно обгорела; на бортах виднелись следы от мечей и копий, днище было изрезано пангами и изрублено топорами. Рядом валялись расколотые в щепки весла. — Вряд ли Шаба продолжил путь по реке, — сказал Тургус. Две новые рабыни оставались в каноэ; их лодыжки были привязаны к стойкам. Девушки бросили весла на дно и согнулись в изнеможении. — Но у Шабы было три галеры, — напомнил я. — Не нравятся мне эти барабаны, — покачал головой Айари. — Верно, — задумчиво проговорил Тургус. — У него было три галеры. — Обломки первой мы видели раньше, — сказал я. — Это — вторая… — Наверняка Шаба не пошел дальше, — повторил Тургус. — Слышите барабаны? — Остается третья галера, — прищурился я. — Да, — нехотя согласился Тургус. — Ты полагаешь, что Шаба повернул назад? — Он был болен, — уклончиво ответил Тургус. — И потерял почти всех людей. Что ему оставалось делать? — Ты считаешь, он повернул назад? — настаивал я. — Нет, — признался Тургус. — Значит, и мы пойдем вперед. Мы столкнули каноэ на воду и продолжили путь по мутной, илистой воде Уа. За следующий ан мы увидели на берегу более шестидесяти висельников. Шабы среди них не было. Над телами вились стервятники — маленькие желтокрылые джарды. Один из трупов терзали изогнутыми оранжевыми клювами птицы покрупней — тропические цады. Они не так агрессивны, как их пустынные собратья, но имеют такую же отвратительную привычку — выклевывать покойникам глаза. Надо сказать, что цады — заботливые родители. Вырывая из жертвы куски мяса, цады в клювах относят их в гнездо и кормят неоперившихся птенцов. — По-моему, этот барабанный бой не имеет к нам отношения, — сказал я. — Почему ты так думаешь? — удивился Айари. — Мы услышали его далеко впереди, а потом уже весть понеслась вниз по течению. — Что же это за весть? — Возможно, — предположил Тургус, — о том, что Шаба наголову разбит. — А ты что скажешь, Кису? — спросил я. — Я думаю, ты прав: барабаны сообщают не о нас. Но и не о разгроме Шабы, иначе бой раздался бы несколькими днями раньше, когда была уничтожена вторая галера. — Может быть, Шаба жив, — сказал я. — Может быть, — пожал плечами Кису. — Кто знает… — О чем все-таки говорят барабаны? — не унимался Айари. — Кажется, я догадываюсь, — хмыкнул я. — Я тоже, — угрюмо сказал Кису. — Слушайте! — сдавленным шепотом произнес Айари. Мы бросили грести. — Да, — сказал я. — Да, — сказал Кису. Откуда-то сверху доносилось пение. — Быстро налево, — скомандовал я, — вон к тому островку! Мы причалили к узенькому речному острову. Едва мы успели спрятать каноэ в зарослях, как показались первые лодки. Они огибали наш островок с южной стороны. — Невероятно… — прошептал Айари. — На живот, — приказал я новым рабыням, привязанным за лодыжки к стойкам. Они испуганно распластались на дне каноэ, не смея даже приподнять головы. Все остальные залегли в траве и наблюдали затаив дыхание. — Сколько их там? — шепнул Айари. — Нет числа, — откликнулся я. — На это я и рассчитывал, — сказал Кису. Сотни длинных боевых каноэ проплывали мимо островка, и в каждом сидело по полтора-два десятка гребцов. В полной боевой раскраске, украшенные яркими перьями, воины пели бодрую песню в такт ударам весел. — Предводитель пигмеев говорил мне, — вспомнил я, — что все народы, живущие на реке, собираются для великой битвы. Каноэ шли и шли, а барабанный бой становился все тревожней и настойчивей. Наконец через пол-ана последние суда скрылись за изгибом реки. Мы с Кису поднялись на ноги. Тенде тоже встала. — Ну что ж, Кису, — сказал я, — ты оказался прав. Тебе действительно удалось заманить Билу Хуруму в ловушку. На каждого его человека приходится десять туземных воинов, а это — верная гибель. Твой план сработал. Кажется, ты выиграл битву с великим убаром. Кису посмотрел вниз по течению и вдруг обнял Тенде за плечи. — Пожалуй, сегодня я не стану связывать тебя на ночь.50. ОЗЕРО. ДРЕВНИЙ ГОРОД
— Какое огромное! — воскликнул Айари. — Просто дух захватывает. — Больше, чем Ушинди и Нгао, — заметил Тургус. Каноэ легко скользило по сверкающей гладкой поверхности бескрайнего озера. — Это — исток Уа, — уверенно сказал я. — В него, должно быть, впадают сотни ручьев, — проговорил Кису. Две недели назад мы подошли к водопаду, куда более высокому, чем тот, с вершины которого мы видели флот Билы Хурумы. Мы находились на высоте нескольких тысяч горианских футов над уровнем моря, над теми местами к западу от Нгао и Ушинди, где коричневые воды Камбы и Ниоки впадают в зеленые воды Тассы. С вершины водопада на краю безымянного озера открывался вид на много па-сангов вокруг. Река была пустынна. То здесь, то там из озерной глади выступали громадные каменные фигуры — торсы и головы воинов со щитами и копьями, зеленовато-бурые, покрытые патиной веков, поросшие мхом и лишайником, увитые лианами. На головах и плечах каменных исполинов вили гнезда птицы. На подножиях скульптур грелись под солнышком тарларионы и водные черепахи. Я не сводил глаз с огромных изваяний. Они возвышались над водой футов на сорок. Наше каноэ казалось щепкой в сравнении с ними. — Эти люди были твоей расы, Кису. Или очень похожей, — сказал я, вглядываясь в каменные лица. — Возможно, — откликнулся он. — На свете много чернокожих народов. — Что же случилось с теми, кто изваял эти фигуры? — спросил Айари. — Не знаю, — ответил я. — Вперед, — решительно сказал Кису и ударил веслом по безмятежной озерной глади. — Здесь так красиво! — зачарованно прошептала Дженис. — Глядите! — указал Айари. — Вон пристань, а к ней пришвартована галера. — Третья, — сказал Тургус. — Последняя галера Шабы. У восточного берега огромного озера показался массивный каменный причал. На нем высились колонны с железными кольцами для швартовки судов, в глубь берега вела лестница с широкими площадками. На ее далекой вершине виднелось прекрасное каменное здание с белыми колоннами, перед которым застыли исполинские статуи воинов. А дальше… до самого горизонта простирались развалины огромного города. При нашем приближении с увитой лианами пристани плюхнулся в воду небольшой тарларион. — Шаба должен быть там, — предположил Тургус. — Он первым вышел к верховьям Уа, — сказал Кису. — Швартуемся рядом с галерой. — Сдается мне, друг мой Тэрл, — улыбнулся Кису, — что твои долгие поиски подходят к концу. Я шагнул на пристань с копьем в руке и пангой за поясом. — Зачем ты ищешь Шабу? — встрепенулся Тургус. — Не нравится мне, как блестят твои глаза — глаза воина за миг до схватки. — Тебя это не касается, — отмахнулся я. — Ты хочешь причинить Шабе зло? — не отставал Тургус. — Зло? Вряд ли. Думаю, мне придется его убить. — Не позволю! — вспыхнул Тургус. — Я служил ему! — Сейчас ты служишь нам, — напомнил я. — Мне и Кису. — Шаба хорошо обращался со мной. Он позволил мне и остальным уйти. — Что это на тебя нашло? — усмехнулся я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что у тебя, разбойника, есть честь и достоинство? — Называй это как хочешь, — буркнул Тургус. Кису без лишних слов ткнул Тургуса между лопаток торцом копья, и тот упал как подкошенный. Мы выволокли его на причал и уложили лицом вниз. Кису связал ему руки за спиной, заткнул рот кляпом и захлестнул шею петлей. — На пристань, живо, — скомандовал я рабыням. — Лечь на живот! Одна за другой все пять рабынь выбрались из каноэ и покорно вытянулись на каменном причале. Мы быстро спутали им руки, затем взяли длинную веревку и, накинув каждой на шею петлю, связали их караваном. Темноволосой рабыне Тургуса я в придачу заткнул рот кляпом. Она устремила на меня взгляд, полный мольбы и отчаяния, но я только усмехнулся. Цель моя была проста — уберечь девушку от искушения подать знак Шабе ради того, чтобы заслужить милость Тургуса. От моих глаз не ускользнуло то, как сладострастно извивалась она в его объятиях. Преданная рабыня зачастую рискует собой, лишь бы угодить хозяину. Я еще раз мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Не исключено, что кляп спасет девчонке жизнь. Вздумай она пикнуть, Кису или я мигом перерезали бы ей глотку. — Вставай, Тургус! — Айари дернул за веревку. Тургус, пошатываясь, поднялся на ноги. Я двинулся вверх по лестнице, Кису — за мной. Следом шагали Айари и Тургус, а за ними гуськом тянулись девушки: Тенде — старшая рабыня, Дженис и Элис, потом блондинка и, наконец, рабыня Тургуса. Бывшая гордая предводительница талун делала большие успехи на стезе рабской покорности, чувственность ее расцветала на глазах. А чудовищно разбухший кляп пригодился для ее длинноногой темноволосой подруги, понуро замыкавшей шествие.51. БИЛА ХУРУМА
— Вот так? — спросила блондинка. — Еще ниже, — скомандовала Дженис. — Пропусти привязь под левым коленом. Натяни потуже! А теперь шевели бедрами, вот так! — Так? — Ну да, почти, — снисходительно одобрила Дженис. Я не сводил глаз с блондинки. Она невероятно расцвела и похорошела. Глаза ее блестели, щеки пылали, в лице не осталось и следа прежней суровости и непримиримости. Прежде все ее силы уходили на борьбу с собственной природой. Лицемерное отрицание своей подлинной сути в угоду чуждым, навязанным кем-то стандартам есть не что иное, как пытка, которая иссушает не только дух, но и тело. Человек — единственное из животных, умеющее мучить и терзать самого себя. Но зачем? Ради чего? Следовать по пути, указанному Природой, принять свою истинную сущность и радоваться жизни — что может быть проще и естественней? — А с цепью это можно делать? — спросила блондинка. — Я не пробовала. Вероятно, с цепью будет даже красивее, — задумчиво ответила Дженис. — Гляди, камень просверлен насквозь. Наверняка это отверстие для цепи! — Возможно, — сказала Дженис. Блондинка замерла и выпрямилась. Ее ладное тело блестело от пота. — Как ты думаешь, — робко произнесла она, — если я научусь делать это хорошо, мой господин позволит мне носить одежду? Дженис пожала плечами: — Если ему понравится твой танец и все остальное, что ты сделаешь, может, он и выделит тебе лоскут. — Я буду очень стараться, — вздохнула блондинка. — Посмотрим, — прищурилась Дженис. — Не забывай, что он в первую очередь мой господин, а потом уж твой. — Да, госпожа, — потупилась блондинка. Новые рабыни неизменно говорили «госпожа», обращаясь к Дженис, Элис или Тенде. Мы с Кису решили, что это поможет поддерживать порядок. В обучении рабынь необходима строгая дисциплина, поэтому девушек с самого начала заставляют называть женщину-инструктора «госпожа», независимо от того, рабыня она или свободная женщина. — Ты почти такого же роста, как я, — заметила Дженис. — Да, госпожа. Бывшая талуна была ростом около пяти с половиной футов и весила около двадцати девяти горианских камней — сто шестнадцать фунтов. — Теперь сядь и скрести лодыжки, — приказала Дженис. — Набрось на них петлю, словно тебя связали. Когда я подам знак, сбрось петлю, встань и потянись всем телом, как рабыня перед господином. — Да, госпожа, — сказала блондинка. Я мысленно усмехнулся. Могла ли Дженис, живя на Земле, представить, что когда-нибудь будет обучать другую женщину искусству услаждать мужчин? Гордые земные женщины выше этого… пока на Горе с них не сорвут одежду и не закуют в стальной ошейник. Тогда они, не жалея сил, начинают постигать науку наслаждений. И немудрено — от этого зависит ихжизнь. — Неплохо, — одобрила Дженис. — А ты научишь меня ублажать господина губами и языком? — спросила блондинка. В голосе ее звучала мольба. — Может быть, — произнесла Дженис, — если ты принесешь дров и выстираешь мою одежду. Только не смей трогать одежду господина! — Хорошо, госпожа! — расцвела блондинка. Девушки обожают учиться друг у друга. — Хватит, — сказал Кису и оттащил Тургуса от его темноволосой рабыни. Рты обоих были по-прежнему заткнуты кляпами, а руки связаны сзади. Кису связал им ноги — сначала Тургусу, потом девушке. Я огляделся. Зал был огромен — двести футов в ширину и примерно столько же в длину. Свод его поддерживали огромные колонны. На полу громоздились каменные глыбы, видимо рухнувшие с потолка много веков назад. Но сам пол был ровным и гладким, только кое-где были просверлены сквозные отверстия, через которые, наверное, когда-то продевались цепи. Рядом валялись и сами цепи, проржавевшие настолько, что казалось, при малейшем прикосновении они рассыплются в прах. В глубине зала виднелась широкая лестница, такая же, как та, что привела нас сюда. Стены были украшены потускневшей от времени мозаикой. Очевидно, когда-то, в незапамятные времена, в этом зале обучали рабынь, захваченных в плен во время бессчетных войн и набегов. Неведомый художник изобразил, как с несчастных пленниц срывают одежду, как их связывают и избивают плеткой, чтобы приучить к дисциплине, как их клеймят раскаленным железом и заковывают в ошейники, как они стоят на коленях перед хозяевами, низко склонив головы, как они танцуют перед своими господами и ублажают их самыми изощренными способами. Мы выбрали этот зал для ночлега из-за девушек. Мозаичные изображения на стенах возбудили их донельзя. Изнемогая от желания, они выпрашивали разрешения танцевать перед нами и молили взять их. На примерах девушки обучаются особенно быстро. Видя лишь образцы мужского поведения, к тому же одобряемые обществом, волей-неволей начинаешь перенимать их. Такое подражание дается им с трудом, поскольку оно противоестественно. Зато женским моделям поведения девушки следуют совершенно органично. Понятие пола не есть нечто надуманное. Ни единой клеточкой своего тела женщина не напоминает мужчину! Тенде млела в объятиях Кису. Он не связывал ее на ночь с того самого дня, как мимо нас по реке прошел объединенный флот речных народов, который наверняка уже стер с лица земли Билу Хуруму с его флотилией и отрядами аскари. Я подошел к блондинке. Она послушно встала на колени и склонила голову. Я заставил ее подняться и связал ей руки за спиной. На шею ее уже была наброшена караванная петля. — Ложись, — приказал я, и она опустилась на каменный пол. — Ты свяжешь меня, господин? — спросила Элис. Я спутал ей запястья, привязал к темноволосой рабыне и тоже велел лечь. Следующей была Дженис. — Готовься, — приказал я. — Не связывай меня, господин! — взмолилась она, жалобно глядя на меня снизу вверх. — Ты знаешь, что бывает за непослушание! Девушка проворно опустилась на колени и прижала лицо к моим ногам. — Пожалуйста, господин, не бей меня! — Она подняла голову, обнимая мои ноги. — Позволь мне доставить тебе удовольствие! — Вы сегодня уже потанцевали. — Но я только начала возбуждаться, господин! Я поднял ее за волосы и подволок к Элис и темноволосой рабыне. Там я бросил ее на колени, связал ей руки и присоединил к каравану. — Прошу тебя, господин… — Лечь, — приказал я. Она опустилась на левый бок и тут же перевернулась на спину. Я задумчиво посмотрел на нее, прикидывая, стоит ли ее высечь. — Позволь, позволь мне ублажить тебя! — Она приподняла бедра и потянулась ко мне. — А ты хороша, рабыня… — Господин! Умоляю… — Ладно, — сказал я. Конечно, следовало бы выпороть ее за то, что она осмелилась возражать хозяину. Придется хорошенько потаскать ее по шкурам. — Славно стонет, — одобрил Кису. — Горячая рабыня, — улыбнулся я. Кису, скрестив ноги, сидел у костра в руинах огромного здания. Тенде лежала рядом, подложив ладони под голову Я сел и оглянулся на Дженис. Рабыня лежала на боку, с караванной петлей на шее, со связанными за спиной руками. Я снова улыбнулся. Для мужского уха нет музыки слаще, чем жалкие, но жаркие стоны насилуемой рабыни. — Видишь, Тенде, — сказал Кису, — из всех рабынь только ты одна не связана. — Да, господин! — Она расцвела — Благодарю тебя, господин! — Поэтому, — продолжил он, — подбрось-ка дров в костер. Она рассмеялась. — Как ты жесток и суров, господин! — Тенде встала, принесла дров, бросила их в огонь и снова вытянулась на земле у ног хозяина. — Можно ли мне повернуться лицом к господину? — спросила Дженис. Она лежала спиной к нам, так, как я оставил ее. На теле ее виднелись синяки — я взял ее прямо на камнях. — Можно, — позволил я. Дженис не без труда повернулась и робко изобразила губами поцелуй. Глаза ее были влажны от слез. Я по горианскому обычаю подул в ее сторону, возвращая поцелуй, и отвернулся. — Господин! Я люблю тебя! — Заткнись, рабыня, — приказал я. — Хорошо, господин, — всхлипнула Дженис. Она стала бесподобной чувственной рабыней. Такая будет переходить из рук в руки бессчетное множество раз, пока однажды не встретит того, кого полюбит беззаветно и самозабвенно, кто, по тайным законам любовной химии, станет для нее идеальным хозяином — властным, суровым и непреклонным, способным жестоко избить за любую провинность и в то же время любящим и нежным. Этот человек больше никогда не продаст ее. — Город большой, — задумчиво произнес Кису. — Может статься, что мы не отыщем здесь Шабу. — Нужно искать, — отрезал я. — Я уверен, что он где-то здесь. Внезапно Дженис отчаянно вскрикнула. Мы вскочили. В зал ворвалось не меньше двух сотен вооруженных аскари. Я сразу заметил среди них Мсалити. А возглавлял воинов могучий чернокожий человек огромного роста, со щитом и копьем. — Била Хурума! — воскликнул Кису.52. ПИСЕЦ
Тенде с плачем бросилась в ноги Биле Хуруме. — Я пойду с тобой! Только пощади их! Не убивай! Ты нашел меня, и я пойду с тобой по доброй воле! Но не причиняй им зла, великий убар! Отпусти их, умоляю! — Кто эта женщина? — недоуменно поднял брови Била Хурума. Кису отшатнулся, потрясенный. Тенде, онемев от изумления, смотрела на убара. Наконец она обрела дар речи. — Разве не меня ты искал, великий убар? Разве не за мною ты пустился в опасный путь по реке? — Где Шаба? — спросил Била Хурума. — Не знаю, — ответил я. — Великий убар! — вскрикнула Тенде. — Кто это? — с досадой спросил Била Хурума. — Не знаю, — пожал плечами Мсалити. — Я вижу ее в первый раз. Била Хурума взглянул на припавшую к его ногам полунагую рабыню. — Я видел тебя когда-нибудь? — Нет, господин. — Так я и думал. Вряд ли бы я позабыл такое тело. — Раньше меня называли Тенде из Укунгу. — Тенде из Укунгу? Кто такая Тенде из Укунгу? — А-а! — припомнил Мсалити. — Ее послал тебе вождь Аибу для укрепления союза между империей и Укунгу. — Но Укунгу и так часть империи, — сказал Била Хурума. — Нет! — взревел Кису, выхватывая копье. Била Хурума даже не покосился в его сторону. — Хорошенькая рабыня, — пробормотал он, глядя на Тенде. — Такую приятно получить в подарок, но при чем тут укрепление политического союза? — Она — дочь Аибу, — пояснил Мсалити. — Ее прочили тебе в жены. — В жены? — недоверчиво переспросил Била Хурума. — Уж не хочешь ли ты сказать, что эта славная зверушка была когда-то свободной женщиной9 — Именно, — подтвердил Мсалити. — Это верно, милая? — обратился Била Хурума к Тенде. — Да, господин. — Ты Тенде из Укунгу? — Так меня звали раньше. Теперь я рабыня, и меня зовут Тенде. Это имя пришлось по нраву моему господину. — Ты когда-то носила одеяния свободной женщины? — спросил убар. — Да, господин. — Теперь на тебе лохмотья и дешевые бусы. — Да, господин. — Они тебе к лицу, — усмехнулся Била Хурума. — Благодарю тебя, господин. — Лохмотья и дешевые безделушки больше идут женщине, чем пышные наряды, верно? — Да, господин. — Хорошо, что ты стала рабыней, Тенде, — похвалил Била Хурума. — Твое тело вполне достойно этого. — Спасибо, господин. — Я только одного не понимаю, — продолжил убар. — Да, господин? — встрепенулась Тенде. — Мои писцы, должно быть, допустили ошибку. Я читал в их докладах, что Тенде из Укунгу холодна и надменна. — Они не ошиблись, господин! — улыбнулась рабыня. — Тенде из Укунгу действительно была холодна и надменна. — Ты на нее не похожа. — Да, господин. Я — просто Тенде, рабыня моего господина Кису. — Теперь ты стала пылкой и податливой? — спросил Била Хурума. — Да, господин, — потупилась девушка. Била Хурума усмехнулся. — Мой господин покорил меня, — сказала Тенде, не поднимая головы. — Отлично, — похвалил убар Тенде внезапно подняла голову. Большие черные глаза ее блестели от слез. — Молю тебя, великий убар, не причиняй зла моему господину Кису! — Замолчи, рабыня! — рявкнул Кису. — Да, господин. — Она расплакалась. — Теперь ты всего-навсего презренная рабыня, Тенде, — процедил Мсалити. — Ты не смеешь обращаться с просьбами к убару. Он может взять тебя, если вдруг ему того захочется, вот и все. — Да, господин. — У меня сотни рабынь, — сказал Била Хурума, — и многие из них красивее тебя. На живот! — Да, господин, — пролепетала Тенде. — Ползи назад к своему хозяину, — приказал убар. — Да, господин! Мы с Кису стояли плечом к плечу перед Билой Хурумой. Кису сжимал в руке копье. Чуть поодаль застыл Айари. Рабыни давным-давно проснулись и вскочили — все, кроме брюнетки, у которой были связаны лодыжки. Тургус тоже лежал на земле, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. — Давай сразимся! — выкрикнул Кису, обращаясь к Биле Хуруме. — Мы не ожидали тебя тут увидеть, — сказал я убару. — Мне нелегко дался этот поход, — ответил он. — Уцелели всего двести десять человек, три галеры и четыре каноэ. — Я отдаю должное твоему искусству полководца и твоей несгибаемой воле, убар, — сказал я. — Сразись со мной, убар! — снова крикнул Кису, потрясая копьем. — Кто этот человек? — спросил Била Хурума. — Это — Кису, мятежник из Укунгу, — сказал Мсалити. — Ты видел его однажды в зале суда. Он стоял перед тобой на коленях, закованный в цепи, — в тот день, когда ты впервые увидел Мвогу, верховного визиря Аибу, вождя Укунгу. Если припомнишь, мой убар, как раз тогда Мвога сказал, что Аибу посылает тебе в подарок свою дочь Тенде. — Ах да, припоминаю, — протянул Била Хурума и посмотрел на Кису. — Парень с характером кайлуака? — Да, — кивнул Мсалити. — Готов ли ты биться со мной? — грозно вопросил Кису. — Наша война окончена, — бросил убар. — Ты проиграл. — Моя война не окончена до тех пор, пока я в силах держать копье! — Кису! — вмешался я. — Перед тобой две сотни аскари! — Сразись со мной один на один, если посмеешь! — с — вызовом обратился он к Биле Хуруме, даже не глянув на меня. Я снова попытался воззвать к его здравому смыслу: — Убары не воюют один на один с простыми солдатами! — Но я — мфалме Укунгу! — Ты низложен, — сказал я. — Я уважаю тебя, Кису, но с политической точки зрения ты недостойный противник для убара. — Тогда назначь меня снова мфалме Укунгу и сразись со мной! — нашел выход Кису. — Кису, перестань! — попытался утихомирить его Айари. — Видел ли ты Шабу? — спросил меня Била Хурума. — Только его галеру — как и ты. Мы давно ищем его. — Он не мог уйти далеко, — задумчиво произнес убар. — Я тоже на это рассчитываю. — Где золотая цепь, которую я тебе подарил? — спросил Била Хурума. — В нашем каноэ. — Уже нет, — хитро прищурился убар. Он подал знак одному аскари, и тот бросил мне золотое ожерелье. — Я сразу узнал его, — сказал Била Хурума, — и понял, что ты где-то здесь. — Благодарю тебя, убар, — улыбнулся я и надел ожерелье. — Я вызываю тебя на бой! — не унимался Кису. — А я ищу Шабу, — сказал Била Хурума, — и не хочу задерживаться из-за всяких мелочей. — Защищайся! — крикнул Кису, потрясая рейдерским копьем. — Ну, разве можно сражаться таким неуклюжим оружием? — усмехнулся убар. — Ты видел копья моих воинов? — У нас есть и такие! — запальчиво возразил Кису. Действительно, у нас были копья аскари — одно у Айари и еще два в каноэ. — А ты умеешь обращаться с ними? — спросил убар. — Это не так-то просто. — Не важно! — отрезал Кису. — Я все равно буду драться с тобой! — Кису! — попытался урезонить его я. — Ты сильный, отважный, благородный человек. Но Била Хурума — опытный воин. Не упорствуй! — Уничтожив Билу Хуруму, я уничтожу империю! — Вряд ли. Империя не может пасть от руки одного человека. — Я не желаю сражаться с тобой, — сказал убар. — А если ты нападешь на меня, я убью тебя или прикажу убить тебя своим людям. — Била Хурума — искусный воин, Кису, — сказал я. — Не упрямься. — Что же мне делать? — в отчаянии воскликнул Кису. — На твоем месте, — шепнул Айари, — я бы набросился на него, когда он спит, или подлил бы яду в его вино. — Но это подло! Я не могу! Что, что мне делать? — Брось копье, — посоветовал я. Все взгляды были устремлены на Кису. Он в ярости ударил древком копья по камню и низко опустил голову. Плечи его задрожали — Кису, бывший мфалме Укунгу, плакал от бессильного гнева. Тенде подползла к нему и, тоже плача, принялась покрывать поцелуями его ноги. — Зачем ты ищешь Шабу? — спросил меня Била Хурума. — Думаю, по той же причине, что и ты. Мсалити вздрогнул. — Великий убар! — горячо зашептал он. — Наше странствие было трудным и опасным. Эта жалкая горстка людишек — последнее препятствие на твоем пути. Убери его! Прикажи аскари уничтожить проходимцев! Била Хурума задумчиво смерил меня взглядом. — Била Хурума! — донеслось откуда-то сверху. Я обернулся. За спиной у меня, на верхней площадке огромной каменной лестницы, стоял человек. Голубые одежды, когда-то бывшие нарядом писца, превратились в лохмотья, но в голосе и осанке ощущалось достоинство. — Я — Била Хурума, — сказал убар. — Это мне известно, — сказал писец. — Я хочу знать, есть ли среди вас человек по имени Тэрл Кэбот? — Это я, — отозвался я. Мсалити встрепенулся. Мое имя явно было ему знакомо. Рука его скользнула к ножнам, но он не осмелился выхватить кинжал. — Я отведу тебя к Шабе, — сказал писец.53. БИТВА. КРОВЬ И СТАЛЬ. МЫ ОСТАЕМСЯ В ЖИВЫХ
— Я надеялся, что ты придешь, — сказал Шаба. — Когда тебя отправили на канал, я испугался, что это конец. Не могу передать, как я рад, что ты здесь. Шаба, изможденный и высохший, лежал на кушетке и с трудом шевелил губами. Левая рука его была неподвижна. Болезнь совсем лишила его сил. — Тогда сними с меня наручники, — усмехнулся я. Писец провел нас через весь город. Мы пробирались сквозь руины огромных зданий, потом долго шли по узким крутым улочкам. Мы с Билой Хурумой шли по пятам за писцом; за нами следовали остальные. Кису вел рабынь, связанных караваном, Тенде шла сама, Айари тащил на веревке Тургуса. Следом шагали аскари. Дорога вела нас вверх, становясь все круче. Мы приблизились к развалинам древней крепости. У входа, где когда-то были ворота, всех, кроме меня, попросили подождать. Оказалось, что люди Шабы — их оставалось еще с полсотни — завалили вход камнями так, что сквозь них мог протиснуться только один человек, а сверху соорудили частокол. Меня провели внутрь. Люди с копьями окружили меня, скрутили руки за спиной, защелкнули наручники и лишь тогда подвели к древнему каменному ложу, на котором лежал Шаба — географ Ананго. — Шаба умирает, — сказал мне по пути писец. — Не говори с ним долго. — Прости, друг мой, — с усилием прохрипел Шаба. — Надеюсь, ты понимаешь, что наручники — необходимая мера предосторожности. На шее Шабы на тонкой цепочке висело кольцо — золотое, тяжелое, слишком большое для человеческого пальца. Кольцо с серебряной пластинкой. — Не боишься открыто носить кольцо? — усмехнулся я. Шаба поднял правую руку. На ней красовалось другое кольцо — выполненное в форме клыка. Я уже видел его в Шенди и знал, что оно наполнено кандой. Крохотная царапина, нанесенная его острием, могла бы мгновенно лишить жизни кайлуака. — Ты плохо обо мне думаешь, Тэрл Кэбот? — спросил Шаба. — Ты предал Царствующих Жрецов. Ты похитил кольцо из Тахари. — Я — писец, ученый. Ты должен понимать, как важно для меня это кольцо. — Еще бы, — ухмыльнулся я. — Оно приносит богатство и власть. — Ни богатство, ни власть меня не интересуют, — сказал Шаба. Тонкие линии татуировки на смуглом лице изогнулись в улыбке. — Только ты вряд ли в это поверишь. — Конечно не поверю! — До чего же трудно представителям разных каст понимать друг друга, — вздохнул Шаба. — Может быть. — Я взял это кольцо по двум причинам. Во-первых, без него я не смог бы пройти по Уа. Я рассчитывал, что кольцо выручит нас при встречах с враждебно настроенными туземцами. Так и вышло. Теперь на реке меня считают чуть ли не волшебником. Если бы не кольцо, ни меня, ни моих людей давным-давно не было бы в живых. — Ты должен понимать, что хранить кольцо опасно. — Я прекрасно знаю об этом. — Правой рукой он указал на стены древней крепости. Я проследил за его жестом и у подножия лестницы увидел неглубокий ров, наполненный озерной водой, где кишмя кишели голубые свиньи. Эта рыба не слишком опасна, когда в одиночку плещется в реке или озере. Но накануне полнолуния большой луны Гора голубые свиньи сбиваются в косяк и становятся чрезвычайно агрессивны и свирепы. Они готовы разорвать на мельчайшие кусочки любое существо, которое окажется рядом. Люди Шабы на веревке спустили в ров ногу тарска. Вода вспенилась, забурлила, и в мгновение ока от тарска не осталось даже костей. Веревку и ту еле успели выдернуть. Через ров был переброшен деревянный наплавной мостик. Ров сам по себе являлся препятствием, но настоящей защитой он мог служить только во время полнолуния, ведь после нереста голубые свиньи успокаиваются и возвращаются в озеро. Я не сомневался, что этот ров издревле служил им местом нереста — они всегда мечут икру в неглубоких водоемах, в лагунах или на речном мелководье. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я вдруг понял, почему Шаба и его люди обосновались именно здесь. — Вы ждали нас? — Разумеется, — сказал Шаба. — Не знаю, что бы мы делали, не появись вы сегодня. — Голубые свиньи… Но это могло защитить вас на четыре-пять дней, не больше! — Этого оказалось достаточно, — ответил Шаба. — Вы же пришли! — Значит, — сказал я, — за вами гнались кюры. — Да, — подтвердил Шаба. — Я так думаю. Конечно, мы не видели их — только следы. Но я боюсь, что они уже здесь, в городе. — Твой человек проявил недюжинную храбрость, придя за нами. — Это Нгуми, — сказал Шаба. — Он действительно храбрец. Он ведь мог и не вернуться. — Не знал, что среди писцов встречаются такие смельчаки. — Отважные люди есть во всех кастах, — ответил Шаба. — Ты сказал, что похитил кольцо по двум причинам, — напомнил я, — но назвал только одну. — Взгляни-ка. — Шаба указал на стол в изголовье ложа. Там оказался кожаный футляр цилиндрической формы и четыре пухлые, потрепанные записные книжки в кожаных переплетах. — Вижу. — За время путешествия я составил карты Уа и записал все мои наблюдения. Эти карты и записи бесценны, хотя вы, воины, можете этого и не понять. — Для географов они действительно представляют ценность, — согласился я. — Огромную ценность! И не только для географов, но и для всех цивилизованных людей. — Возможно. — Эти карты, эти записи, — взволнованно произнес Шаба, — открывают совершенно новый мир. И дело тут, друг мой, не только в примитивной выгоде торговцев, охотников, земледельцев и лекарей! Мои открытия нужны людям, которые жаждут знаний и стремятся разгадать тайны природы. При первом взгляде на эти карты любой, кто что-то смыслит в географии, поймет, что он стоит перед дверью в мир несметных богатств. Это не просто карты и записи — это чудеса и сокровища! И это, — Шаба пристально посмотрел мне в глаза, — вторая причина, по которой я взял кольцо. — Не понимаю, — признался я. — Я не надеялся уцелеть в этом походе, — сказал Шаба, — не рассчитывал вернуться домой. Но я рад, что добрался сюда и нашел исток Уа. — И что же? — Я взял кольцо не только затем, чтобы облегчить себе путь, но и для того, чтобы ты — или кто бы то ни было — пустился за мной в погоню. Мне был нужен человек, который донесет мои бумаги до цивилизации. — Да ты просто сбежал! — сказал я. — Ты меня испугался. Шаба улыбнулся: — Не странный ли маршрут я выбрал для побега? Нет, друг мой, это было не бегство. Это была исследовательская экспедиция. — На деньги кюров? — На эти деньги я закупил снаряжение и нанял людей. Неужели ты возражаешь против того, чтобы деньги кюров послужили благородному делу? — Твоя беспристрастность делает тебе честь, — усмехнулся я. — Не думай обо мне слишком плохо, Тэрл, — сказал Шаба. — Такой шанс выпадает раз в жизни. Если бы я сбился с пути, то тем самым сбил бы с пути всю мою касту, а может быть, и все человечество. — Он с грустью посмотрел на меня. — Как, по-твоему, поступили бы с кольцом Царствующие Жрецы? Вдруг оно не имеет для них никакого значения? Но для меня оно бесценно! Подозреваю, что Царствующие Жрецы вообще не позволили бы людям воспользоваться кольцом. — Может быть. Их логика остается для меня загадкой. — Так или иначе, — продолжил Шаба, — я выкрал кольцо. С его помощью я прошел вверх по Уа до самого ее истока. С его помощью я заставил тебя пуститься за мной в погоню. Ты — тот самый человек, который донесет мои труды до цивилизованного мира. Я взглянул на карты и записные книжки. — Да, — сказал Шаба, — этим я расплачиваюсь за кражу. Этим — и еще жизнью. — Он помрачнел; лицо его исказилось от боли. — Храни их пуще ока, мой друг. — Почему ты сбежал из дворца Билы Хурумы? — спросил я. Шаба и его люди пустились в путь на трех галерах, а Била Хурума снарядил в погоню огромную флотилию. — Ему я причинил особенно много зла, — с грустью произнес Шаба. — И все же я думаю, что мой побег спас ему жизнь. — Не понимаю, — удивился я. — Каким образом? — Била Хурума, мой покровитель и защитник, стоял между мною и Мсалити. Мсалити уже однажды покушался на его жизнь, подкупив Джамбию, охранника. Джамбия погиб от укусов остов, а ты отправился на канал. — Да. — До тех пор пока я оставался во дворце, жизнь Билы Хурумы была в опасности. Как только я бежал, Мсалити стало незачем убивать его. Но при этом я знал, что Била Хурума последует за мной. — Разумеется. Мсалити пришлось рассказать о кольце убару и вместе с ним отправиться на поиски, в надежде потом самому завладеть кольцом. — Не думаю, что Била Хурума преследует меня из-за кольца, — улыбнулся Шаба. — А из-за чего еще? Шаба промолчал. — Никакая другая причина не заставила бы его прийти сюда, — уверенно продолжил я. — Он же понимает, что могущество кольца сделает его абсолютно непобедимым. — Возможно, — усмехнулся Шаба. — Скажи, — попросил я, — почему ты считаешь, что причинил зло Биле Хуруме? — Мне это казалось совершенно нереальным. Все равно что сокрушаться о том, что обидел ларла, который идет по твоему следу. — Я использовал его в своих собственных целях, — сказал Шаба. — В каких? Он вытянулся и закрыл глаза. Боль терзала его. Я не сводил глаз с кольца. Шаба с трудом разлепил веки. — Меня не интересуют твои записи и карты, — сказал я. — Я пришел за кольцом. Сними с меня наручники и отдай кольцо. Внезапно сверху, с крепостной стены, донесся страшный крик. Рывком обернувшись, я успел заметить, как один из людей Шабы пошатнулся и рухнул вниз, на камни. И тут на фоне ярко-голубого тропического неба возникла огромная косматая фигура кюра. В правой лапе зверь сжимал обагренную кровью пангу. Над стеной показалась верхушка гигантского бревна. По нему карабкался другой кюр. В следующее мгновение он спрыгнул внутрь крепости. Воинственные вопли кюров слышались уже со всех сторон; одна за другой показывались клыкастые морды с горящими глазами… Внезапно один из кюров пронзительно вскрикнул — в грудь его вонзилось острое копье аскари. Кису, с рейдерским копьем наперевес, бросился к другому кюру, только что спрыгнувшему со стены. — Сними с меня наручники! — завопил я, обращаясь к Нгуми, писцу, который привел нас сюда. В крепость прорвались еще с десяток кюров. Для своего веса они были ловки и проворны. Некоторые на мгновение приседали с пангами в зубах и упираясь передними лапами в землю. Я заметил, как Мсалити выхватил нож и скользнул куда-то в сторону. Аскари бросились вверх по каменным ступенькам. Один из них отбросил от стены бревно, но появившийся кюр страшным ударом огромной панги смел со стены сразу четверых аскари. Я видел, как кюры огромными лапами раздвигают частокол у входа в крепость. Аскари пытались сдержать их натиск. Айари, малыш Айари бросился им на помощь… — Да освободите же меня! — взревел я, в ярости пытаясь сбросить наручники. Писец растерянно взглянул на Шабу. — Освободи его, — слабеющим голосом велел географ. Два кюра с пангами в зубах на четырех лапах двинулись к нам. У входа послышались крики. Взглянув туда, я увидел, что частокол вот-вот рухнет. Откуда-то донесся вопль рабыни… Нгуми вставил ключ в отверстие наручника и дважды повернул его. Я подозревал, что в большинстве своем это были горианские кюры — одичавшие, опустившиеся потомки древних зверей, высаженных с кораблей на планету или спасшихся при крушениях. Но были среди них и корабельные кюры. — Скорей! — отчаянно завопил я. В этот момент один из кюров поднял переднюю лапу и указал на нас. Огромные звери двигались с ужасающей прытью. Наконец оба наручника разомкнулись. Я увидел, как кюр с пангой в зубах бросился к Шабе, не сводя глаз с кольца. Второй зверь шел на меня. Я швырнул наручники ему в морду, и один из них угодил прямо в огромный круглый глаз. Внезапно кюр, атаковавший Шабу, отшатнулся, изумленно глядя на собственную лапу, на которой выступила бурая кровь. Панга со звоном упала на камни. Шедший на меня зверь принялся с ревом тереть покалеченный глаз. Порезанная пангой пасть кровоточила. Не теряя времени, я бросился к тому месту, где Нгуми оставил мой пояс и ножны с кинжалом, когда надевал на меня наручники. Я еле успел откатиться в сторону — панга, звеня, обрушилась на камень рядом с моей головой. Краем глаза я заметил, что напавший на Шабу кюр уже свалился замертво. Шаба закашлялся и сплюнул кровавый сгусток. Кольцо с клыком окрасилось в бурый цвет. Кюр обрушил на меня страшный удар, но мне снова удалось увернуться от смертоносной панга. Стол раскололся надвое; футляр с картами и записные книжки рассыпались по земле. Кюр с рычанием обернулся и на какой-то миг упустил меня из поля зрения. Издав боевой клич «Ко-ро-ба», я прыгнул зверю на спину и, задрав ему голову, вонзил кинжал в сердце. Огромное туловище содрогнулось в конвульсиях. Я соскочил с него и обернулся. Очередной кюр бросился на Шабу. Тот снова выставил кольцо с клыком. Я увидел, как огромная шестипалая лапа схватила цепь, висевшую на шее у Шабы. В следующее мгновение лапа безвольно разжалась. Зверь пошатнулся и неуклюже рухнул на бок. Я зажал в зубах окровавленный кинжал, ощутив вкус крови кюра, и обеими руками поднял тяжеленную пангу убитого мной кюра. Я снова оглянулся. Шаба уронил голову на грудь. Одеяло было залито кровью. Нгуми бросился к нему. Шаба с усилием поднял голову. — Иди! Сражайся за свою жизнь. — Я не оставлю тебя! — воскликнул Нгуми. Это были его последние слова. Подобравшийся сзади кюр разрубил его пополам. Одним прыжком я оказался рядом со зверем и мощным ударом панги снес ему голову. Я посмотрел на убитого Нгуми. У него была такая же татуировка, как у Шабы. У писцов принято разрисовывать лица. — Помогите! — услышал я. — Они вот-вот прорвутся! Я бросился ко входу и принялся рубить пангой косматые лапы, раздиравшие прутья частокола. С лезвия капала кровь. Кюры с ревом отпрянули от частокола. — Развяжите меня! — раздался знакомый голос. Я подбежал к Тургусу и разрубил его путы. Тот схватил копье убитого аскари и бросился в бой. Затем я освободил от пут сбившихся в кучку, до полусмерти перепуганных рабынь. — Господин! — жалобно закричала Дженис. Если бы они и вздумали бежать, им бы это не удалось — вокруг высились крепостные стены. Порой девушки умоляют завоевателей взять их в рабыни, клянутся в вечной преданности и тем самым спасают себе жизнь. Но кюры обычно не интересуются женщинами — разве что в качестве пищи. Неожиданно сзади появился кюр. В самый последний момент я успел заблокировать удар, но все равно отлетел на несколько шагов. Не давая мне опомниться, кюр снова бросился на меня и рубанул своим клинком по моему. От боли в руках я едва не потерял сознание. Кюр ударил меня в голову, но промахнулся. Со стены посыпался град камней. Я увернулся и ударом снизу распорол зверю брюхо. Он издал страшный рев и попятился, подхватывая лапой вывалившиеся кишки. Я из последних сил взмахнул пангой и развалил ему череп до самой челюсти. Потом я оглянулся и крикнул: — Кису, берегись! Кису повернулся — но в этот миг между ним и кюром возникла фигура с копьем. Человек нанес кюру молниеносную серию ударов в брюхо, грудь и глотку. Зверь отступил, и тут на него сзади накинулся аскари и вонзил копье под левую лопатку. Как только кюр обернулся, первый нападающий добил его мощным ударом в спину. Кису поднял глаза на высокого, крепкого человека, спасшего ему жизнь. — Благодарю тебя, убар. С этого момента убар экваториальной империи Била Хурума и мятежник Кису плечом к плечу отражали атаки подступавших кюров. Панга в моих руках дрожала. Кинжал в зубах резал губы. Я проткнул им тунику так, чтобы кинжал висел на рукояти, утер кровь с лица и присоединился к обороняющимся. Одному из кюров я раскроил череп, другому перебил хребет. По приказу своего командира кюры отступили. Тотчас другие кюры поволокли к входу два длинных бревна. Я перевел дух и проверил, на месте ли кинжал. — Как вышло, что нас застали врасплох? — спросил я у Айари. — Они неожиданно напали на часовых, убили их и по мостику перешли ров. Я огляделся. Острые копья и овальные щиты аскари были идеальным оружием для племенных войн, но кюры без труда разрубали их на части тяжелыми пангами. Вот когда пригодились бы топоры и мощные щиты Торвальдсленда… — Отрезайте их друг от друга! — крикнул Била Хурума своим аскари. — Атакуйте по пятеро! Один идет вперед, четверо прикрывают! — Мудро, — кивнул Айари. — Убар есть убар, — отозвался я. Первый аскари атаковывал кюра острым копьем, вынуждая его выставить для защиты пангу. Остальные четверо мгновенно набрасывались на зверя сзади и с боков. Нам повезло: это были не корабельные кюры, а одичавшие и отупевшие звери. Бьются они страшно, яростно, беспощадно, но все-таки неумело. — Их слишком много, — сказал я. — Много, — проворчал Айари. — Повоюем на славу перед смертью! — Хорошо сказано, — похвалил я. Я увидел, как Била Хурума упал на одно колено, а огромный кюр занес над его головой пангу. Не успел я сорваться с места, как крепость огласил воинственный клич Укунгу, и рейдерское копье, со свистом рассекая воздух, пролетело над убаром и вонзилось прямо в сердце кюру. — Благодарю тебя, мятежник, — сказал Била Хурума, поднимаясь на ноги. — Мы в расчете, убар, — усмехнулся Кису, выдирая копье из груди мертвого зверя. — Верно, — ответил Била Хурума, и они снова ринулись в бой плечом к плечу — мятежник и убар. Командир кюров выстроил свое подразделение цепью. Я почти не сомневался, что это — корабельный кюр, иначе ему не удалось бы держать в узде свору тупоголовых зверей. Выходит, у кюров все-таки сохранилось какое-то понятие о дисциплине и преданности. — Все кончено, — сказал я. — Они организовались! Била Хурума собрал вокруг себя своих аскари. Их оставалось не больше сотни, многие были ранены. Внезапно позади нас раздался треск и грохот. Кюры разрушили частокол и принялись таранить бревнами каменный навал, закрывавший вход в крепость. — Надо их остановить! — крикнул Айари. — Это невозможно, — сказал я. Кюры ворвались в крепость, размахивая пангами, кольями, дубинами. Мы отступили. Я всадил свою пангу в ближайшего кюра, но выдернуть ее у меня не хватило сил. — Держите оборону! — завопил я. — Отходите к стене! Я бросился на кюра, левой рукой ухватил его за косматый загривок и несколько раз ударил врага кинжалом в грудь. В ушах у кюра болтались золотые кольца. Это был, несомненно, корабельный кюр. Он издал предсмертный вопль и обмяк. Я отпустил его, и он рухнул на камни. Я увидел, как Тургус неподалеку от меня ударил другого кюра в грудь острым копьем аскари. Кюры были со всех сторон, при этом не обращали на меня особого внимания — их больше интересовали те, кто держал оборону у стены. Я вонзил кинжал в брюхо бегущего мимо зверя. Кюр даже не остановился, и я едва не полетел на землю, пытаясь выдернуть свое оружие. В этот момент меня заметил другой кюр. Он попытался достать меня когтистой лапой, но я успел ударить его в голову. Пробить череп кюра ножом очень трудно, однако возможно; главное — правильно выбрать направление удара. Лучше всего бить в глаз, ухо или висок. Я предпочел первое. Кюр с ревом завертелся на месте. В два прыжка я оказался среди своих. Повсюду лязгало оружие. Мое ожерелье, подарок Билы Хурумы, было залито кровью. Заметив, как какой-то кюр вскарабкался на стену, я взбежал по лестнице, сорвал с шеи тяжелое ожерелье и изо всех сил хлестнул зверя по морде. Тот рухнул наземь с высоты добрых двадцати футов. Я оглянулся и увидел, как два кюра карабкаются по бревну, прислонив его к стене. Я отшвырнул бревно, и оба зверя полетели вниз. Тут я обнаружил, что один кюр крадется вдоль стены внутри крепости. Я прыгнул ему на плечи и захлестнул горло золотой цепью. Зверь отчаянно пытался сбросить меня, но я накрепко вцепился в него и оказался вне досягаемости панги. Тогда он что было сил ударился спиной о стену. Кости мои хрустнули, острые камни вонзились в спину, но я не выпускал цепь из рук, затягивая ее все туже. Кюр захрипел, панга выпала из его лап. Руки мои были в крови. Зверь пошатнулся и упал. Я снова надел на себя окровавленную цепь. Затем поднял пангу. Кюр был еще жив. Глаза его были выпучены, из груди вырывался свист, на губах вздувались кровавые пузыри. Не так-то легко убить кюра. Я наотмашь ударил его пангой, потом еще раз и еще… — Прости, приятель, — пробормотал я. Меня шатало, руки мои тряслись. После этой схватки я чувствовал себя не воином, а мясником. — В атаку! — крикнул Била Хурума. На какой-то миг кюры оторопели, но тут же сомкнули ряды и отбросили нападающих к стене. Командир кюров проворно выстроил зверей в шеренгу. «Все кончено!» — подумал я, решив, что он готовит последний, решающий удар. Но, к моему изумлению, командир, огромный бурый кюр, вскинул пангу, салютуя Биле Хуруме. Кюры издавна испытывали почтение к людям. Била Хурума, тяжело дыша, воздел к небу окровавленное копье и прокричал: — Аскари ходари! Я вздрогнул. Убар оказал зверю великую честь. В переводе с ушинди его слова означали «бравый солдат» или просто «воин», что еще почетней. И тут до нас донесся ликующий вопль: — Я достал его! Оно мое! Мы обернулись. На громоздившихся у входа камнях стоял Мсалити. С кинжала его капала кровь. Визирь убара торжествующе потрясал цепью, на которой блестело кольцо. — Он забрал кольцо! — в отчаянии крикнул я. — Оно мое! Мое! — злорадствовал Мсалити, приплясывая и размахивая цепью. Я глянул на ложе Шабы. Вокруг него лежали мертвые кюры и изрубленные в куски аскари. Шаба держался за грудь, надрывно кашляя. В его кольце с клыком больше не осталось яда. Этого-то и дожидался Мсалити. Он нанес Шабе не меньше пяти ударов — видно было по ранам, — схватил кольцо и бросился к выходу. И я ничего не мог поделать — между нами стояла шеренга кюров! Командир кюров торжествующе оскалился, поднял лапу и что-то прокричал своим зверям. Тем временем Мсалити спрыгнул за крепостную стену и скрылся из виду. Повинуясь приказу, кюры медленно отступали, не сводя с нас глаз. Командир не хотел больше рисковать своими солдатами. Важнее было сохранить отряд, чтобы обеспечить доставку кольца в условленное место, откуда оно со временем вернется в стальные миры или же будет использовано здесь, на Горе, против людей и Царствующих Жрецов. Я с трудом поднял с земли пангу и бросился вслед за кюрами. Кису и Била Хурума преградили мне путь. — Нет! — выкрикнул Кису. — Не смей! — воскликнул Била Хурума. — Это безумие, Тэрл! — крикнул Айари. Тургус тоже подбежал ко мне. Он и Кису схватили меня за плечи. — Отпустите! — вырывался я. — Сейчас ты ничего не сможешь сделать, — увещевал меня Кису. — Но они разрушат мост! — выкрикнул я. — Мы не выйдем отсюда! — Сегодня — полнолуние, — сказал Айари. — Мы можем спокойно перейти ров, и никто нас не тронет. Завтра они вернутся в озеро. Кюры тем временем отступали. Невероятно, но их командиру удавалось поддерживать железную дисциплину среди этих тварей. Некоторые кюры волокли за собой тела убитых аскари. Била Хурума поспешил к Шабе. Отбросив Тургуса и Кису, я бросился к выходу и, взбежав по лестнице, успел увидеть, как кюры отвязали с нашей стороны плавучий мост. Теперь между нами пролегал широкий ров, в котором неистовствовали голубые свиньи. Я смотрел вслед кюрам. Рядом со мной стояли Кису, Тургус и Айари. — Кольцо у меня! — кричал Мсалити с противоположного берега рва. Командир кюров выхватил у него цепь с кольцом и надел себе на шею. — Я победил! — не унимался Мсалити. Командир что-то приказал одному из кюров. Тот схватил Мсалити, высоко поднял его над головой и швырнул в ров. Вода вокруг Мсалити тут же вспенилась и порозовела от крови. Он с воем пробирался сквозь стаю прожорливых хищников. Я выхватил у Кису копье и протянул его Мсалити. Теряя сознание, Мсалити вцепился в древко, и мы вытащили его из воды. За считанные мгновения он лишился обеих ног до колен. Мы сбили прицепившихся к его телу рыб и стали перевязывать страшные раны обрывками одежды, пытаясь унять кровотечение. Кюры на другом берегу рва выстроились в колонну и двинулись прочь. При помощи самодельных жгутов мы кое-как остановили кровь. — Шаба мертв, — произнес подошедший Била Хурума. Мсалити протянул к нему руку: — Мой убар! Била Хурума посмотрел на него отсутствующим взглядом и повернулся к аскари: — Бросьте его рыбам! — Мой убар! — в ужасе возопил Мсалити. В следующий миг он скрылся под водой. Стая жадных хищников набросилась на него — и все было кончено. Внезапно неизвестно откуда появилась Дженис и бросилась мне на шею, захлебываясь в рыданиях. На шее у нее была петля, на лодыжках и запястьях виднелись следы от пут. Во время боя кюры схватили всех рабынь, связали караваном, бросили на землю, спутали им руки и ноги кожаными ремнями и оставили дожидаться страшной участи. После отступления кюров девушек освободили аскари. — О господин! — Дженис, всхлипывая, прижалась ко мне. — Мы живы, господин, живы! Я не отводил взгляда от рва. Горечь поражения охватила меня. Все потеряно. Я проиграл… Колонна кюров скрылась в руинах. Я обнял Дженис и прижал ее голову к груди: — Не плачь, милая рабыня! Но и мне самому слезы застилали глаза.54. МЫ СОБИРАЕМСЯ ПОКИНУТЬ ДРЕВНИЙ ГОРОД
— Я просмотрел карты и записи Шабы, — сказал я Биле Хуруме. — Они все уцелели? — Да. Мы стояли на площадке, к которой вела лестница от огромной мраморной пристани на западном берегу древнего города — той самой пристани, куда мы причалили несколько дней назад, переплыв озеро. За нашими спинами лежали руины громадного здания с полуразрушенными колоннами и величественными изваяниями. Суровые взгляды каменных воинов были устремлены на запад. Далеко внизу, у причала, виднелись суда Билы Хурумы, галера Шабы и наше старое верное каноэ. Мы смотрели вниз, на спокойные воды бескрайнего озера. Здесь, на этой же площадке, мы развели огромный погребальный костер. Била Хурума развеял по воздуху прах Шабы. Ветер подхватил его, закружил над городом и понес дальше, к джунглям. От великого географа осталась горсточка белого пепла, легкого и сухого, мимолетного и вечного. А сам он стал легендой и частью истории. — Это озеро, исток Уа, — сказал я, — он обозначил на карте как «Озеро Билы Хурумы». — Зачеркни, — сказал убар, — и исправь на «Озеро Шабы». — Так и сделаю. Суда готовились к отплытию. Из войска Билы Хурумы осталось в живых меньше сотни аскари. Людей Шабы уцелело всего семнадцать. — Я очень одинок, — сказал Била Хурума. — Шаба был моим другом. — Но ты же погнался за ним! Ты хотел ограбить его и убить. Била Хурума изумленно обернулся ко мне: — Нет, все наоборот! Я хотел защитить его! Мы ведь были друзьями. И у нас был план: снарядить экспедицию из сотни галер и пяти тысяч человек. Однако Шаба бежал, взяв всего три галеры и двести сторонников. Я хотел помочь ему судами и людьми. — Но ведь сначала, когда вы строили планы, ты не собирался отправляться с ним в экспедицию. — Разумеется, — ответил Била Хурума. — Я же убар. — Тогда почему ты все-таки последовал за ним? — Я знал, что не всякий сможет пройти этот путь до конца. Только Шаба и я. — Но ты же убар! — И его друг. Для убара нет ничего дороже друзей. У нас их слишком мало. — Шаба сказал, что он причинил тебе зло. Била Хурума печально улыбнулся: — Он сожалел о том, что вынудил меня пуститься за ним в погоню. Но при этом он, возможно, спас мне жизнь. Один раз меня уже пытались убить. Шаба надеялся, что,покинув дворец, я избегу угрозы очередного покушения. Я кивнул. На реке Мсалити наверняка не стал бы строить козни против убара. Он нуждался в защите и покровительстве Билы Хурумы. К тому же убийство убара не было для Мсалити самоцелью. Оно требовалось ему лишь затем, чтобы устранить препятствие на пути к кольцу из Тахари. — Разве Мсалити не подстрекал тебя пуститься в погоню за Шабой? — спросил я. — Разве он не говорил тебе, что Шаба владеет бесценной вещью? — Нет, — ответил Била Хурума. — Ему незачем было меня подстрекать. Я твердо решил отправиться вслед за Шабой. Мсалити только умолял меня взять его с собой. — По-моему, Шаба рассчитывал на то, что я его догоню. — Да, — кивнул Била Хурума. — Он предчувствовал свою смерть и хотел, чтобы ты передал людям его записи. — Похоже на то, — согласился я. — Но почему он был так уверен, что не вернется? — задумался Била Хурума. — Неведомая река, воинственные туземцы, болезни… — начал я. — Дикие звери, — подхватил Била Хурума. — И звери тоже. — Да и ты сам, — добавил Била Хурума. — Ты ведь без колебаний убил бы его, чтобы завладеть тем, что искал. — Да, — угрюмо подтвердил я. — Наверно, эта вещь очень дорога тебе, — сказал Била Хурума. — Была дорога, — буркнул я. — Была? — переспросил он. — Ее захватили кюры. — Ясно. — Шаба говорил, что использовал тебя в своих целях, — вспомнил я. — Да. Он сказал мне об этом перед смертью, — ответил Била Хурума. — Не понимаю, — нахмурился я, — как именно он мог использовать тебя в своих целях? — Неужели непонятно? — улыбнулся убар. — Нет… — Он хотел, чтобы я сопровождал и защищал тебя на обратном пути. Я застыл, ошеломленный. Кису взбежал по лестнице: — Все готово к отплытию. — Отлично, — сказал Била Хурума. — Мы идем, — добавил я. Кису кивнул и направился к причалу. — Шаба одурачил нас обоих, — усмехнулся Била Хурума. — По-моему, ты не слишком огорчен этим. — Правильно. — Но ведь мы могли бы сжечь его карты и записи! — Конечно. Я задумался. — Нет, я не стану этого делать. — А я — тем более, — с улыбкой сказал убар. — Мы отвезем записи в Ушинди, а потом ты можешь в сопровождении надежных людей доставить их по Ниоке в Шенди. Там их поджидает Рамани из Ананго, учитель Шабы. — Шаба все хорошо продумал, — кивнул я. — Я буду очень тосковать по нему, — произнес Била Хурума. — Он был вором и предателем! — Он оставался верен своей касте. — Он был вором и предателем! — сердито повторил я. Била Хурума отвернулся и уставился на руины, на каменных исполинов, на разрушенный и всеми позабытый древний город. — Когда-то здесь была великая империя, — медленно проговорил он. — Теперь ее нет. Мы не знаем, кто ворочал эти камни, воздвигал эти храмы, разбивал сады и прокладывал улицы. Мы не знаем названия этой империи, не знаем имени ее народа. Мы знаем лишь то, что люди построили эту страну и какое-то время жили в ней. Империи процветают и отходят в небытие. Но строят их все-таки люди. — Или разрушают, — заметил я. — Да, — согласился Била Хурума, глядя вниз, на галеры и каноэ. — Одни люди строят империи, другие их разрушают. — Какое из этих занятий более благородно? — спросил я. — Я думаю, — сказал Била Хурума, — что лучше строить, чем разрушать. — Даже если твой труд обратится в руины? — Да, — твердо произнес он. — Даже если твой труд обратится в руины. — Ты знаешь, чего хотели от Шабы я и Мсалити? — Конечно, — пожал он плечами. — Шаба перед смертью успел мне все поведать. — Кольцо не принадлежало ему по праву, — сказал я. — Он был предателем и вором! — Он оставался верен своей касте, — упрямо повторил Била Хурума. Я отвернулся от убара и двинулся вниз, к причалу. — Подожди, — негромко произнес он мне вслед. Я обернулся и посмотрел ему в глаза. Убар спустился на несколько ступеней, и мы оказались лицом к лицу. — Шаба просил меня передать тебе это. Он прятал его у себя на теле. Била Хурума вложил мне в руку большое кольцо, слишком крупное для человеческого пальца — золотое, с серебряной пластинкой. На нем отчетливо виднелась крохотная царапина. — Шаба сказал, что он благодарит тебя и просит прощения. Сам понимаешь, без него Шаба не смог бы пройти этот путь. — Благодарит? — растерянно переспросил я. — Просит прощения? — Он, если можно так выразиться, одолжил у тебя это кольцо. Взял взаймы. Он очень надеялся, что ты не станешь возражать. Я молчал, не находя слов. — Он хотел вернуть его сам, — продолжал Била Хурума, — но тут внезапно напали эти твари… Я сжал кольцо в кулаке. — Ты знаешь, что мне отдал? — Знаю. Кольцо великой силы, которое делает своего владельца невидимым. — С таким кольцом ты стал бы непобедим! — Возможно, — едва заметно усмехнулся Била Хурума. — Тогда почему ты отдаешь его мне? — Потому что так хотел Шаба. — Не знал, что бывает такая дружба, — задумчиво произнес я. — Я — убар, — сказал Била Хурума. — За всю мою жизнь у меня было лишь два друга. Теперь их обоих не стало. — Одним из них был Шаба… — Конечно, — ответил убар. — Кто же второй? — Человек, которого я убил. — Как его звали? — спросил я. — Мсалити.55. ВЗРЫВ. МЫ ПОКИДАЕМ ДРЕВНИЙ ГОРОД
— Нам пора! — крикнул Кису. Мы с убаром спустились на пристань, расположенную на восточном берегу озера Шабы. И тут прогремел взрыв. В нескольких пасангах от нас ослепительно вспыхнул свет. Пламенный столб взвился ввысь, и небо вмиг заволокло облаком пыли и листьев. Земля содрогнулась у нас под ногами, озерная вода вспенилась и забурлила. Раздались потрясенные крики. Нас окатила волна горячего воздуха, с неба посыпались обломки камней… Потом все внезапно стихло, только волны с плеском бились о причал. Небо на юго-востоке потемнело. — Что это было? — пришел в себя Кису. — Взрыв, — ответил я. — А что он означал? — спросил Била Хурума. — Я думаю, он означал, что мы теперь спокойно можем плыть вниз по реке. Я мысленно улыбнулся. Фальшивое кольцо никогда не попадет в Сардар. — Ну что же, отправляемся, — сказал Била Хурума. — Отдать швартовы! — крикнул я. Вскоре наши галеры и каноэ уже шли по озеру Шабы. Кольцо из Тахари висело у меня на шее, на золотом ожерелье, подаренном Билой Хурумой. Рядом со мною в каноэ, завернутые в непромокаемые промасленные шкуры, лежали записные книжки и карты Шабы. Я последний раз оглянулся на руины древнего города, на грозное черное небо на юго-востоке и поудобней перехватил весло.56. ЧТО ПРОИЗОШЛО В НИУНДО, ГЛАВНОМ СЕЛЕНИИ УКУНГУ
— Эй! — закричал Кису. — Где Аибу? Мы стояли на площади Ниундо, главного селения Укунгу. Навстречу нам, вооруженный копьем и щитом, вышел Мвога. — Аибу мертв, — сказал он. Тенде ахнула и разрыдалась. — Отчего он умер? — спросил Кису. — От яда, — ответил Мвога. — Теперь я — вождь Укунгу. — Мое копье не согласно с этим, — нахмурился Кису. — Зато мое согласно, — отрезал Мвога. Кису угрожающе сдвинул брови: — Пусть сами копья разрешат этот спор. В Укунгу острия копий обычно обмотаны полосками кожи. Мвога и Кису, не сговариваясь, сорвали кожаные чехлы. Наконечники копий грозно блеснули. Щиты в Укунгу украшают пучком перьев. Если перья смотрят в землю, это означает, что человек собрался на охоту. Пучок перьев, устремленный в небо, говорит о том, что вот-вот начнется схватка. Кису и Мвога держали свои щиты перьями вверх. — Я буду лучшим мфалме, чем Аибу, — сказал Мвога. — Потому-то я и велел отравить его. Поединок был недолгим. Очень скоро Мвога упал к ногам Кису. Тот выдернул из его груди окровавленное копье. — Ты хорошо сражаешься, — похвалил Била Хурума. — Теперь ты уничтожишь тех, кто поддерживал Мвогу? — Нет, — ответил Кису. — Мы из одного племени. Я не стану убивать их. Пусть в Укунгу воцарится мир. — Прежде, Кису, — сказал Била Хурума, — ты был упрям и буен, как кайлуак, несдержан в гневе и скор на расправу. Теперь ты многому научился. В тебе довольно мудрости для того, чтобы стать мфалме. Кису пожал плечами. — Я приглашаю тебя в Ушинди, — продолжил убар. — Мсалити больше нет. Мне нужен человек, который поможет мне править империей. — Лучше быть первым в Укунгу, чем вторым в империи! — отрезал Кису. — Ты и так первый в Укунгу, — сказал Била Хурума. — Я все равно пойду на тебя войной, — заявил Кису. — Зачем? — поднял брови убар. — Я освобожу Укунгу! Била Хурума улыбнулся: — В этом нет нужды. Укунгу — свободная страна. По толпе пронесся крик изумления. — Оботри острие своего копья, Кису, — сказал Била Хурума, — и зачехли его. И переверни свой щит. Пусть перья смотрят в землю. — Я зачехлю копье, — твердо ответил Кису. — И переверну щит. Он передал оружие одному из жителей деревни. Била Хурума и Кису крепко обнялись. Империя заключила мир с Укунгу.57. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ В ПОРТ-КАР НА КОРАБЛЕ «ПАЛЬМА ШЕНДИ»
— Зачем ты заковал меня в цепи, господин? — жалобно спросила Дженис. Она стояла на коленях, обнаженная, на горячих досках причала в Шенди. На лодыжках и запястьях рабыни блестели кандалы, тяжелая цепь приковывала ее к железному кольцу на пристани. На горле девчонки болтался стальной ошейник с надписью: «Я принадлежу Боску из Порт-Кара». Под этим именем меня знают в разных уголках Гора, и у него есть своя история. — В Порт-Каре, — сказала Дженис, — когда я хотела убежать, ты меня даже не связал. Сейчас, когда я уже знаю, что значит быть рабыней на Горе и одна мысль о побеге приводит меня в трепет, ты заковал меня в цепи! — Женщин всегда заковывают перед погрузкой на корабль, — объяснил я. — Жаль, что я не сделал этого раньше. — Да, господин, — потупилась она. — Дело даже не в цепях. Не будь их, тебе все равно не удалось бы далеко убежать. — Да, господин. Теперь у меня есть ошейник и клеймо. Ко мне подошел капитан Улафи. — Приветствую тебя! — Приветствую тебя, — ответил я. — Это из-за нее было столько шума? — спросил он. Я ухмыльнулся: — Думаю, она больше не доставит тебе хлопот. Дженис низко склонила голову и прижалась лбом к причалу. — Прости меня, господин, — пролепетала она, — если я причинила тебе беспокойство. — Ну-ка, подними голову, — приказал Улафи. Рабыня робко посмотрела на него. — Как она расцвела! Трудно поверить, что это та же девушка. Я пожал плечами. — Только дурак может по своей воле освободить рабыню, — заметил Улафи. — Хочешь вернуться в Порт-Кар на «Пальме Шенди»? — Если позволит капитан, — улыбнулся я. — Все уже готово, — сказал Улафи. Я опустил в его ладонь несколько монет — заранее оговоренную плату. — Мы отплываем, как только начнется прилив, — предупредил он. Вернувшись в Шенди, я получил назад деньги, отобранные при аресте. Возвратили мне и мой мешок, и остальные вещи. Все это отдала мне женщина, у которой я снимал комнату неподалеку от улицы Ковровщиков. Мешок лежал у моих ног. Кроме всего прочего, в нем было и золотое ожерелье, полученное в подарок от Билы Хурумы. Я не расставался с ним в самые тяжкие моменты, выпавшие на мою долю за время долгих экваториальных странствий. Кольцо из Тахари я носил на кожаном шнурке под туникой. Я думал о Биле Хуруме и о том, как бесконечно одиноки убары. Я думал о Шабе и о его экспедиции. Шаба прошел по озеру Ушинди, стал первооткрывателем озера Нгао, покорил реку Уа и добрался до ее истока, огромного и прекрасного озера, которое он назвал в честь Билы Хурумы. Но по желанию Билы Хурумы я изменил название на карте. Отныне это озеро, исток Уа, будет носить имя Шабы — доблестного путешественника и величайшего исследователя Гора. «Благодарю тебя», — сердечно произнес Рамани из Ананго, бывший когда-то учителем Шабы, когда я вручил ему и двум членам его касты записи и карты великого географа. Рамани заплакал, и друзья его тоже не смогли сдержать слез. Я знал, что карты и путевые заметки Шабы будут размножены и разосланы их братьям по касте во все города Гора. Правда, одна копия уже была сделана. Над ней потрудились писцы Билы Хурумы из Ушинди. Но Рамани незачем было знать об этом. Била Хурума сказал мне, что продолжит строительство канала. Канал, соединив озера Ушинди и Нгао, станет водным путем между Тассой и Уа. С берегов сияющей Тассы через Камбу или Ниоку можно легко добраться до озера Ушинди, из него по каналу — на озеро Нгао, а оттуда — в устье Уа и, пройдя по реке тысячи пасангов, оказаться у ее истоков на озере Шабы. Я уж и не говорю о том, что в озеро Шабы впадает великое множество рек, каждая из которых может привести путешественника в неведомые ныне земли. Два замечательных человека — Била Хурума, убар, и Шаба, ученый-исследователь, — проделали поистине бесценную работу. Я думал о маленьком Айари, который делил со мной все невзгоды и на каторге, и на реке Уа. Теперь Айари носил пышные одежды верховного визиря убара. Я не сомневался, что Била Хурума сделал мудрый выбор. За время нашего путешествия Айари не раз и не два доказал свою отвагу и достоинство. Кроме того, он поддерживал связь с деревнями Ниуки на северном берегу Ушинди, где родился его отец, а также с районом Укунгу на озере Нгао — благодаря дружбе с Кису. Айари прекрасно знал языки тех краев, равно как и горианский, поскольку родился и вырос он все-таки в Шенди. К тому же Айари умен, проницателен и отзывчив — качества, идеально подходящие для визиря. Именно такой советник и нужен Биле Хуруме для поддержания добрых отношений не только с экваториальной частью Гора, но и с цивилизованным Шенди. И наконец, Айари был одним из немногих, кто прошел путь вверх по реке Уа до самого истока и может поведать людям об этом путешествии. Наверняка Айари вскоре станет одной из самых заметных фигур в политической жизни экваториальных районов Гора. Кто бы мог подумать, что этот маленький негодяй из Шенди, чей отец в свое время бежал из деревни, опасаясь кары за воровство дынь, когда-нибудь будет стоять у трона великого убара! Но с особой теплотой я вспоминал о Кису, который снова стал мфалме Укунгу. Кстати, взглянув на карту, вы можете убедиться, что Укунгу и по сей день остается суверенным государством на территории империи Билы Хурумы. Прежде чем Била Хурума покинул Ниундо, главное селение Укунгу, у него состоялся еще один разговор с Кису. — Если хочешь, — сказал убар, указывая на коленопреклоненную Тенде, — я заберу эту рабыню с собой и продам ее в Шенди, а деньги пришлю тебе. — Благодарю тебя, убар, — ответил Кису, — но эта женщина останется в Укунгу. — Ты хочешь освободить ее? — удивился убар. — Ну уж нет, — улыбнулся Кису. — Отлично, — одобрил Била Хурума. — Она слишком прекрасна, чтобы быть свободной. Тенде преданно посмотрела на Кису: — Я постараюсь быть самой лучшей рабыней для моего господина. В ту ночь мы остались в Ниундо. Я прекрасно помню пир, устроенный в нашу честь. Талунам впервые выпала возможность танцевать перед мужчинами, прислуживать им и ублажать их. Я улыбнулся, вспомнив, как на пути вниз по реке мы встретили пигмеев, которые гнали на продажу караван обнаженных талун. Девушки были связаны по две; каждая пара удерживалась с помощью двух изогнутых раздвоенных веток, связанных крест-накрест, а между собою пары были связаны веревками. Мы причалили к берегу и приобрели у пигмеев всю партию рабынь за пригоршню разноцветных бус и пять панг. Затем мы усадили красоток в галеру, по четыре на скамью, приковали цепями к стойкам и вручили им весла. На одно весло приходилось четыре рабыни. Таким образом, сорока рабынь хватило на десять весел, по пять с каждого борта. Одна девушка оставалась лишней; она разносила своим подругам еду и питье. Вдоль галеры мы протянули цепь, закрепив ее на носу и на корме. На девушке-разносчице были ручные и ножные кандалы, причем браслет на правой лодыжке крепился к цепи, протянутой вдоль судна, так что рабыня свободно передвигалась туда-сюда вдоль цепи, но не могла сделать и шага в сторону. Била Хурума отправил на эту же галеру пятерых аскари: один стоял у штурвала, а четверо подгоняли девушек с помощью плеток. Галера стала для талун настоящей плавучей тюрьмой. — Куда мы их потом денем? — спросил я Билу Хуруму. — Продадим в Шенди, — ответил он. Поначалу талуны подумали, что им предстоит грести до конца своих дней. Не прошло и ана, как все они уже стонали, истекая потом, и умоляли дать им более подходящую для женщин работу. И немудрено — с галерными веслами обычно управляются дюжие мужчины. Если бы мы плыли не вниз, а вверх по течению, вообще не было бы смысла сажать их на весла. Рабыня-разносчица конечно же как могла потешалась над своими подругами. Откуда ей было знать, что на следующий день ей самой предстоит надрываться и рыдать под ударами плеток неумолимых аскари. Каждый день мы назначали новую разносчицу, чтобы ни одна талуна не сидела на веслах более сорока дней кряду. На причале было многолюдно. Я увидел двух рабынь, обнаженных и закованных в цепи; их тоже вели на корабль. Прошлым вечером мы продали всех талун черным работорговцам из Шенди всего за два серебряных тарска. Я видел, как они, прижав головы к земле, одна за другой ползли к рабскому кругу. Затем их связали караваном и увели. Некоторое время талун продержат в подземных пеналах. Там их ноющие спины и истертые в кровь руки залечат всяческими бальзамами и притираниями, а потом наскоро подготовят к продаже на северных рынках. Такие красотки, как наши талуны, под железной рукой хозяина обычно становятся превосходными рабынями. Двух талун мы оставили себе. Бывшую белокурую предводительницу я решил назвать Ланой, ее темноволосую помощницу Тургус нарек Финой. Я глянул вниз. Лана и Элис, обнаженные, стояли на коленях со спутанными за спиной руками, прикованные к тому же кольцу, что и Дженис. — Господин, — робко произнесла Дана. — Что? — Ты везешь меня в Порт-Кар? — Да, — ответил я. Одно название этого города приводит девушек в трепет. — В Порт-Каре мужчины будут жестоко обходиться со мной? — спросила она. Я пожал плечами: — Так же, как с любой другой презренной рабыней. Она содрогнулась. Горианская пословица гласит: «В Порт-Каре цепи рабыни особенно тяжелы». Я, однако, не думаю, что это так. Мужчины Порт-Кара обращаются с рабынями не хуже и не лучше, чем остальные гориане. Дело в том, что этот город издревле славится беспощадностью к врагам, и потому его имя наводит на людей страх. На мой взгляд, если на Горе и есть место, где к рабыням относятся с особой жестокостью, то это Тарна. И на то есть свои исторические причины. Тарна — один из немногих горианских городов, где подавляющее большинство женщин — рабыни. Обычно одна рабыня приходится на сорок свободных горианок. К слову, престиж и статус свободной женщины на Горе неизмеримо выше, чем на Земле. — А что делают в Порт-Каре с девушкой, которая не угодила своему хозяину? — с замиранием сердца спросила Дана. — Когда как, — ответил я. — Чаще всего связывают по рукам и ногам и бросают в канал к уртам. Глаза ее расширились от ужаса. Она непроизвольно попыталась сбросить оковы. Между прочим, железная цепь великолепно смотрелась на ее изящной шейке. — На твоем месте, — сказал я, — я бы лез из кожи вон, чтобы понравиться хозяину. — Я буду! Я буду очень, очень стараться! Я пожал плечами: — Посмотрим. Элис прижалась щекой к моему бедру и нежно поцеловала его. Я взъерошил ей волосы и потрепал по голове. — Пожалуйста, господин, — шепнула она, — не продавай меня сразу. Подержи меня у себя хотя бы немного. — Может быть. — Спасибо, господин! Когда-нибудь, подумал я, она, как и Дженис, найдет своего идеального господина и станет для него несравненной рабыней для наслаждений. А до тех пор… что ж, до тех пор она еще много раз будет переходить из рук в руки. Ко мне подошли Нгома и еще два человека из команды капитана Улафи. — Скоро отплываем, — сказал Нгома. — Клетки готовы. Я снял с Дженис кандалы и цепь. Она по-прежнему стояла на коленях, поскольку я не разрешал менять позу. Затем я проделал то же самое с Элис и Ланой. Они тоже остались стоять на коленях. Нгома и двое других членов экипажа ухватили рабынь за волосы и вопросительно посмотрели на меня. Я кивнул: — Тащите в клетки. Нгома за волосы поднял Дженис с колен и, пригибая к земле, повел к сходням. Голова рабыни была на уровне его бедра. — Отходим! — с кормы крикнул мне Улафи. Рядом с ним стояли его первый и второй помощники, Гуди и Шока. — Прекрасно, — ответил я и окинул судно взглядом. На палубе «Пальмы Шенди» пустовали еще две клетки для рабынь. Обе были заказаны мною. — Эй! — окликнул я человека из таверны Пембе. Он поспешил ко мне, ведя на поводке обнаженную рабыню с завязанными глазами. Руки ее были скованы за спиной. Человек пнул невольницу, и она опустилась на колени подле моих ног. Он снял с нее поводок, наручники и ошейник, на котором значилось название таверны Пембе. — Нгома! — позвал я. Человек из таверны Пембе сорвал с глаз девушки повязку. — Ах! — изумленно вскрикнула она. Некогда эту девушку звали Эвелина Эллис. — Ты теперь принадлежишь мне, — сказал я. — Да, господин! Нгома спустился по сходням и подошел ко мне. Я помнил, как эта красотка прислуживала Мсалити, Шабе и мне. Помнил я ее и в таверне Пембе. Я был первым, кто объяснил ей смысл рабского ошейника. Прошлой ночью я втайне от рабыни купил ее у хозяина таверны. Она обошлась мне в два серебряных тарска. — О господин! — воскликнула рабыня, задыхаясь от восторга. — Прими позу подчинения, — приказал я. Она проворно опустилась на пятки, широко раздвинула колени, вытянула вперед скрещенные руки и низко опустила голову. — Я, рабыня, полностью подчиняюсь моему господину. Я туго связал ей запястья и надел на нее ошейник. — Я твоя! — обрадовалась она. — Тебя будут звать Эвелина, — сказал я. — Да, господин! Спасибо, господин! — Посади ее в клетку! — велел я Нгоме. — Будет сделано. Он за волосы отвел Эвелину на корабль. Корабельные клетки для рабынь прибивают к бортикам, чтобы в шторм они не скользили по палубе. Я подумал о Дженис и улыбнулся. Накануне я впервые обратился к ней на английском. — Ты говоришь по-английски! — воскликнула она, пораженная. — Разумеется, — усмехнулся я. Она стонала: — А я-то говорила при тебе по-английски, уверенная, что ты ни слова не понимаешь! Я признавалась в своих самых потаенных желаниях! И ты все слышал! — Да. — Значит, ты с Земли? Невероятно! Такой мужчина, как ты, не может быть землянином! — Я был землянином, — сказал я, — давным-давно. Теперь я горианин — как и ты. Она опустилась передо мной на колени: — Горианская рабыня умоляет своего горианского господина овладеть ею. Я обнял ее и опрокинул на шкуры. — Господин! Господин! — закричала Саси, подбегая ко мне. Руки ее были скованы за спиной. Я заключил ее в объятия: — Прекрасно выглядишь, малышка! За ней с поводком в руке шел человек из таверны Филимби. На рабыне была короткая рабочая туника с эмблемой таверны — флейтой. «Филимби» — не только имя владельца таверны, но и название флейты на диалекте внутренних земель. По утрам девушки из таверны надевают короткие туники и принимаются за стирку и уборку; по вечерам же они танцуют перед посетителями в соблазнительных нарядах, а то и вовсе обнаженными. Саси, как и Эвелину, я купил накануне и договорился, что ее приведут на причал. Я заплатил за девушку два серебряных и пять медных тарсков. — Ты не забыл меня! — Ты слишком красива, чтобы тебя забыть, — ответил я. Человек из таверны Филимби снял с нее наручники и сорвал тунику — собственность таверны. Саси зарделась и потупила взгляд, проявив неожиданную для рабыни застенчивость. Она была неимоверно хороша собой. — Встань на колени, — велел я, — и прими позу подчинения. Она опустилась на колени и поклялась быть верной и покорной рабыней. Я связал ей руки и надел ошейник. — Пора! — крикнул Улафи. — Здравствуй, Тургус! — повернулся я. — Спасибо, что пришел проводить меня. — А кто эта хорошенькая рабыня у твоих ног? — спросил он. — Неужели ты не узнаешь свою бывшую сообщницу из Порт-Кара? — усмехнулся я. — Это она? Ну-ка, подними голову, девочка! Саси подняла голову: — Да, господин. — Это ты, Саси? — Да, господин. — Ты прекрасна! — Твоя рабыня Фина, — сказал я, указывая на брюнетку, стоявшую на коленях за спиной у Тургуса, — ничуть не хуже. Фина от смущения еще ниже опустила голову. Она была в короткой тунике и ошейнике. Из сорока талун Тургус выбрал себе в рабыни именно ее, бывшую помощницу предводительницы. И он не ошибся. Трудно было поверить, что эта девчонка когда-то была холодной, надменной гордячкой. За это время она научилась подчиняться и любить. Я достал из мешка письмо и вручил Тургусу. — Это — прошение Совету Капитанов Порт-Кара о том, чтобы тебе простили твои преступления. Я — член Совета Капитанов. С этим письмом ты свободно можешь вернуться в город. Скорее всего, ты получишь прощение; если же нет, то у тебя будет десять дней на то, чтобы покинуть Порт-Кар. Тургус взял письмо. — Спасибо. Но почему ты думаешь, что Совет Капитанов простит меня? — Потому, что мы с тобой сражались плечом к плечу. — Верно, — сказал он. — Так ты вернешься в Порт-Кар? — У меня в Шенди есть деньги — плата за участие в экспедиции Шабы. Их мне хватит на много месяцев. — Теперь, когда Айари стал визирем Билы Хурумы, чужеземцам уже не так опасно оставаться в Шенди, — заметил я. — Да, — усмехнулся Тургус. Била Хурума больше не забирал людей из Шенди на канал. Это знаменовало собой начало новой эры в отношениях между Шенди и империей Билы Хурумы. Я не сомневался, что Айари приложил к этому руку, объяснив убару, насколько ему выгодна дружба с Шенди. — С этим письмом, — повторил я, — ты можешь вернуться в любой момент. И если Совет Капитанов тебя простит, я искренне советую тебе найти новое, честное занятие и выйти из касты воров. Тургус улыбнулся: — Наверное, я отправлюсь в другой город и начну все сначала. Возможно, это будет Турия или Ар. — Хорошие города, — похвалил я, — с большими возможностями для дерзких и отважных… Не жалеешь о том, что приключилось за последние месяцы? — Нет. Я удостоился чести служить Шабе и тебе. Я прошел по Уа до самых ее истоков. Такое не забывается. И еще, — он оглянулся на коленопреклоненную Фину, — я нашел чудесную рабыню. Девушка с улыбкой опустила голову, довольная, что ее господин так высоко отозвался о ней, простой рабыне. Тургус снова посмотрел на меня. — Нет, я ни о чем не жалею. Я счастлив. Мы пожали друг другу руки. — Удачи тебе, — сказал я. — Удачи тебе, — сказал Тургус. — Отплываем! — крикнул Улафи. Я поднял Саси на ноги и перебросил ее через плечо. Потом нагнулся и свободной рукой подхватил свою морскую сумку. После этого я ступил на трап и поднялся на борт «Пальмы Шенди».Джон Норман Звери гора
Глава 1. СЛИН
— Не за что даже ухватиться, — проворчал Самос. Я валялся на широкой лежанке и бездумно смотрел в потолок. Мерцали огни факелов. Рядом на мягких шкурах лежало мое оружие. Закованная в кандалы рабыня уснула в ногах. Ухватиться было не за что. — Он может оказаться везде, — повторил Самос. — Он на планете, и это все, что мы про него знаем. О кюрах вообще мало что известно. Говорят, что они очень кровожадны, обожают человечину и жутко честолюбивы. — Как люди, — заметил в разговоре со мной Царствующий Жрец Миск. Как все это началось, никто толком уже не помнит. Полагают, что несколько тысяч лет назад в ходе межплеменных войн кюры уничтожили собственную планету. К тому времени они достигли достаточно высокого технологического уровня и сумели вывести на орбиту стальные миры диаметром в несколько пасангов. После того как родная планета благополучно догорела, они устремились на поиски нового пристанища. Сколько продолжался этот поиск — неизвестно. Как бы то ни было, стальные миры кюров добрались до планетной системы медленно вращающейся желтой звезды средних размеров, находящейся на периферии благодатной спиральной галактики. Там они попытались основать новую цивилизацию. Одна из планет желтой звезды называлась Земля, другая — Гор. Земля представляла собой обезумевший мир, движимый жадностью и страстью к самоуничтожению. Гор, напротив, был девственно чист и невинен. Его хозяева, Царствующие Жрецы, всеми силами пытались уберечь Гор от вторжения кюров. — Безухий рядом, — негромко произнес Самос. Я бездумно следил, как играют на потолке тени от дрожащего пламени факелов. Борьба Царствующих Жрецов с кюрами шла с переменным успехом. До сих пор зверям не удавалось по-настоящему закрепиться на Горе. Между тем изнурительная Война Гнезд подорвала могущество Царствующих Жрецов. Судя по всему, кюры этого еще не осознали. Как только они убедятся в слабости Царствующих Жрецов, между стальными шарами начнется усиленный радиообмен, после чего из отворившихся шлюзов к ослабевшему Гору устремятся армады космических кораблей. Между тем кюры, равно как акулы и слины, очень осторожные существа. Из спрятанной в ожерелье шифровки мы узнали, что на Гор тайно прибыл один из самых влиятельных кюров по прозвищу Безухий. Сообщение весьма встревожило Самоса. Для него появление Безухого однозначно свидетельствовало о начале военных действий. Такого же мнения придерживались и Царствующие Жрецы. Им уже мерещились корабли кюров, несущиеся к Гору, наподобие страшных, безмолвных акул. Но я так не думаю. Мне кажется, до вторжения еще далеко. Хотя, конечно, Безухий прибыл для того, чтобы его подготовить. Если он узнает, как ослабли Царствующие Жрецы, и подготовит посадочные площадки, то Гору конец. Безухий уже здесь. — Он на Горе, — проворчал Самос. Ну что ж, по крайней мере кюры сделали первый шаг. Хитрый и опасный, на Гор прибыл Безухий. Я стиснул кулаки. Мы не знаем, как его найти. И ухватиться нам не за что.* * *
Лежащая в моих ногах рабыня пошевелилась, но не проснулась. Я приподнялся на локте и взглянул на утонувшую в мехах девушку. Она была очаровательна. Я протянул руку и сдернул с рабыни шкуру. Нет ничего прелестнее хорошей рабыни. Я с наслаждением любовался игрой теней на нежной смуглой коже. Роскошные темные волосы скрывали грубый ошейник. До чего же красивая девочка. И принадлежит она мне. Рабыня сонно потянула на себя шкуру. Я схватил ее за руку и с силой рванул на себя. — Господин! — задыхаясь от восторга завизжала девчонка. Я перевернул ее на спину и жадно овладел ею. — Господин! Господин! — повторяла она, вцепившись ногтями в мои плечи. — Я люблю тебя! Я люблю тебя! Рабыню имеют, когда захотят и как захотят. Для этого они и существуют. Она. прижалась щекой к моей груди. Секс — один из приемов воздействия на рабыню. Им можно пользоваться, как кнутом и как пряником. Самое главное — уметь обращаться с женщиной. Секрет прост: нельзя ни на минуту забывать, что она тебе принадлежит. Потребность в подчинении заложена в женском подсознании. И настоящий хозяин всегда об этом помнит. — Могу ли я произнести твое имя, господин? — взмолилась рабыня. — Ну произнеси, — усмехнулся я. — Я люблю тебя, Тэрл! — воскликнула девушка. — Замолчи. — Слушаюсь, господин, — прошептала она. Я следил за игрой теней на потолке. Губы рабыни скользили по моей коже. Жителей Гора можно судить и презирать. Они отвечают вам тем же. Их можно ненавидеть за гордость и силу. Они будут жалеть вас за позор и слабость. Безухий уже на Горе. И я не знаю где. Нет смысла быть внимательным и нежным с женщиной, которая тебе принадлежит. Девушка по имени Велла принадлежала мне. Я рассмеялся. Интересно, как бы она себя повела, если бы ей удалось вызвать у меня жалость? Рабыня задрожала. Она по-прежнему целовала меня, но было видно, что она испугалась и пытается меня успокоить. Какая же она маленькая и слабая. И красивая. Мне нравится, что она принадлежит мне безраздельно. Нежность по отношению к рабыне? Никогда! — Поласкай меня! — сказал я. — Слушаюсь, господин, — прошептала невольница и принялась целовать и облизывать все мое тело. Когда пришло время, я приказал ей остановиться и опрокинул ее на спину. — О! — застонала она, впиваясь ногтями в мои плечи. В глазах ее застыли слезы. — Господин, — захныкала рабыня, — умоляю, позволь мне произнести твое имя! — Нет! — ответил я. — Ну, пожалуйста! — просила девушка. — Кто я для тебя? — Мой господин и хозяин, — испуганно пролепетала она. — Этого достаточно. — Да, господин. — Хватит болтать, — произнес я и овладел рабыней безжалостно и грубо, как и подобает настоящему мужчине. Спустя четверть ана красотка совсем обезумела. Плечи мои кровоточили от ее ноготков, глаза невольницы закатились: запрокинув голову, она сотрясалась от пробегающих по телу судорог. — Можешь говорить, — разрешил я. — Господин! — завизжала девчонка. — Я твоя рабыня! Твоя навеки! В такие моменты женщина по-настоящему прекрасна. — Я люблю тебя, — исступленно шептала невольница, содрогаясь от рыданий. Из глаз ее катились слезы. Я убрал прядь волос с ее лба. Нет ничего плохого в том, что мужчине нравится определенная рабыня. Потом я вспомнил, что она предала Царствующих Жрецов и указала на меня врагам. В Тахари эта девчонка служила кюрам. В оазисе Девяти Колодцев она оклеветала меня на суде и посмела мне улыбнуться. А потом швырнула мне из окна башни пропитанный духами шелковый платочек, чтобы я не забыл о ней в безводных соляных шахтах Клима. Я вырвался из ада и сделал ее своей рабыней. Я привез ее из Тахари в Порт-Кар, в дом капитана и торговца Боска. Здесь я и держал эту тварь. Без работы она не оставалась. Иногда я позволял ей спать в моих ногах. — Я люблю тебя, господин, — прошептала она. Я посмотрел на висящий на стене бич. Девчонка задрожала. Ей уже не раз приходилось испытывать его на своей шкуре. Неожиданно до моих ноздрей долетел запах слина. Я вскинул голову. Дверь тихонько отворилась. Никогда не запираю двери в своем доме. Я одним прыжком поднялся с лежанки, до смерти перепугав закованную в кандалы девушку. В дверном проеме показалась морда горианского зверя. Рабыня задохнулась от ужаса. — Ни звука, — прошептал я и присел на корточки. Очевидно, скотину отвязали. Широкая треугольная голова просунулась в комнату. На мгновение в бешеных глазах отразился блеск факелов. Здешние слины достигают в длину двадцати футов и весят около тысячи фунтов. Передо мной был одомашненный лесной слин. Шестиногая тварь припала к земле и обнажила два ряда острых клыков. На шее чудовища красовался кожаный ошейник, но повода в положенном месте не было. Зверь сделал несколько шагов и замер. Накануне я видел рядом с этим слином дрессировщика Бертрама из Людиуса. Тогда слин никак на меня не отреагировал. Очевидно, он еще не знал моего запаха. Зверь не сводил с меня глаз. Дыхание его участилось, четыре передние лапы подобрались под шерстистое брюхо. Его явно смущала моя неподвижность. Слин осторожно продвинулся еще на один фут. Теперь он находился на расстоянии прыжка. Я старался ничем его не спровоцировать. Слин настороженно взмахнул хвостом. Я медленно вытянул руку и ухватил край шкуры. Слин угрожающе зарычал. Хвост замер в напряженном положении, уши прижались к морде. В следующую секунду, скрежеща когтями по каменным плитам пола, чудовище бросилось вперед. Девушка завизжала. Я хлестанул его шкурой по морде и перекатился через лежанку. Слин с диким ревом разорвал шкуру пополам и отбросил ее в сторону. Я рассмеялся победным смехом воина. В руках у меня был боевой топор Торвальдсленда. — Давай, дружок! — сказал я. — Теперь потягаемся. Это был отважный и благородный зверь. Думаю, те, кто презирает слинов, просто их не знают. Кюры, кстати, относятся к слинам с большим уважением, что само по себе много значит. Рабыня зашлась диким визгом. Я молниеносно раскрутил топор и рубанул слина по голове. Череп зверя треснул. Слин рухнул на передние лапы, и я тут же рассек ему шею мощным широким ударом. — Красивое животное, — произнес я, вытирая с лица кровь слина. За дверью послышались крики и топот, спустя мгновение в комнату вбежали Турнок, Клит, Публий, Таб и другие. Все были вооружены. — Что случилось? — крикнул Турнок. — Задержите Бертрама из Людиуса, — сказал я. Несколько человек побежали исполнять приказ. Вырезав кинжалом сердце слина, я рассек его на несколько частей и раздал своим людям. Каждый сделал по нескольку глотков горячей крови. Охотничий ритуал требует пить кровь из пригоршни. — Бертрам из Людиуса исчез, — доложил старший повар Публий. Другого я и не ожидал. Я посмотрел на колыхающуюся в ладонях кровь. Старинное предание гласит, что если увидишь себя черным — умрешь от болезни, если отражение будет красным и неровным — погибнешь в бою, если разглядишь в крови седого старца — будешь жить долго и оставишь после себя детей. Слин не захотел со мной говорить. Я вглядывался в горячую густую жидкость, но ничего, кроме крови, не видел. Слин не хотел или не мог со мной говорить. Я поднялся на ноги. Больше не буду смотреть на кровь слина. Лучше смотреть в глаза людей. Я вытер ладони о бедра и взглянул на обезумевшую от страха обнаженную девушку. — Бертрам из Людиуса подошел к часовому, — продолжал свой рассказ Публий, — оглушил его и с помощью крюка и веревки перелез через стену. — Там ему и конец, — заметил кто-то. — Тарларионы о нем позаботятся. — Нет, — покачал головой я. — Его наверняка поджидала лодка. — Далеко он все равно не уйдет, — сказал Турнок. — Даю голову на отсечение — он уже улетел из города на тарне, — сказал я. — Гнаться за ним бесполезно. Отдыхайте дальше. Люди гурьбой двинулись к выходу. — Что делать со зверем? — спросил Клит. — Пусть лежит, — проворчал я. — Мне надо побыть одному. Я закрыл дверь, и мы с рабыней остались наедине. Прикованная к лежанке девушка выглядела несчастной и испуганной. — Ну что, крошка, продолжаешь служить кюрам? — спросил я. — Нет, господин! — воскликнула она. — Как ты мог подумать? — Кто сегодня наводил здесь порядок? — Я, господин, — пролепетала она. Как правило, девушка, которую оставили на ночь, с утра прибирается в комнате. — На колени! — приказал я. Она соскользнула с лежанки и опустилась на окровавленный пол. — В позу! — приказал я. Она немедленно приняла позу наслаждения. Села на пятки, широко развела колени, положила руки на бедра и откинулась на спину. Я видел, что ей стало по-настоящему страшно. Я присел рядом. — Господин? — в ужасе произнесла она. Я навалился на рабыню и овладел ею на залитом кровью полу. Я ласкал ее прекрасное, беззащитное тело, и она постепенно начала отвечать мне. — Значит, продолжаешь работать на кюров? — Нет, господин! Нет! Тело ее содрогалось в любовных судорогах. Бедра дрожали. — Да, — сказал я. — Нет! — Зверь шел по моему запаху. — Я тут ни при чем! — завизжала рабыня. — Пожалуйста, не заставляй меня отдаваться тебе таким способом, — пролепетала она. — Говори! — приказал я. — Пожалей меня! — Говори! — Я относила одежду в стирку, — сказала она. — Я должна была положить твою тунику вместе с другими. Невольница выгнула спину и попыталась вырваться. Для девушки она была очень сильной. Я вдавил ее голову в лужу крови и процедил: — Никуда ты не денешься. Ты моя. — Знаю, — торопливо произнесла рабыня, — Знаю. — Дальше, — потребовал я. — О! — застонала она. — Господин, умоляю тебя! Отпусти! — Продолжай. — Меня обманули, — разрыдалась рабыня. — Бертрам из Людиуса меня выследил. Я решила, что он просто подглядывает за мной. Мужчины часто любуются молоденькими невольницами. — А тебе, сучка, это понравилось? — Да, господин, — простонала девушка. — Я ведь рабыня. — Продолжай. — Умоляю тебя, господин! — Девчонка вцепилась мне в плечи. — Мне действительно было приятно. Он красивый, сильный, он горианин, а я всего лишь рабыня. Я думала, что он попросит у тебя меня и ты ему не откажешь! Последнее было правдой. Если бы мой гость проявил интерес к рабыне Велле, бывшей землянке по имени Элизабет, я бы не задумываясь отдал ее ему на всю ночь. И, останься он ею недоволен, я бы велел высечь ее плетьми. — Он заговорил со мной, — сбивчиво рассказывала девушка, — и я тут же опустилась на колени. Он сказал, что я хорошенькая, и это мне понравилось. На Горе женщине сложно заслужить одобрение мужчины. Тем более рабыне. Здесь никогда не похвалят девчонку из простой вежливости. Чтобы услышать комплимент, ей надо вывернуться наизнанку. Зато, когда девушку хвалят, она по-настоящему счастлива, ибо в душе каждой настоящей женщины горит одно-единственное желание — угодить мужчине. — «Знаешь ли ты, кто я такой?» — спросил он. «Конечно, господин, — ответила я. — Ты Бертрам из Людиуса, гость моего хозяина». «Твой хозяин ко мне очень добр, — сказал он. — Я хочу сделать ему подарок». «Чем я могу тебе помочь, господин?» — спросила я. «Я хочу заказать твоему хозяину хорошую куртку или накидку из шкуры снежного слина, — сказал он. — В Людиусе есть мастера, которые могут пошить великолепную вещь. С золотыми нитками и потайными карманами. В такой одежде ему будет удобно сидеть в седле тарна». — В Порт-Каре мало кто знает, что я тарнсмен, — перебил ее я. — И Бертраму я никогда об этом не говорил. — Об этом я не подумала, господин. — Тебе не пришло в голову, что это странный подарок со стороны торговца и моряка? — Простите меня, господин, — взмолилась девчонка. — Наверняка кто-нибудь рассказал ему, какой вы отважный тарнсмен. Ктому же такой подарок обычен для людей, приехавших с севера. — Бертрам из Людиуса не мог знать, что я тарнсмен, — повторил я. — Мне кажется, что он работает на кюров. Я сделал резкое и грубое движение, и она сладостно застонала. По телу рабыни струился горячий пот. — Если не ошибаюсь, — добавил я, — он не единственный, кто на них здесь работает. — Нет! — завопила она. — Нет! Я все-таки заставил ее отвечать на мой движения. Девчонка хрипло стонала. — Он забрал мою тунику, чтобы снять размеры для зимней куртки из меха снежного слина, так? — Да! — выкрикнула она. — Но только на одну минуту! Только на одну минуту! — Дура! — Меня обманули! — А может, ты все-таки работаешь на кюров? — Нет! — заплакала она и попыталась подняться, но я снова вдавил ее плечи в лужу крови. — Даже если ты действительно на них работаешь, красотка, не забывай, что ты моя рабыня. — Да, господин, — простонала она, мотая головой из стороны в сторону. — Туника была у него всего одну минуту. — И ты все время ее видела? — Нет, — ответила девушка. — Он велел подождать в коридоре. Я рассмеялся. — Всего одну минуту, — повторила рабыня. — Этого достаточно, чтобы просунуть тунику между прутьев решетки и прошептать слину, что это его враг. — Прости меня! Я пронзал ее снова и снова, пока она окончательно не обезумела. От некогда цивилизованной девушки не осталось и следа. В луже крови содрогалась от страсти закованная в ошейник рабыня. Я поднялся, а она осталась лежать рядом с разрубленной головой слина. Мои пальцы снова стиснули рукоятку огромного боевого топора Торвальдсленда. Девушка смотрела на меня округлившимися от ужаса глазами. Она инстинктивно подняла одно колено и попыталась прикрыть лицо цепью. — Не убивай меня, господин! — взмолилась она. — Я твоя рабыня. Я поудобнее перехватил топор. Девушка покорно вытянулась на окровавленном полу и положила руки вдоль тела ладонями вверх. Женские ладони очень мягкие и нежные. — Я совсем ничего не знаю про слинов, — сказала она. — Я думала, их используют только при охоте на табуков. «Все равно она не имела права давать кому попало одежду хозяина, — подумал я. Тем более что в доме находился слин». — Значит, он взял мою тунику. Почему ты мне об этом не рассказала? — Он предупредил, что подарок должен быть сюрпризом. Я посмотрел на слина и рассмеялся. — Туника была у него всего одну минуту, — жалобно повторила она. Из холла донесся удар корабельного колокола, затем послышались шаги, и наконец в дверях показался Турнок. — Тебя приглашают в дом Самоса, — объявил он. — Пусть приготовят лодку, — распорядился я. — Слушаюсь, капитан! — откликнулся Турнок и скрылся. Бросив топор, я умылся водой из бурдюка и надел новую тунику. Затем сам завязал сандалии и перебросил через левое плечо перевязь с адмиральским палашом. — Ты не захотел, чтобы я завязала тебе сандалии, — печально произнесла рабыня. — Тебе есть чем заняться, — проворчал я. Девчонка поползла по полу, пытаясь поцеловать мои ноги. — Прости меня, господин! Меня обманули! — В Порт-Каре утро, — напомнил я. Она прижалась лицом к моим стопам. — Если я не искуплю своей вины, господин, — пролепетала она сквозь слезы, — вели посадить меня на кол. — Не сомневайся, — бросил я и вышел из комнаты.Глава 2. ПОСЛАНИЕ НА ДРЕВКЕ КОПЬЯ. МОЙ РАЗГОВОР С САМОСОМ
— Наглость кюров переходит все границы, — сказал Самос. Он сидел, — скрестив ноги, перед низким столиком, на котором стояли кубки с дымящимся горячим черным вином, блюда с ломтями жареного боска, запеченные яйца вула, а также вазочки с соусами и приправами. — Как сказать, — пробубнил я в ответ. Не люблю говорить с полным ртом. — Для них война — развлечение, — вздохнул Самос. — Равно как и для некоторых людей, — добавил он мрачно. — Я бы не стал утверждать, что все кюры относятся к войне одинаково, — заметил я. — Для воинов это, конечно, очередная потеха, но для большинства война остается серьезным и ответственным делом. — Вот бы все люди так думали, — проворчал Самос. Я улыбнулся и запил яйцо добрым глотком горячего черного вина, приготовленного из растущих на склонах Тентиса бобов. Это вино здесь весьма ценится. На Горе за попытку контрабанды бобов можно поплатиться жизнью. — Было время, — произнес я, — когда кюры хотели уничтожить Гор, чтобы проложить дорожку к Земле, которая, безусловно, понравилась бы им гораздо меньше. Готовность пойти на такое дело не увязывается с образом гордых, независимых зверей. Здесь все не так просто. Скорее всего, кюры ведут сложную игру. Своим посланием они пытаются придать нашим мыслям нужное направление. — Ты думаешь? — прищурился Самос и вытащил из кармана длинную шелковую ленту, какими обычно перехватывают волосы невольницы. — Приведи девчонку! — приказал он стражнику. Спустя минуту в зал втолкнули молодую светловолосую женщину в короткой тунике. Мне частенько приходилось трапезничать в этом помещении. Пол комнаты представлял собой огромную мозаичную карту. Странно, но девушка ничуть не походила на рабыню. — Она говорит на варварском языке, — заметил Самос. — Зачем меня так одели? — сердито спросила она по-английски. — Я знаю этот язык, — сказал я. — Вы умеете разговаривать по-человечески? — раздраженно поинтересовалась блондинка и вполголоса добавила: — Придурки. — Если хочешь, я могу с ней побеседовать, — сказал я Самосу. Он кивнул. — Я говорю по-английски, — произнес я на этом странном прекрасном языке. — Почему меня одели в это тряпье? — тут же завизжала она, одергивая тунику, словно пытаясь спрятать под ней свои стройные ножки. — Мне не дали никакой обуви! А как вы объясните вот это? — Женщина ткнула пальцем в железное кольцо не шее. Шея, к слову сказать, у нее была белая и соблазнительная. Самос швырнул ей ленту. — Надень, — сказал я. — Когда меня отпустят? — спросила блондинка, но, увидев глаза Самоса, поспешно перехватила лентой волосы. При этом ей пришлось поднять руки, коротенькая туника задралась еще выше, а груди приятно заколыхались под тканью. Девушка покраснела. — В таком виде ее привезли, — произнес Самос. — Разве что на ней были какие-то варварские наряды. Он махнул стражнику, и тот вывалил из мешка синие джинсы и фланелевую футболку. Не зная, что это ее одежда, я бы посчитал, что эти вещи принадлежали мужчине. Девушка кинулась к своему добру, но стражник упер ей в грудь древко копья. Здесь же находились и простенькие коричневые туфли, тоже мужского фасона, однако слишком маленькие для мужчины. Я взглянул на ее крошечные ступни, полные грудки и стройные ноги. В невольничьей тунике скрыть свой пол гораздо труднее. Рядом с туфлями валялись короткие синие носки. Кажется, девчонка сообразила, что церемониться с ней никто не собирается. — Мое платье очень короткое! — возмущенно произнесла она. — Мне стыдно. — Сейчас на тебе женская одежда, — сказал я. — В отличие от этого. — Я ткнул пальцем в лежащие на полу тряпки. Поверх всей кучи красовались трусики и лифчик. Блондинка густо покраснела. — Верните мне мои вещи. — Вот так она была одета, — повторил Самос, имея в виду ленту. — Давай сюда, — сказал он и протянул руку. Девушка поняла без перевода и выдернула ленту из волос. Я видел, какими глазами смотрел на нее стражник, и улыбнулся. Парню не терпелось загнать ее в клетку для арестованных и там кое-чему поучить. — Подай копье, — приказал Самос стражнику. Он уже объяснил, как следует читать подобные послания. Тем не менее мне было интересно понаблюдать за процессом. Самос намотал ленту на древко копья. Когда готовят послание, отрезок ткани наматывают диагонально на какой-нибудь цилиндрический предмет, вроде маршальского жезла или древка копья. При этом края ленты накладываются друг на друга. Затем пишется сам текст. После того, как ленту смотают, прочесть ничего невозможно, буквы распадаются на отдельные бессмысленные черточки. Получателю необходимо намотать ленту на равный по толщине цилиндрический предмет, и смысл послания восстанавливается. Мало кому придет в голову, что причудливый узор на ремешке или ленточке для волос может содержать важную информацию. Похоже, землянка начала кое-что соображать. — Так это письмо? — спросила она. — Да, — ответил я. — И что в нем говорится? — Тебя это не касается. — Но я хочу знать. — А плетей отведать ты не хочешь? — Не хочу. — Тогда прикуси язык. Девчонка замолчала, но кулачки стиснула. Я прочел послание. «Приветствую тебя, Тэрл Кэбот. Жду на краю света. Зарендаргар. Народный генерал». — Это Безухий, — нахмурился Самос. — Генерал кюров. — Что значит Зарендаргар? — спросил я. — Попытка передать на горианском какое-то кюрское понятие? — Да, — проворчал Самос. — Кюры не люди, а животные. Их звуки не передаются нашим алфавитом. Все равно что записывать звериный рык. У нас и букв-то подходящих нет. — Верните меня на Землю! — требовательно произнесла девушка. — Она еще девственница? — спросил я. — Да, — кивнул Самос. — Ее пока даже не заклеймили. — Какое будете ставить клеймо? — поинтересовался я. — Обычное клеймо кейджеры, — пожал плечами Самос. — Какое еще ей ставить? — Чего вы там бормочете? — раздраженно произнесла девушка. — Верните мне мои вещи. Она попыталась сделать шаг вперед, но древко копья снова уперлось ей в грудь. Похоже, на Земле она привыкла к тому, что ее капризы исполняются немедленно. На Горе таким тоном лучше с мужчинами не разговаривать. — Верните меня на Землю! — повторила она. — Бросить в клетку и продать при первой возможности, — распорядился Самос. — Что он сказал? — спросила девушка. — Заклеймить? — уточнил стражник. — Да, обычным клеймом. — Что он сказал? — завизжала землянка. Стражники подхватили ее под руки. Я вдруг подумал, что стандартное клеймо кейджеры будет очень хорошо смотреться на ее бедре. — На левой ноге, — предложил я. — Конечно, на левой, — подтвердил Самос. Правши предпочитают иметь рабынь с клеймом на левом бедре. Так его удобнее ласкать. — Отдайте мне мою одежду! — потребовала девушка. Самос посмотрел на лежащие на полу тряпки и брезгливо поморщился. — Сжечь. — Нет! — в ужасе закричала землянка, когда один из стражников швырнул барахло в пылающий камин. Второй стражник крепко схватил ее за руку. — Что они собираются со мной сделать? — Тебя отведут в клетку. — Какую еще клетку? — Там тебя разденут и заклеймят. — Заклеймят? — переспросила она. По-моему, девушка еще не поняла, о чем идет речь. Ничего, скоро разберется. — Мне показалось, ты сказал, что меня заклеймят, — с неуверенной улыбкой произнесла землянка. — Именно так. — Нет! — завизжала она. — Это невозможно! — Еще как возможно, — усмехнулся я. — Вначале тебя изнасилуют и посадят в клетку. Когда научишься быть женщиной, тебя продадут. — Нет! — забилась в истерике девушка. — Нет! — Уведите, — поморщился Самос. Стражники поволокли ее к выходу. — Подождите! — закричала она, пытаясь вырваться из цепких рук охранников. Самос поднял руку. Стражники остановились. — Как называется это место? — спросила девушка, глядя на нас дикими глазами. — Гор, — ответил я. — Не может быть! — воскликнула она. — Такой планеты не существует. Гор — это страшная сказка. Я улыбнулся. Девчонка в ужасе оглянулась на стоящих у дверей воинов. Потом застонала, ощутив на шее железное кольцо. — Нет! — разрыдалась она. — Что угодно, только не быть женщиной на Горе! Я пожал плечами. — Вы же пошутили, правда? — с надеждой в голосе спросила она. — Нет. — На каком языке здесь говорят? — А как ты думаешь? — Неужели на горианском? — со страхом пролепетала она. — И мне придется его учить? — Причем очень быстро, — сказал я. — Гориане не отличаются терпением. — Горианский язык… — начала она. — Это язык твоих хозяев. Ты еще не поняла, что стала рабыней? — Нет! — закричала она. — Нет! Нет! — Уведите, — раздраженно махнул рукой Самос и уставился на ленту, которой были перехвачены светлые волосы землянки. Вопли блондинки неожиданно стихли. Очевидно, кто-то из стражников хорошенько ее двинул. Рабыням редко разрешается кричать. Как правило, это не возбраняется только во время клеймения. Я постарался выбросить эту девчонку из головы. В конце концов, она всего лишь рабыня. Ее история свободной женщины закончилась. Началась история красивой невольницы. Самос задумчиво смотрел на снятую с древка ленту. Теперь она ничем не походила на тайное послание. Обыкновенная лента для волос с причудливым и непонятным узором. «Приветствую тебя, Тэрл Кэбот, — вспомнил я текст послания. — Жду на краю света. Зарендаргар. Народный генерал». — Наглые твари, — проворчал Самос. Я пожал плечами. — Нам было не за что ухватиться. Теперь у нас есть это, — он кивнул на ленту. — Вот тебе и зацепка. — Не говори, — сказал я. Мы весьма примерно представляли, где следует искать конец света. Поговаривали, что он находится за Косом и Тиром, на противоположном берегу Тассы. Еще ни один человек не возвращался оттуда живым. Некоторые утверждали, что у Тассы вообще нет другого берега. Зеленые волны уходят в бесконечность, блестя под солнцем и заманивая моряков и героев все дальше и дальше. Постепенно люди погибают, и лишенные гребцов корабли плавно покачиваются под палящим солнцем. Проходят годы, может быть, столетия, прочное корабельное дерево рассыхается, в корпусе возникают течи, и суда, одно за другим, исчезают в бездонной пучине. — Корабль готов, — произнес Самос, пристально глядя мне в глаза. Согласно древним земным преданиям, которые конечно же на чем-то основывались, край света охраняют засевшие в зубчатых скалах чудовища. Торчащие из воды горы способны выдернуть из корабля все гвозди. По другим сведениям, край света — это действительно обрыв, с которого можно сорваться. Свирепые ветры разрывают корабль на части задолго до того, как он достигнет дна пропасти. В гигантских водоворотах к востоку и к западу от Тира нередко попадаются обломки кораблей, пытавшихся пробиться в эти гиблые места. — Корабль готов, — повторил Самос, не сводя с меня взгляда. Направляющийся на край света корабль строил безумный и почти совсем слепой Терсит, которого все на Горе презирали, а Самос почитал за гения. Я считал его сумасшедшим. Может, он был еще и гением, не знаю. Во всяком случае, корабль Терсита отличался от остальных горианских судов глубоким килем и квадратным корпусом. Таран размещался необычно высоко и поражал неприятельское судно не под водой, а на уровне ватерлинии. Весла были огромны, на одном весле сидело несколько гребцов, что тоже было весьма непривычно. В Порт-Каре над этим кораблем потешались в открытую, но Терсит не обращал на злопыхателей ни малейшего внимания. Он трудился самозабвенно, вникал во все детали, ел мало и торопливо и спал прямо на верфи. Специалисты утверждали, что глубокий киль не позволит кораблю развить большую скорость, что две мачты — большая помеха в сражении, а огромные весла нарушают принцип рычага. И вообще, если несколько человек гребут одним веслом, каждый второй обязательно будет волынить. И что за смысл таранить противника над водой? Я не специалист морского дела, я — капитан этого корабля. С моей точки зрения, корабль был неуправляем, неуклюж и неповоротлив. В лучшем случае его можно использовать как баржу в составе хорошо охраняемого конвоя. На боевой фрегат, которому предстояло схлестнуться со стремительными, подвижными и маневренными пиратскими судами — а ими кишат сверкающие воды Тассы, — он никак не тянул. До края света на такой посудине не добраться вовек. Так или иначе, корабль Терсита был крепок и надежен. С берега он смотрелся настоящей громадиной. Выбирая место для строительства, Терсит учел все: нос корабля смотрел в сторону Коса и Тира, туда, где находился край света. — Глаза еще не нарисованы, — заметил я, — Корабль не живой. — Нарисуй, — пожал плечами Самос. — Это должен сделать Терсит, — возразил я. — Он строил корабль. Если у корабля нет глаз, значит, он слеп. Горианские моряки относятся к своим судам, как к живым существам. Некоторые считают это предрассудком. Между тем в море люди часто ощущают присутствие некой скрытой и необъяснимой реальности. Моряки не могут да и не считают нужным рассказывать о своих впечатлениях. Мне тоже приходилось испытывать нечто подобное. Как правило, это ощущение возникает ночью, когда на палубе никого нет, а в небе тускло сияют горианские луны. Кажется, что корабль, море и весь мир — живые существа. На Горе окружающий мир воспринимается живо и чувственно, в отличие от рациональной, всезнающей Земли. Природа говорит только с теми, кто готов ее слушать. Как бы то ни было, на Горе корабли считаются живыми существами. Иначе моряки не любили бы их столь сильно. — Корабль готов отправиться на край света, — настойчиво повторил Самос. — Тебе не кажется странным, — сказал я, — что послание пришло именно сейчас, едва завершилось строительство? — Кажется, — кивнул Самос. — Это действительно странно. — Кюры хотят, чтобы мы отправились на край света. — Наглое зверье! — Самос стукнул кулаком по низкому столику. — Они бросают нам вызов. — Похоже, — произнес я. — Мы долго и безуспешно искали с ними встречи. Мы не знали, где они могут быть. И вот, словно в издевку над нашей несостоятельностью, они сообщают свои координаты. Мы здесь! Давайте, недоумки, попробуйте до нас добраться! — Верно, — кивнул я. — Ты не веришь в их сообщение? — нахмурился Самос. — Не знаю, — ответил я. — Они нас провоцируют. Для них война — это развлечение. — Возможно. — Пора действовать, — решительно произнес Самос. — Ты должен немедленно отправиться на край света. Найти там Безухого и уничтожить его. — До сих пор ни один человек не вернулся с края света, — заметил я. — Боишься? — Почему, — спросил я, — они адресовали свое послание именно мне? — Кюры тебя знают. И уважают. Я их тоже уважал. Я был воином. Мне нравилось играть в жестокие, безжалостные игры. Кюры хитры, свирепы и ужасны. Я всегда считал их достойными противниками. — Неужели тебе не лестно сознавать, что от тебя зависит судьба миров? — спросил Самос. Я улыбнулся. — Я тебя знаю, — проворчал Самос. — Ты воин, солдат, наемник и авантюрист. Ты дерешься ради азарта. В этом смысле ты такой же проходимец, как любой кюр. — Может, и так, — пожал я плечами. — Не знаю. Мне приходилось сражаться с кюрами. Приходилось ставить на колени обнаженных женщин своих врагов. Они умоляли, чтобы я сделал их рабынями. — Ты — наемник. — Я предпочитаю драться с расчетом. — Вообще все это странно, — сказал Самос. — Что странно? — Мы защищаем цивилизацию от варварства кюров. Между тем в мире, который мы пытаемся спасти, нам не найдется места. Я пристально посмотрел на него. — В цивилизованном мире, капитан, — повторил он, — для таких, как ты, места не найдется. — Согласен, — кивнул я. — Разве не парадокс? — прищурился Самос. — Мы защищаем общество, в котором нас будут презирать. Я промолчал. — Люди всегда забывают тех, кто помог им одержать победу. — Согласен. — Цивилизованные люди, — сказал Самос, — низкорослые, бледные, праведные и образованные тихони и чистоплюи стоят на плечах забытых суровых гигантов. Я пожал плечами. — Ты один из суровых гигантов, — произнес он. — Нет, — усмехнулся я. — Я всего лишь тарнсмен, странник в полном опасностей мире. — Ты знаешь, — произнес Самос, — иногда мне хочется плакать. Никогда не видел его в таком настроении. — Неужели все наши усилия приведут лишь к тому, что восторжествует умеренная посредственность? — Похоже на то, — кивнул я. — Неужели наша кровь прольется для того, чтобы возрадовались жалкие трусливые овцы в середине стада? — У них тоже есть заботы, которые кажутся им важными и нужными. Самос сердито сплюнул. — Они будут стимулировать свои дохлые эмоции при помощи целой индустрии развлечений, — добавил я. — Должны же они как-то разгонять скуку. — Неужели не останется ничего настоящего? — с тоской произнес Самос. — Не знаю, — сказал я. — В любом случае никто не отнимет у нас нашей славы и воли. Пусть даже восторжествуют слабые и осторожные. Смысл истории не в будущем. История — горная гряда с множеством вершин. Когда перед тобой гора, не видно горизонта. Но каждая вершина сияет под солнцем. — Мы должны встретиться с кюрами! — прорычал Самос. — А ты — молодец. Тебя радует битва. Ты живешь опасностью. Ты ввязываешься в любую драку и берешь себе любую женщину. — Если она мне нравится. — Ты поступаешь так, как тебе хочется. — Естественно, — сказал я, — А как еще я могу поступить? — Воин! — произнес Самос. — Глаза нарисуют. Корабль спустят на воду на рассвете. — Давай не будем торопиться, — сказал я, поднимаясь на ноги, Самос встревоженно посмотрел мне в глаза. — Надо погрузить продовольствие, — пояснил я. — Набрать команду. Кроме того, неплохо сделать пробный рейс, проверить корабль и его ходовые качества. — Нельзя терять ни минуты! — проворчал Самос. — Команду и продовольствие я беру на себя. — Я должен знать людей, с которыми отправляюсь в плавание, — сказал я твердо. — И набирать их должен только я. — Безухий ждет на краю света! — закричал Самос. — Подождет. Самос раздраженно покачал головой. — Если он действительно ждет, — сказал я, — то можно особо не торопиться. В любом случае до края света мы доберемся не раньше, чем через несколько месяцев. Если туда вообще можно добраться. — Это верно, — проворчал Самос. — Кроме того, — добавил я, — начинается ярмарка в Эн-Каре. — Ну и что? — На турнире каиссы сойдутся сильнейшие бойцы. Сентий из Коса будет защищать свой титул против Скорма из Ара. — Как ты можешь думать о такой чепухе? — Это не чепуха. О турнире говорит весь Гор. — Из-за этого ты хочешь задержать отплытие? Вообще-то тебя следовало высечь плетьми и приковать к веслу, — сердито сказал Самос. — Меня не раз секли и не раз приковывали к веслам, — усмехнулся я. — Похоже, впрок тебе это не пошло. — Я не поддаюсь воспитанию. — Каисса, — проворчал Самос и сплюнул. — Вся планета ждет результатов турнира, — сказал я. — А я вот не жду. Турнир неоднократно откладывался по причине военных действий между Аром и Косом. Наконец обоих бойцов под охраной доставили в Сардар. На время турнира заключили перемирие, которое подписали Убар Коса Лурий из Джада и правитель Ара Марленус, которого иногда называли Убаром всех Убаров. Равнодушие Самоса к турниру меня неприятно задело. Не понимаю людей, не следящих за каиссой. — Каждому свое, — заметил я. — Это точно, — согласился Самос. — Только твоя каисса — это болезнь. — Вот как? Если каисса — болезнь, то ей поражено все мужское население Гора. Я собирался выложить золотой диск тарна за стоячее место в амфитеатре. За такие деньги можно купить тренированного боевого тарна или несколько женщин. — Интересно, — проворчал Самос, — если бы от твоего поступка зависела судьба двух миров, а в это время шел турнир каиссы, что бы ты сделал? — Трудно сказать, — улыбнулся я, — Смотря кто выступает. — Пойдем взглянем на карту, — устало сказал Самос и поднялся. За Косом и Тиром мозаичная карта обрывалась. Никто не знал, что находится к западу от этих мест. — По-моему, тебе есть о чем подумать, капитан, кроме турнира каиссы. — Самос похлопал меня по плечу. Некоторое время мы молча смотрели на карту. — По-моему, — предположил я, — карте просто не хватает масштаба. Край света должен находиться на противоположной стене. — Может быть, — рассмеялся Самос. — Это интересная мысль. Он взглянул на дальний конец карты. Я заметил, как дрогнули его ресницы и напряглись плечи. — Что? — спросил я. — Так, пустяки, — отмахнулся Самос. — Нет, — настойчиво повторил я, — скажи, о чем ты подумал? — Видишь ли, — задумчиво произнес Самос, — в этот дом стекаются все данные разведки. Как правило, нам сообщают всякую чепуху, но мы стараемся держаться в курсе событий. — Правильно, — кивнул я. — Никогда не знаешь, что может оказаться важным, а что нет. — Два сообщения показались нам любопытными. На первый взгляд, они не имеют друг к другу никакого отношения. — Что за сообщения? — спросил я. Самос махнул стражнику, и тот поднес нам лампу. Свет факелов не доставал до дальнего угла зала. — Смотри. — Самос присел на корточки. — Вот Кассау и Скерри. — Вижу. — Севернее Торвальдсленд и ледник Акса. — Да. — Слышал ли ты о стаде Танкреда? — Нет. — Это стадо северного табука, — сказал Самос. — Гигантское стадо, таких всего несколько. Оно зимует у границы северных лесов к югу и востоку от Торвальдсленда. Весной изголодавшиеся табуки выходят из лесов и мигрируют на север. Вот сюда, — он показал на карту. — Они пересекают Торвальдсленд на востоке, затем поворачивают на запад и выходят к берегу Тассы вот здесь, у самого ледника Акса. Отсюда продолжают двигаться на север, пока не сворачивают на восток, в тундру, где и пасутся все лето. К зиме, обросшие шерстью и разжиревшие, они возвращаются тем же путем обратно. Миграция повторяется каждый год. — Ну и что? — спросил я. — В этом году ее не было. Я недоуменно посмотрел на Самоса. — Краснокожие охотники доложили, что стадо не появилось. — Непонятно, — пробормотал я. — Дело обстоит гораздо серьезнее, — сказал он. — Жителям полярных районов грозит голод. Летом они питаются исключительно мясом табука. — Неужели ничего нельзя сделать? — спросил я. — А что тут сделаешь? Какое-то время они продержатся на зимних запасах. Потом придется перебираться в другие места. Некоторые, конечно, попробуют рыбачить. Главное — дотянуть до осени, когда возвращаются черные морские слины. Краснокожие охотники вели кочевой образ жизни и зависели от миграции различных животных. Иногда им удавалось поймать северную акулу, иногда клыкастого кита ханжера. Как и все примитивные малые народы, они жили изолированно от остального человечества и могли так же незаметно вымереть и исчезнуть. — Направьте на север корабль с провиантом, — предложил я. — Севернее ледника Акса морские пути очень суровы, — сказал Самос. — Все равно направьте. — Хорошо, — сказал он. — Что еще? — спросил я. — Так, пустяки. — Скажи. — Вот здесь. — Самос показал на глубоко вдающийся в берег залив Тассы. Я знал, что большую часть года залив находится подо льдом. Иногда жестокие ветры взламывают толстую корку, и ледяные горы громоздятся причудливыми замками. — Здесь, — Самос поставил лампу на пол. — Где-то здесь. — Что? — спросил я. Судя по карте, в этих местах ничего не было. — Неподвижная ледяная гора. — Горы почти все неподвижны, — улыбнулся я. — Ледяные горы полярного океана дрейфуют на восток. — Теперь понятно, — сказал я. Самос, конечно, имел в виду айсберг. Среди них встречаются настоящие гиганты, несколько пасангов в ширину и несколько сотен футов в высоту. В горианском языке для них нет специального слова. Одно и то же слово означает гору и айсберг. Иногда для ясности добавляют прилагательное «ледяная». — Так вот, — продолжал Самос, — здесь находится ледяная гора, которая не дрейфует вместе с остальными ледяными горами. Между тем в этих местах проходит очень сильное парситовое течение. Течение получило свое название от парсита — маленькой, узкой рыбки, которая то появляется, то исчезает в холодных северных водах. Любопытно, что морские слины подстраивают свои миграции под миграции парсита — их главной добычи. В полярных морях обитают четыре основных типа морских слинов: черные, бурые, клыкастые и плосконосые. Все они питаются парситом. Зимой морские слины предпочитают сидеть подо льдом, всплывая каждую четверть ана к проруби, чтобы вдохнуть воздух. Проруби слины либо находят, либо специально прогрызают. — Ты говоришь о ледяной горе, которая не движется вместе с течением, не движется вместе с другими ледяными горами? — Да, — сказал Самос. — Ты просто устал. Подобное невозможно. — Знаю, — проворчал Самос. — Кто рассказал про эту гору? — Человек, который приехал в Сардар продавать шкуры. — Он сам ее видел? — Нет. Я улыбнулся: — Ну и что он про нее рассказывал? — Ему дали монету, чтобы он поведал о чем-нибудь необычном. — Он отработал свои деньги. — Коварный слин, — рассмеялся Самос. — На севере тоже попадаются смышленые ребята, — заметил я. — Меня нечасто удается перехитрить, — покачал он головой. Мы вернулись к низкому столику. — Значит, ты готов отправиться на край света? — произнес Самос. — Готов, — ответил я, собираясь уходить. — Капитан, — остановил он меня. — Как ты думаешь, если нам удастся отворить ворота к звездам, запомнят ли люди имя Тэрла Кэбота? — Нет, — ответил я. — Я желаю тебе успеха. — Я тоже желаю тебе успеха, Самос, первый капитан Порт-Кара. — Кстати, кто, по-твоему, победит на турнире каиссы? — Скорм из Ара, — сказал я. — Ему сегодня нет равных. Сентий из Коса великолепный боец, но его слава уже склоняется к закату. Он не устоит перед Скормом. Я видел Скорма несколько лет назад в доме Серна из Ара. Это был неправдоподобно красивый юноша, молодой, умный, надменный до наглости и хромой. Жил он один. Поговаривали, что Скорм до сих пор не прикоснулся ни к одной женщине. Играл он смело, молниеносно, решительно и беспощадно. Каисса была его оружием. С ее помощью он уничтожал своих врагов. Сентий из Коса, напротив, был человеком влетах. Никто не знал его точного возраста. Это был худощавый седой мужчина, весьма непохожий характером на Скорма. Сентий был скромен, выдержан и говорил тихо. Он обожал Каиссу и часами мог просиживать за доской в поиске самой лучшей комбинации. «Ускользает», — было его любимым словом. Однажды на турнире Тарны, проиграв некоему Сабо из Турий, Сентий кинулся обнимать соперника и благодарить его за прекрасную партию. — Поражение и победа не играют никакой роли, — сказал он тогда. — Важна только игра и ее очарование. Пусть меня лучше запомнят как проигравшего в одной прекрасной и бессмертной партии, чем как победителя тысячи незапоминающихся турниров. Вся его жизнь проходила в поиске совершенной стратегии. До сих пор он ее не нашел. Художник видит прекрасное там, где простой смертный ничего не заметит. Ремесленник находит его в узелке кожаного ремня, музыкант слышит его в переливах мелодии. Игроки в каиссу ищут красоту в комбинациях маленьких деревянных фишек на раскрашенной в красные и желтые квадратики доске. Сентий из Коса всю свою жизнь посвятил поиску совершенной игры. И не нашел ее. — Когда вернешься? — спросил Самос. — После турнира, — ответил я. — Там, кстати, будет на что посмотреть. Филимон из Телетуса будет играть против Стенгария из Ти, а Хобарт из Тарны сразится с Борисом из Турий. — Я за этим не слежу, — устало произнес Самос. Я пожал плечами. Он безнадежен. Самос проводил меня до первых ворот своего дома, где я накинул на плечи адмиральский плащ. Спустя несколько минут я уже стоял на носу длинной лодки, плывущей в сторону моего дома. В нескольких футах от лодки я заметил шелковистую морду урта. Это был крупный урт, не меньше сорока фунтов веса. Эти твари питаются помоями, которые сливают в каналы, а также не угодившими своим хозяевам рабынями. Я оглянулся и посмотрел на дом Самоса. Стройную белокурую девушку уже, наверное, заклеймили. Мы не слышали ее криков, ибо после клеймения женщин держат в глубоких подвалах, где они могут выть, сколько им заблагорассудится. Я вспомнил текст послания: «Приветствую тебя, Тэрл Кэбот Жду на краю света. Зарендаргар. Народный генерал». Я улыбнулся. Нос корабля Терсита смотрел строго на край света. Ни один человек не вернулся оттуда живым. У излучины канала я еще раз оглянулся на дом Самоса. Высокая, мрачная крепость нависала над блестящими волнами. Глубоко в подвале томилась стройная белокурая землянка. Ее узилище, скорее всего, зарешечено. Я представил, как она прижимается лицом к железным прутьям, вглядывается в темноту и пытается осмыслить, что же с ней произошло. Не следует лезть в дела двух миров, если не хочешь оказаться рабыней. А может, она лежит голая на каменном полу и жалобно воет, обхватив голову руками. На внешней стороне левого бедра свежее клеймо. На внутренней — запекшаяся кровь. Не следует лезть в дела двух миров. Для нее это закончилось плохо. Скоро ее продадут. Интересно, быстро она научится угождать своему господину? Еще один урт вынырнул из воды совсем рядом с лодкой. Полагаю, что быстро. Ставить, конечно, надо на Скорма из Ара.Глава 3. ЯРМАРКА В ЭН-КАРЕ
— С дороги! С дороги! — кричал смуглый молодой парень. Он нес на плече связанную обнаженную девушку. Она досталась ему в качестве приза в соревновании «догони девчонку», традиционно проводившемся между двумя небольшими городишками Вен и Рарн. В состязании участвовали по сто молодых мужчин и женщин от каждого города. Цель игры заключалась в захвате женщин противника. Оружие запрещалось. Игры проводились за городом, на специально отведенной и огороженной низким заборчиком площадке. Зрители располагались на высоких скамьях по периметру. Вытолкнутый за заборчик мужчина выбывал из соревнования. Попытка незаконно проникнуть на игровую площадку каралась смертной казнью. В противоположных концах поля размещались круглые девичьи ямы глубиной в два фута, куда скидывали отловленных и связанных женщин противника. На дно ям насыпали песок. За каждую пойманную женщину команде начислялось очко. Смысл игры заключался в том, чтобы вытолкнуть с поля как можно больше игроков противника и переловить всех его женщин. Девушки, естественно, стремились избежать поимки. — С дороги! — кричал парень. Я посторонился вместе со всеми. Участвующие в игре девушки надевают короткие туники, что позволяет игрокам и зрителям оценить их красоту и грацию. В состязании участвуют только свободные женщины, поэтому некоторые предпочитают надевать маски. Юноши также одеты в туники, на левой руке каждого крепится моток веревки для связывания женщин. По окончании игры попавшие в плен женщины победившей команды с почетом возвращаются домой, девушек из проигравшей тут же раздевают догола и обращают в рабынь. Подобный спорт может показаться жестоким, а между тем он гораздо менее травматичен, чем война. Поэтому, когда не затронута честь, города предпочитают выяснять отношения на игровом поле. Гориане, кстати, весьма щепетильны в вопросах чести. Землянам этого не понять. На Земле воюют из-за золота и богатств. Как ни странно, девушки охотно принимают участие в состязании, ибо нисколько не сомневаются в победе своей команды. Парень гордо прошествовал мимо. Волосы его пленницы были до сих пор перехвачены лентой, но на шею уже набили тонкое стальное кольцо. Он прикрутил к нему проволокой жетон со своим именем, чтобы все знали, кому досталась добыча. Судя по виду, девчонка принадлежала к знатному рарнскому роду. Маловероятно, чтобы она осталась рабыней в заштатном речном порту Вене. Парень, судя по всему, себе на уме. За такую красотку можно выручить неплохие деньги. Я посмотрел ему вслед. Он шагал в сторону высокой ритуальной платформы, с которой открывался хороший вид на белые вершины Сардара. Там он развяжет девушке волосы, поднимет ее высоко над головой и возблагодарит Царствующих Жрецов за щедрый подарок. — Где делают ставки на каиссу? — спросил я белокурого молодого мужчину в свободной куртке. — Не знаю, — промычал он, не отрываясь от куска жареного мяса. — Эта игра популярна на севере. — Спасибо, приятель, — кивнул я. В определенном смысле он был прав. Каисса, в которую играют на севере, весьма отличается от своего южного варианта. Большинство горианских городов приняли правила, утвержденные верховным советом касты игроков. В ряде случаев отличия не выходили за рамки терминологии. Так, например, фигура, которую в Аре называли «город», получила Официальное наименование «домашний камень». В стандартной каиссе больше нет «рабов-копьеносцев». По поводу рабов, к слову сказать, периодически вспыхивали большие споры. Существовало мнение, что они также имеют право садиться за доску. Между тем в большинстве горианских городов считалось уголовным преступлением обратить в рабство человека из касты игроков. Подобная привилегия распространялась и на касту музыкантов. Человек из Торвальдсленда откусил здоровенный кусок мяса и поинтересовался: — Скажи лучше, где находится невольничий рынок? — Здесь их много, — откликнулся я. Купить раба или рабыню на ярмарке действительно не проблема. На ярмарках запрещено драться, воевать и обращать людей в рабство. Ярмарки предназначены для купли и продажи всевозможных товаров, а следовательно, и рабов тоже. Ярмарки выполняют и другие функции. На них встречаются и обмениваются мнениями представители различных цехов и профессий. На них же принимают и утверждают новые торговые положения и законы. Поэты читают свои стихи, музыканты исполняют песни, толкаются фокусники и шарлатаны. На ярмарках можно встретить мелких лавочников и крупных коммерсантов. На ярмарке можно купить любую мелочь, здесь же продаются обширные земельные угодья. Благодаря ярмаркам происходит стандартизация горианского языка. Ярмарки — время мира. Здесь без страха встречаются воины и торговцы из враждующих городов. — Ближайший, — сказал я парню из Торвальдсленда, — вон там, в четверти пасанга, сразу за лавкой торговца коврами. А самый крупный находится в противоположной стороне. До него пасанга два. Надо пройти через квартал кузнецов и цепочников. — Для южанина ты говоришь весьма понятно, — ответил он и швырнул мне свой ломоть мяса. С самого утра я ничего не ел. Оторвав зубами огромный кусок, я пробормотал: — Спасибо. — Меня зовут Олег, — представился он. — На севере меня знают как Ярла Рыжего, — сказал я. — Ярл! — воскликнул он. — Извини, не признал. — Отличное мясо, — сказал я. Я ему не соврал. На севере, с легкой руки Севина Синезубого, я стал Ярлом Рыжим. — Мы дрались с тобой в лагере зверей, — произнес он. — Потом я видел тебя возле шатров Торгарда из Скагнара. — Это был хороший бой, — заметил я. — Хороший, — кивнул парень из Торвальдсленда и облизнул губы. — Спокойно у вас на севере? — спросил я. — Кюры не беспокоят? — Как всегда, — пожал он плечами. — Хорошо, — сказал я. В Торвальдсленде кюры натолкнулись на сопротивление могучих и суровых жителей и были вынуждены покинуть эту каменистую и неприветливую землю. — Удачной охоты на невольничьем рынке! — сказал я и вернул кусок. — Спасибо, Ярл! — Олег забрал мясо и зашагал в указанном мной направлении. Спустя несколько мгновений он отшвырнул обглоданную кость и вытер руки о полы куртки. Через его плечо был переброшен огромный топор.* * *
Ночью прошел дождь, на ярмарке было грязно. Все ярмарки Сардара организовываются кастой торговцев. Рядом с дорогой визжала женщина. Ее приковали к низкому столбику и стегали плетьми. Запрет на насилие на время проведения ярмарок, разумеется, не распространялся на рабынь. Здесь, как и везде, их можно было подвергнуть пытке и даже убить за то, что они не смогли угодить своему хозяину. На то они и рабыни. Я свернул на грязную улочку, с обеих сторон которой лепились лавчонки горшечников. Скорее всего, заключить пари можно там, где располагаются монетчики. — Где улица монетчиков? — спросил я у человека, который, судя по одежде, занимался разведением тарнов. — Какого города? — уточнил он. — Все равно, — сказал я и пошел дальше. — Покупайте серебро Тарны! — выкрикивал человек на углу. — Покупайте лучшее серебро Гора! Он стоял за невысоким прилавком. Позади его палатки валялась в грязи обнаженная рабыня в ошейнике. С пояса торговца серебром свисали два золотых шнурка длиной около восемнадцати дюймов каждый. Так принято в Тарне. Позади меня зазвенели колокольчики, и я посторонился, пропуская процессию посвященных. Возглавлял шествие бритый наголо человек с хоругвью, на которой был изображен золотой круг, вещь без начала и конца, символ вечности и Царствующих Жрецов. Одетые в белые одежды посвященные распевали гимны и возжигали благовония. Это одна из самых состоятельных каст на Горе. Я взглянул на рабыню торговца серебром из Тарны. Она не осмеливалась поднять голову, поскольку на это требовалось разрешение хозяина. В Тарне мало свободных женщин. Говорят, там самые суровые условия для рабынь. — Где можно сделать ставку на турнир каиссы? — спросил я. — Не знаю, — проворчал торговец. — Спасибо, — ответил я и пошел дальше. — Где можно сделать ставку на турнир каиссы? — повторил я свой вопрос, увидев невысокого человека в одежде кожевника. На его шапке красовался герб Табора. — Я и сам хотел об этом спросить, — ответил он. — Хочешь поставить на Скорма из Ара? — А на кого же еще? Я кивнул. Расспрашивать всех подряд не имело смысла. Надо найти кого-нибудь из устроителей ярмарки. В проходе между шатрами ювелиров показались четверо в свободных одеждах Тахар и. Первый вел за собой статного песчаного кайила, на спине которого был установлен обитый шелком курдах. Все четверо держались за рукоятки ятаганов. «Интересно, — подумал я, — кто там у них в курдахе, свободная женщина или украшенная драгоценностями рабыня?» Мимо спокойно прошли двое в одеждах людей фургонови молодой парень, явно из Турий. На ярмарках перемирие соблюдается очень строго. Я обратил внимание на шестерых молодых людей в белых одеждах. Они направлялись к ритуальной платформе, чтобы воздать почести таинственным обитателям Сардара, загадочным и могущественным Царствующим Жрецам. Каждый житель Гора обязан до достижения двадцати пяти лет совершить паломничество в Сардар и поклониться Царствующим Жрецам. Караваны паломников тянутся через всю планету. Большинство добирается до места без проблем, некоторые становятся добычей бандитов и охотников за рабынями. Нередко бывает так, что девушки, с восторгом взирающие с ритуальных платформ на заснеженные вершины Сардара, спустя несколько дней гремят цепями на невольничьих помостах. Пронзительно кричали какие-то разноцветные птицы. Их привезли темнокожие торговцы из Шенди. В Шенди, к слову сказать, находится центр чернокожей работорговли. На каждой ярмарке есть несколько платформ, отведенных специально под этот вид товара. Я задержался на несколько минут и посмотрел кукольное представление. Раскрашенные фигурки ссорились между собой и лупили друг друга дубинками. Мимо прошли крестьяне в грубых туниках до колен. За ними брели рабы с мешками зерна и два молочных верра. Я снова посмотрел на кукол. Теперь они изображали убара и крестьянина. Обоим надоела их настоящая жизнь, и они решили поменяться местами. Разумеется, из этой затеи ничего не вышло. Убар обнаружил, что не умеет даже подоить верра, а крестьянин безуспешно пытался вырастить урожай на каменных улицах города. В конце концов убар с радостью вернулся на свой трон, а крестьянин с облегчением поспешил в поле. Пшеница запела торжественную песню, все возликовали. Гориане обожают такие истории. Здесь весьма уважительно относятся к кастовой принадлежности. Какая-то рабыня взглянула на меня из толпы. Рядом со мной прошел коренастый, почти квадратный человек, приземистый и, судя по всему, очень сильный. Несмотря на раннюю весну, он был обнажен по пояс. На нем были меховые штаны и сапоги до колен. Темная кожа отливала густым медным загаром, иссиня-черные волосы, казалось, некогда не ведали гребня, веки имели эпикантус. С плеча свисала веревка, сплетенная из кожи слина, к поясу был приторочен колчан со стрелами и часто можно встретить таких людей. Их родина — бескрайние ледяные просторы. Стадо Танкреда не появилось на севере. Интересно, знает ли он про это? Я попросил Самоса направить туда корабль с продовольствием. Вскоре краснокожий растворился в толпе. Рабыня осторожно прикоснулась к моему рукаву и робко подняла голову. Во взгляде темных глаз сквозила мольба. Рабыни не могут жить без мужской ласки. — Я шла за тобой, — произнесла она. — Знаю, — сказал я. Я всегда отмечаю такие вещи. Я из касты воинов. — Ты очень красив, господин, — прошептала она и взяла меня за руку. В разрезе туники колыхались соблазнительные белые груди. — Пожалуйста, господин, — прошептала она. — Тебя, наверное, послали куда-нибудь с поручением? — спросил я. — Нет, господин. До ужина меня не хватятся. Я отвернулся. — Пожалуйста, господин, — повторила она, стискивая мою руку нежными, но цепкими пальчиками. В глазах девушки стояли слезы. — Пожалей меня, господин. — Ты принадлежишь другому, — усмехнулся я. — Мордашка у тебя приятная, но я не твой хозяин. — Ну, пожалуйста! — Твой хозяин, если ему захочется, удовлетворит твое желание. Если нет, то нет. Откуда мне знать, вдруг она наказана воздержанием? Я не собирался вмешиваться в воспитательный процесс. Я не знал, кто ее господин, и не хотел подводить незнакомца. — Твой хозяин знает, что ты пристаешь к мужчинам на улице? — спросил я. — Нет, — испуганно ответила девушка. — Может, — сказал я, — связать тебе руки и написать ему на твоем теле записку? — Только не это! — воскликнула рабыня. — Она к тебе пристает? — спросил меня какой-то торговец. На голове его красовалась чалма устроителя ярмарки. Сзади стояли два стражника с плетками. — Нет, — сказал я и спросил: — Где можно сделать ставку на турнир каиссы? — Вокруг амфитеатра стоят несколько шатров, — ответил торговец. — Больше нигде. — Спасибо, — кивнул я. — Там большая очередь, — предупредил он. — Всего доброго, — произнес я, и они удалились. — Спасибо тебе, господин, — пролепетала девушка. Одно мое слово — и с нее спустили бы шкуру. — Встань на колени и поцелуй мои ноги! — приказал я. Она немедленно повиновалась. — Теперь беги к своему господину. Ползи к нему на животе и умоляй о ласке. — Слушаюсь, господин! — крикнула рабыня и мгновенно исчезла за поворотом. Я рассмеялся. До чего же глупая, хорошенькая и беспомощная в своем вожделении девочка! Еще одна рабыня улыбнулась мне из толпы. Я подмигнул ей и отвернулся. Приятно жить на планете, где есть рабыни. Ни за что не захотел бы оказаться в другом мире. Если удастся найти хорошую невольницу, перевезти ее в Порт-Кар будет несложно. Перевозка и доставка рабынь почти ничего не стоит. Переходя улицу, я снова увидел краснокожего полярного охотника в меховых штанах. Он торговался с каким-то толстым и рыхлым мужчиной. Мне показалось, что краснокожий плохо говорит по-гориански. Он вытаскивал из вместительного мехового мешка выточенные из кости фигурки морского слина, кита и различных северных птиц. Я отметил, насколько добросовестно и красиво были сработаны эти вещицы. Спустя несколько минут я вышел к амфитеатру. Вот и столы для заключения сделок на турнир каиссы. Очереди действительно были большие. Ночевать сегодня придется в общественном шатре. За пять медных тарсков тебе дадут меховое одеяло и подстилку. Дорого, конечно, но, с другой стороны, в Эн-Каре все дорого, тем более во время ярмарки. В таких шатрах нередко можно увидеть, как крестьяне укладываются бок о бок с капитанами и торговцами. На ярмарке люди забывают о кастовых различиях. А вот еды в шатре не достанешь. Хотя, если разобраться, за такие деньги человека должны кормить всю ночь. Зато вокруг масса всевозможных закусочных и палаток. Я встал в конец очереди, показавшейся мне самой короткой. Отсутствие еды в шатрах компенсируется пагой и вином. Их разносят рабыни, услуги и ласки которых входят в стоимость ночлега. — Суп! Вкусный суп! — выкрикнул какой-то человек, и я тут же поднял руку. — Давай сюда! За один медный тарск он налил мне полную чашку ароматного супа. — На кого будешь ставить? — спросил я. — На Скорма из Ара. Я кивнул. Все ставят на Скорма. И я считаю, что он победит. Обидно поставить золотой тарн и выиграть серебряный тарск. По обеим сторонам амфитеатра возвышались золотые шатры. Один из них принадлежал Скорму из Ара, второй — Сентию из Коса. — Уже известно, кто играет желтыми? — спросил я. — Нет. Как правило, большая часть пари заключается после того, как игроки вытянут жребий, кто играет желтыми и ходит первым. На этот раз, похоже, дожидаться формальностей не стали. Если желтые достанутся Сентию, ставки на Скорма могут слегка понизиться. Если играть желтыми выпадет Скорму, они вырастут неимоверно. Впереди меня стоял житель Коса. — На кого ставишь? — спросил его я. — На Сентия, — вызывающе произнес он. Я улыбнулся. Посмотрим, сколько продлится твой патриотизм. Скорее всего, от него не останется и следа, когда подойдет очередь делать ставки. Право первого хода обычно разыгрывается очень просто: один игрок зажимает в руке копьеносца, а второй угадывает, в какой руке фигура. На этот раз, однако, решили сделать по-другому. Желтого и красного копьеносцев бросят в накрытый малиновой салфеткой шлем. Скорм и Сентий одновременно опустят в него руки и вытащат по фигурке. До стола оставалось шагов двадцать. — Смотрите! — воскликнул кто-то. От золотых шатров по направлению к амфитеатру одновременно двинулись две группы. Где-то посередине шествовали Скорм и Сентий. Старейшина касты игроков вместе с помощниками ожидал их на каменных ступенях амфитеатра. Похоже, они определятся раньше, чем до меня дойдет очередь. Если Скорму выпадет играть желтыми, я не выиграю ничего, сколько бы ни поставил. — Серебряный тарск на Скорма из Ара, — произнес житель Коса, до которого дошла очередь. До стола оставалось несколько человек. — Четырнадцать против одного за чемпиона Ара, — объявил условия пари устроитель сделок. — Ставлю тысячу четыреста золотых тарное на чемпиона Ара, — произнес я. — Ты что, спятил? — вырвалось у чиновника. — Откуда ты? — Меня зовут Боск из Порт-Кара, — ответил я. — Принято! — выкрикнул он и протянул мне бумагу. — Смотрите! Смотрите! — закричали вокруг. Над амфитеатром развернулся штандарт города Ара. Желтыми выпало играть Скорму. Поднялся неимоверный шум. Жители Ара обнимались и поздравляли друг друга. На несколько секунд штандарт передали в руки Скорма. Он потряс им перед толпой, потом вручил распорядителю игры и пропал из виду. — Следующий! — выкрикнул устроитель сделок и объявил новые условия: — Тридцать шесть против одного за чемпиона Ара! Кто-то застонал. Я улыбнулся и отошел в сторону. Конечно, условия могли быть и получше. Хорошо, что я успел поставить до того, как ставки против бедного Сентия удвоились. Как-никак, а сто золотых тарное я сегодня заработаю. Неплохо. Я решил пройтись вдоль деревянных помостов. Может, куплю себе на ночь девочку, а утром продам. Над огромным павильоном для торговли рабынями колыхался голубой шелковый купол. Издалека донесся запах верра. Воздух был чист и прозрачен. Внутри павильона, как всегда, царила суета. Длинные деревянные подмостки тянулись, насколько хватал глаз. За день их было не обойти. Я медленно побрел вдоль невысокого помоста, читая написанные мелким шрифтом вывески: «Девушки Сорба из Турии» или «Рабыни принадлежат Теналиону из Ара». Закованная в цепи невольница протянула руки и взмолилась: — Купи меня, господин! Я прошел мимо. Две рабыни стояли спиной друг к другу, руки их были скованы. Большинство невольниц стояли на коленях или сидели на помостах. Одна девушка высоко запрокинула голову, врач осматривал ее зубы. На другой платформе осуществлялась кормежка: раб притащил огромный котел с водянистым супом. Девушки поочередно опускали в него пригоршни, после чего долго облизывали пальцы и вытирали руки о тело. Основные торги начинались вечером в павильоне, после захода солнца, хотя многие предпочитали покупать рабынь прямо с платформ. Всех рабынь продать никогда не удается. По окончании ярмарки всегда остается несколько сотен невостребованных девушек. Их забирают по оптовой цене крупные рабовладельцы и развозят по мелким рынкам, где продают со своей накруткой. — Как ты считаешь, встану я перед тобой на колени? — спросила меня озорная рабыня, весело подмигнула и впилась зубами в плод лармы. В следующую секунду она увидела мои глаза, побледнела как смерть и бросилась ниц. — Прости меня, господин! Невольницу била крупная дрожь. Кажется, до нее дошло, как близко она оказалась к смерти. Ларма откатилась к краю помоста. Я пошел дальше. Какой-то мужчина ощупывал ноги хорошенькой рабыни, прикидывая, стоит ли она запрошенных денег. — Где новые рабыни? — спросил кто-то. — На западных платформах, — ответил голос. Поскольку делать мне все равно было нечего, я пошел в сторону западных платформ. Как только девушка окончательно и бесповоротно осознает, что стала рабыней, с ней происходят фантастические перемены. В ней высвобождается дикая сексуальность. Ее перестает волновать мнение свободных женщин, которые в глубине души всегда завидуют раскрепощенным и независимым рабыням. Она понимает, что теперь у нее нет выбора, она стала тем, кем должна была стать, она — рабыня. В глубине души каждая женщина мечтает кому-либо подчиняться, для рабыни подчинение составляет суть и смысл ее существования. Между тем жизнь рабыни полна своих трудностей, и временами ее никак нельзя назвать легкой и приятной. Рабство есть рабство. Желания рабыни никого не волнуют. Ее могут в любую минуту продать и перепродать. Ее могут высечь плетьми, подвергнуть пытке и даже убить по первой прихоти господина. Она никогда не знает, кому достанется. Ей постоянно приходится лезть из кожи вон, чтобы угодить человеку, который ни во что ее не ставит. Величие рабыни состоит в том, что она рабыня. В этом же заключается ее несчастье и трагедия. Как бы то ни было, цепи женщине всегда к лицу. Я посмотрел на невольниц. Сразу видно, на кого ошейник надели совсем недавно. Новенькие ведут себя неуверенно, двигаются неуклюже и неженственно. Рядом стояли неразгруженные фургоны, запряженные тягловыми тарларионами. Как правило, для перевозки рабынь используют обычный транспортный фургон с двумя параллельными шестами, к которым девушек приковывают за лодыжки. Я уже собирался покинуть западные платформы, когда внимание мое привлекла четверка скованных между собой хорошеньких невольниц. Трое были темноволосы, одна оказалась блондинкой. Рабынь еще не успели переодеть. На беленькой красовались обтрепанные по краям выцветшие джинсовые шорты. Синяя рубашка была завязана узлом на загорелом животе. На второй девушке были обтягивающие брючки и свитер. Свитер порвался, из дыры соблазнительно выглядывали груди. Перехватив мой взгляд, землянка стыдливо попыталась спрятать их за остатками материи. Я рассмеялся. Дурешка еще не поняла, куда она попала. На Горе такие штучки не проходят. Между тем у всех четверых в ушах висели сережки. Удивительно, что на Земле, где женщины всеми силами пытаются обмануть природу, до сих пор сохранился этот обычай. Меня глубоко тронула эта маленькая деталь: все-таки им не удалось до конца вытравить здоровые инстинкты. — Я требую, чтобы со мной поговорили, — неожиданно произнесла девушка в разорванном свитере, обращаясь к проходившему мимо человеку. Тот изумленно уставился на обнаглевшую рабыню. — Немедленно пришлите сюда говорящего по-английски человека! — громко повторила она. — Прикуси язык! — ответил мужчина и коротко, без замаха треснул ее в зубы. — Он ударил меня! — запричитала землянка, вытирая кровь с разбитых губ. Остальные невольницы испуганно притихли. — Он меня ударил, — растерянно повторила девушка. Очевидно, ей и в голову не приходило, что такое может случиться. — А вдруг они заставят нас целоваться? — в ужасе спросила красотка в джинсовых шортах. — Значит, будем целоваться, — проворчала девушка в разорванном свитере. — Неужели они осмелятся? — сказала третья. — Никто не знает, на что они способны, — ответила четвертая. — Они не имеют права! — решительно произнесла блондинка. — По-моему, здесь это никого не волнует, — вздохнула девушка, которую ударили по лицу. На некоторое время все затихли, потом блондинка в шортах спросила: — Интересно, к какой категории пленников мы относимся? — А как ты думаешь? — раздраженно ответила девушка в порванном свитере. — Ты хочешь сказать, что мы рабыни? — в ужасе воскликнула блондинка. — Только не это! «Любопытно, — подумал я. — А ведь вначале мне показалось, что именно она меньше других стесняется своей сексуальности. Выходит, коротенькие шорты и голый животик были самообманом. Очевидно, ее нередко посещали смутные желания. Выставляя напоказ свое тело, она бросала вызов мужчинам, которых боялась и ненавидела». Разумеется, все четверо были босы. На Горе рабыням редко разрешают носить сандалии. Это большая привилегия. Благодаря рабовладельческим рейсам кюров на Горе много землянок. Они высоко ценятся горианскими мужчинами. Земные имена, кстати, на Горе считаются рабскими. Не случайно ими называют даже рабынь горианского происхождения. Последнее символично. Выходит, что гориане рассматривают землянок как прирожденных рабынь.* * *
Почувствовав голод, я пошел дальше. Есть, скорее всего, придется в какой-нибудь харчевне. Вначале я подумал, что было бы неплохо купить блондинку и вторую, в порванном свитере, но потом решил, что они еще слишком сырые. Ребята могут не сдержаться, и девчонки с хорошими потенциальными данными пойдут на корм уртам. Я в последний раз оглянулся на стоящих на коленях четверых красавиц. Тяжелые цепи красиво смотрелись на тонких запястьях и изящных лодыжках. Женщинам вообще идут цепи. Надо отдать должное, вкус у кюров хороший. К платформе подошли двое мужчин. Один нес рабские туники, второй держал в руке нож. Я с наслаждением допил последний глоток кал-ды, вытер губы рукавом и поднялся из-за стола. Харчевня была переполнена. Многие распевали песни Ара. — Я готов к игре, — произнес Сентий из Коса, обращаясь к Скорму из Ара. — Я тебя уничтожу, — ответил тот. Интересно, о чем думают гении каиссы накануне великого турнира? Поговаривали, что Скорм, как свирепое злое животное, в одиночку бродит по скамьям амфитеатра. Сентий из Коса сидит в своем шатре и, как ни в чем не бывало, изучает позицию, которая сложилась поколение назад в партии второстепенного игрока Оссиуса из Табора и Филимона из Асперихта, ткача, даже не принадлежавшего к касте, игроков. Партия, естественно, была не турнирная и от ее результата ничего не зависело. Сентий тем не менее считал ее интригующей и часто разыгрывал наедине сам с собой. — Здесь, — любил говорить Сентий, — Филимон, сам того не подозревая, прикоснулся к рукаву каиссы. За несколько столиков от меня какой-то человек встал со стула и вышел из харчевни. Я ощутил смутное беспокойство. Причину его объяснить я не мог. Я даже не разглядел его лица, да и он, скорее всего, меня не увидел. Я нырнул под полог и вышел на улицу. В таких заведениях платишь перед едой, после чего тебе выдают жетон, который надо положить перед собой на стол. Еду разносят рабыни в коротеньких кожаных фартучках. За них надо доплачивать. Я снова слился с толпой. До завтрашнего вечера ничего особого не предвиделось. За моей спиной продолжали распевать песни болельщики из Ара. Рабовладелец ударил в гонг и возвестил, что торги в павильоне начнутся через один ан. — Девушка на прокат! Девушка на прокат! — громко выкрикивал какой-то человек. Впереди него бежала обнаженная рабыня со скованными за спиной руками. Увидев меня, он дернул за накинутую на ошейник цепочку, и девчонка повалилась на колени, хватая меня зубами за край туники. — Всего четверть тарска! — выкрикнул рабовладелец. Я отпихнул невольницу и пошел дальше. — Бестолковая шлюха! — проворчал мужчина и снова дернул за цепочку. — Девушка на прокат! Здесь же демонстрировали свою ловкость жонглеры и фокусники. Какие-то крестьянки ругались из-за отреза материи, над выложенными на продажу мясными тушами роились полчища мух. Я решил побродить по ярмарке и подождать, когда на продажу выставят самых лучших рабынь. Надо все-таки купить своим морякам пару девочек. Я вспомнил вышедшего из харчевни человека, и мне снова стало тревожно. Потом я отогнал от себя дурные мысли. Вот и голый по пояс краснокожий полярный охотник. Интересно, распродал он своих зверушек или нет? Мне опять захотелось взглянуть на девушек с Земли. Интересно, как они выглядят в одежде, которая не скрывает, а подчеркивает женскую привлекательность. — Где находятся подмостки Таналиона из Ара? — спросил я, вспомнив имя торговца, которому принадлежали землянки. Узнав дорогу, я пошел в нужном направлении. Как правило, рабынь продают обнаженными, хотя иногда, чтобы заинтриговать покупателя, на них надевают коротенькие открытые туники. Работорговец, естественно, присутствует при осмотре и всячески расхваливает свой товар. Тунику, само собой, все равно либо снимают, либо задирают выше головы. Никому не придет в голову купить одетую девушку. А вот и землянки. Вид невольниц доставил мне большую радость. Они действительно оказались красавицами. Особенно красиво смотрелись ошейники. Безобразное и бессмысленное земное одеяние сменили коротенькие обзорные туники без рукавов и с огромным вырезом. Стоящие на коленях девушки по-прежнему были скованы между собой. — Я боюсь даже пошевелиться, — произнесла блондинка, сжимая круглые коленки. Руки рабынь сковали за спиной. Теперь они при всем желании не могли спрятать тело под одеждой. Какой-то прохожий задержался возле их подмостков и оценивающе оглядел товар. Землянки сбились в дрожащую кучку. Лодыжки девушек расковали. Теперь, если того пожелает покупатель, они могли широко раздвинуть ноги. — У них нет права!.. — произнесла блондинка. — Ты уверена? — спросила ее темноволосая девушка, на которой раньше был свитер и брючки. — Уверена! — Посмотри им в глаза. Блондинка испуганно сжалась в комочек. — Ну что? До сих пор думаешь, что они не имеют права? Рабыня промолчала. — Что все-таки с нами будет? — спросила третья девушка. — Еще не догадалась? — ответила темноволосая. У нее было узкое, красивое и благородное лицо, изящная фигурка и короткая стрижка. Мне она показалась самой привлекательной. Да и в сообразительности она заметно превосходила своих подружек. Вторым лакомым кусочком в этой компании была, пожалуй, блондинка. — Возмутительно! — сказала третья. — Посмотрите, во что нас одели! — Скажи спасибо, что вообще что-то дали, — откликнулась понравившаяся мне землянка. — Рядом, на таких же подмостках, продавали совершенно обнаженных рабынь. — Обратили внимание, как эти накидки легко снимаются? Широкие полы туники стягивал тоненький шнурок, завязанный на правом бедре в крупный бантик. Если потянуть за кончик, туника тут же соскользнет на пол. — Ну и что? — не поняла землянка. — Не посмеют же они в самом деле нас раздеть! Темноволосая девушка не удостоила ее ответом. — Конечно, не посмеют! — уверенно сказала блондинка и злобно покосилась на подругу. — А ты не считай себя сильно умной. Ум и богатство — это не одно и то же. — Успокойся, — брезгливо поморщилась та. — Неужели не ясно, что мы все потеряли? Нам не принадлежат даже эти цепи. — Что вы там болтаете? — вступила в разговор четвертая пленница. — Я вообще ничего не понимаю. Где мы? Что это за место? — Она изо всех сил дернула за цепи и крикнула: — Я вас всех ненавижу! Темноволосая только пожала плечами, после чего девушки замолчали. Мужчины останавливались перед землянками, оценивающе осматривали товар и шли дальше. Вокруг, насколько хватал глаз, тянулись подмостки с выставленными на продажу рабынями. — Я не могу больше выносить их взглядов, — простонала одна из девушек. — Господин! — крикнула на горианском языке рабыня с другой платформы. Присев на одну ногу, она соблазнительно вытянула другую и постучала пальчиками по полу. Затем выгнула спинку и выставила на обозрение груди. — Забери меня, господин! — Тебя, что ли? — поморщился стоящий перед платформой человек. — Ты не пожалеешь, господин! — Что скажешь? — обратился мужчина к своему товарищу. — Поднимись! — приказал тот. Рабыня с готовностью вскочила на ноги. Увидев интерес покупателей, оживился и работорговец. — Хотите приобрести очаровательную шлюшку? Четверо землянок, оцепенев от ужаса, следили за типичным горианским представлением: рабыня пытается понравиться своему будущему господину. Покупатель залез на подмостки и дернул за шнурок туники. Начался придирчивый осмотр товара. Землянки, за исключением темноволосой девушки, зажмурились и отвернулись. Невольница послушно вертелась на подмостках, подставляя тело под руки мужчин. — Смотрите! — прошептала темноволосая девушка. Ошибиться в происходящем было невозможно. Совершился акт купли-продажи. Работорговец получил деньги и расковал рабыню. Новый хозяин тут же надел на нее ошейник со своим именем и за поводок стащил с платформы. На деревянных помостах остались только цепи и скомканная, больше ненужная туника. Рабыню увели. — Ну что? — спросила темноволосая землянка. — Сами догадались или надо объяснять, куда мы попали? — Не может быть… — растерянно произнесла блондинка и горько заплакала. — Надеюсь, ты больше не будешь твердить о своих правах? — не отставала от нее темноволосая красавица. — Посмотри! Это тебе не наши мужчины. Они делают с женщинами то, что им захочется. — Значит, мы… — неуверенно проговорила другая землянка. — Да, — кивнула темноволосая. — Надеюсь, никто больше не думает, что мы заложники? Блондинка застонала и до крови закусила губу. — Надо смириться с нашим положением, — продолжала темноволосая девушка. — Мы — рабыни в рабовладельческом мире. И нас выставили на продажу. — Какой ужас, — прошептала блондинка. — Неужели меня продадут? — Так же, как и всех нас. Наступило молчание, после чего темноволосая сказала: — А мне интересно. Представляете, побывать рабыней! — Даже думать об этом не хочу, — откликнулась блондинка. — Мы станем собственностью мужчины, — мечтательно произнесла брюнетка. — А вдруг нас купит женщина? — предположила третья землянка. — Ну уж нет! — воскликнула брюнетка. — Если попадать в рабство, то к мужчине. Хочет кто-нибудь попасть к женщине? Все отрицательно замотали головами. — Я и не предполагала, что на свете бывают такие люди, — сказала темноволосая девушка. — При их виде мне становится тревожно и сладостно. — Ты просто испорченная дрянь! — взвизгнула все время молчавшая пленница. — Я никогда не испытывала таких чувств, — не обращая на нее внимания, произнесла брюнетка. — Представляю, что будет, когда кто-нибудь ко мне прикоснется! — Я начну визжать! — объявила блондинка. — Смотрите, — произнес кто-то сзади меня. — Это же Таброн из Ара. Я обернулся и увидел высокого тарнсмена в малиновой кожаной куртке. Он уверенно прокладывал путь через толпу. Вскоре воин замедлил шаг перед помостами, на которых стояли на коленях землянки. Увидев его глаза, блондинка сжалась в комок. Он перевел взгляд на темноволосую девушку. К моему удивлению, она тут же выпрямилась и продемонстрировала ему свое стройное тело. Таброн рассеянно взглянул на оставшихся рабынь и пошел дальше. — Я все видела! — возмущенно произнесла землянка, на которой раньше была фланелевая рубашка. — Он такой красивый, — откликнулась брюнетка, — А я всего лишь рабыня. — Он тебя не купил, зря старалась, — злобно произнесла землянка. — И денежки твои здесь не помогут. — Тебя, кстати, тоже не выбрали, — огрызнулась брюнетка. Приятно все-таки видеть, как в женщинах пробуждается сексуальность. На Горе этот процесс не занимает много времени. — Если уж на то пошло, — заявила четвертая в связке девушка, — самая красивая среди вас — я. — Нет, я! — решительно возразила брюнетка. — Перестаньте, — вмешалась в спор блондинка. — До меня вам обеим далеко. Брюнетка задумчиво посмотрела в толпу: — Решать будут они. — Кто? — вскинула голову белокурая землянка. — Наши господа. — Господа? — Да. Тот, кто нас купит, сам определит, кто красивее. Перед помостом с землянками остановился статный парень в одежде дрессировщика тарнов. От него за версту несло запахом тарнского навоза. — Это твои новые рабыни? — зычным голосом спросил он хозяина помоста. — Только что переодел, — гордо объявил помощник работорговца. — Мне нужна недорогая и работящая девка, — сказал парень. — Днем она будет чистить навоз и присматривать за тарнами, а ночью спать в моей хижине. — Вот достойные кандидатуры, — слуга услужливо показал на четырех землянок, — Обрати внимание на эту, — он ткнул пальцем в блондинку и потянулся к краю ее туники. — Не смей ко мне прикасаться, свинья! — завизжала девушка. — Варварка? — произнес дрессировщик тарнов. — Да, — кивнул торговец. — А остальные? — Тоже. Взгляд покупателя уперся в брюнетку. Та непроизвольно поежилась. Парень сплюнул и пошел дальше. Девушки облегченно вздохнули. Радость, однако, оказалась преждевременной. На подмостки поднялся второй помощник работорговца. — Этак мы их никогда не продадим, — задумчиво произнес он. — Девчонки совсем сырые. Неуклюжие, бестолковые дуры. Они даже не говорят по-гориански. — Теналион вообще не хотел их продавать, — откликнулся первый, вытаскивая из-за пояса тяжелую пятихвостную плеть. — Пустая трата времени и торговой площади, — сказал второй. — Никто не позарится на этих идиоток. Придется везти их обратно в Ар. — А там они кому нужны? — усмехнулся первый. — Лучше обменять их на корм для слинов. — Верно. — Сходи, поговори с людьми на сороковой платформе, — распорядился первый помощник, который, очевидно, имел больше полномочий. — Я побуду здесь. Похлопывая плетью по ноге, он пристально оглядел цепенеющих под его взглядом землянок. Девушки, похоже, начинали понемногу ориентироваться в происходящем. Между тем я был готов побиться об заклад, что ни одну из них раньше не секли плетью. — А ну вперед! — скомандовал он. — На самый край. Слов девушки, конечно, не поняли, но жест был достаточно ясен. Землянки торопливо поползли к краю помостов. Теперь они находились на расстоянии одного ярда от покупателей. Вообще-то девушку лучше видно на середине платформы, но, с другой стороны, близость женского тела всегда однозначно действует на мужчин. Работорговец, похоже, знал свое дело. Невольницы испуганно жались друг к другу. — Пожалуйста, не надо, — взмолилась блондинка, когда какой-то человек ухватил ее за бедро, и попыталась отодвинуться подальше от края. Помощник работорговца сердито ткнул плеткой в то место, где должны были стоять ее колени, и блондинка послушно замерла. — Покажи вот эту, — попросил человек в одежде кожевника и показал на блондинку. — Согласись, это редкая красавица, — сказал помощник работорговца. — Подними тунику, посмотри, что она припасла тебе в подарок! Кожевник протянул руку, но землянка резко отпрянула назад. — Если ко мне прикоснутся, я буду визжать! — предупредила она. — Не, такой мне не надо, — проворчал кожевник. — Она — варварка. Ее еще никто не обломал. — Вот и обломай ее по-своему, — сказал помощник работорговца. — Делать мне больше нечего. — А ты не торопись, представь, какие тебя ждут радости. Покупатель призадумался. — Продикус! — крикнул работорговец. Второй помощник уже вернулся и быстро взобрался на подмостки. — Покажи эту! — кивнул на блондинку его напарник. Продикус мгновенно развязал узел туники и сорвал одеяние с землянки. — Нет! — завопила девушка. Помощник работорговца пинком раздвинул ее колени и приподнял руки. Землянка отчаянно завизжала. Кожевник покачал головой и пошел дальше. Стоящие вокруг мужчины рассмеялись, а помощник работорговца огрел строптивую невольницу плеткой. Еще один человек попытался ухватить за ногу брюнетку, но она, звеня цепью, бросилась на середину платформы. — Да они все варварки! — воскликнул кто-то. — Все до единой! Удивленные необычным поведением девушек, люди принялись лапать их за разные места. Поднялся невообразимый визг и хохот. Наконец разъяренные работорговцы посрывали с невольниц туники и принялись стегать их, плетью. Спустя несколько мгновений девушки взмолились о пощаде. Появился хозяин помостов Теналион из Ара. Он с недовольным выражением лица наблюдал за происходящим. — Бестолковые дуры, — тяжело, вздохнул его помощник и вытер пот со лба. — Продавайте, за сколько дадут, — сплюнул Теналион и зашагал прочь. Землянки рыдали от обиды и боли. Тела их были исполосованы плетью. — Две, — сказал вдруг чей-то голос- Сколько за две? Я узнал обнаженного по пояс краснокожего полярного охотника с луком за спиной. В левой руке он держал заметно похудевший мешок со шкурками. Я подошел поближе, ибо мне показалось, что ему может понадобиться помощь в переводе. — Вот эти, — произнес охотник, показывая на всхлипывающую блондинку и брюнетку. — Что? — вопросительно посмотрел на него работорговец. — Мне нужны дешевые, — сказал краснокожий. — Возьмешь двоих? Охотник кивнул. Помощник работорговца швырнул на колени обеих невольниц. Землянки со страхом смотрели на людей, от которых полностью зависела их судьба. — Дешевле ты нигде не найдешь, — сказал работорговец. — Деньги-то у тебя есть? Охотник вытащил из мешка шкурку двубрюшного снежного ларта. Густой белый мех засверкал под лучами заходящего солнца. Работорговец жадно уставился на шкурку. За снежного ларта в Аре можно получить половину серебряного тарска. Снежный ларт охотится только при свете. Во втором его желудке еда может храниться практически бесконечно. Как правило, ларт набивает второе брюхо осенью. На этих запасах он должен продержаться всю полярную ночь. Средний ларт достигает в высоту десяти дюймов и весит около двенадцати фунтов. Он относится к классу млекопитающих, имеет четыре ноги, питается яйцами птиц и мелкими арктическими грызунами — лимами. — Маловато будет, — произнес помощник работорговца. Охотник тяжело вздохнул. Он ожидал такого ответа. Работорговец, судя по всему, не собирался обманывать своего клиента. Охотник, безусловно, уже сориентировался в ценах. При всем своем миролюбии краснокожие убивают легко. Охотник вытащил из мешка две шкурки лима. — Раскрой глаза, — укоризненно произнес работорговец, показывая на девушек. — Посмотри, какие красотки! Охотник вытащил еще две шкурки. — Мало, — упрямо повторил торговец. Охотник вздохнул, завязал мешок, перекинул его через плечо и повернулся уходить. — Подожди! — рассмеялся торговец. — Забирай своих красавиц. — Нас продали, — побледнев, произнесла брюнетка. Я вспомнил ее стильные мягкие темные брюки и красивый дорогой свитер. Некогда состоятельная девушка стала рабыней краснокожего охотника. Работорговец запихал шкурки в висящий на поясе мешок и резко пригнул голову блондинки к дощатому помосту. Потом проделал то же самое со второй девушкой. Рабыни замерли в новой позе. Они уже отведали плетей. Затем работорговец сбил ошейники и оковы с рук. Туники невольниц остались на деревянном настиле. Охотник отрезал ножом кусок веревки из перекрученной кожи слина, связал невольниц за шеи и стащил их с платформы. Оставшиеся девушки в ужасе следили за происходящим. Они поняли, что и с ними в любую минуту может случиться подобное. Краснокожий сноровисто связал невольницам руки за спиной. Блондинка ойкнула. Судя по всему, здоровяку не раз приходилось связывать женщин. Северные люди относятся хорошо ко всем, кроме животных. За полярным кругом пока одомашнили только два вида: снежного слина и белокожую женщину. — Хо! — крикнул охотник и зашагал своей дорогой. Приобретенные им животные затрусили следом. — Этим рабыням придется нелегко, — заметил я, обращаясь к помощнику работорговца. — Научатся таскать санки по снегу, — засмеялся он. — Самое тяжелое начнется, когда до них доберутся краснокожие женщины. — Говорят, они могут их даже убить, — сказал я. — У них только один шанс выжить, — ответил торговец. — Повиноваться с радостной готовностью. — Разве не так должны вести себя все рабыни? — заметил я. — Верно, — кивнул он. Неожиданно одна из оставшихся девушек, та, на которой была фланелевая рубашка, закричала, обращаясь к красивому, статному прохожему: — Господин! Купи меня! Я самая прекрасная девушка на свете! Кричала она, естественно, по-английски, но смысл ее слов был ясен всем. — Лучше купите меня! — закричала другая. — Купите меня, добрые, благородные господа! Вокруг платформы снова стали собираться люди. — Сколько хотите за этих двух? — поинтересовался кто-то. — Девочки дорогие, — покачал головой торговец. Я улыбнулся и пошел прочь. Скоро их продадут. В большом павильоне уже начались торги. Со всех сторон раздавались крики рабынь, умоляющих, чтобы их купили. — За вход надо заплатить, господин, — услужливо проговорил дежурящий на воротах раб. — Одну долю тарска. Я порылся в кошельке и сунул ему деньги. Ноздри мои задрожали, а кровь быстрее заструилась по жилам. Есть что-то волнующее в продаже рабынь. — Четыре медных тарска! — выкрикнул устроитель аукциона. На помосте, выгнув спину и вытянув одну ногу в сторону, стояла стройная невольница. — Шесть! — произнес кто-то. Девушка повернулась к толпе, закинула руки за голову и взъерошила пышную гриву волос. Взгляд ее был тяжел и неприветлив. Между тем в нем сквозила хорошо знакомая жителям Гора страсть. Из таких, как эта девчонка, получаются отличные, темпераментные рабыни, готовые в любую секунду удовлетворить прихоть хозяина. Я пробирался через толпу, желая получше разглядеть происходящее. Рабыню продали за пятнадцать медных тарсков кузнецу из Тора. Я оглядел толпу. Следующей разыгрывалась стройная блондинка с Земли. Ее выставили на обозрение в причудливом нижнем белье. Узкие полоски материи на груди и в низу живота считаются там обязательным атрибутом женского гардероба. Руки рабыни были скованы за спиной. Вначале с нее сорвали верхнюю полоску, потом нижнюю. Девчонка забилась в истерике. Нижняя тряпица всегда вызывает у гориан неподдельный интерес. Рабыни часто носят на животе и ягодицах куски ткани, но на Земле их принято сшивать вместе. Короткое шелковое одеяние, безусловно, предназначено для рабынь, но, если хозяин решит изнасиловать свою невольницу, такая штука потребует от него лишних движений. Землянку продали за четыре медных тарска. Я толком не разглядел, кому она досталась. Кажется, кузнецу из Ти. Я купил завернутый в вощеную бумагу и обильно политый соусом кусок мяса. И в этот момент я увидел его. Наши взгляды встретились. Он побледнел. Отбросив в сторону кулек с едой, я бросился вперед. Он метнулся в толпу, пытаясь пробиться к краю шатра. Это был тот самый тип, чью спину я увидел в харчевне. Тогда я его не узнал. Он уже успел поменять темно-коричневую куртку профессионального дрессировщика слинов на одеяние торговца. Я ни разу не окликнул и не позвал его. Он тоже не произнес ни слова, один раз оглянулся, после чего побежал еще быстрее, расшвыривая в разные стороны случайных зевак. Он хотел добраться до края шатра. Я гнался за человеком, который под именем Бертрама из Людиуса пробрался в мой дом и спустил на меня слина. Я хотел растереть в ладонях его горло. Добежав до края шатра, он располосовал материю и выскочил наружу. Когда я выглянул из павильона, на улице уже никого не было. Упустил. Я выругался и ударил себя кулаком по ноге. Из павильона за моей спиной доносились крики торговцев. Снаружи сновали сотни незнакомых людей. В Сардаре ярмарка. Шансы найти в многотысячной толпе человека, который знает, что его ищут, равны нулю. Я раздраженно крутился на месте. Какие-то люди уже лезли в дыру, чтобы не платить долю тарска при входе. Интерес к торгам пропал. Потоптавшись еще немного, я слился с толпой и незаметно для себя дошел до ритуальных платформ. С них открывался волнующий вид на заснеженные вершины Сардара. Я забрался на платформу и долго смотрел, как сияют ледники в холодном свете трех белых лун. Отсюда же была хорошо видна вся ярмарка: огни, палатки, шатры, подмостки и там, вдали, амфитеатр, где сойдутся завтра за маленькой доской с красными и желтыми квадратиками Скорм из Ара и мягкий, деликатный Сентий из Коса. Ярмарка занимала территорию в несколько квадратных пасангов. Ночью она была по-настоящему прекрасна. Спустившись по ступенькам, я направился в сторону ночлежных шатров, где еще утром оплатил свое место.* * *
Я лежал, закинув руки за голову и задумчиво смотрел в потолок огромной палатки. По причине позднего времени лампы погасили. Уснуть я все равно не мог. В шатре отдыхало не меньше тысячи человек. Потолок едва заметно выгибался под порывами восточного ветра. В разных частях шатра были подвешены на тонких цепочках светильники. Сейчас они не горели. Повернувшись на бок, я следил, как девушка осторожно переступает через шкуры. Наконец она добралась до меня и присела рядом. На горле невольницы поблескивал золотой ошейник с широкими кольцами. Через эти кольца были пропущены цепочки, прикованные к металлическим пластинам на руках. Чего только не придумали за последнее время! — Господин, — прошептала она. — А, узнаю, — произнес я. Это была та самая рабыня, которая приставала ко мне утром возле кукольного театра. Она умоляла о том, чтобы я удовлетворил ее страсть, но я не стал этого делать, ибо не хотел обижать ее хозяина, которого к тому же ни разу не видел. Откуда мне знать, вдруг он наказывает ее воздержанием. Когда вмешались стражники, я спас ее от плетей, заставил встать на колени, поцеловать мои ноги и ползти на животе к своему хозяину. — Я не знал, что ты рабыня при ночлежке, — сказал я. — Да, господин, — отвечала она, прижимаясь ко мне щекой. — Почему ты мне не сказала? — Ты бы поступил по-другому? — Нет. — Я так и думала. — Как поступил твой господин, когда ты приползла к нему на животе? — Он меня пнул и отдал слугам. — Правильно сделал. Рабыня опустила глаза. — Не сомневаюсь, что ты неплохо порезвилась на всех шкурах в этом шатре, — заметил я. — Все так думают, — вздохнула девушка. — На самом деле здесь много других рабынь. Есть и красивее меня. Да и мужчины приходят сюда усталые и измотанные. Нам тяжело состязаться с девушками в паговых тавернах. — Естественно, — сказал я. В глазах моей ночной гостьи стояли слезы. Она осторожно протянула руку и погладила меня по бедру. — Сжалься надо мной, господин. Видя, что я ее не гоню, она прижалась к моему животу мягкими и влажными губами. — Пожалуйста, господин, сжалься надо мной. Я откинул шкуру и улыбнулся/Содрогаясь от вожделения, она бросилась мне в объятия. — Ты так великодушен, господин! — А ты не ошиблась? Девушка со страхом взглянула на меня. Я подтянул ее руки к голове и сделал из цепочек небольшие петли,которыми прочно зафиксировал руки рабыни. Потом я сорвал с нее коротенькую тунику и запихал ей в рот, чтобы она не разбудила криками отдыхающих в шатре людей. И только после этого я принялся гладить ее тело.Глава 4. Я ВОЗНАГРАЖДАЮ ДВУХ ПОСЛАНЦЕВ, КОТОРЫЕ ОКАЗАЛИ МНЕ ДОБРУЮ УСЛУГУ
— Как ты думаешь, рискнет он сыграть начало двух тарнсменов? — спросил кто-то. — Скорее всего, — ответил другой, — он разыграет гамбит врача. — Противник может выбрать турианскую защиту. Настроение у меня было великолепное. После удачной ночи я замечательно позавтракал. Рабыня была беззащитна и судорожно хороша. Я так и не позволил ей пользоваться руками. Кляп изо рта я тоже не вынул, так что ей пришлось молча переносить обрушившееся на нее наслаждение. Мне было приятно. Не думаю, чтобы она хоть на секунду сомкнула глаза. Когда рассвело, она прижалась к моей ноге и, глядя на меня полными слез покрасневшими глазами, взмолилась, чтобы я ее выкупил. Утренний воздух был прозрачен и чист. Великолепный день для турнира. Я распорядился, чтобы рабыню хорошенько выпороли и отправили в Порт-Кар. Девчонка обошлась мне в четверть серебряного тарска. По-моему, я совершил удачную покупку. — На кого ты поставил? — спросил меня кто-то. — На Скорма из Ара, — ответил я. — Я тоже. Я уже не так переживал по поводу того, что не успел догнать того мужчину в павильоне. В конце концов, я ведь не за ним сюда приехал. Если попадется еще раз, выведу за периметр ярмарки и убью. Я с нетерпением ждал, когда откроются ворота амфитеатра. Место я зарезервировал еще в Порт-Каре. За него пришлось выложить два золотых тарна. Оказалось, что я сижу рядом с ритуальной платформой. Мимо меня то и дело сновали посвященные. Они исполняли различные церемонии и приносили положенные жертвы. Неподалеку свежевали телку боска. Жгли благовония и звенели в колокольчики. Со всех сторон доносилось пение. В нескольких шагах от платформы стояли на коленях две уже знакомые мне обнаженные рабыни. Хозяин привязал их за шеи к торчащему из земли шесту. Похоже, девушки провели свою первую ночь с мужчиной. На бедрах запеклась кровь, лицо брюнетки было все в синяках. Краснокожие охотники не церемонятся со своими животными. По деревянной лестнице я взобрался на платформу. Ранним утром, особенно весной, когда лучи солнца сверкают на покрытых вечным льдом вершинах, горы Сардара особенно прекрасны. Рядом со мной застыл краснокожий охотник. Мне показалось, что безмолвие и красота далеких вершин подействовали и на него тоже. Затем он поднял обнаженные руки и произнес на горианском языке: — Пусть придет стадо! После этих слов охотник вытащил из мешка вырезанную из голубого камня статуэтку северного табука. Трудно представить, сколько ночей ушло на такой кропотливый труд. Охотник поставил крошечного табука на деревянные доски и снова поднял руки: — Пусть придет стадо. Я отдаю вам этого табука. Он был мой. Теперь он ваш. А вы верните нам наше стадо. Завязав мешок, охотник спустился с платформы. Вокруг толпились и другие люди. Очевидно, каждому было о чем попросить Царствующих Жрецов. Маленькая фигурка табука смотрела в сторону заснеженных гор Сардара. Охотник развязал своих рабынь, девушки с трудом распрямили затекшие ноги. Из разговора землянок я понял, что брюнетка была весьма богата. Блондинка, судя по всему, относилась к среднему классу, может быть, к верхней его прослойке. Так или иначе, это не играло больше никакой роли. Все социальные различия отпали вместе с выброшенной за ненужностью одеждой. Обнаженные рабыни послушно засеменили за своим новым хозяином. С ритуальной платформы был хорошо виден амфитеатр. На балконе уже подняли копье с флагом каиссы. Штандарт был раскрашен в желтые и красные квадраты. Сбоку от него развевались знамена Коса и Ара. Флаг Коса находился справа, поскольку Скорму выпало играть желтыми. Его рука нащупала под алым покрывалом фигуру желтого копьеносца, что дало ему возможность сделать первый ход и соответственно выбрать начало. Мой выигрыш составит сотню золотых тарнов. Амфитеатр заполнялся. Я поспешно сошел с платформу.* * *
Внутри амфитеатра стоял невероятный шум. Со всех сторон раздавались крики, люди размахивали шапками и орали: — Скорм! Скорм! Болельщики затянули гимн Ара. — Вот он! — воскликнул кто-то. Я вскочил на скамью и вытянул шею. Скорм из Ара, ослепительный молодой чемпион, гордо шествовал к доске в окружении своей команды. Скорм вскинул руки и поприветствовал ликующих болельщиков. Затем снял с себя головной убор и швырнул его в толпу. Тут же образовалась свалка. В этот момент с другой стороны появился Сентий из Коса. Его поклонники издали радостный вопль. Раздался гимн Коса. Сентий подошел к самому краю каменной сцены, поднял вверх руки и улыбнулся. Амфитеатр, разумеется, использовался не только для матчей каиссы Здесь же читали свои опусы поэты, выступал хор, разыгрывались различные представления. Как правило, матчи каиссы проходили не в амфитеатре, а на открытых площадках. Рядом с каждой доской ставили огромный демонстрационный щит, на котором ученики играющих вывешивали фигуры, чтобы всем было видно, как проходит партия. Ходы записывались мелом на правой стороне доски. Судейство осуществляла бригада из трех человек, один из которых обязательно должен принадлежать к касте игроков. В случае если никому не удалось захватить город противника, исход партии определит другая судейская бригада. В нее входят пять человек, все из касты игроков, причем трое должны играть на уровне мастера. — Скорм из Ара разделает его под орех, — сказал кто-то. — Естественно, — откликнулся другой голод. Позади и чуть справа от стола, за которым должна разыгрываться партия, стоял столик судейской коллегии. Она состояла из представителя Ара, Коса и игрока из Турий по имени Тимор. Тучный, одутловатый Тимор являлся главным арбитром матча. В его обязанности входило следить за соблюдением всех правил и не допускать никаких нарушений. Выбор судьи отчасти объяснялся тем, что Турия расположена достаточна далеко как от Ара, так и от Коса и никоим образом не зависит от происходящих в этих городах событий. Помимо арбитра, за Ходом матча следили несколько сотен болельщиков, так что какие-либо ошибки в записи ходов практически исключались. Человека, сознательно решившегося на обман, могли запросто разорвать на части. На Горе к игре в каиссу относятся очень серьезно. На сцену вышел Региналд из Ти, официальный председатель касты игроков. Его помощник вынес сдвоенные песочные часы. Часы устроены таким образом, что песок может падать только в одной колбе. Сделав ход, игрок должен повернуть рычажок, который перекроет падение песка в его колбе и откроет колбу противника. Запустить часы должен был верховный судья матча, в данном случае Региналд из Ти. Песка в каждой колбе ровно на два ана. За это время каждый игрок обязан сделать сорок ходов. Если время истекало раньше, ему засчитывалось поражение. С введением часов турниры стали гораздо интереснее и зрелищнее. Без них состязания неимоверно затягивались, и выигрывал нередко не сильнейший, а более усидчивый и терпеливый. Среди молодых игроков бытовало мнение, что правила пора бы изменить. Молодежь соглашалась с тем, что партия должна длиться два ана, но требовала, чтобы первый ан отводился на первые двадцать ходов, а второй — на оставшиеся двадцать. Сторонники этой теории утверждали, что таким образом можно улучшить игру во второй половине партии. В самом деле, нередко случалось так, что на последние десять ходов у игроков оставалось несколько ен. Мне представлялось маловероятным, чтобы подобное новшество когда-либо было принято. На Горе, к слову сказать, давно появились механические способы отсчета времени. Песочные часы являлись скорее данью традиции и моде. Сентий из Коса тоже бросил в толпу головной убор, вызвав оживление среди своих поклонников. Он поднял руки и поприветствовал собравшихся. Затем пересек всю сцену и протянул руку Скорму из Ара. Последний, однако, раздраженно отвернулся. Выходка противника ничуть не смутила Сентия. Он снова поприветствовал болельщиков и вернулся на место. Скорм из Ара нервно вытер ладони о тунику. Он не собирается прикасаться к Сентию из Коса. Любой, даже самый незначительный дружелюбный жест может разрушить его решимость, сбить накал ненависти и готовности к бою. Спортивная злость должна находиться в апогее. Скорм из Ара чем-то напоминал мне людей из касты убийц. Те тоже всячески распаляют себя перед началом охоты и пуще всего боятся притупить в себе жажду крови. Игроки подошли к столу. Позади них возвышался огромный демонстрационный щит высотой в сорок и шириной в пятьдесят футов. Щит представлял собой гигантскую игровую доску. Демонстрационные фигуры уже висели на небольших колышках в начальной позиции. Для тех, кто не смог попасть в амфитеатр, были установлены дополнительные доски в различных частях ярмарки. Ходы передавали специальные гонцы. Огромное людское море замерло. Верховный судья матча Региналд из Ти обратился с короткой речью к Скорму и Сентию. Позади стояли члены судейской коллегии. Во всем амфитеатре не раздавалось ни звука. Наконец Скорм и Сентий заняли места за столом. При таком скоплении народа тишина воспринимается как угроза. Я видел, как Скорм из Ара едва заметно кивнул. Региналд из Ти повернул рычажок на часах, и песок заструился в колбу Скорма. Молодой игрок протянул руку и сделал первый ход, после чего тут же запустил часы противника. Пошло время Сентия. Разумеется, Скорм пошел копьеносцем убары. Толпа взорвалась восторженными криками. — Гамбит убары! — воскликнул сидящий рядом со мной человек. Двое юношей, подмастерья касты игроков, перевесили фигуру копьеносца на клетку убара-пять. Еще один молодой человек записал ход красным мелом. Болельщики тут же переписали его в собственные блокноты. Многие захватили с собой миниатюрные доски, чтобы разыгрывать на них возможные комбинации. Это было, вне всякого сомнения, самое агрессивное начало. Красные могли либо принять гамбит, либо разыграть закрытое начало. В любом случае, если к двадцатому ходу им удавалось сохранить равновесие, красные могли считать партию удачной. Скорм из Ара славился умением разыгрывать этот гамбит. Он выиграл с его помощью первенство Турий, посвященное девятой годовщине Убарата Фания Турмаса, открытые турниры Анандо, Гельмутспорта, Тироса, Тарны и K°-ро-ба. Последнюю победу Скорм одержал на чемпионате Ара. После того как он взял город, сам убар Ара Марленус высыпал на доску мешок золотых монет. Многие считали, что чемпионат Ара выиграть сложнее, чем турнир Эн-Кары. Разумеется, Сентий из Коса тоже являлся знатоком гамбита убары. Он мастерски разыгрывал его и за желтых и за красных. Теперь Сентию придется отчаянно бороться за ничью. Вряд ли у него это получится. Большинство мастеров каиссы знают это начало на несколько ходов вперед в сотнях вариаций. Между тем Сентий неподвижно сидел за игровой доской. — Почему он не ходит? — взволнованно спросил кто-то. — Не знаю, — сказал я. — Наверное, собирается сдаться, — предположил сидящий впереди человек. — Ожидалось, что Скорм разыграет начало двух тарнсменов. — Так бы онг и сделал, — ответил другой человек, — с более слабым противником. — Скорм не хочет рисковать, — подытожил кто-то из зрителей. С последним утверждением было трудно поспорить. Скорм из Ара слыл ко всему прочему весьма расчетливым человеком. Он понимал, что его противник входит в пятерку сильнейших игроков планеты. Несомненно, лучшие дни Сентия из Коса прошли. Последние годы его партии уже не выглядели такими боевыми и напористыми, как прежде. Он упорно искал за доской каиссы неведомые ранее комбинации, порой вызывая недоумение у опытнейших членов касты игроков. Пожалуй, на Горе были мастера, имеющие более высокий рейтинг, между тем именно Сентий считался основным противником Скорма на пути к званию чемпиона. Люди видели в нем мыслителя и философа каиссы. Слава Сентия принижала авторитет Скорма. Скорм утверждал, что разотрет, противника в порошок, и вместе с тем собирался играть крайне осторожно. Выбор гамбита убары лишний раз подчеркивал серьезность его намерений. Скорм собирался играть, как убийца. Он будет беспощаден и не допустит ни малейшего риска. Сентий из Коса задумчиво смотрел на доску. Казалось, предмет его размышлений не имеет никакого отношения к партии. Он протянул руку, словно собираясь пойти копьеносцем убары, потом медленно опустил ее. — Почему он не ходит? — пронеслось по толпе. Сентий из Коса смотрел на доску. В любом случае, примет он гамбит убары или нет, надо ходить копьеносцем на убара-пять. Только так можно воспрепятствовать дальнейшему продвижению копьеносца противника и обеспечить хотя бы относительный контроль за центром. Следующим ходом желтых будет продвижение копьеносца тарнсмена на поле тарнсмен-пять с атакой на копьеносца желтых. Тогда у красных будет выбор: принять гамбит и взять копьеносца желтых или отклонить гамбит и защитить своего копьеносца. В любом случае не следует удерживать выигранного в начале игры копьеносца. Все с нетерпением ждали, когда Сентий сделает ход копьеносцем убары на поле убара-пять, чтобы Скорм продвинул копьеносца тарнсмена на поле тарнсмен-пять, после чего Сентий сможет либо принять, либо отклонить гамбит. — Он что, не понял, что время пошло? — не выдержал кто-то. Вообще-то было странно, что Сентий задумался на первом ходу. Время пригодится ему в середине или конце партии. Песок вытекал из часов Сентия. Если бы Сентий прикоснулся к своему копьеносцу убары, он был бы обязан сделать им ход. Следует добавить, что, если игрок оторвал руку от своей фигуры, она остается на той клетке, где это произошло, если, конечно, данный ход не является нарушением правил. Но Сентий из Коса не прикоснулся к своей фигуре. Это не зафиксировали ни судья, ни главный арбитр матча. Спустя некоторое время, не глядя на Скорма из Ара, Сентий сделал свой ход. Я видел, как перекосилось лицо одного из арбитров. Скорм из Ара уставился на Сентия из Коса. Сентий из Коса повернул рычажок на часах, и потекло время Скорма из Ара. Мы видели, как ошеломленные подмастерья перевесили на огромной доске копьеносца убара на поле убар-пять. Сентий сделал ход не от убары, а от убара. Другими словами, он поставил его под бой. Растерянные зрители молчали. — Неужели он собирается играть против Скорма центральную защиту? — наконец произнес кто-то. Это было невероятно. Развалить центральную защиту мог любой ребенок. От нее отказались столетия назад. Слабость ее заключалась в том, что красные слишком рано выводят в центр своего убара весьма ценную фигуру, стоящую девять очков. Желтым остается лишь нападать на него средними фигурами. В результате желтые развиваются и захватывают стратегические позиции, а красные прячут своего убара и безнадежно теряют темп. Центральную защиту не играют ни в одном сколько-нибудь серьезное турнире. И тем не менее именно это начало избрал Сентий из Коса. Мне это показалось интригующим. Бывает, что большие мастера находят неожиданные решения в старых, отвергнутых началах. Иногда в заброшенных шахтах остается немало золота. Играющие на уровне мастера обычно делают первые двадцать ходов, почти не думая. Причиной тому является доскональная проработка дебютных вариантов. По сути дела, игра как таковая часто начинается лишь после двадцатого хода. Я посмотрел на огромную доску. Скорм, как я и ожидал, взял красного копьеносца. Многие вошедшие в историю партии начинались с забытых или редко играемых дебютов. Как бы то ни было, Сентий из Коса решил играть против Скорма из Ара центральную защиту. Напряжение нарастало. Сентий из Коса не стал брать фигуру противника своим убаром. Ошеломленные зрители оцепенели, когда он продвинул копьеносца тарнсмена убара на поле тарнсмен-четыре. Ничем не защищенное поле. Это была не центральная защита. Люди растерянно переглядывались. Сентий из Коса уже проиграл одного копьеносца. Большинство мастеров не стали бы продолжать партию, проигрывая копьеносца Скорму из Ара. Между тем под боем оказался еще один копьеносец красных. — Копьеносец берет копьеносца, — прошептал сидящий рядом человек. Теперь красные проигрывали двух копьеносцев. Им не оставалось ничего другого, как выдвигать всадника убара, чтобы развить посвященного и напасть им на копьеносца желтых. — Нет! Нет! — закричал купец из Коса. Сентий из Коса продвинул копьеносца писаря со стороны убара на поле писарь-три. Еще один копьеносец оказался под боем. Несмотря на выигрыш ста золотых тарнов, меня охватила ярость. Скорм из Ара с презрением посмотрел на Сентия из Коса. Затем он перевел взгляд на судей и арбитров. Они отвернулись. Команда Коса покинула сцену. «Интересно, — подумал я, — сколько золота получил Сентий за то, что предал каиссу и родной остров? В принципе он мог сделать то же самое гораздо тоньше и деликатнее, «ошибиться» где-нибудь на четырнадцатом или пятнадцатом ходу так, чтобы со стороны все выглядело как досадный промах и даже люди из касты игроков не смогли бы с уверенностью сказать, был ли в этом умысел или нет». Сентий решил совершить предательство игры и Коса открыто. Скорм из Ара поднялся из-за стола и направился к судейской бригаде. Они о чем-то сердито заговорили. Потом Скорм раздраженно обратился к членам своей команды. Старший побежал к судье. Я видел, как верховный судья Региналд из Ти отрицательно покачал головой. — Они хотят получить призовой фонд, — сказал сидящий рядом человек. — Понятно, — кивнул я. Я не винил Скорма из Ара за нежелание участвовать в глупом фарсе. Сентий из Коса невозмутимо сидел за столом и смотрел на доску. Часы он положил набок, чтобы песок не высыпался из колбы Скорма. Судя по всему, судьи не согласились с требованиями представителей Ара. Скорм вернулся на место. Верховный судья Региналд из Ти поставил часы вертикально. — Копьеносец берет копьеносца, — прокомментировал ситуацию сидящий рядом болельщик. Сентий из Коса проигрывал уже три копьеносца. Теперь ему придется забирать далеко продвинувшегося на его территорию желтого копьеносца своим всадником. Иначе желтый копьеносец следующим же ходом забирал всадника. Неожиданно Сентий из Коса выдвинул свою убару в центр доски. Неужели он не видел, что всадник находится под боем? Сентий играл, как ребенок, толком не запомнивший, как ходят и бьют различные фигуры. Объяснялось все просто. Сентий решил сделать свое предательство очевидным. Вероятно, у него помутился рассудок. На Горе подобное может плохо закончиться. — Смерть Сентию из Коса! — закричал какой-то человек. — Смерть Сентию! — заревели сотни глоток. Какой-то человек выхватил нож и бросился к игрокам. Стоящие у края сцены стражники сдвинули щиты и спихнули не в меру распалившегося болельщика вниз. Люди повскакивали с мест. — Я требую отмены всех ставок! — закричал торговец из Коса. Судя по всему, он опрометчиво поставил на своего земляка. Действительно ужасный способ проиграть деньги. Несколько человек поставили на кон целые состояния. Самое интересное, что больше всех бесновались горячие парни из Ара. Они решили, что у них отняли честную победу. Интересно, кому же продал свою честь Сентий из Коса? — Смерть Сентию! — неслось со всех сторон. Я не сомневался в получении своей сотни. Со стороны устроителей матча было бы безумием пересмотреть условия сделок. Другое дело, что никакой радости мне эти деньги не доставят. Охрана, надо отдать ей должное, действовала весьма решительно. Еще двое разошедшихся болельщиков полетели со сцены. Скорм из Ара сделал очередной ход. — Копьеносец берет всадника, — скорбно произнес сидящий рядом со мной болельщик. Я видел это на большой доске. Желтые фигуры размещались внизу, красные — с верху. Сентий из Коса отдал четыре фигуры, не получив взамен ничего. Он потерял трех копьеносцев и всадника. Почти все копьеносцы со стороны убара были сбиты. Между тем тяжелые фигуры остались целы. Единственным ответом на взятие всадника могло быть взятие копьеносца желтых посвященным убара. По толпе пронесся вздох облегчения. Кажется, Сентий еще не окончательно спятил. Послышались издевательские комментарии по поводу его прозорливости. Этот ход выводил на середину поля посвященного убара. Я также обратил внимание, что красный писарь убара занял весьма выгодную позицию. Это произошло благодаря своевременному выдвижению копьеносца тарнсмена со стороны убара. Самые тяжелые фигуры — убара и убар — тоже оказались на оперативном просторе. Неожиданно до меня дошло, что красные развили четыре тяжелые фигуры. Теперь Скорм должен защитить своего центрального копьеносца, консолидировать центр и начать победную атаку на ослабленный фланг убара красных. Шестым ходом Сентий поставил своего убара на поле убар-четыре. Таким образом, его убар и убара могли защищать и прикрывать друг друга. Это был осторожный, я бы сказал, робкий ход. Седьмым ходом Скорм продвинул копьеносца тарнсмена со стороны убара на поле тарнсмен-пять. Он планомерно готовился к сокрушительной атаке. До меня вдруг дошло, что желтые еще не сделали рокировки. Сложившаяся на доске позиция выглядела по меньшей мере странно. Все фигуры Скорма: посвященный, башня, писарь, тарнсмен, убар и убара стояли на месте. О рокировке не могло быть и речи. Меня прошиб холодный пот. Случилось то, чего я боялся. На седьмом ходу Сентий из Коса выдвинул всадника на поле башни. Это давало возможность уже следующим ходом сделать рокировку. Толпа неожиданно притихла. Все завороженно смотрели на огромную доску. Чтобы сделать рокировку, Скорм должен был переставить, как минимум, три фигуры, в то время как играющий красными Сентий мог рокироваться уже сейчас. Скорм уверенно двинул вперед всадника. Очевидно, он решил завершить партию ураганной атакой. Между тем атака явно не получалась. К десятому ходу играющий желтыми Скорм поставил наконец свой город на поле башня-один. На мгновение мне показалось, что теперь он может завершить свой замысел. — Нет! — вырвалось вдруг у меня, — Нет! Нет! Я вскочил на скамью. Слезы мешали мне разглядеть демонстрационную доску. — Смотрите! — крикнул я. До зрителей постепенно доходил смысл случившегося. Жители Коса кинулись обниматься. Даже болельщики из Ара не могли скрыть своего восхищения. Красные фигуры простреливали всю доску, угрожая бестолково расставленным фигурам желтых. Над городом желтых нависла серьезная угроза. Никогда раньше мне не приходилось видеть так тонко наращиваемого давления. Атака красных обрушилась не на защищенный фланг убара, а на фланг убары, где желтые опрометчиво разместили свой город. Тихие, неприметные ходы красных оказались частью изящного и умелого замысла. К десятому ходу Сентий из Коса контролировал уже всю доску. Легкие и тяжелые фигуры красных поддерживали и защищали друг друга. Началась атака. Не стану подробно описывать последующие ходы. Их было одиннадцать. После двадцать первого хода Скорм из Ара молча поднялся из-за стола. Некоторое время он мрачно смотрел на доску, потом осторожно, одним пальцем, свалил своего убара. Затем положил часы набок, повернулся и покинул сцену. На несколько мгновений толпа оцепенела. Потом началось неописуемое. Люди прыгали друг на друга и швыряли в воздух подушки и шапки. Чаша амфитеатра гудела. Я не слышал собственного крика. Какой-то человек из команды Коса забрался на стол, за которым проходила партия, и поднял над головой город желтых. Зрители кинулись на сцену. Стражники более никого не сдерживали. Сентия из Коса принялись качать. Откуда ни возьмись со всех сторон появились знамена и штандарты Коса. Люди размахивали ими из стороны в сторону. Волнение перекинулось на городские улицы. Позже говорили, что от рева толпы содрогнулись горы Сардара. Болельщики расхватывали на сувениры демонстрационные фигуры. Кто-то оторвал рукав мантии Сентия. — Сентий! Сентий! — скандировали солдаты Коса, потрясая копьями. Его бросились качать. Седая голова мастера то и дело взлетала над толпой. Региналд из Ти попытался успокоить людей, но скоро понял, что это бесполезно. Ликование вышло из-под контроля. Я потерял тысячу четыреста золотых тарнов, но это ничуть меня не огорчало. Я был готов проиграть в десять раз больше, лишь бы еще раз пережить подобное. Мне довелось при жизни посмотреть на игру Сентия из Коса и Скорма из Ара. Седовласого Сентия на руках вынесли из амфитеатра. Люди не хотели расходиться. Я медленно побрел к выходу. Несколько сотен голосов затянули гимн Коса.* * *
Я был безмерно рад, что приехал в Сардар. Наступил поздний вечер. Все только и говорили про матч между Сентием из Коса и Скормом из Ара. — Это была грубая и жестокая партия, — якобы сказал впоследствии Сентий. Как он мог отозваться подобным образом о вечнозеленом шедевре, ярчайшей странице в истории Игры? — Я очень надеялся, — заявил Сентий из Коса, — что вместе со Скормом нам удастся создать нечто, достойное величия каиссы. Но я поддался соблазну победы. Не зря говорят, что Сентий — странный парень. Зато поклонники и земляки великого мастера не испытывали ни тени раскаяния. Наступившая ночь стала ночью триумфа и торжества Коса и его союзников. Разыгранное начало получило название «защита Телнуса», в честь столицы острова Кос, родного города Сентия из Коса. Любители каиссы долго не могли успокоиться. Дебют разыгрывался в тысячах вариантов. К утру появились сотни теоретических разработок и рекомендаций. На холме возле амфитеатра, где стоял шатер Сентия, шел легкий и благородный пир. Столы унесли, накрывали на постеленных на землю скатертях. Всем желающим бесплатно подавали жареное мясо тарска, хлеб из са-тарна и вино та из знаменитого косианского винограда. Не принимал участия в празднике лишь сам Сентий. Он сидел в своем шатре и при свете небольшой лампады в одиночестве изучал позицию, сложившуюся несколько поколений назад в партии изгнанного из Телетуса Оссиуса из Табора и Филимона из Асперихта, ткача. В стане его соперника веселья не замечалось. Скорм, по слухам, вообще исчез. После игры он покинул амфитеатр и направился в свой шатер. Позже оказалось, что шатер пуст. На видном месте остались доска, коробка с фигурами и мантия игрока. Я постарался отвлечься от мыслей о Сентии из Коса и Скорме из Ара. Пора думать о возвращении в Порт-Кар. Теперь меня здесь ничего не держало. Над головой то и дело проносились тарны с подвешенными снизу корзинами. Люди возвращались с ярмарки. Готовились к отправке караваны. Мой тары находился в стойле, где я выкупил для него место. Уезжать надо было сегодня. Больше на ярмарке делать нечего. Я вспомнил корабль Терсита и его высокий нос, направленный на край света. Скоро этот необычный, громоздкий корабль будет загружен и оснащен. Видеть он пока не мог. Ему еще не нарисовали глаза. Когда это сделают, он сможет разглядеть море, а за ним и край света. При мысли об огромном корабле меня охватило беспокойство. Думать о крае света было тоже невесело. Меня смущала конструкция странного судна. Пожалуй, лучше было бы отправиться в такую даль на «Дорне» или маленькой и быстрой «Тесефоне». Терсит, и в этом никто, кроме Самоса, не сомневался, был сумасшедшим. Самос считал его гением. Без всякой на то причины я вдруг подумал о стаде Танкреда и о том, почему оно не появилось в полярном районе. Хотелось верить, что отправленное на север продовольствие предотвратит катастрофу и не даст погибнуть краснокожим охотникам, кочевникам ледяных просторов. Вспомнился мне и миф о неподвижной ледяной горе, гигантском айсберге, неведомым образом противостоящим течениям полярного океана. У первобытных народов много всяческих легенд и мифов. Я улыбнулся. Пройдоха охотник выдумал хорошую историю, чтобы заполучить долю тарска. Вряд ли кому доводилось выручать столько денег за свои небылицы. Представляю, как он посмеялся над людьми Самоса, выложившими долю тарска за незамысловатую выдумку. Я направился за тарном, на котором прибыл на ярмарку. Это был бурый тарн с гор Тентиса, известных своими тарновыми стаями. Все пожитки я уже давно уложил в седельные мешки. Мне не терпелось оказаться в Порт-Каре. Хорошо лететь одному звездной ночью над залитыми серебряным светом трех лун бескрайними полями. Наступает причудливое ощущение единства с собственными мыслями, лунами, ветром. Еще лучше, корда рядом с тобой летит притороченная к седлу девушка. Открывать рот ей запрещено, но молодое упругое тело соблазнительно извивается в волшебном бледном свете. Я повернул на улицу торговцев коврами. Ярмарка мне понравилась. Я улыбнулся. В кошельке лежали дорожные накладные на пятерых рабынь. Одну я выкупил из ночлежки, остальных присмотрел на платформах рядом с павильоном. Все достались по хорошей цене. И вообще мне повезло с покупкой. Торговля рабынями шла вяло, люди были увлечены поединком Скорма из Ара и Сентия из Коса. Этим я и воспользовался. Рабынь я купил с платформы Линдера из Турии. Его караван задержался из-за наводнения в Картиусе. Я купил целую связку — четверых, скованных между собой горианок — и получил хорошую оптовую скидку. Все девчонки обошлись мне в серебряный тарск. Любимицей, скорее всего, станет рабыня, которую я выкупил из ночлежки. Стоит к ней прикоснуться, а она уже изнемогает от вожделения. Вообще я заметил, что с сильными мужчинами рабыни чудесным образом преображаются. Я свернул на улицу торговцев тканью и снова подумал о стаде Танкреда, которое не пришло на север, и об огромной ледяной горе, которой неведомым образом удалось остаться на месте посреди беспокойных течений полярного океана. Последнее, однако, вне всякого сомнения, выдумка. А вот стадо, похоже, действительно не объявилось. Подобных аномалий, насколько мне известно, в истории Гора еще не наблюдалось. Не иначе, табуков скосила эпидемия в северных лесах. Я очень надеялся, что продовольствие, которое отправил по моей просьбе Самос, не даст пропасть краснокожим охотникам. На улице торговцев тканью народу почти не было. Мысли мои то и дело возвращались к кораблю Терсита. Придумать его мог только сумасшедший. «Приветствую тебя. Тэрл Кэбот, — гласило написанное на ленте послание. — Жду на краю света. Зарендаргар. Народный генерал». — Это Безухий, — сказал тогда Самоса Главарь кюров. — Безухий, — задумчиво повторил я. — Значит, Безухий. Скоро на корабле Терсита нарисуют глаза, и я отплыву. Неожиданно я услышал человеческий крик. Мне хорошо знакомы подобные звуки, ибо я принадлежу к касте воинов. Такой крик означает, что сталь вошла в тело неожиданно и глубоко. Я побежал на шум. Раздался еще один вопль. Убийца нанес повторный удар. Я разорвал полотняную стенку длинного шатра, расшвырял оказавшиеся на пути ящики, проделал дыру в противоположной стене и оказался да параллельной улице. — Помогите! — отчаянно взывал кто-то. Я находился в квартале торговцев различными диковинками. Еще несколько человек устремились на вопли, доносившиеся из небольшой палатки. Я ворвался первым. На полу распластался купец, в углу дрожал от ужаса окровавленный слуга, убийца склонился над купцом, собираясь нанести последний удар. Сцена освещалась тусклым светом крошечной лампы на жире тарлариона. Услышав шум открываемого полога, преступник резко обернулся. В левой руке он сжимал завернутый в мех предмет. В правой был кинжал. Увидев меня, он тут же поменял хватку — бесполезно бить человека в живот, если тот перехвачен широким поясом. С этим типом надо поосторожнее. — Я и не знал, что ты из касты убийц, Бертрам из Людиуса, — насмешливо произнес я. Истекающий кровью купец судорожно пытался отползти подальше. Глаза убийцы сузились. Позади меня уже толпились люди. На Горе с такими не церемонятся. Как правило, грабителей уничтожают на месте, иногда терпения хватает на то, чтобы вывезти их за пределы города и посадить на кол. Преступник выбросил вперед левую руку, я уклонился, мимо лица с шипением пролетела струя раскаленного масла. В следующую секунду он сорвал с цепочки вторую лампу и тоже швырнул мне в голову. Я сделал кувырок и тут же вскочил на ноги. Палатка погрузилась в кромешную тьму. Убийца решил больше не испытывать судьбу. Я слышал, как он разрубил кинжалом ткань в дальнем углу палатки. Решил убежать? Я упал в низкую стойку и двинулся вперед, рассекая воздух ударами в разных уровнях, Либо я его подсеку, а потом задавлю на полу, либо сразу переломаю шейные позвонки подъемом стопы. Но они не собирался никуда убегать. И по ткани он полоснул только ради того, чтобы выманить меня на погоню. Мой противник демонстрировал неплохое самообладание. Я услышал, как он сделал встречное движение, и нырнул вбок. Лезвие поцарапало мне щеку. В следующую секунду мы сцепились в жестокой схватке. Теперь я не сомневался, что он принадлежит к касте убийц. Это их коронный прием: убегая, спрятаться за полуприкрытой дверью. Увлеченный погоней человек нарывается на лезвие. С полок со звоном сыпались кувшины, вазы и прочая дрянь. Я старался не выпустить из захвата руку, в которой он сжимал нож. Наконец мой противник не выдержал боли и выронил оружие. Мы выкатились наружу. Как я и предполагал, за палаткой его дожидались сообщники. Кто-то умело набросил мне на шею удавку. Я резко развернулся, шея едва не лопнула, однако мой удар достиг цели. На помощь уже бежали люди. — Не надо! — крикнул я, но было поздно. Какой-то крестьянин выдернул нож из спины пытавшегося задушить меня человека. — Почему не надо? — хмуро спросил он. На Горе убийц не любят. Человек, с которым я дрался, и второй его сообщник скрылись в темноте. — Позовите кого-нибудь из касты врачей, — услышал я. — Уже послали. Я вернулся в палатку. Купцу оказывали первую помощь. — Почему не защитил своего хозяина? — спросил я слугу. При моем появлении он забился в угол. — Я хотел, — забормотал писарь, демонстрируя порезы на руке и физиономии. — Но у того человека был нож. Я очень испугался. Я отметил, что взгляд у слуги спокоен и ясен. У пережившего потрясение человека глаза другие. Ладно, решил я, посмотрим на раны. Их расположение меня удивило. — Неужели я умру? — стонал купец. — Тебя пытался зарезать очень неуклюжий человек. Ты будешь жить, — сказал я и добавил: — Если, конечно, сумеют остановить кровотечение. — Ради всего святого, — запричитал купец, — ради Царствующих Жрецов, остановите кровь! — Ну теперь поговори со мной, — сказал я, пристально глядя на слугу. — Мы вошли в палатку и увидели незнакомого человека. Наверное, он хотел что-то украсть, но мы его спугнули. Он набросился на нас с ножом и тяжело ранил хозяина. — Что ему было надо? — строго спросил я. В таких лавках преступнику делать нечего. Никто не станет рисковать жизнью из-за дурацких статуэток и резных деревяшек. — Вот это, — прохрипел купец, показывая на завернутую в мех штуковину, — Больше ничего. Кто-то поднял с пола меховой сверток и протянул его мне. В шатер вошел врач с висящим за спиной рюкзаком с инструментами и немедленно приступил к осмотру раненого. — Будешь жить, — успокоил он купца. Я думал об убийце. Вспомнил, как он ловко перебросил нож и как безошибочно выстроил ловушку, разрезав стенку палатки. Любой другой на моем месте неизбежно нарвался бы на смертоносное лезвие. Я подкинул на ладони завернутый в мех предмет. Мне даже не надо было его разворачивать. Я и так знал, что там. Обработав и перевязав раны, врач ушел. Писарь заплатил ему долю тарска из небольшого железного сейфа. Постепенно разошлись и все посторонние. Писарь зажег маленькую лампу и поставил ее на полку. Кроме нас троих, в лавке никого не Осталось. Завернутая в тряпку вещь была все еще у меня. — Ловушка не удалась, — сказал я. — Ловушка? — опешил слуга. — Ты не писарь, — сказал я, — Посмотри на свои руки. Было слышно, как потрескивает пламя маленькой лампы. Крупные кисти рук были иссечены шрамами. На коротких пальцах не было ни одного чернильного пятнышка. — Вы, как я понимаю, изволите шутить, — хрипло произнес он. — Теперь что касается его ран, — сказал я, поворачиваясь к купцу, — Человек, с которым я дрался, — профессиональный боец, принадлежащий либо к воинам, либо к убийцам. Он искусно изобразил смертельную атаку. — Мне показалось, ты назвал его неуклюжим, — злобно проворчал слуга. — Не обращай внимания, — поморщился купец. — Этот парень глуп как пробка. Ирония ему недоступна. — Ты работаешь на кюров, — сказал я. — Только на одного, — ответил купец. Я медленно развернул находящийся в моих руках предмет. Под мехом оказалась вырезанная из голубого камня круглая голова кюра. Статуэтка была сработана в стиле краснокожих охотников. Реалистичность деталей вселяла невольный ужас. Всклокоченная шерсть, оттопыренные губы, торчащие клыки, глаза. Недоставало половины левого уха. Краснокожий мастер остался верен натуре. — Привет от Зарендаргара, сказал купец. — Он ждет тебя, — добавил человек в синей накидке писаря, — на краю света. «Конечно, — подумал я. — Кюры не с Гора, поэтому конец света, с их точки зрения, может находиться на одном из полюсов». — Он предупредил, что ловушка не сработает, — сказал купец. — И не ошибся. — Равно как и предыдущая, — заметил я. — Со слином. — Зарендаргар не имеет к этому никакого отношения, — сказал купец. — Он изначально был против, — кивнул писарь. — Когда он узнает, что ловушка не удалась, он обрадуется. — Значит, среди руководства кюров начались разногласия? — Да, — сказал купец. — Ты, как я понял, работаешь на Зарендаргара? — спросил я. — Да. Другие варианты его не устраивают. Зарендаргар считает, что везде должны быть его люди. — Что за люди убийца и его помощники? — Они представляют другое звено. Так называемых корабельных кюров. Зарендаргар им подчиняется. — Понятно, — сказал я и поднял фигурку. — Ее принес краснокожий охотник с голой грудью, луком и мотком веревки через плечо. — Верно, — ответил купец. — А он получил ее от другого человека. Ему велели отдать статуэтку нам в руки. Он знал, что мы за нее заплатим. — Понятно, — повторил я. — Расчет строился на том, что ловушка не сработает, но я этого не пойму. В благодарность за спасение вы вручите мне эту фигурку. Я осознаю ее значимость и поспешу на север к Безухому, который якобы ни о чем не подозревает. — Да, — сказал купец. — А он будет меня ждать, — сказал я. — Правильно. — Вы не учли одной мелочи, — произнес я. — Какой? — спросил купец и тут же заскрежетал зубами от боли. — Безухий хотел, чтобы я понял, причем однозначно, что меня будут ждать. Купец растерянно посмотрел на писаря. — Кроме того, — продолжал я, — он должен был обеспечить вашу ликвидацию. Теперь растерялся и писарь. Они испуганно глядели друг на друга. Парень, с которым я сцепился, называл себя Бертрамом из Людиуса. Для него не составляло ни малейшего труда прикончить их обоих. — Это придало бы оттенок правдоподобности предположительно случайному обнаружению статуэтки. Торговец и его слуга молчали. — То, что вы остались живы после нападения профессионала, должно было натолкнуть меня, человека из касты воинов, на мысль, что вы действуете заодно с людьми, планировавшими мое убийство. Другими словами, план сложнее и изощреннее, чем вам показалось. Предполагалось, что я приму приглашение и завершу замысел кюров. Приглашение я принимаю. — Значит, нас убьешь ты? — с трудом выговорил купец. — Можно забрать? — спросил я, подкидывая на руке статуэтку. — Конечно, это же для тебя! — воскликнул он. — Ты убьешь нас? — спросил человек в синей накидке писаря. — Нет, — ответил я. — Вы всего лишь посланцы. И вы неплохо справились со своей ролью. — Я швырнул им два золотых диска тарна и улыбнулся. — К тому же насилие на ярмарках запрещено.Глава 5. Я ПОКИДАЮ ДОМ CAM О CA
— Игра, — сказал я, — была великолепна. — Пока ты прохлаждался на ярмарке, — сердито произнес Самос, — в Порт-Каре произошла катастрофа. Снижаясь на тарне, я видел пылающие обломки корабля. — Я всегда говорил, что этот человек — сумасшедший, — пожал я плечами. — Кроме него, ни один человек не имел доступа на судно!.- выкрикнул Самос. — Только он мог это сделать! — Может, он разочаровался в проекте? — предположил я. — Когда пришла пора рисовать глаза, он испугался, что его бред станет реальностью. Он побоялся гнева Тассы. Самос сел за низкий столик и скрестил ноги. По щекам его текли слезы. Потом он яростно ударил кулаком по столу. — Ты уверен, что это Tepcит? — Да, — с горечью ответил Самос. — Почему? — Потому что сразу же после этого он исчез. Не иначе как бросился, в канал. — Корабль для него слишком много значил, — сказал я. — Здесь кроется какая-то загадка. — Его подкупили агенты кюров. — Нет, — покачал головой я. — Мечту Терсита нельзя купить за золото. — Корабль полностью уничтожен, — простонал Самос. — Что-нибудь сохранилось? — спросил я. — Пепел. Обугленные бревна. — А чертежи? — Чертежи тоже. — Значит, — предположил я, — корабль можно восстановить. — Возьмешь «Дорну», — ответил Самос, — или «Тесефону». — Не понимаю, — сказал я, — как мог Терсит сжечь свой корабль. — Теперь нам не суждено встретиться с Безухим на краю света. — Мы уже говорили на эту тему, — ответил я. — Я видел твою статуэтку. Кюры пытаются заманить тебя на север. У кюров, — решительно добавил Самос, — чести нет. — Существует профессиональное братство солдат, — сказал я, — оно сильнее межвидовых различий. — У нас остается только один выбор. — Самос пристальнопосмотрел мне в глаза. — Ты должен взять другой корабль: «Дорну» или «Тесефону». А хочешь, бери мой флагман — «Убару Тассы». — Вряд ли они доплывут до края света, — покачал головой я. — Пока что туда вообще никто не доплыл, — сказал Самос. — А если доплыл, то не вернулся. Разумеется, — добавил он, помолчав, — я не заставляю тебя отправляться в это путешествие. Я кивнул. Ни один здравомыслящий начальник не пошлет своего подчиненного в такую экспедицию. Это удел добровольцев. — Корабль, конечно, жалко, — сказал я. — Придет время, и мы узнаем, что же произошло на верфи. — Поскольку ты служишь Царствующим Жрецам, я могу приказать тебе остаться в Порт-Каре, — неожиданно сказал Самос. — Я в некотором роде наемник, — усмехнулся я. — Я сам выбираю войны и тех, кому храню верность. — Ты сможешь предать Царствующих Жрецов? — спросил он. — У меня свои понятия о чести, — ответил я. — Приказываю тебе остаться в Порт-Каре, — холодным тоном отчеканил Самос. — Ты не в праве отдать такой приказ, — улыбнулся я. — Я свободный воин. — Ты наемник и проходимец! — крикнул он. — Всегда мечтал посмотреть север, — сказал я. — Не исключено, что кто-то из кюров подкупил Терсита только для того, чтобы ты не добрался до края света! — Может быть, — согласился я. — А значит, Зарендаргар будет ждать напрасно. — По нашим представлениям, — сказал я, — край света находится где-то между Тиросом и Косом, там, где заканчивается сотый горизонт. Но мы не знаем, что думают по этому поводу кюры. — Я встал и прошелся по огромной мозаичной карте. — Вот здесь, — сказал я, показывая на покрытое льдами полярное море, — скорее всего, находится край света, с точки зрения кюров. — Только краснокожие охотники могут жить в таких местах, — произнес Самос. — А кюры? — спросил я. — И кюры тоже. — Уверен, — сказал я, — что Зарендаргар ждет на севере. — Нет, — покачал головой Самос. — Статуэтка — это ловушка. Они хотят заманить тебя подальше от настоящего края света, где развернутся решающие события. Они стремятся не допустить тебя вот сюда. — Самос ткнул в западную оконечность карты, в terra incognita за островами Кос и Тирос. — Надо принять решение, — сказал я. — Я его уже принял, — ответил Самос. — Приказываю тебе остаться в Порт-Каре. — Не забывай, что я Сводный кодекс Совета капитанов. С этими словами я развернулся и зашагал к дверям. — Остановите его, — сказал Самос. Стоящие у входа стражники скрестили передо мной копья. Я обернулся. — Я слишком тобой дорожу, чтобы подвергать риску на севере, — проворчал Самос. — Если не ошибаюсь, — отчетливо произнес я, — меня пытаются силой удержать в твоем доме? — Я с радостью поверю тебе на слово, что ты останешься в Порт-Каре. — Не могу тебе этого пообещать, — улыбнулся я. — Тогда извини, — сказал он. — Ты! вынуждаешь меня применить силу. С тобой будут обращаться достойно. Как с капитаном. — Надеюсь, — насмешливо сказал я. — тебе удастся объяснить это моим людям? — Если они попытаются взять дом штурмом, — нахмурился Самос, — то натолкнутся на надежную охрану. Хочется верить, что в сложившихся обстоятельствах ты не станешь провоцировать бессмысленное кровопролитие. Нам обоим дороги наши подчиненные. — Я всегда считал, что резня в стенах твоего дома — не лучшее времяпрепровождение для наших солдат. — Я удовлетворюсь одним твоим словом, капитан, — сказал Самос. — Похоже, у меня нет выбора. — Прости. Я повернулся и резким, неожиданным рывком выдернул копья из рук растерявшихся стражников. — Стой! — заорал Самос. Я выскочил из зала, захлопнул за собой тяжелые двери и просунул древко копья между огромными ручками с другой стороны. Опомнившиеся стражники застучали в дверь руками и ногами. Я подскочил к стене и несколько раз ударил в тревожный колокол. Послышался топот и лязг оружия. Добежав до конца коридора, я ударил в другой колокол. Ко мне подскочил здоровенный охранник. — Там! — крикнул я. — В главном зале! Подбежали еще четверо солдат. — За мной! — заорал первый охранник и помчался в главный зал. — В главный зал! — кричали пробегающие мимо меня люди. Спустя минуту я был уже возле двойных ворот замка. — Что там происходит, капитан? — нахмурившись, спросил меня стражник. — Чепуха, — отмахнулся я. — Взяли новенького, а он с перепугу поднял тревогу. Испугался собственной тени. — Ложная тревога? — Ну да. — А может, слин выскочил из клетки? — Это уже серьезно, — произнес я. — Пойдем поможем? — предложил другой стражник. — Думаю, вам лучше оставаться на месте, — строго сказал я. — Конечно, — кивнул первый охранник. — Готова ли моя лодка? — спросил я. — Давно, — ответил стражник и открыл вначале внутренние створки, а потом и массивные внешние ворота. — Задержите его! — донеслись до нас истошные крики. — Похоже, в дом пробрался посторонний! — заметил я. — Мимо нас не пройдет! — уверенно произнес стражник. — Молодцы, ребята! — похвалил я солдат. — Всего доброго, капитан! — Удачи! — сказал я и спрыгнул в лодку. — Домой, капитан? — спросил Турнок. — Домой, — ответил я.Глава 6. ДВЕ ДЕВУШКИ ПОПАДАЮТ В РАБСТВО. Я ПРОДВИГАЮСЬ НА СЕВЕР И ПОПАДАЮ В ЛЮДИУС
Я лежал на животе и черпал ладонью чистую и прохладную воду. Услышав поступь тарлариона, я поднялся на ноги. — Не видел ли ты гончего раба? — спросила девушка. — Нет, — усмехнулся я. Охотничий костюм незнакомки состоял из коротенькой коричневой туники, алой накидки и шапочки с пером. Выглядела она в нем весьма аппетитно. Через плечо юной охотницы был переброшен короткий лук из древесины ка-ла-на. На черных сапожках позвякивали шпоры. С левой стороны седла был приторочен желтый колчан со стрелами. — Спасибо, воин, — произнесла она и круто повернула своего тарлариона. Мелкие камушки полетели из-под когтей в прозрачную воду. Наездницу сопровождали четверо мужчин, тоже верхом на тарларионах. Вскоре вся кавалькада скрылась из виду. У девушки были черные волосы и темные глаза. Не хотел бы я оказаться на месте раба. Я остановился в плодородной, зеленой равнине к югу от реки Лауриус, примерно в сорока пасангах от берега Тассы и в ста двадцати пасангах от крупного речного порта Людиуса. Я специально выбрал это место, чтобы тарн хоть немного отожрался после трудного перелета. В то время я еще не думал заезжать в Людиус. Мой путь пролегал дальше на север. Я не знал, сколько времени потребуется тарну, чтобы кого-нибудь изловить и вернуться. Как правило, на это уходило не больше ана. Вообще-то дичи на Горе немного. «Все равно, — решил я, — пусть сам добывает себе пищу». Кстати, во время кормления с тарна можно и не слезать. Спешить мне, однако, был некуда, и я решил размять ноги. К тому же смотреть на жрущего тарна не очень приятно. Вдали показалась группа человек из четырнадцати. Четверо рабов тащили носилки, на которых восседала свободная женщина в белых одеждах. По обеим сторонам носилок шли босые девушки в вуалях, но с обнаженными руками. Последнее означало, что они — рабыни. Дорога из Порт-Кара была долгой. Настроение у меня поднялось. Позади носилок шли семеро воинов, шесть копьеносцев и их капитан. Судя по всему, компания направлялась к моему пруду, чтобы напиться. Я поднялся на ноги, чтобы встретить гостей. Облокотившись на копье и забросив шлем за спину, я ждал, пока они подойдут. Процессия остановилась футах в пятнадцати от меня. — Тал! — произнес я, подняв правую руку. Никто не ответил. Вперед вышел капитан копьносцев. Вот уж кто не производил впечатление вежливого человека. — Кто такой? — грубо спросил он. — Тот, кто тебя приветствует, — ответил я. — Тал, — проворчал он, подняв руку. — Тал, — повторил я. — Не стой на дороге, — сказал капитан. — Я хотел с вами поздороваться. — Откуда ты? — Я из касты воинов. Сейчас путешествую. В этих краях я впервые. — Куда направляешься? — На север. — Это разбойник из лесов к северу от Лауры, — сказала женщина. — Вы ошибаетесь, госпожа, — ровным голосом ответил я и слегка склонил голову, поскольку она была свободной и, судя по всему, высокого происхождения. — Ладно, мы тебя поприветствовали. Теперь отойди в сторону. Тон ее показался мне неприветливым. Я не пошевелился. — Это эскорт госпожи Констанс из Кассау, возвращаемся в Людиус из Ара, — сквозь зубы произнес капитан. — Наверное, она очень богата, — заметил я. — Отвали, — сказал капитан. — Один момент, — произнес я и посмотрел на свободную женщину. — Я мужчина, уважаемая госпожа. И принадлежу к касте воинов. Я проделал очень долгий путь. — Не понимаю, — поморщилась она. — Полагаю, что вы здесь задержитесь. Наберете воды во фляги, а может быть, и заночуете. — Чего он хочет? — раздраженно спросила дама. — Он из касты воинов, — негромко пояснил капитан. — Простите меня, уважаемая госпожа, но мое желание очевидно. Рабыни переглянулись. — Ничего не понимаю, — пожала плечами красавица на носилках. Она была свободной. Я улыбнулся: — У меня есть еда. Здесь много воды. Но у меня четыре дня не было женщины. Дама окаменела. Перед отъездом из Порт-Кара я распорядился, чтобы ко мне в комнату прислали обнаженную Веллу. Я овладел ею несколько раз, прежде чем заснуть, а потом еще раз рано утром. — Возьми меня с собой, — запричитала она, когда я собрался уходить. — Чтобы ты снова вступила в заговор с Бертрамом из Людиуса? — насмешливо спросил я. — Он обманул меня. — С тебя следовало содрать кожу, — проворчал я и вышел из комнаты, оставив ее лежать на шкурах возле моего ложа. Но все это было четыре дня назад. Я щелкнул пальцами, и одна из рабынь слегка приподняла вуаль. — Я воспользуюсь одной из них и хорошо за это заплачу. — Это мои личные рабыни, — надменно произнесла свободная женщина. — Я дам серебряный тарск за то, что недолго побуду с одной из них. С любой, по вашему выбору. Солдаты переглянулись. Я предлагал поистине щедрую плату. Больше, чем они бы стоили при продаже. — Нет, — холодно ответила женщина. — В таком случае позвольте купить одну. За золотой тарн. На этот раз встрепенулись даже тягловые рабы. За золотой тарн покупались красавицы в сады наслаждений самого Убара. — Отойди в сторону, — бросила женщина. — Слушаюсь, госпожа, — поклонился я. — Ты посмел меня оскорбить, — не унималась она. — Простите меня, благородная госпожа, но это не входило в мои планы. И если вы почувствовали себя обиженной, покорнейше прошу принять мои самые искренние извинения. Я поклонился еще раз и отошел на несколько шагов, давая возможность кавалькаде проехать. — Тебя следовало бы наказать плетьми, — сказала она. — Я всего лишь хотел поприветствовать вас и пожелать мира и дружбы, — спокойно ответил я. — Отколотите его, — распорядилась женщина. Капитан нерешительно потоптался на месте, потом отступил на несколько шагов и продел руку в петли щита. — Что происходит? — завопила женщина. — Я, кажется, велела его поколотить! — Помолчи, дура, — проворчал себе под нос капитан, вытащил меч и бросился в атаку. В следующее мгновение меч отлетел далеко в сторону, а капитан лежал на земле. Я не собирался его убивать. — Айи! — восхищенно завопил тягловый раб. — Убейте его! — завизжала женщина, — Убейте его! Мужчины угрожающе загудели. — Ну кто следующий? — спросил я. Они растерянно переглянулись. — Помогите мне, — прохрипел капитан. Двое солдат подняли его на ноги. Он посмотрел на меня, щурясь от заливающей глаза крови. Потом капитан улыбнулся: — Ты меня не убил. Я пожал плечами. — Я тебе благодарен. Я едва заметно поклонился. — Должен тебе сказать, что мои люди — опытные солдаты. — Я в этом не сомневался, — ответил я. — Я не хочу их терять, — сказал капитан. — Ты, как я понял, тарнсмен. — Да. — Я так и думал. Позволь поприветствовать тебя, воин. — Тал, — сказал я. — Тал! — вскинул руку капитан. — Убейте его! — завизжала женщина. — Немедленно его убейте! — Вы обошлись с этим человеком несправедливо, — сказал капитан. — А он, между прочим, действовал по кодексу чести. — Я приказываю тебе его убить! — не унималась дама. — Ты разрешаешь нам пройти, воин? — спросил капитан. — Боюсь, что в данной ситуации это уже невозможно, — покачал я головой. — Я и сам так думаю, — проворчал капитан. — Убить его! — женщина явно теряла терпение. — Шестеро из нас готовы принять бой, — сказал капитан. — Не знаю, сможем ли мы с ним справиться. Во всяком случае, мне еще не приходилось скрещивать клинки с таким человеком. Его сталь обладает скоростью и силой, которые приходят после сотен смертельных поединков. При этом он даровал мне жизнь. Кажется, вы не желаете вникнуть в суть моих слов. — Вас много, а он один, — упрямо повторила дама. — Знаете, скольких он может положить? — спросил капитан. — Разумеется, ни одного! — Я уже испытал его удар, госпожа, — проворчал капитан. — Я немного разбираюсь в технике боя и знаю, чего стоит численное преимущество. — Он повернулся к своим солдатам. — Готовы сразиться, ребята? — спросил капитан, пряча усмешку. — Как прикажете, — проворчал кто-то. «Хорошая дисциплина», — подумал я. — Я уже оценил его уровень, — сказал капитан. — Мы отступаем, парни. — Нет! — завизжала свободная женщина. — Трусы! — Я не трус, госпожа! — резко обернулся к ней капитан. — Но и не дурак тоже! — Подлые трусы! — выкрикнула она. Солдаты подхватили капитана под руки и отвели его в сторону. Несколько человек хмуро косились в мою сторону. Между тем никто из них не выражал желания сразиться. — Разворачивайтесь! — заорала дама на тягловых рабов, собираясь последовать за отступающими солдатами. — Стоять на месте! — приказал я. Рабы замерли. — Почему ты их не убил? — спросил один из них. — Ты был воином? — поинтересовался я. — Да. — Несладко, наверное, таскать носилки? Раб пожал плечами и сплюнул. — Ты хочешь меня задержать, воин? — спросила женщина. — По-моему, это неплохие парни, — сказал я. — Наверняка у тебя есть ключи от кандалов. — Есть, — испуганно произнесла она. — Отдай ей! — приказал я, показав на одну из рабынь. Дама повиновалась, и рабыня освободила прикованных к носилкам мужчин. Они с наслаждением потирали натертые сталью запястья и шеи. Носилки по-прежнему стояли у них на плечах. Рабы довольно перемигивались. — Я разрешаю тебе взять мою рабыню за один серебряный тарск, — заявила свободная женщина. — Боюсь, что это следовало сделать раньше, дорогая госпожа Констанс, — усмехнулся я. — Можешь даже купить за золотой тары любую из них. — Вам не кажется, что это слишком дорого? — прищурился я. Женщина гордо вскинула голову: — Хорошо, можешь бесплатно попользоваться обеими! — Госпожа Констанс очень щедра. — Я дарю их тебе, — пренебрежительно бросила дама. — Опустите носилки, — распорядился я. Рабы повиновались. — Освободи их, — сказал я. Рабы сгрудились вокруг носилок. Женщина нервно оглянулась. — Вы свободны, — сказала она. — Слышите? Можете идти! Мужчины разулыбались, но с места не сходили. — Можете идти! — дрожащим голосом повторила дама. Я кивнул, после чего они поспешно разошлись. Один на мгновение задержался и произнес: — Спасибо, тебе, воин. — Все в порядке… воин, — ответил я. Он весело засмеялся и побежал догонять своих товарищей. Рабыни переглянулись. — Снимите накидки, — приказала им свободная женщина. Девушки повиновались. Обе оказались редкими красавицами. Я улыбнулся, и они покраснели. — Если хочешь, они твои, — произнесла дама. Одна из девушек посмотрела на меня, и я кивнул. Она тут же сорвала вуаль с лица своей хозяйки. — Не смей! — завопила свободная женщина, но было уже поздно. Золотые волосы рассыпались по ее плечам. — Встань, — приказал я. Женщина медленно поднялась. — Я хорошо заплачу, если ты доставишь меня в безопасное место, — дрожащим голосом произнесла она. — Если твое тело столь же прекрасно, как лицо, придется тебе надеть ошейник, — сказал я. — Он давно по ней плачет! — воскликнула одна из рабынь. — Фина! — возмутилась свободная женщина. — Простите, госпожа, — потупила взор девушка. — А ну-ка разденьте ее! — велел я. Девушки с готовностью исполнили приказ. Я пристально осмотрел обнаженную красавицу. — Да, придется вам походить в ошейнике, госпожа Констанс, — произнес я. — Дафна! Фина! — запричитала свободная женщина. — Чего вы стоите? Защитите меня! — На колени перед господином! — крикнула одна из рабынь и презрительно добавила: — Напыщенная дура! Онемев от ужаса, госпожа Констанс опустилась на колени. — Вон там лежат мои вещи, — сказал я, показав на разбитую неподалеку палатку. — Сбегай, притащи ошейник. — Слушаюсь, господин! — радостно воскликнула девушка по имени Дафна и кинулась исполнять поручение. Я посмотрел в небо. Тарна нигде не было. — На четвереньки, руки шире, голову вниз! — приказал я. Золотые волосы Констанс касались земли. Я затянул на ее белоснежной шейке грубый ошейник, и она с рыданиями повалилась в траву. Затем я осмотрел носилки. В выдвижных ящичках по бокам нашлось немало золотых монет. Оказывается, дамочка была действительно богата. Я бросил деньги под ноги рабыням. Мне они были не нужны. Я уже получил то, что хотел. Вдали еще виднелись освобожденные мною рабы. — Видите их? — спросил я, показывая вдаль. — Да, господин. — Одни вы пропадете, — сказал я, — Догоните их и попросите, чтобы они приняли вас и помогли сохранить эти деньги. Думаю, они вам не откажут. — Хорошо, господин, — закивали рабыни. — И побыстрее, пока я не передумал! — Слушаемся, господин! — завизжали девушки и со всех ног бросились догонять мужчин. Я еще немного посмеялся, глядя, как они перепрыгивают через камни, прижимая к груди неожиданно обретенное богатство, потом развернулся и подошел к распластавшейся на траве блондинке. — Я рабыня? — прошептала она, почувствовав мое присутствие. — Да. — И ты будешь делать со мной все, что захочешь? — Естественно. По щекам девушки текли слезы. — Что ты со мной сделаешь, господин? — пролепетала она. — Все, что захочу, — усмехнулся я. — Я приказала своим людям убить тебя, — сказала она. — Ты хочешь мне за это отомстить? — Конечно нет, — рассмеялся я. — Тот приказ отдала госпожа Констанс. Ее больше не существует. — Вместо нее на свет появилась еще одна невольница, — пролепетала она сквозь слезы. — Правильно, — кивнул я. — Значит, я легко отделалась? — произнесла девушка. — Как сказать, — усмехнулся я. — Теперь ты рабыня со всеми вытекающими отсюда последствиями. Женщина вцепилась в траву. Она прекрасно понимала, что я имею в виду. — Теперь тебя могут прикончить за неосторожно сказанное слово или за то, что ты окажешься недостаточно услужливой. Тебя могут убить и просто так, ни за что, если этого захочется твоему хозяину. Она зарыдала. — Тебе понятно? — Да, господин. — Затем она подняла голову и посмотрела мне в глаза. — А ты добрый хозяин, господин? — Нет, — сказал я. — Я не умею быть рабыней. — Научишься. — Я буду учиться быстро, — пообещала она. — Мудрое решение. — От этого зависит моя жизнь? — Как ты догадалась? — насмешливо спросил я. На Горе не принято церемониться с рабынями. — Еще утром я была свободной, — вздохнула девушка. — Теперь ты — рабыня. — Да, господин. Я посмотрел в темнеющее небо. Тарн явно где-то запропастился. Меня это устраивало. — Пойди в палатку, — приказал я, — и расстели шкуры. — Я еще девственница, — пролепетала она. — Шелковый платочек, — усмехнулся я. — Пожалуйста, не надо так грубо, — взмолилась девушка. — Не бойся, скоро про тебя этого никто не скажет, — захохотал я. — Пожалей меня, господин! — Иди, стели шкуры! — Умоляю тебя! — Вообще-то тебя следует отходить плетью, но думаю, подойдет и простой ремень! — Уже бегу, господин. — Расстелешь шкуры и ляжешь на живот, понятно?. — Да, господин. Дождавшись, когда она исполнила приказ, я сказал: — Теперь перебрось волосы через голову. Девушка повиновалась. Я присел рядом с ней на корточки и посмотрел на грубый металлический ошейник. — Почему ты сделал меня рабыней? — спросила она. — Потому, что мне так захотелось. — Я намотал на кулак ее золотистые волосы и рывком перевернул девушку на спину. Блондинки хорошо смотрятся на бурых шкурах. — В Торвальдсленде считают, что женщины из Кассау — прирождённые рабыни. Это правда? — Не знаю, господин, — испуганно пролепетала она. — А ты — настоящая красотка. — Пожалуйста, будь со мной поласковее, господин. — У меня четыре дня не было женщин, — объявил я. Она закричала.* * *
Луны стояли высоко. Все три. Ночь выдалась прохладная. Я чувствовал, как она нежно целует мое бедро. — В Торвальдсленде считают, что женщины из Кассау — прирожденные рабыни, — произнесла она. — Это правда? — Да, — сказал я. — Никогда бы не подумала, что способна на такое, — задумчиво проговорила девушка. — Все так необычно и ново… — Нравится? Я лежал на спине и рассеянно жевал травинку. — Пожалуйста, господин, изнасилуй свою рабыню еще раз. — Ты должна это заслужить. — Да, господин! — с готовностью воскликнула она и прильнула ко мне губами. — Подожди, — сказал я. — Господин? — Помолчи! — одернул я болтливую девку и прислушался. Затем я перекатился через нее и замер в низкой стойке. Потом бесшумным движением набросил тунику и перекинул через плечо перевязь с мечом. Девушка испуганно закуталась в меха. Я обнажил клинок. Теперь я видел его хорошо. Судя по тому, что он то и дело спотыкался, силы огромного человека были на исходе. Бедра его были прикрыты тряпкой. На шее болтался ошейник с обрывком цепи. Увидев нас, он оцепенел. — Вы с ними? — с трудом произнес он наконец. — С кем? — спросил я. — С охотниками? — Нет. — Кто вы? — Путешественник и рабыня, — сказал я. Девушка натянула шкуру до самого подбородка. — Ты из касты воинов? — спросил он. — Да. — Ты меня не убьешь и не выдашь? — Нет. — Ты видел их? — Девушку и четырех стражников? — Да. — Видел, утром. А ты и есть тот самый раб, за которым идет охота? — Да, — прохрипел он. — Меня купили в Людиусе специально для женской охоты. Я вспомнил темноволосую черноглазую девушку, живую и стройную, в аккуратно подрубленной охотничьей тунике, сапожках и шапочке с пером. До чего же соблазнительный костюмчик. — А ты молодец, — заметил я. — Долго держишься. Может, хочешь перекусить? — Хорошо бы. — Раб облизнул потрескавшиеся губы. Я швырнул ему кусок мяса, и он с рычанием опустился на корточки. Никогда не видел, чтобы человек ел так жадно. — Паги выпьешь? — Нет. — Значит, решил убежать? — Попробую, будь оно проклято. — Шансов у тебя немного, — заметил я. — Зато поел. — А ты смелый парень, — сказал я. — У них есть слин? — спросил он. — Нет. Похоже, они играют честно. — Верхом, да еще с оружием, можно поиграть в благородство. — Не нравится? — Если они не найдут меня сегодня, — с набитым ртом произнес раб, — завтра они притащат слина. — Тогда тебе точно конец, — кивнул я. — Слин берет след лучше ларла или кюра. Слин неутомим и беспощаден. — Один шанс у меня есть, — сказал он. — Какой же? — Они идут цепью. Девчонка в середине. На ее пути я оставил клочок своей накидки. Теперь она идет точно по следу. Заглотила наживку. — Она созовет стражников, и твоя песенка спета. — Я рассчитываю на ее тщеславие. Это ее охота, а не их. Она не захочет делить славу. — Ты в самом деле надеешься уйти от лучника верхом на тарларионе? Пусть даже и женщины? — Почему нет? — пожал плечами великан. — Где же ты собираешься прятаться? — спросил я, оглядывая равнину. — Найду где, — усмехнулся он, поднялся на ноги и вытер ладони о бедра. Затем он опустился на живот и долго пил прохладную чистую воду из пруда. Напившись, раб отломил тростинку и зашел в пруд по пояс. — Правильно, — кивнул я. — Вот и убежище. Все следы теряются у воды. Девушка снова прижалась к моим ногам. — Можно я заработаю свое изнасилование, господин? — попросила она. Я улыбнулся. Тлеющий в каждой женщине рабский огонь разгорелся в ней с неожиданной силой. Не зря в Торвальдсленде говорят, что женщины из Кассау — прирожденные рабыни. — Отвратительно! — воскликнула сидящая на тарларионе женщина в охотничьем костюме. Рабыня так хорошо поработала, что я не заметил, как она к нам приблизилась. — Приветствую тебя, — поднял я руку. — Не хотела прерывать твое удовольствие, — холодно заметила охотница. Рабыня смущенно нырнула под шкуры. Очевидно, в присутствии свободной женщины она чувствовала себя неловко. — Ну что, нашли свою добычу? — поинтересовался я. — Пока нет, — ответила охотница. — Но он где-то рядом. — Я никого не видел, — сказал я, — Правда, и не приглядывался. — Тебе было чем заняться, — презрительно заметила она. Меня всегда поражала ненависть, которую испытывают свободные женщины к рабыням. Неужели завидуют их ошейникам? — Что правда, то правда, — признал я. — Тебе повезло, что я здесь, — сказала охотница. — Раб где-то рядом. — Думаешь, он опасен? — Не сомневаюсь, — ответила она. — Надо быть начеку, — сказал я. — Скоро он будет моим, — пообещала свободная женщина. — Он совсем близко. — Она повернула тарлариона. — Развлекайся со своей шлюхой. — А как же раб? — опешил я. — Тебе не нужна помощь? — Ты здесь ни при чем, — надменно произнесла всадница. — Он мой. Рабыня жалобно всхлипнула под шкурой. — Стыдно, что-ли? — спросил я. — Нет. — Это хорошо. Смотри! — прошептал я. Свободная женщина подъехала к самой кромке воды. Лук она держала наготове. Приподнявшись в седле, она внимательно изучала следы. Затем охотница направила тарлариона в воду. Она догадалась, что раб попытался скрыть свои следы в пруду. Очевидно, женщина решила, что они снова появятся на другом берегу. Опытный охотник, разумеется, объехал бы вокруг водоема. Блондинка вылезла из-под шкур и снова впилась в меня губами. — Разве она понимает, что такое быть женщиной? — Пока нет, — усмехнулся я, — Но скоро все может измениться. — Объясни, господин, — попросила девушка. — Смотри, — сказал я. Тарларион с прелестной всадницей все глубже заходил в пруд. Неожиданно из воды с фырканьем и плеском вынырнул огромный, разъяренный человек. Схватив женщину за руку, он одним рывком сдернул ее с седла и утащил под воду. — Она слишком плохо знала мужчин, — заметил я. Спустя мгновение раб снова вынырнул на поверхность и откинул со лба мокрые волосы. В правой руке он держал нож охотницы. На левую были намотаны волосы женщины. Оглядевшись по сторонам, он вытащил девушку из воды. Она отплевывалась и жадно хватала воздух. Не давая ей завизжать, раб снова погрузил ее под воду. Тарларион носился кругами, поднимая вокруг столбы водяной пыли. Это был мелкий охотничий тарларион. Такими управляют при помощи шпор и уздечки. Крупных боевых тарларионов погоняют голосом, а в редких случаях лупят по шее древком копья. Раб стиснул нож зубами, подпрыгнул как можно выше и освободившейся рукой треснул тарлариона по морде. Перепуганный зверь метнулся в сторону и побежал к берегу, по-птичьи переваливаясь сбоку на бок. Мужчина снова вытащил охотницу из воды. Она надрывно закашлялась, потом женщину вырвало. Он сорвал с охотницы пояс и связал ей руки за спиной. Затем срезал ножом крупную камышинку. Обессиленная женщина смотрела на него, оцепенев от ужаса. Вдали показались четверо телохранителей. Они всматривались в даль, пытаясь разглядеть в свете трех лун оторвавшуюся от группы девушку. Очевидно, повинуясь тщеславному желанию первой захватить добычу, она никого не предупредила. А может, ее тарларион бегал быстрее прочих. Во всяком случае, ему выпала самая легкая ноша. Я видел, как раб воткнул камышинку в рот девушке, приставил лезвие ножа к ее горлу, после чего они вместе исчезли под водой. В лунном свете на мгновение сверкнули ее обезумевшие глаза. Вскоре четверо всадников остановились возле моих шкур. Я взглянул на них из-под закованной в ошейник рабыни. — Тал! — произнес старший группы. — Тал, — откликнулся я. — Не видел ли ты госпожу Тину из Людиуса? — спросил один из всадников. — Охотницу? — Да. — Она проезжала мимо. Кажется, гналась за рабом. — Куда она поехала? — А что, раба до сих пор не поймали? — спросил я. — Вроде бы пора. — Подожди, — поморщился старший. — Ты сказал, что видел госпожу Тину? — Ну да, — ответил я. — Раньше. — Куда она поехала? — Вот ее следы, — сказал я. — Точно! — воскликнул один из всадников. — Следы! Стражники устремились к тому месту, где следы уходили в воду. Если бы они пошли вброд, то наверняка зацепили бы сидящую под водой парочку. Вместо этого, как опытные охотники, они решили обогнуть пруд посуху, чтобы разыскать следы на противоположном берегу. Искать долго не пришлось. Выскочивший из воды тарларион охотницы оставил после себя широкую и мокрую дорожку. Обеспокоенные судьбой своей госпожи, телохранители погнались за перепуганным зверем. Прикинув, что после ночного купания люди будут страдать от холода, я развел хороший костер. Дрова насобирала моя новая рабыня, которую я решил назвать Констанс. Скоро из воды показалась голова раба. Он осторожно огляделся, после чего вытащил женщину и медленно двинулся на огонь. — Советую снять мокрую одежду, — сказал я, когда они выбрались на берег. Охотница смерила меня негодующим взглядом. В следующую секунду раб рывком сорвал с нее промокшую тунику, облегающие штаны и сапожки. — Я Тина из Людиуса! — завопила обнаженная женщина. — Немедленно верни мою одежду! Мы удивленно переглянулись. — Я Тина из Людиуса! — надменно повторила она. — Я требую, чтобы меня немедленно развязали! У меня уже была одна рабыня по имени Тина. Кстати, из Людиуса. Это весьма распространенное имя. Сейчас она свободная женщина, принадлежит к касте воров, весьма почитаемой в городе. Неплохо зарабатывает. Я посмотрел на охотницу. Для свободной женщины она была слишком красива. Такие девочки должны услаждать мужчин. — Ты победил, — сказала она, обращаясь к рабу. — Я, свободная женщина, отдаю должное твоему проворству и хитрости. Развяжи меня, и я распоряжусь, чтобы тебе даровали жизнь. — Утром, — сказал раб, — они приведут слинов. — Да, — кивнула она. — Ты сумеешь с ними договориться? — Думаю, они будут на цепи. — Только не делай из меня дурака, — рассмеялся мужчина. — Их спустят с цепи еще в городе. Твои люди не заинтересованы в том, чтобы я остался в живых. — Ты — моя собственность, — нагло заявила девица. — Не забывай об этом. Как я решу, так и будет. Развяжи мне руки! Быстро! Я вспомнил, что она специально купила этого раба в Людиусе для того, чтобы поохотиться. Судя по ее поведению, госпожа Тина заплатила за него, не торгуясь. — Вы производите впечатление состоятельной и образованной женщины, — почтительно заметил я. — Ты не ошибся, — надменно бросила красавица. — Я происхожу из очень богатой купеческой семьи. — Я тоже принадлежала к купеческому сословию, — вставила Констанс. — Тебе никто не давал слова, рабыни! — резко сказала госпожа Тина. — Да, госпожа, — пролепетала Констанс и подложила в огонь новую ветку. Свободная женщина гневно посмотрела на захватившего ее в плен человека. — Мне это надоело! Развяжи меня. Раб задумчиво посмотрел на охотницу и потрогал пальцем острие ножа. Женщина испуганно съежилась. — Чего ты уставился? — крикнула она мне. — Ты же свободный! Защити меня! В ответ я только усмехнулся. Раб поднес нож к горлу госпожи Тины и резко рванул ее за волосы. — Ты свободен! — истерично завизжала она. — Я дарую тебе свободу! — Хочешь мяса? — спросил я. Теперь этот человек был свободным и мог есть рядом со мной. Он присел у костра и с наслаждением принялся за здоровенный кусок жареного боска. Свободная женщина отползла в тень. Констанс стояла на коленях позади меня и время от времени подкидывала в костер ветки. Свободный человек и я ели. — Как тебя зовут? — спросил я и швырнул кусок Констанс. — Рэм, — ответил он. — Раньше я был Рэмом из Телетуса, но сейчас у меня там никого не осталось. Меня изгнали с острова. — За что? — Убил двух человек в таверне. По пьянке. — В Телетусе с этим строго, — заметил я. — Да нет, просто один оказался крупной шишкой. — Понятно. — Я бывал во многих городах, — сказал он. — Чем зарабатываешь? — спросил я. — Бандит? — Нет, — засмеялся он. — Какой из меня бандит! Торгую помаленьку. В основном шкурами. Иногда обмениваю шкуры слина на мех лима или ларта. — Один работаешь? — Один. Дома у меня нет. Мне стало жаль этого типа. — Как ты попал в рабство? — Нарвался на разбойников. Они перекрыли пути на север. — Как это? — А вот так. Выставили на дорогах своих людей на тарнах. Всех, кто попался, продавали в рабство. — Зачем им понадобилось перекрывать дороги на север? — удивился я. — Не знаю. — Тарны не выживут в таких широтах. — Почему? Летом выживут. Многие виды птиц мигрируют на север и откладывают яйца в полярных скалах. — Только не тарны, — сказал я. — Нет, конечно. Тарны вообще не мигрируют. — Да, тебе не повезло. — Я сразу не разобрал, что они разбойники. Поздоровался. А потом оказался в наручниках. — Некоторое время мой собеседник молча пережевывал мясо. — Кончилось тем, что я угодил в Людиус, где меня купила эта дама. — Он кивнул в сторону Тины. — Что ты собираешься со мной сделать? — спросила она. — Много чего, — проворчал бывший раб. — Не забывай, что я свободная женщина! — Вот как? — недобро усмехнулся он. Я задрал голову и посмотрел в небо. Тарна не было. Очевидно, здесь действительно туго с пропитанием. Констанс подбросила: веток в костер и посмотрела на госпожу Тину. — Не смей на меня таращиться, рабыня! — прошипела свободная женщина. — Прости меня, госпожа! — поспешно отвернулась Констанс. — Послушай, — обратилась к Рэму Тина. — Мне унизительно сидеть голой перед рабыней. — Утром, — откликнулся он, — я разрешу тебе что-нибудь надеть. Можно дать распоряжение твоей рабыне? — спросил он, — обращаясь ко мне. — Можно. — Констанс? — Да, господин? — Не своди глаз с нашей пленницы. — Хорошо, господин, — расплылась в улыбке Констанс и тут же скроила госпоже Тине рожицу. — По-моему, — сказал Рэм, — из нее получится неплохая рабыня. — Подлец! — выкрикнула госпожа Тина. — Я тебя ненавижу! Я всех вас ненавижу! Я свободная женщина! Запомните это! Никто и никогда не сделает меня рабыней! Слышите? Никто и никогда! — Да я и не собираюсь, — пожал плечами Рэм. Женщина недоуменно уставилась на бывшего раба. — Разве что ты меня очень попросишь, — добавил он, подмигнув. — Скорее я умру! — гордо провозгласила госпожа Тина и отвернулась. — Время позднее, — сказал я. — Пора спать. — Как тебя зовут? — спросил он. — Тэрл, — ответил я. — Этого достаточно. — Понял, — усмехнулся Рэм, давая понять, что не собирается лезть в мои дела. Наверняка он решил, что я бандит, беглец или убийца. Я схватил Констанс за руку и швырнул ее к его ногам. На Горе это считается элементарной вежливостью. Рабыня растерянно и жалко заморгала. — Доставь ему удовольствие, — приказал я. — Слушаюсь, господин, — прошептала она. — Давай, шлюха! — выкрикнула свободная женщина. — Ты уж постарайся! Вывернись наизнанку, вонючая подстилка! — Спасибо, друг, — произнес человек с Телетуса и навалился на Констанс. Через несколько часов она заползла под мою шкуру, дрожа от ночной прохлады. Рэм крепко спал. Я взглянул на свободную женщину. Мне показалось, что она с затаенной завистью следила за тем, как терзает Констанс изголодавшийся по женщине мужчина. Интересно, что он имел в виду, когда сказал, что утром разрешит ей что-нибудь надеть? Я погрузился в сон.* * *
— Слышишь? — встрепенулся я. Было совсем рано. Рэм резко поднял голову. Я вскочил. Рядом топтался мой тарн, вернувшийся только под утро. Клюв и перья были перепачканы кровью желтого табука, иногда забредающего в леса. Я торопливо вытер клюв и когти тарна пучком сухой травы. Констанс спала, завернувшись в шкуру. Госпожа Тина из Людиуса тоже спала, очевидно устав бороться с холодом и обидой. Небо серело. — Да, — прошептал Рэм. — Слины. Издалека доносился протяжный вой. Их было не меньше пяти. — Господин? — пискнула Констанс, протирая глаза. — Слины! — сказал я. — Одеваться, быстро! Девчонка вытаращила глаза. — Время еще есть, — сказал я. — Какой вес может взять твой тарн? — спросил Рэм. — Он сильный, — ответил я. — При необходимости потянет седока и полную корзину. — Возьмешь? — улыбнулся он. — Куда ж тебя деть? — Я торопливо забрасывал в седельные сумки шкуры и прочие пожитки, подтягивал упряжь и проверял крепления. — Вот твое кольцо, — сказал я Рэму! — Отлично, — откликнулся бывший раб. — Констанс! — Бегу, господин! — Госпожа Тина, вставайте! — принялся тормошить спящую Рэм. — Руки перед собой! — скомандовал я Констанс и захлестнул веревку на запястьях девушки. Конец веревки я перебросил через луку седла. Затем я обернул мехом железное кольцо, в которое она вставила левую ногу. Поднявшись на стременах, я осмотрелся. Слинов было пять. До них оставалось меньше половины пасанга. Возбужденные чудовища пищали и принюхивались, вытягивая рыла. — У меня есть лишняя туника, — сказал я Рэму. Он быстро скинул с себя старые тряпки и натянул предложенную мной одежду. — Что ты делаешь? — испуганно произнесла госпожа Тина, когда Рэм прорезал ножом несколько дыр в своих лохмотьях и пропустил через них ее пояс. — Вам уже не так неловко? — поинтересовался он, мертвым узлом затягивая пояс на ее талии. — Что это за звуки? — тревожно спросила она. — Слины, — пояснил он и перерезал стягивающие ее ноги ремни. — Скорее всего, вам придется от них убегать. Желаю удачи. — Что все это значит? — возмущенно воскликнула женщина. — Скоро поймешь, — усмехнулся Рэм, поставил ногу в свое кольцо и ухватился рукой за луку седла. — Куда вы летите? — крикнула госпожа Тина, вскакивая на ноги. — В Людиус, — ответил я. Вообще-то я туда не собирался, но надо было заклеймить новую рабыню. До слинов оставалось не более пятисот ярдов. Я взял в руки поводья. Визг чудовищ больно резал уши. Звери неслись в нашу сторону. Неожиданно Тина побледнела. — О нет! Нет! — закричала она и попыталась сбросить с себя тряпье бывшего раба. — Нет! До нее наконец дошло, что слины идут по запаху человека, чья одежда была теперь на ней. — Нет! — истерично кричала она, — Они разорвут меня на куски! До слинов оставалось ярдов двести. Они уже увидели свою жертву. — Они же разорвут меня на куски! — рыдала женщина. — А вы от них убегите, — предложил Рэм. — Я бы на вашем месте не стал терять времени. Перед тем как наброситься на добычу, слины остановились, припали к земле и выгнули спины. Ноздри зверей раздувались, уши прижались к широким, треугольным головам. Чудовища медленно двинулись вперед. Девушка бросилась бежать. Через несколько шагов она споткнулась, рухнула на колени и поползла, отчаянно и жалобно повизгивая от ужаса. — Возьмите меня с собой! — взмолилась она. — Для свободной женщины здесь нет места! — откликнулся Рэм. — Я рабыня! — крикнула она. — Вот как? — удивился он. — Прирожденная? — Да! Я давно это поняла. Мне не хватает только клейма и ошейника. — Любопытно, — сказал он. — Сделай меня своей рабыней! — зарыдала она. — С чего ты взяла, что мне нужна рабыня? — Ну, пожалуйста! Умоляю тебя! — Ты просишь меня? — Да! Я тебя умоляю! Слины кинулись на свою жертву. В последний момент Рэм успел схватить стоящую на коленях девушку за руку. Испуганный тарн взмахнул мощными крыльями и поднялся в воздух. Разъяренный слин подпрыгнул футов на двадцать, промахнулся и с визгом рухнул на землю. Женщина, которую раньше называли госпожа Тина, мертвой хваткой вцепилась в руку своего спасителя. Подтянув ее повыше, Рэм перерезал ремень, и его лохмотья полетели вниз, в кучу визжащих чудовищ. Спустя мгновение от них не осталось и нитки. — Кажется, у нас появилась новая рабыня, — заметила Констанс. Я повернул тарна в сторону Людиуса. — Придется ненадолго остановиться в городе, — объявил я. — Мне надо заклеймить свою рабыню. Констанс побледнела. — Ты что-то хочешь сказать? — спросил я. — Нет, господин. — Горианка прекрасно понимала, что без клейма не обойтись. — У меня точно такая же проблема, — откликнулся Рэм. — Рабыня без клейма! Я взглянул на дрожащую от страха девушку. — У тебя такая красавица, что по ней и без клейма видно, кто она такая! — Порядок есть порядок, — проворчал Рэм. — Клеймо, кстати, ее только украсит, — заметил я. — Это верно. Оно еще никого не портило. — Ты назначаешься старшей, — сказал я Констанс. — Да, господин. — Ты слышала? — обратился я к той, кого еще недавно называлигоспожа Тина. — Да, господин. — Называй ее госпожой, — приказал я. — Госпожа, — произнесла она, обращаясь к Констанс. — Рабыня, — презрительно фыркнула Констанс в ответ.Глава 7. В ЛЮДИУСЕ Я ДОПУСКАЮ НЕОСТОРОЖНОСТЬ И ПОПАДАЮ В ПЛЕН
Дверь вылетела после первого удара. Я заскочил в комнату, сжимая в руке обнаженный меч. Сидящий за столом человек опешил. — Где Бертрам из Людиуса? — грозно спросил я. — Это я, — ответил он, вставая и одергивая меховую куртку. — На убийцу ты не похож. У тебя нет кинжала. Я, кстати, никому ничего не сделал. — Я ищу другого, — произнес я. — Мне нужен тип, который прикинулся дрессировщиком слинов и взял твое имя. — Я тебя раньше не видел, — сказал он. — Я тебя тоже. Пришлось описывать, как выглядит человек, называвший себя Бертрамом из Людиуса, после чего оказалось, что его никто не знает. — Ты знаменит своим искусством дрессировать слинов, — сказал я. — Слава о тебе дошла до самого юга. Иначе я бы ни за что не пустил того человека в мой дом. — Я рад, что ты ищешь не меня, — рассмеялся он. — Не хотел бы я оказаться на его месте. — Человек, который мне нужен, неплохо владеет ножом. Подозреваю, что он из касты убийц. Дверь, кстати, придется менять. — Я швырнул тарск на стол Бертрама из Людиуса и вышел из дома. В принципе я и не думал, что человек, который натравил на меня слина, а потом попытался зарезать в палатке торговца диковинками, в самом деле Бертрам из Людиуса. Но я должен был в этом убедиться. Могло оказаться и так, что настоящий Бертрам его знает. Всегда легче выдавать себя за знакомого человека. Между кастами воинов и убийц существует давняя ненависть. Мечи воинов обнажаются для защиты родного города, кинжалы убийц — для добычи золота. По кривым и извилистым улочкам Людиуса я добрел до небольшой кузницы, где ранее оставил Констанс. — Все еще плачешь? — спросил я девушку. Она сидела на соломе, прикованная к наковальне тяжелой, грубой цепью. — Клеймо очень болит, господин, — пожаловалась она. — Это хорошо, — сказал я. — Можешь немного постонать. Здесь же находился и Рэм. Кузнец с трудом перепилил его толстый железный ошейник. Тина лежала на полу. Рэм решил оставить ей прежнее имя. — Ну что, нашел Бертрама из Людиуса? — спросил Рэм. — Нашел. — Убил? — Нет. Это оказался совершенно посторонний человек. — О! — сказал Рэм. — В общем, я и не ожидал, что это будет он. — Я посмотрел на Тину. — Ну-ка покажи бедро, красавица. Как она перенесла железо? — Визжала, как самка слина, — сказал Рэм, — но быстро успокоилась. — Клейма хорошие, — похвалил я. — Приятно слышать, господин, — зарделась Констанс. Тина тоже слегка подобралась. Я бросил кузнецу серебряный тарск. — Спасибо, воин! — обрадовался трудяга. Оба клейма действительно удались на славу. Из ошейника Рэма кузнец выпилил солидный кусок железа. Рэм схватил Тину за волосы и подтащил к наковальне. — Теперь надень на нее, — приказал он кузнецу. Кузнец точными, уверенными движениями заклепал укороченный ошейник на шее девушки. — Подними голову, рабыня! — потребовал Рэм. В глазах молодой женщины стояли слезы. Тяжелая цепь висела между грудей. Я попросил кузнеца сбить цепь с ошейника Констанс, после чего швырнул обеим девушкам светлые туники из легкой, простой ткани. Они с благодарностью натянули на себя одежду. Я улыбнулся. Дурехи еще не поняли, что такая одежда скорее подчеркивает, нежели скрывает женские прелести. — Хочу заставить ее пройти босой и голой через весь Людиус, — сказал Рэм. — Хорошая мысль, — согласился я. — Пусть вспомнит, как ездила по этим же самым улицам в паланкине под покрывалами. Никто и не узнает в соблазнительной голой рабыне бывшую госпожу Тину. — Потом заставлю ее при всех подать мне паги, — мечтательно произнес Рэм. — Поедем в таверну Сарпедона, — предложил я. — Неплохое местечко. Был там несколько лет назад. Помню, что там выступала танцовщица по имени Тана. Тогда я был настолько загружен делами, что даже не смог посмотреть ее выступление. Спустя четверть часа мы уже сидели в таверне Сарпедона. Настроение у меня, однако, испортилось. По дороге нам попалось несколько развалов, на которых по дешевке оптом продавали шкуры северного табука. — Сегодня хочу уехать, — мрачно произнес я. — Многое для меня непонятно. Надо разбираться. — Я поеду с тобой, — сказал Рэм. — Не забывай, что я — тарнсмен. Может, тебе лучше остаться? — Мне приходилось заниматься многими вещами, — сказал Рэм. — В Ханжере я работал с тарнами. — Умеешь ли ты обращаться с копьем, луком, мечом? — спросил я. — Я не воин, — пожал плечами Рэм. — Лучше оставайся, — покачал головой я. — Господа желают еще чего-нибудь? — поинтересовался толстый слуга в кожаном фартуке… Рэм и я сидели за низким столиком. Рядом стояли на коленях рабыни. — Где Сарпедон? — спросил я. — Поехал в Ар, — ответил слуга. — В его отсутствие старший в таверне я. Меня зовут Сарпелий. — Он посмотрел на рабынь. — Хорошие девочки. Может, продадите? В моих альковах для них найдется много работы. — Нет, — сказал я, — На улице все продают шкуры табука. — Из Кассау и с севера, — кивнул он. — Стадо Танкреда вышло из леса? — Да, — сказал Сарпелий. — Все только об этом и говорят. — Оно еще не перешло ледник Акса? — Не знаю. — Шкуры продаются на тысячи. Для весны это необычно. Осенью шкуры ценятся гораздо выше. — Не знаю, — улыбнулся трактирщик. — Я в Людиусе недавно. Что принести господам? — Нас обслужат наши рабыни, — сказал Рэм. — Мы пришлем их на кухню. — Как вам угодно, — поклонился Сарпелий и исчез. — Ни весной, ни осенью столько шкур я не видел, — заметил Рэм. — Может, это стадо Танкреда? — Может быть, хотя в этих краях есть и другие стада. — Верно, — сказал я, но беспокойство мое усилилось. Если стадо Танкреда вышло из лесов, почему оно не перешло ледник Акса? Охотники, сколько бы их ни было, не в состоянии противостоять напору стада, состоящего из двухсот — трехсот тысяч голов. Это одно из самых крупных мигрирующих стад на планете. Причем единственное, которое пересекает ледник Акса и уходит на лето в полярные районы. Изменить направление миграции такого стада сложнее, чем повернуть вспять полноводную реку. Между тем, судя по слухам, копыта табуков еще не взрыхлили ледник Акса. Я лишний раз порадовался тому, что заставил Самоса направить на север корабль с продовольствием. Неожиданно до меня дошло, что корабль мог застрять где-нибудь по дороге. Рэм говорил, что пути на север перекрыты. — Давай отложим все проблемы на завтра, — предложил Рэм. — Сегодня будем радоваться паге и нашим рабыням. — Извини, — сказал я и положил на стол золотой тарн. — Ты оставайся, а мне надо идти. Творится что-то непонятное. Боюсь, что может случиться самое худшее. — Не понимаю, — пожал он плечами. — Прощай, дружище, — сказал я. — Сегодня я вылетаю на север. — Я полечу с тобой, — сказал он. — Я не хочу никого втягивать в свои дела, — возразил я. — Слишком они опасны и запутанны. Я подумал о крае света, где ждет меня Зарендаргар Безухий. С каждым днем я все больше и больше убеждался в том, что кюры ведут большую игру в покрытых снегом бескрайних северных просторах. Вырисовывалась определенная схема. Они перекрыли север и обрекли краснокожих охотников на голодную смерть. Они хотят, чтобы их деяния навсегда остались тайной. — Извини, друг, — повторил я. — Ты не можешь лететь со мной. — С этими словами я встал из-за стола и направился к выходу. В дверях я столкнулся с Сарпелием. — Господин задал мне много вопросов, — заметил он. — Отойди с дороги, — сказал я. За мной выскочила Констанс в коротенькой белой тунике. На улице я оглянулся и посмотрел на девушку. У нее были стройные, длинные ноги и полная грудь. Я хорошо помнил, где находятся павильоны для торговли живым товаром. Несколько лет назад я купил здесь темноволосую и гибкую, как пантера, девчонку по имени Шиера. Я был ее первый хозяин. Я приучил ее к ошейнику и сделал из нее великолепную любовницу. Потом я имел глупость ее освободить. Это была большая ошибка. Женщины созданы для рабства. — Господин? — встревожилась Констанс. — С тобой проблем не будет, — успокоил ее я. — Купят сразу. — Нет! — взмолилась она. — Только не это! Не продавай меня, господин! Я рассчитывал получить за нее серебряный тарск. Опыта у нее маловато, но любой работорговец почувствует огромный потенциал. Я шагал в сторону рынка, а девчонка бежала сзади и канючила: — Умоляю тебя, господин, не продавай меня! Меньше чем за тарск я ее не отдам. Неожиданно Констанс испуганно вскрикнула. Я резко обернулся. — Лучше не дергайся, приятель, — произнес незнакомец. За моей спиной стояли четверо лучников. Тетивы были натянуты до предела, пальцы дрожали от напряжения. Я медленно поднял руки. На шею девушки набросили широкую полотняную ленту. Она захрипела и опустилась на колени. Пальчики беспомощно пытались ослабить петлю. Стоящий за ее спиной человек затянул ленту еще туже, глаза Констанс вывалились из орбит, и девушка поняла, что сопротивляться бесполезно. — Между домами проход. В него, быстро! — скомандовал старший группы. Вне себя от злости я шагнул в узкий и темный проход. Хрипящую рабыню затащили следом. — Стрелы, — сказал главарь, — пропитаны кандой. Подохнешь от малейшей царапины. — А ты, я вижу, не из убийц, — усмехнулся я. Профессиональная гордость не позволяет принадлежащим к этой касте пользоваться отравленной сталью. Это специально оговорено в их кодексе чести. — Ты не из Людиуса, — произнес он в ответ. — А тебе какое дело? — огрызнулся я. — На представителя мэрии ты не похож. Меня коробило от злости. Задумавшись о творящихся на севере делах, я настолько расслабился, что не заметил простой ловушки. Для воина это непростительно. — Его и искать-то никто не будет, — заметил один из лучников. — Добро пожаловать в Людиус, — поприветствовал меня главарь и протянул металлический кубок. — Вообще-то сегодня нежарко, — произнес я. — Пей, — сказал он. — Пага, — усмехнулся я, понюхав напиток. — Пей, — повторил главарь. Я пожал плечами и залпом осушил кубок. В следующее мгновение он выпал у меня из рук. Лучники опустили свое оружие. Я видел, как на голову Констанс натянули капюшон. Я прислонился к стене. Руки рабыни завернули за спину, щелкнули наручники. Я опустился на колено, потом ткнулся плечом в неровную, каменную мостовую. Попытался встать, но снова упал. Голоса и шаги людей слились в неразличимый гул. Окружающий мир начал стремительно погружаться во тьму. Словно сквозь сон я чувствовал, как с меня сняли пояс с мечом, забрали кошелек и куртку. Потом я потерял сознание.Глава 8. Я СТАНОВЛЮСЬ ПЛЕННИКОМ СЕВЕРА
— Да им, похоже, конца нет, — произнес чей-то голос. — Валим по нескольку сотен в день, а они все идут и идут. — Значит, убивайте больше, — раздраженно ответила женщина. — Люди устали, — сказал тот же голос. — Удвойте вознаграждение. — Сделаем. В пасанге к востоку от платформы стена совсем просела, — добавил мужчина, помолчав. — Укрепите. — Бревна заканчиваются. — Используйте камень. — Сделаем. Я лежал на грубом деревянном полу. Осторожно открыв глаза, я увидел, что меня раздели по пояс. Оставили свободные меховые штаны и сапоги, руки сковали за спиной. — Этот, что ли, новенький? — спросила женщина. — Да. — Поднимите. Меня рывком поставили на колени и на всякий случай огрели по спине древком копья. — Ты — Тэрл Кэбот, — сказала женщина. — Может быть, — проворчал я. — Я сделала то, чего не смогли сделать мужчины, — усмехнулась она. — Я захватила тебя в плен. — По-моему, это сделали мужчины, — возразил я. — Это мои люди, — отрезала она. — Так что тебя взяла в плен я. — Хорошо, — вздохнул я. — Что дальше? — Мы давно за тобой наблюдаем. Нас предупредили, что у тебя может хватить глупости двинуть на север. Я промолчал. — Говорят, ты силен и опасен, как зверь, — сказала она. — Шутят, наверное? Я не видел причин ей отвечать. — За твое пленение меня должны хорошо наградить, — сказала она. — Кто же за меня раскошелится? — поинтересовался я. — Во всяком случае, не Царствующие Жрецы, — улыбнулась она и подошла к столу, на котором были разложены мои вещи. — Я сразу поняла, что ты не простой путешественник, — произнесла женщина, перебирая золотые монеты. Затем она вытащила из ножен мой меч. — Мне сказали, что это сталь особой закалки. Клинок заточен и сбалансирован редким способом. — Может быть, — пожал я плечами. — Это что? — спросила женщина, развернув сверток с голубым камнем в форме головы зверя. — Сама не видишь? — Голова зверя, — сказала она. — Правильно. Она положила сверток на место. Похоже, до нее не дошло, насколько он важен. Кюры, как, кстати, и Царствующие Жрецы, часто скрывают свое обличье от тех, кто им служит. Самос, например, понятия не имеет, как выглядят Царствующие Жрецы. — Глупая баба, — проворчал я себе под нос, а вслух сказал: — Ты — женщина. На ней были штаны и куртка из меха морского слина. Капюшон был оторочен мехом ларта. В талии куртку перехватывал тонкий, блестящий черный ремешок, на котором висел кинжал в ножнах. Рукоятку украшали желтые и красные завитушки. Еще один ремень был переброшен через плечо. На нем висел кошелек и скрученный в кольцо хлыст. — А ты наблюдателен, — усмехнулась она. — И наверное, красивая, — добавил я. Последнее было правдой. Тонкие и мягкие черты ее лица чем-то напоминали Констанс, из-под капюшона выбивались густые каштановые волосы, а глаза отливали приятным голубым светом. — Что значит «наверное»? — Одежда мешает тебя рассмотреть, — сказал я, — Ну-ка скинь это барахло! Женщина подскочила и ударила меня кулаком в губы. Удар получился слабенький, силенок в ней было маловато. Не думаю, чтобы она тянула больше чем на сто двадцать земных фунтов. Я рассмеялся: — В хороший базарный день тебя бы продали за серебряный тарск. Она ударила меня еще несколько раз. — Ты пожалеешь о своей наглости! — выкрикнула она под конец. — Умеешь танцевать танец горианской рабыни? — спросил я. — Скотина! — завизжала она. — Ты ведь с Земли, так? — прищурился я. — Произношение у тебя явно не горианское. Американка? — Догадался, — прошипела она по-английски. — Теперь понятно, почему ты не знаешь танца рабыни, — сказал я. Женщина побледнела от бешенства. — Не отчаивайся, я тебя научу. Она схватила хлыст и принялась истерично меня хлестать. Приятного мало, но на меня такие побои не действуют. Мне доводилось переносить настоящую порку. Наконец она окончательно обессилела. — Ты слишком слаба, чтобы причинить мне боль, — усмехнулся я. — Я позову своих людей, и ты пожалеешь о своих словах, — огрызнулась женщина. Я пожал плечами. — Как тебя зовут? — Сидни. — А фамилия? — Сидни Андерсон, — неохотно произнесла женщина. — Всегда думал, что Сидни — это мужское имя. — Ничего подобного, — возразила она. — Меня же так назвали. — Наверное, твои родители хотели мальчика, — сказал я, — А вообще это глупо. — Почему? — спросила она. — Потому, что каждый пол прекрасен по-своему. Женщины роскошны, утонченны и темпераментны. — Мне казалось, что ты не уважаешь женщин, — сказала она. — Конечно нет! — воскликнул я. — Объясни. — Мужчины, которые уважают женщин, не знают, что с ними делать. — Такие, как ты, способны надеть на женщину ошейник! — гневно произнесла она. — И на тебя надену, дай только срок, — проворчал я. — Тебя будут бить долго и сильно! — выкрикнула женщина и нервно забегала по комнате. Я огляделся. В дальнем углу стояло полукруглое кресло, в которое наконец уселась разгневанная землянка. Перед ним лежала шкура слина, еще одна валялась возле камина, в котором пылали дрова. — Хорошо платят? — спросил ее я. — Хватает, — огрызнулась она. — Ты хоть знаешь, ради чего работаешь? — спросил я. — Конечно, — сказала женщина. — Ради Сидни Андерсон. — Да ты настоящая наемница, — усмехнулся я. — Да, — гордо ответила она. — Наемница. По-твоему, это тоже не женское дело? — Ну почему, — пожал я плечами. — Я этого не говорил. Сидни подошла и уперла хлыст мне под подбородок. — Я отправлю тебя ремонтировать стену. — Какую стену? — Увидишь. — Ты еще девственница? Она хлестнула меня по лицу. — Да. — Я буду у тебя первым. — Замолчи! — завизжала Сидни и ударила меня еще раз. — Представляю, как тебе не терпится проверить свою сексуальность, — сказал я. — Не смей употреблять это слово! — Посмотри на свой поясок! — произнес я. — Ты его затянула, чтобы подчеркнуть достоинства фигуры. — Нет! — выкрикнула она. — Вспомни рабынь, — сказал я. — Голых, бесстыжих, готовых отдаться по первому требованию господина. Не сомневаюсь, тебе любопытно испытать это на себе. — Нет! Нет! Для женщины, действительно безразличной к вопросам секса, Сидни отнекивалась слишком энергично. — В тебе сидит рабыня, — сказал я. — Скоро я надену на нее ошейник. Я зажмурился, чтобы она ненароком не выбила мне глаз ударом хлыста. Наконец она успокоилась, заткнула хлыст за пояс и гордо провозгласила: — Сидни Андерсон никогда, не станет рабыней мужчины! — Когда ты станешь моей собственностью, — произнес я, — получишь девичье имя. Земное. — И как меня будут звать? — не выдержала она. — Арлин. — Это обыкновенное девичье имя, — сказала она. — А ты и есть обыкновенная девушка. — Понятно, — задумчиво произнесла она. — А ты неглуп. Пытаешься меня разозлить. — Нет, — усмехнулся я. — Просто сообщил тебе твое будущее имя. Кстати, по твоей же просьбе. — Ты — мой пленник. — Временно. — Я научу тебя бояться меня. — Это ты будешь меня бояться, когда я стану твоим хозяином, — сказал я. Она откинула голову и захохотала. Как и госпожа Тина из Людиуса, она слишком плохо знала мужчин. Скорее всего, ей приходилось сталкиваться с одними землянами, а здесь, на Горе, с теми, кто подчинялся ей по приказу кюров. Теперь я понял, зачем кюры привлекают на службу таких дур. У них нет горианских принципов. Нет родного дома. Они чужие в этом мире. Сидни смерила меня ненавидящим взором. Вместе с тем в ее взгляде проскальзывало и любопытство. Ей хотелось узнать, что значит быть чьей-то собственностью. Скоро она это хорошо прочувствует. — Могучий Тэрл Кэбот, — насмешливо произнесла она, — стоит передо мной на коленях со скованными за спиной руками. Мужчины его задержать не смогли. Тогда это сделала я. Из таких истеричек, как ни странно, получаются неплохие агенты. К тому же они умеют сохранять дистанцию с подчиненными. Она сняла с пояса веревку из сыромятной кожи и намотала конец на мою шею. — Ну вот, — довольно произнесла она. — Грозный Тэрл Кэбот сидит на привязи, как дворовая собака. Непонятно другое — почему кюры отбирают для своих целей откровенно женственных и даже очаровательных исполнительниц. На Земле можно найти немало грубых, мужеподобных баб. Сидни уверенно дернула за веревку. — Идет крупная межпланетная игра, — торжественно объявила девушка. — Женщины Земли даже не ведают, какие силы схлестнулись между собой. А я участвую в этой схватке на стороне победителей. — Не забывай, что ты выступаешь против Царствующих Жрецрв, — напомнил я. — Это слабые и ничтожные создания, способные только к защите. — Иногда приходится защищаться, — миролюбиво кивнул я. Между тем Царствующие Жрецы действительно не были агрессивны. В глубине души я и сам опасался, что рано или поздно более напористые и свирепые виды вытеснят их из Солнечной системы. — Я воюю на стороне победителей! — гордо повторила она. — Ты говоришь, как типичный наемник, — заметил я. — Да. Я посмотрел на стоящую передо мной девушку. У нее были каштановые волосы, голубые глаза и гибкая, стройная фигурка. — Ты в самом деле уверена, что кюры победят и твоя роль будет высоко оценена? — Конечно! — уверенно произнесла она. Я улыбнулся. Теперь понятно, зачем на Гор привозят именно таких женщин. После того как они исполнят свое предназначение, из них делают рабынь. Сидни резко дернула за веревку: — Поднимайся, скотина! Я медленно выпрямился и посмотрел на голубоглазую красавицу. Ее привезли на Гор, чтобы она отведала рабского ошейника. Причем с моими инициалами. — Пошел, зверюга! — прикрикнула она на меня и дернула за веревку. — Я покажу тебе, что мы сделали на севере. Тебе тоже найдется работа. Ты слишком долго боролся против нас. Пришло время потаскать бревна и камни.Глава 9. Я ВИЖУ СТЕНУ, ПОСЛЕ ЧЕГО МЕНЯ БЬЮТ ХЛЫСТОМ
— Ну что, впечатляет? — спросила она. Мы стояли на высокой платформе, с которой открывался хороший вид на уходящую за горизонт гигантскую стену. — Длина превышает семьдесят пасангов, — гордо объявила она, — Над этим сооружением в течение двух лет трудились около трехсот тысяч человек. К югу от стены на несколько пасангов растянулось огромное стадо табуков. Гигантская преграда отсекала им путь на север. С противоположной стороны размещался военный лагерь, бункер командующего, казармы охранников и охотников, а также деревянные загоны для рабов. Здесь же находилась кухня, кузница, прачечная и прочие вспомогательные службы. — Что находится на складах? — спросил я. — Шкуры. Скопилось уже несколько тысяч. Не успеваем отправлять на юг. Охотники бьют их у крайних точек стены. Заодно отучаем табуков обходить преграду. — Много прорывается? — спросил я. — Нет. Стена изогнута таким образом, что на концах возникает давка, там день и ночь идет настоящая бойня. — Неужели вы можете обработать такое количество? — Нет, конечно. Снимаем только первосортные шкуры. Остальные оставляем лартам, слинам и джардам. Я уже слышал, что стая маленьких и хищных джардов может мгновенно оставить от табука один скелет. — Джарды обжираются мясом и дохнут, — проворчал кто-то из охраны. — Хочу тебя кое с кем познакомить, — сказала Сидни и кивнула на высокого хмурого человека. — Снова встретились, — проворчал он. — Может быть, теперь, когда я связан, тебе удастся поразить меня кинжалом? — насмешливо спросил я. — Развяжи его! — заорал он, обращаясь к Сидни. — Я хочу сразиться с ним на равных! — Глупая гордость мужчин всегда меня удивляла, — произнесла девушка. — Развяжи! — повторил он. — Нет, — сказала Сидни. — Он мой пленник. Убивать его я не хочу. — Похоже, — проворчал он, буравя меня злобным взглядом, — что ты проживешь на один ан дольше. — А мне кажется, что повезло тебе. Он отвернулся и облокотился на перила. Внизу колыхалось бескрайнее живое море. — Ты в самом деле способен на убийство или всегда ждешь, когда на помощь придет женщина? — спросил я, вспомнив Веллу. Бестолковая рабыня отдала ему мою одежду, а он подсунул ее слину. Подлая предательница! Я знал, что в былые времена она служила кюрам. Тогда я еще не понимал, что маленькая дрянь до сих пор лижет их когти. Больше такой возможности ей не представится. Вернусь в Порт-Кар и покажу ей такое рабство, что у нее глаза на лоб вылезут! Он раздраженно смотрел на животных и не отвечал. — Твое имя не Бертран из Людиуса, — сказал я. — Кто ты? — С рабами не разговариваю, — презрительно бросил он. Кулаки мои сжались. — Ты в самом деле прибег к помощи рабыни? — спросила его Сидни. — Я не собираюсь перед ним отчитываться. — Отвечай! — резко сказала она. Я перехватил взгляд, который он бросил на землянку. Готов поклясться, что по завершении работы он собирается надеть на нее свой ошейник. — Я жду, — произнесла она. — Хорошо, — нахмурился он. — Я действительно прибег к помощи проживающей в его доме рабыни, чтобы добыть одежду, которую дал понюхать слину. — Она шпионка? — спросила Сидни. — Нет, я выманил одежду хитростью. Она ничего не поняла. Сделать это было несложно, ибо она всего лишь женщина. Глаза Сидни сверкнули. — Всего лишь рабыня, — поправился он. — Так-то лучше, — произнесла она. — Рабыни ужасно глупы. — Вот уж точно, — проворчал он. «Интересно, — подумал я, — переменит ли она свое мнение об умственных способностях рабынь, когда сама попадет в ошейник». К слову сказать, горианские работорговцы придают большое значение интеллекту невольниц. Этим, кстати, и объясняется их интерес к землянкам. Дурная рабыня никому не нужна. Помимо всего прочего, умная и образованная женщина острее сознает свое рабство, что делает власть над ней еще слаще. Интеллект позволяет женщинам осознать собственную биологическую предрасположенность к рабству, хотя с умными тоже проблем хватает. — Назови ему свое имя, — сказала Сидни. — Я не говорю с рабами, — угрюмо повторил он. — Я приказываю! Он отвернулся и медленно спустился с платформы. — Его зовут Друсус, — сказала она. — Он жестянщик. — Он не жестянщик, — ответил я. — Он из касты убийц. — Нет. — Я видел, как он работает ножом, — сказал я. — Он тебе не подчинился. Она смерила меня гневным взглядом. — Тебе недолго осталось здесь командовать, — заметил я. — Я здесь самая главная! — гордо заявила она. — Ну-ну! — усмехнулся я и посмотрел на кишащих под платформой животных. Это были северные табуки — крупные, бурые звери, достигающие десяти ладоней в холке. Они совсем не похожи на мелких, антилопообразных, желтых табуков юга. Общим остался только прямой, спиралевидный рог, достигающий у основания двух дюймов в диаметре. Как правило, его длина не превышает одного ярда. Табук — быстрое и стремительное животное, способное насмерть поразить противника ударом прямого острого рога. Убивают их с расстояния, часто из-за щитов. Охотники предпочитают использовать лук или арбалет. Мои мысли вернулись к Велле, бывшей Элизабет Кардуэл. Судя по всему, она действительно не знала, что Друсус использует ее в своей игре. Может, и не стоит наказывать ее слишком строго. Прикажу хорошенько выпороть, да и все. Я выбросил ее из головы, ибо она была всего-навсего рабыней. — Со сваями будут проблемы, — сказал я. — Здесь вечная мерзлота. — Ты испытаешь эти трудности на своей шкуре, — огрызнулась Сидни. Она все еще злилась из-за того, что ее авторитет оказался подорван в моем присутствии. В этих широтах земля прогревается в лучшем случае на два фута. Ниже она остается твердой как камень. Когда в нее бьют киркой или ломом, стоит звон. Строительство стены являло собой своеобразный инженерный подвиг. Одно то, что ее построили люди, причем с помощью самых примитивных инструментов, говорило о решимости кюров и жестокости надсмотрщиков. — Пойдем, — сказала она и резко дернула за веревку, — я покажу тебе, кто здесь главный. По крутым деревянным ступенькам мы спустились с платформы. — Стража! — крикнула она, и к нам тут же подбежали четверо вооруженных охранников. — Друсуса ко мне! Хоть в кандалах! Спустя несколько минут Друсус стоял перед нами. — На колени, — произнесла Сидни и властно вытянула палец. С перекошенным от ненависти лицом Друсус опустился на колени. — Теперь представься этому человеку, — сказала она, показывая на меня. — Мое имя Друсус, — сквозь зубы выдавил он. — Можешь вернуться к своим обязанностям, — милостиво разрешила Сидни. Он медленно выпрямился и ушел. Теперь я понял, что ей действительно предоставили брльшие полномочия. Сидни надменно вскинула голову. — Это Друсус тебя выдал, — сказала она. — Понятно, — кивнул я. — Задержаны трое пленников, — доложил подошедший охранник. — Приведите, — распорядилась она. Стражники притащили троих со связанными за спиной руками. Среди них был один мужчина и две девушки рабыни. Мужчину я сразу узнал. Это был краснокожий охотник с ярмарки. Теперь при нем не было ни лука, ни стрел. Девушек он приобрел на подмостках Эн-Кара. На охотнике были меховые штаны и обшитые мехом сапоги. Рабынь он успел переодеть. Теперь на них были коротенькие меховые туники и тапочки из меха. Волосы девушек были перехвачены красными лентами. На горле у каждой красовался сложный узел из четырех цветных полосок кожи. Подобным образом краснокожие охотники метят своих животных. По узлу, кстати, можно определить и владельца. — На колени! — рявкнул стражник. Девушки тут же повиновались — очевидно, они уже усвоили, что приказание мужчины лучше исполнять немедленно. Сидни смерила их презрительным взглядом. Краснокожий охотник продолжал стоять. Может быть, он недостаточно хорошо говорил по-гориански, чтобы понять смысл команды. На Горе существует несколько примитивных языков, на которых общаются между собой жители отдаленных районов. Встречаются также весьма запутанные и сложные диалекты. При этом горианский считается официальным языком, на котором говорят практически все жители планеты. Особую роль в сохранении языковых норм играют крупные ярмарки, на которых писцы — арбитры в лингвистических спорах определяют, какие грамматические формы являются правильными, а какие нет. Благодаря их усилиям язык не распадается на отдельные диалекты. — Не встану! — неожиданно ответил краснокожий охотник. Оказывается, он все понял. Стражники немедленно повалили его на землю древками копий. — Отдайте наших табуков! — крикнул охотник. — Уведите и поставьте на самый трудный участок, — распорядилась Сидни. Несчастного охотника утащили. — Ну а это у нас кто? — произнесла Сидни, разглядывая пленных девушек. — Полярные рабыни, Животные краснокожего охотника, — проворчал стражник. — Посмотрите на меня, — потребовала Сидни. Девушки послушно подняли головы. — Вы похожи на землянок, — сказала она по-английски. Рабыни действительно отличались от горианок. Что-то неуловимое выдавало их земное происхождение. После того как их обломают в неволе, эти различия пропадут; во всяком случае, никто не сможет отличить их от родившихся на Горе женщин. У некоторых, правда, на всю жизнь сохраняется акцент. Иногда землянку можно определить по запломбированным зубам. На Горе больные зубы — редкость, поскольку люди здесь едят простую и здоровую пищу. — Землянки или нет? — нетерпеливо спросила голубоглазая Сидни Андерсон. — Да! Да! — воскликнула вдруг блондинка. — Конечно, землянки! Похоже, что до Сидни никто на Горе с ними по-английски не говорил. — Кто вы? — Мы — рабыни, госпожа, — ответила блондинка. — Как зовут? — Барбара Бенсон, — представилась блондинка. — Одри Брюстер, — пролепетала темноволосая девушка. — Не думаю, что эти имена вы получили от индейца, — презрительно заметила Сидни. Меня удивило, что она назвала краснокожего охотника индейцем, хотя, скорее всего, доля истины в этом была. Живущих в полярных районах людей на Горе принято называть краснокожими охотниками. По культуре и образу жизни они значительно отличаются от краснокожих дикарей, наездников на тарнах, обитающих к востоку и северу от гор Тентис. Я бы скорее назвал индейцами последних. Любопытно, что дети краснокожих охотников рождаются с голубым пятнышком в низу спины. Вообще расовые различия не играют на Горе особрй роли, вся планета представляет собой пеструю смесь культур и народов. Гораздо важнее кастовые и цеховые признаки. — Меня зовут Тимбл, — пролепетала блондинка. — Я — Тиртл, — сказала темноволосая девушка. — Не стыдно вам быть рабынями? — спросила их Сидни Андерсон. — Еще как стыдно! — воскликнула блондинка, и я почему-то вспомнил ее джинсовые шорты и завязанную под грудью рубашку. — Хорошо, — кивнула Сидни. — Посмотрите на себя. Во что вас нарядили? Да я бы сквозь землю провалилась в таких нарядах! — Вы хотите освободить нас? — выдохнула блондинка и осторожно добавила: — Госпожа? Сидни Андерсон смерила, их презрительным взглядом. — Некоторые женщины, — сказала она, — должны быть рабынями. — Госпожа! — взмолилась блондинка. — Смотрю я на вас, — процедила Сидни, — и вижу перед собой жалких и ничтожных рабынь, ничего лучшего не заслуживающих. — Госпожа! — заплакала девушка. — Увести, — бросила Сидни. — Убить? — уточнил стражник. — Умыть, причесать и посадить на цепь в казарме охраны. — Сделаем, — осклабился солдат. Девушек увели. — Не сомневаюсь, — сказал я, — что здесь тоже есть рабыни для услаждения мужчин. — Эти первые, — поморщилась Сидни. — Я не позволю, чтобы стройку превратили в притон. — Когда меня захватили в плен, — сказал я, — со мной была светловолосая девушка по имени Констанс. Где она? — Не знаю, — ответила Сидни. — Мне нравится, как играют лучи солнца на твоих каштановых волосах, — произнес я. — Вот как? — опешила девушка. — Да. Известно ли тебе, что рабыни с такими волосами высоко ценятся на невольничьих аукционах? — Нет, — сказала она, — неизвестно. — Повернувшись к стражнику, Сидни распорядилась: — Этого отвести на порку. Хорошенько привяжите и спустите семь шкур. Можете взять змею. Потом посадить на цепь. Утром на работу. — Краснокожие охотники зависят от миграции табука, — сказал я, — Без него они не выживут. — Меня это не касается, — отрезала она. — Кстати, может, ты слышал что-нибудь о корабле с продовольствием для краснокожих? — Слышал. — Меня охватило недоброе предчувствие. — Так вот, он затонул. Завтра тебя поприветствует его команда. Они тоже работают на стене. — Как вы сумели перехватить корабль? — спросил я. — Пять тарнсменов несут постоянное дежурство в воздухе. Они подожгли корабль стрелами. Когда начался пожар, команда покинула судно. Их переловили позже. А корабль догорел до ватерлинии, напоролся на камни и затонул. Теперь там без конца крутятся акулы. — Краснокожие охотники умрут с голода, — сказал я. — Меня это не касается. — Зачем вы удерживаете табуков? Какая вам с этого выгода? — Не знаю, — сказала она. — Я выполняю приказ. — Краснокожие охотники… — начал я. — Заткнись! — взорвалась Сидни. — Увести! Двое стражников ухватили меня под руки и поволокли в неизвестном направлении. Кажется, я понял, зачем они задержали табука. Это было частью чудовищного плана кюров. Странно, что Сидни до сих пор не сообразила. А может, она просто не хотела забивать себе голову.Глава 10. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО ВБЛИЗИ СТЕНЫ
— Он еще жив? — спросил чей-то голос. Я лежал скованный по рукам и ногам в рабском загоне. — Жив, — ответил краснокожий охотник. — Крепкий парень, — отозвался голос. «Ну ничего, стерва, — подумал я о женщине, которая приказала меня выпороть, — ты мне еще попадешься». Я попытался сесть. — Отдохни, — посоветовал Рэм. — Скоро рассвет. — Тебя, значит, тоже взяли, — произнес я. Рэма я оставил в таверне в Людиусе. — Той же ночью, — печально усмехнулся он. — Взяли тепленького, прямо из постели. С Тиной. Приставили меч к горлу и заковали в кандалы. — Как тебе девчонка? — Спустя четверть ана она визжала, что будет принадлежать мне вечно. — Он облизнул губы. — Хорошая рабыня! — Я так и думал, — кивнул я. — Кстати, где она? — Разве она не здесь? — встревожился Рэм. — Нет. — Куда они ее дели? — Не знаю. — Я хочу ее вернуть. — Она всего лишь рабыня, — напомнил я. — Хочу, чтобы она снова принадлежала мне, — упрямо повторил он. — Пришлась по душе? — усмехнулся я. — Вроде того, — смущенно пробормотал Рэм. — Как хочешь, но я не успокоюсь, пока не заполучу ее обратно. — А ведь ты заставлял ее при всех подавать тебе пагу, — напомнил я. — Причем в ее родном городе. — Естественно. А потом схватил ее за волосы и поволок в спальню. — Вот, значит, как ты обращаешься с теми, кто пришелся тебе по душе? — Именно так, — кивнул Рэм. — Правильно, — похвалил я товарища по несчастью. Судя по всему, Рэм был настоящим господином. Рабыни, кстати, чувствуют зто безошибочно. — Как тебя зовут? — спросил я, обращаясь к краснокожему охотнику. К слову сказать, краснокожие весьма неохотно называют свое имя. Боятся, что оно соскользнет с их губ и больше никогда не вернется. — Возможно, ты скован одной цепью с человеком, которого на севере называют Имнак, — задумчиво произнес он и довольно улыбнулся. Имя его не покинуло. — Значит, ты Имнак? — уточнил я. — Да. — А меня зовут Тэрл. — Приветствую тебя, Тэрл. — Приветствую тебя, Имнак. — Я видел тебя раньше, — произнес еще один человек. — И я тебя узнаю, — улыбнулся я. — Ты — Сарпедон, хозяин таверны в Людиусе. — Я продал маленькую рабыню, которую ты хорошо знаешь. — Она носила ошейник с моим именем, — кивнул я. — Великолепная девочка, — улыбнулся он, — Я часто прибегал к ее услугам. — Похоже, твоя таверна перешла к человеку по имени Сарпелиус, — заметил я. — Знаю, — проворчал он. — Я еще доберусь до этой сволочи. — Как ты сюда попал? — спросил я. — Однажды решил подняться вверх по течению Лауры, — сказал Сарпедон, — посмотреть, не наловили ли пантеры новых рабынь. Мне позарез нужны девчонки, чтобы разносить пагу в таверне. Я часто вымениваю их у пантер на наконечники для стрел и печенье. Только на этот раз в цепи угодил я сам. Естественно, все было подстроено. Мой помощник Сарпелиус вступил с ними в сговор. — В твоей таверне вылавливают людей и привозят их на стену, — сказал Рэм. Несколько человек сердито загудели. — Погодите, — проворчал Сарпедон, — дайте мне добраться до Сарпелиуса, и вы почувствуете себя отомщенными. — Адмирал, — обратился ко мне заросший бородой мужчина. — А! — откликнулся я. — Узнаю Тасдрона, капитана Самоса. — Он доверил мне корабль с продовольствием, — отвернулся к стене Тасдрон. — Его сожгли и утопили. — Знаю, — сказал я. — Моей морской карьере конец. — Против тарнсменов защититься трудно, — сказал я. — Они налетали снова и снова. — У тебя было грузовое судно, — сказал я. — Оно не приспособлено для боевых действий. — К тому же никто не ждет тарнсменов к северу от Торвальдсленда, — добавил Рэм. — Весной и летом на них можно напороться и там, — заметил Сарпедон. — Главное, что ты спас команду, — произнес я. — Не переживай. — Что это был за корабль? — спросил Имнак. — Когда я услышал, что стадо Танкреда не дошло до ледника Акса, я распорядился отправить на север корабль с продовольствием, — сказал я. — Сколько шкур ты бы хотел получить за такое деяние? — прищурился охотник. — Ни одной. Я не преследовал выгоды, — сказал я. Лицо охотника потемнело. Северные люди горды. Я не хотел его обижать и тут же добавил: — Это был подарок. Подарки они понимали. Между друзьями принято обмениваться подарками. Всевозможные приношения и сюрпризы играют большую роль в культуре северных народов. Для того чтобы преподнести другому человеку какой-либо дар, не требуется особого повода. Бывает, что в дом голодающего охотника приходят гости со своим угощением, чтобы накормить его семью. Разумеется, подобные визиты возвращаются при первой возможности. Даже торговля принимает вид скрытого обмена подарками. Откровенная купля-продажа считается делом оскорбительным и недостойным. Люди, которые могут голыми руками взять могучего и опасного морского слина, предпочитают не связываться с торгашами и коммерсантами. — Не обращай внимания, я глупый человек, — сказал Имнак. — Наверное, я тебя не понял. Ты хотел накормить весь народ одним кораблем? — Это все, что у меня было, — проворчал я. — К тому же я не сознавал, насколько трудной окажется доставка продовольствия. — Мои уши меня не обманывают? — удивленно произнес Имнак. — Не могу поверить. Белый человек признается в своей ошибке. — Я действительно просчитался, — сказал я. — Те, кто умен на юге, на севере выглядят дураками. Подобное признание застало Имнака врасплох. — Ты умнее меня, — сказал он наконец. — Нет, — покачал я головой. — Это ты умнее меня. Во всяком случае, на севере, — добавил я, чтобы окончательно его не смутить. — Может быть, — произнес после долгого молчания краснокожий. — К тому же ты — отличный охотник. — Немного охотился, да. — На лице Имнака расплылась улыбка. — Подъем! — заорал вдруг стражник. Еще двое яростно заколотили копьями по деревянным опорам загона. — Быстро жрать и на работу! Двое стражников вошли внутрь и принялись тыкать пленников древками копий. — Снимите с него цепи, — сказал Рэм, показав на меня. — Вчера этого человека исполосовали змеей. Нередко после побоев змеей, тяжелым бичом из колючей проволоки, люди отправляются на тот свет. — Приказано доставить его на работу, — проворчал один из стражников. Рэм испуганно взглянул на меня. Я с трудом поднялся на ноги. Похоже, моя очаровательная тюремщица распорядилась, чтобы за мной присмотрели особо. Она ясно давала мне понять, от кого зависит мое будущее. — Я голоден, — с трудом выговорил я, глядя на стражника. Он отвернулся и пошел проверять цепи на других рабах. Я встал в общий строй и вместе со всеми зашаркал в сторону кухни. Пришлось пройти мимо широкой деревянной платформы, где установили козлы для порки. Они представляли собой две тяжелые деревянные рамы высотой восемь футов каждая с широкой перекладиной посередине. Сверху свисали кольца, в которые заковывали руки истязаемых. Возле раздаточной нас поставили на колени, после чего каждому вручили деревянную миску. Две рабыни, блондинка Тимбл, которую раньше звали Барбара Бенсон, и темноволосая Тистл, некогда состоятельная американка по имениОдри Брюстер, разливали по мискам густое от мяса табука варево. Цветные шнурки, свидетельствующие об их принадлежности краснокожему охотнику, с девушек сняли, равно как и меховые обмотки с ног. Теперь они топали по холодному полу босиком. Неожиданно Тимбл взвизгнула и треснула поварешкой ухватившего ее за грудь раба. В следующее мгновение он сорвал с нее тунику, швырнул на пол и навалился сверху. Стражники принялись яростно колотить его древками копий. — Рабыни предназначены для охраны! — громко объявил начальник караула. Дрожащая от ужаса Тимбл попыталась скрыться на кухне. — Куда? — рявкнул охранник. — Наполняй миски, ребятам предстоит трудный день! В моей цепи было около сорока человек. Вообще же таких цепей было несколько. Каждая имела собственные загоны, кухню и прочие принадлежности. Всего на восстановлении стены работали около четырехсот человек, не считая охраны. Я угодил в самую середину. Думаю, это произошло не случайно. Наверняка не обошлось без особого распоряжения очаровательной Сидни. Она никак не могла нарадоваться тому, что я оказался в кандалах. Заслугу женщина приписывала исключительно себе и хотела держать меня поближе к штабу, чтобы иметь возможность лишний раз полюбоваться моим несчастным видом. Вот и сейчас она вышла на платформу в сопровождении двух телохранителей. — Появилась, — проворчал кто-то из пленников, — и не спится же… Рядом с платформой возвышалась груда камней и бревен, доставленных, очевидно, предыдущей сменой. Здесь же валялись и инструменты. — Принимайтесь за работу, — буркнул стражник. — Бревна растащить. Камни — на стройку. Я, Рэм, Имнак и Тасдрон, которому Самос доверил корабль с продовольствием, взвалили на плечи тяжеленное бревно. Очаровательная Сидни взирала на нас с нескрываемым удовольствием. — На ней мужская одежда, — заметил Имнак. Последнее было правдой, во всяком случае с точки зрения краснокожего охотника. Женщины и мужчины его племени носили разные меха. Женские сапоги достигали паха и шились из шкуры слина, зато штаны были короткими и больше напоминали длинные меховые трусы. Груди иногда прикрывались рубашками из шкуры ларта. В лютые морозы женщины, как и мужчины, надевают на себя так называемые парки из шкуры табука, которая, кстати, считается на севере самой теплой. Каждая шерстинка северного табука внутри полая. Таким образом находящийся в шкуре воздух прекрасно сохраняет тепло. В парке не страшны ни холод, ни ветер. Замерзнуть в ней невозможно, гораздо опаснее, как это ни парадоксально, перегреться и вспотеть. Специальный покрой позволяет избежать и этой неприятности. Когда охотник чувствует, что начинает перегреваться, он оттягивает воротник, и теплый воздух выходит наружу. — Трудись хорошо, Тэрл Кэбот! — крикнула с платформы очаровательная Сидни. — Пошел! — подскочивший охранник ткнул меня в ребра древком копья. Мы напряглись и дружно шагнули вперед левыми ногами. Затем подтянули закованные в кандалы правые. Бревно оказалось тяжелым.* * *
— Как камень, — проворчал Рэм. Лом, который он сжимал завернутыми в куски шкуры руками, со звоном отскочил от земли. Я рубанул киркой в образовавшуюся ямку, и еще один мерзлый кусочек отлетел в сторону. Мы рубили яму в диагональном направлении, поскольку бревна полагалось забивать под углом. Работа шла примерно в половине пасанга от платформы. В этом месте конструкция ослабла и просела. Вчера здесь целый день шли восстановительные работы, многое еще предстояло сделать. Обезумевшие табуки сотнями бросались на стену, сзади напирали другие. Отчаявшиеся животные не могли понять, что происходит. Два или три раза им почти удалось развалить ненавистное сооружение, но люди успевали вовремя его укрепить. — Камень сюда! — скомандовал охранник, и рабы потащили здоровенный валун к стене. Обвязка из бревен, конечно, была гораздо более эффективной. С противоположной стороны стены бесновались тысячи табуков. С каждым днем их количество увеличивалось за счет приходящих с пастбищ Торвальдсленда животных. — В такую землю бревна глубоко не забьешь, — сказал я Рэму. — Глубоко и не надо, — проворчал он. — Не рви сердце. Лучше подумай, как отсюда выбраться. Работающие на стене были скованы попарно, если сковать троих или больше, они будут мешать друг другу. — Имнак! — позвал я. — Хочешь домой? — Прошло четыре луны, как я не видел танца под барабаны, — задумчиво произнес краснокожий. — Тасдрон! — крикнул я. — Как насчет нового корабля? — Я бы оснастил его всем необходимым для боя с тарнсменами. Пусть бы только сунулись. — Не дурите, ребята, — мрачно произнес кто-то. — Отсюда не выбраться. Мы скованы, охрана многочисленна. — К тому же у нас нет союзников, — поддержал его другой голос. — А вот тут вы не правы, — сказал я. — Союзников у нас тысячи. — Правильно! — радостно воскликнул Рэм. Ключи от ножных кандалов хранились у начальника караула, старшего по цепи. — Хватит болтать! — прикрикнул на нас стражник. — Вас не для того сюда привезли, чтобы вы прохлаждались и чесали языки! — Вот в этом месте стена может запросто провалиться, — сказал я. — Где? — спросил стражник и принялся ощупывать камни. Умный человек не стал бы поворачиваться ко мне спиной. Я изо всех сил ударил его в затылок, и он ткнулся лицом, в стену. Вокруг нас сгрудились остальные пленные. Упавшего не было видно. Между тем я уже отстегнул меч с его пояса. — Что там у вас происходит? — недовольно спросил начальник караула. Боюсь, вам это не понравится, — откликнулся кто-то. Старший цепи ринулся к месту происшествия, расшвыривая в разные стороны пленных. Увидев лежащего на земле стражника, он побледнел и схватился за рукоятку меча. В тот же момент я приставил клинок к его груди. Рэм быстро забрал ключи, отстегнул меня, потом себя и бросил ключи Тасдрону. — У вас ничего не выйдет, — пробормотал начальник караула. — С одной стороны — стена, с другой — охрана. — Позови-ка их сюда, — распорядился я. — Ты делаешь себе хуже… Я вдавил острие в его горло, и он прохрипел: — Подожди! Прочистив горло, начальник караула крикнул: — Джасон! Хо-Сим! К стене! Двое стражников бегом кинулись к начальнику. Теперь у нас было четыре меча и два копья. Щиты охране не полагались, поскольку в их функции входило лишь наблюдение за рабочими сменами. — Капитан! — крикнул стражник, находящийся ярдах в сорока. — У вас все в порядке? — В порядке! — мрачно отозвался начальник караула. Между тем стражник, очевидно, заметил у пленных оружие и стремительно побежал к платформе. — Копье! — скомандовал я, но было уже поздно. — Он поднимет тревогу, — сказал начальник караула. — Вам конец. Верните оружие и сами заковывайтесь в цепи. В этом случае я попрошу, чтобы вам сохранили жизнь. — Ладно, ребята, — сказал я. — Пришло время поработать от души. Надеяться нам не на кого. Мы дружно принялись разваливать стену. — Вы спятили! — заорал начальник караула. — Нас всех затопчут! Как только в стене образовалась щель, Имнак протиснулся между бревнами и кинулся к табукам. — Хоть один ушел, — мрачно заметил кто-то. — За своей смертью, — уточнил другой. Бегство краснокожего меня опечалило. Я думал, что он парень покрепче. — Давай, ребята! — крикнул я. — Навались! Еще одно бревно вылетело из пазов. До нас донеслись крики и звон тревожного гонга. — Вы тоже! — крикнул я, обращаясь к оцепеневшим стражникам, — Если хорошо постараетесь, я сохраню вам жизнь! Охранники принялись за работу. Неожиданно в пролом влетел здоровенный табук, не меньше одиннадцати ладоней в холке. — Не отвлекаться! — скомандовал я. — Работаем дальше! — Нас всех поубивают! — крикнул начальник караула. — Вы не знаете этих зверей! — Стражники идут! — воскликнул кто-то. В нашу сторону бежали около пятидесяти охранников с оружием в руках. — Лучше сдавайтесь! — покачал головой начальник караула. — Лучше не отвлекайся! — предупредил я. Похоже, он поняла что я прикончу его в назидание остальным, и поспешно принялся за работу. — Я сдаюсь! — крикнул вдруг кто-то из пленных и бросился навстречу стражникам. Мы видели, как его зарубили. Я снова взял в руки копье, размахнулся и с силой послал его в набегающую толпу. Один из охранников повалился на землю. Стражники остановились. Щитов у них не было. — Работать! — приказал я и схватил второе копье. — Навались! — зарычал Рэм. Еще два табука прорвались в пролом. Мало. Звери еще не поняли, что стена сломана. Я угрожающе потряс копьем. Стражники растянулись в цепь и приближались теперь медленно и осторожно. Еще одно бревно откатилось в сторону, и еще два табука оказались на нашей стороне. — Убить его! — скомандовал старший отряда. Стражники уверенно брали меня в кольцо. — Айа! Айа! — раздалось вдруг сзади. — Вперед, братья! Айа! Работающие в проломе издали радостный клич. Более сорока табуков почти одновременно проскочили через пролом. Впереди скакал вожак стада Танкреда. Это замечательное животное достигало четырнадцати ладоней в холке. Сияющий витой рог был длиннее ярда. — Айа! — кричал кто-то с другой стороны стены. Неожиданно дамба прорвалась. Я прижался к бревнам. Мимо бурым потоком неслись табуки. Стражники бросились бежать. Вокруг стоял гул и топот тысяч копыт. Вожак на мгновение замер, потом поскакал вперед, увлекая за собой стадо. Я слышал, как трещат выбиваемые ударами рогов и тел бревна. Иногда бревна даже не успевали упасть на землю и неслись на поверхности мощного живого потока, сметающего на своем пути все живое. Рядом со мной стоял со счастливой улыбкой на лице Имнак.Глава 11. СОБЫТИЯ У СТЕНЫ ПРОДОЛЖАЮТ РАЗВОРАЧИВАТЬСЯ. Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ОБРАЩАЮ СВОЙ ВЗОР НА СЕВЕР И ОСТАНАВЛИВАЮСЬ ЛИШЬ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ОБРАТИТЬ ЖЕНЩИНУ В РАБСТВО
Под свист и улюлюканье моих людей я потуже затянул узел на ее руках. Как я и ожидал, настоящего сражения не получилось. Увидев, что стена рухнула, Друсус из касты убийц обратился в бегство. Несколько человек последовали за ним, остальные, прихватив что было можно из припасов, двинулись к югу. Стражники справедливо рассудили, что умирать за разрушенную стену по меньшей мере глупо. С охраной у восточной оконечности стены проблем тоже не возникло. Пришлось, правда, надеть на себя форму стражников и изобразить марширующую на работу цепь пленников. Разумеется, никто в этой цепи не был по-настоящему скован, за исключением бывших охранников, которых я распорядился поставить в самый конец. Когда одетые в лохмотья рабы вдруг сбросили с себя цепи, обнажили мечи и окружили солдат, те предпочли не сопротивляться. Новую группу пленников также заковали в кандалы и переодели в лохмотья каторжников. При помощи подобной же уловки нам удалось захватить лагерь загонщиков. Несколько человек, правда, убежали, зато нам достались луки и добрая сотня стрел. В моем отряде оказалось несколько крестьян, которым я и раздал это оружие. Поднявшись на восточную оконечность стены, Имнак разрыдался. Взору открывалась страшная картина бойни. Табуки обеспечивают краснокожих не только мясом и мехом, из их шкур шьют одеяла, спальные мешки, а также упряжь для снежных слинов и белокожих рабынь. Из шкуры изготавливают ведра, чумы и кайаки — легкие узкие лодки, на которых краснокожие преследуют морских млекопитающих. Жилы идут на изготовление струн, гарпунных тросов, тетивы и ниток. Из костей и рогов делают наконечники для стрел, иголки, резцы и ножи. Жир и костный мозг используется в качестве топлива. К слову сказать, почти все животное съедобно. В пищу идут даже глаза и полупереваренный мох из желудков. Над трупами табуков кружили тучи джардов. Имнак растерянно смотрел на усеянное телами животных поле. Шкуры были содраны лишь с каждого десятого табука. Ни жил, ни мяса, ни костей никто не тронул. У некоторых табуков были отпилены рога. Загонщики не ставили своей целью обогатиться/Они хотели уничтожить огромное стадо. Закричав от горя, Имнак набросился на одного из загонщиков. Я не дал ему совершить убийство. — Нам пора, — сказал я, после чего меня вырвало. Переносить вонь я больше не мог.* * *
Запястья девушки я затянул специальным узлом. Мой отряд ликовал. — Я ваша пленница, капитан, — произнесла Сидни. Вместо ответа я отдал ее одному из своих бойцов. Когда около сорока охранников укрылись в одной из казарм, я предложил им сдаться. Этому предшествовал недолгий бой, в ходе которого больше половины солдат были убиты. Они хотели задавить нас числом, но не учли, что девять моих бойцов, бывшие крестьяне, вооружены луками из желтого дерева ка-ла-на. За каждым лучником стояли несколько человек со стрелами наготове. В результате из девяноста пяти охранников пятьдесят нашли свою смерть под проливным дождем из тяжелых стрел со стальными наконечниками. Только пятерым удалось прорваться к лучникам, где я их и поубивал. Оставшиеся забаррикадировались в казарме. — Они надеются дождаться возвращения тарнсменов, — сказал Рэм. Перед атакой с воздуха мы были беззащитны. Посланная с тарна стрела набирает такую энергию, что может на целый фут уйти в твердую древесину. Ответный огонь, как правило, оказывается неэффективным. В случае нападения с воздуха мне неизбежно пришлось бы рассредоточить людей, что позволило бы солдатам беспрепятственно вырваться из казармы. — Эй, Соргус! — крикнул я, узнав, как звали начальника. — Слышу! — отозвался он. — Сдавайся. — Ни за что. Несколько стрел со стуком впились в дверь, из-за которой раздавался его голос. — Я не хочу убивать твоих людей. Если ты сдашься, я позволю вам сохранить оружие. — Не считай меня за дурака! — ответил Соргус. Пришлось вывести лучников на новую позицию. — Что ты собираешься делать? — встревоженно крикнул Соргус. — Сжечь твое укрытие, — усмехнулся я. В мой отряд между тем вливались новые группы каторжников. Многие приходили со своим оружием: дубинками, ломами, кирками. Я дал команду, и лучники подожгли намотанную на наконечники паклю. — Какие гарантии, что вы нас не поубиваете? — выкрикнул Соргус. — Мы готовы выйти наружу. — Я из касты воинов. — Откуда я знаю, из какой ты касты? — Можешь прислать своих лучших бойцов, — сказал я, — Пусть не забудут мечи. Сам увидишь, откуда я. Из казармы никто не вышел. — Жду одну ену, — объявил я. — Потом казарма будет сожжена. Спустя несколько мгновений изнутри донесся женский визг. — Нет! — кричала она. — Вы не имеете права! Я приказываю драться до конца! Я понял, что победил. В дверях появился Соргус. Руки его были подняты в воздух, но меч по-прежнему висел на бедре.* * *
Я молча наблюдал, как Соргус уводит своих людей. — Я военнопленная, — надменно произнесла Сидни. — И требую выполнения соответствующих условий. По закону… — Заткнись! — оборвал ее я, — Твое время кончилось. Теперь ты обыкновенная горианская девушка. В глазах Сидни промелькнул ужас. — Когда прилетят тарнсмены? — спросил я. — Скоро. Один из моих людей резко рванул ее за волосы, а я приставил лезвие к горлу. — Через четыре дня, — прошептала она. — В упряжь с удавкой, — приказал я. — Слушаюсь, капитан, — расплылся в улыбке человек. Меховые сапожки с нее уже стянули. Мои подчиненные споро набросили на красотку упряжь с доставкой. Щиколотки связали между собой кожаными ремнями длиной в двенадцать дюймов (щиколотки, кстати, у нее были отменные), затем стягивающую руки веревку пропустили между ног, после чего длинный конец накрутили на горло, а короткий остался висеть вдоль спины. Дергая за него, можно было управлять как шириной шага, так и давлением петли на горло. Конструкция позволяла даже ставить девушку на носочки. Разумеется, подобным образом связывают только обнаженных рабынь. — О! — простонала она. — Если они вернутся раньше, — произнес я, обращаясь к человеку, которому ее отдал, — ты перережешь ей горло. — Сделаем, капитан, — бодро отозвался тот. — О! — жалобно застонала Сидни, когда ее поволокли прочь. До нее еще не дошло, что она стала рабыней на Горе. — Нам предстоит много работы, — сказал я, обращаясь к своему отряду. — Стену надо разрушить до конца. Потом можете разделить между собой все, что здесь есть, и расходиться. Те из вас, кто попытается уйти раньше, будут связаны и оставлены среди мертвых табуков. Люди встревоженно переглянулись. Никому не хотелось оказаться разорванным на кусочки стаями джардов. — Жрать охота, — угрюмо бросил кто-то из строя. — Имнак, — распорядился я, — отправляйся на платформу. Твоя задача — наблюдение. Смена через два ана. Охотник заворчал и полез на платформу. — Мы хотим есть, — повторил тот же голос. — Я тоже, — ответил я. — Мяса у нас вдоволь, а вот с пагой придется потерпеть. Время позднее, ребята, работать начнем утром. Сейчас можно попировать! Последние слова были встречены одобрительными криками. Утром они выйдут на работу с добрым сердцем. Стена, по моим подсчетам, должна развалиться быстро. Раздался жалобный женский визг. Со стороны кухни шагал человек, волокущий за волосы двух рабынь — Тимбл и Тистл. — Посмотрите, что у нас есть! — торжественно крикнул он. — Рабыни! — с восторгом проревели остальные. — Подождите, — сказал я. — Мы, кажется, честные люди, а не разбойники. Эти рабыни принадлежали Имнаку. Отпусти их. Мужчина разжал кулаки, и девушки повалились на колени. — Имнак — краснокожий, — заметил кто-то. — Он — один из нас, — возразил я. Послышался недовольный ропот. Я вытащил меч. — Никто не может воспользоваться этими рабынями без разрешения Имнака, — громко произнес я. — Надеюсь, мне не придется укреплять дисциплину мечом. Я взглянул на дрожащих от страха девушек. — Мужчины проголодались. Быстро на кухню и сообразите на сегодня что-нибудь повкуснее! — Слушаемся, господин! — завизжали они и кинулись исполнять приказание. При этом обе девчонки отчаянно пытались прикрыть ладошками хорошо видимые в разрезе туник ягодицы. Покрой одежды сводил их усилия на нет. Раздался дружный, громкий хохот.* * *
— Ну вот мы и одни, — сказал я. Стоял ранний вечер первого дня после бунта. — Совсем? — спросила она. — Да. — Абсолютно? — Абсолютно. — А где остальные? — Работа закончена, — сказал я. — Стену развалили до основания, бревна сожгли. Все постройки, кроме этой, кстати, тоже. Люди разобрали все, что сумели унести, и вернулись на юг. — Они взяли мое золото? — гневно спросила Сидни. Она лежала связанная на кровати. Ноги были задраны вверх и прикручены к свисающему с потолка кольцу. — Нашли десять сундуков, — сказал я. — Содержимое поделили на всех. Многие никогда не держали в руках таких денег. — У меня больше ничего не осталось, — растерянно произнесла она. — Ну почему? — возразил я. — У тебя осталась твоя красота. Ради нее стоит еще пожить. — Скотина! — выдохнула Сидни. — Взятые в плен стражники и загонщики тоже получили свою долю. — Играешь в справедливость? — усмехнулась она. — Иногда, — ответил я. — И только с мужчинами. К тому же они честно поработали над разрушением стены. — Что с двумя рабынями? — Бегут в упряжке, краснокожего охотника, — улыбнулся я. Имнак соорудил сани, которые пригодятся ему при пересечении ледника Акса. Сейчас Тимбл и Тистл тащили их по тундре. Перед отправлением он заставил рабынь пошить себе северные одежды. Он научил их, как делаются чулки из шкуры ларта, рубашки, а также легкие и теплые парки с капюшонами. В довершение ко всему женщины сшили высокие меховые сапоги и украсили парки вышитым рисунком, свидетельствующим об их принадлежности к животным. На шеях рабынь снова появились по четыре причудливо завязанных цветных шнурка, по которым любой другой краснокожий охотник мог бы определить, кто они и кому принадлежат. Имнак уехал рано утром. Поскольку на улице, с его точки зрения, было тепло, он не позволил рабыням надеть даже рубашки. Краснокожий оглушительно щелкнул бичом, и девушки навалились на упряжь. Сани были загружены до предела. Золота между тем охотник взял совсем немного. Гораздо более ценными вещами для него оказался сахар, базийский чай и инструменты. Любопытно, что он прихватил также много древесины — как досок, так и бревен. На севере с деревом плохо, между тем без него не сделаешь ни саней, ни чума, ни кайака или тем более умиака — тяжелой, широкой лодки для нескольких человек. Деревья в тех широтах не растут. Потребность в древесине удовлетворяется за счет выброшенных на берег обломков кораблей, затонувших в сотнях пасангов к югу и занесенных течением в суровое полярное море. Имнак еще раз щелкнул бичом, и бывшая представительница среднего класса Барбара Бенсон вместе с бывшей аристократкой Одри Брюстер с криком потащили тяжелые сани. — Тебе тоже лучше бежать, — произнесла связанная Сидни Андерсон. — Никто никуда не бежал, — поправил ее я. — Рабочие взяли то, что им положено, и вернулись домой. — А ты, значит, остался? — Как видишь. — Не вздумай ко мне прикоснуться, — ни с того ни с сего вдруг сказала она. Я развязал веревки на ногах Сидни, рывком поднял ее за волосы и швырнул к двери. — Куда мы идем? — испуганно спросила она. Я дернул за ремень на ее горле и потуже затянул петлю. — О! — сдавленно простонала она и затихла. Выйдя из помещения, я посмотрел в небо. Все было чисто. Сидни Андерсон огляделась. Вокруг горели строения. Людей не было видно. Стена лежала в развалинах. Платформу тоже сожгли. Вокруг простиралось огромное пепелище. Осталась только платформа с козлами для порки. По моей просьбе их оставили целыми. Я толкнул ее на ступеньки. — Что ты собираешься делать? — выдохнула Сидни. — Скоро прилетят тарнсмены, не так ли? — спросил я. — Да, — сердито ответила девушка. — Только я не понимаю… Я тычками заставил ее подняться по лестнице. — Послужишь немного Царствующим Жрецам, крошка, — сказал я и пропустил конец стягивающей горло веревки через висящее над козлами кольцо. — О! — застонала Сидни, когда я вздернул ее за связанные запястья. Затем я привязал ее ноги к нижнему кольцу. После этого сорвал с нее всю одежду и удовлетворенно оглядел свое произведение. — Как я буду служить Царствующим Жрецам? — В качестве живой приманки, — ответил я. — Нет! — завизжала Сидни. — А почему нет? — удивился я. — Ты же у нас красавица. Потянешь даже на рабыню. — Нет! — задергалась в веревках Сидни. — Те, кто прислал тебя на Гор, безусловно, предусматривали такой поворот в твоей судьбе, — сказал я. — Иначе вместо тебя взяли бы какую-нибудь дурнушку. Даже удивительно, что ты столько времени проходила свободной. — Нет! — кричала она. — Полагаю, что тебя планировали отдать Друсусу. — Отдать? — опешила она. — Ну да. В качестве вознаграждения. — Не может быть! — заплакала девушка. — Ты действительно дура, — пожал я плечами. — Неужели ты допускала, что такая красотка не попадет на Горе в ошейник? От ужаса глаза девушки едва не вылезли из орбит. Я засунул ей в рот кляп, чтобы зря не орала.* * *
Тарнсмены вели себя осторожно. Они кружили над пепелищем, высматривая возможную опасность. Подвешенную на кольцах красотку они разглядели уже давно. Найти в таких широтах белую женщину — большая редкость. Тем более огненно-рыжую. Я знал, что рано или поздно они спустятся. Хотя бы один. Тогда у меня будет тарн. Я стиснул в руках лук с тяжелой стрелой из тутового дерева. Тарнсмен стремительно опускался к платформе. — Осторожно! — вдруг завопила Сидни. Очевидно, ей удалось выплюнуть кляп. — Это ловушка! Судя по всему, он не разобрал слов, ибо едва тарн коснулся земли, всадник выпрыгнул из седла и побежал к лестнице. Это был мой шанс. Отбросив лук в сторону, я в несколько прыжков добрался до тарна и оседлал крылатое чудовище. Зверь издал оглушительный рык и, затрещав огромными крыльями, взмыл в воздух. Сверху прямо мне на голову стремительно падал другой тарн. Я рванул за уздечку и едва не перевернул своего тарна спиной вниз. Сам я при этом чуть не вывалился из седла, зато смертоносные когти прошли рядом с головой. Вереща и хлопая крыльями, гигантские птицы сцепились между собой. Мимо моего лица просвистело тяжелое копье. Еще один тарн завис слева. Я выдернул из креплений щит и прикрылся от возможной атаки. Четвертый тарн зашел снизу. Резким ударом копья всадник поранил мне ногу. Я изо всех сил потянул за уздечку, и тарны расцепились. Развернув своего тарна, я повел его по дуге вниз. Это позволило набрать скорость, после чего я вывел его против солнца и начал резко набирать высоту. Четверка противников отстала. Теперь они кружили позади меня. Ни у кого не возникло охоты гнаться за мной против солнца. Наконец-то у меня появилась возможность осмотреться. Щит был основательно подран когтями, но в остальном цел, справа к седлу было приторочено копье. На всякий случай я слегка распустил стягивающие его ремни. Сзади висел лук со стрелами, а внизу оставалась рыжеволосая девушка. Неплохо. Я подожду их в облаках.* * *
Горианские луны стояли высоко, когда я опустился на платформу. Охота была долгой. Они совершили ошибку и попытались достать меня на высоте. Двое, правда, ушли. Я догнал их только к вечеру. Они дрались отчаянно и хорошо. — Как тебе удалось скрыться? — изумленно спросила Сидни. — Их же было четверо! Мой тарн истекал кровью и задыхался. Наверное, сдохнет. Под конец они перенесли атаки на птицу. Тогда я решил, что охота затянулась. — Лучше уходи, пока они не вернулись, — сказала Сидни. — Думаешь, за тобой прилетят? — спросил я. — Конечно. Я устало похлопал ее по плечу. Раньше я никогда не прикасался к ее телу. — Не смей меня трогать! — взвизгнула Сидни. — Ты в самом деле ждешь, что они тебя вызволят? — спросил я. — Я в этом не сомневаюсь! — крикнула она. Я настолько устал, что не стал ничего говорить, молча вывалил из корзины четыре головы и пошел спать. — Варвар! Варвар! — визжала девушка. Я знал, что буду спать хорошо.* * *
Утром я проснулся свежим и отдохнувшим. Солнце стояло уже высоко. Я хорошо поел, уложил рюкзак и поднялся на платформу. Сидни была без сознания. Несколькими пощечинами я привел ее в чувство. — Очнись, я уезжаю. Она тупо уставилась на меня. Я отвернулся. Вокруг простиралась безжизненная тундра, догорали обломки стены и построек. Платформу я решил сжечь перед самым отъездом. За ночь пепелище успел припорошить снежок. Несколько табуков пересекли линию, где раньше была стена, и устремились вдогонку за стадом. Они даже не поняли, что когда-то здесь стояла непреодолимая преграда. Один табук на секунду задержался, ткнулся мордой в снег, фыркнул и поскакал дальше, пережевывая клок моха. — Ты хочешь меня оставить? — Сидни с трудом шевелила окоченевшими губами. Я перерезал ремни, и тело девушки упало на сверкающие кристалликами льда доски. Она инстинктивно потянулась за лежащей на полу меховой накидкой. Вчера я с нее сорвал буквально все. Я легко сбежал по ступенькам лестницы и поджег последнее оставшееся строение. Затем обернулся и посмотрел на платформу. Она стояла на коленях, маленькая и несчастная, прижимая к телу изодранную одежду. Она была моим врагом. Я посмотрел на север. Мне предстояло идти за стадом Танкреда. Больше я не оборачивался.* * *
Ближе к полудню я сделал привал и поел сушеного мяса. Сзади брела жалкая, испуганная фигурка. Приблизившись на расстояние трех ярдов, Сидни опустилась на колени. — Пожалуйста, — жалобно простонала она. Я швырнул на снег несколько кусков, и она с жадностью накинулась на еду. Люблю, смотреть, как женщина ест. — Можно еще? — Ползи на животе по снегу, — сказал я. — Никогда, — ответила Сидни. Я пожал плечами и продолжал есть. Потом я покрутил перед ней куском мяса. Сидни подползла ко мне на животе и жадно вытянула шею. — Пожалуйста, — взмолилась она. Я швырнул ей еще один кусок. — Ты заставил меня ползти на животе, — произнесла она наконец. Я поднялся на ноги и забросил рюкзак за спину. — Никогда не встречала таких сильных мужчин, — сказала она. Ее пробирала крупная дрожь. Мне показалось, что это от холода. — А где тарн? — Я его отпустил, — ответил я. — Он слишком ослаб. — Ты идешь на север? — У меня там дела. — Пешком? — Да. — У тебя мало шансов уцелеть, — заметила Сидни. — Проживу за счет стада. Главное — не замерзнуть. Нередко случалось, что от холода погибали целые селения краснокожих охотников. — Дальше за мной не иди, — сказал я. — Одна я пропаду. — Сидни посмотрела мне прямо в глаза. — Мне не добраться до юга. Похоже, она верно оценила ситуацию. Я взглянул на застывшую на коленях стройную, подтянутую девушку с хорошей фигурой, изящным овалом лица, умоляющими голубыми глазами и рассыпанной по голым плечам огненно-рыжей гривой. — Что верно, то верно, — задумчиво произнес я, продолжая рассматривать ее беззащитное женственное тело. Оно предназначено для властных рук хозяина. По выразительному личику будет легко читать все ее чувства. Из таких глазок слезы могут побежать от одного слова. Я прикидывал, не лучше ли будет все-таки хорошенько поучить ее в ошейнике. — Я землянка, — сказала Сидни. Я кивнул. Последнее означало, что у нее нет шансов остаться в живых. Она была одинока в этом суровом мире. — Ты — мой враг, — сказал я. — Не оставляй меня. — Сидни с трудом сглотнула. — Одна я умру. Я вспомнил, что она ответила, когда я предупредил, что, если табуки не пройдут на север, краснокожие охотники вымрут. «Меня это не касается», — сказала она. — Умоляю тебя, — всхлипнула Сидни и преданно посмотрела мне в глаза. — Меня это не касается, — произнес я. — Пожалуйста! Я тебя умоляю! — зарыдала девушка. — Не вздумай за мной идти, — сказал я. — Иначе я свяжу тебя по рукам и ногам и брошу в снег. — Я же красивая, — взмолилась она. — Я знаю, что я красивая. Неужели мужчина позволит мне пропасть? — Ты даже не соображаешь, что мелешь, — презрительно бросил я. — Ты всего-навсего глупая, невежественная землянка. — Вот и научи меня. — Она попыталась улыбнуться и выгнула грудь. — Мерзкая шлюха, — произнес я. Из глаз несчастной ручьем потекли слезы. Я пытался представить, как она будет выглядеть в стальном ошейнике и шелковой тунике рабыни. Должно получиться неплохо. — Ну-ка покрутись, — приказал я. — Постарайся меня заинтересовать. Со стоном отчаяния Сидни стала принимать различные позы, пытаясь вызвать мой интерес. Получалось весьма неуклюже, но то, что я хотел увидеть, я увидел. Передо мной была прирожденная рабыня. В принципе я почувствовал это при первой встрече. Надо отдать должное прозорливости, вкусу и профессионализму работающих на кюров агентов по вербовке. — Хватит, — сказал я. Она в страхе припала к моим ногам. — Что ты чувствуешь? — спросил я лежащую в снегу девушку. — Очень странное чувство, — ответила она, — Никогда раньше я его не испытывала. — Так чувствует себя настоящая женщина, — сказал я. Она прижалась к моим ногам. — Возьми меня с собой! Пожалуйста! Я наклонился и связал ее ноги. — Нет! — завопила Сидни. — Мне не нужны лишние проблемы на севере, — проворчал я и скрутил ей руки за спиной. — Не хватало мне здесь свободной женщины. — Я не хочу быть свободной! — крикнула она. — Вот как? — Да! — Ты сознаешь последствия своих слов? — Сознаю, — всхлипнула она. — Значит, ты решила стать рабыней? — Да, — прошептала она. «Ну и дела, — подумал я. — Неужели она еще не поняла, что такое быть рабыней на Горе? Ладно, научим». Я выпрямился. — Я прошу тебя взять меня в рабство, — пролепетала Сидни. — С таким, как ты, я могу быть только рабыней. — С любым горианским мужчиной, — поправил я и поставил ее на колени. Затем я разрезал ремни на ногах, связал ей руки перед грудью, заставил опуститься на пятки, широко развести ноги и выгнуть грудь. — Знакома ли ты с ритуалом принятия в рабство? — спросил я. — Я, Сидни Андерсон, землянка, передаю себя в собственность Тэрла Кэбота, жителя Гора, и отдаюсь ему на милость. По крайней мере теоретически она подготовилась. Уже хорошо. У моих ног лежало испуганное, изящное животное — рабыня. Я намотал ей на шею кусок ремня с жесткими узлами. Это будет ее временный ошейник. К слову сказать, по узлам опытные люди всегда определят, что она принадлежит воину. — Целуй ноги, — сказал я. Она прильнула к моим меховым сапогам, после чего робко подняла голову. Я положил руки на ее волосы. — Тебя зовут Арлин, — объявил я. — Подними руки! Я развязал веревки и бросил их в рюкзак. — У меня никогда не было женского имени, — сказала она. — Теперь ты женщина. — Да, — прошептала она. — Что «да»? — Да… господин. Я повалил ее на снег и начал давать первые уроки.Глава 12. Я ОСТАНАВЛИВАЮСЬ В ЧУМЕ ИМНАКА И ПРОДОЛЖАЮ УЧИТЬ АРЛИН
— Можешь надеть, рабыня, — грубо сказала Тимбл и швырнула Арлин короткие штаны, которые носят женщины севера. — Слушаюсь, госпожа, — покорно ответила Арлин. На левой штанине вымоченным в красной краске сухожилием был вышит рисунок — витая петля, означающая, что их владелица относится к категории домашних животных. Штаны Арлин сшила сама под руководством Тимбл и Тистл. Имнак и я сидели напротив друг друга, скрестив ноги. Он протянул руку и уронил на лежащую между нами циновку маленькую кость, выточенную в форме табука. Наступила моя очередь. Все кости имели форму какого-либо северного животного: арктического ганта, северного боска, ларта, табука или слина. Победившей считается кость, которая воткнулась в циновку. Если обе кости падают, значит, никто не победил, и игра продолжается дальше. Если обе втыкаются, значит, тоже ничья. Когда одна кость втыкается, а другая нет, выигравший забирает кость противника. Игра идет до выигрыша всех зверушек. — Надевай чулки, — велела Тимбл. Чулки делались из меха ларта, на каждом повторялся тот же рисунок, что и на штанах. — Теперь — сапоги, — сказала Тимбл. В холодную погоду в сапоги кладут слой травы, которую ежедневно меняют. Сейчас, конечно, об этом не могло быть и речи. Лучшей, кстати, считается трава, растущая у скал с птичьими базарами. Арлин натянула высокие сапоги. Они доставали ей до самого паха. Горячая все-таки попалась девочка. Все рабыни были по пояс обнажены. Свободные женщины краснокожих охотников тоже ходят обнаженными, когда нет мороза. Они, разумеется, не носят шнурков на горле. В принципе я не видел в них никакой необходимости. Достаточно было посмотреть на белую кожу девушек, чтобы понять, что они здесь рабыни. Выпущенный Имнаком крошечный табук воткнулся в циновку. Я с трудом оторвал взгляд от Арлин. Хорошая рабыня! Я не торопился пройти с ней весь курс подчинения. Спешить было некуда. Пусть пока сохранит остатки гордости и достоинства. Всегда успею их у нее отнять. А то и сама попросит избавить ее от лишних комплексов. — Примерь рубашку, рабыня, — сказала Тимбл. Арлин натянула на себя рубашку из шкуры табука. На левом плече была вышита витая петля. Перехватив мой взгляд, рабыня инстинктивно выпрямилась, но потом отвернулась, словно давая понять, что мое мнение ей безразлично. Рубашка красиво ниспадала с упругих, торчащих грудей. На редкость хорошая фигура. На Земле бы она так не выгибалась. Я улыбнулся. В девочке на глазах просыпалась сексуальность. Она искоса взглянула на меня и снова отвернулась. Временами в ее глазах проскальзывала непокорность, временами — страх и смирение. Как-то раз она не выдержала и сердито спросила: — Я для тебя как игрушка, да, господин? — Возможно, — усмехнулся я. — Возможно, рабыня. Мой табук тоже воткнулся в циновку. Арлин недовольно засопела. Судя по всему, ей не понравилось, что я вернулся к игре. Она еще не поняла, что рабыня должна заслужить взгляд свободного человека. — Надень первую парку, — сказала Тимбл. Арлин натянула через голову легкую парку. — Капюшон, — напомнила Тимбл. Арлин набросила на голову капюшон. — Я тебе нравлюсь, господин? — спросила она. Ей хотелось, чтобы я обратил на нее внимание. — Неплохо, — сказал я, не отрываясь от игры. — Спасибо, господин, — холодно произнесла она. — Вторую парку и капюшон, — приказала Тимбл. Арлин повиновалась. На обеих парках была вышита витая петля рабыни. — Теперь сними все, кроме шнурков на шее, — сказала Тимбл. — Слушаюсь, госпожа. Арлин снова разделась. Все три девушки в чуме Имнака ходили голыми. Они считались домашними животными своих хозяев. Настал мой ход. Я бросил крошечного табука, и кость плашмя упала на циновку. — Я выиграл! — воскликнул Имнак. — На что вы играете? — поинтересовалась Арлин, складывая одежду. — Отложи все, встань на четвереньки и ползи сюда, — сказал я. Когда девушка приблизилась, я ухватил ее за волосы и швырнул на ноги Имнака. — Господин! — закричала она. — Я тебя проиграл, — сказал я. — Будешь услаждать Имнака, пока ему не надоест. Слушайся его, как своего хозяина! — Да, господин! — сквозь слезы произнесла девушка. Охотник потащил ее на свою половину чума.* * *
Больше всего меня огорчало отсутствие деревьев. Спустя пять дней после того, как я обратил в рабство Арлин, я добрался до ледника Акса. Там я и обнаружил становище Имнака. — А я тебя ждал, — сказал краснокожий охотник. — Знал, что придешь. — Откуда? — улыбнулся я. — Видел, как ты отложил меха и продовольствие. У тебя дела на севере. — Верно, — сказал я. Он не стал уточнять, какие у меня здесь дела. Охотники никогда не задают лишних вопросов. Он знал, что если я захочу, то скажу ему сам. Я решил поговорить с ним позже. В моей сумке лежала выточенная из синего камня голова кюра с оторванным ухом. — А я надеялся, что ты меня подождешь, — сказал я. — Без тебя мне было бы трудно перейти ледник Акса. Имнак улыбнулся. — Ты освободил табуков. — Затем он повернулся к рабыням и скомандовал: — Собирать лагерь! Пора домой! С помощью Имнака я планировал перейти ледник Акса и найти иннуитов. В переводе с северного наречия это слово означает «люди». Среди них нет «военных генералов». Война в истинном значении этого слова им незнакома и непонятна. Иннуиты живут разбросанными, редкими поселениями. Трудно придумать причину, по которой бы эти люди стали воевать друг с другом. На севере человеку нужны друзья, а не враги. В хорошие годы здесь всем хватает табуков и слинов. Поселения находятся в одинаковых условиях. Грабить друг у друга тоже нечего. Все, что необходимо человеку, он может добыть самостоятельно. Среди малочисленных групп людей воровство тоже не приживается. Украденное некуда спрятать и некому продать. Тайное тут же становится явным. Кроме того, если человек в чем-то сильно нуждается, те, у кого это есть, скорее всего, просто с ним поделятся, ожидая, естественно, ответной благодарности. Среди краснокожих охотников принято занимать и одалживать друг у друга. Меха, инструменты и женщины являются общими. Я посмотрел на раскинувшуюся передо мной ледяную равнину. Север — суровый край. Здесь борются за выживание и не думают о славе. Тимбл и Тистл разобрали чум и уложили шесты и шкуры в сани. Между тем насилие и жестокость в этих краях тоже встречаются. Бич Имнака с треском опустился на голую спину Тимбл, блондинки, которую раньше называли Барбара Бенсон. — Я и так тороплюсь, господин! — обиженно воскликнула она. Темноволосая Тистл, некогда состоятельная девушка по имени Одри Брюстер, зашевелилась быстрее. Добрые к людям краснокожие охотники весьма строго обращаются со зверями. — Я смотрю, у тебя тоже появилось животное, — заметил Имнак, взглянув на Арлин. Она испуганно попятилась. На ней была меховая безрукавка до колен, меховые штаны, а на ногах — обмотки из шкур. Наряд я придумал сам. Глупая девка даже не догадалась опуститься на колени. — На севере эта одежда не подойдет, — прищурился Имнак. — Посоветуй что-нибудь, — попросил я. — Мои девочки ее научат, — сказал Имнак. Учить женщину шить одежду считается постыдным для мужчины занятием. Имнак уже прошел через это с Тимбл и Тистл и не хотел повторять унизительную процедуру. Теперь пусть сами обучают друг друга. Вскоре все было готово. У Имнака нашлась еще одна упряжь. Бич охотника оглушительно щелкнул над головами девушек, они поднатужились, и тяжелые сани сдвинулись с места. Покрывающий ледник Акса снег был истоптан тысячами копыт. За стадом тянулся след шириной не менее ста пятидесяти ярдов. По этому следу мы и пойдем на север.* * *
— Хар-та! — прикрикнул Имнак на девушек. На горианском это означает «быстрее». Свободно владеющий двумя языками охотник общался с рабынями как на родном наречии, так и на официальном языке планеты. К слову сказать, многие краснокожие охотники горианского не знают совсем. Временами нам с Имнаком тоже приходилось налегать на сани, выталкивая их из ям и низин. Охотник был заинтересован в том, чтобы девушки быстрее освоили язык. Умеющую объясниться рабыню всегда легче сбыть с рук. Невольницы вытащили сани на вершину небольшого холма. Внизу ослепительно блестел ледник Акса, напоминающий отсюда широкое изогнутое лезвие боевого топора Торвальдсленда. — Хар-та! — крикнул Имнак и щелкнул бичом. Спустя четыре дня после того, как мы пересекли ледник Акса, следы табуков уперлись в хребет Хримгара. За ним на тысячи пасангов простиралась безбрежная тундра. Дальний ее край терялся за горизонтом. Где-то там находился южный берег северного, или, как его еще называют, полярного океана. Мне показалось, что для Имнаканаступил особый момент. Он долго стоял на скале, вглядываясь в застывшие просторы. — Вот я и дома, — произнес он наконец, и сани покатились вниз.* * *
Наверное, я еще не научился ориентироваться в этих краях. В спину мне ударился кожаный мячик. В следующую секунду на меня обрушился целый град ударов маленьких, но крепких кулачков юной краснокожей охотницы. Избиение сопровождалось яростной бранью. Я порадовался, что слова не так опасны, как стрелы и кинжалы, иначе от меня вообще бы ничего не осталось. Наконец девчушка устала и злобно засопела. Судя по насмешливым репликам случайных свидетелей, она постаралась на славу. На девушке были меховые штаны и сапожки. Поскольку, с точки зрения краснокожих, день выдался теплый, она была обнажена по пояс. Я отметил, что мех на штанах и сапожках давно вылез и залоснился. На шее красавицы болталось несколько ожерелий. Внешне девчонка была очень даже привлекательна, хотя по характеру напоминала самку слина. Резкость выражений, равно как и все поведение, указывали на то, что красотка знает себе цену. Позже мне рассказали, что незамужних дочерей богатых и знатных охотников специально одевают похуже, дабы они не теряли времени и присматривали себе женихов, которые, если им того захочется, и приоденут своих избранниц. Судя по всему, в отношении моей новой знакомой план не срабатывал. Честно говоря, я с трудом мог представить человека, который решился бы связать свою жизнь с такой фурией. Девушка надменно вскинула подбородок и отошла. Волосы ее были закручены в тугой узел, как принято у женщин краснокожих охотников. Любопытно, что они распускают волосы лишь на период менструального цикла. Поскольку местные культурные обычаи предполагают частый обмен супругами, подобная мера является не более чем обычной вежливостью. Посмотрев на прическу соседской женщины, мужчина решает, стоит ли ему заходить в гости, или есть смысл немного подождать. Подобные культурологические сигналы не распространяются на рабынь, ибо им, как и животным, не положено следить за прической. Иногда Имнак требовал, чтобы Тимбл и Тистл перехватывали волосы красным шнурком. Как правило, это случалось, когда они выходили на люди. В отношении прически я предоставлял Арлин полную свободу. — Ты помешал ей забить мяч, — объяснил мне причину гнева один из охотников. Оказывается, девушка играла с подругами в своеобразный футбол на снегу. Я слишком поздно сообразил, что шагаю по игровой площадке. — Я не хотел, — миролюбиво произнес я. — У нее острый язычок, — заметил охотник. — Что да, то да, — кивнул я. — Кто она? — Поалу, — сказал, он. — Дочь Кадлука. Краснокожие охотники не любят называть собственные имена. На имена других людей эта привычка не распространяется. В этом есть своеобразная логика. Чужое имя не может ускользнуть при его произнесении. Зато в отношении собственного они предельно осторожны. Бывает, что, не желая назвать себя, краснокожий говорит, как зовут его друга, у кого, в свою очередь, можно выяснить, как зовут его самого. Имена краснокожих обязательно что-то означают, хотя мне проще воспринимать их просто как имена. Имнак, к примеру, переводится на горианский как «Крутая Гора», Поалу означает «Рукавица», а Кадлук — это «Гром». Я поинтересовался, что означают имена Тимбл и Тистл, но оказалось, что это сокращенные формы от «Пуджорток» и «Какидларнек». По правде говоря, мне было проще пользоваться сокращенной формой, и я не стал вдаваться в детали. — Хороша, а? — заулыбался охотник. — Хороша, — кивнул я. — Хочешь подарить ей новую одежду? — Я еще не спятил, — покачал головой мой собеседник. — Кадлук ее не отдаст. Мне показалось, что он достаточно верно оценивает ситуацию. — Есть ли у тебя друг, который может назвать твое имя? — спросил я. Охотник тут же позвал стоящего неподалеку человека. — Эй, тут кое-кто хочет узнать, как кого зовут! — Это Акко, — откликнулся второй охотник и побрел прочь. — Я пришел с юга, — сказал я. — Поэтому я могу назвать тебе свое имя. Наши имена не пропадают, если произнести их вслух. — Откуда ты знаешь? — спросил Акко. — Вот смотри, — сказал я. — Меня зовут Тэрл. Теперь слушай. — Я выдержал паузу и повторил: — Тэрл. Видишь? — Интересно, — хмыкнул Акко. — Мое имя никуда не ушло. — А может, ушло и быстро вернулось? — предположил он. — Может быть. — На севере, — сказал он, — лучше зря не рисковать. — Это верно, — кивнул я. — Удачной охоты, — произнес он. — Удачной охоты, — ответил я. Краснокожий ушел. Акко, или Короткий Хвост, оказался приятным человеком. Пахло жареным табуком. Большая охота шла хорошо. Я не знал, стояло ли утро, день или вечер. Низкое солнце не сходило с горизонта. Шесть дней назад Имнак, я и наши девушки спустились с плоскогорья. Большая охота уже началась. Сотни детей и женщин краснокожих охотников растянулись на несколько пасангов и что есть сил колотили палками по сковородкам, загоняя табуков в узкое каменистое ущелье. Там их подстерегали охотники. Большая охота удалась на славу. До сих пор мне не удалось переговорить с Имнаком по поводу вырезанной из синего камня головы кюра с оторванным ухом. Хребет Хримгар терялся в голубой дымке на юге. Севернее раскинулась бескрайняя тундра. Многие не понимают природы полярного севера. Характерной его особенностью является сухость. Здесь выпадает гораздо меньше осадков, чем в южных широтах. Другое дело, что выпавший здесь снег не тает. Тундра представляет собой плоскую равнину с редкими холмами. Из растительности преобладает мох, карликовый кустарник и лишайники. Зимой, весной и осенью тундра выглядит безрадостно и хмуро. Краснокожие охотники перебираются поближе к морю. Я отступил в сторону и дал пройти молодой девушке с двумя корзинами яиц арктического ганта. Эта мигрирующая птица гнездится на отвесных скалах Хримгара. Гнездовья иногда называют птичьими базарами. В замерзшем виде яйца ганта едят, как яблоки. Из чума вышла женщина и дала вылизать сковородку домашнему снежному слину. Поздней весной тундра бросает вызов собственной серости и бесцветности. Местами вспыхивают россыпи ярких цветов, на карликовых деревьях распускаются почки. В радиусе пятисот пасангов от северного полюса произрастает около двухсот сорока различных растений. Любопытно, что среди них нет ни одного ядовитого или колючего. Летом цветы распускаются всюду, за исключением ледников. Бывает, что появляются даже насекомые. Как правило, это черные длиннокрылые мухи, тучами облепляющие чумы и лица людей. Мимо пронеслась стайка визжащих ребятишек. Я посмотрел на север. Там ждал меня Зарендаргар. — Приветствую тебя, господин, — произнесла Тимбл. — А, привет, — отозвался я. Девушка была одета, как и положено в северном селении, в высокие сапоги и меховые штаны. Тистл между тем была обнажена полностью. Она тащила на плечах огромное коромысло с тяжелыми мешками на концах. — Мы идем собирать мох и траву, — сказала она. — Мох используют в качестве фитилей для лампад. Траву сушат и укладывают в обувь как утепляющую прокладку. — Это хорошо, — похвалил я. — Почему коромысло у Тистл? — Потому, что мне так захотелось, — ехидно ответила Тимбл. Очевидно, рабыни люто ненавидели друг друга. — Она что, провинилась? — поинтересовался я. — Она мне нагрубила, — сказала Тимбл. — И ты ее выпорола? — Естественно. — Это правильно, — похвалил я. — В чуме должна быть дисциплина. Я взглянул на Тистл. Девушка перехватила мой взгляд и тут же потупилась. Она была очень привлекательна. Я до сих пор так и не попробовал ни одну из них. — Ну что, понравилась Имнаку новая девушка? — спросил я, имея в виду Арлин. — Трудно сказать, — улыбнулась Тимбл. — Во всяком случае, он привязал ее к шесту за чумом. — Это еще зачем? — удивился я. — Наверное, не угодила, — пожала плечами Тимбл. — Ладно, не буду вас отрывать от работы, — сказал я. Неожиданно Тистл опустилась передо мной на колени и прижалась губами к моему сапогу. В глазах ее застыли слезы. — Господин! — пролепетала она. — А ну пошли, рабыня! — прикрикнула на нее Тимбл и рванула за привязанный к ошейнику Тистл ремень. Девушка повалилась на землю, потом поспешно вскочила, подняла коромысло и засеменила за своей мучительницей. На мгновение она задержалась и бросила на меня полный отчаяния взгляд. Я улыбнулся. Как я и ожидал, Тистл довелось первой познать все унижения рабства. — Эй, Тэрл, давай к нам! — крикнул Акко. — Здоровый парень, — одобрительно крякнул кто-то. Я последовал за Акко и его друзьями. Они разделились на две команды и готовились перетягивать скрученный из шкуры слина канат. Меня поставили в самый конец. Вскоре прозвучала команда, и под возбужденные крики болельщиков мы приступили к соревнованию. Все четыре раза победа оказалась на нашей стороне. Меня поздравляли и хлопали по плечу. Таким образом, к чуму Имнака я вернулся в весьма приподнятом настроении. — Привет, дружище! — крикнул я. Связанная Арлин свисала с горизонтального шеста для просушки мяса. — Хорошо провел день? — вежливо поинтересовался Имнак. — Да. — Я за тебя рад, — сказал он. — А ты? — спросил я после небольшой паузы. — Не все люди провели этот день так, как бы им хотелось, — ответил охотник. — Мне очень жаль это слышать, — сказал я. — Бывает, что тот, кто выигрывает в кости, не получает должного вознаграждения. — Вот как? — удивился я. — Иногда лучше было бы проиграть, — мрачно добавил он… — Я сейчас, — сказал я и направился к Арлин. — Нам надо поговорить, — тут же заявила она. — Я не собираюсь терпеть подобное обращение. Ты не имеешь права отдавать меня первому попавшемуся! — Я не слышал слова «господин», — сказал я. — Господин, — произнесла Арлин и тут же добавила: — Так вот, ты не смеешь отдавать меня другим! — Глаза девушки гневно сверкали. — Мне показалось, что Имнак остался тобой недоволен, — прищурился я. — Имнак! — презрительно бросила рабыня. — Да, Имнак, — сказал я, перерезал веревки и крепко ухватил ее за волосы. — Прекрати! — завизжала девчонка. Я развернул ее лицом к себе и сильно дернул за ошейник. — Что это такое, по-твоему? — Ошейник, — прохрипела она. — Ты, кажется, у нас рабыня? — спросил я грозно. — Да, господин, — цепенея от ужаса, прошептала девушка. Я швырнул ее на землю и сказал: — Сейчас ты поползешь к Имнаку и попросишь у него прощение. Если он снова останется недоволен, я скормлю тебя слинам. — Умоляю, только не это! — зарыдала она. — Все зависит от тебя, рабыня, — пожал я плечами. — Я не смогу, — прошептала она. — Надо было оставить тебя на стене, — сплюнул я. — Одних продуктов сколько на тебя ушло! — Иногда я действительно чувствую себя рабыней, — сказала Арлин совсем другим тоном. — И мне так хочется к тебе прикоснуться… — она протянула руку и погладила меня по бедру. — Но мне хочется, чтобы это был именно ты, господин! — Твои желания никого не интересуют! — отрезал я. — Если Имнак останется недоволен, пойдешь на корм слинам! — Неужели ты это сделаешь? — побледнела от страха Арлин. — Не задумываясь, — сказал я. — Я даже не знаю, как доставлять мужчинам удовольствие! — в отчаянии воскликнула девушка. — Ты же у нас умница, — насмешливо произнес я. — Вот и пошевели мозгами. Ну что, будем слушаться или пойдем к слинам? — Я готова, господин, — прошептала она. — На живот, — приказал я. Рабыня поползла к Имнаку. Она уже не была особым агентом кюров…Она была обыкновенной голой рабыней, послушно исполняющей волю хозяина.* * *
— Как провел день? — спросил я Имнака. — Хорошо, — довольно прокряхтел охотник. — Очень хорошо. — Как рыжая рабыня? — Отлично! Тимбл и Тистл, однако, лучше. В последнем я ничуть не сомневался. Они дольше пробыли в рабстве. — Приготовь нам чай, Арлин, — распорядился я. — Слушаюсь, господин! — радостно откликнулась девушка. «Интересно, — подумал я, — как она будет смотреться в шелковой тунике и настоящем ошейнике?» Имнак, Тимбл и Тистл уснули. Снаружи было светло, солнце, как и положено летом, лишь чуть-чуть поднялось над горизонтом. — Господин, — прошептала Арлин. — Да? — Можно я залезу к тебе в спальник? — Ты очень хочешь? — Очень, господин! Я согласился, и она тут же скользнула в мой спальный мешок. Она положила голову мне на грудь. — Сегодня ты сделал меня настоящей рабыней? — Может быть, — усмехнулся я. — Ты заставил меня ползти на животе к мужчине и услаждать его всеми способами. Ты очень сильный! — восхищенно произнесла она. — Я и не знала, насколько приятно быть рабыней! — Ты и сейчас этого не знаешь, — заметил я. — Но ты же меня научишь? — Может быть. — Это так необычно — быть рабыней, — задумчиво произнесла девушка. — Тебя это пугает? — Да, очень. — Она положила руку мне на грудь. — Я ощущаю себя такой беззащитной… — Ты еще не настоящая рабыня, — сказал я. — Иногда мне кажется, — мечтательно сказала она, — что я знаю, что это такое. — Вот как? — усмехнулся я. — Да. Только… — девушка замолчала. — Продолжай. — Я могу говорить все? — Да. — Иногда мне хочется, чтобы это наступило быстрее. Наверное, я очень испорчена! — Глупости, — проворчал я. — Просто тебя неправильно воспитывали. Тебе прививали ценности, характерные для целеустремленных, отважных мужчин. На Земле испокон веков пренебрегали психобиологическими потребностями женщин. Общество соблюдало свои корыстные интересы, калеча души людей. Придет время, и твоя истинная сущность возобладает над ложными и фальшивыми привычками, и ты поймешь, что всегда была в душе рабыней. — Когда я была совсем маленькой, — прижалась ко мне Арлин, — я часто представляла себя надушенной, слабой и беззащитной в объятиях сильного мужчины, который бы творил со мной все, что хотел. — Ты тосковала по бескомпромиссной мужественности, — сказал я. — В твоем мире это качество — большая редкость. В тебе бушевали древние инстинкты, зародившиеся в те времена, когда люди обитали в пещерах и женщины были женщинами, а мужчины — мужчинами. В мире, в котором ты жила, им не было выхода. Ты была в нем посторонней, призраком, гостем в чужом и враждебном доме. — Мне страшно, — прошептала она. — Почему на Земле не осталось настоящих мужчин? — Уверен, что их там много, — возразил я. — Только им приходится еще труднее, чем настоящим женщинам. — Ты в самом деле так считаешь? — Да. Возможно, когда-нибудь они перестанут бояться своей мужественности. — Ты в это веришь? — Честно говоря, не очень, — сказал я. — Потребуется переломать инерцию сотен лет неправильного воспитания. — Даже странно, — задумчиво произнесла Арлин. — Ты говоришь со мной совсем не как с рабыней. — Какая разница, — пожал я плечами. — Когда-то мы все жили на Земле. — О! — воскликнула девушка. — Одно из преимуществ иметь рабыню, — сказал я, — заключается в возможности с ней разговаривать. От рабынь, кстати, можно многому научиться. Среди них попадается немало умных женщин. — Понимаю, — сказала она. — Другое преимущество, — продолжал я, — состоит в том, что их можно в любое время поставить на колени. — Это жестоко, — простонала она. — Поцелуй меня, рабыня, — приказал я. Арлин нежно повиновалась. Некоторое время мы молчали. — Господин, — прошептала она. — Да? — Кажется, я начинаю понимать, что такое быть настоящей рабыней. — Пора бы. — Я многое узнала, — сказала она. — Не обольщайся. — Я научилась слушаться и называть свободных мужчин господами. — Еще чему научилась? — спросил я. — У меня появилась потребность прикасаться к мужчинам. — Ладно, — зевнул я, — пора спать. — Пожалуйста, прикоснись ко мне, — простонала она. — Умоляешь? — Да, господин! — воскликнула девушка. — Ладно, — усмехнулся я. — Ты сделаешь меня настоящей рабыней? — восторженно спросила она. — Нет, — ответил я. — Просто удовлетворю твои желания на данном уровне. Спустя несколько минут она извивалась в моих объятиях, потрясенная открывавшимися ощущениями. Потом она долго лежала без движения и только шептала: — Неужели может быть что-то более сильное? — Я еще не начал тебя учить по-настоящему, — усмехнулся я и едва не вскрикнул от боли, ибо обезумевшая от вожделения девчонка впилась зубами мне в плечо. Глаза ее закатились, дыхание стало прерывистым. — Умоляю, господин! — стонала и рычала она. — Успокойся, рабыня! — строго сказал я и запрокинул ей голову резким рывком за волосы. — Нам действительно пора спать. — Слушаюсь, господин, — прошептала она.Глава 13. ИМНАК РАСТОЛКОВЫВАЕТ МНЕ ВЕСЬМА ВАЖНЫЕ ВЕЩИ. МЫ ВСТРЕЧАЕМ ПОАЛУ
Самой серьезной проблемой в охоте на табука в тундре является отсутствие какого-либо укрытия. Следуя примеру Имнака, я полз на животе, держа наготове роговой лук. Было ужасно холодно, и я промок до нитки. Тундра представляет собой одно сплошное промерзшее болото. Одиннадцать табуков мирно поедали мох в сотне ярдов от нас. Роговой лук, изготовленный из склеенных между собой пластинок из рога табука, эффективен на расстоянии до тридцати ярдов. Другими словами, надо подобраться к животному почти вплотную. Настоящих деревьев в этих местах никто отродясь не видывал, поэтому здесь не пользуются длинным, или, как его еще называют, крестьянским, луком. К слову сказать, он не прижился еще по одной причине. В сильные морозы его нельзя согнуть до предела, ибо промерзшее дерево просто ломается. Я, конечно, захватил с собой длинный лук, но вовремя сообразил, что большую часть года он на севере непригоден. Южанам вообще трудно представить жизнь в этих широтах. После неосторожного удара молотка ноготь может расколоться на кусочки. Моча замерзает, не долетев до земли. Визг слина слышен на расстоянии десяти — двенадцати миль. Негромкий разговор — до половины пасанга. Отчетливо видимая в чистом, морозном воздухе гора оказывается в сорока пасангах. Холодный воздух, соприкасаясь с телом слина, образует пар, в котором животное невозможно разглядеть. За бегущим табуком тянется клубящийся след. Выдох может остаться на бороде в виде причудливой ледяной маски. Я тихо выругался, когда табук отошел еще на несколько ярдов. Я сам напросился на эту охоту. Хотел переговорить с Имнаком наедине, без рабынь. Охота показалась мне прекрасной возможностью. Конечно, было бы проще лишний раз послать девчонок за мхом. Больше всего мне хотелось напиться горячего базийского чаю. Это один из любимых напитков северян. Они добавляют в него много сахара. Теперь я понял почему. Раньше я думал, что им не хватает сладкого, но все дело в калориях. Краснокожим охотникам ничего не стоит съесть полфунта сахара за один присест. Мы пытались подобраться к огромному самцу, а он отходил все дальше и дальше. Я с трудом сдерживал желание вскочить и удавить эту скотину голыми руками. Имнак полностью слился с тундрой. Когда табук поднимал голову и шевелил ушами, охотник прижимался к промерзлой земле. Нам удалось приблизиться еще на несколько дюймов. Мы уже больше ана ползали на животах за этими тварями. Имнак жестом показал, чтобы я подполз поближе. — Не замерз? — прошептал он. — Нет, — ответил я. — Странно, — удивился охотник. — Мне очень холодно. — Приятно слышать, — обрадовался я. — Я тоже ужасно замерз. — В ледяной воде всегда холодно, — поделился своим наблюдением Имнак. — Не говори, — простучал я зубами. — Мне показалось, у тебя плохое настроение, — сказал он. — Может быть, Арлин плохо поработала в спальном мешке? — Нет, она была очень мила, — ответил я. — А как Тимбл? — Громко визжит, — пожаловался охотник. — Попадаются очень шумные девочки, — сказал я. — Это правда, — согласился он. — А может, у тебя плохое настроение потому, что ты замерз? — Как ты догадался? — проворчал я. — Почему у тебя хорошее настроение, когда тебе холодно? — Когда холодно — уже плохо. Зачем еще нужно плохое настроение? — Понятно, — произнес я. Как ни странно, нелепое объяснение охотника меня развеселило. — Я пошел с тобой на охоту, — сказал он, — чтобы обсудить кое-какие важные вещи. — Ну и дела, — усмехнулся я. — Я тоже хотел с тобой поговорить. — У меня к тебе серьезный разговор, — сказал он. — У меня к тебе тоже. — С людьми с юга надо говорить осторожно, — прищурился охотник, — Иногда вы обижаетесь по пустякам. Иначе я бы тебе давно сказал. — О! — воскликнул я. По той же самой причине я откладывал свой разговор. — Я хотел поговорить о Поалу, дочери Кадлука. — Твое дело гораздо важнее, — сказал я. — Мое касается всего лишь спасения мира. Я хорошо помнил бешеное создание, случайно угодившее в меня кожаным мячом. — Не понимаю, — сказал Имнак. — Не важно, — отмахнулся я. — Что с Поалу? — Я люблю ее, — сказал Имнак. — Тебе не повезло, — сказал я. — Ты тоже ее любишь? — встревожился охотник. — Нет. Но тебе все равно не повезло. — О, — произнес он. — В таких делах трудно помочь. — Это верно, — согласился я. — Поалу меня тоже любит, — добавил он. — Ты уверен? — Конечно. — Охотник подполз еще ближе. — Однажды, когда я принес ей новую праздничную одежду, она вылила на меня горшок с мочой. — Это добрый знак, — согласился я. — В другой раз, — возбужденно зашептал краснокожий, — она треснула меня палкой и обозвала бездельником. — Теперь понятно, что ты ей небезразличен. — Странно, что у такой красавицы мало поклонников, — задумчиво произнес Имнак. — Вот уж действительно, — сказал я. — Акко, мой друг, говорит, что связаться с такой женщиной — все равно что прыгнуть голому в яму с голодным слином. Ты тоже так думаешь? — Примерно так, — ответил я. На самом деле прогноз Акко казался мне весьма оптимистичным. В нем теплилась присущая северным людям надежда на лучшее. — Только я очень застенчив, — сказал Имнак. — В это трудно поверить. Мне ты кажешься весьма отважным парнем. — Только не с женщинами, — пробурчал он. — Ты весьма суров с Тимбл и Тистл, — напомнил я. — Они очень боятся тебе не угодить. — Они не женщины, — возразил охотник. — То есть, конечно, они женщины в определенном смысле, — поправился краснокожий, — но они не принадлежат к народу. Это всего лишь красивые белокожие зверьки. Они не в счет. — Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Они действительно не в счет. — Поалу совсем другая, — мечтательно произнес Имнак. — Вот уж точно, — поздравил его я. — Но я ее возьму! — неожиданно громко крикнул Имнак и поднялся на ноги. — Да! Поалу будет моей! Табуки ускакали. — Ты распугал табуков, — заметил я. — Я слишком застенчив, — сказал Имнак. — Ты должен мне помочь. — Табуки ускакали, — повторил я. — Ты должен мне помочь. — Хорошо, хорошо, — сказал я. — Табуки ушли. — Я знал, что могу на тебя положиться, — радостно произнес Имнак. — Табуки ушли, — громко сказал я. — Да, я видел, — ответил охотник. — Что я должен сделать? — спросил я. — Я слишком застенчив, — произнес он. — Застенчив для чего? — уточнил я. — Для того чтобы ее похитить. — Ты хочешь, чтобы я ее похитил? — опешил я. — Ну да, — ответил он. — Не волнуйся. Никто возражать не будет. — А Поалу? — Насчет Поалу я не уверен, — нахмурился Имнак. — Иногда у нее бывает плохое настроение. — Может, ты все-таки сам ее похитишь? — с надеждой спросил я. — Я слишком робок, — с несчастным видом проговорил охотник. — Полагаю, — сказал я, — что подобные дела должны свершаться под покровом темноты. — Так-то оно так, — произнес краснокожий, — но темноты не будет еще несколько недель. — Я знаю, — сказал я. — Мы можем подождать. — Нет, нет, нет, — замотал головой Имнак. — Ты хочешь похитить ее при свете дня? — Конечно, — сказал он. — Когда же еще? — Ну не знаю, — покачал головой я. — Я здесь человек новый. Кстати, не возникнут ли дополнительные проблемы? — Например? — Например, копье в спину от ее братьев? — У Поалу нет братьев, — сказал Имнак. — Это хорошо, — сказал я. — А отец? Надеюсь, это подслеповатый дряхлый старик? — Кадлук — великий охотник! — с гордостью произнес Имнак. — Он может всадить гарпун в глаз морского слина с кайака во время шторма! — Что, если он не одобрит эту затею? — спросил я. — Почему он должен ее не одобрить? — Ну мало ли почему, — пожал я плечами. — Не волнуйся, — бодро сказал Имнак. — Все уже подготовлено. — Подготовлено? — удивился я. — Конечно. — И Кадлук знает, что я собираюсь похитить его дочь? — Разумеется. Ни один человек не станет похищать дочь Кадлука без его разрешения. — Конечно нет, — пробормотал я. — После того, что я слышал о Кадлуке… — Это было бы невежливо, — сказал Имнак. — Еще как, — согласился я. Из головы у меня не выходил морской слин с торчащим из черепа гарпуном. — А Поалу знает, что ее будут похищать? — спросил я. — Конечно, — кивнул Имнак. — Иначе как бы она успела подготовиться? — Я просто рассуждаю вслух, — смущенно произнес я. — Ничего, бывает, — великодушно кивнул Имнак. — Может, вернемся в чум? — предложил я. — Табуки ушли, а я промерз до костей. С удовольствием выпью чашечку горячего базийского чая. — Прости, друг, — печально произнес охотник, — но базийского чая у нас нет. — Да как же так? — изумился я. — Совсем недавно была целая пачка? — Была, — вздохнул Имнак, — а теперь нет. — Ты купил за него Поалу? — Ты что? — в ужасе воскликнул охотник. — Я просто сделал подарок Кадлуку. — О! — сказал я. — Кроме того, — добавил краснокожий, — у нас не осталось ни сахара, ни шкур. Где золотые монеты, которые ты выручил на ярмарке? — Отдал Кадлуку. — Имнак отвернулся и задумчиво посмотрел в тундру. — Дерево тоже. — Хорошо, что у нас осталось сушеное мясо, — мрачно сказал я. — Кадлук очень любит мясо, — отозвался Имнак. — О! — вырвалось у меня. Мокрые, промерзшие и несчастные, мы побрели в становище. Судьба, однако, уготовила нам еще один сюрприз. Навстречу нам попалась Поалу. — С охоты возвращаетесь? — ядовито поинтересовалась она. — С охоты, — ответил Имнак. — То-то я вижу, еле добычу тащите. — Не тащим, — мрачно произнес Имнак. — Понятно, — усмехнулась девчонка. — Оставили ее в поле. Потом пошлете рабынь и угостите нас отличными вырезками. Имнак покачал головой. — Только не вздумайте мне сказать, что вы возвращаетесь в становище без единого кусочка мяса, — недоверчиво произнесла Поалу. — Да, — сказал Имнак. — Не может быть! — воскликнула девушка. — Великий охотник Имнак идет домой без добычи! Имнак ковырял ногой ком снега. — Может, мой отец ошибся? Имнак встревоженно поднял голову. — Он уверял меня, что Имнак — хороший охотник. Может быть, Имнак охотится для своего удовольствия и оставляет добычу джардам? Краснокожий снова опустил голову. — Хорошо, что ты всего лишь одинокий неудачник, — сказала Поалу. — Представь, как было бы стыдно твоей жене перед гостями. Каждый раз пришлось бы объяснять: «Извините, но Имнак забыл принести с охоты добычу». «Да мы уже привыкли, — говорят гости. — Все знают, что он — великий охотник. Просто у него не хватает ума донести мясо до дома». — Ты уверен, что она хочет, чтобы ее похитили? — спросил я. — Конечно! — заверил меня охотник. — Разве ты не видишь, как она меня любит? — Это трудно не заметить, — сказал я. Затем Поалу посмотрела на меня и вытащила из лохмотьев острый нож. — Даже не думай участвовать в похищении, — произнесла она зловещим тоном. — Порежу ломтями! Не сводя глаз с лезвия, я отступил на несколько шагов. Имнак тоже попятился. Поалу презрительно сплюнула и пошла дальше. — Иногда у нее бывает плохое настроение, — сказал Имнак. — Я заметил, — кивнул я. — Но меня она любит, — произнес он со счастливой улыбкой. — Ты уверен? — спросил я. — Конечно, — весело ответил он. — Она не в силах скрыть свои чувства. Ты обратил внимание, что она ни разу не полоснула меня ножом? — хитро подмигнул мне охотник. — Обратил, — проворчал я. — Зато Наартоку досталось хорошо, — уже серьезнее сказал Имнак. — Он шесть недель провалялся в чуме. — Кто такой Наарток? — спросил я. — Мой соперник. Он до сих пор ее любит. Возможно, он попытается тебя убить. — Надеюсь, он не бьет слита гарпуном в глаз? — поинтересовался я. — Нет, — засмеялся Имнак. — До Кадлука ему далеко. — Это хорошо, — сказал я.Глава 14. УХАЖИВАНИЕ ЗА ПОАЛУ И ЧТО ЗА НИМ ПОСЛЕДОВАЛО
Постучаться в чум довольно сложно. — Приветствую тебя, Кадлук! — крикнул я. Из-за полога выглянуло круглое, как сковорода, скуластое лицо с яркими глазами. Черные волосы Кадлука были перехвачены широкой лентой на лбу. — А! — обрадовался краснокожий. — Ты, значит, и есть тот самый молодой человек, который должен похитить мою дочь? — Да, — отважился произнести я. Похоже, охотник пребывал в отличном расположении духа. Очевидно, он несколько лет ждал этого момента. — Дочка еще не готова, — извиняющимся тоном сказал Кадлук. — Сам знаешь, как это бывает у женщин. — Конечно, — кивнул я и оглянулся на топчущегося в отдалении Имнака, пришедшего оказать мне моральную поддержку. Спустя несколько минут из чума показалась Тактук, или Обрезающая Фитиль, жена Кадлука и мать Поалу. Она вежливо улыбнулась и с легким поклоном вручила мне чашечку чаю. — Спасибо, — поклонился в ответ я. Женщина удалилась и вскоре вернулась за чашкой. Я в очередной раз поклонился и поблагодарил за угощение. Имнак осторожно приблизился и встревоженно зашептал: — Похищение так долго не делается! Я кивнул и, повысив голос, крикнул: — Эй, люди! Похищение так долго не делается! Имнак поспешно отошел. Из чума доносились возбужденные голоса. Спор шел на местном наречии, так что сути его я не уловил. Несколько раз, правда, упоминался базийский чай. Судя по всему, Кадлук не хотел возвращать Имнаку его подарки. Наконец из чума высунулась голова Кадлука, и он проворчал: — Поалу не хочет, чтобы ее похищали. — Ну что ж, — облегченно вздохнул я, — не хочет так не хочет. — Подойдя к Имнаку, я сообщил ему новость: — Поалу не хочет, чтобы ее похищали. Пошли домой. — Да ты что! — воскликнул Имнак. — Теперь ты должен ворваться в чум и утащить ее силой. — Кадлук держит в чуме оружие? — спросил я. — Какая разница? — отмахнулся Имнак. — Я думаю, разница все-таки есть, — заметил я. Про гарпун и слина я не забыл. — Никакой разницы нет! — упрямо повторил охотник и крикнул: — Кадлук! Кадлук вышел из чума. — Говорят, твоя дочь хочет, чтобы ее увезли силой. — Да, — кивнул Кадлук. Его спокойствие меня приободрило. — Ну давай! — Имнак нетерпеливо ткнул меня локтем в бок. — Иди и забери ее. — У нее нож, — равнодушно заметил Кадлук. — Иди! — не унимался Имнак. — Давай не будем спешить, — убедительно произнес я. — Ты в самом деле уверен, что хочешь видеть Поалу в своем чуме? Может быть, стоит еще раз все обдумать? — Мы же любим друг друга! — воскликнул краснокожий. — Тогда почему бы тебе самому за ней не сходить? — предложил я. — Я слишком застенчив. — Имнак низко опустил голову. — Может, она тебя послушается, — предположил я. Имнак закрутился на месте, потом рухнул на снег и завизжал. Краснокожие охотники любят демонстрировать свои эмоции. Я осторожно оттянул полог чума. Внутри, наряженная в праздничные одежды, сидела Поалу. Тут же находилась и ее мать Тактук. Я нырнул в сторону, и мимо моего лица со свистом пролетел нож. — Тебе никогда не удастся забрать меня силой! — крикнула Поалу. — Сейчас ты убедишься в обратном, — сказал я. Она схватила тяжелую сковородку, на каких обычно готовят на улице. — Послушай, — примирительно произнес я, — я должен тебя похитить. — Не вздумай ко мне прикоснуться, — злобно прошипела она. — Обо всем уже договорено, — заметил я. — Только не со мной, — процедила девчонка. Последний довод показался мне убедительным. — Она говорит, что с ней никто не договаривался! — крикнул я Имнаку. — Какая разница? — раздраженно ответил он. — Никакой разницы нет, — сказал я девушке. — Нет есть! — возразила она. — Она говорит, что разница есть! — крикнул я. — Никакой! — прокричал в ответ охотник. — Никакой разницы нет, — сказал я Поалу. — Она всего лишь женщина! — донесся с улицы голос Имнака. — Ты всего лишь женщина, — повторил я и подумал: «А ведь и в самом деле!» В следующее мгновение она вскочила и попыталась размозжить мне голову тяжеленной сковородой. Дабы действительно не лишиться мозгов, я выбил сковороду у нее из рук. Тогда девушка метнулась в глубь чума. Она лихорадочно переворачивала все вещи, но ничего подходящего под руку не попадалось. Очевидно, Кадлук заблаговременно вытащил из чума свое снаряжение. — Скажи, — спросил я Поалу, — если ты не хочешь, чтобы тебя похитили, зачем ты нарядилась в праздничные одежды? — Правда же она в них хорошенькая? — оживилась Тактук. — Очень, — признал я. — Я не из тех, кого можно просто так взять и утащить, — отчеканила Поалу, буравя меня взглядом. — Я и не сомневался, — ответил я. — Где Имнак? — гневно спросила девушка. — Разумеется, она знала, что он топчется возле чума. — Топчется возле твоего чума, — сказал я. — Почему он сам меня не похищает? — Я говорил, что это его личное дело, — сказал я. — Но он слишком застенчив. — В таком случае, — заявила девушка, — я никуда не иду. — Она никуда не идет! — крикнул я Имнаку. — Ну и ладно! — откликнулся он спустя несколько мгновений. Поалу встревожилась. С чувством огромного облегчения я развернулся и направился к выходу. — Подожди, — сказала она. — Ты что, не собираешься меня похищать? — По мне, так тебе вообще не следует выходить из чума, — бросил я. — Пошли! — крикнул с улицы Имнак. — Не хочет и не надо! — Подарки я тебе верну, — громче, чем было необходимо, произнес Кадлук. — Можешь оставить их себе, — великодушно отозвался Имнак. — Нет, я не могу этого позволить, — возразил Кадлук. Его позиция мне нравилась. Если он в самом деле вернет все подарки, мы вдоволь напьемся базийского чая, укутаемся в шкуры и поедим сушеного мяса табука. — Интересно послушать, какие песни сложат про Поалу, — произнес Имнак, — девушку, которую никто не захотел похищать. — А как, собственно говоря, ты собирался меня увозить? — спросила Поалу. — Ты ведь не взял саней. — На улице мало снега, — возразил я. — Эй, подожди! — крикнул Имнак. — Сани как раз у нас есть! Поалу недоверчиво выглянула из чума. Неподалеку действительно стояли сани, те самые, которые Имнак построил еще на стене и на которых мы пересекли ледник Акса. В них были запряжены нарядные по случаю радостного события Тимбл, Тистл и Арлин. — Ну и ну! — презрительно воскликнула Поалу. — Ты в самом деле хотел увезти меня на санях, запряженных белокожими животными? Какой же ты все-таки подлец! Ты даже не понимаешь, что для девушки это настоящее оскорбление! — Я могу взять напрокат снежного слина, — сказал Имнак, — Тебя устроит? Я представил, как разъярится снежный слин — огромное, свирепое существо, когда поймет, что его запрягли в сани без снега. — Может быть, — откликнулась Поалу. Имнак поспешно отстегнул от саней Тимбл, Тистл и Арлин и тут же удалился. Рабыни растерянно переглянулись. — Хотите еще чая? — поинтересовалась Тактук. — Спасибо, с удовольствием, — ответил я. Похоже, это был единственный способ вернуть хоть что-то из растранжиренного Имнаком добра. Через несколько минут появился Имнак со здоровенным снежным слином на поводке из плетеного каната. Зверь принадлежал Акко, который, по обычаю краснокожих охотников, с радостью поделился своим богатством. — Кто-то привел снежного слина и запряг его в сани рядом с чьим-то чумом, — сказал Имнак. — Где только ты нашел этого заморыша? — откликнулась Поалу. — Не мог найти чего получше? — Кто-то даже не посмотрел на снежного слина, — обиженно произнес Имнак. Поалу выглянула из чума. — Ну и что на него смотреть? Заморыш и есть. Неужели во всей тундре не нашлось слина поздоровее? Следуя непонятным для меня мотивам, Имнак куда-то побежал и через несколько минут вернулся с новым слином. — Первый был намного лучше, — тут же прокомментировала его действия Поалу. Имнак выпряг из саней второго слина и набросил сбрую на первого. — Надеюсь, все это шутка? — ехидно поинтересовалась Поалу. — Ты не можешь всерьез полагать, что я поеду на этом уродце? — Конечно нет, — сквозь зубы процедил Имнак и уселся в сани. — Ты куда? — встревожилась Поалу. — Уезжаю, — сердито бросил он. — В свой чум. — Я знала, что все этим и закончится, — пожала плечами Поалу. — Ты мог бы треснуть ее чем-нибудь тяжелым по башке? — прошептал мне Кадлук. — В свое время я поступил так с Тактук. Женщина радостно закивала. — А это мысль! — воскликнул я. — Неужели никто не заступится за девушку, которую хотят похитить? — запричитала ни с того ни с сего Поалу. В руках у нее снова была сковородка. При определенном умении такой штукой можно запросто расколоть череп. Кадлук нервно огляделся. Не хватало еще, чтобы кто-то действительно полез заступаться. Вокруг чума уже собралась приличная толпа зевак. — Наарток! — крикнула Поалу. — Неужели ты не вмешаешься? — Ни за что! — яростно замотал головой здоровенный парень с рукой на перевязи. Я вспомнил, что именно его Поалу достала ножом последний раз. Имнак предупреждал, что Наарток, будучи его соперником, попытается меня прикончить. Мне, однако, показалось, что здоровяк искренне мне сочувствует. — Давай пошевеливайся, — сказал я Поалу. — А то скоро стемнеет. Через несколько недель действительно наступала полярная ночь. Сковорода полетела мне в голову. В последний момент я успел пригнуться, и тяжеленная штуковина с глухим звоном ударилась о лоб Наартока. Поалу метнулась в чум. Не говоря ни слова, я бросился следом. Поймав девчонку, я сгреб ее в охапку и перебросил через плечо. Она яростно замолотила по моей спине маленькими кулачками. — Я никуда не пойду! — визжала она во все горло. Я поставил ее на ноги и вышел наружу. — Она никуда не хочет, — сообщил я Имнаку. — Иди назад, — зашипел он. — Послушай, дружище, — сказал я. — Я очень дорожу нашими отношениями, но с меня хватит. К тому же Поалу действительно не хочет, чтобы я ее похищал. На Имнака было жалко смотреть. — Придется тебе самому ее вытаскивать, — сказал я. — Я стесняюсь, — потупился краснокожий. — Тогда пошли домой, — сказал я. — Чая я уже напился. — Пошли, — мрачно произнес Имнак. — Я действительно тебя замучил. — Вовсе нет, — возразил я. — Просто это разные вещи: похитить девушку и похитить Поалу. — Поалу — девушка, — угрюмо пробормотал он. — Не уверен, — сказал я. — По-твоему, она самка слина? — испуганно произнес охотник. Его метафизика вполне допускала подобные превращения. Иногда люди принимали образ животных, иногда происходило наоборот. — Очень даже может быть, — мрачно сказал я. — Тогда многое становится понятным, — угрюмо пробормотал охотник, но тут же замотал головой и воскликнул: — Да нет же! Это невозможно! Я знаю Поалу уже много лет! Когда типы были детьми, мы собирали птичьи яйца на скалах, держались за руки и вместе боялись слинов. К тому же, — он пристально посмотрел мне в глаза, — она дочь Кадлука. — Пожалуй, ты прав, — вздохнул я, — Она не самка слина. — Но слиньи повадки она усвоила хорошо, — проворчал краснокожий. — Это точно. — Многие женщины похожи на самок слина, — сказал Имнак. — Неужели ты знал женщин, похожих на Поалу? — изумился я. — Честно говоря, нет, — признался охотник. — Куда вы собрались, жалкие лентяи? — крикнула Поалу. — Домой, — отозвался Имнак. Мы не торопясь побрели в сторону чума Имнака. До него было около двухсот ярдов. Имнак вел под уздцы снежного слина, я шел сзади, рядом брели Тимбл, Тистл и Арлин. — Имнак — жалкий лентяй! — закричала нам вслед Поалу. — Он никогда не споет свадебную песню! Он не умеет грести на кайаке! Он плохой охотник! — Я начинаю злиться, — сказал Имнак. — Краснокожие охотники не злятся, — напомнил я ему. — Иногда краснокожие охотники очень злятся, — упрямо произнес Имнак. — Я этого не знал. — Поверь мне. — Имнак — жалкий лентяй! Неудачник! Плохой охотник! Бедная та женщина, которую он заманит в свой чум! Я очень рада, что я не его жена! Мне повезло! Ни за какие сокровища я бы не пошла в его чум! — С меня хватит! — внезапно произнес Имнак. — У мужчины должна быть гордость, — заметил я. — Как жаль, что я такой застенчивый, — процедил он сквозь зубы. — Действительно, жаль, — сказал я. Неожиданно Имнак запрокинул голову в небо и издал душераздирающий животный вопль. Затем он развернулся и побежал к чуму Кадлука. — Идем, идем, — сказал я растерявшимся рабыням. Мы продолжали шагать к чуму Имнака. Снежный слин, фыркая, тащил сани по грязи. Сзади раздались торжествующие крики. До самого чума Имнака мы ни разу не оглянулись. За нами следовала огромная толпа. В середине, наклонившись вперед, шествовал Имнак. За ним семенила визжащая девушка в свадебном наряде. Она сгибалась пополам, упиралась в землю ногами и отчаянно пыталась вырваться. Охотник крепко держал ее за волосы. У самого чума он перебросил ее через плечо. Когда ноги девушки оторвались отземли, она поняла, что сопротивляться бесполезно, и беспомощно затихла. Теперь он мог нести ее куда угодно. Имнак выбрал собственный чум. Войдя в жилище, он швырнул невесту на кучу шкур у своих ног. Оказавшись на земле, Поалу снова озверела. Она попыталась было выскочить на улицу, но Имнак снова швырнул ее на шкуры. — На тебе свадебный наряд, — сказал он, — Может быть, ты собралась на свадьбу? Ошибаешься. Свадьбы тебе не видать. И вырядилась ты напрасно. — Имнак, ты чего? — испуганно пролепетала Поалу. — Снимай все! — приказал охотник. — Имнак! — заплакала девушка. — Снимай, говорю! Дрожащими от страха руками, Поалу стащила с себя одежду. Краснокожие охотники привыкли ходить обнаженными. Но даже для них было большим удовольствием посмотреть на такую красавицу, как Поалу. Имнак связал руки девушки и выволок ее из чума. Под одобрительный гул толпы он привязал ее к шесту для просушки мяса, к которому несколько дней назад привязывал Арлин. — Имнак! — перепуганная девушка заходилась от крика. — Что ты собираешься делать? Не говоря ни слова, охотник вернулся в чум и вскоре вышел, подбрасывая на ладони тяжелый хлыст для слинов. — Имнак! — завизжала она. — Только один человек может быть главным в чуме, — философски заметил краснокожий и с треском огрел девушку плетеным кожаным ремнем. Собравшиеся вокруг охотники и их жены одобрительно загудели. — Имнак — самый главный человек в чуме! — выкрикнула Поалу, — прежде чем Имнак стеганул ее еще раз. — Имнак — первый! — закричала она. — Имнак — самый главный! Он засунул хлыст за пояс. — Ты самый главный, Имнак, — всхлипывала Поалу. — Я твоя женщина. Обещаю всегда тебя слушаться. Твоя женщина будет делать только то, что ты ей прикажешь. Нет, Имнак! — завизжала Поалу, увидев в руках у Имнака разноцветные кожаные шнурки. — Аййи! — выкрикнул кто-то из зрителей. Охотник повязал шнурки на горло обнаженной девушки. В толпе началось ликование. Люди топали по грязи, кое-кто затянул песню. Уверен, что никто из них не ожидал увидеть столь редкое и восхитительное зрелище, как цветные шнурки на шее надменной и неуживчивой Поалу. Теперь любой свободный человек мог безнаказанно ее ударить и приказать что угодно. — Да, — покачал головой Кадлук. — Больше ты не придешь в мой чум. Он ткнулся носом в щеку дочери, отвернулся и зашагал прочь. — Отец! — закричала она. — Неужели это ветер так завывает? — не оборачиваясь, произнес Кадлук. — Отец! — кричала девушка. — Точно, ветер, — сказал Кадлук и зашагал прочь. Теперь она и в самом деле не имела права вернуться в отцовский дом. Имнак мог запросто убить ее за такой проступок. На шее девушки болтались цветные кожаные шнурки. Толпа начала помаленьку расходиться. — Почему ты так со мной поступил, Имнак? — всхлипывала Поалу. — Потому, что хотел тобой владеть. — Я не подозревала, что ты так силен, — сказала Поалу. — Достаточно силен, — кивнул Имнак. — Теперь я это вижу, — произнесла она. — По твоим глазам. Имнак промолчал. — Значит, теперь я буду принадлежать тебе? — Да, — сказал он. — Как это странно — кому-то принадлежать, — мечтательно прикрыла глаза Поалу. Имнак пожал плечами. — Я любила тебя с самого детства, Имнак, — всхлипывая, произнесла Поалу. — Я столько лет мечтала стать твоей женой. Но я никогда не думала, что стану твоим животным. — Она подняла глаза на охотника. — Ты в самом деле заставишь меня слушаться? — Конечно, — сказал он. — Твое животное очень довольно, — лукаво улыбнулась Поалу. Имнак ткнулся носом ей в щеку и в горло. Так принято у краснокожих охотников. Весьма деликатная процедура, напоминающая одновременно обнюхивание и ласку. Затем он крепко обхватил ее за талию. — Надо зажечь лампу и вскипятить воду, — произнесла девушка. — Тогда я смогу приготовить тебе ужин. — Ужин подождет, — сказал Имнак и принялся ласкать и гладить свою добычу. Это была сильная, уверенная и требовательная ласка. Так прикасаются только к своей любимой собственности. Поалу задышала быстрее. — Имнак, — прошептала она, — ты можешь делать со своим животным все, что захочешь. Оно будет послушно исполнять все твои капризы. — Для меня это не новость, — заметил охотник. — О, Имнак! — застонала она. — Пожалуйста, умоляю тебя! Как только он отвязал ее от шеста, Поалу рухнула на колени и прижалась губами к сапогу краснокожего. В этой позе она застыла, ожидая дальнейших команд. Он жестом показал, что ей следует ползти в чум. Девушка повиновалась. Имнак шел следом, поигрывая тяжелым хлыстом. Войдя в чум, он сунул хлыст ей в зубы. Девушка преданно смотрела на своего хозяина, крепко закусив рукоятку. Подобные приспособления используются для того, чтобы рабыня не очень шумела при экстазе. Теперь Поалу могла лишь стонать и повизгивать. Судя по всему, потом он сжалился и вытащил хлыст, ибо до моих ушей долетел сладостный крик отдающейся своему господину девушки. Тимбл и Тистл переглянулись. По глазам было видно, что каждая с удовольствием поменялась бы сейчас местами с новенькой. Арлин робко прикоснулась к моей руке. — Господин? — прошептала она. — Ты меня просишь? — Умоляю, господин. — Ну ладно, — усмехнулся я и привлек к себе рабыню. До чего же сладостное ощущение! Тимбл отвернулась. Я заметил, как Тистл, в прошлом состоятельная девушка по имени Одри Брюстер, облизнула губы. Я едва заметно улыбнулся. По-моему, именно Тистл, или Одри, как я иногда по привычке ее называл, первой придет к полному рабству. На это указывало множество мелких деталей, которые, однако, не ускользали от моего внимания. Она раньше всех остальных станет настоящей рабыней, или, как говорят на Горе, первой оближет свои цепи. — Господин, — прошептала Арлин. Я начал целовать ее в лицо, плечи и горло. Она впилась в меня маленькими крепкими пальчиками. Умная, красивая, страстная девочка. Моя собственность. Боюсь, что те, кому никогда не приходилось владеть женщиной, меня не поймут. — О! Господин! Господин! — застонала она. — Потише, — приказал я. — Слушаюсь, господин, — прошептала девушка.Глава 15. ОДРИ
Приятно все-таки стискивать в объятиях обнаженную девушку с цветными шнурками на горле. — Я так давно ждала, когда ты ко мне прикоснешься, господин, — прошептала Тистл, некогда состоятельная девушка по имени Одри Брюстер. Я погладил ее по щеке. Она преданно смотрела мне в глаза. Хорошая рабыня. Я выиграл ее в кости. Теперь я мог пользоваться ей в свое удовольствие до тех пор, пока не выйду из чума. Охота удалась на славу. Мы с Имнаком притащили домой четырех табуков. Поалу, которую Имнак с моего согласия назначил старшей рабыней, руководила остальными девушками, показывая им, как надо разделывать тушу и просушивать мясо на камнях. Кроме нас с Тистл все уснули. — Тебя раньше звали Одри Брюстер, — сказал я. — Да, господин. — Поскольку я тебя выиграл и имею право делать с тобой все, что хочу, я буду называть тебя Одри. — Спасибо, господин, — пролепетала девушка. — Только теперь это уже не имя свободной женщины, а имя рабыни, которое я тебе даю на срок моей власти. — О! — воскликнула она. — Тебя что-то не устраивает? — спросил я. — Нет, господин, — испуганно замотала она головой. — Я Одри, твоя послушная рабыня. Почему ты заставил меня так долго ждать? — Мне так хотелось, — пожал я плечами. Я действительно хотел, чтобы она немного дозрела. Две ночевки назад мне пришлось при помощи хлыста разнимать Арлин и Одри. — Не смей к нему приставать! — кричала Арлин. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — пожимала плечами Одри. — Думаешь, я не вижу, как ты все время стараешься попасться ему на глаза? Заигрываешь, пытаешься погладить по руке? — Дура! — крикнула в ответ Одри, после чего рабыни вцепились друг другу в волосы. Я с удовольствием наблюдал за схваткой. Девушки катались по земле, пытаясь нанести решающий удар кулаком сверху. При этом они отчаянно визжали и обзывали друг друга рабынями. Наконец я взял хлыст и хорошенько огрел обеих. Затем я приказал им раздеться и поднять руки над головой. Я привязал не в меру разбушевавшихся красоток к шесту для просушки мяса. — Добилась своего? — едко поинтересовалась Одри. — Теперь нас обеих выпорют. — Помолчи, рабыня, — огрызнулась Арлин. Я подозвал Тимбл и вручил ей хлыст. — Поучи их немного, — сказал я. — Двадцать ударов каждой. — Слушаюсь, господин, — поклонилась Тимбл. Обнаженная Одри лежала в моих объятиях. — Я так долго ждала возможности послужить тебе, господин, — прошептала она. — Хорошо, — улыбнулся я. Она нежно прижалась губами к моей руке. Арлин уже не могла помешать ей. Одри готовилась послужить мне страстно и самозабвенно. — Ты ведь уже выигрывал в кости. Почему ты сразу меня не выбрал, господин? Разве я тебе не нравлюсь? — Нравишься, — успокоил ее я. — Я буду очень стараться, — искренне пообещала девушка. Мне действительно приходилось выигрывать у Имнака в кости. Прошлый раз я заказал себе Тимбл, которую, повинуясь минутной прихоти, окрестил на время своего владения Барбарой. — Я хотел, чтобы угощение по имени Одри получше настоялось, — объяснил я. — Как ты жесток, господин! — простонала красавица. С тех пор как в чуме Имнака поселилась Поалу, он почти не обращал внимания на своих белокожих животных. У него просто не оставалось на них времени. Мнение рабынь его, естественно, не волновало, поскольку они были всего лишь красивыми зверьками. Во время игры девушки замирали на коленях рядом с циновкой и с волнением ожидали результата. Если выигрывал Имнак, он мог взять себе Арлин или мою порцию мяса. Частенько, к моему великому удивлению и обиде Арлин, краснокожий предпочитал лишний раз перекусить. Я, как мог, объяснял девушке, что дело не в ней, а в том, что Имнак не хочет отрываться от Поалу. Охотник действительно только о том и думал, как бы лишний раз уложить свое сокровище на шкуры. Поалу приходилось из кожи вон лезть, чтобы загладить причиненные ею за столько лет свободы обиды. Любопытно, что краснокожая красавица нисколько против этого не возражала. Барбара и Одри замерли на коленях, ожидая окончания игры. С появлением Поалу для них наступили тяжелые времена. Мало того, что она оказалась весьма требовательной и беспощадной начальницей, Имнак совсем их забросил. Как на грех перед самым ее приходом девушки прошли вторую стадию рабства. Первая заключалась в беспрекословном послушании, начиная со второй у рабынь вырабатывается потребность в мужской ласке. Имнак же совершенно их забросил. Свободная женщина может вполне обходиться и без мужчины. Рабыня не может жить без его прикосновений. Сексуальность свободной женщины пребывает в дремлющем состоянии, сексуальность рабыни разжигается специальными приемами и способами. Интересы девушек при этом, естественно, не учитываются. Мужчины не задумываются над последствием своего воспитания. Между тем разбуженная чувственность уже никогда не может притупиться, каким бы унижениям и обидам ни подвергалась невольница. Из нее делают страстную и ненасытную самку. При этом она окончательно утрачивает свою свободу. Сексуальность — гордость и слава рабыни, отличающая ее от свободной женщины. Вместе с тем это страшное и безвыходное состояние, ставящее ее в абсолютную зависимость от мужчины. Разбуженная сексуальность рабыни является, вне всякого сомнения, самой прочной цепью, не позволяющей ей вырваться из вечной несвободы. Нередко случается, что рабыня бросается под ноги свободному мужчине, умоляя удостоить ее хоть одного прикосновения. Свободные женщины не способны осознать всю глубину этого состояния, точно так же, как слепой человек не может понять всей прелести цветовой гаммы, а глухой — оценить мелодию. Я посмотрел на стоящих на коленях девушек. Их сексуальность уже начала пробуждаться. Искорки упали на сухую солому. Они уже нуждались в мужской ласке, хотя, конечно, еще не успели постичь грозящую им опасность. Они еще не понимали, как может женщина бросаться на прутья клетки и в кровь разбивать лицо и тело, лишь бы дотянуться до стражника. — Ты выиграл, — добродушно прогудел Имнак. — Да, — улыбнулся я и взглянул на рабынь. Они тут же подобрались и замерли в ожидании. Теперь они мало чем напоминали прибывших с Земли простушек. Я с удовольствием переводил взгляд с одной на другую. — Пожалуйста, выбери меня, господин, — произнесла Одри. — Я гораздо красивее, господин, — сверкнула глазами Барбара. — Пожалуйста, господин, — умоляла Одри. Раньше я всегда выбирал Барбару. Вот и сейчас она готовилась радостно вскочить на ноги. Когда-то эта блондиночка любила дразнить чахлых землян откровенными одеждами, хотя сама при этом дрожала от страха перед собственными чувствами. Я долго смотрел на Барбару, после чего ткнул пальцем в Одри: — Вот эту! — Господин! — завизжала от радости Одри. Барбара отвернулась в угол. Имнак не стал терять времени, ухватил Поалу за руку и повалил ее на шкуры. Я разделся и улегся на свое место. Одри по-прежнему стояла на коленях, ожидая дальнейших команд. Я жестом приказал ей лечь рядом. Она тут же повиновалась. — На спину! — приказал я. Рабыня послушно вытянулась рядом со мной. — А ты хорошенькая, — произнес я. — Спасибо, господин, — пролепетала она.* * *
Есть все-таки что-то прекрасное в том, чтобы стискивать в объятиях обнаженную девушку с цветными шнурками на горле. — Я так давно ждала, когда ты ко мне прикоснешься, господин, — прошептала Тистл, некогда состоятельная девушка по имени Одри Брюстер. Я погладил ее по щеке. Она преданно смотрела мне в глаза. Хорошая рабыня. — Я так рада, что ты меня выиграл, — прошептала она. — Ты уже чему-то научилась? — Я буду очень стараться для своего господина! — страстно пообещала девушка и тут же спросила: — А ты меня взял надолго? — На несколько часов, — ответил я. — За это время мы успеем и поспать и побыть вместе. — А вдруг мы не проснемся одновременно? — наивно спросила она. До чего же глупая рабыня. — Ты проснешься оттого, что я тобой овладею, ущипну или хорошенько шлепну, — сказал я. — О! — произнесла Одри. — Хватит болтать, — сказал я. — Можешь начинать. Постарайся мне понравиться и не заставляй меня браться за хлыст. — Обещаю, — воскликнула девушка и принялась неловко и неуклюже меня ласкать. Я невольно рассмеялся. — Почему ты смеешься? — спросила она со слезами на глазах. — Если бы я купил тебя за деньги и отдал своим людям в Сардаре, тебя бы уже убили. — Научи меня быть рабыней, — взмолилась она. — Кое-что я тебе покажу, — сказал я. — Хотя обычно девушки учатся у других девушек или у специальных инструкторов. Иногда инструкторов приглашают на дом, но это обходится дороже. Так что, если хочешь остаться в живых, схватывай быстро. — Хорошо, — пролепетала она. — Давай, — сказал я, — прижмись губами к моему бедру. Вот так. Выше. — Слушаюсь, господин, — прошептала рабыня. — Как странно, — сказала она, подняв голову. — Я так ждала твоего прикосновения, а теперь мне приходится самой тебя трогать. — Не бойся, крошка, — усмехнулся я. — Дойдет дело и до тебя. Глаза рабыни снова наполнились слезами. Она нежно поцеловала меня в живот. — Спасибо тебе, господин, — прошептала она.* * *
— Каково быть рабыней на юге? — спросила меня Одри. — Так же, как и здесь, — пожал я плечами. — Будешь находиться в абсолютной власти мужчины. — Я не об этом, господин, — сказала она. — Что я буду носить? Что делать? — Носить и делать ты будешь то, что тебе прикажут, — ответил я. — Понимаю, — вздохнула девушка. — Меня заклеймят? — Обязательно, — кивнул я. — Так за вами легче присматривать. — А это больно? — спросила она. — Вначале. Потом быстро проходит. — А где ставят клеймо? — На бедре, — сказал я. — Иногда в низу живота слева. — Я так боюсь клеймения, — поежилась Одри. — Больно только в самом начале, — повторил я. — А так это всего лишь отметина, по которой за тобой легче следить. По правде говоря, клеймо рабыню украшает. Иногда оно оказывает и психологический эффект. — Могу себе представить, — пробормотала Одри. Я погладил ее по бедру. — Здесь? — спросила она. — Очень может быть, — кивнул я. Неожиданно она вцепилась мне в плечи. — О! — застонала девушка. — Я только подумала о клейме! — страстно зашептала она. — На меня это так подействовало… Пожалуйста, прикоснись ко мне, господин! — Бедра ее были плотно сжаты, между тем девушка извивалась и корчилась от вожделения. — Как мне хорошо, господин! — простонала она, хотя я ничего с ней не делал. — Прости меня, это от одной только мысли о клейме. — Значит, рабыня, ты жаждешь отведать железа? — спросил я. — Да, господин, — зарыдала она. — Да! Да! — На юге я бы тебя быстро заклеймил, — сказал я. — Ой, господин! — закатила глаза девчонка. — Теперь поработай! — приказал я. — Да, господин! Да!* * *
— Послужи мне еще, — приказал я. — Слушаюсь, господин, — откликнулась Одри. — Я всегда готова тебе служить. — И тебе это нравится? — Очень. — А почему? — Потому, что я — рабыня. — Верно, — усмехнулся я. Девушка захныкала от наслаждения. — На юге, — сказал я, — много разных городов. Некоторые состоят из огромных каменных блоков, соединенных между собой мостиками и переходами. — Наверное, это очень красиво, — мечтательно произнесла рабыня. — Очень, — кивнул я. — Там много рабынь? — спросила она. — Ты даже не представляешь сколько. — Расскажи мне о них. — Обычно рабыни ходят босиком. Одежда представляет собой коротенькую тунику. Волосы распущены, а на шею набит ошейник с именем хозяина. — С ними хорошо обращаются? — Смотря к кому попадешь. — Понятно. — Большинство девушек на свою судьбу не жалуются. Разумеется, для этого надо хорошо угождать хозяину. Одри промолчала. — Ты считаешь, что это неправильно? — прищурился я. — Нет, что ты, господин, — поспешно произнесла она. — Просто на Горе с женщинами обходятся так бесцеремонно и безжалостно… — Именно так, — кивнул я. — Бесцеремонно и безжалостно. Мужчины Гора не походи на землян. Они всегда добиваются от женщины того, чего хотят. — В глубине души я всегда мечтала о таком мужчине. Но я не думала, что они действительно существуют. И, только оказавшись на платформе работорговца в Сардаре, я поняла, что мои мечты становятся страшной реальностью. — И вот ты, землянка, стала рабыней и лежишь обнаженная на планете Гор. — Да, — прошептала Одри. — Тебе страшно? — Очень. — Рабыня крепко вцепилась мне в руку. — Почему на Земле никто не знает о Горе? — Потому, что вам действительно лучше об этом не знать. — Сколько девушек с Земли доставят сегодня ночью на эту планету? — спросила она. — Понятия не имею, — ответил я. — Может, и ни одной. Я не знаю расписания невольничьих рейсов. — Это так ужасно и сладостно… — Сладостно? — Еще как! — зажмурилась рабыня. — Мне так часто снился один и тот же сон. Про моего мужчину, как он стоит надо мной, как я прижимаюсь губами к его ногам, а он делает со мной все, что захочет. Иногда он разрешает мне немного покапризничать и посопротивляться, но от этого мое подчинение становится еще пленительнее… Я вдруг подумал, как нелегко живется рабыням в обществе, где нет настоящих хозяев. Наверное, на Земле таким, как она, непросто найти себе подходящего человека. — И что говорил господин, который тебе снился? — спросил я. — Ничего. Он брал меня за руку, после чего я уже не могла пошевелиться, а потом… — Одри засмеялась, — он использовал меня для наслаждений. — И был при этом безжалостен? — Я бы сказала, любовно безжалостен, — улыбнулась девушка. — Он обращался с тобой как с рабыней? — Да. — Правильно делал, — кивнул я. — Конечно! — воскликнула она. — Я ведь и была его рабыней. Как-то раз мне приснилось, что я спросила его, хорошо ли ему со мной. Вместо ответа он пролил немного жидкости из бутылки на платок, а потом прижал платок к моему рту и носу. — Ты хорошая рабыня, — сказал он. — За тебя можно выручить неплохие деньги. Я поняла, что он собирается меня где-то продать. Я попыталась вырваться, но потеряла сознание. — Любопытный сон, — заметил я. — А потом, в один прекрасный день, я очнулась на Горе. Одри прижалась ко мне губами. — Скажи, господин, девушки на юге счастливы? — Большинство — да, — ответил я. — Хотя иногда мне самому это кажется странным. Они ходят в ошейнике, их наказывают плетьми, но они просто изнывают от счастья. — А мне это понятно, — задумчиво произнесла девушка. — Можно я что-то скажу? — Говори. — Я хочу рассказать, каким я вижу настоящего господина. — Любой, кто тебя купит, и будет твоим настоящим господином, — заметил я. — Да, я знаю, — засмеялась она. — Только я хочу рассказать про человека моей мечты. Настоящего господина, для которого я бы стала настоящей рабыней. Другие девушки тоже мечтают об этом. — Ну-ну! — усмехнулся я. — А разве мужчины не мечтают о совершенной рабыне? — Некоторые девушки красивее других, — сказал я, — но это не значит, что они всегда оказываются самыми желанными. Порой, как ни странно, какая-нибудь простушка вызывает мучительное вожделение. — Наверное, этому нет простого ответа, — произнесла она. — Наверное, нет, — согласился я. — А правда, что все мужчины мечтают о женщине, которая приносила бы им в зубах тапочки? — Только не тапочки, — поправил я ее, — сандалии. — Ну да, — рассмеялась Одри, — сандалии. — Правда, — кивнул я. — О такой женщине мечтает каждый мужчина. — И все мужчины хотят, чтобы девушка задыхалась в их объятиях? — Любая женщина будет задыхаться в объятиях мужчины, — заметил я. — Так что ты хотела мне рассказать про совершенного господина? — Я хотела сказать, что узнала бы своего настоящего господина с первого взгляда. — Сомневаюсь, — проворчал я. — Во всяком случае, с большой вероятностью, — поправилась рабыня. — Может быть, — великодушно кивнул я. — Ты ведь тоже можешь безошибочно выбрать самую хорошую рабыню из связки? — Конечно, — улыбнулся я. — Так вот я хотела сказать, если мне будет позволено продолжить, что хозяин и рабыня должны почувствовать взаимную совместимость. — Любопытно, — усмехнулся я. — Вот, например, в моем случае… мне же придется поменять много хозяев, так? — Скорее всего, — кивнул я, — Красивая девушка успеет побывать в нескольких руках. — Но ведь и хозяева вынуждены время от времени менять своих рабынь? — Конечно, — сказал я. Как правило, мужчины на Горе не могут позволить себе более одной рабыни. Разумеется, ее всегда можно продать и вернуть потраченные деньги. В этом смысле достаточно сделать первое большое вложение, а потом тратить значительно меньше. — Мужчины имеют право выбора, — продолжала рабыня, — но и девушки иногда могут повлиять на исход торга. Невольница постарается предстать желанной и соблазнительной перед человеком, который ей понравился, и попытается скрыть свои достоинства перед тем, кто ей неприятен. — Если работорговец заметит подобные уловки, он тут же отходит ее плетью, — заметил я. — На крупных аукционах эти штучки не проходят. Женское рабство является естественным институтом в обществе, где люди не утратили прирожденных инстинктов. Горианский закон в этом отношении достаточно запутан и противоречив. С одной стороны, многие женщины сохраняют свободу, и рабство не является пожизненным. Бывает, что девушки заслуживают освобождения благодаря любви и привязанности, иногда их освобождают для родов и воспитания детей от господина. С другой стороны, свобода бывшей рабыни — понятие весьма относительное. На ее бедре по-прежнему красуется клеймо. Рано или поздно она снова попадает в рабство. Мужчинам слишком трудно оставить на свободе женщину, из которой может получиться хорошая рабыня. Бывшие рабыни живут в постоянном страхе, что в любую ночь их могут связать и отвезти на отдаленный невольничий рынок. Институт рабовладения предполагает также наличие рабов мужчин. Здесь все держится на экономической целесообразности. Рабский труд дешев и выгоден. Рабы практически незаменимы на строительстве дорог, городских укреплений, на гребных галерах и сельскохозяйственных фермах. В рабство попадают, как правило, должники или преступники, реже военнопленные и те, кому не повезло прогневать влиятельных людей. Бывает; что работорговцы вступают в сговор с главарями преступных группировок, которые похищают мужчин под определенные заказы. Благодаря частой смене хозяев у девушек действительно появляется шанс найти человека, который бы полностью отвечал их представлениям о настоящем господине. Наступает восхитительный момент, когда женщина безумно влюбляется в своего хозяина, который, в свою очередь, тоже понимает что нашел то, что искал. Самое главное, чтобы мужчина не проявил слабости. Настоящая любовь предполагает силу. Любящая своего господина рабыня служит ему с небывалым усердием, чем вызывает удивление со стороны других невольниц. При этом за самый незначительный промах, простительный любой другой девушке, любимую рабыню подвергают безжалостной порке. Последнее, кстати, вполне оправданно, ибо влюбленная женщина должна черпать силу и мужество из своего чувства. При первых же признаках ослабления страсти невольницу заковывают в кандалы и продают на ближайшем аукционе. — Ладно, хватит болтать, — произнес я. — Давай-ка лучше займемся твоим телом. — Займись моим телом, господин, — замирая от счастья, прошептала девушка.* * *
— А ты очень смышленая рабыня, Одри, — сказал я. — Спасибо, господин, — расплылась в улыбке невольница. — Ты даже меня кое-чему научила, — улыбнулся я. — Это приятно. — На Земле, — сказала она, — мужчины не любят слушать женщин. — Естественно, — усмехнулся я. — Они считают их подобными себе. Женщины Земли стараются всеми силами походить на мужчин. В этом их огромное несчастье. — На Земле женщины без устали твердят о своей свободе, — сказала Одри. — А вот я не хочу, чтобы меня освободили. — Не волнуйся, — успокоил ее я. — Тебе это не грозит. Рабыня нежно прижалась ко мне губами. — Ты слишком красива, чтобы быть свободной. — Значит, меня никогда не отпустят? — Никогда. Мужчинам ты нужна в ошейнике. — А если мне вдруг захочется на свободу? — Твои желания никого не интересуют. Одри посмотрела мне в глаза: — Мне это нравится, господин. — Ты — рабыня. — Я — женщина. — И рабыня, — добавил я. — Знаешь, почему мне это нравится? — Глаза Одри наполнились слезами. — Почему? — Потому, что я — рабыня. — Никогда об этом не забывай, — назидательно произнес я. — Что ты, господин! — Пожалуй, не помешало бы тебя лишний раз выпороть. — Лучше позволь мне тебя еще раз ублажить, — испуганно пролепетала девушка. — Давай, — согласился я. Нельзя позволять невольницам слишком умиляться своему рабству. Они всего лишь рабыни и не должны об этом забывать. — Как я счастлива, господин, — прошептала Одри, лежа в моих объятиях. — Пора спать, — проворчал я. — Хорошо, господин, — прошептала она. — Я так счастлива, что ты меня выиграл! Так счастлива! — Спи, — сказал я. — Хорошо, господин.* * *
— Господин, — прошептала рабыня так тихо, что если бы я спал, то ни за что бы не проснулся. — Чего тебе? — проворчал я. — Как ты думаешь, Имнак всегда будет мной владеть? — Думаю, нет. — Меня убьют? — С чего ты взяла? Старайся угождать, и никто тебя не убьет. — Я буду очень стараться, — искренне пообещала рабыня. — Как ты думаешь, что со мной будет? — У Имнака появилась Поалу, — сказал я. — Ни ты, ни Тимбл ему больше не нужны, хотя с вашим появлением в чуме стало почище. — Что он с нами сделает? — взволнованно спросила рабыня. — Скорее всего, тебя и Тимбл обменяют следующей весной на чай и сахар. — Обменяют на сахар? — опешила девушка. — Ну да, — кивнул я. — Одри Брюстер обменяют на сахар… — потрясен но повторила она. — Рабыню Тистл, — поправил ее я. — Но ведь это же я… — Глаза невольницы наполнились слезами. — Скажи спасибо, что пантеры не обменяли тебя на наконечники для стрел и горсть печенья. — Какие пантеры? — Охотницы. Могучие и сильные женщины, промышляющие в северных лесах. Они обожают вылавливать таких неженок, как ты. Хотела бы попасть в рабство к женщине? — Ни за что, — содрогнулась от отвращения Одри. — Я — рабыня мужчины. — Правильно, — похвалил я. — Пантеры действительно такие сильные? — спросила она. — Нет, — усмехнулся я. — Их ловят, обламывают, клеймят и швыряют к ногам мужчины, всех прочих женщин. Из пантер, кстати, получаются отменные рабыни. За них можно выручить неплохие деньги на рынке. Покоренная пантера считается особым деликатесом. — А как я попаду на юг? — спросила Одри. — Побежишь за санями с веревкой на шее, — сказал я. — Мне бы не хотелось всю жизнь оставаться рабыней краснокожего, — призналась она. — Скорей бы уже на юг. — Твои желания никого не интересуют, — напомнил я. — Я знаю, — вздохнула девушка. — А если я попаду на юг, меня продадут? — Разумеется. — Открыто? — Скорее всего, да. — Обнаженную? — Не волнуйся. Цепи на тебе оставят. — Только дурак покупает одетую женщину, — произнесла она. — Ты уже знаешь горианские пословицы? — удивился я. — Имнак научил, — рассмеялась рабыня. — Ты согласна? — Конечно, — кивнула Одри. — Если бы я была мужчиной, я бы ни за что не купила одетую женщину. Надо видеть, что берешь. — Правильно, — усмехнулся я. — Не мешало бы перед покупкой испытать рабыню в деле, — нахально произнесла невольница. — На некоторых аукционах это практикуют, — сказал я. — Как правило, такие торги проходят во дворах рабовладельцев. Их называют «пурпурные распродажи», поскольку испытания проходят в специальных помещениях на красных простынях. — Если бы мне попался симпатичный покупатель, я бы из кожи вылезла, чтобы ему понравиться. — Ты должна лезть из кожи, чтобы понравиться любому, — поправил ее я. — Иначе твой хозяин будет тобой недоволен. — Понятна, — произнесла она. Недовольство хозяина чаще всего проявляется в порке нерадивых девок плетью. — И часто проводятся такие торги? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Даже на приватных распродажах покупателю редко позволяют до конца испытать девушку. Ему разрешают ее потрогать. Для понимающего клиента этого вполне достаточно. Какая у женщины рука выше локтя? Как она реагирует, когда ее берут за плечи и разворачивают спиной? Гладкие ли у нее бедра? Нежна ли кожа под коленями? Хороша ли форма икры? Надо, чтобы рабыня обязательно подняла ногу. Умный человек непременно посмотрит на подъем стопы. Девушки с высоким подъемом часто оказываются неплохими танцовщицами. Очень важны глаза. По ним можно судить об интеллекте рабыни. Надо легонько покусать ее за соски, поводить губами по губам и посмотреть, как она реагирует. — Значит, покупатели не могут делать с рабынями все, что им захочется? — Бесплатно — нет. Покупатель может взять рабыню напрокат. Если она ему понравится и он ее купит, внесенные деньги вычитаются из общей суммы. — Разумно, — сказала Одри. — Конечно, — кивнул я. — Чего ради работорговцы должны отдавать свой товар бесплатно? — А «пурпурные распродажи»? — напомнила рабыня. — Они устраиваются только для постоянных и надежных клиентов, — сказал я. — При этом продавец знает, что, если покупателю не подойдет одна девушка, он купит другую. — А продажи в павильонах? — не отставала рабыня. — Они тоже очень популярны, — сказал я. — Популярны? — вытаращила глаза девушка. — Еще как. Помнишь огромный желто-голубой павильон на ярмарке? — Да. — Там продавали рабынь. — О, — произнесла она, — Хорошо, что я на него не попала. — Тогда тебя бы и близко не подпустили к этому павильону. Для таких хороши и открытые платформы. — Но я же красивая! — На Горе красивых женщин много. И стоят они дешево. — Я стала более привлекательной, господин? — кокетливо поинтересовалась невольница. — Да, — кивнул я. — Теперь тебя бы допустили в павильон… — Спасибо, господин! — воскликнула она. — …в каком-нибудь захолустном, маленьком городишке. Тебе еще расти и расти до больших аукционов. — А как люди узнают, что все девушки в павильоне действительно достойны покупки? — Это гарантирует работорговец. Кроме того, вывешиваются специальные бюллетени, на которых указывается вес, рост, уровень темперамента и прочие параметры рабыни. — Попадают ли на такие аукционы фригидные женщины? — Конечно нет. Начать с того, что в руках настоящего горианина даже самая фригидная женщина завоет от вожделения. Среди рабынь фригидных не бывает вообще. Хозяин шкуру спустит. Холодность — привилегия свободных женщин, — сказал я. — Они ею гордятся. На самом деле это не более чем невротическая роскошь. Как только девушка попадает в рабство, от ее фригидности не остается и следа. Свободные женщины фригидны только потому, что никому до них нет дела. — Не все свободные женщины фригидны, — заметила рабыня. — Конечно, — согласился я. — Рабыни тоже отличаются друг от друга по степени страстности. Но если в отношении рабыни мы можем говорить о большем или меньшем сладострастии, то для свободных характерны различные оттенки холодности и равнодушия. Рабыня живет страстью, свободная женщина прозябает во фригидности, радуясь отмиранию живых эмоций. — Сознают ли свободные женщины, что они теряют? — В некоторой степени да. Иначе, как объяснить их ненависть и презрение к рабыням? — Понятно — произнесла девушка. — Бойся свободных женщин, — предупредил я. — Хорошо, господин, — пролепетала она. — В павильоне на помосте, — сказал я, — девушка находится под контролем аукционера, который во время торгов обращается с ней как хозяин. Хороший аукционер — находка для работорговца. Он управляет рабыней при помощи голоса, прикосновений, хлыста. Если девушка танцует, ее заставляют танцевать. Иногда рабыню на помосте ласкают. — Перед покупателями? — Естественно, — сказал я. — Это же рабыня. Нередко женщин специально распаляют, чтобы в каждом движении сквозило сладострастие. — А если ее кто-нибудь погладит? — спросила Одри. — На помосте рабыни часто испытывают оргазм, — сказал я. — Бывает, они так возбуждаются, что их приходится стегать плетью, чтобы оторвать от аукционера. Некоторых приходится каждый ан допускать к господину, охранникам или к покупателям, чтобы они хоть немного разрядились. — Присутствуют ли на таких распродажах свободные женщины? — спросила Одри. — Конечно, почему бы и нет? — удивился я. — Они же свободны. Рабыня взглянула на меня полными слез глазами и закусила губку. — Понятно, — усмехнулся я. — Хочешь сказать, что быть проданной на глазах свободной женщины для тебя унизительно? — Еще как, — с несчастным видом пролепетала девушка. Помолчав, она спросила: — А много ли на Горе свободных женщин? — Большинство, — сказал я, — По статистике, в рабство попадает только каждая пятидесятая. Разумеется, это соотношение меняется от города к городу. Самым большим исключением является Тарна, где почти все женщины — рабыни. Подобный феномен имеет историческое происхождение. — Рабынями, очевидно, становятся самые красивые? — спросила Одри. — Естественно, — сказал я, — Красивая девочка из бедной семьи, без покровителей и влиятельных друзей рано или поздно окажется в ошейнике. Богачки, кстати, тоже от него не застрахованы. Раз уж зашла речь о красоте, — добавил я, — хочу поделиться с тобой любопытным наблюдением. В рабство попадают самые красивые, это понятно. Но, с другой стороны, рабство делает красивых женщин еще привлекательнее. Оно снимает напряжение. Снимает запреты. Счастливая женщина всегда хорошо смотрится. Гориане нередко задаются вопросом: эта женщина рабыня, потому что красива, или красива, потому что рабыня? Одри нежно прижалась ко мне губами. — А много среди рабынь бывших землянок? — В определенном смысле все гориане — выходцы с Земли, — ответил я. — Нет, я имею в виду таких, как я, — уточнила Одри. — Девушек, которые родились и выросли на Земле, а потом попали на Гор. — По статистике, их очень мало, — сказал я. — Точного числа я не знаю. — Ну хотя бы примерно, — не унималась рабыня. — Десять, двадцать? — Думаю, от четырех до пяти тысяч, — сказал я. В любом случае для Земли это число было ничтожно. — Их ведь еще привозят? — спросила она. — Конечно. Гор — огромный рынок для красивых женщин. — Это так приятно слышать, — улыбнулась рабыня. — Ну-ка доставь мне удовольствие, — приказал я. — Да, господин, — с готовностью произнесла девушка и тут же принялась за дело. Она на глазах набиралась опыта. — Пожалуйста, расскажи мне о юге, — попросила Одри. — Давай-ка лучше поработай, — сказал я. — Да, господин, — откликнулась она. С каждым разом у нее получалось все лучше и лучше. — Пожалуйста, расскажи мне о юге, — попросила она. — Любопытство кейджере не к лицу, — ответил я. — Ну, господин! — взмолилась она. — Это горианская поговорка, — напомнил я. — Я знаю, — сказала Одри. — Имнак мне говорил. — Ты знаешь две горианские пословицы, — сказал я. — Да. «Только дурак покупает одетую женщину» и «Любопытство кейджере не к лицу». — Правильно, — кивнул я. — Пожалуйста, господин! — Ну ладно. Что ты хочешь узнать? — Скажи, — спросила рабыня, — положив голову на руку. — Наденут ли на меня на юге ошейник? — Скорее всего, да. — Хороший ошейник мне может понравиться, — Глаза девушки заблестели от возбуждения. — Только не думай, что это что-то вроде ожерелья, — усмехнулся я. — Как правило, по ошейнику узнают, кому принадлежит рабыня. — А если я его сниму? — Не снимешь, — проворчал я. — Ошейник не снимается. — О, — произнесла она. — А дадут ли мне какие-нибудь украшения? Косметику? Духи? — Наверное, — пожал я плечами. — Хозяева любят, чтобы их девушки хорошо выглядели. — Я надеюсь, что мне удастся ублажить моего господина на покрытом мехами ложе, — мечтательно произнесла девушка. — Ты уж постарайся, — усмехнулся я. — А не то с тебя живо шкуру спустят. А то и прикончат. — Я буду очень стараться, — содрогнувшись, сказала Одри. — Большинство хозяев, — сказал я, — имеют только одну рабыню. Так что не надейся, что тебе придется все время выворачиваться в постели. — Не понимаю, — растерянно пробормотала девушка. — Рабыне всегда найдется занятие, — пояснил я. — Она убирает в доме. Протирает пыль и моет полы. Готовит пищу. Если господин не пользуется общественной прачечной, рабыня ему стирает. Она же бегает по магазинам и торгуется на рынках. Так что скучать тебе не придется. — Вот уж не думала, что буду наводить порядок в чьем-нибудь доме, — проворчала Одри. — Уборка много времени не займет, — успокоил ее я. — Гориане живут очень скромно и не обременяют себя лишней мебелью. — Скажи, господин, — попросила рабыня, — приходится ли горианским женщинам работать по дому столько же, сколько землянкам? — Конечно нет, — ответил я. — Это было бы глупо. С нашей точки зрения, женщины Земли перегружены домашними обязанностями. Когда муж возвращается домой, женщина занята хозяйством. Она не в состоянии его должным образом встретить. К ночи она окончательно устает и уже ни на что не способна. Горианин покупает женщину не для того, чтобы в доме была служанка. Ему нужна рабыня, которая будет творить для него чудеса. Он с легкостью мирится с отдельными хозяйственными упущениями ради того, что для него действительно важно. Возвращаясь домой, он хочет видеть не измотанную трудом женщину, а красивую, свежую, энергичную и полную желаний рабыню, которая бросится к его ногам, готовая выполнить любой его каприз или прихоть. — А чем занимаются рабыни в свободное время? — спросила Одри. — Чем хотят, — пожал я плечами. — Болтают с другими рабынями, гуляют, ходят в гости. Могут заниматься спортом или читать. В определенном смысле они действительно могут делать то, что им нравится. — Могут ли они работать вне дома господина? — спросила девушка. — Только с его разрешения, — сказал я. — А часто ли хозяева это разрешают? — Вообще-то подобное не принято. Работа вне дома компрометирует рабыню. — Я бы хотела, чтобы мой господин это понимал, — сказала Одри. — Большинство людей придерживаются такого мнения. — Если уж я рабыня, — произнесла она, — то рабыня до конца. — По-моему, тебе нечего бояться, крошка, — улыбнулся я. — Никому не придет в голову нагружать тебя дополнительными обязанностями. Хотя иногда в воспитательных целях хозяева сдают своих девушек в аренду на тяжелые и однообразные работы. — Какой ужас! — воскликнула она. — Так что смотри, не рассерди своего господина. — Я буду очень стараться, — пообещала Одри. — На юге много видов рабства, — заметил я, — Я тебе рассказал о самых основных. — Расскажи о других тоже, — попросила рабыня, — Вдруг мне придется с ними столкнуться! — Есть паговые рабыни, — сказал я. — Они обязаны ублажать клиентов хозяина в таверне. Некоторые девушки попадают в общественные столовые или прачечные. Есть так называемые арендные рабыни. Их выдают напрокат любому, кто пожелает, лишь бы этот человек был в состоянии возместить хозяину ущерб в случае увечьяили смерти невольницы. Есть государственные рабыни. Они работают в общественных местах кладовщицами или уборщицами. Сельскохозяйственные рабыни вкалывают на фермах. Особых красавиц отбирают для садов удовольствий. А можно угодить и на мельницу. Там тебя прикуют к жернову, который ты и будешь вращать до конца жизни. Все зависит от того, к кому попадешь. — Я чувствую себя такой беззащитной! — в ужасе пролепетала девушка. — Ты действительно беззащитна, — подтвердил я. — Но я же могу как-то повлиять на вид своего рабства? — с надеждой прошептала красавица. — Конечно, — кивнул я. — Но окончательное решение от тебя не зависит. — Господин! — задрожала девушка. — На мельницах, общественных кухнях и прочих им подобных местах жизнь не сахар, — напомнил я. — Я так боюсь туда попасть, — пролепетала она. — Хоть бы меня взяли для удовольствий… — Мечтать не вредно, — заметил я. — А часто ли господа беседуют со своими рабынями? — спросила Одри. — Конечно, — сказал я. — Почему бы и не поболтать со своей собственностью? Кстати, хозяева частенько берут девушек на различные концерты, соревнования, в театр и так далее. Хвастаются своим добром и просто хорошо проводят время. — Для такого господина я бы из кожи лезла, — пообещала Одри. — Куда бы ты делась, — усмехнулся я. — Как только хозяин заметит твою нерадивость, тебя тут же отхлещут. — Отхлещут? — ужаснулась Одри. — Неужели такие люди способны избить девушку? — Не задумываясь. Удовольствие, которое ты доставишь господину, не помешает ему тут же поставить тебя на место, если ты вдруг начнешь забываться. — Как бы я хотела попасть к такому человеку! — мечтательно произнесла Одри. Я улыбнулся. Девушки нередко дерутся между собой за право первой раздеться перед господином. Я лег на спину. — Господин, — позвала Одри. — Да? — Скоро все проснутся. — Ну и что? — Пожалуйста, господин, еще один разок доставь радость своей рабыне! — Тебе, что ли? — Да, мне! — прошептала девушка. — Одри об этом просит? — Она умоляет, господин! — И как же ты хочешь, чтобы я тебя взял? Мягко, нежно, вежливо, осторожно, обходительно, с уважением, уговорами, как сделал бы мужчина Земли? — Нет, только не это! Сделай все, как положено. Я ведь рабыня! Я робко погладил невольницу по руке. — О! — поморщилась от отвращения девушка. — Так делают только на Земле! Как ты жесток! Не унижай женственность настоящей рабыни. Не играй с моими инстинктами, как землянин, удовлетвори их, как мужчина Гора! Умоляю тебя, господин! Я рассмеялся. — Ты дразнишь свою рабыню, — с укором произнесла она. — Как же все-таки я беззащитна! — Ну-ка раздвинь ноги! — приказал я. — Да, господин! — с готовностью откликнулась девушка. — Со мной заговорил горианин! — Шире, — сказал я. — Да, господин, — прошептала она, не сводя широко открытых глаз с моей руки. — Айи! — завизжала девушка, но я тут же зажал ей рот другой рукой. Рабыня выгнулась дугой и застонала. Она попыталась стиснуть ноги, но я резко раздвинул их коленями. Ее тело забилось в судорогах. Спустя несколько минут она открыла глаза. — Спасибо, что зажал мне рот, — прошептала рабыня. — В принципе им уже пора вставать, — заметил я. — Господин? — испуганно прошептала девушка. — Господин, что ты делаешь? — Сейчас ты испытаешь свой первый настоящий оргазм, — сказал я. — Нет! — замотали головой девушка. — Пожалуйста, не надо! Здесь много людей! Мне стыдно! Я не хочу, чтобы другие девушки знали, какая я рабыня! Пожалуйста, не надо, господин! Все ее просьбы я оставил без внимания. — Закрой мне рот! — взмолилась она. — О! О! Я прижал ее руки к полу. Какое-то время рабыня стонала и извивалась подо мной, потом запрокинула голову и завизжала. Имнак приподнял голову, сообразил, что происходит, и тут же набросился на Поалу. — Я твоя, господин! — заходилась в страстном крике Одри. Арлин и Тимбл угрюмо следили за происходящим. — Рабыня, — презрительно бросила Арлин. — Да! Да! Рабыня! — выкрикивала Одри, покрывая мое лицо слезами и поцелуями. Вскоре она затихла и принялась нежно вылизывать мою бороду.Глава 16. ИМНАК ВЫРЕЗАЕТ ФИГУРКУ ИЗ КОСТИ
Имнак сидел в углу чума, задумчиво глядя на рог табука. Время от времени он брал его в руки, переворачивал и снова смотрел. При этом он шепотом вопрошал: — Кто там спрятался? Эй, кто там? — Потом неожиданно для всех краснокожий воскликнул: — Ага, слин! Охотник принялся убирать лишнее. Я наблюдал за тем, как постепенно проявлялись очертания слина, словно он действительно пытался спрятаться в куске кости. Вначале проступили морда и лапы, потом обозначилась вся фигура. Уши злобного зверя были плотно прижаты к голове. Резьба по кости для краснокожих в чем-то сродни охоте. Они не фантазируют, а терпеливо ждут, кто покажется из кости. Бывает, там прячется какой-нибудь зверь, бывает, что нет. Главное убрать все лишнее. Имнак работал ножом с рукояткой длиной в четырнадцать дюймов. Лезвие, напротив, было коротким. Охотник держал инструмент возле самого острия, что позволяло ему делать точные и аккуратные движения. Изделие он держал на колене, время от времени он подпирал его снизу, усиливая давление металла на кость. Имнак вытаскивал спрятавшегося в кости слина. В языке иннуитов нет слова «художник». — Красивый получился зверь, — сказал я. Им и не нужно такое слово. Как называть людей, которые открывают прекрасное? Разве это не долг всех живущих на белом свете? — Это твой слин, — сказал Имнак, протягивая мне костяную фигурку. — Спасибо, — произнес я. В руках у меня был снежный слин, легко узнаваемый по толстой шерсти, узким ушам и широким лапам. — Я тебе очень благодарен, — сказал я. — Пустяки, — улыбнулся охотник.Глава 17. Я УЗНАЮ О КАРДЖУКЕ
— Никогда раньше его не видел, — сказал Имнак, вертя в руках голову кюра. Голова была вырезана из голубого камня, левое ухо было наполовину оторвано. Статуэтка досталась мне на ярмарке в Эн-Каре. — Я думал, это ты продал ее владельцу лавки, — сказал я. — Я действительно кое-что ему продал, — пожал плечами охотник, но этой вещи я в глаза не видел. — Значит, я ошибся? — Выходит, что так. — Получается, что голова попала в лавку не через тебя? — Похоже на то, — кивнул краснокожий. — А были ли на ярмарке другие иннуиты? — спросил я. — Кроме меня — никого. — Ты уверен? — Абсолютно, — кивнул охотник. — До ярмарки далеко. Если бы кто-нибудь туда поехал, я бы обязательно знал. В чумах только и говорят, кто куда ездил. — Откуда тогда, — спросил я, — могла взяться эта голова? — Не знаю. Извини, Тэрл, который со мной охотится, — развел руками краснокожий. — И ты на меня не сердись, Имнак, который со мной охотится, — сказал я. — Я не собирался проверять твою честность. Я и в самом деле перенапряг его с этой головой. Имнак уже сказал, что никогда раньше ее не видел. Для краснокожего охотника этого вполне достаточно. — Можешь ли ты определить по стилю работы, кому она принадлежит? — спросил я. Вообще-то изделия иннуитов похожи одно на другое, хотя для опытного глаза существуют едва заметные различия. Имнак внимательно осмотрел изделие, медленно поворачивая его на ладони. Мне стало не по себе. Из-за дурацкой резной фигурки я потащился на крайний север. Теперь оказалось, что я попал в тупик. Я с ужасом пытался представить раскинувшуюся вокруг полярную равнину. Между тем лето уже почти наступило. — Имнак, — произнес я, — ты когда-нибудь слышал о неподвижной горе? Охотник уставился на меня. — Ледяной горе в полярном море, — уточнил я. — Никогда, — ответил краснокожий. — Ты не слышал ни одной истории про такие горы? — Ни одной, — сказал Имнак. Я посмотрел на лежащую на полу циновку. — Имнак, приходилось ли тебе видеть этого зверя? — Да, — сказал он. Я вскинул голову. — К северу от Торвальдсленда, несколько лет назад. Я погрозил ему гарпуном, и он ушел. — У него было оторвано ухо? — Стояла ночь, и я не мог его разглядеть. Не думаю. — Это был крупный зверь? — Не очень. — Как вы их называете? — спросил я. — Никак, — пожал плечами охотник. — Зверями. Я вздохнул. Несколько лет назад к северу от Торвальдсленда Имнак видел кюра. Скорее всего, это был молодой кюр, потомок потерпевших кораблекрушение. Время от времени такие животные попадаются в отдаленных уголках планеты. — Это был не ледяной зверь, — сказал охотник. Я вопросительно на него посмотрел. — Шкура была не белой, — пояснил Имнак. Потомки потерпевших катастрофу кюров между собой различались, хотя, с моей точки зрения, они все друг друга стоили. Среди различных видов кюров существовала отчаянная вражда, приведшая в результате к уничтожению их мира. Имнак вернул мне статуэтку. Я машинально взял ее в руки. Все потеряно. Путешествие на север закончилось полным провалом. Идти дальше было некуда и незачем. Вокруг простирались безжизненные, ледяные просторы. Я вдруг почувствовал себя одиноким и бестолковым дураком. — Я немного посплю, — сказал я Имнаку, — злотом пойду на юг. — Хорошо, — отозвался он. Я завернул статуэтку в кусок меха, в котором она хранилась все это время, и сунул ее в карман. — Это работа Карджука, — сказал краснокожий. Я ошарашенно уставился на охотника. — Ты, кажется, спрашивал, кто ее вырезал? — произнес он. — Да-да! — Карджук, — сказал он. — Ты настоящий человек, Имнак! — закричал я, обнимая охотника. — Однажды я действительно убил шесть слинов, — скромно признался он. — Но вообще-то я средний охотник. — Где найти Карджука? — спросил я. — Мне надо с ним поговорить. — Его здесь нет, — ответил Имнак. — А где он? — На севере. — А мы где? — растерянно спросил я. — Карджук живет на самом севере, — пояснил охотник. — Никто не живет севернее его. — Кто он? — Страж. — Страж? — изумился я. — Ну да, — сказал Имнак. — Он охраняет людей от ледяных чудовищ. — Мы должны его найти, — заявил я. — Карджук — странный человек, — заметил Имнак. — Его не могут найти ледяные звери. Нам там нечего делать. — Я отправляюсь сразу же после того, как посплю, — сказал я. — На юг? — уточнил краснокожий. — Нет, — рассмеялся я. — Теперь я пойду на север. — У тебя дела на севере? — вежливо поинтересовался охотник. — Да, — сказал я. — Табуки еще не нагуляли жир, — произнес Имнак. — Их шкуры еще не потолстели. — Не понимаю, — сказал я. — На север идти еще рано, — объяснил охотник. — Все можно делать вовремя и не вовремя. Сейчас время охотиться на табуков. — Я не могу больше ждать, — сказал я. — Я иду на север. — Но на север сейчас нельзя, — повторил краснокожий. — Табуки еще не нагуляли жир. — Я все равно иду, — упрямо повторил я. — Похоже, у тебя там срочное дело, — проворчал Имнак. — Очень, — кивнул я. Он внимательно на меня посмотрел. — Я ищу врага, — сказал я. — На севере человеку нужны друзья, а не враги, — заметил краснокожий. Я улыбнулся. — Это зверь? — спросил он. — Твой враг — зверь с оторванным ухом? — Да, — сказал я. — Будем надеяться, что табук наберет жир еще не скоро, — произнес охотник. — Я немного посплю, — сказал я, — я пойду на север. — Я пойду с тобой, — сказал он. — Но табуки еще не нагуляли жира. — Я не виноват, что они так поздно пришли в тундру, — произнес он и выглянул из чума. — Поалу! — крикнул он. — Когда проснемся, уходим на север! — На север сейчас нельзя!.- испуганно откликнулась девушка. — Я и сам знаю, что это безумие, — проворчал Имнак. — Ты поняла? — добавил он громче. — Мы идем на север! — Да, Имнак! — прокричала в ответ Поалу. — Мой господин. Имнак снова сел рядом со мной. — Где мы найдем Карджука? — спросил я. Охотник пожал плечами: — Если Карджук не хочет, чтобы его нашли, его никто не найдет. Ни один человек не знает льды так, как Карджук. Мы дойдем до постоянного стойбища и будем его ждать. Иногда он приходит в постоянное стойбище. — Где оно находится? — спросил я. — На берегу океана, — ответил охотник. — А если он туда не придет? — Значит, мы его не найдем, — пожал плечами краснокожий. — Его не могут найти даже ледяные звери. Нам там нечего делать.Глава 18. МЫ ОХОТИМСЯ ВБЛИЗИ ПОСТОЯННОГО СТОЙБИЩА
Я внимательно следил за водой. — Сейчас появится, — прошептал Имнак. Во время охоты он никогда не задумывался, но мог благодаря огромному опыту безошибочно чувствовать скрытые ритмы погони. Ледяная вода не колыхалась. Местами в ней плавали потемневшие обломки льдин. В половине пасанга за нами начинался каменистый берег. Над постоянным стойбищем курился легкий дымок. Кроме меня в просторной, сшитой из шкур лодке умиаке сидело еще пять человек. В длину судно достигало двадцати футов, в ширину — футов пять. Самое интересное, что натянутые на раму шкуры были шкурами табуков, а не слинов. Ледяная вода не колыхалась. Обычно на весла сажают женщин. В этот раз в лодке сидели одни мужчины. Брать на такие дела женщин считается опасным. Даже рабынь. — Совсем скоро, — прошептал Имнак. Часто бывало так, что умиаки или маленькие одноместные кайаки с охоты не возвращались. — Приготовьтесь, — приказал Имнак. Ледяная вода не колыхалась. Я крепко стиснул в руках длинный гарпун. Древко почти все состояло из дерева, лишь перед самым наконечником оно переходило в кость. Наконечник на таких гарпунах ставят подвижный. После того как он погружается в тело животного, его можно развернуть, дернув за гарпунный трос. В результате образуется тяжелая, незаживающая рана. Неожиданно вода в десяти футах от лодки забурлила, и вертикально вверх взмыло блестящее тело гигантского, многотонного черного кита ханжера. — Давай! — крикнул Имнак. Я изо всех сил метнул гарпун. Древко на четыре фута ушло в блестящий черный бок. Уложенный кольцами гарпунный трос с шелестом разворачивался, вытягиваясь вверх. Наконец чудовище застыло на плавниках, возвышаясь над нами огромной сорокафутовой башней. Трос, словно тоненькая ниточка, связывал его и нашу лодку. — Осторожнее! — крикнул Имнак. Монстр с хрипом выдохнул воздух и с оглушительным плеском рухнул в воду. Лодка едва не перевернулась. Все тут же промокли. Парка начала замерзать прямо на теле. Четверо мужчин принялись кожаными ведрами вычерпывать ледяную воду. Все потонуло в непроглядном тумане. Тяжелое дыхание чудовища сгущалось в густой пар. На мгновение я увидел изучающий нас маленький черный глаз. — Сейчас нырнет, — сказал Имнак. Когда он вытянул руку, лед с хрустом посыпался с его парки. Он и еще один охотник принялись тянуть за трос, пытаясь максимально приблизиться к киту. Остальные похватали копья с фиксированными наконечниками, предназначенные не для метания, а для нанесения ударов. Я вытянул руку и прикоснулся к холодному, скользкому боку. Кит Ханжера относится к виду зубастых китов. Имнак и другие краснокожие принялись тыкать, словно иголками, в тело кита. Блестящая черная плоть содрогнулась. На мгновение мне показалось, что лодка уже не выровняется. Кит захрипел. — Держи! — приказал Имнак. Я схватил трос, стараясь, чтобы лодка не отошла от чудовища и охотники могли продолжать свое дело. Затем голова монстра ушла под воду, плавники напряглись и вытянулись вверх. — Бросай! — скомандовал Имнак. Я тут же швырнул трос в воду. Кит исчез. — Будем ждать, — спокойно произнес Имнак. — А потом начнем сначала. Я посмотрел на утихшую воду. Мы будем ждать, а потом начнем сначала. Черная ледяная вода казалась застывшей. Даже не верилось, что где-то там, внизу, плавает раненое чудовище, связанное с нами тоненькой ниткой троса. Ветер уже разогнал клубы пара, порожденного дыханием кита. На расстоянии половины пасанга от нас простирался каменистый берег. Отсюда был виден дымок, курившийся над постоянным стойбищем. Я промерз до костей. Хорошо бы вернуться и попить горячего базийского чая.Глава 19. Я НАКАЗЫВАЮ АРЛИН
Я взглянул на Арлин. Обнаженная девушка лежала на полу чума и слизывала лед с моих сапог. Сжимая сапог двумя руками, она осторожно выкусывала куски льда, а потом вылизывала застрявшие в шерсти льдинки. Рабыня подняла голову. Изо рта у нее торчали клочья шерсти с сапога. — Продолжай, — приказал я. Девушка вернулась к своему занятию, а я подумал: «До чего же удивительная вещь — женский ротик. С маленькими зубками, нежными губами и мягким, теплым языком». Вначале Арлин прогрызала ледяную корку, потом разогревала лед своим дыханием и только после этого вылизывала льдинки. Закончив со вторым сапогом, она положила их на сушильную полку и подползла на коленях ко мне. — Можно задать вопрос, господин? — Да. — Зачем мы пришли на север? — Мне так захотелось. — И все? — Тебе мало? А ну-ка расстели шкуру! За такую наглость тебя не мешает хорошенько проучить. — Слушаюсь, господин, — пролепетала девушка.Глава 20. СВАДЕБНЫЙ ЧУМ. МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ В СВАДЕБНЫЙ ЧУМ
— Айа! Айа! — пела женщина. Я откусил здоровенный кусок мяса. Напротив меня сидел, скрестив ноги, Имнак. Лицо его было вымазано жиром, он пытался прожевать рыбий пузырь и время от времени утирался рукавом. Свадебный чум был полон народу. Собралось не менее сорока человек. Имнак, я и наши рабыни пришли на север слишком рано. Несколько недель мы прождали в пустом стойбище. Наконец, в самом начале осени, в стойбище приехали несколько семей. Люди заселили свои брошенные на сезон чумы. Как оказалось, мы могли добраться сюда вместе с ними. Поторопившись, я ничего не выиграл. Все это время мы охотились, ловили рыбу, развлекались с рабынями и ждали. — Я думал, Карджук придет в постоянное стойбище, — сказал Имнак. — Поэтому я и пошел с тобой на север. Но Карджук не появился. — Теперь стойбище полно людей, — заметил я. — Это верно, — кивнул краснокожий. — Где Карджук? — спросил я. — Может быть, теперь он придет, — сказал Имнак. — А если не придет? — Значит, Карджук не придет. С каждой неделей я становился все более нетерпеливым. — Давай на него охотиться, — предложил я Имнаку. — Его не могут найти ледяные звери, — сказал краснокожий. — Нам тут делать нечего. — Что же мы будем делать? — спросил я. — Ждать, — пожал плечами охотник. Мы ждали. Барабаны краснокожих охотников похожи на огромные блюда. Они очень тяжелы И имеют рукоятки. Управляться с таким инструментом может не каждый. Барабан держат в одной руке, палку — в другой. Рама изготавливается из дерева. На нее натягивают шкуру табука. Крепится шкура при помощи сухожилий. Любопытно, что бить надо не по шкуре, а по раме. Возникает очень необычный звук. Барабан, который держал в руке поющий человек, достигал двух с половиной футов в диаметре. Охотник бил в барабан и пел песню. Всех слов я не понял, но песня была о природе. Что-то о дующих летом теплых ветрах. К песням краснокожие относятся так же, как к инструментам и резным фигуркам. Они считаются собственностью поющего. На севере не принято исполнять чьи-либо песни. Каждый должен придумать свои. Считается, что любой человек способен придумать и спеть песню точно так же, как любой человек должен уметь охотиться и вырезать по кости. Песни краснокожих просты и незамысловаты, но иногда бывают по-настоящему прекрасны и берут за душу. Поют, разумеется, и мужчины и женщины. А вот вырезают, как правило, только мужчины. Женский нож уло имеет полукруглое лезвие и предназначен для нарезания мяса, выделывания шкур и чистки сухожилий. Для резьбы по кости он не пригоден. Кроме того, резьба требует значительной физической силы. А вот поют женщины наравне с мужчинами. Они поют про свадебные наряды, про любимых мужчин, про свое искусство разделывать табуков. Потом барабан перешел к другому охотнику. Он исполнил песню про изготовление кайака. Смысл ее сводился к заклинаниям, обращенным к шкуре, сухожилиям и дереву, из которых краснокожий строил свою лодку. Он умолял их не подвести в решающую минуту. Следующий исполнитель спел песню, посвященную слину. В ней он желал животному всегда подплывать поближе, чтобы его можно было достать гарпуном. Затем я услышал песню про негодяя, который отправился на охоту и улегся спать, а потом разодрал сапоги о камни и всем их показывал, уверяя, что излазил всю округу, но добычи не нашел. По поведению собравшихся я понял, что герой этой песни находится в чуме. Во всяком случае, один парень явно растерялся. Затем он вскочил и исполнил песню про предыдущего исполнителя, который не умел делать стрелы. Потом опять пели женщины, одна про собирание птичьих яиц, другая — про то, как хорошо увидеть родственника, который давно считался потерянным. Вообще песнопение занимает исключительно важную роль в жизни краснокожих. Даже самые простые песни исполнены для них загадки и прелести. Согласно их по говорке, никто не знает, откуда берется песня. — Спой, Имнак! — попросил Акко. — Спой, Имнак! — подхватил Кадлук. — Нет, не хочу, — замотал головой охотник. — Имнак никогда не поет, — вступила в разговор Поалу, очевидно забыв о болтающихся на шее шнурках. — Давай, Имнак, — настаивал Акко. — Спой нам! — Я не умею петь, — повторил охотник. — А ты попробуй! — загудели остальные. К моему огромному удивлению, Имнак поднялся и выскочил из свадебного чума. Я последовал за ним. Так же поступила и встревоженная Поалу. — Я не могу петь, — сказал краснокожий, глядя в свинцовую даль моря. Во мне нет песен. Я как лед на камне, на котором не растут цветы. Ни одна песня не прилетела ко мне, и ни одна песня не зародилась в моем сердце. — Ты можешь петь, Имнак, — произнесла Поалу. — Нет, — упрямо повторил Имнак, — петь я не могу. — Однажды, — сказала Поалу, — ты обязательно споешь в свадебном чуме. — Нет, — отвернулся к морю охотник. — Петь я не умею. — Имнак! — укоризненно произнесла девушка. — Иди в чум, — проворчал краснокожий. Поалу развернулась и пошла в чум. Свадебный чум отличался от остальных большими размерами. Всего же стойбище состояло из дюжины подобных чумов. Несмотря на то, что общее число краснокожих охотников превышало полторы тысячи, жили они маленькими, разбросанными группами. Летом они собирались вместе по случаю перехода стада Танкреда через ледник Акса, но почти сразу же от главного стойбища отделялись небольшие группы людей, предпочитающих охотиться на отдаленных пастбищах. В конце лета краснокожие возвращались на свои обычные места. Всего насчитывалось около сорока стойбищ, расстояние между которыми составляло несколько дней пути. Стойбище Имнака находилось примерно в середине. Охотник задумчиво глядел на волны. — Однажды мне показалось, что я могу придумать песню, — сказал он. — Мне хотелось петь. Мне очень хотелось петь. Я думал, что у меня получится. Я хотел спеть про то, как прекрасен наш мир, про огромный океан, про горы, звезды и бескрайнее небо. — Почему ты не спел? — спросил я. — Мне показалось, что неведомый голос произнес: «Как ты смеешь слагать песню? Как ты смеешь петь? Я — великий океан. Я — горы и море. Я звезды и бескрайнее небо! Ты думаешь, что все это можно вместить в маленькую песню?» Я очень испугался. С тех пор я никогда не пытался петь, — закончил Имнак. — Нет ничего плохого в том, чтобы петь, — сказал я. — Кто я такой, чтобы слагать песни? — вопросительно посмотрел на меня охотник. — Я маленький человек. Никто. Я решил не отвечать. — Лучше даже не пытаться. — Думаю, ты не прав, — возразил я. — Надо попробовать. Пусть даже ничего не получится. — Я очень маленький, — сказал Имнак. — Я не умею петь. Ни одна песня не сидит на моем плече. Ни одна песня не просит, чтобы я ее пропел. Из свадебного чума донесся взрыв смеха. Над северным морем загорались звезды. Наступала полярная ночь. Останки огромного кита ханжера валялись на берегу. Большая часть туши была уже отрезана. Кости тоже почти все растащили. — Сушилки забиты мясом, — заметил я. — Да, — кивнул охотник. Две недели назад благодаря невероятной удаче мы загарпунили синего кита. Два кита за один сезон — неправдоподобное охотничье счастье. Обычно кита удается поднять раз в два, а то и в три года. — Это хорошо, — произнес Имнак. — Значит, зимой людям не придется выходить на лед. Солнце почти скрылось за горизонтом. Из свадебного чума доносился хохот. Полярная ночь не означает непроглядную тьму. На небе висят горианские луны, ярко горят звезды. Конечно, если небо затянет тучами, из чума лучше не выходить. Тогда не остается ничего другого, как слушать завывания ветра и хруст снега под лапами случайного зверя. — Не помню, чтобы в сушилках было так много мяса, — сказал Имнак. — Неудивительно, что люди так радуются, — ответил я. Помимо китов, удалось завалить нескольких слинов и наловить рыбы. Кроме того, охотники заготовили большие запасы сушеного мяса табука. Когда солнце окончательно скроется за горизонтом, наступит полярная ночь. Она продлится почти полгода. Мне будет очень не хватать солнца. — Думаю, еды на зиму хватит, — сказал Имнак. — Мы можем спокойно встречать тьму. Я посмотрел на ломящиеся от мяса сушильные полки. Некоторые из них были подняты на высоту двадцать и более футов, чтобы до лакомства не добрались слины. — Если Карджук не придет, я отправлюсь его искать, — сказал я. — Пусть даже мне придется входить ночью на лед. — Оставайся в стойбище, — посоветовал Имнак. — Ты можешь со мной не ходить, — сказал я. — Не делай глупостей, Тэрл, который со мной охотится, — покачал головой краснокожий. — Оставайся с друзьями, которые веселятся в свадебном чуме, — сказал я. — Не думай плохо о моем народе, — сказал Имнак. — Сейчас они поют и смеются, но жизнь. часто обходится с ними очень сурово. — Прости меня, — произнес я. — В свадебном чуме нет ни одного человека, кроме самых маленьких детей, который бы не пережил сезона плохой охоты. Дети об этом ничего не знают, и мы им не рассказываем. Краснокожие охотники даже по горианским меркам дают детям большую волю. Они крайне редко на них ворчат и почти никогда не поднимают руку. Детей в стойбищах краснокожих всегда защищают и берегут. Жизнь сама их научит. А пока пусть будут детьми. — В свадебном чуме нет ни одного человека, кроме детей, кто бы не видел, как люди умирают с голода. Как правило, в этом нет ничьей вины. Бывают болезни, бывает непогода. Случается, что снег заметает дыхательные лунки спинов. — Имнак говорил очень спокойно. — Бывают несчастные случаи. Кайаки переворачиваются, проваливается лед. — Он посмотрел мне в глаза. — Ты не думай, что мой народ легкомысленный. Пусть немного посмеются. Не презирай их за то, что они радуются полным мяса сушильным полкам. — Прости меня, друг, — произнес я. — Я не сержусь, — сказал он. — Ты — великий охотник. — Я ужасный охотник, — покачал головой Имнак. — Хотя однажды я убил шесть слинов за один день. Краснокожий улыбнулся. — Давай вернемся в свадебный чум, — предложил я.Глава 21. АРЛИН
— Давайте выключим свет! — радостно предложил Акко. Предложение было встречено с большим энтузиазмом. — Что они делают? — растерянно спросила подающая вареное мясо Тимбл-Барбара. — Сейчас узнаешь, — ответил я. Глядя на остальных, я сбросил с себя всю одежду. Говорящие животные: Поалу, Арлин, Тимбл-Барбара и Тистл-Одри — разделись уже давно. Свадебный чум разогрелся от ламп и множества тел. В жилищах краснокожих тепло даже в самые лютые морозы. Разве что под утро, когда гаснут светильники и расходятся гости, температура падает до нулевой отметки. Бывает, что для того чтобы хлебнуть водички из ведра, приходится проламывать корочку льда. Но закутавшимся в шкуры людям все равно тепло, ибо мало кто спит в одиночку в чумах краснокожих. На ночь охотники укладываются на специальные платформы. Спать на них гораздо теплее, чем на полу, где оседает холодный воздух. Одна за другой начали гаснуть лампы. Имнак пристально смотрел на Поалу. Арлин, Барбара и Одри растерянно переглядывались. — Что происходит? — не выдержала Барбара. — Если погасить все лампы, мы ничего не увидим. Погасла последняя лампа. Кто-то затянул дыру в потолке. — Пошли по кругу! — радостно скомандовал Акко. — Никто ни к кому не прикасается! Пошли! Я неуверенно побрел по чуму. В конце концов, это часть культуры краснокожих. Снаружи уже стемнело. В чумах, к слову сказать, нет окон. С ними гораздо труднее сохранить тепло. После команды Акко никто не проронил ни слова. Я слышал, как испуганно всхлипнула Барбара. Бояться, собственно говоря, было совершенно нечего. Разве что кто-то, кого она не знает, нащупает ее в темноте. — Готовы? — крикнул Акко. — Ловим! Женщины весело завизжали, мужчины принялись шарить в темноте руками. Я изо всех сил пытался хоть что-нибудь разглядеть. Сладострастно охнула пойманная женщина. — Тихо! — прикрикнул Акко. Рядом со мной шла ожесточенная борьба. Затем женщину повалили на пол. Она отчаянно сопротивлялась, пока удивленный таким поведением мужчина не треснул ее пару раз по голове. Спустя несколько минут она начала стонать от наслаждения. Я вытянул руку и попытался нащупать извивающуюся в грязи девушку. На ее горле оказались шнурки рабыни. Это была либо Тимбл, либо Тистл. Во всяком случае, не Поалу, ибо волосы девушки были распущены, а Поалу завязывала их в узел. Судя по звукам, попались еще несколько женщин. Неожиданно на меня налетела обнаженная девушка. Не удержавшись, она упала на пол. В следующую секунду я был уже на ней. Девушка очень быстро поняла, что сопротивляться бесполезно, и задрожала от вожделения. Когда снова зажгли лампы, я увидел под собой мокрое от пота лицо Барбары. Я уже знал, что это она, по шнуркам на горле и по реакции ее тела. — Ты овладел своей рабыней, господин! — сказала она. — Ты овладел ею, лишив ее достоинства. — Ты знала, что это я? Девушка нежно поцеловала меня в губы. — С самой первой секунды. Я ведь уже не раз бывала в твоих объятиях. Нет двух мужчин, которые сделали бы это одинаково. — Наверное, — кивнул я и осмотрелся. Женщины посмеивались, мужчины тоже. Поалу выбиралась из-под Имнака. Подозреваю, что они схитрили. Тистл-Одри и Арлин смущенно посмотрели на меня, все еще лежа под поймавшими их охотниками. — Объявляю пир! — провозгласил Акко. Пойманные женщины должны были обслуживать своих победителей. Спустя некоторое время игра повторилась. Всего, с перерывами на еду, в нее сыграли пять раз. Во второй и третий раз мне достались женщины краснокожих охотников. На четвертый я ухватил за шею Одри и швырнул ее на пол. Она была очень хороша. С ней я не торопился. Когда лампы зажгли в пятый раз, подо мной оказалась Арлин. — Приветствую тебя, бывший агент моих врагов, — произнес я. — Приветствую тебя, господин, — откликнулась девушка. — Ты знала, что это я? — Может ли девушка сказать правду? — Да. — Конечно. С самой первой секунды. — И как же ты меня распознала? — поинтересовался я. — Неужели ты думаешь, что девушка не узнает прикосновения своего господина? А вот ты меня узнал? — нахально спросила она. — Конечно, — ответил я. — По шнуркам на горле? — Я бы узнал тебя и без них. — Но как? — настаивала рабыня. — По тому, как я тебя ощущаю. — Господин узнает свою рабыню на ощупь, — произнесла Арлин. — Естественно, — кивнул я. — Мне казалось, что все невольницы одинаковы, — сказала Арлин. — Нет, — покачал головой я. — Каждая рабыня неповторима. — Неужели это возможно? — недоверчиво произнесла девушка. — Ошейник, — сказал я, — освобождает женщину от всех запретов и снимает с нее все комплексы и ограничения. Попав в рабство, она становится самой собой и получает наконец возможность полностью раскрыть свои способности. — Ты считаешь, что женщины от природы рабыни? — Абсолютно и безоговорочно убежден, — твердо заявил я, — Хотя это противоречит тем принципам, в которых тебя воспитывали. Иначе как объяснить то, что многие женщины, на весь мир прославившиеся умом и образованностью, дома становились тайными рабынями своих мужей? — Не знаю. — Ты, конечно, не тайная рабыня. — Нет, — рассмеялась она, — Я безраздельно и открыто принадлежу тебе и буду принадлежать любому, кому ты пожелаешь меня продать или подарить. Вокруг нас начали собираться люди… — Ты меня поймал, теперь пришло мое время тебя кормить, — заметила Арлин. — По-твоему, меня интересует только еда? — насмешливо спросил я, поднимаясь с пола. — Никогда так о тебе не думала, — улыбнулась рабыня. Я отвел ее в самый угол чума, где нам никто не мешал, и снова уложил ее в грязь. — До меня, — прошептала девушка, — ты поймал Тимбл. — Ну и что? — спросил я. — Ее ты тоже сразу узнал? — Конечно. — А Тистл? Это сучку ты тоже узнал с первого прикосновения? — С первой же секунды. — Пусть лучше она не попадается мне на глаза! — воскликнула Арлин. — Вы друг друга стоите, — усмехнулся я. — Я ее побью, — сказала рабыня. — Не уверен, — заметил я. — Тистл — сильная девочка. — Будет ужасно, если она со мной справится, — нервно заломила руки Арлин. — Я не переживу, если мне придется называть ее госпожой. Среди рабынь весьма распространены драки, после которых побежденная девушка обязана называть победительницу «госпожой» и выполнять все ее требования. Обычай, конечно, жесток, но с его помощью поддерживается дисциплина и порядок. — Ты и Тистл — два сапога пара, — сказал я. — Наверное, поэтому ты ее так ненавидишь. — Она так и старается попасться тебе на глаза, — проворчала рабыня. — Ревнуешь? — усмехнулся я. — Ты — мой господин, а не ее, — сказала Арлин. — Вы смотрите, поосторожнее, — предупредил я. — А не то Тимбл с вас обеих шкуру спустит. — Хорошо, господин, — поспешно произнесла Арлин. Тимбл она боялась как огня. Я огляделся. Тимбл-Барбара и Тистл-Одри кормили мясом охотников. Поалу ухаживала за Имнаком. — Поалу опять выпало обслуживать Имнака, — заметил я. — Пятый раз подряд, — улыбнулась Арлин. — Уверена, что они схитрили. — Конечно, — кивнул я. — Имнак мошенник, как и все мужчины, — заявила рабыня. — Поосторожнее с такими высказываниями, — нахмурился я. — Не забывай, что ты находишься на Горе. — Разве рабыням запрещено говорить правду? — Наоборот, — раздраженно бросил я. — Значит, ты не должен возражать, если я признаю объективную истину, что все мужчины — мошенники. — Выходит, не должен, — невольно усмехнулся я. — Какой ужас, что такие прелестные создания, как я, попадают в лапы мошенникам, — нахально заявила девушка. — Не вижу в этом ничего ужасного. — Потому, что ты сам — мошенник. — У всех бывают слабости, — миролюбиво сказал я. — Я же у тебя не первая рабыня? — спросила Арлин. — Конечно нет, — ответил я. — Наверное, много девушек стали жертвой твоей похоти? — Да уж не ты одна, — проворчал я. — Ты. — негодяй, но я восхищаюсь твоими деяниями. — Смелое признание для землянки, — заметил я. — Я уже не землянка, — возразила Арлин. — Я — горианская рабыня. — Верно, — произнес я, схватил ее за волосы и резко повернул голову девушки. Видеть ее классический профиль доставляло мне огромное удовольствие. — В мужчинах меня возбуждает не слабость, а сила, — сказала она. — Уверен, что на свете найдется немало мужчин сильнее меня, — пожал я плечами. — Физическая сила — лишь малая часть того, что я имела в виду, хотя и она играет большую роль. — Арлин помолчала, потом лукаво улыбнулась и спросила: — А вот скажи, господин, тебе со мной интересно? — Да, — ответил я. — Разве может быть интересно с рабыней? — удивилась она. — Дурацкий вопрос, — поморщился я. — Все мужчины мечтают иметь рабынь. Это заложено в их природе. Поэтому рабыни интересны им сами по себе. Кроме того, рабство делает их еще привлекательнее. — Разве свободные женщины не так интересны? — Все интересны, — сказал я. — Но, раз уж мы заговорили об интересе, давай подойдем к этому вопросу объективно. Все хорошее, что было в тебе раньше, когда ты являлась свободной женщиной, осталось при тебе. Но сейчас ты стала еще интереснее, потому что на шее у тебя висит ошейник. Рабство генетически показано женщине, ибо только оно несет ей подлинное освобождение. Нельзя быть свободным, идя наперекор собственной природе. Отсюда и проистекает глубокая и непреходящая ненависть свободных женщин к рабыням. Они понимают, что вы уже обрели свою женственность и счастье, между тем как для них все так и осталось на уровне бесплодных разглагольствований. Свободные женщины вас ненавидят, а в глубине души, хотя это и трудно объяснить, отчаянно вам завидуют. Бойся свободной женщины, — заключил я. — Хорошо, — пролепетала рабыня. — Я буду очень их бояться. — Свободные женщины проявляют по отношению к рабыням невиданную жестокость. — Мне действительно страшно, господин, — содрогнулась Арлин. — Кстати, — сказал я, — возвращаясь к нашей теме, тебе самой стало интереснее жить после того, как ты стала рабыней? — В тысячу раз, господин! — радостно воскликнула девушка. — Теперь, когда я смотрю на мужчин, я представляю, как они могут ко мне прикоснуться. Мне никогда не пришло бы в голову даже подумать об этом. Я очень остро ощущаю свою беспомощность и беззащитность перед мужчинами. — А в сексуальном отношении? — спросил я. — Стали ли мужчины тебе интереснее? — Конечно! В тысячу раз! — Глаза Арлин возбужденно заблестели. — Теперь я знаю, что могу доставить им наслаждение. И очень этого хочу. Будучи свободной, я не могла позволить себе упасть перед мужчиной на колени и попросить его о ласке. Теперь я делаю это с радостью. Рабство высвободило мою сексуальность. — Она посмотрела на меня с неожиданным укором. — Это твоих рук дело! Что мне теперь остается? Я тебя ненавижу! — Арлин вцепилась мне в руку. — Поласкай меня! Я тебя умоляю! Я с любопытством взглянул на распростертую подо мной женщину. — Ты сделал из меня рабыню! — выкрикнула она. — Ты сделал из меня рабыню! — Конечно, — спокойно сказал я. — Поласкай меня, — прошептала Арлин. — Ты об этом просишь? — Да, господин. Арлин, твоя рабыня, умоляет о ласке. Ну, пожалуйста, господин! — захныкала девушка. — По-моему, тебе пора кормить меня мясом, — сказал я. — Нет, только не это! — застонала Арлин. — Ладно, мясо подождет, — сжалился я. — Спасибо тебе, господин! — радостно воскликнула девушка.Глава 22. МЫ С ИМНАКОМ ОХОТИМСЯ НА СЛИНА. МЫ ЗАДУМЫВАЕМСЯ НАД ПРИРОДОЙ МИРА
— Вон там, — сказал Имнак, показывая на воду. — Да, — кивнул я и осторожно положил весло на борт кайака. Затем я поспешно стянул рукавицу и пропустил кожаный трос через ушко наконечника гарпуна. Справа от меня на деревянном корпусе лодки лежало тяжелое копье. — Вон там, — прошептал Имнак со своего кайака. Тот, в котором сидел я, принадлежал Акко. Из воды показалась блестящая гладкая морда слина. Это был средних размеров взрослый морской слин, футов восемь в длину и фунтов триста-четыреста весом. К тому времени я уже упустил подряд четырех слинов и был крайне недоволен своими успехами. Я немного размотал гарпунный трос и уложил его на ладонь левой руки. При этом я всеми силами старался удерживать нос лодки направленным прямо на зверя. Когда нет возможности пользоваться веслом, охотники двигают ногами и всем телом и таким образом выравнивают кайак. Голова слина скрылась под водой. Я положил гарпун и тросик на дно лодки и снова натянул правую рукавицу, которую держал в зубах. Это специальные рукавицы для весел, у них всего два пальца. Когда рукавицы изнашиваются с одной стороны, их меняют местами. — Ты очень долго возишься, Тэрл, который охотится со мной, — сказал Имнак. — Прошлый раз, — возразил я, — я излишне спешил. — Правильно, — кивнул Имнак. — Прошлый раз ты излишне спешил. — Кайак крутился, — проворчал я. — Ты должен был удерживать его на месте, — заметил охотник. — Спасибо тебе, Имнак, — сказал я. — Сам бы я ни за что не догадался. — Для этого и нужны друзья, — рассудительно произнес краснокожий. — Имнак! — крикнул я. Неожиданно его кайак перевернулся днищем вверх, но спустя мгновение снова выровнялся. Вода стекала с бортов лодки и плотной куртки охотника. — Под водой совсем плохо видно, — рассмеялся он. — Ты сделал это специально! — воскликнул я. — Бывает, что кому-то хочется похвастаться, — весело произнес Имнак. Настроение у краснокожего было хорошее. Он добыл двух слинов, которые плавали теперь в воде у самого берега. При помощи специальных трубочек охотник задул им под шкуру воздух, после чего заткнул раны деревянными колышками. Благодаря подобной хитрости звери плавали на поверхности. Потом, когда придет время возвращаться в стойбище, он потащит их на буксире за своей лодкой. — Из положения сидя метать гарпун очень неудобно, — проворчал я. — И к тросикам этим я никак не привыкну… — Слинам сегодня повезло, — откликнулся краснокожий. — Будь на твоем месте кто-нибудь другой, им бы пришлось хуже. — При такой поддержке я скоро стану великим охотником, — огрызнулся я. — Может, ты не любишь морских слинов и они это чувствуют? — предположил Имнак. — Скорее всего, дело именно в этом, — согласился я. — А ты с ними поговори, — посоветовал Имнак. — Помани их. Они любят, когда их заманивают. — И с радостью лезут под гарпун любящего их человека, — насмешливо закончил я. — Разве ты хочешь, чтобытебя загарпунил тот, кто тебя ненавидит? — Не хочу, — сказал я, — равно как и чтобы меня загарпунил любящий человек. — Потому, что ты — не слин. — Что верно, то верно, — согласился я. — Теперь подумай, что все-таки лучше, чтобы тебя загарпунил друг или враг? — Ну если выбора действительно нет, то пусть лучше это сделает друг. — Вот видишь! — торжествующе воскликнул Имнак. — Но я вообще не хочу, чтобы меня кто-нибудь загарпунил! — раздраженно произнес я. — Потому, что ты — не слин, — невозмутимо напомнил охотник. — Ты же не слин? — Не слин, — проворчал я. Временами спорить с краснокожим становилось невыносимо. — Будь с ними повнимательнее, — сказал Имнак. — Не хмурься. Не замыкайся в себе. Прояви дружелюбие! — Эй, слин! — крикнул я. — Привет! — Вот уже лучше! — обрадовался охотник. — Ладно, покажи, как ты это делаешь, — вздохнул я. — Слушай, — произнес Имнак и заговорил, наклоняясь к ледяной воде. — Тал, мои любимые братья, опасные, сильные и красивые! Как вы быстро плаваете! А как вкусен суп с вашим мясом! Я — Имнак, бедный охотник. Мне так хочется кого-нибудь загарпунить. Кстати, гарпун я захватил с собой. Гарпун тоже хочет на вас посмотреть. Я посчитаю за честь, если вы позволите себя загарпунить. И буду вам очень благодарен. — Большей глупости я никогда не слышал, — проворчал я себе под нос. — Сколько слинов ты сегодня загарпунил? — спросил Имнак. — Сегодня — ни одного, — ответил я. — А я — двух, — напомнил он. — Очень хорошо, — сказал я. Мне вдруг показалось, что я уже целую вечность сижу в кайаке. Такое нередко случается, когда на море качка и блестящие под солнцем волны раскачивают лодку. Человек теряет ощущение времени и пространства, ему кажется, что он безвозвратно потерялся в зыбкой бесконечности. Надо закричать, ударить по воде веслом, иначе можно сойти с ума, разбить кайак вдребезги и погибнуть. — Привет вам, добрые слины! — крикнул я, глядя в темную глубину. — Я уже давно вас поджидаю. Так хочется засадить гарпун в красивого, толстого слина! Давайте выходите! — Неплохо, — прокомментировал Имнак. — Арлин хочет приготовить вкусный суп, — продолжал я. — Может, поможете? — Совсем хорошо, — разулыбался охотник. — Вы очень мне нравитесь, длинные блестящие морские звери. Вы сильны и красивы и плаваете, как молнии, — Я посмотрел на Имнака. — Ну как? — Отлично! — похвалил краснокожий. — Осторожно! Слин всплыл прямо под лодкой. Кайак поднялся на добрый ярд, после чего соскользнул с тела огромного морского зверя и шлепнулся в воду. Я упал на бортик и с трудом выровнял утлое суденышко. Слин скрылся под водой, но спустя секунду снова вынырнул в нескольких ярдах от кайака. Лицо мое мгновенно покрылось коркой льда. Я сорвал рукавицу и принялся вытирать глаза и рот. — Вот видишь, — сказал Имнак, — уже получается. Я выплюнул воду. — Вон он, твой слин, — показал Имнак. Из воды действительно торчала мокрая блестящая морда. Голова зверя показалась мне неестественно огромной. В ширину она достигала не менее восемнадцати дюймов. Я натянул рукавицу, ибо рука уже онемела от холода. — Ты ему понравился, — сказал Имнак. Весло осталось в лодке, копье и гарпун утонули. Я осторожно потянул за тросик, намереваясь вытащить из воды гарпун. — Только не делай резких движений, — предупредил Имнак. — Разорвет. — Хорошо, что я ему понравился, — проворчал я. — Иначе бы мне несдобровать. — Ой-ой-ой! — покачал вдруг головой охотник. — Что? — Лучше бы ты не говорил с этим слином. — Почему? — По-моему, это бешеный широкоголовый слин, — сказал Имнак. — В это время года они здесь обычно не появляются. Видишь шрамы на морде. И на голове, там, где нет шерсти? — Вижу, — сказал я. — По-моему, на него уже охотились. — Может быть, — проворчал я. Обычно слины равнодушно наблюдают за лодкой, а при ее приближении скрываются под водой. Слины стремительно атакуют любое оказавшееся в воде существо, но на кайаки они почему-то не бросаются. Очевидно, форма суденышка не пробуждает в них охотничьих инстинктов. Как бы то ни было, этот слин смотрел на меня далеко не равнодушно. В его поведении явно ощущалась угроза. — Привет, слин, — сказал я. — Не будь дураком, — проворчал Имнак. — Перед тобой чрезвычайно опасный зверь. — Поэтому с ним нельзя говорить? — спросил я, решив отплатить Имнаку его же монетой. — С некоторыми слинами можно говорить, — невозмутимо ответил охотник, а с некоторыми лучше помолчать. — Понятно, — улыбнулся я. — Можешь, конечно, попробовать, — пожал плечами краснокожий, — но я бы на твоем месте не стал этого делать. — Почему? — Потому что он может тебя услышать. — Ну и пусть слышит, — насмешливо произнес я. — Именно с этим слином я бы не стал разговаривать, — ответил Имнак. — Это бешеный широкоголовый слин, и, мне кажется, на него уже охотились. — Выходит, беседовать можно не со всяким слином? — Совершенно верно, — кивнул охотник. Я осторожно вытащил из воды гарпун, после чего поднял на борт плавающее рядом с лодкой копье. — Арлин решила приготовить мне вкусный суп, — громко сказал я, обращаясь к слину. — Может, поможешь? — Замолчи, — встревоженно прошептал Имнак. — Ты же говорил, что я ему понравился? — напомнил я. — Он притворялся. — А по-моему, это хороший, добрый слин. — Давай не будем рисковать, — нахмурился краснокожий. — Не поворачивайся к нему спиной. Подождем, пока он нырнет, а потом спокойно вернемся в стойбище. — Нет, — сказал я. — У нас уже есть два слина, — настаивал охотник. — Это у тебя есть два слина, — возразил я. — Не упрямься, Тэрл, который со мной охотится, — сказал Имнак. — Я уверен, что это хороший, добрый слин, — сказал я. — Осторожней! — крикнул Имнак. — Он приближается! Я отложил гарпун, ибо бить слина в голову не имело смысла. Костяной наконечник не пробьет лобную кость, а до скрытого под водой тела гарпун не достанет. Слин стремительно набирал скорость. Я схватил копье и изо всех сил метнул его в широкую, клыкастую морду. Копье разорвало пасть чудовища. Слин поднялся над водой и рухнул рядом с лодкой, зацепив меня по лицу жестким холодным плавником. Я полетел на дно суденышка, кайак едва не перевернулся. Изо рта слина струей хлестала кровь, оставляя на воде клубящиеся темные разводы. Гарпун снова вывалился из кайака, и я опять потянулся к тросу. Слин сделал еще один круг и пошел в решающую атаку. На этот раз я успел выбрать нужный момент и воткнул гарпун в блестящую мокрую шею. Вода запузырилась от крови, трос дернулся, подвижный наконечник гарпуна еще больше разворотил рану. Зверь действительно оказался невероятных размеров. В длину он достигал футов двадцать, весил не менее тысячи фунтов. Трос стремительно разматывался. Я понял, что слин без труда утащит под воду и меня и кайак. — Бросай трос! — крикнул Имнак. Нос суденышка резко накренился, кайак понесся вперед, поднимая вокруг фонтаны брызг. — Он уходит в море! — кричал Имнак. — Бросай трос! Я намотал трос на левую руку и решил держаться до конца. Неожиданно трос ослаб, полная ледяной воды лодка закачалась на волнах. — Он возвращается! — предупредил Имнак. — Берегись! Через несколько секунд тело слина всплыло на поверхность. — Он еще жив, — сказал Имнак. — Вижу, — откликнулся я. Из широких ноздрей вырывалось прерывистое дыхание, над окровавленной водой стелился густой пар. — Будь очень осторожен, — повторил охотник. — Он еще жив. Мы медленно подводили лодки к покачивающемуся на воде чудовищу. — Он уже не дышит, — заметил я. — На него уже охотились, — ответил Имнак. — И он остался жив. — Он не дышит, — повторил я. — Значит, он мертв. — Давай подождем, — сказал краснокожий. — На него уже охотились. И он остался жив. Спустя несколько минут я сказал: — Давай прицепим его к лодке и оттащим в стойбище. — Я бы не стал поворачиваться к нему спиной, — прошептал охотник. — Почему? — спросил я. — Потому что он жив. — С чего ты взял? — Кровь еще не остановилась. От этих слов мне стало не по себе. Где-то внутри качающегося на волнах гигантского тела еще билось сердце. — Это широкоголовый слин, — сказал Имнак. — Он притворяется. — Он теряет кровь, — заметил я. — Скоро ему потребуется воздух. — Правильно, — сказал краснокожий. — Сейчас он что-то предпримет. Будь готов. — Давай добьем его копьями, — предложил я. — Он только и ждет, когда мы приблизимся, — ответил Имнак. — Не думай, что его ощущения притупились. — Будем ждать? — спросил я. — Конечно, — ответил охотник. — Время на нашей стороне. Он теряет кровь. Вокруг нас вздымались серые волны полярного океана. Неожиданно Имнак произнес: — Теперь готовься. Я считал. Он должен задышать. Мы подняли копья. В следующую секунду слин с шумом выдохнул остатки воздуха и рванулся в нашу сторону. Мы встретили его дружными ударами копий. Зверь резко ушел под воду. Гарпунный трос снова натянулся и тут же ослаб. — Осторожнее! — крикнул Имнак. Я вглядывался в темную ледяную воду. Неожиданно дно лодки выгнулось так, что я едва не вылетел из кайака. Имнак ударил сбоку, я перегнулся через борт и всадил копье в блестящую мокрую шкуру зверя, прямо под правый плавник. Навалившись на древко, я пытался нащупать огромное черное сердце слина. Затем я выдернул копье, чтобы ударить еще раз. Слин с шумом выдохнул воздух и затих. — Он мертв, — сказал Имнак. — Откуда ты знаешь? — спросил я. — Я видел твой удар, — ответил он. — Сердце у слина очень глубоко, — заметил я. — Посмотри на копье. Древко было на двадцать восемь дюймов вымазано в густой, темной крови. — У тебя страшный удар, — похвалил Имнак и принялся затыкать раны зверя деревянными колышками. Он хотел сохранить остатки крови. Замороженная кровь слина считается деликатесом. — Будешь задувать воздух под шкуру? — спросил я. — Пока рано, — ответил охотник. — Он еще не отяжелел… — Смотри, утонет, — предупредил я. — Кайаки его поддержат, — сказал краснокожий. Мы привязали добычу к лодкам и принялись грести к берегу. На каждом весле был закреплен костяной круг, чтобы стекающая по веслу вода не попадала в рукав. — Я тебе говорил, что это хороший, добрый слин? — напомнил я. — Почему-то мне так не показалось, — улыбнулся охотник. — Ты в нем усомнился, — сказал я. — Я ошибся, — признался краснокожий. — Но он умеет здорово притворяться. Ему удалось обмануть меня. — Слины, они такие, — сказал я. — С ними интересно, — согласился охотник. — Ты первый заметил, что я ему нравлюсь, — сказал я. — Видишь, — расплылся в улыбке краснокожий, — я оказался прав. — А я этого сразу не заметил, — признался я. — Поживешь немного на севере, — сказал Имнак, — начнешь разбираться в таких вещах. Кстати, ты должен поблагодарить слина за то, что он дал себя загарпунить. Не каждый слин на такое согласится. — Спасибо тебе, слин, — сказал я. — Правильно, — похвалил Имнак, — Это элементарная вежливость. Ни один слин не сунется под гарпун, если почувствует дурное обращение. — Наверное, ты прав, — сказал я. — Конечно, прав! — воскликнул Имнак. — У слинов есть своя гордость. Мы добрались до двух убитых Имнаком слинов и тоже привязали их к нашим кайакам. Охотник поблагодарил каждого из них в отдельности, и мы поплыли к стойбищу. — Откуда мертвые слины знают, что ты их поблагодарил? — спросил я. — Это интересный и сложный вопрос, — ответил Имнак. — По правде говоря, я не знаю, как это им удается. — Наверное, это трудно, — предположил я. — Люди считают, — сказал Имнак, — что слины на самом деле не умирают навсегда. Спустя некоторое время они возрождаются. — Значит, слины бессмертны? — уточнил я. — Да. И если с ними хорошо обращаться, то в следующий раз они охотнее дадут себя загарпунить. — А люди? — спросил я. — Люди тоже бессмертны, — кивнул охотник. — Я знаю одно место, — сказал я, — где люди полагают, что они бессмертны, а животные — нет. — Они не любят животных? — спросил краснокожий. — Не знаю, — ответил я, — Наверное, просто считают себя умнее. — Встречаются очень умные слины, — сказал Имнак. Подумав, он добавил: — Если бы слины заговорили на эту тему, они бы решили, что бессмертны не люди, а слины, потому что слины лучше плавают. — Наверное, — кивнул я. — Скажи, кто-нибудь знает, в чем смысл жизни? — Не знаю, — сказал я. — Может, его и нет вовсе. — Это интересно, — произнес Имнак. — Но тогда мир был бы пуст. — По-моему, он и так пуст, — сказал я. — Нет, — возразил Имнак. — Ты думаешь? — Я знаю, — сказал Имнак, вытаскивая кайак на берег. — Мир не может быть пуст, если в нем есть двое друзей. — Ты прав, Имнак, — сказал я, глядя на звезды. — Если есть красота и дружба, чего еще просить у мира? Он велик и прекрасен. О чем еще можно мечтать? — Помоги мне вытащить мясо на берег, — сказал Имнак. Я принялся ему помогать. Появились другие люди и тоже включились в работу. Я не знал, есть ли смысл в жизни, но она вдруг показалась мне красивой и значительной.Глава 23. КТО-ТО ПРИШЕЛ В СВАДЕБНЫЙ ЧУМ
— Наступила ночь, — сказал я Имнаку. — Похоже, Карджук не придет. — Похоже на то, — согласился краснокожий. Несколько раз выпадал легкий снег. Похолодало. Недели три назад мы с Имнаком добыли трех слинов, охотясь на них с кайаков. Теперь на кайаках до конца года уже не выйдешь. В ту самую ночь, когда мы убили трех слинов, вода начала замерзать. Началось с того, что на поверхности появилась грязная кашица. Потом в ней начали просматриваться кристаллы льда. Постепенно из этих кристаллов образовались небольшие льдинки. За несколько часов вода стала тяжелой и вязкой, и наконец лед схватился окончательно. — Есть, наверное, другие стойбища, — сказал я. — Давай сходим, посмотрим, не было ли там Карджука. — Стойбищ много, — кивнул охотник, — До самого далекого несколько ночевок. — Я хочу посетить их все, — сказал я. — Если мы ничего не узнаем о Карджуке, придется искать его среди льдов. — С тем же успехом можно искать слйна в океане, — ответил Имнак. — Больше я не могу ждать. — Хорошо, — вздохнул охотник. — Я прикажу отладить сани. У Акко есть снежный слин, еще одного попросим у Наартока. — Отлично, — обрадовался я, — Снежный слин тащит сани быстрее человека. Вообще это очень полезные, хотя и опасные животные. — Тише! — поднял вдруг руку Имнак. Издалека донесся визг слина. — Может, это Карджук! — воскликнул я. — Нет, это не он, — покачал головой краснокожий. — Звук донесся с юга. — Имнак! — закричала Поалу с улицы. — Кто-то едет! — Кто? — крикнул охотник. — Не знаю. — Ну так заберись на шест для просушки мяса и посмотри, ленивая девка! — Хорошо, Имнак, — откликнулась Поалу. Имнак и я натянули рукавицы, набросили парки и вышли из нагретого светильниками чума. Снаружи царила морозная тишина. В чистом, холодном воздухе отчетливо слышались самые тихие и далекие звуки. Под ногами оглушительно хрустел снег. Лунный свет заливал стойбище, покрытую снегом тундру и замерзшее море. Высыпавшие из чумов люди возбужденно переговаривались. Несколько человек вскарабкались на шесты для просушки мяса и вглядывались в снежную даль. Для арктической ночи было не холодно, хотя такие вещи всегда относительны. Думаю, температура опустилась градусов до сорока. Ветра не было. — Что там? — спросил Имнак. — Сани и один человек! — крикнула Поалу. Издалека снова донесся визг слина. В такую погоду слышно очень хорошо. Бывает, что долетают звуки с расстояния в десять — пятнадцать пасангов. — Разжигайте огонь, варите мясо! — распорядился Кадлук, главный охотник в стойбище. — Надо встречать гостя! Женщины тут же засуетились. — Один человек и сани! — повторила Поалу. — Пойдем, встретим, — предложил Кадлук. — Кто может прийти с юга посреди зимы? — спросил я Имнака. — Не знаю, — пожал плечами краснокожий. — Странно все это. — Мне кажется, я догадываюсь! — воскликнул я. — Это гонец с новостями. Пойдем ему навстречу! — Конечно! — откликнулся краснокожий. — Идемте встречать гостя! — скомандовал Кадлук. Мужчины побежали за оружием. В тундре можно нарваться на обезумевшего от голода снежного слина. С копьями и гарпунами наперевес охотники во главе с Кадлуком выдвинулись навстречу пришельцу. — Прочь! Прочь! — донеслось издалека. — Скорее! — крикнул Кадлук, и краснокожие со всех ног помчались вперед. На расстоянии одного пасанга на залитой лунным светом заснеженной равнине стояли сани с запряженным в них слином. Рядом чернели две фигуры. Одна из них принадлежала человеку. — Ледяной зверь! — выдохнул Акко. Рядом с человеком топтался огромный белый кюр. Я невольно поразился неестественной длине его лап. Человек пытался отогнать зверя копьем. Ему удалось ранить его в лапу. Кюр отступил, прижимая к телу поврежденную конечность, но было видно, что он только еще больше разъярился. Я вырвался вперед. Позади меня, потрясая копьями, бежали краснокожие охотники. Кюр обернулся. Мне показалось, что он оценивает расстояние и время, за которое мы успеем до него добежать. Мне стало не по себе. Это не был одичавший и одуревший от одиночества потомок погибших в катастрофе кюров. Большинство из них давно превратились в обычных животных. Они были чрезвычайно опасны. Между тем кюр, который не до конца одичал, был опасен вдвойне. Незнакомец воспользовался моментом и, пока кюр разглядывал бегущих по склону людей, отстегнул от саней слина. Тот тут же с диким визгом бросился на кюра. Мне оставалось до них несколько сотен ярдов. Я видел, как кюр отшвырнул в сторону разорванного чуть ли не пополам мертвого слина. Пока шла короткая схватка, человек успел нанести еще один удар, но и он оказался не смертельным. Из раны на горле у кюра потекла кровь. В следующую секунду кюр вырвал копье из рук человека и переложил его пополам. Тот побежал нам навстречу. Кюр отбросил обломки копья. Рядом с ним на снегу лежал окровавленный труп слина. В брошенных санях наверняка осталось мясо, сахар и прочие съестные припасы. Все это теперь доставалось кюру. Между тем трофеи его ничуть не интересовали. Зверь пристально смотрел в спину бегущего по снегу человека. Я окончательно убедился, что передо мной не обычный кюр. Любой другой давно бы схватил слина и все» что осталось в санях, и попытался бы убежать от краснокожих охотников. Этот же упал на все четыре лапы и кинулся вдогонку за человеком. Между тем я был уже рядом. Человек промчался мимо меня, а я вскинул копье и крикнул: — Эй, ты, чудовище! Я готов! Кюр прижался к земле ярдах в двадцати от меня и злобно оскалился. — Подходи, отведаешь моего копья! Обыкновенный кюр после таких слов бросился бы в атаку. Этот осторожно выжидал. Сзади нарастал топот несущихся на помощь краснокожих охотников. Я сделал еще один шаг и отвел руку для броска. Спустя мгновение кюр окажется в окружении целой толпы вооруженных копьями людей. Не поднимаясь с четырех лап, зверь страшно зарычал и кинулся прочь. По пути он успел ухватить за лапу дохлого слина и поволок его за собой по снегу. Прежде чем он успел отвернуться, я заметил в его ушах два золотых кольца. Вскоре кюр скрылся за снежной пеленой. — Вы спасли мне жизнь, — с трудом выдохнул Рэм. — Ты ранен? — спросил я. — Нет. Мы обменялись рукопожатиями. — Я знал, что найду тебя в стойбище Кадлука и Имнака, — сказал он. — У тебя есть базийский чай? — спросил Акко. — И сахар, — добавил Наарток. Слово «Наарток» на языке иннуитов означает «толстый живот». Как правило, имя редко соответствует внешнему облику человека, но в данном случае оно очень точно передавало картину. Наарток был толстым веселым парнем, безумно обожающим все сладкое. — Да, — сказал Рэм. — У меня есть чай и сахар. И еще зеркала, бусы, ножи и много чего другого. Новость была встречена с большим воодушевлением. Из-за стены на север вот уже несколько месяцев не приходил ни один торговец. — Устроим пир в честь нашего друга! — провозгласил Кадлук. — Как жаль, что у нас осталось мало мяса, — с сожалением произнес Акко. — Без него пир получится весьма скромным. — Да и женщины не успели вскипятить воду, — добавил другой охотник. На масляных лампах вода действительно закипает долго, хотя пламя можно регулировать, увеличивая длину мохового фитиля. — Это ничего, — сказав Рэм. — С друзьями даже маленький кусочек — пир. Краснокожие лукаво переглянулись. Разумеется, Рэм, бывалый торговец, давно изучил шутки и хитрости охотников. Не ускользнуло от его внимания и то, что его встретили чуть ли не все мужчины в двух пасангах от стойбища. Это означало, во-первых, что его ждали, а во-вторых, что еды у краснокожих было вдоволь. Иначе большинство мужчин пропадали бы на льдинах. — Зверь на тебя обозлился, — сказал я. — Он сильно проголодался, — ответил Рэм. — Да, но он не хотел ни слина, ни припасов в санях, — заметил я. — Ему был нужен ты. — В это трудно поверить, — произнес Рэм. — Ты говоришь так, будто кюр может думать. — Я в этом не сомневаюсь, — сказал я, — Обратил внимание на кольца в его ушах? — Конечно, — кивнул Рэм. — Это украшения, — заметил я. — Наверное, кюр сбежал от хозяина, который их ему повесил. — Ты ошибаешься, — сказал я, — Кольца он выбрал себе сам. — Не может быть, — покачал головой Рэм. — Он выглядит как обыкновенный зверь. — По-твоему, — усмехнулся я, — чтобы обладать интеллектом, надо походить на человека? — Не может интеллект сочетаться с такой свирепостью, — упрямо произнес Рэм. — Может, — сказал я. — И это называется кюр. Рэм побледнел.* * *
Свадебный чум сиял огнями. Арлин опустилась на колени перед Рэмом и преподнесла ему тарелку вареного мяса. Bce ее одеяние состояло из нескольких цветных шнурков на горле. — Где-то я видел эту красотку, — произнес Рэм и резко поднял ее за подбородок. Арлин оцепенела от ужаса. — Ну, конечно, — усмехнулся он. — Эта девушка командовала нами на стене. — Правильно, — кивнул я. — Ты сделал ее рабыней? — Да. — Ну и как? Есть от нее какой-нибудь прок? — Скоро увидишь. Рэм расхохотался. — Никуда не уходи и не вставай с колен, — приказал я рабыне. — Слушаюсь, господин, — ответила девушка. Мы с Рэмом взяли по куску мяса с блюда, а она продолжала сидеть на пятках. — Я уверен, что зверь охотился именно за тобой, — сказал я. — Может быть, — пробурчал Рэм. — Как тебе наш скромный пир? — поинтересовался подошедший Кадлук. — Лучшего пира я никогда не видел, — ответил Рэм. — По-моему, тоже ничего, — довольно посмеиваясь, Кадлук вернулся на свое место. — Давно он за тобой шел? — спросил я. — Не знаю, — произнес Рэм. — Полагаю, он тебя где-то перехватил, — сказал я. — Откуда он знал, где меня ждать? — спросил Рэм. — Боюсь, — сказал я, — что он прослышал о моем пребывании в стойбище. Если я не вернулся на юг, значит, я пошел на север. На стене был только один краснокожий охотник — Имнак. Естественно, он предположил, что я окажусь в его стойбище. Может быть, он даже следил за мной. Не знаю. — Ничего не понимаю, — медленно произнес Рэм. — Про меня было известно, что я нахожусь в стойбище Кадлука. В Людиусе нас с тобой видели вместе. Поэтому, когда ты пришел на север, стало ясно, что ты ищешь меня. — Я и не делал из этого секрета, — сказал Рэм. — Таким образом, враги, если мы условимся так их называть, знали о моем местонахождении и твоих намерениях. Естественно, что они попытались перехватить тебя на подходе к стойбищу. Они не учли одной мелочи. В морозном воздухе визг слина слышен очень далеко, и краснокожие выбежали тебе навстречу. — Есть еще одно соображение, — мрачно произнес Рэм. — Говори. — Они могли следить только за мной, а я невольно вывел их на тебя. — Этого нельзя исключать, — кивнул я. — Хотя обо мне им, наверное, давно все известно. — Откуда? — спросил Рэм. — В некотором смысле я пришел на север по приглашению. Думаю, врагам давно было известно, где меня искать. — Чтобы убить, — угрюмо добавил Рэм. — Правильно, — кивнул я. — Почему кюр хотел моей смерти? — спросил он. — Возможно, ты нес информацию, которую он хотел от меня скрыть, — предположил я. — В Людиусе, — сообщил Рэм, — я, Сарпедон и другие парни со стены напали на Сарпелиуса и его шайку. Я вспомнил, что Сарпелиус был тот самый здоровенный бугай, который отобрал таверну у Сарпедона и устроил там ловушку для неосторожных посетителей. — Надеюсь, таверна вернулась к Сарпедону? — спросил я. — Конечно, вернулась, — сказал Рэм. — А Сарпелиусу и его мошенникам пришлось кое-что рассказать, прежде чем их продали голыми с платформы. — Наверное, их хорошо об этом попросили, — предположил я. — Не знаю, хррошо или нет, но заговорили они все. Сарпелиуса, например, хотели постепенно, фут за футом, засовывать ногами вперед в клетку с голодным слином. — Не очень радостная перспектива, — заметил я. — К сожалению, многого от них не добились. — Что вы узнали? — спросил я. — Тип по имени Друсус — ты его видел на стене — платил им деньги и снабжал инструкциями. Тарнсмены перевозили на стену попавших в плен рабочих. — Куда делись девушки? — спросил я, вспомнив про Констанс и Тину. — Сарпелиус рассказал, что якобы слышал от Друсуса о какой-то штаб-квартире далеко на севере, куда можно добраться только поздней весной или летом. — Скорее всего, туда надо плыть, — предположил я Зимой море непроходимо из-за льдов. — Может быть, — кивнул Рэм. — С другой стороны, — добавил я, — тарны, как и прочие птицы, летают в полярных краях только летом. — И это верно, — согласился Рэм. — Все же я полагаю, что штаб-квартира находится за океаном. — Почему? — спросил Рэм. — Потому, что, если бы до нее можно было добраться по суше, краснокожие охотники о ней бы знали. Что еще удалось выяснить? — Почти ничего, — проворчал Рэм. — Узнали только, что Друсус подчиняется этому штабу. И еще что туда время от времени свозят элитных рабынь. — Таких, как Тина и Констанс? — улыбнулся я. — Да. Я, кстати, думал, что ты отправился на север за Констанс, — произнес Рэм. — А ты, значит, пришел сюда за своей Тиной? — Да, — сказал он. — Но ведь они всего лишь рабыня, — с улыбкой напомнил я. — Моя рабыня, — уточнил Рэм. — И ее у меня незаконно отобрали. Со мной такие штуки не проходят! — Рэм ударил себя в грудь. — Я верну ее, а потом продам, или отпущу. Как мне будет угодно. — Правильно, — одобрил его я. — Ты не подумай, — раздраженно добавил он. — Девчонка тут совсем ни при чем. Она всего лишь рабыня. Дело в принципе. — Ясное дело, — успокоил его я. — Хотя для паршивки ценой в один серебряный тарск ты тратишь слишком много времени и подвергаешь себя огромному риску. — Говорю тебе, дело в принципе! — Я понял, — кивнул я. — По-моему, Тина неплохая рабыня, — сказал он. — Честно говоря, я бы хотел ее вернуть. — Рэм посмотрел мне в глаза и серьезным тоном добавил: — Я очень надеялся найти тебя на севере. Вместе мы бы смогли разыскать Тину и Констанс. — Кто такая Констанс, господин? — не выдержала Арлин. — Она, как и ты, была раньше свободной, — сказал я. — Сейчас она — очаровательная рабыня. Может, кстати, многому тебя научить. — Да, господин, — печально произнесла девушка и склонила голову. — Давай мяса! — приказал я. Девушка Подняла блюдо, и мы с Рэмом взяли еще по куску. — Расскажи, что тебе известно о базе на севере, рабыня! — потребовал я. — Ничего, — испуганно прошептала она. — Господин. Я взял еще один кусок и принялся медленно его жевать. — Я не разрешал опускать блюдо, рабыня! — Прости меня, господин, — пролепетала девушка. Я продолжал на нее смотреть. — Я правда ничего не знаю, господин. Друсус приносил деньги. Кроме него, я ни с кем не общалась. Я взял еще один кусок. — Мне поручили наблюдать за строительством стены, — продолжала девушка. — В то время я считала себя главнее его. Я даже не знала, откуда он берет деньги. Конечно, я понимала, что, помимо нашей, в мире идут и другие операции, но, где и кто за них отвечает, я не знала. — По лицу рабыни потекли слезы. — Умоляю тебя, поверь мне, господин! — Может быть, я тебе и поверю, — задумчиво произнес я. Похоже, девчонка действительно говорила правду. Кюры никогда не посвящают мелких сошек в свои тайны. Люди работают на них, не всегда сознавая свою истинную роль. Любопытно, что раздетая догола женщина испытывает потребность говорить правду. В одежде врать значительно легче. Рабыни вообще стараются лгать как можно меньше, ибо за ложь их наказывают безжалостно и сурово. Бывает, что покривившую душой невольницу без всяких разговоров швыряют в клетку со слином. Думаю, рабыни — самые правдивые из мыслящих существ, особенно если их раздеть и поставить перед строгим господином. Речь, разумеется, идет о серьезной лжи. Вранье по мелочам, не затрагивающее интересов хозяина, иногда даже поощряется. В конце концов, чего еще ожидать от рабынь? На мелкое воровство среди рабынь хозяева тоже часто закрывают глаза. Я посмотрел на Арлин, и она содрогнулась от ужаса. Похоже, она действительно сказала правду. — Одри! — позвал я бывшую богачку с Земли. Почему-то мне нравилось называть эту красотку ее прежним именем. — Да, господин? — услужливо склонилась рабыня. — Забери у Арлин мясо и разнеси гостям, — приказал я. — Слушаюсь, господин! — радостно откликнулась девушка и наклонилась за блюдом. При этом она постаралась сделать так, чтобы от Рэма не ускользнул ни один изгиб ее соблазнительного тела. Покачивая бедрами, невольница принялась разносить угощение. — Хорошее туловище, — похвалил Рэм. — Очень, — кивнул я. — Удачная покупка. — Она принадлежит Имнаку, — сказал я. — Он приобрел ее на ярмарке. — Очень удачная покупка, — сказал Рэм, обращаясь к охотнику. — Я взял сразу двух, — откликнулся краснокожий. — Вон ту тоже, — он показал на обслуживающую гостей Барбару. — И это великолепное приобретение, — похвалил Рэм. Барбара бросила на него долгий взгляд. Разговаривали мы громко, и она сразу почувствовала, что речь зашла о ней. Невольница выпрямилась и приосанились. Ей явно льстило, что такие сильные мужчины обратили на нее внимание. — Обе достались мне за шкуру снежного ларта и четыре шкурки лимов, — довольный собой сообщил Имнак. Барбара недовольно поморщилась. — Да ты просто даром их отхватил, — сказал Рэм. — В тот день торговля шла вяло, — вспомнил Имнак. — Не сомневаюсь, что ты опытный покупатель, — настаивал Рэм. — Наверное, да, — скромно пожал плечами краснокожий. — За обеих я отдал пять шкурок. — Пять шкурок — не цена для таких красавиц, — не унимался Рэм. — Пожалуй, ты прав, — согласился охотник. — Зато теперь они носят на горле мои шнурки. Барбара подошла к нам, опустилась на колени и посмотрела на Рэма. В руках она держала блюдо с сушеными ягодами. Рэм запустил в него руку, и в этот момент их взгляды встретились. Невольница поднялась, повернулась спиной, прогнулась и медленно отошла, грациозно покачивая бедрами. Рэм не сводил с нее глаз. Отойдя на положенное расстояние, рабыня снова взглянула на него и позволила себе улыбнуться. — Они отлично тащат сани, — сказал Имнак. — И еще много чего умеют, — добавил я. — Пожалуйста, можешь пользоваться любой, — сказал Имнак. — Спасибо, — ответил Рэм. — Только ни одна из них не командовала мной на стене. Он перевел взгляд на Арлин, которая тут же съежилась. — Мясо, — произнес он. — Сейчас принесу! — поспешно откликнулась рабыня, вскакивая на ноги. — Не строй из себя дуру, — проворчал я. — Ему нужна ты. — О! — испуганно выдохнула девушка. — Хороша ли ты? — спросил Рэм. — Не знаю, — пролепетала Арлин. — Господину легче судить. Рэм медленно поднялся, отошел в самый край чума и сбросил с себя накидку из шкуры ларта. — С твоего разрешения, Имнак, — сказал он, — я попробую остальных позже. — Когда захочешь, — откликнулся охотник. — Они никуда не денутся. Рэм продолжал стоять у стены чума. Арлин испуганно взглянула на меня. — Ублажи его, — приказал я. — Слушаюсь, господин, — ответила девушка и хотела уже было идти к Рэму, но я ее остановил. — Нет! Ползи к нему на коленях. — Да, господин, — прошептала она. — И ублажи его хорошо. — Да, господин. Собравшиеся в чуме веселились вовсю. Начиналось представление мимов. Люди громко хлопали в ладоши, подбадривая артистов. Наарток изображал кита. Его выступление вызвало море восторгов. — Тэрл, который со мной охотится, — произнес вдруг Имнак. — Мне страшно. — Чего ты боишься? — спросил я. — Животное, которое мы видели, был ледяной зверь. — Ну и что? — Боюсь, что Карджук мертв. — С чего ты взял? — Карджук — стражник. Он стоит между людьми и ледяными зверями. — Понятно, — произнес я. Краснокожие охотники называют ледяными зверями полярных кюров. В отличие от остальных кюров, полярные не боятся воды и даже предпочитают в ней охотиться. Зимой, когда океан замерзает, они совершают вылазки на сушу. Существует много разновидностей кюров. Мало что известно и о загадочном Карджуке, даже краснокожие охотники знают только, что он живет один, без женщины и друзей. Обитает Карджук во льдах, безмолвный страж, стоящий между людьми и ледяными зверями. Убежавший от нас кюр имел белую шкуру. Между тем я был уверен, что это не ледяной зверь, а один из корабельных кюров. С другой стороны, я понимал, что он пришел сюда через охраняемую Карджуком территорию. Последнее могло означать следующее: либо ему удалось проскользнуть мимо бдительного ока Карджука, либо он убил его в ожесточенной схватке среди безмолвных ледяных гор. — Может, Карджук его просто не заметил? — предположил я. — Не думаю, чтобы Карджук мог пропустить ледяного зверя, — сказал Имнак. — Скорее всего, Карджук мертв. Один из охотников изображал плывущего морского слина. Получалось похоже. — Мне очень жаль, — сказал я. Долгое время мы с Имнаком молча сидели рядом. Выступали Акко и Кадлук. Акко изображал айсберг, а Кадлук — западный ветер. Под яростным напором ветра айсберг медленно разворачивался в нужную ветру сторону. Люди хохотали и радовались талантливому представлению. Неожиданно в чуме повеяло холодом. Все повернулись к двери. Повисла мертвая тишина. У входа в чум стоял краснокожий охотник. Это был истощенный и почерневший от холода человек. За спиной неизвестного висел роговой лук и колчан со стрелами, в одной руке было копье, в другой — тяжелый мешок. Парка была покрыта снегом — очевидно, пока шел пир, погода испортилась. Закрыв за собой полог, незнакомец обернулся к собравшимся. Рука Имнака стиснула мой локоть. Человек сложил оружие возле дальней стены и выволок мешок на середину чума. Затем, не говоря ни слова, он перевернул мешок, и из него выкатилась огромная голова полярного кюра. Ледяного зверя с золотыми кольцами в ушах. Я посмотрел на Имнака. — Это Карджук, — прошептал он.Глава 24. МЫ БЕСЕДУЕМ В ЧУМЕ ИМНАКА. РЕШЕНИЕ НАЙДЕНО. Я РАЗРЕШАЮ АРЛИН ЛЕЧЬ РЯДОМ
— Мне повезло, что ты выследил ледяного зверя и убил его, — произнес Рэм, глядя на огромную голову полярного кюра. — Я бы не хотел с ним еще раз повстречаться. Карджук кивнул, но не произнес ни слова. Золотые кольца он уже срезал и с разрешения Имнака подарил их Поалу, которая нацепила их на левую руку, как браслеты. Перед тем как девушка примерила новое украшение, я долго разглядывал кольца и взвешивал их на ладони. — Ты уверен, — спросил я Рэма, — что это тот самый кюр, который на тебя напал? — Неужели может быть еще один с такими же кольцами? — изумился Рэм. — Маловероятно, — согласился я и еще раз осмотрел голову, в особенности пасть и уши. — Я несколько дней за ним гнался, — сказал Карджук. — Вначале я нашел санный след, а потом кровь и истоптанную площадку. — В том месте он напал на меня и моего слина, — сказал Рэм. — Потом прибежали люди из стойбища и выручили меня. — Я гнался за ним. несколько пасангов. Он был ранен. Когда я его нашел, он доедал труп снежного слина со следами упряжи на шкуре. — Значит, это тот самый зверь, — уверенно сказал Рэм. — Я его убил, — произнес Карджук. Я сделал глоток базийского чая и внимательно посмотрел на Карджука. Он тоже смотрел на меня, потягивая чай. Рабыни ждали поодаль. Белокожие девушки опасались приблизиться к отрубленной голове. Для Поалу же кости, шкуры и черепа с детства являлись предметами домашнего обихода. — Скажи, Карджук, — сказал я, — приходилось ли тебе слышать о неподвижной ледяной горе? — Зимой океан замерзает, и все горы становятся неподвижными. — Слышал ли ты о горе, которая не движется даже летом? — Нет. О такой горе я никогда не слышал. — Вот видишь! — воскликнул Имнак. — Я тебе говорил, что такого не бывает! — Но я ее видел, — сказал Карджук. Ему была присуща обстоятельность краснокожих охотников. Мы погрузились в молчание. — Значит, гора существует? — спросил Имнак. — Да, — ответил Карджук. — Она находится далеко в океане. Однажды, охотясь на слина, я на нее напоролся. — Она большая? — спросил я. — Очень. — Как может ледяная гора не двигаться? — пробормотал Имнак. — Не знаю, — произнес Карджук. — Но она существует, потому что я ее видел. — А другие? — спросил я. — Кто-нибудь еще видел эту гору? — Возможно, — сказал Карджук. — Утверждать не могу. — Ты меня к ней отведешь? — спросил я. — Она далеко во льдах. — Ты меня туда отведешь? — Если хочешь. Я отставил в сторону кружку с чаем. — Принеси мешок, — скомандовал я Арлин. Рабыня быстро исполнила приказание. Я вытащил из мешка вырезанную из голубого камня голову кюра с оторванным ухом. — Это твоя работа? — Да, — сказал Карджук. — Это сделал я. — Ты видел этого зверя? — Да. — Где? — Возле неподвижной ледяной горы. — Это голова ледяного зверя? — спросил я. — Нет, для ледяного зверя у него слишком темная шкура. — Ты можешь отвести меня к этой горе быстро? — Сейчас ночь, — сказал Карджук. — Темно. Во льдах сейчас очень опасно. В такую пору ледяные звери часто выходят на охоту. — Ты мне скажи, можешь ты меня отвести или нет? — улыбнулся я. — Могу, — сказал Карджук, — если ты хочешь. — Я хочу, — сказал я. — Хорошо, — ответил Карджук. — Я пойду с вами, — произнес Имнак. — Ты не должен этого делать, — сказал я. Имнак посмотрел на отрубленную голову полярного кюра. — Нет, я все-таки пойду. Карджук отхлебнул чая. — Разумеется, я тоже иду с вами, — сказал Рэм. — Решил торговать базийским чаем с ледяными зверями? — спросил я. — Я иду с вами, — решительно повторил Рэм. — Хорошо, — кивнул я и посмотрел на Карджука. — Когда отправляемся? — Я должен допить чай, — сказал он, — а потом поспать. После этого можем выходить. — Хочешь ли ты воспользоваться моими женщинами? — спросил Имнак, показывая на Поалу, Тимбл и Тистл. — Или моей хорошенькой рабыней? — добавил я, показав на Арлин. Арлин непроизвольно съежилась. Худой, черный Карджук внушал ей страх. Между тем стоило мне ей приказать, и она ублажила бы его по полной программе, ибо она была рабыней. Карджук взглянул на Поалу. Золотые браслеты, ранее служившие кольцами кюру, красиво смотрелись на ее изящной красной ручке. Девушка вздрогнула. — Нет, — сказал Карджук. Он допил чай и забрался на дощатую платформу, на которой спали в чуме. Остальные тоже приготовились к отдыху. — Давай не будем брать с собой женщин, — предложил я Имнаку. — Нет, — замотал головой краснокожий, — Женщин надо взять. Кто еще будет сжевывать лед с наших сапог? Кто будет нам шить, варить мясо, поддерживать огонь в лампах и согревать нас в шкурах? — Охотник повернулся на другой бок и пробормотал, засыпая: — Женщин и снежного слина надо взять обязательно. — Господин? — прошептала Арлин. — Да? — Можно я лягу рядом с тобой? — Ты что, замерзла? У Арлин были свои спальные меха. Когда я выбирал Одри или Барбару, ей приходилось спать одной. — Нет, господин, — прошептала она. — Или тебе не терпится ублажить своего хозяина? — Я боюсь, — призналась девушка. Я приподнял шкуру, и рабыня скользнула на мое ложе. — Я очень боюсь, господин. — Она прижалась лицом к моей груди. — Чего ты боишься? — спросил я. — Карджука и этой экспедиции во льды. Скажи, что ты хочешь там найти? — Не знаю. — Ты ищешь главную базу тех, на кого я раньше работала? — Да, — сказал я. — Рабыня. — Они очень опасны, — прошептала она. — Ну и что? — Не надо с ними встречаться. Беги на юг. — Ты просишь? — Я тебя умоляю, господин. — Твои желания никого не волнуют. Девушка зарыдала. — Ты сама-то знаешь, на кого работала? — Нет. — Смотри! — Я схватил ее за волосы и повернул так, чтобы она могла видеть отрубленную голову кюра. — Примерно так они и выглядят. — Не может быть! — От ужаса она едва не поперхнулась. — Вот кому ты служила, моя хорошенькая рабыня, — усмехнулся я. — Что они с тобой сделают, если ты попадешь к ним в руки? — спросила она. — Не знаю, — пожал я плечами. — Думаю, приятного будет мало. — А со мной что они сделают? — не унималась рабыня. — Может быть, тебе вернут власть и привилегии. И снова заставят на них работать. — Я их подвела, — прошептала невольница. — Это верно, — кивнул я. — Тебе, скорее всего, подыщутдругое занятие. — Какое? — спросила она. — Ты будешь неплохо смотреться в ошейнике и невольничьей тунике. — Они оставят меня рабыней? — Я уверен, что тебя изначально хотели сделать рабыней. Ради этого тебя и привезли на Гор. Для свободной женщины ты слишком хороша собой. Арлин прижалась к моему телу. — Видишь ли, твоя красота имеет цену. И эта цена равняется твоей свободе. — Я хотела тебе кое-что сказать, — прошептала девушка. — Ни одному другому мужчине я бы не посмела в этом признаться. — Говори. — Я бы очень хотела всю жизнь носить твои цепи. — Из глаз невольницы потекли слезы. — Пожалуйста, оставь меня при себе, господин! — Не горюй! — приободрил я девчонку. — И не реви понапрасну. На свете существуют сотни и тысячи мужчин, способных сделать из тебя настоящую рабыню. Тебя будут продавать и перепродавать, ты поднаберешься опыта и техники и рано или поздно хорошо устроишься. — Женщине так нужна любовь, — прошептала она. — Любовь гораздо чаще приходит к рабыне, чем к свободной. Так что, если хочешь познать любовь, учись быть рабыней. — Хорошо, господин. — Она прижалась ко мне губами. — Доставь мне удовольствие, — велел я. — Хорошо, господин! — обрадовалась девушка. Лампа замерцала и погасла. Это ее испугало. — Ты в самом деле должен идти на север? — прошептала она. — Да. — Ты хочешь взять меня с собой? — Да. — Я очень боюсь. — Не бойся. Лучше доставь мне удовольствие в темноте. Под шкурами. — Да, господин. Спустя несколько минут я вытащил ее из-под шкур и повалил на спину. — Я думала, что делаю тебе хорошо, — произнесла она. — Мне понравилось, — усмехнулся я и навалился на девушку. Невольница выгнулась дугой и забилась в судорогах сильнейшего оргазма. Она скрипела зубами, стараясь не закричать и не разбудить остальных. Не обязательно всем знать, что произошло в темноте. Потом она долго лежала в моих объятиях. — Я хочу еще, — прошептала Арлин. — Просишь? — Очень, господин. — Твои желания никого не интересуют. — Я помню, господин. — Но я пойду тебе навстречу. — Спасибо, господин! — воскликнула она и вскоре снова застонала и задергалась под шкурами. — Спасибо тебе, господин! — благодарно шептала она, покрывая мое лицо поцелуями. — Ты доставил мне такое наслаждение! — Теперь спи! — приказал я. — Слушаюсь, господин! Не знаю, сколько прошло времени, может быть, два или три ана. Проснулся я оттого, что Арлин меня трогала. Голова ее лежала на моем животе. — Господин, — прошептала она. — Чего тебе? — Пожалуйста, господин! — Девушка как змея обвилась вокруг моего тела. — Ты опять хочешь? — спросил я. — Очень, господин! — Рабыня. — Да, твоя рабыня, господин. — Ладно, разрешаю тебе меня поласкать, — сказал я. Искусство невольницы привело меня в изумление. Я едва сдерживался, чтобы не закричать от сладостного наслаждения. Меня переполняла гордость за доставшуюся мне рабыню. Во многих отношениях она была еще совсем сырой, но, когда дело касалось любовных ласк, ей могли позавидовать даже бывалые невольницы из паговых таверн. — Что с тобой происходит? — спросил я. — Не знаю, — призналась девушка. — Я лег спать с неуклюжей служанкой, а проснулся с изощренной рабыней. Арлин засмеялась. — Мне очень нравится быть рабыней, господин! — Ну-ка поработай еще! — приказал я. На этот раз я решил к ней не прикасаться, чтобы она ни на что не отвлекалась. Время от времени при помощи такого приема девушкам дают понять, что как бы они ни изощрялись, они все равно остаются не более чем рабынями. Наконец она упала рядом со мной. — Тебе по-прежнему хочется быть рабыней?.- спросил я. — Еще как, господин! — откликнулась она. — Я ведь к тебе даже не прикоснулся, — заметил я. — О, секс чрезвычайно важен, и ты умело им пользуешься, но есть и другие вещи, которые тебе трудно понять, потому что ты — не женщина. — Что же еще такого может быть кроме цепей, бича и ошейника? — насмешливо спросил я. — Вы, мужчины, так наивны и простодушны! — воскликнула рабыня, — Вы даже не сознаете, какой властью над нами обладаете! Рабство — это ведь не условие, это образ жизни. Женщина становится рабыней не в тот момент, когда вы бросаете ее к своим ногам. Она была ей раньше, и останется рабыней навсегда. Есть невыразимая красота и прелесть в том, чтобы быть рабыней. Вы об этом даже не подозреваете. — Возможно, — задумчиво произнес я. — Очень трудно объяснить мужчине восторг и экстаз, который испытывает женщина от своего рабства. — Ну-ка давай еще! — сказал я и снова повалил ее на спину. На этот раз рабыня, однако, решила посопротивляться. — Отпусти меня! — яростно шептала она, пытаясь вывернуться и ускользнуть. Я заломил ей руку за голову, она завизжала, и мне пришлось зажать ей рот ладонью. Я чувствовал под рукой ее мокрый рот и твердые зубки. Она еще пару раз дернулась и уступила. Мне очень понравился такой способ. — Почему ты сопротивлялась? — спросил я. — Чтобы посмотреть, как ты к этому отнесешься. — Ну и как? — Ты овладел мной силой. — Естественно. — Ты накажешь меня плетью? — За что? — За причиненное неудобство. — Никакого неудобства я не испытал. — О, — произнесла она. Некоторое время мы молчали. — Ты овладел мной против моей воли, — сказала она наконец. — Ну и что? — Мне было интересно, сделаешь ты это или нет. — Ты будешь моей, когда мне этого захочется. — Правильно, — прошептала она, сладко прижимаясь ко мне губами, — Я всего лишь рабыня, а ты — такой сильный. Я и не подозревала, что мужчина может быть так силен. — В этом есть и твоя заслуга, — усмехнулся я и ухватил ее за ремешок на горле:- Ночью, в темноте, под шкурами, обнаженная рабыня всегда возбуждает мужчину. — Ты не посчитался с моей гордостью, — прошептала она. — Еще чего не хватало, — ответил я. — Ты же рабыня. Дыхание девушки стало чаще. — Смотри не разбуди остальных, — предупредил я ее. — Да, господин, — простонала она и отдалась мне еще раз. Спустя некоторое время Арлин прошептала: — Знаешь, что бы я сделала, если бы ты швырнул мне мои цепи? — Нет, — ответил я, целуя ее губы. — Я бы их подняла и… — И? — Я бы их целовала и облизывала. — Правильно, — сказал я. — Потому, что ты — рабыня. — Да, — прошептала девушка. — Я — рабыня. — Теперь спи, — приказал я. — Господин? — позвала она. — Что? — Я уже не боюсь идти на север. — Между прочим, это очень опасно, — сказал я. — Не боюсь. Ты же будешь со мной. Спасибо, что пустил под свои шкуры испуганную девушку. — Спи, крошка, — усмехнулся я. — Да, господин. Некоторое время я лежал, глядя в темноту и размышляя о природе мужчин и женщин. Хорошо, что мне довелось жить на Горе, а не на Земле. Я поцеловал лежащую рядом очаровательную девушку, но она этого не почувствовала. Утомленная рабыня спала беспробудным сном. Я думал о Карджуке и льдах. К слову сказать, Карджук на иннуитском означает «стрела». Снаружи поднимался ветер. Ветер меня не тревожил. Лишь бы не было шторма. Затем я уснул.Глава 25. МЫ ИДЕМ ПО ЛЬДУ. МЫ ИДЕМ ЗА КАРДЖУКОМ
Было невыносимо холодно. Я не знал, как далеко на север мы забрались. — Толкать! — заорал Имнак. Рабыни и я соскочили с саней и принялись толкать заваливающиеся набок сани. — Подожди! — крикнул кИмнак Карджуку. Карджук спрыгнул с полозьев и прикрикнул на тащившего его сани снежного слина. Экспедиция состояла из трех экипажей. Карджук и Имнак ехали на своих санях. В сани Карджука был запряжен его собственный снежный слин, Имнак одолжил слина у Акко, а Рэму пришлось купить себе другого слина. Прежний погиб в когтях кюра. Слина он купил за несколько пачек базийского чая у Наартока. Карджук и Рэм ехали по одному, на санях Имнака разместились, помимо нас с ним, еще четыре рабыни. Большую часть пути им приходилось бежать рядом с санями, время от времени мы позволяли самой измученной девушке немного прокатиться. Карджук поднял руку, чтобы дать команду двигаться дальше. — Нет, подожди! — крикнул вдруг Имнак. Он вглядывался в темное небо. Мы уже пять дней шли по льду. Шторм то собирался, то снова отступал. По крайней мере в этом нам пока везло. Как я уже говорил, полярная ночь редко бывает непроглядной. Ярко сияют луны, да и свет звезд хорошо отражается от льда и снега. Я посмотрел на громоздящиеся вокруг причудливые, дикие формы. Мы застыли посреди немыслимой, первобытной геометрии. Свирепые ветры и вздымающееся море создали эти величественные и грозные громады. Иногда мы чувствовали движение льда. Временами приходилось перепрыгивать через трещины, замерзающие буквально под нашими ногами. Имнак показывал на юг. Там не было видно ни одной звезды. Огромная туча затягивала небо. — Давай разобьем лагерь! — крикнул Имнак Карджуку. Тот не ответил, посмотрел вперед и снова поднял руку. К нам подошел Рэм. — Скоро начнется шторм, — сказал Имнак. — Надо разбить лагерь. Карджук поднял руку еще выше. — Подожди, мне надо проверить полозья! — крикнул Имнак. Карджук опустил руку и стал ждать. Имнак плеснул на полозья немного воды. Это делается для того, чтобы на них схватился тонкий слой льда, который удерживается при помощи специальной смазки, приготавливаемой из земли, мха и травы. — Пошли дальше! — крикнул Карджук. — Шторм начинается, — ответил Имнак. — Может, лучше сделаем привал? — Позже! — сказал Карджук. — Ну ладно, — пожал плечами краснокожий. — Разумно ли идти дальше? — спросил Рэм у охотника. — Нет, — проворчал тот. Мы выровняли сани. — Привяжи рабынь к саням, — сказал Имнак. Ветер усиливался. Я отмотал футов пятнадцать сплетенной из кожи табука веревки и набросил его на шею Арлин. — Господин! — запротестовала она, но тут же полетела на снег от мощной пощечины. Одри тут же подбежала ко мне и подставила шею, чтобы я привязал и ее тоже. Закончив, я швырнул ее на колени, чтобы не чувствовала своего превосходства перед Арлин. Обе всего лишь рабыни. Концы веревки я прочно привязал к задней правой перекладине саней. Имнак между тем проделал точно такую же процедуру с Барбарой и Поалу. — Может, вам и руки скрутить за спиной? — спросил я Одри и Арлин. — Не надо, господин! — взмолились рабыни. — Встать, чего развалились! — скомандовал я, и девушки поспешно вскочили на ноги. Карджук запрыгнул на полозья и огрел своего слина бичом по голове. Сани Рэма заскользили следом. — Пошел! — крикнул Имнак и хлестанул своего слина. Зверь выгнул спину и, царапая огромными когтями по льду, навалился на упряжь. Я уперся в сани сбоку, помогая ему набрать инерцию. Имнак спрыгнул с полозьев и бежал рядом с санями. Позади семенили привязанные рабыни. Иногда кто-нибудь бежит впереди повозки, чтобы раздразнить слина, который обычно перенимает, предложенную скорость. Сейчас в этом не было необходимости, так как впереди шли сани Карджука и Рэма. Время от времени Имнак забирался на полозья, оборачивался и изучал остающуюся за спиной местность. Так всегда поступают краснокожие охотники. Подобным способом они страхуются от всяких неожиданностей и запоминают дорогу назад. Во льдах это особенно трудно, ибо причудливые, дикие формы напоминают друг друга. Остаются ветер и звезды. Ветры, как правило, дуют в определенном направлении. Если же небо затянуто тучами, а ветер стихает, охотники могут определить по кристалликам льда, в какую сторону он дул последний раз. Все сказанное, конечно, не означает, что краснокожие охотники никогда не теряются. Теряются. Просто они лучше чем кто-либо научились ориентироваться в этих безжизненных просторах при помощи звезд, ветра, льда и невероятно развитого чувства пространства. Любопытно, что, рисуя на снегу примитивные карты местности, краснокожие уделяют мало внимания географическим очертаниям материков и островов. Куда больше их интересуют конкретные приметы и Ориентиры. Так, например, краснокожие могут не знать точной формы полуострова, на котором находится их стойбище, зато обязательно укажут расстояние до ближайшего лагеря. В этом заключен большой смысл. Гораздо важнее знать, сколько осталось идти до следующего становища, нежели иметь безупречную в географическом отношении карту. Бывает, что потерявшиеся охотники месяцами выбираются из ледяного плена. На вопрос: «Где ты был?» — принято отвечать: «Охотился». Разумеется, в пищу можно употребить собственного снежного слина. Правда, тут важно успеть. Бывает, что изголодавшийся слин первым набрасывается на своего хозяина. На севере человека подстерегает множество опасностей. Здесь надо очень много знать. Я был безмерно рад, что рядом со мной находился Имнак. Временами он казался мне странным, но я все равно восхищался этим человеком. Я многим был ему обязан и не питал по этому поводу никаких иллюзий. Хорошо, что мы были друзьями, ибо между друзьями не может быть никаких счетов. Я тоже время от времени оглядывался назад. И у воинов есть такая привычка. Я хотел убедиться, что сзади нам ничего не грозит.Глава 26. ИМНАК РАЗБИВАЕТ ЛАГЕРЬ. ПОАЛУ ВАРИТ МЯСО
Ветер завывал и валил с ног. — Надо остановиться! — крикнул я Имнаку. Не думаю, чтобы он меня услышал, хотя расстояние между нами не превышало ярда. Наступила кромешная тьма. Исчезли и луны, и звезды. Ветер в буквальном смысле срывал с тела одежду. Левой рукой я прижимал лежащие на санях припасы. Пошел снег, колючие, злые снежинки жалили лицо и оседали на бровях и на бороде. Я попытался натянуть капюшон. Шкура ларта, которой он был оторочен, с одной стороны оторвалась и хлестала меня по глазам. Я понял, что могу отморозить лицо. Видетья уже давно ничего не видел. Спотыкаясь, я брел за санями. Рабынь слышно не было, но я знал, что они привязаны к саням. — Мы не видим дороги! — крикнул я Имнаку. — Надо остановиться! Впереди раздался визг слина. Имнак запрыгнул на полозья и стремительно обернулся, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в возникшем на мгновение просвете. Я успел увидеть наших рабынь. Застывшие, покрытые снегом и жалкие, они вцепились в свои веревки и покорно брели за санями. Затем все снова погрузилось во тьму. Впереди мелькнули сани Рэма. Карджука не было. — Идти дальше нельзя! — крикнул я Имнаку. Сани остановились, застряв между двумя глыбами льда. Имнак и я приподняли одну сторону, и протащили их на одном полозе, пока сани не выровнялись. — Давай остановимся! — крикнул я. Откуда-то донесся жуткий визг, а может, это был ветер, не знаю. Имнак ухватился за поручень и потянул сани назад. Я тут же присоединился. Сани остановились. Я нащупал веревки Одри и Арлин и подтянул девушек поближе. Затем я побежал в голову саней. Слин был на месте. Зверь уже успел свернуться в клубок и собирался заснуть. Я потрепал его за холку и побежал назад. Снега было по колено. Имнак что-то кричал, но слов я не разобрал. Вытянув руки, я определил, что Одри и Арлин присели за санями. Ветер крепчал. Сделав несколько шагов, я нащупал Поалу. Из непроглядной темноты появился Имнак. Он сунул мне в руку веревку. Я потянул ее к себе. Конец был обрезан. Барбара пропала. Я бросился было на поиски, но Имнак отшвырнул меня к саням. Охотник был прав. Идти в завывающую пургу было безумием. Два-три шага — и дороги назад уже не найдешь. Думаю, в тот момент девушки еще не осознали, что Барбара пропала. Воспользовавшись передышкой, они попадали на снег и почти мгновенно уснули. — Что будем делать? — прокричал я, прижимаясь ртом к уху Имнака. — Один будет спать, другой — дежурить! — крикнул в ответ охотник. Я с трудом мог поверить, что он в самом деле это сказал. — Хочешь спать? — спросил Имнак. — Нет! — крикнул я. — Тогда ты дежуришь первый. Я буду спать. — С этими словами краснокожий забрался на сани. Невероятно, но через несколько мгновений он действительно заснул. Присев возле саней, я изо всех сил старался хоть что-нибудь разглядеть. Вокруг завывал ветер. Интересно, далеко ли ушел Рэм. Когда в облаках возник просвет, Карджука уже не было. Непонятно, что стряслось с Барбарой. Конец веревки был явно обрезан. Очаровательную блондинку похитили. Кто и зачем, я не знал. Спустя некоторое время Имнак проснулся и объявил: — Теперь твоя очередь спать. Я подежурю. Я забрался на сани.* * *
Проснулся я оттого, что Имнак тряс меня за плечо. — Посмотри на слина! Огромный зверь беспокойно вертелся на месте. Уши торчали торчком, ноздри раздувались. Он то выпускал, то втягивал огромные, кривые когти. Испуганным или агрессивным слин не выглядел. — Что-то почуял, — сказал я. — Забеспокоился, но не испугался, — подтвердил охотник. — Что бы это значило? — спросил я. — То, что мы в большой опасности, — ответил краснокожий. — Где-то поблизости другие слины. — Но мы же ушли далеко во льды. — Тем хуже для нас. Теперь и до меня дошел смысл его слов. Не иначе мы напоролись на стаю одуревших от голода диких слинов. Худшего варианта было трудно придумать. — Может, Карджук или Рэм где-то рядом? — предположил я. — Наш слин знает зверей Карджука и Рэма, — ответил охотник. — Он бы не стал так на них реагировать. — Что будем делать? — спросил я. — Надо строить укрытие. Причем быстро! — сказал Имнак. Девушки еще спали. Метель прекратилась, на небе снова сияли три луны. — Времени очень мало, — добавил охотник. — Говори, что делать, — сказал я. Имнак пяткой очертил круг диаметром футов в десять. В середине круга стояли наши сани. — Притопчи снег, — велел он. — Потом разгружай сани. Вещи укладывай по кругу. Я принялся за дело, а Имнак взял огромный нож и начал вырубать кусок льда. Слин забеспокоился и стал тихонько повизгивать. — Слышишь? — спросил Имнак. В морозном воздухе звуки разносятся далеко. Я не мог определить расстояние. — Они чуют запах? — спросил я. — Да, — сказал Имнак. — Наш? — Похоже. Охотник принялся укладывать вырезанные из льда куски по утоптанному мной периметру. Неожиданно раздался пронзительный визг. Я вздрогнул. Имнак бросился к Одри. — Где Барбара? — кричала девушка. — Она пропала! — На лице рабыни застыл ужас. В руках она сжимала конец обрезанной веревки. Имнак треснул рабыню по голове, и она полетела в снег. Охотник прислушался. Вопли слинов стали отчетливей. Похоже, стая двигалась в нашу сторону. Имнак наклонился и сорвал с Одри капюшон, рывком поднял ее за волосы и поднес зазубренный нож к обнаженному горлу. Потом он снова швырнул девушку лицом в снег. Стая слинов шла в нашу сторону. Сомнений не оставалось. Крик Одри помог им сориентироваться. До этого они тщетно пытались определить наше местонахождение по запаху, доносимому редкими дуновениями ветерка. Уткнувшись лицом в снег, Одри тихо плакала. Я прислушивался к визгу приближающейся стаи. Имнак закончил выкладывать первый ряд самодельных ледяных кирпичей и приступил ко второму. Кирпичи первого ряда были два фута в длину и около фута в высоту и ширину. Во втором ряду располагались ледяные блоки поменьше, ставились они на первый ряд, образуя неровную ступеньку. — Барбара пропала, — сказала подошедшая ко мне Арлин. — Да, — ответил я. — Где она? — Не знаю. — Давай вернемся, — предложила она. Я посмотрел ей в глаза. Рабыня была неописуемо прекрасна. На мгновение меня охватила нежность. — Пожалуйста, давай вернемся, — просила Арлин. Неожиданно я вспомнил, что она всего лишь рабыня. — Прости меня, господин! — воскликнула девушка, падая на колени. Судя по звукам, слины приближались. — Возвращаться уже поздно, — сказал я. — Это слины? — спросила она. — Да. — Только не это! — в ужасе воскликнула невольница. Я посмотрел на стоящую на коленях девушку. Жалко, что такое прекрасное тело сейчас разорвут на куски. Она содрогнулась. Я прислушался. — Сколько у нас времени? — спросил я Имнака. Охотник не ответил. Быстрыми, точными движениями он продолжал рубить лед. — Имнак, — сказала Поалу, — тебе понадобится нож и лед. Смысла этой фразы я не понял. — Развяжи Поалу и всех остальных, — не отрываясь от работы, бросил охотник. Я развязал всех девушек и сказал Арлин: — Помогай разгружать вещи. Поалу присела на корточки и принялась разжигать лампу. Она несколько раз ударила друг о друга двумя железками. Искры упали на сухую траву. Лампа загорелась. Имнак закончил второй ряд кирпичей. — Тистл, — сказала Поалу Одри, — принеси чайник и кухонную доску. Очевидно, она хотела растопить снег для варки мяса и кипячения чая. Наш слин ни с того ни с сего запрокинул голову и издал пронзительный резкий вопль. — Сейчас начнется, — проворчал Имнак. — Может, прирезать его, пока есть время? — спросил я. — Свяжи ему челюсти и завяжи глаза, — сказал охотник. Я схватил веревки, которыми были связаны рабыни. — Я их вижу! — крикнула Арлин, — Вон они! Слин заметался, но я повалил его на снег и стянул челюсти веревкой. Затем я попарно связал все шесть лап. — Тащи его в укрытие! — распорядился Имнак. Отстегнув упряжь, я поволок слина в круг. — Он так дергается, что либо развалит твою стену, либо потушит огонь, — проворчал я. — Постарайся, чтобы этого не произошло, — откликнулся охотник. Поднатужившись, я связал между собой передние и задние лапы. — Они уже близко! — крикнула Арлин. — Быстро в укрытие! — приказал я. Имнак успел построить только два ряда и едва приступил к третьему. Как бы то ни было, он ни на секунду не прекращал своего занятия. Слины визжали злобно и угрожающе. Мне показалось, что до них не более половины пасанга. — Ты не успеешь, Имнак! — крикнул я. — Иди в укрытие! Охотник продолжал вырубать ледяные кирпичи. Теперь, правда, он уже не тратил времени на возведение стен. После первого ряда кирпичи укладывают изнутри. Последний блок ставится снаружи, охотник забирается в построенный купол и при помощи ножа и веревки затягивает кирпич на место. — Приготовься! — сказал Имнак. — Будешь бить слинов со стены. — Ты тоже иди сюда! — крикнул я. — Приду, когда будет нужно, — проворчал краснокожий и обратился к Поалу: — Вода закипела? — Нет, но уже теплая. — Быстрее, Имнак! — не выдержал я. Непонятно, зачем он продолжает вырубать кирпичи, если укладывать их все равно некогда. Не мог я также понять, чего ради Поалу занялась разведением огня и кипячением воды. Не самое подходящее время для чаепития. Слины неслись в нашу сторону, как черная туча. — Это конец, господин? — спросила Арлин. — Похоже на то, — проворчал я. — Я напоследок развлекусь хорошей дракой. Жаль, конечно, что ты оказалась здесь. — Ты меня не освободишь? — спросила она. — Нет. Если нам суждено погибнуть от когтей и клыков слинов, то я хотел умереть как мужчина. А она пусть умирает рабыней. Умрем теми, кем мы были. — Да, господин, — сказала Арлин. Вопли изголодавшихся слинов резали уши. Теперь было слышно и их тяжелое, хриплое дыхание, и скрежет когтей по льду. Имнак продолжал рубить лед в двадцати футах от недостроенного убежища. До слинов оставалось не более двухсот ярдов. Они стремительно неслись в нашу сторону. Наконец Имнак побежал к убежищу, но, вместо того чтобы присоединиться к нам, взял у Поалу кусок мяса и чайник. Потом охотник снова побежал к вырубленной во льду дыре. Он насадил мясо на лезвие ножа, а нож вставил рукояткой в дыру. Затем полил рукоятку водой. Ждать пришлось недолго, вода замерзла почти мгновенно. Нож прочно застрял во льду. — Быстрее! — крикнул я. Оторвавшийся от стаи слин налетел на Имнака. Они покатились по снегу. Я перепрыгнул через стенку и всадил копье в бок зверя. Слин вцепился клыками в древко, а Имнак вскочил на ноги и пнул в рыло другого слина. Я и не заметил, как он оказался сзади меня. Я выдернул копье из раны и побежал назад, успев по пути огреть древком по голове еще одного зверя. Едва мы с Имнаком добежали до нашей недостроенной крепости, как налетела вся стая. От пронзительного визга и шипения закладывало уши. Мы заняли оборону в узком проходе и яростно тыкали копьями в рыла и туловища напирающих тварей. Наш собственный слин бился в путах, отчаянно пытаясь подняться. Одри верещала от страха, Поалу плеснула в морду забравшегося на стену слина струю кипящего масла из лампы. Арлин зашлась в истошном крике, пытаясь отбиться от перевалившегося через стену зверя. Один рукав у нее был полностью оторван. Я схватил слина за передние лапы и столкнул его со стены. Схватив копье, я отогнал еще одного. Имнак успешно оборонялся в проходе. Вокруг нашего убежища кружило около двадцати слинов. Несмотря на то, что это были снежные слины, на льду они выглядели как черные пятна. Один из зверей разогнался и прыгнул через стенку. Я выставил копье, и слин напоролся на него мордой. Острие порвало ему пасть. С диким визгом чудовище покатилось по снегу. Имнак отбился от двух слинов. На время наступило затишье. — Как их много! — воскликнула Арлин. — Большая стая, — кивнул я. Пересчитать всех зверей я не мог, они кружились и перемещались в мерцающем, неровном свете. Между тем было ясно, что слинов не меньше пятидесяти. Встречаются стаи и больше. Иногда в них сбивается до ста и даже до ста двадцати оголодавших животных. — Прощай, Имнак, — сказал я. — Ты куда-то уходишь? — спросил охотник. — Не самое удачное время. — Слишком много слинов, — сказал я. — Что верно, то верно, — откликнулся краснокожий. — Ты готов к смерти? — спросил я. — Нет, — ответил Имнак. — Краснокожие охотники никогда не готовятся к смерти. Если она случается, это для них сюрприз. Я рассмеялся. От нервного перенапряжения мой смех больше походил на хохот сумасшедшего. — Чему ты смеешься, Тэрл, который со мной охотился? — спросил Имнак. — Странно, что в данной ситуации тебе не приходит мысль о смерти, — сказал я. — Ты прав, — откликнулся краснокожий. — Умирать я не собираюсь. Это не входит в мои планы. — Имнак не боится слинов, — вставила Поалу. — Я с гордостью умру рядом с тобой, Имнак, — торжественно провозгласил я. — Лучше живи рядом со мной, — заметил охотник. — Я так думаю. — Мне нравится твоя позиция, — проворчал я и взглянул на Арлин. — Все потеряно? — обреченно спросила девушка. — Похоже на то, — сказал я. — Лучше бы мы тебя не брали. Рабыня прижалась к моей руке. — Мое место здесь, — торжественно объявила она. — А вот я предпочел бы сейчас оказаться в свадебном чуме, — откликнулся охотник. — Еще не все потеряно! — крикнула Поалу. — Смотри! — сказал Имнак. Я посмотрел на лед в нескольких футах от стены и содрогнулся от отвращения. — Хочешь жить? — спросил краснокожий. — Да. — Тогда делай то, что следует делать. Только теперь я осознал эффективность построенной Имнаком ловушки. Первый слин, покружив вокруг нанизанного на нож мяса, ухватил его зубами и попытался сорвать с острого лезвия. При этом он порезал язык и пасть. Горячая свежая кровь хлынула на нож. Другой слин, с выпирающими от голода ребрами, кинулся на запах и принялся слизывать кровь с ножа. При этом он тоже порезался. Третий слин отшвырнул второго и жадно набросился на застывающую на лезвии кровь. Несколько зверей атаковали первого слина, изо рта которого ручьем текла кровь. Бедолаге быстро перегрызли горло. На труп налетела вся стая. Визжа от голода, слины разорвали брюхо погибшего животного и принялись пожирать самые лакомые куски. Задние карабкались по спинам передних, пытаясь втиснуть рыло между телами и дотянуться до добычи. Несколько слинов сцепились за право слизать горячую кровь с ножа. Она не успевала остыть, ибо на лезвие тут же набрасывались новые животные. Оказывается, голодный слин может нанести себе такие раны, что погибает от потери крови. Арлин и Одри отвернулись. Как бы то ни было, от потери крови в ту ночь не погиб ни один слин. Ослабевшие животные становились жертвой своих оголодавших собратьев. Через ан, к моему великому изумлению, Имнак покинул недостроенное укрытие и спокойно прошел мимо жрущих, умирающих и уже дохлых слинов к своим кирпичам и принялся таскать их к стене. Спустя мгновение я присоединился к охотнику. Несколько раз я прошел буквально в одном футе от свирепых снежных слинов, и ни один из них не обратил на меня внимания. Около двадцати животных погибло. Оставшиеся отъедались их мясом. Несколько раздувшихся от еды слинов свернулись на снегу и уснули. С моей помощью Имнак достроил невысокое, куполообразное убежище. Если снега много, дело идет быстро. Мне показалось, что на все про все у него ушло не более пятидесяти минут. Охотник соскоблил ножом наросты снега, после чего залепил снегом щели. Внутри убежища Поалу уже заваривала чай и кипятила воду для варки мяса.Глава 27. ЛИЦО В НЕБЕ. ШИФРЫ. ПЕРВЫМ ДЕЖУРИТ ИМНАК
Мы стремительно продвигались на север. Мы на четыре ночевки ушли от первого снежного убежища, в котором пережили нападение стаи слинов. Наш слин мало-помалу успокоился, но лапы мы его на всякий случай не развязывали. Морду, однако, распутали, чтобы он мог есть. В первом убежище мы заночевали. Когда проснулись, почти вся стая разбрелась. Имнак спрятал нож. Пять слинов топтались неподалеку, обнюхивая разбросанные по снегу кости и злобно поглядывая в нашу сторону. Мы запрягли нашего слина в сани и двинулись на север. Дикие слины затрусили следом, не приближаясь, однако, ближе чем на половину пасанга. Время от времени мы их видели. Наш слин на них больше не реагировал, приступ атавизма миновал. — До чего же ленивые твари, — ворчал Имнак. — Нажрались, но про нас на всякий случай не забывают. А ведь могли бы поднять снежного боска, загнать морского слина или поискать по пещерам впавших в спячку лимов. — Ты прав, — откликнулся я. — Нет, ты посмотри на них, — не унимался краснокожий. — Полюбуйся, не отстают ни на шаг. Стыдно, должно быть. — Конечно, стыдно, — подтвердил я. — Ни один уважающий себя слин не станет бежать за человеком. — Это точно, — согласился я. — Надо преподать этим ленивым и грязным тварям хороший урок, — сказал Имнак. — Сомневаюсь, что они позволят нам приблизиться, — произнес я. — Разве что когда проголодаются, но тогда они сами подойдут к нам. — Тогда будет поздно, — заметил охотник. — Голодные слины опасны. А их все-таки пятеро. — Согласен, — кивнул я. Без убежища отбиться от пятерых слинов было чрезвычайно трудно. Нападая стаей, слины инстинктивно берут добычу в круг. Убежище сбивает их с толку. Его форма не пробуждает природные охотничьи инстинкты. Лучшее, что мы могли сделать, оказавшись застигнутыми врасплох, — было встать спиной друг к другу и принять последний смертный бой с безжалостным и свирепым противником. Перед тем как улечься спать в очередном наспех сложенном убежище, Имнак вытащил из мешка несколько пластинок китового уса, доставшихся нам после того, как удалось загарпунить черного кита ханжера. Он захватил их с собой из постоянного стойбища. Для чего — я еще не знал. — Что ты делаешь? — спросил я. Имнак трудился при свете факела. — Смотри, — сказал он. Взяв кусок китового уса длиной дюймов пятнадцать, он заточил ножом оба конца. Затем он с огромными усилиями, но очень осторожно согнул ус, сведя заточенные под иглу концы вместе. Потом краснокожий туго стянул получившийся круг жилами табука. Я представил, что произойдет, если жилы вдруг лопнут, и на всякий случай отодвинулся. — Отложи подальше, — сказал я Имнаку. Охотник смастерил несколько кругов, после чего нарезал мясо крупными кусками и в, каждый кусок засунул по кругу. Выйдя из убежища, Имнак разбросал мясо и вернулся. — Теперь можно спать, — объявил он. — Ведаешь ли ты, что творишь? — спросил я краснокожего. — Хочешь жить? — вопросом на вопрос ответил он. — Хочу, — сказал я. — Тогда не спорь. Либо мы, либо слины. В ту ночь я долго не мог заснуть. Неожиданно снаружи раздался дикий, пронзительный визг раненого зверя. Очевидно, желудочный сок растворил жилы табука. — Что это? — испуганно воскликнула Арлин. — Ничего, спи, — сказал я.* * *
Мы продвигались на север. Слинов больше не было. Первый из пятерых погиб две ночевки назад. Оставшиеся четверо сожрали его вместе со шкурой. Еще двое, очевидно, пресытившиеся мясом, отвалили куда-то в сторону. Два слина по-прежнему шли за нами. Вчера, или одну ночевку назад, Имнак бросил на санный след еще один кусок мяса с китовым усом внутри. Более агрессивный из увязавшихся за нами слинов первым набросился на приманку. Он подох через один ан, до последней секунды продолжая бежать по нашему следу. Второй, более осторожный слин, присел возле собрата и терпеливо ждал, когда тот перестанет дергаться. Затем он приступил к пиршеству. Сегодня Имнак бросил на след еще один, последний кусок мяса. Спустя несколько часов раздался протяжный, жалобный визг смертельно раненного зверя. Имнак торопливо развернул сани. — Поспешим! — весело воскликнул охотник. — Это наше мясо! Когда мы подъехали, животное неподвижно лежало на снегу. Из широко раскрытых глаз текли и тут же замерзали слезы. Очевидно, боль была невыносимой. Слин никак не отреагировал на наши копья.* * *
— Пора строить убежище, — объявил Имнак. Мы нашли подходящую глыбу льда и принялись вырубать из нее блоки нужных размеров. На иннуитском подобные строения называются «иглу», хотя иногда этим же словом называют обычный чум. Вскоре постройка была закончена, и Имнак забрался внутрь. Девушки уже готовили ужин. — Кажется, от слинов мы избавились, — сказал я. — Да, так далеко на север они не забредают, — согласился охотник. — Тогда чего нам бояться? — Не забывай, что это край ледяных зверей, — произнес он. Я выбрался из иглу. Снаружи небо переливалось полосами неровного света. Казалось, гигантский желто-зеленый занавес колышется на высоте нескольких сотен миль. Подобное атмосферное явление объясняется тем, что электрически заряженные частицы бомбардируют верхние слои атмосферы. Между тем для этого времени года подобное явление было весьма необычно. Я позвал Арлин. Вместе с ней вышла и Одри. Некоторое время мы молча любовались причудливыми переливами света, потом я напомнил рабыням, что пора заниматься делами. Спустя час, лежа в моих объятиях, Арлин прошептала: — Как это было красиво! Как, оказывается, прекрасен север! — Да, — сказал я. Вокруг царило спокойствие и безмолвие полярной ночи. — Что это? — вдруг резко спросила рабыня. — Имнак? — позвал я. — Я слышал, — проворчал охотник. Мы замерли. Некоторое время не доносилось ни звука. Потом снег снова заскрипел. Кто-то приближался к нашему иглу. — Слин? — прошептал я. — Слушай, — отозвался краснокожий. — Это слин? — спросила спустя несколько минут Арлин. — Нет, — ответил я, — Он ходит на двух ногах. Вскоре шум затих. Я слышал, как Имнак засунул нож в ножны. Я тоже спрятал оружие. — Посмотрю, что это, — сказал я, натянул верхнюю парку и полез по ледяному тоннелю на выход. Тоннели в иглу заменяют двери. Они позволяют сохранить тепло. Делают их достаточно широкими, чтобы не порвать о ледяные зазубрины рукавицы или одежду. На севере это немаловажно. Иголки и нитки важны здесь не менее ножей и гарпунов. Широкие тоннели позволяют также выходить из жилища с оружием наготове. В краю диких и опасных зверей это обязательное условие для любого жилья. Позади меня полз Имнак. Добравшись до конца тоннеля, я тихонько сдвинул в сторону прикрывавший вход ледяной валун. Иглу никогда не закрывают наглухо, свежий воздух должен поступать постоянно, тем более когда внутри горит огонь. Сжимая в руке нож, я осторожно выбрался наружу. Следом за мной, также с ножом в руке, появился Имнак. Кругом царила тишина. Рабыни, вначале Поалу, потом Арлин и Одри тоже выбрались из убежища. Было тихо, пустынно и очень холодно. Северное сияние по-прежнему переливалось на небе. Мы с Имнаком обследовали ближайшую территорию. — Ничего нет… — Я тоже ничего не вижу, — отозвался краснокожий. — Но что-то же было! — воскликнул я. — Не могло же нам показаться. — Нашли следы? — спросила Арлин. — Нет. — Лед слишком твердый, — произнес Имнак. — Но что-то же было! — сказал я. — Конечно, — отозвался охотник. — Может, это был ветер? — предположила Арлин. — Нет, — сказал я. — Я явно слышал шаги. — Аййи! — завопил вдруг Имнак, показывая вверх. Арлин завизжала. Из дрожащих на небе желто-зеленых полосок вдруг проступила гигантская морда кюра. Имнак застыл на месте, Одри закрыла лицо руками, а Арлин вцепилась мне в руку. Ошибки быть не могло. Над нами повисла невероятных размеров морда кюра. Глаза зверя горели, казалось, что внутри черепа пылает пламя. Ноздри раздувались, из пасти торчали клыки. Затем губы кюра растянулись. Казалось, зверь собирается довольно облизнуться. Уши прижались к черепу, и в этот момент морда потускнела и исчезла. Последними пропали глаза. Прежде чем уши успели прижаться к голове, я заметил, что одно из них, левое, было наполовину оторвано. Наконец погасли и глаза. На небе мерцали далекие, холодные звезды и переливалось желтоватым пламенем северное сияние. — Что это было? — прошептала Арлин. — Это был тот, кому ты служила, — ответил я. — Не может быть! — в ужасе воскликнула девушка. — Надеюсь, теперь мы точно повернем обратно, — пробурчала себе под нос Поалу. — Не повернем, — сказал Имнак. — Хочешь сказать, что для тебя это не знак? — Знак. — Значит, надо поворачивать! — Нет. — Разве это не знак, что надо поворачивать? — Нет. — Тогда что это за знак? — не унималась девушка. — Это знак того, что поворачивать назад поздно. — По-моему, ты прав, Имнак, — сказал я и посмотрел на небо. Поворачивать назад было действительно поздно. Я улыбнулся. Вот я и дошел до страны Зарендаргара, до логова моего злейшего врага. Безухого. — По-моему, Имнак, скоро я найду того, кто мне нужен. — Кажется, он тебя уже нашел, — отозвался охотник. — Может быть, — согласился я. — Давай вернемся, господин! — жалобно произнесла Арлин. — Я из касты воинов, — напомнил я. — Но подобные вещи сильнее самой природы. — Может, сильнее, а может, и нет, — пожал я плечами, — Посмотрим. — Пожалуйста, — канючила рабыня. — Давай вернемся, господин! — Я из касты воинов, — повторил я. — Ты можешь погибнуть. — Это предусмотрено Кодексом, — сказал я. — Что такое Кодекс? — Это ничто и это все. Пустой звук и стальное сердце. Чепуха и огромный смысл. Разница. Без Кодекса люди превратились бы в кюров. — Кюров? — удивленно повторила она. — Зверей. Таких, как ледяные звери, и даже хуже. Как эта морда в небе. — Но ты же не обязан жить по Кодексу? — Однажды я его нарушил, — сказал я. — И больше этого делать не намерен. — Я посмотрел на девушку, — Пока человек стоит, он не знает, что такое падение. И, только упав, начинаешь понимать, что значит держаться на ногах. — Никто и не узнает, что ты нарушил Кодекс, — прошептала рабыня. — Я узнаю, — произнес я. — Я — мужчина из касты воинов. — Что значит быть из касты воинов? — спросила она. — Это значит жить по Кодексу. Тебе, наверное, кажется, что воин должен быть сильным, ловким, носить оружие и уметь с ним управляться? Все это — не главное. Девушка завороженно смотрела на меня. — Главное — жить по Кодексу. — Забудь о нем, — сказала она. — С рабынями говорить о Кодексе бесполезно, — сказал я. — На колени! В глазах Арлин промелькнул страх, она поспешно опустилась на колени. — Пожалуйста, прости меня, господин! — запричитала она. — Умоляю тебя, не убивай меня! — Ползи в убежище, — презрительно бросил я, и она поползла по снегу, темное пятно в серебряном свете трех лун. — Прошу тебя, не убивай ее, — произнесла Одри, опускаясь передо мной на колени. Имнак залепил ей в ухо, и рабыня повалилась в снег. — Он сделает с ней то, что найдет нужным, — пояснил охотник. — Конечно, господин, — пролепетала девушка и поспешила за своей подругой. Следом за ними в иглу забрались Поалу и Имнак. Я бросил последний взгляд на небо, на неверные, дрожащие огни, и тоже полез в убежище. Арлин уже сбросила меха и стояла обнаженная на коленях возле моего ложа. — Девушка просит прощения, — При моем появлении она прижалась лицом к полу. Гнев мой мгновенно испарился. До чего же хитрая и услужливая девка! Плутовка быстро смекнула, что, демонстрируя полную покорность и раскаяние, можно быстро добиться прощения. Очень скоро она уже постанывала в моих объятиях. — Тебе понравилось, господин? — заботливо поинтересовалась она. — Понравилось, — сказал я. — Мне тоже. Рядом повизгивала от удовольствия Поалу. Затем я услышал, как Имнак поднялся с ложа. — Что случилось? — спросил я. — Нас может подстерегать опасность, — ответил он. — Надо выставить часового. — Хорошая мысль, — согласился я. — Я пойду первый, — сказал краснокожий. Поалу недовольно заворчала, они еще немного повозились, после чего охотник выбрался из иглу. Поалу и Арлин уснули. До меня донеслись всхлипывания Одри. — Ко мне никто не прикасается, — плакала девушка. — Спи! — приказал я. — Да, господин, — вздохнула она. Почему-то я почувствовал себя ужасно усталым. Хорошо, что Имнак заступил на пост первым. Я мог спать и ничего не бояться.Глава 28. МНЕ НАДО БЕРЕЧЬ СИЛЫ
Я чувствовал на своем теле ее маленькие ладошки. — Господин! Господин! — звала девушка. — Он просыпается, — сказала другая. Я никак не мог прийти в себя. Я пытался согнать сонливость, тряс головой и сновапогружался в дрему. Мне снился замечательный сон. Будто я пирую в собственном доме, а меня услаждают разодетые в шелка горячие, сладострастные невольницы. Они трогают меня пальцами, ртом, губами, языками, и каждое их прикосновение сладостно и приятно. Они искусно танцуют и ласкают меня так, как может ласкать только прошедшая хорошую подготовку женщина. Осушив кубок с вином, я привязал его к волосам невольницы и отправил ее за добавкой. — Я не умею танцевать, — призналась другая, но я сорвал с нее тунику, и она начала танцевать, причем очень хорошо. Как все-таки прекрасны женщины. Неудивительно, что сильные мужчины тут же обращают их в рабынь. Я попытался проснуться. — Он просыпается, — сказала первая девушка. Я смутно сознавал, что лежу под теплым меховым покрывалом. Внизу было что-то твердое. Я никак не мог сообразить что. Я открыл глаза. Потолок моментально куда-то поплыл, и все стало красным. Рядом со мной сидела Арлин. — Господин, — позвала она. Я взглянул на девушку. Никогда раньше я не видел Арлин в косметике и украшениях горианской рабыни. Моего ремня на шее не было. Вместо него поблескивал изящный металлический ошейник. На рабыне была коротенькая, прозрачная туника из алого шелка. — Как ты красива! — произнес я. — Господин, — сказала девушка. Похоже, она мне тоже снится. Значит, я взял ее с собой в Порт-Кар и одел для своего удовольствия. Мужчина всегда одевает женщин для своего удовольствия. Я попытался разглядеть вторую рабыню. У нее были белокурые волосы. Одежда состояла из курлы и чатки. Курла — это желтый шнурок на животе. Чатка — узкая полоска материи, которая крепится на курле спереди, пропускается между ног и завязывается бантиком с другой стороны. Еще на рабыне был такой же, как у Арлин, ошейник, бусы и несколько ожерелий. От обеих девушек хорошо пахло. Блондинка опустилась на колени и поцеловала меня в живот. — Констанс! — удивился я. Я не видел ее с тех пор, как попал в плен в Людиусе и был отправлен на каторжные работы на стену. Когда-то она была свободной. Я сделал ее своей рабыней в полях к югу от Лауры. — А ты что здесь делаешь? — спросил я. — Господин, — заплакала девушка и прижалась ко мне губами. Я посмотрел на потолок. Он был действительно красным. Теперь я хорошо это видел. Темно-красный, обитый мехом. И пол в этой комнате тоже был обит мехом. С яростным криком я попытался вскочить и ударился о толстые прутья решетки. Согнуть их я не мог. Я сорвал меховое покрытие с пола и обнаружил под ним прикрученные громадными болтами стальные плиты. Подняв над головой руки, я ощупал потолок. Он тоже оказался стальным. Придя в неистовство, я посдирал со стен меховую обивку. Камера оказалась прямоугольной. Двенадцать на двенадцать футов плюс восемь футов в высоту. С пяти сторон она была закрыта глухими стенами, с одной стороны — толстой решеткой. Я снова попытался согнуть прутья. Два с половиной дюйма толщины. Такие прутья выдержат кюра. А может, на него и были рассчитаны. Я посмотрел на девушек. Испугавшись моей ярости, они присели на пол в середине камеры. — Кто-то принес нас в это место, — сказала Арлин. — Я очнулась в клетке. На мне уже была эта туника и ошейник. Потом меня привели сюда. Помню, что это было утром. — Где Имнак, Поалу, Одри? — спросил я. — Не знаю, — заплакала девушка. — Констанс! — позвал я. — Где мы? — Не знаю, — произнесла рабыня. — Меня схватили еще в Людиусе, вместе с тобой. Потом отвезли на север — вначале на тарне, потом на санях. Вот уже несколько месяцев, как я здесь. На улицу меня не выпускают. — Кто наши тюремщики? — спросил я Арлин. — Я видела только людей, — прошептала она. — Есть и другие, — содрогнулась Констанс. — Я их видела. Огромные, но очень подвижные звери. — Так что, никто не знает, где мы? — раздраженно спросил я. — Никто, — замотали головами невольницы. Я посмотрел за решетку. Там была еще одна комната, тоже бронированная. В ней была дверь с маленьким, зарешеченным окошком. — Что ты успела увидеть, Констанс? — спросил я. — Немного. Знаю только, что это очень большой дом. Как дворец. В этом крыле я никогда не была. — Дальше, — потребовал я. — Рассказывать особо нечего, — сказала рабыня. — Меня привезли из Людиуса. Здесь есть еще девушки. — Рабыни? — уточнил я. — Да. Все, кого я видела, были в ошейниках. — Тебя привезли услаждать местный гарнизон? — спросил я. — Да. — Всех? — изумилась Арлин. — Конечно, — сказала Констанс. — Я ведь рабыня. И ты, кстати, тоже. Арлин задрожала и попыталась натянуть на колени коротенькую тунику. — Большой ли здесь гарнизон? — спросил я. — Не знаю, — ответила Констанс. — Я и еще пять девушек обслуживаем двадцать человек. Мы не можем свободно передвигаться. К ошейнику крепят трос, на другом конце которого закреплена стальная болванка на шарнирах. Под самым потолком проведены рельсы. Болванка катится по рельсам, и таким образом мы можем ходить только по утвержденному маршруту. Я, например, знаю только зал наслаждений и рабочую комнату. — Надеюсь, на время наслаждений тебя отстегивают? — усмехнулся я. — Конечно, — улыбнулась рабыня. — Только вначале запирают двери. — Много ли здесь залов наслаждений и рабочих комнат? — спросил я. — Понятия не имею. Во всяком случае, есть такие, где я ни разу не была. — Можешь ли ты хотя бы примерно оценить численность гарнизона? — Нет. Может быть, сто, может быть — тысяча. — Легко ли их ублажить? — спросила Арлин. — О нет! — воскликнула Констанс. — Надеюсь, меня не заставят работать в твоем отсеке, — пробормотала Арлин. Констанс пожала Плечами: — Думаешь, другие будут лучше? Они тут все такие. Арлин содрогнулась. — Не бойся, дорогуша, — успокоила ее Констанс. — Здесь из тебя быстро выбьют всю дурь. Арлин в ужасе уставилась на меня. Я старался не обращать на нее внимания. В конце концов, она просто рабыня. — А звери? — спросил я Констанс. — Сколько их, я не знаю. Но зверей, конечно, меньше, чем людей. — Сегодня ты без цепи, — заметил я. — С самого утра. Меня привели сюда прямо из моей клетки. Ты был еще без сознания. Эта рабыня, — Констанс сделала ударение на последнем слове и неприязненно посмотрела на Арлин, — была уже здесь. — Не понимаю, зачем сюда прислали эту рабыню? — глядя на Констанс, произнесла Арлин. — Затем, что вы обе принадлежите мне, — поморщился я. — Вот как? — подняла бровки Арлин, — Что ж, она, кажется, хорошенькая. Она тебе нравится? — Заткнись, — проворчал я. — Слушаюсь, господин. — Арлин обиженно отвернулась к стене. — Мне так не хватало объятий моего господина, — вкрадчиво проворковала Констанс. Арлин смерила ее негодующим взглядом. — Ты сказала, что тебя привели сюда утром, — произнес я. — Сейчас что, утро? — Этот комплекс живет своей жизнью, — объяснила рабыня. — День делится на двенадцать частей. Сколько длится одна часть, я не знаю. Думаю, чуть больше ана. Я вспомнил хронометр в разбитом корабле, который я нашел в пустыне Тахари. Он тоже был откалиброван на двенадцать частей. Скорее всего, это связано с периодом обращения вокруг своей оси родной планеты кюров. А может, это имело отношение к двенадцатиричной системе счисления, которой они пользовались. Последнее, в свою очередь, легко объяснялось количеством пальцев на лапе. У кюров их шесть. — Мы отличаем день от ночи по освещению, — продолжала Констанс. — Яркость света тоже регулируется. Каким образом — я не знаю. Наверное, у них есть специальный прибор. Последнее как раз делалось очень просто. Достаточно поставить обыкновенный реостат — и можно менять яркость света, имитируя естественный природный цикл. — Звери ходят в основном по ночам. Я часто слышу, как они стучат когтями по плитам пола. Наверное, они хорошо ориентируются в темноте. Я, во всяком случае, ничего не вижу. Я кивнул. Кюры активны в любое время суток, но изначально это ночные животные. Я потряс прутья решетки. Они не поддавались. Неожиданно до моего слуха донесся звук поворачиваемого в замке ключа. Судя по всему, открывали дверь в соседнюю камеру. Я поспешно отступил от решетки. Может быть, кто-нибудь подойдет поближе. Тут уж я буду знать, что делать. Арлин и Констанс опустились на колени. Правильно. Они рабыни. — Друсус! — вырвалось у меня. В дверях действительно стоял Друсус в темном одеянии своей касты. — Вижу, ты оделся как воин, — заметил он. Последнее было правдой. Я проснулся в алой накидке воинов. Шкуры куда-то пропали. — Ты тоже, дружище, решил уважить свои цвета, — сказал я. Друсус не постеснялся напялить на себя черный плащ убийцы. На левом плече висела перевязь с коротким мечом. — Позволь пригласить тебя в наши скромные чертоги, — произнес он. Я вежливо поклонился. — Рады тебя видеть своим пленником, — добавил он. — Идти на север было большой глупостью. — Я шел в гости, — пожал я плечами. — Добро пожаловать, — улыбнулся он и щелкнул пальцами. В комнату вошла изумительно сложенная брюнетка с подносом в руках. Все одеяние рабыни состояло из кожаного, с металлическими застежками ошейника. Рот ее был плотно закрыт, из него торчали стальные кольца. Система была мне знакома. При помощи храпового механизма ее подгоняют под индивидуальные размеры. Защелки крепят на затылке. Отстегнуть такой кляп невозможно, даже если свободны обе руки. Девушка опустилась на колени и прижалась лицом к стальному полу. Затем просунула сквозь прутья две фляги, после чего протолкнула поднос под решеткой. Снизу между полом и прутьями оставалось около четырех дюймов. Потом она снова прижалась лицом к стальным плитам, поднялась, вопросительно посмотрела на Друсуса и по его знаку вышла из комнаты. — Хорошая рабыня, — отметил я, провожая взглядом ее стройные босые ножки. — Зачем этот намордник? — Так мне захотелось. — Понятно, — кивнул я. Он повернулся к двери. — Друсус! — крикнула вдруг Арлин. — Ты должен нам помочь! — Очевидно, она вспомнила, что когда-то он ей подчинялся. Он пристально на нее посмотрел, и Арлин в ужасе забилась в угол камеры. — Вот еще одна хорошенькая рабыня, — произнес Друсус. Арлин безуспешно пыталась натянуть на колени коротенькую прозрачную тунику. — Между прочим, моя, — заметил я. — Обязательно ее попробую, — сказал он. — Вот как? — Обязательно, — повторил он. — Ее привезли на Гор специально для меня. Я сам осматривал кандидатуры. — Понятно, — произнес я. — Думаю, тебе стоит перейти на нашу сторону, — сказал он, — Кюры подарят тебе любую женщину. — Я — воин, — напомнил я. — Если женщина мне нравится, я завоевываю ее мечом. — Ну-ну, — усмехнулся он, не сводя глаз с Арлин. — Кроме того, — добавил я, — этим же мечом я защищаю свою собственность. Эта женщина, — я показал на Арлин, — принадлежит мне. — Посмотрим, — произнес Друсус. — Переходи к нам. — Нет. — Между прочим, твой дружок Имнак уже с нами, — сказал он. — Не верю. Друсус пожал плечами. — Кюры подарят тебе любую женщину, — повторил он, поворачиваясь к двери. — Золота они тоже не пожалеют. — Я хочу видеть Зарендаргара, — сказал я. — Безухого. — Никто не может его видеть, — изрек Друсус, и тяжелая дверь захлопнулась. Я резко обернулся к девушкам. — Ты посмела назвать свободного мужчину по имени! — обрушился я на Арлин. — Ты заговорила с посторонним, Не получив на то моего разрешения! — Прости меня, господин! — упала на колени невольница. Я дал ей пощечину, после чего она свалилась на стальной пол. — Господин, — сказал Констанс. — Тебе принесли еду. Поешь. Она поднесла мне поднос с жареным мясом боска, теплым свежим хлебом и ароматным вином. Дождавшись, когда я закончу трапезу, Арлин подползла ко мне и прижалась щекой к моему колену. — Ты меня ударил, — произнесла она. В глазах рабыни застыли слезы, из рассеченной губы сочилась кровь. — Прости, что я огорчила тебя, господин, — мягко сказала она и вытерла мне рот своими волосами. Губы ее оказались совсем рядом. Я прикоснулся к ним языком. Иногда попадается очень вкусная косметика. — Господину понравилось? — спросила она. — Губная помада с привкусом. — Я уже почувствовал. Напоминает вишни с Тироса. — Попробуй еще, — попросила рабыня. — Съешь ее всю, возьми меня! Я впился в ее губы, но в следующую минуту резко отстранил девушку. — Господин? — Я должен беречь силы, — сказал я. — Не мешай мне думать. Девушка отползла в угол камеры. Я скрестил ноги и застыл в позе воина.Глава 29. ТЕЛЕЖКА-КЛЕТКА
По обеим сторонам зарешеченной тележки шагали солдаты с оружием. Насколько я мог понять, стреляло оно длинными, конусообразными снарядами. По принципу действия эти штуки мало чем отличались от обычных ружей, даже приклады были украшены изящной гравировкой — ни дать ни взять старинные пищали. Выстрел производился нажатием на кнопку, расположенную в передней части приклада. Как и при стрельбе из ружей, нажимать ее надо было плавно и без рывка. На поясе у солдат были закреплены колчаны с короткими стрелами. Я стоял, вцепившись в прутья. Тележку везли двое служивых. Сзади шел Друсус, также вооруженный странного вида арбалетом. В одном из коридоров нам попалась стройная обнаженная рабыня. Увидев тележку, девушка присела. От ошейника к протянутым под потолком рельсам тянулась стальная цепочка. Один из стражников приподнял цепочку, и тележка проехала мимо невольницы. Она побежала дальше, ни разу не оглянувшись. Так и следует себя вести в доме хозяина. Между тем рельсовая система меня удивила. Помоему, они явно перегнули с безопасностью. Трудно представить, какой вред могла бы причинить эта девушка, случись ей свернуть в другой коридор. — Стоять! — скомандовал Карджук. Тележка застыла на месте. Карджук появился откуда-то сбоку. Одежда состояла из меховых штанов, сапог и нескольких ожерелий. Голову Карджука украшала повязка. — Ну вот ты и в клетке, — произнес он. — Как и положено животному. Я вцепился в прутья. Тележка катилась на восьми прорезиненных колесиках. Размеры ее составляли четыре на четыре и семь футов в высоту. С четырех сторон были железные прутья, сверху и снизу — стальные плиты. — Заманить тебя оказалось несложно, — заметил Карджук. — Но и не просто тоже, — огрызнулся я. В дверях, из которых вышел Карджук, стоял огромный полярный кюр. В ушах зверя качались золотые сережки. Чудовище растянуло губы и обнажило кривые мощные клыки. У кюров это означает радостную улыбку. — Познакомься с моим другом, — сказал Карджук, кивая на кюра. — Это он напал на твоего приятеля Рэма, когда вмешались люди из стойбища. Ты думал, что я его убил. — Нет, — усмехнулся я. — Я так не думал. — Нет? — удивился Карджук. — Конечно нет. Я осмотрел голову, которую ты при тащил в стойбище. Золотые кольца показались мне тоньше и меньшего размера, чем те, что я видел раньше. К тому же, судя по ушам, их вставили совсем недавно. Да и голова не походила на только что отрубленную. Дня два-три она точно где-то провалялась. Кроме того, зверь, напавший на Рэма, сожрал слина. Я не нашел следов крови на языке и шерсти. Короче, ты принес голову другого существа. Карджук внимательно смотрел на меня. — Ты что, решил, что я не отличу одного кюра от другого? — насмешливо спросил я. — Воины отличаются наблюдательностью и хорошей памятью. Внимание к деталям, даже самым незначительным, порой помогает избегнуть смерти. — Ты прав, — сказал Карджук. — Это была голова ледяного зверя, убитого несколькими днями раньше. — Я уже не говорю о том, что мимо тебя не должен был проскользнуть ни один зверь, — насмешливо сказал я, — Для человека с твоим опытом и известностью, ты слишком долго за ним гнался. — Ты мне льстишь, — улыбнулся Карджук. — Все вместе однозначно свидетельствовало о том, что ты работаешь на кюров. — Ты умный, — сказал Карджук. — Да и с напарником тебе не повезло, — заметил я, кивая в сторону белошкурого зверя. — Он шел параллельным курсом и постоянно попадался нам с Имнаком на глаза. — Я хотел выяснить, насколько хорошо кюр понимает по-гориански. Глаза зверя недобро сверкнули, а уши прижались к голове. Значит, это корабельный кюр, натренированный на распознание человеческой речи. Я не увидел никаких приспособлений для перевода. Похоже, технология кюров вышла на новый уровень. — Он на севере недавно, — заступился за кюра Карджук. — Это не заурядный ледяной зверь, а совсем другая порода, родом издалека. — Это корабельный кюр, — сказал я. Карджук нахмурился. Похоже, он и сам не знал про вращающиеся на орбите стальные миры. — Он прилетел с миров на орбите, — пояснил я. — Там что, есть миры? — спросил он. — Да. — Далеко? — Гораздо ближе, чем о них думают. — Если ты такой умный, то зачем шел на север? — спросил Карджук. — У меня на севере встреча, — сказал я. — С Зарендаргаром. Безухим. — Никто не может его видеть. — Ты его охранял, — произнес я. — Я и сейчас его охраняю, — заметил он. — Ты бросил пост. — Я охраняю его своими методами. — Где Имнак? — спросил я. — Он с нами, — ответил Карджук. — Лжешь. — А как, по-твоему, мы тебя захватили? — Лжец! — крикнул я и попытался схватить его за горло, но Карджук отошел от клетки. — Подлец! — закричал я, сотрясая прутья. — Подлец и предатель! Карджук и кюр скрылись за дверью, из которой появились. Тележка покатилась дальше. — Если не ошибаюсь, — произнес шагающий позади клетки Друсус, — к нам идет твой дружок Имнак. Я прижался к прутьям. Навстречу действительно шел Имнак. До него было ярдов пятьдесят. Увидев нас, он приветственно помахал рукой. — Имнак! — заорал я. Как и Карджук, он был одет в меховые сапоги и штаны. Краснокожий был обнажен по пояс. Иссиня-черные волосы были схвачены Лентой. На шее висели тяжелые золотые ожерелья. Имнак грыз ножку жареного вула. Сзади шли разодетые в шелка рабыни. На Поалу была коротенькая желтая туника, на Одри и Барбаре — красные. Девушки были босы, на шеях поблескивали ошейники, на руках и ногах позвякивали браслеты. — Привет тебе, Тэрл, который со мной охотился, — широко улыбнулся Имнак. — Значит, и ты попался, — сказал я. — Нет, — покачал головой краснокожий. — Попался только ты. — Не понимаю, — произнес я. — Здесь очень жарко, — заметил охотник. — Почему ты на свободе? — спросил я. — Ну и жара, — повторил краснокожий. — Как ты думаешь, зачем они здесь так топят? — Ты же стоял на посту, — напомнил я. — Я следил за Карджуком, — кивнул Имнак. — Почему я в клетке, а ты нет? — спросил я. — Может быть, я немного сообразительнее, — ответил охотник. Я пристально на него посмотрел. — Почему я должен быть в клетке? — спросил Имнак. — Не понимаю. — Тебя поймали, — сказал я. — Нет, — покачал головой он. — Это тебя поймали. Посмотри, как идут Поалу эти украшения. — Очень идут. — В чуме в этой тунике замерзнешь, — заметила девушка. — Может, поэтому они так топят? — предположил краснокожий. — Имнак, они убеждали меня, что ты меня предал, — сказал я. — И ты им не поверил? — Конечно нет! — На твоем месте я бы основательно обдумал этот вопрос, — сказал он. — Нет! — решительно произнес я. — Надеюсь, это никак не отразится на нашей дружбе? — озабоченно спросил Имнак. — Никак, — твердо сказал я. — Это хорошо, — кивнул охотник. — Странное дело, Имнак. Любого другого я бы уже возненавидел, а на тебя не могу даже рассердиться. — Это потому, что я — простой, дружелюбный парень, — объяснил он. — Можешь спросить любого человека в стойбище. Только вот петь я не умею. — Ты не умеешь быть преданным, — сказал я. — Это еще почему? — возмутился Имнак. — Смотря кому преданным. — Никогда не пытался взглянуть на это дело с такой точки зрения, — признался я. — Полагаю, ты предан Имнаку. — Ему можно быть преданным, — кивнул он. — Имнак простой, дружелюбный парень, все в стойбище это подтвердят. Только вот петь он не умеет. — Надеюсь, ты собой гордишься, — сказал я. Имнак пожал плечами: — Кое-что у меня действительно хорошо получатся. — Например, предательство, — заметил я. — Не надо говорить обидных слов, Тэрл, который со мной охотился, — сказал Имнак. — Я говорил с Карджуком. Так лучше. — Я тебе верил. — Если бы ты мне не верил, мне было бы труднее, — признался он. Я посмотрел на одетую в красную шелковую тунику Барбару. — Мы о тебе волновались, — сказал я. — Только не я, — проворчал Имнак. — Меня схватил ледяной зверь, — произнесла девушка, — или кто-то очень на него похожий. В ушах у него были кольца. Он притащил меня сюда. А потом меня вернули Имнаку. — Ты очень красивая. — Спасибо, господин. — Ты тоже, Одри, — сказал я, посмотрев на другую девушку. — Мне очень приятно, что я тебе нравлюсь, — ответила невольница. В глазах ее застыли слезы. — Нам пора, — проворчал Друсус. — Желаю удачи, Тэрл, который со мной охотился, — Имнак приветственно помахал мне жареной ножкой вула. Я промолчал. Тележка покатилась дальше. Четверо человек остались позади. — За золото можно купить любого, — произнес Друсус, шагая позади повозки. На бедре у него висел меч, правую руку убийца держал на прикладе легкого арбалета с прикладом. — Любого, — повторил он. Я молча стоял в углу своей клетки, стискивая побелевшими пальцами железные прутья. Клетка продолжала медленно катиться по длинному стальному коридору.Глава 30. МАЛЕНЬКАЯ АРЕНА
Я увидел две круглые платформы. На них стояли одетые в классические белоснежные платья девушки. Ошейников на них не было. Вместо них сверкали дорогие украшения и браслеты. На головах девушек красовались небольшие короны. Я отметил простоту и изящество царственных головных уборов. Девушки походили на убар. Между тем, судя по тому, как ниспадали платья, нижнего белья на них не было. Руки девушек были схвачены тонкими цепочками и прикованы к торчащим из платформ железным столбикам. В ногах у каждой лежал открытый ошейник и полоска шелка. Одна из них раньше звалась госпожой Тиной из Людиуса. В свое время Рэм сделал ее рабыней. Второй была Арлин. Между платформами был насыпан мелкий золотистый песок. Напротив моей клетки стояла клетка с Рэмом. Я не видел его с тех самых пор, когда метель разлучила нас во льдах. Я очень обрадовался, что Рэм жив. Возможно, его сохранили для этого развлечения. Клетку с Рэмом открыли, он вышел на песок, и ему тут же вложили в руку короткий меч. Он несколько раз рассек им воздух и отошел на край арены. На середину засыпанной песком площадки вышел человек в черно-коричневом одеянии. Рэм посмотрел на меня. — Желаю удачи, — сказал я. Он улыбнулся. Я оглядел небольшой амфитеатр. Зрителей было человек сто. Некоторые заключали между собой пари. Я знал, что Рэм умеет драться. Правда, я не знал, насколько хорошо. Позади моей клетки, на высоте двадцати футов, в стену было встроено зеркало. Зачем оно могло понадобиться в таком месте, я не представлял. Скорее всего, за ним сидели кюры. Человек в центре арены обратился к двум бойцам. Говорил он недолго. Правила были предельно просты. Как на войне. Когда на кону стоит женщина или слиток золота, состязание становится интереснее. Дело, конечно, не в женщинах и не в золоте. Просто мужчинам это нравится. Бойцы разошлись. — Каждый ставит правую ногу на деревянную планку, за которой насыпан песок, — скомандовал стоящий в центре арены человек. Рэм и его противник исполнили приказ. Они стояли и смотрели друг на друга с противоположных краев посыпанной песком арены. — Бой! — крикнул судья и вышел из круга. Рэм был действительно великолепен. Другой парень тоже неплохо дрался, но состязания, как такового, не получилось. Через несколько минут Рэм уже вытирал лезвие о тунику лежащего у его ног противника. Я работал быстрее Рэма, но его скорость удивляла. Такую редко можно встретить даже у воинов. Что бы он про себя ни говорил, уверен, что до ссылки на Телетус он носил алую тунику. — Отличная работа, воин! — крикнул я. Рэм приветственно помахал мечом. Тину отстегнули от железного столба, и она бросилась к нему, но едва не напоролась на выставленный клинок. Рэм не хотел, чтобы она прикасалась к нему в одежде свободной женщины. Он показал мечом на платье, корону и украшения. Тина моментально разделась и опустилась перед ним на колени. Он швырнул ей кусок шелка, лежащий рядом с открытым ошейником. Девушка набросила его на себя, после чего Рэм грубо затянул ошейник на ее шее. Потом он притянул ее к себе, но вокруг уже сгрудились арбалетчики с оружием наготове. Рэм рассмеялся, оттолкнул рабыню и вернулся в клетку. Тину водворили обратно на платформу. Теперь она стояла на коленях, вместо тоненькой цепочки руки заковали в грубые невольничьи кандалы. Стражник отворил дверь моей клетки и протянул мне короткий меч. Оружие было хорошо сбалансировано. Такое и стоит немало. К огромной своей радости, я увидел, что с другой стороны на песок выходит сам Друсус. — Давно я хотел с тобой повстречаться, — сказал он. Я пытался оценить его силу, манеру передвигаться, движение глаз. С виду он казался медлительным, но я хорошо знал, что нерешительный или заторможенный человек не сделает карьеру в его касте. Убийц готовят тщательно и жестоко. Черную мантию надо еще заслужить. Отбор кандидатов суров. По слухам, только один человек из десяти выдерживает предъявляемые мэтрами касты требования. Предполагается, что неудачливых курсантов убивают, дабы полученные в ходе обучения знания не становились достоянием кого попало. Выйти из касты невозможно. Обучение проходит в парах, которые постоянно состязаются между собой. Дружба поощряется. На заключительном этапе подготовки напарники сражаются между собой. До победы. Считается, что убивший друга человек начинает лучше разбираться в оттенках черного цвета. Убивший друга не станет жалеть врага. У человека не остается ничего, кроме золота и стали. Я посмотрел на Друсуса. В убийцы принимают ловких, сильных и хитрых парней. Думаю, предпочтение отдается эгоистичным и жадным. Затем из этого сырья делают гордых, целеустремленных, безжалостных мужчин, практиков черного дела, верных принципам, о которых большинство людей и не догадывается. Друсус смотрел на меня. Я помнил, что он учился на убийцу и остался жив. Мы стояли в середине арены, слушая, что говорил нам судья. Неожиданно клинок Друсуса полетел прямо мне в сердце. Я отбил удар. Я был к нему готов. Судья растерялся. Рэм издал возмущенный вопль. Девушки завизжали. Зрители оцепенели. Два или три человека с галерки одобрительно загудели. — У тебя хорошо получается, — сказал я Друсусу. — У тебя тоже, — ответил он. Судья пожал плечами, вышел из круга и произнес: — Пусть каждый поставит правую ногу на деревянную планку, за которой насыпан песок. Мы исполнили его требование. — Ты уже договорился с сообщником, чтобы он ударил меня в спину? — спросил я. Лицо Друсуса не отразило никаких эмоций. — А лезвие ты не догадался натереть ядом? — Моя каста не пользуется ядами, — проворчал он. Похоже, вывести его из равновесия не удастся. А жаль. Мне очень хотелось его разозлить и спровоцировать на неподготовленную атаку. — Бой! — срывающимся голосом крикнул судья. Мы сошлись в центре арены. Клинки соприкоснулись. — Я учился фехтованию в Ко-ро-ба, — сказал я. Мечи лязгнули еще раз. — Ты сам-то откуда? — Неужели ты думаешь, что я стану с тобой говорить? — прошипел он. — Нашел дурака. — У убийц, насколько я помню, родины не бывает. Это большая потеря. Я отразил его выпад. — А ты быстрее, чем я думал, — сказал я. Наши клинки снова скрестились, после чего мы оба вернулись в обороняющуюся позицию. — Некоторые полагают, что каста убийц выполняет определенную общественную функцию, — произнес я. — Люди думают, что вы стоите на службе правосудия. По-моему, это нелепость. Вы готовы служить кому угодно. — Я смотрел в лицо Друсуса. — У вас вообще есть хоть какие-нибудь принципы? Он бросился вперед, но в последний момент замешкался. Я не воспользовался его ошибкой. — Похоже, ты действительно устал от жизни, — заметил я. Он испуганно отступил назад. — Открываешься, приятель, — усмехнулся я. Он в самом деле открылся и понял, что я это увидел. Сомневаюсь, чтобы зрители уловили такие нюансы. Их можно заметить только под определенным углом. Теперь пришла моя очередь атаковать. Друсус ушел в глухую защиту. Трудно достать человека, который умеет обороняться. Я заметил, что на лбу у него выступили капельки пота. — А правда, — спросил я, — что ради черной мантии вы должны убить лучшего друга? Я сделал несколько откровенных выпадов, и Друсус легко отбил мою атаку. — Как его звали? — спросил я. — Курнок! — заревел Друсус и бросился на меня. Я швырнул Друсуса на песок и упер клинок в его затылок. — Вставай! — сказал я. — Теперь мы будем драться всерьез. Он прыжком поднялся в стойку. Тогда я продемонстрировал ему и всем собравшимся технику фехтования на горианских мечах. Публика замерла. Окровавленный Друсус шатался. Перебитая рука безвольно болталась, хотя пальцы еще сжимали рукоятку оружия. Я посмотрел в зеркало на стене. Теперь я не сомневался, что это прозрачное в одном направлении стекло, за которым сидят кюры. Я поднял меч и поприветствовал невидимых зрителей. Затем повернулся к Друсусу. — Убей меня, — произнес он. — Я дважды опозорил свою касту. — Все будет быстро, — пообещал я и поднял меч — Считай, что ты заплатил долг старому другу Курноку! — Это был первый раз, когда я предал свою касту, — произнес Друсус. Я посмотрел ему в глаза. — Бей! — сказал он. — Я тебя не понял, — нахмурился я. — Я не убивал Курнока, — тихо сказал Друсус. — Он плохо дрался, и я не смог себя заставить. Я отдал меч судье. — Убей меня! — заорал Друсус. — По-твоему, воин неспособен на милосердие? Не думай, что это привилегия убийц. — Убей меня! — хрипло произнес он и рухнул на песок. Он и так долго простоял с такими ранами. — Для убийцы этот тип слишком слаб, — проворчал я. — Уберите его. Друсуса утащили. Арлин отстегнули от железного столба. Она гордо спустилась с платформы и подошла ко мне. Потом, не говоря ни слова, девушка сбросила с себя платье, драгоценности и корону, сбегала к платформе за ошейником и шелковой повязкой, после чего вернулась и опустилась передо мной на колени. Я потуже затянул ошейник и привязал к нему шелковую полоску. — Это мой господин! — гордо произнесла Арлин, поворачиваясь к аудитории. К нам уже спешили арбалетчики. — Ступай в клетку, — проворчал судья. — Смотрите! — крикнул, кто-то из зрителей. Под зеркалом загорелась и погасла красная лампа. — Отлично! — воскликнул судья. Стражники снова открыли клетку Рэма. Ему вручили меч. Мне тоже вернули мое оружие. Рэм бросил меч в песок. — Это мой друг, — сказал он. — Я не буду с ним биться. — Подними меч, — произнес я, глядя на зрителей. — Я не собираюсь с тобой сражаться! — повторил он. — Пусть лучше меня убьют! — Не сомневаюсь, что так они и поступят, — сказал я, — Подними меч! Рэм перехватил мой взгляд. — Им хочется увидеть море крови, — проворчал он. — Не будем их разочаровывать, — сказал я. Рэм посмотрел на меня, после чего, к вящему восторгу публики, поднял оружие. — Ты не должен с ним сражаться, господин! — крикнула вдруг Арлин. — Не смей с ним драться! — завопила Тина. Стражники схватили Арлин и оттащили ее к железному столбу. Там ее заковали в невольничьи кандалы. Она, как и Тина, опустилась на колени. Рабыни горько заплакали. — Успокойся, — сказал Рэм Тине. — Успокойся! — крикнул я Арлин. — Пусть каждый поставит правую ногу на деревянную планку! — загнусавил судья. Я посмотрел на скамьи. У шестерых стражников были арбалеты, остальные были вооружены такими же, как у нас, короткими мечами. Мы с Рэмом подняли мечи и поприветствовали друг друга. — Бой! — скомандовал судья. Я ринулся на скамьи, круша мечом направо и налево. Главное — достать стражников с арбалетами. На противоположном конце амфитеатра рубился Рэм. Поднялся невообразимый шум. Я всадил клинок в чью-то грудь. Второй арбалет с треском упал на каменные ступени. Какой-то стражник вскинул оружие, и я изо всех сил рубанул его по шее. Два человека повисли у меня на руках. Кто-то толкнул меня в спину, и я полетел на скамьи. Со всех сторон слышался лязг оружия. Отчаянно визжали девушки. Мимо моей головы с отвратительным шипением пролетело что-то дымящееся. Снаряд ушел в песок, спустя мгновение раздался взрыв. Песок и щепки полетели во все стороны. Я высвободил одну руку и тут же проткнул мечом пытавшегося скрутить меня человека. Кажется, Рэму приходилось туго. Я бросился назад, на арену. Двое стражников с мечами попытались меня остановить. Одного я достал, второй отскочил в сторону. На Рэма наседали сразу четверо. Я подоспел вовремя. Четыре удара, и Рэм смог перевести дух. Мимо пролетел еще один снаряд. Я видел, как он ударился в стену и взорвался. В месте попадания осталась приличная дыра. Еще одна стрела вонзилась в скамью. Спустя мгновение прогремел взрыв, и от скамьи остались одни щепки. Передо мной мелькнуло лицо растерявшегося судьи. Я полоснул по нему мечом. Из потолка повалил белесый газ. Я рубанул стоящего у дверей стражника и попытался вырваться из зала. Стальная дверь была прочно заперта. Я кашлял и задыхался. Арлин и Тина хрипели от удушья. Рэм бешено крутился на месте, разя всех, кто оказывался поблизости. Дым заволакивал все помещение. — Выпустите нас! — кричали зрители, барабаня кулаками и рукоятками мечей в запертую дверь. Тина и Арлин потеряли сознание и повисли на прикованных к столбикам цепях. Какой-то человек зашатался и рухнул в проход между рядами. Я увидел, что стражник целится в меня из арбалета, бросился на песок, откатился в сторону и огляделся. Рядом лежал арбалет. Я схватил оружие и попытался направить его на тускло поблескивающее в белесом дыму зеркало. Странно: дым был белый, а перед глазами плавали черные круги. Арбалет вываливался из ослабевших рук. Потом я потерял сознание и упал в песок.Глава 31. БЕЗУХИЙ
— Сюда, — проворчал человек в черно-коричневом одеянии прислужников кюров и указал на железную дверь. Меня ввели в выложенный стальными плитами зал. Я отметил, что стражники были без оружия. Убить-то я их смогу, прикинул я. А что дальше? Один из стражников отворил железную дверь и жестом показал, что я должен в нее войти. Я переступил порог, и дверь захлопнулась. Лязгнули тяжелые запоры. Я оглядел куполообразную комнату. У стен с полками стояли несколько столов и шкаф. Стульев не было. Под ногами лежал толстый, плотный ковер. Достаточно плотный, чтобы выдержать лапу с когтями. В комнате царил полумрак. Тем не менее я разглядел мелкий бассейн в дальнем углу комнаты. Окна комнаты больше напоминали бойницы. Сомневаюсь, чтобы они выходили на улицу. Как я ни старался, я не мог разглядеть за ними ни тускло блестящего под лунами льда, ни звездного неба. Подняв голову, я увидел причудливое переплетение деревянных и стальных конструкций. Несколько бойниц размещались на высоте двадцати футов. Выглянуть из них, стоя на полу, было невозможно. Зато одна из стен была обита тяжелым, плотным материалом. Имея когти, по ней можно было легко вскарабкаться до самого потолка. На одном из столов лежал темный, похожий на ящик предмет высотой в шесть дюймов. В середине комнаты возвышалась широкая, полукруглая платформа. Скрестив ноги, я сел рядом с платформой и принялся Ждать. На платформе лежало что-то огромное, мешкообразное и живое. Я не сразу сообразил, насколько огромен этот зверь. Я сидел и смотрел, как он дышит. Наконец чудовище зашевелилось и с неожиданной для такой туши легкостью село на платформу. Зрачки животного напоминали черные луны. Монстр заморгал, потом потянулся и зевнул. Я увидел двойной ряд загнутых внутрь клыков. В такой пасти сколько ни дергайся, будешь продвигаться в сторону глотки. Зверь еще раз моргнул и принялся вылизывать лапы. Потом прошелся длинным, черным языком по меху вокруг пасти. Проделав эти процедуры, он побрел в угол и облегчился. Когтистая лапа нажала на рычаг, и струя воды смыла нечистоты. Животное дважды царапнуло лапой по стальным плитам. Очевидно, инстинкт требовал за собой замести. Потом зверь подбежал к бассейну, плеснул себе в морду пригоршню воды и потряс головой. Потом напился, черпая воду сложенными в ковш ладонями. Повернувшись ко мне, он махнул лапой, показывая, что я тоже могу попить. Присев на корточки, я сделал пару глотков. Мы смотрели друг на друга с разных краев мелкого бассейна. Потом странное существо отбежало к стене, выпустило когти и принялось, словно кошка, царапать обитую толстым ковром стену. Наконец зверь последний раз вытянулся, поднялся на задние лапы и посмотрел на меня. Ростом он был не менее восьми футов, а весил, судя по всему, фунтов девятьсот. Опустившись на четыре лапы, чудовище побежало к столу, на котором лежала темная коробка. Затем оно щелкнуло переключателем и издало несколько непередаваемых звуков. Описать их не представляется возможным. Они отдаленно напоминали рык льва или бенгальского тигра с той лишь разницей, что в них звучала осмысленная, цивилизованная интонация. При мысли о том, что это — речь, меня охватил ужас. Очевидно, эволюция человека не предусматривала контакты с разумными существами подобного вида. Зверь замолчал. — Ты голоден? — услышал вдруг я. Отчетливо выговоренная фраза донеслась из лежащей на столе темной плоской коробки. Значит, они пользуются механическими переводчиками. — Не очень, — ответил я. Спустя мгновение из коробки раздался короткий рык. Я улыбнулся. Зверь пожал плечами, пошел в угол комнаты и там нажал какой-то переключатель. Металлическая стенка клетки скользнула вверх. Раздался визг, и маленький пушистый ларт прыгнул на пол. Огромная шестипалая лапа молниеносно накрыла грызуна. Зверь поднес его к пасти, прокусил шею и выплюнул позвонок. Затем он разорвал когтем брюхо и аккуратно выковырял все внутренние органы. Разложив на полу потроха ларта, животное принялось пожирать самые лакомые куски, время от времени деликатно посматривая в мою сторону. — Вы не готовите пищу? — спросил я. Переводчик включился, переработал человеческие фонемы и спустя мгновение передал мой вопрос на языке кюров. — Иногда готовим, — сказал он. — Сырое мясо полезно для челюстей. От вареного они становятся слабее. — Вареное мясо позволяет иметь меньшие по размеру челюсти, зубы и челюстные мышцы. Это, в свою очередь, способствует увеличению черепной коробки. — У нас итак черепные коробки больше, чем у людей, — отозвался зверь. — Кюры общественные животные? — Общественные, — ответил кюр. — Но не в той степени, что люди. В этом наше преимущество. Кюр может жить один. Ему не нужно стадо себе подобных. — Уверен, что раньше вы жили стадом. — Очень давно, — сказал зверь. — Наш цивилизация насчитывает сто тысяч лет. На заре истории мы действительно жили большими группами. — Как вы пришли к цивилизации? — Через дисциплину. — Наверное, тяжело такой тоненькой ниточкой связывать титанические, свирепые инстинкты? Кюр протянул мне ножку ларта. — Правильно. Вижу, ты хорошо понимаешь наши проблемы. Я оторвал зубами кусок теплого, пропитанного свежей кровью мяса. — Нравится? — спросил кюр. — Да. — Вот видишь, — оживился он. — Между нами не такая большая разница. — Я и не говорил, что она большая, — улыбнулся я. — Я плохо знаю людей, — признался кюр, — но у меня сложилось впечатление, что в большинстве своем это лжецы и лицемеры. К тебе это не относится. Я кивнул. — Они думают о себе как о цивилизованных животных, в то время как они — животные с цивилизацией. Согласись, что это большая разница. — Согласен. — Самые ничтожные из людей — земляне. Они возвели в культ собственные слабости и пороки. Они поставили во главу угла экономику. Они построили мир, основанный на еде. — А что главное для вас? — спросил я. — Слава, — сказал зверь и посмотрел на меня. — Ты можешь это понять? — Могу. — Мы с тобой солдаты, — произнес кюр. — И ты, и я. — Объясни, как может ощущать славу животное, лишенное сильных социальных инстинктов? — спросил я. — Благодаря убийствам. — Убийствам? — опешил я. — Задолго до начала стадной жизни мы собирались, чтобы убивать. Зрители заполняли целые долины. — Вы дрались из-за пар? — Мы дрались, чтобы вкусить радость убийства, — Ответил он. — Победитель, разумеется, имел право выбора. — Кюр отломил косточку и принялся выковыривать застрявшие между клыками кусочки мяса. — У людей, насколько я знаю, всего два пола. Этого достаточно для продолжения рода. — Да, — сказал я. — Именно так все и обстоит. — У нас три, а точнее, четыре пола, — сказал кюр. — Есть доминантный пол. Он соответствует вашему понятию о мужчинах. Инстинкты заставляют его оплодотворять самку и убивать. Существует также форма кюров, весьма близкая к доминантной, но неубивающая и неразмножающаяся. Иногда ее выделяют в отдельный пол, иногда нет. Еще есть носители яиц. Их оплодотворяют. Эти кюры меньше доминантных. — Те, кого оплодотворяют, самки? — уточнил я. — Если тебе так удобнее, да. Но через месяц после оплодотворения самки откладывают яйца в третью форму кюров. Эти кюры неподвижны. Они присасываются к твердой поверхности наподобие огромных черных пиявок. Яйцо развивается внутри их тела. А когда приходит время, разрывает его и выходит наружу. — Значит, у вас нетматерей? — В земном смысле этого слова — нет. Между тем выбравшись из кормильца, маленький кюр тут же привязывается к первому попавшемуся взрослому кюру, лишь бы это не был доминант. — А если доминант? — Тогда он попытается обойти его стороной, что вполне оправданно, ибо доминант может и убить. — А если новорожденный тоже доминант? — Доминант, конечно, никого стороной обходить не станет. Он выпустит когти и обнажит клыки. — И? — Взрослый кюр не станет его убивать. Малышам дают подрасти. — Ты тоже доминант? — спросил я. — Конечно, — рявкнул зверь и добавил: — Я не стану убивать тебя за этот вопрос. — Я не хотел тебя обидеть. Губы кюра растянулись. — Большинство кюров доминанты? — Большинство ими рождается. Многих потом убивают. — Странно, что вас так много. — Ничего странного. За то время, которое требуется женщине, чтобы выносить одного ребенка, самка кюра успевает отложить семь или восемь яиц. — Малыши рождаются с клыками? — А как же! Покинув носителя, они уже могут убивать мелких животных. — Обладают ли носители интеллектом? — Мы так не думаем. — Но они могут чувствовать? — Конечно. Носители реагируют на раздражение. Если их поджечь или ударить, они могут съежиться. — Но на Горе есть и коренные кюры, — сказал я. — Те, которые родились на этой планете. — Некоторые корабли были специально экипированы для колонизации других миров, — ответил кюр. — На борт брали все разновидности, кроме недоминантных. Туда, где, по нашим сведениям, сохранились поселения кюров, доставлялись яйценосы и носители. — Вы пытались использовать местных зверей? — Конечно, хотя проку от них зачастую было мало. Они слишком быстро дичали. — Кюр сгреб в кучку остатки ларта и швырнул ее в угол комнаты. Затем он вытащил из ящика стола кусок мягкой белой ткани и протер когти. — Цивилизованность — понятие очень хрупкое. — Существует ли иерархия полов? — Естественно, — сказал кюр. — Она продиктована самой природой. Первыми идут доминанты, потом яйценосы, потом недоминанты и, если считать этих существ тоже кнэрами, носители. — Выходит, что яйценосы, то есть самки, главнее недоминантов? — Конечно, — согласился кюр. — Расскажи подробнее, — попросил я. — Убив соперника, доминант отбирает понравившихся ему самок, связывает их и уводит в свою пещеру. Там он их оплодотворяет. — Пытаются ли они убежать? — Никогда. За это доминант может их убить. — Что в это время делают недоминанты? — Недоминант околачивается возле пещеры, стараясь не попадаться доминанту на глаза. Когда доминант уходит, недоминант начинает ухаживать за самкой, делать ей подарки и помогать по хозяйству. Со временем доминант позволяет недоминанту жить в его пещере на правах домочадца. Самки командуют недоминантами. На недоминантах лежит большая часть домашних обязанностей, в том числе и уход за малышами. — Не хотел бы я родиться недоминантом, — пробормотал я. — О, это повсеместно презираемая форма, — согласился со мной кюр. — Между тем бывают случаи, когда недоминант становится доминантом. Такое происходит, когда доминант слишком долго отсутствовал, когда недоминанта перегрузили работой и подвергли чрезмерным унижениям, а иногда и без всякой видимой причины. Благодаря последнему обстоятельству наши биологи расходятся во мнении, сколько же на самом деле полов у кюров: три или четыре. — Похоже, недоминант — это дремлющий доминант, — предположил я. — Может быть, — сказал кюр. — Никто не знает. — Подобная система должна была неизбежно привести к появлению чрезвычайно агрессивных и свирепых животных, — сказал я. — Или очень умных, — заметил кюр и выдвинул ящик стола. Я кивнул. — Мы — цивилизованная раса, — сказал он, — Не надо судить о нас по нашему кровавому прошлому. — Когда вы переселились на стальные корабли и вывели свои миры на орбиту, убийства, конечно, прекратились? — Я этого не говорил, — сказал зверь и задвинул ящик. — Вы продолжали убивать друг друга и в космосе? — изумился я. — А как же? — удивился в ответ кюр. — Значит, прошлое осталось с вами? — От него не уйти. Разве вы расстались со своим прошлым? — Наверное, нет, — сказал я. — Вот и мы — нет, — вздохнул кюр и поставил на стол бутылку и два бокала. — Пага из Ара? — воскликнул я. — Я знал, что ты это оценишь, — растянул губы кюр. — Видишь, даже печать на пробке: «Разливал Темус». — Вот уж не ожидал, — улыбнулся я. — Ты обо всем подумал. — Берег для тебя, — сказал он. — Для меня? — Конечно. Я знал, что ты до меня доберешься. — Приятно слышать, — пробормотал я. — Я ведь уже давно хотел с тобой поговорить. — Кюр разлил вино и заткнул бутылку. Мы подняли бокалы. — За нашу войну, — сказал он. — За нашу войну. Мы выпили. — Я даже не могу произнести твое имя, — сказал я. — Можешь называть меня Зарендаргар, — ответил кюр. — Люди умеют выговаривать это слово. Если хочешь, зови еще проще — Безухий.Глава 32. Я БЕСЕДУЮ С ЗАРЕНДАРГАРОМ
— Видишь? — спросил зверь, показывая в небо. — Да, — ответил я. Я и не заметил, когда он успел раздвинуть потолок. Над нами чернело звездное небо. — Вон та, желтая, средних размеров, и есть наша звезда. Она вращается достаточно медленно, что позволяет ей иметь собственную планетную систему. — Похожа на Тор-ту-Гор, или Солнце, — сказал я. — Общую звезду Земли и Гора. — Очень похожа, — согласился зверь. — Расскажи мне о своем мире, — попросил я. — Мой мир сделан из стали, — с горечью произнес зверь. — Расскажи о другом, о старом мире. — Я его никогда не видел. Это была обычная планета с приемлемыми для жизни условиями. Через два миллиона лет после зарождения первых форм жизни появилась наша раса — венец цивилизации, достойное завершение кровавого и жестокого эволюционного пути. — А заодно и конец всей планеты, — произнес я. — Мы никогда не говорим о том, что произошло, — сказал кюр и снова щелкнул переключателем. Створки потолка сдвинулись. — Наш мир был очень красив, — сказал он, глядя мне в глаза. — Скоро у нас будет другой. — А может, и не будет, — сказал я. — Зато люди не могут убивать зубами, — огрызнулся зверь. Я пожал плечами. — Ладно, не будем ссориться, — примирительно сказал кюр. — Я очень рад, что ты здесь. — Во льдах нам показалось, что в небе появилось твое лицо. Губы кюра растянулись. — Вам не показалось. — В период равноденствия северное сияние наблюдается осенью или весной, — сказал я. — Неплохо, — похвалил Кюр. — То, что мы видели, было вызвано искусственно. — Правильно, — сказал он. И при этом мало чем отличалось от обычного природного явления. Всего-то и нужно, что насытить атмосферу заряженными частицами. Если же заряжать их по определенной схеме, можно передавать различные сигналы. — Очень изобретательно, — сказал я. — Я позволил, чтобы сияние оформили под мое лицо. Я хотел обрадовать тебя и поздравить с прибытием на север. Я кивнул. — Хочешь еще выпить? — спросил он. — Да. Твоя станция произвела на меня впечатление. Ты мне ее покажешь? — Для этого не надо никуда выходить, — произнес кюр и принялся щелкать выключателями. Узкие окна, или бойницы, оказались телеэкранами. Здание было напичкано мобильными видеокамерами, передающими изображение на центральный пульт, где мы и находились. — Все автоматизировано, — похвалился кюр. — Станцию обслуживают двести человек и двадцать наших. — Вы хотели остановить миграцию табуков, чтобы вынудить краснокожих охотников уйти на юг? — Хотя бы на зиму. Зимой они любят забираться далеко на север. — Здесь, наверное, фантастические запасы, — сказал я. — Ты даже не представляешь, — кивнул кюр. — Электроника, взрывчатка, продовольствие, транспорт и много-много другого. — На возведение такого хранилища уходят годы. — И немалые, — вздохнул кюр. — Но я принял командование совсем недавно. — Выходит, что вторжение кюров произойдет в ближайшее время? — Мы не хотели рисковать большим флотом, — сказал он. — Имея такую станцию, мы можем нанести решающий удар несколькими маршами. Марш — это военная единица кюров. Он состоит из двенадцати взводов с офицерами и насчитывает от одиннадцати до двенадцати сотен животных. — Все города Гора будут разрушены в течение двенадцати кюрских часов. — А как же Царствующие Жрецы? — спросил я. — Не думаю, чтобы они смогли противостоять такой атаке. — Ты уверен? — Абсолютно. — Губы кюра растянулись, обнажив крепкие желтые клыки. — Хотя мою уверенность разделяют далеко не все. — Поэтому вы и не хотите рисковать большим флотом? — спросил я. — Да, Я бы мог их убедить, но я простой солдат. Есть звери и повыше, меня. — Я думаю, достаточно будет прислать несколько транспортных кораблей с войсками, — сказал я. — Если, разумеется, здесь приготовлены необходимые запасы. — Правильно, — кивнул он, — И если Царствующие Жрецы действительно окажутся так слабы, как мы о них думаем. — Кстати, — сказал я, — с чего вы взяли, что Царствующие Жрецы ослабли? — Из-за Войны Гнезд. Слышал о такой? — Разное болтают, — пожал я плечами. — А по-моему, это правда, — сказал кюр. — Самое время нанести по ним решающий удар. — Зверь пристально посмотрел на меня. — Я ведь могу тебя и убить. Раздавить голову, вытащить мозг и посмотреть, что ты на самом деле знаешь. С другой стороны, это все равно будет твое субъективное мнение. — Он опустился на пол, и я присел рядом с ним. — Царствующие Жрецы очень умны, — произнес кюр. — Я об этом слышал. — Тебя трудно сломать, — сказал он, — Тебя можно только убить. Я пожал плечами. — Ты — как кюр, — сказал он. — Поэтому я тебя люблю. — На мое плечо опустилась тяжелая лапа. — Жалко, если ты умрешь в машине правды. — На станции много ценного оборудования, — заметил я. — Не боишься, что оно достанется Царствующим Жрецам? — Есть способ этого не допустить, — усмехнулся кюр. — Я так и думал. Не может быть, чтобы камеры просматривали всю базу. — Расскажи мне про Царствующих Жрецов, — попросил кюр. — Они такие, как мы? — Нет, — сказал я. — Они совсем другие. — Страшные, должно быть, существа, — произнес зверь. Я вспомнил Царствующих Жрецов — возвышенных, утонченных, золотых созданий. — Возможно. — Ты видел хотя бы одного? — спросил кюр. — Да. — Не хочешь говорить? — Не хочу. — Хорошо! — Он положил обе лапы мне на плечи. — Ты хранишь им верность. Я не стану тебя заставлять. — Спасибо, — сказал я. — Придет день, и мы узнаем о них сами. — Возможно, — пожал я плечами. — Давай поболтаем на более отстраненные темы. — Вот это правильно! — воскликнул я, и мы вернулись к столу. — Как вы меня захватили? — спросил я. — Это было просто, — сказал зверь и налил еще по бокалу. — Снаружи в ваше убежище закачали газ. Когда тебя вытащили, ты был без сознания. — На посту стоял Имнак, — произнес я. — Краснокожий охотник, как Карджук? — Да. — Карджук переговорил с ним. Имнак оказался разумным парнем. Он быстро оценил экономические перспективы сотрудничества с нами и тут же перешел на нашу сторону. — Я всегда считал его решительным человеком, — процедил я. — Не язви, — проворчал кюр. — Что бы ты подумал про кюра, предавшего свою расу? Зверь вздрогнул. — Это невозможно. — Бывали же случаи, что во время войны кюры переходили на сторону противника? — Только не к людям и не к представителям другой расы, — ответил зверь. — Выходит, в этом отношении кюры благороднее людей, — сказал я. — Я глубоко убежден, — торжественно произнес зверь, — что кюры во всех отношениях благороднее людей. — Он посмотрел на меня, — Но тебя я ждал, В тебе есть что-то от кюра. — В зале для состязаний было установлено зеркало, — сказал я. — Это наша смотровая ложа. — Я так и думал. — Ты хорошо дрался. Мне понравилось, как ты орудуешь своим крошечным мечом. — Спасибо, — сказал я. — Я тоже хорошо владею оружием, — произнес кюр. — Традиционным и современным. — При всей вашей технологии вы сохранили традицию поединков? — спросил я. — А как же! — воскликнул кюр. — Мы бережно храним искусство боя одними клыками и когтями! — Еще бы. — Я не люблю современное оружие, — признался зверь. — Им может пользоваться яйценос и даже недоминант. Оно позволяет убивать издалека, ради чего и было изобретено. Тем самым оно лишает тебя непосредственного контакта, горячей радости естественного умерщвления противника. — Кюр посмотрел на меня, — Вот ты скажи, разве может что-нибудь сравниться с восторгом жестокого боя, когда ты рискуешь жизнью, выкладываешься, а потом швыряешь смертельно раненного врага себе под ноги? Что может сравниться с удовольствием покопаться в его трупе, выискивая самые вкусные кусочки? Глаза зверя засверкали, но так же скоро погасли. Он налил еще по бокалу. — Мало что с этим может сравниться, — согласился я. — Тебе со мной не страшно? — спросил он. — Нет. — Я так и думал. — Почему? — Видел, как ты дрался. Я пожал плечами. — Я видел твое лицо. И понял, что тебе это тоже нравится. Не отрицай. — Я и не отрицаю. — Когда кончится война, — грустно произнес кюр, — такие, как мы, станут больше не нужны. Если мы, конечно, доживем до конца войны. — По крайней мере, — сказал я, — мы узнали друг друга. — Верно, — прорычал кюр. — Хочешь посмотреть мои трофеи? — Да.Глава 33. Я ПОКИДАЮ БАЗУ
В низкой, обшитой стальными плитами комнате было ужасно холодно. Смотровое окно выходило прямо на лед. Возле полукруглой тяжелой двери стоял снежный кюр с золотыми кольцами в ушах. Это он сопровождал Карджука, предателя своего народа. В лапе он держал кожаную сбрую. Я медленно натягивал на себя меховую одежду. Сейчас меня выведут на лед, отведут подальше от базы и прикончат. Со стороны все должно выглядеть так, будто запряженный в сани слин набросился на своего хозяина. Если меня найдут со следами насильственной смерти, а еще вернее — разорванного на куски, все посчитают подобную кончину вполне естественной для крайнего севера. Этим и должно было закончиться мое отчаянное, безумное и бессмысленное путешествие, обреченное на провал с самого начала. Если кому-то и придет в голову меня искать, расследование закончится, как только найдутся мои сани и мой истерзанный, закоченевший труп. Разумеется, никакого слина запрягать в сани не собирались. Зверь накинул на меня сбрую и запряг в сани. Ему предстоит разорвать меня на куски, имитируя нападение озверевшего от голода слина. Разумеется, кое-что придется оставить. Кости, меховую одежду, поломанные сани, изжеванные куски тела. Я был рад, что удалось повидать Зарендаргара, Безухого. Мы долго с ним говорили. Странно, что мне это понравилось, ведь он был всего лишь зверем. По-моему, ему тоже стало меня жалко. Сам Зарендаргар, Безухий, показался мне одиноким солдатом, настоящим воином, которому не с кем было поговорить и поделиться наболевшим. Даже среди своих он вряд ли нашел бы достойного собеседника, с которым смог бы общаться тепло и доверительно, как со мной. В таких разговорах слово заменяет целый абзац, а один взгляд или движение лапы передают больше, чем многочасовые объяснения. Оказывается, он верил, что мы в некотором смысле родственники, дальние потомки древнего, давно забытого предка. Насколько ошибочно подобное представление! На берегах других миров нельзя найти своего брата. — Одни и те же темные законы природы сформировали клыки и когти кюров и мозг и руку человека, — сказал он. С этим я не мог согласиться. Благородные, высокие цели, породившие мозг и искусную руку человека, не могли иметь ничего общего с клыками и когтями хищников. Мы были людьми, а они — зверями. Неужели не ясно? Кюр намертво затянул на моем теле кожаную сбрую. Я думал о расплавленной меди, о пламени серы, о кристаллах соли, каменистом Эросе, вращающемся по своей орбите, и о скалах Титана, о взаимодействии молекул и траекториях электронов. Как гармонично и продуманно устроен мир! Возможно, все, что кажется нам чужим, — суть тоже мы, только в другом облике. И, отправляясь на поиски неведомого, мы снова ищем самих себя? Потом я отбросил эти дурацкие мысли. Конечно, все, что он городил о далеком братстве, — полная чепуха. Достаточно посмотреть на людей и кюров, чтобы понять, что между ними не может быть ничего общего. Мы — люди, они — звери, вот и все. Между тем Безухий мне понравился. Мне показалось, что я знаю его всю жизнь. По-моему, у него возникло такое же ощущение. Странно. Мне то и дело приходилось напоминать себе, что он всего-навсего зверь. И никакого родства между нами нет и быть не может. Придумал тоже! Прилететь на чужую планету и встретить там родного братца! Белый кюр возился возле саней, пристегивая к ним упряжь. Последнюю ночь я провел запертый в своей камере. Не скажу, что мне было там плохо. Безухий обо всем позаботился. Изысканная еда и вино не переводились всю ночь. Вечером в камеру привели двух благоухающих духами рабынь. На ошейнике у каждой красовалась надпись: «Я принадлежу Тэрлу Кэботу». В ту ночь я преподал обеим хороший урок. Утром, когда за мной пришел белый кюр, рабынь пришлось отрывать от меня плетьми. Их заперли в той же камере. Девушки бросались на решетку, протягивали сквозь нее руки и рыдали. Белый кюр повернул тяжелый ворот, открывающий ведущий наружу тяжелый стальной люк. — Привет тебе, Тэрл, который со мной охотился. — В комнату вошел улыбающийся Имнак. — Привет, предатель, — ответил я. — Не надо обижаться, Тэрл, который со мной охотился, — произнес охотник, — Каждый исходит из своих интересов. Я промолчал. — Я хочу, чтобы ты знал, что весь мой народ будет вечно тебе благодарен за то, что ты освободил табуков. — Это утешает, — сказал я. — В твоем положении хорошо чем-нибудь утешиться, — заметил Имнак. — И то правда, — кивнул я. Почему-то мне всегда было трудно на него злиться. — Я не питаю к тебе злых чувств, — сказал краснокожий. — Я рад. — Я принес тебе поесть, — произнес он и поднял мешок. — Нет, спасибо, — покачал головой я. — Ты можешь проголодаться, прежде чем доберешься до места. — Не думаю. — Не забывай о своем компаньоне, — настаивал Имнак. — Вдруг ему захочется перекусить? Нельзя думать только о себе. Возьми еду. — Не хочу, — поморщился я. Имнак растерялся. Неожиданно до меня начал Доходить смысл происходящего. Я пристально посмотрел на охотника. — Возьми, — умоляющим голосом произнес он. — Слины очень любят такое мясо. — Покажи, — сказал я и заглянул в мешок. — Ладно, давай. Кюр бросил ворот, подошел к мешку и тщательно его осмотрел. Затем понюхал лежащие в нем огромные ломти мяса. Убедившись, что в мешке нет оружия, он уставился на меня. — Это мне! — сказал я, показывая на мешок. Губы кюра растянулись. Он швырнул мешок на сани и вернулся к вороту. Наконец дверь медленно отворилась. Тусклый лунный свет заливал безжизненную ледяную равнину. Температура мгновенно упала градусов на тридцать. Ветер ворвался в комнату, взъерошил белую шкуру кюра и длинные черные волосы охотника. — Тал, — сказал Имнак, как будто мы не прощались, а только встретились. — Тал! — откликнулся я. Кюр встал позади саней. Я навалился на упряжь, сани сдвинулись с места, и мы вышли на лед.Глава 34. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО НА ЛЬДУ
Как я и предполагал, Безухий хотел, чтобы мой истерзанный труп нашли как можно дальше от базы. Мы побрели на север. Порывами налетал сильный, резкий ветер. Было очень холодно. Мы шли уже целый ан. — Я хочу есть! — крикнул я кюру, показывая пальцем на рот. Губы его растянулись, он поднял бич, и я зашагал дальше. Перед тем как тронуться в путь, я оглянулся и посмотрел на базу. На какое-то время я остолбенел. Надо мной возвышалась огромная ледяная гора. Размеры комплекса впечатляли: я знал, что он уходил на глубину около семи тысяч футов, в ширину он достигал четырех пасангов, в длину — пасангов десять. Я взглянул на звезды. Где-то там, в бескрайних просторах космоса, уже неслись, изрытая пламя из сопел, боевые корабли кюров со спящими маршами на борту. — Я голоден, — повторил я. Губы кюра растянулись, на этот раз он издал угрожающий рык и обнажил клыки. Я видел, что ему давно не терпится меня прикончить. Вместе с тем он намеревался, насколько позволит ситуация, следовать приказам. Это был корабельный кюр, воспитанный на жестокой дисциплине стальных миров. Если я его не спровоцирую, он меня не убьет до тех пор, пока не наступит указанное в инструкции время. Тем не менее я его раздражал. Я видел, что он поднял бич. Ему ничего не стоило стегануть меня по спине и рассечь одежду. Но в этом случае я бы очень быстро замерз, а разрубленная бичом парка опрокинула бы версию о нападении слина. Он вообще мог бы меня давно прикончить, однако тогда бы ему пришлось самому впрягаться в сани и тащить мой труп до назначенного места. Кюр протянул лапу и подцепил лежащий на санях мешок с мясом. Я попытался его вырвать, но он страшно зарычал и взмахнул бичом. Потом, возмущенный моей жадностью, кюр взгромоздился на сани. — Я не потяну такой вес, — сказал я. — Пожалуйста! Кюр залез в мешок, вытащил здоровенный кусок мяса и протянул его мне. Я вытянул руку, но он помахал куском перед моими глазами и закинул его в пасть. Затем поднял бич. — Пожалуйста! — взмолился я. Кюр отправил в рот еще один кусок. Я отвернулся и всем весом навалился на ремни. Зверь действительно оказался невероятно тяжелым. Тащить сани с такой тушей по неровному ледяному полю было сущей мукой. Спустя ан ноги мои гудели, а спина была мокрой от пота. Я повернулся к зверю: Пустой мешок валялся на дне саней. Зверь благодушествовал. Глаза его были полузакрыты, казалось, его разморил сон. Я снова налег на ремни. Теперь это был вопрос времени. Больше всего я боялся, чтобы зверь не заглотил мясо в запасной желудок, в котором оно будет лежать непереваренным до тех пор, пока он не отрыгнет его в основной пищеварительный желудок. Последнее, к слову сказать, было маловероятно. На базе еды хватало, а кюры предпочитали зря себя не перегружать. К тому же скотину здорово разморило. Похоже, кюр нажрался в свое удовольствие. Неожиданно сани резко полегчали. Кюр спрыгнул на лед, и я замер от недоброго предчувствия. Зверь мрачно оглядывал местность. Мы находились посередине огромной выемки, диаметром в несколько сотен ярдов. Это было относительно ровное и открытое место. Я отметил, что его было легко распознать с воздуха. Даже с большой высоты. Кюр, похоже, остался доволен, Я начал потеть. Потеть на севере нельзя ни в коем случае. Я инстинктивно распахнул ворот парки. Увидев мое движение, кюр растянул губы в улыбке. Наверное, я показался ему дураком. Как бы то ни было, на севере такие вещи проделывают не задумываясь. Я оглядел залитую лунным светом пустынную долину. Объективно, лучшего места для исполнения своей грязной задачи кюру было не найти. Зверь жестом показал, что мне следует сбросить с себя упряжь. Я принялся, не снимая перчаток, развязывать кожаные ремни. Мы стояли напротив друг друга. Ветер стих. Тубы кюра растянулись. Я заметил, что у него началось повышенное слюноотделение. Слюна мгновенно замерзала, и кюр соскребал ледяные бусинки с белой шерсти вокруг пасти, Вокруг его огромного уродливого теплого тела клубился пар. Он жестом приказал мне подойти ближе. Я не пошевелился. Мощным ударом лапы он перевернул стоящие между нами сани набок и снова показал, чтобы я подошел. Я попятился. Никаких иллюзий насчет того, что я смогу убежать от кюра, я не питал. Зверь опустился на четыре лапы. Его уже пробирала дрожь нетерпения. Закинув назад огромную косматую голову и обнажив белые клыки, кюр посмотрел на висящие высоко в небе луны Гора. Затем, обращаясь к лунам, льдам, небу и звездам, он издал протяжный, душераздирающий вой. В нем звучал вызов кровожадного хищника всему окружающему миру. Казалось, кюр заявлял: «Это я. Это мое место. И этот потный кусок мяса тоже мой. Пусть тот, кто с этим не согласен, выйдет вперед». Люди уже забыли такие звуки, Кюры — нет. Зверь прижался ко ладу, выпустил когти и с наслаждением заскрежетал ими по льду. Дыхание его участилось. Я продолжал отступать. Затем уши кюра прижались к черепу. Я споткнулся и полетел на снег. Зверь стремительно бросился вперед. Я забился в могучих лапах. Надо мной горели кровожадные глаза кюра. Он поднял меня со снега и поднес к пасти. Какое-то время он изучающе смотрел на меня, потом склонил голову набок. Я почти ничего не видел, все тонуло в теплом, зловонном пару, который валил из открытой пасти чудовища. Страшные клыки нацелились мне в горло… И в этот миг зверь вдруг резко и жалобно завизжал. Лапы разжались, я шлепнулся на лед, откатился в сторону, вскочил и отбежал на несколько ярдов. Зверь согнулся пополам и недоумевающе смотрел в мою сторону. Затем попытался сделать несколько шагов, но тут же содрогнулся от невидимого внутреннего удара. На этот раз кюр не устоял. Он рухнул на лед и протяжно завыл от невыносимой боли. Потом дернулся еще несколько раз и затих. Неподвижный, но живой, он лежал на снегу и смотрел на яркие северные луны. Внутри его желудка протекали естественные химические процессы. Желудочный сок молекулу за молекулой растворял жилы, стягивающие заточенные под иглу пластины китового уса. Потом под действием силы упругости жилы лопались, и тело кюра содрогалось от очередного удара. Всего зверь сожрал не меньше пятнадцати кусков мяса. Мне показалось, что бояться уже нечего. Я повернулся к зверю спиной и направился к саням. Кюр издал леденящий душу вопль и поднялся на лапы. До чего же злобное животное! Его сотрясали приступы кашля, из пасти на лед летели сгустки крови. С трудом переставляя лапы, кюр двинулся в мою сторону. Взревев от боли, он переломился пополам. Очевидно, распрямилось еще одно кольцо из китового уса. Кюр изо всех сил пытался не упасть. На мгновение я почувствовал к нему симпатию. Затем, загребая снег всеми лапами, кюр пошел в атаку. Я перепрыгнул через сани. В следующую секунду он отшвырнул их в сторону и тут же зашелся от приступа страшного кашля. Еще две пружины развернулись внутри обезумевшего от боли животного. Кюр упал на снег, кусая губы и раздирая когтями собственное тело. Я по-прежнему старался держаться от него подальше, но время работало на меня. Кюр истекал кровью. Изо рта и заднего отверстия она лилась ручьем. Лед был залит кровью и перепачкан испражнениями. Я осторожно приблизился к саням, поставил их на полозья и потянул в сторону базы. Истекающий кровью кюр тащился следом. Судя по крикам, внутри его тела сработали девятнадцать капканов. Я не понимал, где он находит силы, чтобы идти. Каждый шаг был для него непереносимой пыткой. Но кюр упрямо следовал за мной. Сдох он спустя четыре ана возле самой базы. Убить кюра очень тяжело. Я оглянулся на огромный труп. Ножа у меня не было. Придется действовать руками и зубами.Глава 35. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ НА БАЗУ. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО НА БАЗЕ
— Это не кюр! — крикнул охранник. — Стреляй! Я схватил его за горло и поставил между собой и его напарником. Стрела с хрустом вошла в его спину, и я тут же отшвырнул охранника как можно дальше. В следующую секунду прогремел глухой взрыв, и туловище несчастного лопнуло. Во все стороны полетели брызги и куски мяса. Напарник погибшего лихорадочно перезаряжал арбалет. Путаясь в белой шкуре кюра, я бросился на него. Арбалет отлетел в сторону. Прогремел выстрел. Левой рукой я стиснул горло охранника, а правой ударил его в висок. Шейные позвонки хрустнули, и он рухнул на пол. За первый снаряд я не волновался. Он взорвался в теле стражника. Взрыва, скорее всего, никто не услышал. Со вторым могли возникнуть проблемы. Подняв в воздух фонтан снега и ледяной крошки, стрела с грохотом разорвалась в тысяче футов от базы. Я прислушался. Все было тихо. Я стоял на вершине огромной ледяной горы, внутри которой размещалась база кюров. Белая шкура убитого зверя позволяла передвигаться относительно незаметно. Издалека меня можно было принять за обыкновенного снежного кюра. Увидев его на подступах к базе, охрана не стала бы поднимать тревогу. Я помнил, что в комплексе Зарендаргара всегда был свежий воздух. Значит, у них есть вентиляционные шахты. Нужно только их обнаружить. Налетел порыв ледяного ветра, и я снова закутался в шкуру. Выстрел прозвучал так тихо, что я опомнился, только когда стрела мелькнула возле самого лица. Я извернулся, и острие прошло мимо. Прогремел взрыв. Я полетел на лед, прокатился несколько футов, ткнулся в снежную глыбу и замер. — Он мертв, — сказал кто-то. — Я бы на всякий случай всадил в него еще одну стрелу, — отозвался другой голос. — Не сходи с ума, — проворчал первый. — Откуда ты знаешь, что он мертв? — не унимался второй. — Посмотри, — сказал первый. — Видишь, он не дышит? Если бы он был жив, изо рта шел бы пар. — Ты прав, — согласился второй. Очевидно, ни один из них никогда не охотился на морских слинов с кайака. — Айи! — завопил первый, когда я сбил его с ног мощной пощечиной. Реальную опасность представлял второй. У него был заряженный арбалет, и вообще это был слишком осторожный и подозрительный тип. Покончив с ним, я кинулся на первого. Он так и не успел перезарядить оружие. Сбросив его вниз, я вернулся ко второму. Делать все приходилось быстро. Арктической зимой недолго и замерзнуть. За несколько секунд я успел натянуть на себя снятый с убитого легкий пластиковый костюм с электроподогревом. Затем перебросил через плечо колчан со стрелами и подобрал два арбалета. Вот и вентиляционная шахта. Как и следовало ожидать, она была закрыта тяжелой решеткой. Я выстрелил из арбалета в самую середину. Прогремел взрыв, прутья полопались и прогнулись внутрь. Я с трудом протиснулся в узкую щель. Внутри не оказалось ни ступенек, ни поручней. Шахта уходила вертикально вниз. Уперевшись ногами в одну стенку, а спиной в другую, я начал дюйм за дюймом погружаться вглубь. Мучительный и болезненный спуск занял более четверти ана. На последних двадцати футах я не выдержал и заскользил вдоль стены, в кровь сдирая кожу. Наконец я с грохотом шлепнулся на дно шахты. Нижняя решетка, к моему великому изумлению, поддалась без труда. — Где тебя носило? — недовольно спросил Имнак. Охотник сидел на ящике и вытачивал из кости слина причудливой формы рыбку. — Меня пытались задержать, — объяснил я. — Ты поднял много шума, — заметил краснокожий. — Извини, — сказал я. Болты, которыми крепилась решетка, лежали на полу. — Ты выкрутил болты ножом, — сказал я. — А тебе, конечно, хотелось выбить ее ногами? — усмехнулся охотник. — Нет. Как ты узнал, что я появлюсь именно здесь? — Подумал, что ты вряд ли договоришься с охраной на воротах. — Неужели это была единственная вентиляционная шахта? — изумился я. — Шахт здесь много, — рассудительно произнес краснокожий, — но с человеком, спускающимся вниз, — только одна. — Держи, — сказал я и протянул Имнаку арбалет и несколько стрел из колчана. — Какой от него прок? — поморщился охотник, разглядывая оружие. — Добыча разлетается на куски, и некуда закрепить тросик. — Из него хорошо стрелять в людей, Имнак, — сказал я. — Да, верно, — согласился он. — Послушай, Имнак, — сказал я, — я хочу обнаружить и сдетонировать спрятанный на базе прибор, который предназначен для того, чтобы не допустить захвата базы противником. — Ты можешь говорить яснее? — попросил краснокожий. — Надо найти рычаг или кнопку, с помощью которых можно размолотить вдребезги всю базу. — Что значит «вдребезги»? — спросил охотник. — Я не знаю такого слова. — Я хочу, чтобы все здесь поднялось на воздух. Взорвалось, понимаешь? — Взрыв — это хорошо, — кивнул Имнак. — Откуда ты знаешь про взрыв? — спросил я. — Карджук говорил. — Где Карджук? — крикнул я. — Бродит где-то снаружи. — Он говорил тебе про прибор, который может уничтожить весь комплекс? — Говорил. — Он говорил, где находится прибор? — Нет, — покачал головой Имнак. — Думаю, он и сам этого не знает. — Имнак, — сказал я, — Бери арбалет, забирай девчонок, всех, кого сможешь, и уходи с базы. Охотник растерялся. — Не тяни. — А ты? — спросил он. — Обо мне не волнуйся. — Ладно, — кивнул Имнак и направился к дверям. — Если встретишь Карджука, — сказал я, — убей его. — Карджуку твои слова не понравятся, — заметил он. — Убей его, — повторил я. — Где мы возьмем другого стражника? — спросил краснокожий. — Карджук охраняет не людей, — сказал я. — Он охраняет кюров. — Откуда ты знаешь, кого он охраняет? — Ладно, забудь про Карджука, — уступил я. — Хорошо. — Торопись! — крикнул я. — Можно я о тебе потревожусь немного, Тэрл, который со мной охотился? — Да-да, — нетерпеливо сказал я, — Можешь потревожиться, если тебе будет легче. — Хорошо, — кивнул охотник и вышел из комнаты. Я посмотрел вверх. Под потолком тянулись рельсы, вдоль которых разрешалось перемещаться рабыням. Неожиданно в комнату вошли двое в черно-коричневых мантиях. — Почему ты в костюме? — спросил один. — Только что был наверху, — ответил я. — Там серьезные проблемы. — Что за проблемы? — Еще неясно. — Ты из внешней охраны? — Да, — сказал я. — Вас редко когда можно увидеть, — заметил один из вошедших. — Вы, ребята, лучше смотрите за своими секциями, — сказал я. — Действительно, чем меньше знаешь, тем спокойнее жить, — сказал другой охранник. — Если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно докладывайте, — распорядился я. — Естественно, — кивнул первый. — А пока займитесь вот этой решеткой, — сказал я. — Вот болты. — Сделаем! — откликнулся первый. — Почему она откручена? — поинтересовался второй. — Я проверял шахту, — сказал я. — Ты забыл выключить подогрев, — заметил первый. — Посадишь аккумуляторы. Я нажал кнопку на притороченном к бедру блоке питания. — Не могли поставить сигнальную лампочку, — проворчал я. — Ее было бы видно в темноте, — возразил охранник. — Верно, — покачал головой я и вышел. Охранники принялись прикручивать решетку на место. В коридоре я натолкнулся на нескольких человек. Один раз мимо меня пробежал целый отряд под командованием лейтенанта. Все были вооружены. Судя по всему, наверх вызвали подкрепление. Рано или поздно они найдут развороченную взрывом решетку вентиляционной шахты. Идущая навстречу девушка оказалась настоящей красавицей. Это, разумеется, была рабыня. Одеяние ее состояло из коротенькой шелковой туники и стального ошейника. На плече она несла бронзовый кувшин. Цепь, которой она была прикована к катящейся по рельсам болванке, достигала в длину нескольких футов и позволяла девушке не только становиться на колени, но и ложиться на спину. Я остановился. Рабыня приблизилась ко мне, поставила кувшин на пол и опустилась на колени. Бедра она развела широко в стороны, спинку выпрямила, а голову склонила. Это прекрасная и многозначительная поза. Поза девушки, отдающей себя в руки свободного мужчины. Некоторое время я молча любовался невольницей. — Господин? — робко произнесла она. — Хочешь отведать плетки? испросил я. — Прости меня, господин, — пролепетала девушка. — Я на базе недавно, — сказал я, — Покажи, что где находится. — Хорошо, господин! — Встань, подойди и повернись спиной. Девушка послушно исполнила приказание. Я отбросил в сторону ее волосы. К ошейнику крепился тяжелый стальной замок. Дужка замка упиралась в нежную шею невольницы. Замок весил не меньше четверти фунта. — Неудобно, наверное? — заметил я. — Господину это небезразлично? — спросила она. — Просто отметил. Тоненькие светлые волоски действовали на меня возбуждающе. — На твоем ошейнике две желтые полоски. — Потому, что я — «желтая девушка», — объяснила она. — Такие же полоски наносят на замок и на цепи. — Значит, ты — «желтая»? — Да, господин. — Как зовут? — спросил я. — Белинда, если так будет угодно господину. — Красивое имя. — Спасибо, господин! Я не стану ее бить за такое имя. — Какие еще здесь есть девушки? — Существует пять цветных кодировок, — сказала она. — Красная, оранжевая, желтая, зеленая и синяя. Каждый цвет означает различную свободу передвижения по рельсам. — Вы что, передвигаетесь только по рельсам? — Нет, господин. Нас приковывают только тогда, когда отправляют с каким-либо поручением. — А когда не отправляют? — Тогда нас держат в запертой комнате. — Все рабыни на базе имеют кодировку? — Нет, господин. Настоящие красавицы содержатся отдельно. Они живут в залах наслаждений. Никаких других обязанностей, кроме как радовать мужчин, у них нет. — Объясни мне систему кодировки, — потребовал я. — Больше всего ограничений имеет синий цвет, — сказала девушка. Потом идет зеленый, потом желтый. Я — «желтая», значит, я могу ходить там, где разрешено «синим» и «зеленым». Но я не могу заходить на территорию «оранжевых». Наибольшей свободой передвижения пользуются девушки с двумя красными полосками на ошейнике. Невольница обернулась, посмотрела на меня через плечо и добавила: — Разумеется, господин об этом знает. Я развернул ее лицом к себе и швырнул на стену. — Прости меня, господин! — испуганно воскликнула девушка. — Прижми ладони к стене! — приказал я. Невольница повиновалась. Неожиданно она прошептала: — Ты не с базы. Ты пробрался сюда незаконно! Я выставил взведенный арбалет и кончиком стрелы развязал узел коротенькой туники. Шелковое одеяние скользнуло к босым ногам рабыни. Девушка прижалась к стене. — Пожалуйста, не убивай меня, господин, — захныкала она. — Я всего лишь рабыня. — Бывает, что рабыни много болтают, — заметил я. — Я никому ничего не скажу, — пообещала она. — На колени. Рабыня хлопнулась на пол. — Ты красивая девочка, Белинда, — сказал я и поднес арбалет к ее лицу. — Я никому ничего не скажу, — повторила она. — Я не выдам тебя. — Возьми в рот наконечник, — сказал я. Невольница широко открыла рот и осторожно сомкнула губки на стреле. — Ты никому ничего не скажешь, так? Широко раскрыв глаза, рабыня осторожно качнула головой из стороны в сторону. — Красивая девочка, — сказал я и медленно положил арбалет на пол. Ей пришлось тоже лечь и прижаться головой к стальной плите. Я начал ее ласкать. К моему огромному удивлению, она тут же застонала и сладострастно задергалась. — Хорошая рабыня, — похвалил я. Девушка стонала, всхлипывала и нежно мычала. Кричать она не могла. Когда все закончилось, я встал и вытащил стрелу у нее изо рта. Белинда тут же распростерлась на полу, соблазнительно выставив вверх стройную ногу. — Твоя рабыня, господин! — сказала она. Я развернулся и пошел по коридору. Теперь она меня не выдаст. Повернув в другой коридор, я снова натолкнулся на бегущих куда-то стражников. Потом попались две рабыни. Я обратил внимание на маркировку ошейников. Синий и желтый. Я почти бежал по длинным коридорам. Этот отсек базы больше всего походил на лабиринт. Ни один человек, скорее всего, не знает, где находится нужное мне устройство. И ни один кюр об этом не скажет. Я бегом пересек стальной холл. Неожиданно завыла сирена. Я замедлил шаги и обратился к сотруднику базы в черно-коричневой мантии: — Ты знаешь, что наверху нарушитель? — Нет, — откликнулся он, — Нашли взорванную вентиляционную решетку. Считают, что он спустился в комплекс. — Ну да, — сказал я. — Не зря же включили сирену. — Ты смотри, поосторожней, — посоветовал он. — Ты тоже, — сказал я. Мы побежали в разные стороны. До сих пор я ни у кого не вызвал подозрения. Главное, делать вид, будто знаешь, куда бежать. Между тем времени было мало. Я тихо выругался. По этим коридорам можно мотаться целую вечность. Взрывное устройство, скорее всего, находилось в местах, закрытых для доступа людей. Значит, надо дойти до запретной зоны. Я вспомнил, что наибольшую свободу передвижения имеют «красные» рабыни, и посмотрел на рельсы над головой. Сирена затихла. Вместо нее из громкоговорителей загремел голос: — Закрыть всех рабынь. Персоналу явиться на свои рабочие места. Что ж, разумно. Одним приказом они убирали из коридоров рабынь и всех незанятых сотрудников. Теперь они меня вычислят в два счета. Я ворвался в одну из боковых комнат. Около десяти обнаженных девушек стояли, прижавшись к стене. Охранник торопливо заковывал их в наручники. — Я спешу! — крикнул он, взглянув на меня через плечо. Очевидно, он решил, что я пришел проверять исполнение приказа. У выхода из комнаты под самым потолком начинались рельсы. Я обратил внимание, что на красной болванке болталась самая длинная цепь. Заковав последнюю девушку, охранник выскочил из комнаты и побежал по коридору. Исполнительный малый. У двух рабынь ошейники были помечены красными полосками. — Где ключи? — спросил я. — У охранника, — испуганно произнесла невольница. Так я и думал. Я не мог его убить. Если он не явится на пост и не доложит о выполнении приказа, кюры сразу поймут, где меня надо искать. Расковать рабынь с красными полосками на ошейнике я не мог. Времени на возню с замками не было. Перебить цепи стрелой я не решился, опасаясь за жизнь девушек. Схватив свисающую с красной болванки цепочку, я выбежал из комнаты. Болванка покатилась за мной по рельсам. Хорошо, если взрыв уничтожит только ту часть комплекса, где хранится оборудование и вооружение. Хорошо,если Имнаку удастся вывести девушек наружу. Хотя в шелковых туниках они все равно не выживут. Я подумал о томящихся в казематах базы невольницах, обнаженных, беззащитных, невинных жертвах войны зверей и людей, Потом выбросил их из головы. Передо мной стояла серьезная задача, а они были, всего лишь рабынями. Я бежал вдоль помеченных красными полосками рельсов. О скрытности можно было забыть. Катящаяся по рельсам болванка и бегущий впереди мужчина обязательно вызовут подозрение. В коридоре было множество дверей. За ними находились различные помещения: спортивные залы, гостиные, жилые комнаты. Пожелай я спрятаться, им бы пришлось потратить немало времени на поиски. Но это не приблизило бы меня к цели. За поворотом коридора раздались шаги. Я бросил цепь и нырнул в ближайшую комнату, оказавшуюся столовой. Взяв из корзины булочку, я уселся за стол и принялся есть. Стражники не обратили на цепь ни малейшего внимания. Очевидно, здесь было принято отстегивать девушек в любом месте. Выйдя из столовой, я натолкнулся на солдат, сопровождающих куда-то двух свободных женщин в длинных непрозрачных платьях. Очевидно, их готовили для выполнения различных разведывательных и политических миссий. — Его там нет, — сказал я, показывая на комнату, из которой только что вышел. Под плотным подолом платья свободной женщины мелькнула очаровательная лодыжка. Я невольно улыбнулся. Красотки еще не подозревают, что по выполнении задания их ждет рабский ошейник. Еще один солдат пробежал мимо, волоча за собой рабыню на цепи. — Ее надо немедленно приковать! — строго произнес я. — Знаю! — откликнулся он. Сзади раздались торопливые шаги, я развернулся и направил арбалет в грудь незнакомого человека. — Не стреляй! — крикнул он. — Я Грон с участка Аль-Ка. — Что ты делаешь в этом крыле? — спросил я. — Меня послали за госпожой Розой, — произнес он. — В какой она комнате? — В сорок второй. Центральный уровень, коридор Мю. — Правильно, — сказал я и опустил оружие. — Возвращайся на участок Аль-Ка, — приказал я. — Госпожу Розу я приведу сам. Он растерялся. — Быстрее! — прикрикнул на него я, — Дела принимают опасный оборот! Солдат развернулся и побежал в обратную сторону. Как оказалось, я находился в Мю-коридоре. Это я выяснил, изучив пометки на стене возле очередного разветвления. Похоже, я уже был и на нужном уровне. Вскоре я увидел стальную дверь с цифрой сорок два. От рельсов в прорезь на двери уходила цепочка. Очевидно, обслуживающая госпожу Розу рабыня была здесь. Я распахнул дверь. Комната поразила меня роскошью и богатым убранством. Женщина в глухом платье испуганно вскочила с кровати и поспешно закрыла лицо шелковым веером. — Стучаться надо, идиот, — недовольно произнесла она. — Я едва успела закрыться. Она смерила меня сердитым взглядом. У нее было тонкое, красивое лицо с высокими скулами, очень темные глаза и иссиня-черные волосы. Облик красавицы хранил отпечаток царственной холодности. — Вы госпожа Роза? — спросил я. — Я Грасиэла Консуэло Роза Ривьера Санчес, — торжественно объявила она. — Что происходит? — На базу проник нарушитель, — сказал я. — Его до сих пор не задержали? — спросила она. — Нет. Знакомы ли вы с рельсовой системой контроля за передвижением рабынь? — спросил я. — Конечно, — ответила дама. — Знаете, где находятся самые отдаленные терминалы? — Знаю, но людям туда нельзя. Я улыбнулся. — Как смог проникнуть на базу нарушитель? — спросила она. — Через вентиляционную шахту, — сказал я и добавил: — А вы неплохо говорите по-гориански. Хотя легкий акцент еще чувствуется. — У меня хорошие способности к языкам, — холодно ответила госпожа Роза. Я знал, что большинство хозяев не станут возражать против ее аристократического кастильского выговора. — Что надо на базе этому нарушителю? — спросила она. — В данный момент ему нужна женщина, — сказал я. — Не понимаю, — пожала она плечами. — Раздевайся, — приказал я. Глаза госпожи Розы едва не вылезли из орбит. — Быстро! — крикнул я. — Или тебе помочь? — Никогда, — прошептала она побелевшими губами и попятилась в глубь комнаты. — На кровать, лицом вниз, руки и ноги в стороны! — рявкнул я и вытащил нож. Опасно срывать одежду со свободной женщины голыми руками. В складках могут быть спрятаны отравленные иглы. — Ты шутишь, — медленно произнесла она. Я показал ножом на кровать. — Ты не посмеешь! — зашипела госпожа Роза. — На кровать! — повторил я. — Мое имя Грасиэла Консуэло Роза Ривьера Санчес! — напомнила она. — Если ты мне понравишься, — сказал я, — я буду звать тебя Пепита. Дрожащими пальчиками она потянулась к крючкам и застежкам. — Вначале вуаль и капюшон, — приказал я. Она полностью открыла лицо. — За тебя можно выручить немалые деньги, — заметил я. Она смерила меня негодующим взглядом. — Теперь туфли, — сказал я. Госпожа Роза сброрила туфли и осталась стоять босая на толстом теплом ковре. — Продолжай! — приказал я. Она нарочито медленно расстегнула крючки, на воротнике и слегка обнажила шею. Хорошая шея, нежная и красивая. На такой отлично смотрится ошейник с изящной гравировкой. Она нерешительно прикоснулась к юбке. — Давай быстрее, — поморщился я. Первая юбка скользнула к ее ногам. — Между третьим и четвертым платьем, — сказал я, — спрятан кинжал. Постарайся к нему не прикасаться. — А ты наблюдателен, — процедила дама. Наблюдательность — одна из отличительных черт воина. Третье и четвертое платье упали на пол. Теперь на ней оставалось лишь пятое и легкая, скользкая шелковая комбинация без рукавов. Госпожа Роза замешкалась. — Снимай все! — рявкнул я. Пятое платье скользнуло к ее стопам. — Ну-ка выйди из этой кучи тряпья, — потребовал я. Она осторожно переступила через платья. — Пожалуйста, не заставляй меня раздеваться дальше, — взмолилась она. — Повернись, — приказал я. Она послушно повернулась ко мне спиной, и я перерезал стягивающую волосы ленту. — Неплохо, — сказал я. У нее была великолепная фигура, пышные черные волосы до пояса и бледная аристократическая кожа. Похоже, она даже не сознавала, что такой тип красоты выводится благодаря долгому селекционному процессу. На комоде перед зеркалом лежала расческа из клыка кайлуака. Я сунул нож в ножны, стиснул ее шею левой рукой, а правой принялся расчесывать густые, длинные пряди. Когда из волос выпала завернутая в вощеную бумагу игла с ядом канды, госпожа Роза зарыдала. — Теперь я совсем беззащитная. — Теперь — да, — сказал я и перерезал тесемки шелковой комбинации. Почувствовав прикосновение холодной стали, она содрогнулась. — Чего ты хочешь? — спросила она. — Ты собираешься меня изнасиловать? Госпожа Роза посмотрела на широкую, упругую кровать, застланную шелковым покрывалом. — Право на такую кровать надо еще заслужить, — сказал я. — Первые уроки такие простушки, как ты, получают в грязи, на соломе или на брошенной на цемент тряпке. Я схватил ее за волосы и оттащил к комоду. В одном из ящиков я нашел ремешки от сандалий. С их помощью я скрутил ей руки за спиной, В другом ящике нашлась длинная, прозрачная вуаль. Свободные женщины складывают такую вуаль в несколько раз. Это позволяет им держать своих любовников в напряжении. Каждый день они убирают по одному слою, пока не наступит судьбоносный момент, когда они на мгновение приоткрывают перед ними последнюю завесу. Рабыни, разумеется, подобным идиотизмом не страдают. Я намотал вуаль на тело госпожи Розы и в нескольких местах перевязал ее ремешком. — Сойдет за тунику, — проворчал я и подтолкнул ее к зеркалу. Женщина жалобно застонала. — Обрати внимание, — сказал я. — Ремешок развязывается одним рывком. — Скотина! — всхлипнула она. Я посмотрел на ее гладкое, стройное бедро. Стандартное клеймо каджейры будет смотреться просто великолепно. — Я дам тебе золото, — сказала она, — Очень много золота, только отпусти меня. — Мне не нужно золото, — равнодушно ответил я и толкнул ее к порогу. Она едва не ткнулась лицом в свисающую с двери цепь. — Ты что, спятил? Плиты холодные, а я босиком! Я поднял цепь и несколько раз обмотал ее вокруг горла госпожи Розы. Пусть привыкает к весу. Петли должны были хотя бы отчасти скрыть отсутствие настоящего ошейника. — Я Грасиэла Консуэло Роза Ривьера Санчес! — выкрикнула она. — Успокойся, Пепита, — поморщился я. — Не вздумай вывести меня в таком виде из комнаты! Я вытолкнул ее за порог. Она задрожала от страха и холода. Кажется, госпожа Роза поняла, что ей придется делать то, что захочу я. Теперь у меня был арбалет и проводник. Она опустилась на колени; Я не сомневался, что кюры просматривают коридор видеокамерами. Вместе с тем было маловероятно, что они используют настолько качественную аппаратуру, чтобы разглядеть отсутствие клейма на бедре и стального ошейника на горле. — Встать! — приказал я. Она поднялась на ноги и с ненавистью посмотрела мне в глаза. — Красная линия тянется дальше, чем все другие, так? — Да. — Отведи меня в самый конец, — сказал я. Госпожа Роза гордо вскинула голову и громко произнесла: — Ни за что! Когда я ткнул ее заряженным арбалетом в живот, лицо ее исказила судорога страха и боли. — Ты не сможешь, — прошептала она. — Почему? — удивился я. — Ты всего лишь женщина. — Я тебя отведу! — крикнула госпожа Роза. — Только толку от этого никакого не будет. Людям туда нельзя! — Пошла! — скомандовал я. — Живее! Мы побежали по коридору. — Рано или поздно мы натолкнемся на стражу, — заявила она. — Достаточно мне закричать… — И половина твоего тела останется болтаться на цепи, — закончил я ее мысль. Я не стал затыкать ей рот кляпом, ибо это могло вызвать лишние подозрения. Очень скоро госпожа Роза запыхалась. Она была земной девушкой. Ей еще была незнакома идеально сбалансированная диета горианской рабыни, укрепляющие мышцы физические упражнения и танцы. Я увидел, как одна из видеокамер повернулась в нашу сторону. — Быстрее, Каджейра! — прикрикнул я. — Тебе давно пора в свою берлогу! Камера вернулась в обычное положение. Несколько раз нам приходилось спускаться и подниматься по лестницам. Госпожа Роза обливались потом и дышала тяжело и хрипло. Тяжелая цепь натерла ей шею и плечи. — Веселей, Пепита! — подбадривал ее я. Спустившись на четыре уровня, мы все-таки натолкнулись на четырех стражников. — Шагом, — скомандовал я и поравнялся с девушкой, прикрывая ее левое бедро. Она содрогнулась, перехватив на себе взгляды мужчин. Один из них засмеялся: — Смотрите, ребята, новенькую ведут! Через четыре ены рельсы закончились. — Дальше людям нельзя, — объявила Роза. — Ты видела не людей? — спросил я. По моим сведениям, кюров на базе было очень мало. — Нет, — сказала она, — но я знаю, что они — пришельцы. Они очень похожи на людей, по виду их невозможно отличить. Я улыбнулся. Она еще не видела тех, кому служит. — Я привела тебя на место, — сказала она. — Теперь отпусти меня. Я снял цепь с ее шеи. Госпожа Роза повернулась, протягивая мне связанные руки. Я схватил ее за волосы и толкнул вперед, туда, где уже не было рельсов. — Людям сюда нельзя! — завизжала она. — Шагай! — поморщился я и снова толкнул ее в спину. Всхлипывая, она засеменила по узкому коридору. Я отметил, что на стенах больше не было видеокамер. Это меня встревожило, да и вообще все складывалось слишком хорошо. В конце коридора находилась стальная дверь. По идее, взрывное устройство и должно было находиться в непросматриваемом камерами секторе, поскольку люди могли иметь доступ к видеоматериалам. На душе у меня было неспокойно. Я легонько толкнул дверь в конце коридора. Она оказалась не заперта. Я жестом приказал госпоже Розе приблизиться. Затем я опустил открытую ладонь на высоту бедра. Она едва не задохнулась от возмущения. Я сжал кулак и снова раскрыл ладонь. Похоже, она успела ознакомиться с горианскими обычаями. Конечно, ей и в голову не приходило, что такой жест может быть обращен к ней. Госпожа Роза присела рядом со мной на корточки, а я глубоко запустил руку в ее волосы. Лицо ее исказила гримаса боли. В таком положении женщина становится совершенно беспомощной. Выставив арбалет, я осторожно переступил порог, после чего втащил в комнату Розу. Комната была пуста. По виду она походила на обычный склад. Все было заставлено ящиками с непонятной маркировкой. Некоторые из них были открыты, в них лежали какие-то механизмы и запасные части. Услышав непонятный звук, я выпустил женщину и двумя руками схватился за арбалет. Из-за ящиков вышел высокий человек в черном. — Это не здесь, — сказал он. — Друсус! — выдохнул я. В руках у побежденного мной убийцы тоже был арбалет. — Положи оружие. Медленно! — приказал я. — Это не здесь, — повторил он. — Я проверял. — Положи оружие. Он положил арбалет на пол. — Что ты тут делаешь? — спросил я. — То же, что и ты, — проворчал он. — Я искал рычаг, кнопку или тумблер, при помощи которого можно взорвать это место. — Ты служишь кюрам, — сказал я. — Больше нет, — ответил он. — Я проиграл бой, а человек меня пощадил. Я долго об этом думал. Может, я слишком слаб, чтобы быть убийцей, но для того чтобы быть человеком, у меня сил хватит. — Почему я должен тебе верить? — спросил я. — Вход в этот зал охраняли четыре кюра, — сказал он. — Я их убил. — Он показал на стоящие вдоль прохода ящики. Я унюхал кровь кюров. Девушка непроизвольно заглянула в ящик и в ужасе отпрянула назад. Я не отрывал глаз от Друсуса. — Расскажи, что увидела, — произнес я. — Там лежат нарубленные на куски звери, — сказала она. — Кажется, четверо. — Подними оружие, — сказал я Друсусу. Он взял арбалет, посмотрел на госпожу Розу и улыбнулся: — Хорошая рабыня. — Я не рабыня! — закричала она. — Я — свободная женщина. Меня зовут Грасиэла Консуэло Роза Ривьера Санчес! — Поразительно, — сказал Друсус. — Я думал, взрывное устройство находится здесь, — произнес я. — Я тоже так думал, — кивнул Друсус. — Надеюсь, у вас хватит ума его не трогать? — заявила вдруг госпожа Роза. — Мы все. погибнем! — Зато предотвратим вторжение, — сказал я. — Устройство трогать нельзя! — строго повторила она и вполголоса добавилаг — Идиоты. Я ударил Розу по лицу, и она стукнулась спиной о ящики. Изо рта потекла струйка крови. — Хорошая рабыня! — покачал головой Друсус. — Представь, как она будет смотреться на платформе! — Представляю, — сказал я. — Что будем делать? — спросил Друсус. В этот момент тяжелая стальная дверь, через которую мы вошли в комнату, с лязгом захлопнулась. Судя по всему, сработала автоматика. Во всяком случае, я никого не увидел. Загудели выдвигающиеся во все стороны запоры. Одновременно из потолка повалил белесый газ. — Не дышать! — крикнул я и направил арбалет на дверь. Стрела, словно птица, впилась клювом в стальную обшивку, и в следующую секунду прогремел взрыв. Покореженная дверь повисла на петлях. Мы бросились к выходу. Девушка завизжала, коснувшись голой ногой раскаленного куска стали. Мы выскочили в коридор, и на нас тут же бросились восемь кюров. Друсус спокойно поднял арбалет. Стрела с шипением сорвалась с тетивы. Первый кюр остановился и спустя мгновение разорвался на куски. Еще один кюр завыл от дикой боли и принялся яростно царапать свою морду, пытаясь продрать ослепшие от вспышки глаза. Над нашими головами с шипением пролетела стрела и разорвалась где-то среди ящиков. Я выстрелил в ближайшего кюра. Он согнулся пополам, схватился за стену и вдруг взорвался, словно проглотил бомбу. Оставшиеся шесть кюров отскочили за угол. Один из них волочил за собой оторванную руку. — Быстрее! — крикнул я. Мы бросились в другую сторону. Встречаться с кюрами не хотелось никому. Прыгая через ступеньки, мы поднялись на несколько лестничных пролетов. На самом последнем госпожа Роза споткнулась и упала. Я понял, что сама она уже не встанет. Тело красавицы покрывали ужасные синяки. Она рыдала. Я взял девушку на руки. — Кто это был? — в ужасе выкрикнула она. — Кто это? — Это те, кому ты служишь, — сказал я. — Нет! — заплакала девушка. — Теперь ты будешь служить другим,! — объявил я, перебросил ее через плечо и побежал дальше. — Слушай, — сказал вдруг Друсус. — А может, никакого взрывного устройства и нет? — Есть, — ответил я. — Теперь я знаю точно, где его нужно искать. — Где? — растерянно спросил он. — Там, куда не ходят рабыни и где нет видеокамер. — Мы уже были в этом месте, — возразил он. — Есть еще одно. Подумай, где заканчиваются все рельсы? — Все? — Да. — В центре комплекса. — В комнате Зарендаргара, — сказал я. — Правильно! — воскликнул Друсус. — Я был в этой комнате, — сказал я. — Там много мониторов, но сама она не просматривается. — Как же я не догадался! — хлопнул он себя по бедру. — Туда вообще никто не может зайти! — Кроме Зарендаргара, Безухого. — Как же мы сразу не догадались, — с горечью повторил Друсус. Я кивнул. Время мы потеряли безвозвратно. А значит, странный, безумный замысел представителей антагонистических и вместе с тем близких друг другу по духу каст убийц и воинов провалился. — Что будем делать? — спросил он. — Надо попытаться проникнуть в комнату Зарендаргара, — сказал я. — Даже не пытайся, — покачал головой Друсус. — Я знаю, что это безумие, — сказал я. — Ты со мной? — Конечно. — Ты, кажется, из касты убийц? — напомнил я. — Мы упрямые парни, — улыбнулся Друсус. — Я об этом слышал. — По-твоему, только воинам свойственно мужество? — Нет, — сказал я. — Никогда так не думал. Но ты вроде бы проявил недопустимую для убийцы слабость? — Я не убил своего друга, хотя мог поплатиться за это жизнью. Можешь считать это слабостью, — сказал он. — Я считаю, что ты — самый сильный из вашей черной касты. — Убийца, — гордо произнес Друсус, — это музыкант. Хирург. А воин — это мясник. Воин оставляет после себя разрушенные крепости и сожженные замки. Убийца делает свое дело тихо и незаметно. — Это верно, — кивнул я. — Если бы я был уборщиком, я бы хотел прибирать после убийцы. Мы поднялись еще на один пролет. — Подожди, — сказал я. — Все подходы к комнате Зарендаргара тщательно охраняются. Давай попробуем проникнуть в нее с верхнего уровня. — Для воина ты очень хитер, — заметил он. — Иногда находит, — подмигнул ему я. Мы поднялись еще на два уровня и описали небольшой круг. Неожиданно впереди нас появились какие-то люди. Друсус, не целясь, выстрелил из арбалета. Стрела попала в стену, обдав их градом каменной крошки. Я выстрелил в клубящееся облако дыма. Прогремел еще один взрыв, и они бросились врассыпную. — Тэрл, который со мной охотился! — раздался вдруг голос. — Имнак! — обрадовался я. — Сюда! — крикнул охотник. Мы заскочили в просторную, холодную комнату. Окна выходили на лед. Здесь же была дверь, запертая при помощи огромного ворота. У окна, глядя в черную полярную ночь, стоял человек. Когда мы вошли, он повернулся. — Рэм! — крикнул я. — Имнак освободил меня, — сообщил он. Я обратил внимание на разложенные вдоль стен заряженные арбалеты. Здесь же стояла тачка, доверху нагруженная арбалетами. Повсюду лежали связанные по шесть штук стрелы. — Господин! — закричала Арлин, прижимаясь ко мне. — Как я за тебя боялась! Я почувствовал на своей ноге чьи-то губы. Одри стояла на коленях, прижимаясь лицом к моим коленям. Здесь же были Тина, Поалу и еще человек пятнадцать дрожащих от страха рабынь. — Я притащил все, что смог, — доложил Имнак. — Рабынь, еду, оружие. — Я же велел тебе уходить из комплекса! — воскликнул я. — Я решил тебя подождать, — сказал краснокожий. — Тебя и Карджука. — Карджук работает на кюров! — произнес я. — Не может такого быть, — покачал головой охотник. — Карджук — человек. — Мы не сумели найти взрывное устройство, — сказал я Имнаку. — Я думаю, оно находится в комнате Зарендаргара, самого главного кюра на базе, но сейчас это уже не играет роли. Все кончено. — Не забывай о Карджуке, — сказал Имнак. Я посмотрел на него. — Он — человек, — напомнил охотник. — Где ты успел найти эту рабыню? — поинтересовалась Арлин, неприязненно глядя на стройную красавицу, которую я привел с собой. — Я тебе не рабыня, рабыня! — надменно произнесла аристократка и тряхнула иссиня-черными волосами. Арлин испуганно посмотрела на меня. — С юридической стороны, она действительно является свободной женщиной, — кивнул я, — Так что обращайся с ней соответственно. Арлин почтительно опустилась на колени перед приосанившейся госпожой Розой. — По-моему, ты перегнула, — заметил я. — Фактически она уже невольница. Осталось соблюсти кое-какие формальности. — Я поняла, господин. — Арлин поднялась с колен и вызывающе посмотрела на Розу. — Здесь много меховой одежды, — сказал я Имнаку. — Думаю, что тебе, Рэму и женщинам лучше уйти с базы и пробиваться через лед. — А ты? — спросил Имнак. — Я остаюсь. — Я тоже, — сказал Друсус. — И я! — воскликнула Арлин. — Ты будешь делать то, что тебе скажут! — прикрикнул на нее я. — Да, господин. — Глаза девушки наполнились слезами. Неожиданно кто-то принялся яростно колотить в люк. — Сдавайтесь! Открывайте немедленно! — Нас окружили, — сказал я. — Попались все-таки, — сплюнул Друсус. — Отойди от люка, — посоветовал я, — Сейчас они попытаются его взорвать. Мы отступили к противоположной стене и подняли арбалеты. Снаружи раздался дикий крик. Затем по люку снова забарабанили. — Помогите! Мы сдаемся! — кричали снаружи. В люк ударилось что-то твердое. В следующую секунду все содрогнулось от взрыва заложенного в наконечник стрелы заряда. — Мы сдаемся! Впустите нас! Помогите! — Это ловушка, — сказал Друсус. — Ловко подстроенная, — добавил я. Затем снаружи донесся другой голос. Говорили на языке иннуитов. Я почти ничего не понял. Имнак просиял и кинулся к запорному вороту. Я не стал его останавливать. Краснокожий принялся вращать колесо, тяжелый засов высотой в десять футов медленно сдвинулся в сторону. Рэм издал торжествующий вопль. Снаружи толпились сотни людей. Среди них были мужчины, женщины и дети. Многие приехали на санях. Их число постоянно увеличивалось. В ярком лунном свете я видел, что люди продолжают прибывать. У входа стоял Карджук. В руках он держал лук с вложенной в тетиву стрелой. Вокруг валялись солдаты из комплекса. У многих из груди или спины торчали стрелы. Оставшихся в живых либо добивали копьями, либо связывали и разрезали на них одежду. Карджук выкрикивал приказания. Мимо меня пробежала вереница краснокожих охотников. Некоторым Имнак вручал арбалеты и торопливо объяснял назначение и принцип действия этого приспособления. Большинство, однако, арбалетов не брали, рассчитывая, очевидно, на привычное оружие. Двое краснокожих затащили одомашненного слина. Не позавидую тому человеку, на кого они натравят это чудовище. Друсус присоединился к одному из отрядов. В его задачу входило прикрывать огнем их действия. Рэм возглавил другой отряд. Я выглянул из люка. Краснокожие продолжали прибывать. Охотники отстегивали слинов от саней, намереваясь использовать их в качестве боевых животных. Карджук продолжал отдавать приказы. — Здесь около полутора тысяч человек, — произнес я. — Люди пришли с самых отдаленных стойбищ, — сказал Имнак. — На самом деле их больше. Тысячи две с половиной. — Весь народ? — изумился я. — Да, — улыбнулся Имнак. — Весь народ. Видишь, как много может иной раз простой охранник. — Прости, что сомневался в тебе, — сказал я Карджуку. — Проехали, — ответил охотник. Мимо нас проволокли двух связанных солдат. Краснокожий охотник тащил за волосы верещащую девушку. Он уже успел сорвать с нее плотные, непрозрачные одежды свободной женщины и намотать на горло цветные шнурки. — На твоем месте я бы переоделся, — заметил охотник. — Не ровен час, тебя примут за одного из них. Я поспешно сбросил костюм с подогревом и натянул меховые сапоги и штаны. Рубашку и парку я решил не надевать, поскольку в комплексе было и без того жарко. Краснокожие сжалились над замерзающими пленниками. Мимо меня прогнали группу солдат со связанными за спиной руками. Из открытых дверей несло холодом полярной ночи. — Найдите себе место потеплее, — приказал я девушкам. Арлин, Одри, Барбара и Констанс поспешно выскочили в коридор. Я же, напротив, вышел на улицу. Мороз буквально обжег обнаженную грудь, но я твердо решил осмотреть ближайшие скалы. Я опасался ответной вылазки противника. Все было спокойно. Если кому-то из охранников комплекса удалось выбраться наружу, к этому времени холод и полярная ночь должны были их прикончить. Я обернулся и, к своему ужасу, заметил, что тяжелые ворота комплекса медленно закрываются. Я бросился назад. Госпожа Роза испуганно отскочила от запорного колеса. Не говоря ни слова, я поставил ее на колени, вытащил нож и срезал с ее головы длинный клок волос. Ими я прочно стянул ее щиколотки. Затем выволок ее наружу и швырнул на лед. — Нет! — завизжала она. — Нет! Я вернулся в комплекс и довернул колесо до конца. Тяжелая панель закрыла проход. Снаружи доносились ее отчаянные вопли. — Я свободная женщина! Ты не имеешь права так со мной обращаться! В намотанной на тело шелковой вуали она долго не протянет. Эта сучка пыталась меня убить. — Хочешь, я буду твоей рабыней? — кричала она. — Я твоя рабыня, слышишь? Пожалей меня, господин! Я повернул колесо в другую сторону. Закоченевшее тело рухнуло мне на руки. Я затащил ее в комнату и плотно закрыл люк. Дрожащая от холода девушка подползла ко мне и принялась целовать мне ноги. — Подними голову! — приказал я. — Ты заслуживаешь жестокой порки. — Да, господин! — живо откликнулась она. — Я пыталась тебя убить. — Тогда ты была свободной женщиной. Этот проступок я тебе прощаю. — За что тогда ты хочешь меня наказать? — удивилась Роза. — Плохо целуешь, — проворчал я. — Или научишься, или скормлю слинам. — С этими словами я перебросил ее через плечо и вынес из комнаты-шлюза.* * *
— Весь комплекс находится в наших руках, — доложил Рэм, — за исключением комнаты Зарендаргара, Безухого. Ни одному человеку не удалось туда проникнуть. — Я это сделаю, — сказал я. — Мы прикроем тебя огнем, — кивнул Рэм. Я шагал по длинному коридору, ведущему в бункер Зарендаргара. Позади меня шли Рэм, Друсус, Карджук, Имнак и целая армия краснокожих охотников. Дойдя до двери, я поднял арбалет, но в этот момент дверь приоткрылась. Бой в комплексе был жестоким и беспощадным. Немало солдат и краснокожих охотников полегло в залитых кровью коридорах. Сопротивлением руководил огромный кюр с оторванным ухом. Но даже он ничего не смог сделать с многочисленными и хорощо вооруженными охотниками. Когда стало ясно, что сражение проиграло, он разрешил своим кюрам и людям действовать по усмотрению. Из кюров не сдался ни один. Большинство дрались до последней капли крови. Нескольким удалось вырваться из комплекса и скрыться в полярной ночи. Сам Зарендаргар удалился в бункер. Я осторожно открыл дверь стрелой заряженного арбалета и переступил через порог. — Привет тебе, Тэрл Кэбот, — донеслось из ящика-переводчика. Зарендаргар, словно мы с ним и не расставались, возлежал на толстой шкуре. — Извини, что не встаю, — произнес он. — Потерял много крови. — Давай перевяжу, — предложил я. — Выпей лучше паги, — ответил зверь. Я забросил арбалет за спину, подошел к полке и налил два бокала. Передав один Зарендаргару, я собрался было устроиться перед невысокой платформой, но кюр жестом показал, что я должен сесть рядом. — Ты — мой пленник, — сказал я. — Не думаю, — ответил он и показал на небольшой металлический прибор, лежащий рядом с ним на платформе. — Понятно, — пробормотал я, похолодев от ужаса. — Выпьем за твою победу, — предложил он, — Победу людей и Царствующих Жрецов. — Ты благороден, — сказал я. — Эта победа не означает конец войны, — отозвался кюр. — Верно. Мы осторожно чокнулись, как это принято у людей, и выпили. Он поставил бокал и взял в лапу металлический прибор. Я оцепенел. — Я нажму на кнопку раньше, чем ты выстрелишь, — сказал он. — Не сомневаюсь, — ответил я. — У тебя снова пошла кровь. Раны кюра открывались от самых незначительных усилий. Он поднял металлический предмет. — Вот то, что ты искал. Ты знал, что это здесь? — Я догадался, но не сразу. — Ты никогда не возьмешь меня живым, — прохрипел кюр. — Сдавайся, — предложил я. — В том, чтобы сдаться, нет ничего позорного. Ты честно бился, но силы оказались неравными. — Я — кюр Безухий, — гордо произнес он, сжимая в лапе стальную коробочку. — Здесь столько добра, — сказал я. — Неужели ты захочешь все это уничтожить? — Я не могу допустить, чтобы наше оборудование, карты и оружие достались Царствующим Жрецам. — Он посмотрел на меня. — Этот механизм снабжен двумя тумблерами. Стоит мне нажать на любой из них, произойдет следующее. Первым делом с комплекса на стальные миры уйдет сигнал тревоги. Его получат также на боевых кораблях. Они поймут, что комплекс уничтожен, боеприпасы и продовольствие потеряны. — Сразу же после этого произойдет взрыв, — сказал я. — Правильно, — едва слышно выговорил кюр. — На базе осталось несколько человек. Твоих солдат. Они отчаянно дрались, но все равно попали в плен. Косматые плечи зверя затряслись от кашля. Остро запахло кровью. — Моих солдат? — Да. — Они мне верили, — пробормотал кюр. — Они — люди, но они все равно мне верили. Он щелкнул вторым тумблером. Я зажмурился, однако взрыва не последовало. — Ты — настоящий офицер, — сказал я. — Я нажал на второй тумблер, — произнес кюр. — Сигнал ушел на корабли. И, как ты догадался, запущен механизм взрыва. — Сколько у нас времени? — спросил я. — Достаточно, чтобы увести из комплекса людей, — прошептал кюр. — Сколько? — настойчиво повторил я. — Три кюрских ана, — сказал он. — Это чуть больше пяти горианских анов, — произнес я. — На две ены, — слабо кивнул зверь. — Советую тебе не ждать до последнего. Лучше, если ты отойдешь от комплекса подальше. — Понял, — сказал я. — Ты тоже собирайся. Огромный кюр вытянулся на платформе и прикрыл глаза. — Пойдем, — позвал я. — Нет, — едва слышно ответил он. Покрывающие платформу шкуры промокли от крови. — Мы тебя понесем, — сказал я. — Я убью любого, кто посмеет ко мне приблизиться, — прохрипел он. — Как хочешь. — Я — Зарендаргар, Безухий кюр. Я проиграл, это правда, но я все равно Зарендаргар. Безухий кюр. — Я ухожу, — произнес я. — Благодарю тебя, — беззвучно промолвил зверь. Я наполнил бокал пагой и поставил его возле кюра. Потом встал и вышел из бункера. Он хотел, чтобы его оставили одного. Лежать в темноте и истекать кровью. Так, чтобы никто не видел его страданий. Кюры — очень гордые звери. В дверях я обернулся. — Желаю тебе удачи, воин, — сказал я. Из механического переводчика не раздалось ни единого звука. Я еще немного подождал и ушел.Глава 36. ТРОФЕИ ДОСТАЮТСЯ ПОБЕДИТЕЛЮ. Я ПОДНИМАЮ БОКАЛ С ПАГОЙ
Приказ был мгновенно передан всем участникам штурма. Через два часа мы были готовы к отходу. Сани уложены, пленники, каковых набралось около сорока человек, переодеты в медовую одежду и выстррены в колонну. Боевой дух солдат упад окончательно, Они прекрасно понимали, что теперь их жизньзависит исключительно от краснокожих охотников. Кого-то по весне отвезут на невольничьи рынки, других оставят при стойбищах. Здесь же стояли на коленях пятнадцать обнаженных женщин. Их готовили для выполнения различных заданий кюров. У большинства уже висели на горле цветные шнурки. Те, кто еще никому не достался, станут призами на состязаниях краснокожих. — В мешки их! — приказал я. Каждую девушку засунули в глубокий мешок из меха. Затем эти мешки затолкали в другие, большие по размеру. Из мешков торчали только головы, которые рабыни могли при желании втянуть внутрь. Таким образом девушки были надежно защищены от холода и не могли никуда убежать. — Мешки привязать к саням, — распорядился я. Охотники поволокли мешки к саням, девушки жалобно захныкали. Скоро им предстоит узнать много нового. Госпожи Розы среди них, разумеется, не было. Ее я хотел видеть в другом месте. — Пойдем со мной, — пригласил я Имнака. — И позови самых отважных и смелых охотников, проявивших чудеса героизма и мужества. Краснокожие одобрительно загудели. — Карджук первый среди таких людей, — ответил охотник. — Пойдем с нами, Карджук! — крикнул я. — Надо решить последний вопрос. — Зачем я вам нужен? — смутился Карджук. — Я мрачный и молчаливый человек. — Уверен, что ты не откажешься от теплого существа в твоем доме. — Я могу к нему привязаться, — покачал головой Карджук и принялся перекладывать сани. Имнак подмигнул мне и сказал: — Пойдем, молчаливый друг. Поможешь нам сделать выбор. — Я в ваших делах ничего не понимаю, — пробурчал Карджук. — Я — одинокий человек. — Пойдем, уверен, что ты знаешь, кого лучше запрягать в сани! — Смотрите на ноги, — пожал плечами охотник. — Да пойдем же! — нетерпеливо воскликнул Имнак. — Ну ладно, — проворчал Карджук и вместе со всеми вернулся в комплекс. В большом зале собралось около восьмидесяти человек. Среди них были Рэм и Друсус. В центре зала стояла на коленях молодая краснокожая женщина. Это была единственная, кроме Поалу, краснокожая рабыня. Ее нашли прикованной к стене в одном из служебных помещений комплекса. — Ее никто не хочет, — объявил Имнак. — Она служила белым людям. В глазах красавицы застыли слезы. Как большинство женщин ее расы, она была невысокой и пухленькой. — Что вы собираетесь с ней сделать? — спросил Карджук. — Выгоним на снег, — пожал плечами Имнак. — Она опозорила народ. — Я живу вдали от людей, — заметил Карджук. — Хочешь ее? — спросил Имнак. — Конечно нет! — поспешно ответил Карджук. — Она для меня слишком красивая. — Ты ее знаешь? — Раньше ее звали Неромикток, — проворчал охотник. — Она жила в стойбище Медных Скал. Слово «Неромикток» на языке иннуитов означает «гладкая и мягкая». Это я узнал у Имнака. Он же поведал мне, что Неромикток слыла самой красивой девушкой в округе. — А ты его знаешь? — с невинным видом спросил Имнак. — Это Карджук, господин, — прошептала девушка. — Раньше он жил в стойбище Ярких Камней, а потом стал стражем. — Поговаривали, что он стал стражем после того, как одна гордячка из стойбища Медных Скал отвергла его предложение, — произнес Имнак. Неромикток опустила голову. — А ты как стала рабыней? — Я считала себя выше мужчин, — тихо ответила она. — Я убежала из Медных Скал, чтобы ко мне не приставали. Попала в плен и стала рабыней. — Ты по-прежнему считаешь себя выше мужчин? — спросил Имнак. — Нет, господин. — Ты опозорила народ, — сурово сказал охотник. — Да, господин. — А знаешь ли ты, как поступают с такими, как ты? — Умоляю, тебя, господин… — заплакала девушка. — Взять! — приказал Имнак. Двое краснокожих охотников тут же схватили ее за руки. — Они хотят выбросить меня на снег! — закричала она, обращаясь к Карджуку. — Вы хотите выбросить ее на снег? — спросил страж. — Куда же еще? — пожал плечами Имнак. — Но у нее сильные ноги, — сказал Карджук. — Может, пусть лучше тащит сани? — Забери меня, господин! — взмолилась Неромикток. Охотники отпустили ее руки, и она повалилась на колени. — Чего ты хочешь? — спросил Карджук. — Целовать твои ноги, господин, и всячески тебя услаждать! — Какой позор! — возмутился Имнак. — Мне это не нужно, — покачал головой Карджук. — Умоляю тебя, господин, — всхлипывала девушка. — Ладно, поговорим о важных вещах. Умеешь ли ты шить и готовить? — Конечно, господин! — Сможешь ли хорошо пожарить мясо слина? — Смогу! И еще, хотя ты, конечнр, выше этого, но под шкурами я творю настоящие чудеса! Ты даже не представляешь, чему я научилась, будучи рабыней… — Учиться — это хорошо, — растерянно пробормотал краснокожий. — Возьми меня, господин! — умоляющим голосом произнесла Неромикток. — Я буду звать тебя Ауйарк. — Меня зовут Ауйарк! — радостно воскликнула девушка. — Надеюсь, ты принесешь лето в мой дом. Ауйарк на языке народа означает «лето». — Хорошо, — произнес Карджук. — Я возьму тебя, но запомни, что я беру тебя как рабыню и только как рабыню. — Да, господин, — пролепетала она. — Если что не так, — нахмурился Карджук, — выгоню на лед. — Да, господин! — Пошли, надо переложить сани! — Позволь это сделать мне, господин! — с готовностью вызвалась девушка. — А кто еще, по-твоему, должен этим заниматься? Они покинули зал — Карджук первым, рабыня следом за ним. — Имнак, — сказал я. — Ты все подстроил. — Все может быть, — пожал плечами краснокожий. — Давай, однако, поторопимся, остались еще девочки.* * *
Я посмотрел на Арлин. Она стояла на коленях в первом ряду. Всего было четыре ряда, в каждом девушек по пятьдесят. Большинство из них были рабынями в комплексе. — Мы — твоя добыча, — сказала Арлин. Девушки стояли на коленях в позе рабыни для наслаждения. — Женщины всегда были трофеями мужчин, — добавила она. — Их наградой, добычей, вознаграждением. — Тебе нравится быть трофеем? — Это так возбуждает! — воскликнула рабыня. — Сядь ровнее! — приказал я. — Слушаюсь, господин. — Почему в качестве трофеев выставлены Тимбл и Тистл? — спросил я Имнака. — У меня есть Поалу, — пожал плечами краснокожий. Белинда, девушка, которой я овладел на стальных плитах, стояла на коленях во втором ряду. Увидев меня, она вытянулась, но пересесть не решилась. В четвертом ряду сидела очаровательная блондинка Констанс. Принесли связку цепей с ошейниками и кандалами. Я перебросил через плечо шесть цепей. — Начнем, — сказал Имнак. Я швырнул на пол две цепи. Арлин и Одри тут же вскочили на ноги и бросились поднимать цепи. — Я — рабыня, — произнесла Арлин. — Прошу твою цепь. — Можешь взять, — разрешил я. — Я — рабыня, — сказала Одри. — Прошу твою цепь. — Можешь взять, — кивнул я. Одри подняла цепь. В глазах ее блестели слезы. Низко склонив голову, девушка поцеловала металл. Я улыбнулся. Как я и думал, бывшая богачка первая поцелует свои цепи. Арлин, это не понравилось. Она поднесла цепь к губам, облизнула ее, после чего нежно прикусила зубами и подержала во рту. — Я целую цепь намного лучше, господин, — сказала Арлин. Я застегнул на рабынях ошейники и заклепал кандалы. Надевая цепь на Арлин, я вдохнул ее запах. Она смотрела на меня безумными глазами. — Позже, — произнес я. — Иди к саням, рабыня. — Да, господин, — простонала она. Вокруг происходило то же самое. Мужчины выбирали девушек по своему вкусу. Рэм, как я успел заметить, не выбрал никого. Он был рад, что ему досталась его Тина, госпожа Тина из Людиуса. Друсус заковал в цепи двух красавиц и отправил их к своим саням. Я бросил на пол еще одну цепь. Перед ней тут же опустилась на колени блондинка Барбара. — Я — рабыня. Прошу твою цепь. — Можешь взять, — сказал я. Невольница прижала цепь к губам. — В сани! — скомандовал я и швырнул на пол новую цепь. Горианская красавица Констанс упала на колени и изящно склонила голову. — Я — рабыня, я прошу твою цепь. — Можешь взять, — кивнул я. — Спасибо, господин, — поцеловала цепь Констанс. — В сани! Я бросил на пол пятую из шести цепей. Белинда, которой я овладел в коридоре, подлетела ко мне и грациозно опустилась на колени. — Я — рабыня. Прошу твою цепь. — Можешь взять. Она схватила цепь, поцеловала ее, облизала и улыбнулась. Я надел на нее ошейник и кандалы. — Чья ты? — Только твоя, господин! — радостно откликнулась девушка. — Иди к саням. — Бегу, господин! — Надо поторопиться, — сказал Имнак. — Через два анна от этого места не останется и следа. Я вышел из зала, в котором проходило награждение победителей, и взял заряженный арбалет. — Ты куда? — встревожился Имнак. — В бункер Зарендаргара, — ответил я. — Зачем? — Представь, что здесь будет после взрыва. Не хочу, чтобы он мучился. Держа оружие наготове, я подошел к дверям бункера. Имнак держался сзади. Дверь оставалась незапертой. Я толкнул ногой тяжелую створку, намереваясь с порога выстрелить в лежащую на залитом кровлю помосте фигуру. В первую секунду я опешил. Потом стремительно ворвался в комнату. На помосте никого не было. Зарендаргар исчез. — Я проверю комнаты и зал! — крикнул Имнак и помчался по коридору. Я медленно приблизился к покрытому жесткими от засохшей крови шкурами помосту. Выходя из бункера, я оставил на нем бокал с пагой. Осколки бокала я увидел возле стальной стены. А на помосте стоял другой бокал, тоже наполненный пагой. Я громко рассмеялся, поднял бокал, обвел им пустую комнату и залпом выпил. Потом я швырнул бокал в стену. Осколки со звоном упали на пол, перемешавшись с теми, которые лежали там раньше. Повернувшись, я вышел из бункера. Имнак пытался организовать поиск кюра. — У нас нет времени, — сказал я. — А как же зверь? — У нас нет времени, — повторил я. — Надо уходить. — Хорошо, — сказал охотник. В сани ужезапрягли снежных слинов. Я последний раз посмотрел на бункер Зарендаргара, Безухого, генерала кюров. В открытые двери виднелся залитый кровью помост и стена, возле которой блестели осколки двух бокалов.Глава 37. МЫ ПОКИДАЕМ КОМПЛЕКС И НАПРАВЛЯЕМСЯ. В СТОРОНУ ПОСТОЯННОГО СТОЙБИЩА
— Смотри! — крикнул Имнак. Я обернулся. Остальные тоже как завороженные смотрели в небо. Позади нас на сотни пасангов растянулся цветной, переливающийся занавес. — Сейчас не сезон, — заметил охотник. В следующую секунду у многих вызвался невольный крик ужаса. Дети плакали и отворачивались. Женщины визжали. В одно мгновение величественный воздушный занавес превратился в гигантскую голову кюра. Левое ухо было наполовину оторвано. Губы растянулись в оскале, означающем у кюров высшую степень удовольствия. Затем ужасный образ пропал. Спустя секунду позади прогремел оглушительный взрыв, и в небо взметнулся ослепительный огненный столб. Стало светло как днем. Большинство охотников никогда в жизни не видели такого яркого света. Так могут сверкать под солнцем белые пески Тахари или зеленые джунгли воеточного Картиуса. Затем свет погас, надо льдами снова воцарилась полярная ночь, лишь желтый столб дыма висел над бескрайней ледяной пустыней. — Ложись! — заорал я. — За сани! Спустя мгновение налетела ударная волна. Несколько саней перевернулось. Отчаянно визжали женщины, плакали дети. Все стихло. Я поднялся на ноги и отстегнул запутав шегося в сбруе слина. Забравшись в сани, я в последний раз посмотрел на то место, где находилась база Зарендаргара. Мысли мои постепенно вернулись к рабыням. Соперничество Арлин и Одри меня забавляло. Стоит, пожалуй, периодически поощрять то одну, то другую. Девушки лежали в мешках. Я похлопал рукавицей по мешку с Арлин. Она высунула голову и улыбнулась. — Хочешь, чтобы тебя уважали? — спросил я. — Ты никогда не будешь меня уважать, — рассмеялась она. — Я же рабыня! — Так хочешь или нет? — Мужчина, который знает, что надо делать с женщиной, не станет ее уважать, — ответила она. — Это горианская пословица, — сказал я. — Я знаю, — откликнулась невольница. — Я смотрю, ты совсем обнаглела, — заметил я. — Может, пора тебя выпороть? — Ты можешь выпороть меня в любую минуту, — улыбнулась рабыня. — И это меня возбуждает. — Хорошо, — усмехнулся я. — А если я отправлю тебя обратно на Землю? — Только не это! — воскликнула рабыня. — Надеюсь, ты пошутил, господин? — Конечно, пошутил, — сказал я. — На Земле тебе делать нечего. Ты — похотливая рабыня, тебе давно пора на невольничий рынок. — Если господину угодно меня продать, — обиженно произнесла девушка, — мне придется услаждать другого. Но на Землю я все равно не хочу. — Ты так и не ответила на мой вопрос, — напомнил я. — На какой? — Хочешь ли ты, чтобы тебя уважали? — Нет, — покачала головой девушка и улыбнулась. — Я хочу, чтобы меня любили. Чтобы мной дорожили и владели. Я рассмеялся. — Я хочу быть женщиной, — сказала она. — Не бойся, девочка, — успокоил ее я. — Ты не на Земле, а на Горе. Здесь ты всегда найдешь удовлетворение самых главных потребностей твоего пола. — Да, господин! — радостно произнесла она. — Смотри! — снова крикнул Имнак. Я увидел, что с когтистых лап слина стекает вода. — Горячий после взрыва воздух растопил лед, — сказал я. — Нет, ты туда посмотри! — Охотник показал вдаль. В воздух поднималось густое облако пара. Огромные глыбы льда соскальзывали в бурлящую воду. — Вода кипит! — воскликнул краснокожий. Я оглянулся и посмотрел в сторону комплекса. Желтый столб дыма принял странную, грибообразную форму. Похоже, на базе взорвался ядерный снаряд. Ветер сносил облако к океану. — Вода кипит! — восхищенно повторил охотник. — Там никто не мог уцелеть, — сказал я. — Зверь тоже мертв, — кивнул Имнак. — Возможно. — А как же его лицо в небе? — Устройство, которое передало этот образ, можно настроить заранее. — Зверь погиб, — уверенно произнес Имнак. — Если не умер от ран, то наверняка сгорел при взрыве. — Там никто не мог уцелеть, — повторил какой-то охотник. — Зверь мертв, — сказал Имнак. — Может быть, — произнес я. — Не знаю. Лед под ногами начал скрипеть и хлюпать. — Быстрее! — крикнул Имнак. Полярное море шипело и пенилось, словно оскорбленное вмешательством неведомых сил. Царствующие Жрецы ограничили влияние человека на окружающий мир. Они разрешили людям пользоваться копьем и луком, мечом и острым кинжалом. Но кюры жили по своим законам. Я представил косматого и дикого Прометея, вложившего огонь в их когтистые лапы. — Быстрее! — кричал Имнак. — Быстрее! — Он потряс меня за плечо. — Зверь мертв! Быстрее! Я вспомнил бункер Зарендаргара и осколки двух бокалов возле стальной стены. Я поднял руку и раскрыл ладонь, прощаясь с кипящим морем и расползающимся по небу облаком. — Быстрее! — кричал Имнак. Бич щелкнул и опустился на голову слина. Царапая когтями лед, животное навалилось на ремни. Позади меня с оглушительным треском раскололась льдина. Одна нога чуть не сорвалась в воду. Я выровнял сани и, щелкая бичом, погнал слина вперед.Глава 38. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ НА ЮГ
Я осторожно задернул полог свадебного чума. Вряд ли кто-нибудь заметит мое отсутствие. В стойбище Имнака шли гуляния. Люди наварили много мяса и подливки. Из чума доносились смех и песни. Снаружи пошел мягкий снежок. Я посмотрел на берег полярного моря, крайнюю оконечность Тассы, и пошел к саням. В свадебном чуме пел Имнак. Я был этому чрезвычайно рад. Он больше не боялся петь, ибо его пригласила сама гора. Люди говорят, что «никто не знает, откуда приходят песни». Теперь они пришли к Имнаку. Они били из него фонтанами, как вода из огромного кита ханжера. Их было невозможно скрыть, как нельзя спрятать восходящее над тундрой солнце, как нельзя запретить крошечным белым и желтым цветам распускаться поздней весной. В свадебном чуме пел Имнак. Поалу была рядом с ним. Я проверил упряжь на снежном слине. Зверь нетерпеливо царапал лед когтистыми лапами. Саней было восемь. Рядом с моими стояли сани Рэма, Друсуса и еще пятерых охотников, которые пожелали сопровождать нас на юг через ледник Акса. К саням Рэма была привязана Тина. Друсус тоже прихватил с собой невольниц, отобранных на смотринах после взятия комплекса. За моими санями толпился целый караван. Первой шла Арлин, второй — Одри, третьей — Барбара, четвертой — Констанс, пятой — Белинда. Замыкала шестерку госпожа Роза. Я подошел к последней девушке и поцеловал ее в холодные, влажные губы. Они жадно раскрылись навстречу моему рту. Госпожа Роза уже успела кое-чему научиться. — Как мне тебя называть? — спросил я. — Розита? Пепита? — Называй, как хочешь, господин, — ответила она. — Я все равно принадлежу только тебе. Я похлопал ее по спрятануаму под мехами бедру. — Приедем в Порт-Кар, поставлю тебе хорошее клеймо. — Да, господин. Я подошел к пятой девушке в связке. Это была Белинда, та самая, которой я овладел на стальных плитах комплекса. Ее я тоже поцеловал в губы. — У тебя уже есть клеймо, — сказал я. — Заклейми меня тысячу раз, и с каждым разом я буду любить тебя все больше. — Одного клейма достаточно, чтобы сделать из женщины рабыню. — Да, господин, — ответила она, потупившись. Четвертой была Констанс. Поцеловав ее, я сказал: — У тебя уже есть клеймо. — Да, господин. Ты хотел продать меня в Людиусе? — Да. — Ты не передумал? — со страхом спросила она. — Передумал. Я возьму тебя в Порт-Кар. — Спасибо, господин! — В Порт-Каре хорошие рынки и высокие цены. — Разве ты меня не оставишь? — Может быть, на время. — Я готова из кожи лезть, чтобы тебе угодить, господин! — пообещала девушка. — Кожу я тебе попорчу, если ты мне не угодишь, — поправил ее я. — Да, господин, — пролепетала девушка. Я окинул ее внимательным взглядом. Может, и в самом деле есть смысл оставить ее себе? В конце концов, рабыни из Кассау всегда славились своими талантами. В крайнем случае, кому-нибудь подарю. Например, своему другу И вару Вилобородому. Нет лучше подарка, чем славная девушка. Да и вообще Констанс мне нравилась. Чего ради она должна пасти верров и взбивать масло в Торвальдсленде? Лучше уж пусть услаждает мужчин на юге. Я подошел к Барбаре и нежно поцеловал ее в губы. — Заклеймлю в Порт-Каре, — сказал я. — С нетерпением этого жду, господин. Второй от начала была Одри. Я обнял и поцеловал ее. — Когда ты заклеймишь меня, господин? — задыхаясь от вожделения, простонала она. — Разве ты не состоятельная девушка с Земли? — спросил я. — Все мои деньги не стоят твоего ошейника и цепей, — ответила она. — Правильно, — кивнул я. — Заклейми меня. — Обязательно. — Я не смею надеяться, что ты оставишь меня при себе. Поступай, как знаешь. Но я всегда буду с радостью вспоминать все, что ты со мной делал. — Кто знает, может, я тебя и подержу немного, — сказал я, — Ты должна понравиться моим слугам. А там, глядишь, иногда допущу тебя к себе. — Спасибо, господин, — поклонилась рабыня. Я подошел к Арлин, стоящей во главе небольшой колонны. Снежок слегка припорошил ее волосы. Она была прекрасна. — Мое бедро до сих пор без клейма, — произнесла девушка. — Подожди до Порт-Кара, — сказал я. — Я так рада, господин! — Правда? — Ну конечно! Для рабыни большая честь, если ее клеймит воин, а тем более капитан! Я пожал плечами. Иначе и быть не могло. Рабыни часто хвастаются тем, что получили клеймо от воина. Неожиданно она прижалась ко мне и прошептала: — Господин! Если честно, каста тут ни при чем. Для меня главное, какой ты человек. Ты мог быть крестьянином или кузнецом. Когда ты смотришь на девушку, она начинает тосковать по твоему клейму. Девушки мечтают о таком господине. — Естественно, — кивнул я и поцеловал ее в губы. — Ты меня оставишь при себе? — с тревогой спросила она. — На время, да. — А потом продашь? — Возможно. — Мои желания тебя, конечно, не интересуют. — Они никого не интересуют, рабыня, — сказал я. Девушка смахнула слезу. — На Земле я была никем. Здесь, по крайней мере, меня ценят как рабыню. Уверена, что ты выручишь за меня большие деньги. — В таком состоянии, — произнес я, — за тебя дадут не больше пригоршни медных монет. — О! — Ты же не подготовлена, — объяснил я. Арлин закусила губу. — Я позабочусь, чтобы с тобой немного поработали до торгов. Должен же я окупить свои расходы. — Понятно, — произнесла она. — Чем больше хозяев вы смените, — сказал я, — это, кстати, ко всем относится, тем больше у вас шансов найти своего настоящего господина. — Выходит, ты продашь нас не из жестокости, а по доброте? — Если я надумаю тебя продать, — сказал я, — то это произойдет не по доброте и не из жестокости, а только потому, что мне так захотелось. — Да, господин, — пролепетала девушка, склонив голову. Я натянул на нее капюшон. — Завяжи тесемки, — приказал я. — Мороз все-таки. Я легонько прикоснулся к ней губами. В следующую секунду мы слились в страстном поцелуе. — Я буду тебе всячески угождать, господин! — прошептала девушкаю. Я слышал, как царапает лед слин. Рэм деликатно кашлянул. Краснокожие охотники уже надели рукавицы и забрались на полозья. — Хватит болтать! — бросил я и оттолкнул девушку. Потом обернулся и посмотрел назад. Я увидел льдины полярного моря, звезды и свадебный чум, где пел песню Имнак. Потом я повернулся и поднял руку. Слева от меня, на востоке, слабо мерцал рассвет длинного дня, который принесет с собой полярную весну и лето. Ночь заканчивалась. Я резко махнул рукой: — Вперед! Восемь саней тронулись с места. Я бежал за санями. Слева от меня бежали девушки. Нашего ухода никто не заметил.Джон Норман «Гладиатор Гора»
1. РЕСТОРАН; ТАКСИ
— Я могу поговорить с вами откровенно, Джейсон? — спросила она. — Конечно, Беверли, — ответил я. Мы сидели за маленьким столом, в угловой кабинке небольшого ресторана, расположенного на 128-й улице. На столе горела свеча в миниатюрном подсвечнике. В ее отсвете скатерть казалась белой, столовое серебро — мягким и глянцевым. Беверли выглядела смущенной. Я никогда не видел ее такой. Обычно она вдумчива, чопорна, собранна и спокойна. Мы не были по-настоящему близкими друзьями, скорее — просто знакомыми. Я не понимал, почему Беверли попросила о встрече в ресторане. — Очень мило, что вы пришли, — сказала она. — Я рад встретиться с вами, — ответил я. Беверли Хендерсон — двадцатидвухлетняя аспирантка на отделении английской литературы в одном из престижных университетов Нью-Йорка. Я тоже аспирант в том же самом университете, но на отделении античности. Моя специальность — греческие историки. Беверли — молодая женщина небольшого роста, с прелестной грудью, изящными лодыжками и красивыми бедрами. Она совсем не похожа на рослых плоскобедрых особ женского пола, которые царят в университете. Однако ей приходится изо всех сил стараться, чтобы отвечать их стандартам, — манерами, одеждой и самоуверенным видом. Беверли заимствовала самоуверенное поведение и суровое выражение лица, принятые в ее окружении, как нечто само собой разумеющееся. Однако я не думаю, что эти особы и в самом деле считали ее своей. Мисс Хендерсон была не из их породы. Они это чувствовали. У нее очень темные, почти черные волосы, гладко зачесанные назад и собранные в пучок. Она светлокожая, с темно-карими глазами. Росту в ней около пяти футов, и весит Беверли примерно девяносто пять фунтов. Меня зовут Джексон Маршал. У меня темные волосы, карие глаза. Я — белый. Рост — шесть футов и один дюйм, а вес, предполагаю, около ста девяноста фунтов. В день нашей встречи мне было двадцать пять лет. Я потянулся, чтобы коснуться ее руки. Беверли сказала, что хочет поговорить со мной откровенно. Хотя я выглядел спокойным, сердце мое готово было выскочить из груди. Могла ли мисс Хендерсон догадаться о тех чувствах, что я испытывал к ней все эти месяцы, с тех самых пор как узнал о ее существовании? Я находил ее одной из самых волнующих женщин, каких когда-либо встречал. Это трудно объяснить. Дело вовсе не в том, что она на редкость привлекательна, а в некой тайне, скрытой в ней. Эту тайну я не мог разгадать до конца. Не однажды в мечтах я видел Беверли обнаженной в моих объятиях. Иногда, что было довольно странно, — в железном ошейнике. Я с усилием прогонял эти мысли. Конечно, я много раз приглашал мисс Хендерсон пойти со мной в театр, на лекцию или концерт, или даже в ресторан, но она всегда отказывалась. Что ж, в этом я не уникален. Многие молодые мужчины терпели неудачу с юной очаровательной мисс Хендерсон. Насколько мне известно, она мало с кем встречалась. Пару раз я видел Беверли в студенческом кампусе с теми, кого можно было бы назвать друзьями мужского пола. Они выглядели достаточно безобидно и невинно. Их мнения, я полагаю, соответствовали тому, что принято называть правильным взглядом на жизнь. Ей нечего было опасаться их, если, конечно, она не боялась скуки. Но в один прекрасный вечер Беверли позвонила мне, пригласив встретиться с ней в ресторане. Она ничего не объяснила, просто сказала, что хочет поговорить со мной. Удивленный, я поехал в ресторан на метро. Домой, конечно, я повезу ее на такси. Мисс Хендерсон спросила, может ли поговорить со мной откровенно. Я коснулся ее ладони. Беверли отдернула руку. — Не делайте этого, — сказала она. — Извините, — ответил я. — Мне не нравятся такие вещи. — Извините, — повторил я, чувствуя раздражение и вместе с тем удивляясь еще сильнее. — Не старайтесь проявлять передо мной свое мужское начало, — заявила Беверли. — Я женщина. — Это обнаружилось только сейчас? — улыбнулся я. — Я имею в виду, что я личность, — сказала она. — У меня есть разум. Я не сексуальный объект, не вещь, не игрушка, не безделушка. — Я уверен, что у вас есть разум. Если бы его не было, ваше состояние внушало бы тревогу, — ответил я. — Мужчины не ценят в женщинах ничего, кроме их тел. — Я этого не знал. Звучит так, словно это говорит женщина, которую трудно ценить за ее тело, — парировал я. — Я не люблю мужчин, — продолжила мисс Хендерсон. — Себя, впрочем, я тоже не люблю. — Я не понимаю смысла нашей беседы, — признался я. В своих коротких, но категорических утверждениях Беверли коснулась двух главных заблуждений, на которых, как я понял, и зиждились ее жизненные взгляды. Первым было настойчивое утверждение женского начала, соединяющееся одновременно с подавлением этого начала и восхвалением бесполого, асексуального идеала человека. С одной стороны, она признавала себя женщиной, а с другой — не желала признавать свою женскую сущность. Идеал человека, бесполого и асексуального, был противопоставлением откровенной сексуальности, орудием, призванным сдерживать и уменьшать сексуальность, а то и разрушать ее. Конечно, для определенного типа женщин это удобный способ добиться удовлетворения своих жизненных амбиций. Я думаю, что в некотором смысле это мудро с их стороны. У подобных особ хватает здравого смысла признать, что разнополая любовь и здоровая сексуальность человеческих существ являются главным препятствием для осуществления их жизненных программ. Женская жажда любви может оказаться в данном случае фатальной. Вторым заблуждением во взглядах мисс Хендерсон являлась парадоксальная комбинация: враждебность к мужчинам сочеталась в ней с завистью к ним. Если сформулировать кратко и просто, такие женщины ненавидят мужчин, но хотели бы ими являться. Иначе выражаясь, они ненавидят мужчин, потому что ими не являются. Будучи не в ладу с собой, женщины такого типа испытывают неприязнь и к себе самим. Преодолеть эту трудность можно только внутренним согласием с тем, что ты есть, во всей полноте и глубине. Для мужчин важно признание своего мужского начала, для женщин — женского, что бы ни стояло за этим определением. — Не существует половых различий, — произнесла она. — Я не знал этого, — снова сказал я. — Я такая же, как и вы. — Не вижу смысла вдаваться в споры на эту тему, — ответил я. — Что могло бы убедить вас в обратном? — Какие-то несущественные, мелкие различия в анатомии — только это и разделяет нас, — не слушая меня, заявила Беверли. — А как насчет десятка тысяч поколений диких прародителей, как насчет генетических особенностей, заключенных в миллиардах клеток, из которых ни одна в вашем теле не похожа на те, что есть в моем? — Вы сексист? — Возможно. Что такое сексист? — Сексист — это сексист, — сказала мисс Хендерсон. — Очень логично, — заметил я. — Яблоко — это яблоко. Аргумент не очень убеждает. — Это понятие еще не определено, — пояснила она. — Дело не в понятии, — высказался я. — Данное слово является сигнальным, вы выбрали его из-за эмоциональных дополнительных значений, а не по смысловому содержанию. Это слово договорились употреблять как некое орудие, чтобы отбить охоту задавать вопросы и тем самым навязать согласие. Сходные выражения, когда-то полнозначные, теперь по большей части ценятся как риторические приспособления, например: «шовинист», «сексуальный объект», «личность», «консерватор», «либерал». Одним из главных достоинств этих слов, лишенных своего истинного содержания, является то, что они делают мысль вообще необязательной. Не удивительно, что люди так высоко ценят их. — Я не верю вам, — сказала мисс Хендерсон. — Просто вы не разделяете моих взглядов. — Это беспокоит вас? — поинтересовался я. — Нет, — быстро ответила она. — Конечно нет. Я почувствовал, что начал злиться, поднялся и пошел к выходу. — Нет, — вдруг взмолилась Беверли. — Пожалуйста, не уходите. Она подалась вперед и взяла меня за руку. Затем поспешно отпустила, проговорив: — Простите меня. Я не хотела быть женственной. — Отлично, — произнес я раздраженно. — Пожалуйста, не уходите, — повторила мисс Хендерсон. — Я на самом деле во что бы то ни стало хочу поговорить с вами, Джейсон. Я опустился за столик. Мы почти не знали друг друга, а она назвала меня по имени. Я проявил слабость. Я смягчился. К тому же меня одолевало любопытство. И потом… она была красива. — Спасибо, Джейсон, — прошептала Беверли. Я был сильно удивлен. Она поблагодарила меня! Я не ожидал этого и почувствовал: эта женщина действительно испытывает необходимость поговорить со мной. Хотя почему со мной — догадаться не мог. Наши взгляды недостаточно совпадали, чтобы можно было надеяться на согласие. — Но почему я? — спросил я. — Вы ведь и дня со мной не провели. — Есть причины, — коротко заметила Беверли. — Раньше у вас не возникало подобных желаний. — Потому что вы внушаете мне страх, Джейсон. — Почему? — удивился я. — В вас есть нечто, — начала она. — Я не знаю на самом деле, что это такое. В вас чувствуется сила вашего мужского начала. — Беверли быстро подняла глаза. — Я нахожу это оскорбительным, понимаете? — Отлично понимаю, — отозвался я. — Но это делает меня слабой, — начала оправдываться она. — Заставляет чувствовать себя женщиной. Я не хочу быть женщиной. Я не хочу быть слабой. — Прошу прощения, если я сказал или сделал что-нибудь, что обеспокоило вас, — произнес я. — Вы ничего такого не говорили и не делали. — Беверли покачала головой. — Я просто чувствовала, что в вас что-то такое есть… — Что именно? — Нечто отличающее вас от других. — Что именно? — Мужчина, — проговорила мисс Хендерсон. — Это же глупо, — возразил я. — Вы, должно быть, знаете сотни мужчин. — Они не похожи на вас. — Вы боялись, что я отправлю вас на кухню и прикажу готовить еду? — Нет, — улыбнулась она. — Или что я силком затащу вас в спальню и заставлю устроить стриптиз? — продолжал я. — Пожалуйста, Джейсон! — Беверли опустила голову и покраснела. — Извините. Внутренне я, однако, улыбнулся, подумав, что это было бы весьма приятно — увлечь очаровательную мисс Хендерсон в спальню моей маленькой студенческой квартиры и там раздеть. — Существуют различные причины, по которым я хотела бы поговорить с вами, — обратилась ко мне Беверли. — Я вас слушаю. — Вы мне не нравитесь, это вы понимаете? — Прекрасно понимаю. — И мы, женщины, больше не боимся таких мужчин, как вы.— Очень хорошо. Мисс Хендерсон замолчала и опустила голову. Я никогда раньше не видел ее одетой так, как в этот вечер. Обычно Беверли одевалась в соответствии с тем, что предписывалось ее окружением. Слаксы или брюки, рубашки и пиджаки, иногда — галстук. Довольно интересно, что одежду в мужском стиле часто носят особы, наиболее страстно заявляющие о своем женском начале. Впрочем, те, что кричат о женской самостоятельности, имеют в себе женского меньше других. Но проблемы такого рода, наверное, лучше оставить психологам. — Вы сегодня очаровательно выглядите, — подметил я. Фигуру Беверли обтягивало белое атласное платье с приспущенными плечами. При ней была маленькая, расшитая серебряным бисером сумочка. Руки и шея открыты. Округлые предплечья изящны, руки с тонкими запястьями и маленькими ладонями очаровательны. Пальцы рук нежны и тонки, ногти не покрыты лаком. На ногах — легкие лакированные туфельки с позолоченными шнурками. — Спасибо, — тихо произнесла она. Я продолжал разглядывать ее восхитительные волнующие плечи и догадывался, что грудь Беверли — белоснежна. Атлас платья подчеркивал выпуклость бюста. Мне захотелось сорвать с нее одежду и повалить ее, обнаженную и беспомощную, на стол, а когда бы она заплакала от этого, бросить ее на пол и там овладеть ею… Усилием воли я прогнал эти мысли. — Такой наряд совсем не похож на стандартную униформу, обычную в вашем окружении, — насмешливо заметил я. — Я не знаю, что со мной происходит, — печально молвила мисс Хендерсон, покачав головой. — Мне необходимо с кем-нибудь поговорить. — Почему именно со мной? — Есть причины, — повторила Беверли. — Одна из них — то, что вы отличаетесь от других. Обычно я всегда догадываюсь, что будут говорить и думать эти, другие. Но сейчас мне нужен кто-то, умеющий мыслить. Человек, который в состоянии быть объективным. Из наших коротких разговоров мне стало ясно, что вы — один из тех, кто мыслит не на языке слов, а на языке вещей и понятий. Когда вы думаете, то не проигрываете без конца одну и ту же пленку, а скорее — фотографируете факты. — Тысячи индивидуумов мыслят на всеобщем языке, на языке природы и бытия, — сказал я, — а не на языке лозунгов и словесных клише. Правда, те, кто управляет миром, не могут обойтись без затасканных словесных формул. Они используют эти клише, чтобы манипулировать массами, но в собственном мышлении не ограничиваются ими. Иначе они не добились бы такой власти. — Я привыкла к тем, кто строит свою мысль вербально, — отозвалась мисс Хендерсон. — Академический мир слишком часто становится убежищем и раем для неудачников, которые не в силах достичь большего, — произнес я. — Академическое мышление в меньшей степени зависит от успеха или неудачи, чем мысль практическая. Инженер по аэронавтике совершает ошибку, и самолет разбивается. А историк пишет тупую книгу — и преуспевает. Беверли опустила глаза. — Давайте закажем что-нибудь. — Я думал, вы хотите поговорить, — заметил я. — Но сначала закажем что-нибудь, — повторила она. — Хорошо, — согласился я. — Хотите выпить? — Да. Мы заказали напитки, а потом обед. Официант был внимателен, но не навязчив. Ужин прошел в молчании. После десерта мы принялись за кофе. — Джейсон, — нарушила наконец молчание Беверли. — Как я вам говорила уже, я не понимаю, что происходит со мной. Я и в самом деле этого не понимаю… — И вы хотели с кем-то обсудить это. — Да. — Продолжайте. — Не диктуйте мне, что делать! — гневно произнесла мисс Хендерсон и повторила эту фразу еще раз. — Отлично! Я попрошу чек? — Нет пока… Пожалуйста, подождите. Я не знаю, с чего… с чего начать! Я отхлебнул кофе. Я не видел смысла торопить ее. Меня переполняло любопытство. — Вы думаете, я сумасшедшая? — Если вы позволите мне столь дерзкое наблюдение, — начал я, — то я сказал бы, что вы кажетесь мне скорее напуганной. Мисс Хендерсон внезапно взглянула на меня и торопливо начала рассказывать: — Несколько месяцев назад я впервые стала испытывать необычные чувства и желания. — Какие именно? — перебил я. Беверли ответила: — Что-то вроде того, что люди принимали за проявления женского начала, когда еще верили в это. — Большинство людей до сих пор верят в это, — отозвался я. — Ваша позиция, какова бы ни была ее ценность, противоречит не только истине, но и биологии. — Вы так считаете? — спросила она. — Да, я так считаю, — ответил я. — Но на вашем месте я бы меньше беспокоился о том, что люди принимают за истину, а больше интересовался бы самой истиной. Если вы испытываете глубоко женские побуждения, продолжайте испытывать их. Это же так просто! Пусть люди, которые никогда не испытывали этих женских побуждений, спорят, существуют они или нет. Пусть те, кто знает, что они существуют, испытав их, займутся другими проблемами. — Но я боюсь природы моей женственности, — сказала Беверли. — Я видела такие страшные сны… — Что это за сны? — спросил я. — Я с трудом осмеливаюсь говорить о них с мужчиной. Эти сны были ужасны! Я не произнес ни слова. Мне ни в коем случае не хотелось давить на нее. — Мне часто снилось, что я — рабыня, что меня держат в отрепьях или даже обнаженной, что на мою шею надет железный ошейник, будто я заклеймена и меня подвергают наказанию, будто я должна служить мужчине. — Понимаю, — выговорил я. Мои руки вцепились в стол, на миг все поплыло перед глазами. Я смотрел на маленькую красавицу. Я никогда не предполагал, что способен почувствовать такое вожделение, такое пугающее, удивительное, сумасшедшее желание. Я не осмеливался даже пошевелиться. — Я пошла к психиатру, — продолжала мисс Хендерсон. — Но он был мужчиной. Психиатр сказал мне, что подобные мысли абсолютно нормальны и естественны. — Понимаю, — повторил я. — Тогда я нашла психолога-женщину. — И что было? — Было странно. Когда я заговорила с ней об этом, она вдруг рассердилась и назвала меня похотливой и сладострастной маленькой сукой. — Не слишком профессионально с ее стороны, — улыбнулся я. — Впрочем, — продолжила девушка, — она тотчас извинилась и снова стала сама собой. — Вы продолжали посещать ее? — Несколько раз, но после этого все уже было не то. В конце концов я прекратила визиты. — Видно, вы задели ее за живое, — заметил я. — Или, может быть, то, что вы сообщили ей, не вполне совпадало с ее теориями. Есть множество других психиатров и психологов, как мужчин, так и женщин. Беверли кивнула. — В этой области существует большое разнообразие мнений, особенно в психологии. Если вы хорошенько поищете, то, без сомнения, найдете специалиста, который скажет вам то, что вы хотите услышать, что бы это ни было. — Я хочу услышать правду, — решительно произнесла мисс Хендерсон, — какой бы она ни была. — Возможно, меньше всего вы хотели бы услышать именно правду. — Что? — воскликнула она. — Да-да. Предположим, истина заключается в том, что в глубине сердца вы — рабыня. — Нет! — вскрикнула Беверли. И, смутившись, понизила голос: — Нет! Помолчав, она добавила: — Вы отвратительны, просто отвратительны. — Вы не в состоянии признать даже возможность такого? — Конечно нет! — Потому что это неприемлемо в вашем окружении? — Да! Кроме всего, это не может быть правдой. Это не должно быть правдой! Я не могу даже осмелиться думать, что это могло бы оказаться правдой! — Но вы очень красивы и очень женственны, — сказал я. — Я вообще не верю в женственность, — ответила Беверли. — Вы сообщили об этом гормонам, которых так много в вашем прелестном маленьком теле? — Я знаю, что женственна, — вдруг призналась мисс Хендерсон. — Я не могу ничего с собой поделать. Вы должны верить мне. Я знаю, что это неправильно и достойно презрения, но я ничего не могу изменить в себе! Мне так стыдно! Я хочу быть настоящей женщиной, но слишком слаба, слишком женственна для этого. — Разве быть собой — неправильно? — И еще, — продолжала Беверли, — я напугана. Прошлым летом мне даже пришлось отказаться от развлекательного круиза на Карибы. — Вы испугались знаменитого Бермудского треугольника? — спросил я. — Да, — ответила она. — Я боялась исчезнуть. Я не хотела, чтобы меня похитили, чтобы из меня сделали рабыню на другой планете. — Тысячи самолетов и кораблей из года в год пересекают Бермудский треугольник, — напомнил я. — Я знаю об этом. — Вы понимаете, что глупо себя ведете? — Да. — Беверли помолчала и затем спросила: — Вы слышали когда-нибудь о планете Гор? — Конечно, — ответил я, — это довольно известный фантастический мир. Внезапно я рассмеялся. — Бермудский треугольник и Гор, насколько мне известно, не имеют абсолютно ничего общего! Если работорговцы с этой планеты решили бы забрать вас, моя дорогая, они не стали бы дожидаться, пока вы отправитесь в путешествие на Карибы. И я внимательно посмотрел на мисс Хендерсон. О, как она была красива! Если горианские работорговцы существуют на самом деле, Беверли оказалась бы именно той женщиной, которую они бы предпочли. Мысль об очаровательной мисс Хендерсон в роли беспомощной горианской рабыни так подхлестнула мою страсть, что я с трудом мог дышать, хоть и старался держаться спокойно. — Вы правы, — произнесла она. — Гор и Бермудский треугольник, очевидно, не имеют между собой ничего общего. — Конечно. — Вы успокаиваете меня, Джейсон. — Голос Беверли звучал благодарно. — Кроме этого, — улыбнулся я, — если работорговцы явятся сюда и заберут вас, возможно, когда-нибудь вы найдете хозяина, который будет добр с вами. — Горианские мужчины, — содрогнулась она, — очень суровы со своими рабынями. — Я тоже об этом слышал. — Мне страшно. — Это глупо. Не бойтесь. — А вы верите, что Гор существует в реальности? — спросила Беверли. — Конечно нет, — ответил я. — Это просто занятные фантастические романы. Никто не верит, что такое возможно на самом деле. Беверли снова заговорила: — Я провела некоторые исследования. Существует множество фактов, не поддающихся объяснению. А вдруг книги о планете Гор в действительности — просто способ подготовить Землю и ее людей к осознанию существования внеземной цивилизации? Не выгодно ли для горианцев время от времени позволять другим поверить в их существование? — Ну конечно нет, — ответил я. — Не будьте смешной. — В этих книгах встречается много мелких деталей, которые писателю-фантасту даже не придет в голову включать в повествование. Малоинтересные и бессмысленные вещи вроде устройства седла или способа чеканить монеты. Об этом обычно не пишут. Мисс Хендерсон замолчала. — Действительно! Похоже, эти детали пришли в голову не писателю, а тому, кто интересуется бытовыми мелочами и хотел бы упомянуть о них. — Да, — согласилась она. — Выкиньте это из головы, — посоветовал я. — Гор — всего лишь выдумка. — Я не верю, что именно Джон Норман написал книги о Горе, — заявила Беверли. — Почему? — Я была напугана своими предположениями, — объяснила она. — Поэтому встретилась и поговорила с ним. Мне показалось, что стиль его речи и остальной прозы не соответствует общей стилистике книг о Горе. — Он никогда не утверждал, что являлся кем-то большим, нежели редактором этих романов. Подразумевается, насколько я понимаю, что это работа других авторов. Обычно называют некоего Тэрла Кабота. — Существовал некий Кабот, который исчез. — По-моему, Норман получает рукописи от человека по имени Харрисон Смит. Возможно, он и есть настоящий автор, — заметил я. — Харрисон Смит — только псевдоним, придуманный Норманом, чтобы защитить друга. Но я разговаривала с этим так называемым Харрисоном Смитом. Он получает рукописи, но, как и остальные, мало знает об их происхождении. — Я думаю, вы принимаете все это слишком близко к сердцу, — сказал я. — Без сомнения, сам Норман считает рукописи фантастикой. — Да, — согласилась Беверли. — Я уверена в этом. — Если он, их автор или редактор, полагает Гор обычным вымыслом, вы имеете все основания думать так же. — Можно я расскажу вам, что случилось со мной, Джейсон? — неожиданно спросила мисс Хендерсон. Ощутив ее беспокойство, я сказал: — Конечно! И, улыбнувшись, предположил: — Вы видели горианского работорговца? — Возможно, — ответила Беверли. Я пристально посмотрел на нее. — Я знала, что вы сочтете меня сумасшедшей, — добавила она. — Рассказывайте же, — попросил я. — Возможно, это глупо, — начала мисс Хендерсон, — но я не делала секрета из своих расспросов о Горе. Десятки людей, так или иначе, должны были знать о моем интересе. — Продолжайте. — Однажды мне позвонили и велели прийти по определенному адресу, если я действительно интересуюсь горианским вопросом. Вот этот адрес. — Беверли открыла сумочку и показала мне листок бумаги. На нем значилось: «Ист-Сайд, 55-я улица». — И вы отправились по этому адресу? — спросил я. — Да, — ответила она. — Это было неосторожно. Что же там произошло? — Я постучала в дверь одной квартиры… — Которая помешалась на пятом этаже, — добавил я, посмотрев на номер. — Да, — подтвердила Беверли. — Меня пригласили войти. Квартира была хорошо обставлена. В ней находился высокий человек, тучный, с большими руками, лысоватый, немолодой. Он сидел на диване за кофейным столиком. «Подойди ближе, — сказал этот незнакомец. — Не бойся». Он улыбнулся мне. «В настоящий момент тебе ничего не угрожает, дорогая». — «В настоящий момент»? — переспросил я. — Это были его слова. — И вы не боялись? — Боялась. — Что же случилось дальше? — Незнакомец велел мне: «Подойди ближе и встань перед кофейным столом». Я выполнила его приказ. «Ты хорошенькая, — произнес он. — Возможно, у тебя есть кое-какие способности». — Что он имел в виду? — снова перебил я. — Не знаю, — ответила Беверли. — Я назвала ему мое имя, но незнакомец поднял руку и сказал, что ему известно, как меня зовут. Я посмотрела на него со страхом. На кофейном столе перед ним стоял графин с вином и тяжелый, богато украшенный металлический кубок. Я никогда не видела таких кубков. Он был очень примитивный, грубой варварской работы. «Я полагаю, — сказала я этому человеку, — что вам что-то известно о планете Гор». «Встань на колени перед кофейным столом, моя дорогая», — велел незнакомец, не отвечая на вопрос. — И что же вы сделали? — спросил я. — Я встала на колени, — ответила Беверли, покраснев. Я испытал горячую зависть к этому человеку, к его власти над прекрасной мисс Хендерсон. — Затем незнакомец приказал: «Налей вина в кубок. Наполни его ровно до второго кольца». На наружной стороне кубка было пять колец. Я налила вино, как он просил, а затем поставила кубок на кофейный стол. «Теперь расстегни блузку, — приказал он. — Совсем». — И вы закричали от ярости и бросились вон из квартиры? — предположил я. — Я расстегнула блузку, — призналась Беверли. — Совсем. «Теперь расстегни брюки», — потребовал незнакомец. — И вы подчинились? — Да, — ответила мисс Хендерсон. «Сними блузку и опусти брюки до колен», — продолжал мужчина. — Вы опять повиновались? — Да. «А теперь опусти трусики, — произнес он. — Так, чтобы обнажился пупок». Я сделала и это. Теперь я стояла перед ним на коленях в трусиках, с обнаженным пупком, со спущенными до колен брюками, моя кофточка валялась на ковре позади меня… Я с трудом заставлял себя верить в услышанное. — Вы понимаете, что означает обнажение пупка? — спросила меня Беверли. — Кажется, на Горе это называется «живот раба», — припомнил я. — Да, — подтвердила мисс Хендерсон. — Но конечно, Гор — это фантастика. — Бесспорно, — ответил я. «Теперь возьми кубок, — продолжал незнакомец, — и приложи к своему телу, прижми его поплотнее». Я взяла кубок и плотно прижала его к телу, как раз под бюстгальтером. «Ниже. Прижми его к животу». Тогда я опустила кубок ниже. «Сильнее!» — скомандовал он. Я подчинилась. До сих пор чувствую прикосновение холодного металла! Я ощущаю его даже сквозь белье на животе. «Теперь, — распорядился незнакомец, — поднеси кубок к губам и медленно поцелуй, затем предложи его мне, вытянув руки и опустив голову». — И вы сделали это? — Да… — Почему? — Я не знаю, — сердито ответила Беверли. — Прежде я никогда не сталкивалась с такими мужчинами. В нем чувствовалась сила, какой я не встречала ни в ком. Это трудно объяснить. Но я понимала, что должна повиноваться ему, и повиноваться как следует, потому что у меня нет другого выбора. — Интересно, — заявил я. — Выпив вино, — продолжила мисс Хендерсон, — незнакомец поставил кубок на стол. Затем сказал: «Ты неуклюжая и нетренированная, но хорошенькая. Мне кажется, тебя можно обучить. Теперь вставай, одевайся и уходи». — Как вы поступили? — поинтересовался я. — Я встала и оделась. А затем сказала ему: «Я — Беверли Хендерсон». Мне казалось, что я хочу удостоверить тем самым свою личность. «Твое имя мне известно, — еще раз подчеркнул незнакомец. — Тебе оно нравится, не так ли?» «Нравится», — заявила я ему. «Наслаждайся им, пока можешь, — сказал он, — скорее всего, ты недолго будешь носить его». — Что он имел в виду? — спросил я. — Не знаю. Я тоже настаивала на объяснении. Но незнакомец повторил, что я могу идти. Тогда я почувствовала злость. «Что вы должны были сообщить мне о Горе?» — спросила я. «Без сомнения, сегодня ты кое-что узнала о Горе», — отвечал мужчина. «Я не понимаю вас», — сказала я. «Жаль, что ты такая тупая. Иначе за тебя можно было бы получить более высокую цену». «Цену!» — воскликнула я. «Да, цену, — улыбнулся незнакомец. — Без сомнения, ты знаешь, что существуют мужчины, которые заплатят за твою красоту». — Продолжайте, — попросил я. — Я страшно рассердилась. Я сказала ему: «Никогда меня так не оскорбляли!» Потом закричала: «Я ненавижу вас!» Незнакомец продолжал улыбаться. «Отсутствие дисциплины и капризы приемлемы только в свободной женщине, — сказал он. — Капризничай, пока можешь. Потом тебе не позволят». Тогда я повернулась и пошла к двери. «Не бойтесь, мисс Хендерсон, — продолжал этот толстяк, — мы всегда имеем в запасе одну или две капсулы помимо тех, что положены нам по официальной заявке. На случай, если обнаружится что-то стоящее». Он ухмыльнулся. «А вы, я думаю, окажетесь вполне стоящим товаром после хорошей тренировки, упражнений и диеты. Можете идти». Я заплакала и выбежала вон. — Когда это произошло? — спросил я. — Два дня назад, — ответила Беверли. — Как вы думаете, что это значит? — Думаю, это была жестокая шутка, которая могла бы оказаться опасной. Советую вам никогда больше не ходить на подобные свидания, — ответил я. — Не имею таких намерений, — пробормотала она. — Но все это позади, и больше не о чем беспокоиться, — попытался утешить ее я. — Спасибо вам, Джейсон! — вздохнула Беверли. — Вы сообщили в полицию? — Да, но только на следующий день. Ведь никакого преступления не произошло. Я ничего не могла доказать. Однако мне показалось, что все это заслуживает расследования. — Согласен с вами, — кивнул я. — Два детектива отправились со мной по этому адресу, — начала она. — Что же произошло? — Ничего. Квартира оказалась пуста. Нимебели, ни штор на окнах. Домоправитель утверждал, что квартира свободна уже неделю. У полицейских не нашлось оснований усомниться в его словах. Может быть, ему заплатили. Возможно даже, он заодно с этим толстяком. Полицейские, рассерженные ложной тревогой, строго предупредили меня о возможных последствиях глупых шуток и отпустили. Это дело обернулось для меня только болью и смущением. — Все это смахивает на хорошо подготовленную мистификацию, — заметил я. — Кому понадобилось ее устраивать? — Не имею представления. — Вы думаете, мне следует чего-то опасаться? — Нет, — сказал я, — конечно нет. Я поднял руку, подзывая официанта. — Я должна оплатить половину счета и половину чаевых, — заявила Беверли. — Я заплачу сам, — ответил я. — Нет, — с внезапным раздражением возразила мисс Хендерсон. — Я не желаю зависеть от мужчины из-за пустяка! Я видел, что Беверли чересчур раздражена, и подумал со злорадством: плеть горианского работорговца, если такая существует, быстро успокоила бы ее. В гардеробе мы получили одежду. Гардеробщица оказалась блондинкой в белой блузке и короткой черной юбке. Мисс Хендерсон взяла свою легкую пелерину и положила монету в двадцать пять центов в маленький деревянный ящик на перилах гардероба. Я забрал свое пальто и дал девушке доллар. У нее были очаровательные ножки и милая улыбка. Она понравилась мне. — Спасибо, сэр, — сказала гардеробщица. — Не за что. — Отвратительно, как некоторые женщины эксплуатируют свое тело, — заявила мисс Хендерсон, когда мы вышли из гардероба. — Она очень мила, — сказал я. — Думаю, вы не стали бы возражать, если бы она принадлежала вам, — заметила Беверли. — Конечно, я ни за что не стал бы возражать. Должно быть, это приятно — обладать ею. — Все мужчины — монстры. Пока я надевал пальто, она продолжала держать пелерину в руках. Я спросил: — Почему вы так оделись сегодня? Не боитесь, что кто-нибудь из «сестер» с вашего отделения увидит вас? Это рискованно. Беверли мгновенно встревожилась. Вообще-то я пошутил, но шутка вышла недоброй. Любой студент может заметно испортить репутацию другого студента в глазах однокашников и даже всего факультета. Это делается с помощью невинной обмолвки на семинаре, намеренно — случайным замечанием за кофе или же просто выражением лица в аудитории. Правила соответствия общим стандартам и карательные меры против того, что отличается от общепринятого, редко бывают явно выражены. Само наличие таких правил и мер обычно отрицается. Однако они очевидны для тех, кто знаком с психологией групп. К сожалению, из-за них пострадала карьера не одного аспиранта. Обыкновенно негативное отношение отражается в оценках работы студента и в рекомендательных письмах, особенно в тех, что пишутся строгими профессорами «правильных» убеждений, каковые присущи данному учреждению. — Нет ничего дурного в том, что женщина иногда проявляет свою женственность, — высказалась Беверли. — Возможно, — ответил я. — Вопрос, конечно, спорный. — Я слышала, он обсуждался, — добавила она. — Вы шутите? — удивился я. — Я-то думал, что это я шучу! — Нисколько. — Понятно. — На мой взгляд, чуть-чуть женственности — это вполне естественно. — Конечно, — согласился я. «Интересно, — подумалось мне при этом, — существует ли где-нибудь мир, в котором женщины — или, по крайней мере, какой-то определенный тип женщин — не имеют другого выбора, кроме женственности, абсолютной и постоянной?» Еще я подумал о фантастическом мире планеты Гор, который, к очевидному сожалению, — всего лишь вымысел. Горианские мужчины, насколько я знал, не принимали ложной мужеподобности в невольницах, и это не давало рабыням выхода. Им оставалось только одно: быть настоящими женщинами. — Но сегодня вы женственны не чуть-чуть, — заявил я. — Вы женственны восхитительно! — Не говорите со мной в подобном тоне, — приказала мисс Хендерсон. — Даже если это правда? — Особенно если это правда. — Почему? — спросил я. — Потому что я личность, — ответила она. — Вас устроит «восхитительно женственная личность»? — поинтересовался я. — Не унижайте мое личное достоинство! — А как насчет «восхитительно женственного маленького животного»? — спросил я. — Вы чудовище! — воскликнула Беверли. — У меня такое чувство, будто вы хотите надеть на меня ошейник и потащить в свою кровать. — Это было бы приятно! — пошутил я. — Вы находите меня сексуально привлекательной, не так ли? — Нахожу, — подтвердил я. — Это вас беспокоит? — Нет, — сказала Беверли, — на самом деле нет. Я чувствую, что многие мужчины считают меня сексуально привлекательной. Некоторые даже пытались заключить меня в объятия и поцеловать. — Ужасно! — воскликнул я. — Я не позволила им добиться успеха, — заявила она. — Очень хорошо. — Я настаиваю на полнейшем уважении. — А вам не приходило в голову, — поинтересовался я, — что ваша жажда уважения вступает в противоречие с развитием вашей сексуальности? — Секс, — сказала Беверли, — это только ничтожная и неважная часть жизни. Секс необходимо рассматривать с правильной точки зрения. — Сексуальность, — ответил я, — является основополагающей для человеческого существа. — Нет-нет, — возразила мисс Хендерсон. — Секс не важен и несуществен. Как я уже сказала, его следует рассматривать с правильной точки зрения. Это понимают все просвещенные и развитые личности, как мужчины, так и женщины. Бесспорно, сексуальность является угрозой и помехой для развития настоящей цивилизации. Ее необходимо безжалостно обуздывать и контролировать. — Чушь! — Чушь? — Да, чушь. Секс может быть помехой цивилизации определенного рода, — признал я. — Но не думаю, что оценил бы такую цивилизацию. В самом крайнем случае я согласился бы рассматривать форму общества, которая бы не была враждебна природе человеческих существ, но считалась бы с их желаниями и потребностями. Но в таком обществе не было бы нужды подавлять сексуальность, напротив, она бы расцветала. — С вами невозможно разговаривать, — ответила Беверли. — Вы слишком невежественны. — Возможно, — согласился я. — Однако среди всех этих умозрительных предположений одно совершенно очевидно. — Что именно? — поинтересовалась она. — То, что вы бесспорно и неоспоримо привлекательная и восхитительная молодая женщина, — промолвил я. — Вы ужасны, — опустив голову, ответила мисс Хендерсон. — Легко понять, почему работорговцы с планеты Гор могли бы заинтересоваться вами. — Вы просто чудовище! — рассмеялась она. Я был рад, что мне удалось хоть немного отвлечь ее от тревожных мыслей. — Сегодня ваш наряд, — сказал я, — как и вы сами, нравится вам это или нет, восхитительно женственен. Беверли посмотрела на себя и машинально провела рукой по бедрам, разглаживая атлас платья. Это был очень естественный жест. Я предположил про себя, что рабов на Горе наверняка учат таким жестам. Но у мисс Хендерсон он был абсолютно органичным. Я находил ее чрезвычайно привлекательной. Существуют ли рабы по природе своей? Если существуют, я уверен, что очаровательная Беверли Хендерсон из их числа. — Какой вы отвратительный и невежественный грубиян! — улыбнулась она. — Я никогда раньше не видел, чтобы вы надевали что-то по-настоящему женственное, — сказал я. — Кроме того, оказывается, вы признаете, что некая доля женственности вполне допустима. На вас это не похоже. Беверли опустила голову. — Безусловно, каким-то образом вы изменились, — добавил я. — Возможно, — подтвердила она. — Вы ведь недавно купили этот наряд? — спросил я. — Да. — Когда именно? — Сегодня утром, — сердито взглянув, как бы защищаясь, призналась мисс Хендерсон. — Я подумала, что мне не повредит иметь хоть что-то нарядное. — Вы сегодня больше чем просто нарядны, — заметил я. — Спасибо, — ответила она. — И вы сегодня немного накрашены, на глазах — тени, — добавил я. — Да, — согласилась она. — К тому же от вас пахнет духами. — Да… Я искренне надеюсь, что никто из моего факультета не увидит меня такой. — Они стали бы высмеивать вашу привлекательность, — начал я, — и попытались бы отомстить вам из зависти? — Да, думаю, так, — кивнула Беверли. — Эта перемена в вас так неожиданна! Должно быть, она связана с вашей встречей с толстяком в той загадочной квартире? — спросил я. Беверли снова кивнула. — Да, — сказала она. — Это странно… Никогда в жизни я не чувствовала себя такой женственной, как в то мгновение, когда он приказал мне встать на колени и прислуживать ему. — Это высвободило вашу женственность? — подсказал я. — Да. Это так странно! Я не могу объяснить этого. — Вы попали во власть мужчины, — пояснил я. — Первый раз в вашей жизни вы, возможно, испытали прелесть естественных биологических отношений. — Я отказываюсь признавать ваш анализ! — воскликнула она. — А еще вы были сексуально возбуждены, — добавил я. — Откуда вы знаете? Я ничего об этом не говорила. — А вам и не требовалось говорить, — продолжал я. — Это было заметно по выражению вашего лица, по голосу, по тому, как вы вспоминали пережитое. — Вы отвратительны, — раздраженно сказала мисс Хендерсон. — Позвольте помочь вам с пелериной? — предложил я. — Я справлюсь сама, — ответила она. — Без сомнения. Беверли оглянулась на девицу за перилами гардероба. Та отвернулась. — Хорошо, — вдруг произнесла мисс Хендерсон немного громче, чем следовало. — Вы можете помочь мне с моей накидкой. Она замерла, и я, стоя позади нее, набросил пелерину ей на плечи. На очень короткое мгновение после того, как пелерина уже была на ней, я задержал свои руки на ее плечах. В эту секунду она почувствовала объятие. Затем я отпустил Беверли. Ее тело было напряженным, готовым к защите, к отпору. — Не пытайтесь подчинить меня вашей власти, — зло прошептала она. — Я никогда не покорюсь мужчине. А затем четко, вежливо, немного громче, чем нужно, специально для девицы из гардероба, мисс Хендерсон произнесла: — Спасибо. Внезапно она тихо застонала, а потом радостно воскликнула: — Привет, как дела? Как здорово встретить вас здесь! Произошел обмен приветствиями. Я увидел двух особ женского пола, которые вошли в ресторан. Одна была повыше, другая пониже, и обе напоминали лошадей. Они злобно оглядели меня, а затем с восторгом обратились к Беверли: — Какая вы хорошенькая сегодня, мисс Хендерсон, — сказала та, что повыше. — Иногда вполне допустимо надеть платье, — ответила Беверли. — Это свобода! — Конечно, правильно, — ответила высокая. — Вы выглядите очаровательно, просто очаровательно. Та, что поменьше, ничего не сказала. Обе прошли в обеденный зал, где их приветствовал метрдотель. — Мне ни за что не надо было сюда приходить, — проговорила Беверли. — Это знакомые из университета? — спросил я. — Да, — ответила Беверли, — они участвуют в двух моих семинарах. — Вы выглядите больной и несчастной, — заметил я. — Неужели вам не все равно, что они думают? — Они обладают большим влиянием на моем отделении, — ответила мисс Хендерсон, — особенно та, высокая. Даже некоторые мужчины-профессора боятся их. — Хватит об этом! — воскликнул я. — Аспиранты, не имеющие постоянной должности, боятся оценок студентов, — объяснила она, — и, что более важно, их влияния на оценки других. Большинство наших молодых преподавателей обоего пола делают то, что от них ожидают, и стараются угодить студентам. Они не хотят потерять свою должность. — Я знаком с этим, — сказал я. — Это называется академической свободой. Беверли завязала свой капюшон. Мы вышли из ресторана. — Я возьму такси, — предложил я. — На самом деле я не настоящая женщина, — печально сказала она на улице. — Я слишком женственная. Но я пытаюсь побороть свою женственность, стараюсь справиться с ней. — Вы могли бы удвоить свои усилия, — сказал я. — Вы могли бы лучше стараться. — На отделении со мной покончено, — простонала Беверли. — Они опозорят меня и уничтожат. — Вы можете перевестись в другой университет и начать сначала, — предложил я. — Возможно, — согласилась она. — Но боюсь, это бесполезно. Все может повториться. Или на новом месте кто-нибудь скажет, что я неправильная… — Неправильная? — не понял я. — Не такая, как они, — объяснила Беверли. — Не такая, как эти две женщины, которых мы встретили в ресторане? — уточнил я. — Да, — ответила она. — Они сильные и похожи на мужчин. На таких мужчин, какими те были раньше. — Женственность неправильна для женщин, а мужественность — для мужчин? — продолжал выспрашивать я. — Конечно, ведь это мешает быть личностью. — Нужно, чтобы женщины были как мужчины, а мужчины как женщины? — Конечно, — подтвердила мисс Хендерсон. — Мужчин необходимо обучить нежности, мягкости и женственности. — Неужели вы не можете понять, — спросил я, — что женщины, желающие сделать мужчину таким, на самом деле не интересуются тем, что представляет собой истинный мужчина? Они хотят не мужчину, а просто женщину необычного сорта! Беверли с ужасом посмотрела на меня. — Похоже на правду, не так ли? — спросил я. — Я никогда раньше не встречала таких, как вы. Вы смущаете меня, — сказала она. — Откровенно говоря, — начал я, — вы тоже не такая, как те две женщины, которых мы только что видели. Вы совершенно другая. Они ведь даже и не женщины вовсе, а нечто среднее между мужчиной и женщиной. Не удивительно, что они враждебны, полны ненависти, злобны и воинственны. Почему бы им не отплатить за столетия недооценки, утвердив себя идеалом для представительниц своего пола? Прежде они отвергали мир, почему бы теперь не попытаться переделать его под свои нужды? Вы их оправдываете? Разве вы не чувствуете их ненависти к женщинам, похожим на вас? Ведь вы — настоящий биологический вызов всем их претензиям и планам! Вы с вашей красотой гораздо опаснее мужчин, которыми они пытаются манипулировать и которых они запугивают при помощи интриг. Я посмотрел на Беверли сердито. — Ваша желанность и красота, — продолжал я, — большая угроза для них. Поэтому им необходимо наказывать и подавлять женщин вашего сорта. — Мне нельзя слушать вас, — проговорила мисс Хендерсон. — Я должна быть истинной женщиной! — Не сомневаюсь, что вы более образованны и имеете больше способностей, чем они, — продолжал я. — Но вы не сможете успешно состязаться с ними. У вас нет их агрессивности и напористости, которые присутствуют в них от переизбытка мужских гормонов. Они будут благодаря своей жестокости побеждать вас в споре, унижать и обижать вас, когда потребуется. — Я никогда не пускаюсь в споры с ними, — призналась Беверли. — Я их боюсь. — Вы не желаете, чтобы вас словесно высекли, — заметил я. — Не знаю, что и думать, — ответила она. — Постарайтесь проанализировать и понять свои чувства, — посоветовал я. — Подумайте о возможности быть честной с собой. — Возможно, они все-таки женщины, просто пока не раскрытые, — сказала Беверли. — Возможно, — пожал плечами я. — Что такое женщина в действительности? Рабыня? Я поразился тому, что мисс Хендерсон задала этот вопрос, и внимательно посмотрел на нее. Она была эмоционально истощена. В ее глазах стояли слезы. Я знал, что Беверли жаждет услышать от меня слова утешения, ждет, что я стану опровергать истину, прозвучавшую в ее вопросе. Но я не утешал и не опровергал. Именно такого рода вопросы, по причинам, мне непонятным, занимают так много времени у женщин с подобными жизненными убеждениями и требуют преувеличенного, на мой взгляд, отрицания. Почему они вообще находят нужным опровергать это фантастическое, голословное утверждение так часто и так отчаянно? — Вы думаете, мы все — только рабыни? — настойчиво спросила Беверли. Я бросил на нее взгляд. Она была миниатюрной и изысканно красивой. Губы слегка тронуты помадой, на глазах — тени… Я мог почувствовать запах ее духов. Белизна ее груди и шеи просто поразительна. Как изумительно атлас платья скрывал и одновременно подчеркивал ее красоту! Я хотел сорвать с мисс Хендерсон этот атлас. — Ну? — потребовала она ответа. — Возможно, это так, — сказал я. Беверли в гневе и ярости отскочила от меня. Я ничего не сказал, просто наблюдал за ней, рассматривал ее. Мысли беспорядочно бродили в моей голове. Я представлял, как смотрелась бы Беверли без одежды, стоя на изразцовом полу дворца. Странно, подумалось мне тогда, что общество развилось таким образом, при котором столь изысканные и желанные существа получили свободу! Безусловно, их место в ошейнике у ног мужчины. Мисс Хендерсон почувствовала мой взгляд на себе, но не посмотрела на меня прямо. Она вскинула голову. Это было очаровательное движение девушки, которая знает, что за ней наблюдают, подумал я. Движение рабыни. — Вы собираетесь извиниться? — спросила Беверли. — За что? — поинтересовался я. — За то, что сказали. — О нет! — Я ненавижу вас! — Хорошо. — Я продолжал рассматривать девушку, мысленно раздевая и примеривая на нее различные типы ошейников и цепей. — Вы грубый и отвратительный человек, — заявила она. — Извините, — сказал я и представил, как бы Беверли Хендерсон выглядела на рынке рабов. Наконец она сердито посмотрела мне в лицо. — О чем вы думаете? — Я представлял вас на ярмарке рабов, — ответил я, — выставленной на продажу аукционистом, хорошо знающим свое дело. — Как вы смеете говорить такое! — Вы спросили, о чем я думаю. — Вы не должны были говорить мне об этом. — Вы предпочли бы нечестность? — Вы самый отвратительный человек, которого я когда-либо встречала, — заявила Беверли. — Простите, — сказал я в ответ. Мисс Хендерсон, сердясь, подошла ко мне, чтобы продолжить спор, но затем отвернулась. — Я не вижу никаких такси, — сказала она. — Я тоже не вижу, — ответил я. Беверли повернулась ко мне лицом. — Я была хорошенькая? — Когда? — не понял я. — В вашем воображении, — лукаво пояснила она. — Поразительно хорошенькая! — улыбнулся я. Она улыбнулась в ответ. — Как я была одета? — Вы были выставлены нагой, — сказал я ей. — Так, как продаются женщины. — О! — произнесла Беверли. — Если это вас утешит, — продолжал я, — ваши запястья были скованы длинной цепью. Аукционист демонстрировал ваши достоинства при помощи хлыста. — Хлыста… — повторила Беверли, вздрагивая. — Да, хлыста, — подтвердил я. — Значит, мне надо было подчиняться ему, правда? — Вы подчинялись ему, — ответил я. — Как следует? — Как следует. — Если бы я не проявила старательности, он бы использовал хлыст, верно? — Конечно использовал бы, — ответил я. — Значит, я правильно поступала, что подчинялась, — размышляла Беверли вслух. — Я полагаю, правильно, — согласился я. — Я была хорошенькой? — снова спросила она. — Изумительно волнующей и прекрасной, — еще раз подтвердил я. Беверли покраснела и улыбнулась. Какой женственной она была! — Вы бы купили меня, Джейсон? — спросила она. — А что еще было в продаже? — улыбнулся я. Мисс Хендерсон с внезапной яростью сильно ударила меня по лицу. — Отвратительный монстр! — воскликнула она и отвернулась от меня, повторяя как заклинание: — Я не рабыня! Я не рабыня! В этот момент я заметил зажженные фары машины. Она стояла уже какое-то время в квартале от нас и теперь подъехала к самому входу в ресторан. — Эй! — крикнул я и поднял руку, разглядев, что это такси. Автомобиль остановился у края тротуара. — Я отвезу вас домой, — сказал я. — Этого не нужно, — ответила Беверли. Она была сердита, огорчена и расстроена. Водитель вышел из машины и открыл правую заднюю дверцу. — Я был очень груб, — проговорил я. — Искренне прощу прощения. Я не хотел расстроить вас. Девушка даже не взглянула на водителя. — Я не из тех особ, что нуждаются в вашей опеке, — заявила она. — Я настоящая женщина! Она села в такси, сердитая, расстроенная. Вид ее ножек взволновал меня. Я силой прогнал из головы мысль о том, как очаровательно бы выглядели эти ножки закованными в цепи.
— Пожалуйста, дайте мне возможность оправдаться, — молил я, поскольку сам вдруг почувствовал себя расстроенным. Беверли могла рассердиться не на шутку и, должно быть, больше не захочет видеть меня снова. Мысль, что я могу потерять ее таким глупым образом, казалась мне мучительной. Я слишком долго издалека восхищался мисс Хендерсон и желал ее. Наконец сегодня мы встретились и даже поговорили… Я нашел ее неотразимо привлекательной. — Пожалуйста, дайте мне извиниться. Я был безрассуден и груб. — Не беспокойтесь, — ответила она. — Пожалуйста, пожалуйста… — проговорил я. — Этого не нужно, — холодно молвила Беверли. Я чувствовал себя несчастным. Она, конечно, обиделась на мою глупую наглую выходку! Но разве мне безразличны ее чувства? Разве я не уважаю ее мнение? Какими скучными и неприятными ей должны были казаться мои несвоевременные шутки и взгляды, не принятые в обществе! Безусловно, еще было время изменить их, чтобы понравиться мисс Хендерсон. Я надеялся, что не успел разрушить все то, что могло быть между нами. Неужели я не достаточно силен, чтобы стать заботливым, приятным, нежным, мягким и женственным? Я надеялся, что все еще могу приглянуться Беверли, что она даст мне шанс угодить ей. Может быть, потому, что никогда еще не встречалось мне такой волнующей женщины, как она, я вдруг осознал с силой, неведомой мне раньше: в этом обществе мужчины должны стремиться угождать женщинам, если хотят иметь какие-то отношения с ними. Иначе женщины просто останутся равнодушными. Они теперь какой-то новой породы, волшебно отличные от тех, что были в прошлом. Свободные и независимые. Теперь женщины диктуют свои правила, а мужчины обязаны подчиняться их желаниям. И разве это не правильно? Если мужчины не желают уступать женщинам, тем просто нет нужды иметь с ними что-либо общее. В нашем обществе именно женщины заказывают музыку, а мужчины вынуждены танцевать под нее. Если женщины по какой-то причине желают, чтобы мы стали женственны, то мы обязаны изо всех сил соответствовать их желанию. Зато они могут выбирать, дарить или отнимать у нас свое расположение. — Пожалуйста… — продолжал умолять я. — Вы достойны презрения, — ответила Беверли. — Простите меня! Водитель подошел, чтобы закрыть дверь. — Подождите, — сказал я ему, удерживая дверь открытой. Кажется, по какой-то причине шофер хотел, чтобы я остался на тротуаре. Он собирался уехать, не посадив меня. Я не понял — почему именно, но не стал думать об этом. — Пожалуйста, мисс Хендерсон… я понимаю, что по-настоящему обидел вас. За это я прошу прощения. Я лихорадочно соображал, что бы сказать еще. — Но уже поздно, и мне может быть трудно найти другое такси. Если вы не позволите мне довести вас до дому, разрешите, по крайней мере, поехать с вами, чтобы я мог добраться до своей квартиры. Водитель прореагировал раздраженно, что было весьма странно. Хотя я считал, это в его интересах — получить дополнительную плату. — Хорошо, — ответила Беверли, — садитесь. Я влез в машину. Водитель, как мне показалось, свирепо захлопнул дверь. Мисс Хендерсон и я молча сидели рядом. Таксист обошел вокруг машины и устроился за рулем. Мисс Хендерсон жила ближе от ресторана, чем я. Таксист разозлился еще сильнее, когда я назвал ему свой адрес. Его раздражение удивило меня. Какая разница, чью плату он возьмет первой? Тем не менее водитель сердился и выглядел свирепо. — Извините, мисс Хендерсон, — снова сказал я. — Все в порядке, — ответила Беверли, не глядя на меня. Над водительским сиденьем имелась длинная боковая прорезь неясного предназначения. И что интересно, наверху, в потолке, была такая же, около дюйма в ширину. Машина отъехала от тротуара и влилась в поток автомобилей на 128-й улице. — Я женщина, — очень четко и спокойно проговорила мисс Хендерсон. — Я свободна. Я независима. — Да, конечно, — поспешно согласился я. — В ресторане вы обняли меня на секунду, когда помогали одеться. Мне это не понравилось. — Простите. — Вы пытались подчинить меня своей силе, — утвердительно произнесла она. — Я никогда не буду во власти мужчины! Я молчал, чувствуя себя несчастным. — Вы также оскорбили меня, когда хотели заплатить за ужин и оставить чаевые. — Извините, мисс Хендерсон! — Я никогда не буду зависеть от мужчины ни в чем, — продолжала она. — Конечно нет! — подтвердил я. — Я свободна и независима! Я — личность и настоящая женщина! — Да, мисс Хендерсон, — подал я свою реплику. Беверли взглянула на меня. — Вы действительно думаете, что я — рабыня? — Конечно нет, — поспешно ответил я. — Конечно нет! — Не забывайте об этом. — Да, мисс Хендерсон. Она была строга, а я — краток. Долго мы ехали молча, затем я спросил: — Как вы думаете, могу я еще когда-нибудь встретиться с вами? — Нет, — ответила Беверли, затем посмотрела на меня гневно. — Я нахожу это совершенно неприемлемым. Я опустил голову. Мое поведение, грубое и неприличное, мои мнения, высказанные так непродуманно, разрушили все возможности наших дальнейших отношений. Я был несчастен. Я не угодил ей. — Я свободна и независима. Я настоящая личность и настоящая женщина, — еще раз повторила она. — Да, мисс Хендерсон, — ответил я. — Я никогда не буду ни в чем зависеть от мужчины, и никогда я не буду во власти мужчины. — Да, мисс Хендерсон. — Водитель, — внезапно произнесла Беверли. — Вы не туда повернули! — Извините, — отозвался таксист. Потянувшись к приборной доске, он выдвинул два каких-то рычага. Я услышал железный скрежет в двери рядом со мной. Секундой позже, когда он повернул второй рычаг, тот же звук послышался в двери со стороны мисс Хендерсон. Таксист продолжал вести машину в том же направлении, не оборачиваясь. — Водитель, — повторила мисс Хендерсон. — Вы не туда едете! Автомобиль продолжал свой путь. — Водитель, — раздраженно произнесла Беверли, и ее тонкий голосок звучал властно и холодно. — Вы не туда едете! Шофер не ответил ей. — Поверните назад здесь, — приказала Беверли, когда мы доехали до угла. Но таксист продолжал ехать вперед. — Вы меня слышите? — спросила мисс Хендерсон, наклоняясь к нему. — Замолчи, рабыня! — ответил он. — Рабыня?! — закричала Беверли в изумлении. Я был потрясен. Почти в то же мгновение шофер нажал на рычаг, который, должно быть, находился позади него. Из верхней части водительского сиденья выскочил тяжелый стеклянный экран. Он замкнулся в боковом отверстии на потолке салона. И в это же время я услышал свистящий звук, исходящий из двух отверстий в спинке сиденья, прямо перед нами. Я начал кашлять. Бесцветный газ под большим давлением начал заполнять пространство салона. — Остановите машину, — потребовал я, кашляя и колотя ладонью по стеклянному щиту. Щит мягко звенел. Он был толстым. Я не думаю, что водитель вообще слышал меня сквозь него. — Что происходит? — кричала девушка. Теперь автомобиль набирал скорость. Я обнаружил, что ручек, с помощью которых можно было открыть окна, в машине не имеется. — Остановите такси! — Я начинал задыхаться. — Я не могу дышать, — повторяла Беверли. — Я не могу дышать! Я нажал на ручку двери с моей стороны. Она не двигалась. Глаза жгло нестерпимо. Я рванулся на другую сторону сиденья, перегнувшись через девушку, и попытался дернуть дверную ручку с ее стороны. Но она также не поддавалась. Тогда я понял, что значили металлические звуки, которые я слышал раньше. Два штыря, выскочив с обеих сторон, заблокировали двери. Откинувшись назад, на свою сторону — там я мог приложить большее усилие, — я пытался открыть дверь. Девушка плакала и кашляла. Я не слаб физически, но справиться со стальной блокировкой мне не удалось. Тогда я снова, теперь уже кулаком, принялся стучать по тяжелому стеклу. Без результата. — Пожалуйста, водитель, остановитесь, — кричала мисс Хендерсон. Почувствовав, что мои легкие сейчас разорвутся, я сорвал с себя пальто и пиджак, чтобы прижать их к круглым отверстиям в спинке сиденья. Именно через них газ проникал в салон. Каждое отверстие прикрывалось точно пригнанной стальной планкой. Из-за этих планок я не мог прижать пиджак к отверстиям достаточно плотно. Газ продолжал поступать, просачиваясь через ткань. — Пожалуйста, остановитесь, водитель, — задыхаясь, умоляла Беверли. — Я заплачу вам! Я пытался оторвать стальную планку от отверстия, чтобы засунуть в него пиджак, но не смог поддеть ее пальцами. Девушка подалась вперед, прижав руки и лицо к тяжелому стеклу, отделявшему нас от шофера. — Пожалуйста, пожалуйста, — рыдала Беверли, — пожалуйста, остановитесь, водитель! Я заплачу вам! Она царапала стекло. — Выпустите меня! Выпустите меня! Я начал колотить по оконному стеклу со своей стороны. Как я понял, оно тоже оказалось необыкновенно толстым. Гораздо толще стандартного автомобильного стекла. Дверь была специально сконструирована так, чтобы выдерживать его тяжесть, хотя и казалась обычной. Мои разрывающиеся легкие судорожно вытолкнули воздух. Когда новый воздух ворвался в них, я ощутил тошноту и почти задохнулся. Каковы бы ни были молекулы этого газа, я знал, что скоро они в избытке попадут в мою кровь. Я тряс головой. Глаза слезились. Беверли, кашляя, отпрянула назад. Она подтянула ноги на сиденье и смотрела на меня жалобно. — Что они хотят от меня, Джейсон? Что они собираются сделать со мной? — Не знаю, — ответил я. — Даже не представляю. То единственное, что пришло мне в голову, было настолько ужасным и невероятным, что я не мог заставить себя думать об этом всерьез. Даже представить себе такое было бы ужасно. Я взглянул на Беверли. Испуганная, она сидела в пелерине и атласном платье, с поджатыми ногами, на кожаном сиденье такси. Все-таки мисс Хендерсон была слишком красивой молодой женщиной, из тех, что сводят мужчин с ума… Нет, этого не может быть! Неужели они хотят заполучить ее? Но какой мужчина не хотел бы этого? Нет, сказал я себе, нет! Этого не может быть. Предположение выглядело настолько ужасающим, что не могло оказаться реальностью! — Джейсон, — позвала Беверли. — Помогите мне! Я отвернулся от нее и пальцами попытался найти какую-нибудь щель или трещину между стеклом и металлом, но не смог. Тогда я повернулся назад и посмотрел на нее. — Джейсон, — повторила она, — помогите мне! — Ничего не могу сделать, — ответил я. Тогда мисс Хендерсон встала коленями на сиденье и приподнялась, чтобы видеть спину водителя. — Пожалуйста, отпустите меня, — жалобно закричала она. — Я позволю вам заняться со мной любовью, если вы отпустите меня. Я не знаю, почему я сказал ей то, что сказал. Отчего-то я почувствовал ярость. — Заткнись, ты, тупая маленькая рабыня! Беверли посмотрела на меня с ужасом. — Неужели ты, женщина-пленница, смеешь торговаться с хозяевами? — спросил я. Разве мисс Хендерсон не догадывалась, что будет полностью принадлежать своим похитителям, если они этого захотят? Почему я так разозлился на нее? Почему эти ужасные слова вылетели так дико и неожиданно из неизведанных глубин моего существа? Потому что я посмотрел на нее и внезапно увидел восхитительное очарование рабыни. В каждой женщине есть рабыня, и в каждом мужчине — работорговец. Беверли опустила голову, не смея взглянуть мне в лицо в этот момент. Почему я так сердился на нее? Потому что не я, а другие владели ею? Мисс Хендерсон стояла на коленях с опущенной головой. Все ее жизненные убеждения куда-то исчезли. А вместе с ними исчезли иллюзия ее свободы и независимости, ее высокомерие и гордость. Теперь была только испуганная девушка и, может быть, со страхом подумал я, пойманная рабыня. И вдруг внезапно я вновь ощутил себя мужчиной Земли, извиняющимся, несчастным, наказывающим самого себя, переполненным страданиями. Как я был жесток с Беверли! Как ужасно я унизил ее! Разве я не знал, что она — личность? — Простите меня, мисс Хендерсон, — всхлипнул я. — Я не понимал, что говорю. Она сжалась на сиденье. Я опустился на колени на пол такси. — Извините, — просил я, — извините… Я на самом деле раскаивался. Под давлением тяжелых обстоятельств, в которых мы оказались, жестокие слова вырвались из меня против моей воли… Конечно, она не рабыня! И все-таки когда я смотрел на Беверли Хендерсон, потерявшую сознание, беспомощную и трогательную пленницу, то не мог не заметить, как безумно прекрасны изгибы ее тела. Я не мог не думать, как бы выглядела она в шелках и оковах. Я не мог не удивляться, как девушки, подобные мисс Хендерсон, фантастически красивые и женственные, могут быть кем-то кроме рабынь. А если так, то почему бы их не поработить? Но я заставил себя не думать об этом. Автомобиль, плавно двигаясь, продолжал свой путь. Я понимал, почему мужчины хотят заполучить мисс Хендерсон. Она — настоящий приз в ошейнике. По-видимому, я им не нужен. Вспомнив поведение водителя, теперь я догадался, что он не рассчитывал на мое присутствие в такси. Жертвой был не я, а прекрасная мисс Хендерсон. Я попал в плен случайно. В глазах у меня потемнело. Помню, что смотрел на Беверли. Помню, как все вокруг стало туманным, и последнее, что осталось в поле зрения, — это ее лодыжки. «Хорошо бы они смотрелись, — подумал я, — в цепях и оковах. А что они собираются сделать со мной?» Потом я потерял сознание.
2. ШПРИЦЫ
Дверь машины открылась, я почувствовал приток холодного воздуха и, ощущая боль, начал медленно приходить в себя. Потом осознал, что мисс Хендерсон извлекают из такси. Затем двое мужчин вытащили за руки и меня. Мы находились внутри помещения, похожего на гараж. Беверли положили лицом на цементный пол. Помещение освещалось четырьмя лампами. Закрытые металлическими абажурами с белой эмалью изнутри и железными решетками снаружи, они свешивались с потолка на цепочках. Меня тоже положили животом на цемент. Я почувствовал, как мои руки завели за спину и затем, к моему ужасу, надели на них наручники. Лежа на полу, я видел пятерых мужчин. Это были водитель такси, трое здоровых парней (двое в пиджаках и один в свитере) и еще один, в мятом костюме, с болтающимся на шее галстуком, крупный и толстый. И руки у него были большие и толстые. Он выглядел очень сильным, этот лысеющий пожилой мужчина. — Разбудите рабыню, — велел он. Тогда один из стоящих сзади мужчин запустил руки в волосы мисс Хендерсон и грубо, двумя руками, потянул ее вверх. Беверли, закричав от внезапной боли, пришла в себя и поняла, что стоит на коленях перед толстяком и кто-то держит ее за волосы. — Это вы! — воскликнула мисс Хендерсон. — Незнакомец из той квартиры! — Тебе никто не разрешал говорить, — ответил ей толстяк. — Мне не нужно разрешения, чтобы говорить, — заявила Беверли. — Я свободная женщина! Я не рабыня! — Ой! — Теперь она опять кричала от боли, так как мужчина, стоявший сзади, сильно потянул ее за волосы. Маленькие ручки мисс Хендерсон оказались бессильны против его мощных рук. — Тебе надо будет усвоить привычку обращаться к свободным людям со словом «господин», рабыня, — сказал толстяк. — Я не рабыня, — повторила Беверли и опять закричала, потому что ее снова потянули за волосы. Тогда она добавила: — Господин… Толстяк сделал знак человеку, держащему девушку. Тот ослабил хватку, но не убрал рук. Мисс Хендерсон с трудом дышала, глядя на толстяка. — Вот так гораздо лучше, — проговорил он. — Да, господин, — ответила Беверли. — Вообще это спорный и интересный вопрос, — произнес толстяк. — В каком-то смысле ты рабыня, а в каком-то — еще нет. То, что ты рабыня, дает мне право называть тебя рабыней и относиться к тебе как к рабыне. Не реагируй так бурно. Это правда. Это ясно любому, кто знаком с такими вещами. Любой работорговец, любой хозяин, любой мужчина, знающий женщин вообще, заметит это с первого взгляда. Не злись. Это чистая правда. И конечно, если тебя это утешит, ты — одна из наиболее очевидных прирожденных рабынь, каких я когда-либо видел. Твоя рабская сущность лежит на поверхности. — Нет, — воскликнула Беверли. — Нет! — Твоя культура дает тебе мало простора для удовлетворения и выполнения рабских нужд, — продолжал незнакомец. — Другие культуры, как ты убедишься сама, являются более терпимыми и щедрыми в этом отношении. — Нет! — А смысл, в котором ты не являешься рабыней, конечно, тривиален, — не слушая ее, разглагольствовал толстяк. — Ты еще не была там, где существует институт рабства. Ты еще не узаконенная рабыня. Например, у тебя еще нет клейма, на тебя еще не надет ошейник, и ты еще не исполнила обряд подчинения. Беверли посмотрела на него с ужасом. — Но не бойся, — проговорил незнакомец. — Скоро ты обретешь себя, причем в полном соответствии со всеми законными и необходимыми процедурами. Тебе предстоит узнать, что ты — рабыня полностью и по закону. Абсолютная рабыня, и только рабыня. Толстяк улыбнулся ей. — Теперь ты можешь сказать «да, господин». — Да, господин, — прошептала Беверли. — Положите эту рабыню на живот, — приказал он. Человек, который держал мисс Хендерсон за волосы, швырнул ее вперед. Девушка попыталась ослабить силу падения руками. Тогда подручный толстяка прижал ее к полу ногой. Я мог видеть след от его ботинка на белом платье. — Положи руки вдоль головы ладонями вниз, — приказал толстяк. — Да, — ответила Беверли. — Да — что? — Да, господин, — проговорила она и внезапно закричала: — Вы не можете поработить меня! — Рабство не является ни чем-то новым, ни чем-то необычным для женщин, — ответил незнакомец. — За все время человеческой истории многие миллионы очаровательных женщин оказались порабощены и обнаружили себя у ног своих хозяев. Ты — не особенная. Твоя судьба не является исторически уникальной. С этими словами толстяк достал из белого эмалированного шкафа кожаную коробку. Он выложил ее содержимое на стальной стол, стоявший у стены. Это были два пузырька, вата и набор чистых шприцев. — Я не могу быть рабыней, — простонала девушка. — Я — Беверли Хендерсон. — Наслаждайся своим именем, пока ты еще имеешь его, — ответил толстяк. — Позже тебя будут называть так, как пожелает твой хозяин. Тогда я понял то, что не понимал раньше, а именно — его слова, произнесенные в таинственной квартире, о которых рассказывала Беверли. Слова о том, что скоро мисс Хендерсон не будет иметь имени. У рабынь не бывает настоящих имен. Они должны послушно носить любое прозвище, которое хозяин сочтет подходящим. Девушка вновь застонала. Толстяк налил немного жидкости из пузырька на кусок ваты. — Но, может быть, — предположил он, — твой хозяин захочет называть тебя Беверли. На мой взгляд, это милое имя для рабыни. Незнакомец кивнул мужчине, который держал Беверли за волосы. Тот разорвал платье плачущей девушки на талии с левой стороны. Затем отвел края его, так что обнажилось тело. — Конечно, тогда это будет просто имя рабыни, — продолжал толстяк. — Кличка, прикрепленная к тебе по воле хозяина. — Он улыбнулся ей сверху вниз. — Скажи: «Да, господин». — Да, господин, — повторила мисс Хендерсон. Толстяк присел рядом с ней и протер ее тело ватой. Беверли вздрогнула. — Холодно, да? — спросил он. — Это спирт. — Да, господин, — прошептала она. Незнакомец оставил вату прижатой к ее телу и вернулся к столу, на котором находилась кожаная коробка. Небольшим количеством спирта протер резиновую крышку, закрывающую второй пузырек. Затем сломал стерильную пломбу на пустом шприце и, держа вверх дном пузырек, теперь тоже стерильный, воткнул длинную иглу в его резиновую крышку и набрал в шприц зеленоватый раствор. — Что вы делаете? — умоляюще спросила Беверли. Толстяк положил пузырек на стол, затем снова присел рядом с ней. — Я готовлю тебя к отправке, — ответил он. — К отправке? — Конечно. — Толстяк убрал вату, которую оставил на теле мисс Хендерсон. — Куда? — А ты не догадываешься, маленькая дурочка? — Нет, — прошептала она. — Какая ты прелестная, но глупенькая маленькая рабыня! — Куда, господин? — с мольбой в голосе спросила Беверли. — Ой! Она закричала, когда иголка вошла в ее тело над левым бедром. Я попытался подняться. Но нога в ботинке прижала меня к полу. Девушка заплакала. Несколько мгновений спустя толстяк выдернул иголку из ее тела. Шприц был пуст. Незнакомец потер место укола. — Куда, господин? — снова спросила Беверли, дрожа от прикосновения ваты, пропитанной холодным спиртом. — Куда? — На планету Гор, конечно, — ответил толстяк. — Гора не существует! — Давай не будем вступать в бесполезную дискуссию. — Его не существует! — снова закричала она. — Ты сможешь лучше воспринять правду об этом позже, — заявил толстяк, — когда проснешься в цепях, в горианской темнице. Незнакомец поднялся на ноги и протянул использованный шприц и вату своему помощнику, который выбросил то и другое. — Я не могу быть рабыней. Я не могу быть рабыней! — всхлипывала мисс Хендерсон. — Ты — рабыня, — произнес толстяк, глядя на нее сверху вниз. — Нет! — Скажу даже, что ты одна из самых роскошных и прелестных прирожденных рабынь, которую я когда-либо встречал. — Нет, — продолжала отрицать Беверли. — Нет! — Не поднимайся! — предупредил ее работорговец. — Да, господин, — всхлипнула девушка, дрожа и постанывая. — Вы дали мне наркотик? — Мы сделали это во благо, — сказал толстяк. — Иначе путешествие оказалось бы для тебя слишком трудным. Мисс Хендерсон неудержимо зарыдала. — Успокойся и расслабься, маленькая рабыня, — утешительно сказал незнакомец. — Да, господин, — прошептала Беверли и потеряла сознание. Я в ужасе наблюдал, как сдергивали одежду с миссХендерсон. Затем внесли клеть. Она была открыта. Внутри находились различные крепежные ремни. Один из подручных занялся кляпом для девушки — он был сделан из черной кожи и выглядел внушительно. Его застегнули на шее Беверли крепкими пряжками. Даже если лекарство прекратит свое действие раньше срока, эти пряжки не позволят мисс Хендерсон освободиться от кляпа. Толстяк внес длинный, узкий кожаный чемодан. В нем находились расположенные в ряд предметы из металла, напоминающие половинки ножных браслетов. Каждый держался на своем месте в специальной прорези. Мисс Хендерсон лежала без сознания на цементном полу, с заткнутым ртом. Толстяк поставил чемодан на стальной стол и сделал какую-то пометку в маленьком блокноте, затем кинул одно из стальных приспособлений парню, стоявшему рядом с Беверли. Это и в самом деле был ножной браслет, тяжелый, внушительный и практичный. Мужчина плотно надел его на левую лодыжку мисс Хендерсон и запер особым устройством. К ужасу своему, я понял: Беверли не сможет снять его. Ей придется носить этот браслет, пока кто-то другой не избавит ее лодыжку от металлического кольца. — Х-4642? — спросил работорговец. — Да, — подтвердил другой мужчина, подняв ногу мисс Хендерсон и осмотрев стальное устройство. Толстяк закрыл свой блокнот и кивнул помощникам, стоявшим по обеим сторонам от мисс Хендерсон. Без разговоров эти двое поместили пленницу в упаковочную клеть. Они расположили ее сидя, так чтобы дверца клети находилась слева от нее. Сначала голова Беверли была откинута назад и зафиксирована. Позади кожаного кляпа обнаружилось кольцо, и такое же находилось внутри клети. Эти два кольца защелкнулись между собой. Затем тяжелый черный ремень, укрепленный в контейнере, обвил талию мисс Хендерсон. После этого ее запястья прикрепили к стенкам контейнера. Из-за маленького размера клети колени пленницы пришлось связать. Затем были зафиксированы и лодыжки. Толстяк взглянул на девушку. Тяжелый ремень, плотно застегнутый на животе, держал ее тело вдоль одной из стенок клетки. Работорговец улыбнулся. Не оставалось сомнений в том, что ценный трофей в безопасности. Думаю, мне не следовало смотреть на нее, но я не мог удержаться. Одетая, она была красива, обнаженная — фантастически прекрасна. Я с трудом мог представить себе радость, которую чувствовал бы мужчина, имея такую женщину у своих ног. — Закройте клетку, — приказал толстяк. Прикрепленная на петлях боковина контейнера захлопнулась, и Беверли оказалась взаперти. Крепления были приготовлены заранее. Теперь двое мужчин заперли их при помощи десятка болтов. Открыть контейнер изнутри не представлялось возможным. На верхней половине дверцы я увидел два маленьких круглых отверстия, каждое по полдюйма шириной. Через них пленница сможет дышать. Содержимое клетки, то есть мисс Хендерсон, однажды, без сомнения, будет выставлено на торги. Мысль о том, что это произойдет в реальности, а не в воображении, оказалась почти невыносимой. — Поставьте клетку в грузовик, — распорядился работорговец. Его подручные вдвоем подняли контейнер и вынесли его из комнаты. Третий шел впереди, указывая путь. Лежа на полу, я ощутил поток свежего воздуха. Где-то открыли дверь. Я напрягся и тут же почувствовал ботинок на пояснице. — Даже не пытайся, — послышался голос таксиста. Струя свежего воздуха иссякла. Я услышал, как закрылась дверь в другую комнату. Толстяк обернулся и посмотрел на меня. — Ты обращался с ней как с товаром, — злобно сказал я ему. — Она и есть товар, — ответил он. — Что ты собираешься с ней делать? — Она будет переправлена на планету под названием Гор. Там ее заклеймят и продадут на торгах. — Неужели ты посмеешь сделать это? — Это мой бизнес, — ответил толстяк. — Я работорговец. — Разве тебе не жаль твоих несчастных пленников? — Они не заслуживают жалости. Они просто рабы. — А как же их чувства? — Они не имеют значения, — произнес он. — Впрочем, если тебе действительно интересно, ни одна женщина не бывает по-настоящему счастлива, пока никому не принадлежит и не имеет хозяина. Я молчал. — Освободи женщину, и она попытается уничтожить тебя. Поработи ее, и она приползет к тебе на брюхе и будет умолять дать полизать твои сандалии, — продолжал работорговец. — Безумие! — закричал я. — Неправда! Ложь! Толстяк ухмыльнулся. — Типичный человек с Земли, правда? — спросил он у своего подручного, стоявшего позади меня. — Да, конечно, — ответил тот. Вновь на короткое мгновение возник приток свежего воздуха. Трое мужчин вернулись в комнату. — Клетка поставлена в грузовик вместе с другими, — доложил один из них. Я был потрясен. Это значило, что имелись и другие девушки, разделившие ужасную и жалкую участь мисс Хендерсон. И тут я почувствовал, что нахожусь в центре внимания. Мне стало очень страшно. Я покрылся потом, осознав, что ни мне, ни Беверли не закрывали глаз, когда везли сюда. Эти люди, очевидно, не боялись, что мы сможем в будущем опознать их самих или интерьер этого помещения. — Что вы собираетесь сделать со мной? — спросил я. Водитель такси приблизился и стоял теперь где-то в восьми — десяти футах передо мной. В руках у него оказался револьвер. Из кармана пиджака он достал полый цилиндрический предмет и привинтил его на дуло револьвера. Это был глушитель. — Что вы собираетесь сделать со мной? — повторил я. — Ты слишком много видел, — ответил толстяк. Я попытался встать на ноги, но двое бандитов удержали меня на цементном полу. Угловым зрением я видел револьвер. Затем почувствовал тупой конец глушителя, прижатый к моему левому виску. — Не убивайте меня, — взмолился я. — Пожалуйста! — Он не достоин пули, — сказал работорговец. — Поставьте его на колени. Возьмите железную удавку. Человек, который вез нас на такси, снял глушитель, положил его обратно в карман и засунул оружие за пояс. Меня держали за плечи, поставив на колени. Один из негодяев встал позади меня. Я почувствовал, как тонкая железная проволока обвила мою шею. — Я еще должен сегодня кое с кем встретиться, — напомнил таксист. — Мы будем ждать тебя на шоссе, — ответил толстяк. — Ты знаешь где. Таксист кивнул. — Мы должны быть на новом месте погрузки в четыре утра, — сообщил работорговец. — Она кончает работу в два, — пояснил водитель такси. — Я буду ждать ее. — Мы будем недалеко. Раздеть, уколоть и упаковать ее сможем и в грузовике, — сказал толстяк. Я почувствовал, как проволочная петля сжимает мое горло, и закричал: — Пожалуйста, нет, пожалуйста, не надо! — Это произойдет быстро, — утешил меня работорговец. — Пожалуйста, не убивайте меня! — молил я. — Ты умоляешь о жизни? — спросил он. — Да! — поспешно ответил я. — Да, да! — Но что нам с тобой делать? — Не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте! — Я извивался на коленях с проволокой на шее. Толстяк поглядывал на меня сверху вниз. — Пожалуйста, пожалуйста! — кричал я. — Посмотрите только на этого типичного землянина, — проговорил он. — Мы не все такие слабаки и трусы, — сказал один из мужчин. — Это правда, — признал толстяк. Затем он взглянул на меня и спросил: — Есть ли какой-то смысл в существовании самцов вроде тебя? — Я вас не понимаю, — пробормотал я. — Как я презираю таких, как ты, — сказал работорговец. — Глупцов, трусов, бесхребетных тварей. Вы, переполненные вечным чувством вины, смущенные, ограниченные, бессмысленные, претенциозные, изнеженные самцы, позволили обманом лишить себя прерогатив своего пола, своей врожденной мужественности. Не способные следовать зову своего естества, вы не можете называться мужчинами! Я был поражен, услышав эти слова, ведь я считал себя необычным среди мужчин как раз из-за своей мужской сути. Конечно, меня часто и жестко критиковали за излишнюю мужественность. А он говорил со мной так, словно я и представления не имел о настоящей мужественности. Я начал дрожать. Что же, в таком случае, могло быть биологической мужественностью во всей полноте ее разумности и силы? Мне начинало казаться, что мужественность — не простое притворство, как меня учили, но что-то, появившееся в результате отбора, в суровом процессе жестокой эволюции. Это нечто должно быть подлинным, как у льва или орла. Сейчас я впервые начал понимать, что мое представление о мужской природе — вполне передовое, как мне когда-то думалось, — всего лишь намек на возможное торжество подавленной, изломанной, измученной сущности, генетически заложенной в каждой клетке мужского тела. Той сущности, которую боялась и отвергала культура противоположного пола. Я пришел из мира, в котором орлы не могли летать. Львы не живут на зараженной территории. — Посмотри на меня, — приказал толстяк. Я поднял голову. — Я нахожу тебя виновным в измене, — заявил он. — Я не совершал измены, — ответил я. — Ты виновен в самой отвратительной из измен, — продолжал работорговец. — Ты предал самого себя, свой пол, свою мужественность. Ты презренный изменник не только по отношению к себе, но и по отношению ко всем настоящим мужчинам. Ты — оскорбление не только своей собственной мужественности, но и мужественности других. — Чтобы казаться слабым, нужна сила, — попытался оправдаться я. — Чтобы быть милым, нужна смелость. Настоящие мужчины должны быть ласковыми и нежными, заботливыми и деликатными. Так они доказывают свою мужественность. — Настоящие мужчины приказывают женщинам, и женщины подчиняются, — возразил толстяк. — Меня учили по-другому. — Тебя учили неправде, — надменно произнес работорговец. — Твое собственное страдание должно подсказать тебе это. — Он обвиняется в измене, — напомнил один из подручных. — Каков приговор? Толстяк посмотрел на остальных. Я снова почувствовал проволоку на шее. — Каким следует быть приговору? — спросил работорговец. — Прекращение его жалкого существования, — заявил один из сообщников. — Смерть. Толстяк взглянул на меня. — Интересно, на что может надеяться такой жалкий червяк, как ты? — Пусть приговором будет смерть, — вымолвил другой сообщник. — Или что-то другое, — проговорил работорговец. — Не понимаю, — сказал тот, кто первым предложил убить меня. — Посмотрите на него, — предложил толстяк. — Разве он не типичный представитель мужского рода с Земли? — Типичный, — сказал один из бандитов. — Верно, — подтвердил другой. — И все-таки, несмотря на это, — продолжал их главарь, — его черты симметричны, а тело хорошо сложено, хоть мягкое и слабое. — И что из этого? — поинтересовался один из присутствующих. — Как вы думаете, может ли женщина счесть его приятным? — спросил толстяк. — Возможно, — улыбнулся другой. — Бросьте его на живот и свяжите ему ноги, — приказал работорговец. Проволока исчезла с моей шеи. Меня бросили лицом на цементный пол. Мои ноги были скрещены и туго связаны при помощи моего же брючного ремня. Спустя несколько секунд рубашку на моем левом боку резко дернули, затем я почувствовал холодное прикосновение ваты, смоченной спиртом. Игла глубоко вошла в мою плоть. — Что вы собираетесь делать со мной? — в ужасе проговорил я. — Заткнись, — ответили мне. Лекарство поступило в мою кровь. Доза, очевидно, оказалась значительно больше той, что вкололи мисс Хендерсон. Было больно. Затем иглу выдернули и протерли место укола спиртом. — Что вы собираетесь делать со мной? — прошептал я. — Тебя собираются доставить на планету Гор, — сказал толстяк. — Мне кажется, я знаю маленький рынок, где тобой заинтересуются. — Гора не существует, — пробормотал я. Работорговец поднялся на ноги и выбросил вату и шприц. — Гора не существует! — закричал я. — Положите его в грузовик, — приказал толстяк. — Вы сумасшедшие, вы все! — крикнул я. Меня подняли с пола. — Гора не существует! — кричал я. Меня несли к двери. — Гора не существует! — продолжал кричать я. — Гора не существует! Затем я потерял сознание.3. ЛЕДИ ДЖИНА
Внезапно проснувшись, я вскрикнул от боли. Попытался встать на ноги, но мои запястья и лодыжки оказались неподвижными. На шее ощущалось что-то тяжелое. Я поднялся на четвереньки и не смог поверить своим глазам. На мне был ошейник, я был раздет и закован в кандалы. Плеть снова опустилась на мое тело, я опять закричал от боли и упал на живот. Я лежал на полу из больших, хорошо пригнанных камней. Мои руки оказались прикованными к одному железному кольцу, а ноги — к другому. Подо мной чувствовались мокрая солома и сырые камни. В комнате не оказалось окон. Тусклый свет шел от крошечной лампы в маленькой нише. Пахло отбросами. Мне показалось, что это помещение находится глубоко под землей. Я очень хорошо, чувствовал тяжесть металлического ошейника. К нему крепился какой-то предмет, возможно — кольцо. Снова и снова плеть ударила меня, плачущего от боли. — Пожалуйста, перестаньте, — умолял я. — Пожалуйста, перестаньте! Но кожаная плеть продолжала терзать мою спину. Сила тяжести отличалась от привычной земной — была немного меньше. Следовательно, я нахожусь не на Земле. Я оглянулся, чтобы увидеть, кто меня бьет. За моей спиной стояла крупная женщина, темноволосая и мускулистая, ростом приблизительно пять футов и десять дюймов и весом фунтов сто сорок. Она тяжело дышала и крепко держала плеть обеими руками. Несмотря на сильно развитую мускулатуру, ее фигура выглядела замечательно. Ее одежду составляли кожаная блуза на бретельках и черные кожаные легинсы. Живот незнакомки казался поразительно белым, так же как руки и ноги. На левом запястье виднелся золотой браслет. Волосы убраны назад кожаным обручем. Широкий ремень плотно стягивал талию, а на ногах были тяжелые сандалии, украшенные кистями. Справа на ремне, в специальном отверстии с зажимом, висела пара стальных наручников. Я попытался отвернуться от нее, устыдившись своей наготы. Но она выхватила кнут и вновь ударила меня. — Но ведь вы женщина, — пробормотал я, чувствуя острую боль от яростного удара кнута. В моих глазах стояли слезы. — Не оскорбляй меня, — сказала она и снова ударила. Я закричал. Затем женщина обошла вокруг меня и встала в нескольких дюймах от переднего кольца, к которому крепились мои руки. Я снова попытался повернуться боком, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. — Встань на колени лицом ко мне, — приказала незнакомка. — Расставь ноги. Я повиновался, чувствуя болезненное смущение. — Свободные люди могут разглядывать тебя, как захотят, — объяснила женщина. — Вы говорите по-английски, — заметил я. — Чуть-чуть, — ответила она, — немного. Около четырех лет назад мои начальники решили, что мне было бы полезно выучить этот язык. Его преподавала мне одна из пленниц, аспирантка-лингвистка, ее держали здесь в наказание. После того как я достаточно освоила его, она была устранена. — Убита? — спросил я. — Нет, — улыбнулась женщина. — Пленница была умна и привлекательна. Поэтому мы сделали из нее рабыню и продали. Она была куплена сильным хозяином и хорошо послужит ему. — Но вы не очень часто говорите по-английски? — продолжал расспрашивать я. — Теперь нет, — ответила незнакомка. — Какое-то время мы пользовались им для тренировки земных рабынь. Но теперь отсюда, да и из других подобных мест они просто распределяются по разным рынкам и продаются для хозяйственных целей, неграмотными и неподготовленными. Им приходится учить язык хозяев, как учит ребенок, а не через посредство своего прежнего языка. Этот метод эффективен. Девушки быстрее привыкают к цепям и ошейникам в одноязычной среде своих хозяев. — А не у вас ли содержится земная девушка по имени Беверли Хендерсон? — У рабов нет имен. — Она темноволосая и темноглазая, — сказал я. — Очень хорошенькая, около пяти футов ростом и девяноста пяти фунтов весом… — О, какая прелестная маленькая красотка! — Да, это правда, — подтвердил я. — Жаль, что она не попалась мне в руки, — заявила женщина. — Где она? — Не знаю. Она и другие невольницы, в капюшонах и цепях, уже разделены и отправлены на продажу. Скоро они станут великолепными рабынями. Я взглянул на незнакомку с ужасом. — Эта партия была замечательной, — заметила она. — Хозяева будут рады. Я застонал. Какая печальная судьба уготована прелестной мисс Хендерсон и ее подругам по несчастью! — Вы не знаете, куда их отправили? — Нет, — ответила женщина. — У меня нет доступа к такой информации. Я горестно покачал головой. Мисс Хендерсон, беспомощная хрупкая красавица, могла оказаться в любом месте этого ужасного мира! Я поднял закованные руки. — Почему я закован? — Какой ты тупой, — ответила она и с кнутом в руках обошла вокруг меня. — Тупой, но симпатичный. Женщин это привлекает, — попытался пошутить я. Незнакомка снова остановилась передо мной. Я сжался и особенно остро ощутил сталь, сжимающую мои руки и ноги. Приблизившись ко мне, женщина скрученной плетью потрогала металл на моей шее. — Это ошейник, — сказала она. Затем левой рукой резко дернула металлический предмет, прикрепленный к нему. Как я и подозревал, то было кольцо. Оно откинулось назад и коснулось ключицы. Отступив на шаг, незнакомка еще раз внимательно меня оглядела. Никогда ни одна женщина не разглядывала меня так. — Я думаю, из тебя выйдет толк, — заметила она. — Освободите меня, пожалуйста, — взмолился я. Тогда женщина со злостью дважды ударила меня плетью. Я упал лицом на камни, попытался закрыть голову скованными руками и получил еще пять безжалостных ударов. — На спину! — приказала незнакомка. Я перекатился на спину и беспомощно лег у ее ног. Женщина провела скрученной плетью по моему боку. — Да, — проговорила она. — Я думаю, ты справишься. А теперь — снова на колени, лицом ко мне, ноги расставить. Повинуясь, я вновь встал перед ней на колени, в точности как она приказала, и испуганно взглянул на свою строгую тюремщицу. Ее взгляд страшил меня. Он был жестоким, твердым, бескомпромиссным, подавляющим. Никогда в жизни я не видел такой несгибаемой воли в глазах женщины. Опустив голову, я понял, что ее воля сильней моей. Я опасался, что она будет жестока со мной. Я дрожал. Я боялся ее. Почувствовав плеть под подбородком, я поднял голову. — Не бойся, раб! — Я не раб, — тихо сказал я. Женщина отступила на шаг и рассмеялась, потом чуть отошла влево. В этом месте в стене была большая коническая арка. Площадь под ней оказалась закрытой тяжелыми прутьями, укрепленными примерно через каждые шесть дюймов крепкими горизонтальными поперечинами. В этой решетке находилась тяжелая дверь, также сделанная из прутьев и поперечин. За решеткой виднелся коридор примерно восьми футов шириной. На противоположной стороне коридора обнаружилась другая камера. Насколько я мог судить, она была пуста. Моя тюремщица стояла у тяжелой двери с плетью в руках. Ее тело было удивительно белым. Я видел ключи и цепь, которые свешивались у нее с пояса, и справа на боку, в специальном гнезде, — стальные наручники. — Продикус! Грон! — позвала незнакомка. В тот же момент двое крупных и сильных мужчин откликнулись на ее зов. Они были одеты почти так же, как и она, разве что не носили блуз на бретельках и обручей в волосах. Их обнаженные торсы были мощными и широкими. Грудь одного покрывали густые волосы, у другого она выглядела гладкой. Их руки и бедра казались железными. Один походил на европейца, другой — на азиата. Плетей при них я не заметил. У «европейца» были курчавые темные волосы, а «азиат» оказался побрит наголо, за исключением пучка черных блестящих волос на макушке. Они толкнули дверь в клетку и вошли, очевидно, женщина оставила вход незапертым. А возможно, дверь вовсе не запиралась, учитывая надежность моих цепей. Незнакомка быстро заговорила с ними на непонятном мне языке. Я услышал, как она употребила слово «слин». — Что вы собираетесь делать? — спросил я испуганно. Мужчины приблизились ко мне, и я попытался отодвинуться от них. Послышался звон металлического кольца на моем ошейнике. Меня подняли, как ребенка. Я никогда раньше не встречался с такой силой. Меня бросили на живот. Цепь и наручники, приковывавшие меня к переднему кольцу, были отстегнуты, а мои руки резко заведены за спину. Затем руки снова заперли в наручники, снятые с пояса одного из вошедших. Лодыжки освободили от цепей, после чего меня резко поставили на ноги, при этом удерживая за плечи. — Что вы собираетесь делать? — повторил я, обращаясь к незнакомке. Не ответив, она повернулась и вышла из клетки. Здоровяки поволокли меня за ней. — Нет! — кричал я. — Нет! Я лежал на боку. Мои ноги были скрещены и связаны. Большой кусок мяса, насаженный на крюк, лежал рядом со мной. Я уже заглянул в яму и услышал яростное рычание зверей. — Нет! — молил я. Веревку плотно завязали у меня на талии и затем соединили с наручниками за спиной. — Пожалуйста, нет! — умолял я. — Пожалуйста, не надо! Здоровяки ухватили огромный, тяжелый кусок мяса и насадили его на другой крюк. Затем, перебросив его при помощи блоков через барьер, окружавший глубокую яму, спустили мясо вниз. Послышались рычание и пронзительные крики бешенства, сопровождавшие кормление. — Пожалуйста, не надо! — просил я. Никогда раньше я не видел таких зверей. У них был темно-коричневый окрас, у некоторых — черный. Отдельные особи достигали двадцати футов в длину. Весили они, должно быть, от двенадцати до четырнадцати сотен фунтов. У каждого имелось по шесть когтистых лап, а также двойные клыки. Широкие и треугольные головы этих хищников напоминали змеиные. Их тела, длинные и извивающиеся, покрывала густая шерсть. Они свивались клубком, переплетаясь телами. Надсмотрщики держали меня на краю барьера, чтобы я мог видеть, как они разорвали кусок мяса. Отвратительные создания подпрыгивали в воздух, чтобы достать добычу. Некоторые в прыжке достигали высоты в тридцать и более футов. Они вцеплялись в мясо и повисали на нем, отрывая куски двойными клыками. От ямы шел сильный запах. Шипение, вопли и визг разрывали уши и наводили ужас. — Нет! — кричал я. Один из мужчин засунул крюк под веревку, которой были связаны мои ноги. В то же мгновение крюк начал подниматься и я беспомощно повис вверх ногами над барьером, окружающим яму. — Пожалуйста, не надо! — умолял я. Тюремщица в черном кивнула. — Нет, не надо! Я почувствовал, как меня подняли выше, по системе блоков перенесли и подвесили на высоте семидесяти пяти футов, прямо над зловещим колодцем. Опустив голову, я смог заметить несколько покрытых шерстью тел. Хищники подняли головы и сверкнули глазами. Я видел их длинные, темные, треугольные языки, раскрытые челюсти и зубы в два ряда. Затем веревка пришла в движение — меня опустили на фут. Один из зверей подпрыгнул, но, не достав до меня, упал назад, в кучу других. Меня опустили еще на пять или семь футов. Я плакал от отчаяния. Тяжелый ошейник съехал вниз. Металлическое кольцо касалось моего подбородка. Я опустился еще на десять футов, потом еще на десять. Звери пришли в буйную ярость, за исключением особей, которые, рыча и царапаясь, рвали на части мясо, уже попавшее в яму. Веревка снова пришла в движение и опустила меня ниже. — Пожалуйста, прекратите! — молил я не переставая. Мне была видна незнакомка с белоснежной кожей, в черной одежде — она стояла с плетью у края барьера. Рядом с ней находились два здоровяка, которые притащили меня сюда. Я никогда не встречал людей, обладающих такой силой. Они легко справились со мной. Я оказался беспомощен. Теперь, извиваясь и крича, я висел в сорока футах от дна ямы. Веревка опустила меня еще ниже. Я закричал от отчаяния. Хищные твари опять принялись подпрыгивать. Я слышал щелканье челюстей не более чем в ярде от своей головы и видел, как изогнутые белые когти, выпущенные наружу, стремительно пролетали подо мной. Одним ударом они могли оторвать мне голову. Мои крики смешивались с яростным рычанием и пронзительными голодными криками этих животных. Веревка еще раз дернулась, и я снизился на один фут, горько рыдая от отчаяния. Затем внезапно мое тело качнулось в сторону и поднялось кверху. Меня подняли при помощи блоков к барьеру и перекинули через него. Силачи надсмотрщики сняли меня с крюка и освободили ноги. Затем подвесили большой кусок мяса на крюк, на котором только что висел я, подняли его над барьером и опустили в колодец. Я слышал, как звери дрались, отнимая добычу друг у друга. Здоровенный парень «азиат» дернул меня за руки, снял с них наручники и повесил себе на пояс. — На колени, — приказала моя тюремщица. Я подчинился. Звери в яме рвали мясо на куски. — Расставь ноги! — прозвучала следующая команда. Содрогнувшись, я исполнил и этот приказ. — Теперь ты понял, что ты — раб? — спросила она. — Да, — ответил я. — Да! — Да — что? — Я не знаю, не знаю, — растерялся я. — Да, госпожа, — сказала женщина. — Да, госпожа, — эхом откликнулся я. — Теперь скажи: «Я раб, госпожа». — Я раб, госпожа, — повторил я. — Теперь скажи, — продолжала тюремщица, — «Я ваш раб, госпожа». — Я ваш раб, госпожа, — послушно сказал я. — Теперь можешь опустить голову и поцеловать мои ноги. Я сделал, как она велела. Я очень боялся ее. — Теперь ты знаешь, в каком мире оказался? — спросила женщина. Я не осмелился ответить. — Этот мир называется Гор, — заявила она. — Да, госпожа. Я дрожал, я почти терял сознание. Это и в самом деле был Гор. — Посмотри на меня, раб, — приказала незнакомка. Я поднял на нее глаза. — Здесь, на Горе, ты — раб! — Да, госпожа, — ответил я. — На Горе не допускается непослушание рабов, даже самое малое непослушание, это хорошо понятно? — Да, госпожа. — Кроме этого, — продолжала она, — раб должен угождать. Тебе это ясно? — Да, госпожа. — Животные, которых ты видел, называются слинами, — произнесла незнакомка. — Они используются на Горе для многих целей. Одна из них — охота на рабов и уничтожение непокорных. Именно для этой цели и натасканы животные, которых ты видел. — Да, госпожа. — На Горе также принято брать недисциплинированных, непослушных или непокорных рабов, а также рабов, которые не были в полной мере угодливы, все равно — мужчин или женщин, и скармливать этих рабов слинам. Конечно, иногда рабы скармливаются животным просто так, для развлечения хозяев. — Да, госпожа, — сказал я. — Понял ли ты теперь, что означает быть рабом на Горе? — Да, госпожа, — снова ответил я. — Опустись на колени, — приказала тюремщица. Я повиновался. Один из мужчин, силач с каштановыми курчавыми волосами, сказал ей что-то. Женщина засмеялась и покачала головой. Они обменялись несколькими словами, и затем надсмотрщики повернулись и ушли. — Он спросил, — объяснила моя хозяйка, — не хочу ли я, чтобы он помог мне доставить тебя в камеру. Она повесила плеть на пояс, свернув ее концы. На верхнем конце плети имелось для этого специальное кольцо. — Я сказала ему, что этого не нужно, — продолжала говорить она, повернув ошейник таким образом, чтобы кольцо легло мне на спину. Выдернув металлическую цепь из-за пояса, женщина добавила: — Я сказала ему, что ты уже укрощен. С этими словами моя хозяйка пристегнула цепь к ошейнику и дернула за него. Я стоял на четвереньках, на цепи. — Ты ведь укрощен, не так ли? — спросила она. — Да, госпожа. — Тогда пойдем. Мы возвращаемся в клетку. — Да, госпожа. — Встань на колени, здесь, — приказала тюремщица. Я опустился на колени там, где она велела. Женщина сняла со стены кандалы и защелкнула их у меня на ногах. После этого присела передо мной на корточки. — Положи ладони сюда, — проговорила она. Я подчинился, и незнакомка замкнула на моих запястьях заранее приготовленные наручники. Она отстегнула цепь с моего ошейника и, скрутив ее, закрепила на поясе. Закованный, я стоял перед ней на коленях. Я снова был в своей камере. Почти ничего не изменилось с того мгновения, когда она позвала надсмотрщиков, чтобы вытащить меня отсюда. Однако существовало одно важное отличие. Раньше здесь находился свободный человек в кандалах, а теперь — закованный в цепи раб. Поднявшись и отступив немного, незнакомка внимательно посмотрела на меня. Затем, не без доброты в голосе, произнесла: — Когда будешь вставать на колени перед свободной женщиной, держи ноги расставленными, если только твоя госпожа не захочет чего-то другого. — Да, госпожа, — ответил я. — Молодец, — сказала она. — Делаешь успехи. Но помни, что прихоть госпожи может зайти как угодно далеко. — Да, госпожа. — Насколько я знаю, ты первый мужчина с Земли, привезенный на Гор в качестве раба. — Это недоразумение, — объяснил я. — Я случайно попал в поле зрения работорговцев. Пожалуйста, отправьте меня назад, на Землю. — Молчи, раб! — прикрикнула тюремщица. — Да, госпожа, — быстро ответил я. Незнакомка зашла мне за спину, так что я не мог видеть ее. — Однажды я посетила твою планету, — сообщила она. — Да? Послышался еле различимый металлический звук. — Слышишь? — спросила тюремщица. — Да! — Это звук плети, которую я отстегнула от пояса, — объяснила она. Я промолчал. — Скоро ты научишься сразу узнавать его. — После паузы женщина продолжила: — Да, полтора года назад по приказу моих начальников я провела несколько месяцев в твоем мире. Ты боишься, что тебя отхлещут плетью? — Да, госпожа. — Там я узнала природу мужчин Земли и начала презирать их. — Да, госпожа. Я снова услышал еле различимый звук, очень похожий на первый. — Я повесила плеть на место, — произнесла незнакомка и снова встала передо мной. Плеть висела у нее на поясе. — Я не собираюсь бить тебя сейчас. — Спасибо, госпожа! — Как тебя зовут? — Джейсон. Джейсон Маршал. — У тебя больше нет имени, — напомнила незнакомка. — Да, госпожа. — Но Джейсон подойдет. Итак, ты — Джейсон! — Да, госпожа. — Теперь это кличка раба, присвоенная тебе, потому что мне так нравится. — Да, госпожа. Теперь я был раб, имеющий имя. Тюремщица подошла к стене камеры. Там, на полке, виднелись две неглубокие миски. Они и раньше там стояли. Женщина принесла мне одну из них. В ней было мясо. Незнакомка держала миску в левой руке, правой она взяла кусок мяса и взглянула на меня. — Превратиться в раба тебе будет проще, чем настоящему мужчине, — сказала женщина, — но все-таки нелегко. Я посмотрел на нее с отчаянием. — Ешь, Джейсон, — сказала она, отправляя кусок мяса мне в рот. — Я была на Земле и видела там представителей вашего мужского рода. Среди них оказалось крайне мало настоящих мужчин. Почему земляне отказались от своего мужского естества и притворяются, будто радуются своей неполноценности? Сомнительно, что для этого существуют сложные исторические причины. Интересно, какие уродливые формы придает культура измученной биологии? — Говоря это, тюремщица продолжала меня кормить. — Но я не чувствую к вам жалости, потому что вы сами позволили надругаться над собой. Вы все презренные слабаки и трусы! У вас мало что осталось, только какие-то рудименты мужского начала, и даже это вы позволяете отнять у себя. Незнакомка положила мне в рот еще кусок мяса. — Бедный, милый Джейсон. Он не знает, что и думать! — Хмыкнув, она улыбнулась мне. — Я открою тебе секрет, Джейсон. Ты и раньше был рабом, просто не знал об этом. Ты был рабом культуры, социальных ценностей и пропаганды. И конечно, женщин. Твои цепи были невидимыми, и ты притворялся, что их нет. Тем не менее разве ты не чувствовал их тяжести? Разве здесь все так уж отличается от того, что было с тобой там? На самом деле разницы мало. Плети здесь, конечно, из настоящей кожи и цепи из настоящего металла. Когда ты чувствуешь их, тебе не надо притворяться, что их нет. — Она перестала кормить меня и добавила: — Они есть, Джейсон, и являются тем, чем кажутся. Настоящая кожа и железо. И ты на самом деле тот, кто ты есть, — раб. — Да, госпожа, — с отчаянием сказал я. Женщина поставила миску с мясом на камни, так чтобы я мог достать до нее. Затем снова подошла к полке и принесла другую миску. Опустила ее рядом с первой. В ней была вода. — Наклони голову и пей, — приказала она. — Без помощи рук. Опустив голову, я послушно напился. — Прекрати, — велела тюремщица. Затем своей белой ногой, обутой в шнурованные сандалии, отодвинула обе миски, теперь я не мог дотянуться до них. — Раб целиком зависит от своего хозяина или хозяйки даже в еде и питье, — произнесла она. — Да, госпожа, — подтвердил я. Тогда она снова пододвинула ко мне мясо и воду. — Скажи «спасибо, госпожа». — Спасибо, госпожа, — проговорил я. — Опусти голову и пей. Я снова нагнул голову и начал пить. — О, как я презираю тебя и с каким удовольствием буду с тобой работать! — воскликнула моя хозяйка. Я задрожал. — Посмотри на меня, Джейсон, — велела тюремщица. Я поднял голову. — Посмотри мне в глаза! Я исполнил приказ. Было трудно выдержать ее взгляд. — Кто сильнее? — спросила она. — Вы, госпожа, — искренне ответил я. Никогда раньше мне не встречалось в человеческом существе такой непреклонной решимости. Я знал, что не могу соревноваться с ней в силе и крепости воли, в суровости характера. Мне оставалось только беспомощно склониться перед этой женщиной. Она оказалась сильнее меня. Она была хозяйкой, я — рабом. — Ты боишься меня, Джейсон? — Да, госпожа. — Тебе просто надо угождать мне как можно старательнее, тогда ты увеличишь свои шансы выжить. — Да, госпожа. — Все зависит от меня, — продолжала женщина. — От того, довольна я или нет. — Я буду стараться угодить вам, госпожа. — Я уверена, что ты будешь стараться, милый Джейсон. — Тюремщица отошла от меня на пару шагов. — Я не такая ужасная, как тебе кажется. Я могу быть доброй. Я посмотрел на нее с испугом. — О, — рассмеялась она, резко похлопав по плети, висящей сбоку. — Не думай, что я не буду строга с тобой. Я строга со всеми моими подопечными. Они должны безоговорочно подчиняться и полностью угождать мне. — Да, госпожа, — ответил я. — Но все-таки я могу быть доброй, — повторила женщина. — На Горе есть гораздо худшие хозяйки, чем я. — Да, госпожа. — В этом мире, как и на Земле, — добавила она, — существуют награды для послушных рабов. Например, возможно, в будущем тебя не понадобится заковывать в кандалы, голого, в вонючей клетке, словно дикого раба. Здесь, в тюрьме, есть и лучшие условия. Я опустил голову, чувствуя на себе тяжесть цепей. Тюремщица подошла к тяжелой двери, которую оставила открытой. Там женщина остановилась и повернулась лицом ко мне. Я слегка переместился, чтобы видеть ее. — Награды, как и наказания, — произнесла она, — зависят целиком от воли хозяйки. Они раздаются таким образом и в таком количестве, как ей будет угодно. — Я понимаю, госпожа, — проговорил я. — Ты также, конечно, понимаешь, что находишься полностью в моей власти. — Да, госпожа, — заверил я. — Жить тебе или умереть, зависит от моего каприза. — Да, госпожа, — печально согласился я. — Ты — раб. Осознаешь? — Да, госпожа. — Но я не жестока. Если ты мне угодишь, я могу быть добра к тебе. — Я буду стараться угодить вам, госпожа. — В моей власти сделать твою жизнь более приятной. Награды могут быть различными, и их множество — разные виды цепей, и камер, одежда разного сорта, облегченный ошейник, более вкусная пища. Я даже могу бросить тебе сюда женщину. — Тюремщица улыбнулась. — Хотя ты, мужчина с Земли, не знаешь, что с ней надо делать. Она повернулась и вышла в тяжелую дверь, сделанную из прутьев и тяжелых горизонтальных поперечин, расположенных на расстоянии около шести дюймов друг от друга. Дверь закрылась с тяжелым металлическим звоном, который отдался эхом по коридору. Теперь моя хозяйка стояла по ту сторону двери и взирала на меня. — Да, — проговорила она, — ты милый, Джейсон. Я думаю, ты справишься. — Кто вы такая? — закричал я. Женщина посмотрела на меня с другой стороны решетки. Она была крупной, высокой и сильной и стояла очень прямо. Ее белая кожа резко контрастировала с плотно облегающей черной одеждой. На голове кожаная повязка. На талии — тяжелый пояс, с которого свисали свернутая цепь, связка ключей, пара наручников и плеть. — Я — леди Джина, — ответила она, — твой дрессировщик. — Дрессировщик? — Да, именно так. — Я не понимаю, в чем заключается ваша работа? — А ты не догадался? Я натаскиваю мужчин, чтобы те могли доставлять удовольствие женщинам. Я взглянул на нее с ужасом. Леди Джина сняла связку ключей с пояса, вставила ключ в скважину и, повернув его, заперла тяжелую дверь. — Спокойной ночи, милый Джейсон, — проговорила она. — Твои уроки начнутся утром. Леди Джина повесила ключи на пояс и ушла.4. ЛОЛА И ТЕЛА
— Руки за спину! Я стоял в своей камере. На мне не было цепей. Подчиняясь приказу леди Джины, я завел руки за спину. Она сняла наручники с пояса и умело, почти небрежно, одним движением набросила их мне на запястья и защелкнула. Я догадался, что ей приходилось надевать наручники на многих мужчин. Обвязав мою талию мягким скрученным куском ткани, около пяти футов длиной и восьми дюймов шириной, леди Джина пропустила его под пояс спереди, опустила дальше вниз, между ног, и, расправив ткань, плотно завязала ее сзади на поясе. — Это не ради твоей скромности, Джейсон, — сказала дрессировщица. — Дело в том, что твои уроки горианского языка будут проводить в основном рабыни. — Рабыни, госпожа? — переспросил я. — Да. Отвратительные, бессмысленные, похотливые сучки, побывавшие в руках горианских мужчин. Это испортило их. Теперь они ни на что не годные, чувственные маленькие зверьки, чьи страсти разожгли горианские мужчины — жестокие хозяева. Их сексуальность, их бесстыдство, их желание и беспомощность являются оскорблением для свободных женщин. Я не хочу, чтобы они падали перед тобой на колени, лапали тебя, подлизывались к тебе, обнимали и целовали. — Конечно, госпожа, — ответил я. Леди Джина сняла с пояса цепь и прицепила ее к кольцу на моем ошейнике. Сегодня утром, когда сняли мои кандалы, я потрогал кусок металла, прикрепленный к ошейнику. Это было кольцо, как я и предполагал, примерно в четверть дюйма толщиной. — Пошли, Джейсон, — сказала дрессировщица и вывела меня из клетки на цепи. — Это Лола. Это Тела, — произнесла леди Джина, последовательно показав на двух девушек. Я был потрясен. Никогда мужчина-землянин не поверил бы, что такие женщины существуют. У меня пресеклось дыхание. Я был ошеломлен. Я впервые в жизни увидел горианских рабынь. Они взирали на меня с угрюмым интересом. Обе оказались неправдоподобно прекрасны и почти обнажены, но это мало что говорит о них. Я полагаю, если вы никогда не видели рабыню, мне будет невозможно передать вам, каково увидеть девушку такой красоты, особенно в первый раз. Представьте, пожалуйста, самую восхитительную и желанную женщину, которую вы когда-либо видели. Теперь вообразите ее стоящей перед вами, обнаженной, с железным ошейником. Вы — ее хозяин, она обязана повиноваться. Возможно, теперь вы поймете, что значит увидеть настоящую рабыню. Я смотрел на девушек во все глаза. Безусловно, их тела грациозны, соблазнительны и полны жизненной силы. Безусловно, они необычайно, даже неправдоподобно красивы. Безусловно также, что наряды их лишь лохмотья… И все-таки, как ни странно, не это отличало их от обычных женщин. Они являлись рабынями, принадлежащими хозяину, и именно это придавало их красоте разрушительную силу. Обе девушки опустились на колени перед леди Джиной. Дрессировщица заговорила с ними по-гориански. Я услышал слово «кейджерус». Как я узнал впоследствии, оно обозначает раба мужчину. Прозвучало также знакомое имя — Джейсон, прозвище, которое мне дали. Я сходил с ума от зависти к леди Джине, перед которой на коленях стояли эти красавицы! Рабыни почтительно смотрели на нее, внимая каждому слову. Я не мог отвести взгляда от них. Леди Джина что-то говорила им, быстро и многословно. Рабыни не похожи на других женщин и превосходят их. Земля, населенная холодными, соперничающими, неудовлетворенными особами женского пола, завидующими мужской природе, совсем не подготовлена к факту существования столь фантастических красавиц. Какие чудеса творит с женщиной ошейник! Как он меняет ее! Горианцы утверждают, что ни одна женщина не является настоящей женщиной, пока не подчиняется мужчине, и ни один мужчина не испытывает своей сексуальности в полной мере, пока не бросит женщину на пол у своей постели. Глядя на этих девушек, я думал: не было ли безумием снять с женщины ошейник? Разве на самом деле она не является собственностью мужчины? Одна из девушек, Лола, задала вопрос леди Джине, на который дрессировщица быстро ответила, после чего продолжила свои инструкции. Их значения я не понимал. Сжимая закованные за спиной руки в кулаки, я хотел кричать от удовольствия. Мне удалось попасть в мир, где существуют такие прекрасные женщины! Они были глубоко чувственны, женственны до совершенства, мучительно привлекательны и являлись рабынями. Леди Джина обратила правую руку в мою сторону и слегка приподняла ее. Рабыни, подчиняясь жесту, встали на ноги и повернулись, чтобы рассмотреть меня. Оказалось, что обе темноволосы и темноглазы. Правда, у Лолы волосы казались темнее, чем у Телы. Горианцы обоего пола, как и большинство землян, по большей части — брюнеты. В этом они похожи на землян, от которых, без сомнения, и происходят. Статистические отклонения от этого типа встречаются только в Торвальдсленде и еще кое-где в северных широтах. Лола, как я полагаю, была примерно пяти футов и четырех дюймов ростом и весила около ста двадцати фунтов. Тела немного поменьше — около пяти футов и трех дюймовпри весе в сто восемнадцать фунтов. — Тебе нравятся девушки, Джейсон? — спросила леди Джина. Я еще раз взглянул на рабынь, оценивая их тела — настоящие женские тела с пышными формами. Груди их были обнажены. На поясе у каждой висело по серому лоскуту, завязанному слева на бедрах. На обеих я заметил легкие стальные ошейники с надписями, выбитыми на металле. Я не мог их прочесть. Повязки на бедрах и железные ошейники — вот и все, что имелось у них из одежды. Обе были босиком. — Нравятся, госпожа, — ответил я. — Они будут твоими учительницами по горианскому языку, — объяснила дрессировщица. — Спасибо, госпожа. — Опасайся их. — Что, госпожа? — не понял я и взглянул на плети, которые сжимали в руках очаровательные рабыни. — Встань на колени, Джейсон, — приказала леди Джина. Я повиновался в оцепенении. Плети поднесли к самому моему лицу. — Целуй их, — велела дрессировщица. Я выполнил приказ женщины, которую боялся. — Во время уроков они будут твоими хозяйками, — сказала она. — Ты будешь полностью подчиняться им. Тебе придется учиться быстро и прилежно. — Да, госпожа. — Взгляни на этих рабынь, — вновь приказала леди Джина. Я снова посмотрел на обеих. Как волшебно привлекательны были их лица в каскаде темных волос, их шеи, плотно охваченные железными ошейниками, их плечи, их обнаженные груди, их тонкие талии, бедра, лодыжки и маленькие ступни с высоким подъемом. — Ты находишь их красивыми? — осведомилась леди Джина. — Да, госпожа, — ответил я. — Ты хочешь их? — Очень хочу, госпожа. Леди Джина кивнула рабыням, и они внезапно принялись хлестать меня кожаными плетьми. В отчаянии я опустил голову. Когда испуганный и смущенный я наконец поднял взгляд, мое тело болело от дюжины полученных ударов. Леди Джина сказала что-то рабыне Лоле. В то же мгновение девушка заложила руки себе за голову и, откинув ее назад, выгнула спину и преклонила колени передо мной. Я предположил, что иногда девушки-рабыни демонстрировали так себя хозяевам. Глядя на Лолу, я почти зарыдал от удовольствия. — Твои руки в наручниках, Джейсон, — сказала леди Джина. — Это ужасно! Ты бы хотел приласкать ее, не так ли? — Да, госпожа, — проговорил я с отчаянием в голосе. Леди Джина кивнула девушке по имени Тела, и та, злобно закричав, дважды хлестнула меня плетью. Лола между тем поменяла позу и с безразличием взглянула на меня. Я смотрел на леди Джину. В моих глазах стояли слезы. — Бедный Джейсон, — проговорила дрессировщица, после чего снова обратилась к Лоле. Выслушав ее приказ, прекрасная рабыня сорвала лоскут со своих бедер и опустилась на пол. Она легла на спину передо мной, развела ноги и положила руки вдоль тела, ладонями вниз. Казалось, рабыня прикована к полу и пытается бороться со сковывающими ее цепями. Потом, признав свою беспомощность, Лола повернула лицо ко мне. И вновь рванулась якобы в попытке освободиться. Мало-помалу попытки эти ослабли, и она замерла, словно гадая про себя, что за судьбу уготовил ей хозяин. Внезапно на глазах рабыни показались слезы. Лола попыталась успокоиться. Она закусила губу, стараясь справиться с собой. Она, рабыня, лежала перед мужчиной. Леди Джина ударила ее ногой и гневно произнесла что-то резкое. Лола закрыла глаза и продолжала лежать не шевелясь. Дрессировщица опять выкрикнула что-то сердитым тоном. Рабыня открыла глаза, пристально посмотрела на меня, приподнялась, а потом снова легла на пол, наблюдая за мной. Ее грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Мне с трудом верилось, что эта красивая, соблазнительная женщина лежит передо мной в позе рабского смирения. Я, человек с Земли, был готов кричать от удивления — неужели женщина может быть так прекрасна! Я, мужчина-землянин, был готов кричать от радости — неужели женщина может стать такой желанной! Тогда я еще не понимал, что Лола и Тела, бесспорно привлекательные девушки, не намного лучше обычных горианских рабынь. — Хотел бы ты обнять ее? — спросила леди Джина. — Пожалуйста, не бейте меня, — беспомощно взмолился я. — Отвечай, раб! — Нет, госпожа, — сказал я. — Я не хочу обнять ее. Леди Джина сердито ударила меня кулаком и пнула ногой. — Ты можешь быть убит за ложь, раб. — Простите меня, госпожа, — взмолился я. — Ты солгал? — Да, госпожа, — ответил я, — солгал! Солгал! Простите меня, госпожа. Пожалуйста, простите меня! — Значит, ты хотел бы обнять ее? Я бросил взгляд на лежащую навзничь девушку. Она была желанной и восхитительной. — Да, госпожа, — подтвердил я. Выслушав мое признание, леди Джина обратилась к девушкам. Лола поднялась на ноги и повязала лоскут на свои бедра. Рабыни взялись за плети. Они держали их обеими руками. — Теперь ты будешь бит дважды, — произнесла леди Джина. — Один раз за то, что солгал своей госпоже. Второй раз за то, что хотел обнять красивую девушку. Незамедлительно после этого я был избит рабынями, получив от каждой по двадцать ударов. Затем леди Джина отдала мой поводок-цепочку в руки Лоле. Когда, чувствуя боль в окровавленной спине и ногах, я поднял голову, то в первый раз увидел глубокую красивую метку, полтора дюйма в высоту и полдюйма в ширину, вырезанную на левом бедре Лолы. Это было клеймо. Лола заклеймена! Метка выглядела потрясающе. Узор в растительном стиле представлял собой прямую линию, от которой вправо завивались два изящных боковых росчерка. Позже я узнал, что так выглядит заглавная буква слова «кейджера», написанная от руки. Слово это обозначает — «раб женского рода», то есть, попросту говоря, — «рабыня». Есть мнение, что сам рисунок имеет также символическое значение. Прямая линия предположительно обозначает палку для наказаний, а боковые побеги — красоту женщины. Значение всего рисунка в целом — красавица, подвергнутая наказанию. Что интересно, рисунок напоминает английскую букву «К». Поскольку первый звук в слове «кейджера» похож на звук, передающийся латинской буквой «К», то, вполне возможно, совпадение здесь не случайное. Определенные буквы горианского алфавита, не все, конечно, имеют явное сходство с некоторыми буквами алфавитов Земли. Этим, я считаю, доказывается несомненно земное происхождение большинства человеческих особей планеты Гор. Горианское название буквы, о которой мы говорим, — «Кеф». Я тяжело дышал после побоев. Мое тело ныло. Но я не смог даже на мгновение отвести взгляд от изящной метки — клейма на бедре девушки. Оно так четко прорисовывалось на ее теле! Лолу прекрасно пометили. Любой, кто видел этот знак, знал, что представляет из себя эта девушка. Я внимательно рассмотрел и бедро Телы. На нем горела прелестная метка, в точности такая же, что была у Лолы. Неожиданно Лола хлестко ударила меня плетью по животу. Тела нанесла мне удар по левому плечу. Я закричал от боли и в недоумении взглянул на свою хозяйку. — Ты пялился на их клейма, — объяснила мне леди Джина. — Не забывай, что ты только раб, Джейсон. Лола дернула за поводок-цепочку и ткнула меня плетью под подбородок, нажимая вверх. Когда я встал, она ударила меня в живот и по пояснице. Я вытянулся в струнку. — Взгляни на этих рабынь, — приказала леди Джина. — Смотри на их лодыжки, ноги, на прелесть их животов и очарование грудей, на красоту плеч, лиц и волос. — Я смотрю, госпожа, — сказал я. Обычно рабыни носят длинные распущенные волосы. У Лолы и Телы они достигали поясницы. — Тебе они нравятся, не так ли? — спросила дрессировщица. — Да, госпожа, — ответил я, напрягаясь. — Ты бы хотел обладать ими? — Да, госпожа. — Я сжался в ожидании ударов, и не напрасно. По знаку леди Джины Лола хлестнула меня плетью. — Я сбит с толку, госпожа! — воскликнул я. — Что мне делать, как отвечать? Почему вы поступаете со мной так? — Это не отличается от того, что происходит на Земле, — ответила она. — Правда, для землян плети скорее умозрительны, они имеют социальное значение и выражаются словами. Если, конечно, эти земляне не дети. К детям, насколько я знаю, телесные наказания применяются в буквальном смысле. Я посмотрел на нее со страхом. — Это тип тренировки, которому почти обязательно подвергается каждый мужчина на Земле, — продолжала дрессировщица. — Хотел бы ты сейчас, чтобы я сняла с тебя наручники и предоставила тебе одну из этих рабынь, на часок, для удовольствия? — Нет, — искренне сказал я, отпрянув назад. — А все-таки кого бы ты выбрал? Лолу? Или Телу? — Нет! Нет, госпожа! — А если бы я приказала тебе позабавиться с одной из них для моего развлечения? Я бросил на нее взгляд, полный ужаса. — Я не смог бы сделать этого, госпожа. — Несколько минут назад ты бы отлично справился с ними, — заявила она. — Да, госпожа, — согласился я. — А теперь? — Только не теперь, только не теперь, — поспешно ответил я. — Я обучаю тебя так же, как учат мужчин Земли, — начала леди Джина. — Обучаю бояться и подавлять свою сексуальность. Методика проста: дразнить и наказывать. Подвергать искушению и карать. Благодаря психологическим связям быстро формируется ассоциация между сексом и наказанием. Ты начинаешь бояться своих сексуальных порывов, ибо они являются предвестниками боли, физической и духовной. Это будет вызывать тревогу в ситуациях, связанных с сексом, и ухудшать твою сексуальную эффективность. Дети обычно забывают наказания, по крайней мере на сознательном уровне. Однако необъяснимые тревоги часто остаются. Эти тревоги и правила, ассоциирующиеся с ними, относятся к подавлению и сдерживанию сексуальности и должны быть рационализированы. В этом случае задействуется целая система мифов, призванных защитить индивидуума от интуитивного понимания того, что много лет назад он был изуродован и искалечен. Тебе, конечно, знакома природа этих мифов, надстроек и защитных механизмов. Их много, и они разнообразны. Они колеблются от идиотской идеи полного воздержания ради победы духа, скорее всего несуществующего, до жанра грязных шуток и историй, в которых упрямая сексуальность представляется грязной и постыдной. Между этими двумя крайностями существует множество идей, например — пуританизм. Прячущийся под маской пустой риторики, он гораздо опаснее и разрушительнее антисексизма из-за своей кажущейся мягкости. В этом ему помогает использование терминов, таких как «личность» и тому подобных, придуманных для подавления мысли и закрепления адекватных рефлексов. — Но в чем же цель этого безумия и жестокости? — спросил я. — А с какой целью уродство поносит красоту? Почему слабые унижают сильных? — Я не понимаю этого, — признался я. — Мужественность в мужчинах тесно связана с сексуальностью, — произнесла дрессировщица. — Удобнее всего травмировать ее, атакуя мужскую сексуальность, и чем безжалостнее, тем лучше. Мужчины — хозяева от природы. Это ясно из изучения биологии приматов. Поэтому мужчину необходимо стреножить, сломать и изуродовать. Он должен быть разрушен как личность. Тогда женщина может занять его место в качестве равного ему или более высшего существа. — За что вы так ненавидите мужчин? — поинтересовался я. — За то, что к ним не принадлежу, — ответила леди Джина. — Почему вы не проводите свои эксперименты за пределами тюрьмы? Она засмеялась и ответила: — Я не дура. Ты думаешь, мне хочется, чтобы меня заклеймили каленым железом? Ты думаешь, я хочу, чтобы на меня надели ошейник и бросили голую к ногам мужчин, под их плети? Нет, мой дорогой Джейсон, я не желаю этого. Здесь живут не земляне, способные с задумчивым видом искать аргументы для своей кастрации. Здесь живут горианские мужчины. — Вы их боитесь, — догадался я. — Да, — ответила дрессировщица, — я их боюсь. «Как бы я хотел быть таким мужчиной!» — подумалось мне. — И теперь вы пытаетесь заставить меня бояться своей сексуальности, чтобы я ущемлял ее и подавлял в себе мужское начало? — Это лучший способ уменьшить эффективность мужчины во всех социально конкурентных ситуациях, — заявила леди Джина. — Конечно, он останется искалеченным, и, скорее всего, не только сексуально. Лишившись сексуальности как личностной основы, мужчина становится робким и управляемым. То есть полезным для честолюбивых женщин, которые в другом случае вряд ли осмелились бы заговорить с ним. — В чем же истинная цель подавления мужской сексуальности? — спросил я. — Разве не очевидно? Это необходимо для того, чтобы сделать мужчин рабами. — Возможно ли переделать биологию? — Простой тренировочной техникой — нет. В твоем мире это реально, если использовать наказывающие имплантанты, химические изменения, кастрацию неподходящих младенцев мужского пола, гормональные уколы, регулирование сексуальных побуждений, генную инженерию и тому подобное. Если власть сосредоточится в руках женщин, что очевидно и неизбежно благодаря демократическим принципам твоего мира, выполнить эту программу окажется делом пустяковым. — Тогда почему вы не хотите отправиться на Землю и устроиться там на жительство? — Я не сумасшедшая, — ответила дрессировщица. — Разве вы не хотите присутствовать при исполнении ваших ужасных предсказаний? — Нет, — ответила она, — поскольку в конечном итоге это стало бы концом человеческой расы. — Таким образом, — отметил я, — вы стоите выше собственных эгоистических интересов? — Я не могу иначе, — объяснила леди Джина. — Во мне еще осталось что-то от человеческого существа. — Не думаю, что на Земле когда-либо произойдет тот ужас, который вы так ярко обрисовали, — сказал я. — К этому все и идет, — ответила она, покачав головой. — Разве ты не видишь? — Мужчины и женщины сообща предотвратят это, — заявил я. — Земляне — управляемые организмы, — возразила леди Джина. — Беспомощные в потоке социальных сил, распускающие нюни под воздействием риторики. Они будут первыми праздновать свое падение и не поймут, что с ними сделали, пока не окажется слишком поздно. — Я надеюсь, что вы ошибаетесь, — ответил я. Дрессировщица пожала плечами. — Возможно, я и ошибаюсь. Давай будем надеяться на это. — Времена конфликтов, смут и кровавых войн — вот что более вероятно. — Может быть, — согласилась она. — Я полагаю, что всегда найдутся несгибаемые бунтари, которые не позволят растоптать свое мужское начало. — Разве такое будущее не предрекает варварства? — Варварство или прием гостей на лужайке — ты сам мог выбирать, — улыбнулась леди Джина. — Любой здравомыслящий человек наверняка выберет прием гостей на лужайке, — пробормотал я. — Это правда? — Не знаю. — Я бы выбрала варварство. Прием гостей — такая скука! — Женский пол живет при варварстве не слишком хорошо, — заметил я. — Мы живем лучше, чем ты думаешь. — Но вы едва ли свободнее рабов, — заметил я. — Нас это вполне устраивает, — ответила она. Я молчал. Дрессировщица сердито посмотрела на меня. — Как глупо, я веду беседу с рабом, — презрительно произнесла леди Джина и повернулась к девушкам, которые, конечно, ничего из нашего разговора не поняли, потому что не знали английского. — Почему, госпожа, вы говорили со мной так откровенно? Ваш метод оказался бы более эффективным, если бы я ничего не знал о нем. Вы как будто предупреждали меня о своих намерениях. Не глядя на меня, леди Джина сказала: «На Горе не ломают рабов так, как ломают мужчин на Земле». Она что-то приказала девушкам, и они быстро увели меня прочь от моей хозяйки. Лола тащила меня на цепи, а Тела подгоняла плетью сзади. Скоро должны были начаться мои уроки горианского языка. Я старался не смотреть на прелести моих учительниц, так как знал: меня накажут, если я взгляну хотя бы на одну из них по-мужски. Я не должен позволять себе сексуальных чувств. Я обязан безжалостно контролировать себя и четко понимать, что я — раб. Затем мне пришло в голову, что с моей стороны заглядываться на их красоту попросту неправильно. Они не виноваты в том, что попали в рабство. Так же как и я. Несмотря на красоту и лоскуты вместо одежды, на клеймо и стальной ошейник, они — живые люди, такие же, как и я, и заслуживают уважения. Я не должен пялиться на них, как это делают биологически сильные, агрессивные самцы. Необходимо видеть в них личности. Тогда с моей стороны это станет свидетельством уважения к ним, а также моего благородства, моего понимания, моей совестливости и нежности. То, что я подавил свои чувства, свидетельствует не о трусости, а скорее является признаком смелости и отваги. Теперь я достаточно силен и достаточно смел, чтобы контролировать и побеждать себя. Как я хорош в этой роли! Меня надо не презирать, а скорее поздравлять и хвалить! Возможно, горианцы не оценили бы моей жертвы, не осознали бы, насколько я благороден, но в одном я уверился: женщины моего мира пришли бы в восторг. Удовлетворенный, я подчинился рабыням, признал в них хозяек. Нельзя позволить жителям этой планеты отнять у меня мое собственное «я». Что именно является моим «я», мне хорошо было известно, поскольку этому меня научили на Земле. Мне не думалось, что мое «я» помешает моему рабству.5. Я УЧУСЬ НАЛИВАТЬ ВИНО. МЕНЯ НАКАЗЫВАЮТ. Я УЗНАЮ О РЫНКЕ ТАЙМЫ
— Наливай, Джейсон, — приказала леди Джина. — Да, госпожа, — ответил я, покинул ряд стоящих на коленях рабов и приблизился к столу, неся сосуд с вином. За столом, сведя колени вместе, как подобает свободной женщине, восседала Лола. Кусочек репсовой ткани, наброшенной на плечи, изображал на ней платье с вуалью. Около стола, в кожаной одежде, с хлыстом в руках, находилась леди Джина. Я почтительно приблизился к Лоле и встал на колени перед ней. — Не угодно ли вина, госпожа? — предложил я. — Угодно, раб, — ответила она. — Ты сегодня хорошо выглядишь, Джейсон, — отметила леди Джина. — Спасибо, госпожа, — ответил я. Теперь я носил короткую шелковую тунику, белую, с красной отделкой. Мои волосы отросли, я носил их зачесанными назад и повязывал белой лентой. Когда-то в юности я ходил с такой прической. Я провел в тюрьме, по моим подсчетам, пять или шесть недель. Прежний мой тяжелый железный ошейник теперь заменили на более легкий, отделанный белой эмалью. На нем имелась выгравированная надпись. Я не мог прочитать ее, потому что оставался неграмотным. Мне сказали, что надпись гласит: «Верните меня для наказания в дом Андроникаса». Я не думал, что мне стоило опасаться поимки вне тюрьмы, и даже не знал местоположения дома Андроникаса. Однажды меня избили за то, что я спросил об этом. Мне разъяснили, что любопытство в рабах не приветствуется. Новый ошейник хоть и много легче прежнего, но тоже имел кольцо для поводка. Лола смотрела на меня с презрением. За моей спиной, в шеренге рабов, одетых в шелка и ленты, слышалось легкое движение. Рабам не понравилось, что хозяйка выбрала меня. Они ревновали. — Еще раз, Джейсон, — сказала леди Джина. — Более мягко, более почтительно. — Не угодно ли вина, госпожа? — снова спросил я. — Угодно, раб, — повторила Лола. — Хорошо, — одобрила леди Джина. — Теперь наливай. Я осторожно налил вино в чашу перед Лолой. — Ты наливаешь слишком быстро, раб, — сказала Лола. Я посмотрел на леди Джину. Мне казалось, я все сделал правильно. — Прихоть хозяйки — это главное, — кивнула леди Джина. — Простите меня, госпожа, — обратился я к Лоле. Она посмотрела на меня самодовольно. — Спусти тунику до талии, — приказала она. Я выполнил приказ. — Удар для неуклюжего раба, — велела Лола рабыне по имени Тела. Та сняла плеть с кольца на стене и, встав позади, ударила меня по спине. Тунику спустили до талии, чтобы не забрызгать ее кровью. — Простите меня, госпожа, — прошептал я. Какой высокомерной выглядела Лола, представляясь свободной женщиной! Она стояла на коленях за столом, почти нагая, за исключением лоскута на бедрах, кусочка ткани на плечах и стального ошейника, надетого на ее прелестную шею. У нее такая волнующая грудь… Какой же сукой оказалась эта рабыня по отношению ко мне! Она злилась на меня во время тренировок гораздо сильнее, чем от нее требовалось. Частенько по ночам меня переполняла боль от ударов ее плети. По сравнению с ней Тела казалась деловитой и рациональной и обращалась со мной не более сурово и презрительно, чем с любым другим рабом, попавшим в ее власть. Я не понимал, за что Лола так люто ненавидит меня и почему относится ко мне с таким невероятным презрением. Она не упускала ни одной возможности унизить или ударить. Я старался не обращать на нее внимания. Я силился уважать ее, тысячу раз за день напоминая себе, что она — личность. Причем она была мелочной и злой не только со мной. Ее не любили в тюрьме ни рабы, ни охранники. Я знал, что Лола — личность. И все-таки трудно было не видеть в ней рабыню. Временами я даже подозревал, что леди Джина проявляет недовольство Лолой. — Он посмотрел на меня! — закричала Лола, повернувшись к дрессировщице и торжествующе показывая в мою сторону. Это было правдой. Я действительно смотрел на нее. В этой тюрьме, питаясь простой и здоровой пищей, занимаясь постоянными тренировками и упражнениями, находясь в горианской атмосфере, я начал чувствовать возвращение моей сексуальности. Конечно, я боролся с этим. Но иногда мне казалось, что бесполезно мучить себя зря. Зачем все это? Что плохого в том, чтобы быть мужчиной? — Двадцать ударов! — закричала Лола, обращаясь к Теле. Тела вопросительно посмотрела на леди Джину. — Хватит одного, — сказала та. Лола побледнела. — Не забывай, Лола, — проговорила леди Джина. — Ты не свободная женщина. Не становись надменной. — Слушаюсь, госпожа, — испуганно пробормотала Лола. Мне было приятно видеть страх рабыни. — Можешь применить дисциплинарный удар, — сказала Теле леди Джина. Удар был произведен. Я вздрогнул. Тела, будучи женщиной, не могла ударить кнутом слишком больно. Женщина не в состоянии наказать мужчину кнутом как следует. С другой стороны, мужчина может ужасно наказать женщину, если захочет этого. Впрочем, я знал: ни один настоящий мужчина не захочет так поступить. — Вылей вино обратно в сосуд, — велела леди Джина, — и снова налей его в чашу. — Слушаюсь, госпожа, — ответил я и спустя мгновение снова налил вино в чашу для Лолы. — Ты слишком медленно наливаешь, раб, — произнесла она. — Простите меня, госпожа, — ответил я. Однако Лола не приказала Теле ударить меня опять. Когда я отодвинулся, Лола качнулась вперед и рукой уронила чашу на маленький стол. — Неуклюжий раб, — с ужасом закричала она. Я испугался. Лола взглянула на леди Джину. — Смотрите, что он сделал! — кричала она. Я посмотрел на Лолу с внезапной яростью. — Ты разве не раб, Джейсон? — поинтересовалась леди Джина. — Простите меня, госпожа, — торопливо обратился я к Лоле, — я сейчас же все уберу. — Поторопись, раб, — торжествующе молвила она, — а я пока подумаю, каким будет твое наказание. В ярости я отошел к стене, поставил сосуд с вином, взял тряпку и воду и быстро вернулся, чтобы вытереть стол. — Неуклюжий раб! — прошептал мне один из рабов, стоящих на коленях в шеренге. Вытерев разлитое вино, я убрал воду и тряпку и снова опустился на колени перед Лолой. — Голову вниз, — приказала рабыня. Я наклонил голову. — К какому наказанию я приговорю тебя? — задумалась она. — О, придумала! Возвращайся в свою камеру и сними одежду. Там тебя закуют в цепи. Сегодня тебе не будет ни еды, ни одеяла. Заодно скажи страже, что тебе причитается двадцать ударов… — Помолчав, Лола задумчиво добавила: — «Змеей». Я посмотрел на нее, не поверив своим ушам. Люди иногда умирают под ударами «змеи». Рабыня презрительно улыбалась мне. — Хватит с него и пяти, — веско произнесла леди Джина. — Очень хорошо, пять ударов, — кивнула Лола. — Поблагодари свою госпожу и выполняй приказ, — проговорила дрессировщица. — Спасибо, госпожа, — сказал я Лоле. — Беги, беги, раб Джейсон, — ответила надменная рабыня. Я поднялся на ноги и выбежал из комнаты. — Тандрук, — услышал я голос леди Джины за спиной, — ты следующий! Налей вина, Тандрук! Я лежал на камнях своей клетки, обнаженный, в крови, с закованными руками и ногами. Я с трудом мог шевелиться. Я получил пять ударов «змеей», с которой умело обращался мужчина. — Джейсон! С трудом поднявшись на колени, я посмотрел налево. Там, по другую сторону решетки, стояла леди Джина. — Почему ты не сказал, что это Лола пролила вино? — спросила она. — Так вы знаете, что это сделала она? — Конечно. Ее маленькая рука хоть и быстра, но не настолько, чтобы ускользнуть от моих глаз. А твои руки не могли уронить чашу. — Мне не хотелось, чтобы вы наказывали ее, — ответил я. — Хорошо! — произнесла дрессировщица. — Я вижу, ты учишься. Хочешь приберечь ее для себя, чтобы потом, если представится возможность, самому отмерить ей наказание? Молодец! Ты учишься быть мужчиной. — Я никогда бы не стал наказывать ее, — ответил я. — Я землянин. Женщина не наказуема, независимо от того, что она делает. — Как же вы тогда контролируете своих женщин? — удивилась моя собеседница. Я пожал плечами. — Мы их не контролируем. — Вы, мужчины с Земли, вполне заслуживаете жизни, которую ведете, — засмеялась леди Джина. — Госпожа… — обратился я к ней. — Я слушаю. — За что Лола ненавидит меня? — Ты отличаешься от мужчин, которых она знавала, — ответила леди Джина. — Она находит тебя презренным и жалким. Ты не видишь в ней рабыню. — Но ведь она — живой человек, — попытался объяснить я. — У нее есть чувства. — Конечно, у нее есть чувства, — перебила леди Джина, — у нее есть глубокие, возбуждающие, сильные чувства женщины, которая осознает себя рабыней. Ты отвечаешь этим чувствам? — Нет, конечно нет, — сказал я. — Типичный землянин, — улыбнулась леди Джина. — Я даже не предполагал, что Лола испытывает такие чувства. — Практически все женщины — рабыни, — сказала дрессировщица. — Они жаждут хозяина. Это гораздо глубже ваших мифов и политических изобретений, несмотря на всю их рациональность. — Как вы можете так говорить? Вы же сами — женщина! — Посмотри на меня, Джейсон, — проговорила она. — Посмотри на мою силу, мою жестокость. Я не такая, как другие женщины. Я практически мужчина, но по жестокой игре природы заключенный в женское тело. Это болезненно, Джейсон. Вот почему, наверное, я так ненавижу и женщин, и мужчин. — Я так не думаю, госпожа, — заметил я, — на самом деле вы никого не ненавидите. Она озадаченно посмотрела на меня, а затем произнесла: — Думай что говоришь, если не хочешь быть отхлестан и заклеймен. — Слушаюсь, госпожа, — ответил я. — И все-таки мне кажется, вы — женщина и по виду, и по доброте. — Остерегайся, раб! — предупредила леди Джина. — Простите меня, госпожа. — Усвой хорошенько, Джейсон, что женщины — рабыни, стремящиеся к своему хозяину. — Они — свободные личности, — настаивал я. — Ты упорно воспринимаешь женщин в качестве бесполых и униженных существ. Этим ты препятствуешь самому себе в познании и понимании женщин. Употребляя эти представления, ты упускаешь богатство и глубину чувств, их сокровенное женское начало, и никогда не будешь в состоянии удовлетворить полностью их биологические потребности. Ибо они включают в себя потребность рабски подчиняться сильному мужчине. — Ложь, ложь! — Я кричал. — Ложь! Ложь! — Мне жаль, что я расстроила тебя, Джейсон, — проговорила леди Джина. — Я этого не хотела. У тебя был трудный день. Без сомнения, мне не следовало бы говорить с тобой так, как я иногда делаю. Но порой по каким-то причинам я забываю, что ты — землянин и раб. Я промолчал. — Для раба ты слишком крупный и сильный, Джейсон, — продолжала она. — Возможно, поэтому я иногда упускаю из виду, что внутри ты мал и слаб. — Требуются смелость и сила, чтобы казаться маленьким и слабым, — сердито ответил я. — Возможно, — ответила леди Джина. — Я не могу знать этого, я не маленькая и не слабая. Я опустил голову. — Интересный взгляд на проблему, — заметила дрессировщица. — Возможно, глупец имеет мудрость, чтобы быть глупцом. А трус имеет храбрость быть трусом. Я взглянул на нее с тоской. — Достаточно грустно быть глупцом и трусом, — продолжала она. — К чему обращать в добродетель эти жалкие пороки? Разве ты не можешь понять, что тебя воспитали в морали, изобретенной слабыми, чтобы подрывать и подавлять сильных? Разве общественная польза такого изобретения не очевидна? Разве ты не можешь понять, что мораль, призванная уродовать и подавлять сильных, настраивать их против самих себя, является идеальным инструментом для возвеличивания маленьких и слабых? Пока сильные терзают себя и разрываются на части от чувства отчаяния и вины, маленькие и слабые, пролезая всюду без потерь, продолжают беспрепятственно осуществлять свои жалкие идеи! — Нет, нет! — выдохнул я. — Отдохни, Джейсон, — сказала дрессировщица. — Завтра тебя будут оценивать работорговки с рынка Таймы. — Что такое рынок Таймы? — спросил я. — Ты довольно скоро узнаешь это, — ответила она, — ложись, Джейсон. — Слушаюсь, госпожа, — пробормотал я и улегся. Леди Джина какое-то время стояла, глядя на меня. — Лоле не следовало пытаться втягивать тебя в свои проблемы. Рабыня перешла границы, — вдруг сказала она. — Я крайне недовольна ее поведением. Лола стоит у опасной черты. Я думаю, она становится слишком наглой, слишком заносчивой. В следующий раз, если она хоть в малейшей степени доставит мне неудовольствие, я подвергну ее наказанию. Я взглянул на дрессировщицу со смущением. — Мы не на Земле, Джейсон, — напомнила она, — Мы наказываем рабов, если они плохо себя ведут. Конечно, иногда мы наказываем их, даже когда они ведут себя хорошо. — Но почему, госпожа? — Потому что они рабы. — Понятно, госпожа. — Теперь отдыхай. — Слушаюсь, госпожа. — Кстати, Джейсон, я хвалю тебя за твои успехи в горианском языке. У тебя есть способности. — Спасибо, госпожа, — проговорил я. — И твое тело при помощи упражнений и диеты выглядит просто отлично. Ты набрал вес, но смотришься отменно, потому что его дают мышцы, а не жир. — Спасибо, госпожа, — ответил я. Мышечная ткань, безусловно, и тяжелее, и более компактна, чем жировая. Это объясняет парадокс увеличения веса тела с одновременным внешним похудением. — Ты крупный, как мужчина-горианец, Джейсон, — заметила дрессировщица. — На самом деле ты даже крупнее многих из них. Очень жаль, что ты годишься только для рабства. — Да, госпожа, — согласился я. — Засыпай теперь. — Слушаюсь, госпожа.6. ЛЕДИ ТАЙМА
— Интересно, — произнесла женщина. — Многообещающе. Я невольно задрожал, когда холодная кожаная плетка с хвостами, скрученными вокруг рукоятки, пошла вверх по моему правому боку. — Мы зовем его Джейсон, — сказала леди Джина, стоящая позади. Мои руки, поднятые над головой, крепились к кольцу в освещенной факелом комнате с низким потолком. Я стоял обнаженный. — Хорошее имя, — ответила женщина, — но мы можем назвать этого тарска как угодно. — Конечно, — согласилась леди Джина. Слева, в одну линию со мной, стояли еще более двадцати рабов, обнаженных и закованных. Нас рассматривали женщины-работорговцы в покрывалах и платьях. Их было пять. — Открой рот, — приказала мне одна из них. Я открыл рот. Она запустила внутрь, под верхние зубы, большой палец. Платья и покрывала, надетые на женщинах, поражали элегантностью и сияли как шелк. Преобладали оттенки голубые и желтые — цвета работорговцев. Когда изящный рукав платья поднялся вверх, я увидел на левом запястье тяжелый, с металлическими заклепками браслет из черной кожи. Женщина оценивала меня проницательным взглядом темных глаз, жестоких, беспристрастных, безжалостных. Похоже, она была такой же властной, как и моя дрессировщица. Я старался не встречаться с ней глазами. Она пугала меня. Я знал, что такие женщины могут весьма строго обойтись со мной. Они не будут снисходительны к жалким мужчинам, попавшим к ним во власть. Женщина засунула руки мне в рот и открыла его как можно шире, чтобы можно было лучше рассмотреть зубы. Затем, взяв меня большим и указательным пальцем за подбородок, повертела моей головой из стороны в сторону. — Не плохо, — отметила она и, отступив назад, приказала мне: — Подними голову! — Слушаюсь, госпожа, — ответил я. Женщины осматривали нас так, как мы, будучи рабами, того заслуживали. — У этого хорошие бедра, — заметила одна из них. — Недурные, — подтвердила другая. — Смотритель! — позвала первая. — Я здесь, — отозвалась леди Джина. — У этого, — женщина указала на меня, — на левом предплечье какая-то метка и в одном зубе слева внизу — кусочек металла. Я раньше видела такое только один раз, у кейджеруса из мира рабов. — Этот мужчина тоже из мира рабов, — ответила леди Джина. — Я бы удивилась, если бы это было не так. Потом женщина добавила: — Но мы не заплатим за него большую цену только по этой причине. — Деловые вопросы обсуждайте с моими начальниками, — отреагировала леди Джина. — Твои начальники — мужчины, — насмешливо заметила женщина. — Это так, — ответила леди Джина. — Хочешь поработать на меня? — Я работаю здесь, — холодно произнесла леди Джина. — Ну, как хочешь. Потом женщина спросила: — А они энергичные? — Думаю — да, хотя мы, конечно, содержим их в самом строгом режиме, чтобы лучше контролировать. — Это деликатное дело, — признала женщина. — Все же, я думаю, умная хозяйка сумеет устроить все к своему удовольствию. — Этот — действующий, — засмеялась другая, убирая руку от тела одного из рабов. — Давайте развлечемся, — предложила женщина, осмотревшая меня. — Пришлите кейджеру. Леди Джина подошла к двери длинной комнаты с низким потолком. — Продикус! — позвала она. — Пришли нам Лолу. Спустя несколько мгновений Лола вошла в комнату. Я никогда не видел ее такой притворно застенчивой. Она была чисто вымыта. На ней белела короткая туника без рукавов. Лола пришла босиком. Волосы гладко зачесаны назад и повязаны белой лентой. На шее, как всегда, — все тот же стальной ошейник. Она подлетела к леди Джине и опустилась перед ней на колени, склонив голову. Я заметил — Лола напугана присутствием свободных женщин. В эту минуту я ощутил, какое презрение и ненависть вызывает рабыня у свободных женщин. — Хорошенькая, маленькая рабыня, — произнесла одна из них. Наряд Лолы, скромный и даже благопристойный для рабыни, в отличие от обычного куска ткани, завязанного на левом бедре, был надет из-за присутствия женщин-работорговцев. Дом Андроникаса, которому я принадлежал, не хотел оскорблять посетительниц. Да и сама Лола, насколько я понимаю, радовалась возможности преуменьшить личную сексуальность перед своими свободными сестрами. Она явно не желала извиваться под плетьми свободных женщин, которые, скорее всего, завидовали ее рабской беспомощности, ее красоте и ошейнику. Когда Лола подняла голову, леди Джина направила ее к женщине, только что осмотревшей меня. Лола быстро подошла и с готовностью склонила перед ней колени. — Как тебя зовут? — спросила женщина. — Лола, — ответила девушка испуганно. — Встань, Лола, — приказала женщина. — Сними свою одежду. — Слушаюсь, госпожа, — ответила рабыня, поднялась и выскользнула из туники, которая осталась лежать на плитах у ее ног. — Ты хорошенькая, — проговорила женщина. — Спасибо, госпожа. — Пусть приступает, — обратилась женщина к леди Джине. — Лола, — произнесла леди Джина, — начинай с дальнего конца ряда рабов. Скажи каждому по очереди, что ты его рабыня. Каждого поцелуй. Скажи, что любишь его. Обращайся к нему как к господину. Затем снова целуй. — Слушаюсь, госпожа, — с отчаянием сказала Лола. Она легко побежала в конец шеренги. Дрессировщица последовала за ней, сняв плеть с пояса. Рабыня, конечно же, заметила это. — Будь чувственной, Лола, — приказала леди Джина. — Я думаю, ты можешь справиться с этим, — добавила она ядовито. — Хорошо, госпожа, — ответила Лола, бросая испуганный взгляд на леди Джину. Затем она обняла первого раба и пристально посмотрела на него. — Я твоя рабыня, господин, — произнесла девушка и поцеловала его, потом прошептала: — Я люблю тебя, господин, — и поцеловала вновь. — Прекрасно, Лола, — похвалила ее леди Джина. Две женщины засмеялись. Одна из них, с пером в руке, сделала запись на листке бумаги, прикрепленном к доске. — Теперь к следующему, — приказала дрессировщица. Лола послушно перешла к другому рабу. Я знал, что даже просто дотронуться до раба мужского пола считалось для рабыни большим позором, не говоря уж о том, чтобы назвать его господином. Рабыни презирали рабов. Они считали себя — и, как я полагаю, правильно — законной собственностью свободных мужчин и женщин, хозяев и хозяек. Наконец Лола встала передо мной. Ее глаза блестели от слез. Она почти задыхалась. — Только не с ним, госпожа, — взмолилась рабыня. — Ты медлишь при выполнении своих обязанностей, Лола, — усмехнулась леди Джина. Тогда Лола быстро обняла меня. Затем на короткое мгновение крепко прижалась ко мне. И в этот миг я почувствовал ее тело, содрогающееся в сладострастных конвульсиях. Ее щека коснулась моей. — Забавно, — сказала одна из женщин. — Я думаю, маленькую сучку следует выпороть, — добавила другая. — Не бойтесь, — уверила леди Джина, — она будет наказана. Лола задрожала и слегка отпрянула. Но я все еще ощущал ее объятие. Она подняла на меня глаза, полные слез. — Продолжай, Лола, — сказала леди Джина. — С этим презренным рабом, госпожа? — спросила девушка. — Продолжай, — настаивала дрессировщица. — Слушаюсь, госпожа, — ответила рабыня и снова тесно прижалась ко мне. — Посмотрите на эту маленькую сучку, — проговорила одна из женщин. — Она возбудилась. — Грязная похотливая тварь, — прибавила другая. Полностью обнаженная, Лола стояла босиком на каменном полу. — Я твоя рабыня, господин, — шептала она мне. Я чувствовал кожей ее живот и грудь. Она была женщиной, которую мужчина с Земли вряд ли мог вообразить даже во сне. Я вспомнил, как однажды ее заставили лежать передо мной нагишом. Нет, все же мне следует устоять перед ней… И тут горячая, чувственная, закованная в ошейник рабыня вновь прижалась ко мне. Я ощутил ее губы своими губами. Она поцеловала меня естественным, нежным поцелуем рабыни, женщины, которой владеют. — Я люблю тебя, господин, — прошептала Лола. — Ай! — вскрикнула одна из покупательниц. Я тоже закричал — от отчаяния. Женщины засмеялись. — Этот — действующий, — со смехом сказала одна из них. — А вы уверены, что он действительно с Земли, из мира рабов? — спросила другая. — Повезет той хозяйке, которая его получит, — добавила третья. Я смотрел на них, сгорая от стыда. Та, что держала в руках перо и бумагу, рассмеялась, заметив мой взгляд. Я видел, как двигается перо по бумаге, — она делала какую-то пометку. — Не спеши одеваться, Лола, — произнесла леди Джина. — Иди в свою конуру. Позже я дам о себе знать. — Слушаюсь, госпожа, — ответила Лола, затем, взглянув на меня, крикнула: — Я ненавижу тебя, раб! — Беги, Лола, — приказала дрессировщица. — Слушаюсь, госпожа, — повторила Лола и вылетела из комнаты. — Что за сучка! Возбудиться от простого раба! — усмехнулась одна из женщин. — Да уж, — согласилась с ней другая. — Пройдемте в более удобное помещение и обсудим рабов, — предложила леди Джина и покинула комнату в сопровождении свободных женщин. Одна из них, обладательница кожаного браслета, задержалась на мгновение. — Вы идете, леди Тайма? — спросила ее одна из покупательниц, открывая дверь. — Иду, — ответила она, рассматривая меня. Затем повернулась и покинула комнату.7. МНЕ КИДАЮТ ЖЕНЩИНУ
Я находился в своей камере — сидел на тяжелой скамье перед большим прямоугольным столом. На мне была легкая туника, сшитая из репса. На полу, на соломе, лежало одеяло, которое мне предоставили. Хотя дверь в камеру по-прежнему заперта, я уже не закован. На столе — чаша дешевого вина, несколько ломтей желтого хлеба и деревянная миска с овощами и кусками мяса. Сегодня мне назначили цену. Я до сих пор в ярости. Я не женщина! Тут я улыбнулся про себя. Мысль, достойная горианца. Мне пришлось напомнить себе, что я — землянин. Как, должно быть, постыдна эта процедура и для женщин! Достойно сожаления, что восхитительные красавицы могут быть порабощены. Хотел бы я обладать одной из них! Но я, конечно, отогнал эту мысль, прожевал кусок мяса и выпил из неглубокой, кое-где отбитой чаши немного вина. Мои мысли были путаными и тревожными. Итак, сегодня мне назначили цену. Я был теперь уверен, что в тюрьме меня не долго продержат. Притом местоположение этой тюрьмы мне по-прежнему неизвестно. Я даже не знал, в каком городе она находится. Мне ведь внушили, что любопытство в рабах не приветствуется. Я вновь улыбнулся про себя. Как далеко кажется теперь Земля с ее мелкими проблемами. Почему-то я даже не чувствовал себя несчастным из-за того, что меня похитили оттуда, и не понимал, почему это так. Безусловно, мое положение постыдно. Безусловно, я в ужасе от мира, в котором оказался. Меня едва не сожрали слины. Я познал плеть. И все-таки меня нельзя назвать несчастным. Земля отравлена и загрязнена. Сам воздух, которым дышат ее жители, сама пища, которую они едят, содержат токсические элементы. И с этим невозможно что-либо сделать. Каким невообразимым миром кажется земная цивилизация! Неужели нельзя понять, что экологический преступник гораздо более опасен, чем маньяк-одиночка или наемный убийца? Его преступление затрагивает не единичную жертву, а целую планету и ставит под угрозу жизнь не родившихся еще поколений! Неужели нажива настолько священна? Неужели она ценнее, чем будущее Земли? Земляне самодовольно поздравляют себя с достижениями демократии, при которойякобы правит народ. Но так ли это? Если так, почему же многие процессы на планете угрожают человеческому благополучию? Как мог докатиться до полного убожества мир, которым правят люди? Но может быть, они и не правят? Может быть, им просто внушают, что они — цари природы и люди удовлетворяются этим? Кто же, интересно, настоящие правители Земли? Иногда мне кажется, что вовсе не было никаких правителей, одно только сумасшествие неуправляемых машин. Я поднялся со скамьи, прошелся по клетке и потрогал одну из сырых стен. Теперь у меня есть одеяло. Я чувствовал благодарность. Подойдя к тяжелой решетке, я ухватился за нее. Меня надежно заперли. Я — невольник. На мне стальной ошейник. Однако мне совсем не досадно. Очень хочется увидеть мир, в котором я, землянин, не более чем простой раб. У меня оставалась надежда, что мне позволят жить, если я стану слушаться своих хозяев. Почему отступила безысходная тоска, терзавшая меня в первые дни пребывания на данной планете? Я долго размышлял над этим. Из-за здорового питания и упражнений, которые меня заставляли делать, я стал гораздо сильнее, чем прежде. Возможно, это как-то повлияло на мои мысли и ощущения. Такие незамысловатые вещи, как питание, отдых и физические упражнения, могут творить чудеса с восприятием жизни. И еще — я с волнением ожидал приключений. Возможно, все дело просто в свежей воде и чистом воздухе Гора. Они возбуждают даже в тюрьме. Я схватил скамью за одну из ножек и поднял ее, медленно и ровно, полностью вытянув руку. Я никогда бы не смог проделать этот трюк на Земле. Уменьшенная гравитация планеты здесь ни при чем — во мне играет вновь обретенная сила. «Возможно, госпожа пожелает узнать, чем она окажется в твоих руках», — говорила мне леди Джина. Я засмеялся и медленно опустил скамью на пол. Затем сел и, отправив в рот еще один кусок мяса, обвел камеру взглядом. Мне снова вспомнилась Земля — мир, полный мелочности, жадности, тщеславия и самодовольства. Вредные выбросы и яды, пропитавшие этот мир, его несчастное население, мучимое постоянными страхами, — хватит ли энергии, чтобы завести все эту безмерную и по большей части ненужную технику? А также полностью оправданный ужас — дамоклов меч ядерной войны. Земля казалась скопищем болезней и ловушек, оскорблением природы, миром, в котором воздух благодаря деятельности людей состоит сплошь из вредных газов. Нет ничего удивительного в том, что, попав в совершенно иную среду, я не находил в себе неудовольствия. Здесь я чувствовал свежесть и чистоту, стремление и надежду, жажду жизни, которых не стало на Земле, еще когда Парфенон только строился. Без сомнения, на этой планете есть многое, о чем можно сокрушаться, но я не могу заставить себя делать это. Без сомнения, Гор нетерпим, жесток и бессердечен, и все же он чист душой, как лев. Нетерпим, жесток, бессердечен и чист душой. Такова его природа. Гор — планета сильных людей, мир, в котором мужчины снова могут поднять головы к солнцу и засмеяться. Мир, где они снова могут пускаться в длинные путешествия. Здесь уместен был бы Гомер, воспевающий звон мечей и темно-красное море. Я подумал о грязно-серых ландшафтах Земли. Как печально, когда планета стареет, становится покорной и скорбной. Я не могу заставить себя сожалеть об изобилии, радости, энергии и свободе, о том, что и есть Гор. Пусть другие делают это, если хотят. Я не буду. Я живу здесь. Пусть мужчины снова возьмут в руки весла. Пусть спускают на воду низкопалубные быстрые корабли! Я взял еще один кусок мяса из деревянной миски, снова полюбовавшись на одеяло, тяжелое и теплое. Спать мне еще не хотелось. Затем я услышал всхлипывания и вскочил. По ту сторону решетки стоял Продикус, стражник-великан. Я уже испытал на себе его силу: однажды он поднял меня над полом с пугающей легкостью. Я знал, что с такой же легкостью он может переломать мне руки и ноги, если захочет. — Отойди в глубину камеры, раб, — приказал Продикус. Я подчинился. Он вел обнаженную девушку, запустив руки в волосы и наклонив ее голову к своему левому бедру. Она плакала. Ее маленькие руки были скованы за спиной наручниками для рабов. С ошейника свисал ключ, подвешенный на проволоке. Я догадался, что это ключ от наручников. Там же болтался хлыст. Девушку я узнал сразу. Продикус выбрал из связки ключ от моей камеры и открыл дверь. Широко распахнул ее и вошел, грубо бросив рабыню на колени передо мной. — Она твоя на ночь, — сказал он. — Не убивай ее и не ломай ей кости. — Понимаю, — ответил я. Повернувшись ко мне спиной, Продикус покинул камеру, снова запер ее и исчез в глубине коридора. Девушка взглянула на меня с ужасом. — Пожалуйста, не делай мне больно, господин, — проговорила она. Я, признаться, удивился ее обращению, а затем вспомнил: мне отдали ее на ночь. Я мог владеть ею этой ночью! — Встань, Лола, — сказал я. На четвереньках рабыня отползала от меня, пока не оказалась у решетки. Я приблизился к ней. Тогда Лола поднялась, прижавшись спиной к железным прутьям. Она боялась смотреть мне в глаза и отворачивала лицо. — Мне жаль, что я так часто обижала тебя, господин, — прошептала девушка. Мне припомнились многие примеры ее жестокости: удары хлыста, которыми она удостаивала меня, тычки ее маленьких кулаков, пинки, ее постоянное желание унизить меня. Лучше всего я запомнил, как она разлила вино и приговорила меня к двадцати ударам «змеей». Леди Джина милостиво сократила их количество до пяти. Двадцать ударов могли стоить мне жизни! Меня раздражало, что Лола не смотрит мне в глаза. Неожиданно для самого себя я сжал ее рот пальцами, вдавив щеки между зубов, и, причиняя ей боль, повернул голову рабыни так, чтобы видеть ее лицо. Однажды на моих глазах стражник сделал так же с Телой, когда та не сразу обратила на него внимание. Против этого приема любая женщина бессильна. Испытав его на себе, она сразу же подчиняется. Удерживая Лолу таким образом, я заставил ее посмотреть на меня. Рабыня испугалась еще сильнее. Но внезапно я понял по ее глазам, что она сама хочет, чтобы с ней обходились жестоко. Впервые в жизни я подчинил женщину, как грубый мужчина, ее хозяин. Это чувство я запомнил навсегда. Но тогда я отпустил ее. — Почему ты разлила вино и обвинила в этом меня? — спросил я. — Это была шутка, — прошептала Лола. — Не лги мне! — Я ненавидела тебя, — ответила она. — Ты и теперь ненавидишь? — О нет, господин, — торопливо сказала рабыня, — теперь я люблю тебя и хочу угодить тебе. Пожалуйста, будь добр со мной. Я улыбнулся. Вряд ли Лола когда-нибудь предполагала, что однажды окажется в моей камере. — Почему именно двадцать ударов «змеей»? Ты хотела убить меня? — спросил я. — Ты сильный, — ответила девушка, слегка нагнув голову вниз. — Ты выдержал бы двадцать ударов. — Неужели ты ненавидела меня так сильно? — Да, господин, — проговорила Лола и поспешно добавила: — Но это в прошлом. Теперь я люблю тебя. Пожалуйста, будь добр со мной, господин. — Давай я освобожу тебя от этого хлыста, — сказал я и потянулся, чтобы отвязать орудие пытки с ее шеи. Рабыня подняла голову, прижавшись к решетке. Ее чудные обнаженные плечи вжались в стальные прутья. — Ты собираешься применить его? — спросила Лола. — Я не слышал, как ты сказала «господин», — ответил я. — Господин, — поспешно произнесла она. Отвязав хлыст, я вернулся к скамье и сел, после чего посмотрел на девушку, стоящую у решетки. — Подойди и встань на колени, рабыня. Лола подчинилась. — Я буду выпорота, господин? — спросила она. — Молчи. — Слушаюсь, господин. Я смотрел на девушку и ощущал противоречивые чувства. Лола — одна из красивейших женщин, каких я когда-либо видел. Сейчас она стоит передо мной на коленях, испуганная и покорная, обнаженная и закованная в наручники. Эта красавица в моей власти, и я могу сделать с ней все, что сочту нужным. Да, она причинила мне много боли и обижала меня. Но, как ни странно, несчастья и унижения, испытанные мною по ее вине, не главенствовали в моем сознании. Мне представилась возможность выместить обиды на ее красивой коже. Но это не занимало меня. И уж точно не казалось мне самым важным и захватывающим в данной ситуации. Я смотрел на красивую женщину, стоящую на коленях, закованную в наручники. Рабыня должна повиноваться — эта мысль буквально опьяняла меня. — Господин… — проговорила Лола. — Да? — Меня не кормили с утра. Можно я поем? Я взял кусок мяса из миски и протянул ей. — Спасибо, господин. Аккуратно повернув голову, Лола взяла кусок зубами. Какое-то время я кормил ее с рук. Она зависела от меня в еде и питье. Я с трудом понимал происходящее. Раньше мне не верилось, что мужчина может испытывать подобные чувства. Затем я поставил миску на пол, и Лола, опустив голову, буквально погрузилась в ее содержимое. Я смотрел на рабыню и понимал: она в моей власти. В эти часы она принадлежит мне. Я боролся с невероятным всплеском силы и наслаждения и знал, что на самом деле борюсь со своим мужским началом, борюсь против могущества и страсти, славы и радости. Потому что я — землянин. Но прежде чем мне удалось искренне осудить и подавить свои желания, я осознал, что значит быть мужчиной по закону природы. Я познал вкус господства. Но вновь и вновь мне приходилось вспоминать, что я землянин и что моя мужская природа должна быть подавлена. Испытывая жажду, я не должен пить. Голодая, я не должен есть. Нельзя доверять себе. Следует безоговорочно верить другим — слабакам, не умеющим быть сильными, чья безопасность состоит в обескровливании более опасных зверей. Рабам выгодно, чтобы короли не предъявляли претензий на трон. Затем меня охватило раскаяние и чувство вины. Как я только осмелился так думать? Природа ошибается! Человек не должен подчиняться законам царства зверей! Почему, собственно, мне следует удовлетворять свои потребности? Разве у меня есть право на них? Мужчины должны уподобиться растениям, а не хищным животным. Но кто прикажет льву стать цветком? Несомненно, только цветок. Кто прикажет мужчине не быть мужчиной? Несомненно, растение, которое боится шагов тяжелой лапы, уверенной поступи воина. Я засмеялся — внутри меня бушевали немыслимые противоречия. Несомненно, я, человек с Земли, хорошо знаю, как следует жить. Меня научили этому, и если, существуя по принципу самоотречения, я стал несчастлив и жалок, какое это имеет значение в общем устройстве мира? Что я понимал о самом себе? Откуда во мне это чувство собственной значимости? Разве лев или мужчина важнее насекомого или цветка? И если растений больше, чем львов, не правильнее ли сделаться цветами? Львам будет непросто притворяться растениями, но пусть они стараются получше. А самое главное — пусть цветы даже не догадываются, что среди них прячется лев. Это может их расстроить, и тогда поникнут их нежные лепестки. Прогонять горианские мысли из своей головы с каждым разом оказывалось все труднее. Когда я рассмеялся, девушка перестала есть и задрожала. Но через какое-то время она успокоилась и продолжила трапезу. — Вот! — сказал я, раскрошив в ее миску остаток хлеба и перемешав его с овощами и мясом. — Спасибо, господин, — поблагодарила Лола, снова опустила голову и продолжила есть. Я улыбнулся. Красивая рабыня, закованная в наручники, сильно проголодалась. Я смеялся от души. Мне казалось абсурдным, что я, пусть на мгновение, позволил себе неподобающие мысли. Разве я не землянин, способный покорить самого себя? А зачем мне следует покорять себя? Огорченный и смущенный, я запретил себе думать об этом. «Но кто же действительно сильнее? — спросил я себя. — Тот, кто продолжает пускать себе кровь, дабы угодить другим, или тот, кто отказывается делать это?» Чтобы отогнать эту мысль, мне пришлось помотать головой. Девушка подняла взгляд. Миска была пуста. Я поставил ее на маленькую полку. — Спасибо за пищу, господин, — проговорила рабыня. Я нежно вытер ей рот прядью ее же волос. К моему удивлению, Лола осторожно взяла мою руку зубами, лизнула и поцеловала ее. Затем она откинула голову. — Ты ведь не собираешься бить меня, правда, господин? — Помолчи, — приказал я. — Слушаюсь, господин. Я взглянул на Лолу и с трудом заставил себя вспомнить, что она, несмотря на ошейник, все-таки личность. Я увидел между ее грудей маленький ключ на проволоке. Без сомнения, это ключ от наручников. Мне следует освободить ее. И все-таки, должен признаться, разглядывая ее, я испытывал наслаждение, поскольку знал, что она в моей власти. Я понимал, конечно, что не могу позволить себе воспользоваться своей властью, несмотря на то что она женщина и рабыня, а я — мужчина и ее господин. Это господство предопределено природой, но мне, землянину, надлежит игнорировать его. Современные общественные взгляды моей планеты отрицают преимущества и привилегии сильного пола. Еще совсем недавно мужчинам даже не дозволялось вспоминать, что они — животные. Теперь, после символического разрешения признавать свое животное начало, им отказано в праве определять, животными какого пола они являются. Мне стало любопытно, возможны ли вообще принципы общественного поведения, которые не искажали бы истинного положения вещей. Могли бы такие принципы когда-нибудь возникнуть в горниле истории? — Там, у стены, есть ведерко с водой. Сходи попей, а вернувшись, встань передо мной так, как стоишь сейчас, — велел я. — Слушаюсь, господин, — ответила Лола и отправилась в угол комнаты, где опустилась на колени перед наполненным деревянным ведерком, скрепленным железными обручами. Рабыня пила, опустив голову. Тем временем я поставил чашу с вином на полку. Девушка не обратила на мои действия ни малейшего внимания. Ей и в голову не пришло, что ее угостят вином. Для рабыни в наручниках вполне достаточно воды из ведерка. Впрочем, я не заставлял ее ползти к ведру на животе. Очистив стол, я вернулся к скамейке и сел. Через мгновение девушка уже стояла передо мной на коленях. — Спасибо, господин. Я встал и обошел вокруг нее. Наверное, мне не следовало этого делать, но Лола выглядела невероятно красиво. Я с наслаждением созерцал ее во всей красе. Рабыня стояла на коленях очень прямо, немного напряженно, отклонившись на пятки, с расставленными коленями. Как чудесно, должно быть, обладать такой рабыней, думал я. И опять мне пришлось напоминать себе, что она — личность, живой человек. Было что-то неуловимое в ее дыхании и позе, чего я тогда не мог разгадать. От Лолы исходил некий возбуждающий запах, легко ощущаемый в горианском воздухе, даже в тюрьме. Я, землянин, не понимал этих знаков, поскольку никогда не замечал их в земных женщинах. Как я теперь понимаю, Лола старалась держаться спокойно и контролировать себя, но тело выдавало ее. Наивный дурачок с Земли, я не мог увидеть очевидного — у моих ног находилась возбужденная страстью рабыня. Я взял ее за плечи вполне доброжелательно и не понимал, почему она дрожит. — Господин… — умоляюще проговорила Лола. Я знал, что должен освободить ее. Именно потому, что эта девушка причинила мне много неприятностей. Приподняв Лолу над полом, я удивился, поскольку не представлял, что так легко могу держать ее на руках. Думаю, она то лее не представляла этого. — Господин, — шептала рабыня, — пожалуйста… Менее нежно, чем следовало бы, я бросил ее животом на стол. Лола напряглась и лежала очень тихо. Закинув ее волосы вперед, я повернул ошейник на ней так, чтобы проволока с ключом оказалась под рукой. Открутил проволоку и положил ее вместе с ключом рядом с головой девушки. Потом поправил на ней ошейник. Крохотным ключом в два поворота я открыл наручники и снял их с ее рук. Ключ с проволокой и наручниками бросил на скамью. — Теперь мои руки свободны, так что я могу угодить тебе как следует, — прошептала Лола. Она лежала передо мной вниз лицом, протянув руки вдоль тела ладонями кверху. Руки девушки особенно чувствительны и эротичны. Я подавил желание провести легонько пальцем по ее левой ладони, начертив букву «кеф». Именно эта буква используется для клеймения рабынь. Лола лежала неподвижно. Это раздражало меня. Разве я не освободил ее от наручников? Теперь я понимаю, что она просто ожидала следующего приказа. Рабыня чуть слышно застонала. Она выглядела невероятно возбуждающе, и я с трудом напоминал себе, что должен обращаться с ней так, как будто ее принадлежность к слабому полу — случайна и не важна. — Что угодно господину?.. — пробормотала Лола. Внезапно на мгновение я увидел ее такой, какой она и была, — нагой рабыней в ошейнике, принесшей мне столько несчастий. Теперь эта рабыня лежала передо мной, и я мог делать с ней все, что захочу. Почувствовав во мне перемену, Лола напряглась. Мои руки сжимали край столешницы. — Не бей меня кнутом, господин, — умоляла Лола. — Позволь мне угодить тебе. Если не угожу, тогда избей. — Ты торгуешься? — спросил я. — Нет, господин, — закричала она. — Нет, господин! Прости меня, господин! Пожалуйста, прости меня! — Помолчи. — Слушаюсь, господин. Я наслаждался — Лола находилась в моей власти. Все настойчивее мне приходилось напоминать себе, что с этой девушкой не следует обращаться по суровым законам природы, диктующим подчинение и принуждение к порядку. Неужели эта бедняжка на самом деле думала, что я, землянин, буду обращаться с ней как с рабыней? Безусловно, Лола должна понимать: ей нечего опасаться. Ведь я буду обходиться с ней с уважением и почтением. Но взглянув на нее еще раз, я почувствовал прилив гнева. Эта маленькая сучка хотела, чтобы я получил двадцать ударов «змеей»! Приподняв стол за край, я сбросил рабыню на пол. Стол отлетел на другую сторону камеры. Лола лежала в соломе у моих ног. Я почувствовал, как ее губы целуют мои ноги. Мне никогда и не мечталось подчинить женщину такой красоты. Я бросил взгляд вниз. Рабыня опустила голову. — Лола старается угодить господину, — сказала она и заплакала. Испытав в этот момент волну силы, мощи и возбуждения, прошедшую по всему телу, я откинул голову и рассмеялся. Девушка не поднимала глаз и дрожала. Думаю, ей приходилось слышать подобный смех раньше. Меня охватили непостижимые и невыразимо прекрасные чувства. Я взирал на Лолу сверху вниз, она находилась у моих ног. И я понял тогда со всей ясностью и силой, перед которыми меркли все аргументы и теории: таков естественный порядок вещей. Смеясь, я присел над рабыней и, запустив руку ей в волосы, поднял ее голову. Она закрыла глаза. На лице Лолы, к моему изумлению, был восторг. — Да, господин, — проговорила она, — да! Я приготовился опрокинуть ее на солому и камни и поступить с ней, как должно поступать с женщиной и рабыней. А потом вспомнил, что я — землянин. Отпустил ее волосы и отбросил от себя. Закричав от неудовлетворенности и отчаяния, я сжал кулаки. Лола встала на колени, прямо на камни, и посмотрела на меня испуганно. — Господин? Я впился ногтями себе в ладони и стиснул зубы. Не говоря ни слова, Лола подползла ко мне вплотную. Протянула руку, чтобы коснуться меня. — Господин… — Не трогай меня! — проговорил я. Лола быстро отдернула руку. — Слушаюсь, господин. Я отвернулся от нее. — Мне не удалось угодить тебе? — с мольбой в голосе спросила девушка. — Молчи! — Слушаюсь, господин, — прошептала Лола. Большими шагами я отошел к другой стене клетки, подальше от нее. Опустив руки и голову, прижался к стене, я боролся с собой. — Господин? — позвала рабыня. — Молчи! — закричал я. — Слушаюсь, господин. Со стоном я стукнул кулаками по камням. Я должен обуздать себя! Я должен победить себя! Я должен отрицать, калечить и подавлять свои импульсы, свою кровь и мужское начало! Я должен стать врагом самому себе! Я должен сделать себя собственной жертвой… — Можно я подам тебе вина, господин? — спросила девушка. Я уже более-менее контролировал себя, правда, дышал еще слишком глубоко, почти судорожно. Не дожидаясь разрешения, Лола подошла к полке, куда я поставил чашу с темным дешевым вином для рабов. Затем, держа чашу, рабыня грациозно опустилась передо мной на колени. Глядя на меня, она тряхнула головой, отбрасывая волосы назад. Тонкий стальной ошейник красиво смотрелся на ее шее. Придерживая чашу двумя руками, Лола прижала ее к своему животу ниже пупка. Я не отрываясь смотрел на край чаши, врезавшийся в ее тело. Затем рабыня подняла чашу перед собой и нежно, повернув голову, коснулась ее губами. После чего, опустив голову, протянула руки и предложила мне эту старую чашу с отбитыми краями. — Господин желает вина? Я принял вино. Рабыня смотрела на меня и дрожала. Я отпил немного, держа чашу двумя руками, но через секунду опустил ее и посмотрел на Лолу. — Вино и Лола твои, господин, — сказала она. Я знал, что она говорит правду. Поднес чашу к губам и снова начал пить. Потом поставил чашу с остатками вина на стол. Я пил, как подобает хозяину перед коленопреклоненной рабыней. — Ты пробовал вино дома Андроникаса, — произнесла она, — теперь попробуй вино Лолы. И тут я впервые осознал, что рабыня, находящаяся передо мной, сексуально возбуждена. До сих пор я не воспринимал ее потребностей, хотя они явно выставлялись напоказ. Мой разум отказывался принимать их во внимание, даже умоляющий аромат ее тела не трогал меня. А если я и замечал эти робкие сигналы, то упорно боролся с желанием отозваться на них. Я был туп и эмоционально глух. Одно дело — понимать, что происходит с рабыней, и по собственному выбору удовлетворить или не удовлетворить девушку, воспользовавшись ее возбуждением. И совсем другое дело — даже не поинтересоваться, что происходит в ее хорошенькой головке. Мое невежество в подобных вещах объяснимо несколькими обстоятельствами. Во-первых, я землянин и, соответственно, не имею привычки честно смотреть на женщин и понимать их. Большинство землян, к несчастью, не обращают на женщин внимания. Зачастую они не знают по-настоящему даже собственных жен. В противном случае было бы гораздо меньше разводов. Интересным парадоксом в данном случае являются отношения между горианским хозяином и рабыней. Мужчины склонны проявлять огромный интерес к тому, чем владеют, и обычно остаются вполне довольны своей собственностью. Женщины, которыми они владеют, не являются исключением из этого правила. Рабыня желанна и ценима своим хозяином, поскольку принадлежит к числу его сокровищ. Горианский хозяин — заинтересованный собственник, поэтому он внимателен и любопытен. Он хочет знать ее мысли, ее эмоции и чувства, вникая в самые лирические детали. Беседа с очаровательной рабыней — одно из многих удовольствий, доступных хозяину. Невольнице почти невозможно утаить от него свои мысли и чувства. Большинство рабынь необычайно отзывчивы и привязаны к своим хозяевам и глубоко любят их той невероятной любовью, которая может встречаться только у порабощенной женщины. Но я был бы недобросовестным, если бы не упомянул, что даже самая живая и энергичная рабыня, с удовольствием беседующая со своим господином, хорошо знает: в любой момент ее могут лишить одежды и посадить на цепь. Ею владеют как вещью. Многие рабыни к тому же содержатся у грубых, холодных мужчин, которые презирают их. Эти девушки тоже вынуждены повиноваться и выполнять все требования своих хозяев. — Я твоя, господин, — проговорила Лола. Нет, до сих пор я не понимал ее потребностей. Я смотрел на нее, но не видел. Теперь же, отбросив умозрительные теории и обобщения, я разглядел эту девушку. У моих ног находилось живое воплощение страсти и вожделения. На моем месте испугался бы любой землянин. Я сжал кулаки. — Господин… — простонала Лола. Я даже предполагать не мог, что женщина может иметь чувства такой глубины и отчаяния. Моя предыдущая жизнь на Земле не познакомила меня со сложными и глубокими потребностями женщин. Это, мне кажется, вторая причина, по которой я до сих пор не был внимателен к Лоле. Я пришел в бешенство. Очевидно, мое образование в данной области преднамеренно оставляли неполным. На Земле, я уверен, много специалистов, знакомых с истинным положением вещей. По какой-то причине они расчетливо замалчивали правду, избегали выставлять ее на всеобщее обозрение. В науке есть много неисследованного. Но, безусловно, не все нуждается в изучении одинаково, особенно если некстати опубликованные неосторожные изыскания могут погубить чью-то карьеру. Насколько проще быть объективным в изучении составных частей атома, чем нас самих! Я снова посмотрел на девушку. Бесспорно, никогда мне не доводилось видеть такого сильного желания в девушках Земли. И уж конечно, я никогда не видел такую девушку обнаженной у моих ног, на соломе в горианском подземелье. Мне стало интересно, так ли сильно отличаются девушки Гора от девушек Земли? Горианки казались сексуальными, женственными и полными жизни, в то время как многие из земных женщин выглядели подавленными, робкими, сдержанными, непроницаемыми, смущенными и стыдливыми, боящимися своей половой принадлежности. В чем суть псевдомаскулинизации многих женщин Земли, проявившейся в одежде и поведении? Неужели в истерической попытке отрицания своей сексуальности? Чего боятся женщины Земли? Того, что полное признание своих глубочайших сексуальных потребностей поставит их на колени к ногам хозяина. Лола посмотрела на меня глазами, полными слез. Рабство, внезапно подумал я, освобождает женственность в женщине. Я не предполагал, что свободные горианские женщины могли бы дойти до такой степени откровенности, уязвимости и возбуждения, какие возможны у рабынь. Должно быть, основное различие проходит не между горианской и земной женщиной, а между свободной гражданкой и рабыней. Работорговцы нередко доставляли земных женщин на Гор в качестве рабынь. Безусловно, они бы не делали этого, если бы рабыни с Земли плохо продавались. И конечно, они бы не продавались так хорошо, если бы из них не получались хорошие рабыни. Не одна земная девушка, считавшая себя фригидной и сексуально пассивной, обнаруживала, к собственному ужасу, что закованная в ошейник, нагая, она становится горячей, податливой игрушкой в руках своего хозяина. Девушка с Земли открывала свою сексуальность на планете Гор, или кнут хозяина помогал ей сделать это. — Господину понравилось вино? — спросила Лола. — Я еще не закончил, — ответил я. Чаша стояла передо мной на столе. — Да, господин, — проговорила она. Я вспомнил, как только что пил из чаши, которую она мне предложила. Я пил, как настоящий хозяин, у ног которого лежала рабыня! В моем теле оживала первобытная сила. Мне следовало бы стыдиться ее, но я не смог заставить себя и сомневался: неужели недостойно чувствовать себя сильным и могущественным? Почему? Почему мужчине нельзя чувствовать себя мужчиной? Возможно, это не так уж плохо. Кому придет в голову оспорить это, кроме тех, конечно, кто мужчинами не являются? — Господин хочет, чтобы я подала еще вина? — опять спросила Лола. — Пока нет, — ответил я. — Хорошо, господин. — Рабыня почтительно опустила голову. Я понял: она ждет, что я возьму ее за руки, брошу спиной на солому и начну подчинять своему безжалостному диктату, иногда нежно, иногда грубо, но всегда непреклонно. Так, как хозяин ведет себя со своей жалкой рабыней. На моих глазах выступили слезы. Я хотел Лолу и все-таки знал, что не должен трогать ее. Я — землянин и обязан это помнить. А она — беспомощная девушка, но при этом — личность. Лола подняла взгляд. — Попробуй меня, — просто сказала она. И тут я осознал, к своему разочарованию, что имеется и другая причина, по которой я не готов исполнить ее желание: мой страх. Тот, кто не может распознать женских потребностей, не должен думать, что смог бы удовлетворить их. Когда девушка предлагает себя в качестве рабыни, она просит тем самым покорить ее. Лола — рабыня у моих ног. Не из-за этого ли я стремлюсь надеть на нее собственный ошейник? Тот, кто испытывает страх, не может удовлетворить женщину и вынужден притворяться, будто не понимает ее желаний. Если понадобится, он может мягко пожурить или унизить ее, чтобы она стыдилась своих побуждений. Только так, чтобы она не заметила его немощи. Женщину обманом вынуждают отречься от своих потребностей, и мужчине, к его облегчению, не надо придумывать способ выкрутиться. Такие хитрости, впрочем, редко бывают удачными. Когда желания не могут быть исполнены физиологически, отсутствие счастья, конфликт и чувство вины — как для мужчин, так и для женщин — становятся неизбежными. Тот, кто боится быть хозяином, сомневается в своих способностях, силе, мощи, воле и решительности, останется глух к мольбам даже самой несчастной из рабынь. Как можно ожидать, что мужчина удовлетворит женщину, когда он боится удовлетворить себя самого? Не может быть по-настоящему счастлив тот, кто не владел рабыней. Не может быть счастлива женщина, которая не принадлежала хозяину. Но если передо мной вдруг мелькала перспектива удовлетворения своих желаний, перспектива радости и невероятной силы, заряжающая и стимулирующая идея господства, откликающаяся на глубинные потребности очаровательной женщины, я быстро выбрасывал эти пугающие видения из головы. Я боялся глубоко заглянуть в себя. Был ли я достаточно силен, чтобы принять то, что мог бы там увидеть? Не безопаснее ли прятаться в пещере лжи, чем встать на скалу правды, обозревая мир? Когда человек стоит на солнечном свету и чувствует ветер реальности, каким промозглым и постыдным представляется ему убежище фальши, какой глупой кажется боязнь дневного света и свежего воздуха! Но я, землянин, воспитанный мифами, быстро осмеял идею страха перед мужским началом. Я хорошо знал, что представляет собой мое мужское начало. Знал также, насколько должен соответствовать ему. Я понимал, что должен быть мягким, заботливым, похожим на женщину и слушаться каждого женского каприза, иначе меня назовут животным. Теперь я сознаю, что эти познания не учитывали сигналов природы, сформированных суровой эволюцией, ссылок на генетические задатки, заложенные в нас во времена, когда на лугах слышалась крадущаяся поступь саблезубых тигров, а на холмах раздавался рев мастодонтов. Мифы, на которых я был воспитан, не рассказывали о мрачных песнях и криках охотников, они не повествовали о бивачных кострах и ножах из голубого кремня, о мясе, приготовленном пленными женщинами с ремнями на шеях. Некая реальность не была обозначена в формулах, которые мне преподавались. Один пункт оказался пропущен в определениях того, что называется словом «мужчина». — Я преклоняю колени перед моим господином и жду, когда он возьмет меня силой, — сказала Лола. Я завыл от отчаяния и разочарования. Лола испуганно посмотрела на меня, не в состоянии понять, что терзает ее господина на одну ночь. Мне хотелось схватить ее и бросить спиной на солому, выплеснуть на нее свою ярость и радость, бессознательно удовлетворяя свои права над ней. Права, данные мне от природы! Сжать в руках ее горячую плоть, заставить ее извиваться от моих прикосновений и кричать о своей покорности… Но я знал, что я — землянин, а она — личность. Внезапно и злобно я набросился на нее и ударил по спине тыльной стороной левой ладони. Лола упала вперед. Я поразился тому, что сделал. Но все произошло так быстро, что я едва осознал, что происходит. Я пришел в ярость не из-за нее, а из-за себя. Лола не виновата. Она просто обнаженная, возбужденная, красивая, закованная в ошейник рабыня у моих ног. Нет ее вины ни в том, что она брошена ко мне, ни в том, что ее переполняют желания. Однако рабыня стала очевидной причиной моих сомнений и страданий. Именно поэтому я и ударил ее. Это было глупо и бессмысленно. Девушка упала на солому, и кровь показалась у ее красивого рта. Я ожидал, что она посмотрит на меня со страхом и упреком. Вместо этого Лола опустила голову и быстро поползла к моим ногам. Легла животом на солому передо мной, приподнявшись на локтях, и опустила голову прямо у моих ног. Я почувствовал, как ее мягкие полные губы целуют мои ступни. В голосе девушки появились удивление и радость. — Да, господин. Спасибо, господин. Я прошу прощения, что не угодила тебе, — проговорила она. Тогда я понял, что бедняжка приняла мой удар за знак господства над ней, за яркое свидетельство моего старшинства. Ее поцелуи были проявлением благодарности. — Достаточно, — сказал я. — Хорошо, господин, — ответила Лола, оставаясь лежать у моих ног. Она только отвернула голову в сторону и положила правую щеку на мою ногу. Рабыня подлежит наказанию. Ее можно ударить по какой-либо причине или без причины. Обычно у хозяина есть повод, каким бы незначительным он ни был. Это напоминает рабыне, что она — рабыня. Я взглянул на Лолу. Она посмотрела на меня, потом, повернув голову и поднявшись на локтях, снова поцеловала мои ноги. Затем откатилась на солому и улеглась на спину, разглядывая меня счастливым взором. — Не бей меня больше, господин, — попросила она, — я буду покорной, послушной и любящей. Лола смотрела на меня, улыбаясь, подняв при этом левое колено и раскинув руки вдоль тела. — Возьми меня, господин. Используй меня для своего удовольствия. — Ты умоляешь об этом? — Не знаю, почему я задал именно этот вопрос. — Да, господин, — улыбнулась Лола, — я умоляю об этом. — Почему тебя поместили ко мне сегодня? — Для наказания, — ответила рабыня и снова улыбнулась. — Я жду своего наказания, господин. Внезапно я испугался, почувствовал себя виноватым и смущенным, ослабел, покраснел и запнулся. Я ударил бедняжку. Конечно, она не ожидала, что я проявлю силу и распущу руки, как сделал бы горианский хозяин. Я-то землянин! Кроме того, Лола вряд ли догадывалась, что она — личность. — Прости… я ударил тебя, — заикаясь проговорил я. — Это было нехорошо… Я рассердился не на тебя, а на себя и поступил как скотина. Мне очень жаль. Лола посмотрела на меня испуганно. Она не понимала, какие силы двигали мной. Да и как горианская девушка в ошейнике, в которой сильные мужчины давно развили женские свойства, могла меня понять? Разве эта рабыня знала, что я из-за своих страхов попытался сделать из нее мужчину? Сама мысль об этом ей бы и в голову не пришла. На Земле каждый пол, повинуясь своим страхам, пытается защитить себя от другого пола, для чего отрицает очевидную взаимодополняемость природы, совмещение разнообразных склонностей и задатков. Но невозможно сложить мозаику, подбирая куски одной конфигурации. В замешательстве Лола встала на колени и опустила голову к соломе, словно пыталась стать меньше. — Не будь жесток, господин, — умоляла она. — Если я не угодила тебе, просто побей меня кнутом. Я не понимаю тебя, не понимаю, чего ты хочешь. Я просто несчастная рабыня! Пожалуйста, не мучай меня таким хитрым способом. Если я не угодила тебе, умоляю просто подвергнуть меня честному наказанию плетью. — Что ты говоришь? — пробормотал я. Лола застонала. — Пожалуйста, не подвергай меня этим мучениям, господин. Лола просто бедная рабыня. Привяжи ее и высеки плетью. Тогда она, возможно, поймет, как лучше угодить тебе. — Я не хочу мучить тебя, — объяснил я. — Напротив, я стараюсь быть добрым. Она застонала еще громче. — Посмотри на меня, — велел я. — Да, господин… — Мне жаль, что я ударил тебя. Мне очень жаль. — Но Лола просто рабыня. Рабыни предназначены для ударов и оскорблений. — Мне жаль, — повторил я. — Жаль? — переспросила Лола. — Да, — ответил я. — Мне действительно жаль. Лола содрогнулась и умоляюще произнесла: — Привяжи меня и выпори! — Послушай! — Я быстро пошел за вином, которое оставил на столе, взял его и присел около дрожащей девушки. Поднес чашу к ее губам. Содрогаясь, она выпила. — Видишь, ты дала мне вино, а теперь я дал вино тебе, — объяснил я. — Да, господин, — дрожа, сказала Лола. Теперь я лучше понимаю ее тревогу, чем в тот момент. Мои эмоциональные противоречия и неудовлетворенность, мои противоречивые мотивации, выражающиеся в непоследовательном поведении, напугали ее. Лола была горианской девушкой, жизненный опыт не подготовил ее к пониманию мужчины, приученного отвергать свою природу и мучить, калечить себя в наказание за импульсы, желания и чувства, естественные, как циркуляция крови и движение молекул через мембраны клетки. Она могла понять, что такое стыд, досада человека, который не смог быть честным. Но ей оказалось незнакомо патологически воспитанное чувство вины, а также привитые невротические тревоги, используемые в качестве контролирующих устройств. Теперь я понимаю: Лола наверняка боялась, что оказалась в обществе сумасшедшего, для которого ее красота, ранимость и беспомощность ничего не значили. Который не мог понять, что она — женщина и рабыня, который игнорировал ее желания и оказался глух к ее потребностям. Который не понимал, что с ней делать и как с ней обращаться. Девушка оказалась в обществе непредсказуемого и иррационального типа. Этот как бы мужчина своим поведением даже отдаленно не напоминал мужчину настоящего. Не стоит удивляться, что она была напугана. Безусловно, Лола подозревала, что если я и не сумасшедший, то, по крайней мере, глупец. Кто, как не глупец, откажется пить, если его мучит жажда, или откажется есть, если голоден? Но я не был ни глупцом, ни сумасшедшим. Я был мужчиной с Земли. — Прости меня, — умоляюще сказал я девушке. Лола вздрогнула и пролила немного вина, взглянув на меня с ужасом. Я не ударил ее. — Ты закончила? — спросил я. Она кивнула испуганно. — Там немного осталось. Допей. Я держал чашу, пока девушка со страхом допивала вино. Поставив чашу на стол, я вернулся к ней и присел рядом. Лола боялась встретиться со мной взглядом. — Пожалуйста, прости меня, — взмолился я. Она вздрогнула. — Прости меня, — повторил я с раздражением. — Я прощаю тебя, господин, — быстро ответила рабыня. — Это не приказ, — сказал я. — Было бы лучше, если бы ты сама, по своей воле, по своему желанию простила меня. — Хорошо, господин, — прошептала Лола, — я прощаю тебя по своей воле, по своему желанию. — Спасибо, — ответил я. — Не делай мне больно, господин, — попросила она, отказываясь встретиться со мной взглядом. — Посмотри на меня, — велел я. — Пожалуйста, не мучай меня, господин. — Посмотри на меня, — еще раз попросил я. — Да, господин. Лола подняла голову и посмотрела мне в глаза. Я поразился. Она была основательно испугана. Я взглянул на ее изящный стальной ошейник. Должно быть, мой взгляд моментально стал тяжелым или заблестел. Девушка содрогнулась. Но я уже контролировал себя. — Не называй меня господином, — ласково сказал я. — Да, господин. — Не зови меня господином, — повторил я. — Я — рабыня, — заплакала Лола. Неуважение, проявленное рабом, могло караться смертью. — Не зови меня господином, — настаивал я. — Да, господин. — Она всхлипнула. — Я хочу сказать — да. — Зови меня — Джейсон. Лола отвела глаза вниз. — Джейсон, — прошептала она. — Пожалуйста, не убивай меня, господин! — Не понимаю, о чем ты, — признался я. — Ты пренебрег моей красотой, — заплакала девушка. — Ты отказался взять меня силой. Ты заставил меня показать тебе мое неуважение. Теперь ты не наказываешь меня жестоко за то, что я недостаточно красива, за то, что я не отдалась тебе, как презренная рабыня, за то, что показала тебе неуважение. Разве ты не бросишь теперь меня к своим ногам и не начнешь пинать и избивать безжалостно? — Конечно нет, — ответил я. Лола отпрянула назад. — Дому Андроникаса не понравится, если ты убьешь меня. Я их собственность, — проговорила она. — Я не намереваюсь убивать тебя, — ответил я. Рабыня с облегчением вздохнула. — Что ты собираешься сделать со мной в таком случае? — спросила она. — Ничего, — сказал я. — Мне трудно в это поверить, господин, — проговорила Лола. Я пожал плечами. — В какую игру ты играешь со мной? — спросила она. — Для какого жестокого наказания ты готовишь меня? — Ни для какого. — Я знаю, что ты не с планеты Гор. Все ли мужчины твоего мира такие, как ты? — Большинство, я полагаю. — В каком ужасе перед ними, должно быть, живут их рабыни! — Большинство мужчин в моем мире не имеют рабынь, — объяснил я. — Наши женщины, почти все, содержатся свободно. — Вне зависимости от их желания? — недоверчиво спросила Лола. — Конечно, в данном случае их желания не играют роли. — Это называется свободой? — Да, — ответил я. — Мне так кажется. — Но некоторые мужчины должны порабощать женщин, — возразила она. Я кивнул. Мне было известно о подобных случаях. Существуют мужчины, способные устанавливать собственные законы. — Но большинство мужчин в твоем мире не имеют рабынь? — уточнила Лола. — Конечно нет. — У тебя были рабыни? — Нет. — Ни одной? — Ни одной, — ответил я. — Ты такой, как все на твоей планете? — Думаю, да. — Если это правда, — Лола сузила глаза, — то откуда ты знаешь, как внушить женщине ужас? — Если я нечаянно испугал тебя, мне очень жаль. У меня не было такого намерения, — объяснил я. — Я нагая и в ошейнике, я в твоей власти. Ты и вправду хочешь, чтобы я поверила, будто ты не хочешь меня наказать? — Я не обижу тебя. Ты в безопасности. Не бойся. — О, как ты мучаешь меня! — закричала рабыня, содрогаясь. — Почему ты не сделаешь то, что задумал, и не покончишь с этим? Неужели я была так жестока с тобой, что ты находишь возможным подвергать меня этой агонии? Я не знал, как разубедить ее. — Существует ли какой-то жестокий каприз, который ты намереваешься исполнить? Какое-то унизительное и разрушительное действо, которое ты хочешь устроить для своего удовольствия? — Не бойся. — Я тщетно пытался успокоить ее. — Мучитель. — Лола зарыдала. — Мучитель! — Не бойся, — опять повторил я. Она закрыла лицо руками и громко заплакала. — Как жестоки и коварны мужчины твоего мира, — всхлипывала Лола. — Как просты и незамысловаты требования мужчин с Гора по сравнению с этим! Почему ты не мог просто заставить меня служить тебе? — У меня нет намерения причинить тебе зло. Всхлипывая, Лола подползла кскамейке, где я оставил хлыст. Зубами взяла его со скамьи и приблизилась ко мне. Я вынул орудие пытки из ее маленьких белых зубов. — Побей меня, — жалобно попросила она. Я отбросил кнут. — Нет. Дрожа всем телом, Лола улеглась у моих ног, не зная, что будет с ней дальше. Не говоря ни слова, я подошел к темному одеялу, которое лежало на соломе. Оно было тяжелое, сделанное из оленьей шерсти. Я расстелил одеяло на соломе и сделал приглашающий жест рукой. — Ложись, — сказал я ласково. Лола вползла на одеяло и легла на спину. Ее тело казалось очень белым на темном одеяле. Легко, кончиками пальцев она потрогала ошейник, после чего взглянула на меня. — Теперь начинается? Я стоял и смотрел на ее маленькое дрожащее тело, готовое к любому наказанию, какое бы я ни выбрал. Потом присел рядом с ней, и ее испуганные глаза встретились с моими. — Пожалуйста, будь добр с Лолой, господин, — прошептала девушка. — Лола просто бедная рабыня. Я осторожно взял свободную часть одеяла и набросил на нее, укрывая. — Уже поздно. Ты, должно быть, устала, засыпай, — сказал я. Лола недоверчиво и испуганно глядела на меня. — Ты не собираешься овладеть мной? — спросила она. — Конечно нет, — ответил я. — Отдохни, прелестная Лола. Потом я подумал, что не должен был называть ее «прелестная Лола». То, что она прелестна и беспомощна, должно быть проигнорировано мною. Такие вещи могут мешать искусственным истолкованиям бесполого понятия «личность». Каким глупым сейчас мне кажется мое поведение! — Ты собираешься разделить со мной одеяло? — спросила Лола. — Нет, — ответил я. — Но у меня есть клеймо, и я ношу ошейник, — сказала она. — Отдыхай, спи, Лола, — произнес я, прошел в дальний угол клетки и присел, прижавшись спиной к стене. — Засыпай, — нежно сказал я, обращаясь к девушке. Она смотрела на меня, натянув одеяло до шеи. — Ты не свяжешь и не закуешь меня? — Нет, — ответил я. Лола лежала тихо. Я добавил: — Ты в безопасности. — Да, господин. Господин… — вдруг позвала она меня. — Что? — отозвался я. — Я — рабыня. — Я знаю это. — Ты не собираешься обращаться со мной как подобает? — Конечно нет. Я человек с Земли, — объяснил я. Неужели она на самом деле думала, что я стал бы обращаться с ней как с рабыней просто потому, что она ей была? Лола промолчала. Я велел ей: — Засыпай. — Да, господин. Я откинулся к стене, сидя на соломе. Девушка лежала очень тихо. Долгое время мы не разговаривали. Потом, спустя почти час, я услышал ее стон и увидел, как она вертится под одеялом. — Господин… — услышал я ее умоляющий голос. — Господин… Я подошел к ней. В полутьме она откинула темное одеяло до бедер и полусидела-полулежала на куске одеяла. Взглянув на меня, Лола попыталась вытянуть свои маленькие руки, чтобы схватить меня за шею. — Господин… — молила она. — Пожалуйста, господин! Ее маленькое округлое тело красиво смотрелось в полутьме клетки. Грудь Лолы выглядела изумительно. Я заметил чудный изгиб ее живота, плавно перетекающий в пышные бедра. — Что с тобой? — спросил я. Я держал Лолу за руки. — Пожалуйста, возьми меня, господин. Пожалуйста, побудь со мной как с рабыней! Я посмотрел на ее маленькое тело и на стальной ошейник на горле. — Нет, — ответил я. Лола перестала тянуться ко мне, и я отпустил ее запястья. Затем поднялся на ноги и некоторое время стоял, рассматривая ее. А она дрожала, стоя на коленях на одеяле. — Я землянин, — сказал я ей. — Да, господин, — ответила Лола, опустив голову. Я был сердит и испуган. Мое сердце колотилось. — Тебе нечего бояться меня, — продолжал я. — Да, господин. Без сомнения, Лола должна знать, что ей нечего бояться того, кто будет обращаться с ней уважительно. Почему же тогда она, простая рабыня, внушала мне такой ужас? Я думаю, это происходило оттого, что я боялся. Она могла разбудить во мне нечто гордое и дикое, такое, что не поддается притворству, нечто давно забытое и мощное, что было воспитано в пещерах и на охоте. Рассматривая коленопреклоненную рабыню, я на мгновение испытал спокойствие силы. Затем вспомнил, что не должен быть мужчиной, поскольку мужественность запрещена, подлежит унижению и высмеивается. Нельзя быть мужчиной! Следует быть личностью. Львы должны быть пойманы в капкан и кастрированы. Пусть истекают кровью! Среди цветов им нет места. Пусть львы поймут, что их задача — катать тележки с овцами. Они будут вознаграждены за это одобрительным блеянием. Но на секунду взглянув на девушку, я почувствовал прилив чего-то темного и могучего, непреодолимого и сильного, чего-то, что сказало мне: красавицы вроде этой — полная и безусловная собственность мужчин. Но и в тот раз я выбросил эти мысли из головы. — Я не понимаю тебя, — сердито проговорил я. Лола не подняла головы. — Я обращался с тобой с добротой и вежливостью. А ты продолжаешь вести себя как рабыня. — Я и есть рабыня, господин, — ответила она. — Я не знаю, чего ты хочешь. Мне следовало бы привязать тебя к решетке, чтобы урты тобой полакомились? — Пожалуйста, не делай этого, господин, — проговорила Лола. — Это шутка, — ответил я, ужаснувшись тому, что она приняла мою угрозу всерьез. — Я думала, ты так и сделаешь, — мягко сказала девушка. — Кстати, о шутках. Какую великолепную шутку мы сыграли сегодня над нашими тюремщиками! — Что, господин? — не поняла она. — Они поместили тебя ко мне, чтобы я мог издеваться над тобой, а я все-таки не сделал этого. Я обошелся с тобой мягко и вежливо, с добротой и уважением. — Да, господин, — отреагировала Лола. — Великолепная шутка. — Очевидно, у тебя проблемы со сном. Я тоже не хочу спать. Если желаешь, мы можем поговорить, — предложил я. Она опустила голову и молчала. — Хотела бы ты, чтобы я рассказал тебе о женщинах моего мира, которые прекрасны и свободны? — спросил я. — Они счастливы? — задала она вопрос. — Нет… Но и мужчины тоже несчастливы, — торопливо добавил я. — Без сомнения, некоторые мужчины и женщины твоего мира должны быть счастливы. — Некоторые, я полагаю, — ответил я. — Я хочу надеяться, что это так. Я не видел большого смысла рассказывать ей в деталях о всеобщем страдании моего мира, мелочности и неудовлетворенности его жителей. Если судить о цивилизации по уровню радости и удовлетворенности ее населения, большинство цивилизаций Земли следует считать неудачными. Интересно отметить, с большим уважением рассматриваются цивилизации, оказавшиеся просто катастрофичными в плане обыкновенного человеческого счастья. — Ты в безопасности, — сказал я Лоле. — Я не унижу тебя, обращаясь с тобой как с женщиной. — Разве это унизительно, когда с тобой обращаются как с женщиной? — не поняла она. — Предполагается, что унизительно. — О! — не поверила рабыня. — С ними следует обращаться как с мужчинами, — объяснил я. — Иначе они чувствуют себя оскорбленными. — Понимаю, — сказала Лола задумчиво. — Стало быть, это правда. — Но я — женщина, — произнесла она. — То, что ты думаешь об этом, не имеет значения, — ответил я. — Понимаю. Я замолчал. — Мне бы показалось оскорбительным, если бы ко мне относились как к мужчине. — Зря, — возразил ей я. — О! — отреагировала Лола. — Но разве мужчины и женщины не разные? — Статистически, конечно, между ними существует глубокая и очевидная разница, психологическая и физическая. Но можно найти некоторых мужчин, которые очень женственны, и некоторых женщин, весьма мужеподобных. Таким образом, существование женственных мужчин и мужеподобных женщин доказывает, что на самом деле мужчины и женщины одинаковы. — Не понимаю, — призналась Лола. — Я сам этого не понимаю, — усмехнулся я. — Если можно найти мужчину, который похож на женщину, и женщину, которая похожа на мужчину, разве это не предполагает, что мужчины и женщины различаются? Я промолчал. — Если бы можно было найти урта, который был бы как слин, — продолжала она, — и слина, который был бы как урт, разве это показывало бы, что урты и слины — одно и то же? — Конечно нет. Это было бы абсурдно, — заявил я. — В чем разница? — задала она вопрос. — Я не знаю. Должна быть какая-то, — ответил я. — О! — Она продолжила: — Разве женственный мужчина и мужеподобная женщина, из-за того что они сравнительно редко встречаются на свете, не только не скрывают очевидной разницы между мужчинами и женщинами, но, наоборот, благодаря своей относительной уникальности более ярко подчеркивают разницу между ними? Я почувствовал растущее раздражение. — Контрасты со временем будут уменьшаться, — сказал я. — В моем мире теперь образование направлено на маскулинизацию женщин и феминизацию мужчин. Женщины должны стать мужчинами, а мужчины должны стараться быть похожими на женщин. Вот ключ к счастью. — Но женщины и мужчины разные. — Она выглядела уставшей и раздосадованной. — Они должны вести себя так, словно между ними нет разницы, — объяснил я. — Но что же тогда произойдет с их природой? Я пожал плечами. — Их природа не имеет значения. Пусть головы формируются при помощи досок. Пусть ноги стягиваются тесной тканью… — Но не придет ли время воплей? — спросила Лола. — Время ярости, время поднять нож? — Не знаю. — Я пожал плечами. — Будем надеяться, что не придет. Я не знал, что неудовлетворенность приводит к агрессии и деструктивности. И вовсе не выглядит невероятным предположение, что неудовлетворенность моего мира, особенно мужской его части, может вызвать безумие термоядерной войны. Вытесняя агрессивность, ее, вероятно, направят на внешнего врага. И когда-нибудь курок будет спущен. Прискорбно, если последним прибежищем для мужчин, желающим доказать себе, что они мужчины, станет кровавая бойня современного технологического конфликта. Тем не менее я знал мужчин, жаждущих этого безумия, — оно разрушило бы стены их тюрьмы. При этом, скорее всего, сами они погибнут… Но может, хотя бы перед лицом смерти эти мужчины смогли бы вернуть себе мужество, от которого они прежде отказались? Мужское начало нельзя отрицать вечно. Чудовище будет освобождено или уничтожит нас. — Должна ли я понимать, — спросила Лола, — что земляне не бросают женщин к своим ногам? — Именно так, — ответил я. — С женщинами обходятся весьма почтительно. С ними обращаются как с равными. — Бедные мужчины, бедные женщины, — проговорила Лола. — Я не понимаю тебя, — удивился я. — Ты бы сделал любовницу-рабыню своей ровней? — Конечно. — Тогда ты обманул бы ее надежды переполниться чувствами. Ты помешал бы ей исполнить то, что заложено в самых глубинах ее природы. Я молчал. — Если ты не будешь мужчиной, как сможет она стать женщиной? — Ты считаешь, что женщина — рабыня? — с презрением спросил я. — Я была в руках сильных мужчин и отвечу — да! Я был ошеломлен. — Ты ошибаешься! — закричал я. — Ты ошибаешься! Я ужасно испугался тогда, что если то, что она сказала, — правда, то внутри меня может быть хозяин. Но если женщина опустится передо мной на колени и попросит надеть на нее ошейник, разве я не испугаюсь замкнуть ее прелестное горло жесткой хваткой железа? Разве не стану я бояться овладеть ею, принять могущественную ответственность господства? Была ли у меня сила и крепость, смелость быть хозяином? Не боялся ли я, что окажусь неспособным контролировать, укрощать и покорять такое сложное, прекрасное животное? Нет, я наверняка, краснея и пугаясь, поторопился бы поднять ее на ноги, пытаясь смутить и пристыдить за то, что проявила свою чувственную природу. Мне пришлось бы подстрекать ее быть мужчиной. Если бы она была мужчиной, то я мог бы со спокойной совестью оставить женщину в ней неудовлетворенной. — А ты глупый, — сказала она. Меня разозлило это, но я напомнил себе, что я — человек с Земли и женщины могут злить и оскорблять меня, сколько им угодно, с полной безнаказанностью. Если бы им не разрешали этого делать, как бы они смогли уважать нас? — Я не удивляюсь, что женщины равны таким мужчинам, как ты, — заявила она. — Мне кажется, Джейсон, что ты, весьма вероятно, равен женщине. Я молчал. — Ты — презренный раб, — сказала она. — Тебе бы понравилось быть равной с мужчинами, — сказал я ей. — Женщины мечтают не о равенстве, а о хозяевах, — ответила она. Я сердито сел спиной к стене. — Унизительно носить ошейник в этой камере, — заключила она и легла на одеяло, повернувшись ко мне спиной. Она не подумала закрыть свое прелестное тело. Каждый дерзкий, соблазнительный изгиб ее тела был выставлен передо мной презрительно, насмешливо. Это было оскорбление рабыни, наносимое слабому рабу, которого она не боялась. Мои кулаки сжались. Волна гнева накрыла меня. Я представил, как подскакиваю к Лоле, резко бросаю ее на спину и начинаю хлестать по щекам ладонью и затем безжалостно насилую ее, напоминая, что она всего лишь рабыня, брошенная мне на ночь… Но я не сделал этого. Я контролировал себя. Я ведь пытался поладить с ней по-хорошему! Мой взгляд остановился на хлысте, лежащем на скамье. Я представил, как использую этот хлыст на ее красивом теле, пока она не запросит пощады. Лола поняла бы только пинки или удары хлыста. Это те аргументы, которые могут убедить женщину. Мне не удалось найти с ней общий язык, несмотря на то что я был внимателен и вежлив и обращался с ней благородно и с уважением. Я обращался с ней как с равной, а в ответ получил насмешку и презрение! Я почти ничего не понял из того, что произошло. Она высмеяла меня, а я обращался с ней как с товарищем, пытался увидеть в ней личность. — Ты собираешься бить меня хлыстом? — спросила она. — Конечно нет, — ответил я. — Я так и думала, — сказала она и, перевернувшись, легла на спину, уставившись в потолок. Увидев ошейник у нее на горле, я снова сел у стены и, встревоженный, задумался. Лола не поняла, что такое джентльмен. Она привыкла только к дикарям с Гора. Я был слишком хорош для нее. — Ты не кажешься благодарной, — сердито сказал я. — За что я должна быть благодарной? — Тебя отправили ко мне для наказания, — ответил я. — А я не наказал тебя. — Как умны были мои хозяева, — с горечью проговорила она. — Должно быть, я сильно не угодила им. — Я не понимаю! — Я наказана самым жестоким образом. — Я не понимаю, — повторил я. — Я не наказывал тебя. Внезапно, удивляя меня, Лола перекатилась на живот и ударила маленькими кулачками по одеялу. Она начала истерически плакать. Я не мог понять ее. — Что случилось? Она вскочила с одеяла и с жалобным видом, всхлипывая и рыдая, подбежала к решетке. Прижалась к ней своим прелестным телом и, вытянув руки сквозь прутья клетки, закричала в пустой коридор: — Хозяева! Хозяева! Выпустите меня! Пожалуйста, выпустите меня! При этом Лола ударяла по решетке своими крошечными, красивыми руками. — Выпустите меня! — умоляла она. — Пожалуйста, выпустите меня, хозяева! Затем сломленная, рыдающая Лола опустилась на колени к решетке, склонив голову, держась за прутья руками. — Выпустите меня отсюда, хозяева! — плакала она. — Пожалуйста, выпустите меня отсюда, мои хозяева! Но никто не ответил на ее крики. Лола стояла на коленях у решетки, опустив голову, и шептала: — Выпустите меня. Пожалуйста, выпустите меня, хозяева… — Я не понимаю тебя, — сказал я. Она продолжала плакать. — Я не понимаю, — повторил я, — я не наказывал тебя. — Ты знаешь, в чем было мое наказание? — плача, спросила она. — Нет. — Оно было в том, что меня поместили с тобой, — ответила она и опустила голову. Я вернулся туда, где до этого сидел, и опустился на солому. Она, всхлипывая, осталась у решетки. Там же, позже, Лола заснула. Я прислонился к стене, испытывая гнев. Заснуть не удалось.8. Я ОПОЗОРЕН. Я ПОКИНУ ДОМ АНДРОНИКАСА
— Залезай, — сказал Продикус. Грон с голой грудью стоял позади него, опершись на эфес большого, длинного, изогнутого меча. — Подожди, — приказала леди Джина. Я стоял на коленях перед квадратным железным ящиком, отделанным белой эмалью изнутри. Одна из его стенок лежала на плитках. Я напрягся. На двух сторонах ящика красной краской была нарисована печатная буква «Кеф». «Кеф», конечно, является начальной буквой не только в слове «кейджера», наиболее употребимом для обозначения рабыни, но также для слова «кейджерус», что обозначало раба-мужчину. Ящик вполне подходил для раба-мужчины. Это было ясно и по размерам ящика — он превышал размеры тех, что обычно предназначены для рабынь. Эти ящики также метятся красным по белому, но буквы на них пишут курсивом, который применяется на клеймах для женщин. — Прошлой ночью, Джейсон, мы бросили тебе рабыню, — произнесла леди Джина и тряхнула распущенными хвостами своей плетки. Я не поднимал головы. — Мне было интересно посмотреть, что ты будешь делать с ней. Тогда я полагала, что в тебе сохранилась хотя бы частичка мужского начала. Дрессировщица внезапно взмахнула плетью, и я вздрогнул. — Теперь я вижу, что в тебе ее нет! Она снова ударила меня, и хвосты плети обожгли мою спину. Я не смог удержать слез и заплакал не столько от боли, сколько от разочарования, отчаяния и стыда. Я знал в глубине сердца, что заслужил наказание. — Можно сказать, моя госпожа? — с мольбой попросил я. — Говори, — разрешила леди Джина. — Я землянин, — попытался объяснить я. — Мы доказываем свое мужское начало, отрицая его. Тот, кто ведет себя в меньшей степени по-мужски, демонстрирует подлинное мужество. — Ты веришь в это? — спросила леди Джина. — Нет, госпожа, — с горечью сказал я. — Не верю, меня просто научили так говорить. — Люди, которые гордятся тем, что отвергают свое мужское начало, обманывают себя. Возможно, таким образом они защищаются от осознания того, что на самом деле у них попросту нет мужского начала, которое следует отрицать. Я не поднимал головы. Мне было известно, что мужчины отличаются один от другого. Некоторые, возможно, действительно лишены мужского начала. Для таких проще всего изощряться в притворном отрицании его. Отдельные мужские особи — полагаю даже, достаточно многочисленные — не испытывают сильных потребностей и сексуального голода. Жизнь не готовила их к осознанию потребностей, желаний и страстей. Конечно, они не знали, что у более глубоких и мощных натур более глубокие желания и страсти. Эти желания и страсти подобны краскам, которых они не могут видеть, звукам, которых они не могут слышать, словам, которые должны навсегда остаться за пределами их понимания. Но может быть, я ошибался? Может быть, в мужчинах остались еще черты бродяги и охотника? Возможно ли навсегда забыть трепет пойманной окровавленной добычи в руках или жгучее желание откинуть голову и завыть на луну в ветреную ночь? — Как же человек может знать, есть ли у него мужское начало, если он никогда не выражал его? — язвительно поинтересовалась леди Джина. — Я не знаю, госпожа. — Пусть те, кто проявлял свою мужскую природу, решают сами, хотят ли они отрицать ее? Я ничего не сказал на это, потому что не знал, что значит — по-настоящему быть мужчиной. Я боялся мужской природы. Предположим, я обрел мужественность. Как, вкусив однажды мясо, кровь и победу, смог бы я подавить обретенное право первородства? Мужчины не должны быть мужчинами. Я знал это и не поднимал головы. — Раб! — с насмешкой произнесла леди Джина. Я стоял на коленях, со стальным ошейником дома Андроникаса на горле перед открытым ящиком для рабов. Наверху он имел два ряда колец, каждое крепилось на краю верхней крышки, через которые продевались длинные шесты для переноски. Позади, за Троном, стояли рабы-переносчики, огромные, мускулистые мужчины в ошейниках. Двое из них держали шесты, похожие на пики. — Подними глаза, раб Джейсон, — приказала дрессировщица. — Посмотри вокруг себя. Я огляделся. — Как к тебе относятся, прелестный раб? — С презрением, госпожа, — ответил я. — Верно, — подтвердила леди Джина. Это была правда. Даже рабы презирали меня, землянина, стоящего на коленях. — Опусти голову, раб, — велела мне леди Джина. — Слушаюсь, госпожа. — Ты годишься для того, чтобы быть рабом, — презрительно сказала она. — Да, госпожа, — подтвердил я, не понимая, почему она сердится. Казалось, я разочаровал ее. Но что свободная женщина хотела от того, кто был только рабом? Внезапно, закричав от ярости, леди Джина принялась стегать меня плетью. Наконец, спустя некоторое время, она утомилась. Спрятав кнут за пояс, леди Джина приподняла за волосы мою голову. — В тебе есть мужчина, Джейсон? — спросила она. Я промолчал. Дрессировщица улыбнулась. — Засуньте раба в ящик, — приказала она. Я заколебался. — Ты повинуешься? — Да, госпожа, — ответил я. — Тогда — повинуйся. — Слушаюсь, госпожа. На коленях я заполз в ящик, с трудом поместившись в нем. Металлическая дверь закрылась. Запоры встали на место. Я прижался к стенкам железного контейнера. Слева и справа, на уровне глаз, в этих стенках оказались пятнадцать маленьких отверстий около полудюйма в диаметре, расположенных тремя горизонтальными рядами, по пять штук в каждом. Я услышал, как два длинных шеста продели через ряд колец на крышке ящика. — Доставьте его на рынок Таймы, — услышал я голос леди Джины. — Будет исполнено, госпожа, — ответил Продикус. Ящик подняли в воздух. Опустив голову, я заплакал. Я был человеком с Земли. Я был рабом.9. Я — ТОВАР, НАПРАВЛЯЮЩИЙСЯ НА РЫНОК ТАЙМЫ
— Понюхай девушку, господин, — насмехалась рабыня. Меня перевезли на рынок в ящике для рабов. Он был поставлен на камни рядом с лоханью, из которой поили закованных в цепи невольников. Мы находились на краю пространства, похожего на городскую площадь. Я отпрянул от отверстий в стенке, когда коричневая репсовая ткань, закрывающая восхитительно округлый низ живота рабыни, внезапно коснулась моего носа. Она бесстыдно потерлась об отверстия, и я на самом деле почувствовал запах грязи и пота и горячий сырой запах женщины. — Понюхай меня тоже, господин, — сказала другая рабыня, одетая в такую же коричневую репсовую ткань, и в свою очередь потерлась об ящик. — Уберите свои грязные, вонючие маленькие тела! — зарычал Продикус. Обе девушки засмеялись и, повернувшись, быстро и легко убежали прочь. Они казались восхитительными, в коротких туниках, с ошейниками. У одной туника была разорвана до талии с левой стороны. Они не стали дожидаться кнута Продикуса. — Раб! Раб! — закричал маленький ребенок, стуча по металлическому ящику. — Раб! Раб! — подхватил его товарищ. По очереди они колотили по ящику. Внутри шум был болезненным. Затем дети убежали куда-то играть. — Господин! Я позвал человека, который проходил мимо, и прижался лицом к отверстиям. — Скажите, пожалуйста, господин, — обратился я. — В каком я городе? Прохожий плюнул в отверстия. Я быстро отпрянул назад и вытер щеку. Теперь я понимаю, что он был добр, потому что не велел избить меня. Я проявил большую дерзость, осмелившись заговорить с ним. Некоторых рабов убивали за такие поступки. — Ты хорошенький? — услышал я женский голос и снова взглянул сквозь отверстия. — Я плохо его вижу, — сказал другой женский голос. Две свободные женщины в покрывалах и платьях стояли рядом с ящиком. У них в руках были корзины. — Ты хорошенький? — повторила свой вопрос первая. — Не знаю, госпожа, — сказал я. Она засмеялась. — На какой рынок тебя направляют? — спросила ее спутница. — На рынок Таймы, — ответил я. Они посмотрели друг на друга и засмеялись. — Держу пари, что ты хорошенький, — произнесла одна из женщин. — Мой компаньон не разрешил бы мне иметь домашнее животное вроде тебя, — проговорила другая. — Ты вполне ручной? — поинтересовалась первая. — Он ручной наверняка, — отозвалась вторая. — Рынок Таймы известен ручными рабами. Я не сказал им, что пришел из мира, в котором почти все мужские особи великолепно приручены, из мира, в котором мужчинам полагается гордиться своей безобидностью и сговорчивостью. — Я не доверяю кейджерусам, — сказала первая женщина. — Они могут возвращаться в прежнее состояние. Можешь себе представить, как это было бы страшно, если бы какой-нибудь из них кинулся на тебя? Вторая вздрогнула, но мне показалось, с удовольствием. — Да… — сказала она. — Представь только, что он мог бы заставить тебя делать. — Да! — согласилась вторая. — Он обращался бы с тобой, как будто ты чуть-чуть лучше рабыни. — А может быть, как с простой рабыней, — сказала ее спутница. — Как ужасно это было бы! — высказалась первая. — Да-а, — согласилась вторая, но мне показалось, что под покрывалом и платьем она снова вздрогнула от удовольствия. — Но если госпожа сильна, — проговорила первая, — чего ей бояться? — Кого-то, кто сильнее ее, — заметила ее спутница. — Я сильнее любого мужчины, — похвасталась первая. — А что, если ты встретишь своего господина? — спросила вторая. Первая секунду помолчала и затем заговорила: — Я бы любила его и безответно служила бы ему. — Прекрасные госпожи, — обратился я, — не могли бы вы сказать мне, в каком городе я нахожусь? — Молчи, раб! — сказала первая женщина. — Да, госпожа. — Любопытство не идет кейджерусу, — добавила вторая. — Да, госпожа, — признал я. — Простите меня, госпожа. Они пошли прочь, с рыночными корзинами в руках. Толстый конец кнута Продикуса внезапно резко ударил дважды по стенке ящика. Испуганно вскрикнув, я дернулся внутри. — Молчи, раб, — сказал Продикус. — Или будешь хорошенько избит. — Да, господин, — проговорил я. — Простите меня, господин. Я почувствовал, как ящик снова поднимают, и прижал лицо к отверстиям. Я видел яркие платья и туники прохожих — площадь была заполнена народом. Я видел рыночные лотки и слышал крики торговцев уличным товаром. Я чувствовал запахи свежих овощей и жареного мяса. День был ярким, воздух — чистым. Показался человек, торгующий нагими рабынями с цементного помоста в конце площади. Рабыни в ошейниках и цепях были красивы и вызывали жалость. Я подумал о мисс Беверли Хендерсон. Какой прелестной она была! Я с трудом осмеливался предположить, что за трагическая судьба могла быть уготована ей в этом грубом мире. — Дорогу! — закричал Продикус. — Дорогу товарам, предназначенным для рынка Таймы!10. Я ОКАЗЫВАЮСЬ РАБОМ В ДОМЕ ЛЕДИ ТАЙМЫ. Я РАЗВЛЕКАЮ ЛЕДИ ТАЙМУ ВО ВРЕМЯ ЕЕ ДОСУГА
Дверца позади меня открылась, и в это же время меня толкнули в глубь ящика, схватили за лодыжки и вытащили наружу на животе. Четверо мужчин держали меня. Продикус вставил ключ в замок, находящийся на моем ошейнике, и через мгновение, открыв его, сдернул ошейник с моего горла. Почти одновременно другой человек надел на меня новый ошейник и защелкнул его. Теперь я носил ошейник Дома Таймы. Я увидел женщину, суровую и жестокую, в черной одежде, с кожаными браслетами. Она подписала документы. Продикус спрятал бумаги в свою тунику. Двое мужчин подняли меня и поставили на колени на цементный пол большой комнаты. Дверь ящика для рабов была закрыта и заперта. Продикус жестом распорядился, рабы-носильщики вставили шесты в кольца и через мгновение, подняв ящик, последовали за Продикусом на выход через железную дверь. Я почувствовал кнут женщины у себя под подбородком. Она подняла мне голову. — Приветствую тебя, прелестный раб, — сказала она. — Приветствую вас, госпожа, — ответил я. — Я — Тайма, — объяснила она. — Я хозяйка здесь. — Да, госпожа, — ответил я. Леди Тайма повернулась к двум мужчинам рядом с ней, крепким парням, предназначенным для поддержания порядка в загонах для рабов. — Избейте его кнутом, — приказала она. — Потом вымойте, приведите в надлежащий вид и пришлите в мою комнату. Меня поставили на ноги и, подхватив, поволокли прочь от нее. — На колени, — приказал мужчина, указывая место перед тяжелой железной дверью в темном коридоре. — Когда мы уйдем, обозначь свое присутствие. — Да, господин, — ответил я горестно. Я не пробыл в доме Таймы и нескольких часов, как уже был подвешен на кольце для наказаний и хорошенько избит кнутом. Затем меня привели в маленькую клетку с низким потолком, где заперли. Полагаю, я пролежал там полчаса. Затем человек принес мне сосуд с водой и миску жидкой каши для рабов. Я не был голоден, но мне приказали есть, и, встав на колени, я выполнил приказ под наблюдением. Когда он посчитал, что я насытился, то заставил меня пройти с ним в теплую, влажную комнату. Там оказались встроенная ванна, цистерны с водой и сосуды с кипятком. Также там были полотенца и масла. Человек снял с меня ошейник и приказал опуститься в ванну. Вода была слишком горячей, но я не осмелился возражать. Горианские хозяева не имеют привычки прислушиваться к чувствам рабов. Порабощенный мужчина с Земли, я был настолько глуп, что даже не знал, как принимать ванну. Смеясь, надсмотрщик объяснил мне предназначения полосканий и масел. Несмотря на испуг, мне понравился длительный процесс принятия ванны, который для горианцев является приятной процедурой. Весьма часто она происходит в публичных ваннах и служит способом общения. Я избавился от запаха тюрьмы. Затем надушился туалетной водой и духами, которые считались подходящими для определенного типа мужчин-рабов. После этого мне дали белую шелковую тунику. — Встань на колени, — приказал мне надсмотрщик. Я подчинился, и он надел на меня ошейник. Мы покинули комнату. Меня провели по залам дома Таймы к входу в длинный темный коридор. Он охранялся двумя стражами, вооруженными пиками и мечами. — Проходи вперед, раб, — приказал надсмотрщик. — Да, господин, — ответил я. Два стражника пошли за нами, не говоря ни слова. Коридор был длинный, с ответвлениями. Я ощущал босыми ногами ковровое покрытие. — Поверни налево, — скомандовал человек, сопровождавший меня. Я чувствовал стальной ошейник, застегнутый на шее, и шелк на моем теле. — Теперь направо, — сказал человек. Мы продолжали идти еще довольно долго. — Остановись здесь, — наконец приказал надсмотрщик. Мы замерли перед тяжелой железной дверью. — Нам подождать? — спросил один из стражников. — Необязательно, — ответил тот, что был со мной. — Этот человек — землянин. Стражники понимающе кивнули. — Встань на колени, — сказал человек, указывая место перед тяжелой, сделанной из железа дверью в коридоре. — Когда мы уйдем, обозначь свое присутствие. — Да, господин, — проговорил я с отчаянием. Надсмотрщик повернулся и пошел налево, сопровождаемый двумя стражниками. Они не оборачивались. Я печально стоял на коленях, затем поднял руку, чтобы постучать в дверь, но рука опустилась. Я боялся стучать. Пока я был заперт в камере, практически только один человек контролировал меня. Он следил за моим кормлением, надзирал за принятием ванны и за приготовлениями к тому, что должно было сейчас произойти. Он снимал мой ошейник, а потом заставлял меня встать на колени, застегивая его снова. Я знал, что он не вооружен, но все равно боялся и слушался его. Свободные люди были для меня хозяевами, свободные женщины — хозяйками. Сначала четверо или пятеро человек надзирали за мной грубо и жестоко. Затем меня избили. Они видели, как я кричал под хлыстом, умоляя о пощаде. Я полагаю, тогда они поняли — работорговцы понимают такие вещи, — больше одного человека не понадобится, чтобы присматривать за мной. Я был всего лишь землянин. Испугавшись собственного бездействия, я слегка стукнул в дверь и сам с трудом услышал свой стук. Дрожа, опустил голову. Потом я взглянул в коридор. Надсмотрщик и стражники уже исчезли. Он, конечно, вернулся к своим обязанностям, а стражники снова заняли свой пост. Я мог видеть их далеко в конце коридора. Они не боялись оставить меня одного у двери. В сущности, я был отконвоирован одним человеком. С таким же успехом я мог бы быть женщиной. Они оказывали мне не больше уважения, чем делали бы это в отношении беспомощной, слабой рабыни. Мне было стыдно. Но разве они не были правы? Разве мы, земляне, не приручаемся хорошо? Дверь все еще не открывалась. Я был напуган. Мне ведь приказали обозначить свое присутствие. Объятый ужасом, тяжело дыша, с колотящимся сердцем, я снова постучал в дверь, надеясь, что за ней никого нет. — Кто там? — произнес рассеянный женский голос. — Э-э, раб, — заикаясь проговорил я. Госпожа открыла дверь и посмотрела на меня. В руке у нее были какие-то длинные желтые бумаги. — Это Джейсон, не так ли? — произнесла она. — Если госпоже угодно, — сказал я. — Это то, что нужно, — молвила она, рассматривая меня. Казалось, госпожа не замечала, что я был один в зале. Очевидно, она не видела в этом ничего необычного. — Тебя должны были прислать ко мне в комнату сегодня вечером, так ведь? — Да, госпожа. — Входи, — приказала женщина. — Сними тунику и встань на колени около кушетки. Закрой дверь за собой. — Да, госпожа, — ответил я. На ней были позолоченные сандалии и длинное красное одеяние с высоким, богато украшенным воротом, застегнутым серебряной пряжкой. Я вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Снял шелковую тунику, которую мне выдали, и, сложив ее, положил на пол. Затем, нагой, в ошейнике, встал на колени поблизости от кушетки. Госпожа нагнулась над низким столом, спиной ко мне, и занялась бумагами. В правой руке она держала перо. — Я разбираюсь в деталях завтрашних вечерних торгов, — сказала она. — Да, госпожа. Леди Тайма работала спокойно, вдумчиво. Иногда забирала одну бумагу из стопки и добавляла к ней другую. Время от времени делала какие-то пометки пером. Прошло несколько часов. Я не беспокоил ее. Я знал, что госпожа работает. Она была деловой женщиной. Мне было интересно, не относится ли что-то в этих бумагах ко мне? Спросить, конечно, не осмеливался, так как хорошо усвоил: любопытство не подобает рабу. Если меня собираются продать завтра, я узнаю об этом, когда хозяева или хозяйки сочтут нужным, возможно лишь в последний момент, когда бирка для продажи уже будет привязана к моему ошейнику. — Налей мне вина, Джейсон, — рассеянно сказала она. — Как рабыня. — Да, госпожа, — ответил я. — Мне кажется, ты недоволен? — не поворачиваясь, спросила леди Тайма. — Нет, госпожа. — Хорошо. Ты настоящий мужчина с Земли. Подходящий раб для женщины. — Да, госпожа, — согласился я, нашел вино и налил ей немного. Потом, как это делала Лола, прижал кубок к животу, затем поднес к губам, повернул голову и поцеловал его. Опустив голову, стоя на коленях и вытянув руки, я подал кубок госпоже. — Великолепно, Джейсон, — похвалила она. — Спасибо, госпожа, — ответил я. Леди Тайма отпила вина и, разглядывая меня с презрением, сказала: — Иди на свое место. — Да, госпожа. Я пошел назад к кушетке и снова опустился на колени. Она повернулась, поставила чашу с вином на низкий стол и через мгновение снова глубоко погрузилась в работу. Думаю, она забыла, что я нахожусь в комнате. Я молча стоял на коленях позади нее. Время от времени она отпивала вино из чаши. Меня не замечали и игнорировали. Меня позовут, когда я понадоблюсь. Взглянув на большую, покрытую мехом кушетку, я увидел, что там были цепи, прикрепленные к кольцам. Наконец леди Тайма устало отбросила бумаги и положила перо, поднялась на ноги и повернулась, чтобы посмотреть на меня. — Ложись на кушетку, — велела она. — На спину. — Да, госпожа, — отозвался я. Она подошла, деловито и обыденно подняла кандалы на цепи и защелкнула их на моей правой ноге. Затем обошла кушетку и слева зафиксировала мою левую лодыжку. После, как я почувствовал по движению моей левой ноги, вытянутой слегка влево, госпожа прикрепила цепь к кольцу. Потом подошла к изголовью и, взяв мое правое запястье, надела на него наручник. Еще раз обойдя кушетку, она взяла мое левое запястье, также надела на него наручник и плотно застегнула. Леди Тайма проделала это с таким же привычным видом, с таким же отсутствием интереса и внимания, с каким бы она вешала свой наряд или перекладывала бы расческу и щетку на туалетном столике. — Ты помнишь меня, Джейсон? — спросила она. — Думаю, да, госпожа, — ответил я. — Вы были в числе работорговцев, которые осматривали меня в доме Андроникаса? — У тебя хороший глаз на женщин, Джейсон. Я была в покрывале, — заметила леди Тайма. — Спасибо, госпожа… — Я напугала тебя, Джейсон? — задала она вопрос. — Да, госпожа, — ответил я. — Как я презираю слабость в мужчинах! Я молчал. — Ты ведь с Земли? — Да, госпожа, — ответил я. — Леди Джина говорила мне об этом, — сказала она, — в доме Андроникаса. И это также есть в твоих бумагах. Она посмотрела на меня сверху вниз, на меня, мужчину с Земли, прикованного перед ней на кушетке. — Разве женщины в твоем мире не презирают слабость в мужчинах? — спросила она. — Нет, госпожа, — ответил я, — они жаждут ее. — Откуда ты знаешь это? — Нас так учили, — объяснил я. — Интересно, — заметила леди Тайма. — Неужели они так отличаются от других женщин? — Возможно, госпожа. Я не знаю. — Тогда интересно, если это правда, почему же женщины, доставляемые сюда с Земли, становятся такими фантастическими источниками удовольствия и покорности для горианских мужчин? — Я не знаю, — признался я. — Безусловно, ты знаешь, что они, раздетые и закованные в ошейники, превращаются в рабынь, приносящих фантастическую прибыль. — Я не знал, — уверил я ее. Я действительно ничего не знал о рабынях с Земли, кроме слухов, что они ценятся на некоторых рынках и приносят неплохие прибыли. Я полагал, что должно быть какое-то объяснение их экономической ценности. Думая о бедной Беверли Хендерсон, я надеялся, однако, что ей удалось как-нибудь избежать жестокой судьбы женщины-рабыни. Как жаль, если она, такая очаровательная и изящная, оказалась выставленной на продажу. Какое унижение для ее интеллекта и личности! Я сразу же испуганно выбросил из головы мысль о том, какая это была бы радость — владеть ею. — Я нахожу тебя интересным, Джейсон, — сказала леди Тайма. Она прошла к шкафу и, открыв его, вынула оттуда плеть для рабов. Я напрягся. — Когда я первый раз увидела тебя, — сказала она, — то почувствовала на мгновение, глядя в твои глаза, что они могут быть глазами мужчины. Я думала так, хотя знала, что ты — землянин. Я молчал. — Какое-то время, глядя в твои глаза, — продолжала леди Тайма, — я думала, таких глаз женщина должна бояться, чувствуя, что все отличительные черты ее внешности, несмотря на покрывало, ясно видны тому, кто рассматривает ее так… Конечно, пока его взгляд властно, небрежно скользит по ней, она должна опасаться, что ее красота, ее желания, несмотря на прикрывающие слои ткани, могут быть безжалостно выставлены перед ним, как это бывает с рабынями. Я продолжал молчать. Она нежно касалась моего тела хвостами плети, частично лаская, частично обучая рабской зависимости. — Пожалуйста, не бейте меня, — попросил я. — Но затем я обнаружила, что ты не мужчина, а раб. Тот, кто презренно слаб, — проговорила она. — Пожалуйста, госпожа, — умолял я, — не бейте меня! Леди Тайма отложила плеть в сторону. — Не бойся, Джейсон, — посмотрев на меня, сказала она. — Ты не достоин плети. Госпожа подняла руки к высокому, богато украшенному воротнику и расстегнула пряжку. Позволила платью упасть с плеч и оставила его лежать на полу. Она была поразительно красива. — Я не буду долго забавляться с тобой, Джейсон, — успокоила она, — я скоро пошлю тебя назад, к твоим цепям. — Что вы собираетесь делать со мной? — спросил я. Она засмеялась и сама наполнила кубок наполовину. Затем подошла и села рядом со мной. Попытавшись приподняться на локтях, я откинул голову назад. Поддерживая мою голову, леди Тайма поднесла кубок к моим губам. — Пей, хорошенький Джейсон, — велела она. — Это снимет лишнее напряжение. Она наклонила кубок и влила вино мне в рот, капля по капле. Затем встала с кушетки и поставила кубок на маленький стол. Ощущая действие вина, я все еще держался на локтях. — Что вы собираетесь делать со мной? — снова спросил я. — Хочу обращаться с тобой, как ты этого заслуживаешь, землянин, слабак, находящийся во власти горианской свободной женщины, — ответила она. Я со страхом смотрел на нее. — Ляг на спину, Джейсон, — приказала леди Тайма. Я лег, чувствуя кожей мех и сталь на ногах и руках. Внезапно легко, как кошка, она скользнула на кушетку рядом со мной. — Я не понимаю, — сказал я, — что вы собираетесь делать? — Овладеть тобой. Использовать тебя для своего удовольствия, — прошептала леди Тайма. Я с ужасом посмотрел на нее. Она улыбнулась и засунула плеть мне в рот, между зубов. Затем она возбудилась и изнасиловала меня.11. КОМНАТА ДЛЯ ПОДГОТОВКИ К АУКЦИОНУ
— Бедный раб, — сказала девушка. — Как жестоко госпожа обошлась с тобой! Я слегка оторвал голову от плоских камней. В комнате было довольно темно. Мои ноги оказались закованы цепью, пропущенной сквозь кольцо в камне. Я был обнажен и в ошейнике. — Лежи спокойно, — сказала девушка. — Да, госпожа, — ответил я, почувствовав лбом прохладную тряпицу, смоченную водой. — Я не госпожа, — засмеялась девушка. — Я тоже только бедная рабыня. — Что произошло? Сколько сейчас времени? Где я? — спросил я. — Прошлой ночью, — ответила она, — тебя послали в комнату госпожи. Я молчал. — Держу пари, она хорошо показала тебе, что ты — раб. — Да, — согласился я. Девушка продолжала смачивать водой мой лоб. — Сколько сейчас времени? — снова спросил я. — Ранний вечер дня, следующего за тем, когда ты был послан в комнату к госпоже. — Как такое может быть? — не поверил я. — Когдагоспожа закончила с тобой, — проговорила девушка, — не сняла ли она цепи с тебя и не дала ли миску еды на полу, возле кушетки? — Да, — подтвердил я. — Она заставила меня есть из миски, стоя на четвереньках, опустив голову, и не разрешила пользоваться руками. — Не засунула ли она твою тунику под ошейник и не велела ли тебе найти стражников и сказать им, что они знают, что делать с тобой? И не отослала ли она после этого тебя прочь? — Да… но я не помню, нашел ли стражников… — К еде был подмешан наркотик, — объяснила девушка. — Где я? — В одной из комнат для подготовки рабов. Именно в этих комнатах рабы наиболее часто подготавливаются для продажи. — Меня скоро продадут? — Боюсь, что да, поскольку тебя поместили сюда, — ответила она. Огорченный, я сел. — Мне так жаль тебя, — проговорила девушка. — Это такие ужасные и унизительные переживания, почти непостижимые, — быть проданным. — Тебя когда-нибудь продавали? — спросил я. — Да, много раз, — ответила она. — Прости, — сказал я. — Не имеет значения, — мягко отреагировала она. — Я просто рабыня. Я почувствовал, как она снова наклонилась. — Хочешь, я еще помою тебе лоб? — Нет, — ответил я. — Ты очень добра… Я слышал, как она выловила тряпицу из миски с водой, слышал, как капли воды стучали о миску. Затем она поднялась, очевидно унеся тряпицу и воду в другой конец комнаты. Через пару мгновений рабыня вернулась. — Хочешь пить? — поинтересовалась она. — Да, — ответил я. Она поднесла флягу с водой к моим губам. — Как жестоко они заковали тебя, — заметила девушка. Когда я сел, мои тесно связанные руки оказались около лодыжек. Длина цепи, соединявшей запястья и лодыжки, удерживала меня на месте. — Ты голоден? — спросила девушка. — Да, — ответил я. Отщипывая куски от буханки черствого хлеба, она покормила меня. — Хотел бы еще попить? — Да, — согласился я. Она снова поднесла флягу с водой к моим губам. — Я украла немного мяса для тебя, — прошептала она и кусочек за кусочком скормила мне вареное мясо. — Тебе не следовало так рисковать, — заметил я. — Ешь, — сказала она. — Это придаст тебе силы. — Что бы они сделали с тобой, если бы обнаружили, что ты украла мясо? — Не знаю, — сказала она. — Я полагаю, они просто бы высекли меня. Может быть, отрубили бы мне руки. — Почему ты так рисковала из-за меня? — снова спросил я. — Ты ведь с Земли, Джейсон? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Да, — подтвердил я. — С Земли. Откуда ты знаешь мое имя? — Я слышала, что тебя так называли. Ведь это не просто имя, которое тебе дали? — Это просто имя, которое мне дали, — сказал я. Я носил имя Джейсон только в качестве прозвища. Рабы не имеют собственных имен. Ведь они просто животные. Их называют так, как пожелают хозяева. — Ты знаешь о Земле? — спросил я. — Да, — печально ответила она. — Я знаю о ней. — Как тебя зовут? Она молчала. — Как тебя зовут? — повторил я. — Это стыдное имя. Пожалуйста, не заставляй меня произносить его, — сказала она. — Пожалуйста, — настаивал я. — Дарлин, — сдалась она. — Это земное женское имя, — сказал я возбужденно и задрожал в своих цепях. — Да, — подтвердила она. — Это красивое имя. — Оно, кажется, хорошо подогревает похоть у горианских хозяев, — проговорила девушка. — Почему они дали его тебе? — спросил я. — Чтобы было ясно, что я не более чем шлюха и рабыня, — ответила Дарлин. Я уже слышал, что женские земные имена часто используются как клички для рабынь на Горе. Часто они даются самым низшим, самым восхитительным и чувственным рабыням. — Как жестоки горианцы! — воскликнул я и добавил: — Мне жаль, прости меня. — За что? — удивилась она. — Я не хотел оскорбить тебя. — Я не понимаю. — Ты ведь горианка, разве не так? — Нет, — ответила Дарлин. — Тогда кто ты? — Просто бедная земная девушка. Рабыня, — прозвучал ее ответ. Я был ошеломлен. — Твой горианский безукоризнен, великолепен! — воскликнул я. — Кнут многому меня научил, — ответила девушка. Я молчал, переполненный сочувствием к ней. Как трагично, подумал я, быть девушкой моего мира и оказаться доставленной жестоко и безжалостно в мир Гора, чтобы сделаться рабыней! — На Земле, — сказала она, — меня звали Дарлин. Тогда это было, конечно, мое собственное имя, а не просто кличка рабыни, данная мне по прихоти хозяев. — Я должен посмотреть на тебя, — сказал я и приподнялся на цепях. — Ешь, Джейсон, мяса осталось мало. Я покончил с мясом с помощью ее маленьких пальцев, аккуратно клавших кусочки мне в рот. — Ты слишком рисковала, принеся мне еду. — Ерунда. Ты — человек моего мира, — объяснила она. — А ты — прекрасная и смелая девушка, — сказал я. — Я только несчастная рабыня, — возразила Дарлин. — Я должен увидеть тебя. Нельзя ли как-нибудь зажечь свет? — Тут есть маленькая лампа. Но я боюсь зажигать ее, — сказала она. — Почему? — Ты землянин. Мне было бы стыдно, если бы ты увидел меня, девушку с Земли в таком виде, в каком я теперь нахожусь. — Почему? — снова спросил я. — Я одета только в лохмотья и ошейник рабыни. — Зажги лампу, — ласково попросил я ее. — Пожалуйста, Дарлин! — Если я сделаю так, — проговорила она, — пожалуйста, постарайся посмотреть на меня с благородством землянина. — Конечно. Пожалуйста, Дарлин! — Я зажгу лампу, — пообещала она и поднялась на ноги, направившись в другой конец комнаты. Я услышал стук камня, возможно — железного пирита, и увидел искры. Внутренне я задохнулся, когда во вспышке искр, за которыми последовала темнота, уловил коротким взглядом соблазнительную девушку, стоявшую на коленях в углу комнаты. На ней было одеяние из репсовой ткани, неприлично короткое, разорванное на бедрах, как я решил — нарочно. Держался лоскут на левом плече при помощи одной узкой пряжки. Ее грудь, полная и прелестная, едва была закрыта тонкой коричневой материей. При вспышке света я увидел блеск плотно прилегающего стального ошейника на ее горле. Она была босая. Камни снова стукнулись друг о друга, и я опять увидел ее, склонившуюся над куском мха, трута, который она пыталась воспламенить. У нее были темные волосы, короткие, но пышные, падающие на лицо. Я заметил округлость ее форм, ее ошейник, ее босые ноги. Будь я работорговцем, я обязательно запросил бы за нее дополнительную цену в декларации груза. Наконец она заставила кусочек мха загореться и положила на него солому. Солома, вспыхнув с одного конца, зажгла фитиль маленькой глиняной масляной лампы. Дарлин погасила солому и пальцами распушила мох, пока маленькие огоньки, рассеиваясь на бегущие светящиеся точки, не исчезли в нем. Потом она взяла лампу в руки и приблизилась ко мне, присела и поставила лампу рядом. Тогда я посмотрел на нее при тусклом свете лампы, маленькую, соблазнительную, увидел, как она красива и хорошо сложена. Клочья лохмотьев не скрывали ее привлекательности. Она стояла на коленях, и ее босые ноги были плотно прижаты друг к другу. Дарлин взглянула на меня с жалобным протестом. Мог ли мужчина, в котором осталась хоть капля крови, который еще мог дышать, смотреть на такую женщину без вожделения? Дарлин покачала головой. — Пожалуйста… — проговорила она. Я хотел, грубо разжав ее колени, взяв ее за волосы, бросить спиной на камни. Я хотел обладать ею, безжалостно, крича от удовольствия. Я сжал кулаки. Я был закован. Как я завидовал грубым чудовищам Гора, которые имели законное право получать от таких женщин удовольствие. — Прости меня, — взмолился я. — Ты смотрел на меня, — отпрянув назад и вздрагивая, сказала она, — как смотрел бы мужчина Гора, которого женщина считает своим хозяином. — Нет-нет, — запротестовал я. — Это неправда! Нет. — Возможно, мне повезло, что ты так надежно закован, — сказала она, успокаиваясь. — Возможно, — улыбнулся я. Она засмеялась и посмотрела на меня, потрогав лохмотья, которые были на ней. — Я полагаю, — сказала Дарлин, — трудно уважать девушку, которая носит лоскут рабыни, та-тееру. — Нет, конечно нет, — уверил я ее. — Даже ту, — улыбнулась она, показывая на свой ошейник, — которая носит ошейник рабыни? — Нет конечно, — сказал я. На самом деле было нелегко уважать женщину, на которой надета постыдная и чувственная та-теера и чье горло заковано в прелестный, возбуждающий ошейник рабыни. Как можно воспринимать такую женщину иначе чем рабыней? И как можно на самом деле обращаться с такой женщиной кроме как с рабыней? А рабыни горианцев были настоящими рабынями. Естественно, что горианцы и относились к ним как к рабыням. — Конечно нет, — еще раз уверил я ее. — Я уважаю тебя глубоко и честно. На самом деле вид подобной женщины провоцировал эмоции более глубокие и первобытные, такие как любовь, желание и похоть, чувство господства и бескомпромиссного владения. То же самое должен был испытывать наш древний пращур в далекие времена, когда женщины стремились угодить ему, ибо зависели от него в полной мере. — Я испытываю к тебе полное и абсолютное уважение, — сказал я. — Минуту назад ты оценивал меня как рабыню, — мягко улыбаясь, упрекнула она меня. — Прости. — Я улыбнулся в ответ. — Ты ведь уважаешь меня, Джейсон, правда? — Да, конечно. — Тогда я прощаю тебя, — произнесла она. — Спасибо. Я был благодарен ей и почувствовал облегчение, когда она извинила меня за то, что я посмотрел на нее как мужчина на женщину. В этот постыдный момент я смотрел на нее не как на личность, но как на соблазнительную, вожделенную женщину, предназначенную природой стоять на коленях у ног сильного мужчины. Дарлин снова улыбнулась мне. — Ты очень мне нравишься, Джейсон, — сказала она. — Ты первый человек за многие годы, кто отнесся ко мне с добротой и уважением. Я пожал плечами. — К тому же, — продолжала она, — ты первый мужчина из моего мира, которого я вижу спустя долгое время. Какие чудесные воспоминания об их обходительности, доброжелательности и вежливости ты пробудил во мне! — Жизнь рабыни, должно быть, тяжела, — заметил я. — Мы служим и подчиняемся, — ответила Дарлин. — Без сомнения, некоторые из твоих хозяев были очень жестокими, — сказал я. — Пожалуйста, не проси девушку рассказывать о своем рабстве, — попросила она, опустив голову. — Прости, — произнес я мягко. — Ты не можешь даже представить, каково быть девушкой-рабыней в мире, где есть такие мужчины, как здесь, на Горе. — Прости, — повторил я. — Они любят подавлять, — сказала Дарлин. — Иногда меня даже заставляли отдаваться им. Я взглянул на нее. — Как отдается рабыня, — с горечью пояснила она. — Мне очень жаль, — сказал я, еле сдерживая крик удовольствия от мысли, что прелестная Дарлин была принуждена отдаваться горианским мужчинам. Как я завидовал дикарю, который держал ее в своих руках! — Джейсон, — мягко позвала она. — Да? — Нет… ничего, — заколебалась она. — Что случилось? Ты выглядишь встревоженной, испуганной, — заметил я. — Ты ведь знаешь, что это за комната, не так ли? — спросила Дарлин. — Это комната для подготовки рабов, ты сама сказала мне об этом. — Да, — подтвердила она. — Ты знаешь, что означает твое присутствие в этой комнате? — Что меня собираются продать, — ответил я. — Боюсь, что так. — Как скоро это случится? — Я не знаю. Я не допущена к секретам хозяев, — ответила она. — Но, без сомнения, это будет скоро, — отметил я. — Боюсь, что да. Дарлин помолчала, а потом опять окликнула меня. — Джейсон… — Да? — Ты хочешь быть проданным? — Нет, — ответил я. — Конечно нет. — Я могу помочь тебе бежать, — прошептала Дарлин. Я загремел цепями. — Как? — воскликнул я. — Это слишком опасно! — Я украла ключ от твоих оков, — сказала она. — И от ошейника тоже. Еще я украла одежду для тебя. Я могу показать тебе секретный выход из этого места. — Это безумие! — ответил я. — Какой побег может быть для раба на Горе? — Ты хочешь попытаться? — спросила она. Внезапно мы замолчали и посмотрели друг на друга с тревогой. Послышались голоса двух приближающихся мужчин. Затем у зарешеченного входа появились два огромных стражника, мускулистых, обнаженных до пояса, с бритыми головами, на которых были оставлены пучки волос около макушки. Дверь камеры оставалась приоткрытой, чтобы рабыня могла входить и выходить, навещая меня. Увидев их, девушка сжалась и встала на колени, положив ладони на пол и низко опустив голову. Меня возбудил ее вид в этой позе — вид рабыни в присутствии хозяев. — Ты покормила раба, Дарлин? — спросил один из мужчин, тот, что был крупнее. — Да, господин, — ответила она, не поднимая головы. — Теперь покинь его, Дарлин, — приказал он. — Да, господин. — Рабыня не поднимала головы. После этого надсмотрщики ушли. Быстро повернувшись, девушка подняла голову и взглянула на меня. Ее глаза были расширены, губы дрожали. — Боюсь, что у нас мало времени, — прошептала она. Я кивнул. — Ты хочешь попытаться, Джейсон? — Но ведь это невероятно опасно для тебя, — возразил я. Дарлин пожала плечами. — Никто не знает, что у меня есть ключи. Они не верят, что я могу освободить тебя, — объяснила она. — Но если тебя поймают? — Я — рабыня. Несомненно, меня скормят слинам, — ответила она. — Я не могу позволить тебе так рисковать. — Они не узнают, что это была я. Они не поверят, что это могла быть я. — Думаешь, ты в безопасности? — Да, — ответила Дарлин. — Я в безопасности. Рисковать будешь ты. — Освободи меня, — согласился я. Дарлин поднялась на ноги и побежала в угол комнаты, где лежал трут для лампы, и вытащила из него два ключа. Я сжал кулаки. Затем она быстро кинулась ко мне и вставила ключ в оковы на моей правой ноге, открыла замок, затем этим же ключом освободила левую лодыжку и обе мои руки. Мы прислушались. Из коридора не доносилось ни звука. Я потер запястья, чувствуя, как Дарлин втолкнула другой ключ в замок на моем ошейнике. Она открыла его одним поворотом. — Ты бы не ушел далеко в ошейнике, — шепнула она. — Конечно нет, — усмехнулся я в ответ и резко сдернул ошейник. Дарлин взяла его и осторожно, стараясь не шуметь, положила в сторону, так чтобы ошейник нельзя было увидеть от входа. Я рассмотрел его. Он был сделан из прочной стали. Я не смог бы снять его сам. Он отлично указывал на мою принадлежность к рабам. — Я голый. Где одежда? — спросил я. Дарлин прошла в угол комнаты и подняла мешок, завязанный шнурком, на узле которого была прикреплена восковая пластинка с оттиском печати на ней. — Стражники говорили, что это одежда, — пояснила она. — Они не знали, что я подслушала. Без сомнения, это правда. Я посмотрел на нее. — Я не осмелилась нарушить печать, — сказала она. — Потому что не знала до последнего момента, захочешь ли ты попытаться убежать. — Что значит эта печать? — спросил я, указывая на восковую пластинку со штампом. — Это печать дома Андроникаса, — ответила Дарлин. — Когда это попало в дом? — испуганно спросил я. — За день до твоего прибытия, — объяснила она. — Ты думаешь, что это может быть не одежда? Я сломал печать, сорвав ее с узла, развязал узел и резко раскрыл мешок, дернув за шнурок. Мое сердце упало. — Это не одежда? — спросила Дарлин дрожащим голосом. — Одежда, — ответил я. — Что случилось? — спросила она. — Даже если это одеяние рабов, оно может пригодиться тебе на улице. — Посмотри, — сказал я. — О! — Она отчаянно заплакала. — Я ничего не знала! Я достал вещи из мешка. Там находилась моя одежда, та самая, что была на мне в тот вечер, когда мисс Беверли Хендерсон, прелестная добыча горианских работорговцев, была похищена, а я, сам того не желая, разделил ее судьбу. Я со злостью сжимал в руке мой старый пиджак. До сих пор мне не было известно, что произошло с моей одеждой. Ведь я очнулся в подземной клетке дома Андроникаса уже раздетым. Откуда я мог знать, что мой костюм и, как я увидел, даже пальто тоже переправлены на Гор. — Как они жестоки! — проговорила она. — Не понимаю, — сказал я. — Это было прислано сюда, безусловно, для того, — объяснила она, — чтобы надеть на тебя для развлечения покупателей при твоей продаже. — Очевидно, это так, — согласился я и печально взглянул на нее. — На мешке взломана печать. Что мы теперь будем делать? — Доведем наш замысел до конца. У нас нет выбора. — Это слишком опасно, — возразила Дарлин. — У нас нет выбора, — повторил я. — Когда я, очнувшись, спросил тебя, сколько времени, ты сказала — ранний вечер. — Да, — ответила Дарлин. — Прошло уже столько времени! Как ты думаешь, теперь уже темно? — Наверное, — дрожа, проговорила она. — Может быть, в темноте я буду незаметен, по крайней мере достаточно долго, чтобы найти более подходящую одежду. — Это моя вина, — печально проговорила она. — Не бойся. Я взял Дарлин за плечи и посмотрел ей в глаза. — Я постараюсь быть смелой, Джейсон, — проговорила она. Я склонил голову, чтобы нежно поцеловать ее, но Дарлин отвернулась. — Пожалуйста, не надо, Джейсон. Хотя я ношу ошейник, не забывай — я женщина с Земли. — Прости меня, — сказал я. — Не бойся. Я не воспользуюсь твоим положением. Внутренне я ругал себя за то, что был слишком развязным! Я ведь едва знал ее. К тому же я был наг, а на ней только откровенная та-теера и ошейник. — Спасибо тебе, Джейсон, — прошептала Дарлин. — Мужчины были жестоки с тобой, не так ли? — ласково спросил я. — Я — рабыня, — пожала она плечами. Я хорошо мог представить себе мучения и исступленный восторг, которые способны были причинить дикари Гора земной красавице. — Я хотел только, — попытался объяснить я, — поцеловать тебя с добротой и нежностью мужчины-землянина. Я и в самом деле не намеревался грубо подчинить ее рот, горло и грудь, ее живот и бедра исступленным, жестоким, насилующим поцелуем горианского хозяина. — Какой ты замечательный, Джейсон, — ответила она. — Если бы мужчины Гора были похожи на тебя! — Пожалуйста, позволь мне поцеловать тебя, — попросил я. Она была так очаровательна! Однако Дарлин повернула голову. — Нет, — произнесла она. — На мне ошейник. — Я не понимаю. — Я женщина с Земли, — проговорила она. — Мне было бы стыдно целоваться, пока на моем горле ошейник — символ рабства. — Конечно, — согласился я. — Извини. — Одевайся, Джейсон, остается мало времени. — В чем дело? — Стражники могут скоро начать обход. — Теперь ясно, — согласился я, вынул одежду из мешка и начал натягивать белье. — Есть еще одна причина, — заговорила Дарлин, — по которой я не позволила тебе поцеловать меня. — В чем она? — Я едва осмеливаюсь говорить об этом. — Скажи мне, — попросил я. — Ты не знаешь, что ошейник делает с женщиной. Когда женщина носит ошейник, она не осмеливается разрешить мужчине поцеловать себя. — Почему? — удивился я. — Она боится, что превратится в рабыню в его руках, — мягко сказала Дарлин. — Понимаю, — ответил я. — Я хочу, чтобы ты уважал меня. Я кивнул. Можно было бы торжествовать победу над возбужденной рабыней, покоряя закованную девушку, но как мог кто-то в такой ситуации уважать ее? Наслаждение ею было бы так велико, что не оставило бы места для уважения. — Откуда ты? — спросил я. — Не понимаю, — переспросила Дарлин. — Из какой страны? В горианском языке нет слова «страна» в смысле национальности. Для землян города — составная часть страны. Здесь же поселения представляют собой города и земли, подконтрольные им. Основным политическим центром для горианцев служит город или деревня, место, где сосредоточена власть. Конечно, города и сопредельные территории могут объединяться в союзы. Представьте себе круг с точкой в центре. Земляне имеют тенденцию думать о территории как о чем-то напоминающем окружность, тогда как у горианцев существует тенденция воспринимать ее в виде радиальных линий. Человек с Земли мог бы вообразить себе территорию как нечто входящее в окружность, человек с планеты Гор, более вероятно, стал бы думать о пучке радиусов, выходящих из центральной точки. Геометрически, конечно, эти две концепции эквивалентны. Однако психологически они нетождественны. Землянин смотрит на периферию, горианец — в центр. Землянин воспринимает территорию как нечто статическое, несмотря на рост или убывание силы, которая удерживает ее. Горианец думает о территории как о чем-то более динамичном, реально важном для геополитических интересов властных центров. Возможно, было бы лучше сказать, что горианец склонен размышлять в терминах сфер влияния, чем в терминах воображаемых линий на картах, которые могут не отражать текущей исторической реальности. Определенные результаты такого подхода могут быть полезными. Например, средний горианец не всегда чувствует, что его честь, которую он высоко ценит, каким-то образом связана с целостностью определенной, четко очерченной границы. Таких границ вообще не существует на Горе, хотя, чтобы быть точным, всем понятно, например, что влияние, скажем, города Ар традиционно не распространяется на север дальше реки Воск. У горианской тенденции воспринимать территорию как нечто аналогичное пространству распространения тепла и света есть еще одно следствие: ощущение этой самой территории увеличивается с близостью города или деревни. Одним из результатов такого восприятия является то, что большинство войн и вооруженных конфликтов носят сугубо локальный характер. Обычно вовлекаются в конфликт только несколько городов и зависимых от них деревень, а не гигантские политические объекты вроде целых наций. В результате этого количество людей, участвующих в военных действиях на Горе, обычно бывает статистически ограничено. Также следует заметить, что большинство войн на Горе ведется по преимуществу маленькими группами профессиональных солдат, не больше нескольких тысяч, участвующих в сражении в данный момент. Это тренированные люди, принадлежащие к определенной касте. Тотальная война, с вооружением миллионов человек и повсеместным убийством сотен людей, не годится для горианцев ни по представлению, ни на практике. Горианцы, часто осуждаемые за жестокость, представить не могли бы такое уродство. Жестокость на Горе, конечно, существует, но она обычно имеет причины, например в попытке через наказания и лишения воспитать в юноше мужчину или научить женщину тому, что она рабыня. Я думаю, объяснение горианского политического устройства и общественных воззрений лежит в понятии «Домашний камень». Именно Домашний камень является для горианцев центром их вселенной. Я думаю, благодаря этим Домашним камням горианцы воспринимают территорию скорее как нечто внутреннее, откуда выходишь, чем как что-то, куда попадаешь извне. Давайте снова рассмотрим аналогию с кругом. Для горианца Домашний камень будет отмечать центр круга. Может существовать точка вне круга, но круг не может быть без точки, обозначающей центр. Но разрешите мне не говорить о Домашнем камне. Если у вас он есть, мне нет нужды объяснять, что это такое. Если нет, как вы могли бы понять то, что я расскажу? Я из места под названием Англия, — сказала девушка. Я был поражен. Дарлин так и сказала — «из места под названием Англия», а не «я из Англии». Ее речь уже была горианской по природе. Конечно, она и говорила по-гориански. К этому моменту я уже натянул на себя брюки и рубашку и застегнул ремень. — Я говорю по-английски, — сказал я на английском языке, — я из Америки. Хочешь поговорить по-английски? Чудесно! Она опустила глаза. — Я только рабыня, — сказала она по-гориански. — Давай говорить на горианском. Я боюсь говорить на каком-то другом языке кроме языка моих хозяев. Я подошел к ней и слегка дотронулся до лица. — Не бойся, — успокоил ее я. — Здесь никого нет, кроме меня. Говори со мной по-английски. Это я тоже произнес на английском языке. — Я очень давно не говорила по-английски. Дарлин смущенно запиналась, но все же заговорила на родном языке. — Я верю тебе, — засмеялся я. — Ты понимаешь, как давно это было? — спросила Дарлин. — Твой горианский безупречен, — с улыбкой заметил я. — А мой английский теперь никуда не годится, правда, Джейсон? — Нет, — ответил я. — Вполне приличный и точный. Но я не могу определить акцент. — В Англии много акцентов, — заметила она. — Правда, — улыбнулся я. — Но твой акцент звучит не по-английски. — Увы, — в ответ улыбнулась она. — Боюсь, я слишком долго пробыла на Горе. Я сел и начал надевать носки и ботинки. — Вот в чем дело, — произнес я. — В твоем произношении чувствуется влияние горианского. Дарлин опустила голову. — Мне годами не разрешали говорить на моем родном языке. Ее голос звучал мягко, а пальцы правой руки трогали тонкий, плотно пригнанный металлический обруч на шее. — Представляю, — согласился я и встал. — Я готов. Покажи мне выход. — Пожалуйста. Ты не наденешь это? Она держала галстук, который я оставил на полу. — Не думаю, что мне понадобится галстук, — улыбнулся я. — Я так давно не видела мужчину с Земли в этом, — проговорила она. — Пожалуйста, надень. — Хорошо, — согласился я. Она подошла ко мне и подала галстук. Посмотрев ей в глаза, я поднял ворот рубашки. — Ты бы не хотела завязать его? Я подумал, что ничего не имел бы против, если бы Руки Дарлин нежно коснулись моей шеи, пусть ненадолго. Было бы так приятно ощутить ее пальцы, выполняющие такое простое домашнее дело. — Я не знаю, как завязывать, Джейсон, — сказала она. — Хорошо. — Я взял галстук и через секунду завязал его, затем расправил воротник рубашки. Поправил галстук как мог, не имея зеркала. — Каким привлекательным ты выглядишь, — заметила она. Мне стало приятно. — Твое бедро, — вдруг увидел я. — На нем нет клейма! На ее левом бедре в действительности не было клейма. Мне следовало раньше заметить, но как-то это ускользнуло от меня. Разорванная та-теера позволяла видеть ту часть ноги, куда обычно ставили клеймо. — Нет, — сказала она. И добавила зло: — Нет клейма и на правом бедре! Я уже неосознанно встал, чтобы убедиться в этом. У большинства девушек клеймо стоит на левом бедре, где их может ласкать мужчина-правша. Некоторые девушки заклеймены справа. А иные, правда таких очень мало, имеют клеймо на нижней части живота слева. — Ты разочарован? — спросила она. — Нет, — воскликнул я. — Нет! — Ты хочешь, чтоб у Дарлин было клеймо? — Конечно нет. — Я был удивлен, что она говорит о себе в третьем лице, называя себя по имени. Конечно, такое случается у горианских рабынь. Я напомнил себе, что она — рабыня, без сомнения, уже давно обитает на Горе и, конечно, хорошо приспособилась к суровым реальностям. Как чудесно, что такие красивые женщины являются рабынями! Я очень завидовал здешним мужчинам. — Ты бы предпочел, чтобы меня заклеймили? — Дарлин сердилась, задавая вопрос. — Нет, — повторил я, — конечно нет. Но какой мужчина не предпочел бы, чтобы красивая женщина носила клеймо? Я заметил, что в этот раз Дарлин не назвала себя по имени. Было впечатление, что она сознательно удержалась от этого. Она сердито смотрела на меня. — Я просто удивлен, — смущенно оправдывался я. — Все девушки-рабыни, которых я встречал до этого, имели клеймо. — Ну а у меня его нет, — сказала Дарлин. — Я уже заметил это, — ответил я. — Ты разговариваешь со мной как горианский дикарь? — Она пыталась своими маленькими руками натянуть ткань на бедра. — Нет, — быстро отреагировал я. — Я не имел намерения оскорбить твои чувства. Мне очень жаль. — Возможно, у меня клеймо слева внизу живота, — проговорила она. — Так иногда делается. Хотел бы взглянуть? — Нет, конечно нет, — уверил ее я. Злобно она разорвала та-тееру и раздвинула ткань. — Там есть отметка? — спросила она. — Нет! Нет! — воскликнул я. Мне хотелось схватить ее, запустить руку в дыру на ее одежде и, приподняв, сильно прижать Дарлин спиной к стене, заставить ее заплакать, потом поставить на ноги и изнасиловать как рабыню. — Пожалуйста, прости меня, — сказал я. — Мне очень жаль. — Я прощаю тебя. Мне не следовало злиться, — Дарлин взглянула на меня, — можешь ли ты простить меня, Джейсон? — Да не за что прощать, — сказал я. — Все это потому, что я чувствительна, — оправдывалась она, — потому что моя красота так откровенно выставлена напоказ перед хозяевами. — Я понимаю, — ответил я. — Ты действительно красива. — Спасибо, Джейсон, ты очень добр. — Ты красива, вполне красива, — уверил ее я. — Я полагаю, это нетрудно установить, когда на мне одежда горианской рабыни, — заметила Дарлин. — Да, это нетрудно, — улыбнулся я. — Какие они дикари, одевают нас для своего удовольствия! — По крайней мере, — заметил я, — тебе разрешают носить одежду. — Да, — улыбнулась она. В действительности часто в жилищах для рабов и в домах работорговцев женщины содержатся нагими, на них только ошейник. Это производит экономию в отношении стирки туник, а также считается хорошим дисциплинарным воздействием на девушек. Они усваивают, что даже набедренная повязка не дается просто так, ее тоже надо заслужить. Еще следует заметить, некоторые хозяева обычно содержат девушек нагими в собственных покоях. В большинстве случаев, однако, позволяют девушкам какую-то одежду, обычно короткую, без рукавов, сшитую из одного куска, — так называемую тунику для рабов. Это позволяет хозяину держать себя в руках. Кроме того, велико удовольствие щелчком пальцев заставить девушку снять тунику или разорвать ее на ней по своему капризу. — В та-теере, — с горечью сказала она, — иногда чувствуешь себя более раздетой, чем когда раздета в действительности. — Я это понимаю, — мягко сказал я. Она промолчала. Я продолжил: — И все-таки в тунике ты чувствуешь себя более комфортно, чем просто в ошейнике. — Правда, — Дарлин улыбнулась, — немного лучше, чем просто в ошейнике. Я снова испытал зависть к горианским дикарям. — Я не заклеймена, — пояснила она, — потому что мои хозяева думали, что клеймо может испортить мою красоту. Я был не готов спорить об этом, но удивился. Судя по тому, что я видел, клеймо делало женщину в сотни раз более красивой и возбуждающей. Оно подчеркивало прелесть той, на чьей плоти было выжжено. — Мне не нужен пиджак, — сказал я. — Пожалуйста, Джейсон, ради меня, — взмолилась Дарлин. Она была удивительно хороша в эту минуту! — Ну ладно, — согласился я и надел пиджак. — Теперь пальто. — Но уж пальто мне точно не нужно, — возразил я. — О, пожалуйста, пожалуйста, Джейсон! — умоляюще воскликнула она. Я надел и пальто. — Ты чудесно выглядишь, — сказала Дарлин. — Как давно я не видела красивого мужчину из моего мира, да еще шикарно одетого. — Я чувствую себя дураком, — заявил я. — Земная одежда нелепа в этом мире. К тому же она кажется неуклюжей и неуместной, грубой и дикарской в сравнении с линиями и простотой горианских нарядов. — Нет-нет, — уверила Дарлин. — Она превосходна! — Ну, если тебе нравится… — Ты был так добр! Какие прекрасные воспоминания ты разбудил во мне! — Не стоит благодарности, — сказал я. На самом деле это был, конечно, пустяк, но Дарлин казалась чрезвычайно благодарной. Вероятно, земная одежда много значила для нее. — Может быть, теперь ты покажешь мне выход, чтобы я попытался убежать отсюда? — Поторопись, — проговорила девушка, проскользнув впереди меня к приоткрытой двери камеры. — Осторожнее, — предупредил я. — В зале могут быть стражники. — Нет, — возразила Дарлин. — Время для обхода еще не пришло, но скоро наступит. Мы должны поторопиться. Я быстро последовал за ней прочь из клетки, оставив ошейник незастегнутым на полу. Цепи валялись около кольца. С большой радостью я покидал место своего заточения, быстро следуя за девушкой через тускло освещенный коридор. Я думал, что нам очень повезло: стражников мы не встретили. Дарлин хорошо знала дорогу. Один раз до нас донесся еле слышный удар гонга. — Что это? — спросил я. — Сигнал для стражников, — ответила девушка. — Наступило время обхода. — Быстрее, — поторопил я. Дарлин двигалась впереди меня. Какую смелость проявила она, рискуя ради того, кто был всего лишь человеком с ее планеты. Какая благородная и чудесная девушка! Внезапно она остановилась перед большой тяжелой дверью и, едва дыша, повернулась, чтобы посмотреть мне в лицо. — Это та самая дверь? — спросил я. — Да, — прошептала Дарлин. Я обнял ее. — Ты должна идти со мной. Я не могу оставить тебя тут. Она покачала головой. — Я не могу идти. Оставь меня! Беги! — Ты должна идти со мной — повторил я. — Я только полураздетая рабыня, в та-теере и ошейнике. Меня сразу же схватят. Иди же! — Пожалуйста, пойдем со мной. — Ты знаешь, каково наказание для сбежавшей девушки-рабыни? — спросила Дарлин. — Нет, — с испугом ответил я. — Однажды я уже пыталась бежать. В этот раз мне отрубят ногу, если поймают. Я содрогнулся. — Пожалуйста, поторопись. Каждый миг промедления увеличивает опасность. — Ты самая лучшая и самая смелая девушка, какую я когда-либо знал, — сказал я. — Поторопись, — прошептала Дарлин. Я нагнулся к ней, чтобы поцеловать, но Дарлин опять отдернула голову. — Не забывай, что я — женщина с Земли. Я продолжал держать ее в объятиях. Почувствовав прикосновение моих рук, она подняла глаза. — Наши отношения были прекрасными, Джейсон. Пожалуйста, не порти их. — Прости. — Я отпустил ее. Дарлин открыла дверь и выглянула наружу. За дверью было темно. Девушка обернулась и с улыбкой посмотрела мне в лицо. — Желаю всего хорошего, Джейсон. — Я тоже желаю тебе всего хорошего, — ответил я. — Поторопись. — Я никогда тебя не забуду, — сказал я и скользнул в дверь. Мои руки тут же оказались крепко прижатыми к бокам. Я услышал позади себя женский смех. — Зажгите факелы, — приказал другой женский голос, в котором я узнал голос леди Таймы. Вспыхнул свет. Я оказался на полукруглой сцене, к которой спускалось что-то вроде амфитеатра. Двое огромных дикарей, стражники, которых я видел раньше, держали меня за руки. В зале звучал смех, женщины кольцом окружили меня и показывали в мою сторону пальцами. Слева и справа горели факелы, так что я был хорошо освещен. Я не видел ярусы четко, но в полумраке понял, что они заполнены женщинами в покрывалах. Тщетная попытка вырваться вызвала еще больший смех. Я увидел, как девушка, назвавшаяся именем Дарлин, снимает с горла ошейник при помощи ключа. Она отдала ключ и ошейник помощнику, здоровому парню с ножом, заткнутым за пояс. Тот протянул ей белую мантию, и девушка накинула ее на себя, застегнув пряжку на шее. У нее также имелся хлыст. Она щелкнула им. Звук оказался пугающим. Я вгляделся в ярусы и вспомнил слова толстяка, сказанные им на Земле: «Я знаю маленький рынок, где ты можешь вызвать интерес». Я застонал. Хлыст леди Таймы приподнял мой подбородок. Она была одета в короткий кожаный костюм. На поясе висели ключи и нож. — Добро пожаловать на рынок Таймы, — произнесла она. Я в отчаянии взглянул на нее. Леди Тайма подала знак, и помощник ударил в гонг молотком. Это был тот же звук, который я раньше слышал в коридоре. Теперь я понял его значение. — Торги начинаются, — провозгласила леди Тайма. Девушка, которую я знал под именем Дарлин, вышла вперед. Она указала на меня хлыстом. — Это мужчина с Земли. Я принимаю первую заявку на него. — Четыре медных тарска! — услышал я женский голос. Меня собирались купить.12. РЫНОК ТАЙМЫ
— Предлагаемая цена — четыре тарска! — выкрикнула девушка в белой мантии, скрывающей бесстыдную та-тееру, в которой она представлялась земной девушкой-рабыней. — Пять, — услышал я. — Пять, — повторила девушка. — Дай нам увидеть его! — пронзительно крикнула одна из женщин. — Он стоит перед вами, одетый в варварский наряд его собственного мира, — возвестила леди Тайма, выйдя вперед и указывая на меня своей плетью. — Обратите на него внимание! Я тщетно пытался вырваться, но двое здоровяков крепко держали меня за руки. — Посмотрите, как уродлив такой наряд, — проговорила леди Тайма. — Какой он стягивающий! Раздался смех. Конечно, по сравнению с большинством нарядов Гора, с их простотой, летящими линиями, позволяющими свободу движений, моя одежда казалась строгой, тесной, пугающей, лишенной воображения и грубой. Неужели жители Земли так стыдятся и боятся своих тел, как предполагается по виду этой одежды? — думал я. — Он не оскорбляет ваших глаз? — поинтересовалась леди Тайма. — Снимите ее! — закричала, смеясь, одна из женщин. — Некоторые женщины Земли даже стремятся носить такие наряды, — улыбнулась леди Тайма. — В попытке стать мужчинами, в соответствии с необычными требованиями их странного мира. — Наши мужчины учат их быть женщинами, — в ответ расхохоталась одна из присутствующих. — Это правда, и маленькие шлюхи быстро учатся, — продолжала леди Тайма. Смех усилился. Я боролся, но не мог освободиться. Какой жестокой была их шутка — представить меня перед покупателями в наряде, который мог выглядеть довольно глупо по сравнению с одеяниями Гора! Я был раздосадован. Как мало было очарования, изящества и свободы в земной одежде. То, что некоторые женщины стремились надеть ее, казалось мне теперь свидетельством беспорядка, царившего в моем родном мире. Вопрос состоял не в том, почему женщины хотят это носить, а в том, почему вообще кто-либо хотел это носить! Я размышлял, было ли эстетическое восприятие женщин, спешащих наряжаться в такую одежду, таким же стереотипным и бездумным, как у мужчин, которые носили ее как само собой разумеющееся. Я надеялся, что нет. Но возможно, у женщин, которые решались исполнять роль мужчин, на самом деле мало выбора. Не имитируй они мужчин в их экстравагантности и упрямстве, так же как в других чертах, их внешность и характеры были бы менее убедительными и правдоподобными. Современная земная одежда, подозревал я, является смягченным наследием подавления, происходившего в ранние времена земной истории, подавления теперь отрицаемого, но бесспорно сохранившегося. Каким шокирующим и нелепым был бы землянин, нарядившийся в удобное и красивое одеяние! Каким бы смешным он казался! Как мало мы знали о неформальных нарядах греков и римлян. Неужели и вправду легче, думал я, воспринять колонны и арки, философию и поэзию, математику, медицину и юриспруденцию, чем рациональную моду в одежде. Но древние греки и римляне были гордые люди, достаточно простодушные, чтобы воспевать собственный гуманизм. Ничего удивительного, что они так чужды людям Земли. Много времени прошло с тех пор, как я бросал соль на ветер, много времени прошло с тех пор, как я лил вино в море, много времени прошло с тех пор, как я пошел в Дельфы. — Серебряный тарск! — закричала женщина. — Дайте нам увидеть его! — Серебряный тарск! — провозгласила та, которую я знал как Дарлин. Она выглядела вполне довольной, поднимая мой подбородок плетью. — Отличная заявка для стартовой цены! — поздравила она. — Минуточку! — засмеялась леди Тайма. Она сделала знак помощнику, грузному парню, который вынес и поставил на край сцены большую плоскую бронзовую чашу, в которой находились деревянные кубики. Помощник поднес факел к дереву, которое было, очевидно, заранее пропитано маслом. Деревянные кубики немедленно загорелись. Я не понимал ни значения чаши, ни ее горящего содержимого. — Теперь мы готовы снять с него одежду? — спросила леди Тайма. С ярусов раздались одобрительные крики. Леди Тайма кивнула двум мужчинам, державшим меня. Они крепко сжали мои запястья. Затем госпожа дала сигнал плотному парню, тот ножом разрезал сзади пальто и сорвал его с меня, после чего бросил в чашу. Также он снял с меня пиджак, который тоже был брошен в огонь. Я смотрел, как горят мои вещи. Мужчины, державшие меня, снова прижали мои руки. — Больше! Дайте нам увидеть больше! — закричала какая-то женщина. — Сначала, — провозгласила леди Тайма, — разрешите мне поздравить моих прекрасных, щедрых и благородных клиентов с превосходной шуткой, которую мы вместе сыграли с этим бедным рабом. Он думал, что пытается убежать на свободу при содействии женщины из его мира, чью роль исполнила очаровательная леди Тендрайт! Она указала на девушку в белой мантии, которая выдавала себя за рабыню. Тендрайт, леди Гора, поклонилась и улыбнулась, подняв свою плеть над толпой. Многие на ярусах ударили себя ладонями правой руки по левому плечу — таковы горианские аплодисменты. — Вместо этого, — продолжала леди Тайма, — он оказался просто рабом, выставленным на продажу. Все засмеялись еще громче. — Вы были превосходны, леди Тендрайт, — заявила она. — Дом Таймы благодарен вам. Несколько женщин продолжали аплодировать. Толпа, участвующая в торгах, была в прекрасном настроении. Я пришел в ярость. К моему изумлению, несмотря на устрашающую комплекцию двух мужчин, державших меня, я почти освободился! Эти двое были поражены. Затем надсмотрщики снова зажали меня между собой. Я с яростью посмотрел в толпу. Я был уверен, что, если бы меня держал один человек, несмотря на его размеры, он не справился бы со мной. До сих пор я не понимал, насколько стал силен. Думаю, что женщинам на ярусах и леди Тайма с леди Тендрайт это тоже не приходило в голову. Они обменялись взглядами. — Он приручен? — задала вопрос женщина из второго яруса. К моему удивлению, я заметил, что несколько женщин встревожились. Двое стражников с пиками прошли в один из проходов на случай, если им понадобится быстро спуститься к сцене. Я был обрадован, хотя не показал виду. За время пребывания напланете Гор, делая упражнения и правильно питаясь, я стал более мощным по сравнению с моим рафинированным и малоподвижным образом жизни в родном мире. — Многие из вас владеют тарнами, — весело обратилась леди Тендрайт к толпе. — Они гораздо сильнее его! Она засмеялась и добавила: — И возможно, намного умнее! Раздался скованный смех. — Кому нужен тупой раб? — спросила какая-то женщина. — Леди Тендрайт шутит, — быстро сказала леди Тайма. — Раб очень умен. Дом Таймы ручается за это. — Да! — подтвердила леди Тендрайт. — Я не более чем шучу. Раб вполне умен. — Может быть, он слишком умен, — заметила одна из женщин. — Посмотрите в его глаза, — сказала другая. — Он не выглядит как раб. — Может быть, он — хозяин, — дрожащим голосом заметила еще одна из женщин. — Вы могли бы продать нам хозяина для нашего будуара? — задала вопрос женщина из амфитеатра. Я услышал, как несколько женщин ахнули, поразившись смелости вопроса. Я был потрясен. В их реакции присутствовало возбуждение, выражение взволнованного, шокирующего удовольствия. Я подумал, может быть, именно этого они желают — хозяина в своем будуаре? Но если так, они не могли не знать, что окажутся рабынями в собственных спальнях. — Нет, нет, нет, нет, — засмеялась леди Тайма. — Нет! Она казалась веселой, но явно не была довольна поворотом, который приняли торги. Никаких ставок, как я заметил, больше не делалось. — Его интеллект достаточно высокий, — продолжала леди Тайма. — Это интеллект землянина. Он натренирован, чтобы использовать его для предвосхищения желаний женщины, для послушания и прислуживания им. Интеллект землян находится в распоряжении женщин. Они делают то, что приказывают им женщины. — Среди них нет хозяев? — задала вопрос какая-то женщина. — Они все — шелковые рабы? — По моему мнению, — ответила леди Тайма, — они все — шелковые рабы женщин. Все это неправда, подумалось мне. Я знал больших и сильных мужчин Земли. Однако многие мужчины мужественной комплекции и крупных размеров стремились слушаться женщин. Их учили, что они не станут настоящими мужчинами, если не будут служить слабому полу. На Горе подчинялись именно женщины, если их делали рабынями. — Мужчины Земли, все как один, — шелковые рабы, — повторила леди Тайма. Я был уверен, что она ошибается. Где-нибудь на Земле время от времени появляются по-настоящему сильные мужчины, в историческом и биологическом смысле, и перед ними женщины преклоняют колени как более слабые и маленькие существа, являющиеся объектами сильного желания. Когда-то я думал, что сам являюсь таким мужчиной. А потом я стал рабом на Горе. И теперь сомневался, найдется ли хоть горстка мужчин на Земле, которые вновь обретут свою мужественность. Я думал, таких мужчин не найдется. Легче бояться и подвергать осуждению свою мужественность, чем настаивать на ней. Первое — легко доступно слабым, второе — по силам только крепким. — Только шелковые рабы! — повторила леди Тайма. — Нет, — в агонии закричал я. — Нет! Должны быть на Земле и настоящие мужчины! Плеть леди Тендрайт, со свернутыми хвостами, внезапно ударила меня по лицу. — О Джейсон, — жалостливо сказала леди Тайма. — Ты заговорил без разрешения? Я снова стал бороться, чтобы сбросить с себя надсмотрщиков, но беспомощно уступил им. — Это не шелковый раб! — услышал я. — Пошлите его в каменоломни! — закричала одна из женщин. — Отправьте его на галеры, заставьте работать веслами! — призывала другая. — Приведите следующего раба на торги! — кричала какая-то женщина. — Начните другие торги, — поддержала еще одна. — Подождите! Подождите! — воскликнула леди Тайма. Толпа успокоилась. — Хорошо мы вас одурачили, дамы? — рассмеялась она. Толпа молчала. Леди Тайма повернулась ко мне. — Ты хорошо справился, Джейсон. Ты отлично сыграл свою роль, притворяясь не вполне прирученным. Я смотрел на нее. Мои руки держали двое стражников. Она снова повернулась к толпе. — Простите меня, дамы. Кажется, моя шутка была просто неудачной. Я думала, все знают, что мужчины с Земли — простые рабы. Я думала, нелепость его поведения станет для вас очевидной, когда вы увидите, как он борется по моему сигналу. Но теперь я понимаю, что вы не до конца знакомы с землянами и боитесь, что среди них есть настоящие мужчины. Разве он не великолепный актер? Леди Тайма посмотрела мне в лицо и ударила себя по левому плечу, как будто аплодируя мне. Некоторые женщины в ярусах неуверенно повторили ее жест. — Он приручен? — задала вопрос женщина в четвертом ряду. — Он прекрасно приручен, — уверила леди Тайма. — Я пользовалась им на своей собственной кушетке. Я опустил голову, вспомнив это унижение. — Вы гарантируете его прирученность? — раздался следующий вопрос. — Да, гарантирую, — ответила леди Тайма. — Дом Таймы отвечает за его прирученность. — Докажите нам это, — потребовала какая-то женщина. — Охотно, — улыбнулась леди Тайма. Она повернулась ко мне и с улыбкой тихо заговорила. Никто из находящихся в зале не мог слышать ее слов. — Ты хорошо притворялся, Джейсон, мужчины с Земли иногда делают это. Но теперь настало время вспомнить, кто ты есть на самом деле — слабак, годящийся только на то, чтобы быть рабом женщины. Я со злобой посмотрел на нее. — В доме Таймы есть слины, — сказала она. — Может быть, ты хочешь стать пищей для них? — Нет, — ответил я. — Нет, госпожа, — и опустил голову в испуге. Я хорошо помнил ужасающие кривые клыки, длинные извивающиеся тела, лапы, гибкую энергичность, невероятную быстроту и проворство слинов дома Андроникаса. Как они, прыгая вверх, яростные, с горящими глазами и слюнявыми пастями, пытались разорвать меня, подвешенного на веревке над их головами. — Посмотри мне в глаза, — приказала леди Тайма. Я поднял голову и встретился с ней взглядом. Она имела власть над моей жизнью и смертью. Она была всем, а я — никем. Я был рабом. — Кто ты, Джейсон? — спросила она. — Раб, — ответил я. — Не забывай этого. — Да, госпожа. — Можешь опустить глаза, — разрешила она. — Да, госпожа. — Я опустил голову вниз. — Нет нужды держать его, — сказала леди Тайма стражникам. Те убрали руки. Я спокойно стоял на помосте. Мне напомнили, что я должен повиноваться, что я — раб. — Хорошенький Джейсон, — проговорила леди Тендрайт, подходя ко мне, и дотронулась ладонью правой руки до моего лица. Я сжал кулаки. — Тебя предупредили, — прошептала леди Тайма. Я разжал руки. Леди Тендрайт отдала плеть одному из помощников. Нежно, заботливо она сняла с меня галстук. — Так ведь удобнее, Джейсон? Затем леди Тендрайт подошла к краю сцены и бросила галстук в огонь. Потом она вернулась и медленно, пуговицу за пуговицей, расстегнула на мне рубашку, даже пуговицы на рукавах. — Не огорчайся, Джейсон, — ласково сказала она. — Ты, конечно, помнишь меня, Дарлин, маленькую земную рабыню? — Я верил тебе, — с горечью сказал я. — Какой же ты был глупец! — Да, — согласился я. — Я не думала, что так удачно сумею обмануть тебя. — Почему? — спросил я. — Ты боялась неправильности твоего английского? — Мой английский великолепен, — заявила леди Тендрайт. — Это правда, — заметил я. Ее английский и в самом деле казался безупречным. Он был, пожалуй, немного формален и слишком точен для носителя языка, слишком правилен и, может быть, местами загружен определенными странностями выражений и конструкций, которые удивляли. Но я тогда не придал этому большого значения, отнеся на счет последствий влияния горианского языка и отсутствия разговорной практики в течение ряда лет. — Почему же тогда ты боялась, что не сможешь обмануть меня? — спросил я. — Разве это не очевидно? — ответила она вопросом на вопрос. — Нет, — признался я. — Ты думаешь, настоящая рабыня посмела бы вести себя так, как я? Я ничего не сказал. — Ты знаешь, каково наказание за подобное поведение? Маленьким сучкам хорошо известно, что означает их ошейник. — Я понимаю, — содрогнувшись, ответил я. Из ее нескольких простых слов я действительно понял гораздо больше о глубинах горианского рабства. Она зашла мне за спину и сняла мою рубашку, которую тут же бросила в огонь. Затем приблизилась к краю сцены. — У нас есть заявка на этого раба в один серебряный тарск, — провозгласила она. — Будет ли более высокая цена? Толпа молчала. — Ну же, дамы, — подбодрила женщин леди Тендрайт. — Это великолепный шелковый раб. Правда, он не слишком тренирован, но кто из вас не смог бы выучить его как следует? Он с планеты Земля и притом — полностью ручной. Но из толпы не последовало никаких предложений. Леди Тендрайт повернулась ко мне. — Сними верхнюю часть белья, ту, что закрывает грудь, — приказала она. Я взглянул на нее. — Быстро! Сняв белую хлопчатобумажную футболку через голову, я зажал ее в руке. В горианском языке нет слова, чтобы обозначить такую одежду. Английское название, очевидно, было незнакомо леди Тендрайт. Некоторые женщины в амфитеатре засмеялись, увидев, как быстро я повиновался леди Тендрайт. Теперь они рассматривали меня с проснувшимся интересом, хотя и с опаской. Я стоял очень прямо. Мне был приятен их интерес. Также было очень приятно чувствовать, что часть женщин рассматривают меня со значительной настороженностью. Я — высокий и сильный. Они не уверены, что я был полностью приручен. Чувства женщины по отношению к мужчине, который еще не вполне ручной, противоречивы. Она боится его и в то же время находит интригующим. Она воображает, каково бы было оказаться в его власти, в его руках. Что, если он на самом деле окажется не ручным? Как тогда он станет с ней обходиться? Что с ней произойдет? Не станет ли она в этом случае его рабыней по закону природы? Но также я испытывал и тревогу, потому что, глядя на ярусы, понимал: одна из этих женщин может купить меня и тогда я вынужден буду подчиняться и принадлежать ей полностью. Она сможет делать со мной, что пожелает. Меня разглядывали с откровенностью, нескрываемым любопытством и чувственными размышлениями, которых я никогда бы не мог ожидать от женщин Земли. Изучали откровенно, как сексуальный объект, возможное средство удовлетворения их побуждений и нужд. Горианские женщины, не приученные стыдиться своих инстинктов, не воспитанные в предательском подавлении своей природы, имеют обыкновение разглядывать мужчин, которых они находят привлекательными, внимательно и с удовольствием. Утаивание своих чувств, особенно в отношении рабов-мужчин, является хитростью, нечасто применяемой горианскими женщинами. Такая хитрость кажется им не только недостойной, но и почти бессмысленной. Мужчина-раб, видите ли, почти животное. Соответственно, и оценивать его следует как таковое. Леди Тендрайт приблизилась ко мне и протянула руку. Я отдал ей снятую футболку, она пошла к плошке с огнем и бросила ее туда. Я увидел, как загорелась ткань. Леди Тендрайт обратилась к толпе: — Заметьте ширину его грудной клетки и ширину плеч, узость талии, плоскость живота! — Один и пять! — крикнула какая-то женщина. — Я смогу использовать его в схватках на конюшнях. Я не знал, о чем она говорит. Но цену, однако, понял: один серебряный тарск и пять медных. — Схватки на конюшнях? — рассмеялась леди Тендрайт. — Конечно, вы шутите? — Вы уверены, что он приручен? — задала вопрос одна из женщин. — Вы заметили, с какой послушностью он снял одежду но моей команде, — ответила леди Тендрайт. — Теперь вы видите, что он стоит на сцене без стражников. — Опусти голову, — прошептала мне леди Тайма. Я выполнил приказ. — Смотрите на него, — продолжала леди Тендрайт. — Боязливый раб, готовый выполнять ваши команды. — Один и шесть, — крикнула другая женщина. Леди Тендрайт злобно обернулась ко мне. — Сними ботинки и носки, оставь их на сцене и встань на колени. — Да, госпожа, — ответил я и опустился на одно колено, чтобы развязать шнурок на правом ботинке. Леди Тайма с плетью возвышалась надо мной. — Это не простой рабочий раб, — произнесла леди Тендрайт. — Не вульгарный дикарь, не какой-нибудь бесчувственный простак, годный только для работы в поле или на конюшне. Это ценный и высокоинтеллектуальный шелковый раб. Более того, он землянин, с рождения приученный прислушиваться к желаниям женщин, принимать любые ценности, которые они приказали ему принимать, и верить любым суждениям, которым они велят ему верить. Купите его. Он с детства учился быть рабом женщин. Не бойтесь! Он будет мил, нежен, внимателен, отзывчив, благожелателен и послушен. Вам не надо бояться проявления в нем похоти и силы. Вам не надо бояться остаться с ним наедине. Он — землянин. Торгуйтесь за него. Он будет для вас прекрасным и совершенным рабом! В это время я, стоя на колене, расшнуровывал левый ботинок. — Тендрайт неопытна в проведении торгов, — сообщила мне леди Тайма. — Я тренирую ее. Я не ответил. — Она прилично знает твой язык? — Да, госпожа, — ответил я. Ставки медленно, без энтузиазма увеличились до одного и восьми. — Она занималась языком в связи с обучением земных рабынь, — продолжала говорить леди Тайма. — В доме Андроникаса. Года два или три назад английский был одним из земных языков, применяемых в этих занятиях. Теперь, как ты знаешь, англоговорящие девушки тренируются в основном на горианском языке, а иногда — только на нем. — Да, госпожа, — ответил я. Мне вспомнилось, как леди Джина что-то говорила мне об этом. Земная рабыня теперь осваивает горианский, как учит ребенок или животное, без посредства родного языка. По словам леди Джины, метод был эффективным. Я не сомневался в этом. На самом деле мой собственный уровень владения горианским был результатом именно этого подхода. Должен признать, Леди Джина, которая знала английский, время от времени помогала мне. Несмотря на свою суровость, в целом она не обращалась со мной плохо. Я был огорчен, что разочаровал ее, не став мужчиной. Но я был лишь человек с Земли и просто раб. — После этого нововведения, — рассказывала леди Тайма, — Тендрайт продолжала работать в доме Андроникаса, тренировала девушек с Земли, обнаженных и в ошейниках… Я тяжело сглотнул. Леди Тайма между тем продолжала: — Маленькие земные красотки быстро выучивались бояться ее плети! Я мог предположить, что это правда. — Я переманила ее в дом Таймы более высокой зарплатой. — Но вы не очень довольны ее действиями? — спросил я. — Разве она не красивая? — задала в свою очередь вопрос леди Тайма. — Красивая, — согласился я. — Я верну потраченные на нее деньги сполна, — сказала леди Тайма. — Даже при том, что сейчас она недостаточно обучена. Ты увидишь. И со временем она будет проводить торги так же умело, как и любая из женщин-работорговцев. Пока она говорила, я сидел на сцене, снимая носки и ботинки. Затем опустился на колени. — Я получу по крайней мере четыре тарска за тебя, — заявила леди Тайма. Я понял, что она имела в виду серебряные тарски. Это высокая цена. Очаровательные женщины часто идут за один или два серебряных тарска. Я не думал, что ей удастся получить за меня целых четыре. Сейчас за меня торговались больше, чем за обычного рабочего раба, хотя в торгах присутствовала какая-то неопределенность. Наиболее дешевыми рабами часто являются женщины — рабочие рабыни, покупаемые для общих кухонь и прачечных. Следующий уровень рабов, которые не представляют особой ценности, это мужчины, рабочие рабы, обычно используемые на грузовых галерах, пристанях, в полях или каменоломнях. Далее следует уровень рабов, наиболее распространенный на Горе, — женщины, которые могут быть использованы для удовольствия. По моим подсчетам, около девяноста процентов рабов на Горе — женщины и почти восемьдесят процентов из них — это категория рабынь, в обязанности которых входит доставлять удовольствие мужчинам. Конечно, даже жалкие рабыни на полях или в кухнях и прачечных знают, что при случае ими могут попользоваться, чтобы утолить похоть. Женщина-рабыня на Горе, зная, что она чья-то собственность, обычно мало сомневается в том, что может с ней произойти. Еще одна категория — шелковые рабы. Они приносят в целом больше дохода работорговцу, чем рабыни для удовольствия. Мне кажется, здесь дело в спросе и предложении. Рабыни для удовольствия, добытые в набегах и разграблении городов, относительно многочисленны. Шелковых рабов мало. Объяснение этому, я думаю, довольно простое. Из горианских мужчин редко получаются хорошие шелковые рабы. Причина же значительно меньшего количества мужчин в качестве рабочих рабов также проста. Во-первых, женщина рассматривается как желаемый объект для захвата работорговцем. Она приносит больше дохода, чем мужчина. Во-вторых, в битвах мужчины-защитники часто бывают убиты или убегают. Их женщины, таким образом, достаются в виде трофеев победителям. Захваченных в плен мужчин также убивают. Пленниц же, особенно миловидных, обычно берегут для ошейников. Однако наиболее ценная категория, к досаде некоторых шелковых рабов, — особенно желаемая женщина. Чаще всего в эту категорию попадают необыкновенно красивые горианские девушки, когда-то принадлежавшие к высшей касте. Иногда они бывают прекрасными танцовщицами, а порой среди них встречаются даже рабыни страсти — девушки, в буквальном смысле выращенные для удовольствия мужчин. Именно на них тратятся колоссальные суммы убарами и богатыми людьми, устраивающими свои Сады наслаждений. Следует заметить, что девушки, представляющие политический интерес, обычно включены в эту категорию. Например, захваченная в плен и превращенная в рабыню убара, как правило, приносит ощутимый доход. За последние годы на Горе цены на земных девушек заметно укрепились. Горианским мужчинам понравилось учить их рабству. К тому же как только они постигают значение ошейника, то превращаются в необычайно восхитительных рабынь. Некоторые крупные специалисты считают, что земных девушек следует выделить в отдельную категорию. Другие оспаривают это. Я согласен с последними, которые рассматривают земных женщин так же, как всех прочих. Но чтобы быть точным, в обладании ими присутствует специфическая острота и вкус. Между прочим, я не упомянул экзотику — рабов, воспитанных или тренированных для необычных целей. Также не упомянуты рабы с профессиональными знаниями — медики, юристы или боевые рабы, гладиаторы, мужчины, купленные для охраны или для участия в организованных играх. Запутанность института рабства на Горе чрезмерна. Данные заметки, касающиеся основных и очевидных категорий, следует воспринимать не более чем начальную ориентировку в изучаемом предмете. Польза обобщений не должна заслонять от нас специфику реальности. Всегда существует изменчивость рынка, изменчивость покупателя и раба. Девушка, которая кажется большинству мужчин простой и дешевой кухонной рабыней, может оказаться для кого-то крайне ценной, дороже убары, одетой в ошейник. — Последняя цена — один и шестнадцать, — провозгласила леди Тендрайт. — Без сомнения, благородные покупатели, вы назначите более реалистичную сумму за такую роскошную собственность! — Я получу за тебя по крайней мере четыре, — повторила леди Тайма. — А почему цена не повышается? — спросил я. — Они боятся тебя. — Понимаю. — Но я докажу им, что бояться нечего, — заявила леди Тайма. Я посмотрел на нее с пониманием. — Приведите другого раба! — закричала одна из женщин. — Приведите другого раба! — поддержала еще одна. Леди Тендрайт в растерянности повернулась к леди Тайме. — Я закрою торги, — проговорила она, понимая, что не справилась, и была разочарована своей неудачей. — Можно я продолжу? — спросила леди Тайма. — Конечно, — благодарно ответила леди Тендрайт. — Приведите другого раба, — выкрикнула опять какая-то женщина. Леди Тайма внезапно щелкнула плетью, кожаные хвосты громко, отрывисто хлопнули возле моего уха. Внимание толпы было привлечено мгновенно, и она застыла, оглушенная и встревоженная. — Встать! — отдала команду леди Тайма. — Раздеться! На колени! Колени врозь! Пораженный, напуганный, почти не понимая, что делаю, я опустился на колени перед покупателями. — Ползи к леди Тендрайт, — приказала леди Тайма. — Умоляй, чтобы тебе дали ошейник. Я ощущал страх, двигаясь к леди Тендрайт. Плеть снова щелкнула сзади меня. — Пожалуйста, наденьте на меня ошейник, госпожа, — молил я. — Громче! — велела леди Тайма. — Пожалуйста, наденьте на меня ошейник, госпожа! — повторил я с мольбой. — На четвереньки, голову вниз! — приказала леди Тайма. Принесли ошейник, тот, что был оставлен за сценой, со всем необходимым. Он был идентичен тому, что был на мне в комнате для подготовки. Я почувствовал, как его защелкнули на моей шее, и содрогнулся. Леди Тайма бросила остатки моей одежды в огонь. Послышались горианские аплодисменты с ярусов. Леди Тайма кнутом указала на мои ботинки и носки, лежащие на сцене. — Возьми их по одному в рот, — приказала она, — и бросай в огонь. Плеть снова щелкнула. Потрясенный, запуганный раб, я начал выполнять ее приказ. — Два тарска! — Три тарска! — Три и пять! — Три и шесть! — Три и десять! — Три и двадцать! — слышалось из толпы. Ставка была четыре и восемнадцать, когда я резко отдернул голову от огня, уронив в него правый ботинок. Мои колени болели. Ладонями я чувствовал гладкий пол сцены. Я был совершенно нагой, не считая стального ошейника. Последние предметы моей одежды вспыхнули. Я видел, как пламя лизало ботинки, брошенные в миску. Плеть снова щелкнула. — Сюда, Джейсон! — приказала леди Тайма, указывая кнутом на место около ее ног. Я подполз к ее ногам. — Пять тарсков! — кричали на ярусах. — Встань, Джейсон, — раздалась команда леди Таймы. Я встал. — Вот раб, — сказала леди Тайма. — Вы видели, как он стоял на коленях обнаженный, перед женщиной и умолял надеть на него ошейник. Разве наша очаровательная аукционистка, леди Тендрайт, не подготовила его к продаже как следует? — Шесть тарсков! — услышал я. Раздались аплодисменты в адрес леди Тендрайт. Мне было горько. Я теперь слишком хорошо понял, чем оказалась комната для приготовлений. Именно там леди Тендрайт подготовила меня к продаже. Воспользовавшись случаем, она заставила меня одеться как мужчина с Земли. Именно там она расставила капканы и ловушки, вызывая мое доверие, возбуждая во мне надежду, которая потом сделала меня еще более чувствительным к унижениям и горестям продажи. Она хорошо выполнила свою работу, выставив меня глупцом. Какая роскошная шутка для горианской женщины! Я надеялся убежать, а теперь стоял нагой, выставленный на продажу. — Семь тарсков! — услышал я цену. — Семь и пять! Я и в самом деле глупец, раз не понял, что она не настоящая рабыня. Настоящая даже не осмелилась бы подумать о таком поведении. Она бы помнила о наказании. Кроме этого, подлинные рабыни не заботятся о рабах мужского пола, их основная забота — свободные мужчины, их хозяева. — Семь и семь! Торг продолжался. — Семь и восемь! — Покажи им себя такой, какой была в комнате для подготовки, — обратилась леди Тайма к леди Тендрайт. — Когда притворялась несчастной маленькой земной девушкой. — Что вы хотите, леди Тайма? — не поняла леди Тендрайт. — Я знаю, что делаю, — с улыбкой успокоила ее госпожа. — Но мне будет стыдно предстать перед свободными женщинами в такой одежде, — возразила леди Тендрайт. — Здесь только покупательницы и этот раб, да еще наши мужчины. Делай, как я сказала, — проговорила леди Тайма. Леди Тендрайт неуверенно взглянула на нее. — Ты по-прежнему хочешь работать у меня? — поинтересовалась леди Тайма. Леди Тендрайт улыбнулась и отбросила белую мантию, застегнутую серебряной пряжкой у шеи. Та повисла сзади, как пелерина. Она стояла на сцене в та-теере и была великолепно красива. Горианские женщины, сидевшие в ярусах, казались захваченными врасплох. Затем, одна за другой, они принялись бить себя по левому плечу. — Она прекрасна, — восхитились многие из них. Я увидел, как покупательницы рассматривают леди Тендрайт, затаив дыхание, завороженные ее очарованием. Тогда я понял, как гениальна была моя хозяйка. Женщины в ярусах, переполненные возбуждением, ассоциировали себя с леди Тендрайт. Хотя на сцене стояла она, женщины в своем воображении примеряли бесстыдную та-тееру, стоя на подиуме. Леди Тендрайт улыбнулась и подняла руку к толпе. Возможно, именно тогда она поняла, что красота этой особы была неслучайна при выборе ее на работу леди Таймой. — Сними мантию и надень ошейник, — велела леди Тайма. — Да, леди Тайма, — ответила леди Тендрайт, расстегнула пряжку и сбросила мантию. Затем, взяв из рук помощника отданный ему раньше ошейник, она встала перед толпой, держа его в руке. Толпа была сосредоточена и решительна. Леди Тендрайт, улыбаясь, надела ошейник на горло. Звук щелчка был хорошо слышен. У женщин перехватило дыхание. Затем раздался крик удовольствия, а потом — аплодисменты. Она стояла перед ними, как девушка-рабыня с ошейником. Аплодисменты были бурными. Женщины в ярусах, несомненно, отождествляли себя с леди Тендрайт и ее красотой. Леди Тайма затронула и использовала нечто глубинное в женщинах, о чем она как работорговец хорошо знала. А именно — всеобъемлющее желание, весьма сильное в женщинах: быть рабыней сильного мужчины, иметь хозяина и подчиняться. Я не знаю, понимало ли большинство женщин, что происходит на подиуме. Возможно, многие только чувствовали, что они по непонятным причинам возбуждены и взволнованы. Их возбуждение и волнение были невинны, потому что, во-первых, это не они, а леди Тендрайт стояла на подиуме, и также потому, что она не являлась настоящей рабыней, а только притворялась ею. Насколько пугающей стала бы ситуация, застегнись ошейник по-настоящему! — Мои поздравления прекрасной актрисе, леди Тендрайт! — воскликнула леди Тайма. Раздались еще более бурные аплодисменты. Я не сомневался, что, стоя позади леди Тендрайт, большой и сильный, я способствовал впечатлению от сцены, придуманной леди Таймой. Она была такой миниатюрной по сравнению со мной! — Приласкай раба, — приказала леди Тайма. Леди Тендрайт подошла ближе ко мне и подняла на меня глаза. Она была изысканно красивой. Ее грудь, едва прикрытая трогательными лохмотьями та-тееры, заставила меня подавить крик наслаждения. — Пожалуйста, не трогайте меня! — взмолился я, закричав от стыда и унижения. — Десять тарсков! — Десять и пять! — Можешь теперь снять ошейник и взять плеть у помощника, — велела леди Тайма. — Потом своим кнутом покажи все, что ты захочешь. Торги продолжались. Когда леди Тендрайт вернулась, уже без ошейника, с плетью в руке, ставки выросли до одиннадцати и шести. Подчиняясь голосу леди Тендрайт и молчаливому прикосновению ее плети, я предстал перед толпой. В моих глазах стояли слезы. Потом меня заставили встать на колени. — Четырнадцать тарсков! — услышал я. — Джейсон, — обратилась ко мне леди Тайма. — Ты пытался убежать. — Да, госпожа, — ответил я, содрогаясь. — Громче! — приказала она. — Да, госпожа, — проговорил я. — Также по крайней мере один раз сегодня ты заговорил без разрешения. — Да, госпожа, — сказал я громко, зная, что меня должны слышать на ярусах. — Ты умоляешь, чтобы тебя били плетью? — спросила она. — Да, госпожа, — ответил я. — Пожалуйста, накажите меня плетью. В отчаянии я опустил голову. Леди Тайма жестом подозвала помощника, который встал за моей спиной и взмахнул плетью для рабов. — Высеки его, — приказала она. Я содрогнулся, когда плеть ударила меня. Торги продолжались, пока меня избивали. Я был продан за шестнадцать серебряных тарсков и не знал, кто купил меня. Я был закован по рукам и ногам. В какой-то момент я осознал, что меня прекратили избивать и стащили, окровавленного, со сцены. Я помню, как услышал звук гонга. Перед покупателями предстал новый раб.13. ЛЕДИ ФЛОРЕНС. Я ВСТРЕЧАЮ РАБЫНЮ, КОТОРОЙ ВЛАДЕЕТ ОНЕАНДР ИЗ АРА
— Как он прелестно выглядит у вашего стремени, леди Флоренс, — сказала дама в вуали, выглядывая из носилок, поднимаемых специальной командой рабов-носильщиков. — Длинные волосы, белая лента, связывающая их сзади, и шелковая туника существенно меняют дело, леди Мелпомена, — ответила леди Флоренс. — Я вижу, вы больше не заковываете его, — заметила леди Мелпомена. — Я поняла, что в этом нет необходимости. Я не поднимал головы. — Я завидую, что у вас такой прелестный раб, — продолжала леди Мелпомена. — Как мило, что вы только завидуете, а не огорчаетесь, — язвительно сказала леди Флоренс. Я держал поводья ее тарлариона. Он был небольшой. Стремя доходило мне до правого плеча. — Вы еще не заклеймили его? — Нет, я оставляю своих мужчин-рабов с чистыми бедрами. — Интересно, — отозвалась леди Мелпомена. Леди Флоренс пожала плечами. — Он хорош на кушетке? — Я использую его, когда хочу удовольствий, — ответила леди Флоренс. — Конечно, — отреагировала леди Мелпомена. — Как жаль, что ваши средства на последних торгах были ограничены, иначе вы могли обойти меня, — сказала леди Флоренс. — Я не стеснена в средствах. — Ходят сплетни, что ваше состояние близко к краху. — Эти слухи злонамеренны и фальшивы, — отрезала леди Мелпомена. — Я так и думала, — ответила леди Флоренс доброжелательно. — Жаль, что этих слухов так много. — Я была недостаточно заинтересована в этом рабе, чтобы платить шестнадцать тарсков, — сказала леди Мелпомена. — Конечно, — не возражала леди Флоренс. — Вы давно делаете покупки в Аре? — задала вопрос леди Мелпомена. — Около четырех дней, — ответила леди Флоренс. — Мы покинули наш дом в Вонде месяц назад, уехав на виллу. Вилла леди Флоренс находилась примерно в четырех пасангах на юго-запад от Бонда. Вонд — один из четырех городов Салерианской конфедерации. Другие города конфедерации называются Тай, Порт-Олни и Лара. Все эти города расположены вдоль берега Олни, притока реки Воск. Тай находится дальше всех от места слияния рек. Ниже по реке стоит Порт-Олни. Именно эти два города первыми образовали союз, предназначенный для контроля за речными пиратами и защиты внутреннего судоходства. Позже к ним присоединились Вонд и Лара, лежащие вниз по течению реки Олни в месте слияния Олни и Воск. В результате река Олни была освобождена от пиратов. Клятвы союзу и первые договора, касающиеся его правления, были принесены и подписаны в луговине Салериус, на северном берегу реки Олни, между Порт-Олни и Вондом. Именно благодаря этому факту союз известен под названием Салерианская конфедерация. Главным городом конфедерации стал Тай — самый большой и многонаселенный. Там же расположились и власти конфедерации, главным руководителем которой является человек по имени Эбулий Гай Кассий из касты Воинов. Одновременно Эбулий Гай Кассий считается главой города или штата Тай. Между прочим, Салерианская конфедерация иногда именуется как Четыре города Салерии. Выражение Салерия, без сомнения происходящее от названия луговины Салериус, широко используется в отношении массива плодородной земли к северу и югу от Олни, которую контролирует власть конфедерации. Таким образом, луговина Салериус лежит на северном берегу реки Олни, между Порт-Олни и городом Вонд. А земли, именуемые Салерией, представляют собой владения конфедерации. Тай, Порт-Олни и Вонд расположены на северном берегу реки Олни, Лара лежит между реками Олни и Воск, в месте их слияния. Этот город представляет большой стратегический интерес, его расположение позволяет препятствовать жителям городов вдоль Воска попадать на рынки городов, лежащих вдоль реки Олни. Сухопутная перевозка грузов в эти области, как и везде на Горе, занимает много времени и стоит дорого. Часто это еще и опасно. Интересно заметить, что борьба с пиратством на реке Олни была во многом причиной включения города Лара в конфедерацию. Пиратским судам, совершавшим набеги, стало трудно спускаться вниз по реке Олни и спасаться на реке Воск. Также интересно, что конфедерация, начинавшаяся как оборонительный союз, созданный для защиты речного судоходства, постепенно, но вполне ожидаемо превратилась в серьезную политическую силу в восточной части Гора. Ревность друг к другу, раздоры, соперничество и вооруженные конфликты часто приводят к обособлению горианских городов. Они редко объединяются. В этой атмосфере страха, подозрительности, гордости и автономности четыре города Салерии представляют собой удивительную и важную аномалию в политической жизни Гора. Союз для защиты судоходства на реке Олни, объединивший спонтанно, но естественно интересы четырех городов, сформировал базу, на которой позднее образовалась грозная Салерианская конфедерация. Многие города Гора, как передавала молва, смотрели с опаской на этих четырех гигантов. Салерианская конфедерация, как говорилось, теперь привлекла внимание даже города Ара. — Мы проследовали из моей виллы в дом в Венне, — продолжала светский разговор леди Флоренс. — У меня тоже есть дом в Венне, — сказала леди Мелпомена. — Я не знала, что при состоянии ваших финансов вам удалось сохранить его, — заметила леди Флоренс. Венна — это маленький первоклассный курорт, находящийся примерно в двухстах пасангах на север от Ара. Он знаменит своими ваннами и бегами тарларионов. — Вы часто ездите за покупками в Ар? — спросила леди Мелпомена. — Дважды в год, — ответила леди Флоренс. — Я езжу четыре раза в год, — заявила леди Мелпомена. — Я понимаю, — сладко пропела леди Флоренс. — Я могу позволить себе это, — продолжала леди Мелпомена. — Не позволяйте мне отвлекать вас от покупок, — сказала леди Флоренс. — Я не собираюсь задерживаться в Аре слишком долго, — заметила леди Мелпомена. — Не думаю, что из-за этого могут возникнуть проблемы, — отреагировала леди Флоренс. — В ваннах Вонда был разговор, — заявила леди Мелпомена, — все боятся, нападения со стороны Ара. К югу от Олни уже произошли столкновения между войсками. — Мужчины — варвары, — сказала леди Флоренс. — Они всегда сражаются. — Если начнутся военные действия, — заметила леди Мелпомена, — может случиться все, что угодно. Мне бы не хотелось быть женщиной из Вонда, захваченной в этом городе. — Я не думаю, что будут какие-то проблемы, — возразила леди Флоренс. — Можете рискнуть и получить стальной ошейник, если хотите, — произнесла леди Мелпомена. — Я покидаю Ар сегодня вечером. — Мы уезжаем завтра утром, — ответила леди Флоренс. — Великолепно. Надеюсь увидеть вас в Венне. — Возможно, — ответила леди Флоренс. — И возможно, вы позволите мне насладиться вашим рабом, — добавила леди Мелпомена. — Почему бы и нет, — холодно ответила леди Флоренс. — За плату, конечно. — За плату? — удивилась леди Мелпомена. — Да, за шестнадцать тарсков, — улыбнулась леди Флоренс, — за жалкую сумму, которую вы не смогли заплатить за него на торгах. Шестнадцать тарсков — высокая цена за шелкового раба. Большинство из них продаются по четыре — шесть тарсков. — Желаю всего хорошего, — попрощалась леди Мелпомена. — Всего хорошего, — ответила ей леди Флоренс. Леди Мелпомена хлопнула в ладоши. — Вперед! — скомандовала она рабам-носильщикам, которые несли на плечах шесты ее паланкина. Через несколько мгновений они двинулись вниз по улице. — Какая отвратительная женщина! — воскликнула леди Флоренс. — Какая притворщица! Я презираю ее! Она разорена, почти нищая. Если она и сохранила дом в Венне, то скоро, я уверена, и его потеряет. Какая наглость, что она вообще осмеливается заговорить со мной! Наверняка здесь, в Аре, она пытается найти заем или продать свой особняк, если, конечно, все еще владеет им. Даже паланкин и носильщики у нее взяты напрокат! Она не одурачит меня! Как я ненавижу ее! Я ненавижу ее! Ты видел, как льстиво она разговаривала со мной? Но она тоже ненавидит меня. Наши семьи враждовали поколениями. — Да, госпожа, — ответил я. — Она даже торговалась со мной за тебя, — сказала леди Флоренс. — Разве друг стал бы делать это? — Я не знаю, госпожа, — отреагировал я. — Не стал бы. — Да, госпожа. — И она имеет наглость просить попользоваться тобой, — продолжала леди Флоренс. — Я буду делить тебя только с теми женщинами, которые приятны мне. — Да, госпожа. Предлагать гостям использовать своего раба, если они находят его привлекательным, — обычное горианское гостеприимство. Леди Флоренс из Вонда, моя хозяйка, может отдавать и передавать меня, как любого принадлежащего ей раба, кому бы то ни было. Однако по крайней мере пока она оставляла меня для себя. Иногда, когда у нее бывали гости на вилле, она запирала меня в моей конуре. — Сюда, Джейсон, — приказала леди Флоренс. — Я хочу купить шпильки для вуали в магазине Публия. Потом я хочу проследовать на улицу Центральной башни, чтобы посмотреть шелка в лавке Филебаса. — Да, госпожа, — ответил я. Я пошел по улице в указанном направлении, держа тарлариона за поводья. Маленькие тарларионы для верховой езды обычно управляются при помощи поводьев. Огромные боевые тарларионы в основном направляются голосовыми сигналами и ударами копья по морде и шее. Тарларионы для перевозки грузов обычно запрягаются, ими правят либо мужчины, либо, что чаще, мальчики, идущие сзади. Мы прошли мимо женщины из Ара, сопровождаемой шелковым рабом, который пристально посмотрел на меня. Я полагаю, он размышлял, сколько за меня заплатили. Прошла девушка-рабыня, коротконогая красотка, одетая в серый наряд, жующая фрукт под названием ларма. Она сплюнула на стену, проходя мимо меня. — Не обращай на нее внимания, Джейсон, — сказала леди Флоренс. — Да, госпожа, — ответил я, — но мне бы хотелось заполучить ее. — Такие девушки очень грубы, — заметила леди Флоренс. — Да, госпожа, — проговорил я, но заметил про себя, что лодыжки этой рабыни были недурны. — Остановись здесь, Джейсон, — велела леди Флоренс. Я повиновался. — Ты привяжешь тарларионов, а потом вернешься сюда и будешь ждать меня. — Да, госпожа, — сказал я. Солнце стояло высоко, был уже полдень. Мы остановились у лавки Филебаса, которая специализировалась на турианских шелках. Этот магазин расположен на большой улице Центральной башни, которая представляет собой авеню, более четырехсот футов шириной, используемую для торжеств, на одном конце которой возвышается сама Центральная башня города Ар. По обеим сторонам этой улицы растут деревья, на ней много фонтанов. Улица очень красива и впечатляюща. Мне нравилось смотреть на нее. Магазины на ней, конечно, были очень дороги, возможно из-за высоких налогов. Леди Флоренс посмотрела цепь, висящую с одной стороны ее седла. — Госпожа хочет приковать Джейсона, своего раба? — спросил я. Если она захочет, мне надо будет принести ей цепь, после того как я привяжу тарларионов. На фасаде лавки Филебаса, примерно в футе от тротуара, находились специальные кольца для рабов. Такие кольца есть обычно во всех публичных местах Гора. К одному из таких колец была прикована коротким шейным поводком сидящая невольница. Ее руки были связаны спереди веревкой. К другому кольцу оказался привязан шелковый раб. — Нет, Джейсон, — сказала леди Флоренс. — Ты можешь попить из фонтана, пока я буду в магазине. — Да, госпожа. Спасибо, госпожа, — поблагодарил я. Вода из фонтана накапливалась в двух бассейнах — верхнем и нижнем; рабы могли пить из неглубокой нижней чаши. Леди Флоренс взглянула на меня. Я не мог понять выражения ее лица. — Возможно, тебе понравится то, что я куплю, — сказала она. — Я уверен, что понравится, госпожа, — ответил я и не солгал. Я уже узнал, что она обладает великолепным вкусом. Она быстро повернулась и вошла в затененное, прохладное помещение лавки. — Госпожа не приковала тебя! — удивился шелковый раб. — Да, — согласился я. — Сколько ты стоил? — спросил он. — Шестнадцать тарсков. — Не очень много, — удивленно сказал он. — Серебром, — добавил я. — Лжец, — проговорил он. Я пожал плечами. Я отвел тарлариона в маленькое, покрытое песком солнечное место около лавки Филебаса и дважды обмотал поводья вокруг специального столба. Я привязал его так, чтобы он мог пить из ручейка, текущего из ближайшего фонтана. Кольца для тарларионов очень похожи на кольца для рабов. На самом деле разница заключается в назначении — одни используются для привязи тарларионов, другие для рабов. Общее у них то, что и те и другие являются кольцами для животных. Тарн стоял спокойно, плавно двигая прозрачной оболочкой, закрывающей его глаз, — ширококрылое насекомое ползало по его веку. Потом насекомое улетело. Леди Флоренс имела много тарларионов. Ее конюшни были одними из самых больших и лучших в Вонде. Я вернулся к лавке Филебаса и взглянул на привязанного к кольцу шелкового раба, сидящего на тротуаре. — Лжец, — произнес он. Я думаю, этот раб злился, потому что был прикован в отличие от меня. Я отвернулся от него. Широкая улица была красивой, просторной, с ее мостовыми и фонтанами, домами, деревьями, с Центральной башней вдали. Именно в этом Цилиндре, как я понимал, находились многие бюро и агентства Ара, многие департаменты, важные для управления городом. В нем также проходили различные советы, там же были и личные покои у бара города Ар, человека по имени Марленус. Я оперся о стену лавки Филебаса. У большинства горианских магазинов нет витрин. Многие выходят на улицу или имеют открытые прилавки. На ночь такие магазины обычно закрываются ставнями или решетками. Определенные магазины, такие как лавка Филебаса, содержащие более дорогие товары, имеют узкую дверь. Довольно часто за ней находится открытый двор с навесами по бокам, где разложены товары. Такой двор был и в лавке Филебаса, чтобы товары можно было рассмотреть при дневном свете, если покупательпожелает. Я лениво разглядывал людей на улице. В этот день недели и в этот час улица не была сильно заполнена людьми, но какое-то количество покупателей и прохожих толпилось на ней. Тут и там встречались узкие паланкины, в которых богатых людей несли по делам их рабы. Проехало несколько легких двухколесных повозок, запряженных тарнами. Я заметил также фургон, который тянули огромные лохматые боски с устрашающими рогами. Их копыта были начищены, с рогов свисали бусы. Один из фургонов был покрыт голубым и желтым тентом, плотно застегнутым широкими ремнями. Из-под тента я услышал смех рабынь. Рядом с фургоном, сопровождая его, шел мужчина с кнутом. В таком фургоне девушки обычно приковываются за лодыжки к металлической палке, идущей по днищу повозки. Я увидел, как одна из девушек, приподняв тент, выглядывала на улицу. Интересно, подумал я, хорошенькая ли она? Эта рабыня кому-то принадлежала… Затем тент быстро опустился. Девушки могут быть избиты плетью за такое нарушение. Я взглянул на девушку, привязанную за короткий поводок к кольцу перед лавкой Филебаса. Ее маленькие руки были связаны несколькими хитрыми узлами. Внутри веревки, полагал я, была проволока. Узлы находились под левым запястьем, чтобы было труднее достать их зубами. Она взглянула на меня. На ней была короткая легкая серая туника. Я рассматривал ее бедра и икры. — Я для свободных мужчин — сердито сказала она. — А не для таких, как ты, раб. — Ты хорошо отдаешься им, рабыня? — спросил я у нее. Она отвернулась, кусая губы. Я изучал ее тело. Оно было возбуждающим и привлекательным. Я не отказался бы овладеть ею. — Надеюсь, ты хорошо отдаешься, рабыня — повторил я. Она залилась краской с головы до ног. Я увидел, что моя догадка была верна, и улыбнулся. Ее плечи вздрогнули от рыданий. Я подошел к фонтану и, опустившись на колени, нагнув голову, утолил жажду из нижней емкости, предназначенной для питья рабов и животных. Затем вернулся к лавке Филебаса, чтобы ожидать возвращения моей хозяйки. Услышав барабаны тарнов в небе, я поднял голову. Эскадрон тарнской кавалерии Ара пролетел над головой, и хлопанье крыльев сливалось с барабанным боем. Их было, должно быть, больше сорока, птиц и всадников. Формирование казалось слишком большим для обычного патруля. Я рассматривал платья свободных женщин, проходящих по улице, фургоны, увеличивающуюся толпу, паланкины богатых людей, некоторые в сопровождении красивых рабов в коротких туниках, прикованных к носилкам, что было проявлением показного шика. Моя хозяйка уже долго находилась в лавке. Я предположил, что придется нести много пакетов. Затем увидел проходящую кайилу. Она была очень высокой, величественной, блестящей, с клыками. Я уже слышал об этих верховых животных, но увидел первый раз. Ее шерсть была желтой, струящейся. Наездник находился в высоком пурпурном седле, с клинками в ножнах у седла. Он держал длинную гибкую черную пику. Множество цепочек свисало с его шлема. Я догадался, что он был одним из народа фургонов, скорее всего тачаком. Его лицо было отмечено разноцветными шрамами, согласно примитивным обычаям этих диких наездников. — Раб, — услышал я женский голос. Я немедленно опустился на колени и нагнул голову, увидев при этом сандалии и край одежды свободной женщины, стоявшей передо мной. — Где лавка Таброна, того, который изготавливает серебряные украшения? — спросила она. — Не знаю, госпожа, — ответил я, — я не из этого города. Простите меня, госпожа. — Невежественный зверь, — проговорила она. — Да, госпожа. Повернувшись, она ушла. Я снова поднялся на ноги и прислонился к стене лавки Филебаса, чувствуя на горле ошейник из крепкой стали. Он был с белой эмалью и гравировкой, сделанной женским наклонным почерком, крошечными темными буквами. Госпожа мне сказала, что на нем написано: — «Я собственность леди Флоренс из Вонда». Замок на задней стороне ошейника имел два запора, однако оба открывались одним ключом. Я был босой, в тунике из белого шелка. Я выпрямился у стены, потому что услышал отбивание строевого шага. Мимо меня по улице прошла колонна мужчин в четыре ряда. В каждом из четырех рядов, как я успел сосчитать, было по пятьдесят человек, одетых в алые туники. За левым плечом виднелись плоские ножны. На головах были надеты алые головные уборы с желтыми кистями. Над ножнами висели стальные шлемы. В ножнах покоились короткие мечи. На правом плече воины несли длинные бронзовые копья с узкими наконечниками. На ногах у них были тяжелые сандалии на толстой подошве, которые заплетались кожаными шнурками высоко на икрах ног. Звук этих похожих на ботинки сандалий по каменной мостовой был четким и ритмичным. Легкие ранцы свисали с древков копий. Мужчины покидали город. Горианский пехотинец обычно передвигается налегке. Обнесенные стеной военные посты, в которых находятся припасы, встречаются через равные промежутки по всем основным дорогам. Что на самом деле удивительно на Горе, так это наличие качественных и прямых дорог, которые аккуратно ремонтируются и, что кажется парадоксальным, проходят даже по малонаселенным территориям. Происхождение этих дорог и их качество кажутся странными, пока не посмотришь карту, на которой они обозначены. Тогда становится ясно, что большинство из них ведет к границам и рубежам. Понятным делается их военное предназначение. Тем более четко понимаешь это, когда узнаешь, что посты с припасами встречаются через каждые сорок пасангов. Сорок пасангов — это обычный дневной марш-бросок для горианской пехоты. Интересно, подумал я, почему войска покидают город? К тому же такие войска, как я представлял себе, обычно выходят из города ранним утром, чтобы успеть выполнить марш-бросок. Я наблюдал, как отряд уходит по улице. Его вели двое пеших офицеров. С флангов колонну также сопровождали двое офицеров, очевидно ниже рангом. Колонна шагала в ногу. Гармония была простой, но одновременно волнующей и драматичной. Чувствовалось, что в данный момент идет не просто толпа мужчин, совокупность отдельных индивидуумов, а нечто целое. Это, как я понимаю, результат тренировок. Во главе колонны, позади офицеров, в шаге или двух от правофлангового первого ряда маршировал солдат, держащий знамя, на котором был изображен серебряный тарн. Большинство таких знамен имеют столетнюю историю. Горианский солдат обычно профессионал. Как правило, он происходит из касты Воинов, то есть рождается для этого ремесла, что в определенном смысле является результатом жестокого отбора, который прошли предыдущие поколения. Война у него в крови. Колонна уже исчезла. Такие войска сопровождаются фургонами, запряженными босками или тарларионами. Фургоны везут припасы, когда колонна уходит с основной дороги. Снабжение возможно и с воздуха, при помощи тарнов. Вполне обычно для таких отрядов, как правило малочисленных, выживать за счет дичи, которой богата сельская местность. В некоторых местах на деревни возлагается дань с целью прокормить солдат. Мобильность и неожиданность являются приемами ведения войны на Горе. Быстрые рейды здесь более привычны, чем осада или военные действия большого количества солдат на обширной территории. Для горианского города-государства совершенно нетипично иметь в армии более пяти тысяч человек, одновременно участвующих в походе. Я беспокойно дотронулся до ошейника на горле. Как я уже говорил, на нем было написано: «Я собственность леди Флоренс из Вонда». Конечно, мне нельзя снять его, поскольку я раб, к тому же ошейник застегнут. Я смотрел вдоль улицы Центральной башни в том направлении, куда исчезло войско. Совсем недавно я случайно слышал слова леди Мелпомены о том, что между Аром и Салерианской конфедерацией назревал конфликт. Леди Мелпомена сказала, что собирается покинуть Ар сегодня вечером. Леди Флоренс, безусловно, будет опознана как жительница Вонда по моему ошейнику, если установят, что я — ее раб. И когда ее захватят в плен, мы вполне можем быть проданы с одного подиума. Интересно, как бы она выглядела в ошейнике? Конечно, я знал, какова она нагая, поскольку являлся ее шелковым рабом. Свободные женщины так же мало стыдятся своей наготы перед шелковыми рабами, как женщины Земли стеснялись бы своих домашних животных. Вне всякого сомнения, женщине из Ара также было бы небезопасно находиться в Вонде, разразись открытый конфликт. Немедленное обращение в рабство — вот наименьшее из того, что могло бы случиться с такой женщиной. Я думал, что наилучшим, с точки зрения моей хозяйки, было бы покинуть Ар в самое ближайшее время и отправиться в свой дом в курортном местечке Венна. Я начал чувствовать тревогу. Мне казалось, чем раньше мы покинем стены Ара, тем лучше. Мое беспокойство было связано, конечно, не просто с тревогой за судьбу моей хозяйки, но и за свою судьбу. Горианские мужчины, как я узнал, нелюбезны с шелковыми рабами. Я бы не хотел ползти на животе по камням под ударами хлыста несколько пасангов на ближайший невольничий рынок. В пятидесяти ярдах от меня носильщики пронесли паланкин, за которым, прикованные за шею к бортику носилок, шли очаровательные рабыни в коротких туниках, их руки были скованы за спиной. Может быть, вид их был слегка откровенный, но я не возражал. У девушек оказались стройные бедра и красивые груди. Я взглянул на девушку, которая была привязана к кольцу для рабов перед лавкой Филебаса. Было за полдень, и становилось жарко. Я удивился, но не показал виду, когда понял, что она смотрит на меня. Потом рабыня отвернулась, но я продолжал рассматривать ее. Я понимал, что она чувствует мой взгляд. Она слегка выпрямилась, откинув голову назад. Я еще раз подумал о тех девушках, прикованных к паланкину, которых только что видел, и о той, что сидела передо мной, привязанная к кольцу. Как прекрасно жить в мире, где такими женщинами можно владеть! Я радовался, что попал на Гор, рассматривая ее лодыжки, ее икры и бедра, прелесть ее живота и груди, ее горло, ее лицо, ее волосы. — Я хочу пить, — сказала она. — Встань на колени, — приказал я. — Никогда, — ответила она. Я отвернулся. — Я стою на коленях, — проговорила рабыня. Я снова посмотрел на нее. Теперь она действительно была на коленях. — Раб! — буркнул шелковый раб, привязанный к следующему кольцу у стены. Почему-то я знал, что девушка встанет передо мной на колени. Трудно сказать, откуда я знал это. Может быть, и не знал, а просто ожидал этого? Но она подчинилась и стояла теперь на коленях. Я вспомнил, как немногим раньше эта рабыня сказала, что она не для таких, как я, но только для свободных мужчин. Я тогда спросил ее: «Хорошо ли ты умеешь отдаваться свободным мужчинам, рабыня? — И добавил: — Думаю, ты на самом деле хорошо это делаешь». Она сильно покраснела и заплакала тогда. Наши отношения были бы сейчас совершенно другими, не будь этого разговора. В нем я дал ей почувствовать, что она женщина и что если она хочет обратиться ко мне, то ей следует делать это как женщине. Никакого другого способа я не приму. По моей воле, воле мужчины, я заставил ее отказаться от таких уловок, как обман, притворство и плутовство. Вот она, стоит передо мной на коленях. Это я своим властным словом заставил ее сделать так! Она подняла на меня глаза, и я увидел в них злость и в то же время прочитал в них: рабыня понимает, что ее место — у ног мужчины. — Мне очень хочется пить, — повторила она. — Ну и что? — спросил я. Ее глаза загорелись. Я отвернулся и стал смотреть на улицу. — Я очень хочу пить, — через какое-то время повторила она. — Я прикована. Не мог бы ты принести мне воды из фонтана? Пожалуйста. — Ты должна заплатить мне, — ответил я. — Понимаешь? — Да, — произнесла она. Я подошел к фонтану и зачерпнул из нижней чаши полную пригоршню воды, которую аккуратно поднес девушке. Приложил руки к ее губам, и она, стоя на коленях, пила из них. Пока она пила, мои руки как бы держали ее голову. Она испуганно взглянула на меня. — Мне знакомо ощущение таких рук, — прошептала она. — Ты не шелковый раб. — Если бы я был свободен, — сказал шелковый раб, привязанный к другому кольцу, — я бы принес тебе воды просто так. — Знаю я таких, как ты, — ответила девушка. — Ничего не просишь, но многого ожидаешь. Я сильно прижал девушку к стене и впился губами в ее шею. — Я предпочитаю мужчину, — выдохнула она, обращаясь к шелковому рабу. — Того, кто умеет господствовать над девушкой и берет от нее то, что хочет. Затем, задохнувшись и отворачиваясь, она сказала мне: — А что ты хочешь от меня? Я ответил: — Все и еще чуть-чуть. — Именно этого я боялась, — засмеялась она. Я поднял ее связанные руки, чтобы они не мешали мне. Теперь я понял, почему горианцы обычно связывают руки женщинам за спиной. Когда ее скрещенные и связанные запястья оказались закинутыми мне за шею, ее губы с готовностью встретились с моими. — Возьми меня, — прошептала она. — О господин! — Прекратите! — закричал шелковый раб у соседнего кольца. — Прекратите! Я все расскажу! Множество раз я был во власти свободных женщин Гора, обычно закованный и подчиняющийся их командам, но мне не разрешалось самому иметь женщину, держать ее в объятиях, овладевать ею и превращать в послушную, извивающуюся рабыню. Не в силах сдерживаться, неистовый, жаждущий обладать женщиной, я грубо поднял ее и прижал спиной к стене. Затем оттащил в сторону, полулежащую, беспомощную. Ее голова поднялась на поводке, прикрепленном к ошейнику. — О! — закричала она. — О! — Отвратительно! — услышал я голос женщины, проходившей мимо. — Животное! — донеслись до меня слова другой женщины. Но прохожие не приказывали растащить нас. Мы были всего лишь рабами. Такие сцены случаются на улицах Гора. На них обычно обращают не больше внимания, чем на игрища ручных слинов. По этой причине рабыни часто отправляются из дома в железных поясах. Безусловно, рабыня чаще подвергается нападению уличных хулиганов, чем мужчин-рабов, за которыми обычно пристально надзирают. — О! — стонала девушка в моих руках. — О господин… — Пожалуйста, Публий, отведи меня домой и потрогай, — услышал я голос женщины в закрытой одежде, обращенный к тому, кто шел с ней рядом по улице. Оба поспешно удалились. Я закричал от блаженства, когда овладел рабыней. — Господин! — рыдала она. Я оторвался от девушки, снимая ее руки с моей шеи, содрогаясь и тяжело дыша. — Ты безжалостен, господин, — проговорила она, потянулась ко мне губами и поцеловала в левое предплечье. Я встал и оставил ее у своих ног, переводя дыхание. — Подожди, выйдет твоя госпожа, я все ей расскажу, — заявил шелковый раб у кольца. Девушка, полусидя, полулежа на коленях, привязанная за шею, с завязанными спереди руками, откинула голову к стене. Она была вся в поту и пахла наслаждением. Ее тело было покрыто яркими алыми пятнами. С притворной застенчивостью она одернула край туники. Я обернулся, чтобы посмотреть на улицу. Где-то в двадцати ярдах от меня остановились два паланкина, следующие в противоположных направлениях. Мужчины, сидящие в них, разговаривали, глядя друг на друга, очевидно обмениваясь приветствиями и ведя беседу. Темп жизни в горианском городе, даже таком большом как Ар, нельзя назвать быстрым. Иногда, когда небо особенно красиво, многие люди запирают свои лавки и собираются на высоких мостах, чтобы посмотреть на него. Позади паланкинов, как и у тех, что я уже видел в этот день, были прикованы несколько девушек в коротких туниках и лентах. Одна из девушек смотрела на меня. Она была маленькой, изящной, со стройными ногами, в ошейнике и короткой шелковой тунике, завязанной высоко на левом боку. Она была прикована за шею в одном из двух рядов, состоявших из одиннадцати девушек каждый, и стояла между двумя рабынями. Ее руки, как и у других девушек, были связаны за спиной. Эмоции захлестнули меня. Я никогда не представлял себе, что женщина может быть такой красивой. Она смотрела на меня. Медленно, дрожа, с колотящимся сердцем я приблизился к ней. — Вернись! — закричал шелковый раб. — Стой у стены! Я все расскажу! Я подошел к девушке. Ее хозяева, занятые разговором, не обратили на меня внимания. Несколько слуг около паланкинов тоже беседовали, и никто ничего не заметил. Я остановился рядом с ней. Ее глаза смотрели на меня с ужасом. Рабыня отступила на шаг. — Я не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, — сказал я. Она не ответила. Я взглянул на ее нежную белую шею, которую аккуратно охватывал ободок, символизирующий рабство. — Та девушка… — проговорила она. — Ты изнасиловал ее! Я отступил на шаг, разглядывая ее. Она была не более красива, чем тысячи других девушек, но для меня она была самой восхитительной женщиной, какую я когда-либо встречал. С удивлением и удовольствием я рассматривал девушку, стоящую передо мной, ее босые маленькие ноги и аккуратные лодыжки, икры и бедра, прелестные очертания тела под свободным небольшим куском шелка. Я восхищался нежностью ее шеи в ошейнике, хрупкостью и красотой черт ее лица, прелестью глаз, чувствительных и уязвимых, чудом ее волос, теперь гораздо более длинных, чем раньше, завязанных сзади шелковой лентой. — Пожалуйста, не смотри на меня так, — попросила она. — На тебе есть клеймо? — спросил я. Она повернулась ко мне левым боком и потянула тунику браслетами, которые связывали ее руки за спиной. — О, какое оно красивое, — восхитился я, подойдя к ней слева. Оно было там, на боку, где завязанная туника лучше подчеркивала ее красоту. Метка свидетельствовала о том, что красота эта теперь является предметом купли-продажи. — Ты изнасиловал ту девушку! — снова сказала она. Мне трудно было отвести глаза от ее красоты. На бедре у нее была простая метка рабыни Гора. Она, как я понял, несмотря на все ее очарование, была обычной рабыней. — Ты не рада увидеть меня? — спросил я. Мне казалось невероятным, что она может не обрадоваться встрече со мной. — Ты изнасиловал девушку, — злобно повторила она. — Не совсем, — ответил я. — Рабыня платила мне за глоток воды, который я ей принес. — Животное, — произнесла она. Какое-то время я молчал. Она стояла в ближайшей цепочке из одиннадцати девушек и была десятой в ней. — Ты очень красивая, — сказал я, подойдя к ней ближе. Она покачала головой. — Не сомневаюсь, ты попользовался бы мной в подобной ситуации, — сказала она. — Я была бы подвергнута такому же унижению. Я положил руки на ее тунику. При ходьбе, когда она следовала за паланкином, туника, очевидно, распахивалась, но, поскольку руки у нее были связаны сзади, она не могла поправить одежду. Я хотел быстро спустить тунику с ее плеч. Она поняла это и вздрогнула. Но я запахнул одежду плотнее, чтобы ее очаровательная маленькая грудь была лучше закрыта. — Ты бы раздел и изнасиловал меня прямо на улице, если бы мог, не так ли? — спросила она. Я хотел обнять ее, однако я не знал, как сделать это, ведь она была связана. В таком положении ее можно было бы обнять только как пленницу или рабыню. Это вряд ли было бы правильным в данном положении. — Ты бы так сделал? — повторила она свой вопрос. — Нет, конечно нет, — ответил я. — О! — Ты не горианская девушка, — объяснил я. — Это правда, — согласилась она. Я снова посмотрел на нее. — Ты хорошо выглядишь, — заметил я. Это было правдой. Я никогда не видел ее такой спокойной и красивой. А ведь она стояла передо мной закованная в цепи. Рабство, конечно, уменьшает напряженность в женщине. — Ты и сам хорошо выглядишь, — сказала она. — Я вижу, что ты предмет, выставленный напоказ, — сказал я. — Да, — кивнула она. — Если бы я владел тобой, — заметил я, — я бы тоже хвастался этим. — Животное, — огрызнулась она. — На тебе белая лента, — заметил я. — И на тебе тоже. — Я не раб белого шелка, — улыбнулся я в ответ на ее слова. — Лента просто подходит к моей тунике. На самом деле я не рабыня белого шелка, — объяснила она. — Хочешь поговорить по-английски? — спросил я. — Это было бы проще. Она скованно оглянулась вокруг. Девушки не обращали на нас внимания. — Нет, — ответила она по-гориански. Мы оба разговаривали на языке наших хозяев. Хозяева не хотят слушать, как их рабы говорят на языке, которого они не понимают. Рабы учатся говорить на языке своего хозяина, и учатся хорошо. Ее горианский был вполне приличен. Но мой, я думаю, был лучше. Удивительно, но мы разговаривали на горианском, Даже не осознавая этого. Мне не кажется, что мы просто боялись вызвать раздражение у проходящих мимо горианцев, которые имеют обыкновение считать все другие языки, кроме их собственного, дикарскими. Мы делали это не потому, что рабы обязаны говорить на языке, понятном их хозяевам, а потому, что горианский, в сущности, стал нашим языком. Однако, я уверен, мы легко бы перешли на английский, если бы решили это сделать. После короткого периода привыкания мы снова легко заговорили бы на нем. — На Земле я была рабыней белого шелка, — сказала она. — Я не знал этого, — ответил я. — Вряд ли это вещь, которую девушка станет публично обсуждать. — Согласен, — проговорил я. Такая информация, конечно, хорошо пройдет у покупателей на невольничьем рынке. — Кто первый взял тебя? — спросил я. — Я не знаю, — ответила она. — На меня надели капюшон и бросили нагую охранникам. Я была изнасилована, и затем меня передавали из рук в руки от одного бандита к другому. Они делали со мной все, что хотели. — Понимаю, — сказал я. Ей здорово досталось от горианских мужчин. Я от души позавидовал тем негодяям, что наслаждались ею. — После этого я была готова для обучения как рабыня, — сказала она. — Конечно, — проговорил я и не стал расспрашивать ее об этом дальше. — Меня обучали в доме Андроникаса и затем продали в Вонд. — Я тоже был в доме Андроникаса, — проговорил я. — Потом меня купила Тайма, женщина-работорговец, хозяйка дома Таймы. Я был продан на рынке Таймы. Это тоже в Вонде. — Я посмотрел на нее. — Тебя продавали с аукциона, нагую? — Да, — ответила она, — а тебя? — Меня также, — сказал я. — Мы только рабы, — сказала она, вздрогнув. Я понимал, что ее научили доставлять удовольствие мужчинам. Она была красива и, должно быть, делала это хорошо, что нравилось мне. Я завидовал ленивому дикарю в паланкине, который владел ею, потому что хотел владеть ею сам. Но тут я, конечно, напомнил себе, что она не горианка, а девушка с Земли. — Эй, ты! — услышал я. — Что ты там делаешь? Я быстро попятился от девушки и обернулся. Один из слуг с хлыстом в руках, находившийся рядом с паланкином, жестами приказывал мне отойти. Затем он повернулся и продолжил разговор со своим приятелем. — Кто твой хозяин? — спросил я у девушки. Она испуганно взглянула на меня и встала очень прямо, глядя на паланкин. — Трусливая рабыня, — сердито сказал я. Она боялась говорить. — Кому ты принадлежишь? — задала вопрос белокурая девушка, та, что стояла последней в цепочке. — Моя хозяйка — леди Флоренс из Бонда, — ответил я. — Ты принадлежишь женщине? — удивилась она. — Да, — сказал я. — Я не верю. — Это правда. — Ты — шелковый раб? — снова спросила она. — Да, — ответил я. — Когда-то я была свободной, — заявила она, пожав плечами, передвигая наручники на запястьях. — Теперь ты хорошо служишь мужчинам, — заметил я. — Конечно. — Кто владеет тобой? — поинтересовался я. — Осторожно, — предупредила девушка. — Страбар идет сюда! — Стой на месте! — услышал я и повернулся. Слуга с хлыстом в руках приближался ко мне. Он остановился в нескольких шагах от меня и сказал: — Не двигайся. Я стоял спокойно. Слуга повернулся к девушкам. — Кто из вас осмелился говорить с ним? — спросил он. Девушки молчали. — Это она, так ведь? — Он ухмыльнулся, трогая хлыстом маленькую, изящную, темноволосую девушку, с которой я беседовал. Она вздрогнула. — Я ее поприветствовал, — вмешался я. — Если здесь есть вина, она — моя, не ее. — Наглый раб, — улыбнулся он. — Мы с планеты под названием Земля, — объяснил я ему. — Там мы были знакомы. — Тебе не разрешается заговаривать с ней, — сказал он. — Я не знал этого, — ответил я. — Простите, господин. Он уставился на меня, затем снова взглянул на девушку. — Она хорошенькая, правда? — спросил он. — Да, господин. — Оставайся, где стоишь, — приказал он. — Да, господин. Я удивился, что он приказал мне стоять, а не опуститься на колени. День был жаркий, возможно, ему просто не хотелось бить меня. Он не выглядел слишком злым. Я заметил, что привлек внимание мужчин, которые сидели в паланкинах. Это насторожило меня. Затем я увидел, что рабы-носильщики развернулись и оба паланкина двинулись ко мне. Потом, следуя жесту хозяев, рабы опустили паланкины на землю. Носильщики не были прикованы и свободно встали рядом с паланкинами. Я оказался в центре группы людей, мужчин в паланкинах, различных слуг, рабынь и носильщиков. К тому же рядом остановились несколько прохожих, чтобы посмотреть, что происходит. — Кому ты принадлежишь? — спросил мужчина в паланкине, сзади которого была привязана вместе с другими девушками та, с которой я вступил в беседу. Я опустился на колени. Он, без сомнения, был хозяином. — Леди Флоренс из Вонда моя хозяйка, господин, — ответил я. Жестом он приказал мне подняться. Из крохотной коробочки, находящейся в глубине паланкина, он достал круглое стекло, приделанное к перламутровой палочке, оглянулся на девушек, привязанных к паланкину, и посмотрел сквозь стекло на ту, с которой я разговаривал. — Ты знал ее на своей планете? — спросил он. — Да, господин, — ответил я. — Она была тогда свободна? — Да, господин. — Посмотри теперь на нее, — приказал он. Я подчинился. — Теперь она рабыня. — Да, господин, — ответил я. Девушка подалась назад в своих цепях и задышала с трудом, в страхе посмотрев на меня. Я облизнул губы и покачал головой, чтобы стряхнуть с себя наваждение, — на секунду я увидел ее не с удивлением и радостью, как прежде, а с точки зрения абсолютного мужского естества, с торжеством и ликованием, как самый подходящий объект для проявления грубой мужской силы и желания. Я увидел ее такой, какой она была сейчас, — красивой рабыней. Хозяева и слуги засмеялись, к ним присоединились некоторые рабы. Девушка всхлипывала. Я снова тряхнул головой, чтобы прогнать яростные и возбуждающие воспоминания… Некогда я представлял ее себе именно так — просто рабыней. Мне внезапно пришло в голову, что она не просто могла кому-то принадлежать, а буквально являлась чьей-то собственностью. Когда я посмотрел на девушек, некоторые из них глубоко задышали. Их груди вздымались от возбуждения. Тела других, прикрытые короткими туниками, покраснели. Я обратил внимание, что многие девушки смотрели на меня. Без сомнения, на них тоже время от времени, то здесь, то там смотрели так же, как я сейчас, — честно, как на рабынь. — Ты видел это? — спросил тот, кого я счел владельцем девушки у своего друга. — Да, — ответил он. Я покраснел от стыда. Какой пристыженной, оскорбленной, должно быть, была теперь эта девушка! Но, с другой стороны, она ведь просто рабыня. — Гранус, Турус, — позвал мужчина в паланкине, к которому были прикованы девушки. Я взглянул на девушку, но она не ответила на мой взгляд. Увы, я посмотрел на нее как горианский мужчина. Но она не была горианской девушкой. Она была с Земли. Разве я не знал об этом? И все-таки она замечательно красива! Я услышал сзади ворчание и резко обернулся. Кулак опустился на мою голову. Затем последовал удар ногой и тумак в бок. Я задохнулся, отступив назад. Двое носильщиков наступали на меня, нанося удары ногами и кулаками. Один из них сшиб меня, но я, окровавленный, вскочил на ноги. — Гранус здорово дал ему, — сказал кто-то. — Я видел, — согласился другой. — А он снова на ногах, — удивился еще один. — Интересно, — заметил другой. — Он — крепкий парень, — проговорил кто-то. Я стер кровь с головы и стоял покачиваясь. Мужчина в паланкине указал на меня стеклом на перламутровой палочке. Один из тех двоих носильщиков снова приблизился ко мне, сжав огромные кулаки, похожие на молоты. — Когда я ударю тебя еще раз, — сказал он, — не вставай. Этого будет достаточно для хозяев. Я вдохнул воздух, в то время как он ринулся на меня. Я старался защищаться. Левым кулаком он ударил меня в живот, и я согнулся пополам. Затем правым кулаком он ударил меня в левую половину лица. Я растянулся на дорожке, потеряв равновесие, поскользнувшись на камнях, и теперь наполовину лежал, наполовину стоял на коленях. Носильщик повернулся ко мне спиной. — Посмотрите, — воскликнул кто-то, — он снова на ногах! Я стоял покачиваясь. Носильщик Гранус удивленно повернулся ко мне лицом и переглянулся с другим носильщиком. — Беги, — сказал мне слуга с хлыстом, который стоял ближе ко мне. — Беги! Я видел, что путь к отступлению открыт. — Нет, — проговорил я. — Нет. — Это бой! — возбужденно воскликнул кто-то. И снова человек, сидящий в паланкине, сильно удивленный, жестом своего стекла на перламутровой палочке указал в мою сторону. И снова огромный раб ринулся на меня и дважды сильно ударил. Я отступил назад, а затем схватил его и сжал, стараясь не дать ему возможности наносить такие удары. Я слышал, как он захрипел. Мои руки крепко сжимали его. Я начал валить его назад. И испачкал его своей кровью, пролившейся на мою тунику. — Нет… — прохрипел он. Внезапно я понял, что он испугался. Я продолжал валить его назад. Потом вдруг в ужасе понял, что мог бы сделать с ним. — Прекратите! — закричал человек с хлыстом. Я отбросил раба, и он упал. Его спина не была сломана. Я ничего не знал о драках, но обнаружил — и это напугало меня, — что во мне есть сила, которой я раньше не ощущал. Мне вспомнилось, как я поднимал скамейку в своей клетке в доме Андроникаса. Упражнения и физические тренировки, к которым принуждали меня там, сделали свое дело, хотя я и не думал об этом. — Ты — боевой раб? — спросил кто-то. — Нет, — ответил я. Человек с хлыстом посмотрел на мужчину, сидящего в паланкине. — Любопытно, — сказал мужчина в паланкине. — Этого достаточно? — задал вопрос человек с кнутом. — Да, — ответил тот, в паланкине. Я внезапно понял, что он не хочет рисковать рабом. Мужчина в паланкине снова подал знак стеклом на перламутровой палочке, и носильщики заняли свои места. Человек с хлыстом присоединился к слугам, стоящим за паланкином. Через мгновение два паланкина в сопровождении эскортов тронулись в путь. Я, окровавленный, шатающийся, остался стоять на улице. Толпа рассеялась. Внезапно для самого себя я кинулся вслед уходящему паланкину, к которому вместе с другими красавицами была прикована та изящная темноволосая девушка. Незамеченный слугами и сидящим в паланкине мужчиной, я проскользнул следом за белокурой рабыней в правую цепочку прикованных женщин. Именно эта блондинка говорила мне, что раньше была свободной. Мои руки схватили блондинку за шею. Девушка задохнулась от страха. — Кто твой хозяин? — спросил я. — Нам не разрешают разговаривать в цепочке, — ответила она и вскрикнула: — Ой! Мои руки сжали ее горло. — Кто твой хозяин? — повторил я, идя следом за ней. — Онеандр из Ара, — ответила она. — Он — купец. Ведет бизнес в Вонде. Я не отпускал ее горло. — Ты не шелковый раб, — проговорила она, дергаясь от боли. — Онеандр из Ара? — повторил я. — Да, — ответила она. Я отпустил ее, и она споткнулась, потом оглянулась, испуганная. Потом снова пошла вперед. Она, конечно, была не земной девушкой, а всего лишь горианкой, рабыней, женщиной, созданной, чтобы мужчины делали с ней, что им понравится. Я отошел в сторону и остановился, глядя на удаляющийся паланкин с привязанными к нему цепочками женщин. Я знал, что мне следует вернуться к лавке Филебаса. Если моя хозяйка выйдет из магазина и меня не будет на месте, она не обрадуется. Но я еще какое-то время следовал за двойными цепочками, держась в стороне, слева от них. Без сомнения, я привлекал внимание, но никто ничего не сказал мне. Возможно, они опасались того, кто выглядел безумным и опасным. Я шел за левой цепочкой, потому что именно слева у изящной темноволосой девушки ее короткая свободная туника была поднята так, что видно было клеймо на бедре. Я смотрел на нее. Ее маленькие запястья были закованы в наручники. Она, несомненно, была самая восхитительная, желанная и красивая женщина, какую я когда-либо встречал. Ошеломленный ее красотой, я улыбнулся самому себе. Теперь я знал, кто владеет ею. Онеандр из Ара, купец, который имеет бизнес в Вонде. Я полагал, что он купил ее именно там. Он, по-видимому, выставлял ее как товар — напоказ. Возможно, время от времени он пользовался ею, как и другими девушками, или отдавал своим людям. Интересно, думал я, стала ли она хорошей рабыней для наслаждений? Мне казалось, что нет, потому что она была с Земли. Трудно было представить ее, стоящую на коленях перед мужчиной, возбужденной, плачущей и умоляющей, чтобы ее взяли силой. Я перешел на правую сторону цепочек и остановился, наблюдая, как строй девушек, прикованных к паланкину сзади, двигался вдоль по улице. Я увидел белокурую девушку, последнюю в правой цепочке. Она обернулась, чтобы посмотреть, следую ли я за ними, улыбнулась, и я ухмыльнулся в ответ. Я заставил ее обратиться ко мне со словом «господин»! Она повернулась и устремилась вперед. Но ее тело вдруг начало двигаться как у настоящей рабыни. Я снова улыбнулся. Возможно, она и была когда-то свободной, но теперь это только рабыня. И притом возбужденная. Я не сомневался, что, вернувшись в дом своего хозяина, она встанет на колени перед первым же охранником и будет умолять его попользоваться ею или просить отдать ее в капюшоне мужчине-рабу по его выбору. Я стоял на каменном тротуаре улицы Центральной башни и смотрел вслед паланкину с двумя цепочками порабощенных красавиц. Я нашел взглядом маленькую, изящную, темноволосую красавицу. Никогда не думал, что снова встречу ее. И вот мне это удалось. Какие перемены произошли в ней! Я был побежден ее красотой и не мог выбросить ее из головы. Я напомнил себе, что земные женщины доставлялись на Гор, без сомнения, в качестве рабынь для наслаждений. Интересно, думал я, неужели горианские мужчины знают о женщинах Земли что-то, чего не знают земные мужчины? Паланкин с прикованными девушками уже исчез с улицы. Темноволосая девушка с Земли, конечно, и раньше была необычайно красива, но ее тогдашняя привлекательность, какой бы выдающейся она ни была, не могла сравниться с теперешней красотой. Я стоял на улице и вспоминал ее с изумлением. Мне никогда и не мечталось, что она превратится в такую утонченную и необычайную красавицу. Для меня это было непостижимо. В первый раз я видел Беверли Хендерсон, с Земли, в качестве девушки-рабыни. Я повернулся и поспешил назад к магазину Филебаса. — Джейсон! Джейсон! — сердито кричала леди Флоренс. — Где ты был? Я быстро опустился на колени перед ней, склонив голову. — На улице, госпожа, — ответил я. — Посмотри на себя! — продолжала она кричать. — Ты дрался! Я быстро взглянул на шелкового раба. Он ухмыльнулся. Я понял, что он, должно быть, рассказал леди Флоренс, что тут произошло. — Тебя ни на секунду нельзя оставить одного! — воскликнула леди Флоренс. — Ты заставил меня ждать! Стоит мне на мгновение отвернуться, как ты попадаешь в беду. Ты знаешь, что я закончила с покупками уже около четверти часа назад! — Нет, госпожа, — ответил я. — Он убежал, — сказал шелковый раб. — Нет, — проговорил я, — я просто был на улице. — Ты изнасиловал эту бедную рабыню? — требовательно спросила леди Флоренс, со злостью указывая на привязанную к кольцу девушку. — Простите меня, госпожа, — стоя на коленях, умоляла дрожащая девушка. Она опустила голову так низко, как только могла и как позволяли поводок и ошейник. — Я взял ее, — признался я. — Взял ее! — закричала леди Флоренс. — Она хотела пить, — объяснил я. — Она просила воды. Я заставил ее заплатить мне за воду. — Животное, — произнесла леди Флоренс. — Да, госпожа, — согласился я. — Твоя туника порвана, ты в крови… Ты ранен? — Нет, госпожа, — ответил я. Она резко повернулась, чтобы посмотреть на дрожащую девушку. — Ты продала себя за глоток воды? — спросила леди Флоренс. — Да, госпожа, — ответила та. — Шлюха! — вскричала леди Флоренс. — Да, госпожа. — Низкие, отвратительные рабы! — возмутилась леди Флоренс. — Вы вполне заслуживаете ваших ошейников! — Еще он заговорил с рабыней из кортежа, — доложил шелковый раб. — Это там он подрался. — Я не знаю, что собираюсь сделать с тобой, Джейсон, — заявила леди Флоренс. — Ты не стал ждать меня здесь. Ты обидел эту бедную девушку. Ты заговорил с незнакомой рабыней. Ты дрался. Твоя туника испачкана и разорвана, в крови. Это слишком! — Да, госпожа. — Ты думаешь, ты — раб в каменоломнях или носильщик? — продолжала она. — Нет, госпожа. — Я — госпожа. А ты — шелковый раб госпожи. — Да, госпожа. — В тесные цепи на два дня! — произнесла она. Этого я не ожидал. Обычно в тесных цепях запястья и лодыжки заковываются вместе. Через какое-то время, что вполне понятно, это приносит значительную физическую боль. После пяти часов в тесных цепях девушка готова служить восхитительно и охотно. — Ты понял, Джейсон? — Да, госпожа, — ответил я и взглянул на шелкового раба, сидящего согнувшись на привязи у кольца. Он улыбался. Мне захотелось ударить его по лицу. — Приведи тарлариона, Джейсон, — приказала леди Флоренс. — Да, госпожа. Через несколько мгновений я отвязал и привел тарлариона. Потом я почувствовал, как цепь захлестнулась на моем горле. Это леди Флоренс привязала меня к седлу. — Боюсь, это необходимо, Джейсон, — сказала она. — Да, госпожа, — ответил я. — Помоги мне сесть в седло. Я поднял ее ногу, обутую в сандалию, и она вскочила в седло на спине тарлариона. У седла были стремена, в которые я помог ей всунуть ноги. Это не обычное седло, как его представляет себе человек с Земли. Не похоже оно и на дамское, а больше напоминает сиденье со стременами. Оно расположено на спине животного, покрыто подушкой и привязано ремнями. Госпожа пристегнулась в сиденье, или, если вам больше нравится, в седле. Когда я подсаживал ее, то видел ее лодыжку. Она была хороша, ее лодыжка. Я никогда не обнимал леди Флоренс. Когда она пользовалась мной, что проделывала часто, я был прикован к кушетке. — Филебас! — позвала она. В дверях лавки показался мужчина в сопровождении слуги. Слуга нес несколько пакетов. Я подал поводья леди Флоренс. — Спасибо, Джейсон, — сказала она. — Да, госпожа. Я посмотрел в глаза Филебаса. Они были встревоженными. Слуга вышел вперед и отдал мне пакеты. Он казался раздраженным. — Спасибо, господин, — сказал я ему. — Хорошо, Джейсон, — похвалила меня леди Флоренс. — Да, госпожа. — Всего хорошего, леди Флоренс, — сказал хозяин лавки. — Тебе тоже всего хорошего, Филебас, — ответила она. Филебас был родом из Турий, однако лавку имел в Аре и жил здесь уже несколько лет. Леди Флоренс направила своего тарлариона на улицу. Я следовал за ней, неся покупки, привязанный за шею к стремени, в котором покоилась ее левая нога. Тело леди Флоренс было повернуто в седле так, чтобы она могла легко управлять животным, на котором ехала. — Ты смутил меня сегодня, Джейсон, — сказала она. — Простите меня, госпожа, — ответил я. — Ты действительно использовал ту девушку-рабыню на кольце? — Да, госпожа. — Отвратительно, — проговорила она. — Да, госпожа, — согласился я. — Ты использовал ее как рабыню? — снова спросила она. Я подумал над вопросом и ответил: — Да. — Ах! — проговорила она и посмотрела на меня сверху вниз. Трудно было что-либо прочитать в ее глазах. Она отвернулась, управляя тарларионом. — А что насчет той маленькой шлюхи из эскорта? — Госпожа? — не понял я. — Она была хорошенькая? — Да, госпожа, — ответил я. — В цепочке? — Да, госпожа. — Как же ты, раб, осмелился разговаривать с девушкой в цепочке? — спросила она. — Я не знал, что это не разрешено, — объяснил я. — Просто удача, что тебе не отрезали язык, — проговорила она. — Да, госпожа. — Ты знал ее? — Я знал ее еще на Земле. Мы оба с ней теперь рабы, — сказал я. — Конечно, — произнесла она. — Да, госпожа. — Джейсон? — Да, госпожа? — Мы покидаем Ар сегодня, а не завтра, как я планировала. — Почему, госпожа? — спросил я. — Я разговаривала с Филебасом. Он посоветовал мне покинуть город сегодня, — объяснила она. — Я боюсь, могут возникнуть проблемы между Аром и Салерианской конфедерацией. Я кивнул. Мне давно уже было понятно, что что-то затевается. Я сам видел движение войск. — Ты бы хотел увидеть меня в ошейнике, не правда ли, Джейсон? — спросила она. В ее голосе звучали смешливые нотки. Я промолчал. — Джейсон? — Она ждала моего ответа. — Я думаю, вы были бы очень красивы в ошейнике, госпожа, — произнес я. Я видел, как ее рука потянулась к плети, висевшей на боку седла, но она не взяла ее, только откинула голову и весело рассмеялась. — Ты — животное, — сказала она. — Да, госпожа. — Мы покинем город в течение часа через главные ворота. — Да, госпожа, — ответил я.14. ХОЗЯЙКА ИНТЕРЕСУЕТСЯ ПРИКОСНОВЕНИЯМИ МУЖЧИН И ПРИКАЗЫВАЕТ СВОЕМУ ШЕЛКОВОМУ РАБУ ЗАКЛЮЧИТЬ ЕЕ В ОБЪЯТИЯ
— Это ты, Джейсон? — спросила она, не оборачиваясь. — Да, госпожа. Леди Флоренс знала, что это был я. Она стояла на балконе с низкой балюстрадой. Я находился в комнате. Мы были в ее доме в курортном городке Венна, известном своими ваннами и скачками тарларионов. Был ранний вечер. Она повернулась и вошла в комнату. Я опустился на колени, одетый в шелковую тунику. — Я хорошенькая? — спросила она и закружилась возле меня. Ее платье из чистого алогошелка, почти прозрачного, как туника рабыни, вихрем взметнулось вокруг нее. — Да, госпожа, — ответил я. Она на самом деле выглядела хорошенькой, даже красивой. В ней было около пяти футов, пяти дюймов росту, и фигура была очаровательна. Лицо округлое, скорее овальное, глаза — голубые, а волосы, длинные и сейчас распущенные, золотисто-каштановые. — Вы даже красивы, госпожа, — сказал я. — Как подобострастны шелковые рабы, — засмеялась она, но обрадовалась моим словам. — Это правда, госпожа. — Я не лгал. — Тебе нравится платье? — Да, госпожа, — сказал я. — Я думала, тебе может понравиться, — произнесла она. — Я купила его в лавке Филебаса в Аре. Я подумал, что так оно и было. Раньше я не видел этого платья. — Ты думаешь, что оно слишком похоже на шелк рабыни? — снова спросила она. — Я не знаю, госпожа, — проговорил я. Она засмеялась. Мы были в Венне вот уже пять дней. Два из них я провел в тесных цепях, наказанный за свое поведение в Аре, и еще не совсем хорошо себя чувствовал. Сегодня был первый вечер со дня нашего возвращения в Венну, когда она приказала мне появиться у нее в комнате. Интересно, но мои отношения с хозяйкой как-то отличались от тех, что были до нашей поездки в Ар. Хотя она проявила недовольство моими поступками и подвергла меня примерному наказанию, я чувствовал, что она не была так уж рассержена. Скорее она гордилась мною, хотя и не признала бы, что является хозяйкой неуправляемого раба. Ей понравилось, что я оказался слегка непослушным и буйным. Конечно, она не боялась меня, ведь я — ее раб. Как-то после нашего возвращения из Ара я подслушал, как она обсуждает меня с кем-то из своих подруг. — Ты не боишься владеть таким рабом? — спросила одна из них. Леди Флоренс засмеялась. — Я всегда могу поставить его на колени, — ответила она. В другой раз, в залах, она прошла мимо меня, когда я чистил большую медную вазу. Поблизости от меня находились две рабыни, принадлежащие моей хозяйке. Они, босые, в ошейниках и туниках, болтали и пытались удержать на головах ивовые бельевые корзины. — Лучше держите рабынь подальше от этого, — сказала она, указывая на меня ближайшему надсмотрщику. Девушки засмеялись. Конечно, это была шутка. За то, что ты прикоснешься к рабыне без разрешения хозяйки, тебя могла ожидать смерть. И все-таки мне показалось любопытным, что хозяйка так пошутила. Я думаю, она не была по-настоящему недовольна, что я так плохо вел себя в Аре. Девушки, смеясь, с корзинами на головах унеслись из комнаты. Их босые ноги звонко стучали по плиткам пола. Та, что справа, Тафрис, коротконогая и соблазнительная, была достойна интереса. — Поднимись, Джейсон, — приказала хозяйка. Я поднялся с колен и потянулся, чтобы поправить тунику. — Мне занять мое место на вашей кушетке, госпожа? — спросил я и взглянул на широкую, покрытую мехом кушетку с хитроумными цепями на ней, в которые меня часто заковывали для ее удовольствия. — Нет, — сказала она. Я не мог понять выражение ее лица. Встав, я возвышался над ней. — Джейсон? — Да, госпожа? Она отвернулась и вышла на балкон. Три луны стояли теперь высоко в небе. Мы слышали жужжание насекомых в садах и видели огни Венны. Дом хозяйки находился в квартале Теллуриа, в северо-западной части города, на холме. Это лучший район, где располагаются богатые дома Венны. Благодаря местоположению дома мы могли созерцать прелестную панораму маленького города. — Джейсон, — позвала она меня, не оборачиваясь, — иди ко мне на балкон. Я присоединился к ней и встал близко к балюстраде. — Я очень богата, Джейсон, — сказала леди Флоренс. — Но и очень одинока. И я неспокойна, не знаю почему. Я молчал. Мне было известно, что хозяйки часто говорят так со своими шелковыми рабами. — Я уверена, что у меня есть потребности и желания, которые не удовлетворены, — продолжала она. — Да, госпожа. — Но я, по правде говоря, не знаю, что это за желания, — проговорила она. — Да, госпожа, — отреагировал я. — Я знаю только, что я отчаянно несчастна! — Мне жаль, госпожа. — Я видела спаривание слинов сегодня, — проговорила она. — Самка боролась. Потом самец схватил ее за горло когтями. Она сразу же стала покорной. Скоро она корчилась от наслаждения. Я как-то видела, как самец урта тащил самку в угол, где она скоро завизжала от удовольствия. Самка ларла, с окровавленными боками, уступает самцу, после вынашивает его детенышей и охотится для него. Верр и боек выбирают самок, которые им нравятся, и уводят их в то место, которое выберут. — Она с горечью смотрела вдаль. — Во всех этих отношениях именно самец является хозяином. И самки, что отвратительно, не бывают недовольны. Что это значит? — спросила она. — Я не знаю, госпожа, — ответил я. — Сегодня, — продолжала она, — я видела девушек-рабынь, бессмысленных шлюх в ошейниках, в каких-то тряпках, едва прикрывающих наготу. Они казались веселыми и счастливыми. Что это значит? — Я не знаю, госпожа. — И я не знаю, — с горечью сказала леди Флоренс и снова посмотрела вдаль, на сады. — Они рабыни, и они счастливы. Я свободна и несчастна. Я не понимаю этого! Я ничего не сказал. Она продолжала: — Никто не старается их осчастливить. Это они должны делать других счастливыми. Это они должны отдаваться, подчиняться и прислуживать, любить и угождать. — Да, госпожа, — ответил я. — Тогда почему они могут быть счастливы, а я — нет? — спросила она. — Я не знаю, госпожа, — снова ответил я. — Некоторые друзья советуют мне, Джейсон, связать свою жизнь со свободным спутником. — Я не знал об этом, — проговорил я. — Многие мужчины, молодые и богатые, желали бы стать моим спутником. Такие союзы во многих случаях значительно увеличивали бы наши общие накопления. Но я, по крайней мере до сегодняшнего момента, отвергала их. Я осталась независимой. — Да, госпожа. — Я видела много союзов, но чаще всего наблюдала, как мужчина содержит на стороне шлюх, рабынь, и, думаю, именно они-то ему и дороги. В ее голосе звучала горечь. — Почему мужчина отвергает благородную женщину, умную и красивую, независимую и великолепную, ради шлюхи в стальном ошейнике, которая ползет к его ногам и умоляет разрешить ей лизать их языком? Я молчал. Она воскликнула: — Животное! — Да, госпожа, — произнес я. — Как я ненавижу мужчин! — закричала она. — Да, госпожа. — И все же они волнуют меня. О, я имею в виду не тебя, Джейсон, шелкового раба, а настоящих мужчин. — Да, госпожа. Леди Флоренс продолжала смотреть в сад. — Они тревожат меня, заставляют чувствовать себя неловко, — сказала она. Я промолчал. — Я чувствую любопытство. Иногда мне интересно, как это было бы — оказаться обнаженной в их объятиях, — промолвила она. Я продолжал молчать. — Я никогда не была в объятиях мужчины, Джейсон, — призналась леди Флоренс. Меня это не удивило. Она много раз использовала меня, но никогда не позволяла мне обнять себя. Конечно, следуя ее указаниям, я целовал, гладил и ласкал ее, приносил ей много удовольствия, но она, женщина высокого происхождения и социального статуса, богатая и свободная, никогда не позволяла мне обнять себя. Чаще всего я приходил в ярость от неудовлетворенности моим рабским положением именно из-за того, что мне не разрешали обнимать женщину и подчинять ее своей воле. Единственной девушкой, которой я действительно обладал на Горе, была рабыня, привязанная к кольцу у лавки Филебаса в Аре. Ласкать ее было радостью! Я не знал ни ее имени, ни кто ее хозяин, как и она не знала ни моего имени, ни имени моей хозяйки. Мы были всего лишь два раба, соединившиеся в тени привязи в жаркий день в городе Аре… Она внезапно обернулась ко мне и посмотрела в лицо. — Обними меня, Джейсон, — попросила она. Я схватил ее в свои объятия и начал целовать в шею. — Нет, — прошептала леди Флоренс. — Нет! — закричала она. Платье лежало у ее ног. — Джейсон… — проговорила она. Я поднял ее, нагую, и понес к кушетке. Ее вес был для меня пустяком. Ее руки обнимали меня за шею. Она поцеловала меня в ямку под горлом и в ужасе от того, что дотронулась губами до тела раба, отвернула голову. Я остановился перед кушеткой. Леди Флоренс взглянула на меня и поцеловала в грудь. — Нет, нет, — зарыдала она. Но я все-таки понес ее на кушетку. — Нет, — сказала она. Я положил ее на кушетку и сел рядом с ней. Затем я подтянул ее повыше, посадил и обнял. — Нет, — проговорила она, — нет! Мои руки сильнее сжали ее. Она старалась, но не могла вырваться. — Вот это и есть — быть в руках мужчины? — плача, спросила леди Флоренс. — Это только начало, — сказал я ей. — Ты слишком крепко держишь меня и делаешь мне больно! Ой! — вскрикнула она, когда мои руки еще сильнее сжали ее. Потом я прижал ее спиной к густому меху кушетки. Она дико взглянула на меня. Я потянулся к ее маленькому, красивому рту. — Прекрати, раб! — закричала она. — Прекрати! Я отпустил ее и поднялся. Леди Флоренс стояла на коленях на кушетке, сильно дрожа и плача. Затем махнула рукой. — Убирайся! Я покинул комнату. — Я прикажу наказать тебя, — крикнула она мне вслед. И повторила: — Я прикажу наказать тебя, раб!15. МЕНЯ НАКАЗЫВАЮТ. МОЯ ХОЗЯЙКА РАЗГОВАРИВАЕТ СО МНОЙ
Я стоял под кольцом для наказаний. Руки были перекрещены и привязаны над головой. Я дернулся от второго удара «змеей», но не закричал. Рядом находились двое надсмотрщиков, один из которых орудовал кнутом, и леди Флоренс. Я почувствовал, как кровь потекла по моей спине. — Прекратить наказание, — приказала леди Флоренс и встала совсем близко от меня, за левым плечом. Мы были на крыльце с колоннадой на южной стороне ее дома. — Ты понимаешь, за что тебя бьют, Джейсон? — спросила она. — Я огорчил свою госпожу, — ответил я. — Ты не рыдаешь под ударами бича, — сказала она. Я пожал плечами, чувствуя злость. — Я много думала над тем, что произошло прошлой ночью, — проговорила она. — Это сильно занимало меня. Я ничего не сказал. — Я плохо спала, — проговорила леди Флоренс. — Мне жаль, госпожа, — ответил я. Капелька горечи или иронии, без сомнения, просочилась в мой голос. — Ты сердишься, Джейсон? — спросила она. Я пожал плечами. Спина болела, мне было плохо. — Я не рассердилась, как мне теперь кажется, — сказала она, — когда ты обнял меня. Леди Флоренс говорила тихо, так что стоящие сзади не могли ее слышать. — Я думал, что госпожа приказала мне заключить ее в объятия, — проговорил я. — Очевидно, я ошибся. — Дело в том, как ты заключил меня в объятия. — О? — не понял я. — Я — госпожа! — Да, госпожа. — Ты обнял меня слишком крепко, — заявила леди Флоренс. — Вы будете указывать мужчине, как обнимать вас? — спросил я. — Обнимать меня? — зло переспросила она. — Конечно. — Я — свободная женщина, — сказала леди Флоренс. — Да, госпожа. — Я могу забить тебя до смерти. — Да, госпожа. — Ты сердишься на меня, Джейсон? — снова спросила леди Флоренс. — Нет, госпожа, — ответил я. — Я — госпожа! — Конечно, хозяйка. Я хорошо понимаю это. — И все-таки твои руки не были неприятны мне, — проговорила она. — Госпоже бы следовало быть рабыней, — сказал я. — Ты, конечно, понимаешь, что связан и в моей власти, — заметила леди Флоренс. Я попытался подвигать руками в кожаных ремнях, но надсмотрщик связал меня так умело, что я не мог шевельнуть ими. — Да, госпожа, — признал я. — Я могу приказать забить тебя до смерти. — Да, госпожа. — И ты все-таки осмеливаешься так нагло разговаривать со мной? — удивилась она. — Да, госпожа. — Бейте его, — приказала она и отошла. Еще три раза бич-«змея» ударил меня по спине. — Остановить наказание, — приказала леди Флоренс. Я все еще держался на ногах и старался не упасть. В глазах у меня помутилось. — Он очень крепок, леди Флоренс, — сказал человек, наносивший удары. Это был невысокий сильный мужчина по имени Кеннет, свободный человек, надсмотрщик и главный конюх. Я все еще держался на ногах. В доме Андроникаса я однажды получил пять ударов «змеей» и после второго удара повис на петлях, беспомощный, плачущий, умоляющий о помиловании. — Ты все еще думаешь, что твоей хозяйке следовало бы быть рабыней? — Да, госпожа, — ответил я. — Бейте его, — снова приказала леди Флоренс. Еще пять ударов бича обрушилось на мою спину. И снова она приказала: — Остановись! — Ты все еще думаешь, что твоей госпоже следовало бы быть рабыней? — опять спросила она. — Да, хозяйка, — проговорил я сквозь стиснутые зубы. — Почему? — потребовала ответа леди Флоренс. — Потому что вы — волнующая и красивая, — ответил я. — Льстивый раб, — засмеялась она. Я промолчал. — Но я волнующая и красивая только потому, что я свободная женщина, — проговорила леди Флоренс. — Это правда, госпожа, — согласился я. — Однако волнующая красота свободной женщины ничто в сравнении с волнующей красотой рабыни. — Животное, — засмеялась леди Флоренс, но, думаю, она знала, что это правда. — Продолжать наказание дальше? — спросил Кеннет. — Ты желаешь, чтобы тебя били дальше? — осведомилась леди Флоренс. — Нет, госпожа, — ответил я. — Моли у меня прощения за свою дерзость. — Я умоляю о прощении за мою дерзость, — промолвил я. — Ты готов подчиняться мне в каждой мелочи? — Готов, госпожа. — Очень хорошо, — произнесла леди Флоренс. — Я прощаю тебя. Она повернулась к Кеннету и сказала: — Еще пять ударов. Я взглянул на нее. — Я простила тебя, Джейсон, — улыбнулась мне леди Флоренс, — но ты должен понимать, что наказание за дерзость должно быть отпущено тебе полностью. — Да, госпожа. Еще пять ударов «змеи» обрушилось на мою спину. — Он все еще на ногах, — заметил один из надсмотрщиков. — Да уж, — проговорил Кеннет. — Сильный раб, — сказала леди Флоренс, моя хозяйка. В ее голосе звучала гордость. — Продолжать? — спросил Кеннет. — Нет, довольно. — Леди Флоренс подошла ближе, чтобы видеть мое лицо, и приказала: — Отрежьте веревки, снимите его. Я скажу, когда отнести раба на место. Ремень, который держал мои связанные руки прикрученными к кольцу, был разрезан. Я опустился под кольцо, но не упал на каменные плиты. Мне было плохо. Я чувствовал кровь на плитках крыльца под ногами, пот и кровь на своем теле. Мои руки все еще были связаны спереди. Стальной ошейник давил на горло. Я получил пятнадцать ударов «змеей». Я знал, что двадцать ударов этого страшного бича могут убить. Я почувствовал маленькую руку хозяйки на своем плече. — Ты силен, Джейсон, — сказала она, — ты очень крепок. Мне это нравится. Я молчал. — Ты должен ясно понимать, что я — хозяйка. Это хорошо понятно? — спросила леди Флоренс. — Да, госпожа, — ответил я. — Ты нравишься мне, Джейсон, ты возбуждаешь меня, — прошептала она. Женщины редко говорят откровенно со своими шелковыми рабами, поскольку последние — всего лишь животные. Я чувствовал пот под тугими кожаными ремнями, стягивающими мои запястья, и тяжело дышал. — Ты сердишься на меня, Джейсон? — спросила она. — Нет, госпожа. — Как-нибудь, если ты будешь очень хорошим мальчиком, — сказала она, — я, может быть, позволю тебе снова заключить меня в объятия. Воздух был мягок и нежен. Я чувствовал запах цветов в саду. — Но ты не должен держать меня слишком крепко, — продолжала она, — и обязан делать в точности то, что я тебе велю. — Да, госпожа. — Кеннет, Барус! — позвала она. Мужчины вернулись, они ждали внутри дома, около портика. — Верните его в камеру, — приказала леди Флоренс. — Положите бальзам на раны. Позже покормите и дайте отдохнуть. Завтра он отправится по моим поручениям, а вечером пришлите его ко мне в комнаты. — Да, леди Флоренс, — сказал Кеннет. Леди Флоренс, зашумев платьем, ушла с крыльца. — Ты когда-нибудь сражался? — спросил Кеннет, поднимая меня. Второй мужчина помогал ему. — Нет, — ответил я, — не приходилось. — И не блевать, пока не окажешься в камере, — приказал Кеннет. — Да, господин, — ответил я.16. ПАРФЮМЕРНАЯ ЛАВКА ТУРБУСА ВЕМИНИЯ. Я ЗАХВАЧЕН В ПЛЕН
Я опустился на колени в прохладном помещении лавки Турбуса Веминия, парфюмера. В Венне было много маленьких, прекрасных магазинов, удовлетворявших многочисленные запросы состоятельных людей, которые являлись постоянными посетителями ванн и жителями вилл. Я, раб, без сопровождения свободного человека, должен был дождаться, пока все свободные покупатели будут обслужены, и мог вдыхать благовония позади прилавка, сколько мне вздумается. Там трудились подмастерья парфюмера. Обычно, если ты рожден в определенной касте, тебе не разрешат приступить к ее ремеслу без прохождения срока обучения. Это гарантирует качество производимого продукта. Иногда членам касты не разрешают заниматься тем видом ремесла, которое требует специальных навыков, но позволяют выполнять второстепенные задачи. Например, кто-то из касты кузнецов может не получить разрешения работать с металлом, но зато будет заниматься его транспортировкой и продажей. Права касты, такие как помощь во время нужды или предоставление убежища, остаются за ними как принадлежащие им по рождению. Следует заметить, что женщины касты часто не заняты в ремесле. Например, женщина, принадлежащая к касте кузнецов, обычно не работает в кузнице, а женщина из касты строителей не руководит возведением защитных сооружений. Для горианцев принадлежность к касте — обычно вопрос происхождения, она не связана с непременным участием в каком-то ремесле или достижением определенной степени профессионализма. Конечно, некоторые ремесла традиционно связаны с определенной кастой, что отражено в названиях каст, например кожевники, кузнецы, певцы или крестьяне. Относительно женщин исключение из правила представляет собой каста целителей. Женщины этой касты обучаются, так же как и юноши, практической медицине. Но даже целители не допускают женщин к полноценной практике, пока те не родят двоих детей. Причиной этому — желание сохранить высокий уровень умственных способностей в касте. Женщины-врачеватели, что понятно, не стремятся иметь потомство, что в конечном итоге может привести к падению интеллектуального потенциала касты. Забота о будущем касты, таким образом, проявляется в ограничении прав женщин. Благополучие касты, что типично для горианцев, является приоритетным по сравнению с благополучием отдельных ее членов. Благополучие большинства по горианским законам считается более важным, чем благополучие индивидуума. Не мне судить, правильно это или нет. Я просто рассказываю. — Мои благодарности, леди Тиила, — сказал Турбус Веминий, владелец магазина, принимая монеты и отдавая крошечный пузырек женщине в покрывале. Та покинула магазин. Во многих городах женщина из касты целителей, в возрасте пятнадцати лет, носит два браслета на левом запястье. Когда она рожает одного ребенка, один браслет снимают, с появлением второго ребенка снимается второй браслет. Тогда она может, если пожелает, приступать к полноценной практике. Турбус Веминий обратил свой взор к следующему покупателю. Принадлежность к касте важна для горианцев по многим причинам, непонятным тем, чье социальное устройство не включает в себя кастовых отношений. Почти в каждом городе член определенной касты в состоянии найти собратьев, на которых он может положиться. Благотворительность тоже почти всегда связана с правами касты на Горе. Одной из причин того, что на Горе так мало преступников, вне сомнения, является то, что человек, нарушивший закон, оказывается вне касты. Раб тоже стоит вне структуры общества. Он — животное. На Горе говорят, что только рабы, преступники и царствующие жрецы, которых считают правителями Гора и полагают, что они живут в отдаленных Сардарских горах, находятся вне касты. Но это, как признают сами горианцы, не совсем верно. Например, некоторые люди утратили касту или были изгнаны из нее, другие родились вне касты, некоторые занятия традиционно не связаны с определенной кастой, например такие как садоводство или выпас скота. На Горе также существуют целые племена, которым неизвестно понятие «каста». Одновременно связи внутри касты и отношения между кастами имеют тенденцию терять четкость. Рабы порой воспринимают себя принадлежащими к касте торговцев, а иногда — как отдельную касту. Они и в самом деле имеют свои собственные цвета — голубой и желтый, тогда как у торговцев — белый и золотой. Следует заметить, что на Горе существуют способы сформировать касту или видоизменить уже существующую, однако горианцы редко пользуются этим. Горианец обычно очень гордится своей кастой, она является слишком важной частью его жизни, чтобы думать о каких-то изменениях. Кроме этого следует признать: все или большинство каст выполняют необходимые, достойные похвалы полезные функции. Кожевенник не сильно завидует кузнецу или портному. Всем нужны сандалии и бумажники, одежда и металлические инструменты. Однако каждый считает свою касту особенной и, как я подозреваю, немного лучше остальных. Большинство горианцев гордятся своей кастой, и я не сомневаюсь, что кастовая структура значительно укрепляет стабильность общества. Очевидный плюс в том, что она сокращает соревновательный хаос в социальной и экономической сферах и предотвращает отток интеллекта в маленькие престижные группы тех, которым все завидуют. Если судить по результатам турниров Каиссы, противопоставляя любительские турниры тем, в которых заняты профессиональные игроки, в большинстве каст встречаются очень яркие люди. — Готовы ли духи для леди Кайты из Бейзы? — спросил Турбус Веминий у кого-то в подсобном помещении магазина. — Нет, — ответили ему. — Не торопитесь, — громко сказал он, — они должны быть превосходными. — Да, Турбус, — услышал я. Турбус Веминий повернулся с хмурым лицом к леди Кайте, маленькой, изящной женщине со смуглой кожей, в легкой желтой вуали, обычной в Бейзе. Она отпрянула назад. — Когда должны быть готовы ваши духи, леди Кайта? — поинтересовался Турбус. Казалось, он нисколько не смущается присутствия двух огромных гладкокожих коричневых гигантов, которые стояли позади женщины, скрестив руки. — В пятнадцать часов, — робко сказала она. — А сейчас еще четырнадцать. — Турбус Веминий со значением указал на водяные часы, стоявшие справа от него на прилавке. — Я рано пришла? — Очевидно, — согласился он. — Возвращайтесь к пятнадцати часам, и не раньше. — Хорошо, Турбус, — ответила леди Кайта, повернулась и, сопровождаемая своими охранниками, поспешила из магазина. Турбус Веминий посмотрел ей вслед. Он, как многие парфюмеры, парикмахеры и косметологи, обращался со своей женской клиентурой так, как будто они — рабыни. Он был знаменит тем, что однажды сказал: «Все они — рабыни». И все-таки, несмотря на резкий авторитарный стиль, в котором их обслуживали, на грубую безапелляционную манеру, в которой с ними разговаривали, женщины высокого ранга по непонятным для меня причинам толпой стекались в его магазин. Конечно, Турбус Веминий — один из лучших парфюмеров Гора, цены в его магазине высоки и доступны только очень состоятельным людям. И следует заметить, он не изготовляет парфюмерию для рабынь. — Духи для леди Кайты будут готовы к пятнадцати часам? — спросил Турбус кого-то в глубине магазина. — Я не знаю, — послышался голос. — Не спешите, — произнес Турбус Веминий. — Если духи не будут готовы к указанному сроку, я прикажу ей подождать или прийти завтра. Они должны быть безупречны. — Да, Турбус. Я улыбнулся при мысли, что это значит — приказать свободной женщине подождать или прийти еще раз завтра и знать при этом, что она послушается. «Все они рабыни» — говорят, Турбус Веминий однажды сказал так. Теперь он занялся новой покупательницей. Та с уважением поспешила к нему. Снаружи стояла жара, но внутри было прохладно. Я чувствовал запахи различных духов, многие из которых смешивались вручную в глубине магазина по подписанным рецептам. Подписанные рецепты уникальны и секретны. Они появляются в результате экспериментов парфюмера. По этим рецептам изготавливают первоклассные духи для конкретной женщины, они учитывают множество нюансов, связанных со временем дня и состоянием луны. Состоятельная женщина может иметь от десяти до пятнадцати различных рецептов, один отличный от другого. Они называются подписанными потому, что на рецепте стоит личная подпись парфюмера. Подпись удостоверяет, что он признаёт духи достойными его торгового дома. Эти рецепты хранятся в картотеке у парфюмера, в сейфе. Ингредиенты и процесс изготовления остаются его секретом. Существуют, конечно, духи, ассоциирующиеся с данным домом, которые могут купить все женщины. Такие рецепты из-за распространенности употребления тоже называются подписанными. Также существуют сотни стандартных духов, изготовление которых знакомо парфюмерам многих городов. Духи для рабынь, конечно, совсем иное дело. Они обычно сильнее пахнут и более чувственны, чем те, что употребляются свободными женщинами. Эти запахи более подходят женщине, которая должна подчиняться. Существуют сотни сортов парфюмерии для рабынь и сотни сортов для свободных женщин. На Горе, в отличие от Земли, большое внимание уделяется духам для рабынь — возбуждающим, соблазнительным, чувственным и узнаваемым. Иногда, хотя это дороже, хозяин приводит невольницу к парфюмеру для консультации. Парфюмер задает девушке вопросы, иногда может даже приласкать ее. Затем на основании информации о ее происхождении, умственных и физиологических качествах он рекомендует духи. Большинство рабынь, однако, не чувствуют острой необходимости в индивидуальных духах. К тому же часто они пользуются разными духами, в зависимости от времени дня, их собственного настроения и настроения их хозяина. И еще многие невольницы охотно пользуются духами других рабынь. Возможно, это заставляет их чувствовать свое рабство еще более глубоко и остро. Как сказала однажды одна девушка-рабыня: «Какая разница, какие духи мы используем? Они возбуждают нас. Они напоминают нам, что мы — рабыни». Турбус Веминий закончил обслуживать покупательницу и взглянул на меня. Я опустил голову перед свободным человеком. Он не позвал меня, поэтому я должен был ждать. На улице послышался голос продавца хлеба. Я поднял голову. Турбус Веминий больше не обращал на меня внимания. — Готовы ли духи для леди Кайты из Бейзи? — прокричал он в глубь магазина. — Они сделаны, — ответили ему, — нужно только ваше одобрение. Турбус покинул прилавок и пошел в глубь лавки. Кстати, на Горе совсем не редкость, когда предметы, продаваемые в магазине, производятся в этом же месте или где-то поблизости. Так часто происходит с изделиями из золота и серебра, ювелирными украшениями, ковриками и циновками, сандалиями. Ремесленник наблюдает за производством и контролирует качество предметов, которыми торгует. Существуют также лавки, торгующие иногородними товарами. Основная разница между горианской и земной торговлей в том, что на Горе мало магазинов широкого профиля, продающих разнообразные товары. Здесь предпочитают ходить из одной лавки в другую, запасаясь необходимым в месте, которое специализируется именно в этом товаре. В некотором смысле это неудобно, но покупатель знает, что владелец магазинчика отвечает за свои товары и понимает, что уровень его жизнеобеспечения напрямую зависит от его торговли. Роль универмагов исполняют базары и рынки, где вплотную друг к другу располагаются палатки из парусины, где можно найти большое разнообразие товаров. Конечно, во всех горианских городах существуют торговые районы с большим скоплением лавок. Иногда некоторые районы специализируются на каком-то одном виде услуг. Каждый город имеет свою улицу монет, где в основном находятся банки. Также в большинстве городов есть улица Клейм, на которой — или вблизи от нее — можно найти конторы работорговцев. Именно туда отправляется тот, кто хочет купить женщину. Как я уже отмечал, большинство горианских рабов — женщины. Турбус Веминий все еще находился в глубине лавки. Глядя по сторонам, я заметил двух высоких мужчин в коричневых туниках, стоявших у двери. Они не были похожи на охранников лавки Веминия. Мужчины взглянули на меня, потом осмотрели внутренность лавки. Переглянулись, затем снова посмотрели на меня, повернулись и вышли. Я не знал, чем они занимаются. Этим утром я уже дважды встречал их, когда ходил по другому поручению хозяйки. Один раз мне показалось, что они преследуют меня, что хозяйка поручила им шпионить за мной, наблюдать, правильно ли я выполняю ее поручения и не глазею ли на ножки рабынь. Но потом, когда «соглядатаи» пропали из виду, я решил, что ошибся. К тому же, напомнил я себе с досадой, моя хозяйка слишком уверена в своей власти надо мной, поэтому необходимости в наблюдении за мной нет. Моя хозяйка больше не сомневалась во мне. Она даже мысли не допускала о какой-либо непокорности с моей стороны. Теперь я был послушный раб. Ведь меня избили «змеей». Я предполагал, что это были наемники, люди, охотившиеся за заблудившимися или припозднившимися рабами. Однако я не боялся их, так как знал, что на моем ошейнике написано: «Я — собственность леди Флоренс из Вонда». Им следовало лишь проверить ошейник, чтобы понять: я не тот, кто им нужен. Турбус Веминий вернулся за прилавок. В руке у него был маленький флакон духов, который он принес из глубины лавки. Он поставил его в застекленный шкафчик сбоку. Без сомнения, это было то, что приготовили для маленькой загорелой женщины, леди Кайты из Бейзи. Он взглянул на водяные часы. Было пять минут до назначенного времени. Тени снаружи стали длиннее. Я подвинулся так, чтобы видеть улицу. Никаких признаков парочки в коричневых туниках там не было. Эти двое внушали мне опасение. Я увидел двух рабынь, спешащих мимо. Вечерело, и они торопились. Когда их хозяин прибудет домой, они должны на коленях приветствовать его с готовой едой. Турбус Веминий посмотрел на меня. Я склонил голову. Если он захочет, чтобы я подошел, он даст мне знак. Мои руки были связаны. Иногда так поступают на всякий случай с рабами, отправляющимися с поручениями. На шее у меня был маленький мешочек на кожаном ремне. В нем находились записка и монеты. Я не мог прочитать записку, потому что не умел читать по-гориански. Сегодня утром мне уже пришлось исполнять поручение экипированным таким же образом. Я поднял глаза. Внимание Турбуса Веминия было занято другим. Он расставлял флаконы в стеклянном шкафчике. Я пошевелил связанными руками и поменял положение тела. Я молчал. Я не хотел, чтобы меня пинали, или били, или прикрепили к ошейнику бирку на проволоке, на которой было бы написано для моей хозяйки: «Этот раб дерзил. Рекомендую двадцать ударов плетью». Я снова подумал о двух девушках, пробежавших недавно по улице. Они торопились домой, чтобы вовремя приготовить еду хозяину, а потом, выкупавшись, надушившись, надев шелковую одежду, быть готовыми приветствовать его на коленях. Я начал беспокоиться. Я знал, что сегодня вечером меня должны препроводить в покои хозяйки. Она вряд ли будет довольна, если я поздно вернусь. Мне не хотелось бы получить порку еще раз, хотя, очевидно, это не было бы наказание «змеей» или заковыванием в цепи. — Можно сказать, господин? — обратился я к Турбусу. — Нет, — ответил он. — Да, господин, — проговорил я и взглянул на водяные часы. Было немного позже пятнадцати часов. — Наконец-то, — сказал Веминий, когда леди Кайта в сопровождении двух охранников вошла в лавку. — Духи готовы? — спросила она. Турбус Веминий подал ей флакон. Она сняла крошечную крышку и поднесла флакон к лицу, закрытому вуалью, вдохнула осторожно, я видел, как вуаль качнулась. — Что это значит? — с ужасом воскликнула она. — Без сомнения, это духи для рабынь! — Нет, — ответил Турбус Веминий, — но по композиции напоминают их. — Вы ожидаете, что я стану платить за это? — возмутилась она. — Только если захотите, леди Кайта, — промолвил парфюмер. Она зло смотрела сквозь вуаль. — Вы хотели духи, — продолжал Турбус, — чтобы отвлечь вашего свободного спутника от рабынь, не так ли? — Да, — ответила леди Кайта. — Эти духи напомнят ему то, что он забыл, — сказал Турбус Веминий. — Что вы — женщина. Она посмотрела на него и затряслась от ярости. — Но эти духи сами по себе не смогут исправить ситуацию, — продолжал парфюмер. — Я не понимаю, — проговорила она. — Подозреваю, что вы прелестная маленькая женщина, — сказал Турбус Веминий. — Если бы ваш свободный спутник покупал вас нагую и в ошейнике на рынке, он, без сомнения, отдал бы хорошие деньги. — Турбус! — сердито воскликнула леди Кайта. — Но как его свободная спутница, вы слишком обыденны, — продолжал Турбус. — Это правда, — всхлипнула она внезапно. — Если бы вы хотели немного улучшить ситуацию, — сказал он, — я бы посоветовал вам научиться искусству рабыни для наслаждений и тщательно попрактиковаться в нем. — И это могло бы исправить положение только немного? — в замешательстве спросила леди Кайта. — Да, — ответил парфюмер, — потому что вы бы все еще были свободны, а свободная женщина, из-за того что она свободна, не может состязаться за внимание и привязанность мужчины с рабыней. — Почему? — Я не знаю, — признался Турбус Веминий. — Может быть, просто потому, что рабыня — это рабыня и ею владеют. — Что же мне тогда делать? — спросила она. — Вы можете рискнуть попасть в рабство, — сказал он. — Попробуйте попасть в плен, походите по высоким мостам в позднее время, съездите на пикник в деревню, сходите в языческую таверну одна, отправьтесь в опасное путешествие… — Но вдруг меня захватят и обратят в рабство? — спросила леди Кайта. — Тогда вы станете настоящей рабыней, — ответил Турбус Веминий, — и вас, несомненно, научат так, как вы и не надеялись бы научиться, будучи свободной женщиной, искусству рабыни. — Но я могу никогда больше не попасть к моему свободному спутнику, — сказала она. — Возможно и так, — ответил парфюмер, — но вы попадете во власть другого мужчины, того, кто на самом деле хочет вас, кто заплатит за вас хорошие деньги. — Я отдала большую часть состояния своему свободному спутнику, — произнесла она. — Может быть, он хотел моих денег, а не меня? — Не знаю, — пожал плечами Турбус. — Так и есть, — с горечью произнесла леди Кайта. — Так и есть. — Тогда, возможно, будет только справедливо, если вы не попадете в его власть, — с сочувствием произнес Турбус. Она опустила голову. — Девушка, которую выбирают на рынке из десятка других, — объяснил Турбус, — знает, что хотят только ее, вы понимаете? — Да, Турбус, я понимаю, — ответила она. — Я заберу духи назад, — сказал парфюмер, — очевидно, вам они не понадобятся. — Нет, — она быстро подняла голову, — я возьму эти духи. — Цена высока, золотой тарн. — Я заплачу, — ответила леди Кайта, доставая монету из маленького, украшенного стеклярусом кошелька, который она зажимала в руке. Затем, повернувшись, чтобы уйти, вновь посмотрела ему в лицо. — Да? — спросил Турбус Веминий. — Вы можете изготовить духи для рабынь, настоящие духи для рабынь? — задала она вопрос. — Мы не продаем духи для рабынь, — строго ответил он. — Простите меня, Турбус. — Попробуйте спросить в лавке стальных браслетов, — улыбнулся он. — Это недалеко от дома Хассана, на улице Клейм. — Спасибо, Турбус, — сказала она, идя к выходу. — И не давайте им обмануть вас, — крикнул он ей вслед, — пять больших флаконов должны стоить не больше чем медный тарск! — Спасибо, Турбус. Она остановилась в дверях, но не обернулась. — Желаю вам всего хорошего, Турбус. — Я тоже желаю вам всего хорошего, леди Кайта, — ответил он. Она бросила взгляд на одного из своих охранников, стоявшего позади нее. Затем опустила голову. Он смотрел на нее с любопытством и интересом, что, должно быть, смутило ее и леди поспешила прочь из лавки в сопровождении телохранителей. Турбус взглянул на меня. — Подойди, раб, — приказал он. — Опусти голову. Я поспешил к нему с поникшей головой. Парфюмер снял мешочек, висевший на кожаной петле на моей шее. — Ты Джейсон? — спросил он. — Раб леди Флоренс из Вонда? Он смотрел на записку, вынутую из мешочка. — Да, господин, — ответил я. — Ее духи были готовы еще вчера. Турбус направился к одному из стеклянных шкафчиков. Из мешочка он достал монеты. Там было пять серебряных тарсков. Он положил их в ящик и затем написал что-то на записке. После этого положил записку и флакон в мешочек. Я снова нагнул голову, и он надел мешочек мне на шею. — Будь осторожен с этими духами, — сказал он. — Они дорогие. Это подписанные духи. — Да, господин, — ответил я. — Твоя госпожа красива? — Да, господин. — Хорошо бы она выглядела в ошейнике? — снова спросил Турбус. — Я простой раб, — ответил я. — Как я могу судить об этом? Он сурово посмотрел на меня. — Да, господин, — сказал я, — она бы прекрасно смотрелась в ошейнике. — Ты рослый парень, — заметил он, — Тебе приходилось участвовать когда-нибудь в схватках на конюшне? — Нет, господин. — Уже поздно, — проговорил парфюмер. — Возможно тебе следует поторопиться домой. Твоя хозяйка будет удивляться, куда ты пропал. Я промолчал. — Я должен выпроводить тебя кнутом? — спросил Турбус Веминий. — Нет, господин. — Я повернулся к выходу. — Стыдно красивой женщине терять время с шелковым рабом, — сказал Турбус. — Ей следует ползти в ошейнике к ногам настоящего мужчины. Я снова промолчал. — Беги, — вдруг произнес он. — Беги, раб! Я выбежал из лавки. На улице я почти сразу столкнулся с двумя мужчинами в коричневых туниках. — Простите меня, господа, — проговорил я. Но они схватили меня за руки с двух сторон. — Я не хотел налетать на вас, — объяснил я. Но мужчины уже поволокли меня вдоль улицы. На ней было всего несколько человек. — Извините, господа, — умолял я. — Побейте меня и отпустите. Пожалуйста! Я понял, что они тащат меня к боковой аллее. Мои босые ноги скребли по плоским камням улицы. Я пытался освободить связанные руки. Проходивший мимо булочник поглядел на нас. — Что вы хотите от меня? Я — Джейсон, раб леди Флоренс из Вонда. Я не могу быть тем, кого вы ищете. Посмотрите на мой ошейник. Позовите стражника! Меня уже тащили по аллее. В конце ее, где-то на расстоянии пятидесяти ярдов, стояла повозка с высокими бортами, запряженная тарларионом. Она была покрыта холстиной. Меня сбили с ног. Эти люди привыкли обращаться с рабами. — Кто вы? Что вам нужно? — кричал я. Один из мужчин достал из туники капюшон для рабов. Другой отбросил в сторону холстину, прикрывавшую повозку. Внутри я увидел мешок для раба и сделанную из дерева маленькую прочную клетку. Мне на голову набросили капюшон и плотно закрепили ремнями под подбородком. Я почувствовал, как меня засовывают в тяжелый кожаный мешок. Его крепко завязали над моей головой. Двое мужчин подняли меня и посадили в клетку. Я услышал, как закрылась ее деревянная дверца. — Накинь холстину и закрепи ее, — услышал я. Сразу после этого тент на повозке был надежно закрыт. Через несколько мгновений я почувствовал движение деревянных колес в железных ободьях по камням аллеи. Какое-то время я старался освободиться, но, находясь в мешке, не мог использовать всю свою силу. Временами я чувствовал, как тело плотно прижимается к толстым, прочным решеткам клетки, и пытался высвободить руки, но не преуспел. Они были крепко связаны горианской веревкой, сделанной специально для рабов и пленников. Я снова попытался двинуться, но тщетно. Скоро я прекратил бороться. Сопротивление было бесполезным.17. ЛЕДИ МЕЛПОМЕНА. МЕСТЬ ЛЕДИ МЕЛПОМЕНЫ
— А, Джейсон, — сказала женщина. — Ты очнулся! Я попытался шевельнуться, но не смог. Когда повозка, запряженная тарларионом, подъехала к дому в Венне, меня вытащили из клетки и мешка. Потом с меня сняли капюшон и заставили откинуть голову и, зажав нос, влили в рот глоток воды, в которую был добавлен красноватый порошок. Вскоре после этого я потерял сознание. Я зажмурил глаза. Образ женщины передо мной расплывался. — Я знаю, ты проснулся, — сказала она. Я открыл глаза и снова подвигал руками и ногами, но они были прочно связаны. Я лежал на спине на большой круглой кушетке, покрытой густым мехом, прикованный за руки и за ноги. — Ты знаешь меня? — спросила женщина. Теперь я узнал ее, но подумал, что с моей стороны будет лучше отрицать это. Когда я видел эту женщину на улицах Ара в ее паланкине, на ней была вуаль. Впрочем, было нетрудно узнать ее глаза, очертания скул и голос. — Нет, госпожа, — сказал я. — Я леди Мелпомена из Вонда, — объяснила она. — Да, госпожа, — проговорил я. Леди Мелпомена стояла около кушетки и смотрела на меня. — Твоя госпожа, — ядовито произнесла она, — намекала в Аре, что я не смогла заплатить за тебя шестнадцать тарсков. Это ложь. Я просто не считала, что ты достоин шестнадцати тарсков. — Да, госпожа, — ответил я. — Ты ее великолепный шелковый раб, не так ли? — спросила она. — Я думаю, да, госпожа, — произнес я. — Ты нравишься ей? — прозвучал следующий вопрос. — Она находит меня в некоторых аспектах непротивным, — сказал я. — Теперь ты прикован у меня на кушетке, — заявила леди Мелпомена. — Да, госпожа. — Ты красивый мужчина, — отметила она. — Упитанный и сильный. Я ничего не сказал. — Я сделала тебе комплимент. — Спасибо, госпожа, — ответил я. — Ты пришел в себя после порошка Тасса быстрее, чем я ожидала, но это не имеет значения. Ты можешь наблюдать за мной, пока я буду готовиться. Она подошла к туалетному столику и опустилась перед ним на колени. Там, глядя в зеркало, леди Мелпоменапринялась расчесывать волосы, длинные и темные. Я огляделся. Комната большая, но запущенная. В стенах щели, портьеры старые. Везде царит беспорядок. Леди Мелпомена медленно, наслаждаясь, показывала мне свои роскошные волосы, расчесывая их специальной расческой. На ней было желтое платье, длинное и почти прозрачное. На ногах не было обуви. — У леди Мелпомены красивые волосы, — сказал я. — Шелковые рабы такие льстецы, — ответила она, но я видел, что ей приятно. У нее на самом деле оказались красивые волосы. На ее ногах была пыль, так же как и на полу комнаты. Я слышал, что ей пришлось продать большую часть рабов. Моя хозяйка время от времени говорила о леди Мелпомене. Она ненавидела ее. Две семьи, к которым принадлежали молодые женщины, были давними соперниками в Вонде. Вложения семьи моей хозяйки, однако, оказались удачны и прибыльны, тогда как дела семьи леди Мелпомены пришли в упадок и большинство ее членов много лет назад покинули Вонд. Она осталась в Вонде, управляя остатками того, что когда-то было значительным капиталом. — Во дворе внизу, — заметил я, — мне дали наркотик. — Это был порошок Тасса, — ответила она. — Он был безвкусным, но действенным, — произнес я. — Работорговцы иногда употребляют его, — объяснила она и, смеясь, добавила: — Девушке не следует пить в компании незнакомого мужчины. — Его можно подсыпать в воду? — Он предназначен для растворения в красном вине, — пояснила она. Я подумал: «Интересно, сколько девушек, польстившись на обманчивую щедрость незнакомца, обнаружили, что внезапно и необъяснимо потеряли сознание и очнулись в незнакомом месте обнаженными и закованными в цепи рабынями?» Леди Мелпомена отложила в сторону расческу и затем надушилась. — Мне не понравился разговор с твоей хозяйкой в Аре, — сказала она, умело нанося духи на тело. — Она намекала, что мое состояние в расстроенном порядке, — продолжала говорить леди Мелпомена, — что я почти нищая. — Возможно, она не имела в виду ничего обидного, — заметил я. — Я не дура, — резко проговорила леди Мелпомена, поднявшись и повернувшись ко мне. Как многие горианские женщины, она не пользовалась косметикой. Свободные женщины в Аре обычно используют косметику, но в других городах к ней прибегают только очень смелые женщины. Моя хозяйка, например, тоже не пользуется ею. Многие свободные женщины считают, что косметика хороша только для рабынь. Рабыни, напротив, часто используют ее. Леди Мелпомена рассматривала меня. Затем она выскользнула из желтого платья. Она была необыкновенно привлекательна, хотя и не так хороша, как моя хозяйка. Мои глаза непреднамеренно остановились на ее шее. На ней бы прекрасно смотрелся ошейник! Ошейник, так же как клеймо, усиливает красоту женщины, особенно когда она обнажена. — Но теперь, — произнесла леди Мелпомена, — Джейсон, ее драгоценный шелковый раб, лежит прикованный на моей кушетке. Я молчал. Она подошла и села рядом со мной. — Ты красивый раб, — сказала она. Я сохранял молчание. Она строго посмотрела на меня. — Спасибо, госпожа, — сказал я. Леди Мелпомена прикоснулась ко мне. — Я вижу, ты находишь меня привлекательной. — Да, госпожа. Она нагнула голову так, что ее волосы коснулись моего лица. — Ты чувствуешь запах духов? — спросила она. — Да, госпожа, — ответил я. — Это духи твоей хозяйки. Сколько они стоили? — Пять серебряных тарсков. Они были куплены, как вы, может быть, знаете, в лавке Веминия. — Когда-то, — произнесла она, — я могла позволить себе духи за пять тарсков. Когда-то и я могла делать покупки в лавке Веминия! Я обвел глазами комнату, просторную, но запущенную, покрытую пылью. Конечно, как свободная женщина, когда-то имевшая средства, она не могла заниматься уборкой и чисткой. Это было ниже ее достоинства. А рабов в доме почти не осталось. Меня даже не помыли и не причесали, прежде чем положить на кушетку. Те двое мужчин, что захватили меня, нанятые за низкую плату, только принесли меня в комнату. Леди Мелпомена сама приковала меня, пока я был без сознания. — Значит, это правда, что у госпожи проблемы с финансами? — спросил я. — У меня есть проблемы, Джейсон, — согласилась леди Мелпомена. — Это все знают. Я молчал. — Я ездила в Ар на переговоры о продаже этого дома, — продолжала она, — даже паланкин, в котором ты первый раз увидел меня, был арендован. — Леди Флоренс, — ответил я, — предполагала, что так оно и есть. — Но теперь ты лежишь прикованный, в моей власти! — заявила леди Мелпомена. — Да, госпожа, — согласился я. — Мне повезло продать дом. Завтра я уезжаю. — Госпожа возместила свои убытки? — Только маленькую их часть, — улыбнулась она. — У меня еще много долгов. — У госпожи есть дом в Вонде, — сказал я. — Возможно, она сможет продать и его тоже. — Я могла бы продать десять домов, — продолжала улыбаться леди Мелпомена, — и все равно не компенсировать свои убытки. Я должна торговцам в десятках городов. — Что вы будете делать? — спросил я. — Завтра, использовав деньги, полученные за продажу этого дома, я получу огромный капитал и снова стану одной из богатейших женщин Вонда. — Каким образом может госпожа достичь этого? — удивился я. — Мне известны победители в бегах тарларионов, — объяснила она. — У вас есть информация? — уточнил я. — Да. — Это разумно — вкладывать деньги таким образом? — Я буду делать со своими деньгами все, что захочу, — сказала она. — Да, госпожа. — Я раздала много долговых расписок, — объяснила леди Мелпомена. — Я должна что-то делать с этим. — Да, госпожа. — Но не бойся, красивый раб, — проговорила она. — Леди Мелпомена выиграет и снова станет одной из богатейших женщин Вонда. Возможно, в свое время она даже сможет разорить твою госпожу. Она улыбнулась и коснулась пальцами моей руки. — Я смогла бы тогда, если б захотела, купить тебя только для себя. — Леди Мелпомена лениво дотронулась до моего живота. — Понравилось бы тебе это, Джейсон? — Нет, госпожа, ответил я. — Почему? — удивилась она. — Разве я не красива? — Вы красивы, госпожа. — Тогда почему нет? — Я — мужчина, — ответил я. — Нет, — проговорила она. — Ты всего лишь шелковый раб. Она взглянула на меня с презрением. — На самом деле ты — самец с планеты под названием Земля. Ты годишься только для того, чтобы быть женской собственностью. Я молчал. Мне было горько. Я знал, что многие мужчины Земли на самом деле являются собственностью своих женщин. Это не только их вина. Их так воспитали. Риторика, создание соответствующих условий и социальный контроль делали их такими. Только изредка они мечтали об утраченном биологическом превосходстве, данном им от природы. В сущности, все мы или собственники, или чья-то собственность. Женщины Земли владели мужчинами. Но женщины Земли были несчастны. Возможно, в глубине души они желали именно принадлежать мужчинам, а не наоборот. — У вас есть намерение вернуть меня моей госпоже? — спросил я. — Возможно, — проговорила леди Мелпомена. Я внезапно поднялся, оторвав плечи от кушетки на два-три дюйма. — Не бойся, Джейсон, — сказала леди Мелпомена. — Я только ласкаю тебя. Я пытался сопротивляться, но тщетно. — Ты беспомощен, Джейсон, — заявила она. — Комната, может быть, и нуждается в ремонте, но цепи новые и прочные. Я сама проверяла их. Я закричал от ярости, рванулся снова, но крепкая сталь прочно держала меня. — Ты как закованный ларл! — засмеялась она. — Как удачно, что твои руки не свободны. Если бы не цепи, я с трудом могла бы предсказать свою судьбу! Я продолжал сопротивляться, хотя был бессилен против стальных оков. — Прекрати, — внезапно разозлившись, приказала она, — или я кастрирую тебя. Я затих. — Вот так-то лучше, — проговорила она. — Что вы собираетесь сделать со мной? — спросил я. — Ты еще не достаточно раб, чтобы понять? — вопросом на вопрос ответила леди Мелпомена. Я в бешенстве взглянул на нее. — Ты думаешь, что сможешь устоять против меня? — Нет, — ответил я. — Не смогу. Ни один мужчина, закованный, как я, не смог бы устоять против женщины. К тому же она была возбуждающей и красивой. Она села на меня верхом. — Снимите с меня цепи, — попросил я. — Дайте мне обнять вас. — Я не дура, — ответила она. — Никакой мужчина не сделает из меня рабыню. — О-о-о! — застонал я. — Итак, — засмеялась она. — Я, леди Мелпомена из Вонда, беру шелкового раба своего врага, ничтожной леди Флоренс! Содрогаясь, я смотрел на нее. — Это только начало, — заявила она мне. За ночь леди Мелпомена несколько раз использовала меня. Только позже я понял, что она ни разу не поцеловала меня. Не хотела пачкать губы, дотрагиваясь до тела раба.18. ИНСПЕКТИРОВАНИЕ КОНЮШЕННЫХ РАБОВ
— Конюшенные рабы готовы к проверке, леди Флоренс, — сказал Кеннет, главный смотритель рабов хозяйки. Барус, помогавший ему, стоял рядом. Мы находились в залитом солнцем главном дворе конюшен хозяйки. Конюшни были большие. Здесь имелись стойла, оборудование и кормушки. Все служебные постройки были выкрашены желтым цветом с голубой отделкой. Эти цвета связаны у горианцев с помещениями для животных. Голубой и желтый — это также и цвета рабов. Здесь есть связь, ведь раб рассматривается как домашнее животное. Требуется уточнить, что желтый цвет служебных помещений превалирует над голубым. Что касается цветов для рабов, то такие вещи, как холстина фургонов, в которых перевозят невольников, тенты павильонов, где их содержат, выкрашены в голубой и желтый равномерно. Я стоял на коленях с краю ряда. Госпожа, держа хлыст для тарларионов, уже начала осмотр. Когда леди Мелпомена закончила со мной после долгой ночи, то снова дала мне глоток воды с красным порошком Тасса. Я не хотел пить его. Она приставила кинжал к моему телу, и я сделал глоток, вскоре после чего потерял сознание. — Стой на коленях прямее, раб, — сказала леди Флоренс конюшенному рабу, который стоял дальше меня в ряду. Очевидно, люди, нанятые леди Мелпоменой, вернули меня в дом леди Флоренс. Я не мог до конца прийти в себя, но почувствовал, как меня бросили на что-то твердое, и слышал, как эти двое поспешили прочь. С поджатыми коленями и опущенной вниз головой я находился в мешке для раба. Ноги оказались перекрещены и связаны, а руки скованы за спиной. — Что здесь происходит? — услышал я крик. — Остановитесь! Это был голос Кеннета. Мешок развязали. — Это Джейсон, — сказал Кеннет. Он вытащил меня из мешка за связанные руки. Я почувствовал удар по голове. — Ты в присутствии госпожи, — произнес Кеннет. Я опустился перед леди Флоренс на колени. Я находился обнаженный на крыльце ее дома в Венне. — К его ошейнику прикреплена записка, — заметил Кеннет. Мужчины и женщины из домашней прислуги, включая рабов, домашних и дворовых, вроде коротконогой, пышной Тафрис, все собрались вокруг. Записку сняли и передали госпоже. Она в бешенстве прочитала ее, потом смяла и отбросила в сторону. — Пошлите его на конюшни, — приказала она. — Да, леди Флоренс, — ответил Кеннет. — Вам всем больше нечем заняться, кроме как таращиться на какого-то конюшенного раба? — зло бросила она толпе, и та быстро рассеялась. Свободные люди обратились к своим обязанностям, а босоногие рабыни, включая Тафрис, стремглав унеслись по своим заданиям. Леди Флоренс, Кеннет и я остались одни на крыльце. Кеннет развязал мои ноги и отбросил в сторону стягивающую веревку. Я не поднимал головы. Кеннет шагнул вперед. — Леди Флоренс? — спросил он. — Да? — Когда мы вернемся на вашу виллу около Вонда, раба следует вернуть в дом или вы хотите, чтобы он и там служил на конюшнях? — спросил он. — Я имею в виду не ваши личные, а большие конюшни. У леди Флоренс было больше тысячи тарларионов. Она занималась их разведением, и ее конюшни являлись одними из лучших в окрестностях Вонда. — Он конюшенный раб, — зло проговорила она. — Используйте его как такового. — В больших конюшнях? — снова спросил он. — Да, — ответила она. — Как полноценного конюшенного раба? — еще раз спросил Кеннет. — По всем правилам? — Да! — снова проговорила она. — Великолепно, — ответил Кеннет. Затем леди Флоренс повернулась и ушла. Я поднял голову. Кеннет тихо смеялся. Он казался довольным. — Господин? — обратился я к нему. — Да? — Можно мне узнать, что было в записке, прикрепленной к ошейнику? — Мне это тоже интересно. — Он ухмыльнулся и поднял записку. «Моя дорогая подруга и соотечественница, леди Флоренс из Вонда, — читал Кеннет, — большое Вам спасибо за Вашего очаровательного шелкового раба Джейсона. Я насладилась им в полной мере. Понятно, почему он Вам так нравится. Кстати, также благодарю Вас за очаровательный подарок — духи. Я использовала их, пока занималась Вашим рабом. Еще раз благодарю, моя милая, понимающая и щедрая подруга, за Вашу доброту. Желаю Вам всего хорошего. Леди Мелпомена из Вонда». Кеннет бросил записку туда же, откуда поднял ее. Поставил меня на ноги и толкнул направо, вниз по ступенькам, в направлении дорожки для кибиток, ведущей от дома к конюшням. На углу мы остановились. — Посмотри, — сказал он. Я оглянулся. Леди Флоренс вернулась назад на крыльцо. Она оглянулась, но не увидела нас, поскольку мы уже ушли на довольно большое расстояние, за угол дома, и нас скрывали деревья. Она украдкой нагнулась и схватила записку. Потом поспешила в дом. — Она — женщина, — заметил Кеннет. — Да, господин, — ответил я. — Она не может перенести мысли, что записку кто-то найдет, — засмеялся он, — и, наверное, надеется, что, разглядывая ее, сможет возненавидеть леди Мелпомену еще больше, чем это было в прошлом. Если, конечно, это вообще возможно. — Да, господин, — сказал я. — Ты заметил, как крадучись она это проделала, боясь, что ее увидят? — Да, господин. — Леди Флоренс, несмотря на все ее богатство и свободу, — всего лишь женщина. — Да, господин. — Она приятна на кушетке? — спросил он чуть позже. — Это мне, шелковому рабу, необходимо быть приятным, а не ей, — проговорил я. — Конечно, — согласился Кеннет и спросил: — Она бы хорошо выглядела в ошейнике? Как бы она смотрелась обнаженной, в невольничьем квартале? Я был потрясен. — Я могу отвечать на такие вопросы? — Да, — разрешил он. — Она бы отлично выглядела в ошейнике рабыни и хороша была бы обнаженной среди невольников. — Я так и полагал, — усмехнулся Кеннет. — Если мне позволят говорить, господин, — начал я, — вы кажетесь довольным тем, что меня передали на конюшни. — Так и есть, — согласился он. — Я надеюсь, ты принесешь Барусу и мне деньги. — Господин? — не понял я. — Ты умеешь сражаться? — Нет, — ответил я. Он засмеялся. — Ты крупный и сильный. И кажешься быстрым. К тому же ты явно умный. Это важно, более важно, чем многие глупцы представляют себе. — Я не знаю, как сражаться, — ответил я, чувствуя стягивающий шнур на руках за спиной. — Напряги живот, — велел Кеннет. Я повиновался. Он, как я и ожидал, сильно ударил меня. Я выдержал удар. — Хорошо, — сказал Кеннет. — Я не знаю, как сражаться, — повторил я. — На конюшнях, — ответил он, — командую я. Ты будешь практически принадлежать мне. Это понятно? — Да, господин. — Ты хочешь жить? — Да, господин. — Тогда ты будешь делать все, что тебе скажут. — Да, господин. — На конюшнях, — продолжал он, — у нас есть кроме рабов-мужчин несколько конюшенных девиц, как мы их называем. Я распоряжаюсь ими тоже. Я взглянул на него и, подумав о горианских рабынях, невольно облизнул губы. Кеннет засмеялся. — Идем, конюшенный раб! — скомандовал он. — Да, господин, — сказал я и последовал за ним.Ряд стоящих на коленях конюшенных рабов был ровным. Я находился в конце ряда. Госпожа не спеша продолжала осмотр. Кеннет и Барус следовали за ней. Временами она останавливалась, чтобы поговорить с невольником, задать ему вопросы, касающиеся его обязанностей или освобождения от них. Она могла быть очень въедливой, моя хозяйка, благородная леди Флоренс из Вонда. Многие рабы боялись ее требовательности, ее хлыста. Ведь она могла распоряжаться их жизнью и смертью. Сейчас она находилась в нескольких шагах от меня. Предыдущей ночью шел дождь, и земля еще сохраняла мягкость. Хозяйка была одета в длинную юбку из натуральной неокрашенной шерсти, бежевую блузку и бежевый жакет с поясом. К жакету на крючках крепился капюшон. Еще на ней была плотная вуаль, тоже сделанная из натуральной неокрашенной шерсти. Такой наряд, гораздо более формальный, чем обычное одеяние свободной горианки, иногда надевался богатыми женщинами при инспектировании садов, полей, фермерских хозяйств и виноградников. Эта одежда создавала у них рабочий настрой. Мою хозяйку и меня разделяли сейчас всего пять рабов. Край юбки моей госпожи не соприкасался с грязью и глиной. Несомненно, ее длина была специально рассчитана на это. Однако, что интересно, функция юбки была еще и в том, чтобы контролировать рабов. Вид ножки хозяйки, даже обутой, вызывает мучительные чувства, он возбуждающ и соблазнителен. Раб-мужчина не может удержаться от того, чтобы не смотреть на нее. В то же время он знает, что этот поступок может караться смертью. Таким образом, в присутствии хозяйки, одетой в такой наряд, он чувствует себя испуганным и скованным. Госпожа, в сущности, выставляет себя перед ним, делая вид, что ничего не происходит. Она знает, что раб несчастен, и пользуется этим, чтобы управлять им. Теперь хозяйка находилась совсем недалеко от меня. Солнце светило ярко, горианский воздух был насыщенным и свежим. Непритязательные запахи конюшенного двора и сенников с наполненными соломой стойлами на самом деле не кажутся отвратительными, когда привыкаешь к ним. Наоборот, они кажутся знакомыми и приятными. Я даже полюбил эти ароматы — от запаха соломы, сена и кожи до запаха органических отходов наших огромных питомцев. Мы не выращиваем в больших конюшнях тарларионов, ходящих под седлом. Хотя в домашних конюшнях, на вилле госпожи, в сорока пасангах на юго-запад от Бонда, есть несколько таких тарларионов. Госпожа не разводит беговых тарларионов. Они больше и проворнее, чем простые верховые, но меньше, чем рабочие или боевые. Последние используются исключительно в кавалерии Гора. Это огромные животные, весящие несколько тонн и управляющиеся при помощи голосовых команд и ударов копьем. Кстати, леди Мелпомена из Бонда — слухи распространились даже здесь, в конюшнях, — крупно проиграла на бегах в Венне. Я помню, что она хотела поправить дела с помощью этих состязаний. Ей это не удалось. Как рассказывали, и судя по тому, что я знал сам, она поставила на бегах свои последние деньги. Леди Мелпомена считала, что владеет важной и секретной информацией, и была уверена, что знает победителя. К несчастью, как это часто бывает, информация оказалась неверной. Она разорилась. Ей пришлось бежать из Венны под покровом темноты, чтобы не попасть в лапы кредиторов, которые часто приходят к женщине с ошейником и цепью. Теперь леди Мелпомена жила в Вонде, в крошечном, жалком домишке, где она, как гражданин города, имела, по крайней мере в отношении иностранных кредиторов, защиту Домашнего камня. Обнищавшая, разоренная леди Мелпомена теперь могла гордиться разве что своим громким именем и величием родословной. Леди Флоренс хотя и знала об этом, никогда — ни дома, ни за границей — не упоминала имя леди Мелпомены. Возможно, она забыла о ней. Моя хозяйка почти подошла ко мне. Она резко выспрашивала что-то у одного из рабов. Невольник, запинаясь и съежившись от страха, оправдывался. Я смотрел на щиколотки хозяйки, которые так изящно выглядели в тонких сапогах под широким подолом юбки. Работорговец, конечно, снял бы их, перед тем как заковать ее в кандалы. Я заметил, что Кеннет, стоящий сзади нее, ухмыльнулся, глядя на меня, и решил, что лучше не буду смотреть в сторону госпожи. Последние два дня мы много работали, готовя конюшни и животных к осмотру хозяйки. Я не знал, найдет ли она какие-нибудь недостатки, но, по-моему, объективно все было в идеальном порядке. Кеннет, который проводил предварительный осмотр, остался доволен. А ему, как я подозревал, было еще труднее угодить. На самом деле то, что хозяйка проводит собственный осмотр, — довольно необычно. К тому же она тратила больше времени, беседуя с рабами, чем ожидалось. Такое внезапное придирчивое внимание к деталям содержания больших конюшен являлось необычным для нее. Однако она была хозяйкой и могла делать все, что ей вздумается. — Ты хочешь, чтобы тебя избили «змеей»? — спросила она у раба, стоявшего неподалеку от меня. — Нет, госпожа, — быстро ответил он. — Тогда выполняй свою работу хорошо, раб, — сказала она. — Да, госпожа, — запинаясь проговорил он. Я снова стал рассматривать ее начищенные изящные сапожки, но заметил нахмуренное лицо Кеннета и отвел глаза, улыбнувшись про себя. Кеннет не хотел, чтобы меня разорвали пополам, привязав между двумя тарларионами. Я больше не носил ошейник шелкового раба. Как и у всех рабов, на мне был простой ошейник из черного железа с прикрепленным к нему кольцом. На нем была надпись: «Я принадлежу леди Флоренс из Вонда». Как и других рабов, меня приковывали на ночь. Теперь между мной и леди Флоренс было всего два раба. Кроме ряда из сорока двух мужчин, которых сейчас инспектировала моя хозяйка, немного в стороне, выпрямив спину и подняв голову, стояли на коленях пять рабынь — так называемые конюшенные шлюхи. Они были без обуви и с голыми руками, в коричневых туниках, подвязанных шнуром. Если бы они встали, туники доходили бы им до колен, что было довольно скромно для рабынь по горианский меркам. Две блондинки и три брюнетки. Все — горианские девушки. На горле каждой из них ошейник из черного железа. Правда, ошейники эти более тонки и изящны, чем у мужчин. — Раб! — резко выкрикнул Кеннет. — Да, господин, — вздрогнув, быстро ответил я. Госпожа злыми глазами смотрела на меня и похлопывала плетью по левой ладони. Ей не понравилось, что я не заметил, как она подошла ко мне. Я выпрямил спину и уставился перед собой, пока она разглядывала меня. Я угадывал очаровательные бедра под бежевой юбкой и вспоминал ее живот, теперь скрытый одеждой. Мог видеть прелесть ее груди, обтянутой блузкой и жакетом. Я помнил мягкость ее тела и плеч, ее красивую шею, лицо и волосы. Мне, в прошлом шелковому рабу леди Флоренс, были хорошо знакомы ее очертания. Я увидел над вуалью ее глаза, сверкнувшие внезапным гневом. Затем она взяла себя в руки и ничего не сказала. Могла ли она в такой ситуации обращать внимание на то, что ее разглядывает как женщину простой раб? — Это не новый ли раб в конюшнях? — спросила она Кеннета. — Да, леди Флоренс, — ответил Кеннет. — Но он у нас уже пять недель. — Как его имя? — Джейсон. — Он мне кого-то напоминает, — небрежно проронила она. — Возможно, вы помните его, леди Флоренс. Он был когда-то вашим шелковым рабом, — проговорил Кеннет. — А! Так это правда ты, Джейсон? — Да, госпожа, — произнес я. Она отступила назад на два-три шага и взглянула на меня. — Каким ты стал крепким парнем! Я ничего не ответил. — Черты твоего лица погрубели, — заметила она, — а внизу на левой щеке — шрам. Я молчал. Этот шрам появился у меня четыре недели назад. Я оказался неосторожен. — Время от времени я слышу разговоры рабов. Это правда, что ты чемпион конюшен? — спросила она. Я улыбнулся про себя. Ее информирует Тафрис. Кеннет рассказывал мне об этом. — Это правда? — повторила она. Я посмотрел на ряд рабов. — Да, госпожа. — Он великолепен, леди Флоренс, — тепло сказал Кеннет. — Он настоящий чемпион. Уже победил чемпионов из конюшен Клиоменеса, Поликратеса, Гордона, Дорто и Майлса. — Я ненавижу насилие, — вздрогнув, произнесла госпожа, держа в руке плеть. — Конечно, леди Флоренс, — согласился Кеннет. — Простите меня. Они, безусловно, всего лишь рабы, которых натравливают друг на друга. — Это правда, — произнесла она, — они не похожи на людей. Они только животные. Это действительно правда. Рабы, и мужчины и женщины, — просто животные. С ними можно делать все, что угодно. — Когда он хорошо работает или делает успехи, его награждают? — спросила она как бы из любопытства. — Да, — ответил Кеннет. — Это полезно в тренировках. — А как его награждают? — задала она вопрос. — Еда сверх положенной, — начал подробно объяснять Кеннет. — При случае сдобная выпечка, иногда даже кувшин дешевого вина. — Понимаю, — проговорила она. Я уставился на ряд конюшенных шлюх, что стояли на коленях на мягкой земле. Они все прошли через мои руки и не по одному разу. Кеннет был щедр. Нередко он приводил одну из них в мою палатку на ночь и приковывал ее за шею рядом со мной. Моей фавориткой была блондинка Телиция. — А не вознаграждается ли он, — спросила леди Флоренс, — чем-то еще другого сорта? — Конечно, леди Флоренс, — ответил Кеннет. — Чем? — Кое-какими ничего не значащими вещами, пустяками, незначительными мелочами, которые не заслуживают вашего внимания, — ответил Кеннет. Леди Флоренс посмотрела на стоящих на коленях рабынь. — Вот этим? — ядовито спросила она. — Если леди Флоренс не одобряет, мы, конечно, прекратим это делать, — проговорил Кеннет. — Почему я должна не одобрять это? — Я не знаю, леди Флоренс, — заговорил Кеннет. — Я просто думал… — Девицам регулярно дают вино, не так ли? — поинтересовалась хозяйка. — Конечно, — ответил Кеннет. — На что мне еще стоит обратить внимание? — снова спросила хозяйка. — Не имею представления. — Если рабы начнут плодиться, тогда я обязательно прослежу за этим. — Конечно, леди Флоренс. Рабы — домашний скот. Они размножаются, только если хозяевам это угодно. — Какие у тебя стали сильные руки, — удивилась леди Флоренс, глядя на меня. Моя туника была без рукавов. — Мне совершенно все равно, — обратилась леди Флоренс к надсмотрщику, — участвует или нет этот раб в схватках на конюшне. Смотри, чтобы он хорошо выполнял свои обязанности. — Конечно, леди Флоренс, — ответил Кеннет. Хозяйка отвернулась от меня и подошла к следующему рабу. Однако она провела около него лишь одно мгновение, и вот осмотр невольников закончен. — Не желает ли леди Флоренс осмотреть рабынь? — поинтересовался Кеннет. Леди Флоренс внезапно сделалась напряженной. — Да, — сказала она. В следующее мгновение, в своей развевающейся юбке, с капюшоном и вуалью, в сапогах, с плетью в руке, хозяйка стояла перед рабынями. Они принадлежали к ее полу, эти девки, стоящие на коленях в ошейниках и коротких туниках. — Кто из них фаворитка раба по имени Джейсон? — Вот она, Телиция, — указал Кеннет. Светловолосая Телиция испуганно взглянула на хозяйку. — Продай ее, — приказала леди Флоренс и ушла прочь.
19. ТАФРИС
Тренировочный брус шириной примерно в один горианский фут был погружен на ярд в глубину отделанной деревом шахты, расположенной в сарае с деревянным полом и высоким потолком. Брус сотрясался от ударов. У меня на руках были ганни, тренировочные перчатки, мягкие внутри и утяжеленные несколькими фунтами свинца. Польза от ганни была двоякой, во-первых, они укрепляли мускулатуру плеч, спины и рук, давая невиданную силу. Во-вторых, когда их снимали, руки, избавленные от тяжести, летали, как шершни. Я стоял близко к брусу. Кулаки двигаются с наибольшей быстротой и силой на расстоянии шести дюймов вслед за движением прямой спины и руки. Это похоже на выпущенную стрелу, которая имеет наибольшую скорость и максимальную поражающую силу немедленно после того, как выпущена с тетивы. Сильный человек может разбить тренировочный брус за несколько часов. При помощи ганни можно разбивать стены. Я ударял по брусу, оставляя на нем вмятины, заставляя его трястись на подпорках. Вчера нас инспектировала хозяйка. Осмотрев меня, она быстро завершила проверку, едва взглянув на рабынь. Я снова и снова бил по брусу. Очень важно удерживать равновесие. Это позволяет быстро маневрировать и лишает противника возможности воспользоваться твоей неуверенностью или неловкостью при перемене позиции. Мои ноги редко расходились больше чем на двадцать дюймов. Раньше на тренировках мои щиколотки сковывали цепью, теперь, привычно, не думая, я старался держать правильное расстояние между ногами. Многие бои рабов — подобие гладиаторских схваток на Земле — представляют собой просто кровавые драки, на которые нравится смотреть свободным людям. Но Кеннет и Барус делали ставки на таких боях и относились к делу серьезно. Они посвящали много времени тренировкам невольников. В результате за последние четыре-пять лет конюшни леди Флоренс из Вонда стали необычайно популярны своими схватками рабов. А Кеннет и Барус скопили кое-какие деньги в результате этого, однако свободные люди высших каст Гора мало интересовались подобными делами. Я наносил удар за ударом по брусу, как бы избивая его. Он скрипел, я слышал треск дерева. Снова и снова, еще и еще я молотил по нему. Высокий потолок и стены сарая тряслись от ударов. Почувствовав, что брус скоро сломается, я увеличил их силу. Довольно часто, раз в четыре или пять дней, на меня надевали капюшон, заковывали и сажали в повозку с другими такими же боевыми рабами-гладиаторами. В должное время меня освобождали от цепей и капюшона на арене, вокруг которой собирались, как правило, свободные люди низших каст. Обычно на арене уже находился другой раб. Наши руки обматывались кожей, чтобы мы не повредили их. Можно было драться ногами, но смертельные удары запрещались. Бой продолжался с перерывами, чтобы, во-первых, продлить зрелище, а во-вторых, дать бойцам возможность передохнуть. И так продолжалось, пока кто-то из двоих не падал на песок. Зрители орали и заключали пари. Свои первые бои в конюшнях я проиграл, но потом, после тренировок, набрался опыта. Я выиграл последние семнадцать схваток, пять из которых проводились не в наших конюшнях. Обычно я бился в группе тяжеловесов. Некоторые малорослые мужчины являются великолепными бойцами, однако из-за веса они не могут противостоять более крупным, несмотря на равенство в умениях. Брус неожиданно разлетелся на щепки под моими ударами. Я откинул голову и глубоко вдохнул. И тут я внезапно почувствовал ее за моей спиной, маленькую блондинку с ошейником, в коричневой тунике. — Телиция, — позвал я. Она принялась снимать мой левый ганни, оказавшийся слишком тяжелым для нее. Она взяла его обеими руками и положила на полку у стены. — Кеннет знает, что ты здесь? — спросил я. Не отвечая, Телиция нежно сняла тяжелый груз с моего правого кулака. Я повторил вопрос: — Кеннет знает, что ты здесь? Положив второй ганни рядом с первым, она повернулась и посмотрела на меня. Я встретился с ней взглядом. Телиция дрожала. Опустив голову, она пошла к наполненному водой деревянному ведру в углу сарая. Рядом был черпак из тыквы. Она опустила его в ведро и, набрав воды, подошла ко мне. Я напился, отдал ей черпак, и она вернула его на место. Ее босые ноги утопали в опилках на полу. Телиция, держа большое грубое полотенце, начала нежно обтирать мое тело. Я весь был покрыт потом. Мы были одни в сарае. Там находилось несколько стойл, пустых, но заполненных соломой. Я откинул волосы, падающие ей на глаза. Она стояла на коленях около меня и, продолжая дрожать, вытирала мои ноги. Я повторил свой вопрос: — Кеннет знает, что ты здесь? Она молчала, не поднимая головы. — Говори, женщина, — приказал я. — Нет, — прошептала она, внезапно подняла голову и посмотрела на меня. — В полдень за мной приедет повозка, — сказала она. — Меня отправят на рынок. Меня продадут. — Я знаю, — ответил я. — Я не хочу, чтобы меня продавали, — заплакала она. — Ты — рабыня, — сказал я, — твои желания не важны. — Я знаю, — прошептала Телиция. — Повозка скоро будет здесь. Я кивнул. Ее свяжут, наденут капюшон, а потом посадят в повозку, чтобы отвезти на рынок. Внезапно она отбросила полотенце и, всхлипывая, взглянула на меня. Ее светлые волосы рассыпались по плечам, голубые глаза были мокрыми от слез. — Телиция у твоих ног, — прошептала она жалобно. — Господин… Я поднял ее на руки и понес в одно из стойл, где осторожно положил на солому. — Телиция! Телиция! — услышали мы голос Кеннета. Пробило десять часов, наступил горианский полдень. — Я должна убежать, — заплакала Телиция. Я потрогал ее клеймо и дотронулся пальцами до ошейника. Она лежала обнаженная на соломе и смотрела на меня. Я покачал головой. — Нет, Телиция, для таких, как ты, нет выхода. Ты — горианская рабыня. — Я знаю. — Телиция! Кеннет появился у стойла. Мы быстро, виновато отпрянули друг от друга. Затем, немедленно склонив головы, опустились на колени перед свободным человеком. — Где ты была? — спросил Кеннет. — Здесь, господин, — проговорила она сквозь слезы. — Надень свою тунику, — приказал он. — Повозка готова. — Да, господин. — Телиция поспешно надела через голову свое крошечное, трогательное одеяние. — Джейсон, — строго обратился ко мне Кеннет. — Кто-нибудь из свободных людей разрешил тебе вступить в связь с этой рабыней? — Нет, господин, — ответил я, не поднимая головы. — Ты понимаешь, что тебя могут убить за это? — поинтересовался Кеннет. — Да, господин, — признался я. — Ну, как она? — Очаровательна и горяча, — ответил я. Девушка покраснела. Я улыбнулся. Мне показалось, что Кеннет на самом деле не возражал против того, чтобы я занимался сексом с этой очаровательной девицей. Он не стал приковывать ее к кольцу этим утром, что обычно делается с девушкой, которую намереваются скоро продать. Наоборот, он дал ей свободно передвигаться. Я думаю, Кеннет был незлым человеком. Он, без сомнения, ожидал, что Телиция станет искать меня. И ее не очень искали. А потом Кеннет прямо направился в сарай, где я тренировался. Кеннет бросил мне связывающий шнурок и поводок. — Свяжи, прикрепи привязь, а потом доставь к повозке, — велел он мне. — Да, господин, — ответил я, подошел к Телиции, связал ее руки за спиной и пристегнул поводок к кольцу на ошейнике. Следует заметить, что Кеннет, позволив очаровательной рабыне заняться любовью, был уверен, что она разогреется перед продажей. Так что его посыл был не совсем альтруистичен. Живая, страстная женщина, конечно, ведет себя совершенно иначе в группе, чем вялая, холодная и неудовлетворенная. Конечно, существуют различные подходы в таких делах. Например, по-настоящему фригидную девушку почти обязательно продают первой. Сексуальная холодность является невротической роскошью, которой горианцы не считают нужным потакать. Это позволяется только свободным женщинам. Та самая рабыня, которая в первую продажу была фригидной, скорее всего, ко времени второй продажи, даже в течение одного года, станет удивительно сладострастной, нуждающейся в любви и прикосновении строгого хозяина. — Пошли, — скомандовал Кеннет. Я последовал за ним, ведя на поводке Телицию. — Здравствуй, Кеннет, — сказал Борто, возница повозки с низкими бортами, запряженной тарларионом. — Я вижу, у тебя есть рабыня. — Здравствуй, Борто, — ответил Кеннет. — Да, и я думаю, она теперь вполне готова к продаже. Борто рассмеялся. — Я привез тебе другую, на замену. — Борто указал на согнутую фигуру в мешке для невольников. — Хорошо, — произнес Кеннет, — у нас мало конюшенных девиц. Они помогают держать рабов удовлетворенными и используются на легких работах, где жалко тратить мужскую силу. Борто улыбнулся и протянул Кеннету записку, достав ее из туники. Кеннет взял ее и, прочитав, нахмурился. — Понятно, — сказал он и приказал мне: — Посади Телицию в повозку и поводком свяжи ноги. — Да, господин, — ответил я. Телиция взглянула на меня. Ее руки были связаны за спиной, в глазах стояли слезы. Она подняла лицо ко мне, и я поцеловал ее в губы. Затем поднял ее в повозку и поставил коленями на доски. Короткое одеяние не закрывало ее очаровательную грудь. Одежда задралась на бедра. Я пропустил поводок между ее ногами, связав им скрещенные лодыжки. Таким образом я зафиксировал рабыню в положении, из которого она не могла подняться и которое заставляло ее держать голову опущенной. Это обычный галстук смирения для рабынь. Девушка в мешке сердито и раздраженно зашевелилась. — Она разве не знает, что не должна двигаться? — спросил Кеннет. Борто засмеялся. — Очевидно, нет, — сказал он. — В записке ничего не говорится о том, что она не подойдет в конюшенные шлюхи, — сказал Кеннет. — Несомненно, ее следует обучить кое-чему, — заметил Борто. — Барус! — позвал Кеннет. — Да, — ответил тот. Он находился рядом, пересчитывая мешки с кормом. — Принеси конюшенный ошейник, — велел Кеннет. Барус отложил таблицу и перо и отправился в стоящее рядом маленькое здание. Там находилось помещение для инструментов. — Надень на Телицию капюшон, — приказал мне Кеннет. Телиция продолжала плакать. Я взял капюшон со дна повозки и накинул ей на голову, перехлестнув ремни и застегнув их у нее под подбородком. Потом я спрыгнул из повозки. Кеннет бросил ключи от ошейника Телиции Борто, тот поймал их и положил в свою сумку. Теперь ее ошейник снимут только тогда, когда новый будет готов заменить его. Может быть, это будет ошейник какого-нибудь работорговца. — Достаньте невольницу из мешка, — приказал Кеннет. — Мы посмотрим на нее. Борто развязал веревки в низу мешка. Барус подошел к повозке и протянул Кеннету конюшенный ошейник, легкий, замкнутый круг из железа с прикрепленным к нему кольцом, самый обычный ошейник, предназначенный для конюшенных девиц. Борто поднял мешок вверх, как будто вытряхивая девушку из него. Она показалась, стоящая на коленях, с мешком, все еще закрывающим верхнюю часть ее тела. Я увидел, что у нее красивые ноги. На ней была коричневая туника, похожая на ту, какую носят конюшенные шлюхи, однако немного длиннее. Борто наконец сдернул мешок. — Ничего себе! — воскликнул Кеннет. Я тоже был удивлен. На дне повозки на коленях перед нами стояла Тафрис, одна из обслуживающих леди Флоренс рабынь с закованными за спиной руками. С ее покрытого эмалью ошейника свисали два маленьких ключа. — Кажется, ты перестала быть любимицей своей госпожи, Тафрис, — сделал заключение Кеннет. — Возможно, — ответила она. Он посмотрел на нее. — Возможно, господин, — поправилась девушка. — Ложись на живот, — скомандовал Кеннет, — а голову свесь с борта повозки. Тафрис сначала опустилась ниже, потом легла на живот и свесила голову с края повозки. Кеннет, сняв один из ключей, расстегнул и снял отделанный эмалью ошейник, который был на ней, и положил его на дно повозки. Затем застегнул конюшенный ошейник на ее горле. Тафрис вздрогнула. Какое-то время он заставил ее лежать, затем сказал: — Вылезай из повозки и встань здесь, передо мной. Она с трудом поднялась и осторожно, так чтобы ее туника не задралась вверх, перебросила ноги через край повозки и спустилась на землю. Кеннет внимательно смотрел на нее. Тафрис была соблазнительной девицей. — Ты больше не домашняя рабыня, — сказал он. — Здесь на конюшнях живут сильные мужчины. Стой прямо и красиво. — Я надеюсь, — с раздражением сказала она, — господин прочитал записку, которая сопровождала меня. Кеннет достал записку из туники, куда раньше положил ее, и снова прочитал про себя с подчеркнутым вниманием. Тафрис вскинула голову. — Я не вижу, где здесь сказано, что ты не конюшенная девица, — заметил он. — Господин! — запротестовала Тафрис. — Ты разве не простая конюшенная шлюха? — спросил он. Тафрис бросила на меня быстрый взгляд. — Да, господин, — сказала она. — Я потеряла расположение своей хозяйки. Теперь я простая конюшенная девица. — Ты права, — сурово проговорил Кеннет, убирая записку в тунику. — Господин? — Принеси большие ножницы, — велел Кеннет Барусу. — Господин? — снова спросила Тафрис. Барус уже вернулся с большими железными ножницами из помещения для инструментов. Эти ножницы использовались для стрижки шерсти у хартов. Леди Флоренс не разводила хартов, хотя на ближайших фермах они выращивались. Майлз из Вонда, например, выращивает и хартов, и тарларионов. Такие ножницы использовались на конюшнях для различных целей, когда надо было что-то разрезать, например открыть мешки с кормом или подстричь волосы у рабынь. Из этих волос плетут непревзойденные веревки для катапульт. Кстати, рабам не разрешается входить в сарай для инструментов. Все режущие инструменты в конюшнях находятся на строгом учете. Кеннет с ножницами в руках отступил на шаг и посмотрел на Тафрис. — У тебя туника с рукавами, — сказал он. — Давай оголим твои руки, чтобы ты могла лучше работать. — Работать? — переспросила она. Кеннет отрезал рукава туники. — Давай освободим и ноги, — задумчиво проговорил он. Взяв ножницы, Кеннет сильно укоротил подол туники Тафрис. Это не огорчило меня. Кеннет передал ножницы Барусу. — Подожди, вот госпожа услышит об этом! — закричала девушка. — Я сделал это, чтобы доставить удовольствие своим людям, — зло ответил Кеннет. Она отшатнулась, а он оторвал еще несколько кусков от только что отрезанного подола ее туники. Тафрис, выставленная напоказ, закричала от обиды. — И это тоже! — проговорил он. — Пожалуйста, нет, господин! — заплакала она. Но его руки уже рвали тунику, обнажая красоту ее груди. Наконец он разорвал ее одежду на левом боку до бедра, превратив в неприлично короткие лохмотья. Я заметил, что у Тафрис было обычное для Гора клеймо: «кейджера». Именно такое клеймо, очаровательное, маленькое, выполненное в виде написанной курсивом буквы «кеф», заглавной в слове «кейджера», носитбольшинство горианских рабынь. Кеннет ударил девушку по ногам, так что она, рыдая, упала на колени в грязь. — Дай мне ножницы, — приказал он Барусу. — Записка, записка, господин! — с чувством проговорила девушка, глядя снизу вверх. — Не пора ли, — обратился Кеннет к Барусу, — забрать волосы этой рабыни? — Думаю, пора, — ответил Барус. У Тафрис были длинные темные волосы. — Записка, записка, — молила девушка. — Не бойся, рабыня, — успокоил ее Кеннет. — С тобой будут обращаться в точном соответствии с каждой буквой записки. Но кроме этого, ты еще станешь конюшенной девкой. И он, взяв ее за волосы, отрезал их ножницами по самую шею. — Свяжи их и положи в мешок, — обратился он к Барусу. Девушка рыдала. Обычно Кеннет не стрижет волосы конюшенных рабынь даже осенью. Но иногда он пользуется этим как дисциплинарной мерой воздействия. Горианцам традиционно нравятся длинные волосы у женщин. Остриженная девушка в ошейнике становится объектом презрения и насмешек. Обычно девушки идут на все, чтобы угодить мужчине и не быть остриженной. Постоянно стригут лишь тех рабынь, что работают на фермах или ранчо, девушек низшего сорта, используемых в таких местах, как мельницы, прачечные и кухни. Конечно, подстричь могут даже рабыню высшего класса, если она прогневает хозяина. Девушки знают, что на их волосы всегда есть спрос. Я смотрел, как Барус направляется к помещению для инструментов. Он нес отрезанные волосы и ножницы. Мешок, куда складывали остриженные волосы рабынь, пока не настанет пора вести их на продажу, находился в том же помещении. — Встань, остриженная рабыня, — приказал девушке Кеннет. Она быстро поднялась. — Запомни, — сказал он, — ты больше не домашняя рабыня госпожи. Ты теперь конюшенная девка. Она стояла прямо и красиво. Вид Тафрис в коротких лохмотьях конюшенной девицы с ошейником на горле вызывал желание изнасиловать ее. — Неплохо, — прокомментировал Кеннет. Девушка задрожала. Ее маленькие руки все еще были закованы наручниками за спиной. — Совсем неплохо, — сказал Кеннет. Барус снова оказался рядом. — Ух ты, — сказал он. — Она не так плоха, остриженная. — Да, — произнес Кеннет. — Она будет приятным добавлением к тем рабыням, что есть на конюшне, — продолжал Барус. — Думаю, да. — Мне скоро пора ехать, — заметил Борто. Барус подошел к расстегнутому, покрытому эмалью ошейнику, лежащему на дне повозки. Снял с него второй ключ, отпирающий наручники. Потом Барус подошел к Тафрис и освободил ее руки, а расстегнутые наручники с ключом бросил на дно повозки. Борто поднял задний полог повозки и повесил наручники на специальные крючки. — Желаю вам всего хорошего, — сказал Борто двум свободным людям. — Желаем и тебе всего хорошего, — по очереди ответили ему Кеннет и Барус. Борто поднялся на повозку и, щелкнув кнутом, погнал двух тарларионов, управляя ими с помощью поводьев. Он запел. Я смотрел, как удаляется повозка и ее колеса оставляют след в мягкой пыли конюшенного двора. В повозке, скрюченная, связанная по рукам и ногам, сидела Телиция, животное, предназначенное на продажу. Я отвернулся и взглянул на Тафрис. — Выпяти бедро! — командовал ей Кеннет. — Поставь ногу так! — И он пнул ей по правой голени. — Втяни живот! Положи руки на бедра! Подними голову! Тафрис быстро постигла, что больше не является домашней рабыней. Теперь она девушка на конюшнях. Мужчины здесь главные. — Наклонись, — руководил Кеннет, — больше! Ноги Тафрис подогнулись, и она ткнулась головой ему в бок. Кеннет отступил на шаг от нее. Я видел, ему доставляет удовольствие, что Тафрис находится в его власти. Она не смела поднять голову. — Барус покажет тебе твое жилище и объяснит обязанности, — сказал Кеннет. — Да, господин, — ответила она. Барус запустил руки в ее волосы, крепко сжав их. Тафрис сморщилась от боли, но не двигала головой, зная, что находится в обычном положении, в котором ведут рабыню. Она пыталась посмотреть на Кеннета, но рука Баруса не позволила ей этого. Она должна была смотреть только на пыль под своими ногами. Барус повернулся и повел ее. — Последи, чтобы новая девушка хорошо работала, — велел Кеннет. — Надо почистить южные конюшни, — ответил Барус. — Выгрести и отчистить! — приказал Кеннет. Барус ухмыльнулся. — Затем надо натаскать воды и залить поилки в конюшнях, с шестой по десятую. — Да, — согласился Барус, повернулся и пошел прочь, волоча за собой Тафрис. Вода достается из колодцев и переливается в большие деревянные бочки. Я не завидовал красавице Тафрис. Кеннет обернулся ко мне. — Ты умеешь читать? — спросил он. — Нет, господин, — ответил я. — Не по-гориански. Рабы в основном остаются неграмотными. Это делает их беспомощными и дает хозяевам возможность сильнее контролировать их. А потом, зачем рабу знать грамоту? — Я не думаю, что наша маленькая подружка Тафрис попала в немилость к госпоже, — сказал Кеннет. — Как, господин? — удивился я. — Этого не произошло, — настаивал он. — Но ее послали на конюшни! — И она узнает, что это такое — быть конюшенной девкой, — строго проговорил Кеннет. Я улыбнулся, не сомневаясь, что Кеннет говорит правду. — Можно мне поинтересоваться содержанием записки, которая сопровождала ее? Я догадался, что если бы я умел, Кеннет с удовольствием дал бы мне ее прочитать. — Там написано, что ее необходимо исключить из использования рабами на конюшне, что ее не надо давать им для любовных игр. — Интересно, — заметил я. — Далее говорится, что при определенных условиях ей следует предоставлять свободу для наблюдений и передвижений. А также раз в неделю ее под каким-либо предлогом следует отправлять в дом. — При каких условиях она сможет получать свободу передвижения и наблюдения? — поинтересовался я. — В условиях, подходящих для сбора информации об определенном рабе, его местонахождении и занятиях. — Обо мне? — спросил я. — Да, — усмехаясь, ответил Кеннет. Я промолчал. — У нашей очаровательной Тафрис, кажется, есть дело на конюшне, — добавил Кеннет. Я продолжал молчать. — Кажется, госпожа не забыла своего бывшего шелкового раба. Я ничего не сказал. — Тафрис — шпионка, — прямо сказал Кеннет. — Хозяйка послала ее следить за тобой. — Понимаю. — Опасайся ее, — предупредил он. — Спасибо за совет, — ответил я.20. Я УЗНАЮ, ЧТО У МОЕЙ ХОЗЯЙКИ БУДУТ ГОСТИ
Я пошатнулся и растянулся на песке, чувствуя во рту кровь. От удара ногой я зарычал. Он кинулся на меня. Я слышал крики толпы на ярусах. Перекатившись на бок, я ушел от удара и с трудом поднялся. Я ловил ртом воздух, пытаясь отбросить противника от себя. Он ударил меня в живот головой, отшвырнув к стене, и снова нагнул голову. Соединив руки, я выбросил их вперед, попав ему под подбородок, и мой соперник отшатнулся назад. Я сплюнул кровь на песок. Он снова кинулся на меня, схватил и прижал к низкой ограде. — В бой! В бой! — раздавались крики. — Джейсон! — неслось из толпы. — Кейбар! — кричали зрители. — Сделай его! — слышал я. — Отойди от стены! — кричал Кеннет. Раб Кейбар из конюшен Шанду, держа руки вместе, молниеносно ударил меня слева, затем справа. — Отойди от стены! Я зарычал, получив удар в живот. — Отойди от стены! — снова закричал Кеннет. Но ведь это не он, ублюдок, был прижат к ней! Я крепко захватил Кейбара и не давал ему пошевелиться. Он пытался сбросить меня. Судья, двигаясь вокруг нас, предупредил: — Не прекращайте бой! Я почувствовал, как он ударил меня хлыстом. Затем судья встал между нами. И мы пошли к центру площадки. Кейбар и я смотрели друг на друга. Мы оба были измотаны и забрызганы кровью. Он ударил меня кулаком. Он был силен, мои руки болели. Даже просто увертываться от ударов сильного человека тяжело. Плечи гудели. Я с трудом мог расправить их. Кейбар снова рванулся ко мне. Я опять схватил его, сдерживая. Мы услышали, как пробил гонг. — Сюда! — крикнул Кеннет. Повернувшись, я пошел на звук его голоса, он схватил меня и усадил на ящик. Барус лил воду мне на голову. — Ты отлично справляешься, — ободрил меня Кеннет. Я даже не смог ответить ему. Барус губкой счищал кровь и песок с моего тела. — Дай воды, — скомандовал Кеннет Тафрис, которая стояла на коленях рядом. Она протянула Кеннету бутыль с водой, в которой был размешан сахар. Он влил несколько глотков мне в рот. Остаток воды я сплюнул на песок, а Кеннет вернул бутыль Тафрис. Барус вытирал меня полотенцем. Я слабо оттолкнул его. Снова пробил гонг. Звук был резкий, звенящий. — Ты его сейчас сделаешь, — проговорил Кеннет. — Кончай его быстрей! Я рывком поднялся и шатаясь вышел в центр. Похоже, Кеннет сошел с ума. Но с другой стороны, он видел сотни таких схваток… Я принял первый удар, отклонился в сторону и, выпрямившись, изо всех сил ударил Кейбара в живот. Он повалился на меня. Я развел его руки и нанес удар в лицо слева. Мы не твердо стояли в песке. — В бой! — кричал рефери. — В бой! — вторила ему толпа. Она состояла из возбужденной и разнородной массы, в основном из мужчин низших каст. Но то тут, то там можно было видеть женщин в покрывалах, которые, впрочем, принадлежали к тем же кастам. На специальных местах сидели представители высших горианских каст, легко опознаваемые по расцветке одежды. Среди них находилось несколько оживленных женщин в плотных вуалях. В конце здания, у решетки входных ворот, прижавшись к ней, стояла толпа конюшенных девиц. Они возбужденно наблюдали за схваткой, полуголые, в ошейниках, и болели за чемпиона своих конюшен. — В бой! — закричал рефери и ударил Кейбара хлыстом. Я внезапно почувствовал озноб и понял, что мне следовало разрешить Барусу вытереть мое тело полотенцем. Теперь я боялся, что у меня начнутся мышечные судороги. — В бой! — снова закричал рефери, и его хлыст ударил меня по спине. Потом он опять ударил Кейбара. Мы качнулись друг к другу. Шел восемнадцатый раунд боя. Внезапно мне показалось, что на моих руках ганни и я стою в тренировочном сарае перед большим столбом. В отдалении я слышал крики толпы и визг женщин, рабынь и свободных. Я должен работать наперегонки со временем. Ведь Кеннет держит песочные часы. Казалось, я сыпал удары свинцовой лавиной и столб качался и трясся. Я должен опередить струящийся песок. Я могу, и я сделаю это! Я наносил по столбу удар за ударом, стоя в каких-то дюймах от него. Затем, выплевывая кровь изо рта, по колено в песке и в поту, израненный, смеющийся, ликующий, страшный, я увидел, как столб повалился в сторону от меня. — Прекрати! Прекрати! — кричал Кеннет. Я стоял, забрызганный кровью. У моих ног, окровавленный, покрытый песком без сознания, лежал Кейбар. — Он умер? — закричал кто-то. — Нет, — отозвался рефери. Меня вытащили на середину площадки, и мои руки подняли вверх в знак победы, с одной стороны рефери, с другой — Кеннет. Я откинул голову, хватая ртом воздух. — У меня скоро будет чемпион, который сумеет побить твоего Джейсона! — крикнул Майлз из Вонда, сидящий в стороне. — Приводи его! — закричал в ответ Кеннет. — Конюшни леди Флоренс поджидают его! Две недели назад я побил чемпиона конюшен Майлза из Вонда. Это был матч, утвердивший мое превосходство среди боевых рабов в окрестностях Вонда. Именно на этом матче я был назван чемпионом округи. Но эта победа не очень пришлась по душе Майлзу. И не просто потому, что его чемпион был побежден и он проиграл много денег на пари, а еще и потому, что в прошлом он, как несколько других молодых поклонников, был неудачливым соискателем руки леди Флоренс из Вонда. Меня с трудом вели сквозь толпу Кеннет и Барус, Тафрис шла сзади. Мы покидали арену. Скоро должен был начаться другой бой. Я проталкивался сквозь людей, свободных и рабов, и все они поздравляли или старались дотронуться до меня, даже свободные люди. Рабыни с горящими глазами пытались прижаться ко мне. Некоторые становились на колени, когда я шел мимо, и старались поцеловать мне ноги. Женщины знают, что они — награда для победившего мужчины. Я видел, как даже свободные женщины смотрели на меня возбужденно и с восхищением сквозь свои вуали. — Здорово, Джейсон, — говорил Кеннет. — Здорово! Послышался удар гонга рядом с ареной. Начинался следующий бой. Мы шли за рядами, все еще пробиваясь сквозь скопление людей. Рабыни следовали сзади, надеясь еще раз взглянуть на меня. — Назад! — орал Кеннет. — Назад! Возвращайтесь на места! Мы уже подошли к дверям в коридор, ведущий от маленькой арены к конюшням, где нас готовили к схватке. — Госпожа! — сказал Кеннет. Я поднял глаза. Перед нами у ворот стояли две свободные женщины, закрытые вуалями. Я быстро опустился на колени. Я был собственностью одной из этих женщин. — Поздравляю, Джейсон, — проговорила леди Флоренс из Бонда. — Ты хорошо бился. — Спасибо, госпожа, — ответил я, глядя на нее. На мне был ошейник с ее именем. Я тяжело дышал. Несмотря на вуаль и платье, я бы все равно узнал ее. Шелковые рабы узнают своих хозяек, даже когда они одеты и закрыты вуалью, с такой же легкостью, как хозяин узнает тела своих рабынь. Кроме того, как я узнал на Горе, у меня был наметанный глаз на женщин. К своему изумлению, я узнал и другую, ту, что стояла рядом с моей хозяйкой. — Позволь представить тебе, Кеннет, — заговорила леди Флоренс, — мою дорогую подругу, леди Мелпомену из Вонда. — Я очарован, леди Мелпомена, — кланяясь, сказал Кеннет. — Джейсон, — обратилась ко мне леди Флоренс, — возможно, ты помнишь мою хорошую подругу, леди Мелпомену? — Да, госпожа, — ответил я, опустив голову. — Мы уладили наши разногласия, Джейсон, — продолжала леди Флоренс, — и теперь мы самые лучшие друзья. — Я рад слышать это, госпожа, — сказал я. — Леди Мелпомена пробудет у нас дня два-три, и кроме того — скоро у нас в доме будут гости. — Да, госпожа. — Ты присмотришь, Кеннет, чтобы в угодьях и конюшнях все было в порядке, не так ли? — Конечно, леди Флоренс, — ответил Кеннет. — И проследишь, чтобы конюшенные девицы оставались закованными? — продолжала леди Флоренс. — Как госпожа пожелает, — кивнул Кеннет. — Я не хотела бы, чтобы их вид смутил или оскорбил наших гостей. — Конечно, леди Флоренс, — согласился Кеннет. — Кстати, Кеннет, новая девушка справляется с работой? — Да, леди Флоренс. — Как ее имя? — рассеянно проговорила наша хозяйка. — Тафрис, — ответил Кеннет. — Ах, да… Она хорошо работает? — У нее врожденные задатки конюшенной девицы, — пояснил Кеннет. — О! — проронила госпожа. Тафрис, покраснев и задохнувшись, отшатнулась. — Кажется, ее туника разорвана, — заметила леди Флоренс. — И волосы, кажется, подстрижены. Тафрис двумя руками попыталась соединить концы своей туники, но это ей плохо удалось. Она была выставлена напоказ. Кеннет позаботился об этом. Хозяйская шпионка теперь была просто мечтой любого мужчины. — Безусловно, госпожа признает, что ее туника теперь больше подходит для тяжелой, грубой работы. — Конечно, — согласилась леди Флоренс. — А за ее волосы дадут хорошую цену, — объяснил Кеннет. — Поскольку она теперь простая конюшенная девица, я решил остричь их. — Правильно, — снова согласилась леди Флоренс. Она не стала вмешиваться в то, как Кеннет управляется с рабами. Он улыбнулся. — Джейсон, — леди Флоренс отвернулась от Кеннета, — позволь еще раз поздравить тебя с победой. — Спасибо, госпожа, — ответил я. — Я не знал, что вы любительница схваток, — проговорил Кеннет. — Я не любительница, — возразила леди Флоренс, — просто мы с леди Мелпоменой подумали, что нас развлечет, если мы посмотрим, на что представители низших каст тратят свое время. — Понимаю, — произнес Кеннет. — Леди Флоренс понравились бои? — Как женщина со вкусом и утонченной чувствительностью, — ответила она, — я не получила удовольствия. — Понимаю, — отреагировал Кеннет. — Они слишком жестоки. — Хозяйка повернулась к леди Мелпомене: — А как вы нашли их, моя дорогая? — Отвратительно, просто отвратительно, — быстро ответила леди Мелпомена. — Наиболее отвратительным из всего, — сказала леди Флоренс, — был бесстыдный вид полуголых рабынь, которые прикасались к бойцам. — Да, — согласилась леди Мелпомена. — Но они только рабыни, — заметил Кеннет. — Это правда, — признала леди Флоренс. — Бесспорно, — добавила леди Мелпомена, — что еще можно ожидать от девиц в ошейниках? — Но мне было бы интересно узнать, — задумчиво сказала леди Флоренс, — каково это — испытывать такие эмоции? — Они носят лохмотья и ошейники, — проговорила леди Мелпомена. — Они чья-то собственность. Они должны служить. Им не разрешается быть гордыми. При таких обстоятельствах, без сомнения, легко испытывать эмоции. — Возможно, — вздрогнула леди Флоренс. — С вашего разрешения, леди Флоренс, — вмешался Кеннет, — я бы хотел отвести Джейсона в стойло, чтобы мы обсушили и согрели его. Ему жарко и он в поту. Я не хочу, чтобы он простудился. — Надеюсь, за моими тарларионами ты ухаживаешь так же хорошо, как за своими бойцами, — заметила леди Флоренс. — Конечно, — усмехнулся Кеннет. — Можешь поцеловать мою ногу, Джейсон, — проговорила леди Флоренс. Я наклонился и, дотронувшись губами до ее сандалий, поцеловал их. — А теперь также и леди Мелпомены! — скомандовала леди Флоренс. Я снова нагнулся и коснулся губами туфель леди Мелпомены. — Он стал выносливым, не правда ли? — спросила леди Флоренс. Я поднял голову. — И привлекательным, — добавила она. — Пошли, Джейсон, — сказал Кеннет, поднимая меня на ноги. Он почти втолкнул меня в коридор. — Кеннет! — позвала его леди Флоренс. Кеннет остановился и оглянулся. — Ему положена награда? — спросила она. — Безусловно, — ответил Кеннет. — Разве представление не было великолепным? И разве он не был лучшим? — Двойной рацион и вино, — приказала она. — Конечно, — согласился Кеннет. Я рассердился. — И никаких девиц! — четко произнесла леди Флоренс. — Он мужчина и боец, — запротестовал Кеннет. — Ему нужна девица в ошейнике, чтобы сжать ее в объятиях. Он заслужил ее. — Никаких девиц, — повторила леди Флоренс. — Позвольте мне, по крайней мере, приковать Тафрис рядом с ним, — настаивал Кеннет. — Она самая последняя из конюшенных девиц и к тому же острижена. Тафрис отшатнулась. — Нет, Кеннет, — ответила леди Флоренс, — не давайте ему женщину. — Он мужчина, — еще раз сказал Кеннет. — Ему нужна еда и рабыня. — Ему нельзя давать женщину, — произнесла хозяйка. — Это хорошо понятно, Кеннет? — Да, леди Флоренс, — со злостью сказал он. — Кеннет? — Да, леди Флоренс. — Позже я найду ему рабыню, — проговорила она. — У меня есть кое-что на примете. Кеннет озадаченно взглянул на нее. — Очень хорошо, леди Флоренс, — сказал он, повернулся и толкнул меня перед собой по коридору. Я оглянулся и снова увидел у ворот леди Флоренс, а рядом с ней — леди Мелпомену. Затем я почувствовал твердую ладонь Кеннета на своей руке, он повел меня по коридору по направлению к стойлам, устроенным для наших бойцов. Рядом шел Барус, и за ним следом — Тафрис. Из-за ворот доносились, крики зрителей. Схватка началась.21. САРАЙ-ИНКУБАТОР
Я был раздет и сильно потел. В инкубаторе стояла жара. — Кажется, госпожа в хорошем настроении, — проговорил я. — Ш-ш-ш, — предупредил меня Барус, обнаженный по пояс. — Послушай! И он, нагнувшись, приложил ухо к теплому песку. Я присоединился к нему, прислушиваясь. Под теплым песком, где-то на глубине фута под поверхностью, мы услышали тихий звук, похожий на царапанье. — Он скоро появится, — ухмыляясь, сказал Барус и выпрямился. — Да, господин, — согласился я. — Тафрис, — приказал Барус, — положи еще поленьев в топку. Рабыня посмотрела на нас. Она была нагая. Барус приказал ей снять одежду в инкубаторном сарае. Теперь ее тело покрылось потом и блестело в отсвете топки. А рядом, под песком, происходило рождение живого существа. Подпруги лежали под рукой. Свернутые ремни для фиксации челюстей тоже находились неподалеку. — Меня не следовало заставлять делать эту работу, — сказала Тафрис. — Встань на четвереньки, — приказал Барус. — Носи полешки по одному, во рту. — Да, господин, — зло ответила она. Я улыбнулся про себя, видя, как шпионка хозяйки вынуждена подчиняться командам свободного человека. — Плохо, что ее нельзя использовать, — проговорил Барус, — Ей пошло бы на пользу хорошее изнасилование. Я пожал плечами. Сказанное Барусом было несомненной правдой. — Кеннет тоже недоволен ею, — обратился Барус ко мне. — Никто в конюшне не может пошевелиться, зная, что эта маленькая тварь побежит докладывать госпоже. Я кивнул. Мы наблюдали, как Тафрис на четвереньках подносит щепу к краю топки и, закрыв глаза, бросает ее, быстро отодвигаясь назад. Она бросала на нас злые взгляды. — Продолжай, рабыня! — велел Барус. — Да, господин. — Тафрис снова на четвереньках вернулась к ящику за следующим поленцем. — Раздражает, когда рядом шпион, — сказал Барус. — К тому же эта девка думает, что она — важная персона, что она все еще домовая рабыня, а не конюшенная девица. Ее присутствие плохо действует на дисциплину других невольниц. Это было верно. Тафрис нельзя наказать кнутом или приковать, раздеть и изнасиловать, как других рабынь, причем без какой-то видимой причины. Ведь она не была фавориткой одного из смотрителей, тогда ее положение было бы понятно для девушек. Сейчас же оно вызывало недоумение и, возможно, служило поводом для ссор в жилище рабынь. Другие невольницы скоро захотят таких же привилегий. И если позволить этим настроениям царить беспрепятственно, скоро полуголые девушки-рабыни начнут строить из себя свободных женщин. — Нам надо что-то делать с Тафрис, — сказал Барус. Я пожал плечами. Мне казалось, что рабыня уже достаточно наказана. Она ползала на четвереньках, нося во рту щепки, поддерживая огонь в топке. А ведь еще сегодня утром все казалось другим. — Тафрис! — резко сказал Барус. — Да, господин! — вздрогнув, отозвалась она. — Принеси воды! — приказал он. — Да, господин. — Тафрис встала на ноги и отправилась к другой стене сарая, где стояли бадья с водой и черпак, сделанный из половины тыквы. Мы любовались ею. — Она хорошенькая, — заметил Барус. — Да, — согласился я. — Жаль, что ее нельзя изнасиловать, — повторил он. — Да, господин, — снова согласился я. Тафрис наполнила черпак. — От нее будет нетрудно избавиться, если мы захотим, — заметил Барус. — Кеннет уже намекнул госпоже, что Тафрис имеет задатки великолепной конюшенной девицы. — Понятно, — улыбнулся я. — Скоро госпожа побоится доверять ей в той конюшне, где находишься ты. — Понятно. — Две девицы сохнут по тебе, — заявил Барус, немного помолчав. — Можно поинтересоваться, кто именно? — спросил я. — Тука и Клодия, — ответил он. — И я не думаю, что Пелиопа и Лея сильно возражали бы против того, чтобы очутиться в твоих объятиях. Я пожал плечами. — Они уже застоялись в цепях, — пошутил он. — Я бы хотел заняться ими, — заметил я. — Госпожа этого не желает, — ответил Барус. — Ваше питье, господин, — произнесла Тафрис. Барус посмотрел на нее, и она, внезапно испугавшись, упала на колени, опустила голову вниз и крепко прижала грубо сделанный черпак к своему животу. Затем поднесла желтый край тыквы к губам и поцеловала его. После этого подняла черпак, опустив голову между вытянутыми руками. Барус взял черпак и выпил воду. Он знал, что шпионка хозяйки правильно прислуживает ему, и спросил: — Ты будешь вести себя надлежащим образом, рабыня? — Да, господин, — дрожа, ответила она. — А утром все было по-другому. — Простите меня, господин, — проговорила девушка. — Не приказывайте убить меня. Как любая горианская рабыня, Тафрис знала, что находится в полной власти свободных людей. Барус, один из надсмотрщиков над невольниками, мог убить ее просто по своей прихоти. Она знала также, что госпожа может послать на конюшни новую шпионку, может быть Памелу или Бонни — других домашних рабынь. Ни Памела, ни Бонни, кстати, не были земными девушками, хотя и носили земные имена. Как я уже говорил, подобные прозвища часто даются рабыням на Горе. Тафрис не поднимала головы. — Не ставьте меня на колени рядом с этими шлюхами! — злобно крикнула она сегодня утром. Невольницы, стоявшие вокруг нее, протестующе закричали. — На колени, — приказал Барус. — Да, господин, — проговорила Тафрис и заняла свое место в кругу. Она была недовольна, но подчинилась. Я увидел, как другие девушки переглянулись. Выходка Тафрис сошла ей с рук. Ее не угостили плетью. Очевидно, Тафрис занимала особое положение. Я заметил, что Барус сильно рассержен. — Шейте, — раздраженно приказал он и кинул девушкам мешки, а Туке вручил пару ножниц. Другим раздал иголки и нитки. Мешки предназначались для изготовления пеленок детенышам тарлариона. Мешки распарывают, и ткань режется на полосы, которые потом соединяются и подшиваются. Для рабынь это легкая работа — они стоят на коленях на деревянном полу, шьют и болтают в свое удовольствие. Но сегодня невольницы молчали, опустив головы. Законченная пеленка представляет собой кусок ткани длиной около десяти футов и примерно ярд в ширину. Кстати, ткань мешков для корма редко идет на одежду рабам. Для рабов мужского пола используется шерсть хартов, она хорошо впитывает пот. Женская одежда обычно изготавливается из репса — он достаточно тонкий и хорошо облегает все выпуклости фигуры. — Вечером мы должны запереть невольниц, всех за исключением Тафрис, — сказал мне Барус. — Гости госпожи, как мне сказали, не прибудут раньше темноты, — заметил я. — Да, это так, — подтвердил Барус. — Но кто-нибудь может приехать раньше. Некоторые из этих гостей, очевидно, весьма чувствительны. Госпожа не хочет смущать или оскорблять их видом конюшенных рабынь. — Если среди гостей есть мужчины, я не думаю, что они будут смущены или оскорблены. — Пожалуй, что так, — улыбнулся Барус. — Почему гости госпожи приезжают так поздно? — спросил я. — Ведь это необычно, путешествовать по горианским дорогам ночью. — Да, необычно, — согласился Барус, — особенно в такое время, как сейчас, когда между Салерианской конфедерацией и Аром назревает конфликт. Ситуация на самом деле была сложной, и использовать ее для своей выгоды мог кто угодно. — Надеюсь, гости доберутся без приключений, — сказал я. — Я думаю, так и будет, — заметил Барус. — Эти господа весьма состоятельны и могут позволить себе вооруженную охрану. — Но все-таки почему они решили приехать так поздно? — Не знаю, — покачал головой Барус. Днем я молча наблюдал за работой девушек. Пробило четырнадцать часов. Барус озабоченно посматривал в окно, наблюдая за положением солнца. Рано утром мы находились на юго-восточном лугу, Барус, я и другие мужчины. Тафрис тоже пошла с нами, якобы для того, чтобы подавать нам воду. Мы вбивали заостренные столбы, наклоненные внутрь, для того чтобы неуклюжие тарларионы, кормящиеся на лугу, не могли сбежать. — Смотрите! — воскликнул Барус, показывая рукой вверх. Мы увидели у себя над головами тарнсменов. Их было около ста. Они двигались в южном направлении. Мы видели их копья, издали похожие на иглы, прикрепленные к правому стремени. У знаменосца был вымпел Вонда. Однако Вонд, насколько я знал, не имел своих тарнсменов. Это были наемники. — Патруль, — предположил один из мужчин рядом со мной. — Для патруля их слишком много, — заметил я. — Последние четыре дня я огораживал поля и видел их уже четыре раза. Они обычно возвращаются назад до темноты, — продолжил мужчина. — Несомненно, что Ар тоже отправляет такие отряды, — высказался другой. — Вчера, — проговорил еще один, — я видел тарнсмена, летящего на северо-восток. Возможно, это был разведчик из Ара. — Вы думаете, есть из-за чего беспокоиться? — спросил слуга Баруса. — Конечно, — произнес Барус. — Небольшие стычки на границе и спорных территориях уже начались. — Но ведь такое и раньше случалось, ведь так? — спросил кто-то. — Да, — ответил Барус. — Но стычки не перерастали в войну, — добавил кто-то. — Нет, не перерастали, — согласился Барус. — Вы ведь не думаете, что произойдут серьезные столкновения? — настаивал кто-то из мужчин. — Нет, я так не думаю. — Барус посмотрел вслед исчезающим тарнсменам. — В Вонде существует партия, которая хочет войны, но, как я понимаю, она не находит поддержки у конфедерации. — А что насчет Марленуса, убара Ара? — Ему не нужны проблемы с конфедерацией, — объяснил Барус — У него полно забот с Косом, не следует забывать и о конфликтах в пойме реки Воск. О соперничестве между Аром и Косом за рынки и ресурсы в регионе реки Воск уже упоминалось. Оба государства мечтали распространить свое влияние в этих землях. Маленькие города и поселения, к их неудовольствию, оказались втянутыми где угрозами, где обещаниями союзов и договоров в борьбу двух сильных противников. — Эй! — засмеялся Барус. — Ну вы и умники! Втянули меня в разговор и начали увиливать от работы! Думаете, что вы свободные люди и можете проводить время подобным образом? Нет! За работу, слины, если хотите дожить до заката, за работу! Работать! Смеясь, мы принялись за дело. — Пошел вон! — крикнул Барус, замахиваясь хлыстом на тарлариона, который пощипывал траву рядом со столбами. Зверь моргнул и побежал прочь, помахивая своим огромным хвостом. Немного позже этим же утром по пыльной дороге за столбами медленно проехала двухколесная повозка, запряженная маленьким тарларионом, которым управлял возница. За ней, привязанная веревкой за шею, в короткой тунике рабыни, со связанными за спиной руками, бежала девушка. Она повернулась, разглядывая меня. Наши глаза встретились. Она застенчиво улыбнулась. Я усмехнулся. Она была рабыней. Внезапно девушка, пока ее веревка не оказалась натянутой, сделала два или три шага в сторону и повернулась лицом ко мне. Потом она прижалась ко мне животом и поцеловала меня. Я ухмыльнулся. Она быстро развернулась и поспешила вперед, чтобы веревка не натянулась, таща ее за собой. Это был поступок рабыни. Я послал ей воздушный поцелуй. Она, конечно, не хотела привлекать к себе внимание хозяина. Однако он остановил тарлариона и оглянулся, но увидел лишь, как рабыня смиренно следует за повозкой, с веревкой на шее, с руками в наручниках и с опущенной головой. Он посмотрел на меня, и я принялся за работу. Через минуту повозка тронулась. Я поднял голову и увидел, что девушка оглядывается. Она послала мне воздушный поцелуй, и я ответил в горианской манере таким же поцелуем. Рабыня повернулась и поспешила следом за повозкой своего хозяина. — Она хотела отдаться тебе, — заметил Барус. Я промолчал. — Она прижималась к тебе, как будто ты мастер-насильник, — проговорил он. — Интересно, ведь ты просто раб в ошейнике. Я снова ничего не сказал, продолжая работать. Мне хорошо была известна сила, которую имеет свободный мужчина над рабыней. Я видел, что Тафрис наблюдает за мной. Она была рассержена. Я не сомневался, что госпожа услышит о случае с рабыней. В полдень Барус сменился с работы и, отправляясь в инкубационный сарай, взял меня, чтобы я помог ему там. Тафрис, которая оставила емкость с водой на попечение рабочих, последовала за нами. — Кто капитан тех наемников, что летают над Вондом? — поинтересовался я. — Это не Теренс из Трева или Ха-Киил, когда-то живший в Аре? Это были имена хорошо известных капитанов наемников. Еще среди них были Олег из Скджерны, Леандр из Фарнациума и Вильям из Тентиса. — Вонд не платит так много, — улыбнулся Барус. — Этого наемника зовут Артемидорос. — Артемидорос из Коса? — Да, — подтвердил Барус. — Вонд играет с огнем, — заметил я. — Возможно, — согласился Барус. Хотя Артемидорос был наемником, безусловно, он симпатизировал Косу. И если бы возник конфликт, в Аре не могли бы не заметить, что имеют дело с косианцем. — Мне кажется, это потенциально опасный выбор, — сказал я. — Даже если бы Вонд хотел позволить себе таких людей, как Теренс или Ха-Киил, вряд ли они захотели бы выступать на его стороне, — объяснил мне Барус. — Теренс, уроженец Трева, не захотел бы выступать против Ара. Такой поступок мог бы вызвать новую экспедицию в Волтай тарнсменов Ара. Я знал, что несколько лет назад между Аром и Тревом шла война. Тарнсмены Трева обратили в бегство эскадроны Ара над покрытыми снегом скалистыми вершинами гряды Волтай. Это была одна из самых яростных и кровопролитных битв тарнов, когда-либо случавшихся на этой планете. Ар никогда не забывал, как был остановлен над Волтаем, так же как Кос не мог забыть цену, заплаченную за победу. Я полагал, что Теренс не захотел бы выступать против Ара, во всяком случае не убрав эмблему со своего шлема и щита. А делать это он не станет. Воины Трева считают недостойным скрывать свое происхождение. — И Ха-Киил, — сказал Барус, — хотя его и изгнали из Ара, не захотел бы, я думаю, воевать против него. Ха-Киил был изгнан из Ара из-за убийства. В деле была замешана женщина. Он захватил ее, изнасиловал, обратил в рабство, а после продал. «Ты будешь продана, ведь ты рабыня», — сказал он ей. Однако говорили, что через многие годы он так и не забыл ни Ар, ни той женщины, но не смог найти ее. Трудно найти рабыню — они часто меняют имена и хозяев. — Понимаю. — Чего я боюсь, — проговорил Барус, — так это того, что Артемидорос не случайно получает деньги за свою службу. — Вы видите в этом желание той части Вонда, что хочет войны с Аром? Уловку, чтобы спровоцировать полномасштабный конфликт Коса и Ара? Тогда в этом конфликте Кос и Салерианская конфедерация станут естественными союзниками. — Конечно. — Барус серьезно посмотрел на меня. — Однако, я думаю, ни Кос, ни Ар, ни конфедерация на самом деле не хотят большой войны. — Они могут быть втянуты в нее теми, кто этой войны хочет. — Это возможно, — ответил Барус — Тут дело деликатное. Он посмотрел на юг. — Каисса иногда играется и при высоких ставках. Каисса — это замысловатая игра наподобие шахмат, очень популярная на Горе. Барус снова взглянул на Тафрис. — Хорошенькая шпионка идет вместе с нами? — спросил он. — Да, господин, — ответил я. Тафрис, покраснев, опустила глаза. — Когда ты и Джейсон помоетесь и напьетесь, — сказал он, — мы пойдем в швейный сарай. — Да, господин, — ответила она. — Ты умеешь шить? — Да, господин. — Я рад, что есть хоть что-то, что ты умеешь делать, — заметил он. — То, что подходит рабыне. — Да, господин, — зло ответила Тафрис. — Приковывай их, — велел мне Барус. Сегодня днем я молча наблюдал, как девушки, включая Тафрис, шили. Они были очаровательны, хотя и делали обычную работу по изготовлению подпруг. Как быстры и проворны были их пальцы, как хороши и точны их движения! Какими грубыми и неуклюжими казались бы руки мужчин в такой работе, и какими нежными и умелыми были маленькие, очаровательные женские ручки! Потом я увидел, как Барус выглянул в окно. Приближался вечер. Я снова любовался на девушек в ошейниках, к которым крепились петли для цепи. Как чудесно жить в мире, где такие очаровательные, нежные существа могут кому-то принадлежать! — Приковывай их, — велел Барус. — Да, господин, — ответил я. Девушки уставились на меня: Тука, Клодия, Пелиопа, Лея и Тафрис. — Тука, — проговорил я, — открой швейный шкафчик и повесь ножницы на крючок. Клодия, воткни иголки в игольницу. Пелиопа, поставь катушки в гнезда. Лея, сложи подпруги. Тафрис, возьми подпруги и положи их на стол около окна. Когда вы выполните приказ, встаньте на колени по росту у двери. — Да, господин, — ответили они, поскольку я, хоть и раб, был поставлен над ними. Спустя несколько мгновений я подошел к шкафчику. Ножницы были на крючке. Я сосчитал иглы, все пять находились в игольнице. Пять катушек стояли в гнездах. Я закрыл шкаф. Барус запер дверь и взял сложенные подпруги со стола около окна. — Жду тебя в инкубаторе, — сказал он мне. — Да, господин. — Встаньте, — приказал я девушкам. Тафрис посмотрела через плечо на Баруса. — Конечно, меня не закуют, — обратилась она к нему. Барус немного подумал и пожал плечами, а потом махнул рукой. — Не приковывай ее, — велел он, — по крайней мере сейчас. Тафрис кивнула головой. — Я — исключение, — проговорила она. — Возможно, — согласился я. — Остальные — отправляйтесь к себе, живей! — произнес я и хлопнул в ладоши. — Да, господин, — ответили девушки. Тафрис стремглав побежала прочь от швейного сарая. Я посмотрел на солнце. Рабыни будут в своем жилище задолго до пятнадцати часов. Защелкнув тяжелый замок на цепи, я прикрепил ее к петле на ошейнике Туки. Девушки оказались в своем жилище раньше, чем я. Когда я пришел, они уже ждали меня, стоя на коленях в позах рабынь для наслаждения. Руки на бедрах, спины — прямые, колени широко расставлены. — Убери от нее руки, — сказала Тафрис. Моя левая рука лежала на правом бедре Туки, а правая — на левом. От рабыни трудно оторвать руки. Рабыни созданы для того, чтобы их обнимали и подчиняли себе. — Этот раб не должен ласкать вас. Такова воля госпожи, — бросила Тафрис, обращаясь к Туке. — А что же с моими нуждами? — спросила Тука. — Молчи, рабыня! — резко ответила Тафрис. — Да, госпожа, — проговорила Тука, чувствуя, что Тафрис уполномочена госпожой на многое. Ее даже не заковывали. — Можешь визжать, корчиться, рыдать, кусать свою цепь, царапать ногтями землю, — посоветовала, улыбаясь, Тафрис. — Я уверена, что хозяйка не станет возражать. — Да, госпожа, — простонала Тука. Разозленный, я подошел к Клодии и пристегнул цепь к ее ошейнику. — Ты приковал меня, — прошептала она. Я усмехнулся в ответ и сказал: — Да. На Горе считается, что мужчина, который приковывает женщину, имеет все права на нее. — Господин… — прошептала она мне. — Рабыня! — произнес я. — Да, господин, — снова прошептала она. — Не заигрывай с девицами, — приказала Тафрис. Тогда я по очереди приковал Пелиопу и Лею. Невольницы быстро задышали и прикрыли глаза, когда тяжелый замок защелкнулся на петле их ошейника. Потом обе посмотрели на меня. Я видел, что и та и другая по щелчку моих пальцев легли бы на спину передо мной, прямо на доски. — Не флиртуй, — сказала Тафрис, — а то я доложу госпоже. Я поднялся на ноги. — У тебя есть работа, которую надо выполнить, — заявила она. — Я должен идти в инкубатор, — ответил я. — Думаю, там будет очень тепло, может быть, даже слишком. Тебе не обязательно сопровождать меня туда. — Я пойду с тобой, — заявила Тафрис. — Очень хорошо, — согласился я. — Безусловно, там и для тебя найдется работа. — Я не должна использоваться для развлечения мужчин, — напомнила Тафрис. Я повернулся и вышел из сарая. Босые ноги Тафрис зашлепали следом. Тука закричала от разочарования, дергаясь на цепи. Другие девушки застонали. Я запирал дверь снаружи довольно долго. По пути в инкубатор я слышал, как пробило пятнадцать часов. Конюшенные девицы, за исключением Тафрис, были заперты, чтобы не попасться на глаза гостям госпожи, если кто-то из них приехал бы раньше. В инкубаторе Барус держал черпак из тыквы и смотрел вниз на Тафрис. — Ты будешь вести себя надлежащим образом, рабыня? — спросил он. — Да, господин, — дрожа, ответила она. — А утром все казалось по-другому, — заметил он. — Простите меня, господин, — проговорила она, — пожалуйста, не приказывайте убить меня. Тафрис, горианская девушка, знала, что находится в полной власти свободных людей. — Мы знаем, что ты шпионка госпожи, — сказал Барус. — Да, господин, — ответила она. — Подай Джейсону воды! — закричал надсмотрщик. — Джейсону? — не поверила она. Барус подал ей черпак. — Ты желаешь, чтобы я повторил приказ? — спросил он. — Нет, господин, — закричала Тафрис и, вскочив на ноги, поспешила за водой к деревянной бадье в углу сарая. Она быстро вернулась, неся наполненный черпак, взглянула на Баруса, затем встала передо мной на колени и крепко прижала черпак к своему обнаженному животу, опустив голову. Затем подняла черпак, поднесла его к губам и поцеловала. После этого она предложила его мне, стоя на коленях, вытянув руки, опустив между ними голову. — Говори! — приказал я ей. — Я принесла тебе питье, господин, — произнесла Тафрис. Я взял черпак из ее рук и выпил, не спуская с нее глаз. Как хороша она была, как естественна, обнаженная, на коленях перед мужчиной. Как мне хотелось ее изнасиловать. — Дайте мне бросить ее спиной на песок, — взмолился я, обращаясь к Барусу. Тафрис отпрянула, глядя на него. Она знала: достаточно его малейшего знака или разрешающего жеста — и изнасилование неизбежно. — Нет, — ответил Барус, внимательно посмотрев на нее, — она не должна быть использована для удовольствия мужчин. Госпожа дала строгие распоряжения — до получения ее прямого приказа не разрешать тебе баловаться с девицами. Я отвернулся и, разъяренный, стукнул кулаком по стене инкубатора. Барус велел: — Положи черпак в бадью, Тафрис. Я в гневе бросил черпак на песок, но Барус не сделал мне замечания. — Да, господин, — услышал я и заскрипел зубами, отвернувшись к стене. Когда я повернулся, Тафрис обнаженная, на четвереньках уже таскала в зубах поленца в топку. Так и хотелось схватить и изнасиловать ее. Она боялась встретиться со мной глазами. — Сюда, Джейсон, — позвал меня Барус, — иди сюда! Слушай! Я подошел туда, где он стоял на коленях. Песок начал понемногу проседать. Я увидел, как на его поверхности образуется воронка. Потомвнезапно из песка показался рогатый нос тарлариона. Малыш хлопал глазами. Язык то появлялся, то исчезал в пасти, слизывая песок с челюстей. Его голова была шириной около восьми дюймов. — Ремни для носа, — скомандовал Барус. Я схватил один из длинных кожаных ремней, лежащих под рукой. Голова детеныша, около восьми дюймов в ширину и фута в длину, теперь полностью показалась наружу. Он шипел. Я накинул ремень для носа на его челюсти и плотно связал. Тарларион извивался. Он уже наполовину вылупился из яйца. — Подай пеленку, Тафрис! — приказал Барус. Вдвоем мы вытащили детеныша из песка. Ногой я выровнял образовавшуюся в песке воронку. — Берегись хвоста! — сказал Барус, обращаясь к Тафрис. Она отступила назад. Мы с Барусом повалили детеныша на спину и, перекатывая, завернули его туловище в складки пеленки. Это должно было защитить новорожденного от холодного воздуха в туннеле, пока мы будем нести его в питомник. Я нагнулся и с помощью Баруса взвалил детеныша на плечи. Его голова с завязанными челюстями болталась на шее длиной около двух футов. Она била меня по бедру. Новорожденное животное весило, я предполагаю, около ста сорока — ста сорока пяти фунтов. Барус поднял решетку в стене сарая. Осторожно я начал спускаться по грунтовому пандусу. На дне туннеля, в центре, лежал дощатый настил. Это позволяло не сбиться с дороги в темноте. Просто надо было ступать по доскам. При наличии небольшой практики, поначалу в сопровождении факела, пройти по туннелю совсем не трудно. — Джейсон! — позвал меня Барус. — Да, господин, — ответил я, поворачиваясь на пандусе со спокойным, хоть и озадаченным детенышем на плечах. — Когда доставишь детеныша в питомник, возвращайся в инкубатор. Не сомневаюсь, сегодня ночью вылупятся и другие. — Да, господин, — ответил я. — Завтра можешь отдыхать, — сказал он. Я удивился. — Да, господин, — ответил я. — Джейсон? — Да, господин? — Завтра вечером тебе надлежит быть в доме. Я не понял, что он сказал. Барус пояснил: — Ты был прав, когда предположил, что госпожа в хорошем настроении. — Да, господин. — Сегодня вечером прибывают ее гости, основная часть под покровом темноты, — продолжил он. — Да, господин. — Я внимательно слушал. — Она очень ждет завтрашнего вечера, — продолжал он, — говорят, она планирует какое-то экзотическое развлечение. — И мне надо быть в доме завтра вечером? — уточнил я. — Да, — подтвердил он. — Я буду участвовать в развлечении? — спросил я. — Не исключено, — ответил Барус. — Вы знаете, что это будет? — Нет, но я могу предугадать, что это может быть. Я озабоченный стоял в туннеле. — Детеныш не должен остыть, — проговорил Барус. — Неси его в питомник. — Да, господин. — Я повернулся и пошел вперед. — Подождите, господин, — услышал я крик Тафрис, оглянулся и увидел, как она, быстро натягивая через голову одежду, осторожно спускается по пандусу. Я повернулся и пошел по туннелю. Сверху за нами закрылась дверь, и туннель мгновенно погрузился в темноту. Я осторожно нащупывал путь к питомнику, стараясь идти по центральной доске. — Подожди, раб, — повелительно закричала Тафрис. Но я не остановился. Я хорошо знал туннель. — Подожди, раб! Постой, раб! — со злостью кричала она. Потом я услышал, как Тафрис побежала, пытаясь догнать меня. — Я в ярости из-за того, что Барус заставил меня стоять перед тобой на коленях. Я — любимица госпожи! Я — любимица госпожи! Я — домашняя рабыня, домашняя рабыня! Я не конюшенная девица! Я — домашняя рабыня! — орала Тафрис. Я продолжал идти по туннелю. А она все кричала: — Я — домашняя рабыня! Тафрис была источником беспокойства и неприятностей. Мне надоело, что она преследует меня. Кеннет и Барус тоже устали от ее постоянного шпионства и докладов хозяйке. Они бы с удовольствием освободили от нее конюшни. — Подожди, раб! — продолжала кричать Тафрис. Я мог положить детеныша на землю и, вернувшись к Тафрис, до смерти изнасиловать ее в темноте туннеля. Но я не сделал этого. Не потому, что боялся хозяйки, а потому, что не хотел, чтобы детеныш простудился. Я ждал момента его рождения. Я чувствовал свою ответственность за него. И я уважал его. Это было свободное животное, он не был рабом.22. ГОСТИ В ДОМЕ ЛЕДИ ФЛОРЕНС. МЕСТЬ ЛЕДИ ФЛОРЕНС. МНЕ ДАЮТ РАБЫНЮ, ЧТОБЫ ПОРАЗВЛЕЧЬСЯ
— Не знаю, как я смогу отблагодарить вас, леди Флоренс, — выдохнула леди Мелпомена. — Не стоит благодарности, — ответила леди Флоренс, — у нас общий Домашний камень, и мы настоящие подруги. — Как я жалею о наших прежних разногласиях! — воскликнула леди Мелпомена, сжимая двумя руками ладони леди Флоренс. Та кивнула в ответ. Черты ее лица были хорошо видны сквозь легкую домашнюю вуаль, вполне подходящую для неформального ужина с друзьями. На леди Мелпомене оказалась такая же. Обе были богато разодеты. Я стоял рядом с Кеннетом за занавесом. Через него мы могли слышать и видеть все, что происходит в главном зале дома леди Флоренс из Вонда. Зал был не только величественным, но и красивым, с мозаиками и изразцами, гардинами и изящными колоннами. В нем стояли маленькие столики, за которыми гости полулежали на подушках и коврах. Их было не много. Кроме леди Флоренс, хозяйки, и ее гостьи, леди Мелпомены, которая жила у нее несколько дней, там находились четверо мужчин и две женщины. Столы были покрыты белыми скатертями, на которых стояли позолоченные приборы. Перед каждым гостем лежали орехи, лармы и маленькие пирожные. В изящных чашечках с маленькими ложечками высились горкой черные крошечные яйца белой гранты. Первая порция легкого белого вина была с почтением подана Памелой и Бонни. Обе девушки красиво смотрелись в струящихся белых одеждах. Их руки, конечно, были обнажены. У каждой на горле блестел отполированный серебряный ошейник, а на левом запястье красовался подходящий браслет, к которому было прикреплено звено цепи, на случай, если кто-то захочет приковать их. Обе девушки были босиком. — Когда эти бумаги подпишут, — счастливо сказала леди Мелпомена, поднимая лежащие перед ней на столе документы, — я буду свободна от моих долгов. Раздались вежливые аплодисменты. Сидящие за столами, включая леди Флоренс, ударили себя по левому плечу. — И все это благодаря моей дорогой подруге, — продолжала леди Мелпомена, — леди Флоренс! Снова прозвучали легкие аплодисменты, но в этот раз леди Флоренс просто грациозно поклонилась. — Я поднимаю бокал за леди Флоренс из Вонда! — воскликнула леди Мелпомена. — Мы поднимаем свои бокалы за леди Флоренс из Вонда, — повторили гости. Затем все выпили, за исключением леди Флоренс, которая, улыбаясь, не подняла своего бокала. Свободные женщины обычно приподнимают вуали левой рукой, когда пьют. Женщины низших каст, если покрыты вуалью, делают так же. Иногда, однако, они пьют сквозь вуаль, особенно на публике. Случается, на женщинах не оказывается вуалей, когда они пьют, даже при гостях. Все зависит от того, насколько хорошо знакомы между собой присутствующие. У себя дома при членах своей семьи или слугах и рабах большинство свободных женщин не закрывают лицо вуалью, даже представительницы высших каст. — Я благодарю вас, друзья и граждане Вонда, — сказала леди Флоренс, — и в свою очередь тоже хочу поднять тост. Все подняли бокалы, кроме леди Мелпомены. — Я провозглашаю тост, — произнесла леди Флоренс, — за прекрасную леди Мелпомену из Вонда, достаточно красивую даже для того, чтобы носить ошейник рабыни! В ответ на смелый тост раздался смех. Леди Мелпомена, покраснев, нагнула голову и проговорила с упреком: — Пожалуйста, леди Флоренс. Здесь находятся не только люди из Вонда. Она посмотрела на троих мужчин, которые сидели за столиком напротив. Один из них был житель Венны, двое других — из Ара. — Что подумают ваши гости? — спросила она. — Не бойтесь, леди Мелпомена, — сказал тот, что из Ара, и поднял бокал. — Я уверен, что слова леди Флоренс справедливы. Снова раздался смех, и все выпили, кроме смущенной, улыбающейся леди Мелпомены, за которую был провозглашен тост. Опустив головы, Памела и Бонни, старающиеся казаться незаметными, как и положено рабам, снова наполнили маленькие позолоченные бокалы. Это была порция все того же белого вина. В зажиточных домах Гора за ужином при перемене блюд следует от восьми до десяти перемен вина, каждое из которых гармонирует по вкусу с подаваемой едой. Я рассматривал из-за портьеры гостей леди Флоренс. Кроме леди Мелпомены здесь находился ее кредитор Филебас, житель Венны, одетый в белое с золотом. Он был известен во многих городах. Такие, как он, скупают векселя по дешевке, а потом продают их по номинальной стоимости. Они очень цепки в своем ремесле. Я не знал, чем занимаются двое мужчин из Ара. Это были Теналион и его слуга Роналд. Четвертым мужчиной в зале был Брендон из Вонда. Он служил префектом города, и его подпись была необходима на документах. Две присутствующие дамы тоже были жительницами Вонда. Их звали Лета и Перимена, они дружили с леди Флоренс и леди Мелпоменой. Как свободные граждане Вонда, они могли свидетельствовать легальность сделок. — Леди Мелпомена так богато одета, — заметил я Кеннету, стоявшему рядом со мной. — Вся одежда принадлежит леди Флоренс, — ответил он. — Понятно. — Даже духи, которыми она пользуется, дала ей леди Флоренс. — Ясно, — отреагировал я. Пока мы разговаривали, пять музыкантов вошли в зал и заняли свои места у стены. Среди них был игрок на чехаре, двое флейтистов, игрок на калике и еще один игрок на каске — маленьком ручном барабане. Между столами находился большой изразцовый круг алого цвета, около двенадцати футов шириной, с железным кольцом посредине. — Какое развлечение вы придумали для нас, леди Флоренс? — задала вопрос леди Мелпомена. — Это будет сюрприз, — ответила леди Флоренс. — Я не могу дождаться! — Ты такая таинственная, Флоренс, — засмеялась леди Лета, как будто упрекая хозяйку дома. Но по ее смеху я догадался, что она наверняка знает обо всем. Филебас, сидевший по другую сторону изразцового круга, прочистил горло. — Давайте закончим с делами, — сказал он, — тогда мы сможем перейти к развлечениям. — Великолепная идея, — воскликнула леди Флоренс. — Великолепная идея! — повторила за ней леди Мелпомена. — Перед вами, леди Мелпомена, — проговорил Филебас, — лежат документы, детализирующие консолидацию ваших долгов. Эти бумаги подписаны банком Бемуса в Венне и засвидетельствованы подписями двух граждан этого города. Вы признаете правильность счетов и то, что долги эти ваши? — Признаю, — ответила леди Мелпомена. — Сейчас я, пользуясь правами покупателя этих документов, предъявляю вам их и требую от вас оплаты, — сказал он. — Благодаря моему другу, леди Флоренс, рожденной в Бонде, вы можете получить ваши деньги прямо сейчас, — ответила леди Мелпомена. — Леди Флоренс великодушно согласилась одолжить мне без процентов полную сумму, причитающуюся с меня по долговым распискам. Мне показалось, что леди Флоренс была чересчур щедра. Кеннет рядом со мной только улыбался. — Таким образом, я публично подписываю эту долговую расписку, — продолжала леди Мелпомена, — выписанную на имя леди Флоренс из Бонда на полную сумму в одну тысячу четыреста двадцать тарсков золотом. — А я, — произнесла леди Флоренс, — публично подписываю этот чек, выписанный на банк Реджинальда в Вонде, с обозначенной суммой, подтвержденной подписью Филебаса из Венны. Она протянула чек леди Мелпомене, а та передала ей долговую расписку. Филебас из Венны подошел к столу леди Мелпомены и взял чек. Он посмотрел на него и остался доволен, затем положил его в свой кошелек. Леди Флоренс сама предъявила долговую расписку префекту, леди Лете и леди Перимене. Обе дамы поставили свои подписи как свидетели, а префект — печать, удостоверяющую расписку. Кстати, ни Памела, ни Бонни, две красавицы-рабыни, прислуживавшие за столом, не дотронулись до документов. Все сделали Филебас из Венны и леди Флоренс, так как рабам не разрешается касаться юридических документов. — Теперь вы, леди Флоренс, — сказала леди Мелпомена, — мой единственный и полный кредитор. Я верю, что вы будете милостивы и добры ко мне. — С вами будут обращаться так, как вы этого заслуживаете, — успокоила ее леди Флоренс. — Тогда мы все, радуясь, — провозгласила леди Мелпомена, — приготовимся поднять бокалы за нашу очаровательную и щедрую хозяйку, ту, с которой я делю Домашний камень, мою самую дорогую подругу, леди Флоренс из Вонда! С этими словами леди Мелпомена потянулась к своему бокалу. — Не трогай бокал, девка! — промолвила леди Флоренс. — Флоренс! — воскликнула в удивлении леди Мелпомена. — Ты заплатила за вино? — спросила леди Флоренс. — Ты можешь заплатить за него? — Я не понимаю, — запинаясь проговорила леди Мелпомена. Леди Флоренс потянулась к бокалу и, схватив его, выплеснула содержимое на леди Мелпомену. Вино залило ее вуаль и верхнюю часть платья. — Что вы делаете? — злобно потребовала ответа леди Мелпомена. — Чьими духами ты подушена? — вместо ответа спросила леди Флоренс. — Вашими, как вы знаете, — холодно ответила леди Мелпомена. — Из лавки Турбуса Веминия в Венне. Я вспомнил духи, которые нес для своей госпожи, когда меня подстерегли двое наемников леди Мелпомены. Я предположил, что это были те самые духи, только новые. — Это не мои духи, — сказала леди Флоренс. — В моем доме я брызгаю ими на конюшенных девиц, прежде чем отдать их мужчинам. Это было неправдой. Леди Флоренс не разрешала конюшенным девицам пользоваться даже специальными духами для рабынь. С другой стороны, запах их пота и страха, ароматы готовности к горячей любви, свидетельствующие о беспомощности и предвкушении, были более чем достаточными, чтобы возбудить тех, кто держал их в объятиях. — Чью одежду ты носишь? — спросила леди Флоренс. Леди Мелпомена вскочила. — Я не останусь в доме, где меня так оскорбляют! — в ярости бросила она и с гневным рыданием кинулась к двери. Но там ей преградили путь двое высоких охранников. — Дербар! Хесиус! Отведите меня домой! — приказала леди Мелпомена. Я узнал эту пару. Именно они схватили меня на аллее в Венне и принесли в мешке для рабов в дом леди Мелпомены, где та использовала меня для своего удовольствия. Меня вернули в дом моей хозяйки беспомощного, с запиской в ошейнике. После этого хозяйка сослала меня на конюшни. Двое мужчин схватили леди Мелпомену за руки. — Отведите меня домой! — закричала она. — Мы теперь служим леди Флоренс, — сказал один из них, тот, которого звали Дербар. Они развернули леди Мелпомену и силой заставили ее, упирающуюся, вернуться в середину зала. Теперь все трое стояли на красных изразцах. Мужчины держали леди Мелпомену за руки так, чтобы она стояла лицом к леди Флоренс. — Что это значит? — воскликнула леди Мелпомена. — Чью одежду ты носишь? — потребовала ответа хозяйка дома. Леди Мелпомена попыталась вырваться, но безуспешно. — Вашу! Вашу! — прокричала она. — Сними ее, — холодно сказала леди Флоренс. Двое мужчин отпустили руки леди Мелпомены и отошли на шаг в стороны. — Никогда, — ответила леди Мелпомена. — Начни с обуви, — промолвила леди Флоренс. Леди Мелпомена выполнила приказ. — Она обнажает ноги перед свободными людьми! — объявила леди Флоренс. Леди Лета и леди Перимена засмеялись. — Теперь откинь капюшон и сними вуаль, — жестко потребовала леди Флоренс. — Никогда! — снова закричала леди Мелпомена. На вуали были следы вина. — Или ты сделаешь это сама, или тебе помогут, проговорила леди Флоренс, указывая на Дербара и Хесиуса. Леди Мелпомена откинула капюшон и, шпилька за шпилькой, отстегнула вуаль. Я помнил, что у нее длинные темные волосы, высокие скулы и черные глаза. Она была очень привлекательна. — Она открыла лицо перед свободными людьми! — провозгласила леди Флоренс. — Почему ты так поступаешь со мной? — выкрикнула леди Мелпомена. Леди Лета и леди Перимена снова засмеялись. — Теперь сними одежду, всю одежду, — так же холодно приказала леди Флоренс. Всхлипнув, леди Мелпомена бросилась из зала. Леди Флоренс подала знак Дербару и Хесиусу, чтобы они не преследовали ее. Мы услышали, как леди Мелпомена стучит в запертую снаружи дверь. — Выпустите меня! Выпустите! — кричала леди Мелпомена. — Вернись, леди Мелпомена, — позвала леди Флоренс, — и побыстрей, а не то мы рассердимся. Леди Мелпомена, рыдая, возвратилась к гостям и упала на колени перед низким столиком, за которым сидела леди Флоренс. Она протянула руки к леди Флоренс, пытаясь дотронуться до нее, но леди Флоренс отклонилась. — Что ты делаешь со мной? — взмолилась леди Мелпомена. — Иди, встань на изразцы, там, где стояла, — указала леди Флоренс. С рыданием леди Мелпомена поднялась и пошла туда, где находилась до этого. — Теперь сними одежду, всю одежду, или это сделают за тебя, — повторила команду леди Флоренс. Дрожа, леди Мелпомена сняла с себя все. Теперь, обнаженная, она стояла на алых изразцах рядом с железным кольцом. — Вот все твои денежные средства, — проговорила леди Флоренс. — Вот что ты имеешь — ничего! — Пожалуйста, Флоренс, — простонала леди Мелпомена. — Разве я не твой полный и единственный кредитор? — спросила леди Флоренс. — Да, — прошептала леди Мелпомена. Леди Флоренс торжественно, величественно подняла со стола долговую расписку. — Я требую оплаты, — сказала она. — Я требую, чтобы ты сейчас же заплатила мне тысячу четыреста двадцать тарсков золотом. — Я не могу сейчас заплатить, — ответила леди Мелпомена, — ты знаешь это. Леди Флоренс обернулась к Брандону, префекту Бонда. Тот сделал пометку в бумагах, лежащих перед ним. — Ты не можешь так поступить! — выкрикнула леди Мелпомена. — Расписки вроде той, что я держу в руках, должны оплачиваться по требованию кредитора. — Да! Да! — закричала леди Мелпомена, сжимая кулаки. — Но я никак не могла подумать, что вы потребуете оплаты так скоро. — Я имею право на это, — высокомерно заявила леди Флоренс. — Вы должны дать мне время поправить свои дела, — снова закричала леди Мелпомена. — Я не хочу делать этого. — Вы хотите моего полного разорения? — Мои намерения заходят гораздо дальше! — Я не понимаю, — растерялась леди Мелпомена. — Требование об оплате было произведено, — вмешался Брендон, префект Вонда. — Вы можете заплатить? — Вы завлекли меня сюда, — воскликнула леди Мелпомена, — из Бонда, из-под прикрытия его стен! — Стены Бонда, — строго сказал префект, — больше не предоставят вам защиту, поскольку ваши долги принадлежат теперь одному из граждан Бонда. Леди Мелпомена вздрогнула. — Меня обманули, — сказала она. — Вы можете заплатить? — настаивал префект. — Нет, — в отчаянии закричала она, — нет! — На колени, леди Мелпомена, свободная женщина Вонда, — приказал префект. — Пожалуйста, нет! — Вам бы больше хотелось, чтобы это произошло на помосте публичного позора, на центральной площади Вонда, где вы навлекли бы позор на Домашний камень? — поинтересовался префект. — Нет, — всхлипнула леди Мелпомена, — нет… — На колени, — сказал префект. — Каков мой приговор? — На колени, — повторил он. Она, дрожа, в страхе опустилась на колени перед ним. — Я объявляю тебя рабыней, — произнес он. — Нет, — закричала леди Мелпомена, — нет! Но дело было сделано. — Наденьте на нее ошейник, — приказал префект. Девушка, рыдая, опустила голову. Леди Флоренс радостно закричала и победно захлопала в ладоши. Леди Лета и леди Перимена тоже захлопали и засмеялись. Затем они ударили себя по левому плечу, чтобы поздравить леди Флоренс с победой над ее давнишним врагом. — Встань на четвереньки, рабыня, — приказал Теналион из Ара, поднимаясь на ноги. Из шкатулки, которая лежала рядом с ним, он достал ошейник и кусок цепи. — Позволите мне представить вам Теналиона? — обратилась к обнаженной, вздрагивающей рабыне леди Флоренс. — Я скрывала от вас его профессию. Он работорговец, так же как и его слуга Роналд. Раздался щелчок. Это Теналион застегнул на тонком, нежном горле новой рабыни ошейник, который пришелся как раз впору. Работорговцы определяют размер женского ошейника на глаз. Девушка зарыдала. Теперь на ней был ошейник. Теналион присел рядом с ней. Мне было интересно, как Теналион, работорговец из Ара, очутился в окрестностях Вонда. Какая причина могла привести его сюда? Я понимал, что это не было простым совпадением. Петля для цепи свисала с ошейника девушки. Ее грудь, грудь рабыни, красиво смотрелась в этой позе. Теналион пристегнул кусок цепи, который он принес с собой, к петле на ошейнике девушки. В моем старом мире, на планете Земля, такие женщины, расточительные и затем обнищавшие, существовали бы неопределенно долго благодаря поддержке государства. Теналион пристегнул конец цепи к кольцу на полу. Бывшая леди Мелпомена, теперь безымянная рабыня, упав на живот, рыдала на алых изразцах, прикованная за шею к кольцу для рабов. Горианцы не оправдывают расточительность. — Принесите плеть для рабов! — воскликнула, вскакивая на ноги, леди Флоренс. Памела поспешила из комнаты. Бренд он встал и отнес бумаги к леди Лете и леди Перимене. Те поставили свои подписи на документе как свидетельницы сделки. Префект вернулся на свое место и сам подписал бумаги. Вошла Памела и передала в руки леди Флоренс горианскую плеть для рабов с пятью хвостами. Она схватила ее двумя руками и повернулась, чтобы взглянуть на Брендона. Я услышал, как печать коснулась бумаг. Префект поднял взгляд на леди Флоренс и улыбнулся. — Документы в полном порядке, — сказал он. — Я долго ждала этой минуты! — рассмеялась леди Флоренс — Мы были соперницами, врагами в течение многих лет! Она обратилась к распростертой перед ней рабыне: — Как я презирала тебя за твое высокомерие и гордыню, как я ненавидела тебя! И теперь ты полностью в моей власти! Девушка рыдала.— Я назову тебя Мелпомена! — выкрикнула леди Флоренс. Девушка сотрясалась от рыданий. — На колени, под плеть! — приказала ей победительница. Мелпомена, плача, встала на колени, плотно сжав ноги, держа руки скрещенными перед собой, и низко опустила голову к полу. В этой позе рабыня ждала наказания. — Победа! Радость! — воскликнула леди Флоренс. Затем, держа плеть двумя руками, жестоко хлестнула рабыню. Она ударила ее еще раз и еще, как будто от ярости сошла с ума. Избиваемая девушка, крича от отчаяния, повалилась на бок. — Не смей уворачиваться от ударов плети! — закричала леди Флоренс рабыне, которая теперь лежала на спине и, не понимая ничего от боли, пыталась защититься руками. — Нет! Нет! — рыдала она. — Что нет? — Нет, госпожа! — крикнула Мелпомена. — На живот, — приказал Теналион рабыне, — держи кольцо для рабов обеими руками. Девушка повиновалась. Леди Флоренс снова сильно опустила плеть на спину своей бывшей соперницы. Я улыбнулся про себя. Теналион, будучи, без сомнения, строгим хозяином, проявил милосердие. Он помогал девушке перенести ее первое наказание. Обычно в таких случаях девушку связывают и приковывают. Иногда, однако, она не связывается, ей просто приказывают держаться за кольцо. После первых двух-трех ударов пальцы, сжимавшие кольцо, бывает трудно разжать. Но все-таки, на мой взгляд, связать и заковать рабыню более милосердно. Порка тогда бывает более результативной. Леди Флоренс, тяжело дыша, стояла над рабыней, сжимая в руках плеть. Она прекратила избиение. — Ты умоляешь наказать тебя плетью? — спросила она. — Нет, госпожа, — заплакала девушка, лежа на животе у кольца. — Проси! — закричала леди Флоренс. — Я умоляю наказать меня плетью, — сквозь слезы проговорила Мелпомена. — Очень хорошо, — довольно выкрикнула леди Флоренс и снова начала бить девушку. Нанеся еще пять ударов, она отступила назад и отбросила плеть. Рабыня лежала у ног леди Флоренс, рыдая и вздрагивая, уцепившись побелевшими пальцами за кольцо. На ее спине были хорошо видны следы побоев. Обессиленная леди Флоренс вернулась на место. Я смотрел на спину Мелпомены. Она покраснела, четко виднелись полосы от ударов плети, но крови не было. Горианская плеть предназначена для наказания, однако не предполагается, что она может изуродовать невольницу или оставить на ней шрамы. Рабыня со шрамами на спине потеряет цену на рынке. Мелпомена продолжала рыдать от боли. Она никогда не знала, что значит быть избитой. Я не сомневался, что теперь она будет покорной, беспомощной и послушной. Настоящей рабыней! И я не мог сдержать улыбку. Интересно, каковы были бы ее чувства, если бы ее наказала не женщина, а мужчина? — На колени, Мелпомена, — резко приказала леди Флоренс. — Да, госпожа, — плача, проговорила та. — Покорми и напои рабыню, — велела леди Флоренс, обращаясь к Бонни. — Да, госпожа. Бонни принесла миску с сухарями и еще одну, с водой, и поставила их на пол перед Мелпоменой. — Ты видишь, какая я снисходительная хозяйка, Мелпомена? — обратилась к девушке леди Флоренс. — Я разрешаю рабыне есть, хотя наш ужин еще не закончен. — Да, госпожа, — прошептала Мелпомена. — От кого ты получаешь еду и питье? — поинтересовалась леди Флоренс. — От вас, госпожа, — сказала Мелпомена. Цепь свисала с ее ошейника и, проходя между бедрами, заканчивалась у кольца. — Ешь, — скомандовала леди Флоренс. — Да, госпожа. — Она потянулась к сухарю. — Мелпомена! — сказала леди Флоренс. — Госпожа? — испугалась девушка. — Не ешь руками, — приказала леди Флоренс. — Да, госпожа, — ответила Мелпомена и, нагнувшись, положила ладони на изразцы и принялась есть из миски. Таким же образом она лакала воду. — Памела, Бонни, — позвала леди Флоренс, — мы готовы к продолжению ужина. — Да, госпожа. Рабыни заторопились принести второе блюдо. — Это кушанье, — проговорила леди Флоренс, — приготовлено под острым соусом сатарна из белого мяса жареного вулоса. Гости оживились в предвкушении удовольствия. — Это будет чудесно, — сказала леди Лета. Леди Флоренс обернулась к музыкантам, сидящим в углу. — Можете играть, — распорядилась она. — Да, леди Флоренс, — ответил главный из них, игрок на чехаре. Я посмотрел на невольницу у кольца, которая ела как животное. — Зачем меня привели сюда? — спросил я у Кеннета. — Потерпи, — ответил он. Ужин проходил неспешно. Было подано семь блюд. Музыканты старались изо всех сил. Когда в последний раз убрали тарелки и бокалы, леди Флоренс обратила свое внимание на прикованную рабыню, стоявшую на коленях у кольца. Мелпомена уже давно закончила свою скромную трапезу и даже по приказу леди Флоренс вылизала миски. Все это было убрано Бонни. — Пришло время тебе развлечь нас, моя дорогая, — обратилась леди Флоренс к рабыне. Девушка испуганно посмотрела на нее. — Уверена, ты не думаешь, что рабынь содержат только для того, чтобы кормить и баловать? — Нет, госпожа, — ответила девушка. — Я хотела нанять рабыню-танцовщицу в Бонде, — сказала своим гостям леди Флоренс. — Девушку в голубом шелке и золотом ошейнике, которая своими грациозными и очаровательными движениями могла бы доставить нам удовольствие, но забыла. Я такая забывчивая! Боюсь, нам придется удовольствоваться бедной Мелпоменой. Леди Лета засмеялась. — Памела, — приказала леди Флоренс, — принеси шелк для танцев нашей рабыне. — О госпожа, — улыбнулась Памела, — у нас утонченный дом. Мы не держим такой неприличной одежды. — Ах, бедняжка Мелпомена, — проговорила леди Флоренс и вдруг резко приказала: — Встань, рабыня! Мелпомена быстро вскочила на ноги. В глазах у нее стояли слезы. Цепь загремела по полу. — Теналион, дорогой, — обратилась леди Флоренс к работорговцу, — не освободите ли вы нашу очаровательную Мелпомену от мешающей ей цепи? — Безусловно, леди Флоренс, — ответил Теналион. Он рассматривал леди Флоренс, без сомнения пытаясь разглядеть очертания ее фигуры под богато украшенной одеждой. Спустя минуту Теналион снял цепь с Мелпомены, отстегнув ее сначала от железного кольца в полу, а затем с петли ошейника. Последовательность действий не была случайной. Конечно, заковывали ее в другой последовательности. Тогда сначала к ее ошейнику была прикреплена цепь, а затем эту цепь пристегнули к кольцу на полу. Обычно в такой ситуации сначала на женщину надевают то, что ближе к ее телу. Так же, конечно, происходит и обратный процесс. Однако совсем не редко хозяин держит у края своей кушетки цепь, прикрепленную к кольцу. Таким образом, если он пожелает, то просто пристегнет женщину к ней. Теналион свернул цепь и вернулся на свое место. Теперь обнаженная Мелпомена с ошейником на горле стояла на алых изразцах рядом с кольцом. Леди Флоренс посмотрела на нее и притворно вздохнула. — Я хотела достать танцовщицу из Вонда, но забыла, и теперь у нас под рукой только бедняжка Мелпомена. — Ей придется постараться, — сказала леди Лета. — Она кажется такой жалкой, — добавила леди Перимена. — Как и многие рабыни поначалу, — важно проговорил Теналион, — но правильное питание, упражнения, тренировки и наказания творят с ними чудеса. — Понимаю, — вздрогнула леди Перимена. — Говорят, — промолвила леди Флоренс, — что не подобает в благородном доме устраивать танцы обнаженной рабыни. Но среди нас присутствуют мужчины. А мы знаем, какие они все животные. Женщины засмеялись. — Это верно, — подтвердила леди Лета. — Значит, — улыбаясь, продолжила леди Флоренс, — как хорошая хозяйка, я должна предложить кое-что и для мужчин. — Конечно, — согласилась леди Лета. — Животные! — засмеялась леди Перимена. Мужчины тоже засмеялись, а Мелпомена вдруг покраснела. Леди Флоренс обернулась к музыкантам. — Госпожа, — вдруг закричала в отчаянии Мелпомена, — я не умею танцевать! — Что? — как будто в изумлении воскликнула леди Флоренс. — Я была свободной женщиной, — рыдала Мелпомена, — меня только что заковали в ошейник. Я ничего не знаю о чувственных танцах рабынь. — Принеси плеть для рабов, — приказала леди Флоренс Памеле. Та быстро исполнила приказ. Я видел, как Теналион улыбнулся. Безусловно, танцы рабынь очаровательны и чувственны. Нужно заметить, что на Горе существует великое разнообразие подобных танцев. Институт женского рабства на Горе существует тысячи лет, поэтому естественно, что в таком тонком искусстве, как танец рабыни, присутствует утонченность и разнообразие. Есть даже танцы ненависти и сопротивления, но даже в них неизбежно присутствует демонстрация полного подчинения девушки своему хозяину. — Я не умею танцевать, госпожа, — сквозь слезы проговорила Мелпомена. — Пожалуйста, не бейте меня плетью. Леди Флоренс встала. — Я буду танцевать! Я буду танцевать! — закричала рабыня. Леди Флоренс села и улыбнулась. — Когда станешь танцевать, Мелпомена, — сказала она, — не забудь показать свою красоту мужчинам. Танцуй как конюшенная девица, каковой ты и являешься. — Да, госпожа, — с рыданием ответила девушка. Леди Флоренс подала знак музыкантам. Раздались первые звуки музыки и стук барабана, потом пауза, и затем полилась медленная горианская мелодия, в которой солировал чехар. И Мелпомена, рабыня в ошейнике, начала танцевать, развлекая гостей своей госпожи, леди Флоренс из Вонда. — Для женщины это так естественно, — произнес Кеннет. — Мне тоже так кажется, — согласился я. Без сомнения, Мелпомена не умела танцевать. У нее отсутствовали точность и сдержанность, великолепие и техника настоящей танцовщицы. И все-таки она была привлекательна, потому что стремилась понравиться. Я не сомневаюсь, что, оставив в стороне талант и умения, танец рабыни заложен в женщине на уровне инстинкта. Конечно, многие жесты и движения тела, а также мимика являются отражением потребностей и желаний, любви и подчинения. Я также уверен, что эта предрасположенность и талант появились в результате сексуального и естественного отбора. Такие женщины оберегались и были желанны. Музыканты заиграли быстрее. — Я подозреваю, — сказал Кеннет, — что она танцевала наедине с собой в своих покоях, раздетая перед зеркалом. — Возможно, — согласился я. — Она настоящая рабыня! — воскликнула леди Лета. — Она старается для мужчин, — рассмеялась леди Флоренс. — Я думаю, мне надо отвести глаза! — засмеялась в ответ леди Лета. — И мне тоже! — подхватила леди Перимена. — Танцуй, девка, танцуй! — крикнула леди Флоренс. — Да, госпожа! — плакала Мелпомена. — Да, госпожа! Ни одна из женщин не отвела глаза. Леди Флоренс приказала: — Перед мужчинами! Перед мужчинами! Всхлипывая, рабыня стала танцевать перед Брендоном, префектом Вонда, демонстрируя ему свою красоту. Он откинул голову назад, смеясь над унижением этой когда-то гордой, свободной женщины. Танцуя и плача, Мелпомена отошла от него к Филебасу, щедрому кредитору из Венны. Он ухмыльнулся и поднял перед ней банковский счет на тысячу сто двадцать золотых тарсков, выписанный на банк Реджинальда в Вонде, заверенный и подписанный леди Флоренс. Его путешествие оказалось удачным, и теперь он с удовольствием наблюдал за танцем той, что была его неуловимым должником. Мелпомена, продолжая кружиться, оказалась перед Теналионом и его слугой Роналдом. Я заметил, что перед ними она танцевала особенно соблазнительно. Ведь это были сильные мужчины-работорговцы. К тому же именно Теналион надел на нее ошейник. — Танцуй здесь, — сказал Теналион, указывая на место перед их маленьким столом. — Да, господин, — ответила Мелпомена, выполняя приказ. Пока она танцевала перед ним, он вынул маленький блокнот и что-то быстро записал в нем. Без сомнения, работорговец оценивал новую рабыню и решал, как ее повыгоднее продать. Спустя какое-то время Теналион сказал: — Можешь танцевать где-нибудь еще. — Да, господин, — ответила она. Но тут встала леди Флоренс и жестом приказала музыкантам остановиться. Мелпомена сразу же опустилась на колени, наклонив голову. — Как вам нравится моя маленькая танцовщица? — спросила леди Флоренс. — Великолепно для новенькой, — ответил Теналион. — Очевидно, у нее внутри есть огонь рабыни. — Ты слышишь, девушка, — обратилась леди Флоренс к Мелпомене, — у тебя внутри есть огонь рабыни. — Да, госпожа, — произнесла пристыженная Мелпомена, не поднимая головы. — Я знала это! — воскликнула леди Флоренс. — Да, госпожа, — заплакав, сказала Мелпомена. — Как правильно, что на тебе ошейник, рабыня!
— Да, госпожа, — продолжала плакать Мелпомена. Леди Флоренс внимательно смотрела на свою новую рабыню. — Достаточно ли тебя подвергли позору, Мелпомена? — Да, госпожа. — Нет, не достаточно, — заявила леди Флоренс — Это не бесчестье для тебя, рабыни, танцевать перед свободными людьми. Скорее я даровала тебе привилегию, разрешив танцевать. — Да, госпожа, — произнесла Мелпомена. — А вот теперь я на самом деле опозорю тебя, — сказала леди Флоренс. — Госпожа? — переспросила Мелпомена. — Теперь ты будешь танцевать перед мужчиной-рабом. — О нет, госпожа, — умоляюще воскликнула Мелпомена. — Пожалуйста, пожалуйста, не позорьте меня так! Две женщины, леди Лета и леди Перимена, от удовольствия захлопали в ладоши. Брендон и Филебас засмеялись. Теналион и его слуга Роналд улыбнулись. — Пожалуйста, госпожа! — Мелпомена умоляюще протянула руки к своей хозяйке. Она не могла поверить, что с ней собираются поступить так. Не может быть худшего унижения для девушки рабыни, чем прислуживать рабу. — Молчи! — резко бросила леди Флоренс. — Да, госпожа, — плача, произнесла Мелпомена. — Кеннет! — позвала хозяйка — Джейсон! — Иди вперед! — скомандовал мне Кеннет, отодвигая портьеру. — Да, господин, — отозвался я и вошел в комнату. Я услышал, как леди Лета и леди Перимена ахнули. — Ты! — воскликнула Мелпомена, поднеся руку ко рту. Я стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на нее. Она казалась маленькой и волнующей в стальном ошейнике, стоящая на коленях на полу! Я оглянулся на мужчин. Мы оценивали друг друга, как обычно делают мужчины. Я не опустил взгляд, хотя был только рабом. На арене я встречался с такими противниками, как Горт из конюшен Майлза и Кайбар из конюшен Шанду. Брендон, префект Вонда, и Филебас, кредитор из Венны, казались встревоженными. Я улыбнулся про себя. Я мог бы разорвать их обоих на куски, если бы захотел. Я не думал, что Брендон решился бы заговорить со мной без нескольких стражников за своей спиной. Я знал, что Филебас не осмелился бы преследовать меня за мои долги. Больше уважения у меня вызывали Теналион и его помощник по имени Роналд. Они были работорговцами и, конечно, знали боевые искусства. Они, без сомнения, были вооружены. Возможно, они убили бы меня прежде, чем я смог бы дотронуться до них. Такие мужчины, хотя и имеющие в основном дело с женщинами в ошейниках, знали, как обращаться с более сильными и опасными животными, кейджерами. Я видел, что они не боятся меня. Но и они, в свою очередь, поняли, что я не боюсь их. — Посмотрите на его тело, — выдохнула леди Лета. — Где ты содержишь его, моя дорогая? — спросила леди Перимена. — Он сражающийся раб-гладиатор, не так ли? — поинтересовался Брендон. — Мне кажется, — ответила леди Флоренс, — что он время от времени принимает участие в схватках на конюшне. На самом деле я был чемпионом округа. Горт из конюшен Майлза и Кайбар из конюшен Шанду не смогли победить меня. — Это Джейсон, — представила меня гостям леди Флоренс, — один из моих конюшенных рабов. Правда, он довольно привлекателен для определенного сорта женщин низкого происхождения. Леди Лета и леди Перимена засмеялись. Леди Флоренс продолжала: — Мне доносят, что некоторые конюшенные девицы без ума от него. — Представьте, если бы он был свободен и они принадлежали ему! — сказал Теналион. — Я думаю, я бы не отказалась стать конюшенной девицей в твоих конюшнях, дорогая Флоренс, — проговорила леди Перимена, — и оказаться во власти таких зверей. — Я не разрешаю ему прикасаться к женщинам, — засмеялась в ответ леди Флоренс. — Это может оказаться опасным, леди Флоренс, — заметил Теналион, — если только он не закован. — Иногда я даю ему послабление, — рассмеялась она и посмотрела на Мелпомену, которая, дрожа, стояла на коленях. — Почему вы ограничиваете его в любовном рационе? — спросил Теналион. — Такова моя воля, — как бы защищаясь, сердито ответила леди Флоренс. — Понимаю, — проговорил Теналион, улыбаясь. Он смотрел на леди Флоренс, раздевая ее взглядом. — Нет, я разрешаю ему при случае заняться любовью, — сказала она, — если это соответствует моему капризу. Мое лицо ничего не выражало. У меня ни разу не было женщины с тех пор, как продали Телицию. — Конечно, — рассмеялась леди Флоренс, — я могла бы побаловать его сегодня вечером. Все засмеялись. А леди Флоренс промолвила: — Джейсон, позволь представить тебе мою новую рабыню. Я зову ее Мелпомена. — Да, госпожа, — ответил я, изучая взглядом Мелпомену. Она заметно дрожала. — Ты помнишь Джейсона, Мелпомена? — ласково спросила леди Флоренс. — Да, госпожа, — прошептала Мелпомена. — Как ты думаешь, будет ли она хорошим лакомством для тебя, Джейсон? — задала вопрос леди Флоренс. — Да, госпожа. — К его ногам, шлюха, — резко скомандовала хозяйка. — Лижи и целуй их! Мелпомена бросилась ко мне. Я почувствовал, как она целует мои ноги. Леди Лета и леди Перимена засмеялись. — Теперь проси разрешения станцевать для него, — приказала леди Флоренс. Мелпомена подняла голову. В ее глазах стояли слезы. Я видел ошейник на ее горле. — Я умоляю позволить мне станцевать для тебя, господин, — произнесла она. Я взглянул на леди Флоренс и ответил: — Можешь танцевать. Мелпомена поднялась и, отойдя на несколько шагов от меня, подняла руки над головой, соединив запястья. Она плавно покачивалась. Леди Флоренс смотрела на девушку, которая, не двигаясь и боясь встретить ее взгляд, приняла одну из очаровательных поз танцующей рабыни. Затем госпожа не торопясь вернулась на свое место за маленьким столом. Она присела, устраиваясь поудобнее, и поправила платье. В комнате стояла тишина. Леди Флоренс дала сигнал музыкантам, и они заиграли. Мелпомена принялась танцевать передо мной. — Если она тебе не понравится, Джейсон, — сказала леди Флоренс, — дай мне знать, и ее убьют раньше, чем наступит утро. Мелпомена побелела, потому что ее жизнь была отдана в мои руки. — Да, госпожа, — ответил я. — Пожалуйста, пусть тебе понравится, господин! — умоляла Мелпомена. Мое лицо оставалось бесстрастным. Я стоял, скрестив руки на груди, и разглядывал ее. Я хорошо помнил ту ночь в Венне, в ее доме, когда я лежал прикованный, в ее власти, служил предметом ее развлечения и жестокости. — Пожалуйста, пусть тебе понравится, господин, — молила она, танцуя передо мной обнаженной. — Мне не понравится, если ты не будешь стараться, — ответил я ей, и это было правдой. Она застонала. Мелодия ускорилась и стала зажигательной. Рабыня в танце показывала мне свою красоту. — Ты находишь ее привлекательной, Джейсон? — спросила леди Флоренс. — Рабыня вызывает интерес, — ответил я. Внезапно в глазах Мелпомены зажегся огонь радости. Она почувствовала, что находится на пути к спасению. Затем в ее глазах появилось выражение недоумения, как будто она не могла понять, что происходит внутри нее. Затем в глазах засияло чувство страсти и веселья. — Посмотри, как двигаются ее бедра, — сказал Теналион Роналду. — Обрати внимание на ее живот, — произнес в ответ Роналд. — Великолепно, — сказал Теналион. — Шлюха! Шлюха! — закричала леди Флоренс. Музыка сталаеще более дикой и необузданной. — Рабыня! — крикнула леди Лета. — Рабыня! — вторила ей леди Перимена. Я улыбнулся. Теперь передо мной танцевала сексуально возбужденная невольница, старающаяся понравиться своему господину. Музыка внезапно оборвалась, и Мелпомена упала на колени, коснувшись головой моих ног. — Тебе понравился ее танец, Джейсон? — спросила леди Флоренс. — Да, госпожа, — ответил я. — Животное! — Да, госпожа. — Памела, — крикнула леди Флоренс, — принеси меха для любви. — Да, госпожа, — ответила Памела. — Теналион, — обратилась к нему леди Флоренс, — могу я просить вас приковать мою маленькую Мелпомену к кольцу? — Конечно, леди Флоренс, — ответил улыбающийся работорговец. Мелпомена поднялась на ноги и стояла у кольца, опустив голову, пока Памела стелила меха для любви на изразцы между столами. В это время Теналион защелкнул на ее левой щиколотке кольцо. На нем была петля для цепи. Он достал цепь, которой уже пользовался раньше, и пристегнул ее к петле на кольце, надетом на щиколотку Мелпомены. Другой конец цепи пристегнул к кольцу на полу. — Ты помнишь, Джейсон, — сказала леди Флоренс, — когда после твоей победы над Кайбаром из конюшен Шанду я приказала, чтобы тебе не давали женщину? — Да, госпожа, — ответил я. — Но я сказала Кеннету, — продолжала она, — что позже я найду девицу для тебя и что у меня есть такая на примете. — Помню, госпожа, — произнес я. Мелпомена стояла у края меховой подстилки и смотрела вниз. — На меха, рабыня, — приказал я ей. Она в испуге посмотрела на меня. Наружной стороной ладони я толкнул ее на мех. Теперь Мелпомена смотрела на меня, полулежа, полусидя на меху. На губах ее была кровь. — Когда тебе приказывают лечь на меха, двигайся быстро, — проговорил я. — Да, господин, — ответила она. Леди Лета и леди Перимена задохнулись от удовольствия. Я чувствовал, что они хотели бы оказаться на месте Мелпомены, которую только что повалили на мех, чтобы изнасиловать. — Я вижу, ты хорошо знаешь, как обращаться с рабыней, Джейсон, — сказала леди Флоренс. Я пожал плечами, посмотрел на госпожу и подумал, что она сама могла бы стать великолепной рабыней. — Мелпомена, — обратилась леди Флоренс к своей новой рабыне, которая сейчас стояла на коленях на меху, — когда ты была свободной женщиной и осмелилась украсть моего шелкового раба для своего удовольствия, целовала ли ты его? — Конечно нет, госпожа, — ответила она. — Я была свободной женщиной. Я не дотронулась бы губами до тела раба. — Ложись на меха, Джейсон, — приказала леди Флоренс. Я выполнил приказ, сбросив тунику, которая была надета на мне. Леди Лета и леди Перимена пришли в восторг. — Мелпомена, — обратилась к рабыне леди Флоренс, — ты понимаешь, что ты больше не свободная женщина, а девица для раба? — Да, госпожа, — быстро ответила она. — Более того, ты понимаешь, что Джейсон больше не шелковый раб, а конюшенный раб, обыкновенный конюшенный раб? — Да, госпожа, — сказала Мелпомена. — Целуй его тело, — приказала леди Флоренс. — Каждый дюйм! — Да, госпожа, — плача, ответила Мелпомена. — Начинай с конечностей. — Да, госпожа. Хозяйка хлопнула в ладоши. — Памела, Бонни, подавайте восьмое блюдо ужина. — Да, госпожа, — откликнулись служанки. Когда мое тело с ног до головы было покрыто поцелуями и слезами новой рабыни, госпожа, оторвавшись от еды, посмотрела на меня и сказала: — Поздравляю тебя с победой над Кайбаром из конюшен Шанду. — Спасибо, хозяйка, — ответил я. — У тебя было много других побед, как я догадываюсь. — Да, госпожа. — Я слышала, что недели две назад ты стал местным чемпионом, — добавила она. — Да, госпожа. — Это произошло после победы над Гортом из конюшен Майлза, не так ли? — Да, госпожа. — Я слышала об этом. Леди Флоренс добавила: — Майлз один из моих отвергнутых поклонников. Твоя победа доставила мне огромную радость. — Спасибо, госпожа, — ответил я. — Наслаждайся ею, — указала госножа на Мелпомену. — Спасибо, госпожа, — ответил я, бросил Мелпомену спиной на мех и лег на нее. Леди Лета и леди Перимена закричали от восторга. Я взглянул в глаза Мелпомены. Глядя мне в лицо, она мягко, нежно протягивала губы для поцелуя. — Наслаждайся мной, господин, — прошептала она. — Тебе идет ошейник, Мелпомена, — сказал я. — Спасибо, господин, — тихо ответила она. Пока гости ужинали и разговаривали, я заставлял Мелпомену отдаваться мне. Гости обращали на наши ласки мало внимания — они продолжали наслаждаться ужином и были заняты разговорами друг с другом. Они обсуждали политику. Любовные игры рабов не представляли для них большого интереса. Но иногда леди Лета или леди Перимена прерывали беседу, чтобы понаблюдать за беспомощной страстью рабыни, посмеяться над ней или оскорбить ее за слабость. Но она только сильнее прижималась ко мне и продолжала целовать меня. — Рабыня! — ворчливо говорила леди Флоренс. — Да, рабыня, госпожа! — радостно отвечала Мелпомена. — Рабыня! Бесстыдство! — смеялась над ней леди Лета. — У нее нет выбора, — заметила леди Перимена. — Она должна подчиняться и отдаваться. Она — рабыня. — Посмотри на нее, — воскликнула снова леди Лета, — ты думаешь, она хочет, чтобы у нее был выбор? — Нет, — ответила леди Перимена, — она не хочет выбора. И не выбирая, она желает отдаваться полностью. — Очевидно, это и есть ее выбор, — сказала леди Лета, — не иметь выбора. — А разве ты не поступила бы так же? — спросила леди Перимена. Леди Лета промолчала. — А как еще можно полностью отдаваться мужчине? — снова спросила леди Перимена. Однако позже вечером крики и стоны беспомощной рабыни начали раздражать присутствующих. — Не заткнуть ли рот этой маленькой шлюхе, чтобы заставить ее замолчать? — ворчала леди Флоренс. Поэтому я закрывал рот Мелпомены рукой, чтобы ее стоны не беспокоили свободных людей. Однако в последний раз я дал ей закричать, доказывая ее подчиненность мне. — Я твоя рабыня, господин, — кричала она. — Я твоя рабыня, господин! Гости поднялись на ноги. Я прилег рядом с Мелпоменой. Она лежала на спине, на меховой подстилке и часто и тяжело дышала. Соски ее грудей затвердели. Ее кожа из-за прилива крови была вся покрыта белыми и красными пятнами. Ошейник жестко облегал горло. Она поднялась, чтобы дотронуться до моей руки. Я позволил ей это, хотя она была рабыней. Леди Флоренс обошла вокруг маленькие столики и встала перед меховой подстилкой, глядя на свое новое приобретение. — Ты — рабыня, Мелпомена, — сказала она. — Я не огорчена этим, госпожа, — ответила Мелпомена. Внезапно хозяйка злобно ударила своей маленькой ножкой лежащую на спине невольницу. Мелпомена закричала от боли. — Встань на колени, — подсказал я ей. Она быстро встала на колени перед госпожой, опустив голову. Я увидел, что леди Флоренс смягчилась. Мне не показалось, что она прикажет убить Мелпомену сейчас же. — Твоя месть рабыне оказалась великолепной, — сказала леди Лета. — Это было прекрасно, — добавила леди Перимена. — Спасибо, — ответила леди Флоренс, глядя на своего бывшего врага, лежащего у ее ног. — Ты оставишь ее прислуживать тебе? — спросила леди Лета. — Это было бы забавно. — Она слишком сексуальна, чтобы быть прислугой, — ответила леди Флоренс. Мелпомена улыбнулась, нагнув голову. — Ты превратишь ее в одну из своих конюшенных рабынь? — спросила леди Перимена. Леди Флоренс взглянула на меня. Но я уже поправил свою тунику. — Нет, — ответила она, — я не пошлю ее на конюшни. Я был разочарован. Мелпомена могла бы превратиться в великолепную конюшенную девицу. Даже одно ее появление в конюшнях будет вселять бешеное желание в мужчинах. — Нет, — повторила леди Флоренс, — я продам ее в Ар. Вот почему я пригласила Теналиона в мой дом сегодня вечером. У него уже приготовлена в повозке клетка для нее. Леди Флоренс взглянула на работорговца. — Можете забрать ее, Теналион. — На четвереньки, голову вниз, рабыня, — приказал работорговец, встав на ноги и приблизившись к невольнице. Та немедленно приняла требуемую позу. Он отстегнул цепь от кольца на полу и затем от петли у девушки на щиколотке. Тот конец цепи, что был прикреплен к петле на ножном кольце, Теналион присоединил к петле на ошейнике девушки, так что цепь могла служить поводком. Затем он перебросил цепь у нее между ног, а сам снял кольцо с ее щиколотки и отдал его Роналду. Тот положил его в коробку, лежащую на столе. — Как вы думаете, она хороший материал для рабства? — спросила леди Флоренс. — Она еще не обучена и нуждается в правильном питании, а также в упражнениях и наказаниях, — сказал Теналион, — но я думаю, в свое время Мелпомена превратится в великолепную рабыню. Он спокойно посмотрел на леди Флоренс. Я пришел к заключению, что Теналион считает — окажись леди Флоренс в сходных обстоятельствах и условиях, она тоже превратилась бы в великолепную рабыню. Я полагал, что клетка в его повозке вполне бы вместила обеих. — Благодарю вас за ужин и чудесный вечер, — сказал Брендон, префект Бонда, — теперь я должен вернуться к своим людям в город. — Я тоже приношу мою благодарность, — присоединился к его словам Филебас, кредитор из Венны. Он смотрел на обнаженную рабыню, стоявшую на четвереньках, с цепью, свисавшей у нее между ног. — Я не ожидал, что так скоро получу все свои деньги. И эти двое, обменявшись комплиментами с хозяйкой, удалились из залы. Я увидел, что дверь не заперта. Теперь в этом больше не было нужды. Леди Флоренс вновь оглядела нагую, оробевшую Мелпомену. — Уберите эту шлюху с моих глаз, — приказала она. — Посадите в клетку, увезите в Ар и продайте. Выставьте на торги обнаженной! Теналион улыбнулся. — Она часть вашего имущества, — сказал он, — предмет купли-продажи. Я не случайный работорговец. Это мой бизнес. Я не могу просто забрать ее из ваших владений. — Она не стоит и медяка, — ответила леди Флоренс, — я отдаю ее вам даром. — Она имеет цену, — заметил Теналион, разглядывая обнаженные формы рабыни. — Дайте мне тогда, — ответила леди Флоренс, — одну монетку в десятую долю медного тарска. — Я честный человек, — заявил Теналион. — Позвольте мне заплатить вам за нее примерную цену, среднюю по месячным торгам. — Сколько? — спросила леди Флоренс с любопытством. Теналион положил ей в руку серебряный тарск. — Так много? — Да, — ответил работорговец, — она красива, и в ней есть огонь рабыни. Мужчины много платят за таких девиц. Леди Флоренс сжала в руке серебряную монету. Теперь Мелпомена принадлежала Теналиону из Ара. — Я продала тебя, Мелпомена, — сказала госпожа невольнице. — Ты — проданная рабыня! — Да, госпожа, — ответила Мелпомена и обратилась к Теналиону: — Господин! — Слушаю тебя, — ответил он. — Можно спросить? — Да, — разрешил он. — За сколько меня продали? — За один серебряный тарск. — Ах! — выдохнула Мелпомена. — Смотри окажись достойной этих денег, — проговорил Теналион. — Да, господин, — ответила Мелпомена. — Не сомневаюсь, Теналион, — сказала леди Флоренс, — что скоро вы поставите на ней клеймо. Она говорила это небрежно, но я видел, что ее интересует этот вопрос. — Я поставлю клеймо в моем лагере, послезавтра перед восходом солнца, — ответил Теналион. — Понятно, — произнесла леди Флоренс. — Не бойтесь, леди Флоренс, — уверил он, — ее бедро скоро познает поцелуй горящего железа. Скоро она полностью превратится в рабыню. — Хорошо, — сказала леди Флоренс и добавила: — Не дайте ей убежать. — Рабы не убегают от Теналиона из Ара, — произнес он и спокойно посмотрел на нее. Хозяйка вздрогнула от его взгляда. — Понимаю, — проговорила она. Я улыбнулся про себя. Даже если охрана Теналиона небезупречна, как у большинства работорговцев, куда могла бы пойти обнаженная женщина в ошейнике? Если она бы и сбежала от одного хозяина, то скоро попала бы к другому. Превратившись в раба, рабом и остаешься. — Ваша месть врагу, леди Флоренс, — сказала леди Лета, глядя на Мелпомену, — безусловно, полна и превосходна. — Да, — согласилась леди Перимена, — вы отдали ее в рабство, вы опозорили и унизили ее, вы заставили ее развлекать ваших гостей, танцевать перед конюшенным рабом, а затем разделить с ним меха. А теперь вы продали ее. — Безусловно, — согласилась леди Флоренс, — теперь моя месть полна и превосходна. Но если это так, почему я чувствую неудовлетворенность? — Я могу объяснить вам это, леди Флоренс, — вмешался Теналион, — если вы захотите выслушать меня. Она в замешательстве посмотрела на него. — Мелпомена, — обратился он к невольнице. — Да, господин, — быстро ответила она. — Ты довольна тем, что стала рабыней? — спросил он у нее. Она промолчала, затем тихо прошептала. — Да, господин. Я рада, что я — рабыня. Все три женщины ахнули от удивления. — Вот почему вы не удовлетворены, моя дорогая леди Флоренс, — сказал Теналион. — Я не понимаю, — проговорила она. — Вы освободили в ней рабыню. Теперь она свободна быть той, кем является, то есть рабыней. — Я не понимаю! — повторила леди Флоренс. — Она узнает чувства и радости, о которых вы, свободная женщина, не можете даже мечтать. Вы вернули ей ее врожденное право. — Врожденное право? — Женщина рождается для ошейника и любви. Вы надели ошейник на нее. Теперь она должна без посторонней помощи искать второе, — сказал работорговец. — Спокойной ночи, Теналион, — сердито ответила леди Флоренс — Я желаю вам всего хорошего. — И вам тоже спокойной ночи, — проговорил он. — Я тоже желаю вам всего хорошего. Затем он обратился к Мелпомене. Его голос, когда он заговорил с ней, сильно отличался от того, каким он говорил со свободной женщиной. В конце концов, теперь он обращался просто к связанной девушке. — Иди к черному ходу, Мелпомена, — сказал он, — моя повозка там. Попроси возницу запереть тебя в клетке для рабов. — Да, господин, — ответила Мелпомена. Потом она внезапно губами дотронулась до моего колена. Я почувствовал ее поцелуй и слезы. — Рабыня! — крикнула ей леди Флоренс. — Да, госпожа, рабыня, — ответила Мелпомена. Затем, опустив голову, на четвереньках она покинула зал. Ей не дали разрешения подняться. Цепь, прикрепленная к ее ошейнику, волочилась за ней. — Я хочу поблагодарить тебя за чудесный вечер, — сказала леди Лета. — Все было изумительно, просто великолепно, — добавила леди Перимена. Теналион и Роналд, его компаньон и слуга, тоже двинулись к выходу. Роналд нес шкатулку с цепями, кольцами, наручниками и ошейниками для рабов. Дамы тоже собрались уходить. Я услышал, как леди Перимена сказала леди Лете: — Какая из женщин не стала бы рабыней в руках такого варвара? Леди Флоренс дала знак музыкантам уйти. Памела и Бонни стояли на коленях у стены комнаты, ожидая разрешения начать убирать со столов. — Я отведу раба на конюшни, — сказал Кеннет, — уже поздно. — Конечно, — согласилась леди Флоренс. Я повернулся, чтобы уйти. — Джейсон, — вдруг произнесла она. Я повернулся к ней. — Ты хорошо справился сегодня вечером, я очень довольна. — Спасибо, госпожа. — Я снова повернулся к выходу. — Джейсон! — Да, госпожа? — Ничего, — ответила она. — Ничего. Затем она сердито посмотрела на меня. — Уходи. Проваливай! — Да, госпожа, — ответил я. — Можете убирать, — приказала хозяйка Памеле и Бонни. Я еще раз оглянулся, перед тем как покинуть зал. Госпожа стояла в одиночестве. Внезапно со злостью она схватила тарелку и швырнула ее через комнату. Памела и Бонни не подняли головы, делая вид, будто ничего не заметили. Потом леди Флоренс покинула комнату. — Пошли, Джейсон, — сказал Кеннет. — Да, господин, — ответил я.
23. ДЕВУШКА В ТУННЕЛЕ
Я стоял в абсолютной темноте туннеля. Этот туннель был центральным в целой сети подземных переходов, лежащих под владениями госпожи. Через них можно попасть в сарай для припасов, в инкубатор, в некоторые конюшни и питомник для тарларионов. У меня болела спина. Дважды за эту неделю я был сильно выпорот. Прошлой ночью, прикованный за шею в своем закуте, я по очереди разговаривал с двумя визитерами. Одним из них была Тафрис, другим — Кеннет. — Теперь видишь, какой властью над тобой я обладаю? — спрашивала меня Тафрис. — Да, — отвечал я, лежа на соломе, страдая от побоев. — Я — любимица госпожи, — продолжала Тафрис — Я могу устроить, чтобы тебя пороли так часто, как я захочу. — Это правда, — признал я. — Теперь ты будешь встречаться со мной в туннеле? — спросила она. — Нет, — ответил я. Тафрис стояла у открытой двери в стойло, я не мог достать до нее. Она была зла. — Завтра я увижу, как ты схватил Клодию в свои объятия, прижал ее и принудил целовать тебя, словно господина, — заявила она. Я удивленно уставился на нее. — Конечно, я случайно обнаружу твое недостойное поведение и закричу, чтобы заставить виноватых и уличенных рабов отпрянуть друг от друга. — И меня снова изобьют, — предположил я. — Конечно. — Понятно, — сказал я. — Теперь ты встретишься со мной в туннеле? — Нет, — был мой ответ. — Очень хорошо, — проговорила она. Я молчал. — Тебе не интересно узнать, что я задумала в отношении тебя? — поинтересовалась Тафрис. — Что? — спросил я. — У меня ошейник, — объяснила она, — я — рабыня. Я должна подчиняться. Но я бы хотела стать госпожой. — Госпожой? — не поверил я. — Ты будешь моим в тайниках туннеля, когда я захочу, моим шелковым рабом. Там ты будешь подчиняться мне и делать то, что велю я, — откровенничала Тафрис. Я молчал. — Твое тело мне не противно, Джейсон. — Я рад этому, — ответил я. — Но ты сильный, мощный мужчина. Я ненавижу таких, как ты. Ты мужчина, в чьих объятиях женщина рыдает, как рабыня. Я ненавижу таких мужчин! Будет особенно приятно сломать и запугать тебя. — Понимаю. — Встретишься со мной в туннеле? — предложила она. — Нет, — снова сказал я. — Очень хорошо, — промолвила Тафрис и ушла. Ожидание в абсолютной темноте туннеля длилось долго. Я ничего не слышал. — Я видел, как Тафрис выскользнула из конюшни, — сказал Кеннет, пришедший повидать меня прошлым вечером. — Да, господин, — ответил я, пытаясь подняться на колени, с цепью на шее. Мне не хотелось быть убитым за проявление неуважения. — Не беспокойся, — присаживаясь рядом, проговорил Кеннет. Я сел на соломе. — Как твоя спина? — Болит, — ответил я, ухмыляясь. — Барус на славу постарался. — У нас не было выбора, — объяснил Кеннет. — Тафрис наблюдала за нами. Он посмотрел на меня. — Тафрис была здесь. Что она хотела? — Ничего, — ответил я. — Говори! — Она хочет встречаться со мной в туннеле. Она хочет заставить меня стать ее шелковым рабом. — Самка слина, — засмеялся Кеннет. — Что ты ответил ей? — Я отказался. — Не сомневаюсь, что она снова подведет тебя под наказание. — Не сомневаюсь, — согласился я, кивнув головой. — Все это может сделать тебя негодным для схваток, — заметил Кеннет, — и что еще более прискорбно, это не нужно и не рационально. Это мешает дисциплине. Кеннет снял с пояса фляжку и протянул мне. — Это вино. — Спасибо, господин, — сказал я и сделал пару глотков. Это было вино Та, из винограда Та с террас Косы. Такая мелочь свидетельствовала о тесных торговых отношениях между Вондом и Косом. В последний год высший совет Вонда ввел высокие пошлины на ввоз вин из определенных городов, в особенности на вина из Ара. Я протянул фляжку Кеннету. — Я уже не хозяин на конюшнях, — проворчал Кеннет. — Это касается не только тебя. Тафрис вмешивается во многое. Люди больше не могут так же долго и хорошо тренироваться перед схватками, как раньше. Конюшенные девицы боятся ее, потому что из-за лживых донесений этой девки могут лишиться ушей или ног. Даже Барусу и мне приходится следить за собой. Откинув голову, Кеннет допил вино и снова прикрепил фляжку к поясу. Затем встал. — С каждым днем она становится все более наглой и дерзкой. — Она решила добиться своего, — сказал я. — Но она рабыня в ошейнике! — заметил он. Я пожал плечами. — Я думаю, мы должны найти способ напомнить нашей маленькой Тафрис, кто она на самом деле, — сказал надсмотрщик. Я взглянул на него. — Завтра назначь ей встречу в туннелях, около соединения центрального с боковым, который ведет к сараю с припасами номер четыре, на пятнадцать часов. — Господин? — не понял я. — У меня есть план, ответил он. — Да, господин, — сказал я.И вот я жду в абсолютной темноте туннеля и ничего не слышу вокруг. Уже около пятнадцати часов. Поворот в боковой туннель к сараю номер четыре находился справа от меня. Вдруг где-то на расстоянии нескольких ярдов послышались мягкие и легкие шаги босых ног по центральной доске, проложенной по дну туннеля. — Джейсон? — услышал я голос Тафрис. — Госпожа? — откликнулся я. — О, ты зовешь меня госпожа? — сказала она. — Прекрасно! Она осторожно приблизилась ко мне в кромешной темноте. Я почувствовал, как ее маленькая рука трогает мою грудь. — Ты стоишь, — проговорила она. — На колени, раб! — Простите меня, госпожа, — опускаясь на колени, произнес я и услышал, как она снимает через голову свою тунику и бросает ее в сторону. Туника задела за петлю для цепи, свисавшую с ее ошейника. Петля поднялась и упала назад. — Я принадлежу леди Флоренс из Вонда, — сказал я Тафрис. — Здесь, в туннеле, — заметила она, — ты принадлежишь мне. — Не думаю, что леди Флоренс понравится такое, — проговорил я. — Какая разница, понравится или нет, — засмеялась Тафрис. — Я ненавижу ее. Она холодная и самонадеянная женщина. Это она должна быть рабыней, а не я! Конечно, одним из удовольствий иметь тебя шелковым рабом будет то, что однажды ты был ее шелковым рабом. Я, простая рабыня, использую ее бывшего шелкового раба в качестве своего шелкового раба! Таким образом я унижу ее! — На этой неделе я не целовал украдкой Туку, — начал я, — и два дня назад я не гладил двумя руками ногу Пелиопы около первого сарая для корма. — И все-таки тебя били за эти два проступка, — засмеялась она. — Зачем ты солгала? — спросил я. — Мне это нравилось. И разве это не привело тебя сюда, в туннель, мой услужливый раб, стоящий на коленях? — Похоже, все так и есть, — проговорил я. — И часто ты лжешь госпоже? — Я постоянно лгу ей, — сказала Тафрис. — Глупая, хорошенькая дурочка верит мне. Но со временем, несмотря на ошейник, я стану хозяйкой в конюшнях! — Понимаю, — поддакнул я. — А теперь, раб, — высокомерно заявила Тафрис, — служи мне! Я схватил ее правой рукой за правую щиколотку, а левой — за левую. — Что ты делаешь? — закричала она. Но мои руки крепко держали ее ноги. — Ой, — вскрикнула Тафрис, когда я резко дернул ее за ноги и повернул так, чтобы, падая, она оказалась на животе. Затем я нагнулся над ее телом и предварительно подготовленными ремнями для носа тарлариона связал ей руки за спиной. Потом грубо перевернул на спину и бросил под себя. — Что ты делаешь, животное! — кричала Тафрис. — Я собираюсь использовать тебя для своего удовольствия, хорошенькая Тафрис, — объяснил я ей. — Я все расскажу госпоже! — продолжала кричать она. — О нет! Нет! Пожалуйста! Нет! Нет, нет! Тафрис, плача, лежала в моих объятиях, пытаясь поцеловать меня. — Ну что, теперь ты — госпожа? — спросил я. — Я не знала, что такие чувства существуют, — ответила она. — Ты теперь госпожа? — повторил я. — Нет, — сказала она, — нет. Я просто рабыня! Я и раньше была рабыней, но не знала этого. Ты первый дал мне это понять по-настоящему. — Думаешь, ты сможешь забыть это? — Нет, я никогда не забуду это. Я всегда буду с любовью вспоминать об этом, — ответила Тафрис. Я начал целовать в шею. — Я — рабыня! — счастливо воскликнула она, — я — твоя рабыня, господин! — Хватит, — раздался голос леди Флоренс — Свет! Зажгите свет! Сначала появились искры, а затем крохотное пламя. Тафрис завизжала от страха и забилась под меня. Кеннет наконец зажег факел и поднял его. Обнаженная Тафрис, лежащая на спине со связанными руками, мигая от света, смотрела в ужасе на строгую фигуру своей хозяйки. — Пойманные рабы! — воскликнула госпожа. — Простите меня, госпожа! — закричала Тафрис. — Туннель часто служит местом встреч для рабов, — объяснил Кеннет. — Отвратительно! — воскликнула хозяйка. — Простите меня, госпожа, — молила Тафрис, — простите меня, госпожа! Она попыталась подняться на колени и приникнуть головой к ногам леди Флоренс. — Я прибью тебя на дерево вниз головой, — кричала госпожа, — чтобы тебя, перепачканную собственной кровью, клевали птицы! — Вы все слышали, госпожа? — с мольбой спросила Тафрис. — Все, — кровожадно ответила хозяйка. Тафрис со стоном бросилась к ее ногам. — Пощады! — умоляла она. — Пожалуйста, пощады! — Продайте ее! — визжала хозяйка, — продайте ее! — Поднимись на ноги, Тафрис, — приказал Кеннет, — опусти голову, приготовься. Он нагнулся, чтобы поднять ее одежду. Я одернул тунику. Тафрис стояла, нагнувшись, согнув ноги в коленях, положив голову на бедро Кеннета. — Я — твоя рабыня, — прошептала она мне со слезами на глазах. — Ты будешь рабыней любого мужчины, который станет твоим настоящим хозяином, — ответил ей я. — Да, господин. — Продайте ее как кухонную девку, — приказала леди Флоренс. — Но она теперь горячая рабыня, — улыбнулся Кеннет. — Ты горячая рабыня? — спросила хозяйка. — Да, госпожа, — всхлипнула Тафрис. — Очень хорошо, — проговорила леди Флоренс, — тогда пусть Тафрис выставят нагую на помост на рынке, где торгуют рабынями для наслаждения, и продадут по наивысшей цене. — Да, леди Флоренс, — сказал Кеннет. — Спасибо, госпожа, — сказала Тафрис. Госпожа со злостью отвернулась от нее. — Шлюха! — бросила она. — Да, госпожа, — ответила Тафрис. Кеннет засунул одежду Тафрис ей в рот. Теперь она не могла говорить, пока кляп не вынут. — Уберите ее, — приказала леди Флоренс. Кеннет повел Тафрис по туннелю, левой рукой держа ее за волосы, правой освещая путь факелом. Леди Флоренс смотрела им вслед. Затем она взглянула на меня. Я стоял, скрестив руки на груди. Леди Флоренс быстро повернулась и поспешила за Кеннетом и светом его факела.
24. ДРУГАЯ ДЕВУШКА В ТУННЕЛЕ
Я снова стоял в абсолютной темноте туннеля, одного из целой сети, проложенной под владениями госпожи. — Отправляйся на свидание к пятнадцати часам, — сказал мне Кеннет, — жди в центральном туннеле, около прохода, ведущего к сараю номер четыре. — Да, господин, — озадаченно ответил я. Только вчера Тафрис назначила мне в этом месте тайное свидание. Именно там нас обнаружила госпожа. — Туннель часто используется как место встреч рабов, — сказал тогда Кеннет. — Отвратительно! — воскликнула в ответ госпожа. И Тафрис теперь в мешке для рабов следует на рынок в Вонд. — Можно спросить, господин, — поинтересовался я, — почему мне следует идти в туннель к пятнадцати часам? — Потому что тебе приказывают, — произнес он. — Слушаюсь, господин. Надсмотрщик улыбнулся. — Появилась новая рабыня. Тебе пришлют ее в туннель. — Но одобрит ли это госпожа? — Это ее приказ. — Интересно, — заметил я. — Обычно она приказывает держать женщин подальше от меня. — А теперь она посылает тебе одну из них, — усмехнулся Кеннет. — Хорошо, господин. И вот теперь я стоял в туннеле, ожидая свидания. Мне подумалось, что еще нет пятнадцати часов, и тут же я услышал шаги, приближающиеся ко мне. Это была легкая, быстрая поступь. Когда женщина прошла по центральной доске, я понял, что она обута. — Я здесь, — сказал я в темноту. — Ой! — вскрикнула женщина и остановилась не более чем в ярде или двух от меня. Я дал ей постоять так с минуту. Она молчала. — Ты обнажена? — спросил я. — На мне лишь платье рабыни, — ответила незнакомка. — Сними его, — попросил я и услышал, как шелк упал на землю. — Теперь ты обнажена? — Да. — Нет, — поправил ее я, — на тебе сандалии. — Верно, — согласилась она. — Сними их. Я услышал, как женщина мягко отбросила сандалии в сторону. — А теперь ты абсолютно обнажена? — снова спросил я. — Да, — прозвучал ответ. — На колени! — На колени? — переспросила она. — Команду надо повторить? — строго спросил я. — Нет, — услышал я и почувствовал, как женщина опустилась на колени. — Ты стоишь на коленях? — Да. Теперь я стою на коленях, — прозвучал ее ответ. Я хотел услышать из ее уст признание в том, что она приняла позу подчинения. — Ползи ко мне, — велел я. Незнакомая рабыня заколебалась, но сделала и это. — Поцелуй мои ноги, — велел я. Она задохнулась, но потом, вытянув руки, чтобы найти меня в темноте, выполнила команду. — Встань, — приказал я. Женщина поднялась. Я протянул руки и ощупал ее голову и плечи. Быстро запустил руки ей в волосы. Потом отступил от нее на шаг. — Ляг на спину, — велел я, отбросив тунику в сторону. — Ты лежишь? — Да, — ответила она. Я опустился с ней рядом, руками проверяя, заняла ли она ту позицию, что я ей приказал. Когда мои руки дотронулись до нее, она задохнулась от удовольствия и попыталась обнять меня за шею, но я отстранил ее. Тогда она спокойно легла рядом со мной и стала глубоко дышать. — Ты новая рабыня? — спросил я. — Да. Я потрогал ее горло. — На тебе нет ошейника. — Кеннет еще не надел его на меня. Я ощупал ее левое бедро. Большинство девушек получают клеймо та левое бедро. Возможно, это потому, что большинство хозяев — правши. Клеймо, таким образом, можно легко потрогать. Но на ее левом бедре клейма не было. И на правом бедре, как я убедился, тоже не было знака рабыни, как и на нижней левой стороне живота. Это три места, где обычно ставится клеймо. Они рекомендованы Законом о торговле в части, касающейся того, как метить рабов. При этом левое бедро является самым излюбленным местом для клеймения. — Тебя еще не клеймили, не так ли? — спросил я. — Твои руки, — вместо ответа произнесла она, — они такие требовательные! — Нет, — заметил я, — ты, очевидно, не заклеймена. — Нет, — выдохнула она, — я не заклеймена! Я ощупал все ее тело в поисках отметок о рабстве. — И ты теперь это, без сомнения, знаешь, — произнесла незнакомка. — Почему у тебя нет клейма? — настаивал я. — Госпожа еще не нашла времени, чтобы сделать это, — пыталась объяснить мне она. — Почему? — Я не знаю, — последовал ответ. — Ты думаешь, мне доступны секреты госпожи? Она делает со мной то, что ей нравится. — Ты просто неграмотная и не представляющая ценности рабыня? — Да, я неграмотная и не представляющая ценности рабыня. — Как ты думаешь, почему тебя послали в туннель? — Не знаю. — Кажется, — заявил я, что ты не только неграмотная и не представляющая ценности рабыня, но еще тупая и глупая. — Я не тупая и не глупая, — со злостью возразила она. — Поцелуй меня, — потребовал я. Я почувствовал ее губы, мягкие, нежные, влажные, на своих губах. — Я вижу, ты хорошо знаешь, почему тебя послали в туннель, — заметил я. — Да, — согласилась она, — я хорошо знаю, почему меня послали в туннель. — Я буду ласкать тебя, — сказал я. — Ласкать меня! — Конечно, — подтвердил я. — Да, — промурлыкала она с восторгом, — ласкать меня разрешила тебе моя госпожа. — Теперь ты моя, на час или два. — Да. — Тогда на этот час или два я твой господин, — сказал я. — Да. — И ты должна обращаться ко мне как положено. — Да, — прошептала она мягко, — господин… Она попыталась поцеловать меня, но я отодвинул ее. — Ты давно принадлежишь госпоже? — продолжал расспрашивать я. — Нет, господин. Я — новая рабыня. — Где тебя купили? — В Вонде, — ответила она. — Почему госпожа послала ко мне тебя? — Я не знаю, господин, — прошептала она. — Как тебя зовут? — Госпожа еще не дала мне имени, — объяснила она, — если хочешь, можешь дать мне имя для собственного пользования. — Зачем мне беспокоиться? — ответил я. — Достаточно того, что я просто держу тебя в объятиях как безымянную девицу. Ее тело внезапно напряглось, потом она расслабилась. — Да, господин, — ответила она. — Не сомневаюсь, твоя госпожа скоро даст тебе имя, — заметил я. — Да, господин. — Удобнее, когда у рабыни есть имя, — объяснил я. — Да, господин. — Тогда удобнее приказывать ей, что принести или сделать. — Да, господин. — Мне интересно, почему ты без ошейника и без клейма? — снова сказал я. — Да, господин. — Ты ожидаешь, что тебя скоро заклеймят и наденут ошейник? — Я улыбнулся про себя. — Возможно, — печально проговорила она. — Ты говоришь с грустью. — А разве это не грустно? — спросила она. — Нет, — сказал я. — Ошейник и клеймо великолепно выглядят на женщине. Они делают ее в сотни, в тысячи раз красивее. — О! — только и произнесла она. — Поцелуй меня, безымянная девица, — велел я. — Да, господин. Она легла на спину. Я почувствовал ее пальцы у себя на плече. — Ты думаешь, я красивее госпожи? — спросила она. — Может быть, — ответил я, — для свободной женщины трудно даже начать соревноваться с рабыней в красоте. — Но госпожа привлекательна? — снова спросила она. — Она достаточно красивая женщина, — проговорил я. — Но если бы она превратилась в рабыню, то стала бы ослепительной. — Если бы госпожа и я были обе рабыни, как ты думаешь, кто из нас был бы красивее? — Не знаю, — ответил я, — я бы поставил вас обеих, нагих и в ошейниках, рядом и сравнил. — Это было бы трудно сделать, — засмеялась она. — Почему? — Так. — Почему? — настаивал я. — О! — Она произнесла это быстро, легко, но испуганно. — Потому что госпожа свободная женщина, а я только недорогая рабыня. — Все понятно, — улыбнулся я. — Что ты собираешься делать со мной сейчас? — Использовать тебя как рабыню для наслаждений. — Да, господин! — Но сначала я посмотрю, горяча ли ты. — Господин? — Она не поняла, что я имею в виду, и тут же вскрикнула: — О! — Я вижу, что ты горяча, — сказал я. — Да, господин… Я обнял ее. — Твои руки сильны, — проговорила она. Я не двигался, чувствуя, как она прижимается к моим бедрам и груди. — Господин, господин, — шептала она. — Пожалуйста, господин! — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил я. — Возьми свою горячую рабыню! — Хорошо, — ответил я. Я заставил ее кричать и рыдать в темноте туннеля. Она была беззащитной в моих руках. — Я не знала, что это может быть так, — хрипло шептала женщина. — Молчи, рабыня, — говорил я ей. — Да, господин, — бормотала она, со стоном целуя меня. — Пожалуйста, сделай так еще раз, господин, — умоляла рабыня. — Пожалуйста, господин! — Уже поздно, — ответил я. — Пожалуйста, господин, — проговорила она. — Пора отправлять тебя назад к твоей госпоже, — сказал я. — Иначе она может рассердиться. — Пожалуйста, господин… — Ты ведь не хочешь попасть на кольцо под плеть? — предположил я. — Госпожа не станет наказывать меня, — ответила рабыня. — Откуда ты знаешь? — Я в этом уверена, — ответила она. — Пожалуйста, пожалуйста, господин! — Уже поздно. — Ну еще раз, я умоляю тебя, только один раз, мой господин! — Хорошо, — согласился я. Женщина затихла и лежала на спине рядом со мной. Я поднялся на ноги, нашел свою тунику и натянул ее. — Вставай на колени, — велел я ей. Она послушалась. Я дотронулся до ее головы и, одной рукой придерживая ее, другой вырвал прядь волос. — Ой! Что ты делаешь? — закричала она. — Мне это нравится, — объяснил я. — Ты делаешь мне больно! — Молчи. — Да, господин. Я спрятал прядку ее волос так, чтобы потом ее можно было найти. — Отыщи свои вещи и возьми их в руки, — велел я ей. Она завозилась в темноте. — Нашла, — сказала она. — Ты сейчас стоишь на коленях передо мной? — Да, господин. — Поцелуй мои ноги, — приказал я и почувствовал, как она делает это. — Выпрямись. — Да, господин. — Я отпускаю тебя, — произнес я. — Ты отпускаешь меня! — воскликнула она. — Разве я не должен теперь вернуть тебя твоей госпоже? — улыбаясь, поинтересовался я. — Да, господин, — сердито ответила она. Я услышал, как она поднимается. — Подожди! — Господин? — с раздражением спросила она. Я присел возле нее и взял сандалии и легкое платье у нее из рук. — Открой рот, — приказал я, положил кусочек шелка на ее нижние зубы, а затем засунул сандалии каблуками ей в рот. — Закрой рот, — велел я. Она повиновалась, издав протестующий звук. Я руками поднял ее с колен и повернул спиной к себе. — Возвращайся к госпоже, — сказал я. Она сердито фыркнула. — Беги, — приказал я и хлопнул ее пониже спины. Она, заплакав, бросилась бежать по туннелю прочь от меня. Я достал прядку ее волос, которую перед этим положил на пол, и спрятал в тунику. Рабыня с плачем бежала от меня по туннелю. Я улыбался в темноте.25. Я СРАЖАЮСЬ С КРОНДАРОМ, РАБОМ МАЙЛЗА ИЗ БОНДА. ТАРНСМЕНЫ
Кожаный капюшон сдернули с моей головы. Я слышал крики толпы. Барус массировал мне спину. Кеннет наматывал длинные полоски кожи мне на руки. Я видел рабынь в ошейниках и коротких туниках, стоявших у входа. Некоторые забрались на решетки ворот. — Джейсон! Джейсон! — кричали они. — Крондар! — вопили свободные люди в толпе. — Джейсон! — кричали другие. Толпа взревела, когда на покрытую песком арену вывели плотного, небольшого роста человека. Он пытался высвободить из кандалов заломленные за спину руки. — Он рвется в бой, — подумал я. — Крондар! Крондар! — вопили люди в толпе. — Я не слышал о таком рабе, — сказал я Кеннету. — Разве не Горт — чемпион конюшен Майлза? — Вот, — выкрикнул один из судей, указывая на меня. — Джейсон, чемпион конюшен леди Флоренс из Вонда! В толпе раздались одобрительные восклицания. — Джейсон! Джейсон! — кричали рабыни. Присутствующие вокруг арены женщины, те, что стояли у ворот, и те, что сидели на ярусах, глядя вниз на арену, оживились. Женщины всегда радуются, когда мужчины собираются сражаться. Это происходит потому, что они знают: во время войны женщины являются трофеями. Это очевидно в каждой женщине, свободна она или является рабыней. Но в рабынях это проявляется с особенной и трогательной ясностью, ведь они уже и так осознают себя законно и недвусмысленно собственностью и трофеем. К тому же их полуобнаженные тела в ошейниках не позволяют им скрывать возбуждение. — Он кажется сильным, — сказал я Кеннету. — Да, — согласился он, не оборачиваясь, продолжая наматывать полоски кожи на мои руки. — Все его тело покрыто шрамами, — заметил я. — Так и должно быть, — ответил Кеннет. Я не понял его слов. — Крондар! — кричали зрители на ярусах. — Джейсон! — орали другие. Я посмотрел на ярусы и увидел гордую и величественную фигуру Майлза из Вонда. Он улыбался. Я припомнил, что он был одним из отвергнутых ухажеров леди Флоренс, а также одним из главных заводчиков тарларионов в округе. Я не думаю, что такой самолюбивый мужчина спокойно воспринял то, что его отвергли. Леди Флоренс на этот раз не присутствовала на схватке. По причинам, не понятным ни ее служащим, ни рабам, она объявила о временном недомогании и предпочла остаться в уединении у себя дома. Когда я спросил у Кеннета об этом, он просто ухмыльнулся и спросил: — А ты не знаешь сам почему? — Возможно, знаю, — улыбнулся я. Майлз из Бонда жестом приказал одному из помощников судьи снять капюшон с человека, стоящего напротив меня. — Ну и ну! — прошептал я. В толпе раздался вздох ужаса. — А это, — выкрикнул помощник судьи, указывая на моего соперника, чьи секунданты снимали сейчас с него наручники, — Крондар, недавно купленный раб Майлза из Вонда. Новый чемпион его конюшен. Крондар попытался вырваться, но секунданты держали его. Один из помощников судьи выхватил меч, горианский клинок, короткий и страшный, и ткнул острием в живот Крондара. Тот прекратил вырываться. Он хорошо знал, что горианский клинок без особых усилий входит в плоть человека. Глаза Крондара ощупывали меня, они были маленькие, спрятанные под густыми нависающими бровями. Все его лицо было иссечено шрамами. — Это не простой гладиатор, — сказал я Кеннету. — Нет. — Кеннет не обернулся. — Крондар — известный боец из Ара. — У него такое лицо! — заметил я, не в силах скрыть страх. — На аренах Ара, — сказал Кеннет, — он дрался в перчатках с шипами. — Несомненно, — проговорил Барус, растирающий мою спину, — он стоил Майлзу кучу денег. — Почему Майлзу пришло в голову купить его? — спросил я. — Неужели чемпионат местных конюшен так для него важен? — На карту поставлено больше, чем местный чемпионат, — объяснил Барус. — Майлзу не нравится, что ты оказался лучше, чем Горт, его бывший чемпион. Он недоволен, что его конюшни проиграли конюшням леди Флоренс, за которой он когда-то ухаживал. Хорошо известно также, что ты был шелковым рабом леди Флоренс. Поэтому он не огорчится, если ты будешь обезображен и искалечен. — Он же не может ревновать ко мне, — проговорил я, — он свободный человек, а я — только раб! Кеннет рассмеялся. На другом конце арены секунданты Крондара обматывали его руки кожаными ремнями. — Не обманывай себя, — сказал Кеннет. — Майлз будет радоваться каждому удару, наносимому по твоему телу.Когда ты упадешь, изуродованный, в крови, к ногам Крондара, не станет ли это его сладкой местью леди Флоренс? — Без сомнения, — согласился я. — Бей посильней, Крондар, — крикнул Майлз из Вонда своему рабу. — И хорошенько изукрась физиономию противника. — Да, господин, — прорычал тот в ответ. — Когда Крондар покончит с Джейсоном, — пошутил кто-то, — даже тарлариониха не захочет иметь его как шелкового раба! На трибунах загоготали. — Крондар будет трудным противником, — заметил я. Барус хмыкнул. — Он один из лучших боевых рабов-гладиаторов в Аре, — ответил Кеннет. — Похоже, он может разорвать меня на куски. — Я попытался улыбнуться. — Думаю, да, — сказал Кеннет, заканчивая обматывать мои руки. Я почувствовал тошноту. — Вы думаете, я могу выиграть? — Конечно нет. — А зачем же тогда я сражаюсь? — задал я вопрос. — Ты — чемпион, — объяснил Кеннет, — ты должен это делать. — Вы поставили на меня? — Нет. — А на Крондара? — поинтересовался я. — Нет. — Кеннет был краток. — Почему же — нет? — Такая ставка вызовет подозрения в честности этого боя, — пояснил Кеннет. — Такую ставку можно сделать тайно, через агентов, — заметил я. — Бесспорно. — Но вы так не сделали? — снова поинтересовался я. — Нет. — Почему? — Я не ставлю против своих людей, — объяснил мне Кеннет. — Господин говорит правду? — Дерзкий вопрос, — улыбнулся он. — Каков ответ? — Да, — Кеннет, улыбнувшись, хлопнул меня по плечу, — я говорю правду! — Сделайте ставку, — сказал я ему. — Ставку? — переспросил он. — Да. — Я усмехнулся. — Я собираюсь победить. — Ты сошел с ума, — промолвил Барус. — После первых ударов Крондара притворись, что потерял ориентацию, — стал советовать мне Кеннет, — затем, после следующих, падай на песок. Я внимательно посмотрел на Кеннета. — Крондар, возможно, ударит тебя ногой несколько раз, чтобы сломать ребра. Или схватит за волосы и поставит на колени, чтобы выбить зубы или раздробить челюсть, но ты все-таки останешься жив. — Как полностью униженный и побежденный раб, — проговорил я. — Конечно, — согласился Кеннет. — Господин приказывает мне поступить так, — спросил я, — потому что я только раб в ошейнике? — Я советую тебе, — ответил Кеннет, — в твоих же интересах. — Господин приказывает мне, — повторил я свой вопрос, — как рабу? — Я много наблюдал за тобой, Джейсон, — проговорил Кеннет, — ошейнику не место на твоем горле. Ты не женщина, рожденная, чтобы лизать ноги мужчины. В тебе есть сила хозяина. — Значит, мне не приказывают? — Нет, — подтвердил Кеннет, — я не приказываю тебе. — Спасибо, господин. — Я смерил Крондара взглядом. — Скоро прозвучит гонг, — предупредил Барус. Крондар рвался в бой. Я был рад этому и решил, что быстро разделаюсь с ним. — Я сделал все, что мог, — заключил Кеннет. — Не все. — Что еще я могу сделать? — спросил он. — Ставку. — Ты на самом деле сумасшедший, — ответил Кеннет. В это время прозвучал гонг. Я вскочил на ноги и вышел на арену. Не успел я появиться перед Крондаром, как он в ярости кинулся на меня. И тут же зашатался, получив удар в голову. Я прижал его к деревянной ограде. Толпа застыла в изумлении. Я не стал дальше демонстрировать свое преимущество. Я просто сказал Крондару: — Не только в Аре есть бойцы. Надеюсь, ты понимаешь это. Крондар уставился на меня. — Золотой тарск на Джейсона, — услышал я голос Баруса. — Принято, — ответил голос с трибуны. — Десять к одному! — крикнул Барус. — Согласен! — отозвался человек, принявший ставку. — Позвольте, я тоже поставлю, — закричал один из зрителей. Крондар в бешенстве ринулся на меня, опустив голову. В этой позиции он не смог защититься от удара снизу вверх, которым я остановил его. К счастью, мы не были вооружены ножами, иначе его голова слетела бы с плеч. А простой кастет мог бы снести его нижнюю челюсть. Я почувствовал, как от удара ноет моя правая рука и плечо. Мой соперник зашатался и отступил назад и в сторону. Но я снова не пошел в наступление. — Говорю тебе, — сказал я, — есть бойцы и в тех местах, которые ты считаешь глушью. Крондар тяжело дышал. — Даже на конюшнях Вонда есть чемпионы, — продолжал я. В ответ на это на трибунах раздались одобрительные выкрики. Рабыни завопили от радости. — Золотой тарн на Джейсона, — закричал Барус, — десять к одному! Ответом было молчание. — Восемь к одному! — продолжал кричать Барус. — Пять к одному! — Принято, — неуверенно откликнулся кто-то. И снова, как безумный, Крондар бросился на меня, опустив голову. В этот раз я не стал наносить удар, но, увернувшись, дал ему проскочить мимо меня, взметая тучу песка. Сбитый с толку, Крондар развернулся у ограды. Он понял, что я не ударил его. — Давай всерьез займемся друг другом, — сказал я ему.— Золотой тарн на Джейсона! — закричал Барус. — Пять к одному! Пять к одному? Три к одному? Два к одному? Один к одному! Один к одному! — Принято! — сказал кто-то. — Согласен! — произнес другой. На квадратном, иссеченном шрамами лице Крондара в этот момент возникло понимание, что, хотя он и сражается всего-навсего в окрестностях Вонда, его противник тоже отличный боец. — Золотой тарн на Джейсона! — не переставая кричал Барус — Один к одному! Один к одному! Из толпы никто не ответил. Крондар снова как безумный пошел в атаку, но я понял по выражению его лица, что он считает меня опасным противником. В этот раз я стоял справа и, когда он попытался схватить меня, ударил его снизу вверх левой рукой. Потом я нанес удар крест накрест правым кулаком и снова левым, на этот раз в живот. Голова Крондара качнулась, и мой правый кулак снова смог достать ее снизу вверх. Серия ударов была быстрой и нанесенной с близкого расстояния. Толпа неистовствовала. Я ощутил, как столб в тренировочном сарае зашатался. Крондар, отступая, тряс головой. Я осторожно преследовал его. Правой ногой он быстро поддал по песку, чтобы засыпать мне глаза, но я уже оказался около него. Это движение заставило его потерять равновесие. Я четыре раза смог ударить его, прежде чем он прижался к ограде и сумел увернуться. — Ты бы не стал проделывать этот трюк на аренах Ара? — упрекнул его я. — Ты думаешь, тебе позволительно терять равновесие передо мной? Ты хочешь опозорить меня? В следующий раз я воспользуюсь своим преимуществом. Крондар ухмыльнулся, вытер кровь с лица и пожал плечами. — Ты быстрый, — признал он. — В Вонде есть чемпионы! — закричал кто-то на трибуне. — Да! — подхватили другие. — Серебряный тарск на Джейсона! — крикнул Барус. — Один к одному! Один к одному! Но на его предложение никто не откликнулся. Крондар вышел не спеша на середину арены и сделал мне знак рукой. — Иди сюда, — сказал он, — познакомимся поближе. — Ты думаешь, я боюсь сразиться с тобой в ближнем бою? — спросил я. Внезапно он ринулся ко мне, и наши руки, обвязанные кожаными ремнями, сцепились между собой. Крондар яростно рычал, пытаясь сбить меня с ног и прижать к ограде. Мы стояли на песке, качаясь и тяжело дыша. Рабыни визжали. Крондар сильно ударился об ограду. Она затряслась, и на ней появилась кровь. Из толпы неслись крики и вопли. Крондар тряс головой, но все еще был в сознании. — Серебряный тарск на Джейсона, — закричал Барус, — счет два к одному в пользу Джейсона! Четыре к одному? Десять к одному в пользу Джейсона! Но в это время раздался гонг, и первый раунд был закончен.
Толпа ревела. Я стоял, покачиваясь, в центре арены. Закончился четвертый раунд. Кеннет и Барус подбежали ко мне. Я почувствовал, как мои окровавленные, замотанные ремнями кулаки подняли в знак победы. На арену посыпалось золото. Полуобнаженные девушки-рабыни стояли на коленях рядом со мной, плача, прижимаясь губами к моим ногам. Я видел на трибунах свободных женщин. Их глаза горели, сияя сквозь вуали. Мужчины радостно кричали. Многие стучали себе по левому плечу, аплодируя по-гориански. Майлз из Вонда удалился. Я вырвался из толпы и поднял окровавленного Крондара на ноги. Мы обнялись. — Ты мог бы сражаться в Аре, — проговорил он. Затем его оттащили от меня, надели капюшон и наручники. Кеннет и Барус повели меня с арены. Мы пробивались сквозь толпу. Рабыни висли на мне, и даже свободные женщины тянули руки, чтобы дотронуться до меня. Мое тело было покрыто потом и песком. Около двери, ведущей в раздевалку, встали мужчины, чтобы оттеснить толпу. — Назад! Назад! Назад, вы, самки слина! — кричали они рабыням и, вытащив плети, стали щедро раздавать удары направо и налево по полуобнаженным телам. Рабыни орали от испуга и боли. Даже свободные женщины не сдерживали криков обиды, когда плети попадали по ним. Потом женщины — и рабыни, и свободные — отступили, потому что все они понимают язык плети. Ворота закрылись. Барус накинул полотенце мне на плечи и начал вытирать меня. Кеннет, счастливый, толкал меня по коридору в заполненное соломой стойло. — Отличный бой, Джейсон! — воскликнул он. Барус снял с крюка в стойле мой капюшон и кандалы. — Я хочу женщину! — выдохнул я. Я почувствовал, как мои руки завели за спину. — Я хочу женщину! — снова сказал я, чувствуя, как на руках защелкнулись тяжелые и жесткие наручники. — Я хочу женщину! — повторил я. — Если бы я мог, то бросил бы тебе девицу, — ответил Кеннет, — ты вполне заслужил ее. — Но госпожа не одобрит? — спросил я. — Думаю, нет. — Как насчет «новой рабыни», — улыбнулся я, — той, которую присылали ко мне в туннель? Кеннет усмехнулся. — Мне не кажется, что госпожа пришла бы в восторг от этого, — сказал он. — Я хочу женщину, — повторил я. — Извини, — развел руками надсмотрщик. Мне на голову накинули капюшон, а его ремни дважды обернули на горле, застегнув пряжку под подбородком. Я должен молчать. Я — раб. Мы вышли из раздевалки. Барус продолжал вытирать мое тело. Я услышал шум с трибун, но это были не обычные возбужденные крики, которые часто сопровождают схватку. — Что происходит? — спросил Кеннет. — Люди из Коса — тарнсмены — нанесли удар в предместьях Ара! — ответили ему с трибуны. — Это война! — шумела толпа. — Пехотинцы из Вонда и Ара сражаются друг с другом к северу от Венны! — кричал кто-то. — Будет война, — заключил Барус. — По какому праву люди из Вонда продвинулись так далеко на юг? — спрашивал кто-то. — Какая разница? Дело сделано, — отвечали ему. — Вся Салерианская конфедерация может быть втянута в конфликт, — заметил Кеннет. — И Тайрос тоже, — добавил кто-то. — А сообщения точны? — поинтересовался Кеннет. — Они не вызывают сомнения! — Первая кровь уже пролилась, — угрюмо сказал Кеннет. — Вот и началось… — Ар и Венна далеко, — успокоили его. — И это удачно для нас, — добавил кто-то еще. Барус продолжал вытирать меня полотенцем. Я снова услышал привычный шум трибун вокруг арены. — Наши бойцы закончили, — сказал Кеннет, — давай посадим их в повозку. — Сначала я соберу ставки, — ответил Барус. — Ждем тебя в фургоне, — произнес Кеннет. — Я скоро буду, — ответил Барус. Я почувствовал руку Кеннета на своем плече. Меня повели в направлении повозки, в которой вместе с другими боевыми рабами-гладиаторами доставили сюда. — Сражение далеко, — услышал я чей-то голос, — нам нечего бояться. Внезапно мы остановились. Мы ехали уже примерно два часа, возвращаясь во владения леди Флоренс из Вонда. Я не понял, кто был тот человек, что обратился к нам. Возможно, крестьянин или владелец фермы, а может, стражник. — Бойтесь разбойников! — крикнул он. — Они где-то поблизости. Уже разорили владения Гордона и Дорто! — Спасибо, друг, — откликнулся Кеннет и сказал Барусу: — Смотри в оба. Держи ключи наготове. — Сделаю, — ответил Барус. На Горе существуют разные типы повозок для рабов. Повозки для транспортировки невольниц покрыты желто-голубым холстом. В них находится металлический брус, закрепленный в начале и конце повозки. К этому брусу приковываются щиколотки рабынь. Когда брус освобождается и поднимается, рабыни прямо в кандалах могут покинуть повозку, для чего откидывается ее задний борт. Другим распространенным транспортом для женщин является открытая повозка с плоским днищем. В них рабыни выставляются напоказ. Иногда покупатели следуют за такими повозками к месту продажи невольниц. Бывает, что рабыни продаются прямо с повозки, которая в таком случае представляет собой передвижной рынок. Тогда одна сторона плоского днища повозки используется как аукционная площадка. На этих маленьких, но удобных подмостках хорошо можно рассмотреть красоту девушки. Другим видом транспортного средства для рабов на Горе является повозка-клетка, которая в зависимости от прочности решеток может использоваться как для мужчин, так и для женщин. Фургон, в котором меня везли, сочетал в себе повозку-клетку и обычную повозку для рабов. Этот переоборудованный фургон предназначался для перевозки боевых рабов-гладиаторов. Тяжелый фургон с высокими бортами был крыт коричневым брезентом. Внутри находилась клетка с крепкими решетками. В клетке были сделаны отделения с кольцами, в которых рабы приковывались за шею, руки и ноги. Таким образом, наши движения были ограничены. Но эта дополнительная безопасность вполне естественна. Мы все-таки мужчины и боевые рабы-гладиаторы. Я дернулся в кандалах. Они крепко держали меня. От горианских хозяев трудно убежать. — Как ты думаешь, опасность нападения существует? — спросил Барус у Кеннета. — Не знаю, — ответил тот. Фургон снова тронулся в путь. Я услышал звон цепей рядом. Один из моих товарищей пытался освободиться. Но он был абсолютно беспомощен. Мы оба — только горианские рабы, крепко скованные нашими хозяевами. — Посмотри направо, — спустя какое-то время сказал Барус. — Вижу, — ответил Кеннет. — И слева тоже, — проговорил Барус. — Да, — согласился Кеннет. Я не понял их разговора, как и мои товарищи. — Посмотри на небо, — внезапно воскликнул Барус. — Вижу! — сказал Кеннет. Фургон остановился. Я услышал, как кто-то выпрыгнул из него. Затем он же потрогал замок на задней стене повозки. Послышался звук вставляемого ключа. — Выпрыгивай из фургона, — велел Барус рабу, сидящему в одном ряду со мной. Через минуту я почувствовал, что ключ открывает замок на ножных кандалах, затем понял, что наручники, сковывающие руки, сняты. Цепь с шеи тоже была отстегнута и звякнула о стену клетки. — Из фургона! — приказал Барус. — Быстрее! — крикнул Кеннет. — Он вернется с другими через секунду! Барус почти вытащил меня из стойла и толкнул к краю повозки. На мне все еще был капюшон и наручники. — Из фургона! — крикнул Барус следующему рабу. Я ударился о решетку на краю повозки, опустился на пол и осторожно проскользнул сквозь маленькие решетчатые ворота. Они специально сделаны так, чтобы впускать и выпускать только одного человека. Наконец я почувствовал под босыми ногами дорожную пыль. К моему изумлению, я понял, что Кеннет вставляет ключ в мои наручники. — Он возвращается с другими! — сказал надсмотрщик. — Из фургона! — командовал Барус следующему рабу. Наручники сняли с моих рук и бросили через решетку в фургон. — Сними капюшон сам! — велел Кеннет. Он уже отпирал замок наручников другого раба. Нащупав пряжку, я сбросил с себя капюшон. Свежий воздух показался мне холодным и чудесным. — Снимай капюшон, — обратился Кеннет к другому рабу. — Они будут здесь через минуту или еще раньше! — крикнул Кеннет. — Из фургона! — приказал Барус последнему рабу. Я обернулся назад и посмотрел направо. Довольно далеко поднималось два столба дыма. Я также увидел в небе то, что сначала принял за стаю птиц. — Они возвращаются! — сказал Кеннет. Тогда я понял, что это не простые птицы, а тарны и верхом на них сидят вооруженные люди. — Что происходит? — закричал один из рабов. Кеннет показал на небо. — Тарнсмены! — объяснил он. — Люди из Ара? — спросил раб. — Да, если не хуже, — ответил Кеннет. Он освободил последнего человека и приказал ему снять капюшон. Я наблюдал, как приближаются тарнсмены. Сейчас они находились в нескольких пасангах от нас, на высоте четыреста — пятьсот футов. — Как вы думаете, что они сделают с вами? — спросил Кеннет. Мы стояли неуверенные, растерянные. — Вы думаете, вы очаровательные женщины, обнаженные и соблазнительные, которых они просто закуют в цепи и заберут в свой лагерь, чтобы там надеть ошейники? Мы смотрели на него. — Бегите! — скомандовал Кеннет, — врассыпную! Потрясенные, мы бросились в разные стороны. Один раз я оглянулся и увидел, как Кеннет и Барус тоже бегут прочь от повозки. Больше я не оглядывался, пока не нашел укрытие в густых зарослях кустов на берегу маленького ручья. Я увидел, как загорелся фургон. Тарнсмены кружили над ним минуту-другую. Они не преследовали нас, а направились в сторону двух столбов дыма в отдалении. Я заметил, как тарларион, запряженный в повозку, а теперь отпущенный на волю, спотыкаясь, двинулся прочь. Я тяжело дышал. Сердце колотилось. Руками я нащупал тяжелый ошейник, плотно облегавший мою шею.
26. Я ДЕЛАЮ ЛЕДИ ФЛОРЕНС СВОЕЙ ПЛЕННИЦЕЙ. МЫ СПАСАЕМСЯ БЕГСТВОМ В ТУННЕЛЕ
Я услышал звук разрываемой ткани. — Нет! — крикнула леди Флоренс, вырываясь от бородатого головореза и в ужасе прижимаясь к стене. Бородач поманил ее левой рукой. Правой рукой он сжимал меч. — Иди сюда, моя красавица! — уговаривал он. — Пожалуйста, нет! Леди Флоренс тяжело дышала и была напугана. Правой рукой она придерживала платье на левом плече, там, где его разорвали. Головорез, ухмыляясь, засунул меч в ножны. — Пощади меня! — молила она. — Я пощажу тебя так, как хозяин щадит свою рабыню, — засмеялся бородач. Приблизившись к леди Флоренс, он разорвал на ней платье до талии. В другом зале визжала девушка. Возможно, это была Бонни. Продолжая смеяться, бандит защелкнул наручники на запястьях леди Флоренс. Она закричала от страха, когда я схватил головореза сзади за шею и швырнул его лицом в стену. Оглушенный, бородач повернулся, и в ту же секунду я бросился на него. Он не успел выхватить меч или нож. Я саданул его по защищенной шлемом голове, и головорез снова стукнулся о стену. Затем я рванул застежку шлема и, схватив его за плюмаж, сдернул с головы противника, почти сломав бородачу шею. Он не мог защищаться и покорно ждал моего удара. Я ударил его слева в челюсть. Голова бородача беспомощно повисла, и он повалился на пол, потеряв сознание. Я отступил на шаг. Бесчувственный, противник остался лежать на полу. — Джейсон! — воскликнула леди Флоренс. Я посмотрел на нее. Она покраснела. — Меня заковали в наручники! — пожаловалась она, поднимая вверх свои маленькие запястья. — Вы хорошо выглядите в наручниках рабыни, — заметил я. Она еще больше покраснела. — Освободи меня. Я внимательно разглядывал ее. — Освободи меня! — умоляла она. Я взял сумку лежащего человека, нашел в ней ключи от наручников и снял их с рук леди Флоренс. Она потерла кисти, поскольку наручники были тесными. — Как ужасно ощущать сталь рабыни на женском теле! — Совсем не ужасно, — сказал я, — это радостно и приятно. — Наверное, мне лучше знать, — возразила она. — Если бы это было ужасно, вы не чувствовали бы себя сейчас сексуально возбужденной и полной желания. — Ничего подобного я не ощущаю! — возмутилась леди Флоренс. — Вы думаете, это нельзя понять по вашему дыханию, цвету кожи, состоянию ваших сосков, тембру голоса? — спросил я. — Нет, — ответила она, — нет! Она быстро натянула разорванное платье на себя, держа его руками у горла. Открытыми остались только ее плечи. — Здесь есть еще другие, — проговорила она, — бандиты. — Я знаю, — ответил я, — они или такие же, как они, разорили поместья Дорто и Гордона. — Где гвардейцы Вонда? — спросила она. — Если кто-то из них движется к Вонду, они будут здесь завтра к вечеру, не раньше, — ответил я. — Завтра к вечеру? — в ужасе переспросила леди Флоренс. — Возможно. Мы оба затихли, услышав мужские голоса в соседнем зале. Также слышался плач девушки. Мы стояли не шевелясь. Через щель в двери было видно, как прошли двое мужчин. Один из них тащил раздетую рабыню за волосы, перегнув ее через бедро. Это была Бонни. — Спаси меня от этих людей, — простонала леди Флоренс. — Зачем? — спросил я. — Затем, что они сделают из меня рабыню. — Из вас вышла бы очаровательная рабыня, — сказал я ей. — Пожалуйста, Джейсон, — с напором сказала она, глядя на меня снизу вверх. — Пожалуйста, Джейсон! Какой маленькой и слабой вдруг показалась мне хозяйка, какой жалкой и нуждающейся в помощи! Как она была не похожа на ту гордую и величественную женщину, которая небрежно и надменно командовала мной! — Пожалуйста, Джейсон! — повторила она. Я продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. — Я освобожу тебя, — внезапно с напряжением произнесла леди Флоренс. Я молчал. — Ты свободен, — произнесла она, — ты свободен. Она бросилась к маленькому туалетному столику около ее кровати, выхватила из ящика ключ и снова подбежала ко мне, придерживая свое платье. — Сними ошейник, — приказал я ей. — Пожалуйста, Джейсон, — проговорила она. — Сними его, — настойчиво сказал я. Покраснев, она дала платью упасть на бедра, а сама двумя руками — левой держа ошейник, правой вставляя ключ в замок — сняла ошейник с моего горла. Она нагнулась и положила ошейник и ключ на пол. Осознавая, что склонилась передо мной, она на короткое мгновение заколебалась, затем быстро выпрямилась. У меня в правой руке все еще были наручники для рабов, которые я снял с нее. Ключ я положил в складку на поясе своей туники. Она улыбнулась. — Теперь ты — свободный человек, Джейсон, — прошептала она. — Сегодня, — сказал я, — я победил Крондара, боевого раба из Ара, купленного Майлзом из Вонда. — Поздравляю тебя с победой, — ответила она. — Я хочу женщину, — проговорил я, — не трогай свое платье. Ее руки задвигались, но не тронули платье. Тело леди Флоренс было миниатюрным и мягким, красиво округлым. Как невероятно красивы женщины! — Конечно, — нервно произнесла она, — это понятно. Ты можешь выбирать. Я бросил наручники на кровать. Они со звоном упали на мягкое покрывало. Леди Флоренс нервно посмотрела на них. — Джейсон? — Она была в замешательстве. Я смотрел на нее. — Ты можешь выбирать! — повторила она. — Я знаю, — ответил я. Леди Флоренс не сводила с меня глаз. — Сними всю одежду и ложись в постель, — велел я. — Нет, — прошептала она, — нет! — Ложись на живот, — скомандовал я. — Нет! — Тебя надо бить? — Нет, — испуганно проговорила она, освободилась от одежды и скинула тапочки. После этого леди Флоренс подошла к кровати и легла на живот поверх покрывала. Я присел рядом с ней. — Ты можешь выбирать, — простонала она. Я завел ее руки за спину. — Здесь бандиты, — заплакала она. Я застегнул на ее руках наручники. — Ой! — воскликнула леди Флоренс, так как наручники были тугими. Я поднял ее за руки с постели. — Но ты можешь выбирать, — плача, сказала она. — Я знаю, — ответил я и бросил ее спиной на широкую кровать. Она со страхом смотрела на меня. — Я выбираю тебя, — сказал я. Та, что когда-то была моей госпожой, задыхалась в моих руках. Потом, откинув голову назад, она глубоко вдохнула. Ее маленькие руки безрезультатно пытались освободиться из наручников. Постепенно леди Флоренс прекратила попытки вырваться. — Ты понимаешь, что ты сделал? — спросила она. — Да, — ответил я, — Ш-ш-ш! Внезапно послышались мужские голоса снаружи около окна. Ее тело напряглось в моих руках. — Ты поймал конюшенных девиц? — спросил один из мужчин. — Одна еще на свободе, — ответили ему. — А что домашние рабыни? — снова спросил первый голос. — Они уже в наших цепях! — Привяжи их к кольцу у седла, — сказал первый голос, — нам скоро улетать. — Где Оргус? — задал вопрос мужской голос. — Он пошел за хозяйкой дома, — объяснил кто-то. — Где же он? — Несомненно, он основательно наслаждается ею. Все засмеялись. Я тоже улыбнулся. — Ты из таких женщин, которыми можно основательно наслаждаться? — спросил я у беспомощной женщины в моих руках. — Я не тот тип женщины, которым можно наслаждаться, — прошипела она, — я — свободная женщина! Я — леди Флоренс из Вонда! Я тихо засмеялся про себя. Как мало она понимала возможности своей красоты. — О! О! — стонала она. — Вы недооцениваете себя, очаровательная леди, — уверил я ее. Леди Флоренс уставилась на меня. — Несомненно, вы сильно отличаетесь от рабыни, — сказал я. — Слин, — огрызнулась она, потом закрыла глаза и отдалась удовольствию, которое я счел подходящим подарить ей. — О! О! — восклицала она. — Не так уж сильно вы отличаетесь от рабыни, — заметил я. Леди Флоренс не ответила мне, но мягко вскрикнула и застонала. Полноту женского оргазма, в его физиологическом и психологическом смысле, может постичь только рабыня, женщина, которая полностью принадлежит мужчине и находится в полной власти сильного и мощного хозяина. Однако я нашел ответную реакцию леди Флоренс вполне впечатляющей, хотя она все еще не выходила за рамки того, что принято у свободной женщины. Я гордился своей бывшей хозяйкой и мало сомневался в том, что, если ее превратить в рабыню, она быстро освоит науку приносить наслаждение хозяину. — Кстати, — спросил я, — где та «новая рабыня», которую ты присылала мне в туннель? Она испуганно посмотрела на меня. — Я продала ее, — быстро ответила она. — Она была вкусным маленьким пудингом, — заметил я. — Вкусным маленьким пудингом! — воскликнула возмущенно леди Флоренс. — Да, и очень похожей на тебя, — добавил я. Она в ярости посмотрела на меня. — Расслабься, — посоветовал я, — на время будь довольна стать вкусным маленьким пудингом. — О! А! А! — вскрикивала леди Флоренс, закрыв глаза. — Вот так-то, — сказал я. — Ты животное, — мягко сказала она. Я поцеловал ее. — Ты подвергаешь меня позору на моей собственной постели! — прошептала она. — О нет! Не заставляй меня снова отдаваться! — Оргус! Оргус! — услышали мы крики. — Не заставляй меня снова отдаваться, — умоляла леди Флоренс. — Отдавайся! — приказал я. Подчиняясь, она вскрикнула. — Слышишь эти вопли? — засмеялся человек снаружи. — Оргус все еще занят с ней, — подхватил другой. — Ты наглый слин, — заплакала девушка. — Теперь нас, конечно, найдут! — Ты поймал другую конюшенную девицу? — спросил один из мужчин. — Поймал, — весело произнес чей-то голос — Ее зовут Тука. Она горячая. Правда, я хорошо побил ее за беспокойство. Она крепко прикована к моим стременам. — Хорошо, — одобрил первый голос. — Теперь мы назовем ее так, как нам понравится, — сказал кто-то из мужчин. — Приведи Оргуса, — приказал первый из говоривших, — нам пора взлетать. Я улыбнулся. Женщина в испуге смотрела на меня. Потом она стиснула зубы, задыхаясь. Мы почти скатились с кровати. Мы затихли. Леди Флоренс плакала. Я вернул ее на покрывало. На ее руках остались глубокие отпечатки моих пальцев. Я встал с кровати и пошел к стене, где взял в руки скамью. Леди Флоренс попыталась встать на колени. Волосы закрывали ее лицо и тело, покрытое потом. Руки оставались в наручниках за спиной. — Что ты со мной сделал! — воскликнула она. — А ты бы предпочла прогуляться по саду? — спросил я. Леди Флоренс взглянула на меня со злостью. — Встань на колени по ту сторону кровати, — приказал я, — так, чтобы видно было только лицо, голову опусти. — Я — свободная женщина! — взвизгнула она. — Не командуй мной! — Ты хочешь, чтобы тебе сломали шею? — задал я вопрос. Она немедленно выполнила мой приказ. — Ага! — сказал человек, входя в дверь. — Вот и она, раздетая и в наручниках! Он оглянулся. — Оргус! Что случилось? — Приветствую, — проговорил я. Он отпрыгнул. Его меч был наполовину вынут из ножен, когда скамейка врезалась ему в живот. Потом я поднял скамейку и сломал ее о его спину. — Можно мне двигаться, Джейсон? — спросила женщина, не глядя по сторонам. — Да, — ответил я. Она вскочила на ноги и повернулась. Я стоял на коленях перед Оргусом, забирая его оружие и снаряжение. Потом я переоделся в его тунику и сандалии. — Какой ты сильный, Джейсон, — сказала леди Флоренс, глядя на сломанную скамью, — очень сильный. — Когда эти парни очнутся, — заметил я, — нам не следует находиться поблизости от них.Надевая на себя оружие Оргуса и его снаряжение, я надеялся, что пришельцы не сразу раскроют мою нехитрую маскировку. Я не знал, как обращаться с горианским холодным оружием, и мало сомневался, что мастер таких искусств быстро расправится со мной. — Когда Оргус и Андар вернутся, подожгите дом, — приказал кто-то снаружи. — Вы вынесли все ценное? — спросил голос. — Все, кроме хозяйки, — ответил другой голос, — Оргус, очевидно, знакомит ее с новыми обязанностями. Раздался смех. Леди Флоренс в испуге посмотрела на меня. Я надел шлем Оргуса. — Что нам делать? — умоляюще спросила она. — Беги ко мне и повернись спиной, — велел я. — Каким свирепым ты выглядишь в шлеме! — Мне повторить приказ? — строго спросил я. Леди Флоренс подбежала и встала ко мне спиной. — Нет, Джейсон, — сказала она. Я освободил ее руки от наручников и бросил их и ключ на плитку. — Наклони голову, — приказал я. — Я — леди Флоренс, — возмутилась она. Я взял ее за волосы и пригнул ее голову к себе на бедро. — О! — всхлипнула она. Именно так, как я видел, один из грабителей вел Бонни в рабство, в котором она будет служить не женщине, а мужчинам. — Ой! — От боли женщина вскрикнула. — Ты делаешь мне больно! Что ты собираешься предпринять? — Молчи, — велел я, — у меня есть план. — Ой! — Она продолжала всхлипывать и, согнувшись, побежала рядом со мной. Хотя она была леди Флоренс, свободная женщина Вонда, я вел ее рядом со мной, как обычную рабыню. Я быстро устремился по залам ее дома. Мебель была изрублена и разбросана. Разорванные гардины валялись на полу. Ящики тоже были сломаны и вывернуты. Я быстро вышел через главный вход и устремился за дом, к конюшням. — Эй, Оргус, — закричал голос из сада. — Оргус! — Мы здесь! — крикнул другой голос. Я продолжал настойчиво двигаться к конюшням. — Ты все еще не насладился ею? — позвал кто-то. — Веди ее сюда! Приковывай ее с остальными! Ты еще сможешь позабавиться с ней в лагере, Оргус! Я быстро шел по направлению к конюшням. — Оргус! Оргус! — послышались крики сзади. Я не останавливался. — Мы готовы уходить! — звал чей-то голос. — Оргус! — Это ты, Оргус? Тут я отпустил волосы девушки и, схватив ее левой рукой за правую руку, бросился бежать. Я не сомневался, что сейчас они кинутся догонять меня и мою прелестную узницу. — За ними! Я почти тащил девушку за собой, держа ее за правую руку — она была правша. Я тоже правша. Таким образом, ее действующая рука была сжата моей, что делало ее более зависимой от меня, тогда как моя правая, активная и умелая, рука была свободна для применения. Стоит заметить, что этот прием применяется при использовании ручного поводка. Я оглянулся. За нами бежали четверо мужчин. — Быстрее! — крикнул я девушке. Мы неслись вперед, спотыкаясь и дыша с трудом, достигли двери в питомник, и я ногой распахнул ее. Втолкнув женщину перед собой, я вбежал следом, хлопнул дверью и задвинул засов, забаррикадировав ее. Мгновение спустя я услышал, как рукоятки мечей застучали по двери. — Нас поймают! — зарыдала она. — Тебя поймают, а не меня, — ответил я, огляделся и взял два носовых ремня, применяемых для фиксирования челюсти новорожденных тарларионов. Один из ремней я засунул свернутым себе за пояс. Другим связал ее руки спереди, оставив конец, который можно было использовать в качестве поводка. — Рядом! — приказал я ей. Леди Флоренс задохнулась. В дверь стучали. Я поспешил к люку в полу, через который сюда приносили новорожденных тарларионов по туннелю из инкубатора. Стекла на окнах тряслись. — Остановитесь! — услышали мы. Я тащил леди Флоренс за поводок на руках к спуску, ведущему в туннель. Мы слышали, как позади нас мужчины силятся открыть дверь. Раздался грохот разбиваемого оконного стекла. — Торопись, пленница! — заорал я. — Пленница! — вскрикнула она. Примерно через пятьдесят ярдов я остановился в темноте туннеля. Как я и ожидал, люди не стали преследовать нас в темноте. Мы предположительно могли знать туннель. Они его не знали. Кроме того, я был вооружен. У меня на левом плече было снаряжение разбойника Оргуса. — Принесите факелы! — услышал я чей-то крик. Тихо засмеявшись, я потащил леди Флоренс на поводке в темноту туннеля. — Я не твоя пленница! — сказала она. Я обернулся. — Ой! — Она налетела на меня в темноте. Я поднял ее, посадил к стене туннеля и скрестил ей щиколотки. — Что ты делаешь? — прошептала она. — Хочу связать тебе ноги, — ответил я, — для этого я использую свободный конец поводка. Потом я протяну его к твоим запястьям, так что ты не сможешь достать узел ни пальцами, ни зубами. — Нет, нет! — Почему нет? — спросил я. — Они поймают меня, — объяснила леди Флоренс. — Да, — согласился я. — Не бросай меня здесь, — попросила она. — Кто захочет женщину, которая слишком тупа, чтобы понять, что она пленница? — ответил я. — Не оставляй меня здесь! — взмолилась она. — Ты останешься здесь, как связанная глупышка, — сказал я, — чтобы стать пленницей других, которые наверняка будут проявлять меньше внимания к твоему уму. — Я не тупая, — ответила леди Флоренс, отчаянно вырываясь, — я не глупышка. Я не безумная! Я встал. — Не оставляй меня здесь, — взмолилась она. Я повернулся, чтобы уйти. — Я знаю, что я — твоя пленница, — заплакала леди Флоренс. Я остановился в нерешительности. — Захватчик! — Да, — согласился я. — Пожалуйста, не оставляй меня здесь, — молила она, — возьми свою пленницу с собой. — Ты пленница? — просил я. — Да. — Чья? — Твоя. Твоя! — крикнула она. — Это правда? — Да. Ты знаешь, что это правда, зверь, — ответила леди Флоренс. — И ты раньше это знала, не так ли? — Да, — сердито ответила она, — я знала это раньше. — Но только сейчас ты признала это, — сказал я. — Да, — сердито согласилась леди Флоренс, — только сейчас я признала это. Я засмеялся. — Ты смеешься над своей пленницей? — просила она. — Да. Она закричала в ярости. Я снова повернулся, чтобы уйти. — Пожалуйста, не оставляй меня здесь. Возьми свою пленницу с собой. Я повернулся к ней лицом и увидел, как она жалобно задергалась в темноте. — Ты умоляешь меня об этом? — спросил я. — Да, мой захватчик. — Очень хорошо. Я освободил ее щиколотки от ремня, рывком поставил ее на ноги и потянул за собой. Она побежала за мной, тяжело дыша, неловко, поскольку ее руки были на привязи. Ее босые ноги мягко проваливались в землю туннеля. Мы пробежали с минуту и замерли. — Почему мы остановились? — спросила леди Флоренс. — Ты помнишь это место? — спросил я. — Здесь темно. — Здесь ты поймала двух рабов, занимающихся любовью в темноте, — проговорил я, — и сюда же ты однажды милостиво прислала мне рабыню, чтобы удовлетворить мои потребности. — Давай поторопимся, — сказала она. Мои руки были у нее на плечах. Внезапно я поднял их так, чтобы связанные запястья были у нее над головой. — Нет, — проговорила леди Флоренс, — ты — животное! — Разве ты не моя пленница? — Я — твоя пленница. — Думаю, я развлекусь со своей пленницей. — Нет! — Я докажу права германского захватчика на свою прекрасную пленницу, — провозгласил я. — Животное, животное! — воскликнула леди Флоренс. Я силой потянул ее вниз. Она оказалась лежащей на земле туннеля и тщетно пыталась вырваться. — Ты с ума сошел, — сказала она. — Захватчики в туннеле. Их факелы приближаются! Она опустила свои поднятые руки, связанные в запястьях, мне за шею и беспомощно поцеловала меня. Я поднял ее на ноги и потянул за собой в темноту. — Они где-то впереди! — крикнул чей-то голос. Послышался звон оружия. Мы припустились бежать. Обнаженная женщина, моя прежняя хозяйка, бежала, спотыкаясь, позади меня. Я больше не держал ее поводок — он волочился за ней. Несколько раз я почувствовал, как она натыкалась на меня в темноте. Тогда я взял леди Флоренс за волосы и потащил рядом с собой.
27. Я СЛЕЖУ ЗА ТЕМ, ЧТОБЫ ЛЕДИ ФЛОРЕНС СЛУЖИЛА МНЕ
— Убери здесь, — велел я ей. — Уже делаю, — сердито ответила леди Флоренс. Она стояла на коленях, отвернувшись от меня. В руках она держала большую щетку, рядом с ней стояло ведро воды. — Ты думаешь, они уже ушли? — Да, — ответил я, — мы достаточно ждали. Такие люди должны вовремя уходить. Они не могут долго находиться в месте, где совершают разбой. — Тогда мы совсем одни, — заметила она, — в моем поместье. — На развалинах твоего поместья, — откликнулся я. — Дом и многие постройки сожжены. Она всхлипнула. — Продолжай работать, — сказал я ей. — Да, Джейсон, — ответила леди Флоренс. Я наблюдал за ней. — Ты умный, Джейсон, — проговорила она, — я уже думала, нас схватят. И все-таки ты спас нас. «Нет, — кричала она тогда, — нет! Это безумие!» Но я уже бросил ее на песок инкубатора и освободил ей руки. Потом я перевернул ее на живот, завел руки за спину, затем, скрестив щиколотки, подтянул их к запястьям и связал вместе. Затем я схватил ее, бросил в обгорелые поленья и золу очага. Я засыпал ее песком, пока снаружи не остались только глаза, нос и рот. И тут я услышал, как люди ломятся в люк, ведущий из туннеля в инкубатор. Я быстро закрыл крышку люка на засов. — Открой дверь! Я побежал через сарай и ногой распахнул наружную дверь. Затем замел свои следы, ведущие к очагу. Я слышал, как наши преследователи стучат в дверь люка, пытаясь ее открыть. Оглянувшись на леди Флоренс, увидел ее полные ужаса глаза. Тогда я накинул на нее попону для тарлариона, быстро зарылся в песок рядом с ней и, когда люк уже трещал под ударами, накинул попону себе на голову. Левой рукой я крепко вцепился ей в волосы. Если леди Флоренс шевельнет хоть мускулом, я сразу почувствую это, и она будет знать, что я контролирую ее движение. В моей правой руке был зажат короткий меч. Острие было направлено ей в спину. Несколько человек появились из люка. Мы слышали, как они переговариваются, оглядываясь вокруг. — Сюда, — сказал один из них, и они вышли в наружную дверь. Мы просидели в песке несколько часов, после того как разбойники ушли. Около семнадцати часов я вылез из песка и провел рекогносцировку. Разбойники на самом деле удалились, вернее, улетели на тарнах, наполнив до отказа мешки для трофеев и привязав к седлам беспомощных, обнаженных рабынь. Я откопал леди Флоренс из песка. — Освободи меня, — потребовала она, но тут же задохнулась, опрокинутая на спину острием меча, приставленным к животу. — Прости меня, Джейсон, — взмолилась моя пленница. — Тогда помолчи, — приказал я, — или я насыплю песка тебе в рот. — Да, Джейсон, — прошептала она. Я оставил ее, связанную, в инкубаторе, а сам пошел обследовать некоторые здания и сараи, собирая все, что, по моему мнению, могло пригодиться. — Тебя забавляет, Джейсон, что я чищу твое стойло? — Ты закончила? — спросил я. — Да, — ответила леди Флоренс. Она была красива при свете маленькой лампы, свешивающейся с балки. — Вылей воду. Ополосни и высуши ведро, — командовал я. — Вымой швабру. Потом положи все эти вещи туда, откуда взяла. Я наблюдал за тем, как она исполняет мои команды. Спустя несколько мгновений она стояла передо мной. — Я сделала, как ты приказал. — Теперь положи свежей, чистой соломы в стойло, — велел я. Я продолжал наблюдать за ней. Леди Флоренс стояла в стойле, и у ее ног лежала чистая, свежая солома. — Я сделала, как ты велел, — сказала она, — что ты теперь хочешь от меня? — Я много раз побеждал в схватках, — начал я. — Это мне известно, Джейсон. — Надень это. — Я набросил на ее обнаженное тело одежду рабыни. Она поймала ее на лету, взяла в руки и посмотрела, не веря своим глазам. Я еще раньше принес одежду из одного из сараев с припасами. — Никогда! — решительно прошептала леди Флоренс. — Я — свободная женщина! Я тряхнул плетью. — Нет! — быстро сказала она. Затем так же быстро натянула через голову короткую та-тееру. Потом отошла от меня к стене стойла и постаралась одернуть пониже подол своей одежды. По бокам туники были разрезы. Леди Флоренс испуганно взглянула мне в лицо, почти прижавшись спиной к задней стене стойла. — Почему ты все это проделываешь со мной? — спросила она. Теперь на леди Флоренс, моей бывшей хозяйке, красовался наряд конюшенной девицы. — Как тебе нравится наряд? — спросил я, не отвечая на ее вопрос. — Пожалуйста, дай мне надеть что-нибудь другое, — попросила она. — У тебя уже есть, что надеть, — заметил я. Она застонала. — Как ты себя чувствуешь в этом наряде? — спросил я. — Пожалуйста, Джейсон, — взмолилась моя пленница. — Почувствуй это на своем теле, — посоветовал я, — его текстуру, его значение… как он облегает тебя! — Джейсон! — Закрой глаза, — продолжал я, — обрати внимание на свои ощущения, на ткань, из которой сшит этот наряд, на то, какой он короткий и уютный. Почувствуй, что этот наряд диктует женщине, которая его носит. Леди Флоренсвздрогнула. — Ты будешь бить меня кнутом? — спросила она. — Да, — ответил я. Она снова вздрогнула и открыла глаза. — Что заставляет чувствовать тебя этот наряд? — спросил я. — Я впервые надела такую одежду, — прошептала она. — Как ты себя чувствуешь в ней? — Уязвимой, — проговорила она, — беспомощной! — Еще? — подбодрил я. — Не заставляй меня говорить об этом. — Говори, — настаивал я. — Теплой и чувствительной, — произнесла она шепотом. Я улыбнулся. Это обычные чувства, которые вызывает наряд рабыни, как правило короткий и открытый внизу. Было установлено, что женщина, облаченная в такой наряд, обычно может быть доведена до оргазма гораздо быстрее, чем одетая более традиционно. Наверное, именно поэтому хозяева часто одевают своих рабынь в такой наряд. Вот два других свойства этих нарядов — во-первых, они учат женщину, что она рабыня, а во-вторых, откровенно и изысканно выставляют напоказ ее красоту. — Что ты собираешься делать со мной, Джейсон? — спросила она. — Нет! Только не это… Она заплакала. — Пожалуйста, нет! — Я выиграл много схваток, за которые не получил достойного вознаграждения, — проговорил я. — Не надевай на меня ошейник, — молила она. — Пожалуйста, нет! Леди Флоренс прижалась к стене стойла. Стоя совсем близко от нее, я приложил ошейник к ее горлу, но еще не застегнул его. — Прости, — плакала она. — Пожалуйста, Джейсон, не застегивай ошейник! — Ты помнишь Телицию? — спросил я. — Не застегивай ошейник… — Ты помнишь Телицию? — Да, Джейсон. — Она нравилась мне, — сказал я, — ты продала ее. — Нет! — зарыдала леди Флоренс, в то время как ошейник защелкнулся на ее горле. Затем я бросил ее к своим ногам и присел рядом с ней. При помощи цепи привязал ее на месте. Потом поднялся. Она, стоя на коленях, со слезами на глазах, взглянула на меня, дрожа, трогая маленькими руками цепь, прикрепленную теперь к ее ошейнику. — Я — леди Флоренс, — произнесла она, не веря в происходящее, — ты заковал меня у своих ног, как конюшенную девицу! — Я выиграл много схваток, за которые я не получил достойного вознаграждения, — повторил я. — Мне нравилась Телиция, которую ты продала. — Что ты собираешься делать со мной? — Я хочу получить от тебя удовольствия, которых ты лишала меня. — Ты собираешься заставить меня выполнять обязанности Телиции и других рабынь? — Именно. — Я не могу делать это, — заявила леди Флоренс. — Я — свободная женщина. Присев рядом с ней, я повалил свою бывшую госпожу на солому, потом рывком задрал ее одежду до бедер. — Я буду служить тебе, как рабыня, — в ужасе проговорила она. — Будешь, и много раз! Леди Флоренс лежала в моих объятиях. — Ты много раз обошелся со мной как с рабыней, — упрекнула она. — Да, — согласился я. — Приласкай меня опять… — Как свободную женщину? — Нет, — ответила леди Флоренс, левой рукой двигая цепь на ошейнике, — как рабыню. — Ты просишь об этом? — Да, — ответила она. — Что значит да? — потребовал я продолжения. — Да, господин, — проговорила леди Флоренс. — Господин… — прошептала она. — Чего тебе? — спросил я. — Сколько сейчас времени, как ты думаешь? — Я думаю, сейчас около двух часов, — ответил я. Лампа прогорела, и мы лежали в темноте. — Позволь своей девочке сделать тебе приятное еще раз, — попросила леди Флоренс. — Очень хорошо, — сказал я и сжал ее. — Ай! — Ты уже готова? — изумился я. Леди Флоренс задрожала в моих руках. Я понял, что она разгорячилась в ожидании моего прикосновения. — Эй, там! — услышал я. — Не двигаться! Мы отпрянули друг от друга. — Не двигаться! — повторил голос. Над нами зажглась лампа без абажура. Мы, лежащие на соломе, оказались в ее ярком свете. Женщина задохнулась и поджала под себя ноги. — Хорошенькая! — произнес кто-то. Я напрягся. — Не двигаться, — предупредил другой голос. В тумане я разглядел пятерых мужчин в нескольких футах от нас. Трое из них держали в руках натянутые арбалеты. Их стрелы были направлены на меня. — Ты разбойник? — спросил кто-то. — Нет, — ответил я, — полагаю, вы тоже не разбойники? — Позовите Майлза, — произнес чей-то голос. Один из мужчин вышел из сарая. Когда он выходил через большую дверь, я увидел, что на улице еще было темно. Звезды ярко сияли на небе. — Так вы не разбойники? — повторил я. — Нет, — сказал человек. — Значит, вы — гвардейцы? — снова спросил я. Но вряд ли это были гвардейцы. Они не могли появиться здесь раньше утра. — Нет, — подтвердил мои предположения человек с арбалетом. И тут в сарае появился высокий мужчина. Его сопровождали пять человек. — Во всем имении только эти двое, — сказал один из вошедших, обращаясь к высокому мужчине, — даже тарларионы выпущены и разбежались. — Разбойники постарались, — заметил другой. Еще два фонаря были подняты вверх. Мы оказались хорошо освещены ими. Я моргал от света и не мог как следует разглядеть черты лица высокого мужчины. Он держал в одной руке обнаженный меч, а в другой у него была связка легких цепей для рабынь. — Кто ты? — спросил он. — Я — Джейсон, — ответил я. — Боевой раб-гладиатор? — уточнил он. — Меня освободили, — пояснил я. Глаза высокого мужчины остановились на женщине в ошейнике рядом со мной. Он задержал свой взгляд на ней, небрежно изучая ее красоту. Леди Флоренс отпрянула назад. — Она не знает, что находится в присутствии свободных людей? — спросил он. — Прими надлежащую позу, рабыня! — резко приказал я своей бывшей госпоже. Испуганная леди Флоренс быстро опустилась на колени. Она откинулась на пятки, с прямой спиной, подняв голову, положив руки на бедра. Такова поза домашней рабыни. Я строго посмотрел на нее. Моя пленница быстро развела колени. Теперь это была поза рабыни для наслаждений, рабыни, представляющей интерес для мужчин. — Подними подбородок, Джейсон, — приказал высокий мужчина. — Поднесите лампу поближе, — скомандовал он одному из своих людей. Я сделал, как велели. — На самом деле, — сказал он, — на горле нет ошейника. — Госпожа освободила меня, — объяснил я, — еще до того, как бандиты покинули имение. — Интересно, правда ли это? — засомневался он. — Правда, — подтвердил я, — если бы я все еще был рабом, желающим убежать, я, конечно, не стал бы задерживаться здесь. — Это так, — согласился один из мужчин, — его тут все знают и в округе тоже. — Сегодня ты хорошо сражался, Джейсон, — отметил высокий мужчина, — и стоил мне кучу тарнов. — Вы — Майлз из Вонда, не так ли? — угадал я. — Да. — Мне он стоил двадцать медных тарсков, — прибавил один из мужчин. — А мне — пятнадцать, — сказал другой. — Это был выдающийся бой, — с восхищением произнес третий. — Да, — согласился четвертый. — Спасибо, — ответил я. Теперь я успокоился, поскольку не чувствовал у этих людей никаких враждебных намерений. Я подумал, что при соблюдении осторожности мне нечего бояться их. — Почему вы здесь? — задала вопрос леди Флоренс. — Твоя рабыня нуждается в наказании, — заметил Майлз. Я повернулся и, схватив мою бывшую хозяйку за цепь на ошейнике, хлестнул ее по лицу, а затем оттолкнул на солому. Она в ужасе посмотрела на меня. Я не думаю, что когда-нибудь раньше леди Флоренс бил мужчина. — Прими надлежащую позу, рабыня, — приказал я. Леди Флоренс поднялась на колени и застыла в позе рабыни для наслаждений. — Почему вы здесь? — спросил я у Майлза. Он улыбнулся. — Тебя это не касается, — ответил он. — Где та, что была твоей хозяйкой? — Я не знаю, — сказал я. Леди Флоренс задрожала. Конечно, Майлз из Вонда не мог бы сейчас узнать леди Флоренс, ведь он видел ее раньше в платье свободной женщины и под плотной вуалью. Я не думаю, что он смог бы опознать величественную леди Флоренс, богатую, высокородную женщину из Вонда, в полуодетой, возбужденной женщине, стоявшей на коленях. — Она бежала? — спросил он. — Я думаю, она спаслась от разбойников, — сказал я. — Где же она сейчас? — Может быть, в безопасности, в Вонде или где-нибудь в окрестностях, — промолвил я. — А почему вы ищете ее? — Наступили трудные времена, — сказал Майлз, — везде нарушается закон и порядок. — Понимаю, — ответил я, — но почему в такие времена вы ищете именно ее, ту, что была когда-то моей хозяйкой? — Кто знает, что может случиться с женщиной в такое время? — проговорил Майлз и поднял вверх легкие цени для рабынь. Они зазвенели в его руке. — Понимаю, — ответил я. — Ее здесь нет, — обратился он к своим людям, — отправимся искать леди Флоренс по дороге в Вонд. Майлз повернулся ко мне и с улыбкой сказал: — Наслаждайся рабыней, Джейсон. Ты вполне заслужил ее. — Спасибо, Майлз из Вонда, — ответил я. Они покинули сарай. Я взял женщину сзади за шею одной рукой, а другой зажал ей рот, чтобы она не могла говорить, пока они не уйдут. Наконец через несколько минут я освободил ее. — Ты видел это? — прошептала она. — Он искал меня с цепями для рабынь. — Да, — согласился я и улыбнулся. Майлз из Вонда был одним из ухажеров-неудачников, отвергнутых гордой леди Флоренс. Он потерпел неудачу в борьбе за ее руку, как и многие другие. Леди Флоренс считала, что слишком хороша для мужчин. Теперь Майлз рассудил, что если прежде не удалось соблазнить леди Флоренс возможностью сидеть напротив него за столом в качестве свободной спутницы, то было бы неплохо заполучить ее ползущей к нему на животе, обнаженной, под плетью, в качестве рабыни. Леди Флоренс испуганно смотрела на меня. — На спину, рабыня, — приказал я. Она легла на спину, цепь свисала с горла. Она рукой убрала ее в сторону. — Ты ударил меня. — Да, — признал я. — Меня никогда не били раньше, — проговорила она, — это странное ощущение, когда тебя бьет мужчина. Я посмотрел на нее. — Я должна подчиняться тебе, не так ли? — Должна. — Ты собираешься снова ударить меня? — спросила она. — Если захочу, — ответил я. — Не бей меня, — попросила леди Флоренс, — лучше поцелуй и приласкай. — Я буду делать то, что мне захочется. — Выходит, что в твоих руках я ничем не отличаюсь от рабыни, — заметила она. — Так и есть, — согласился я. Леди Флоренс села и сердито дернула за ошейник, охватывавший ее горло. — Ты на самом деле думаешь, что сможешь снять его? — спросил я. — Нет. Она сидела, обхватив колени. — Какой глупец этот Майлз из Вонда, — проговорила леди Флоренс. — Он смотрел на меня и не увидел разницы между леди Флоренс и простой рабыней. — Плохое освещение, — объяснил я, — кроме того, он не посмотрел, есть ли на твоем бедре клеймо. — Но он смотрел на меня! — возмутилась она. — Это так, — признал я, так как хорошо помнил, с каким вниманием Майлз из Вонда оценивал красоту находящейся рядом со мной женщины. — Как он не смог разглядеть во мне свободную женщину? — возмущалась она. — Он не видел твоего бедра, — повторил я. — Зажги лампу, Джейсон, — попросила леди Флоренс, — пожалуйста. Я нашел лампу на перекладине наверху, добавил масло, подкрутил фитиль и, стукнув кремнем, зажег ее. Потом подвесил обратно. — Посмотри на меня, Джейсон, — попросила она, — ты думаешь, я похожа на рабыню? — Я знаю, что ты свободная женщина, — ответил я и резко скомандовал: — Прими надлежащую позу! Леди Флоренс приняла позу домашней рабыни. Я посмотрел на нее. Она раздвинула колени. — С мужчиной трудно разговаривать, сидя в такой позе. — Несомненно, это правда, — согласился я. — Можно я приму другую позу? — Нет. — Посмотри на меня, Джейсон, — снова попросила леди Флоренс, — разве ты не видишь, что я — свободная женщина? — Я знаю, что ты свободная женщина, — проговорил я. Она раздраженно покачала головой. Раздался звон цепи на ее ошейнике. — Допустим, ты этого не знаешь, — сказала она, — что бы ты подумал? В ответ я улыбнулся. — Нет! Нет! — воскликнула она. — Я, конечно, мог бы обследовать твое бедро, низ живота слева и все тело, — сказал я. Бедра и низ живота слева, рекомендованные места для клеймения. Хозяева, конечно, могут ставить клеймо на девушку, куда захотят. Она принадлежит им. Иногда клеймо ставится на левую сторону шеи или на левую икру ноги. Но самое распространенное место для клейма — левая верхняя часть бедра. Это место почти неизменно выбирается для клеймения горианских рабынь. — Нет, — крикнула леди Флоренс в ярости, — нет! Разве ты не можешь просто посмотреть и увидеть, что я свободная? — Возможно, если бы я увидел тебя в вуали, проносимую в паланкине рабами по улицам Вонда, я бы подумал, что ты — свободная женщина. — При чем тут это! — возмутилась она, — свободные женщины отличаются от девушек-рабынь. Они просто другие! Свободные женщины благородны и прекрасны! Рабыни же соблазнительные и чувственные шлюхи! — Многие рабыни не меньше или такие же ростом, как вы, леди Флоренс, — ответил я. — И потом, как ты думаешь, откуда берутся рабыни? Очень немногие из них таковыми рождаются. — Ты видел, как смотрел на меня Майлз из Вонда? — спросила она. — Да. — Как будто я на самом деле рабыня! — Да, — согласился я, улыбнувшись про себя. На самом деле Майлз осматривал гордую леди Флоренс откровенным оценивающим взглядом, таким, каким обыкновенно осматривают рабынь. Такое поведение было бы неприличным, даже скандальным в отношении свободной женщины. С другой стороны, мне не кажется это неуместным по отношению к женщинам, являющимся чьей-то собственностью. В таком случае это оправданно и разумно, ведь такие женщины только рабыни, очаровательные предметы купли-продажи. — Но я не рабыня! — воскликнула она. — По закону — нет, — ответил я. — По какому закону из меня можно сделать рабыню? — спросила леди Флоренс. — Это бессмысленно. — Скажи это девушкам, которые носят ошейники и находятся в полной власти своих хозяев, — ответил я. — Майлз из Вонда — глупец! — резко бросила леди Флоренс. — Не меняй позу, — предупредил я. Она взглянула на меня. — Посмотри на меня, Джейсон! Я посмотрел. Это доставило мне удовольствие. — Ты думаешь, такая, как я, может когда-нибудь стать рабыней? — Да, — ответил я. — Я выгляжу как рабыня? — Да, — ответил я. Она закричала от злости. — Не меняй позы, леди Флоренс, — предупредил ее я. — Очень хорошо, Джейсон, — холодно проговорила она. — Кажется, ты замерзла, — заметил я, — я мог бы согреть тебя. — Не смей трогать меня! — Возможно, ты забыла, что ты — пленница, — напомнил я. Она взглянула на меня с испугом. — Нет, не забыла. — На спину, рабыня! Леди Флоренс подчинилась, отбросив цепь в сторону. — Пожалуйста, не говори со мной таким тоном, — попросила она, — пожалуйста, не называй меня рабыней. — Ты забыла, что я держал тебя в своих объятиях? — Я — леди Флоренс, — сказала она. — Леди Флоренс — прелестная рабыня, — ответил я. — Нет! — Не забудь, я держал тебя в своих объятиях! — Я — леди Флоренс, — повторила она. — Я не рабыня! — На тебе та-теера конюшенной девицы. — Это ничего не значит! — Тогда сними ее. — Я сорвал с нее тунику. — Да, леди Флоренс на самом деле — очаровательная рабыня! — Зверь, — сказала она, — что ты собираешься делать со мной? — Я хорошо сражался, — проговорил я, — я выиграл много схваток. — Зверь! — Я думаю, ты подойдешь мне. — Подойдешь мне? — повторила она за мной. — Я хорошо сражался, — снова начал я, — я выиграл много схваток. — Да, — проговорила леди Флоренс. — Обычно принято вознаграждать победителя. — Я отказывала тебе в таких наградах, — проговорила она. — Верно. — Но теперь ты решил, что я, твоя бывшая хозяйка, сама должна стать твоей наградой? — Решил, — подтвердил я. — Я не награда для мужчины! — заявила леди Флоренс. — Тогда почему ты лежишь прикованная в моем стойле? — Я не привыкла думать о себе как о награде для мужчины, — ответила она. — Привыкай. — Хорошо, — сердито ответила она, — я — награда для мужчины! Ты так решил! — Да. — Ты думаешь, я достаточно хорошенькая, чтобы стать наградой для мужчины? — Я так думаю и вижу, что эта мысль тебе нравится. — Нет! Нет! — возмутилась она. Я строго посмотрел на нее. — Да, — согласилась леди Флоренс. — эта мысль мне нравится. Пожалуйста, не бей меня. Я улыбнулся. — Это все потому, — прошептала она, — что я не привыкла думать о себе как о награде. — Все еще не привыкла, — отметил я. — Все еще, — прошептала она. — Это одна из тех вещей, для которых ты пригодна. — Я поняла. — Улыбнись, — велел я. — Улыбнуться? — И подними руки ко мне! Она попыталась улыбнуться и протянула ко мне руки. — Скажи: «Ты хорошо сражался. Ты выиграл много схваток». — Ты хорошо сражался. Ты выиграл много схваток, — повторила она. — Теперь скажи: «Твоя девушка надеется угодить тебе». — Твоя девушка надеется угодить тебе, — повторила леди Флоренс. Тогда я опустился рядом с ней и заключил ее в объятия. Она глубоко вздохнула. — Зачем ты так поступаешь со мной? — Я заслужил тебя, — ответил я. — Возьми еще раз то, что заслужил, — молила она. — Сейчас, — ответил я. — Целуй и ласкай как следует, рабыня, — говорил я. — Да, я — рабыня, — плакала леди Флоренс. — Я — рабыня! — Целуй и ласкай, — повторял я. — Да, — плакала она, — да, да, да! — В твоих руках я, леди Флоренс, поняла, что я — рабыня, — прошептала она, нагнувшись ко мне. Мы были в темноте. Лампа снова выгорела и погасла. Я чувствовал ее волосы и цепь, спускающуюся с ее железного ошейника у себя на груди. — Я не знала, что я — рабыня, — проговорила она. — Твое возбуждение, твоя отзывчивость доказали это. — Я не знала, что могу испытывать такие чувства или вести себя так. Я лег на нее. — Ты никому никогда не должен говорить, что я — рабыня, — сказала леди Флоренс, — ты единственный человек на свете, который знает это. — На какое-то время, — ответил я. Она, испуганная, застыла в моих руках. — Пускай это будет наш секрет, — взмолилась она, — не говори никому! — Почему? — Никто не должен знать, что я сексуально отзывчива. — Почему? — повторил я. — Это разрушит мою репутацию, — объяснила леди Флоренс. — Безусловно, мужчины имеют право знать это, — ответил я. — Нет, нет! Я рассмеялся. — Не делай мою сексуальную отзывчивость достоянием гласности, — сказала она, — я тебя умоляю! — Почему? — настаивал я. — Я — свободная женщина. — Которая является соблазнительной рабыней, — заметил я. — Уважай меня! — Тебя не будут уважать, — ответил я, — тебя будут желать. — Насколько мы, женщины, зависим от вас, дикарей, — сказала она. — Ты даже не представляешь, что это такое — быть зависимой от мужчины, — проговорил я. — О? — не поняла леди Флоренс. — Да, ты просто пленница. — Но не рабыня, — добавила она. — Да, — согласился я. — Хоть капля гордости у меня осталась, — сказала леди Флоренс. Я улыбнулся про себя. Насколько она была чувственна, будучи свободной женщиной! Трудно было даже представить, какой бы она стала, превратившись в рабыню. — Женщина для наслаждений, — заметила она, — это, по крайней мере, выше, чем просто рабыня. — Да, — согласился я, — женщина для наслаждений, если она свободна, в тысячу раз выше, чем рабыня. — Да, — подтвердила она, целуя меня. — Вы готовы снова исполнять свою роль, леди Флоренс? — вежливо спросил я. — Как женщина для наслаждений, каковой я являюсь? — Конечно, — ответил я. — Да, Джейсон! — Начинайте, леди Флоренс. — А если я откажусь? — спросила она. — Тогда вы будете наказаны плетью, — ответил я. — Ты смог бы это сделать? — Да, и без жалости, — ответил я. — Я буду играть свою роль, — согласилась она. — Старайся, поскольку ты женщина для наслаждений. — Да, Джейсон, — ответила леди Флоренс.28. ЩИКОЛОТКИ ЛЕДИ ФЛОРЕНС НЕ СВЯЗАНЫ
— Почему ты связываешь мои руки за спиной? — спросила она, лежа на животе. Наступал рассвет. С помощью ключа я расстегнул ошейник на ее горле и отбросил его вместе с цепью в сторону. — Уже утро, — сказала леди Флоренс, повернув голову, — несомненно, гвардейцы скоро будут здесь. — Сомневаюсь, — ответил я, — многие поместья разорены и разграблены. Но конечно, гвардейцы рано или поздно прибудут сюда. — Я готова договориться с тобой, Джейсон, — сказала она. — Почему ты завязываешь ремень у меня на шее? Я затянул узел у нее под подбородком. Затем обернул ремень несколько раз вокруг ее горла и закрепил свободный конец. Таким образом он сможет служить в качестве поводка. — Что ты имеешь в виду? — проговорил я. — Ты жестоко обращался со мной, — сказала она, — но я терпелива. Я могу многое простить. — Леди Флоренс великодушна, — заметил я. — Освободи меня, — попросила она, — развяжи меня. Сними этот ужасный ремень с моей шеи. Это слишком похоже на поводок рабыни. — Это действительно поводок для рабыни, — подтвердил я. — Пожалуйста, Джейсон! — проговорила она. — Поза! — резко скомандовал я. Она приняла позу рабыни так быстро, как только смогла. В этот раз это была поза рабыни для наслаждений. — Ты собиралась договориться со мной, — напомнил я. — Пожалуйста, позволь мне принять другую позу, — попросила леди Флоренс. — Нет, — ответил я. — Мне трудно разговаривать с тобой, — объяснила она, — пока я связана, пока у меня на шее кожаный ремень, пока я стою перед тобой на коленях да еще в позе рабыни для наслаждений. — Говори, — велел я. — Я готова быть терпимой с тобой, — начала она, — я даже готова не замечать в какой-то степени твою неучтивость вчера и сегодня ночью. — Вы действительно великодушны, леди Флоренс, — проговорил я, улыбаясь про себя. Мне было смешно слышать, как она называет неучтивостью насилие, которому я ее подверг, и испытания, через которые я заставил ее пройти. — Я даже готова, — заявила леди Флоренс, — рассмотреть твою дальнейшую карьеру в моем имении. — Зачем бы вам делать это? — Ты спас меня от бандитов, которые хотели сделать меня рабыней. Она улыбнулась. — Если бы не ты, Джейсон, — продолжала она, — я бы сейчас чувствовала под ногами опилки загона для рабов, перед тем как меня выставили бы на торги. — Возможно, — согласился я. На самом деле мне не думалось, что события развивались бы так быстро. Многие девушки продаются спустя несколько дней после пленения, а те, которых специально обучают, — через несколько недель, а то и месяцев. Тренированные невольницы, при прочих равных условиях, имеют лучшую цену. — И в награду за эту великую услугу, — продолжала леди Флоренс, — я готова забыть твое невольное и отчасти случайное унижение моего достоинства и предложить хорошую работу в имении. — Такая щедрость просто ошеломляет, — ответил я, — каковы ваши условия? — Их два, — сказала она. — Каково же первое условие? — Ты никогда не должен никому рассказывать о моей слабости, о моем сексуальном темпераменте, — произнесла она. — Но это абсурдно, — сказал я. — Вы невероятно и восхитительно темпераментны. Это особенность, присущая вам. Мужчины имеют право знать об этом. Они вправе знать, какие необычайные удовольствия вы можете им доставить. — Нет! — Не нет, а да, моя дорогая леди Флоренс, — заявил я. — Не открывай моего секрета, — попросила она. — При прикосновении сильного мужчины ваше тело само расскажет об этом, — заметил я. Она вздрогнула. — Сведения о женщинах, подобных вам, вроде их роста и веса, цвета их волос и темперамента всегда становятся достоянием гласности. — Гласности? — повторила леди Флоренс. — Сведения о женщинах, подобных мне? Я не понимаю. — Каково ваше второе условие? — спросил я. — Чтобы ты, нанявшись ко мне на работу, повиновался мне во всем и делал все, что я пожелаю, — объяснила она. — То есть я буду, по сути, вашим нанятым рабом? Леди Флоренс кивнула головой. — Я отвергаю ваше предложение, — сказал я. — Нет, Джейсон, — возразила она. — Пожалуйста… Я подошел к двери сарая и открыл ее. Почти рассвело. Мне надо было уходить. Я не хотел задерживаться. Хотя гвардейцы прибудут не раньше чем через несколько часов, у меня не было желания встречаться с ними. Обернувшись, я посмотрел на леди Флоренс. — Я буду тебе много платить, — сказала она. — Нет, — отказался я. Хотя меня и не интересовало ее предложение, я все-таки не думал, что она в действительности могла бы мне много платить. Ее дом, а также хозяйственные постройки были сожжены. Тарларионы разбежались. Несмотря на то что она сохранила какое-то имущество, леди Флоренс стояла на грани банкротства. — Ты намереваешься избежать встречи с гвардейцами? — спросила леди Флоренс. — Безусловно, — ответил я. — Не делай этого. Я походатайствую перед гвардейцами за тебя, — пообещала она. — Я не разрешу им причинить тебе зло. Останься со мной в моем имении. — В качестве наемного раба? — спросил я. — Да. — Нет, — повторил я. — Тебе некуда идти, — сказала леди Флоренс, — у тебя нет денег. Я взглянул на нее, и она отпрянула. — Не меняй надлежащую позу, — приказал я. Леди Флоренс осталась стоять на коленях, откинувшись на пятки, с расставленными коленями, прямой спиной, высоко подняв голову. Ее запястья оставались связанными за спиной, темный кожаный ремень был намотан на шею. — Не смотри на меня так, — попросила она, — я не рабыня! Я улыбнулся. — Я не рабыня! — повторила леди Флоренс. — Я должен идти, — сообщил я ей, собирая припасы, оказавшиеся под рукой. У меня были пища, вода и меч, который я забрал у Оргуса. — Ты твердо решил уйти? — Да, — ответил я. Она попыталась освободиться из пут. — Ты ведь не оставишь меня в таком виде? Я не хочу, чтобы гвардейцы нашли меня связанную и обнаженную, как рабыню для наслаждений! — Оставлю, — ответил я. — Принеси мне одежду! — Нет, — отказался я. — Я сама могу найти свою одежду, — сказала она, — я знаю, что ты хочешь побыстрее уйти. Просто развяжи меня. — Нет. — Я не понимаю! — Вы, конечно, заметили, что ваши ноги не связаны, — сказал я. Она гневно посмотрела на меня. — Встать, леди Флоренс, — приказал я. — Нет! — закричала она. Я взглянул на плеть для рабов. Леди Флоренс быстро поднялась на ноги. Я подумал, что из нее выйдет очаровательный спутник, хотя бы на какую-то часть моего путешествия.29. МЫ ДВИГАЕМСЯ НА ЮГ. ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ПРЯДКОЙ ВОЛОС. Я РЕШИЛ ПОДГОТОВИТЬ ЛЕДИ ФЛОРЕНС ДЛЯ РАБСТВА
— Это сумасшествие! — проговорила леди Флоренс. — Ты не можешь взять меня с собой! Я строго посмотрел на нее. Она задрожала. — Было бы сложно удерживать меня для выкупа. — Это правда, — признал я. — Тогда оставь эту идею, — попыталась убедить меня она. — У меня ее никогда и не было, — заверил я. — Тогда я не понимаю, что тебе нужно? — Я ищу земную девушку, — объяснил я, — по имени Беверли Хендерсон. Ее привезли сюда вместе со мной как рабыню. Она принадлежит, как я думаю, Онеандру из Ара. — К сегодняшнему дню она могла поменять много хозяев, — заметила леди Флоренс. Это было правдой. Рабыни часто переходили из рук в руки. — Я должен найти ее. — Чтобы бросить к своим ногам? — спросила леди Флоренс. — Конечно нет, — ответил я, — я намереваюсь освободить ее от рабского ошейника. — Но она земная девушка, — возразила леди Флоренс, — а земные девушки — прирожденные рабыни. Они подходят для ошейника. — Нет. Нет! — крикнул я. — Но это все знают, — удивилась леди Флоренс. — Ты хочешь получить удар плетью? — Нет, Джейсон! Я потащил ее к двери сарая, и спустя несколько мгновений мы уже шли по полям, мимо развалин ее поместья. Светило солнце. — Ты направляешься не в Вонд, — заметила она. — Мы движемся на юг. — Я знаю, — ответил я, изучая небо. — Началась война. Ты можешь наткнуться на солдат Ара, — проговорила леди Флоренс. — Возможно, — ответил я. — Но я из Вонда! — удивилась она. — Да. — Конечно, ты знаешь, какая судьба может ожидать меня, если я попаду в их руки. — Да, знаю. Внезапно леди Флоренс остановилась и повернулась ко мне, дергая связанными руками. — Почему ты уводишь меня из моих владений, Джейсон? Какую роль ты отводишь мне в своих планах? — Ты еще не догадалась? — Почему мы идем на юг? Что ты пытаешься сделать? — Ты помнишь леди Мелпомену? — спросил я. — Конечно. Бесстыдная девка! — Я не думаю, что она была более темпераментной, чем ты, — сказал я. Леди Флоренс покраснела. — Я продала ее как рабыню, — произнесла она. — Кому? — Теналиону из Ара. — Его стоянка, — сказал я, — учитывая время, требуемое, чтобы достичь твоего дома и вернуться обратно, находится в двух днях пути отсюда. Она в ужасе посмотрела на меня. — Не шути, пожалуйста, Джейсон. — Работорговцы, — начал я, — следуют за армиями и опережают их. Учитывая нынешние времена, я не думаю, что он оказался в окрестностях Вонда случайно. К тому же, будучи работорговцем, Теналион сотрудничает со многими. Я подозреваю, что в его лагерь попадают не только захваченные разбойниками нагие женщины из предместий салерианских городов, взятые в плен участниками рейдов из Ара, но и женщины, захваченные воинами Коса и других городов Салерии. Такой лагерь является, по сути, нейтральной территорией, куда мужчины воюющих сторон могут безопасно доставить добычу, попавшую в их цепи. — Теналион узнает меня, — сказала она, — и быстро освободит. — Несомненно, что он уже подсчитал в уме, сколько сможет получить за тебя, — заметил я. — Он знает меня! — Ты думаешь, он будет необъективен, — промолвил я, — когда поставит тебя на оценочную платформу и прикинет, сколько ты стоишь? — Не веди меня к Теналиону, — попросила леди Флоренс, — я боюсь его. — Тебе и следует его бояться, женщина из Вонда. — Ты просто разыгрываешь меня, — внезапно расхохоталась она. — И все-таки ты связана, и на шее у тебя намотан ремень, — ответил я. — Ты меня временно держишь в заложницах, вот и все! — И что потом? — поинтересовался я. — А потом ты отпустишь меня. — Леди Флоренс снова засмеялась. Я развернул ее и подтолкнул вперед. — Куда мы направляемся? — снова спросила она. — В лагерь к Теналиону. — Но почему, Джейсон? По какой причине? — взмолилась леди Флоренс. — Он знает тебя, — сказал я, — и знает, что происходило в Вонде и его окрестностях. Он знает, например, что тебя добивались в качестве свободной спутницы многие богатые поклонники из Вонда, но ты считала себя слишком хорошей для них и всем отказала. — О Джейсон! — воскликнула леди Флоренс. Я толкнул ее вперед. Теперь она рыдала. — Иди быстрее, — приказал я. Она запнулась. Я посмотрел на небо, изучая его. — Без сомнения, эти молодые люди, — заговорил я, — приглашенные на частную распродажу, будут бешено торговаться из-за тебя. Теналион наверняка получит хорошую цену, хотя ты и не тренирована. — Ты не можешь продать меня! — плакала она. — Я не рабыня! — Времена жестоки, леди Флоренс, — сказал я ей, — двигайся! — Я не рабыня, — продолжала настаивать она, — ты сошел с ума, если думаешь, что можешь так просто продать меня. — Посмотрим, — ответил я, — иди вперед. Внезапно она обернулась и упала на колени на траву передо мной. — Я знаю, что ты можешь продать меня. Но, пожалуйста, не делай этого! — Почему? — Я не рабыня! — Она всхлипывала. — Горианцы думают, что в каждой женщине живет рабыня, — ответил я. — Верни меня в Вонд, — молила леди Флоренс, — я дам тебе другую женщину, настоящую рабыню, которую ты можешь продать. Только отпусти меня! — Ты думаешь, что сможешь найти для меня другую женщину? — не поверил я. — Да, да! — Есть одна девушка, которая меня интересует, — сказал я, — очевидно, одна из твоих собственных рабынь. — Да? — с готовностью откликнулась она. — Та, которую ты так благородно прислала, чтобы удовлетворить меня в темноте туннеля. Леди Флоренс побледнела. — Как я вспоминаю, у нее даже не было имени, — сказал я, — к ней обращались, если я правильно помню, «новая рабыня». Моя бывшая хозяйка дрожала и боялась встретиться со мной взглядом. — Она и в самом деле, наверное, была новой рабыней, — продолжал я. — У нее еще не было ни клейма, ни ошейника. — Да, Джейсон, — прошептала леди Флоренс. — Она была настоящей рабыней, как ты полагаешь? — спросил я ее. — Да, — со злостью проговорила леди Флоренс, — она была настоящей рабыней! — Ты можешь отдать ее мне? — Нет, — ответила она, — нет. — Почему? — Я уже говорила тебе, — сказала леди Флоренс, — я продала ее! Я продала ее! — Но ты сказала мне неправду, — проговорил я. Она осторожно взглянула на меня. — Откуда ты знаешь? — Такие новости быстро распространяются в конюшнях, — объяснил я. — Если бы ты продала рабыню, я бы слышал об этом. — Понимаю, — заметила леди Флоренс. — Почему ты солгала? — Я… я ревновала к ней, — сказала она, — я хотела, чтобы ты думал, что ее больше нет в имении. — Но она все еще была в имении, не так ли? — Да, ты прав. — Что же с ней стало? — Несомненно, ее захватили бандиты, когда ворвались в имение, — ответила она. — Я так не думаю, — сказал я. — Я видел домашних рабынь и конюшенных девиц, привязанных к седлам разбойников, но все они мне знакомы. Там не было никакой новой рабыни. — Я не знаю, что с ней стало! — прошептала, отвернувшись и дрожа, леди Флоренс. — Но ты абсолютно уверена, что она была настоящей рабыней? — О да, — уверила меня леди Флоренс, — та девица была настоящей рабыней. — Ты бы сказала, она годится для ошейника? — Да, Джейсон, — согласилась леди Флоренс. — Интересно, увижу ли я когда-нибудь ее снова? — задумчиво произнес я. — Ты бы никогда не узнал ее, если бы увидел, не так ли? — проговорила леди Флоренс — Ведь по моему приказу она служила тебе в полной темноте. — Я мог бы ее узнать, — возразил я. — Но как? — осторожно спросила леди Флоренс. — По росту и весу, — сказал я, — она мало отличается от тебя. Леди Флоренс сердито передернула плечами. — Ее бедро было таким же гладким, как твое, — начал я, — и ее горло, как и твое, было свободно от жесткого ободка рабства. Без сомнения, отсутствие этих знаков необычно для рабыни. — Да я просто не приказала надеть на нее ошейник и заклеймить, — объяснила леди Флоренс, — она была, в конце концов, новая рабыня. — Но разве это не первое, что делают с женщиной, когда та становится рабыней? — поинтересовался я. — Иногда, — пожала плечами леди Флоренс. — Ее голос был похож на твой, — заметил я. — На что ты намекаешь! — сердито потребовала ответа бывшая госпожа. — А ее волосы, — проговорил я, — они были такие же, как твои? — Нет, нет! Она была блондинка, чистая блондинка! — Леди Флоренс выпрямилась и улыбнулась. — Значит, твои волосы совсем другие, — заговорил я. — Да, — подтвердила она. Я медленно подошел к леди Флоренс. Она, выпрямив спину, стояла на коленях. — Твои волосы — золотисто-каштановые, — проговорил я. — Да. — Они довольно необычны, — заметил я. — Мне нравятся мои волосы, — призналась она. — И это понятно, — сказал я, — таким волосам станут завидовать многие рабыни. — Ты не должен так говорить. — Ты не знала, что каштановые волосы очень ценятся на невольничьих рынках? — Я слышала об этом. — Ой! — вскрикнула леди Флоренс, когда я дернул ее за волосы. Потом подошел к ней спереди и протянул прядь волос. — Зачем ты сделал это? — спросила она. — Это твои волосы? — не отвечая, задал я свой вопрос. — Конечно. Зачем ты вырвал их у меня? — Чтобы позже опознать тебя по ним, — объяснил я. — Я не понимаю. — Зачем ты солгала мне? — О чем? — О цвете волос новой рабыни. — Я не лгала. — Эти волосы кажутся тебе светлыми? — спросил я, показывая ей прядь волос, которую она только что признала своей. — Нет, конечно нет. — Это твои волосы, не так ли? — Конечно, — согласилась леди Флоренс. — Интересно. — Что? — не поняла она. — Эти волосы, которые ты только что признала своими, я вырвал несколько дней назад с головы загадочной «новой рабыни». — Ты вырвал их у меня только что, — возразила моя бывшая госпожа. — Нет, — я открыл левую ладонь, — вот прядка волос, которую я только что вырвал. Другую, спрятанную в тунике, я носил с собой несколько дней. Я достал ее оттуда, когда стоял за твоей спиной. Я протянул ей обе прядки. — Посмотри, они одинаковы. Леди Флоренс побледнела. — Приветствую тебя, новая рабыня, — сказал я. — Приветствую тебя, — пробормотала она, испуганно глядя на меня. — Приветствую — что? — Приветствую, господин, — произнесла леди Флоренс. Я повалил ее спиной на траву. Трава была высокой и скрывала нас. — Что ты собираешься делать со мной? — Взять тебя силой, как рабыню, — ответил я. — Я только притворялась рабыней, — заплакала она. — С этим притворством будет быстро покончено в лагере Теналиона, когда раскаленное железо прижмут к твоему бедру и когда ошейник сомкнётся на твоем горле, — заверил я. — Убери руки! Что ты делаешь? — Я готовлю тебя к рабству. — Освободи меня! Я ртом прижался к ее рту и ощутил ее губы, полные, влажные, на своих губах. — Ни за что, — ответил я.30. МЫ ПРОДОЛЖАЕМ НАШЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Через несколько мгновений она, содрогаясь, встала на колени и опустила голову к моим ногам. — Ты обошелся со мной как с рабыней. — Ты — рабыня, — ответил я, — за исключением нескольких формальностей, которые скоро будут выполнены. — Нет, — заплакала леди Флоренс, — нет! — Начиная с этого времени и до того момента, как мы прибудем в лагерь Теналиона, — сказал я, — ты будешь вести себя как настоящая клейменая рабыня. Это поможет тебе привыкнуть к своему будущему положению. На самом деле это сможет спасти твою жизнь. — Пожалей меня, Джейсон, — попросила леди Флоренс. Я приподнял ее голову за волосы и присел рядом с ней. — О! — воскликнула она. Я дважды ударил ее. — Разве рабыня смеет обращаться к своему господину по имени? — Нет! — со слезами на глазах ответила моя бывшая хозяйка. — Что нет? — Нет, господин, — проговорила она. Я отпустил ее волосы и встал. — Боюсь, я никогда не буду в состоянии совершить переход от свободной женщины к рабыне. Я рассмеялся над ее словами, и она сердито посмотрела на меня. — На самом деле нет никакого перехода, который надо совершать, — заверил я ее. — Почему? — удивилась леди Флоренс. — Потому что ты — женщина. Поднимайся, — приказал я. Полная ярости, со связанными руками, она встала на ноги. — Повернись! Она выполнила приказ. — Ты считаешь, что необходим поводок? — спросила она. — Значит, меня поведут на рынок на ремне, как животное на привязи? — Я использую поводок, когда стемнеет, — ответил я. Использование поводков среди хозяев бывает разным. В некоторых случаях он нечто большее, чем простая привязь. Поводки часто используются для гордых, непокорных и непослушных девушек, чтобы прилюдно унизить их. После применения поводка бывшая упрямица часто сама просит хозяина разрешить ей следовать за ним по пятам, занимая четко положенное ей место. Поводки обычно используются в городах. В этом случае непривязанная рабыня может доставлять неудобства. Также их употребляют в холмистых или покрытых лесом местностях, где рабыня, не будучи привязанной, может попытаться убежать. Не лишним оказывается использование поводка в местах, где девушку могут похитить. Следует заметить, что поводок, кроме своего удобства в отношении контроля за рабыней, является и хорошим учебным пособием, особенно если его использовать в качестве удавки. Многие инструкторы применяют его одновременно с плетью. Рабынь нередко учат использовать поводок для усиления своей соблазнительности. Они могут забавляться с поводком, обвивая свое тело, беря его в рот, перебирая пальцами и так далее. Чтобы провести тест возможностей рабыни, работорговцы часто сажают девушку на поводок и наблюдают, как она, несмотря на видимое сопротивление и непокорность, подсознательно использует его для увеличения своей привлекательности. Это показывает, что в глубине души она не против того, чтобы оказаться на поводке у своего хозяина. И в самом деле, довольно часто поводок приводит к пробуждению женской сексуальности. По-видимому, задачей таких вещей, кроме ограничения свободы движения, является стремление дать понять женщине, что она — животное, рабыня. Такие приспособления, как наручники, клеймо или ошейник, подсказывают ей, каковы истинные законы природы. Поводок, исключая даже важность его применения в обучении, оказывает огромное воздействие на женщину. Это очень простой путь убедить невольницу в том, что она — рабыня. Кроме того, поводок всегда может напомнить ей об этом. Некоторые девушки не могут поверить, что они рабыни, пока их не посадят на поводок. Но после того, как это сделано, у нее уже не остается сомнений. Некоторые девушки умоляют посадить их на цепь, иногда приползая к своим хозяевам, держа в маленьких прекрасных зубках поводки. Хозяева используют поводок по различным поводам. Горианская пословица гласит, что рабыня на поводке — это горячая рабыня. — Итак, ты воспользуешься поводком, когда стемнеет, — сказала леди Флоренс. — Да, — ответил я. — Очевидно, ты не позволишь мне убежать, — заключила она. — Именно. — Позволь поторговаться с тобой за мою свободу? — Двигайся дальше. — Да, господин, — сказала она.31. МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ДВИГАТЬСЯ НА ЮГ
Стоял жаркий полдень. Солнце было высоко. — На спину, — приказал я. Леди Флоренс легла, и я овладел ею. Затем повернул ее на живот и развязал руки, стянутые за спиной. Потом перевернул ее на спину и, скрестив ей запястья, связал их спереди, опустив к животу при помощи ременной петли. — На ноги, — велел я, — двигайся на юг! — Почему ты связал мне руки таким образом? — спросила она. — Потому что ты красива, — ответил я. — Понимаю, — сказала леди Флоренс. — Пошли. — Да, господин, — ответила она.32. Я НЕ СЛУШАЮ МОЛЬБЫ ЛЕДИ ФЛОРЕНС
— Я не думала, что у тебя хватит наглости посадить меня на поводок, — сказала она. Мы расположились в небольшой рощице. Я лежал на спине и смотрел вверх на луны Гора, проглядывающие сквозь ветки деревьев. В темном небе горели звезды. Леди Флоренс прижалась ко мне. Я снова связал ее руки и привязал за шею к дереву. Узел находился у нее под подбородком. — Как же ты осмелился надеть на меня поводок? — Я не понимаю тебя, — ответил я. — Я ведь еще свободна, ты же знаешь. — Да, — согласился я, — по закону. — Я в ярости, — сказала леди Флоренс и поцеловала меня. — Почему? — Я свободна, — начала она, — а это так унизительно! Как будто я рабыня. — Понятно. — Я полагаю, поводок необходим из соображений безопасности пленницы, — заметила она. — Я не думаю, что это необходимо, — возразил я, — но зато удобно. — Удобно! — воскликнула она. — Ты привязал меня, потому что это удобно тебе! Леди Флоренс поднялась на локте, ремень обвивал ее горло. — Да, — подтвердил я, — но была и другая причина. — Какая? — Потому что ты такая хорошенькая на поводке, леди Флоренс, — объяснил я. Она молча взглянула на меня. Незадолго до темноты, когда мы еще были в дороге, я положил леди Флоренс на спину и развязал ей руки. Затем повернул на живот и связал ей руки уже за спиной. Потом снова повернул ее на спину и размотал часть длинного ремня с ее шеи. После этого дважды дернул за него. Леди Флоренс задохнулась. — Неплохо, — заметил я. Отпустив ремень, давая послабление, я поднял ее на ноги. Она посмотрела на меня безумными глазами. — На мне поводок, — не веря себе, прошептала она. Я повернулся и потащил ее за собой. Дважды мы останавливались, чтобы леди Флоренс могла отдохнуть. Каждый раз она падала на колени совсем близко от меня. Во второй раз, жалобно посмотрев на меня, она поцеловала мое бедро. Вот какой эффект может производить поводок на женщину. Между прочим, горианский поводок не похож на простой ремень, который использовал я. Он имеет замок и пристегивается либо к ошейнику, либо к кольцу на ошейнике. Следует заметить, что существуют еще такие приспособления, как поводок для рук и для ног. — О чем ты думаешь? — спросил я, лежа под деревьями. — Я думала, — призналась леди Флоренс, — что когда-то ты был всего лишь моим шелковым рабом. Я промолчал. — Если бы ты был более сговорчив, — продолжала она, — а я более свободна, я могла бы попытаться заработать свою свободу, оказывая тебе интимные услуги. — Но услуги, которые ты можешь оказывать, уже мои, и я могу их требовать, — заметил я. — Это правда, — согласилась она. — Я требую их. — Чтобы я смогла заработать свою свободу? — спросила леди Флоренс. — Нет, — ответил я, — чтобы ты могла, практикуясь, улучшить свое умение, рабыня. — Я не рабыня. — Ты будешь вести себя как рабыня, — приказал я. Леди Флоренс сердито взглянула на меня. — Иди сюда, — сказал я, держа поводок. — Ты держишь меня на поводке. Я подчиняюсь, — ответила она. Когда она была не более чем в дюйме от меня, я дернул поводок так, чтобы она стала еще ближе. — Завтра ты доставишь меня в лагерь Теналиона? — Да. — Не веди меня на поводке. — Но это обычно, что девушку доставляют на невольничий рынок и уводят с рынка на поводке, — заметил я. — Но Теналион знал меня как свободную женщину, — проговорила леди Флоренс. — Скоро ты будешь известна ему как очаровательная рабыня. — Не на поводке! — заплакала она. — На поводке. — Мое желание ничего не значит? — Ничего. Она снова зарыдала, и я кинул ее на землю. — Не продавай меня, — молила она. — Молчи, очаровательная рабыня, — приказал я. — Да, господин, — произнесла леди Флоренс. — Завтра, — тихо прошептала она, — ты вернешься со мной в мои владения и освободишь меня. — Нет. — Ты не можешь продать меня, — сказала леди Флоренс, — это безумие! — Никакого безумия, — ответил я, — ты просто предмет купли-продажи. — Ты не можешь продать меня после всего, что я сделала для тебя этой ночью, — она начала плакать, — я вела себя как рабыня! Я подтянул леди Флоренс к себе за поводок. Она застонала. Потом я повернул ее на спину и, положив руку ей под подбородок, заставил откинуть голову. — Как рабыня, — снова сказала она. Я поцеловал ее в губы и поднял голову. — Сейчас ты снова повторишь это, — прошептал я. — Я должна, — ответила леди Флоренс, — ты держишь меня на поводке. Она извивалась и стонала в моих объятиях. На шее у нее был поводок, а руки связаны сзади. — Ты станешь горячей рабыней, — заметил я. — Я на привязи, — сказала она, — я должна повиноваться. — Ты по сути своей — рабыня. Это гораздо сильнее поводков и ошейников. — Ласкай меня! — молила она, приподнявшись, и прижалась ко мне. — Ты великолепна, леди Флоренс, — промолвил я. — Я хочу, я хочу, — в ужасе прошептала она. — Что? — Я хочу кричать, как покоренная рабыня! — Так кричи! — Я — рабыня! — рыдала она. — Я признаю это! Затем она задрожала в моих руках так сильно, что я едва удержал ее, а потом зарыдала от радости. Я продолжал обнимать и целовать ее. Она была красива, я вошел в нее в порыве страсти, и мы слились в экстазе. — Спасибо, господин, — прошептала леди Флоренс. Я не отпускал ее. — Я — рабыня, верно? — спросила она. — Верно. — Я всегда боялась, что это так, — призналась она. — Само по себе это не страшно, — успокоил ее я, — бояться надо состояния рабства и своих будущих хозяев. — Я этого и боюсь. Но разве настоящая рабыня вроде меня не должна быть в рабстве и иметь хозяина? Ведь иначе она не сможет быть полностью удовлетворена. — В том мире, который я когда-то знал, под названием Земля, — проговорил я, — принято не исполнять желания рабынь. А по некоторым законам их вообще нельзя удовлетворять. — Жестокие законы, — произнесла она. — Мир Гора тоже жесток, — сказал я, — но его жестокость не лицемерная, а открытая. Она честна и понятна. Не разрушительна, не коварна. Горианцу не придет в голову отказать рабыне в праве на ошейник. Ее не заставят разрушать и скрывать свои глубочайшие биологические склонности и чувства, жажду быть женщиной, принадлежащей мужчине. — Я — рабыня, — проговорила леди Флоренс. — Да. — Я хочу быть рабыней, — призналась она, — но я… боюсь. — Это действительно страшно, — подтвердил я. — Что хозяин может сделать со мной? — спросила она. — Все, что захочет, — ответил я. — Я боюсь. — Ты и должна бояться. Внезапно леди Флоренс в отчаянии отскочила от меня и, испуганно отбежав на длину поводка, стала рваться на волю. Она пыталась высвободить руки, но безуспешно. Она была очень красива в своих попытках освободиться. Ей не удалось этого сделать. — Я не хочу быть рабыней! — Сегодня к вечеру, — сказал я, — тебе поставят клеймо на бедре, и ты будешь носить ошейник. — Я не хочу быть рабыней! — снова закричала она. — Не ты принимаешь решение, — заметил я. — Я не хочу быть рабыней. — Упав на колени передо мной, леди Флоренс заплакала. — Освободи меня, — умоляла она, — освободи меня! — Постарайся угождать своим хозяевам, — сказал я, — возможно, тогда тебе будет позволено жить. Она в ужасе посмотрела на меня. — Теперь ласкай и целуй меня, — приказал я, — уже рассвет, и нам скоро снова в путь. — Да, господин, — проговорила она.33. МЫ ПОДХОДИМ К ЛАГЕРЮ ТЕНАЛИОНА. ПОВОДОК
— Он там! — воскликнул я. — Вот он! — Я указал леди Флоренс на синие и желтые палатки, раскинувшиеся в неглубокой долине между двумя покатыми холмами в нескольких пасангах от нас по южной дороге. Также нашему взору открывались клетки, огороженные загоны и повозки для рабов. Сегодня поздним утром мы спросили дорогу у мрачного вооруженного малого, который вел двух связанных вместе женщин. Еще раньше мы видели тарнсмена, летевшего в этом направлении, с привязанными к седлу четырьмя девушками. Теперь мы стояли на вершине холма в траве, под сенью деревьев ка-ла-на, желтых винных деревьев Гора. — Это лагерь Теналиона, — сказал я. — Да, господин, — ответила леди Флоренс. Я обмотал поводок вокруг ее горла, заправив его внутрь. — Разве ты не поведешь меня в лагерь немедленно? — спросила она. — Ты так спешишь получить клеймо? — поинтересовался я. — Неужели они поставят мне клеймо, как будто я такая же, как все? — снова спросила леди Флоренс. — Ты и есть такая, как все, — ответил я. — Да, господин. — Мы немного отдохнем здесь, — проговорил я. — Тут растет виноград. Покорми меня. Я прилег на локоть и наблюдал, как она срывает ягоды зубами. Затем моя бывшая госпожа подошла ко мне, робко опустилась на колени и стала осторожно перекладывать ягоды из своего рта в мой. — Принеси воды, — приказал я ей. Леди Флоренс пошла к ближайшему ручью и, лежа животом на гравии, набрала воды в рот. Потом вернулась ко мне и встала на колени, чтобы я выпил воду из ее рта. Она выпрямилась, не поднимаясь с колен. — Ты не боялся, что я попытаюсь убежать? — Нет, — ответил я. — У меня нет выхода, — промолвила она. Я обнял ее и положил на траву рядом со мной. — Это правда, — согласился я, — у тебя нет выхода. — Да, господин. — Я наблюдал, как ты принесла мне еду и питье, — сказал я. — Ты хорошо справилась. Думаю, ты быстро учишься. — Многому ты уже научил меня, — заметила леди Флоренс. — Мы рядом с лагерем Теналиона, — проговорил я. — Не хочешь ли ты снова смиренно попросить меня о свободе? — Нет, господин, — ответила она, — я теперь смиренно прошу разрешить мне угождать тебе. Позже, когда я разомкнул объятия, она спросила: — Я хорошо угождаю тебе, господин? — Да, — признался я. Я поднялся на ноги, на мгновение потеряв равновесие. Затем взял ножны с мечом Оргуса и повесил их на плечо. Леди Флоренс стояла на коленях в позе рабыни для наслаждений, со связанными сзади руками. — Ты думаешь, из меня получится хорошая рабыня, господин? — спросила она. — Да, я думаю, из тебя получится великолепная рабыня, леди Флоренс. — Ты думаешь, за меня дадут хорошую цену? — Ты еще не обучена, — ответил я. — Ты думаешь, за меня дадут хорошую цену? — повторила она. — Ты — свободная женщина. Ты красивая. У тебя каштановые волосы… — стал перечислять я. — Ты думаешь, за меня дадут хорошую цену? — Она была настойчива. — Это вопрос рабыни, — заметил я. Леди Флоренс раздраженно вскинула голову. — Да, — наконец сказал я, — думаю, за тебя дадут хорошую цену. — Да, — с горечью произнесла она, — потому что мужчины из Вонда, мои отвергнутые женихи, заплатят много. Я рассмеялся над этими словами. — Господин? — не поняла она. — Посмотри на себя, — сказал я, — ты на самом деле думаешь, что только отвергнутые женихи проявят к тебе интерес? — Я не знаю. — Она запнулась. — Ты превосходная рабыня для удовлетворения мужчин, леди Флоренс, — признался я. — Для удовлетворения мужчин! — повторила она. — Мужчины, увидев тебя, будут жаждать надеть на тебя ошейник, — сказал я, — они много заплатят, чтобы купить тебя у Теналиона. Как свободная женщина, ты очень красива. А как рабыня, ты будешь в тысячу раз прекраснее. — Я буду стараться угождать своим хозяевам, — прошептала она. — Поднимайся на ноги, леди Флоренс, — скомандовал я, — время идти в лагерь Теналиона. Я поднялся на вершину холма и встал там между деревьев. Отсюда я мог видеть лагерь с желто-голубыми палатками, клетками, загонами и повозками. Мог видеть, как вооруженный воин ведет туда женщину. Ее одежда была порвана, а руки связаны за спиной. На шее был поводок. Эта женщина пока еще стояла рядом со мной. — Идем. — Я начал спускаться с холма. — Господин! — Да? — Я оглянулся, чтобы посмотреть на нее. — Ты не забыл кое-что? — спросила она. — Что? — Мой поводок. — Иди сюда, — сказал я. Леди Флоренс осторожно спустилась и встала рядом со мной. Я спросил: — Ты хочешь, чтобы я вел тебя на поводке? — Разве я не собираюсь стать рабыней? — спросила леди Флоренс в ответ. Улыбнувшись, я отмотал ремень с ее шеи. — Да, — согласился я и повел ее вниз с холма — плененную красавицу, леди Флоренс.34. МЫ ВХОДИМ В ЛАГЕРЬ ТЕНАЛИОНА. Я ПРОДАЮ ЛЕДИ ФЛОРЕНС И ХОЧУ ОТЫСКАТЬ РАБЫНЮ БЕВЕРЛИ ХЕНДЕРСОН
Мы вошли в лагерь Теналиона. По лагерю свободно разгуливали несколько рабынь в коротких туниках и ошейниках. Они рассматривали леди Флоренс и откровенно оценивали новенькую. Мы прошли между гвардейцами. Я видел их восхищенные взгляды. Это вдохновило меня. Гвардейцы были помощниками работорговцев. Они могли выбирать себе лучших рабынь в лагере, кроме девственниц. — Сюда, — скомандовал я леди Флоренс, ведя ее к центру лагеря, где находились оценочные платформы. — Да, господин, — ответила она. Я слышал стук молота по железу. Около платформ на шеи красавиц надевались простые металлические обручи, служащие временными ошейниками. Я чувствовал запах разогреваемого на огне клейма, слышал звук плети, наносящей удары по женскому телу. Я видел девушек в клетках. — Где оценочная платформа? — спросил я проходившего мимо мужчину. — Там, — ответил он. Я услышал вопль девушки в нескольких ярдах слева от меня. Ее клеймили. — Мне страшно, — проговорила леди Флоренс. Я немного укоротил поводок. На глаза мне попались двое воинов. Один был из Ара, другой — из Коса, враждующих городов. Они о чем-то беседовали. У ног каждого из них на коленях, опустив голову, стояла обнаженная девушка. — В повозку для рабынь, — приказал человек, ведущий девушек, закованных за шеи в цепочку одна за другой. Я увидел еще одну повозку с рабынями, сидящими друг против друга. На щиколотке каждой из них было прикреплено плотное кольцо, соединяющееся короткой цепью с металлическим брусом, лежащим на дне повозки. Помощник работорговца натянул парусину на квадратный каркас, возвышающийся над повозкой. Теперь его надо было закрепить. Это защитит товар от солнца и плохой погоды. Еще одна повозка, пустая, с высоко поднятым тентом, въезжала в лагерь. — Отведи ее на место наказаний, — сказал один из помощников работорговцев другому, который держал за руку невольницу со связанными спереди руками. — Все произошло случайно! — плакала она. — Займи очередь, — сказал мне помощник работорговца около оценочной платформы. Я встал в очередь, держа леди Флоренс на поводке. Мы услышали вопль еще одной девушки, которую клеймили. — Хорошая добыча, — заметил человек, стоящий передо мной, указывая на леди Флоренс. — Да, неплохая, — согласился я. Затем взглянул на невысокую, соблазнительную, темноволосую красавицу на коротком поводке, стоящую на коленях рядом с ним. — Она великолепна, — кивнул я, указывая на его добычу. — Она представляет кое-какой интерес, — ответил он, пожимая плечами. Девушка посмотрела на меня взглядом рабыни. Леди Флоренс задохнулась. — Позволь мне встать на колени, господин? — попросила она. — Конечно, — ответил я. Она быстро опустилась на колени между мной и темноволосой девушкой. — Твой господин красивый, — сказала ей темноволосая девушка. — Твой господин тоже красивый, — произнесла в ответ леди Флоренс. — Меня собираются продать, — сказала темноволосая девушка. — Меня тоже, — ответила ей леди Флоренс. Я увидел светловолосую рыдающую девушку в кандалах, которую вели мимо нас на цепи. — Я могу подарить мужчине много удовольствия, — похвасталась темноволосая девушка. — Я тоже могу дать мужчине много удовольствия, — не осталась в долгу леди Флоренс. — Не сомневаюсь, — согласилась темноволосая, — ты очень красивая. — Ты тоже очень красивая. — Эй, ты! — сказал помощник работорговца, приближаясь ко мне. За ним на оценочной платформе я увидел Теналиона, обнаженного по пояс. Он оторвался от работы и смотрел на меня. — Ты — Джейсон, раб-гладиатор, не так ли? — спросил человек, который подошел ко мне. На его запястье была голубая с желтым повязка. В правой руке он держал свернутую плеть. Я узнал его. Это был Роналд. Он гостил в доме леди Флоренс вместе с Теналионом. — Я — Джейсон, — ответил я, — свободный человек. — Джейсон, — окликнул Теналион с платформы, — веди сюда свою добычу. Я двинулся вперед, ведя леди Флоренс рядом. И вот, через мгновение, она, дрожа, ступила на оценочную платформу. — Ты теперь свободен, Джейсон? — спросил Теналион. — Свободен, — ответил я, стоя у платформы. Теналион повернулся к связанной темноволосой женщине, которая стояла на платформе, опустив вниз голову, так что волосы закрывали ее лицо, и столкнул ее с платформы. — Десять медных тарсков, — сказал он писцу, сидящему за маленьким столом поблизости. На столе лежали бумаги и коробка с монетами. Писец отсчитал десять медных тарсков человеку, стоявшему у стола. — Поставь ей клеймо обыкновенной кейджеры, надень ошейник и помести в загон номер шесть, — велел Теналион одному из своих помощников. — Да, Теналион, — ответил тот и, взяв женщину за волосы, повел ее прочь. Затем Теналион повернулся к другой женщине, стоявшей на платформе, — дрожащей красавице с каштановыми волосами. — Что у нас здесь? — спросил он у меня. — Я хочу продать женщину, — ответил я. — Встань прямо, — приказал он моей пленнице. — Как твое имя? — Я — леди Флоренс из Вонда, — ответила она. — Почему тебя привели в мой лагерь? — задал он следующий вопрос. — Чтобы продать в рабство, — сказала она. — Горяча ли ты, леди Флоренс? — Пожалуйста, господин… — запротестовала она, но его руки уже ощупывали ее. — Я вижу, ты уже немного научил ее, что значит быть рабыней, — обратился он ко мне. — Да, — подтвердил я. Леди Флоренс смотрела на меня сквозь слезы. — Сколько ты хочешь за нее? Я не имел ничего против Теналиона, но очень нуждался в деньгах, поэтому решил запросить самую высокую цену и затем, если понадобится, торговаться, постепенно снижая ее. — Пять серебряных тарсков, — нагло сказал я. — Дай ему десять, — обратился Теналион к писцу. — Ты хочешь, чтобы тебе вернули поводок и веревку? — Нет, — сказал я. Теналион столкнул леди Флоренс с платформы. Один из его людей взял ее под свою опеку внизу. — Поставь ей клеймо обыкновенной кейджеры и надень ошейник, — приказал работорговец. — В какой загон ее направить? — спросил помощник. — Прикуй ее в моей палатке. Сегодня вечером, леди Флоренс, — обратился он к ней, — ты будешь подавать мне вино как рабыня. — Да, господин, — ответила она и посмотрела на меня в бешенстве. Затем ее потянули за руку от платформы. — Что ты будешь делать с такими деньгами? — спросил меня Теналион. — Я ищу девушку, — объяснил я, — которую знал на далекой планете под названием Земля. — Рабыню? — уточнил он. — Да, — проговорил я, — бедняжка была отдана в рабство. — Твое дело безнадежно, — сказал он, — много девушек на Горе носят ошейники. — Ее зовут Беверли Хендерсон, — сказал я. Теналион улыбнулся. Ее имя теперь может быть другим. И она может находиться где угодно. Неужели я собираюсь обыскивать каждый город и деревню, каждое здание, каждую палатку, каждую баржу на Горе? — Я не ожидаю больших трудностей, — заявил я, — мне известен ее владелец, торговец по имени Онеандр, из твоего родного города, славного Ара. — Некоторые из его девушек находятся в этом лагере, — сказал Теналион. — Возможно, и та, которую я ищу, среди них! — воскликнул я. — Среди них нет ни одной с Земли, — ответил он. — Можно мне увидеть их? Можно задать им вопросы? — Конечно, — согласился работорговец, подходя к писцу и отмечая номера в бумагах. — Они все в загоне номер два, — сказал он и затем обратился к писцу: — Заплати ему. Писец вручил мне десять серебряных тарсков. Солидную сумму. — Дай мне свою плеть, — попросил Теналион у своего помощника. Тот протянул ему кнут. — Продолжай трудиться, — велел ему Теналион. — Следующая! — выкрикнул помощник, и другая девушка ступила на платформу. Я последовал за Теналионом к большому загону. Стражник открыл его, и Теналион вошел внутрь, внезапно щелкнув плетью. Девушки, находящиеся внутри, с простыми ошейниками из железа, заклепанными на шее, сбились в стайку около ограды. Эти рабыни хорошо знали, что такое плеть. — Номера двести семнадцать, двести восемнадцать и двести девятнадцать, — указал плетью Теналион. — Встать на колени у стены, лицом ко мне, спина прямая, колени врозь, руки за голову. Три девушки, плача от отчаяния, кинулись исполнять его приказ. У каждой был номер, нарисованный красной краской на правой руке. Тот же номер значился и на ошейниках. — Это бывшие девушки Онеандра, — сказал Теналион. — Они были проданы в окрестностях Вонда несколько дней назад. Я не узнал ни одной из них, но, без сомнения, рабынь у Онеандра много. — Почему вас продали? — поинтересовался я. — Мы не знаем, — сказала одна из них, жалобно глядя на плеть Теналиона. — Онеандр торгует солью и кожей, — пояснил он. — Я знаком с ним. У него много деловых связей с Бондом. Но его бизнес, как ты можешь догадаться, в последние месяцы сильно подорван. — У него трудности и ему нужны деньги? — предположил я. — Я так полагаю. — Где Беверли Хендерсон? — обратился я к девушкам. — Мы не знаем такой, — ответила испуганно одна из них. — Женщина по имени Беверли! — сказал я. — Мы не знаем такой женщины, — повторила она. — Рабыня Беверли! — сердито уточнил я. — Мы не знаем такой рабыни, — ответила другая невольница. — Она маленькая, темноволосая и изысканно красивая, — описал я ее, как сумел. — Веминия? — спросила одна девушка у другой. — Она с Земли, — подсказал я. — Веминия! — уверенно произнесла одна из рабынь. — Дикарка! — добавила другая. — Похоже, — сказал я. — Та, что прибыла в цепях с рынка Вонда? — уточнила какая-то из девушек. — Без сомнения, это Беверли, — проговорил я. — Где она? — Мы не знаем, — ответила одна из девушек. Я закричал от гнева, а Теналион поднял плеть. — Мы не знаем! — закричала первая девушка, отшатываясь назад. — Ее продали с вами? — спросил я. — Нет, господин! — Где Онеандр? — Мы не знаем. — Девушка заплакала. — Пожалуйста, не бейте нас плетью, господа! — Как вы думаете, где он? — повторил я вопрос. — Он возвращался в Ар, — проговорила первая девушка, — возможно, он уже там. Я посмотрел на Теналиона, и тот произнес: — Я не уверен, что Онеандр в Аре. — Кажется, нет смысла дальше расспрашивать этих рабынь, — сказал я. Теналион кивнул, повернулся и направился к выходу из загона. Когда дверь уже была открыта, он обратился к рабыням, стоящим у ограды. — Можете поменять позу. — Спасибо, господин, — ответили рабыни, опуская руки. — Я должен добраться до Ара, — сказал я Теналиону, выйдя из загона. — Похоже, та, которую я ищу, находится в этом городе. — Все может быть. — Теналион отличался краткостью. Я кивнул. Мисс Хендерсон — рабыня. Ее могли выставить на продажу и продать, как любую из невольниц вроде тех, что находились сейчас в загоне. Она могла оказаться где угодно. — Мы отправимся в Ар через месяц-другой, — сказал Теналион. — Ну и что? — Оставь рабыню, что ты ищешь, в том ошейнике, который она носит, — посоветовал мне он и улыбнулся. — Она никуда не денется. — Не понимаю тебя, — проговорил я. — Ты сильный парень, Джейсон, — сказал Теналион. — Я слышал о тебе. Ты победил гладиатора Крондара. Ты бы мог помочь мне. Оставайся в лагере. Я хорошо плачу, и ты можешь пользоваться большинством моих невольниц. — Теналион щедр, — ответил я. — Спасибо. Но я спешу в город Ар. — Ты и в самом деле хочешь приковать эту женщину обнаженной к своей кушетке? — спросил Теналион. Я улыбнулся. Мне казалось абсурдным думать так о мисс Хендерсон. Однако Беверли привлекательна. Не думаю, что она плохо бы смотрелась прикованной к кушетке мужчины. — Мне надо идти, — ответил я. — В лагере есть тарнсмен, Андар, — промолвил работорговец, — он скоро отправляется в Ар. Парень он жадный. Но за серебряный тарск он подвезет тебя. — Спасибо, Теналион, — ответил я. — Ты будешь в Аре через три дня. — Благодарю тебя. Послышался громкий крик женщины. Ей ставили клеймо. — Это леди Флоренс? — спросил я. — Еще нет, — ответил он. Здесь леди Флоренс должна ждать своей очереди, потому что она — всего лишь рабыня, такая же, как все. Теналион взглянул на меня: — Хочешь подождать и посмотреть, как ей поставят клеймо? — Нет, — ответил я, — она всего лишь рабыня. Такая же, как все.Джон Норман «Бродяга Гора»
1. Я СОБИРАЮ СВЕДЕНИЯ О РАБЫНЕ И ПРОВОЖУ ВЕЧЕР В ТАВЕРНЕ «ЗВЕНЯЩИЙ ОШЕЙНИК»
Оказавшись у рабыни за спиной, я неожиданно схватил ее и плотно зажал рот девушки ладонью. Мусор, который она несла, рассыпался. Я потащил невольницу назад, за мусорные баки, стоявшие рядом с домом Онеандра. Там, задрав легкий стальной ошейник к подбородку рабыни, я сжал ее горло. — Ни звука! Присмотревшись, я узнал в этой босоногой рабыне некогда свободную женщину. Она была последней в партии невольниц Онеандра, доставленных в Ар. В той самой партии, в которую попала и мисс Хендерсон. — Хочешь меня, так бери быстрее, — сказала она. — Я должна скоро вернуться. — Где Онеандр? — сурово спросил я. Со стражами у ворот его усадьбы мне не повезло. Удалось узнать, что его нет в городе — и только. — Уехал, — ответила рабыня. — На север, по делам. — Куда именно? Моя рука еще крепче сжала ее горло. — Не знаю, господин, — прошептала она. — Откуда мне знать? Я всего лишь рабыня. — А рабыня Веминия в доме? Она варварка, невысокая, с темными волосами. Ее привезли из Вонда, купив в доме Андроникаса. — Я узнала тебя, — неожиданно проговорила женщина. — Ты тот самый раб, что бесчинствовал на улице! — Теперь я свободен. — Рука моя снова сжалась. — Где она? Говори! — Ее и еще десять других увезли на север. Онеандр увез, — прошептала рабыня. — На север? Куда именно? — Откуда мне знать? Я всего лишь ничтожная рабыня. — А кто знает? — настаивал я. — Надо полагать, его советники. — Кто еще? — не унимался я, — Должен же кто-то располагать сведениями о том, куда поехал хозяин! — Может быть, Элисон. Рабыня-танцовщица из «Звенящего ошейника». Она ублажает Онеандра в постели, когда ему угодно. — Вот как… — Я ослабил хватку. — Мне ведь ничего не грозит, правда? — робко спросила девушка. — Во всяком случае, не больше, чем любой другой рабыне. — А ты симпатичный, — неожиданно промолвила она. Я пожал плечами. — Рабыня в твоей власти, — намекнула она. — Можешь воспользоваться. — Ты просишь об этом? — Да, господин. — Ты тоже не лишена привлекательности, — промолвил я, задирая ее короткую тунику. Рабыня обняла меня за шею, и наши губы встретились.Всякий раз, когда танцовщица поворачивалась в мою сторону, я не мог оторвать взгляда от ее живота и бедер, ритмично двигавшихся в такт громкой музыке, наполнявшей таверну. — Слышал новость? — спросил сидевший рядом со мной человек. — Что за новость? Девушка была обнажена, но отсутствие одежды с избытком возмещалось множеством украшений: нитками бус и золотыми браслетами, увешанными бубенцами. Звонкие колокольчики красовались и на ее золотом ошейнике, а на лоб ниспадала жемчужина, похожая на каплю. Заключенная в тонкую золотую оправу, драгоценность висела на тончайшей золотой цепочке. Поговаривали, что ее обладательница, красивая блондинка-плясунья, — родом с Земли. — Этой новости ждали давно, — сказал мой сосед. — К югу от Вонда произошел бой. Участвовали более четырех тысяч человек. На первом этапе решающую роль сыграла подвижность наших каре: такой строй позволяет расступаться под натиском тарларионов, заманивая их в ловушки. Я кивнул, понимая, что массированная атака всадников на тяжелых ящерах неизбежно должна была захлебнуться, упершись в линию волчьих ям и траншей, утыканных заостренными кольями. — Но потом под натиском их фаланги нам пришлось отступить на заранее подготовленные позиции, укрепиться на скальных гребнях и уступах над расщелинами. Честь и хвала нашим командирам! Они все предусмотрели. И снова я мотнул головой, ибо осознавал, насколько трудно противостоять напору фаланги — плотного строя, ощетинившегося копьями. Формировавшие это построение воины использовали копья разной длины — от коротких для первой шеренги до очень длинных у последней, — так что на противника надвигалась подобная неукротимой снежной лавине сплошная стена сверкающих наконечников. Такой строй обладает невероятной инерцией и мощью, позволяющей сокрушать стены. Когда две фаланги сходятся лоб в лоб, грохот разносится на много пасангов.[4] Ничто не может остановить атакующую фалангу, кроме другой фаланги, а потому умелые полководцы стараются избежать прямого взаимодействия с ней путем искусного маневрирования. — Ну а потом, — рассказывал воин, — когда вражеские тарларионы обезумели от боли и ярости, наши вспомогательные подразделения погнали их назад, на их же фалангу. Одновременно с этим в сторону наемников Артемидуса повернули и наши тарнсмены, следившие за ходом сражения с неба. Они обрушили на уже прорванную фалангу град стрел. И когда копейщики подняли щиты, чтобы прикрыться, наши каре устремились со склонов в контратаку. Продолжая рассматривать танцовщицу, я взял с низенького столика свою пагу и поднес к губам. Танцовщица, похоже, поглядывала на меня с интересом. Взгляд у нее был чувственным и жарким, как у настоящей рабыни. Я с трудом мог поверить, что она действительно с Земли. — Короче говоря, поле боя осталось за нами, — заключил мой сосед, — и теперь Вонд беззащитен. Скоро женщины из Вонда начнут продаваться на наших невольничьих рынках. — И это собьет цены, — недовольно буркнул другой посетитель заведения. — Я слышал, — подал голос еще один, — что на выручку Вонду уже движутся вооруженные силы из Порт-Олни. — Наши люди повернут на северо-восток, им навстречу. Между тем девушка приблизилась ко мне и, стреляя глазками, простерла в танце изящную руку, словно вознамерившись меня коснуться. Я приметил, что браслет, туго обхватывавший ее тонкое запястье, замкнут крохотным замочком. Снять его по своей воле рабыня не могла. — Ты ей понравился, — заметил мой сосед, обратив наконец внимание на танцовщицу. Неожиданно раздался резкий щелчок кнута, и девушка в испуге отпрянула от меня. — Ты что, вообразила, будто у меня всего один клиент? — рявкнул Бусебиус, хозяин таверны. — Нет, господин! — воскликнула рабыня. Послышался смех. Потом она танцевала между столиками, перед другими посетителями, а я наблюдал за ней со стороны. — Раньше тут выступала другая рабыня, тоже блондинка и тоже с Земли, — сказал мой сосед. — Элисон купили ей на замену. — А что стало с прежней? — осведомился я. — С Хелен? — Да. — Ее купил Марленус из Ара. Заковал в цепи и отослал кому-то в подарок. — Понятно, — отозвался я. — Еще паги, господин? — спросила темноволосая рабыня в ошейнике с колокольчиками, прикрытая лишь несколькими клочками просвечивающего желтого шелка. Этот намек на одеяние подчеркивал полноту нежной груди и стройность обнаженных ног, наводя на мысли об альковных утехах. Я, однако, отмахнулся от ее предложения, продолжая наблюдать за плясуньей. Подавальщица, впрочем, не особо старалась навязать мне напиток, поскольку моя кружка была почти полна. Надо полагать, в ее лице таверна предлагала мне товар совсем иного рода. Между тем танцовщица, покружившись по залу, опять приблизилась ко мне, и я получил приятную возможность снова полюбоваться ее прелестями. — Господин… — промолвила она, оказавшись рядом. Я рассматривал ее из-под опущенных век. Девушка опустилась на колени и продолжила двигаться, — откинувшись назад и извиваясь. Музыка, достигнув кульминации, оборвалась. Танцовщица выпрямила спину, опустилась с колен на бедро и легла на пол, простирая ко мне руку в позе покорности. Зал наполнился горианскими аплодисментами — хлопками правой ладонью по левому плечу. Поднявшись, я бросил на стол два медных тарска, подошел к девушке и, легонько пнув ее ребром стопы, приказал: — Ступай в альков. — Повинуюсь, господин. Она поднялась и, звеня украшениями, поспешила в альков, укрытый за кожаными занавесями. Под продолжающиеся аплодисменты я проследовал за ней и плотно задернул шторы, застегнув их изнутри на особые крючки. Здесь горел маленький светильник. Приняв позу рабыни для наслаждений, девушка дожидалась меня на ложе, устланном пурпурными мехами. Я осмотрел альков и увидел висящие на стене плеть, наручники и веревку. — Если господину угодно получить особое снаряжение, Бусебиус все предоставит, — сказала она. — Здесь имеется все нужное для твоего укрощения, — отозвался я. — Как будет угодно господину. — Ты Элисон? — Пользуясь мною, господин может именовать меня по своему усмотрению. — Ты Элисон? — повторил я. — Да, господин. — Это земное имя. — Прошу тебя, господин, не терзай меня! — взмолилась она. — Я спрашиваю, ты с Земли? — Да, господин. — Тебя и там звали этим именем? — Да, господин. Но мои хозяева с Гора превратили его в прозвище рабыни. — А как ты попала на Гор? — Не знаю, — ответила Элисон. — Заснула на Земле, а проснулась в темнице, скованная. Вместе с другими девушками. — Тоже рабынями? — Да, — ответила Элисон, — только тогда нам было невдомек, что мы рабыни. — Истинные рабыни? — уточнил я. — Да, — подтвердила она, — истинные рабыни. — Славное у тебя имя, — сказал я. — Спасибо, господин. — Очень подходящее для рабыни. — Да, господин. Спасибо, господин. — И выглядишь ты совсем как настоящая рабыня. — Я и есть рабыня, господин. — На Горе принято считать, что женщины с Земли — рабыни от природы. Это верно? — Да, господин. И я, и те, другие девушки, скованные со мной одной цепью, быстро усвоили эту истину. — И как она вам понравилась? — Сначала мы были вне себя от стыда и горя, — ответила Элисон, — но потом, трезво осмыслив случившееся, смирились. Ну а со временем научились воспринимать свое положение с невыразимой радостью. — Итак, ты истинная рабыня? — снова спросил я. — Да, господин. Я смерил ее оценивающим взглядом. — Испробуй меня, господин, и суди сам. — И при этом ты в самом деле с Земли? — Тебя смущает, что земная женщина является прирожденной рабыней? — спросила она. — Ляг на спину, — приказал я вместо ответа. — Слушаюсь, господин, — ответила Элисон и принялась снимать украшения. — Нет, — велел я, — оставь браслеты. И жемчужину на лбу — тоже. — Хорошо, господин, — сказала она и подчинилась. — Что ты собираешься делать? — поинтересовался я. — Ублажать моего господина, — с улыбкой ответила Элисон. — Это ответ рабыни. — Это мой ответ. Я говорю искренне и горжусь этим. — Перевернись на живот, — прозвучал мой приказ. Элисон немедля повиновалась, но напряглась: поза ее выдавала страх. — Господин снял со стены плеть? — спросила она. — Он будет меня пороть? Я погладил свернутой плетью ее бок. Девушка задрожала. — У тебя страх рабыни, — промолвил я и, вернув плеть на стену, прикоснулся к телу Элисон. Она изогнулась, вцепившись в мех тонкими пальцами. — Да, — повторил я, — и рефлексы рабыни. Живо на спину! Девушка торопливо перевернулась на спину и подняла на меня испуганные глаза. Сняв со стены веревку, я связал ею руки Элисон, а потом несколько раз обмотал ее вокруг шеи рабыни, завязал и рывком швырнул девушку перед собой на колени, так, что подбородок невольницы оказался поднят. Она вынуждена была смотреть мне прямо в глаза. — Итак, ты утверждаешь, что являешься природной рабыней. Готов в это поверить. А тебе известно, какая кара ждет рабыню, осмелившуюся лгать? — Я во всем покорна господину, — ответила Элисон, испуганно глядя на меня снизу вверх. — Ты знаешь человека, которого именуют Онеандром из Ара? — Он купец. Иногда наведывается в «Звенящий ошейник», — прошептала она. — Умоляю, господин, пощади меня. Я дернул за толстую веревку, и девушка вскрикнула. — Ты его знаешь? — Да! Да! — простонала она, когда я, потянув за веревку, заставил ее чуть приподняться с колен. — Я обслуживаю его. Когда ему угодно, он использует меня как презренную, жалкую рабыню. Я смерил Элисон свирепым взглядом. — Бусебиус повелел мне выполнять все его желания, — зачастила рабыня. — Иногда меня посылают к нему в дом. — Где он? — взревел я. — Куда он уехал? — В Лару, — дрожащим голосом ответила девушка. — Он уехал в Лару. Так назывался большой город, стоявший у слияния рек Воск и Олни. Он входил в состав Салерианской конфедерации. Не удивительно, что Онеандр предпочитал не распространяться о своем маршруте. Я отбросил девушку на меха. Порой люди забываются и, не считая рабов за людей, болтают лишнее в их присутствии. Онеандру, надо думать, развязали язык выпивка и покорность Элисон. — Мне нельзя было говорить этого, — пролепетала она. Я не знал, по какой именно причине купец выболтал свой секрет. Возможно, он гордился тем, что в такое смутное время затеял столь смелое предприятие. Правда, формально Ар и Конфедерация не находились в состоянии войны — боевые действия против салерианцев ограничивались порубежными стычками с Вондом, — и, следовательно, поступок купца официально не являлся изменой, но явно и не относился к тем, по поводу которых стоило трубить на каждом углу. И все же купец лично отправился в Лару, что наводило на мысль, уж не попал ли он в затруднительное положение. Скорее всего, ему пришлось ехать в Лару потому, что рынки Вонда — а возможно, также Порт-Олни и Тай — оказались для него недоступными. Из-за просроченного кредита, например. — Я не должна была открывать тебе этого, — повторила девушка. Потянув ее за петлю, я привязал другой конец веревки к кольцу, вделанному в стену. Теперь Элисон стояла на коленях у стены. — Кто приказал тебе молчать? — спросил я. — Твой хозяин Бусебиус? — Нет, — ответила Элисон. — Почему же тогда ты плачешь и дрожишь от страха? — Онеандр. Это он велел мне держать язык за зубами. — Но я повелел тебе иное, не так ли? — Так, господин. — И ты выполнила мой приказ? — Да, господин. — Как, по-твоему, разумно ли было со стороны мужчины доверить свой секрет рабыне? — Нет, господин. — И ты не жалеешь о том, что рассказала мне правду? — Нет, господин. — Как считаешь, повинуясь мне, ты поступила благоразумно? — Да, господин. Да! — Ты ведь обычная рабыня, да? — Да, господин! — повторила Элисон. — Сжалься надо мной, господин. — Следовательно, ответив правдиво на мой вопрос, ты поступила правильно, не так ли? — Да, господин, — проговорила она сквозь рыдания. — Да, господин. Я повернулся и принялся расстегивать застежки штор. — Ты покидаешь меня, господин? — удивилась рабыня. — Конечно. — Значит, тебе были нужны только сведения? — И теперь эти сведения у меня есть, — промолвил я, пожав плечами. — Задержись на минутку, господин, — попросила Элисон. Я обернулся. — Зачем? — Пожалуйста, — простонала она, глядя на меня через плечо. — Не понимаю, — буркнул я с раздражением. — Я танцевала перед тобой, — сказала девушка. — Верно, — согласился я, — ты танцевала, как рабыня. — Я и есть рабыня. — Но ты родом с Земли, — заметил я, почему-то закипая от злости. — Женщины с Земли и есть прирожденные рабыни. — Нет! — воскликнул я. — Не презирай нас! Постарайся нас понять. — Нет! — Прими меня такой, какая я есть, — взмолилась Элисон. — Никогда! — Разве прирожденная рабыня недостойна даже этого? — Недостойна! — Почему? — Не знаю! — прорычал я, продолжая злиться. — Не знаю. — Может быть, потому, что таким образом вы, мужчины, проявляете свое презрение к нам? — Может быть, — проворчал я. — Отказать рабыне в ошейнике — слишком жестоко! Я промолчал. — Ты видел, как страстно я танцевала перед тобой, господин? — Да. Ну и что? — Ты возбуждаешь меня. Разве рабыня не вправе смотреть на мужчину с восторгом и желанием? Разве она не вправе мечтать о том, чтобы он захотел ее? Разве рабыня не должна стремиться ублажить его? — Но ты земная женщина, а не горианская рабыня. — Разве женщина с Земли — не женщина? Разве ей не хочется, чтобы вожделели ее тела? Разве не может она умолять об этом? — Это противоестественно. И неприлично. — Напротив, нет ничего естественнее. И это вполне соответствуетгорианским понятиям о приличиях. Во всяком случае, в отношении рабынь. Я снова промолчал. — Попав на Гор, — продолжала Элисон, — я испытала чувства и ощущения, о существовании которых прежде даже не подозревала. То, что сковывало меня раньше, не позволяя осознавать собственные желания, исчезло. Правда, для этого мне потребовалось познать насилие со стороны мужчин, а порой и кнут. Я научилась жить и чувствовать по-настоящему, поняла, кто я такая и какова истинная цель моей жизни. Любовь и служение — вот ради чего я существую. Я подлинная рабыня для наслаждений и счастлива всякой возможности покоряться всевластному господину. — Хватит! — отрезал я и повернулся, чтобы раздвинуть шторы. — Неужели мой танец не заинтересовал господина? Я снова обернулся и взглянул на нее. Элисон по-прежнему стояла на коленях рядом со стеной, притянутая к кольцу веревкой. И тут до моего слуха донеслось легкое позвякивание колокольчиков, и взгляд скользнул по варварским браслетам и тоненькой цепочке, на которой дрожала слезинка жемчужины. — Ты танцевала хорошо, — ответил я, сжав кулаки. — В таком случае, я прошу тебя воспользоваться мной, господин. Я знаю, что не имею права ни о чем просить. И все же униженно умоляю тебя об этом! Умоляю не пренебрегать мною! Ты ведь можешь оказать снисхождение жалкой, связанной невольнице… Я молчал. — Я сделаю все, чтобы оказаться достойной твоего снисхождения, — добавила она. Присев на пол позади Элисон, я обхватил ее руками. Рабыня задрожала, вжавшись в стену. — Что именно ты сделаешь? — спросил я. — Отдам тебе себя — целиком. Буду служить со всей сладостью покорной рабыни. Я не ответил. — Ты не пожалеешь, господин. Освободив ее шею и запястья от веревки, я обнял девушку сильнее. — Элисон будет старательно ублажать господина, — прошептала она, нежно целуя меня, а потом совсем тихо шепнула мне на ухо: — Мы, женщины с Земли, — прирожденные рабыни. — Прекрати, — прохрипел я. — Суди по мне, господин. Повалив Элисон на меха, я покрыл поцелуями ее тело. Девушка тяжело задышала, потом начала постанывать и извиваться в моих руках. — Разве я не истинная рабыня? — спросила она задыхающимся голосом. — Да, — согласился я, — так оно и есть. Ошибиться в характере ее движений было невозможно, они явственно выдавали в ней рабыню от природы. Как раз это меня и беспокоило. Элисон легла на спину. Я окинул ее взглядом. — О чем ты думаешь? — спросила Элисон. — Думаю, что земные мужчины, увидев такую, как ты, были бы вне себя от восторга. — Мы всегда ждем наших господ, — промолвила она с улыбкой. Я прислушался к звукам музыки и шуму таверны, доносившимся из-за занавеса. Любой, кто уводил девушку в альков, имел право пользоваться ею, как и сколько пожелает. Она принадлежит клиенту до тех пор, пока тот не сочтет нужным вновь раздвинуть занавески. Ну а после закрытия таверны хозяин, проводив посетителей, привязывает девушку к кольцу или запирает в конуре. — Думаешь, быть рабыней ужасно? — спросила Элисон. — Ничего я такого не думаю. — Тогда ты понимаешь, что для природной рабыни допустимо стремление удовлетворять свои природные, естественные потребности? — Понимаю, — ответил я. — И уж конечно, господину не зазорно пойти навстречу ее желаниям. Разумеется, он ничего ей не должен, но может по доброте своей снизойти до нее. — Это уж как ему заблагорассудится, — сказал я. — Разумеется, — торопливо подтвердила Элисон, — ведь рабыня ни на что не имеет права. — Но из того, что ты, Элисон, являешься прирожденной рабыней, отнюдь не следует, будто все земные женщины таковы. — Все девушки, что были скованы со мной одной цепью, оказались таковыми. — Это ничего не доказывает. — Полагаешь, в нашей партии по чистой случайности собрались редкие, необычные особы? — Не знаю, — ответил я, пожав плечами. — Все мы были самыми обыкновенными земными женщинами, — заявила танцовщица. — Может быть, так, а может быть, и нет. Элисон улыбнулась. — Ты давно поняла свою рабскую природу? — спросил я. — Давно, — ответила она, — можно сказать, еще девочкой. В фантазиях я воображала себя игрушкой в постели сурового господина, но думала, что это извращение, предаваться которому можно только втайне. Но потом меня доставили на эту планету. Здесь я открыто ношу ошейник и, не таясь, преклоняю колени перед моими хозяевами. — Что верно, то верно, — сказал я. — Разве господин недоволен этим? — Ничуть. Мне даже нравятся твои причуды. Они делают тебя идеальной рабыней для наслаждений. — Но ты не хотел бы, чтобы все женщины были похожи на меня? — Нет, этого бы я не хотел. — А что, если бы такими оказались все? Я взглянул на нее сердито. — А может быть, — высказала догадку Элисон, — ты хочешь, чтобы только одна девушка походила на меня? — Нет, — отрезал я. — Ну, а если бы она все-таки была именно такой? Я закрыл глаза. Мысль о мисс Беверли Хендерсон в качестве рабыни для наслаждений будила во мне, надо признаться, невообразимые эротические фантазии. С трудом взяв себя в руки, я выбросил Беверли из головы. О подобных вещах мне не следовало даже думать. — Не отказывай женщине в том, чего требует ее природа! — сказала Элисон. — На колени перед плетью! — взревел я, и девушка, дрожа от страха, пала ниц, зарывшись лицом в мех и сложив запястья крест-накрест, как будто они были связаны. Я возвышался над ней с плетью в руке. Плеть взвилась… и была сердито отброшена мною в сторону. Я присел и, взяв Элисон за волосы, приподнял ее голову. Она тянулась ко мне губами, но я удерживал ее на расстоянии и разрешил прикоснуться к себе, лишь когда ее глаза наполнились слезами. — Спасибо, господин, — прошептала девушка. Ну что ж, в конце концов, она была истинной рабыней, и я позволил ей услужить мне.
— Мне пора уходить, — сказал я. — Господин разыскивает какую-то определенную рабыню, верно? — спросила она. — Может быть, — ответил я. — Не позволяй ей забывать, кто она есть, — сказала девушка. — Мне пора уходить, — повторил я. — Возьми меня еще раз, — взмолилась она. Так оно и вышло. Потом наконец я поднялся на ноги, расстегнул застежки и раздвинул кожаные шторы. Таверна уже опустела и была закрыта для посетителей. Я обернулся и снова взглянул на Элисон. Та, уже успев надеть украшения, стояла на коленях в позе рабыни для наслаждений. — Мне трудно думать о тебе как о женщине с Земли, — сказал я. — Я всего лишь горианская рабыня, — возразила Элисон. — Ты хорошо танцевала, — похвалил я. Из боковой двери появился служитель и, щелкнув Элисон пальцами, приказал: — Ко мне, девка. — Слушаюсь, господин. Поднявшись с колен, она торопливо подбежала к нему, и он взял ее за плечо. — Та, кого ты ищешь, — рабыня? — снова спросила меня девушка. — По закону — да. Но не по природе своей, — ответил я. Потом служитель увел Элисон за боковую дверь, где, как я полагал, находились подсобные помещения таверны: кухня, кладовые, погреба и каморки для рабов. Уже в проеме служитель позволил Элисон задержаться, и она, обернувшись ко мне, сказала: — Удачной охоты, господин. И не оказывай ей никакой милости! Танцовщица, коснувшись губами кончиков пальцев, послала мне воздушный поцелуй, и я ответил ей тем же. Дверь за ней затворилась, и до моего слуха донесся лязг задвигавшегося засова конуры. Вернувшийся вскоре после этого служитель вывел меня наружу через главный вход, который тоже был закрыт на тяжелую щеколду сразу за моей спиной. Оказавшись под ночным небом Ара, я бросил взгляд на висевшие над башнями луны и звезды, поразмыслил и направил стопы к улице Тарнов. Имелась надежда, что там, среди многочисленных лавок и лачуг, мне удастся договориться о перелете на север, к салерианскому городу Лара.
2. ЛАГЕРЬ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
— Приветствую тебя, леди Тайма, — произнес я. — Джейсон! — воскликнула женщина, бившаяся в ремнях. — Не делай мне больно! Ночное небо озарялось багровым заревом горящего города. — Она обойдется тебе в долю тарска, — сказал неприятного вида субъект, приближаясь ко мне вдоль длинного ряда топчанов для удовольствия. Я без возражений опустил мелочь в маленький кожаный мешочек, прибитый к раме топчана. Тайма подалась назад в путанице ремней. — Ближе к Ларе я тебя сейчас подбросить не могу, — промолвил мужчина, доставивший меня сюда. — Тарнсмены Ара патрулируют коридор в небе между Вондом и Аром, но их не так много, чтобы контролировать воздушное пространство за пределами этого коридора. Кроме того, завтра, когда кавалерия соберется для атаки, небесный караул будет снят. Я кивнул и, вылезая из тяжелой корзины, вручил ему плату. Надо полагать, назад он порожним не полетит: прихватит беженцев, а может быть, плененных девушек из Вонда. — Что слышно нового о войне? — спросил я типа, охранявшего длинную линию нар для удовольствия. — Я только что из Ара и о последних событиях ничего не слышал. — Здесь нам сопутствовал успех, — ответил он. — Мы разбили и защитников Вонда, и тарнсменов Артемидруса из Коса. Вонд горит и подвергается разграблению. Здесь лагерь победителей, лагерь, где тратят деньги и наслаждаются. — Надо полагать, Салерианская конфедерация не оставит без ответа нападение на Вонд, — предположил я. Субъект пожал плечами. — Войско из Лары движется маршем на север, — продолжал он, — а отряды из Порт-Олни, что в сотне парсангов отсюда, выступили на юг. Они не торопятся. Видать, хотят скоординировать свой удар с атакой воинов Лары. Я кивнул, понимая суть этого тактического замысла. Полководцы Конфедерации собирались перерезать тыловые коммуникации армии Ара, зажать ее в клещи и разгромить. — Нам грозит опасность, — сказал я. — Наверное, придется отступить. Мой собеседник рассмеялся. — Как бы не так! Пока эти недотепы из Олни валяют дурака в своем лагере, мы нагрянем на них, расколошматим и повернем на юг, чтобы встретить армию Лары. Рядом с пепелищем Вонда враги будут разбиты поодиночке. — Понятно, — кивнул я. — Если нам и стоит кого-то опасаться, так только воинов из Тая, — добавил мой собеседник. Тай представлял собой крупнейший и сильнейший из городов Салерианской конфедерации, отказавшийся участвовать в интригах Вонда и Коса. — Думаю, — заметил я, — что выступление Тая — лишь вопрос времени. — Подозреваю, что так оно и есть, — согласился он. — Теперь Эбулий Гай Кассий, глава касты Воинов Тая, непременно встретится с Высшим советом города. — Странно, что этого еще не произошло. Их промедление трудно объяснимо. — Дело в том, что враги Ара из Коса при поддержке купцов Вонда ускорили начало военных действий, в надежде вовлечь в конфликт всю Конфедерацию. — Выходит, меньшинство путем интриг и махинаций пытается навязать свою волю большинству? — Выходит, так. Лично я, признаться, сильно сомневаюсь в том, чтобы власти Ара и Тая действительно хотели полномасштабной войны. — Сколько стоит эта девка? — осведомился человек, находившийся в нескольких шагах от нас. Он указал на блондинку, привязанную ремнями к топчану. Мой собеседник извинился передо мной и тотчас повернулся к клиенту: — Долю тарска. Стоял вечер, и территорию лагеря освещали лампы, установленные на высоких шестах. Множество людей сновало туда-сюда между рядами длинных палаток и укрепленными зонами, обнесенными валами и окруженными траншеями. За ограждениями по преимуществу хранили товары или держали пленных. Мимо меня, пошатываясь, прошли два пьяных воина. — Как тебя захватили? — спросил я леди Тайму. — Как и всех, — ответила она, — солдаты ворвались в город, и я оказалась в их руках. Будь снисходителен ко мне, Джейсон, я совершенно беспомощна. — Как тебя доставили сюда? — продолжал расспрашивать я. — На веревке. Притащили, раздели и привязали к ложу. Я окинул взглядом длинные ряды топчанов для удовольствия, протянувшиеся под фонарями. Блондинка, привязанная неподалеку от нас, взывала к милосердию. — Что с твоей торговлей? — спросил я. — Торговый дом сожгли, рабынь забрали. — Многим ли жителям Вонда удалось убежать? — Многим. — Наверное, только тем, кто имел возможность улететь на тарнах. Мне, во всяком случае, показалось, что загоны в лагере битком забиты женщинами. — Это правда. Захватчики охотились в первую очередь за нами. — Но, наверное, некоторые женщины все же спаслись. — Главным образом те, кто догадался покинуть город вовремя. Некоторым хватило ума бежать еще до начала штурма. Привязанная к ложу блондинка, извиваясь, молила о милосердии, которого ей, похоже, оказывать не собирались. — Что с домом Андроникаса? — продолжил расспросы я. — Его больше нет. Дом сожжен, служители и рабы разбежались или попали в руки захватчиков. — А Джина? — поинтересовался я, вспоминая эту женщину не без тепла. — Она здесь. Подает еду и напитки в трапезной палатке. — Думаешь, ей нравится прислуживать воинам? — Это они получают удовольствие от того, что она им прислуживает, — сердито ответила Тайма. — Ничуть в этом не сомневаюсь. Скажи, ты помнишь Лолу, рабыню из дома Андроникаса? — Помню, — ответила Тайма, — но ее судьба мне неизвестна. Лола и Тела обучали меня горианскому языку. Существование подобных женщин, к тому же в качестве рабынь, в свое время явилось для меня потрясающим и восхитительным открытием. Некоторые реалии Гора предстали передо мной в привлекательном свете. — А еще, — продолжил я, — у тебя имелась помощница, прекрасная актриса, весьма убедительно сыгравшая роль рабыни. Та, что сумела обвести меня вокруг пальца и выставить круглым дураком. — Леди Тендрайт, — промолвила Тайма. — Не надо об этом… — Я жалел ее. А она готовила меня к продаже на аукционе. — Джейсон! Прошу тебя, не надо! — Я поверил ей… — Не надо, Джейсон! Не прикасайся ко мне! — Должно быть, эта история хорошо вас позабавила. Вы ведь спланировали это вместе, не так ли? — продолжал я. — Странно, твое тело кажется теперь беспомощным и таким маленьким по сравнению с тем, что я помню. — Да, да! Мы осуществили это вместе, но замысел принадлежал леди Тендрайт. Она решила, что проделать с тобой такую шутку было бы забавно. — Понятно. — Не прикасайся ко мне! — снова взмолилась она. Неожиданно привязанная неподалеку от нас блондинка откинула голову назад и, беспомощно обвиснув в своих узах, пронзительно крикнула, что готова подчиниться. Леди Тайма содрогнулась, а потом подалась ко мне. Ее остановили ремни. — Где она теперь? — спросил я. — Успела убежать из Вонда вовремя. Направилась в Лару, мне кажется. Пожалуйста, продолжай трогать меня… — Ага, ты умоляешь об этом? — Да! Я умоляю! — А как, интересно, действует эта штуковина? — промолвил я, разглядывая топчан с ремнями. — Джейсон, пожалуйста! — Вижу, на тебе пока нет клейма. Как, наверное, и на остальных. Но с чего бы это? — Джейсон! — Отвечай! — Нас укладывают на эти топчаны не как рабынь, а как свободных женщин, ибо, владея свободными женщинами побежденного, победитель подвергает врага особому унижению. И для мужчин Ара особое наслаждение — всего за долю тарска воспользоваться любой из более чем тысячи свободных женщин Вонда, привязанных к топчанам для удовольствий. — Понимаю, — улыбнулся я, — это, безусловно, особое наслаждение. — И лишь насладившись нашим унижением, мужчины Ара, коль скоро будет на то их воля, снизойдут до того, чтобы заклеймить нас, надеть ошейники и, разбив на группы, разослать на продажу по невольничьим рынкам всех больших и малых городов. — Великолепно! — воскликнул я. — Это просто великолепно! — Ты уроженец Гора? — спросила она, взглянув на меня с ужасом. Я пожал плечами. И тут неожиданно леди Тайма подалась ко мне. — Ты пробудил меня, — сорвался с ее губ горячий шепот. — Ты знаешь, что пробудил меня, жестоко и беспощадно. — Леди Тайма изгибается, словно рабыня, — усмехнулся я. Издав стон, она откинулась назад. И застонала снова. Блондинка вновь принялась всхлипывать, но восклицала она теперь нечто совсем иное: — Господа! Господа! Возьмите меня! Я стою всего долю тарска! — Ну и шлюха! — заметил я. — Да, Джейсон, — прошептала леди Тайма. — Похоже, ремни удерживают тебя как надо, — усмехнулся я. — Я совершенно беспомощна, — ответила она. — А этот топчан для удовольствий представляет собой весьма интересное устройство, — продолжил я, словно не слыша мольбы в ее голосе, и принялся внимательно рассматривать подвижное ложе, снабженное множеством хитроумных механизмов. Благодаря всякого рода рычагам, шестеренкам, желобам, скобам, бороздкам, запорам, положение нар можно было изменять, фиксируя привязанную к нему женщину в самых разнообразных позах. Правда, далеко не каждый топчан для удовольствий имел столь богатое оснащение. Госпожу Тайму, промышлявшую работорговлей в Вонде, захватчики привязали к лучшему, самому дорогому и сложному, какой оказался в их распоряжении. А поскольку армия вряд ли тащила с собой такого рода устройства, топчаны наверняка приволокли из города. Причем сделали это сами же горожане Вонда, закованные в цепи и впряженные в повозки. — Джейсон! — снова взмолилась Тайма. — В первый раз вижу подобную штуковину вблизи, — признался я. — Джейсон! — она сорвалась на крик. Взявшись за рычаги, я принялся менять угол наклона ложа, любуясь прелестями привязанной женщины то с одной стороны, то с другой. Потом я рассмотрел ее в нескольких оригинальных позициях, оценивая при этом скорее возможности механизма, нежели что-либо еще. Хотя следует признать, что эти эксперименты имели определенную эстетическую ценность. Что ни говори, а леди Тайма была весьма привлекательной особой. — Замечательно, — от всего сердца высказался я. — Джейсон! — продолжала взывать ко мне леди Тайма. Испробовав все возможные варианты — а ложе предоставляло весьма широкие возможности как для демонстрации беспомощности пленницы, так и для практического ее использования, — я перевернул Тайму на спину, а потом на бок. — Джейсон! Ты унизил и оскорбил меня, — гневно произнесла она. — Мало того что ты вертел меня на этой доске и рассматривал со всех сторон, как рабыню, так ты еще и пробудил во мне желание. Ты не можешь вот так просто взять и уйти! — Еще как могу. — Пожалуйста, не уходи! Не уходи, даже не прикоснувшись ко мне! — Ты просишь меня овладеть тобой? — Да! — Умоляешь? — Умоляю! — Как рабыня? — Да! Да! Я умоляю тебя как рабыня! — Но рабыня гораздо ниже обычной шлюхи, вроде вон той, — я указал на блондинку. — Ты готова признать себя и шлюхой, и рабыней? — Я готова на все! Я умоляю тебя. Умоляю как шлюха и как рабыня! Я медленно подошел к топчану, и Тайма подняла на меня испуганные глаза. Манипулируя рычагами, я широко раздвинул ей ноги, покачал головой и раздвинул их еще шире, дюйма на четыре. А потом овладел ею.3. ТРАПЕЗНАЯ ПАЛАТКА
— Встань на колени, вот здесь! Я указал леди Джине место на соломенной подстилке, у стены трапезной палатки, между другими парочками. Преклонив колени и подняв на меня глаза, она произнесла: — Ты первый мужчина, который позвал меня на солому. — Полагаешь, это из-за твоей непривлекательности? — А из-за чего нее еще? — Для многих мужчин ты была более чем привлекательна. — Мало ли что было раньше! Сейчас я — обнаженная, закованная в цепи пленница и, если будет угодно мужчинам Ара, скоро получу клеймо рабыни. Я прислуживала за твоим столиком, подавала тебе еду и напитки, а теперь прошу лишь не оскорблять меня и не мучить. — За столиком ты прислуживала хорошо, — заметил я. — Я не хочу, чтобы меня избили, а то и убили, — ответила Джина. — Ага, значит, ты умеешь учиться. Как, впрочем, и учить. Меня, например, ты многому научила. — А теперь, — она улыбнулась, — ты собираешься поучить кое-чему свою учительницу? — Может быть, — усмехнулся я. — Признаюсь, — сказала Джина, — я никогда не испытывала чувств, свойственных нормальной женщине. — Ложись! — приказал я. — Повинуюсь. Она подняла глаза. — Ты, кажется, не сердишься на меня? — Нет, не сержусь, — ответил я, присев на солому рядом с ней. — Эй, сторож! Дай-ка мне ключи от кандалов этой шлюхи. Он подошел на мой оклик и подал ключ, с помощью которого я разомкнул браслет кандалов на правой лодыжке Джины, на левой же цепь осталась. После чего вернул ключ сторожу. — Похоже, — заметил я, — этого малого моя просьба не удивила и не насторожила. — Нет, не удивила, — растерянно согласилась она. — Значит, — заметил я, — желание мужчины освободить твои ноги не столь уж нелепо. Джина воззрилась на меня с испугом. — Помни, — сказал я ей, — теперь у тебя нет ни хлыста, ни цепей, ни черного кожаного облачения, символизирующего твою власть. — Да, — прошептала моя бывшая дрессировщица, — ничего этого у меня нет. — Но даже если бы и было, — продолжал я, — мужчина мог бы отобрать у тебя хлыст, швырнуть на пол и научить женственности. — Я бы этого хотела, — призналась она. — Я бы хотела, чтобы мужчины сделали меня женщиной. — Ты и есть женщина, — заметил я. — Тебе нужно лишь осмелиться быть ею. — Нет! Это значит самой, добровольно, подчиниться мужчине. — Конечно. — Но я лишена чувств и потребностей нормальных женщин. — А может быть, ты просто боишься проявить их? — Нет! Нет! — Попробуй. Попробуй почувствовать, кто ты на самом деле. — Я — леди Джина! А леди Джина никогда не станет покорной рабыней! — Выходит, стать настоящей женщиной тебе мешает гордыня? — Выходит, так. — Но ведь на самом деле ты женщина? — Увы, — согласилась она, — хотя это и плохо! Гадко! — Ты всегда можешь притвориться, будто женщина ничем не отличается от мужчин. — По-твоему, я полная дура? — А по-твоему, быть женщиной плохо? — Конечно. — Почему? — Как это почему? Потому что женщина не мужчина. — Но ты ведь не мужчина? — Нет. — Значит, ты женщина? — Да. — Так и оставайся тем, кто ты есть. — Я не решаюсь. — Почему? — Ну… Трудно сказать. — Может быть, тебе страшно быть женщиной? — Да! Да! Страшно. — Но в этом нет ничего страшного. Это естественно, а потому прекрасно. Джина задрожала. — Займи место, подобающее тебе от природы, — приказал я. — Где это место? У ног мужчины? — Именно там. Это твое настоящее место! — Я… я начинаю испытывать ощущения, которые меня пугают, — пробормотала она с дрожью в голосе. — Боюсь, они могут захватить меня целиком, подавив мою волю. — Такие чувства не поддаются контролю, — сказал я, — они подобны буре. — Именно так. — Подчинись своей природе, — посоветовал я. — Нет! — в отчаянии воскликнула Джина. — Не хочу быть женщиной! Не хочу! — Что случилось с домом Андроникаса? Я неожиданно сменил тему, и Джина уставилась на меня с удивлением. — Товары разграбили, рабов, не успевших бежать, захватили. Сам дом разрушен до основания. — А Андроникас? Что с ним? — Успел унести ноги. — Лола? — Бежала, — ответила Джина. — Но что с ней произошло потом, схватил ее кто-нибудь или нет, мне неизвестно. — Думаешь, ей удалось спастись? — Ускользнуть от захватчиков? Это возможно. Но ведь она все равно носит ошейник. Я понимающе кивнул. Лола — привлекательная девушка, и сейчас, скорее всего, кто-то уже посадил ее на цепь. Миловидные юные рабыни долго на воле не разгуливают. — Ты знал, что порой она выкрикивала во сне твое имя? — спросила меня Джина. — Нет. — Ты не смог стать ей хорошим господином. — Верно. — Правда, это было давно. — Очень давно. — Мне кажется, с тех пор ты сильно изменился. — Кто знает? — отозвался я, пожав плечами. — Джейсон, — прошептала она. — Что? — Ты освободил мне ноги. — Ага. С моей стороны это было ошибкой. — Почему? — Потому что ты не обладаешь чувствами нормальной женщины, и с этим, видимо, ничего не поделаешь. Я наклонился, чтобы снова надеть цепь на ее лодыжку, но Джина торопливо отдернула ногу. — Что такое? — спросил я. — Пожалуйста, не надевай на меня оковы. Повремени. — С чего бы это? — Я хочу быть женщиной. — Правда? — Да, правда, — ответила она. — В таком случае, ты должна будешь, ничего не скрывая, уступить своим глубинным, внутренним чувствам. — Это и значит превратиться в смиренную, покорную, укрощенную рабыню… Я обнял ее. Джина напряглась. — Ты дрожишь? — спросил я. — Конечно. Я ведь всего лишь женщина, причем — пленница. — Постоянно помни об этом. — Да уж не забуду.— С виду ты кажешься большой и сильной, — заметил я. — Я вовсе не такая уж большая и совсем не сильная. — А вот тело у тебя нежное и очень приятное на ощупь. Рывком за руки я заставил ее сесть. — Ты считаешь, что мужчина может пожелать меня? — спросила Джина. — Вполне, — ответил я. — Ну-ка, попробуй вырваться! Джина попыталась высвободиться, но тщетно. — Ты прекрасно знаешь, что мне не вырваться, — признала она наконец. — Ты сильнее! Я швырнул ее спиной на соломенную подстилку. — Джейсон, не будь со мной груб, — взмолилась пленница. — Я буду обращаться с тобой так, как принято. — Да, Джейсон. — А тебе придется привыкать к безоговорочному повиновению. — Да, Джейсон. — И прежде всего приготовься отдаться своим глубинным побуждениям. — Я стараюсь… — начала Джина, но вскрикнула, когда я дернул ее за волосы. — Нечего стараться! Отдайся им! Понятно? — Да. — Что да? — Да, господин, — сказала женщина. — Похоже, Джина, ты сумела повиноваться своим чувствам, — заметил я, когда все кончилось. — Еще недавно я бы не поверила, что такое возможно, — ответила она. — Мне трудно было представить, что подобные чувства вообще существуют. — Можно подумать, будто ты не видела извивающихся и кричащих от страсти рабынь. — Видела, конечно видела. Но мне казалось, что такие чувства присущи лишь рабыням. Только сейчас, — Джина улыбнулась, — мне довелось испытать малую толику того, что ощущают они. Не удивительно, что эти чувственные шлюхи так любят свои ошейники. — Может быть, каждой женщине не мешает почувствовать на своей шее рабский ошейник. Тогда она поймет, что подлинное ее счастье — это радость рабыни. — Правда, — согласилась Джина, — нет радости выше, чем счастье всецело принадлежать мужчине, любить его, повиноваться и служить ему. — Возможно, — промолвил я. Джина поцеловала меня. — Ты знаешь, как обращаться с женщинами, Джейсон, — сказала она. — Тебе удалось научить меня понимать мое новое положение. — Любой хозяин научил бы тебя этому ничуть не хуже. — Наверное, ты прав, — прошептала она, положив голову мне на живот. — Я видела таких, как я, прикованными к колоде. Но мы не приносим высоких доходов. — Возможно, — не стал возражать я. — Но куда бы меня ни послали — на кухню, на мельницу или в прачечную, — продолжила Джина, — я все равно находилась бы в полной власти своего хозяина. — А как же иначе? — Может быть, мне пришлось бы тащить плуг под плетью крестьянина, штопать сети рыбака, готовить ему еду и согревать циновку в его лачуге, когда он того пожелает. — Вполне возможно. — Я угодила тебе? — Вполне. — Как думаешь, у меня получится угождать и другим мужчинам? — Почему бы и нет? — Потому, что я не столь привлекательна и желанна, как большинство женщин. — Ты вполне привлекательна и можешь оказаться очень даже желанной. — Как ты добр к беспомощной пленнице, которая скоро станет рабыней! — Я говорю правду. — Ты добр и снисходителен… Я промолчал. — Мне придется приложить все усилия, чтобы понравиться своим господам, — сказала она. — Я бы рекомендовал тебе поступать именно так. Это в твоих интересах. Джина прижалась ко мне, дрожа всем телом. — Мужчины Ара лишили меня свободы, взяв в плен, — сказала она, — а ты лишил меня свободы, сделав женщиной. — Отдаваясь мне и своим чувствам, ты поступала вовсе не как рабыня, которой, кстати, ты до сих пор не являешься, — указал я. — Но видимо, это самая высокая степень самоотдачи, на которую ты пока способна. — А что, может быть и большая степень? — На настоящем этапе ты даже представить себе не можешь всей глубины и силы страстей настоящей рабыни. — Но то, что ты сделал со мной, необратимо, — промолвила Джина. — Мне уже никогда не вернуться к прошлому, не осознать себя гордой и сильной, свободной женщиной. Я пожал плечами. Для меня это не имело значения. — И все же, — пробормотала Джина, всхлипывая, — я слишком некрасива, чтобы быть рабыней. — Ты женщина, — возразил я. — Да, — признала она. — Я женщина. Хотя до недавнего времени даже не представляла себе, что это такое. — Женская натура сильно отличается от природы странного существа — мужчины в женском обличье. — Да, — согласилась она, — настоящая женщина — это нечто совсем иное. — Вот именно. — По существу, это рабыня. — Так и есть. Неожиданно Джина отчаянно зарыдала. — В чем дело? — спросил я. — Мне нужен господин, — отозвалась она. — Я хочу угождать ему, служить ему, делать все, что он потребует. Хочу отдавать всю себя, ничего не требуя взамен. Хочу быть его собственностью, хочу оказаться в полной его власти. — За чем же дело стало? — Я никому не нужна! Ни один мужчина меня не захочет. — Эй, приятель, ты с ней закончил? — послышался грубый голос. Встрепенувшись, я вскинул глаза и увидел стоявшего с края соломенной подстилки здоровенного, неотесанного малого в одежде тарновода. — Да, — с улыбкой ответил я и, взяв свободный конец оков Джины, сдвинул ее лодыжки, чтобы снова сковать их вместе. — Постой, не надо, — сказал тарновод. — Оставь как есть. — Ладно, не надо, так не надо. — Экая ты сдобная, — хмыкнул тарновод, глядя на Джину. Она подняла на него робкий взгляд. — Тебя уже заклеймили, женщина? — спросил он. Рука Джины невольно потянулась к левому бедру. — Нет, — ответила она. — Еще нет. — Ты эту бабенку попробовал? Как она? Есть от нее толк? — спросил меня тарновод. — О да, — заверил его я, — она очень хороша. А когда получит клеймо и ошейник, будет еще лучше. — Это само собой, — буркнул он, разглядывая Джину, и она ответила ему робким, но нежным взглядом. И сама Джина в этот миг показалась мне нежной и очень уязвимой. Создавалось впечатление, будто она претерпела некое внутреннее преображение. — Красивая бабенка, — ухмыльнулся тарновод. — Точно, — согласился я, поскольку понял, что в определенном смысле это чистая правда. А вот Джина, услышав, что ее назвали красивой, разинула рот от изумления. И задрожала от возбуждения. Правда, в следующее мгновение он пнул ее, и она вскрикнула от боли. — Раздвинь ноги, женщина из Вонда! — приказал тарновод. — Я хочу обладать тобой. — Слушаюсь, господин, — вскрикнула Джина. Несколько мгновений я наблюдал за тем, как она извивается в его руках. — Ты будешь хорошо смотреться у колоды, — сказал тарновод. — Да, господин. — Может быть, я куплю тебя. — Да, господин! — выдохнула она. — Купи меня, господин! Оставив эту парочку совокупляться, я пробирался между столиками, занятыми солдатами и торговцами. Им прислуживали обнаженные, закованные в цепи женщины из Вонда. — Наши уже выступили на север, — донеслись до моего слуха чьи-то слова. — Войска из Лары доберутся сюда через два дня, — сказал кто-то другой. — К тому времени они найдут на месте Вонда лишь пепел, — рассмеялся третий. Направляясь к выходу, я случайно задел локтем скованную прислужницу, и та, трепеща, упала на колени. Я проследовал мимо. — Жаль только, что война опасна для торговых караванов, — заметил кто-то из посетителей. — Да. Грабеж идет вовсю, — поддержали его другие. — Я слышал, — заметил его собеседник, — что больше всех свирепствуют речные пираты. С уходом войск из Лары они расхрабрились, разграбили пригороды самой Лары и удалились на галерах, нагруженных добычей. — Может, это заставит войска Лары повернуть назад? — Вряд ли. Они настроены решительно. — Их будут продавать на речных рынках, — донеслась фраза, оставшаяся для меня не совсем понятной. Скорее всего, сказанное не относилось к пленницам из Вонда, ибо доставить их на речные рынки, находившиеся ниже по течению Воска, было бы затруднительно. Тем паче что на южных рынках рабыни стоили дороже. По моему предположению большинству женщин из Вонда предстояло познакомиться с невольничьими рынками Ара. Стоило мне выйти из палатки, как меня толкнул какой-то детина в маске. — Смотри, куда прешь! — сердито буркнул он, а потом неожиданно задержался и присмотрелся ко мне повнимательнее. Похоже, он меня знал. Да и мне этот малый, несмотря на маску, показался знакомым. Впрочем, спустя мгновение он отвернулся и, ничего больше не сказав, удалился в палатку. Так и не вспомнив, кто он такой, я направился к насестам тарнов. Меня не оставляла надежда договориться о перелете если не до самой Лары, то к ее окрестностям. Имевшиеся при мне пять серебряных дисков — сумма весьма значительная — внушали разумную уверенность в том, что какой-нибудь тарнсмен, может быть из нейтрального города, сумеет окольным путем доставить меня, куда требуется. Как мне показалось по прибытии на стоянку, несколько тарнов только что прилетели с запада и, по всей видимости, привезли беженцев. Я увидел раненых. Вокруг костров собрались кучки понурых, испуганных людей. Женщин, даже рабынь, среди них не наблюдалось, зато попадались люди, облаченные в белые с золотом одежды купцов. Некоторые носили маски. — Кто они? — спросил я одного из тарноводов. — По большей части торговцы, — ответил он, — Они пострадали от набегов речных пиратов на окрестности Лары. — Некоторые из них в масках, — заметил я. — Так-то оно так, но большинство из них мы знаем хоть в масках, хоть без них. Вон Сплениус, а вон и Зарто. Ты слыхал о Зарто, торговце железом? — Нет, — признался я. — Бедняга лишился множества возов со слитками металла. А вон тот тип в маске, что рядом с ним, — Горемиус, торговец благовониями. У него отобрали на восемь стоунов духов и ароматических масел. Дальше слева, в коричневой маске, Задрон. Этот торговал серебряными изделиями и лишился почти всего. Публиус, в красной маске, тоже занимался серебром. Теперь у него осталась только серебряная пряжка на ремне. — Что-то женщин с ними не видно, ни одной рабыни, — заметил я. — И рабынь, и товары эти бедолаги обменяли на свои жизни. — Они все из Лары? — осведомился я. — Из Лары и ближайших окрестностей. У них не хватило ума сообразить, что, раз войска Лары ушли на восток, оставшийся без прикрытия город станет желанной целью для разбойников. — Сейчас здесь собрались все беженцы или кого-то не хватает? — спросил я, охваченный недобрым предчувствием. — Нет, — ответил тарновод, — некоторые отправились в трапезную перекусить. — А не было ли среди них торговца солью и кожей по имени Онеандр? — Был, как же не быть, — прозвучал уверенный ответ.
4. ГОРОД ЛАРА. Я ВОЗОБНОВЛЯЮ ЗНАКОМСТВО
Девушка с подтянутыми кверху ногами, в рабском ошейнике и рабской тунике та-теера, беспокойно зашевелилась на циновке в углу общей залы трактира. Туда ее уложил я. А сам, скрестив ноги, сидел за одним из низеньких столиков и жевал корочку хлеба. В зале было почти пусто: постояльцы по большей части ушли еще утром. А ведь вчера вечером содержатель трактира запросил с меня десять медных дисков за тарелку каши из сула, и я заплатил эту несусветную цену. — Ты не можешь выставить меня на улицу! — кипятилась свободная женщина возле гостиничной стойки. — А вот и могу, — отвечал трактирщик. — Ты переночевала здесь и не заплатила. Или выкладывай денежки, или уматывай на все четыре стороны. — Серебряный тарск всего за одну ночь! — негодовала постоялица. — Где это видано? Таких цен просто быть не может! Еще вчера подобные сцены разыгрывались у стойки регулярно, ибо стоявшая у слияния Олни и Воска гостиница Стробиуса переполнялась беженцами из Вонда. Сотни людей, успевших покинуть город до того, как его захватил враг, буквально озолотили владельцев речных суденышек — от барж и гичек до кожаных, натянутых на каркасы из ивняка рыбачьих лодчонок. — В своем трактире я сам назначаю цены! — ответствовал хозяин. — Слин! — Это ругательство часто звучало из уст постояльцев. — Кому горе, а кому прибыль, — хмыкнул какой-то малый рядом со мной. — Я свободная женщина Вонда! — продолжала горячиться сердитая особа. Я отправил в рот ложку каши, благо моя маска закрывала лишь верхнюю часть лица. Неожиданно в дверь забарабанили. Вышибала выглянул в глазок и, отперев дверь, впустил очередную группу беженцев. Комнат для них уже не оставалось, однако даже за право провести ночь вповалку в коридоре с этих бедняг затребовали по серебряному тарску с человека. Гостиница Стробиуса особыми удобствами не славилась, но была вместительной и, что немаловажно, продолжала принимать постояльцев, в то время как многие гостиницы в связи с беспокойной обстановкой закрылись вообще. Город не стремился проявить гостеприимство: беженцам без средств не позволили даже сойти на берег, и они были вынуждены плыть по реке дальше. Что их, надо думать, не обрадовало, ибо там вовсю свирепствовали пираты. Миловидных женщин ожидали клеймо и ошейник, а все прочие могли считать, что легко отделались, если их отпускали восвояси, обобрав до нитки. Помимо меня в комнате находились и другие люди в масках. Отведав каши, я поставил плошку на стол. Назвать это блюдо вкусным было бы трудно, но его, по крайней мере, не подали холодным. — Ты не можешь вышвырнуть вон свободную женщину! — занудно гнула свое беженка возле стойки.Онеандр из Ара, торговец кожами и солью, как и многие в лагере мародеров под Вондом, появлялся в маске. Видимо, ему посоветовали соблюдать осторожность, что легко понять. Предприимчивый купец намеревался извлечь выгоду из торговли с Ларой, городом, входившим в Салерианскую конфедерацию. Но это не вызвало бы одобрения в Аре и союзных ему крепостях. Кроме того, как мне удалось узнать, торговец подвергся нападению речных пиратов и был отпущен под обязательство уплатить выкуп рабами и товарами. В столь прискорбных обстоятельствах стремление спрятаться под маской представлялось вполне объяснимым: с одной стороны, купцу не было резона раскрывать свое инкогнито перед представителями Ара, а с другой — хотелось спрятать стыд и печаль в связи с провалом задуманного предприятия. Я дождался его у выхода из трапезной и окликнул: — Эй, приятель! Ты Онеандр из Ара? — Ты ошибся! — буркнул купец. — А вот мне сдается, что я в точку попал. Онеандр и есть. — Не ори на весь лагерь! — зашипел торговец. — Сними маску! — сказал я. — Эй, караул! — завопил он. — Помогите! — Что тут происходит? — осведомился вооруженный стражник, тут же явившийся на зов. — Мне кажется, этот малый не кто иной, как Онеандр Арский, — пояснил я. — Слышал я, будто этот тип здесь отирается, — отозвался караульный. — Так это ты или нет? — Я, — неохотно признал Онеандр. — Сними маску, — снова велел я. — Сними, а не то я сам ее сдеру. Купец, сердито ворча, снял маску. — Точно, Онеандр, — признал его караульный. — Воин, не оставляй меня наедине с этим подозрительным типом! — воскликнул Онеандр, но стражник уже повернулся и ушел. — Кто ты такой? — опасливо спросил меня купец. — Мы встречались? — Было дело. Несколько месяцев назад, в Аре, рядом с лавкой Филебаса. Помнишь, ты натравил на меня двух рабов? — Не убивай меня, — прошептал торговец. — Дошли до меня слухи, будто близ Лары ты попал в руки пиратов и откупился товарами и рабами. Так? — Так. Они сцапали меня на южном берегу Олни. — Стыдиться тут нечего, — сказал я, — ты спас свою жизнь и жизни своих людей. — Спас-то спас, — буркнул Онеандр, — но очень многого лишился. — А что будет дальше с твоими товарами и рабами? — осведомился я. — Они больше не мои. — Но как ты представляешь себе их дальнейшую судьбу? — Маловероятно, чтобы все это продали в Ларе или на севере, — рассудил купец. — Обычно речные пираты избавляются от своей добычи где-нибудь у реки, в одном из многочисленных прибрежных городков. — Каком именно? — Их десятки, — ответил он. — Вен, Порт-Кос, Искандер, Тафа… Всех и не перечислишь. — А что за шайка на вас напала? Кто ее возглавлял? — Да на реке этих шаек видимо-невидимо, — буркнул Онеандр. — Я спрашиваю, кто вас ограбил? — Клиомен, подручный Поликрата, — ответил торговец. — И в каком городе продает свою добычу этот молодец? — поинтересовался я. — В любом из дюжины, — сказал Онеандр. Я схватил его за тунику и основательно встряхнул. — Не знаю! — повторил он. — Откуда мне знать! Я встряхнул его еще разок. — Пожалуйста, не убивай меня, — снова прошептал Онеандр. — Хорошо, — сказал я, выпуская из рук его тунику, после чего повернулся и направился туда, где на привязи держали тарнов. Целью моей по-прежнему оставалось договориться с каким-нибудь смелым тарнсменом о перелете к Ларе. Если не напрямую, то окольным путем, если не в сам город, то как можно ближе к его границам.
Девушка в углу комнаты снова зашевелилась и перевернулась на спину, приподняв одно колено. В своих рабских лохмотьях и ошейнике она выглядела потрясающе соблазнительно. Озираясь по сторонам, девушка то сжимала, то разжимала маленькую ладошку, и я невольно задумался о том, ощущает ли она грубые волокна подстилки под спиной.Наверное, нет. Пока еще нет. — Я свободная женщина Вонда! — выкрикивала, как и прошлым вечером, скандалистка у гостиничной стойки. — Ты не можешь вышвырнуть меня вон! — Либо ты заплатишь, либо тебя выставят, — отвечал на это Саробиус. — Не имеешь права! — вопила она. Я сделал еще глоток. Лицо женщины у стойки скрывала вуаль, как это принято у свободных женщин из высших каст большинства городов Гора. Исполненные высокомерия, они предпочитали не открывать своих лиц на всеобщее обозрение, считая себя слишком утонченными и благородными для того, чтобы на них мог глазеть всякий сброд. Сходными соображениями наверняка объяснялась и бытующая среди свободных женщин манера носить бесформенные одеяния, скрывающие фигуру. Но с другой стороны, ношение вуалей и покрывал представляет собой обычай естественный и более чем оправданный в рамках культуры, для которой захват женщин в плен и обращение их в рабство суть вещи вполне заурядные. Сокрытие внешности служит своего рода защитой. Кому захотелось бы, рискуя жизнью, похищать женщину, которая, чего доброго, может оказаться безобразной, как тарларион? А вот рабыням, напротив, почти никогда не дозволялось носить вуали. Обычно они одевались так, чтобы все их прелести оставались открытыми даже для случайных взоров. Во-первых, это помогало девушкам помнить, что они только рабыни, существующие для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. А во-вторых, обнажение их тел побуждало мужчин, поддавшихся вожделению, похищать для удовлетворения своей похоти именно рабынь, а не свободных женщин. По моему разумению, такой подход в известном смысле себя оправдывал: похищение рабынь как для собственных нужд, так и с целью перепродажи было на Горе явлением, распространенным более широко, нежели захват свободных женщин. С другой стороны, как бы ни обстояло дело с точки зрения теории или статистики, свободная женщина тоже вполне могла ощутить на шее рабский ошейник. Иные мужчины полагали, что риск придает особую сладость обладанию еще недавно свободной женщиной, а некоторые работорговцы специализировались как раз на похищении и продаже таковых. И то сказать, помимо изначального риска особую пряность и аромат такого рода удовольствию придавала перспектива последующего укрощения строптивой невольницы. — Ты не можешь выставить меня на улицу! — все повторяла и повторяла скандалистка. — Еще как могу, — упорствовал трактирщик. — Я свободная женщина Вонда, города, состоящего в Конфедерации! — А я трактирщик, — отвечал он. — Мое дело вести счетные книги да подсчитывать серебро. Я отпил еще глоток сула, рассеянно прислушиваясь к этому разговору. Если свободные женщины Гора носили вуали, то некоторые мужчины скрывали лица под масками. Причины тому могли быть самые разные. Скажем, Онеандр носил маску из страха перед воинами Ара, с точки зрения которых законность его торговли с Ларой выглядела, мягко говоря, сомнительно, а также потому, что стыдился горького провала, каким завершилась его затея. Некоторые из посетителей сидели в общей зале трактира в масках, вероятно, потому, что в силу каких-либо соображений не желали быть узнанными. Времена наступили смутные, тревожные, и люди состоятельные и влиятельные вовсе не стремились сделать всеобщим достоянием сведения о своем трудном положении. Кто-то, возможно, опасался, что его могут захватить в заложники с целью получения выкупа. Иные просто стеснялись того, что в одночасье превратились в бездомных бродяг. Наконец, маски носили лица, путешествовавшие инкогнито, а также те, кому приходилось скрываться из-за совершенного прежде бесчестного поступка. Я непроизвольно вспомнил леди Флоренс. Несомненно, молодые люди, посетители ее тайных аукционов, тоже носили маски. Скорее всего, она сама не знала имени покупателя до тех пор, пока рабыня не преклоняла колен у подножия его ложа. Я же надел маску потому, что предпочитал остаться в Ларе неузнанным. В этом городе было полно беженцев из Вонда и его окрестностей, некоторые из них наверняка видели меня на арене. Разумеется, если кто-то во мне узнает бывшего гладиатора, это существенно осложнит мою задачу. Впрочем, в настоящий момент имелась и другая причина. Порой свободные молодые люди, укрывшись под масками, похищали свободных женщин, срывали с них одежду и обходились с ними как с рабынями. Опозоренные таким образом женщины обычно бежали, после чего их ловили и уже по праву обращали в рабство, продавая с торгов. Нередко покупателем становился сам похититель, которого, однако, жертва в лицо не знала. — Я свободная женщина! — невесть в какой раз выкрикнула постоялица. — Это положение может оказаться временным, — заметил хозяин гостиницы. — Мне некуда податься, — призналась женщина. — Здесь я, по крайней мере, в безопасности. Речные пираты вполне могут проникнуть даже за черту города. В такой ситуации опасно оказаться на улице. — За прошлую ночь ты задолжала мне серебряный тарск, — заявил трактирщик. — Хочешь остаться — отдай долг, а за следующую ночь заплати вперед. Еще одну серебряную монету. — У меня нет денег, — простонала она. — Нет денег — скатертью дорога! — Возьми мой багаж, — предложила беженка, — мои дорожные сундуки! — Мне они не нужны. Я планировал поутру договориться о транспортировке вниз по реке. Скорее всего, цель моего путешествия ожидала меня не в самой Ларе, а дальше к западу. Многие беженцы предпочитали не оставаться в городе, ибо он находился слишком близко от зоны военных действий. Малые суда совершали челночные рейды между Ларой и малыми городами, такими как Беловодье или Танкредова Пристань, лежавшими ниже по течению. — Ты не имеешь права выкинуть меня на улицу! — крикнула женщина. И тогда Стробиус, владелец гостиницы, в раздражении махнул рукой одному из своих помощников. Зайдя за спину беженки, парень крепко взял ее за локти. — Вышвырни ее, — велел Стробиус. — Не имеешь права! — Радуйся и тому, — произнес трактирщик, — что я не раздел тебя догола и не продал в рабство. — Что здесь происходит? — спросил я, подойдя к стойке. — Мы ее выставляем, — пояснил Стробиус. — Она задолжала за ночлег, а платить ей нечем. — Но она свободная женщина, — заметил я. — Свободного человека никто не обязан содержать, в отличие от раба, — резонно заявил трактирщик. — Сколько она должна? — Серебряный тарск за прошлую ночь, — ответил он. — А захочет остаться еще на ночь, так пусть гонит еще один, причем вперед. — Было бы из-за чего шум поднимать. — Я выложил на стойку два серебряных кругляша. — Цена разумная. — То-то и оно, что разумная. — Стробиус смахнул монеты со стойки в ладонь и спрятал их в карман фартука. — Вот твои деньги, сквалыга, — заявила свободная женщина Стробиусу со всем достоинством, на какое была способна беспомощная пленница, все еще удерживаемая вышибалой. — Да, госпожа, — промолвил трактирщик, почтительно ей кланяясь. — Может быть, теперь, — сказала она язвительно, — ты велишь своему громиле отпустить меня? Трактирщик пристально посмотрел на нее. Женщина задрожала. Ее Домашний камень не был камнем Лары, времена стояли смутные, а Стробиус находился у себя дома, в собственной гостинице. К тому же некоторое время она оставалась его должницей. Не захочется ли Стробиусу увидеть ее раздетой, в рабском ошейнике? — Пожалуйста, добрый господин, — пролепетала она. Заполучив в руки женщину, горианец не будет торопиться с ее освобождением. Ему нравится удерживать пленницу насильно, ведь на то он и мужчина. — Конечно, леди, — улыбнулся Стробиус, снова поклонился и лишь после этого велел помощнику разжать руки. Высвободившись, женщина сердито разгладила свои одеяния, после чего со вновь обретенным достоинством величаво подошла ко мне. — Благодарю тебя, господин, — сказала беженка, подняв на меня глаза. — Пустяки, — отозвался я. — Я искренне благодарна тебе. — Может быть, ты присядешь за мой столик? — предложил я. — Правда, ничего, кроме каши из сула, тут не подают, уж чем богаты… — Когда терпишь невзгоды, приходится довольствоваться тем, что есть, — сказала она. — У тебя есть какое-нибудь вино? — спросил я Стробиуса. Трактирщик кивнул. — Найдется. — Не хочешь ли вина? — обратился я к женщине. Ее глаза блеснули поверх вуали. Конечно, бедняжка уже несколько дней не могла позволить себе вина. — Да, — ответила беженка. — Я выпила бы с удовольствием. — Садись за мой столик, а я сделаю заказ. — Очень хорошо. — Повернувшись, она направилась к столику. — Каша, — сказал Стробиус, — стоит десять медных тарсков. А еще сорок я возьму с тебя за два бокала вина. — Годится, — ответил я. Через несколько мгновений прислужник доставил к стойке поднос с кашей и вином. Вручая трактирщику деньги, я спросил: — Кстати, у тебя не найдется порошка Тасса? Он ухмыльнулся и полез под стойку. — Держи. — Сколько я тебе должен за это? — Порошок бесплатно, — хмыкнул трактирщик. — За счет заведения. — Раз так, то спасибо.
Девушка беспокойно повернулась на циновке, снова оказавшись на боку, и поджала ноги. Она застонала. Я увидел, как нежные маленькие пальчики ее правой руки коснулись грубых волокон циновки. Эти волокна оставили следы на шелковистой коже ее обнаженных ног. Я приберег недоеденную корочку хлеба. Девушка беспокойно зашевелилась и издала тихий стон. Должно быть, почувствовала, что наступило утро. Я огляделся по сторонам. Гостиница опустела. Судя по всем признакам, покидали ее в спешке. По слухам, тарнсмены Ара должны были вот-вот появиться в небе над Ларой, так что бегство постояльцев — лишь продолжение исхода из города. Улицы были пусты и тихи. Людей в Ларе осталось совсем немного. Включая, разумеется, эту девушку и меня. Она перевернулась на живот и теперь лежала, прижавшись к циновке левой щекой. Наблюдая за ней, я увидел, как ее маленькие пальцы слегка зашевелились, а их кончики снова коснулись волокон циновки. Приметив мой взгляд, она отдернула их, потом снова вцепилась в солому и напряглась. — Ну вот ты и проснулась, — заметил я. — Что это такое? На чем я лежу? — испуганно спросила девушка. — Разве не ясно? Это рабская: подстилка! — Где я? — В холле гостиницы Стробиуса, — сказал я. — В городе Лара. Она приподнялась на четвереньки. Я заметил, что лохмотья подчеркивают красоту ее груди. — Что случилось? — Тебя опоили зельем. Девушка замотала головой, стараясь сосредоточить взгляд, — бедняжка еще не вполне пришла в себя. — Не стоило тебе пить мое вино, — сказал я. — Где моя одежда? — испуганно спросила она. — Я ее выбросил, как и все твои пожитки. Тебе оставлены только та-теера и ошейник. То, что сейчас на тебе. — На мне ошейник? — прошептала она, недоверчиво и опасливо коснувшись пальцами железа. — Он на замке, — заверил я. Я приметил, как ее рука украдкой касается та-тееры. — Там больше ничего нет, — сообщил я ей. — К тому же я отпорол и кармашек, который ты туда вшила. Рабыням не разрешается носить вещи в одежде. Тебе это прекрасно известно. — Где ключ? — прошептала она. — Я его выбросил. Пленница покачала головой. — Я помню тебя. Ты заплатил за мое пребывание в гостинице. Ты угостил меня вином… — Совершенно верно, — подтвердил я. — Ты подмешал туда наркотик, — догадалась она. — Конечно. — Отдай мне ключ! — вскрикнула женщина, вскочив на ноги и вцепившись в ошейник руками. — Не вздумай сойти с циновки, — предупредил я. — Не забудь, ключ выброшен. — Выброшен? — недоверчиво переспросила она. — Да. — Но это настоящий ошейник, — проговорила пленница, — Я не могу его снять. — Естественно, — сказал я. — Он для того и сделан, чтобы рабыня не могла его снять. Пленница посмотрела на меня с ужасом. — Не сходи с циновки, — повторил я. Она попятилась. — Встань на колени! Девушка опустилась на колени, плотно сдвинув ноги. — Между прочим, — заметил я, — и та-теера, и ошейник найдены среди твоих пожитков. Согласись, странно видеть такие предметы в гардеробе свободной женщины. Она промолчала. — Может быть, ты сбежавшая рабыня? — предположил я. — Нет! — вскричала девушка. — Я не рабыня! На мне нет клейма! — Это верно, — улыбнулся я. — Зачем ты так со мной поступаешь? — спросила она. — Кто ты? Это какая-то нелепая шутка? — Нет, — возразил я. — Какие уж тут шутки. — Отпусти меня, — побледнев, взмолилась девушка. — Есть хочешь? — Да, очень, — смущенно призналась она. Я кинул ей то, что осталось от корочки хлеба. Огрызок упал на циновку перед ней. Пленница потянулась за ним. — Не трогай руками, — предостерег я. — Я свободная женщина, — заявила она. — Встань на четвереньки и ешь с подстилки! — Я свободная женщина, — повторила девушка. — Ешь, кому сказано! После того как она съела хлеб, не прибегая к помощи рук, я поставил на подстилку миску и заставил ее вылакать воду, оставаясь на четвереньках. Затем, убрав миску в сторону, я вернулся за маленький столик и уселся, скрестив ноги. Девушка подняла на меня глаза. Во всяком случае, теперь она не была голодна и не изнывала от жажды. — Чего ты от меня хочешь? — спросила она. — Кто ты такой? — Раздвинь колени, — велел я вместо ответа. Пленница неохотно повиновалась. — Как же так получилось, — поинтересовался я, — что в багаже свободной женщины оказались такие необычные предметы, как та-теера и ошейник? — Я была связана с женщинами-работорговцами из дома леди Таймы, — прозвучал ее ответ. — Порой мне доводилось использовать такие предметы в работе. — Понятно, — хмыкнул я. — Я тебя знаю? — спросила она. — А сама ты как думаешь? — Ты в маске. Я в невыгодном положении по сравнению с тобой. — Точно, уж ты-то передо мной в лучшем виде. Пленница покраснела. — Тебе известно, кто я такая? — Да. — Откуда? — Из Вонда, — коротко сказал я. Девушка сердито пожала плечами. — Ты можешь оказаться любым из многих тысяч мужчин. — Ну уж нет! — Нет так нет, — согласилась она. — Подойди сюда, — велел я, — и ляг на стол, на спину. Она выполнила приказ. — Что ты собираешься делать со мной? — Скоро узнаешь. Стол был низенький и крепкий. — Хочешь поступить со мной как с рабыней? — Очень может быть. — Я вижу, у тебя приготовлена веревка, — заметила девушка. — Верно. Я не торопясь начал привязывать свою пленницу к столу. Первым делом крепко примотал левое запястье девушки к одной из ножек. — А где все остальные постояльцы? — спросила она. — Город эвакуирован. — Почему? — Местные жители опасаются нападения тарнсменов из Ара, — пояснил я, прикручивая ее правое запястье к другой ножке и проверяя, надежно ли все закреплено. После чего задрал тунику девушки, чтобы раздвинуть ноги. — Ты действительно выбросил ключ от ошейника? — Конечно. — В таком случае, ты должен помочь мне выбраться отсюда, и поскорее, — сказала она. — Может быть, воспользуешься инструментами? — Это еще почему? — поинтересовался я, приматывая ее левую ногу. — Ты наверняка уже прочел… На таких ошейниках обычно имеется «легенда». Данные о хозяине, чтобы сбежавшую или потерявшуюся рабыню можно было вернуть. — Ничего я не читал, я горианской грамоте не обучен. На ошейнике написано имя твоего хозяина? — Нет, — сказала девушка и вскрикнула, когда я, грубо подтянув ее правую лодыжку к углу стола, крепко прихватил ее прочной веревкой. После чего разорвал тунику, обнажив все ее прелести. Ахнув, пленница изогнулась и задрожала, а я отступил на шаг, любуясь на дело своих рук. Убедившись в полной своей беспомощности, она взглянула на меня и произнесла: — Да ты умелец! Я промолчал. Девушка поерзала еще и, признавая свое бессилие, откинулась назад. — Да, связал ты меня как следует. Я пожал плечами. — Полагаю, — продолжала она, — тебе захочется, чтобы я называла тебя господином? — Как тебе угодно, — сказал я, — для меня это не имеет значения. — Мне кажется, раз уж я в полной твоей власти, с моей стороны будет вполне уместно называть тебя господином. Я ничего не ответил. — Я прошу твоего разрешения на это, — тихо произнесла пленница. — Разрешаю, — сказал я. — А что написано на твоем ошейнике? Неожиданно девушка обмякла в своих путах и умоляюще воскликнула: — Ты должен помочь мне снять его! — Что там написано? — Мое имя. Рабыня Дарлин. — Это земное имя. — Так оно и есть. Ты вполне можешь себе представить, что со мной сделают, если поймают в этом ошейнике. Люди решат, что я женщина с Земли! Я улыбнулся. — Тебе, конечно, понятны мои страхи, — добавила она. — Еще бы. — Я раньше обучала земных девушек, — продолжала пленница, — и потому хорошо знаю, как относятся к ним мужчины. Я кивнул. Мужчины Гора не привыкли церемониться с земными девушками. Они смотрят на них как на природных рабынь и обращаются с ними соответствующим образом. — Ты ведь поможешь мне избавиться от этого ошейника как можно скорее, правда? — умоляюще спросила она. — Помогу, если это будет мне угодно, — ответил я. — Я в твоей власти! Я присел на корточки рядом с ней. — Ты ведь знаешь мое имя, верно? — спросила девушка. — Знаю, — подтвердил я. — Наверное, слышал его в гостинице? — Я узнал бы тебя и без этого. — Даже под вуалью? — Даже под вуалью.
— Значит, — произнесла моя пленница, — у тебя хорошая память на женщин. — Да уж не сомневайся. — Как, в таком случае, меня зовут? — Леди Тендрайт из Вонда, — сказал я. — Ты была помощницей леди Таймы, хозяйки работоргового дома. — Кто ты? — воскликнула она в крайнем испуге. Я снял маску. — Кто ты? — повторила она вопрос. — Неужели ты не узнаешь меня? — осведомился я. — Некогда я был шелковым рабом. Меня зовут Джейсон. Не сразу, но все же в ее глазах появился ужас. — Нет! — прошептала она, неистово забилась в своих путах, а потом беспомощно обмякла. — Нет! Нет! — Да, — шепнул я ей. — Еще как да!
Леди Тендрайт лежала на рабской циновке. Я уложил ее туда после того, как отвязал от стола. — Ты ведь поможешь мне избавиться от этого ненавистного ошейника? — мурлыкала она, обвивая руками мою шею и припадая губами к моим губам. — Меня просит об этом Дарлин? — спросил я. — Почему Дарлин? — проворчала Тендрайт, откинувшись назад. — А разве не это имя значится на ошейнике? — Да, — ответила она, — это. — Так кто меня просит? Рабыня Дарлин? — Да, — замурлыкала она, снова обвивая мою шею, — Да, тебя умоляет Дарлин. Потом последовал поцелуй. — В просьбе Дарлин отказано, — усмехнулся я. Приподнявшись на колени, пленница подергала ошейник и, бросив на меня яростный взгляд, прошипела: — Слин! Я улыбнулся. Туника на ней была наполовину разорвана. — Слин! Слин! — повторяла она в злобе и отчаянии, но беспомощность и почти полная нагота делали ее особенно привлекательной и желанной. Глядя на нее, я легко понимал, почему мужчины так любят обращать женщин в рабство. — Умолкни! — неожиданно рявкнул я. Тендрайт взглянула на меня с испугом. — Не вздумай сойти с циновки. Я поднялся и подошел к одному из узких зарешеченных окошек гостиницы. По улице бежали пятеро вооруженных мужчин. — Речные пираты, — сказал я. — По моему разумению, это могут быть только они. Тендрайт застонала и предприняла нелепую попытку прикрыть свои прелести. — Уж не думаешь ли ты, что, угодив в руки этих разбойников, сможешь уберечь от них свою красоту? — хмыкнул я и, вернувшись к ней, добавил: — Впрочем, вряд ли ты им достанешься. Пираты направляются не сюда. Да и вообще, как мне кажется, они решили унести ноги из Лары. — Почему? — спросила она. — Странно, дымом не пахнет, — пробормотал я, словно не услышав ее вопроса. — Это интересно… — Что происходит? — снова спросила пленница. — Неужели не догадываешься? — Нет. Я ничего не понимаю. В чем дело? Вместо ответа я взял ее за руки, бросил спиной на циновку и сказал: — Моя дорогая леди Тендрайт, или Дарлин, как, может быть, мне будет угодно тебя называть! Похоже, нам стоит последовать примеру пиратов и не задерживаться здесь надолго. — Что ты этим хочешь сказать? — И тебе нужно будет покинуть это место чуть пораньше, чем мне, — добавил я. — Не понимаю, — сказала она, но тут же охнула, так как я навалился на нее. Тендрайт попыталась вырваться, однако не смогла — и вцепилась в меня. — Превосходно, Дарлин. — Чего ты хочешь? — Неужели трудно догадаться?
— Ты победил, Джейсон, — прошептала моя пленница, лежа рядом со мной, подложив руку под голову. — Ты заставил меня отдаться тебе, как рабыню. — Будучи свободной женщиной, — ответил я, — ты не можешь даже отчасти осознать всю полноту той беспомощности, с какой отдается истинная рабыня. — А мне кажется, я начинаю понимать, что значит оказаться в полной, и физической и юридической, зависимости от воли своего господина. — Интригующие мысли, не правда ли? — Я должна выбросить их из головы. Мне нельзя позволять себе задумываться о чем-либо подобном! — Это еще почему? — Потому что такого рода мысли по самой своей сути являются слишком женскими. — А для гордой свободной женщины столь женские мысли не годятся? — Совершенно не годятся, — заявила Тендрайт. — Но для рабыни они, по-моему, вполне уместны и как нельзя лучше соответствуют ее положению, — заметил я. — Да, — улыбнулась она. — Такой женщине позволительно сохранять верность своей природе. — Подозреваю, — хмыкнул я, — что у нее просто нет иного выбора. — Да, — согласилась моя пленница, — никакого выбора у нее нет. Она должна признать, что ее положение соответствует ее природе, причем признать это с готовностью и охотой. В противном случае о мировоззрении рабыни позаботятся хозяин и плеть. — Похоже, ты в чем-то завидуешь этим несчастным. — Не исключено, — признала Тендрайт. — Но теперь на тебе тоже ошейник, — указал я. — Однако я остаюсь свободной. — Возможно, это лишь на время. — Что ты имеешь в виду? — Вставай, — приказал я вместо ответа. Мы поднялись, и она заглянула мне в глаза. — Ты не собираешься помочь мне избавиться от ошейника, так? Ее пальцы легонько коснулись моего плеча. — Не собираюсь, — ответил я. — Ты пробуждаешь во мне странные чувства, Джейсон, — призналась она. — Вот как? Какого рода? — Я привыкла к другому обращению. К тому, что мужчины выполняют любые мои желания. — Полагаю, леди Тендрайт, — усмехнулся я, — тебе пора привыкать к противоположному. Теперь тебе самой придется выполнять желания мужчин. — Что ты делаешь? Услышав неподалеку людские голоса и звон оружия, я оставил вопрос без ответа и потащил ее к дверям. Приоткрыл смотровую заслонку и выглянул наружу. На улице не оказалось ни души, и я поднял тяжелые запоры, открыл дверь и высунулся наружу. Поблизости действительно никого не было. Леди Тендрайт — босую, в короткой рваной тунике и стальном ошейнике — я выволок за руку и швырнул вниз с крыльца. Слетев с широких пологих ступеней, она приземлилась на четвереньки футах в пятнадцати. Поднявшись на ноги, Тендрайт огляделась по сторонам, а я тем временем вновь закрыл дверь и задвинул засовы. Вскрикнув от испуга, Тендрайт взбежала вверх по ступеням и забарабанила в дверную панель. — Впусти меня! — истошно кричала она. — Впусти! Я вышел из общей залы и поднялся на второй этаж, откуда открывался лучший обзор. Снизу по-прежнему доносились стук маленьких кулачков и испуганные, жалобные крики. — Впусти меня, Джейсон! — голосила она. — Впусти меня, господин! Я буду твоей рабыней, господин! Смилуйся надо мной! Господин мой, сжалься над своей рабыней! Потом — из окна мне это было хорошо видно — девушка выбежала на середину улицы, сотрясаясь от рыданий и затравленно озираясь по сторонам. — Э, да тут рабыня! Хватайте ее! — послышались мужские возгласы, и на улице появились вооруженные люди. Как я и ожидал — в мундирах армии Ара. Тендрайт повернулась и в ужасе устремилась прочь, однако, не пробежав и нескольких шагов, застыла, когда увидела, что навстречу ей приближаются еще пятеро вояк. Она остановилась, и воины тут же обступили ее. — Я не та, кем кажусь! — закричала Тендрайт. — Я не рабыня! Один из воинов схватил ее за волосы, заставил наклониться и прочел надпись на ошейнике. — Эту рабыню зовут Дарлин, — объявил он. — Нет! — взвизгнула она. — Я леди Тендрайт, свободная женщина из Вонда! Один из воинов завел ей руки за спину и защелкнул на запястьях рабские оковы. — Я не рабыня! — твердила Тендрайт. — Дарлин — самое подходящее имя для такой рабыни, — заметил один из бойцов. — Мне уже не терпится ее отведать. — Подожди, пока мы приведем ее в лагерь, — сказал командир отряда. — Славный улов, — промолвил другой воин, пристегивая поводок к ее ошейнику. — Эй, девка, ты с Земли? — спросил один из них. — Нет, — отвечала пленница. — Нет! — Врет она все, — хмыкнул другой. — Я не рабыня! — вскричала Тендрайт, приподнимая рваную тунику, чтобы показать бедро. — На мне нет клейма! — Никто, кроме рабыни, не стал бы показывать свои ляжки свободным мужчинам, — хмыкнул кто-то из воинов. — А клейма-то и вправду нет, — заметил другой. — Эту оплошность легко исправит любой кузнец, — усмехнулся их товарищ. — Эй, Дарлин! А ну отвечай, почему на тебе нет клейма? — Я не рабыня! И зовут меня по-другому! — Ты слишком много болтаешь, Дарлин, — отвечали ей. — Заберем девку с собой, — распорядился командир, — Нам нужно закончить обход. Тендрайт почувствовала, как натянулся поводок ошейника, и попыталась упереться. — Я не рабыня, — снова завопила она. — Я леди Тендрайт из Вонда! — Неужто все женщины Вонда бегают по улицам полуголые, в рабском тряпье да еще и с ошейниками? — глумливо осведомился командир. — Нет, — ответила пленница, — конечно нет. Меня поймали, привязали к столу и воспользовались мною, словно рабыней для наслаждений. Но это еще не все. Мой похититель заставлял меня притворяться, будто я и вправду его собственность. — Прекрасно, — рассмеялся один из бойцов. Женщина смерила его гневным взглядом. — Бьюсь об заклад, что и я могу принудить ее к этому, — подал голос другой. — Попозже, в лагере, — повторил командир и, обернувшись к леди Тендрайт, отвесил ей издевательски низкий поклон. — Почтеннейшая леди Тендрайт, окажи нам честь и соблаговоли проследовать с нами в наш лагерь. Там ты сможешь убедиться в том, что женщины Вонда нам вообще-то уже знакомы. Многие из них любезно согласились подставить свои бедра для клеймения, а шеи — для ошейников. Мы полагаем, что и ты проявишь подобное великодушие. — Эта девка будет прекрасно смотреться на помосте для продажи, — заметил один из солдат. — Верно, — поддержал его другой. — И вот что, леди Тендрайт, — продолжал предводитель, — пока тебя не обратят в рабство должным образом, ты будешь отзываться на имя, написанное на твоем ошейнике. А ну скажи, как тебя зовут? — рявкнул он, мигом отбросив фальшивую учтивость. — Дарлин! — воскликнула Тендрайт. — Меня зовут Дарлин. — Хорошо, — кивнул командир. — Кроме того, предупреждаю: коль скоро ты носишь ошейник и в ближайшее время будешь заклеймена, тебе следует вести себя по отношению ко всем нам так, как должно рабыне. Понятно? — Да, — сказала пленница и тут же получила чувствительный тычок древком копья. — Да, господин! — вскричала она, содрогаясь от рыданий. Патруль продолжил путь. Леди Тендрайт со скованными руками поволокли на привязи позади солдат. Ярдов через двадцать она обернулась и, увидев в окне мое улыбающееся лицо, непроизвольно остановилась. Солдат тут же грубо дернул поводок, и женщина, спотыкаясь, заковыляла вдоль по улице следом за своими конвоирами.
5. ПОИСКИ МИСС БЕВЕРЛИ ХЕНДЕРСОН
Ухватив рыжеволосую танцовщицу, все одеяние которой составлял десяток серебряных цепочек, прикрепленных к ошейнику, владелец таверны вышвырнул ее за пределы песчаного круга. Девушка упала и оглянулась, не смея подняться на ноги. — Этого малого зовут Джейсон! — объявил трактирщик, указывая на меня. — Он ставит десять медных тарсков на то, что одолеет любого, кто примет его вызов. — Так оно и есть, — подтвердил я, выходя на песчаную арену и скидывая тунику. — А я бьюсь об заклад, что это пустое хвастовство! — заявил дюжий крестьянин, прибывший откуда-то с северных верховий реки. Подручный трактирщика держал деньги. Прислуга сновала по залу, собирая монеты у желающих сделать ставку. Зеваки, включая и нескольких полуголых рабов в ошейниках, с бронзовыми сосудами паги на кожаных ремнях, сгрудились вокруг арены. Деревенский здоровяк, не теряя времени, бросился на меня. Я позволил ему нанести удар и лишь в последнее мгновение отпрянул назад, так что его бросок пришелся впустую. Зрители разразились одобрительными возгласами. Парня, впрочем, это не обескураживало: он наседал и наседал, но я, держась начеку, отбивал все его наскоки и уворачивался, не давая ему схватиться со мной вплотную. — Он хорошо дерется, — заметил кто-то из толпы. Собравшись с силами, я улучил момент и захватил обе руки противника, лишив его возможности наносить удары. Мне вовсе не хотелось демонстрировать, насколько велико мое превосходство над ним, ибо слишком явное неравенство сил делает поединок неинтересным. В Танкредовой Пристани я допустил подобную ошибку, с легкостью одолев лучшего тамошнего бойца. В результате никто больше на мой вызов не откликнулся, а местный начальник стражи дал понять, что мне лучше убраться из его городка куда глаза глядят. Из-за собственной недальновидности в Танкредовой Пристани мне удалось разжиться всего лишь десятью медяками. — Бейся как следует! — зазвучали недовольные голоса. — Увалень неуклюжий! — заорал кто-то. — Трус! — крикнул другой. — Трус! — подхватил мой соперник. Меня это разозлило, и я стал драться активнее, хотя далеко не в полную силу. Серией быстрых ударов я сшиб моего противника на песок, но при этом изо всех сил притворялся, будто и сам вымотан настолько, что едва держусь на ногах. — Ловко он его! Славные удары! Молодчина! — кричали зеваки. Я глянул на северянина, сидевшего на песке, и сделал вид, что и сам не могу поверить своей победе. — Поднимайся! — орали зрители. Крестьянина подхватили под мышки и утащили с арены. — Десять тарсков! — выкрикнул другой крестьянин. — Ставлю десять медяков, что я вываляю этого парня в песке! — Можешь ты драться дальше, Джейсон? — обеспокоенно спросил трактирщик. Такого рода потасовки привлекали народ в его заведение. Он имел на этом барыш и, так же как и я, был заинтересован в проведении как можно большего числа поединков. — Попробую, — сказал я. Второй доброволец, сорвав тунику, ринулся на арену и принялся размахивать увесистыми кулаками. Надо думать, его несколько удивляло, почему из такого множества ударов ни один по-настоящему не достигает цели, хотя несколько тумаков, ради иллюзии равного поединка, я все-таки пропустил. С этим парнем мне пришлось повозиться даже дольше, чем с его предшественником. Но едва стало ясно, что зрительский интерес ослабевает, мой соперник полетел на песок. С арены его уволокли за ноги. — В толк не возьму, как такой неуклюжий парень может так часто выигрывать, — заметил мужчина, стоявший у самого края арены. — Он еще не встречался с Хаскуном, — уверенно произнес кто-то. — А вот и я, Хаскун, — заявил здоровенный громила, выходя на песок. Хаскун был силен, но слишком высоко задирал руки. Следующий после Хаскуна больше походил на борца, чем на кулачного бойца. Пятый оказался гребцом с зерновой галеры. Мускулы его выглядели устрашающе, но вот навыков рукопашного боя ему явно недоставало. То, что стычка со мной закончилась для него переломом челюсти, было чистой случайностью — он сам напоролся физиономией на мой кулак. — Теперь уж Джейсон вконец вымотан, дунь — и свалится, — бодро объявил трактирщик. — Кто еще выйдет на песок? Однако, как я и ожидал, желающих помериться со мной силами больше не нашлось. Я поднял руки, а потом натянул свою тунику. Проведенные поединки не заставили меня даже особо запыхаться. Всех пятерых парней, что помогли мне заработать денег на проезд вниз по реке, за мой счет щедро угостили пагой. Это позволило им забыть о своих шишках да синяках. Деньги пришлись мне как нельзя кстати, поскольку десять серебряных монет, вырученных за продажу моей бывшей хозяйки, уже изрядно истощились. Вообще-то на Горе такой суммы хватало на несколько месяцев безбедной жизни. Но в нынешние смутные времена цены, особенно в Ларе и окрестностях, сильно подскочили, и мне поневоле пришлось искать дополнительные источники дохода. — Ты не обычный драчун, — заявил первый из побежденных мною парней, здоровяк северянин. — Не говори об этом слишком громко, — попросил я. — И то, — согласился он. — Сказать по правде, — произнес другой, — давненько я не получал такой взбучки. — Спасибо вам, ребята, — искренне поблагодарил я всю компанию. Молоденькие рабыни в ошейниках, прекрасно смотревшихся на их стройных шеях, столпились вокруг меня, чтобы налить мне паги. Трактирщик подошел к моему столику, и я с кубком в руках встал, чтобы его приветствовать. — Ты хорошо дрался, Джейсон, — сказал он. — Спасибо, — ответил я и посмотрел вниз. У моих ног, робко поглядывая на меня снизу вверх и прижимаясь щекой к моему правому колену, сидела на корточках рыжеволосая танцовщица. Цепочки, свисавшие с ее ошейника, ниспадали на пол. — Ты здорово дрался, Джейсон, — повторил кабатчик. — Она твоя на всю ночь. Используй ее в свое удовольствие. — Премного благодарен, почтеннейший, — отозвался я и, высоко подняв кубок, отсалютовал ему и своим недавним соперникам. — Еще раз спасибо вам всем! Последовал обмен поздравлениями и благодарностями. Потом я взял кубок в левую руку, щелкнул пальцами правой у своего бедра и раскрыл ладонь. Рабыня приподнялась, так что ее затылок оказался как раз под моей рукой, и я запустил пальцы в густые, шелковистые рыжие волосы. Девушка вздрогнула и поцеловала мое бедро. Не оставляя бокала, я потащил ее за волосы к ближайшему пустому алькову. Длинные тонкие цепочки нежно позвякивали.6. УЗНАВ О РЫНКАХ ВИКТОРИИ, Я РЕШАЮ ОТПРАВИТЬСЯ ТУДА
Женщин почти всегда выставляют на продажу обнаженными. Таким образом мужчина может увидеть, что, собственно, он покупает. Я отошел от загона для рабынь, походившего на большой сарай, но продолжал слышать доносившиеся оттуда выкрики аукционера. Потом они стихли. Я подумал, что за ту симпатичную брюнетку торговец наверняка содрал хорошую цену. Она была из последних, кого выставили на продажу в тот вечер. Еще до того, как брюнетку выволокли на торговую площадку, я осмотрел девушек, оставшихся в клетках, и убедился в том, что среди них не было той, кого я разыскивал. Во дворе меня остановили двое охранников. — Ты, что ли, будешь Джейсон-драчун? — спросил один из них. — Ну, я. А что с того? — Да то, приятель, что я советую тебе убраться из Фины подобру-поздорову. — Ладно, как скажешь. Спасибо за совет. Спорить с ними не имело смысла, тем паче что я все равно собирался покинуть Фину до утра. В общем-то, меня выставляли из города не в первый раз — достаточно вспомнить ту же Танкредову Пристань. Несколько дней назад я покинул Лару. Как ни странно, солдаты из Ара натворили в городе не так уж много бед — они очистили его от речных пиратов, малость пограбили и, конечно, разжились рабынями. Однако эта акция произвела переполох среди воинов Лары, двигавшихся к Вонду. Таким образом, стратеги Ара добились желаемого — в страхе за родной город, оставленный без защиты, полководцы Лары приостановили продвижение на север и не приняли участия в боевых действиях, развернувшихся вскоре к северо-востоку от Вонда. Подошедшие туда силы из Порт-Олни получили неожиданное подкрепление из Тая — целый отряд под командованием Тандара Тайского, одного из сыновей Эбулия Гая Кассия. Произошло сражение, ожесточенное, но не принесшее никому решающего успеха. На второй день обе армии оставили поле боя. Брошенная в атаку пехота Ара нарвалась на превосходящие силы противника, но ее мобильность и умелое взаимодействие с тарнсменами в известной степени позволили компенсировать нехватку численности. Интересно, что Тандар из Тая так и не бросил вызов Ару в небе. Он использовал наемников Артемидориуса Косского исключительно в действиях против арских тыловых и снабженческих коммуникаций. В конце концов после нескольких дней, прошедших в нелегких попытках переломить ситуацию, полководцы Порт-Олни, Тая и Ара заключили перемирие и, положившись на волю высших сил, совершили ритуал гадания по печени и внутренностям убитого верра. Оказалось, что для блага всех участников церемонии будет лучше, если войска воздержатся от дальнейших боевых действий и разойдутся. Такой исход не нанесет урона чести ни одной из сторон. Гарусники[5] Вонда и Коса восприняли результат гадания без восторга. Но остальных вождей это вполне устроило. Было объявлено, что ни город Ар, ни Салерианская конфедерация не желают кровопролития; случившееся же столкновение было спровоцировано интригами и кознями властей Вонда и Коса. Разорив и разграбив Вонд и Кос, Ар получил богатую добычу, что делало его победителем. А Салерианская конфедерация, остановив наступление противника, «сохранила лицо». Тарнсмены Артемидориуса даже не попытались остановить двигавшиеся на юг обозы с рабынями. Как только крылатые всадники появились над их головами, возницы откинули парусину с тентов, показав скованных цепями пленниц. Те, воздев руки, взывали о помощи, но тарнсмены Артемидориуса и не подумали вступиться за женщин, еще недавно бывших свободными. Согласно бытующему на Горе убеждению, раз уж женщина стала рабыней, стало быть, рабыней она и останется. Пленниц живо успокоили с помощью плетей, и караваны невозбранно продолжили путь. По моему мнению, столь благополучному завершению конфликта способствовало великодушие вождей Ара, высадивших в Ларе воздушный десант, но пощадивших город. Противнику дали понять, что Лара вполне могла бы разделить судьбу Вонда, и если этого не произошло, то лишь потому, что трогать Лару не сочли нужным. Это было воспринято как свидетельство нежелания Ара усугублять конфликт, а в будущем могло способствовать и возникновению в некоторых городах Конфедерации проарских настроений. Во всяком случае, когда стало ясно, что Ар, имея полную возможность подвергнуть Лару полному разорению, воздержался от этого, Ларский экспедиционный корпус и думать забыл о соединении с силами Порт-Олни. Теперь в Ларе преобладали симпатии к Ару, что укрепляло политическое влияние этого города, расположенного в столь важном стратегическом пункте. Ведь Лара лежала на слиянии рек Олни и Воска, и если бы Кос когда-нибудь вздумал двинуть вдоль Воска свои основные силы, то именно Лара должна была стать связующим звеном между прибрежными городами и территорией Конфедерации. — Поторопись, приятель! Оклик стражника оторвал меня от размышлений на темы стратегии и политики. Я помахал рукой, давая понять, что совет услышан, и продолжил путь к пристаням Фины. На протяжении нескольких следующих недель я передвигался из одного речного городка к следующему, изучая рабовладельческие рынки и пытаясь разузнать что-нибудь путное относительно пирата Клиомена. Понятное дело, желающих поделиться со мной нужными сведениями находилось немного. Я, правда, ничуть не сомневался в том, что многие знают о пирате больше, чем рассказывают. Его имя, как и имя его капитана Поликрата, наводило ужас на прибрежных жителей. Их можно было понять, ведь им приходилось иметь дело не просто с разрозненными шайками головорезов, а с настоящими пиратскими армиями, располагавшими собственными укрепленными базами и флотилиями. Шайка в три-четыре сотни человек, имевшая в своем распоряжении восемь-десять кораблей, не представляла собой ничего необычного. Пиратские капитаны, точно так же как правители городов, заключали между собой союзы и делили сферы влияния. Короче говоря, пираты представляли собой реальную силу, с которой нельзя было не считаться. Размышляя об этом, я машинально посторонился, чтобы дать пройти свободной женщине с ребенком. Из Лары в Беловодье я прибыл по каналу, прорытому в обход порогов и стремнин. Оттуда мой путь лежал в Танкредову Пристань и далее вниз по течению через Искандер и Лесной порт в Арскую факторию. Последняя находилась неподалеку от того самого места, где несколько лет тому назад Па-Кур из касты убийц собрал против Ара ополчение двенадцати городов, подкрепленное наемниками и профессиональными убийцами. Об этой военной кампании по обычаю Гора были сложены песни, самыми знаменитыми из которых слыли, пожалуй, песни о Тэрле из Бристоля. Считается, что война разразилась в 10 110 году от основания Ара. Нынче, в соответствии с этой хронологией, шел 10 117 год. Во время сбора орды Па-Кура поселения еще не существовало, его заложили четыре года спустя как сторожевую заставу и торговый аванпост на южном берегу Воска. По существу, эта крепость контролирует южный участок одной из великих дорог, именуемой Виктел Ариа, то есть Торжество Ара. В народе, особенно среди приречных жителей, эта дорога больше известна как Речной большак. К западу от Фактории я посетил Джортову переправу, Альфредов мыс, Жасмин, Сибу, Сэйс и Хлебный порт. Мне довелось останавливаться и в Хаммерфесте, и в деревушке Рангара, которая, впрочем, уже разрослась до городка вполне приличных размеров. Быстрый рост этого населенногопункта заставлял вспомнить историю находившегося ниже по реке Тетраполиса. Если Рангара начинался с крохотной деревушки, вокруг которой и закладывались поселения, то отдельные городки — Ри, Тейбар, Хейбан и Аздак, основанные некогда четырьмя братьями, — напротив, со временем слились в один город, получивший название Тетраполис. На местном наречии это означает Четвероград. Впрочем, старые названия все равно сохранились за городскими районами. Теперь я направлялся к причалам Фины. До порта оставалось уже недалеко, и мимо то и дело проходили люди. Мне пришлось посторониться, чтобы пропустить вереницу скованных одной цепью полуобнаженных девушек. Их вели к бревенчатому амбару со знаком «кейджера» на дверях. Предназначавшиеся для продажи пленницы были невеселы, но на меня многие из них посматривали с интересом, как на возможного покупателя. Бревенчатые дома для рабов обычно имеют двойные стены. Девушек, если только хозяева не пожелают иначе, держат там обнаженными, с цепями на лодыжках. Побеги рабынь на Горе очень редки, ибо, во-первых, убежать практически невозможно, а во-вторых, любые попытки такого рода наказываются весьма сурово. Умышленное членовредительство — тоже нечастое дело, ибо обращенные в рабство девушки Гора, как правило, связывают свои лучшие надежды не с иллюзорной свободой, а с возможностью угодить господину и снискать его милостивое расположение. Я внимательно пригляделся к проходившим мимо рабыням, но той, кого искал, среди них не увидел. — Проезд, почтеннейший? — осведомился какой-то малый. — С другими договорюсь, — отрезал я. — У нас дешево, — сказал он, — Очень дешево! — Спасибо, нет, — ответил я и пошел дальше. Опыт научил меня, что чем дальше от причала, тем выше заламывают цену. Нанять лодку или баржу за самую низкую плату можно в порту, у самой пристани. По пути к реке я прошел мимо четырех бревенчатых сараев с высоко расположенными, крохотными зарешеченными оконцами. Они также служили для содержания рабынь. Мне было известно, что окна, прорезанные во внешних стенах, находятся выше маленьких оконец, сделанных во внутренних стенах, так что дневного света в барак попадает совсем немного. Полы бараков утоплены глубоко в землю, поэтому световые отверстия находятся очень высоко над головами рабынь. Там всегда царит сумрак. Полы обычно дощатые, однако в каждом помещении оставлена для дренажа полоса голой земли. Под деревянным настилом и утрамбованной землей для предотвращения подкопа вделывается железная решетка. На досках разбрасывают солому, а в стенах, на разной высоте, укрепляют кольца для цепей. Подъем на уровень земли обычно осуществляется по пологому земляному скату. Нетрудно понять, что подобные места, предназначенные для содержания живого товара, отличаются специфическими запахами. — Ешь, кому сказано! — услышал я донесшийся изнутри грубый крик, за которым последовал хлесткий звук удара плетью и жалобный женский возглас. — Повинуюсь, господин! Повинуюсь! Я продолжил свой путь. Порой мне бывало трудно не поддаться отчаянию: как можно было надеяться найти мисс Беверли Хендерсон среди тысяч, да что там, среди десятков тысяч рабынь, разбросанных по большим и малым городам, городкам, фермам и деревушкам? Невольничьим караваном или тем более на тарне ее могли доставить куда угодно, в самый отдаленный уголок планеты. Однако намерения отступиться и прекратить поиски у меня отнюдь не было. Некоторые обстоятельства позволяли мне надеяться на успех. Я знал, что Беверли угодила в руки пирата Клиомена. Не приходилось сомневаться в том, что, отыскав рынок, где речной грабитель распродает свою добычу, я если и не настигну ее, то, по крайней мере, нападу на след. — Эй ты, там! Парень, — окликнул меня у пристани речной капитан. — Ты, часом, не работу ищешь? — Я хочу спуститься вниз по реке, — ответил я. — Мы направляемся в Тафу, — сказал он, — Нам не хватает гребца. Ниже по реке находились города Виктория и Тафа, а еще дальше, западнее Тафы, — Порт-Кос, основанный боле ста лет назад выходцами из Коса. За ним, если не упоминать мелкие поселения, находились Тетроиоль, Вен, стоящий на слиянии Та-Тасса, Картиуса и Воска, да Турмус, последний речной порт на восточной оконечности дельты Воска. — Вообще-то мне в Викторию, — сказал я капитану, назвав ближайший городок, находившийся ниже по течению. — Ты ведь честный малый, не так ли? — озадачил меня капитан неожиданным вопросом. — Думаю, да, — осторожно ответил я. — А что? — Если ты честный малый, то какого рожна тебе надо в Виктории? — Так ведь и там, надо думать, не лишни честные работники. Капитан хмыкнул. — Это что, опасное место? — осведомился я. — Ты, должно быть, на реке новичок, — заметил мой собеседник. — Это точно, я здесь впервые. — Держись подальше от Виктории, — посоветовал капитан. — Почему? — Ты работорговец? — Нет конечно. — Тогда держись от Виктории подальше, — повторил он. — Почему? — снова спросил я. — Это логовище ворья. Весь город — не более чем бандитский притон и большой невольничий рынок. — А рынок действительно велик? — Еще как. И, по правде сказать, там можно разжиться хорошим товаром по бросовой цене. — Значит, там дешево продают? А почему? — осведомился я. — Если девчонки достаются даром, нет смысла заламывать за них втридорога. По низкой цене товар расходится быстрее, а хозяин все равно с барышом. — Ага, стало быть, там торгуют главным образом пиратской добычей. Так? — Само собой, — сказал капитан, — у нас на реке это каждому сосунку известно. — Что известно? — Да то, что я тебе только что сказал. Что в Виктории разбойничий рынок, где можно недорого разжиться награбленным. Я направляюсь в Тафу, — продолжал речник, — и ни в какой Виктории бросать якорь не собираюсь. — Возьми меня гребцом, — предложил я, — а коли не хочешь швартоваться в Виктории, высади на берег где-нибудь в окрестностях. До города я уж как-нибудь пешком доберусь. — Вообще-то, — проговорил капитан, размышляя вслух, — лишний гребец мне не помешает. Пусть даже только до Виктории. — А я что говорю? — К тому же, — добавил он, — западнее Виктории мы, скорее всего, найдем другого желающего помахать веслами. — Вот-вот, — поддакнул я. — К тому же до Виктории я буду грести на твоем корыте бесплатно. Только за проезд. — Не шутишь? — Вполне серьезно. Денег мне не надо. Капитан ухмыльнулся. — Коли так, приятель, то мы отчалим не позднее чем через час.7. Я ПРИБЫВАЮ В ВИКТОРИЮ И УЗНАЮ О НЕВОЛЬНИЧЬЕМ БАЗАРЕ В ЛИСАНДЕРЕ
— Сколько предложат за эту девушку? Сколько? — выкликал аукционер. — Слушаю вас, почтенные покупатели! На грубом помосте верфей Виктории стояла ладная крестьянка с южного течения Воска. Разумеется, в ошейнике и на цепи. Это была светловолосая девушка с плотными лодыжками, здоровая и крепкая, типичная южанка. — Две доли тарска, — донеслось из толпы. Я протискивался сквозь толпу, запрудившую пристань, огибая клети с товарами. Над причалами торчали мачты речных судов. Пахло водой и рыбой. — Я слышал, что топаз везут на восток, — сказал один торговец другому. — Для безопасности речной навигации это не сулит ничего хорошего, — отозвался его приятель. Я протиснулся мимо них и тут же отпрянул, едва не натолкнувшись на бурого слина. Зверь натянул толстую короткую цепь и зарычал, оскалив страшные клыки. Такому зверюге ничего не стоит отхватить человеку ногу у самого бедра. — Фу, Таба! Сидеть! — приказал один из купцов. Зверь с шипением припал на четыре задние лапы, но шерсть его оставалась вздыбленной. Он запросто вырвал бы из деревянной стены кольцо своей цепи, взбреди ему это в голову. Я попятился, а купцы, не обращая на меня внимания, продолжили свою беседу. — Виктория отказалась платить дань, — сказал один из них. — Здешние заправилы воображают, будто работорговцам не найти других рынков, — отозвался другой. — Вот уж глупо, так глупо. — Им ничего не стоит перенести свои операции в Тафу. — И вернуться в Викторию, когда пираты накажут город, — добавил первый. — Это как пить дать, — согласился второй. — Да и как иначе! Не могут же речные разбойники спустить с рук подобную наглость, — сказал первый. — Иначе примеру Виктории могут последовать все небольшие города на реке. — Да, Виктория понесет наказание. — Может быть, именно поэтому топаз и отправили на восток. — Впервые аж за десять лет. — Хотя, — продолжил первый, — я думаю, что можно сбить спесь с Виктории и без топаза. — Да, сил у них и без того более чем достаточно. — А может быть, это просто слухи? Я имею в виду, насчет отправки топаза на восток. — Будем надеяться, что так. — А если не так и его все-таки повезут на восток, то дело пахнет чем-то худшим, чем простое усмирение Виктории, — сделал вывод первый. — Похоже на то, — опять согласился второй. Продолжения разговора я не услышал, ибо отошел слишком далеко. Впрочем, о чем шла речь — так и осталось для меня загадкой. Этим утром, еще до рассвета, меня высадили в нескольких пасангах выше города по течению. Сначала я отошел на добрый пасанг от берега, чтобы не подвергнуться нападению речного тарлариона. Потом продолжил идти параллельно руслу. Путь этот примерно час тому назад привел меня в Викторию. — Конфеты! Конфеты! — выкрикивала свободная женщина под вуалью. Лоток с конфетами висел у нее на шее на широком ремне. — Жаркое! — кричал другой уличный торговец. — Кому жаркого? — Свежие овощи! Самые свежие овощи! — Молоко верра, яйца вулоса! Мимо меня прошел еще один купец, за которым со свертком на голове следовала изящная брюнетка в короткой тунике и ошейнике. Мне пришлось посторониться, чтобы пропустить вереницу из восьми крестьян, тащивших к портовым складам мешки с зерном са-тарна. — Вот уж это точно жаркое, — произнес кто-то. — Горячее, сочное, настоящее жаркое! Но тут его слова заглушил женский возглас. Я оглянулся и увидел рабыню, лежавшую на досках. Колени ее были согнуты, лодыжки связаны с запястьями грубыми веревками. — Возьмите меня, добрые господа! — жалобно молила она. — Умоляю вас, воспользуйтесь мною. Ее хозяин, толстый детина, сидел рядом на табурете, держа в руках легкую цепь, прикрепленную к ошейнику. — Эта девка стоит всего одну долю тарска, — выкрикнул толстяк, и я услышал, как в медной чашке рядом с невольницей звякнула монета. Кряжистый кожемяка, протолкнувшись мимо меня, опустился на корточки перед рабыней, и та покорно подалась всем телом ему навстречу. — Украшения! — слышался голос зазывалы. — Золотые и серебряные изделия! Неподалеку находились четыре девушки в общем деревянном ошейнике, представлявшем собой две соединенные вместе доски с вырезанными в них полукругами для шей. Такого рода ошейники скрепляются металлическими защелками и запираются на два висячих замка. Девушки, скованные колодкой, обнаженные, стояли на коленях, дожидаясь, когда их хозяин завершит какое-то дело. — Надо же, — сказала одна из них, — когда мы бежали от разбойников, я искренне рассчитывала найти убежище у крестьян. Мне и в голову не приходило, что нас могут схватить и обратить в рабство. — В деревнях не больно-то жалуют свободных людей из больших городов, — заметила другая. — Мы не из их деревни, а значит, чужие, — высказалась третья. — Надо думать, вырученные за нас деньги они пустят на покупку скотины да семян, — фыркнула первая. — Если не пропьют все до медяка в тавернах. Налижутся паги, вот и все, — с горечью промолвила ее подруга по несчастью. — Мы свободные женщины, — возмущенно сказала первая девушка. — Они не могут просто так взять и продать нас! — Можешь утешать себя подобными мыслями, но, боюсь, это продлится недолго, — откликнулась крайняя в ряду. — Скоро нас заклеймят, и мы станем настоящими рабынями. — Посмотри только, что проделывает эта несчастная шлюха! — промолвила другая, указывая на девушку, извивавшуюся и стонавшую под кожемякой. — Какой ужас! — Неужели и нас могут заставить делать что-то подобное? — И это, и все, что им будет угодно. Рабыни обязаны выполнять все прихоти своих господ. — Украшения! — снова услышал я. — Покупайте украшения! Я отступил в сторону и остановился перед покрывалом, расстеленным прямо на досках. На нем блестели дюжины заколок и брошей, застежек и пряжек, колец и бус, сережек, браслетов, надеваемых на запястье или щиколотку, и цепочек на тело. Позади покрывала, скрестив ноги, сидел приятного вида малый в шерстяной тунике. — Купи у меня что-нибудь, — предложил он. — Дешево и красиво. Твои рабыни будут выглядеть гораздо лучше. — Посмотри на меня, господин. — Обнаженная девушка в ошейнике, стоявшая на коленях рядом с торговцем, подняла руки. Одежды на ней не было вовсе, зато украшений — хоть отбавляй. Одну только шею обвивало штук двадцать ожерелий, которые она заставила позвякивать и переливаться. Потом рабыня протянула правую руку, чтобы я рассмотрел браслеты и кольца, почти полностью скрывавшие тело. — Купи что-нибудь для своей рабыни, — предложил торговец. — Хотя бы вот это ожерелье. Оно было снято со свободной женщины, которая теперь моет камни мостовой на площади Ификратеса. — У меня нет рабыни, — сказал я. — Я продам тебе эту, — он указал на девушку, служившую «витриной» для его товара. — Серебряный тарск — и она твоя. — Купи меня, господин, — рассмеялась невольница. — Я симпатичная и усердная. Я знаю, как угодить мужчине на мехах. — Это верно, — улыбнулся торговец. — По-моему, в Виктории девушку можно купить и дешевле, — отозвался я с ответной улыбкой. — Твоя правда, — хмыкнул торговец. Похоже, он вовсе не собирался продавать свою хорошенькую служанку. — Ты сказал, — промолвил я, — что это ожерелье отобрано у свободной женщины. — Не мной, конечно, а пиратом, — уточнил он. — И ты говоришь об этом открыто? — Это Виктория, здесь свои порядки. — Могу я узнать, из какой шайки был этот пират? — Из банды Поликрата, — ответил торговец. — Их база находится неподалеку от Турмуса. — Надо думать, эти головорезы держат под контролем торговые пути, ведущие в обход дельты Воска? — Бывает, — сказал он. — Именно там они и сцапали эту славную малышку. — Он указал на девушку, сидевшую рядом. — Поверишь ли, она была дочкой богатого купчины. — Это кажется невероятным, — сказал я. — Хозяин быстро приучил меня к ошейнику, — промурлыкала девушка, коснувшись губами господской руки. — Это можно сделать с любой женщиной, — заявил торговец с довольным видом. — А ты, часом, не слышал про пирата по имени Клиомен? — Как не слышать! Тот еще разбойник, помощник самого Поликрата. — Не знаешь, он нынче здесь? — Здесь! Явился, чтобы продать товары и рабов. — Где он торгует? — Товары уже проданы, все расхватали прямо с портовых складов. — А как насчет рабов? — Аукцион назначен на сегодняшний вечер и будет проходить на торговой площадке Лисандера. — Неплохая безделушка, — сказал я, указав на одну из цепочек. — Пожалуй, мне она пригодится. Беру. — Но ты вроде бы сказал, что у тебя нет рабыни. — Это дело наживное. К тому же я хочу отблагодарить тебя. Ты мне здорово помог. Сколько с меня? — Доля тарска. Цепочка имела пять в длину пять футов и предназначалась для того, чтобы ее обматывать вокруг шеи или тела женщины самыми различными способами. Прочная, среднего веса, с крепкими звеньями, она могла служить и украшением, ибо к ней крепились деревянные бусины, полудрагоценные камни и кусочки кожи, но, с другой стороны, ее ничего не стоило превратить в надежный поводок. Два комплекта съемных зажимов позволяли пристегивать цепь к ошейнику или стенному кольцу. Таким образом цепочка могла и украсить женщину, и смирить ее. Торговец убрал полученную от меня монетку в кошель и с усмешкой сказал: — Не вздумай подарить эту побрякушку свободной женщине. — А что, разве она не славная? — отозвался я, сворачивая покупку и пряча в собственный кошель. — Цепь — она и есть цепь. — Но ведь красивая же, — промолвил я, внутренне удивляясь, с чего это мне вообще приспичило ее купить. Впрочем, что тут гадать? Наверное, потому и купил, что она красивая. — Когда я была свободной, — заметила девушка, — я не могла носить такие вещи. — Они не для свободных женщин, — подтвердил ее хозяин. — Нет, господин, — торопливо продолжала она. — Но теперь я рабыня и с позволения моего господина могу надевать все, что делает меня красивой и привлекательной. — Что тебе надевать, решаю я, — заявил торговец. — Разумеется, мой господин. В том числе и надевать ли мне вообще хоть что-то. — Не забывай об этом. — Никогда, мой господин. — Так значит, — вернулся я к прежней теме, — Клиомен выставит своих рабынь на торговой площадке Лисандера? — Да. — Большое спасибо. Желаю тебе удачи во всех твоих делах. — И тебе того же. Я направился дальше по узкой улочке, размышляя о том, куда мне приспособить купленную цепочку. Ведь предназначалась она, как ни крути, для рабыни.8. Я МЕРЯЮСЬ СИЛАМИ С ЖЕЛАЮЩИМИ В ТАВЕРНЕ ТАСДРОНА И СПЕШУ НА НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК ЛИСАНДЕРА
— Есть еще желающие бросить мне вызов? — спросил я, утирая с лица пот и песок. Перед тем как заявиться в таверну Тасдрона, что в стороне от улицы Ликурга, я пересчитал содержимое своего кошелька и обнаружил там всего семьдесят медяков, да и то лишь благодаря щедрости капитана, заплатившего-таки мне за работу. Плохо представляя себе, сколько может стоить рабыня на площадке Лисандера, я, разумеется, предпочитал иметь при себе достаточно денег, чтобы нужный товар у меня не перебили. Если, конечно, этот товар вообще будет выставлен на продажу. Сплюнув в песок, я потер руки о бедра. Все семь проведенных мною поединков закончились победами. Мои наставники Кеннет и Барус гордились бы мною. Возможно, удалось бы подбить на состязание еще нескольких смельчаков, однако мне хотелось поспеть на рынок Лисандера к самому началу торгов. Впрочем, оснований для недовольства у меня не имелось — я заработал две серебряные монеты и шестнадцать медяков. Хотелось лишь надеяться, что городская стража не выставит меня из городка раньше времени. — Так хочет кто-нибудь подраться? — выкрикнул я и, поскольку ответа не последовало, склонился над низеньким столиком, чтобы собрать выигрыш. — Ставлю серебряный тарск, — раздался вдруг голос, который мне сразу не понравился. Я выпрямился. Человек, решивший биться об заклад, поднялся из-за столика, стоявшего футах в пятидесяти от меня, на противоположном конце помещения. Он сидел там в компании небритых угрюмых громил. Некоторые физиономии украшали шрамы, двое носили серьги, головы большинства были повязаны платками на манер гребцов. При каждом имелось оружие. — Нет, почтеннейшие, не надо! — подал голос Тасдрон, владелец таверны. В ответ лязгнул извлеченный из ножен клинок. — Серебряный тарск! — повторил головорез. В руке он держал меч. Мне было хорошо известно, что горианцы редко обнажают сталь, если не имеют твердого намерения пустить ее в ход. — Я не очень-то хорошо знаком с холодным оружием, — промолвил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно дружелюбнее. — Тогда тебе не стоит носить его, — заявил задира. Его приятели дружно загоготали. — В моем заведении принято драться без оружия, — попытался возразить Тасдрон. Голос его противно дрожал. — Бери свою ковырялку, парень, — сказал зачинщик ссоры, указывая острием меча туда, где среди прочих моих вещей лежал и поясной нож. — Я не умею драться на клинках, — продолжал отказываться я. — Беги, — шепнул мне Тасдрон. — Закройте выходы, — приказал громила своим подручным. Один из них тут же побежал к боковой двери, другой — к проходу на кухню. Отрезав путь наружу, они тоже обнажили клинки, давая понять, что совет трактирщика запоздал. За столом остались только двое незнакомцев, причем один из них, похоже, был главарем этой компании. Потягивая пагу, он пристально наблюдал за мной. — Бери свой клинок, — снова повторил заводила. — Не хочу, — ответил я. — Как хочешь. Это твой выбор. Он обошел свой столик и, не сводя с меня глаз, двинулся вперед. Не дойдя до меня футов десять, разбойник остановился и пинком ноги отбросил столик, преграждавший ему дорогу. Двое сидевших за ним людей отскочили в стороны. Рабыня, подававшая им пагу, вскрикнула и съежилась от страха. — У меня нет оружия, — напомнил я. Парень ухмыльнулся и сделал еще один шаг вперед. — Позволь, я возьму свой нож. Последовали очередная усмешка и еще один шаг. Было ясно, что схватить нож, лежавший на столе, я уже не успеваю, да признаться, и толку от него было бы мало. Судя по тому, как обращался этот малый с мечом, его клинок не раз омывала кровь. А нож против меча да еще в руках неопытного бойца — слабая защита. — Мои руки пусты, — сказал я. — Ты вознамерился хладнокровно убить безоружного человека? — Вот именно, — ухмыльнулся он. — Зачем? — Это доставит мне удовольствие, — ответил разбойник, угрожающе взмахнув клинком. — Постой-ка! — прозвучал чей-то голос. Задира отступил назад и посмотрел мимо меня. Я обернулся. Футах в двадцати от меня стоял рослый небритый мужчина в грязной шерстяной накидке. Вид его не внушал доверия, но держался он уверенно. — Парень, тебе не нужен защитник? — спросил он у меня. Теперь я заметил, что за спиной этого человека висит меч в кожаных ножнах. Клинка он пока не извлекал. — Ты кто такой? — спросил его угрожавший мне громила. — Так что, нужен тебе защитник? — повторил незнакомец свой вопрос, не удостоив грубияна вниманием. — Нужен, — ответил я. — Очень даже нужен. — Кто ты? — снова спросил задиравшийся ко мне малый. — Ты вынуждаешь меня обнажить мой клинок? — ответил вопросом на вопрос рослый незнакомец. Он говорил таким тоном, что волосы у меня на загривке встали дыбом. — Да кто ты, в конце концов, такой? — проворчал буян, однако на сей раз отступил на шаг. Вместо ответа незнакомец распахнул широкую накидку, и все в помещении увидели алую тунику касты Воинов. Послышались восклицания. — Нет-нет, — торопливо забормотал грубиян, только что угрожавший мне клинком. — Я ничего подобного не хотел. Попятившись, он вернулся к своему столику, сердито вложил клинок в ножны и, хлопнув дверью, покинул таверну. Его приятели, сторожившие у дверей, последовали его примеру. — Пагу, пагу для всех! — выкрикнул Тасдрон, и рабыни-подавальщицы принялись разливать и разносить напиток. — Музыка! — воскликнул трактирщик, и пятеро музыкантов, пристроившихся на время поближе к кухне, поспешили занять свои места. Тасдрон дважды хлопнул в ладоши, и на песок выбежала танцовщица. Ее тело было покрыто татуировками. Пошатываясь, я направился к столику рослого незнакомца, который, похоже, утратил ко мне всякий интерес. Странно, но когда он принял у девушки пагу, руки его дрожали, да так сильно, что часть напитка выплеснулась на стол. Незнакомца трясло, словно в лихорадке. — Я обязан тебе жизнью, — сказал я. — Спасибо. — Уходи, — резко промолвил он. Его глаза казались остекленевшими, и он уже не выглядел таким горделивым и сильным. Кубок дрожал в его руках. — Уходи, — повторил он. — Я вижу, что ты все еще носишь алое, Каллимах, — произнес чей-то голос. — Не потешайся надо мной, — сказал мой заступник. По имени его назвал сидевший за столиком человек, которого я принял за главаря громил. Сам он мне не угрожал, в ссоре никак не участвовал, но и спутников своих унять не захотел. Видимо, считал трактирную ссору недостойной своего внимания. По моему мнению, он держался как человек авторитетный. — Прошло немало времени с тех пор, как мы встречались с тобой в окрестностях Порт-Коса, — промолвил он, подходя к столику моего заступника. Тот промолчал, уставясь в свой кубок. — Эта часть реки принадлежит мне, — продолжил незнакомец. Воитель осушил свой кубок. Руки его тряслись по-прежнему. — Ты отважный малый, Каллимах, — сказал незнакомец. — Я всегда высоко ценил твое мужество, и не будь ты столь привержен закону, перед тобой открылись бы широчайшие возможности. Я, пожалуй, сам подыскал бы для тебя подходящую должность. — А вместо этого мы встретились у Порт-Коса, — мрачно отвечал Каллимах. — В тот вечер удача улыбнулась тебе, — отозвался подошедший, — но на будущее я посоветовал бы тебе не проявлять подобной самонадеянности. Воитель промолчал. — К счастью для тебя, мой дорогой Каллимах, тот неприятный тип, покинувший таверну, тебя не знает. В отличие от меня ему неведомо, что рука твоя давно уже лишилась былой ловкости и силы, и твоя алая туника — не более чем напоминание о былой славе. Каллимах потряс кубок и допил последние капли. — Если бы он знал тебя так же хорошо, как я, — продолжал незнакомец, — ты уже был бы мертв. Воин с надеждой заглянул в кубок, но тот был уже совершенно пуст. Пальцы, сжимавшие сосуд, побледнели, глаза казались пустыми, небритые щеки ввалились. — Паги! — крикнул незнакомец. — Подать еще паги! Обнаженная блондинка с ниткой жемчуга, обмотанной вокруг стального ошейника, метнулась к столику и из бронзового сосуда наполнила стоявший на столике опустевший кубок. Незнакомец, почти не глядя на прислужницу, вложил ей в рот медную монету, и она убежала к стойке, где под взглядом старшего слуги выплюнула ее в миску. Служанка показалась мне смутно знакомой, но где и когда я мог ее видеть, вспомнить не удавалось. — Выпей, Каллимах, — предложил подошедший. — Выпей. Воин дрожащей рукой поднес пагу к губам, а угостивший его незнакомец повернулся и ушел. Я тоже отошел от столика и обратился к Тасдрону: — Ты знаешь того типа, который ни с того ни с сего стал ко мне задираться? Кто он? — Это Клиомен, пират, помощник Поликрата, — сказал Тасдрон. — А другой? Который заказал пагу для моего заступника? — А это и есть его капитан. Сам пиратский вожак Поликрат, собственной персоной. Я тяжело сглотнул. — Тебе повезло, что ты остался в живых, — сказал Тасдрон. — И я бы на твоем месте убрался из Виктории подобру-поздорову. — Когда начинаются торги у Лисандера? — спросил я. — Уже начались. Поспешив к столику, на котором остались мои вещи, я натянул тунику, торопливо перекинул через левое плечо ремень с ножнами и собрал свой выигрыш. Девушка с жемчужными бусами поверх ошейника поглядывала на меня с интересом, и мне было никак не отделаться от ощущения, что она мне знакома. Правда, это могло и почудиться. Кто она такая, при всей ее привлекательности, я решительно не помнил. Да и вспоминать было некогда. Покинув таверну, я поспешил к торговому бараку Лисандера.9. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ТОРГОВОМ БАРАКЕ ЛИСАНДЕРА
— Эта рыженькая красотка — добыча капитана Тразимидиса. Она умеет играть на лютне! — выкрикнул аукционер. Послышался хриплый смех. — А насколько хороша она на мехах? — осведомился чей-то голос. Девушка была продана за четыре медных тарска. — А что, рабыни Клиомена уже разошлись по рукам?. — спросил я одного из участников торгов. — Вроде бы, — отвечал он. Я издал страдальческий стон. — По большей части, — добавил другой. — Ага, значит, не все? — с надеждой уточнил я. — По-моему, не все. Кажется, тех, кого захватили близ Лары, еще не разобрали. — А вот блондинка! — донеслось с помоста. — Кто хочет эту блондинку? Жду предложений! Проталкиваясь сквозь толпу, я направился к ближайшему помосту, высокому и круглому, посыпанному опилками. — Смотри, куда прешь, приятель! — проворчал кто-то. Не обращая внимания на окрик, я остановился у предпродажной клетки. За ее крепкими прутьями на деревянной скамье подготовленные к продаже девицы робко кутались в простыни. Ухватившись за решетку, я приник к ней, но среди десятка сидевших в клетке рабынь Беверли не оказалось. Одна из девушек встала со скамьи, опустила простыню, обнажившись до талии, и, протянув ко мне руку, проговорила: — Купи меня, господин. Я слегка подался назад. — Эй, парень, — смотритель торгов положил руку мне на плечо. — Это не выставочная клетка, нечего здесь околачиваться! — Купи меня, господин, — повторила девушка, потянувшись ко мне. Я решил, что она, в отличие от остальных, была рабыней и раньше. — Это что, весь нераспроданный товар? — спросил я служителя. — Нет, не весь, — ответил он. — Остались ли девушки из добычи Клиомена? — осведомился я, силясь не выдать своего волнения. — А кто их знает? — буркнул служитель. — У меня списков нет. Тяжело вздохнув, я повернулся и отправился к остальным зрителям. Блондинку очень быстро приобрели за шесть монет. — Итак, — возгласил распорядитель торгов, — блондинка обрела себе господина. Но я порадую вас, почтенные покупатели: она у нас не последняя. Сейчас вашему вниманию будет предложена еще одна. Замечу: как и многие, дожидающиеся своей очереди в клетке, эта пташка еще недавно была свободной. Зеваки загоготали. — Заставь ее поцеловать плеть! — выкрикнул кто-то. — На колени, шлюха! — рявкнул аукционер рабыне, которая вышла вперед. — Слышала, чего желают господа покупатели? Девушка покорно преклонила колени и поцеловала плеть. Зрители одобрительно загоготали, и распорядитель призвал желающих называть свою цену. На аукционе присутствовало человек двести. Такого рода торги зачастую проводились одновременно во многих торговых бараках Виктории и продолжались не один день. Самая оживленная торговля происходит весной и летом, совпадая по времени с пиком речной навигации. Соответственно, в это время на рынок в изобилии поступает пиратская добыча. Многие из посетителей торговых бараков являлись перекупщиками, представителями работорговых домов из других городов. Невольничьи рынки Виктории издавна славились своей дешевизной, и многие купцы рассчитывали разжиться здесь качественным товаром по самой низкой цене. — Продано! — объявил распорядитель. — Почтенный Тарго из Ара может забрать покупку. Блондинку заковали в цепи и стащили с помоста. Я знать не знал, выставят ли мисс Хендерсон на продажу или ее уже продали. Дурацкое положение, в котором я находился, выводило меня из себя. Могло случиться так, что, пока я стоял столбом в бараке, Беверли в оковах и ошейнике уже увозят из Виктории неизвестно куда. От бессилия я сжал кулаки, ладони мои покрылись потом. Следующие две девушки оказались проданы Лусиллусу из Тироса. За ними последовали еще четыре рабыни, приобретенные со скидкой малым по имени Публиус, агентом некоего Минтара из Ара. По ходу дела народу в помещении прибавлялось, и накал торгов нарастал. Пять раз подряд клетка пустела — находившиеся в ней девушки поднимались на помост, — после чего наполнялась снова. — Нравится тебе какая-нибудь из этих? — спросил меня стоявший рядом мужчина. — Многие очень хороши, — искренне ответил я. Если бы не отчаянные поиски мисс Хендерсон, возможно, я поддался бы искушению и поучаствовал в торгах за право обладания какой-нибудь красоткой. Это стало бы для меня радостью, понятной каждому мужчине. Впрочем, и те, кто не удостоился подобного счастья, могут приблизительно представить его себе. Мне неведомо наслаждение более острое и пьянящее, чем полное и безраздельное обладание женщиной. Вне всякого сомнения, именно в этом и реализуется подлинное мужское начало. Никакие другие удовольствия интеллектуального и эмоционального плана, навязанные землянам, не могут даже отдаленно сравниться с осознанием господства над покорной рабыней. Человек, утверждающий иное, либо гнусный лицемер, либо жалкий неудачник, неспособный покорить существо противоположного пола. — Та брюнетка, — продолжал незнакомец, — разве она не была великолепна? — Да, — согласился я. Она и впрямь поражала воображение, но была куплена всего-навсего за четырнадцать медных тарсков. Ее приобрел агент Кларка из Тентиса. Следующую девушку, по моему мнению еще более ослепительную красавицу, купил Клеантес из Телетуса за пятнадцать медяков. — Торги выиграл Варт из Порт-Кара! — объявил аукционер. Очередную проданную рабыню, на сей раз рыжеволосую, увели с помоста. — Свежий товар! — выкрикнул неутомимый распорядитель. — Добыча Клиоменоса, захваченная близ Лары. С этими словами он сорвал и отбросил простыню с очередной девушки, выведенной на помост. Она осталась в одном лишь временном ошейнике с биркой — ее аукционным номером. — Маленькая шлюха с Земли, — провозгласил распорядитель, — необъезженная, необученная, но, как сами можете видеть, не лишенная привлекательности. Схватив девушку за волосы, он заставил ее прогнуться назад, чтобы продемонстрировать мужчинам свои прелести в самом выгодном свете. Толпа одобрительно загудела. — Ее уже заклеймили, — продолжал распорядитель, — но хозяина у нее еще не было, так что по назначению она не использовалась ни разу. Аукционер повернул рабыню так, чтобы продемонстрировать ее телесные достоинства зрителям, стоявшим не только перед помостом, но и слева от него. — Соответственно, ее еще не успели по-настоящему приучить к ошейнику. Зеваки дружно загоготали. Распорядитель развернул девушку в другую сторону. — Не знаю, как по-вашему, — усмехнулся он, — а мне сдается, что ей пришло время понять, каково предназначение рабыни. — Точно! — заорали в толпе, — Давно пора! — Вы только посмотрите, — продолжал он, грубо вертя свою пленницу то в одну, то в другую сторону. — Ну разве она не готова к тому, чтобы ее обуздали, укротили и усмирили? — Еще как готова! — заорали в толпе. Девушка задрожала. Она поняла, что очень скоро может оказаться собственностью любого из этих людей. — Кто сколько даст? — вопросил аукционер. — Два медных тарска, — предложил кто-то. — Четыре! — крикнул другой. — Шесть! — Семь! — Девять! — Одиннадцать! — Надбавляйте, почтеннейшие! Тот, кому достанется эта маленькая шлюшка, получит огромное удовольствие, — воскликнул распорядитель и, обращаясь к девушке, рявкнул: — Стой прямо! Она выпрямилась. Распорядитель прошелся по помосту с плетью. — Двенадцать! — Тринадцать! — Она настолько красива, что ее выставили напоказ. Надбавляйте, почтеннейшие, не скупитесь! — Четырнадцать! — Пятнадцать! — Представьте себе ее покорной, смиренной, извивающейся на ваших мехах! — Шестнадцать! — Всего-то шестнадцать тарсков за столь удачную покупку? Новых предложений не последовало. — Шестнадцать, — повторил покупатель. Аукционер развернулся лицом к девушке. — Встань на колени и поцелуй плеть, — велел он ей. Напуганная девушка поспешно преклонила перед ним колени, взяла свернутую плеть в свои маленькие ручки и, склонив голову, прикоснулась к ней губами. — А ну вставай! — завопил аукционер. — Я желаю, чтобы за тебя дали настоящую цену! Перепуганная девушка вскочила на ноги. Раздались новые выкрики: — Ну-ка, пусть покажет себя в разных позах! Нечего стоять как статуя! Аукционер взмахнул плетью, а потом громко и отчетливо принялся отдавать приказы. Следуя его командам, девушка стала принимать всевозможные соблазнительные и манящие позы. Не так уж часто случается женщине столь полно продемонстрировать свои прелести за такое короткое время. Щелкнув плетью, распорядитель приказал ей встать смирно, и девушка замерла неподвижно. Тяжелое дыхание заставляло колыхаться ее грудь, на коже выступил пот, в уголках глаз дрожали слезы. Зато покупатели воодушевились. Теперь они хорошо представляли себе, что за товар могут приобрести. Торги мигом оживились. — Двадцать два тарска! — Двадцать три! Я был настолько ошеломлен, что даже не пытался торговаться. Мне и в голову не приходило, что она может быть так соблазнительна. «Что за глупцы эти земляне», — подумалось мне. Рабыня на помосте наглядно продемонстрировала, сколь привлекательны могут быть земные женщины, но тамошние мужчины не ценят и не понимают этого. Впрочем, они ведь не хозяева своим женам. Земляне лишают себя наивысшего наслаждения, в то время как множество женщин прозябают в тоске, так и не познав своего истинного предназначения. — Двадцать пять тарсков! — Двадцать шесть! — Двадцать семь! — Двадцать восемь! — Тридцать! — Купи ее! — Мне почудилось, будто это прозвучал мой внутренний голос. — Купи эту рабыню! Сделай ее своей! — Нет-нет! — произнес я вслух. — Не могу! — Что ты сказал? — спросил человек рядом со мной. — Ничего. Ничего! — торопливо заверил его я. — Тридцать пять, — услышал я. — Сорок! — Сорок два! Я едва дышал. Сердце мое колотилось, тело дрожало от возбуждения, а глаза были прикованы к девушке на освещенном факелами помосте. Ее изумительная красота лишила меня дара речи. — Сорок четыре! — Сорок шесть! Меня била дрожь. На моих глазах мисс Беверли Хендерсон целовала плеть и, повинуясь приказам работорговца, принимала перед толпой мужчин соблазнительные позы. Я это видел. — Сорок семь! — Сорок восемь! — Пятьдесят! Неожиданно девушка издала испуганный крик. Возглас, надо полагать, вырвался у нее непроизвольно. В следующее мгновение она обхватила голову руками и зарыдала. Отблески факелов придавали ее коже красноватый оттенок. — Девяносто тарсков! — прозвучало из толпы. Аукционер, сжимая плеть, отступил от девушки на шаг. — Девяносто! — проревел он. — Кто даст больше? — Торги-то развернулись нешуточные, — заметил мой сосед. — Это точно, — согласился я. — Девяносто два тарска! — Девяносто четыре! — Девяносто четыре тарска, — повторил аукционер, — Кто больше? Если никто не повысит цену, я закрою торг. — Девяносто восемь! Предлагаю девяносто восемь! — вдруг выкрикнул я и сам поразился звуку собственного голоса. — Девяносто восемь, — повторил за мной аукционер. — Кто больше? Кто предложит больше? Последовало молчание. — Девяносто восемь! Если это последнее предложение, я закрываю торг! Девяносто восемь раз… девяносто восемь два… девяносто восемь три… Продано! Я стал владельцем мисс Беверли Хендерсон.10. МЫ ПОКИДАЕМ ТОРГОВЫЙ БАРАК ЛИСАНДЕРА, С ТЕМ ЧТОБЫ МИСС ХЕНДЕРСОН РАЗДЕЛИЛА СО МНОЙ ЖИЛИЩЕ
Мисс Хендерсон столкнули с помоста, и я, двигаясь как в тумане, направился к его подножию. — Джейсон? — воскликнула она. — Это ты, Джейсон? На ее левую лодыжку уже успели надеть браслет от кандалов. Я вручил сторожу клетки свидетельство о покупке и заплатил девяносто восемь медяков. Тем временем служители сняли с шеи Беверли бирку с номером, освободили ее лодыжку от цепи и вытолкнули мою покупку мне навстречу. — Неужели это и вправду ты? — воскликнула она, устремляясь ко мне. — Эй, рабыня! — окликнул ее один из служителей. — Ты что, не знаешь, как следует приветствовать господина? Беверли поспешно опустилась на колени. Я поднял ее на ноги и сжал в объятиях. — Это ты, Джейсон? — шептала она. — Это правда ты? — Да, это я. Беверли заплакала. Я сжал ее еще крепче, отчего девушка задрожала и разразилась рыданиями. Моя туника мигом намокла от слез. — Джейсон… — повторяла она, всхлипывая и сотрясаясь от плача. — Джейсон!.. Я так счастлива! Так счастлива! Я по-прежнему прижимал ее к себе. — Ты ведь купил меня, Джейсон, да? Выходит, ты стал моим господином, а я теперь — твоя рабыня? — О чем ты говоришь? — спросил я. Чуть подавшись назад в моих объятиях, мисс Хендерсон подняла голову. В глазах ее стояли слезы, губы дрожали. Похоже, она не верила собственному счастью. — Я вспоминаю девушку, что была выставлена у лавки Филебаса в Аре. Ту, со стянутыми веревкой запястьями, привязанную к стенному кольцу. Теперь и ты, если пожелаешь, сможешь обращаться со мной подобным образом. Заставлять меня исполнять все твои прихоти, ничуть не считаясь с моими собственными желаниями! Я посмотрел на нее озадаченно. Беверли снова уткнулась головой мне в грудь, прижав щеку к моему плечу. — Теперь ты сможешь получить от меня то, чего всегда хотел, но не мог добиться раньше. Сможешь обращаться со мной, как тебе заблагорассудится, а мне останется лишь покорно повиноваться… Она подняла глаза, полные слез. — Ну что ж, не щади меня. Не проявляй ко мне ни малейшего снисхождения! Владей своей рабыней! — Ключ! — воскликнул я, — Ключ! — Что угодно моему господину? — не поняла Беверли. — Ключ! Один из служителей вручил мне ключ от ошейника. Плотно облегавший ее стройную шею стальной ошейник выглядел невероятно возбуждающе. Сама она не могла его снять. Мгновенно вспотев, я едва сумел взять себя в руки и торопливо вставил крохотный ключик в скважину. — Что господин хочет сделать? — испуганно спросила Беверли. — Не называй меня господином! — выкрикнул я задыхающимся голосом. Несколько человек обернулись. Отомкнув запор, я снял маленький, но тяжелый замок с восемью язычками. Как известно, каждый язычок символизирует одну букву из слова «кейджера», слова, которое на Горе означает «рабыня». — Какой ошейник ты приготовил для меня, господин? — спросила она. — Нет у меня для тебя никакого ошейника. И не называй меня господином. — Слушаюсь, господин, — промолвила Беверли. — То есть я хотела сказать: «Да, Джейсон». Я поднес руки к ее ошейнику, чтобы сорвать его, но Беверли удержала меня. — Господин… то есть Джейсон, что ты делаешь? — Ты ведь женщина с Земли и должна сама понимать, что к чему. — Но я не понимаю… — Что тут непонятного? Ты не должна называть меня господином и говорить о повиновении. — Но как же иначе? Я рабыня и принадлежу тебе. — Никакая ты не рабыня! — На мне рабское клеймо. — Пустяки, — заявил я. — Ничего себе! У девушки клеймо на бедре, а он называет это пустяками! — Стоит ли придавать клейму такое серьезное значение? Ты ведь не виновата в том, что тебя заклеймили. — Конечно нет. Заклеймили меня мужчины, они и виноваты. А мне теперь всю жизнь ходить с этой дурацкой отметиной. Я снова попытался стянуть с нее ошейник, но Беверли опять удержала его изящными пальчиками. — Раз уж ты заполучил меня в собственность, так скажи, как ты намерен мною распорядиться? — Я намерен снять с тебя ошейник и вернуть тебе свободу. С этими словами я принялся решительно стаскивать с нее ошейник. И уже в который раз ее маленькие ручки крепко за него ухватились. Беверли воззрилась на меня в полном изумлении. Наконец я сорвал проклятый ошейник и отшвырнул прочь вместе с замком. — Я не нужна тебе? — прошептала она. — Не бойся. Я не собираюсь злоупотреблять своим положением. Обещаю относиться к тебе с подобающим уважением. Ты будешь во всем равна мне. То есть, — тут же поправился я, — во всем, кроме красоты. Ты прекрасна в отличие от меня. Но во всем прочем мы с тобой равны. — Как может рабыня быть равной своему господину? — Ты больше не рабыня. Ты свободна. — Меня мог бы купить уроженец Гора, который, возможно, дорожил бы такой покупкой и сделал бы все, чтобы заставить меня оправдать свои затраты. Мне пришлось бы очень стараться, чтобы снискать его милость и доказать, что он израсходовал деньги не зря. — Но мне-то ничего не надо доказывать, — промолвил я в некоторой растерянности, — Или ты не рада свободе? — Значит, я свободна? — Конечно. — Свободна, а стою тут перед всеми голая. Как рабыня. — Прости меня! — воскликнул я, торопливо подбежал к одному из служителей клеток и купил у него за медяк простыню. С этим куском ткани я поспешил к девушке, но когда вернулся, мне стало не по себе. В своей наготе Беверли была так прекрасна, что мне вовсе не хотелось скрывать подобную прелесть под обычной тканью. Может, лучше было бы провести ее по улицам Виктории обнаженной? Таким образом я порадовался бы ее очарованию сам и порадовал бы местных жителей. Как приятно было бы выслушивать их восхищенные возгласы, поздравления с удачной покупкой и завистливые вздохи — ведь не каждому выпадет счастье стать повелителем подобной красавицы. — Ну, что с одеждой? — спросила Беверли. Я подошел поближе, намереваясь завернуть ее в простыню. — Не тяни! — прошипела она. — Прикрой меня поскорее. И нечего таращиться на меня, пуская слюни, как похотливое животное. Я быстро накинул на нее простыню, и она замоталась в нее так плотно, что из-под ткани выступили очертания ее маленьких кулачков. — Не глазей на мои икры и лодыжки, — буркнула она. — Извини, — сказал я. — Давай уйдем отсюда поскорее. — Охотно, — согласилась мисс Хендерсон. — Это мерзкое место. Здесь все пропахло рабством. Не мешкая больше ни мгновения, мы покинули торговый барак. — Где ты живешь? — поинтересовалась она. — Снял маленькую комнату неподалеку от верфей, — ответил я. — Мне тоже понадобится комната, — заявила Беверли. — На две комнаты у меня нет денег. — Тогда придется разделить надвое твою. Ширмой или какой-нибудь перегородкой. — Конечно, — согласился я. — А еще тебе придется добыть мне приличную одежду. Не могу же я разгуливать в простыне! — А как насчет туники, в каких ходят все рабыни? — Нечего надо мной издеваться, Джейсон! Это не самая удачная шутка! — Нам туда, — промолвил я, указывая на улочку, ведущую к реке. — У меня нет ни денег, ни Домашнего камня, — произнесла Беверли, но, не закончив свою мысль, прислушалась к чему-то. — Что это? Под звон колокольчика, которому вторило звяканье монет, из тени выступила девушка в лохмотьях рабыни. Бронзовый колокольчик свисал на цепочке с ее ошейника, на другой цепи болталась металлическая коробка с прорезью для монет. Упав на колени и ухватившись за край моей туники, рабыня поцеловала мне ногу и умоляюще произнесла: — Возьми меня, господин. Это стоит всего лишь малый тарск. Руки ее были скованы за спиной. — Не хочу, — ответил я. — Убирайся прочь, грязная тварь! — крикнула мисс Хендерсон. — Если я вернусь, не набрав мелочи хотя бы на медный тарск, хозяин меня выпорет, — промолвила девушка, не вставая с колен. — Проваливай! — повторила мисс Хендерсон. — Твоя рабыня не слишком-то вышколена, — заметила девушка. — Она не рабыня, — сказал я. — Но рабыня из нее могла бы выйти неплохая. Я достал медяк, вознамерившись бросить его в прорезь коробки, однако не успел я сделать это, как девушка быстро легла передо мной на спину прямо на камнях мостовой. — Сначала воспользуйся мною, господин, а заплатишь потом, если я сумею тебе угодить. — Нечего переводить наши деньги на шлюх! — заявила Беверли. — Это мои деньги, — заметил я. — Ты же сам сказал, что у тебя их немного. — Много ли, мало ли, но они мои, и распоряжаться ими я буду по своему усмотрению. А не по твоему! — Как хочешь, Джейсон, — недовольно проворчала она. — Я не стану пользоваться тобой, но монету дам, — сказал я, но когда потянулся, чтобы бросить медяк в щель коробки, рабыня быстро перекатилась и встала на ноги. — Я стою медяк, — заявила она. — Мой господин — гордый человек, он посылает меня торговать собой, а не побираться. — Но тебя могут выпороть, — напомнил ей я. — Я добуду деньги где-нибудь в другом месте. Вот кого несомненно стоило бы выпороть, так это ту дерзкую рабыню, которая стоит рядом с тобой. — Проваливай! — закричала мисс Хендерсон. Девушка убежала, позвякивая колокольчиками и монетами. — Какой ужас! — повторяла Беверли. — Это отвратительно! Отвратительно! — Некоторые мужчины покупают подобных девиц не для собственного использования, а для извлечения материальной выгоды. Их держат в конурах и посылают на улицы торговать своим телом. Таким образом они отрабатывают питание и приносят хозяину доход. Тебе, кстати, тоже стоит подумать о средствах к существованию. — Я уже говорила, что у меня нет ни денег, ни Домашнего камня, ни ремесла, способного дать заработок. — Существует ремесло, доступное каждой женщине, — заметил я. — Нечего надо мной насмехаться, Джейсон. То, что ты имеешь в виду, для меня не подходит. — Да? Вообще-то я имел в виду ремесло поварихи. — Очень смешно! — фыркнула Беверли. — А как ты собираешься зарабатывать себе на жизнь? — Вот чего я не собираюсь делать, так это зарабатывать. Я рассчитываю, что меня будешь обеспечивать ты. — А что ты предложишь мне взамен? — Ничего, — объявила мисс Хендерсон. — Я, между прочим, не просила меня покупать. — Сдается мне, что я сделал не самую выгодную покупку, — буркнул я. — Ну, если тебя так заботит выгода, можешь повесить мне на шею ошейник с колокольчиком да коробку для монет и отправить собирать медяки. — А что, интересное предложение… Она буркнула что-то невнятное, и мы пошли дальше. — У тебя есть работа? — спросила мисс Хендерсон некоторое время спустя. — Нет, — ответил я. — Придется найти. — Наверное, стоит. Меня, с моими мускулами, охотно наняли бы гребцом или портовым грузчиком. Во всяком случае, зарабатывать, участвуя на пари в кулачных боях, мне больше не хотелось. Этак недолго нарваться на нож или на меч. Неизвестно, чем бы обернулась для меня встреча с задиристым пиратом по имени Клиомен, не вступись за меня тот спившийся малый — кажется, из Порт-Коса, — которого звали Каллимахом. — Нам потребуются деньги, — напомнила мисс Хендерсон. Я промолчал. — Ты можешь называть меня Беверли, — сказала она. — А как насчет Веминии? — спросил я. Так назывался голубой горианский цветок, маленький, красивый, с нежными лепестками. — Это рабская кличка, — ответила она, — так меня называли в доме Онеандра из Ара. — Для слуха большинства жителей Гора имя Беверли тоже звучит как рабское. — А как, интересно, звучит для них имя Джейсон? — сердито осведомилась она. — Прости, если разочарую тебя, — сказал я, — но это довольно распространенное имя на Горе, особенно, насколько мне известно, к западу по реке, а также на островах Кос и Тирос. — Вот оно что! — К тому же, — добавил я, — оно везде рассматривается как имя свободного человека. — Вот как! — Да. В отличие от Беверли. — Понятно, — промолвила она язвительным тоном. — Но имя Беверли может принадлежать не только рабыне. Я буду носить его как свободная женщина. — Дело твое. — А еще нам с тобой надо будет договориться о всех деталях, касающихся нашего совместного проживания. — Само собой. — Первым делом мне хотелось бы помыться. — У меня есть маленькая медная ванна. — Что же до готовки, уборки и прочих домашних дел, то мы поделим их поровну, и каждый будет отвечать за свою долю, — заявила Беверли. — Интересно! — возмутился я. — Выходит, мне предстоит целыми днями работать, а потом, приходя домой, еще и хлопотать по хозяйству? — Не рассчитывай, будто я буду выполнять за тебя черную работу, — отрезала она. — Я свободная женщина. Я буду делать свои дела, а ты свои. Понятно? — Чего тут непонятного? — Надеюсь, ты снял комнату не в этом убогом квартале? — осведомилась Беверли, подняв глаза на фонарь, раскачивающийся над входом в трактир. — Зря надеешься, — сказал я. — Надо будет присмотреть что-нибудь получше. Я промолчал, подумывая, что было бы недурно сорвать с Беверли простыню. Надо полагать, она прекрасно смотрелась бы с колокольчиком на ошейнике. — Я обошлась тебе меньше чем в сребреник, — сердито проворчала Беверли после непродолжительного молчания. — А между тем некоторых девушек покупали за два, а то и за три серебряных тарска. — Это были очень красивые женщины, — пояснил я — некоторые принадлежали к высокой касте, а две были даже особо обучены для утонченных удовольствий. — Но уж я-то, конечно, куда дороже, чем любая из них, — раздраженно заявила она. — Ты сердишься? — удивился я. — Конечно! Я стою гораздо больше, чем девяносто восемь медных тарсков. — А вот я вовсе не уверен в том, что ты стоишь и этих девяноста восьми медных тарсков. Беверли охнула от злости. — Если девушке на рынке Гора цена полновесный сребреник, так за нее сребреник и дадут, — пояснил я. — Ты отвратителен! — А ты никак не стоишь серебряного тарска. — Ненавижу тебя! — По мне, так ты не стоишь и пары медяков. — Животное! — воскликнула Беверли. — Животное! — Помни, — сказал я ей, — у тебя нет Домашнего камня. — Иными словами, ты говоришь, чтобы я попридержала язык? — Тебе бы это не повредило. — Ну конечно. У меня нет Домашнего камня, значит, надо мной можно измываться как вздумается. Можно сорвать с меня эту простыню, швырнуть прямо на камни, овладеть мною силой и снова обратить в рабыню! — У меня и в мыслях не было ничего подобного. Хотя… такое возможно. — Ха, возможно! Да у тебя духу не хватит! — Не дразни меня. — Ты слишком слаб для этого. Куда тебе? Я схватил ее за укутанные простыней плечи и яростно встряхнул. — Ой! — воскликнула она. — Не гневайся, господин. Пощади меня. — Слово «господин» легко слетело с твоих губ, — заметил я. Беверли поспешно завернулась в простыню. Выглядела она подавленно. — Не сердись, — сказал я, — мне следовало вести себя сдержаннее. — Мне угрожает опасность, Джейсон? — спросила она. — Нет, — постарался успокоить ее я, — конечно нет. Беверли подняла на меня глаза. — Я женщина Земли, а не девушка Гора. — Я прекрасно это понимаю, — сказал я, — Мне действительно очень жаль, что так получилось. — Надеюсь, ты никогда не будешь вести себя со мной с позиции силы. — Я ведь уже извинился. Происходящее начинало действовать мне на нервы. — Ты ведь тоже уроженец Земли, настоящий джентльмен, а не здешний невежественный дикарь. Такие мужчины, как ты, служат и угождают женщинам, поэтому бояться их нечего. Намотай это себе на ус. — Прости меня, — повторил я, — мне очень жаль. — На будущее — не вздумай распускать руки. Я не игрушка для удовольствий. Сегодня на этом торжище ты наверняка видел, как меня заставляли принимать разные позы и проделывать всякие гадкие вещи? — Видел, — согласился я. — Так вот, забудь об этом. Никогда даже не думай ни о чем подобном. Торговец, гнусная скотина, захватил меня врасплох. От неожиданности и растерянности я словно перестала быть собой. Можешь считать, что там, на помосте, находилась другая девушка. Так что успокойся. Ни на что, подобное тем извращенным удовольствиям, тебе рассчитывать не приходится. Я гораздо сильнее, чем может показаться, и ты скоро убедишься в этом. — Понятно, — сказал я. — Я не какая-то потаскуха, дрожащая при мысли о плети. Мне легко будет доказать, что я достойна уважения, как и подобает свободной женщине. — Я понял, — сказал я. — Давай теперь зайдем внутрь. Комнату надо как следует разгородить. — А ты разве не благодарна мне за то, что я избавил тебя от уз рабства? — поинтересовался я. — Чрезвычайно благодарна, — сказала Беверли. — Ты даже не представляешь себе, как прекрасно вновь обрести свободу. Именно это и нужно каждой женщине. — Что-то ты не слишком выразила свою благодарность, — заметил я. — И каким, интересно, образом ты предлагаешь мне ее выразить? — язвительно осведомилась она. Я покраснел. — Я не рабыня, Джейсон, — проговорила мисс Хендерсон. — Я свободная женщина. А ты, надо думать, купил меня для того, чтобы я, слабая и глупая, преисполнившись благодарности, принялась исполнять все твои желания? Впрочем, не думай, что я неблагодарна, — добавила она, помолчав. — Я научу тебя, как стать истинным мужчиной, заботливым, внимательным и нежным. — Понятно, — повторил я. — Но не вздумай ко мне прикасаться! — Позволь мне хотя бы поцеловать тебя, — попросил я, продолжая любоваться ее потрясающей красотой. — Нет, — отрезала Беверли. — Я не объект для удовольствий. Похоже, мне суждено все время попадать впросак. — Впрочем, я действительно признательна тебе, — добавила она, — а потому легкий, быстрый поцелуй тебе позволяется. Я коснулся губами ее щеки. — Достаточно! — сказала Беверли. Мои руки крепко сжали ее плечи, укутанные простыней. — Ты очень сильный, Джейсон, — заметила она. Я приподнял ее на цыпочки и, держа почти на весу, прижал к стене гостиницы, Беверли посмотрела на меня испуганно. Я увидел прелестные вишневые губы, маленькие белые зубы за ними и захотел подарить ей поцелуй господина. — Нет! — воскликнула она. Руки мои дрожали, тело переполняло желание. — Мы оба с Земли, и ты и я! — настаивала Беверли. Я не отпускал ее. — Ты не должен применять ко мне силу, Джейсон! — Не буду. Со вздохом я поставил ее на ноги и разжал объятия. — Сейчас же проси прощения! — велела она. — Прости меня, — сказал я, — Прости! — Никогда больше не смей смотреть на меня так похотливо и властно! Я женщина Земли! — Прости… — Вижу, тебя нелегко будет научить быть истинным мужчиной, — сердито произнесла Беверли. Я пожал плечами. — Но, думаю, Джейсон, у тебя получится. — Может быть. — Ладно, зайдем внутрь, посмотрим твою каморку. — Пожалуйста, позволь мне поцеловать тебя еще раз, — попросил я. — Сегодня у меня был тяжелый день. Не думаю, что я разрешу тебе целовать себя в ближайшее время. И не уверена в том, что вообще когда-нибудь разрешу. — Может быть, ты позволишь мне целовать тебя время от времени? Это поощряло бы меня к хорошей работе. — Не исключено, — буркнула она. — Поживем — увидим. — Ну пожалуйста, Беверли! — Нет. — Пожалуйста… — Я устала, у меня голова болит. Отстань! — Давай еще немножко побудем здесь. — Становится прохладно, а я неважно себя чувствую. — Пожалуйста, — настаивал я. — Не будь таким бесчувственным, Джейсон. Сказано же тебе, у меня болит голова. — Прошу прощения, мне вовсе не хотелось быть бесчувственным, — промолвил я, вообразив ее обнаженной, привязанной к кольцу и основательно отхлестанной плетью. — Пошли внутрь, нечего тянуть, — заявила Беверли. — Завтра тебе рано вставать. Ты должен будешь пройти на рынок, купить мне одежду и отправиться искать себе работу. — Да, Беверли. Я придержал для нее дверь, и она вошла первой. Трактирщик озадаченно поднял голову, недоумевая, с чего это девушка не следует за мной по пятам. Я указал на лестницу, и она опять же первой начала подниматься по ступенькам. — Нам обязательно надо будет подыскать жилье получше. Причем не мешкая, — потребовала она. — Хорошо, Беверли, — отозвался я. На лестнице было темно, если не считать маленьких дрожащих лужиц света, отбрасываемых от мерцающих ламп на масле тарлариона. Когда мисс Хендерсон поднималась по лестнице, я смотрел на ее лодыжки. В кандалах, на рынке, они смотрелись совсем неплохо. Потом мне вспомнилось кое-что. Давным-давно, перед тем как потерять сознание в салоне такси, я видел ее на заднем сиденье с задранными ногами. Лодыжки и тогда выглядели что надо! А уж как бы они смотрелись в оковах!11. ПЕГГИ
— Возьму ту, что в алькове, — сказал я Тасдрону и кинул монету на заляпанный прилавок. — Она твоя, — ответил Тасдрон, протирая кубок для паги мягким полотенцем. Я пересек таверну и вошел в альков. Там, у стены, выложенной красной плиткой, дожидалась на коленях обнаженная блондинка. Отвернувшись, я задернул и застегнул тяжелые кожаные занавеси, после чего снова обратился к ней. Запястья рабыни были привязаны к железным кольцам по обе стороны ее тела, чуть ниже уровня плеч. Предыдущий клиент, воспользовавшись девушкой, оставил ее в этом положении, и не подумав освободить. Меня это вполне устраивало, ибо я собирался допросить эту рабыню. Девушка стояла коленями на рыже-красных мехах в тусклом свете крохотной коптилки с жиром тарлариона. — Что угодно господину? — спросила она, вжимаясь спиной в красную плитку. — Помнишь меня? Я тот самый малый, который на пари бился в этой таверне врукопашную и к которому потом стал задираться пират по имени Клиомен. Тогда меня выручил некто Каллимах. — Да, господин, — отвечала она. — Я находилась здесь и все помню. Это Каллимах из Порт-Коса. — Он когда-то был воином, да? — Среди девушек хотят такие слухи. — А раньше ты меня не видела? — Навряд ли, господин. Я всего лишь рабыня. — А вот мне показалось, будто в тот раз ты смотрела на меня по-особенному, словно я тебе знаком. — Это правда, господин. Мне действительно показалось, будто я видела тебя раньше. Но почему — я и сама не знаю. — Ты всегда была рабыней? — Нет, господин, я родилась свободной женщиной. — На Горе? — уточнил я. — Нет, господин, — девушка улыбнулась. — Боюсь, что на Горе таких женщин, как я, считают созданными для рабства. — Так где же ты была свободной? — спросил я. — В далеком, нездешнем мире. — Где не существует рабства? — Да, господин. — Как тебя зовут? — Пегги, если гак будет угодно господину. — Это земное имя, — сказал я, — Ты с планеты Земля? — Да, господин, но, пожалуйста, не бей меня. Я ведь не виновата, что родилась на Земле, и сделаю все, чтобы угодить тебе. Из земных девушек выходят превосходные рабыни. — Ты говоришь по-английски? — спросил я. — Да, господин, — ответила девушка по-английски. — Какое имя было у тебя на Земле? — Пегги, — проговорила она, — Пегги Бакстер. — Где ты работала? — В городе под названием Нью-Йорк, в тамошней таверне, которую называли рестораном. — Да! — воскликнул я. — Именно! — Что, господин? — растерянно произнесла она. — Я вспомнил. Это было там. — Где? — На тебе были черные туфли на высоких каблуках, без ремешков. — Лодочки, — поправила Пегги. — А еще чулки в черную сеточку, черная мини-юбка и белая блузка с длинным рукавом и глубоким декольте. И черная лента в волосах. — Не чулки, а колготки, — покачала головой Пегги, — У меня их забрали. Я понимающе кивнул. Мужчины Гора редко позволяют рабыням прикрывать свои прелести. — Очевидно, я был не единственным, кто видел тебя. Некто рассудил, что на Горе ты сможешь стать прекрасной рабыней. — Именно так, господин. — Не могу не воздать должное вкусу этих людей. — Спасибо, господин. — Как же случилось, что ты попала сюда? — После работы, в поздний час я вышла из ресторана и очень обрадовалась, увидев поблизости свободное такси, — рассказала Пегги. — Это оказалось ловушкой для таких беспечных девушек, как я. Пассажирский салон превратился в камеру, куда накачали усыпляющий газ. Я потеряла сознание, а пришла в себя уже на Горе, закованная в цепи. Ну а уж потом жестокий хозяин с помощью плети быстро заставил меня усвоить, кто я такая. Ничтожная, жалкая рабыня! — Я и сам попал на Гор таким же образом. Ты ушла с работы в два часа ночи? — спросил я. — Да, — ответила девушка, — откуда ты это знаешь? — Этот чертов таксист говорил, что собирается захватить еще кого-то, кто заканчивает работу около двух ночи. — Несомненно, речь шла обо мне, — промолвила Пегги с дрожью в голосе. — Мне тоже так кажется. А куда тебя доставили? В Вонд, в Дом Андроникаса? — Да. Там меня научили подобающему поведению, а заодно и основам горианского языка, после чего продали владельцу таверны в Танкредовой Пристани. Там меня и увидел мой нынешний хозяин. Я понравилась ему и теперь ношу его ошейник. А ты, господин, — она робко взглянула на меня, — тоже работорговец? — Нет, — сказал я. — Откуда же господин знает английский язык? — спросила она. — Это мой родной язык, — ответил я. — Меня привезли на Гор в общем-то случайно, тоже в качестве раба. Но я стал свободным. — Господин говорит это нарочно, чтобы поиздеваться над несчастной рабыней? — В чем тут издевательство? — не понял я. Пегги рассмеялась: — Не жди, чтобы я поверила, будто господин тоже с Земли. Я не такая уж дурочка. — Но я действительно с Земли. — Если господину угодно потешаться над жалкой рабыней… — Почему ты мне не веришь? — Мужчины с Земли не такие, как господин. Они сострадательны и слабы, а ты властен и суров. Кроме того, ты смотришь на меня как на рабыню. Именно так смотрят настоящие горианцы. Я улыбнулся. — Мужчины Гора, — продолжила Пегги, — натуры сильные и цельные, последовательные и гордые. Они не терзаются сомнениями, ибо убеждены в том, что мужчинам самой природой предначертано повелевать и покорять, а женщинам — смиренно служить своим господам. Настоящие женщины есть только там, где есть настоящие мужчины. — Как смеешь ты рассуждать об этом, рабыня, прикованная к стене в алькове питейного заведения? — усмехнулся я. — Я женщина, — с улыбкой ответила Пегги. — Мы маленькие, слабые, нежные, и нам предначертано покоряться, любить и служить. Служить бескорыстно, не рассчитывая на награду. Нам необходимы господа, которые властвовали бы над нами. Первое, что мы видим, попав на Гор, — это плеть в руке безжалостного повелителя, который не потерпит вздорных капризов, которыми мы изводили мужчин на Земле. Что же удивительного в том, что мы преданно любим тех, кому принадлежим полностью? — Но я действительно землянин! — В это невозможно поверить. Я пожал плечами. — Взгляни на меня, господин, — продолжала она, покраснев. — Кого ты видишь перед собою? Поруганную женщину, которую нужно немедленно освободить, или рабыню, привязанную по прихоти мужчины и для его удовольствия? — Конечно рабыню. — Вот именно, — улыбнулась Пегги, — ты смотришь на жизнь как мужчина с планеты Гор. — Ну а ты кем видишь себя? — спросил я. — Поруганной женщиной, жаждущей освобождения, или рабыней, трепетно ждущей, когда господину будет угодно сделать с ней то, что ему заблагорассудится? — Конечно рабыней, беспомощной, ничтожной рабыней, мечтающей лишь понравиться господину и доставить ему удовольствие. — А не хочешь ли ты обрести свободу? Пегги рассмеялась. — Для такой женщины, как я, свободы на Горе не существует. Сомневаться в этом не приходилось. — Но разве ты не желаешь свободы? — Нет, господин. — Но ведь ты с Земли! — И что из этого? — Земные женщины стремятся к свободе! — Ты думаешь, земные женщины не таят в себе непробужденных страстей? — Не знаю, — признался я. — Но ведь женщины Земли — всего только женщины. — Странно это слышать. — Понимаю, — сказала она. — На Земле я не проявляла своих подлинных чувств — не осмеливалась да и не хотела. Там меня не поняли бы ни мужчины, ни женщины, стыдящиеся свой истинной природы. Я кивнул. Лживая земная культура сурово отторгала тех, кто пытался следовать зову своей природы. — Там я думала, будто ищу себя. А на самом деле я искала для себя господина. — Но разве свобода не драгоценна? — Я была свободной, — сказала Пегги. — Я знаю, что это такое. Да, она драгоценна. Более чем драгоценна. И порой мне ее очень недостает. Иногда мне снова хочется быть свободной. Такое бывает, когда меня сажают на цепь, или подвергают порке, или приказывают делать то, чего мне вовсе не хочется. Тогда я сожалею о том, что не свободна. Случается, мысль о безмерной власти, которой обладает надо мной мой хозяин, устрашает меня. Но потом я ловлю себя на том, что именно безмерность этой власти вызывает во мне ни с чем не сравнимые возбуждение и восторг. Это затрагивает самые глубинные струны моей души. Подчас по ночам, оставшись в одиночестве, я лижу прутья моей клетки или целую оковы. — Ты боишься своих хозяев? — спросил я. — Конечно, ведь они имеют власть над моей жизнью и смертью. — Но это не только пугает, но и возбуждает? — Невероятно, немыслимо возбуждает. Отдаваясь и повинуясь, испытывая трепет и ужас, я чувствую самое острое наслаждение. — Они владеют тобой, — продолжал я, — тебя возбуждают их похотливые взгляды… — О да! — А что бывает, когда господин, щелкнув плетью, приказывает тебе лечь на пол? — Я немедленно повинуюсь, как и подобает рабыне. Но тебя, — улыбнулась Пегги, — удивляет не то, что рабыня способна испытывать подобные чувства, а то, что их испытывает женщина с Земли. — Наверное. Хотя в тебе мало что осталось от женщины с Земли. — Верно. Потому что теперь я всего-навсего рабыня. Я промолчал. — В том, чтобы быть женщиной, нет ничего постыдного, ибо существование женского пола столь же естественно, как и существование мужского, — продолжала девушка. — Разумеется, когда случай вырывает нас из нашего искаженного мира и помещает в лоно культуры, развивающейся в соответствии с биологически обоснованными принципами, мы откликаемся на зов природы. Вне земной цивилизации мы ведем себя именно так, как должно, хотя на Земле не каждая из нас понимает суть своих желаний. Земной мужчина пугается или негодует по этому поводу. Не является ли его реакция проявлением зависти к жестокому самцу, живущему в соответствии со своим мужским началом? Подумай, разве это не правда? Разве мало на Земле мужчин, которые в своих мечтах видят какую-нибудь земную красотку в рабском ошейнике? Но если так, чем они отличаются от варваров и дикарей с Гора? Может быть, всего лишь слабостью и трусостью? И наша ли вина в том, что мужчины Земли неведомо по какой причине преисполнились решимости уподобить нас себе? Пегги вновь потянула ремни и улыбнулась. — Неужели ты счастлива? — спросил я. — Да, я восхитительно счастлива. Здесь, на Горе, я впервые в жизни почувствовала себя настоящей женщиной, а потому могу с чистым сердцем сказать: я не просто довольна своим положением, но и безмерно счастлива! — Хотела бы ты вернуться на Землю? — Нет, господин. Я внимательно посмотрел на нее. — Взгляни на мое клеймо, господин. Это был обычный знак «кейджера», точно такой же, как и у мисс Хендерсон на левом бедре. — А теперь на ошейник. Я осмотрел и его. — И на ремни на моих запястьях. Разве вид моего обнаженного, связанного тела не приятен господину? — Приятен. — Разве я не настоящая рабыня? — Самая настоящая. — И вместе с тем, — продолжала Пегги, — я земная женщина. Развяжи меня, — попросила она. — Зачем? — заинтересовался я. — Я докажу тебе, что я рабыня. Я молча поднял брови. — Ты обладал рабынями? — А как же! Много раз. — Тогда возьми меня и проверь, отличаюсь ли я от них. Я молчал. — Возьми меня, — повторила Пегги. Я усмехнулся. Она откинулась назад и воскликнула: — Ты истинный мужчина Гора, господин и повелитель. Я склоняюсь перед твоей волей. Я молча сидел, скрестив ноги, и наблюдал за ней. Рабыня смотрела на меня со страстью и мольбой во взоре. — Ты просишь, чтобы я использовал тебя как рабыню? — Да, господин, — прошептала она, — я умоляю тебя овладеть мною. Тогда я медленно развязал ремни. — Ну как, — спросила она потом, лежа на животе рядом со мной, — есть ли какие-нибудь различия? — Я не заметил, — сказал я. — Ты устроил мне настоящее испытание, — рассмеялась Пегги. Я слегка коснулся ошейника у ее горла. — Больше не сомневаешься в том, что я рабыня? — Нет, — сказал я. — И хорошая рабыня, ведь правда? — Чистая правда. — Разве я не ублажала тебя со всей страстью и покорностью? — Так оно и было. — Значит, я по праву ношу свой рабский ошейник. — В этом не может быть никаких сомнений. — Тасдрон купил меня за серебряный тарск, — похвасталась она. — Дешево, — сказал я, — ты стоишь гораздо больше. — Я стала лучше и многому научилась. — Я бы сказал, что теперь ты стоишь как минимум два серебряных тарска. — Спасибо, господин. — Пегги поцеловала меня с радостью. — Признайся, когда ты увидел меня на Земле, тебе захотелось овладеть мною, но ты не мог себе этого позволить? — Не мог. — А теперь ты в праве делать со мной что угодно и сколько угодно. Я в полной твоей власти. — Это точно. — Когда я увидела тебя там, в ресторане, — проговорила Пегги, — мне тоже пришло в голову, что было бы неплохо оказаться в твоих объятиях. — Смелое признание, — сказал я. — Для земной девушки, которая считает себя свободной, — возможно, — рассмеялась она, — но не для рабыни. Рабыне нет нужды стыдиться правды. Но я и представить себе не могла, что когда-нибудь в чужом, незнакомом мире буду лежать рядом с тобой нагая, в ошейнике… Я взял ее за руку и подмял под себя. — Господину угодно овладеть мною снова? — спросила Пегги, подняв на меня счастливый взгляд. — Угодно, — сказал я. — Пегги рада, что оказалась достойной внимания господина, — прошептала она, после чего застонала. — О! Как ты силен! Ты истинный господин, настоящий мужчина Гора! Пегги счастлива отдаться своему повелителю! Любому мужчине приятно владеть покорной рабыней. В такие моменты проявляется подлинная, глубинная суть отношений между полами. Цивилизация может стараться сколь угодно удалиться от реалий природы, но исключительно на свой страх и риск. Существуя и действуя вопреки своей натуре, человеческие существа не могут полностью раскрыться и по-настоящему познать себя. Однако биология всегда возьмет верх над идеологией. Она не следует лозунгам и девизам, и даже когда всевозможные табу мешают проявлению глубинных, генетически обусловленных человеческих стремлений, они все равно рано или поздно прорываются на поверхность. — Позволь мне поцеловать тебя, — попросила Пегги. — Разрешаю, — промолвил я, размышляя о том, что в каждом из нас кроется зверь. Даже если мы держим его взаперти, пытаясь сломить запретами, нелепо пытаться отрицать факт существования этого зверя. Каждая клетка нашего организма — живая клетка, и ненавидеть в себе животное начало — значит ненавидеть собственную кровь и плоть. В действительности мы, будучи сами собой, не столь уж ужасны. Дело лишь в том, что все мы родимся на свет мужчинами и женщинами, а не некими бесполыми существами. Возможно, с точки зрения некоторых умников нам лучше бы не иметь пола. Однако если даже мы признаем правоту сторонников этой точки зрения и, следуя их указкам, начнем ломать себя, это все равно ничего по существу не изменит. Мужчины в большинстве своем останутся мужчинами, а женщины — женщинами. Только вот не полноценными и счастливыми, а убогими, искалеченными и несчастными существами. Мы то, что мы есть, и останемся таковыми независимо от того, во что нас научили верить. Страх перед собой не делает нас иными. Да и может ли человеческая суть во всей ее полноте действительно быть столь уж ужасающей и отвращающей? По моему глубокому убеждению, отнюдь нет! Куда более пугающим мне представляется стремление навязать людям модель поведения, заставляющую их не верить своей истинной природе и бояться себя. Сколько же мук должен претерпеть человек, сколько кошмаров преодолеть для того, чтобы наконец отбросить всю эту шелуху и громко сказать: «Нет!» Прискорбно, конечно, что между нуждами людей и установками общества существуют противоречия, но велика ли в этом доля вины самих человеческих существ? Возможно, причина коренится как раз в том, что упомянутые выше социальные императивы за столетия развития земной цивилизации удалились от первоначальных, естественных целей, обрели, можно сказать, самостоятельное существование, обслуживая не людей, а некое абстрактное общество. Говорят, в древней Аттике жил великан по имени Прокруст, который заманивал к себе путников, а потом привязывал их к железной кровати. Тех, чей рост оказывался слишком мал, он растягивал вровень с кроватью, ломая им суставы и кости; слишком же высоким, напротив, отрубал ноги. Возможно, общественно значимые истины представляют собой нечто вроде прокрустова ложа. Существует альтернатива подобному подходу, хотя сам Прокруст об этом не догадывался. Имеет смысл добиваться не соответствия гостя ложу, а, напротив, соответствия ложа гостю. Лично я предпочел бы воспользоваться ложем подходящим и удобным. Иными словами, я судил бы не о человеке по ложу, а о ложе по человеку. В конце концов, именно человек должен стать мерою всех вещей. И было бы куда разумнее и гуманнее не искажать его природу. Тем паче что все муки, претерпеваемые во имя соответствия неким высшим требованиям, отнюдь не приводят к появлению каких-то новых, особенных, более совершенных, возвышенных или чистых духом людей. Люди остаются теми же, что и прежде. — Возьми меня еще раз, господин, — взмолилась Пегги. — Хорошо, — согласился я. Но даже когда она стонала и вскрикивала в моих объятиях, я, наслаждаясь ее телом, продолжал размышлять о человеческой природе, пока наконец не забыл обо всем. — Ты доставила мне удовольствие, рабыня, — сказал я ей, когда все кончилось. — Я счастлива, господин, — отозвалась Пегги, всхлипывая от восторга. Некоторое время мы неподвижно лежали бок о бок, и ко мне снова вернулись мои мысли. Может быть, то, что мы не являемся бесплотными и бесполыми существами неправильно, но так распорядилась природа. Что дурного в исполнении предначертанного? Может ли землянин, живущий в оковах, налагаемых обществом, не завидовать жителям Гора? Горианцам по наивности и простоте не приходит в голову задуматься об этическом содержании естественных желаний. Пожалуй, вздумай кто-то заговорить об этом, его бы не поняли или сочли умалишенным. Считая, что жажду следует утолять, а не пестовать и лелеять, горианцы избавляют себя от некоторых эксцентрических неврозов. Как я жалел тех, кому приходилось публично декларировать свою приверженность подобным вздорным доктринам! Увы, в извращенном мире подлинная отвага есть великая редкость. — А еще я узнала, — продолжила Пегги, — что мужчины, то есть настоящие мужчины, горианцы, — прирожденные господа. — Оближи и поцелуй меня, — приказал я. — Облизать и поцеловать? — Живо! — Слушаюсь, господин, — сказала Пегги. — У тебя это хорошо получается. — Тасдрон научил меня этому, — призналась она с дрожью в голосе. Я улыбнулся, представляя себе процесс обучения. Если у Пегги что-то не получалось, она трепетала, ибо знала: господин волен не только выпороть ее, но и скормить голодному слину. В таких условиях девушки учатся быстро и старательно. Я хмыкнул. — Доволен ли господин? — спросила рабыня. — Вполне, — сказал я. — Пегги счастлива это слышать. — Заканчивай свое дело, — велел я. — Слушаюсь, господин. Ее голова покоилась на моем бедре, а моя рука сначала блуждала в ее волосах, а потом, спустившись на шею, нащупала тонкий стальной ошейник. Пегги коснулась губами моего бедра, и я ощутил тепло ее дыхания, горячее прикосновение губ и языка. Она страстно поцеловала мою плоть и снова вытянулась рядом со мной, сказав при этом: — Я сумела убедить тебя в своей рабской сущности. — Откуда ты знаешь? — спросил я. — Ты владел и повелевал мною так естественно, небрежно и бездумно, как если бы на моем месте оказалась любая местная уроженка в ошейнике. Это позволило мне понять, что ты позабыл о моем земном происхождении и стал относиться ко мне только как к рабыне. — Понятно. — Теперь ты видишь, что я точно такая же, как и все прочие рабыни, обязанные повиноваться, ублажать и доставлять удовольствие. — А сама ты довольна? — Да, господин, довольна и счастлива, как была бы довольна и счастлива любая женщина, оказавшись во власти такого мужчины, как ты. — Мне пора уходить, — сказал я. Пегги испуганно подняла голову. — Помедли, господин. Позволь мне еще раз ублажить тебя! — Да ты, я смотрю, рабыня с желаниями, — усмехнулся я. — Здесь, на Горе, я усвоила, что мое подлинное желание — служить мужчинам. И это, в свою очередь, разжигает желание в них. — В твоем лоне пылает жар рабыни, не так ли? — Да, господин, истинное пламя настоящей рабыни. Не стану притворяться, будто это не так. — Бесстыдница… — Да, господин. — Для кого полыхает твой жар в данный момент? — Для тебя, господин, — прошептала Пегги. Я заколебался. — Будь милостив, господин, — умоляюще произнесла рабыня. — Снизойди до меня. Я подмял ее под себя и овладел ею так, как будто бы насиловал. При этом Пегги кричала от наслаждения, хотя я был нарочито груб и бесцеремонен. Насытившись, я отшвырнул ее в сторону и надел тунику. Наслаждаться рабынями, конечно, приятно, но меня ждали и другие занятия, не столь восхитительные. Мне предстояло отправиться на верфи в поисках работы. — Господин. — окликнула меня Пегги. Я обернулся. — Для тебя важно, что я, девушка с Земли, стала настоящей рабыней, так ведь? — Да, важно, — согласился я. — Мне кажется, это связано с интересом к другой девушке. Тоже с Земли. Я права? — Может быть, — сказал я. — Она рабыня? — Уже нет. Я освободил ее. — Жаль. Я пожал плечами. — Есть у нее Домашний камень? — поинтересовалась Пегги. — Нет. — Так возьми и обрати ее в рабство! — Она не такая, как ты, — сказал я. — Хорошенькая? — Даже очень. — Тогда она не так уж отличается от меня, — сказала рабыня. — Я ее видела? — Давно. Она была со мной в том ресторане. — Ах, эта! — рассмеялась девушка. — Да, она, — подтвердил я. — И вправду хорошенькая. Она теперь здесь, на Горе? — Да. — Свободна? — Да, свободна. — Мне это не нравится. Почему я рабыня, а она свободна? — Будь она здесь, тебе пришлось бы пасть перед ней на колени и повиноваться ей. Девушка в ошейнике содрогнулась. — Мы, рабыни, боимся свободных женщин, — призналась она. — И в этом нет ничего удивительного. Свободные женщины завидуют нашим ошейникам, а потому зачастую бывают к нам очень жестоки. — Как ты думаешь, из нее вышла бы хорошая рабыня? — спросил я. Девушка улыбнулась. — Я думаю, господин, из нее получилась бы превосходная рабыня. — Я буду иметь это в виду. Пегги быстро опустилась передо мной на колени. — Заверяю тебя, что она истинная рабыня. Я помню ее. Она из тех, кому необходим ошейник. — Но ты же ее не знаешь! — Возможно, господин, это ты по-настоящему ее не знаешь. Слова невольницы вызвали у меня улыбку. — Как ты думаешь, поймет одна рабыня другую? — спросила Пегги. Я рассмеялся. — Не церемонься с ней, надень на нее ошейник, брось ее к своим ногам. Вот увидишь, это пойдет ей на пользу. Я расхохотался еще пуще. Настойчивые советы стоявшей на коленях прелестной рабыни казались мне несуразными. Ясно ведь, что мисс Беверли Хендерсон и рабство — понятия абсолютно взаимоисключающие. — Заверяю тебя, — продолжила Пегги, откинувшись на пятки, — она истинная, прирожденная рабыня, причем рабское начало в ней даже сильнее, чем во мне. — Следи за своим языком, девка! Как бы его тебе не урезали! — рявкнул я. Пегги задрожала и, опустив голову, пролепетала: — Прости меня, господин. — Она не имеет с тобой ничего общего, — рычал я. — Ты всего лишь жалкая, низкая, ничтожная рабыня! — Речь не обо мне, а о ней. Ты желаешь, чтобы она следовала своей природе или подстраивалась под искусственный образ женщины, выработанный на другой планете? Я промолчал. — Она женщина, а не мужчина! — пылко воскликнула Пегги. — Мужчины и женщины равны, — заявил я. — Это нелепость! — Сам знаю, — сердито буркнул я. — Можно подумать, я не вижу, что она не мужчина. — Но если она женщина, то почему ты не относишься к ней соответственно? — Сам не знаю, — вырвалось у меня. — Похоже, господин и вправду с Земли, — сказала Пегги. — Я землянин и должен относиться к земной женщине с уважением. — Это ошибка. В чем она не нуждается, так это в уважении. Поступи с ней, как должно. — Это как? — Подчини ее себе. Сделай ее рабыней. — Не могу, — признался я. — Но ведь господин знает, что он принадлежит к властвующему полу! — Долг предписывает мне думать по-другому. — Твой долг состоит во лжи? — Вполневозможно. Важно придерживаться мнения, признанного правильным, независимо от того, насколько оно соотносится с реальностью. — Едва ли это мнение способствует достижению гармонии. — Важно соблюдать принятые правила, а остальное не имеет значения. — Это безумие, — сказала Пегги. — Так устроен наш мир. — Но это уже не наш мир, господин, — заметила она. — И ты сам теперь имеешь к нему весьма отдаленное отношение. — Откуда тебе знать? — Мне ли этого не знать? Ведь совсем недавно ты владел мною. Я пожал плечами. — Отбрось нелепые предрассудки, господин, и прислушайся к голосу своей природы. Забудь болезнь и безумие, — сказала она. — Вернись к порядку, установленному самой природой. — Правда может оказаться пугающей, — сказал я. — Да, господин, — прошептала Пегги, склонив голову так, что стал виден ее ошейник. Я схватил ее за волосы и заставил встать на четвереньки. Рабыня застонала. — Впрочем, — процедил я, — это может быть и довольно приятно. Она отдалась мне, извиваясь и крича, как подобает рабыне. Когда все кончилось, я рассмеялся, чувствуя удовлетворение. — Та, другая девушка, — шепотом спросила Пегги, — тебе трудно с ней ладить? — Бывает. — Порой она раздражает тебя или повергает в досаду? — Не без того, — признался я. — Можно, я дам тебе совет? — Слушаю тебя. — Купи для нее плеть.12. ЖЕНЩИНА, НАХОДЯЩАЯСЯ НА МОЕМ СОДЕРЖАНИИ, НАЧИНАЕТ РАЗДРАЖАТЬ МЕНЯ, И Я САЖАЮ ЕЕ В КОНУРУ
— Не забывай, ты у меня на содержании, — сказал я Беверли. — Я содержанка? — возмутилась она. — Вот именно. — Да мне об этом даже думать противно! — И тем не менее это чистая правда. — Где ты шляешься вечерами? — требовательно спросила Беверли, сменив тему. — Я не обязан перед тобой отчитываться. Мой ужин готов? — Я уже поела. — Я спрашиваю про мой ужин! — Ты можешь приготовить его сам. — В доме не прибрано, — указал я. — Такая работа не для меня, — отрезала Беверли. — Хочешь, чтобы кто-то присматривал за твоей лачугой, купи себе рабыню. Лачугой она называла арендованный мною в нескольких кварталах от верфи небольшой, но крепкий и ладный двухэтажный домик. Честно говоря, по тем деньгам, что я зарабатывал, он был для меня малость дороговат, но зато удобен. Наверху имелись две спальни, внизу кухня, гостиная и прихожая. К спальне мисс Хендерсон примыкал маленький балкон, выходивший в садик, обнесенный высокой стеной. — Не нравится тебе лачуга, можешь вернуться в гостиницу, — сказал я. — Ну, вообще-то дом не так уж плох, — смягчилась Беверли, — хотя кое-что в нем просто бесит. — Что именно? — поинтересовался я. Мне лично дом казался весьма уютным. — Взять хотя бы кушетку в моей спальне. В ее основание вделано железное кольцо. — Это рабское кольцо, — пожал я плечами. — Ты, надо полагать, знаешь, каково его назначение. — Надо полагать, знаю, — язвительно фыркнула она. К таким кольцам приковывают рабынь у господской постели. — К тому же, — продолжила Беверли, — мне не нравятся конуры для рабов, те, что в холле. — Это горианский дом, — отозвался я равнодушно. — Ты принес с рынка сул? — осведомилась она. — Нет, не принес. — А сколько сегодня заработал? Заработанные мною суммы сильно рознились в зависимости от количества прибывавших в порт судов и, соответственно, спроса на наемную рабочую силу. — Сколько ни заработал, все мои. Это не твое дело! Даже под бесформенным платьем свободной женщины было видно, как напряглись ее плечи. Глаза Беверли сердито сверкнули поверх шелковой домашней вуали, сквозь которую угадывались очертания губ. — Так ты, выходит, пришел ко мне с пустыми руками? Ну что ж, тогда не удивляйся, что в доме для тебя не найдется еды. — Разве ты не ходила в лавку? Я ведь оставлял тебе деньги. — У меня не было желания. — В таком случае, подкреплюсь где-нибудь в таверне. — Это дорого. Так и быть, дам тебе немного хлеба и сушеного мяса. — Нет уж, лучше я пойду в трактир. Там есть горячее. — И симпатичные рабыни, не так ли? Тоже в своем роде горячие? — А как же иначе? В противном случае они не приносили бы дохода своим хозяевам. — И что, они правда такие горячие? — Это одно из их многочисленных достоинств. — Понятно, — прошипела Беверли в холодной ярости. — А что, если они окажутся не в настроении? — Рабыни обучены всегда быть в настроении. — Но если клиент все-таки останется недоволен? — Тогда девушку хорошенько выпорют, — ответил я. — А если бы ты остался недоволен услугами такой девушки, ты тоже велел бы ее выпороть? — Непременно. — Даже окажись на ее месте я? Ты и меня бы велел выпороть? — Непременно. — Понятно, — процедила Беверли вне себя от злости и встала, поплотнее запахнув свое одеяние. — Ладно, нечего мне с тобой тут болтать. Я устала. Пойду к себе. — Не запирай свою дверь на засов, — предупредил я. Она поступала так постоянно, и с каждым разом это раздражало меня все больше. — Это моя спальня, — возмутилась Беверли. — Ничего твоего тут нет, — заявил я. — Дом нанят мною, на мои деньги и на мое имя, а если ты и пользуешься в нем отдельной спальней, то только с моего позволения. — Ну конечно, — сказала Беверли холодно, — я ведь у тебя на содержании. — Не нравится, можешь уйти куда угодно. — Конечно! Интересно только знать, далеко ли я успею уйти, прежде чем меня схватят и посадят на цепь? — Ты можешь сама продать себя какому-нибудь важному господину. — Еще чего не хватало! Ее глаза сверкнули гневом над белым шелком домашней вуали. — Я предлагаю тебе уйти. — Я не хочу уходить, — сказала Беверли. — Значит, предпочитаешь остаться на содержании? — Да, — ледяным тоном произнесла она, — предпочитаю. Потом мисс Хендерсон повернулась, покинула кухню, пересекла гостиную и стала подниматься по лестнице. — Не запирай дверь на засов! — крикнул я ей вслед. — Это еще почему? — сердито отозвалась она. — Содержанку и того, кто ее содержит, не должно разделять железо, за исключением используемого по усмотрению хозяина. Такого, как прутья клетки, оковы или ошейник. — Я буду вести себя так, как мне угодно. — Тот, кто содержит женщину, должен всегда иметь к ней доступ. — Можешь говорить, что хочешь, а я буду делать то, что считаю нужным. Я услышал, как захлопнулась дверь спальни. До моего слуха донесся стук задвигавшегося засова. Поднявшись из-за маленького столика на кухне, я подошел к кухонному шкафчику, достал оттуда хлеб и сушеное мясо, расправился с этим скудным пайком, утер губы, направился к лестнице и поднялся наверх. Беверли пронзительно завизжала, прижимая к себе снятую одежду. Я стоял на пороге. Выбитая дверь болталась на одной петле. Засов был сорван вместе с железными скобами. Пытаясь прикрыть наготу схваченной в охапку одеждой, Беверли попятилась. — Не трогай меня! — воскликнула она. — И нечего двери ломать. Мог бы постучать, я бы открыла. Шагнув вперед, я остановился перед ней. — Я бы открыла дверь, — повторила Беверли. — Рабыню за такую ложь можно и убить. — Приличные люди, — пробормотала она, стараясь не встречаться со мной взглядом, — стучатся перед тем, как войти в спальню дамы. И спрашивают разрешения. Я вырвал из ее рук охапку одежды и отшвырнул в сторону. Девушка осталась лишь в легком, горианского фасона нижнем белье, практически не скрывавшем ее прелестей. — Я не одета! — возмущенно воскликнула Беверли. Я сграбастал ее и швырнул животом на кушетку. — Что ты собираешься со мной делать? — спросила она. — Раздеть тебя, — ответил я и в подтверждение своих слов разорвал чуть прикрывавшую ее белую ткань. — Убирайся из моей спальни! — прорыдала она. — Этой ночью твоя спальня будет не здесь. Схватив девушку за волосы, я стащил ее вниз по ступенькам, остановился в холле, перед ближайшим чуланом для рабов, рывком левой руки отворил крепкую решетчатую дверь, поставил мисс Хендерсон на четвереньки перед проходом и наконец, держа одной рукой за волосы а другой подталкивая под ягодицы, запихнул в конуру. — Сегодня ты спишь здесь, — сообщил я. С трудом развернувшись в тесном чулане, Беверли вцепилась в решетку, но я уже повернул ключ в замке. — Сказано же тебе было, что мужчину и его содержанку не может разделять никакое железо, кроме прутьев клетки, оков или ошейника! Отступив к стене, я поднял ключ так, чтобы она его видела, и добавил: — Если мужчина содержит женщину, он всегда должен иметь к ней доступ. У меня, как видишь, теперь такая возможность имеется. С этими словами я повесил ключ на стену так, чтобы Беверли могла его видеть, но не могла дотянуться. — Джейсон, — позвала она. — Я ухожу. — Выпусти меня. Мне здесь плохо. Цементный пол, стальные прутья… Мне неудобно. Мне холодно! — Ручаюсь, поутру тебе будет гораздо хуже, — заметил я. — Джейсон! Джейсон, опомнись! Выпусти меня! Я повернулся и вышел вон. — Ты животное! — раздался вдогонку ее крик. — Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Заперев дверь снаружи, я ушел.13. ТОПАЗ
Домой я вернулся рано поутру, поскольку немного поспал в таверне Клеантеса. Вообще-то мне нравилось посещать злачные места Виктории; их в городке было несколько, и в каждом имелись свои изюминки. Правда, больше всего мне по душе была таверна Тасдрона, где в алькове для утех содержалась некогда земная девушка, а ныне клейменая рабыня для наслаждений по имени Пегги Бакстер. Войдя в прихожую, я засветил плошку с жиром тарлариона, сходил в спальню и, взяв одежду, спустился вниз, где за решеткой, держась за прутья, стояла на коленях прелестная обнаженная девушка. — Отпусти решетку, — велел я. Беверли подалась назад, я повернул ключ, отпер замок и распахнул дверь. Беверли выползла на четвереньках наружу, и я бросил ей одежду. Подхватив ее, она торопливо прикрыла наготу и тут же недовольно проворчала: — Это короткая рубашонка, а не платье. — Точно, — сказал я, ибо этот наряд не столько скрывал, сколько подчеркивал ее наготу. — Для содержанки такая одежонка в самый раз. — Вот именно, — подтвердил я. — Я замерзла и проголодалась, — пожаловалась Беверли. — Ступай на кухню, я оставил тебе немного хлеба и сушеного мяса. Есть и немного денег, так что можешь сходить на рынок. Ты поспала? — Разве тут уснешь? — Так или иначе, мне пора в порт. — От тебя воняет питейными заведениями, — брезгливо сказала она. Промолчав, я отложил на полку свой кошель, который обычно не брал в доки. — Там, наверное, симпатичные рабыни? — промолвила Беверли. — Очень симпатичные, — подтвердил я. — Такие же хорошенькие, как я? — Пожалуй, да. Во всяком случае, некоторые. — Ты, надо думать, хорошо провел время? — Замечательно! Я направился к ведру с водой, стоявшему в углу комнаты. — Что нового слышно в тавернах? — поинтересовалась Беверли, пока я умывал лицо. — Представляешь, я видел нескольких стражников из Арской фактории, — отозвался я. — А их-то как сюда занесло? — Ты слышала о топазе? — Да, — ответила Беверли. — Я слышала, как о нем говорили люди на рынке. — Это символ, который речные пираты используют как знак общего сбора своих сил. — И что, люди Ара ищут этот топаз? — поинтересовалась она. — Еще как ищут, — сообщил я. — Наверное, они боятся, что их фактория подвергнется нападению? — Верно, — ответил я, утирая лицо полотенцем. — Если фактория будет разрушена, весь участок реки между Тафой и Ларой окажется во власти речных разбойников. — Тогда наступит черед Коса? — спросила она. — Это лишь предположение, — уточнил я, отложив полотенце в сторону. — А стражи из Ара нашли этот топаз? — осведомилась Беверли. — Насколько мне известно, нет. Они обыскивали подозрительных возле таверны Клеантеса, а потом обшарили саму таверну. И всех посетителей, кроме тех, кого уже проверили снаружи. Похоже, их методы не принесли успеха. — Если топаз доберется до опорного пункта Поликрата, — заметила она, — это откроет путь для объединения разбойничьих шаек востока и запада. — Думаю, топаз уже попал к Поликрату. — Но ведь пути к такой важной цитадели должны были блокировать. — Этот путь невозможно перекрыть полностью, не располагая значительными силами, — пояснил я. — Полагаю, толковому гонцу не составило особого труда добраться до логова Поликрата. — А на что рассчитывают власти? — На то, что им удастся перехватить гонца в пути. Надежда слабая, но она существует. — Однако шансы невелики, — заметила Беверли. — Согласен. — Не хотелось бы мне оказаться на месте того, кому доверен этот топаз. — Мне тоже, — промолвил я. — Ты, — Беверли резко сменила тему, — запер меня на всю ночь в этой конуре! — Понравилось? Для меня это самое обычное дело. — Я больше не буду запирать дверь между нами, — пообещала она. — Настоятельно рекомендую. Это в твоих же интересах. Беверли подошла ко мне и остановилась так близко, что мне стоило огромного труда справиться с желанием сжать ее в объятиях и швырнуть на пол прямо в прихожей. — Джейсон… — произнесла она. — Ну? Мисс Хендерсон слегка спустила рубашонку с плеча. — Ну? — Я готова заработать на свое содержание! — Ты говоришь как рабыня, — пристыдил ее я. — Рабыни не зарабатывают на свое содержание, а делают, что им велят, — возразила она. — Будь ты рабыней, ты тоже подчинялась бы? — А куда бы я делась? Мне бы пришлось. — Это верно. Беверли заглянула мне в глаза и поняла: это и вправду верно. — Интересно, вышла бы из тебя хорошая рабыня? — промолвил я. — Обрати меня в рабство, вот и увидишь. — Я бы рад, но ты женщина с Земли. — В этом мире полным-полно женщин с Земли, которые теперь ублажают своих хозяев. Я смерил ее взглядом, и Беверли неожиданно опустилась передо мной на колени. — Обрати меня в рабство, — умоляюще произнесла она. — Я буду для тебя хорошей рабыней. — Встань, — смущенно попросил я. — Неужели такой плохой феминист, как я, должен напоминать тебе о том, что такое достоинство женщины? — Здесь Гор, а не Земля, и все, чему я верила на Земле, там и осталось. Я многому научилась… — Встань, — повторил я. — На Горе, — продолжала Беверли, — мне не нужно притворяться. Здесь мне нет нужды прикидываться сторонницей ложных взглядов. Я наконец обрела право быть женщиной. — Встань! — крикнул я. — Выполни мою просьбу, пожалуйста! — взмолилась Беверли. — А ну встань сейчас же! Мне стыдно за тебя! — Нет, Джейсон, ты не прав. Я была честна перед тобой, а ты пристыдил меня за необдуманную честность. В каком-то смысле это моя вина, ведь ты все еще человек с Земли. Мне следовало иметь это в виду. — Тебе попросту нужно вести себя по-другому. — Но мои желания именно таковы! — Измени их. — Я не могу, — сказала Беверли. — Но наверняка хочешь. — Нет, — сказала она, — уже не хочу. Я полюбила эти желания. Они отражают мою глубинную суть. — Раз уж тебе не под силу отказаться от столь постыдных желаний, ты должна скрыть их. Сделать вид, будто у тебя их нет. — Зачем? — Может быть, затем, чтобы твое поведение согласовалось с базовыми социальными ценностями. — Здесь не Земля! Так с какой же стати я должна подстраиваться под моральные нормы другой планеты? — Понятия не имею, — честно признался я. — Это какой-то дурной сон! — Мужчины и женщины имеют свои достоинства и свои недостатки, но каждый хорош именно на своем месте. Достойное в мужчине является недостатком в женщине, и наоборот. Мнение же о том, будто мы одинаковы, совершенно несостоятельно. — Может быть, и так, — сказал я. — Почему ты позволяешь робким, лживым и мелким людям навязывать тебе свои взгляды? — Не знаю, — отозвался я. — Где доказательства того, что провозглашаемые ими принципы верны? — Я не встречал таких доказательств. — Следуя подобным принципам, человек оказывается в разладе с самим собой, а это приводит его к мучениям, физическим и духовным. Расстройство здоровья способно укоротить жизнь. Можно ли считать верными принципы, руководствуясь которыми человек приводит себя к краху? Не являются ли они порождениями больного воображения? Неужели самообман и нелепое самоограничение должны считаться нормой? — Не знаю! — Прошу прощения, если я тебя смутила. — Ступай в свою комнату. — Ты отказываешь мне как женщине? — Отправляйтесь к себе, мисс Хендерсон. — Слушаюсь, — ответила Беверли, — ты ведь меня содержишь. С этими словами она повернулась и направилась к лестнице, но у подножия ее вновь обернулась ко мне. — Я все еще готова отработать свое содержание. — Ты земная женщина, так что тебе необязательно отрабатывать содержание. — Отведи меня на рынок. — Зачем? — Может быть, какой-нибудь мужчина пожелает меня купить. — Но ведь я не отказываю тебе в свободе. — Ты поступаешь гораздо хуже: отказываешь мне в рабстве. — Ты начинаешь меня сердить. — Тогда избей меня, изнасилуй и посади на цепь. — Иди в свою комнату и не гневи меня, — предостерег я. — Следует ли мне раздеться и ждать, когда ты захочешь воспользоваться мною? — Этого не будет. — Ясно. Ты благородный землянин, и наедине с тобой порядочной девушке ничто не угрожает. Я промолчал. — А на девушек из таверны твое благородство не распространяется? — Они всего-навсего рабыни. — Понятно, — сказала Беверли. — Знал бы ты, как я завидую этим жалким созданиям. — Не завидуй, не стоит. Ты не знаешь, каково быть рабыней. — Я была рабыней, — напомнила она. — Тебя всего лишь выставили на продажу. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, каково быть настоящей рабыней. — Надень на меня ошейник и научи этому. — Ты женщина с Земли, — повторил я. — У меня нет намерения тебя обижать. — Большое спасибо, — язвительно произнесла Беверли. — Как тебе будет угодно, ты ведь меня содержишь. Я потянулся к кошельку, чтобы дать ей денег, открыл его и удивленно поднял брови. — Что такое? — спросила она, заметив мое изумление. — Да вот… Ничего подобного у меня еще не было! — С этими словами я достал из кошелька какой-то незнакомый предмет. — Что это? Я медленно повертел пальцами осколок полированного камня. Похоже, будучи целым, он имел форму конуса. Фрагмент размером примерно с кулак имел желтоватый цвет, с прожилками и осветлением, особенно заметным на месте скола. — Что это? — повторила Беверли. — Уверенности у меня нет, — ответил я, — но сдается мне, это топаз.14. ЛОЛА
Купив все, что нужно, я вернулся домой, закрыл за собой дверь и запер ее на засов. — Кто там? — крикнула с верхнего этажа мисс Хендерсон. — Это я, Джейсон. Рабыня не в счет. — Кто? — Разве не ясно? Рабыня. Я зову ее Лола. Мне это имя показалось подходящим, поскольку именно так ее называли в Доме Андроникаса. — Кто это? — спросила Лола, и я улыбнулся про себя. В присутствии постороннего мужчины она никогда не позволила бы себе столь вольного вопроса. Мисс Хендерсон стояла на вершине лестницы, пребывая в полном ошеломлении. Купив рабыню, я, похоже, выбил ее из колеи. — Хорошенькую женщину держишь ты в своем доме, господин, — заметила Лола. — Причем, как я вижу, без ошейника. Похоже, Джейсон, с того времени, как мы виделись в Доме Андроникаса, ты не слишком изменился. — Нахальная рабыня! — воскликнула мисс Хендерсон, покраснев от гнева. Это было особенно заметно, поскольку с той самой ночи, когда я запер ее в чулане, она не носила больше домашней вуали. Заметив, что Лола обратилась ко мне по имени, я решил, что это обойдется ей в пять дополнительных ударов плетью. — Нужно сделать покупки, — сказал я мисс Хендерсон, — Займись этим. — Не хочу, — заявила Беверли. — Займись этим! — повторил я, повышая голос. — Да, Джейсон, — сердито отозвалась она, после чего спустилась по лестнице, взяла из ящика кухонного шкафа несколько монет, подняла засов и ушла. Я снова запер дверь. — По крайней мере, — промолвила, поглядев на меня, Лола, — моя рабская доля не будет тяжелой. Я нашел ее ближе к полудню, во время обеденного перерыва, когда прогуливался забавы ради по портовому рынку. Там по дешевке продавали девушек, среди которых попадались и настоящие красотки, а смотреть, как продают красивых женщин, приятно каждому мужчине. Она, нагая, стояла на коленях на грубых смолистых досках помоста для торговли. Было жарко, и на шершавом дереве выступали капельки смолы. На запястьях женщины красовались кандалы, короткой цепью прикрепленные к ввинченному в доски массивному железному кольцу. — Никак Лола! — невнятно пробормотал я, поскольку рот мой был набит еще непрожеванным мясом. Узнав меня, девушка вздрогнула. Торги еще не начались. — Сколько хочешь за эту? — спросил я торговца, державшего ключи и плеть. — Десять медных тарсков. — По рукам, — сказал я. — Нет! — крикнула она. — Заткнись, шлюха! — рявкнул на нее работорговец. Я достал из складок туники монету соответствующего достоинства. Кошелька у меня с собой не было, ибо я, как правило, не брал его с собой на работу. — Не продавай меня ему, — взмолилась девушка, — пожалуйста! В ответ торговец наградил ее увесистым пинком, и она умолкла. Получив деньги, купец снял с нее оковы и ошейник. — Идем, — сказал я ей и двинулся своей дорогой. Лола, как была обнаженная, спустилась с помоста и последовала за мной, держась позади. Убежать она не пыталась, ибо хорошо знала, что на Горе побег невозможен. Остановившись у портового склада, я получил жалованье за полдня, и мой работодатель отнесся к этому с пониманием, ибо видел, что я приобрел нечто, представляющее интерес. Ясно было, что мне не терпится доставить свою покупку домой. — Эй, Джейсон, — крикнул мне один из парней. — Иди лучше поработай, а девку оставь здесь, на складе. Мы с ребятами о ней позаботимся. Не бойся, от нее не убудет. Грузчики разразились хохотом. Усмехнувшись, я помахал им и направился прочь. — Поимей ее разок за меня! — крикнул вдогонку один из моих товарищей. — Плохо же они тебя знают, — с горечью сказала Лола. Я оставил это без внимания. По дороге мне пришлось задержаться на рынке, чтобы сделать кое-какие приобретения. По моему разумению, этим вещи могли пригодиться. — Зачем ты покупаешь плеть? — спросила рабыня. — Потерпи, — ответил я. — Может быть, скоро узнаешь. Помимо плети я прикупил оковы, веревки и еще кое-какие мелочи. Причем кое-какие из этих специфических предметов приобрел в двойном комплекте. Кроме того, уже ближе к дому я присмотрел для Лолы рабскую тунику и завернул в кузницу, где с рабыни сняли мерку и быстренько подобрали подходящий ошейник. Следуя моим указаниям, на нем сделали надпись. Ошейник и два привязанных к нему ключа отправились в мешок.Я щелкнул пальцами, и девушка, поднявшись с колен, подошла к столу. — Убери со стола, Лола, — приказал я. — Повинуюсь, господин, — ответила она и принялась собирать тарелки. — Почтительная шлюха, — заметила мисс Хендерсон, стоявшая на коленях напротив, через стол от меня. Лола не подняла головы. — Утром она держалась совсем по-другому. Что ты с ней сделал? — Напомнил ей, что она рабыня. — Понятно, — сказала мисс Хендерсон. Лола поднялась и, легко переступая босыми ногами, понесла посуду на кухню. — Туника у нее без рукавов и слишком короткая, — заметила мисс Хендерсон. — Мне нравится. — Ну конечно, — поморщилась Беверли, — она же твоя.
— Почему ты опутал меня таким образом? — спросила Лола. Я связал ее запястья вместе, оставив болтаться кусок веревки примерно в фут длиной. Не отвечая, я сгреб рабыню, перенес через порог в дом и поставил на ноги возле стены. — Зачем ты внес меня в дом, словно захваченную добычу? — снова удивилась она. Отодвинув засов, я открыл дверь сразу после того, как отослал мисс Хендерсон за покупками. Теперь мы Лолой оставались в доме одни. Рабыня взглянула на меня и повторила: — Моя рабская доля будет легкой. — Встань здесь, — приказал я и поместил ее под крепкой потолочной балкой. — Из меня выйдет плохая рабыня, — сказала Лола. Я высвободил цепь, пропущенную через балку, опустил на ней широкое, примерно шести дюймов в диаметре, стальное кольцо. — Знаешь, что это такое? — спросил я. — Я рабыня, — промолвила она. — Отвечай, если тебя спрашивают. — Конечно знаю. Это кольцо для порки. — Правильно! Свободным концом веревки я привязал ее связанные запястья к кольцу. — Что ты делаешь? — спросила Лола, недоумевая. — А ты как думаешь? — Собираешься взять меня на испуг, — недоверчиво произнесла она. — Не можешь же ты в самом деле… Не произнося ни слова, я подтянул цепь, так что ее руки оказались поднятыми высоко над головой. — Еще как могу. — Из меня выйдет плохая рабыня, — снова промолвила она и неожиданно вскрикнула, почувствовав боль. — Это мы еще посмотрим, — сказал я. — Развяжи меня, — попросила Лола, морщась от боли. Я подтянул цепь еще на четверть дюйма и, зацепив звеном за крюк, закрепил в этой позиции. — Отпусти меня! Я обошел вокруг рабыни и остановился лицом к ее лицу. — Ты чувственна, — сказал я, — думаю, из тебя выйдет превосходная рабыня. — Отпусти меня! — повторила она, извиваясь в путах. — Да, превосходная, — повторил я, после чего зашел сзади. — Тебе меня не испугать, — заявила Лола. — Я прекрасно знаю, что ты слишком слаб. Землянин не годится для того, чтобы принудить рабыню к повиновению. — Помнится, давным-давно, в Доме Андроникаса, ты приказала меня высечь. Будучи свободной женщиной, занятой обучением рабов, ты намеренно разлила вино, а потом обвинила меня, чтобы я понес наказание. Она не ответила. — За это ты со мной так и не расплатилась. Ты моя должница. — Должница? — Именно. — Но не забывай, ты ведь с Земли. — Ах, да, — сказал я, — мужчины с Земли никогда не заставляют женщин расплачиваться. Женщина может унижать мужчину, насмехаться над ним — и все это совершенно безнаказанно. Так? — Так! Именно так! — Но не всегда, — сказал я. — Господин, — встревоженно заговорила Лола, — но ведь… — И тут не Земля, — добавил я. — Господин! Это слово оборвалось пронзительным криком: я нанес Лоле хлесткий удар горианской плеткой-пятихвосткой, предназначенной специально для наказания рабов. Таких ударов ей достался десяток. По окончании экзекуции рабыня, рыдая, обвисла на цепи под балкой. — Как ты можешь бить женщину? — спросила Лола с дрожью в голосе. — Ты, уроженец Земли? Подойдя к ней, я рывком за волосы откинул ее голову назад, заставив рабыню закричать от боли. — Это прикосновение слабака землянина? — спросил я. — Нет! — испуганно простонала Лола. — К тому же ты моя новая рабыня, которую я только что привел с рынка в дом, — прошептал я ей на ухо. — Нет, — воскликнула она. — Нет! Иногда девушку порют, когда впервые приводят в новый дом. В некоторых городах, включая Викторию, это считается способом дать ей понять, что в этот дом она приведена именно как рабыня. Я выдал красотке Лоле еще десять ударов. — Это за то, что ты чуть раньше осмелилась назвать меня по имени. — Прости мне, господин, — прорыдала Лола. — За это тебе полагается еще пять ударов, — сообщил я ей. Рабыня застонала, и еще пять ударов обожгли ее тело. Когда я опустил плеть, Лола обвисла на кольце, лишившись чувств. Пришлось привести ее в себя несколькими звонкими пощечинами. Очнувшись, она воззрилась на меня в ужасе. — Еще один удар, — сообщил я, — полагается тебе исключительно для того, чтобы напомнить, кто ты такая. — Да, господин, — прошептала Лола. Этот удар был самым сильным за всю порку, но, произведя его, я сразу же отложил плеть и опустил цепь. Лола упала на пол, после чего я отвязал ее от кольца. Лежа на плитках прихожей, она медленно подняла голову, помотала ею, чтобы восстановить зрение, и воззрилась на меня, не веря своим глазам. Сняв сандалии, я бросил их на пол, и Лола, одну за другой, принесла их мне в зубах, двигаясь на четвереньках. Потом она подняла глаза. — Целуй плеть! — приказал я. — Повинуюсь, господин. Стоя на коленях, рабыня обеими руками подняла плетку и с жаром прижалась к ней губами. Потом Лола снова взглянула на меня, в ее влажных испуганных глазах я прочел, что действительно стал ее господином. Тогда я надел на нее ошейник. — Твои обязанности в этом доме, Лола, — сказал я, — окажутся многочисленными и сложными. В частности, ты будешь прибираться в доме, да так, чтобы он сверкал, стирать, шить, чистить обувь, гладить, ходить на рынок и в лавки, стряпать, прислуживать за столом и заниматься всем прочим, что не подобает свободной женщине. — Да, господин. — Кроме меня ты будешь слушаться мисс Беверли Хендерсон, живущую в этом доме на правах свободной женщины. Ее приказания должны выполняться так же, как и мои, но при этом ты должна помнить, что принадлежишь мне. Твой хозяин я, а не она. Понятно? — Да, господин, — промолвила Лола. — Но неужели мой господин будет использовать меня только как домашнюю прислугу? — Ничуть, — сказал я. — Ты слишком красива. — О господин, — сказала она. — Пожалуйста, прости за то, что не угодила тебе раньше. — Ты хочешь, чтобы тебя снова выпороли? — спросил я. — Нет, господин! Порка убедила Лолу в том, что у нее есть хозяин. Дело, конечно, заключалось не только в испытанной боли. Важна не боль сама по себе, она лишь помогает девушке осознать, что такое власть мужчины. Прочувствовав это своей кожей, рабыня усваивает такого рода урок очень прочно. Ну и конечно же, девушке, осознавшей свое подчиненное положение, полезно знать не понаслышке, что такое плеть. — Тогда, может быть, тебе следует начать угождать мне прямо сейчас, — сказал я. — Да, господин! — сказала Лола и принялась целовать мои ноги. — Но с другой стороны, — хмыкнул я, — тебе стоило бы просто завязать мои сандалии. — Позволь мне завязать их попозже, — попросила она, — Разреши мне ублажить тебя прямо сейчас. — Ты просишь об этом? — Умоляю, господин. — Так и быть, — промолвил я, — Позволяю.
— Ты стал не таким, как раньше, — промолвила Лола, глядя на меня сквозь прутья рабской конуры. Я пожал плечами. Она робко протянула руку сквозь решетку, чтобы прикоснуться ко мне. — Ты когда-нибудь еще снизойдешь до того, чтобы воспользоваться моим телом, господин? — Может быть. — Я счастлива, что ты купил меня, господин, — прошептала Лола. — Ты будешь мною доволен. — В этом доме тебе придется нелегко. Не забывай, здесь живет свободная женщина. — Я буду беспрекословно повиноваться ей, — заверила Лола. — Однако помни, что твой хозяин — только я. — Не забуду, господин, — с улыбкой пообещала Лола и, поцеловав кончики пальцев, просунула руку сквозь решетку, чтобы прикоснуться ко мне. — Я уже хорошо усвоила, кто мой господин. — Теперь отдыхай, — сказал я. — Скоро мисс Хендерсон вернется домой и, надо думать, загрузит тебя домашней работой. — Да, господин, — сказала Лола.
Вернувшись к маленькому столику и опустившись на колени, Лола подала нам десерт — ломтики тоспита, сбрызнутые четырьмя видами горианского сахара. — Я вижу, наличие в доме рабыни имеет свои плюсы, — заметила мисс Хендерсон. — Я и не сомневался в этом. — Ты можешь подать черное вино в маленьких чашечках, Лола, — распорядилась мисс Хендерсон. — Да, госпожа, — прошептала Лола. Черное вино — деликатес. Я купил его несколько дней тому назад, но мы его еще не пробовали. Через несколько минут Лола вернулась с подносом, на котором стоял сосуд с дымящейся жидкостью, а также сливочницы, сахарницы, крошечные чашечки, ложечки и все прочее, необходимое для смешивания и дозировки. — Восхитительно, — промолвила мисс Хендерсон. — Спасибо, госпожа, — отозвалась Лола и, оставаясь на коленях, слегка отступила, чтобы не мозолить глаза. — Ты весьма привлекательная девушка, Лола, — сказала мисс Хендерсон, оглядывая ее. — Спасибо, госпожа, — промолвила Лола, не поднимая головы. — Мужчины, должно быть, находят тебя красивой. — Может быть, госпожа, некоторые из них, — отозвалась Лола. Я мысленно усмехнулся: не счесть Лолу привлекательной мог бы разве что бесчувственный круглый болван. — Давно ты в рабстве? — спросила мисс Хендерсон. — Четыре года, госпожа, — ответила Лола. — Меняла хозяев? — Да, госпожа. — И они использовали тебя как рабыню? — Да, госпожа. — Во всех смыслах? — Во всех, госпожа, — подтвердила Лола, опустив голову еще ниже. — Тебе доставляло удовольствие ощущать их руки на твоем теле? — Да, госпожа, — прошептала Лола. — Я вижу, что ты истинная рабыня. — Это правда, госпожа, — прошептала Лола. — Кстати, — обратился я к мисс Хендерсон, — убери свои вещи из главной спальни. — Это моя спальня! — возмутилась она. — Теперь ее займу я. Она просторнее, к тому же там есть балкон с видом на сад и небо. Дом арендую я, так что мне решать, где кому жить. — Ну уж нет, — проворчала Беверли. — Впрочем, можешь остаться. Я вспомнил, что там к кушетке приделано кольцо для рабынь. — Я все поняла, — торопливо промолвила мисс Хендерсон, бросив сердитый взгляд на Лолу. — Все поняла. С этими словами она встала из-за стола и поспешила вверх по лестнице. Смакуя, я допил черное вино, после чего велел Лоле убрать со стола и помыть посуду, а сам поднялся наверх. Беверли уже убрала свои вещи. Я посмотрел на массивное кольцо, вделанное в пол у кровати, и направился к Беверли. Та сидела в своей новой комнате на кушетке. — Ты не постучался, — промолвила она, когда я переступил порог. — Еще не хватало, стучаться в собственном доме, входя в комнату содержанки, — сказал я, после чего собрал свои вещи, отнес их в главную спальню и, бросив взгляд на дивное безоблачное небо сквозь балконную дверь, вышел на лестницу. Как оказалось, мисс Хендерсон тоже спускалась вниз. — Ты, кажется, рассердилась? — спросил я. — Что ты, нисколько, — заверила меня она. — А куда собралась? — Присмотреть за рабыней, — пояснила Беверли. — Эти девицы чертовски ленивы, за ними необходим хороший пригляд. Я посторонился и дал ей спуститься по лестнице передо мной. Она свободная женщина, причем женщина с Земли, а не рабыня, которая должна следовать по пятам за своим господином.
— Лола, ко мне! Был ранний вечер. Мисс Хендерсон и я с маленькими чашечками турианского вина расположились в гостиной. Лампа на масле тарлариона освещала комнату. — Стой здесь, — сказал я Лоле. — Да, господин, — отозвалась она. — Ты, конечно, не сердишься за то, что я купил эту рабыню, — обратился я к Беверли, — Только посмотри, — я взял Лолу за лодыжку, и она задрожала. — Какие ножки! Какие икры! А бедра? Ты только посмотри, что за бедра! И ягодицы, и грудь, разве все это не возбуждает? И шея, — по моему знаку Лола склонила голову, показывая серебристую сталь, — эта шея в моем ошейнике. Как видишь, я не зря потратил деньги. — Да, — недовольно проворчала Беверли, — превосходное приобретение. — Лола, — распорядился я, — сегодня вечером, по окончании работы, ты поднимешься в главную спальню на втором этаже, снимешь одежду и встанешь на колени у железного кольца, чтобы по моему повелению доставить мне удовольствие. — Повинуюсь, господин, — промолвила она и торопливо отправилась на кухню. — Прямо вот так? — хмыкнула мисс Хендерсон. — Она рабыня. С рабынями не церемонятся. — Должно быть, приятно обладать абсолютной властью над женщиной. — Еще как приятно. После того как мы с Беверли расправились с напитком, Лола вымыла посуду и, проскользнув мимо нас, направилась по лестнице наверх, в мою спальню. — Ты считаешь, что она красивее меня? — спросила мисс Хендерсон. — Она красива, — ответил я, — хотя, по-моему, не красивее тебя. Ты тоже очень хороша. — Однако ты ставишь на колени у кольца ее, а не меня? Я стиснул зубы. Для меня Беверли оставалась самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел. — Ты свободная, — напомнил я. — Может быть, из меня вышла бы неплохая рабыня. — Сомневаюсь. Ты женщина с Земли. — Мужчины Гора утверждают, что из нас получаются превосходные рабыни, — возразила Беверли, — Для этого только и нужно, что научить нас повиновению. Тогда мы угождаем господам не хуже, а даже лучше, чем уроженки Гора. — Я отношусь к тебе с уважением, предоставил тебе свободу, даю тебе деньги и не заставляю работать. Ты ни в чем не знаешь отказа, но все равно недовольна. — Ты отказал мне в одном, — заявила Беверли. — В чем же? — В ошейнике. — Ступай в свою комнату, — велел я. — Конечно, — сказала она. — Чтобы ты поскорее отправился к своей шлюхе. Беверли встала из-за стола и, приподняв подол своего платья, направилась к лестнице. — Лола наверняка уже разделась и ждет у твоего кольца, — обронила Беверли. — Как ей и следует, — ответил я, — если она не хочет, чтобы ее выпороли. Сердито фыркнув, Беверли стала подниматься по ступенькам. — Мисс Хендерсон, — окликнул я. — Да, мистер Маршал, — отозвалась она. — Помни, что ты не должна запирать дверь. — Я помню, что женщина, находящаяся на содержании, не имеет права запирать дверь. С этими словами Беверли вошла в свою спальню. Я прислушался. Засова Беверли так и не задвинула. Тогда я не спеша поднялся к себе, закрыл за собой дверь, задвинул щеколду и повернулся к Лоле. Та, нагая, стояла на коленях возле железного кольца. Подняв глаза, девушка улыбнулась. — Я жду повелений своего господина. — Расстели меха и зажги лампу для утех, — приказал я, снимая тунику и отбрасывая ее в сторону. В считанные мгновения Лола уже лежала на животе, поверх расстеленных мехов. Руки ее были вытянуты вдоль тела, ладонями вверх. Присев рядом с ней, я взял ближнюю цепь и, надев тяжелый стальной ошейник поверх другого, уже находившегося на шее рабыни, пристегнул цепь к кольцу. Потом я приподнял Лолу — в моих руках она была легкой как перышко — и положил на спину. Затаив дыхание, она обвила руками мою шею и прошептала: — Я твоя, господин. — Я знаю. — Твоя, мой господин, — повторила Лола и прикоснулась губами к моим губам.
15. МОЙ ДОМ ПОДВЕРГАЮТ ОБЫСКУ, А С МИСС БЕВЕРЛИ ОБХОДЯТСЯ КАК С РАБЫНЕЙ
Вернувшись из порта раньше обычного — в тот день было мало работы, — я обнаружил, что дверь приоткрыта. Мне это не понравилось. — Лола! — позвал я с порога. — Лола! В ответ до моего слуха донеслось какое-то невнятное, приглушенное нытье. Метнувшись к левому чулану, я обнаружил там Лолу, связанную по рукам и ногам, с кляпом во рту. Ключ валялся рядом, так что мне не составило труда отпереть чулан и вытащить оттуда рабыню. Освободить ее от кляпа оказалось малость посложнее, но я справился и с этой задачей. — Госпожа… она наверху, — выдохнула рабыня, едва я вытащил из ее рта тряпичный ком.Я огляделся по сторонам. Дом был перевернут вверх дном, вещи разбросаны, мой кошель, вывернутый наизнанку, валялся на полу. — Кто это сделал? — спросил я. — Мужчина, — ответила Лола. — Здоровенный мужчина. На нем была пурпурная маска. — Он еще в доме? — Нет, — тяжело дыша, вымолвила она. Развязав руки рабыни, я взглянул на ее лодыжки, понял, что ей не хватит сил справиться с такими тугими узлами, и освободил от пут и ноги. — Что ему было нужно? — спросил я. — Не знаю, господин, — ответила рабыня. Я поспешил наверх. Мисс Хендерсон находилась в главной спальне на большой кровати. Она встретила меня страдальческим взглядом, что и не диво, ибо тело ее покрывали синяки и ссадины, не говоря уж о том, что Беверли связали, как рабыню. Сказать она ничего не могла и только мычала, поскольку из ее рта тоже торчал здоровенный кляп. По всей спальне были разбросаны мои вещи. Я с интересом посмотрел на мисс Хендерсон. Ее ноги были широко раздвинуты и привязаны к маленьким кольцам по обе стороны кровати. То же самое неизвестный проделал и с руками Беверли, поскольку кольца имелись и в изголовье. Как правило, мужчины Гора овладевали рабынями на мехах, однако на тот случай, если кому-то захочется насладиться девушкой на постели, здешние кровати оснащались подобными приспособлениями. В глазах Беверли стояли слезы. Она издавала приглушенные стоны, столь слабые, что, даже стоя в ногах кровати, я едва их слышал. Лола, уже успевшая надеть тунику, появилась на пороге спальни. — Госпожа проявила неосторожность, — пояснила рабыня, — она открыла дверь, и посторонний мужчина ворвался в дом. Он схватил ее, приставил нож к горлу и пригрозил, что стоит мне пикнуть — и госпожа умрет. Потом он велел принести ткань и веревку. Я повиновалась. «Разденься», — приказал мужчина. Мне пришлось снять тунику. «Ложитесь на пол, обе! — скомандовал налетчик. — На живот». Потом он встал коленями на спину госпожи, чтобы она не могла убежать, связал меня по рукам и ногам и заткнул мой рот кляпом. После этого неизвестный достал нож и не спеша — видимо, это доставляло ему удовольствие — стал разрезать на госпоже одежду. Когда госпожа осталась нагой, этот человек связал ее и заткнул рот кляпом. Так и вышло, что мы с ней оказались в одинаковом положении — лежали перед незнакомцем нагие, связанные, с заткнутыми ртами. Меня он зашвырнул в конуру, а ее отволок наверх. Я посмотрел на мисс Хендерсон с раздражением: это ж какой надо быть дурой, чтобы в отсутствие в доме мужчины открыть дверь неизвестно кому! Она в это время извивалась в путах и смотрела на меня умоляющим взглядом. — Мнеразвязать госпожу? — спросила Лола. — Нет, — сердито сказал я и отправился в спальню мисс Хендерсон. Там тоже все было перевернуто вверх дном. — Кухню, надо думать, он тоже обшарил? — спросил я Лолу, вернувшись в большую спальню. — Да, господин. — И что он забрал? — Насколько я видела, ничего. — Хорошо. Ступай на кухню и приведи все в порядок. — Слушаюсь, господин. Я закрыл за ней дверь. У меня не было сомнений насчет того, что искал незваный гость. Беверли заскулила. — Только круглая дура могла открыть дверь неведомо кому, — заявил я. Гнев закипел в ее глазах, смешиваясь со слезами. — Да, теперь я вижу, что ты бестолковая, пустоголовая дура! Хотя и хорошенькая! Она изогнулась, напрягшись в своих узах. Я приблизился, повернул ее голову набок, развязал узлы на шее и, развернув лицом к себе, вытащил изо рта Беверли ком тряпья. — Рты вам заткнули умело, что тебе, что Лоле, — заметил я. — Малый, который вами занимался, явно поднаторел в укрощении пленниц. — Когда этот тип притащил меня сюда и привязал к кровати, то на время вытащил кляп, — сказала Беверли. — Зачем? — осведомился я. — Он избил меня и заявил, что я должна умолять его овладеть мною. — И что, — с улыбкой поинтересовался я, — случилось после того, как ты упросила его изнасиловать тебя? — Он рассмеялся. А потом сделал это, — в ярости прошипела Беверли. — Ну а как же иначе, — рассмеялся я, — ты ведь его об этом просила. Как он мог не откликнуться на твою мольбу? — Он смотрел на меня как на рабыню, овладел мною небрежно, мимоходом, точно рабыней, и даже обращался ко мне не иначе как «эй ты, рабыня». — Мужчины Гора поднаторели в такого рода делах, — промолвил я, — возможно, тот малый знал про тебя что-то такое, чего не знаю я. — Посмотри на меня. Я ведь связана так, как связывают рабынь. — Да, и в таком положении ты прекрасно выглядишь. Это лишнее подтверждение того, что наш гость знал свое дело. Беверли беспомощно дернулась, скрипнула от бессильной злости зубами и попросила: — Развяжи меня. Я промолчал. — Топаз пропал, — сказала она. — Тише! — шикнул на нее я. — В доме рабыня! Ей незачем знать про топаз. — Он пропал, — тихонько повторила Беверли. — С чего ты взяла? — Я перепугалась и тут же рассказала грабителю, где находится самое ценное в этом доме. А он, — глаза Беверли сердито вспыхнули, — в благодарность за это назвал меня рабыней и овладел мной ради забавы! — И где, по твоему, хранился топаз? — В твоем кошельке, на нижнем этаже, — сказала она, — ты при мне его туда положил. — Положить-то положил, да потом вынул. Камня там уже несколько дней как нет. — Где же он? — В другом месте, — сказал я. Беверли подняла на меня глаза. — К счастью, этот тип принял тебя за рабыню. В противном случае, боюсь, лежать бы тебе здесь с перерезанной глоткой. Свободной женщине грабитель обмана бы не простил, а насчет рабыни мог решить, что она просто не знает, где прячет ценности ее хозяин. К тому же он наверняка подумал — ни к чему убивать такую покорную и услужливую рабыню. Вдруг ты опять угодишь в его лапы и сможешь снова ублажить его. — Использовав меня, этот негодяй снова заткнул мой рот кляпом, — пожаловалась Беверли. — И хорошо заткнул, со знанием дела, — заметил я. — Да уж. — Если он, по-твоему, сразу нашел топаз, — сказал я, — зачем ему обшаривать весь дом? — Я подумала, что он ищет деньги и ценности. Правда, не поняла, отчего он так гневался. — Он не нашел топаза, — пояснил я. — Но мне на сей счет грабитель ничего не сообщил. Я думала, что он забрал камень. Я пожал плечами. Станет мужчина, тем более грабитель, ставить о чем-то в известность какую-то рабыню? — Но раз ты перепрятал камень, не сказав мне ни слова, значит, и ты отнесся ко мне как к рабыне. Разве не так, Джейсон? — Возможно, я спас тебе жизнь, — указал я. — Свободную женщину разбойник, скорее всего, не оставил бы в живых. — Понятно, — буркнула она. — Кроме того, я оказался прав, предположив, что в случае чего ты немедленно разболтаешь секрет первому, кто как следует тебя прижмет. Между тем очень важно, чтобы топаз не попал к Поликрату и силы пиратов с западного и восточного течения Воска не объединились. Этому необходимо помешать всеми возможными средствами. Я резонно рассудил, что, не зная истинного местонахождения топаза, ты не сможешь о нем проболтаться. Чем меньше знаешь, тем спокойней. — Ты относишься ко мне как к рабыне, Джейсон? — спросила Беверли. — Я решил, что всякий, кто может наведаться в мой дом в поисках топаза, отнесется к тебе именно так. По понятиям горианцев ты принадлежишь к типу красивых, чувственных женщин, которым самой природой предназначено быть рабынями для наслаждения. К тому же не забывай, твое левое бедро украшает прелестное клеймо. — Ты считаешь меня рабыней, Джейсон? — С чего ты взяла? — Ты так и не развязал меня. Оставил связанной, причем так, как связывают рабынь. Я промолчал. — Я совершенно беспомощна. Воспользуйся этим, если желаешь. Я не сказал ни слова. — Тогда развяжи меня, — попросила Беверли. — Нет, — сказал я. — Почему? — Связанной ты выглядишь очень хорошо. Как настоящая рабыня. — Может быть, все дело в том, что я и есть рабыня? — Может быть. — Ты наказываешь меня? — Да, — сказал я. — Но при этом не считаешь своей рабыней? — Ты женщина с Земли, как же ты можешь быть рабыней? — Вот именно, я женщина с Земли. Как же я могу не быть рабыней? Я повернулся и направился к двери. — Где топаз, Джейсон? — крикнула Беверли мне вдогонку. — Предпочту тебе об этом не рассказывать. — Ну конечно, зачем твоим рабыням знать такие вещи? — Ты не рабыня, Беверли. Если бы я думал иначе, ты бы об этом быстро узнала. — Занятно, — обронила она. Я оглянулся и смерил ее взглядом. Что ни говори, а хороший стальной ошейник с надписью, удостоверяющей, что эта женщина является моей собственностью, выглядел бы на ее стройной шейке совсем неплохо. Но я быстро выбросил эти глупости из головы. — Могу я поинтересоваться, как долго продлится мое наказание? — спросила Беверли. — Час или два. Я велю Лоле привести дом в порядок, после чего ты сможешь отправиться в свою комнату. До утра. — Ага, — с горечью промолвила Беверли, — я отправлюсь к себе, а малышка Лола — к тебе, лизать твои ноги. — Она будет делать, что ей прикажут. Может быть, это, может быть, что-нибудь другое. — Что ты за человек? — в ужасе воскликнула Беверли. — Я нормальный мужчина, не имеющий ничего против того, чтобы красивая обнаженная женщина облизала ему ноги. — Рабское состояние необыкновенно возбуждает! — простонала она. — Наслаждайся своей свободой, — хмыкнул я и открыл дверь, собираясь выйти. — Джейсон, — окликнула Беверли. — Да? — Я отдалась насильнику. — Как рабыня? — спросил я. — Да, — сказала она. — Разве я не рабыня в таком случае? — Может быть, — сказал я. — Но тебе мною не овладеть! Так и знай, ты меня к этому не принудишь! Я усмехнулся. Мисс Хендерсон тоже женщина и в этом смысле не отличается от всех прочих особ своего пола. Я тихонько прикрыл дверь за собой. — Ненавижу тебя! — донеслось изнутри.
16. ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, Я НЕ НАХОЖУ ЛОЛЫ И СПЕШУ В ПОРТ
— Лола! — позвал я, — Лола! На сей раз работы было много, и после трудного дня я предвкушал внимание и услуги этой маленькой сучки. — Лола! — крикнул я еще раз, недоумевая, куда могла запропаститься рабыня, которой давно бы пора выбежать мне навстречу. — Лола! — позвал я. — Лола! Это начинало меня сердить. Похоже, девица распустилась и придется ею заняться. Нельзя оставлять подобную расхлябанность без наказания. — Ее здесь нет, — небрежно произнесла мисс Хендерсон. — Ты послала ее за покупками? — спросил я. — Нет, — ответила она. — Где же она? — удивился я. — Ты ведь знаешь, что я люблю, приходя домой, видеть ее у своих ног. — Ее здесь нет, — повторила мисс Хендерсон с несколько, как мне показалось, смущенным видом. — Так где же она? — повысил голос я. — Она была ленивой рабыней, — сказала Беверли. — По дому работала никудышно, кормежки — и той не оправдывала. — Где она? — прорычал я. — Она стала меня раздражать, — сказала мисс Хендерсон. — Я тебя спрашиваю не о том, какая она служанка, а о том, где она! — Я продала ее, — неохотно ответила мисс Хендерсон. Я подумал, что ослышался. — Я была недовольна ее работой, а потому сковала ее, отвела на рынок и продала. — Кому? — Я не спрашивала у покупателя имени. — На каком рынке ты ее продала? — Я выручила за нее два медяка. — Отвечай, на какой рынок ты ее отвела? — Я отдам тебе эти два медных тарска, если хочешь, — предложила она. — Что это был за рынок? — Я не обратила внимания. Какая разница? Что такое, Джейсон, убери руки! Я схватил мисс Хендерсон за плечи и держал на весу, оторвав от пола. — Ты не имела права продавать мою рабыню! Она не твоя! — Она ничего не умела делать. Мне приходилось самой следить, чтобы в доме был порядок. — Она не принадлежала тебе, и ты не имела права ее продавать, — повторил я. — Я отдам тебе два медных тарска, если хочешь, — повторила Беверли. — Кроме того, мы можем купить для домашней работы и другую рабыню, такую, которая устроит нас обоих. — Лола прекрасно справлялась с работой. — Справлялась не справлялась, а меня она не устраивала! В гневе я отшвырнул мисс Хендерсон к стене. — Не смей так со мной обращаться, Джейсон! Я свободная женщина! — Ты не имеешь права продавать чужих рабынь! — Я свободная, и никто не вправе указывать мне, что делать, а чего не делать! Бросив на нее гневный взгляд, я повернулся к выходу. — Куда собрался? — В порт. — Ищи ветра в поле. Ее давно уже продали! — Когда ты отвела ее на рынок? — Рано утром. Как только ты отправился на работу. — Хорошо придумано. Ты спланировала все заранее! — Обыщи хоть весь город, теперь тебе ее не найти! Я выскочил из дома. — Не найдешь! — донеслось из-за двери. Я помчался в сторону порта.17. Я РАЗМЫШЛЯЮ О ТОМ, В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ РАБЫНИ
— Ты выглядишь недовольным, господин, — сказала Пегги, — я чем-то тебе не угодила? — Ты тут ни при чем. Я зол, но по другой причине. — Можешь сорвать свое раздражение на мне. Рабыни для того и существуют. Не угодно ли господину выпороть меня? — Не угодно. Если мне и хочется заставить кого-то страдать, то это вовсе не ты. — Значит, тебя огорчила какая-то свободная женщина, — предположила она. — Да, — подтвердил я. — Тогда посчитайся с ней. Надень на нее ошейник и сделай своей рабыней. — Она с Земли, — сказал я. — Какая разница? Женщины Земли устроены так же, как и женщины Гора, а рабыни из нас получаются даже лучше, чем из местных. Пегги откинулась назад на мехах алькова. — Это та самая женщина, о которой мы говорили? С которой ты был в ресторане? — Она самая. — Такая хорошенькая маленькая стерва. — Точные слова. — И ты, господин, до сих пор не обратил ее в рабство? Господин медлит напрасно. — Ты так считаешь? — Любой горианец уже давно заключил бы ее шейку в подходящий стальной ошейник. — Но она с Земли! — Ты, господин, более чем оригинален в своих суждениях, — рассмеялась Пегги и тут же испугалась допущенной вольности. — Прости меня за дерзкие речи, господин. — Ладно, я не сержусь. — Могу я спросить господина, чем эта негодница его прогневила? — Она продала рабыню, — с горечью ответил я. — Мою рабыню, на которую она не имела никакого права. — По законам Гора продажа чужой рабыни является преступлением, — указала Пегги. — Совершивший его мужчина, как правило, наказывается изгнанием, а свободная женщина — обращением в рабство. На нее надевают ошейник и отдают в собственность мужчине, которому она причинила ущерб. — Неужели? — Да, — кивнула Пегги. — Сделай ее своей рабыней, вот и все. — Не могу. — Неужели, — улыбнулась она, — женщину с Земли нельзя наказать, что бы она ни сделала? — Нельзя. — А вот мужчины Гора вовсе не так терпимы к нашим проступкам и промахам. Нас сурово наказывают, стоит нам навлечь на себя их малейшее неудовольствие. — Тебя могут наказать и просто так, оттого что подвернешься под горячую руку. — Да, — подтвердила Пегги, — такое случается. — Но ты рабыня и говоришь о рабынях. — Это правда. Меня и таких, как я, доставили на Гор именно для того, чтобы обратить в рабство. — А она свободная. — Это поправимо. — Тогда она станет такой же рабыней для наслаждения, как и все клейменые, носящие ошейники девушки? — Конечно. — И будет делать все, что я ей прикажу, выполняя малейшие мои прихоти? — Именно, — подтвердила Пегги и вскрикнула, когда я судорожно ее стиснул, — Господин такой сильный! — Я должен выбросить столь неподобающие мысли из головы, — объявил я. — Почему? — спросила она, крепко прижимаясь ко мне. — Мужчины не должны думать о таких вещах. — Разве избавившись от естественных, по-настоящему мужских мыслей, они укрепят в себе мужское начало? Я, как и любая женщина, предпочла бы видеть мужчин избавившимися от несвойственных их полу слабостей и нелепых предрассудков. Мысли, дарующие мужчинам силу, не могут быть неуместными. Взгляни на меня, господин. Я рабыня, и то, что я нагая лежу рядом с тобой, находясь в полной твоей власти, заставляет бурлить мою кровь, вызывая единственное желание — отдать тебе всю себя без остатка! Но разве тебя не возбуждает власть над женщиной, обязанной повиноваться каждому твоему желанию? Господин мой, возьми меня! Пегги умоляет тебя овладеть ею! Осчастливь свою рабыню! Я подмял ее под себя, и она закричала от удовольствия. Потом я крепко сжал ее и спросил: — Рабыня, ты довольна своей участью? — Какая разница, довольна я или нет? — Отвечай, коли тебя спрашивают. — Да, господин, — тихонько прошептала Пегги, — я всем довольна.18. Я СВОЖУ ЗНАКОМСТВО СО СТРАЖНИКАМИ ИЗ ПОРТ-КОСА И НЕ ПРЕДПРИНИМАЮ НИЧЕГО ПРОТИВ МИСС ХЕНДЕРСОН, ИБО ОНА СВОБОДНАЯ ЖЕНЩИНА
Я висел на веревках. Моя спина болела от порки. — Насколько мы можем судить, — сказал стражник, — он ничего не знает о местонахождении топаза. — Я могу поручиться за него, — сказал Тасдрон, — Джейсон честный работник, хорошо известный на верфях. В Виктории этот малый уже не первую неделю. Стражники в мундирах неожиданно окружили меня сразу по выходе из таверны Тасдрона. — Не вздумай хвататься за оружие или сопротивляться, — сказал один из них, тогда как другие навели на меня заряженные арбалеты. — Он? — спросил командир стражников. — Он, — подтвердила мисс Хендерсон. — Ты арестован, — сказал командир. — По какому обвинению? — спросил я. — За бродяжничество. — Это нелепость, — сказал я. — Если ты невиновен, тебя отпустят. — Это Виктория, а не Порт-Кос, — сказал я. — Власть Порт-Коса распространяется на все места, куда прибывают его воины, — обронил командир. — Свяжите его! Мои руки скрутили за спиной. — Ну вот, Джейсон, я с тобой и разобралась, — промолвила мисс Хендерсон, глядя мне в лицо, и повернулась к командиру стражи. — Заплати мне. — Свяжите и эту женщину, — приказал он, и, к величайшему испугу Беверли, ее тонкие запястья тут же скрутили веревкой. — Отведите обоих в нашу штаб-квартиру.— Я ручаюсь за него, — повторял Тасдрон. — Джейсон честный работник, хорошо известный на верфях. Да и в Виктории он уже не первую неделю. Точно. — Он прибыл по реке с востока или с запада? — спросил стражник. — Насколько мне известно, с востока, из Лары, — ответил Тасдрон. — Именно это утверждает и он, — сказал стражник. — В моей таверне, — сказал Тасдрон, — у него едва не вышла стычка с Клиоменом, пиратом. Его чуть не убили, что едва ли было бы возможно по отношению к гонцу Рагнара Воскджарда. Да и мечом этот парень, похоже, не владеет. — Никто и не говорит, что это гонец, — заметил стражник. — К нам поступили сведения насчет того, что ему известно местонахождение топаза. Быть гонцом и знать, где камушек, — не совсем одно и то же. — А эти сведения заслуживают доверия? — осведомился Тасдрон. — Они заслуживают проверки. Их источник — донос, поступивший от свободной женщины, которую он же и содержит, — ответил стражник. — Понятно, — хмыкнул Тасдрон. — Надо думать, у вас это не первый случай такого рода? — Уже четвертый, — ответил стражник, скривившись. — А жилище его вы обыскали как следует? — Ясное дело. Дом небольшой, и мы там обшарили все, от пола до потолка. И сад осмотрели. — Ну и что нашли? — спросил Тасдрон. — Ничего, — сказал стражник. — А содержанка хорошо к нему относится? — На дух его не переносит. — Тебе не кажется, что она просто-напросто решила содрать с вас деньжат? — Похоже на то, что деньги ей небезразличны, — согласился стражник. — Десять серебряных монет — сумма нешуточная, — произнес трактирщик. — Стражники из Арской фактории, которые тоже ищут топаз, сулят доносчику только шесть. — Обрежь веревки, — приказал командир одному из своих подчиненных. Тот полоснул по путам клинком, и я упал с высоты, но ухитрился встать на ноги. — Крепкий малый, — заметил стражник. — Спасибо на добром слове, — буркнул я. — И тебе, Тасдрон, спасибо. За заступничество. — Пустяки, не за что, — отозвался трактирщик и ушел. — Ты можешь идти, — сказал мне командир. — Забери свои вещи, они у двери. — А что бы со мной было, найди вы у меня топаз? — спросил я. — В лучшем случае — это при большом везении! — тебя ждала бы скамья гребца на казенной галере. Пожизненно. — Понятно, — сказал я. — Иди, иди. И вещички свои не забудь. — Ухожу, ухожу. У двери я натянул на себя обрывки туники, забрал свой кошель и пояс для меча со вложенным в ножны клинком. Рядом с охапкой моих вещей в одежде свободной женщины, но со связанными руками и лодыжками лежала мисс Хендерсон. — Забирай ее, — сказал стражник. — Она твоя. Я окинул Беверли взглядом. Та отвела глаза. — Парни, которых ложно обвиняли подобные потаскухи, раздевали этих мерзавок, отводили на рынок и продавали. Присев рядом с ней, я развязал путы на ее ногах, помог ей встать, освободил ее руки и вышел из помещения. Беверли последовала за мной. Отойдя на некоторое расстояние от штаб-квартиры стражи, я остановился, повернулся к ней и сказал: — Если тебе нужны были деньги, могла бы попросить у меня. Я бы не отказал. — Останься со мной сегодня ночью, — попросила она. — Сегодняшнюю ночь я проведу в какой-нибудь таверне. — Зачем ты туда пойдешь? — Там есть интересные женщины, — сказал я. — Какие-то жалкие рабыни! — Они самые, — подтвердил я. — Я свободная женщина, — промолвила Беверли. — Неужели ты находишь каких-то рабынь более привлекательными, чем я? — Конечно, — хмыкнул я. — Но почему? — спросила она. — Да по одной-единственной причине. Они рабыни, и ими можно владеть безраздельно. — Это делает их достойными восхищения, не так ли? — с горечью вымолвила мисс Хендерсон. — Именно так. — И несомненно, — сердито добавила Беверли, — они очень страстны и чувственны. В отличие от своих свободных сестер они не проявляют холодности и безразличия. — Им это не позволяется, — сказал я. — Терпеть не могу этих рабынь! — воскликнула мисс Хендерсон. Я ограничился тем, что пожал плечами. — Ну почему, почему мужчины предпочитают их свободным женщинам? — Да потому, что они рабыни. — А в чем разница? — спросила она. — Во многом. Различий тысячи, но основное заключается в том, что рабыня во всем повинуется мужчине. И это делает ее настоящей женщиной. Женщиной в полном смысле этого слова. — Отвратительно! — Может быть, — сказал я. — Ни один мужчина никогда не сможет сломить мою волю. — Обычно нечто подобное произносит женщина, желающая, чтобы ее волю сломил сильный мужчина. — Ненавижу рабынь! — повторила она. Я промолчал. — Останься сегодня ночью со мной. — Зачем? — Чтобы сломить мою волю. Обойдись со мной как с рабыней и обрати меня в рабство. — Ты женщина с Земли. — Понятно. Я не такая, как они, да? — А ты нуждаешься в том, чтобы тебе это сказали? — Нет! Я это и так знаю. — Вот и прекрасно! Я окинул ее взглядом. — Сломи мою волю, чтобы я отдавалась тебе так же покорно, так же безропотно, так же страстно, как эти шлюхи из трактиров. Овладей мною, Джейсон! — Лучше уж я пойду в таверну. — Ненавижу тебя! — крикнула Беверли. Я отвернулся от нее и направился к дому. Спустя мгновение, потребовавшееся чтобы надеть сандалии, она побежала за мной. — Джейсон! Подожди! Подожди меня! Ждать я не стал.
Дойдя до дома, я открыл дверь, заглянул внутрь и, отступив в сторону, знаком предложил ей войти первой. — Я думала, что войду в дом следом за тобой, — сказала Беверли. — Ты свободная женщина, — указал я. — Тебе следует войти первой. Она глянула на меня с опаской. — А что ты собираешься делать со мной внутри? — Ничего. — Куда ты спрятал топаз? — Какой топаз? Застонав от ярости, Беверли вошла в дом. Первой, как подобает свободной женщине.
19. Я ПОЛУЧАЮ СЕРЕБРЯНЫЙ ТАРСК ОТ ГЛИКО ИЗ ПОРТ-КОСА, КОТОРЫЙ ИЩЕТ КАЛЛИМАХА
— Стой, вор! — заорал осанистый мужчина в просторном развевавшемся одеянии. Маленький шустрый малый метнулся прочь от него, сжимая в руке пухлый кошель со срезанным ремешком. В правой руке вор держал обнаженный кинжал, в связи с чем прохожие почитали за благо расступиться. — Остановите его! — кричал дородный господин, пытаясь догнать резвого парнишку. Я наблюдал эту картину близ репсовой пристани, держа на весу тяжелый тюк. Когда бегущий человек поравнялся со мной, я позволил кипе соскользнуть с моего плеча ему под ноги, в результате чего он споткнулся, перелетел через тюк и грохнулся на доски. Я бросился на него, а когда он, не успев встать, замахнулся на меня ножом, перехватил его правое запястье обеими руками и рывком поднял жулика на ноги. Воришка выронил кошель, а я, перекрутив за запястье его руку, швырнул паренька на сложенные штабелем бочонки с гвоздями. Они каскадом покатились вниз. Парень мало того что еле держался на ногах, был теперь весь в ссадинах и занозах. Еще раз крутанув кисть, я сломал ему запястье, заставив выронить кинжал, и развернул лицом к себе. В глазах вора застыли изумление и боль. Он схватился за сломанное запястье и истошно заорал, получив от меня вдобавок еще и увесистый пинок. На этом расправа не закончилась: развернув этого малого спиной к себе, я схватил его за шкирку, пинками подогнал к пристани и сбросил в воду. С криками барахтаясь в воде, он выбрался на мелководье и остановился среди свай, где глубина составляла не больше фута. Левой здоровой рукой парень стряхнул с себя пару уже присосавшихся к нему портовых угрей. Шатаясь и тяжело волоча по песку ноги, он побрел к берегу. — Где стража? — кричал ограбленный толстяк в бело-золотом одеянии касты купцов. — Вора необходимо задержать! — В Виктории нет никаких стражников, — напомнил я. — Два медных тарска, по одному каждому из вас, — сказал купец двум стоявшим поблизости портовым рабочим, — чтобы задержать и связать этого малого! Оба грузчика не мешкая погнались за воришкой. Хотя вокруг толпилась уйма людей, на толстый кошель купчины, валявшийся неподалеку у всех на виду, никто не покусился. Народ в Виктории в большинстве своем честный. Один из них вернул кошель купцу, который поблагодарил его. — Тебя как звать, парень? — спросил меня купец. — Джейсон. — Ты здешний? — Сейчас — здешний. Торговец понимающе усмехнулся: в речных портовых городах всегда полно всякого рода бродяг и прочего приблудного люда, стекающегося туда со всего Гора. — Что, приятель, небось, у тебя были нелады со стражами порядка? — Пустяки, — ответил я. — Моя физиономия почему-то не глянулась стражникам Танкредовой Пристани. — Меня зовут Глико, — представился торговец, — я из касты купцов Порт-Коса. А ты, вижу, малый неробкого десятка. Спасибо тебе за помощь. — Не за что, — сказал я. Двое грузчиков подтащили к нам воришку, промокшего, дрожащего, почти обезумевшего от боли и еле стоящего на ногах. Его тунику разорвали на полосы, которыми связали руки за спиной. На шею ему грузчики накинули петлю, тоже свитую из обрывков туники. Сломанная правая рука парня кровоточила, на левой ноге, в тех местах, где в нее вцепились черные портовые угри, виднелись два глубоких болезненных укуса. Эти твари обладают исключительно острыми зубами и сильными челюстями, так что стряхнуть их с себя он смог лишь вместе с откушенной плотью. Грузчики бросили вора на колени перед купцом, который, повернувшись ко мне, протянул выуженный из кошелька серебряный тарск. — Ты мне ничего не должен, — сказал я. — Я ничего особенного не сделал. — Ты поступил как честный человек, и я прошу тебя принять эту серебряную монету в знак моей благодарности. Взяв монету, я поблагодарил торговца за щедрость, а окружающие выразили свое одобрение на горианский манер — громко хлопнув себя ладонью по плечу. Плата и впрямь была великодушной. В большинстве городов-государств Гора один серебряный тарск (то есть диск) равен ста медным, каждый из которых, в зависимости от местности, стоит от десяти до двадцати малых тарсков. Десять сребреников, как правило, приравниваются к одному золотому диску, какие чеканят только в важнейших городах. Конечно, следует иметь в виду, что денежная система Гора недостаточно стандартизирована и стоимость конкретной монеты зависит не столько от номинала, сколько от веса или содержания в ней драгоценного металла. Случается, что металл с краев соскабливают, уменьшая вес диска, да и прочие махинации отнюдь не редки. Не удивительно, что купцы и менялы полагаются не столько на номинал, сколько на весы, не пренебрегая и пробой монет на зуб. Одной из главных, как сказали бы на Земле — эталонных, денежных единиц Гора является золотой диск Ара, с весом и пробой которого сверяют свои монеты другие богатые города. Кроме того, заслуженным доверием пользуются серебряный тарск Тарна, золотой диск Ко-ро-ба и золотой тарн Порт-Кара. Последний особенно распространен на побережье залива Тамбер и в сотнях пасангов к северу и югу от дельты Воска. — Отправлю-ка я этого малого в Порт-Кос, — промолвил купец, глядя на дрожащего связанного воришку. — Там есть преторы и закон. — Нет, господин! — взмолился пойманный вор, — не отдавай меня на расправу преторам! — Стало быть, ты дорожишь своими вороватыми ручонками, — хмыкнул купец. Я только сейчас заметил, что ухо воришки уже познакомилось с ножом палача. Разумеется, это произошло не в Виктории, а в каком-то другом месте. — Сжалься, господин! Сжаться! — умолял преступник. — По правде сказать, ему и так сегодня досталось, — вступился я. — Зачем обрекать парня на лишние муки? — И то правда, — подхватил кто-то из толпы, — Располосовать ему глотку — да и дело с концом! — Нет! — в ужасе закричал вор. — Ну, Джейсон, — обратился ко мне купец, — что, по-твоему, надо сделать с этим проходимцем? — Если тебе он не нужен, отдай мне. — Пожалуйста, господин, — заскулил любитель чужих кошельков. — Он твой, — сказал купец. Я рывком поднял парня за поводок из крученой ткани, поставил на ноги, сунул ему в рот сребреник, чтобы он не мог ответить, и сказал: — Поищи лекаря, пусть займется твоим запястьем. Похоже, оно у тебя сломано. И чтобы к утру духу твоего в Виктории не было. После этого напутствия я развернул малого к себе задом и мощным пинком по мягкому месту отправил его в полет вдоль причала. Поднявшись, воришка припустил со всей прытью, на какую был способен. — Сдается мне, ты страж порядка, — заметил купец. — Отроду им не был, — возразил я. Толпа на пристани провожала улепетывавшего воришку смехом. — Ты великодушен, — сказал торговец. — Он не женщина, — хмыкнул я, — к тому же стянул не мой кошель. Купец весело рассмеялся. Проводив взглядом незадачливого вора, уже норовившего затеряться между портовыми складами, я подумал, что в ближайшее время он едва ли доставит честным гражданам Виктории много хлопот. — Слушай, парень, — обратился ко мне Глико, — я здесь, в Виктории, по делу. Ищу одного малого, бывшего воина из Порт-Коса. Его Каллимахом звать, не слышал про такого? Услышав имя того самого человека, который не так давно спас меня от клинка пирата Клиомена, я удивился. — Как не слышать. Вечерами он частенько выпивает в таверне Тасдрона. Думаю, ты легко найдешь его там. — Спасибо, приятель, — с улыбкой молвил купец и, повернувшись, пошел прочь по пристани, заваленной клетями, мешками и ящиками. — Тебе что, нечем заняться? — спросил человек, нанявший меня на этот рабочий день. — Есть, еще как есть, — ответил я и вернулся к своим обязанностям.20. ТАВЕРНА ХИБРОНА. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ ОДИН
— Назад, — сказал пират. Два клинка нацелились в мою грудь. — Беверли! — позвал я. Моя вспотевшая ладонь потянулась к рукояти меча. — Не делай лишних движений, это может плохо кончиться, — предостерег меня пират. — Надо же, кто пожаловал! — беззаботно промолвила Беверли, стоявшая за низеньким столиком в одежде свободной женщины. — Пойдем домой, мне пришлось долго тебя искать, — сказал я. Вернувшись домой с работы, я не обнаружил Беверли дома, однако, поскольку никаких признаков насильственного вторжения или борьбы не было, стало очевидным, что она ушла сама, по собственной воле. Встревожившись, я бросился разыскивать мисс Хендерсон по злачным местам Виктории и спустя пару часов наткнулся на нее здесь, неподалеку от порта, в таверне Хиброна. Дешевой низкопробной таверне под названием «Пиратская цепь». — Не хочу я домой, — беззаботно ответила Беверли, расплескав немножечко вина ка-ла-на из своего серебряного кубка. По знаку Клиомена, сидевшего рядом с ней, полуобнаженная рабыня тут же снова наполнила ее кубок доверху. — Пойдем со мной, дурочка, — повторил я и почувствовал сквозь тунику острия упершихся в мою грудь мечей. — Если ты можешь развлекаться в тавернах, — заявила Беверли, — то почему бы не развлечься и мне? — Свободные женщины не посещают подобные злачные места, — заявил я. — Появляться в такой близости от доков без сопровождения мужчины опасно. Это Гор, а не Земля. — Я ничего не боюсь, — рассмеялась она. — Ты просто не осознаешь, чем рискуешь. — Позволь мне представить тебе моего нового друга, — сказала Беверли, — Клиомен, речной капитан. — Не такой уж он новый, — хмыкнул я. — Тебе следовало бы его хорошо помнить, ведь это он и его подручные отобрали тебя у Онеандра и выставили на продажу. — Возможно, это было ошибкой, — сказал Клиомен. Он ухмыльнулся ей, а Беверли в ответ откинула свой капюшон и отстегнула вуаль. Ее лицо было открыто, темно-каштановые шелковистые волосы каскадом рассыпались по плечам, и это, разумеется, не осталось незамеченным. Надо полагать, в таверне не нашлось бы ни одного мужчины, который сейчас не представил бы себе ее обнаженной и в ошейнике. — Так что, ты и правда захватил меня? — игриво спросила она пиратского главаря. — Нет, — загоготал он, — я тебя только продал. — Не смей оскорблять свободную женщину, слин, — смеясь, промолвила Беверли, награждая собеседника шутливым толчком. Пират снова расхохотался. Мне в этом смехе отчетливо слышалась угроза, но девушка по своей неопытности ничего не ощутила. — Впрочем, — молвила Беверли, — это все давнее прошлое, и меня оно больше не интересует. Она запрокинула голову и принялась большими глотками пить из кубка густое рубиново-красное вино ка-ла-на. — Я теперь свободная женщина, Клиомен-купец, и встретились мы совсем в других обстоятельствах. Как равные. — Пойдем домой, — повторил я. — Немедленно пойдем домой. — Вот прицепился, — фыркнула Беверли. — Сказано ведь, не хочу! Клиомен снова подал знак рабыне с колокольчиком на лодыжке, и коротко стриженная девушка в стальном ошейнике вновь наполнила только что опустевший кубок пьянящим напитком. — Сейчас же домой! — рявкнул я. — Клиомен угощает меня выпивкой, — усмехнулась Беверли, — Он джентльмен и настоящий мужчина. — А я и не знал, что это твоя женщина, — промолвил с усмешкой пиратский вожак. — Что значит — его? — возмутилась Беверли. — Я свободная женщина! — Ты его спутница? — спросил Клиомен. — Нет! — сказала Беверли. — Это твоя прислужница? — спросил Клиомен у меня. — Нет, — сердито ответил я. — Я всего-навсего проживаю с этим молодчиком в одном доме, — насмешливо произнесла мисс Хендерсон. — Мы с ним даже не друзья. — Ты неравнодушен к ней? — с издевкой осведомился Клиомен. — Я хочу, чтобы она вернулась домой, — сказал я. — Ты, может быть, и хочешь, а вот она — нет! — улыбнулся пират. — Эй, красотка, пойдешь с этим парнем? — Даже и не подумаю, — ответила Беверли, прижимаясь к нему. — Видишь? — спросил меня Клиомен. — Я во всех отношениях свободная женщина и могу вести себя так, как мне вздумается, — заявила мисс Хендерсон. — Слышал, что сказала дама? — осведомился Клиомен, положив руку на ее плечо. — Клиомен, познакомься с Джейсоном, — проворковала она, — Джейсон, это Клиомен. Клиомен, потешаясь, наклонил голову. — Проваливай подобру-поздорову, придурок, — промолвил он, и я снова ощутил сквозь одежду острия мечей. — Проваливай, проваливай, придурок! — смеясь, поддакнула ему Беверли. — А за красотку не беспокойся, — добавил пират. — Мы знаем толк в девицах, и я лично позабочусь о том, чтобы с ней обошлись как следует. Вся таверна покатилась со смеху. — Убирайся, придурок! — рассмеялась Беверли. — Если только, — добавил Клиомен, поднявшись на ноги, — ты не хочешь встретиться со мной с клинком в руке. Мои мокрые от пота пальцы сжимались и разжимались на рукояти меча. Клиомен смотрел на меня с выжидающей ухмылкой. — Господа, не надо смертоубийства, — подал голос трактирщик Хиброн. — Мне не нужны неприятности. Я повернулся и, хлопнув дверью, покинул таверну. В моих глазах стояли слезы бессильной ярости. Хотя на бедре моем и висел меч, я прекрасно понимал, что не владею оружием настолько, чтобы выстоять в поединке против любого из пиратской шайки. До моего слуха донесся новый взрыв издевательского смеха, грубого мужского и звонкого женского. Мисс Хендерсон смеялась надо мной громче всех. Потом Клиомен выкрикнул: — Еще вина для леди Беверли, свободной женщины! Раздался смех. — Да, господин, — услышал я отклик рабыни и чувственный звон колокольчика на ее лодыжке. Я сжал кулаки, но мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти домой. Всю ночь, не смыкая глаз, я ждал Беверли, но она так и не появилась. Рано поутру мне, как обычно, пришлось отправиться в доки искать работу, но и по возвращении после трудового дня я обнаружил свой дом пустым. Мисс Хендерсон не вернулась.21. Я СЛЫШУ ЗВОН ТРЕВОЖНОГО НАБАТА, И МЕНЯ НЕ СОПРОВОЖДАЮТ В ПОРТ
— Забудь о ней, господин, — прошептала Пегги, приподнимаясь с мехов и целуя меня. Цепочка, крепившая ее ошейник к кольцу в глубине алькова, тихонько звякнула. Мысль зарезервировать эту девушку на сегодняшний вечер оказалась более чем удачной. — Уже забыл, — откликнулся я. — Я рабыня, но ведь не идиотка, — сказала Пегги. — Трудно забыть эту маленькую стерву, — признался я. — В Виктории хорошо известно, как она предала тебя, — заметила Пегги. — Где ты слышала об этом? — спросил я, — Неужто я, простой поденщик из порта, — такая заметная персона, чтобы обо мне толковал весь город? — Тасдрон рассказывал об этом посетителям, ну а мы, рабыни, всегда слышим, о чем говорят свободные люди. От нас ведь никто особо и не таится. Это соответствовало действительности. Полуголых девушек в ошейниках зачастую воспринимали как предмет обстановки, и именно по этой причине они бывали осведомлены о происходящем едва ли не лучше свободных горожан. — Надо полагать, вся Виктория надо мной потешается, — с горечью промолвил я. — Нет, господин, — заверила меня Пегги. — Тебе сочувствуют, хотя многие удивляются, почему ты, имея такую возможность, не сделал ее своей рабыней? Я промолчал. — В Виктории тебя знают и уважают, — продолжила девушка. — За тобой закрепилась слава непобедимого кулачного бойца, силача и хорошего работника. Это качества, которые ценятся горианцами. — А известно людям о том, как мне пришлось уйти из Хиброновой «Пиратской цепи», оставив там леди Беверли? — спросил я с тяжелым вздохом. — Ты называешь эту маленькую шлюху леди? — удивилась она. Я посмотрел на нее строго. — Прости меня, господин, — улыбнулась девушка, — но я ведь видела ее на Земле и могу с уверенностью сказать, что звания шлюхи эта особа вполне достойна. И уж конечно, она относится к тому типу женщин, которые самой природой предназначены для ошейника. Я молча уставился в низкий потолок алькова. — Да, — улыбнулась Пегги, — в Виктории хорошо известно, что произошло в таверне Хиброна, но никто тебя не осуждает. Ты ведь не мастер меча. А хоть бы и был им, пираты все равно имели большой численный перевес. Люди не упрекают тебя, честное слово. Многие считают, тот факт, что ты решился войти в таверну и попытался вырвать женщину из рук пиратов, уже служит признаком немалого мужества. — Какое уж тут мужество, когда я не стал драться? — У тебя не было выбора, — сказала она. — Я просто ушел… — У тебя не было выбора, — повторила она. — Ушел как трус. — Это неправда. Драться в таких обстоятельствах решился бы лишь мастер меча или безумец. — Ясное дело. — Разумный человек поступил бы как ты. — Так поступил бы трус. — Ты не трус, — возразила Пегги. — Глико, купец из Порт-Коса, всем рассказал о том, как храбро ты вел себя в порту, когда у него срезали мошну. — Вот как? — Да, он тебя вовсю расхваливал. И все видели, как вор Грат Быстроногий, от которого в Виктории не ведали, как избавиться, по твоему приказу убрался прочь из города. — Интересно. Я ведь не знал даже имени этого прохвоста. — Есть и такие, кто говорит, что Виктории пора обзавестись городской стражей, а тебя назначить начальником. Я рассмеялся. Мысль о стражнике, который даже не владеет мечом, показалась мне забавной. Мы помолчали. — Укрепленная база Поликрата неприступна, — сказала Пегги. — Ты умная женщина, — отозвался я. — Лучше не пытайся. Я промолчал, зная, что располагаю средством, которое в случае необходимости откроет мне доступ в мрачную цитадель, контролирующую речную бухту. — Забудь о ней, господин, — посоветовала Пегги. — Я видел в таверне Глико из Порт-Коса, — сказал я. — Он искал Каллимаха, а когда нашел, они стали проводить много времени в разговорах. При этом Каллимах угрюм и сдержан, а Глико, напротив, многословен и пылок. — Да, это так, — подтвердила Пегги. — Они частенько проводят вечера у нас в таверне. — А о чем они говорят? — Не знаю, господин. Девушкам велено не подходить к их столику без приказа, а подзывают они нас только затем, чтобы приказать подать напитки или закуски. — Как долго собирается Глико пробыть в Виктории? — спросил я. — Я не знаю, господин, — сказала она, — Может быть, он уже уехал, потому что сегодня вечером его в таверне не было. Пегги потрогала цепочку, свисавшую с ее ошейника, и добавила: — Похоже, господин любопытен. — Мне бы хотелось узнать о том, какое дело связывает Глико с Каллимахом. — Это мне неизвестно, но я совершенно случайно узнала, что Глико остановился неподалеку от доков. — Выходит, он живет не в гостинице? — То-то и оно. — Интересно, — сказал я. — А еще говорят, — прошептала Пегги, приблизившись ко мне так, что ее цепочка коснулась моей груди, — будто Глико не простой купец, а важный член купеческого совета Порт-Коса. — Интересно, что делает такой важный человек в Виктории и что за дела у него с Каллимахом? — Не знаю, господин, — сказала она, прижавшись ко мне всем телом. — Я всего лишь рабыня, которой позволено жить исключительно по снисхождению господ, которых она покорно и старательно ублажает. Охваченный желанием, я заключил Пегги в свои объятия.После того как все кончилось, мы некоторое время лежали неподвижно. Ее голова покоилась на моем бедре. Я снова посмотрел на потолок, на едва различимую в мерцающем красноватом свете грубую фактуру потрескавшейся оштукатуренной древесины. — Господин задумался о своем? — спросила рабыня. — Может быть. — Ты все еще помнишь ее, верно? — Может быть, — повторил я, с грубоватой нежностью запуская руку в ее волосы. — Ты хорошо овладел мною, господин, — прошептала Пегги. — Ты умеешь отдаваться. — Я не могу отдаваться тебе неумело или без желания, — промолвила она. — Ты просто боишься плети, — улыбнулся я. — Конечно боюсь, — призналась Пегги, — мне ведь известно, как сурово накажет меня Тасдрон, если я своим поведением вызову хотя бы малейшее неудовольствие господина, снизошедшего до того, чтобы владеть мною в этом алькове. Но и не будь этой угрозы, я все равно отдавалась бы тебе со всем желанием и страстью настоящей рабыни. Я выпустил волосы девушки и снова обнял ее, отбросив цепь назад через плечо. — Какая женщина не захотела бы быть рабыней в твоих объятиях, — простонала она. — Умоляю, господин, возьми меня снова. — Хорошо. На сей раз я наслаждался ею особенно долго. Что ниговори, а обладать покорной рабыней очень приятно. — Цитадель Поликрата неприступна, — сказала она. — Забудь про нее. — Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — спросил я с улыбкой. — Девушки-рабыни обязаны быть внимательны по отношению к мужчинам, ибо те являются их господами. Я улыбнулся. Рабыням и вправду приходилось проявлять особую чуткость и внимание, дабы угождать мужчинам, предугадывая их желания. — Сейчас она наверняка носит стальные оковы и служит пирату рабыней для наслаждения, — сказала Пегги. Мне подумалось, что это более чем вероятно. — У тебя есть деньги, — продолжила она. — Купи себе другую девушку, чтобы она лизала твои ноги и служила твоему удовольствию. Рабыни обычно говорят открыто и честно. Они не испытывают иллюзий и заблуждений относительно желаний мужчин, да и лицемерие среди них, в отличие от их свободных сестер, не поощряется. Надо сказать, что и мужчины Гора в такого рода вопросах совершенно чужды ханжества. Основные различия между горианцами и мужчинами Земли заключаются в том, что мужчины Гора совершенно прямо и открыто говорят об этом. Жизнь на Горе соответствует человеческой природе, а поскольку животное начало в человеке очень сильно, его проявления здесь считаются естественными и не встречают в обществе обычного для Земли ханжеского осуждения. Девушка приложила губы к моему уху — я услышал, как трутся одно о другое звенья цепи, — и прошептала: — Купи для себя Пегги, господин. — Ты правда хочешь, чтобы я купил тебя? — На всем Горе есть только еще один мужчина, в чьей собственности я хотела бы оказаться, хотя он даже ни разу не обладал мною, — ответила девушка. — Он не замечает меня и, скорее всего, не догадывается о моем существовании. А вот я при одной лишь мысли о счастье служить ему едва не лишаюсь чувств. Я взглянул на Пегги с интересом. — Но я недостойна даже думать о нем, — продолжила девушка. — Кто я такая? Ничтожная земная женщина, помеченная рабским клеймом! — Что это за мужчина? — полюбопытствовал я. — Пожалуйста, господин, не заставляй меня произносить его имя! — Так и быть. Некоторое время мы лежали молча. Из-за занавеси доносился людской гомон. Потом я спросил: — Пегги, ты слышала что-нибудь про топаз? — Нет, господин. Но многие считают, что он находится в Виктории. — Жители Виктории решительно настроены не платить дань Поликрату, — заметил я. — Да, господин, — улыбнулась девушка. Мне подумалось, что смелым подобное решение признать можно, а вот разумным — едва ли. Такое случилось впервые за пять лет. В прошлый раз пираты из мрачной цитадели ответили на подобный отказ сожжением дюжины стоявших в порту кораблей, после чего горожане безропотно выплатили дань. С другой стороны за последние годы пираты стали все более и более зависеть от рынков Виктории, где они сбывали награбленное, и горожане, видимо, решили, что настало время избавиться от унизительной дани. — Спасибо господину за то, что он щадит мои чувства, — промолвила Пегги. Я улыбнулся. Она благодарила меня за то, что я не стал допытываться, чей ошейник ей так хотелось бы носить. — Выбрось ее из головы, господин, — сказала девушка. — На рынках продается много красивых женщин. Купи себе женщину, надень на нее ошейник и с помощью плети внуши ей, кому она принадлежит. Сделай ее своей. Я молча смотрел в низкий потолок. — Она кажется тебе особенной потому, что происходит с Земли, или потому, что ты знал ее там? — Не знаю, — признался я. — Почему же ты не можешь забыть ее? Почему она тебя так волнует? — Не знаю, — повторил я. — Но ведь на Горе тысячи девушек с Земли, которые носят ошейники. — Верно, — согласился я, — так оно и есть. — Так что же тогда в ней особенного? — Если б я знал! — Представь себе толстую каменную стену в восемь футов высотой и в сто футов длиной и сотню прекрасных обнаженных девушек, прикованных цепями к этой стене. Разумеется, это стена рынка. В компании работорговца ты осматриваешь выставленных на продажу рабынь, причем каждая из них становится перед тобой на колени и просит купить ее. Одной из них оказывается девушка по имени Беверли, но никогда раньше ты ее не видел. Купил бы ты именно ее? Я поднял на Пегги глаза. — Кого из этой сотни женщин выбрал бы ты для себя? Кого ты приказал бы отвязать от стены? На чьей шее замкнул бы ты ошейник, чьи запястья сковал бы браслетами своих кандалов? Кого из них ты отвел бы в свой дом как рабыню? — Ту, которую назвали Беверли, — ответил я. — В таком случае, — промолвила Пегги, подавшись назад, — боюсь, что она и есть самая подходящая тебе рабыня для наслаждений. — Она слишком утонченная, чтобы быть рабыней, — сказал я. — Далее если это то, чего она хочет больше всего в самой глубине души? — спросила Пегги. — Конечно, — буркнул я. — Но что, если она рабыня, истинная рабыня по своей природе? — Это не имеет значения. — Но ты ведь признаешь, что женщины Гора могут быть рабынями, и относишься к ним соответственно. — Безусловно, — ответил я, глядя на Пегги, и она покраснела. Вот уж к кому я относился именно как к рабыне! — Так чем же тогда та женщина отличается от них? — спросила Пегги с робкой улыбкой. — Тем, что она другая! — отрезал я. — И ты не допускаешь ни малейшей возможности того, что на самом деле она такая же, как все? — Нет! Не допускаю! — Почему? — спросила Пегги. — Тогда она была бы всего лишь рабыней, — сердито сказал я. — Но если она по сути своей и является рабыней? Если это именно то, о чем она мечтает и к чему стремится? — Это не имеет значения! — проворчал я. — Неужели природа женщины, ее чувства, ее стремления действительно не имеют для тебя значения? Я промолчал. — Неужели, — продолжила она, — тебе никогда не хотелось увидеть ее в цепях? — В первое же мгновение, как только я ее увидел, мне сразу захотелось надеть на нее цепи. Пегги поцеловала меня. — Но я не должен забивать себе голову подобными мыслями. — Почему? — Не знаю… но не должен. — Природа сурова, но, по правде говоря, не столь уж ужасна, — промолвила она. — Мне пора идти. — Еще не настал и двенадцатый час! — воскликнула девушка, поспешно встав на колени. — Неужели Пегги глупым неосторожным словом навлекла на себя неудовольствие господина? — Нет, — промолвил я, поглядев на нее с улыбкой. — Стань истинным горианцем, господин. — Может быть, я так и поступлю. Пегги прижалась ко мне, явно не желая, чтобы я уходил. — Спасибо тебе за то, что поговорил с простой рабыней, — прошептала она. — Почему бы тебе просто не лечь на живот перед тем — чей ошейник ты хочешь носить, — спросил я, — и со слезами, целуя его ноги, не взмолиться, чтобы он купил тебя? — Я не осмеливаюсь. — Понятно, — сказал я. — Он может рассердиться и убить меня. Или Тасдрон, мой хозяин, обнаружив подобное преступление, убьет меня за такую дерзость. — Понятно. — Я вижу его почти каждый день, — продолжила Пегги, — но при этом не смею выказать никаких чувств, кроме чувств альковной рабыни, обязанной ублажать любого мужчину, который может позволить себе купить у ее хозяина кружку паги. Я крепко обнял девушку. — Видишь, господин, не так уж сильно мы отличаемся друг от друга. Ты лишился рабыни, я не могу позволить себе обрести своего господина. Я нежно поцеловал ее. Пегги задрожала, всхлипывая в моих объятиях, и подняла на меня глаза, полные слез. — Трудно быть рабыней? — спросил я. — Да, господин… Могу я попросить господина о снисхождении? — Проси. — Пожалуйста, господин, хоть я и рабыня, возьми меня нежно. — Будь по-твоему, рабыня. — Спасибо, господин, — еле слышно прошептала она.
Пегги лежала рядом со мной, перебирая пальцами свою цепь. — Мне нравится быть на цепи, — промолвила она. — Цепи полезны тем, что позволяют женщине осознать ее рабское положение, — отозвался я. — И не позволяют ей ни на миг позабыть о том, что у нее есть господин, — улыбнулась рабыня. От ответа я воздержался, однако по существу она сказала чистую правду. Цепь или веревка порой оказывают на сексуальность женщины потрясающее воздействие, и это особенно справедливо в отношении только что обращенных в рабство девушек. Рабыня, освоившаяся со своим положением, как правило, возбуждается уже от простого щелчка пальцами или повелительного кивка ее господина. Покорность, однако не пассивная, а сопряженная со страстным, всепоглощающим желанием, — это то, к чему земляне оказываются совершенно не готовыми. Чтобы довести обычную, вовсе не фригидную свободную земную женщину до оргазма, требуется, как правило, не менее пятнадцати — двадцати минут, в то время как горианская рабыня или обращенная в рабство и соответствующим образом обученная земная девушка начинает испытывать близкое к оргазму состояние уже в тот момент, когда взгляд господина небрежно скользнет по ее телу. Разумеется, эти различия имеют почти исключительно психологическую природу. Сексуальность, как известно, практически полностью представляет собой функцию мозга, сопряженную с воображением. Рабыня даже на уровне подсознания осознает, что, коль скоро она рабыня, страстная сексуальность не только разрешена ей, но и вменяется в обязанность. Если девушка покажется господину недостаточно страстной, если он вообразит, будто она отдается ему лишь по обязанности, но без желания, ее ждет самое суровое наказание. Таким образом, в ее подсознании образуется рефлекторная связь между сексуальным возбуждением и чувством самосохранения. Поначалу (и господам это прекрасно известно) обращенные в рабство девушки лишь изображают страсть, чтобы избежать порки, но очень скоро, к собственному стыду и испугу, обнаруживают, что они действительно всецело желают, чтобы господа владели ими. Притворяться больше не приходится, ибо покорность и самоотдача доставляют рабыне подлинное, не сравнимое ни с каким другим наслаждение. К тому же связь между рабским положением и сексуальностью закрепляется с помощью множества специфических приемов: например, рабыне предписываются особые позы и особая манера речи. Скажем, обращаясь к свободному человеку, рабыня именует его не иначе как господином или хозяином и, если ей не приказано иное, становится перед ним на колени. Одежда рабынь, как правило, недорога и чрезвычайно откровенна. Иногда это едва прикрывающие наготу лохмотья, призванные, с одной стороны, напоминать женщине о ее положении, а с другой — подчеркивать и выставлять на всеобщее обозрение ее сексуальную привлекательность. Шея такой девушки, само собой, охвачена стальным ошейником, на каковом выбито имя хозяина, а порой еще и кличка, которую ему было угодно присвоить своей рабыне. На бедро — реже на ягодицу — девушки ставится клеймо. Все это в совокупности превращает ее в красивое, чувственное, всецело принадлежащее своему владельцу животное. Даже кличка дается ей господином, лишь если ему заблагорассудится: он вполне может обойтись и без этого. Кроме того, на психику рабыни оказывает влияние весь склад горианской цивилизации, сложной, многогранной, яркой, цветистой и чрезвычайно чувственной. В этом великолепном, богатом, одаряющем впечатлениями мире рабыне отводится особая роль, и место ее определяется обычаями, традицией, историей и всем жизненным укладом. Избежать своей участи в этом структурированном кастовом обществе решительно невозможно, и рабыня воспринимает свое положение в нем как нечто совершенно естественное. Не станет же птица огорчаться из-за того, что она не рыба? Ну а из естественного положения всегда можно извлечь радость. — Мне нравится, когда ты силен и властен, — сказала Пегги. Она лежала рядом со мной, приподнявшись на локтях, цепь свисала с ее ошейника. — Женщина, — пробормотал я. — Да, и как женщина я презираю слабых мужчин, — сказала она. — Я знаю, что я женщина. Я хочу, чтобы со мной обращались как с таковой. Как иначе могу я исполнить свое природное предназначение? Я желаю, чтобы они властвовали надо мною, унижали меня. Это позволяет мне ощутить власть господина и отдаться ему во всей полноте счастья. — Но ведь еще недавно ты просила взять тебя нежно, — напомнил я. — Да, господин, у меня появилось такое желание, и я безмерно благодарна тебе за то, что ты снизошел до него. — Но я могу быть и грубым. — Мне ли этого не знать, господин. Ведь потом, когда у тебя снова появилось желание, ты овладел мною именно так, как господин владеет жалкой рабыней. — Ты отдалась мне, как подобает. — Могло ли быть иначе, господин? Пегги взяла мою руку и, покрывая ее поцелуями, прошептала: — Ты сильный, господин. Я промолчал. — Господин? — Что тебе? — Возьми Пегги еще раз. Пегги молит об этом. — Я подумаю. Возможно, так и быть, снизойду до твоей мольбы. Она заскулила и положила голову мне на плечо. Я подумал, что для женщин, освобожденных клеймом и ошейником от необходимости копировать мужские стереотипы поведения, потребность в сексуальном служении становится самой сильной из потребностей, зависимостью даже более полной, чем их зависимость от всевластного хозяина. Я находил это забавным. Может быть, потому, что был родом с Земли. Для земной девушки было бы особенно унизительно понять, что она обладает глубочайшими внутренними потребностями, для удовлетворения которых ей необходимо покоряться. Этот аспект женской сексуальности наверняка был бы воспринят земными феминистками как нечто неподобающее, непристойное, возмутительное и недопустимое. А вот для рабыни нет ничего необычного в том, чтобы пасть перед мужчиной на колени и, склонив голову, молить его овладеть ею. Нередко рабовладельцы перед тем, как выставить девушку на продажу, лишают ее на несколько дней счастья принадлежать мужчине: как правило, это приводит к потрясающему подъему ее сексуальности, а стало быть, и к повышению продажной цены. Стремление отдаться, выраженное в жестах и позах, неизбежно возбуждает покупателей. Любопытно, подумалось мне, многие ли женщины Земли медленно обнажаются перед мужчиной, становятся перед ним на колени, целуют его ноги и, робко подняв на него глаза, умоляют овладеть ими? — Ты на цепи, — заметил я. — Да, господин. Я взял Пегги рукой за подбородок и легонько, но твердо задрал его. Цепь натянулась. — Ты и вправду на цепи. — Да, господин. — Почему? — спросил я. — Потому что так было угодно господину, — сказала Пегги, целуя мою руку. — Пожалуйста, господин, овладей своей рабыней. — Подумаю. Возможно, я снизойду до твоей мольбы, а возможно, и нет. Пегги заплакала. — Пожалуйста, господин, — рыдала она. — Помолчи! — Да, господин. Иногда рабыню приходится буквально отрывать от чьих-то ног, и в таких случаях оказывается очень кстати, если она сидит на цепи, прикованная к стене. Я рассмеялся, схватил ее и грубо подмял под себя. Пегги вскрикнула от удовольствия. — Что это за звуки? — спросил я. — Я так счастлива, господин, — простонала она, вытянувшись рядом со мной. — Разве ты не слышишь? — Я слышу только людской гомон да звон чаш. — Сандалии! — неожиданно рявкнул я. Горианскую команду нет нужды повторять. Пегги с широко раскрытыми глазами поднялась на колени и схватила мои сандалии. Привстав — в низком алькове мне едва удавалось выпрямиться, — я натянул тунику, а она поцеловала мои сандалии, надела их мне на ноги и плотно завязала ремешки. Я застегнул пояс с подвешенным к нему кошельком и перекинул через левое плечо ремень, прикрепленный к заплечным ножнам меча. — Что встревожило господина? — робко спросила Пегги. — Неужели ты не слышишь это? — спросил я. Закончив завязывать ремешки моих сандалий, она поцеловала каждый узелок, после чего склонила голову к моим стопам в выражении покорности. Такую услугу оказывают своим господам как домашние рабыни, так и альковные девушки для удовольствий. Однако когда Пегги подняла глаза, в них угадывалось недоумение: моего вопроса, она, похоже, не поняла. — Неужели не слышишь? — повторил я. — Из таверны больше не доносится гомон, — растерянно промолвила она. — Разговоры почему-то смолкли. — Вот именно. Теперь уж ты должна услышать. Прислушайся! — Да, господин. Я слышу… но что это? — Неужели ты не слышишь? Это тревожный набат, — пояснил я. — Он доносится с пристани. — Но что он означает? — спросила девушка. — Сам не знаю, — ответил я, торопливо расстегивая кожаные занавески. — Боюсь, ничего хорошего. — А куда собрался господин? — В порт, куда же еще? — ответил я. — Не надо, не ходи! Уже раздвинув занавеси, я оглянулся на испуганную девушку, стоявшую на коленях с цепью на шее. — Не ходи, господин, — умоляюще произнесла она мне вдогонку. Я повернулся и быстро зашагал между столиками. Пегги рванулась следом, но надежная цепь, разумеется, удержала ее на месте. Люди, сидевшие за столиками, отводили от меня глаза. Желающих встать и присоединиться ко мне в таверне не нашлось. — Не ходи, — посоветовал Тасдрон. Не удостоив его ответом, я вышел из таверны и бегом припустил к речным причалам.
22. ЧТО ПРОИЗОШЛО НА ВЕРФЯХ И В ОКРЕСТНОСТЯХ ТАВЕРНЫ ТАСДРОНА
— Назад! Тебе что, жить надоело? — крикнул кто-то. Двое молодцов схватили меня и оттащили назад, в толпу. На моей разрезанной тунике выступила кровь: меч пьяного пирата задел мою грудь, оставив длинную царапину. Несколько человек с помощью шестов, какими обычно отталкивают от причала галеры, оттесняли негодующую толпу. Я оказался в самой ее гуще, меня сдавили со всех сторон. Ранивший меня пират расхохотался и отвернулся. — Где стражники? — закричал я, — В городе квартируют бойцы из Порт-Коса и из Ара. Где они? — Заняты важным делом, — хмуро обронил какой-то портовый рабочий, — защищают дома, в которых обосновались. До Виктории им нет дела. На моих глазах около полусотни пиратов, не встречая никакого отпора, грабили портовые склады, в то время как горожане под угрозой оружия грузили награбленное добро на повозки, стоявшие у причала. Некоторые из речных разбойников несли факелы, явно собираясь после разграбления поджечь склады. — К утру они соберут свою дань в полном объеме, — сказал человек, стоявший рядом со мной. Пираты, расхаживая по причалу с бутылками паги, пили из горлышка, проливая себе на грудь. Они разбивали бочки, ломали клети и потрошили ящики. Это не имело смысла, однако пираты, видимо, хотели не только ограбить, но и запугать город. — У нас численный перевес пятьдесят к одному, — сказал я. — Почему бы нам не задать им взбучку? Давайте я нападу на них первым. — Ты что? — испуганно шикнул на меня мой сосед. — Это же настоящие головорезы! Лучше не дергайся, глядишь, и не тронут. В Виктории они всегда ведут себя как хозяева. Я услышал крик и увидел, как один из пиратов, рослый, мускулистый малый, вскинув на плечо женщину, понес ее на свое судно. — Что с ней будет? — спросила какая-то женщина из толпы. — Если она красива, — отозвался мужчина, находившийся рядом с нами, — на нее наденут ошейник и оставят в цитадели Поликрата ублажать его молодцов. Ну а коли сочтут дурнушкой, то перережут глотку и выбросят за борт. Женщина ахнула и схватилась за вуаль. Швырнув пленницу к своим ногам на доски пристани, пират сорвал с нее одежду и передал товарищу, стоявшему на палубе ближайшей галеры. Тот, ловко орудуя веревкой, привязал обнаженную женщину снаружи бортового ограждения. Борта галеры уже украшали другие пленницы, выставленные таким же образом на всеобщее обозрение. С одной стороны, это тешило самолюбие разжившихся добычей разбойников, а с другой — должно было охладить горячие головы из числа местных жителей: вздумай кто-то стрелять по судну, первыми пострадали бы ни в чем не повинные пленницы. Правда, эта женщина оказалась миловидной, и глотку ей, скорее всего, не перережут. Похотливые брутальные мужчины, какими в большинстве своем являются разбойники, находят подобным милашкам лучшее применение. Но вот клеймо и ошейник, надо полагать, ждали ее в самом ближайшем будущем. — На твоем месте, — сказал мой сосед стоявшей рядом с нами женщине, — я постарался бы потихоньку отступить назад да пустился бы наутек. — Я свободная женщина! — возразила она. — Те красотки, что привязаны голышом к борту, тоже были свободными, — сердито проворчал он. Его собеседница отпрянула, видимо испугавшись. Ярдах в семидесяти я углядел Клиомена, командовавшего своими подручными. — Эй ты там, бабенка! — крикнул один из громил, обшаривавший взглядом толпу. — А ну выйди вперед! Один из шестов, которыми отделяли толпу, по его приказу опустили. — А ну выходи! — повторил он. — Живо! Женщина покачала головой и попятилась, рассчитывая укрыться за людскими спинами. — А ну, сорвите с нее вуаль! — распорядился пират. — Спасите, помогите! — заголосила женщина, но сильные руки уже сорвали капюшон с ее головы. Она оказалась прелестной: за такую красотку на любом рынке дали бы хорошую цену. Одно непонятно: чего ради свободная женщина потащилась в порт, в то время как там свирепствовали налетчики? Она должна была хорошо понимать, чем это может обернуться. — Ко мне, милашка! — приказал пират. Женщина, дрожа от страха, приблизилась к нему. Я едва не рванулся ей на выручку. Но двое ближайших соседей повисли у меня на плечах и не пустили. Острием меча пират разрезал ее одежду, и она в свете разбойничьих факелов предстала перед всеми нагой. — Ложись! — приказал громила. Женщина заколебалась, затравленно озираясь по сторонам. — Делай, что сказано, если не хочешь, чтобы я вспорол твое брюхо так же, как вспорол тряпье! — проревел головорез, уткнув острие меча в ее обнаженный живот. Потом он расхохотался и, оглядев толпу, проорал: — Эй, граждане Виктории! Я только что раздел свободную женщину из вашего паршивого городишки и намерен использовать ее, как мне того захочется. Может быть, кто-то из вас имеет намерение мне помешать? Двое мужчин продолжали крепко удерживать меня на месте. Никто другой даже не шевельнулся. — На колени! — приказал пират женщине. Та повиновалась. Потом он приставил острие меча к самому ее горлу. Медленно, словно в оцепенении, женщина подняла руки к волосам, связала их узлом и, подняв взгляд на разбойника, произнесла: — Пощади меня, господин! Молю о пощаде! Некоторое время пират не отводил меча от ее горла, в то время как его взгляд похотливо скользил по обнаженным прелестям соблазнительной пленницы. Потом он рассмеялся и убрал клинок в ножны. От нахлынувшего облегчения она едва не лишилась чувств. — Встань! — приказал он. — Бегом к ближайшей галере! Умоляй парней на ней, чтобы они привязали тебя к борту. — Да, господин! — воскликнула женщина и, как подобает получившей приказ рабыне, стремглав бросилась исполнять его. — В Виктории мы можем делать все, что нам угодно, — заявил пират. — Может, кто-то из вас со мной не согласен? Ну? Возражений не последовало, и он, снова рассмеявшись, направился к кораблям. На моих глазах новую рабыню привязали к поручням рядом с остальными. — По-моему, она хотела, чтобы на нее надели ошейник, — промолвил кто-то. — Они все этого хотят, — отозвался другой. Разумеется, мужчины в толпе никогда не встречали такой женщины, как мисс Беверли. Женщины, которая не может быть рабыней! Но что, если на самом деле в глубинах своей души как раз она-то и является истинной прирожденной рабыней? Если она такова, то сделала из меня большого дурака, ловко притворившись, будто является по натуре свободной женщиной. Как вообще следовало понимать ее постоянное раздражение, продажу Лолы, попытку натравить на меня стражников Порт-Коса и, наконец, ее поведение в таверне Хиброна, поставившее меня в унизительное положение? Что, если на самом деле по своей природе она рабыня? Могла ли Беверли оказаться прирожденной рабыней? Одна эта мысль едва не заставила меня исторгнуть крик ярости и удовольствия. Если она и вправду рабыня, я выясню это. И тогда, несмотря ни на какие препятствия, Беверли станет моей собственностью. Я буду для нее суровым господином. Беверли обязана мне очень многим, и если все ее притязания на статус свободной женщины окажутся ложными, она узнает, что такое моя плеть! Да, эта маленькая дерзкая стерва покорится моей безжалостной власти, о чем непременно узнает вся Виктория! — Утром мы заплатим им дань, — промолвил кто-то в толпе. — У нас нет выбора, — отвечал другой. — Не стоило нам все это затевать, — подал голос еще кто-то, — Хотели сэкономить, а нажили крупные неприятности. — Верно, — поддержали его другие. Мои глаза слезились от дыма. Набат уже давно смолк, народ тоже в основном безмолвствовал. Зато отлично был слышен шум и треск пламени. — Нам преподали хороший урок, — сказал кто-то. — Поликрат владеет Викторией, — подхватил кто-то еще. — Верно, — согласился другой. Я повернулся и медленно пошел прочь с пристани, направляясь назад, к таверне Тасдрона. В голове моей теснилось множество мыслей. Я видел, как свободную женщину Виктории раздели, проявив к ней не больше снисхождения, чем к клейменой рабыне, и она, нагая, на коленях перед пиратом, собственными руками на глазах у сотен сограждан завязала на своей голове узел покорности. Я был свидетелем трусости, безволия и покорности с одной стороны и беспримерной наглости с другой. Пираты захватывали женщин, грабили склады, поджигали здания, а граждане Виктории, имевшие огромный численный перевес, сносили все это с безропотностью обреченных. Они предпочли не драться, а откупиться, заплатив дань. И еще я размышлял о сделанном мною открытии: О том, что я, оказывается, хочу владеть мисс Беверли Хендерсон. Именно владеть, как землянин может владеть парой сапог, свиньей или собакой, а житель Гора — тарном, домашним слином или существом еще более ничтожным и низким. Рабыней.— Не надо! — крикнул я человеку, который скрючился над мечом, приставив его острие к собственному животу. — Нет! Прежде чем он успел хоть как-то отреагировать, я прыгнул и ударом ноги выбил у него меч. Клинок, успев все-таки скользнуть вверх и разрезать его тунику, со звоном покатился по темной улочке. Человек упал на колени. Его вырвало, но он потянулся за своим мечом, схватил его снова, шатаясь, поднялся на ноги. В ярости он прорычал: — Кто ты такой? Зачем ты лезешь не в свое дело? Самоубийца двинулся на меня, выставив перед собой меч, однако я приметил, что клинок дрожит, и ему даже пришлось взяться за рукоять обеими руками. Острие смотрело прямо на меня, но я не отступил, уверенный в том, что удара не последует. Так и вышло. Опустив меч, незнакомец попятился, сполз, сотрясаясь от рыданий, по каменной стене и, уже сидя у ее подножия, обхватив голову руками, повторил свой вопрос: — Кто ты такой? Зачем лезешь не в свое дело? — Да хоть бы затем, чтобы сказать: если уж тебе приспичило проткнуть кого-нибудь мечом, так неужели ты не можешь найти другое брюхо? — Дай выпить, — простонал он. — Неужели дошло до этого? — спросил я. — А как же слава, честь, сталь? — Мне нужно выпить! — угрюмо повторил человек. — Я только что вернулся с пристани, — сказал я. — Ты как и все прочие в таверне Тасдрона, не мог не слышать набата. — Мне нет дела ни до какого набата! И в порту мне делать нечего! — Однако из таверны ты все-таки ушел, — заметил я. — Хочешь сказать, что направлялся вовсе не в порт? — Я все равно ничего не мог поделать! — прохрипел он, — Ничего! — Мутит, да? Гляжу, ты вышел из таверны не в лучшем виде. Но почему-то оказался на улице, ведущей к порту. — Я упал, — проворчал мужчина. — Я не мог даже идти. — Не можешь — не надо. А хочешь узнать, что произошло на пристани? — Какая разница? От меня все равно никакого толку. — Нет, ты все-таки послушай. Там, у пристани, причалили две пиратские галеры. Пираты, числом чуть поболее полусотни, под началом известного Поликратова подручного Клиомена… — Я не хочу слышать об их делишках! — На виду у сотен жителей Виктории они разграбили и пожгли портовые склады. Прямо на глазах у сотен негодующих, но отчаявшихся, дрожавших от страха людей они, с наглым смехом потешаясь над ними, творят все, что им заблагорассудится. Со свободных женщин срывают одежду и привязывают их к судовым бортам, чтобы потом обречь на ношение пиратских ошейников. — Ошейник для женщины — самое подходящее украшение, — хмуро заметил мой собеседник. — Может быть, но чей? Неужели ты, подобно этим трусам, с готовностью уступил бы свою женщину первому попавшемуся насильнику? Выходит, Поликрат с Клиоменом настоящие мужчины в отличие от тебя и прочих местных ротозеев. Ты находишь справедливым, чтобы лучшие красавицы Виктории стояли на коленях у ног пиратов, вместо того чтобы валяться у твоих ног? Он со стоном обхватил голову руками. — А мне-то думалось, — продолжил я, — что именно такие мужчины, как ты, способны внушать настоящий ужас, и, значит, робеющие перед плетью, готовые пресмыкаться рабыни должны бояться их больше, чем любых пиратов. — Дай выпить! — прохрипел он. — Но, оказывается, ты так боишься Поликрата с Клиоменом, что готов уступить им и женщин, и все прочие богатства своего города. — Я родом не отсюда. — Мало кто из жителей Виктории является здешним уроженцем, однако все они постоянно живут здесь. Кто, если не мы, — настоящие граждане Виктории? — Мне плохо… — В порту пираты нанесли оскорбление всему городу и его жителям, потому что горожан некому было возглавить. Я видел сотни людей, толпившихся у причалов, но не решавшихся воспрепятствовать грабежу, потому что у них не нашлось вождя. Наглые, тщеславные, безжалостные разбойники заставляли свободных людей грузить награбленные товары на разбойничьи суда! Я видел, как люди, чье добро расхищали или просто уничтожали ради потехи, не осмеливались поднять в свою защиту не только руку, но даже и голос. В порту до сих пор не продохнуть от дыма, а некоторые строения еще полыхают. Он молчал. — Кого там не хватало, так это тебя, — сказал я. — Что ты ко мне цепляешься? — Как-то раз в таверне Тасдрона ты спас мне жизнь. Разве я не вправе в ответ спасти твою? — Коли так, значит, мы квиты, — с горечью промолвил мужчина. — Больше никто из нас никому ничего не должен. Ступай своей дорогой и оставь меня в покое. — Я заметил, что Глико, не последний человек в купеческой гильдии Порт-Коса, в последнее время постоянно вел с тобой какие-то разговоры. И хотя содержание ваших бесед мне, конечно, неизвестно, можно предположить, что он, опасаясь объединения пиратов востока и запада, уговаривал тебя принять участие в каком-то плане, имеющем целью воспрепятствовать этому объединению. — Голова у тебя, вижу, варит… — Однако, как я понимаю, все уговоры оказались тщетны. — Я ничего не могу для него сделать. — Позволь заметить, что раз уж он счел нужным обратиться по такому вопросу именно к тебе, значит, у него были на то основания. Видимо, люди помнят о твоем мужестве и воинском искусстве. — Все это в прошлом. Нынче я уже не тот, что был прежде. — Мне кажется, когда-то ты занимал высокое положение среди стражей Порт-Коса, — сказал я. — Я был их капитаном, — признался мой собеседник. — Да, именно я прогнал оттуда взашей шайку Поликрата. Это дело давнее. Но того капитана больше нет. — А что с ним случилось? — Да то, что он стал больше интересоваться нагой, чем законами чести, опозорил свое имя — и в результате был уволен со службы. Покинул свой город и обосновался в Виктории. — А как звали того доблестного капитана? — осведомился я. — Имя этого опозорившего себя пьяницы я забыл, — мрачно ответил он. — Окажись ты в порту, все могло бы сложиться по-другому, — сказал я. — А почему ты сам не возглавил народ? — Куда мне? Я не воин, не владею оружием и не умею вести людей за собой. Он промолчал. — А вот такой человек, как ты, мог бы в корне изменить ход событий. Вместо ответа мужчина вытянул вперед правую руку. Большая, сильная, она ощутимо дрожала. Да что там дрожала — тряслась. — Когда-то, — мрачно промолвил он, — я мог нанести тысячу ударов подряд с точностью до волоска. Произведя тысячу выпадов, я всякий раз попадал в кольцо диаметром с медную монету. Но теперь… Сам видишь, что теперь со мной стало. Он уронил трясущуюся руку, ударил кулаком по каменной кладке и зарыдал. — Тогда в таверне Поликрат запросто мог меня убить. Ему прекрасно известны все мои слабости, и если он не сделал этого, то лишь в память о былом. Дело в том, что мы вместе росли на причалах Порт-Коса, и лишь потом наши пути разошлись. Оба мы посвятили себя мечу, но я стал служителем закона, а он — разбойничьим вожаком. — Чего хотел от тебя Глико? — поинтересовался я. — Много чего. Ему нужен тот, кто сможет собрать вокруг себя людей, воодушевить их и подвигнуть на осуществление плана штурма цитадели Поликрата. — И что ты ответил ему? — спросил я. — Для того чтобы такой план стал реальностью, потребовались бы сотня осадных кораблей и десять тысяч человек. Я кивнул, подумав, что такая оценка вполне реалистична. Для тех сил, которые речные города были в состоянии собрать на реке, твердыня Поликрата, пожалуй, и впрямь могла считаться неприступной. Мне уже доводилось слышать такие отзывы от других, и сказанное бывшим воином лишь подтвердило печальный факт. Печальный, ибо красота мисс Беверли Хендерсон сделалась достоянием тех, кто укрывался за мрачными стенами разбойничьего оплота. — Значит, положение безвыходное? — спросил я. — Совершенно безвыходное. — Завтра Виктория должна уплатить дань Поликрату. Мой собеседник пожал плечами. — Люди говорят, будто пираты — подлинные хозяева города. — Так оно и есть. — И никто не в состоянии бросить им вызов? — Никто. — Могу ли я чем-то тебе помочь? — спросил я с печальным вздохом. — Можешь. Дай мне выпить… Я отвернулся и зашагал по улице к таверне Тасдрона. Она оставалась открытой, хотя обычное оживление в ее зале сменилось всеобщим унынием. Когда я зашел внутрь, никто со мной не заговорил. Люди старались не встречаться со мной взглядом. Вместо обычной кружки я приобрел бутыль паги навынос и вернулся к бывшему капитану стражи, понуро сидевшему под каменным забором. Когда я остановился перед ним, он вскинул на меня мутные глаза. При виде бутыли, однако, взгляд его оживился. Схватив протянутую мною бутылку, спившийся воин зубами вытащил пробку и припал к горлышку. — Прости за мои необдуманные слова, — сказал я. — Никто не давал мне права так говорить с тобой. Гнев и досада не оправдание — мне следовало быть сдержаннее. — Ты жалеешь меня? — Да, — сказал я, — мне тебя жаль. Медленно, собрав все остатки воли, понукаемый холодной яростью, бывший стражник поднялся на ноги. Глаза его были полны гнева. — Жалеешь? — повторил он. — Меня? — Мне известно, что ты проштрафился и лишился права на алые одежды воина. — Вздор! Никто не может лишить меня пурпура, коль скоро он мне дарован. Он разорвал на груди верхнюю тунику, и под ней обнаружилась вторая, в лунном свете отливавшая алым. — Видишь! Отобрать у меня это можно только мечом! И пусть кто-нибудь, если ему надоела жизнь, попытается оспорить мое право на ношение одеяния воина! — Ты сам лишаешь себя всех прав, — заметил я. — Ты конченный человек. Пей! Он злобно воззрился на бутылку. — Ты ведь даже забыл имя того капитана, который отогнал пиратов от Порт-Коса. Его больше нет. Пей! Бывший воин, обеими руками сжимавший бутыль близ горлышка, понурясь, уставился на него, а потом неожиданно вскинул глаза к двум горианским лунам и издал долгий громкий крик, начавшийся как горестный стон, но закончившийся яростным ревом. Неожиданно он развернулся и изо всех сил ударил бутыль о каменную стену. Она разлетелась вдребезги, осыпав его острыми осколками. — Я вспомнил того воина, — промолвил он. — Как его звали? — спросил я. — Каллимах. Его звали Каллимах из Порт-Коса. — Но его больше нет, не так ли? — спросил я. — Он жив! — проревел бывший стражник и со страшной силой обрушил на камень оба тяжелых кулака. Между его пальцами сочилась густая темная кровь. — И где же он? — Здесь, — ответил мой собеседник, медленно поворачиваясь ко мне лицом. — Это я. — Рад слышать, — произнес я и, наклонившись, поднял с земли его упавший клинок. — Возьми меч, Каллимах. Он твой и тебе еще пригодится. Вложив меч в ножны, воин смерил меня долгим, очень долгим взглядом, после чего сказал: — Ты оказал мне услугу. Чем я могу отплатить тебе? — Как раз на сей счет у меня имеется некий план. Научи меня владеть мечом.
23. МЕНЯ ВСТРЕЧАЮТ В ЦИТАДЕЛИ ПОЛИКРАТА. КЛИОМЕН УСТРАИВАЕТ МНЕ ИСПЫТАНИЕ. Я ВЫБИРАЮ СЕБЕ ДЕВУШКУ НА НОЧЬ
Обнаженная рабыня, обвешанная цепочками и бубенцами, извивалась перед нами на красных плитках пола. Поликрат, сидевший рядом со мной за широким низеньким столиком, задумчиво соединил вместе куски желтовато-коричневого камня, две половинки некогда расколотого топаза. После соединения осколков из коричневых прожилков на их поверхности образовался контур речной галеры. Не могло быть никаких сомнений в том, что две эти части некогда представляли собой единое целое. — Замечательно, — сказал Поликрат. — А как поживает мой друг, Рагнар Воскджар? — Прекрасно, — ответил я, — и, конечно же, он велел справиться о твоем самочувствии. — У меня все в порядке, и ты по возвращении можешь заверить его, что я готов поучаствовать в нашем общем деле. — Через двадцать дней, — сказал я, — считая время на мое возвращение и подготовку наших кораблей, мы будем у ворот твоей гавани. — Превосходно, — одобрил Поликрат. — Потом, — продолжил я, — мы проследуем к Арской фактории, чтобы разорить ее пакгаузы и сжечь тамошние суда. Вслед за этим настанет черед Порт-Коса. Оба этих порта, обеспечивающих контроль над рекой, должны стать нашими. — Забавно, — сказал Поликрат, — что в то время, как мы объединяем свои усилия, раздоры между Аром и Косом не позволяют им выступить против нас совместно. — Их недальновидность и глупость, — подхватил я, — должны стать залогом нашего успеха. — Верно, — рассмеялся Поликрат. — Давай же выпьем за это! Он поднял свой кубок. Чокнувшись с ним, я протянул свой кубок и к Клиомену, сидевшему с хмурым видом по правую руку от Поликрата. Соприкоснувшись краями бокалов, мы выпили. Клиомен не переставая сверлил меня взглядом, но я отвернулся и сосредоточил внимание на рабыне, продолжавшей извиваться по полу, выложенному красной плиткой. Она исполняла танец желания, весьма распространенный среди горианских невольниц, состоящий, как правило, из нескольких четко разделяющихся фаз, каждой из которых, согласно ее эмоциональному и сексуальному настрою, соответствует определенный набор поз и движений. При этом изменяется и характер музыкального сопровождения. Таких фаз в большинстве версий танца обычно пять. В первой девушка танцует с напускным равнодушием, делая вид, будто мужчины, перед которыми она по обязанности должна выступать, совершенно не волнуют и не привлекают ее. Во второй фазе деланное равнодушие сменяется беспокойством по поводу того, что никто из зрителей не возбудился видом ее наготы и не пожелал ее. На этой стадии она уже начинает проявлять свою сексуальность, но пока робко и сдержанно. Впрочем, к концу данной фазы становится ясно, что сдерживать глубинное желание ей более не под силу. Рабыня обнаруживает не только свои сексуальные потребности, но и боязнь того, что мужчины могут счесть ее недостаточно привлекательной. С каждым тактом, каждым движением ее возбуждение становится все более очевидным. В третьей фазе танца плясунья пока еще в достаточно сдержанных движениях дает понять, что ее попытки не увенчались успехом. Выставляя себя напоказ, девушка языком мимики и жеста демонстрирует мужчинам свою готовность удовлетворить их желания. Она приглашает их овладеть ею, но что, если танец не возбудил похоти ни в ком из господ? Ее охватывает страх, ибо рабыню, не сумевшую понравиться, ждет суровое наказание. Ее могут заковать в цепи и бросить в конуру. В конце концов, рабыня, не вызывающая желания, никому не нужна, и ее могут просто убить. Обычаи Гора практически не ставят преград на пути женской сексуальности. На данной стадии женщина чувственно и бесстыдно выражает танцем свое стремление отдаться и страстный призыв овладеть ею. Эту фазу порой называют «течка суки на цепи», подчеркивая тем самым животный характер женской чувственности. Пятая, завершающая фаза танца не только сексуальна, но и драматична. В этой фазе девушка, переполняемая сексуальным желанием, недвусмысленно демонстрирует свою рабскую сущность. На этой стадии танцовщица редко поднимается на ноги — она перекатывается по полу, извиваясь на спине, на животе или на боку, приподнимается на четвереньки или ползает на коленях, старясь представить свое тело в наиболее выгодном, возбуждающем ракурсе. Все это сопровождается страстными призывными стонами и выкриками. Рабыня уже не предлагает себя, но униженно и страстно умоляет господ снизойти до ее тела. Эту фазу, самую бесстыдную и возбуждающую, именуют «течкой рабыни», давая тем самым понять, что в такой женщине сексуальное начало гораздо сильнее, чем в животном. — Я рассчитывал, что топаз попадет ко мне раньше, — заметил Поликрат. — Мое послание Рагнару Воскджару было отправлено более пятидесяти дней назад. — В крепости Рагнара не сразу пришли к решению, — ответил я. — Такого рода союзы заключаются не с бухты-барахты, а после зрелого размышления. Кроме того, мне пришлось застрять в Виктории. По всей реке полно патрулей. Стражники спят и видят, как бы им перехватить гонца с топазом. — Я бы чувствовал себя лучше, — сказал Клиомен, — если бы увидел твое лицо. — Но я ношу маску именно для того, чтобы никто не мог меня узнать, —пояснил я. — Это обычное дело, Клиомен, — поддержал меня Поликрат. — Гонец, перевозящий топаз, всегда скрывает свое лицо в чужих крепостях. Тайна личности — обязательное условие его работы. — Откуда ты знаешь, может, я сам Рагнар Воскджар, — сказал я Клиомену. Пират отпрянул. — Но ты не он, — усмехнулся Поликрат. — Такой осторожный, расчетливый и осмотрительный человек, как Рагнар, никогда не рискнул бы лично заняться опасным делом. — Думаю, ты прав, — ухмыльнулся я. — Во всяком случае, в отношении того, что я действительно никакой не Рагнар Воскджар. — Кого-то ты мне определенно напоминаешь, — покачал головой Клиомен. — Мы нигде не могли встречаться? — Возможно, — ответил я, пожав плечами. — Пойми, Клиомен, — промолвил Поликрат, — не исключено, что наш друг очень хорошо известен в речных городах. В таком случае, ни ему, ни Рагнару, ни нам не выгодно раскрывать его инкогнито. Если он занимает высокое положение в каком-нибудь прибрежном городе, то разглашение его имени пойдет во вред нашему делу. Зачем людям знать, что столь важная персона связана со мной или Рагнаром? — Тут ты прав, — согласился Клиомен. — Кроме того, — добавил Поликрат, — мне кажется, что по меньшей мере в одном прибрежном городе наш друг и впрямь очень хорошо известен. — Это так, — не кривя душой, подтвердил я, ибо в Виктории меня и вправду неплохо знали. Музыка закончилась, и девушка, звякнув бубенцами, простерлась ниц перед столом Поликрата, умоляюще протянув руку. Когда она подняла голову, я безошибочно прочел в ее взоре глубокое искреннее желание отдаться. Она была подлинной рабыней. — Господин! — простонала девушка. — Умоляю, господин! Поликрат, едва ли обращавший на рабыню внимание во время танца, скользнул по ней небрежным взглядом. — Отдай меня своим людям, господин! — взмолилась девушка. — Брось меня им! Поликрат кивнул крепкому, мускулистому детине, и тот, подойдя к девушке сзади, наклонился и за плечи поднял ее с пола. Беспомощная, она повисла в его могучих руках, касаясь пола лишь пальцами ног. Поликрат подал знак, указав на один из столов. Плечистый пират мигом отнес рабыню туда и швырнул на столешницу, так что бубенцы звякнули, а тарелки и бокалы полетели в стороны. Разбойники с хохотом разложили девушку на столе, широко разведя в стороны ее руки и ноги. Стол окружили возбужденные мужчины, и она издала крик восторга и наслаждения. — Я понял, кого ты мне напоминаешь, — сказал Клиомен. — Кого? — поинтересовался я. — Одного портового грузчика и кабацкого драчуна из Виктории по имени Джейсон. Я улыбнулся. — Сходство есть, — сказал Поликрат. — Джейсон из Виктории неплохо бился на кулаках, но совершено не владел мечом, — добавил Клиомен. — Тогда как же я могу быть им? — спросил я. — А вот посмотрим! — вскричал Клиомен, одним прыжком перемахнул через стол и выхватил свой клинок. Я невозмутимо взглянул на Поликрата. — О том, что я именно тот, за кого себя выдаю, свидетельствует топаз. Посуди сам, сумей кто-то из врагов Рагнара Воскджара завладеть камнем, чего ради он потащил бы топаз сюда? Какой в этом смысл? — Твои рассуждения убедительны и кажутся мне справедливыми, — согласился Поликрат. — Но и Клиомен прав. Сходство с тем малым у тебя имеется. — Ну уж это-то точно не моя вина, — с улыбкой заметил я. — Ты, надеюсь, не обидишься, если мы проведем испытание? — осведомился Поликрат. — Ничуть, — с усмешкой ответил я. — С другой стороны, слава о боевом мастерстве Клиомена распространилась по всей реке. Надеюсь, все понимают, что у меня нет охоты оказаться насаженным на его клинок, словно туша на вертел? — К бою! — с усмешкой скомандовал Поликрат. Я откинул плащ, обнажил висевший у бедра клинок и ударом ноги отшвырнул с дороги низенький столик, не спуская глаз с соперника, который вполне мог броситься на меня прежде, чем я приму защитную стойку. Пираты, сидевшие за столами, оторвались от еды и питья в предвкушении интересного поединка. Нагие, но обильно увешанные украшениями рабыни, разносившие напитки и закуски, перестали сновать между столиками и, опустившись на колени, замерли, чтобы не мешать господам любоваться зрелищем. Клиомен сделал неожиданный выпад, но я ловко отразил его. Пират атаковал меня трижды, из разных позиций, но всякий раз я легко уклонялся, и его уколы не достигали цели. В помещении послышался приглушенный гомон: интерес к поединку возрастал. Стало ясно, что Клиомен напрасно рассчитывал на легкую и скорую победу. Пират рассердился и обрушился на меня, как буря. Теперь он не колол, а рубил сплеча, однако результат оказался тем же, что и раньше. Через несколько минут запыхавшийся и вспотевший разбойник опустил свой клинок. Я по-прежнему воздерживался от контратак, но отбивал каждый его замах со всей своей немалой силой. Люди, плохо знакомые с боевыми искусствами, не знают, что в поединке на мечах значение имеет не только мастерство, но и сила. Последнее качество приобретает особое значение, если поединок затягивается. Коль скоро боец, достаточно умелый, чтобы отражать удары соперника, не просто блокирует, но и отбивает их, рука врага быстро устает, не говоря уж о том, что клинок его при каждом столкновении отскакивает в сторону и противнику приходится производить новый замах по более широкой дуге, затрачивая на это дополнительные усилия. Говоря проще, оружие, отбитое с большой силой, труднее вернуть в первоначальное положение, чтобы продолжить атаку. Действуя без излишней нарочитости, я не отводил удары Клиомена, а отбивал их, так что у него, наверное, заныли и онемели руки. — Кем-кем, а неумехой Джейсоном из Виктории этот малый быть не может, — со смехом заявил Поликрат. Клиомен сердитым рывком бросил свой клинок в ножны. Я сделал то же самое, но спокойно, без злобы. За весь поединок мною не было предпринято ни единой настоящей атаки, а поскольку именно нападающий неизбежно хоть на миг открывается и становится уязвимым, я, ограничившись защитой, почти ничем не рисковал. Конечно, нанести удар мастеру меча весьма непросто, но, полагаясь исключительно на защиту, боец тоже сталкивается с определенными затруднениями. Так, встречая не активное, а лишь пассивное сопротивление, противник обретает кураж и может предпринять более сложные и опасные наступательные действия, на какие едва ли решился бы, имея необходимость обороняться. Кроме того, защищающийся тоже может утратить бдительность, и последствия его малейшей невнимательности или небрежности окажутся непоправимыми. В конце концов, тот, кто ограничивается исключительно обороной, отказывается тем самым и от шансов на победу. Другое дело, что я в данном случае к победе и не стремился. Мой противник вернулся на свое место, и я сделал то же самое. — Клиомен, — заметил Поликрат, — ты, похоже, устал. — Я хотел лишь проверить, знаком ли с клинком наш гость, — отозвался пират. — Ну и что скажешь? — спросил Поликрат. — Кажется, он умеет держать меч в руках. — Мне тоже так показалось, — с улыбкой сказал Поликрат. Я мысленно возблагодарил своего учителя, Каллимаха из Порт-Коса. Целыми днями от рассвета до заката, а в последнее время даже при свете лампы он прививал мне навыки владения оружием, доводя знание приемов защиты и нападения до автоматизма, уча предугадывать действия противника и определять его слабые места. По моему скромному суждению, я не был вовсе уж бестолковым учеником, хотя, конечно, отчетливо понимал: стать подлинным мастером клинка в столь короткий срок невозможно. Однако даже первичные навыки кое-чего стоили. — Я хотел только испытать его, — повторил Клиомен. — Ясно же, что мне бы и в голову не пришло убивать гонца Рагнара Воскджара. — Это само собой, — кивнул Поликрат. — Ну что ж, раз испытание закончено, давайте веселиться. Музыканты, играйте! Служанки, вина! Пусть выйдет новая танцовщица. Праздник продолжается! Оркестр снова принялся играть одну из диких, волнующих, потрясающе чувственных горианских мелодий. Взяв с блюда ножку вулоса, я вгрызся в нее, стараясь не выдать своего облегчения. Клиомен больше налегал на вино, и вид у него был сердитый. Новая танцовщица вышла на площадку в сопровождении рослого грубого детины, чтобы исполнить танец с плетью. Нагие и полунагие служанки сновали между столиками, разнося угощение и напитки. Я пригляделся к прислужницам. Мисс Хендерсон среди них не было, зато нашлось несколько таких, кем бы я овладел с удовольствием. — Вина, господин? — спросила рыжеволосая рабыня, все одеяние которой составляли обвитые вокруг тела кожаные ремни. Я принял у нее вино и перевел свое внимание на танцовщицу, привлекательную темноволосую девушку. В танце с плеткой, известном в различных местных вариациях, танцовщицу почти никогда по-настоящему не бьют, если только, конечно, она не танцует плохо. Однако когда плетью щелкают, девушка реагирует так, как будто ее ударили. Такого рода движения в сочетании с возбуждающей музыкой, красотой тела и символикой танца, подчеркивающей полную зависимость слабого женского начала от грубой и жестокой власти мужчины, производят необычайно сильное впечатление. В данном случае средствами музыки и танца выражается глубинная суть исконных принципов взаимоотношений полов. Горианцы уверены, что люди не могут быть счастливы, если они не следуют зову своей природы. Можно победить человека, но никак не природу. Пытаясь жить в противоречии с натурой, мы наносим поражение самим себе. Истинная свобода и счастье — в способности отбросить предрассудки и стать собой в полном смысле этого слова. — Хлеба, господин? — спросила красавица блондинка, встав на колени рядом со мной. Она предложила мне серебряный поднос, на котором лежали горячие, исходившие паром ломтики горианского хлеба, испеченного из лучшего зерна са-тарна. Взяв один ломтик, я полил его горячим маслом из серебряного кувшинчика, тоже стоявшего на подносе, и небрежным кивком отпустил рабыню. Грациозно поднявшись на ноги, девушка отправилась обслуживать других господ. Одежды на ней не было вовсе. — Мне было бы спокойнее, если бы наш гость обошелся без маски, — проворчал Клиомен. — Но ты должен понимать, что сохранение его инкогнито в наших общих интересах, — терпеливо объяснял Поликрат. — Даже здесь, в нашей цитадели, может найтись предатель, который, узнав нашего гостя, выдаст его за вознаграждение. Более того, любая ничтожная рабыня способна запомнить его черты, а кто поручится, что она, будучи проданной, не попадет в руки тех, кому вовсе не следует знать о посещении друга? Клиомен угрюмо кивнул и снова припал к чаше с вином. — Неужели у вас даже рабыни знают, что я гонец Рагнара Воскджара? — спросил я. — Конечно знают, — сказал Поликрат. — Этот праздник был устроен специально в честь твоего прибытия. Но даже если бы об этом не объявлялось открыто, трудно скрыть что-то от кухонь и чуланов. Маленькие сучки, сколько ни сажай их на цепь, любопытны и любят посплетничать. С этим ничего не поделаешь. Я улыбнулся, признавая его правоту. — Мяса, господин? — спросила девушка, опустившись передо мной на колени с полным подносом жареного мяса боска, нарезанного кубиками и нанизанного на палочки. Взяв несколько палочек, я окунул одну из них в соус и присмотрелся к склонившей голову девушке. Волосы ее были коротко обрезаны, вероятно в качестве наказания, и, предлагая мясо мужчинам, эта нагая рабыня, по существу, предлагала им себя. Пожалуй, даже в первую очередь себя, а потом уж горячее лакомство. Это вполне соответствует горианским обычаям, и такого рода вопрос, обращенный к мужчине, обычно трактуется шире, нежели простой интерес к его кулинарным пристрастиям. Точно так же понимается и другой, весьма распространенный в тавернах и пиршественных залах Гора вопрос: «Вина, господин?». — Ты действительно считаешь, — спросил Поликрат, — что флот Рагнара Воскджара, полностью оснащенный и подготовленный, может прибыть сюда через двадцать дней? — Не предвижу особых затруднений, — заверил его я. — Хорошо. Я огляделся по сторонам, рассматривая рабынь, двигавшихся между столиками. Некоторые из них носили на теле по пять стальных обручей: узкий стальной ошейник и такие же браслеты на запястьях и лодыжках. Эти обручи предоставляют богатые возможности желающему связать рабыню тем или иным способом, каковых на Горе существует великое множество. Для этого требуется лишь шнур да умение. Того и другого мужчинам Гора не занимать. Разумеется, девушек связывают по-разному, в зависимости от поставленной цели, но в основном различают три типа уз: «узы удержания», «узы наказания» и «узы наслаждения». К последним относятся особые, наиболее изысканные и изощренные способы связывания. — Винограда, господин? — произнес нежный женский голос рядом со мной, и я, оглянувшись, узнал ту самую свободную женщину из Виктории, которую на моих глазах вывели из толпы и раздели донага, после чего она сама завязала свои волосы узлом покорности. — Господин? — вновь спросила она почтительно и покорно. За время пленения эта женщина буквально преобразилась: красота осталась при ней, но привлекательность ее значительно усилилась. Мне захотелось немедленно заключить ее в объятия. Женщина предложила мне поднос с виноградом «та», причем каждая виноградина была очищена от кожицы. Я улыбнулся: надо полагать, она чистила виноград собственноручно. Рабыням нередко дают такого рода трудоемкие задания. Я окинул взглядом ей стройную фигурку, едва прикрытую полосками желтого шелка. — Вижу, она тебе нравится, — сказал Поликрат. — Если хочешь, забери ее на ночь в свои покои. — Подумаю, — ответил я, пожав плечами. На площадке перед нами продолжался танец с плетью. — Фруктов, господин? — тихонько проговорила другая девушка, опускаясь передо мной на колени. Голос ее звучал испуганно, голова была опущена. Когда я повернулся к ней, она задрожала и не подняла головы. — Робеет, — со смехом сказал Поликрат. — Наверное, знает, что ты гонец Рагнара Воскджара и боится тебя. А заодно и меня с Клиоменом, ведь из всех, кто находится сейчас в зале, мы занимаем самое высокое положение. Я снова улыбнулся. Разумеется, любая рабыня будет испытывать робость в присутствии людей, властных над ее жизнью и смертью. В руках девушка держала поднос со спелыми сочными фруктами. Одежда ее, как, впрочем, и остальных служанок, отражала представление хозяина о том, что надлежит носить рабыне: узкие полоски шелка ничуть не скрывали ее женских прелестей, но, напротив, привлекали к ним внимание. Так, шелковая лента, повязанная под грудь, приподнимала ее, распаляя мужскую похоть. Впрочем, все же это была одежда; предшественница этой девушки прислуживала за столом совершенно нагой. — Это новая рабыня, — сказал Поликрат, — мы даже еще не успели толком приучить ее к ошейнику. Ее темные, довольно длинные волосы повязывались плетеным желтым шнуром, достаточно прочным, чтобы при случае им можно было бы связать рабыню. Если бы волосы распустились, они бы темной волной упали до ее ягодиц. — Хороша, не так ли? — спросил Поликрат. Взяв девушку пальцами за подбородок, я поднял ее голову, и нежные испуганные карие глаза рабыни встретились с моими. Их выражение заинтересовало меня. Я не раз видел его раньше в глазах рабыни, встретившейся взглядом со своим господином. Правда, эта рабыня попыталась отвести глаза в сторону и даже отвернуться, хотя я и удерживал ее подбородок. Меня она явно не узнавала. — Она боится, что ты захочешь ее, и, думаю, одновременно желает этого, — заметил Поликрат. Девушка задрожала. Я отпустил ее подбородок, и она опустила голову. Поликрат осмотрел ее с ног до головы. — Эй, маленькая шлюха, ты зачем подошла к нашему столу? Девушка подняла голову и робко протянула мне поднос с горианскими персиками и сливами. Взгляд ее вновь встретился с моим, и она, покраснев, потупилась. Мне стало ясно, для чего служит шелковая лента, так волнующе приподнимающая ее нежную округлую грудь. Жест, которым были предложены фрукты, безошибочно указывал на то, что она с покорным ожиданием предлагает мне и свою красоту. Приняв один из персиков, я вгрызся в него, одновременно обшаривая девушку взглядом. Рабыня дрожала. — Можешь идти, — сказал ей Поликрат. — Повинуюсь, господин, — испуганным голосом отозвалась она и, легко поднявшись, поспешила покорно служить другим господам. Проводив ее взглядом, я пришел к выводу, что из мисс Беверли Хендерсон получилась прелестная рабыня. Танец с плетью теперь приближался к своей кульминации. — Соблазнительная малышка, — сказал я, глядя вслед мисс Хендерсон. — Как ты ее называешь? — Беверли, — ответил Поликрат. — Ты жестокий хозяин, раз велел ей носить земное имя, — с усмешкой заметил я. — Так ведь она с Земли, — ухмыльнулся он в ответ. — Вот оно что! — Тебе нравятся земные девушки? — Еще как, — сказал я. — Эта пока не вышколена, но со временем из нее выйдет превосходная рабыня. — Ты думаешь, она рождена для этого? — спросил я. — Вне всякого сомнения. Я имел в виду лишь то, что пока она еще не полностью приучена к ошейнику. — Понятно. — Клиомен подцепил ее в «Пиратской цепи», таверне Хиброна, что в Виктории. Она, дурочка, думала, что он видит в ней свободную женщину, и в разговоре назвала свое земное имя — Беверли. Ну а Клиомен, с самого начала видевший в ней будущую рабыню, решил, что для рабской клички это словечко подходит как нельзя лучше. Так мы ее и зовем. — Ясно. — Она вроде бы и вправду была свободной женщиной, но сама изо всех сил напрашивалась на ошейник. Малый по имени Джейсон пытался увести ее из таверны, но эта дурочка не только отказалась от его помощи, но и всячески издевалась над ним. Кстати, ты и ростом и статью действительно напоминаешь этого парня. — Неужели? — Представь себе, Клиомену даже не пришлось опаивать ее порошком тасса. Он просто связал девчонку и отнес на корабль. Она малость побрыкалась, но теперь, — он указал на девушку, коленопреклоненно прислуживавшую за соседним столиком, — неплохо справляется. Я кивнул, любуясь спиной, бедрами и лодыжками Беверли, после чего перевел взгляд на танцовщицу. Она лежала на спине, подняв одно колено и вытянув руки вдоль тела ладонями вниз. Громила с плетью в руке высился над ней, как гора. Повернув голову к жестокому повелителю, танцовщица взглянула ему в глаза и изящным жестом повернула руки ладонями к нему — в знак своей покорности, зависимости и готовности к повиновению. Зрители, выражая удовлетворение, принялись хлопать ладонями. Здоровяк присел рядом с ней, намотал свою плеть на ее шею и грубым рывком поднял ее, поставив перед собой на колени. Танцовщица подняла на него бесконечно покорный взгляд подлинной рабыни. Зрители за столами захлопали еще громче. Мужчина покосился на Поликрата, который указал ему на один из столов. В ответ на этот жест верзила поднял девушку на ноги, протащил по полу к указанному месту и, размотав плеть, швырнул в руки поджидавших пиратов. Те схватили ее и, разложив на столе, занялись удовлетворением своего вожделения. Другие, глядя на это, поощряли их одобрительными криками и хлопками. Я поднялся на ноги. — Праздник только начался, — рассмеялся Поликрат. — Жаль, да только я притомился. Пожалуй, мне лучше уйти в свою комнату. — Конечно, — рассмеялся пират, — ты ведь проделал долгий путь. Но, думаю, не стоит проводить ночь одному. Возьми девушку, чтобы вымыла твое тело и доставила тебе удовольствие. — Поликрат великодушен, — сказал я. — Пустяки! Такая форма гостеприимства весьма распространена на Горе. Предоставить гостю девушку, чтобы она ублажала его ночью, здесь обычное дело, однако моя похвала в адрес хозяина дома была столь же уместна, как и его ответ. В подобных обстоятельствах обычай предписывает гостю и хозяину непременный обмен любезностями. Поликрат тоже встал, и мы вместе оглядели зал, присматриваясь к обнаженным и полуобнаженным рабыням. — Девок выбирай, каких хочешь, — радушно предложил он. Я продолжал рассматривать невольниц, многие из которых даже не замечали моего взгляда. Впрочем, это не имело значения. Мне достаточно было указать на одну из них, чтобы ее отослали на ночь в мою спальню. — Вот Таис, она недурна, — заметил Поликрат. Темноволосая девушка быстро отвела взгляд и, опустив голову, поспешила к ближайшему столику, откуда потребовали вина. С ее ошейника свисали две серебряные цепочки, прикрепленные к браслетам на запястьях. — А это Релия, взгляни на нее. Пират указал еще на одну темноволосую девушку в красивом красном одеянии, длинном, открытом сверху до талии, открывая взгляду гибкий тонкий стан и нежную упругую грудь. В руках рабыня держала поднос с крохотными чашечками, наполненными хмельным напитком. Ее стройную шею плотно охватывал серебристый ошейник. — Вот эта, Тела, когда ее захватили в плен, умоляла, чтобы ей позволили носить белый шелк, — со смехом промолвил Поликрат, указывая на блондинку, — Ну что ж, команде мы ее бросили без одежды, но когда ребята вдоволь натешились ее телом, ей разрешили надеть белое. — Забавно, — сказал я. — Особенно забавно то, что теперь она частенько просит о красном шелке. Может быть, когда-нибудь мы снизойдем и до этой ее просьбы. Теперь она рьяно лижет мужские ноги, — добавил он. — Великолепно, — сказал я. — Бикки, — пират указал на невысокую темноволосую девушку, — тоже недурна. Еще есть Мира и Тала, обе блондинки, сестры из Коса. Пират показал двух девушек, внешне похожих, но несколько различавшихся по возрасту. Одной было лет девятнадцать, другой примерно семнадцать. Ошейники обеих соединялись вместе красным ремешком длиною примерно четыре фута. — Хочешь, бери обеих, — сказал пиратский главарь. Они мне нравились, но здесь было и много других, так что я продолжил осматривать зал. — Вижу, тебя заинтересовала Лита, — сказал пиратский главарь, когда мой взгляд задержался на женщине, обращенной в рабство в порту Виктории всего несколько дней назад. Волосы ее по-прежнему были завязаны узлом покорности. — Она не слишком хорошо обучена, — продолжил пират, — но изо всех сил старается улучшить свои навыки, и я думаю, скоро будет готова к продаже за хорошую цену. Если хочешь, можешь заняться ее обучением. — Может быть, как-нибудь в другой раз, — сказал я. — Есть, конечно, и другие, — сказал он, — но они внизу, в клетках. — О, кажется, вон та мне подойдет. — Которая? — Та, — я указал рукой. — Беверли? Земная девушка? — Она самая. — Выбери другую, — предложил пират. — Почему? — Она совершенно не подготовлена к настоящему служению. Плохая рабыня. — А мне она кажется интересной. — Дело твое. Я прикажу послать ее в твою спальню. В ближайший час она будет у тебя. — Спасибо, Поликрат. Но, может быть, у себя в комнате мне захочется снять эту надоевшую маску. — Я понял, — сказал он. — Она явится к тебе с завязанными глазами. — Благодарю, Поликрат. — Пустяки, не за что. Я любезно поклонился гостеприимному Поликрату и его доверенному помощнику Клиомену, после чего повернулся и направился в отведенные мне покои.24. ЧТО ПРОИЗОШЛО В МОИХ ПОКОЯХ, КОГДА МИСС ХЕНДЕРСОН ПРИНЯЛА МЕНЯ ЗА КУРЬЕРА РАГНАРА ВОСКДЖАРА
— Господин? Беверли стояла в дверях моей спальни. Дверь позади нее уже закрылась. Стражник привел Беверли за руку, открыл дверь, втащил рабыню с повязкой на глазах и удалился, не преминув закрыть дверь. Теперь мы остались наедине. — Господин, ты здесь? Я явилась, чтобы служить тебе. Я не ответил, но оглядел ее с головы до ног. Робко, не смея двинуться с места, Беверли стояла у входа. Ее одеяние составлял кусок полупрозрачного коричневого шелка, открывавший правое плечо и поддерживавшийся на левом небрежно завязанной узкой бретелькой. Стоило чуть потянуть, и эта тряпица упала бы к ее лодыжкам. В руках она держала несколько сложенных стопкой больших мягких полотенец, две губки, масло для ванной и еще кое-что. Поверх стопки полотенец лежал стальной ошейник, который ранее, в пиршественном зале, красовался на ее шее. Тут же находился и ключ. Ошейник сняли, поскольку ей предстояло мыть меня в ванной, но предполагалось, что после купания я снова надену этот обруч на ее шею. Стальные браслеты для рук и ног тоже отсутствовали, но сюда она их не принесла. Видимо, ее хозяин решил, что мне они не понадобятся. В отличие от плети, рабских наручников и кожаных браслетов с застежками. Стоит упомянуть, что в моей спальне в ногах широкой кровати имелись цепи, которые можно было удлинить или укоротить по желанию. Одна цепочка заканчивалась запиравшимся на замок ошейником, другая — стальным кольцом меньшего диаметра, по размеру подходившим как раз для женской лодыжки. Я разглядывал ее. Волосы девушки оставались прибранными кверху и перевязанными шнуром, достаточно прочным, чтобы им можно было ее связать. — Господин, — снова окликнула рабыня, — ты здесь? Я шевельнулся, чтобы Беверли узнала о моем присутствии. — Прости меня, господин, если я разбудила тебя, — пролепетала девушка. Я снял маску, бросил ее на широкую кровать и щелкнул пальцами. — Повинуюсь, господин, — промолвила Беверли, после чего приблизилась, встала передо мной колени и сказала: — Я Беверли. Меня прислали сюда, чтобы я служила господину. Я молчал. — То, что господин выбрал себе для услуг именно Беверли, для нее большая честь, — промолвила она. Я снова ничего не ответил. — Я приготовлю ванну, — сказала Беверли. Рядом с кроватью находилась большая, утопленная в пол ванна, наполненная водой примерно дюймов на шесть. Рядом стояли кувшины для ополаскивания. Предметы, принесенные с собой, девушка положила на пол справа от себя. — Вот, господин, — сказала она, нашарив вслепую стальной обруч, — это рабский ошейник. Ты можешь надеть его на меня, когда тебе будет угодно. Беверли положила ошейник и ключ к моим ногам. Рядом с ошейником легли и остальные предметы.— А вот твоя плеть, господин. Рабыня поцеловала плеть и промолвила: — Теперь Беверли готова служить своему господину. Я снова щелкнул пальцами, и девушка встала, выпрямившись и опустив руки. — Должна ли я искупать тебя теперь, господин? — спросила она. Я разглядывал ее глазную повязку горианского образца, весьма эффективную в отличие от используемых на Земле. У нас глаза завязывают обычной тканью, и из-под нее можно подглядывать. Иное дело — горианская повязка. Обычно она состоит из трех частей — двух закругленных кусочков мягкого войлока диаметром в три или четыре дюйма и ленты или шарфа из плотной темной ткани, длина которой позволяет обернуть ее вокруг головы не менее чем дважды и завязать узлом на затылке. Ослепляющие повязки редко используют при транспортировке рабов; для таких целей, как правило, применяются капюшоны и кляпы. Однако повязка имеет определенные преимущества. В частности, она позволяет видеть часть лица рабыни, например ее дрожащие губы. Она не мешает девушке целовать своего хозяина, а ему дает возможность пробежаться пальцем по щеке невольницы. — Позволит ли господин искупать его прямо сейчас? — спросила Беверли. Вместо ответа я развязал узелок на ее левом плече, и легкое одеяние упало, оставив Беверли нагой. Обойдя девушку, я остановился позади нее, а она, ощущая мое присутствие, напряглась и слегка приподняла подбородок. Я подался вперед, вдыхая легкий аромат ее благовоний, и Беверли задрожала, почувствовав на шее мое дыхание. Затем я обошел ее снова и остановился напротив. — Господин… — вдохнула она и, протянув вслепую руки, коснулась моей груди. На миг ее пальцы задержались, нащупывая пояс из мягкой ткани, которым я подпоясал домашнюю тунику. Потом она распустила узел, раздвинула края одежды и поцеловала меня в живот. Зайдя сзади, она осторожно сняла с меня тунику, поцеловав под левой лопаткой. Вновь обошла меня, сложила одежду у моих ног, поцеловала их и застыла передо мной на коленях. Я улыбнулся: возможно, Беверли еще и не являлась хорошо вышколенной рабыней, но раздевать господина перед купанием ее уже научили. Вложив принадлежности для умывания ей в руки, я подвел ее к краю ванны, и она положила их сбоку, там, где легко могла найти и вслепую. Затем девушка взяла одну из губок и флакон с маслом, а я помог ей войти в воду и задержался, глядя на нее. Мисс Беверли Хендерсон — некогда гордая земная девушка, а ныне ничтожная горианская рабыня — стояла нагая, с повязкой на глазах и дожидалась мужчину, которому ей надлежало угождать. Я вошел в ванну, и Беверли, то опускаясь на колени, то вставая, со всей подобающей рабыне покорностью принялась массировать мое тело губкой, умащать маслом и ополаскивать водой. Через несколько минут, закончив умывание, она насухо вытерла меня полотенцем и вновь встала передо мной на колени, склонив голову. Я щелкнул пальцами, и девушка поднялась на ноги. Я присмотрелся к ней повнимательнее, оценивая характер ее дыхания, и коснулся пальцами талии. Беверли непроизвольно вздрогнула, и я улыбнулся. Ванна по-гориански — это не просто купание. Разумеется, мытье было и остается гигиенической процедурой, но в плане эмоционального воздействия на девушку более существенными представляются иные аспекты. Во-первых, рабыня выполняет унизительное действие. Во-вторых, покорное служение, видимо в силу глубинных биологических причин, весьма способствует сексуальному возбуждению. Многие мужчины, мне кажется, не понимают этого. Когда девушка приносит мужчине сандалии, завязывает их на его ногах и целует ремни, она переживает сексуальные ощущения и получает сексуальный опыт. По моему мнению, мужчины, не осознающие глубину и контекстуальное богатство женской сексуальности, недооценивающие степень потребности женщины в покорности, служении и самоотдаче, лишают женщин возможности осознать и проявить себя. По моему разумению, такой мужчина не только глуп, но и жесток. Отказываясь властвовать и покорять, он лишает женщину возможности получить полноценное сексуальное удовлетворение, невозможное для нее вне подчинения и служения. На самом деле демонстрация покорности является для женщины внутренней потребностью. Что же до рабыни, то для нее это одновременно и потребность, и обязанность. Мне кажется, именно это объясняет радость, которую доставляет рабыням их служение. Другой аспект воздействия этой процедуры заключается в том, что, умывая мужчину, она постоянно ласкает его тело. Рабыня оказывается весьма близка к мужчине, что не может не возбуждать любую здоровую, гормонально активную женщину. Рабыню же это возбуждает вдвойне, ибо она осознает, что является бесправным объектом животного вожделения. Разве не об этом говорит само ее положение? Кроме того, в то время как сама она прикасается к мужскому телу, мужчина ее не трогает. Соответственно, процедура умывания рабыней оказывает возбуждающее воздействие и на мужчин. Любому мужчине приятно, когда его моет красивая нагая женщина. К тому же от него отнюдь не укрывается тот факт, что оказываемая услуга приводит женщину в крайнее возбуждение. Обычно после того, как красавица вымоет мужчину и насухо оботрет его полотенцем, она становится перед ним на колени и умоляет овладеть ею. — Господин, твоя рабыня вымыла тебя, — произнесла Беверли, стоя передо мной на коленях. Я распустил шнур, удерживавший ее волосы, и этим шнуром связал ей запястья у нее за спиной, рассудив, что ей не помешает почувствовать себя совершенно беспомощной. Потом я расстелил у изножья кровати пышные любовные меха и положил на них цепи. Девушка услышала их звон. Я подтолкнул ее к ногам кровати и заставил встать на меха. На Горе рабынь редко допускают в постель: их используют на звериных шкурах, расстилаемых на полу. Взяв стальной обруч, я защелкнул его на шее Беверли. Ошейник подошел идеально. — Теперь твоя рабыня в ошейнике, — промолвила она. — Мое клеймо — это обычный знак «кейджера», — промолвила девушка, чувствуя на себе мой взгляд. — Надеюсь, оно устроит господина. Я присмотрелся к клейму, представлявшему собой узор из переплетенных ветвей и листьев то ли папоротника, то ли пальмы, изящный, но глубоко въевшийся в плоть. Превосходное сочетание красоты и символа суровой власти. Я резко щелкнул пальцами, и Беверли не мешкая опустилась на меховую подстилку рядом с цепями. В следующее мгновение она, не вставая с колен, откинулась назад и широко раздвинула ноги. Я разглядывал ее, сидя на краю кровати, и едва сдерживался, чтобы не зарычать от удовольствия. Мисс Беверли Хендерсон, нагая, связанная, с клеймом на бедре и ошейником на шее, стояла передо мной в позе рабыни для наслаждений. Я заметил, что она приняла эту позу спонтанно. Это меня заинтересовало. — У господина есть пожелания? — осведомилась Беверли. Я знал, что мне следует использовать ее, желательно грубо и даже жестоко. Если поутру она не вернется в свою клетку в синяках и ссадинах, пираты в крепости да и сам ее хозяин невольно призадумаются. Все они привыкли обращаться с рабынями как алчные хищники, и если обнаружится, что гонец Рагнара Воскджара разводил церемонии с какой-то ничтожной невольницей, это может вызвать подозрения. Подлинный курьер пиратского вожака не мог проявлять мягкотелость в отношении девушки для удовольствий. — Господину не угодно говорить со мной, — жалобно произнесла Беверли, подергав петли плетеного же что го шнура, связывавшего ее запястья. — Я чем-то не угодила ему и буду наказана? Я, разумеется, не ответил. — Разве господин не хочет овладеть мною? — спросила она. — Разве господин не выбрал меня среди других девушек для своего удовольствия? Беверли принялась извиваться передо мной с жалким, несчастным видом. — Может быть, теперь, когда господин рассмотрел меня поближе, он счел меня недостаточно красивой? Я знаю, в доме есть девушки красивее меня. Говорят, что я еще плохая рабыня, ибо недостаточно приучена к ошейнику, но если господин снизойдет до меня, я сделаю все, чтобы угодить ему. Мне было интересно ее послушать, ибо ее речь была речью настоящей горианской рабыни. Неужто мисс Хендерсон уже забыла, что она с Земли? — Я не умею танцевать и еще не знаю любовных песен, подобающих разгоряченным рабыням, — сказала Беверли. — Этому меня пока не обучили. Чего желает от меня господин? — жалобно спросила она наконец. И на сей раз я не ответил. — Ты могущественный господин, посланец самого Рагнара Воскджара, — простонала Беверли, — тогда как я всего лишь ничтожная, жалкая рабыня. Для меня великая честь оказаться избранной среди прочих. Повязка скрывала ее глаза, но я прекрасно представлял, каким жалобным был ее взгляд. — Я постараюсь оказаться достойной твоего выбора, сделаю все от меня зависящее, чтобы угодить тебе! И вновь ответом с моей стороны было молчание. — Мне страшно! — пролепетала она. — Видимо, я не устраиваю господина. Если так, то пусть господин выпорет меня и прикажет прислать ему другую девушку. Я по-прежнему не реагировал. — Нет, ты не бьешь меня и не приказываешь прислать другую девушку, — с дрожью в голосе промолвила она через некоторое время. — Теперь мне становится по-настоящему страшно. Видимо, я представляю для тебя определенный интерес и ты хочешь меня использовать. Но какого рода этот интерес и как может захотеть использовать меня такой человек, как ты? О господин, поговори со мной! Умоляю, скажи хоть слово! Позволь мне догадаться, каковы твои намерения. Я вся в твоей власти, господин! Вся в твоей власти! Тело Беверли сотрясалось от рыданий, а я молча рассматривал ее стальной ошейник. Потом Беверли вскинула голову и улыбнулась. — Ты волен сделать со мной все, что хочешь, ибо ты силен и свободен. Но молю тебя, удостой меня хотя бы одним словом! Губы ее дрожали. В страхе и унижении, стянутая петлями желтого шнура, она была потрясающе красива. — Я поняла, господин, — сказала рабыня, — почему мне завязали глаза. В своих покоях, где нет посторонних, господин, наверное, предпочитает обходиться без маски, и мне не позволено узреть лицо курьера Рагнара Воскджара. Кто знает, через какие руки пройдет и к какому хозяину попадет невольница? Разумеется, ты не можешь допустить даже малейшей возможности того чтобы в будущем я, хотя бы случайно, могла тебя выдать неосторожным словом, восклицанием или пылким стремлением облизать твои ноги. О желании облизать мне ноги Беверли высказалась как о чем-то совершенно естественном. Для рабынь Гора это обычная вещь, но на Земле дело обстоит иначе. Неужели она забыла о своем земном происхождении и воспитании? — Но почему, господин, ты не позволяешь мне не только видеть тебя, но и слышать твой голос? О! Кажется, я поняла! Узнать человека можно не только по его облику, но и по голосу. Ты не хочешь, чтобы я запомнила даже твой голос! Или, — Беверли задрожала, — просто ты считаешь рабыню существом слишком низким, чтобы снизойти до разговора с ней? Я улыбнулся. Напуганная, подобострастная рабыня не узнала меня в гонце Рагнара Воскджара, вальяжно восседавшем за пиршественным столом, но я ничуть не сомневался, что по голосу Беверли опознает меня мгновенно. — Я придумала, господин, — сказала она, радуясь своей догадке. — Если ты молчишь для того, чтобы остаться неузнанным, прикоснись к моему левому плечу, а если твое молчание есть знак презрения к недостойной слов жалкой рабыне — коснись правой руки. Она напряглась, трепетно ожидая моего знака. — Пожалуйста, господин! — молила девушка, но я не шелохнулся. — Понимаю, — горестно промолвила Беверли, — господин считает, что рабыня не вправе знать даже это. На то его воля. Однако, — она поежилась, — ты не знаешь, как страшно беспомощной, беззащитной девушке с завязанными глазами. Впрочем, может быть, ты это прекрасно знаешь? — Беверли улыбнулась. — Ну конечно, господин, ты прекрасно знаешь, как следует обращаться с рабыней. О себе как о рабыне Беверли говорила как о чем-то само собой разумеющемся. — Но все же, — продолжила девушка, — ты позволяешь мне говорить. Ты не ударил меня, чтобы я замолчала, не вставил мне в рот деревяшку и не засунул кляп. Следовательно, по крайней мере до тех пор, пока я не почувствую твой пинок или удар твоей плети, мне позволено говорить. Возможно, ты хочешь меня слышать. Но с чего бы это? Разве могут интересовать господина слова ничтожной рабыни? Будучи искренне озадаченной, она непроизвольно подергала петли своего шнура. — Чем я отличаюсь от других девушек? — спросила себя Беверли, размышляя вслух, и тут же, найдя ответ, радостно воскликнула: — Ну конечно! Во всей крепости я единственная рабыня родом с Земли! Тебе ведь рассказали об этом, не так ли? Наверное, господину еще не случалось обладать земными девушками и мое происхождение заинтриговало его. Да, скорее всего, тебе рассказали, откуда я прибыла. Ты ведь не раздвинул мне рот, чтобы посмотреть, нет ли в моих зубах кусочков металла. Не думаю, чтобы меня выдало произношение, ибо на Горе множество варварских акцентов, а я уже выучилась говорить по-гориански вполне сносно. Я усмехнулся, признавая, что маленькая хвастунья не лжет: по-гориански она и впрямь говорила бегло и непринужденно. Мне языки давались с необыкновенной легкостью, но нельзя было не признать, что ее лингвистические способности не намного уступали моим. — То, что мои хозяева назвали меня Беверли, — продолжала рассуждать она, — само по себе еще ничего не значит. Земные имена на Горе дают и местным девушкам, предназначенным для рабского служения. Правда, ты мог заметить крохотный шрам на моей левой руке. Он земного происхождения и называется «метка вакцинации». Я улыбнулся. Такие метки и пломбы в зубах используются работорговцами как почти безошибочные признаки земного происхождения. И горе девушке, у которой они есть, ибо тогда ее почти наверняка ждут более тяжкие цепи и более жестокое, безжалостное обращение. — Все-таки, скорее всего, тебе сказали, что я с Земли, и тебя это заинтересовало, — продолжила она. — Вот тогда ты и решил призвать меня на сегодняшнюю ночь в свои покои. Наверное, ты захотел узнать, верно ли, что земные женщины представляют собой сочный пудинг? Меня позабавило то, что мисс Хендерсон воспользовалась горианским выражением, обозначавшим сочетание страстности и покорности в рабыне. Сам я по собственному опыту знал, что приписывать качества сочного пудинга только земным девушкам столь же ошибочно, как и присваивать его только горианским рабыням. Верно было лишь то, что рабыни в любом случае обладают этим свойством в большей степени, нежели свободные женщины. Что же до достоинств, в первую очередь сексуальных, то они редко зависят от места рождения. В чем-то одном хороши уроженки Земли, в чем-то другом — Гора; главное, чтобы они осознавали себя рабынями. Представьте себе, какой ужас должен наполнять рабыню, познавшую свою истинную природу, при мысли о мире, где она вынуждена была бы влачить унылое существование, подражая мужским стереотипам поведения и не имея возможности обрести господина! Не удивительно, что, будучи обращенными в рабство, такие женщины скоро начинают воспринимать свой ошейник с радостью и восторгом. К покорности их, разумеется, принуждают, но коль скоро такого рода насилие позволяет им обрести себя, они воспринимают его как принуждение к счастью. Для свободной горианской женщины радости рабства представляют предмет тайной зависти. А вот для земной женщины, оказавшейся во власти горианского господина, такого рода радости являются подлинным откровением. — Я думаю, — сказала мисс Хендерсон, — что ты намерен опробовать меня, чтобы узнать, заслуживают ли земные девушки твоего внимания. Однако, хотя я и нахожусь в полной твоей власти, ты пока еще не счел нужным как-либо меня использовать. Наверное, ты сделаешь со мной что тебе вздумается, когда на то будет твоя воля, но пока мне, ничтожной невольнице, не приказано иное, я должна говорить. Поскольку Беверли принимала меня за уроженца Гора, она полагала, что мне интересны сведения о природе земных девушек, атакже и о самом мире, из которого этих девушек изъяли. Земные рабыни занимают на Горе спорное положение, хотя, как мне кажется, в последнее время отношение к ним несколько изменилось, причем в их пользу. Некоторые горианцы особо пристрастны к рабыням с Земли, тогда как другие решительно предпочитают местных уроженок. Как правило, женщине с Земли приходится прилагать много старания, чтобы добиться привязанности хозяина, который презирает ее и ценит куда ниже любого домашнего животного. Долгие месяцы усердного прилежания, внимательности и учебы, бескорыстной любви и службы могут потребоваться такой женщине, чтобы убедить владеющего ею жестокосердого самца в том, что она достойна носить его ошейник. Тогда, возможно, в один прекрасный день, увидев ее преклонившей перед ним колени, хозяин небрежно коснется ее щеки, и рабыня, рыдая от счастья, покроет его руку горячими поцелуями. Хозяин возьмет ее за плечи, уложит, вдавив спиной в пол, и овладеет ею. Когда все закончится, он возьмет плеть и прикажет ей встать на колени, после чего, может быть, ударит ее, а может — лишь прикажет поцеловать плеть. Когда господин уйдет, рабыня останется на коленях, с опущенной головой и счастливой смущенной улыбкой на губах. — Меня зовут Беверли Хендерсон, — поведала она, — и я из мира, называемого Земля. Наверняка ты что-то слышал о нем. Заверяю тебе, это не сказки, он существует на самом деле. Работорговцы захватили меня там и доставили на Гор, чтобы я носила ошейник и училась служить настоящим мужчинам. Таким, как мой господин, который, — Беверли улыбнулась, — раздел меня, связал и поставил на колени у своих ног. Ни один мужчина на Земле не силен настолько, чтобы позволить себе нечто подобное. Улыбнулся и я. — Женщины Земли, — продолжала она, — изголодались по сильным мужчинам. Мне не под силу передать тебе, в сколь бедственном и плачевном положении пребывают они в своем мире. Увы, мужчины Земли — вовсе не настоящие мужчины. Когда-то в древности они обладали способностью и желанием властвовать и подчинять, но теперь это уже история. Нынешний их удел — слабость и безволие. Современные представления о приличиях, о культуре и цивилизации требуют, чтобы даже те, в ком еще сохранилось некое подобие мужского начала, всячески его скрывали. Подлинная мужественность на Земле уже не встречается. Последнее утверждение показалось мне спорным, но возражать я, разумеется, не намеревался и решил, что лучше позволить Беверли выговориться. — По своей природе, — говорила Беверли, — женщины являются собственностью мужчин, однако не всяких. Они принадлежат настоящим мужчинам, таким, как горианцы. В отличие от землян мужчины Гора понимают: наша красота существует для того, чтобы ею пользовались. Они принуждают нас служить себе и делают с нами, что захотят. Мы же обязаны повиноваться безропотно и смиренно, подобно тому, как сейчас я, обнаженная и связанная, стою на коленях у ног своего господина. Беверли непроизвольно изогнулась, но узлы плетеного желтого шнура крепко удерживали ее. — После похищения, — продолжила Беверли, — меня доставили в Вонд, в Дом Андроникаса, где и поставили клеймо. Одно из первых моих впечатлений: девушка рядом со мной, после того как к ее телу приложили раскаленный метал, сначала завопила от боли, а потом радостно закричала: «Я рабыня»! Тогда это поразило меня, но когда на моем бедре тоже выжгли клеймо и, посадив на цепь, оставили на соломенной подстилке в сырой конуре, я вдруг поняла — хотя мне и трудно было признаться в этом даже себе самой, — боль доставила мне странную, непривычную радость. «Ты была рождена для клейма, — прошептала я себе, — и вот теперь, попав в удивительный и чудесный мир, ты получила то, для чего появилась на свет. Благодари свою боль, рабыня! Ликуй, ибо теперь ты носишь знак рабства, к которому стремилась всегда. Служи своим господам, рабыня, пресмыкайся перед ними и угождай им!» Я сидел на кровати, сжав кулаки. Как могло быть, что она с такой легкостью и готовностью отказалась от всего привитого ей на Земле? — Конечно, мы не осмеливались признаться в том, что радуемся своим клеймам, а горько плакали и притворно кляли свою несчастную долю. Правда, наши хозяева не слишком-то позволяли нам распускать нюни — нас следовало подготовить для продажи. Новых рабынь разделили и развели по конурам. Меня поставили на колени, надели на меня домашний ошейник, посадили на цепь и задали мне первую порку. Так я впервые в жизни почувствовала, что такое плеть, и поняла, что мой удел — полная покорность. Порка пробудила во мне рабские инстинкты: я, как и большинство земных девушек в подобной ситуации, ощутила сексуальное возбуждение. Потом мне зажали нос и влили в рот «вино покорности». Мне пришлось его проглотить. На мою голову натянули капюшон и отдали на потеху нескольким мужчинам. Те делали со мной что хотели, а использовав по своему усмотрению, вернули меня в центральный застенок. Беверли выжидающе умолкла и, поскольку с моей стороны не последовало никаких действий, произнесла: — Господин не счел нужным ударить рабыню, и она осмеливается увидеть в этом позволение продолжить рассказ. «Как ты красива», — сказала мне девушка в застенке, когда с меня сняли капюшон. «Как ты красива», — прошептала я, разглядев ее. «Тебя пороли?» — спросила она. «Да», — ответила я. «Меня тоже», — призналась рабыня, опустив голову. Я огляделась по сторонам, поражаясь тому, какими нежными и прекрасными выглядели в своих ошейниках пленницы, находившиеся рядом. Господину ведомо, что ошейник весьма усиливает красоту и привлекательность любой женщины. «Тебя насиловали?» — спросила прелестная блондинка. «Да, — ответила я, — несколько человек. Они творили со мной что хотели». «Со мной тоже, — вступила в разговор рыжеволосая красавица. — Как прекрасно было чувствовать себя в полной их власти»! «Ты говоришь как рабыня!» — прошипела другая девушка. «Да, я рабыня, — улыбнулась рыжая, — и горжусь этим». Тогда я поразилась ее прямоте и смелости, ибо мне самой не хватило бы духу признаться в этом другой женщине. Что бы обо мне могли подумать? Да что там, я и себе-то едва признавалась в том, что, когда на меня грубо навалился пятый по счету насильник, я не смогла сдержать крик наслаждения. Если о чем-то и жалела в ту минуту, то лишь о том, что акт насилия закончился слишком скоро. Голодная, ослепленная капюшоном, я провела ту ночь, вспоминая ощущения, которые пробудило во мне это насилие. Уже тогда я поняла, что эти люди разожгли во мне огонь подлинно рабской страсти. Еще до того, как я оказалась в их руках, я осознала себя прирожденной рабыней, но пока господа не распорядились моим телом по собственному усмотрению, я и не знала, сколь жалкой, беспомощной и покорной мне суждено стать. Я едва мог поверить своим ушам. Мисс Хендерсон без всякой задней мысли откровенно признавалась в том, что является прирожденной рабыней. Она, женщина с Земли! Рассказ Беверли между тем продолжался. «Что с нами будет теперь?» — поинтересовалась одна из девушек. «Думаю, нас приготовят для продажи на рынке», — предположила другая, но тут послышался лязг замка, и мы поспешно опустились на колени. Вошел человек с плетью. Начался новый этап нашего обучения. Нас учили становиться на колени и ползать, двигаться и ходить. Нас учили использовать руки, рты и языки для ублажения господ. Первыми выученными мною словами на горианском языке были слова «я рабыня». Но, впрочем, наши хозяева потратили на обучение не так уж много времени, резонно полагая, что господа, которым заблагорассудится нас купить, сумеют обучить нас в соответствии со своими вкусами и потребностями. В ночь накануне продажи нам разрешили поболтать между собой. Мы расцеловались, поплакали, понимая, что, скорее всего, расстанемся навсегда. Ни одной из нас еще не случалось быть проданной на рынке, но, как ни странно, мы ожидали начала торгов с волнением и надеждой. И не потому, что нам так уж хотелось поскорее покинуть Дом Андроникаса, просто каждая из нас уже мечтала принадлежать хозяину. Видишь ли, господин, за несколько дней, проведенных в ошейниках, со всеми нами произошла удивительная трансформация. Рабыни редко рассказывают об этом — да и кто их спрашивает? — но среди нас не было ни одной, которая не признала бы своего преображения. Мы стали настоящими женщинами, настоящими рабынями. Замечу, что само слово «рабство» можно понимать двояко. В юридическом смысле — как состояние бесправия, при котором женщина не имеет ничего своего и является такой же собственностью, как и любая вещь. И в психологическом — как внутреннее состояние, суть которого составляет стремление повиноваться и отдаваться. Полноценной рабыней является женщина, которая, будучи рабыней по своей природе, носит чей-то ошейник и юридически принадлежит господину. Все мы, девушки, оказавшиеся в Доме Андроникаса, являлись прирожденными рабынями, однако многие из нас до захвата работорговцами не имели верного представления о своих глубинных, внутренних потребностях. Однако наши хозяева пробудили в нас скрытые стремления и потребности с помощью таких простых и эффективных средств, как клетки, плети, клейма, ошейники, капюшоны и безжалостное насилие. Не скрою, понимание собственной рабской сути смутило и напугало многих из нас, однако, так или иначе, с ложью и притворством было покончено. Мы уже не могли не признавать очевидного, делая вид, будто стремимся к свободе, равноправию и прочим извращенным ценностям, навязанным нам цивилизацией Земли. Осознание своего предназначения преисполнило нас радости, пугало и в то же время захватывало и волновало. Ведь мы были абсолютно беспомощны, бесправны и беззащитны. Кричи, стенай, рви свои цепи — любая из нас все равно остается рабыней. Но рабыней, причиняющей беспокойство. Рабыней, которую надлежало немедленно привести к должному послушанию самыми суровыми и жесткими средствами. Да и в чем смысл протеста, если каждый человек на улице, взглянув на любую из нас, знал, что видит рабыню. Даже дети понимают, что рабыни — ходячие вещи, или, иными словами, говорящие животные. Ты мужчина, господин, так что тебе, наверное, не понять, насколько волнительно для женщины оказаться чьей-то собственностью. Я, рабыня и по природе, и по закону, трепещу, но вместе с тем и радуюсь. Сердито вскочив с кровати, я схватил плеть и резко ткнул Беверли в губы. — О господин, — простонала она, — целовать твою плеть для меня — счастье! На моих глазах коленопреклоненная мисс Беверли Хендерсон припала губами к плети. Трудно было представить себе что-либо более возбуждающее. — Что еще угодно господину? — спросила она, прекрасная в своей беспомощной покорности. Не ответив, я снова уселся на кровать и продолжил разглядывать связанную нагую красавицу. Беверли робко улыбнулась и нерешительно промолвила: — Я поцеловала плеть господина. Разве он не хочет использовать меня? Разве он не желает испробовать девушку с Земли? Я не ответил. — Я уже немало поведала господину о себе и, признаться, осмелилась подумать, что его любопытство удовлетворено. Я промолчал, и девушка сочла это повелением продолжить рассказ. — После той ночи нас разбили на мелкие группы и распределили по разным рынкам. Наверное, хозяева, исходя из каких-то своих соображений, решили не выставлять на продажу много земных девушек одновременно. Для меня первые торги стали незабываемым, волнующим событием. Меня выставили напоказ обнаженной и вынудили принимать на помосте сладострастные позы, дабы показать господам, что я способна ублажить их, как им будет угодно. Мне казалось, что напоказ перед толпой выставлено не только мое нагое тело, но и сама моя рабская суть. Мне посчастливилось понравиться нескольким господам, так что произошел аукцион, в результате которого моим хозяином стал тот, кто заплатил большую сумму. После этого, — Беверли улыбнулась, — у меня были разные хозяева и разные клички, но в конце концов, переходя из рук в руки, я попала в цитадель Поликрата. Вот и вся моя история, господин. Я продолжал молчать. — Здесь меня зовут Беверли, — сказала она. — Если ты помнишь, я уже упоминала, что носила такое имя и на Земле. Разумеется, там это было настоящее имя, теперь же я ношу его лишь как кличку с соизволения господ. Однако оно мне нравится. По-моему, это подходящее имя для рабыни. Я, глядя на нее, не мог с этим не согласиться. — Ты, конечно, понимаешь, господин, что мужчина с Земли, жалкий, безвольный глупец, никогда не дождался бы от меня такой откровенности. Я промолчал. — Землю населяют не мужчины, а жалкие, презренные слабаки! С моей стороны возражений не последовало. Неожиданно Беверли подалась вперед, напряглась, так что натянулся связывавший ее запястья желтый плетеный шнур, и, ерзая коленями на мехах, простонала: — Твоя рабыня жаждет ублажить тебя, господин! Умоляю! Умоляю! Я встал и посмотрел на нее сверху вниз. — Я рабыня, господин! Возьми меня! Резко схватив девушку за плечи, я вытащил ее на середину комнаты и поднял над собой, любуясь рассыпавшимися по нагому телу распущенными темными волосами. Потом я опустил ее, но так, что пальцы ног лишь слегка коснулись пола, и внезапно грубо встряхнул. — Господин! — в испуге воскликнула Беверли, — Чем я не угодила тебе? Не ответив, я снова оттащил женщину к кровати и, как только она почувствовала под ногами меха, щелкнул пальцами. В тот же миг связанная красавица упала передо мной на колени и подняла голову, хотя повязка не позволяла ей ничего увидеть. Я молча смотрел на нее. На мисс Беверли Хендерсон, самую прекрасную и желанную женщину, какую я когда-либо знал. Связанная, обнаженная, она стояла на коленях у моих ног. Трудно описать переполнявшие меня чувства, бурные, дикие, примитивные, более подобающие дикарю, чем цивилизованному человеку. Великолепные, всеподавляющие чувства, на уровне инстинкта раскрывающие подлинную суть мужского начала по отношению к женскому. Мог ли я отвергнуть зов своей крови? Мог ли я отвергнуть требования своей мужской сути? Это казалось невозможным! Мясо мамонта снова жарилось на вертеле в первобытной пещере. Снова, как и десять тысяч лет назад, кремень высекал искры, когда мощные волосатые руки придавали форму каменному наконечнику копья. Снова в ушах звучал любовный лепет связанной женщины, не угодившей своему владыке. Глядя на пресмыкающуюся у моих ног мисс Беверли Хендерсон, я бесповоротно осознал, что всегда хотел не просто добиться ее любви, но и овладеть ею полностью, безраздельно. Всегда, с того момента, как увидел ее впервые. Я желал, чтобы она стала моей рабыней! — Господин, — жалобно захныкала Беверли. — Господин! Я стоял перед ней, сжав кулаки, откинув назад голову, и мне хотелось завыть от горя. По моим понятиям, она должна была быть свободной женщиной. Свободной, ведь она же с Земли! Чему верить: принципам, понятиям и стереотипам, истинность и ценность которых внушали мне всю мою жизнь, или голосу крови, зову древних звериных инстинктов? Но если этот голос отражает истину, то вся земная цивилизация основана на лжи, притворстве и фальши и обречена на неизбежную гибель! В конце концов я пришел к решению: истина должна быть установлена опытным путем. Пусть этот опыт и будет жестоким. Я развязал Беверли руки, ожидая, что сейчас она отпрянет и попытается хотя бы отползти к стене, где съежится от ужаса. Однако женщина осталась на коленях. Более того, голова ее склонилась ниже, и я почувствовал, как она припала губами к моим ногам. Мисс Беверли Хендерсон целовала мне ноги! — Прости, господин, если я чем-то невольно не угодила тебе. Она прижалась к моей ноге щекой, потом снова губами и прошептала: — Прости твою рабыню, господин, и позволь ей заслужить прощение, доставив тебе удовольствие. Вместо ответа я схватил ее за плечи, рывком поставил на ноги, резко заломил ей руки за спину и снова туго связал желтым шнуром. Беверли испугалась. — Что тебе угодно, господин? — жалобно спросила она. — Рабыня исполнит любое твое желание. Я щелкнул пальцами. Женщина опустилась на колени. Новый щелчок, и она вскочила. Тогда я швырнул ее на пышные меха и взмахнул плетью так, что она развернулась. Услышав этот звук, Беверли застонала. Я подошел к ней вплотную. Беверли задрожала, почувствовав прикосновение плети к своей правой икре. Она тяжело дышала, в то время как я медленно водил плетью по ее телу, с любопытством наблюдая за реакцией. — Пожалуйста, не бей меня, господин, — попросила Беверли. Я приложил плоские кожаные ремни плети к ее губам, и она, лежа на боку, стала целовать их со страстью и страхом. — Не бей меня, господин, пощади! — звучало в промежутках между поцелуями. Я положил плетку на кровать, чтобы она была под рукой на тот случай, если мне захочется пустить ее в ход. Потом рванул Беверли на кровать и овладел ею. Она вскрикнула, отдаваясь моей власти. Когда все кончилось, я тут же сбросил ее на меха, и теперь Беверли лежала в ногах кровати возле рабского кольца, где и надлежало находиться рабыне. Беверли тяжело дышала и дрожала всем телом. Порой проходят месяцы, прежде чем девушке дозволяется отдаться господину на его кровати, но даже при этом ей, как правило, предписывается не просто лечь туда, но соблюсти ритуал: встать на колени, поцеловать подножие и вползти на постель, причем ни в коем случае не справа и не с изголовья. Спустя несколько мгновений во мне вновь вскипело желание, и невольница вскрикнула, когда я грубо схватил ее. — О господин! — простонала Беверли, — Господин! Опустившись на меха рядом с ней, я повалил ее на бок, так что она, рыдая и задыхаясь, валялась теперь у подножия кровати. На ее нежной коже остались следы от моей грубой хватки. Дрожа от страха, Беверли приподнялась, но вместо того, чтобы избежать болезненного надругательства, ударилась о край кровати, заработав несколько синяков и ссадин. Она отпрянула, но поскольку ничего не видела, споткнулась, потеряла равновесие и свалилась в ванну. Плача, девушка поднялась на ноги, чтобы выбраться, и тут же была мною схвачена. Я силой поставил ее на колени в воде, после чего, держа за волосы и не позволяя подняться с колен, намотал на руку ее великолепные темные волосы. — Господин, — взмолилась Беверли, — не будь жесток со мной! У меня, однако, на сей счет имелись иные соображения. Продолжая удерживать девушку за волосы, я резко наклонил ее вперед, окунул лицом в воду и вытащил лишь тогда, когда ей едва ли не впору было захлебнуться. — Пощади, господин! — взмолилась она, — твоя рабыня не знает, чем перед тобой провинилась! Пощади ее! В качестве ответа на эту мольбу, я опрокинул Беверли на спину и в то время, как она, трепыхаясь, старалась удержать голову над водой, навалился на нее и взял прямо в ванне. А использовав, рывком приподнял в полусидячее положение, прислонив к краю бассейна. Девушка тяжело дышала, повязка ее промокла насквозь, но держалась крепко. Мокрыми были и волосы, вода стекала с них, струясь по нагому телу. Шнур тоже намок, однако набухшие узлы стали еще прочнее. Влажное тело вновь пробудило во мне желание, которое я незамедлительно удовлетворил. — Господин! — выдохнула Беверли. Я встал, выбрался из ванны, медленно, все еще подрагивая, прошелся по комнате и, лишь несколько успокоившись, оглянулся на нее. Рабыня оставалась в ванне, привстав на колени и привалившись к стенке. Подойдя к Беверли, я схватил ее за ошейник, рывком поднял на ноги и отволок к кровати, у подножия которой поставил на колени. Пристроившись рядом с ней, я насухо вытер полотенцем принадлежавший Поликрату стальной обруч на ее шее, обсушил волосы и завернул их в полотенце. Вытирать что-либо еще мне не пришло в голову, однако имущество гостеприимного хозяина — стальные обручи для шеи и для лодыжки — следовало поберечь от ржавчины. Потом я замкнул стальное кольцо на ее левой лодыжке, посадив Беверли на цепь в ногах моей кровати. Будь она моей собственностью, я, наверное, вытер бы ее полностью. Вытирать собственную рабыню тоже своего рода удовольствие. — Господин! — всхлипывая, лепетала Беверли. — О господин! Удовлетворенный исполнением желаний, которые не так давно казались мне неосуществимыми, я устало растянулся на постели. — Господин… — продолжала лепетать Беверли. Под ее всхлипывания меня сморил сои. Мне снилась мисс Хендерсон, обнаженная, сидящая на цепи в ногах моей кровати. По пробуждении я встал, подошел к Беверли, которая и наяву находилась там, и легонько пнул ее ребром стопы. Она не спала, а после моего пинка мгновенно поднялась на колени и покорно склонила голову. Близился рассвет. Серый утренний свет уже проник в комнату. Запястья Беверли были по-прежнему связаны за спиной — я так и не развязал их. — Наверное, скоро утро, господин, — робко промолвила Беверли, неспособная из-за повязки на глазах определить, светает или еще нет. Я приподнял ее за плечи и поставил за ноги. Полотенце за ночь соскользнуло с ее волос, и когда я коснулся их, они оставались еще влажными. Тогда я мягко усадил Беверли на край кровати. — Спасибо тебе, господин, за то, что ты удостоил рабыню чести коснуться твоей постели, — промолвила она. Я промолчал. — Мне трудно судить об этом, но, кажется, уже недолго и до зари. Господин, наверное, отдохнул. Он поднял меня и посадил на кровать. Наверное, теперь я снова должна буду ублажить его? Я по-прежнему сохранял молчание. — Вчера господин владел мною сурово, как настоящий хозяин. Он не позволил мне забыть о том, что я жалкая рабыня. Я постараюсь угодить ему. Я не издал ни звука. — Но как я могу угодить господину? Я связана. Ответа, разумеется, не последовало. — Ах да! — сказала Беверли. — Я с Земли, а господин, наверное, все еще интересуется особенностями земных рабынь. Ему любопытно, умеем ли мы доставлять удовольствие господам. И она старательно и сладострастно постаралась ублажить меня так, как может сделать это рабыня со связанными руками. Что ей вполне удалось. Когда Беверли закончила, я, передохнув, бросил ее на живот и развязал ей руки. Она, тут же нащупав мои ноги, встала передо мной на колени и сказала: — Сейчас, господин, если ты позволишь, я покажу тебе, как может служить земная девушка! Я лежал и думал, доводилось ли когда-нибудь хоть кому-то из мужчин Земли испытывать подобное удовольствие. — Вот так, — прошептала мне мисс Хендерсон, — мы обслуживаем наших господ! Теперь, наверное, ты понимаешь, — прошептала она со счастливым смехом, прижимаясь к моим ногам, — почему на таких, как я, всегда есть спрос. За нас дают хорошую цену. В самом деле, ее умение оказывать мужчинам услуги явилось для меня откровением. Мне и в голову не приходило, что земные женщины способны на такие чудеса. Оказывается, ошейник и плеть способны превратить вздорных холодных феминисток в подлинные сокровища, бесценные живые игрушки. Не удивительно, что за обладание такой собственностью мужчины готовы сражаться насмерть. А вот мужчины Земли, имея дело с наглыми, бойкими, капризными, бесчувственными женщинами, понятия не имеют, что под тонким слоем наносного, фальшивого и противоестественного таится подлинное золото, которое не так уж сложно обнаружить. Достаточно проявить волю и силу, чтобы эти создания с мольбой пали на колени к ногам своих господ. — Как я презираю мужчин Земли, — сказала мне Беверли. — Как люблю моего горианского господина! И тогда я в первый раз не взял ее сразу, а начал ласкать. — О господин, я сейчас закричу, — прошептала Беверли, тяжело дыша и страстно отзываясь на мои ласки. Я продолжил медленно гладить ее тело. Беверли била дрожь, она то пыталась отпрянуть, то прижималась ко мне. Я продолжал властвовать над ней, порой позволяя ей делать что хочется, а порой — отказывая. Лежа на спине и раздвинув губы, Беверли начала скулить и повизгивать, как и подобает рабыне в ошейнике. Чувствуя ее страсть, податливость и готовность на все, я мысленно усмехнулся: эта маленькая стерва была по-настоящему чувственной рабыней. Я остался ею доволен. — Я твоя, господин, — прошептала мисс Беверли Хендерсон, — умоляю, возьми меня. Я откликнулся на этот страстный призыв, и она вскрикнула от наслаждения, доступного лишь рабыне. Потом, поняв, что мне нравится сжимать в руках ее покорное тело, Беверли принялась целовать меня, время от времени нашептывая: — О господин, ты покорил меня, как, несомненно, покорял многих. Какое счастье принадлежать тебе! Начиная возбуждаться вновь, я поцеловал ее в шею. Беверли откинула голову и, радостно смеясь, спросила: — Господину понравилась девушка с Земли? Я продолжал целовать ее. — Ну разве такие, как я, не то, что называют здесь сочным пудингом? — продолжила Беверли. — Разве не понятно, почему горианские мужчины так охотно нас покупают? Она снова прижалась ко мне, пылко поцеловала и спросила: — Разве господину не хотелось бы купить земную девушку? Я отстранил ее от себя. — Купи меня, господин! — неожиданно воскликнула Беверли. — Купи меня! Я не позволил ей прикоснуться ко мне, хоть она и тянулась всем телом, изнемогая от желания. — Мною еще никогда не владел такой мужчина, как ты, — срывался с ее уст жаркий шепот. — Я люблю тебя. Я жажду, мечтаю быть твоей рабыней! Я промолчал. — Посади меня на твою цепь, — молила она, — дай мне отведать твоей плети. Надень мне на шею твой ошейник! Владей мною! Я окинул ее взглядом. — Пожалуйста, купи Беверли для себя, — молила она. — Стань моим хозяином. Я сделаю все, чтобы быть хорошей рабыней. Я по-прежнему не позволял ей прикоснуться к себе. Потом Беверли рассмеялась, хотя из-под ее глазной повязки выкатилась слеза. — Наверное, мы, земные девушки, слишком наглые и бесстыжие. Мы смеем умолять господ, чтобы нас купили! Как, наверное, презираешь ты низкую, жалкую рабыню, осмелившуюся высказывать желания и просьбы! Я схватил мисс Хендерсон и вошел в нее. Она охнула. На моих губах играла усмешка. В том, что рабыня страстно желает быть купленной тем или иным человеком, нет ничего необычного. Такое случается часто, но у рабыни, выведенной на публичные торги, нет возможности обратиться к мужчине с подобной мольбой. Она может вызвать его благосклонное внимание, демонстрируя на помосте достоинства своего тела, чувственность и покорность. Выбор, однако, всецело остается за мужчиной. Мне нередко доводилось видеть, как выставленная на продажу девушка изо всех сил старается привлечь к себе внимание какого-то определенного мужчины, выделенного ею из толпы. Надо заметить, что подобные попытки нередко увенчиваются успехом, ибо потенциальный покупатель, оценив старания девушки, приходит к выводу, что, став его собственностью, она продемонстрирует ему чудеса рабского служения. Но ее уделом, в любом случае, остаются лишь надежда и робкое, покорное ожидание. Покупать рабыню или пренебречь ею — решает мужчина, и только мужчина. — Я люблю моего горианского господина, — выдохнула женщина. — Купи Беверли, пожалуйста! На торгах порывы такого рода порой сурово пресекаются плеткой распорядителя. Рабыню выводят напоказ для того, чтобы продать не тому, кому ей хочется принадлежать, а тому, кто даст за нее больше денег. Кроме того, процедура проведения большинства публичных торгов такова, что девушке непросто добиться осуществления своей мечты. Днем мужчины в большинстве своем заняты на работе, а потому аукционы проводятся вечерами, при свете факелов или масляных фонарей. Освещается при этом в основном помост, тогда как само помещение аукциона остается почти в темноте. Выставленный товар виден потенциальным покупателям очень хорошо, но сами девушки почти не могут рассмотреть своих покупателей. Другое дело, что они прекрасно осознают присутствие множества мужчин, слышат их выкрики, воспринимают их движения, вдыхают их запахи, чувствуют на себе их плотоядные взгляды. Таким образом, невольнице остается одно: продемонстрировать себя в самом выгодном свете в надежде на то, что цена поднимется и она достанется состоятельному владельцу. Однако большинство рабынь уходят по средней цене. Лишь немногие на Горе не имеют возможности обзавестись собственностью для удовлетворения своей похоти. Нередко бывает, что, когда торги закрываются, проданная рабыня не знает, кто стал ее хозяином: она не видела покупателя или вовсе была приобретена через посредника. Случается, девушка узнает хозяина лишь через день или два после аукциона и остается в неведении — придется ей радостно и самозабвенно служить мужчине своей мечты или ублажать жестокого тирана, который превратит ее жизнь в каждодневный ужас. Правда, рано или поздно она это узнает. — Купи меня, господин, — умоляла Беверли. Тогда я заставил ее реагировать на мое возбуждение, и она принялась издавать стоны, то и дело перемежавшиеся с выкриками: — Купи меня! Беверли мечтает служить тебе! По горианским представлением искренняя, идущая из глубины естества просьба есть подлинно рабское действо, присущее истинным рабыням. С моей точки зрения, это правда. Таким образом, умоляя купить себя, мисс Беверли Хендерсон лишний раз доказала, что носит рабский ошейник в соответствии со своим предназначением. — Если я сумею хорошо угодить тебе, — подольщалась мисс Хендерсон, — ты купишь меня? Вместо ответа я наградил ее несколькими звонкими, хлесткими пощечинами. — Прости меня, господин, — воскликнула она, — я не хотела торговаться! Я сделаю все, чтобы угодить тебе, лишь подай знак! Пощади, не убивай меня! Я виновата, но мне лишь хотелось стать твоей! На моей руке и на ее губах оказалась кровь. Я поцеловал ее в распухшую губу, попробовав кровь на вкус. Беверли заскулила. — Пощади! — молила она. — Накажи меня, но не убивай! Эта жалкая мольба пробудила во мне новый прилив желания, и я овладел ею. Закончив, я встал, а женщина осталась лежать, все еще в страхе. — Я не хотела рассердить моего горианского господина, — сказала она. — Дерзость была допущена мною лишь по недомыслию. Сжалься! Я всего лишь рабыня. Я сдернул Беверли с кровати и бросил на колени у кольца. — Позволь мне доставить тебе удовольствие, господин, — жалобно умоляла Беверли, и я снизошел до ее мольбы, позволив оказать мне еще одну интимную услугу. Но сразу после этого на ее запястьях застегнулись плотные кожаные наручники. — Чего желает господин? — пролепетала Беверли, я же в ответ прикрепил наручники к рабскому кольцу. Она услышала, как встряхнулись ремни плетки. — Пожалуйста, не бей меня, господин, — попросила рабыня и покорно опустила голову. Я хлестнул ее наотмашь и отбросил плетку. Беверли, всхлипывая, повернула голову в мою сторону, но повязка по-прежнему крепко держалась на ее глазах. Коленопреклоненная, обнаженная, прикованная к кольцу, с ошейником на шее, мисс Хендерсон продолжала жалобно стенать и взывать ко мне. — Я люблю тебя, господин, — повторила она. — Именно такому мужчине, как ты, мне бы хотелось принадлежать. Сложив свои вещи у двери, я вернулся к ней и потянул за кожаные наручники, которыми были пристегнуты к кольцу ее руки. — Прости меня, если я огорчила тебя, господин, — попросила она. Я молча смерил ее взглядом. — Я люблю тебя, мой горианский господин, — повторила Беверли, и эти слова снова пробудили во мне желание. Я схватил ее и опять овладел ею, она же отдалась мне с таким жаром и страстью, что до сего случая мне вообще трудно было поверить, что женщина способна на такую самоотдачу. Она извивалась, рыдала и кричала в судорожном экстазе. — Я повинуюсь тебе всегда и во всем, — прорыдала женщина. — Ты мой господин. Я твоя рабыня. Не оставляй меня, господин. Возьми меня с собой. Поликрат, мой хозяин, отдаст меня, стоит тебе только попросить. Я собрал лежавшие у двери вещи, закинул узел на плечо и надел маску. Как раз в этот момент послышался стук в дверь, и я отворил. Пират — тот самый, что вчера привел Беверли, — явился пригласить меня к завтраку. Предполагалось, что вскоре я покину твердыню Поликрата, дабы спуститься вниз по течению к оплоту Рангара Воскраджа и доложить ему о выполнении моей миссии, благодаря чему две пиратские флотилии, объединившись, обрушат свою свирепую мощь на Арскую факторию, а затем и на Порт-Кос. После чего река на сотни парсангов вверх и вниз окажется в полной власти разбойников, которые обложат данью все прибрежные поселения. Я кивнул пирату, выразив готовность отправиться с ним в трапезную. Он посмотрел мимо меня. Девушка стояла на коленях, по-прежнему пристегнутая к кольцу кожаными наручниками. Пират выглядел несколько удивленным. — Это Беверли? — спросил он, и при звуке его голоса девушка отпрянула, ударившись о подножие кровати. Пират, явно заинтересовавшись, прошел мимо меня, приблизился к ней и присел рядом на корточки. — Точно, это Беверли. Она задрожала. Разбойник протянул руку и коснулся ее плеча. Она съежилась и опустила голову еще ниже. — Что ты с ней сделал? — спросил он, ухмыльнувшись. — Еще вчера эта девка никуда не годилась, а сегодня стала подлинной рабыней. Протянув руку, громила взял ее пальцами за подбородок и горло. Девушка съежилась еще сильнее. — Я бы сказал, — с усмешкой произнес пират, — что благодаря тебе она стала гораздо лучше. А, Беверли? Похоже, этот господин умеет превращать необученных девушек в настоящих рабынь. — Да, господин, — подтвердила она. — Поликрат предупредил меня: если ты не доставишь господину удовольствие, тебя скормят слинам. Беверли задрожала. — Но теперь видно, что ты не доставила господину никаких хлопот. Не так ли? — Так, господин, — пролепетала она. Отняв руку от ее подбородка, пират продолжал бесцеремонно разглядывать дрожащую невольницу. — По сравнению со вчерашним днем ты очень сильно изменилась. — Да, господин, — прошептала она. Пират коснулся рукой ее левой икры и легонько пробежался по ней пальцами. Беверли заскулила и отпрянула назад. — Интересно, — заметил он. Ее реакция была реакцией беспомощной и безвольной истинной рабыни. — Что с тобой делали прошлой ночью? — Господин обладал мною и всецело покорил меня. — Это очевидно, — встав на ноги, пират с ухмылкой повернулся ко мне. — Поликрат будет доволен, — заявил он, ткнув пальцем в сторону стоявшей на коленях рабыни. Я пожал плечами. Разумеется, всецело покоренная женщина представляет для мужчин особый интерес. Мисс Хендерсон, стоявшая на коленях у кольца, повернулась, насколько позволяли узы, в нашу сторону. Пират рассмеялся. Девушка отпрянула, ударившись о кушетку. Ремни наручников терлись о кольцо. Пират медленно направился к ней, и Беверли скорчилась от страха, ожидая удара. Он остановился перед рабыней, и она подняла голову, хотя видеть его, конечно же, не могла. Дрожа от ужаса, Беверли изогнулась в наручниках, проявляя подлинно рабский страх перед всевластием господина. Пират, подбоченясь, любовался ее порабощенной, беспомощной красотой. В нынешнем своем состоянии Беверли стала мечтой любого мужчины. — Кто владеет тобой? — спросил разбойник. — Поликрат, — ответила Беверли. — Он твой хозяин. А кто владеет тобой обычно? — Мужчины. Хмыкнув, пират отвернулся от нее и вышел из комнаты. Я направился следом за ним, но с порога все же обернулся и взглянул на женщину. — Господин! — донеслось до меня ее жалобное восклицание. — Господин! Усмехнувшись, я закрыл за собой дверь, отрезав последний умоляющий возглас. Беверли осталась внутри. В конце концов, она была всего лишь рабыней. Ничтожной рабыней, покорно обслужившей одного из гостей своего хозяина.
25. ТАЙНАЯ ВСТРЕЧА В ТАВЕРНЕ ТАСДРОНА
— Удались, рабыня, — повелел Тасдрон, владелец таверны на Ликурговой улице в Виктории. — Слушаюсь, господин, — сказала Пегги, склонив голову, и с подобающей рабыне почтительной грацией попятилась от столика. Она была босая, ее одежду составлял клочок прозрачного желтого шелка, длинные светлые волосы перевязывала сзади желтая лента, а плотно прилегающий стальной ошейник подчеркивал красоту стройной шеи. Бубенцы, прикрепленные к браслету на ее левой лодыжке, позванивали негромко и удивительно чувственно. Отойдя к дальней стене, девушка опустилась на колени, присела, выпрямившись и раздвинув колени, как и положено трактирной рабыне. Каллимах, сидевший напротив меня, оглядел ее, и Пегги опустила голову, боясь встретиться с ним взглядом. Я заметил, что рабыня задрожала под его взором, и улыбнулся, вспомнив, как смотрела она на бывшего воина, когда прислуживала ему у столика. Глаза ее были нежными, страстными и покорными. Я подметил и то, как Пегги подавила в себе желание мягко опуститься перед ним на живот и протянуть руку, умоляя сделать ее своей. Пегги очень хотелось этого, но ничтожной рабыне с Земли вряд ли простили бы подобную дерзость. Мне вспомнились слова Пегги о том, что на всем Горе есть лишь один человек, чьей собственностью она мечтала бы стать, но этот человек никогда не обладал ею и даже едва ли догадывается о ее существовании. Тогда я снизошел до ее просьбы и не стал выпытывать имя этого человека, но теперь у меня не осталось сомнений в том, что тайна раскрыта. Обращенная в рабство земная девушка в глубине души питала тайную любовь к Каллимаху, бывшему капитану городской стражи Порт-Коса. Она не осмеливалась открыть ему свои чувства, боясь, что за подобную дерзость ее может постигнуть самая суровая кара, а потому оставалась для него не более чем одной из множества трактирных рабынь. Воин почти не замечал ее и ни разу не порывался с плетью в руке увести рабыню в альков. Переживший глубокий жизненный кризис, лишившийся прежнего положения в обществе, Каллимах искал утешения не столько в обладании сердцами и телами покорных рабынь, сколько в том иллюзорном забвении, которое дарует пага. Правда, впоследствии он вспомнил о чести, гордости и достоинстве касты Воинов и принял сознательное решение отказаться от многих радостей и удовольствий жизни — до тех пор, пока ему не удастся осуществить некие амбициозные планы. Как раз с воплощением в жизнь такого рода замыслов и была связана наша ночная встреча в таверне Тасдрона. — Ты должен понимать, что для меня опасно даже слышать о подобных вещах, — сказал трактирщик. Каллимах рассеянно отвел взгляд от рабыни, стоявшей на коленях у стены, и повернулся к хозяину заведения. — Если такие люди, как Клиомен или Поликрат, прознают о наших встречах, от моей таверны останется лишь кучка пепла, — продолжал Тасдрон. — Это понятно, Тасдрон, — отозвался Каллимах. — Мы знаем, как ты рискуешь. — Ты, однако, рискуешь несравненно больше, — заметил трактирщик. — Мы готовы рискнуть, — заявил Каллимах. — Ну что ж, — промолвил Тасдрон, — в конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает. Рискну и я. — Рад это слышать, — сказал Каллимах. Разговор велся вполголоса за маленьким столиком в задней комнате таверны. Хотя Каллимах воспрял духом и больше не топил свое горе в паге, для жителей Виктории это оставалось тайной. Бывший воин по-прежнему ходил понурясь, нетвердой походкой, с затуманенными глазами и дрожащими руками. Выглядел Каллимах или пьяным, или ищущим возможности опохмелиться. Лишь те, кому он полностью доверял, знали о произошедшей в нем перемене. Мы полагали, что для успеха нашего дела будет лучше, если жители Виктории, среди которых, очевидно, имелось немало пиратских соглядатаев, будут считать его опустившимся пьяницей, навсегда забывшем о кодексе чести воинской касты. Им незачем знать, что этот человек, некогда махнувший на себя рукой, распрямился, разорвал узы своего безволия, как разъяренный ларл рвет сети загонщиков, и, вспомнив о своей принадлежности к благородному воинскому сообществу, вновь встал на стезю чести. Как казалось мне — навсегда: трудно было поверить, что после всего пережитого он вновь собьется с пути. — Я разговаривал с Глико, купцом из Порт-Коса, — сообщил Каллимах. — Он собирался привлечь к делу Каллистена, капитана воинов, которые занимаются в Виктории поисками топаза. Капитан явится сюда к двенадцатому часу. — Надеюсь, он догадается скрыть свое лицо, — обеспокоился Тасдрон. — Виктория кишмя кишит лазутчиками. — Глико, разумеется, предостерег его, — успокоил трактирщика Каллимах. Прислушиваясь к разговору, я тем не менее приметил, что плечи Пегги сотрясаются от рыданий. Девушка не могла сдержать слез: находясь так близко от мужчины, которого она мечтала видеть своим господином, которого безнадежно и страстно любила, она была обречена на молчание. — Ты наводил справки среди жителей Виктории? — спросил Каллимах у Тасдрона. — Можем ли мы рассчитывать на поддержку горожан? — Справки я со всей возможной осторожностью навел, — хмуро ответил Тасдрон, — но, боюсь, ничего утешительного по этому поводу сказать не смогу. Возможно, люди относятся к нашему делу с сочувствием, но мы едва ли можем надеяться на практическую поддержку. Опасность велика, и никто не хочет рисковать жизнью. — Иными словами, в Виктории мы реальной помощи не получим, — уточнил Каллимах. — Никакой, — подтвердил Тасдрон. Я продолжал наблюдать за девушкой. Ей приказали отойти, чтобы она не могла подслушать разговор мужчин, однако велели оставаться в пределах досягаемости на тот случай, если кому-то вздумается потребовать от нее услуг. Плечи рабыни продолжали дрожать, и я отвел взгляд. В конце концов, Пегги была всего лишь рабыней. — Мы должны устроить так, чтобы на сегодняшнюю встречу явился и Армилиан, командир находящихся в Виктории стражников из Арской фактории, — заявил Каллимах. — Но ты, надо полагать, в курсе того, что в настоящее время Кос и Ар находятся в состоянии войны, — хмыкнул Тасдрон. — Конечно в курсе, — отозвался Каллимах, — но мне кажется, что Порт-Кос и Арская фактория, а в конечном счете и их метрополии в равной степени заинтересованы не допустить установления пиратской гегемонии над всем течением реки. Это должно заставить их внимательно отнестись к нашему плану. — Представители Порт-Коса и Арской фактории скорее вцепятся друг другу в глотки, чемстанут совместно распивать в Виктории вино да обсуждать планы совместных действий, — заметил Тасдрон. — Проблемы Порт-Коса отличаются от проблем Коса, — отозвался Каллимах, — точно так же как проблемы Арской фактории не во всем совпадают с проблемами самого Ара. Арская фактория по сути представляет собой аванпост Ара. Это отличает ее от Порт-Коса, чьи связи с Косом, городом-основателем, имеют не административный, а скорее культурный и исторический характер. Стражники из этих двух городов околачиваются в Виктории уже не одну неделю, но хотя и заняты они одним и тем же делом, они все же не предприняли ни единой попытки хоть как-то скоординировать свои действия. — Что там скоординировать, — хмыкнул Тасдрон, — они старательно избегают друг друга. — Но оба командира знают, где разместились стражники из другого города, — указал Каллимах. — Конечно, — согласился Тасдрон, — как не знать. — И все же ни один из них не напал на штаб-квартиру другого. — А ведь верно, — подтвердил трактирщик. — Разве это не признак того, что командиры предпочитают не усугублять раздоры, а заниматься другими, боле важными делами? — Может быть, и так. — Я полагаю, — сказал Каллимах, — что они разумные люди и безопасность реки имеет для них обоих большее значение, нежели распри далеких метрополий. — Может быть, это правда, — сказал Тасдрон, — но, конечно, они ничего не признают открыто. Одно дело избегать конфликтов, а другое — осуществлять сотрудничество. Амилиан не только не согласился бы участвовать в наших планах, но и просто не явился бы ни на какую встречу, если бы узнал о присутствии на ней Каллистена. Каллистен также не позволит себе присутствовать при встрече, на которую приглашен представитель Арской фактории. — Именно поэтому их не предупреждали о присутствии друг друга, — указал Каллимах. — Да, но что мы им скажем после того, как они увидят друг друга? — обеспокоился Тасдрон. — Прежде всего попытаемся предотвратить кровопролитие, — ответил Каллимах. — Хочется верить, что ты в этом преуспеешь, — проворчал Тасдрон. — Если Амилиан схватится с Каллистеном и кто-то из них пострадает, в моей таверне этот инцидент едва ли останется без внимания стражников. — Что правда, то правда, — улыбнулся Каллимах. — Их месть наверняка будет безжалостной и скорой. Тасдрон поежился. Горианцы в некоторых вопросах обычно не отличаются сдержанностью. — Глико, о котором я говорил, может открыто встречаться с Каллистеном, не возбуждая подозрений. Таким образом, его появление на нашей встрече не сулит особых проблем. Но вот с Амилианом дело обстоит сложнее. Трудно предсказать, как поведет он себя в столь щекотливых обстоятельствах, тем паче что он прекрасно знает, до какой степени нашпигованы осведомителями и соглядатаями таверны прибрежных городов. — Что-то мне есть захотелось, — сказал я. — Пегги, — позвал Тасдрон, возвысив голос. Девушка быстро вскочила на ноги и поспешила к столику, рядом с которым встала на колени. — Что угодно господину? — Принеси мне хлеба и мяса, — велел я. — Заодно и мне, — распорядился Каллимах, глядя словно бы сквозь нее. — Да, господин. А что будут пить господа? Тасдрон посмотрел на Каллимаха. — Воды, — сказал тот. — Черного вина, — велел я, решив, что лучше всего держать голову ясной до завершения нашего вечернего дела. — Черного вина, — сказал Тасдрон. — Слушаюсь, господин. — Девушка поспешила уйти. — Хорошо, что сегодня вечером можно обойтись без паги, — заметил Тасдрон. — Я тоже так думаю, — улыбнулся Каллимах. — Ты боишься? — спросил Тасдрон. — Конечно, — ответил Каллимах. — Я не глупец. — А мне-то казалось, будто ты ничего не боишься, — сказал Тасдрон. — Ничего не боятся только дураки, — сказал Каллимах. — Что тебе известно о Каллистене? — спросил я Каллимаха. — Он капитан стражников Порт-Коса. Мечом владеет отменно, умен, проницателен. Я считаю его хорошим офицером. — Это ведь он занял твое место после того, как тебя отстранили от должности? — Он, — улыбнулся Каллимах, — но поверь мне, я не держу на него зла и вполне готов с ним сотрудничать. — Если он согласится сотрудничать с тобой, — заметил я. — Конечно, — пожал плечами Каллимах. — Думаешь, он тебя вспомнит? — Думаю, да, — невесело буркнул Каллимах. — Пять лет назад, — пояснил Тасдрон, — Каллимах поддержал предъявленное Каллистену обвинение в мелкой растрате и тем самым сорвал намечавшееся досрочное повышение Каллистена в чине. — Конечно, преступление не слишком тяжкое, — промолвил Каллимах, — но я не мог допустить, чтобы поступок, позорящий мой отряд, остался безнаказанным. — Ясно, — ответил я, ибо и вправду понимал подобное отношение к вопросам кастовой чести. Честь есть честь, это в равной степени относится как к крупным вопросам, так и к мелочам. Действительно, можно ли сохранить ее незапятнанной в великих делах, если пренебрегаешь ею в малых? — А потом, — добавил Тасдрон, — именно показания Каллистена и привели к тому, что Каллимах лишился командования. — Он исполнил свой долг, как я ранее исполнил свой, — сказал Каллимах. — Я не могу ставить это ему в вину и сожалею только о том, что вовремя не сложил с себя командование. Это позволило бы мне избежать публичного осуждения, порицания со стороны офицеров и увольнения со службы по позорящим основаниям. — Это, конечно, дела прошлые, — заметил Тасдрон, — но, боюсь, они могут не лучшим образом повлиять на осуществление наших нынешних планов. — Так-то оно так, но прошлого не изменишь, — отозвался Каллимах. — Единственное, что я могу сделать, это отстраниться от участия в переговорах. — Чепуха, — отрезал Тасдрон. — В Порт-Косе тебя вспоминают только добрым словом, я слышал это от Глико, а уж он-то в курсе. Как полагаешь, стал бы влиятельный купец искать встречи с тобой, будь это не так? — Я обещаю тебе, что постараюсь найти с Каллистеном общий язык, — заверил его Каллимах. — Виктория ближе к Порт-Косу, чем к Арской фактории, — продолжил трактирщик. — Ар, по существу, держава сухопутная, и о таких людях, как Амилиан, мы почти ничего не знаем. Но мне говорили, что он способный офицер. — Об этом человеке я знаю лишь то, что он служит Ару, — промолвил Каллимах, и в голосе его послышались стальные нотки. — Он и должен служить своему городу, а не чужому. — указал я. — А мы должны хотя бы на время отбросить старые разногласия ради общей цели. Что хорошего, если ты, встретив офицера из Ара, начнешь с ним задираться и вы изрубите друг друга в куски? — Особенно в моей таверне, — проворчал Тасдрон. — Прежде чем задираться да рубиться, надо еще встретиться, — заметил Каллимах. — Как нам связаться с этим Амилианом и привести его сюда, не привлекая внимания Поликратовых лазутчиков? — Боюсь, — ответил Тасдрон, — у нас нет иного выхода, кроме как пойти на риск и связаться с ним напрямую. — И ты полагаешь, что воин Ара откликнется на такое обращение и, надев маску, поспешит на подозрительную тайную встречу? Ему ведь известно, что многие в Виктории не питают особой любви к Ару. Не заподозрит ли он подвоха? — Он может потребовать проведения встречи на своей территории, — предположил трактирщик. — Значит, — с горечью сказал Каллимах, — нам остается лишь одна малость: убедить Каллистена добровольно отдаться в руки представителя вражеского города. — Он может оказаться смелее, чем мы думаем, — сказал я. — Не понял, — поднял брови Тасдрон. — С какой целью он приехал в Викторию? — Ясно с какой, найти топаз, — сказал Тасдрон. — У меня есть план, — заявил я. — Какой? — осведомился трактирщик. — У тебя есть общие ключи к ошейникам и бубенцам твоих девушек? — Конечно, — отозвался Тасдрон, — но при чем тут ключи? Вместо ответа я извлек из кармана кусочек шелка, в который было завернуто нечто твердое и тяжелое, бережно положил его на стол и сказал: — Надеюсь, проблема будет не такой сложной, как это могло бы показаться. — Я понял, — сказал Тасдрон, глядя на предмет, положенный мною на стол. Что это такое, он догадался по стуку. — Господа, — сказала Пегги, приблизившись к столу и опустившись на колени с подносом в руках. Поставив поднос на столешницу, она сдвинула три тарелки с хлебом и мясом, блюдо с различными сырами, миску с финиками, кувшин воды, дымящийся сосуд с черным вином, крошечные сахарницы, сливочницы и три чаши. У каждой чаши девушка положила по серебряной ложечке из Тарна, какими размешивают сахар, и сливки в черном вине, еще — по зубцу для еды, с рукояткой, сработанной из рога обитавшего в далекой Турии какиолика. Затем рабыня утвердила на столе тазик для омовения пальцев и полагающиеся к нему полотенца. Тазик тоже был из тарнийского серебра. Пока девушка расставляла эти предметы, я поднялся и запер комнату изнутри. Пегги задрожала, понимая, что господа могут сделать с ней все, что им заблагорассудится. — Оставь поднос там, где он находится, — распорядился Тасдрон, — а сама оставайся на коленях. Но сними свой шелк. — Да, господин, — промолвила Пегги, и тончайшая ткань мигом соскользнула с ее плеч. На щеках девушки выступил румянец, ибо она, нагая, стояла перед человеком, которого тайно любила. Правда, сам он не видел в этом ничего особенного: вид рабыни, обнажившейся по приказу хозяина, был для него делом обыкновенным. Я развернул шелковую тряпицу, скрывавшую предмет на столе, и в узком, чуть сплющенном по бокам колокольчике звякнул металлический язычок, а цепочка со скрипом потерлась о бок металлической денежной коробки. Я помахал колокольчиком, цепью и коробкой перед глазами девушки. — Ты знаешь, что это такое? — Да, господин, — испуганно прошептала она. — Превосходно, — сказал Тасдрон, — и, поднявшись из-за стола, вышел из комнаты через боковую дверь, что вела наверх, в его личные жилые помещения. Уходя, трактирщик запер за собой дверь, но вскоре вернулся с ключами от колокольчиков и ошейника. — Встань, рабыня, — приказал я. Пегги грациозно поднялась. Тасдрон присел рядом с ее левой лодыжкой и, отомкнув замок своим ключом, снял браслет с рабскими бубенцами. Такие колокольчики никогда не надеваются и не снимаются самой рабыней — почти всегда их надевает или снимает тот, кто имеет над ней власть. Рабыне остается лишь ходить с ними или без них, столько будет угодно хозяину. Потом я не спеша обернул тяжелую цепь с колокольчиком и коробочкой вокруг шеи девушки, зашел сзади и защелкнул замок. Пегги содрогнулась: цепь была уже на ней, хотя рабыня и не ощущала веса металла, пока я удерживал замок в руках. Тасдрон тем временем снял с нее ошейник. Я отпустил цепь, и тяжелые черные звенья легли на нежную кожу, придавив пряди шелковистых волос. Я выпростал волосы из-под цепи, обошел девушку вокруг и остановился перед ней. Пегги Бакстер, уроженка Земли, стояла передо мной нагая, с атрибутом горианской рабыни, направляемой на сбор монет. — Превосходная идея, — сказал Тасдрон. — Теперь на нее будут обращать внимание лишь как на шлюху. — Правда, ее могут узнать, — заметил я. — Не думаю, — отмахнулся Тасдрон, — многие ли запоминают трактирных девок? А хоть и узнают — подумают, что она отправлена на улицу в наказание. — Мне тоже так кажется, — согласился я. Как правило, для горианских добытчиц такого рода работа являлась основной: некоторые мужчины содержали целый хлев девушек, которых посылали на улицы зарабатывать деньги, предлагая себя прохожим. Горе было рабыне, принесшей недостаточно монет: такую жестоко избивали, а могли даже убить. Но бывало, что служанка, альковная прислужница или даже личная хозяйская наложница отсылалась на улицу за какую-нибудь оплошность. Унижения и опасности улицы служили прекрасным средством воспитания. Все побывавшие там девушки по возвращении к господам выказывали чрезвычайное рвение во всех формах угождения. — Ты поняла, что должна делать? — спросил я девушку. — Да, господин, — сказала она. — Ты полностью объяснил, в чем моя задача. — Смотри, «добытчица», не подведи! — пригрозил я. — Пегги сделает все, что в ее силах, — прошептала рабыня. — Это может сработать, — сказал Тасдрон, оглядывая ее, и перевел взгляд на Каллимаха. — Как думаешь? — Вполне. Во всяком случае, будем надеяться. — Она ведь хорошенькая, а? Что скажешь? Пегги напряглась, едва осмеливаясь дышать. В этот миг она была потрясающе красива. — Да, — буркнул Каллимах, — страшной ее не назовешь. Взяв девушку за руку, трактирщик оттащил ее к задней двери. — Господа приказывают Пегги отправиться на улицу, не надев даже та-теера? — спросила она, пока трактирщик возился с запором. — Голая ты будешь выглядеть еще более завлекательно, — сказал я. — Как будет угодно господину. Тасдрон тем временем отпер дверь и снова взял ее за руку. — Но что, если люди, увидевшие меня на улице в таком виде, захотят использовать меня как настоящую добытчицу? — спросила Пегги. — Как это что? — промолвил я. — Позаботиться о том, чтобы они остались тобой довольны. — Слушаюсь, господин, — прошептала она. Тасдрон вытащил ее за руку в коридор и повлек к наружной двери. Колокольчик «добытчицы» призывно звенел на ее шее. Трактирщик отодвинул засов и вышвырнул девушку во тьму переулка. Бросив на нас последний взгляд, она, сопровождаемая мелодичным звоном, поспешила выполнять наше повеление. Тасдрон закрыл дверь и задвинул щеколду. — Как ты думаешь, у нее получится? — спросил Каллимах Тасдрона, когда тот вернулся в комнату. — Она рабыня, — сказал Тасдрон. — В ее интересах постараться как следует. — Давайте поедим, — предложил я. — Давно уже хочется. — И мне, — сказал Каллимах. — И мне, — поддержал нас трактирщик.26. ФЛОРЕНС И МАЙЛЗ ИЗ ВОНДА
— Флоренс! — воскликнул я. — Господин! — отозвалась она с довольным видом. — Это ты! — рассмеялся я. — Да, это я, — сказала она. — Как приятно тебя увидеть! — Мужчине, несомненно, приятно видеть меня такой, какая я есть, — улыбнулась Флоренс. Шел восемнадцатый час. Близилась горианская полночь. Мы с Тасдроном и Каллимахом поужинали в задней комнате, после чего я оставил своих собеседников и вышел в главную залу таверны. Тайная встреча намечалась на двадцатый час, и у меня было время прогуляться. — Ты хорошо выглядишь, — заметил я. — Мой хозяин об этом позаботился. В таверне Тасдрона, как и во многих других, вдоль одной стены тянулся ряд рабских колец, к которым хозяева могли привязать своих рабынь, в то время как сами выпивали и закусывали. Для посетителей это было очень удобно. — Какая ты красавица, — сказал я, присев рядом с ней. — Спасибо, господин. — Вижу, рабство пошло тебе на пользу. — Да, господин, — ответила она тихонько. Я мягко взял ее за подбородок и повернул к себе лицом. — Должен сказать, что твое преображение просто невероятно. — Ты просто не привык видеть меня в рабской тунике и ошейнике. — Нет, — возразил я, опуская руку, — Перемена слишком сильна, чтобы ее можно было объяснить так просто. — Да, господин, — улыбнулась Флоренс. Я присмотрелся к ней в той манере, в какой обычно осматривает мужчина порабощенную женщину, в то время как она смущенно опустила голову. Одежда ее сводилась к минимуму, но это, разумеется, ничуть не портило Флоренс, а лишь подчеркивало ее привлекательность. Я сразу понял, что нынешний хозяин этой женщины гордится красотой своей рабыни и потому с удовольствием выставляет ее напоказ. Флоренс стояла на коленях, спиной к стене, с широко раздвинутыми ногами и поднятыми вверх руками. Сталь оков подчеркивала и оттеняла ее нежную, шелковистую кожу. Я с удовольствием обвел взглядом чувственные изгибы ее тела, красоту упругой высокой груди, манящую округлость бедер, выпуклость ягодиц, стройность икр и маленькие ступни. Как и подобает рабыне, она была босой. — Ты поразительно красива, Флоренс, — повторил я. — Спасибо, господин, — поблагодарила она. — Особенно приятно любоваться тобой, когда ты прикована цепями к кольцу. — Да, господин. Обычно хозяин сажает рабыню на две цепи, ручную и ножную, когда находится в незнакомой обстановке и не совсем хорошо представляет, чего можно ожидать. В привычном окружении господа ограничиваются одной цепью, а то и просто приказывают рабыне сидеть под кольцом. Девушка сама держится за него и не выпустит до тех пор, пока не получит разрешения от хозяина. Случалось, рабынь насиловали возле таких колец, и они вели себя так же, как если бы были к ним прикованы: приказ господина способен удержать любую из них на месте не хуже, чем сталь или веревки. — Твой хозяин всегда приковывает тебя в тавернах таким образом? — спросил я. — Да, господин, — подтвердила Флоренс. — Наверное, тебя не так-то просто украсть, — улыбнулся я. — Да, господин, — улыбнулась Флоренс в ответ. — Твой господин, должно быть, высоко тебя ценит. — Я всего лишь рабыня, — с улыбкой промолвила она, опустив голову. — А кто твой хозяин? — Майлз из Вонда. — Вообще-то я так и думал. — Он купил меня на тайных торгах, состоявшихся в лагере работорговца Теналиона. — И сколько он за тебя дал? — Сто золотых монет, — ответила Флоренс, расцветая горделивой улыбкой. — Тщеславная сучка! — рассмеялся я. — Верно, — улыбнулась она. — Здорово! — сказал я. — Самому-то мне, когда я продал тебя Теналиону, досталось всего десять серебряных монет. — Мой господин дал за меня гораздо больше того, что я стою на самом деле. — Майлз из Вонда наверняка думает иначе. — Нет, — улыбнулась Флоренс. — Ты счастлива? Она подняла сияющие глаза. — О да, господин! Я счастлива! — Прекрасно, — сказал я. — Он раздел меня, выпорол и быстро дал мне понять, что я являюсь его собственностью. — Я очень рад за тебя. — Когда я была свободной, мне не приходилось и мечтать о таком мужчине. Я и представить себе не могла, что, когда он сорвет с меня одежду и бросит к своим ногам, я стану умолять его надеть на меня ошейник. — Будь ты свободной, он не мог бы обойтись с тобой таким образом. — Это верно, — согласилась Флоренс. — Будь я свободной, он не мог бы относиться ко мне и обращаться со мной, как ему угодно. Не мог бы насиловать меня, как подобает самцу. Но когда меня сделали рабыней и обучили повиновению, я поняла, чего желаю от жизни. — Я рад, что ты так счастлива, — сказал я. — Но он строг со мной, — заметила она. — Я должна слушаться его во всем. — Само собой. — Единственное, чего я боюсь, так это надоесть ему. Тогда он не задумываясь продаст меня. Я угождаю ему изо всех сил. — Надо полагать, чтобы избежать порки? — усмехнулся я. — Я люблю его! — возразила Флоренс. — Люблю Майлза из Вонда. — Любовью свободной спутницы? — осведомился я. — Нет, — ответила она, — безнадежной и всепоглощающей любовью рабыни к своему господину. — Ему повезло. — Я всецело принадлежу ему, — сказала со смущенной улыбкой дивная, лучащаяся счастьем красавица с каштановыми волосами, и я снова подумал о том, как чудесно может преобразить женщину рабство. — Как тебя зовут теперь? — спросил я. — Флоренс, — ответила она. — Он оставил тебе старое имя уже в качестве клички? — Разве оно мне не подходит? — Еще как подходит. — Да, — рассмеялась Флоренс с восторгом, — оно полностью подошло. Я была рабыней и раньше, когда являлась свободной. Даже тогда я в глубине души чувствовала это. Таким образом, мое прежнее имя полностью отражает мою суть и соответствует нынешнему положению. — Это нравится тебе, верно? — спросил я. — Да, господин, — подтвердила она, сияя от счастья. — Это мне очень нравится. — Ну а как дела у твоего хозяина, у Майлза из Вонда? — спросил я. Ее глаза затуманились. — Увы, у него серьезные неприятности. Солдаты Ара во время похода на юг останавливались на постой в его поместьях, и он, раздосадованный этим, как-то раз плохо отозвался об Аре и арских войсках. Это кончилось плохо: они разграбили и сожгли его усадьбу. — Что он делает в Виктории? — спросил я. — Остановился по пути на запад, в Турмус, где у него есть друзья. Хозяин хочет договориться о займе на восстановление своих имений. — Сейчас опасно путешествовать по реке. Пираты осмелели и стали очень активны. Большой ли с ним эскорт? — осведомился я, ибо с точки зрения безопасности это имело едва ли не решающее значение. — Только я да Крондар, гладиатор. — Всего двое? — удивился я. — Да, — ответила Флоренс. — Остальных рабов хозяину пришлось распродать, чтобы набрать денег на дорогу. — Но тебя он не продал, — заметил я. — Да, господин не пожелал со мной расстаться, — с улыбкой ответила женщина, звякнув цепями. — И с Крондаром тоже. — Хозяин ценит Крондара, к тому же гладиатор может сослужить в пути хорошую службу. — Верно, — согласился я, поскольку хорошо помнил Крондара. В бытность мою гладиатором мне довелось с ним драться. Крондар был ветераном бойцовых арен Ара. Он дрался как голыми руками, так и с шипастым кастетом или боевыми рукавицами. Лицо и тело этого кряжистого богатыря покрывали шрамы, отметины кровавых схваток. — Вам не стоит покидать Викторию, пока на запад не отправится караван из нескольких кораблей, — посоветовал я. — Боюсь, мой господин нетерпелив, — отозвалась Флоренс. — Ну что ж, — сказал я, поднимаясь. — Рад был повидаться с тобой… рабыня. — Господин, — окликнула меня Флоренс, когда я уже повернулся, чтобы уйти. — Ну? — Спасибо тебе за то, что в свое время ты продал меня в рабство. Именно ты первый открыл во мне женское начало и внушил мне, что мое предназначение в служении мужчинам. Если б не ты, мне, возможно, так и не посчастливилось бы стать рабыней моего возлюбленного хозяина. Я пожал плечами и улыбнулся. — Желаю тебе всех благ, рабыня. — И я желаю тебе всего хорошего, господин. Выйдя из таверны и оглядевшись, я увидел коренастого, мускулистого мужчину, присевшего у стены таверны возле нескольких тюков и свертков. Ухмыльнувшись, я направился к нему, но он, заметив это, предостерегающе зарычал и угрожающе поднял руки. — Крондар! — воскликнул я. Старый боец сморщил пологий лоб и окинул меня недоумевающим взглядом. На его шее поблескивал массивный металлический ошейник. — Господин меня знает? — Не называй меня господином. Меня зовут Джейсон. Теперь я свободный человек, но мы бились друг против друга близ Вонда. — Свободный? — переспросил детина и опустился на колени. Я поднял его на ноги. — Ты что, меня не помнишь? Я Джейсон. Мы с тобой дрались. Прищурившись, Крондар присмотрелся ко мне, а потом хмыкнул: — Это был славный бой. Мы обнялись в лунном свете, ибо нас, вне зависимости от нынешнего положения, сближало братство схватки и крови. — Рад тебя видеть, Крондар, — сказал я. — Приятно с тобой встретиться, Джейсон. Неожиданно я услышал звон извлекаемой из ножен стали и резко обернулся. Майлз из Вонда грозно взирал на меня с обнаженным мечом в руке. Позади него робко жалась прелестная в своей короткой серой тунике рабыня Флоренс. Отпрянув от Крондара, я попятился. Майлз из Бонда с мечом наготове сделал шаг вперед. — Эй, малый, по-моему, ты цеплялся в таверне к моей рабыне! — Я просто поговорил с нею. — Нечего отговариваться, доставай свой клинок. — Майлз, ты меня не узнаешь? — Ты Джейсон. Раньше ты был гладиатором. — Верно, — подтвердил я. — Доставай меч! — Господин! — умоляющим тоном заговорила Флоренс, — он не умышлял ничего дурного. Не гневайся, господин! — Молчи, рабыня! — отрезал он. — Повинуюсь, господин, — ответила она с несчастным видом. Вокруг нас между тем уже начали собираться зеваки. — Ты что, собираешься умереть, так и не обнажив меча? — спросил Майлз. — Пожалуйста, не надо, господин! — зарыдала Флоренс, упав на колени перед ним и хватаясь за его ноги. Он отшвырнул ее в сторону пинком, и Флоренс с плачем распласталась на камнях. Девушка совершила тяжкий проступок: заговорила без разрешения господина и даже попыталась вмешаться в мужские дела. Не приходилось сомневаться в том, что сегодня вечером ее ожидала порка. — Обнажи свой меч, — снова потребовал Майлз из Вонда. Народу вокруг нас собралось еще больше, и некоторым задиристый тон Майлза не понравился. Руки нескольких прохожих лежали на рукоятях мечей, и я с запоздалой благодарностью сообразил, что они на моей стороне. Не обратив поначалу внимания на слова Пегги о том, что в Виктории меня уважают, теперь я имел возможность убедиться в ее правоте. Люди знали меня по работе в порту, многие слышали, как я прогнал из Виктории вора Грага Быстроногого, да и то, что я не побоялся зайти в таверну Хиброна, чтобы попытаться выручить мисс Хендерсон, при всей неудачности этой попытки свидетельствовало в их глазах в мою пользу. Возможно, кто-то знал о и том, что, когда пираты злодействовали в порту, меня лишь силой удержали от открытого выражения возмущения, а с иными из них мне просто доводилось выпивать или бок о бок работать на причалах. — Ну, достанешь ты меч или нет! — нетерпеливо воскликнул Майлз из Вонда. Похоже, он неверно оценивал обстановку и не представлял себе, какая опасность ему угрожает. Я решил, что его надо выручать, пока не поздно. — Ты казался мне человеком чести, — промолвил я, обращаясь к нему. — Надеюсь, так оно и есть, — отозвался Майлз. — Я работаю в доках, — сказал я, приметив краешком глаза, что Крондар развернулся, готовясь встретить опасность лицом к лицу. У меня не было сомнений в том, что гладиатор не побоится преградить им путь, хотя, скорее всего, падет под ударами мечей. — Как ты думаешь, когда и где портовый грузчик мог выучиться обращению с мечом так, чтобы иметь возможность потягаться с тобой? Майлз из Вонда, согласившись с моим доводом, сердито засунул меч обратно в ножны. Знать о том, что у меня нашлось время на обучение этому искусству, ему было вовсе не обязательно. Каллимах оказался превосходным учителем, к тому же не жалел ни времени ни усилий, чтобы усовершенствовать мои навыки. Да и я, возможно, благодаря хорошей реакции и владению приемами рукопашного боя проявил себя способным учеником. Мне удалось освоиться со смертоносным горианским клинком настолько, что я, возможно, не ударил бы в грязь лицом и в поединке с гордым жителем Вонда. Мне даже было любопытно, сумел бы я справиться с ним, дойди дело до настоящей схватки? Но вот желания ранить, тем более убить его у меня не имелось ни малейшего. Кроме того, я не хотел, чтобы о моем недавно обретенном умении обращаться с оружием стало известно в городе. Для местных жителей славный парень Джейсон оставался портовым грузчиком, неплохим кулачным бойцом, не имеющим, однако, ни малейшего понятия о том, с какого конца берутся за боевую сталь. Подобно тому, как Каллимах продолжал притворяться опустившимся пропойцей, я делал вид, будто совершено не владею холодным оружием. — Я не стану тебя убивать, — раздраженно сказал Майлз из Вонда. — Приятная новость, — улыбнулся я, приметив, что окружающие расслабились. Майлз из Вонда, сам того не подозревая, только что спас собственную жизнь, жизнь Крондара и, возможно, жизнь рабыни. Прежде чем он успел бы дотянуться до меня своим клинком, добрая дюжина чужих могла пронзить его самого. Само собой, что к гражданам Виктории я испытывал самые теплые чувства. — Крондар, — сказал Майлз из Вонда, указав на меня, — отлупи этого малого. — Если тебе так угодно, господин, — сказал Крондар, — я нападу на Джейсона, но отлупить его мне не удастся. — Каким же, интересно, образом, я могу получить удовлетворение за нанесенное мне оскорбление? — спросил Майлз из Вонда, глядя на меня. — Мне почем знать? — отозвался я. Сделав шаг вперед, Майлз со всего размаху отвесил мне звонкую оплеуху, после чего отступил и вдобавок наградил меня еще и плевком. В толпе послышались сердитые возгласы, Крондар ахнул. Флоренс издала стон. Я напрягся, но сдержался и не отреагировал. Майлз из Вонда развернулся и, знаком приказав Крондару взвалить на плечи тюки, которые тог сторожил, зашагал вдоль Ликурговой улицы. Флоренс семенила за ним, а последним, отстав на несколько шагов, плелся тяжело нагруженный Крондар. Я стер с туники плевок и вытер руку. — Почему ты не свернул этому малому шею? — поинтересовался кто-то из зевак. — Он неплохой парень, — ответил я. — Кроме того, взгляни на его рабыню. Мы проводили взглядом полуодетую красавицу, следовавшую за своим господином. — Видишь, какая красотка? Не удивительно, что он взъярился, вообразив, будто я хочу на нее посягнуть. — Да, из-за такой взъяришься… — понимающе хмыкнул мой собеседник.27. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПОРТУ НЕЗАДОЛГО ДО ПОЛУНОЧИ
Шел уже девятнадцатый час, последний перед двадцатым, горианской полуночью. Я вел себя менее осторожно, чем следовало. — Стой! — угрожающе произнес чей-то голос, когда я проходил мимо штабеля бревен. Я развернулся, но обнажить меч у меня не было ни малейшей возможности, ибо острие чужого клинка упиралось мне в живот. Я вжался спиной в бревна. — Выходит, ты последовал за мной, Майлз из Вонда, — сказал я. Малый с мечом промолчал. — Нет нужды прятать лицо под маской, — сказал я. — Здесь темно и, кроме нас, никого нет. Клинок отодвинулся назад на несколько дюймов. — Держи руки по швам и встань на колени, очень медленно, — велел человек в маске. Я выполнил его требование. — А теперь медленно, очень медленно сними пояс с мечом и положи на доски. Я подчинился. — Ты не Майлз из Вонда. — Я понял, что голос человека в маске мне незнаком. — Что тебе надо? Ты разбойник? Он ничего не ответил. Я следил за его клинком. — Если тебе нужны деньги, то у меня есть с собой несколько монет. Забери их. Зачем тебе убивать меня? — Не будь дураком, — проворчал незнакомец. — Говори, где «это»? — Что — «это»? — спросил я. — Топаз. — Ты курьер Рагнара Воскджара! — догадался я. Именно он положил топаз в мой кошель, чтобы защитить себя во время обыска, устроенного стражниками Арской фактории в таверне Клеанта. Меня не обыскали в таверне, потому что я, как и некоторые другие, подвергся обыску у входа в нее всего лишь несколько минут назад. Он явно тянул на важную персону и, естественно, стремился сохранить тайну своей личности. — Где топаз? — настаивал незнакомец. — Значит, это ты ворвался в мой дом, перевернул все вверх дном и подверг допросу леди Беверли Хендерсон? — Я его там не нашел, — угрожающе произнес он. — Но ты получил кое-что за свои хлопоты, — напомнил я ему. — Ты связал леди Беверли, как рабыню, заставил умолять об изнасиловании, после чего любезно откликнулся на ее просьбу. — Она осталась довольна, — буркнул он. — Изнасилование свободной женщины — это серьезный проступок, — напомнил я. — Я разбираюсь в женщинах, — сказал пират, — Она была природной рабыней. — С этим не спорю, — промолвил я, ибо, побывав в крепости Поликрата, убедился в том, что прекрасная мисс Хендерсон по своей внутренней сути и впрямь являлась рабыней из рабынь. Исходя из этого, обращение, которому подверг ее пиратский гонец, можно было счесть вполне уместным. — Стражники Порт-Коса, которые также обыскали твой дом и сады, причем по доносу той самой леди Беверли, тоже не добились успеха. — Ты хорошо информирован, — заметил я. — Так где же находится топаз? — спросил он. — В надежном месте, — ответил я, ибо пирату, разумеется, не следовало знать, что в соответствии с нашим планом я уже доставил камень в цитадель Поликрата. — Хочешь, чтобы я убил тебя прямо сейчас? — осведомился пират. — Убить меня ты, конечно, можешь, — пожал я плечами, — но как, интересно, ты тогда найдешь топаз? — Я наблюдал за тобой, — промолвил он, чуточку отведя меч назад. — Пришлось набраться терпения, но, признаюсь, и это не помогло. Ты так и не вывел меня к топазу, а ждать бесконечно я не могу. Тебе следовало бы понять это, ведь есть люди, перед которыми я должен отчитываться. — Я отношусь к таким вещам с большим пониманием. — Кончай болтать! Где топаз? — Скажи на милость, какую ценность будет представлять для тебя моя жизнь спустя мгновение после того, как ты заполучишь камень? — Решительно никакой. — В таком случае ты, надо полагать, без труда поймешь что у меня нет особой охоты выполнить твое требование. — Плевать мне на твою охоту или неохоту. Если топаз не будет доставлен по назначению, меня самого прикончат! — Рагнар Воскджар конечно же знает, кто ты такой? — Разумеется знает. — В таком случае ты влип. Тебе не позавидуешь. — Может быть, но уж тебе-то тем более завидовать не приходится. Убьет меня Рагнар или нет — это дело будущего, а вот прикончить тебя я могу прямо сейчас, не сходя с этого места. — Такая возможность существует, и меня она вовсе не радует, — признался я. — Однако, — промолвил пиратский гонец, — существует решение, приемлемое для нас обоих. — Я отдаю тебе топаз, а ты оставляешь меня в живых, да? — высказал догадку я. — Совершенно верно. — Но какая у меня гарантия того, что, получив камень, ты не нарушишь условия сделки? — Порукой тому мое слово и моя честь. — Ты уж не обессудь, но пираты, равно как и все, кто с ними сотрудничает, не пользуются репутацией людей чести. — А у тебя есть выбор? Острие меча вновь коснулось моего живота. — Ладно, вижу, деваться мне некуда. Пойдем, я покажу тебе, где спрятан топаз. — Пойдем. Но поднимайся медленно и не вздумай потянуться за своим мечом. Медленно встав на ноги, я двинулся вдоль штабелей с грузами. Пиратский курьер следовал за мной, держа меч наготове, и наверняка при малейшей попытке повернуться к нему или бежать, сразил бы меня наповал. — Не спеши, — сказал он. — Иди медленно. — Как хочешь. Мы идем туда, где я спрятал топаз. Надо сказать, что мои слова соответствовали действительности: топаз и вправду был спрятан мною в порту, но впоследствии я забрал его оттуда, чтобы доставить в цитадель Поликрата. — Мы пришли, — объявил я. — Доставать? — Доставай. Я осторожно сдвинул одну из предназначенных для мощения улиц прямоугольных гранитных плит, доставленных кораблем из карьера некоторое время назад. Предполагаемый покупатель в нарушение контракта не выкупил строительный материал вовремя, и теперь камню предстояло храниться на территории порта до окончания зимы. Продавать его раньше не имело смысла, ибо цены на такой товар поднимаются с началом строительного сезона. Мне показалось, что в стопке плитняка можно устроить надежный тайник: камень прочен, и его долго не потревожат. Кроме того, сложен он был не более чем в четырех сотнях ярдов от портового двора, куда я частенько являлся наниматься на работу. — Видишь, какое я подобрал местечко. Никому бы и в голову не пришло искать топаз среди строительного камня. — Он все еще там? — спросил человек в маске, стоявший позади меня с мечом наготове. Он был высок ростом и худощав, почему я с первого взгляда и принял его за Майлза из Вонда. Нетерпение в голосе этого малого напомнило мне о том, что времени у меня в обрез. Осторожно сдвинув еще одну плитку, я взялся за другую, делая вид, будто ее зажало. — Ты обещал отпустить меня, если получишь топаз, — напомнил я. — Сказал же, отпущу. Мне нужен камень, а не твоя дурацкая жизнь. — Камень здесь. Он с размаху обрушил на меня меч, но я, резко развернувшись, подставил под клинок гранитную плиту. Сталь лязгнула о камень, выбив искры и отбив от камня мелкие осколки. Не выпуская куска гранита, я пнул нападавшего ногой, и он, пошатнувшись, отпрянул. Прежде чем мой противник успел восстановить равновесие и нанести новый удар, я обеими руками швырнул в него камень, угодив в левое плечо. Пиратский курьер охнул, попытался поразить меня клинком, но его выпад не достиг цели. Левая рука незнакомца обвисла как плеть. Он тяжело дышал и не спешил с новой атакой. Я полагал, что левое плечо этого малого онемело и драться ему сейчас не с руки. — Был здесь камень, да сплыл, — промолвил я, отступив примерно на фут. — Похоже, я привел тебя не туда. Мой противник, шатаясь, двинулся ко мне, но я, не дожидаясь, когда он окончательно оправится, повернулся и бегом припустил назад, к штабелю бревен. Туда, где остался мой меч. Подобрав клинок, я повернулся и увидел своего преследователя, ковылявшего за мной яростно, но не слишком резво. Увидев в моей руке меч, он остановился. Кем бы сей малый ни был, он не из Виктории. Местный житель, будучи вооружен, продолжал бы атаку, даже получив ушиб камнем. Этот малый, однако, понятия не имел, каковы мои возможности, а поскольку полученная травма могла затруднить для него дальнейший поединок, заколебался. Похоже, он растерялся и не знал, что делать. — Слип! — прорычал пиратский гонец. — Гнусный обманщик! — Первый удар был нанесен не мной, — резонно указал я. — Слин! — снова выругался он. — Эй! — заорал я со всей мочи. — Эй, парень, ты кто такой? Что ты тут высматриваешь? Кто тебе разрешил шататься в темноте рядом со складами, где добрые люди хранят свои товары? Решил поживиться, проходимец?! Задрожав от ярости, охотник за топазом сделал шаг вперед. — Ворюга! — завопил я еще пуще. — Убирайся вон, негодяй! Мы в Виктории таких не терпим! — Молчи, дурак! — прошипел незнакомец. — Вор! Вор! — кричал я. — Люди! Держите вора! — Что здесь происходит? — прозвучал голос со стороны причала. — Вор! — крикнул я. — На помощь! На помощь! Оглянувшись, я увидел приближающийся фонарь. Двое свободных мужчин, да еще и в сопровождении рабов, спешили на мой крик. — Слин! — прорычал человек в маске, развернулся и заковылял во тьму. — Это ты, Джейсон? — спросил один из них. — Кто же еще? — отозвался я, вкладывая меч в ножны. — А что за шум? — спросил другой. — Да шастал тут какой-то подозрительный тип, а стоило спросить его, что да как, задал стрекача. Наверняка он затевал недоброе. — Похоже, он убрался восвояси, — заметил первый горожанин. — Да, — подтвердил я. — Этот малый отирался возле склада строительных материалов. Копался в куче гранита, того самого, что не вывезли по вине покупателя. — Там же нет ничего ценного, — хмыкнул горожанин. — Ну и хорошо, — отозвался я. — Значит, все в порядке.28. ДВА КАПИТАНА ПРИХОДЯТ В ТАВЕРНУ ТАСДРОНА. МЫ ПРЕДОТВРАЩАЕМ КРОВОПРОЛИТИЕ
— Уже второй час, — сказал Каллимах, — они, конечно, не придут. Пегги стояла на коленях, склонив голову к ногам Тасдрона, своего хозяина. Тяжелая цепь с колокольчиком и коробкой для сбора денег все еще висела на ее шее. Взяв девушку за волосы, я нагнул ей голову и поднял цепь, в то время как Тасдрон снова надел свой ошейник на ее горло. — Ты все сделала, как сказал тебе Джейсон? — спросил Тасдрон. — Да, господин, — ответила Пегги. Вставив ключ в замок на цепи, я отомкнул его и снял с ее шеи атрибуты добытчицы. — Я нашла Амилиана, капитана стражи Арской фактории, — продолжила девушка, — и преклонила перед ним колени, стала униженно и смиренно лизать и целовать его ноги. — Как тебе и подобало, — сказал Тасдрон. — Потом я, всячески пресмыкаясь перед ним, сообщила, что послана к нему людьми, знающими о местонахождении топаза. Если он хочет и сам узнать, где находится камень, ему следует прийти в таверну Тасдрона сегодня ночью, к двадцатому часу. — Но сама ты вернулась только к первому часу, — указал Тасдрон. — Мне удалось найти Амилиана уже после девятнадцатого часа, — ответила рабыня. — Это еще почему? — строго спросил Тасдрон. — Меня задержали мужчины, — пролепетала девушка. — Я была обнажена, с бубенцом и денежной коробкой… Я встряхнул коробку, и в ней зазвенели монетки. Когда Пегги ушла из таврены, денег там не было. — Сам Амилиан воспользовался мною, — промолвила Пегги. — Связал мои руки за спиной и оттащил в свою спальню. — А монету он тебе заплатил? — спросил Тасдрон. — Да, господин. — Пегги покраснела. — Ты угодила своим клиентам? — поинтересовался ее хозяин. — Я старалась, господин. — Ты отдавалась им? Амилиану и прочим? — Пожалуйста, не заставляй меня говорить, господин, — взмолилась она, ибо стыдилась рассказывать об этом в присутствии Каллимаха. — Говори, рабыня, — рявкнул Тасдрон. — Да, господин, — прошептала она, не поднимая головы. — Я отдавалась им. — Старательно отдавалась? — Да, господин. — На глазах ее выступили слезы. — Что мне еще оставалось делать? Ведь я рабыня! Пегги обращалась вроде бы к Тасдрону, но я-то знал, кому на самом деле адресованы эти слова. — Не понял, — проворчал Тасдрон, — в чем загвоздка? Ты ведь и обязана была отдаваться им старательно и самозабвенно. Так и не подняв головы, Пегги залилась слезами. Я покосился на него и пришел к выводу, что воин оставил все эти признания без какого-либо внимания. Что за дело ему могло быть до переживаний и чувств ничтожной рабыни? — Амилиана здесь нет, — заметил я. — Воспользовавшись мною, он развязал меня и велел возвращаться к своему господину. Просто выставил из спальни, не сказав, собирается он прийти или нет. — Во всяком случае, обращаться с женщинами этот Амилиан умеет, — заметил Тасдрон. — Да, господин, — сказала девушка. Я положил цепь с колокольчиком и коробкой для сбора денег на низенький столик, а Тасдрон замкнул на левой лодыжке невольницы браслет с рабскими бубенчиками и, швырнув ей клочок шелка, который приказал снять перед этим, сказал: — Можешь надеть. — Да, господин. Меня позабавило то, с какой радостью надела Пегги эту прозрачную, ничего не скрывающую тряпицу. Некоторые свободные женщины утверждают, что скорее готовы выйти на люди голыми, чем в столь позорном наряде. Правда, они утверждают это, пока свободны, а будучи обращенными врабство, быстро приучаются ценить крохотные кусочки шелка как нечто прекрасное и драгоценное. — Принеси нам поесть и выпить, — приказал ей Тасдрон. — Слушаюсь, господин, — сказала Пегги и, звеня колокольчиками, поспешно покинула комнату. — Где Глико? — спросил Тасдрон. — Его попросили всего лишь привести Каллистена. Никаких затруднений с этим быть не должно, однако им следовало прийти уже добрый час назад. Что их задержало? — Вот уж не знаю, — отозвался я. — Может, непредвиденная встреча? — предположил трактирщик. — Шпионы повсюду просто кишмя кишат, — продолжал сокрушаться Тасдрон. — Вдруг наши планы уже раскрыты? — Твое заведение пока еще не сожгли, — заметил я. — Есть чему порадоваться, — раздраженно буркнул он. Я улыбнулся. — Ты понимаешь, чем чреваты эти попытки, не так ли? — осведомился Тасдрон. — Думаю, да. — Кто-то у двери, с заднего хода, — прервал нашу перепалку Каллимах. Тасдрон вышел в заднюю дверь комнаты и поспешил по коридору к наружному входу. Сдвинув узкую панель, он всмотрелся в щель, после чего вернул панель на место, отпер дверь, впустил двух человек и тут же запер замок. В одном из вошедших, полном, осанистом мужчине, кутавшемся в белую с золотом тунику купца высшей гильдии, я тут же узнал своего знакомца Глико. Спутником его был рослый, властного вида малый, тот самый, что несколько дней назад допрашивал меня в резиденции стражников Порт-Коса по доносу мисс Хендерсон. Поверх мундира он облачался в коричневый плащ, а под мышкой левой руки держал шлем с гребнем из волос слина. Я понял, что это Каллистен. Его левое плечо было сгорблено, но зато правая рука казалась крепкой и весьма привычной к рукояти горианского боевого клинка. — Приветствую тебя, Каллистен, — сказал Каллимах, поднявшись, чтобы поздороваться с ним. — Приветствую, капитан, — сказал Каллистен. — Глико предупредил меня, что ты будешь здесь. — Я больше не капитан, — сказал Каллимах. — Теперь капитан ты. — В Порт-Косе есть разные капитаны, — ухмыльнулся Каллистен. — Как там бойцы? — спросил Каллимах. — Они вспоминают тебя с теплотой, как и я. Воины крепко пожали друг другу руки, и мне это понравилось — я опасался, что между ними могут возникнуть трения. Как-никак, Каллимаха отстранили от командования на основании свидетельства Каллистена. Однако Каллимах не затаил зла по этому поводу, ибо, похоже, искренне считал, что у Каллистена не было выбора. Он поступил так, как предписывал ему долг стража порядка и офицера, нравилось ему это или нет. — В прежние времена нам случалось выпивать вместе, — сказал Каллимах Тасдрону. — Я и капитаном-то стал благодаря Каллимаху, — признался Каллистен. — Когда его отстранили от должности, он сам рекомендовал меня в качестве своего преемника. — Благородный поступок, — искренне сказал Тасдрон, глядя на Каллимаха с уважением. — Он был самым знающим, умелым и дисциплинированным офицером, — пояснил Каллимах, — В противном случае я не стал бы рекомендовать его, вне зависимости от моего личного отношения. — Я стараюсь оправдать твое доверие, — вымолвил Каллистен. — Доверие опустившегося пьянчуги? — усмехнулся Каллимах. — Мы всегда будем помнить о тебе как о нашем капитане. — Ты прекрасный офицер, — повторил Каллимах, — и принял командование по праву. — Если это и так, — отозвался Каллистен, — то лишь благодаря тому, что ты многому меня научил. И снова они обменялись теплым рукопожатием. Я встал и молча кивнул вошедшему. — Я тебя знаю? — спросил Каллистен, обернувшись ко мне. — Мы встречались. Я был одним из нескольких задержанных, которых ты допрашивал в связи с делом о топазе. — Точно! — вспомнил Каллистен. — А Тасдрон тогда за тебя поручился. — Так оно и было, — подтвердил трактирщик. — Как тебя зовут? — спросил Каллистен. — Джейсон, — напомнил я ему. — Да, — сказал Каллистен. — Джейсон с доков. — Он самый. — Я бы пришел пораньше, но никак не мог найти Каллистена, — вставил Глико. — Я был занят, — пояснил капитан, — у нашего брата стражника всегда дел по горло. — У тебя что-то с плечом, — заметил Тасдрон. — Ты не ранен? — Я упал, — сказал Каллистен. — Можем ли мы тебе как-нибудь помочь? — осведомился Тасдрон. — Пустяки, — отмахнулся Каллистен, после чего оглядел всех присутствующих и обратился к Каллимаху. — Что у вас нового? Верно ли, что я могу узнать что-то насчет топаза? — Это правда, — ответил Каллимах. — Мы все тебе расскажем, но чуть позднее. — А в чем задержка? — осведомился Каллистен. — Ждем еще одного человека. — Можно узнать кого? В этот момент в дверь тихонько постучали. — Человека, с которым тебе необходимо встретиться, — сказал Каллимах. — Войди! — пригласил Тасдрон. Пегги, удерживая поднос на одной руке, впорхнула в помещение. — Господа, — промолвила она, опустив голову. — Обслужи! — велел ей Тасдрон. — Да, господин, — сказала Пегги. Скрестив ноги, мы расселись вокруг низенького стола. Каллистен положил свой шлем рядом и откинул плащ, открыв тунику с эмблемой Порт-Коса. Пегги опустилась на колени перед столиком и принялась расставлять чашки, сосуды и тарелки. На одной тарелке было мясо, на другой хлеб, еще на одной — порезанные ломтиками фрукты, на четвертой — орехи и сыр. Каждый мог брать с любой из тарелок что хотел. Пегги принесла также пагу, вино и воду. — Хорошенькая рабыня, — заметил Каллистен. Мы посмотрели на Пегги, едва прикрытую клочком желтого шелка. На ее левой лодыжке позвякивали бубенчики, на шее красовался ошейник, длинные светлые волосы рассыпались по плечам. — Она с Земли, — сказал Тасдрон. — Интересно, — отозвался Каллистен. Пегги в почтительном молчании расставила по столу блюда с едой и напитки. — Нам нужны приборы для нашего друга и еще одного человека, который должен прийти, — сказал Тасдрон. — Да, господин, — отозвалась Пегги. — Я полагаю, что он все-таки придет. — Я тоже так думаю, мой господин, — прошептала рабыня, поднялась и, забрав поднос, упорхнула из комнаты. Я улыбнулся. Пегги, разумеется, была заинтересована в том, чтобы Амилиан, капитан стражников Арской фактории, принял переданное ею приглашение. В противном случае рабыню ожидала порка, причем основательная. — Кто же этот таинственный гость, которого мы ждем? — снова поинтересовался Каллистен. — Тот, с кем тебе важно встретиться, — повторил Каллимах. — Хорошо, — улыбнулся Каллистен. Послышался стук в наружную дверь, решительный и громкий. Он повторился три раза. Мы переглянулись. Глико натянул на себя плащ, скрыв белый и золотой цвета своего одеяния; Каллистен, увидев это, тоже накинул плащ, скрыв эмблемы Порт-Коса. Тасдрон поднялся и вышел в коридор. Мы тоже встали. Вскоре трактирщик вернулся в комнату в сопровождении рослого мужчины, несшего под мышкой шлем. Он откинул капюшон длинного коричневого дорожного плаща, и я приметил, что плащ оттопыривается висящим на поясе клинком. Каштановые волосы новоприбывшего были коротко острижены, на гладко выбритом лице выделялись ясные, проницательные глаза и волевая квадратная челюсть. — Я Тасдрон, владелец этой таверны, который и пригласил тебя сюда, — представился трактирщик. — Меня зовут Джейсон. Я обычно работаю в речном порту Виктории, — представился я. — Я Глико, из касты купцов. — Я Каллимах, — сказал бывший капитан и, помедлив, добавил: — из касты Воинов. — Мне известен лишь один воин по имени Каллимах, — заявил новоприбывший. — Кто этот человек? — сурово спросил Каллистен у Тасдрона. Я заметил, что правая рука Каллистена скользнула под плащ к рукояти меча. — Мы собрались здесь ради дела, важного для нас всех, — поспешно заявил Тасдрон. — Кто он такой? — спросил у трактирщика последний гость, кивнув в сторону Каллистена. У двери послышался тихий звук, и новопришедший мгновенно прислонился к стене, глядя на нас с подозрением. Вошла Пегги с дополнительными столовыми приборами. Тасдрон облегченно вздохнул. Увидев нового гостя, Пегги поспешно встала на колени и опустила голову. Она хорошо помнила, что он с ней сделал. — О рабыня, — хмыкнул воин. — Да, это моя рабыня, — подтвердил Тасдрон. — Я вижу, что пришел в нужное место, — заметил гость. — Несомненно, — сказал Тасдрон и, обернувшись к Пегги, бросил: — Обслужи. — Да, господин. Поднявшись, девушка подошла к низенькому столу, снова опустилась на колени и выставила на стол посуду. — Была ли она хороша? — спросил Тасдрон. — Да, — сказал воин. — Она пьянит, как пага. Пегги, покраснев, опустила голову, хотя не было ничего необычного в том, что господа обсуждали сексуальные достоинства рабынь. — С какой целью меня пригласили на эту встречу? — спросил гость. — Мы хотим предложить сотрудничество в осуществлении проекта, представляющего большой взаимный интерес, — ответил Тасдрон. — Кто он? — спросил новоприбывший, кивнув на Каллистена. — Кто он? — угрожающе спросил Каллистен Тасдрона, указывая на новоприбывшего. Я напрягся. Рука Каллимаха незаметно потянулась к мечу. — Давайте проявим выдержку, — промолвил Тасдрон. — Я Каллистен, капитан Порт-Коса, — сказал Каллистен. — Я Амилиан, капитан Арской фактории, — сказал новопришедший. Два плаща одновременно были откинуты назад, открыв взору гербы Порт-Коса и Арской фактории. Два меча в одно мгновение с лязгом вылетели из ножен. Девушка пронзительно вскрикнула. Я попятился. — Порт-Кос! — крикнул Каллистен. — Слава Ару! — вскричал Амилиан. Но едва клинки успели скреститься, как взлетели вверх, рассыпав сноп искр. Воины отпрянули друг от друга, ибо между ними встал Каллимах. Именно его меч отбил вверх оба клинка. — Ты не прав, — сказал Амилиан Каллимаху. Каллимах убрал свой меч в ножны. — Если ты, Амилиан, капитан Арской фактории, хочешь кого-нибудь зарубить, начни с меня. А ты, — он обернулся к Каллистену, — намерен поднять меч на старого товарища? Каллистен заколебался. — Это что, ловушка? — спросил Амилиан. — Самая большая опасность для нас, — сказал Каллимах, — состоит в том, что мы можем не понять друг друга и повести себя как враги. — Капитаны, — попросил Глико, — вложите мечи в ножны. — Меня заманила сюда эта презренная рабыня, — промолвил Амилиан, указывая горианским клинком на Пегги, и девушка в ужасе отпрянула, ибо знала, что даже легкое прикосновение отточенной стали чревато для нее расставанием если не с жизнью, то с красотой нежной, шелковистой кожи. — Она была лишь орудием, использованным нами, чтобы передать тебе приглашение, — пояснил Тасдрон. — А ты откуда, купец? — спросил Амилиан. — Из Порт-Коса. — А ты? — спросил Амилиан у Каллимаха. — А я тот самый Каллимах из касты Воинов, о котором ты наслышан. Я тоже из Порт-Коса. Амилиан отступил на шаг. — Мы с Джейсоном, — вновь вступил в разговор Тасдрон, — оба представляем Викторию, а Виктория по отношению к распрям Ара и Коса нейтральна. Вот почему вам обоим, Каллистену и тебе, предложили встретиться на нейтральной территории. Я отметил, что Тасдрон не задумываясь назвал меня представителем Виктории. До сего момента мне не приходилось размышлять на сей счет, но теперь я решил, что и впрямь могу считать себя таковым. Конечно, жить и работать в городе еще не означает стать его гражданином, но для меня, похоже, это было не так уж невозможно. — Я готов дорого продать мою жизнь, — заявил Амилиан. — Тебе ничто не угрожает, — сказал Тасдрон, — или, во всяком случае, не больше, чем всем нам, остальным. — Ты хорошо справилась со своей ролью, рабыня, — презрительно усмехнулся Амилиан. — Теперь ты, наверное, получишь корку помягче, цепи полегче и конуру побольше. Пегги попятилась, приложив руку ко рту. — Но если я уцелею, — продолжил капитан, — ты узнаешь, как умеют мужчины Ара наказывать коварных рабынь. Девушка задрожала от ужаса. — Мы не хотим тебе никакого зла, — сказал я Амилиану. — Пегги, подойди к капитану, встань перед ним на колени и подставь обнаженную грудь под его клинок. Девушка растерянно оглянулась на Тасдрона, не преминув покоситься и на Каллимаха. Тасдрон являлся ее хозяином, так что она обязана была заручиться его разрешением, но, взглянув на Каллимаха, Пегги непроизвольно дала понять, что в душе числит его своим господином. — Сделай это, — сказал Тасдрон. — Сделай это, — повторил Каллимах. В конце концов, для него она была всего лишь рабыней, к тому же чужой. Пегги встала и, понурясь, преклонила колени перед изумленным Амилианом. Потом, у его ног, она подняла голову, раздвинула на груди желтый шелк и обнажила грудь перед его мечом. Я приметил улыбку Тасдрона. Взгляд, брошенный Пегги на Каллимаха, не укрылся от трактирщика, и он понял, что рабыня, принадлежащая ему по закону, смиренно и безнадежно влюблена в одного из посетителей таверны. Не думаю, чтобы это открытие огорчила Тасдрона: в отношениях с рабыней оно ничего не меняло и, пожалуй, даже делало ее еще более управляемой. Озадаченный Амилиан опустил острие меча и посмотрел на нас. — Мы не хотим тебе зла, — снова сказал я. — Это не ловушка? — спросил Амилиан. — Ни в коем случае! — заверил я. — Каллистен, — сказал Каллимах, повернувшись к капитану Порт-Коса, — ты имеешь желание сразить меня своим мечом? — Нет, — ответил Каллистен, — Конечно нет. — Тогда убери его. Каллистен вложил в ножны свой меч, а спустя мгновение Амилиан последовал его примеру. — Давай сядем за стол, — предложил Тасдрон. — Нам есть что обсудить. Так мы и поступили. — Прикрой грудь и ступай к стене, встань там на колени и жди, — приказал Тасдрон Пегги. — Если господам что-то понадобится, я тебя позову. — Повинуюсь, господин. — Хочешь, чтобы она разделась, облизала твои ноги и обслужила тебя, пока мы тут выпиваем и закусываем? — поинтересовался трактирщик у Амилиана. На горианских пирушках принято предлагать гостям услуги своих рабынь, которые не только всячески ублажают господ, но порой даже кладут еду им в рот. Присутствие покорных обнаженных красоток придает таким дружеским попойкам особую прелесть. — Полагаю, ты предлагаешь такое обслуживание не всем, — заметил Амилиан. — Не думаю, что это было бы разумно, — сказал Тасдрон. — Тогда и я пока воздержусь. — Нам предстоит серьезный разговор, — промолвил трактирщик. Я мысленно улыбнулся. Рабыни, разумеется, украшают жизнь мужчины, но имеют свойство отвлекать от серьезных мыслей и дел. — А она что-то знает? — спросил Амилиан. — Очень мало, — заверил его Тасдрон. — Держи ее в неведении. — Конечно. Пегги между тем прикрыла грудь желтым шелком, грациозно, чуть звеня бубенцами, отошла к стене и тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания, опустилась там на колени. — Будем говорить тихо, — предложил Тасдрон. Каллистен и Амилиан единодушно кивнули.29. ВРАТА РЕКИ. Я СНОВА ПОПАДАЮ ВО ВЛАДЕНИЯ ПОЛИКРАТА
— Если бы остальные поддержали нас в полной мере, этот план был бы вполне осуществим, — сказал Каллимах. — Но в нынешнем положении, боюсь, у нас мало шансов на успех. Палуба низкой речной галеры так и норовила уйти из-под ног. Пересекая небольшую бухту, судно приближалось к уединенной крепости Поликрата. — Изначально, — продолжил Каллимах, — твой план казался превосходным, но после того, как в него пришлось внести изменения, я не поручусь за удачу. Мы с Каллимахом стояли на палубе галеры. Я был в маске, той самой, в которой выдавал себя за гонца Рагнара Воскджара. Пароли и отзывы для допуска в крепость через речные ворота мне сообщил сам ее хозяин: их надлежало передать Воскджару, дабы корабли последнего получили доступ в твердыню. Мой план состоял в том, чтобы собрать достаточно судов, в первую очередь из Порт-Коса и Арской фактории, и выдать их за ожидавшуюся Поликратом пиратскую флотилию Рагнара Воскджара. Воины обоих городов должны были проникнуть в пиратскую крепость под видом речных разбойников и захватить Поликрата врасплох. Дерзкий план выглядел вполне осуществимым, тем паче что пиратские вожаки, Поликрат и Рагнар, никогда не виделись. Каллимах, человек, искушенный в воинских хитростях, отнесся к этому замыслу с одобрением, да и Глико тоже. Более того, оба они, люди вроде бы трезвомыслящие и осторожные, чрезвычайно увлеклись этой идеей. Куда большую осмотрительность проявили оба капитана: они нашли его чрезмерно рискованным. Особенно рьяно возражал Каллистен. Близился двадцатый час, горианская полночь. Небо затягивали тучи, но в свете трех висевших над окаймлявшими бухту деревьями лун были видны мрачные высокие стены пиратской твердыни с забранными прочной стальной решеткой морскими воротами. — Флот Рагнара Воскджара никогда не сможет соединиться с флотом Поликрата, — утверждал Каллистен, — Этому помешает цепь. — Но если ты считаешь объединение пиратских флотилий делом невозможным, почему тебя так беспокоило, как бы топаз не попал к Поликрату? — поинтересовался Глико. — Это беспокоило не меня, а Купеческий совет, — возразил капитан. — Я человек военный и выполнял приказ, а некоторые члены совета, видимо, не верят, что эта цепь может сыграть такую роль. — К таким членам совета отношусь и я, — указал Глико. — Я знаю, — сказал Каллистен. — А что, цепь сейчас на месте? — поинтересовался купец. — На месте, — ответил капитан стражи. — Эта работа была проделана тайно, не так ли? — спросил я. Мне не доводилось слышать об этом, да и Каллимаху с Тасдроном, насколько могу судить, тоже. — Действительно, всё старались проделать в секрете, — подтвердил Каллистен, — хотя теперь о существовании цепи, несомненно, прознали в западных городах. — Ее выковали в самом Косе, — сказал Глико, — после чего тысячу фрагментов погрузили на подводы и кружным путем в обход дельты доставили в Турмус. Оттуда на галерах цепь переправили в Порт-Кос. Работы по установке пилонов, опор и креплений велись в основном по ночам. Цепь установлена к западу от города, и мы считаем, что с той стороны город надежно защищен от возможного нападения. — Кроме того, цепь позволит Порт-Косу взять под контроль речное судоходство, решая, пропускать или не пропускать корабли с запада. А если пропускать, то на каких условиях, — сердито добавил Тасдрон. — Порт-Кос не полностью независим, и мы испытывали сильное давление со стороны великого Коса, — пояснил Глико. — Сам я как купец был против установки цепи. Защищаться от пиратов, конечно, необходимо, но не в ущерб свободе торговли. Кроме того, история с цепью наверняка настроит против Порт-Коса другие прибрежные города. — Это уж точно, — согласился Тасдрон. — Причем даже те, которые, как, например, Виктория, до сих пор симпатизировали скорее Косу, чем Ару. — Нам в Арской фактории и голову бы не пришло преграждать реку и препятствовать свободному судоходству, — заявил Амилиан. — С моей точки зрения, это бессмысленно. — Вероятно, вы плохо представляете себе, какое воздействие это может оказать на расстановку сил, — заметил Каллистен. — Боюсь, капитан, — промолвил Каллимах, — что это касается прежде всего расстановки сил и политических интересов Коса и Ара. Но здесь, на реке, нам стоило бы в первую очередь подумать о себе. — О каких политических интересах может идти речь, если Кос и Ар находятся в состоянии войны? — осведомился Каллистен. — Ни Ар, ни Арская фактория не ведут войны с Порт-Косом, — указал Амилиан. — Это верно, — поспешно согласился Тасдрон и был прав. Колониальные поселения Гора отличаются от колоний земных великих держав, каковые, как правило, находятся в полном подчинении и под административным управлением метрополии. Горианские города основывают колонии, как правило, в результате перенаселения или внутренних политических разногласий, и будущие колонисты еще до отселения разрабатывают собственную хартию, конституцию и законы. С горианской точки зрения весьма существенным признаком самостоятельности основанной колонии являлось наличие Домашнего камня. Порт-Кос обладал собственным Домашним камнем, тогда как таковым в Арской фактории считался Домашний камень Ара. Разумеется, колония, даже если она обзавелась отдельным Домашним камнем, вовсе не разрывала все связи с городом-основателем, а, напротив, поддерживала самые тесные политические и экономические отношения. — Эта цепь стоит слишком дорого, и я не думаю, чтобы эти безумные затраты когда-нибудь окупились, — заявил Глико. — Ее выковали в Косе за счет города, — указал Каллистен. — Это правда, но устанавливать и монтировать ее нам пришлось самим, — парировал Глико. — Я уж не говорю о затратах на содержание и обслуживание такого устройства. — Но это лишь справедливо, — сказал Каллистен. — Ведь защищать она будет не Кос, а нас, и все возможные выгоды от ее существования тоже достанутся нам. — Если нам вообще удастся извлечь из этого хоть какие-то выгоды, — хмуро покачал головой Глико. — Разве защищенность от пиратских набегов сама по себе уже не сулит немалые выгоды? — В том, что цепь обеспечит нам такую уж надежную защиту, у меня имеются сильные сомнения, — сказал Глико. — Я потому и отправился в Викторию искать Каллимаха, что уверен: в столь смутные времена, когда топаз собирает речных разбойников, нам понадобятся и его клинок, и его совет. — Конечно, наличие цепи не полностью лишает топаз его значения, — пожал плечами Каллистен. — Мне было поручено его перехватить, но стараниями нашего юного друга, — тут он многозначительно посмотрел на меня, — эта задача осталась невыполненной. Что же до его идеи взять и самолично вручить камень Поликрату, то мне, уж не обессудьте, она кажется граничащей с идиотизмом. Я пожал плечами. — Ты ведь знаком с моим планом. Получив топаз, Поликрат стал ждать прибытия флотилии Рагнара Воскджара. Вся идея состоит в том, чтобы собрать корабли, войти под видом пиратской флотилии в гавань Поликрата и захватить его крепость. — Дурацкая авантюра, — отрезал Каллистен. — Как можно надеяться выдать один флот за другой? На реке не протолкнуться от лазутчиков. Ничуть не сомневаюсь в том, что пираты прекрасно осведомлены обо всем происходящем. — Обо всем, что относится к этому плану, не знают даже капитаны кораблей. Общий замысел известен лишь нам, участникам тайного совещания в таверне, — указал я. — Твой план представляет больший интерес для Амилиана, — промолвил Каллистен. — Пираты восточного Воска — это забота скорее Арской фактории, чем Порт-Коса, пиратам запада до нас не добраться благодаря цепи. — Я не хочу рисковать несколькими кораблями и сотнями людей в такой авантюре, — заявил Амилиан. — Кроме того, это может оказаться не чем иным, как пиратским трюком: заманить флот Фактории в тесную бухту под стенами крепости и уничтожить его. — Я даю тебе слово воина в том, что здесь нет никакого подвоха! — заявил Каллимах. — Или ты сомневаешься в моей честности? — В честности — нет, ничуть. Но честность и мудрость не одно и то же. Разве тебя самого не могли одурачить? Ты ведь сам воин и должен понимать: в первую очередь я обязан заботиться о безопасности своих людей и судов. Вот ты, — Амилиан повернулся ко мне, — ты из Ара? — Нет, — сказал я. — Ты принадлежишь к касте Воинов? — Нет. Амилиан развел руками. — И как же, по-вашему, — обратился он к остальным, — я могу в столь важном опасном деле положиться на непроверенного, ненадежного человека. Не соотечественника и не собрата по воинскому ремеслу? — Придется, — сказал Тасдрон. — Придется, — поддакнул Глико. — Самому-то тебе зачем идти на такой риск? — спросил меня Амилиан. — Я хочу отбить у Поликрата одну рабыню. Она содержится в его крепости. — И все? Ты готов рисковать головой из-за какой-то женщины? — Я желаю ее. Хочу ею владеть. — И только? Я пожал плечами. — Это главное. Кроме того, у меня есть желание поквитаться с пиратами. Эти молодчики дважды унизили меня в таверне Тасдрона и в «Пиратской цепи», таверне Хиброна. — Извини, но почему мы должны рисковать из-за твоей рабыни или твоей обиды? Нас это не касается, — промолвил Амилиан. — Дело не в его рабыне или в обиде, — указал Каллимах, — а в его плане. А план смелый. Блестящий план! — Прошу прощения, но очень уж он рискованный, — сказала Амилиан. — И не только рискованный, — подхватил Каллистен, — хотя, конечно, любой капитан должен прежде всего думать о своих людях и кораблях. Он бессмысленный. Зачем пытаться воспрепятствовать объединению пиратских сил, если они все равно не смогут объединиться благодаря цепи? Цепь не позволит пиратам запада прорваться восточнее Порт-Коса. — Никого она не выручит, эта железяка! — махнул рукой Глико. — Еще как выручит, — возразил Каллистен. — Это непреодолимая преграда. — Цепь можно сковать, можно и разрезать, — указал я. — Не так-то это просто, ее ведь патрулируют, — проворчал Каллистен. — К тому же, если у цепи будет замечено скопление пиратских судов, из Порт-Коса выйдут наши корабли. — Что ты скажешь, Каллимах? — спросил Глико. Он, конечно, был не из воинов. — При всем моем уважении, мой друг Каллистен, — сказал Каллимах, — я должен согласиться с Глико, ибо его суждение в этом вопросе кажется здравым. — Но он купец, — заметил Каллистен. — Он человек проницательный и практичный, — возразил Каллимах. — И на мой взгляд, его опасения вполне обоснованны. — Когда цепь установлена, — сказал Каллистен, — бояться нам нечего. — Цепь очень длинна и представляет собой сугубо защитное устройство. Невозможно обеспечить ее защиту от множества целенаправленных атак по всей протяженности. Не дай убаюкать себя, друг мой, ощущение безопасности обманчиво. — Если цепь будет атакована, — подал голос Амилиан, — я готов одолжить корабли Арской фактории, чтобы подкрепить оборону. — Мы в Порт-Косе способны обойтись и собственными силами, — проворчал в ответ Каллистен. — Сомневаюсь, чтобы в наших водах были рады приветствовать корабли Арской фактории. — На этой реке нет заводи, дно которой флотоводцы Арской фактории не могли бы увидеть под своими килями, — невозмутимо промолвил Амилиан. — Если ты хочешь предпринять что-либо подобное, уважаемый капитан, то только на свой страх и риск, — угрюмо отрезал Каллистен. — Горе нам, — простонал Тасдрон. — Боюсь, наши планы обречены на провал. — Капитан Каллистен, — сказал я, — как ты сам и предполагал, пираты наверняка хорошо осведомлены. — Да, — подтвердил он. — Похоже, все происходящее на реке для них не секрет. — Если дело обстоит так, — сказал я, — то, несомненно, изготовление цепи или, во всяком случае, ее транспортировка в Турнус, а позднее в Порт-Кос, равно как и масштабные, потребовавшие немалого времени и усилий работы по ее монтировке, соединению фрагментов и установке на место, никак не могли остаться ими незамеченными. — Предполагалось, что все делается втайне, — сказал Каллистен, — но у меня почти нет сомнений в том, что пираты проведали о ведущихся работах и догадались, что происходит. По всей реке ходили слухи о крупных заказах, выполнявшихся секретно. Об этом говорили в западных городах, в Турмусе и Вене, в Тетраполе и Тафе. — Действительно, — улыбнулся Глико, — Вен даже обратился в наш Совет с протестом. — Но раз пираты все равно поняли, что происходит, — сказал я Каллистену, — почему же они не предприняли ни одной попытки помешать установке цепи? Сорвать работы гораздо легче, чем прорвать цепь, когда она уже натянута. Тебе это не кажется странным? — Работы производились под охраной. — Это само собой. Но я спрашиваю не о том, почему пираты не сорвали установку цепи — это могло бы им и не удасться, — а почему не предприняли даже малейшей попытки? Дело стоило риска, а пираты — народ отчаянный. — Судить за них я не берусь, но, насколько мне известно, ни одной такой попытки предпринято не было. — Ты сам, похоже, очень хорошо информирован, — заметил я. — Не спорю, — кивнул Каллистен. — И тебя не удивляет отсутствие какого-либо противодействия этому оборонительному проекту со стороны столь сильной и хорошо организованной пиратской флотилии, как та, которой командует Рагнар Воскджар? — Да, — согласился Каллистен, — это кажется более чем странным. — К какому выводу подталкивает тебя отсутствие интереса с их стороны к столь важному, направленному против них оборонительному мероприятию? — Теряюсь в догадках, — сердито буркнул Каллистен. — Вывод ясен, — сказал Глико. — И каков же, по-твоему, этот вывод? — осведомился Каллистен. — Да таков, — ответил Глико, — что они не видят в этой цепи никакой угрозы, а потому не считают нужным мешать всей этой возне. Каллистен окинул дородного купца хмурым взглядом. — Если их мнение действительно таково, — проворчал он, — то они, на мой взгляд, серьезно заблуждаются. — Ты и вправду считаешь, что цепь способна остановить флот Рагнара Воскджара? — спросил Каллимах. — Конечно, — ответил Каллистен. — Разумеется, не сама по себе, а во взаимодействии с кораблями Порт-Коса. — Мы знаем, — сказал Тасдрон, — что топаз попал в Викторию по пути к твердыне Поликрата, куда был отправлен как знак согласия Рагнара Воскджара соединить силы обеих шаек. Не приходится сомневаться в том, что довольно скоро флот Рагнара Воскджара последует за камнем. Глико тяжело вздохнул. — Не исключено, — сказал Каллимах, — что корабли уже отплыли и сейчас вовсю движутся на восток. — А Поликрат, — добавил я, — ожидает их прибытия. Именно это и делает мой план осуществимым. — Но пиратским кораблям не пройти, — сказал Каллистен, — И остановит их цепь. — Боюсь, — промолвил Глико, — мне следует немедленно вернуться в Порт-Кос. Нужно подготовить Воскджару встречу у цепи. Мы все поднялись. — Как же быть с крепостью Поликрата? — спросил я. — Неужто вы хотите оставить у себя за спиной такого противника? — Для штурма такой цитадели необходимо десятитысячное войско, — указал Каллистен. — Его вполне могут заменить пятьсот человек, прошедшие через речные ворота, — возразил я. — Нелепая выдумка безумца! — фыркнул Каллистен. — В отличие от тебя мне довелось побывать в той крепости, и я могу со всей ответственностью утверждать, что взять ее вполне реально. — Рисковать ради этакой химеры большим количеством людей я не могу и не стану, — отозвался Каллистен, — но, пожалуй, соглашусь позволить попытать счастья паре десятков добровольцев. Если такие найдутся. И если Амилиан из Арской фактории согласится выделить отряд не меньшей численности. Разумеется, захватить крепость силами сорока воинов ты не сможешь, но ежели, как ты утверждаешь, Поликрат пропустит тебя в речные ворота, у тебя появится возможность овладеть ими и поставить сигнальный маяк. Вот тогда мы бросим свои силы на штурм. В Виктории у меня под рукой имеется около двух сотен человек, да и Амилиан, согласно моим источникам, располагает примерно такими же силами. — Гарнизон крепости насчитывает от четырехсот до пятисот головорезов, — сказал я, — И ты предлагаешь мне силами сорока человек удерживать против них речные ворота на протяжении не менее чем двух часов? — Конечно, — кивнул Каллистен. — Почему бы и нет? — Но ведь оборонять придется не только сами ворота, но и прилегающий участок стены, и башню с лебедкой, и все пространство бухты у входа в главную цитадель. — Никто и не говорит, что это легко, — сказал Каллистен. — Конечно, Джейсон, при таком подходе дело кажется безнадежным, — промолвил Каллимах. — Трудно представить себе, что горсточка людей, растянувшихся вдоль всей линии обороны, сможет продержаться так долго. Хотя, с другой стороны, несколько человек, проявив смелость и решительность, способны порой добиться удивительного успеха. — Даже если бы мне удалось удержать ворота силами сорока человек, в эти ворота надо еще проникнуть, — указал я. — Поликрат ждет целую флотилию и едва ли откроет доступ паре кораблей с четырьмя десятками людей на борту. — Разумно, — произнес Каллистен, размышляя вслух. — Но если взять на буксир баржи, на каких перевозят зерно, то под покровом тьмы они, пожалуй, могут сойти за пиратские суда. — Друг Каллистен, надо решать. Примем мы этот план за основу или откажемся от него вовсе, — сказал Каллимах. — Да, — подтвердил Глико. — Разумнее всего было бы сделать последнее, — буркнул капитан Порт-Коса. — Да, — сказал Глико. — Это, несомненно, наилучший вариант, — одобрил Калистен. — Но мне все же хочется его опробовать, — заявил я. — Ничуть в этом не сомневался, — хмыкнул Каллистен. — Как думаешь, какие у нас шансы? — спросил я у Каллимаха. — Один из тысячи, — отвечал тот с кривой усмешкой. — В лучшем случае два. — Но на нашей стороне преимущество внезапности, — добавил я. — Это так, зато подкрепление прибудет далеко не сразу, — откликнулся Каллимах. — Порталы и проходы, которые нужно будет защищать, довольно узки, — высказал я свое мнение. — Зато их много, — сказал Каллимах. — К тому же там вполне могут оказаться и тайные ходы, о которых ты не знаешь. В этом случае пираты легко смогут обойти тебя с флангов. Я подумал о рабыне, той, что некогда была мисс Хендерсон, и, обернувшись к Каллистену, сказал: — Дай мне два десятка бойцов. — Думаю, что предоставить в твое распоряжение двадцать добровольцев я в состоянии. Я молча посмотрел на Амилиана. — Если Порт-Кос согласен выделить для участия в столь рискованном предприятии отряд в двадцать человек, то уж Арская фактория предоставит в твое распоряжение никак не меньше, — заявил тот. — Вообще-то, Джейсон, это чистой воды безумие, — сказал Каллимах. — Вздорная затея: разумный человек ни в чем подобном участия не примет. — И что ты собираешься делать, приятель? — спросил я. — Как это что? Разумеется, я пойду с тобой.Теперь мы находились под мрачными стенами крепости Поликрата, возвышавшимися над водой на добрую сотню футов. Медленно подгребая веслами, наши корабли уже приближались к морским воротам. За ними, на расстоянии футов в триста, горел огонь маяка. Сами ворота в высоту достигают футов пятьдесят, это позволяет при поднятой железной решетке пропустить внутрь любое речное судно без риска задеть мачтой за арку. По обе стороны ворот высились защитные башни, причем в правой, если смотреть со стороны реки, находилась лебедка, с помощью которой поднималась и опускалась решетка, перекрывавшая водный проход. Ее приводили в движение рабы, прикованные к поворотному механизму, но они не смогли бы даже сдвинуть решетку с места без гигантских противовесов, находившихся там же, в башне. — Кто там? — окликнули нас со стены. — Отойди назад, — сказал я Каллимаху. — Тебя могут узнать. Оставшись на мостике галеры один, я, стараясь быть на виду, поднес левую руку к носу, обращая внимание стражи на маску. — Кто там? — повторил часовой. — Посланец Рагнара Воскджара! — сказал я. — Я привел авангард его флотилии, высланный вперед. «Авангард» состоял всего из четырех кораблей, причем на трех из них не было никого, кроме нескольких матросов, обеспечивавших плавучесть. Тасдрон арендовал их в Виктории под предлогом перевозки партии сырья на пивоварню Люциана, находившуюся близ Фирны, к востоку от нашего города. Трактирщики поддерживали с пивоварней постоянные отношения, так что это не должно было вызвать никаких подозрений. — Корабли Рагнара? Так скоро? — удивился человек на стене. — Мы ждали вас дней через десять. — Это только авангард, — повторил я. — Остальные подойдут позже, но и они отстают от нас только на пару дней. — Я смотрю, этому Воскджару не терпится позабавиться, — рассмеялся стражник. — На реке полно городов, которые давно пора сжечь, — в тон ему откликнулся я. — На складах у купчин залежалось всякого добра, а их женщины ждут не дождутся, когда мы наденем на них свои ошейники. — А как вам удалось прорваться за цепь? — поинтересовался страж. — С боем. Железяка распилена и больше уже никому не помешает! — Не нравится мне это, — послышался сзади голос Каллимаха. — Больно уж мало у них на стенах народу. — Чем меньше, тем лучше, — пожал я плечами. — Меня это вполне устраивает. — А когда они ожидали прибытия Рагнара Воскджара? — уточнил он. — Не раньше чем дней через десять. — Лучше бы нам повернуть назад, — вздохнул Каллимах. — Кубки из Коса не похожи на кубки из Ара, — крикнул я человеку на стене. — Но и те и другие можно наполнить превосходным вином, — откликнулся он. — Корабли Коса отличаются от кораблей Ара, — продолжил я. — Но в трюмах тех и других могут храниться настоящие сокровища. — На одеждах граждан Коса и Ара изображены разные эмблемы. — Но скрывают они тела наших будущих рабов, — завершил я этот обмен паролями. — Поднять решетку! — приказал начальник стражи ворот. Заскрежетал механизм, и тяжелая решетка медленно, фут за футом, поползла вверх, чернея в свете трех лун. С железных прутьев стекала вода. — Слишком все гладко, — прошептал Каллимах, — давай уберемся, пока не поздно. — На нашей стороне преимущество внезапности, — возразил я. — Это единственное, что имеется на нашей стороне. Завершить спор мы не успели. — Опускай! — неожиданно выкрикнул человек на воротах, и решетка загрохотала, стремительно падая, чтобы закрыть за нами проем. — Греби назад! — заорал кормчий, опытный речник из Порт-Коса. — Назад! Увы, было уже поздно. В нескольких футах позади меня чудовищная железная решетка обрушилась прямо на палубу галеры. Меня подбросило в воздух, толстые доски со страшным треском переломились, словно тонкие прутики, разрубленные огромным топором Каллимаха. Некоторых из наших людей толчок сбросил в воду, другие пытались уцепиться за обломки разбитого судна. А на стене, как по волшебству, появились лучники, скрывавшиеся до сего момента за ее зубцами. Долю мгновения я держался за подскочивший вверх нос галеры, а когда он стал падать в воду, прыгнул и сам, стараясь не угодить под обломки. Вынырнув, тяжело дыша, отплевываясь и моргая, я попытался сориентироваться. Обрубленный нос галеры ушел на дно, вокруг меня плавали щепки. Позади за решеткой стремительно погружалась в воду остальная часть судна. Лучники со стен поливали дождем стрел барахтавшихся в воде или пытавшихся уцепиться за деревянные обломки. Нырнув, я проплыл под водой к воротам, но решетка уже опустилась полностью. Металлические прутья погрузились в круглые шестидюймовые отверстия, проделанные в твердом каменистом дне. Поднырнуть под нее было невозможно, так же как и протиснуться между прутьями, — решетка оказалась слишком плотной. Наконец, когда воздух кончился и оставаться под водой было уже невмоготу, я вынырнул и уцепился за решетку, пытаясь восстановить дыхание и способность видеть. За воротами я не увидел ничего, кроме плававших в лунном свете обломков да качавшихся между ними стрел. Не приходилось сомневаться в том, что их соберут, высушат и снова пустят в дело. Галеры, которые мы вели на буксире, теперь были брошены на произвол судьбы и дрейфовали в отдалении. Со стены донесся язвительный смех. Потом над водой появился свет фонаря и к решетке приблизилась маленькая лодка. Прильнув к железу, я почувствовал, как на мою шею накинули веревку.
30. МЕНЯ ДОПРАШИВАЮТ И ОТПРАВЛЯЮТ В КАЗЕМАТ, ГДЕ НАХОДИТСЯ ПОДЪЕМНЫЙ МЕХАНИЗМ. ДЕВУШКУ ОЖИДАЕТ ПОРКА
— Ну-ка, посмеемся над ним, — сказал Поликрат. Обнаженная рыжеволосая красотка прижалась ко мне и стала ласкать, страстно и чувственно. Я напрягся в своих цепях. Волосы мои оставались мокрыми после купания во внутреннем озере пиратской крепости, на шее вздулся след от веревочной петли, с помощью которой меня выудили из воды. Одежду с меня, разумеется, сорвали. Руки и ноги приковали цепями к четырем железным кольцам перед помостом, на котором сидел пиратский вожак. Лениво развалившийся в своем кресле Поликрат поднял палец, и еще одна девушка — я вспомнил, что ее звали Таис, — темноволосая обнаженная красотка, опустилась на колени и стала облизывать мою правую ступню. — На кого ты работаешь? — осведомился Поликрат. — Ни на кого, — сердито ответил я. Поликрат подал еще один знак, и Лита, являвшаяся не так давно свободной гражданкой Виктории, поспешила ко мне. Я вспомнил, как эту самую женщину на глазах у напуганной толпы ее сограждан раздели и бросили на колени. Клочок шелка, сброшенный ею, ниспадал с одной ступеньки на другую. Ткань была очень тонка и облегала все, к чему прикасалась, будь то камень или женское тело. Зернистая структура мрамора просвечивала сквозь шелк. Девушка принялась целовать мою левую ступню, причем делала это так пылко и самозабвенно, что стало понятно: она самой природой предназначена для ошейника. «Увы, — подумал я, — это открытие было сделано не свободными гражданами Виктории, а разнузданными разбойниками. Свободные, но законопослушные люди часто бывают слишком наивны, простодушны или нерешительны для того, чтобы лишить свободы женщину, пусть она и мечтает об этом. Конечно, распознать под одеждами и вуалью свободной женщины прирожденную рабыню не так-то просто: лишь ошейник и рабская туника позволяют ее натуре проявиться безошибочно. На Горе говорят, что одежда призвана скрывать рабскую суть женщины, тогда как туника та-теера, ошейник, клеймо и все прочее — чтобы ее подчеркнуть». — Ты Джейсон из Виктории, не так ли? — спросил Поликрат. — Да, — признал я. Клиомен, стоявший рядом с креслом Поликрата, улыбнулся. Четверо или пятеро головорезов-телохранителей замерли возле помоста, скрестив руки на груди. Тут же на расстеленных мехах лежали предназначенные на потеху пиратам рабыни. На некоторых красовались полоски кожи, надругих — живописные лоскуты ткани, иных украшали только цепи. Кое-кого из этих девиц я помнил по пиру, который давал Поликрат в мою честь. Там были темноволосая Релия, блондинка Тела, по-прежнему носившая белый шелк, хотя, наверное, ублажила пиратов уже тысячу раз, светловолосые сестренки из Коса Мира и Тала, невысокая смуглянка Бикки, девушки, танцевавшие на празднике, а потом отданные на потребу распаленным мужчинам, и некоторые другие. Большинства из них я, однако, не знал. У таких людей, как Поликрат, в избытке всего, как золота, так и женщин. — Действуешь ли ты по наущению Тасдрона, трактирщика из Виктории, состоящего в сговоре с Глико, купцом из Порт-Коса? — спросил Поликрат. — Нет, — сказал я. — Очень скоро, — заявил пиратский главарь, — мы разделаемся с этими глупцами, а Викторию покараем так, что тамошний сброд сотню лет не осмелится сказать ни слова нам поперек. — Этот заговор существует только в твоем воображении, — заявил я. — Мне просто удалось собрать несколько смельчаков, чтобы попытаться захватить твою крепость. — А как насчет маяка, который ты собирался установить? — со смехом осведомился Поликрат. — И зачем, в таком случае, тебе понадобились корабли, которые остались болтаться без толку за воротами? Я промолчал. Очевидно, Поликрат знал о многом. — Релия, Тела, — к нему! — велел Поликрат. Две девушки торопливо опустились на колени рядом со мной. Релия стала целовать и покусывать мою правую руку от ладони до плеча. Тела проделывала то же самое с левой. Я напрягся в цепях, но поделать ничего не мог. — Неужто ты и вправду надеялся проникнуть в мою крепость с помощью такой нехитрой уловки? — спросил Поликрат. — Да, — ответил я, тяжело дыша в своих оковах. — Нелепый план! — заявил Поликрат. — Глупее не придумаешь. — План был превосходный, — возразил я. — Но как ты догадался, что мы не те, за кого пытались себя выдать? Ведь я знал все пароли и отзывы. — Разве это не ясно? — улыбнулся пират. — Нас предали, — вздохнул я. — Ну конечно. — Пират снова улыбнулся. — Тебя действительно предали. — Ты знал, что я попытаюсь захватить ворота? — Конечно знал, — ответил Поликрат. Каких же дураков сделал он из нас! С каким грохотом обрушилась решетка ворот, уничтожив нашу передовую галеру! — Кто этот предатель? — спросил я. — Может быть, сам Тасдрон, — сказал Поликрат, — может быть, даже Глико, прикинувшийся душой заговора. Не исключено, что твой распрекрасный друг Каллимах состоял у нас платным осведомителем, хотя с тем же успехом вас могла выдать случайно прознавшая о ваших кознях ничтожная рабыня. — А мог и какой-нибудь солдат или матрос с наших галер, — вздохнул я. — Конечно, — согласился Поликрат. Я забился в цепях. — Да не дергайся ты так, господин, — укоризненно прошептала рыжеволосая девушка. — Ты ведь сам понимаешь, что тебе не убежать. Ты беспомощен, так что расслабься и наслаждайся прикосновениями моих рук и губ… Пока есть такая возможность. Я заскрежетал зубами от ярости, подумав о другой рабыне. Уж не Пегги ли, девушка с Земли, выдала наш замысел пиратам? Она могла подслушать наш разговор, а уж с тем, чтобы передать кому-то полученные сведения, у трактирной рабыни сложностей бы не возникло. Она могла сделать это в уединении алькова, ублажая какого-нибудь пирата. — Господин, — укоряюще промолвила рыжеволосая рабыня, целуя меня. Я напрягался, силясь ослабить цепи, но горианская сталь была крепка. И по мере того, как одна рабыня ласкала меня все жарче, во мне крепла уверенность в том, что в предательстве виновна другая. Кому, кроме Пегги, могли быть известны наши планы? От кого, кроме женщины, следует ждать измены? От ярости я потерял контроль над собой, взревев, точно зверь. Попадись прелестная блондинка мне в руки, ей не позавидуешь. Странно, однако, что у нее хватило на это смелости. Ради чего она шла на такой риск? Ведь наверняка она понимала, что в отношении рабынь-изменниц мужчины Гора не проявляют ни малейшей снисходительности. — А скажи-ка мне, Джейсон из Виктории, не тебя ли мы принимали и чествовали здесь как посланца Рагнара Воскджара? — осведомился Поликрат. — Конечно меня, — огрызнулся я. — Лжец! — воскликнул Клиомен, чем основательно меня удивил. Если Пегги выдала нас, то должна была рассказать и об этом. — Мне тоже кажется, что сейчас ты лжешь, — промолвил Поликрат. — Хотя на галере ты красовался в той самой маске, что была на курьере Рагнара Воскджара. — Естественно, та же самая, — фыркнул я. — А как же иначе, если я и был этим курьером. — Все шутишь, да? — повысил голос пиратский главарь. — Маска маской, — сказал я, — но неужели ты не узнаешь меня по телосложению и голосу? — Вообще-то, — Поликрат задумался, — сходство имеется. Я бы даже сказал, сильное сходство. — А почему ты думаешь, что это был кто-то другой? — спросил я. — Разве твой лазутчик не сообщил, кто именно доставил тебе топаз? — Топаз, — сказал Поликрат, — был доставлен нам курьером Рагнара Воскджара. — Каким? — спросил я. — Настоящим курьером, — буркнул Поликрат. — Ну-ну. — Что ты с ним сделал? — осведомился пиратский вожак. Я промолчал. — Надеюсь, он жив, — сказал Поликрат. — Это в твоих интересах, поскольку, как мне кажется, Рагнар Воскджар не обрадуется известию о смерти своего доверенного подручного. — Не понял, — пробормотал я, ибо с какого-то момента действительно плохо стал понимать, о чем идет речь. — Каким-то образом, — сказал Поликрат, — тебе удалось перехватить возвращавшегося к Рагнару гонца и от него или из находившихся при нем документов узнать пароли и отзывы для проникновения в крепость. — Ничего себе! — воскликнул я. — Да ты сам сообщил мне все эти пароли и отзывы, когда мы пировали по случаю доставки топаза. — Это ложь! — вскричал Поликрат. — Это правда! — воскликнул я. — Правда! Я застонал, пытаясь шевельнуться в своих цепях. Почему этот пират не отзывает своих рабынь? Двое из людей Поликрата рассмеялись. — Бикки, твоя очередь! — скомандовал вожак разбойников. Клиомен осклабился. — Слушаюсь, господин, — откликнулась невысокая темноволосая девушка и, с улыбкой на устах ступая маленькими босыми ногами по мраморным ступеням, приблизилась ко мне. — Я угождаю ему изо всех сил, — промолвила рыжеволосая справа от меня. — А я смогу угодить лучше, — заявила темноволосая. Я молчал, понимая, что просить Поликрата оставить меня в покое не имеет смысла. Бикки оказалась великолепна — у меня не осталось сомнений в том, что это превосходная рабыня, за которую можно выручить хорошие деньги. Как и многие другие девушки, собравшиеся у подножия помоста, она носила что-то вроде накидки из дюжины кожаных ремешков, крепившихся к обшивке ее стального ошейника. Открыта эта накидка была лишь сзади, где ошейник запирался на ключ, а спереди к ней крепилась маленькая заплатка из красной кожи, выполненная в форме сердечка. Для жителей Гора, так же как и Земли, сердце служит символом любви, а жизнь рабыни для наслаждений считается посвященной этому чувству. Кожаные полоски, свисающие с ошейника, достаточно прочны, чтобы при желании можно было связать ими рабыню, но слишком тонки, чтобы удержать мужчину. Кроме того, они подчеркивают красоту тела и при манящих, завлекающих телодвижениях способствуют возбуждению мужской похоти. Касаясь господина этими ремешками, рабыня всегда помнит о том, что, пожелав ее, он может ими же связать ее и использовать, как ему заблагорассудится. Я повернулся. Ничего другого мне не оставалось. — Ты по-прежнему настаиваешь, что сам лично пробрался в мою крепость, выдав себя за гонца Рагнара Воскджара? — спросил Поликрат. — Да! — сказал я. — Да! — Но мы знаем, что это неправда. — Откуда вы можете это знать? — спросил я. Мне ничего не стоило доказать свою правоту, описав крепость, данный в мою честь пир и наши застольные разговоры в таких подробностях, какие могли быть известны только нам. Пленник может выложить все, о чем его спросят, но чтобы выпытать мельчайшие детали, нужно знать, о чем спрашивать. — У нас есть ряд причин не верить твоим утверждениям, — заявил Поликрат. — Первая заключается в том, что ты родом с Земли, а выходцы из этого унылого, убогого мирка неспособны на дерзкие и отважные поступки. — Откуда ты знаешь, что я с Земли? — От Беверли, рабыни, содержащейся в этой крепости. — И тем не менее именно я проник в твою цитадель, обманул тебя, выдав себя за курьера Рагнара Воскджара, а потом еще и попытался захватить крепость, воспользовавшись знанием паролей. — Это невозможно! — отрезал Поликрат. — Но это правда! — упорствовал я. Презрение, с которым пиратский вожак и его подручные относились к моей родной планете, не могло меня не возмутить. По моему глубокому убеждению, невзирая на все издержки земной культуры, несмотря на засилье ложных извращенных представлений, навязываемых землянам средствами массовой информации с подачи властей, далеко не все земляне являлись столь жалкими, ничтожными существами, как то представлялось Поликрату и его шайке. Иные мужчины оставались мужчинами, как бы ни пытались навязать им обратное. В конце концов, почему я должен перестать мыслить и чувствовать как мужчина, если я появился на свет существом мужского пола? — Я скрестил меч с курьером Рагнара Воскджара в большом зале нашей крепости, — сказал Клиомен. — Этот человек умел владеть оружием. Между тем всем известно, что Джейсон из Виктории не имеет навыков обращения с клинком. — И ты считаешь, что это не мог быть я? — Конечно, — хмыкнул Клиомен. — Не говоря уж о том, что прибывший к нам человек имел при себе топаз, каковым мог обладать лишь настоящий гонец. Но у нас есть и другие сведения, позволяющие считать, что мы имели дело с подлинным курьером. — Сведения? — Меня это заинтересовало. — Каковые сведения, — продолжил Поликрат, — убеждают нас в том, что посланец Рагнара Воскджара попал в плен и находится в руках Тасдрона и Глико. Неожиданно я начал понимать, в чем дело. Предавший нас человек наверняка поддерживал контакт с подлинным гонцом Воскджара, тем самым малым, который пытался отобрать у меня топаз в порту Виктории. Именно курьер поручил предателю сообщить о нас Поликрату, но о том, что топаз был передан не им, хитрец предпочел умолчать. Что, если поразмыслить естественно. Этот малый заботился о своей шкуре, ведь узнай Рагнар, как облапошился гонец, по головке бы его не погладили. Кому охота оказаться привязанным к веслу одной из галер Воскджара? Впоследствии этот проходимец всегда мог объявить, будто сбежал из плена, и выставить себя не провалившим задание глупцом, а чуть ли не героем. И тут меня озарило. Похоже, сложившаяся ситуация создавала для меня возможность спасения. — Нет, все это было проделано мною, — заявил я, но голос мой заметно дрогнул. Поликрат усмехнулся. — Не бойся, господин, — сказала ласкавшая меня рыжеволосая девушка. — Не бойся, — повторила за ней темноволосая Бикки, проявлявшая сладострастную активность слева, — ты всего-навсего закован в цепи перед лицом своих врагов. — Так что, Джейсон, ты по-прежнему будешь уверять нас, будто побывал тут, выдавая себя за гонца Рагнара Воскджара? — Да, буду! Каковы бы ни были ваши сведения, но топаз ты получил от меня. Произнося эти слова, я заставил свой голос дрожать еще сильнее. — Имей в виду, — пригрозил Поликрат, — у меня в крепости найдутся средства убеждения и похлеще, чем ласки рабынь. Дыба, кнут, раскаленное железо — все, что душе угодно. Девушки рассмеялись. — Заставим дурака корчиться от боли, — сказал Поликрат. Я заскрежетал зубами, но промолчал. — Беверли! — отрывисто выкрикнул пиратский главарь. Мне потребовались усилия, чтобы взять себя в руки. Спустя секунду на зов своего хозяина торопливо явилась рабыня Беверли, в прошлом — Беверли Хендерсон. Подбежав к ступенькам перед помостом, на котором стояло Поликратово кресло, она преклонила колени и опустила голову. Клочок желтого шелка, ошейник и клеймо подчеркивали ее хрупкую прелесть. — Господин звал Беверли? — Встань, рабыня. Обернись и приглядись к этому пленнику. Девушка грациозно поднялась на ноги и, увидев меня, замерла от изумления. Рабыни, изводившие меня ласками, по знаку Поликрата прекратили свое занятие. Мои руки, скованные цепями, судорожно сжались в кулаки. — Ты знаешь его? — спросил Поликрат. — Да, господин, — ответила пиратская невольница, — Это Джейсон из Виктории. Некогда он жил на Земле, как и я, твоя рабыня. Поликрат поднял палец, и девушки вокруг меня снова принялись ласкать, целовать и гладить мое тело. Беверли, как решили назвать ее хозяева, смотрела на меня невозмутимо. — Как ты относишься к мужчинам Земли? — спросил ее Поликрат. — Я отношусь к ним с презрением, — ответила она. — Кому ты принадлежишь? — спросил Поликрат. — Мужчинам Гора, которые являются моими природными господами. Я тщетно пытался уклониться от принудительных ласк. — А могла бы ты принадлежать такому мужчине, как он? — спросил Поликрат. — Никогда! Я смотрел на рабыню Беверли, стоявшую босиком на мраморных плитах, почти обнаженную, любовался ее ошейником и ниспадавшими на плечи темными волосами, и от восхищения у меня захватывало дух. Мне вспомнилось, как на Земле, во время той давней встречи в ресторане, она высказала желание поговорить со мной по душам о своих страхах и снах, о тех неосознанных мечтаниях, которые не давали ей покоя. Я подозревал, что как минимум одну тему она замолчала. Точнее, в ее словах проскальзывали намеки на нечто важное, но поскольку открыто она на сей счет так и не высказалась, мне оставалось лишь гадать, что у нее на уме. Потом я вспомнил, как она тогда выглядела: в белом атласном облегающем платье с открытыми плечами и со строго зачесанными назад, прибранными в пучок волосами. Губы ее были чуть тронуты помадой, на веках лежали тени, вокруг витал легкий аромат духов. Изящные туфли-лодочки крепились к ее маленьким ножкам кружевом золотистых ремешков. У нее имелась маленькая, с серебряными бусинками сумочка, а белоснежное шелковистое платье отливало глянцем в мерцающем свете свечей. Будь у меня тогда нынешний горианский опыт, я бы мигом распознал под уловками и ухищрениями свободной женщины ее рабскую сущность и понял бы, что эта удивительная красавица предназначена для ошейника. — Этот малый утверждает, будто он выдал себя за курьера Рагнара Воскджара и тем самым провел всех нас, — сказал девушке Поликрат. Девушка окинула меня изумленным недоверчивым взглядом. — Нелепая ложь, господин, — промолвила она. — Ты ведь ублажала посланца Рагнара Воскджара всю ночь, не так ли? — спросил Поликрат. — Да, господин, таково было твое повеление. Ты приказал отправить меня в его покои. — Заставил ли он тебя отдаться ему? — осведомился Поликрат. — Да, господин, — подтвердила Беверли, не поднимая головы. — Заставил, и не единожды. Он владел мною много раз, полностью подчиняя своей воле. — Стала ли та ночь для тебя уроком? — О да, господин. Именно в ту ночь мне было дано по-настоящему осознать себя женщиной. — И что? — осведомился Поликрат. — О господин, — продолжила женщина, потупясь, — я полюбила это состояние. Полюбила быть женщиной. — Отвечай, тобой владел тот самый человек, которого ты видишь сейчас закованным в цепи? — Конечно нет, господин! — воскликнула Беверли, возмущенно вскинув голову. — Ты уверена? — Полностью, господин. Человек, которого ты соизволил заковать в цепи, является выходцем с Земли, а ни один мужчина с этой планеты вырожденцев на смог бы заставить меня отдаться ему так, как сумел сделать это господин в маске. — Ты уверена? — повторил свой вопрос пират. — Да, господин. Я покорялась и отдавалась власти истинного горианца! — с гордостью заявила Беверли. — Я так и думал, — улыбнулся Поликрат. Я извивался, не в силах устоять перед ласками рабынь. — Могу я теперь удалиться, господин? — спросила Беверли. — Мне неприятен вид этого жалкого слабака. — Обнажись, рабыня, — повелел Поликрат. Девушка мгновенно повиновалась. — Ступай к нему! — Но, господин, это ведь всего лишь человек с Земли, — осмелилась возразить девушка. Поликрат сдвинул брови. — Прости меня, господин! — Подбежав ко мне, Беверли опустилась на колени рядом с остальными рабынями. Спустя долю мгновения, я ощутил на своем теле и ее губы, губы той, что некогда называлась Беверли Хендерсон. Мои кулаки сжались, я заскрежетал зубами, но ни малейшей возможности сопротивляться у меня не было. — Если ты и вправду выступал в качестве курьера Рагнара Воскджара, то изволь описать характер и обстановку покоев, в которых ты провел ночь с этой рабыней, — потребовал Поликрат. — Я не могу. Не могу! — вырвался у меня крик. В полном соответствии с моим планом. Поликрат с Клиоменом рассмеялись: они окончательно удостоверились в том, что топаз был передан не мною. Ну что ж, пусть они до поры думают, будто получили его от настоящего курьера. Между тем знаки внимания рабынь уже заставляли меня содрогаться и биться в цепях. Не имея возможности освободиться, я мог лишь корчиться перед лицом врага, возбуждаемый принадлежавшими ему женщинами ради его забавы. — Ублажи его, Беверли! — приказал Поликрат. — Повинуюсь, господин. Она опустила голову, выставив напоказ сталь ошейника, а потом припала ко мне своими жаркими губами. С губ моих сорвался стон, переходящий в крик. Крик стыда и унижения, крик ярости и наслаждения! Я смотрел на Беверли, женщину с Земли, остававшуюся для меня самой изысканно-красивой и сексуально возбуждающей девушкой, какую мне доводилось встречать. На Земле я не только ни разу не поцеловал ее, но даже не осмелился коснуться ее руки. Здесь, на Горе, она по приказу Поликрата ублажала меня, как только могла! — Ненавижу тебя! — сердито прошипела она, откинув голову, и я вновь пожалел, но уже о другом — о том, что сейчас Беверли не в моей власти. Над рабыней надлежит властвовать! В этот момент я твердо решил, что непременно стану ее хозяином. Эта красотка с Земли будет пресмыкаться у моих ног в ошейнике, с рабским клеймом на бедре. — Заберите этого проходимца и посадите на цепь в башне с лебедкой! — распорядился Поликрат. — И пусть он молится о том, чтобы его приятели не причинили вреда посланцу Рагнара Воскджара, ибо в противном случае участь его будет ужасной. Девушки отпрянули, уступив место мужчинам, начавшим снимать оковы. — Ты хорошо ублажила этого малого, — сказала рыжеволосая девица, обращаясь к Беверли. — А по-моему, — вмешалась Бикки, — она удовлетворила его слишком быстро. Я непременно поучу ее, как доставлять удовольствие господину, когда буду владеть ею. — Унизительно ублажать мужчину с Земли, — сказала Беверли. — Он вроде бы сильный и красивый, — заметила рыжеволосая. — Я бы не возражала против того, чтобы стать его рабыней, — поддержала ее Бикки. — Ты не знаешь его так, как знаю его я, — возразила Беверли. — Я презираю его, ибо он, как и все земляне, ничтожный слабак. А мы, рабыни, принадлежим настоящим мужчинам. Мои руки сковали за спиной, после чего, сняв оковы с лодыжек, рывком поставили на ноги. Поликрат разговаривал с Клиоменом. — Ты получила удовольствие от того, что с ним делала, не так ли? — спросила рыжеволосая девица. — Удовольствие я получила лишь от того, что повиновалась приказу моего хозяина, — ответила Беверли. — А вот и не только от этого, — заявила Бикки. — Не обманывай, я все видела. — Нет! — воскликнула Беверли. — Ты ведь сглотнула, разве нет? — спросила рыжеволосая девица. — Пришлось, — сказала Беверли. — Я же рабыня. — Причем настолько низкая, что способна получить удовольствие, даже ублажая выходца с Земли! — Нет! — твердила Беверли. — Мы видели! — рассмеялась Бикки. — Нет! — А по мне, — заметила рыжеволосая, — если мужчина силен и красив, так пусть он будет откуда угодно. Хоть с Земли. — Я думаю, — заметила Бикки, — в нем что-то есть от настоящего господина. — Скажешь тоже! — презрительно фыркнула Беверли. — Да стань этот малый вашим хозяином, знаете, что бы он сделал в первую очередь? Отпустил бы вас на свободу! — На свободу? — рассмеялась рыжеволосая девица. — Освободил нас? — недоверчиво переспросила другая девушка, коснувшись своего ошейника. — Какому мужчине не нужна красивая рабыня? — спросила Таис. — Он или болен, или просто безумен, — заметила еще одна рабыня. — Для него это не важно! — встряхнула головой Беверли. — Я тебе не верю, — заявила Бикки. — Когда-то он освободил и меня. — А вот случись ему владеть мною — не освободил бы, — заявила Бикки. — Подарил бы кому-нибудь или продал — это возможно, но освобождать бы не стал. — Это еще почему? — сердито осведомилась Беверли. — Да потому, глупышка, что я слишком желанна и ни один мужчина не захочет видеть меня свободной. Беверли с криком ярости замахнулась рукой, чтобы влепить Бикки пощечину, но другая девушка перехватила ее руку. — А ну тихо тут, рабыни! — прикрикнул на них один из мужчин, снимавших мои оковы. — Да, господин, — отозвались девушки в несколько голосов. — Господин, — обратилась ко мне Бикки, подойдя поближе, — если бы ты владел мной, то освободил бы меня? — Нет, — ответил я. — Могу я спросить почему, господин? — Конечно. — Почему, господин? Я смотрел на Беверли, но ответил Бикки: — Ты слишком желанна, чтобы мужчина захотел видеть тебя свободной. Беверли посмотрела на меня в ярости, тогда как Бикки обратилась к ней с торжеством. — Видишь? — сказала она. — Похоже, рабыня рабыне рознь! — Выходит, что так, — согласилась Беверли. Я внутренне улыбнулся. Если она когда-нибудь окажется в моей власти, пусть попробует разорвать цепи, в которые я ее закую. — Тобой когда-нибудь владели по-настоящему, Беверли? — спросила рыжеволосая. — Конечно. Многие мужчины владели мной. — По-настоящему ты стала похожа на рабыню только после того, как провела ночь с курьером. Беверли мечтательно улыбнулась. — Это верно, — призналась она, — по-настоящему впервые овладел мною именно он. Этот человек — подлинный господин и повелитель, я в его руках оказалась податливой и покорной. Прежде я даже не догадывалась о существовании таких мужчин. Он заставил меня рыдать от восторга. В ту ночь я окончательно осознала свое предназначение как женщина и как рабыня. — Я вижу, ты так и не забыла его, — заметила одна из девушек. — Не забыла и не забуду, — подтвердила Беверли. — Ты влюблена в него? — спросила рыжеволосая девица. — Да, — ответила она. Мне было приятно услышать это от женщины, которой я владел. — Может быть, когда-нибудь тебе выпадет счастье принадлежать ему, — тихонько промолвила одна из девушек. — Он не пытался купить меня, — сказала Беверли. — Для него я была всего лишь одной из рабынь, какими хозяева всегда угощают гостей. Тот господин наверняка давно уже забыл, с кем развлекался однажды ночью в чужой крепости. — Порой трудно быть рабыней, — вздохнула одна из девушек. — Мы все рабыни, — добавила другая. — Я поведу наш флот на восток по реке, — сказал Поликрат Клиомену. — Это быстро остудит пыл жителей восточных городов и собьет с них спесь. — Да, капитан, — ответил Клиомен. Потом Поликрат обернулся и посмотрел на меня. — В каземате с лебедкой обнаженные красотки ублажать тебя не станут, — заявил пират со смехом. Я промолчал. — Ах да, Беверли, — окликнул Поликрат. — Что угодно господину? — отозвалась рабыня и, поспешив вперед, упала перед ним на колени. — Ты хоть и недолго, но все же колебалась, прежде чем выполнить мой приказ. — Прости меня, господин, — взмолилась она, побледнев от страха. — Встать в позу покорности! — приказал пират. Дрожа и всхлипывая, Беверли опустилась на четвереньки. Подошедший стражник схватил ее за волосы. — Выпороть ее! — коротко приказал Поликрат. — Есть, капитан! — ответил стражник и отправился прочь, таща рыдавшую рабыню за собой. То, как обошелся с ней Поликрат, мне понравилось. Рабыням надлежит повиноваться без раздумий, и малейшее колебание совершенно непростительно. Потом пиратский главарь обернулся к стражникам, державшим меня. — Уберите его! — распорядился он. Меня поволокли прочь.31. ОКАЗАВШИСЬ В КАЗЕМАТЕ ПОДЪЕМНОГО МЕХАНИЗМА, Я ПРИСТУПАЮ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ СВОЕГО ПЛАНА
— Кончай бездельничать, — заорал пират. — А ну, упрись как следует! — Есть, капитан, — отозвался я, хотя этот малый, скорее всего, был простым матросом. Плеть хлестко прошлась по моей спине. Вспотевший, скованный цепями, я упирался босыми ступнями в деревянные планки, приколоченные гвоздями к круглой ступенчатой платформе, приподнимавшейся футов на пять над полом. До моего слуха доносился скрежет цепи, наматывавшейся на вал, расположенный ниже уровня платформы. Подъем ворот осуществлялся посредством мускульной силы, действие которой подкреплялось двумя тяжелыми грузами-противовесами. Лебедка вращалась с помощью зубчатых колес. Подъемно-опускной механизм в целом был устроен по принципу кабестана. Я налегал на толстенный, почти пять футов в диаметре, металлический брус-рычаг, зафиксированный как спица в центральном стержне лебедки. К этому брусу крепилась цепь моего ошейника, так что покинуть «рабочее место» у меня не оставалось ни малейшей возможности. Ручные и ножные кандалы предоставляли мне определенную «свободу движения» — дюймов восемнадцать для рук и примерно двадцать четыре дюйма для ног. Такого рода оковы надежно удерживают пленника на месте и вместе с тем позволяют ему совершать минимум движений, необходимый для того, чтобы вращать поворотный вал механизма. — Налегай! — проорал пират и ожег мою спину плетью. Я изо всех сил навалился на брус. Плеть свистнула снова, и позади меня другой пленник вскрикнул от боли. Всего в главный стержень поворотного механизма вставлялись пять больших стальных рычагов. У каждого трудились пять человек, закованных в цепи. Когда лебедка работает, люди движутся по кругу, налегая на рычаги, зафиксированные примерно на уровне смиренно опущенной головы. — Налегай! — орал пират. — Пошевеливайся! По потным напряженным спинам вовсю гуляла плеть. Мы улавливали движение противовесов, качавшихся на цепях. Без них наших усилий не хватило бы даже на то, чтобы сдвинуть решетку. Пират, расхаживавший с плетью, вновь и вновь пускал ее в ход. Досталось в очередной раз и мне. В каземате подъемного механизма царили сумрак и затхлость. Днем здесь жарко, и мои потные ладони скользят по стали рычага, а ночью может быть очень даже холодно. Воняет нечистотами. Возможно, нам было бы малость полегче, будь у нас хоть какая-то одежда. — Работать! Работать! — гаркнул пират, почему-то на сей раз не сопроводив выкрик ударом. — Не отлынивать! Под нашим напором противовесы пришли в движение. Единственными отдушинами прикованных к механизму узников являются еда, питье и сон. Вода наполняет мелкое углубление, вытесанное в камне возле стены, из которого ее приходится лакать. Корм — иначе нашу пищу, состоящую из пиратских огрызков и объедков, не назовешь — швыряют прямо на пол, и лишь когда сморенные тяжким трудом невольники засыпают, сны приносят им недолгое утешение. Снятся, как правило, рабыни — нежные, чувственные, страстные и покорные. Но увы — крик надсмотрщика вырывает пленников из сладких грез, возвращая их к реальности: холоду, сырым камням, бичу, надсадному труду и тяжким железным оковам. Как и говорил мне Поликрат, никаких красоток рабынь в каземате не было, а если одна, мисс Беверли Хендерсон, и появлялась там, то только в моих снах. Она снилась мне то на городской улице, обернувшаяся, чтобы приветствовать меня, то на рынке, умоляющая купить ее, в то время как я стоял перед помостом с полным кошельком золота. Иногда она принимала облик воровки, пойманной с поличным. И всегда Беверли оказывалась именно рабыней, а не свободной красавицей с Земли. «Мой господин!» — произносила мисс Хендерсон и опускалась передо мной на колени, признавая себя моей собственностью. Один и тот же сон повторялся несколько раз. Точно так же, как это было давным-давно, на Земле, когда мы сидели с ней в ресторане. На ней было белое атласное платье с открытыми плечами, в руках — вышитая бисером сумочка. Дрожащий свет свечей подчеркивал ее красоту. Закончив ужин, я расплачивался по счету, после чего говорил ей: «Раздевайся! Я сделаю тебя рабыней!» «Это невозможно!» «Ты ошибаешься, очень даже возможно». «Как я могу ошибаться? Ведь рабовладение давно отменено!» «Очень просто. Нельзя отменить то, что заложено в человеческой природе». «Но это общественное место». «Ничего страшного». Растерянная мисс Хендерсон оборачивается к мужчине, сидящему за соседним столиком, и говорит: «Вы только послушайте, какой ужас! Этот тип хочет сделать меня рабыней!» «Ничего страшного, — повторяет мои слова посетитель ресторана, — ты и есть рабыня». «А ну раздевайся и не тяни время, женщина!» — произношу я с нетерпением и угрозой в голосе. И тут — разумеется, это происходит только во сне — одежда, словно сама по себе, спадает, и мисс Хендерсон остается совершенно нагой. Я распускаю ее волосы. Никто в ресторане не обращает на нас ни малейшего внимания. Достав из кармана черный кожаный шнур, я связываю запястья Беверли у нее за спиной. Шнур оказывается таким длинным, что его свободные концы свисают сзади до колен. «Сейчас мы выйдем из ресторана, — говорю ей я. — Иди вперед: мне хочется посмотреть, как ты движешься». Беверли направляется в проход между столиками и по пути к выходу минует сидящих за столом знакомых женщин. «Мой господин раздел и связал меня», — сообщает она им. «Да, вижу», — пожимает плечами та, что повыше ростом. Другая, миниатюрная, просто понимающе кивает. Приближаясь к двери, мы проходим мимо гардероба, и белокурая гардеробщица Пегги, провожая Беверли взглядом, говорит: «Прекрасная рабыня, вполне годна к употреблению». «Так же как и ты», — отзываюсь я. «Но господин еще не призвал меня служить ему», — возражает Пегги. «Наберись терпения, настанет и твой черед». «Пегги будет терпеливо ждать, господин», — звучит покорный ответ. У самого выхода я приказываю Беверли остановиться. «Там, за порогом, находится другой мир, — сообщаю я ей. — Он называется Гор и совершенно не похож на тот, к которому ты привыкла. Оказавшись там, ты уже не сможешь вернуться. Поняла?» «Да, Джейсон», — отвечает Беверли. «И в том мире, — продолжаю я, — ты будешь моей рабыней». «Да, Джейсон». Я открываю дверь, и оказывается, что за порогом находится не грязная, замусоренная и задымленная улица со сточными канавами, мусорными баками и нескончаемым потоком вонючего транспорта, а бескрайние изумрудно-зеленые луга, раскинувшиеся под восхитительно голубым небом, усеянным плывущими белоснежными облаками. Снаружи веет свежестью и чистотой воздуха, свободного от выхлопных газов. Переступив последнюю затоптанную половицу, Беверли выходит навстречу траве, лучам солнца и ветерку. «Ты переступила порог в мир Гора», — говорю я. «Да, господин», — отвечает она, обернувшись. Я затворяю массивную дверь, темную, застекленную и завешенную изнутри, и в тот же миг эта дверь, ресторан и весь земной мир исчезают. Мы остаемся вдвоем посреди просторного, освещенного солнцем луга. «Тебе пора начинать приучаться к рабству», — говорю я девушке. «Да, господин», — покорно отвечает она. «А ну ложись на спину, рабыня!» «Повинуюсь, господин…» «А ну не ленись, поганая самка слина!» На сей раз мои сладкие грезы прерывают крик надсмотрщика и свист плети. — Работать! Работать! В течение нескольких последних дней нам приходилось поднимать и опускать решетку ворот множество раз. Поразмыслив, я пришел к выводу, что эта деятельность связана с приходом и отплытием разведывательных кораблей и судов с припасами. Обычно ворота открывались ненадолго, но вчера решетка оставалась поднятой около четырех часов. По-видимому, в это время флот Поликрата выходил из крепости. Еще в тот день, когда рабыни пирата старались довести меня до экстаза, мне довелось услышать, как в разговоре с Клиоменом он обмолвился о намерении отправить корабли на восток. По всему выходило, что теперь это намерение осуществилось. Разумеется, он сделал это, чтобы отбить у восточных городов охоту даже пытаться сформировать противопиратский альянс. — Нажимай, нажимай! — командовал надсмотрщик, щелкая плетью. На глаза мне попались еще две группы пленников. Они, как и мы, были прикованы к сменным стальным брусьям и находились сейчас у задней стены, рядом с углублением для питьевой воды. Из этого следовало, что в распоряжении пиратов имелся резерв рабочей силы. Само собой, ни один из впряженных в поворотное устройство невольников не был незаменимым. Но когда он видел, что хозяевам ничего не стоит избавиться от него в любую секунду, это оказывало на пленника удивительно стимулирующее воздействие. Все мы должны были знать, что при малейшей попытке неповиновения или просто по прихоти надсмотрщика любой из нас может быть изъят из каземата. Что означало для него лишь одно: смерть. — Стой! — выкрикнул пират. Мы замерли. Решетка поднялась. Надсмотрщик поставил предохранитель, после чего она уже не могла упасть. Гири противовесов, покачавшись из стороны в сторону, замерли. Ворота уже не требовалось удерживать на весу, и мы, радуясь возможности отдохнуть, положили головы на брусья. Что ни говори, а подъем ворот стоил нам немалых усилий. Я полагал, что сейчас одна или несколько изящных речных галер проходят сквозь проем водных ворот, покидая или, напротив, возвращаясь в заводь, служившую своеобразным внутренним двором Поликратовой твердыни. Сигнал, по которому ворота открывались или закрывались, подавался стражником со стены у западной надвратной башни. Обычно он просто выкликал соответствующее требование, хотя, наверное, мог ударить в гонг или задуть в горн. Возможность отдохнуть весьма радовала. Вчера, поскольку ворота оставались открытыми примерно четыре часа, я предположил, что весь флот покинул крепость и даже сам пиратский главарь отправился в поход во главе своего воинства. Из услышанного в зале следовало, что Поликрат лично возглавит задуманную операцию, масштаб и серьезность которой не позволяли передоверить столь ответственное задание кому-нибудь из подчиненных. По моим прикидкам выходило, что на время отсутствия Поликрата крепость останется на попечении Клиомена. Во всяком случае, я на это надеялся. — Эй, не разнеживаться! — гаркнул пират, — Не думайте, будто вам выпадет долгий отдых. Ворота скоро потребуется закрыть. На опускание решетки уходило меньше времени, чем на подъем, однако и этот процесс был весьма трудоемким. Кстати, чтобы заставить ворота упасть с чрезвычайной быстротой, как и было сделано, когда понадобилось раздробить мою галеру, необходимо лишь открепить один из противовесов. Правда, прежде чем это сделать, необходимо отсоединить от центрального стержня лебедки вставные спицы-брусья. В противном случае они вместе со стержнем завертятся со страшной скоростью, что смертельно опасно для каждого находящегося рядом. В первую очередь для прикованных к лебедке невольников. Откреплять оба противовеса также опасно, ибо дикая скорость падения будет чревата повреждением самой решетки. — Приготовиться! — крикнул пират. Я поднял голову, ошейник скользнул по моей потной шее. Снаружи светило солнце, и проникший в каземат золотистый луч высветил мириады пляшущих пылинок. Это зрелище завораживало своей красотой. Оно очаровывало, но вот другое, сопряженное с ним открытие меня, увы, разочаровало. Я приметил, что отверстие, сквозь которое падал луч, слишком узко. Человеку там не пролезть. — Мне удалось одурачить самого Поликрата, — сказал я малому, налегавшему на брус рядом со мной. — Представь себе, получив от меня топаз, ни он, ни его прихвостень Клиомен не заподозрили во мне обманщика. Парень воззрился на меня с недоумением. — Лжец! — взвизгнул пират. — Тебя же предупреждали насчет твоих вздорных выдумок! Удары плети посыпались на меня один за другим. — Получи! — крикнул надсмотрщик. — А не уймешься, я доведу твои слова до сведения самого Клиомена! — Прости, капитан, — пробормотал я с испуганным видом, в то время как на самом деле мне столь нехитрым способом удалось проверить свою догадку. Поликрат покинул твердыню, и теперь здесь вовсю распоряжался его помощник. Будь сам главарь в крепости, надсмотрщик не стал бы запугивать меня Клиоменом. Пока обстановка складывалась благоприятно для осуществления моего замысла. — Опустить ворота! — прозвучал приказ. — Опустить ворота! Высоко над нами на маленьком балконе появился другой пират. — Что там у вас внизу? — крикнул он. — Все в порядке, ничего важного! — отозвался малый, только что отходивший меня плетью. — Тогда почему твои рабы прохлаждаются? Вы что, приказа не слышали? Надсмотрщик бросил на меня свирепый взгляд, после чего высвободил предохранительный шпингалет. Вес передался на брусья, что мы, разумеется, немедленно ощутили. — Не зевай, дурья башка! — крикнул стражник с галереи нашему надсмотрщику. — Погоняй своих бездельников! Опускай! Противовесы поползли вверх, тогда как мы, налегая на брусья, тормозили вращение лебедки. Когда ворота закрылись, я встретился взглядом с пиратом и тут же потупился, как будто от испуга. Но на самом деле то, как развивались сегодня события, меня вполне устраивало.32. УСПЕХ МОЕГО ПЛАНА. Я ПОКИДАЮ ЦИТАДЕЛЬ ПОЛИКРАТА
— Выпороть их, — приказал Клиомеи, — сразу обеих. Он откинулся в кресле Поликрата, с которого и вершил свой суд. Мира и Тала, белокурые сестры из Коса, связанные одна с другой за шеи, стояли перед ним на коленях и жалобно стонали. Вина их была очевидна: им не удалось должным образом ублажить Джандара, одного из младших командиров гарнизона крепости. По мнению этого пирата, сестры недостаточно усердно старалась перещеголять друг дружку в стремлении доставить ему удовольствие. Возможно, их сдерживало родство, но если одна сестра не хотела показать себя более сладострастной рабыней, чем другая, это никак не могло служить ей оправданием. Рабыня не имеет права на такого рода соображения. Она вообще не имеет никаких прав и должна либо усвоить это, либо умереть. Мне, однако, думалось, что дело в другом: пират просто-напросто не умел толком обращаться с женщинами. При правильном подходе обе сестрички лезли бы из кожи вон, выбросив прочь из своих симпатичных головок всякого рода предрассудки. При правильном подходе они не просто стремились бы превзойти одна другую в любовном усердии, но и соперничали бы со всем пылом и страстью настоящих рабынь. — Если ко мне еще раз обратятся с подобной жалобой, — пригрозил девушкам Клиомен, — я велю бросить вас обнаженными в пасть тарлариона. — Да, господин! — хором сказали Мира и Тала. — Уведите их, — велел Клиомен. Рыдающих девушек схватили за шнур, связывавший их вместе, и уволокли из зала. — А меня зачем сюда притащили, капитан? — спросил я у надсмотрщика. — Клиомен вершит суд, — ответил он. — Но за мной нет никакой вины! — воскликнул я, прикинувшись испуганным. — Клиомену решать, виновен ты или нет. — Пощади, капитан! — Заткнись, — с усмешкой отрезал надсмотрщик.Ошейник и цепь с меня сняли, но мои руки и ноги, как и в каземате, оставались в оковах. — Что у нас на очереди? — осведомился Клиомен. — Дележ добычи, — ответил пират. Перед креслом поставили пять плоских кофров с монетами, кубок, полный драгоценных камней, и миску рассыпного жемчуга. — И вот еще эта, — добавил пират, выталкивая вперед девушку, на руках и ногах которой красовались тонкие, легкие кандалы с цепями по два фута длиной. Такого рода цепи служат не столько для недопущения побега, сколько в качестве украшения. — А она хорошенькая? — поинтересовался Клиомен, ибо лицо девушки скрывала полупрозрачная красная ткань, ниспадавшая до икр и завязанная на шее мягким плетеным шнуром. Тонкая ткань не скрывала изящных линий тела, клейма на ее левом бедре. То был обычный знак «кейджера», какой можно увидеть на бедре любой невольницы, от самой заурядной трактирной прислужницы, до стоящей целого состояния обитательницы Садов наслаждений убара. Пират, доставивший девушку, толкнул ее вперед, однако продолжал придерживать ткань рукой, так что лицо рабыни оставалось закрытым. Наверное, она могла видеть сквозь эту ткань, но не очень хорошо. Что-то в пленнице показалось мне знакомым. Потом пират сорвал покрывало и бросил на пол позади девушки. Она без промедления опустилась на колени, а я отпрянул, узнав леди Флоренс из Вонда. Точнее, уже давно не леди, а просто рабыню Флоренс. Безусловно, эта девушка представляла собой восхитительную, драгоценную добычу. — Тебе разрешается оказать мне почтение, рабыня, — промолвил Клиомен. Флоренс поднялась, приблизилась к нему, снова встала на колени и, опустив голову, покрыла поцелуями его ноги. После этого красавица попятилась, встала, отступила на несколько шагов, еще раз преклонила колени, коснувшись лбом пола, и, выпрямив спину, приняла позу рабыни для наслаждений. Голова ее при этом осталась почтительно склоненной. — Эй, рабыня! — обратился к ней Клиомен. — Да, господин? — промолвила Флоренс, подняв голову. — Как тебя захватили? — Силой, господин, — сказала она. — Мой хозяин, Майлз из Вонда, зафрахтовал в Виктории корабль «Цветок Сибы». Я знал этот корабль. Сибой назывался один из прибрежных городов Воска, располагавшийся восточнее Саиса. — Майлзу нужно было попасть в Турмус, — продолжила рабыня, — Он взял ссобой меня и раба по имени Крондар. По моему мнению, Майлз из Вонда поступил опрометчиво. Я еще в таверне Тасдрона предостерегал Флоренс насчет того, что путешествовать по реке в столь смутное время небезопасно. Наверняка рабыня пересказала эти соображения своему хозяину. Однако гордый вондиец, по-видимому, оставил их без внимания. Как, впрочем, и советы других осмотрительных людей. Ни для кого не секрет, что речная навигация сопряжена с риском. В тавернах, на рынках и в порту больше всего толкуют именно об опасностях плавания. — К западу от Тафы на нас напали два корабля. Одним из них была галера «Телия» под началом капитана Сирнака, который и доставил меня сюда вместе с другой добычей. Второй галерой, «Тамирой», командовал капитан Реджинальд, состоящий на жалованье у Рагнара Воскджара. — Ты должен был сопровождать «Тамиру» от самой цепи до наших внутренних вод, — промолвил Клиомен, пристально глядя на пирата, доставившего добычу. — Как получилось, что в пути ты отвлекся и занялся грабежом? — Как можно не подобрать золото, валяющееся на земле, или не сорвать спелый фрукт, который сам просится в руки? — пожал плечами пират. — Но тебе ведь известно, что «Тамира» — курьерский корабль, который должен доставить нам пароли и отзывы? — Они в целости и сохранности, — заверил его пират. — Что собой представляет «Тамира»? — спросил я у надсмотрщика. — Это разведывательный корабль Рагнара Воскджара, — ответил он. Я так и предполагал. Моя неудавшаяся хитрость, разоблаченная, скорее всего, из-за предательства Пегги, как раз и заключалась в попытке выдать себя за командира авангарда, высланного вперед Рагнаром Воскджаром. Похоже, пришло время появления настоящих кораблей Воскджара, хотя, по-видимому, лишь одному из них удалось выполнить поставленную задачу и соединиться с пиратами Поликрата. Надо полагать, сейчас этот корабль снова плыл на запад, на встречу с основными силами Воскджара. В чрезвычайно важной операции задействован лишь один корабль — это говорило о крайней самонадеянности западных пиратов. Неужто им и вправду нечего опасаться? — Цепь еще не распилили? — поинтересовался я. Из услышанного разговора можно было понять, что она цела. Но в таком случае оставалось неясным, как мог корабль Воскджара появиться в здешних водах. — Нет, — ответил надсмотрщик. — Как же капитан Воскджара ухитрился перетащить через нее свою галеру? — Он ведь не такой дурак, чтобы идти мимо Порт-Коса под пиратским флагом. Выдал себя за купца и был пропущен без каких либо затруднений. — Для него опустили цепь? — Как для всякого честного торговца, — ухмыльнулся речной разбойник. — И его не разоблачили? Пиратская галера здорово отличается от торгового судна. — У Рагнара Воскджара есть свои люди среди тех, кто контролирует проход. — Понятно, — сказал я. — Наш друг и назад вернется так же легко, как пришел, — добавил собеседник. — Понятно, — повторил я. Меня переполняло негодование. Глико оказался прав: дорогостоящая громоздкая цепь отнюдь не обеспечивала городу надежную защиту. Между тем Клиомен оглядел плоские кофры с монетами, кубок самоцветов, плошку с жемчугом и девушку, после чего спросил: — Добыча с «Цветка Сибы» поделена между нами и людьми Воскджара поровну? — Ее поделили справедливо, — ответил пират. — Ясно. — По нашим временам, капитан, — продолжил пират, — добыча весьма недурна. Купчины на реке напуганы всяческими слухами, торговля замерла, и все ценности хранятся за городскими стенами. — Когда мы объединимся с Воскджаром, — сказал Клиомен, — стены перестанут быть для нас серьезным препятствием. Мы сможем забрать у городских толстосумов все, что нам заблагорассудится. — Верно, капитан, — согласился пират. Клиомен улыбнулся: обращение «капитан» льстило ему, хотя обязанности капитана крепости исполнялись им лишь во время отсутствия Поликрата. — Сложите монеты, драгоценности и жемчуг в общие кофры, — распорядился Клиомен. Командир корабля подал знак матросам, и они унесли награбленное. — А что делать с этой девкой? — спросил пират и, взяв девушку за волосы, повертел ею из стороны в сторону, демонстрируя в наивыгоднейшем ракурсе изгибы прелестного тела. Клиомен задумался. — Стоимость монет или драгоценных камней всегда очевидна, — пояснил он, — а вот определить истинную цену рабыни бывает непросто. Отпусти ее. Пират выпустил волосы, и девушка немедленно опустилась на колени, покорно ожидая своей участи. — Твоя ценность сводится лишь к красоте? — спросил Клиомен. Всхлипнув, пленница опустила голову. — Оставь ее в крепости, — распорядился Клиомен, — сегодня ночью я сам испробую и оценю ее. Плачущую Флоренс уволокли прочь. Клиомен покосился в мою сторону, и меня вытолкнули вперед, к помосту. Я без приказа преклонил колени, и собравшиеся в зале пираты расхохотались. Клиомен усмехнулся — мое дело он приберег на конец судебного дня. — Мне следовало прикончить тебя давным-давно, в таверне Тасдрона, в Виктории, — заявил он. — Прости, капитан, — сказал я, не поднимая головы. — Я так понял, что ты любитель прихвастнуть и приврать. — Нет-нет! — торопливо воскликнул я. — Еще какой любитель, — возразил надсмотрщик каземата. — Этот малый до сих про твердит, будто провел и тебя, и Поликрата, выдав себя за посланца. — Неужели тебе так неймется обрести славу ловкача и храбреца среди подобных тебе паршивых слинов, что ты готов ради этого рискнуть своей жизнью? — осведомился Клиомен. Я не поднимал головы и старательно делал вид, будто дрожу от страха. — Ты предупреждал его, не так ли? — спросил Клиомен у моего стража. — И не единожды, — отвечал тот. — Но даже сегодня, думая, что я стою слишком далеко и ничего не услышу, он продолжал морочить головы своим враньем другим невольникам. — Понятно, — угрожающе произнес Клиомен. — А вчера, — добавил надсмотрщик, — он отозвался о тебе весьма пренебрежительно. — Вот как? — заинтересовался Клиомен. — И что именно он сказал? — Назвал тебя дурнем… или кем-то в этом роде. Присутствующие покатились со смеху. Но вот Клиомена услышанное вовсе не развеселило. Я заподозрил, что далеко не все в крепости относятся к нему с уважением и симпатией. Кое-кто с радостью занял бы его место. Однако, как только Клиомен обвел зал хмурым взглядом, смех мигом стих. — Действительно забавно, — проворчал он, вновь обратив взор на меня. — Прости, капитан, — пролепетал я дрожащим голосом. — Курьер Рагнара Воскджара имел некоторый опыт обращения с оружием, — заметил Клиомен. — Не убивай его, — подал голос один из пиратов, стоявших рядом с креслом. — Этот малый может пригодиться нам для обмена на настоящего посланца, который наверняка томится в Виктории в плену у наших врагов. — Они не станут менять такого ценного пленника на никчемного портового грузчика, — возразил Клиомен. — Подожди Поликрата, — предложил пират, — пусть он решит, что да как. — Пока Поликрата нет, я имею право принимать самостоятельные решения. — Я с этим не спорю, — проворчал пират, отступая от кресла. Клиомен снова посмотрел на меня. — Таким образом, — сказал он, — если ты и есть тот удалец, что выдавал себя за посланца Воскджара, то должен иметь представление о том, с какого конца берутся за меч. — Прости меня, капитан, — канючил я. Надсмотрщик вынул из ножен свой клинок и протянул мне рукоятью вперед. — Нет, — прошептал я, — нет! — Лучше возьми его, — угрожающе произнес Клиомен. Рукой, закованной в цепь, я принял у него меч, стараясь держать оружие нарочито неправильно — не как боевой клинок, а как молот или кувалду. Двое или трое пиратов загоготали. Клиомен, однако, следил за мной внимательно. Помощник Поликрата был человеком надменным, тщеславным, но отнюдь не глупым, в противном случае ему не удалось бы занять столь высокое положение. — Неужели нельзя обойтись без лишнего позора? — сказал я. — Убей меня, и покончим с этим! — Выведите его наружу, — распорядился Клиомен, поднимаясь с кресла. — Прошу об одной милости, капитан! — крикнул я ему, когда меня уже потянули за цепь, чтобы увести из помещения. — Ну? — Пусть те, с кем мне выпало работать у лебедки, не узнают, что здесь случится. Пират усмехнулся. — Приведите всех, с кем он работал. Для них это зрелище тоже будет поучительным. — Нет, капитан, пожалуйста! — молил я, но двое пиратов ухватили меня за руки и поволокли из зала.
Солнечный свет заставил меня зажмуриться. Я почувствовал, как с моих рук снимают оковы. Со всех сторон стояли вооруженные люди. Я продолжал держать меч с таким видом, будто боялся его. Когда глаза приспособились к свету, мне удалось оглядеться. Мы находились на замощенной полосе суши, окаймлявшей озеро, — это пространство служило крепости внутренним двором. С одной стороны эту полосу ограничивала вода, с другой — внушительная крепостная стена. От меня не укрылось, что на внутреннем рейде и у причала крепости находилось всего пять больших кораблей: мелкие суденышки в счет не шли. Справа от меня имела место большая дверь, окованная темным железом, — она вела во внутренние помещения твердыни. По ту сторону озера я приметил лестницу, ведущую на парапет, и огромный проем водных ворот. — Скоро ты узнаешь, что бывает с бахвалами и брехунами, — заявил надсмотрщик. Вокруг нас раздался смех. Потом до моего слуха донесся ритмичный звон цепей. Моих товарищей по работе у лебедки вывели из каземата на двор, чтобы на моем примере преподать им наглядный урок повиновения и смирения. Я понурился, делая вид, будто смущен и пристыжен, тогда как в действительности мне пришлось поспешно спрятать довольную улыбку. Все шло, как и было задумано: невольники находились вне каземата, в целях безопасности скованные по рукам и ногам. Стало быть, они никак не могли вернуться в башню и поднять решетку быстрее чем за несколько минут. — Все назад! — скомандовал Клиомен. — Освободите место! Зрители расступились. Поежившись, я подался назад. Передав свой меч матросу, Клиомен стянул тунику, обнажив торс, забрал меч назад и сделал несколько выпадов, разминая руку. Я отметил легкость и быстроту его движений, однако понял и другое: мой клинок мог двигаться еще быстрее. — Шире круг! — приказал Клиомен. Зеваки и стражники отступили еще дальше, но двое ближайших сподвижников Клиомена остались рядом с мечами наголо. Я не сомневался в том, что, если их главарю придется худо, эти головорезы пустят свое оружие в ход. Такой поворот событий не сулил мне ничего хорошего даже в том случае, если бы я исхитрился ранить, а то и убить Клиомена. Моя цель заключалась не в том, чтобы свести с ним счеты. Я должен был убраться из пиратской цитадели. Задача могла показаться безнадежной, но я надеялся сыграть на тщеславии Клиомена и, если повезет, на безрассудстве, сопутствующем тщеславию. — Ну что, красавчик, ты готов ответить за свою наглую брехню? — спросил, потешаясь, Клиомен. Я взглянул на своих товарищей по несчастью, угрюмо сгрудившихся под присмотром стражников, и остался доволен. Меня устраивало то, что эта убогая команда совершенно очевидно пребывает в унынии. Даже если им и осточертели мои хвастливые рассказы о том, как я утер нос Поликрату и Клиомену, желания полюбоваться тем, как меня безжалостно разрубят на куски, ни у кого не возникло. Клинок Клиомена неожиданно метнулся ко мне, и я, едва отпрянув, потерял равновесие. — Славный выпад, — заметил один из пиратов. — Каллимаха тут нет, так что спасать твою пустую башку некому, — промолвил Клиомен, вращая клинок примерно в ярде от моей груди и оценивая расстояние. Следующий выпад оказался еще более стремителен, чем первый. Но тоже чуть-чуть не достиг цели. — Везет же этому грузчику! — промолвил кто-то из зевак. Я понял, что мне придется усилить бдительность, ибо если Клиомен до сих пор и валял дурака, то больше он шутить не будет. И действительно, мой противник отступил на полшага, присматриваясь ко мне с пробудившимся интересом. Конечно, то, что мне удалось уклониться от двух выпадов подряд, можно списать на простое везение. Однако опытного бойца — а Клиомен, безусловно, был именно таким — это не могло не насторожить. — Не такой уж он неумеха, — заметил Клиомен. — Он неуклюжий, — рассмеялся кто-то из пиратов. — Ты что, Клиомен? Испугался какого-то грузчика? — спросил другой. Клиомен оглянулся на ближайших приспешников, тех, что держали мечи наголо. По первому знаку они, конечно же, бросятся на меня. А возможно, к ним присоединятся и другие. Я уронил меч на землю. Клиомен напрягся, но удара не нанес. — Этот тип был на волосок от смерти, — хохотнул кто-то. Имитируя одышку и таращась на противника с испуганным видом, я неуклюже подобрал оружие. Клиомен смотрел на меня в нерешительности. Он знал: я успел бы подобрать меч раньше, чем меня настиг его удар, но не понимал, догадываюсь ли об этом я. — Пощади, капитан! — воскликнул я. — Ага, струсил! — выкрикнул кто-то из пиратов, и я понял, что играю в весьма опасную игру. Мне необходимо убедить в полном своем неумении обращаться с клинком не кого-то из зевак, но самого Клиомена. Остальные не в счет. — Пощади меня, капитан! — повторил я, преклонил колени, положил меч наземь перед собой и подтолкнул его вперед, рукоятью к противнику. Пираты вокруг презрительно зафыркали. — Пожалуйста, капитан, — взмолился я, — позволь мне вернуться к лебедке! Клиомен улыбнулся. — Трус! Жалкий трус! — орали разочарованные пираты. Стоя на коленях и умоляя Клиомена о снисхождении, я был совершенно беззащитен. При желании он мог бы просто заколоть меня, как связанного верра. Клиомен огляделся по сторонам, усмехнулся и ногой отбросил клинок ко мне. — Возьми меч, ничтожество! Тяжело вздохнув, я потянулся за клинком, и тут Клиомен, метнувшись вперед, обрушил на меня сверху рубящий удар. Уклониться было невозможно, и я парировал его своим клинком. Сталь, высекая искры, лязгнула о сталь, и мой противник от неожиданности потерял равновесие. Прежде чем он успел выправиться, я метнулся к нему и, оказавшись за его спиной, схватил пирата за волосы. — Назад! Все назад! — закричал я. — Назад! — хрипло выдохнул Клиомен, подтверждая мой приказ. Удерживая меч у его кадыка, я заставлял Клиомена поворачиваться, чтобы держать остальных в поле зрения. — Не приближайтесь, — предостерег я разбойников, — иначе я мигом располосую ему глотку. — Как же я ошибся, — прохрипел Клиомен. — Как я ошибся! — Брось меч, — велел я. Он так и сделал. — Освободи его, — сказал один из пиратов. — Тебе все равно не убежать. — Опустите свои мечи, — велел я. — Положите их на дорожку. Разбойники заколебались, но стоило Клиомену ощутить нажим острого лезвия, как он истошно заорал: — Бросайте мечи, дурачье! Делайте, как он велит! На моих глазах пираты неохотно извлекали клинки из ножен и клали на камень. В свою очередь, я убрал меч от горла Клиомена и приставил острие к его спине. — Ступай вперед, к лестнице, что ведет на парапет. А вы, — эти слова были обращены к пиратам, — не вздумайте следовать за нами. — Лучше бы тебе самому отдать свой меч, — сказал Клиомен. — Пошевеливайся, — отозвался я. — У тебя нет ни одного козыря, — проворчал Клиомен. — Разве? Но в моем распоряжении твоя жизнь. И не пытайся удрать. Ты и двух шагов не сделаешь, как я снесу твою башку или разрублю тебя надвое. — Это еще вопрос, успеешь ли? — отозвался Клиомен, хорохорясь, но с беспокойством. — Согласен, — не стал спорить я. — В моей затее, безусловно, присутствует элемент риска. Если ты успеешь отскочить от меня на безопасное расстояние, мне, можно считать, конец. Но если не успеешь — конец тебе. Пусть потом казнят и меня, тебе от этого легче не станет. Ну что, хочешь попытать счастья? Он промолчал. — Если понадобится, — пообещал я, — мне не составит труда подвести тебя к парапету и перекинуть через него, как рабыню. — Не понадобится, — хмуро проворчал Клиомен и, повернувшись, зашагал к лестнице. Оглянувшись, я убедился, что пираты выполнили мое указание. Они оставались на месте, а оружие по-прежнему лежало у их ног. — Убери лук! — бросил я часовому, когда мы с Клиоменом стали подниматься по лестнице. — Убери лук! — мрачно повторил мой приказ Клиомен. Мы поднялись на стену и направились по ней к западной привратной башне, на нижнем ярусе которой находился каземат с лебедкой. Вход охраняли трое лучников. — Уберите луки! — велел я им. — Делайте, что сказано! — рявкнул Клиомен. Короткие корабельные луки оказались на полу. Тугие и скорострельные, они очень удобны, когда приходится стрелять в упор через фальшборты сошедшихся в абордажной схватке галер. Такие луки мне не доводилось видеть нигде, кроме Поликратовой твердыни. Скорострельностью они значительно превосходят арбалеты и даже длинные, так называемые крестьянские луки. Взглянув за край стены, я установил, что мы, как и предполагалось, находимся по соседству с воротами. Насколько глубока там вода, мне известно не было, однако я точно знал, что тяжело нагруженные награбленным добром корабли проходят этим фарватером, не задевая килями дна. — Что ты собираешься делать? — спросил Клиомен. — Вели им принести канат, — сказал я, указав на людей на стене. Клиомен усмехнулся. — Выполняйте. Пираты поспешили вниз по лестнице. — Похоже, что побег тебе удастся, — сказал Клиомен. Он и вправду решил, будто я намерен спуститься по канату со стены. Само собой, пока я болтался бы на веревке, как паук на паутине, его молодчики или истыкали бы меня стрелами, или просто перерезали бы канат, предоставив мне возможность плюхнуться в воду с головокружительной высоты. — Ну вот, теперь мы одни на стене, — сказал я Клиомену, приставив меч к его животу. Он попятился и, неожиданно побледнев, проговорил: — Не убивай меня. Я отвел руку, словно намереваясь нанести удар, и знаменитый головорез, испустив крик ужаса, помчался по стене к ведущей вниз лестнице. Я усмехнулся: у меня и в мыслях не было за ним гнаться. Главное, я удалил со стены всех стрелков, и когда этот тип добежит до своих людей, будет уже поздно. Не теряя времени, я отбросил меч, вскочил на парапет и солдатиком прыгнул вниз. Полет с высоченной стены показался мне бесконечным. Потом я, словно свинцовый груз, на полной скорости врезался в обжигающе холодную воду, погрузился на всю глубину, прошил ногами слой донного ила и так ударился ступнями о дно, что испугался, не сломал ли ноги. В ушах шумело. Оттолкнувшись от дна, я рывком устремился наверх и спустя несколько мгновений, на которые как раз хватило воздуха в моих легких, вынырнул, задыхаясь и отплевываясь. После того как мне удалось набрать воздуха и проморгаться, я поднял глаза на стену. Казалось снизу, что она вздымается чуть ли не до небес. Лучники на ней еще не появились — ни одна стрела не упала в воду поблизости от меня. Пошевелив ногами, я убедился, что они не сломаны. Наполнив легкие воздухом, я нырнул и поплыл под водой по направлению к прибрежным кустам и деревьям, окаймлявшим канал, ведущий к воротам. Моя голова вновь появилась над водной гладью уже среди прибрежных камышей, под прикрытием которых я снова присмотрелся к стене. Теперь на ней метались люди. Они понятия не имели, куда я подевался. Отдышавшись, я снова нырнул, потом вынырнул и, повторив эту процедуру несколько раз, оказался на солидном расстоянии к северо-западу от цитадели. По моим прикидкам погоню должны были выслать к северо-востоку от канала, ибо там пролегал кратчайший путь к Виктории. Но даже если я и ошибся, у меня оставалась неплохая фора. Ворота крепости никак не удалось бы поднять быстрее чем за несколько минут. С выбором дальнейшего пути я пока не определился. Можно было, дождавшись темноты, перебраться через канал и двинуться прямиком в Викторию или же, не мудрствуя, отправиться к южному берегу Воска. Уж оттуда-то до Виктории добраться будет нетрудно — на реке всегда полно мелких суденышек. Первым делом следовало увеличить разрыв между собой и возможными преследователями, а потому я не мешкая продолжил движение. Пребывание в ледяной воде не прошло даром: от холода у меня зуб на зуб не попадал, но зато я был бодр и в прекрасном настроении.
33. БОЕВЫЕ РОГА
— Мы рады тому, что твой меч теперь с нами, — сказал Каллимах. Мы стояли на носу боевой галеры близ форштевня. Единственная мачта, опущенная и надежно принайтованная, лежала вдоль палубы между скамьями гребцов. Наш корабль находился к востоку от большой заградительной цепи. Утро выдалось холодное, промозглое, и видимость из-за сильного тумана была очень плохой. Вода лизала обшивку, издали доносился крик невидимой речной чайки. — Ты мог бы и не присоединяться к флоту, — сказал Каллимах. — Мне здесь самое место, — возразил я. — Ты и так рисковал жизнью. — Только из-за того, что нас предали. — Это верно, — согласился воин. Так вышло, что вчера вечером я поднялся на борт «Тины», вышедшей из Виктории под началом капитана Каллимаха. — Если Воскджар попытается прорваться за цепь, нам все равно не удастся его остановить, — угрюмо заметил Каллимах. — Нас предала Пегги, рабыня с Земли, принадлежащая Тасдрону, — сказал я. — Ты уверен? — Почти. Больше вроде бы некому. Вот как по-твоему, мог это сделать Каллистен? — Исключено! — заявил Каллимах. — Я знаю этого человека. К тому же он принадлежит к нашей воинской касте. Я посмотрел поверх планширов. И справа и слева по борту все скрывала от глаз плотная пелена тумана, сквозь которую время от времени проступали очертания двух других кораблей — «Миры» из Виктории и «Талендера» из Фины. — К тому же, — заключил Каллимах, — он мой друг. Было холодно. — А как насчет Тасдрона или Глико? — спросил я. — Тасдрон исключается, это совершенно не в его интересах. В конце концов, именно он возглавляет в Виктории тех, кто противится тирании Поликрата. — Может быть, это все-таки Глико? — хмуро предположил я. — Он не принадлежит к моей касте, — признал Каллимах. — Как и Тасдрон, — указал я. — Верно, — согласился Каллимах. — В пользу Глико говорит то, что это он разыскал тебя в Виктории, чтобы привлечь к выступлению против пиратов, — заметил я. — А против — то, что сейчас он не с флотом, — парировал Каллимах. — Но ведь он отправился на восток, пытаясь заручиться там поддержкой нашего дела! — Может, и так, — пожал плечами Каллимах, — только вот где она, эта поддержка? Что-то я не вижу никаких кораблей. — Боюсь, Глико не добьется успеха, — сказал я. — Прибрежные города не доверяют друг другу, да и страх перед пиратами слишком велик. К тому же флот Поликрата находится сейчас к востоку от Виктории как раз ради того, чтобы не дать никому возможности оказать нам помощь. Я ведь говорил тебе об этом. Каллимах промолчал. — А почему ты сомневаешься в предательстве Пегги? — поинтересовался я. — Она не могла ничего слышать, — буркнул воин неуверенно, а оттого сердито. — Пегги находилась с нами в одном помещении, — возразил я, — так что слышать при желании могла почти все. Голова у нее, хоть она и рабыня, варит, и сообразить, о чем речь, ей ничего не стоило. Надо полагать, она выдала наши плану посланцу Рагнара Воскджара или другому пирату, который, посетив таверну, воспользовался ее услугами в алькове. Небось надеялась, что в награду за измену ей даруют свободу. — Никто бы ее не освободил, — проворчал Каллимах. — Рабыня-изменница навсегда останется рабыней, только вот обращаться с ней будут не в пример более сурово. — Откуда ей знать, что к чему, она ведь с Земли. Горианские обычаи настолько отличаются от земных, что проникнуться здешними традициями можно, лишь проведя на Горе долгие годы. Но одно очевидно: с рабами на Горе церемониться не принято. — Может быть, нас выдал кто-то из людей Каллистена или Амилиана? — предположил Каллимах. — Ты же сам не раз и не два твердил мне, что члены воинской касты неспособны на предательство, — раздраженно промолвил я. К тому же у них практически не оставалось времени, чтобы связаться с врагом. Как ты не понимаешь — кроме этой рабыни выдать нас было некому! Упорное нежелание Каллимаха признать виновность Пегги заставило меня заподозрить, что он тоже к ней неравнодушен. — Да, больше некому, — угрюмо и неохотно согласился воин. Тон его и выражение лица произвели на меня странное впечатление. Такое, будто предали не нас всех, а лично Каллимаха. Я попытался посмотреть вперед, но туман не позволял увидеть что-либо дальше корабельного носа. — Если нам повезет и мы выберемся из этой переделки живыми, я сам прослежу, чтобы с предательницей поступили как подобает! — пообещал Каллимах. — Что с ней сделают? — С ней поступят так, как поступают с рабыней, не сумевшей угодить господину, — спокойно ответил он. Я поежился. — Холодно? — спросил Каллимах. — Совсем замерз, — признался я, кутаясь в плащ. — Возможно, никакого боя и не будет, — проворчал воин. — Мы торчим у цепи уже два дня. — «Тамира» прошла за цепь, не так ли? — спросил я. — Да, прошла. — Это сулит нам неизбежную схватку. — Почему? «Тамира» — мирное торговое судно. — Как бы не так! Это разведывательный корабль Рагнара Воскджара, который уже нанес визит Клиомену в цитадели Поликрата. — Мне трудно в это поверить, — сказал Каллимах. — Ее осматривали у цепи, эту «Тамиру»? — спросил я. — Нет, — сказал Каллимах. — Если бы его осмотрели, сразу бы выяснилось, что он везет награбленное добро с «Цветка Сибы». И, что более важно, на его борту имелись важнейшие документы, свидетельствующие о связи Рагнара с Поликратом. Согласованные обоими главарями пароли и прочие тайные знаки, позволяющие руководить действиями объединенной пиратской флотилии. — Ты ошибаешься, — возразил Каллимах. — Реджинальд, капитан этого судна, — человек, хорошо известный на реке. — Я услышал обо всем этом в крепости, когда Клиомен делил добычу. — Все равно тут какая-то ошибка. — Ошибка не ошибка, а мне кажется, битвы не миновать. — Будь оно так, она бы уже разразилась. — В твоих словах есть резон, — признал я. — Может быть, Воскджар боится цепи, — сказал Каллимах. — Не исключено. Время от времени до нас доносилось беспокойное поскрипывание могучих звеньев цепи, закрепленной на пилонах и перекрывающей все русло широкой реки. Каждое звено имело примерно полтора фута в длину и фут в ширину, причем выковано оно было из сплошного металлического прута толщиной в руку мужчины. Местами цепь погружалась в воду примерно на фут, местами — ближе к опорам — поднималась над поверхностью на высоту от фута до ярда. К пилонам цепь крепилась большими кольцами. Цепь не представляла собой сплошную преграду: проход в ней мог открываться в разных местах, на пяти участках между опорами. Цепь отводили в сторону на большом плоту. На нем дежурил караул. Кроме того, сторожевые пункты были установлены возле главных, конечных опор на южном и северном берегах реки. — Где Каллистен? — поинтересовался я. — На южной сторожевой станции, — ответил Каллимах. Береговой пост считался особенно опасным. Горианские речные суда, даже грузовые, не столь уж велики, и в тех местах, где нет оборудованных причалов, команды частенько просто вытаскивают их на берег. Таким образом, цепь, даже в теории, не представляла собой непреодолимого препятствия. Если ее не отводили ни на одном из пропускных участков, существовала возможность перетащить судно по берегу волоком и спустить на воду уже выше или ниже преграды. Южный караульный пост считался более уязвимым и опасным, чем северный, в силу большей удаленности от Порт-Коса — переброска туда подкрепления требовала большего времени. Мне было приятно услышать, что Каллистен принял на себя ответственность за столь важный участок, где настоятельно требовались опытные и смелые люди. Другое дело, что, вздумай Воскджар все-таки атаковать цепь в лоб, меч Каллистена пригодился бы и нам. — Может быть, нам самим разумнее засесть там, на берегу, — промолвил, размышляя вслух, Каллимах. — Цепь выглядит устрашающе, — заметил я. Мы с Каллимахом оба до прибытия на запад в глаза не видели пресловутой цепи и не были готовы к столь впечатляющему зрелищу. В целом то было колоссальное инженерное сооружение. Масштабы его поражали, и все высказывавшиеся ранее сомнения в эффективности столь мощной конструкции начинали казаться неубедительными. Во всяком случае, становилось ясно, почему многие из видевших цепь воочию, искренне считали ее совершенно непреодолимой. — Может быть, Воскджар все-таки боится ее, — задумчиво повторил я, прислушиваясь к плеску воды и доносившимся из тумана выкрикам чаек. — Во всяком случае, ему есть кого пограбить и к западу от нее, — отозвался Каллимах. — Мне тоже так кажется. В задумчивости я смотрел поверх бортового ограждения на частично выступавший над водой деревянный таран. Потом мой взор скользнул за правый борт, где от корпуса судна отходила в сторону острая изогнутая стальная лопасть. Точно такой же семифутовый стальной полумесяц крепился и к противоположенному борту судна. Говорили, что эти устройства изобрел некто Терсит, знаменитый кораблестроитель из Порт-Кара. Полюбовавшись блеском стали, я снова повернулся к Каллимаху. — Тебе ведь не доводилось сражаться на воде, верно? — спросил он. — Не приходилось, — подтвердил я. Теперь туман сгустился настолько, что «Мира» и «Талендер» пропали из виду. — Холодно, — проворчал воин. — Зуб на зуб не попадает, — подтвердил я. — Слышь, Каллимах? — Что? — Как думаешь, Воскджар все-таки появится? — Думал, что появится. А теперь уж и не знаю. — Почему? — Если бы он собрался появиться, то сейчас — самое время. — Ты решил, что его не будет? — Ничего я не решал. Просто былой уверенности у меня уже нет. — Должно быть, бой на воде — страшная вещь, — сменил я тему. — Я из касты Воинов, — произнес Каллимах и облизал губы. На миг мне показалось, что передо мной совершенно незнакомый человек. Пугающе незнакомый и совершенно непохожий на меня. — Тебе страшно? — спросил он. — Да, — признался я. — Это естественно. — Какие силы могут быть вовлечены в схватку? — спросил я. Каллимах усмехнулся. — Это вопрос воина. — Наверняка по этому вопросу имеются какие-нибудь разведывательные данные, — хмыкнул я. — Есть предположение, — сказал Каллимах, — будто Воскджар сильнее, чем Поликрат. Считают, что под его началом примерно пятьдесят кораблей и двадцать пять сотен человек. Но это догадки, а вот сведения насчет Поликрата у нас точные. Он располагает сорока кораблями и примерно двумя тысячами человек. — Объединившись, эти разбойники будут представлять собой грозную силу, — заметил я. — Само собой, — сказал Каллимах, — однако Порт-Кос в состоянии вывести на реку примерно пятьдесят кораблей, а Фактория — около сорока пяти. Вот и получается, что, выступив против пиратов совместно, они могли бы достичь не только равенства сил, но даже рассчитывать на победу. — И сколько кораблей Арской фактории поддержит нас у цепи? — Десять, — ответил Каллимах. — Это все, что они согласны выделить. — А сколько здесь кораблей Порт-Коса? — Десяток — у самой цепи и еще двадцать по соседству с южным сторожевым постом. — Всего, стало быть, тридцать кораблей. — Так оно и есть. Порт-Кос располагает еще двумя десятками кораблей, но их держат на городском рейде, чтобы в случае необходимости защитить сам город. — Какое количество судов пришло из других портов? — Семь, — ответил Каллимах. — Два из Виктории, два из Джортова Перевоза, два из Альфредова Мыса и один из Фины. Джортов Перевоз и Альфредов Мыс лежат к западу от Арской фактории. Как правило, эти поселения поддерживают во всех начинаниях своего крупного соседа. — Значит, сейчас на реке находятся сорок пять наших кораблей. Так? — Совершенно верно. — И флот Воскджара оценивается примерно в пятьдесят кораблей? — Да, — сказал Каллимах. — Получается, что шансы примерно равны. — С учетом цепи мы даже имеем определенное преимущество, — отозвался Каллимах. — А что, может быть, и так, — задумчиво промолвил я. — Но ты, кажется, настроен скептически? — Не без того, — согласился я, — Наши корабли рассредоточены вдоль цепи, и если флот Воскджара обрушится на какую-то определенную точку, то именно там пираты получат решающее превосходство. Это даст им возможность разрезать цепь, а потом — прорвать тонкую линию наших судов. Конечно, — продолжил я, — есть надежда, что на любом участке атаки цепь задержит пиратов на время, достаточное, чтобы мы собрали силы в кулак. — Надежда, разумеется, есть, — пожал плечами Каллимах. — Но ты, помнится, говорил, что не очень-то веришь в нашу способность отбить атаку. — Говорил. — А почему? — Подумай сам, — сказал он. — Команды кораблей Арской фактории состоят в основном из пехотинцев Ара, посаженных на весла галер. Может быть, они умеют драться на суше, но о тактике корабельного боя не имеют ни малейшего представления. А независимые суда, такие как «Тина», и вовсе укомплектованы не воинами, а добровольцами из низших каст, крепкими, но совершенно необученными парнями. Вот и получается, что в действительности защищать цепь смогут только корабли Порт-Коса. — Значит, — уныло уточнил я, — против полусотни кораблей Рагнара Воскджара мы, по существу, можем выставить только тридцать? — По существу — да. — Но что, в таком случае, ты здесь делаешь? — Жду сражения. Я воин. А вот ты, Джейсон, что ты здесь делаешь? — Честно говоря, сам не знаю. — То же, что и я, — сказал Каллимах, — Потому что ты тоже воин. — С чего ты взял? Я вовсе не из вашей касты. — Не каждый воин знает, что принадлежит к касте Воинов, — заметил Каллимах. — Я тебя не понимаю. — То, что ты принадлежишь к нашей касте, я прочел в твоих глазах, — пояснил Каллимах. — Ты спятил! — Эта каста стала твоей десять тысяч лет назад, в смешении крови и насилии над захваченными у побежденных женщинами… — Ты определенно сошел с ума. — Скоро увидим, — усмехнулся он и обнажил меч. — Что это ты схватился за клинок? — спросил я. — Ты что, не слышишь? — Чего я не слышу? О чем речь? — Должен признаться, — сказал Каллимах, — что я ошибался. Мне уже стало казаться, что сражения может и не быть. — Ничего не понимаю! — Однако, — продолжал Каллимах, — если «Тамира» действительно корабль-разведчик, то пиратам самое время появиться здесь. — О чем ты говоришь? — спросил я. — Неужто ты не слышишь? — повторил он. — Ничего я не слышу! Ничего! Ты сошел с ума! Я слышал лишь, как плещется о корпус вода, поскрипывает цепь, ерзают в уключинах весла и кричат в тумане речные чайки. — Все тихо, — сказал я. И тут мои волосы встали дыбом, а по коже пробежали мурашки. — Видишь? — спросил Каллимах, подняв меч и указав вдаль, в туман. — Нет. Видеть я и вправду ничего не видел. Но слышал уже отчетливо. Потом неожиданно в стене тумана образовался разрыв, и моему взору ярдах в ста за цепью предстала бесчисленная пиратская армада. — Это флот Рагнара Воскджара, — сказал Каллимах, и в голосе его впервые за время разговора прозвучала искренняя радость. Что же до меня, то я на некоторое время остолбенел и стоял на передней палубе неподвижно, словно статуя. — А меч-то у тебя уже в руке, — с улыбкой заметил Каллимах. Это действительно было так, хотя я совершенно не помнил, как и когда обнажил клинок. — Трубите в боевые рога! — крикнул Каллимах людям на корабле. — Трубите в боевые рога!Джон Норман «Гвардеец Гора»
1 КОРАБЛИ ВОСКДЖАРА
Большинство горианских кораблей имеют изогнутую носовую часть, которая изящно спускается в воду. Такая конструкция удобна для установки тарана. С замиранием сердца я наблюдал, как из тумана, неясно вырисовываясь, появилась первая из галер. Она шла быстро, как живая, становясь все больше и больше, пока не ударилась о цепь. Вокруг меня затрубили боевые рожки. Я услышал, как вдалеке эхом откликнулись на «Мире» и «Талендере». Раздался грохот — огромная цепь ударилась о галеру, затем скрежет — тяжелый, царапающий. Он шел от поднимающейся из воды цепи. Завороженный, я смотрел на блестящую черную цепь, с которой бежали струи. Она проехалась по носовой части корабля, круша дерево и сдирая краску. Затем вся галера, подчиняясь цепи, остановилась и сошла с траверза. Я слышал хруст ломающихся весел. — Цепь держит! — ликующе закричал Каллимах. И тотчас другая галера ударилась о цепь левым бортом. — Она держит! — опять закричал Каллимах. — Она держит! Я почувствовал, как что-то пролетело мимо меня. Слишком быстро. Я не успел понять, что это было. — Зажечь смолу! — скомандовал Каллимах. — Установить катапульты! Приготовить дротики! Лучники — на места! На вражеском судне, стоящем напротив нашей галеры, я увидел двух стрелков. Они держали короткие, прочные корабельные луки. Лучники были на расстоянии около сорока ярдов от нас. Я завороженно глядел на них. Они казались нереальными. Но это были враги. — Пригнись, — заорал Каллимах. Я припал к фальшборту и услышал низкий свистящий звук. Это летели стрелы. Одна из них ударилась о форштевень слева за моей спиной. Звук был твердым и грозным. Другая стрела отскочила от якорной цепи справа от меня, рассыпая искры от удара, и, мелькнув, исчезла в воде. Я уловил визг натягиваемой тетивы на луках наших стрелков, готовых дать отпор. — Стреляйте! — приказал Каллимах. Подняв голову, я увидел, как вражеская галера отгребает назад, затем, выровнявшись, отходит от цепи. Я заметил, как другая галера в пятидесяти ярдах от нас ударилась о цепь. Над водой пронесся одобрительный гул. Казалось, что и на этот раз цепь выдержала. По другую ее сторону послышались звуки боевых рожков. Каллимах находился на носу судна. — Погасить смолу! — приказал он. Я пытался что-нибудь увидеть сквозь туман. Но вражеских кораблей около цепи больше не было. Каллимах, находясь в двадцати ярдах от меня, вглядывался в марево, вцепившись в ограждение палубы. — Осторожно! — приказал он двум кормчим, стоявшим у руля. Внезапный порыв ветра разогнал туман. Я слышал скрип рулей и рулевых опор. Капитан гребцов приказал спустить весла на воду. — Смотрите! — закричал Каллимах. Он показывал на правый борт. Ветер уже пробил широкую брешь в клубах тумана. За моей спиной раздались радостные крики. У цепи, накренившись, просев кормой в воду, застыла пиратская галера. Вокруг нее плавали люди. Кроме этого корабля здесь была еще одна пиратская посудина, покореженная, накренившаяся. — Они придут снова! — предупредил Каллимах. Однако я подумал, что в следующий раз пираты не станут так нагло бросаться на цепь, а попытаются прорвать ее. Их нужно остановить. Их следует встретить у цепи. — Покормить людей! — приказал Каллимах. — Ешьте побольше, парни! Сегодня будет много работы! Я вложил меч в ножны. Воскджару пока не удалось прорваться. Тогда мне казалось, что мы сможем задержать его западнее цепи. Я был голоден.* * *
— Они идут, парни! — закричал Каллимах. Я прошел на нос. Туман к этому времени уже значительно рассеялся. Только остатки его еще кое-где клубились над водой. — Запалить смолу! — скомандовал Каллимах. — Приготовить катапульты! Лучники, по местам! В ноздри ударила вонь горящей смолы. Она тут же перебила густой естественный запах реки. На расстоянии двухсот — трехсот ярдов я увидел несколько галер, приближающихся к цепи. Я слышал скрип устанавливаемой катапульты. Лучники заняли свои места за плетеными укрытиями. На палубе, тут и там, стояли ведра с песком, а на веревках висели ведра с водой. Я слышал, как разворачиваются и рассыпаются связки стрел, чтобы в нужный момент оказаться под рукой у лучника, сидящего за укрытием. В каждой такой связке обычно бывает по пятьдесят стрел. Кое-где точильный камень терпеливо и упорно скользил по лезвию топора. Я увидел, как Каллимах поднял руку. Стоящий за ним офицер передал сигнал дальше. На корме, ниже рулевой палубы, за сигналом наблюдал командир гребцов. Весла уже были спущены на воду. Я сомневался, что хотя бы одна из вражеских галер попытается подойти на траверзе к цепи. И не мог поверить своим глазам. Неужели все из-за развевающегося флага Виктории? Я увидел, как Каллимах разрубил рукой воздух. Через секунду сигнал был передан, и «Тина» рванулась вперед. На то, чтобы добраться до цепи, ушло меньше минуты. Кованый таран скользнул, заскрежетав, и ударил вражеское судно в центр корпуса. Куски обшивки разлетелись в щепу. Раздались крики. От удара меня сбило с ног. Я услышал, как крошится дерево. Мы на веслах отошли от вражеского судна. Оно дало течь. Вода с гулким бульканьем быстро заполняла корабль. Рядом со мной в палубу ударил камень, выпущенный из вражеской катапульты с одной из галер. Смазанный дегтем подожженный дротик, посланный из укрытия, вонзился в носовую башню. Дождь стрел сыпался с одной и с другой стороны. Мы отошли от цепи примерно на семьдесят пять футов. Несколько человек плавали около цепи. Где-то позади меня кто-то стонал. Я выдернул тлеющий дротик из носовой башни и выбросил его за борт. Тут и там, вдоль цепи качались другие галеры. Люди в маленьких лодках готовились разбить ее звенья. Каллимах снова подал сигнал. И снова таран глубоко вонзился в обшивку вражеского судна. И снова мы отступили. Пылающий смоляной шар, подпрыгивая, покатился по нашей палубе. Другой с шипением упал в воду рядом с правым бортом. Наша катапульта ответила огнем, пустив в ход смолу и камни. Песком мы погасили огонь на палубе. — Теперьони отойдут, — сказал Каллимах стоящему рядом с ним офицеру. — Мы не сможем достать их тараном. В это время я наблюдал, как несколько пиратских судов отплыли от цепи достаточно далеко, чтобы избежать встречи с нашим тараном. С левого борта мы увидели, как один из пиратских кораблей исчез в мутных водах Воска, уничтоженный «Мирой». Маленькие лодки вновь подошли к цепи. Мы снова двинулись вперед. Град стрел посыпался на нашу палубу, она была сплошь утыкана ими. — Лучники! — крикнул Каллимах. Мы послали тучу стрел в ближайший баркас. Двое пиратов упали с лодки в воду. Несколько человек сами спрыгнули в реку и поплыли назад, к борту ближайшего пиратского судна. — Не давайте им приблизиться к цепи! — приказал Каллимах лучникам. Мы легли на левый борт, угрожая другому баркасу. Он не стал дожидаться, пока мы приблизимся, и отошел под защиту ближайшей галеры. Я проследил за траекторией длинного, петляющего дымного следа. Сосуд с горящей смолой пролетел рядом и с шипением упал в воду недалеко от нашего корабля. — Не стреляйте! Осторожно! — приказал Каллимах и потом скомандовал: — Отходим! Какой-то шальной камень или сосуд со смолой был выпущен в нас, но упал, не долетев. Каллимах осмотрел цепь в подзорную трубу. — Парни, — проговорил он. — Похоже, они вас ни во что не ставят! Я прошел на нос. Примерно пять баркасов приближались к цепи. — По местам, парни! — весело приказал Каллимах. У меня не было специального места, и я остался на носу. Гребцы вернулись к скамейкам на корме. Люди в баркасах были вооружены мечами и абордажными крюками. Неужели они и вправду надеялись захватить нас? Наша галера, подобно всем горианским судам, имела низкую и неглубокую осадку, но все же ее фальшборты возвышались над бортами обычного баркаса. «Тина» резко метнулась в сторону цепи. Мы врезались в первый баркас. Его нос и корма подскочили вверх, а команда с криками прыгнула в воду. Другой баркас столкнулся с нашими веслами с правого борта и опрокинулся. Оставшиеся три быстро отошли назад. Внезапно я понял, что это был отвлекающий маневр. Укрепленные ивовыми щитами, наподобие тех, что используют морские гребцы, лодки уже стояли вдоль цепи. Люди в них, почти невидимые под щитами, пытались перепилить звенья цепи. Но им не удалось отвлечь нас надолго. «Тина» снова приблизилась, покачиваясь на волнах, встав бортом к цепи. — Огонь! — скомандовал Каллимах. Стрелы пронзили ивовые щиты, но, хотя некоторые вошли примерно на фут в глубину, не причинили большого вреда. Они застряли в густых ивовых переплетениях. Пиратские галеры, прикрывавшие баркасы, открыли яростный ответный огонь. Щиты наших лучников пестрели древками вражеских стрел. Тяжелый камень сломал ограждение на корме «Тины». — Ближе! Ближе! — воскликнул Каллимах. Наши катапульты скрипели и трещали, обрывая веревки. Когда выстрелила самая большая из них, я почувствовал, как у меня под ногами закачалась палуба. Горящая смола падала на палубу корабля. Стрелы угрожающе свистели в воздухе. Вдруг над фальшбортом появилась мужская рука. Затем мокрый человек перевалился через борт на палубу. Я встретил его ударом меча и затем, схватившись с ним, яростно выкинул за борт. Глиняный сосуд с горящей смолой, брызгая и взрываясь, покатился по палубе. С бортов доносились звуки боевых рожков. Не далее двенадцати футов от меня виднелся пиратский баркас, находящийся рядом с цепью под прикрытием ивовых щитов. Камни и смола летали и взрывались совсем рядом с нашим кораблем. Я легко мог разглядеть глаза пиратов — нас разделяла только цепь и несколько футов воды. Вот из-за фальшборта на вражеском судне поднялся человек с луком и тут же повалился назад, пронзенный стрелой. Я слышал, как цепь скребет по борту «Тины», потом режущая лопасть с нашего правого борта ударила по деревянной обшивке баркаса. Мы скользили вдоль цепи. Затем веслами с нашего правого борта сломали ивовый щит другого баркаса, стоявшего слишком близко. Люди с него попадали в воду. Пираты на галере напротив грозили нам кулаками. Но «Тина», освободив цепь, уже разворачивалась. В воде плавали обломки двух баркасов. На волнах за цепью качался ивовый щит, наполовину потопленный. На палубе «Тины» тушили огонь. — Убрать весла! — приказал Каллимах. «Тина» вновь отошла от цепи, стоя к ней носом. Пиратские судна последовали ее примеру. Было около десяти часов — горианский полдень. Каллимах спустился с носовой башни, оставив там вместо себя офицера. Он набрал воды в шлем и, используя его как раковину, умылся. — Мы задержали их у цепи, — сказал я Каллимаху. Он вытер лицо полотенцем, протянутым ему кем-то из товарищей. — На время, — заметил он. — Ты думаешь, Воскджар теперь отойдет? — Нет, — ответил он, возвращая полотенце. — Что будем делать дальше? — Отдыхать. — Как ты думаешь, когда Воскджар снова попытается напасть? — А ты как считаешь? — Сегодня ночью, — предположил я. — Правильно.2 НОЧЬ
В темноте «Тина» крадучись двигалась вдоль цепи. Плеск весел, мягко погружающихся и вновь выходящих из воды, был почти не слышен. — Они где-то здесь, — сказал Каллимах. — Все еще здесь? — спросил я. — Конечно. Два корабельных фонаря, подвешенных на шестах, освещали палубу, левый и правый борт, отбрасывая желтый свет на воду. В свете фонаря виднелась цепь, натянутая над водой между столбами. Мы могли видеть ее темные звенья. Но значительная часть цепи была под водой. — Тише! Стоп! — негромко сказал Каллимах, обращаясь к капитану гребцов, стоящему за носовой башней. Весла «Тины» поднялись и чуть вдвинулись внутрь. Корабль по инерции продвигался вперед. Мы услышали скрип цепи о корпус, ниже режущего лезвия правого борта. — Что там? — спросил я. Мы посмотрели на цепь, подвешенную на расстоянии около шести дюймов над водой, и на поверхность воды, сверкающую в свете фонаря. — Они были здесь, — сказал Каллимах. — Я уверен в этом. Не выходи на свет. Я спрятался в тень. — Все бессмысленно, — грустно сказал он. — Они могут подходить и уходить, когда захотят, удирая при нашем приближении. — С этим мы ничего не можем поделать, — согласился я. — Потушите фонари, — скомандовал Каллимах. — Подождите! Приготовьте щиты и мечи! Щиты и мечи, парни! Едва он произнес эти слова, как через фальшборт перевалились абордажные крюки и, вонзившись в дерево, натянулись вдоль борта. Мы увидели, как по привязанным к крюкам веревкам карабкаются люди. Они были похожи на визжащих и сыплющих проклятиями дьяволов. Мы встретили их яростным отпором, сталкивая мечами, вонзая сталь в их тела. Пиратским баркасам не удалось встать борт в борт с нашим судном, чтобы люди могли сразу же прыгнуть на палубу, и бандиты вынуждены были переваливаться через фальшборт. Преимущества были на нашей стороне. Едва пират оказывался на палубе, мы тут же сбрасывали его продырявленное безжизненное тело назад в Воск, следом за его товарищами. Каллимах вытер свой меч об одежду. — Они нанесли нам еще одно оскорбление, — усмехнулся он. — Неужели они думают, что мы — беззащитные купцы, которых можно атаковать с такой глупой наглостью? — Когда ты убил человека, — сказал я, — ты завопил от радости. — Неужели? — удивился Каллимах. — Да. — А когда ты вонзил свой клинок в тело врага, ты тоже громко кричал от радости, — проговорил Каллимах. — Не может быть, — возразил я. — Однако так все и было, — усмехнулся Каллимах. — Я не помню, — признался я. — В ходе боя трудно уследить за всем, что происходит. — Ты выглядишь воодушевленным, — заявил я. — Так и есть, и ты тоже. — Нет, — неуверенно возразил я, — этого не может быть. — Но это так. — Мне кажется, я не знаю себя, — проговорил я. — Ты — мужчина, — объяснил Каллимах. — Похоже, тебе пришло время узнать самого себя. — Мы были такими же безжалостными, как они, — с удивлением произнес я, — такими же быстрыми и такими же злыми. — Пожалуй, что так, — улыбнулся Каллимах. Я молчал. — Ты боишься признать в себе охотника, убийцу? — спросил он. Я не ответил. Он похлопал меня по плечу. — Я подозреваю, что теперь мы научили людей Рагнара Воскджара хоть немного уважать честных парней, — сказал он. — Да, — согласился я, — давай считать именно так. — Разве ты не удивляешься иногда, — спросил меня Каллимах, — почему честные мужчины, честные люди вроде нас позволяют существовать пиратам и им подобным? — Почему же? — Потому что нам нужно кого-нибудь убивать, — ответил он. — Разве мы сильно отличаемся от них после этого? — Не думаю, — сказал Каллимах, — у нас с ними много общего. — Что именно? — Мы и они — мужчины. — Это не тривиальное убийство, — проговорил я. — Нет, — пояснил Каллимах, — это спорт, и риск, и убийство. — Человек должен сражаться по каким-то причинам, — возразил я. — Причины существуют, чтобы мужчины могли сражаться. — Что-то мне тревожно. — Погасите фонари, — приказал Каллимах. — Пираты все еще могут быть поблизости. — Давай спустим на воду баркас, — предложил я Каллимаху, — мы можем патрулировать наш кусок цепи, обмотав весла, чтобы нас было не слышно. — Зачем? — не понял он. — Наше судно, даже с погашенными фонарями, не может приблизиться к цепи бесшумно, как баркас. Пиратские лодки отплывают, заслышав нас. — Баркасу, — согласился Каллимах, — надо подойти к западу от цепи, тогда можно будет приблизиться к пиратским лодкам, не вызвав подозрений. — Точно, — подтвердил я. — И зачем нам это надо? — Как зачем? Чтобы защитить цепь. — Правильно, — улыбнулся Каллимах. — Ты попробовал крови. Ты хочешь еще. — Эти мысли слишком ужасны, чтобы додумывать их до конца, — заметил я. — Меч должен пить, пока не утолит жажду, — произнес Каллимах горианскую пословицу. — Я не буду думать об этом. — Проанализируй свои чувства, — сказал он в ответ. — Ты готов пуститься в опасное предприятие с риском для жизни, чтобы защитить цепь? Ты хочешь выполнять рискованные и тяжелые обязанности, которые на тебя никто не возлагал? — Нет, не хочу. — Что тогда? — спросил он. — Я повстречался с врагом, — объяснил я, — и горю желанием снова столкнуться с ним. — Я так и думал, — проговорил Каллимах, — спущу лодку на воду и позову добровольцев.* * *
— Кто здесь? — послышался голос из темноты. Мы задержали весла в уключинах. — Приготовиться! — тихо приказал я своим людям. Мы приблизились к цепи с запада. Баркас подошел к ней, оставив «Тину» на траверзе, четверть часа назад. Мы прошли в нескольких ярдах от пиратских судов, стоявших на якорях. — Кто здесь? — снова спросил голос. — Вперед! — скомандовал я. Пять человек за планширами вскочили, держа в руках луки. Стрелы прямой наводкой полетели в лодку, в которую мы почти врезались. Закричали люди. Я и еще пятеро человек, выхватив мечи, прыгнули в лодку, круша все на своем пути. Мы рубились молча. Крики и стоны издавали пираты. Пытаясь спастись, некоторые из них прыгали в воду. Я пронзил кого-то на скамье и затем сбросил его в воду, перевалив бесчувственное тело через борт. — Что там происходит? — раздался голос с одного из пиратских судов, стоявших позади цепи. Мы отпихнули веслом какого-то человека, пытавшегося влезть в лодку. — Что там у вас? — снова послышался голос. Но мы уже отплывали.* * *
— Уходите! Уходите! — испуганно закричал кто-то в темноте. — Весла назад! — приказал я и добавил: — Внимание! Лодка качалась на волнах. В ночи не было слышно ни звука. — Мы знаем, что вы здесь! — закричал какой-то человек у цепи. — Мы вооружены! Только попробуйте приблизиться! Кто вы? Я улыбнулся, почувствовав страх в его голосе. Я молчал. — Назовите себя! — нервно повторил тот же голос. Мы не отвечали. Я не видел смысла в атаке. Внезапность уже не была нашим преимуществом. За ночь мы взяли три лодки. Теперь пираты поняли, что находиться у цепи опасно. Они хотели безнаказанно поработать и нарвались на нас. Мы молчали. — Возвращайтесь на корабль! Назад! — кричал голос в темноте. Мы дали баркасу пройти в нескольких ярдах от нашего правого борта, судя по плеску весел. Затем я приказал двигаться к цепи. Я проверил звенья. В одном из них я нащупал шершавую борозду: здесь, по-видимому, прогулялся инструмент. Дальше шла острая, геометрически правильная трещина, которую трудно было почувствовать снаружи. Я стал ощупывать звено, чтобы лучше исследовать трещину. Она шла по диагонали и в самом глубоком месте приближалась к центру звена, на дюйм в глубину. — Что это? — спросил один из гребцов, стоящий за моей спиной. — Должно быть, они работали здесь около четверти часа, — ответил я. — Серьезное повреждение? — Цепь ослаблена. — Что мы будем делать? — Продолжать патрулировать, — ответил я.* * *
— Ты слышал? — спросил один из моих спутников. — Да, — ответил я. — Это рыба? — Думаю, это ныряльщики. — Что ты делаешь? — спросил кто-то. — Возвращайтесь за мной минут через пять; — ответил я. Я положил на дно баркаса оружие в ножнах. Затем снял сандалии и тунику. — Дайте мне нож, — попросил я. — Возьми, — один из моих товарищей протянул мне его. Я зажал нож между зубов и, перевалившись через борт, погрузился в воду. Баркас почти бесшумно, так как весла и уключины были тщательно укутаны в мех, отплыл прочь. Воды Воска были холодными и темными. Через несколько минут лодка вернулась и подобрала меня. — Вот твой нож, — обратился я к тому, кто одолжил мне оружие. — Это была рыба? — Нет, — коротко ответил я. — Нож липкий… Я сплюнул в Воск. — Вытри его. — Сколько их было? — спросил еще кто-то. — Двое, — сказал я, — они поторопились вернуться назад. — Что будем делать? — Вернемся на «Тину». Нам надо поспать. Завтра снова будет бой. — Цепь повреждена? — поинтересовался кто-то. — Да, — ответил я. — Серьезные повреждения? — Да. — Такое может быть в сотне мест, — заметил один из моих товарищей. — Я тоже так думаю, — согласился я. — Тогда завтра, — неуверенно произнес кто-то, — цепь не выдержит. — Не думаю, — возразил я. — Может быть, нам следует уйти, пока мы можем… Я пожал плечами. — Пусть команда и командиры решают этот вопрос. — А ныряльщики? Ты убил обоих? — Да. — Тогда Воскджар не узнает, что цепь ослаблена в этом месте, — сказал кто-то. — Да, — согласился я, — он не узнает, что в этом месте цепь ослаблена. — Но будут и другие места, — снова сказал кто-то. — Конечно. — Цепь защитить невозможно, — подал голос один из людей. — Рано или поздно, а может быть, даже этой ночью она будет разрублена, — произнес другой. — Воскджару помешали, — продолжал один из членов команды, — говорят, он нетерпеливый человек. — Мы не военные моряки, — заметил кто-то еще. — В бою на воде у нас мало шансов против быстрых кораблей Воскджара. — Но с нами корабли из Порт-Коса, — не согласился другой. — Их совсем немного, — возразили ему. — Когда цепь будет разрублена, они уйдут защищать Порт-Кос. — Если Воскджар объединится с Поликратом, — включился в разговор еще один человек, — а силы Порт-Коса и Ара разъединятся, ни один город на реке не будет в безопасности. — Пираты завладеют рекой Воск, — заключил один из участников разговора. — Нам надо бежать, — сказал кто-то. — Решения по этому поводу могут быть приняты командирами утром, — высказался я. — Но не входящие в команды могут бежать, — добавил кто-то. — Я убью первого, кто покинет свой пост, — заявил я. — Что ты за человек? — спросил один из присутствующих. — Я не знаю. — Командуй нами, — предложил кто-то. — Разворачиваемся, — приказал я. — Возвращаемся на «Тину». Об этих делах мы подумаем завтра утром. — Ты полагаешь, наемники Воскджара прекратят набеги на цепь, потому что мы решили отдохнуть? — спросил кто-то. — Нет. — Тогда мы должны остаться возле цепи. — Нет, — отрезал я. Баркас развернулся и медленно поплыл на северо-запад, двигаясь вдоль цепи. Теперь судьба реки не зависела от крепости цепи. Когда мы проплывали поблизости от пиратских галер, нас несколько раз окликнули, но мы не отвечали. — Никаких следов повреждения цепи больше не обнаружено, — сказал кто-то из команды, когда мы подошли к «Тине», стоявшей восточнее цепи. Она была там, и лишь один фонарь свешивался с ее носовой надстройки. — Может, Воскджар решил отступить? — предположил кто-то. — А вдруг никакой работы больше и не ведется? — поддержал его другой. — А может быть, — заметил третий, — они уже все обтяпали и смылись. — Цепь должна выдержать, — сказал один из гребцов. — Она должна! — Как ты думаешь, Джейсон? — спросил другой. — Давайте горячо надеяться, что цепь выдержит, — ответил я. — Но ты думаешь, она выдержит? — снова спросили меня. — Нет, — признался я. — Мы должны спасаться, — проговорил кто-то. — И вы отдадите реку таким, как Поликрат и Рагнар Воскджар? — воскликнул я. — Нет, — ответил говоривший. — Это ты, Джейсон? — окликнул нас Каллимах. — Точно, — проговорил я. Через несколько минут «Тина» встала на траверз к цепи. Мы набросили на нее лини.3 ЦЕПЬ ПОРВАНА НА СЕВЕРЕ
Длинная галера, около восьми горианских футов, стремительно надвигалась на цепь. Ее нос, неестественно поднятый вверх, почти не касался воды. — Превосходно! — прокричал Каллимах, отдавая должное смекалке врага. — Что там? — спросил я, подняв голову. — Они перераспределили балласт, — объяснил Каллимах. — Прекрасно! Судно приближалось к цепи. Я слышал удары весел даже на «Тине». Такую скорость можно было удерживать совсем недолго. Из воды поднимался мощный корпус и влажный киль. — Они сошли с ума? — выкрикнул я. — Они хотят перемахнуть через цепь, — ответил Каллимах. Я в удивлении вцепился в поручень. Песок — балласт перетащили на корму судна. Туда же были перенесены и катапульта, и камни для нее. Даже команда, кроме гребцов, сгрудилась там, приготовив оружие. Затем изогнутый нос судна преодолел цепь. Раздался громкий скрежет. Галера, зависнув на цепи, закачалась, как корабль, севший на мель. Она боролась с волнами, ударявшими в ее борта. — Весла на воду! — скомандовал Каллимах. — Приготовиться! Мы увидели, как с запада к цепи мчится другая галера с высоко поднятым носом. Первая же тем временем, молотя веслами по воде реки Воск, раскачиваясь, накренилась вперед. — Цепь порвется! — закричал я. — Два румба на левый борт! — отдал приказ Каллимах. — Удар! Его помощник повторил команду рулевым и капитану гребцов на корме. — Цепь рвется! — снова закричал я. Но «Тина» уже неслась навстречу противнику. Я бросился на палубу. Мы ударили галеру носом с правого борта в тот момент, когда она со скрипом и скрежетом сползла с цепи. — Отходим! — приказал Каллимах. От столкновения я пролетел по палубе с дюжину футов. — Отходим! — повторил Каллимах. «Тина» отошла назад, освобождая таран, расколовший деревянную обшивку галеры. Я свесился через борт. Верхняя палуба вражеского корабля была уже вровень с водой. Люди, стоя по колено в воде, цеплялись за поручни. Катапульта на корме вражеского судна свалилась со своего огромного вращающегося станка. На расстоянии канаты казались узкими. Самый большой тем не менее был около четырех дюймов в диаметре. Я заметил, как кто-то спрыгнул в воду с кормовой башни. — Посмотрите! — в отчаянии закричал какой-то человек. Он показывал на правый борт. Вторая вражеская галера уже преодолела преграду. — Корабль Воскджара пересек цепь! — воскликнул кто-то. Мы увидели, как другие галеры приближаются к заграждению. — Еще один пересек цепь! — закричал гребец, указывая на правый борт. За этим кораблем мы увидели другую галеру, но она не смогла преодолеть препятствие. «Мира» спешила на бой с галерой, пересекшей цепь, и ей удалось сделать хороший удар. На нашем судне раздались крики одобрения. Руль на правом борту вражеской галеры был сорван во время штурма цепи. На галерах Воскджара, как на большинстве горианских кораблей, устанавливалось два руля. — Внимание на правый борт! — закричал Каллимах. Пиратская галера устремилась к нам, когда мы делали разворот. — На правый борт! — снова воскликнул Каллимах. — Весла убрать! Таран галеры не попал в нас. Режущая лопасть левого борта прошлась по нашей наружной обшивке. — Весла на воду! — скомандовал Каллимах. — Разворачиваемся! Два корабля проскользнули мимо нас один за другим. Они прошли так близко, что я поймал взгляд одного из пиратов. Враг был не более чем в пяти футах от меня. — Еще два корабля преодолели цепь! — прокричал помощник Каллимаха, указывая на левый борт. — Подходят корабли Порт-Коса! — воскликнул другой человек. На нашем судне раздались крики радости. Уже десять кораблей достигли цепи. Двадцать других находились у южного защитного поста, который удерживал Каллистен. На эти корабли из Порт-Коса была вся наша надежда. Мы полагали, что только они способны противостоять силам Воскджара в честном бою. Флотилия базы Ара могла бы выступить в нашу поддержку, но ее суда не шли ни в какое сравнение ни с галерами Воскджара, ни с кораблями Порт-Коса. Морские традиции Коса имеют давнюю историю. Многие из капитанов Порт-Коса являются урожденными косианцами. Это служащие и ветераны, откомандированные в колонию, чтобы защищать на реке Воск интересы родного острова. — Вот и корабль Ара! — выкрикнул капитан. В его крике слышалась радость. Мы уже почти развернулись, но галера, которая едва не врезалась в нас, была снова перед нами. — У нее быстрый ход, — заметил кто-то. — Почему она не атакует? — Она ждет поддержки. — Нет. Если мы двинемся к цепи, она может протаранить нас в середине корпуса. — Она прикрывает свои галеры, — предположил кто-то. — Мы больше не можем защитить цепь, — заметил другой. Но тут мы увидели, что галера накренилась на правый борт. Другая галера, под флагом Порт-Коса, быстро приближалась к ней. Мы снова закричали от радости. — Назад, к цепи! — воодушевленно приказал Каллимах. — Еще одна проскользнула через цепь, — со злостью воскликнул кто-то из команды, указывая на нос корабля. Цепи там больше не было. Мы не смогли удержать ее. Она исчезла в мутных водах широкой реки Воск. — Сколько кораблей преодолело цепь? — угрюмо спросил кто-то. — Неизвестно, — ответили ему. Тут и там цепь снова и снова атаковали пиратские галеры, иногда отходя, а затем с упорством возобновляя свои попытки. — Несомненно, что они прорываются там, где цепь была ослаблена ночью, — сказал кто-то, с кем мы были в баркасе прошлой ночью. — Согласен, — проговорил я. — Смотрите! Я показал на столб, торчащий из воды. Он был измазан желтой краской. — Катапульты! — скомандовал Каллимах. Два камня дугой взлетели в воздух и плавно опустились рядом с одним из пиратских кораблей. Мощные фонтаны воды взметнулись вверх. — Лучники! — последовал очередной приказ Каллимаха. Мы приблизились к одной из галер и выпустили град стрел в ее сторону. Галера отошла назад. — Там есть еще, — сказал кто-то. Мы двигались вдоль цепи, пройдя мимо остатков пиратской галеры, расколотой надвое и покинутой командой. Она переломилась, пытаясь пройти через цепь. — За нами пиратская галера, в пасанге от нас. Она в дрейфе! — воскликнул кто-то с кормы. — Мы остаемся у цепи, — ответил Каллимах. — Кажется, она накренилась, — прокричал человек, — похоже, она повреждена. — Мы остаемся у цепи, — повторил Каллимах. Я улыбнулся. Он был хорошим командиром. Он не даст отвлечь себя от выполнения своих обязанностей. Корабль может быть накренен специально, при помощи перемещения балласта в нижнюю часть. Если судно действительно было бы повреждено, я не думаю, что оно могло бы накрениться. Весельный военный корабль редко бывает неустойчивым. К тому же если он на самом деле поврежден, то уже не представляет прямой угрозы. А если он был цел, достаточно просто присматривать за ним. С одиночными кораблями нужно разбираться поэтапно. Наша задача теперь состояла в том, чтобы быть около цепи. Тот, кто безропотно сдается, заключает с судьбой плохую сделку. — Посмотрите туда! — закричал офицер, стоящий на носу корабля рядом с Каллимахом. Он показывал вперед, на полрумба от носовой части правого борта. Каллимах взял у офицера подзорную трубу. — Это «Сайта» из Альфредова Мыса и «Таис» из Порт-Коса, — сказал он. — На их носовых канатах развевается сигнал бедствия, — проговорил офицер. — Повернуть к берегу! — приказал Каллимах. — Это может означать только одно, — проговорил офицер. Каллимах захлопнул подзорную трубу. — Подтвердить! — приказал он. На носовых канатах поднялись флаги. Я не мог понять, почему зазвучали рожки. — Что это? — спросил я у Каллимаха. — Это должно было произойти, — ответил он. — Что? — Это случилось на северном направлении. — Да что же? — не отступал я. — Цепь порвана, — объяснил он. Я схватился за поручни, оглянувшись назад. «Сайта» и «Таис» теперь были отчетливо видны. — А где же «Телия», «Тента», «Майдис», «Айна», «Тиа»? — спросил офицер. — Я не видел их, — ответил Каллимах. Он отдал подзорную трубу офицеру и спросил у него: — А ты видишь их? — Нет. — Четверть гребка, — приказал Каллимах. — Четверть гребка! — крикнул офицер капитану гребцов. — Четверть гребка! — приказал тот своим людям. «Сайта» и «Таис» были сейчас на траверзе с левого борта. Мы двигались вперед в южном направлении вдоль цепи. Каллимах спустился с верхней палубы и пошел между скамейками на корму. Я сопровождал его. Он взял с собой подзорную трубу. — Было семь кораблей, — сказал я, стоя рядом с Каллимахом. — Возможно, кто-то уцелел, — проговорил он. — Вижу корабли, — я указал за корму. На линии горизонта виднелись точки, расположенные в определенном порядке. Каллимах протянул мне подзорную трубу. — Корабли Воскджара, — определил я. — Да. — Похоже, у него больше пятидесяти кораблей, — заметил я. По крайней мере, я насчитал уже сорок. И, как мне было известно, еще несколько находилось у цепи. — Информация Каллистена, очевидно, была ошибочной, — сказал Каллимах. — В нашей разведке есть существенный изъян. — Сколько же их может быть? — Не знаю. Может, шестьдесят, может, сто. — Мы никогда не сможем противостоять им в открытом бою, — проговорил я. — Порт-Кос должен сражаться так, как никогда раньше, — сказал Каллимах. — Они не торопятся, — обратился я к Каллимаху, посчитав количество гребков в минуту. — Они не хотят, чтобы гребцы устали, — пояснил Каллимах. Я отдал ему подзорную трубу. — Порт-Кос — надежда всей реки Воск, — произнес Каллимах. — Мы, корабли с базы Ара и другие независимые суда должны поддержать его в битве. — Силы слишком неравные, — заметил я. — Может ли Порт-Кос победить? — Он должен. — По крайней мере, во главе стоит такой человек, как Каллистен, — добавил я. — Его двадцать кораблей собраны у южного поста, они могут иметь решающее значение, — согласился Каллимах. — А без них будет просто побоище. — А с ними, несмотря на неравенство сил, — поддержал меня Каллимах, — все может обернуться в нашу пользу. — Ты выглядишь обеспокоенным. — Я очень надеюсь, что цепь к югу от нас цела, — ответил он. — Мы защищали ее так хорошо и так долго, как только могли, — сказал я. — Давай надеяться, что время было потрачено не впустую, — вздохнул он. Я пожал плечами: — Буду уповать на это. Если наш флот не успеет собраться или нас обойдут с фланга, это станет подлинной трагедией для наших сил на реке Воск. Тогда обломки наших кораблей будут качаться в водах Воска до самых пристаней Турмуса. — У тебя есть приказы для меня? — спросил я Каллимаха. — Заточи свой меч и постарайся хорошенько отдохнуть. — Есть, капитан! — сказал я, собираясь уйти. — Ты ждешь этой битвы? — спросил он. — Да, — ответил я, избегая его взгляда. — Интересно… — Это так важно? — Возможно. — Ну и что это значит? — Как ты думаешь, сможешь ли ты спать перед схваткой? — поинтересовался он. — Конечно, — уверил его я. — Почему бы нет? Разве все это так существенно? — А ты как думаешь? — Я не знаю. — Наточи свой меч, повторил он, — и постарайся как можно лучше отдохнуть. — Есть, капитан, — кивнул я и спустился с верхней палубы. Я направился вдоль борта. Гребцы работали в полгребка. Я сел рядом со своими вещами и какое-то время при помощи камня точил лезвие меча, а когда закончил, то смазал его каплей масла, чтобы предохранить от ржавчины. Затем улегся на гладкую палубу возле ограждения правого борта, рядом со свернутым якорным канатом, и быстро заснул.4 КЛИН. ТАРАНЫ И РЕЖУЩИЕ ЛОПАСТИ
— Сколько их? К Каллимаху обратился офицер, стоящий на носовой площадке. — Сорок два, — ответил тот. Мы лежали в дрейфе, двадцать два корабля, двойной линией. Наши весла были подняты. — Цепь держится, — сказал кто-то рядом со мной. — Да, — согласился я. Цепь была порвана на севере, но здесь, близко к южному берегу реки Воск, она удержалась. Это позволило нам сгруппироваться. К тому же наш левый фланг был защищен мощными звеньями косианской цепи, привезенной на реку Воск и натянутой между опор. — Где корабли Каллистена? — спросил офицер у Каллимаха. — Они скоро присоединятся к нам. Мы должны держаться, пока они не подойдут. Даже зайдя так далеко на юг; с высоты корабельного носа невозможно было разглядеть южный берег реки Воск. — Они становятся клином, — сказал офицер. Наш правый фланг защищали семь кораблей Порт-Коса, семь из десяти, которые находились на реке с самого начала. «Майдис» и «Тиа» были потеряны. «Айна», с оторванными с правого борта веслами, была взята на абордаж и стала трофеем. «Телия» и «Тента», первая принадлежала Альфредову Мысу, а вторая — Джортову Перевозу, захвачены пиратами. Оба корабля являлись торговыми судами, действующими в поддержку флотилии Порт-Коса. Из этой группы спаслись «Сайта» из Джортова Перевоза и «Таис» из Порт-Коса. В первом столкновении на севере мы потеряли пять из семи кораблей. Воскджар потерял четыре. — Да, — сказал Каллимах, протягивая одному из офицеров подзорную трубу. — Это клин. С моей позиции я не мог как следует рассмотреть построение кораблей противника. — На западе от цепи у Воскджара есть еще корабли, — угрюмо заметил один из присутствующих. Это были галеры, которые более суток, начиная со вчерашнего восхода, испытывали на прочность цепь в нашем секторе. — Мы больше не сможем удерживать их, — сказал кто-то. — Это правда, — признал я. Теперь под прикрытием северного флота Воскджара цепь могла быть безнаказанно нарушена на расстоянии в полпасанга от наших кораблей. Нам не удалось определить, сколько галер находилось на западе от цепи в нашем секторе. Однако предполагалось, что южный флот был даже больше, чем северный, который так успешно нарушил цепь. Руководствуясь информацией, предоставленной Каллистеном, мы считали, что у Воскджара примерно пятьдесят кораблей. Теперь стало очевидно, что разведка ошиблась почти в два раза. — К настоящему моменту, — сказал кто-то, — цепь, вероятно, уже перерублена. Я вспомнил желтую краску, которой был помечен столб. Без сомнения, что так же были отмечены другие слабые места. Даже сейчас, под прикрытием северного флота, было ясно, что пиратские корабли на юге продолжают свою мерзкую работу. Однако цепь продержалась достаточно долго для того, чтобы мы смогли продвинуться на южный участок и сгруппироваться. И конечно, она до сих пор держалась здесь, охраняя наш левый фланг. — У нас мало надежды, — сказал кто-то рядом со мной. — Они образуют клин, — поддержал его другой. — Где же корабли Каллистена? — поинтересовался третий. — Они скоро будут здесь, — высказался еще кто-то. — Капитан, — обратился к Каллимаху один из офицеров. — Слушаю. — Приказать, чтобы корабли приковались друг к другу? Такие сигналы могли передаваться флажками и боевыми рожками. — Нет, — отрезал Каллимах. — Как еще мы сможем выдержать массу такого клина? — спросил офицер. — Мы не станем ограничивать нашу мобильность, — пояснил Каллимах. — Мы не оставим наши тараны и режущие лопасти без работы. — Но так мы стали бы плавучей крепостью из дерева, — возразил офицер. — Такую крепость не пробьет никакой клин. — Тогда корабли нашей внутренней линии не смогут участвовать в столкновении, — произнес Каллимах, — и мы превратимся в легкую мишень, в которую невозможно промахнуться. Если нас обойдут с фланга, мы также не сможем защитить себя. И тогда наши беззащитные борта будут доступны таранам врага. Всего через час твоя плавучая крепость превратилась бы в обломки дерева, качающиеся на воде. — Тогда нужно отступить, — предложил офицер. — Теперь уже поздно, — сказал Каллимах. Побледневший офицер посмотрел через ограждение палубы. — Флот приближается, — проговорил он. — Да, — согласился Каллимах. — Что же нам делать? — Мы должны удерживать оборону, пока не прибудут корабли Каллистена. — Мы никогда не сможем выдержать удар клином. — Таков мой приказ, — ответил ему Каллимах.* * *
Это была галера тяжелого класса, пригодная для плавания в открытом море. Она возглавляла клин. Никогда раньше я не видел, чтобы галера двигалась с такой скоростью. За каждым веслом сидело по два человека. Нос нашего корабля был выровнен, готовый принять таран на щит. Но я опасался, что такой удар пробьет нам днище. У нашего левого борта, почти касаясь планширов, качалась на волнах «Мира», наш корабль из Виктории. Я увидел за сто ярдов вдали, как капитан, стоящий на носу приближающейся галеры, махнул рукой. Почти тут же, послушная при такой скорости любому движению руля, галера повернулась на румб на правый борт. Она не намеревалась останавливаться около «Тины», а собиралась пройти между нами и «Мирой», разорвав нашу линию. На четверть позади ее носа, как бегущие по пятам слины, двигались два других судна, которые должны были расширить дыру в нашей линии. Развертываясь веером, за первыми галерами шли другие, поддерживающие наступление. И в кильватере первой галеры рассекали водную гладь несколько других кораблей. Похоже, линия будет разрублена. Наше взаимодействие нарушится. Враги захватят нас. Фланги, которые надо защищать, будут оголены. Нас сокрушат и изуродуют при попытках усилить и поддержать друг друга. Разделенные, атакованные, мы будем сбиты в стадо и окружены. И тогда мы превратимся в хорошую мишень для пиратов. Воскджар отомстит за задержку на юге. Не думаю, что в этом бою будут пленные. — Пора! — крикнул Каллимах. Обычно на горианских кораблях находятся три шеста, которые используются при отходе от пристани, помогая оттолкнуть корабль от причала. На «Тине» и на «Мире», конечно, были такие шесты. Мы убрали весла. Когда вражеская галера внезапно поменяла направление, чтобы врезаться между нами, команда «Миры» — шестами, а наша команда — веслами оттолкнули корабли друг от друга. Раздался скрежет и скрип, но вражеская галера, приготовившаяся силой развести нас в стороны, не встретив сопротивления и повинуясь инерции, почти мгновенно оказалась за нашей кормой. Одновременно с этим люди на «Тине» и «Мире» при помощи веревок и абордажных крючьев быстро сдвинули свои корабли. Два судна, следующих за первой галерой, намеревались врезаться в нашу линию, используя брешь. Но бреши не было. Корабль, бывший острием клина, не нанеся нам ущерба, кроме царапин и содранной с обшивки краски, оказался позади нас. Два корабля поддержки первой галеры столкнулись бортами. Град стрел и горящая смола обрушились на их палубы. Я слышал, как тараны по левому борту одного корабля врезались в тараны правого борта другого. Затем один из кораблей поддержки получил удар в корму от следующего за ним судна, по инерции продолжавшего движение вперед. Пиратские галеры спешно попытались отгрести назад, отчаянно стараясь выйти из этого положения, но, неуклюже поворачиваясь, вынуждены были принять на себя наш огонь. Два других судна, следующих за ними, не в силах замедлить движения, ударились в обстреливаемые корабли. Я обернулся. Первая галера, оставшись в одиночестве за нашей линией обороны, пыталась развернуться на юго-восток, чтобы обойти цепь и выйти в открытую воду на востоке. Пока она старалась выполнить задуманное, «Таис», подошедшая с нашего правого фланга, чтобы усилить линию, нанесла ей удар прямо в левый борт. Удар был произведен высоко, однако вода залила трюм. Я видел, как люди прыгали за борт. Затем покинутая командой, лишенная управления галера накренилась и легла на воду. Пробоина в ее корпусе оказалась выше ватерлинии. Я увидел, как люди с «Таис» взошли на ее борт, двигаясь по накрененной палубе. Потом, через короткое время, они вернулись на свой корабль. — Поднять флаги! — скомандовал Каллимах. — Кровь за Порт-Кос! С наших скамеек послышались крики одобрения. Я наблюдал, как «Таис» отплывает от поврежденного судна. Корма поверженного корабля заходила ходуном. — Он сел на мель, — сказал кто-то рядом со мной. — Да, — согласился я. Галера, медленно качаясь, была увлечена течением к цепи. — Это «Тука», — произнес стоявший рядом со мной мужчина. — Тот самый знаменитый корабль Воскджара? — спросил я. — Да. — Они снова перестроились в клин! — крикнул кто-то. Я посмотрел через ограждение в северном направлении. Вражеский флот перестроился. Тем временем команда «Туки» уплыла к западу от цепи. — Они приближаются со скоростью в полгребка, — заметил кто-то из наших людей. — Теперь они не повторят своей ошибки, — подхватил другой. На этот раз пираты решили прорвать нашу линию обороны путем постоянного давления. Не сокрушительным, мгновенным ударом, а накатом, прессингом, лавиной дерева и стали, контролируемой и отвечающей тактической ситуации в каждое отдельно взятое мгновение. Они больше не потеряют бессмысленно острие своего клина за нашей линией, не дадут ему растратить потенциал напрасно — в пустоту и мелкие брызги. Сигнальные флажки, вымпелы и флаги самых разнообразных цветов, послушные команде, побежали, трепеща и развеваясь на ветру, по канатам носовой башни «Таис». — Она идет полным ходом! — проговорил кто-то. «Таис», низко посадив корму в воду, подняв таран, резала поверхность воды в направлении северо-востока. — Клин Воскджара приближается! — закричал офицер, находящийся на носовой башне. — Давайте свяжем корабли вместе, пока у нас еще есть время, — взмолился другой офицер. — Нет, — ответил Каллимах. — Смотрите! — отчаянно закричал человек, вцепившийся в палубные ограждения. Он указывал на восток. — Смотрите! «Таис» покидает нашу линию. Корабли Порт-Коса следуют за ней! — Наш фланг беззащитен! — в страхе закричал другой. Люди на скамейках оцепенели от ужаса. — Воскджар предпочитает клин! — сказал я стоявшему рядом со мной человеку. — Нашему флангу пока не грозит опасность, — ответил он и вложил стрелу в тетиву короткого корабельного лука. — Нет! — закричал я, смеясь. — Нет! Смотрите! Это фланг Воскджара остался без защиты! «Таис» и ее быстрые, изящные собратья-корабли неожиданно появились из-за наших линий. Идущие полукругом, с опущенной кормой и поднятыми таранами носовой части, сверкающие от воды в солнечных лучах, хлопая веслами, гремя барабанами, они полным ходом, как выпущенные стрелы, спешили навстречу вражескому клину. Наши гребцы стоя приветствовали их появление радостными криками. Корабль, идущий во главе клина, пытался развернуться, кренясь на правый борт. Судно поддержки, двигавшееся в непосредственной близости, в пятидесяти ярдах за кормой, не смогло предусмотреть его движения. Таран судна поддержки ударил главный корабль в нос, обдирая дерево и круша обшивку правого борта. Почти в это же время семь кораблей Порт-Коса, рассыпавшись веером, каждый в поиске корпуса, беззащитно подставленного под грохочущий удар безжалостного тарана, ломающего дерево, начали столкновение с врагом под шум рвущейся в пробоины воды и под крики людей. И они были взаимно точны в этом суровом ратном труде. Я не понимал, как мог Ар в спорах с Порт-Косом за владение рекой Воск пытаться соперничать с такими кораблями и людьми. Корабли базы Ара, входящие в его флот, были округлыми грузными судами. У некоторых не было даже таранов и режущих лопастей. Все корабли имели постоянные мачты. Мало у кого из них в команде гребцов было больше двадцати человек. Всем им недоставало членов команды. Похоже, на реке Воск Ару следовало бы вести себя скромнее. Корабли Порт-Коса, ведомые «Таис», отступили от слабеющих, разбитых корпусов, которые они только что сокрушили. Флот Воскджара пришел в беспорядок. Корабли налетали друг на друга. Сигнальные рожки звучали вразнобой. Галеры, сбившись в кучу, пытались выбраться из капкана, в который теперь превратился клин. Снова и снова, как морские хищники на охоте, «Таис» и ее собратья крались вдоль окраин этого хаотичного, инертного города из дерева, выбирая свои жертвы, частично наугад, частично расчетливо. Как же мог Ар, снова спросил я себя, соперничать с такими людьми и такими кораблями за владение могучей рекой Воск? Смешными казались жалкие, плоские и широкие корабли Ара по сравнению с изящными хищниками Порт-Коса и даже с Кораблями Воскджара. — «Таис» уничтожила третью жертву! — закричал кто-то. На «Тине» раздались крики радости. На каждом корабле с базы Ара былисделаны конструкции из досок, связанных между собой пересекающимися крестовинами. Эти тяжелые сооружения около двадцати пяти футов в длину и около семи или восьми футов в ширину были подняты на высокие платформы около мачт, по одной у каждой, и могли отодвигаться при помощи роллеров, к которым они крепились цепью регулируемой длины. Верх этих строений опирался на мачты, соединяясь с ними веревками. На вершине каждой из этих конструкций находился выступающий вперед гигантский кованый шип. — Флот разворачивается! — крикнул кто-то. И в самом деле, среди обломков и сумятицы, со скрежетом натыкаясь на цепь, флоту Воскджара удалось развернуться. — Уходите! — закричал какой-то человек рядом со мной, обращаясь к командам «Таис» и других кораблей, как будто они могли услышать его. — Уходите! — Они должны отступить, или они будут смяты! Тараны кораблей Воскджара развернулись в сторону «Таис» и ее спутников. Между ними качались на воде полузатопленные, накренившиеся останки восемнадцати галер. Некоторые из них уже пошли ко дну. — Бегите! Бегите! — наперебой кричали люди рядом со мной. Но «Таис» и с ней другие корабли из Порт-Коса продолжали дрейфовать. — Флот Воскджара построился, — заметил кто-то. — Жаль храбрецов из Порт-Коса… — Удар! — скомандовал Каллимах. — Удар! — подхватил офицер. — Удар! — закричал начальник гребцов. Позади нас вдруг раздалась дробь медного барабана, в который бьют завернутыми в мех деревянными молотками. — Да! Да! — воскликнул я. — Воскджар открыл нам свои фланги. «Тина» и все корабли нашей линии двинулись вперед.* * *
— Отойти! Перестроиться! — приказал Каллимах. Этот остров из дерева посредине реки Воск, состоящий из скрипящих, подбитых кораблей, возник около цепи. Теперь тараны и изогнутые носы угрожали нам. Мы отошли от места крушения. Линия наших кораблей атаковала флот Воскджара с правого фланга, когда он повернулся, чтобы наказать «Таис» и ее собратьев из Порт-Коса. Наш дерзкий поступок застал корабли Воскджара врасплох. То, что бывшие торговые суда базы Ара осмелились покинуть безопасные места в линии обороны и броситься в атаку без поддержки кораблей Порт-Коса, не укладывалось в сознании. Пираты, возможно, не знали, что имя командира, стоящего на носовой башне, — Каллимах. Мы отошли от места катастрофы, которое было объято пламенем. В воздухе стоял запах горящей смолы. Дюжина кораблей, пытающихся развернуться, маневрирующих, кружащихся, ударяющих друг друга, были заперты в ловушку около цепи. Сотни людей оказались в воде. Сотни весел, как палки, были разбиты в столкновениях, в том числе и о корпуса своих же кораблей. В воде плавали тяжелые ивовые щиты лучников, поломанные мачты, ошметки корабельной обшивки и куски весел. Речные чайки ныряли и скользили среди этих следов побоища, охотясь за рыбой. — Отгребай! Перестроить линию! — приказал Каллимах. Я увидел, как пиратская галера ушла под воду рядом с цепью. — Отгребай! Перестроить линию! — повторил Каллимах. Он не был глупцом. Он не пошел бы на риск открытого сражения, даже на равных условиях, с такими кораблями, как флот Воскджара. — Нам повезло, — сказал кто-то. — Да. — Воскджар разозлится! — Боюсь, ты прав. — Но еще осталось время, чтобы удрать, — заметил первый. Затем «Тина» с «Мирой» по правому борту и «Талендером» по левому выстроились в линию. Корабли Порт-Коса — оставшаяся «Таис» и с ней четыре других судна — встали на свое место на нашем правом фланге. Если бы не эти корабли, неизвестно, удалось ли бы нам добиться успеха. Они нанесли тяжелые потери врагу раньше, чем он сумел направить на них свой клин. Затем, когда застигнутый врасплох неожиданной атакой наших кораблей, принадлежащих независимым городам и базе Ара, враг повернулся, чтобы встретить нас, «Таис» и ее собратья возобновили атаку на его фланг. Я предполагал, что Воскджар мог потерять около тридцати своих кораблей. И все-таки теперь мы догадывались, что нам противостоят пятьдесят кораблей, поскольку цепь больше не препятствовала им с севера. Те корабли, которым мы так долго не давали присоединиться к врагу, сейчас усилили его мощь. Я с горечью подумал, что если бы Воскджар действительно имел всего около пятидесяти кораблей, как мы считали, полагаясь на секретные данные, предоставленные нам Каллистеном, то с двадцатью судами Каллистена, которые так еще и не появились, мы бы по численности превосходили врага. В такой ситуации, возможно, он бы развернулся и не спеша, все еще сильный, отступил бы на запад. Мы дрейфовали, ожидая. Теперь в нашей линии было всего семнадцать кораблей, включая суда Порт-Коса, от которых мы так сильно зависели. — Вражеский флот меняет позицию, — сообщил кто-то. — Это снова клин? — Один корабль, а за ним за кормой по правому борту другой, — объяснил говоривший. — Они осторожно подойдут и будут нападать на нас по двое. — Еще есть время уйти. — Капитан, — сказал офицер, стоявший сзади меня на палубе носовой башни, — нам следует немедленно отступить. — Мы должны держать оборону, пока не подойдет Каллистен, — ответил Каллимах. — Отойдите назад, к южному оборонному посту. Присоединитесь к нему там, — настаивал офицер. — Чтобы там нас обошли с фланга и заперли между цепью и южным берегом? — спросил Каллимах. — Я советую отступить, — повторил офицер. — Их корабли быстрее наших, — заметил Каллимах. — Не быстрее «Тины», — произнес офицер. — Может, мне лучше покинуть флот? — язвительно спросил Каллимах. Офицер бросил на него сердитый взгляд. — Ты советуешь не отступление, друг мой, — проговорил Каллимах, — а бегство и гибель. — Что же тогда делать? — Ждать Каллистена, — ответил Каллимах. — Отступать, — еще раз сказал офицер. — И оставить Каллистена наедине с пятьюдесятью кораблями? — спросил Каллимах. — Забудьте о Каллистене, — посоветовал офицер. — Я не забуду про него, — заявил Каллимах, — как он не забыл бы обо мне. — Отступайте, — офицер стоял на своем. — Именно здесь к нам должен присоединиться Каллистен. Именно здесь мы будем ждать его. — Где Каллистен? — спросил меня человек, стоявший рядом со мной. — Я не знаю. Я заметил приближение флота Воскджара. Корабли двигались парами, на расстоянии не менее ста ярдов друг от друга. Конечно, одному кораблю трудно защититься от хватки противника. Галеры парами окружают судно, чтобы атаковать под прямым углом друг к другу. Таким образом, если вас захватили, становится невозможным защититься от обоих. Ваш корпус будет выставлен под удар по крайней мере одного тарана. — Мы должны держать линию, — напряженно сказал кто-то. — Да, — согласился я, — верно. Другой человек рядом со мной поднял лук со стрелой, готовой к выстрелу. Он согнул лук, сильно оттянув тетиву назад. Потом он ослабил лук, но не снял стрелу с тетивы. — Скоро они будут в пределах досягаемости, — проговорил он. — Отступим! — взмолился офицер рядом с Каллимахом. — Отступим! — Они будут рядом с нами раньше, чем мы успеем развернуться, — возразил Каллимах. Я услышал, как люди достают из ножен оружие. — Сыграть сигнал к сражению! — отдал команду Каллимах. — Сыграть сигнал к сражению! — повторил команду офицер. Бронзовые рожки разорвали пронзительными трубными звуками небо над рекой Воск, подавая сигнал к сражению. Я выхватил меч из ножен.5 Я ВИЖУ «ТАМИРУ» Я РАССМАТРИВАЮ «ТУКУ»
Закричав, я нанес удар по чьей-то голове, показавшейся из-за планшира. Клинком я рубанул по веревке, к которой был прикреплен абордажный крюк, вонзившийся в дерево обшивки. Сталкивая пиратов в воду, я еще дважды нанес удар клинком. Одной ногой я стоял на «Тине», вторая была на ограждении пиратской галеры. Другие воины тоже стояли между двух кораблей. Некоторые находились на палубах своих судов, нанося удары, рубя, кромсая и орудуя клинками через фальшборты. Команда «Тины», используя весла как рычаги, пыталась развести корабли в стороны. Режущие лопасти двух галер с металлическим скрежетом терлись друг о друга, когда суда шли бок о бок. Гигантский нож на левом борту пиратского судна был сорван с корпуса, расколов наружную обшивку. Наша режущая лопасть на правом борту, этот мощный полумесяц из железа, около семи футов высотой и в пять дюймов шириной, была погнута. Ее смяло, как простую жестянку. Человек рядом со мной упал между кораблями, крича, задыхаясь, пытаясь схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться. Затем он исчез между обломков весел и крошева обшивки корпуса. Лучник, находящийся слева от меня на палубе, выпустил стрелу прямо через планшир. Я не смог проследить ее полет. Только кровь на горле пирата отметила ее путь. Сама же она потерялась где-то среди кричащих людей. Я перепрыгнул на палубу пиратского судна, работая мечом. Копье, пущенное мне в спину, разорвало край моей туники. Я увернулся, мечом прорубая себе путь. Затем пираты рванули вперед, и я почувствовал, что они окружили меня. Враги пробивались к ограждению борта. Я повернулся. Они даже не поняли в пылу сражения, в сумятице, что я не из их команды. Я едва не ударил по ошибке гребца с «Тины», который тоже находился на пиратском судне. Когда пираты начали карабкаться на наш корабль, мы стали наносить им удары в спины. Я видел, как гребец, которого я едва не убил, взобрался на борт «Тины» вместе с пиратами. Он отбил пику защитника и начал крушить пиратов направо и налево. Потом он снова оказался на «Тине», затем вновь на пиратском корабле, сражаясь с врагами. Я слышал треск шпангоутов. Пираты были на носу «Тины». Наши люди, около десяти или больше, сражались на корме пиратского судна. Я обрубил еще два каната с привязанными абордажными крюками. — Негодяй! — крикнул мне кто-то. Я обернулся. Пять раз мы скрестили мечи. На мне была его кровь. Двумя руками я с усилием выдернул меч из тела врага. Затрещали ребра. Удар был грубый. Каллимаху он бы не понравился. Я в исступлении поднял голову. Теперь корабли немного отошли друг от друга, оставаясь при этом корма к корме. Пахло гарью. Я видел, как человек на борту «Тины» повалился назад, сжимая руками стрелу, торчащую у него изо лба. В два прыжка я поднялся на площадку и прыгнул лучнику за спину, вонзив в него мой клинок. Повернувшись, он упал с площадки. Стрелы с шумом сыпались вокруг, как ветки в ураган. Какой-то пират подскочил ко мне, и я мечом столкнул его с палубы. В меня полетели стрелы, две из них попали в ивовый щит. За моей спиной маячили неясные очертания другого вражеского судна. Несколько наших людей, как я видел, сражались с пиратами. На палубе дымилась и горела смола. — Сюда, парни! — закричал я, спрыгивая с площадки для лучников. Стрела воткнулась в палубу прямо у моей ноги. Мы побежали. Корабль содрогнулся, когда камень, выпущенный из огромной катапульты, ударил в шпангоут по левому борту «Тины». В считанные секунды я и еще семеро мужчин, круша пиратов, разрубая веревки, разделили два судна, и они отошли друг от друга. Мы прыгнули на носовую палубу «Тины», напав на пиратов, которые находились на ней. Теснимые нашими защитниками и атакованные со своего собственного судна, они отчаянно сражались за жизнь. Мы прижали их к поручням и скинули тех, кто не был зарублен, в воду реки Воск. — Больше никого не осталось? — поинтересовался я. — А ты разочарован? — спросил кто-то. — Наши палубы очищены от слинов, — заметил один из сражавшихся. — Они бились на славу, — сказал другой. — Они — люди Воскджара, — напомнил еще один участник схватки. Наша палуба была залита кровью, разбита и утыкана стрелами, а кормовая часть шпангоута наполовину снесена. Нос получил повреждения еще раньше, в предыдущем столкновении. Режущая лопасть на правом борту погнулась. Мы искали наших людей в воде и бросали им веревки. — Смотрите! — воскликнул я. — Что там? — Тот корабль, — сказал я, показывая на судно, находящееся менее чем в ста ярдах от нас. — Это «Тамира»! Правый борт корабля был украшен этой надписью. Без сомнения, такая же надпись красовалась и на левом. Названия горианских торговых кораблей обычно пишутся на бортах. — Ну и что? — спросил кто-то. — Это не наш корабль, — добавил другой человек. — На нем флаги Воскджара. — Это тот корабль, который вместе с «Телией» капитана Сирнака, одного из людей Поликрата, захватил «Цветок Сибы», — поделился я информацией, которую узнал, будучи пленником Поликрата. — Ну и что из того? — На нем капитаном Реджинальд, нанятый Рагнаром Воскджаром, — закричал я. — Это корабль-разведчик! — И что дальше? — Он пришел, чтобы очистить путь для Воскджара на восток, — ответил я и добавил с тревогой; — Встречались ли они с Воскджаром в его владениях или на реке? — Разве есть какая-то разница? Человек, задавший этот вопрос, бросил веревку одному из наших, барахтавшемуся в воде. — Возможно, разницы нет, — сказал я, — но как знать… — Ты бы хотел напасть на него? — засмеялся кто-то. — Его поддерживают тяжелые галеры, — проговорил другой человек. — Вот именно! — воодушевился я. — Тебя это радует? — Похоже, что на самом деле встреча была на реке, а не во владениях Воскджара. — Это хорошо? — поинтересовался кто-то. — Возможно, великолепно, — ответил я, — но в то же время это может не иметь никакого значения. — Ты спятил! — засмеялся мой собеседник. И тут мы снова услышали звук боевых рожков. Я быстро помог еще двум людям подняться из воды. Это были уцелевшие члены команды «Клодии», корабля базы Ара. В пятидесяти ярдах за кормой мы увидели, как «Сита», переоборудованный торговый корабль Джортова Перевоза, наносит удар временным тараном в нос одного из кораблей Воскджара. — На весла! — скомандовал офицер. Я тоже побежал к скамье для гребцов и схватил весло. Позади слышался звук рвущейся обшивки. «Сита», освобождаясь от своей жертвы, получила удары в правый и левый борта корабельными таранами судов Воскджара. Она полунакренилась, отчаянно пытаясь выгрести. — Где корабли Каллистена? — закричал кто-то. — Грести! Грести! — командовал начальник гребцов. — На правый борт! Все на правый борт! — кричал офицер. Кормчие налегли на весла. — Весла убрать! — закричал старший над гребцами. Огромные весла со скрипом были подняты внутрь. Галера Воскджара, оснащенная корабельным тараном, промахнувшись всего на несколько дюймов, стремительно проскользнула мимо нашего левого борта. Стрелы тяжело воткнулись в шпангоут. Мы слышали, как весла противника скребли по нашему корпусу. Затем раздался треск и грохот на корме — наше рулевое колесо с левого борта было оторвано. — Весла на воду! — скомандовал начальник гребцов, и мы продели их в уключины. «Дафин» из Порт-Коса горел. «Андромаха» и «Аспазия» потонули еще раньше. На траверзе по нашему правому борту мы увидели корабль, который несся прямо на нас, но затем внезапно поменял курс, хотя мог бы нас поразить. — Это корабль Воскджара! — крикнул кто-то. — Нет, — возразили ему, — на нем флаги базы Ара! — На базе Ара нет таких кораблей! — Он не ударил нас, — проговорил первый. Когда судно проскользнуло мимо нас, мы и в самом деле заметили знаки базы Ара. — Как такое может быть? — спросил кто-то. — Это подкрепление! — воодушевленно закричал другой. — Нет. Этот корабль не из Ара. У них нет таких судов. Это корабль Воскджара! Может быть, он был взят как трофей! — Да как такое возможно? — удивился кто-то. — Ар совсем неопытен на реке. На их кораблях не хватает людей! И правда, еще раньше мы заметили остатки по крайней мере четырех кораблей базы Ара, включая две галеры тяжелого типа, «Тулию» и «Публию». Мне казалось правдоподобным, что остальные галеры Ара постигла та же участь. Было непонятно, почему было решено использовать такие корабли, как эти. Ведь они слишком плоские и медлительные, их трюмы излишне большие, а конструкции — неуклюжие. Суда Ара плохо слушались руля. Они были торговыми кораблями, больше приспособленными для мирной перевозки тяжелых грузов, чем для войны. Неужели Ар на самом деле думал противопоставить эти широкие, громоздкие грузоперевозчики быстрым, блестящим, грозным военным кораблям Воскджара? И что еще усугубляло ситуацию — на кораблях Ара не хватало людей. Какую лакомую добычу они представляли собой! Как привлекательно, как зазывно они, должно быть, выглядели для хищников Воскджара! Не более чем в десяти футах от моей скамьи внезапно пролетел мощный камень. Он прогрохотал по палубе, ударяясь о дерево обшивки, разбивая ее в брызги острых щепок. Мы даже не успели заметить, откуда он взялся. Петляющий шар горящей смолы просвистел над нашим правым бортом и упал в воду. — Грести! — приказал старший гребец. Мы стали прокладывать путь среди горящих кораблей. Скамейки затряслись, когда наша катапульта запустила камень. В воздухе стоял запах горящей смолы! Я слышал крики людей в воде. — Мы должны найти наши корабли, чтобы выстоять вместе с ними! — кричал начальник гребцов. — Так приказывает Каллимах! — Впереди справа по борту «Порция»! — закричал офицер. — Она в окружении! — Два корабля приближаются к ней! — воскликнул другой человек. — У них такая же осадка, как у «Порции»! Они захватят ее! — На помощь «Порции»! — закричал офицер на носу. — Два румба на правый борт! Грести! — Грести! — скомандовал старший над гребцами. — Стойте! Весла назад! — тут же в отчаянии крикнул он. — Осторожно! — приказал капитан двум кормчим у румпеля. Учитывая расстояние и потерю левого руля, даже на полном ходу мы не смогли бы вовремя прибыть к месту атаки. — Теперь гребите! — приказал старший гребец. — Стойте! — крикнул в отчаянии офицер. — Стоять! Стоять! — подхватил старший гребец. Пока мы медлили, корабль Воскджара встал между нами и «Порцией». Наши тараны, находящиеся на расстоянии пятидесяти ярдов, были направлены друг на друга. Мы медленно отошли назад. «Тина» была уже не так маневренна, как раньше. Даже несмотря на малую осадку, она больше не могла менять курс на расстоянии в несколько ярдов. Она была спроектирована для системы двойного рулевого управления. Теперь левый руль был потерян, и для маневрирования ей нужна была открытая вода. Корабль Воскджара лег в дрейф. Он не стал атаковать нас. Возможно, из-за своего расположения он не мог определить, что левого руля у нас нет. А может быть, он просто ждал подкрепления. — Мы не станем атаковать? — спросил кто-то из команды. Ему с горечью ответили: — Это мало поможет «Порции». Поскольку «Тина» дрейфовала, некоторые из нас встали на скамейки, чтобы проследить за судьбой окруженного корабля. — Мы не можем напасть, чтобы помочь «Порции»? — спросил кто-то. — Если бы мы это сделали, — мрачно сказал другой человек, указывая на покачивающуюся галеру Воскджара рядом с носом «Тины», — она ударила бы нас в корпус наподобие разъяренного тарска. — С «Порцией» покончено. — Она пропала. Мы угрюмо наблюдали, как умело корабли Воскджара подошли к «Порции», один с левого борта, другой — с правого. На палубе «Порции» виднелось не больше пятнадцати — двадцати фигур. — Что они делают? — воскликнул кто-то. — Не знаю, — ответил я. Люди на мачтах «Порции» отвязывали канаты, которыми крепились верхушки длинных, тяжелых дощатых конструкций. Эти сооружения были подняты на платформы. Отвязанные от мачт, они накренились. Люди внизу были заняты разматыванием цепей, при помощи которых платформы крепились к мачтам. Когда они закончили, другие члены команды при помощи рычагов, палок и натянутых веревок стали двигать платформы, стоящие на длинных, крепких вращающихся цилиндрах, вместе с деревянными конструкциями в сторону от мачт: одну — к левому борту, другую — к правому. В это время люди, которые разматывали цепи, растянули их на нужную длину. Другим концом цепи прикрепляли платформы с конструкциями внизу мачт. Вращающиеся цилиндры были зафиксированы в таком положении. Пираты столпились у ограждений вдоль бортов своих кораблей. Я видел, как они перебросили абордажные крюки через фальшборт «Порции». Но почти в тот же миг дощатые конструкции на платформах при помощи веревок опустились вниз. Эти громадины, около двадцати пяти футов длиной и около семи футов шириной, грохнулись вниз, заставив пиратов отпрыгнуть от бортов. Огромные, изогнутые выступы в их верхней части вдребезги разрушили палубный настил пиратских кораблей, соединив все три судна, но все еще оставляя между ними пространство в семь — восемь футов. В это же время на галере раздались звуки боевых рожков и открылись люки. Пираты, пораженные, не имеющие возможности взобраться на корабль, ошеломленно застыли вдоль бортов. — Пехотинцы Ара! — закричал кто-то на «Тине». Из открытых люков высыпали воины Ара в грозных шлемах, с огромными, закругленными щитами и могучими заостренными пиками с бронзовыми наконечниками. Пираты бросились по дощатому настилу на свой корабль, но дюжины летящих вслед пик сломили их сопротивление. И тогда на бегу, с поднятыми мечами, со щитами, отражающими стрелы, нанося удары, рубя, сталкивая в воду противника, солдаты Ара по мосткам, соединяющим корабли, ринулись вперед. Половина из них побежала на нос судна, другие кинулись на корму. Пиратские канаты, тонкие, натянутые для абордажа, были мгновенно перерублены. Удары клинков профессиональных воинов были безжалостны, быстры, точны, беспощадны. В считанные секунды палубы обоих пиратских судов были очищены. А солдаты все еще продолжали появляться из трюма. Они превосходили пиратов численностью примерно одиннадцать или двенадцать к одному. Просторный трюм «Порции» вмещал большое количество людей. — Это была битва пехотинцев, — с ужасом проговорил человек, стоявший позади меня. — Но она происходила на воде, — уточнил другой. Мы смотрели, как дощатые конструкции с помощью рычагов были подняты с палуб пиратских кораблей. На мачтах взвились флаги Ара. — Ар знает, в чем его сила, — сказал кто-то. — Да. Корабль Воскджара, который дрейфовал рядом с нами, не давая нам подойти к месту схватки, теперь отошел подальше. Я думаю, все мы, друзья и недруги, с этого момента почувствовали уважение к кораблям Ара. — Давайте присоединимся к нашим собратьям! — воскликнул Каллимах. И мы двинулись в направлении «Порции» и ее трофеев. — Скоро стемнеет, — сказал кто-то. — Мы можем ускользнуть под покровом темноты. — Каллимах не оставит Каллистена, — возразил я. — Ну и где Каллистен? — задал вопрос человек рядом со мной. — Не знаю, — признался я. — Мы точно не продержимся еще один день. — Продержимся, если только Каллистен подоспеет на подмогу, — вступил в разговор еще один член команды. — Это был бы третий день битвы, — раздался еще чей-то голос. — Каллистен появится здесь на рассвете, — заявил другой член команды. — Откуда ты знаешь? — спросили его. — Просто уверен, — пожал плечами говоривший. — Мы должны установить новый руль на левом борту, — сказал я. — Можно воспользоваться материалами от разбитых кораблей. — Я помогу, — предложил кто-то из команды. — Я тоже, — подхватил другой. Мне пришла в голову мысль о «Тамире». Сегодня я был в сотне ярдов от нее. — Мы спросим разрешения воспользоваться баркасом, — предложил один из моих товарищей. — Правильно, — согласился я. И тут меня посетила мысль о «Туке». Она была ведущим кораблем в первой атаке клина Воскджара, Сейчас она лежала поврежденная, покинутая командой, посаженная на мель у цепи не более чем в пасанге отсюда. Говорили, что «Тука» была прославленным кораблем Воскджара. К тому же это была галера тяжелого класса, с большим трюмом. — О чем ты думаешь? — спросил меня кто-то. — Ни о чем, — ответил я, — так, пустое…6 МЫ ЖДЕМ ПОДДЕРЖКИ ОТ КАЛЛИСТЕНА ОНА НЕ ПРИХОДИТ. ТРЕТИЙ ФЛОТ ВОСКДЖАРА СНОВА ИГРАЮТ НАШИ БОЕВЫЕ РОЖКИ
Мы увидели, что «Леда» из Порт-Коса получила сильный удар в корпус. — Весла назад! — крикнул капитан гребцов. «Тина» качнулась на воде и, отклоняясь, скользнула назад. Галера среднего класса Воскджара плавно прошла мимо нашего носа, зубы ее тарана не смогли задеть нас. Вода за кормой, вздымаясь бороздой, заставила «Тину» накрениться на левый борт. Я увидел огромный глаз, тот, что был на носовой части правого борта. Он угрожающе пронесся мимо. Наш собственный таран прорубил в борту вражеской галеры борозду длиной в копье, когда она проходила мимо. Раздался скрип мокрого дерева. На носу «Порции» по правому борту, не более чем в сорока ярдах от нас, закричал человек. Его одежду облепила горящая смола, и он, как полыхающий живой факел, спотыкаясь и вертясь, упал в воду. — Весла назад! — закричал капитан гребцов. — Осторожно! Стоять! Многие наши скамейки были пусты, на сиденьях для гребцов виднелась кровь. Серия дротиков числом не менее пяти, выпущенных из укрытия при помощи пружинной доски, вонзились во внутреннюю часть гребного шпангоута на правом борте. На корме раздался скрежет, и дюжина людей с одного из атакующих кораблей Воскджара, близко стоящего в плотно занятом пространстве воды, запрыгнула на наш борт. — Отбросить нападающих! — услышал я крик. — Не покидайте скамейки! — приказал капитан гребцов. Мимо нас пронеслись люди, чтобы скинуть пиратов с кормы. Я остался на скамье, сжимая в руках весло. — Весла назад! — отдал приказ капитан гребцов. — Палубы очищены! — «Порция» поражена! — закричал офицер. Я увидел, как один из наших лучников, пронзенный стрелой в грудь, покачнулся и упал с носовой башни. Фонтан воды, подобно гейзеру, взметнулся радом с нами, отмечая промах врага и падение огромного камня, выпущенного из вражеской катапульты. Выглянув через щель для уключины в левом борту, я наблюдал, как нос «Леды» внезапно резко поднялся над водой. С ее тарана и корпуса, блестя на солнце, стекала вода. Затем, через мгновение, «Леда» скользнула назад, уйдя на три четверти под воду. Ее корма погрузилась в глину речного дна. Омываемый течением нос, с людьми, гроздями повисшими на нем, повернулся в сторону цепи. — Весла назад! — приказал капитан гребцов. Таран корабля Воскджара ударил в выступающий нос «Леды». Люди попадали в воду под аккомпанемент весел корабля Воскджара. Лучники, перегнувшись через планширы, стреляли в барахтающихся в Воске. Где-то в другом месте я видел, как люди борются друг с другом в реке. — Два румба на левый борт! — отдал приказ офицер. Мы качнулись на левый борт. Теперь наш таран угрожал кораблю Воскджара. Лучники заняли места за фальшбортом. На палубе вражеского корабля началась паника. Весла, как потревоженные ветки, не в лад, не ровно поднялись из воды. Мы заметили попытки активизировать руль, но скоординировать правый и левый рули не удалось. Весла — одно, другое, еще несколько — одновременно начали ударять по воде. Корабль повернулся левым бортом и затем исчез за разбитым носом «Леды». Мы не атаковали его. По правому борту от нас находилась качающаяся на воде галера Воскджара, по виду дремлющая, но мы знали: стоит нам открыть ей свой фланг, как она оживет, кинувшись в атаку. «Бойся слина, который кажется спящим», — гласит горианская пословица. Сосуд с горящей смолой, пущенный с корабля около цепи, оставляя дымный след, полетел в нашу сторону. Он упал в воду у правого борта. — Весла назад! Весла назад! — приказал капитан гребцов. — Весла назад, аккуратно, парни! Еще совсем недавно мы стояли вровень с «Оливией», флагманским кораблем флота Ара, под командованием Амилиана. Она и «Порция» были последними из первоначальных десяти судов, составляющих небольшой флот базы Ара. Теперь «Порция» потеряна. По правому борту от «Оливии» стояла «Таис» — изящный, неутомимый, отважный, покрытый шрамами корабль Порт-Коса. Он образовывал центр нашей линии. По его правому борту находились «Талендер» из Файны и «Гермиона», трофейный корабль, занятый солдатами Ара. — Мы не можем отбить еще одну атаку, — послышался чей-то голос. Слышались сигнальные рожки с кораблей Воскджара. — Они отходят, — заметил один из членов нашей команды. — Надеюсь, они уйдут. — Они перегруппировываются. — Будет еще одна атака, — сказал кто-то. — Похоже на то. Утром у нас было одиннадцать кораблей. «Леда» и «Таис» от Порт-Коса, «Оливия» и «Порция» от базы Ара и еще четыре трофейных корабля, «Талендер» — от Файны. От Виктории были «Мира» и «Тина». Из этих одиннадцати осталось только пять: «Таис», «Оливия», «Талендер», «Тина» и «Гермиона», взятая в качестве трофея. И вот эту тонкую линию мы должны были противопоставить могуществу Воскджара, у которого было не меньше двадцати восьми или двадцати девяти кораблей, выстроившихся в стороне от нас. — «Таис» следует убираться отсюда, — сказал стоящий рядом уроженец Виктории, спасшийся с «Миры». — Она остается на линии, — заметил кто-то. — Кто бы мог ожидать этого от слинов Коса, — проговорил солдат из Ара, стоящий рядом со мной, один из тех, которых мы взяли на борт с накренившихся палуб тонущего «Алкестиса», захваченного в качестве трофея людьми из Ара. Без них нам бы не хватило гребцов на нашем судне. — Это любопытно, — сказал один из его товарищей. — Возможно, кто-то тоже может быть смелым, не только люди из Ара, — заметил другой. — Слины из Коса хорошо сражались. — Верно. — Где Каллистен? — поинтересовался кто-то с «Миры». — Вот уж не знаю, — ответил я. — У нас нет камней и смолы, — напомнил кто-то. До нас донеслись звуки боевых рожков. Я наблюдал, как один из наших лучников при помощи ножа вытаскивает стрелу из деревянной обшивки «Тины». Он работал аккуратно, чтобы не повредить наконечник. — Они подняли флаги, — сказал кто-то. — Скоро начнется. — Они спустили весла. Мы снова услышали звуки рожков. — На места, парни! — скомандовал офицер. Мы поспешили на свои места. — Весла спустить! — раздалась команда капитана гребцов. Мы просунули весла в уключины. — Они приближаются, — сказал кто-то позади меня. — Почему нет сигнала? — спросил Каллимах с носовой надстройки. — Разве мы не можем дать ответ? Люди переглянулись. С поцарапанной, полуразрушенной, покрытой копотью «Тины» раздался звук боевого рожка, поднятого юношей, почти мальчиком. Затем к нему присоединился еще один рожок, и еще один, и во всю мощь зазвучала песня сопротивления. Трубачи на «Оливии» тоже схватили свои инструменты. К ним присоединилась команда «Таис». С борта «Талендера» и «Гермионы» полились чистые, ни с чем не сравнимые, смелые звуки труб. Люди решили быть вместе и выстоять. Меня переполняла гордость. Я расправил плечи и крепко сжал весло. — Приготовиться! — раздалась команда капитана гребцов. — Грести! И пять кораблей нашей маленькой линии отправились навстречу превосходящим силам флота Воскджара.* * *
— «Гермиона» затонула, — сказал кто-то, когда мы отдыхали на веслах. — «Талендер» взят как трофей, — добавил другой. — Я не думал, что мы переживем эту атаку, — поделился с нами один из гребцов. Справа от нас стояла «Оливия», дальше, по ее правому борту, находилась отважная «Таис». — Они снова идут, — сказал наш товарищ. — Это конец. — На корме «Оливии» что-то кричат, — проговорил гребец, вставая со скамьи. Я тоже поднялся. — Там какая-то суматоха, — сказал один из нас, забираясь на скамью. — Что там? — задал вопрос другой, опершись на весло и не поднимая головы. В это время с нашей кормовой башни тоже раздался крик. — Корабли! Корабли за кормой! — кричал офицер на кормовой башне. — Это Каллистен! — обрадовался кто-то. Я встал на скамью, подтянувшись к верху гребного шпангоута. — Каллистен! — кричал человек. — Не вставайте со скамеек! — приказал капитан гребцов. — Каллистен! — закричал кто-то еще. На горизонте за кормой показалась флотилия кораблей, похожая на россыпь маленьких точек. — Каллистен! Каллистен! — кричали мы. В воздух полетели шлемы. Ликующие, мы обнимались. Слезы радости катились по нашим измученным лицам. Даже солдаты Ара с криком схватили свои щиты и стали стучать по ним остриями пик и мечами. — Вот это поворот! — ликовал офицер. — Все меняется! Под командованием Каллистена было двадцать кораблей. — На места! — приказал капитан гребцов. — Приближается флот Воскджара! — Каллистен! — продолжали радостно выкрикивать мы. — Каллистен! Оживление царило и на палубе «Оливии». До нас доносились даже крики ликования с «Таис», стоящей за «Оливией». — Мы спасены! — закричал кто-то. Каллимах, стоявший на носовой башне с подзорной трубой, обозревал флот, появившийся на горизонте и приближавшийся к нам с кормы. Радостный, я поднялся на гребной шпангоут. Как я мог видеть, галеры растянулись по всему горизонту. Внезапно я почувствовал тошноту. — Это не может быть Каллистен, — проговорил я. — Там слишком много кораблей. Люди посмотрели на меня с удивлением, не веря моим словам. — Это могут быть только корабли Воскджара, — сказал я. Предчувствие пронзило не только меня. Почти одновременно смолкли крики радости на «Оливий» и на «Таис». Три наших корабля в тишине качались на воде. Теперь мы могли расслышать боевые рожки не только с надвигавшихся на нас кораблей Воскджара, но и звуки, долетавшие к нам по воде из-за кормы. — Это атака, — заключил человек, расслышавший сигналы. — Мы в западне. — На места, парни! — отдал приказ Каллимах. Я занял свое место у весла. Я был ошеломлен происходящим. Эти суда, без сомнения, были кораблями Воскджара. Но ведь они не могли с такой скоростью приближаться с юга, поскольку там стоял флот Каллистена. Провести столько кораблей через прорванную цепь было невозможно. Очевидно, флот был доставлен, вытащен на берег и на вращающихся цилиндрах провезен мимо южного охранного поста. Это была главная опасность, которую мы предвидели, защищая реку. И именно поэтому мы оставили там двадцать кораблей Каллистена, чтобы охранять слабое место нашей защиты. То, что новые корабли Воскджара сейчас приближались к нам в таком количестве, могло означать только одно: они не встретили сопротивления. Им позволили перерубить цепь и пройти в безопасности. Или, что более вероятно, им дали возможность обойти цепь, используя береговой путь в районе южного охранного поста. — Приготовиться! — отдал команду капитан гребцов. Должно быть, Каллистен отвел корабли со своих позиций. К тому же его информация оказалась, к несчастью, ложной. Ошибка его разведки, должно быть, имела тройную природу. Его источники вновь оказались, и на этот раз серьезно, ненадежными. Корабли Каллистена были очень важны для защиты реки. Они не смогли поддержать нас во время битвы у цепи. Как оказалось теперь, они даже не смогли воспрепятствовать тому, чтобы третий флот Воскджара вошел в воды к востоку от цепи. А с этой позиции он мог зайти в тыл обороняющемуся флоту. Должно быть, Каллистен оставил свой пост. Похоже, он увел свои корабли. Вероятно, почувствовав, что сражение бессмысленно, он отступил в Порт-Кос. Боевые рожки, раздавшиеся недалеко от носа и кормы нашего корабля, потрясли воздух над рекой Воск. — Это конец, — сказал кто-то позади меня. Ответные сигналы труб с носовой башни нашего судна, а также с «Оливии» и «Таис» потонули в грохоте вражеских сигналов. — Грести! — приказал капитан гребцов. «Тина» вздрогнула в воде и затем вместе со своими собратьями «Оливией» и «Таис» двинулась вперед, дерзкая и неустрашимая.7 Я СНОВА ВИЖУ «ТАМИРУ» Я ПУСКАЮСЬ В ПЛАВАНИЕ
— Это «Тамира», — сказал кто-то, указывая с правого борта на один из кораблей Воскджара. Я оставил меч и схватил нож с палубы. Зажав его между зубами, я нырнул в воду с носового ограждения «Тины». И сразу же оказался между ударяющими веслами и плавающими людьми. Рядом со мной вонзилась стрела и, упав плашмя, закачалась на поверхности воды. За спиной я слышал скрежет сталкивающихся корабельных корпусов. Галеры Воскджара окружили «Оливию», «Таис» и «Тину». На скользких от крови палубах люди вели разговор на языке стали. В воздухе звенела натягиваемая тетива луков. Я ухватился за обломок корабля. Какой-то человек уцепился за этот же кусок с другой стороны. Я не знал, пират он или нет. Было далеко за полдень. Середина реки Воск походила на кровавое озеро, кишащее обломками дерева. Корабли Воскджара так плотно окружили три наших корабля, что не могли воспользоваться своими таранами и режущими лопастями. Несколько галер Воскджара загорелись от смолы, брошенной с борта другого его судна. Некоторые получили повреждения от камня, выпущенного катапультой своих же товарищей и попавшего в ватерлинию или на палубу, полную людей. Град дротиков, выпущенных со шпрингов, падал на пиратские корабли так же часто, как и на наши. Даже стрелы в этом смешении и свалке дерущихся людей, к ужасу пиратов, без разбору поражали непредусмотренные цели. Я уловил движение за спиной и, метнувшись в сторону, повернулся. Я перехватил руку, в которой был зажат нож, направленный на меня. — За Воскджара! — прошипел человек. Мы стали бороться в воде. Я притянул его к себе, вынул нож из зубов и воткнул его под водой острием вверх в живот противника. Глубоко всадив нож, я рванул его по диагонали вверх и направо. Я почувствовал запах крови в воде и оттолкнул убитого от себя. Его тело, наполовину погруженное в воду, медленно поплыло по течению. Я повернулся к тому человеку, что держался за обломки с другой стороны от меня. — Я с «Миры», из Виктории, — сказал он. — Нет, ты не оттуда. — Я оттуда! — Кто был капитаном «Миры»? — спросил я. Тогда он, побледнев, быстро поплыл прочь. Я не стал преследовать его. Темус, капитан «Миры», был взят на борт «Оливии», чтобы он мог, используя свои знания в искусстве мореплавания, помочь людям Ара. В двадцати ярдах от меня появился баркас с лучниками. Они охотились на тех, кто был в воде. Люди Воскджара убивали выживших. Ко мне подплывал свирепый бородач. В кулаке у него был зажат нож. — За Воскджара! — выкрикнул он. Я нырнул под воду, подплыл к нему сзади и, схватив за шею, отогнул его голову назад, зажав ее локтем левой руки. Почти в тот же момент я увидел, как человек в баркасе разворачивает руль в нашу сторону. Между скамьями стояли лучники, держа наготове луки с вставленными в них стрелами. Я помахал окровавленным ножом. Тело человека, которого я схватил, отплыло в сторону от меня. — За Воскджара! — усмехнулся я, показывая нож. Стрелки опустили луки. — Отлично сделано, приятель, — сказал мне человек у румпеля. Я держался на месте и наблюдал, как баркас удалялся от меня. В нескольких ярдах за моей спиной послышался звук разбиваемой тараном обшивки. Один из кораблей Воскджара в пылу битвы нанес удар по своему товарищу. «Оливия», «Таис» и «Тина» все еще держались на воде. От вражеских таранов и режущих лопастей их спасала близость отсеков друг к другу. Им удалось стать настоящей крепостью из дерева, окруженной, обстреливаемой, осажденной, но способной отражать одну за другой вражеские атаки. Значительные силы пехотинцев Ара, обладающие военным искусством, необычным для ведения боя на воде, усиливали сопротивление выживших остатков нашего маленького флота. Из-за близости отсеков и кораблей друг к другу мы были не очень легкой добычей. И те, кто смел подойти к нам и попробовать подняться к нам на борт, должны были лицом к лицу познакомиться с воинами Ара. При помощи их мощных щитов, их огромных пик, их хорошо закаленных клинков волна за волной отражались нападающие, разрубались на куски, выбрасывались за борт, как куча тряпья. Но все-таки я знал, что даже мощный ларл, если его привязать, должен в конце концов уступить нападкам бесконечной вереницы шипящих уртов. Легкие укусы, маленькие ранки, капли высосанной крови, складываясь вместе, приведут к неизбежным потерям. Я взглянул на солнце. Повсюду на воде была кровь. Далеко за полдень. В сотне ярдов горел корабль Воскджара, отошедший с поля битвы. На обломках, за которые я раньше держался, сидела речная чайка. Я зажал нож в зубах и медленно поплыл к «Тамире».8 Я ВЕДУ ДЕЛО НА «ТАМИРЕ» Я ВОЗВРАЩАЮСЬ НА «ТИНУ» С ВЕЩАМИ, КОТОРЫЕ МЕНЯ ЗАИНТЕРЕСОВАЛИ
Держа нож в зубах, я подплыл к правому рулю «Тамиры». Затем, поднявшись из воды, ухватился за руль и начал медленно подниматься. Путь был примерно восемь футов длиной. Наконец я поставил ногу на широкую лопасть руля и сжал рукой вертикальный ствол. Просмоленные тросы, около четырех дюймов шириной, пришли в движение. Руль заскрипел. Я посмотрел в большие окна каюты на корме. Они были отделаны деревом и стеклом. Когда-то «Тамира» была богато украшенным, великолепно экипированным торговым судном. Такой внешний вид, без сомнения, служил ей хорошую службу теперь, когда она работала на Воскджара. За респектабельностью и роскошью не угадывались мрачные внутренние помещения. Я вскарабкался наверх и закачался на узорчатой решетке окон. Затем я встал на подоконник, прижавшись спиной к борту, чтобы меня не было видно из окна. Наверняка это была каюта Реджинальда, капитана корабля. Я почти не сомневался: то, что я искал, или копия этого, лежало внутри. «Тамира» неслышно двигалась по течению. Я произвел разведку, осторожно заглянув в окно. Стол и карты. Ни койку, ни остальную часть каюты мне увидеть не удалось. Я решил, что она пуста. Без сомнения, сам Реджинальд, капитан «Тамиры», был на верхней палубе, скорее всего, на смотровой башне, наблюдая за ходом битвы. С другой стороны, если он находился в каюте или там был кто-то еще, я должен быстро и без предупреждения ворваться туда, чтобы иметь возможность, если понадобится, первым нанести удар. Я вытер нож о бедро. Было совсем не обязательно сохранять жизнь Реджинальду или кому бы то ни было еще. Под звон выбитого стекла и треск дерева я вломился в каюту. Раздался пронзительный визг. Женщина, находившаяся на койке, вскочила наколени, натягивая до горла алую простыню. Я стоял между ней и дверью, полуобнаженный, с ножом в руке. — Кто ты? — закричала она. Я попятился и, повернувшись, попробовал дверь. Она оказалась запертой изнутри, как я и полагал. Затем, не спуская с женщины глаз, я опустил внутреннюю решетку двери в кронштейн, обезопасив вход. Потом при помощи цепи и корабельного замка я запер решетку. — Кто ты? — потребовала она ответа, плотно закутавшись в простыню. — Опусти простыню до плеч, — приказал я. Она сердито взглянула на меня, затем повиновалась. На ее шее был плотно пригнанный стальной ошейник. Поняв, что передо мной рабыня, я больше не боялся оскорбить скромность свободной женщины. — Сбрось простыню! — велел я. Она, стоя на коленях на койке, опустила простыню до пояса. — Совсем, — сказал я. Она отбросила покрывало. Женщина была роскошной голубоглазой блондинкой. Я понял, что на рабовладельческом рынке за нее дали бы высокую цену. — Я буду кричать, — предупредила она. — Закричишь, и я перережу твое прелестное горло от уха до уха. — Кто ты? — Твой господин. — Я — рабыня Реджинальда, — проговорила она, — капитана «Тамиры». — Ты знаешь, что там идет битва? — поинтересовался я. — Да. Она беспокойно передвинулась на койке. Я усмехнулся. Горианские мужчины иногда приказывают своим женщинам ожидать их подобным образом. На самом деле так делается даже на Земле, теми мужчинами, которые властвуют над своими женщинами. По телефону женщина получает приказ ждать приезда мужчины в кровати, обнаженной. Она лежит там, раздетая, под простынями, ожидая прихода своего хозяина. Когда он приезжает, она уже совсем готова к его прикосновениям. — Реджинальд, — проговорил я, — как я понимаю, предвкушает победу. Она кивнула. — Конечно. — Это корабль-разведчик Воскджара, — сказал я. — Возможно. — Почему ты здесь, на борту? — Моему господину нравится брать меня с собой, — ответила она. — Ты — девушка, приносящая удачу? — спросил я. Она пожала плечами. — Я — женщина-рабыня. Я улыбнулся. Многие горианцы считают, что увидеть женщину-рабыню — хороший знак. Уж во всяком случае, на нее приятно посмотреть. Кстати, присутствие свободной женщины на корабле вызывает у некоторых горианских матросов опасения. Некоторые, суеверно и ошибочно, на мой взгляд, считают, что они являются вестницами неудач. Такое отношение, возможно, вызвано объективными причинами. Подобная женщина способна вносить разлад, особенно в длительных путешествиях. Ее присутствие на борту может сопровождаться изменениями в жизни на корабле и в поведении экипажа. Например, знание того, что на борту находится свободная женщина, нуждающаяся в приличных условиях и защите, может так или иначе неблагоприятно повлиять на решения капитана. Он может пристать к берегу, в то время как лучше было бы остаться в море; он может отступить, когда должен был бы сражаться; когда необходимо показать твердость, он может проявить нерешительность; когда от него требуется сила, он может стать смиренным и слабым. Были случаи, когда свободная женщина, особенно высокомерная и капризная, по приказу капитана, главного человека на судне, была раздета и обращена в рабство на борту корабля. Опасения, касающиеся присутствия на корабле свободной женщины, имеющиеся у горианских моряков, в большинстве случаев не относятся к рабыням. Такие девушки находятся под страхом наказания, они должны быть приятны и послушны. Если они не будут таковыми, их просто выбросят за борт. Также они доступны всей команде, чтобы успокаивать и угождать ей. Их присутствие на борту — это удовольствие и удобство. Они нравятся мужчинам, на них смотрят с любовью. Они, в сущности, любимицы команды, талисманы удачи. Порция паги и девушка — хороший способ расслабиться после вахты. Между прочим, замечания по поводу присутствия на борту свободной женщины, высказываемые горианскими моряками, не относятся к свободным женщинам, захваченным в плен. Даже пираты на Земле находят применение таким женщинам. — Ты доступна для команды? — спросил я у девушки. — Только если я плохо угодила Реджинальду, моему господину, — ответила она. — Ты стараешься угождать ему? — Да, — вздрогнув, проговорила она, — я стараюсь. — Этот корабль, — сказал я, — в компании «Телии», под предводительством Сирнака, из владений Поликрата, недавно захватил торговое судно «Цветок Сибы». Я узнал об этом на судне Клиоменеса, во владениях Поликрата. Трофеи были поделены. Одним из этих трофеев была Флоренс, соблазнительная темно-рыжая рабыня, когда-то принадлежавшая Майлзу из Вонда. — Возможно, — ответила она мне. — Пленники с «Цветка Сибы», — заметил я, — все еще на борту. — Возможно. По тону ее ответов я догадался, что это наверняка было так. И что более важно, из ее ответов я узнал то, что я хотел выяснить. Встреча «Тамиры» с флотом Воскджара произошла в восточной части Воска, а не во владениях Воскджара. Случись такая встреча в его владениях, пленников, без сомнения, на борту не было бы. — Капитан «Тамиры», — сказал я, — очень важный человек. Рагнар Воскджар очень ему доверяет. — Да, — с гордостью согласилась она. — Значит, встреча «Тамиры» с флотом Воскджара, — продолжал я, — произошла не в его владениях, а на реке. Я припомнил, что в открытой битве «Тамиру» поддерживали и сопровождали две тяжелые галеры. Это еще сильнее укрепило мои подозрения, что она везла груз более ценный, чем многие догадывались. — Возможно, — проговорила девушка. — Был ли Реджинальд на борту флагмана Рагнара Воскджара с тех пор, как вернулся из владений Поликрата? — спросил я. — Нет, — ответила она, — хотя сигналами они обменялись. А что? — Тогда то, что я ищу, должно быть на борту «Тамиры». — Я не понимаю. — Несомненно, оно находится в этой каюте, — сказал я. — Я не понимаю, — повторила она. — Когда Реджинальд вернулся из владений Поликрата, ты, конечно, встречала его или на палубе, или в каюте, как подобает рабыне, раздетая, на коленях, и лизала и целовала его морские ботинки, умоляя дать тебе послужить ему. — Да, — прошептала она, отшатываясь назад. — Он наверняка держал какой-то предмет, настолько драгоценный, что он мог находиться только в его руках. — Нет, — возразила она. — Тогда это должны были быть бумаги, которые он прятал в тунике, — сказал я. — Раздевая его, купая его в ванне, прислуживая ему в каюте, ты, наверное, видела, что он сделал с ними. — Нет! — воскликнула она. — Не смотри туда, куда он спрятал их, — заметил я. Я видел взгляд, брошенный ею направо от меня, в угол каюты. Я улыбнулся. Теперь, поняв, что выдала себя, она соскользнула, испуганно полу присев, с койки. — Ты должна оставаться в каюте, пока Реджинальд не придет за тобой? — спросил я. Она испуганно взглянула на меня. — Ты не боишься, что тебя убьют? — снова задал я вопрос. Она посмотрела поверх меня, через каюту. Я отступил назад, освобождая проход. — Я не возражаю, — обратился я к ней, — я не приказывал тебе оставаться на койке. Сейчас я владею тобой. Я увидел, как напряглось ее очаровательное тело, и сделал шаг назад. Внезапно она метнулась мимо меня и упала на колени перед огромным сундуком. Она откинула крышку и судорожно, двумя руками, принялась рыться в нем. Я сунул нож за пояс и снял некий предмет со стены каюты. Рабыня вскочила на ноги, сжимая над головой два плоских прямоугольных листа свинца, связанные вместе, и побежала к окну каюты, через которое, выломав раму и разбив стекло, я проник в помещение. Она подняла руки, сжимающие связанные листы свинца, над головой, готовая швырнуть их в Воск. Раздался свист кнута. Хлопнув, он обвился вокруг ее запястий, связав их. Она вскрикнула от боли и выронила свинцовые листы. Схватив девушку за обмотанные кнутом запястья, я толкнул ее, и она упала, запнувшись, прямо на разбитое стекло справа от меня. Ногой я подвинул ее к койке и затем освободил петлю кнута. Она тихо заскулила. Раз сундук не был заперт, и она имела к нему доступ, и действовала с такой готовностью, я понял, что на нее было возложено некое задание, касающееся именно такого случая, как мой. Оно, конечно, могло состоять только в том, чтобы обеспечить немедленное уничтожение документов в чрезвычайной ситуации. На корабле такое можно сделать только одним способом: выбросить документы за борт. Вес свинца, конечно, увлек бы их на глинистое дно реки. За короткое время чернила бы расплылись, и бумаги, находящиеся между листов свинца, растворились бы в воде. Мои догадки были верны. Вот для чего нужна была девушка. Все еще скуля, рабыня присела на корточки с краю койки. Она потянулась к свинцовым листам. Кнут свирепо свистнул, и она быстро отдернула руку. — Не выводи меня из себя. — Ты не владеешь мной, — заявила она. Я улыбнулся и поднес кнут к ее мордашке. — Ты ошибаешься. Она смотрела на свинцовые листы. — Кто ты? — спросила она. — Джейсон из Виктории, — ответил я, — твой господин. — Я — женщина Реджинальда, капитана «Тамиры». — Теперь это не так, — сообщил я ей. Она со злобой посмотрела на меня. — Я — женщина капитана. — Ты просто рабыня, — сказал я, — которая должна ползти к любому мужчине. — Нет! — Ты заносчивая? — Да, если хочешь знать! Я отвернулся от нее в поисках промасленной тряпки или воска, чего-нибудь, из чего можно было бы сделать запечатанный пакет. Раздался внезапный скрип. Она пыталась, передвигаясь на четвереньках, добраться до свинцовых листов. С криком ярости я повернулся и ударил кнутом сверху вниз. Удар пришелся ей по спине и ягодицам, она распласталась на полу ничком, среди обломков дерева и осколков стекла. Ее протянутая рука была в футе от свинцовых листов. Мне и в голову не пришло, что она опять попытается достать их. Очевидно, она еще не поняла, кто теперь ее настоящий хозяин. Я посмотрел на рабыню. Она лежала на животе среди осколков стекла и дерева абсолютно тихо, не шевелясь. Она прочувствовала силу кнута. — Я недоволен, — сказал я. — Нет! — закричала она. — Нет! Я, ее горианский хозяин, недовольный ею, беспощадно хлестнул рабыню кнутом. Она пыталась увернуться, но ей это не удалось. Она оставила свои попытки и просто стояла на коленях у койки, опустив голову, сжав ее руками и плача. Наказанная рабыня. — Прости рабыню за то, что не угодила, мой господин, — взмолилась она. Девушка подняла глаза, и я поднес кнут к ее лицу. С готовностью, плача, она взяла его в руки и страстно поцеловала. — Принеси промасленную тряпку, лампу, сургуч, свечу и все такое, — велел я. Она поспешила подчиниться, и я повесил кнут на стену. В горианских жилищах, там, где присутствуют женщины-рабыни, кнут обычно выставлен напоказ. Девушки видят его и знают, что это значит. К тому же его всегда легко пустить в ход. Я направился к свинцовым листам и ножом перерезал связывающие их веревки. Я достал конверт и открыл его. Изучив бумаги, которые лежали в конверте, я улыбнулся. Они содержали именно то, что я и ожидал. С полки у стены девушка принесла большую свечу, около пяти дюймов в диаметре. Эта свеча находилась в неглубоком серебряном сосуде. Когда она подняла сосуд вверх, внизу оказался выступающий шип. Этот шип втыкался в отверстие, проделанное в полке, для того чтобы сосуд мог стоять на дереве ровно. Такое же углубление, около дюйма шириной, было и в столе. Она продела шип в отверстие, и сосуд ровно встал на поверхности стола. Это устройство не давало свече качаться в шторм. Стол тоже был привинчен к полу. По этим же причинам корабельные фонари в каютах или на нижних палубах обычно подвешиваются на крюки над головой. Таким образом, в штормовую погоду они раскачиваются, но вряд ли могут упасть, разбрызгивая масло и угрожая пожаром. Большая часть корабельной мебели, включая, разумеется, и койки, крепится к палубе. Это помогает избежать движения мебели, что в штормовом море было бы неизбежным. Девушка зажгла свечу. Она тут же положила на стол вощеную бумагу и конверт из промасленной ткани. Такие вещи нередко используются на кораблях, чтобы защитить бумаги от брызг или плохой погоды, если они перевозятся в баркасе с корабля на корабль или, например, с корабля на берег. Она также положила на стол прямоугольный кусочек сургуча. Затем встала на колени рядом со столом и почтительно опустила голову, не смея встретиться со мной глазами. — Опусти пониже голову! — приказал я. Она быстро исполнила приказ. Я положил бумаги обратно в конверт. Затем обернул его несколькими слоями вощеной бумаги. После этого я склеил вощеную бумагу, накапав несколько капель растопленного в огне свечи сургуча. Девушка дрожала, стоя на коленях сбоку от стола, ее светлые волосы свисали на темный полированный пол каюты. На шее ясно виднелся ошейник и маленький, тяжелый замок, при помощи которого он застегивался. — Как тебя звать? — спросил я. — Лута. — Как? — Как пожелает господин, — быстро проговорила она. — Пожалуйста, не бейте меня больше кнутом, господин, — в ее голосе звучала мольба. — Твое имя теперь, — проговорил я, заклеивая последнее открытое место на вощеной бумаге, — будет Ширли. — Ширли! — всхлипнула она. — Это имя земной девушки. — Да, — согласился я. Ее передернуло от негодования. — Я была женщиной капитана. — Ты не хочешь носить новое имя? — поинтересовался я. — Хочу, господин, — быстро среагировала она. — Мне нравится новое имя. — Хорошо, — похвалил я. Она начала всхлипывать. Я вложил конверт, теперь обернутый несколькими слоями вощеной бумаги, в большой конверт из промасленной материи. — Господин, — обратилась она ко мне. — Да. — Пожалуйста, не бейте меня кнутом. — Мы посмотрим, будешь ли ты хорошо себя вести, — сказал я. — С таким именем, — проговорила она, — ожидается ли от меня, чтобы я была такой же подобострастной, низкой, как эти горячие, уступчивые шлюхи с Земли, такие послушные, зависимые, беспомощные в руках их горианских хозяев? — Как твое имя? — спросил я. — Ширли. — Как? — Ширли, — повторила она. — Ширли! — Разве не ясен теперь ответ на твой вопрос? — Да, господин, — всхлипнула она. Девушки с Земли имеют на Горе репутацию самых чувственных рабынь. Этому есть разнообразные причины. Одной из них, возможно, является то, что они чужие на Горе и не имеют Домашнего камня. Таким образом, они подвергаются абсолютно хищническому использованию и полному подчинению. Они такие же рабы человека, как животные. Соответственно, горианские мужчины относятся к ним как к животным. В свою очередь, конечно, их женское начало возрождается и расцветает, как может произойти только тогда, когда достигается и соблюдается естественный порядок вещей. Однако второй причиной, как я подозреваю, того, почему земные девушки становятся такими удивительно желанными рабынями, является их происхождение. На родине они встречают в основном психологически и сексуально ущербных мужчин. Мужчин, чьи простейшие ощущения своего кровного права, вероятно, являются производными от взращенных внутренних тревог и переживаемых ударов. Или ответом на внешние ограничения, насмешки и осуждение со стороны тех, кто, возможно, чуть более тверд, чем они. В таком мире, пронизанном идеологическими предрассудками и истерией, трудно сохранить мужское начало. Соответственно, когда земная женщина переносится на Гор, она впервые обнаруживает себя в окружении мужчин, для которых природа и сила не являются проклятием. Более того, вероятно, что она обретает себя, принадлежа им. Кроме этого, конечно, сама культура, несмотря на все ее возможные недостатки и просчеты, создана в соответствии с природным биологическим порядком вещей. Она не является ни противоположностью, ни противоречием ему. Культура не подавила биологическую суть человеческой природы, но нашла ей нужное русло. Культура — это система взглядов, которая трансформирует и смягчает простоту и грубость природы, облагораживая, возвышая ее, придавая величие и выразительность. Культура — не сточная канава и не западня, где природа содержится на голодном пайке, в цепях. Примером, подтверждающим это, является институт женского рабства. Он четко основывается на естественном порядке вещей и выражает его. Но какое чудо создала цивилизация, совершенствуя и трансформируя то, что по сути является генетически обусловленной данностью. Существование мужского господства и женской покорности преобразовалось в сложный, исторически развитый институт с сотнями аспектов и граней, правовых, социальных и эстетических. Какой контраст представляют собой красивая продаваемая девушка, помеченная клеймом и носящая ошейник, жаждущая господина и обученная угождать ему, стоящая на коленях перед покупателем и целующая его кнут, с грубой женщиной, съеживающейся под ударами дубины своего хозяина в глубине пещеры. На самом деле и та и другая являются полной собственностью хозяина. Но первая, девушка-рабыня, собственность в соответствии с силой и властью закона. Во всяком случае, она является таковой в большей мере, чем ее дикая прародительница. Цивилизация, как и природа, успешно работает над рабством, очищая и совершенствуя его. Ничего удивительного, что институт рабства обеспечивает женщину, во всей ее чувствительности и уязвимости, со всей ее психологической сложностью, наиболее глубоким удовлетворением и наиболее сильными эмоциями, какие она может познать. Коротко говоря, второй причиной того, что земные девушки делаются такими удивительно желанными рабынями, является то, что во время жизни на Земле они находились, в сущности, в состоянии сексуального и эмоционального голодания. Они мучились в бесплодной пустыне, часто даже не понимая причин своего несчастья, своего отчаяния и неудовлетворенности. Сбитые с толку, они набрасывались с нападками на себя и других, конечно, бессмысленно и безрезультатно. Перевезенные на Гор, встречая настоящих мужчин, совсем не похожих на ущербных мужчин с Земли, попадая в экзотическое окружение и культуру, разительно отличающуюся от их собственной, во многих отношениях пугающую и прекрасную, основанную на естественном порядке вещей, они, в сущности, обнаруживают, что возвращаются к любви. Горианская девушка знает, что такие радости существуют, не важно, испытывала она их уже или нет. Земные же девушки обычно и не догадываются, что такие радости могут существовать в действительности. Только в своих тревожных снах, может быть, видели они аркан работорговца или твердые, плоские камни темницы, в которой их заставляли стоять на коленях. В дверь каюты вдруг громко постучали. Девушка вздрогнула, подняла голову и испуганно взглянула на меня. Быстрым жестом я приказал ей забраться на капитанскую койку. Она мгновенно заползла на нее, а я зашел ей за спину. На койке девушка испуганно встала на колени. Если ей придется говорить, ее голос должен раздаваться с койки. Она стояла на коленях, сжимая алую простыню. Я молчал. Снова раздался стук. — Лута, — позвал голос. — Лута! — Отзовись на фальшивое имя, — приказал я. — Да, господин. — Ты раздета и в постели? — спросил голос. — Да, господин. — С тобой все в порядке? — снова спросили через дверь. Я вытащил из-за пояса нож и вдавил его острие на дюйм в ее красивый, округлый живот. Она, морщась, посмотрела на него. — Да, господин, — проговорила она. — Кто это? — прошептал я. — Артемидор, — тихо ответила она, — первый помощник. Я положил левую руку на ее поясницу, так, чтобы она не смогла отодвинуться от острия ножа. Она поняла, что любое движение может погубить ее. — Ты продолжаешь разогревать себя для своего хозяина? — грубо засмеялся Артемидор. — Да, господин! — воскликнула она. — Битва близится к концу? Мы могли слышать редкие звуки сражения снаружи, в нескольких сотнях ярдов от нас, вдоль воды. — Любопытство не подобает кейджере, — опять засмеялся говоривший. — Да, господин. Простите, господин. — Оставайся горячей, — проговорил он. — Да, господин. Я услышал, как он снова засмеялся и повернулся, чтоб подняться по трапу на верхнюю палубу. — Битва, наверное, скоро закончится, — заметила Ширли. — Откуда ты знаешь? — Проверяли мою готовность к встрече с хозяином, — объяснила она. — Повезло, что он не решил проверить ее руками, — высказался я. — Да, — согласилась она, вздрагивая. Она посмотрела вниз, на нож. Мне хотелось узнать, как проходила битва. Я убрал руку с ее поясницы и отвел нож. Она вздохнула с облегчением. Я заметил, как красив округлый низ ее живота. — Ложись, — приказал я. Она легла на спину, и при помощи медных колец, около двух дюймов в диаметре, и кожаных петель около ее плеч и на нижних краях койки я привязал ее. Потом посмотрел на нее сверху вниз. Она была красива. Затем подошел к разбитому окну в задней части каюты. Не хотелось, чтобы меня обнаружили за наблюдением. — Можно спросить, господин? — Нет, — ответил я. — Да, господин, — прозвучал ее голос. Через разбитое окно я видел, как стойко сражаются окруженные, но не сдающиеся корабли. Я был убежден, что они сумеют продержаться до ночи. Но я не думал, что они смогут выстоять при общей атаке всего пиратского флота на следующий день. Как благородно и хорошо они сражались! Мне было горько. Я оглянулся на койку. Там, привязанная, беспомощная, находилась женщина капитана пиратов, женщина одного из моих врагов. Я снова посмотрел в окно. На воде среди больших кораблей плавали вражеские лодки. Разглядывая их, я пришел в ярость. Их использовали, чтобы охотиться за выжившими, теми несчастными, что барахтались в воде. Этих бедняг вылавливали при помощи пик и багров. Лодки могли затруднить мое возвращение на «Тину». Я взглянул на стол, где лежал пакет, который теперь находился в конверте из промасленной ткани. Если бы им можно было воспользоваться, он имел бы огромную ценность. Я снова посмотрел в окно на пиратские корабли и на обороняющихся, а затем вернулся к столу и сел. — Господин, — позвала девушка. Я не ответил. — Простите меня, господин, — прошептала она. То, что защитники продержались так долго, было результатом двух факторов. Во-первых, из-за скученности пиратского флота врагам было затруднительно пустить в ход тараны и режущие лопасти. Во-вторых, необычайно большая численность и мастерство солдат, доставленных в трюмах кораблей Ара, сделали высадку на борт опасной. Тактику, которая казалась мне в такой ситуации очевидной, Воскджар все еще не применил. Я подозревал, что он, возможно, не присутствует на битве, что его флотом командует менее значимая фигура. Осторожно, используя сургуч, я запечатал конверт из промасленной ткани. Затем, свернув, я положил его в прямоугольный пакет и связал пакет нитью. Я заметил, что девушка наблюдает за мной. Поэтому я молча оторвал широкую полосу от алой простыни и, сложив в пять слоев, обмотал ей голову, крепко завязав сзади, так, чтобы она ничего не видела. — Простите меня, господин, — захныкала она. Потом я оторвал от стены полку, где-то около двух футов длиной, с отверстиями для шипов, чтобы использовать выступающую часть вроде той, что была у серебряного сосуда со свечой, стоящего на столе. При помощи вяжущей нити я смастерил буксировочную петлю. Затем поставил эту доску с буксировочной петлей и грузом — пакетом в запечатанном сургучом конверте из промасленной ткани — около окна. И тут я услышал сигнальные рожки пиратского флота. Приказы, подумал я, запоздали. Я выглянул в окно. Как и следовало ожидать, пиратские корабли теперь отходили. Удручающая тщетность их атак, настырная и лишенная воображения, наконец-то дошла до командира. Теперь пиратские суда, осторожно посланные вперед, поодиночке или по двое, если будет необходимость в поддержке, не скапливаясь вместе в бесплодных попытках абордажа, смогут пустить в ход свои тараны и режущие лопасти против загнанных в угол, вопиюще малочисленных кораблей защитников. Дело близилось к вечеру. Несомненно, эта атака будет отложена до утра, чтобы в бойне ничего не упустить; например, некоторые уцелевшие смогли бы воспользоваться маленькими лодками или просто попытаться сбежать по воде под покровом темноты. Я повернулся и медленно пошел к койке, на которой, прикованная, с завязанными глазами, лежала роскошная рабыня. Я посмотрел на нее. Она почувствовала, что я стою рядом, и задрожала. Ее изящные запястья и тонкие лодыжки задвигались в кожаных ремнях, закрепленных на медных кольцах для рабов. Я сдернул свернутую полосу из алой простыни с ее головы и отбросил повязку в сторону. Она испуганно взглянула на меня и отодвинулась в глубь койки. Она была женщиной Реджинальда, одного из капитанов Воскджара. — Пожалуйста, господин, — прошептала она, — не делай мне больно. Она была женщиной врага. — Пожалуйста, господин, — умоляла она, — пощади меня! Как она была красива в своем плотно пригнанном ошейнике из блестящей, покрытой эмалью стали, который она не могла снять! Как красивы женщины в ошейниках! Ничего удивительного, что мужчины наслаждаются, надевая их на женщин. Как прекрасен сам по себе ошейник, и все же как мало значит его красота в сравнении с красотой и важностью его главного значения: показать, что женщина — это собственность. — Ты хорошо привязана, рабыня, — сказал я ей. Ты абсолютно беспомощна. — Да, господин. — Ты очаровательна. — Спасибо, господин. — Истинное лакомство, — размышлял я вслух, — которое должно было томиться на плите, чтобы доставить удовольствие своему хозяину. — Да, господин, — улыбнулась она. — Почему Артемидор, первый помощник, спрашивая тебя о твоей готовности, не попытался войти в каюту и проверить все собственными руками? — Никто не может касаться меня, кроме Реджинальда, моего господина, — гордо проговорила она. — До тех пор, пока я угождаю ему. — Неужели ты так быстро забыла, — спросил я, — хорошенькая рабыня, кому ты теперь принадлежишь? — Тебе, — ответила она. — Тебе, господин! — Кажется, ты еще медленно кипишь, моя маленькая сладость, моя куколка, — сказал я. Она взглянула на меня безумными глазами. — Твое прикосновение, — прошептала она, — сводит меня с ума. Затем она приподняла свое тело, его нежные округлые формы, и потянулась ко мне. Я взял ее за бедра и приподнял, прижав большие пальцы к ее животу. Испуганная, она отшатнулась от меня. — Пощади меня, — попросила она. — Нет, — ответил я.* * *
Я вытащил из ее рта кусок скомканной ткани, мокрый и тяжелый, часть той полосы, которую я раньше использовал, чтобы завязать ей глаза. Я засунул этот кляп ей в рот, чтобы приглушить ее крики. Она продолжала стонать и покрывать меня поцелуями. — Я вижу, ты все еще кипишь, — заметил я. — Киплю? — Она печально засмеялась. — Ты заставил меня вскипеть, а затем, когда хорошо попробовал меня, дал мне остыть. Потом снова, когда это доставляло тебе удовольствие, заставлял меня закипать и опять довел до кипения. Ты проделал это со мной много раз. Я отбросил назад несколько светлых прядок с ее лица. — Ты хорошо знаешь, как приготовить девушку для своего наслаждения, господин, — прошептала она. — Без сомнения, ты гурман в употреблении рабыни, шеф-повар, хорошо обученный искусству приготовления лакомой пищи из рабыни для удовлетворения твоего чувственного голода. — Успокойся, маленькое лакомство, — сказал я ей. Тогда она снова приблизила свое тело ко мне, и я почувствовал ее желание. Снова я засунул скомканный кусок алой простыни ей в рот. Она не могла протестовать. В ее глазах были слезы. Она прижалась ко мне так сильно, как могла.* * *
Свеча на столе прогорела. Снаружи было темно. Я отошел от окна каюты. — Пожалуйста, господин, — попросила она, — еще раз. — Ты влюбчивая, страстная девица, — заметил я. — Я не могу сдержаться, — ответила она, — я женщина-рабыня. Я улыбнулся про себя. Рабство превращает женщину в самку. Я нежно присоединился к ней на постели. Мой нож был воткнут в деревянную стену над кроватью, справа от меня, где я мог достать его, если понадобится. Он пригодился мне пока что только однажды, чтобы приставить к ее уязвимому месту. Я скомкал кусок алой простыни и затем, держа его между пальцами правой руки, втолкнул в ее рот, глубоко за зубы.* * *
В темноте я отвязал ее и положил на живот на койку. Кусок ткани, который я использовал в качестве кляпа, лежал слева от ее головы. Голова была тоже повернута налево. — Я не такая же низкая и страстная, как земные девицы в ошейниках? — спросила она. Я завел ее запястья за спину. — У тебя остается надежда, — пообещал я ей, связывая кисти рук у нее за спиной. — Нет, — сказала она, — горианская девушка в тысячи раз более страстная, чем земная девица. — Возможно, — согласился я и улыбнулся. Пусть соревнуются друг с другом, чтобы увидеть, кто может лучше удовлетворить мужчин. Я знал, что и земные девушки, и горианские изумительны. Ведь и те и другие были женщинами. Я поднял девушку на ноги и поставил ее рядом с койкой. — Ты связал мне руки за спиной, — сказала она, — ты поставил меня обнаженной перед тобой. Что ты собираешься делать? Я разглядывал ее, затем вынул нож из досок над полкой, куда я воткнул его прежде, и приставил нож к ее животу. — Пожалуйста, не убивай меня, — взмолилась она. Я воткнул нож за пояс. Она вздохнула с облегчением. — Уже поздно, — сказал я, — иди к окну. В темноте каюты, осторожно ступая босыми ногами по стеклу и остаткам рамы, разбросанным по полу, она пошла, как было приказано, к окну и встала к нему лицом. Я захватил комок алого шелка, который раньше использовал в качестве кляпа, и сунул его за пояс. Я также принес остатки алой простыни, от которой я оторвал нужный мне кусок и затем отбросил ткань в сторону. — Ты намереваешься взять меня с собой? — спросила Ширли. Я завязал ей глаза. В воде она стала бы абсолютно беспомощной. — Да. Я подумал, что кто-нибудь мог бы захотеть ее. Она была горячая и очаровательная рабыня. Возможно, я мог бы отдать ее Амилиану. — Слушай, — сказал я. На лестнице, соединяющей палубы, раздались шаги. — Это Реджинальд. — Она подняла голову. Я не сомневался в этом. Рабыни, как многие домашние животные, часто могут узнавать шаги своего хозяина. — Реджинальд, — прошептала Ширли испуганно. Ее губы дрожали. Кто-то спускался с лестницы, приближаясь, и остановился у двери в каюту. Я услышал, как уверенно, по-хозяйски вставили в замок тяжелый ключ. Было поздно. Реджинальд пришел насладиться своей рабыней. Горианские хозяева могут стучать или не стучать, перед тем как войти в помещение, занятое их рабынями. Решение принадлежит им, так же как их рабыни. Если он стучит, то только для того, чтобы обозначить для рабыни свое присутствие, и стук, обычно властный и грубый, часто заставляет ее вздрогнуть, хотя она и ожидает его. Стук сообщает в ясной и недвусмысленной форме, что она должна быть готова, и как следует, чтобы приветствовать его, своего господина. Что она и делает в позе повиновения и покорности, обычно на коленях, с опущенной головой. Я услышал, как висячий замок упал и повис на цепи вдоль двери. — Беги, — прошептала девушка. Она вертела головой с повязкой на глазах. Ее маленькие руки тщетно пытались освободиться от ремней, которые их связывали. Я услышал, как дверь толкнули, но, конечно, она не могла открыться, ведь я заблокировал ее изнутри с помощью замка и решетки. Стало тихо. Я взял буксировочную веревку, приспособленную к доске и пакету, сделал из нее петлю, затем просунул ее через ошейник девушки. Нижний конец веревки я обмотал вокруг доски и пакета. — Что ты делаешь? — спросила она. — Дверь заперта? — недовольно поинтересовался Реджинальд. Я улыбнулся. Ясно, что она заперта. Я плотно подтянул веревку к ошейнику рабыни. — Открой дверь! — приказал Реджинальд. Он с силой ударил по дереву кулаком: Девушка застонала. Как только она пошевелилась, доска, привязанная на петле, больно ударила ее по ногам. — Открой! — скомандовал Реджинальд. Он дважды зло стукнул кулаком в дверь. — Ты умеешь плавать? — спросил я. — Нет, — ответила она, — и я связана! — Немедленно открой, — требовал Реджинальд. Затем он закричал: — Артемидор! Сертус! Девушка в отчаянии застонала, не в состоянии повиноваться. Я подтолкнул ее на шаг к окну, держа за руку. Затем выглянул в окно, но не увидел поблизости маленьких лодок. — О нет, — простонала девушка, — пожалуйста, нет! Я услышал, как за дверью к Реджинальду присоединились несколько человек. — Я не умею плавать, — проговорила девушка. — Хорошо. — Я связана! — Великолепно, — ответил я и достал из-за пояса скомканный кусок ткани. — Нет! — сказала она. Я затолкал комок, все еще тяжелый и мокрый, глубоко ей в рот. Потом зафиксировал его скрученной полосой от разорванной простыни. Я заранее решил, что сейчас, на некоторое время, ей не будет разрешено разговаривать со мной. Выну кляп позже, если решу, что это мне удобно. — Лута! — позвал Реджинальд. — Ты там? Я перебросил доску и пакет на буксировочной веревке через окно. Веревка натянулась от ошейника, Я поднял беспомощную девушку на руки. — Лута! Лута! — сердито звал Реджинальд. — Ты там? — Никакой Луты здесь нет, — весело отозвался я через дверь, — но тут есть та, которая была когда-то известна под таким именем, та, которую я переименовал в Ширли, дав ей, судя по всему, более подходящее имя земной девушки. Рабыня извивалась в моих руках, отчаянно корчилась, но не могла освободиться. — Кто ты? Кто говорит? — потребовал ответа Реджинальд. — Я забираю твою рабыню, — ответил я, — и кое-что еще. — Да кто ты такой? — в ярости закричал Реджинальд. — Джейсон, — ответил я. — Джейсон из Виктории! Затем я забрался на разбитое окно, держа девушку. Она всхлипывала. Потом я прыгнул и уже в воздухе услышал, как люди Реджинальда пытаются выбить дверь каюты.9 Я ОБЗАВОЖУСЬ ЕЩЕ ОДНОЙ РАБЫНЕЙ И ВСТРЕЧАЮ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
— Кто там? — спросил человек на «Тине». — Отвечай, или мы откроем огонь! — Джейсон, — ответил я, находясь в темной, холодной воде. — Я — Джейсон из Виктории. Помоги мне взобраться на борт! — Это Джейсон, — произнес кто-то. Я узнал голос Каллимаха. — Помогите ему подняться на борт! В воде я тащил за собой за волосы девушку, лежащую на спине. Доска и пакет, привязанные к ее ошейнику двойной веревкой, плавали рядом с ней. Навстречу мне протянулись руки. Два человека, держась за планшир, перегнулись вниз, чтобы помочь мне. — Что у нас тут? — поинтересовался один из помогавших мне. — Женщина-рабыня, — сказал я, — и еще кое-что ценное. Люди подняли за связанные руки девушку и втащили ее через фальшборт вместе с пакетом и доской, которая стукнулась о борт корабля. Я полез следом за ней и в то же мгновение уже стоял, дрожа, на палубе «Тины». Каллимах схватил меня за руки. — Мы боялись, что потеряли тебя, — сказал он. — Нужно готовиться к отходу, — ответил я, — нам не выдержать атаку утром. — Мы ждали тебя, — объяснил Каллимах. Я нагнулся к девушке и отвязал доску и пакет от ее ошейника. — Отнеси это в каюту капитана, — попросил я одного из присутствующих. — Да, Джейсон, — ответил он. — Что это? — поинтересовался Каллимах. — Я объясню позже. — На палубе «Тамиры» свет и суматоха, — проговорил кто-то. Действительно, мы могли видеть корабельные фонари, двигающиеся по «Тамире», в каких-то двух-трех сотнях ярдов от нас. Я улыбнулся. Я не думал, что Реджинальд поспешит докладывать о своей потере командующему флотом. — Что у нас тут? — спросил один из присутствующих, поднимая фонарь и указывая на девушку у наших ног. Я сдернул повязку с ее головы, и ткань повисла у нее на шее. — Хорошенькая, — сказал человек с фонарем. — Да, — согласился другой. Испуганная девушка с ужасом оглядывалась. Она была трофеем врагов своего прежнего хозяина. — Ты находишься в присутствии мужчин, женщина, — сказал я. — Опусти голову. Девушка немедленно нагнула голову вниз. — «Тамира» подходит, — проговорил кто-то, — я думаю, она готовится напасть. — Должно быть, они торопятся вернуть то, что ты взял у них, — заметил Каллимах. Девушка, вздрогнув, подняла голову. — Не тебя, хорошенькая рабыня, — успокоил я ее, — а то, что действительно имеет ценность. Она сердито посмотрела на меня со слезами на глазах. — Свяжите ей ноги и бросьте в нижний трюм, — приказал я. — Да, Джейсон. — Гребцы, займите скамейки, — велел Каллимах, — взять весла в руки. — Должно быть, «Тамира» совсем спятила, чтобы угрожать трем кораблям, — сказал офицер. — Она в отчаянии, — пояснил другой офицер. — Реджинальд готов потерять корабль, — проговорил я, — чтобы скрыть свою потерю, списав все на войну. — Конечно, он не получал приказа покинуть линию, — согласился Каллимах. — Да, — кивнул я, ухмыляясь. Мне на плечи набросили плащ, чтобы я согрелся после холодной воды. Кто-то из команды нес к люку, ведущему в трюм, девушку со связанными лодыжками, перекинув ее через плечо. Она смотрела с ужасом, во рту был кляп. Девушка будет брошена в трюм, и люк закроют. Я понял, что ее изобьют, ведь до этого она подняла голову без разрешения. Такие ошибки со стороны рабыни редко остаются без наказания на Горе. — Ясно, — сказал офицер. — «Тамира» решила атаковать. Он казался сбитым с толку. — Все так, как я предполагал, — обратился я к Каллимаху. — Так она откроет проход в их линии. На самом деле я не ожидал, что Реджинальд заметит пропажу так быстро. Я надеялся, что у меня будет больше времени, чтобы обсудить с Каллимахом мои планы. — Я прикажу рожкам сыграть сигнал, — обратился офицер к Каллимаху. — Нет, — вмешался я. — Нет, Каллимах! — Не надо рожков, — сказал Каллимах офицеру. — Еще не время приводить флот в готовность. — Это точно, — согласился я. Приказы, учитывая нашу близость с «Оливией» и «Таис», могли бы в данную минуту передаваться голосом. — Ты намереваешься использовать эту щель во вражеской линии? — спросил Каллимах. — Она долго не сохранится. Движение «Тамиры» скоро заметят. — Но не сразу, — ответил я. — Как говорится, это будет честная игра. К тому же враг будет ожидать, что мы туда кинемся. — Следовательно, они начнут менять позицию, чтобы закрыть брешь, — проговорил Каллимах. — Производя бесчисленные перегруппировки кораблей и, возможно, внося неразбериху, — продолжил я. — Сама стена может быть разрушена, — сказал Каллимах, — открыта в дюжине мест. — Будет непонятно, почему «Тамира» покинула свою позицию, — добавил я. — На многих кораблях подумают, что дан приказ атаковать. — «Тамира» подходит к нам угрожающе близко, — вмешался офицер. — Мы вступаем с ней в бой? — Нет, — закричал Каллимах. — Кормчие, на правый борт! Капитан гребцов, командуй полный гребок! — Полный гребок! — приказал начальник гребцов. — Весла с левого борта убрать! — закричал Каллимах. — Весла с левого борта убрать! — эхом отозвался старший гребец. «Тамира» с режущей лопастью, сделанной из стали, выступающей с левого борта, как четверть лун, проскользнула мимо нашего корпуса, между нами и «Оливией». — На других кораблях появились огни! — закричал офицер. Тут и там над поверхностью воды мы могли видеть движущийся свет. Раздались звуки боевых рожков. — Прикажи «Оливии» отойти, Каллимах, — взмолился я. — Приказы должны быстро отдаваться и беспрекословно выполняться. — Ты нашел путь к спасению? — спросил Каллимах. — Я собираюсь не только спастись, — ответил я, — но и победить.* * *
По воде до нас доносились крики. Похоже, пираты праздновали победу. Скользя ногами по песку, я налег плечом на основной корпус «Туки». Попав три дня назад под удар тарана, этот прославленный корабль Воскджара так и лежал поверженный на песчаной отмели, около цепи, наполовину в воде, наполовину на песке. Мы плечами, используя весла как рычаги, поднимали главный корпус судна, киль которого увяз в песке. По обеим сторонам отмели «Тина» и «Таис» при помощи веревок в четыре дюйма толщиной тоже прилагали усилия, чтобы освободить «Туку». Крики разносились по воде. На востоке полыхало красноватое зарево пожара. — Они скоро поймут, что их обхитрили, — сказал человек рядом со мной. — Работай, работай лучше, — ответил я. В неразберихе и темноте, среди движения судов, мы подожгли «Оливию», подняв паруса и закрепив рули. Она поплыла на восток, в направлении городов Порт-Кос, Тафа и Виктории. Как грандиозный факел, она вошла в середину вражеского флота. Используя этот отвлекающий маневр, «Тина» и «Таис» с Амилианом и командой с «Оливии», с флажками отбитых ранее у Воскджара кораблей, позволили другим судам как акулам проплыть мимо них, следуя за огнем «Оливии». Они принимали огонь за основное поле битвы. Скоро, конечно, если это не произошло уже, будет обнаружено, что на «Оливии» нет людей. — Работай лучше! — сказал я. Мы закряхтели и навалились всем весом на корпус сидящей на мели «Туки». Толстые веревки натянулись. Я услышал рядом с собой треск сломанного весла, не выдержавшего силы четырех человек, использующих его в качестве рычага. Другие люди при помощи заостренных пик рыли песок под килем корабля. — Боюсь, что времени мало, — крикнул Каллимах с ограждения «Тины». — Это безнадежно, — сказал кто-то рядом со мной. «Тука», такой тяжелый, такой темный, такой большой, такой упрямый, так явно сопротивляющийся и застрявший на месте корабль, неожиданно напрягшись, с тяжелым скрипом, подчиняясь нашим усилиям и подталкиваемый водой, скользнул назад на шесть дюймов. Его киль, похожий на полоз огромных саней, оставил след на песке. — Работать! — прошептали. — Толкать! Работать! «Тука» продвинулась на фут. Потом еще на фут. Раздался вопль радости. — Тихо! — крикнул я. Я покинул свою позицию и торопливо, по щиколотку в песке и воде,пригнув голову, чтобы пройти под веревками между «Тиной» и «Тукой», устремился вдоль корпуса к реке. Там я вошел в воду и поплыл вокруг кормы. Я присоединился к людям на отмели с другой стороны корабля, с той, где три дня назад таран «Таис» проделал большую дыру в боку «Туки». Разверстая, зияющая дыра была, несомненно, с ярд высотой и шириной. Брешь получилась не только в результате тарана, но и из-за разрыва наружной обшивки, сопровождающего обратный ход тарана. Пояс наружной обшивки находился гораздо выше ватерлинии, когда корабль шел с ровным килем. Более того, в качку и во время битвы он был достаточен, чтобы производить нужный крен. Корабль, негодный для битвы, покинули капитан и команда. Они, без сомнения, надеялись позже, когда представится время, починить и вновь использовать его. Я всматривался в повреждение обшивки. Веревки снова натянулись, и «Тука» скользнула назад еще на ярд. Она скоро сойдет с мели. Со своей позиции снаружи корпуса я обдумывал, сколько времени и материалов понадобится, чтобы восстановить плавучесть «Туки». Такой ремонт должен делаться на реке и во время движения. Я не хотел оставлять ее так, как есть. Она являлась важной частью моего плана. «Тука» была, как уже говорилось, известным кораблем Воскджара. — К нам приближается корабль, — услышал я чей-то крик. — Нет! — воскликнул я зло. — Нет! — Судно, брошенное командой, — сказал другой человек. — Оно темное. У руля никого нет. Это, похоже, была галера, оставленная командой и уносимая течением с места военных действий. Даже если это ловушка, это всего лишь один корабль. С людьми из Ара у нас было, несмотря на наличие всего двух сражающихся кораблей и «Туки», достаточно команд, чтобы разместить их по крайней мере на пяти кораблях. «Тука» скользнула еще на ярд назад, по направлению к воде. Подтянувшись на руках, я проник через пролом в корпус судна и вынул меч. Мне было известно, что люди с «Таис» после повреждения «Туки» быстро захватили ее. К этому времени она уже была оставлена командой. Я не сомневался, что и сейчас она также была пуста. Но все-таки я не знал наверняка. «Тука» — большой корабль, и я выпрямился в полный рост прямо внутри ее первого-трюма. Я почувствовал под ногами движение. Это люди толкали «Туку» к воде. В трюме было темно. Когда судно заскользило по песку, сталкиваемое назад в реку, вода из трюма хлынула к моим ногам, на миг затопив их на шесть дюймов. Затем она вылилась в пробоину. Босыми ногами я чувствовал сырое дерево. Под первым трюмом находится нижний трюм. Это сырое пространство, где с трудом можно проползти, наполненное водой и песком, который на горианских судах обычно служит балластом. Я отступил от пробоины и вдруг ощутил беспокойство. Я прислушался. В трюме было темно и очень тихо. Без сомнения, причин для беспокойства не было, но я не двигался. Я ощущал тревогу. Внезапно кто-то бросился на меня из темноты. Когда мимо просвистел клинок, я отскочил в сторону и услышал, как он вонзился в дерево слева от меня. Как раз в этот миг я повернулся и в темноте рубанул по нападавшему. Затем нагнулся к нему и левой рукой ощупал тело. Шея была наполовину перерублена. В следующий миг я почувствовал мягкие губы, которые прижались к моим ногам. — Пожалуйста, не убивай меня, господин, — умоляла меня женщина. Я опустил клинок так, чтобы острие коснулось сзади ее шеи. — Пожалуйста, не убивай меня, — молила она, лежа у моих ног на животе. — Скрести руки, — велел я, — ладонями друг к другу. И дотронься пальцами до моей лодыжки. Она проделала это, лежа на животе. Когда руки девушки находятся в таком положении, она почти не может двигаться. Также можно определить, что в руках у нее ничего нет. Это простой горианский прием, самый обычный для определения, что девушка не вооружена. Я нагнулся и, взяв левой рукой маленькие запястья, поднял ее вверх, поставив на колени, держа ее руки в своих у нее над головой. Клинком я осторожно провел у нее между ногами. Почувствовав сталь, она содрогнулась. Это понравилось мне, поскольку указывало, что девушка темпераментна. Затем я провел клинком по наружной стороне ее бедер и животу. — Да, господин, — сказала она, — я обнажена. Я уже обнаружил, что на ней не было ни веревок, ни поясов, откуда бы могло свисать оружие. Затем я слегка прикоснулся лезвием к ее шее. Я почувствовал, как оно скользнуло по стальному ошейнику. — Да, господин, — снова произнесла она, — я рабыня. — Кто был этот, который напал на меня? — спросил я. — Алфред, — ответила она, — человек Алкиброна, капитана «Туки». — Что он здесь делал? — Его оставили здесь, чтобы он убивал тех, не из пиратов, которые будут искать спасения на борту «Туки», — объяснила она и добавила: — Он убил пятерых. — А что ты делала тут? — Меня отправили сюда радовать его, — ответила она, — чтобы его служба стала более приятной. — Ты красива? — Некоторые мужчины находят, что я не оскорбляю их эстетических чувств. — Кто твой хозяин? — Алкиброн, хозяин «Туки», — мой господин, — сказала она, — но теперь ты мой господин, и ты полностью владеешь мной. — Твой голос мне знаком, — заметил я. — Я знаю тебя? — Я из Порт-Коса, — ответила она, — рожденная свободной, но в глубине сердца мечтающая быть рабыней. Я скрылась из Порт-Коса, чтобы избежать нежеланного союза. Тот, кто жаждал меня, слишком уважал меня, и хотя я сильно любила его, я знала, что он не сможет удовлетворить мои потребности. Он хотел, чтобы я была его компаньонкой. А я хотела быть его рабыней. Он жаждал служить мне. Я же хотела носить ошейник и целовать его кнут. Я призналась ему в своих желаниях, и он был шокирован. Это оскорбило меня. Мы расстались, негодуя друг на друга. Тогда я решила, что буду ненавидеть мужчин и заставлю их страдать, наказывая за то, что они отвергли мое женское начало. Наши родители, ничего не зная о том, что произошло между нами, уговаривали нас соединить руки и выпить вино за наш союз. Он, взбешенный, но смирившийся, убедил себя, что его долг перед семьей состоит именно в этом. Если бы я когда-нибудь вступила с ним в союз, я осталась бы нетронутой. Так он наказал бы меня за то, что я посрамила его. Он стал бы держать меня как свою официальную «компаньонку» и никогда не дотронулся до меня. Я была бы вынуждена терпеть почести и свободу, уважение и достоинство стали бы моими цепями. Я лежала бы одна, крутясь в темноте, а он бы где-то пировал, получая удовольствие в сладострастных объятиях послушных рабынь, каких можно купить на любом рынке, торгующем рабынями. Как бы я завидовала ошейникам таких девушек, ударам его кнута! Я сбежала из Порт-Коса, чтобы найти свое счастье. Но, как я понимаю теперь, сделала это, чтобы попасть в рабство. Так и вышло. Вначале я пыталась бунтовать, но тщетность этого скоро дошла до меня. Я поняла, что я — рабыня. Горианские мужчины дают противоположному полу мало свободы в этом отношении. Женщина быстро понимает, что она рабыня, иначе ее убьют. И все-таки я не возражала быть рабыней. На самом деле именно такой я и была. Я понимала это с тех пор, как сформировалось мое тело и в сердце зародилось желание стать рабыней. Меня радовало, что мне не оставили выбора, что мое рабство, как клеймо и ошейник, было дано мне силой. Мне не оставили выбора: я стала тем, чем была по своей сути. Это радовало меня. Я познала удары многих кнутов. У меня было много хозяев, хороших и плохих. Дольше всего я пробыла рабыней в Вонде, в рабовладельческом доме, в Доме Андроникаса. — Я знаю, кто ты! — воскликнул я. — Господин? — переспросила она и вскрикнула: — О! У господина крепкая хватка, я чувствую ее! Я держал ее руки над головой, сжав их вместе, в то время как она стояла на коленях передо мной в темноте. Меня радовало, что я могу дать ей снова почувствовать себя беззащитной. — Каким именем тебя обычно называли, рабыня? — поинтересовался я. — О, пожалуйста, не убивай меня, господин! — взмолилась она. Я приставил клинок к ее животу и почувствовал ее дрожь. Она знала, что даже легкое нажатие на клинок горианской стали, в этом месте и под этим углом пронзит ее до самого нутра. — Каким именем тебя обычно называли, рабыня? — повторил я свой вопрос. Иногда полезно дать почувствовать рабыне, что она легко может распрощаться с жизнью. — Лола, господин! — проговорила она испуганно. — Лола! Я отпустил ее руки и вложил меч в ножны. — Можешь лизнуть и поцеловать мои ноги, Лола, — сказал я. Она с готовностью исполнила приказ. — Ты знаешь, кто я? — задал я вопрос. — Мой господин, — ответила она. — Мой господин. — Встань, девушка, — велел я. Она подчинилась. — Я — Джейсон. Джейсон из Виктории. — Господин! — воскликнула она со слезами в голосе. — Господин! Она заключила меня в объятия, рыдая, прижимаясь ко мне. Я обнял ее, позволив себе эту нежность по отношению к ней, хотя она и была всего лишь заклейменной рабыней. — Она продала меня! — рыдала девушка. — Она отвела меня на верфи, пока ты был на работе. Она продала меня! — Она не имела на это права, — сказал я. Лола плакала, прижавшись ко мне. Я чувствовал слезы у себя на груди. — Меня продали купцу из Тетраполиса, — продолжала она. — В Тетраполисе я снова была продана агенту, который оказался на службе у Алкиброна, одного из высших капитанов Рагнара Воскджара. — Он взял тебя с собой для развлечения на «Туку». — Да, господин, — подтвердила она. Я отодвинул ее от себя. — У меня сейчас нет для тебя времени, — сказал я. — Да, господин, — проговорила она. — О господин! — вскрикнула она, когда я прижал ее и положил на спину на мокрые доски трюма. Я быстро справился с ней, потому что действительно не имел лишнего времени. Она повисла на мне, разгоряченная и подрагивающая. «Тука» тем временем сошла с мели. Я слышал шаги по палубе у нас над головами. Люди занимали места за веслами на скамейках. Веревки, которыми «Тина» и «Таис» стащили «Туку» с мели, снимались. Амилиан отдавал приказы. Я поднялся на ноги и щелкнул пальцами. — Поднимайся, — приказал я девушке. — Мы должны вернуться на борт «Тины». — Да, господин. — Она застонала, поднимаясь на ноги. Я подошел к пробоине в борту «Туки». Сквозь дыру виднелась «Таис» и речная цепь позади нее. Я столкнул тело напавшего на меня в воду. Девушка была рядом со мной. — Ты умеешь плавать? — спросил я. — Нет. Я взял ее за руку и, потянув за собой, прыгнул в воду. — Перевернись, — сказал я ей, — ляг на спину, полностью расслабься. — Да, господин. — Она была напугана. Взяв ее за волосы, я медленно поплыл вокруг носовой оконечности «Туки» в сторону «Тины». Спустя какое-то время с помощью членов команды мы поднялись на борт нашего корабля. — Добро пожаловать, Джейсон, — приветствовал меня ухмыляющийся Каллимах. — Пока мы изо всех сил трудились, двигая «Туку», ты, похоже, наслаждался. — Я выполнил свою часть работы, — рассмеялся я. — Девушка случайно попалась мне на пути. Мы повернулись, чтобы посмотреть на мокрую, дрожащую рабыню. Как большинство девушек, что с Земли, что с Гора, она была маленького роста, с пышными формами, соблазнительная и очаровательная. — Она милая, — заметил Каллимах. — Прелестная игрушка, — заверил я. Девушка опустила голову, улыбаясь. — Принесите плащ, — попросил я. Я накинул на нее плащ. Она плотно завернулась в него, придерживая маленькими руками. — Спасибо, мой господин, — прошептала она. — Заприте ее в трюме, — приказал я матросу. — Да, Джейсон, — ответил он и повел прелестную рабыню в отведенное ей место. — Мы должны уходить, — сказал Каллимах. — Я найду место на одной из скамеек, — кивнул я. — Сэр, — обратился к Каллимаху офицер, — на корабле справа по борту заметно какое-то движение. — Значит, он не покинут, — сказал Каллимах. — Я так и думал. Я вспомнил про корабль, о котором слышал, прежде чем влезть в трюм «Туки». Он казался покинутым и безвольно дрейфующим по течению. Потерянный в суматохе ночи, освещенный нашим отвлекающим внимание пожаром на «Оливии», он находился примерно в пасанге к востоку от нас. Возможно, стал жертвой одного из пиратских судов. А может быть, еще раньше сел где-то на мель в ходе сражения, а теперь смог сняться с нее, Каллимах и я в сопровождении офицера пошли к ограждению на правом борту «Тины». Мы увидели, как двигались весла. Корабль не был мертв. — Надеюсь, он не собирается атаковать три корабля, — произнес офицер. — Почему же раньше не атаковал? — спросил кто-то. — Без сомнения, выжидал, — заметил я, — надеясь, что другие корабли присоединятся к нему. — Почему же теперь он готовится напасть? — спросил еще кто-то. — Другие корабли его не поддерживают. — Он знает, что «Тука» освобождена, — ответил Каллимах. — Если он собирается атаковать, то должен сделать это сейчас. — Но у нас три корабля. — Два, если мы не будем считать «Туку». — Ставки, даже в этом случае, решительно в нашу пользу, — сказал кто-то. Один корабль в весельной битве не может хорошо защищаться против двух кораблей. Один фланг по крайней мере должен быть открыт. — Капитан — отчаянный смельчак, — произнес я. — Ты узнаешь этот корабль? — спросил Каллимах. — Это первый корабль, который покинул линию, первый корабль, который ударил нас, — сказал я. — Во время этой неразберихи, несмотря на наш ложный маневр и на флаги Воскджара, под которыми мы шли, он не потерял нас, он остался с нами, он упрямо преследовал нас. Это «Тамира». — Она движется! — воскликнул офицер. — «Таис» тоже, — закричал кто-то. Я резко обернулся. «Таис», темная, низко сидящая в воде, красивая, узкая, агрессивная, считалась одним из наиболее опасных боевых кораблей во флоте Порт-Коса. Командовал ею капитан Каллиодорос. Сейчас «Таис» промчалась между кормой «Туки» и носом «Тины». Она тоже опознала «Тамиру». — Она не должна быть потоплена! — закричал я. — Посигналь Каллиодоросу! — Нет, — угрюмо отозвался Каллимах. — Рожки выдадут наше расположение. Я наблюдал за продвижением «Таис». — Ее капитан, должно быть, сошел с ума, — заметил кто-то. — Он приговорил свой собственный корабль, — послышался еще чей-то голос. Я даже не понял, заметил ли Реджинальд на «Тамире» приближение «Таис». — Она не должна быть потоплена! — снова закричал я. — По крайней мере, ее нужно взять на абордаж. Раздался звук раскалываемого дерева, скрипение и треск разрываемого шпангоута. Я услышал крики людей. — Слишком поздно, — произнес Каллимах. — Кровь за Порт-Кос, — сказал кто-то. — К «Тамире», — молил я Каллимаха. — Пожалуйста, Каллимах! — У нас нет времени, Джейсон, — отозвался он. — Другие корабли станут искать нас, — добавил офицер. — Мы должны отплыть, — сказал Каллимах. Я отстегнул свой пояс и меч и нырнул с борта «Тины». Я слышал, как Каллимах закричал мне вслед: — Вернись, Джейсон! В считанные мгновения я был рядом с «Тамирой». Ее темный корпус надвинулся на меня и заставил нырнуть. Я почувствовал в своих руках ее киль, оттолкнулся и снова всплыл на поверхность. Моя рука стукнулась о весло, пустое, свисающее с борта вниз. Я ощущал присутствие других людей в воде рядом со мной. В нескольких ярдах я видел темную тень, это была «Таис». Я оттолкнул от себя какого-то человека. Рукой я задел обломок. — Она снова подходит! — раздался отчаянный крик. Я повернулся. Темная тень «Таис» оказалась почти на мне. Я быстро отпрянул в сторону и нырнул. Я почувствовал, как меня подняло и отбросило назад и в сторону носовой волной от «Таис», и одновременно услышал второй удар. На какое-то время я перестал соображать, ощущая только звук, движение и боль. Затем моя голова снова оказалась на поверхности, и я смог вздохнуть. Я был рядом с «Таис». Вокруг кричали люди. Высунув руку из воды, я мог почувствовать режущую лопасть «Таис». Затем лопасть отошла назад, и «Таис», молотя веслами по темной реке, вытащила свой таран из корпуса пробитой «Тамиры». Отталкивая обломки и людей, я поплыл к борту пиратского корабля. У него были потеряны дюжина футов продольной обшивки и около трех вертикальных планок. Я просунул руку в пролом. Дыра в корпусе была около двух футов в высоту. Когда корпус переместился, вода хлынула мимо меня в трюм. Я забрался внутрь. В темноте какой-то плавающий ящик стукнулся о мои ноги. Вода доходила мне до колен. Я почувствовал, как «Тамира» содрогнулась. Пол трюма накренился. Снаружи я увидел темный силуэт «Таис», качнувшейся к правому борту. Затем, не спеша, она отошла. Она выполнила свою работу. Корабль внезапно накренился на корму. Я соскользнул в трюм и поплыл к корме, барахтаясь в воде. Пролом в корпусе, через который я мог видеть звезды, оказался в нескольких футах от меня, вверху накренившегося пола трюма. Через пролом в трюм попало еще больше воды. Держась вдоль стены, я пробился к пролому. Взявшись руками за кромки бреши, я подтянулся и вылез наружу, а затем быстро нырнул в воду. Я оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Тамира» ушла кормой под воду. Я боролся с низовым течением какое-то время. Затем вода снова стала спокойной. — Помогите! — услышал я. — Помогите! Мое сердце сильно забилось. Я поплыл на крик и увидел двух мужчин, барахтающихся в воде. — Не могу удержать его! — закричал один из них. — Я помогу вам! — ответил я. Я уцепился за железный ошейник, надетый на шею мужчины. — Не барахтайся! — велел я ему. Его руки в наручниках, прикрепленных одинарной цепью к петле на ошейнике, молотили по воде. С наручников спускалась еще одна цепь, уходящая под воду. — Не барахтайтесь, господин! — взмолился второй человек. — Вы можете держаться на поверхности? Вы умеете плавать? — спросил я их. — Наши ноги закованы! — Держи своего приятеля, — приказал я, — я поддержу тебя. Подтащив их по воде к плавающему обломку корабля, я забросил первого из них на этот обломок. Второй с усилием вскарабкался сам, поскольку цепи мешали ему. — Вот уж не думал встретиться с вами таким образом, — сказал я им. — Поистине странной может быть военная фортуна. — Мы одни на реке, — проговорил мужчина, которого второй называл господином. — Ночь. Мы среди врагов. — Не все враги, — ободрил я его. — На что можно здесь надеяться? — Надеяться никогда не помешает. К нам приблизилось судно с фонарем на носу. — Мы пропали, — сказал первый мужчина. — Джейсон, это ты? — спросил голос с носа корабля. — Да, — произнес я в ответ. — Забирайся на борт, — сказал Каллимах. — Времени мало. Мы должны уходить. Я помог двум закованным в цепи мужчинам встать на обломке, чтобы их могли поднять на борт «Тины». — Кто твои спутники? — поинтересовался Каллимах. — Крондар, гладиатор, — ответил я, — и Майлз из Вонда.10 ЧТО ВИСЕЛО НА НОСУ НАШИХ КОРАБЛЕЙ КАК МЫ ПРИВЕТСТВОВАЛИ КЛИОМЕНЕСА
Я скрестил запястья Лолы и темной лентой крепко связал их спереди. Затем я обвязал их линем, который свисал с кольца на носу. Я дал знак матросу, и он поднял девушку в воздух и перекинул через перила. В ту же секунду, подхваченная и держащаяся на лине, она повисла на носу корабля как выставленный на обозрение трофей. На речной галере, а именно такова была конструкция «Тины», ее ноги находились по обе стороны тяжелого деревянного изогнутого носа корабля, опущенные к воде и тарану. Ширли, взятая мной у Реджинальда, капитана «Тамиры», как утверждали, была родом из Тафы. Она висела на носу нашего главного корабля, «Туки». Это судно считалось самым знаменитым кораблем Воскджара. Наша «Тина» шла второй в линии. «Таис», которую могли опознать, закрывала наш тыл. Обе девушки были обнажены. Обе служили очаровательным украшением наших кораблей. Предпочтительнее, конечно, была свободная женщина, подвешенная на нос корабля, тогда степень победы становится более острой и зримой, но нам ничего не оставалось, как довольствоваться простыми рабынями. Свободных женщин не так легко найти. После того как свободная женщина вывешивалась на нос корабля, ее превращали в рабыню. Три наших судна не спеша двигались по каналу, ведущему во владения Поликрата. — Я бы отступил в тень, — произнес Каллимах. Я последовал его совету. Ни к чему было быть узнанным. За пазухой у меня лежала маска из алой ткани. Я изготовил ее еще в Виктории, когда собирался отправиться на запад, чтобы присоединиться к «Тине» у цепи. Маска была копией той, что была надета на человеке, который в Виктории пытался получить у меня топаз. Я не сомневался, что он — настоящий курьер Рагнара Воскджара. Тогда я думал, что при определенных обстоятельствах это может пригодиться. Однако я не надевал ее. Я не знал, предполагалось или нет, чтобы курьер путешествовал с флотом Воскджара. На «Туке» гребцы громко пели. На них были надеты необычные наряды. Знаки различия были сняты с их одежды. Со шлемов были убраны кресты. С выпуклой поверхности щитов были сорваны опознавательные знаки. Они пели не гимн Ара, а песню отчаянных речных пиратов и драчунов, «Десять девушек из Хаммерфеста», в которой подробно излагалась судьба, постигшая этих очаровательных девиц. Я был слегка шокирован, что крепкие парни из Ара, солдаты и джентльмены, насколько могут быть джентльменами горианцы, знали такие стихи, не говоря уж о том, чтобы петь их с таким бесстыдным удовольствием. Я понял, что эти жители Ара, так же как и те, кто проживал в Порт-Косе, хорошо знали, что делать с женщинами. На «Туке» подняли флаги. Они передавали те сигналы, которые были описаны в документах, взятых мною у Реджинальда. Я заметил ответные флаги, поднятые на стенах владений Поликрата. — Отойди назад, — предупредил Каллимах. Я отступил еще немного, но остался на позиции, откуда мог бы следить за происходящим. «Тука» под командованием Амилиана теперь дрейфовала перед большими морскими воротами из железной решетки. Ее гребцы молчали. На носу «Туки» стоял Майлз из Вонда. Он был родом не из прибрежного города и почти наверняка был незнаком обитателям здешних владений. Когда на «Тине» его освободили от цепей, он сначала выразил желание сойти на берег, когда будет возможно, чтобы отправиться в Турмус. Но потом, узнав, что некая рабыня по имени Флоренс находится за высокими стенами в плену у Поликрата, попросил вместо этого дать ему место на скамье и меч. Все это было ему предоставлено. Он отрастил щетину и надел повязку на один глаз. Я не думаю, что даже Сирнак, капитан Поликрата, тот, кто с Реджинальдом подстерег «Цветок Сибы», был бы в состоянии узнать в головорезе на носу «Туки» бывшего беженца-землевладельца из Вонда. Иначе обстояло дело с Крондаром. Однажды увидев изуродованное шрамами лицо Крондара, ветерана многих схваток в Аре, уже невозможно было забыть его. Гладиатор с мечом в руке вместе с другими людьми из Ара оказался в трюме «Туки», пригнувшись под палубой. Мое сердце забилось. Я увидел фигуру, появившуюся на стенах. Это был Клиоменес. В ночь нашего выхода из окружения на реке мы подожгли «Оливию», наше самое медленное и неуклюжее судно, и направили ее в восточном направлении через колеблющиеся вражеские линии, открытые и дезорганизованные уходом «Тамиры» с ее позиции. Как мы надеялись, этот ложный маневр заставит пиратов в суматохе и темноте решить, что мы двигаемся на восток и что «Оливия» подожжена их собственными силами. Затем мы вывесили флаги Воскджара на наши мачты на случай, если попадем в свет проходящих фонарей, и двинулись на запад цепи, где сняли с мели «Туку». В этот момент «Тамира», которая настойчиво преследовала нас, отчаявшись дождаться поддержки, безрассудно атаковала наши корабли. Она пала жертвой быстрой «Таис» и скоро затонула. Тогда-то мне и удалось спасти Майлза из Вонда и Крондара, его раба, вытащив их из темной, усыпанной обломками воды. Следуя за «Тукой» и «Таис», по предварительному плану, мы на «Тине» поплыли затем в южном направлении вдоль цепи. Пока не дошли до того места, где двигавшиеся в северном направлении части флота Воскджара, те, что мы раньше приняли за идущие нам на помощь суда Каллистена, прорвали цепь. Мы не думали, что пираты протащили свои корабли по берегу возле южных свай, держащих цепь, к югу. Там не было никаких следов борьбы или повреждений. Таким образом, было ясно, что они не встретили здесь сопротивления Каллистена. Соответственно, они просто прорвали цепь, а не занимались трудной работой по вытаскиванию на берег и передвижению по суше около пятидесяти кораблей на расстояние около двух — трех сотен ярдов. Наши предположения оказались верны, и мы использовали этот прорыв в цепи, чтобы двинуться в западном направлении. Прежде чем покинуть место схватки «Таис» с «Тамирой», я нарочито громко крикнул, будто обращаясь к Каллистену: — Мы сумели спастись! Давай поспешим теперь к Тетраполису, где мы будем в безопасности! В ответ на мои слова раздался радостный крик команды, которой был подан сигнал, и люди отвели душу в этом крике. Эта уловка была придумана для спасшихся моряков с «Тамиры», которые плавали в воде, держась за обломки. Когда их поднимут на пиратские суда, повернувшие на запад после обнаружения маневра с «Оливией», они расскажут, что слышали. Говоря честно, я не думал, что эта маленькая вторая уловка на самом деле была необходима. Команды пиратского флота решат, что мы, если нам удастся продвинуться западнее цепи, попытаемся найти спасение в одном из городов. Тетраполис — один из основных городов на западе. Пиратам, даже Реджинальду, капитану «Тамиры», если только он выжил в столкновении с «Таис», никогда бы не пришло в голову, какова может быть наша истинная цель. По крайней мере, мы бы хотели накопить большую силу, достаточную, чтобы использовать все возможные преимущества, которые мы приобрели, обладая документами, украденными с «Тамиры». Ко времени, когда такая сила будет собрана в прибрежных городах, флот Воскджара уже достигнет владений Поликрата, укрепит их и начнет участвовать в разработке новых мер безопасности. К тому же я не думал, что Реджинальд станет докладывать, что документы были украдены с его собственного корабля, до того как оно было выведено из строя. Теперь, если ему удастся выжить после столкновения с «Таис», он будет утверждать, что документы пропали вместе с кораблем после его кровавой и неудачной попытки не дать нам уйти. Я не сомневался, что он предпочтет, чтобы его хвалили за геройство, а не разрезали на куски за небрежность. Майлз из Вонда, на носу «Туки», и Клиоменес, на стене владений, обменялись сигналами. Мы, конечно, не направились ни к Тетраполису, ни к какому другому городу на реке. Вместо того чтобы двигаться на северо-запад, мы под парусами и веслами отправились прямо на север вдоль цепи. К сумеркам мы дошли до северного прорыва цепи, который был произведен второй частью флота Воскджара. Используя этот прорыв, мы повернули на юго-восток. Мы не сомневались, что сначала погоня направится в направлении северо-запада, в сторону Тетраполиса. Пока корабли следовали нашему предполагаемому курсу, а остаток пиратского флота, перегруппировываясь и устраняя поломки, ожидал их возвращения, мы спешили, работая сменами, днем и ночью, к владениям Поликрата. Я был уверен, что мой первоначальный план, если нас не предадут, даст нам доступ во владения. Я не мог слышать разговор, который произошел между Клиоменесом и Майлзом из Вонда, но я хорошо знал его содержание. — Что становится целым, когда камни соединяются? — Корабль, плывущий по топазовому морю. — Где можно найти топазовое море? — В четырех стенах скалы. — Где эти стены скалы? — Около топазового моря. — Кто владеет рекой Воск? — Те, кто владеет кораблем, который плавает по топазовому морю. Среди пиратов на стене послышался гул одобрения. Клиоменес заговорил с кем-то, стоящим рядом с ним. Этот человек подал сигнал другому человеку, около башни западных ворот. Он, в свою очередь, обратился к кому-то, очевидно находящемуся в башне. Клиоменес отступил от стены. У меня зашевелились волосы на затылке. Послышался скрип огромных ворот. Я увидел, как натянулись цепи, и затем, со скрежетом, с водой, стекающей каплями, темная, влажная и блестящая, заскользила вверх огромная решетка. Каллимах, стоявший рядом со мной, немного приподнял и затем опустил в ножны меч. Это был жест воина. Возможно, он сам не отдавал себе отчета в том, что делает. Это было так же естественно, как и поднятая губа у морского слина, собирающегося показать зубы и готовность напасть. — Не делай этого, — прошептал мне Каллимах. — Чего? — удивился я. — Не доставай меч, — сказал он, — это предполагает, что ты собираешься использовать его. — Я так сделал? — еще сильнее удивился я. — Да. — Извини, — ответил я и улыбнулся про себя. Я подумал о том, сколько же парней, в основном из Ара, напряглись, сжимая весла на «Туке», желая достать из-под скамеек свое спрятанное там оружие. Морские ворота открылись. Я хорошо ощутил всю силу, необходимую, чтобы поднять такой вес. Внутри владений слышались звуки флейт, барабанов и калик. Однако мелодия была медленной и благопристойной. Майлз из Вонда представлял нас, конечно, как передовые корабли флота Воскджара. Когда мы, опустив паруса, медленно проплывали под огромными воротами, я взглянул наверх. Невозможно было сдержать восхищения, проходя под ними. Я помнил, как последний раз они резко опустились вниз, расколов надвое корабль, на котором я плыл. Затем, следуя за «Тукой», мы оказались во внутренний гавани пиратской крепости. За нами проследовала; «Таис». Клиоменес уже спустился со стены. Он ожидал Майлза из Вонда на широкой набережной, рядом с железной дверью в его владения. С борта «Туки» были сброшены тросы, пойманные стоящими на набережной. Более пятидесяти рабынь, с высоко зачесанными волосами, в традиционных одеждах из белого шелка без рукавов, выстроились в ряд неподалеку от стены. Под мелодию, которую наигрывали находящиеся рядом с железной дверью музыканты, они исполняли танец, медленно и грациозно поднимая руки и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. У них были корзины, наполненные цветочными лепестками. Танец был одним из тех, который исполняется свободными девушками, чтобы оказать честь и приветствовать приехавших высокопоставленных гостей или посла иностранного города и его свиту. Если бы их платья не были без рукавов, а девушки — босыми и в ошейниках, их можно было бы принять за свободных женщин. Я мог почувствовать запах готовящихся кушаний, их восхитительный аромат витал над владениями. Шла подготовка к празднику. Я не увидел среди танцующих девушек ни рабыни Беверли, ни рабыни Флоренс. Без сомнения, они, как многие другие, находились внутри владения, готовя под кнутами надсмотрщиков праздник для своих хозяев. Я рассматривал рабынь. Даже в таких нарядах и участвуя в таком благопристойном представлении, они выглядели невероятно возбуждающими. Как мучительно прекрасны и желанны женщины! Как трудно даже просто смотреть на них и не кричать от желания! Едва ли можно было представить, какими будут эти женщины позже, на празднике, когда, раздетые или прикрытые кусочком материи или, возможно, отмеченные лишь шелковой тряпицей, привязанной к левой лодыжке, они должны, демонстрируя свое абсолютное рабство, показаться перед мужчинами. Я не думал, что их танцы тогда будут столь же благопристойны, наоборот, они раскроют глубинные сексуальные потребности женщин под властью мужчин. Я мог представить себе их, ползущих на коленях, если им прикажут прислуживать. Я мог представить себе их, как я частенько видел на горианских праздниках, с испачканными едой и вином телами, пойманных за волосы, брошенных на низкие столы и изнасилованных их хозяевами, и не один раз. Они были ничто, просто рабыни. Не было ни одной услуги, удовольствия или близости, такой восхитительной, такой полной, такой обыденной или такой неожиданной, какую бы они не должны были с готовностью оказать своему хозяину, следуя одному только его капризу. Я отвернулся от девушек. Дверь, ведущая во владения, и стены должны быть взяты, и взяты быстро. «Тука» теперь перемещалась вдоль набережной. Якорные тросы были закреплены. Майлз из Вонда готовился сойти на берег. Клиоменес ждал его, чтобы поприветствовать. Девушки закончили танец. Они держали корзины с лепестками цветов, готовые разбрасывать их по набережной, по пути следования Майлза из Вонда и людей, сходящих на берег с «Туки». Символичность этого обряда достаточно ясна. Женственные, нежные и красивые, лепестки ложатся под ноги мужчин. Разве не ясен смысл этого? Мужчины — хозяева, завоеватели и победители. Под их ногами, принадлежа им, покоренные, лежат лепестки цветов. В этом мы видим очаровательный жест, одновременно и приветственный, и выражающий покорность, тот, в котором красиво и чувственно признается закон природы. Но, конечно, существует много способов признания этих законов. Например, такой способ, когда женщина, обнаженная и одетая в ошейник, заклейменная, под кнутом мужчины, извивается у его ног под звук барабанов. — Добро пожаловать, господа, — пели девушки. Майлз из Вонда ступил на ограждение «Туки», затем он и другие люди спрыгнули на набережную. — Добро пожаловать, господа, добро пожаловать, господа, всем добро пожаловать! — пели девушки, разбрасывая лепестки по набережной перед мужчинами, сходящими с «Туки». Я увидел, как Клиоменес схватил руку Майлза из Вонда. Амилиан и его люди намеревались двинуться к двери. Залы должны быть взяты. — Все — ваше, — пели девушки, — и мы тоже ваши. Добро пожаловать, господа! «Тука» двигалась вдоль набережных. Мы бросили наши якорные тросы. Едва они были привязаны, как Каллимах, со мной и другими, перепрыгнул через ограждение. Каллимах и его люди должны захватить стены. — Добро пожаловать, господа, добро пожаловать! — пели девушки. Амилиан, сопровождаемый своими людьми, быстро прошел мимо ошеломленных пиратов к железной двери. — Задержите, задержите их там! — внезапно закричал Клиоменес. Он наконец увидел Каллимаха и меня. — Среди вас лазутчики! — воскликнул он. Но тут же меч Майлза из Вонда оказался у его горла. — Прикажи своим людям сдаваться! — сказал Майлз. Мой меч в это время тоже угрожающе коснулся живота пирата. Двое мужчин схватили Клиоменеса сзади за руки. Девушки-рабыни завизжали. Корзины с лепестками упали на набережную. Рабыни прижались к стене, мимо них двигались вооруженные люди. — Сдавайтесь, — приказал Майлз из Вонда пиратам на аллее, — или вы умрете. — Сдавайтесь! — хрипло крикнул Клиоменес. Мы увидели, как Амилиан с группой людей прорвался сквозь железную дверь. Раздались крики, звон мечей и топот бегущих ног. Каллимах, сопровождаемый своей группой, устремился к проходу на стены. Я увидел двух пиратов, отброшенных со ступеней и падающих, переворачиваясь и ударяясь о камни, на дно внутренней гавани. Позади меня спрыгнул пират и побежал по набережной. Я кинулся вдогонку. Но тут перед ним оказался другой корабль. — Это «Таис»! — закричал пират прямо перед ним. С бортов судна прямо перед ним прыгали люди. Он бросил меч. Я метнулся мимо него, между людьми с «Таис», в направлении стены. Ни один пират не должен скрыться. Я помчался на стену. Там, наверху, шел жестокий бой. Я сбросил одного человека, другого, который карабкался через отверстие в парапете, пронзил мечом. Я прорубал себе дорогу сквозь людей. Во внутренней гавани я заметил пиратов, плывущих к воротам. Я силой проложил себе путь к западной башне ворот, выбил из рук пирата, находящегося внутри башни, меч и придушил его, схватив за шею. Затем втолкнул его на внутренний балкон, смотревший в камеру, где находился брашпиль. — Прикажи опустить ворота, полностью опустить ворота! — приказал я. — Опустить ворота! — закричал он. — Опустите цепи ворот! Опустите цепи ворот! Внизу, в воде, раздались крики негодования. С грохотом огромные ворота глубоко ушли в воду, и решетки закрепились в гнездах под поверхностью. — Мы сдаемся! — кричали пираты на стене. Мечи были отброшены. Я отвел своего пленника к остальным. С высоты я мог видеть набережную, заполненную нашими людьми, вылезающими из трюмов «Туки» и «Тины». Флот Поликрата, насколько мне было известно, состоял из сорока кораблей и находился вне крепости. Ему полагалось сдерживать флот восточных городов, стремящийся на помощь защитникам западной цепи. Таким образом, внутри твердыни была оставлена только маленькая часть сил под командованием Клиоменеса. Где-то около двухсот или двухсот пятидесяти человек. Это считалось достаточным, чтобы удерживать крепость в случае серьезной атаки, но когда враг, как это оказалось сейчас, прорвался внутрь, защита твердыни стала тщетной. Глядя со стены вниз, я и Каллимах увидели выходящего на набережную Амилиана, Он посмотрел вверх и поднял в воздух окровавленный меч. — Мы победили, — сказал Каллимах. — В этой битве, — заметил я. — Да. Мы не подняли над владениями Поликрата флагов Порт-Коса, или Виктории, или Ара.11 МАЙЛЗ ИЗ ВОНДА И Я РАССМАТРИВАЕМ РАБЫНЬ
— Не хочешь ли ты присоединиться ко мне, мой друг, Майлз из Вонда? — спросил я. — Да, — кивнул он. Это была ночь нашей победы. Мы захватили владения. Я вставил тяжелый ключ в замок на двери и открыл ее. Она вела на узкий балкон, закрытый замысловатой решеткой, которая находилась на высоте около двадцати футов над полом и окружала площадь центрального помещения для рабынь. Комната внизу освещалась лампами. Мы наблюдали за рабынями сквозь решетку. Она сконструирована так, что девушки не знают, когда находятся под наблюдением, а когда нет. Все, что они делают или говорят, — и они знают об этом — видно и слышно мужчинам. Это допустимо. Они — рабыни. — Да, — тихо сказал я, — она красива. Майлз из Вонда, как я заметил, не мог отвести глаз от одной из девушек. Она сидела у дальней стены, положив руки на колени. Рыжеволосая и соблазнительная. На ней был ошейник и кусочек желтой ткани. Когда-то она была леди Флоренс из Вонда. Теперь — простая рабыня, Флоренс. Я увидел, как Майлз из Вонда сжал кулаки. — Если нам все удастся, — сказал я, — без сомнения, она и другие будут распределены между нами. Эти девушки, конечно, так же как серебро, золото и богатые одежды, были трофеем и добычей. — До сих пор ты играл важную и значительную роль в нашем деле, Майлз из Вонда, — сказал я. — Если ты желаешь эту рабыню, очень возможно, что она будет выделена тебе как часть добычи. — Если я захочу ее, — небрежно сказал Майлз из Вонда. — Тут, несомненно, много других пленниц, которые так же красивы. — Несомненно, — уверил его я, — но все же она совершенно очаровательна. — Да, — сказал он, глядя на нее, — она очаровательна. Я улыбнулся про себя. Стремился ли Майлз из Вонда скрыть от меня свою привязанность к простой рабыне? Было очевидно, что он лелеет мысль о ней. Я не сомневался в том, что он готов умереть за нее. — Кажется, что и ты, — глядя на меня, проговорил Майлз из Вонда, — находишь одну из этих рабынь заслуживающей интереса. — Некоторые не вызывают у меня отвращения, — уклончиво ответил я. — Как насчет той изящной маленькой брюнетки? — спросил он. — Которой? — Да вон той, — ответил он, указывая на девушку в ошейнике, чуть прикрытую лохмотьями красного цвета, сидящую на полу напротив нас, у противоположной стены. — Этой? — уточнил я. — Да. Я пожал плечами. Вполне возможно, что мои глаза уже не раз выдали меня. Я увидел, как она раздраженно, нетерпеливо оттолкнула другую девушку, которая, очевидно, по ее мнению, слишком близко подошла к ней. — В этой брюнетке, несомненно, есть некоторая нервозность, — заметил Майлз из Вонда. — Она с Земли, — объяснил я. — Кнут может выбить это из нее. — Ты бы мог бить ее кнутом? — поинтересовался Майлз из Вонда. — Конечно, — уверил я его. Какая женщина смогла бы уважать мужчину, который недостаточно силен, чтобы применить к ней кнут? Мы продолжали рассматривать центральную залу. Многие такие помещения довольно милы, они сверкают разноцветной плиткой, богатыми драпировками и оборудованы купальнями. Но эта выглядела по-другому. Она была больше похожа на угрюмую, непривлекательную, плохо освещенную, надежно защищенную тюремную камеру. Стены были высокими и мрачными, изразцы — большими и темными. В центре комнаты находился резервуар для воды. У одной стены стояло корыто для отходов. Объедки пищи кидались девушкам через окно решетки, слева от нас. Обычно пираты не балуют своих рабынь. Мы посадили всех девушек, находящихся в крепости, в одно помещение. Вместе с ними мы поместили Ширли и Лолу, которые были вывешены на носы «Туки» и «Тины», когда мы входили во внутреннюю гавань. Перед тем как соединить их с другими девушками, мы выдали им короткие туники рабынь, чтобы они пользовались авторитетом в глазах своих новых подруг. Когда один из наших людей рано утром втолкнул Лолу в камеру, я, спрятавшись на балконе, не желая быть обнаруженным, наблюдал, что за этим последовало. Увидев маленькую, изящную брюнетку в красных лохмотьях, Лола взвизгнула от удовольствия. — Ты продала меня! — Ты продала меня! — орала она. — А теперь ты тоже носишь ошейник! Напуганная брюнетка прижалась спиной к стене. Тот, кто привел Лолу, схватил ее за волосы и встряхнул: — Она не должна быть покалечена или ослеплена, — предупредил он Лолу. Я заранее велел передать это Лоле, ожидая от нее враждебности, которую вполне можно было понять, по отношению к брюнетке. — Да, господин! Да, господин! — заплакала Лола. После этого ее заперли вместе с Ширли и остальными. Еще раньше я четко и ясно приказал Лоле молчать о моем присутствии в крепости. Такое же указание было дано очаровательной Ширли. Девушки будут хранить секрет. Они рабыни, они не хотят стать пищей для слинов. Таким образом, хотя брюнетка и будет, на свою беду, теперь в собственном ошейнике, содержаться взаперти с девушкой, для которой когда-то была почти госпожой, она не узнает, что некто по имени Джейсон из Виктории, свободный человек, проживает в тех же владениях, что и она. — Как красивы рабыни, — произнес Майлз из Вонда. — Да, — согласился я. Я наблюдал, как Лола двигается в сторону брюнетки, идогадался, что она видела, как брюнетка оттолкнула другую девушку. Она села нарочито лениво рядом с брюнеткой и томно потянулась. Хотя Лола казалась безучастной и равнодушной к тому, что она делает, ни меня, ни брюнетку это не могло ввести в заблуждение. Затем Лола, как будто бы скучая и не обращая ни на что внимания, еще ближе придвинулась к брюнетке. Оттолкнет ли ее брюнетка? Если да, то не Лола будет зачинщицей скандала. Первый удар будет нанесен брюнеткой. Лоле тогда ничего не останется, как защищаться. Я улыбнулся про себя. Я был уверен, что, защищаясь, Лола разорвет маленькую брюнетку на куски. Я увидел, как плечи маленькой брюнетки затряслись, затем она зарыдала и, вскочив на ноги, убежала. Она пересекла комнату. Тогда Лола улеглась на ее место и, свернувшись по-кошачьи, заснула. А брюнетка стала искать другое пристанище. — Убирайся! — сказала одна из девушек, отталкивая ее. Плача, брюнетка пошла на другое место. — Убирайся! — заявила другая девушка. Тогда брюнетка подошла и встала на колени еще перед одной девушкой, опустив голову так, что волосы коснулись пола. — Да, — сказала рабыня, — ты можешь отдохнуть здесь, тут хватит места для двоих. Это была именно та девушка, которую брюнетка раньше оттолкнула. — Спасибо, — проговорила брюнетка и легла. Это место на изразцах станет теперь ее ночлегом. Именно здесь она будет спать. Я увидел, как она быстро поднялась, опираясь на руки, и украдкой взглянула на Лолу. Потом сразу же легла вновь. Она дрожала. Она боялась Лолу. Это порадовало меня. Я улыбнулся про себя. Есть еще кое-кто, кого она скоро научится бояться, тот, кто будет ее господином. — Я смог насчитать восемьдесят девять, — сказал Майлз из Вонда, — включая тех двух, твоих, которых мы привезли на носах «Туки» и «Тины». — Правильно. — Роскошный набор, — заметил Майлз из Вонда. — У пиратов хороший вкус на рабынь. — Все ли зарешеченные ниши, и клетки, и бараки освобождены? — поинтересовался он. — Да. — Они все здесь? — спросил он. — Все. — А что насчет арестантских клеток? — продолжал он. — Тех, что глубоко внизу, под крепостью? — Они тоже были освобождены, — пояснил я. — Видишь тех, в углу, обнаженных и в тесных цепях? — Да. — Они оттуда, из клеток, о которых ты говорил. — Они были в тесных цепях в клетках? — спросил он. Он не поинтересовался насчет одежды. Обычно девушек содержат в арестантских клетках обнаженными. Так делается не только в качестве наказания, но и по гигиеническим соображениям. — Нет, — объяснил я, — мы заковали их, приведя сюда. Раз они были в нижних камерах, значит, были наказаны за что-то, или, возможно, плохо обучены, или непривычны к ошейнику. — Тогда тесные цепи, — предположил он, — служат компенсацией за то, что их подняли на более высокий уровень. — Да, — заметил я, — они должны скоро понять, что их новые хозяева строже прежних. — Великолепно, — заключил он. Тесные цепи даже после всего одного или двух часов приносят значительную физическую боль. Девушки, закованные в них, в скором времени умоляют об освобождении, чтобы затем лучше угождать своим хозяевам. — Какое значительное разнообразие в одежде у этих рабынь, — отметил Майлз из Вонда. — Мы доставили их так, как они были одеты, — сказал я. Одежда на девушках варьировалась от длинных классических нарядов, которые были на встречавших нас на аллее и тех, что пели песни, приветствуя нас, танцуя и разбрасывая лепестки, до жестокой, тяжелой аскетичности тесных цепей и клейм с ошейниками на рабынях, которых мы привели из нижних камер. На большинстве девушек, однако, были те или иные отличия рабынь, такие как туники, камиски и шокирующие та-тееры. На некоторых не было ничего, кроме переплетений разорванных тряпок, как на рыжеволосой красавице, которой заинтересовался Майлз из Вонда, или на маленькой, изящной брюнетке, которую удостоил вниманием я. Похоже, пиратам нравилось таким образом подчеркивать их красоту. Я полностью одобрял их решение. Между прочим, одевание рабынь — это интересное и интригующее развлечение. Рабыня почти никогда не бывает полностью обнаженной. Ее тело почти всегда отмечено каким-то знаком рабства. Обычно это ошейник, но это также может быть ножной браслет, иногда с колокольчиками, или просто браслет. Ее клеймо, конечно, которым глубоко и соблазнительно помечена ее плоть, тоже всегда на ней. Его ни с чем не спутаешь. Об этом позаботилось железо. Кроме этих вещей, многое зависит от конкретной девушки и ее хозяина. Здесь преобладает личный вкус. Безусловно, существуют общие подходы и особенности, которые в целом соблюдаются. Например, можно увидеть на улице обнаженную девушку, на которой ничего нет, кроме ошейника, клейма или небольшой цепи, но это не принято. Такие вещи делаются обычно только в качестве наказания. Свободные женщины склонны протестовать, поскольку глаза их компаньонов почти невольно останавливаются на выставленном напоказ теле таких девушек. Возможно, свободные женщины злятся, что им самим не позволено выставлять себя так бесстыдно и распутно перед мужчинами. Нет нужды говорить, что мужчинам бывает трудно сосредоточиться на делах, когда среди них находятся такие девушки. Может быть, поэтому магистраты не одобряют подобного. В конце концов, горианцы только простые смертные. В семейных домах, конечно, девушки почти всегда скромно одеты. Дети во многих домах могли бы быть поражены, если бы увидели перемену, которая происходит с их хорошенькой Диди или Лейлой. Они знают их как своих нянечек, гувернанток и товарищей по играм, а она в их отсутствие или после того, как они заснули, является по приказу в комнату молодых господ, чтобы сладострастно танцевать перед ними и потом отдаваться им, как положено рабыне. Многое зависит от ситуации. Если молодой человек устраивает пристойный и изысканный обед, его девушка, скромно наряженная, будет, как правило, прислуживать робко и почтительно, спокойно держась в тени, как подобает рабыне. Она даже может получить одобрение от его матери, обрадованной, что он купил такую скромную, полезную рабыню. Конечно, на обеде для своих шумных приятелей, на котором могут подаваться даже несмешанные вина, она, послушная, чувственная и извивающаяся, будет совсем другой девушкой. Возможно, он даже оплатил для нее какие-нибудь уроки у местных работорговцев. Его гости, не контролируя свои желания, сходя с ума от страсти, могут сильно позавидовать ему, имеющему такую девушку. Может быть, он, следуя горианскому гостеприимству, разделит ее с ними, но в конце, когда все уйдут, именно у ножки его кровати она, целующая, и лижущая, и молящая, будет закована в цепь. Самый распространенный горианский наряд для рабыни — это короткая туника. Эта туника всегда без рукавов и обычно имеет глубокий вырез у шеи. Она может быть из самых разных материалов, от богатых атласов и шелков до тонкого, обтягивающего, полупрозрачного репса. В некоторых городах в моде камиски. Обычный камиск — это простой прямоугольник ткани, в середине которого проделано отверстие. Этот наряд натягивается девушкой через голову и опускается на плечи. Он похож на пончо. Обычно его подвязывают бечевкой или кусочком легкой цепи, при помощи которой девушка может быть привязана, если хозяин пожелает. Камиски, как правило, предпочитают в городе Тарна. Турианский камиск — это кусок ткани, напоминающий перевернутую букву «Т», концы которой имеют скошенные края. Он оборачивается вокруг шеи, затем опускается вниз и протягивается плотно, очень плотно, между ногами. Скошенные края ткани затем оборачиваются по бокам девушки и туго завязываются у нее на животе. В обычном камиске бока и клеймо девушки обнажены. В турианском камиске, благодаря тому, что он такой обтягивающий и завязанный, очень легко получить, и это понятно, полное впечатление о красоте девушки. Нет нужды говорить, что камиск, обычно принятый в большой Турии, на юге Ара, известен у горианцев, как правило, под названием «турианский камиск». Интересно, что в самой Турии он называется просто «камиск», а то, что я называю обычным камиском, в Турии именуют «северным камиском». Одним из самых возбуждающих нарядов, если рабыне дозволена одежда, является та-теера, или, как ее иногда называют, лоскут рабыни. Этот наряд похож на тунику, но он не более чем лоскут и намеренно сделан таким. Ни у кого не возникает сомнения, рабыня или нет девушка в этом наряде. В некоторых городах девушки в та-теере не должны находиться в общественных местах. Некоторые хозяева одевают рабынь в такой наряд, когда едут за город, на пикник, или на природу. Другие, конечно, предписывают девушкам носить та-тееру в своих апартаментах. Конечно, существует много типов одежды для рабыни, не только такие очевидные фасоны, как туника, камиски та-теера. Можно упомянуть шелка для удовольствия, во всех вариантах, и кружащиеся, прозрачные шелка для танцев. На ум приходят кожаные одежды, которые принуждают носить девушек, обученных ухаживать за босками и угождать своим хозяевам у перевозчиков. Иногда, правда, вызывает споры, что считать нарядом, а что — повязкой. Например, ремни для рабыни, что это — одежда или повязка? Объективно, я полагаю, это и то и другое. Таковыми же являются, как я бы предположил, цепи в виде туники из Тайроса. Девушка, конечно, может прекрасно смотреться, даже если она неодета. Она может быть наряжена, например, в сеть, так называемая «Добыча охотника». Она может быть украшена драгоценными камнями и кожей со сверкающими цепями, как танцующая под кнутом рабыня в таверне Порт-Коса. В ее цепи могут быть вплетены цветы, когда она служит наградой победителю народных игр в Аре. Интересно, то, что считается нарядами рабыни, а что — нет, очевидно, сложилось под влиянием культуры. Горианцы, не колеблясь, считают бюстгальтеры, трусики и колготки предметами одежды рабыни. Может быть, это связано с тем, что такие наряды ассоциировались с женщинами с Земли, доставляемыми на горианские рабовладельческие рынки. Эти наряды иногда дозволяются девушкам на ранних стадиях продаж или, возможно, независимо от этого, потому что они мягкие, чувственные и подходящие для рабынь. Основное назначение нарядов для рабынь не в том, безусловно, чтобы одеть девушку, поскольку она вовсе не нуждается в одежде, так как она — животное, но в том, как я уже предположил, чтобы выделить, показать ее. В этом смысле наряды рабынь могут быть так же ослепительны и сложны, как одеяния попавшей в рабство убары, которую раздевает на помосте для публичного унижения генерал, захвативший ее. Они также могут быть просты: например веревки, связывающие руки девушки, и кусочек веревки у нее на горле. Наряды для рабынь призваны не только выставить ее напоказ, откровенно продемонстрировав, насколько она желанна, но и ясно напомнить, что она рабыня, которая полезна, когда послушна. А еще наряды нужны, чтобы пробудить, усилить и углубить ее сексуальность. Женщина не может одеваться и вести себя как рабыня, быть в законном рабстве и не понять рано или поздно, что она и на самом деле является рабыней. Хозяин тем временем, без сомнения, держит ее в строгости, часто и небрежно пользуется ею и заставляет ее пройти все оскорбления, соответствующие ее униженному положению. Рано или поздно, в какой-то момент нежности, она отдает себя ему полностью как его рабыня. Это мгновение обычно сопровождается слезами радости и любви. Это переживается женщиной как момент чудесного освобождения. Тогда уходят тысячи недовольств и конфликтов; освобождается, в потоке слез и радости, ее подлинная женственность. Приходит конец лицемерию, стыду. Она тает в его руках, целуя его и рыдая. Но хватит о чудесах, неожиданностях и удовольствиях нарядов для рабынь. Их природа, разнообразие и типы, их значения ограничиваются, как можно ожидать, только воображением очаровательных рабынь и их сильных хозяев. Майлз из Вонда и я продолжали смотреть вниз, в центральную комнату жилища для рабынь, разглядывая пленниц. — Сегодняшний праздник, — сказал Майлз из Вонда, — мог бы быть гораздо приятнее, если бы нам прислуживали они. — Мы должны на какое-то время отказать себе в этом удовольствии, — сказал я. — Нам еще предстоит мужская работа. — Как ты думаешь, когда флот Воскджара прибудет во владения? — Завтра, — ответил я. Мы в последний раз бросили взгляд на прелестных рабынь, надежно запертых внизу. Я думаю, он смотрел на рыжеволосую красавицу в кусочке желтого лоскута. Я же рассматривал маленькую брюнетку, такую испуганную и изящную, в кусочке красной ткани, жалобно свернувшуюся, как рабыня, внизу на изразцах. Я улыбнулся про себя. «Неплохо было бы обладать ею». Я бы хорошо научил ее понимать свое положение. Затем мы покинули балкон, заперев за собой тяжелую дверь.12 МЫ ПРИВЕТСТВУЕМ ФЛОТ ВОСКДЖАРА КУРЬЕР РАГНАРА ВОСКДЖАРА ФЛОТ ПОЛИКРАТА
— В канале, должно быть, пятьдесят кораблей, — произнес Каллимах, захлопывая подзорную трубу. — Приведите Клиоменеса на стену, — приказал я человеку. — И позаботьтесь, чтобы он был хорошо одет. Ему предстоит приветствовать своих друзей с запада. Некоторые из команды Реджинальда или сам Реджинальд, без сомнения, могут его узнать. — Да, Джейсон, — ответил человек и поспешил вниз со стены. Клиоменес провел большую часть вчерашнего дня и ночь вместе с другими пиратами, закованный, в лохмотьях, у лебедки для открывания ворот. Его появление на стене, как полагали я и Каллимах, могло бы смягчить подозрения у приближающегося флота. — Сколько кораблей вместит морской двор? — поинтересовался кто-то. — Наверняка пятьдесят или больше, — отозвался Каллимах, — но я сомневаюсь, что так много их войдет во владения. «Тука», «Тина» и «Таис» были заранее убраны с морского двора. — Готов ли порошок Тасса и бокалы для приветствия? — спросил Каллимах кого-то из стоявших рядом людей. — Да, капитан, — угрюмо ответил тот, — но его слишком мало для такого количества человек. — Ямы в крепости подготовлены? — поинтересовался Каллимах у одного из офицеров. — Да, капитан, — ответил офицер. Более ста захваченных пиратов были привлечены к этой работе, после чего, закованные в цепи, они были заперты вместе с другими в клетках в подвалах крепости. — Флот приближается, — сказал кто-то. — Их опознавательные знаки появились на тросах. — Поднять флаги приветствия, — приказал Каллимах. — Да, капитан, — повиновался человек, передавая приказ другим. — Готовы ли огневые сосуды? — спросил Каллимах. — И те, что на стене, и те, что вдоль канала, мой капитан, — ответил человек. Я увидел приветственные флажки на тросах кораблей — узкие, треугольные, желтые. С катапульты одного из передних судов была запущена дымовая бомба, оставляющая черный хвост. Она дугой поднялась вверх, полетела вперед и затем упала в обрамляющие канал болота. — Дайте ответный сигнал, — приказал Каллимах. В тот же миг дымовая бомба из катапульты на стене, описав изящную параболу, замерла на мгновение на высоте, затем проследовала вниз и шлепнулась в болота. Мы наблюдали за веслами приближающихся кораблей. В их гармоничном движении не было ни колебаний, ни разнобоя. — Они подходят с уверенностью, — заметил кто-то. — Хорошо, — сказал Каллимах. Рядом с нами раздался звон цепей, и Клиоменес, с закованными ногами, был поставлен на парапет. Он был наряжен в алую мантию. На голове у него был желтый берет с кисточкой. — Улыбнись, Клиоменес, — подбодрил его я. Он вздрогнул. Я приставил острие кинжала к его спине. Не прошло и минуты, как первая галера подошла к морским воротам. Клиоменес по нашему настоянию вскарабкался на площадку перед стеной, где он был лучше виден. В спину ему были нацелены стрелы наших лучников. Он улыбнулся, затем поднял руку и помахал. Я не думал, что его нужно убивать, во всяком случае немедленно. Внизу, с носовых башен и палуб галер, цепи на его ногах видны не были. Осторожно, из-за парапета, я изучал галеру, идущую первой. На носу стояли трое. Я был уверен, что знаю только одного из них. И он, что интересно, был в маске. Я узнал его, несмотря на маску. Я встречался с ним на пристанях Виктории поздно ночью. Он хотел получить топаз. Он пытался убить меня. Именно он являлся настоящим курьером Воскджара. Двое других были одеты в наряды капитанов. Но ни один из них не был, как мне казалось, похож на Рагнара Воскджара. Я подозревал, что Воскджар не был со своим флотом. Я еще раньше, размышляя над стратегией пиратов, догадался, что флотом командует не он сам, а менее значимая персона. Я полагал, что Воскджар во время битвы предпочитает заниматься своими владениями. Я пришел к заключению, что он не собирался утруждать себя командованием быстрой, неинтересной и не важной битвой, исход которой, по его мнению, был предрешен. Такое задание могло быть возложено на подчиненных. Он сам мог присоединиться к флоту позже. — Кто на главной палубе? — спросил я Клиоменеса. — Реджинальд, — ответил он, — тот, кто был капитаном «Тамиры». — Кто еще? — настаивал я. Я никогда раньше не видел Реджинальда, хотя и был на его корабле. Он казался высоким, внушительным мужчиной. — Курьер Рагнара Воскджара, — ответил Клиоменес, — он в маске. — Кто другой человек? — спросил я. — Я не знаю, — произнес в ответ Клиоменес. — Это Рагнар Воскджар? — уточнил я. — Я так не думаю, — сказал Клиоменес. Реджинальд приветствовал Клиоменеса. Мы не смогли обменяться сигналами, как положено. Считалась, что опечатанные документы, касающиеся пароля и отзыва, были утеряны вместе с «Тамирой» и покоилась на глинистом дне реки Воск. «Тамира», как нам сообщили, затонула, отважно защищаясь от дюжины кораблей атакующих. Естественно, Клиоменес, неуютно чувствуя себя под прицелом наших стрел, предпочел за лучшее принять эти объяснения. Кроме этого, честно говоря, в таких сигналах не было необходимости в теперешних обстоятельствах. Реджинальда здесь знали. Он раньше вел дела во владениях с Поликратом и Клиоменесом. Мы отдали приказ, и большие ворота заскользили вверх. В этот раз у лебедок трудились пираты, которые поднимали этот мощный вес. Я пожалел только, что с ними не проливает пот Клиоменес, в лохмотьях, под кнутом, прикованный на цепь к лебедкам. Третьим человеком на носу ведущей галеры, как мы узнали, обменявшись представлениями, был Алкиброн, бывший капитан «Туки». Все-таки хорошо, что мы заранее убрали «Туку», а также «Тину» и «Таис» с морского двора. Алкиброн и, без сомнения, многие другие немедленно бы узнали ее. Встревоженные, они попытались бы уйти, и наша ловушка, возможно, оказалась бы бесполезной затеей. Кое-что еще, ранее принадлежавшее Алкиброну, находилось недалеко отсюда — девушка, которую я увел от него и сделал своей рабыней. Она, Лола, с другой моей рабыней, Ширли, содержались для моего удобства в главной комнате помещения для рабынь с другими красавицами, захваченными пиратами. Эти девушки, о которых я упомянул, так же как рыжеволосая красавица, в ком был заинтересован Майлз из Вонда, и маленькая брюнетка, которой интересовался я, находились в неведении относительно своей дальнейшей судьбы. Так было принято. Они были рабынями. Я увидел, как ведущая галера причаливает к аллее рядом с крепостной стеной. Якорные тросы были закреплены. Пираты сошли на берег. — Вы никогда не добьетесь успеха, — проворчал Клиоменес. — Отступи за вал, — сказал я, — чтобы оковы на твоих ногах не были видны. Он сделал шаг назад. — Улыбайся и маши рукой, — велел я ему, — если не хочешь умереть. Он улыбнулся и замахал рукой. Я увидел, как Реджинальд и Алкиброн машут ему с аллеи на другой стороне морского двора. Курьер Рагнара Воскджара с подозрением оглянулся, затем вместе с другими вошел во владения. Внутри, в заранее приготовленной комнате, на большом столе стояли две сотни бокалов с вином. В каждом был порошок Тасса. Когда пираты, ничего не подозревая, будут внутри и приступят к вину, дверь закроется. Другие суда тоже сейчас бросали якоря у аллеи, а следующие за ними привязывались рядом с первыми. За короткое время, если все пойдет хорошо, морской двор будет заполнен кораблями. При таком близком расположении причаленных судов будет возможно пересечь морской двор, передвигаясь с палубы на палубу. Больше чем две сотни пиратов уже были встречены и проведены в глубь владений. Позже команды, теперь меньшими группами, по одной будут проведены еще дальше во владения. Здесь, пользуясь численным преимуществом, мы разоружим более маленькие группы. Затем они будут избиты и кинуты в ожидающие их ямы с гладкими стенами, заранее приготовленные захваченными пиратами Клиоменеса. Узкие коридоры и тупики, внезапно перекрывающиеся опускаемыми решетками, через которые наши лучники смогут стрелять, тоже предназначались для этих целей. Захваченные внутри, беспомощные, как попавшие в загон вулосы, уязвимые для наших лучников, пираты сдадутся, сами разденутся и один за другим попадут в цепи. — На дворе, должно быть, двадцать кораблей, — сказал я. — Все идет хорошо, — отозвался Каллимах. Внезапно я увидел курьера Воскджара — шатающегося, с окровавленным мечом, в порванной одежде. Он появился из внутренних помещений крепости. — Назад! Назад! — кричал он. — Это ловушка! Пираты смотрели на него, замерев. — Назад! Назад! — продолжал кричать он. Тут среди гребцов началась сумятица. Одна галера попыталась развернуться. Другая, вплывавшая, со скрипом притерлась к ней. Люди начали бегать взад-вперед по палубам кораблей. Везде царила паника. Человек в маске, крича и размахивая мечом, обезумев, начал прыгать с палубы на палубу, пытаясь пробраться к воротам. Крики тревоги поднялись над морским двором, хотя, я думаю, многие больше были сбиты с толку, чем встревожены. Следующий корабль входил в ворота. — Я не хочу потерять этого человека, — решительно сказал Каллимах. Он поднял и опустил руку. Этот сигнал был быстро передан на западную башню ворот. Когда человек внизу прыгнул в воду, чтобы доплыть до ворот, они с громовым лязгом цепей, сотрясаясь и скользя, всем весом грохнулись вниз, раздавив и перерезав галеру пополам почти посередине, и затем застыли в своих пазах на месте. Курьер Воскджара не сможет убежать. — Поджигайте бомбы! — крикнул Каллимах. — Подайте сигнал нашим людям в болотах! Поднимите флаги атаки! На стенах раздались крики одобрения. Люди поднялись на стены, зажигая пропитанные смолой тряпки, опущенные в наполненные маслом глиняные сосуды. Высоко над болотами взвилась запущенная со стенной катапульты дымовая бомба, оставляя след красного дыма. Алые флаги атаки, рвущиеся по ветру, заколыхались на наших тросах. Глиняные сосуды, разбрызгивая широкие дорожки горящего масла, полетели на палубы судов, стоящих в морском дворе. Солдаты Ара, поднявшись из болот, расположенных слева и справа, крича, кидали в корабли, стоящие вдоль канала, горящие снаряды. Наши люди выбежали из железных ворот крепости, чтобы взять под контроль аллею, обрамляющую морской двор. Затем они начали карабкаться на палубы кораблей, стоящих на якоре. Завязался рукопашный бой даже на горящих палубах. Наши люди, находившиеся на стене, побежали вниз по ступеням, чтобы помочь своим товарищам. — Смотри за ним, — приказал я человеку, указывая на Клиоменеса. — На живот, урт, — приказал мой товарищ, — и скрести руки за спиной. Клиоменес быстро повиновался. Я поспешил вниз. Разоруженные пираты уже становились на колени перед нашими воинами. Я пошел по аллее недалеко от больших ворот. — Ты, там, — приказал я, указывая мечом, — спускайся на аллею и становись на колени. Курьер Воскджара, испачканный, без оружия, все еще в маске, встал на колени передо мной. Каллимах, спустившись со стены, подошел ко мне. — На болотах все идет успешно, — сказал он. — Корабли подожжены. Пираты пытаются убежать. Он посмотрел на человека, стоящего на коленях под острием моего меча. — Итак, ты — курьер Рагнара Воскджара, — сурово произнес он. — Теперь ты там, где тебе положено быть, на коленях перед честными людьми. В голосе Каллимаха звучал гнев. Я боялся, что он собирается пронзить этого человека насквозь. — Это ему или его агенту, — продолжал Каллимах, — нас выдала Пегги, вероломная шлюха с Земли, рабыня, подающая пагу у Тасдрона. Я молчал. — Как ты думаешь, каково должно быть ее наказание? — спросил Каллимах у меня. — Если она виновата, — сказал я, — то любое, как ты захочешь, потому что она — рабыня. Это было в полном соответствии с горианским законом. На самом деле с рабыней можно сделать все, что угодно, по любой причине или вовсе без причины. — Если она виновата? — повторил Каллимах. — Земная красавица, — сказал я, — прислуживая нам, редко была достаточно близко от нас, чтобы подслушать наши обсуждения. Обычно мы держали ее у дальней стены комнаты, где она не могла слышать нас, но могла немедленно подойти, если бы мы этого захотели. — Хотя то, что мы задумывали, конечно, не было для нее загадкой. Но подозреваю, что она мало знала о деталях наших планов. — Тогда кто же это мог быть? — спросил Каллимах. — К тому же, — продолжал я, — не думаю, что она могла предать тебя, поскольку в глубине своего сердца она — твоя рабыня. — Невозможно, — отрезал Каллимах. — Купи ее у Тасдрона, — посоветовал я, — надень на нее свой ошейник и увидишь. — Кто же тогда это мог быть? — повторил Каллимах. — Другой, — ответил я. — Но кто? — Он, — сказал я, сдергивая маску с головы курьера Рагнара Воскджара. Человек злобно глядел на нас, его лицо было перед нами. — Каллистен! — в изумлении вскричал Каллимах. — Точно! — подтвердил я. — Как давно ты знал это? — Я подозревал его какое-то время. Он напал на меня на причале. Защищаясь, я ранил его. В ту ночь, на нашей встрече, он появился с перевязанным плечом, утверждая, что упал. Несмотря на то, что он был похож на курьера Рагнара Воскджара, я отбросил мысли о возможности его вины. Он был хорошо известен тебе, и ты поручился за него. К тому же он был одним из нас и офицером высокого ранга из Порт-Коса. Затем, когда мы были преданы, мне снова казалось, что это должен быть он: во-первых, что мало кто знал о наших планах, во-вторых, он напоминал курьера Рагнара Воскджара, в-третьих, из-за его раны. Но потом я снова отбросил это предположение, ведь он занимал такой высокий пост, и ты был так уверен в нем. Я решил, что предательницей, должно быть, была Пегги, девушка-рабыня с Земли. Только она и могла это сделать. Но позже, когда южный флот из Порт-Коса не поддержал нас во время битвы, постоянно отказывая нам в поддержке, несмотря на нашу отчаянную нужду в ней, я окончательно убедился в правильности своих подозрений. И тогда все стало на свои места. — Почему ты не поговорил со мной? — спросил Каллимах. — На тебе лежало тяжелое бремя командования, — объяснил я. — Мало что могло измениться, если бы я возложил на тебя груз жестоких и недоказанных предположений. — Ты оказался мудр, — грустно заметил Каллимах. — Мне и в голову все это не приходило. — И мне бы, без сомнения, не пришло, будь я на твоем месте, — уверил я. — Но теперь неопровержимое доказательство стоит перед тобой на коленях. — Что произошло с кораблями из Порт-Коса, с твоим флотом? — задал вопрос Каллистену Каллимах. — Они целы, — ответил тот. — Я перегнал их в Порт-Кос, объяснив это необходимостью отразить возможную атаку на город. Далее под предлогом разведки я присоединился к флоту Воскджара. — Где сам Воскджар? — продолжал допрос Каллимах. — Он плавает в восточной части реки на своем черном корабле «Игольчатый тарларион», чтобы встретиться с Поликратом и затем принять командование объединенными силами по контролю на реке. — Капитан, — сказал офицер, пришедший с докладом к Каллимаху, — битва в болотах закончена. Пятнадцать пиратских кораблей разрушены. Пираты убиты или захвачены в плен. Около двенадцати или пятнадцати кораблей ушли. К тому же много пиратов скрылось в болотах. — Это твоя победа, — обратился я к Каллимаху. — Если бы у нас было больше сил, — сказал Каллимах, — наша победа стала бы более полной. — Не поднимайся на ноги, — предупредил я Каллистена. Он смотрел на Каллимаха, улыбаясь. — Не забывай, что мы друзья, Каллимах, — проговорил он. — Привязанность, которую я испытываю к тебе, остается неизменной. Детьми мы играли вместе в Порт-Косе. Мы были братьями-офицерами. — Ты плачешь, — обратился я к Каллимаху. — Это ветер, — ответил он, затем обратился к стоящему рядом офицеру, указывая на Каллистена: — Надень на него цепи. Мы наблюдали, как Каллистена уводят двое солдат, за ними шел офицер. — Ты все еще считаешь, что предателем была рабыня Пегги? — спросил я. — Нет, — ответил он. Я подумал, что все это любопытно, но у меня не было времени поразмышлять. — Флот Поликрата! — услышали мы крик со стены. — Флот Поликрата в устье канала! — Уведите наши силы и пленников внутрь крепости, — приказал Каллимах. — Поликрат не может отбить владения, — сказал я. — Мы будем удерживать их против десяти тысяч человек! Вслед за Каллимахом я поднялся на стену. Конечно, у нас не было возможности обмануть Поликрата, как мы проделали это с Алкиброном, Реджинальдом и другими. Сбежавшие пираты очень быстро поведают ему, что произошло. К тому же дым горящих кораблей с морского двора и канала поднимался высоко в небо. Каллимах и я, стоя на стене, обозревали флот Поликрата в устье канала. Он вернулся со своей работы в восточной части реки. Он возвратился, чтобы встретиться с Воскджаром. — Нам нечего бояться Поликрата, — сказал я. — Ты не знаешь его, — ответил Каллимах.13 КАЛЛИМАХ И Я — ПАССАЖИРЫ НА БОРТУ ФЛАГМАНСКОГО КОРАБЛЯ ПОЛИКРАТА ПОЛИКРАТ ПОЙДЕТ НА ВИКТОРИЮ
Мои руки были заведены за спину. Запястья туго перехвачены веревкой. — Охраняйте его получше, — приказал Поликрат. Я сморщился, так как моя спина выгнулась над режущей лопастью левого борта флагманского корабля Поликрата. Непроизвольно я закричал от боли. Веревки были затянуты еще туже. Затем мои ноги были заведены назад, и лодыжки туго перевязаны. Веревки отрегулировали. Я лежал, привязанный к лопасти. Глядя направо, я видел ограждение левого борта флагмана Поликрата. Я оглянулся. Как я понял, на другой стороне корабля, привязанный таким же образом к режущей лопасти правого борта, находился Каллимах. Ультиматум Поликрата был ясен. Каллимаху и мне следовало сдаться ему, Каллистен, Реджинальд и Клиоменес должны быть освобождены, иначе Виктория будет предана огню и мечу. Беззащитная Виктория не должна погибнуть, в этом мы поклялись еще раньше. Мы, несмотря на протесты Майлза из Вонда, оставленного нами командовать крепостью, сдались. — Сделать поворот! — услышал я команду, отданную Поликратом рулевым. Когда корабль начал разворачиваться в канале, я почувствовал, как мое тело двигается одновременно с лопастью. — Хотя ты не можешь смотреть вперед, без сомнения, ты можешь слышать, — сказал чей-то голос из-за ограды левого борта. Я посмотрел вверх. Там, у ограды, стоял Поликрат. — Я надеюсь, — сказал он, — что мы вступим в схватку. — Куда вы направляетесь, капитан? — спросил я. — В Викторию, — ответил он. Придя в ярость, я попытался бороться. Потом увидел свою кровь на лопасти. Застонав от отчаяния, я прекратил дергаться. Я слышал, как Поликрат засмеялся и отошел от ограждения. Я был привязан к лопасти и не мог пошевелиться. Меня охватили гнев и отчаяние. Спиной я ощущал лезвие, тяжелое и узкое. Веревки были тугими. Я чувствовал движение корабля и видел голубое небо и облака. Я был абсолютно беспомощен.14 РАГНАР ВОСКДЖАР ВСТРЕЧАЕТ ПОЛИКРАТА РАГНАР ВОСКДЖАР УЗНАЕТ, ЧТО ОН НЕ ПЕРВЫЙ НА РЕКЕ
Привязанный к режущей лопасти, я мало что видел, кроме неба. Но я слышал, как рядом появился другой корабль. — Это «Игольчатый тарларион»! — услышал я крик. Мы, похоже, были сейчас поблизости от Виктории. «Игольчатый тарларион», как я знал, был личным кораблем Рагнара Воскджара. Он прибыл для встречи со своим флотом и кораблями Поликрата. Как мы узнали от Каллистена, встреча предположительно должна была произойти во владениях Поликрата. Корабли-разведчики, однако, были оставлены в устье канала, чтобы сейчас он мог направиться к Виктории. — Ты Поликрат? — услышал я голос. — Да. — Это он, — произнес другой голос, справа от меня, — он — Поликрат. Это был голос Реджинальда. Я еще раньше запомнил его. — Где мои корабли? — настойчиво спросил первый голос, слева от меня. В нем слышался гнев. Я понял, что только недавно, всего каких-то несколько часов назад, Воскджар узнал, какая судьба постигла многие из его кораблей. У него были жестоко подрезаны крылья: из его первоначальных трех флотов численностью где-то около ста пятидесяти или шестидесяти кораблей теперь сохранилось, должно быть, менее двадцати. Чтобы восстановить такую силу на реке, понадобится время. — Спроси у реки Воск и своих капитанов об их печальной судьбе, — ответил Поликрат. — Ты проверяешь меня, капитан? — поинтересовался голос слева от меня. — Думай как хочешь, — ответил Поликрат. — Как случилось, что их не поддержали? — потребовал ответа голос. — Я делал свою часть работы, — отозвался Поликрат. — Я защищал восточный отрезок реки, выполняя условия нашей сделки. — Ни на одном твоем корабле нет и царапины! — закричал голос. — Люди знали, что война против меня бессмысленна, — заявил Поликрат. — Одно мое присутствие гарантировало сохранность твоего фланга. — Именно в твоих владениях мои люди попали в засаду. — Меня там не было, — проговорил Поликрат. — Была применена хитрость. Моих людей обманули. — Твои люди — глупцы! — В таком случае, и твои тоже не лучше, те, кто вошел во владения, как вевр, рысью бегущий в загон, — ответил Поликрат. — Как получилось, что стали известны и пароль, и отзыв? — голос звучал требовательно. — Я не знаю, — отозвался Реджинальд. — Они узнали их точно не от меня. «Тамира» затонула. Она затонула у цепи. Мне повезло, что я успел спасти свою жизнь. — Двое из тех, кто затеял это мерзкое дело, — сказал Поликрат, — теперь венчают режущие лопасти моего судна, раздетые, беспомощные пленники. — Хорошо, — произнес голос. — Я прослежу за тем, чтобы они были хорошо вознаграждены за свои достижения. Они получат по заслугам, и это доставит мне долгое наслаждение. Теперь голос звучал мягче. Я почувствовал взгляды мужчин, устремленные на меня. — Они — мои пленники, — возразил Поликрат. — Они мои, и я поступлю с ними, как захочу. — Твое дело, — отреагировал голос. Я видел, что Поликрат хочет оставить меня и Каллимаха себе. Он не находит нужным отдавать нас кому-то другому. Я старался не думать о том, что за месть он может приготовить для нас. — Теперь передай мне командные флаги, — потребовал голос. — Я — первый на реке, — ответил Поликрат. — Я — Рагнар Воскджар! — возмутился голос. — Ты сохранил самое большее около двадцати судов, — напомнил Поликрат. — У меня под командой — сорок. — Но есть наше соглашение! — вскричал Рагнар Воскджар. — Клятва топаза! — Я пересмотрел условия нашего соглашения, мой дорогой капитан. — По какому праву? — мрачно поинтересовался Воскджар. — По праву сорока кораблей. — Я уйду в свои владения, — пригрозил Рагнар Воскджар. — Делай, как тебе нравится. — Я не для того шел на восток реки, чтобы вернуться с пустыми сундуками! — В Виктории добычи хватит для нас двоих, — заметил Поликрат. — Я присоединяюсь к тебе. — Я — первый на реке, — заявил Поликрат. — Если ты признаешь это, мы пойдем вместе, корабль к кораблю. — Ничего не имею против. — Значит, я — первый на реке, — постановил Поликрат. — Да, — с ожесточением повторил Рагнар Воскджар, — ты — первый на реке.15 ВИКТОРИЯ
— Все тихо, — сказал Клиоменес. Он стоял на причале Виктории, слева от режущей лопасти, к которой я был прикован. Якорные тросы все еще привязывались. — Все так, как я и ожидал, — произнес Поликрат рядом с ним. Пираты, сходящие с флагмана, пробегали мимо них. Я слышал шутки о женщинах Виктории, о том, как они будут угождать пиратам этой ночью. — Не звонит даже колокол тревоги, — добавил Реджинальд, бывший капитан «Тамиры». Другие корабли подходили к многочисленным пристаням, изрезавшим водную границу Виктории. Их привязывали к якорным столбам и друг к другу. — Несомненно, им следует выйти к нам с дарами и их дочерями — украшенными гирляндами и с песнями приветствия, чтобы задобрить нас, — сказал Каллистен. — Скоро их дочери будут носить только гирлянды из наших цепей, — заметил Клиоменес. Реджинальд засмеялся. — Они нас боятся, — произнес Поликрат. Я завертелся на лопасти и вновь почувствовал бегущую по спине кровь. Потом я ощутил острие меча, прижатого к моему боку. — Не двигайся, — сказал Поликрат. Я сжал кулаки. Веревки на моих руках и ногах были тугими и горячими. Я мог чувствовать, как вспотела и горела кожа под жесткими волокнами веревок. Я мог видеть голубое небо и белые облака. Над моей головой на ветру парила речная чайка. Я поморщился, чувствуя, как острие чуть глубже вошло в мой бок. Это был горианский клинок. Не требовалось сильного давления, чтобы проколоть тело человека насквозь. Связанный, я лег назад на лопасть и перестал дергаться. — Так лучше, — удовлетворенно сказал Поликрат. Я ощутил, как острие убралось от моего тела, и услышал, как меч вернули в ножны. — К несчастью, мы не встретили сопротивления, — проговорил Поликрат. — Если бы это случилось, как было бы приятно видеть тебя на режущей лопасти. Сегодня вечером, заковав тебя в цепи, возможно, мы позволим тебе подавать вино нашим новым рабыням, женщинам Виктории. А завтра мы, может быть, разрешим тебе вернуться на твой пост на режущей лопасти. Ты сможешь принять участие в маневрах, посвященных нашей победе. Я содрогнулся. Поликрат добавил: — Это было бы интересно. Затем я услышал, как он и с ним все остальные пошли дальше вдоль причала, прочь от корабля. Но некоторые на какое-то время отстали. — Все спокойно, — сказал Клиоменес. — Я надеялся, что будет сопротивление, — заметил Каллистен. — Виктория никогда не оказывала сопротивления, — возразил Клиоменес. — И теперь нет, — согласился Каллистен. — Люди затаились у себя в домах. — Но никогда еще не бывало так спокойно, — с тревогой сказал Клиоменес. — И никогда раньше, — проговорил Каллистен, — у трусов из Виктории не было таких оснований для страха. Поликрат недоволен ими. Когда город разграбят, забрав все, что может представлять интерес, он прикажет сжечь его дотла. — Это будет полезный урок для всех городов вдоль реки, — заключил Клиоменес. — Да, — согласился с ним Каллистен. — Пойдем к Поликрату, — предложил Клиоменес. Затем я услышал, как они отошли от борта судна, догоняя по причалу остальных. Я почувствовал, что остался один. В гневе и ярости, без надзора, я бился в веревках. Слезы негодования стояли у меня в глазах. Кровь текла по спине. Мне удалось на несколько дюймов сдвинуться по лопасти, но я не смог вырваться. Снова и снова, морщась, я пытался освободиться. Я, конечно, не мог так бороться под присмотром моих захватчиков. Я надеялся, что мне удастся ослабить веревки. Они были толстыми и грубыми. Это не были путы, предназначенные для надежного удерживания заключенных и рабов, это не были цепи. К тому же они не были завязаны умелыми воинами или гвардейцами. Добавим, что и я был силен. Да еще и металлическая нижняя часть лопасти, хотя и не острая, была узкой и треугольной. Я не был привязан к большому круглому металлическому кольцу. Было бы только достаточно времени — и я смогу освободиться. Потом, злой, раздосадованный, я снова беспомощно повис на лопасти, едва продвинувшись по ней на несколько дюймов. Я не мог освободиться. Это было безнадежно. Я был покрыт потом. Лезвие, прижатое к моей спине, поранило мое тело. Я боялся, что могу истечь кровью и умереть. Я плакал от разочарования, привязанный к большой закругленной лопасти. Я недооценил искусство моих захватчиков. Хотя веревки были толстыми и грубыми, они были плотно прижаты и хорошо завязаны. Пираты не хотели, чтобы я сбежал. Соответственно, они крепко привязали меня. Такие люди, со злостью понял я, имели опыт в связывании мужчин, так же как и женщин. И все-таки они не были ни воинами, ни гвардейцами; они не использовали специальные связывающие веревки; и я был силен. Я снова стал вырываться. И снова прекратил попытки, измученный, едва дыша. Я продвинулся на несколько дюймов вниз по лопасти. Подняв голову, я мог видеть впереди себя площадь. Там, на ее краю, в нескольких сотнях ярдов от конторы смотрителя причалов, собрались пираты, готовые к атаке на город. Я мог видеть широкую панораму площади за ними. Пространство было пусто. Доки казались брошенными. Виктория, пришло мне тогда в голову, была покинута, оставлена на разграбление безжалостных разбойников с реки.16 БАРКАС
— Есть ли у вас, ребята, вкус, — воскликнул Поликрат, — к драгоценным винам и деликатесам? — Он у нас есть, капитан, — ответил кто-то. — Есть ли у вас вкус к хорошо выделанной коже и роскошным тканям? — Да, капитан! — откликнулись люди. — Есть ли у вас вкус к грудам золота, серебра и драгоценных камней и знаете ли вы, что с ними делать? — продолжал Поликрат. — Да, капитан! — Есть ли у вас вкус к соблазнительным рабыням? — настаивал Поликрат. — Да, да, капитан! — кричали в ответ сотни человек. Я услышал, как звенит оружие, вынимаемое из ножен. — Да, капитан! Да, капитан! — скандировали сотни человек. — Тогда, ребята, берите Викторию! — закричал Поликрат. — Она — ваша! И тут, в это же мгновение, с верха многоэтажного здания, в котором размещалась контора смотрителя причала, начал бить набат. Я видел одинокого человека на крыше, ударявшего по колоколу огромным молотом. Снова и снова раздавался звон. Пираты,ошеломленные, озадаченные, обернулись, чтобы посмотреть на источник звука. И тут же из казавшихся покинутыми зданий Виктории высыпали сотни разъяренных жителей города, кричащих, готовых к атаке, размахивающих цепями, кольями и оружием, имеющимся у них в изрядном количестве. На крыши домов выпрыгнули лучники. Ливень стрел, как порыв темного ветра, пронесся над, головами атакующих горожан, поражая ошеломленную, качающуюся, нестройную толпу пиратов на подступах к площади. Но уже через секунду атакующие горожане, подобно громадному рогатому кайлуаку или безудержному, взбесившемуся, бегущему в панике боску, с наведенными копьями и пиками, молотя цепями, размахивая мечами, подняв корабельные крюки, топоры и лопаты, бросились на ошарашенные, смятенные толпы онемевших от неожиданности морских разбойников. Из моего горла вырвался спонтанный крик радости. — Драться! — услышал я крик Поликрата. — Драться! Я увидел, как пирата ударили цепью. Молотящая цепь, сложенная вдвое, снесла ему полголовы. Захватчиков били лопатами, кололи пиками, разили копьями. Я увидел, как один пират упал, споткнувшись о тело своего товарища, пораженного стрелой. Яростный горожанин размахнулся и воткнул поднятый корабельный крюк в лицо врага. Минутой позже он поймал другого пирата за шею горизонтально направленным крюком и потащил его по земле. Другой горожанин воткнул меч в живот разбойника. Лучники уже спустились с крыш, спеша перейти к рукопашной схватке, чтобы разить мишени с близкого расстояния. Я увидел, как с края площади в воду были сброшены несколько пиратов. Топор разрубил шлем еще одного. Из домов, находящихся вдали от причалов, бежали все новые и новые горожане с копьями и мечами. — Вперед! — кричал я. — Вперед, за Викторию! — Драться! Стоять! Драться! — выкрикивал Поликрат. Я увидел дюжину пиратов, прекративших сопротивляться и устремившихся к своим кораблям. Я двигался на лопасти, неистово пытаясь освободиться. Но я не смог сделать этого. Я был беспомощен. Мимо меня пробежал человек, торопящийся на свой корабль. — Стойте, деритесь! Я слышал, как кричит Поликрат. Я увидел, как он мечом ударил по затылку пытающегося сбежать пирата, почти снеся ему голову. — Стоять! Драться! — все кричал он. Еще дюжина пиратов тут и там, нестройными рядами, повернулась и побежала к своим кораблям. Потом еще, и еще. — Отступать! — прокричал Поликрат. — Назад, к кораблям! — Назад, к кораблям! — призвал Рагнар Воскджар. — Назад, к кораблям! — подхватил Клиоменес. — К кораблям! — присоединился Каллистен. Теперь люди спешили мимо меня. Некоторые были в крови. Мечи рубили якорные тросы. Я почувствовал, как флагман Поликрата зашевелился в воде. На пристани дрались. Сзади меня люди карабкались на борт. Я не знал, смогут ли они взять всех. Мимо меня пробежал Поликрат вместе с Клиоменесом и Каллистеном. Я слышал, как они прыгнули на фальшборт корабля и поднялись на борт. — Шесты! — закричал Поликрат. — Весла спустить! Я видел, как пиратская галера слева от меня, обрубив якорные тросы, начала отходить от причала. Затем корабль, на котором был привязан я, отталкиваясь шестами от пристани, скользнул направо и назад. Пират, бегущий к кораблю, промахнулся мимо носового ограждения и упал в воду. Он начал молотить по воде руками и кричать, атакованный угрями. Я посмотрел вниз, на воду, которая кишела этими тварями. Я понял, что их привлекала кровь, капающая с лопасти. Теперь причалы были заполнены людьми. Пираты падали в воду. Другие, в задних рядах, те, кто мог повернуть, мчались к кораблям. Некоторые бежали мимо меня и, стараясь запрыгнуть на весла, пытались вскарабкаться по ним на борт. Я услышал, как какой-то человек вскрикнул, получив удар веслом. — Не мешайте веслам! — закричал Поликрат. Чье-то тело скользнуло в воду мимо меня. Выступающее наружу весло стукнулось о причал. Я услышал, как еще одно тело упало в реку. Наконец корабль отошел от пристани. Я видел, как пираты бросали оружие и становились на колени да причале. Люди Виктории ликовали. — Хорошо сработано, парни! — закричал я. — Хорошо сработано! — Мы вернемся! — проорал Поликрат в сторону причалов. — Вы еще не встречались с нами по-настоящему! Мы вернемся, вы, слины! Мы вернемся! Корабль, пытаясь выскочить из скопления судов, кормой стукнулся о другую пиратскую галеру. — Уберите этих идиотов с дороги! — заорал Поликрат. Стрелы, обернутые в промасленные и подожженные куски ткани, попадали в корабль. Носовая часть странно накренилась. В воде под собой я видел извивающихся угрей. — Весла назад! — громко закричал Поликрат. — Весла назад! — повторил Клиоменес. — Погасите огонь, — приказал Каллистен. Раздался тяжелый скребущий шум — корму нашего корабля снова задело другое пиратское судно. Кровь полилась вниз по лопасти, к которой я был привязан, но я почти не осознавал этого, настолько был возбужден. На причалах я мог наблюдать, как раздевают и связывают за шеи стоящих на коленях пиратов. Похоже, от жителей Виктории не следовало ждать снисхождения. С пленными будут обращаться едва ли лучше, чем с девушками-рабынями. — Хорошо сработано, парни! — закричал я горожанам Виктории. С фальшборта в меня полетело заостренное копье, но соскользнуло с металлической поверхности, выбив сноп искр рядом с моей щекой. Я почувствовал запах дыма. Флагман Поликрата оказался зажатым между других кораблей, каждый из которых пытался спастись. — Хорошо сработано, парни! — продолжал кричать я. — Хорошо сработано! — Уберите же этих глупцов с дороги! — прокричал Поликрат. Флагман Поликрата прошел назад дюжину футов или около того и, вновь столкнувшись с другим судном, остановился. — Хорошо сработано! — воскликнул я. Острие копья снова метнулось вниз, но опять не достигло цели. Я слышал, как человек сверху выругался. Затем он отошел от ограждения. — Хорошо сработано! — кричал я. — Хорошо сработано! Я был возбужден и почти не чувствовал боли и ран от веревок. Я будто сквозь туман ощущал влагу на спине. Затем что-то мокрое, грузное, скользкое выскочило вверх из воды и плюхнулось назад. Я почувствовал жжение в ноге. Это «нечто» не успело сжать на мне челюсти. Я глянул вниз. Конусообразные головы, страшные, крепкие, высовывались из воды, глядя на меня. Затем, стремительно проплыв под водой, на поверхности внезапно показалось другое тело. Около четырех футов длиной и восьми или десяти фунтов весом. Оно выскочило вверх. Я почувствовал, как челюсти лязгнули и царапнули по режущей лопасти. Затем оно упало, извиваясь, в воду. Это кровь возбудила их. Я попытался спастись, подтянувшись на веревках и пробуя перетереть их о заднюю часть лопасти. Внезапно я почувствовал тревогу. Мои попытки освободиться не привели ни к чему, лишь опустили меня на несколько дюймов вниз. Теперь я боялся, что угри смогут допрыгнуть до меня. Я попытался чуть-чуть подняться. Прижимая к лопасти ноги и руки, я смог продвинуться вверх до первоначального положения, но не дальше. Мне мешали веревки на лодыжках, зафиксированные на задней стороне лопасти. Держаться так высоко на лопасти было необыкновенно трудно и больно. Я вспотел и был в ужасе. Затем флагман Поликрата в ответ на еще одно соприкосновение накренился на правый борт, и я, перепуганный, соскользнул вниз по лопасти. Мои ноги оказались в футе от воды. Обезумевший, в страхе, я вновь попытался освободиться. Но, к моему ужасу, почувствовал, как крепко привязан. Я даже не смог предпринять попытку к освобождению. Я был абсолютно беспомощен. Меня привязали горианские мужчины. Я ощутил новый жгучий укус на ноге: еще один тяжелый выпрыгнувший угорь цапнул меня. Превозмогая боль, я снова чуть сдвинулся при помощи бедер и предплечий выше по лопасти. Если мы сможем выбраться на чистую воду, я надеялся, что угри не станут преследовать нас вдалеке от причалов и берега. И тут я внезапно осознал, что у меня есть всего несколько мгновений, прежде чем корабль сумеет освободиться и войдет назад на реку. Я позволил себе соскользнуть вниз по лопасти. — Вы голодны, мои маленькие друзья? — поинтересовался я. — Вы можете чуять запах пота и страха? Кровь сводит вас с ума? Подпрыгивайте, маленькие братцы. Окажите мне услугу. Я взглянул вниз на несколько тяжелых конусообразных голов, высунувшихся из воды, в глаза, похожие на запотевшие камни. — Попробуйте кровь, — подбодрил я их. Я сдвинулся ниже по лопасти и попытался потереться лодыжками о сталь. Я знал, что эти челюсти, если хорошенько постараются, могут выдирать куски человеческой плоти. Но я также знал, что угорь редко находит пищу вне воды, что для высоких подскоков, по всей вероятности, они не годятся. Соответственно, только заманивая и пробуя, можно добиться от них нужного поведения. Уже несколько скользких тварей ударили в лопасть, а не в мое тело. Но, помимо всего, они могут не понимать, что источник крови — моя спина. Они по крайней мере должны чувствовать, где находится источник, из которого кровь попадает в воду. Вода подо мной сильно вспенилась от движения. Корабль двинулся на ярд назад. — Быстрее помогите мне, маленькие друзья, — взмолился я. — Времени почти не осталось! Внезапно над поверхностью поднялся большой угорь и попытался вцепиться в мою ногу. Я почувствовал, как зубы царапнули голень и скользнули вниз по ноге. Его голова откинулась назад, затем снова оказалась под водой. — Хорошо, хорошо, — обратился я к нему. — Близко, близко. Попробуй еще раз, большой приятель! Я наблюдал за водой, давая ему время закружиться, свиться в кольцо и затем, еще раз распрямившись, прыгнуть в мою сторону. Моя левая лодыжка, которую я специально порезал о край лопасти, сочилась кровью. Кровь впитывалась в веревки, связывающие мои ноги. Используя ту небольшую свободу движения, позволенную мне веревками, я должен был ухитриться проделать все как можно лучше. И тут, не успев полностью осознать происходящее, я увидел, как тень возвращается и угорь поднимается из воды. Я протянул ему свою ногу, как только мог далеко. И закричал от боли. Вес угря, ударившегося в меня и укусившего, должно быть, составлял около пятнадцати или двадцати фунтов, а в длину он был не меньше семи футов. Громко заорав, я откинул голову. Моя левая лодыжка была зажата в стиснутых челюстях с острыми, как гвозди, зубами. Я боялся, что останусь без ступни, но тяжелые веревки, сложенные вдвойне, перекрученные и завязанные узлами, как волокнистый щит, надежно защищали меня, не давая зубам сильнее впиться в мою плоть. Внезапно животное, возможно, озадаченное мешающими ему веревками, поменяло место хватки. Теперь угорь начал терзать веревки. Должно быть, его пасть наполнилась пропитанными кровью нитями. Вкус крови, без сомнения, подтолкнул его к продолжению работы. Его хвост был в воде. Он извивался, глотал, раскачиваясь и ударяясь. Затем с набитым оторванными кусками веревок ртом он упал в воду. Я снова зашевелился. И почувствовал, что веревки все еще крепко держат меня. Но я продолжал двигаться и на этот раз услышал звук рвущегося волокна. Я завертелся на лопасти, освободив лодыжку, и, используя веревки, связывающие мои руки, начал подтягивать себя вверх и вдоль лопасти, перекидывая правую ногу через верхнюю часть крепления лопасти. — Эй! — услышал я злобный голос справа и сверху от меня. Я увидел острие копья в замахе, готовое к удару. Я прильнул к лопасти, припадая к ее плоскому основанию. Мои запястья были связаны, но кисти свободны, ведь я был привязан к лопасти. Когда копье понеслось на меня, я схватил его за заклепанное древко и резко дернул на себя. Человек, не сумевший тут же отпустить оружие, перевалился через ограждение. Он ударился о лопасть и, крича, наполовину перерубленный, скользнул в воду. Древко копья закрутилось в моей руке. Вода под лопастью вспенилась. На поверхности показались пузыри. Вода стала алой. — Ешьте, маленькие друзья, — сказал я. — Ешьте вдоволь и будьте благодарны. Флагман Поликрата беспрепятственно шел вперед кормой к свободной воде. Я перетер веревки, связывающие мои руки, об острый край лопасти и вдруг услышал боевые рожки. И ничего не понял. На причалах и вдоль кромки воды я мог видеть тысячи жителей Виктории. Они размахивали и потрясали оружием. Пираты, обнаженные и связанные веревками за шеи, лежали ничком у их ног. Корабль слева от меня, «Игольчатый тарларион», флагман Рагнара Воскджара, горел. Я услышал, как трещит протараненный корабль и с громким грохотом раскалывается дерево. Я ничего не мог понять. Пиратские корабли, плывущие в такой тесноте, не могли, даже случайно, нарастить скорость для тарана. До моих ноздрей дошел запах дыма. Я прильнул к лопасти. Флагман Поликрата стал разворачиваться. Я услышал усиливающиеся звуки боевых рожков и сверху по реке, и снизу. И еще я услышал другой разрушительный удар тарана по корпусу еще одного корабля. На пиратских галерах поднялся крик. Я прыгнул с плоского основания лопасти на ограждения левого борта и с усилием подтянулся наверх. В следующий момент я оказался на палубе корабля. Какой-то человек с мечом напал на меня. Я поднырнул под клинок и, схватив нападавшего за лодыжки, используя его инерцию, перебросил его через плечо. Он с криком исчез за ограждением. Другой человек кинулся на меня. Скользнув в сторону, я схватил его и отбросил. Он зарычал. Тыльной стороной правой руки ударив его под подбородок, я разбил его голову о деревянную обшивку. Он рухнул на палубу. Его меч оказался у меня. Со стороны правого борта я услышал треск раскалываемого корпуса другого корабля. Поликрат выкрикивал команды. Я воткнул меч в дерево выше, где я мог схватить его, и, поставив руки и ноги на витиеватую резьбу, взобрался на полтора ярда над палубой. Мое сердце сильно билось. Река казалась живой от кишащих на ней кораблей. Я увидел «Таис» под командованием неукротимого Каллиодороса и другие корабли Порт-Коса. Это, конечно же, флот, которым руководил Каллистен и который он отвел в Порт-Кос, не позволив ему участвовать в битве за цепь. Я также заметил корабли со знаменами Тафы, Вена, Тетраполиса и даже отдаленного Турмуса. Они пришли с запада, из низовий реки. По правому борту река была запружена вооруженными торговыми кораблями с верховий. Я увидел там флаги более дюжины городов: Виктории, Файны и Хаммерфеста, Салпорта, Сэйса, Сибы и Жасмин, Джортова Перевоза и Альфредова Мыса, Искандера, Танкредовой Пристани и Лесного порта. Кроме этого я увидел знамена такого удаленного восточного региона, как Беловодье и Лара, у самого слияния реки Воск и Олни. Терпение честных людей наконец было исчерпано. Я выдернул меч из дерева и прыгнул на палубу. Флагман Поликрата закачался, ударенный другим пиратским кораблем, и накренился на левый борт. Я потерял равновесие, но затем выпрямился и, подбежав к ограждению правого борта, прыгнул на режущую лопасть. — Джейсон! — закричал привязанный к ней Каллимах. В считанные мгновения я перерубил веревки, связывающие его лодыжки, а затем разрезал те, что опутывали его руки. Он встал, дрожа, на плоское основание лопасти. — Как ты освободился? Что происходит? — Города восстали, — ответил я. — Они идут с запада и востока, с верховий реки и низовий, с людьми и кораблями. В их сердцах — война. С Поликратом и Воскджаром покончено! — Добудь мне меч! — попросил Каллимах. — У тебя хватит сил? — спросил я. — Меч! — воскликнул Каллимах. — Мне нужен меч! Я усмехнулся. — Несомненно, меч найдется на палубе. Едва мы взобрались на палубу, как пиратский корабль справа, перемещаясь, со скрежетом прошелся боком по флагману. Режущие лопасти сплелись, и мы почувствовали, как дерево отрывается от бортов кораблей. — Весла назад! — орал Поликрат на носовой башне. — Весла назад! Мы слышали, как справа по борту один из пиратских кораблей берут на абордаж. Каллимах шагнул к гребцам. Они сидели лицом к корме, для выигрыша в силе. Каллимах выдернул у одного меч из ножен. Тот обернулся и, побледнев, бросился через ограждение. Каллимах взглянул вверх на ступени, поднимающиеся к носовой башне. И тут Поликрат наконец увидел его. За спиной пирату стоял Каллистен. Два человека бросились вниз по ступеням навстречу Каллимаху. Поликрат и Каллистен обнажили свои мечи. Я увидел, как двое пиратов упали по обе стороны от Каллимаха. Я почти не заметил движений его меча. Он был искусен в обращении с оружием. Поликрат и Каллистен, побледнев, наблюдали за ним. — Я с тобой, — сказал я ему. — Нет, — ответил Каллимах, — эти двое — мои. Я взглянул на него. Он улыбался. — Пригласи сюда Рагнара Воскджара, — сказал он. Я усмехнулся и пошел прочь от него. Позади послышался звон мечей. Я посмотрел через ограждение левого борта. На расстоянии около сорока ярдов от нас и в сотне ярдов от причалов я увидел корабль Рагнара Воскджара, охваченный огнем. Куски дерева и обломки покрывали воду между кораблями. По ним, похоже, можно было добраться до его корабля. Вновь раздались звуки боевых рожков. Неподалеку послышался лязг оружия, означающий еще одну яростную атаку идущих на абордаж. Должно быть, множество судов в стороне от причалов было охвачено огнем. Я схватился зубами за кожаную обмотку на рукоятке меча и, оторвав полоску, с ее помощью изготовил что-то наподобие ремня для рук. Если мне придется сражаться в воде, я не потеряю оружие. Затем, сжимая меч, с ремнем на запястье, я вскочил на ограждение и прыгнул ногами вперед в воду. Я поплыл к куску обшивки. Обычно в водах Виктории редко можно встретить угрей, разве что в тени и на мелководье около пристаней. Едва я взобрался на кусок обшивки корабля, как увидел угрожающе близко от меня быстро приближающуюся среднюю галеру, пробивающую себе путь между флагманом Поликрата и «Игольчатым тарларионом», флагманом Рагнара Воскджара. На ней развевались флаги Тафы. Я нырнул в сторону левого борта судна. В ту же секунду я был подхвачен носовой волной и, поднятый ею, отброшен к «Игольчатому тарлариону». Подняв голову и выплевывая воду, я увидел другой приближающийся корабль. Я направился к судну Воскджара. Атакующий корабль, похоже, менял курс в моем направлении. И тут я понял, к своему ужасу, что он намеревается срезать весла с правого борта «Игольчатого тарлариона». Теперь я оказался между двумя судами. Раздавался резкий скрежещущий звук и хлопанье весел. Я протянул руку и дотронулся до обшивки содрогающегося «Игольчатого тарлариона». Режущая лопасть скользнула на меня. Рубцовый брус и хлопающие весла, поскрипывая, быстро приближались ко мне. Я нырнул под корабль. Самой большой опасностью для пловца, между прочим, является не сама лопасть, поскольку ее нижняя дуга находится по крайней мере в футе над водой и ее нетрудно избежать. На самом деле можно даже проплыть между лопастью и кораблем, на котором она установлена, если захотеть. Самой большой опасностью для пловца обычно является соприкосновение корпусов за лопастями. Мало есть капитанов, достаточно искусных, чтобы осуществить чистое параллельное срезание. Оба корабля двигаются, и углы меняются каждый миг. Глядя вверх, сквозь воду, я увидел, как длинный узкий корпус атакующего судна прошел надо мной. Потом раздался скрежет отрывающейся обшивки правого борта «Игольчатого тарлариона». Он вошел в столкновение под слишком острым углом. Затем корпуса, со скрипом трущиеся друг о друга, закачались вместе. Увидев просвет открытой воды между ними, я вынырнул на поверхность. Вокруг был хаос из обломков и щепок. Атакующее судно ощетинилось веслами, пытаясь оттолкнуть от себя корпус противника. Я схватил свисающее из уключины сломанное весло с «Игольчатого тарлариона» с обломанной лопастью и взобрался на него с мечом. Я положил руку на дерево около отверстия для уключины. Скамья была пуста. Я догадался, что многие члены команды «Игольчатого тарлариона» покинули судно. Используя весло и гнездо для уключины, я подтянулся вверх. Спустя мгновение я перебрался через ограждение и оказался на палубе. Пиратам было не до меня, Я увидел, как атакующее судно отошло назад, пытаясь маневрировать. Оно будет стараться привести в действие свой таран и, без сомнения, взять корабль на абордаж. На носу никого не было. Кто-то стоял на корме, спиной ко мне. Я видел, как он срывал знаки капитанских различий со своей одежды. Двое пиратов спрыгнули в воду с левого борта. Я торопливо поднялся по ступеням на верхнюю палубу. Человек резко обернулся, сжимая в правой руке золоченые шнуры капитана. — Приветствую тебя, Рагнар Воскджар, — обратился я к нему. — Я пришел за тобой. Он потянулся к мечу, но острие моего оружия уперлось ему в живот. Он убрал руку с эфеса своего меча. — Так-то лучше, — сказал я. — А теперь — на палубу, на живот, чтобы раздеть тебя и связать. Он с ненавистью посмотрел на меня. Я ухмыльнулся и, отвязав ремень на своем запястье, вонзил меч в палубу. Он взглянул на меч, воткнутый около меня прямо в доски. — Быстрее, — приказал я ему. Его глаза сверкнули. Он попытался вытащить свой клинок. Тотчас я ударил его кулаком в живот. Он согнулся от боли. Тогда я прицелился и не спеша, используя свое преимущество, со всей силой, вложенной в руки и плечи, повалил его с ног. Я подошел к упавшему и потащил его за ноги к центру маленькой высокой палубы на кормовой башне, где и положил пленника на живот. — Ты доставляешь мне беспокойство, — обратился я к нему, прижав коленями его тело. — Когда-то я был гладиатором, — продолжал я, связывая его руки за спиной при помощи полос, оторванных от его же наряда. — Возможно, ты даже раз или два ставил пари на таких парней, как я. Он застонал. — Разве не удивительно, — спросил я, — что великий Рагнар Воскджар теперь не более чем пленник бывшего гладиатора? — Освободи меня, — взмолился он. Я покрепче затянул узлы. — Я хорошо заплачу тебе, — сказал он. — Какие деньги сравнятся с удовольствием взять в плен Воскджара? — Пощади. — Нет. — Не стоило так крепко связывать меня, — заметил он. — Это меня развлекает, — ответил я и улыбнулся про себя. Это был горианский ответ. Внезапно корабль затрясся от сильного удара. — Нас таранили! — закричал Воскджар. — Это корабль, который срезал ваши весла с правого борта, — объяснил я ему. — На нем, как я теперь вижу, флаги Турмуса. — Мы потонем! — воскликнул Воскджар. — Не сразу, — успокоил я его. Я встал. Связанный Воскджар лежал между моими ногами. — Они готовятся идти на абордаж, как я вижу, — добавил я. — Отдай меня людям из Турмуса, — взмолился он. При помощи меча я разрезал на нем одежду. Теперь он лежал у моих ног обнаженный. — Ты мой пленник, — сказал я. Из его пояса для меча я смастерил для него короткий поводок. — Не дай мне попасть в руки жителям Виктории! — взмолился он. — Ты бы разграбил их город. Ты видел, как они сражались, — ответил я. — Не отдавай меня людям Виктории, — продолжал умолять он. — Как много людей из Турмуса высаживается на твой корабль, — проговорил я, наблюдая. — Отдай меня им. — Поднимайся на ноги, слин, — приказал я ему. Я потащил его за поводок. — Отдай меня людям из Турмуса! — продолжал молить он. — И потерять такого пленника? — спросил я. — Кто ты? — Джейсон, — ответил я ему. — Джейсон из Виктории. — Нет! — в страхе воскликнул он. Тогда я столкнул его, связанного, с высокой кормовой башни «Игольчатого тарлариона» в воду. Потом я продел руку в ремень для запястья и выдернул меч из дерева палубы. Я помахал рукой парням из Турмуса, толпившимся на уже накренившейся палубе корабля. Вперед ногами я прыгнул в воду, вынырнув рядом с барахтающимся Рагнаром Воскджаром. Моментально моя рука нашла короткий поводок, который я привязал ему на шею, и я на буксире потащил своего пленника, беспомощного, лежащего на спине, по направлению к флагману Поликрата.* * *
Я понял, что битва была почти закончена. Я перебросил хрипящего, наполовину захлебнувшегося Воскджара через ограждение флагманского корабля Поликрата. Я швырнул его на живот на накренившуюся, покрытую водой палубу, к своим ногам. Флагман Поликрата казался брошенным. Он был протаранен, и я не думал, что судно долго продержится на плаву. Воды в стороне от причалов Виктории казались переполненными, многие корабли были в огне. В городе звучал набат, теперь знаменуя победу. На площади толпились люди. Виднелись украшенные гирляндами, наряженные в белое девушки. На площади, ближе к причалам, лежали ничком, рядами, раздетые и связанные пираты. Девушки бросали на них цветы, а некоторые, сняв гирлянды со своих голов, украшали ими победителей. Рагнар Воскджар попытался подняться, но моя нога, поставленная между его лопаток, грубо прижала его к палубе. — Освободи меня, — молил он. — Молчи, — сказал я и сильнее придавил его ногой, заставляя оставаться на месте. Еще раньше мне показалось, что я слышал какой-то шум. Я поволок его, полузадушенного, по наклонной палубе к ограждению правого борта. Там я привязал его к одной из вертикальных стоек, поддерживающих ограждение. Он повернулся на бок и посмотрел на меня. — Если корабль потонет, — прохрипел он, — я беспомощен. — Да, — согласился я и отвернулся. Внизу на палубе корабля я увидел крадущегося с обнаженным клинком Клиоменеса. — Похоже, ты прятался в нижнем трюме, — обратился я к нему. — А когда в пробоину хлынула вода, ты вылез, как мерзкий урт. Он продолжал приближаться. Я осмотрел острие клинка. Глаза человека могут солгать, но острие клинка не лжет. — Где Поликрат и Каллистен? — спросил я. — Не знаю, — ответил он. — Освободи меня. Освободи меня! — закричал Рагнар Воскджар. — Каждый за себя, — произнес Клиоменес. Он яростно кинулся на меня. Мы обменялись четырьмя ударами, затем он отступил. — Не вздумай устать, — обратился я к нему. — Может быть, ты дал бы мне свою тунику. Я не хочу замерзнуть. Воздух на реке сегодня прохладнее обычного. Крича от злобы и ненависти, он снова и снова кидался на меня, а я просто защищался. Кое-где вода на палубе доходила нам до лодыжек, а кое-где, около ограждения левого борта, мы сражались по колено в воде. Он дважды поскальзывался, но я не наносил удара. Наконец он остановился по колено в воде, промокший и обессиленный. — Снимай тунику, — велел я. Сжав клинок двумя руками, он качнулся ко мне, вымотанный, нанося удар сверху вниз. Я отскочил в сторону, и острие моего меча вошло в его правый бок. Он вздрогнул. — Бросай меч, — приказал я. Он выпустил из рук оружие. Я отошел назад, приготовив клинок. — Иди к ограждению правого борта, — сказал я ему. Он, качаясь, направился туда, и я последовал за ним. Один удар мог бы разрубить его спину. — Встань на колени, — приказал я, — лицом ко мне. Он повиновался. — Сними тунику, — велел я. Он выполнил приказ. — Ты мой пленник, — сказал я. — Не бей меня, — внезапно попросил он. — Может, да, а может — нет, — ответил я. — Повернись. Он, испуганный, выполнил приказ. — Как полагаешь, я ударю тебя? — спросил я его. — Не знаю. — На живот, — велел я, — и скрести руки за спиной. Он снова повиновался. — А теперь — ударю? — повторил я вопрос. — Я не знаю. Я не знаю! — произнес он. Я воткнул меч в палубу. — Смотри, мой клинок торчит из доски, — обратился я к Клиоменесу. — Если ты попытаешься бежать, это будет прекрасным поводом ударить тебя. Клиоменес напрягся. — Имей в виду, что ты успеешь только подняться на ноги. И я, скажем, сломаю тебе шею или спину или отрублю тебе голову. Я оставляю выбор за тобой. Клиоменес застонал и затих, лежа. Я поднял тунику с палубы и не спеша оторвал от нее несколько полос. Я оглянулся на ограждения левого борта. Теперь из-за крена корабля они были гораздо ниже, чем ограждения правого борта. — Я вижу, что люди из Турмуса покинули «Игольчатый тарларион», — сообщил я. Я бросил полоски, оторванные от туники, на Клиоменеса. — Вот чем я собираюсь связать тебя, — сказал я ему. — Этого будет вполне достаточно, чтобы обезопасить тебя. Будучи связанным, у тебя мало шансов спастись. А теперь я собираюсь надеть твою тунику. Я натянул тунику через голову. Клиоменес лежал тихо, дрожа. Он не двигался. Я засмеялся и встал коленями на его тело. — Слушай внимательно, Клиоменес, — обратился я к нему. — Ты сможешь расслышать удары молота о железо или наковальню с причалов Виктории. Слышишь? — Да, — ответил он. — Они делают железные ошейники с прикованными к ним цепями для шей твоих друзей-пиратов. Он молчал. — Такие ошейники тяжелые и неудобные, — продолжал я. — Я знаю. Я носил подобные. Однако о них можно еще кое-что сказать. Они надежно держат человека. Затем при помощи полос, оторванных от его туники, я туго связал руки Клиоменеса у него за спиной. Он поморщился. — Ты хорошо связан? — спросил я. — Да. — Как ты думаешь, эти веревки удержат тебя? — Да! — ответил он. — Да — что? — Да, — прошептал он, — …мой победитель. Я засмеялся и встал. — «Игольчатый тарларион» пошел ко дну, — сообщил я. В это время флагман Поликрата сильно накренился в воде. Я почти потерял равновесие. Клиоменес скользнул вниз, к ограждению левого борта. Я схватил его за волосы и вернул на прежнее место. — Мы тонем! — закричал Рагнар Воскджар. Он попытался освободиться, но сумел лишь изогнуться на палубе, задыхаясь. Раздетый, жалкий пленник. Я привязал Клиоменеса к другому концу его поводка. Теперь они оба были привязаны к стойке за шею, рядом друг с другом. — Мы тонем! — воскликнул Воскджар. — Полагаю, что ты прав, — ответил я. — И мы беспомощны! — Я знаю. Я позаботился об этом. — Пощады! Пощады! — прокричал Воскджар. — Пощады! — подхватил Клиоменес, внезапно с ужасом подтягивая ноги, так как вода прибывала. Я стоял у ограждения. — Вы оба просите пощады? — спросил я. — Да, мой победитель! — воскликнул Рагнар Воскджар. — Да, мой победитель, — повторил за ним Клиоменес. — Приветствую! — крикнул я вниз, весело обращаясь к Каллимаху и Тасдрону, подплывшим вместе с другими людьми к кораблю на баркасе. Какое-то время я наблюдал за приближением баркаса, так как стоял у ограждения. Но конечно, ни Рагнар Воскджар, ни Клиоменес не видели его. — Я слышал, как кто-то умолял о пощаде? — спросил Каллимах, усмехаясь и глядя наверх. — Возможно, ты прав, — признал я. — Кто у тебя там? — снова задал вопрос Каллимах. — Парочка привязанных за шею уртов, — сказал я ему. — Как ты думаешь, смог бы ты найти ошейники для них? — На берегу, — ответил Каллимах. — Мы доставим их к остальному улову. Мечом я разрубил полосу, которая держала двух человек у стойки. Затем я поставил их на ноги и, связав узлом два освободившихся конца полосы, снова надежно соединил пиратов общим поводком. Потом я столкнул их за борт, головами вперед, в руки гребцов, которые подхватили их и не очень бережно кинули на дно баркаса. Я посмотрел вниз, на баркас. — Я вижу, ты где-то раздобыл тунику, — сказал я. — Поликрат был так добр, что дал ее мне, — ответил Каллимах, указывая на дно баркаса. Я усмехнулся. Там лежали рядом друг с другом раздетые, окровавленные и скрученные Поликрат и Каллистен. — Они выживут? — спросил я Каллимаха. — Я не наносил им смертельных ран, — объяснил Каллимах. — Так что они прекрасно сохранятся для каменоломен или галер. Я не завидовал ни Поликрату с Каллистеном, ни Рагнару Воскджару, ни Клиоменесу. В каменоломнях и на галерах цепи тяжелые, а кнуты не знают жалости. — Спускайся к нам, — сказал Каллимах. Он протянул мне руку. Я скользнул через ограждение флагманского корабля Поликрата и спустился в баркас. — Это наш день, — произнес я. — Да, наш, — согласился Каллимах. Мы обнялись. Я занял место на скамье в середине баркаса, ближе к корме, перед кормчим. — К берегу, — скомандовал Каллимах кормчему. — Да, капитан, — ответил он. Весла вошли в воду. Нос повернул в сторону Виктории. Там бил набат, отмечая победу. Я также мог слышать крики толпы и пение девушек. Глядя за корму, я увидел, как флагманский корабль Поликрата скрылся под водой. Медленное погружение большого судна на мгновение отбросило баркас в противоположном направлении, а затем, после кипящей ряби в том месте, куда ушел корабль, воды снова стали спокойными. Я взглянул на дно баркаса. Там, под нашими ногами, обнаженные и связанные, лежали наши враги. Мне были слышны удары молота с причалов Виктории, ковавшего цепи и гибкие ошейники из железа, предназначенные для шей побежденных пиратов. Я поднял голову и посмотрел вперед. Виктория лежала передо мной. Я был доволен.17 МОНЕТНАЯ ДЕВУШКА. Я ОТПУСКАЮ ЕЕ
Эта улица зовется улицей Извивающейся Рабыни. Она темная, узкая и находится недалеко от причалов. Ее называют так потому, что большинство арендаторов или торговцев монетными девушками держат здесь лачуги для них. Девушки, назначаемые на день касанием скрученного кнута к левому плечу, носят на шее цепи, к которым прикреплен колокольчик и коробка для монет. Их отправляют на улицы во второй половине дня и ждут назад до наступления девятнадцати часов. И горе той девушке, которая не вернется с полной звенящей коробкой. Некоторые назначенные девушки иногда даже скребутся у крепких дверей своих хозяев, плача и стоя на коленях, надеясь, что их пошлют на улицы пораньше. Это повышает их шансы принести больший доход хозяину и таким образом избежать избиений и пыток. Однако такое снисхождение редко проявляется к девушкам, так как это противоречит соглашению, заключенному всеми дельцами, участвующими в этом бизнесе. Иногда девушки отсылаются на улицы с закованными за спиной руками, иногда со свободными, чтобы они могли использовать их, доставляя удовольствие клиентам своего хозяина. Бывает, новая девушка отправляется на улицы на поводке, в обществе девушки постарше, чтобы она могла научиться искусству монетной девушки. Я вспомнил, как однажды, давно, когда я купил и освободил мисс Хендерсон, мы встретили монетную девушку, возвращаясь в мою гостиницу. — Убирайся прочь, гадкая тварь, — сказала мисс Хендерсон. — Отвратительно! Отвратительно! Ужасно! Отвратительно! — повторяла она. Я улыбнулся. Девушка была наполовину обнажена, на ней был только, кусок коричневой тряпки. Я подумал тогда, что она великолепна. Безусловно, монетные девушки считаются самой низшей формой горианских уличных рабынь. Я шел по улице Извивающейся Рабыни. Сейчас, поскольку было поздно, наверняка такие девушки, по крайней мере большая их часть, были уже в своих лачугах, посаженные на цепь, и лежали на соломенных подстилках, пытаясь уснуть, закутывая в тонкие одеяла обнаженные тела. Улица Извивающейся Рабыни причудливо уходила вверх, от причалов, пролегая через торговый район в направлении к раскинувшемуся на холмах жилому району. Между прочим, свободные женщины стараются не бывать на улице Извивающейся Рабыни. Кажется, их пугает прогулка по ней. Пожалуй, я не стал бы осуждать их за это. Какая свободная женщина осмелилась бы прогуляться по такой улице, особенно ночью? Она может внезапно ощутить на горле петлю работорговца и к утру, заклейменная, с капюшоном на голове, в цепях, может оказаться в пятидесяти пасангах вниз по реке на пути на рынок в Вен или Турмус. Выставив руки, я мог касаться стен домов, стоящих друг против друга. Мне послышался звон колокольчика. Я улыбнулся. Для чувственного путешествия монетной девушки, конечно, было поздно. Разве не все они сейчас заперты в своих лачугах, освобожденные от бессмысленных мыслей о побеге? Я продолжал путь. Улица изгибалась. Я не мог видеть, что происходит впереди. Я снова услышал колокольчик и улыбнулся. Я остановился около крохотной, наполненной жиром тарлариона лампы. Она, висящая в ярде над моей головой, располагалась в маленькой нише. Улица освещалась именно такими лампами. Семьи по очереди занимаются заготовкой топлива и присмотром за этими лампами. Как и во многих подобных делах, например уборке и ремонте улиц, у горианцев обязанности возлагаются на граждан, а не на государство. В этом смысле в таких делах налоги расходуются прямо, самостоятельно и целенаправленно. Третья сторона, таким образом, не вовлекается в эти дела, и гражданин хорошо знает, по крайней мере касательно этих проблем, сколько денег поступает и на что они тратятся. Я снова услышал колокольчик и вновь улыбнулся. Я продолжал подниматься вверх по улице. Через подошвы сандалий я ясно чувствовал твердые, грубые булыжники. Мне нравилось это. Я повернул за угол и именно тут, в пятидесяти ярдах, увидел их. Они приближались, спускаясь к свету одной из маленьких ламп, заправленных жиром тарлариона. Около лампы девушка на поводке резко остановилась. Я слышал звук приплюснутого колокольчика у нее на цепи, свисающей с шеи. У него был особенный звук. Девушка должна стоять в свете лампы, ожидая моего приближения. На обеих девушках были короткие туники рабынь. Обе были босы. Я шел не спеша, небрежно ступая. Казалось даже, что я не видел их. Я мог быть кем угодно, человеком, возвращающимся, скажем, из таверны или от приятеля. Встреча, безусловно, была просто случайной. — О, — сказал я, внезапно останавливаясь в нескольких ярдах от них. Казалось, что я, находясь в задумчивости, только что заметил их. Было похоже, что я внимательно разглядываю девушку на поводке, будто пытаясь узнать ее на расстоянии, в тусклом свете лампы. Потом я сделал вид, что узнал ее. Я притворился, что напуган тем, что, кажется, узнал ее, поняв в страхе и ужасе, кто она. Девушка быстро опустила голову, закрыв лицо руками. Колокольчик зазвенел от движения рук. Ее старшая компаньонка что-то кратко скомандовала, и она быстро опустила руки. Прозвучала еще одна команда, и девушку дернули за поводок. Она подняла голову. Я приблизился к ней. В ее глазах блестели слезы, а нижняя губа дрожала. Я рассматривал ее, стоящую в желтоватом, мерцающем свете крошечной лампы, заправленной жиром тарлариона, поздно ночью, на грубых камнях этой темной, узкой улице Виктории. Она была передо мной — маленькая, тонкая, изящная, красивая. Ее подпоясанная жгутом для связывания, обернутая вокруг тела туника была коричневого цвета и сшита из обтягивающего тонкого репса. Туника без рукавов и с глубоким вырезом на груди. Короткая, как и положено рабыне. На шее висела цепь, на которой болтались два предмета. Первым был узкий бронзовый колокольчик, приплюснутый и конусообразный, с плоским верхом и ободком. Когда девушка двигалась, он звенел, привлекая к ней внимание. Вторым предметом была металлическая коробка для денег, в которой имелась щель для опускания монет. Коробка была заперта. Я не слышал звона монет. А еще на ее горле, под подбородком, был высокий плотный кожаный ошейник. Ее поводок, который держала в руке другая девушка, был прикреплен сзади к кольцу на ошейнике. Поводок был длинный и тоже из кожи. Другая девушка пять или шесть раз обернула его вокруг своей руки. Большинство горианских поводков длинные. У них два преимущества. Поводок может использоваться, если кто-то хочет связать рабыню, а его длинный конец, если нужно, может служить кнутом. — Беверли, — прошептал я, — это ты? Она не ответила. Ее глаза наполнились слезами. Ее губы дрожали. Тогда девушка, которая держала поводок, два раза дернула за него. — Можно доставить тебе удовольствие, господин? — спросила девушка на поводке. — Я думал, ты — монетная девушка, — сказал я. — Она и есть монетная девушка, — произнесла другая, та, что держала ее поводок. Затем она один раз дернула за поводок, прикрепленный к кольцу на ошейнике. — Я — монетная девушка, — повторила девушка на поводке, стоящая передо мной. — Заинтересуй его, — приказала вторая. — Я — твоя за один тарск, господин, — произнесла девушка на поводке. — Открой свою тунику, — велела другая. Тогда девушка развязала пояс, дав ему разойтись на две стороны, по бокам. Затем, разведя тунику руками, открыв ее, она показала мне себя. Она была самая красивая и привлекательная женщина, какую я когда-либо встречал. — Надеюсь, я понравилась господину, — сказала она. — Беверли, — проговорил я. — У нее нет имени, — заметила та, что держала ее на поводке. — Ее хозяин еще не дал ей имени. Но когда-то, это правда, она была известна под именем Беверли. Если ты заинтересовался, то можешь дать ей, для своего пользования, другое имя. Я смотрел на красивую девушку. Она дрожала. Она не закрыла тунику. — Она девица с Земли, — пояснила та, что держала ее на поводке. — Некоторым мужчинам они нравятся. — Я мог бы звать ее Линда, — сказал я. — Это земное имя, — произнесла девушка с поводком. — Великолепно! Затем вдруг, злобно отпустив намотанный на руку поводок, она ударила девушку по спине его длинным концом. — Ты что, не понимаешь, что стоишь в присутствии свободного человека, Линда? И тут та, что когда-то была мисс Беверли Хендерсон из города Нью-Йорк, с Земли, а теперь звалась Линдой, опустилась на колени передо мной на грубые камни узкой улицы Извивающейся Рабыни. — Прости меня, господин, — прошептала она. — Земные девушки такие тупые, — устало заметила другая девушка. — Не все, — возразил я. — Просто они несведущи. — Может быть, их можно обучить, — задумчиво проговорила она. — Любую женщину можно обучить, — сказал я ей. — Это правда, — улыбнулась она, а затем дернула за поводок стоявшую на коленях девушку. — Возьми меня за один тарск, господин, — воскликнула коленопреклоненная девушка с раскрытой туникой, глядя на меня снизу вверх. Та, что была когда-то мисс Беверли Хендерсон, теперь стояла передо мной на коленях и просила меня взять ее всего за один тарск. Она жалобно смотрела на меня. — Ты — женщина, а он — мужчина, — обратилась к ней та, что держала поводок. — Заинтересуй его. — Пожалуйста, господин, — взмолилась девушка. — Укуси его тунику и полижи его ноги и ступни, — скомандовала девушка с поводком. Колокольчик монетной девушки тихо зазвенел, когда та, что была когда-то мисс Беверли Хендерсон, повернула голову и начала своими маленькими белыми зубами кусать и щипать край моей туники. Я чувствовал эти робкиерывки, жалкие и нежные. Затем она прижала мокрый край туники своими губами к моему бедру и сквозь влажную ткань поцеловала меня. Потом она, низко опустив голову, начала лизать и целовать мои ноги и ступни. Она проделывала этот ритуал подчинения в течение нескольких минут, жалобно, отчаянно, униженно вымаливая милость. Наконец, не поднимая головы от моих ног, она умоляюще прошептала: — Пожалуйста, возьми меня за один тарск, господин. Пожалуйста, возьми меня всего за один только тарск, господин. — Нет, — ответил я ей. — И не подумаю. Она, пораженная, в ужасе подняла глаза. — Ты думаешь, я так мало уважаю тебя? — спросил я. — Тебе не удалось заинтересовать его, — проговорила девушка, держащая поводок. Она укоротила поводок так, что ее кулак был у самого ошейника девушки, и сильно дернула за него, потянув ее голову вверх. Женщины очень красивы, когда стоят на коленях в такой позе. — Но я рабыня, — запротестовала стоящая на коленях девушка, глядя на меня. — Я вижу, — согласился я. — Разве ты не хотел меня раньше и столько раз? — спросила она. — Неужели я так ошибалась, чувствуя это? — Нет, — ответил я. — Тогда возьми меня, — проговорила она. — Я полуобнаженная перед тобой. Я твоя за один тарск. Возьми меня! — Не думаешь же ты, что я захочу воспользоваться твоим невыгодным положением, чтобы получить тебя, — обратился я к ней. — Невыгодное положение! — повторила она. — Я — рабыня! Ты свободен, а я — рабыня. Я — девушка-рабыня! — Да, — согласился с ней я. — Посмотри на меня, — попросила она. — Ты считаешь, меня нужно освободить? — Нет, — ответил я. — Горианские мужчины всегда будут держать меня в ошейнике, — сказала она. — Да, — произнес я и подумал, сознает ли она, насколько близка к истине. — Возьми меня, — взмолилась она. — Возьми меня! — Я похож на невежу и грубияна? — проговорил я. Внезапно она расплакалась в разочаровании. — Поднимайся на ноги, рабыня, — вмешалась девушка с поводком, отпуская его на ярд, чтобы она смогла встать. — Ты не сумела заинтересовать его. — Пожалуйста, позвольте мне попытаться еще, госпожа, — стала умолять ее Линда. — Пожалуйста! — Поднимайся, — повторила приказ девушка с поводком, дергая за него. Рыдая, красивая, привязанная на поводок рабыня поднялась на ноги. Что-то невнятно бормоча, она запахнула тунику и плотно подвязала ее поясом из веревок. Казалось, она с трудом держится на ногах. Она дрожала и всхлипывала. — Что случилось? — спросил я. — Она никуда не годная рабыня, — ответила девушка с поводком. — Смотри! Она потрясла коробкой для монет, висящей на шее девушки. — Пусто! — с презрением произнесла она. Она дважды хлестнула рабыню по ногам поводком. — Мы ходим уже целый час, и мы прошли мимо многих господ, никто из них не соблаговолил поиметь ее. — Почему она плачет? — спросил я. — Она боится, и справедливо, неудовольствия хозяина. Я кивнул. Рабыне, которая находится в полной власти хозяина и является его собственностью, вполне естественно интересоваться, доволен ею хозяин или нет. — Возможно, он снисходителен? — предположил я. — Он — безжалостный человек, у которого больше девушек, чем ему нужно, — ответила та, что держала поводок. — Что с ней сделают? — По меньшей мере, она получит хорошую порку, — ответила девушка с поводком. — А если он будет в скверном настроении, ее могут замучить и убить. Привязанная на поводке девушка, рыдая, упала на колени к ее ногам. — Пожалуйста, госпожа, — молила она, — не уводите меня, подождите еще немного! — Уже поздно, — ответила ей другая. — То, что ты все еще не дома, противоречит соглашению арендаторов монетных девушек. — Пожалуйста, госпожа! — умоляла несчастная. — Поднимайся на ноги, — приказала девушка с поводком. — Тебя надо отвести к твоему хозяину как рабыню-неудачницу. — Подожди! — сказал я. Стоящая на коленях девушка, обернувшись, с ужасом посмотрела на меня. — Да, господин! — обратилась ко мне девушка с поводком. — У меня есть один тарск, — сказал я, открывая кошелек. — Ей не надо возвращаться с пустой коробкой. — Я улыбнулся девушке на поводке. — Это самое малое, что я могу сделать. Я проговорил эти слова с добротой, обращаясь к ней. Она испуганно смотрела на меня. Я направился к ней, чтобы положить монету в коробку, висящую на груди у девушки, стоящей на коленях. Но рука второй девушки остановила меня. — Не может быть оплаты за неоказанные услуги, — объяснила она. — Честь моего господина не должна пострадать. Я отпрянул, сжимая монету. Стоящая на коленях девушка, та, которая была когда-то мисс Беверли Хендерсон, аспиранткой на отделении английской литературы в ведущем университете Нью-Йорка, смотрела на монету со страхом. Она боялась, что я положу ее обратно в кошелек. — Я буду стараться заслужить этот тарск, господин, — прошептала она. — Монетная девушка, — проговорила надсмотрщица, — будет стараться угодить мужчине так же хорошо за один тарск, как рабыня, подающая пагу, за тысячу золотых, которые заплатит ее клиент хозяину. — Понимаю, — ответил я. — Конечно, умений у монетной девушки, — призналась девушка с поводком, — обычно гораздо меньше. Это действительно было правдой. И все-таки стоит заметить, что иногда монетные девушки необыкновенно искусны. К тому же хозяину иногда приходит в голову послать на улицу даже великолепно обученную, красивую рабыню, подающую пагу, обычно в качестве шутки или наказания. Такая девушка знает, что она должна все выполнять превосходно. Некоторые мужчины, к которым она попадает в руки, могут быть наняты заранее ее хозяином, чтобы потом отчитаться о качестве ее услуг. Девушка с поводком убрала руку, прикрывавшую прорезь в коробке для монет. — Ты понял условия? — спросила она. — Да. — Пожалуйста, пожалуйста, господин, — со слезами на глазах произнесла стоящая на коленях девушка, — положи монету в мою коробку! Ты не пожалеешь об этом. Я поколебался и взглянул на нее. — Умоляю разрешить доставить удовольствие господину, — ясно произнесла она. — Ты, — спросил я, как будто не веря, ты умоляешь разрешить тебе доставить удовольствие мужчине? — Да, господин. — Кому? — Тебе, мой господин, — проговорила она. — Я умоляю разрешить доставить удовольствие тебе, мой господин. — В качестве рабыни? — снова спросил я. — Да, господин, — ответила она. — Я умоляю разрешить доставить удовольствие тебе — как рабыня. Я бросил монету в узкий металлический ящик для денег. Я думал, девушка свалится в обморок от облегчения и радости. Однако я видел в ее глазах другое чувство, которое было трудно понять. Девушка с поводком нагнулась к ближайшему кольцу для рабов. Такие кольца часто встречаются на улицах Гора. Они обычно вделаны в стену на высоте фута или ярда от тротуара или аллеи. Это кольцо было прямо передо мной, за спиной стоящей на коленях девушки. — Здесь, — сказала девушка, привязывая конец поводка к кольцу. Обычно рабыни находятся у таких колец на коротком поводке или цепи и привязываются к ним стоящими на коленях. Если рабыня в наручниках приковывается к кольцу наручниками и кольцо расположено на высоте в ярд от улицы, ее руки в наручниках находятся перед лицом, а ее живот обращен к стене. Иногда ее руки оказываются за затылком, и тогда ее спина и бок обращены к стене. Когда кольцо расположено низко, ее руки в наручниках располагаются внизу живота, если сама она находится лицом или боком к стене, и приблизительно у поясницы, если она стоит спиной к стене. Но девушка, которая руководила стоящей на коленях рабыней, оставила довольно длинный запас поводка. Рабыня могла полностью лечь на камни, и я мог передвигать ее, если захочу. — Я уйду, — сказала девушка, у которой раньше был поводок. — Но четко уразумей, — со значением произнесла она, — что, когда я вернусь, ее тело будет тщательно осмотрено. — Я понял. После этого девушка удалилась. Я посмотрел на рабыню, стоящую на коленях на камнях передо мной. И присел рядом с ней. — Ты знаешь, что должен полностью использовать меня, — сказала она. — Мое тело будет тщательно осмотрено, чтобы удостовериться в этом. — Я знаю. Она застенчиво развязала пояс туники и отбросила его. — Ты должен обладать мною по-настоящему, — заявила она. — У тебя нет выбора. — Я знаю. Она уронила тунику рядом с собой, на камни. — Я надеюсь, — произнесла она, — что смогу доставить удовольствие моему господину. Я усмехнулся. — Кто ты? — обратился я к ней. — Твоя Линда. — Если я решу воспользоваться тобой под этим именем, — заметил я. — Да, — ответила она. — Ты можешь владеть мной под любым именем, какое захочешь дать мне или без имени, если тебе так нравится. — Знаю. — За все это время ты ни разу не обладал мною, — проговорила она. — Это так, — согласился я. — Но ты ведь хотел, правда? — Да. — А теперь я привязанная перед тобой на поводок девица, — продолжала она, — та, за которую ты заплатил один тарск. — Да. Она нагнулась вперед и нежно поцеловала меня. — Я буду стараться оказаться достойной твоего тарска, мой господин, — прошептала она. — Не бойся, — ответил я. — Я дам тебе такую возможность. — Господин? — она отшатнулась. Тогда я взял ее за руки. Она сморщилась от боли и посмотрела на меня недоверчиво. — Это не похоже на хватку мужчины с Земли, — заметила она, — того, кто относится к женщине с уважением. Она поежилась. — Ты — рабыня, — сказал я. — Это хватка горианского мужчины, — продолжала она, — хозяина женщины. — Так ли? — Да! — подтвердила она. — Отпусти меня! Я имею в виду, пожалуйста, отпусти меня, мой господин! — Нет, — заявил я. — Нет? — переспросила она. — Но ты мужчина с Земли! Ты должен исполнять все, что просит женщина! — Почему? — Я не знаю, — крикнула она. — Я не знаю! — Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя? — Да, — ответила она. — Да! — Лживая рабыня, — презрительно проговорил я. — Пожалуйста, не наказывай меня, господин, — заплакала она. — Жестокие мужчины Гора обходятся с тобой, как им нравится, — сказал я, — и ты служишь им на славу. Ты думаешь, мужчинам с Земли следует довольствоваться меньшим? — Нет, господин, — плакала она. — Если земные мужчины отказываются от данного им от рождения права на господство, меняют его на грязь политического извращения, если они хотели бы отказаться от своих генов, если они хотели бы ниспровергать и нарушать законы природы, если они предпочли бы самокастрацию вместо мужественности, это, я полагаю, их дело. — Я не знаю, господин, — проговорила она. — В том случае, конечно, если они жаждут получить в качестве наказания тревогу, вину, разочарование, болезнь и недолгую жизнь. — Я не знаю, господин. — Попранная природа не может не отплатить, — сказал я. — Да, — согласилась она. — Есть у мужчины право быть мужчиной? — спросил я. — Я полагаю, да, — ответила она. — Я не знаю. — И существует ли иерархия среди прав, при которой некоторые главнее остальных? — Будь добр ко мне, господин, — взмолилась она. — И не право ли мужчины быть мужчиной является наивысшим законом из тех, которыми он обладает? — Да, — согласилась она. — Какое право превосходит это? — Никакое, господин. — Есть у мужчины право осуществлять свое собственное низвержение, разрушая самого себя? — снова спросил я. — Он способен на это, господин, — прошептала она, — но я не думаю, что у него есть такое право. — У него нет такого права, — обратился я к ней, — поскольку оно противоречит более высокому праву. — Да, господин. — Отрицание мужского начала мужчиной в таком случае не только иррационально, но и пагубно с точки зрения морали. Мужчины не только имеют право сохранять свое мужское начало, но и обязаны так делать. — Может быть, не существует такой вещи, как мужское начало, — прошептала она, — или женское начало. — Скажи это сильным мужчинам, покоряющимся женщинам и истории. — Может быть, не существует таких вещей, как долг и право, — проговорила она, — может быть, это только слова, применяемые как инструменты словесной манипуляции. Это просто способы воспитания, которые дешевле и мягче, чем ружья и кнуты. — Это интересное и оригинальное предположение, — ответил я, — но тогда все еще остались бы потребности и права, силы и желания, и другие реальности жизни, в которой определенные действия ведут к определенным результатам. И в таком мире кто будет спорить с ларлом, должен или нет он питаться, или с мужчиной, стоит или нет ему быть мужчиной? В таком мире ларл охотится, а мужчина остается мужчиной. — Боюсь, что Гор, — сказала она, — именно такой мир. — Он такой, — ответил я ей, — девушка-рабыня. — Я боюсь, — произнесла она. — И не напрасно, бесправная рабыня, — подтвердил я. — Бесправная рабыня? — повторила она. — Конечно, — объяснил я ей, — ты — бесправная горианская девушка-рабыня, привязанная на поводок и готовая к совокуплению. — И это все, что я есть? — Да. — Для тебя? — снова спросила она. — Да, — подтвердил я. Она вздрогнула. — Что не так? — поинтересовался я. — Я не смею говорить, — прошептала она. — Говори. — Я возбуждена. Я продолжал сжимать ее руку своей левой рукой, а правую положил на ее тело. Она поежилась. — Это правда, — сообщил я ей. Она попыталась отклониться. — Ты не обращаешься со мной как земной мужчина, — прошептала она. — Я не мужчина с Земли, — ответил я. — Я — горианец. Я прижал ее к камням. — Что ты делаешь? — закричала она. — Я был терпелив, — обратился я к ней. — Я долго ждал тебя. Она стала извиваться, но ее сила не могла сравниться с моей. Я откинул плоский колокольчик и коробку для монет через ее левое плечо в сторону. Я услышал звон колокольчика и одинокий звяканье монеты, моей монеты, в маленькой, узкой металлической коробке на цепи, свисающей с ее шеи. — Что ты собираешься делать? — спросила она. — Я уже устал от ожидания, — ответил ей я. — Теперь ты в самом деле возьмешь меня? — Конечно. — Но с достоинством и уважением! — умоляюще воскликнула она. — Для этого я слишком долго ждал. Она безрезультатно пыталась вырваться. — Будь нежным, внимательным и ласковым! — умоляла она. — Нет, — ответил я. — Нет? — повторила она. — Нет. — О! — закричала она. — Когда я закончу с тобой, — проговорил я, — у тебя не будет никаких сомнений, какие могли бы возникнуть с мужчиной с Земли, что тобой по-настоящему, насладились. — О! — снова вскрикнула она. — Ты узнаешь, — уверил я ее. — Не может быть, что это ты, — заплакала она. — Ты не можешь быть таким! — И тем не менее я таков, — проговорил я. — Что ты делаешь? — Обхожусь с тобой так, как должно обходиться с рабыней. — Но я женщина с Земли! — крикнула она. — Нет, — возразил я, — ты всего лишь девица на поводке, бесправная горианская девушка-рабыня, которая скоро узнает кое-что о значении ее ошейника. — Да, господин! — внезапно беспомощно воскликнула она. — Ты признаешь, что ты рабыня? — спросил я. — Не проси меня, женщину с Земли, признать перед мужчиной с Земли, что я рабыня! — взмолилась она. — Это было бы унизительно! — Но ты бы довольно быстро признала это перед грубыми мужчинами Гора, не так ли? — Да, господин, — заплакала она. — Да, господин! — Признай это передо мной, — приказал я, — потому что ты больше не женщина с Земли, и я больше не мужчина с Земли. — Я — рабыня, господин, — сдалась она. — Я признаю это. И тут я вспомнил то время, когда мы обедали в маленьком ресторане на Земле, очень давно. Ее волосы были затянуты сзади в строгий пучок. На ней было тонкое платье из обтягивающего атласа с открытыми плечами. У нее была маленькая, отделанная серебряным бисером сумочка. Теперь девушка извивалась в моих руках, покрытая потом, обнаженная и взятая на поводок. — Я — рабыня, господин, — проговорила она. — Я всегда знала это. — Теперь ты говоришь правду, — заметил я. — Да, господин. — Тебе стыдно за это признание? — спросил я. Она посмотрела на меня, ошеломленная. — Нет, — призналась она. — А что ты чувствуешь? — продолжал спрашивать я. — Это странно, — проговорила она, — я чувствую себя страстной, блистательной. Это странно. Как будто я вернулась к своей природе, к самой себе. — Единственное настоящее освобождение, — сказал я, стать тем, кто ты есть на самом деле. — О! — вскрикнула она. — Рабыня возражает, чтобы с ней обходились как с рабыней? — спросил я. — Нет, господин, — ответила она. — Я только жалею, что никогда не признавала на Земле свое рабство. — Это бы не имело смысла, — утешил ее я. — На Земле слишком мало господ. — На Горе не ощущается их недостатка, — заметила она. — Да, — улыбнулся я. Она задрожала в моих руках. — Я признаюсь тебе, что подхожу ошейнику, — прошептала она. — Это правда, — согласился я. — Я жажду, чтобы меня научили тому, что он значит, — сказала она. — Тебя научат, — ободрил я ее. — Научи меня понимать мой ошейник, — молила она. — Сделай меня рабыней, какой я жажду быть. — Научу. — Линда теперь готова служить своему господину, — проговорила она. — Господин, что случилось? — Она вдруг забеспокоилась. Я посмотрел на нее, горячую рабыню на поводке в моих руках. — Я возьму тебя под именем Беверли, — сказал я. — Это было мое имя на Земле, очень давно, когда я была свободна, — сказала она. — Теперь я даю тебе это имя, чтобы пользоваться тобой как рабыней. — Да, господин. — Ты когда-то была родом с Земли, не так ли? — Да, господин. — Ты и сейчас родом с Земли? — Нет, господин. Откуда ты теперь родом? — С Гора, господин. — Когда-то ты была свободной женщиной, не так ли? — я продолжал задавать вопросы. — Да, господин. — Ты теперь свободна? — Нет, господин, — произнесла она и добавила: — Пожалуйста, господин! — Что ты теперь? — спросил я. — Теперь я ничто, просто горианская девушка-рабыня! — заплакала она и еще раз добавила: — Пожалуйста, господин! — Как твое имя? — Беверли, — ответила она. — Мое имя Беверли. Это имя, которым мой господин пожелал назвать меня. — Это милое имя, — заметил я. — Да, господин. Спасибо тебе, господин. Пожалуйста, господин! — взмолилась она. — Ты, кажется, сексуально возбуждена, Беверли, — заметил я. — Да, мой господин, — призналась она. — Пожалуйста, пожалуйста! — Говори, рабыня, — приказал я. — Беверли умоляет разрешить ей послужить своему господину, — произнесла она. Тогда я взял ее, и в эти минуты, в беспомощных судорогах, рыдая, она радостно выкрикивала, подтверждая свою подчиненность мне: — Теперь я ничто, только горианская девушка-рабыня! Я — ничто, простая горианская девушка-рабыня! И я твоя, мой господин! Я — твоя! Я — твоя!* * *
Девушка, управлявшая поводком рабыни, которой я только что наслаждался, вернувшись, убрала руку с покорного, лежащего на булыжниках тела. Она лизнула и понюхала свои пальцы. — Я вижу, ты заработала свой тарск, — заметила она. — Да, госпожа, — счастливо ответила девушка. Та, что управляла поводком монетной девушки, нагнулась, чтобы отвязать его от кольца для рабов. — Пожалуйста, госпожа, — умоляюще проговорила рабыня, которой я только что наслаждался, с трудом вставая на колени и опуская голову к ногам девушки, — не отвязывай пока мой поводок! — Уже поздно, — проговорила та, что была, очевидно, надсмотрщицей и воспитательницей новой девушки-рабыни. — Но удовольствия господина не должны ничем прерываться, — заявила стоящая на коленях рабыня. — Так мне сказали в доме! Стоя на коленях, она повернулась и с мольбой посмотрела на меня. Я вытащил еще один тарск. Тогда девушка подошла ко мне ближе и встала на колени, чтобы я мог из своего лежачего положения дотянуться до коробки для монет, висящей на цепи у нее на шее. Я положил в коробку еще один тарск. Стоящая на коленях девушка повернулась и умоляюще посмотрела на ту, под чьим руководством она была. — Очень хорошо, — сказала девушка, посмотрев на коленопреклоненную рабыню. — Я подожду на улице. Потом она взглянула на меня и сказала: — Когда ты закончишь с ней, пришли ее ко мне. — Хорошо, — ответил я. Беверли стояла на коленях рядом со мной, счастливая, и я откинулся назад и лег на спину, на тунику, на камни улицы. Я почувствовал, как ее маленькие руки с любовью, робко касаются моих плеч и груди. — Я не знала, что ты можешь быть таким, — сказала она. — Я никогда не видела тебя таким раньше. — Женщина по-другому смотрит на мужчину, когда она рабыня, — высказался я. — Да, господин. — Она улыбнулась. — Что ты должен думать обо мне? — печально спросила она. — Я не понимаю, — проговорил я. — Как я вела себя, как поступала, — объяснила она. — Я не-понимаю. — Как ты можешь уважать меня? — спросила она. — Я не уважаю тебя. — Ты не уважаешь меня? — не поверила она. — Нет, — повторил я, — конечно нет, ведь ты рабыня. — Да, господин. — Она улыбнулась и нежно поцеловала меня в правое плечо. Затем она опустилась на колени рядом со мной. Ее колени были разведены в позе угождающей рабыни. — Ты мало думаешь о рабынях, не так ли? — спросила она. — Да, — согласился я. — И значит, ты мало думаешь обо мне? — Это так. — Я хорошая? — Да. — А, если бы я не была хорошей? — Тогда я не бросил бы еще одну монетку в твою коробку, — ответил я. — А если бы я не оказалась хорошей в первый раз, после того как ты положил первую монетку в коробку? — Я бы побил тебя. — Ты мог бы побить меня? — не поверила она. — Да. — Я рада, что ты нашел меня приятной. Я улыбнулся. — К тому же, — продолжала Беверли, — ты бы имел право на возмещение убытков, хотя я сама не могла бы возместить их тебе, поскольку коробка заперта. Ты бы мог получить свои деньги позже, у моего хозяина. — Я знаю, — согласился я. — Но тогда я снова была бы побита, — проговорила она, — и без сомнения, кнутом. — Да, — подтвердил я. Удовлетворение от монетной девушки в своем роде гарантировано, или можно получить свои деньги назад. Ничего удивительного, что девушки в таких условиях стремятся изо всех сил доставить удовольствие. — Я положил вторую монетку, не так ли, в твою коробку? — спросил я. — Да, господин. — Принимайся за дело. — Да, господин, — ответила она и, нагнувшись вперед, легла на меня. Я почувствовал ее сладкие губы, и маленькие зубы, и язык на моем теле. Несколько мгновений спустя я приказал ей лечь на спину.* * *
Она лежала рядом со мной. Затем я подтянул ее за цепь поближе к себе и бросил еще одну монетку в маленький металлический ящик. Она поцеловала меня. — Еще раз, господин? — спросила она. Я взял ее за руки и бросил под себя. — Знаешь ли ты название этой улицы? — спросил я. — Улица Извивающейся Рабыни, — ответила она. — Извивайся, рабыня! — Да, господин.* * *
Прошел еще один час. Она лежала рядом со мной, мягко прижимаясь всем телом, целуя мою руку, плечо и грудь покорно, нежно. — Очень хорошо, — сказал я. — О да, господин, — выдохнула она. — Да, да, господин! Затем она снова была подо мной, и я посмотрел в ее глаза. — Да, господин, — проговорила она. — Да, да, да, господин! Я приготовился снова овладеть ею, когда внезапно увидел страх в ее глазах. — О нет, господин! — закричала она. — Нет! Нет! — В чем дело? — спросил я. — Монета! — воскликнула она в отчаянии. — Монета. Ты не заплатил! Я улыбнулся. — Я монетная девушка, — отчаянно закричала она. — Мной нельзя владеть без монеты! — О! — протянул я. — Пожалуйста, — взмолилась она. — Пожалуйста, заплати монету! — Ты умоляешь об этом? — Да, господин, — проговорила она. — Да, господин! — Очень хорошо, — сказал я и положил следующую монетку в коробку для денег. — Спасибо тебе, господин, — выдохнула она, протягивая мне губы. — Теперь возьми меня, возьми меня, возьми меня! — Очень хорошо.* * *
— Скоро рассвет, — заметил я. — Да, господин, — прошептала она тихо, испуганно. — Мы должны подумать о твоем возвращении к хозяину, — проговорил я. — О, пожалуйста, господин, не сейчас, — взмолилась она. — Позволь мне побыть с тобою еще хотя бы совсем немного. — Хорошо, — согласился я, — может быть, секундочку. — Я никогда не захочу покинуть тебя, — призналась она и схватилась за меня. — Кому ты принадлежишь? — спросил я. — Не знаю, — проговорила она, — без сомнения, какому-то содержателю монетных девушек. Меня отдали ему при дележке добычи, захваченной во владениях Поликрата. — Как он выглядит, твой хозяин? — Я не знаю, — сказала она. — Я ни разу в жизни не видела его. — Какой он человек? — спросил я. — Он грубый и жестокий, неуступчивый и безжалостный, — призналась она. — Он держит меня как рабыню. — Ты боишься его? — Я ужасно боюсь его, — сказала она. — Я принадлежу ему. — Возможно, он не такой уж плохой человек, — заметил я. — Он содержит меня закованную в подвале, в темноте, — проговорила она. — Он кидает мне куски пищи, которые я, будучи на цепи, должна или найти, или испытывать муки голода. — Возможно, он просто хочет приучить тебя к тому, что ты рабыня, — предположил я. — Он уже очень хорошо научил меня этому, — согласилась она. — По словам, он не производит такого уж плохого впечатления, — сказал я. — Если бы ты принадлежала мне, может быть, я обращался бы с тобой так же, по крайней мере первое время. — Пока бы я не поняла как следует, кому я принадлежу? — спросила она. — Да. — А что, если девушка не способна выучить урок? — Ее всегда можно скормить слинам, — объяснил я. — Она выучит урок, и хорошо выучит, — проговорила девушка. — Конечно. — Но он ни разу не позвал меня к своей кушетке, чтобы обидеть, или приласкать, или приказать мне доставить ему удовольствие. — Понимаю, — ответил я. — Если бы ты владел мною, — поинтересовалась она, — ты бы использовал меня к этому времени, не так ли? — Да, — подтвердил я, — если бы я владел тобой, несомненно, к этому времени я бы заставил тебя доставлять мне удовольствия. — Возможно, он не находит меня привлекательной, — предположила она. — Возможно, у него много женщин. Возможно, он не видит во мне ничего любопытного, что можно было бы использовать. — Возможно, — согласился я. Она лежала, прижавшись ко мне, головой на моем бедре и дрожала. — Я боюсь быть рабыней, — прошептала она. — У тебя есть для этого основания, — ответил я. — Меня могут купить, или продать, или просто отдать, — продолжала она. — Меня даже могут убить по малейшей прихоти хозяина. — Да. — Господин, — обратилась она ко мне. — Да? — Господа не уважают своих рабынь, не так ли? — спросила она. — Конечно нет, — ответил я. — Но не могут ли они иногда испытывать другие чувства по отношению к ним? — Ее голос был тихим и испуганным. Я понял, что она боится, что ее могут ударить. — Да, могут, — ответил я. — Какие чувства? — В вопросе слышалась робость, мольба. — Раздражение, — начал я, — желание, вожделение. — Но нет ли еще каких-то чувств, которые хозяин мог бы иногда испытывать по отношению к своей рабыне? — снова спросила она. — Какие чувства ты имеешь в виду? — уточнил я. — Пожалуйста, господин, — всхлипнула она, — не заставляй меня говорить! — Хорошо, — согласился я. Я почувствовал ее слезы и ее волосы у себя на бедре. Несомненно, трудно, подумал я, быть девушкой-рабыней. Они такие беспомощные. — Уже светло, — заметил я. — Я слышу колокольчик, — прошептала она. — Это не колокольчик монетной девушки, — объяснил я. — Это колокольчик торговца молоком боска. Он обходит округу, поднимаясь по улице. — Не отсылай меня от себя, — попросила она. — Но ведь тебя, рабыня, могут увидеть, раздетую, привязанную за поводок, лежащую на улице? — спросил я. — У рабынь нет гордости, — ответила она. — На колени, — скомандовал я. — Да, господин, — ответила она, вставая на колени. Я поднялся и посмотрел на нее, стоящую на коленях на камнях в сером свете горианского рассвета. — Используй меня еще хоть разок, — умоляла она, — прежде чем отошлешь прочь. Я смотрел на нее. — Укороти мой поводок, — попросила она. — Свяжи мне руки спереди. Привяжи меня плотно к кольцу. — Торговец молоком боска приближается, — заметил я. — Мне все равно, — сказала она. — Возьми меня у него на глазах. Довольно грубо я подтянул ее за кожаный ошейник к кольцу. Там я развязал и снова завязал поводок, значительно укоротив его. Она стояла на коленях у стены. Тугая привязь была натянута между тяжелым металлическим кольцом и крепким кольцом на ее ошейнике сзади. Поводок держал ее голову поднятой вверх и был длиной около восемнадцати дюймов. Девушка вытянула руки в мою сторону, скрестив запястья. Свободным концом поводка я крепко связал их вместе у нее спереди. Потом я снова посмотрел на нее. — Ты теперь связана почти так же, — проговорил я, — как та девушка на дороге, недалеко от лавки Филебаса в Аре. — Да, — счастливо выговорила она. — Я принес ей глоток воды, — вспомнил я. — Я установил плату за эту услугу — она должна была отдаться мне. Это произошло очень давно, когда я был шелковым рабом во владении леди Флоренс из Вонда. Позже я сам захватил в плен свою госпожу и продал ее в рабство. Она теперь принадлежала Майлзу из Вонда, который помог нам в нашей борьбе против пиратов. Она была частью добычи, как и многие другие рабыни, взятой во владениях Поликрата. Моя бывшая госпожа была теперь не чем иным, как послушной и радостной рабыней для любви у гордого уроженца Вонда. — Ты был зверем, мой господин, — сказала она. — Да, — согласился я. Я посмотрел сверху вниз на ту, что была когда-то мисс Беверли Хендерсон из Нью-Йорка. Она была хороша, обнаженная и связанная, на привязи у кольца для рабов. — Ты обвинила меня в том, что я изнасиловал ее, — сказал я. — Ты была в ярости. Тогда мимо проносили паланкин Онеандра, торговца солью и кожей из Ара. В двойной шеренге красавиц, привязанных к концу паланкина и выставленных напоказ в коротких туниках, с закованными в наручники за спиной руками, находилась девушка, стоящая сейчас передо мной на коленях. В тот раз паланкин остановился, поскольку Онеандр решил провести часть дня с другим человеком, тоже в паланкине, с выставленными напоказ рабынями. Когда я оторвался от девушки у кольца, я увидел среди этих рабынь ее, ту, что когда-то была мисс Хендерсон. Это было впервые, когда я увидел ее в качестве рабыни. Я никогда не забывал первое впечатление от этого. Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. — Да, — подтвердила она. — Я была в ярости. — Я только заставлял ее заплатить за глоток воды, — объяснил я. — Но заставил ее платить как рабыню, — заметила она. — Конечно, — согласился я. — Она и была рабыня. Как и ты, — добавил я. — Ты знаешь, почему я была в ярости? — поинтересовалась она. — Ты почувствовала жалость и негодование, видя, как обижают одну из твоих сестер по рабству? — предположил я. — Нет, — опровергла меня она. — Я была в ярости, что это она, а не я была принуждена тобой с такой легкомысленной дерзостью обслуживать тебя у кольца. Я улыбнулся. — Я хотела быть у кольца вместо нее, — заявила она. — Понимаю, — произнес я. — И вот сейчас я у такого же кольца перед тобой. — И хорошо привязана к нему, — добавил я. — Да, господин. — Та девушка, — начал я, — на самом деле не была изнасилована у кольца. Она просто расплачивалась за глоток воды. — Я посмотрел на нее: — Скорее это ты будешь изнасилована у кольца. — Да, мой господин! — сказала она. Я присел рядом с ней. Я слышал невдалеке звон колокольчика. — Торговец молоком боска приближается, — сообщил я ей. — Возьми меня, возьми меня! — взмолилась она. — Ты бесстыжая? — спросил я. — Да, — ответила она. — Я — рабыня. Возьми меня! Я посмотрел на нее. Она ответила диким взглядом. Тогда я положил крошечную монету в один тарск в коробку, свисающую с ее шеи. Она, напрягаясь из-за поводка и ошейника, попыталась прижаться ко мне. Я взял ее за лодыжки, правую лодыжку — левой рукой, а левую — правой, и посадил ее. Потом я подтянул девушку к себе и завел ее связанные руки вверх и за голову. Затем раздвинул ее лодыжки. — Да, господин! — крикнула она. Совсем близко я слышал колокольчик и скрип узких деревянных колес тележки торговца молоком боска. Вскоре он остановился где-то за нами, справа от меня. — Да, господин! Да, господин! — всхлипывала девушка. Когда я закончил с ней, я встал. Она лежала у моих ног, на камнях, на боку, глубоко дыша. Она повернулась, чтобы посмотреть на торговца молоком боска, а затем снова легла на бок, правой щекой на камни, глядя сквозь полуопущенные ресницы на просыпающуюся улицу. — Она темпераментная, — заметил торговец. — Да, — согласился я. И он, звеня в колокольчик, нагнулся к постромкам, привязанным к двум деревянным ручкам, взял их и покатил за собой свою двухколесную тележку вверх по улице. — Как ты овладел мной! — произнесла девушка. — Несомненно, в тебе ничего не осталось от слабака с Земли. Я освободил ее руки и отвязал поводок от кольца. — Не оскорбляй мужчин Земли, — сказал я. — Когда-нибудь некоторые из них, устав от угнетения, могут предъявить права на свое мужское начало. — Это противоречит закону, — заметила она. Я пожал плечами. — Антибиологический закон может быть отменен, — сказал я. — Политические формы могут быть заменены. — Мужчины на Земле потеряли свое мужское начало, — проговорила она. — Возможно, — ответил я. — Потребовалась бы революция, — добавила она. — Возможно, — повторил я. — Не знаю. Затем я резко приказал: — На колени! Она быстро выполнила приказ. — В позицию угождающей рабыни! — приказал я. Она приняла позу угождающей рабыни, откинувшись на пятки, колени широко расставлены, с прямой спиной, руки на бедрах, с поднятой головой. Женщина очень красива в такой позе, гордая, возбуждающая, покорно выставленная на показ. — Таких революций не потребуется на Горе, господин, — проговорила она. — Да, — согласился с ней я. Затем я медленно, осторожно повернул на ней ошейник, поскольку он был высокий, толстый и плотно прилегавший. Массивное кольцо на ошейнике оказалась спереди, на ее горле. С него свисал длинный поводок. Я сложил поводок петлями. Она настороженно смотрела на петли. Такие петли хорошо служат в качестве кнута. — Целовала ли ты когда-нибудь кнут? — спросил я ее. — Не считая тренировок и рук аукциониста, когда меня продавали? — Да. Она не поднимала глаз. — Отвечай! — Меня однажды отдали на ночь во владениях Поликрата тому, кто, как мы думали в то время, был курьером Рагнара Воскджара, — прошептала она. — Он заставил меня целовать его кнут. — Посмотри сюда, рабыня, — приказал я ей. — Да, господин. — Тот человек во владениях Поликрата, — начал я. — Да, господин. — Ты отдалась ему? — Не заставляй меня отвечать тебе на такой вопрос, пожалуйста, — попросила она. — Посмотри мне в глаза, — велел я ей. — Да, господин, — с отчаянием произнесла она. — Говори. — Да, господин, — ответила она. — Я отдалась ему. — Полностью, — спросил я, — как униженная рабыня, которой ты являешься? — Да, — призналась она. — Я отдалась ему полностью и как униженная рабыня, каковой и являюсь. — Ты отдалась ему более полно и более по-рабски, чем мне? — Нет, господин. — В ее глазах стояли слезы. — Вы двое — самые могущественные из господ, которые пользовались мной. — Понимаю, — сказал я. — Да, господин, — проговорила она. — Как он выглядел? — спросил я. — Я не знаю, господин, — ответила она. — В зале для празднования у Поликрата на нем была маска. Позже, в комнатах, когда он пользовался мной, мне завязали глаза. — Понятно. — Именно он первый полностью научил меня, что значит быть женщиной-рабыней. — Ты благодарна ему? — Да, господин, — подтвердила она. — Целуй кнут, — приказал я. Она взяла сложенный кольцами поводок маленькими руками и, опустив голову, покрыла его поцелуями. Потом она подняла на меня глаза, в которых были с тезы. — Теперь, мой господин, — сказала она, — я поцеловала и твой кнут тоже. — Может быть, когда-нибудь ты снова станешь собственностью того господина с празднеств Поликрата, — проговорил я. — Нет, господин, — возразила она, — несомненно, у него есть высокородные и красивые горианские девушки, чтобы служить ему. Я только жалкая земная девушка-рабыня. Думаю, он уже забыл меня. Я была для него всего лишь новинкой и удовольствием на одну ночь. — Понимаю, — откликнулся я. — Он превратил меня в чувственную и покорную рабыню, а потом оставил меня. — Ты ведь еще не видела своего хозяина, как ты мне говорила, — сказал я. — Может быть, этот самый человек он и есть. — Нет, господин, — грустно улыбнулась она. — Я знаю такой тип мужчин. К сегодняшнему дню он бы уже много раз и полностью пользовался мной. Не один раз я уже ползла бы к нему, чтобы выполнять его прихоти. — Ты любишь его? — Да, господин, — всхлипнула она, — но я самая несчастная из рабынь! — Почему же? — Потому что я люблю двоих! — плакала она. — И кто же второй? Она с внезапным испугом посмотрела на меня. В ее глазах были слезы. — Пожалуйста, не заставляй меня говорить, — попросила она. — Отлично. — Я пожал плечами. Из ближайшей двери вышел владелец дома. Он не обратил на нас внимания. Женщина была всего лишь заклейменная, раздетая рабыня, да к тому же простая монетная девушка. Безусловно, он видел немало подобных девушек и много других, которые, по его мнению, несомненно, заслуживали большего внимания. Он нес с собой маленькую лестницу. По ней он забрался к крошечной лампе на жире тарлариона и погасил ее. Тут же он вернулся в дом, прихватив с собой лестницу. Без сомнения, для него бывшая мисс Хендерсон была только еще одной маленькой, не имеющей значения, изящной девицей, попавшей в рабство. Я отпустил поводок. Он упал между ее грудей, а потом на камни улицы. — Поднимайся, — скомандовал я, — и надевай тунику. Она посмотрела на меня с отчаянием. — Команда должна повторяться? — поинтересовался я. — Нет, господин, — проговорила она и поднялась на ноги, а длинный поводок упал перед ней. Она подобрала свою тунику и набросила ее, но не завязала. Затем взглянула на меня. — Ты отсылаешь меня прочь? — Тебе пора возвращаться к твоему хозяину, — ответил я. — Все так просто? — Конечно. Она упала передо мной на колени и опустила голову. Девушка сжала руками мою правую ногу и начала, рыдая, целовать мое колено. Я взял ее за волосы и поднял ее голову так, что ей пришлось посмотреть на меня. — Господин, — всхлипнула она. Я небрежно бросил еще одну монетку в ее коробку. Она с ужасом глядела на меня. — Ты послушная? — спросил я, присев перед ней и перебросив поводок ей через плечо. — Да, господин, — прошептала она. Тогда я небрежно распахнул в стороны полы ее туники. — Господин, — проговорила она. — Ложись, — приказал я. — Да, господин, — ответила она. Затем она легла на камни передо мной, послушная, страдающая. Я откинул колокольчик и коробку для монет, и они стукнулись о камни с левой стороны ее шеи. — Господин, — произнесла она. Я овладел ею и крепко сжал в объятиях. — Господин. — Она заплакала. — Что случилось? — поинтересовался я. — Ничего. — Тебя надо будет бить кнутом? — Нет, господин. — Она продолжала всхлипывать. И тут она выкрикнула: — Неужели я для тебя всего лишь монетная девушка? — А кем же еще ты можешь быть? — удивился я. — Никем, — все плакала она. — И ничем. Тут она сильно ухватилась за меня, рыдая от отчаяния. — Купи меня, — просила она, — купи меня! Оставь меня себе! Оставь меня! Я не хочу покидать тебя! Купи меня, господин, я умоляю тебя! Я буду хорошей рабыней для тебя! Я буду приносить тебе столько удовольствия, сколько могли бы тысячи девушек! Я хочу быть твоей рабыней! Я умоляю тебя, господин! Я умоляю тебя купить меня! Закончив с ней, я поднялся на ноги. Она лежала потрясенная, рыдающая у моих ног. Я посмотрел на нее. Было приятно видеть ее такой. Я одернул свою тунику. Потом пнул рыдающую рабыню. — На колени, — приказал я. — Да, господин, — ответила она и встала на колени. — Поправь колокольчик и коробку для монет, — скомандовал я. — Да, господин, — повиновалась она. — А теперь завяжи свою тунику, — сказал я. — Скоро могут показаться свободные женщины. Мы не должны шокировать их. — Да, господин… Стоя на коленях, содрогаясь, с опущенной головой, она запахнула тунику и плотно подвязала ее. Я услышал, как длинная горизонтальная ставня поднялась вверх, над прилавком. На улице открылся магазин. Это была лавка кожевенника. Девушка в мучении смотрела на меня. Тогда я, дернув поводок, поднял ее на ноги. Ошейник уперся ей в подбородок. Я скрутил поводок и положил ей в руку. — Крепко держи поводок, — велел я. — Да, господин, — прошептала она. Таким образом она сама поведет себя на поводке, отведя руку на шесть дюймов от кольца. — Найди девушку, которая управляла твоим поводком минувшей ночью, — сказал я, — она ждет вверх по улице. Найди ее и попроси быстро вернуть тебя твоему хозяину. — Да, господин, — шепнула она. Я внимательно посмотрел на нее. — Пожалуйста, господин, — взмолилась она, — пожалуйста! Я указал на улицу. — Да, господин, — произнесла она и, повернувшись,спотыкаясь и плача, звеня колокольчиком монетной девушки, позвякивая монетками в коробке на шее, пустилась вверх по улице.18 КЛЯП И КАПЮШОН
Маленькая, изящная, темноволосая обнаженная рабыня стояла на коленях перед большим зеркалом, дрожа, пытаясь нанести крохотной кисточкой голубоватые тени на веки. Я наблюдал за ней из-за темного занавеса, на котором по обе стороны были вышиты золотом затейливые, соединенные вместе наклонные буквы «Кеф», одна побольше и две поменьше. — Я боюсь, — сказала девушка с маленькой кисточкой. — Это правильно, — ответила ей девушка с длинным гибким хлыстом, стоящая за ее спиной, — потому что скоро тебя представят твоему господину. — Он обращался со мной с такой жестокостью, — проговорила первая. — С тобой обращались так, как ты этого заслуживала. — Да, госпожа, — согласилась с ней та, что стояла на коленях. Она была вполне красива при свете трех свисающих ламп на жире тарлариона, прикрепленных к высокой металлической стойке рядом с зеркалом. Она положила крошечную кисточку и маленькую круглую голубую коробочку, в которой были тени для век, на поднос с косметикой, стоящий на изразцах. — Добавь еще теней, — предложила девушка с хлыстом. — Госпожа! — запротестовала стоящая на коленях рабыня. — Помни, что ты — рабыня, — напомнила ей девушка. — Да, госпожа, — ответила та и снова взяла кисточку и крошечную коробочку. Она нанесла тени более густо, вызывающе чувственно, в соответствующей ее положению манере. Девушка попыталась отказаться от помады, духов и прочих женских штучек, но кто будет считаться с желаниями рабыни. Спустя несколько мгновений она положила косметику на поднос и откинулась на пятки. Она изучала себя. Ее длинные темные волосы были уже причесаны старинным желтым мореным гребнем из рога кайлуака. Она внимательно рассматривала себя в зеркале. — Я — рабыня, — проговорила она. — Да, — подтвердила девушка с хлыстом. Она ударила им стоящую на коленях девушку. — Не плачь, — предупредила она ее. — Не буду, госпожа, — ответила стоящая на коленях. — Ты разочарована? — Нет, госпожа. Просто я не привыкла видеть себя такой. Ее заставили сделать себя, накрасившись, откровенно сексуальной. — Несомненно, ты предпочла бы, чтобы твой господин обращался с тобой на языке желания, а не на языке наказания, — проговорила госпожа. — Конечно, но… — торопливо отозвалась девушка у зеркала. — Не возражай, — предупредила девушка с хлыстом. — Не смею, госпожа… — Разве тебе не нравится видеть, как ты выглядишь? — Я не знала, что могу так выглядеть, — объяснила рабыня. — А как ты думаешь, ты выглядишь? — задала вопрос девушка с хлыстом. — Чувственной и возбуждающей, — ответила стоящая на коленях. — Да, — согласилась ее собеседница. — Как смог бы мужчина воспринимать меня иначе чем рабыню в таком виде? — Но ты и есть рабыня, — пояснила наставница. — Ты сомневаешься в этом? — Нет, госпожа. — И хорошенькая рабыня. — Да, госпожа, — согласилась девушка. — Посмотри в зеркало повнимательнее, — приказала та, что с хлыстом. — Да, госпожа. — Что ты видишь? — Рабыню. — Скажи: «Я — рабыня», — приказала девушка с хлыстом. — Я — рабыня, — повторила стоящая на коленях девушка, внимательно разглядывая себя в зеркале. — Не забывай этого! — Не забуду, госпожа. — Посмотри еще раз в зеркало, маленькая рабыня, — произнесла госпожа. — Да, слушаюсь. — Мужчины заставят эту девушку хорошенько служить им, не так ли? — Да, госпожа. — И это соответствует положению рабыни? — Да, госпожа. — И эта рабыня очень красива. — Спасибо, госпожа, — сказала девушка. — И тебе нравится быть ею? — поинтересовалась та, что с хлыстом. — Да, госпожа. Мне нравится быть ею. — Тогда в чем дело? — еще раз поинтересовалась наставница. — Я боюсь, — ответила девушка перед зеркалом, дрожа. — Я боюсь быть представленной моему господину. — Объяснимый для рабыни страх, — успокоила опытная подруга. — Как он выглядит? Какой он человек? — спросила хорошенькая брюнетка. — Скоро узнаешь, рабыня, — пообещала девушка с хлыстом. — Но что, если он не найдет меня приятной? — со страхом спросила ее собеседница перед зеркалом. — Ты — девушка-рабыня, — заметила госпожа. — Это твое дело заботиться, чтобы он нашел тебя приятной. — Что мне делать? — взмолилась брюнетка, жалобно глядя на госпожу. — Будь красивой и покорной, — посоветовала та ей. Когда свет был зажжен, я смог хорошо разглядеть девушек сквозь занавес. Они же, из-за особенности освещения, не могли видеть меня, зато сами были как на ладони. Кстати, в горианских домах нередко встречается подобный занавес, особенно в комнатах, где содержатся рабыни. Это удобно для хозяина. Он всегда может незаметно наблюдать за девушками, узнавая о них новое и пользуясь полученной информацией для воспитания рабынь. Косметическая комната отделена от остального дома только занавесом. Желая застать рабыню врасплох, надсмотрщик или хозяин могут без лишних церемоний отбросить занавес в сторону. Конечно, рабыни, как простые предметы собственности, не имеют права на уединение. К ним можно войти в любое время, когда пожелает хозяин. Горианскому хозяину не требуется на это разрешения рабыни, так же как человеку на Земле не требуется разрешения его собаки, чтобы войти в дом. Отсутствие права на уединение характерно для низкого положения рабыни. Оно проявляется в деталях настолько очевидных, что они принимаются как нечто само собой разумеющееся. Например, помещения для рабынь или альковы для рабынь почти всегда имеют решетку вместо непрозрачной двери, скажем, с отверстиями для осмотра, закрывающимися скользящими металлическими панелями. Открытие такой решетки предупреждает рабыню о присутствии тех, в чьей власти она находится. Она знает, что выставлена на обозрение хозяев или доступна их взглядам, когда бы они ни захотели посмотреть на нее, в любое время, днем ли, ночью ли. На нее можно посмотреть, она знает, а иногда уверена, что это так и есть, даже во время сна. Это похоже на ситуацию с человеком на Земле и его собакой. Хозяин может смотреть на свою собаку, когда бы и как бы ему ни захотелось, даже тогда, когда животное, свернувшись калачиком, спит. Это его привилегия. Между прочим, аналогия между собакой человека с Земли и рабыней горианского мужчины вполне близкая. Конечно, эта аналогия не идеальна. Например, гораздо более приятно иметь в собственности рабыню, чем собаку. Если быть полностью откровенным, девушка-рабыня — это восхитительный, ранимый, высоко чувствительный организм. Разумный хозяин обычно, если только она не приносит беспокойства, относится к рабыне нежно, с привязанностью. Если она хоть в малейшей степени не удовлетворяет его, она не должна ждать пощады, но, с другой стороны, если она послушна и нежна, ее жизнь, вероятно, становится радостью, почти несравнимой с жизнью невротичной, мужеподобной, эгоистичной женщины с Земли. Девушка-рабыня, подвергнутая мужскому господству, преданная служению и любви, заклейменная и в ошейнике, прислуживающая на коленях, при исходно оздоровленной цивилизации, устанавливающей ее положение с неоспоримой ясностью, является, по сути, первобытной женщиной, биологической женщиной, избранной женщиной, женщиной на своем месте в природе, состоявшейся женщиной. Рабыни осознают свое уникальное положение. Этому способствует культурная среда, дающая им право быть по природе самими собой. На Горе никто не подвергнет их злобной критике за то, что они слушаются своего женского естества. Если у рабыни хороший хозяин, она счастлива и спокойна. Ошейник, в сущности, вернул женщинам самих себя. Они стали подлинными женщинами. И безусловно, горианские мужчины не дадут им становиться кем-то другим. — Я должна предстать перед господином одетая? — спросила девушка, стоящая на коленях. — По крайней мере вначале, — ответила девушка с хлыстом. — Понимаю, — сказала собеседница. — Встань, — приказала ей госпожа. Девушка поднялась быстро и грациозно. Надсмотрщица подошла к большому сундуку у стены, повесила свой хлыст на крючок и открыла сундук. — Когда твой господин захочет, чтобы ты вошла к нему, — сказала она, — тебя оповестят звуком гонга. — Да, госпожа, — сказала маленькая изящная рабыня. Ей не было дано разрешение повернуться. Девушка, выступающая в роли надсмотрщицы, вынула из сундука и встряхнула тонкий, крошечный, прозрачный кусочек приятного желтого шелка. Это был такой вид наряда, который обычно надевают только самые сладострастные рабыни-танцовщицы, извивающиеся перед сильными, грубыми мужчинами в самых низкопробных тавернах на Горе. Известно, что свободные женщины падают в обморок при одном виде такой ткани или едва дотронувшись до нее. Во многих городах считается преступлением допускать прикосновение такой ткани к телу свободной женщины. Она слишком возбуждающая и чувственная. Девушка перед зеркалом вздрогнула — наряд был поднесен и надет на нее. Девушка рассматривала себя в зеркале. Она криво улыбнулась. — Это и есть «одежда», — спросила она, — в которой я впервые предстану перед своим господином? — Да, — подтвердила другая. — В нем кажешься более обнаженной, чем когда на тебе действительно ничего нет, — заметила девушка у зеркала. — В присутствии твоего господина, — сказала надсмотрщица, — ты будешь благодарна даже за эти несколько клочков. — Да, госпожа, — проговорила рабыня. — Потрогай их, — сурово приказала старшая девушка. Брюнетка сжала ткань, облегающую ее тело, между пальцев. Я увидел, как она задрожала. — Это рефлекс рабыни, — насмешливо заметила надсмотрщица. — Она такая возбуждающая, — призналась девушка перед зеркалом. — Пришло время, когда тебя должны вызвать ударом в гонг. — Когда этот наряд снимут с меня, — спросила маленькая рабыня, — меня будут бить кнутом? — Это будет решать господин, не так ли? — ответила вопросом вторая девушка. — Да, госпожа, — сказала изящная, маленькая, восхитительная брюнетка. Девушка, которая действовала как надсмотрщица очаровательной рабыни, снова направилась к сундуку и достала оттуда колокольчики, чувственно и нестройно зазвеневшие. Колокольчики были перед зеркалом надеты на рабыню: на лодыжки, запястья — и наконец, ошейник с колокольчиками был застегнут вокруг шеи. — Вот теперь я готова предстать перед своим господином, — проговорила изящная брюнетка. — Да, — согласилась надсмотрщица. — Когда меня призовут к нему? — спросила рабыня. — Когда прозвучит гонг. — Но когда прозвучит гонг? — в отчаянии воскликнула брюнетка. — Когда господин захочет, — объяснила госпожа, — а до тех пор ты будешь ждать, как и подобает рабыне. — Да, госпожа, — горестно прошептала маленькая красотка. Когда она двигалась, раздавался чувственный нестройный звон колокольчиков. Я подавил стремление, почти переполнившее меня, отбросить занавес и, представ перед ней, схватить и бросить ее прямо на изразцы туалетной комнаты и там упоительно овладеть ею как рабыней. Но я сдержался. Я подавил свои порывы, но не так, как на Земле, с нездоровым чувством неясного, скрытого разочарования, но скорее так, как принято на Горе, чтобы позже более полно и сладостно они были удовлетворены. «Будь голодным перед пиршеством», — так говорят горианцы. — Теперь ты встанешь на колени, опустив голову и широко разведя колени, чтобы ожидать, когда твой господин потребует тебя к себе, — сказала надсмотрщица, взяв хлыст. — Да, госпожа, — послушно ответила изящная брюнетка. Молча я покинул свое место за занавесом. Я уйду из дома и в таверне, где подают пагу, куплю себе ужин. Я вернусь позже, после ужина, ранним вечером, никуда не торопясь.* * *
Я сидел на большом стуле, на широком, покрытом ковром возвышении, к которому вели три ступени, в доме, предоставленном мне другом, гражданином Виктории, несколько дней назад. На мне была маска, похожая на ту, что я носил, когда впервые получил доступ во владения Поликрата, выдавая себя за агента Рагнара Воскджара, хранителя топаза. Я хорошо помнил пиршество, на которое меня пригласили. Рабыни во владении, как я припоминал, из них многие когда-то свободные женщины, были вполне красивы. Я хорошо запомнил одну из них, в стальном ошейнике, маленькую, изящную брюнетку, которая встала тогда передо мной на колени, подняв в руках чашу с фруктами для моего удовольствия, одновременно, конечно, по желанию пиратов, показывая себя, чтобы я рассмотрел и оценил ее. Позже ее прислали в мою комнату. Я отлично поразвлекся с маленькой красавицей. В ту ночь, как я догадался, она в действительности до конца познала значение своего ошейника. Когда она входила в комнату, она была женщиной, обращенной в рабство. Когда я покидал комнату, она осознавала себя рабыней. Она жалобно просила меня купить ее и взять с собой, чтобы принадлежать мне. Позже во владении, будучи пленником, я узнал, что она в душе осталась предана тому суровому, не назвавшему себя господину, который так жестоко обошелся с ней, что ее любовь, беспомощная любовь измученной, отдающейся рабыни, принадлежала ему. Должно быть, она сравнивала смелость и величие неизвестного горианского господина с робостью и слабостью мужчин Земли, одним из которых, в ее тогдашнем представлении, был я. И вот наконец прошлой ночью, на грубых камнях улицы Извивающейся Рабыни, я, держа ее в руках, в ошейнике монетной девушки с цепью, колокольчиком и коробкой для монет, научил, и хорошо научил, рабыню должному уважению к тому, кто всего лишь заявил свои права на господство и кто когда-то был мужчиной с Земли. К рассвету она выучила этот урок хорошо. Мы соотносились друг с другом не в извращенных категориях бесполых существ, идентичных один другому, а соответственно с законом природы. Она была женщиной и рабыней, а я — мужчиной и господином. Когда Я, закончив развлекаться с ней, отослал ее, ее терзали противоречия. Она любила, как ей казалось, двоих. Одного, того, которому она служила во владениях Поликрата, того, кто высокомерно обошелся с ней, как обычно обходятся горианские мужчины с рабынями земного происхождения. И другого, того, которому она служила на камнях улицы Извивающейся Рабыни, того, кто обращался с ней как с несомненной и низкой рабыней, которая когда-то, возможно, была девушкой с Земли. Я нагнулся и с крючка на раме гонга взял тонкую палочку. Эта палочка заканчивалась округлой головкой, обернутой мехом. Я один раз сильно ударил в гонг, положил палочку на место и откинулся на стуле. Прежде чем смолк звук гонга, я услышал из глубины дома приближающиеся переливы колокольчиков рабыни. В конце длинной комнаты был отброшен занавес, и я увидел на пороге ее, с колокольчиками на лодыжках, почти утопающую босыми ногами в густом ковре, ведущем к возвышению. Она казалась ошеломленной, оглушенной. Как она была хороша в этом кусочке желтого легкого шелка! Другая девушка, которая служила при ней в качестве надсмотрщицы, уже достала свой хлыст и толкнула ее вперед. Робко, как будто не решаясь поверить в происходящее, девушка в желтом легком шелке приблизилась к возвышению. Казалось, она не может отвести глаз от маски, которая была на мне. Наконец она остановилась у основания возвышения, дрожа, позванивая колокольчиками, глядя на меня. — Рабыня, господин, — объявила девушка с хлыстом, стоящая позади нее. Девушка в желтом тонком шелке немедленно упала на колени и опустила голову на ковер у основания возвышения. Я жестом отпустил девушку с хлыстом. Она улыбнулась и исчезла. Я тоже улыбнулся. Лола хорошо справилась с ролью воспитательницы рабыни. Именно Лола, конечно, была надсмотрщицей монетной девушки, когда я, как Джейсон из Виктории, как бы случайно встретил ее на улице Извивающейся Рабыни, Я был доволен Лолой. Она хорошо послужила мне. Я мог бы вознаградить ее, отдав подходящему хозяину. Я щелкнул пальцами, и девушка, стоящая на коленях перед возвышением, подняла голову. Она украдкой огляделась и поняла, что осталась со мной наедине. Она взглянула на меня. — Это ты, мой господин? — прошептала она. — Это правда ты, мой господин? Я не ответил ей. — Если мне не позволено говорить, — произнесла она, — каким-нибудь малейшим жестом или движением предупреди меня, чтобы я молчала. Я не хочу показаться неприятной даже в самой малой степени. Я движением пальцев указал ей, чтобы она сняла тонкий шелк. Она выполнила приказ, бросив желтую тряпицу за спину. — Ты завоевал мое сердце во владениях Поликрата, — сказала она. — С тех пор я — твоя. Никогда я не мечтала, что моя судьба сложится так удачно и ты хотя бы вспомнишь обо мне, не говоря уж о том, чтобы удостоиться чести быть приведенной в твой дом. Спасибо тебе, мой господин! Я так тебе благодарна! Я посмотрел на нее сверху вниз. — Я только надеюсь, что ты найдешь меня способной доставить удовольствие, — продолжала она. — Я буду стараться быть хорошей рабыней для тебя. Я улыбнулся. — Конечно, я должна быть такой, я знаю, — говорила она, — ведь я твоя рабыня. Я не дурочка, господин. Но дело не только в этом. Не только в том, что я боюсь что меня отдадут на съедение твоим животным или забьют кнутом и замучают, если я не доставлю удовольствия. Нет, все гораздо серьезнее. Когда она посмотрела на меня, в ее глазах появились слезы. — Ты видишь, мой господин, — сказала она, — твоя земная девушка-рабыня любит тебя. Она опустила голову. — Она любит тебя с той ночи во владениях Поликрата. Таким образом, она, мой господин, твоя рабыня куда в большем смысле, чем ты мог бы представить. Малышка подняла голову. — Заставил ли ты меня полюбить тебя той ночью, или ты просто такой, что я не могла удержаться от любви к тебе? Это не имеет значения, потому что я любила тебя тогда, люблю тебя сейчас со всей беззащитностью любви рабыни к своему господину. Ты — мой господин, и я — твоя рабыня, и я люблю тебя. Она смахнула Слезы с глаз, размазывая тушь, которой были накрашены ее ресницы, оставив темное пятно на щеке. — Я люблю тебя, мой господин, — заключила она. Я посмотрел на нее. Мне было приятно слышать, как бывшая мисс Хендерсон признается в любви мне, переодетому в наряд ее горианского господина. — Я не прошу, чтобы ты любил меня хоть немножко, мой господин, — продолжала она, — потому что я — ничто, рабыня. Я хорошо знаю, и меня не надо учить тому, что я собственность. Я знаю, что я просто предмет твоей собственности, — она опустила голову, — так же как кусок ткани, которым ты владеешь, или шнурки на твоих сандалиях, так же и я — твоя собственность. И для тебя я, без сомнения, представляю меньшую ценность, чем детеныш слина. Поэтому я не прошу, и я не настолько дерзкая и смелая, чтобы просить или умолять, чтобы ты хоть немного думал обо мне. Нет, мой господин, Я только твоя рабыня. Она снова подняла голову. В ее глазах были слезы. — Но знай, мой господин, — произнесла она, — что моя любовь, какой бы она ни была нежеланной, бесполезной, каковой и является, без сомнения, любовь рабыни, она — твоя. Я коснулся своей щеки под маской и посмотрел на девушку. В ответ она дотронулась пальцами до лица и коснулась щеки под левым глазом. Она увидела на пальцах пятно от размазанной косметики. Она испуганно взглянула на меня, потом потерла щеку, затем, опустив голову, вытерла пальцы о правое бедро. Из-за кресла я достал горианский кнут для рабынь из пяти прядей. Я бросил его на ковер перед ней. Она взглянула на кнут, а потом, испуганно, на меня. — Меня следует наказать кнутом, мой господин? — спросила она. Я жестом показал, что она должна вернуть мне кнут, и положил руки на подлокотники кресла. Кнут следует вернуть в установленной форме нагой рабыни. — Да, мой господин, — шепнула она. Она упала вперед на руки и колени, зазвонив колокольчиками, и нагнула голову вниз. Она взяла рукоятку кнута, в диаметре дюйм с четвертью или дюйм с половиной, осторожно сжав зубами, и посмотрела на меня. Рукоятка кнута заставила ее широко открыть рот. Я щелкнул пальцами. Опустив голову, на четвереньках, под тихое позвякивание колокольчиков на запястьях, лодыжках и ошейнике, она медленно поднялась на три широкие ступени покрытого ковром возвышения. И вот она уже была передо мной, на четвереньках, очаровательная, послушная рабыня, бывшая мисс Хендерсон, она стояла перед креслом, на котором полулежал я. Девушка подняла голову и, вытянув свою хрупкую шею в плотном ошейнике, осторожно положила кнут в мою руку, Я взял кнут, и она испуганно посмотрела на меня. Будут ли теперь ее бить кнутом? Решение, конечно, принимал я. Я скрутил петли кнута вокруг рукояти и протянул ей. Внезапно, с благодарностью, со слезами на глазах, рыдая и почти задыхаясь, едва дыша, от облегчения, стоя на коленях передо мной, она покрыла поцелуями кнут, символ мужественности и власти над ней. Моей власти. — Я целую твой кнут, мой господин, — благодарно произнесла она, продолжая целовать петли и рукоятку. — Я покоряюсь тебе тысячу раз! Спасибо, что ты не стал бить меня кнутом! Я твоя рабыня, и я люблю тебя! Она радостно посмотрела на меня. — Я люблю тебя, мой господин! Я люблю тебя! Затем, стоя на коленях передо мной, она с нежностью положила свою левую щеку на мое правое бедро. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, мой господин! Командуй мной, я горю желанием служить тебе. Я буду делать все, что ты пожелаешь. Я улыбнулся про себя. Конечно, она станет делать все. Она — собственность. Такие должны делать все, и превосходно, не колеблясь, по малейшему желанию своего господина. Они — рабыни. И все-таки мне было приятно слышать, как бывшая мисс Хендерсон по собственной воле умоляет меня дать ей возможность доставить мне удовольствие. Это было вознаграждение, которое редкие мужчины на Земле, как я полагал, получали от своих женщин. Но редкие мужчины с Земли получали такую блестящую возможность увидеть своих любимых женщин с освобожденной горианскими мужчинами сексуальностью, возвращающимися к своему первобытному состоянию биологической женщины, ползущей на коленях, в ошейнике к ногам своего господина. Женщина на своем месте в природе великолепна и чувственна. Будучи не на своем месте, она превращается в человека с отклонениями, в урода. — Господин не отдал мне приказ, — проговорила девушка, прижимаясь щекой к моему правому бедру. Я повесил кнут на ручку кресла. — Я очень надеюсь, что не вызываю его недовольства, — прошептала она. — Может быть, он отдаст мне команду позже. Я надеюсь, что он бережет меня для собственного удовольствия, а не для удовлетворения кого-то другого. — Она испуганно посмотрела на меня и продолжала: — Я хорошо помню мощь твоего желания и силу твоих рук еще со владений Поликрата. Даже в те дни, что ты обладал мной, ты не один раз использовал меня. Я верю, что не потеряла своего обаяния для тебя. Я надеюсь, что ты оставляешь меня именно для себя, а не для кого-то другого. Я знаю, мое желание ничего не значит, но именно тебе я хотела бы принадлежать, а не кому-то другому. Оставь меня себе, я молю тебя. Я буду бороться, чтобы быть достойной твоего решения. Я перегнулся через кресло и взял с бронзового подноса на ковре маленький кожаный мешочек. В нем находились крошечные кусочки мяса, остатки того, что я сэкономил за ужином. Один за другим я скормил эти кусочки рабыне. — Господин кормит свою рабыню, — сказала девушка. — Это дает мне надежду, что он не полностью разочаровался во мне. Когда я закончил кормить ее, я осторожно отер ей рот ее волосами, стараясь не испортить помаду, которая покрывала очаровательные полные губы. Помада была темно-красной. Она возбуждала чувственность при поцелуях, специально задуманная, чтобы усилить возбуждение и вожделение у хозяев. Некоторые девушки боятся употреблять такую помаду. Они знают, как она увеличивает их очарование и выдает в них рабынь. Они хорошо понимают ее предназначение и редко пребывают в сомнениях относительно ее эффекта. Если у них первоначально и возникают сомнения в ее действенности, то они быстро рассеиваются. В тот самый момент, когда они извиваются, надушенные, обнаженные и в ошейнике, в руках сильных мужчин и помада безжалостно исчезает с их губ во время поцелуев. Но все-таки это не просто губная помада, а имидж и антураж рабыни. Возможно, само положение рабыни усиливает ее сексуальность, приводя мужчин в исступление. Я протянул ей пальцы, и она аккуратно слизала с них жир. Затем я вытер руки о ее волосы, и она снова опустилась передо мной на колени на широкое, покрытое ковром возвышение в позу угождающей рабыни. — Спасибо тебе, мой господин, за то, что покормил меня, — сказала она. Я кивнул. Многие девушки-рабыни не могут даже рассчитывать на какую-то еду. И, строго говоря, каждая рабыня полностью зависит от решения хозяина, кормить ее или нет. — Я счастлива, что именно ты владеешь мной, — проговорила она. — Не могу выразить, как окрыляет меня сознание, что я принадлежу такому, как ты. В самой глубине своего сердца я жажду повиноваться, служить и любить. Я также знаю, и очень хорошо, что ты и тебе подобные потребуют и, более того, безжалостно заставят меня выполнять эти любовные обязанности. Тогда мое женское начало будет удовлетворено. Как я жалею неудовлетворенных, разочарованных женщин Земли, чья половая принадлежность и склонности, потерявшие смысл и неиспользованные в унылых лабиринтах придуманной жизни, должны быть изуродованы, подавлены и отвергнуты в интересах экономических и политических крайностей. Как далеко отстоят зарешеченные угрюмые коридоры такого мира от наших родных стран. Как давно мой народ потерял себя. Как далеко мы отошли от своих истоков. Как далеко мы ушли от своего дома! Как может какое-нибудь путешествие развлечь нас, когда мы забыли самих себя? Но я говорю глупости, мой господин, — продолжала она. — Как может подобная чепуха что-то значить для такого, как ты, искусного в господстве, горианца по крови и мощи? Как мало подготовил тебя твой мир, чтобы постичь такие жалобы. Какими бессмысленными они должны казаться тебе. Попробуй понять мои чувства, я была доставлена на Гор с Земли. Здесь на меня надели ошейник и превратили в рабыню. Но я обрела свободу, о которой и не мечтала. Я избавилась здесь от тысячи помех моего земного плена. Даже как рабыня я более свободна здесь, чем когда была там. Попав сюда, я обнаружила себя впервые в таком мире, для которого женщина была рождена тысячи лет назад. Здесь я — женщина. Здесь я счастлива. Я смотрел на нее и молчал. — Я стою перед тобой на коленях, твоя рабыня, с которой ты можешь делать все, что захочешь. Командуй мной, и я буду подчиняться. Я — твоя. — Она, улыбаясь, смотрела на меня. — Побей меня кнутом или напугай. Я должна принять это. Я должна терпеть. Я — рабыня. Но я желаю доставить тебе удовольствие. Это то, чего я на самом деле желаю. Ты можешь не догадываться, как сильно я хочу угодить тебе. Я разглядывал ее и ничего не говорил. — Я перед тобой, и ты не отослал меня. Я догадываюсь, что я могу оставаться такой, какая я есть, по крайней мере сейчас, стоя перед тобой на коленях. Она улыбнулась и продолжала: — Я догадываюсь, что это нравится тебе, раз я стою на коленях перед тобой, обнаженная, в качестве твоей рабыни. Мне кажется, будь я мужчиной, мне бы тоже нравилось, чтобы женщина так стояла передо мной. И я должна открыть тебе секрет, мой господин, поскольку мы, рабыни, не можем иметь секретов от своих господ. Нам, женщинам, это тоже нравится, особенно если мы рабыни, — стоять на коленях, именно так, перед мужчинами, чтобы они могли рассматривать нас и изучать. И мы надеемся, что наши хозяева сочтут нас привлекательными. Ведь это им мы принадлежим, и мы желаем, чтобы они находили нас покорными, чувственными и желанными. Вот какие мы, рабыни, бесстыдные! — засмеялась она. — Мой господин, — добавила она, — если моя девичья болтовня хоть немного не нравится тебе, пожалуйста, дай мне знать об этом жестом или выражением лица. Тогда я буду молчать, пока не почувствую, что мне вновь дозволено говорить. Я хорошо знаю, кто здесь хозяин. Но я не подал ей никакого неодобрительного знака. — Тебе нравятся мои колокольчики? — счастливо спросила она. — Их надели на меня для твоего удовольствия. Меня возбуждает, что они на мне. Она подняла левую руку и повернула ее. Раздался приглушенный звук блестящих крошечных колокольчиков, в ряд свисающих с ее запястья. — Правда, они прелестные? — спросила она. — Они отслеживают все мои движения, они знак моего рабства. Она улыбнулась и опустила руку, снова откидываясь на пятки, стоя на коленях, в позе угождающей рабыни. — Как я счастлива, что я — твоя, — проговорила она. — Спасибо, что ты взял меня в свой дом, мой господин. Я смотрел на нее, такую изящную и желанную, стоящую на коленях передо мной, обнаженную, с колокольчиками. Ее колени и колокольчики на лодыжках почти терялись в мягком густом ворсе ковра перед моим креслом. — Мой господин облизывает губы, — сказала она. Возможно, он видит перед собой лакомый кусочек, который он хотел бы проглотить? Я ничего не говорил. «Отправляйся голодным на пиршество, — думал я, — как говорят горианцы». И какое пиршество плоти стояло на коленях передо мной! — Я полагаю, что могу продолжать говорить, — сказала она. — Кажется, моему господину нравится слушать мою болтовню. Между прочим, так бывает у горианских хозяев. Высокий интеллект ценится в женщинах-рабынях. Одним из больших удовольствий в обладании девушкой является выслушивание ее разговоров. Считается особо приятным слушать ее мысли и высказывания, от самых пустых и банальных до самых утонченных и глубоких. Но, конечно, она всегда должна строго знать свое место. Здесь очевидная разница между мужчиной с Земли и горианцем. Земной мужчина утверждает, что ценит ум женщины, но, рассматривая его поведение, становится совершенно ясно, что в целом он так не делает. Все его внимание почти безраздельно занято размерами и конфигурацией женских выпуклостей и впадин. Действительно, некоторые земные мужчины кажутся более заинтересованными какими-то частями женщин, а не женщинами в целом. Следует отметить, что горианцы нашли бы это почти необъяснимым. Они бы даже не стали считать это извращением. Они бы просто не поняли этого. Между прочим, горианец явно не считает себя ценителем женского ума, как не считает себя ценителем женских ножек. Ему не пришло бы в голову обсуждать подобные идеи. Такие мысли являются свидетельством культурологической шизофрении и отчуждения от природы. Тем не менее он по-настоящему ценит женщин, всех женщин, и его интерес отражен в его поговорках, песнях, искусстве и поведении. Несомненно, он ценит их настолько высоко, что ему нравится владеть ими. Однако не стоит обвинять мужчину с Земли. Он трудится обычно в пустыне сексуального голода. Он разочаровывается, жестоко и систематически, в своих самых основных сексуальных потребностях. В таком мире, где он частенько довольствуется одним внешним видом женщин, совершенно естественно, что он становится, как это ни грустно, слишком поглощен визуальными проявлениями. Часто он ничего не знает о женщинах, кроме этих внешних признаков, которыми ему и надлежит довольствоваться. С другой стороны, горианец, который может купить женщину или иметь очаровательную рабыню в таверне по цене бокала паги, не имеет серьезных проблем в удовлетворении своих основных сексуальных потребностей. Удовлетворив эти инстинкты, он может затем быть внимательным к скрытым богатствам тех трофеев, которыми он владеет. Давайте предположим, что горианский юноша покупает свою первую девушку. Перед этим он уже, возможно, попробовал домашних рабынь или девушек в тавернах для паги. Несомненно, в компаниях праздношатающихся юнцов он, наверное, ловил и насиловал девушек-рабынь, посланных с поручениями, на улицах своего родного города. Некоторые молодые люди относятся к этому как к интересному спорту. Если какое-то должностное лицо случайно наткнется на такую компанию где-то на улице, то обычно говорит: «Бедро», обращаясь к ним, и они поворачивают девушку так, чтобы он мог видеть, есть у нее на бедре клеймо или нет. Если клеймо есть, он обычно продолжает обход улиц. Недозволенное изнасилование девушек-рабынь, без разрешения их хозяев, официально не одобряется в большинстве городов, но, как правило, на это часто закрывают глаза. Считается, что у традиции разрешать, а иногда даже поощрять такую практику есть два преимущества. Во-первых, это путь удовлетворения сексуальных потребностей молодых людей, у которых пока что нет во владении собственных девушек. Во-вторых, считается, что это создает надежную защиту для свободных женщин. Между прочим, свободные женщины почти никогда не подвергаются изнасилованию на Горе, если только это не является подготовительным уроком перед их полным порабощением. Представляется, что существуют две причины, почему свободные женщины редко подвергаются здесь насилию. Первая заключена в том, что свободным женщинам должно оказываться высшее уважение. Вторая — в том, что женщины-рабыни гораздо более желанны. Кстати, не так сложно отличить свободную женщину от рабыни. Одеяние рабыни обычно короткое, характерное и сексуально возбуждающее, оно задумано так, чтобы показать ее мужчинам. Одеяния свободной женщины, напротив, обычно многослойные, укрывающие, громоздкие, они сделаны, чтобы защитить ее скромность, спрятав от глаз мужчин. Во многих городах считается серьезным проступком для рабыни надевать такие одеяния. Они не предназначены для нее. Она только рабыня. Точно так же свободные женщины никогда не трогают одежду рабыни. Им будет стыдно сделать это. Такие одеяния в самом деле слишком сексуальны. С другой стороны, бывали случаи, когда свободная женщина без страха надевала такое одеяние и осмеливалась прогуливаться по улицам и мостам под видом простой рабыни, отправленной по поручению своего господина. Ее не узнают, потому что обычно она прячет лицо под вуалью. Но, конечно, на улицах она будет принята за рабыню. Она наслаждается этой вновь обретенной свободой. Она радуется смелым похвалам, которые, как она обнаруживает, обращены к ней, тем, которыми свободные мужчины награждают рабыню. Она смиренно наклоняет голову, проходя мимо свободных мужчин. Если им случится остановить ее, возможно, чтобы о чем-то спросить или узнать дорогу, она опускается на колени перед ними. Потом, позже, сексуально и морально возбужденная, дрожащая, она возвращается домой и входит в свою комнату, где, возможно, бросается на кровать, кусает и рвет покрывало, рыдая от неудовлетворенной страсти. Как правило, экскурсии таких женщин становятся все более рискованными. Возможно, они предпринимают прогулки по высоким мостам под горианскими лунами. Может быть, они попадают в аркан проходящему мимо тарнсмену. Может быть, они привлекают внимание заезжего работорговца. Его люди получают приказ, и она доставляется к нему и оценивается приблизительно и грубо. Если ее находят достаточно миловидной, на нее надевают капюшон, в рот ей вставляется кляп, а на шее застегивают ошейник рабыни. С караваном рабынь она покидает город, еще одна девушка, еще один предмет купли-продажи, в цепях, предназначенная для далекого рынка и хозяина. Один из наиболее интересных примеров такого рода произошел в Вене несколько лет назад, недалеко от Стадиона тарларионов, где проводятся их бега. Несколько молодых людей поймали для занятий секс-спортом девушку, которую приняли за рабыню, и затащили ее, с кляпом во рту и связанными сзади руками, в угол одной из конюшен гигантского тарлариона. Только после длительного изнасилования, будучи задержаны, они обнаружили, что одарили своим преступным вниманием не рабыню, а молодую и красивую свободную женщину, которая переоделась в рабыню. Ясно, что случай был сложный. Решение судьи всеми было признано справедливым. Молодые люди были изгнаны из города. За его воротами, в пыли у дороги, ведущей из Вена, со связанными руками и ногами, лежала та самая девушка. Она была одета в лоскут рабыни. Молодых людей видели покидающими окрестности города. За собой они вели девушку на веревке, намотанной вокруг шеи, со связанными сзади руками. Достаточно сказать, что в том или в этом виде горианский мужчина находит свое сексуальное удовлетворение. Теперь давайте снова предположим, что он купил свою первую девушку. Эта девушка будет в общем значить для него гораздо больше, конечно, чем та, что может быть куплена для него, скажем, его родителями. Каждый молодой человек желает купить девушку, которая будет нравиться лично ему. Матери могут быть помехой в этом. Молодой человек захочет купить страстную девицу с блестящими глазами, и ее, лежащую на животе и целующую его ноги, он мог бы учить кнутом по своему желанию и удовольствию. Мать желала бы купить ему «разумную» девушку. Иногда для горианской матери, так же как и земной матери, трудно бывает понять, что ее маленькие мальчики наконец превратились в мужчин. Мы предположим, что этот молодой горианский юноша приводит свою девушку домой. Теперь, конечно, это его постоянное местожительство. Там он наедине с ней. Он надевает на нее ошейник. Она будет носить его. Ошейник отмечает ее как его собственность. Она смотрит на него снизу вверх. Она у его ног. Предположим, что сначала он несколько раз овладевает ею, только чтобы познать ее тело. Затем он командует ею, чтобы она готовила для него и служила ему. И теперь, после того как он познал ее и заставил служить ему, полностью владея ею, он может начать изучать ее. Та самая девушка в ошейнике, которую он купил как кусок рабского мяса на торгах для своего удовольствия, приведенная домой, оказывается высоко разумным, утонченно-ранимым и нежным организмом. Короче, мы предположим, что он обнаруживает, будто приобрел, как это часто бывает, не просто рабыню, а сокровище. И она принадлежит ему! Какая удача и радость иметь в собственности такую женщину! Он захочет наблюдать за ней, следить за малейшими ее движениями, знать все ее мысли. Он захочет разговаривать с ней, и слушать ее, и знать ее со всей глубиной и полнотой, гораздо большей, чем то, что приходится на долю простой партнерши по контракту. Она не просто некто, кто живет с ним. Она принадлежит ему буквально, и он ценит ее. Но он позаботится о том, чтобы быть строгим с ней. Он будет держать ее в ошейнике, на ночь он может приковывать ее к ножке своей кровати. Она знает, что малейшая ее дерзость может караться адекватным и быстрым наказанием, например кнутом или тесными цепями, выставлением нагой на улицу, или сдачей в, наем, или лишением пищи. Она понимает ясно и безошибочно, кто господин, а кто рабыня. Она счастлива. Как отличаются отношения земных мужчин с женщинами. На Горе я вижу в основном удовлетворенность и любовь; на Земле, как правило, недовольство и страдание. Кто скажет, что лучше? Может быть, неудовлетворенность и страдание выше, чем удовлетворенность и любовь. Кто знает? Какой бы ни была истина в этом споре, горианцы, однако, как мы могли заметить, выбрали удовлетворенность и любовь. Пусть каждый выбирает то, что лучше для него. — Поэтому, пока мне не прикажут молчать, я буду говорить, — сказала бывшая мисс Хендерсон и улыбнулась, подняв с бедер запястья в колокольчиках, — но я не думала, что меня пригласят предстать перед тобой, только чтобы ты послушал мой разговор. Она положила руки ладонями вниз на бедра и опустила голову. — Я думала, что у тебя могут быть другие интересы на мой счет. — Она подняла голову. — Я готова к любви с жалкой покорностью рабыни. Ты дотронешься до меня, приласкаешь меня? Я ничего не сказал. Но меня чрезвычайно радовало сознание, что рабыня, бывшая мисс Хендерсон, стояла, возбужденная страстью, передо мной. Я снова вспомнил ее в ресторане, столько времени назад, в свете свечи, в обтягивающем белом атласном платье с открытыми плечами, такую элегантную и очаровательную, с крошечной, расшитой серебряным бисером сумочкой. Теперь девушка стояла на коленях передо мной, рабыня на планете Гор. — Увы! — проговорила девушка. — Что я за несчастная рабыня! Меня накрасили, надушили и надели на меня колокольчики, а мой господин не соблаговолит даже дотронуться до меня. Я верю, что я не совершенно противна ему. Я разглядывал девушку. В ресторане на ее запястьях и лодыжках ничего не было. Здесь на них были надеты тяжелые обручи с чувственными колокольчиками: В ресторане на ней были золоченые туфельки с золоченой бахромой. Здесь она была босая, как и подобает женщине-рабыне. — Что это значит, мой господин, — внезапно воскликнула она, — почему ты не воспользовался мной? Значит ли это, что я неприятна тебе? Значит ли это, что ты просто играешь со мной, а сам бережешь меня для другого человека? Пожалуйста, не делай этого, мой господин! — Она в страхе опустила голову. — Прости мне мой срыв, мой господин, — попросила она. — Я только девушка и рабыня. — Она снова посмотрела на меня. — Ты не сердишься на меня, — проговорила она. — Спасибо тебе, мой господин! — Она вскинула голову почти как свободная женщина. — Несомненно, у тебя было много других женщин, которые умоляли позволить им унижаться перед тобой. Несомненно, я не первая. Я думаю, вы, господа, презираете нас за наши потребности. Презирайте нас, если вы должны так делать. Мы не можем сдержать себя. Мы — рабыни! Я хранил молчание. — Я ни разу не видела твое лицо, мой господин, — продолжала она. — Либо ты в маске, как на празднестве у Поликрата, либо я должна служить тебе с завязанными глазами, как в твоих покоях во владении Поликрата, когда ты заставил меня служить тебе так полно и глубоко. Ты хорошо знаешь меня, поскольку ты не только обнажил мое тело, но и открыл все сокровенные мысли. А я о тебе ничего не знаю. Я не знаю твоего имени. Я не знаю твоего лица. Я даже никогда не слышала твоего голоса. Ты даже никогда не заговорил со своей рабыней! Но я знаю, что любопытство не поощряется в кейджере. Прости меня, мой господин. Я молчал. — Если желаешь, — сказала она, — подвергни меня твоему кнуту. Тогда ты увидишь, хорошо ли я извиваюсь. Я ничего не сказал. — Я надеюсь, — проговорила она, — что ты не закуешь меня снова в подвале этой ночью. То, что ты разрешил мнепоказаться перед тобой, дает надежду, что, возможно, мне могут разрешить жить на верхнем этаже. В подвале холодно, и еще там темно. И на полу трудно найти кусочки пищи. К тому же там урты. И я визжу в темноте, напуганная, когда слышу их движения. Они часто хватают пищу раньше, чем я могу найти ее. Я боюсь спать там, замерзшая и закованная в цепи. К тому же иногда урты бегают по моим ногам или кусаются. Тогда я визжу, и мне страшно. Пожалуйста, мой господин, если тебе будет угодно, позволь мне одеяло и каморку. Поскольку я самая жалкая и низкая из твоих рабынь, пусть это будет самая маленькая и плохая каморка из всех. Мне все равно. Прости меня, господин, если я дерзкая. Я хочу всего лишь быть приятной тебе. Я не дал ей никакого ответа, ни голосом, ни жестом, ни выражением лица. Таким образом, она не могла знать, где я выберу для нее ночлег этой ночью. — Конечно, я подожду, чтобы увидеть, что доставляет удовольствие моему господину, — сказала она. Я задумчиво дотронулся пальцами до кнута, подвешенного за петлю на рукоятке на подлокотник моего кресла. — Прости мне, если я не угодила тебе, господин, — нервно сказала она. Она не сводила глаз с кнута. Она знала, что по моей малейшей прихоти он может быть пущен в ход. Ни одна женщина, которая попробовала кнута, даже всего одного удара, не относится к нему с пренебрежением. Это один из самых полезных способов воспитания женщин. Она быстро опустила голову к густому ворсу ковра, положив руки вдоль тела. — Вчера, — начала она, — посланная из дома в качестве монетной девушки, я заработала шесть тарсков для тебя, мой господин. Я надеюсь, что ты доволен. — Она подняла голову и продолжала: — Возможно, поэтому ты разрешил мне предстать перед тобой сегодня вечером. Я щелкнул пальцами и указал, что ей следует принять позу угождающей рабыни. Она проделала это быстро и красиво. — Может быть, тебе понравится мой рассказ об этом, — проговорила она. Я улыбнулся. — Я принимаю это как знак согласия, значит, я могу говорить об этом, — продолжила она. — Я расскажу об этом, прекрасно понимая, что очаровательная рабыня, служащая моей надсмотрщицей, без сомнения, уже представила тебе подробный отчет. Я кивнул. Это действительно было так. Я показал жестом, что она может продолжать. — Вчера днем, — начала рассказывать она, — одетая в ошейник с цепью монетной девушки, с колокольчиком и коробкой для монет, на поводке своей надсмотрщицы, я была выведена из дома на улицу. Я думала, что я необычайно красива и должна быть много раз изнасилована. И быстро поняла, раз мужчины проходили мимо меня, что я, должно быть, обыкновенная девушка. Это понимание привело меня в смятение. Оказалось, что я, полная самомнения о своей красоте, теперь должна прилагать усилия, чтобы понравиться мужчинам. Я улыбнулся про себя. Для меня, без сомнения, стоящая передо мной рабыня была самой красивой женщиной на всем Горе. Конечно, я был достаточно объективен, чтобы признать, что по общим оценкам, применяемым к внешности рабыни, и по их классификации, учитывая цены, обычно предлагаемые на рынках за такой товар, она была бы оценена чуть выше среднего. Ей, конечно, это было трудно признать, но это было правдой. С другой стороны, то, что она, все-таки изящная и привлекательная, столкнулась с равнодушием на улицах, было делом моих рук. Я отправил впереди нее людей, которые просили, чтобы ее отвергали и не обращали внимания, в качестве услуги для Джейсона из Виктории. Множество мужчин, моих друзей и сограждан из Виктории, с удовольствием приняли участие в подобной хитрости. На улицах это стало веселой шуткой дня. — Никто не хотел меня, — продолжила она свой рассказ. — Я приходила все в большее отчаяние. Я становилась на колени перед мужчинами. Я лизала их ноги. Я кусала их туники. Я пресмыкалась перед ними на животе, умоляя их дотронуться до меня. Но, несмотря на мои старания, меня не замечали, а иногда отгоняли пинком и отбрасывали в сторону. Затем я почувствовала, как поводок ожег мне ноги, и моя надсмотрщица приказала мне двигаться вперед и стараться лучше, предупредив меня о неудовольствии моего хозяина, если я вернусь с пустой коробкой. Я стала еще безумнее. Прошел час. Наступили сумерки. Ни один мужчина не тронул меня. Потом стало темно. И все-таки ни один человек так и не прикоснулся ко мне. Они даже не раздевали меня под уличным фонарем, чтобы посмотреть, не представляю ли я для них интерес. Наконец настало время возвращаться домой. Я начала опасаться за свою жизнь. Я продолжал смотреть на нее. Рабыне было позволено говорить. — Тогда, — рассказывала она, — поздно ночью, на улице Извивающейся Рабыни, я встретила того, кого знала когда-то на Земле под именем Джейсона Маршала. Вот ирония судьбы! Я насмехалась над ним. Я относилась к нему с пренебрежением. Я презирала его как слабака с Земли, так не похожего на хозяев женщин, на таких мужчин, как ты, мой господин. А теперь мне пришлось пытаться угодить ему в качестве рабыни и монетной девушки! Я распахнула перед ним свою тунику. Я встала на колени перед ним. Я кусала его тунику. Я лизала и целовала его ноги, жалко и покорно. Я умоляла его заинтересоваться мной. Я молила. Я унижалась. Я делала все, что могла, перед ним как жалкая и сладострастная рабыня, умоляющая хотя бы о прикосновении, такая беспомощная в его власти, только бы он заплатил монету. Я была девушкой у его ног, умоляющей о том, чтобы он владел ею, упрашивающей, чтобы он овладел ею прямо на камнях на улице. Однако он, конечно, как истинный мужчина с Земли, оказывая мне уважение и проявляя вежливость и внимательность, отказался спасти меня из моего ужасного положения. Меня надлежало вернуть к строгому горианскому хозяину как не справившуюся рабыню. Но даже он, как скоро оказалось, понял все последствия этого для девушки. Тогда он был готов положить, в сущности, как подарок монету в мою коробку. Моя надсмотрщица, конечно, не позволила сделать это. Не должно быть платы без оказания услуг. Далее и мне и ему объяснили, что мое тело будет физически осмотрено, чтобы найти явные знаки его победы. Он должен был по-настоящему овладеть мной. Он неохотно согласился на это. Она опустила голову. Я не торопил ее. Я слушал звук потрескивающих факелов в зале. Затем, с тихим звоном колокольчиков на плотно прилегающем ошейнике, она подняла голову. — Я ожидала, что со мной будет управляться слабак с Земли, — призналась она. — Но все было не так. Вместо этого я обнаружила себя в руках мужчины с Гора, потому что именно таким он стал. К тому же, хотя он и знал, что я когда-то была землянкой, он не обошелся со мной как с земной женщиной, с уважением и достоинством. Он отнесся ко мне как к горианской девице, обращенной в рабство, бесправной рабыне, какой я и являюсь теперь. Я не могла в это поверить. Она опустила голову и вздрогнула. — Я была использована с полной властью горианского господина. Я снова не стал торопить ее. Прошло две или три минуты, я думаю, прежде чем она снова подняла голову. Она дрожала. В ее глазах стояли слезы. — Видишь ли, мой господин, — произнесла она, — я любила его еще на Земле, но я все-таки презирала его, потому что он был слишком слаб, чтобы удовлетворить мои потребности. На Горе он никогда не овладевал мной, хотя мы даже делили жилье. Я никогда не разрешала этого. — Она выпрямила спину, улыбнувшись, и продолжила: — Как удивительно, должно быть, это звучит для тебя: «Я никогда не разрешала этого». Я, обычная рабыня, признанная таковой любым работорговцем, не разрешала овладеть мной. Но вспомни, господин, что я тогда не была законно обращена в рабство. Какой сбитой с толку, необычной и печальной чувствует себя прирожденная рабыня, на которой еще нет ошейника! Она помолчала и затем, после паузы, начала говорить: — Позже, ища рабства, к которому я стремилась в глубине своего сердца, я отправилась в таверну Хиброна в Виктории, называемую «Пиратская цепь». Я встретилась там случайно с одним человеком по имени Клиоменес. Он был лейтенантом у пирата Поликрата. Он напоил меня. Затем, с помутненным рассудком, я очнулась и обнаружила, что нахожусь среди смеющихся мужчин и рабынь и тщетно пытаюсь сопротивляться, раздетая и связанная. Меня увезли на его галеру. Я была брошена на палубу, недалеко от ступеней, ведущих на носовую башню. Мои ноги были привязаны к одному кольцу, а шея — к другому. Я лежала там, замерзшая и беспомощная, больная, выставленная на их грубое обозрение. Я даже не могла сдвинуться с того места, к которому они нашли нужным меня привязать. Весла спустили на воду. Меня отвезли во владения Поликрата. Там меня сделали рабыней. Там наконец на меня надели подходящий ошейник. Когда владение Поликрата пало, его добро было поделено между победителями. Во время распределения трофеев я попала в твой дом. Кажется, что по крайней мере часть твоих доходов приносят заработки монетных девушек. Так или иначе, вчера я оказалась на улицах, под присмотром госпожи, чтобы заработать монеты для тебя, мой господин. Именно там я встретила его, того, которого любила и презирала, Джейсона из Виктории. Пойми мои чувства, господин. Он никогда раньше не обладал мной, а теперь должен был взять меня. К тому же я была целиком в его власти как выставленная напоказ рабыня. Я любила его. Я была готова отдаться ему как женщина с Земли. Я была уверена в его нежности, его доброте, его внимательности. Но что я обнаружила! Что сделали со мной! Представь мои чувства! Он обращался со мной и вел себя со мной как с девушкой-рабыней, с любой девушкой-рабыней. Она опустила голову, закрыла лицо руками и заплакала. — Он шесть раз овладел мной, — рыдала она, — шесть раз, и он был безжалостен со мной, небрежен и безжалостен! Затем, когда он закончил, он отослал меня от себя, прогнав с глаз, ведь сделка закончена — деньги лежали в коробке на моей шее. Она вытерла глаза, положила руки вниз ладонями на бедра, но не подняла головы. Я прислушивался к треску факелов. — Я не могла поверить в то, что произошло, — проговорила она. — Я когда-то думала, что была для него всем, что он будет благодарен даже за мимолетную улыбку, но я обнаружила, что я для него — ничто. Он просто принял как должное самые интимные, какие я только могла себе представить, услуги, оказанные мной ему. Они были для него обычными услугами наемной девушки. А потом, как будто я была для него незнакомкой, он отправил меня от себя. Она откинула голову назад и всхлипнула. Потом снова опустила голову. — Прости мне мои чувства и эмоции, мой господин, — прошептала она, — но во всем этом скрыто больше смысла, чем ты можешь понять. Во всем этом для меня больше значения, чем я тебе рассказала. Но как я, рабыня, раздетая и беспомощная перед тобой, могу скрывать эту правду? Несомненно, само мое тело выражает ее. В том, что она сказала, было заключено многое. Необыкновенно трудно для женщины, обнаженной и стоящей на коленях перед мужчиной, солгать. Язык тела своими подсказками делает это почти невозможным. — Позволь мне сказать тебе эту правду, — попросила она, — и надеюсь, что таким образом моя жизнь будет сохранена. Я взял кнут с подлокотника кресла и положил его, со свернутыми петлями, себе на колени. Она подняла голову, глядя на кнут. Она дрожала. — Я должна говорить? — спросила она и увидела, как я сжал кнут. — Конечно, я должна говорить! — поняла она. — Прости меня, господин. Она смотрела вниз. — Я подчинилась ему, — прошептала она внезапно. — Я подчинилась Джейсону из Виктории. Я отдалась ему. Я не могла сдержать себя! Я улыбнулся, и она, взглянув на меня, увидела, как я улыбаюсь. Она испугалась, что я неправильно ее понял. — Нет, мой господин, — сказала она. — Я не имею в виду просто подчинение, которое должна проявлять любая рабыня по отношению к любому мужчине, которому ее хозяин дает или сдает ее в наем. Она увидела, что я продолжаю улыбаться. — Нет, мой господин, — прошептала она. — Я также не имею в виду, что он просто вызвал во мне конвульсивное подчинение порабощенной девушки. Или что он заставил меня испытать полноту постыдных, исступленных оргазмов рабыни, превышающих то, что может себе позволить свободная женщина, но которые любой свободный мужчина может заставить испытать рабыню в его руках. Нет, я скорее имею в виду другое. Я подразумеваю, что я отдалась ему, как я прежде не отдавалась никому другому, кроме тебя, мой господин. Как я отдавалась тебе, так и он заставил меня отдаться ему. Я встал, делая вид, что рассердился. Я показал ей кнутом лечь на живот на мягкий ковер с густым ворсом. Она дрожала, лежа поперек покрытия около края возвышения перед моим креслом, положив руки вдоль головы, вцепившись пальцами в ворс ковра. — Он завоевал меня полностью и как рабыню, — проговорила она. — Я признаю это! Я бесстрастно изучил ее формы и не нашел их неприятными. Затем я молча, трогая ее кнутом, показал, что ей следует повернуться на спину и лечь в определенной позе. Она выполнила это, сопровождаемая звоном колокольчиков рабыни. Теперь она лежала передо мной на спине. Ее тело и левая нога находились на возвышении. Ее правая нога и правая рука лежали на широкой ступени, ведущей на возвышение. Кисти ее рук были ниже бедер, и левая, и правая, та, что лежала на ступени. Ладони обеих рук были повернуты наружу, на мое обозрение. — Да, он завоевал меня! — плакала она. — Прости меня, господин! Я только женщина и слабая рабыня! Я изучал ее красоту. Это была истинная красота рабыни. Она была восхитительна. «Как повезло этому парню, Джейсону из Виктории, — подумал я про себя, внутренне улыбаясь, — завоевавшему такой трофей». Некоторые мужчины побеждают себя. А некоторые побеждают женщин. — Я люблю тебя, господин, — сказала она. — Я люблю тебя. Я люблю тебя! Она подняла свои украшенные колокольчиками запястья, свои маленькие руки, умоляюще, жалобно протянув их ко мне. — Прости меня, мой господин, — произнесла она. Не убивай меня. Я не хочу умирать. Позволь мне успокоить тебя! Позволь мне успокоить тебя! Все происходило именно так, как я и планировал. Получив достаточно времени и вынужденная говорить, благодаря естественным ассоциациям и последовательности изложения событий, она призналась мне в любви к Джейсону из Виктории. Теперь пусть испугается гнева своего горианского господина. Я отшвырнул кнут и, двумя руками схватив ее за талию, поднял с возвышения, она перегнулась в моих руках, ее голова и ноги висели. — Прости меня, мой господин! — умоляла она. Я бросил ее на возвышение. Она вытянула ноги и легла на бок. — Не убивай меня, господин, — молила она. Я же двумя руками схватил ее за лодыжки и широко раскинул их в стороны. Зазвенели колокольчики. Тут я безжалостно овладел ею. Немного погодя я снова сделал это, более спокойно, на широкой ступени, ведущей к возвышению. Ее голова свешивалась вниз. Тогда я втащил ее, лежащую навзничь, на само возвышение и здесь не спеша, глядя все время ей в глаза, изучая их выражение, еще раз овладел ею перед креслом. Наконец с криком яростного удовольствия я оставил ее и поднялся. Я посмотрел на нее сверху вниз. Было тихо, раздавалось только наше дыхание да позвякивание колокольчиков. Надеюсь, что доставила удовольствие своему господину, — испуганно проговорила она. Как будто бы сердясь, я приблизился к рамке, на которой висел гонг. При помощи обернутой в мех палочки, снятой с крючка, я ударил в гонг один раз — сильно, решительно. Тут же в комнату вбежала Лола. Рабыня, которой я так сильно насладился, стояла на коленях на возвышении, испуганная, сбитая с толку. — Быстро, рабыня, — скомандовала Лола, — иди и встань передо мной, у основания возвышения, опустив голову. Девушка, дрожа, повиновалась. Лола принесла с собой предметы, которые я назвал ей в своих инструкциях, данных еще до того, как рабыне приказали явиться в туалетную комнату. Первым предметом был ключ от колокольчиков и ошейника. Лола сняла колокольчики с ее левой ноги, положив их на ковер. — Что случилось, господин? — спросила темноволосая рабыня. Лола сняла колокольчики с ее правой ноги, положив их также на ковер. — Мне жаль, если я не угодила тебе, господин, — проговорила темноволосая девушка испуганно. А Лола между тем сняла колокольчики с левой руки девушки. — Прости меня, господин, — заплакала девушка. — Я буду стараться стать лучшей рабыней! Колокольчики были сняты с ее правой руки. — Пожалуйста, господин, — плакала девушка. — Пожалуйста! Затем в маленький тяжелый замок сзади ошейника рабыни был вставлен ключ. — Пожалуйста, мой господин, — взмолилась девушка, — пощади меня! Тем временем с нее сняли ошейник и положили его на ковер рядом с ручными и ножными браслетами с колокольчиками. Красивая рабыня, не смея поднять головы, заметно дрожала. Для девушки момент между снятием одного и одеванием другого ошейника может быть чрезвычайно пугающим. Что с ней сделают? Затем я достал второй предмет, который Лола принесла в комнату, — горианские связывающие путы длиной в восемнадцать дюймов. Такие путы не скользят. Они предназначены для связывания рабынь и пленников. Девушка поморщилась, когда я туго связал ее руки у нее за спиной. Потом я взял у Лолы третий предмет, который она принесла в комнату. Рабыня с ужасом посмотрела на него. Это был капюшон рабыни с приспособлением для кляпа, характерным для таких капюшонов. — Не убивай меня, господин, — молила рабыня. — Пожалуйста, не убивай меня! Я засунул плотный свернутый материал кляпа глубоко ей в рот. Он развернулся у нее во рту. Затем, используя веревку и петельку, я плотно соединил два конца широкой плоской полосы, к середине которой был прикреплен кляп, у нее на шее со спины. Она застонала. Но кляп был вбит плотно. Она в ужасе смотрела на меня. Я подумал, что кляп оказался подходящим для нее. Затем я поднял капюшон, надвинул его сверху ей на голову и потянул вниз, так что ее голова оказалась полностью закрытой. Потом при помощи веревок и петель я привязал капюшон внизу, плотно и надежно, у нее под подбородком. Я посмотрел на нее. Рабыня была надежно связана и покрыта капюшоном. Теперь я снял маску и засунул в сумку. Потом я перекинул девушку через плечо, при этом ее голова свесилась мне на спину. Она стонала. Я тем временем покинул дом своего друга. Я был благодарен ему за помощь. Девушка у меня на плече не будет ничего знать о том, куда мы направляемся. Ей казалось, что ее несут в лавку мясника, чтобы там разрубить на кусочки на корм слинам. Такое иногда может произойти с девушкой, если такова будет воля ее хозяина. Бывшая мисс Хендерсон, которая была когда-то такой мучительно своенравной и такой соблазнительно прекрасной, лежала у меня на плече, в капюшоне, связанная. Моя рабыня. Лола последует за нами через час. Я был очень доволен.19 Я СОБИРАЮСЬ ПОЗВАТЬ ДРУЗЕЙ НА ВЕЧЕРИНКУ РАБЫНЯ ДОЛЖНА СТАТЬ ЧАСТЬЮ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Я не привлекал большого внимания на горианских улицах. Нет ничего необычного в том, что мужчина несет переброшенную через плечо обнаженную рабыню, связанную и в капюшоне, по улицам. Безусловно, такие девушки часто завязаны в мешок для рабов. Дети, мимо которых мы проходили, играющие на улицах в кидание мрамора или камешков, едва ли обращали на нас внимание. Двое детей, однако, мальчик и девочка, подбежали и ударили рабыню. Она вздрогнула и задвигалась на моем плече. Я не сделал замечания детям. Во-первых, для меня ничего не значило, что они ударили ее, поскольку она была рабыня. Во-вторых, они были свободными людьми, а свободные люди на Горе могут делать многое из того, что хотят. Это рабам надо быть осторожными в своем поведении, чтобы не вызвать недовольства свободных людей. Мальчик, который ударил ее, думается мне, был в плохом настроении. Я думаю, он только что проиграл в игре с киданием камешков. С другой стороны, у девочки, полагаю, были совсем другие мотивы. Она не участвовала в игре, а только наблюдала за ней. И все-таки она нанесла рабыне гораздо более жестокий удар. Она уже знала, как свободная женщина, что женщин-рабынь следует презирать и бить. Ненависть свободной женщины на Горе к женщине-рабыне — интересное явление. Для ненависти существует много причин. Как бы то ни было, среди них, кажется, существует ревность к тому, что рабыня желанна и красива, а также неприятие интереса свободных мужчин к порабощенным женщинам и зависть к психологически и биологически наполненной жизни женщины-рабыни, к ее эмоциональной свободе и радости. Что-то похожее на такую же ненависть и презрение испытывают мужеподобные женщины на Земле к женственным женщинам. Возможно, они ненавидят в них то, что сами не имеют и не могут. Горианская девушка-рабыня, между прочим, впадет в ужас от одной мысли, что она может быть продана свободной женщине. Я взглянул на девочку, ударившую рабыню. Она была милой. Я подумал, не может ли и она однажды превратиться в рабыню. Если так, то она, в свою очередь, будет учиться бояться свободных женщин. Я выбрал окольный путь к своему дому, со многими переулками и перекрестками. Рабыня, ничего не видя в своем капюшоне, связанная и беспомощная, не поймет, куда ее несут. Это был тот же дом, который мы раньше занимали вместе, когда я ошибочно разрешил рабыне занять высокое положение и принять статус свободной женщины. Мне нравился мой дом, поскольку он отвечал моим потребностям, и, само собой разумеется, я сделал его еще более подходящим при помощи некоторых добавлений, для моего удовольствия и для содержания рабыни. К тому же теперь я владел этим домом, купив его за несколько золотых монет, малую часть моей доли трофеев, взятых во владениях Поликрата. Сокровища Поликрата, конечно, тоже были поделены нами, не только женщины. По горианским понятиям теперь я был богатым человеком. Я мог бы позволить себе сотни таких девушек, какую я сейчас нес на плече. Но я хотел только эту. Только этой одной, как я когда-то решил, будет мне достаточно. Эта рабыня, которую я помнил со времен Земли, очень давно, была моим выбором. Дом с садом, обнесенным сбоку стеной, находится в глубине и на небольшом холме, частично встроенный в этот холм. Я приблизился к дому с холма, поднявшись по склону, а не прямо к воротам. Я не воспользовался, конечно, ступенями, ведь их можно было бы сосчитать. Я остановился на каменной площадке перед массивным входом в дом. Я почувствовал, как она скорчилась от ужаса у меня на плече. Она поняла, что мы прибыли куда-то. Но куда? Она знала только, что мы поднялись наверх. Я переложил ее с плеча на руки и, повернув, поднял за шею и левое бедро высоко над головой. Я подержал ее так какое-то время. Она жалобно, беспомощно стонала и дрожала. Ее собираются бросить с высоты в ров к слинам или, возможно, в холодные воды Воска? Затем я снова опустил ее на плечо, на этот раз головой вперед. Я мог ощутить, как она вздохнула с облегчением. Я медленно начал опускать ее головой вперед. Чувствуя направление, она пыталась отчаянно прижаться закрытым кляпом ртом, под кожаным капюшоном, к моему телу, стараясь принести мне удовольствие. Я поставил ее на колени на каменную площадку по одну сторону двери. Она стояла, широко разведя колени, и старалась еще шире расставить их. Она была в ужасе, в отчаянии пытаясь умиротворить и успокоить хозяина. Я вставил ключ в дверь и отпер ее, а затем положил его назад в сумку и посмотрел на свою рабыню. Я был доволен. Я ногой открыл дверь, а потом нагнулся и поднял девушку. Я взял ее на руки и пересек порог, держа ее на руках. Она была внесена в жилище своего хозяина как пленница, трофей и рабыня. Внутри дома я поставил ее на колени под большой перекладиной с кольцом. Цепь и наручники были уже спущены. Я мигом освободил ее связанные за спиной руки и надел на ее маленькие запястья плотно пригнанные наручники. Затем я подтянул цепь выше через кольцо, подняв ее на ноги. Теперь она стояла с поднятыми над головой руками. Ее пятки на четверть дюйма не доставали до изразцов. В своем доме я счел правильным соблюдать традиции Виктории. Больше девушка не казалась испуганной. Хотя она и понимала теперь, оказавшись в такой позе, что происходит, как и положено любой рабыне, она все-таки с облегчением вздохнула. Она знала, что ее перенесли через порог как рабыню и теперь поставили в обычную позу для наказания кнутом. Это подсказывало ей, что ее жизнь будет сохранена по крайней мере на какое-то время, если она будет достаточно услужливой. Я развязал и ослабил капюшон рабыни, подняв его так, чтобы дотянуться до кляпа, Я отвязал сзади на шее тугие завязки, которые плотно держали кляп на месте. Затем я осторожно, понемногу вытащил свернутый кожаный кляп у нее изо рта. Теперь она могла говорить. Между тем я, не скручивая, засунул веревки и кляп под капюшон и поправил его на ней. Я плотнее надел его. Она вздрогнула. Но в этот раз я оставил ее рот незакрытым. Я решил, что мне будет приятно видеть дрожание и движение ее губ, когда она говорит, и я смогу поцеловать эти губы или она поцелует меня, если я решу дозволить ей это. — Я буду хорошей рабыней, господин, — проговорила она. — Не будет необходимости бить меня кнутом. Я большими шагами обошел вокруг нее и встал перед ней. Она, конечно, не могла видеть меня из-за плотного капюшона, закрывающего большую часть ее лица. Конечно, я так и задумывал. — Ты можешь делать со мной что захочешь, мой господин, — быстро сказала она. — Я полностью подчиняюсь твоей воле. Я увидел, что ее колени согнулись. Цепь звякнула над ее головой, внезапно натянувшись, дав ей на секунду возможность встать в полный рост. Она желала встать передо мной на колени, но, конечно, не смогла сделать этого. Цепь отлично держала ее на месте. Затем она встала как раньше, ее пятки поднялись на четверть дюйма над изразцами. Это привязывание для наказания, но оно не такое жестокое, когда рабыня привязывается, стоя на кончиках пальцев. — Я не хотела тебя обидеть, мой господин, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть! Я стоял близко к ней. Она, безусловно, могла чувствовать мое дыхание на своем теле. У рабыни нет личного пространства. — Я не хотела тебя обидеть, мой господин, — прошептала она. Она подняла подбородок и вытянула ко мне голову и губы. Я осторожно дотронулся до них губами. Затем мы нежно поцеловались. Правой рукой я держал ее так, чтобы она не могла более страстно прижать свои губы к моим. — Я люблю тебя, мой господин, — прошептала она. — Я люблю тебя, мой горианский господин. Я отошел от нее к стене комнаты, где находилось колесо, регулирующее длину цепи. Там же, на крюке, висел горианский кнут для наказания рабов. — Конечно, мой господин, — внезапно радостно воскликнула она. — Меня перенесли через порог. Теперь я в позе для наказания кнутом. Меня вводят в дом, где мне предстоит быть рабыней. Мой таинственный господин, должно быть, из Виктории или какого-то другого города, где соблюдаются традиции внесения добычи в дом и обрядовое битье кнутом. Суть этих обычаев проста. Девушка знает, что ее вносят в дом как беспомощную рабыню, а затем, в процессе обрядового битья кнутом, учится понимать, что в этом доме она должна подчиняться дисциплине. Эти обряды считаются полезными уроками для новой девушки, когда она впервые попадает в дом. Безусловно, в Виктории ли, или в любом другом городе с похожими традициями новым девушкам так или иначе четко и ясно дают понять, что их рабство неоспоримо и действительно и они полностью находятся во власти своих хозяев. Бывшая мисс Хендерсон, конечно, уже бывала в этом доме раньше. Однако теперь впервые она попала в него в качестве рабыни. Девушка-рабыня, несомненно, видит дом совсем по-другому, чем свободная женщина. Проще всего сказать, что она видит и чувствует его как дом, в котором она — рабыня, а свободная женщина видит и чувствует его как дом, в котором она свободна. Соответственно, дома воспринимаются совершенно по-разному. Свободная женщина заглядывает в жилище рабыни, но она, вероятно, никогда не жила в нем в качестве беззащитной пленницы за его решетками. Свободная женщина может видеть цепи, но она, вероятно, никогда не носила их. Она может увидеть кнут, но она, вероятно, никогда не чувствовала его ударов. Она открывает дверь и входит в свой дом, но может ли это значить для нее то же, что для той, которую беспомощной внесли в эту дверь как рабыню. К тому же свободная женщина проходит в дверь, когда она хочет. Она об этом даже не задумывается. Это просто дверь. Для рабыни, напротив, это вход в дом ее господина. Таким образом, это важная граница ее мира. Обычно, если у нее нет заданий, скажем, ее не отправили с поручением или по обычным делам вроде покупок или работы в саду, она должна на коленях просить разрешения у хозяина покинуть дом, уточнив свой маршрут и время возвращения. Точно так же свободная женщина может смотреть на стену и видеть просто часть комнаты. А девушка-рабыня видит в ней неодолимый барьер, за который она не может убежать, к которому она может быть брошена и раздета; барьер, у которого, сжавшись в ужасе, она будет ожидать, когда хозяин насладится ею. Свободная женщина может смотреть на гладкие изразцы пола, но, вероятно, она никогда не ощущала их своим нагим телом, когда целовала ноги хозяина. Возможно также, она никогда не будет избита на них и никто не заставит ее в качестве наказания чистить их, лежа ничком, со связанными сзади руками, маленькой щеточкой, зажатой в зубах. Свободная женщина смотрит на лестничный пролет и видит лестничный пролет. Девушка-рабыня там же видит место, где она, если хозяин пожелает, может быть привязана к перилам и изнасилована. Часто секс между хозяином и рабыней происходит спонтанно и случайно, когда бы ни захотел хозяин, и нередко, когда рабыня сама умоляет об этом. Сладость этих иногда внезапных и кратковременных утех, конечно, не заменяет длительные праздники любви, которыми так увлекается горианец. Чаще они просто дополняют их. Они в своем роде просто еще одно подтверждение состояния девушки, доказывающее, что она действительно рабыня и должна быть готова в любое время и в любом месте служить удовольствию своего хозяина. Одна и та же девушка, которую кормили с руки и которой продолжительно наслаждались в течение часа, а иногда и в течение дня или двух, может в любое время получить приказ вытянуться на столе. И она сделает это немедленно, без вопросов. Она — рабыня. И как удивительно по-разному выглядит спальня мужчины глазами свободной женщины и глазами рабыни! Первая смотрит на кровать мужчины и видит кольцо для рабыни у подножия. Она видит меха любви, свернутые у стены. Она видит лампу. Она видит у кольца цепь с ошейником или наручниками. Она видит кнут. Но эти вещи, поскольку она свободна, мало значат для нее. Представьте, однако, если можете, чувства женщины, когда она входит в комнату в качестве рабыни, раздетая и бесправная, несущая на верхней части бедра отметку своего рабства. Ее горло заковано в легкий, сверкающий, плотно пригнанный, запертый ошейник рабыни. Совсем другой будет казаться ей эта комната! Ей приказывают развернуть меха любви. Она делает это под кольцом для рабыни. Она должна зажечь лампу, и она делает это. Затем она возвращается к мехам любви и становится коленями на них. Тогда она приковывается своим хозяином к кольцу. Возможно, это делается просто при помощи одного кольца на лодыжке, обычно на левой, иногда обе ее лодыжки приковываются, а цепь пропускается через кольцо. Когда делается так, то длина цепи такова, что ее ноги могут быть широко разведены, даже болезненно широко. Или иногда на ней застегивают ошейник с присоединенной к нему цепью. Тогда она чувствует натяжение цепи у ошейника, а цепь своими тяжелыми звеньями ложится у нее между обнаженных грудей. Она ощущает, что прикована. Хотя свет лампы мягкий и чувственный, его волне достаточно, чтобы освещать ее. Она не тешит себя надеждой на этот счет. Она знает, что каждое малейшее ее движение и едва различимое выражение лица полностью видны ее хозяину. Так и должно быть; она — его рабыня. Некоторые свободные женщины, между прочим, настаивают на занятиях любовью в темноте из-за своей застенчивости. Если такая женщина попадет в рабство, она должна научиться заниматься этим при полном освещении, будь то свет обычной лампы в комнате для наслаждений или белый день в доке. Теперь мы представим себе, что девушка стоит на коленях перед хозяином, на густом меху, в позе угождающей рабыни, в мягком свете лампы, прикованная к кольцу рабыни. Не кажется ли вам, что она увидит эту комнату совсем не так, как свободная женщина? Хозяин ходит вокруг нее с кнутом в руке. Она старается держаться как можно красивее, чтобы понравиться ему. Возможно, она нагибает голову, испуганно, покорно. Она чувствует рукоятку его кнута у себя под подбородком, поднимающую ее голову. Она должна правильно держать голову. Она видит, как хозяин встряхивает кистями кнута. Ее будут бить или насиловать или и то и другое? Но он снова сворачивает кисти и протягивает ей кнут. Она целует его с жаром в знак своего рабства и покорности. Затем хозяин бросает кнут в сторону, но так, чтобы легко достать его, если ему захочется. Потом он поднимает цепь и перекидывает через левое плечо рабыни. Теперь он начинает ласкать девушку, и это, во всей полноте, ласки собственника, иногда он удерживает ее на месте, заведя ее левую руку за поясницу. Она начинает стонать. Тогда она, если он пожелает, будет брошена на спину на мех. — Пожалуйста, будь нежен, мой господин, — просит она. Он может выполнить ее просьбу, а может и нет, как ему захочется. Я думаю, что женщина-рабыня воспринимает спальню мужчины совсем в другой манере, чем свободная женщина. Я наблюдал за бывшей мисс Хендерсон, прикованной в моем доме в позе для наказания кнутом. Ее руки в плотных наручниках были высоко подняты над головой, на конце цепи, пятки на четверть не доставали до пола, большая часть лица была закрыта плотным капюшоном. Я почувствовал прилив нежности, однако снял со стены горианскую плеть. Ведь теперь гордая мисс была рабыней. Я встал сзади нее слева. Я медленно провел кнутом со свернутыми кистями по ней, двигаясь от ее левого бедра к талии и оттуда вверх по левому боку. — Да, господин, — произнесла она. Я обошел вокруг нее. Рабыня была красива и изящно сложена. Я снова встал за ней и встряхнул кистями кнута, тихо освобождая их, так чтобы она поняла, что они свободны. — Да, господин, — повторила она. — Я — твоя новая девушка, приведённая в твой дом. Я нанес ей десять ударов. Мне показалось, что этого достаточно для такого случая. Она закачалась в наручниках, хватая воздух. Я рассчитывал удары, нанося их мягко и равномерно. Я не использовал беспорядочное хлестание, я также не стал применять подогнанные удары, указанием для которых служит определенное физиологическое и эмоциональное состояние конкретной рабыни. Существует много способов битья девушки. Некоторых из них ни одна женщина не может выдержать. Я не бил ее в полную силу. — Господин сначала поцеловал меня, — счастливо выдохнула она. — И господин не ударил меня так сильно, как мог бы! Она глубоко вздохнула и откинула голову назад. — Я думаю, что господин не совсем равнодушен к своей рабыне! — засмеялась она. Сердито я направился к колесу в углу комнаты, тому, к которому была прикреплена цепь. Я повесил кнут на крюк и, открутив колесо, сильно повернул его. — Ой! — закричала она, внезапно больно вздернутая цепью на самые кончики пальцев. Я закрепил колесо и снова схватил кнут с крючка. — Пожалуйста, прости меня, господин! — закричала она. — Я — ничто! Я — только рабыня! Я с яростью ударил ее десять раз с несдерживаемой силой мужчины. — Прости меня, господин! — кричала она. — Ой! — она завизжала. Потом, рыдая, пытаясь вздохнуть, она могла только терпеть. После десятого удара она беспомощно повисла всем своим весом на цепи. Я разглядывал избитую рабыню. Я не думал, что она рискнет вновь быть самонадеянной. Такая самонадеянность, как она уже поняла, может повлечь за собой наказание. К тому же после этих побоев ее положение в доме станет для нее яснее. Я похлопал ее кнутом сзади по левому плечу. Следовало произвести еще один удар. — Да, господин, — проговорила она, — еще один удар, который напомнит мне, что я — рабыня. Я снова встал за ее спиной слева. Я взялся за кнут двумя руками и снова с несдерживаемой силой нанес ей самый сильный из ударов. Она закричала от боли. И снова, рыдая, она повисла в наручниках. Избитая рабыня. Этот последний удар часто, хотя и не всегда, добавляется к порке рабыни. Его иногда называют бесплатным ударом или мнемоническим ударом. Очень часто его функция сводится всего лишь к удару для хорошего завершения. Конечно, какова бы ни была его цель, рабыня со всей полнотой понимает, что она наказана и что ее хозяин может, если захочет, бить ее сколько угодно, когда угодно и так долго, как ему заблагорассудится. Я пошел в угол комнаты и повесил кнут на крючок. Я ослабил колесо. Звякнула цепь, и девушка упала на колени. Я снял с нее наручники и, используя колесо, вернул наручники и цепь в первоначальное положение. Находясь на своем месте над головой, в углу комнаты, они были видны, но не мешали. Девушка может ходить по комнате взад и вперед много раз за день и не думать о них или не замечать их. Но если ей надо их найти, она их увидит. Я посмотрел на обнаженную девушку, с лицом, почти закрытым капюшоном. Она стояла на коленях под кольцом на изразцах. Я подошел и встал перед ней. Чувствуя мою близость, она робко вытянула маленькие руки, трогая мои икры и лодыжки. Затем она легла на живот передо мной, дотрагиваясь губами до моих ног. — Прости меня, что не угодила тебе, мой господин, — сказала она. Я почувствовал, как она целует мои ноги. Приятно иметь красивую рабыню у своих ног в таком виде. — Я твоя рабыня, мой господин, — проговорила она, — и я люблю тебя. Я люблю тебя. Она медленно поднялась на колени, все еще не поднимая головы и целуя мои ноги и лодыжки. — Я люблю тебя, мой господин, — повторила она. — Я люблю тебя. Затем, целуя мои ступни и ноги и держась за них, она медленно выпрямилась передо мной. Она подняла голову в капюшоне. Я увидел, что у нее дрожат губы. — Я полностью твоя, мой горианский господин, — проговорила она. — Я подчиняюсь тебе всецело, во всем, как твоя абсолютная и жалкая рабыня. Делай со мной что пожелаешь. Я — твоя. Тогда я отступил назад. Она жалобно протянула ко мне руки. — Господин, — спросила она, — я не угодила тебе? Она казалась маленькой, несчастной и потерянной. — Я буду стараться преодолеть все, что могло остаться во мне от моей земной холодности, — пообещала она. — Я буду стараться стать настоящей горианской рабыней для тебя. Я улыбнулся про себя. Земная женщина, привезенная на Гор и порабощенная, часто оказывается одной из самых темпераментных рабынь. — Прояви милосердие ко мне, господин, — просила она. — Пожалуйста, не убивай меня! Я снял с крючка на стене расстегнутый ошейник. Это был обычный ошейник, который носят многие девушки на Горе. Он был и привлекательный, и рациональный. Он будет хорошо смотреться на горле девушки и прекрасно держаться. — Пожалуйста, не убивай меня, господин, — жалобно взмолилась девушка. — Ошейник! — воскликнула она, трогая металл. — Ошейник! Она дотянулась до моего запястья и, схватив его, поцеловала мою руку и ошейник, который в ней был. Она подняла голову, почти скрытую под плотным капюшоном рабыни, ко мне. — Ты соблаговолишь надеть на меня твой ошейник, мой господин? О, спасибо тебе, мой господин! Спасибо тебе! Я хочу твоего ошейника! Я прошу твоего ошейника! О, пожалуйста, господин, надень твой ошейник на меня! Закуй меня в ошейник! Я — твоя! Мне очень нравилось, что бывшая мисс Хендерсон, которая была такой высокомерной девицей на Земле, стоит обнаженная передо мной, в качестве горианской рабыни и просит ошейник. — Надень на меня ошейник, господин, — молила она. — Я — твоя! Я откинул ее голову назад и грубо надел на нее ошейник. — Спасибо тебе, господин! — выдохнула она. — Спасибо! Я потянул ее за руки, приподняв с колен. Ее голова была отброшена. Я надел наконец на нее ошейник! Она носит мой ошейник! Я тряс ее в диком возбуждении. Она носит мой ошейник! — Господин? — она задохнулась от страха. Тогда я, сдерживая крик радости, скрутил ее и бросил на живот на изразцы у своих ног. Она лежала, испуганная, тяжело дыша, с руками у головы. — Господин? — она спросила испуганно. Я посмотрел на нее, распростертую у моих ног. Она, которая была когда-то высокомерной мисс Хендерсон на Земле, теперь лежала передо мной на животе, на изразцовом полу моего дома, обычная раздетая горианская рабыня. Я видел ошейник на ее горле. Он принадлежал мне и был застегнут. Я заковал ее в ошейник! Я владел ею! — Господин? — снова спросила она. Какое наслаждение давал мне ее вид в качестве моей закованной в ошейник рабыни! Я подошел к ней и ногой перекатил с живота на спину. Она вздрогнула и раздвинула лодыжки, Я улыбнулся. Что за милая рабыня она была! Я отступил назад, пройдя в середину комнаты. Затем я щелкнул пальцами, и она поползла ко мне и потом, нащупав мои ноги, встала на колени передо мной. — Если я прогневала или оскорбила моего господина, — произнесла она, — пожалуйста, позволь мне ублажить и умиротворить его в интимной манере женщины-рабыни. Я ничего не сказал. — Я благодарю моего господина за его ошейник, — прошептала она. — Я безмерно счастлива носить его. Я буду бороться за то, чтобы быть достойной ошейника такого человека. Ошейники, между прочим, могут восприниматься девушками совершенно по-разному. В частности, новые девушки, закованные в ошейник, сначала ощущая беспомощность, могут чувствовать себя в них несчастными. Например, они не могут снять его. Ошейники сделаны так, чтобы оставаться на горле. Девушка, глядя на себя в зеркале, видит, что ее горло сковывает то, что она в это время может воспринимать как позорный и унизительный, даже пугающий знак ее порабощения. Это может расстраивать и пугать ее. Некоторые девушки даже боятся покидать дом в ошейнике, опасаясь, что на улицах, без вуали, почти не одетые, в ошейнике, они могут умереть от стыда. Их иногда мягко заставляют выйти за ворота кнутом. На улицах они встречают других девушек в ошейниках. Конечно, они носят ошейники, они — рабыни. Поэтому, вернувшись к своему хозяину, она больше не стыдится и спустя некоторое время почти не будет думать об ошейнике. Безусловно, она носит его. Он ейгодится. Она — рабыня. Конечно, ошейник является символом рабства. Это никто не станет оспаривать. С другой стороны, то, как ошейник воспринимается, совсем другое дело. Большинство девушек фактически рано или поздно начинают носить свои ошейники с удовольствием и гордостью. Во-первых, ошейник необычайно привлекателен, он подчеркивает и усиливает, по сути, красоту рабыни. Во-вторых, он почти ошеломляюще соблазнителен. Он может возбуждать мужчин и доводить их до исступления. Мало женщин возразят против этого, хотя, конечно, иногда рабыни боятся силы своих ошейников, зная, какой эффект их вид может произвести на мужчин. К тому же они знают, что не могут снять ошейник, и он отмечает их как беззащитный и подходящий объект, на который может быть направлена хищническая сила власти хозяев. Одновременно ошейник часто оказывает освобождающий эффект на сексуальность, женщины. Девушка в палатке работорговца, например, раздетая и только что закованная в ошейник, будет злиться, и плакать, и кричать, и пытаться сорвать ошейник с горла. Но когда она обнаружит, что не может снять его, она приползет на животе по коврам к ногам работорговца, умоляя его овладеть ею, поскольку теперь она рабыня. Если она привлекательная, возможно, работорговец воспользуется ею. Если она выглядит недостаточно хорошенькой или слишком неуклюжей, он, вероятно, отошлет ее из своей палатки, чтобы она обратилась к его людям, чтобы найти того, кто захочет попользоваться ею. Когда она чему-нибудь научится, он может затем разрешить ей служить ему. Если у него всего несколько девушек, он может «попробовать» ее перед тем, как выставить на торги. Это способно изменить цену за нее. «Освобождающий эффект», который ошейник оказывает на женскую сексуальность, интересен и сложен. Возможно, было бы уместно сказать несколько слово по этой проблеме. Нося ошейник, девушка знает, что она — рабыня и, соответственно, вся полнота ее сексуальности, во всей беззащитности, утонченности и глубине, теперь подчиняется властным приказаниям и распоряжениям мужчин. Она также знает, что теперь от нее могут потребовать исполнения сексуальных обязанностей просто по щелчку пальцев ее хозяина. Более того, она знает, что ей не разрешат ни малейшего сдерживания или подавления, какого бы то ни было, своей сексуальности. Такие вещи просто не дозволены ей. Она — рабыня. Это состояние, с его уязвимостью и беспомощностью, необычайно возбуждающе для женщины. Она знает, что должна быть готова служить даже по малейшему сигналу. Это держит ее, как говорят горианцы, возможно, довольно вульгарно, «готовой в ошейнике». Никто не сказал бы свободной женщине, к примеру, когда у него есть незанятая минутка: «Раздевайся и ложись на мех». Но, конечно, никто и дважды не подумает, прежде чем сказать такое рабыне. К тому же рабыня знает, что, когда господин приходит к мехам, ей следует ожидать его там, незащищенной и мягкой, страстно желающей, соблазнительной и любящей, принадлежащей ему. Для большинства женщин сама мысль о существовании в качестве женщины-рабыни преисполнена пугающего сексуального смысла. Они очень хорошо знают, какого рода вещи потребуются от них. И конечно, они не ошибаются. Если у них и были какие-то сомнения в этом, они будут быстро рассеяны, как только рабыни обнаружат на себе ошейник. Они не долго остаются в сомнении, что это такое — полностью быть рабой мужчины. Необходимо понимать, конечно, что сексуальность рабыни вписывается в совершенную форму покорности, любви и служения. В ее сердце и уме эти вещи неразрывно, тонко и красиво переплетены. Ее сексуальность, которой распоряжается хозяин, иногда при помощи кнута, является в определенном смысле не более чем одним из аспектов и выражений ее полной подневольности. Она служит полностью и во всем. Однако в другом смысле все ее существование в своем роде является выражением глубины, сложности и красоты ее сексуальности. Она завязывает веревки сандалий своего хозяина; она взирает на него; она любит; она служит; она — женщина. Можно заметить, что рабыня в связи с этим эффектом ошейника освобождена от многих социальных воздействий, которым привержена свободная женщина. Свободная женщина, например, может опасаться, что мужчины узнают о ее сексуальной энергии. Они и думать не должны, что она, такое возвышенное существо, на кушетке превращается в неконтролируемую, жаждущую, вожделеющую слиниху. У девушки-рабыни, с другой стороны, нет такой проблемы. Она знает, что принадлежит к категории женщин, в отношении которой не надо оказывать уважение, и оно не будет оказываться. Она, рабыня, предназначена быть послушным, сладострастным животным у края хозяйских мехов, а если позволят, на хозяйской кровати. Несомненно, она будет сурово наказана, если она не такая. Поэтому она свободна, не сдерживаясь, радостно, восхитительно проявлять свою сексуальность. Более того, она знает, что ее самые интимные действия и качества, вероятно, откровенно обсуждаются ее хозяином с другими, бывает, даже в ее присутствии. Соответственно, чем стыдиться своей сексуальной природы, она начинает вполне гордиться ею и часто соревнуется наперебой со своими сестрами по рабству, чтобы стать самой желанной рабыней в доме или в кругу подруг. Девушка-рабыня, конечно, будет иметь много подруг. Это, безусловно, почти всегда девушки в таких же ошейниках, как и она. Друзья ее господина часто приводят с собой в гости своих собственных девушек, и с ними, после обслуживания мужчин, она может подружиться, болтая на кухне. Мужчины иногда могут обмениваться этими девушками между собой, но обычно они так не делают. Большинство хозяев с удовольствием владеют своими рабынями, особенно если они им нравятся. Она также может встречать девушек на улице, сталкиваясь с ними в ближайшей округе или когда она отправлена с поручениями. Девушка-рабыня почти никогда не имеет недостатка в подругах. Конечно, вероятнее всего, они такие же простые рабыни, как она сама. Женщины желают в глубине души быть красивыми, беспомощными, порабощенными животными, которыми владеют и командуют хозяева. Ошейник дает им ясно понять, что их мечта определена законом; что действительно их грезы, к их радости, стали реальностью. Они знают, что они на своем месте и останутся там. Они счастливы. Стоит коротко отметить «усиливающий эффект» ошейника. Ошейник часто служит не только для того, чтобы высвободить женскую сексуальность и расковать глубину ее натуры, но он также ведет к их углублению и усилению. Осознавая себя бесправным животным, имеющим хозяина, принуждаемым к подчинению, кем-то, кто должен повиноваться во всем, кто должен целиком отдаваться своему хозяину, не утаивая ничего, рабыня может быть доведена до почти мучительно исступленных вершин оргазма, испытывая чувства и наслаждения, возможно, жестоко навязанные ей, о которых свободная женщина, в своей свободе, не может даже мечтать. Еще одна причина, почему девушки склонны носить ошейник с удовольствием и гордостью, кроме привлекательности ошейника и его соблазнительности, редко упоминается. Она заключена в том, что ошейник в своем роде служит символом интересных различий среди женщин. Он, подобно закрепленному знаку собственности, свидетельствует о ценности товара, на котором прикреплен. «Достаточно красивая, чтобы быть в ошейнике» — таков горианский комплимент, хотя, возможно, довольно-таки грубый и такой, который, вероятно, никто не захочет сказать открыто в адрес и в лицо свободной женщине. «Ее ноги достаточно красивые, чтобы быть ногами рабыни» — таков другой такой же комплимент. Если свободная женщина услышала бы такой комплимент, она была бы шокирована. Но она может заинтересоваться, на самом ли деле она достаточно красива для ошейника и достаточно ли красивы ее ноги, чтобы быть ногами рабыни. И если потом, спустя какое-то время, она будет закована в ошейник, она получит ответы на свои вопросы. Обычно попадают в рабство самые лучшие, самые женственные и желанные женщины. Это вполне логично. Для работорговца может существовать много опасностей, связанных с поимкой женщин для рабовладельческих рынков. Он не хочет идти на риск, если тот неоправдан. К тому же он должен заботиться о своей репутации. Когда работорговец ведет караван рабынь на рынок, он хочет, чтобы это была цепочка красавиц. Также, безусловно, очевидно, что он всеми силами стремится сделать на этих женщинах деньги. Таким образом, в его интересах представить на торги товар самого высокого качества, который он мог добыть. Так, ошейник является символом превосходного качества женщин. В сущности, он говорит: «Вот женщина, которую хотели мужчины. Вот женщина, которую мужчины сочли достаточно красивой и достаточно желанной, чтобы обратить в рабство». Девушка-рабыня, в тунике и ошейнике, дрожащая, стоит на коленях перед причудливо одетой, надменной, высокомерной свободной женщиной. Может быть, она ударит или пнет рабыню. Но кто из них на самом деле женщина высшего порядка? Многие горианцы верят, что это девушка, которая стоит на коленях на камнях. Но «официально», конечно, функции ошейника просты. Он служит, чтобы отметить девушку как рабыню и указать ее хозяина. Конечно, истинная важность здесь состоит не в самом ошейнике, а в том, что он обозначает факт рабства. Это состояние также может быть выражено многими другими путями, например такими приспособлениями, как наручники или браслеты для ног и даже кольцо. Но я думаю, что не существует действительного соперника у ошейника. Это очень весомое свидетельство рабства, особенно на девушке. Он красив, и шея кажется наилучшим местом для этого символа рабства. На горле он откровенно выставлен напоказ, чтобы все его видели. Можно с первого взгляда увидеть, что девушка — рабыня. К тому же шея красива, нежна и беззащитна. Каким подходящим он кажется здесь, на этом нежном, видном и уязвимом месте, сделанный из стали, кожи или цепи. Где еще на теле он может быть помещен, чтобы его неизбежность была бы более очевидной? Безусловно, тонкая шея диктует такое размещение. Но и психологически, куда его можно было бы поместить с большим преимуществом? Где еще на теле он может быть помещен, чтобы его надежность, эффективность и его значение были бы лучше донесены до сознания очаровательной пленницы? Ошейник имеет и другие удобства. Например, он может быть полезен, чтобы водить рабыню, так как имеет кольцо, к которому можно прикрепить веревку или поводок с замком, который может быть пристегнут прямо к ошейнику. Он также полезен в сочетании с другими скобяными изделиями для привязывания ее к деревьям или к кольцу для рабов. К ошейнику можно привязать руки рабыни, и она не сможет защитить свою красоту от посягательств хозяина. Наконец, многие животные носят ошейники. У животных шея кажется естественным местом, чтобы поместить такое приспособление для опознавания и управления. Девушка-рабыня тоже, безусловно, животное, имеющее хозяина. Таким образом, кажется правильным, что она также носит это приспособление на этом же месте. Я смотрел вниз, на рабыню передо мной. Она подняла ко мне голову. — Спасибо тебе за ошейник, мой господин, — прошептала она. — Я — твоя, и я люблю тебя. Я взял ее руки в свои и присел, подняв их и дотронувшись ее маленькими пальцами до моего лица. — Мой господин снял маску! — сказала она удивленно. — Но это не имеет значения, — она невесело засмеялась, — ведь я надежно и хорошо закрыта капюшоном. Я отпустил ее руки и встал перед ней. Она немедленно приняла позу угождающей рабыни. Я внимательно осматривал ее. Она была вполне красива, бывшая мисс Хендерсон, теперь всего лишь бесправная, безымянная рабыня у моих ног. Затем я, взяв ее за подбородок, указал ей, чтобы она поднялась с пяток. Она проделала это, и ее тело от этого движения подалось вверх и вперед, что свело ее колени плотно вместе. — Господин? — забеспокоилась она. Я начал распутывать веревки капюшона. — С меня снимут капюшон? — воскликнула она. — Но мой господин без маски! Я освободил завязки. Я мог бы снять капюшон с нее. — Мне разрешат увидеть лицо моего господина? — шепотом спросила она. Она положила свои руки на мои. Ее губы дрожали. — На самом деле? — снова спросила она. — На самом деле? Она почувствовала мои руки у капюшона. — Подожди немного, господин, — попросила она. — Позволь мне поцеловать сначала твои ноги! Я разрешил это. Она опустила голову, капюшон рабыни свободно болтался на ней. Я почувствовал ее губы, целующие мои ноги. — Я люблю тебя, мой горианский господин, — проговорила она. — Я люблю тебя, и я — твоя. Затем она подняла голову со свободным капюшоном. — Теперь сними с меня капюшон или не снимай, как пожелаешь, мой господин, — прошептала она. Я взял капюшон двумя руками и закатал его вверх на дюйм вдоль ее лица. Теперь я мог снять его одним движением. Но пока он держался, она не могла видеть. Я посмотрел на нее. — Я люблю тебя, и я — твоя рабыня, мой горианский господин, — прошептала она. Я отбросил в сторону капюшон и быстро, держа ее левой рукой сзади за шею, закрыл ей рот, крепко прижав его правой рукой. Я боялся, что она может выкрикнуть мое имя и тогда будет необходимо снова наказать ее кнутом за подобную дерзость. Ее глаза поверх моей руки были безумными и недоверчивыми. Я держал ее рот плотно зажатым какое-то время, чтобы она могла собраться и успокоиться. Затем, когда ее дыхание стало ровнее, хотя все еще оставалось глубоким и быстрым, я освободил ее рот и отступил назад. Я видел в ее глазах испуг, смущение и неуверенность. Она молчала. Она не знала, что делать. Она не знала, как относиться ко мне. Чтобы разрядить ситуацию, я пошел к стене и снял кнут с крючка. — Ты? — спросила она. — Ты — мой горианский господин? Это ты проделал все это со мной? — Да, — ответил я и встряхнул кистями горианского кнута для рабов. — Сила, она была твоя? — спросила она. — Да, — подтвердил я. — И это ты заставил меня отдаваться тебе в качестве рабыни? — Да. — Я раздета, — проговорила она. — Конечно, — подтвердил я. Я увидел, что она хочет, отвернувшись от меня и закрывшись руками, скрыть свою наготу. Но она так не сделала. Она все еще не поняла, как должна вести себя со мной. — Меня били кнутом, — проговорила она. — Это сделал ты? — Да. — Я была сильно избита, — заметила она. — Конечно, — подтвердил я. — Этот ошейник? — снова спросила она, трогая его. — Он мой, — объяснил я. — Твой? — Да. Я заметил, что она еще не назвала меня «господин», но я также заметил, что она осторожно воздерживалась использовать мое имя. Она была очень умной девушкой. — Ты, конечно же, не снимешь с меня ошейник, — проговорила она. — Нет, — подтвердил я. — Конечно, ты понимаешь значение такого ошейника на Горе, — сказала она. — Да. — Я не могу сама снять его. — Полагаю, нет, — согласился я. — Тогда как мне освободиться от него? — спросила она. — Никак. — Он означает рабство! — воскликнула она. — Да. Она подалась назад и посмотрела на меня. Затем она засмеялась с довольно наигранным, принужденным весельем, как я подумал. — Ну и шутка! — смеялась она. — Какая же я маленькая глупышка! На миг я подумала, что ты серьезно можешь держать меня как рабыню! Я не потрудился ответить ей. — Это шутка! — закричала она. — Ты была раздета, закована в ошейник и наказана кнутом, — проговорил я. — Это кажется тебе шуткой? — Нет, — внезапно рассердившись, сказала она, — не кажется! — Похоже, ты возражаешь? — поинтересовался я. — Нет, нет, — быстро произнесла она. — Конечно нет! Я улыбнулся про себя. Насколько неуверенна она была в своем положении и состоянии. Рабыням, конечно, не дозволено возражать против того, что с ними делают. Она взглянула на меня. — Теперь ты заставил меня говорить с тобой, как будто я — рабыня, — упрекнула она. Я молчал. — Твоя шутка зашла довольно далеко, — неуверенно сказала она, — теперь, пожалуйста, позволь мне встать, и сними с меня ошейник, и принеси мне мою одежду. Я не двигался. Она оставалась на коленях. — Ты же не можешь серьезно держать меня как рабыню, — выговорила она. Я молчал. — Ты не держал меня раньше как рабыню, — сказала она. — Да, — согласился я. — Вот видишь! — засмеялась она. — Я не собираюсь повторять эту ошибку, — заявил я. — Ты не можешь держать меня как рабыню! — закричала она. — Почему нет? — поинтересовался я. — Потому что я женщина с Земли, а ты мужчина с Земли! — воскликнула она. — Мужчины Земли часто держали женщин Земли как рабынь, — ответил я. — Уверен, ты хорошо осведомлена об этом. Исторически рабство было одним из самых распространенных и успешных человеческих институтов. Самые лучшие цивилизации прошлого в сущности были основаны на рабстве. Даже сегодня на Земле рабство открыто практикуется во многих частях света, В других частях света есть мужчины, которые втайне содержат своих женщин как рабынь. Видя женщину на улице, часто трудно понять, содержится ли она в стенах своего дома как рабыня или нет. К тому же кто знает, каков будет будущий путь цивилизации на Земле. И не исключено, что рабство может снова стать широко распространенным и важным компонентом в общественном устройстве даже в технологических обществах, Будущее трудно угадать. — Значит, тот факт, что я — женщина Земли, а ты — мужчина Земли, не защитит меня, — сказала она. — Конечно нет, — ответил я, — не более чем он защищал других женщин Земли, которые за последние века оказывались обращенными в рабство. — Понятно, — сказала она. — Кстати, — заметил я, — я отметаю не только твою точку зрения как очевидно ложную, но также и предположение. — Предположение? — не поняла она. — Насчет того, что я — мужчина Земли, а ты — женщина Земли. — Но мы, несомненно, с Земли! — воскликнула она. — Это правда, что планета, на которой мы родились, — Земля, — ответил я. — И это все, о чем ты можешь подумать? — Нет, — сказала она. — Что еще? — Не знаю, — проговорила она. — Трудно говорить с тобой, когда я раздета и стою на коленях! — Наша подлинная сущность теперь изменилась, — высказался я. — Мы сейчас жители Гора. — Нет! — воскликнула она. — Ты потеряла свои права и привилегии женщины Земли, когда в горианском загоне для рабов твое красивое бедро было заклеймено. — Пожалуйста, не говори так открыто о моем теле, — попросила она. — Я буду делать, что хочу, — возразил я. Она опустила голову, не ответив. — Тогда ты стала всего лишь девушкой Гора и рабыней, — продолжал я. Она взглянула сердито. — И мне кажется, я припоминаю, — продолжал я, — как на улице Извивающейся Рабыни ты выкрикивала, признаваясь мне, что та, что в моих руках, ничто, а только горианская девушка-рабыня. Она хмуро посмотрела на меня и закусила губу. — И, как я припоминаю, — я продолжал, — она кричала, что она — моя. Теперь она была в ярости. — Ты забыла? — спросил я. — Нет, — ответила она. Я был доволен, видя, что она слишком умна, чтобы лгать мне. — Но как бы ты ни желала рассматривать эти проблемы, — сказал я, — для меня мало разницы, считаем мы себя землянами или горианцами. Я посмотрел на нее, обнаженную передо мной, и потрогал пальцами кнут для рабов. — Наше нынешнее положение, — заметил я, — в любом случае остается без изменения. — Как мужчина-землянин мог бы владеть женщиной Земли, так же и ты мог бы владеть мною на Горе? — спросила она. — Да, — ответил я. — Можно мне встать? — Нет! — Ты не можешь владеть мною! — закричала она. Я не удостоил ответом такое глупое утверждение. Разве она не знала, что является заклейменной, закованной в ошейник горианской девушкой-рабыней? — О, я знаю, что ты мог бы владеть мной, — нервно засмеялась она, — но я знаю, что ты не захочешь владеть мной. — Почему же? — поинтересовался я. — Ты знаешь меня с Земли, — ответила она. — Это сделает обладание тобой еще более забавным, — заметил я. — Забавным? — повторила она. — Да, забавным, — сказал я, — моя красавица. — Твоякрасавица? — переспросила она. — Да, — подтвердил я, — моякрасавица. — Ты говоришь обо мне так, как будто я — рабыня, — обиженно проговорила она. — Ты — рабыня. — Но ты освободишь меня! — воскликнула она. — Если бы мои намерения были таковы, — возразил я, — разве не странно, что я только что надел на тебя ошейник? — Но это, несомненно, была шутка, жестокий розыгрыш, — сказала она. — Потрогай ошейник, — посоветовал я. Она подняла к нему руки. — Он тяжелый или неудобный? — спросил я. — Нет. — Это женский ошейник, — пояснил я. — Но он плотно пригнан, сделан из твердой стали и надежно заперт. — Да, — признала она. — Ты уже носила такие ошейники раньше, не так ли? — Да. — Ты знакома с ними и их назначением? — спросил я. — Да. — Я предлагал снять его с тебя? — снова задал я вопрос. — Нет. — Ты можешь снять его? — поинтересовался я. Она взглянула на меня. — Попробуй, — предложил я. Она трогательно старалась справиться с ошейником. Потом, через какое-то время, она прекратила свои бесполезные попытки. — Нет, — сказала она, держа пальцы на запертом, неподдающемся ошейнике. — Я не могу снять его. — Теперь ты можешь убедиться, — предположил я, — что он надежно застегнут на тебе. — Я знаю, что он застегнут на мне, — воскликнула она. — Я не могу снять его! — Что это за ошейник? — спросил я. — Ошейник рабыни! — закричала она. — Точно, — подтвердил я. — Это не шутка? — всхлипнула она. — Нет. Она испуганно посмотрела на меня. — Ты начинаешь раздражать меня, — проговорил я. — Возможно, тебя следует выпороть. Она отшатнулась. — Но ты привел меня в наш дом, — сказала она. — Не в наш дом, — поправил я, — в мойдом. — Ты станешь держать меня как рабыню в том самом доме, где я когда-то была свободна? — спросила она. — Да, — ответил я. — Но я внес определенные улучшения, например решетки и разные охранные приспособления. Также я оборудовал новую и более прочную конуру для тебя и новое кольцо для рабынь у подножия своей кровати. Она с ужасом посмотрела на меня. — Я очень надеюсь, что тебе они понравятся, — проговорил я. — Что ты за человек? — Тот, кто будет полностью владеть тобой, — ответил я. — Следует ли мне понимать, — начала она, — что ты и в самом деле решил содержать меня как рабыню? — Выбор уже сделан, — ответил я. — Он был сделан очень давно. — И что ты выбрал? — спросила она. — Ты что, дурочка? — ответил я вопросом на ее вопрос. — Я не глупая, — сказала она. — Ты разговариваешь как тупица, — заметил я. Интересно, подумал я, не глупа ли она. Если так, это значительно снизит ее ценность. Я почувствовал, как нарастает усталость от ее словесной перепалки, ее глупостей, ее протестов. Она думает, что она — свободная женщина? Возможно, скоро ей придется напомнить, что она — рабыня. Это просто сделать. — Это Гор, — произнесла она. — Выбор, конечно, полностью за тобой. — Она сердито посмотрела на меня. — Что ты выбрал для меня? — Как ты думаешь? — Свободу, — ответила она, — уважение, честь, достоинство. — Нет. — Я был краток. — Рабство? — спросила она. — Да. — Полное рабство? — уточнила она. — Да, — сказал я ей, — полное и окончательное рабство. — Я думаю, ты, должно быть, знаком с характером и волей, умом и силой женщины Земли, — заявила она и встала на ноги. — Сними с моего горла этот ошейник, приятель. Сейчас же! Я смотрел на нее. — Я не боюсь твоих запугиваний, — сказала она и добавила: — Джейсон. И тут она закричала, получив удар горианским хлыстом по обнаженному телу, отлетев через комнату и ударившись о стену. Она в ужасе смотрела на меня, упав. — Ползи на середину комнаты и ляг там на живот, — приказал я. Она быстро сделала это. — Вот разговор, который ты понимаешь, маленькая рабыня, — сказал я. Она лежала у моих ног, вздрагивая, ничком, положив руки у головы. — Я позволю тебе поцеловать меня, — проговорила она. — Я даже разрешу тебе заняться со мной любовью! Я смотрел на нее. Я был в бешенстве. Она была дерзкой рабыней. — Позволь мне быть твоей наемной работницей, — сказала она. — Я даже хочу быть твоей наемной любовницей. Тебе не надо платить мне много. Тебе вообще не надо ничего мне платить! Я буду работать на тебя даром! Позволь мне быть твоей служанкой для любви. Иногда я даже буду служить тебе, как рабыня. — Что я когда-то надеялся увидеть в тебе? — спросил я ее. — Что интересного ожидал я найти в тебе? Я провел кнутом по ее боку, и она задрожала. — Конечно, — заметили, — ты довольно-таки хорошенькая в простом и рабском понимании. Я продолжал вести кнутом по ее телу, и она тихо плакала, беспомощная, на изразцах передо мной. — Интересно, — говорил я, — сколько я мог бы получить за тебя? Такую хорошенькую, глупую, никчемную, бессмысленную, отвратительную маленькую рабыню? Она тихо плакала. — Ой! — проговорила она. — Хотя ты все-таки имеешь нужные для рабыни рефлексы, — заметил я. — Это, несомненно, могло бы увеличить твою цену. Она закричала от стыда, прижавшись щекой к изразцам и царапая их ногтями. — Я думаю, что выставлю тебя на продажу, такую хорошенькую, глупенькую маленькую грубиянку. — О! — вскрикивала она. — Ты возбудилась в своем ошейнике, маленькая нахалка? — сердито спросил я. — О! — кричала она. Затем она принялась рыдать. Ее слезы капали на изразцы. — Но прежде, чем ты можешь быть выставлена на торги, — сказал я, — ты должна усвоить кое-какие уроки, которые ты, очевидно, раньше не сумела понять. Я преподам тебе урок положения и состояния горианской девушки-рабыни. Она содрогнулась от страха. Сейчас она увидела на изразцах перед собой мягко качающиеся тени от пяти распущенных плетей горианского хлыста для рабынь. — Ты не станешь бить меня кнутом, — проговорила она. — Безусловно, не станешь бить меня! Я, разозленный ею, яростно ударил кнутом по ее красивому телу. Она изогнулась, закричала и завертелась, перевернулась под кнутом, с живота на спину, потом на бок и снова на спину, снова на бок и на спину, стараясь увернуться от ударов. Она рассердила меня. Она осмелилась даже произнести мое имя. Затем она легла передо мной на спину, выпрямив ноги и вытянув руки. — Пожалуйста, господин, — плакала она, — не бей меня больше! — Как ты назвала меня? — спросил я. — Господин, — повторила она. — Господин. Господин! — Почему? — спросил я. — Потому что ты — мой господин! — ответила она. — Потому что ты — мой господин! — Ты уверена в этом? — Да, господин. — У тебя есть какие-то сомнения в этом? — поинтересовался я. — Нет, господин, — ответила она. — Нет, господин! — Кто ты? — Рабыня! — закричала она. — Чья рабыня? — снова спросил я. — Твоя, — заплакала она, — твоя, господин! Тогда я позволил ей подняться на колени, и она стояла передо мной, целуя мои ноги. — Ты не кажешься такой самовлюбленной и заносчивой, какой была до этого, — проговорил я. — Да, господин. — Возможно, ты теперь немножко больше узнала о своем рабстве, — заметил я. — Да, господин. — О чем ты мечтаешь? — Как угодить моему господину, — сказала она. — Ответ правильный. — Спасибо тебе, господин, — отреагировала она. — Подними голову, — велел я. Она послушалась, испуганно глядя на меня. — Встань на четвереньки и отвернись от меня, — приказал я. — Да, господин, — послушалась она. — Ты произнесла мое имя, — проговорил я. — Странно, что ты, горианская девушка-рабыня, могла сделать такую ошибку. — Да, господин, — призналась она, — но я за это была хорошо наказана кнутом. Тогда я снова ударил ее хлыстом. — Ой! — вскрикнула она. — Возможно, тебя следовало бы убить, — произнес я. — Прости меня, господин, — попросила она. — Пожалуйста, не бей меня, господин. — Ой! — снова в отчаянии воскликнула она, в то время как хлыст без промедления ударил ее. — И ты была небрежна в проявлении почтения, — заметил я. — Да, господин, — согласилась она, — прости меня, господин. Я снова ударил ее. — Ты думала, такие вещи останутся незамеченными? — спросил я у нее. — Нет, господин, — ответила она. — Прости меня, господин. — И ты была дерзкой, — добавил я. — Да, господин, — сказала она. — Прости меня, господин! Я снова ударил ее. — Ты ожидала, что твоя дерзость пройдет незамеченной? — Нет, господин. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня, господин! Ой! — закричала она от боли, получив еще один сильный удар хлыстом. Ее голова была опущена. На изразцах были слезы. — Что мне делать с тобой? — спросил я. — Я — твоя рабыня, — ответила она. — Ты можешь делать со мной, что хочешь. — Мне это известно, — проговорил я. — Да, господин. — Почему ты была дерзкой? — В таком положении трудно говорить, — сказала она. — Говори, — приказал я. — Когда я узнала тебя, то подумала, что могу использовать твою слабость и победить тебя. В этом для женщины есть определенное наслаждение, потому что тогда она становится немного мужчиной, хозяином, хотя в глубине души она знает, что это не так. К тому же ей нравится мучить слабых мужчин, мужчин слишком мягких, чтобы надеть на нее цепи, которые она жаждет носить. Разумеется, такие удовольствия мелкие и пустые, и мы в глубине души знаем это. Каждый пол имеет свое место и ни один не будет счастлив, пока не займет его. Место мужчины быть хозяином; место женщины — служить ему. Горианские мужчины, конечно, не считают нужным терпеть наш вздор. Они быстро ставят нас на место. Они делают из нас рабынь. Не будь ты с Земли, я бы не осмелилась вести себя так. Увидев тебя, помня тебя с давних пор, мне не пришло в голову, что я стою на коленях перед тем, кто стал в действительности горианским мужчиной. Жаль, что я не поняла этого раньше. Я бы уберегла себя от большой боли. Женщины ввязываются в битвы, которые стремятся проиграть. Мы хотим, чтобы нас сокрушили и завоевали. Вот почему мы боремся. Если мы не будем протестовать и бороться, какая ценность для мужчины, спрашиваем мы себя, будет в нашем покорении? Но конечно, мне не следовало бороться с тобой. Я только девушка-рабыня, девушка, уже закованная в ошейник и покоренная. Я не свободная женщина. С моей стороны было самоуверенностью позволить себе проявлять тщеславие свободной женщины. Я — рабыня. Мне следовало бы покориться тебе немедленно и полностью. Прости меня, господин. Я надеюсь, что ты позволишь мне жить. Я рассматривал ее. Она была хорошенькая, в моем ошейнике, стоящая на четвереньках. — Можно мне дальше объяснить свое поведение, господин? — спросила она. — Это может заставить тебя отнестись ко мне не так сурово. — Говори, — разрешил я. — Я хочу быть рабыней, — начала она. — Я боялась, что ты освободишь меня. Вот поэтому-то я противилась тебе. Именно таким образом я пыталась спровоцировать тебя на мое завоевание. Я пыталась разозлить тебя, чтобы ты мог сделать из меня твою рабыню и уверенно содержать меня в этом качестве. — В этом не было необходимости, — заметил я. — Теперь я хорошо понимаю это, господин, — ответила она. — Однако тогда я не знала этого. Я промолчал. — Мое поведение, каким бы глупым оно ни было, было вызвано желанием остаться в рабстве, — прошептала она, — может быть, теперь ты будешь более снисходителен к своей девушке. — Итак, ты желаешь быть рабыней? — Да, господин, — ответила она, — страстно. — И ты рабыня, — сказал я. — Да, господин, — подтвердила она, — совершенно. — Ты думаешь, что ты свободна или что у тебя есть хоть какие-то права? — Нет, господин. Я знаю, что такие заблуждения не дозволяются горианской девушке-рабыне. — Ты не боишься своего рабства? — Боюсь, господин, — ответила она, — и иногда мы ужасно боимся неопределенностей и ужасов рабства, но такие вещи делают более богатым наш опыт, добавляя к нему особый вкус и остроту, делая его более значимым. К тому же без этого мы не были бы в настоящем рабстве, к которому стремимся. — Итак, ты принимаешь все страдания и ужасы рабства? — уточнил я. — Охотно и радостно, господин, — ответила она, — а если мы приняли его без восторга и с дрожью, то теперь должны принять его, так как мы — рабыни. — Тебе нравится быть рабыней? — снова спросил я. — Да, господин. — Ты ничего не стоишь, не так ли? — Да, господин, — ответила она, — но я могла бы иметь определенную цену как рабыня мужчины. Я не знаю свою существующую рыночную цену. Я тоже не знал ее настоящую рыночную цену. Такие вещи меняются каждый день. Они подвержены значительным колебаниям, являясь следствием многих факторов, таких как сама девушка, ее ум, воспитание и красота, деньги в хозяйстве, условия спроса и предложения. И даже рынок, на котором ее продают, и время года, когда она выставлена на торги. Девушка, которую продают на престижном рынке, утром перед продажей помещенная с другими красивыми обитательницами внутри выставочной клетки с хромированными и узорчатыми решетками, где она двигается и позирует по инструкциям будущих участников торгов, почти непременно получит большую цену, чем та, которую вытащили за волосы из набитой битком деревянной, сколоченной болтами клетки и бросили на платформу для торгов, или, скажем, чем та, которую продают с цементного, выставленного на всеобщее обозрение постамента на простом уличном рынке. Обычно девушки получают большую цену весной. Я мало сомневаюсь, что поиски рабынь на Земле усиливаются в определенное время года, чтобы пойманные девушки могли быть доставлены на весенние рынки. Многие земные девушки-рабыни на Горе, сравнивая документы, обнаруживают, что были проданы весной. Наиболее сообразительные из них понимают, что, вероятно, это не было простым совпадением. Тогда они глубже и лучше оценивают ум, методичность и организованность мужчин, которые сочли подходящим доставить их на Гор. Внезапно я злобно ударил ее хлыстом. Она, получив удар, вздрогнула. — Тебе это нравится? — спросил я. — Нет, господин, — ответила она, — но мне нравится то, что ты можешь делать это со мной и станешь так делать, если я буду плохо угождать тебе. Я обошел вокруг и встал перед ней. — Жалкая маленькая проститутка, — сказал я. — Да, господин, — ответила она. — Ты побеждена? — Да, господин, — произнесла она, — я побеждена. — Полностью? — Да, господин, полностью. — Может мужчина уважать такую завоеванную женщину? — Нет, господин, — проговорила она. — Но, возможно, я могла бы представлять для него интерес как завоеванная рабыня. Я присел около нее. Она все еще стояла на четвереньках. — Ты бедная рабыня, — сказал я. — Да, господин. — И все-таки, — продолжал я, подняв кнутом ее подбородок, — ты хорошенькая. — Тривиально и по-рабски, — улыбнулась она. — Да, — сказал я и добавил: — К тому же у тебя хорошие рабские рефлексы. — Которые ты не находишь годными к использованию, мой господин, — прошептала она. — Я думаю, не продать ли мне тебя, — проговорил я. — Пожалуйста, не продавай меня, господин, — попросила она. — Я продам, если захочу, — ответил я. — Конечно, мой господин. Я опустил кнут и, присев перед ней, продолжал разглядывать ее. — Господин на самом деле думает продать меня? — поинтересовалась она. — Да, — ответил я. Она рассердила меня сегодня вечером. К тому же я думал, что видел ее сегодня вечером более объективно, чем когда-либо раньше. Теперь я смотрел на нее не более чем на милый пустяк. — За меня дадут такую невысокую цену, — прошептала она, — что, может быть, господин оставит меня себе. Я поднялся, держа кнут в руке. Я посмотрел на нее, стоящую на четвереньках передо мной. Что-то было в том, что она сказала. Вероятно, она не получит высокую цену. Возможно, она может быть оставлена по крайней мере на время. Пока большого смысла отсылать ее на рынок не виделось. К тому же она была хорошенькая, пусть даже и в тривиальном, рабском смысле. Да еще у нее были хорошие рабские рефлексы. Без сомнения, я мог бы найти ей применение внутри дома. — Господин? — спросила она. Я подошел к ней сзади. — Господин? — повторила она испуганно. Она знала, что сейчас ее могут ударить хлыстом. — Я оставлю тебя по крайней мере на время, — сказал я, — посмотреть, как успешно ты будешь работать. — Я приложу все старания, чтобы успешно справиться, господин, — воскликнула она радостно. — Я буду содержаться в полном рабстве? — спросила она, не смея повернуться. — Да, — ответил я. — Какое рабство или обязанности избрал для меня господин? — задала она вопрос. Я посмотрел на ее позу. — Может быть, рабство четвероного животного, — ответил я. — Господин может поступить так, если пожелает, — проговорила она, — если это нравится ему или забавляет его. В этой форме рабства, которая обычно используется в дисциплинарных целях или для развлечения хозяина, женщине не разрешается подниматься с четверенек. Одновременно ей не разрешается использовать речь, хотя она может обозначать свои потребности и желания при помощи таких средств, как подобострастие, стон или хныканье. Поскольку не разрешается использование рук (только как средство передвижения), она должна есть и пить из мисок, поставленных на пол, или, иногда, чтобы утолить жажду, она может воспользоваться разрешением лакать воду из луж или слизывать капли с изразцов. К тому же нередко ее приковывают цепью рядом с ногами хозяина, когда он обедает, чтобы он мог, если захочет, кидать ей объедки. Она также будет обучаться трюкам, выполняя которые она может быть представлена для развлечения гостей своего хозяина, например просить, лежать, переворачиваться и таскать его сандалии в зубах. И нет нужды говорить, что, когда хозяин захочет использовать ее сексуально, она примет позу самки животного. Кстати, эта форма рабства часто налагается на захваченных в плен убар. И нередко убара спустя какое-то время, когда ей, лежащей на животе перед хозяином, дается минута, чтобы высказаться, умоляет вместо рабства четвероногого животного обучить ее непристойным искусствам и сладострастным танцам женщины-рабыни, чтобы она могла быть для своего хозяина не просто развлечением, а удовольствием для рабского угождения. Ее мольбы обычно удовлетворяются. Такие женщины становятся великолепными рабынями. Они, конечно, знают, что они могут в любой момент, когда пожелает хозяин, быть возвращены в рабство четвероногого животного. Я подошел и встал перед девушкой. — Можешь опуститься на, колени, — разрешил я. — Спасибо тебе, господин, — радостно воскликнула она. По крайней мере, ее не станут обращать в рабство четвероногого животного. Она взглянула на меня. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, мой господин, — проговорила она. — Целуй кнут, — приказал я ей. — Да, господин! — Она горячо поцеловала кнут еще и еще раз. Бывшая мисс Хендерсон с Земли, стоящая обнаженной на коленях передо мной, теперь понимающая свое положение, моя рабыня в ошейнике, целовала мой кнут. Она счастливо посмотрела на меня. — Ты думаешь, что ты хорошая рабыня? — спросил я. — Нет, господин, — ответила она. — Тебе нужно в ванную, — заметил я. — Да, господин. — Твое тело пахнет, — добавил я. — Да, господин. — Оно воняет, — уточнил я. — Да, господин, — ответила она. — Прости меня, господин. Ее прелестное тело и в самом деле воняло. В этом не было ничего удивительного, учитывая все, что с ней произошло, и побои, которым я подверг ее. К тому же оно было покрыто грязью и потом, грязь скаталась в маленькие катышки на ее светлой коже. В ее глазах были слезы. Тут я услышал шаги у двери. — На живот, — приказал я ей. Она быстро легла на живот на изразцы передо мной, положив руки у головы. — Господин! — проговорила она. — Лежи тихо, рабыня, — приказал я, — или ты будешь выпорота. — Да, господин, — ответила она. — Кто там? — спросил я. — Это я, Лола, — услышал я в ответ. — Я принесла ваши вещи. Она следовала за мной, отстав немного, в соответствии с моими инструкциями, чтобы дать мне время познакомить новую девушку с моим домом. Я пошел к двери и, открыв ее, впустил Лолу. Она вошла, неся мое имущество, которое я брал в другой дом. Почтительно она встала на колени передо мной. — Я на коленях перед моим господином, — сказала она. — Можешь подняться, — разрешил я. — Спасибо, господин. — Положи мои вещи у стены, — приказал я. — И запри дверь. — Да, господин. — Она выполнила все приказания и затем вышла в центр комнаты. Она посмотрела вниз на распростертую рабыню. — Ну, что у нас здесь? — спросила она. — Хорошо прирученная, хорошо выпоротая рабыня? Распростертая рабыня молчала, дрожа. — Ну? — спросила Лола, внезапно злобно пиная девушку в бок. — Да, госпожа, — закричала девушка. — Я хорошо прирученная, хорошо выпоротая рабыня! — Мой господин знает, как обращаться с женщиной, — высказалась Лола. — Да, госпожа, — ответила девушка. — Ты помнишь, как ты, когда была свободной, отвела меня в доки и продала? — спросила Лола. — Да, госпожа, — ответила девушка, — но теперь я тоже рабыня. — Ты думаешь, из тебя получится хорошая рабыня? — задала вопрос Лола. — Я буду стараться, отчаянно стараться, госпожа. — Кто первая девушка? — снова спросила Лола. — Я не знаю, госпожа, — воскликнула рабыня. — Лола — первая девушка, — проинформировал я ее. — Ты первая девушка, госпожа, — воскликнула рабыня, — ты — первая девушка. — Ты когда-нибудь видела свой ошейник? — опять спросила Лола. — Нет, госпожа, — ответила девушка. — Когда его надевали на меня, на мне был капюшон. — Хотелось бы тебе увидеть его? — спросила Лола. — Да, госпожа. Лола вынула из сундука у стены зеркало, которое она низко опустила над изразцами, чтобы лежащая рабыня могла впервые увидеть ошейник, в который была закована. — Он красивый, — выдохнула рабыня, касаясь его, — он красивый. Яулыбнулся. Это был самый обычный ошейник, такой, который носят многие девушки на Горе. Но все-таки, безусловно, он был привлекательный. Он, как большинство ошейников для женщин, был задуман и для красоты, и для безопасности. — Ты понимаешь значение ошейника для рабыни, не так ли? — спросила Лола. — Да, госпожа. — Ты неплохо в нем выглядишь, правда? — поинтересовалась Лола. — Да, госпожа. — Он тебе подходит, не так ли? — продолжала Лола. — Да, госпожа. — Здесь на ошейнике есть надпись, — сказала Лола. — Она гласит: «Я — собственность Джейсона из Виктории». — Да, госпожа. — Он будет хорошо служить, чтобы опознавать тебя, не правда ли? — Да, госпожа. — То, что на нем написано, — правда? — спросила Лола. — Да, госпожа, — ответила девушка, — это правда. Я заметил, как она вздрогнула от удовольствия. Спустя какое-то время Лола положила зеркало в сундук и закрыла его. Затем она подошла ко мне. Мы вдвоем рассматривали распростертую ниц рабыню. — Она хорошенькая маленькая штучка, — проговорила Лола. — Я надеюсь, она окажется удовлетворительной, — заметил я, — для тех целей, для которых она мне нужна. Для обычной рабыни и низкой рабыни, такой, что выполняет рутинную работу по дому и от которой требуется вся домашняя служба. Лола взглянула на меня. — Домашняя служба в горианском смысле, — уточнил я. Лола засмеялась. Безусловно, чувственные возможности бывшей мисс Хендерсон с Земли следовало использовать. Как абсурдно было бы позволить таким покорным изгибам вянуть без дела. — Каковы твои распоряжения, господин? — спросила Лола. — Через два дня вечером, — сообщил я, — у меня будет маленький ужин здесь, ничего особенного, просто нечто для нескольких друзей. В основном обслуживание ужина берет на себя таверна Тасдрона, но будет много покупок и кухонной работы и для вас тоже. — Понимаю, господин, — ответила Лола. — Дом, естественно, должен быть идеально прибран, — добавил я. — Да, господин, — откликнулась Лола. — И я буду полагаться на тебя в смысле украшения дома, чтобы все выглядело праздничным, лампы, ленты, цветы и все такое. — Да, господин, — ответила она. — И еще позаботься, чтобы были какие-нибудь вкусности. — Да, господин, — сказала она. — Если не все будет великолепно, — предупредил я, — я буду недоволен. — Господин будет доволен, — уверила Лола. — Уже поздно, — заметил я. — Что насчет нее? — спросила Лола, кивая головой в сторону лежащей ничком рабыни. Мы подошли к тому месту, где лежала бывшая мисс Хендерсон. Я перевернул ее ногой и взглянул на нее сверху вниз. — Она даже не знает, как лежать у ног мужчины, — отметила Лола. Она присела и повернула руки девушки так, чтобы тыльная сторона покоилась на изразцах, а открытые ладони были беззащитно выставлены передо мной. Она также подняла ее левое колено, чтобы оно было согнуто. — Вот, — произнесла она, — так лучше. Существует, конечно, много способов для женщины лежать у ног мужчины. Лола, однако, выбрала одну из красивейших. Девушка испуганно взглянула на меня. Я обошел ее кругом и ногой снова повернул ее на живот. — Что с ней надлежит делать? — спросила Лола. — Вымой ее вонючее рабское тело, — велел я, — и затем устрой на ночь в конуре. — Посмотри, — вдруг сказала Лола, — она без сознания. Она нагнулась над девушкой. — Она упала в обморок, — засмеялась Лола. — Ей пришлось тяжело, — объяснил я. — Ей слишком много пришлось усвоить сегодня вечером. — В ошейнике, — проговорила Лола, — девушка должна быстро учиться. — Это правда, — согласился я и отвернулся. Я устал. — Господин, — обратилась ко мне Лола. — Да. — Как с ней обращаться? — Ты — главная девушка, — разъяснили. — У тебя есть право кнута. Смотри, чтобы она хорошо работала. — Строгая дисциплина? — уточнила Лола. — Безусловно, — ответил я. — Прекрасно, господин, — ответила Лола. Я повесил кнут на крюк и устало пошел к лестнице. — Господин, — позвала меня Лола. Когда я поднялся наверх и остановился на площадке перед дверью в мою спальню, я повернулся, чтобы взглянуть на Лолу. — Да, — проговорил я. — Ты уверен, что, когда я вымою ее, ты не захочешь, чтобы я прислала ее в твою комнату? — Нет, — ответил я. — Я не хочу ее видеть до вечеринки. — Да, господин, — сказала Лола. — Господин? — Да. — Ты упомянул угощение. — Да, — подтвердил я. — А эта маленькая хорошенькая рабыня, — спросила Лола, указывая на лежащую без сознания бывшую мисс Хендерсон, — должна быть включена в угощение? — Конечно, — ответил я.20 ВЕЧЕРИНКА. ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ
— Еще кусочек ларма, господин? — спросила рабыня, стоящая на коленях позади меня. Я повернулся и с того места, где я сидел, скрестив ноги, за низким столом, взял с серебряного подноса маленький хрустящий кружок жареного ларма с коричнево-медовым соусом. Я рассматривал рабыню. Она почтительно опустила голову. На ней был надет сделанный со вкусом наряд из голубоватого, в три слоя, газа, который пышно сидел на ней. Наряд доходил до бедер. Когда она стояла на коленях, я мог видеть, как великолепна ее грудь в этом наряде. Ее руки и ноги были обнажены. У нее были довольно темные волосы. Мой ошейник красиво выглядел на ее горле. Затем я снова обратил внимание на танцовщиц. Их было трое — в голубом шелку и золоченых ошейниках. Лоле повезло договориться об их аренде только сегодня утром. Они принадлежали человеку, который направлялся в Порт-Кос, затем в Турмус и оттуда на остров Кос, где он намеревался выставить их на продажу. Лола обнаружила их в охранных клетках на пристани специй. Адрес их хозяина, который проживал в гостинице неподалеку, ей дал их смотритель. Они должна были отправиться на корабле на запад в Порт-Кос завтра днем. Сегодня вечером, однако, он был рад заработать на них какие-то деньги. — Они красивые, — сказал Глико, купец из Порт-Коса, которому мы были так многим обязаны. Именно он, в сущности, организовал сопротивление прибрежных городов пиратам и догадался призвать отважного Каллимаха из Порт-Коса как боевого военачальника, человека, без чьих военных навыков и репутации на реке наши замыслы могли бы быть обречены на провал. — Спасибо, — ответил я. Я оглядел стол. За ним сидели семеро мужчин, включая меня: Глико, важный купец из Порт-Коса; Тасдрон, руководитель Виктории; Амилиан, командующий морскими силами Ара на реке Воск; Каллиодорос, капитан «Таис», и мои друзья, Каллимах и Майлз из Вонда, который взял с собой свою рабыню Флоренс. Раньше, как часть нашего развлечения, она сыграла на лире и спела для нас. Ее наградили теплыми аплодисментами, что, как я думаю, очень порадовало обоих: и застенчивую рабыню, и ее хозяина. Майлз из Вонда учил ее этим искусствам. Как свободная женщина, она, в сущности, была без образования. Теперь она приобрела дополнительные навыки, чтобы порадовать хозяина. Сейчас она стояла на коленях позади своего господина. На ней были желтая туника и ошейник. Я наблюдал за Ширли, светловолосой роскошной рабыней, которую я забрал у Реджинальда с «Тамиры» во время битвы на реке. Она была одной из трех женщин, которых я получил после нашей победы над пиратами. Нам прислуживали Лола и бывшая мисс Хендерсон. Для этого вечера Лола, которая была главной девушкой, одела Ширли почти так же, как другую рабыню, только наряд Ширли был желтый. Последние несколько дней я держал Ширли в конуре в Виктории. Сегодняшним вечером я забрал ее домой, чтобы она могла помочь в обслуживании, и еще по одной причине. Она, стоя на коленях, наливала вино из узкого серебряного сосуда с высоким горлом в чашу Амилиана из Ара. В конуре, кстати, я осуществил для Ширли наказание кнутом, которое полагалось ей за то, что она без разрешения подняла голову на палубе «Тины». Горианские хозяева редко забывают такие детали, и девушки знают об этом. Это помогает поддерживать их дисциплину. Лола находилась на кухне, надзирая за закусками и обслуживанием. Ей пока не разрешено было показываться, а позднее она появится по моему требованию. Она знала, что каким-то образом будет вовлечена в мое развлечение. Я снова обратил внимание на танцовщиц. Их движения были грациозны и благопристойны. Никто бы не мог опознать в них рабынь, разве что, конечно, по их ошейникам и по тому, что в танце они откровенно демонстрировали свою красоту мужчинам. Их движения были плавны и изысканны. Здесь могли бы присутствовать свободные женщины. Это соответствовало характеру моей вечеринки. Это не была вечеринка, на которой, скажем, женщины врага принуждались танцевать обнаженными и потом распределялись между победителями как рабыни, по прихоти командира или киданием костей. И это также не была одна из тех вечеринок, на которых определенное количество рабынь должно танцевать внутри круга равного числа свободных мужчин с кнутами. Девушки должны раздеваться под ударами кнутов и затем танцевать, двигаясь по направлению к мужчинам. Мужчина, который не принимает женщину, отгоняет ее назад кнутом. Одновременно женщина, которая не хочет танцевать в направлении мужчины, получает удары кнутом, пока не сделает так, как надо. Обычно в этой форме танца каждую женщину, танцующую для каждого мужчины, заставляют по крайней мере пять раз обойти круг. Таким образом, мужчины имеют шанс рассмотреть женщин и понять, какая из них их интересует. Нет нужды говорить, что проходит немного времени, и женщины отчаянно стараются понравиться мужчинам. Только когда она достаточно понравилась мужчине, ей разрешается выползти из круга танца на подушку своего хозяина на час. Главная танцовщица напомнила мне чем-то рабыню Мельпомену, которая когда-то была леди Мельпоменой из Вонда. Она была похожа на Мельпомену фигурой; у нее были такие же темные волосы, цвет лица и высокие скулы, как у Мельпомены. Однако это была не Мельпомена. Я улыбнулся про себя. Я сомневался, что Мельпомена, в ком разожгли темперамент рабыни, могла бы танцевать в такой утонченной манере перед мужчинами. Даже если бы она пыталась сделать это, я думаю, какие-то выражения и легкие движения выдавали бы ее, противореча типу танца. Я рассматривал танцовщиц. Я думал, что если спустя какое-то время в будущем их страсть будет разбужена, тогда они тоже будут потеряны для этого типа танца. Таким образом, мне повезло, что у меня была возможность получить их сейчас. К тому же было ясно, что их хозяин будет внимательно следить за ними, пока не получит за них хорошую цену. Иначе что будет с ним, когда они выучатся в руках хорошего хозяина быть абсолютными рабынями. Интересно, где теперь Мельпомена? Наблюдая тогда за ее танцем, я не сомневался, что она будет использована как танцовщица. Безусловно, требуется много времени, чтобы сделать из женщины хорошую танцовщицу. Она может проводить годы в низкосортных тавернах или танцуя на карнавалах, или даже как уличная танцовщица для соблазнения и использования на поводке, прежде чем ее умения разовьются до такой точки, когда она достаточно хороша, как говорится, чтобы танцевать перед убаром. — Еще, господин? — поинтересовалась рабыня в голубоватом наряде из газа, в поблескивающем ошейнике, стоящая на коленях позади меня. — Да, — ответил я. Сервировочной вилкой она положила кусочки жареного боска и жареного сула на мою тарелку. — Достаточно, девушка, — сказал я. — Да, господин, — послушалась она. На вечеринке присутствовали семеро музыкантов, которые играли для танцовщиц, игрок на чехаре, их руководитель, два игрока на калике, трое флейтистов и один игрок на каске. Тасдрон любезно привел их из своей таверны. Также он взял с собой бывшую земную девушку Пегги, которая была одной из его рабынь. Она была в короткой белой тунике и ошейнике. Она застыла поблизости, ожидая его. Однако я заметил, что она не может отвести взгляд от могущественного Каллимаха. Тасдрон и я согласились с уместностью ее присутствия на празднике. Наконец музыка смолкла, и танцовщицы закончили выступление. Мы от души поаплодировали им. Они были великолепны. Они стояли перед нами в своих голубых шелках и золоченых ошейниках, опустив головы. Затем, улыбаясь, под еще один аккорд они повернулись и поспешили из комнаты, отправляясь на кухню, где их ожидал хозяин. Они были босоноги. На левой лодыжке каждой из них были золоченые браслеты. На кухне они снимут свои костюмы, чтобы не запачкать их. Затем они встанут на колени и будут покормлены с руки. Когда они закончат, их, нагих, оденут в плащи рабынь и, связав за шеи цепочкой, друг за другом отведут назад в их охранные клетки на пристани специй. Завтра днем на корабле, вместе с хозяином, их отвезут в Порт-Кос, оттуда через Турмус на остров Кос, в какой-нибудь город, возможно Телнус, где они будут выставлены на продажу. Теперь музыканты ненавязчиво создавали музыкальный фон. — Она хорошенькая, — заметил Глико, указывая на рабыню в голубоватом наряде из газа, босоногую, с открытыми руками, которая почтительно прислуживала нам. Она опустила голову, покраснев. — Тебя похвалили, — обратился я к ней. — Спасибо, господин, — сказала она Глико, стоя на коленях с опущенной головой. — Девушка благодарна, если свободный мужчина находит ее приятной. — Как ее имя? — спросил Глико. — Я еще не дал ей имени, — пояснил я. — Понятно, — ответил Глико. — Ты можешь продолжать прислуживать, — велел я ей. — Да, господин. — Я предлагаю тост, — сказал Амилиан, поднимаясь. — Тост, — отозвались мы. Ширли поспешила обойти всех, убедившись, что в бокалах есть вино. Каллимах пил воду, но он позволил себе каплю вина, смешанную с водой, чтобы принять участие в церемонии провозглашения тоста. Между прочим, вино часто смешивается с водой в горианских домах. В основном из-за крепости многих горианских напитков. Однако те вина, которые подавались у меня, можно было употреблять и неразбавленными. Крепкие напитки на Горе принято подавать маленькими порциями. Мы встали. Музыканты прекратили играть. — За Лигу Воска! — провозгласил Амилиан, командующий морскими силами Ара. — За Лигу Воска! — с жаром подхватили мы. Двое из мужчин за столом были те, кто поставил подписи под договором о Лиге Воска, торжественно утвержденным под праздничным шатром на причалах Виктории вчера в десять часов. Один из них — Глико, подписавший договор от имени Порт-Коса, другой — Тасдрон, глава Виктории, подписавшийся от имени Виктории. Всего девятнадцать городов стали членами Лиги: Турмус, Вен, Тетраполис, Порт-Кос, Тафа, Виктория, Файна, Рагнарз Хамлет, Хаммерсфест, Салпорт, Сейз, Сиба, Жасмин, Альфредов Мыс, Джортов Перевоз, Лесной порт, Искандер, Танкредова Пристань и Беловодье. — За военно-морскую базу Ара! — воскликнул Каллимах, поднимая свой бокал и глядя на Амилиана. — За военно-морскую базу Ара! — сказали мы. — Я благодарен вам всем за вашу щедрость, — проговорил Амилиан. — Я жалею только, что мне не дозволили подписать договор от лица военно-морской базы Ара. Нам хорошо была понятна его горечь. Посланники из Ара, хотя и присутствовавшие на подписании договора, произнося поздравления Лиге и одобряя ее намерения, не разрешили базе Ара подписать договор. Хотя это и было большим разочарованием для Амилиана и других людей с базы Ара, которые боролись вместе с нами, в общем, это не стало неожиданностью на реке. Ар уже имел достаточно сложностей с Салерианской конфедерацией на востоке и не приветствовал образование новой Лиги вдоль реки Воск. Безусловно, такая Лига повредит амбициям Ара на реке и в ее бассейне. Порт-Кос, конечно, не имел подобных сложностей в присоединении к Лиге. Это был независимый город со своими суверенными правами. Интересно, что ни посланники из самого Порт-Коса, ни от Салерианской конфедерации не присутствовали при создании Лиги. Казалось, они хотели выждать, чтобы понять, станет ли Лига эффективной действенной политической реальностью на реке Воск. Если она окажется таковой, мы полагали, у них будет еще достаточно времени озаботиться этим. — За Порт-Кос! — произнес Тасдрон, поднимая свой бокал. — За Порт-Кос, — воскликнули мы все и выпили вино. — За Викторию! — провозгласил Глико, благодаря за честь, которую Тасдрон оказал его городу. — За Викторию! — подхватили все мы и от души выпили за это. Я почувствовал слезы на глазах. — Что случилось? — спросил, улыбаясь, Каллимах. — Это дым, — ответил я, — от ламп. — Нет, — он улыбался, — это потому, что Виктория — твой город. — Амилиан! — хрипло позвал я, пытаясь скрыть свои чувства. — Да? — откликнулся он. — Я долго готовился отдать тебе подарок, который сберег для тебя. — Неужели? — удивился он. Ширли, вздрогнув, поставила вино и встала на колени перед Амилианом. — Я взял ее у Реджинальда, капитана «Тамиры», — пояснил я. — Мне это известно, — отозвался Амилиан. — Она нравится тебе? — спросил я. — Да! — ответил он. — Она твоя! — воскликнул я. Рабыня быстро опустила голову и стала целовать ноги Амилиана. — Мой господин, — говорила она, признавая его своим новым хозяином. — Мои благодарности! — сказал Амилиан. — Пустое, — ответил я, — она всего лишь рабыня. — Она стоит по крайней мере десять серебряных тарсков, — заметил Тасдрон. Это воодушевило меня, так как Тасдрон был вполне опытен в определении стоимости женщин-рабынь. Как владелец таверны, подающей пагу, он, безусловно, покупал и продавал многих. Это был сорт товара, с которым он был хорошо знаком. Мне показалось вполне возможным после размышлений, что чувственная Ширли, выставленная искусным аукционистом на торги, могла принести хорошую сумму в десять серебряных тарсков. За столом поаплодировали мне, стуча себя по левому плечу в манере горианцев. Один из лучших подарков, какой можно подарить мужчине, это, безусловно, красивая женщина. — Но милостиво разреши ей продолжать прислуживать, — попросил я. — Ты можешь забрать ее домой сегодня вечером, когда будешь уходить. — Очень хорошо, — ухмыльнулся он. Я бросил ему узкий восемнадцатидюймовый черный ремень. — Это понадобится, когда ты будешь забирать ее домой сегодня вечером, — пояснил я. — Спасибо, — поблагодарил он меня. Когда сегодня вечером он станет покидать мой дом, она, конечно, не будет носить ошейник и, очевидно, окажется обнаженной. Ремень будет полезен, чтобы связать ее руки за спиной. Несомненно, тогда не возникнет опасности, что ее примут за свободную женщину. Она будет продолжать носить клеймо рабыни — маленькое и прекрасное, глубоко выжженное на ее левом бедре. — Где тебе полагается сейчас быть, девушка? — спросил Амилиан. — На кухне, господин, — ответила она. — Ну, тогда, — заметил он, — беги на кухню. — Да, господин, — проговорила она и, вскочив, убежала. За ней отправилась прелестная маленькая рабыня в голубоватом газе. Несомненно, они обе скоро должны были принести следующее кушанье — смешанные десерты. А за ними последуют черное вино и ликеры. — Давайте сядем, — предложил я. Затем я подал знак музыкантам и они снова начали играть. Я повернулся к Майлзу из Вонда: — Каковы твои планы? — Я отправляюсь в Турмус, — ответил он, — где у меня есть контакты. Там я договорюсь о займе и с этими деньгами вернусь в Вонд, чтобы заново построить сожженные дома на моем ранчо. Я взглянул на Флоренс. Она стояла на коленях в своей желтой тунике и ошейнике за спиной Майлза из Вонда. Туника и ошейник — все, что было на ней надето. Рабыням положено мало одежды. — Я буду содержать ее в моих поместьях рядом с Вондом, — сказал он. — В этом не будет проблем. Она надежно заклеймена и закована в ошейник. — Ты поселишь свою рабыню в Виктории, — поинтересовался я, — пока будешь путешествовать в Турмус? Флоренс показалась испуганной. — Нет, — ответил он, — я возьму ее с собой. Теперь она выглядела успокоенной и счастливой. Я усмехнулся. Тогда Флоренс с упреком посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она положила голову на плечо своему хозяину. — Ты заранее намеревался отдать Ширли Амилиану? — спросил Каллимах. — Да, — подтвердил я. — Но ты хотел бы сделать это позже вечером? — уточнил он. — Да, — признался я. — Не бойся своей чувствительности, — сказал он. Он понял, что я, смущенный слезами, которые показались на моих глазах после тоста за Викторию, решил отвлечь внимание, преподнеся подарок своему другу Амилиану. — Я носил оружие, — заявил я. — Я сражался. — Иногда слезы идут солдату, — объяснил Каллимах. — Солдат — человек сильных страстей и эмоций. Многие мужчины не могут понять глубину его души. Не пугайся своих чувств. В солдате есть цветы и штормы. И то и другое — часть его, и каждая — настоящая. Прими обе. Не отвергай ни одну. — Спасибо тебе, Каллимах. — А, закованные рабыни! — радостно воскликнул Глико. Две девушки появились из кухни: рабыня в голубоватом газе, которой я еще не дал имя, и другая — в желтом, которую я звал Ширли, теперь принадлежащая Амилиану. Я не знал, какое имя он выберет для нее. Каждая девушка несла поднос с десертами. На каждой были две легкие, изящные и сверкающие цепи, одна из которых, около двадцати дюймов длиной, при помощи ножных браслетов соединяла лодыжки, а другая, около восемнадцати дюймов длиной, ограничивала запястья с аккуратно застегнутыми браслетами. Они приблизились, красивые и порабощенные, неся свои подносы, чтобы обслужить нас, двигаясь грациозно и женственно, соразмеряя движения с длиной их цепей. Раздался неясный гул удовольствия и одобрения за столом. На закованных в цепи красавиц смотрели сильные мужчины. Девушки, несущие подносы, встали на колени перед столом. — Десерты, господа, — объявила девушка в голубом наряде. Затем, поднявшись, они начали прислуживать гостям. На одном подносе была разная выпечка, на другом — множество маленьких, приправленных специями пирожных. — Выпечку, господин? — спросила девушка в голубом наряде. Я взглянул на нее. Ее маленькие руки держали поднос. На ее крошечных красивых запястьях были надеты браслеты, надежно застегнутые. Цепь под подносом свободно свисала между браслетами. За ней, стоящей на коленях на изразцах, лежала цепь, соединяющая лодыжки. — Можешь обслуживать еще кого-то, — сказал я, взяв маленькое пирожное с подноса. — Да, господин, — проговорила она. — Спасибо, господин. Она поднялась, чтобы обслужить Майлза из Вонда. По диагонали через стол, справа от меня, новая соблазнительная рабыня Амилиана стояла на коленях перед ним. Он облизывал губы. И я подозреваю, что это не угощения на ее подносе вызвали такую реакцию. Пожалуй, он в первый раз увидел, как красива она в цепях. — Спасибо тебе за пирожное, господин, — сказала Флоренс Майлзу из Вонда. Обслуживая, девушки, конечно, игнорировали Пегги и Флоренс. Казалось, что их тут нет. Они были всего лишь рабыни. Но, конечно, Майлз из Вонда и Тасдрон из Виктории, их хозяева, давали им еду со своих тарелок. Флоренс хорошо ела, а Пегги едва ли притронулась вообще хоть к чему-то. Она с трудом могла оторвать взгляд от могущественного Каллимаха. Иногда ее рука тянулась к нему, но она, девушка с Земли и рабыня, не смела дотронуться до него. Выпечка была вполне хороша. Я был очень доволен тем, как Лола приготовила еду. Все было просто, вкусно и без претензий. — Великолепно, — похвалил Тасдрон, беря маленькое пирожное. — Спасибо, — отозвался я. Я поднял глаза и оглядел комнату. Разноцветные ленты выглядели празднично, лампы были красивы, и яркие цветы, в основном цветущий ларм, веминия и териотроп, были прекрасны и душисты. Лола постаралась на славу. — Танцовщицы были очаровательны, — заметил Глико, подняв ложечку над маленькой порцией желтого ароматного десерта. — Возможно, я могу нанять их для моего собственного ужина в Порт-Косе раньше, чем их клетки отправятся в Турмус и дальше в Кос. — Мне приятно, — откликнулся я, — что ты не нашел их негодными. — Это интересный вариант танца, — заметил он, снова опуская ложечку в крем, — при котором женщины освобождают свою чувственность раньше, чем мужчины научат их носить ошейники. — Да, — согласился я. Я снова наблюдал за двумя рабынями, продолжающими в своих цепях обслуживание гостей. Они тоже были частью развлечения, так же, как музыка ансамбля Тасдрона на заднем плане. Горианское представление о развлечении, возможно, проще и интереснее, чем, без сомнения, у многих представителей других культур. Например, горианец может наслаждаться, наблюдая, как рабыня надевает или снимает тунику. Он может получать удовольствие, видя, как женщину заковывают в цепи, а затем снимают их, каждый раз показывая ее беззащитность. Он может радоваться, наблюдая за работающей обнаженной рабыней в кухне, убирающей, стирающей или шьющей. Я думаю, это потому, возможно, что ему нравится быть с ней и он находит ее ценной и красивой. Я предупредил Лолу заранее, что маленькая рабыня в голубоватом наряде должна быть включена в развлечение. И как восхитительно и тонко Лола выполнила мое задание! Она даже заставила маленькую рабыню объявить десерт для гостей. Я рассматривал цепи на маленькой рабыне в голубоватом наряде. Как они были красивы на ней! Я думал, понимает ли она, что, таким образом, она не только прислуживает, но и является приятной частью нашего развлечения. Вероятно, она должна понимать это. Без сомнения, она слышала гул удовольствия и одобрения, который разнесся над столом с ее появлением. На более утонченных горианских банкетах, кстати, обслуживающие рабыни меняют наряды и украшения, а иногда и цепи с каждым новым блюдом, и наряды и украшения соответствуют различным блюдам. Я улыбнулся про себя. Лола надела на двух рабынь цепи для подачи десерта. Это казалось восхитительным и тонким намеком. Девушки-рабыни знают, что для некоторых мужчин и, может быть, для любого мужчины в определенное время, они на самом деле есть и будут только ничего не значащими вкусными десертами. В конце концов, они рабыни. — Господин? — обратилась ко мне маленькая закованная рабыня в голубоватом наряде. Я взял другое пирожное и движением руки отпустил ее. Она подошла снова к Майлзу из Вонда. — Пожалуйста, господин, вон то, — попросила Флоренс. Он взял указанное пирожное с подноса, дал ей и продолжал разговаривать с Тасдроном. — Спасибо, господин, — проговорила Флоренс и, опустившись на колени за его спиной, начала есть пирожное. Надетые на двух рабынь цепи не сильно сковывали их движения, да и не предназначались для этого. Как многие виды заковывания на Горе, их цепи были изначально эстетичны и символичны. В таком мире, как Гор, цепи применяются гораздо реже в целях удерживания, чем могло бы ожидаться. Например, девушки клеймятся и заковываются в ошейники, и их мир — это мир, где институт рабства принят и уважаем; в нем нет, в сущности, места, куда бы им бежать, нет места, куда пойти. С другой стороны, цепи действительно держат, и это их основное символическое значение. Девушка знает, например, что цепь будет держать ее точно там, где хозяин решил оставить ее; она останется там; она прикована там; такова его воля, которая определила это; она — только рабыня. Так же как женщина может быть закована в цепи разными способами и горианцы могут быть изобретательны в этом, точно так же может быть много причин для надевания цепей. Чтобы предотвратить побег или кражу, — это только одна из причин. Рабыня также может быть закована в цепи в поучительных целях, чтобы напомнить ей, что она — рабыня. Девушка может быть закована в цепи в какой-нибудь определенной позе, чтобы унизить ее. Она может быть закована и в качестве наказания или в дисциплинарных целях. И также она может быть закована просто потому, что так захотел ее хозяин. Существует множество причин, по которым женщина может быть закована в цепи. Сегодня вечером, например, это было сделано для красоты. Цепи, как хорошо известно, часто невероятно усиливают красоту женщины. Причина этому, без сомнения, отчасти эстетическая, отчасти эмоциональная и рациональная. Контраст между прочными безжалостными металлическими звеньями цепи вместе со сделанными со вкусом кандалами или наручниками и кольцами и заключенной в них беспомощной мягкостью рабыни является эстетически интересным, представляя собой красивое сочетание поверхностей, фактур и материалов. К тому же было бы справедливым заметить, что ячеистое сцепление цепи с его тяжестью и жесткостью, с его металлической простотой и прочностью, с его непоколебимой, несгибаемой, неотвратимой эффективностью, безжалостностью и твердостью контрастирует, привлекает внимание, подчеркивает уязвимость и мягкость красоты и форм заключенной в них рабыни. Но подлинная красота цепи, так же как клейма и ошейника, без сомнения, лежит в области рассудка и эмоций. Цепь напоминает девушке о ее рабстве и заставляет девушку чувствовать себя определенным образом. Клеймо и ошейник, хотя и могущественные в своей важности, не доставляют много неудобств девушке, если только она не пожелает беспрепятственно пройти одна через городские ворота. Цепи, напротив, позволяют ей ограниченную свободу движений или фиксируют ее на определенном месте. Они буквально накладывают на нее физические оковы. И она знает, что не сможет ни сломать их, ни убежать, в них она абсолютно беспомощна. Эти цепи заставляют ее поверить в свое рабство в полной мере. Они хорошо учат ее тому, что она рабыня и ею владеют. Она принадлежит тому, кто волен делать с ней все, что пожелает. Трудно описать изысканные и утонченные эмоции, такие сильные, нежные, присущие женщинам, которые может ощущать закованная в цепи рабыня. Ты закована, и ты — рабыня, говорят ей цепи. Он заковал тебя, и он — твой хозяин. Он может делать с тобой, что пожелает. Теперь ты на своем месте. Выбор сделан. Теперь ты можешь быть только женщиной. Готовься служить своему господину, красивая, закованная в цепи рабыня. Хорошо известен факт, что простой вид цепей может заставить многих женщин, даже свободных, почувствовать сексуальное напряжение. Представьте, что они надеты на нее! Цепь, как веревка, и ремень, и кнут, даже когда у женщин нет оснований полагать, что они могут быть применены к ним, обращается к каким-то глубинным уровням сознания женщин. Представьте, что женщина, попавшая в рабство, внезапно понимает, что она в сущности приговорена к ним! Почувствуйте ее страхи, ее любопытство, ее подъем! Часто женщина, особенно если она раздета, видя цепь и зная, что она должна быть надета на нее, будет чувствовать бесконтрольное сексуальное желание, ее тело раскрывается, как влажный цветок во всей его чувственности. Это свойственно даже свободной женщине. Представьте теперь, если хотите, что эта женщина несвободна, что она попала в рабство! Она теперь знает, что полностью отдана в абсолютную власть хозяина. Теперь даже и в мыслях она не может сопротивляться. Открытая, в восторге, счастливая, она извивается, издавая стоны и крики на мехах любви, покоренная рабыня, удовлетворенная женщина. — От городов, подписавших договор, должны быть призваны люди и корабли, — говорил Глико Каллимаху, — для смены людей и, возможно, кораблей. Должно быть организовано патрулирование. Связь и войска связи имеют огромное значение. — Ты теперь первый капитан Порт-Коса, не так ли? — спросил я Каллиодороса. Он был капитаном отважной «Таис». Я полагал, с падением Каллистена мантия и шлем первого капитана могли бы, безусловно, перейти к нему. — Я действую как первый капитан, — сказал Каллиодорос. — Но я бы хотел надеяться, что можно будет уговорить Каллимаха, который был когда-то первым капитаном, снова занять этот пост. Две рабыни теперь оставили выпечку и пирожные на столе и вернулись на кухню. Там они, вероятно, будут освобождены от цепей и вернутся с черным вином. — Я слышал, цитадели Поликрата и Рагнара Воскджара были сожжены, — проговорил я. — Да, — подтвердил Тасдрон. — Крепость Рагнара Воскджара была оставлена защитниками, после того как новости о битве при Виктории дошли до них и они поняли, что их слишком мало, чтобы выстоять против согласованной осады. — Они могли быть полезными в качестве бастионов для Лиги Воска, — заметил я. — Лига Воска, — улыбнулся Тасдрон, — это просто объединение, чья цель — контроль за пиратством на реке. — Таково было и первоначальное намерение, насколько я понимаю, Лиги на Олни, которая превратилась в Салерианскую конфедерацию, — сказал я. — Мы не хотели проблем с Косом и Аром, — пояснил Тасдрон. — Не сейчас, пока мы слабы, — добавил Глико. — Понимаю, — отозвался я. — Цитадели не только были сожжены, — сказал Тасдрон, — но и будут разобраны. Мы получили предложения на эту работу от торговцев камнем. — И соль будет посыпана на золу, — проговорил Глико. — Соль, — заметил я, — может быть знаком жизни и удачи. — Верно, — улыбнулся Тасдрон. — Штаб Лиги Воска, как я понимаю, — продолжал я, — должен быть размещен в Виктории. — Да, — снова улыбнулся Тасдрон, — выбор кажется справедливым. — Виктория была ядром, вовлеченным в сопротивление пиратам, — отметил Амилиан. — И именно здесь была одержана решающая победа, — добавил Каллиодорос. — И именно поэтому, — усмехнулся Амилиан, — штаб Лиги не в Порт-Косе. — И также, — улыбнулся Каллиодорос, — он не на базе Ара. За столом засмеялись. Две рабыни, уже без цепей, теперь вернулись и начали подавать черное вино. Чувственная рабыня Амилиана, которую он еще никак не назвал, поставила перед нами крошечные серебряные чаши на маленьких подставках. Очаровательная маленькая рабыня в голубоватом наряде, которой я пока не дал имя, держа серебряный сосуд с узким высоким горлом в толстой ткани, чтобы сохранить его нагретым и защитить руки, мелкими каплями налила обжигающую густую черную жидкость в небольшие чаши. Она налила в чаши такое количество, какое могло бы сочетаться с разнообразными видами сахаров и сливок, которые гости могли бы захотеть и которые, если потребуется, рабыня Амилиана, руководящая церемонией, добавила бы и размешала. — С пиратами все решено соответствующим образом? — спросил я Тасдрона. — Да, — ответил он. — Мы распределили их различным оптовикам, оговорив, что не больше одного может быть продано на каждом конкретном рынке, в каждом городе или деревне, или на ярмарке. Таким образом, они будут хорошо разбросаны и распределены по всем известным местам Гора. — Понятно, — ответил я. Поликрат, Клиоменес, Каллистен и подобные им люди, заклейменные и закованные в ошейники, скоро превратятся в рабов, работающих на хозяев. Существует много вариантов использования таких рабов. Их можно купить, чтобы они делали цепи, и отдавать в аренду хозяевам, путешествующим между городами, в зависимости от сезона и доступной работы. Они также могут работать на рудниках, в каменоломнях и на больших фермах. — Господин? — спросила рабыня в желтом наряде из газа, бывшая Ширли, а теперь принадлежащая, пока без имени, моему другу Амилиану с базы Ара. — Вторая рабыня, — сказал я ей. В городках вдоль реки и некоторых других городах, особенно на севере, это означает, что я взял бы черного вина без сливок и сахара, таким, каким оно подается в сосуде и разливается второй рабыней. Первая рабыня — это девушка, которая расставляет чаши, принимает заказы и следит, чтобы напиток готовился в соответствии с предпочтениями гостя. — Вторая рабыня, — повторила рабыня Амилиана. — Да, госпожа, — ответила девушка в голубоватом наряде из газа. Она была особенно осторожна, чтобы не пролить ни капли. Черное вино, кроме района Тентис, где выращивается на склонах гряды Тентис особый сорт винограда, довольно дорогое. Неуклюжие девушки-рабыни часто наказываются кнутом. Выражение «вторая рабыня», кстати, служит для указания, что человек не хочет сливок или сахара с черным вином, даже если прислуживает одна рабыня. — Где Крондар? — поинтересовался я у Майлза из Вонда. — На пути в Ар, — ответил тот. — В Ар? — удивился я. — Он хорошо сражался вместе с нами, — пояснил Майлз. — Я освободил его. — Превосходно, — сказал я, — он отличный парень. — И я дал ему часть моих трофеев из владений Поликрата. — Превосходно, — повторил я. — Ты помнишь ту соблазнительную маленькую брюнетку, Бикки, из владений? — Конечно, — сказал я. — Она досталась тебе с Флоренс при дележе трофеев. — Я отдал ее Крондару, — признался Майлз. — Замечательно, — воскликнул я. — Он заставит ее хорошенько извиваться. — Это точно! — засмеялся Майлз. — Как вы, мужчины, говорите о нас! — возмутилась Флоренс. — Молчи, рабыня, — одернул ее Майлз. — Да, господин, — она застенчиво опустила голову, отвечая ему. Очевидно, Флоренс тоже была не прочь, чтобы хозяин заставил ее извиваться. Я увидел двух рабынь, возвращающихся из кухни. — Почему Крондар отправляется в Ар? — спросил я. — Он собирается купить гладиаторов, — объяснил Майлз, — а потом освободить их и организовать матчи между свободными людьми. Ты когда-нибудь о таком слышал? — Возможно, где-то есть места, в которых делаются такие вещи, — заметил я. — Свободные люди сражаются с оружием, — возразил Майлз. — Они не животные. — Воины тренируются в схватках без оружия, — сказал я. — Но только на случай последнего спасения, только в крайнем случае, — проговорил Майлз. Я пожал плечами. Здесь за столом были, конечно, те, кто больше меня знал о таких вещах. — Трудно убить человека голыми руками, — сказал Майлз. — Существует несколько способов сделать это легко, — произнес Каллимах. — Да, — согласился я. — Да, — присоединился к нам Каллиодорос. — Да, — подтвердил Амилиан. — О! — только и сказал Майлз из Вонда. — Тебе нравится ужин? — поинтересовался я у Каллиодороса, который был каким-то подавленным весь вечер. — Да, — ответил он, — все очень мило. — Я вижу, ты не привел с собой рабыню, — заметил я. — Да, — кивнул он. Как мы знали, Каллиодорос когда-то ухаживал за девушкой из Порт-Коса. Но свадьба так и не состоялась. Кажется, девушка перед церемонией сбежала из города. — Тебе следовало бы завести рабыню, — сказал я. — Они удивительно удовлетворяют мужчину. — Есть только одна женщина, — ответил он, — на чью очаровательную шею я когда-либо хотел надеть ошейник. Я поднес крошечную серебряную чашу к губам и отпил каплю черного вина. Его крепость и горечь таковы, что оно обычно пьется именно так, по капле, или несколько капель за раз. Обычно его смягчают сливками и сахаром. Я пил его без сливок и сахара, может быть, так, как привык на Земле пить кофе, а черное вино Гора сродни кофе. Учитывая его горечь, если бы я не пил его медленно такими крошечными порциями, едва смачивая губы, я тоже, безусловно, прибег бы к вкусным смягчающим добавкам, с которыми он почти всегда подается. — Господин, можно мне это пирожное? — спросила Флоренс, указывая на то, которое она хотела. — Нет, — ответил он. Она снова опустилась на колени. Но я заметил, что через мгновение он дал его ей, и она села на пятки, плотно сдвинув колени, и, взяв пирожное двумя руками, съела его. Я наблюдал, как рабыня Амилиана показалась из кухни. Я слушал ненавязчивую музыку, исполняемую музыкантами, которые сидели на ковре в нескольких футах от стола. Я сделал еще один глоток черного вина. Соблазнительная рабыня-блондинка начала уменьшать свет определенных ламп. — Что ты делаешь? — спросил я. — Простите, господин, — ответила она и поспешила назад в кухню. Когда она проделала свою работу, свет в комнате оказался романтически приглушен, но над столом, хотя и приглушенный, он остался достаточно ярким. Когда блондинка покинула комнату, музыканты прекратили играть. Это показалось интересным. — Что происходит? — спросил Майлз из Вонда. — Я не знаю, — ответил я. — Это развлечение? — задал вопрос Глико. — Возможно, — отозвался я. Светловолосая рабыня Амилиана снова вернулась в комнату. Она положила большую, вчетверо сложенную, сверкающе-белую скатерть на дальнюю часть стола. Затем она зажгла широкую низкую свечу и поставила ее на тарелке на мягкий квадрат сложенной скатерти. Потом отошла в сторону. Я смотрел на белую скатерть и на свечу в полумраке. Я был поражен. Какие воспоминания это разбудило во мне! Музыканты снова начали тихо играть. Из кухни показалась девушка. Раздались возгласы удивления. — Она красива, — сказал Тасдрон. — Что это за наряд на ней? — спросил Глико. Темноволосая девушка, изящная и очаровательная, стояла на свету, на изразцах, отойдя от стола так, чтобы мы могли хорошо видеть ее. Ее волосы были стянуты в хвост. На ней было надето что-то похожее на платье, прямое, атласное, с открытыми плечами, белое и облегающее. На ногах виднелись переплетенные золотые ремешки. — Я не понимаю этого, — признался Майлз из Вонда. — Это что-то значит? Меня переполняли чувства. — Это очень много значит для меня, — сказал я. — Позвольте мне, мои друзья, объяснить. Сперва хочу ответить на твой вопрос, Глико. Этот наряд должен напоминать одежду, которую может носить свободная женщина на Земле. — Но это одежда рабыни, проговорил Глико. — Посмотри! Руки и плечи открыты! — Тем не менее, — сказал я, — на Земле свободные женщины могут носить такие наряды. Тогда девушка грациозно повернулась перед нами, демонстрируя наряд. Я убедился, что ее волосы, зачесанные назад, были собраны в пучок на затылке. Я так и знал. Я ничего не забыл. — Это одежды рабыни, — настаивал Глико. — Правда, — сказал я, — но чтобы понять, что она делает, вы должны знать, что такие одежды на Земле воспринимаются как утонченные и очаровательные наряды свободной женщины. — Хорошо, — согласился Глико. — К тому же, — продолжал я, — в данном случае они предназначены, чтобы кое-что напомнить мне, и похожи на одежды, в которых она когда-то была как свободная женщина на свидании со мной. Это важно. — Я понимаю, — сказал Глико. — Думаю, они должны стать одеждами, в которых она впервые открыто хочет выразить свою женственность. — Женщины на Земле не смеют выражать свою женственность? — спросилГлико. — Большинство боятся делать это, — ответил я. — А как насчет мужчин Земли? — поинтересовался Глико. — Многие из них поощряют женщин подражать мужчинам, — объяснил я. — Что же это за мужчины? — снова спросил Глико. — Я не знаю, — ответил я. — Посмотрите на волосы, — призвал я. — Они кажутся жесткими и неподатливыми, — сказал Глико. — Это часть костюма, так сказать, — проговорил я, — многих женщин, подражающих мужчинам. Предполагается, что прямые линии и жесткость наводят на мысль, как я понимаю, о деловитости и мужественности. — Интересно, — сказал Глико. — Это несовместимо, конечно, с нарядом, который кажется довольно женственным. — Такие несоответствия, — разъяснил я, — характерны для многих земных женщин. Они могут указывать на неопределенность представлений о самой себе и замешательство, в частности, касающееся их сексуальности. Возможно, есть много других причин для этого. Например, в некоторых случаях они могут указывать на эволюцию в отношении женственности. — Материя на столе и свеча, — сказал Майлз из Вонда, — полагаю, напоминают тебе о месте вашей встречи. — Да, — согласился я. — Это было место, где подается пища и где можно вести приятный разговор. — Таверна? — предположил Тасдрон. — Не совсем, — сказал я. В горианском языке не существует выражения, передающего слово «ресторан». — Там нет рабынь, подающих пагу, и нет танцовщиц. — Зачем же тогда туда ходить? — поинтересовался Майлз из Вонда. — Она пошла туда, чтобы вести учтивую приватную беседу со мной, — ответил я. — Чтобы предложить себя в качестве твоей рабыни? — уточнил Глико. — Если так, — сказал я, — то это не было четко понятно. — Теперь она появляется перед нами, — проговорил Глико, — почти так же, как она появилась тогда перед тобой? — Да, — подтвердил я, — хотя, конечно, отличия есть. Например, в то время на ее горле ничего не было. Сейчас на шее девушки был намотан белый шарф, а его концы переброшены через левое плечо. — И еще, — добавил я, — в то время у нее была маленькая, вышитая серебряным бисером сумочка. — Понятно, — сказал Глико. Сейчас у девушки, конечно, не было сумочки. Девушке-рабыне не разрешается носить такие вещи. Отправляясь за покупками, она держит монеты во рту или в руке. Иногда она завязывает их в шарф на запястье или лодыжке. Бывает, что хозяин кладет монеты в коробку, которая затем привязывается ей на шею. Горианская одежда, между прочим, в основном не имеет карманов, кроме одежды ремесленников. Монеты, личные вещи и другое свободные люди обычно носят в мешочках, которые, как правило, прячутся свободной женщиной в одежде или подвешиваются на талии или через плечо свободным мужчиной. Между тем девушка грациозно двигалась под музыку вокруг стола, поворачиваясь, вытянув руки, показывая нам себя и свою одежду. Затем она вернулась на изразцы у ножек стола. Я рассматривал ее. Какой красивой она была! Она взглянула на меня. Потом, грациозно и решительно, под музыку развязала свои волосы. В ответ за столом раздались аплодисменты, легкое постукивание по левому плечу, потому что она хорошо выполнила это, а важность распускания волос женщиной перед мужчиной хорошо понятна на Горе. — Вы видите теперь, — сказал я, — какой красивой может быть женщина с Земли. — Мы знаем это по нашим рынкам рабов, — засмеялся Глико. Тогда она расстегнула верхнюю застежку импровизированного платья, а потом другие, сбоку на талии, на бедре и на колене. Затем она грациозно, под ненавязчивую, но мелодичную горианскую музыку, создающую фон, сняла одежду. Тогда я увидел, что был использован квадрат белой ткани, умело сложенный и сшитый, чтобы имитировать белое атласное платье с открытыми плечами, как на Земле. Настоящее такое платье, конечно, было недоступно для нее на Горе. Раздались негромкие одобрительные аплодисменты. Она стояла перед нами в чем-то напоминающем короткую шелковую комбинацию с открытыми плечами. — Теперь это точно одежда рабыни, — сказал Глико. — Правда, — признал я. Но я улыбнулся про себя, потому что я знал, что такую одежду на Земле носят свободные женщины. Безусловно, на Земле она обычно использовалась в качестве нижнего белья, тогда как на Горе такую одежду, шелковистую и гладкую, под которой ничего нет, сочли бы вполне подходящей в качестве уличной одежды рабыни, особенно в теплую погоду. Конечно, цвет одежды на Горе вряд ли был бы белым, скорее красным или желтым. Белый цвет на Горе обыкновенно ассоциируется с непорочностью. И, соответственно, редко надевается рабынями. Затем девушка села на изразцы перед нами, но чуть отодвинувшись, чтобы мы, сидящие, поджав ноги по-турецки, могли хорошо видеть ее. Она грациозно вытянула правую ногу. Она согнула ее, и, поскольку ступня полностью покоилась на полу, пальцы были вытянуты. Соответственно, это прелестно изогнуло ее икру и подчеркнуло красоту линий. Ее левая нога была сзади, лодыжка под правым бедром. Она посмотрела на меня и, нагнувшись вперед, убрала золоченые ремешки, намотанные вокруг правой ступни. Тогда, в ресторане, на ней были туфли-лодочки с позолоченными ремешками. Она смотрела на меня. Как хорошо она и все другие понимали важность снятия обуви перед свободным человеком! Девушка отбросила в сторону ремешки, снятые с правой ноги. Затем, быстро и ловко, красиво, под музыку, не вставая, она поменяла позу на изразцах. Теперь передо мной было ее левое бедро. И левая нога грациозно вытянулась, открыв взорам прелестные пальчики. Ее левое бедро, и икра, и лодыжка, и ступня были изумительны. Правая нога теперь находилась сзади, правая лодыжка под левым бедром. Она сняла золоченые ремни с левой ступни и отбросила их в сторону. Затем взглянула на меня. Девушка оголила ноги перед свободным мужчиной. Золоченые ремешки она использовала, чтобы имитировать обувь, которая была на ней тогда на Земле. Я догадался, что она очень старалась подобрать что-то похожее на земной наряд. Это были предметы, которые она могла найти с ее ограниченными возможностями. Я не возражал. Они как-то напоминали ту обувь. Кстати, такие ремешки обычно применяются для связывания рук и ног женщин. Когда-нибудь, если это развлечет меня я смогу завязать их на ней. Раздались негромкие аплодисменты в адрес девушки и неясные голоса одобрения. Обувь была снята правильно. Теперь она поднялась на ноги и стояла перед нами, но на этот раз босая. Девушка снова подняла руку к левому боку и расстегнула застежку там, под левой рукой, затем другую, ниже, и еще одну на бедре. Затем она сняла короткую, похожую на комбинацию одежду и бросила ее в сторону. — Ах! — воскликнули сразу несколько человек. — Интересно, — заметил Глико. — Предполагается, что одежда, которую вы теперь видите на ней, — пояснил я, — представляет типичное нижнее белье земной женщины. — Понимаю, — отозвался Глико. Бюстгальтер был находчиво заменен мягким белым шелком. Ее красота, нежная и как бы протестующая, против этого ограничения, напряглась под щелком. К тому же шелк был перекручен и завязан у нее между грудей, что подчеркивало нежные контуры. Трусики также имитировались при помощи белого шелка, который узким прямоугольником дважды был обернут вокруг бедер и подвернут на талии. Конечно, нижняя часть не была закрыта шелком. Горианской девушке-рабыне не разрешается прикрывать свои интимные места без разрешения хозяина. Кроме этих двух нарядов, предназначенных, соответственно, напоминать бюстгальтер и трусики, на ней все еще был легкий узкий белый шарф, скрученный и два раза обернутый вокруг шеи, с переброшенными через левое плечо концами. Затем девушка под музыку откинула голову назад и завела руки за шею, подняв их высоко, при этом ее грудь тоже поднялась красиво, напрягшись на мгновение, затем она, слегка покачиваясь, расстегнула крючки на облегающем плотном шелке. Наши глаза встретились. Шелк был отброшен в сторону. — Великолепно, — сказал Глико. Затем она коснулась белого шарфа на своем горле и под музыку размотала его на один оборот. Она красиво потянула его с горла и грациозно отбросила в сторону. Теперь на ней, конечно, обнаружился плотно пригнанный, сверкающий ошейник рабыни. Она подняла голову и пальцами нежно указала на ошейник. Она стояла перед нами — босая, полуобнаженная, одетая в ошейник рабыни. Раздались горианские аплодисменты и шум одобрения. Ее представление понравилось. Наши глаза снова встретились. Потом она правой рукой коснулась талии и освободила подвернутый кусок шелка, который закрывал ее бедра. Медленно и красиво, под музыку, двумя руками она размотала шелк и бросила его на изразцы. — Великолепно! — воскликнул Глико. Рабыня поползла ко мне на четвереньках, смиренно опустив голову. Потом она, достигнув меня, опустилась на живот и, вытянув правую руку, коснулась моего колена. Она подняла голову. — Ты — мой господин, — произнесла она, — а я твоя рабыня, и я люблю тебя! — Великолепно! — сказал Глико. — Великолепно! Те, кто сидел за столом, включая даже рабынь, Флоренс и Пегги, не удержались от аплодисментов. Ширли, рабыня Амилиана, тоже аплодировала. Я взял маленькую рабыню за плечи и, повернув немного на бок, притянул к себе. Я посмотрел в ее глаза. Она тяжело дышала. Чувства захлестнули ее. Ее глаза умоляюще смотрели на меня. Соблазнительная рабыня Амилиана снова занялась лампами, на этот раз восстановив первоначальное освещение. Я еще ближе привлек к себе рабыню и снова стал рассматривать ее, глубоко заглядывая в глаза. Я никогда раньше не подозревал, что она будет вести себя так. Я, конечно, особо наказал Лоле, что эту девушку следует включить в развлечение, но никогда я не ожидал увидеть подобную естественность и красоту. То, что девушка прислуживала при подаче десерта в демонстративных цепях, само по себе вполне удовлетворило меня. Проинформированная Лолой, что она должна стать частью развлечения, девушка, без сомнения, сама предложила и разработала представление, конечно поддержанное Лолой. О многих вещах, таких, например, как ресторан, Лола не могла ничего знать. Идея представления, так же как и его детали, должно быть, были целиком придуманы моей маленькой темноволосой рабыней. Это был самый красивый подарок, который она преподнесла мне. Теперь в комнате было восстановлено обычное освещение. Затушенная свеча и белая ткань были убраны. Я видел, как Флоренс, покраснев, сидя на коленях позади Майлза из Вонда, кусает край его туники и держится руками за его бедра. — Отодвинься, рабыня, — велел он ей. — Да, господин, — всхлипнула она. Она была возбуждена представлением темноволосой рабыни. Я заметил, что Пегги, в своей белой тунике, тоже покраснела. Она глубоко дышала. Казалось, она не может оторвать взгляд от Каллимаха. Я взглянул в глаза маленькой рабыни. Она умоляюще смотрела на меня. — Господин, — прошептала она. — Пора подавать ликеры, рабыня, — обратился к ней я. — Да, господин, — шепнула она, потом поднялась и поспешила на кухню. — Рабыня, — позвал я ее. — Да, господин, — ответила она, оборачиваясь и опускаясь на колени. — Прислуживай в таком виде, как сейчас, — велел я. — Да, господин, — ответила она и, поднявшись, повернулась и поспешила на кухню, чтобы там помочь Лоле и рабыне Амилиана. Флоренс что-то сказала шепотом. — Молчи, рабыня, — проговорил Майлз из Вонда. — Да, господин. — Она не одна, — заметил Тасдрон, указывая большим пальцем на Пегги, которая, пунцово покраснев, опустила голову, отведя взгляд от Каллимаха. — Ах! — сказал Глико. — Ликеры! Первой из кухни, неся поднос, вышла соблазнительная рабыня Амилиана. За ней с подносом шла маленькая темноволосая рабыня. Спустя мгновение обе уже прислуживали. Мягкость ошейника темноволосой рабыни хорошо гармонировала с металлом подноса и маленькими разноцветными стаканами и бутылками на нем. Нередко во время горианской трапезы, где не присутствуют свободные женщины, одна или несколько рабынь прислуживают обнаженными. Во время трапезы попроще какой-нибудь гость, если его одолеет желание, сможет воспользоваться нагой девушкой. — Свободная женщина! — внезапно воскликнул удивленный Глико. Я улыбнулся. Из кухни появилась женщина в маскирующей мантии. Мужчины, все, кроме меня, как один вскочили на ноги, потому что горианские мужчины встают, когда свободная женщина входит в комнату. Соблазнительная рабыня Амилиана быстро опустилась на колени, стараясь сделаться как можно меньше, прижав голову к полу. Маленькая темноволосая рабыня тоже быстро встала на колени, также опуская голову к полу. К тому же она дрожала, пытаясь прикрыть свою наготу руками. Пегги и Флоренс тоже низко, к самому полу нагнули головы. Как я мог заметить, рабыни страшно боятся свободных женщин. Женщина в маскирующей мантии казалась робкой, испуганной. Она нерешительно приблизилась к столу. Она до конца не понимала, что ей надо делать. — Свободная женщина! — прошептал мне Глико. Но я не поднялся. — Ты! — внезапно сказала она из-за вуали, увидя Каллиодороса из Порт-Коса, капитана «Таис». — Ты? Каллиодорос казался удивленным. Он нагнулся вперед, как будто пытаясь разглядеть ее через вуаль. — Ты Каллиодорос, — сказала она, — из Порт-Коса! Я не говорил ей, конечно, что среди гостей на нашем ужине должен быть Каллиодорос. — Ты! — внезапно воскликнул он. — Можешь ли это быть ты? Нет! Не может быть, чтобы это была ты! Не может быть! Через столько лет! — Это я, — проговорила она, дрожа. — Джентльмены, — хрипло сказал Каллиодорос, — это свободная женщина, Лола, из Порт-Коса. Внезапно зарыдав, девушка рывком скинула вуаль и маскирующую мантию, обнаруживая, что она носит тунику рабыни и ошейник. — Я не свободная женщина, — вскричала она, бросаясь к ногам Каллиодороса, — я — девушка-рабыня! — И она — твоя! — воскликнул я. Ошеломленный Каллиодорос смотрел на красавицу у своих ног. Я поднялся. Она оглянулась на меня в отчаянии. — Господин! — закричала она. — Ты теперь его, — сказал я, указывая на Каллиодороса. — Спасибо, господин! — воскликнула она. — Спасибо, господин! Она поднялась и побежала ко мне, упав на колени передо мной и склонив голову. С благодарностью она целовала мои ноги. — Спасибо тебе, господин, — рыдала она. Я был рад за нее. Она была великолепной рабыней, хорошо воспитанной, и мне она очень нравилась. Она хорошо служила мне. Я думал, что будет правильно вознаградить ее. И я отдал ее Каллиодоросу. Она поднялась и бросилась на колени перед Каллиодоросом. Она смотрела на него со слезами на глазах, обняв его ноги. — Ты примешь меня, господин? — спросила она. — В Порт-Косе, — сказал он, — я ухаживал за тобой со всеми почестями и уважением, соответствующим свободной женщине. Мы близко познакомились и провели немало времени в длинных и откровенных разговорах. — Его глаза посуровели. — И в одной из наших бесед ты сделала чудовищное признание, сознавшись в своих потребностях рабыни. — Мне было так стыдно, — сказала она, отворачивая лицо. — Как мог я уложить с почестями в свою постель ту, которая осмелилась признаться в своих мечтах стать рабыней? Таких девушек я мог бы купить на рынке. Естественно, мы расстались. Но наши семьи, желая нашего содружества, требовали от нас объяснений. Чтобы защитить нашу честь и сохранить нашу тайну, мы молчали. — Но, — продолжила она с повлажневшими глазами, — чтобы ухаживание не было напрасным и чтобы семьи не были опозорены, ты согласился пойти на содружество в соответствии с твоими представлениями о долге офицера и джентльмена. Он смотрел на нее, ничего не говоря. — Я не желала томиться, презираемая и заброшенная, в холодной постели, пока ты будешь удовлетворяться рыночными девушками. Я исчезла из города. — Ты ошибаешься по крайней мере в одном, — сказал он. — Я решил продолжать содружество не из-за давления семьи. Я не настолько слаб. Также и мой долг офицера и джентльмена не имел отношения к этой проблеме. — Тогда почему? — спросила она. — Я хотел тебя. — Но у меня потребности рабыни, — сказала она. — Я долго думал после нашего разговора, — начал он. — Ты осмелилась признаться в своих потребностях рабыни, и это устыдило тебя и шокировало меня. Но почему, спросил я себя? Не лучше ли было бы стыдиться обмана, чем правды? Может ли быть на самом деле больше чести в лицемерии, чем в откровенности? Это не кажется правильным. Тогда я понял, как смело ты доверилась мне и открыла правду. Моя ярость уступила место благодарности и восхищению. Я также спрашивал себя, почему я был шокирован? Не было ли это связано с моими собственными страхами обнаружить дополнительные потребности у себя, потребности владеть и быть господином? Твое признание, такое выразительное и трогательное, стремилось размыть лживость свободных людей. Казалось, ты осмелилась сломать кодекс лицемерия. Осталась ли дверь в варварство приоткрытой? Я сожалел какое-то время о потере этой лжи. Мы постепенно начинаем любить наши мифы. И все же наши мифы похожи на стены из соломы. Они не могут защитить нас. Разумеется, они должны сгореть в огне правды. — Ты бы взял меня, — спросила она, — зная, что у меня потребности рабыни? — Твои потребности рабыни, — ответил он, — делают тебя в тысячу раз желаннее. Какой мужчина не хочет рабыни? Она, пораженная, смотрела на него. — Соответственно, я хотел вступить с тобой в честное содружество, — объяснил он, — но, в уединении нашего жилища, вдали от глаз мира, надеть на тебя ошейник и содержать тебя как рабыню, даже используя кнут. Она недоверчиво смотрела на него. — Но, — сказал он, — теперь этот фарс будет не нужен. — Я не понимаю, — проговорила она. — Раздевайся, — приказал он. — Здесь присутствуют другие, — возразила она. Его кулак яростно и мощно свалил ее с ног. Она поднялась на четвереньки и, с окровавленным ртом, смотрела на него. — Команда должна быть повторена? — поинтересовался он. Она быстро сорвала тунику рабыни в изумлении. Он щелкнул пальцами и указал на место у своих ног. Лола поползла на животе к его ногам. Потом она посмотрела на него снизу. — Я понимаю, что ты принимаешь подарок, — сказал я. — Я действительно принимаю его, — ответил он, и благодарю тебя. — Я звал ее Лолой, — сообщил я, — но ты можешь, конечно, звать ее как захочешь. — Ты — Лола, — обратился он к рабыне. — Спасибо, господин, — сказала она, получив имя. Она опустила голову и нежно поцеловала его ногу. — Лола, — сказал он. — Да, господин, — отозвалась она. — С первого момента, давно, когда я увидел тебя в Порт-Косе, я хотел владеть тобой. — И с первого момента в Порт-Косе, давно, — призналась она, — я хотела быть твоей рабыней. — Теперь ты — моя рабыня, — сказал он. — Да, господин, — ответила она. — Вот, — сказал я и бросил Каллиодоросу восемнадцатидюймовый ремень для связывания. Он был таким же, какой я дал раньше Амилиану. — Спасибо, — ухмыльнулся Каллиодорос. — Хорошенько свяжи ее, — посоветовал я. — Не бойся, — засмеялся Каллиодорос, — она почувствует себя крепко связанной. Раздались смех и горианские аплодисменты. Друзья поздравляли Каллиодороса с удачей и вознаграждали меня за щедрость. Затем мы снова сели. Подарок, обнаженная и одетая в ошейник рабыня, очаровательно свернулась возле Каллиодороса, трогая руками его колено. — Пришло время, — рассмеялся Тасдрон, — и мне добавить кое-что в этот вечер. Озадаченная Пегги посмотрела на него. — На ноги, рабыня, — скомандовал он, — и ступай на изразцы. Пегги послушно выполнила приказ. И вот она стояла, напуганная, в короткой белой тунике. Она не имела представления, что от нее потребуется. Она думала, что ее привели на ужин просто сопровождать Тасдрона, ее хозяина. — Раздевайся, — приказал Тасдрон. Быстро, не задавая вопросов, осознавая себя горианской девушкой-рабыней, Пегги развязала тунику и сдернула ее с плеч. Она стала пунцово-красной. Ее заставили обнажиться в присутствии других, перед мужчиной, которого она любила. — Рабыня, — обратился к ней Тасдрон. — Да, господин, — ответила она. — В таверне, — сказал он, — ты видела различные танцы, не так ли? — Да, мой господин, — проговорила она. — Ты видела среди них, не правда ли, — продолжал он, — танец Са-иила? — Да, господин, — прошептала она, бледнея. — Танцуй его, — сказал он. — Я не танцовщица! — Команда должна быть повторена? — Нет, мой господин, — вскрикнула она и грациозно подняла руки над головой. — Отлично! — сказал Глико. Какой красивой была Пегги и какой испуганной! Тасдрон поднял руку. Са-иила является одним из самых трогательных, глубоко ритмичных и эротичных танцев рабыни на Горе. Он принадлежит, в общем, к типу танцев, обычно известных как «Соблазняющие танцы» страдающей без любви девушки-рабыни. Главной темой этого танца, безусловно, является попытка со стороны заброшенной рабыни привлечь к себе внимание господина. Тасдрон дал знак музыкантам. И тогда Пегги начала танцевать. Я помнил ее с давних пор, с Земли. Она работала гардеробщицей в ресторане. Тогда она носила черную ленту в светлых волосах, белую шелковую блузку с длинными рукавами, черные колготки в сеточку и черную мини-юбку. У нее были красивые длинные ноги. Она была очень привлекательная. Понятно, что она могла привлечь случайное внимание горианского работорговца. — Я думал, она не танцовщица, — сказал Глико. — Я никогда не воспринимал ее как танцовщицу, — сказал удивленный Тасдрон. — Я никогда не использовал ее как танцовщицу. Теперь бывшая Пегги Бакстер с Земли, обнаженная и в стальном ошейнике ее хозяина, Тасдрона из Виктории, танцевала перед нами в качестве горианской девушки-рабыни. Я отхлебнул турианского ликера. Я чувствовал очаровательную, маленькую, темноволосую рабыню, стоящую на коленях совсем близко от меня, слева за мной. Она положила ладонь на мою левую руку. Я смаковал ликер и наблюдал танец рабыни. И я улыбался, ощущая учащенное дыхание маленькой рабыни рядом со мной. — Такие движения, конечно, — говорил Глико, — инстинктивны в женщине. — Да, — согласился Тасдрон. — О, — выдохнула маленькая рабыня рядом со мной, — о! Я улыбнулся. Я понял, что она еще не видела танец женщины-рабыни. Са-иила, обычно исполняемая в обнаженном виде, как будто низкой рабыней, и девушкой, свободной от всех помех, кроме ее ошейника, считается одним из наиболее сильных танцев рабыни на Горе. Он исполняется по-разному, но вариации, практикуемые в приречных городах и, в общем, в бассейне реки Воск, по моему мнению, одни из красивейших. К лучшему или худшему, но в горианском танце рабыни нет или почти нет стандартов. Танцы могут различаться от города к городу, от поселения к поселению и даже от таверны к таверне, но они, вероятно, варьируются в зависимости от исполнительницы. Это происходит потому, что каждая девушка, в своей манере, привносит в танец природу собственного тела, свои манеры, собственную чувственность и потребности, индивидуальность. Для женщины танец рабыни уникально личностный и творческий вид искусства. К тому же, конечно, он дает ей удивительную возможность глубокого самовыражения. «Все они носят ошейники», — такова первая часть неформального обмена мнениями, которое любят горианцы. Вторая и заключительная часть этого обмена такова: «Но все они в ошейнике разные». Это проясняет отношение горианца к девушке-рабыне. В одном смысле она — ничто, но в другом смысле она драгоценна и является всем. Известный совет, данный смелыми горианскими врачами свободным женщинам, которые консультируются по поводу своей фригидности, звучит, к их стыду, так: — Выучите танец рабыни. Еще один совет, обычно даваемый свободной женщине, выпроваживаемой из кабинета врачом, раздраженным ее надуманными недомоганиями, таков: — «Стань рабыней». Половая холодность, безусловно, неприемлема в рабынях. Если ничего не помогает, то она будет выбита из ее прекрасных тайников кнутами. Я почувствовал, как очаровательная темноволосая рабыня крепко сжала мою руку. — Она неплоха, — сказал Тасдрон, наблюдая за танцовщицей. — Она великолепна! — выдохнул Глико. Я посмотрел через стол. Лола, на коленях, полулежа в руках Каллиодороса, держащего руку у нее в волосах, не могла отвести глаз от танцовщицы. Она глубоко дышала. Я посмотрел направо. Флоренс в короткой желтой тунике стояла на коленях позади Майлза из Вонда, вцепившись в него, ее пальцы схватились за его тунику, ее подбородок был на его правом плече. Она тоже глубоко дышала. — Господин, — шептала она ему. — Господин. Я отпил еще ликера. Он был вполне хорош. Пегги теперь танцевала на коленях в конце стола, используя его в своем танце, опираясь на него животом, трогая его руками, и телом, и губами. — О-о-о! — произнесла маленькая рабыня, держа мою руку. Я улыбнулся. Са-иила, конечно, не тот тип танца, который может быть исполнен свободной женщиной. Теперь Пегги отошла от стола на изразцы и на спине, на боку и коленях то простиралась ничком, то затихала распростертой, то извивалась, как будто в разочаровании и одиночестве. Я внимательно наблюдал за танцовщицей, как она сжимает кулаки на изразцах, царапает ногтями их гладкую поверхность, поворачивается боком, прижимается бедром, поднимает колено, поворачивает голову, трясет волосами из стороны в сторону. Она лежала на спине, плача от отчаяния, причиняя боль ладоням, разбивая пятки. Она как будто находилась в клетке, запертая вдали от мужчин. Затем она перекатилась на живот, поднялась на руки и на ноги, опустив голову, и замерла на мгновение в такой позе. Именно в этот миг музыка вступает в новую фазу, менее яростную, почти лирическую в своей трогательности. Девушка ползет несколько футов налево и поднимает голову. Она вытягивает вперед свои маленькие руки. Кажется, что здесь встречается какой-то барьер, какая-то стена. Затем она поднимается на ноги. Она быстро двигается вдоль нее, в грациозной, испуганной спешке танца, ее руки как бы ощупывают расположение твердых барьеров, те невидимые стены, которые, кажется, окружают ее. Девушка стояла и смотрела нам в лица, затем опустила голову на руки, нагнулась и распрямилась, откидывая голову и волосы назад. «Я?» — казалось, спрашивает она, как будто вглядываясь в грубого тюремщика, подошедшего к дверям ее темницы. Но там, конечно, никого нет, и из представления это совершенно понятно. Затем, представив себя внутри темницы, подчиняясь трогательной фантазии, она готовит себя для господина, кажется, выбирая шелка и драгоценности, нанося косметику и духи. Она окутывает себя игривым, воздушным великолепием рабыни. Затем она скрещивает запястья и двигает ими, как будто они связаны. Потом она вытягивает руки, как будто ремень, привязанный к ним, сильно натянут. Кажется, будто она, с поднятой головой, связанная рабыня, выводится на поводке из темницы. Но у ворот, конечно, она разводит руки, показывая нам, что она все еще в заключении. Она отступает в центр темницы, падает на колени, закрывает голову руками и рыдает. Здесь начинается следующая музыкальная тема. Рабыня смотрит вверх. В коридоре, за воротами, слышен звук. Она вскакивает на ноги и прижимается спиной к стене своей темницы. На этот раз, кажется, там действительно есть какие-то люди, они пришли за ней. Она поднимает голову; она отворачивается; она принимает презрительный вид. Затем кажется, что она, ошеломленная, оглядывается, в то время как они уходят. Тогда она бросается на пол своей темницы. Зовя их, подняв голову, жалобно протягивая к ним руки. Она умоляет, чтобы на нее обратили внимание. Вот рабыня отпрянула назад, поднимаясь на ладонях, испуганная. Ворота ее темницы открыты. Она быстро становится на колени в позу угождающей рабыни. Очевидно, она боится грубых тюремщиков. Похоже, что она дважды получает удар кнутом. Затем она снова принимает позу угождающей рабыни и кивает головой. Она хорошо понимает, чего от нее ждут. Она должна хорошо проявить себя на изразцах праздничного зала. «Да, господа!» — кажется, говорит она. Но как мало ее тюремщики, возможно, простые и невоспитанные парни, понимают, что именно этого — угождать — она и желает так глубоко и отчаянно. Как долго она ждала, в жестоком разочаровании, неудовлетворенная и одинокая, в клетке, этого момента, этой драгоценной возможности, когда ей, простой рабыне, будет дозволено представить себя на обозрение своего господина. Как могут они понять мучительность и важность этого момента для нее? Ей дана возможность показать себя перед господином! Кто знает, сможет ли она когда-нибудь в этом большом доме, в котором есть такие клетки и тюремщики, снова получить такой шанс? Рабыня изображает, что она поднята на ноги, и ее запястья жестоко связаны у нее за спиной. Ее тело сильно сгибается, голова повернута набок. Кажется, что мужчина держит ее за волосы. Похоже, ее ждет не аристократический банкет, куда приводят разодетых в шелка рабынь, а пьяный праздник и битье кнутом. Она маленькими поспешными шагами, согнувшись, описывает широкий круг на изразцах. Затем, казалось, ее бросили на колени перед нами. Ее руки все еще были туго связаны за спиной. Она посмотрела на нас. Мы были, конечно, «хозяева», перед которыми она должна выступать. Она поднялась на ноги. Она изогнулась, как будто ей развязывают руки. Затем вытянула ноги и подняла руки над головой, как она сделала вначале. Начались заключительные части танца Са-иила. В этих частях девушка, во всей нескрываемой красоте, нагая, в ошейнике, свидетельстве рабства, пытается возбудить интерес своего господина. Теперь я видел, как мало осталось в бывшей Пегги Бакстер с Земли воспоминаний о ее родной планете. Перед нами танцевала горианская девушка-рабыня. Я оглянулся вокруг, посмотрев на маленькую темноволосую рабыню, вцепившуюся в мою руку, на Лолу в руках Каллиодороса, на Флоренс, стоящую на коленях позади Майлза из Вонда, на ту, которая была когда-то Ширли, в желтом наряде из газа, теперь рабыню Амилиана. Они глубоко дышали. Их глаза светились. Очарованные, возбужденные в страхе, они смотрели на красивую рабыню. На них тоже были ошейники. Кожа Пегги блестела от пота. У нее были маленькие ноги с высоким подъемом. Ее тело было великолепно. Она сохранила при помощи диеты и упражнений свои размеры, те, что были у нее, когда она, после подготовки для продажи, была выставлена на рынок в группе рабынь. У хозяина обычно есть запись этих размеров, и многие хозяева, используя весы, пригодные для мелкого домашнего скота, и записи о рабыне, периодически проверяют свое очаровательное имущество, желая убедиться, что девушки сохраняют свои размеры. И горе той, чьи размеры обнаруживают сколько-нибудь значимые расхождения с размерами при продаже. Такое расхождение может быть причиной исправительного наказания, нередко довольно сурового. Иногда, когда видишь испуганную девушку, отказывающуюся от самого маленького кусочка сладкого и отчаянно делающую упражнения, с улыбкой понимаешь, что день, когда ее хозяин планирует проверить ее размеры, не за горами. Очаровательные фигуры девушек-рабынь не случайность. Только свободным женщинам разрешается быть неопрятными и тучными. Пегги танцевала хорошо. У нее были красивые руки и очаровательные тонкие; запястья. Они бы чудесно смотрелись, связанные веревкой или зажатые в наручники для рабынь. Сейчас она перешла к показательной части Са-иилы. В этой части танца девушка привлекает внимание к различным аспектам своей красоты, от волн блестящих ниспадающих волос до лодыжек, от маленьких ножек до крошечных красивых пальцев. Женщины так невероятно красивы. Удивительно, почему мужчины не кричат от удовольствия, видя их. Ничего странного, что горианцы надевают на них ошейники и владеют ими. — О! — воскликнула обнаженная маленькая красавица в ошейнике, стоящая на коленях рядом со мной. Я улыбнулся. Я вспомнил, что она мало видела на Горе танцующих женщин-рабынь. Я взглянул на нее. — Она такая чувственная и женственная! — прошептала моя брюнетка. Я пожал плечами: — Она — рабыня. Кстати, свободные женщины редко допускаются наблюдать танцы, полные эротической силы Са-иилы. Это делается не потому, что они могут быть оскорблены или разозлены, а ради их собственной безопасности. Много раз очаровательные молодые свободные женщины, надев мужскую одежду, притворяясь мальчиками, таким образом получали допуск на танцы, а там на них нападали и раздевали. Скоро, в цепях и как следует изнасилованные, они обнаруживали себя такими же рабынями, как танцовщица. Возможно, в свою очередь, их будут обучать танцам. По пути на рынок они могут сожалеть о своей неосмотрительности. Позже, у ног сильного мужчины, они могут стать умнее в понимании причин, которые привели их на это представление. Они навлекали на себя рабство, прося, таким образом, о стальном ошейнике, моля быть подвергнутыми, если они не угодили, удару кнута. Они никогда не были по-настоящему свободными женщинами; они были, неведомо им самим, рабынями в поиске своего хозяина. — Я полна желания, господин, — сказала маленькая рабыня, стоящая на коленях рядом со мной. — Смелое признание, — ответил я, — для бывшей земной девушки. — И мне страшно, — внезапно прошептала она. — Конечно, — сказал я. — Теперь ты понимаешь, даже более ясно, чем раньше, что значит быть рабыней на Горе. Она еще сильнее ухватилась за мою руку, и затем мы с ней, стоящей на коленях на изразцах рядом со мной, маленькой и обнаженной, беспомощной и уязвимой, в стальном ошейнике на горле, наблюдали танец женщины-рабыни. Музыка, теперь дробная и взволнованная, стремительно приближалась к высшей точке танца Са-иила. В этих последних частях Са-иилы рабыня, в сущности, отдает себя на милость господина. Она уже продемонстрировала многие аспекты своей красоты. Она выставляла себя перед воображаемым хозяином скорее как предмет, который он, возможно, найдет интересным. Женщина может поступать так из многих соображений, из страха или желания быть купленной богатым хозяином. И лишь один мотив может быть ее подлинным живым желанием: чтобы он нашел ее интересной ради нее самой. Она может демонстрировать себя и как товар, и как хорошенькую девушку. В первом случае она говорит: «Продается прекрасная рабыня», во втором: «Купи меня ради меня самой и люби меня!» Горианец интересуется, хотя девушка может не понимать этого ясно, не только товаром, но и самой девушкой. В действительности она может ужаснуться, если поймет, что он заинтересовался ею как женщиной, а не как товаром. Горианцы, как я уже отмечал, жаждут обладать всей женщиной, во всей ее прелести, глубине, сложности и индивидуальности. Горианцы на меньшее не согласны. Думать о порабощенной женщине как о предмете в каком-то смысле правильно. Но с другой стороны, это искажение и неумение понять интимных и прекрасных отношений, которые могут существовать между хозяевами и рабынями. Теперь танцующая девушка, во всей ее беззащитности, была в отчаянии. В чувственном великолепии демонстрировались не внешний вид и красота, а ее собственные страсти, ее собственные потребности и желания, ее собственное, достойное сострадания, нуждающееся, прекрасное, глубоко личное и индивидуальное «я». Не было ни ограничений, ни оговорок, ни компромиссов, ни противоречий. Ее потребности были выставлены напоказ, как и ее закованное в ошейник тело. Она выражала себя в танце перед хозяином. Музыка приближалась к высшей точке, и Пегги, повернувшись, кинулась на спину на изразцы перед Каллимахом из Порт-Коса. Когда прозвучал последний аккорд, она выгнула спину и посмотрела на него, протянув к нему правую руку. Каллимах, покрытый потом, переполненный чувствами, дрожа, стиснув кулаки, поднялся на ноги. Он посмотрел вниз, на рабыню, лежащую навзничь у его ног, покрытую-испариной, с потяжелевшей грудью. — Она, конечно, твоя, — сказал Тасдрон. — Джейсон и я находим, что она может заинтересовать тебя. — Принесите мне связывающие путы, — сдавленно, радостно крикнул Каллимах. — Я должен связать ее! Лола бросилась искать связывающие путы и в один миг вернулась и встала на колени перед Каллимахом, опустив голову, протягивая ему длинный кусок мягкого, шелковистого, алого связывающего волокна. В следующий миг вздрагивающая Пегги была скручена по рукам и ногам и лежала на изразцах. — Убегай! — приказал Каллимах. — Я не могу, господин! — воскликнула девушка, безуспешно пытаясь вырваться. — Ты слишком хорошо меня связал. Я беспомощна! — Беги! — повторил команду Каллимах. — Я не могу, — заплакала девушка, — да и не хочу, господин! Я перевернул ее и проверил узлы на запястьях и лодыжках, а затем положил ее снова на спину. — Узлы прекрасны, — удостоверился я. — Она надежно связана. Она — хорошо связанная рабыня. Она не может освободиться. Каллимах закричал от радости и обнял Тасдрона. Потом он подошел ко мне и схватил мою руку, обнимая меня и плача. — Благодарю, — сказал Каллимах. — Благодарю вас обоих! Он немедленно связал рабыню. Он и мгновения не стал ждать, чтобы надеть на нее свои узы. Практическая и символическая важность связывания женщины, я полагаю, совершенно ясна. Это радостная и многозначительная демонстрация своей власти над женщиной и показ того, что она, в сущности, принадлежит ему. Это захватывающий и волнующий акт не только для хозяина, но и для беспомощной, покоренной рабыни. «Тот, кто связывает женщину, владеет ею», — гласит горианская пословица. Конечно, женщина может быть связана человеком, который владеет ею не по закону, но даже в этом случае она будет чувствовать себя собственностью во вполне определенном смысле. Именно в том смысле, что она полностью в его власти и под его контролем, в том смысле, что он может делать с ней, что захочет. Представьте теперь радость связывания, когда хозяин знает, что он прямо и законно владеет женщиной, которую связывает. И она знает, что она полная и законная собственность, у которой нет возможности убежать или спастись от того, кто связывает ее. Каллимах взглянул вниз, на связанную рабыню. — С первого мгновения, как я увидел тебя, — сказал он, — я хотел тебя как рабыню. — И с первого мгновения, как я увидела тебя, мой господин, — воскликнула она, глядя на него, — я была твоей рабыней! Тогда он нагнулся и схватил ее, сжав за плечи и поставив перед собой, так как она не могла двигаться. Он начал покрывать поцелуями ее лицо и рот, ее шею и груди. — О господин, — взмолилась Флоренс, — пожалуйста, возьми меня домой и используй меня! Пожалуйста, мой господин, возьми меня домой и используй! — Это был приятный вечер, — ухмыльнулся Майлз из Вонда, поднимаясь на ноги. Мы встали. — Я буду звать тебя Пегги, — сказал Каллимах своей новой рабыне. — Это великолепное имя для земной девушки-рабыни. — Да, господин! — ответила она. — Я — Пегги. Я — Пегги! Тасдрон подал сигнал музыкантам, позволив им уйти, и они, тихо, не привлекая к себе внимания, начали собирать различные инструменты и другие вещи. — Подойди, рабыня. Шагай быстро. Одежду долой, — сказал Амилиан соблазнительной рабыне Ширли, разматывая связывающий ремень, который я дал ему раньше. Она быстро побежала к нему, снимая желтый наряд из газа, и повернулась к нему спиной, перекрестив запястья. Тогда он связал их у нее за спиной. — Желаю тебе получить много радостных услуг от нее, — проговорил я. — Так и будет, — ответил он, — если она хочет жить. Девушка задрожала, и за столом все громко рассмеялись. — Как ты назовешь ее? — поинтересовался я. — Ширли, — ответил он. — Это прекрасное имя. — Имя земной девушки! — засмеялся со значением Глико. — Ты — Ширли, — обратился Амилиан к рабыне. — Да, господин, — сказала она. — Я — Ширли. Она дрожала, с беспомощно связанными за спиной руками. Ей было дано имя земной девушки. Тогда она поняла, каким прекрасным и полным будет ее рабство в доме Амилиана. Это будет рабство, по крайней мере, аналогичное тому, в котором содержится земная девушка в горианском доме. Неудивительно, что, услышав свое новое имя, она задрожала от ужаса. — Ой! — вскрикнула Лола, вздрагивая. Каллиодорос связал ее запястья у нее за спиной. Он повернул ее, чтобы взглянуть ей в лицо. — Ты возражаешь, леди Лола из Порт-Коса? — спросил он. — Я не леди Лола из Порт-Коса, — сказала она, — я всего лишь твоя скромная рабыня. — Не забывай об этом, — сказал он, поднимая пальцами ее подбородок и нежно целуя ее в губы. — Да, господин, — шепнула она. Последние музыканты теперь вышли из дома. Я считал, что они были великолепны. Немного позже, в течение нескольких дней, я пошлю им чаевые в таверну Тасдрона. Я бросил взгляд на маленькую темноволосую рабыню, Я полагал, что следующие несколько дней буду проводить дома. Она, наблюдая за Каллиодоросом и Лолой, не заметила, что я взглянул на нее. Я думал, это было к лучшему. Такой пыл и желание, которые, вероятно, проявились бы даже в случайно брошенном взгляде, могли бы напугать ее. Очаровательная маленькая рабыня в ошейнике достаточно скоро узнает, что значит на Горе быть рабыней своего господина. Я увидел, что Каллимах теперь снял с Пегги путы, при помощи которых он с такой радостью заявил власть над ней. Он показал, что она его собственность, которую он может превратить в беспомощное существо. Она стояла на коленях перед ним, целуя его ногу и плача. — У тебя есть другие связывающие путы? — застенчиво спросил он. — Что-нибудь, в чем забрать ее домой? — Случайно есть, — сказал я, ухмыляясь, и кинул ему такой ремень. Я принес за стол три таких ремня, по одному на каждую девушку, которые должны были стать подарками. В мгновение Пегги была на ногах, ее голова откинулась. Она сморщилась и затем засмеялась от радости. Ее запястья были туго связаны. Теперь она знала, что ее жизнь с Каллимахом не будет простой, но она и не хотела иного. Она не хотела слабого мужчину. Она хотела мужчину достаточно сильного, чтобы выявить в ней женщину, господствовать и управлять ею. Каллимах, горианский господин, как она сейчас поняла, будет поступать так; она сейчас осознала, что он не пойдет на сделку сней; она будет содержаться в полном рабстве, в строжайшей дисциплине, в полном владении и под бескомпромиссным господством; она будет хорошо служить ему; она испытывала радость. — Пожалуйста, господин, — молила Флоренс, — свяжи меня хоть как-нибудь. — Очень хорошо, — милостиво сказал Майлз из Вонда. Пегги, со связанными за спиной руками, встала на колени перед Тасдроном. Он отдал ее Каллимаху. Она поцеловала его ногу в благодарность за это. — Спасибо тебе, господин, — заплакала она, — спасибо тебе! — Спасибо, господин, — негромко сказала Флоренс Майлзу из Вонда. Он только что застегнул на ней браслеты рабыни. Она теперь тоже была связана своим господином. Его власть над ней теперь, к ее радости, была засвидетельствована. Она потянулась, закрыв глаза, чтобы поцеловать его, но он схватил края туники рабыни, левый край — в правом кулаке, а правый край — в левом. — Господин? — спросила она, открывая глаза. — Разве ты не рабыня? — произнес Майлз из Вонда. — Да, господин, — ответила она. Рассмеявшись, Майлз из Вонда дернул тунику в разные стороны и сорвал вниз до ее очаровательных крутых бедер. Верхняя часть туники повисла на ремне, который еще был на месте. — Да, господин! — сказала она. — Веди меня обнаженной по улицам как твою рабыню, Я люблю тебя! Майлз из Вонда подобрал лиру, на которой Флоренс играла, развлекая нас. При помощи ремня он надел маленький, очаровательный, изогнутый струнный инструмент на ее тело, перекинув ремень через ее правое плечо, так что лира оказалась над ее левым бедром. Изысканность инструмента, предполагавшая утонченность, аристократичность и культуру, хорошо контрастировала с откровенной соблазнительной наготой рабыни, с обрывками ее туники и ее беспомощными, закованными в сталь запястьями. — Я люблю тебя, господин! — воскликнула она. Она прижала свое тело к нему, и он обнял ее с силой и чувством собственника и поцеловал как желанную и принадлежащую ему рабыню. Я мало сомневался, что, когда он прибудет домой, он станет играть ее телом, превращая его в инструмент наслаждения. Он при помощи своего мастерства извлечет из нее рапсодии криков, стонов, слов и признаний, музыку, предназначенную для ушей побеждающего господина и восхитительной отдающейся рабыни, женщины, которая находит самую славную победу только в своем самом полном и опустошительном поражении. — Я люблю тебя, господин! — плакала она. — Я люблю тебя! Тасдрон, щелчком пальцев приказывая Пегги подняться на ноги, снял свой ошейник с ее горла, и она побежала, чтобы встать, опустив голову, почтительная и связанная, рядом с Каллимахом. Я бросил ключи от ошейника Ширли Амилиану, и он снял его с нее. Я сам снял стальной ошейник с горла Лолы. — Спасибо тебе, что отдал меня Каллиодоросу, — сказала она. — Хорошо служи ему, — ответил я. — Я буду. Я буду! — воскликнула она. Девушки-рабыни, конечно, могут называть имя своих хозяев другим, например, в таком речевом обороте, как этот: «Я девушка Каллиодороса из Порт-Коса» или «Я происхожу из дома Каллиодороса». И только редко, в обращении к самому хозяину, им разрешается использовать его имя. К нему обычно обращаются просто: «господин» или «мой господин». — Я хочу сделать объявление, для которого ждал подходящего момента, — сказал Тасдрон. Мы посмотрели на него. Рабыни встали на колени. Говорил свободный мужчина. — Скоро организуются силы Лиги Воска, — заявил Тасдрон. — Имею честь и удовольствие сообщить вам, что один из нас уже согласился стать командующим этими силами. Это, конечно, Каллимах из Порт-Коса! — Поздравляю! — крикнул я Каллимаху, пожимая его руку. Раздались горианские аплодисменты. — Назначение было сделано раньше, сегодня утром, на секретной сессии Верховного Совета Лиги Воска, — продолжал Тасдрон, — независимого органа Лиги, составленного из представителей всех входящих в Лигу городов. — Тасдрон улыбнулся мне. — Это время и место кажутся подходящими для того, чтобы сделать первое публичное объявление об этом назначении. — Спасибо, Тасдрон, — сказал я. Он оказал честь моему дому. Пегги смотрела на Каллимаха, стоя на коленях, со связанными сзади руками. Ее глаза сияли. Как она была горда своим господином! — А как насчет Порт-Коса? — спросил Каллиодорос. — Ты не собираешься вернуться в Порт-Кос, чтобы заменить Каллистена и стать Главным капитаном? — Этот пост — твой, мой друг Каллиодорос, — ответил Глико. — Благодарю! — проговорил Каллиодорос. Мы поаплодировали ему, поздравляя его и выражая наше одобрение мудрости назначения. Стоя на коленях, с туго связанными за спиной руками, Лола страстно прижалась губами к его ноге и посмотрела на него. Ее глаза светились. Она тоже была очень горда своим господином! Тасдрон полез в свой мешочек. — Я уверен, вы узнаете это, — сказал он, держа в руках два кусочка камня. — Топаз! — воскликнул Амилиан. — Топаз, — подхватил Каллиодорос. — Но вы не знаете, — сказал Тасдрон, — что давно, около века назад, этот камень, тогда целый, был Домашним камнем Виктории. Мы были поражены. В комнате наступила тишина. — Около ста лет назад, — рассказал Тасдрон, — он был увезен пиратами и сломан. С тех пор у Виктории не было Домашнего камня. То, что когда-то было нашим Домашним камнем, тогда служило символом залога среди разбойников на реке. Через несколько дней мы, члены совета Виктории, спустимся вниз по реке. Там, на берегу реки Воск, мы выберем простой камень, не отличимый от других. Тогда он и будет новым Домашним камнем Виктории. В моих глазах стояли слезы. — А что с топазом? — спросил Амилиан. — Он был сломан, — ответил Тасдрон. — Он не может больше служить Домашним камнем. — Почему ты принес его сюда? — спросил Каллиодорос. — База Ара и Порт-Кос, — заговорил Тасдрон, — могущественные силы на реке. Я принес его сюда, потому что я могу отдать одну половину тебе, Амилиан, и одну половину тебе, Каллиодорос. Что бы ни случилось дальше, что бы ни было, не забывайте, что вы когда-то сражались вместе и были товарищами. Затем Тасдрон отдал одну половину топаза Амилиану, а другую половину — Каллиодоросу. — Благодарю, — сказал Амилиан. — Благодарю, — повторил за ним Каллиодорос. Затем Амилиан посмотрел на Каллиодороса. — Давай никогда не забывать о топазе, — проговорил он. — Мы не забудем, — ответил Каллиодорос. Потом мы пошли к двери, и после обмена любезностями наши гости один за другим начали покидать дом. Майлз из Вонда ушел первым, по пятам за ним следовала пышногрудая рыжеволосая красавица Флоренс, когда-то тоже из Вонда. На улице он приказал ей следовать перед ним. Она выполнила приказ, хорошо видная в обрывках туники, с изысканной лирой, висящей на левом боку. Ее запястья были застегнуты за спиной с горианской надежностью стальными наручниками ее хозяина. Она шла перед ним, счастливая, красивая, любимая, демонстрируемая рабыня. Амилиан ушел с Ширли, следующей за ним по пятам. За ними Глико и Каллиодорос покинули дом, сопровождаемые Лолой. Тасдрон и Каллимах задержались у двери. — Тасдрон, — сказал я, — когда совет прибудет на берег реки Воск, я очень надеюсь быть там. — Мы тоже надеемся, что ты там будешь, — ответил Тасдрон, — с людьми из Виктории. Мы ударили по рукам. Затем Тасдрон ушел. Он нес с собой короткую белую тунику, которая была раньше на Пегги, и ошейник, снятый с ее шеи. Они подойдут другим девушкам. — Еще раз поздравляю! — обратился я к Каллимаху. — Спасибо, — сказал он. — Мне будут, конечно, нужны сильные мужчины, мужчины из разных городов, проверенные и верные. — Без сомнения, ты найдешь их, — ответил я. — Лучшие мечи на реке будут рады служить тебе. Он небрежно вытолкнул Пегги через дверь, и она поспешила, связанная, вниз, на первую площадку лестницы, в нескольких ярдах над улицей. Каллимах последовал за ней, затем обернулся и посмотрел мне в лицо. — Временный штаб сил Лиги Воска, — обратился он ко мне, — будет в лично обслуживаемой комнате в таверне Тасдрона. Ты знаешь это место. — Конечно, — сказал я. Мы много раз встречались там раньше. — Через пять дней, — сказал Каллимах, — жду тебя там с докладом. — С докладом? — переспросил я. — Я выбрал тебя своим заместителем, — сказал он. — Каллимах! — воскликнул я. — Или ты, теперь богатый, боишься тяжелой службы и обязанностей гвардейца? — Нет! — воскликнул я. — Тогда ты получил пост, — сказал он. — Да, капитан! — ответил я. Он спустился на пару ступенек и снова обернулся и посмотрел на меня. — Мы могли бы обсудить это поподробнее, но, как ты можешь понять, — проговорил он, указывая большим пальцем на обнаженную связанную Пегги, ожидающую его на площадке, — я тороплюсь доставить эту рабыню домой и воспользоваться ею. — Да, капитан, — ухмыльнулся я. Он присоединился к Пегги на площадке и посмотрел на очаровательную связанную рабыню. Она отпрянула назад. — Не должна ли я следовать за тобой, мой господин? — спросила она. — Иди передо мной, — велел он. — Да, господин. — Таким образом, — продолжал он, — любой из жителей Виктории, кому в этот час случится быть за пределами жилища, сможет обозревать ценность и качество животного, этого прелестного подарка, который был мне дан. — Да, господин, — сказала она. — И к тому же, — он улыбнулся, — я хочу наслаждаться предвкушением удовольствия, которое я вскоре получу от тебя. — Да, господин, — засмеялась она и поспешила вниз по лестнице впереди него. Я закрыл дверь и поставил решетки на место. Затем я повернулся и посмотрел на маленькую рабыню, стоявшую рядом со мной. — Иди на место около стола, — сказал я, — и там встань на колени на изразцы, с наклоненной в знак уважения головой. — Да, господин, — сказала она и поспешила подчиниться. Я обошел дом, запирая двери. Танцовщицы и их хозяин, конечно, давно ушли. Я сделал много улучшений в доме. Я установил болты и решетки на задней двери, ведущей из кухни. Я обратил внимание на окна. Когда я вернулся к столу, дом, в сущности, был превращен в маленькую крепость. Я посмотрел на маленькую рабыню, стоящую на коленях, с опущенной головой, на алых изразцах, под светом ламп. — Мы одни, — сказал я. — Да, господин. — Можешь поднять голову, — разрешил я. — Да, господин. Я обошел ее кругом, разглядывая. Она была очень красива. — Можно сказать, господин? — спросила она. — Да, — ответил я. — Ты принес три связывающих ремня на стол, — сказала она. — Да. — Но ты не принес ни одного для меня? — Нет. — Ах! — проговорила она. — Твой подарок мне, твое представление во время подачи черного вина, — сказал я, — было очень красивым. — Спасибо, господин, — проговорила она, — но это было не простое развлечение. Я долго фантазировала, как разденусь перед тобой и предложу себя тебе как рабыня. — В самом деле? — Да, — ответила она. — И во многих вариантах и разными способами. — Ты в будущем разыграешь их для меня, — сказал я. — Я буду рада сделать это, господин. — Как давно ты лелеяла эти фантазии? — спросил я. — Еще на Земле, — призналась она. — Я помню попытки решить, каким наиболее чувственным способом я могла бы снять бикини перед тобой. Я взял ее за плечи и положил на живот, на, изразцы, а затем скрестил за спиной ее запястья и лодыжки. Это обычная поза для связывания. Она сохраняла эту позу, не получив разрешения поменять ее, пока я ходил за позолоченными ремешками, которыми она раньше имитировала обувь, что была на ней в ресторане. Затем я вернулся к ней и присел рядом. Я начал связывать ее, запястья — одним ремешком, а лодыжки — другим. — Ты также фантазировала, — спросил я, связывая ее, — как лучше снять белое атласное платье и предложить мне себя в качестве рабыни в ночь нашей встречи в ресторане? Она вздрогнула. Я проверил узлы, затем перевернул ее на спину. — Да, господин, — ответила она, глядя на меня, — но тогда, конечно, я не знала, что рабыням не разрешаются сумочки без специального дозволения их хозяина и нижняя часть костюма. Я встал и посмотрел на нее. — Ты связал меня, — проговорила она. — Я беспомощна! Ты владеешь мной! — Но ты была вспыльчивая, раздражительная, агрессивная в ресторане, — заметил я. Она поежилась. — Я была сбитой с толку земной женщиной, — сказала она. — Я не знала, что делать! Она попыталась развести лодыжки. — Пожалуйста, развяжи мне ноги, господин, — попросила она. — Разреши мне раскинуть их для тебя! — Похоже, теперь ты знаешь, что делать, — сказал я. — Я не знала тогда, кто я, — всхлипнула она. — Теперь я знаю, кто я! Пожалуйста, развяжи меня теперь, господин! Пожалуйста, разреши мне служить тебе! — Ты будешь развязана тогда, когда я захочу, — заявил я ей. — Да, господин! — всхлипнула она. Затем я сел, скрестив ноги, в нескольких футах от нее. Я хотел подумать. Это была интересная, сложная рабыня. Бывшая аспирантка по курсу английской литературы, связанная, нагая и с ошейником, пыталась встать на колени. Она посмотрела на меня. — Это сильно отличается от Земли, не так ли? — спросил я. — Да, господин. — Ты знаешь свое место и предназначение? — Да, господин, — ответила она. — Мое место — у твоих ног. Мое предназначение — быть твоей рабыней. Я погрузился в мысли. — Господин, — обратилась она, — можно мне сказать? — Нет, — ответил я. — Слушаюсь, господин. Я размышлял о многих вещах, о Земле и ее печалях, природе жизни, генетических талантах, биологии, цивилизациях, цепях и ошейниках и о маленьких, мучительно желанных и соблазнительных животных, какими являются женщины. Я услышал, как она захныкала, и посмотрел на нее. — Ну что? — Можно мне сказать, господин? — спросила она. — Говори! — Спасибо тебе, что ты связал меня, — прошептала она. Я кивнул. Связывая ее, я, конечно, продемонстрировал ее желанность для меня. Она заслуживала связывания. К тому же я показал ей неоспоримым для женщины способом свое господство над ней. Безусловно, я наслаждался, связывая ее, делая ее беззащитной и моей. Для мужчины огромное удовольствие связывать женщину. Интересно, что существует много мужчин, которые за всю свою жизнь не связали ни одной женщины. Они, конечно, не горианцы. Я встал и посмотрел на нее. Она отпрянула. Это позабавило меня. — Увы, — сказала она беспечно, — сейчас я должна убрать со стола, вымыть посуду и прибрать в доме. — Это может подождать, — сказал я в ответ. — О! — ответила она. Я продолжал рассматривать ее. — Несомненно, я должна быть заперта в моей конуре на ночь, — продолжала она. — Нет, — сказал я. — О! — произнесла она. Я продолжал рассматривать ее, забавляясь. Она беспокойно задвигалась на коленях. — Господин отдал сегодня вечером двух девушек, — беспечно проговорила она. — Но он оставил меня. Он оставил меня в его ошейнике. — Да, — подтвердил я. — Это что-то значит? — спросила она. — Возможно… — Теперь я единственная девушка в доме, — заметила она. — Да. — Я должна буду выполнять всю службу? — Несомненно, тебе придется многому научиться, — ответил я, — но я не сомневаюсь, что ты уже прекрасная горничная и прачка. — Господин намеревается покупать других девушек? — поинтересовалась она. — Это будет решаться позже, — сказал я. — Я буду стараться быть такой, чтобы господин нашел покупку других девушек необязательной. — Но тогда, — заметил я, — тебе придется выполнять службу в полном объеме. Она застенчиво опустила голову. — Это мое желание, — проговорила она, — выполнять для моего хозяина полную службу. — Полную горианскую службу? — уточнил я. — Презирай меня, если должен, мой господин, — ответила она, — но ответ — самое решительное «да»! — Лучше бы так и было, — произнес я. — Это так и есть, — засмеялась она. — Так и есть, мой господин! Я подошел поближе и посмотрел ей в глаза. — Но ты не будешь хоть иногда вспоминать, что ты знал меня на Земле? — Буду, — ответил я. — Но ты заставил меня прислуживать своим гостям обнаженной, — с упреком проговорила она. — Конечно, — ответил я. — Были две причины для этого. Ни одна из них, конечно, не нуждается в том, чтобы стать известной тебе. — Пожалуйста, господин, — попросила она. — Во-первых, — начал я, — это было сделано для твоего же обучения. Выполняя такого рода службы нагой, разве ты не ощутила полностью, что ты — рабыня? — Совершенно так, господин, — согласилась она. — Я уверена, что извлекла большую пользу из этого урока. — Второе, — продолжал я, — ты очень хорошенькая. Таким образом, твоя нагота доставляет удовольствие гостям и мне, добавляя пикантности десерту. — Тогда ты можешь заставить меня прислуживать обнаженной в любое время? — спросила она. — Конечно, — сказал я. — Даже несмотря на то, что знал меня на Земле? — Конечно, — ответил я. — Не надейся, что просто из-за того, что мы оба земного происхождения, твое рабство будет смягчено. Это только сделает его более восхитительным. — Да, господин, — проговорила она. — Господин, — обратилась она. — Да? — Я не хочу, чтобы мое рабство смягчалось, — заявила она, — ни по какой причине. — Оно не будет смягчено, — уверил я ее. — Я прошу содержать меня в полном и тяжелом рабстве, — сказала она, глядя на меня. — Ты будешь содержаться именно так, — уверил я ее. — Без уступок, — попросила она. — Без уступок, — ответил я. — Спасибо, господин, — сказала она. — Именно так я всегда хотела служить тебе, с самого первого мгновения, как увидела тебя в университетском городке. — Я тоже, — проговорил я, — с первого мгновения, как увидел тебя, именно такой формы служения и хотел от тебя. — Теперь это так, мой господин, — сказала она. Тогда я присел и нежно опустил ее спиной на изразцы. Затем я встал и посмотрел на нее, нагую и связанную, у моих ног. — Пожалуйста, возьми меня силой, господин, — сказала она. — Пожалуйста, подвергни меня изнасилованию рабыни. — Почему? — спросил я. Рабыня, пораженная, посмотрела на меня. Она беспокойно двигалась в ремнях. В глазах ее были слезы. — Я умоляю об изнасиловании, — сказала она, — пожалуйста, господин, возьми меня силой! Изнасилуй меня! — Почему? — переспросил я. — Разве это не очевидно? — плача, проговорила она, извиваясь в золотых ремешках. Я улыбнулся. — Я… я… — начала запинаться она. — Говори, — велел я. — Я… я полна желания в моем ошейнике! — заплакала она и покраснела. — Какая ты вульгарная маленькая рабыня! — заметил я. — Какой зверь — господин, — ответила она, — что заставил девушку так откровенно признаться в своих потребностях. Тогда я присел и развязал ее лодыжки, но взял их крепко в руки. Я почувствовал, как она пытается, напрягаясь, раздвинуть их, но не может сделать этого. У нее было мало сил, и, в любом случае, ее силы были ничто в сравнении с моими. Ноги не могли быть разведены, пока я не захочу. — Это будет первый раз, когда ты на самом деле овладеешь мной как мой настоящий господин, — сказала она. — Ты взял меня на улице Извивающейся Рабыни как монетную девушку, простую наемную девушку, уличную девушку, девицу из трущоб. И ты взял меня, беспомощную рабыню, которая не узнала тебя под маской незнакомого горианского хозяина. Но теперь ты первый раз будешь обладать мной под своим собственным именем и по своему праву. — Да, — согласился я. — Пожалуйста, господин, — сказала она, — можно, я попрошу тебя об одной вещи? Пусть это будет быстро, умело и небрежно. Направь на меня свое вожделение как на простой предмет! Я разглядывал ее. Очевидно, от моего малейшего прикосновения она испытает оргазм. Я еще ни разу не видел рабыню, настолько готовую к полному использованию. Она хотела, чтобы ее первое совокупление со мной, под моим именем и властью, сразу сделало бы ясным, что она в моих руках просто обычная рабыня. — О! — вскрикнула она, когда я быстро раскинул врозь ее лодыжки. Она посмотрела на меня с внезапным страхом. Тогда я овладел ею. — О да! Да! — кричала она. Затем я отодвинулся от нее. Она лежала у моих ног, на боку, со связанными сзади руками. — О да, да, — тихо бормотала она. Я овладел ею небрежно, быстро, безжалостно, без сентиментальной нежности. Я овладел ею как бессмысленным куском рабского мяса. — Да, — тихо стонала она, — да, да. Я смотрел на нее сверху. Сексуальность в женщине является изумительным, глубоким, сложным и поглощающим явлением. Посмотрите на женщину у моих ног. Я посчитал неприемлемым показать ей малейшее уважение. Я обошелся с ней как с хламом, презренной рабыней. И все же она стонала, связанная, на изразцах, в радости. С ней обошлись, как она этого желала, как с чем-то просто принадлежавшим мне по закону природы, Я посмотрел вниз. Все ее тело, со всеми изгибами и красотой, кричало о ее беззащитной сексуальности. Какой негодяй, подумал я, мог отказаться удовлетворить потребности женской особи его биологического вида? Я пнул девушку ногой. — Теперь ты на своем месте, рабыня, — сказал я. — Да, господин, — ответила она. — Ты хорошо овладел мною. Ногой я перевернул ее на спину. — Господин оставит меня? — спросила она. — Я понравилась господину? — Ты не была очень противной, — ответил я. — По крайней мере на время ты останешься. — Я постараюсь отработать, — сказала она. Я посмотрел на нее, лежащую передо мной на спине, со связанными руками. — Я буду отчаянно стараться отработать, — сказала она. — На живот, — приказал я. Потом я подошел к ней и развязал ее руки. Она быстро встала на колени передо мной. Она уцепилась за мои ноги и нежно поцеловала мое левое бедро. — Теперь, когда я овладел тобой и решил оставить тебя по крайней мере на время, — сказал я, — мы должны придумать какое-нибудь имя для тебя. — Да, господин! — Но в этом нет большой спешки, — заметил я. — Да, господин. Пока она побудет без имени. Часто девушке не дают имени немедленно. Если хозяин не знает, будет ли она хорошо работать, или будет ли оставлена в доме, считается бессмысленным тратить на нее имя. Иногда хозяин ждет несколько дней, прежде чем назвать рабыню, чтобы посмотреть, не появится ли оно само, какое-нибудь подходящее имя для девушки. Конечно, следует признать, что большую часть времени девушка, как домашний слин, носит постоянное имя. Так гораздо удобнее обращаться к ней или подзывать ее. Имя, которое ей дается, конечно, выражает волю ее хозяина. Имена могут меняться, как ему заблагорассудится. Иногда, например, девушка может быть вознаграждена красивым именем или наказана уродливым. — Спасибо тебе за изнасилование, — сказала она, — именно так я хотела, чтобы ты первый раз овладел мною. — Это кажется достойным низкой рабыни, — ответил я. — Да, господин, — проговорила она. — Спасибо, господин. Я почувствовал покусывание моей туники у бедра и осторожные поцелуи сквозь нее. Я ощутил влажность ее маленького теплого рта сквозь тунику и также движение ее языка. — Господин даже не снял свою тунику, — сказала она. — Есть какие-то возражения? — поинтересовался я. — Нет, господин, — ответила она. — Я — только рабыня. — За работу, — приказал я, ткнув большим пальцем в сторону стола. Вздрогнув, она быстро поднялась на ноги и пошла к столу, где, встав на колени, начала собирать посуду и складывать ее. Мне нравилось видеть ее, обнаженную, в моем ошейнике, занятую обычной работой прислуги, подобающей рабыне. Это также дало мне желанную возможность незаметно для нее достать из сундука предмет, который я давно купил для нее на большой площади недалеко от пристаней. Я осторожно подошел к ней сзади, пока она работала, стоя на коленях. Я держал двумя руками предмет, свернутый в несколько петель. Затем одним движением я набросил петли ей через голову и тело и резко потянул их назад, заставив ее выпрямиться и прижав ее руки к бокам. — Цепь! — воскликнула она. — Господин! Она напрягла тело и попыталась бороться, но только несколько мгновений. Я сильнее прижал цепь. Рабыня прекратила сопротивляться. Звенья плотно впились в ее тело. — Господин? — спросила она. Тогда я убрал с нее цепь и вытянул перед ней. — Она красивая, — сказала девушка. Теперь она видела, что петли представляли собой сложенную в несколько рядов одну изящную цепь для тела, сложную и блестящую, с близко расположенными звеньями, темную, украшенную разноцветными деревянными шариками, полудрагоценными камнями и кусочками кожи. Ее полная длина составляет около пяти футов. Она может быть смотана или сложена и переплетена и завязана вокруг тела женщины различными способами. Она легкая, и плотность ее звеньев позволяет с точностью повторять контуры и изгибы женского тела. Она прочная. Ее можно носить с одеждой и без. При помощи маленьких зажимов, с защелкой или замком, ее можно использовать для охраны, так же как и для украшения женщины. Ее, конечно, может носить только рабыня. — Она красивая, мой господин! — повторила она. — Она — моя? — Она — моя, — ответил я, — так же как и ты. Ты ничем не владеешь. Скорее, тобой владеют. — Да, господин, — засмеялась она, — но разве ты купил ее не для меня? — Для тебя, — ответил я небрежно, — или для какой-нибудь другой рабыни. — Я думаю, что рабыня, о которой ты думал, это я, — проговорила она. — Возможно, — не стал спорить я. — Первый раз, когда ты взглянул на меня в университетском городке, — сказала она, — ты смотрел на меня так, как будто я могла быть рабыней. — Неужели? — спросил я. — Да, — сказала она. — Ты думаешь, женщина не знает, когда на нее смотрят так, как будто она может быть рабыней? Мы не тупые, мой дорогой господин. Более того, ты смотрел на меня так, как будто я могла быть твоей рабыней. — В то время я еще не очень понимал такие вещи, — признался я. — И в глубине сердца, под теми смешными одеждами Земли, которые я тогда носила, я знала, что ты прав. — Ты едва здоровалась со мной, — сказал я. — Казалось, ты едва замечаешь мое существование. — Я боялась, — проговорила она. — Все вдруг стало другим. Можешь ты представить, каково это для земной девушки, совсем ее общественным положением, образованием и воспитанием, внезапно осознать, что она женщина и что она встретила своего господина? — Несомненно, это могло быть тревожащее понимание, — признал я. — Надень цепь на меня, господин, — засмеялась она. — Мне не терпится увидеть, как я выгляжу в ней! — Тщеславная рабыня, — сказал я. Затем она встала, и я обмотал цепь вокруг нее. Она поспешила к стене, на которой висело большое зеркало, и, поворачиваясь и принимая позы, примеривая цепь, стала рассматривать себя. — Она красивая, — повторила она, поворачиваясь. — Как я жалею бедных свободных женщин, которые не могут носить такие вещи. Она снова придирчиво посмотрела на себя, покачав головой, и начала экспериментировать с цепью, меняя линии, обороты и натяжение. Она примеривала ее с тщательным вниманием и тонким вкусом. — Я думаю, за меня бы дали хорошую цену, — проговорила она, не отводя глаз от зеркала. — На рынке, — заметил я, — тебя бы не продавали в цепи. — Даже и так, — сказала она, — если бы я была мужчиной, я думаю, я бы купила меня. Я ничего не ответил. — Ширли, Пегги, Лола и я, — сказала она, — кто из нас самая красивая? — Большинство мужчин, — ответил я, — возможно, заплатили бы наибольшую цену за Ширли, потому что сочли бы ее самой желанной, если не самой красивой. Потом, я думаю, следующей получила бы высокую цену Пегги, а затем Лола, а потом уже и ты. — Я была бы последней? — задала она вопрос, все еще глядясь в зеркало. — Думаю, — ответил я, — безусловно. — Но, несомненно, некоторые мужчины нашли бы меня привлекательной, — сказала она. — Конечно, — согласился я. — Я думаю, за меня бы дали хорошую цену, — повторила она. — Пожалуй, — подтвердил я. — Ты не находишь меня непривлекательной, господин? — спросила она, поднимая руки к голове и отбрасывая волосы. — Ты останешься здесь, — отметил я, — по крайней мере на какое-то время. — Ты ведь находишь меня привлекательной, не так ли, господин? — спросила она, поворачиваясь лицом ко мне. — Ты не оскорбляешь моих эстетических чувств, — ответил я. Она быстро подошла ко мне и опустилась на колени, целуя мои ноги, и затем, подняв голову, посмотрела на меня. — Это радует меня, мой господин, — сказала она. Тогда я поднял ее на ноги, но не позволил прижать губы к моим. — Тебе нравится цепь? — спросил я. — Да, господин, — сказала она, — она красивая. — Она не дорогая, — заметил я. — Это обыкновенное украшение для рабынь. — Подходящее для низкой рабыни, — улыбнулась она. — В ней также есть определенные свойства, о которых ты можешь не сразу догадаться, — добавил я. — О! — воскликнула она и попыталась подвигать руками. — Я закована! — Да, — подтвердил я. При помощи маленьких зажимов, используемых на подходящих частях цепи, я заковал ее руки за спиной. Да, она может быть закована по рукам и ногам, на талии или за шею, в любой позе. — Теперь я вижу, почему свободные женщины не носят такие вещи, — улыбнулась она. Цепь была застегнута особыми защелками, которые обычно великолепно подходят, поскольку девушка, если она закована в цепь, не может достать или расстегнуть их. Однако я также купил набор зажимов с замком, которые удобны в некоторых ситуациях. Скажем, вне дома. Не хочется, чтобы незнакомец мог вставить рабыне кляп, расстегнуть защелки и увести ее с того места, где она была прикована. Цепь для тела, которую я купил, при всей своей эффективности, привлекательности и прочности, не была дорогой. Конечно, некоторые цепи, какие иногда носят высокородные рабыни, бывают очень дорогими, сделанные из золота и украшенные такими камнями, как рубины, сапфиры и алмазы. Она повернулась ко мне. — Я хорошенькая в твоей цепи? — спросила она. Я хотел закричать от удовольствия, маленькая слиниха! Как хорошо эта зверушка знала, что она делает! Какая рабыня она была! — Я вижу, ты думаешь, что я могу получить хорошую цену, — сказала она. Я сжал кулаки. — Знаешь, ты находишь меня вполне привлекательной, — проговорила она. Я ничего не сказал. — Хозяевам так трудно скрывать их желания, — засмеялась она. Я молчал. — Ты знаешь, я беспомощна, — заявила она, пытаясь развести запястья в стороны. — Знаю, — подтвердил я. — Можно мне приблизиться к господину? — спросила она. — Да, — ответил я. Она подошла и встала совсем близко от меня, так близко, как рабыня может стоять рядом с хозяином. Ее близость была почти неодолимой. Я оттолкнул ее. Она внимательно смотрела на меня, с приятным удивлением наблюдая, как я пристально изучаю ее обнаженную красоту. Она знала, что она — моя собственность. — Несомненно, сейчас я должна быть раскована, — сказала она, — чтобы я могла приступить к своим домашним заботам, уборке со стола и прочему. Но, возможно, не по этой причине мой господин заковал меня так крепко. Возможно, у него были другие планы на мой счет. Я знаю, что у него нет нужды раскрывать свои намерения относительно меня, но, естественно, мне любопытно. — Любопытство не идет рабыне, — заметил я. — Разумеется, господин, — ответила она, — но ты должен понимать, что в определенных ситуациях, когда женщина оказывается обнаженной и закованной в цепи перед мужчиной, ей простительно интересоваться своей судьбой. — Я думаю, пришло время бросить тебя в твою конуру, — сказал я. — Там ты можешь поразмышлять о своем уме. Я сердито схватил ее за руку и потащил, упирающуюся, к ее конуре. — Нет, господин! — кричала она. — Пожалуйста, нет! В секунды я втолкнул ее в низкую цементную конуру со стальными решетками. Она встала на колени на одеяло на цементном полу. Руки ее по-прежнему были скованы за спиной. Она посмотрела вперед, в то время как стальная решетка ворот опустилась перед ней. Я видел тень от прутьев на ее лице и теле. Она прижала лицо и свои прелести к решетке. — Пожалуйста, господин, — молила она, — не запирай меня в конуру! — Почему? — спросил я. Она пристально смотрела на меня сквозь решетку, прижав к ней лицо. Она была на коленях. Девушка не может стоять в конуре. Низкий потолок, около четырех футов, не позволяет этого. Она слегка отодвинулась от решетки. — Конура холодная, — сказала она. Я отвернулся. — Господин, — крикнула она, — пожалуйста, не уходи! Я повернулся к ней. — Я буду стараться быть хорошей рабыней, — проговорила она, — робкой, послушной, любящей и покорной. Я снова отвернулся от нее. — Господин, — закричала она, — разреши мне попросить того, чего я хочу! Я обернулся. — Разреши мне просить на животе того, что я хочу! — сказала она, прижав лицо к решетке, со слезами на глазах. Я подошел к воротам конуры и отпер их, поднял решетку и отступил назад. Тогда рабыня на животе выползла из конуры. Я отступил на пять шагов назад, чтобы она была вынуждена следовать за мной. Она легла передо мной ничком, подчиняясь. — Ты хотела говорить? — спросил я ее. Она подняла голову. — Я молю о твоем прикосновении, господин, — проговорила она. Я посмотрел на нее. Области эрогенных зон на теле женщины весьма обширны. На самом деле при сексуальном возбуждении все ее тело может стать чувствительным и, так сказать, сексуально уязвимым и легковоспламеняющимся. Ее сексуальным ответом может стать весь ее выгибающийся, отдающийся, переполненный чувствами организм. Когда женщина отдается, все в ней отдается. Ее ответ, конечно, гораздо больше, чем грубая физиологическая реакция. Он составляет психофизиологический экстаз, рапсодию полной отдачи и ощущение своей принадлежности мужчине. Ее сексуальный ответ, таким образом, гораздо более глубокий, чем упрощенная реакция на физические раздражители. И возможно, таким образом, женщина-рабыня, осознавая себя рабыней и собственностью, достигает сексуальных высот и глубин, недоступных ее невежественным сестрам, холодным и подверженным запретам, самодовольным в их гордости и свободе. Девушка-рабыня в сущности является воплощением подлинной женственности, символом ее истинной природы. Именно здесь, на ее собственном месте и в ее мире, и только здесь, она может обрести биологическую судьбу, она может найти полное женское удовлетворение. Свободная, она порабощена, узница запретов, неискренности и условностей; порабощенная, она свободна, открыта для глубочайшего самоудовлетворения своей натуры. Свободная, она порабощена; порабощенная, она свободна. Таков парадокс ошейника. — Я единственная женщина в доме, господин, — сказала рабыня. Я молчал. — Не запирай мои нежности от себя сегодня вечером в конуру, — молила она. — Позволь им быть рядом с тобой. — У тебя есть сексуальные потребности? — спросил я. — Да, господин. — Ты хочешь, чтобы они были удовлетворены? — снова спросил я. — Да, господин, — ответила она. — Ты признаешь себя скромной и страстной рабыней? — Да, господин, — согласилась она. — Я скромная и страстная рабыня. — Та, которая готова угодить своему господину? — задал я следующий вопрос. — Да, господин. Я посмотрел на нее, лежащую на животе, со скованными цепью руками. Страсти женщины-рабыни являются тайной для многих свободных женщин, которые, невозбужденные и сексуально инертные, никогда не бывшие в ошейнике и не принадлежащие никому, даже не могут понять их. Для большинства свободных женщин, конечно, страсти женщины-рабыни не столько тайна, сколько предмет зависти и ярости. Они чувствуют, что эти страсти, глубокие и драгоценные, делающие рабыню такой беспомощной и уязвимой, стоят выше всего, чем они владеют. Иногда, возможно, крутясь на своей кровати ночью в разочаровании, свободная женщина может неясно осознавать, что значит быть возбужденной рабыней, женщиной, полностью находящейся во власти мужчин, такой драгоценной и привлекательной для них. Свободная женщина сжимает кулаки и стонет. Рабыня может кинуться к ногам мужчин и молить разрешить ей удовлетворить свои потребности, в то время как свободная женщина этого не может. — Господин, господин, — бормотала маленькая рабыня, лежащая передо мной. Я посмотрел вниз. Ее страсти разгорелись. На это повлияли, несомненно, само ее состояние и мужчины. Она была рабыней. — Не запирай меня в конуру, господин, — просила она. — Дай мне спать у твоего кольца для рабынь. Я улыбнулся. Девушка, которую я знал на Земле, моя безымянная рабыня на Горе, умоляла позволить ей спать у моего кольца для рабынь. — Прикуй меня за шею у ножки твоей кровати, мой господин, — молила она, — как ты мог бы приковать девицу или слиниху. Тебе даже не нужно трогать меня. Мне будет достаточно, если мне просто позволят лежать рядом с тобой. — На ноги, — скомандовал я. Она быстро поднялась и встала передо мной. Я посмотрел на нее, и она почтительно нагнула голову. — Вот теперь ты становишься угождающей, — сообщил я ей. — Спасибо, господин, — прошептала она. — Раздень меня! — Но я закована! — воскликнула она, пытаясь безуспешно разъединить руки. Я улыбнулся. — Прости меня, господин, — засмеялась она. — Я — такая глупая рабыня! Затем она опустилась на колени передо мной и зубами развязала шнурки сандалий и сняла их с моих ног. Потом она встала и, нагнувшись, с беспомощно скованными за спиной руками, кусала и тащила узел на шнурке, подпоясывающем мою тунику. Когда она освободила узел, она зашла мне за спину, сначала за левое плечо, а затем за правое, и при помощи маленьких прекрасных зубов стащила тунику с моего тела. — Ох! — тихо сказала она. — Господин красивый. — Я не могу быть красивым, — довольно раздраженно возразил я. — Я — мужчина. Я могу быть приятной внешности, возможно, интересным, но я не могу быть красивым. Но даже и это, я подозреваю, было бы слишком спорно. — Для меня, — сказала она, — ты стройный, сильный и красивый. Я сердито посмотрел на нее. — И ты владеешь мной, — улыбнулась она. — Хоть это, по крайней мере, неоспоримо, — заметил я. — Мне идти за господином в спальню, — спросила она, — или он желает, чтобы я шла перед ним? — Я понесу тебя, — сказал я. — Как господин желает, — выдохнула она. Я дотронулся руками до нее. — О! — сказала она. Я потер пальцы и понюхал их. — Рабыням тоже, кажется, — проговорил я, — иногда трудно спрятать свои желания. — Да, господин, — засмеялась она. — О! — воскликнула она. — Ты собираешься нести меня так, вниз головой перед собою? — Да, — ответил я, — и пока я буду медленно подниматься по лестнице, ты будешь удовлетворять меня; — Да, господин, — засмеялась она. Наверху лестницы я остановился, вздрогнул и закричал от удовольствия. — Может быть, мне стоило бы вставить кляп господину? — лукаво спросила она. Я внес ее на плече в спальню и бросил к подножию кровати, под кольцо для рабынь.21 КОЛЬЦО ДЛЯ РАБЫНИ. ЦЕЛОВАНИЕ КНУТА ЧЕРНОЕ ВИНО. ЭКСТАЗ
Какой маленькой и податливой и какой красивой она была, лежа в моих руках на мехах любви, у подножия кровати, в мягком свете лампы. На ее горле, поверх тонкого опознавательного ошейника, был надет тяжелый, толстый железный ошейник с замком, с массивной цепью, ведущей к прочному кольцу для рабынь, около восьми дюймов шириной, вделанному в пол около ножек кровати. — Я так счастлива, мой господин, — говорила она. — Я так счастлива. Первый раз я овладел ею на полу спальни, пока она все еще была закована в цепи. Потом я освободил ее от оков. Я заставил ее расправить меха любви и зажечь лампу восторга. Затем я велел ей встать на колени у ножек кровати и приковал ее за шею к кольцу для рабынь. Я дал ей поцеловать кнут и снова овладел ею. Перед этим она лежала на спине на мехах, крича от радости, чувствуя тяжелый ошейник на своем горле и вес цепи, которая приковала ее к кольцу для рабынь. — Я не могу сдвинуть его, — говорила она, пытаясь оторвать ошейник от себя. — Нет, не можешь, — соглашался я. — Цепь такая тяжелая! — мурлыкала она. — Она будет хорошо держать тебя, — отвечал я ей. Девушка поднялась на руки и на колени. Она дотянулась и прикоснулась к кольцу для рабынь правой рукой, потом подползла к нему и поцеловала его. После этого она обернулась ко мне, стоя на четвереньках, со свисающей с ошейника цепью. — Мне нравится быть прикованной к твоему кольцу для рабынь, — призналась она. Я подтянул ее к себе и швырнул на спину. — Да, господин, — прошептала она, с готовностью разбрасывая ноги врозь. — Я так счастлива, — шептала она, лежа в моих объятиях. — Я никогда не мечтала быть такой счастливой. Я снова поднес кнут к ее рту. Нежно, мягко прижимая его к губам, она покрыла его поцелуями. — Ты наслаждаешься, целуя кнут, не так ли? — спросил я. — Да, господин, — согласилась она. — Ты знаешь, что его удар может сделать с твоей нежной плотью, верно? — продолжал я. — Да, господин, — улыбнулась она. — И все-таки ты с любовью целуешь его, — сказал я. — Да, мой господин. — Почему? — поинтересовался я. — Я не знаю, — проговорила она. — Возможно, это простой символ моей уязвимой женственности, твоей мужественности, который делает меня такой податливой рабыней. Возможно, это символ твоего господства надо мною. — Тебе кажется, что ты целуешь символ? — Возможно, на каком-то уровне это так, — начала она, — но я чувствую несколько по-другому. Видишь ли, это настоящий кнут, который может быть применен ко мне. Мне кажется, что я действительно целую кнут, твой кнут. Сам по себе кнут не символ. Он настоящий кнут. Конечно, он может иметь символическое значение. — Целование кнута для тебя, — сказал я, — очевидно, является богатым сексуальным и эмоциональным событием. — Да, господин, — согласилась она. — И даже если бы ты был ненавистным хозяином, для нас, рабынь, это всегда такое событие. — Даже если хозяинненавистный? — уточнил я. — Да, — пояснила она. — Мы можем ненавидеть вставать перед ним на колени и целовать его кнут, но мы бываем возбуждены, когда он заставляет нас делать это. Кнут показывает нам, что мы — женщины. Хозяин, будучи мужчиной, не может до конца понять, что значит для женщины стоять на коленях обнаженной перед мужчиной и быть принуждаемой целовать его кнут. Уверяю тебя, это очень важное событие! Она начинает чувствовать каждый уголок своего тела. На самом деле после целования кнута очень трудно продолжать ненавидеть мужчину, даже если он желает, чтобы так было, наслаждаясь, возможно, унижением и приручением женщины, которая ненавидит его. Рабыни против своей воли начинают думать, что могли бы лучше служить и угождать хозяину. — Понимаю, — ответил я. — Все женщины хотят принадлежать мужчине достаточно сильному, способному заставить женщину поцеловать его кнут, — продолжала она. — Какая женщина захочет быть собственностью мужчины другого сорта? Я ничего не сказал. — Ты будешь силен со мной, не так ли? — спросила она. — Ты будешь непреклонно заставлять меня исполнять твои желания и прихоти в качестве твоей рабыни, не так ли? — Да, — пообещал я. — Тогда я целую твой кнут, — сказала она, — и люблю его. — Тебе нравится быть рабыней? — спросил я. — Я рабыня, — ответила она, — и я люблю свою судьбу. — Ты знаешь, что ты не можешь поменять свое мнение на этот счет, — проговорил я, — и что для тебя нет спасения на Горе. — Я хорошо знаю это, господин, — ответила она. — В этом мире даже закон, поскольку я рабыня, отдает меня в полную власть тебе. — В полную власть любого господина, — уточнил я, — кому ты можешь по закону принадлежать. — Да, господин, — вздрогнула она. — Но вся моя надежда на то, что ты будешь добр ко мне. — Я посмотрю, будешь ли ты хорошо служить, — сказал я. — Я буду служить хорошо, — уверила она. — Я думаю, ты обнаружишь, что девушка, которую ты знал на Земле, теперь закованная в ошейник на Горе, сможет показать тебе чудеса службы. — Покажи это сейчас. — Немедленно и любым способом, как господин пожелает, — ответила она.* * *
Она лежала на животе, опершись на локти, рядом со мной. Я лежал на спине, глядя на потолок. — Несколько ошейников сегодня были сняты, — сказала она, — ошейники Ширли, Лолы и Пегги. — Чтобы вскорости быть замененными на другие, — заметил я. — Мой ошейник не был снят, — проговорила она, — ты оставил меня. — Да. — Я думаю, что нравлюсь тебе… Ты бы мог отвести меня на рынок и продать. Ты легко мог бы сделать это. Ты — горианский господин. Но ты так не сделал. Я думаю, что, возможно, я нравлюсь тебе. — Возможно, — ответил я. — Это не будет подвергать опасности наши отношения, как ты думаешь? — спросила она. — Не думаю, — отозвался я. — Ты богатый, не правда ли? — продолжала спрашивать она. — По горианским меркам, думаю, да, — ответил я. — Ты мог бы купить много девушек? — снова спросила она. — Да, — подтвердил я. — Но я единственная девушка в доме, — многозначительно сказала она. — В данный момент, — согласился я. — О! — произнесла она. Я рассматривал ее, улыбаясь. — Я постараюсь быть такой, что ты не испытаешь ни нужды, ни желания иметь других, — сказала она. — Ты думаешь, что сможешь выполнять работу и обеспечивать любовь и службу нескольких рабынь, безымянная рабыня? — спросил я. — Да, господин, — горячо ответила она, — да, тысячу раз да! — Я дам тебе возможность доказать это. — Я больше ни о чем не прошу. — Тебе нужно обучение, — сказал я. — Обучи меня! — воскликнула она. — Обучи меня, без жалости, жестко, по твоим стандартам и к твоему удовольствию. — Я так и сделаю, — спокойно ответил я. — Да, господин, — сказала она, дрожа.* * *
Я держал ее в своих руках, глядя ей в глаза. Она с любовью смотрела на меня. — Мне не нужно ни о чем беспокоиться в течение пяти дней, — сообщил я ей. — Я думаю, это дает нам время познакомиться поближе. — Мне казалось, что мы уже довольно хорошо знакомы, господин, — улыбнулась она, — и близко. — Я даже не знаю твоего имени, — заметил я. — Ты еще не дал мне имени, — рассмеялась она. — Я хочу знать миллионы вещей о тебе, — проговорил я. — Я твоя закованная в цепи рабыня, — сказала она. — Что еще тебе надо знать? — Все, — сказал я. — Способности моего языка и пальцев? — спросила она. — Все, — повторил я, — даже твои мельчайшие движения и самые простые вещи. — Ты хочешь владеть всей мной, не так ли? — снова спросила она. — Я и так владею всей тобой, — ответил я. — Только теперь мне становится любопытно узнать, чем я владею. — Ты желаешь исследовать природу твоей собственности? — спросила она. — Да, — подтвердил я. — Я — девушка и рабыня, и я люблю тебя, — сказала она. Я поцеловал ее. — Я могу сообщить тебе мои размеры, — продолжала она, — и размер моего ошейника, и размеры моих браслетов для запястий и лодыжек, которые будут мне впору. Меня заставили запомнить эти вещи перед моей первой продажей. — Я испытываю искушение увлечься тобой, — произнес я. — Рабыней? — спросила она. — Несомненно, — сказал я, — мысль, конечно, глупая. Она внезапно вытянула губы и поцеловала меня сильно и нежно, довольно бестолково, почти в отчаянии. — Я почти таю от любви к тебе, мой господин, — проговорила она. — Я знаю, что моя воля ничего не значит, но я прошу овладеть мной. Тогда я снова, на этот раз нежно и не спеша, овладел ею.* * *
Я посмотрел на спящую девушку, свернувшуюся на мехах любви, такую маленькую и соблазнительную, в тяжелом ошейнике, прикованную к кольцу для рабынь. В комнату просачивался свет утра, пробиваясь сквозь ставни. Снаружи было тепло и ярко. Мы допоздна спали. Я спускался вниз за едой. Я мог слышать птиц в саду. Я толкнул ее в бок. — Просыпайся! — Ой! — сказала она, гремя цепью. — Поза! — приказал я. Она быстро приняла позу угождающей рабыни на мехах любви, подняв голову вверх, с прямой спиной, сидя на пятках, руки на бедрах. — Ты ударил меня, — сказала она. Я надел на нее наручники, заведя руки за спину, ударом свалив ее на бок на меха любви. Она посмотрела на меня с мехов, широко открыв глаза, с окровавленным ртом. Затем снова приняла позу угождающей рабыни. — Прошлая ночь, — проговорила она, — ничего не значила? Конечно, ты любишь меня. — Молчи, рабыня, — приказал я. Я поднял кнут. — Меня накажут кнутом? — спросила она. — Если мне захочется, — ответил я. — Да, господин, — сказала она. Я протянул ей кнут со сложенными кистями. Она поцеловала его, содрогнувшись, и я положил его на Кровать. Я пододвинул к ней бронзовый горшок. Дойдя до конца своей цепи, она могла достать его. — Оправься, — велел я ей, — лицом ко мне. — Да, господин, — сказала она и, пятясь к горшку и присев над ним, сделала свои дела. Я наслаждался, что заставил ее совершить этот простой, обыденный акт в моем присутствии. — Я — рабыня, не так ли? — Да, — ответил я. Затем я отодвинул горшок в сторону и дал ей миску воды и тряпку, чтобы она могла освежиться. Когда она сделала это, я убрал миску и тряпку в сторону. Тогда она снова встала на колени в позу угождающей рабыни. Тяжелая цепь свисала у нее между грудей. — Доброе утро, — сказал я ей. — Доброе утро, господин! Я покормил ее с рук фруктами, которые принес из кухни. — Ты ударил меня, — проговорила она. — Есть возражения? — поинтересовался я. — Нет, господин, — ответила она. — Ты можешь делать со мной что пожелаешь. Я протянул ей финик, и она нагнулась вперед, вытягивая закованную в цепь шею, пытаясь достать его, но я отодвинул руку. Тогда она снова встала на колени, выпрямив спину. Получит она финик или нет, зависело от меня. Потом я положил его ей в рот. — Мой господин кормит меня, — прошептала она. — Рабыня благодарна. Я поставил неглубокую фарфоровую тарелку с водой на пол и указал на нее. Она попила из нее, опираясь на руки и колени, лакая как слиниха. — Мой господин поит меня, — сказала она, стоя на четвереньках и глядя на меня. — Рабыня благодарна. В такой простой горианской манере, кормлением с рук и подачей воды на пол, без разрешения использовать руки, я продемонстрировал ей, что ее еда и питье, такие естественные вещи, все — под моим контролем. — Теперь ты можешь сесть, прислонившись к ножке кровати, — разрешил ей я. — Да, господин, — сказала она. Я присоединился к ней. Затем мы поели, беря с подноса финики, и кусочки ларма, и пирожные. Мы завтракали и болтали. Приятно завтракать в постели, так сказать, с обнаженной молодой дамой, особенно если она прикована цепью за шею к твоему кольцу для рабынь. Мы болтали о многих вещах, включая нашу прошлую жизнь на Земле и наши впечатления об университете. Она была говорлива и оживленна. — У меня есть сюрприз, — сказал я ей. Я принес из кухни сосуд с черным вином, с подогретым сахаром и чашками с ложками. Я также принес маленькую миску с сухим молоком боска. Сливки у нас закончились накануне, и, так или иначе, они бы не сохранились до утра. Если бы я захотел сливок, мне бы пришлось идти на рынок. Кстати, в моем доме, как в большинстве горианских домов, нет сундука со льдом. На Горе мало холодильников. Обычно пища сохраняется либо в сушеном виде, либо засоленной. Некоторые холодильники, конечно, все же существуют. Лед нарубается с прудов зимой и затем сохраняется в ледниках, под опилками. Можно сходить в ледник или заказать доставку льда в специальных вагонах. Большинство горианцев, конечно, не могут себе позволить роскошь использовать лед летом. Девушка приготовилась прислуживать мне. — Я полагаю, господин предпочитает черное вино «вторая рабыня», — проговорила она. — Да, — сказал я. Я наблюдал за тем, как она наливает напиток. Она делала это так аккуратно, почтительно, стараясь не пролить ни капли. Я заметил, как выступают ее груди. Как прекрасно, когда тебе прислуживает красивая женщина. — Здесь две чашки, — прошептала она. — Одна для тебя. — Черное вино дорого. — Налей себе, — велел я. — Даже несмотря на то что я — рабыня? — спросила она. — Да! — Я рабыня высокого ранга? — задала она вопрос. — Ты желаешь, чтобы я откинул твою голову назад, запустив руку в волосы, почти ломая тебе спину, и воткнул горлышко сосуда между зубов, наливая его, как есть черным и обжигающим, прямо в горло? — поинтересовался я. — Нет, господин! — воскликнула она. — У тебя красивое клеймо, — заметил я. — Спасибо, господин, — сказала она. — Ты не рабыня высокого ранга, — продолжал я. — Ты низкая рабыня. Ты самая низкая из низких рабынь. — Да, господин! — И не забывай об этом, — добавил я. — Слушаюсь, господин. — Теперь налей себе чашку вина, — приказал я. — Да, господин, — послушалась она. — Можно, я разбавлю свой напиток? — Да, — разрешил я. Я смотрел, как она смешивает большую порцию сухого молока боска и два кусочка сахара в чашке. Затем она поставила маленькую круглую металлическую чашку на поднос. — Почему ты не пьешь? — спросил я. — Девушка не пьет раньше хозяина. — Я вижу, что ты не совсем глупая. — Спасибо, господин, — отозвалась она. Я отхлебнул черного вина. Тогда она тоже поднесла свою чашку к губам. — Ты можешь пить, рабыня, — сказал я. Тогда она, опустив голову, держа маленькую чашку за две крохотные ручки, сделала маленький глоток. Мы пили черное вино в молчании, прихлебывая его и глядя друг на друга. Как она была красива, и я владел ею! — Мне очень нравится принадлежать тебе, господин, — шепнула она. — Заканчивай с вином, — откликнулся я. — Да, господин, — сказала она. Я поставил свою чашку на поднос. Я рассматривал ее, начиная с ее маленьких ног, лодыжек и икр; ее красивые бедра, ее прелестный живот, ее талию и прекрасные груди, ее плечи, и руки, и ладони, ее белую шею, обмотанную цепью, ее очаровательные губы, ее чувственные и аккуратные черты, ее глубокие, волнующие глаза и прекрасные, здоровые темные волосы, каскадом спускающиеся на плечи, ни разу не стриженные, наверное, с тех пор, как ее привезли на Гор. Она робко поставила свою чашку на поднос. — Господин желает меня, — сказала она. Я отодвинул поднос в сторону, достаточно далеко от мехов. Она присела у дальнего угла большой кровати. Я видел, что она была испугана. — Ты иногда боишься желаний твоего господина? — спросил я. — Иногда, — согласилась она. — Твоих глаз. — Что такого ты видишь в моих глазах? — Горианское вожделение, — объяснила она, — и я, закованная рабыня, ощущаю себя беспомощным сосудом, в который оно изольется. Я щелкнул пальцами. Она, хотя и напуганная, должна прийти ко мне в руки. Я перебросил цепь назад через ее плечо и обнял ее. Она слегка попыталась отпрянуть, испуганная. — Как ты можешь чувствовать такое желание к той, которая является просто рабыней? — спросила она. — Как мог кто-то испытывать такое желание, — засмеялся я, — к той, которая не была рабыней? Она вздрогнула. Было приятно чувствовать, как трепещет она в моих руках. — Безусловно, — проговорил я, — ты всего лишь безымянная рабыня. — Господин уже подобрал мне имя? — Вниз! — приказал я. — На руки и на колени на меха, голова дотрагивается до мехов! Быстро и испуганно она выполнила приказ. Я шлепнул ее. — Ой! — вскрикнула она. — Я могу подумать об имени для тебя, — обратился я к ней. — Пожалуйста, нет, господин! — кричала она. Я положил свою руку на нее. Она поежилась. — Кажется, ты хорошо информирована насчет желаний господ, — сказал я. — Я уверен, что ты так же хорошо знаешь желания рабынь. Она тихонько заплакала. — Я могу подумать о другом имени для тебя, — проговорил я. — Пожалуйста, нет, господин, — сказала она. — Но тогда зачем бы я стал так откровенно сообщать о темпераменте своей маленькой рабыни? — спросил я. Она всхлипывала. — Я могу назвать тебя любым именем, как ты знаешь, — сказал я. — Да, господин! — Сейчас на четвереньки, руки выпрямить, голову вверх! — приказал я. Она немедленно приняла эту позу. — Пожалуйста, не подвергай меня рабству четвероногого животного, господин, — просила она. — Я сделаю это и буду держать тебя так, если захочу, — сообщил я ей. — Да, господин, — ответила она. — Возможно, я стал бы звать тебя Принцесса или Трикси, — сказал я. Я употребил английский, произнося эти имена, так как в горианском нет точного эквивалента для них. — Господин может делать как пожелает, — проговорила она. — Но такие имена, возможно, лучше оставить для нашего секс-спорта, — размышлял я. — К тому же они будут мало понятны нашим горианским друзьям. Я обошел вокруг нее. — Из тебя выйдет чудесный пудель, — сообщил я. Я употребил английское слово «пудель», конечно, так как такое животное неизвестно на Горе. — Спасибо, господин, — сказала она. — Ты бы могла быть интересной в роли пуделя, — продолжал я. — Несомненно, я буду служить для господина разными способами, — согласилась она. — И будешь! — сказал я. — Да, господин, — ответила она. Тогда я взял ее за волосы и крутанул так, что она легла на бок. Я присел рядом с ней. — Но, в общем, — заговорил я, — я думаю, я буду содержать тебя как порабощенную женскую особь, потому что именно ею ты и являешься. — Да, господин, — сказала она, сморщившись. — Я мог бы дать тебе имя горианской девушки, — продолжал я, — но, поскольку ты земного происхождения и низкая рабыня, кажется более подходящим, чтобы тебе было дано имя земной девушки. Затем я повалил ее на спину, раскинул ее ноги и овладел ею. — Ох! — всхлипнула она тихо. — Ты горячая рабыня, — заметил я. — Ты собираешься назвать меня, занимаясь со мной любовью, не так ли? — в ответ спросила она. — Возможно, — ответил я. — И ты дашь мне имя земной девушки, не правда ли? — Возможно. — Даже зная, что такое имя сделает с моим рабством, превращая его в рабство земной девушки на Горе? — Конечно, — подтвердил я. — Жестокий господин, — произнесла она. — Мне очень нравятся имена земных девушек для рабынь, — признался я. — И так же горианцам, грубиянам, — добавила она. — Земные девушки обычно ценятся на Горе как самые желанные рабыни, — сказал я. — По крайней мере, среди самых низших и самых беспомощных, — проговорила она. — Верно, — согласился я. — Я скажу тебе по секрету, господин, — сказала она. — Такая рабыня, как я, не жаждет носить никакого иного имени. — Я знаю. Она вцепилась в меня. Я видел, что она на грани оргазма. — Не двигайся совсем, рабыня, — велел я ей. — Пожалуйста, господин, — проговорила она. — Нет. — Да, господин. — Существует много прекрасных имен земных девушек, — заметил я. — Пожалуйста, господин, — произнесла она. — Филлис — очаровательное имя, — продолжал я. — Назови меня, — просила она. — Назови меня! — Трейси и Стефани — тоже, — говорил я, — прелестные имена. — Любое, — сказала она хрипло, — любое! Назови меня, я прошу тебя. Я не могу терпеть! Я должна любить! Я умоляю об имени! Я почувствовал, как ее ногти впились в мое тело. Ее глаза были безумными. — Назови меня, мой господин, — шептала она, умоляя, — назови меня, назови меня, пожалуйста, назови меня! — Очень хорошо, — сказал я и начал двигаться внутри нее. Она немедленно вцепилась в меня и содрогнулась. Она посмотрела на меня неистово. Затем беспомощно откинула голову назад. — Я называю тебя Беверли, — произнес я. — Я — Беверли! — закричала она. — Я — Беверли! И тут, в считанные мгновения, она уже рыдала и хваталась за меня. — Я — Беверли! — всхлипывала она. — Я — Беверли! Затем, спустя какое-то время, все еще прижимаясь ко мне, она лежала, дрожа, в моих руках. — Я — Беверли, — прошептала она. Потом, спустя еще несколько мгновений, она откинулась на мехах, отвернувшись от меня, вытянув колени. — Мой господин назвал меня, — проговорила она. — Я — Беверли. Я встал и посмотрел на нее сверху вниз. Она перекатилась на спину и подняла на меня глаза. — Как твое имя? — спросил я. — Беверли! — Я не думаю, что ты забудешь свое имя, — проговорил я. — Нет, господин, — улыбнулась она. — Не забывай также, — сказал я, — что ты носишь его сейчас как простое имя рабыни. — Да, господин, — согласилась она, — я не забуду. Она знала, что у рабыни не больше прав на имя, чем у тарска, или слина, или любого другого вида домашних животных. Беверли перевернулась на живот и начала целовать мои ноги. Затем она поднялась на колени, продолжая целовать мои ноги, и стала осыпать поцелуями лодыжки и икры. — Я люблю тебя, господин, — шептала она. Когда она подняла голову, со слезами на глазах, она казалась испуганной, встревоженной. Она положила ладонь на мою левую руку. — Господин, — сказала Беверли, — прости меня! Я причинила боль господину! На моих руках была кровь от ее ногтей, на левом плече остался след от укуса. — Это ничего, — успокоил я ее. Она поднялась на ноги, целуя раны. — Меня следует наказать, господин? — спросила она. — Нет, — ответил я. Хозяева обычно снисходительны к неконтролируемым судорогам своих женщин-рабынь. — Спасибо, господин, — сказала она. Я взял ее за плечи. Она была такой красивой! — Наверное, меня нужно отвязать от кольца для рабынь, — проговорила она, — чтобы я могла приступить к своей работе. — Ой! — вскрикнула она, грубо отброшенная мною на меха. Беверли смотрела на меня испуганно. — Это я решаю, — сказал я, — не ты! — Да, господин. — Ты слышишь? — Да, господин! — Кто слышит? — прозвучал мой следующий вопрос. — Беверли! — откликнулась она. — Кого слышит Беверли? — снова спросил я. — Беверли слышит господина, — прозвучал ее ответ. Тогда я присел рядом и обнял ее. — Да, господин, — произнесла она. Было приятно держать ее в руках как отдающуюся рабыню.* * *
— Уже вечер, господин, — сказала она, лежа рядом со мной. — Да, — ответил я. Я снова заправил лампу восторга и затем заставил Беверли снова зажечь ее. Она была красива в мягком свете лампы, лежащая на мехах. Позади нее виднелись тяжелый каменный край кровати и железное кольцо для рабынь. — Всю прошлую ночь и весь день сегодня ты держишь меня прикованной к твоему кольцу, — проговорила она. — Я так долго ждал, когда получу тебя в собственность, — сказал я ей. — Да, господин, — ответила она. Она перевернулась на спину, глядя на балки на потолке. — Каллимах выбрал тебя своим помощником в силах Лиги Воска, — сказала она. — Да, — подтвердил я. — Значит, я рабыня важного человека, не так ли? — спросила она. — Возможно, — ответил я, — но помни, что ты только рабыня. — Да, господин, — уверила она, — это хорошо понятно порабощенной женщине. — Ты можешь подать мне вина, — велел я. Она дотянулась до вина, сладкого вина ка-ла-на из Ара, и наполнила кубок до третьего кольца. Затем, поскольку я сидел, прислонившись к кровати, она встала на колени передо мной. Она, опустив голову, крепко прижала металлический кубок к низу живота, затем подняла его к губам и, держа двумя руками, поцеловала медленно и с любовью. Потом, откинувшись на пятки, она опустила голову и, робко вытянув вперед руки, с опущенной между ними головой, подала мне кубок. — Вино, господин? — спросила она. — Да, — ответил я, взял кубок из ее рук и выпил вино. Она подняла голову и посмотрела на меня. — Ты знаешь, как правильно подавать вино, — похвалил ее я. — Господину виднее, — засмеялась она. Я жестом подозвал ее. — Держи руки на бедрах, — сказал я ей. — Да, господин. Тогда я, присев за ней, запустил руку в ее волосы и дал кубок, разрешив выпить остаток от первого кольца. Затем она поставила кубок рядом с сосудом для вина. Я снова сел, прислонившись спиной к подножию кровати. Она, стоя на коленях в прелестной позе угождающей рабыни, наблюдала за мной. — Ложись сюда, рядом со мной, — приказал я. — Да, господин, — проговорила она, выполнив приказ с нежностью и грацией. Она поцеловала мой бок и потом, звеня цепью, опустила голову на меха. — Я угождаю господину? — поинтересовалась она. — Ты не полностью неприятна, — сообщил я ей. — Это радует меня, — засмеялась она. — Что случилось? — Ничего. Просто я подумала, что это забавно. На Земле многие парни, я думаю, хотели бы уложить меня к себе в постель. Но здесь, на Горе, ты все еще даже не позволил мне подняться на поверхность своего ложа. Я улыбнулся. Она находилась все время у подножия кровати, рядом с кольцом для рабынь. — Позволит ли мне господин иногда подниматься к нему на ложе? — спросила она. — Мы посмотрим, какие успехи ты будешь делать в твоем рабстве, — сказал я. — Я буду прилагать усилия, чтобы добиться успехов, — уверила она. Кстати, горианская девушка-рабыня не просто занимает место на ложе, как может сделать это свободная женщина. Обычно она будет стоять на коленях у кровати, потом поцелует меха или покрывало, после чего сможет заползти на хозяйское ложе на животе. Если ей не прикажут, она будет оставаться около ножек, похожая на домашнего слина. Она может, конечно, быть выпорота кнутом на кровати или силой брошена на нее с высоко и болезненно заломленными за спину руками. Ее могут отнести на кровать в цепях, закованную и связанную. — Господин, — сказала Беверли. — Да? — Ты помнишь, давно, в ресторане, я рассказала тебе о своих странных снах. Наверное, это было слишком смело. Такие сны подобает видеть только рабыням. — Я помню, — ответил я. — Я часто тогда видела во снах, что я женщина-рабыня, что меня содержат в тряпье или обнаженной, что на мою шею надет стальной ошейник, что на мне поставлено клеймо, и что меня наказывают, и что я должна служить мужчине. — Я помню. — В снах было еще кое-что, дорогой господин, — проговорила она, — о чем я не осмелилась сказать тебе. — Что же это было? — спросил я. Я чувствовал тогда по некоторым неясным намекам и умолчаниям, что она не полностью раскрылась передо мной. Она посмотрела вниз. — Что это было? — повторил я. Она подняла глаза. — Мужчина, которому я должна была служить, был всегда один и тот же. — Да? — подбодрил я ее. — И это был ты, господин, — докончила она. Я нежно обнял ее. — Ты видишь, мой господин, — сказала она, — ты для меня — ожившая мечта. — И ты для меня, любимая рабыня, — высказался я, — тоже ожившая мечта. — Господин? — спросила она. — Много раз я представлял себе, что ты в моих руках, что ты моя рабыня, которой я владею, моя собственность, с которой я могу делать все, что захочу. — Теперь я здесь, мой господин. — Я знаю. — И только здесь я хочу быть, — призналась она. Я посмотрел на нее в свете лампы восторга. — Теперь покончено, — прошептала она, — с болью и стыдом Земли. Я нежно поцеловал ее. — Если бы тогда на Земле, очень давно, мне сказали, что я найду свое удовлетворение только в далеком мире — прикованная цепью за шею к кольцу для рабынь господина, я не поверила бы. — Ты женщина, — сказал я ей. — Да, господин, — согласилась она. Затем я довел ее ласками до экстаза.Джон Норман Дикари Гора Хроники Противо-Земли – 17
1. Ког и Сардак. Переговоры в Дельте. - Сколько их там? - спросил я Самоса. - Двое, - ответил он. - И они, в самом деле, живы? - переспросил я. - Да, - подтвердил мой собеседник. Во второй ан, задолго до рассвета, посланец Самоса прибыл во внутренний двор-озеро моего дома в городе каналов Порт-Каре. Это место – база множества пиратских кораблей, бич моря Тассы, это мрачный драгоценный камень в её мерцающих зеленых водах. Дважды он ударил по створке морских ворот, тупым концом своего копья, сделанного из дерева Ка-ла-на. Он предъявил перстень с печаткой, принадлежавший Самосу из Порт-Кара, первому капитану совета капитанов. Проснуться у меня получилось быстро. Утро, в начале весны, было холодным. - Надвигаются тиросцы? - Я спросил белокурого гиганта Турнока -бывшего крестьянина, пришедшего, чтобы разбудить меня. - Я так не думаю, Капитан, - ответил он. Девочка что была около меня, испуганно натянула меха по самое её горло. - Замечены рейдеры Коса? - спросил я. - Вряд ли, Капитан. Рядом со мной звякнул металл. Это дёрнулась цепь, прикреплённая к ошейнику моей девчонки. Под мехами она была раздета. Цепь соединяла её широкий стальной ошейник с рабским кольцом в ногах моей постели. Тяжелая цепь. - Значит, он пришёл по делу, не касающемуся дел Порта-Кара? – поинтересовался я. - Я думаю, что скорее всего, нет, Капитан, - отозвался Турнок. – Мне кажется, что он прибыл совсем не по делам Порта-Кара. Он стоял у двери, и маленькая масляная лампа освещала его бородатое лицо. - Это были спокойные времена, - пробормотал я, - пожалуй, они продлились слишком долго. - Капитан? – переспросил он. - Ничего, - не стал я объясняться. - Ещё так рано, - прошептала девушка рядом со мной. - Тебе не давали разрешения говорить, - прикрикнул я ей. - Простите меня, Господин, - пролепетала она. Я резко сдёрнул тяжелые меха с моей каменной лежанки. Девушка быстро подтянула вверх свои ноги и откатилась в сторону. Сидя на краю кровати, я рассматривал её сверху вниз. Она пыталась прикрыться от глаз Турнока, и я подтянул её к себе. – О-о-о, вздохнула она. - Вы встретитесь с ним в зале для приёмов? - спросил Турнок. - Да, - ответил я. - О-о-о, - простонала девушка. - О-о-о! Теперь, когда она перевернулась на спину, стало хорошо видно небольшое, красивое клеймо в верхней части её левого бедра, чуть ниже ягодицы. Я поставил его сам, ещё, когда был в Аре. - Хозяин, я могу говорить? – спросила она. - Да, - разрешил я. - Но мы не одни, - сказала она. – Здесь есть посторонний! - Тогда, молчи, - ответил я ей. - Да, мой Господин, - простонала рабыня. - Вы скоро туда подойдёте? - спросил Турнок. - Да, - ответил я ему. - Скоро. Девушка со страхом смотрела на Турнока через мое плечо. Потом она прижалась ко мне, закрыла глаза, задрожала и расслабилась. Когда она вновь взглянула на Турнока, она сделала это так, как делает принуждённая к покорности рабыня, сжатая в мужских руках. - Я сообщу посланцу Самоса, что Вы подойдёте с минуты на минуту, -сказал Турнок. - Да, - подтвердил я. Тогда он покинул комнату, поставив масляную лампу на полку около двери. Я смотрел вниз в глаза девушки, удерживаемой в моих руках. - Вы сделали меня рабыней, - сказала она. - Ты и есть рабыня, - заметил я ей. - Да, мой Господин, - согласилась она. - Ты должна привыкнуть к своему рабству, во всех его гранях, - сказал я ей. - Да, мой Господин, - ответила моя рабыня. Я отстранился от неё, и сидел на мехах с краю кушетки. - Девушка благодарна, что Хозяин прикоснулся к ней, - сказала она. Я не отвечал. Благодарность рабыни – ничего не значит, как и сама рабыня. - Ещё так рано, - прошептала она. - Да, - согласился я. - И очень холодно, - сказала она. - Да, - я вновь согласился с ней. Угли в жаровне, стоящей слева от большой каменной софы за ночь прогорели. В комнате было промозгло, от водоёма внутреннего двора и каналов тянуло холодом. Стены, возведённые из крупных камней, также, быстро выстывали и добавляли сырости, да и узкие окна, забранные защитными решётками, тепла не добавляли, хотя и были затянуты кожаными драпировками с пряжками. Мои ступни чувствовали влагу на плитах пола. Я не давал рабыне разрешения, залезать ко мне под одеяло, и она не была столь смела или глупа, чтобы попросить на это разрешение. Но я был снисходителен к ней этой ночью. Я не собирался оставлять её голой на каменном полу, в ногах моей постели, под тонкой простынёй, где из комфорта была только тяжёлая стальная цепь. Я поднялся с софы и подошел к бронзовой купальне, в углу комнаты, напоенной холодной водой. Присел на корточки, и поплескал ледяной водой на лицо и торс. - Что происходит, мой Господин, - спросила девушка, - почему этого человека из дома первого капитана Порт-Кара Самоса, прислали столь рано и так тайно? - Пока не знаю, - ответил я. Я досуха обтёрся полотенцем, и повернулся, чтобы полюбоваться на неё. Рабыня полулежала на боку, опираясь на левый локоть. Цепь, связывающая её ошейник с рабским кольцом, установленным в ногах софы, лежала перед ней. Под моим взглядом, она встала на колени, опёршись ягодицами на пятки, широко расставив колени, выпрямив спину, подняв голову и положив руки на бедра. Это – обычная поза коленопреклонённой рабыни. - Даже если бы Вы знали, то Вы не сказали бы мне, не так ли? – спросила она. - Нет, конечно, - согласился я. - Я - рабыня, - сказала она. - Да, - подтвердил я. - Мне было хорошо с Вами, - сказала она, - и как рабыне тоже. - Так и должно быть, - усмехнулся я. - Да, Хозяин, - согласилась девушка. Я тогда возвратился к софе, и сел на край. Она спустилась с постели, чтобы встать на колени на полу передо мной. Я смотрел на неё сверху вниз. Как прекрасна была эта порабощённая женщина. - Возможно, заметил я, - Ты могла бы поразмышлять о том, что за дело привело эмиссара Самоса из Порта-Кара в мой дом этим утром? - Я, Господин? - спросила она, испуганно. - Да, ты, - сказал я. – Ведь это Ты когда-то служила Кюрам, противникам Царствующих Жрецов. - Я рассказала всё, что знала, - воскликнула она. - Я рассказала все в темницах Самоса! Я была в ужасе! Я ничего не скрыла! Я выдала Вам всю информацию! - Да, после чего Ты стала бесполезна, - заметил я. - Кроме, возможно, того что я могла бы понравиться мужчине как рабыня, - заметила она. - Да, это точно, - улыбнулся я. Самос лично издал приказ о её аресте и порабощении. В Аре я предъявил этот документ ей, и сразу после этого, поскольку она понравилось мне, осуществил задуманное. Когда-то она была мисс Элисией Невинс, землянкой, агентом Кюров на Горе. Тогда, в Аре, городе, из которого я был изгнан, я поймал её и сделал своей рабыней. В её собственном доме она была мною схвачена, раздета и закована в кандалы. В её же доме, пока было время, я выжег ей клеймо, и заключил её прекрасную шейку в блестящее, несгибаемое кольцо рабства. До наступления темноты, и моего бегства из города, я ещё успел, проткнуть её уши, что здесь является последней стадией унижения и рабства. В гореанском образе мышления, это ясно даёт понять, что перед тобой рабыня. В глазах гореан проколотые уши, этот видимая рана, нанесённая, для одевания чувственных и варварских украшений, обычно расцениваются как эквивалент, используемый для наиболее практических целей - это приговор к безвозвратному рабству. Обычно уши прокалывают только самым дешёвым или наоборот наиболее чувственным рабыням. Большинством гореан это рассматривается, как более оскорбительная и унизительная метка, чем прокол носовой перегородки, использующийся для установки кольца и поводка. Действительно, ведь такое отверстие не заметно со стороны. Некоторые рабыни, конечно, имеют и те и другие проколы. Их хозяева, таким образом, могут выбрать украшения их прекрасной собственности, по своему вкусу. Интересно, что прокол носа в некоторых местностях распространён больше чем в других, и некоторые народы используют его чаще, чем другие. В отношении кольца в носу, также, нужно упомянуть, что среди Народов Фургонов, даже свободные женщины носят такие кольца. Это, однако, редкость на Горе. Кольцо в носу, чаще всего, носится рабынями. Эти кольца, и для ушей и для носа, к тому же служат не просто в качестве украшений. Они также играют свою роль в возбуждении женщины. Щекотание боков шеи под ушами девушки - чувствительной области её тела, свисающими серьгами, стимулирует пробуждение её плотских желаний. Эта область довольно чувствительна к лёгким прикосновениям. А если серьги сделаны более чем из одной детали, то тихие звуки, возникающие при движении, также, могут вызвать возбуждение. Соответственно, серьги при движении нежными касаниями, а иногда и звуками, настойчиво, коварно и сладострастно, заводят женщину, на сознательном и на подсознательном уровнях, что держат её в состоянии постоянной сексуальной готовности. Легко понять, почему свободные гореанские женщины не носят их, и почему они, обычно, одеваются только на самых неуважаемых рабынь. Всё выше сказанное, также, касается и проколотого носа, ведь кольцо слегка касается, очень чувствительной области верхней губы девушки. Проколотый нос, само собой, ещё и ясно дает понять невольнице, что она - домашнее животное. Многих домашних животных на Горе метят подобным образом. И вот девушка, стоящая на коленях передо мной, когда-то Элисия Невинс, когда-то надменная, красивая и гордая агентесса Кюров, а теперь всего лишь моя очаровательная рабыня, потянулась к моим сандалиям. Она прижалась к ним губам, целуя их, и затем, опустив голову вниз, начала завязывать их на моих ногах. Она была довольно привлекательна с тяжелым железным ошейником и цепью на шее, стоящая на коленях передо мной, выполняющая эту непритязательную работу. Я тем временем задавался вопросом, зачем прибыл эмиссар Самоса. - Ваши сандалии завязаны, Господин, - сказала девушка, поднимая голову, и вновь становясь на колени. Я пристально посмотрел на неё. Приятно всё-таки владеть женщиной. - О чём Вы думаете, Хозяин? - спросила она. - Я вспомнил, - ответил я, - первый раз, когда я использовал Тебя для своего удовольствия. – А Ты, помнишь, как это было? - Да, Хозяин, - вздохнула она. - Я никогда этого не забуду. И это был не только первый раз, когда Вы взяли меня для своего удовольствия. Это был первый раз, когда вообще кто-либо использовал меня для своего удовлетворения. - Насколько я помню, - сказал я, - Ты хорошо отдалась, для новообращённой рабыни. - Спасибо, Господин, - поблагодарила она. - И пока Вы ждали темноты, чтобы сбежать из города, коротания времени, Вы заставили меня отдаваться снова и снова. - Да, - согласился я. А потом, когда стемнело, и я счёл побег достаточно безопасным, то привязал её голой, животом вверх, к седлу моего тарна, и, избегая патрулей, выскользнул из Ара. Я возвратился в Порт-Кар, где швырнул её, связанную рабыню, к ногам Самоса. Он бросил пленницу в одну из своих женских темниц, где мы и допросили её. Мы узнали тогда много нового. После того, как мы выжали из неё всю информацию, что ей была известна, она стала ненужной, и могла быть брошена связанной и голой в каналы на съедение уртам, или, возможно, по нашему выбору, сохранена в качестве рабыни. Она была миловидна. И я доставил её, в мой дом, обездвиженную и с завязанными глазами. Когда покровы сдёрнули, она оказалась у моих ног. - Ты действительно благодарна, что тебя оставили в моём доме? – спросил я. - Да, Господин, - ответила она, - и особенно благодарна, что Вы сочли меня достойной, чтобы держать какое-то время Вашей собственной рабыней. Ничто так не удовлетворяет женщину, как её собственное рабство. После того, как я использовал её, я поместил со своими другими женщинами. Большинство из них доступно моим мужчинам, так же как мне самому. - Рабыня благодарна, - сказала она, - что этой ночью Вы приковали меня к Вашему рабскому кольцу. - Кто благодарен? – спросил я. - Элисия благодарна, - ответила она. - Кто такая Элисия? - переспросил я. - Я - Элисия, - сказала она. - Это - кличка, которую мой Господин счел подходящей для меня. Я улыбнулся. Рабы, не более чем домашние животные, и не имеет прав на выбор имени. Их называет хозяин. По моему решению, она носила свое бывшее имя, но теперь это только рабское прозвище, кличка домашнего животного. Я встал, и стянул одно из меховых покрывал с софы. Пересёк комнату, и поясом, закрепил мех на себе. Кроме того, с торчащего из стены крюка, я снял ножны с её вложенным в них коротким мечом. Я вытащил клинок из ножен, протёр его об мех, что был на мне, и вернул меч в ножны. Лезвие всегда следует протирать, чтобы удалить с него капли влаги. Большинство гореанских ножен не защищают от сырости, поскольку в этом случае меч будет сидеть в них слишком туго, что создаст сложности при выхватывании, и может стоить жизни в бою. Я перебросил ремень ножен через левое плечо, гореанским способом. Таким образом, чтобы ремень ножен, не мешал выхватывать клинок, в противном случае можно запутаться в снаряжении, а это также может привести к поражению в бою. На марше, кстати, и в некоторых других ситуациях, регулируемый ремень, обычно, помещается на правое плечо. Это уменьшает его скольжение при движении. В обоих случаях, конечно, это верно для правши, ножны в левом бедре, обеспечивают удобное и быстрое выхватывание меча поперёк тела. Я тогда пошел снова в сторону устланной мехом, большой каменной кровати, рядом с которой, на полу, прикованная цепью за шею, стояла на коленях красивая рабыня. Я встал перед нею. Она легла на живот, и мягко обхватив мои лодыжки руками, покрыла мои ноги поцелуями. Её губы, и её язык, были теплыми и влажными. - Я люблю Вас, мой Господин, - прошептала она, - я принадлежу Вам. Я отстранился от неё. - Ползи в ноги постели, приказал я ей, - и лежи там. - Да, Господин, - отозвалась она. И поползла на руках и коленях, в ноги софы и, свернулась там, на холодных плитах пола. На пороге, я остановился и оглянулся назад, и полюбовался на неё. Она, свернулась калачиком на холодных и влажных плитах пола, в ногах софы, прикованная мною цепью за ошейник. Крошечная масляная лампа, оставленная Турноком на полке у двери, слабо освещала спальню. - Я люблю Вас, мой Господин, - прошептала она, - я принадлежу Вам. Я отвернулся и покинул комнату. За несколько ан до рассвета, мужчины зайдут в комнату и отстегнут её от рабского кольца, чтобы позже, поставить её работать вместе с другими невольницами. - Сколько их там? - спросил я Самоса. - Двое, - ответил он. - И они, в самом деле, живы? - переспросил я. - Да, - подтвердил мой собеседник. - Мне кажется это не самое благоприятное место для встречи, - заметил я. Мы находились в руинах полуразрушенной тарноводческой фермы, возведённой на широкой возвышенности, на краю ренсовых болот, приблизительно в четырех пасангах от северо-восточных ворот Порта-Кара, в дельте реки. При подъеме на пригорок, и его пересечении, охранники, оставшиеся сейчас снаружи здания, тупыми концами копий, отогнали с дороги нескольких извивающихся тарларионов. Существа, сердито шипя, ныряли в болото. Комплекс состоял из загона для тарнов, теперь с полностью разрушенной крышей, из пристройки-кладовой и жилища тарноводов. Ферма был заброшена уже в течение многих лет. Мы стояли внутри пристройки. Через разрушенную крышу, сквозь балки, можно было видеть часть ночного неба и одну из трех лун. Впереди, через осыпавшуюся стену, я мог видеть остатки огромного тарнового загона. Когда-то там была гигантская, куполообразная решётка, собранная из мощных деревянных балок, скреплённых между собой тросами. Но теперь, после долгих лет запустения, проливных дождей и жестоких ветров, немногое осталось от этого когда-то величественного и сложного сооружения, но остовы, нижней части арочных конструкций ещё держались. - Я бы не доверял этому месту, - заметил я. - Оно подходит им, - отозвался Самос. - Здесь слишком темно, - сказал я, - и слишком велики шансы внезапного нападения и засады. - Оно подходит им, - повторил Самос. - Кто бы сомневался, - проворчал я. - Не думаю, что опасность так велика, - постарался успокоить меня он. – К тому же вокруг здания наши охранники. - Разве мы не могли, встретитьсь в Вашем торговом доме? – спросил я. - Вряд ли. Ты можешь представить себе, что подобные создания свободно перемещаются среди людей? - поинтересовался Самос. - Сомневаюсь, - согласился я с ним. - Интересно, знают ли они, что мы уже здесь. - Если они живы, - ответил я, - то знают. - Возможно. - Какова цель этих переговоров? – спросил я. - Мне это неизвестно, - ответил Самос. - Это очень необычно для этих монстров вести переговоры с людьми, -заметил я. - Это точно, - подтвердил мои словаСамос. Он озирался вокруг, присматриваясь к развалинам. Он, также как и я не особо расслаблялся. Как-то это место не располагало к халатности. - Чего они могут хотеть? - задавался я вопросом. - Не знаю, - всё так же ответил Самос. - Возможно, по каким-то причинам, им понадобилась помощь людей, -размышлял я. - Это кажется мне маловероятным, - сказал Самос. - Действительно, - согласился я. - Не может ли быть, - предположил Самос, - Что они прибыли, чтобы предложить мир? - Нет, - отверг я такой вариант. - Почему Ты так уверен? - спросил Самос. - Они слишком сильно похожи на людей, - сказал я. - Я зажгу фонарь, - предложил Самос. Он присел и извлек из своей сумки крошечную зажигалку, небольшое устройство, включающее в себя крошечный резервуар тарларионового жира, с пропитанным им фитилем, поджигаемым искрой, которая возникала от трения маленького, зазубренного стального колесика приводимого в действие большим пальцем, об осколок кремня. - Должна ли эта встреча, быть настолько секретной? – спросил я. - Да, - ответил Самос. Мы добрались до этого места, через северо-восточные ворота, выходящие в дельту реки, на плоскодонной, закрытой барже. Только через лацпорт прикрытый заслонкой я мог отслеживать наш маршрут. Никто снаружи баржи, с переходов и мостков вдоль каналов, не смог бы рассмотреть экипаж баржи. Такие баржи, кстати, используются для транспортировки рабынь, которые не должны знать, где они взяты, и в какую часть города доставлены. Подобного результата можно достичь и более простым способом в открытой лодке, где девушек сковывают по рукам и ногам, надевают им на голову непрозрачный капюшон, и затем бросают под ногами гребцов. Послышался лёгкий скрип, это колёсико зажигалки процарапало по кремню. Я не отрывал своих глаз от существ в дальнем конце комнаты, на полу, наполовину скрытых за большим столом. Пространство, видимое за столом, вело к разрушенному загону для тарнов. Было бы не разумно отводить взгляд от таких тварей, особенно если они находятся в непосредственной близости, и уж тем более повернуться спиной к ним. Я не знал, спали ли они или нет, но подозревал, что бодрствовали. Моя рука сжала эфес меча. Эти звери, а у меня была возможность убедиться в этом лично, могли перемещаться с удивительной скоростью. Фитиль зажигалки наконец-то разгорелся. Самос, осторожно, поднёс крошечный огонёк к фитилю уже незакрытого ставнями потайного фонаря. Тарларионовое масло, также залитое в фонарь, разгорелось, и теперь, при дополнительном освещении я удостоверился, что твари не спят. Когда Самос разжигал огонь, то слабый звук, от касания стали и кремня, был ясно слышен для них, обладающих чрезвычайной остротой слуха, но я заметил лишь малейшие мускульные сокращения. Если бы они вздрагивали во сне, я уверен, такие движения были бы намного более заметными. Если вначале у меня были некоторые сомнения, то теперь их не осталось, существа прекрасно знали о нашем присутствии. - Чем меньше, тех, кто знает о Кюрах, тем лучше, - сказал Самос. -Меньшинство должно знать, защищать и предупреждать, неготовое население. Даже охранники, оставшиеся снаружи, не имеют ясного представления, для чего мы приехали сюда. Да даже, если бы кто-то увидел этих существ, кто поверил бы их историям относительно существования подобных монстров? К ним отнеслись бы как к мифам или легендам о сказочных животных, таких как лошадь, собака или грифон. Я улыбнулся. На Горе не было лошадей и собак. Большинство гореан знают о них только из легенд, которые, несомненно, возникли во времена, о которых уже не помнят, в эпоху, когда людей перенесли на Гор с Земли. Эти истории, невероятно древние, вероятно, восходят к времени первых Приглашений, предпринятых тысячи лет назад смелыми и любознательными существами чужой расы. На этой планете они известны большинству гореан, как Царствующие Жрецы. Безусловно, немногие из Царствующих Жрецов теперь склонны к подобному любопытству. Уже нет в них такой восторженной склонности к исследованиям и приключениям. В настоящие время, Царствующие Жрецы состарились. Я считаю что, наверное, каждый из нас может считаться стариком только тогда, когда теряет желание познавать новое. Только тогда, когда мы теряем любопытство и авантюризм, мы может сказать, что действительно пришла быть старость. У меня было два друга, среди Царствующих Жрецов, Миск, и Куск. Я не думаю, что они, в этом смысле, могли бы постареть. Но их только двое -двое из небольшой горстки выживших представителей некогда могущественного народа, величественных и блистательных Царствующих Жрецов. Безусловно, мне удалось, много лет назад, возвратить в Гнездо последнее яйцо женской особи Царствующих Жрецов. Также, среди оставшихся в живых, был молодой самец, спасённый от уничтожения старшим поколением. Но я так никогда и не узнал, что же произошло в Гнезде, после возвращения яйца. Я не узнал, было ли это яйцо жизнеспособно, и был ли самец способным к спариванию. Я не узнал, вылупилась ли из яйца матка или нет. Я не узнал, вступила ли уже в свои права новая Мать. И если это произошло, то я не знаю судьбы старшего поколения, или сущности нового. Я не знаю, понимает ли новое поколение надвигающуюся опасность, так же как это понимало старое? Знает ли новое поколение, как это знало предыдущее, что представляют собой гигантские, косматые и мрачные твари, которые, скрючившись, лежат на полу заброшенной тарновой фермы в нескольких футах от меня? - Я думаю, что Ты прав, Самос, - сказал я. Он поднял фонарь, уже с открытыми шторками. И мы смогли рассмотреть существ лежащих перед нами. - Они будут двигаться медленно, - предположил я, - для того чтобы не испугать нас. Я думаю, что и мы, должны поступать таким же самым образом. - Согласен, - прошептал Самос. - В загоне есть тарны, - сказал я, заметив движение, и отблеск лунного света на длинном, изогнутом как ятаган клюве. Я также увидел, что птица дважды подняла и сложила свои крылья. Из-за тени я не обнаружил их раньше. - Два, - поправил Самос. - Твари прибыли сюда на них. - Пойдём к столу? - предложил я. - Да. - Медленно, - сказал я. - Да, - поддержал меня Самос. Тогда мы, очень медленно, приблизились к столу, и встали перед тварями. Теперь, вблизи, в свете фонаря, я мог разглядеть, что мех одного из существ был темновато-коричневого оттенка, а у другого почти черным. Насколько я знаю, наиболее распространенный окрас этих бестий темно-коричневый. Они были огромными. Настолько огромными, что когда они лежали, как живые курганы, вершина этой горы, соответствующая хребту, на несколько дюймов возвышалась над поверхностью стола. Я не мог видеть головы. Ноги и руки, также, были скрыты. Я не мог, даже если бы захотел, выхватить клинок и напасть на них, мешал стол, находившийся между нами. Подозреваю, что позиция, которую они заняли, не была случайной. Что для меня, так я не был раздосадован, тем, что нас разделяет тяжелый стол, и даже, был бы, не против, если бы он был ещё шире. А ещё лучше, и со мной согласился бы любой человек, вообще, чтобы твари были закованы в цепи, с дюймовыми звеньями, или сидели за частой решёткой, с прутьями приблизительно три дюйма в диаметре. Самос установил фонарь на стол. Мы замерли. - Что будем делать? - спросил Самос. - Понятия не имею, - отозвался я. Я весь вспотел. Я слышал свое собственное сердцебиение. Моя правая рука, лежала на эфесе меча, левая рука придерживала ножны. - Может, они спят, - прошептал Самос. - Нет, - прошептал я в ответ. - Они никак не реагируют на наше присутствие, - удивлённо сказал Самос. - Но они знают, что мы здесь, - сказал я. - Так всё-таки, что мы будем делать? - переспросил Самос, вытянув руку в сторону стола. – Может, я коснусь его? - Не стоит этого делать, - прошептал я напряженно. - Неожиданное прикосновение может вызвать защитный рефлекс. Самос отдёрнул руку. - Кроме того, - напомнил я, - Они – слишком гордые и тщеславные существа. Они не приветствуют прикосновения человека, приходят в ярость от этого, и могут просто разорвать того, кто осмелился на такой поступок. - Приятные ребята, - заметил Самос. - У них, так же, как и у любых других рациональных существ имеются чувство собственности и определённый этикет, - пояснил я. - Ты можешь относиться к ним, как рациональным существам? - удивился Самос. - Конечно, их умственные способности и коварство, заставляют считать их рациональными, - сказал я. - Это Тебя поразит, - продолжил я. - Но Ты должен знать, что с их точки зрения люди абсолютно не рациональные создания, мы для них низшие существа, и для большинства из них мы занимаем нишу лишь немного отличающуюся от еды. - Тогда, зачем они вызвали нас на эти переговоры? – ещё больше удивился Самос. - Я не знаю, - ответил я. – На сегодня, это для меня, самая занимательная загадка. - Они не обращают на нас внимания, - разозлился Самос. В конце концов, он являлся представителем Царствующих Жрецов, и кроме того был первым капитаном совета капитанов, фактически правящего органа Порт-Кара. - Похоже на то, - согласился я с ним. - Что будем делать? – в который раз спросил Самос. - Подождём ещё немного, - предложил я. Снаружи, раздался крик хищного Ула, гигантского, зубастого, крылатого ящера, пролетающего над болотами. - А каким образом была устроена эта встреча? – спросил я. - Пару дней назад, мой человек нашёл цилиндр с сообщением, прямо на земле, посреди воинской тренировочной площадки. - Скорее всего, кто-то сбросил его туда ночью, со спины тарна. - Думаешь одним из них? – спросил я. - Сомнительно, - не согласился Самос, - Вряд ли кто-то из них мог летать над городом. - Правильно, - сказал я. - А это означает, что них есть союзники среди людей, - заявил Самос. - Да, - не стал я спорить. В моих путешествиях и приключениях на Горе, я встречал немало союзников этих тварей, как мужчин, так и женщин. Женщины, неизменно, были довольно красивы. У меня даже возникло подозрение, что они были отобраны, из расчёта выполнить определённое задание, а потом – ошейник, клеймо и рабство. Несомненно, этот запланированный вариант их использования, им при вербовке никто не разъяснял. Одна из них, та, что когда-то была мисс Элисией Невинс, а теперь рабыней по кличке Элисиия в моем доме, как раз сейчас нагой прикована цепью за ошейник к моему рабскому кольцу, была именно такой дурочкой. Правда, вместо того, чтобы оказаться рабыней своих инопланетных союзников, или просто оказаться на невольничьем рынке, она стала рабыней одного из своих бывших врагов. Я полагаю, теперь Гор, даст её рабству особенно интимный и пугающий привкус. До рассветных сумерек оставался последний ан. Уже скоро, она была бы отстёгнута от кольца. За ней присматривают, даже во время туалета и мытья. А потом она присоединится к остальным моим женщинами. Как и всем прочим, ей выдадут на завтрак рабскую кашу, а после завтрака мытья своей деревянной миски, её ждёт ежедневная работа по дому в течение всего дня. Мы вновь услышали, крик Ула снаружи здания. Тарны в развалинах загона зашевелились. Ул не станет нападать на тарна, птица гораздо сильнее, и просто порвёт ящера в клочья. - А ведь мы глупцы, - сказал я Самосу. - Как так? - вскинулся Самос. - Да ведь ясно же, что с точки зрения наших друзей, мы должны следовать их протоколу на этой встрече. Это разумно. - Не понял, - сказал Самос. - Поставь себя в их место, - стал объяснять я. - Они больше и сильнее нас, а кроме того, наверняка, более свирепы и жестоки. Также, они расценивают себя как более разумный вид, чем мы, и как следствие являющийся доминирующей расой. - И что из этого следует? – не понял Самос. - А то, - сказал я, - что они, вполне естественно, не собираются обращаться к нам первыми, они ожидают, что мы начнём первыми. - Значит, - наконец понял Самос, - я должен первым обратиться к этим животным, я - первый капитан великого города Порт-Кара, сияющего бриллианта блестящего моря Тасса? - Правильно. - Никогда, и ни за что, - прорычал он. - Ты хочешь, чтобы это сделал я. - Нет. - Тогда начинай сам, - сказал я. - Пошли отсюда, - заявил Самос сердито. - На твоём месте, - сказал я. - Я бы не рискнул бы вызывать их недовольство. - Ты думаешь, что они разозлятся? – спросил он. - Этого следует ожидать, - ответил я. - Я не думаю, что они хотели бы так бесполезно провести эту ночь, да ещё и быть униженными людьми. - Ну что же, в таком случае, я должен заговорить первым. - Я бы рекомендовал так, и сделать, - согласился я. - Хотя именно они, - заметил он, - вызвали нас на эти переговоры. - Всё верно, - поощрял я Самоса. - Кроме того, было бы обидно, быть разорванным на части даже не узнав, ради чего они нас сюда вызвали? - Несомненно, - сказал мой спутник, мрачно. - Я могу быть убедительным, - признался я. - Да уж, - вынужден был согласиться Самос. Самос откашлялся. Он, конечно, не очень доволен, говорить первым, но он сделает это. Как многие работорговцы и пираты, Самос был, в общем-то, добрым малым. - Тал, - сказал Самос, очевидно адресуя это приветствие к нашим косматым собратьям.- Тал, большие друзья. Мы заметили, что мех задвигался, гигантские мускулы медленно, равномерно, начали сокращаться. Поскольку они лежали, будет трудно обнаружить или поразить, жизненно важные органы. Извиваясь, медленно, эти два создания разделились, и затем, медленно, казалось, выросли прямо на наших глазах. Самос и я отстранились. Их головы и руки были теперь на виду. Свет отражался от пары огромных глаз одного из них. На мгновение они засветились, как раскаленные медные диски, как будто у волка, или койота смотрящего из темноты костёр освещающий лагерь. Теперь я мог видеть, как моргают большие, глубоко посаженные шары – глаза этой твари. Я мог рассмотреть зрачки, контрастно выделяющиеся на глазных яблоках. Эти существа в основном ведут ночной образ жизни. Их ночное зрение сильно превосходит человеческое. Их способность приспосабливаться к изменению освещённости, также намного выше, чем у людей. Предками этих существ, скорее всего, были кровавые ночные хищники. Кроме как от глаза, свет также, отражался от его клыков, и я видел, как длинный, темный язык высунулся из-за губ, и затем втянулся обратно в рот. Существа, казалось, продолжали расти перед нами. Теперь они стояли вертикально. Их задние ноги, приблизительно восемь - десять дюймов толщиной, были не пропорционально короткими по сравнению с руками, размером приблизительно восемь дюймов в бицепсе, и около пяти дюймов в запястье. Рост большего из них, когда он стоял вертикально, был приблизительно девять футов, а меньшего - восемь с половиной. Я предполагаю, что вес большего составлял около девятисот фунтов, а меньшего - восемьсот пятьдесят фунтов. Это средние показатели роста и веса для этих существ. На стопах и ладонях было по шесть, похожих на щупальца, многосуставчатых пальцев. Ногти, или скорее когти на руках, обычно затачиваются, по-видимому, чтобы их можно было использовать в качестве оружия. Когти на ногах - выдвигающиеся, и обычно оставляются тупыми. Обычный метод нападения для этих тварей, выглядит примерно так: схватить жертву зубами за голову или за плечи, рвануть в сторону, а потом вспороть брюхо жертвы когтями задних ног и вырвать внутренности. Другим частым методом было, схватить жертву и разорвать ей горло или просто откусить голову. - Тал, - повторил Самос, тревожно. Я смотрел на тварей, стоящих по другую сторону стола. Я видел разум в их глазах. - Тал, - повторил Самос ещё раз. Их головы в ширину, были крупнее, чем ноги. На мордах выделялись мясистые носы с двумя ноздрями. Уши большие, широкие и заострённые, в данный момент были повёрнуты в нашу сторону. Это понравилось мне, поскольку это указывало, на то, что у них не было непосредственного намерения напасть на нас. Когда кюр нападает, уши прижимаются к голове, чтобы уменьшить вероятность их ранения. Это - общая особенность всех хищных плотоядных животных. - Они не отвечают, возмутился Самос. Я не отводя глаз от существ, пожал плечами. - Давай подождём, - сказал я. Я не знал, какие именно протоколы этих существ, они ожидают, что мы будем соблюдать. Сейчас твари стояли вертикально, но они могут передвигаться также и на четырёх конечностях, используя ноги и кулаки. Вертикальная стойка, увеличивает дальность обнаружения врага, и вероятно способствовала развитию и тонкости бинокулярного зрения. Горизонтальная стойка даёт большую скорость, и вероятно способствовала, через естественный отбор, развитию остроты обоняния и слуха. При беге кюры похожи на бабуинов, перемещающихся на четырёх руках. Обычно они падают на все четыре конечности, увеличивая скорость и увеличивающая силу удара. - Один из них - Кровь, - заметил я. - Что это значит? – не понял Самос. - В их военных организациях, - начал объяснять я, - шесть таких животных составляют «Руку», а её лидера называют «Глаз». Две «Руки» и два «Глаза» составляют большую единицу, названную «Кюр» или «зверь», которым командует лидер – «Кровь». Двенадцать таких единиц составляют «Группу», которой командует снова «Кровь», хотя из более высокого ранга. Двенадцать групп, которыми снова командует «Кровь», но ещё более высокого ранга, составляют Марш. Двенадцать маршей, это «Народ». Цифра двенадцать основа их двенадцатеричной математики, скорее всего, возникшей исторически, и основанной на количестве пальцев существ. - Почему лидера называют «Кровь»? - спросил Самос. - Мне кажется, это связано с древними верованиями этих созданий, -сказал я, - они считали, что процесс мышления является функцией крови, а не мозга, очевидно, эта терминология сохранилась в их языке. Подобные анахронизмы встречаются во многих языках, включая и гореанский. - А кто командует Народом? - Тот, кого, называют «Кровь Народа», насколько я это понимаю. - Как Ты определил, что один из них – «Кровь». - На левом запястье более крупной особи два кольца сделанных из красноватого сплава, - пояснил я. - Они сварены на запястье. Никакой гореанский инструмент не сможет разрезать их. - Таким образом, у него довольно высокий ранг? - Ниже, чем если бы он носил одно кольцо, - пояснил я. - Два таких кольца назначают лидера Группы. Его звание, таким образом, можно определить, как, тот, кто командует ста восьмьюдесятью своих товарищей. - Это походит на капитана, - определил Самос. - Да, можно сказать и так. - Но не высокий капитан. - Нет. - Если он - Кровь, тогда он, почти наверняка, прибыл со стальных миров, - сделал заключение Самос. - Да, - сказал я. - У другого, - заметил Самос, - два золотых кольца в ушах. - Он просто тщеславен, - сказал я. - Такие кольца служат только в качестве украшений. Возможно, что он - дипломат. - Более крупный, очевидно, является главным, - сказал Самос. - Он - Кровь. На меньшем из них был широкий кожаный ремень, спускающийся от правого плеча до левого бедра. Я не мог видеть, какое снаряжение было на том ремне. - Мы поприветствовали их, - произнёс Самос. - Почему они молчат? - Очевидно, мы ещё не поприветствовали их должным образом, -предположил я. - Сколько ещё, как Ты думаешь, они будут терпеть наше невежество? - Не знаю, обычно, они не отличаются терпением. - Ты думаешь, что они попытаются убить нас? - Если бы они хотели, то давно бы сделали это. Возможностей у них было предостаточно, - заметил я. - Я уже не знаю, как быть дальше. - Следует оформить всё надлежащим образом. Мы имеем дело с Кровью, -начал рассуждать я, - Он, несомненно, прибыл непосредственно стальных миров. Мне кажется, что у меня есть идея. - Что Ты можешь предложить? - заинтересовался Самос. - Сколько раз Ты приветствовал их? – спросил я. - Четыре – ответил Самос, ненадолго задумавшись, - Я сказал им «Тал» четыре раза. - Точно, - сказал я. - Теперь, если одна из этих бестий захочет коснуться руки, или лапы, другого, то ладонь должна быть открытой, указывая, что оружия в ней нет, и что прикосновение мирное, то, сколько получится точек соприкосновения? - Шесть. - Эти существа, обычно, не переносят прикосновений людей, - продолжал я свои размышления, - Следуя человеческой аналогии, в таком приветствии должно быть шесть голосовых приветствий. Во всяком случае, это возможно. Я думаю, что количество шесть важно в этом вопросе. Самос поднял свою левую руку. Медленно, молча, он разогнул по очереди четыре пальца. При этом он прижал мизинец левой руки правой. - Тал, - сказал Капитан Порт-Кара, и отпустил свой мизинец. – Тал, повторил он, и разогнул последний палец. После этого, меньший из этих двух существ начал двигаться. Я почувствовал, что покрылся гусиной кожей, а волосы в основании шеи встали дыбом. Он обернулся, и, наклонившись, поднял большой щит, по размеру подходящий для такого гиганта. Зверь поднял щит перед нами, держа горизонтально, выпуклой стороной вниз. Мы могли видеть, что ремни щита были в порядке. Затем он положил щит на пол, рядом со столом, слева от себя. Потом снова повернулся и наклонился. На сей раз, он продемонстрировал нам мощное, приблизительно двенадцатифутовое копье, с длинным коническим бронзовым наконечником. Держа копьё двумя руками горизонтально поперёк тела, он протянул его в нашу сторону, вернул к себе, а затем также положил на пол слева, около щита. Диаметр древка копья составлял приблизительно три дюйма. Бронзовый наконечник, возможно, весил где-то двадцать фунтов. - Они чтят нас, - догадался Самос. - Так же как мы сделали для них, - сказал я. Смысл действий кюров, подъем оружия, и затем укладывание его рядом с собой, был понятен. Это действие, соответствовало общегореанскому предложению перемирия. То, что существа сочли целесообразным использовать этот человеческий ритуал, было замечательно. Я счёл это, желанием договорится. Они казались заинтересованными в благоприятном результате. Я задавался вопросом, что же им нужно. Однако наверняка это было известно, только более светлому и меньшему, из этих двух существ, носящему кольца в ушах, тому, кто исполнил весь этот ритуал. Более крупный зверь - Кровь не шевелясь, стоял в стороне. Безусловно, все эти действия были выполнены в его присутствии. Значит, это было достаточными доказательствами их принятия и им тоже. Я отметил, обстоятельство, которое всегда замечает воин, копье было помещено слева от них, и наконечник, также был направлен в левую сторону. Оно лежало, таким образом, и было ориентировано так, что Кровь, что стоял слева, с их точки зрения, если это он был правшой, а большинство кюров таковы, как впрочем, и люди, мог легко наклониться и схватить его. - Я вижу, что они пришли не для капитуляции, - сказал Самос. - Нет, - согласился я. Ремни щита, которые были видны нам, так как щит лежал вниз выпуклой стороной, не были не оторванный, или отрезаны, сделало бы щит бесполезным. Так же древко копья не было сломано. Они прибыли не для сдачи. Губы меньшего приоткрылись, обнажая клыки. Самос отпрянул. Его рука самопроизвольно потянулась эфесу его меча. - Нет, - успокоил я его. - Он пытается подражать человеческой улыбке. Существо тогда отстегнуло, от широкой портупеи металлический, продолговатый ящичек, и поместило его на стол. - Это - переводчик, - пояснил я Самосу. Я видел один в их северном комплексе, несколькими годами ранее. - Я не доверяю этим бестиям, - сказал Самос. - Некоторые из них специально обучены, - сказал я, - и могут понимать гореанский. - Ого! - удивился Самос. Меньший, из этих двух существ повернулся к большему, и что-то ему сказал. Их речь напоминает последовательность рыков, визгов и хриплых горловых вибраций. Издаваемые ими звуки являются криками животных, причём такими, которые совершенно естественно ассоциируются с большим, сильным, хищным плотоядным животным. Но всё же, с другой стороны, мелодичность, точность и качество, слышимые в них, позволяют безошибочно ассоциировать их с языком. Больший, медленно кивнул своей огромной, косматой головой. Концы двух верхних длинных, кривых клыков, показались из-за его плотно сжатых губ. Он наблюдал за нами. Меньший, из зверей, тем временем, возился с устройством на столе. Наклон головы вперёд является почти универсальным жестом согласия, как для демонстрации подчинения, так согласия с другой стороной. Жест несогласия, с другой стороны, имеет намного большее разнообразие. Мотание головой из стороны в сторону, среди разумных существ, используется в качестве отрицания. Есть много других формы не согласия, например, качать головой с бока на бок, или кривить губы, указывая на отвращение, или даже на изгнание нежелательного. Плюнуть, отпрянуть, поднять голову, или вытянуть шею, иногда показать зубы или вздрогнуть всем телом всё это будет понято, как отказ от положительного ответа. - Безусловно, - сказал я, - для них чрезвычайно трудно говорить по-гореански, или на другом человеческом языке. Им, учитывая природу их полости рта, горла, языка, губ и зубов очень трудно воспроизвести человеческие фонемы. Они могут, однако, иногда с ужасающим акцентом, приблизиться к нашей речи. Я вздрогнул. Несколько раз, уже слышал такие попытки кюров говорить по-гореански. Это приводило в замешательство, услышать человеческую речь, или что-то напоминающее человеческую речь, исходящее от такого источника. Я был рад, что в этот раз у них имелся переводчик. - Посмотри, - привлёк моё внимание Самос. - Да, вижу, - сказал я. Маленький, конический, красный огонёк загорелся на верхней грани прибора. Меньший, из монстров выпрямился, и начал говорить. Первоначально, мы не поняли, ничего из того, что это сказало. Мы слушали его, не шевелясь, в тусклом, бледно-желтоватом, мерцающем свете незакрытого ставнями потайного фонаря, среди темных, танцующих теней заброшенной тарновой фермы. Я автоматически отмечал блеск золотых колец в его ушах, и влажность слюны на его темных губах и клыках. - Я - Ког, - донеслось из переводчика. - Я ниже колец. Со мной Сардак, он из колец. Я говорю от имени Народов, и вождей Народов, те, кто стоит выше колец. Я приветствую Вас от лица Властителей, Хранителей и Держателей. Я не приветствую Вас от лица подлых колец, изгнанных, неназванных и малодушных. Так же не приветствую Вас от наших домашних животных, тех, кто является или не является людьми. Короче говоря, честь Вам и почтение, приносят те, кто наделен широкими полномочиями, и никаких слов от недостойных чести. Таким образом, я приветствую Вас от имени Народов, от имени Племенных Скал и Стальных Миров. Я приветствую Вас домов тысячи племен. Эти слова, и словосочетания, доносились из переводчика, в интервалах между фразами существа. Они произносились механическим голосом без каких-либо интонаций. Создать интонации, а так же выразительное звучание, высоту и напряжение звуков, присущие живой речи, к сожалению, переводчик не в состоянии. Он выдаёт речь в виде формальной, высушенной продукции. Такой перевод, является часто несовершенным, или, по крайней мере, неуклюжим и неудобоваримым. В действительности, именно эти особенности мешают начать массовое производство таких машины, но как только это смогут скорректировать, и небольшие трудности в понимании сути того, что говорится, исчезнут, можно будет ставить их производство на поток. В моем представлении в выходную речь переводчика стоит добавить некоторую фамильярность. В частности я бы снял ограничения с кое-каких фраз и подправил различные грамматические ошибки. С другой стороны, учитывая тот факт, что я перевожу ещё и на английский, то такой двойной перевод сильно отдаляется от оригинала. Я думаю, что вышеупомянутый перевод не очень соответствует букве сказанного, но передаёт смысл монолога. С другой стороны, я не утверждаю, что понял все тонкости перевода. Например, я не уверен в кольцевой структуре и назначении ссылок на племенные скалы. - Самос, я думаю - сказал я, - Ты, должен, ответить. - Я - Самос, - заговорил мой спутник, - и я благодарю Вас за Ваши сердечные и радушные приветствия. Мы с Самосом зачарованно услышали, произнесённую фразу, с одним исключением, преобразованную в цепочку рычания и гортанного хрипа исходящего из устройства. Машина, по-видимому, приняла и зарегистрировала гореанские фонемы, и затем просканировала фонематический вход для данной комбинации фонем, которые отобразились гореанскими когнитивными единицами, или морфемами. Таким образом, морфемы, или лингвистические когнитивные единицы, по крайней мере, распознанные единицы, не возникают в приборе сами по себе. Человек переводчик слышит речь, и понимает её морфемно, затем распознаёт и перерабатывает в новые фонетические структуры. В случае с машиной согласование просто между звуковыми структурами, напрямую, идёт через компьютер, который является источником понимания. Безусловно, тот, кто смог создать и запрограммировать такое устройство обладал далеко не средним лингвистическим талантом. Мы действительно, услышали одно гореанское слово в переведённой фразе. Это было имя - Самос. Когда машина сталкивается с фонемой или фонетической комбинацией, которая не связывается с фонемой или комбинацией фонем на новом языке, она выдаёт эту фонему как часть переведённой фразы. Например, если кто-то произносит бессмысленные слоги в устройство, та же самая бессмыслица, будет воспроизведена на выходе, не считая, конечно, случайных совпадений. Существа, так же, услышали имя Самоса. Могли ли они произнести это имя или нет, или насколько точно они могли это сделать, я не знаю. Это должно зависеть от способностей их речевого аппарата. Надо заметить, что оно отличается по звучанию, от имён этих двух созданий, Ког и Сардак. Эти имена звучали в гореанских фонемах, а не в фонемах собственного языка кюров. Конечно, это может означать что, по крайней мере, эти два имени, были заложены в программу прибора. Переводчик, несомненно, был улучшен, чтобы помочь этим двум особям в выполнении их миссии. По-видимому, ни я, ни Самос, не смогли бы произнести подлинные имена монстров. Ког и Сардак, несомненно, соответствовали их подлинными именами, и, учитывая некоторый тип фонетической транскрипции, были приемлемы для наших собеседников. Вероятно, имело место некоторое совпадение слогов. - Я приветствую Вас, - продолжил Самос, - от лица Совета Капитанов Порт-Кара, Бриллианта сияющей Тассы. Я видел, что губы существ раздвинулись. Я, также, улыбнулся. Самос, на самом деле, был предусмотрителен. Что Совет Капитанов мог знать об этих существах, или о военных кольцах Стальных миров? Он не идентифицировал себя как представитель тех сил, что выступают против захвата планеты, так страстно желаемого нашими дикими коллегами. Непосредственно я, поскольку служу Царствующим Жрецам, не рассматриваю себя как друга этих животных. Мое копье, в таких вопросах, если можно так выразиться, было свободно. Я могу вести свои собственные войны, свои собственные предприятия. - Я приветствую Вас также, - говорил Самос, - от имени свободных мужчин Порт-Кара. Я не приветствую Вас, конечно, от тех, кто не достоин, чтобы приветствовать Вас, например, от наших рабов, которые являются ничем, и всего лишь работают на нас, и используются для нашего развлечения или удовольствия. Ког коротко склонил его голову. Я думал, что Самос всё сказал правильно. Рабы на Горе, это домашние животные. Обученный слин, проданный на рынке слинов, обычно приносит более высокий доход, чем даже красивая девушка, проданная обнажённой на невольничьем рынке. Все, конечно, зависит от спроса и предложения. Красивые рабыни вообще-то дёшевы на Горе, в значительной степени из-за частых захватов и разведения. Весьма обычно, для большинства городов, что девушка-рабыня стоит не больше одного тарска серебром. Девушки хорошо это знают, и это помогает им понять свое место в обществе. - Я говорю от имени Народов, от имени Стальных Миров, - сказал Ког. - Вы говорите от имени всех Народов, и от имени всех Стальных Миров? -спросил Самос. - Да, - подтвердил Ког. - Вы говорите от имени всех таковых из Народов, и всех таковых из Стальных Миров? - переспросил Самос. Я думаю, это был интересный вопрос. Он, конечно, несколько отличался от предыдущего вопроса. Мы знали, что среди них существуют несколько групп и партий с различными мнениями относительно тактики, но не конечной цели. Мы познакомились с этим в Тахари. - Да, - ответил Ког, решительно. Когда Ког давал ответ на этот вопрос, я намеренно, наблюдал не за ним, а за другим кюром. Все же я не разглядел ни вспышки сомнения или беспокойства в его глазах, ни рефлекторного движения широких ушей. Зато, сам Сардак немного обнажил зубы, заметив мое внимание. Похоже, моя попытка прочитать его реакцию, показалась ему забавной. - Говорите ли Вы от имени Царствующих Жрецов? - спросил Ког. - Я не могу этого сделать, - отказался Самос. - Интересно, - сказал Ког. - Если Вы желаете говорить с Царствующим Жрецами, - пояснил Самос, -Вам следует пойти в Сардар. - Что представляют собой Царствующие Жрецы? - поинтересовался Ког. - Я не знаю. Я подобрался, похоже, у наших противников, не было ясного представления о природе Царствующих Жрецов. Они непосредственно не видели Царствующих Жрецов, зато из силу испытали в полной мере. И как осторожные хищники, они опасались их. Царствующие Жрецы, проявляли мудрость, не вступая в непосредственную конфронтацию с кюрами. Было совершено несколько пробных и бесполезных попыток военного вторжения монстров, окончившихся для них печально, как я подозревал, из-за их незнания истинного характера и силы странных и таинственных жителей Сардара. Если эти твари узнают природу Царствующих Жрецов, и особенно текущее состояние дел, в которое они попали в результате катастрофической гражданской войны в Гнезде, у меня не было сомнений, что сигналы к вторжению почти немедленно будут переданы к стальным мирам. И уже через неделю серебристые корабли пришельцев будут на просторах Гора. - Мы знаем природу Царствующим Жрецам, - сказал Ког. - Они очень походят на нас. - Я не знаю, - повторил Самос. - Они должны быть такими же, - заявил Ког, - иначе они не смогли бы стать доминирующей формой жизни. - Всё возможно, - сказал Самос. – Но я не знаю. Больший, из этих двух монстров, во время этого обмена мнениями, наблюдал за мной. Я улыбнулся ему. Его уши дернулись от раздражения. Потом ещё раз, что-то было в этом величественное, дикое и угрожающее. - Вы можете говорить от имени мужчин обоих миров? - спросил Ког. Имелись в виду, несомненно, Земля и Гор. - Нет, не могу - отказался Самос. - Но Вы - человек, - настаивал Ког. - Я - только один человек. - Их раса еще не достигла полного объединения индивидуальностей, -объяснил Сардак, своему товарищу. Его замечание, конечно, было принято переводчиком и обработано, как если бы оно было адресовано нам. - Это верно, - согласился Ког. Я задался вопросом, услышав, что кюры достигли объединения народов. Я был склонен сомневаться относительно этого. Пришельцы, были особями территориальными, индивидуалистическими и агрессивными, совсем как люди. Вряд ли бы, они сочли интересными и подходящими для себя более мягкие идеалы травоядных особей. Ошибочные гипотезы социального редуктивизма явно не для них. Все существа в мире разные, более того они и не должны быть одинаковыми. Джунгли могут быть столь же привлекательными, как сады. Леопарды и волки такой же законный элемент природы, как спаниели и картофель. Объединение разновидностей, как мне кажется, будет не благословением, а ловушкой, отравой, патологией и проклятием, социальным курортом, в котором большой и сильный будет уменьшен, или должен симулировать уменьшение до уровня раболепия и ползания, до состояния карлика. Безусловно, и в этом случае надо кому-то принимать решения. Естественно, что маленькие и слабые примут одно решение, а большие и сильные другое. Нет никакого единого человечества, как не существует единой рубашки, универсальной пары обуви, или униформы, есть только серая масса, в которую превратятся все люди. У каждого человека есть возможность выбора. Или он отрицает это, и видит только свои собственные горизонты. Или он соглашается, и становится убийцей своего лучшего будущего. - Жаль, - сказал Сардак, обращаясь к Когу, - что они не достигли объединения индивидуальностей. Ничего, как только они избавятся от Царствующих Жрецов, нам будет легче отвести их загоны для скота. - Это так, - согласился Ког. То, что сказал Сардак, по моему мнению, было абсолютно верно. Слишком централизованные структуры легче всего подрываются и ниспровергаются. Обрыв одной пряди сети может обрушить весь мир. Сто восемьдесят три воина однажды завоевали целую империю. - Вы можете говорить от имени Совета Капитанов Порт-Кара? - спросил Ког. - Только по вопросам, имеющим отношение к Порт-Кару, и только после решения совета, принятого после консультации, - ответил Самос. Это было не совсем точно, но это было близко к истине. Но это было подходящим ответом, при данных обстоятельствах. Не думаю, что наши собеседники были знакомы с муниципальными процедурами. - Однако Вы имеете определенные полномочия исполнительной власти, не так ли? - настаивал Ког. Я восхитился этими монстрами. Они хорошо подготовились к своей миссии. - Да, - вынужден был согласиться Самос, - но они вряд ли будут касаться тех вопросов, что мы, вероятно, будем здесь обсуждать. - Я понял, - сказал Ког. - От имени кого, в таком случае, Вы говорите? - Я говорю, - усмехнулся Самос, - от имени Самоса из Порт-Кара, от своего собственного имени. Ког схватил переводчик и повернулся к Сардаку. Они переговорили на своём языке в течение нескольких мгновений. За тем Ког вернул прибор назад на стол. На сей раз, маленький, конический красный свет загорелся почти немедленно. - Хорошо, этого для нас достаточно, - вновь заговорил Ког. Самос слегка отстранился. Ког отвернулся, и достал кожаный тубус, затем своими большими, волосатыми, похожими на щупальца пальцами, с затуплёнными когтями, снял крышку. Я подозреваю, что эти два существа не поверили Самосу, когда он возражал им, что мог говорить только от имени себя. Как минимум, они были уверены, что он в значительной мере вовлечен в дела Царствующих Жрецов. Кроме того у них, похоже, не было альтернативы контакту с ним. Из длинного, кожаного тубуса Ког вытащил, что-то, туго завёрнутое в лоскут мягкой дубленой кожи. Свёрток был светлым, почти белым, завязанным тесьмой. От него шёл лёгкий запах дыма, вероятно от дыма терлового кустарника. Такая кожа, становится водонепроницаемой, если её прокоптить. Обычно для этого кожа оборачивается вокруг маленькой треноги из шестов, а внутри этого сооружения разжигается небольшой костерок на ветках и листьях терлового кустарника, при этом остаётся легкий запах дыма. Ког положил свёрток на стол. Это была не сыромятная кожа, а мягко-дубленная, как я и предположил. При производстве недубленой кожи, тщательно очищенный от мяса кусок растягивают и прибивают к ровной поверхности, чтобы просушить солнцем и ветром. Такая кожа в дальнейшем, может нарезаться и идти в дело без дальнейшей обработки. Этот продукт, грубый и жесткий, может использоваться для таких вещей как щиты, панцири, ремни или веревки. Смягчение кожи, наоборот, является намного более трудной задачей. При мягком дублении снятая кожа, должна пропитаться салом, маслами и жирами, обычно вытопленными из мозгов животных. Они втираются в кожу, с помощью мягкого плоского камня. Далее кожа смачивается водой, плотно скручивается, убирается в прохладное тёмное место, подальше от солнца и высокой температуры, на несколько дней. За это время, смягчающие вещества - жиры и масла, полностью проникают в кожу. Теперь кожу надо развернуть, и протирать, мять и растягивать в течение нескольких часов. Конечный продукт из коричневого становится светло-кремовым, и может обрабатываться и нарезаться также легко как ткань. - Известен ли Вам, - спросил Ког, - тот, кого зовут Зарендаргар? - Кто такой этот Зарендаргар? – сделал вид, что не понял Самос. - Давайте не будем тратить время друг друга впустую, - предложил Ког. Самос побледнел. Я был рад, что, снаружи, вокруг этого заброшенного здания, дежурили несколько охранников. Они были вооружены арбалетами. Железные болты этих самострелов, веся приблизительно фунт, были способны войти на глубину около четырех дюймов в твёрдое дерево, при выстреле с приблизительно двадцати ярдов. Вот только, к тому времени, как охранники войдут в здание, мы с Самос, можем быть наполовину съедены. Ког пристально посмотрел на Самоса. - Зарендаргар, - сказал Самос, - был знаменитым командующим стальных миров, боевым генералом. Он погиб во время разрушения снабженческого комплекса в Арктике. - Зарендаргар жив, - заявил Ког. Я был поражен этим заявлением. Это казалось мне невозможным. Разрушение комплекса было полным. Я был свидетелем этого, находясь всего в нескольких пасангах на льду, в арктической ночи. Комплекс был превращён в радиоактивный ад. Даже ледяное море при этом, всколыхнулось и вскипело. - Зарендаргар не мог остаться в живых. - Это был первый раз, когда я вступил в общение с монстрами. Возможно, я не должен был этого делать, но я имел непосредственное отношение к предмету разговора. Я видел взрыв. Я, даже издалека, был наполовину ослеплен вспышкой, и, некоторое время спустя, оглушён звуком, ударной волной и опалён высокой температурой. Форма, высота и ужас того высокого, расширяющегося, грибовидного облака были тем, чего я никогда не забуду. - Никто не смог бы выжить в том взрыве, - сказал я. – ни там, ни рядом с ним. - Я был там. - Мы знаем, - сказал Ког. - Зарендаргар мертв, - повторил я. Ког, тем временем разворачивал свёрток на столе. Он делал это таким образом, чтобы Самос и я могли видеть всё. Волосы встали дыбом у меня на затылке. - Вам знакомы такие вещи? - спросил Ког Самоса. - Нет, - ответил Самос. - Я видел подобные, - сказал я, - Но только не здесь, а в другом мире. Я видел это в местах, называемых музеями. Такие вещи больше не делают. - Кожа кажется Вам старой, - осведомился Ког, - Потемневшей, хрупкой, потрескавшейся, истончённой, дряхлой? - Нет, - сказал я. - Посмотрите на цвета, - предложил Ког. - Они выглядят старыми? Они кажутся Вам увядшими? - Нет. Они яркие и свежие. - Молекулярный анализ, а также проверка степени высыхания, показывает, что этот материал, и нанесённые на него пигменты, не старше двух лет. Это предположение подкрепляется данными сравнительного анализа, этого образца кожи с другими, датирование которых известно и не вызывает сомнений. - Да, - вынужден был согласиться я. Я знал, что эти монстры, в своих стальных мирах, обладают передовымитехнологиями. У меня были некоторые сомнения, но скорее всего, их технические и химические возможности вполне позволяли установить точную датировку рассматриваемой кожи и использованной краски. Кроме того, я не мог оспорить их утверждение. Ведь, все исходные данные были в их распоряжении, а не у меня. Ну не имел я никаких возможностей проверить эти факты. А то что, что эти животные, здесь использовали столь примитивное оружие, было следствием их страха перед Царствующими Жрецами. Ношение иного оружия, могло бы стать фатальной ошибкой, для представителей их расы, которые проживали на Горе и происходили от особей, давным-давно высадившихся и застрявших на планете. Царствующие Жрецы, в целом, смотрели на них сквозь пальцы. Им разрешают жить, так как они живут и где они живут на Горе, даже по своим древним законам и традициям, при условии не нарушения гореанского Закона об Оружии и Технологических Ограничениях. Безусловно, эти бестии, оторвавшись от корабельной дисциплины, через одно поколения или два, скатились в варварство. В общем, они заняли часть Гора, не населяемую людьми. Царствующие Жрецы заботятся о своем мире, но их главные интересы находятся внутри планеты, а не на её поверхности. Практически жизнь на Горе идёт своим чередом, как если бы они и вовсе не существовали. Безусловно, они заинтересованы в том, чтобы поддерживать естественные экосистемы планеты. Они мудры, но даже они избегают вмешиваться в точные и тонкие системы, которые развивались четыре миллиарда лет. Кто знает, какой эффект вызовет одна смещенная молекула по-прошествии тысячи лет? Я смотрел на Кога и Сардака. Вот эти существа, тысячи лет назад, разрушили свой собственный мир. Теперь они захотели другой. Царствующие Жрецы, величественные и сиятельные, далёкие, безобидные и терпимые, были тем, что стояло между Когом и Сардаком, и Землёй и Гором. - Это, - сказал Ког, глядя на Самоса, - Кожа истории. - Я понял, - ответил Самос. - Это - произведение краснокожих дикарей, - продолжил Ког, -представителя одного из племен населяющих Прерии. - Ясно, - сказал Самос. Краснокожие дикари, как их обычно называют на Горе, и расово и культурно отличаются от Краснокожих Охотников Севера. Они более стройные, более длинноногие, их дочери созревают раньше, и их младенцы рождаются без синего пятна в основании спинного хребта, в отличие от большинства краснокожих охотников. Они ведут кочевой образ жизни, их культура привязана к травоядной, высокой кайиле, по существу тем же самые животным, что и виденные мной в Тахари, имеющим широкие стопы, позволяющие не проваливаться в глубоком песке, и кочующим, стадным, медленнорастущим трёхрогим кайилиаукам. Правда, некоторые племена не приручают и не используют кайил, зато эти племена приручили тарнов, именно они являются самыми опасными из всех. Хотя существуют многочисленные физиологические и культурные различия среди этих народов, они все вместе обычно обозначаются как краснокожие дикари. По-видимому, это результат того, что сведения о них слишком скупы, вся информация сводится к характеристикам хитрые, жестокие и коварные. Они, кажется, живут для охоты и междоусобной войны, которая, похоже, служит им в качестве спорта и религии. Интересно, что большинство из этих племен, может быть объединено только ненавистью к белым, ненавистью неизменной в любые времена, имеющей приоритет перед всеми внутренними разногласиями и враждой. Чтобы напасть на белых, нарушивших границы их земель, поднимается копье войны, и тогда забывается даже длительная вражда, и кровные враги встанут плечом к плечу. И собираются племена, друзья и враги - неважно, для этого сражения. Как говорят, это выглядит грандиозно. В силу чего, такие события сохраняются в истории народов, и называются Памятью. - История начинается здесь, - сказал Ког, указывая на центр кожи. От этой точки начиналась плавная спираль из рисунков и пиктограмм. При повороте кожи последовательно каждый рисунок оказывался в центре внимания, вначале рассказчика, а позже остальных зрителей. Каждое событие зарисованной истории, таким образом, разворачивалось перед нами как в живую. - Во многих отношениях, - продолжал Ког, - эта история весьма типична. Эти знаки указывают на племенной лагерь. Поскольку количество домиков небольшое, то это - зимний лагерь. Мы можем также подтвердить этот вывод, исходя из этих точек, которые изображают снег. Я смотрел на рисунки. Они были сделаны тщательно и красочно. Они были, в целом, маленькими, точными и тонкими, как миниатюры. Человек, который наносил краски, покрывающие холст, был и терпелив и искусен. Также, он был очень осторожен. Эта осторожность является особенностью таких работ. - Эта зубчатая линия, - сказал Ког, - висящая в лагере, указывает режущее чувство в животе - голод. Вот человек, который, как мы полагаем, и был художником, и которого мы называем Два Пера, из-за этих двух перьев изображённых рядом, надевает снегоступы и покидает лагерь. Он берет с собой лук и стрелы. Я наблюдал, что Ког медленно поворачивал кожу, отмечая рисунки на коже указкой. Многие из них были обрисованы черными контурами. Области внутри, были раскрашены. Основные используемые пигменты были желтый, красный, коричневый и чёрный. Они производятся из земли, глины и отваров корней. Синий пигмент можно получить из синего ила, экскрементов животных и отвара древесных гнилушек. Зеленый можно добыть из множества источников: из грунта, отвала гнилой древесины, медной руды и водорослей. Краски получают, разводя пигменты в горячей воде и смешивая с клеем. Наносятся краски, в основном пожеванной палочкой, маленькой щёточкой, или ручкой сделанной из пористой кости, обычно отрезанной от края лопатки или тазовой кости кайилиаука. Обе эти кости сильно испещрены порами, и удобны для тонкого нанесения краски. - Этот человек путешествует в течение двух дней, - объяснил Ког, указывая на два желтых солнца, нарисованные на коже. - На третий день он находит след кайилиаука. Он следует за животным. Он пьет талую воду, помещая снег в рот и отогревая его. Он ест высушенное мясо, в этот день он не разводит огня. Из этого мы можем предположить, что он уже находится в землях врагов. К вечеру четвертого дня он находит больше следов. Это следы других охотников, верхом на кайилах преследующих кайилиаука. Трудно определить их число, поскольку они едут цепочкой, чтобы следы одного животного скрывались следами следующего. У него тяжело на сердце. Должен ли он возвратиться? Он не знает, что сделать. Он должен разобраться с этим вопросом во сне. - Конечно, - заметил Самос, - это всё только предположения. - Я не думаю так, - не согласился Ког. - Эта кожа, - не сдавался Самос, - могла быть всего лишь бредом больного воображения примитивного дикаря. Также это могло, быть не что иное как изображение странного сна. - Организация и точность рисунка предлагают рациональность, - сказал Ког. - Это – не более чем пересказ сна, - настаивал Самос. - Всё возможно, - не стал спорить Ког. - Эти люди не всегда различают ясно свои сны и реальность, - проворчал Самос. - Они их различают ясно, - ответил Ког. - Просто, они считают их реальными. - Пожалуйста, продолжайте, - попросил я. - Здесь, во сне, - продолжил Ког, указывая на серию пиктограмм, которые следовали за маленькой спиральной линией, - Мы видим, что кайилиаук приглашает человека на пир. Это - по-видимому, благоприятный знак. На пиру, однако, в вигваме кайилиаука есть тёмный гость. Его черты неясны, как Вы можете видеть. Человек боится. Он чувствует огромную силу в этом тёмном госте. Кайилиаук, однако, убеждает человека не бояться. Человек берет мясо из рук тёмного гостя. Кайилиаук говорит ему, что это будет его союзник и защитник. Он может взять его, как свой оберег. Человек просыпается. Он очень напуган. Он боится этого странного талисмана. Сон силён, и человек знает, что не может его игнорировать. С этого времени он знает, что его магический помощник - таинственный тёмный гость. - Отчего, - спросил Самос, - человек думает, что приобрёл этого магического помощника? - Конечно, человек будет думать, что получил его из мира магии, -ответил Ког. - Выглядит как интересный пророческий сон, - заметил я. - Конечно, сон неоднозначен, - сказал Самос. - Видите? Черты тёмного гостя неясны. - Верно, - согласился я. – Тем не менее, его размеры, и его внушающий ужас облик, и сила, особенно в сравнении вигвамом очевидны. - Вы также можете заметить, - обратил наше внимание Ког, - что он сидит позади огня. Это почётное место. - Всё это, не более чем догадки, - настаивал на своём Самос. - Это точно, - сказал я. – Но все же, дело представляет интерес. - Человек, возможно, когда-то видел таких существ, или слышал о них, и впоследствии забыл о них. - Это вполне вероятно, как мне кажется, - согласился я с Самосом. - Но почему, во сне, в этом сне, - задался вопросом Самос, - тёмный гость должен был бы появиться? - Возможно, - предположил я, - из-за тяжелого положения человека и потребности в помощи. В такой ситуации хочется иметь могущественного помощника. Страстное желание, соответственно, могло вызвать произошедшее. - Конечно, - подтвердил Самос. - Рассматривая события следующего дня, - встрял в наш диалог Ког, - Я думаю, что у Вас появятся более вероятные альтернативные объяснения. Это не должно, конечно, исключать того, что человек, в его затруднительном положении, и отчаянных условиях, не призывал могущественного союзника. - Что Вы имеете в виду? – спросил я. - Это могло быть, ранее, в течение дня, он видел, образ могущественного помощника, но только во сне интерпретировал его. - Это правдоподобно. - Даже более чем правдоподобно и интересно, - продолжил Ког, - Я подозреваю, что тёмный гость, в том залитом лунным светом снегу, действительно явился человеку. Человек, голодный, опустошенный, проваливающийся с сон, находящийся на грани между сном и явью, не мог ясно осознать, что видел его. Он тогда соединился, с его сном, а дикарь постигал это в пределах его собственной концептуальной основы. - Интересная идея, - сказал я. - Но кажется маловероятным то, что пути человека и его помощника могли бы пересечься в обширных, пустынных просторах засыпанных снегом Прерий -заметил Самос. - Да, если только оба не преследовали того же кайилиаука, - сказал Ког. - Почему этот помощник не съел человека? – спросил я. - Возможно, потому что он охотился на кайилиаука, а не на человека. -Предположил Ког, - Возможно, потому что, если бы это убило человека, то оно могло опасаться, что другие мужчины стали бы преследовать его, чтобы убить в свою очередь. - Всё может быть, - сказал я. - Также, - усмехнулся Ког, - Кайилиаук вкуснее, человечины, я это знаю. Я пробовал и то, и другое. - Тебе видней, - не стал спорить я. - Если помощник подходил к человеку, - сказал Самос, - Там не были бы следы на снегу. - Несомненно, - согласился Ког. - Были ли следы? - спросил Самос. - Нет. - Значит, это был сон, - высказал своё мнение Самос. - Отсутствие следов было принято человеком, как доказательство того, что помощник происходил из волшебного мира, - сказал Ког. - Естественно, - сказал Самос. - Соответственно, человек и не искал их. - Значит, Вы полагаете, что такие следы были, - угадал Самос. - Конечно, просто, около лагеря, они были заметены. - В таком случае, с точки зрения человека, - размышлял Самос, -получилось, что тёмный гость появился и исчез со всей таинственностью гостя из магического мира. - Да, это так, - подтвердил Ког. - Интересно, - задумался Самос. - Совершенно ясно, - сказал Ког, - что так человек видел ситуацию, и не важно, был он прав или нет. Это так же ясно и бесспорно как, события следующего дня. Они изображены чётко и однозначно. Ког ловкими, шестисуставчатыми, длинными пальцами, повернул кожу на четверть оборота. - Утром, - продолжил историю Ког, - человек, вдохновленный его сном, возобновил свою охоту. Пошёл снег. - Я заметил точки между бледной поверхностью земли и полукругом неба. - Снег и ветер, скрыли следы. Тем не менее, человек двигался, помня пророчество кайилиаука исследуя наиболее удобные места для добычи корней или травы из-под снежного покрова. Он не боялся терять след, и благодаря его сну он был неустрашим. На снегоступах, он мог двигаться быстрее, чем проваливающийся в снег кайилиаук. Действительно, на длинной дистанции, в таком снегу, он мог соревноваться в скорости с бредущей кайилой. Так же, как Вы знаете, кайилиаук редко перемещается ночью. Кстати, кайилиаук, о котором идёт речь, это кайилиаук Прерий. Гигантское, опасное животное, часто достигающее от двадцати до двадцати пяти локтей в холке и весящее целых четыре тысячи фунтов. Он почти никогда не пасётся в глубоком снегу, в котором почти беспомощен. Животное в панике убегает от человека едущего верхом на кайиле, однако, опытный охотник может убить его одной единственной стрелой. Он подъезжает вплотную к животному, практически на расстояние одного ярда, лишь избегая зоны досягаемости трёх мощных рогов зверя, чтобы выстрелить из своего маленького, но поразительно мощного лука. С такого расстояния стрела может вонзиться в тело по самые перья. В идеале удар наносится в кишечную впадину позади последнего ребра, вызывая крупномасштабное внутреннее кровоизлияние, либо под левую лопатку пробивая восьмиклапанное сердце. Охотничья стрела, к слову снабжена длинным коническим наконечником, крепко закрепленным к древку. Это облегчает извлечение стрелы из тела жертвы. Боевая стрела, наоборот, оснащается треугольным наконечником с острыми задними углами, результатом чего является трудность извлечения стрелы из раны. Наконечник боевой стрелы, кроме того, прикреплен менее надежно к древку, чем у охотничьей. Наконечник, таким образом, останется в теле, если попытаться вытащить стрелу, что сделано намеренно. Боевую стрелу надо протолкнуть сквозь тело, отломить наконечник, и затем выдернуть древко. В других случаях, если наконечник останется в теле, да ещё и сместится в сторону, приходится определять его местоположение с помощью с костяного или деревянного щупа, после чего вырезать ножом. Есть мужчины пережившие это. Многое зависит, конечно, от места, где застрял наконечник. Наконечники различных боевых и охотничьих стрел, у разных воинов различаются ещё и способом ориентации плоскости наконечника относительно прорези на обратном конце древка. В боевых стрелах плоскость наконечника перпендикулярна к плоскости прорези. При стрельбе, таким образом, наконечник примерно параллелен земле. А вот в охотничьих стрелах, всё наоборот, плоскость наконечника параллельна плоскости прорези. При стрельбе плоскость наконечника перпендикулярна земле. Причина этих различий в ориентации наконечника особенно весома при стрельбе в упор, прежде чем стрела начинает вращаться в воздухе - ребра кайилиаука вертикальны к земле, а ребра человека горизонтальны. Отличия ориентации наконечников, таким образом, основаны на разумности с точки зрения нанесения максимального урона и улучшения эффективности стрельбы. Конечно, как я уже упомянул, это имеет значение, только для выстрела в упор. Однако нужно отметить, что многие воины используют параллельную ориентацию и для своих боевых, и для охотничьих наконечников. Полагаю, что такая ориентация улучшает обзор и прицеливание. Параллельная ориентация, само собой, более эффективна в охоте на кайилиаука, в которого обычно стреляют с расстояния вытянутой руки. В ближнем бою с людьми, большая эффективность параллельного наконечника может быть достигнута простым наклоном лука. - К полудню, - тем временем продолжал Ког, медленно поворачивая кожу, - мы видим, что погода улучшилась. Ветер утих. Снегопад закончился. Солнце вышло из-за облаков. Мы можем предполагать, что день был ясный. Потеплело. Мы видим, что человек распахнул свое охотничье пальто и снял меховую шапку. - Я до настоящего времени не знал, что дикари носят такую одежду, пока не увидел эту кожу, - удивился Самос. - Так и есть, - подтвердил Ког. - Зимы в Прериях суровы, и каждый должен позаботиться об одежде. - Здесь, человек лёг, - указал Самос на рисунок. - Он преодолевает подъём, - пояснил Ког. - Преодолевает его с осторожностью. Я кивнул. Это не разумно выставлять свой силуэт непосредственно на фоне неба. Движение по такой поверхности не трудно обнаружить. Точно так же, прежде чем начать двигаться по какой-либо местности, разумно остановиться и осмотреться. Эта задача, обычно поручается следопыту, одному или нескольким, и выполняется перед миграцией племени, или военной операцией. Когда человек путешествует один, то он должен быть своим собственным разведчиком. Так же одиноким путникам или небольшим группам лучше избегать открытых мест без укрытий, где это возможно, а где это не возможно, стараться пересечь их как можно быстрее. Обычная хитрость, кстати, используемая при пересечении открытой местности, заключается в том, чтобы прижаться к спине кайилы, и накрыться плащом из шкуры кайилиаука. Тогда, издалека, особенно, если плотно прижаться к спине кайилы, всадник и его транспорт может быть принят за единственное животное. Своих разведчиков, краснокожие, иногда ещё называют слинами. Слин -самый эффективный и упорный следопыт Гора. Они часто используются, чтобы охотиться на беглых рабов. Также, следопыт, в большинстве племен, носит одежду из шкуры слина. Эта шкура, сшита в виде плаща с капюшоном, чтобы можно было закрыть им голову и спину. Возможно, считается, что острота чувств и хваткость слина, каким-то образом передастся следопыту. Некоторые разведчики считают, что они сами становятся слинами, надевая эту шкуру. Это отношение восходит к их верованиям относительно таинственных отношений, которые, как они думают, существуют между миром действительности и миром магии. Они верят, что время от времени, эти два мира сталкиваются друг с другом, и становятся единым. Безусловно, с практической точки зрения, эта одежда представляет собой превосходный камуфляж. Например, можно легко принять следопыта, стоящего на четвереньках, и осматривающего окрестности с возвышенности, за дикого слина. Такие животные являются весьма обыденными в Прериях. Их наиболее распространенная добыча – антилопа табук. - А теперь, вот посмотрите, - сказал Ког, поворачивая кожу далее, -что он увидел тем ясным и тёплым утром. - Это - то, что он изобразил, что он видел, мы точно не знаем, -поправил Самос. На склоне ниже гребня, лежит убитый кайилиаук, темной масса на белом снегу. Не возможно было ошибиться, кто присел позади кайилиаука -настороженный, огромный, похожий на ларла. - Вы видите? - спросил Ког. - Тёмный гость, - сказал Самос. - Ясно очерченный, - добавил я. - Да, - подтвердил Ког, - теперь, видимый отчётливо, в его собственной форме. Я не мог говорить. - Уверен, что это - только продукт воображения художника, - всё ещё не верил Самос. - Также, есть пять наездников на кайилах с кайиловыми копьями, между кайилиауком и тёмным гостем, и нашим охотником. - Это другие охотники, те, чьи следы были найдены раньше, те, кто также следовал за кайилиауком, - предположил Самос. - Да, - согласился Ког. Кайиловое копьё – пика, используется в охоте на кайилиаука так же, как и на войне. Его называют так, потому что оно было разработано, специально для использования со спины кайилы. Это копьё отличается от, более длинного и тяжелого тарларионового копья, спроектированного для использования со спины тарлариона, используемого с опорой о седло, и от более короткого, но толстого пехотного копья, используемого некоторыми группами пеших кочевников. Кайиловое копьё бывает, двух видов, охотничья и боевая пики. Охотничьи обычно более длинные, тяжелые и толстые. Охотничьи пики редко украшают, разве что, иногда связкой перьев желтой, длиннокрылой и остроклювой птицы прерий - пересмешника, или, как его иногда называют, жёлтой птицы кукурузы или зерна, которая, как считают краснокожие, первой находит еду. Наконечник охотничьей пики, обычно более длинный и узкий, чем военной, это следствие глубины, на которую надо его погрузить, чтобы достать сердце кайилиаука. Древки пик делают черными, гибкими и прочными. Их производят из дерева тэм, древесина которого лучше всего подходит для этой цели. Заготовки для копий срезают в конце зимы, когда в них меньше сока. Затем обрезки, медленно сушат и окуривают над очагом вигвама. Это продолжается несколько недель, пока древесина не высохнет естественным образом и не погибнут насекомые, которые могли бы там остаться, затем отбраковываются шесты, в которых появились трещины и сколы. Для копий выбираются старые деревья, или лес второго срока, которые прочнее, чем молодые, менее плотные деревья, или лес первого роста. После высыхания древки натирают жиром и выправляют, нагревая на слабом огне. Тонкая доводка формы выполняется маленьким ножом. Шлифовка оселком придаёт древку окончательную гладкость. Наконечник делают из металла, кости или камня. Он крепится на древко с помощью сухожилий или сыромятной кожи, а иногда купленными металлическими заклепками. Наконец добавляются, рукоять, петли и при желании украшения. Сухожилия и сыромятные ремни, прежде чем быть завязанными на копье, распаривают в горячей водой. Пропитанная водой кожа растягивается, а затем, высыхая, конечно сжимается, прочно удерживая наконечник. Установленный, таким способом наконечник, сидит чрезвычайно прочно и надёжно. Следует упомянуть тарновое копье, так как оно используется краснокожими, которые приручили тарнов, по размеру и форме, очень похоже на кайиловое копьё. Оно отличается, прежде всего, тем, что является более длинным и тонким. Пики используются по-разному, но наиболее распространенный метод таков: продеть запястье сквозь петлю, схватить копье правой рукой в районе центра тяжести, и удерживать на весу. Это даёт максимальный баланс, контроль и силу удара. Используя энергию бегущей кайилы для удара, такой пикой можно пробить тело кайилиаука насквозь. Безусловно, опытный охотник не воткнёт пику глубже, чем это необходимо, и его тренированная кайила замедлит свой темп, достаточно, чтобы разрешить кайилиауку стянуть свое тело с пики. Это позволяет охотнику использовать копьё снова и снова. - Обратите внимание на то как, наездники удерживают пики, - сказал Ког. - У переднего, - отозвался Самос, - оружие в подготовлено к нападению. - Значит, он умрёт первым, - заметил я. - Конечно, - подтвердил мою догадку Ког. Один из других всадников держал пику копье в правой руке, но опирая на бедро. Из этого положения он мог быстро привести копье в боевое положение. Он был, соответственно, вторым бойцом, с которым должен иметь дело тёмный гость. Третий охотник, держал копье поперёк тела, оно покоилось на предплечье левой руки. Он был третьим, с кем стоило считаться. Оставшиеся два всадника всё ещё держали свои копья по-походному, в плечевых петлях, переброшенными за спину. Этих можно было не принимать в расчёт. - Человек вынимает свой лук из украшенного бусами и бахромой саадака, - описывал рисунок Ког. - Он готовит лук к бою. Лук, конечно, оставляют без тетивы, пока это не потребуется. Это сохраняет упругость дерева и натяжение, и силу тетивы. - Из своего колчана, - пояснял Ког, - он извлекает шесть стрел. Три он держит, вместе с луком, в левой руке. Одну наложил на тетиву. Две оставшихся он держит во рту. - Первый верховой охотник приготовился напасть, - прокомментировал Самос. - Человек, на снегоступах, спускается по склону, сближаясь с врагами, - указал Ког, - его стрела на тетиве, лук готов к бою. Прицельная дальность и убойная сила малого лука, весьма значительны, если не сравнивать их с характеристиками крестьянского или длинного лука. Краснокожий, соответственно, когда это, возможно, пытается уменьшить расстояние до цели, увеличивая тем самым эффективность стрельбы. Это сочетается с их традициями ближнего боя. Среди дикарей выше всего ценится, если ты не просто убил врага в бою, но если при этом коснулся его или ударил невооружённой рукой, бойцы, сделавшие это, получают самые высокие почести. Чем больше опасности и риска, тем выше сопутствующая слава. Таким образом, просто убить врага, в понятиях краснокожих, значит гораздо меньше, чем превзойти врага, а попутно продемонстрировать большее мастерство и храбрость. Первое касание вооруженного врага открытой рукой, рассматривается среди большинства племен, как самый первый куп. Второму и третьему бойцам, достигшим такого успеха, засчитывался бы второй и третий куп. Убийство врага луком и стрелой из засады, могло бы быть засчитано только как пятый или седьмой куп. Само собой разумеется, подсчёт купов, отражённых в перьях и украшениях, является крайне важным делом среди дикарей. В этом вопросе есть и практические соображения. Например, маловероятно, что можно продвинуться в племени, стать лидером или вождем, имея мало удачных купов. А кроме того, во многих племенах, человеку, который не заслужил куп, не разрешают заводить семью. В других племенах такому человеку, если он - более чем двадцатипятилетний, разрешают иметь семью, но ему не разрешают раскрасить лицо женщины в свои цвета. Это будет позором для неё перед остальными женщинами племени. Традиция подсчета купов приводит к очевидным последствиям для структуры и характера общества краснокожих. В частности это, приводит к установлению культа силы и храбрости, в результате общество ориентируется к агрессивности и воинственности, что имеет результатом защиту и сохранение в почти естественной гармонии и балансе, тонких связей между запасами продовольствия, территориями и населением. Рассматриваемая под таким углом зрения межплеменная война может считаться, примером естественного отбора, с её сопутствующими следствиями в виде децентрализации и улучшения разнообразия и качества населения. Также, если внимательно присмотреться подсчёту купов и межплеменным войнам, то видно, что это привносит цвет, возбуждение и пикантность в тяжёлую жизнь дикарей. Они живут в мире, в котором опасность вездесуща. Конечно, они могли бы жить иначе, но они уже сделали свой выбор. Они живут со звездами и ветрами, с кайилами и кайилиауками. Они не желают преклоняться перед толстыми, пьющими пиво богами остальных, оседлых народов. Также, надо отметить, что подсчет купов гарантирует, что люди становятся крепче, здоровее, опаснее, умнее и чувствительнее с каждым новым поколением. Это резко отличается по сравнению с земным обществом, где самые здоровые и самые прекрасные, его представители гибнут на войне, в то время как хитрые и дефектные остаются в тылу, в безопасности, делая деньги и плодя себе подобных. В большинстве племен, обычно человек, отказавшийся принять участие в войне, одевается в женскую одежду и носит женское имя. Также он должен жить как женщина. Впредь о нём говорят в женском роде. Само собой разумеется, ему никогда не разрешат иметь семью. А иногда его могут даже принудить служить членам воинского сообщества, в качестве порабощённой женщины. Что достаточно интересно, белые стоят вне структуры куп. В этом сходятся все краснокожие. Кажется, они просто не считают белых достойными противниками. Не то, чтобы дикари возражали против их убийства. Просто, обычно они этим не гордятся. Так что убитый житель высоких городов имеет ценность на уровне заколотого тарска или убитого урта. Вот и не будет краснокожий изо всех сил стараться убить белого человека, он не видит в этом почёта, никто не зачтёт ему куп за это. - Человек, уже, - тем временем продолжал переводить Ког, - не дальше пятидесяти футов от верховых охотников. Он неслышно спустился со склону по мягкому снегу. Нет сомнений, что тёмный гость, как мы можем назвать его, присевший позади кайилиаука, видит его, но он не подаёт вида. - В смысле не делает ничего, что могло бы насторожить всадников, -уточнил я. - Да, - сказал Ког. Его губы приоткрылись, обнажая клыки. Обычный жест для них, впрочем, не добавляющий им очарования. Такой же естественный, как для нас моргание. - Лук натянут, - продолжил Ког. Малый лук имеет множество преимуществ. Среди них, самым важным является скорострельность. Опытный воин, при гореанской силе тяжести, может пускать стрелы с такой скоростью, что когда будет выстелена десятая, первая достигнет цели. Никакое другое гореанское оружие не может превзойти этой скорострельности. На близкой дистанции, это просто опустошительно. Два следующих преимущества малого лука, это его маневренность и скрытность ношения под одеждой. Лук можно быстро перебросить от одной стороны кайилы на другую. Всадники в бою весьма часто прячутся за спиной скачущей кайилы, и, кружа вокруг врага, пускают стрелы, внезапно высовываюсь над головой животного или иногда из-под её шеи. Для стрельбы из-под шеи нужно ногой зацепиться за спину, рукой держащей лук удерживаться за гриву кайилы либо, просунув руку сквозь кожаную петлю на горле, тем самым обеспечиваются точки опоры, необходимые для подобных подвигов. Безусловно, этот народ - превосходные наездники. Ребенок часто садится на спину кайилы прежде, чем научится ходить, но его крошечные кулачки, уже вцепляются в мохнатую шею. Иногда с шеи кайилы свисает ремень, длиной несколько футов. В случае если воин будет выбит из седла, надо успеть схватить этот ремень, чтобы используя импульс мчащегося животного снова оказаться на спине. Этот ремень, правда, чаще используется на охоте, чем в бою потому, что пеший боец легко может поймать болтающийся ремень, и воспрепятствовать движению кайилы, или даже заставлять её закрутиться и упасть. Само собой разумеется, что чрезвычайно опасно упасть с кайилы и во время охоты на кайилиауков, ведь всадник находится вплотную с огромным стадом мечущихся в панике животных. Охотники обычно рассеиваются вокруг стада, и каждый выбирает себе собственных животных для охоты. Так что, если ты свалился с кайилы, то мало кто сможет прийти на помощь. Это резко отличается от военных действий кавалерии, где товарищи обычно рядом и готовы, немедленно прикрыть, и помочь тому вернутся в седло. Дикарь не смотрит на войну как на индустрию или арифметику. Он лучше спасёт одного товарища, чем за это же время убьёт десять врагов. Причина в том, что все они - члены одного племени, и одного воинского сообщества. Они знают друг друга почти всю жизнь. Детьми они вместе играли и вместе пасли стада кайил в летних лагерях, а возможно, даже вместе на своей первой охоте добыли первого кайилиаука, и вот теперь они, мужчины, вместе ведут бой, они - товарищи, и друзья, жизнь каждого из них драгоценней, чем тысяча засчитанных купов. Это объясняет некоторые необычности межплеменных войн. Во-первых, боевые отряды, формируются реже, чем партии для кражи кайил. Это главное развлечение у дикарей, цель которого состоит в том, чтобы угнать как можно больше кайил, причём, если возможно, не встречаясь с врагом вообще, вот это - роскошный куп. Например, если отрезать ремень привязи кайилы, другой конец которого привязан к запястью спящего врага, и убежать с животным прежде, чем тот проснется. А вот убийство спящего врага является, самым незначительным купом, ведь если он был убит, как сможет он узнать, что его обвели вокруг пальца, зато вообразите его гнев и огорчение, когда он проснётся. Это даже более привлекательно для вора, чем его скальп. Во-вторых, ведение войны, почти никогда не подразумевает крупномасштабных сражений. Типичные военные действия - это набеги, проводимые обычно небольшой группой воинов, приблизительно десять -пятнадцать человек, которые входят в земли враждебного племени. Нападение, обычно происходит на рассвете, после чего отряд ускользает, почти так же быстро, как и появился, со скальпами и трофеями иногда, также с одной-двумя женщинами, взятыми у врага. Мужчины большинства племен обожают обращать в рабынь женщин врага, а вот мужчин в плен берут редко. Из-за их духа товарищества и отношения к войне как к развлечению, группа краснокожих обычно отказывается от преследования даже единственного врага в скалах или кустах, просто слишком опасно делать так, велика опасность засады. Дикари почти никогда не ввяжутся в бой, если они не будут иметь численного преимущества. Часто, они отступают даже при очевидной победе, если жертвы для её достижения покажутся им слишком высокими. Иногда, больший отряд дикарей, может сбежать при неожиданном нападении меньшего. Они предпочитают бороться на своих собственных условиях, и тогда, когда решат сами, исполнив перед этим свои военные ритуалы. - Даже с луком, - сказал Самос, - он не может ожидать победить пять мужчин. - Это довольно сложно, – признал я. - Он подбадривает себя, присутствием своего магического помощника, -объяснил Ког. - Он неустрашим. - Продолжайте вращать кожу, - попросил я. Ког повернул кожу на тяжелом столе, в свете незакрытого ставнями потайного фонаря. - Первый из всадников мертв, - указал Ког, - тот, у которого копье было в положении атаки. Кайила другого, однако, сбросила своего наездника и убежала. Я кивнул. Я предполагал это. Высокая, шелковистая кайила - чрезвычайно внимательное, пугливое животное. - Второй охотник, тот, кто считал его копье готово к бою, таким образом, лежит в снегу, сброшенный с кайилы. Два пера вынужден, таким образом, быстро изменить прицел на третьего наездника, того что держал копье поперёк седла. Он ранит его. Тёмный гость начал действия. Он прыгает через тело убитого кайилиаука и хватает человека, который выпал из седла. Я не хотел рассматривать эту картинку. - Мы можем предполагать, что охотник в снегу кричал, - продолжил меж тем Ког. - два других охотника, с пиками за спиной, отбегают в сторону. На расстоянии полёта стрелы они останавливаются, чтобы рассмотреть кайилиаука, темного гостя и охотника. Тёмный гость прыгает назад к туше кайилиаука, его кровь, красная в снегу. Поблизости, в снегу, лежит тот, кто был вторым наездником. Его копье сломано, тело наполовину перекушено. Тёмный гость отбрасывает назад голову, царапает свою грудь, поднимает когтистые лапы, и бросает вызов двум оставшимся охотникам. Кровь второго охотника окрасила в красный цвет о его челюсти и спутанный мех на его груди. Два оставшихся в живых охотника сбегают. Теперь тёмный гость и человек остались одни, с тушей кайилиаука и с тремя кайилами лишившимися наездников. Тёмный гость снова садится позади кайилиаука. Человек убирает свой лук и стрелы. Тёмный гость приглашает его на пир. - Эта история, не более чем интересный вымысел, - заявил Самос. - Поверните кожу, - попросил я Кога. - Тёмный гость уходит, - продолжил Ког. – Два пера отрезает мясо от туши кайилиаука. Ког снова повернул кожу. - Охотник возвращается в свой лагерь, - сказал Ког. - Он возвращается с тремя кайилами, на одной из которых, едет сам. Другие два нагружены мясом кайилиаука. Теперь в его лагере не будет голода. Он возвращается, также, со шкурой кайилиаука и тремя скальпами. Он решает сделать щит. Снова Ког повернул кожу. - Это - щит, который он собирается сделать, - сказал Ког, указывая на последнюю картину на коже. Эта последняя картина была намного больше, чем все предыдущие. Приблизительно семь или восемь дюймов в диаметре. - Я вижу, - отозвался я. На щите, был нарисован хорошо узнаваемый облик темного гостя, волшебного помощника. - Вы узнаёте? - спросил Ког. - Да, - ответил я, - это – Зарендаргар – Безухий. - Ты не можешь быть уверен, - сказал Самос. - Мы, также, полагаем, что это Зарендаргар, которого некоторые люди называют Безухий, - сказал Ког. - Значит, он жив, - вздохнул я. - Похоже, что так, - усмехнулся Ког. - Зачем Вы показали нам эту кожу? – спросил я. - Нам нужна Ваша помощь. - Чтобы спасти его из Прерий? - Нет, - сказал Ког, - нам надо убить его. - Это чушь, - воскликнул Самос. – вся эта история - ничто, фантазия дикаря. - Вы видели, - сказал Ког, - историю, изображённую на этой коже. - И что? - спросил Самос. - Это – кожа кайилиаука, - пояснил Ког. - И что? - Жизнь краснокожих зависит от этих животных. Это их основной источник еды и всего что нужно для жизни. Он даёт им мясо и шкуру, кости и сухожилия. От него они получают не только еду, но и одежду, убежище, инструменты и оружие. - Да знаю я, - ответил Самос. - знаю. - В их сказаниях они боготворят его. Его изображения и статуэтки используются в их ритуалах. - Мне это известно. - Далее, они верят, что если они будут не достойны кайилиаука, то те просто уйдут. И они полагают, что когда-то давным-давно, это уже происходило. - Ну и что? - спросил Самос. - А то, - пояснил Ког, - что они не лгут на коже кайилиаука. Это было бы последнее место в мире, где они могли бы солгать. На коже кайилиаука можно изобразить только правду. Самос молчал. - Кроме того, - продолжил Ког, - обратите внимание, что изображение тёмного гостя появляется на щите. - Вижу. - Согласно верованиям дикарей, если они не достойны, лгут, то их щит не будет защищать их, он отвернёт в сторону или не будет отражать стрелы и копья врагов. Многие воины утверждают, что видели, как это происходит. Щиты, также, сделаны из кожи кайилиаука, взятой с задней части шеи, где кожа и мускулатура являются толстыми, чтобы поддержать вес своих рогов и выдержать удары чужих, особенно весной во время гона, когда начинаются бои за обладание самками. - Я согласен, что этот художник был искренним, что он верил себе, что говорит правду. - Это более чем бесспорно. - Но все это, может быть всего лишь зарисованным рассказом о видении или странном сне. - Часть кожи, подходящей для сна или видения, - продолжал Ког, -отличается от той части кожи, на которой подразумевается изображать реальные события. Далее, мы находим немного причин, чтобы считать, что художник, возможно, ошибался в природе тех событий что видел, по крайней мере, в их общих очертаниях. - Тёмный гость, возможно, не Зарендаргар, - отбивался Самос. - Это может быть лишь совпадением. - Мы не считаем, что это возможно, - сказал Ког. - Расстояния и время, датировка этой кожи, представленные детали, указывают на то, что это -Зарендаргар. Обычно существа нашей расы, или их местные потомки, скатившиеся дикость, редко забираются в Прерии. Слишком мало укрытий, и слишком жарко летом. - История на коже происходит зимой, - напомнил Самос. - Это верно, - сказал, что Ког, - но дичь, зимой в Прериях, слишком редка. Земля слишком открыта, и следы трудно скрыть. Наши потомки предпочитают зимовать в лесистой или гористой местности. - Они обычно ищут такие области, - заметил я. - Да. - По-вашему мнению, Зарендаргар в бегах. - Да, он скрылся в маловероятных и опасных землях Прерий. - Он знает, что Вы будет его разыскивать? – уточнил я. - Да, - подтвердил Ког. - Он знает, что потерпел неудачу и знает, что его ждёт. Я вспомнил разрушение обширного комплекса в арктической части Гора. - Я знаком с Зарендаргаром, мне не кажется, что он бы стал скрываться. - Как тогда Вы объясните его присутствие в Прериях? - Никак, я не знаю. - Мы искали его в течение двух лет, - пояснил Ког. – За это время, это наша первая зацепка. - Как у вас оказалась эта кожа? – поинтересовался я. - Она привлекла внимание одного из наших агентов, и он купил её. Отсюда кожа была доставлена на стальные миры. - Эта кожа не похожа на вещь, с которой художник охотно расстался бы, -заметил я. - Вполне возможно, - не стал спорить Ког. Я вздрогнул. Художник, несомненно, был убит, а его тело оставлено раздетым и искалеченным, как это принято у дикарей. Картина, после этого, через торговые каналы, попала, в один из высоких городов, возможно Тентис, самый близкий из больших городов к Прериям. - Мы ищем Зарендаргара, - пояснил Ког. - Мы назначены его палачами. Все же было что-то, непонятное мне во всём этом. Я не мог полностью понять, что же происходит. С одной стороны, я сомневался, что Зарендаргар в бегах. Но, иначе, я не мог объяснить его присутствие в Прериях. Кроме того, я не был до конца уверен, что художник мертв. Он произвел на меня впечатление опытного и находчивого воина. С другой стороны, кожа была продана. Я был взволнован этими загадками. Я не понимал их. - Его преступлением была неудача? – спросил я. - Это не допускается на стальных мирах, - ответил Ког, - ни для одного из тех, кто выше колец. - Несомненно, его судили по закону, - сказал я. - Приговор был объявлен в соответствии с уставами стальных миров, -подтвердил Ког, - высоким советом, составленным из семидесяти двух участников, избранных из числа представителей тысячи утесов. - Тот же самый совет был и судьей и присяжными? - Да, как это имеет место во многих из Ваших собственных городов. - И Зарендаргар не присутствовал на этом суде, - заметил я. - Если бы присутствие преступника требовалось, - сказал Ког, - то это могло бы лишить возможности, провести суд. - Это верно. - Ограничение на судопроизводство такого вида было бы неверно. - Я понял. - Были ли представлены доказательства в поддержку Зарендаргара? - В этом случае доказательства против суда недопустимы. - Я понял. Кто, тогда, говорил от имени Зарендаргара? - спросил я. - Это неправильно говорить от имени преступника. - Понятно. - Как Вы можете видеть, надлежащая правовая процедура, строго соблюдалась, - заявил Ког. - Спасибо, моя совесть теперь удовлетворена относительно этого вопроса. Губы Кога обнажили клыки. - И всё же, - спросил я, - действительно ли голосование по этому вопросу было единодушным? - Единодушие представляет препятствие для проведения быстрого и эффективного правосудия, - сказал Ког. - Действительно ли голосование было единодушным? - повторил я свой вопрос. - Нет. - Но насколько оно было близко к единодушию? - Почему Вы спрашиваете? - Мне любопытно. - Да, - сказал Ког, - это было интересно. - Спасибо, - поблагодарил я. Я знал, что среди этих существ были свои фракции. Я узнал это, когда был в Тахари. А также, я подозревал, что часть совета, даже если бы они не поддерживали сторону Зарендаргара, должны были признавать его ценность для стальных миров. Он был, несомненно, одним из самых способных из их генералов. - И нет никакого разделения, между политическим и судебным. - Все законы существуют, чтобы отвечать интересам власти доминантов, -объяснил Ког. - Наши институты обеспечивают такое устройство, облегчают его и, что весьма важно, подтверждают его. Наши учреждения, таким образом, честнее и менее лицемерны, чем группы, пытающиеся отрицать фундаментальный характер общественного устройства. Закон, который не является оружием и защитой, являетсябезумием. - Как мы поняли, Вы действительно назначены исполнить приговор совета? - Вы сомневаетесь относительно слова тех, кто правит Народами? -возмутился Ког. - Не совсем, мне было бы весьма любопытно взглянуть на Ваши верительные грамоты. - Вы не смогли бы прочитать их, даже если бы мы их предъявили. - Это верно, - согласился я. Я был поражен терпением, которое проявили бестии. Я знал, что они были крайне несдержанны, даже в общении с их собственным видом. И все же мы с Самосом подверглись нападению. Им что-то отчаянно нужно от нас. - Я клянусь Вам на кольцах Сардака, - торжественно произнёс Ког, помещая свою лапу на два кольца из красноватого сплава на левом запястье Сардака. - Этого достаточно для меня, - сказал я, великодушно. Я, конечно, не представлял, значения этого жеста со стороны Кога, но я предположил, что при этих обстоятельствах, что его смысл должен быть довольно весомым. Я уверен в том, что Сардак был, Кровью Кога, или его лидером. Если бы Ког поклялся ложно, то тогда Сардак, был обязан убить его. Кровь, однако, не двигался. - Вы, несомненно, тот, кто говорит, то в чём уверен, - признал я. - Даже если это не так, - сказал Ког, - что нам мешает заняться общим делом. - Каким делом? – не понял я. - Конечно, - пояснил Ког. - Ведь мы встретились здесь ради нашей взаимной пользы. - Не понимаю. - Зарендаргар – это самый опасный враг для людей. Он - известный противник Царствующих Жрецов. Он - Ваш враг. Как удачно, что мы можем объединить наши усилия в этом вопросе. Какое редкое, желанное и удачное совпадение сделало возможной эту нашу встречу. Это, прежде всего в Ваших интереса убить Зарендаргара, и это - теперь наше общее дело. Таким образом, позвольте предложить Вам объединить наши усилия в этом общем предприятии. - Зачем Вам наша помощь в этом вопросе? – спросил я. - Зарендаргар находится в Прериях, а это – огромная и опасная территория. Там полно дикарей. Чтобы пойти туда и найти его, нам кажется разумным завербовать людей в помощь, существ, которых краснокожие дикари поймут, потому, что они существа их собственного вида, существ, с которыми они могли бы сотрудничать. Они – превосходные следопыты, у Вас получится понять, чем можно простимулировать поиски. А кроме того, они могут захотеть избавить свою страну от кого-то столь опасного как Зарендаргар. - Думаете, они смогут выследить его как животное, и убить его? - Думаю, и люди, могут быть полезны, если иметь с ними дело. - Я понял. - И так, каков Ваш ответ? - спросил Ког. - Нет, - сказал я. - Это Ваше окончательное решение? - спросил Ког. - Да, - был мой ответ. Ког и Сардак внезапно взвыли. Стол, что был между нами, взлетел вверх. Нас с Самосом отбросило назад. Фонарь, разбрызгивая пылающее масло, ударился в стену в другой стороне комнаты. - Берегись, Самос! – крикнул я. Я уже был готов к бою, с мечом в руке и в защитной стойке. Ког бесновался, разрывая доски своими когтистыми лапами. - Охрана! - прокричал Самос. - Охрана! Горящее масло стекало со стены, справа от нас. Я видел глаза этих двух монстров, блестящих как раскалённые медные пластины. Сардак присел и схватил огромное копье, которое, Ког ранее положил на пол. - Берегись, Самос! – кричал я. Охранники с арбалетами ворвались в комнату позади нас. С гневным криком Сардак метнул своё копье. Оно пролетело мимо Самоса и на половину вошло в стену приблизительно в сорока футах сзади. Ког швырнул в нас щит, который подобно большой, неглубокой, вогнутой тарелке, проскользнул в воздухе между нами, и, проломив доски рядом с крышей, вылетел, натужу. - Стреляйте! - крикнул Самос своим людям. - Стреляйте! С колоссальным взмахом крыльев два тарна, с монстрами на их спинах, взлетели над руинами комплекса. Меня оттолкнуло назад ветром, поднятым их крыльями. Я прикрыл глаза, спасаясь от пыли и песка, которые полетели мне в лицо. Огонь от горящего масла на стене справа от меня, потоком воздуха разорвало и наклонило почти горизонтально. Через мгновение масло разгорелось снова. Я смотрел вслед удаляющимся в сторону болот существам, сидящим на спинах тарнов, чьи контуры чётко выделялись на фоне одной из трех лун Гора. - Они сбежали, - сказал Самос - Да. Они сдерживали себя, столько сколько смогли. Какое же колоссальное усилие потребовалось им, существам столь свирепым и диким, чтобы самостоятельно держать контроль над своими инстинктами. Они сдерживались, не смотря на многочисленные провокации, которым я подверг вполне сознательно, чтобы проверить глубину необходимости их миссии, и глубину их потребности в человеческой помощи. - Посмотрите на это, - воскликнул один из мужчин Самоса, освобождая огромное копье от стены. - И на это, - поддержал его другой, поднимая огромный щит. Наёмники Самоса внимательно рассматривали копье и щит. - Забудьте всё, что Вы видели здесь этой ночью, - приказал Самос. - Кто это был? - спросил один из людей Самоса, стоящих около меня. - Мы называем их Кюры, Бестии, Монстры, Звери, - ответил я. 2. Я пойду в Прерии. - Это была уловка, - ворчал Самос, - чтобы заманить Тебя в Прерии, где они, возможно, смогут убить тебя безнаказанно. Самос и я ехали в своей крытой барже, в которой мы ранее прибыли на заброшенную тарновую ферму на болотах. Уже рассвело. Мы пробирались через каналы Порта-Кара. Тут и там, по набережным и мосткам перемещались люди. Большинство загружало или подготавливало маленькие лодки, или же разворачивало сети. Я смотрел, сквозь лацпорт прикрытый заслонкой, как рабыня, с помощью ведра с привязанной верёвкой набирает воду из канала. - Вот только, зачем нужна столь сложная комбинация, если бы наше уничтожение было их единственной целью? – Поинтересовался я. - Они, могли напасть на нас там же в тарновом комплексе, и легко бы скрылись. - Верно, - не стал спорить Самос. Маловероятно, что мы смогли бы выстоять в случае внезапного нападения двух таких противников со столь короткой дистанции. Я видел человека снаружи в нескольких ярдах от нас, прохаживающегося по причалу, расправляя сеть. Яйцевидные, разрисованные поплавки лежали около него. На моих коленях, лежал свёрток, та самая кожа, которую показывали нам Ког и Сардак сегодня перед рассветом. Мы спасли её из горящего здания. А кроме того, в ногах лежал, смятый, но все еще рабочий переводчик, мы эго проверили. Когда мы покидали горящий комплекс на болотах, дым от пожара поднимался в серое утреннее небо. Огромный щит и копье мы утопили в болоте. Чем меньше свидетельств существования этих зверей, тем лучше для людей, по крайней мере, так нам кажется. - Ты думаешь, что мы должны были пойти с ними? - спросил Самос. - Нет, - отозвался я. - Это могло, конечно, - размышлял Самос, - быть частью их плана, совместно уничтожить Зарендаргара, а затем они убили бы и Тебя. - Да, - усмехнулся я, - или я их. - А вот это вряд ли. Только не с такими существами, - не поддержал моего оптимизма Самос. - Всё может быть. - Ты же не думаешь, что надо было пойти с ними. - Нет. - Что по твоему мнению, они теперь будут делать? - Пойдут в Прерии. - Они будут охотиться на Зарендаргара? - поинтересовался моим мнением Самос. - Конечно. - Как думаешь, они попытаются завербовать людей себе в помощь? - Несомненно, одним им не справиться, - ответил я. - Для меня легко понять, почему мы были на первом месте в их списке. - Конечно, - согласился я. - Наша помощь была бы им неоценимой. А ещё, они ожидали, что мы будем столь же нетерпеливы, столь же рьяны, в охоте на Зарендаргара как и они сами. Это предприятие, в наших общих интересах, и в случае успеха прибыль могла быть взаимной. - Также, для них было бы проще договориться с нами, чем другими людьми, - добавил Самос, - благодаря нашей длительной войне ними, их природа и образ мышления хорошо изучены. - Это верно. - Им будет трудновато, найти людей способных оказать эффективную помощь. Лишь немногим белым позволено посещать Прерии, да и то, обычно это разрешается сделать только в целях торговли. - Я думаю, справедливо будет предположить, - сказал я, - что у них нет агентов в Прериях. Если бы у них был такой агент, то маловероятно, что они обратились бы к нам, это, во-первых. А во-вторых, та местность казалась для них малоприятной, пустынной и бесполезной, и не было никакого смысла держать там своего агента. - Они должны набрать наёмников, - задумался Самос. - Это кажется разумным, - согласился я. - А ещё у нас остался их переводчик, - напомнил мой друг. - Это малозначительно для нас, - сказал я. - Несомненно, у них есть ещё. - Что на счёт краснокожих? - спросил Самос. - Очень немногие из них живут за пределами Прерий, - ответил я, - и скорее всего они уже столь же незнакомы с жизнью там, как и мы. В данных обстоятельствах пользы от них не будет. - А что дикари Прерий? - Попытка связаться с ними сопряжена с неоправданным риском, - сказал я. Судя по рисункам на коже, охотники готовились напасть на Зарендаргара, пока они не были ошеломлены нападением человека сзади. - Но переводчик, - напомнил Самос. - В Прериях огромное множество изумительных по сложности племенных языков, - сказал я. - Большинство из них не знакомы носителям другого языка. Я сомневаюсь, что их переводчики запрограммированы, чтобы иметь дело с любым из тех языков, разве только для нескольких из них. - Так может, Зарендаргар теперь безопасен, - предположил Самос. - Ничуть, - не согласился я. - Кюры стойки. Можно быть уверенным, что с или без человеческой помощи, они не успокоятся, пока не выполнят свою задачу. - В таком случае, Зарендаргар обречен. - Возможно. Я снова обратил внимание на то, что происходит вне баржи, через, теперь уже приоткрытый лацпорт. На слегка наклонной цементной набережной, у воды на коленях стояла рабыня и стирала бельё. На ней был стальной ошейник. Туника высоко задралась и оголила её бедра. Считается желательным поручать рабыням, побольше низкой, черной работы. Я улыбнулся своим мыслям. Приятно владеть женщиной, абсолютно, по-гореански. - Значит, Ты уверен, - сказал Самос, - что кожа подлинная. - Да. То, что я знаю о дикарях, подтверждает это. А ещё, я узнал того Зверя, чей портрет изображен там. - Это невозможно! - Я думаю, что это более чем вероятно. - Мне даже жаль Зарендаргара, - пошутил Самос. - Он не оценил бы этого чувства, - усмехнулся я в ответ. Я заёрзал на низкой деревянной скамье, одной из нескольких установленных перпендикулярно к внутренней переборке левого борта нашей закрытой баржи. Подобный же ряд скамей, был установлен и вдоль правого борта. - Как же неудобны эти скамьи, - пожаловался я Самосу. У меня уже ноги затекли. - Конечно, ведь они здесь установлены для женщин, - отозвался Самос. Вообще-то мы находились в трюме для перевозки рабынь, по пять женщин на каждой скамье. Пяткой я пнул назад под лавку лёгкие рабские цепи. Такие цепи слишком слабы для мужчин, но они полностью подходят для женщин. Впрочем, основным способом крепления рабыни к скамье являются не цепи. Каждое место на скамье оснащено колодками для лодыжек и запястий, а каждая скамья оборудована колодкой для шей – доской состоящей из двух половин, одна из которых открывается горизонтально, и каждая половина содержит пять парных, полукруглых выточек. Когда половинки доски соединены, скреплены и прикованы цепью к месту, получаются пять крепких, деревянных ячеек для маленьких и прекрасных женских шеек. Доска сделана довольно толстой так, что подбородки рабынь задираются вверх. Доска кроме того усилена между каждой девушкой чуть изогнутой железной полосой, открытые концы которой просверлены, они плотно вдвигаются в пазы и стопорятся на месте четырехдюймовыми металлическими штифтами. Таким образом, каждая рабыня надёжно удерживается на своём месте, не только колодками для рук и ног, которые держат её лодыжки и запястья перед ней, но в основном деревянной доской-ошейником. - Мы проходим мимо рынка, - заметил Самос. - Ты бы лучше прикрыл заслонку. Я бросил взгляд наружу. Запах фруктов, овощей, и молока верра, был столь силен, что долетал даже в трюм. Я также услышал болтовню женщин. Десятки женщин расстилали свои циновки и расставляли свои товары, на цементе набережной. В Порту-Каре много таких рынков. Мужчины и женщины приплывают к ним на маленьких лодках. Кроме того, иногда продавцы, просто связывают свои лодки у края канала, и торгуют прямо с них, особенно когда всё пространство на берегу будет переполнено. Рынки, таким образом, имеют тенденцию простираться непосредственно в канал. Единственный полностью плавающий рынок, разрешенный Советом Капитанов, расположен в подобной озеру зоне рядом с арсеналом. Это называют Местом Двадцать пятого Се-Кар, из-за памятника, возвышающегося прямо из воды. Двадцать пятого Се-Кара 1012-го года со дня основания Ара, считается Днём Суверенитета Совета Капитанов, в тот год произошло морское сражение, в котором флот Порта-Кара одержал победу над объединённым флотом островов Коса и Тироса. Памятник, конечно, увековечил эту победу. Рынок формируется вокруг памятника. Тот год, кстати, также вспоминается как значительный в истории Порт-Кара, потому, что это было в том году, как говорится на Горе, Домашний Камень согласился проживать в городе. - Пожалуйста, - поторопил меня Самос. Я посмотрел на скамьи. Большинство из них было гладким, и, на многих, темный лак был почти стёрт. Рабыни обычно транспортируются обнажёнными. - Пожалуйста, - уже стал проявлять нетерпение Самос. - Извини, - вышел я из задумчивости. Я закрыл заслонку лацпорта, передвинув одну из планок. Заслонки наиболее легко могут быть закрыты снаружи, надо просто повернуть центральный деревянный рычаг, вот только этот рычаг, как и должно ожидаться на невольничьей барже, находится не в трюме. Заслонка сконструирована так, чтобы её можно было открывать и закрывать с палубы. Также, она может быть заперта снаружи на замок, что обычно и делается, когда в трюме груз женщин. Как я уже объяснял ранее, рабыня обычно перевозится в полной неосведомлённости о месте назначения. Поддержание в неведении девушки, считается полезным для её контроля и подчинения. Также, это помогает ей ясно понимать помнить, что она -рабыня. Любопытство не подобает кейджере, это общеизвестная гореанская мудрость. Девушка быстро узнаёт, что не стоит ей, вмешаться в дела хозяина, её дело быть красивой и служить ему, смиренно и полностью. - Не хочу, чтобы слишком многие знали о нашей утренней поездке, -пояснил Самос. Я кивнул. Мы были известны в Порт-Каре. Мало смысла в том, чтобы побуждать горожан досужим сплетням. - Мы проходим следующий рынок, - прокомментировал я. - Молоко верра, Господа! - услышал я призыв. - Молоко верра, Господа! Я приоткрыл заслонку, и выглянул в крошечную щель. Я хотел посмотреть, была ли девушка-торговка симпатична. Да, была, в кроткой тунике и стальном ошейнике, стоящая на коленях на белой циновке, расстеленной на мостовой. В руках она держала латунный кувшин наполненным молоком верра, около неё стоял рад тонких латунных чашек. Она была рыжеволосой и чрезвычайно светлокожей. - Молоко верра, Господа, - зазывала она. Рабы могут купить и продать что-либо только от имени своих владельцев, но они не могут, купить или продать для себя, потому что они – всего лишь животные. Это скорее их судьба, быть купленной и проданной, по желанию их владельцам. - Ты сообщишь о произошедшим этим утром в Сардар? – спросил я. - Как обычно. Сообщение обо всех таких контактах, должно быть послано, - ответил Самос. - Как по-твоему, Сардар примет меры? - Нет. - Это и моё мнение тоже, - вздохнул я. Это - их обычай в большинстве таких вопросов, чтобы позволить делам идти своим чередом. - Ты заинтересовался этим делом? - спросил Самос. - Мне было бы любопытно услышать твоё мнение, - сказал я. – Интересно, насколько оно совпадает с моим. - Зачем Тебе это? - Мне любопытно. - Ох, - простонал Самос. Мы проехали какое-то время молча, двигаясь в направлении моего торгового дома. - Я встретил Зарендаргара, на севере, - сказал я. - Это мне известно, - отозвался Самос. - Он произвел на меня впечатление, как прекрасный командир, и хороший солдат. - Он - ужасный и опасный враг, - напомнил Самос. - Люди и Царствующие Жрецы только выиграют, избавившись от него. Давай надеяться, что твари, которых мы встретили этим утром, преуспеют в его поисках. Я снова наблюдал через крошечную щель. Было уже около шестого ана. Маленькие лодки двигались на канале рядом с нами. Большинство продвигалось посредством качания рулевого весла. Некоторые лодки побольше и легкие галеры, которые уже могли выходить в Залив Тамбер, и на просторы Тассы, приводились в движение гребцами с банок. Эти суда были оснащены одним или двумя рулевыми вёслами. При движении по каналам их длинные, скошенные лопасти убираются полностью или частично внутрь корабля, в любом случае, держась параллельно килю. Это делается в соответствии с правилами Порт-Кара. - Совет Капитанов должен собраться через два дня, - сказал Самос. -Предлагаю, что причал для Са-Тарны в южной гавани будет расширен. То, какое сообщество возьмёт на себя расходы, пока остаётся спорным. Если такая лицензия будет выдана, то будет создан полезный прецедент. Уже ведутся переговоры среди торговцев шёлком, древесиной и камнем. Теперь мы проплывали мимо открытого рабского рынка. Торговец приковывал своих девушек цепью на широких, расположенных ярусами, цементных смотровых полках. Одна рабыня лежала на животе, опираясь на локти, лицом вниз, в тяжёлом железном ошейнике, видимом из-под волос. Короткая, тяжелая цепь из толстых темных звеньев пристёгивала кольцо ошейника, к широкому и, крепкому кольцу, забитому глубоко в цемент, почти сразу под её подбородком. Цепь была не больше шести дюймов длиной, и я заключил, что она наказана. Другая девушка, блондинка, сидела на своей полке на коленях, с широко расставленными бёдрами, опираясь на скрещенные лодыжки, её руки лежали на коленях. Я видел, что цепь спускалась с ошейника, исчезала позади её правой ноги, а затем снова появлялась из-за правого бедра, отсюда идя к кольцу, к которому она и была пристёгнута. Ещё одна невольница, длинноволосая брюнетка, стоящая на четвереньках, столкнулась со мной своим тусклым взглядом, по-видимому, она была озадачена относительно крытой баржи, проходящей мимо. Она была только что прикована цепью, это весьма распространено поставить женщину на четвереньки в позу она-слин для пристёгивания цепи к ошейнику. Работорговец отступил от неё. Кстати, это обычное дело для женщин на невольничьем рынке, пристёгивание цепи к ошейнику. Ещё несколько девушек, стояли и ждали своей очереди быть прикованными к кольцам на выставочных полках. Я мог видеть маленькие, яркие клейма высоко на их левых бедрах, чуть ниже таза. Они стояли в караване лодыжек. Их левые лодыжки, были скованны одной цепью. Они щурились от яркого утреннего солнца. Это будет долгий день для большинства из них, прикованных цепью на солнцепёке, на твердых, грубых поверхностях горячих цементных полок. - Эти дела, - рассуждал о своём Самос, - являются тонкими и сложными. Женщины, скованные цепями, конечно, были раздеты донага. Это обычный способ, которым девушки-рабыни выставляются для продажи. Особенно это касается низких рынков. Но и на частных торгах в пурпурных палатках, во внутренних дворах богатых работорговцев, обязательно придёт время, когда рабыня, даже изящная и дорогая рабыня, должна отложить свои шелка в сторону и быть грубо исследованной, как если бы она была обычной девчонкой с открытого рынка. Гореанский мужчина - опытный и осторожный покупатель. Он хочет видеть всё полностью и ясно, и выбирать, предпочтительно, не торопясь, рассматривая, на что будут потрачены его с таким трудом заработанные деньги. - Я думаю, что одобрил бы выдачу лицензии, - продолжал меж тем Самос, -но я также буду настаивать на ограничении субсидирования такого количества желающих из каждой торговой подкасты Порт-Кара из общественной казны. Это кажется мне разумным. Как мне кажется, различные подкасты города, должны больше полагаться на свои собственные ресурсы. Работорговцы, например, никогда не просили прямой муниципальной поддержки. Я рассуждал о Прериях. В действительности они, не столь уж и бесплодны, как можно подумать. Они бесплодны только по сравнению с северными лесами или пышной землей в долинах рек, с крестьянскими областях или лугами южного дождливого пояса. Фактически, это обширные, степные и лесостепные просторы, лежащие на восток от Гор Тентис. Я подозреваю, что о них говорят как о пустошах, не в попытке оценить их свойства с географической точностью, а чтобы воспрепятствовать проникновению туда, их исследованию и освоению. В данном конкретном случае, лучше всего расценивать название не как научную спецификацию, а скорее как что-то ещё, возможно как предупреждение. Кроме того, называя область, Прерией или пустошью, дают людям хорошее оправдание, того что они не должны желать попасть туда. Безусловно, выражение «Пустоши» является, в целом, неправильным, правильней назвать эти места Прерией. Они в целом, намного меньше приспособлены для пашни, чем большая часть другой земли исследованного Гора. Их климат находится под значительным влиянием отсутствия больших масс воды и Гор Тентис. В северном полушарии Гора преобладают северные и западные ветры. Но существенный процент тёплого и влажного воздуха, который переносят западные ветры, задерживается в Горах Тентис, а более прохладные, сухие и менее нагретые атмосферные слои стекают с восточных склонов гор на территорию Прерий. Также, отсутствие собственных крупных водоёмов уменьшает количество выпадающих осадков, которые могли быть связаны с испарением и последующим осаждением этой влаги на земную поверхность. Кроме того солнечный свет поднимает температуру почвы или скал значительно выше, чем он поднял бы температуру водной поверхности. Отсутствие больших масс воды в пределах Прерий да и на смежных территориях, даёт ещё один существенный эффект влияющий на их климат. Это устраняет влияние подобных масс на температуру воздуха Прерий. Для областей, лежащих близ больших водоёмов, из-за различной теплоёмкости земли и воды, обычно характерны более теплые зимы и более прохладные лета. Соответственно, Прерии отличаются резко континентальным климатом, и имеют тенденцию к большим температурным перепадам, часто испытывая мучительно холодные и долгие зимы, чередующиеся жаркими и сухими летами. - Другая возможность, - бормотал Самос, - предложить ссуду торговцам Са-Тарной, под льготный процент. Таким образом, мы могли бы избежать прецедента прямой субсидии подкасте. Безусловно, мы можем столкнуться с сопротивлением с улицы Монет. Налоговые льготы могут стать другим возможным стимулом. На краю Гор Тентис, в самых сухих районах, травы не высоки. Если же двигаться в восточном направлении, травы становится всё выше, вырастая от десяти до восемнадцати дюймов, и чем дальше на восток, тем они выше, достигая высоты в несколько футов, и доставая коленей всадника едущего верхом кайиле. Пешком, в такой траве заблудиться не сложнее, чем в северных лесах. Никто из белых, никогда, по крайней мере, насколько я знаю, не достигал восточных пределов Прерий. Хотя правильней будет сказать, что никто и никогда не возвращался из тех мест. Соответственно, их протяжённость не известна. - Очень сложные проблемы, - бормотал себе под нос Самос. – Я даже не знаю, как я должен проголосовать. Торнадо и внезапные всесокрушающие грозы ещё одна неприятная особенность Прерии. Зимой снежные бури, вероятно, самые страшные на Горе, во время которых снега может принести столько, что он скроет мачту легкой галеры. Лето можно охарактеризовать жгучим солнцем, и бесконечной засухой. Многие из мелких, блуждающих рек летом пересыхают. Резкие температурные колебания весьма обычны. Водоём может внезапно покрыться льдом в месяц Ен-Кар, а поздно в Се-Варе ни с того, ни с сего фут или два снега могут растаять в течение нескольких часов. Внезапные штормы, также, не беспрецедентны. Иногда целых двенадцать дюймов осадков, которые переносит южный ветер, могут выпасть в течение часа. Безусловно, этот дождь улетает так же быстро, как и прилетел, прорезая щели и овраги в земле. Сухое русло реки, в течение нескольких минут, может превратиться в неистовый поток. Град, иногда размером с яйцо вула, также, является весьма частыми гостем. Много раз такие штормы нарушали полет мигрирующих птиц. - Что Ты думаешь об этом? – спросил меня Самос. - Я когда-то разделил пагу с Зарендаргаром, - сказал я. - Не понял, - опешил Самос. Мы почувствовали, что баржа медленно повернулась в канале. Затем, мы услышали скрип вёсел, втягиваемых внутрь судна по правому борту. Баржа, мягко качнулась, ударившись о кожаные кранцы, висящие на причале. - Мы прибыли в мой торговый дом, - сказал я. Я поднялся с низкой скамьи и пошел к двери, открыл её и оказался на корме баржи. Двое из моих людей держали швартовые концы, один со стороны бака, другой по корме. Я ступил на планширь баржи и спрыгнул на причал. Самос, стоял у порога дверного проёма. - Это было интересное утро, - заметил он. - Да. - Я увижу Тебя на встрече Совета через два дня. - Нет. - Не понял. - Зарендаргар находится в большой опасности, - пояснил я. - Мы можем только порадоваться этому, - ответил Самос. - Команда палачей уже находится на Горе. - Это так. - Как Ты думаешь, сколько их? – спросил я. - Двое. - Как минимум, - поправил я Самоса, - скорее всего, их будет больше. Я не думаю, что для охоты на такого война как Зарендаргар, кюры пошлют только двоих. - Возможно, - не стал спорить Самос. - Когда-то я разделил пагу с Зарендаргаром, - сказал я. Самос вышел на кормовую палубу баржи. Он поражённо смотрел на меня. Казалось, в его взгляде больше не было нашего утреннего духа товарищества. - Что за чушь Ты несёшь? – прошептал он возмущённо. - Конечно, Зарендаргар должен быть предупреждён, - ответил я. - Нет! - закричал Самос. – Надо позволить убить его, и чем быстрее, тем лучше! - Я не думаю, что в данной ситуации, кюры будут убивать быстро. - Это не твоё дело. - Моими становятся те дела, которые я хочу сделать моим, - ответил я. - Белым даже не разрешают находиться в Прериях, - напомнил мне Самос. - Конечно, но некоторые должны быть, - сказал я, - кому-то даются, подобные льготы, хотя бы для взаимовыгодной торговли. Я просмотрел через низкий настил надстройки баржи на канал за ней. На расстоянии приблизительно в сто футов плыла маленькая лодка охотника на уртов. Его девушка, с веревкой на шее, сгорбилась на носу. Такая веревка обычно бывает длиной приблизительно футов двадцать. Один конец завязан на её шее, другой закреплён к кольцу на форштевне. Охотник стоял у неё за спиной, со своим гарпуном в руках. Такие охотники выполняют важную функцию в Порт-Каре, их задача прореживать популяцию уртов в каналах. По команде мужчины девушка, нырнула в канал. Позади охотника, на корме, были свалены окровавленные, белёсые тела двух водяных уртов. По виду один из них мог весить приблизительно шестьдесят фунтов, а другой, как мне кажется, потянул бы, на все семьдесят пять или восемьдесят. Я видел, как девушка плыла в канале, сред мусора, с веревкой на шее. Использовать рабыню в качестве наживки для подобной охоты, дешевле и эффективней, чем скажем, кусок мяса. Девушка двигается в воду, чем привлекает уртов, и если не происходит неожиданностей, может использоваться снова и снова. Некоторые охотники используют живого верра, но это менее удобно, так как животное, визжащее, и испуганное, не так-то просто заставить выпрыгнуть из лодки, да и втащить обратно та ещё задача. С другой стороны, рабыню не надо уговаривать. Она знает, что, если она не будет послушной, она будет просто связана по рукам и ногам, и выброшена за борт уртам на съедение. Кроме того, подобный метод охоты, не столь уж опасен для девушки, как это могло бы показаться. Очень редко урт нападает из-под воды. Будучи атмосферно-дышащим млекопитающим, он обычно всплывает и атакует жертвы с поверхности. При этом его приближение к живцу хорошо видно, так как нос, глаза и уши его длинной треугольной головы торчат над водой. Конечно, иногда урт появляется сразу рядом с рабыней и нападает на неё с большой стремительностью. В такой ситуации, у неё уже нет времени, чтобы возвратиться к лодке. Тогда уже жизнь девушки зависит от крепости руки, остроты глаза, скорости, силы, опыта и умения охотника на уртов, её владельца. Иногда бывает, что хозяин сдаёт свою невольницу охотнику в аренду, это считается, эффективным наказанием. Очень немногие рабыни подвергнутые подобному, после дня или двух проведённых в каналах, по возвращении не прилагают максимальных усилий, чтобы услужить хозяину. - Ты не должен предупреждать Зарендаргара, - меж тем отговаривал меня Самос. – Он и так знает, что будет разыскиваться. То, что случится, в действительности, будет на совести одного из тех самых монстров, с которыми мы говорили этим утром. - Но он, не знает, что охотники за головами уже высадились на Гор, -попытался объяснить я. - Он, возможно, не знает, что они вычислили его местонахождения. И он не знает, с кем именно придётся иметь дело. - Эти его собственные проблемы, - не отставал Самос. - Не твои. - Возможно. - Однажды, он заманил Тебя на лед, чтобы подставить другим Кюрам. - Он исполнял свои обязанности так, как должен был делать это. - И теперь Ты решил отблагодарить его за это? - съязвил Самос. - Да – сказал я спокойно. - Да он убьёт Тебя, немедленно, как только увидит! - воскликнул Самос. - Что ж, то, что он – враг, это правда. Но я обязан рискнуть. - Он, возможно, даже и не узнает Тебя. - Возможно, - не стал я спорить. То, что я задумал, было опасно. Так же, как для людей всю кюры на одно лицо, а точнее на одну морду, точно также много кюры считали трудным отличить людей друг от друга. С другой стороны, я был уверен, что Зарендаргар меня узнает. Впрочем, как и я его. Сложно не узнать такого как Безухий, или Зарендаргар, того кто стоял выше колец, боевого генерала кюров. - Я запрещаю Тебе идти, - сделал ещё одну попытку Самос. - Ты не сможешь меня остановить. - От имени Царствующих Жрецов, я запрещаю Тебе идти. - Мои войны - это мое собственное решение. Я сам объявляю их, по своему собственному усмотрению. Я смотрел мимо Самоса, на лодку и охотника в канале. Девушка уже снова сидела на носу лодки с мокрой верёвкой, свисающей с её шеи. Она сидела нагой, согнувшись и дрожа от озноба и пережитого страха. Она сматывала верёвку аккуратными кольцами, укладывая её в деревянное ведро, стоявшее перед ней. Только когда она полностью уложила центральную часть верёвки, соединяющей её шею с кольцом, она получила толстое шерстяное одеяло, сделанное из шерсти харта, и, дрожа, закуталась в него. Её мокрые волосы, казались неестественно чёрными на фоне белого одеяла. Она была миловидна. Мне было интересно, сдавалась ли она в аренду в качестве наказания, или она принадлежала охотнику. Непросто было сказать. Большинство гореанских рабынь миловидны, либо красивы. Это и понятно. В рабство всегда стремятся обратить как можно лучше выглядящих женщин – это вопрос выгоды. И, конечно, рабынь разводят, для этого отбираются только самые красивые из женщин, обычно их спаривают с красивыми шелковыми рабами мужского пола. При этом и тем и другим на головы надевают непрозрачные мешки, а женщину ещё и привязывают. Женское потомство этих спариваний, само собой разумеется, необыкновенно изящно. Мужское потомство, что, на мой взгляд, очень интересно, часто рождается красивым, сильным и довольно мужественным. Это, возможно, потому что большинство шелковых рабов-мужчин были обращены в рабство не потому, что они слабы или женоподобны, а как раз наоборот потому, что они - мужчины, и часто истинные мужчины, которым придётся служить женщинам, полностью, тем же самым способом, что рабыня служит своему свободному господину. Безусловно, что также верно, есть немало довольно женоподобных шелковых рабов-мужчин, некоторые женщины предпочитают этот тип, возможно потому, что они боятся истинных мужчин, а от такого шелкового раба они не ждут, что могут проснуться связанной, порабощённой, и начать учиться быть женщиной. Большинство женщин, однако, через некоторое время, устаёт от подобного типа шелкового раба из-за банальности и скуки. Очарование и остроумие могут быть интересными, но если их вовремя не соединить с интеллектом и истинной мужской силой, они станут неубедительными. Женоподобных шелковых рабов, вообще-то, редко отбирают для племенных целей. Гореанские заводчики рабов, имеют некоторые предрассудки в этом отношении, и предпочитают, разводить тех, кого они считают здоровыми, чем тех о ком они думают как о больных. Они всегда отбирают для этого сильных особей, предпочитая их слабым. Некоторые рабыни, кстати, считаются породистыми, выведенными посредством нескольких поколений рабских спариваний, и их владельцы хранят бумаги-родословные подтверждающие это. Подделка или фальсификация подобных родословных по гореанским законам считается серьёзным уголовным преступлением. Многие гореанские мужчины полагают, что все женщины рождаются для ошейника, и что ни одна женщина не может полностью ощутить себя женщиной, пока не найдётся сильный мужчина и не наденет на неё ошейник, пока она не найдёт себя низведённой до её глубинных женских инстинктов у его ног. В случае породистой рабыни, конечно, она по закону и без преувеличений, в любом понимании, рождена для ошейника, из чисто коммерческих и практических соображений, как удачное вложение денег со стороны владельцев. Свойствами, чаще всего желаемыми заводчиками в породистых рабынях, являются красота и страсть. Было выяснено, что умственные способности, женского вида, в противоположность интеллекту псевдомужского типа, часто обнаруживаются в женщинах с большим количеством мужских гормонов, это обычно связывается, очевидно, генетически с этими двумя выше упомянутыми свойствами. Есть также некоторое количество рабов-мужчин с длинными родословными. Гореане, хотя и признают юридическую и экономическую законность мужского рабства, не расценивают это, как обладание на биологическом уровне, как это закреплено в женском рабстве. Естественная ситуация, для большинства гореан, состоит в том, что господин устанавливает отношения с рабом единолично, и эти отношения идеально существует между мужчиной и женщиной, с женщиной в положении собственности. Рабы мужского пола, время от времени, могут получить возможность получить свободу, хотя, надо признать, обычно в ситуациях высокого риска и большой опасности. Такая возможность никогда не предоставляется рабыне. Она полностью бесправна и беспомощна. Если она и может получить свободу, это будет целиком и полностью, решение её владельца, и только. - Ты, всерьёз, рассматриваешь поход в Прерии? - спросил Самос. - Да, - ответил я. - Ты - глупый и упрямый идиот, - возмущался Самос. - Возможно, - не стал я спорить. Я поднял свёрток кожи кайилиаука и показал Самосу. - Я могу забрать это себе? - Конечно, - буркнул Самос. Я вручил рулон одному из моих служащих. Я подумал, что эта кожа могла бы оказаться полезной в Прериях. - Ты решил окончательно? - Да. - Подожди, - сказал он, и спустился в трюм баржи. Через мгновение он вернулся, неся в руках переводчик, прихваченный нами из развалин. -Возможно, тебе это пригодится, - проворчал Самос, вручая это одному из моих мужчин. - Спасибо, Самос. - Я желаю Тебе удачи, - сказал он. - И Тебе удачи, - ответил я отворачиваясь. - Подожди! – окликнул меня Самос. Я повернулся к нему лицом. - Будь осторожен. - Постараюсь. - Тэрл, - внезапно позвал он меня ещё раз. Я повернулся к нему, снова. - Как могло получиться, что Тебе пришло в голову пойти на это? - Зарендаргару, скорее всего, понадобится помощь, - объяснил я. - И я могу её предоставить. - Но почему, почему? – допытывался моё друг. Как я мог объяснить Самосу то странное тёмное родство, которое я почувствовал к тому, кого я однажды встретил на дальнем севере, несколько лет тому назад, к тому, кто совершенно ясно, был для нас никем, но монстром? Я вспомнил долгий вечер, который я тогда провел с Зарендаргаром, и нашу долгую, оживленную беседу, наполненную разговорами о сражениях и бойцах знакомых с оружием и воинскими ценностями. О тех, кто почувствовал вкус и ужас войны, о тех, для кого тупой материализм был не больше чем, средством для более достойных побед. О тех, кто познал одиночество командования, кто никогда не забывал значения таких слов, как дисциплина, ответственность, храбрость и честь. О тех, кто знал опасности, длинные походы и лишения, для кого комфорт и семейный очаг значили меньше чем военные лагеря и дальние горизонты. - Почему, почему? - вопрошал Самос. Я смотрел мимо Самоса, на канал за его спиной. Охотник на уртов, со своей девушкой и лодкой, медленно гребя, удалялся. Похоже, он решил попытать своего охотничьего счастья в другом месте. - Почему??? – почти простонал Самос. - Однажды, - ответил я, пожав плечами. - Мы вместе пили пагу. 3. Я получаю информацию. Я поеду на север. - Может, эта? - спросил работорговец. - Я пытаюсь найти торговца, по имени Грант, - сказал я. Девушка с белокурыми волосами, голая, стояла на коленях, прижавшись спиной к каменной стены. Её маленькие запястья были крепко стянуты сзади, и привязаны к железному кольцу, закрепленному в стене. - Она не без своих приятностей, - расхваливал товар торговец. - Ты знаешь, где можно найти этого парня, Гранта? – спросил я. Другая девушка, также блондинка, прикованная за шею длинной цепью к кольцу в стене, подползла к моим ногам. Она прижалась животом к земле передо мной. - Пожалуйста, купите меня, Господин, - прошептала она. - Я буду служить Вам беззаветно и страстно. Различие между рабынями был интересно и хорошо заметно. Первая девушка была недавно захвачена, это ясно. Она еще не была даже заклеймена. Другая также совершенно ясно, уже познала руку хозяина. - Я думаю, что он ведёт дела на севере, вдоль границы, - наконец ответил торговец. - Купите меня, я умоляю Вас, Господин! - стонала, невольница у моих ног. Я посмотрел на девушку, стоящую на коленях у стены. Она стремительно опустила голову и покраснела. - Эта, - пояснил работорговец, указывая на девочку в стене, - ещё недавно, была свободна. Её захватили только пять дней назад. Как Ты можешь отметить, левое бедро ещё даже отмечено клеймом. - Почему так? - Поинтересовался я. Обычно девушку клеймят в течение первых часов после её похищения. Надо сразу дать ей почувствовать, что после захвата у неё уже нет возможности вернутся на свободу, и никто уже не спутает со свободной женщиной. - Я хочу, чтобы клеймо у неё было глубокое и чистое, - ответил он. – А мастер клейм, как назло, отправился в поездку по нескольким малым пограничным городам. Он лучший специалист в своём деле и имеет множество клейм, в пределах от красивых и тонких до грубых и мужских. Я кивнул. Для пограничных городов, вдоль восточного края гор Тентис, были весьма обычными странствующие торговцы и ремесленники. Слишком мало работы для них, чтобы процветать сидя на одном месте, но вполне достаточно потребности в их услугах и товарах, если посещать такие города последовательно. Такие торговцы и ремесленники, обычно включали приблизительно пять - десять городов в сферу своих интересов. - Не волнуйся, маленькая красотка, - сказал человек девушке, посмеиваясь. - Ты скоро будешь должным образом заклеймена. Девушка подняла голову, и посмотрела на меня. - Видишь, - заметил купец, - ей уже любопытно прикосновение мужчины. - Вижу, - сказал я. - Ну, маленькая красотка, и какое клеймо Ты хотела бы получить? – спросил он девушку. - Не бойся. Не важно, какое именно у тебя клеймо, я гарантирую, что оно будет безупречным и чётким. Она посмотрела на торговца снизу вверх. Тыльной стороной своей ладони он, внезапно, отвесил ей пощёчину. Рабыня снова посмотрела на него, на этот раз испуганно. Кровь появилась на её губе. - Любое клеймо, которое Вы хотели бы для меня, господин, - пролепетала она. - Превосходно, - воскликнул торговец, поворачиваясь ко мне. - Это - её первый, полный рабский ответ. У неё были, конечно, другие варианты рабских ответов и поведения перед этим. Таких как борьба, извивания, вздрагивания, дёрганье от боли и страха, непокорное поведение и мольбы о пощаде, чтобы в конце стать симпатичной рабыней и поддерживать себя таковой разными способами, представляя себя как беспомощную, желанную женщину, пытаясь вызвать интерес привлекательных мужчин. Девушка смотрела на него с ужасом, но я видел, в её глазах, что всё, что сказал работорговец, был правдой. Даже без клейма, она уже становилась рабыней. - Пожалуйста, Господин. Пожалуйста, Господин, - умоляла девушка в моих ногах. - И так, какое клеймо хотела бы, Ты, моя дорогая? - допытывался он у девушки, привязанной к стене. - Не бойся. Сейчас я разрешаю Тебе высказать свои пожелания. А уже я буду решать, поскольку это в моей власти, принять твоё пожелание, или отклонить его. Её раздутая губа дрожала. - Хочешь носить красивое женское клеймо, - спросил он, - или грубое и мужское, как раз пригодное для кувшинной девки, или рабыни кожевника? - Я - женщина, Господин, - прошептала она. – Я женственна. Я был рад услышать это простое признание от девушки, это прямое, бескомпромиссное согласие с реалиями её пола. Я думаю, что очень немногие из женщин моего прежнего мира, смогли бы сказать кому-то, даже их возлюбленным, подобное простое признание. Но все же, это признание, пусть и бессловесное, было сделано, и пусть даже мучительно и отчаянно, но многие женщины моего прежнего мира остаются женственными, несмотря на судебные запреты и психологическую обработку против честности в таких вопросах, предписанных антибиологическим, политизированным обществом. Я надеюсь что, эти признания, эти декларации, эти крики о признании, в словесный или бессловесной форме, могут быть услышаны мужчинами, хотя бы ради нежности и любви. Это - интересный вопрос, отношение между естественными и условными ценностями. Безусловно, человеческий младенец, во многих отношениях, кажется, являет собой не более чем чистый лист, незаполненную таблицу, на которой общество может нанести свои ценности, разумные либо извращенные. Все же младенец – это только животное, с его природными и генетическими кодами, с егонаследием вечных ценностей жизни и эволюции, прослеживающихся комбинаций молекул и рождения звезд. Таким образом, появляется конфликт между природным и искусственным, и неважно полезно ли это искусственное или нет. Этот конфликт, в свою очередь, вызывает гротескные комплексы беспокойства, вины и разрушения, с их сопутствующими вредными последствиями для счастья и жизни. Человек может быть научен принять свою собственную кастрацию, но где-нибудь, когда-нибудь, во взбесившемся человеке или целой общности, природа должна нанести ответный удар. Ответ дурака - ответ, который его обучили давать, ответ который он должен продолжать защищать и за которым он не может увидеть истины. Ответ, исторически происходящий из идеалов, основанных на жутком суеверии и тщетных извращениях сумасшедших, ответ этот теперь призван, чтобы отвечать интересам новых, гротескных меньшинств, которые, отвергают рациональное, чтобы придать правдоподобия, их собственным извращениям. Грязь Пуританизма, с её скрытой социальной силой, завещаемой от одного поколения следующему, может служить странным владельцам. Единственный практический ответ на эти дилеммы, это не продолжать самоподавление и самобичевание, но создавать общество, мир, в котором природа освобождена, для того чтобы процветать. Это нездоровый мир, в котором цивилизация -тюрьма природы. Природа и цивилизация не несовместимы. Выбор не должен быть сделан между ними. Для рационального животного, каждый должен быть дополнением и усилением другого. Слишком долго мир, находился под преобладанием гротеска и коварства. Они бояться главным образом того, что сами могут начать верить своей собственной лжи. Они думают, что пасут овец. Но возможно, не отдавая себе отчёта, они идут рядом с волками и львами. Торговец разглядывал девушку у стены. Под его пристальным взглядом она выпрямлялась. - Да, - подтвердил он. - Я вижу, что Ты женственна. А значит, Ты будешь соответственно клеймена. - Спасибо, Господин, - поблагодарила рабыня. - Это будет обычное клеймо кейджеры, - сказал он, - оно покажет, что Ты красива, но Ты всего лишь ещё одна рабыня. - Спасибо, Господин, - повторила она. Я подумал, что курсивный Кеф, иногда называемый, жезлом и ветвью, прекрасный символ неволи, будут хорошо выглядеть на её бедре. - Я уже заклеймена, Господин, - напомнила о себе девушка в моих ногах. Она смотрела на меня снизу. Это верно. Она носила Кеф высоко на её левом бедре, чуть ниже таза. Это - наиболее распространенное место клейма для гореанской рабыни. - Она ползает перед Тобой на животе, - усмехнулся купец. - Ты ей понравился. - Возможно, Ты предупредил её, что, если она не поползет на животе к первому же покупателю на рынке, то будет выпорота, - усмехнулся я. - Да, нет, - захихикал торговец, - просто, я отказывал ей в прикосновении мужчины в течение двух дней. Сексуальное облегчение рабыни, как и её одежда, и еда, находятся в полной власти её владельца. - Нет, Господин, - хныкала в расстройстве она. - Вы - тот мужчина, перед которым я лягу на живот и без принуждения. Видеть Вас означает хотеть пресмыкаться перед Вами. - Господин, - заговорила девушка у стены, обращаясь ко мне, - если бы я не был связана, то я бы тоже, поползла к Вам. - Отлично! - воскликнул работорговец. - Это - первый раз, когда она так заговорила. Очевидно Ты – тот тип мужчины, которого она расценивает как желанного хозяина. Я промолчал. Девушка на рынке знает, что она будет продана. Соответственно она попытается повлиять на мужчину, которого она находит привлекательным, чтобы он купил её. Если не купит тот, кто понравился ей, она знает, что будет куплена кем-то похуже. Большинство рабынь, само собой, предпочитают быть купленными возбуждающим их и привлекательным для них хозяином, тем, кого они нашли бы неотразимым, тем, кому они будут желать служить, а не тем, кто толст и отвратителен. Безусловно, как рабыни, они должны отлично служить любому владельцу. Конечно, решение относительно того, покупать рабыню, или нет, находится, полностью и окончательно, в руках свободного мужчины. В этом отношении все, что девушка может, это только абсолютно беспомощно ждать. Нет у неё никакой возможности повлиять на свою судьбу, примерно, как у неодушевлённого товара, выложенного на прилавке в торговом центре на Земле. Девушка, привязанная к кольцу, склонилась передо мной, натягивая веревку, стягивающую её запястья. Рабыня у моих ног с надеждой смотрела на меня снизу. Я чувствовал цепь, свисающую с её шеи на своей правой щиколотке. - Имена у них есть? - спросил я у торговца. - Нет, я еще их не назвал. - Тот торговец. Грант. – Вернулся я к прежней теме. - Ты считаешь, он отправился на север? - Да, - ответил купец. Я отбросил рабыню пинком ноги. Хныкая, она отползала назад к стене, где легла, поджав ноги, не отрывая от меня глаз. Другая девушка, привязанная запястьями к кольцу, отшатнулась назад к стене. Она смотрела на меня с ужасом и страхом, но, кроме того в её взгляде появилось и другое выражением, состоящее одновременно из возбуждения и трепета. Я думаю теперь, она поняла немного лучше, чем раньше, что это такое быть рабыней. Теперь она превратилась в объект для наказаний. Наши глаза встретились. В её глазах, теперь было окончательное понимание того, что она, как и любая другая рабыня, с этого момента есть и будет, в полным подчинении мужчин. Она задрожала, и опустила взгляд. Но я видел, что она дрожала со страхом и возбуждением. Я видел, что она, должным образом выдрессированная, станет превосходной рабыней для самого взыскательного мужчины. - Следующий город к северу – это Форт Хаскинс, - прикинул я. Он лежит в основании перевала Босвелла. Первоначально это была торговая фактория, основанная Компанией Хаскинс - компанией Торговцев, прежде всего из Тэнтиса. Военная застава, под флагом Тентиса, построенная позже в том же самом месте и содержавшаяся торговцами, имела военное и политическое значение для региона восточных ворот Прохода Босвелла. С тех пор, это место получило известность как Форт Хаскинс. Форт по-прежнему остается на своём месте, но его имя, теперь перешло и к городу, который вырос на запад и юг от крепости. Непосредственно форт, уже дважды сжигали, однажды солдатами от Порт-Олни, прежде чем тот город присоединился к Конфедерации Салериан, и однажды, Пыльноногими - племенем краснокожих из Прерий. Военное значение форта уменьшилось с ростом населения в той местности и увеличения численности тарнсмэнов в Тентисе. Форт теперь служит, прежде всего, в качестве торговой фактории, содержащейся кастой Торговцев Тентиса, с интересной историей возникновения. - Это всего лишь моё предположение, - поправил меня мой собеседник. – Но тот, кого Ты ищешь, торговец по имени Грант, никак не связан с Фортом Хаскинс, он обычно ведёт дела в Кайилиауке. - Спасибо, - сказал я. Я должен был догадаться сам. Кайилиаук - самый восточный город в предгорьях Тентиса. Он расположен почти на краю Иханке или Границы. От его предместий можно видеть вешки, перья на высоких шестах, которые отмечают начало земель краснокожих. - Надеюсь, что Ты не собираешься его убить, - спросил работорговец. - Нет, - улыбнулся я. - Да, Ты не носишь одежду темной касты, и при этом у Тебя нет черного кинжала над бровью. - Я не Убийца, - подтвердил я. - Грант – весьма своеобразный парень. Весьма скрытный, но как мне кажется, неопасный. - Я не собираюсь ему вредить, - заверил я купца. - И я благодарю Тебя за помощь. - Ты пешком? - спросил меня он. - Да, - ответил я. Я продал своего тарна два дня назад и начал пробираться на север пешком. Кюры, от которых мы узнали историю, в свою очередь тоже скрываются. По крайней мере наш агент в этих местах их не обнаружил. Я рассчитывал что буду привлекать меньше внимания, идя пешком, чем как тарнсмэн. - Если Тебе нужен Грант, то я советую поторопиться. Сейчас – Эн-Кара, и он скоро уйдёт в Прерии. Я положил тарск на его ладонь, но он попытался вернуть его обратно. - Я ничего не сделал, - улыбнулся он. - Это моя благодарность, - сказал я, поворачиваясь чтобы уйти. - Эй, парень, - окликнул меня он. - Да? – я снова повернулся и встал перед ним. - В полдень рабский фургон покидает город по северной дороге, - было сказано спокойным голосом. - Они могли бы подбросить Тебя до Форта Хаскинс. - Спасибо. - Не за что. Напоследок я снова полюбовался на двух белокурых рабынь. Вначале я посмотрел на ту, что стояла на коленях у стены, с привязанными к кольцу запястьями. В своих путах она узнала, что была женщиной. Это трудно для женщины, быть раздетой, связанной и принадлежащей мужчине, и не узнать о своей женственности. Эти знаки и выражения её природы, не трудно разглядеть. Она поняла их, полностью и навсегда. Я взглянул на другую девушку, она лежала у стены с цепью на шее, смотря мне в след. Её психологическая боль, боль рабыни, была почти невыносимой. Возможно, её владелец отдаст её одному из надсмотрщиков на ночь. Безумство её потребности могло бы на какое-то время быть успокоено, но через несколько ан, непреодолимо и неодолимо, оно снова возникнет внутри её плоти. Я снова бросил взгляд на первую девушку, и улыбнулся. Она, тоже скоро, получит клеймо и ошейник, и узнает такие же потребности. Она, тоже скоро, духовно и телесно, узнает, что это значит быть рабыней полностью. - Всего хорошего, - сказал я работорговцу. - Всего хорошего, - пожелал он мне в ответ. Я повернулся и ушёл. 4. Мы видим дым. Мы встречаемся с солдатами Я толкал плечом колесо большого деревянного рабского фургона. Я услышал впереди, крик возницы, щелчок его длинного кнута по спинам двух гужевых тарларионов, запряжённых в фургон. - Пошли, ленивые твари! – кричал он. Стоя по колено в болоте я, скользя, упирался в массивное деревянное колесо. Колесо стронулось и фургон, со стоном и скрипом, дернулся вверх и пошёл вперёд. Я пробрался мимо фургона, вышел на посыпанную галькой поверхность, на бегу запрыгнул в фургон, и уселся на скамье рядом с возницей. - Зачем Тебе понадобился Грант? - спросил меня кучер, молодой человек со всклоченными волосами, обрезанными по шею. - Я ищу кое-что, что может оказаться в Прериях. - Держись от них подальше, - предупредил молодой человек. – Войти туда смертельно опасно белых. - Грант туда уходит и возвращается, насколько я знаю. - Кое-каким торговцам разрешают некоторые из племен, - объяснил парень. - Все. Я услышал, что ему очень рады в Прериях во всех племенах, и он путешествует там везде, где захочет. - Всё может быть. - Почему так. Я удивлён. - Он говорит на языке Пыльноногих, и на языках некоторых других племён, - пояснил мой собеседник. – А ещё, он знает Знак. - Знак? – удивился я. - Разговор руками, - ответил молодой человек. - Это - способ, которым дикари различных племен общаются друг с другом. Как Ты знаешь, они не могут говорить на языках друг друга. - Я даже не предполагал, - вынужден был я признаться. Ручной язык, я подозревал, это был ключ к способности племен объединить и защитить их территории, и того что они назвали Памятью от внешнего вторжения. - Наверное, многие торговцы, знают Ручной язык, - предположил я. - Лишь несколько, - ответил возница. - Но, кроме того, Грант знает и некоторые из племенных языков, - сказал я. - Не совсем так. Несколько слов и фраз. Дикари иногда приезжают в торговые фактории. Мы научились понимать друг друга. Но не очень хорошо. - Значит, общение ведётся в основном на Знаке, - расспрашивал я. - Да, ответил молодой человек. Он привстал на козлах и, раскрутив кнут, снова хлестнул по спинам тарларионов. - Если есть торговцы изучившие Знак, а некоторые, даже могут пусть с трудом, но говорить на их языках, то, что делает Гранта столь особенным? Почему только ему одному разрешают вести дела так глубоко в Прериях? - Возможно, дикари чувствуют, что не смогут получить прибыль от Гранта любым другим способом, - рассмеялся парень. - Не понял. - Ещё поймёшь, - ответил возница посмеиваясь. - Мы можем увидеть отсюда границу? – спросил я. Мы как раз выехали на гребень холма. - Да, - сказал он, и указал на восток. - Границ проходит по другой стороне тех холмов. - Когда мы доберёмся до Форта Хаскинс? - спросил я его. - Завтра утром, - ответил мой спутник. - Сегодня вечером мы встанем лагерем на ночёвку. - Господин, - послышался мягкий, робкий женский голос сзади, -позволено ли будет говорить презренной рабыне? - Да, - разрешил молодой человек. В фургоне перевозили десять девушек. Обычный гореанский фургон для транспортировки рабов состоит из длинного кузова перекрытого прямоугольными рамами, покрытыми тентом обычно сине-желтым. Длинный, прочный, тяжёлый, металлический стержень, проходящий через весь кузов фургона, крепится на петле в передней части и может открываться и запираться сзади. Девушки входят в фургон сзади, ставя ноги скованные кандалами по обе стороны стержня. Когда стержень заперт, их лодыжки, таким образом, оказываются, прикованы к нему цепью. Это устройство, обеспечивая надёжное крепление, тем не менее, оставляет им достаточно свободы движения. Они могут, например, сидеть, стоять на коленях или лежать на полу фургона, ограниченные только цепью кандалов на их лодыжках. Однако, здесь, в приграничье, такая роскошь была редкостью. Фургон, на котором я ехал, скорее всего, первоначально был предназначен для транспортировки слинов. Он был лишь немного больше, клетки для слина. В общем-то, это и была клетка, установленная в кузов небольшой повозки, набранная из тяжелых деревянных жердей, скреплённых верёвками, её задняя дверь, была заперта цепью с замком. Из-за таких особенностей этой клетки, десять девушек, заключенных в ней, были связаны по рукам и ногам. - Господа, нас связали слишком туго, - сказала рабыня. - Мы умоляем, ослабить наши путы хотя бы немного. Молодой человек сердито обернулся к клетке, закреплённой на фургоне, и строго посмотрел на девушку за решеткой со связанными руками и ногами, которая отпрянула и съёжилась стоя на коленях. - Заткнись, Рабыня, - прикрикнул он. - Да, Господин! - Радуйтесь тому, что я уже не останавливаю фургон и не вытаскиваю вас, каждую из вас, и не даю Вам по десять плетей, каждой! – прикрикнул возница. - Да, Господин! - пролепетала девочка в ужасе, изо всех сил пытаясь отползти на коленях от решётки. - Да, Господин, Да, Господин! - отозвалось ещё несколько девушек. Молодой человек вновь обернулся, и уделил свое внимание дороге и тарларионам. Я улыбнулся. Мужчины приграничья не балуют своих рабынь. Действительно, даже одеяло не было брошено на доски кузова, чтобы смягчить удары неподрессоренных колёс телеги, или оградить тела связанных красоток от шершавых, грубых крепких досок, на которые их бросили. Как и везде на Горе, и в цивилизованных местах и вдоль границы, рабынь транспортирую голышом. - Интересно, что у Вас нет вооруженной охраны. - Ну, Ты же не разбойник, не так ли? - Нет. - Женщины вообще-то дешевы в приграничье, - пояснил он. - Нет выгоды в таком грабеже. - Почему так получилось? – заинтересовался я. Это показалось мне странным. - На границе спокойно уже больше столетия, - стал пояснять возница. – Вот и женщины больше не редкость здесь, не более чем любом в другом месте. - Но, почему они должны быть дешевыми? – не унимался я. - Дикари, - пожал плечами мой попутчик. - Они совершают набег на юге и продают на севере. Они совершают набег на севере и продают на юге. Я кивнул. Граница растянулась на тысячи парангов с севера на юг. Хватало различных отдаленных ферм, поселений и деревень. - Они продают весь, собранный ими урожай плоти? – не отставал я. - Нет, - сказал он. – Часть они забирают с собой, назад в Прерии. - И что они там с ними делают? - Не знаю. Но можешь не сомневаться, они находят им хорошее применение, - засмеялся молодой человек. - Несомненно, - не мог я не согласился. Краснокожие, я не сомневался, смогут найти много полезной работы для беспомощных, белых рабынь. - Во сколько мы должны достигнуть форта Хаскинс? – спросил я возницу. - Я рассчитываю, доставить свой груз работорговцу Бринту в половине десятого ана. Ты можешь покинуть фургон незадолго до этого. Я кивнул. Было неразумно остаться с фургоном дольше, чем это необходимо. Я собирался добраться на нём только до Форта Хаскинс, а дальше мой путь лежит в Кайилиаук. - Что будет с этими рабынями? – спросил я. – Их планируют продать в Форте Хаскинс? - Думаю, что их отправят дальше на запад через Перевал Босвэлла, -предположил парень, - в Тентис, а оттуда, уже распределят по западным рынкам. - Если переправлять женщин через перевал, то им надо бы выделить какую-никакую одежду, - заметил я. - Да, их завернут шкуры, - сказал молодой человек. – В таких местах как Форт Хаскинс и Кайилиаук транспортировочные шкуры дёшевы. - К слову, есть ещё одна причина, недавняя причина, почему девушки настолько подешевели в приграничье, - заметил возница. - И какая же? - Варварки, - ответил он. - Варварки? – переспросил я удивлённо. - Да. Недрессированные, необученные, сырые, но сочные маленькие твари, многие из которых даже не могут говорить на гореанском. - Откуда же их доставляют? - Понятия не имею. Источник их появления, должен быть где-то недалеко от Кайилиаука. Они малопригодны для рынка. Эта информация заинтриговала меня. Пункты поставки для связанной с кюрами лиги работорговцев находились где-то на поверхности Гора. Эта деятельность, несомненно, была развёрнута монстрами, чтобы выманить Царствующих Жрецов. - А этих варварок отправляют на запад через перевал? – я продолжал выпытывать заинтересовавшую меня информацию. - Почти никогда. Обычно их забирают на юг и, очевидно, перевозят по южным проходам. Эта новая информация подтвердила мои подозрения, что эти варварки, на самом деле, плодами урожая невольниц собранного Земле. Если бы они транспортировались через перевал Босвэлла, то они обязательно, привлекли бы внимание работорговца Кларка из Тентиса, который, также как и Самос служил Царствующим Жрецам. - Интересно, - пробормотал я. Близость Кайилиаука к Прериям, Делала это место удобным поставки девушек. Также, это могло объяснить, как история, нарисованная на коже, попала к кюрам. У них должен быть агент в Кайилиауке, или где-то поблизости. - Говорят, что такие варварки, если их должным образом приручить и выдрессировать, становятся превосходными рабынями, - заметил парень. - Рад услышать это, - не мог не согласиться я. - Но я, всё равно, не хотел бы иметь с ними дела. - А у тебя уже были рабыни-варварки? - Нет, не было, - ответил он. - Тогда Ты не должен говорить так уверенно, - заметил я. - Что верно, то верно – засмеялся возница. А сам я думал, что парень даже не представлял то, что он упускал. Земные девушки, привезённые на Гор после долгих лет сексуального голода на Земле, внезапно обнаруживали себя объектом полного подчинения. У них не было никакого иного выхода кроме как стать абсолютными рабынями, для которых существует только рынок, кнут, клеймо, ошейник и объятия надменного Господина. Им оставалось только одно, выпустить и освободить их глубочайшую и прекраснейшую, до этого самого времени скрытую женскую природу. Именно они часто становятся самыми благодарнейшими, восторженными и прекрасными из рабынь. - Тем не менее, они для рынка не подходят. - Может быть и так, - не стал я спорить. Мне не казалось невозможным, что мощный приток варварских женщин, в данном конкретном мести, в короткий срок, мог сбить цены на невольниц. Работорговцы в союзе с кюрами, обычно распределяли этих девушек через различные рынки. Это снижало вероятность успешно отследить перевалочные пункты, и, конечно, улучшить цену, которые можно было бы получить за женщин на конечном этапе. - Приближается пора разбивать лагерь, - вернулся к своим обязанностям молодой человек. - Рабыни, я надеюсь, - сказал я, кивая головой в сторону прекрасного и связанного груза, - напоены рабским вином. - Само собой, - рассмеялся парень. - Пожалуйста, Господин, - взмолилась девушка, которая ранее просила кучера ослабить верёвки, - Когда мы будем на ночлеге, привяжи меня к дереву за шею, и развяжи мои лодыжки. Я желаю услужить Вам. - Нет, я! – тут же закричала другая девочка. - Я! - прокричала ещё одна. Парень захохотал. Он видел, что невольницы желали умиротворить его. Но, кроме этого, честно говоря, он был привлекательным мужчиной, а они были связанными рабынями. Перевозка подобного груза не приносит высокого дохода, но зато появляются дополнительная выгода, связанная с такой работой. Если рабыни не девственницы, у такого водителя обычно есть широкие возможности по использованию груза. - Моя шея, также, может быть привязана к дереву, и мои лодыжкам, также могут быть развязаны, Господин, - присоединилась к общему хору сочная блондинка, обращаясь ко мне. Я с удовольствием шлёпнул ладонью по доскам кузова. - Посмотри-ка! - воскликнул молодой человек, внезапно, указывая вправо от нас. - Дым! Почти одновременно он встал и подстегнул своим длинным кнутом своих тарларионов. Ворча, они ускорили свой тяжёлый шаг. Ещё дважды он раскрутил свой кнут. Девушки, за спиной внезапно затихли. Я придерживался за край скамьи. Справа, в длинной покатой долине, приблизительно двух или трех пасангах от дороги, медленно поднимались три узких столба дыма. - Быстрее! Хар-та! - кричал молодой человек тарларионам. - Мы должны остановиться, - предложил я. - Возможно, мы можем оказать помощь. - Слишком поздно. Если Вы увидели дым, то в данный момент, там, либо трупы, либо пленники. Одна из девушек в клетке вскрикнула от страха. Голые, связанные рабыни были абсолютно беспомощны. - Тем не менее, я должен убедиться. - Только без меня! - Согласен, - не стал я уговаривать возницу. - Останови фургон. - Всадники! – крикнул он, указывая вперёд на облако пыли. Он натянул поводья тарларионов. Ворча, они скребли камни дороги. Они трясли свои мордами, оплетёнными ремнями упряжи. Молодой человек испуганно осматривался. Он не мог повернуть фургон на узкой дороге. Девушки плакали, извиваясь в своих путах. - Это - солдаты, - успокоил я своего спутника. Я стоял на скамье фургона, смотрел из-под ладони. - Хвала Царствующим Жрецам! – радостно воскликнул молодой человек. Вскоре отряд запылённых солдат, пикинёров и арбалетчиков, верхом на кайилах, натянули поводья вокруг нас. Они носили цвета Тентиса, которые угадывались на покрытых чёрной грязью и потом доспехах. Бока их кайил были покрыты пеной. Они фыркали и, отбрасывая назад их головы, с трудом всасывали воздух в легкие. Их третьи веки - прозрачные штормовые мембраны, были опущены, придавая их диким, круглым глазам желтоватый оттенок. - Здесь Пыльноногие, - сказал офицер. - Дорога закрыта. Куда Вы направляетесь? - В Форт Хаскинс, - ответил, возница. - Вам не стоит оставаться здесь, да и возвращаться тоже не безопасно, -прикинул офицер. - Пожалуй, я Вам настоятельно рекомендую продолжить двигаться к Форту Хаскинс, и как можно быстрее. - Я так и сделаю, - заверил молодой человек. - Не слишком ли это необычно, для Пыльноногих, устраивать подобные набеги? – спросил я. - Я так понимаю, что они одно из самых мирных племен Прерий. Действительно, они часто служили посредниками между жителями поселений и более дикими племенами, такими как Желтые Ножи, Слины или Кайилы. - Кто Ты? - спросил офицер. - Путешественник, - ответил я. - Мы не знаем, что заставило их пойти в набег, - объяснил офицер. - Они никого не убили. Они только сожгли фермы и угнали кайил. - Это похоже на своего рода предупреждение, - предположил я. - Возможно так оно и есть, - согласился воин. – Например, они не напали, как обычно, на рассвете. Они пришли открыто, неторопливо сделали своё дело, и исчезли. - Это очень странно, - подумал я. - Они - мирный народ, но я должен доставить сообщение о случившемся. Слины или Кайилы могут идти за ними. Одна из девушек в клетке заскулила в ужасе. Офицер, медленно поехал вокруг фургона, разглядывая сквозь деревянную решётку наш связанный груз. Девушки отползали назад под его пристальным взглядом. - Я должен доставить сообщение, как можно скорее. Не думаю, что даже Пыльноногие смогут сопротивляться этому грузу, - усмехнулся офицер. - Так точно, Капитан! – поддержал его молодой человек. Офицер и его солдаты, сдали в стороны от повозки, придерживая своих кайил поводьями. Молодой человек встал, встряхивая поводья одной рукой и щёлкая в кнутом, зажатым в другой. - Пошли, пошли, животные! – кричал он. Тарларионы, пришли в движение, выбрали слабину и фургон, скрипя, качнулся вперёд. Девушки были столь же тихи как крошечный полевой урт в присутствии лесных пантер, когда их провезли в клетке между рядами солдат. Через несколько енов мы были уже больше, чем пасанге от места встречи. Было темно и одиноко. Кто-то всхлипывал и рыдал позади нас. - Рабыни напуганы, - заметил я. - Мы не будем вставать на ночёвку, - сказал возница. - Мы будем двигаться всю ночь. Остановки будут только иногда, для отдыха тарларионов. - Разумно. - Это не похоже на пыльноногих, - пробормотал парень. - Вот и мне это всё кажется очень странным. 5. Я бросаю камни на дороге в Кайилиаук. Я отступил к обочине грязной дороги. Было дождливое раннее утро. Несколько мужчин, кто-то верхом на кайилах, кто-то пешими, проходили мимо меня, с лязгом и скрежетом оружия и доспехов. Это были наемники. Но они не принадлежали какой-то одной наемной компании, которую я бы знал. Похоже, что их нанимали то тут, то там. Униформой и оружием они сильно отличались друг от друга. Подозреваю, что кое-кто из них даже могли быть людьми без Домашнего Камня - изгоями. Они двигались на север, как и я. Мне показалось, что они направлялись в Кайилиаук. По моим прикидкам, их было приблизительно тысяча. Это было необычайно крупный отряд для наемников, и потребовалась бы значительная сумма денег для найма и содержания подобной силы. По центру дороги, запряжённая двумя тарларионами, и богато украшенная, приближалась двухколесная повозка. Офицер, бородатый парень в шляпе с плюмажем, возможно капитан этого отряда наёмников, следовал рядом с этой повозкой. В кресле, закрепленном на высокой двуколке, под шелковым навесом, гордая и изящная, облачённая в декорированные Скрывающие Одежды, сидела свободная женщина. Сбоку повозки был прикован цепью за шею молодой краснокожий, одетый в какие-то тряпки. - Остановиться! - приказала женщина, поднимая свою маленькую, затянутую в белую перчатку ручку, когда повозка приблизилась ко мне. - Остановиться! – громко повторил командир наёмников, поворачивая свою кайилу поднимая руку. - Остановиться! Остановиться! – раздались вдоль колонны крики других офицеров. Отряд остановился, и женщина опустила руку. - Тал, - поприветствовала меня она, предварительно, внимательно рассмотрев. - Тал, Леди, - поздоровался я в ответ. Одной рукой, она беспечно, откинула свою внешнюю вуаль. Черты её лица, теперь, остались скрытыми, но весьма слабо, под второй вуалью, немного более тонким клочком почти прозрачного шёлка. Очевидно, она сделала это, чтобы можно было говорить со мной более свободно. Она улыбнулась. Я также улыбнулся, но про себя. Хозяин, возможно, дал бы такую вуаль своей рабыне, но в шутку. Она была тщеславной женщиной. Она хотела, чтобы я видел, что она потрясающе красива. А вот я видел, что из неё могла бы получиться весьма приемлемая рабыня. - Я вижу, что Ты носишь меч, - заметила она. - Да, Леди, - трудно было отрицать очевидное. - Кто Ты? – поинтересовалась она. - Путешественник, мечник, - ответил я обтекаемо. - Это - Леди Мира из Венны, - представил женщину бородатый офицер. - Я - Альфред, капитан этого отряда, наемник из Порт-Олни. Венна - курортный город на запад от Волтая, к северу от Ара. Порт-Олни расположен на северном берегу реки Олни. Этот город - член Салерианской Конфедерации. - Похоже, Ты не хочешь представиться, - сказала женщина. - Имя столь скромного человека, каковым я являюсь, Вряд ли могло бы заинтересовать такую прекрасную леди. - Ты, случайно не вне закона? – спросила она с толикой интереса. - Нет, Леди. - Ты знаешь, как пользоваться клинком, висящим на твоём поясе? – спросила Леди Мира. - Некоторым образом, Леди, - ответил я, улыбнувшись. - Мы нанимаем мечников, - объявила она. - Благодарю, Леди, но я не собираюсь наниматься. - Доставай свое оружие, - вдруг приказал капитан. Я выхватил свой меч, быстро и мягко, и отступил на шаг назад. Когда гореанин приказывает обнажить свой меч, вообще-то будет не слишком мудро тратить время на рассуждения. У на уме может быть только одно. - Нападай на него, - приказал офицер, указав на одного из мужчин поблизости. Наши мечи не скрестились дважды прежде, чем остреё моего уже было у горла наёмника. - Не убивай его, - крикнул Альфред торопливо. Я вложил свой клинок в ножны, и побледневший наёмник отступил. - Серебряный тарск в месяц, - предложил офицер. Это было значительной суммой. Я был уверен, что это больше, чем получало большинство из этих воинов. - Куда Вы направляетесь, Капитан, - спросил я, якобы заинтересовавшись, - и по какому делу? - Мы идем в Кайилиаук, а потом собираемся войти в Прерии, - объяснил он. - Есть племена, которым пора показать их место. - Не понял. - Ты же слышал о произошедшем вчера набеге? - Ваши силы были, собраны явно не вчера, - указал я на очевидное. Он засмеялся. Конечно, такие силы действительно могли бы войти в Прерии и разорить несколько деревень Пыльноногих. Вот только, как это слишком часто бывает, пострадают именно мирные и невиноватые. И такой урок может быть понят так, что не стоит быть слишком мирным или слишком благоразумным. Никто не выживает рядом с волками, становясь овцой. Это -самый короткий путь к самоуничтожению. - В Прериях живут тысячи дикарей, - напомнил я ему. - Эти мужчины - профессионалы, - ответил он, указав на своих людей. -Каждый из них стоит тысячи полуголых дикарей. Люди вокруг меня засмеялись. - Они разбегутся, едва заслышав дробь наших барабанов, - гордо заявил Альфред. Я предпочёл промолчать. - Граница держалась слишком долго, - продолжал он. - Мы продвинем её дальше на восток. Мы принесём туда знамя цивилизации. Я улыбнулся. Я иногда задавался вопросом, что есть варварство, а что цивилизация, и в чём их различия. - И Вы собираетесь взять женщину с собой в Прерии? – спросил я удивлённо. - Надеюсь, Ты понимаешь, что краснокожие могут сделать с такой женщиной? - Я прекрасно защищена, я уверяю Тебя, - смеясь, отозвалась Леди Мира. А вот мне был интересен вопрос, что она почувствует, вдруг обнаружив себя голой и связанной сыромятным ремнём, лежащей у ног похотливых воинов. - Леди Мира представляет касту Торговцев, - пояснил капитан. - Она уполномочена вести переговоры с завоеванными племенами. - А это кто? - я указал на краснокожего юношу, с цепью прикованного к повозке цепью. - Пыльноногий урт, раб, - ответил Альфред. - Мы купили его на юге. Он может говорить на языке дикарей, и знает Знак. Мальчишка смотрел на меня, с ненавистью. - Сколько времени он уже в рабстве? – спросил я заинтересованно. - Два года. - У кого он был куплен первоначально? – паренёк меня заинтересовал. - У Пыльноногих. - Маловероятно, что они продали бы кого-то из своего собственного племени, - предположил я. - Они же – дикари, не захотел видеть странностей Альфред. - Ты не Пыльноногий, - обратился я к краснокожему пареньку. Он не ответил на меня. - И Вы доверите вести переговоры такому переводчику? – опешил я. - Наша самая ясная речь, - гордо проговорил Альфред, - будет произнесена сталью. - У Вас много людей, - заметил я. - Такая экспедиция должна быть очень дорогой. Если бы этот наем был осуществлён несколькими городами, я думаю, что услышал бы об этом. Откуда же тогда берётся золото для плату столь многочисленному отряду? Офицер бросил на меня сердитый взгляд. - Нас поддерживает торговый совет, - вступила в разговор женщина. -Наши бумаги в полном порядке. - Не сомневаюсь. - Редко я видел, чтобы сталь перемещалась, и так стремительно, столь обманчиво, как твоя. Моё предложение в силе. Питание и серебренный тарск за каждый месяц службы, - вновь попытался заманить меня капитан наёмников. - Питание, и золотой тарск, - предложила женщина, смотря на меня сверху. За легкой шелковой вуалью сияли её глаза. Она сделала предложение, даже не спросив капитана. Похоже, её авторитет и власть были повыше. Я задавался вопросом, как она будет выглядеть, если опустить её до состояния беспомощности и неволи. - Благодарю, Леди, - вновь отказался я. - Но у меня есть собственные дела. - Предлагаю достаточно высокую должность, даже в моей ближайшей свите, - сказала она, сверкая глазами. - У меня есть собственные дела, - повторил я. - Двигаемся дальше! – звонко крикнула она, поднимая свою одетую в перчатку руку, сердито откидываясь на спинку кресла. Я отступил на обочину. - Вперёд! – скомандовал капитан, поднимая руку. Леди сердито взглянула на меня, её руки в белых перчатках, вцепились в подлокотники кресла. Затем, она подняла голову, и стала смотреть прямо перед собой. - Хо! - прокричал офицер. Его рука упала. Колонна наемников, сопровождавшая повозку, пришла в движение, на север, в сторону Кайилиаука. Я отошел в сторону и присел в тени, среди скал, наблюдая за строем наёмников. Я прикинул число воинов, и тщательно, посчитал фургоны со снабжением. Мои догадки начинали подтверждаться. Фургонов в колонне было несколько больше, чем это необходимо для проведения подобной операции в Прериях. Когда колонны и фургоны прошли мимо, я вышел из скал и на некотором расстоянии, последовал за ними в Кайилиаук. Торговцы Порт-Олни, разумеется, не вынесли бы огромные расходы такой экспедиции. Они не были глубоко вовлечены в это предприятие, но нужны в качестве ширмы. У настоящих торговцев, по крайней мере, первоначально, методы были бы коммерческими и не военными. Они, попробовали бы, хотя бы на первом этапе, действовать через местных торговцев, или даже непосредственно через Пыльноногих. У меня не было сомнений относительно того, из какого источника на Горе появились идеи и ресурсы, чтобы устроить такую экспедицию. Так же у меня не было сомнений относительно того, кто были обитатели некоторых закрытых фургонов среди колонн отряда наёмников. Я шёл по дороге в Кайилиаук, и от души хохотал над возникшей ситуацией. Ко мне, Тэрлу Кэботу, подошли агенты кюров, и предложили плату за работу на них! Никаких сомнений, что Ког и Сардак, как и другие такие же твари, нетерпеливо, неловко скорчившись, беспокоясь о своём задании, тащатся в фургонах передо мной. Такие ограничения, причём добровольно наложенные на себя, конечно, были бы почти невыносимы для них. Я восхищался их дисциплинированностью. Я надеялся, что им придётся терпеть подобные неудобства подольше. Но самое главное, было то, что теперь я знал, где они находятся. Я наклонился, поднял булыжник, бросил его на дорогу прямо перед собой, и продолжил свой путь в Кайилиаук. Кое-что ещё я был вынужден отметить для себя. Ни одного рабского фургона, ни одной вереницы скованных за ошейники цепью невольниц бредущих в пыли позади фургонов, да даже ни одной рабыни не было видно среди колонны наёмников. Поразмыслив, я решил приписать эту странность, исполнению воли Леди Миры из Венны. Как свободная женщина она, несомненно, ненавидела рабынь, похотливых, бесстыжих шлюх, которые выводили мужчин из себя от желания обладать ими. А возможно это тешило её тщеславие, быть единственной женщиной среди такого количества мужчин. Я видел приятные черты лица, скрытые только клочком шелка. Мне было интересно, как она могла бы выглядеть, исполняя для меня танец шелка и стального ошейника, или становясь на колени передо мной с тенью от моей плети, падающей на её тело. Полагаю, что в этом случае она не смогла бы уже казаться такой гордой. Находящимся в собственности, униженным, рабыням это не к лицу. Кюры, я отдавал им должное, почти всегда, выбирали агентов женского пола невероятной красоты. Конечно, они выполняли серьезные задачи, но всегда есть кое-что ещё, что может быть сделано с ними. Я швырнул ещё один камень на дорогу, вслед колонне и фургонам. Я не должен был демонстрировать своё умение владения мечом. Ведь отправляясь в поход, я решил, что следует притворяться, что у меня довольно скромные успехи в работе с оружием, конечно, кроме тех ситуаций, когда действительно необходимо поступить иначе. Только вот как только два клинка соприкоснулись, я увидел то, что должно быть сделано, и сделал это. Это был вопрос рефлексов воина, рационального там не было вовсе. Сталь, как это часто бывает, думала сама за себя. Но я не сожалел о том, что я сделал. Я опять рассмеялся. - Я показал им, - сказал я сам себе, – что умеет тот, кто когда-то обучался в воинских дворах Ко-ро-ба. Я веселился от души. А вот интересно, что сделали бы эти агенты кюров, если они узнали, что Тэрл Кэбот был среди них. Но у них не было никаких причин искать его близ Прерий. На данный момент они знают только, что повстречали того, кто был весьма привычным к стали. А ещё я думал о Леди Мире из Венны. Как же хорошо она будет выглядеть, впрочем, как и любая другая красавица, раздетая, в ошейнике и с клеймом, ползя к ногам мужчины. 6. Кайилиаук Я смотрел вниз, в широкую, округлую, мелкую яму, облокотившись на деревянные перила высотой мне по пояс. В яме, на глубине приблизительно пять футов, сидели девятнадцать девушек. Их запястья и лодыжки были скованы кандалами, позволяющими развести руки на шесть дюймов, а ноги приблизительно на двенадцать. Также, они были скованы друг с дружкой цепью за ошейники. Когда рабынь держат в такой яме, то стоять им не разрешается, если только не дан прямой приказ сделать именно это. В яме был грязно, поскольку утром прошёл дождь. Некоторые из них, кто осмелились это делать, смотрели вверх, на мужчин, разглядывавших из сверху, оценивая их качества как женщин. Они ещё не знали, что смотрят в глаза своих будущих хозяев. Они еще не были даже заклеймены. - Варварки, - проговорил парень рядом со мной. - Точно, - подтвердил я. - Тут есть ещё две другие ямы. Видели их? - Да, - ответил я. - Я уже осмотрел товар, что в них содержится. Приятно посмотреть на голых, закованных в цепи женщин, рабынь или тех, кто скоро ими станут. Я провел ночь в дороге и прибыл в Кайилиаук вчера вскоре после десятого ана, в гореанский полдень, голодный и грязный. Подходя к окраине города, я услышал удар колокола времени, установленного на крыше магазина Администратора. В Кайилиаук, как это обычно в городах приграничья, Администратором является член касты Торговцев. Главное занятие в Кайилиауке - торговля кожей и кайилами. Как и многие такие города, этот служит социальным и коммерческим центром для многих отдаленных ферм и ранчо. Это - шумный город, но большинство людей находящихся в нём -приезжие. Сомневаюсь, что его постоянное население насчитывает больше чем четыреста или пятьсот человек. Как я и ожидал, здесь было несколько гостиниц и таверн, выстроенных вдоль его центральной улицы Его наиболее достойной внимания достопримечательностью, вероятно, являются его открытые пакгаузы. Под крышами этих навесов, на платформах разложены, тысячи рулонов кожи. В других местах, в окрестностях города, то тут, то там, возвышаются огромные кучи костей и рогов, часто тридцать или больше футов высотой. Эти отходы были результатом прореживания стад кайилиауков краснокожими. Чаще всего в Кайилиауке можно видеть фургоны, с кожей, с костями, выезжающие из города или возвращающиеся обратно. Численность кайилиауков в Прериях просто потрясающе. Ничего удивительного, ведь эта местность предоставляет им роскошные пастбища с почти полным отсутствием врагов. Большинство кайилиауков, я в этом уверен, никогда не видело человека или слина. В Прериях пасётся огромное количество стад. Четыре или пять самых известных из них, таких как стадо Босвэлла, названное в честь того кто открыл Перевал Босвэлла, или стада Бенто и Хогар, названные в честь первых белых, которые их увидели, оцениваются, где-то между двумя и тремя миллионами особей. При движении такого стада дрожь земли можно почувствовать за пятьдесят пасангов. Такому стаду требуются два - три дня, чтобы перейти вброд реку. Бывало, что враждебные племена охотились на одно, и тоже стадо в разных местах и только после того, как охота окончилась, к их удивлению, они понимали, насколько близко друг к другу они находились. Помимо этих самых крупных стад есть несколько меньших, называемых исходя из поголовья в сотнях тысяч животных. Вне их, как можно догадаться, есть великое множество малых стад, общее количество которых, не известно даже краснокожим. Поголовье таких стад часто колеблется от нескольких сотен до нескольких тысяч животных. Предполагается, что часть из этих малых стад могут быть подстадами более многочисленных, отделяясь от основного в определенные моменты в течение сезона, в зависимости от обилия корма и воды. Если это так, то численность кайилиауков, не столь уж велика, как это иногда оценивается. С другой стороны, то, что их поголовье невероятно, несомненно. У каждого из этих стад, есть свой ареал внутри которого, стадо мигрирует в течение года, обычно описывая гигантский овал. За сезон стадо покрывает много тысяч пасангов, при этом пересекая территории разных племен в разное время. Таким образом, на одно и то же стадо могут охотиться различные племена, не требуя опасного удаления от своих земель. Кайилиаук - мигрирующее животное, но только в своеобразном смысле. Например, его нельзя сравнивать с перелётными птицами, предпринимающими ежегодные перелёты по прямым маршрутам с севера на юг, и с юга на север, покрывая тысячи пасангов. Кайилиаук должен питаться во время своего пути, поэтому миграция идёт очень медленно. Он не в состоянии преодолеть расстояния, за короткое время. Соответственно стада склонны не мигрировать согласно сезону, а как бы дрейфовать с ними, овальные ареалы имеют тенденцию выгибаться к северу летом, и к югу зимой. Запах кожи из сараев, приносит в атмосферу Кайилиаука совершенно особый аромат. Но после того как проведёшь в городе несколько часов, аромат кожи, становится знакомым и перестаёт восприниматься. - Некоторые из них довольно симпатичны, - заметил мужчина рядом со мной, изучая товар внизу в яме. - Да, - отозвался я, соглашаясь. Мы стояли в зоне Рама Сэйбара – торговца рабынями. Онвладеет здесь довольно большой территорией, представляющей собой квадратную огороженную зону. Кроме работорговли, он также занимается и продажей кайил. Я бы оценил размер стороны этого квадрата в более чем триста футов, или немного меньше чем одна десятая пасанга. В зоне имеется несколько рабских ям, но сейчас были заняты только три. Здесь также есть несколько больших и малых деревянных строений, прежде всего это склады, бараки и различные вспомогательные здания. Вся зона обнесена деревянным забором. На самом большом здании, главном торговом складе, размером семьдесят футов в ширину и сто двадцать футов в длину, развевался вымпел Сэйбара, желтый с черным кругом, внутри которого изображены кандалы и кнут. - Не знаешь ли Ты Гранта, торговца? - спросил я своего собеседника. - Да, знаю, - отвлёкся он от разглядывания живого товара. - А где его можно найти? - А вот этого я не знаю. Я искал этого парня во всех гостиницах и тавернах Кайилиаука. Но пока не встретил никого, кто знал о его местонахождении. Я уже начал сомневаться в удачном исходе поисков. Этим утром, в конюшне «Пять Рогов», в Кайилиауке, я купил двух кайил. Уздечки, седло, различные виды сбруи, припасы, товары для торговли я купил в городе, в магазине Публиуса Крассуса из касты Торговцев, который по совместительству был и Администратором Кайилиаука. Заодно я купил короткий лук, такой же какими пользуются дикари, пригодный для применения с седла, и колчан с двадцатью стрелами. По моему мнению, одной из ошибок кавалерии белых приграничья была их приверженность к арбалету, который всё же является, прежде всего, оружием пехоты. Да, конечно, у него есть свои преимущества. У арбалета значительная убойная сила, его может держать изготовленным, и стрелять почти немедленно и точнее, чем из лука. А при стрельбе с близких расстояний, пробивать большинство обтянутых кожей щитов, используемых краснокожими. Но его главный недостаток - низкая скорострельность. У кавалерийского арбалета есть железное стремя, в которое наездник, без спешивания, может вставить ногу, таким образом, получая рычаг, необходимый для натягивания тетивы двумя руками. Если наездник правша, он обычно вставляет правую ногу в стремя самострела и наклоняясь направо, взводит арбалет. Левше придётся наклониться в другую сторону. Конечно, такая конструкция позволяет наезднику стрелять без спешивания, и добавляет к его мощи скорострельности, но всё же еще не обеспечивает, достаточного приближения к скорострельности лука. Я думаю, что краснокожий сможет отправить в цель три - пять стрел за то время, что понадобится для единственного выстрела из этого более неуклюжего оружия. По моему мнению, если арбалет облегчить, придумать механизм быстрой перезарядки, то он окажется превосходным метательным оружием для того типа боёв, что ведутся в Прериях, и тогда дикари возьмут его на вооружение. Но пока они их не используют. Я выбирал оружие, исходя из моих знаний в этом вопросе, оружие подобное тому что доказало свою полезность во внезапной, жестокой войне идущей на обширных полях Прерий. Неспособный найти Гранта, я опасался, что должен буду идти в Прерии в одиночку. Уже этим утром, на рассвете Леди Мира из Венны и Альфред из Порт-Олни со своими наёмниками покинули Кайилиаук. Мужчина, облокотившийся на ограждение, повернулся, и посмотрел на меня. - А зачем Тебе нужен Грант? – спросил он меня, наконец. - Мне надо пойти в Прерии, - ответил я, немного подумав. - Идти туда - безумие, - предупредил меня собеседник. Я пожал плечами. - Жаль, что Тебя не было в Кайилиауке месяц назад, - сказал он. - А что произошло месяц назад? – не мог я не спросить. - Поселенцы, вооруженные, с двумястами фургонами, пересекли Иханке, -стал рассказывать парень. - Мужчины, женщины, дети. Где-то семьсот или восемьсот человек. Ты, мог бы их сопровождать. При такой численности есть шанс. - Возможно, - сказал я. Однако, такой караван будет перемещаться крайне медленно. Вдобавок, будет невозможно скрыть следы передвижения. - Ты - крупный мужчина, - отметил он, - и кажешься достаточно быстрыми и сильными. Почему же тогда Ты не подписал контракт с отрядом, что вышел этим утром? Я промолчал. - Это была самая многочисленная группа наемников, когда-либо покидавшая Кайилиаук, - сказал он. Тебе стоило бы пойти с ними. - Возможно. - Я на цепи! Он заковали меня в цепи! - рыдала одна из девушек в яме под нами. Она стояла на коленях, голая, грязная. Своими маленькими руками, крошечные запястья которых плотно охватывали наручники, она держала цепь, прикреплённую к стальному кольцу на её шее. Она дернула цепь дважды, но добилась лишь того, что ошейник врезался в её шею. - Я закована в цепи, - плакала она, не веря в происходящее. - Где я? Что происходит? Где моя одежда? Кто эти мужчины? Как они смеют смотреть на меня? Что это за место и как я здесь оказалась? - Они не могут даже говорить по-гореански, - усмехнулся мужчина рядом. - Варварки, - сказал я. - Да, - согласился он Девушка говорила на английском языке. Это подтвердило мое предположение относительно их происхождения. Я заехал на рынок Сэйбара из любопытства, узнав, что он был главным дилером в Кайилиауке занимавшимся варварскими рабынями. Я не знал, но я подозревал, что сам он не был в союзе с кюрами, а просто купил оптовую торговлю таких девушек у одного или нескольких их агентов. Таких девушек, насколько я знал, из моих бесед с возницей рабского фургона, с которым я доехал до Форт Хаскинс, распродают в разных местах Приграничья. Днем ранее, на одной из купленных мною кайил, я провёл разведку местности к северу и к югу от Кайилиаука. Во время поездки я нашел одно место, скрытое среди небольших холмов, на котором я нашел опалённую траву и несколько, округлых отпечатков в грунте глубиной порядка шести дюймов. Я не сомневался, что один из орбитальных кораблей кюров приземлялся именно там. А также были следы фургона, ведущие от места посадки в Кайилиаук. А вот с получением информации в различных небольших лагерях и отдаленных фермах, относительно местонахождения белого торговца по имени Грант, мне повезло значительно меньше. Пока я не приближался к Иханке, да и не хотел этого делать, до последней возможности, пока я не получу всей информации и не решу, что мне делать дальше. Я не знал, например, даже того есть ли какая-либо охрана в тех местах или нет. - Даже если бы такие девчонки и понимали гореанский, - сказал мужчина рядом со мной, привлекая моё внимание, - они вряд ли бы смогли понять то, что от них требуется. Готов поспорить, они ещё не познали сотню поцелуев. - Ну так, можно им это преподать, - усмехнулся я. - Это точно, - засмеялся мой собеседник. - Станьте в сторону, Джентльмены, если Вы конечно, Джентльмены, -послышался голос рядом, одного из людей работорговца. Мы отстранились, и он, вывалил в грязную яму корзину, наполненную объедками, таких как корки хлеба и огрызки фруктов. Это был мусор, мусор - оставшийся от еды служащих работорговца. Сначала девушки в яме разглядывали эти объедки с ужасом. Потом я увидел маленькую, закованную в цепь руку, которая потянулась к огрызку булки. Несчастная подняла его и затолкала в рот. Другая девушка тоже потянулась к огрызкам фруктов. Следующая, схватила пропитанный соусом кусок желтого хлеба Са-Тарна. А за ней, мгновение спустя, путаясь в своих цепях, остальные невольницы, извиваясь и визжа, бросились подобрать то небольшое количество объедков, вываленных туда свободным мужчиной, из грязи на дне ямы, при этом отнимая друг у друга, царапаясь и дерясь. - Они - рабыни, - заявил мужчина рядом со мной, когда мы возвратились к ограждению. - Да, - ответил я. – И их обучение уже началось. - Я слышал, что есть ещё лучший товар внутри пакгауза, - поделился со мной секретом мой товарищ. - Но его скрывают до продажи, а некоторые ещё даже в своей варварской одежде, в которой они и были захвачены. - Это будет интересно, - поддержал я его. - Но и они, тоже, будут учиться выпрашивать еду, ползая на животе, -сказал мужчина ухмыляясь. - Несомненно, - поддержал я. После чего я отвернулся от ограждения. Я был расстроен, что все мои попытки определить местонахождение торговца Гранта оказались тщетными. Утром, с ним или без него, я пойду в Прерии. Решение принято. 7. Джинджер. - Варварки! Варварки для продажи! - кричал зазывала, стоящий на круглой деревянной платформе, у открытых ворот большого, круглого павильона. Внутри я видел нагую женщину, её руки были связаны за спиной. Двое работорговцев тащили её, вперёд поддерживая за руки, с обеих сторон. - Варварки для продажи! – продолжал рекламировать товар зазывала на платформе. Это был тучный, жирный мужчина, одетый в открытую, грязную рубашку сине-жёлтого шелка. Его кожаные брюки были завязаны широким, трижды обёрнутым поясом. На поясе, висели массивные, украшенные бусами ножны, очевидно скрывавшие крепкий, кинжал с треугольным клинком. Он носил, также, обувь для верховой езды, с серебряными шпорами на пятках, служащими для понукания кайилы. В его руке был длинный, гибкий кавалерийский хлыст из чёрной кожи, приблизительно одного ярда в длину. Волосы зазывалы были собраны в хвост и стянуты лентой из сине-желтой ткани. Это были цвета касты работорговцев. Женщину со связанными за спиной руками, грубо стиснутыми работорговцами, вытащили на платформу, и поставили около толстяка. - В дополнение к нашему обычному ассортименту прекрасных товаров, -зазывал торговец, - мы только что получили новую партию варварок! Это была одна из тех самых девушек, что я уже видел этим днем, в рабских ямах в пределах торговой зоны Рама Сэйбара. Вечером после ужина, я снова приехал сюда. Я подумал, что неплохо было бы присмотреться получше к некоторым из предложенных на продажу женщин. После этого, я собирался пойти в таверну, чтобы пропустить чашку другую паги, и может быть арендовать девушку, взять её в свою комнату на ночь, чтобы возвратить её утром. - Они еще не имели своих владельцев, - продолжал расхваливать свой товар мужчина на платформе. - Этот маленький сочный фрукт, принесёт немало удовольствия своему хозяину, - говорил он, указывая на девушку на платформе радом с собой, своим кайловым хлыстом. – И эта одна из самых худших во всей партии. По моему мнению, это было не совсем верно. Мне кажется, что она может занять весьма высокое место среди девушек выставленных сегодня на продажу. Безусловно, самые заманчивые лоты, пока оставлены, чтобы быть проданными ближе к вечеру, и они не были, вероятно, даже помещены в ямы. - Покажите её, парни, - приказал аукционист своим помощникам. Двое работорговцев вытолкали женщину вперед, к толпе, и заставили её изогнуться. Девушка заскулила. - И это - одна из худших в этой партии товара, - повторил торговец. Его товарищи повернули женщину сначала в одну сторону, затем в другую. -Мясо, настолько свежее, что клеймо ещё не остыло! - отметил толстяк. -Достаточно, ребята, - сказал он своим людям. И они оттащили женщину назад, спустили вниз с помоста и увели назад в зону. - О, если бы Вы видели остальных, - пообещал, закатив глаза работорговец, тем из нас, кто собрался вокруг платформы, - Вы должны прийти в торговую зону. Там Вы сможете купить и её, и других таких же, как она, с боковых прилавков. Там, имеются и ещё более сочные товары, и Вы можете приобрести их с центрального прилавка на открытых торгах! Я задавался вопросом, догадывалась ли эта женщина, для чего ей выжгли клеймо. В большинстве гореанских городов продажа женщины без клейма с аукциона является незаконной. По-видимому, из уважения к чувствам свободных женщин. Клеймо являет собой катастрофическую пропасть между гореанской свободной женщиной, защищённой в её надменности, красоте и кастовых правах, и голыми, безымянными и бесправными рабынями, продаваемыми как простые, но прекрасные домашние животные, на невольничьих рынках этого примитивного, но великолепного мира. Женщины без клейма, конечно, могут быть проданы тайно, например, как свежезахваченные, работорговцам или мужчинам, проявившими к ним интерес. - Варварки! Варварки для продажи! – продолжал своё дело зазывала, стоя на деревянной платформе у ворот, ведущих во владения Рама Сэйбара. - В дополнение к нашему обычному ассортименту прекрасных товаров, мы только что получили новую партию варварок. Они еще никому не принадлежали. Они будут подняты на прилавки для продажи в течение этого ана. Войдите внутрь, Джентльмены, и исследуйте наши предложения. - Выбирайте товары дома Рама Сэйбара! Бесплатные напитки! Даже если Вы никого не купили! Я почувствовал, как кто-то слегка потянул мой рукав, и затем деликатно сжал мою руку. Я чувствовал мягкую щеку, прижатую к моей руке. - Господин, - прошептал тонкий голос. Я посмотрел вниз, на девушку, с распущенными темно-рыжими волосами, смотрящую на меня снизу. Она улыбнулась. - Пойдёмте со мной в таверну Рэндольфа, - предложила она. - Я доставлю Вам огромное удовольствие. На её горле был одет ошейник узкий, крепкий и плотно прилегающий. Я отстранился, чтобы получше её разглядеть. Она носила короткую, украшенную бисером тунику с бахромой по краям, оставлявшую её бедра высоко открытыми. Туника имела вырез спереди до самой талии, открывая сладость и очарование её грудей. Она была подпоясана верёвкой из сыромятной кожи, дважды обёрнутой вокруг талии и туго завязанной. Верёвки такой длины и прочности более чем достаточно, чтобы связать женщину многими способами. Она была босой. На её левой лодыжке была украшенная бусами манжета – ножной рабский браслет – анклет, приблизительно два дюйма шириной. Её платье представляло собой характерный, оскорбительный и позорный предмет одежды, в который краснокожие предпочитают наряжать своих белых рабынь. Одно различие, однако, всё же было. Дикари не используют стальные ошейники. Они обычно используют высокие, бисерные ошейники, связанные спереди шнурком из сыромятной кожи. По тонким различиям в стилях ошейников, и в узлах, которыми они закреплены на горле девушки, можно определить мужчине, какого племени принадлежит невольница. В пределах одного племени бисерный ошейник позволяет определить конкретного хозяина про расположению и цвету бусин. Это - распространенный способ, для воинов дикарей отмечать различные принадлежащие им вещи. - Я надеюсь, что Господин найдет Джинджер приятной, - пообещала рабыня. - Джинджер? – переспросил я. - Господин?- не поняла девушка моего удивления. - Ты что, варварка? - уточнил я. - Когда-то давно я была ею, Господин, - прошептала Джинджер, испуганно. - Но я прошла обучение. Я больше не чужда своему ошейнику. - Ждите открытия торгов с нетерпением! – продолжал своё дело зазывала. - О-о-о! - вскрикнула девушка, когда я схватил её и потянул с того места, где мы стояли. Две кайилы прогрохотали мимо. - Дорогу! – услышали мы. - Поберегись! С глухим топотом когтистых лап табун кайил, мчался прямо на нас. - Хо! Хо! – орал их пастух во всю глотку, держась позади табуна, и вращая зажатой в руке сыромятным кнутом. Я и другие прижались забору торговой зоны Сэйбара. Кайилы, возможно сто пятьдесят голов, гремели мимо нас. Мне кажется, что не стоит гонять таких животных по улицам, но это, похоже, очень нравится их пастухам. Это было уже не раз, за мою бытность в Кайилиауке. Кайилы, судя по всему, прибыли с северных ранчо и должны быть проданы здесь, а может их погонят дальше на юг. - Совершенно бессмысленно перегонять стадо таким образом, - сказал человек рядом со мной. - Есть и более короткие маршруты к загонам и огороженным пастбищам. - Иногда достаётся и людям, - отметил другой. - А уж девки в тавернах просто в ужасе от подобного, - присоединился к разговору ещё один голос. Я посмотрел вниз на девушку, зажатую в моих руках. Я видел, что то, что сказал последний, соответствовало действительности. И это мне понравилось. Это соответствовало тому, что рабыни должны жить в страхе перед свободными мужчинами. - Ещё хорошо, что они не часто прибывают это в Кайилиаук, - сказал человек, бодро. - Зато когда они прибывают, - сказал другой, смеясь. - То жаждут напиться паги и полапать распутных девок в тавернах. - Ну и кто может их обвинить в этом? - рассмеялся ещё один. Ранчо, занимавшиеся разведением кайил, вероятно, были весьма отдаленными и пустынными местами. Вся земля, подходящая для сельского хозяйства, и поблизости от городов, реже вдоль границы, отдана под пастбища. - Они – вообще-то добрые малые. - Да, деньги они тратят не считая. - Это - очко в их пользу. - Это - очко в нашу пользу, - сказал горожанин и рассмеялся. - Некоторые из них опасны и жестоки. - Давайте надеяться, что в этот раз обойдётся без убийств. Убийства среди таких мужчин, вспыльчивых и разогретых пагой, похоже, здесь не редкость. Совсем не редкость. Подозрение в обмане в играх в камни или диски, или споре из-за рабыни, могли бы привести к блеску стали, или внезапному выпаду ножа. - Вы спасли меня, Господин, - пролепетала девушка, вцепившись в меня. - Возможно, но только до некоторой степени, - усмехнулся я, глядя ей в глаза. - Я всего лишь защищал инвестиции твоего хозяина. Это объяснение должно помочь рабыне твёрдо помнить, что она - только собственность и статья дохода. - Для него моя цена не высока, - сказал Джинджер и улыбнулась. - Возможно, мне не стоило беспокоиться. - Но, моя ценность немного выросла. - О! С чего вдруг? - спроси я, удивлённо. - Пойдёмте в таверну Рэндольфа, - попросила она. - Я покажу Вам. Она прижалась ко мне всем телом, крепко, похотливо и беспомощно, как рабыня, как та из женщин, что познала себя абсолютной собственностью мужчины. Затем она обвила руки вокруг моей шеи, и, поднявшись на носочках, потянулась своими губами к моим. Это был настоящий поцелуй рабыни. Я отстранил её от себя. - Ты хорошо целуешься, Рабыня, - похвалил я Джинджер. - Спасибо, Господин. - Ты, на самом деле, варварка? - Да, Господин, - подтвердила девушка. - Я была продана, здесь же, в доме Рама Сэйбара. - Когда? – спросил я. Мне нужна была информация - Восемнадцать месяцев назад. - Теперь Ты уже не чужда к своему ошейнику, - заметил я. Поцелуй рабыни был безупречен. - Да, Господин. - Центральная улица показалась мне сегодня слишком оживленной. Я сомневаюсь, что Тебя послали так далеко, чтобы предлагать себя, вечером и так, далеко от таверны Рэндольфа. Она внезапно сжалась и испуганно посмотрела на меня. Зазывала на платформе, вновь начал кричать в толпу свои предложения. - Варварки! Варварки для продажи! Заходите сейчас. Продажи начинаются всего через несколько енов. Совершите покупку в доме Рама Сэйбара! Варварки для продажи, дешевые и красивые! - Предложи себя в другом месте, - сказал я ей. - Господин! Пожалуйста, Господин! – со слезами в глазах стала упрашивать рабыня. - Ты не хочешь попользоваться ею? - поинтересовался мужчина, стоявший поблизости. - Не возражаешь, если я заберу её? - Конечно, нет, - ответил я. – Это же всего лишь рабыня. - Веди меня в таверну Рэндольфа, - приказал мужчина девушке. - Господин! – всхлипывая, обратилась ко мне Джинджер в последней надежде. - Ты что, медлишь с повиновением? Работать не хочешь, рабыня? – гневно спросил новый клиент. - Нет, Господин, - закричала девушка, бледнея, - нет! - Тогда, иди вперёд. - Да, Господин. - Как рабыня! – послышался строгий приказ. - Да, Господин! – ответила Джинджер. И со сдерживаемым рыданием, она пошла перед ним, как это положено рабыне. - Варварки для продажи! Варварки для продажи, дешевые и красивые! -рекламировал зазывал с платформы. Я вошёл в ворота и оказался в торговой зоне Рама Сэйбара. 8. Грант Я обратил свое внимание на прекрасную молодую женщину, хотя она и была полностью одета, подвешенную за запястья над центральным прилавком. Её лодыжки также были связаны крест-накрест, известная уловка работорговцев, чтобы подчеркнуть привлекательные формы её бедер и ног. Верёвка, связывающая ей ноги, заодно притягивала их к кольцу несколькими дюймами ниже её стоп вбитому в доски прилавка. Это сделано для предотвращения ненужных движений подвешенной для осмотра рабыни. Надо отметить, что существуют различия между боковыми прилавками и центральным, или главным прилавком, в павильоне продаж. Я вкратце опишу ситуацию, поскольку она присутствует и в павильоне Рама Сэйбара. А кроме того, дело обстоит точно также во многих подобных заведениях, особенно в окраинных областях. Безусловно, существует, от рынка к рынку, и от города к городу, почти бесконечное разнообразие способов, которыми женщины могут быть показаны и проданы. Чему тут удивляться, если институт женского рабства на Горе, является и чрезвычайно успешным и довольно древним. В центральном зале павильона продаж Рама Сэйбара, который открыт для публики, имеется двадцать один прилавок. Двадцать из них -вспомогательные или боковые прилавки. Они установлены в линии, по десять у каждой стены, справа и слева от входа. Прилавки установлены на равном расстоянии друг от друга, и нескольких футах от стен, для удобства, чтобы живой товар можно было обойти вокруг и полностью рассмотреть. Они приблизительно один ярд высотой и пять футов в диаметре. В центре каждого имеется железное кольцо. Центральный прилавок выше, и на него надо подниматься по лестнице. Он находится в дальнем конце зала, напротив двери, так что сразу бросается в глаза входящему покупателю. Он, приблизительно, семь или восемь футов высотой и двадцать футов диаметром. Девушки с боковых прилавков редко продаются с аукциона. Иногда на них устанавливаются фиксированные цены. Если это так, то цена обычно указывается прямо на их теле, жировым карандашом или помадой. Обычно, таких женщин покупают для работы. Девушка, конечно, надеется, что её новый хозяин заплатит за неё достаточно, чтобы убедить себя, что она имеет, по крайней мере, минимальную ценность. А если он выяснит, что переплатил, он, конечно, будет рассержен на торговца, вот только в этом случае он почти наверняка выместит свою неудовлетворенность на её прекрасной коже. "Девушка бокового прилавка" на жаргоне рабынь, как «кувшинная девка» или «девушка чайника-и-циновки» является унизительным прозвищем, оскорблением. Нужно признать, что намного престижнее быть проданной с аукциона с главного или центрального прилавка, чем в том, чтобы быть небрежно купленной с бокового прилавка. Есть ещё вариант, быть проданной с общественных полок работорговцев в городе, или из клетки, или стоящей на коленях в грязи на околице деревни, прямо от ожерелья работорговца. Безусловно, девушка, которая когда-то была продана с бокового прилавка, может со временем, раскрыть свою женственность, расцвести под наказующим кнутом и грубой опекой хозяев, стать сокровищем, рабыней столь красивой и желанной, что мужчины заплатят целые состояния, чтобы иметь её к своих ног. Я прохаживался вдоль левой стены, осматривая товар, выставленный на некоторых из боковых прилавков. - Я бы взял вот эту, - услышал я голос парня стоявшего рядом, и вот так просто первая девушка была продана. Это была одна из немногих девушек, на которых Рам Сэйбар установил фиксированную цену. Она была написана у неё на спине помадой, сорок медных тарсков. Она была ещё и одной из немногих, кто был уже помечен клеймом. Её запястья были скрещены, связаны спереди и привязаны к талии верёвкой сделанной из сыромятной кожи, глубоко врезавшейся в её тело. Это было сделано, чтобы пресечь попытки дотронутся до свежего клейма, и не испортить его. Её лицо было мокрым от слёз. Она, как другие девушки на боковых прилавках, была прикована к кольцу. На них на всех были ошейники и цепи приблизительно пяти футов длиной, прикреплённые кольцам прилавков. Она видела, как деньги перешли в другие руки, и поняла, что была продана. Она смотрела на своего нового владельца, и дрожала. Она видела, также, что он был довольно красив. Когда одна девушка была продана с прилавка, новая тут же заняла в её место. - Как Вы можете продавать женщин без клейма? – возмущённо спросил следующий покупатель надсмотрщика, указывая на веснушчатую, с милым личиком, рыжеволосую варварку, стоящую на коленях, испуганную девушку, прикованную на соседнем прилавке, и опирающуюся ладонями в доски пола. Темно-серое железо ошейника, и цепи, приятно подчёркивали цвет и мягкость её кожи. - Считаешь, что пятьдесят тарсков за неё подходящей ценой для Тебя? -спросил работорговец. - Да, - медленно ответил заинтересованный покупатель. Немедленно надсмотрщик отстегнул длинный кусок сыромятной верёвки, около четырёх футов длиной, от своего пояса. Он завернул руки девочки за спину, и, скрестив их, быстро связал одним концом верёвки. Затем обернул оставшуюся часть шнура вокруг её талии, туго затянув, и привязал второй конец к её связанным запястьям. Девушка, испуганно вскрикнула и попыталась заглянуть назад, чтобы рассмотреть свои руки, уже связанные и притянутые вплотную к её спине. Ключом надсмотрщик открыл ошейник и положил его вместе с цепью на прилавок. Затем он схватил девочку за руки, сдёрнул с прилавка и бросил на руки помощника. - Пятьдесят тарсков за эту веснушчатую, самку тарска, - выкрикнул он. - Этот будет покупателем, - указал он на мужчину проявившего интерес к покупке. Помощник кивнул и, перебросив девушку через плечо, пошёл к выходу. - Заберёшь её через десять енов, у главного входа, - объяснил надсмотрщик возможному покупателю. - Она уже будет заклеймена. Человек кивнул и отвернулся. Я улыбнулся про себя трюку, провёрнутому в ходе этой сделки. Технически сделка не имела бы силы, пока на молодой женщине не было клейма. Я наблюдал то, как помощник работорговца вынес её через боковую дверь. Я задавался вопросом, знала ли она, что её несли к раскалённому железу. Эта партия варварок, по моим прикидкам в пределах семидесяти или восьмидесяти девушек, была доставлена только вчера вечером или может быть сегодня утром. К настоящему времени большинству из них клейма ещё не выжгли. Просто не успели, из-за малого количества времени, что они провели во владениях Рама Сэйбара. Всё же клеймение занимает приличное время, надо раскалить железо в горне до необходимой высокой температуры и железа, потом, конечно, его надо прижать и утопить в бедре, выжигая в плоти девушки глубокое чёткое клеймо, отмечая её как рабыню. При этом тавро быстро теряет свою температуру. Это железо, соответственно, должно быть нагрето повторно прежде, его можно будет использованным повторно. А ведь тавро перед следующим клеймением надо ещё и очистить от прилипших остатков сгоревшей плоти, и это ещё более снижает температуру. Очистка крайне важна для красоты и ясности следующего клеймения. Таким образом, фактически для каждой следующей женщины надо повторять всю процедуру заново. Наиболее распространенное место для клейма на гореанской рабыне - внешняя сторона левого бедра, чуть ниже ягодицы. На этом месте клеймо идентифицирующее женщину как рабыню, находится достаточно высоко, чтобы быть прикрытым подолом обычной короткой рабской туники и доступно для быстрого и удобного осмотра, если туника задрана. Время, потребное, для клеймения несколько женщин, может быть уменьшено, если раскалять несколько клейм одновременно, но большинство мастеров клейм не будут работать больше, чем с двумя или тремя одновременно. В данном торговом доме, как это обычно для небольших домов, имеется только один служащий, отвечающий за это. Спешка, с которой девушки выставлялись на продажу, кстати, обычна в приграничье. Это, я думаю, частично результат давления покупателей, а частично следствие нежелания со стороны большинства самих работорговцев приграничья, тратить время, и весьма много времени, к таким тонкостям как диета, упражнения и тренировки. Как мне кажется, они рассуждают, что хозяин с этим может и сам справиться. Пусть купит, а потом кормит и обучает девушку согласно своим собственным предпочтениям. - Я беру эту, - заявил невысокий, коренастый, широкоплечий парень в широкополой шляпе. - У неё достаточно сильные ноги. Поставьте ей клеймо и поместите с остальными. Помощник работорговца кивнул. Они даже не обсуждали цену. Я заключил, что цена на оптовую партию, скорее всего, была согласована заранее, возможно с Рамом Сэйбаром лично. Надсмотрщик не выглядел колеблющимся, имея дело с широкоплечим. Полагаю, что тот был хорошо известен в Кайилиауке. Он купил более чем одну девушку. Хотя выбранная девушка была миловидна, он, казалось, не особенно интересовался этим. Похоже, он покупал их по какой-то другой причине. Поскольку ещё одна девушка, на этот раз уже заклейменная, была продана и стащена с прилавка, то на освободившееся место уже привели следующую, блондинку. Ей втолкнули на прилавок и бросали на колени. Помощник работорговца мгновенно застегнул на её горле ошейник с цепью, сбегающей к кольцу прилавка. Она испуганно озиралась вокруг. Один из покупателей протянул руку, чтобы потрогать её бедра. Она оттолкнула его руку и попыталась отстраниться. - Нет! Нет! – кричала она, по-английски. Немедленно надсмотрщик поднял кнут и подскочил к ней. Мужчины вокруг прилавка отстранились, наблюдая, как она извивалась и корчилась под ударами плети. Помощник работорговца, закончив экзекуцию, свернул свой кнут, закрепил на поясе. Затем заставил девушку встать на колени на прилавке, в позу наиболее подходящую для осмотра. Когда заинтересовавшийся мужчина снова протянул руку, чтобы тронуть её, она уже не сопротивлялась. Теперь она поняла, что была тем видом женщины, которую мужчины могут трогать когда, как и где им нравится. Она контрастировала с другой девушкой, девушкой с темно-рыжими волосами, на следующем прилавке. Она не кричала, наоборот, покорно и без малейшего сопротивления, принимала различные позы, следуя за пожеланиями различных мужчин вокруг её прилавка. Она даже терпела, не проявляя неповиновения, когда мужчины помогали ей руками встать в нужную позицию, для более удобного осмотра. Сейчас она стояла на коленях на прилавке, опираясь ягодицами на пятки, с широко разведёнными коленями, прямой спиной, высоко поднятой головой назад, и держа руки на затылке. Я не сомневался, что для обеих этих девушек ситуация станет еще более понятной, как только обеим выжгут клеймо на бедре. - Благородные Господа! – раздался зычный голос, того самого толстяка в грязной сине-жёлтой рубашке, который ранее рекламировал торги. - Благородные Господа, - кричал он. - Мы готовы к заключительному аукциону вечера! Это объявление приветствовали с гулом интереса, и мужчины в зале начали смещаться поближе к центральному прилавку. Именно на центральном прилавке, полностью одетая, и очевидно прекрасная молодая женщина была растянута за запястья и лодыжки. Она, само собой, была припасена напоследок. В течение всего вечера, время от времени, через нерегулярные интервалы, где-то пятнадцать или шестнадцать девушек выставили на открытые торги, на потеху толпе. Некоторые из них, по крайней мере, первоначально, были одеты, хотя обычно им оставляли немногим более чем трусики и бюстгальтер. Я специально остался, чтобы посмотреть на продажу этой женщины, поскольку мне было любопытно посмотреть, была ли она столь же красива без одежды, как и её открытое лицо с тонкими чертами. Это была светлокожая, стройная, гибкая девушка. Чувствовалось что у неё сладкие груди, узкая талия и прекрасные широкие бедра, несомненно, скрывающие сочную любовную колыбель. А ещё у неё были маленькие запястья и лодыжки. Они будут потрясающе выглядеть в кандалах. Когда она открыла глаза, наполненные болью и ужасом, чтобы посмотреть на толпу, я увидел, что они были голубыми. Её рыжие волосы были зачёсаны назад и довольно туго перевязаны лентой. Она коротко дёрнулась в своих путах и снова спокойно повисла над центральным прилавком. Её тело, судя по тому, что видел, и о чём ног догадываться, обещало немало удовольствия её Господину. Оно может оказаться подходящим, как мне кажется, даже для рабыни страсти. Я оглянулся назад, особенно налево, на боковые прилавки. Теперь они были брошены, все люди, до этого фланировавшие между ними, собирались к главному шоу вечер. Все, кроме временных обитательниц прилавков. О них на время забыли, о них, которые остались стоять на коленях или корточках, о них на чьих шеях были застёгнуты тяжёлые стальные ошейники прикрепленные цепями к кольцам прилавков. Я улыбнулся своим мыслям. Некоторые из предложенных товаров выглядели сердитыми. Они больше не были центром внимания. Они, хотя и голые, и прикованные цепями, и на рабских прилавках, просто не могли взять в голову, почему они должны быть брошенными и одинокими там, где они были, прикованы цепью, в то время как возможные покупатели игнорируют их, даруя своё внимание чему-то, по крайней мере временно, более для них интересному. Эти товары уже показывали тщеславие рабынь. Но пусть они не беспокоятся, как только аукцион завершится, мужчины, несомненно, вернутся к их осмотру. Вот тогда они снова будут в центре внимания, вот тогда они снова будут подвергнуты тщательному исследованию их возможными будущими владельцами. Их осмотрят и потрогают снова и снова, близко и внимательно, чтобы решить смогут ли они представлять какой-либо интерес. - Я полагаю, что мы готовы начать торги, - привлёк внимание тучный работорговец в грязной сине-жёлтой рубашке. Своим хлыстом он указал на временно позабытую девушку. - У нас здесь остался последний лот, который был выставлен для аукциона этим вечером, светлокожая, рыжеволосая варварская красавица. - А мы не знаем, является ли она красавицей или нет, - выкрикнул кто-то из толпы. - Раздень её! - Но я спешу заверить всех Вас, - продолжал работорговец, не обращая внимания, выкрикнутое требование, - что это павильон останется открытым для Вас в течение ещё одного ана после окончания этого аукциона. Мы приглашаем Вас, ещё раз хорошенько осмотреть, и может прикупить, те пустяки и безделушки, что разбросаны для Вашего удовольствия на наших боковых прилавках. - Завязывай с этим! - кричал тот же голос, нетерпеливо. – Дай нам увидеть её! - Мы оставили эту варварскую красотку на сладкое, - сказал помощник работорговца. - Она станет подходящим лотом заключительного аукциона этого вечера, этого роскошного вечера в доме Рама Сэйбара! Созерцайте её! Разве Ваш интерес ещё не заострился? Я мог видеть, окинув взглядом толпу вокруг себя, что интерес нескольких из мужчин действительно заострился. - Даже сейчас, пока она одета, - смеялся аукционист, - разве Ваш интерес не заострился? - Что есть, то есть! - засмеялись несколько человек. - Да дай уже, нам посмотреть на неё! – послышался ещё один нетерпеливый голос. То, что женщина продавалась на аукционе последней, ещё не указывает, по существу, на то, что она была самой красивой. Но с другой стороны, и это бесспорно, что именно эта была достаточно красива. Некоторые из девушек, которых продали с аукциона в течение вечера, были, можно сказать экстраординарными. Эта женщина, в любом случае, была, среди самых красивых. Некоторые из девушек, проданных с аукциона ранее, также выставили покупателям, первоначально в разной степени одетыми, их одежду, тогда удаляли, иногда язвительно и церемонно, в течение их продажи. Эта была единственной женщиной, однако, из тех, кто был представлен прежде, кого растянули за запястья и лодыжки перед покупателями. - И так, светлокожая, рыжеволосая варварская красотка, - начал представление лота аукционист, - очень интеллектуальная, изящная, чистая и чувствительная женщина. В её собственном мире, несомненно, высокого рода и положения. Но в нашем мире, на планете Гор, она только безмозглый кусок рабского мяса. Девка, которая будет учиться носить ошейник. Девка, которая будет учиться служить и повиноваться. Девка которая будет учиться ублажать хозяев. Девка, которая узнает, что является законной собственностью мужчин! - Давай, показывай её! - кричали уже несколько человек. Аукционист кивнул своему помощнику, который внёс в зал, неглубокий медный чан, приблизительно два фута в диаметре, заполненном тонкими пропитанными маслом дровами. Через мгновение, он высек искру кремнем, и зажег дрова. Девушка смотрела на это. Я не думаю, что в тот момент, она ясно поняла его назначение. - Дай нам посмотреть на неё! Давай, раздевай! - бесновался парень неподалёку от меня. - Ну, конечно! - обещал аукционист. Он, не торопясь, повесил длинный черный хлыст на пояс. Женщина несчастно смотрела на толпу. Уверен, она всё ещё полностью не понимала, что именно собирались с ней сделать. Она была варваркой, её свобода закончилась совсем недавно. Она не говорила по-гореански. Её принесли в зал и безжалостно подвесили за запястья, сразу после завершения более ранних аукционов. У меня было немного сомнений, что теперешние владельцы девушки сохраняли её в неведение, относительно её местонахождения. Она знала немного более того, что её выставили на потеху мужчинам, но по какой причине и для чего, она боялась даже подумать. - Ну что, мы начинаем? - спросил аукционист у толпы. - Мы хотим увидеть, так ли она хороша? - Да! Да! – скандировали покупатели все вместе. Я улыбнулся своим мыслям, этот аукционист знал своё дело. - Но сначала, - тянул время аукционист, - давайте разберёмся с нелепостью этих предметов одежды. Они, выглядят как помесь одежды свободной женщины и тряпок рабыни. Насколько, я понимаю, женщина носила привлекательное офисное платье, того сорта, который часто неявно предписывается, особенно женщинами-руководителями, для своих подчинённых женского пола, и рассматривается ими, как слишком женственный, чтобы быть подходящим для руководящего звена. «Это очень симпатично, Джейн. Мне нравится видеть, что Вы носите такое платье как это». - «Да, Мисс Табор». Это - также полезный способ, для женщины-руководителя ясно показать их коллегам-мужчинам, что такие женщины, в отличие от неё, являются только женщинами. Это было длинное, коричневое, в белый горошек плиссированное платье длиной до середины икр, с рукавами, сшитое из какого-то мягкого, гладкого синтетического материала. Спереди был длинный волнующий разрез, застёгнутый на ряд маленьких, красных, круглых пуговиц. Такие же пуговицы были и на манжетах. Платье подпоясывалось на талии поясом такой же расцветки. На её шее была единственная нитка жемчуга, несомненно, искусственного, иначе его сняли бы ещё похитители. На ногах были чулки или колготки, и черные, блестящие босоножки на высоких каблуках, закреплённые единственным, узким черным ремешком на лодыжке. То как она была одета, позволяет полагать, что женщина работала в офисе, и была схвачена гореанскими работорговцами по пути домой с работы. Я думаю, что теперь ей можно забыть об офисе. В будущем у неё будут совсем другие обязанности. - Это - одежда свободной женщины или рабыни? - спросил аукционист у толпы. - Рабыни, - кричали мужчины. - Снимай их! Гореане, вероятно, расценили их как предметы одежды рабыни из-за их гладкости и привлекательности. Также, плиссированный тип подола платья позволял ему свободно двигаться и виться вокруг её бёдер, если бы она двигалась определенным образом. Кроме того, нижние части икр и её симпатичные лодыжки не скрывались платьем. То, что она носила, одежду рабыни, вероятно, так же, было расценено толпой, из-за полной прозрачности покрытий на её ногах, а уж её обувь столь небольшая и красивая, с черными ремешками на лодыжках, была такова, что любой гореанин вам скажет, что это может одеть женщина, сама просящая об ошейнике. - Она прибыла к нам одетая во всё это, - заявил аукционист. – Я, признаться, сам ещё не видел её. - Ну так, давай посмотри, заодно и мы увидим, - выкрикнул кто-то. - Мне самому, интересно, так ли она хороша, - продолжал заводить толпу аукционист. - Начинай! Начинай! – ревела толпа в нетерпении. - Конечно! - рассмеялся аукционист. После чего подошёл к временно оставленной девушке и, приподняв веревки на её лодыжках, расстегнул узкие, окружающие лодыжку ремешки босоножек. Затем снял их с её ног, и, сжав пару вместе в своей правой руке, поднял вверх. - Отметьте эти ремни, - призвал он. – Кажется, мы знакомы с такими ремнями. Не так ли Джентльмены? Кое-кто из мужчин засмеялся. Они напоминали тонкие гибкие ремешки, скрепленные пряжкой, подобными частенько связывают запястья и лодыжки рабынь, прежде или во время как мужчина использует девушка для своего удовлетворения. Он вытянул большой, нож с треугольным лезвием из украшенных бусами ножен на его поясе, срезал ремни и верх туфель и избавился от них, швырнув в огонь, пылающий медном чане рядом с ним. - А у неё очень симпатичные ступни, - сказал он. После чего вернул в ножны свой кинжал, и схватил нитку жемчуга, украшавшую горло девушки. Она вскрикнула от неожиданности и боли, когда он срывал украшение с её шеи. - И шея у неё тоже симпатичная, - отметил он, оттягивая её голову назад за волосы. - Да, - прокричал человек из толпы, соглашаясь с мнением работорговца. Он отпустил её волосы, и вышел вперед, снова обратившись к толпе. - Несомненно, какой-нибудь хозяин, найдёт что-то более подходящее, во что можно заключить эту прекрасную шею, чем нитка жемчуга, - размышлял он, всё больше распаляя толпу. В павильоне хохотали. - Ну что дальше, - продолжал аукционист, снимая жемчуг с нитки и рассматривая, - Я тут проверил этот жемчуг. Он ненастоящий. Она носила поддельный жемчуг. Толпа ответила страшными криками. У гореан довольно примитивное, но справедливое отношение к честности и обману. - Каким должно быть её наказание? - вопрошал аукционист. - Рабство! - выкрикнули сразу несколько голосов. - Да, но она уже - рабыня, - заметил аукционист, - хотя, возможно, она ещё не знает это. - Пусть тот из нас, кто купит эту самку тарска, заставит её спину расплатиться за это мошенничество, - высказал своё мнение один из покупателей, - И пусть наказывает её подольше и получше, чтобы больше не обманывала. - Это приемлемо? - спросил аукционист у мужчин в зал. - Да, - отозвалось сразу несколько мужчин. - Я лучше, чем она, - услышал я женский голос около меня. Я почувствовал, как мою руку мягко охватили нежные пальчики. Я посмотрел вниз, и вспомнил её. Я столкнулся с ней рядом с торговой зоной Сэйбара, перед началом продаж. Она была варваркой, рабыней, девушкой таверны. Её называли Джинджер. - А я думал, что Ты была занята, - сказал я. Она прижалась губами к моему рукаву. - Он нанял меня для ан, - почти промурлыкала она. - Он заставил меня хорошо ему услужить. - Великолепно, - похвалил я рабыню. - Теперь я не занята, Господин, - прошепталамаленькая шлюшка, глядя на меня снизу. - Не слушайте её, Господин, - раздался жаркий голос с другой стороны. – Пойдёмте со мной, скорее, в таверну Рассела. Я сделаю Вашу ночь незабываемой наслаждением. Я посмотрел налево. Там стояла темноволосая девушка. Она, также, разумеется, была девушкой таверны, но она была облачена несколько иначе, чем Джинджер. Вкус или деловая хватка их владельцев различались. Рабы, конечно, одеваются так, как это нравится их хозяевам. - Я, тоже, варварка, Господин, - призналась она. - Я - Эвелин. На ней был надет чёрный обтягивающий топ без бретелек и короткую, черную же, шелковую юбку с оборками, украшенную красной вышивкой и усиленную кринолином. Чёрная лента туго обхватывала горло Эвелин под её ошейником. Красная лента, соответствующая художественному оформлению юбки, стягивала её волосы. На ней не было чулков или обуви. На Горе подобная одежда для рабынь не принята. Её костюм, как и тот, что был на Джинджер, короткое украшенное бисером, свободное платье с бахромой, сшитое из тёмной кожи, с украшенным бусами ножным браслетом, копировал одежду, в которой краснокожие рабовладельцы считали целесообразным видеть своих белых рабынь, если вообще разрешали им одежду. Подозреваю, что подобная одежда является наследием других времен и других мест. Большинство предметов одежды гореан, конечно же, тех, что носят люди, прослеживается до земных предков. Я смотрел на белые груди Эвелин, приподнятые и чётко очерченные тугим топом, выставленные на показ для удовольствия мужчин. Я задавался вопросом, какому же мужчине не будет хотеться развязать или сорвать этот топик, обнажить скрытые под ним сокровища, чтобы схватить их своими руками. - Не обращайте на неё своего внимания, Господин, - страстно шептала Джинджер. – Пойдёмте лучше со мной в таверну Рэндолфа. - Нет, со мной, в таверну Рассела, - соблазняла меня Эвелин. - Как мне кажется, Вы обе прокрались сюда без разрешения, - заметил я. Мне казалось сильно сомнительным, что Рам, который Сэйбар будет рад девушкам, пристающим покупателям в его павильоне, особенно во время торгов. - Худшее, что может случиться, - это то, что нас плетью выгонят из зала, - махнула рукой Эвелин. - Да но хлещут они по икрам, - напомнила Джинджер. - Это больно. - Да, - согласилась Эвелин, вздрогнув. Я заключил, что они обе были не раз, выгнаны отсюда подобным образом разгневанными надсмотрщиками. - Отпустите меня! - умоляла девушка, вися, перед толпой. - Нет, - прокричала она, - нет! Пояс, поддерживавший платье, был разорван, и повис в задней петельке, болтаясь у её ягодиц. - Нет, - кричала она. - Нет! Не-е-е-ет! Но нож аукциониста, медленно, одну за другой срезал пуговицы с длинного, переднего запаха её платья. - Что Вам от меня нужно? – спрашивала она, рыдая от страха. - Что Вы делаете? – взвизгнула она, когда последняя пуговица была срезана. - Что Вы собираетесь со мной сделать? Что Вы делаете со мной? – вопрошала девушка. А тем временем края её платья были уже распахнуты и отдёрнуты назад. - Я не думаю, что она симпатична, - сказала Джинджер. - Мне тоже так не кажется, - поддержала её Эвелин. - Ты даже можешь быть посимпатичнее, чем она. - Я красивая, - возмутилась Джинджер. - Это - Ты, можешь быть посимпатичнее, чем она, моя голодная до мужиков маленькая рабыня. - Голодная до мужиков? - переспросила Эвелин. - Я слышала, что Ты грызёшь свои цепи, что Ты умаляешь, чтобы Тебя выпустили ночью к мужчинам. - Ни для кого не секрет в Кайилиауке, - ответила Джинджер, - что Ты по ночам ногтями царапаешь пол в своей конуре! - А что я могу сделать с этим, если мужчины разожгли моё рабство, -сказала Эвелин, со слезами в её глазах. - Они, разожгли и моё рабство, - прошептала Джинджер, и, помолчав, добавила - причём полностью. - Зато я более беспомощная и страстная, чем Ты, - похвалилась Эвелин. - Нет, не Ты, - не согласилась с ней Джинджер. - Всем в Кайилиауке известно, что как рабыня я лучше Тебя, - стояла на своём Эвелин. - Я - лучшая рабыня, - гордо заявила Джинджер, и добавила, -похотливая рабыня-шлюха! - Нет, это я лучшая самая похотливая и лучшая рабыня в городе, -злобно прошипела Эвелин. - А ну тихо, развратные Рабыни, - прикрикнул я. - Да, Господин, - отозвалась Джинджер, сразу замолкая. - Да, Господин, - эхом повторила за ней Эвелин. Под платьем девушка носила белую шёлковую комбинацию, длиной до колен. Платье, тем временем было срезано и сорвано. После чего полетело в огонь, следом за туфлями и фальшивым жемчугом. Я увидел, что комбинация держалась на тоненьких бретельках. Они были разорваны, и затем, аукционист зашёл девушке за спины и, разорвав комбинацию на две половины, сдёрнул с тела пленницы. Последнее, что прикрывало тело жертвы от глаз мужчин, было удалено. Над левым коленом стала видна тонкая разноцветная лента-подвязка. Это заинтересовало меня, полагаю, что у этой девочки может быть высокий рабский потенциал. Эта лента, возбуждающая и прекрасно подчёркивающая красоту икры и её бедра, конечно, была сорвана аукционистом к радости возбуждённой аудитории. Мне было интересно, почему эти две девушки из разных таверн, Джинджер и Эвелин, искали моего внимания. Ведь очевидно, что в Кайилиауке мужчин хватало. Действительно, в это время, вечером, мне не верилось, что их таверны пустуют. Следовало ожидать, что их должны бы были использовать по прямому назначению, чтобы зарабатывать деньги для их владельцев. В данный момент они должны быть прикованы цепью, в их альковах, и доставлять неземное наслаждение посетителям таверн. Но пока, я выкинул этот вопрос из головы. - Нет, - умоляла подвешенная перед нами девушка, - пожалуйста, не делайте этого! Комбинация, сорванная с тела молодой женщины, полетела в огонь. - Тарск серебром, - послышалось первое предложение цены. - Превосходно, - отозвался аукциониста. Это показалось мне необычно высоким предложением за сырую, недрессированную, рабыню варварку, особенно, как предложение открытия. С другой стороны, я отметил, что девушки, похоже, уже принесли высокий доход. Несколько девушек ушли с боковых прилавков, по ценам, от тридцати до пятидесяти медных тарсков. На многих других рынках эти девушки, в их текущем состоянии варварства и невежества, скорее всего не принесли больше, чем всего семь - восемь медяшек за штуку. Эти цены, конечно, зависели от спроса и предложения на рынке, а так же от времени года. В Кайилиауке хватает богатых людей, заработавших на торговле кожей и рогами и разведении кайил. Кроме того, так близко к границе, всего лишь в нескольких пасангах от Иханке, и вдали от обычных мест захвата рабынь и постоянных маршрутов их транспортировки, рабынь, особенно таких красивых, не так чтобы в изобилии. Соответственно мужчины, приехавшие из окрестностей, готовы заплатить много, чтобы иметь одну из них в своих объятиях. На девушке остался бюстгальтер, пояс с подвязками и чулки. Кроме того, ниже узкого пояса с подвязками, я мог видеть маленькие шелковые трусики, скрывавшие её главную ценность. - А она и правда не уродина, - недовольно отметила Джинджер. - Это точно, - неохотно согласилась с ней Эвелин. Девушка с ужасом смотрела, как догорают в языках пламени остатки шелковой комбинации. Земная одежда на её глазах, деталь за деталью, уничтожалась. И это ей ясно давало понять, что она начала переход к новой действительности. - Нет, - упрашивала она, - Пожалуйста, не надо. Аукционист отцепил чулки от застёжек четырех ремней-подвязок, и через мгновение аукционист стянул чулки с ног девушки, подсовывая им под веревками на её лодыжках. Пламя вновь взвилось в жаровне, уничтожая ещё одну часть прежней жизни будущей рабыни. Потом, бросив на неё короткий взгляд, работорговец встал позади, и расстегнул крючки на её поясе. И этот предмет одежды, также, через мгновение, отправился в огонь следом за предыдущими. Теперь она висела перед нами одетая только в бюстгальтер и трусики, да ещё на ней оставалась лента стягивающая волосы. - Распусти ей волосы! – призывал один из покупателей. - Да, давай! – поддерживал первого ещё один. Я улыбнулся. Да, было самое подходящее время для волос женщины, которые сейчас будут освобождены. Волосы рабынь, надо заметить, если они не срезаны или не сбриты в наказание, обычно отращивают очень длинными. Кроме привлекательности, которой длинные волосы, хорошо тренированная рабыня знает, как можно их использовать при исполнении своих интимных обязанностей для удовольствия её хозяина. Ну и конечно, её владелец может много для чего их использовать, например, свить в клубок и втиснуть ей в рот, в качестве кляпа, если не хочет слышать её какое-то время, или если желает заглушить её крики страсти в момент судорог наслаждения во время служения, либо крики боли во время наказания. А если волосы достаточной длины, то она даже может быть ими связана. - Само собой, - согласился аукционист. Он начал чопорно развязывать ленту, что сдерживала её рыжие волосы. Развязал, и бросил в огонь. Затем взбил волосы и рассыпал их, по плечам девушки. Полюбовавшись, зачесал их назад за спину, и пригладил. Он развернул девушку спиной к толпе, потом резко дёрнул её налево и затем направо, чтобы мужчины могли бы видеть, как волосы играют на спине. Это было красиво. Проделав этот возбуждающий трюк, аукционист вновь установил её так, чтобы она снова беспомощно повисла лицом к толпе. - А она действительно довольно симпатична, - сказала Джинджер, раздражено. - Да, уж, - согласилась Эвелин, не менее раздражённо и завистливо. - Но не столь симпатична как я, - сделала вывод Джинджер. - По крайней мере, не симпатичней меня, - вставила своё слово Эвелин. Я улыбнулся. У меня не было сомнений, что эта девушка принесет большую прибыль, чем любая из них, хотя обе они были, по общему признанию, были желанными, сочными рабынями, полностью покорившиеся своей участи. - Два тарска серебром, - выкрикнул ещё один распалённый мужчина. - Превосходно, - улыбнулся аукционист. Девочка смотрела в толпу со страхом и страданием. Несомненно, она подвешенная, уже достаточно напуганная этой толпой, ещё на что-то надеялась. Конечно, эти скоты не посмеют пойти дальше. Ей казалось, что, раз она была принесена в зал одетой, то конечно же, её достоинство и гордость будут уважаться и дальше, по крайней мере до того момента, пока она была хоть немного прикрыта. Также, парень стоящий рядом с ней, сделал паузу в своём оскорбительном и бесцеремонном деле. Но потом она посмотрела на боковые прилавки. Там были женщины, такие же, как и она, только они были прикованы к месту, и на них были ошейники и цепи, а ещё она не могла не отметить, что были полностью раздеты. Но она, конечно, отличалась от них! Она была прекрасней и утончённей. Любой мог видеть это! Было заметно, как эти мысли и надежды промелькнули на её лице, и тогда она расслабилась и спокойно повисла на веревках. Аукционист тем временем подал знак помощнику, стоявшему в стороне. Ей казалось, что её испытание, было теперь близко к завершению. Выставление на показ голышом и унижение, которые перенесли другие девушек, не должны были быть её судьбой. Она была лучше. Она отличалась. Парень, которому аукционист подмигнул, исчез за дверью. Но разве девочка не знала, что ничем не лучше остальных? Разве она не понимала, что, так же, как и они, была только рабыней? - Интересно, красива ли она, - не находила себе места Джинджер. - Пока она одета, можно об этом только размышлять, - нетерпеливо, проговорила Эвелин. - Почему он не снимет с неё всю одежду, мы хотим рассмотреть подробнее, - сказала Джинджер. - Да, - сказал возбуждённо Эвелин. Я улыбнулся про себя. Эти девушки, уже понимали кое-что в особенностях гореанского невольничьего рынка. - Тебя продали с бокового прилавка? - поинтересовалась Джинджер. - Нет, - возмутилась Эвелин. – Меня продали с аукциона. - Меня, тоже, - похвасталась Джинджер. - А тебя выводили голой? – спросила Эвелин. - Да. - Меня, тоже. - Как Ты думаешь, они думают, что она лучше нас? – не успокаивалась Джинджер. - Возможно, - вздохнула Эвелин. - Мужчины - дураки. - Нет! – вдруг закричала подвешенная девушка, с ужасом в голосе. – Нет, не надо! Пожалуйста! - Аукционист уже стоял позади неё. - Нет, - кричала он. - Я - девственница, я никогда не была раздета перед мужчинами! - Не-е-е-т! Её груди были прекрасны. Мог ли последний остаток её скромности быть разрешенным ей? - Нет! - молила она. - Пожалуйста, нет! Не-е-ет! – прокричала она, и затем повисла, беспомощная и рыдающая на веревке. Я не мог не отметить, что раздетая рабыня была очень красива. - Три тарска, - послышалось следующее предложение. - Три пять, тут же поднял ставку другой. Это было предложением трех серебряных тарсков и пятидесяти медных. Сто медных монет равняется одному серебряному, по крайней мере в Кайилиауке. Существует соотношение десять к одному в других городах и поселениях. Самая маленькая монета на Горе это – бит-тарск, обычно он считается от четверти до одной десятой тарска. Чеканка монет на Горе отличается от сообщества к сообществу. Существуют монеты, такие как серебряный тарск Тарны и золотой тарн Ара, имеют хождение почти по всей плане, и служат в некоторой мере стандартом, без них бизнес на Горе мог превратиться в коммерческий хаос. Таким же эталоном, по берегам Залива Тамбер и на юг, вдоль берега Тассы, можно считать золотой тарн чеканки Порт-Кара. Менялы часто, для определения курса обмена используют весы. Подобная практика приводит к снижению качества монет, их разрезанию и ощипыванию. Для кошеля гореанских монет, например, весьма обычно содержать части монет, так же как и целые. Бизнес зачастую ведётся с использованием извещений или кредитными письмами. Бумажные деньги, однако, здесь неизвестны. - Четыре! - Пять! – послышались новые предложения цены. - Но, Джентльмены, - воскликнул аукционист, крутя девушку на веревке, и демонстрируя её левое бедро толпе, - умерьте свой пыл! Разве Вы не видите, что она еще не была даже заклеймена? - Клеймить её! Клеймить её! – скандировала толпа. На платформу центрального прилавка, двое помощников выдвинули станок для клеймения. Другой, чьи руки были обернуты плотной тканью, выкатил цилиндрический, пышущий жаром горн, из которого торчали ручки двух тавродержателей. Он поместил его поблизости от станка. В это же самое время аукционист освободил лодыжки девочки от веревок. За тем отвязал конец веревки, держащей её запястья, от кольца. Веревка, скользнула через верхнее кольцо и ослабла. Помощник, к которому аукционист ранее обратился, и теперь вернувшийся, подхватил девушку. Я не думаю, что она смогла бы стоять самостоятельно. Как только веревка позволила, парень поднял девушку на руки. Её вес был для него ничем. Аукционист продёрнул остаток веревки через верхнее кольцо. Пока помощник переносил несчастную, веревка тащилась за ней, по настилу центрального прилавка. На месте помощник, с помощью своего товарища, положил её на тяжелую решётку, и, вращая рукоятку, закрепил крепкие зажимы на левом и правом бедрах женщины. Её закрепили на станке полностью обнажённой, с запястьями связанными перед нею. Она дёргалась, неспособная пошевелить своими бедрами, несомненно, встревоженная, той безупречной плотностью, с которой они удерживались. Наконец запястья были освобождены от веревки, но лишь на мгновение, после чего их оттянули ей за голову и поместили в наручники, до того свисавшие на цепях с грубого железного стержня. Парень, который принёс горн, двумя руками, одетыми в рукавицы поднял тавродержатель над углями. Клеймо было раскалённым добела. Девушка разглядывал его, с дикими глазами. - Нет! – закричала и задергалась она. – Вы, что звери или варвары? Вы что, думаете, что я – животное? Вы что, думаете, что я - рабыня! - Вы обманываете! – кричала она. - Это не может быть правдой! Железо было готово к использованию. Это приблизилось к круглому проёму в зажиме, через который, было втиснуто глубоко в её светлое бедро, и удерживалось там, выжигая плоть и шипя, пока его работа не была выполнена, пока девушка не была заклеймена, на славу, как обычное рабское мясо. Только теперь она поняла, что намерение железа относительно её тела было абсолютно реально. Зажимы раскрутили. Запястья освободили от удерживавших их рабских наручников, но только затем, чтобы быть связать верёвкой у неё за спиной. Потрясённая и рыдающая она была снята со станка для клеймения и поставлена на колени с опущенной головой, у ног аукциониста. Железо, сделав своё дело, возвратилось в горн, а сам горн вместе со станком были убраны с центрального прилавка. Девушка голая и стоящая на коленях у ног аукциониста, с руками, связанными сзади, подняла свою голову и дико посмотрела на толпу. Она была заклеймена. - Она ещё не понимает того, что с ней произошло с нею, - предположила Джинджер. - Уже понимает, - грустно сказала Эвелин, с жалостью в голосе. - Но она понимает это ещё далеко не полностью, - заметила Джинджер. - Не полностью, - не стала спорить Эвелин. - Но уже скоро она полностью поймет это, - сказала Джинджер. - Даже в том случае если окажется совсем глупой рабыней. - Да, это точно, - согласилась Эвелин. Аукционист снял длинный, гибкий хлыст со своего пояса, и дважды он ударил им девушку по спине. Она вскрикнула в боли. Обучение началось. Теперь, всё её время будет посвящено обучению жить в новой реальности. Работорговец схватил новую рабыню за волосы, вздёрнул на ноги и выгнул назад, показывая её красоту толпе. - Я предлагаю пять тарсков за эту шлюшку, прокричал он. - Я получу больше? Я услышу больше? - А она обучена? – послышался ехидный голос из зала. - Мы сможете обучать её сами, к своему собственному удовольствию. Подразумевалось, конечно, что эти варварки не прошли обучения. Их ещё даже не научили, как надо надлежащим способом встать на колени перед Хозяином. - Пять, пять! – завопил мужчина, стоявший неподалёку. - Хорошо! Хорошо! - повторял аукционист, показывая рабыню. – Так я услышу больше? - Она может говорить на гореанском? Я улыбнулся. Ясно подразумевалось, что эти варварские рабыни не знали гореанского. - А Ты обучай её как слина или как кайилу, на руках и коленях, -посоветовал аукционист. - Она быстро изучит то, что от неё требуется. - Поставь её в позу! – попросил парень из толпы. - В какую именно, Благородный Господин? - спросил аукционист, любезно. А за тем, следуя инструкциям потенциального покупателя, он усадил девушку, около края центрального прилавка, на левое колено, а правую ногу оттянул в сторону и слегка согнул в колене. Её правая сторона, теперь была повёрнута к заказчику, плечи отведены назад, а голова повёрнута так, чтобы смотреть на него. Таким образом, приятные изгибы её правой ноги, и линии фигуры, были ясно очерчены и выставлены не показ. - Ты только представь её в своем ошейнике! - бросил вызов аукционист. - Поставь её на колени! – предложил другой покупатель. Аукционист поставил рабыню на колени на самый край центрального прилавка. Теперь она стояла на коленях, опираясь ягодицами на пятки. Её колени были широко расставлены, спина была выпрямлена, а голова высоко поднята. - Пять семь! – кто-то не выдержал и поднял цену. - Пять семь! – эхом отозвался аукционист. - Поставь её на ноги, таким чтобы, мы могли их рассмотреть! – потребовал кто-то. - На живот её! - просил другой. - Пусть пройдётся! - кричал третий. - Пусть встанет на колени, головой к земле! - Проведи её походкой рабыни! Я осмотрелся по сторонам. Одним из мужчин радом был тот самый коренастый коротышка, который носил низкую, широкополую шляпу. Я вспомнил, что он уже купил, по крайней мере, четыре или пять девушек с боковых прилавков. Что до меня, они были превосходными женщинами, но они, казалось, не были, по крайней мере, в целом, отборным товаром доступным ему. Казалось, что он покупал их не для тех целей, для каких обычно покупают рабынь. А теперь, я не понимал его очевидного интереса к рыжеволосой рабыне, продаваемой с главного прилавка. Она, конечно, была тем типом женщины, которых обычно покупают, ради выполнения одного, но самой главного назначения, из большого количества всех прочих предусмотренных для рабынь. - Мужчины – звери, - возмущённо сказала Джинджер. - Да, - отозвалась Эвелин. Послышался звук хлыста впившегося в плоть. Рыжеволосая девушка выкрикнула в боли. - Она же даже не понимает того, что они хотят, чтобы она сделала, -пожалела рыжеволосую, Джинджер. - Она - глупая рабыня, - сказала Эвелин. - Она ещё научится, - вздохнула Джинджер. - Все мы научились, - прошептала Эвелин. Я отметил, что в течение вечера, некоторые из служащих работорговца, да и аукционист тоже, отметили присутствие двух девушек таверны в толпе. Однако они не предприняли никаких мер, чтобы выгнать их из зала торгов. Это показалось мне интересным. Может быть, они решили, что девушки пришли со мной, и что я, если можно так выразиться, был ответственным за них. Снова я озадачился относительно того, почему они прицепились ко мне. Поскольку я не предлагал той или другой из них сопровождать меня назад в таверну её владельца, они должны были бы пытаться, применить их красоту и рабские хитрости, чтобы поднять вероятность такой перспективы. Это было, конечно, не их дело, стоять в павильоне торгов и наблюдать за продажей рабынь. Тем более что, судя по времени, их владельцы, возможно, уже сняли рабские кнуты со стен, и им очень любопытно, куда же подевалась их собственность. Я вновь обратил свое внимание на центральный прилавок. К настоящему времени рыжеволосая красотка была проведена через несколько рабских позиций, тех, что были выполнимы для неё, в тот момент когда руки связаны за спиной. Сейчас она, дрожа, лежала на животе, облизывая и целуя кавалерийские ботинки аукциониста. - А насколько она страстна? – спросил ещё кто-то. Аукционист потянул её за волосы и повернул, лицом к толпе. Я услышал голоса мужчин, кричащих снаружи на улице. Две девушки медленно придвинулись поближе мне. Аукционист, с хлыстом уже висящим на поясе, стоял позади рыжеволосой. Левой рукой он по-прежнему придерживал её голову за волосы, а правой вдруг сжал правую ягодицу, а потом просунул руку ещё дальше. Она внезапно закричала, начала извиваться и корчиться от боли. Но не могла освободиться из его захвата. - Нет, Пожалуйста! – Кричала и рыдала она. - Не-е-ет! - Нет! О, нет! – Всхлипывала девушка. - Нет! Нет! Нет! Да! - Да! Нет. Нет. Нет! - Тогда он освободил её, и она пала на колени на прилавке, рыдая, темно-красная от унижения. - Хороша, - похвалил мужчина в широкополой шляпе, стоявший рядом со мной. Я улыбнулся. Прекрасная свежая рабыня, пусть и недавно заклейменная, в руках аукциониста, выдала себя. - Она точно станет горячей шлюхой, - заметила Джинджер. - Она не сможет ничем помочь себе, не более чем мы с тобой, - сказал Эвелин с грустью. Я был склонен согласиться с девушками таверны. Ясно, что у рыжеволосой девушки были сильные задатки рабыни. - Шесть! – торг пошёл с новой силой. - Шесть пять! - Шесть семь! - Шесть восемь! - Шесть девять! Теперь крики и волнение слышались у двери. Кто-то закричал уже позади нас. Аукционист сердито уставился в дальний конец павильона. Семь или восемь мужчин, в ботинках и одежде погонщиков кайил, втискивались в двери. Двое или трое из них держали в руках полупустые бутылки с пагой. А двое из этой компании уже держали мечи в руках. Девушки таверны схватили мои руки, пытаясь сделаться маленькими, и спрятаться за моей спиной. Мужчины, как я понял, были пастухи, вероятно, члены той же самой бригады, которую я видел ранее, и кто, гикая и крича, прогонял табун по улицам города. - Джентльмены! - закричал аукционист. - Не нарушайте мир! Вложите свою сталь в ножны! Здесь идут торги. - Там они! - заорал один из гуртовщиков, указывая на нас. Это был молодой, темноволосый, грубоватый парень. Джинджер и Эвелин вскрикнули со страданием. Я стряхнул их руки, освободив свои. Товарищ вбросил свою сталь в ножны и теперь шагал к нам. Его товарищ, очень на него похожий, держался на шаг позади. Я так понял, что они были братьями. - Хобарт, - представился парень, - из Бар-Ина. Он сразу схватил Эвелин за руки и злобно встряхнул её. Я даже немного испугался, что ещё немного, и он мог бы сломать ей шею. - А я Тебя искал в таверне, - сердито орал он ей. - Ты же знала, что мы пригоним гурт в город этой ночью. - И Ты здесь, маленькая шлюшка, - проворчал второй брат, - как на счёт Тебя? Он схватил Джинджер за волосы обеими руками и безжалостно бросил её себе под ноги. Я был рад видеть, что он знал, как обращаться с рабынями. Она и смотрела на него со слезами в глазах, её голова за волосы удерживалась лицом к нему, маленькие ручки беспомощно вцепились в его запястья. - Ну, и почему Ты не в таверне Рэндолфа, и не ждёшь меня? – потребовал гуртовщик ответа. Теперь-то, я понял, почему эти две рабыни не были на своих рабочих местах в тавернах, и почему они, под отговоркой зазывания клиентов заведений своих владельцев, скрывались в павильоне продаж Рама Сэйбара. Вот только, чего я не понимал, так это почему персонал торговой зоны не прогнал их. Присутствие двух таких сочных рабынь таверны во время торгов могло отвлечь внимание покупателей, по крайней мере, некоторых из них. Это было тем более странно, что в прошлом, как я понял, в подобных ситуациях их выгоняли из зала плетьми, стегая по икрам. Значит, это было очевидно не первое их нарушение в таких вопросах. Первый парень – Хобарт, тем временем крутанул Эвелин и швырнул её на несколько шагов от себя по направлению к двери. - Провожай меня в таверну, Рабыня, - потребовал он. - Да, Господин, - рыдая, пролепетала девушка таверны. - И Ты тоже, - прорычал второй, швыряя Джинджер на живот в сторону двери, - поднимай свою задницу и тащи её в таверну Рэндолфа. - Да, Господин, - простонала Джинджер. Я видел, что двое дежурных, у двери напряжённо и тревожно смотрят друг на друга. Я не понимал эту реакцию. Какое дело им до того, что этих двух женщин отведут назад к их тавернам, чтобы там быть возвращенными к их интимным обязанностям? Первый из молодых погонщиков обернулся, и впился взглядом в меня. Я посмотрел на его ножны. Они висели слева на бедре. Он явно был правшой, поэтому я держал его правую руку на контроле. Пока она не напрягалась, чтобы переместиться к эфесу его меча. Он совершенно очевидно был рассержен. Я спокойно встретил его пристальный взгляд. Обе девушки смотрели меня с мольбой, как я понял, надеясь, что я мог бы предоставить им своего рода убежище, или защиту. По-видимому, я казался большим и сильным. У меня был меч. И конечно, я был чужаком в городе, и ничего не знал о Хобарте и бригаде погонщиков из Бар-Ина. В общем, учитывая мое полное незнание в этих вопросах, они пытались обмануть меня. Это меня раздражало. Они, серьезно просчитались в этом вопросе. Поскольку я сам не намеревался идти ни с одной из них к алькову, то я не буду предоставлять им даже минимальной защиты, как и любой другой мужчина планеты Гор. Они полностью принадлежали их владельцам, а если смотреть более широко, то всем мужчинам. Они были рабынями. Однако, мне не понравилось бы, если этот Хобарт и его товарищи-пастухи подумали, что они отобрали их у меня. Хобарт всё же напал на меня. То, что произошло дальше, произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем можно это описать. Я не уверен, что все из присутствующих чётко поняли, что произошло. Я поймал его запястье и, выкручивая его, дернул вперед, выводя противника из равновесия, добивая ногой. Затем я вывернул его запястье назад, и отбросил в сторону. Второй был пойман на обратном движении, к этому моменту успел вытянуть меч из ножен лишь наполовину. Поскольку я не стоял к нему лицом, то он совершенно очевидно, был захвачен врасплох моим ударом, его направлением, характером и силой. Нетренированные мужчины часто ожидают, что нападение произойдёт в лоб. Различные варианты боевых искусств, доступны в основном, опытным воинам. Мое лезвие вылетело из ножен прежде, чем его колени начали подгибаться. Я повернулся к остальной компании уже с готовым к бою клинком в руке. Парень рухнул на пол, и мужчины быстро освободили место вокруг нас. - Отлично сделано! - сказал мужчина в широкополой шляпе. Я стоял лицом к лицу с пятью пастухами, и их оголённой сталью. Бутылки были отброшены. - Первый, кто попробует напасть, - крикнул аукционист, с высоты центрального прилавка, - мертвец. Бузотёры осмотрелись. Дежурные в зале продаж держали взведённые арбалеты направленными на них. Короткие, тяжелые болты лежали на направляющих, пальцы опирались на спусковые скобы. Сердито гуртовщики вложили клинки в ножны. Они подобрали свои двух вырубленных товарищей, и, поддерживая их, с взглядами полными ненависти покинули место ссоры. - Двое заводил - это Макс и Кайл Хобарты, из Бар-Ина. Боюсь, их нельзя считать приятными врагами, - заметил коротышка в шляпе. Я пожал плечами, и вложил меч в ножны. Две девушки таверны, Джинджер с темно-рыжими волосами и темноволосая Эвелин, испуганно, начали продвигаться к двери, стараясь быть незаметными. - Один момент, молодые особы, - весело подозвал их аукционист. - Да, Господин, мы уже уходим, - печально отозвалась Джинджер. - А может быть, и нет, - усмехнулся аукционист. - Господин? – испуганно и не понимая, спросила Джинджер. Позади неё послышался тяжелый шелест раскатывающейся сети. Выход был заблокирован крепкой, пеньковой сетью для ловли рабов. Она запуталась в сети пальцами, и затем, напуганная, оглянулась через плечо. - Господин? – спросила она дрожащим голосом. Эвелин немедленно упала на колени. - Пожалуйста, простите нас, Господин, - запросила она пощады. -Пожалуйста, не наказывайте нас! Джинджер тоже стремительно опустилась на колени, рядом с Эвелин. - Не надо, Господин, - взмолилась и она. - Пожалуйста, не надо нас пороть. - Кто Ваш хозяин? - спросил аукционист. - Рэндолф из Кайилиаука, Господин, - отозвалась Джинджер. - Рассел из Кайилиаука, Господин, - назвала своего хозяина Эвелин. - Нет, симпатичные маленькие рабыни, - засмеялся аукционист. - Ваш владелец - дом Рама Сэйбара. - Господин? – растерянно переспросила Джинджер. - Вы были для нас неприятностями достаточно долго, - сказал аукционист. - Господин? – спросила испуганная Джинджер стоя на коленях. - Два дня назад Вы были перекуплены у ваших теперь уже бывших владельцев, - объяснил аукционист. – И вот сегодня, как мы и ожидали, вы осуществили свою самопоставку. Девочки посмотрели друг на дружку в ужасе. - Ваше время, быть головной болью в дом Рама, который Сэйбар уже закончилось, - продолжал издеваться аукционист. Мужчины в зале хохотали удачной шутке, сыгранной с этими двумя рабынями. - Снимите-ка их ошейники, - попросил аукционист своего помощнику. Тот расстегнул ошейники. Ключи подошли в точности. Несомненно, они были переданы их бывшими владельцами, ещё во время заключения сделок узаконивших их покупку. - Снимайте свою одежду, - приказал девушкам аукционист. Девушки подчинились мгновенно. Джинджер сняла также украшенную бусами манжету со своей левой лодыжки. А Эвелин отстегнула тесную черную ленту с горла. Теперь они были абсолютно голые. Обе, как я видел, были заклеймены на славу. Они испуганно озирались вокруг. Их одежду и ошейники, собрали служащие. Такие предметы, несомненно, будут возвращены их бывшим владельцам. - Ну вот, помимо всего прочего сегодня у нас появился ещё один лот для продажи, - смеялся аукционист, - две из самых симпатичных девушки таверн в Кайилиауке. Если Вы сомневаетесь относительно моих слов, можете тщательно исследовать их. Девочки съёжились. Мужчины вокруг смеялись. - Мы готовы рассмотреть любое предложение от серебряного тарска за них, - объявил аукционист свою цену. - Однако, мы обещаем их покупателям скидку, если увидим, что их симпатичные, изящные задницы будут удалены из Кайилиаука. От такого заявления аукциониста смех усилился. - Вы можете говорить с этими рабынями? - спросил мужчина в широкополой шляпе двух раздетых девочек таверны. Он указал на девушек на боковых прилавках. Джинджер подошла к одной из прикованных девушек. Эвелин пошла следом за ней. - Ты говоришь по-английски? - спросила Джинджер на своём родном языке. - Да, да! – воскликнула поражённая девушка. - Как на счёт остальных, кто был с Тобой. Они могут говорить на английском? – продолжила допрос голая рабыня. - Большинство. Даже если он для них не родной, они знают английский, как второй язык. - Я думаю, что смогу общаться с большинством из них, - сказала Джинджер, повернувшись к покупателю в широкополой шляпе. - Если есть какая-то особая девушка, которой Вы интересуетесь, я могу опросить её отдельно. Мужчина указал на голую рыжеволосую девушку, со связанными за спиной руками, стоящую на центральном прилавке. - Вы говорите по-английски? – тот же подошла к ней и спросила Джинджер. - Да, - сказала девочка, путаясь ослабить путы. - Да! – повторила она. - Да, - перевела Джинджер человеку в широкополой шляпе на гореанский. Он кивнул. Было заметно, что он доволен этим. Похоже, этой женщиной он интересовался, и был заинтересован, чтобы она его понимала. Я не думаю, что он действительно был особенно заинтересован в общении с остальными девушками. Их использование, похоже, лежало в другой плоскости, и не требовало тонкостей перевода. Пожелания относительно своих к ним требований, он мог передать такими простыми средствами как ботинок и кнут. - На каком языке Ты только что говорила с этими женщинами? - он спросил Джинджер. - Английский, Господин, - ответила она. - Эта рабыня, тоже знает этот английский? – уточнил он. - Да, Господин, - подтвердила Джинджер. - Да, Господин, - сказала Эвелин, кивнув головой. Я улыбнулся. Две девочки, несомненно, могли обучить рыжеволосую варварку быстрее, чем одна. - Вы говорите по-английски, - закричала девушка на боковом прилавке, с ошейником и цепью на горле, - что здесь происходит? Что это за место? Как я сюда попала! - Это - мир под названием Гор, - объяснила ей Джинджер, - и Тебя привезли сюда на космическом корабле. - Что это за место такое, - спросила девочка, поднимая цепь своего ошейника, - что это такое, разве так можно обращаться с женщинами? - Не буду разглагольствовать на тему, обычаев этого места, - сказала Джинджер, усмехнувшись, - это то, что Тебе и так очень скоро объяснят, и очень доступно. И так они относятся не ко всем женщинам. В большинстве своём, женщины в этом мире, наслаждаются своим статусом и свободой которую Ты на Земле, не могла даже представить. Их одежды роскошны, их положение высоко, выражение их лиц благородно, их престиж безграничен. Бойся их, бойся их! – Предупредила Джинджер, испуганно смотревшую на неё девушку. - Поскольку Ты не такая женщина, - добавила Джинджер. Девушка, стоя на коленях на прилавке, вцепилась в цепь. - Нет, - продолжала Джинджер, - Ты не такая женщина. Ты - меньше чем пыль под их ногами. - Я, я не понимаю, - сказала девушка, запинаясь. - Ты – относишься к тому виду женщин, которая будет носить тряпки, -объяснила Джинджер, - которая будет наслаждаться, втискиваемой в рот коркой хлеба. - Я, я не понимаю, - повторила девушка. - Ты изучишь тугие путы и удары плети и кнута, - продолжала Джинджер. - Ты научишься ползать на животе, изгибаться, и повиноваться. Девушка смотрела на неё с ужасом. - Ты узнаешь, что Ты - животное, - добила её Джинджер. - Животное? – испуганно, пролепетала девушка с бокового прилавка. - Да, - подтвердила Джинджер, - да к тому же цена твоя меньше, чем у большинства животных. - К какому же виду женщин, я отношусь? - спросила связанная девушка. - А разве Ты ещё этого не поняла? Испуганная, прикованная за шею, коленопреклонённая девочка смотрела на неё, ожидая своего приговора. - Ты - Рабыня. - А теперь предлагайте свою цену за этих двух девок таверны, - призвал аукционист. – И я не желаю слышать, меньше чем серебряный тарск за штуку! Девушка, оцепенело, покачала головой, всё ещё не веря своим глазам и ушам. - Нет, - шептала она. - Нет. Джинджер пристально смотрела на неё. - Этого не может быть. - Это уже есть. - Только не рабыня, - шептала девушка, не веря в реальность. – Нет! - Да! - Нет! - закричала девушка. - Нет! - Да! – крикнула на неё Джинджер. Девушка внезапно вскочила на ноги, и, изгибаясь, и изо всех своих сил, очень небольших кстати, начала дёргать приковывавшую её цепь. - Нет! – кричала она, - Я не рабыня! Нет! Мужчины, собравшиеся вокруг, смотрели с интересом. Тогда девушка, рыдая, выпустила цепь из своих маленьких рук, сжалась и прекратила борьбу. - Я прикована цепью, - оцепенело, сказала она, обращаясь к Джинджер. - Да. Ты - Рабыня. Внезапно послышался удар пятижильной гореанской рабской плети, и девушка вскрикнула и упала на колени на доски прилавка, опустила голову, прикрыв её руками, стараясь, стать как можно меньше. Пять раз надсмотрщик хлестнул красотку плетью. Теперь она, рыдая, валялась на животе, на прилавке, с ошейником и цепью на шее, вцепившись ногтями доски. - Я буду вести себя хорошо, Господин, - стонала она. - Я буду послушной. - Я услышу предложение по поводу девушек таверны? - спросил аукционист. - Пять медных тарсков за штуку! - засмеялся один из мужчин в зале. Джинджер закусила губу, в гневе. Вокруг засмеялись. - Встань прямо Рабыня, - приказал покупатель. Джинджер выпрямилась и подняла голову. - Мисс, пожалуйста, мисс! – жалобно позвала рыжеволосая девушка, стоящая на коленях на центральном прилавке, голая с руками связанными за спиной. Джинджер была поражена. Рыжеволосая рабыня заговорил без разрешения. Она повернулась к ней лицом. - Я теперь, тоже рабыня? - спросила рыжеволосая. Джинджер осмотрелась вокруг, и почувствовала, что она может ответить, не будучи избитой. Опытная рабыня, она очень хорошо чувствовала такие вещи. Все видели, что аукционист снял хлыст со своего пояса. - Да, - объявила Джинджер, - Вы - все рабыни! - И Вы тоже? - спросила рыжеволосая девочка. - И мы, тоже, рабыни, - ответил Джинджер, указывая на себя и Эвелин. -Вы что, думаете, что свободных женщин могли бы так грубо раздеть и нагло осматривать? И мы, и Ты - другие, мы выставлены на торги! Ты сомневаешься, что мы - рабыни? Ну так посмотри на клейма на наших ногах, и сравни со своим! Она повернула своё левое бедро к центральному прилавку. Эвелин, сделала то же самое, чтобы рыжеволосая девушка, смогла бы увидеть её клеймо. - Вы заклеймены! - поразилась рыжеволосая девочка. – Значит Вы всего лишь заклейменные рабыни! - Ну так посмотри, что за отметина, выжжена в твоей собственной прекрасной коже, - усмехнувшись, предложила Джинджер. Девушка опустила взгляд и с ужасом, взглянула на клеймо на своём бедре. - Оно не отличается от того, которое носим мы, - сказала Джинджер. Теперь девушка с ужасом смотрела на Джинджер. - Они отлично Тебя заклеймили, не так ли? - спросила Джинджер. - Да, - признала девушка, с дрожью в голосе. - С нами они сделали то же самое. - Значит я, теперь тоже, всего лишь клеймёная рабыня! - пролепетала рыжеволосая, постепенно осмысливая свой новый статус. - Точно, - подтвердила Джинджер. - Значит я, тоже, по крайней мере, в теории, могу быть выставлена для продажи, - ошеломлённо, прошептала она. - Я уже слышала предложения твоей цены, - сказала Джинджер. - Ты уже на торгах! - Нет! - закричала девушка. - Я - Миллисент Обри-Уэллс из Пенсильвании. Я не могу продаваться! - Ты - безымянная рабыня – животное, продаваемое для удовольствия Владельцев, - просто сказала Джинджер. - Я не продаюсь! - закричала девушка. - Тебя уже продают, - заметила Джинджер, и, подумав, с усмешкой добавила, - и я, со своей стороны, не стала бы платить за Тебя слишком много. В бешенстве рыжеволосая попыталась вскочить на ноги, но аукционист, схватил за волосы, скрутил её и бросил на помост, на живот перед собой. Затем он дважды взмахнул своим хлыстом. - Ой! – закричала она, - О-о-о! Работорговец отошёл от неё, и рассмеялся. Она хорошо корчилась. Её тело было очень чувствительным. Это предвещало её высокие качества, как рабыни. Она подняла голову, и дико посмотрела на Джинджер. - Я действительно должна быть продана? – попросила она плача. - Да. - Ой! - взвизгнула девушка, от боли, под ещё одним ударом аукциониста. - О-о-о-о! - Она снова заговорила без разрешения. Теперь она лежала на прилавке спокойно, едва дыша, избитая и напуганная. Она не хотела почувствовать хлыст на своей спине снова. Я думаю, что лежа там, она теперь начала более полно и явно, чем смела прежде, постигать действительность своего положения, что фактически она оказалась тем, чем она казалось, выпоротой, выставленной на продажу рабыней. - О чём эти женщины спрашивали Тебя? - спросил покупатель у Джинджер. - Они хотели выяснить своё положение, Господин, - ответила Джинджер. - Они, что действительно такие глупые? – удивился мужчина. - Я так не думаю, Господин, - поспешила ответить Джинджер. - Просто, они происходят из другого мира, и пока не готовы, к тому чтобы понять местную действительность, уже не говоря о том, чтобы найти себя вовлеченными в эти реалии. - Но, не беспокойтесь, Господин, - поторопилась сказать Джинджер, - мы учимся очень быстро. - А вот это мне известно, - усмехался он. Джинджер смотрела себе под ноги, глотая обиду. Это было верно. На Горе девушки учились стремительно. Я видел, что парень в широкополой шляпе, позади Джинджер и Эвелин, сделал знак аукционисту. - Если никого из здесь находящихся, не хочет далее исследовать девушек таверны для их покупки, то мы отправляем их загон к остальным рабыням, -провозгласил аукционист. Джинджер и Эвелин, обменялись пораженными взглядами. Поскольку никто не отозвался, аукционист кивнул двоим помощникам. Мгновение, и парни заломили изумлённым девушкам левые руки, согнули их и выпроводили из зала через боковую дверь из зала. А парень в широкополой шляпе, как мне показалось, имеет определённое влияние в Кайилиауке. Во всяком случае, в доме Рама Сэйбара к нему относились серьезно. - Один пять, - сказал он аукционисту, как только тяжелая дверь закрылась позади вытащенных девушек таверны. - Есть ли какие-либо другие предложения? – на всякой случай спросил аукционист. В павильоне стояла тишина. Меня заинтересовало то, что не было никаких других предложений. - Один пять, - объявил аукционист. - Один пять, за каждую. Парень в широкополой шляпе, тем временем, указална девочку на центральном прилавке. Это уже не удивило меня. Я заключил, что она его заинтересовала. Покупка двух девушек таверны, похоже, была тесно связана именно с этим интересом. Видимо, он хотел, их использовать для её обучения, и в особенности для обучения гореанскому. С другими аспекты её обучения он мог справиться и сам. Не нужно объяснять, насколько это приятно, бескомпромиссно тренировать красавицу для самых интимных удовольствий. Тем более что девушка на прилавке именно такой красавицей и была. И всё же, почему-то, меня несколько озадачивал его интерес к рыжеволосой варварке. Несомненно, если рассматривать её достоинства цвет и форму лица, волосы, утончённость, фигура и привлекательность, то она сильно отличалась от других девушек, которых он сегодня приобрёл. Конечно, могло быть и так, что он был человеком с широким спектром вкусов. - У нас есть предложение рабыню шесть девять, - напомнил аукционист последнюю цену. Ногой он приподнял её связанные руки немного вверх над спиной. Он так и стоял с правым ботинком над её спиной. - Шесть девять, -повторил он, глядя человека в широкополой шляпе. - Семь пять, - повысил тот цену. Аукционист убрал ботинок от спины распластанной рабыни, и за волосы поставил на колени. - Семь пять, - повторил своё предложение коренастый парень. Аукционист, за волосы, склонил девушку к её ногам. За тем, с помощью своего хлыста указал, что девочка должна втянуть живот и поднять голову. Она сделала так. - Очень хорошо, - сказал парень в широкополой шляпе. - Семь восемь. Аукционист казалось, колебался. - Семь девять, - наконец проговорил он. Кажется, это было именно то предложение, которого ждал аукционист. Оно было на серебряный тарск, или сотню медных, выше предыдущей цены в шесть девять. - Есть ли какие-либо другие предложения? - выкрикнул аукционист. Я чувствовал, что таковых не будет. И как мне казалось, аукционист так же их не ожидал. Но задать подобный вопрос было его обязанностью. Девушка дрожала, покорно высоко задрав подбородок. Больше предложений не было. Никто, как оказалось, не желал предлагать цену выше, чем предложенная парнем в широкополой шляпе. Это было интересно. Такого на невольничьих рынках Гора я ещё не встречал. - Доставьте её в зону хранения, - сказал аукционист, обращаясь к надсмотрщику стоящему в шаге от прилавка, и тот поднялся на помост. - Она твоя, - объявил аукционист человеку в широкополой шляпе. Его помощник схватил девушку за руки. Вот теперь, прежняя Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании, поняла, что была продана. Её увели поверхности прилавка. - Это был заключительный аукцион вечера. Разрешите мне напоминать Вам всем, что рынок еще не закрыт. Он остается открытым для следующего ана. В оставшееся до закрытия время, обратите своё внимание на прекрасные закуски и деликатесы, которые для Вашего удовольствия, пристёгнуты к рабским прилавкам, расположенным вдоль стен. В меньших домах любая из них, несомненно, была бы достойна, встать на центральный прилавок. Но все же, здесь, в доме Рам Сэйбара, в этом доме выгоды и сделок, никто из них не будет стоить Вам больше чем тарск серебром! Я оглядел девушек на боковых прилавках. Некоторые дерзко притворились, что им всё безразлично. Большинство, и это было видно слишком очевидно, выглядят испуганно. Я думаю, что теперь не было среди них ни одной, кто бы ещё не понимал, что она была рабыней. Я думаю, что не было среди них ни одной, кто ещё не понимал, что она скоро может полностью принадлежать мужчине. - А теперь, все к боковым прилавкам, пожалуйста, Благородные Господа, - пригласил аукционист, экспансивным жестом его открытой руки, - все к прилавкам! Мужчины начали собираться к боковым прилавкам. Несколько пошли к прилавку девушки, с которой говорила Джинджер. Она хорошо дёргалась под кнутом надсмотрщика. Несколько девушек хныкали. Первая продажа для женщины часто является самой трудной. - Иди за мной, - сказал парень в широкополой шляпе, и, отвернувшись, прошел боковую дверь. Озадаченный, я последовал за ним. По другую стороны двери мы оказались в зоне хранения, длинном похожем на гараж, помещении граничащим с главным залом. Здесь был деревянный пол, набранный узкими продольными досками. Через каждые пят футов параллельно половым доскам, были нарисованы желтые линии. В начале и конце каждой лини, также желтой краской, были написаны цифры. На одной из этих линий под номером шесть, в затылок друг дружке стояли на коленях семь девушек. Они были варварками, но уже стояли на коленях в позе рабынь для удовольствия, опираясь на пятки, держа колени широко разведёнными в стороны, с прямой спиной и высоко поняв голову. - Ты неплохо держался, там, в зале, - сказал мне парень. - Подозреваю, что Ты не новичок в военном деле. - Драться мне приходилось, - ответил я, уклончиво. - Ты - наемник? спросил он. - Своего рода, - продолжал я уклоняться от прямых ответов. - А что Ты забыл здесь, в Кайилиауке? - Я здесь по делу, - сказал я, осторожно. - И как много твоих преследователей? – внезапно спросил он. - Преследователей? - опешил я. - Готов поспорить, что Ты в бегах, - пояснил он. – Не поможешь мне с этими цепями? - Он наклонился, и откуда-то извлёк моток лёгких цепей, с пристёгнутыми к ним ошейниками. Он перебросил этот моток через левое плечо и подошёл ко мне, стоящему около последней на линии коленопреклонённой девушки, и вручил мне ошейник завершающий цепь. Я сжал его на шее ближней ко мне девушки. Он закрылся и с тяжелым металлическим щелчком замкнулся. - Я не в бегах, - наконец, сделав дело, ответил я. Девушка, оказавшись и на цепи, заскулила. - Я вижу, - усмехался парень. - С чего Ты решил, что я в бегах? – заинтересовался я. - Такие навыки как у Тебя, здесь, в приграничье не приносят большой прибыли, - ответил он, и вручил мне следующий участок цепи с ошейником. - О, - только и смог сказать я в ответ. Я посадил на цепь следующую девушку. Ошейники были снабжены кольцами в передней и задней части, шарнир был справа, а замок слева. Это – знакомая мне форма караванного ошейника. Длина цепи между ошейниками приблизительно три - четыре фута. Некоторые звенья цепи были закреплены к кольцам ошейника непосредственно и несъёмно, посредствам ковки, но некоторые из них были пристёгнуты карабинами. У другой стандартной формы караванного ошейника шарнир расположен спереди и замок сзади, как и обычного рабского ошейника, но у этого ещё есть одно дополнительное кольцо, обычно справа. Это кольцо крепится к протянутой вдоль всего каравана, обычно, единственной цепи. Девушки, ведомые на такой цепи, пристёгиваются карабинами с защёлкой. Преимущество первого вида караванных ошейников состоит в том, что цепь, если девушки добавлены или изъяты, может быть без сложностей удлинена или сокращена, добавлением ещё одного ошейника, лидо удалением лишнего. Цепь, которую легко несут пятьдесят рабынь, конечно, будет неподъёмно тяжела для пяти или шести. Преимущество второго типа состоит в том, что расстояние между девушками можно регулировать, ставя их, ближе или дальше друг от друга, и так же могут быть удобно удалены или добавлены в караван. То, какой вид караванных ошейников, является лучшим для каждого конкретного ассортимента девушек, зависит, прежде всего, от намерений и целей их владельца. Парень в широкополой шляпе выбрал, конечно, первый вариант. Это намекало мне о том, что он ожидал, что его собственность, по той или иной причине, будет вычтена из цепи. - Даже если сейчас Ты не находишься в бегах, - сказал он, - Я советую Тебе рассмотреть такую возможность. Я посмотрел на него, и он вручил мне ещё один ошейник с цепью. - Ты должен покинуть город, и быстро, - посоветовал мне он. Тем временем, я защёлкнул ещё один ошейник на горле следующей рабыни, включи её в караван. - Почему? - Хобарты – гордые ребята, - объяснил он, - и их тщеславие было сильно уязвлено этой ночью, да ещё и перед рабынями. Они вернутся за тобой, причём со своими дружками, а ещё с арбалетами и мечами. Они захотят утолить свою месть. - Я их не боюсь, - ответил я, пожав плечами. - Когда Ты намеревался покинуть Кайилиаук? - Утром. - Хорошо, мне не придётся менять свои планы. - И меня нет никакого намерения, менять свои. Военные забавы не были уместны с моём случае. - Сажай на цепь следующую, - приказал незнакомец, вручая следующий ошейник. Я добавил к каравану блондинку, и он сразу вручил мне следующий сегмент, скинув его с плеча. - Каковы твои намерения? – спросил он меня, не отрываясь от дела. - Я прикупил кое-какой товар, - отозвался я, также продолжая своё занятие. - А намерение моё - пойти в Прерии. - Опасно, - заметил он. - Это я уже услышал. - Ты знаешь какой-либо из их языков? - Даже не знаю, как будет «Нет» на языке краснокожих, - засмеялся я. - Тогда, тебе стоит их избегать, - рассмеялся он в ответ. А добавил следующую красотку к каравану, брюнетку с крепкими ногами и короткой стрижкой. - Всё уже решено, - пояснил я. - Будет трудно заплести эти волосы, - сказал парень, подняв кроткие волосы брюнетки, - ну да ничего отрастут. Взяв у него очередной ошейник, я посадил на цепь следующую рабыню также брюнетку. - Мне любопытно, - решился спросить я, своего неожиданного собеседника, - относительно причины выбора девушек, что Ты купил. Эти семь, хотя, конечно, довольно привлекательны, но как мне кажется, там, на прилавках были несколько других, покрасивее, но которых Ты не захотел купить. - Возможно, - он усмехался, и вручил мне ещё одно звено цепи, скинув со своего плеча. - Пожалуйста, не надевайте на меня в ошейник, - взмолилась седьмая варварка, смотря на меня полными слез глазами. Она говорила на английском языке. У неё были светло-коричневые волосы. Я поднёс ошейник к её горлу, и защёлкнул это. Для меня она была ничем, всего лишь ещё одним прекрасным компонентом в караване. И она опустила голову, подавляя рыдания. - Ты действительно твёрдо настроен, пойти в Прерии? - Да. - Сколько у тебя кайил? - Две, - ответил я, - одна, верховая, вторя вьючная, для товаров. - Удачно, - отметил мой товарищ. – Белым не разрешается приводить в Прерии больше, чем двух кайил на каждого входящего. А также, если белых больше пяти, то не более десяти кайил. - Это правила Кайилиаука? - Нет. Это правила краснокожих. - Тогда, - усмехнулся я, - получается, что только небольшие группы белых могут пойти в Прерии верхом, большой группе придётся передвигаться пешком, и они окажутся во власти жителей той местности. - Точно, - подтвердил он мой вывод. Двух рабынь с повязками на глазах и со связанными за спиной руками, впихнули в комнату. Надсмотрщик, держа их за руки, подвёл к нам, и затем, по указке моего собеседника, заставил встать на колени на желтую линию, перед, до настоящего времени стоявшей первой девушкой каравана. Обе явно были напуганы. Это были Джинджер и Эвелин. - Кому нас продали? - простонала Джинджер. - Куда нас привели? - спросила Эвелин. Надсмотрщик ткнул Джинджер ботинком в бок, так что она упала на пол. Потом взял Эвелин за волосы левой рукой, а правой отвесил ей две пощёчины, наотмашь сначала ладонью, а затем тыльной стороной руки, от чего на губах девушки появилась кровь. После чего, вновь поставил обеих на колени, на жёлтую линию. - Простите нас, Господин, - взмолилась Джинджер. - Простите нас, Господин, - повторила Эвелин. Я быстро добавил Джинджер и Эвелин к каравану, используя предметы, подаваемые моим товарищем. - Последние три из них, вместе, - посчитал надсмотрщик, - тянут на десять девять. Оставшуюся приведут через пару енов. Я видел, как монеты перешли из рук в руки. Маленькие запястья Джинджер и Эвелин были безжалостно стянуты верёвками. Через пару енов, как надсмотрщик и предположил, рыжеволосую варварку ввели в помещение. - А она - красавица, - сказал я парню в широкополой шляпе. - Что верно, то верно, - согласился он, - но самое главное, это тип женщины, к которому она относится. Она станет великолепной рабыней. Спотыкающуюся девушку подтащили к каравану, и грубо толкнули вниз, на колени, туда, куда указал её новый хозяин, во главу каравана. К её ужасу, ей пинком, раздвинули колени. Ей подбородок задрали вверх, и через мгновение она была пристёгнута на цепь, вместе с другими рабынями. Я посмотрел вниз на рыжеволосую. Новый хозяин девушки поднял её волосы, показывая их мне. - Вот это уже достаточно, чтобы заплести, - похвалил он. - Если кто-то захочет это сделать, - поправил я. Сам я предпочитаю видеть рабынь с длинными, распущенными волосами, в крайнем случае, скрепленными, сзади, лентой или шнурком. Он позволил волосам упасть, вниз на спину. - Она принесла бы хорошую цену, - заметил я, - почти на любом рынке, с которым я знаком. - А я смогу получить за неё пять, шкур желтого кайилиаука, - пояснил свои планы мужчина. - О, нет, Господин! – внезапно угнетённо закричала Джинджер. - Нет! Господин! – вторила ей Эвелин. - Пожалуйста, нет! Пожалуйста, нет! Парень в широкополой шляпе наклонился, и один за другим, развязал запястья Эвелин, Джинджер и рыжеволосой красавицы, что когда-то была Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании. Джинджер и Эвелин тряслись, почти в истерике. Но все, же им хватило присутствия духа, чтобы поместить их руки ладони вниз, на бедра. Ладони рыжеволосой варварки также были помещены на бедра, но пришлось сделать это, применив силу, она пока не понимала, чего от неё хотят. Когда она левой рукой попыталась прикоснуться к своему клейму, её хозяин взял ладонь и твёрдо вернул обратно на верхнюю часть бедра. - Да, Господин, - прошептал девушка, на английском языке. Я был рад видеть, что она оказалась достаточно умна. Конечно, свежее клеймо, нельзя тревожить. Хозяин девушек, снял повязки с глаз Джинджер и Эвелин. - О, нет! - зарыдала Джинджер. - Нет, Нет! - всхлипнула Эвелин. – Только не это, пожалуйста! - Они разглядели, кем был тот, кому он теперь принадлежали, и похоже, это добавило им тревоги и ужаса. Все же, за момент до этого они уже почувствовали, кто их купил, и конечно заранее боялись. И теперь их худшие страхи оказались сбывшимися. Вот только я пока не понимал их ужаса. Он казался мне достаточно приветливым товарищем. - Продайте нас, милостивый Господин! - просила Джинджер, заливаясь слезами. - Пожалуйста, Господин, - следом взмолилась Эвелин, - мы - только бедные рабыни. Сжальтесь! Продайте нас другому! - Сделайте нас девками кувшина! - молила Джинджер. - Закуйте нас! Пошлите на ферму! - Мы - только бедные рабыни, - уже просто подвывала Эвелин. -Пожалуйста, пожалуйста, Господин, продайте нас другому! Мы просим Вас, милостливого Господина. Продайте нас другому! - Дом Рама Сэйбара, - удивлённо сказал мужчина, - желает, чтобы Вы обе были удалены из Кайилиаука. Несколько других девушек, как я заметил, также были напуганы и полны страха. Это же касалось и рыжеволосой. Они не понимали слов, но ужас других рабынь был им доступен. При этом ни одна из них, я не отметил не без удовлетворения, не посмели изменить свою позу. Они уже начали подозревать то, что такое рабская дисциплина на Горе. - Господин! - плакала Джинджер. - Пожалуйста, Господин! – вторила своей подруге Эвелин. - В позу, - резко приказал человек в широкополой шляпе. Немедленно, девушки выровнялись в караване, встали на колени, откинувшись на пятки, широко раскинув колени, положив руки на бедра, держа спины прямо и подняв головы. Видя это, другие девушки на цепи позади них, поспешно начали пытаться улучшить свои позы. Рыжеволосая, не могла видеть происходившего сзади, но от звука команды, и движения цепи, передающееся ей через заднее кольцо ошейника, со страхом ощущая, что там что-то происходит, также постаралась выпрямиться. - Эти две рабыни, вторая и третья, - сказал я, указывая на Джинджер и Эвелин, - кажутся довольно обеспокоенными, обнаружив, что Ты - их хозяин. - Да, кажется так, - согласился парень в широкополой шляпе. - С чего это они воспринимают Тебя с таким ужасом, - полюбопытствовал я, - с гораздо большим, чем кажется необходимыми со стороны рабыни относительно её владельца? Для рабыни естественно, конечно, воспринимать своего Господина с определенным трепетом. Она - в конце концов, домашнее животное, которое принадлежит ему, и над кем у него есть полная власть. Разумная рабыня никогда не будет преднамеренно вызывать недовольство у своего хозяина. Во-первых, это будет ей стоить слишком дорого, чтобы поступить так опрометчиво. Во-вторых, по причинам, которые иногда неясны даже для мужчин, имеющим отношение к тому, что она женщина, и как женщина, она редко желает сделать подобное. - Я не думаю, что - лично я, это то, что у них вызвало такой ужас, -усмехнулся он. - И в чём тогда источник их трепета перед тобой? – уже не на шутку заинтересовался я. - Кто знает, что происходит в головах симпатичных маленьких рабынь, -попытался уйти от ответа мой собеседник. - Ты, кажется, пытаешься отмолчаться – сказал я, внимательно к нему присматриваясь. - Возможно, - признал он. - Твой караван, меня поражает, отличная подборка закованных красоток. Но всё же, мне кажется, что различие между первыми тремя девушками и последними семью просто бросаются в глаза, впрочем, я могу сказать, то же самое и про первую и двух последующих. - Да, - не стал он спорить, - это верно. Присмотрись к последним семи. Обратил внимание на их особенности? Ты видишь, что они довольно сильны? - Ну и что? – переспросил я, всё ещё не понимая. - Вьючные животные, - бесстрастно пояснил он. - Они - вьючные животные. - Да, я думаю, что они смогут быть таковыми, - согласился я, присмотревшись к рабыням повнимательнее. Его маршрут теперь казался открытой книгой. Не больше двух кайил вспомнил я, может быть введено любым белым. - А первая девушка, она также будет вьючным животным? - И она тоже, по крайней мере, на первом этапе, будет, как и все они нести поклажу, но в дальнейшем, у меня есть на неё некоторые другие виды. - Это я уже понял. - Она принесёт мне пять шкур желтого кайилиаука. - Тогда Ты получишь с неё роскошную прибыль - Да, - согласился он, усмехнувшись. Одежда из шкуры желтого кайилиаука, даже среднего качества, может стоить целых пять серебряных тарсков. Я смотрел на рыжеволосую девочку в караване, прежнюю Миллисент Обри-Уэллс. Она даже не знала, что была предметом нашей беседы. - А что на счёт двух других? - показал на Джинджер и Эвелин. - С их помощью я смогу общаться с рыжеволосой, - объяснил он. – Должен же кто-то дать ей понять, и желательно быстро, характер её положения, а также эффективность, хорошее знание и всю полноту тех услуг, которые будут от неё требоваться. Также, они смогут преподавать ей гореанский, что будет держать их всех занятыми, и помогут мне выдрессировать её до должного уровня. - Теперь, я понял. Он переложил поудобнее остаток караванной цепи с ошейниками на своём плече. Очевидно, он пришёл в павильон продаж, ещё не зная точно, скольких девушек он купит. Довольно трудно спрогнозировать такие вещи точно, особенно покупая оптом. Многое зависит от представленного ассортимента невольниц и от цены живого товара, в данном конкретном случае. - Переходы могут быть длинными, - сказал он. - Переходы? – переспросил я. - Да. - Я смотрю, что все эти рабыни - варварки, даже вторая и третья девушки. А почему Ты не приобрёл нескольких гореанок для своего вьючного каравана? - В качестве вьючных животных, более уместно использовать бестолковых варварок, чем гореанских девушек. - Конечно, - поддержал его я. - Но есть, - конечно, и другая причина, - усмехнулся он. - Какая же? – мне стало любопытно. - Эти варварски пройдут вперед в караване, будучи столь же неосведомленными и невинными как кайилы, - высказал он своё видение вопроса. - Это почему же? – не понял я. - Да потому, что, - он усмехался вновь, - гореанки могут умереть от страха. Джинджер и Эвелин застонали. - Эти рабыни, - указал я на двух бывших девушек таверны, - не кажутся мне полностью неосведомленными. - Даже эти рабыни, - сказал он, - что кажутся настолько пронизанными ужасом, уверяю тебя, пока даже не начинают понимать, что может с ними случиться на этом пути. Две девочки уже тряслись в панике. Однако их желание, конечно, было ничем. Они, как животные, вместо которых их будут использовать, должны идти, туда, куда приказал их хозяин. - Я понимаю это так, что Ты со своими вьючными рабынями, намереваешься отправиться в Прерии. - Да. - Завтра утром? - Да. - Значит Ты - торговец? - Да. - Я искал вдоль границы одного такого по имени Грант. - Мне это известно. - И как оказалось, никто ничего не знал о его местонахождении. - О? - Мне это показалось несколько необычным. - И что же тебя так удивило? - Этот парень, Грант, очень известный здесь торговец. Не кажется ли Тебе странным, что ни у кого не было бы ясного представления относительно его местонахождения? - Да, это действительно может показаться немного странным. - Вот я так подумал, - заметил я, - у этого парня, Гранта, похоже, немало друзей, очень хорошо к нему относящихся, и эти друзья желают защитить его. - Если это так, - заметил он, - то тогда этот Грант, по крайней мере, в некоторых отношениях, просто везунчик. - Ты его знаешь. - Да. - Ты знаешь, где его можно найти? - Да, знаю. - И Ты сможешь проводить меня к нему? - Я и есть Грант, - рассмеялся мой новый товарищ. - Почему-то я так и подумал, - рассмеялся я в ответ. 9. Мы пересекаем Иханке. - Это здесь, - сказал Грант, сидя верхом и повернувшись лицом ко мне. – Видишь те шесты? - Да, - ответил я, вглядываясь вдаль. Мы уже отъехали приблизительно на два пасанга на восток от Кайилиаука. - Вон один, - показывал Грант, - там следующий, и дальше ещё. - Я вижу, - сказал я, прищуривая глаза. Трава доходила да колен кайил. Это приблизительно по бедра рабыням, что шли следом за нашими кайилами, в коротких рабских туниках, сделанных из лоскута коричневой ткани с глубоким разрезом на груди, с соединёнными цепями ошейниками, держа поклажу с товарами на своих головах. Шест перед нами был высотой приблизительно семь или восемь футов. Видимо высота подбиралась из того расчёта, чтобы шесты были видны из–под снега, во время зимних лун, таких как Ваийетуви и Ваникоканви. Шест представлял собой обесшкуренный побег дерева Ка-ла-на, на его верхушке висели два длинных, узких, желтых, пера с черными концами, взятыми с хвостового оперения птицы херлит. Это большая, ширококрылая, плотоядная птица, иногда на гореанском называемая Солнечным бойцом, или, в более буквальном, хотя в более неуклюжем английском переводе, «Нападающая из-за солнца», по-видимому, из-за её повадки нападать, пикируя на добычу, как и тарн, со стороны солнца. Подобные же шесты я мог видеть на расстоянии приблизительно в двести ярдов, в обе стороны, налево и направо. Согласно Гранту такие шесты обрисовывают границу, хотя обычно их не ставят так близко друг к другу. Таким образом граница размечается вблизи от городов с белым населением. Грант приподнялся в стременах, чтобы посмотреть, в восточном направлении, на холмистую местность, поросшую высокими травами. Ландшафт за шестами, казалось, не очень отличается оттого, через который проходил наш небольшой караван. Холмы, трава, купол синего неба с белыми облаками, казались почти такими же по обе стороны шестов. Эти вехи казались причудой, географически неуместной. Воткнутые в землю, с треплющимися на ветру перьями, они, казалось, не могли иметь особого значения. Ветер был свежим, и я дрожал сидя на кайиле. Для тех, кому интересно, мы пересекали линию шестов в начале весны, в начале месяца Магаксикагливи, что можно перевести как Луна Возвращения Гантов. Предыдущий месяц был - Луна Воспаленных Глаз, или Иставикайазанви. Из-за его неустойчивой погоды, возможных заморозков и штормов со шквалистыми ветрами, Грант пересидел этот месяц дома. Следующий месяц - Возопиви, Луна Посевов, которую так назвали, в контексте, который я считаю чрезвычайно интересным. Это ясно дает понять, что люди в этой местности, когда-то относились к сельскохозяйственным народам. Думаю, это было до приручения кайилы, которое вызвало местное культурное преобразование первой величины. Каждый часто думает об охотничьей экономике, как представляющей более низкий уровень культурного развития, чем сельскохозяйственная экономика. Возможно потому что, сельское хозяйство обеспечивает более устойчивую культурную обстановку и может, поддерживать более многочисленное население на меньшем количестве территории. Один человек, с точки зрения сельского хозяйства может прокормиться меньше, чем с акра земли. Тот же самый человек, живя охотой, потребует территорию в несколько квадратных миль. Здесь, однако, мы имеем ситуацию, когда народы сознательно предпочли широкое расположение и кочевую охотничью экономику перед сельскохозяйственной. Подвижность, предоставленная кайилами и изобилием кайилиауков, несомненно, сделала этот выбор возможным, выбор свободно перемещающегося охотника, гордого и свободного война, перед фермером, отрицающим широкие горизонты, перед тем, кто должен жить в зависимости от даров своей земли и быть привязанным к ней. Грант сидел верхом на своей кайиле, высоком кауром животном, вглядываясь на восток, на ту стороны от вешек. Позади него был приторочен вьюк, загруженный товарами. Повод, шедший от кольца, вставленного в ноздри кайилы, был накинут на луку седла. Я, также, сидел верхом на кайиле, но мой зверь был вороным, с шелковистым мехом, высокой шеей и длинными клыками. К седлу за моей спиной, также, был закреплён стандартный кайиловый вьюк. Наши вьючные животные, как четвероногих, так и двуногих разновидностей несли на себе различные товары. Мои товары были все размещены на моей грузовой кайиле. В свою очередь поклажа Гранта, конечно, была распределена между его одиннадцатью животным, одной кайилой и десятью двуногими вьючными животными. Среди моих товаров, присутствовали одеяла, окрашенные ткани, ленты, зеркала, бисер, чайники и кастрюли, а также весьма популярные в Прериях, карамели, сахар и химические красители. У Гранта подобные статьи так же имелись, но насколько я знал, он ещё вёз такие товары, как длинные гвозди, заклепки, топоры, металлические наконечники для стрел и копий, лезвия ножей и разделочные ножи. Лезвия ножей и длинные гвозди иногда используются для улучшения палиц. Лезвия, конечно, могут быть использованы и более привычным способом, то есть быть вставленными на резные рукоятки, из дерева и кости. Заклепки полезны при закреплении наконечников к древкам копий. Металлический наконечник для стрелы – это конечно выгодно. Они готовы к употреблению и легко устанавливаются на стрелы. Они вряд ли сломаются, как например каменные наконечники. Так же они делают ненужными опасные поездки в богатые кремнем области. Разделочные ножи обычно имеют изогнутое узкое лезвие. У них нет прочности необходимой для боя. Но они удобны для быстрой разделки охотничьих трофеев Я видел, что Грант выпрямился в своём седле и взял поводья в руки. Он, внезапно ударил пятками по бокам кайилы, посылая животное вперёд. Оно дёрнулось, и затем, мягкими, прыгающими длинными шагами, пересекло линию шестов. Грант проехал приблизительно на двадцать ярдов вперед, и затем придержал свою кайилу, поводьями повернув её голову назад, в нашу сторону. Он освободил длинный, смотанный кольцами кнут, до того висевший на ремне, справа на луке его седла, и поехал назад, вдоль правой стороны каравана босых, скудно одетых, прикованных цепью за шеи красоток. - Хэй! Хэй! - прокричал он. Он дважды щёлкнул кнутом в воздухе. За тем объехал караван сзади, и проехал мимо него снова, на этот раз вдоль его левой стороны. Он был правшой. - Мы - женщины, и лишь беспомощные рабыни! - заплакала Джинджер. -Пожалуйста, Господин, не заставляйте нас пересекать линию шестов! - Передумайте, Господин, мы умоляем Вас! – присоединилась к ней Эвелин. - Хэй! Хэй! – закричал Грант снова. - Пожалуйста, нет, Господин! – Джинджер уже ревела в полный голос. - Пожалуйста, нет, нет, Господин! – не отставала Эвелин. Теперь уже кнут щёлкнул не в воздухе. Несколько девушек вскрикнули от болью. За тем удар кнута упал на Джинджер и Эвелин. Они закричали, переполненные болью. - Хэй! Хэй! - повторил Грант. - Да, Господин! - плача проговорила Джинджер. - Да, Господин! – эхом повторила Эвелин. - Хэй! Хэй! – понукал своих вьючных животных Грант. Караван, подгоняемый щелчками кнута, во главе с испуганной рыжеволосой девушкой, прежней Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании, двинулся вперед. Джинджер и Эвелин с красными от плача глазами, и сломленные ужасом, спотыкаясь, пошли следом за рыжеволосой, сдёрнутые с места натянувшейся цепью. Другие девушки, страдающие от боли и чувствующие дергание цепи на их ошейниках, с плачем, последовали за ними. Каждая из рабынь была на соответствующем месте, точно том, которое им назначил владелец, и места эти были чётко обозначены ошейниками и цепями. Подозреваю что, только у Джинджер и Эвелин, были некоторые познания относительно природы места, в которое они забирались, но и они, в конечном счёте, были всего лишь варварками. Даже они, пока ещё, не были в состоянии понять, по крайней мере, не в полном значении, куда их повели, что с ними будет. Я думал что, что девушки, даже Джинджер и Эвелин, были совершенно невежественны в данном вопросе. Это облегчило их переход через линию шестов. Я наблюдал за девушками, несущими поклажу на головах, со скованными цепью шеями, пробирающимися сквозь высокую траву. Они как раз пересекали линию шестов. Я задавался вопросом, могут ли они хотя бы начать осознавать ужас, в который они входили. Да, думал я про себя, уж лучше такой путь, позволить им, в течение какого-то времени, оставаться в неведении. Они уже достаточно скоро изучат, что это значит, в таком месте, в месте кайилиауков и высоких трав, быть белой женщиной. Грант верхом на кайиле, занял свое место во главе каравана, держа вьючную кайилу позади себя. Я смотрел на рыжеволосую девушку, в голове каравана, придерживающую своими маленькими руками ношу возложенную на её голову. Грант, насколько я знал, имел некоторые особые виды на неё. Но всё же, сейчас, она, как все остальные, служила простым вьючным животным, одним из животных его каравана, перенося его товары. Никакой белый не должен был привести больше, чем двух кайил через линию шестов. Никакая группа белых не должна была перевести больше, чем десять кайил через эту на вид спокойную границу. Рыжеволосая девушка хорошо выглядела в караване, перемещающемся в траве, с цепью на шее, и в короткой рабской тунике. Впрочем, это же касалось и всех других. Рабыни красивы, даже те, кто служит простыми вьючными животными. Грант, вспомнилось мне, при убеждении своего каравана, не ударил кнутом ведущую девушку, своё прекрасное рыжеволосое животное, поскольку у него было несколько других. По каким-то ему одному ведомым причинам, он решил сберечь для не этот удар. Может быть, потому, что готовил ей задачу поважнее, чем просто переноска вьюка и место в караване. У него было припасено для неё что-то ещё. Он был, очевидно, готов не торопить события, и воспитывать её легко и мягко, по крайней мере, какое-то время. Возможно, потому, что она, как кажется, уже поняла, что теперь её задача, состоит в том, чтобы нравиться мужчинам, и что она стала рабыней. Она должна будет понять позже, что это такое быть рабыней, полностью. У неё будет предостаточно времени, чтобы почувствовать и ботинок и кнут. - Это здесь, - указал Грант. Я снова посмотрел вперед, всё та же на вид спокойная местность, что была и вешек. Я проверил свое оружие, а затем тронул свою кайилу вперёд. Через несколько мгновений я и моя вьючная кайила, пересекли линию шестов. - Это здесь, - повторил Грант. Я натянул поводья кайилы, и посмотрел назад. Теперь и я, был по другую этой границу, отмеченную шестами с перьями. Я видел, что перья дёрнулись на ветру. Я, тоже, пересек Иханки. Я, тоже, был на территории Прерий. Я понукнул свою кайилу вслед Гранту и его каравану вьючных животных. Я не хотел отставать. 10. Я вижу пыль позади нас - А Ты знаешь, что мы не одни? - спросил я Гранта. – Похоже, что нас преследуют. - Да, - ответил он односложно. Был полдень нашего второго дня в Прериях. - Я надеюсь, их намерения мирные, - высказал я свои надежды. - А вот это маловероятно, - сказал он и улыбнулся. - Мы, что ещё не пришли в земли Пыльноногих? – забеспокоился я. Это было одно из племён приграничья в целом, благоприятно относящееся к белым. Наиболее бойкий торговый обмен шёл именно с Пыльноногими. Действительно, именно через земли Пыльноногих большинство товаров внутренних Прерий могло достигнуть цивилизации. Пыльноногие, в основном, действовали как агенты и посредники. Большинство племен краснокожих никогда не имели дел с белыми лицом к лицу. Это было связано с ненавистью и подозрительностью, основанному на их традициях, называемых Памятью. А кроме того довольно трудно управлять их молодёжью. Хотя малочисленные торговые группы и приветствовались в стране Пыльноногих, такие группы редко проникали во внутренние территории. Слишком многие из них пропадали там и не возвращались. Грант был необычен тем, что торговал далеко на востоке, на землях таких племён, как Пересмешники и Желтые Ножи. Также, он бывал, по крайней мере, однажды, на землях Слинов и Кайила. На некоторые из этих территорий, едва ли проникали белые с дней первых исследователей Прерий, таких как Босвелл, Диас, Бенто, Хастингс и Хогарт. - Пришли, - ответил Грант. - Тогда почему Ты решил, что их намерения могут быть враждебными? - Это не Пыльноногие. Мы развернули наших кайил, и караван остановился. Девушки, с благодарностью опустили на землю свою ношу. Мы наблюдали пыль на расстоянии в несколько пасангов от нас. - Тогда, это возможно Пересмешники или Желтые Ножи. - Нет. - Тогда я ничего не понимаю. - Посмотри на пыль, - сказал Грант. - Её фронт слишком узкий, и она не ведет себя так, как если бы была поднята ветром. - Да, ветер, похоже, дует в другую сторону. - Соответственно Ты можешь предположить, что пыль поднята лапами бегущих кайил. - Да, - согласился я. - Правильно. Что ещё Ты можешь отметить? - Я не понимаю, - сказал я. Я начинал беспокоиться. Это было начало дня. У меня не было сомнений, что замеченные наездники легко смогут настигнуть нас, ещё до наступления сумерек. - Это же настолько очевидно, - Грант пытался навести меня на мысль. -Ты наверняка заметил это, но не понял его значения. - Что? – удивлённо спросил я. - Ты можешь обнаружить эту пыль. - Да, конечно. - Это не кажется Тебе странным? - Я всё равно не понимаю, - сказал я, разведя руками - Чтобы поднять такое облако пыли как это, да ещё на такой местности, - продолжал свой урок Грант, - Ты должен ехать в большой группе, тогда пыль поднимется подобная облаку, а не взлетит и опадёт в узкой линией, стремительно рассеянной ветром. - О чём Ты сейчас говорил. Грант усмехнулся и попытался объяснить доступней. - Если бы мы сопровождались краснокожими, то, не думаю, что Ты, с твоим текущим уровнем навыков жизни в Прериях, узнал бы об этом. - Тогда я вообще ничего не понимаю. - Эта пыль, не поднимается от лап кайил Пыльноногих, или Желтых Ножей, или Пересмешников. Она вообще не поднята кайилами краснокожих. Они не поехали бы так открыто, так небрежно, так глупо. Они избегали бы, где только возможно, бестравные, сухие области, и они поедут с промежутками, небольшими группами и друг за другом. Это построение не только скрывает их численность, но и понижает и сужает облако пыли. - Получается, за нами следуют белые, - наконец до меня дошло. - Я думаю, что это будут именно они. - Но они не могут быть белыми, - упёрся я. – Посмотри на фронт пыли. Он должно быть поднят пятнадцатью или двадцатью кайилами. - Верно, - улыбнулся Грант. - Они - дураки. Я сглотнул. Был нарушен закон, наложенный на белых, входящих в земли дикарей. - Кто это может быть? – спросил я Гранта. - Я уже имел проблемы из-за них прежде, - ухмыльнулся Грант. – Честно говоря, я ждал их. - Кто они? - Им нужен Ты, - сказал он спокойно. - Я подозревал, что они последуют за тобой и сюда. А Ты - приманка. - Я?! – моему возмущению не было предела. - Ты пошёл со мной добровольно, не так ли? - Да, - ответил я, раздраженно. - Соответственно, - усмехнулся Грант, - Тебе не в чем меня обвинять. - Я не заинтересован в обвинении кого бы то ни было, в чём бы то ни было. Но я бы очень хотел знать, что здесь происходит. - А ещё их также интересуют вторая и третья девушки, - пояснил он. Я взглянул на Джинджер и Эвелин, истощённо лежащих в траве, рядом с их вьюками. - Это - Хобарты, - догадался я, - и мужчины из Бар-Ина. - Да. - Ты говорил, что они не станут для меня приятными врагами, -припомнил я. - Это уж точно. Неприятные ребята, - подтвердил он. - Мы не сможем опередить их с девушками. Надо готовиться к бою, -сказал я, и стремительно осмотрелся в поисках возвышенности или укрытия. - Нет. - Тогда что, мы должны сделать? - Мы продолжаем двигаться, как и раньше. Своим поведением, мы не будем даже показывать вида, что знаем об их приближении. - Опять я ничего не понимаю. - Нам просто надо потянуть время. Он подъехал к каравану вьючных девушек, и злобно крутанул своим кнутом. Несколько рабынь вскрикнули от страхе. Они уже почувствовали, что такое этот кнут, через тонкую коричневую ткань их рабских туник и на коже их ног. - Хэй! Хэй! закричал Грант. – А ну, на ноги. Вы, глупые шлюшки. Вы, сладкие животные!!! Подъём! Подъём! Вьюки! Поднимайте вьюки! Вы, что, решили, что мы потратим этот день на развлечения? Нет, мои сочные животные, нет! Поднимайте вьюки!! Девушки встали на ноги, изо всех сил пытаясь водрузить на себя поклажу. Кнут щёлкнул снова, и девушка, что справилась позже остальных, вскрикнула от боли. Тогда она, задыхаясь от боли, со слезами в глазах, быстро заняла своё место в караване, уравновесив свою ношу на голове. - Ха! - гикнул Грант, и с жестом своего кнута, развернулся на кайиле. - Ха! - И со звоном цепей и ошейников, а также испуганного рыдания, скованные за шеи красотки пошли дальше. Я догнал кайилу Гранта, поехал с ним рядом. - Я думаю, что мы должны или бежать, - заметил я, - оставляя девушек и товары, или остановится, и приготовиться дать отпор. - Я не думаю, что мы сможем дать им отпор. Конечно, мы могли бы убить кайил и использовать их, в качестве форта и убежища, но даже в этом случае, у них подавляющее численное превосходство. Я ничего не сказал. Я боялся, что его оценка ситуации была слишком обоснованной. - Если бы мы были дикарями, - начал объяснять Грант, - мы могли бы убегать, в надежде, что строй преследователей растянется на пасанг, и тогда мы сможем развернуться на них и в соотношении два к одному, нападать по очереди и бить по частям, уничтожив их всех. Если бы это было не осуществимо, то мы могли бы разделиться, деля и наших преследователей, и встретиться позже в заранее оговоренном месте, чтобы возвратиться под покровом темноты, вернуть всё что мы потеряли. - Это интересно. Действительно, это кажется подходящим планом. Давай немедленно приведём его в действие. - Нет, - отказался Грант. - Почему нет? - Это бессмысленно. - Почему это бессмысленно? - Это бессмысленно потому, что нет никакой опасности. Я оглянулся назад на приближающуюся пыль. - Мы не в опасности, Ты уверен? – спросил я в полном замешательстве. - Уверен. Именно они, сейчас в опасности, и в серьезной опасности. - Я думаю, - рассердился я, - что, это мы – дураки, и это мы в серьёзной опасности. - Нет, - спокойно ответил Грант. - Именно они - дураки. 11. Инструктаж рабынь. Кажется, что нас больше не преследуют. - Мне кажется, Ты чего-то опасаешься, - заметил Грант. - Они должны были бы уже настигнуть нас к настоящему времени, - сказал я. Я стоял на краю нашего небольшого лагеря, среди нескольких деревьев, выросших около небольшого ручья. Был конец дня. - Выкинь это из головы. Я повернулся к лагерю. Джинджер и Эвелин были освобождены от ошейников каравана, чтобы собрать дрова, приготовить пищу, и заняться обустройством лагеря. Ошейники и цепи были перераспределены на других девушках, таким образом, чтобы свободные ошейники теперь были в начале и в конце каравана. Эти ошейники были застёгнуты вокруг двух тонких деревьев, таким образом, ограничивая свободу передвижения девушек, кроме Джинджер и Эвелин, линией между этими двумя деревьями. Вчера вечером караван был четыре раза обёрнут вокруг небольшого, но крепкого дерева, и затем ошейник первой девушки был цепью пристёгнут к ошейнику последней. Я предположил, что подобная процедура повторится и сегодня перед сном. Конечно, существует много способов, как быстро закрепить караван девушек в месте на ночёвку. Самый распространенный способ состоит в том, чтобы связать их запястья за спинами и затем положить их на землю, на спину, голову одной к ногам другой. Каждая девушка, за её ошейник ремнём привязывается к левой лодыжке девушки слева от неё, и к правой лодыжке девушки справа от неё. - Я - первая девушка, - сказала Джинджер, ходя назад и вперед перед линией девушек, стоящих на коленях перед нею, и держа рабское стрекало в своей маленькой руке, добавила, - а Эвелин - вторая девушка. Она указала на Эвелин. Она говорила по-английски, этот язык, понимался всеми новыми рабынями-варварками. Пять говорили по-английски по рождению, три из них были американками, включая рыжеволосую девушку, и две другие англичанками, две из оставшихся оказались шведками, а последняя девушка, с короткими темными волосами, была француженкой. - Вы должны обращаться ко мне и к Эвелин - Госпожа, - объясняла она. -Вы хорошо запомните наши уроки, причём это касается как языка, так и служения. Девочки смотрели на друг друга. - Это - стрекало, - сказала Джинджер, поднимая гибкий прут рабского стрекала. А за тем неожиданно ударила одну из девушек, шведку, резким и жгучим ударом в область шеи. - Это - стрекало, - повторила Джинджер. - Да, Госпожа, - стремительно сказала рыжеволосая девушка. Я был рад видеть, что она оказалась довольно сообразительной. - Да, Госпожа, - в разнобой сказал другие девочки. - Да, Госпожа! – громче всех, повторила шведка. В её глазах стояли слёзы. - Мы с Эвелин, - тем временем продолжала Джинджер, - не собираемся делать всю работу по лагерю. На время, некоторые из Вас, будут освобождены, чтобы помочь нам в нашейработе. Девушки, быстро, поглядели друг на дружку. - Маленькие дурочки! - засмеялась Джинджер. - Вы - все маленькие дурочки! Выпрямиться на коленях, спины прямее, маленькие дуры! Девушки подчинились без малейшего промедления. - Даже не думайте о побеге, - сказала она. - Нет для Вас никакого спасения в этом мире. Некоторые из девушек покраснели. - Посмотрите на свою одежду, - приказала Джинджер. - Она весьма характерная. Это - то, что носят только рабыни. Несколько девушек посмотрели вниз на скудный, мало что скрывающий лоскут ткани, в который они имели несчастье быть облачёнными. - А ещё, Вы - варварки, - продолжала свою лекцию Джинджер. – Даже когда Вы изучите язык ваших хозяев, ваш акцент продолжит выдавать вас. Но даже если, Вы научитесь говорить безупречно, то такие вещи, как пломбы в зубах и следы прививок на руках продолжат отмечать вас как варварок. А также, тот факт, что Вы не имеете Домашнего Камня, не принадлежите ни к какой касте, и не осведомлены о тысячах вещей и понятий, известных любому гореанину. Нет, даже не думайте, что Вы сможете легко скрыть свое варварское происхождение. Некоторые из девушек смотрели на неё сердито. - А теперь, приподнимите свои туники. Посмотрите на свои левые бедра! – приказала Джинджер. Все девочки, без возражений так и сделали. - Вы помечены, - добила Джинджер. - Вы все заклеймены. Девочки пригладили свои туники, некоторые из них со слезами в глазах. - Так что, выкиньте все надежды на побег из Ваших голов. Это -бесполезно, это - глупая мечта, неуместная для гореанской рабыни. Здесь нет никого, кто бы захотел спасти Вас. Здесь нет места, чтобы спрятаться. Здесь некуда бежать. Даже если вам вдруг и удастся убежать, Вы будете схвачены первым же встречным мужчиной, который вас увидит, и который вернёт вас вашему владельцу, для наказания, или оставит себе в качестве уже его собственной рабыни. Ты! А ну, на живот! – вдруг приказала Джинджер шведке, указав на неё стрекалом. Шведская девушка, уже достаточно напуганная, поскольку уже испытала на себе, что такое рабское стрекало, извернулась в цепи каравана и легла на живот. Девочки слева и справа стоявшие на коленях теперь согнулись под туго натянутыми цепями ошейников, испуганно глядя на неё. Джинджер подошла к лежащей на земле девушке и подняла подол её туники. - Видите эти сухожилия, - спросила она, - позади каждого колена? - Да, Госпожа, - отозвались сразу несколько девушек. Она приложила зеленое стрекало, к указанным сухожилиям, и шведская девушка задрожала почувствовав своей кожей прохладу инструмента наказаний. - Существует обычное наказание для рабыни за побег, - продолжила урок Джинджер, - эти сухожилия перерезают. Женщина, никогда больше не сможет снова стоять и ходить, и если ей разрешают жить, должна передвигаться, ползком подтягиваясь на руках. Иногда такие девушки подбираются кем-нибудь и используются в качестве нищих, на углах улиц. Несколько девочек вскрикнули со страхом. Джинджер встала и отступила от шведки, которая испуганно, поправила свою тунику, и вместе с девушками слева и справа, восстановила своё прежнее коленопреклонённое положение. - Вы - варварки, - снова повторила Джинджер. - Вас привезли на Гор, чтобы сделать рабынями, и именно это Вы и есть, и это - все, что Вы есть. Не забывайте этого! - Да, Госпожа, - отозвались несколько девушек. - В большинстве городов и поселений на Горе, Вас даже сочтут симпатичными с шеями, помещёнными в запертый стальной ошейник. - Как животные! - воскликнула одна из девушек. - А Вы, и есть животные, - Джинджер не щадила чувств рабынь, - и чем скорее Вы это поймёте, тем лучше это будет для Вас. Вы - красивые, находящиеся в собственности, животные. Девушки дрожали. - И тот, кому Вы принадлежите, является Вашим Господином. - Он будет нашим абсолютным Господином? - спросила рыжеволосая девушка, посмотрев на меня. - Да, это будет Ваш абсолютный и полный Господин. Я не подал вида, что я понял вопрос рыжеволосой девушки. - Но как можем мы быть рабынями? - спросила какая-то из девушек. - Это тупой и глупый вопрос, - жёстко ответила Джинджер. - Вы -рабыни. Всё очень просто. Вас ввели в заблуждение мифы и риторики вашего прежнего мира. В действительности, даже на нём мировое Рабство существует. А здесь Рабство, как Вы скоро узнаете, является очень реальным учреждением, и Вы все глубоко в него вовлечены. Вы полностью и по закону, собственность Вашего хозяина. Девушка, задавшая глупый вопрос в ужасе съёжилась и поникла. - Мои сегодняшние уроки для Вас в основном довольно-таки просты. Я думаю, что они могут быть поняты даже вашими рабскими умами. Во-первых: Вы - рабыни, и это - все, что Вы есть, ничего больше, только рабыни. Во-вторых: даже не думайте о побеге. Нет никакого спасения для Вас. Вы -Рабыни, которыми Вы, мой дорогие, стали, и которыми Вы теперь останетесь навсегда. Многие девушки, спрятали лица в руках, и плакали. Мне показалось, что Джинджер, говорила слишком прямо и бесцеремонно с новыми варварками рабынями, но тем не менее, я чувствовал, что в целом, было уместно сделать именно так, и Джинджер по-своему права. Чем быстрее иллюзии новой рабыни будут рассеяны, тем лучше, причём для всех кого это касается, и, прежде всего для неё самой. - А ну-ка, мои симпатичные рабыни, - выкрикнула Джинджер, - встать на коленях прямо. Спины прямее, головы выше. Обопритесь ягодицами на пятки! Разведите свои симпатичные колени настолько широко, насколько сможете. Вот так, это, то, что мужчины захотят увидеть в первую очередь. Держите руки на бёдрах, ладони вниз, прижать. Хорошо. Хорошо, Превосходно! Караван девушек, теперь стоял на коленях, как рабыни удовольствия. - Госпожа, - обратилась одна из девушек. - Чего тебе, симпатичная рабыня. - Вы говорите о мужчинах. - Да, - сказала Джинджер. - Вы - рабыни. Вы теперь, в прямом смысле этого слова принадлежите мужчинам. Девушки испуганно смотрели на неё. - Несомненно, Вам вбили в головы много идиотизма и о вас непосредственно и о мужчинах на вашей прежней планете. Но, несомненно и то, что в ваших сердцах, поздним вечером или ранним утром, лёжа в кровати, когда Вы были одиноки, несмотря на ваши образование и ограничения, не смотря на то чему вас обучили, Вы признавали ошибочность этих утверждений. Я видел, что некоторые девушки выглядели очень напуганными. Я видел, что они слишком хорошо поняли то, что говорила сейчас Джинджер. - В такое время Вы могли понять или почувствовать, - продолжала Джинджер, - всю незначительность Вашей слабости, Вашей красоты и Ваших потребностей. Вы поняли бы, что в действительности женщины ничто, без мужчин. Вы поняли бы великие темы природы, господства и подчинения, и вашего собственного очевидного и естественного места в этой органичной схеме. В такие моменты, возможно, если бы Вы посмели, то жаждали бы почувствовать руки Господина на ваших телах. Великолепного, безжалостного мужчины, который мог заполнить пустоту вокруг Вас. Кто бросил бы Вас к своим ногам и владел бы Вами. Кто ответил бы на Ваши самые глубинные потребности. Кто смог бы командовать Вами, управлять Вами, абсолютно. Кто насиловал бы Вас просто для своего удовольствия, и по своему малейшему капризу. Кто принудил бы Вас к этому, к Вашей же собственной радости, и во всей полноте любви и служения, чтобы даровать которые, Вы и родились. Страх и слёзы стояли в глазах девушек. - В этом мире, нет недостатка таких мужчин, и Вы, мои дорогие, являетесь их рабынями. - Разве нам не разрешат сопротивляться? - спросила ещё одна девушка. - Никакое сопротивление не разрешено, только если это не будет желанием хозяина. Это - интересный момент и тонкая хитрость рабыни. Вы должны научиться чувствовать, когда ваш Господин желает сопротивления, но только делает он это для того, чтобы он мог сокрушить его беспощадно, и когда он этого не желает. Несколько девушек глотали слёзы и всхлипывали. - Как рабыням, Вам придётся запомнить главное правило, от которого может зависеть сама Ваша жизнь: Рабыня абсолютно покорна, полностью послушна, и всецело привлекательна. - Значит, мы должны быть чем-то, и делать что-то, что нам приказывают, и полностью, - со вздохом пролепетала одна из девушек каравана. - Точно, - подтвердила Джинджер, - и с предельными талантом, умением и совершенством, каких Вы только сможете достичь. - Госпожа, - обратилась к учительнице рыжеволосая девушка. - Да, рыжеволосая Рабыня, - откликнулась Джинджер. - А Рабыня также, также и в сексуальном владении её Господина? - Абсолютно, полностью и любым способом и с любой стороны. Несколько девушек задохнулись, и дёрнулись назад в их цепях. - Вы все будете учиться, и этому тоже, - объявила Джинджер. - Да, Госпожа. Спасибо, Госпожа, - отозвалась рыжеволосая, при этом она бросила взгляд в мою сторону, и затем, быстро и застенчиво склонила голову. В коричневой рабской тунике, с цепью на шее, она выглядела почти застенчивой. - Покорми их, - приказала Джинджер, обращаясь к Эвелин. Та швырнула каждой из девушек по кусочку мяса, бросая его в траву перед ними. Она сняла эти куски с тонкой покрытой зеленой корой ветки, на которой они только что жарились над костром. - Руками не пользоваться, - предупредила Джинджер, хлопнув стрекалом по своей левой ладони. - Да, Госпожа, - отозвались девушки. Я рассматривал их, стоящих на коленях, наклонившихся вперед опершись ладонями в землю, опустивших головы, жующих мясо. - Симпатичная партия, - заметил Грант, подойдя ко мне сзади. - Да, - согласился я. Рыжеволосая, жуя мясо, посмотрела на меня, и тут же, смутившись, снова опустила голову. - Видишь ту девку? - Спросил меня Грант. - Ту с рыжими волосами? - Да. - Она ещё девственница. - О-о-о? - Да, я проверил её тело этим утром. - Понятно. Я помнил также, что в павильоне продаж, она сама объявила о своей девственности. Это было сделано в муках и страданиях во время торгов, когда она умоляла, не выставлять её голой перед покупателями. Её просьбы, конечно, никому не были интересны. - Жаль, что она – девственница, - сказал я, со вздохом. - Почему? - удивился Грант. - Ну, она довольно симпатична. - Не понял. - Девственность, несомненно, повышает её цену, - объяснил я. - Только не в Прериях. - Почему. - Краснокожие, серьезно относятся к девственности только у их собственных женщинах. - Понятно. - Если бы Ты собирался купить самку тарска, её девственность имела бы значение для Тебя? - Нет, конечно, нет. - Если она Тебе приглянулась, то можешь ей пользоваться, как и любой другой из остальных, если конечно есть желание. - Спасибо. - Ну а для чего тогда нужны рабыни? – спросил меня Грант, засмеявшись. - Верно, - ответил я, и засмеялся в ответ. - Вот только просьба, если Ты выберешь её, то в первый раз, сделай это понежней. - Отлично, я понял. - У неё ещё будет достаточно времени, чтобы изучить то, чем должна быть истинная рабыня. - Я знаю. Грант отвернулся. - Грант, - окликнул я. Он обернулся. Он все ещё носил широкополую шляпу. И я никогда не видел его без неё. - Ну чего ещё, - проворчал он. - Хобарты и их люди, что преследовали нас, что с ними? – задал я вопрос, который не давал мне покоя. - Если бы они всё ещё следовали за нами, они бы уже были здесь. Верно? - Да, - не мог не согласиться с подобным расчётом я. - Значит, они больше нас не преследуют. - Я пока не готов верить этому. - Выкинь эту проблему из головы. - Что с ними случилось? - Уже пора спать, - попытался уйти от ответа Грант. - Что с ними случилось? – повторил я свой вопрос. - Давай разберёмся с этим вопросом завтра утром, - Грант не желал поддерживать разговор на данную тему. – А пока, давай спать. - Ладно, - я решил оставить всё как есть. 12. Я узнаю, почему нас больше не преследуют. К нам присоединяются ещё двое. Мы увидели, как небольшой серый слин, приблизительно семи или восьми футов длиной, поднял свою голову. Мы направлялись на своих кайилах вниз по склону, в небольшой распадок между двумя невысокими холмами. От увиденной нами картины, мой живот скрутило. Но запах, мы почувствовали ещё раньше. Слин позволил нам приблизиться довольно близко. Он никак не хотел покидать это место. Вокруг его коричневой морды, вились насекомые. Нижняя челюсть была влажной. - Хэй! - крикнул Грант, хлопая себя по бедру. Животное сделало ещё один укус, подпрыгнуло на всех его шести ногах, и почти змеиным движением скрылось в траве. - Чистая работа, - сказал Грант, - это сделали Пыльноногие. Это племя, насколько я знал, считалось белыми, как самое цивилизованное из всех племен Прерий. А вот для некоторых других племен, они были лишь немного лучше, чем белые. - Это - чистая работа? – переспросил я с немалым удивлением. - Ну, относительно, - поправился Грант. Я сидел верхом на кайиле, и рассматривая открывшуюся сцену. Я насчитал двадцать одно тело. Все были раздеты. Кайил поблизости не было. Насекомые роились в воздухе над трупами. Их жужжание доносилось до нас. Два джарда, трясясь, боролись во вспоротом животе одной из жертв. Несколько желтых пересмешников скакали вокруг, а некоторые взгромоздились на неподвижные конечности. Седла и одежда, разорванные в клочья, были разбросаны по округе. Я медленно тронул кайилу в направлении тел, и проехал между ними. Кайила ступала изящно, но при этом тревожно шипя и скуля. Я не думаю, что ей нравилось в этом месте. - Я не вижу кайил, - указал я Гранту на очевидный факт, - нет ни оружия, ни чего-либо ценного. - Всё было взято с собой, - сказал торговец. Я смотрел вниз на порезанные тела. Стрелы, были вырезаны из тел, чтобы можно было использовать их снова. - Подобные дела здесь всегда делаются подобным способом? - спросил я Гранта. - Не плохо сделано, - повторился Грант. - Это - работа Пыльноногих. - Похоже, они - дружелюбные ребята, - заметил я, - славные и приятные. - Да, это точно - усмехнулся Грант. Верхние части черепов у нескольких тел были обнажены, скальпы, были срезаны. Такие вещи могут быть прикреплены к поясам или шестам и использоваться в танцах. Их могут вывесить, в качестве украшений на жердях вигвама, или украсить ими военные рубашки и щиты. - Я не понимаю этой традиции, - сказал я, указывая на трупы со снятыми скальпами. - Такие дела обычны почти для всех племён, - спокойно пояснил Грант. - Древняя традиция, и она совершенно неоспорима. Её происхождение, потеряно в глубине веков. - А как по твоему мнению, зачем они это делают? - Есть разные теории. По одной из них, это служит предупреждением возможным врагам, и подтверждением ужасности победителей. По другой - эта практика связана с верованиями о мире магии, что это - способ избежать мести убитых тобой людей. - По-моему оставление трупов, как это сделано здесь, могло бы послужить не худшим предупреждением. - Верно, - согласился Грант, - но, также, это вызывает не столько страх, сколько желание мести, по крайней мере, непосредственно среди дикарей. - А твоя вторая теория, Ты относишься к ней серьезно? – спросил я. - Не совсем. Если цель состояла в том, чтобы действительно запугать или нанести устраняющие месть телесные повреждения, то как мне кажется, трупы были бы ослеплены, или им отрезали бы руки и ноги. Но такие повреждения наносятся очень редко. - Тогда, почему это делают, по твоему мнению? - Лично я думаю, что это сделано от радости и жажды победы, что это вызывает сильные эмоции, что так они выражают свою месть и ненависть, а ещё я полагаю, удовольствие и жизнь. А также, чтобы показать презрение к врагу и оскорбить его, таким способом демонстрируя собственное превосходство. Я пристально смотрел на Гранта. - Короче говоря, это сделано потому, что это приводит их в восторг и наполняет их властью и радостью. - Понимаю, - сказал я. - Не сомневаюсь, что Тебе не впервой сталкиваться с подобной резнёй и с такими методами? – улыбнулся он. - Да, приходилось, - ответил я. Я был воином. - Я так и думал. Я повернул свою кайилу, чтобы встать лицом к Гранту. - Тогда давай не будем считать себя намного выше этих смирных и доброжелательных людей, - предложил он. - Хорошо, согласен. Грант рассмеялся. Я осмотрелся вокруг. - Хорошо, что мы не привели сюда девушек, - заметил я. - Именно по этой причине, я и оставил их в лагере! Я кивнул. Они, всего лишь красивые, напуганные, полуголые рабыни, скованные цепью за шеи в Прериях, и не стоит им видеть это. Позволим им не побыть неосведомлёнными, по крайней мере пока, о том, что может стать судьбой порабощенной белой женщины в таком мире. - Здесь недостаточно леса, чтобы сжечь эти тела, - заговорил я снова. – Боюсь, нам придётся закопать их. - Их нужно оставить так, как они есть, - не согласился Грант. - Это -обычная практика в Прериях. Мы повернули наших кайил, и уже собирались покинуть это место, как вдруг услышали слабый голос. - Помогите. Пожалуйста, помогите. Мы с Грантом посмотрели друг на друга. - Это там, - сказал мой спутник, повернув свою кайилу налево от нас. Он проехал немного вперёд, посмотрел вниз со своего высокого седла, ударил по бедру, и рассмеялся. Я направил свою кайилу в его сторону. Ниже нас, наполовину скрытые в высокой траве, на спинах, лежали два парня, в которых я признал братьев, Макса и Кайла Хобартов. Они были раздеты, и их руки были стянуты за спинами, и они не могли встать. У каждого к щиколоткам были привязаны распорки, не позволявшие свести ноги. - Это - подарок мне, от моих Пыльноногих друзей, - смеялся Грант, -заводилы тех, кто нас преследовал. - Многозначительный подарок, - сказал я. - Теперь они твои. - А ещё и хорошая шутка, - добавил Грант и спросил меня: - Видишь? - Да уж, трудно не заметить, - ответил я. На Максе и Кайле Хобартах были ножные распорки. Краснокожие обычно применяют их для своих белых рабынь. На них надели однопозиционные ножные распорки. Лодыжки, ремешками, пропущенными сквозь отверстия, просверленные в концах жерди, плотно привязывают к разным концам этой самой жерди. У более сложных распорок есть несколько положений. В самом простом случае, отверстий в шесте сверлят несколько, и лодыжки девушки просто привязывают к той паре сверлений, что даёт разведение ног, желательное в данный момент, для каждого конкретного случая и хозяина. В более современных устройствах, используются два или даже три шеста или доски, которые могут скользить относительно друг друга, и закрепляются нужном положение стопорами или завязками. В этом, последнем виде устройства лодыжки девушки, прикрепленные к концам распорки, не надо постоянно развязывать и привязывать, при желании изменить расстояние между ногами. Оно может быть изменено в соответствии с капризами, очень легко и удобно, посредством смещения шестов и закрепления их в желательном положении штифтами. Эти распорки могут использоваться для различных целей. Иногда их используют для запястий, шест или доска обычно ставится за спиной девушки. Также, они могут использоваться совместно с другими устройствами. В вигвамах Воинских сообществ, например, как часть развлечений, сопровождающих их празднества, девушку вполне могут использовать с распоркой на её руках, пропущенной за шеей, и привязанной за горло парой петель, которые заодно держат мешок, надетый ей на голову. Таким образом, она боится всех мужчин сообщества, поскольку она не знает, кто из них был, с ней самым жестоким. Также, она расценивает всех мужчин общества со смешанными чувствами беспомощной тревоги, поскольку она не знает, кем из них был то, кто заставил её отдаваться наиболее исступленно, наиболее смиренно, как рабыню. Дикари думают это хорошо для духа товарищества в сообществе. Безусловно, в конечном счете, она обычно присуждается тому или иному члену сообщества. Это обычно, и будет тот, кто был самым жестоким с ней или тот, кто сделал её рабство наиболее смиренным и наиболее восторженным. Рабыня узнает, кто из насиловавших стал её хозяином, когда уже будучи его собственностью, в его вигваме, после выполнения работы, он прикажет лечь на его меха. Частенько, кстати, оказывается, что эти двое мужчин – были одним и тем же в одном лице, что тот, кто наиболее безжалостно и эффективно господствовал над нею, является также и тем, кому она уступила наиболее смиренно как рабыня. - Пожалуйста, - сказал парень по имени Макс Хобарт. - Пожалуйста, - повторил, его брат Кайл. - А чего это Вы раздеты? - сквозь смех поинтересовался Грант. - Они забрали нашу одежду. - А зачем это Вы нацепили распорки на ноги? - продолжал издеваться мой друг. - Это они на нас их надели. - Как если бы Вы могли бы быть женщинами, - добавил Грант. - Да, - сказал Макс Хобарт, корчась. Он попытался подняться. Он не смог, конечно, этого сделать. - Таким образом, Пыльноногие Вас решили унизить, - сказал Грант, -считая, что Вы не более чем женщины. - Пожалуйста, - простонал Макс Хобарт. - Пожалуйста, - попросил Кайл. - Мы беспомощны! Грант, управляя поводьями, развернул голову своей кайилы. Я последовал за ним. Кайилы в Приграничье, те, на которых ездят белые, вообще управляют с помощью уздечки, шпор и поводьев, если коротко, то уздечкой, а не ремнями, закреплёнными за кольца, вставленные в ноздри животного, как это обычно делается в Тахари. Различные области на Горе свидетельствуют о следовании различным традициям. Уздечка, используемая дикарями, обычно отличается от применяемой белыми. Наиболее распространенная форма - ремень, или плетёный кожаный шнур, помещенный ниже языка и позади зубов, завязанный вокруг нижней челюсти, концы узла пропускаются вокруг шеи животного, формируя свободную петлю. Таким образом, одна длинная верёвка, используется сразу и для уздечки и в качестве поводьев. - Подождите! – закричали Макс и Кайл. - Подождите! Не бросайте нас! - Мы умрем, если останемся здесь! - выкрикнул Макс в отчаянии. Нас связали краснокожие! Мы не можем освободиться! Грант остановил свою кайилу. - Оставление в прерии, для смерти от жажды, голода или хищников, это именно то, чего они заслуживают, - жёстко сказал Грант. Я пожал плечами. Мне казалось, что решение в этом вопросе следовало принимать ему. - Пожалуйста! - выкрикнул Макс Хобарт, печально. - Всё же, стоит избавить их от подобного ужаса, - размышлял Грант. – Сделать так, займёт совсем немного времени и не потребует много сил. - Я не думаю, что Пыльноногие будут возражать, - поддержал я. - Они оставили их для меня, - продолжал Грант. - Это верно, - согласился я. – И что Ты собираешься сделать? - Перерезать им горло. - А, понятно. Он возвращал свою кайилу туда, где в траве лежали двое связанных мужчин. Я последовал за ним. Он бросил мне поводья своего животного, и, вытаскивая нож из украшенных бусами ножен, соскользнул с седла на землю. Немедленно он присел около Макса Хобарта, и, оттянув голову парня за волосы левой рукой, правой поднёс лезвие к его горлу. - Нет! - прошептал Макс, хрипло. - Нет! Не убивайте меня! Пожалуйста, не убивайте! - Пощадите нас! - взмолился Кайл. Грант посмотрел на меня. - Ну, так я конечно, ничего с них не получу, - подумав сказал Грант. - Плохая сделка с точки зрения торговца, - поддержал я, наблюдая со стороны. - Ты думаешь, что с них можно поиметь какую-то выгоду? – спросил мой товарищ. - Возможно, для чего-нибудь и они сгодятся. - Они кажутся крепкими, красивыми парнями. Вполне можно, у кого-нибудь, я смог бы сторговать за них что-нибудь. - Мне это кажется вполне вероятным, - поддержал я. Макс Хобарт задыхаясь, зарылся лицом в траве, как только нож был убран от его горла. Грант, вытащил из седельной сумки два ошейника. Он соединил их, с помощью карабинов, длиной цепью, и застегнул на шеях Макса и Кайла. - Рабские ошейники! - задыхался Макс Хобарт. - Представь себе, - сказал Грант, и посмотрел на меня. - Их запястья уже и так неплохо связаны. Позже, в лагере, мы предоставим им подходящие наручники. Я кивал, соглашаясь. - Вы что, собираетесь сделать нас рабами? - спросил Макс Хобарт. - Пока, можете считать себя простыми пленными, - ответил Грант. – А вот - когда Вас купят, вот тогда Вы действительно станете рабами. - Только не ставьте нас в свой караван, - запросил Макс. - Я поставлю Вас в конце каравана, - не стал радовать их Грант. - Вы, что прикуёте нас цепью позади рабынь? – ужаснулся пленник. - Я надеюсь, Ты сознаёшь, что Вы наименее желательные из элементов в моём караване. Вот, и будете прикованы цепью в положении «последних девушек». Макс стонал, лежа в траве. - Уверяю мои краснокожие друзья, и мужчины и женщины, сочтут это довольно забавным. - Пожалуйста, - прошептал Макс. - Но не бойтесь, - успокоил Грант, - вьюками, как Вы могли бы ожидать, я вас нагружать не собираюсь. Макс, несчастно смотрел на своего тюремщика. - Это - женщины, у меня являются вьючными животными, они и понесут поклажу. Макс оцепенело кивнул. - А Вы обнаружите, что есть некоторые преимущества при хождения в конце каравана, - усмехнулся Грант. - Вы можете тогда, например, любоваться на девушек, идущих перед Вами, и несущих свои вьюки. Вот только касаться Вы их не можете, даже притом, что они - рабыни. Вы всё поняли? - Мы понимаем, - отозвался Макс. - Да, - сказал Кайл. Грант осмотрелся и нашел куски каких-то рубашек, которые, валялись в траве. Он связал эти лоскуты и повязал их на бедрах Хобартов. Они с тревогой осмотрели свою новую одежду. - Мы же не рабыни, - возмутился Макс. - Краснокожие, довольно строго относятся к привилегии ношения бричклаута, - объяснил Грант, смотря на меня, хотя, несомненно, он говорил это, прежде всего для Хобартов. - О? – удивился я. - Да. Это не разрешено женщинам, даже их собственным женщинам, и уж конечно, запрещено рабам. - Понятно, - ответил я. Бричклаут Прерий, кстати, состоит из единственного узкого куска материи. Это может быть дублёная кожа, но нередко, и просто мягкая ткань. Она крепится поясом или шнуром. Обычно материя пропускается под пояс или шнур на спине, проходит между ног, и затем опять протягивается под поясом, но уже на животе. При прохладной погоде её часто носят с узкими брюками и рубашкой. В более теплое время года, в лагере, это обычно -единственная одежда, которую носят мужчины. - Для раба, или пленного, ношение бричклаута могут расценить, как надменность или попытку оскорбления, - объяснял Грант, - это фатальная оплошность или неосмотрительность, обычно заканчивающаяся пытками или, скажем, просто могут забить дубинами. - Понятно, - сказал я. Хобарты посмотрел друг на друга. Их одежда, как и одежда рабынь, практически ничего не скрывала. Грант перерезал ремни, что привязывали лодыжки Хобартов распорками. - На ноги, - скомандовал он. Они с трудом поднялись ногам, прикованные цепью друг к другу. Грант вскочил в седло своей кайилы, и посмотрел на них сверху вниз. - Вы - мои пленники, - заявил он, - полностью, а когда будете проданы, станете рабами. Вы будете совершенно управляемы и полностью послушны. При малейших попытках упорства или неповиновения со стороны любого из Вас, оба будут убиты. Это ясно? - Да, - сказал Макс, несчастно. - Да, - поддержал брата Кайл. - Наш лагерь находится в той стороне, - указал Грант. - Пошли! Оба Хобарта, двинулись в указанном направлении, спотыкаясь и звеня цепью сковавшей их шеи. Я обернулся в седле, чтобы посмотреть ещё раз на вытоптанную окровавленную траву, неподвижные фигуры, насекомых и птиц, на место где, вчера, произошла ужасная резня. - Остаёшься здесь? - спросил Грант. - Уже еду, – ответил я и тронул своё животное с места. Грант поехал вслед за Хобартами. Через мгновение я догнал его, пустил свою кайилу чуть позади от его. Когда он нагнал Хобартов, он снял свой кнут с кольца седла, и, размахнувшись, стегнул их. - Поторопись! – прикрикнул он, - Хар-та! Быстрее! Быстрее! Хар-та! Они торопливо следовали перед ним, спотыкаясь и задыхаясь, беспомощно ведомые, реагируя на его пожелания и властные удары его кнута, скованные цепью за шеи и связанные - его враги. Я улыбнулся. Приятно иметь врагов в своей власти. Я больше не оглядывался назад. 13. Одеяла и путы. Я оказываю одолжение Гранту. Я лежал на боку, опираясь на локоть. Приблизившись ко мне, она опустилась на колени. Она была одета в короткую коричневую рабскую тунику, пока одета. Она вся дрожала. Она молчала. Я пристально рассматривал её какое-то время. Под моим взглядом её голова склонилась. Насмотревшись, а откинулся на спину на свои, на расстеленные на траве, одеяла. Я закинул руки за голову. Кайиловое седло и кайиловый хлыст лежали рядом, сбоку от меня. Я смотрел на звезды, и три гореанские луны. Трудно передать величественность ночи в Прериях Гора, необъятность неба, глубину черноты, и контрастную яркость звезд. Необъятные просторы дикой природы на Горе и отсутствие крупномасштабного искусственного освещения, позволяют звездным ночам, почти повсеместно, проявляться с таким захватывающим дух блеском, который невозможно представить, человеку, приученному к серой, тусклой, загрязненной ночной атмосфере Земли. В Прериях, однако, и в таких местах как Тахари, вероятно из-за относительной плоскости ландшафта, не скрывающего горизонта, эти эффекты кажутся ещё более подчеркнутыми, ещё более громадными, более захватывающими, более невероятными и поразительными. Я не говорил с девушкой. Я не хотел её торопить. Я позволил ей продолжать стоять на коленях там, в траве, в нескольких футах от меня. Я слышал как одна из кайил, всхрапнула на привязи, щипля траву и перебирая лапами дёрн. Я продолжал разглядывать звезды. - Господин, - наконец негромко позвала она. - Да, - ответил я. Она заговорила на гореанском. - Меня послали на Ваши одеяла, - сказала она. Я снова поднялся на один локоть, и в упор посмотрел на неё. Нижняя губа девушки дрожала. Она выглядела очень привлекательно, в свое короткой коричневой рабской тунике. Её горло было обнажено, будучи выпущенным из ошейника каравана. - Меня послали на Ваши одеяла, - шепотом повторила она. - Я это уже понял. Она попыталась, своими маленькими кулачками, стянуть полы туники, чтобы защитить от моего пристального взгляда, как ей казалось, округлые контуры её грудей, так очевидно выставленных на показ глубоким вырезом одежды. Я улыбнулся. Разве она ещё не знала, что это был предмет одежды рабыни? Разве она не понимала назначение, для которого и был сделан такой глубокий, V-образный, разрез в тунике, заканчивавшийся только на животе. Разве она ещё не понимала, что женщина, которая носит это изделие -принадлежит мужчинам, что она рабыня? Следуя моему жесту, она убрала руки от своей одежды и опустила их на бедра. Она стояла на коленях в траве, а я рассматривал её. Она опустила голову, стараясь не встречаться с моими глазами. Она, новообращённая рабыня, она еще не привыкла к тому, чтобы быть осмотренной. Так осмотренной, как осматривается женщина её гореанским хозяином. Я продолжал изучать её. Я нашел её довольно очаровательной. Она подняла свою голову. Было ясно видно, что она напугана. По малейшему жесту моих пальцев, она должна была бы немедленно раздеться догола, и броситься облизывать и целовать мои руки. Приятно всё-таки владеть женщиной. - Я не знаю, что делать и что говорить, - простонала она на английском языке. Это была наша пятая ночь в Прериях. Эта женщина, и другие, обучаемые Джинджер и Эвелин, уже имели поверхностное знание гореанского. Я был доволен её прогрессом в постижении языка, и она казалась мне лучшей в этом из всех скованных цепью товаров. Но всё же, и её познания были ещё, жалкими и ограниченными. Фраза, которую она повторила уже не раз, «Меня послали на Ваше одеяло», например, произносится рабыней полностью осознающей её статус, кротко проясняя, что её близость с мужчиной не запрещена, и что она просит рассмотреть её для использования в целях получения удовольствия. Она же говорила, скорее как если бы произносился, просто набор слов, заученных наизусть, и как если бы она при этом думала только о том, чтобы не забыть эту фразу или не произнести её неправильно. Она, несомненно, изучила фразу зазубриванием, под присмотром Джинджер или Эвелин. Однако полагаю, что они объяснили ей и значение слов, или, по крайней мере, большую часть их значения, которые могли бы быть восприняты сырой земной рабыней на её начальной стадии обучения. Она, несомненно, должна была понять смысл этих слов, но, по-видимому, не понимала в его во всей полноте, что это значит полностью предоставлять себя как гореанскую рабыню в распоряжение Господина, и для его удовольствия. - Я не могу даже говорить на Вашем языке, - несчастно пролепетала она по-английски. - Я глупая. Я ничего не могу запомнить. Все слова вылетели у меня из головы! Я видел, что даже то, небольшое знание гореанского, которое она получила, ускользнуло от неё. - Простите меня, Господин, - вдруг проговорила она по-гореански. -Простите меня, Господин. Простите меня, Господин! Я был удовлетворён, видя, что она смогла вспомнить, по крайней мере, хоть что-то. Вся дрожа, она опустила голову. Я видел, что по крайней мере в течение некоторого времени, не смогу общаться с ней в по-гореански. Очевидно, даже те гореанские фразы, которые она знала, сейчас ей недоступны, да и их было чрезвычайно ограниченное количество. - Простите меня, Господин, - плача, произносила девушка единственные гореанские слова ей доступные. Я улыбнулся. Несомненно, эта простая фраза во многих случаях, хотя и не всегда, спасала немало раздетых, рабынь от грозящих наказаний. Её плечи дрожали, а голова опускалась всё ниже. Конечно, нет необходимости, быть в состоянии общаться с женщиной, чтобы учить её, если она - рабыня. Женщины очень умны. Они быстро понимают, что такое цепь и кнут. В действительности, многое может быть достигнуто такими простыми, но эффективными средствами, как удар ладонью, или выкручивание рук, таким способом вбивая знания в её тело. Да, такими способами можно научить даже большему и быстрее, чем если просто говорить на её языке. Я любовался девушкой, стоящей на коленях в траве, и дрожавшей от страха. Я поглядел лежавшие подле меня седло и хлыст. В любой момент, я легко мог сорвать с неё одежду и бросить на её животом вниз на отполированную кожу седла. Я мог при помощи хлыста и ласк, начинать вбивать в неё, каплю за каплей понимание её теперешнего состояния. - Меня послали на Ваши одеяла, Господин, - прошептала девушка, по-гореански, поднимая голову. Я видел, что она ещё не была готова к седлу и хлысту. Но всё же, если я оценил её правильно, подготовка к этому не будет слишком долгой. Она была отличным рабским материалом. Я мягко подозвал рабыню. Робко девушка, на руках и коленях, подползла ко мне по траве. Когда она добралась до моего одеяла, я аккуратно взял её руками и, положил на спину около себя. Она была напряжена, но робко попыталась потянуться своими губами к моим, но я помещал, положив ей на рот свою руку. Она замерла и испуганно посмотрела на меня. Моя рука была туго прижата к её рту. Девушка лежала неподвижно, и не могла говорить. - Я говорю на твоём языке, - сказал я ей, очень спокойно. Её глаза расширились. Я говорил с ней по-английски! Но я не позволял говорить ей. - Это не особенно важно, - продолжал я, - но без моего разрешения Ты не имеешь права рассказывать об этом кому бы, то, ни было. Ты меня поняла? Она кивнула, как она могла, моя рука неподъёмным грузом прижимала её голову к земле. Убедившись, что неожиданностей не будет, я убрал руку. - Вы говорите на английском языке? - переспросила она, с любопытством. - Да, - подтвердил я. - Значит Вы здесь, чтобы спасти меня и других девушек? – прошептала она с надеждой. – О-о-о! – только и смогла выдохнуть рабыня, когда её голова была снова зажата, на этот раз моя рука держала её под подбородком, а мои пальцы сдавили щёки по обеим сторонам челюсти. - Где твой ошейник? – строго спросил я. - В караване. - В караване, что? – переспросил я. - В караване, Господин! – сразу исправилась девушка. - Кто Ты? - Мне сказали, что я - рабыня, - с трудом ответила она, моя рука, твёрдо удерживала её подбородок. – О-о-о! – послышался стон, её голова отклонилась ещё дальше назад, под властью моего сурового захвата. - Кто Ты? - Рабыня! – напряженно пробормотала она. - Я – рабыня, Господин! - Ты всё ещё думаешь, - продолжил я допрос, - что Вас кто-то будет спасать? - Нет, Господин, - сказала она. - Нет, Господин! - Никакого спасения для тебя не будет. Ни для тебя, ни для любой другой на вашей цепи. - Да, Господин, - шёпотом ответила она. - Мы - рабыни. - Тебе удобно говорить о своём рабстве на родном языке? – поинтересовался я. - Да, Господин. Я пристально смотрел ей в глаза. Не выдержав, она отвела взгляд. - Почему Ты решила, что я мог бы подумать о вашем спасении? – задал я ей вопрос. - Разве Вы не с Земли? - Когда-то был, - согласился я. - Но ведь тогда, Вы должны сочувствовать к нашему тяжелому положению, похищенных с Земли и порабощённых женщин. - Женщины Земли часто бывали порабощены, - начал я объяснять свою точка зрения. - Неволя не новинка для земных женщин, и их готовность для ошейника долгое время не оспаривалась. На Земле в этот самый момент множество женщин удерживаются в неволе вполне законно, и есть немало других, трудно представить их численность, кто находится в неволе тайно. Также, всегда в истории человечества, как в прошлом, так и сегодня, многие женщины обнаружили себя порабощенными. Твои неприятности и тяжелое положение, пожалуй, далеки от уникальности. Ты, и те другие с тобой, являетесь просто ещё одной горсткой рабынь, порабощённых женщин, всего лишь новые и свежие экземпляры исторически обоснованного товара. - Да, Господин, - прошептала она сквозь сжатые челюсти. Я убрал руку с её горла и лица. Она задыхалась, ей было жутко, но она лежала рядом со мной, не шевелясь. Грудь девушки поднималась, под тонкой тканью рабской туники. - Теперь Ты можешь начать снова, - разрешил я. - Вернись к своему первоначальному положению. Можешь говорить по-английски. - Да, Господин, - всхлипнула она. За тем она со страхом отползла от меня в сторону. Через мгновение она уже стояла на коленях, как она прежде, в нескольких футах от меня, на траве. - Господин, - обратилась она ко мне, как положено. - Да? - Я - рабыня. Меня послали на Ваши одеяла. - Превосходно. Ты - симпатичная рабыня, – похвалил я. - Спасибо, Господин, - покраснев, сказала она. - Подход, Рабыня, - прозвучала моя следующая команда. - Да, Господин, - проговорила она, и на руках и коленях, поползла ко мне. Опять, как и в первый раз, я взял её на руки, и положил на спину, около меня. - Я - девственница, - сказала она и покраснела. - Я знаю. Результат проверки твоего тела, сделанный вскоре после твоего приобретения, Грант, твой хозяин мне сообщил. - Да, Господин. - Такая информация является общедоступной среди рабовладельцев, -пояснил я. - Да, Господин. Я взял ткань её рабской туники, и, перебирая между пальцами, сказал: - Это - тонкая, слабая ткань. - Да, Господин. - И она хорошо Тебя показывает всем окружающим. - Да, Господин. - А ещё, у Тебя симпатичные ноги. - Спасибо, Господин. - Ты – напряжена, - заметил я. - Простите меня, Господин. - Ты знаешь, что с тобой будет сделано сегодня ночью? – спросил я. - Я должна быть лишена девственности, - прошептала она. - Это – смехотворно. Это - абсурдно. Скорее Ты должна быть вскрыта, действие, которое, в случае рабыни, в интересах всех мужчин. - Да, Господин. - И это вряд ли будет болезненным, но если и будет, то боль будет кратка, и чувствовать Ты будешь её недолго. - Я понимаю. - Но если Ты хочешь почувствовать, в некотором смысле, необычность момента, то мы можем завтра, перековать в ланцет один ножей Грант. - Я поняла, - задрожав, прошептала она. Это казалось мне лучше, чем предоставить решение этой проблемы дикарям. Они имеют склонность быть нетерпеливыми в таких вопросах, даже с их собственными женщинами. Самодельный ланцет, стерилизовавший в кипящей воде, казался мне предпочтительней, чем заостренная кость кайилиаука или того хуже обструганный колышек. - Но, очевидно, твоё вскрытие, только лишь простая формальность. - Очевидно, - сказала она, как мне показалось немного иронично. - Но, - продолжал я, - кроме этой непредвиденной мелочи, Ты понимаешь, зачем тебя послали на мои одеяла, с твоей точки зрения, в чём цель твоего направления сюда, и добиться исполнения какой цели Ты должна быть полна решимости? - Да, Господин. - Да, что? – потребовал я полного ответа. - Я должна удовлетворить Вас своим телом, - сказала она. - Ты опять не понимаешь, - недовольно сказал я. - Господин? - Это слишком ограничено. Ты должна доставить мне удовольствие со всей цельностью твоей женственности, и во всей полноте твоего рабства. - Значит гореанский Господин, - задумалась она, - будет желать, и владеть, всей мной полностью. - Вот именно, - подтвердил я. - Я надеялась, что это могло бы быть так,- шептала она. - Что? – не понял я. - Ничего, Господин, - ответила она шепотом. - Это только в Вашем прежнем мире, считается, что мужчины интересуются только телом женщины. - Да, Господин. - Но я сомневаюсь относительно того, что это так, даже, в таком полностью извращённом мрачном мире. - Да, Господин. - Безусловно, - продолжал я, - тела женщин небезынтересны, и они хорошо выглядят в рабских цепях. - Да, Господин. - Но Ты должна понять, что та, кто носит цепи, столь соблазнительная, красивая и беспомощная является цельной женщиной. - Я понимаю, Господин, - откликнулась она. - У тебя ещё нет клички, не так ли? – вдруг спросил я. - Нет, - вздохнув, ответила она. - Мой хозяин ещё никак не назвал меня. - Как звали тебя прежде? – спросил безымянную рабыню. - Миллисент Обри-Уэллс, - сказала она, и вдруг вскрикнула. – О-о-о! Ваша рука! - Ты что, возражаешь? - удивился я. - Нет, Господин. Я - только рабыня. Я не могу возражать. - Это - необычное имя, - заинтересовался я. Моя рука удобно покоилась на её левом бедре. - Такие имена весьма обычны в той социальной среде, которая недавно была моей. - Понимаю. - Моя семья происходит из высших сословий, очень высоких сословий, моего мира. - Я догадался. - А теперь я лежу около Вас в рабской тунике, - прошептала она. - Но я - девушка высшего сословия, девушка очень высокого положения. Вы должны понять это. - Точнее, когда-то Ты была таковой. - Да, Господин. - Теперь Ты - только безымянная рабыня. - Да,Господин. Я улыбнулся. - Я была дебютанткой, - призналась она, - меня только начали выводить в свет на смотрины. - Я понимаю. - Нас используют, чтобы объединять семейные союзы, - начала объяснять она, кем была раньше, тогда когда была Миллисент, - или дают как премии, энергичным молодым людям, быстро поднимающимся в компаниях наших отцов. - Ещё одна Форма рабства, - заметил я, - но без честности ошейника. - Да, - сказала она с горечью. - Женщин часто используют в таких целях, - признал я. - Моя тетя как-то сказала мне, что это было всё, для чего я годилась, - пожаловалась она мне. - Твоя тетя ошибалась. Она задохнулась. Моя рука переместилась несколько выше по бедру рабыни. Она справилась своим дыханием. Моя рука, снова лежала спокойно. - Нам, конечно, разрешат наши клубы, наши развлечения, наши вечеринки, наши коммерческие предприятия. - Да, я понимаю. - Но это было бессмысленное существование, - сказала она, и повторила, - бессмысленное. О! Теперь мои пальцы касались её клейма. - Что это у тебя здесь? – задал я ей вопрос. - Моё клеймо, - ответила она с дрожью в голосе. - Ты должна быть рабыней. - Да, Господин. - Своё существование на Горе, Ты найдёшь совсем не бессмысленным. Ты сочтёшь его довольно значимым. Уверяю тебя. Она вздрогнула. - Но будет кое-что на Горе, что Ты найдёшь, бессмысленным, - сказал я. - Что, Господин? – спросила она, явно заинтересовавшись. - Это будешь Ты сама. - Я? – переспросила девушка. - Да, для тебя теперь остаётся быть только статьёй собственности, бессмысленный пустяк, который можно купить или продать, ничего не стоящая безделушка, домашнее животное, женщина полностью находящаяся во власти её хозяина, рабыня. Она смотрела на меня с ужасом. - Конечно, Ты уже знаешь, что можешь быть куплена или продана, или обменяна, или подарена, или использована мужчинами для их удовольствия, что Ты - ничто, полностью порабощённая женщина, ничего незначащая рабыня? - Да, Господин, - простонала она. - Когда тебя представили дебютанткой и первый раз вывели в свет, на тебе было белое платье по щиколотки длиной? – поинтересовался я. - Да, Господин. Моя рука надавила на клеймо. - Скажи, - приказал я, - теперь я ничто, лишь заклеймённая рабыня на Горе. - Теперь я ничто, лишь заклеймённая рабыня на Горе, - покорно повторила девушка. Я повёл свою руку вверх, на её ягодицу и выше по сладкому изгибу талии. - Ваша рука уже высоко под моей туникой, Господин. - Ты против? – спросил я. - Нет, Господин, - вздохнула она. - Я - рабыня. Я, не могу возражать. - Одежда, в которой тебя выставили перед покупателями, - напомнил я, -и которую сняли и сожгли для их потехи, во время твоей продажи, не показалась мне одеждой дебютантки. Она скорее подходит для девушки, работающей в офисе. - Я хотела избежать неминуемой и очевидной судьбы дебютантки, и быть обменянной, на власть или положение в обществе на рынке брака. - Несомненно, это был тот самый случай, из-за которого твоя тётя выразила свой взгляд, на твою полезность. - Да! – согласилась девушка. - О! - У твоего тела прекрасные изгибы, - заметил я. - Вы разогреваете меня, перед тем как меня взять? - Они могли бы принести высокую цену. Она застонала. - Твоя тетя, - сказал я, - конечно же, имела очень ограниченное понятие о твоих способностях. Вероятно, кое-что даже не входило в её кругозор, ну например, как она могла себе представить, что Ты однажды станешь скудно одетой рабыней с клеймом, выжженным на бедре. - Господин? - А с другой стороны, она ведь знала тебя очень хорошо, и в чём-то была права, а возможно, и догадывалась о чём-то важном. - Я не понимаю. - Я не хочу обижать тебя, девушку с Земли, - попытался объяснить я, -но Ты очевидно и чрезвычайно женственна. В твоём теле, несомненно, огромное количество женских гормонов. - Господин? - Возможно, твоя тётя в тот раз пыталась объяснить тебе, что твоя самая благоприятная и подходящая судьба, то, что могло бы стать самым лучшим для тебя, что могло бы быть самым естественным для тебя, это найти себя обнажённой в руках мужчины. - Как немногим больше, чем рабыня, - спросила она. - Как, не больше, чем рабыня, - поправил я. - Я не могу ничего поделать с тем, что у меня женственное лицо, что у меня женственное тело. Я не могу ничего сделать с тем, что я женственна. - А почему Ты хочешь что-то с этим сделать? – спросил я. - Неправильно быть женственной! – воскликнула девушка. - Это очевидно ложное утверждение. Каков твой следующий вопрос? - Я знаю, что я женственна, - плакала она. - Я знала это в течение многих лет, исходя из моих желаний и чувств, и даже до того как они в действительности проявились так явно и нерасторжимо в моем теле, формируя и сгибая меня для судьбы женщины, и для похотливых, оценивающих глаз мужчин. Я рассматривал её, ничего не говоря. - Я боюсь быть женственной! – прошептала она. - Почему? - Я чувствую, что это должно, в конечном счете, сделать меня рабыней мужчин, - заплакала девушка, уже ставшая рабыней мужчин. - Ты захотела доказать своей тёте, что она не права? - угадал я. - Да. Я хотела доказать, что могла бы стать независимой, что я могла бы быть способной на что-то, что я могла бы добиться успеха сама. Мои таланты были бы очевидны. Я быстро бы нашла работу. Я бы быстро сделала карьеру. Я стала бы женщиной-руководителем. Это показало бы моей тёте! Это показало бы меня! Это показало бы мужчинам! - И что произошло? - Я взяла деньги и уехала из дома. Я почти ничего не сообщала своей семье относительно моего решения или местонахождения. Я уехала в большой город. Он называется Нью-Йорк. Я сняла дорогую квартиру. И уверенно, стала искать значимую работу в бизнесе. - И что дальше? - Увы, - ответила она, с сожалением, - оказалось, что моих дипломов, совершенно недостаточно. Я не смогла найти работу того сорта, которым интересовалась. - Я понимаю. - После недель страданий и расстройств, - рассказывала она дольше, -мне пришлось связаться со своей семьей. Работу мне немедленно предоставили. - И что было дальше? - Однако это было, вообще, не то на что я надеялась. Я стала, секретарём женщины-руководителя, её офисной «девушкой». Она взяла на себя всю ответственность за меня, и решала за меня какое платья мне носить и как себя вести. - Значит, в значительной степени из-за неё, ты носила привлекательную одежду, которую потом с тебя сняли перед покупателями в доме Рама Сэйбара? - Да, - подтвердила она, - и именно она потребовала, чтобы жемчуг, который я носила, был синтетическим, как более подходящий, чем реальный жемчуг, для девушка в моём положении. - Я понял. Ты возражала этому? – спросил я. - Я не хотела потерять свою работу. - Я понимаю, - сказал я. Я был рад узнать, что она не носила фальшивый жемчуг по своей собственной воле. Это, конечно, смягчило бы её виновность в этом вопросе, по крайней мере, до некоторой степени, в глазах гореан. Она, конечно, согласилась его носить. Но этот факт, мог бы быть расценен, как достаточно важный. Это соглашение, было достигнуто, в некотором смысле, под принуждением. Гореане, в целом справедливый народ, и несомненно приняли бы этот факт во внимание. Степень принуждения могла бы быть расценена как существенная. Вопрос был, конечно, интересным. Грант, в любом случае, насколько я уже узнал его, не будет наказывать её за действия, которые имели место, когда она была свободна. Та жизнь для неё теперь осталась позади. И её порка теперь, несомненно, будет следствием таких вещей, как, была ли она достаточно приятна как рабыня. Однако я сообщу Гранту об этом факте. Он нашел бы это интересным. Хозяева находят интересным почти всё в своих рабынях. А кроме того, я думаю, ему это понравится. - И так, - продолжила свою историю девушка, - я продолжала выполнять её поручения, отвечать на телефон мелодичным голосом, ожидать её, приносить ей кофе, обращаться к ней почтительно, улыбаться её клиентам и проходить мимо них определенным способом. - Понятно. - Несомненно, ей нравилось видеть меня, делающей это, - сказала она, с горечью в голосе, - моё положение в обществе, было значительно выше её. - Возможно, - сказал я. - Я не знаю. - Это должно было дать ясно понять всем коллегам, что я была только девочкой, пригодной для самой непритязательной работы и быть приятной её начальникам. Ясно показать всем, что я была другим типом женщины, отличным от неё! - Возможно, так оно и было, - заметил я. - Могли ли мужчины смотреть на меня, как на руководителя, одетую так, как я была одета, и вынужденную вести себя так, как я вела? - Думаю что, это было бы весьма затруднительно - согласился я. - Да. - Ты очень женственна, и скорее всего, Ты и не можешь быть руководителем. Она сердито скривилась. - Она хорошо использовала мою женственность, мою никчёмность, мою привлекательность. Выдвинуть меня на первый план, высветить и подчеркнуть, что в отличие от этой, её имидж, демонстрирует силу и компетентность, решительность, командные качества, власть и авторитет. - Я видел таких женщин, - усмехнулся я, - голых, в ошейнике, целующих ноги мужчинам. - О? – поразилась она. - Но они не были столь красивы как Ты. Она замолчала. - Ты чувствуешь, что её управление тобой было вызвано некоторой ненадежностью её собственного положения, страхом за её положение или статус, что она, возможно, смотрела на тебя как на угрозу? Девушка помолчала ещё мгновение, а потом сказала: - Нет, я так не думаю. - Интересно, почему? - Я, никогда бы не стала конкурировать с ней. - Ты не была такой женщиной, - улыбнулся я. - Нет, - грустно улыбнулась она в ответ. - Ты думаешь, что она не любила тебя, или ненавидела тебя? – продолжал я допытываться. - В действительности, я так не думаю, - ответила она, медленно и задумчиво. - А Ты не хочешь предположить, что возможно, она, смогла увидеть в тебе даже больше, чем Ты сама видела в себе? Ведь она смотрела на тебя со стороны. - Господин? – не поняла она. - Она, возможно, одела тебя так, и рассматривала тебя, таким образом, и заставила тебя делать подобные вещи, на очень серьезном основании. - Почему, Господин? - Поскольку Ты женственна. Она была сердита. Она молчала. - Ты любила выполнять поручения, которые тебе выдавали? Тебе нравилось повиноваться? - Иногда, - послышался её тихий шёпот. - Ты возражала, против предписанной тебе одежды? - Нет, действительно нет. Мне нравится красивая одежда, и глаза мужчин на мне. - Как гореанская рабыня Ты теперь часто будешь чувствовать глаза мужчин на себе, хотя, разрешат ли тебе, одеться, будет зависеть от решения твоего хозяина. - Да, Господин. - Как ты была захвачена? - После работы, - начала она свой рассказ. - Было темно. Я возвращалась машине к себе домой. Я остановилась на красный свет. Внезапно, к моему ужасу, узкая цепь петлей захлестнула моё горло. «Двигайся туда, куда я тебе скажу», - сказал мужской голос, из-за моей спины. Я не могла кричать. Цепь сдавила горло. Я испугалась. Он был скрыт в автомобиле, позади моего сиденья. Он затянул цепь на четверть дюйма. Я больше не могла дышать. Я поняла, что он, если бы он хотел, мог бы задушить меня немедленно. Сзади просигналил другой автомобиль. – «Зелёный», - сказал голос с заднего сиденья, цепь немного ослабла. -«Продолжай движение по этой улице», - сказал он, - «поезжай по правой полосе, на скорости не дольше двадцать пять миль в час». И я тронулась с перекрёстка. «Ты выполняешь все мои указания», - предупредил он меня, -«немедленно, и вот ещё что, обращаясь ко мне, Ты должна говорить – Сэр». «Да», - прошептала я. И цепь натянулась. – «Да, Сэр», зашептала я, пытаясь вдохнуть. Цепь немного ослабла. - Похоже, тебе уже преподали, что надо повиноваться, и смотреть на мужчин с уважением, - отметил я. - Да, Господин, - подтвердила она, и продолжила свою историю: «Даже не пробуй выкинуть какую-нибудь глупость вроде остановки в неположенном месте или повреждения машины, поскольку я смогу убить тебя немедленно, прежде чем исчезнуть» - предупредил он меня. – «Да, Сэр», - ответила я. «Ты можешь смотреть в зеркало заднего обзора, если хочешь. У тебя есть мое разрешение». Я испуганно посмотрела в зеркало. Вокруг моего горла, туго затянутая петлей, была обёрнута узкая золотая цепь. На её концах виднелись две узкие деревянные ручки, зажатые в его руках. - Это была цепь для захвата женщин, - пояснил я. - Нужно отличить её от стандартной гарроты, которая представляет собой провод с ручками и может легко перерезать горло жертвы. Стандартная гаррота непрактична для захвата пленницы, жертва даже при рефлекторном движении, может порезать своё собственное горло. - Независимо от того, что это было, - вздохнула она, - это было очень эффективно. И отлично меня контролировало. - Конечно, - усмехнулся я. - Именно поэтому оно и используется для подобных дел. Девушка продолжала: - Через несколько мгновений мужчина соединил рукоятки цепи, и закрутил цепь. Так он мог держать её одной рукой. Он повернул руку и затянул цепь на моём горле, наполовину душа меня и затем вновь ослабил, немного. Он отлично продемонстрировал свою власть надо мной. Затем он дал ещё немного слабины. «Так-то лучше, не правда ли, детка?» - спросил он. «Да, Сэр»,-ответила я. «Хорошо, у нас будет долгая поездка вместе». Мы продолжали путь, я была испугана, а он сидел сзади и давал мне указания. Со стороны могло показаться просто, что человек на заднем сиденье, наклонился вперед, улыбается, возможно, разговаривая со мной. Если кто-либо видел тонкую золотую цепь на моем горле, он, несомненно, не мог знать о её назначение. - Он не был в маске?- спросил я. - Нет. - Маска могла вызвать подозрения. - Действительно, - согласилась она, и продолжила: «Не бойся смотреть на моё лицо, если хочешь, Ты дольше его никогда не увидишь, после того, как тебя доставят», - засмеялся он. «Доставят!?» -воскликнула я. «Да, доставят, мой симпатичный товар». Мы продолжали путь. Он постоянно держал цепь слегка натянутой, я предполагаю, что это стандартная угроза и аргумент для захваченной девушки, но, тогда, когда мы ехали, это приводило меня в изумление и ступор. Легкого давления на цепь было вполне достаточно, чтобы держать меня в повиновении. Ландшафт становился всё более отдаленным и пустынным. Скоро мы поехали по гравийной дороге, а затем и по грунтовой, вдоль ряда темных, редко стоящих и выровненных деревьев. Я запомнила очень немногое из того, что происходило. Я была очень испугана, поймите, цепь была на моем горле. Лучи от фар впереди казались мне дикими на этой дороге. «Притормози здесь», - потребовал он, - «остановись среди тех деревьев». Я повиновалась его командам. Я выключила фары и заглушила двигатель. Я доставила сама себя, хотя, к кому, куда, и для чего, я не имела понятия. Он, цепью, вывел меня из автомобиля, и вскоре я была в руках уже других мужчин. Он отошёл в сторону, спрятав цепь с ручками, в карман своей куртки. Я была брошена на живот в траву. Мои руки были закреплены сзади каким-то металлическим сдерживающим устройством. Оно было прочным и негнущимся. Мои лодыжки скрестили и связали короткой веревкой. Какой-то металлический ножной браслет был закреплён на моей левой лодыжке. - Это идентификационный ножной браслет рабыни, - объяснил я. – Его сняли сразу после твоей доставки на Гор. Ящикоподобное устройство появилось около моей головы, - рассказывала она дальше. - Оно представляло собой что-то вроде ящика, две половины которого соединялись посредствам петель с одной стороны, а с другой стороны, той, что была раскрыта, имелись полукруглые вырезы. Мою голову подняли за волосы, и поместили горло на один из вырезов, после чего вторая створка ящика была захлопнута, пряча внутри мою голову, и достаточно свободно охватывая мою шею. Моё горло обернули толстой тканью и втолкнули её в зазор между шеей и краями теперь закрытых полукруглых вырезов в створке ящика - Интересно, - отметил я. - Моя голова была скрыта в коробке, - меж тем продолжала она свой рассказ, - Я услышал звук отъезжающего автомобиля. Несомненно, моего собственного, управляемого парнем с цепью. - Это вполне вероятно. Он хотел бы иметь средства для возврата в город, и конечно, следовало оставить автомобиль, далеко от излюбленного места похитителей. - А я вынуждена была остаться там, - горько проговорила она. - Конечно. Ты была всего лишь ещё одной доставленной пленницей. - Потом в коробку пустили газ, - сказала она. - Я попытался бороться. Но нога мужчины держала меня на месте. Я потеряла сознание. А пробудилось я, не знаю насколько позже, в местности поросшей травой в этом мире, прикованной цепью за шею вместе с другими девушками. - Интересно, - пробормотал я. - Я, конечно, не знаю точно, но тебя, похоже, хранили в течение нескольких дней, а возможно даже нескольких недель. - Хранили? – удивлённо спросила она. - Да, - задумчиво проговорил я, - может быть, в замороженном виде. А когда трюм был заполнен товаром, вас отправили всех сразу и сдали оптом. - Вы говорите об этом, как если бы я могла быть вещью, - обиженно сказала девушка, - простым товаром. - Ты, - рыкнул а. - Да, Господин, - дёрнулась она от неожиданности. Я потянул рабскую тунику, и затем, таща её вверх, сначала вынудил девушку сесть, потом поднять руки, и сдёрнул с неё одежду через голову. - Вы возражаешь? – насмешливо, спросил я. - Нет, Господин, - ответила она. - Я, не могу возражать. Я - рабыня. Я отбросил скудный предмет одежды в сторону, на траву. - Так значит Ты не вещь,- спросил я, глядя ей в глаза. - Нет, Господин, я не вещь. Я – рабыня. - Ляг на спину, руки раскинь в сторонах, ладони рук разверни к лунами Гора, - приказал я ей. - Да, Господин. - Подними левое колено. Ещё немного. Вот так, - управлял я её телом. - Да, Господин. Я стоял и смотрел вниз на неё. - Я теперь лежу выставленная перед Вами, как рабыня, Господин. - Это соответствующе и надлежаще для тебя? – спросил я. - Да, Господин. - Почему? - Поскольку я - рабыня. - Ответ верный и подходящий, - похвалил я девушку. - Да, Господин. - Действительно ли Ты - новая рабыня? - Да, Господин. - Этот ответ является неверным, - огорошил я её. - Господин? – не поняла рабыня. - Единственный смысл, в котором Ты - новая рабыня, - объяснил я, -состоит в том, что раньше твоё рабство не было юридический оформлено. - Господин? - она всё ещё не понимала. - В течение многих лет Ты уже была рабыней, только такой, на кого право собственности пока не было должным образом оформлено, всего лишь формальность, недавно исправленная на Горе. Она смотрела на меня снизу. - Это - то, что, уже давно, признала твоя тетя, - говорил я, любуясь распростёртой передо мной рыжеволосой рабыней, - хотя, возможно, она сделала это не вполне осознанно. Это, было признано ещё более ясно твоей бывшей начальницей, женщиной-руководителем. Она одевала тебя, и обращалась с тобой, как если бы Ты в действительности была рабыней, не так ли? – задал я ей вопрос, на который мог быть только один ответ. - Да, - сказала девочка, сердито. - Да? - Да, Господин. - Я думаю, несмотря на другие возможные соображения и преимущества, которые, могли быть вовлечены в её линию поведения по отношению к тебе, мне совершенно ясно, что она пыталась быть доброй к тебе, она пыталась пояснить тебе, кем Ты была на самом деле, пытаясь поощрить тебя средствами верными для твоей собственной природы. - Возможно! - сказала девочка, всё ещё сердито. - Тебе нравится красивая одежда, не так ли? Любишь быть привлекательной для мужчин. - Да, Господин! - На Горе, в противоположность Вашему миру, порабощать рабынь - это общепринятая практика. Она сердито посмотрела на меня. - Тебя уже заклеймили и поработили на Горе, не так ли? - Да, Господин. - Почему, как Ты думаешь? - Поскольку я - рабыня? – спросила распростёртая передо мной девушка. - Да, Ты рабыня! Она сердито отвернула свою голову в сторону. Я смотрел на неё. Она была необыкновенно изящна и красива. Я не сомневался, что Грант сможет сторговать за неё пять шкур желтого кайилиаука. - Смотри на меня, Рабыня, - приказал я. Она быстро перевела на меня свой взгляд. - Да, Господин. - На Земле, Рабыни вроде тебя, вовремя не обращённые с рабство согласно закону, часто используют их красоту для их собственной выгоды. Их красота открывает им двери, она облегчает их пути. Она делает жизнь легкой для них. Они используют её для дальнейшей карьеры, чтобы получить богатство, и умалить других женщин. - Да, Господин, – прошептала она. - Но здесь, на Горе, условия резко отличаются. - Да, Господин. - Здесь, на Горе, твоя красота полностью является собственностью, как и Ты сама. - Да, Господин. - Так кому твоя красота принадлежит, на Горе. - Моему хозяину, Господин. - Да, и именно он, а не Ты, моя дорогая, полностью будет решать, что должно быть сделано с ней, и как ею должно пользоваться. - Да, Господин. - Твои ладони,- напомнил я, - должны смотреть вверх, на луны Гора. - Да, Господин, - исправилась она тут же. - Тебя уже напоили рабским вином? - Джинджер, одна из моих наставниц, заставила меня выпить горький напиток с таким названием. - Почему твой хозяин, Грант, послал тебя на мои одеяла? Почему, он не счёл целесообразным, самостоятельно вскрыть тело своей рабыни для удовольствий мужчин? - спросил я девушку. - Я не знаю, Господин. Я присел около распростёртого голого тела прежней мисс Миллисент Обри-Уэллс, которая была дебютанткой, а теперь, превратилась в простую рабыню, и лежала на спине на моих одеялах. - Каковы обязанности рабыни? - Они трудны, и многочисленны, Господин. - Говори о главном. - Мы должны быть совершенно покорными, полностью послушными и абсолютно привлекательными. - Существуют ли какие-нибудь условия в этом? - Нет, Господин. Нет никаких условий. Мы - рабыни. - И Ты готова исполнять обязанности рабыни? - Да, Господин, - ответила она, - я должна, Господин, потому что я -рабыня. - Ответы - правильные, и надлежащие, рабыня, - отметил я. - Спасибо, Господин. - Я заберу твою девственность, - сказал я. - Ты понимаешь это? - Да, Господин. - Ты предпочла бы, лишиться девственности, в то время как Ты была свободной женщиной? - Нет, Господин, лучше бесправной рабыней, по решению и желанию сильного и властного Господина. Я держал открытую руку, над её левой грудью. Она выгнула спину, стараясь прижать изумительный, пышный контур своей порабощенной сладости к моей руке. Я не двигал своей рукой. Она откинулась назад, со слезами в её глазах. - Вы хорошо знаете, как унизить рабыню, Господин, - простонала она, и я улыбнулся. Тест оказался интересным. - Как Ты думаешь, со временем, Ты станешь горячей рабыней? – спросил я. - Горячей? – удивилась она. - Да, чувственной, сексуально отзывчивой, беспомощно и неудержимо страстной собственностью своего Господина. - Я не знаю, Господин. Что будет, если у меня не получится? - Тогда, скорее всего, тебя убьют, - спокойно и бесстрастно сказал я. Она в ужасе задрожала. - Но Ты можешь не бояться, - успокоил её я. – В большинстве своём рабовладельцы терпеливы. Скорее всего, у тебя будет месяц или больше, за это время вполне можно развить соответствующие способности к быстрому возбуждению и связанным с ним выделениям, а также развить в себе склонность к спазмам страсти! Она со страданием смотрела на меня. - Но я не думаю, что тебе, в действительности стоит волноваться по этому поводу, - продолжал я. - Большинство девушек, при таких обстоятельствах, не встречают трудностей в их превращении их в страстных рабынь. Также, вся гореанская действительность способствует развитию страсти в рабыне. Например, она одета определенным способом, на ней надет ошейник, она подвергается наказаниям, её действиями командуют, она подвергается исследованиям и дрессировке, и так далее. Главное состоит в том, чтобы попытаться полностью удовлетворить твоего рабовладельца, в любое время и любыми способами. А кроме того, у тебя всегда будет возможность оценить степень развития твоих способностей, просто если твой Господин не будет ими доволен, то Ты будешь избита или выпорота. - Я понимаю, - прошептала девушка. - Я видел много девушек, таких же, как Ты, - сказал я. - Обычно они быстро развиваются в самых горячих из рабынь. Она испуганно вздрогнула. - И помни, это - прежде всего в твоих интересах стать горячей рабыней, и даже, самой горячей рабыней, которой Ты только можешь быть. Это сделает тебя более приятной для твоего владельца, и для тех, кому он, по своему капризу, тебя отправляет. - Да, Господин. - Воистину поражает в этом вопросе, - отметил я, - и что кажется самым восхитительным для меня, является то, девушки постепенно разогреваясь, начинают развиваться изнутри, пока она не превратится в рабыню, действительно нуждающуюся в рабстве. Вот тогда она, не только юридически и телесно окажется во власти мужчин, но это будет необходимо ей духовно. - Сколько же рабства будет в такой женщине! - воскликнула девушка. - Никто и не утверждает, что для гореанской рабыни предусмотрена легкая жизнь, - усмехнулся я. - Как жалка, судьба такой девушки! Надеюсь, мужчины могли бы её пожалеть! - Возможно, но только если она достаточно красива и хорошо их ублажает. - Вы думаете, что я смогу развить в себе такую страсть? – испуганно, спросила она. - Да, я даже не сомневаюсь в этом. - Вы думаете, что тогда, это могло бы побудить мужчин, чтобы быть ко мне милосердными? - Ты уже начинаешь ощущать то, чем Ты можешь стать, не так ли? - Да, - прохныкала она. - Это - хороший сигнал. - Вы думаете, что, если я стану такой девушкой, то мой Господин, и другие мужчины могли бы оказать мне милосердие? – спросила она с надеждой. - Возможно, - ответил я, - ведь Ты достаточно красива, и если сможешь быть достаточно приятной для них. - Я попытаюсь, - прошептала она. - Ты - рабыня, не так ли? – спросил я. - Да, Господин. - Я думаю что, к тебе будут относиться милосердно, по крайней мере, иногда, - заверил я. - Да Ты и сама, уже через несколько недель, узнаешь ответ на свой вопрос. - Через несколько недель? – переспросила она удивлённо. - Да, как только Ты окажешься на коленях в ногах мужчины, или на животе ползя к нему, чтобы облизать его ноги, упросить его хотя бы прикоснуться к тебе. И вот теперь, я начал нежно ласкать её. И всего через несколько мгновений, что интересно, она уже застонала. - Я – рабыня! – стонала она, смотря на звезды и луны в небе Гора. - Теперь, Ты можешь просить меня взять тебя, - сообщил я ей. - Я прошу Вас Господин, возьмите меня, - сказала она. - Я буду нежен с тобой в этот раз, - пообещал я, - но Ты должна понимать, что тобой также будут пользоваться и по-другому, например, с презрением или пренебрежением, с безжалостностью или жестоким безразличием, или, возможно, с беспощадной властью. - Да, Господин. - А ещё, тебя научат служить в любом положении, которое Ваш владелец пожелает и в любой одежде, или без одежды вообще, на его усмотрение. - Да, Господин. - И ещё вполне вероятно, тебе придется служить обездвиженной, даже жестко обездвиженной, такими вещами как ремни, верёвки и цепи. - Да, Господин, - сглотнув, сказала она. - И иногда, даже, не смотря на то, что твоя спина и ноги все ещё будут гореть от ударов его плети. - Да, Господин. - Ты будешь учиться служить ему всегда, везде, так как он пожелает. - Да, Господин. - И со всем старанием. - Да, да, Господин. - Поскольку он - Господин, и Ты - Рабыня. - Да, Господин. - Поскольку Ты - ничто, и он - всё. - Да, Господин, - прошептала девушка. - Теперь готова быть вскрытой? – спросил я, пристально глядя ей в глаза. - Да, Господин, - шёпотом ответила она. Я смотрел вниз, в её широко открытые глаза. - Вскройте меня, Господин. – Взмолилась она. - Вскройте меня, я прошу Вас, как рабыню, для удовольствий мужчин! - Превосходно, - улыбнувшись, сказал я, и затем, она приглушённо вскрикнула. Я вскрыл её, неназванную рабыню, которая когда-то была дебютанткой, мисс Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании. Вскрыл, для удовольствий мужчин планеты Гор. - Пожалуйста, не отсылайте меня к другим так скоро, Господин, -взмолилась она. - Уже - почти утро, - объяснил я. - Пожалуйста, Господин, - попросила она. Она обнимала меня под одеялом, прижимая свою теплую, уязвимую мягкость ко мне. - Пожалуйста, - просила она. Кровь на внутренней поверхности её левого бедра уже высохла. Пока кровь была ещё свежей, я обмакнул в неё палец и вставил его девушке в рот, на её язык, вынуждая слизать это. - Да, Господин, - всхлипнула она. Я покрыл её кровью клеймо кейджеры, обычную метку для девушки-рабыни, ту, что теперь кровавым цветом горела на её бедре, а затем стёр остаток со своей руки об её левую икру. Я хотел быть уверенным, что этим утром остальным девушкам каравана было бы совершенно ясно то, как она провела эту ночь и что с ней было сделано. - Возможно, - разрешил я. - Спасибо, Господин, - счастливо, прошептала она. Я протягивал свою руку в сторону. Трава была холодной и мокрой от росы. Было всё ещё темно. Она нежно поцеловала меня. - Как это невероятно! Я нашла себя в новой реальности, - проговорила она с восхищением. - Внезапно, я нашла меня рабыней, голой на одеялах хозяина, на чужой планете далеко от моего собственного мира. Я промолчал. - И, я окажусь в ней всего лишь обычной рабыней. - Твоя новая реальность именно то, чем она кажется, - заверил я её, -Ты - рабыня, и всего лишь обычная. - Да, Господин, - признала она. - Твоё клеймо должно было бы объяснить тебе это, - добавил я. - Я не знакома с гореанскими клеймами. - Твоё - обычное рабское клеймо, - объяснил я. - Им отмечают большинство девушек ставших собственностью. Ты делишь его с тысячами тебе подобных. - В своём мире я была членом высшего общества, - обиженно сказала она. - Здесь, на Горе, твоего положения, статуса и престижа больше нет, они исчезли вместе с твоим именем и твоей свободой. Здесь Ты только всего лишь ещё одна рабыня, ещё одно двуногое домашнее животное. - И я вела себя как одна из них, не так ли? – спросила она, откидываясь на спину, и глядя в темное небо. - Это было соответствующе и надлежаще, - похвалил я девушку. - Насколько же я унижена, - со стоном прошептала она. - Своей чувствительностью и страстью? – спросил я. - Да, - ответила она. Я улыбнулся. В третий и четвертый раз, когда я использовал её, она отдалась почти как рабыня. - Я ничего не могу с этим поделать, я просто возбуждаюсь в руках Господина. - Даже не думай что-нибудь делать этим, - предупредил я. - Я подозреваю, что если бы я не возбуждалась так, Вы бы просто избили меня. - Да, - подтвердил я. - Правда? - Да, можешь не сомневаться. - Я предала сама себя. - Давай-ка внесём ясность в этот вопрос, - предложил я. - Твоё утверждение могло бы быть истолковано так, что Ты совершила предательство самой себя, или просто, что Ты показала, продемонстрировала себя. Давай рассмотрим, во-первых, вопрос измены. Свободная женщина могла бы, возможно, почувствовать, что она предала себя в этом смысле, если она столь отдалась мужчине, что могла дать ему некие, возможно, тонкие намеки относительно её скрытых рефлексов рабыни. Рабыня, с другой стороны, не может совершить измену против себя в этом смысле, поскольку она - рабыня. Чтобы допустить этот тип измены, нужно иметь право, скажем, обмануть других относительно чувственности, скрыть сексуальность, и так далее. У рабыни, находящегося в собственности животного, в подчинении её хозяина, нет этого права. Действительно, она же не имеет никаких прав. Соответственно, она не может совершить этот вид предательства, её правовой статус устраняет такую возможность. Она может, конечно, рационально, бояться последствий своей чувственности, и таким образом увеличения, её желательности. Так же она может солгать или попытаться солгать, о её чувственности, но она тогда, конечно, просто лживая рабыня, и рано или поздно об этом узнают, и накажут соответственно. - Значит, такая измена, - сказала она, - может быть совершена только свободной женщиной. - Да. Это - роскошь, не разрешенная рабыне, – согласился я. - Это - только свободная женщина имеет право лгать, и обманывать, других? - Да. Возможно, конечно, для рабыни, субъективно, психологически чувствовать, что она совершила предательство самой себя потому, что она может, по ошибке, все ещё расценивать себя как свободную женщину. - Но она не может предать себя фактически, потому что она - рабыня? - Да, - подтвердил я правильность её выводов. - Я понимаю, Господин, - сказала она с горечью. - Вы видишь, Ты всё ещё расценивала себя, неосознанно, по крайней мере, в настоящее время, как свободная женщина. Возможно, будет лучше сказать более узко, Ты рассчитывала на сохранение хотя бы одного из прав свободной женщины. - Я не должна быть избита, Господин? – спросила она с дрожью в голосе. - По крайней мере, не сейчас, - сообщал я ей. - Спасибо, Господин. - Во-вторых, чувство, которое могло бы иметь отношение к твоему замечанию об измене, это невинное чувство, раскрытия или проявления важных аспектов твоей природы, довольно подходящее чувство для рабыни. В этом смысле, у рабыни нет никакой альтернативы, кроме как выдать себя. Она действует в соответствии с обязательством, довольно жёстким и строгим, чтобы выпустить, проявить и показать себя полностью, и во всей её глубине и многогранности, цельность её характера, полноте её женственности. - Да, Господин. - А теперь мне кажется, пора приковать тебя цепью к другими рабыням. - Вы можете вот так просто взять и посадить меня на цепь вместе с ними, не так ли? – сердито сказала она. - Да. - Вы взяли мою девственность. Неужели, это для Вас ничего не значит? - Нет, - ответил я ей. - Конечно, в конце концов, это ведь была только девственность рабыни! – воскликнула она. - Совершенно, правильно. Она сердито скривилась. - Ты, правда, сердишься? - А мне разрешают сердиться? - Пока, я разрешу тебе это. - Да, - сказала она, - я сержусь. - Твоя злость совершенно не оправданна. То, что с тобой здесь произошло, было просто вскрытием рабыни, её взломом, её открытием, незначительной вступительной технической особенностью в истории её неволи. - Конечно! – обиженно, сказала она. - Что Ты думаешь о хряке, вскрывающем самку тарска, - спросил я. - Ты видела этих животных на улицах Кайилиаука, на рассвете следующего дня после твоей продажи, когда мы вступили в поход. Они используются, весьма часто, в небольших гореанских городах для уборки мусора. Джинджер и Эвелин отождествляли этих животных с варварками их каравана. Они также сообщили им, что во многих городах, такое животное на рынке, могло бы стоить не меньше, чем они сами. - Я – самка тарска! – горько сказала она. - Я - рабыня! - Ты думаешь, что Ты действительно ценна? - Нет, Господин. - Посмотри туда. Ты видишь? – спросил я, указывая на горизонт. - Да, - ответила она, - я вижу. И она сердито откинулась на спину. На востоке уже появилась узкая полоса света. Воздух всё ещё был влажным и холодным. - Вы уважаете меня? - Нет. Она задыхалась, униженная и несчастная. - Поцелуй меня, пятьдесят раз, и хорошенько, - приказал я ей. - Да, Господин, - покорно отозвалась она, и начала целовать меня в лицо и шею. Я считал поцелуи. Когда их число достигло пятидесяти, она легла рядом. - Сегодня Вы хорошо меня использовали. - Ты – просто рабыня, - объяснил я. – Это очень просто, хорошо использовать ничтожную рабыню. - Несомненно, такие девушки как я, часто хорошо используются. - Да, - не мог я не согласиться. - И, мы должны подчиниться, несомненно, к даже нашему самому зверскому использованию. - Конечно, - подтвердил я. – Тебя это беспокоит? - Нет, Господин. В самом деле, нет. Просто, я ещё не привыкла к тому, чтобы быть домашним животным, рабыней. - Я понимаю. - Когда Вы использовали меня, то не давали мне даже шанса, чтобы использовать Вас. - Нет, - согласился я. - Это делалось намеренно? - поинтересовалась она. - Конечно. - Умный способ ясно дать понять мне, что я была только ласкаемым животным, беспомощным в Ваших руках. Я промолчал. - Я едва справляюсь со своими чувствами. Они настолько беспокойные, настолько волнующие. - Говори, - разрешил я. - Я должна была лежать здесь. Я не могла убежать. Я должна была подчиняться! - Да, - подтвердил я. - Мной управляли. Мной владели! - Да. - Я был бессильна, – признала она и воскликнула. - Как Вы властвовали надо мной! - Ты использовалась с большой мягкостью, - пояснил я, - хотя, что и говорить, с твердостью и властностью, как и приличествует использовать рабыню. Что касается властвования, то Ты ещё не можешь даже начать подозревать, что такое для женщины, быть в полной власти Господина. - На сколь же полно владели бы ей, - прошептала она. - Да. - Вы можете понять мои чувства чрезвычайной беспомощности и унижения? – спросила она. - Я думаю, что могу, - ответил я, ожидая продолжения. - У меня есть ещё и другие чувства, - шептала она. - Какие? - Я не могу поверить, что я полностью отдалась в Ваших руках, - тихо, шёпотом призналась она. - Ты - просто рабыня, которая отдалась. Но Ты как рабыня, ещё даже не начинала изучать того, что является природой истинной рабской податливости. - Несомненно, это мне будут преподавать. - Ты красива, так что это не маловероятно. - Я даже мечтать не могла, что такие чувства, какие Вы вызвали во мне, могут существовать, - прошептала она. - Они были в значительной степени результатом отклика твоего собственного начального женского начала, плюс тот факт, что Ты поняла, что была моей рабыней. Они не могут пока сформировать прочного основания, на котором Ты могла хотя бы начать отдаленно представлять себе природу тех чувств, которые тебе ещё предстоит испытать. Вне чувств, которые Ты до сих пор испытала, лежат бесконечные горизонты ощущений. - Я боюсь, - сказала она. - Ну что же, значит к твоим чувствам унижения и беспомощности, мы можем также добавить эмоцию страха, - заметил я. - Господин, но также во мне есть и другие эмоции и чувства. - Какие же? – мне стало интересно - Да, Господин - Так какие? – допытывался я. - Пыл, удовольствие, любопытство, возбуждение, чувственное пробуждение, желание понравиться, желание служить, желание принадлежать и иметь Господина, желание быть верной моей основной и изначальной женственности. - Я вижу. - Я, теперь лишь безымянная рабыня, никогда до этого вечера, не чувствовала себя в таком единстве с моим женским началом. Сегодня вечером я узнала, что быть женщиной – это моя реальностью. Это не биологическая банальность. Это не незначительное, прискорбное сопутствующее обстоятельство генетической лотереи. Это - нечто реальное и важное само по себе, что-то драгоценное и замечательное. - Пожалуй, с этим я соглашаюсь, - заметил я. - И я не должна притворяться мужчиной. - Нет, - сказал я. – Я так не думаю. - Странно, для того, чтобы это понять, я должна была оказаться раздетой, и в руках рабовладельца, и в мире далеком от моего собственного. - В этом нет ничего странного, что Ты должна изучить это в мире, далеком от твоего собственного. В Вашем мире как в кривом зеркале извращаются даже самые заметные черты биологической действительности. И это не странно, что Ты должна изучить это, как раздетая рабыня. Твоё обнажение, особенно потому, что оно было сделано мужчиной, или по приказу мужчины, должно связать тебя с естественными женскими реалиями, такими как красота, мягкость, и способность подчинения мужскому доминированию. Твоя нагота должна также, посредством выставления на всеобщее обозрение, и через искусную стимуляцию кожи, должна усиливать твою уязвимость и чувственность. Будучи обнаженной, Ты станешь чувствовать более остро и поймёшь более ясно, основные истины, такие как различия, между мужчинами и женщинами, и что Ты, независимо от твоих желаний, не являешься мужчиной. - Да, Господин. - И наконец, и это наиболее важно, Ты находишь себя рабыней. Женское рабство – традиционно в цивилизациях, благоприятных для природы фундаментальных биологических отношений между полами. В традиции женского рабства эти основные отношения полов признаны, приняты, понятны, узаконены и применяются. Ты же видишь, что цивилизация не должна неизбежно быть конфликтом со своей природой. Рациональная, информированная цивилизация может даже, в некотором смысле, очиститься и улучшить сущность людей, она может, как бы получше выразиться, привести к наслаждению своей природой. Действительно, естественная цивилизация могла бы стать непосредственно естественным расцветом человеческой природы, не её антитезой, не противоречием с ней, не ядом, ни препятствием к этому, а стадией или аспектом этого, формой, которую может принять сама природа. - Я боюсь даже понимать такие мысли, уже не говоря о том, чтобы рассматривать идею, что они могут быть верными, - прошептала она. - Давай, рассмотрим случай рабыни, - продолжил я. – Когда-то она была примитивной, жестокой женщиной, невиновной согласно закону, но внезапно стала собственностью. И вот теперь она - порабощённая красотка в ошейнике, должным образом помеченная клеймом как товар, эффектно продемонстрированная, проданная, и принадлежащая на полном законном основании. - Да, Господин. - Кто будет сомневаться, что в этом случае такая цивилизация действовала, как улучшение и выражение человеческой природы? - Конечно, никто, Господин. - Также, Ты можешь отметить, что такая цивилизация усилила контроль женщин и эффективность их неволи, клеймения, идентификации владельцев, документов о праве собственности, и так далее. Побег, теперь для них становится невозможным. - Да, Господин. - И Ты – именно такая женщина. - Да, Господин. - Теперь пора отправить тебя к остальным, - сказал я, и встав, откинул одеяла в сторону. Она подтянула ноги, чувствуя прохладу утреннего воздуха. Я смотрел вниз на неё, она вверх на меня. Она была очень красива. - Я у Ваших ног. - И как Ты себя при этом чувствуешь? - Очень женственной, очень, очень женственной, - призналась она. - И чем Ты можешь объяснить эти чувства? - Тем, что я - женщина, в ногах сильного мужчины. Того, кто владеет мной, того, кто господствует надо мной, того, кому я должна повиноваться. - Ты не говоришь как женщина с Земли, - заметил я. - Я быстро учусь на Горе, - ответила она, - и я многому научилась этой ночью. Я, скрестив руки, смотрел над ней и смотрел вниз. Она протянулапальцы, касаясь темных одеял. Затем, она повернулась, и посмотрела на меня. - Это потому, что я теперь собственность, не так ли, Господин? - Да, - согласился я. - Я всегда чувствовала это сердцем, но я даже не думала, что это может осуществиться. Я отошёл за её туникой. Я чувствовал, как острые листья влажной прохладной травы колют в мои щиколотки. Я поднял тунику и бросил ей. Она встала на колени, держа свою рабскую одежду перед собой. Она была крошечной, даже в её руках. На этом, темном, грубом куске ткани, блестели капли росы. Она сжимала тунику, не надевая, и смотрела на меня. - Я больше не девственница, Господин. - Уверяю тебя, мне это известно не хуже, чем тебе, - усмехнулся я. - Теперь я – всего лишь полностью открытая рабыня, - сказала она с грустью, - ничем не отличающаяся от других девушек, одна из них, легкодоступная при минимальном желании хозяина. - Да, - согласился я. - И мне не больно от этого, Господин. Я кивал. - И это не имеет никакого значения, не так ли? - Не имеет. - Господин, - прошептала она. - Может быть, теперь тебе пора одеться, - намекнул я. - Разве это - одежда? - она спросила, с улыбкой, натягивая на себя тунику. - Это – всего лишь маленькая тряпка. - Зато она не оставляет сомнений относительно твоего очарования, -признал я. - Но она совсем не прикрывает меня внизу. - Это так и предполагается, - усмехнулся я. - Ты знаешь почему? - Это, чтобы напомнить мне, что я - рабыня, - она улыбнулась, - таким способом моя уязвимость усиливается, что может быть неоценимым для хозяев. - Джинджер и Эвелин уже преподали вам это. - Они уже преподали нам много чего из нашей новой реальности. - А как на счёт интимных секретов рабских любовных ласк? - Пока нет, Господин. - Маленькая самка слина, похоже, хранит такие секреты от вас, - сказал я. – Утром я поговорю с Грантом. Это, может оказаться, не в их интересах продолжать замалчивать подобные вещи. - Да, Господин, - сказала она, явно испуганно. - Они будут учить тебя, и другие драгоценности в караване, всему, что они сами умеют, и быстро, - пообещал я. - Отказ будет причиной для серьезного наказания. - Да, Господин, - прошептала она. - Неосведомленная в этих вопросах свободная женщина - банальность. А вот неосведомленная рабыня - нелепость. - Вы подразумеваете, что я должна быть обучена, как ублажать мужчин, фактически тренирована этому? - Да, Ты должна быть дрессирована, как прекрасное домашнее животное, которым и являешься. Она испуганно смотрела на меня. - И я советую тебе заучивать эти уроки как можно лучше. - Да, Господин. - Несомненно, Ты знакома, из своего прежнего мира, с такими умениями, как шитье и кулинария, обычно подразумеваемыми подходящими для женщин. - Конечно, Господин. - И Ты можешь приготовить что-нибудь или сшить? - Нет, Господин. Мне казалось, что подобные занятия, подходили для женщин их более низких слоёв общества. - Ты научишься этому, - пообещал я. - Да, Господин. - Но кроме таких умений как приготовление пищи и шитьё одежды, занятий подходящих для женщин, и о которых Ты что-то знаешь, есть и много других умений. И это не должно как-то удивлять тебя. Среди них есть тонкие, восхитительные и интимные умения, наиболее подходящие для рабыни. - Я даже предположить не могла, Господин, - удивлённо сказала она. - Ты больше не свободная бездельница, - напомнил ей я. - Ты - рабыня. Ты должна заработать на свое содержание. Она вздрогнула. - Зачем Ты думаешь, тебя купили? Она прикрыла рот своей маленькой рукой, со страхом гладя на меня. - Убери руку ото рта, - приказал я. – Чтобы я видел губы рабыни. Стремительно она положила руку на бедро. - Выпрями спину, - услышала она мой следующий приказ, и выполнила его без промедления. - Свободная женщина, ложится в постель, и ждёт того, что произойдет. Рабыня встаёт на колени перед своим Господином и умоляет позволить доставить ему удовольствие. Свободная женщина считает вполне достаточным то, что она существует. От рабыни ожидается, что она не только будет существовать, но и должна выделяться. В действительности, она обычно боится только того, что она, не достаточно великолепна для своего хозяина. Это - неудивительно, что большинство мужчин находит свободную женщину, в её инертности, её невежестве и высокомерии просто скучной в постели. Ничего удивительного, что большинство мужчин предпочитает призывать её конкурентку к своим мехам, беспомощную, соблазнительную, похотливую рабыню в стальном ошейнике. - Когда-то я была свободной женщиной, - с грустью сказала девочка. - Есть надежда и для свободной женщины, - усмехнулся я. - Она может надеть ошейник, раздеться, и подвергнуться порке плетью. Вот тогда, порабощенная, она сможет научиться, доставлять удовольствие мужчине. - Да, Господин, - прошептала девушка. - Подобное обучение, не должно стать неожиданностью для тебя. Довольно обычно для рабынь пройти дрессировку. - Да, Господин. - Тогда, полагаю, Ты будешь обучаться старательно. - Я буду обучаться, Господин. Я разглядывал её. Внезапно она бросилась на живот на тёмные одеяла. Она подползла к моей левой ноге, и, схватив меня за щиколотку своими маленькими ручками, начала целоваться в мою стопу. - Рабыни могут умолять своих владельцев позволить им доставить удовольствие своему Господину, могут или нет? – спросила она, продолжая целовать мою ногу. - Да. - Я прошу позволить мне доставить удовольствие моему Господин, -попросила она. Её губы были теплыми и мягкими на моей ноге. - Я не твой владелец, - напомнил я. - Любой свободный мужчина – для меня Господин, также как и любая свободная женщина – моя Госпожа. - Это верно, - согласился я. - Я прошу Вашей милости, как моего Господина. Ведь сегодня ночью, на этих одеялах, Вы - мой Господин, мой Хозяин, тот кто вскрыл меня и к кому я была послана на эти часы для Вашего удовольствия. Это было верно. Я был её текущим пользующимся Господином. В эти часы, на моих одеялах, она должна служить мне, как моя собственная рабыня. В эти часы, на моих одеялах, она принадлежала мне, и могла быть использована для любых целей. Я почувствовал её язык. - Используйте меня, для Вашего удовольствия ещё раз, – молила она шёпотом. Как вы могли бы предположить, это приятно, получать такое внимание от женщины. Это особенно приятно, я уверяю вас, когда она - рабыня, когда она ваша собственность, и вы можете делать с ней всё, что пожелаете. - Пожалуйста, Господин, - просила она. - Возможно, - наконец ответил я. - Господин, а рабыни, такие как я, обучаются только женщинами? - Нет. Многие, гореане полагают, что самые лучшие дрессировщики рабынь всё же мужчины, и что только мужчина с кнутом, и его полная власть над женщиной, позволяют должным образом научит её быть рабыней. - У Вас есть кнут, Господин? – задрожав, спросила она. - Мой ремень вполне его заменит, - пообещал я ей. - Да, Господин. - Но, что касается меня, то я полагаю, что другие женщины, особенно если они - сами рабыни, могут быть превосходными дрессировщицами рабынь. Множество работорговых домов, держат тренеров, как женского пола, так и мужского пола. По моей собственной теории, если у девушки только один дрессировщик, то несомненно, лучше чтобы это был мужчина. Для девушки, в её неволе, является самым важным устанавливать отношения, прежде всего с мужчинами, ублажать, умиротворять, служить им, и так далее. С другой стороны, я думаю, что также бесспорно то, что девушка может получить очень много полезного от другой девушки, той, кто выжил и выживает, будучи рабыней. - Выживает? – переспросила она со страхом. - Да, рабынь, которые не приятны, бесполезны и не удовлетворяют их хозяев, обычно убивают, - напомнил я. Она в ужасе прижалась щекой к моей ноге. - Просто будь приятна, полезна и хорошо старайся ублажать хозяев -посоветовал я девушке. - Да, Господин. - Но большинство девушек, не только выживают как рабыни, но и процветают как рабыни, - постарался я успокоить её. - Господин? - Да. Тебе пока трудно поверить, но большинство девушек, как только они обнаруживают подлинность и неизбежность их рабства, то помещённые в неволю радостно расцветают. В рабстве они занимают своё истинное место в природе. В рабстве, под властью и авторитетом сильных мужчин бескомпромиссно владеющих и правящих ими, как простыми рабынями, они получают свою самую глубокую биологическую самореализацию, её окончательное исполнение. В рабстве, на их настоящем месте в природе, они становятся женщинами, тогда как за пределами оного, они этого не могут. Поскольку истинная женщина - истинная рабыня, никакая женщина не может стать истинной женщиной, пока не станет истинной рабыней. - Значит мужчины и женщины, не являются тем же самым, - догадалась рабыня. - Нет. Мужчины - владельцы. Женщины - рабыни. Твой прежний мир учил оба пола бороться за то, что является, в действительности, мужскими или даже бесполыми ценностями. Это приносит несчастье и расстройство для обоих полов. Гормонально нормальным женщинам трудно или невозможно достигнуть счастья, приняв ценности трансвестита. Так же это извращение ценностей усложняет или ломает работу желёз нормального мужчины для достижения естественного биологического исполнения своих функций. Оба пола, уже не в состоянии быть счастливыми, или далеки от счастья, на которое они оба способны, то счастье, которое является последствием поддержания биологической преданности их разным природам. - Ложь, лицемерие, претензии псевдомужественности не будут разрешены мне на Горе, ведь так, Господин? - Для тебя - ни в малейшей степени, рабыня. - Да, Господин. - Это вызывает у тебя недовольство. - Нет, Господин. - Тебе это нравится? - Да, Господин. - Даже девушка, у которой нет женщины-тренера, часто будет искать более опытных рабынь, чтобы попросить их советов касательно интимных отношений и их секретов любви и красоты. Иногда, она подкупает их такими крошечными подарками вроде еды или, выполняя часть их работы, и тому подобным. Действительно, большая часть болтовни рабынь, когда они по какой-либо причине оказываются вместе, так или иначе, связана с удовлетворением их владельцев. - Это в наших интересах выполнить наши обязанности наилучшим образом, - сказала она, улыбаясь. - Но лучшие дрессировщики, что у тебя будут, это твои владельцы, и Ты сама. Есть определенное волшебство, и если можно так выразиться, химия, между каждым Господином и каждой рабыней. Все рабовладельцы разные, и таким образом, также, что особенно восхитительно, все рабыни разные. Каждый рабовладелец будет обучать свою собственную девушку, согласно его собственным интересам и вкусам, и каждая девушка, в частном и интимном контексте особых отношений Господин-рабыня, через её интеллект и воображение, принадлежа своему хозяину, будет тренировать сама себя, чтобы быть его особенной рабыней, определенно и персонально. - Я понимаю, Господин. - Но, даже учитывая уникальность каждого случая отношений неволи, -продолжал я объяснения. - Есть всё же определенные общие знаменатели во всех подобных отношениях, которые не должны теряться из виду, такие как правовой статус рабыни, что она - в конечном счете, только статья собственности, что она подвергается тренировкам и наказаниям, и что она полностью подчиняется желаниям хозяина. - Да, Господин. - Но вне этого, вне отношений с конкретным владельцем, Ты будешь учиться и более широко тому, как быть угождать мужчинам. Ты можешь быть продана или передана другому мужчине, или попасть в руки незнакомца, или даже группы незнакомцев. Ты можешь знать немного или ничего о своём хозяине или хозяевах, кроме факта, что он имеет над тобой полную власть, и также он может знать немного или ничто о тебе, на разве что, кроме факта, что прекрасная кожа твоего бедра, отмечена клеймом рабыни. Ты, таким образом, начинаешь снова и снова, свою борьбу, чтобы убедить Господина, что может быть есть некоторый смысл в содержании тебя рядом, чтобы может быть заслужить некоторые послабления, вроде лишней ложки каши в твою тарелку, или ещё один кусочек булки для тебя, или втиснутая в твой рот корка хлеба. Ты будешь пытаться убедить его в твоей полезности, даже притом, что он для тебя полный незнакомец, служа ему, и великолепно, как рабыня. Ты понимаешь то, что я говорю? - Да, Господин. Я должна научиться, как быть приятной всем мужчинам вообще. - Правильно, - подтвердил я, - любая рабыня должна учиться, таким вещам, как поцелуи, прикосновения, изгибания страсти, позы любви и подчинения, и тысячам других мелочей связанных с твоей неволей. - Да, Господин, - шептала она. - Но, не бойся, - постарался я успокоить её. - Такие способы будут изучены не напрасно. Их потребует от тебя даже влюблённый в тебя владелец, и, можешь не сомневаться, он потребует их от тебя сурово, во всей полноте и точности, причём ещё строже, чем это сделал бы более случайный твой владелец. - Но, почему, Господин? – не поняла она. - Да потому, что Ты - рабыня, и в окончательном анализе, он будет хотеть, чтобы Ты помнила, что Ты только его рабыня. А кроме того, неужели Ты думаешь, что он потребовал бы от тебя, своей любимой рабыни, меньше, чем от какой-нибудь обычной невольницы, прикованной цепью у его ног? - Нет, Господин, - теперь согласилась она. - Почему Ты замолчала? – поинтересовался я. - Мне кажется странным думать о доставлении удовольствия любому другому мужчине, с тем же самым мастерством, с которым я должна служить любимому Господину, как простая рабыня, - сказала он задумчиво. - Твои навыки и таланты, конечно, в большинстве или даже больше, в его распоряжении так же, как они в распоряжении у любого другого мужчины, -пояснил я. - Верно, - тихо сказала она. - Ты возражаешь? - Нет, Господин, - ответила она. – Но я хотела бы служить своему любимому Господину, с лучшими из моих способностей, со всеми навыками или талантами, которые я могла бы иметь. - И он заметил бы, что Ты делаешь это именно так, - продолжил я её мысль. - Да, Господин, - сказала она, и внезапно зарыдала. - Что-то не так? – спросил я. - Я так напугана, - ответила она, сквозь слёзы. - Этот мир пугает меня, и на нем я - только голая рабыня. Я не знаю, что делать. Я боюсь. Я настолько невежественна. Я ничего не знаю. Я очень напугана. Я – всего лишь рабыня. - Ты говоришь правдиво, невежественная рабыня, - сказал я. Она, что, ожидала, что я буду успокаивать её? Она повернула свою голову в сторону, и положила свою левую щеку на одеяло у моих ног. - Пожалуйста, Господин, поставьте свою ногу на мою шею, - внезапно попросила она. Я так и сделал, и надавил так, что она могла чувствовать вес моей ноги, и моего тела. - Теперь, Вы могли бы, убить меня одним движением Вашей ноги. - Да, - спокойно ответил я. - Пожалуйста, не убивайте меня, Господин, - запросила она пощады. -Вместо этого, сжальтесь надо мной, я умоляю Вас, используйте меня для своего удовольствия. Я убрал ногу с её шеи. - Сначала я хочу осмотреть тебя. Ты можешь подняться с живота, -разрешил я, и она стремительно она поднялась с живота. - А теперь встань передо мной на колени. - Колени шире, - приказал я ей, - ягодицами назад на пятки, живот втянуть, голову выше, руки на бедра, плечи назад, выпяти груди. Я откинул её волосы за спину и разгладил их, чтобы они, таким образом, не мешали бы осмотру. Я оценивал её, медленно, тщательно. - Это не невозможно, - сказал я ей, в конце подробного осмотра, - что мужчина мог бы найти тебя приятной. - Заставьте меня доставить Вам удовольствие, - попросила она. - Скорее, - усмехнулся я, - Я разрешу тебе просить, доставить мне удовольствие, и так, как это положено для рабыни. - Я прошу Вас позволить доставить удовольствие Вам, Господин. - Как рабыня? – уточнил я. - Да, Господин, - поправилась она. – Я прошу позволить доставить Вам удовольствие как рабыня. - Но Ты, же недрессированна, - сказал я, с презрением в голосе. - Научите меня, - попросила она. В её глазах стояли слезы. Я внимательно и беспристрастно смотрел на неё. - Тренируйте меня, Господин, - взмолилась она. - Дрессируйте меня, пожалуйста, Господин! - Возьми волосы из-за левого плеча, - приказал я, - и держи их перед и напротив твоих губ. Часть волос держи перед своими губами и напротив них. Другую часть, центральную прядь, возьми в рот и держи губами, так, чтобы Ты могла почувствовать их мягкими внутренними поверхностями твоих губ. Часть этих же волос возьми глубже, чтобы они оказались между зубами. Теперь сожми свои губы, и, оставаясь на коленях, привстань с пяток, и наклонитесь вперед, осторожно и покорно. Вот так я начал обучение неназванной рабыни на равнинах Гора. Через несколько мгновений я опрокинул её на спину на одеяла. - У меня хорошо получилось тренироваться, Господин? – спросила она в конце. - Да, хорошенькая рабыня, - я сказал, довольно. - Ты - способная ученица, и Ты хорошо обучаешься. Она прижалась ко мне. - Это - дань твоему интеллекту. - Спасибо, Господин. - И твоей генетической склонности к рабству, - добавил я. - Да, Господин. Приобретение этой женщиной рабских умений следует за крутой кривой обучения, далеко вне ожидавшихся шаблонов или её готовности для этих умений, не свойственных ей раньше. Она изучает их слишком стремительно и хорошо, чтобы не быть, в действительности, прирождённой рабыней. - О-о-о! – простонала она, и затем я взял её снова. На сей раз её рабские судороги, хотя и начальные, недоразвитые, были безошибочны. - Как давно Ты была девственницей? - Тысячу лет назад, - она улыбнулась. – Нет, я думаю, что возможно, даже десять тысяч лет назад. - Ты чувствуешь теперь себя меньше, чем Ты была прежде, - спросил я, -менее важной, какой-то менее значимой? - Не-е-ет, - сказала она, улыбаясь, - Я чувствую себя в десять тысяч раз важнее, значимее, чем то, кем я была прежде. - О девственности, насколько я это знаю, на английском языке, говорят как о том, что могло бы быть потеряно. С другой стороны, в гореанском о ней обычно задумывается как о чём-то, что должно перерасти, или изменить. - Это интересно, - отметила она. - Кем в английском языке, будет женщина, которая не является девственницей? – спросил я. Она задумалась на мгновение. - Недевственница, я полагаю, - ответила она. - Это различие в гореанском очерчивается различными способами, - начал я объяснять рабыне. - Самым близким к английскому являются различия между терминами «глана» и «метаглана». «Глана» означает статус девственности, а «метаглана» обозначает статус последующий девственности. Ты видишь различие? - Да в гореанском девственность расценена как статус, который будет наследоваться. - Другой способ понять различие с точки зрения «фаларина» и «профаларина». «Профаларина» определяет статус, предшествующий «фаларина», который является статусом женщины, которая хотя бы раз взята мужчиной. - Здесь, - отозвалась она, - статус девственности расценён как тот, который предшествующий, но ещё не достигший, статуса фаларина. - Да, - согласился я. - В первом случае, за девственностью, как видишь, что-то следует, а во втором, она оценивается как что-то, что задумано, как простое предшествование статусу фаларина. Это подразумевает, что она ещё не фаларина. - Обе эти формулировки очень отличаются от английских, - заметила она. - В английском языке, как я теперь вижу, о девственности говорят как положительной собственности, и недевственность, несмотря на её очевидную и весомую важность, и даже её потребность, для продолжения рода, кажется, расценивается, как что-то являющееся просто отсутствием собственности, или лишением собственности. - Да, - согласился я с её заключением. - Это - как если бы весь спектр был разделен на синий цвет и не-синий цвет. Легко понять, что не-синий цвет в каждой части реальнее, и ещё обширнее и разнообразнее чем просто синий цвет. - Да, - поддержала она. - Эти патологические концепции, внушенные благодаря разговорному языку, могут произвести искажения понятий действительности, - развивал я свою мысль дальше. - Я понимаю, Господин. - В гореанском, в отличие от английского, обычный путь, очерчивания различий в терминах «глана» и «фаларина». Отдельные слова, они, используются для отдельных свойств или условий. Оба условия, если можно так выразиться, получают сходный статус. Оба расценены как являющиеся одинаково реальными, одинаково положительными. - Да, Господин. - Иногда, метафорически в английском языке, однако, различие между девственницей и женщиной очерчивается, почти в гореанских интонациях. Строго говоря, в английском языке, женщина могла бы и женщиной и девственницей. - А гореане говорят свободно о таких вещах? – поинтересовалась она. - Свободные люди обычно не говорят свободно об этом, Например, является ли свободная женщина - гланой, или фалариной - это очевидно её дело, и ничьё другое. Такие интимные вопросы хороши в пределах прерогатив её частной жизни. - Однако, подозреваю, что такие вопросы, не в пределах прерогатив частной жизни рабыни. - Конечно, нет, - засмеялся я. Такие вопросы – это общие сведения о рабынях, такие же, как цвет их волос и глаз, или размера их ошейников. - А мои самые интимные измерения? - Это такие же общие сведения, - уверил её я, - если кому-либо это интересно. - Какая же часть личной жизни мне разрешена? - Никакая. - А какие-нибудь секреты у меня могут быть? - Ни одного. - Понимаю, - вздохнула она. - Теперь, Ты, возможно, немного лучше, чем прежде понимаешь. Что это значит быть рабыней. - Да, Господин. - Твое вскрытие, например, не должно остаться тайной, - заметил я. - Кровь, которую Вы размазали на моей ноге, позволит всем увидеть это, - улыбнулась она. - Ты боишься критики и насмешек других девушек? – спросил я. - Я боюсь только того, что я, возможно, не достаточно понравилась своему Господину. - Превосходный ответ, - похвалил я рабыню. - Ведь они, тоже скоро будут бояться. - Да, - согласился я с ней. Я задавался вопросом, знала ли она, как точно она сказала. Девушки на цепи, что однажды откроется, чтобы отправить их служить мужчинам, обычно вскоре начинают конкурировать между собой, и легко оценить, кто будет служить владельцам лучше всего, а те, кто упорно не вступает в это соревнование, те обычно становятся первыми, кто идёт на корм слинам. - Я была глана, - она улыбнулась. - Теперь я – фаларина. Я положил ей на рот свою руку, и сильно прижал, принуждая замолчать. Потом я убрал руку и сказал: - Такие определения используют, говоря о свободных людях. Они применимы к рабыням, не более чем к самкам тарсков. - Да, Господин. - Ты была девушкой белого шелка, - пояснил я. - Теперь Ты - красный шелк. - У нас нет прав, в таких вопросах, на те же самые слова как у свободных людей? – опешила она. - Нет, - ответил я жёстко. - Я всё понимаю, Господин, - сказала она, со слезами в глазах. - Даже здесь, обрати внимание, оба слова предполагают равный статус. Оба понятия одинаково положительны, оба свойства задуманы как являющиеся одинаково реальными. - Это верно. - Безусловно, белый цвет в контексте «девушки белого шелка», имеет в гореанском оттенок скорее невежества, наивности, и нехватки опыта, и в гораздо меньшей степени предполагает чистоту и невинность. Красный цвет в контексте «девушки красного шелка», с другой стороны, ясно означает опыт. Каждый ожидает, что девушка красного шелка, например, не только будет в состоянии найти дорогу к его мехам, но под кнутом, властью и унижением, возможно в цепях, окажется чувственным сокровищем в пределах оных. - Я - красный шелк, - проговорила она. - Возьмите меня. - Возможно, - пообещал я, и начал нежно ласкать её. - О-о-о! Да! - Тебе нравится это? - Я должна отвечать на такой вопрос? - Да. - Да, Господин, - ответила она, задыхаясь. - Мне нравится это. - Она закрыла глаза. - О, да. Мне нравится это. - Господин – позвала она, глядя на меня. - Да. - За сегодняшнюю ночь, Вы не раз упомянули, «связанная или скованная цепью». - Да. - Я боюсь быть связанной или скованной цепью. - Значит, есть все основания связать тебя или приковать на цепь. Она вздрогнула. - Господин, - позвала она вновь. - Да. - Зачем нужно связывать женщину, являющуюся рабыней? – спросила она. -Она знает, что для неё нет никакого спасения. Она не собирается убегать. Она знает, что Вы можете сделать с ней всё, что и как Вам понравится. - Это держит её в нужном для Господина положении, для того чтобы неспешно трудиться на её теле. - Это верно. - Но основные причины, как Ты могла бы подозревать, психологические, с точки зрения Господина и с позиции рабыни. Она, скованная цепью, или связанная - беспомощна. Она знает, что, по прихоти владельца, могла бы быть разрезана как плод ларма. Это увеличивает её ужас, её уязвимость, и её желание угодить, которое будет сочтено приятным. Это повышает её чувствительность как рабыни, и, соответственно, готовность ответить на прикосновения Господина. С точки зрения рабовладельца, конечно, это также является стимулирующим. Приятно для мужчины иметь неограниченную власть над женщиной, видеть её связанной или закованной в цепи, в том положении, что он выбрал, и знать, что она должна подчиняться любому его капризу. В такой ситуации свойства их природы, такие как господство и подчинение резко усиливаются. И это ощущается и рабовладельцем и его рабыней. Кроме того, по физиологическим причинам, обычно обездвиживание ведёт к повышению отклика женщины. Судороги страсти, несколько ограниченные, или точнее сказать, направленные, отрегулированные, управляемые, и заключенные в пределах параметров, установленных Господином, должны оказаться более интенсивными и более концентрированными. - Я понимаю, - послышался её шёпот. - Но главное, по моему мнению, - это психологическое давление на женщину. Её приводят в дом Господина, и в ясных, насильственных и неоспоримых понятиях показывают реальность её новой ситуации. Что она беспомощна, что она в его власти и милосердии. Что она, независимо от её желания, является теперь его собственностью. Что он может делать с ней всё, что ему нравится. Что она принадлежит, что она - его рабыня, и что он - её хозяин. - И я была бы испугана, если бы оказалась связана, - согласилась она. Но я-то видел, что она уже хотела быть связанной. Я продолжал ласкать её. - Господин, - прошептала девушка. - Да. - Свяжите меня – шепотом попросила она. - Ты просишь этого? - Да, - выдохнула она. - Я прошу Вас связать меня. - Встань на колени, - резко и громко приказал я ей, - быстро. Она стремительно встала на колени, и испуганно посмотрела на меня. - Я передумала, - попыталась отказаться она, глядя на меня со страхом. - Не меняй положения. - Да, Господин. Я подошёл к своим седельным сумкам, и вытащил два довольно коротких отрезка мягкой, гибкой, плетёной из черной кожи верёвки, приблизительно двадцать пять дюймов каждый. Я немного оттянул её правое запястье и привязал его к правой лодыжке, оставив при этои приблизительно шесть или семь дюймов слабины между рукой и ногой. - Это – обычное связывание с открытыми ногами. Оно не предназначено для строгого удержания рабыни, но зато - простое и общеизвестное. - За тем я таким же образом связал её левые запястье и лодыжку. – А когда я закончу пользоваться тобой, - объяснял я далее, - Я мог бы просто связать твои запястья за спиной, а за тем и лодыжки. Это уже - общепринятый и эффективный способ обеспечения безопасности. Если Ты не была достаточно приятна, то я мог бы подтянуть твои связанные лодыжки и привязать их к запястьям. А кроме того, Ты была бы всегда привязана ещё и за шею к колонне или к дереву. Я встал и отошёл в сторону, чтобы оценить дело своих рук. - Преимущество этого способа, состоит в том, что верёвки не мешают стоять на коленях, и рабыня может с удобством делать это в течение многих часов, возможно около стула владельца, в то время как он работает, и ещё не готов к занятиям с ней. Она потихоньку, стараясь сделать это незаметно, потянула верёвки, но кожа держала её запястья крепко, всякий раз возвращая их на место, к лодыжкам. - Это все? - робко спросила она. - Я вижу, что есть потенциальные возможности этого способа связывания, которые, Ты пока ещё не оценила, - заметил я, и, взяв её за волосы, толкнул вперёд на одеялах на живот. - Вырывайся, - приказал я рабыне. Она так и сделала, но оказалась совершенно беспомощной, и вскоре прекратила свою бесполезную борьбу. - Интересный вид открывается на женщину, - усмехнулся я. - Также, связанная в этом положении, она редко сомневается относительно того факта, что она - рабыня. Иногда, это может быть довольно болезненно. Она застонала, и я, милостиво, перекатил её на бок. Она испуганно посмотрела на меня. - Прими во внимание, что такое связывание, не годится для строгого удержания, но оно вполне достаточно для некоторого обездвиживания, а именно, в ситуации, как сейчас, в присутствии владельца или пользователя. Например, под наблюдением, Ты не можешь использовать правую руку в попытке развязать узел слева или на лодыжках. Если, конечно, вместо верёвок используются цепи, то они уже достаточны для надёжного ограничения свободы рабыни, эстетического и восхитительного, а можно ещё пристегнуть цепи к ошейнику, естественно, чтобы ограничить движение. Я повернул её на спину. Её крепко сжатые колени торчали вверх, а её руки беспомощно лежали по бокам. - А вот теперь, я думаю, что Ты можешь понять одно из главных достоинств этого способа связывания. Женщина довольно беспомощна, и нет абсолютно никакой возможности оказать сопротивление доступу хозяина к телу рабыни. Казалось, что она, связанная рабыня, пыталась вжаться в землю. - Пожалуйста, Господин, развяжите меня, - попросила она. Я с усилием развёл её колени. - Ох! – воскликнула она. Я держал её колени разведёнными широко в стороны, не позволяя ей сжать их. - Я не хочу быть связанной! – закричала она. - Я не знала, что это будет так. Я слишком беспомощна! Пожалуйста, развяжите меня! Освободите меня! Ослабьте мои путы! Не держите меня больше связанной! Нет! Пожалуйста! Господин! Я рассматривал её, а она смотрела на меня в страхе, и беспомощно изгибалась. - Что Ты знаешь обо мне? - Ничего, только то, что Вы - мой Господин. - Что я мог бы сделать с тобой? – спросил я. - Всё что угодно, - ответила она. Я убрал руки, разрешая ей свести колени, она немедленно и сделала, в страхе, крепко сжимая их вместе. - Вы связали меня как свинью. - Свинья, не является гореанским животным. Скорее, Ты связана как самка тарска. - Значит, Вы связали меня, как самку тарска! - Не льсти себе, что Ты сможешь наслаждаться столь же высоким статусом, как у свиньи или у самки тарска. Твой статус ещё ниже, чем у этих презренных животных потому, что Ты - рабыня. - Значит, Вы связали меня, как рабыню! - Вот теперь Ты говоришь правильно, - похвалил я её. - Что Вы собираетесь сделать со мной? - Всё, что я пожелаю! Она застонала, и слегка потянула шнуры, связывающие её запястья с лодыжкам. - Ну что, теперь Ты начинаешь ощущать, что это значит для женщины, быть связанной мужчиной? - Да, Господин, - прошептала она. - Ты можешь убежать? - Нет, Господин. - Ты бессильна? - Да, Господин. Я полностью бессильна. - Что будет с тобой сделано? - Я не знаю! – заплакала девушка. - Я беспомощна. Я - рабыня. Я в Вашем милосердии. Вы тот, кто решает, что должно быть сделано со мной. - Возможно, я выпорю тебя, отстегаю своим ремнём, - рассуждал я. - А может быть, пну тебя, а потом снова и снова, убеждая тебя в твоей никчёмности. Или, я встану на колени сев на твоё тело, и буду систематически хлестать тебя по щекам, пока Ты не запросишь пощады. А ещё я могу просто ради моего развлечения, бессмысленно избивать тебя. - Пожалуйста, Господин, не надо. - Возможно, это должен быть хлыст, - задумался я. - Пожалуй, я использую на тебе хлыст. Буду стегать долго, как упорную самку кайилы. - Нет, Господин, - взмолилась она. - Пожалуйста, не надо, Господин! - Ты действительно настолько непокорная? - Нет, я не непокорная. Я послушная. Я покорная. Я готова доставлять Вам удовольствие, и я желаю доставить его Вам. - Возможно, я забью тебя до смерти. Но возможно, я возьму тебя. Она в ужасе смотрела на меня. - Что бы Ты предпочла, быть забитой или взятой? - наконец спросил я. - Взятой, Господин, - отчаянно закричала она. - Я прошу взять меня. - Взять как свободную женщину, - решил уточнить я, - с некоторой долей уважения к её достоинству, гордости и статусу, или взять как рабыню? - Я - рабыня, Господин. Я молю о том, что положено рабыне. Я смотрел на девушки колени, крепко сжатые вместе. - Разведи колени в стороны, и широко. - Да, Господин. - Теперь, проси, - приказал я ей. - Я умоляю, Вас Господин. В некоторые моменты, мне приходилось затыкать её рот её же волосами, скатанными в клубок, а когда и это не помогало, то я ещё и зажимал ей рот своей рукой. Её глаза были просто бешеными. Она дико пиналась в гибких, черных кожаных путах, снова и снова. Тогда, пожалев, я развязал её конечности, и позволил ей выпрямить её трясущееся тело на моих одеялах. Затем, пальцем я вытянул клубок влажных волос изо рта. Она задыхалась, и дрожала. Я держал рабыню, прижав к себе, ещё несколько минут, чтобы она, тем временем, в тепле и под защитой моих рук, могла бы внести некоторые поправки в то новое измерение, которое она обнаружила в своем существе. - Что это было? – счастливо прошептала она. - Это был маленький, - заверил её я. - Что это было? – шепотом повторила она. - Это был первый, как мне кажется, из твоих рабских оргазмов, -пояснил рабыне, и, поднявшись, подобрал и бросил ей крошечную рабскую тунику. - Надень это, - приказал я. Она с трудом натянула свою влажную одежду, и я осторожно взяв девушку на руки, и отнес к её месту на цепи. Я аккуратно положил девушку на траву. Когда я взял открытый ошейник, чтобы закрыть его на её горле, она взяла руками мои запястья, и стала нежно их целовать. Она смотрела на меня своими глазами прекрасными и кроткими. - Я даже не представляла, что это могло бы быть так, - тихо сказала она. - Это был только маленький, - усмехнулся я. - Неужели может быть больше? – удивилась девушка. - Ты ещё не начинала изучать, что это такое быть рабыней. Она испуганно посмотрела на меня. Тогда я защёлкнул ошейник на её горле. - Ты знаешь кто, в конечном счете, окажется твоим лучшим тренером? - Нет, Господин. - Ты сама, собственной персоной. Девушка, непосредственная, нетерпеливая к удовольствиям, изобретательная и умная, контролирующая свои собственные действия и чувства, стремящаяся всячески улучшить и усовершенствовать их. Ты сама будешь в значительной степени ответственна за превращения себя в превосходную рабыню, которой Ты скоро станешь. - Господин? - Ошейник, - сказал я, касаясь стальной полосы на её горле, -одевается снаружи, он лишь окружает рабыню, настоящее рабство приходит изнутри. - Господин? - Рабство, - объяснял я ей, - истинное рабство, всплывает изнутри тебя, из глубин твоего собственного Я. И Ты, мое прекрасное, маленькое, рыжеволосое домашнее животное, я уверяю тебя, как свидетель твоего сегодняшнего поведения и твоих действий этой ночью, истинная рабыня. Не борись со своим рабством. Позволь ему свободно, спонтанно, искренно, сладко и беспрепятственно вырваться наружу и заявить о себе. Это – то, что Ты есть! - Да, Господин. - А кроме того, - усмехнулся я, - это спасет тебя от многих встреч с ударом плети. - Да, Господин. Тогда я отвернулся и оставил её на цепи, рядом с остальными спящими рабынями. - Господин! – окликнула она, но я не обернулся. Она осталась там, на караванной цепи, куда я её приковал. Она была всего лишь рабыней. Я возвратился к своим одеялам, и ляг снова, чтобы успеть задремать на несколько енов перед тем, как лагерь шевелился. Не произошло ничего особенного. Я просто сделал одолжение для Гранта, моего друга, вскрыв гибкотелую, рыжеволосую девушку для него, одну из его рабынь. Безусловно, она была симпатичная, и первая на караване. 14. Хорошая торговля. Прыщи. Я изучаю кое-что из Ваниямпи. Стебли кукурузы. Знак. Грант и я продолжаем двигаться восток. Рыжеволосая девушка вскрикнула в боли и страха, сбитая с коленей на спину пышной, презрительной, крепконогой свободной краснокожей женщиной из племени Пыльноногих. Рабыня в ужасе смотрела на неё. Рабыни знают, что больше всего на свете им надо бояться именно свободных женщин. - Wowiyutanye! - прошипела женщина Пыльноногих на испуганную девушку, лежащую в траве перед ней. - Да, Госпожа, - с полным непониманием ответила рабыня на гореанском. Мужчины на торговом месте почти не обращали на них своего внимания. Я сидел поблизости, на расстеленном одеяле, на котором я разложил кое-что из своих товаров принесённых мной в Прерии, главным образом зеркала, краски и бисер. Женщина Пыльноногих перекатила девушку на правый бок и задрала её тунику на левом бедре. Испуганная рабыня не сопротивлялась. - Inahan! - завопила женщина Пыльноногих другим стоявшим рядом, указывая на клеймо на бедре девушки. - Guyapi! - Хо, - одобрительно сказал один из мужчин. - Inahan, - согласился другой. - Winyela! - объявила краснокожая женщина. - Inahan, - поддержали её сразу несколько человек. - Cesli! – презрительно сказала краснокожая девушке. - Пожалуйста, не делайте мне больно, Госпожа, - просила рыжеволосая по-гореански. - Ahtudan! - Закричала женщина сердито, и затем плюнула в неё. - Да, Госпожа, - плача повторяла рыжеволосая девушка. - Да, Госпожа! Она тогда лежала в траве, подтянув ноги, и смотрела вниз. Женщина Пыльноногих отвернулась от неё и пошла туда, где на одеяле сидел я. Она смотрела на меня с сияющей улыбкой. Пыльноногие, в целом, являются приветливыми, чистосердечными и щедрыми людьми. Они склонны быть щедрыми и дружелюбными. - Хау, - поприветствовала меня женщина, становясь на колени перед одеялом. - Хау, - ответил я. Трудно не любить их. Наибольший товарообмен идёт именно с ними. Они также выступают в роли посредников и дипломатов западных Прерий. Женщина открыла, свисавший с её плеча прямоугольный кожаный парфлеш, украшенный вышивкой. В нём были различные образцы вышивки бисером и несколько маленьких лоскутов шкур. Она разложила кое-что из этих предметов на её краю одеяла. - Хопа, - сказал я, восхищенно. – Хопа! Она сверкнула сильными и белыми зубами, сиявшими на широком, красновато-коричневом лице. Она указала на маленькое зеркало, с красной металлической оправой. И я передал его ей. Я оглянулся. Позади и в стороне от нас рыжеволосая девушка, робко, испуганно, снова поднялась на колени. Я не думаю, что она лично оскорбила женщину Пыльноногих. Я думаю, что, скорее всего, это женщина Пыльноногих просто не имела большой приязни к белым рабыням. Многие из женщин краснокожих, несмотря на предпочтения их мужчин, не одобряют эти мягкие, соблазнительные, желанные товары, доставляемые в Прерии. Женщина тщательно исследовала маленькое зеркало. Я смотрел мимо неё, туда, где на расстоянии нескольких ярдов, были привязаны несколько кайил приехавших Пыльноногих. Там, вместе с четвероногими животными, присутствовало ещё одно -двуногое, и эти две ноги были прекрасны, и несомненно принадлежали они тому же хозяину, что и лапы кайилы. Она носила короткий предмет одежды из колец тёмной кожи, рваный и заляпанный грязью, несомненно, когда-то бывший платьем свободной женщины, но выброшенный ей, и теперь обрезанный до длины подобающей для рабыни. Девушка была мокрой от пота и темной от пыли. Её тёмные волосы были влажными и спутанными. Ноги, сильно поцарапанные и местами покрытые засохшей кровью, были черными от смешавшихся пыли и пота. Тут и там можно было видеть, следы капель пота сбежавших по пыли покрывавшей её ноги толстым слоем. На бедрах, где она обтирала руки, пыль была исчерчена мокрыми мазками. Она прибежала сюда бок обок с кайилой её владельца и было очевидно что делалось это не медленно. Грант был занят беседой с четырьмя или пятью из мужчин Пыльноногих. Затем он встал, и пошел к своим запасам, чтобы достать и продемонстрировать прекрасный топор. Рабыня Пыльноногих, вставшая на колени рядом с кайилой, носила украшенный бисером ошейник, приблизительно полтора дюйма шириной. Это был довольно красивый ошейник. Он представлял собой ажурную ленту, плотно прилегающую к её шее и завязанную на горле спереди. Узоры на ошейнике образованные бисером весьма интересны. Они указывают на её владельца. Подобные образцы используются здешними мужчинами, чтобы пометить их стрелы или любое другое личное имущество и оружие. Особенно важно идентифицировать стрелы, поскольку это может иметь значение в разделе мяса. Снять такой ошейник без разрешения, для рабыни – смерти подобно. Кроме того ошейник завязан так называемым узлом подписи, сложным узлом, в пределах данного племенного стиля, вязь которого известна только человеку, который его изобрел. Это служит для очень практических целей, получается, что невозможных удалить и снова надеть такой ошейник без владельца, ведь при проверке узла хозяин всегда может определить, развязывался ли узел. Достаточно сказать, что рабыни дикарей никогда не снимают ошейники. Девушка держала свою голову опущенной вниз. Очевидно, ей не разрешали поднимать глаза на торговом месте. Таким образом, если её владелец желал, она могла бы, прийти и уйти с торга ничего не видя, или ничего не узнав, кроме возможно, травы между её коленями и лапами кайилы её хозяина. Рабыни на Горе, везде, где они могут быть найдены, скажем, в городах или в Прериях, всегда содержатся под железной дисциплиной. Это – гореанское правило. - Два, - сказала женщина Пыльноногих, по-гореански, держа два пальца. Она указала на зеркало, теперь лежавшее перед нею, и на два украшенных бисером прямоугольника, вытянутых из её парфлеша. Этот тип вышивки бисером популярен в сувенирных магазинах в различных гореанских городах, далеких от границы. Кроме того, подобные поделки используются кожевниками для дальнейшей переработки в различные изделия, такие как кошельки, кисеты, бумажники, художественно оформленные пояса, кожуха и ножны. Интересно, что подобные товары, тем более популярны, чем дальше отъезжаешь от приграничья. Дело не просто в том, что в приграничье подобное не является экзотикой, но, я думаю, что оно ещё и служит напоминанием о реальной близости земель краснокожих. Тогда как эти же самые земли и племена их населяющие, вдалеке от границы,склонны рассматриваться не только как отдаленные, но и как почти мифические народы. Оглушительный крик воина Кайила, например, никогда не пробуждал законопослушного бюргера из Ара от его дремоты. - Пять, - предложил я краснокожей женщине. Я помнил, что Грант, два дня назад, на другом торге, получил пять таких прямоугольников за подобное зеркало. Я улыбнулся, когда я сделал это предложение женщине Пыльноногих. В такой торговле это - хорошая идея, с обеих сторон, много улыбаться. Это делает обмен, если он имеет место, намного более приятным для обеих сторон. Мало того, что напряженные отношения могут быть ослаблены, но и тщеславие не будет вовлеченным в торговлю. Уступки, таким образом, для обеих сторон, меньше походят на поражения и больше на пользу, даруемую друзьям. В конечном счете, это увеличивает процент взаимно удовлетворительных сделок, и человек, который счёл контакт с Вами удовлетворительным, наиболее вероятно, будет иметь дело с Вами снова. Он становится, в действительности, постоянным клиентом. Лучше получить меньше прибыли от клиента сейчас и сделать так, чтобы он возвратился, чем получить более высокую прибыль один раз и не увидеть его снова. Дикари, похоже, прониклись добрыми чувствами к Гранту, который казался популярным среди Пыльноногих, и, насколько я могу судить, ориентируясь в основном на звуки голосов. Я снова бросил взгляд на белую рабыню Пыльноногих, стоящую на коленях, опустив глаза вниз, в её украшенном бисером ошейнике. Я думал, если её вымыть и расчесать, стала бы она привлекательной. Легко было понять, почему мужчины Пыльноногих находили такие товары интересными. Приятно иметь такое прекрасное животное подле себя, чтобы оно готовило мясо, содержало вигвам, а также, ублажало тебя на мехах, покорно и старательно. Я мог также понять, почему женщины Пыльноногих рассматривали такой товар с отвращением и презрением. Как могут они, свободные, начать, конкурировать с рабыней? Как они могли даже начать думать об этом, пока, также не стали рабынями? - Два, - повторила женщина. - Пять, - стоял я на своём. Мой интерес к Прериям, конечно, был не в торговле. Исходя из моей заинтересованности, я мог бы просто отдать этой женщине зеркало. Но с другой стороны, я знал, и Грант хорошо прояснил мне это, что нельзя оскорблять дикарей, и вести дела с ними нереалистично, особенно в свете других торговцев, которые могли бы следовать за мной. Если бы я отдал товары, или обменял их слишком дёшево, то это заставило бы краснокожих предположить, что я поставил дешёвые или низкокачественные товары, вывод, который будет не в моих интересах. Также, они могут подумать, если товар качественный, что они платили слишком много за них в прошлом, и будут ожидать, чтобы следующие торговцы ставили бы точно такие же цены, чего они, вероятно, сделать не смогут, будучи просто не в состоянии, и торговля может заглохнуть. Один из мужчин Пыльноногих с большим тщанием исследовал топор, который Грант показал ему. Грант извинился и поднялся на ноги. Не стоит торопить дикарей в их рассматривании товаров. Грант тем временем снова пошел к его вьюкам и показал некоторые пакеты, обернутые в вощеную бумагу. - Canhanpisasa, - сказал Грант. - Canhanpitasaka. Canhanpitiktica. Он тогда начал, обходить и одаривать мужчин и женщин Пыльноногих, леденцами, кусками сахара и хлопьями высушенной патоки. Женщина, с которой я имел дело, также, получила полную горсть хлопьев патоки. Она растянула губы. Грант и она при этом обменялись фразами, на мой взгляд, соответствующими любезностям и поздравлениям. Она указала на Гранта. - Wopeton, - сказала она. - Akihoka, Zontaheca. Я посмотрел на Гранта. Я знал, что одним из его имен, среди краснокожих было Wopeton, что означает Торговец или Коммерсант. - Она говорит, что я - квалифицированный и честный товарищ, - перевёл он. - Хопа! Wihopawin! - сказал он ей. Пухлая женщина сложилась пополам от смеха. «Хопа», я уже знал, подразумевается - симпатичный или привлекательный. - Я сказал ей, что она симпатичная женщиной, - объяснил Грант, - и теперь она дразнит меня. Она говорит, что я - шутник, тот, кто заставляет других смеяться. - Два, - сказала женщина мне. - Пять, - не уступал я. Грант осмотрелся, держа конфеты в руке. Он увидел молодого краснокожего сидящего рядом с группой взрослых мужчин. Паренёк носил рубашку, узкие брюки и бричклаут. Торговец поманил его жестом, приглашая подойти ближе. Грант предложил ему некоторые из конфет. Молодой человек покачал головой, отрицательно. Он не отрывал глаз от рыжеволосой девушки. - А-а-а! - протянул Грант, и, повернувшись к рыжеволосой, резко приказал. - Раздевайся! Стремительно и без колебаний, испуганная рабыня, сделала то, что ей было приказано. - Покажись ему, - приказал он ей. - Наш молодой посетитель находит тебя более интересной, чем леденцы и патока. – Затем он поставил свой ботинок ей на спину и толкнул её вперёд на живот, в сторону молодого парня. - Будь любезна к нему, - потребовал Грант. - Господин? - непонимающе спросила она. - Встань на колени перед ним, - объяснил он. – Зубами сними с него бричклаут. Попытайся заинтересовать его собой. - Да, Господин, - всхлипнула она. Это был уже не первый раз, когда она нравилась кому-то из клиентов торговца, и ей приходилось их ублажать. Грант убедился, что девушка поднялась на колени, и принялся убирать конфеты, обертывая их, и тщательно пряча в своём мешочке. Девочка испуганно смотрела на молодого краснокожего. - Четыре, - снизил я цену для женщины Пыльноногих. Я поздно сообразил, что должен был установить свою начальную цену несколько выше. Уже я получал меньше за маленькое зеркальце, чем Грант сторговал подобном рынке позавчера. - Winyela, - проворчала женщина, с отвращением, глядя мимо меня на рыжеволосую девушку. Я оглянулся. Испуганная, кроткая и изящная она явно приглянулась подростку. У меня не было сомнений в том, что он ею заинтересуется. - Winyela, - повторила женщин Пыльноногих, и плюнула в траву. На расстоянии нескольких ярдов, около кайилы, белая рабыня Пыльноногих стояла на коленях, низко опустив голову, и не смея её поднять. Грант уже вернулся к каравану, где большинство его, скованных цепью за шеи девушек толпились вместе. Там он отстегнул от каравана Джинджер, и двух шведок - Уллу с Ленну. Всех девушек в лагере, за исключением рыжеволосой, теперь назвали. В каждом случае им присвоили их бывшее земное имя, но теперь, как кличку, решением их владельца, как рабское имя. Двумя американками, рядом с рыжеволосой, были Лоис и Инес, француженку назвали Коринн, две англичанки - Присцилла и Маргарет. То, что рыжеволосую пока ещё никак не назвали, не было следствием факта, что Грант или я сам видели неудобство с Миллисент, как с рабским именем. Имя прежней дебютантки казалось нам довольно подходящим для имени рабыни. Скорее дело было в том, что он ещё не хотел, чтобы она была названа. Она должна была пожить, в течение некоторого времени, как безымянная рабыня. Целью этого было понизить её статус в лагере, что должно помочь в её обучении. В предоставлении её услуг в качестве жеста гостеприимства нескольким из его гостей, также была подобная цель. Грант теперь шёл впереди, держа Уллу и Ленну за волосы, и ведя их следом, низко склонив их головы. Джинджер следовала за ними в шаге или двух позади. Пять его рабынь были теперь отстёгнуты от караванной цепи, четыре из них - это рыжеволосая, Джинджер, Улла и Ленна. Другой была англичанка Маргарет, которую он положил голой на траву, под шкуру кайилиаука, причём её ступни торчали из-под шкуры. Грант бросил обеих девушек на колени около сидящих мужчин, и сдёрнул с них туники. - Сдвиньте волосы на груди, - приказал он. - Прикройте себя ими, как можно лучше. Джинджер быстро и умело перевела его команды. Эти две девушки немедленно подчинились. Они покрыли себя, как смогли своими волосами. А ещё они скрестили руки, прикрывая ими грудь, сжали колени вместе, и опусти головы. Сидящие мужчины захохотали. Их развлекло видеть рабынь в таких положениях. Они что? Думали, что были свободными женщинами, перед их похитителями? Все же, я думаю, что там было немного тех, кто не был бы пробужден, видя женщин в таком положении. А такое положение, в его умилительной притворной скромности, просит быть грубо законченным, ибо оно насмехается над владельцем, и вынуждает его приступить к последующему бескомпромиссному осмотру рабыни. Такое положение, если продлится больше, чем несколько мгновений, может стать неприятным и неудобным хозяину. Таким образом, оно редко допускается надолго. Его основная ценность, в том и состоит, что разрешая рабыне принимать это, Господин должен принудить её верить и надеяться, что она может получить некоторую крошечную частицу достоинства или уважения - иллюзия, которая вскоре, к её позору и унижению, будет полностью разрушена владельцем. Потом Грант, пяткой своего ботинка начертил на земле круг, приблизительно десять футов в диаметре. За тем он обратился к Пыльноногим. Один из мужчин встал и указал на Уллу. Грант приказал ей, встать в круг, что и было переведено Джинджер. Напуганная, сжавшаяся шведка, вошла в круг. Я видел, что краснокожий парень уже опрокинул рыжеволосую на спину. - Сопротивляйся изо всех своих сил, - скомандовал Грант Улле через Джинджер, и шведка испуганно кивнула головой, услышав перевод. Один из Пыльноногих с ремнём, сделанным из сыромятной кожи, ступил в кольцо, очерченное в траве. Улла попыталась сопротивляться ему так, как она могла, но краснокожий не собирался с ней миндальничать, и через мгновение, сбитая и задыхающаяся, она уже валялась на животе в траве, в руках дергавших и связывающих её. За тем мужчина перевернул её на спину, и вытащил из круга за ноги, которые он держал каждую отдельно. - Eca! Eca! - одобрительно сказали другие мужчины. - Eca! - согласился торговец. - Теперь Ты, моя дорогая Ленна, - приказал Грант. - В круг! Борись! Джинджер перевела его команду, но мне кажется, что Ленна не нуждалась в переводе. Ясно, что она не хотела быть избитой, подобно Улле. Но с другой стороны она знала и то, что должна повиноваться, и приложив при этом все свои силы. Другой краснокожий воин впрыгнул в круг, зажав в зубах кусок ремня сделанного из сыромятной кожи и свободно свисающего изо рта. Ленна отчаянно попыталась его ударить, но он захватил её запястье, вывернул руку за спину и поднял высоко вверх, заставив девушку в мучениях сложиться пополам и закричать. Я даже испугался, что он сломает ей руку. Затем он подсёк её ноги, и она оказалась на животе. Он схватил волосы девушки обеими руками, и, вздёрнув на колени, выгнул назад, пока её голова не коснулась травы, демонстрируя красоту изгиба схваченного тела своим товарищам. Потом он резко бросил её вперёд, снова на живот, и через мгновение, встав на колени через её тело, плотно стянул ей запястья. После чего, как и его товарищ, перевернул её на спину, потащил из круга так, чтобы она опиралась на локти, оказавшиеся под ней, и держа за её расставленные ноги. Улла и Ленна, теперь вместе лежали около круга, на спинах с заломленными назад руками и с широко разведёнными ногами. Второй краснокожий справился с Ленной ещё быстрее, первого своего товарища обработавшего Уллу. Обе девушки были быстро побеждены, и обе теперь, беспомощные, лежали в траве в ногах их завоевателей. - Eca! – хором воскликнули мужчины. - Eca! - добавил Грант. - Eca! - Помните, - сказал торговец, обращаясь к беспомощным Улле и Ленне, -Ваши владельцы должны быть полностью удовлетворены вами. Вы никогда, если только вам не скомандуют, не будете сопротивляться или противоречить им. За это Вам отрежут руки, или Вы можете быть замучены и убиты. - Да, Господин, - с жутью в их голосах ответили девушки на гореанском, после перевода Джинджер. Улла смотрела на мужчину, который победил и связал её. Ленна разглядывала краснокожего, который точно так же поступил с ней. Ни одна из них, я думаю, не ожидала, что окажется настолько беспомощной так быстро, и с такой силой. Девушки обменялись взглядами, и затем отвели глаза друг от друга, покраснев и пристыжено. Они были крепко связаны, как женщины, и как рабыни. Не сомневаюсь, они задавались вопросом, каково это будет - принадлежать таким мужчинам. Грант сел и начал разговор с другими сидящими мужчинами. Двое победителей всё ещё стояли рядом со своими призами. Грант делал вид, как будто ничего не произошло, как если бы это было только спортом с двумя порабощёнными шлюхами, только представлением для развлечения его гостей. Один из стоявших мужчин указал на Уллу, и сказал что-то. Другой, повторил фразу, указывая на Ленну. - О? - откликнулся Грант, невинно. Я улыбнулся сам себе. Тяжеловато для мужчины подчинить и связать голую женщину, и не захотеть её. Я подумал, что Грант сможет получить превосходную цену за этих двух красоток. Рыжеволосая девушка, всхлипывая, всё ещё лежала под молодым дикарём, сжатая в его руках. Она испуганно посмотрела на меня, а краснокожий, тем временем, уже снова, нетерпеливо, входил в её тело. Она здорово преуспела в пробуждении его интереса, было хорошо видно, как он её желал. Он грубо повернул её, с любопытством, то рассматривая со всех сторон, то время от времени, лаская, и ощупываю, и, вынуждая доставлять ему удовольствие. В углу её рта выступило немного крови, раз или два парень хлестал её по щёкам. Я видел её руки, казалось, они наполовину желают схватить и прижать его, а наполовину оттолкнуть назад. Он говорил с нею на языке Пыльноногих медленно и разборчиво. - Да, Господин, - скулила рабыня по-гореански. - Да, Господин. Меня развлекло, что юноша, как и очень многие люди, которым только один язык и знаком, настолько знаком, что кажется, что все люди должны, так или иначе, быть сведущими в нём, казалось, думал, что девушка должна, понять его, если только он будет говорить бы достаточно медленно и достаточно отчетливо. Грант, возможно, помог бы ей, но он был занят бизнесом. А у меня, хотя я и заучил несколько слов из языка Пыльноногих, было немногим больше понимания, относительно того, что говорит краснокожий, чем у девушки. Тон его голоса позволял предположить, что он не рекомендовал ей при её красоте, заигрывать с владельцами, ибо они не склонны тратить время впустую на своих белых рабынь, я предпочитают приказать, чтобы она сделала что-то. - Расслабься, - подсказал я девушке. - Выпусти саму себя. Чувствуй. Отдавайся. Она смотрела на меня с испугом. - Ты - рабыня, - напомнил я ей. - Отдавайся, и отдавайся полностью -как положено рабыне. Тогда она, благодарно сжала юношу, и восторженно рыдая и дрожа, закинула свою голову на землю. Я тогда видел, что мое присутствие, имело для неё запрещающее влияние. Она была на грани того чтобы отдаться целиком, но боролась со своими чувствами и самой собой, очевидно пристыженная тем, что готова отдаться как рабыня другому мужчине в моем присутствии. Она вскрикнула с удовольствием, прижимаясь к краснокожему парню. Рабыни должны отдаваться полностью, любому мужчине. Весь набор их ментальных качеств, если можно так выразиться, на мехах ориентируется на обеспечение владельца изумительными удовольствиями, и в их собственном случае, позволяет чувствовать это так богато и глубоко, насколько это возможно. И в конце, в бескомпромиссной и восхитительной капитуляции, подчиняясь полностью своему владельцу, получить судороги страсти от того, что она просто побежденная женщина, ноль, находящаяся в собственности и ничтожная рабыня. Это очень отличается от поведения, свободной женщиной на мехах, конечно, с сопутствующими вредными последствиями для самой свободной женщины, поскольку любую женщину можно было назвать свободной, кто не отдан и не принадлежит. Свободная женщина, извращает свой характер в мехах, стараясь вести себя как культурное подобие мужчины, а не так, как она по своей природе должна поступать, как прислуга и рабыня её Господина. Так что -неудивительно, что свободная женщина, обеспокоенная своей предполагаемой идентичностью, своим статусом, имиджем, достоинством и гордостью, часто бывает зажатой и сексуально инертной в мехах. Гореане говорят, что, если у Вас никогда не было рабыни, у Вас не было женщины. Так же есть тайное высказывание, среди гореанских мужчин, что любая женщина не женщина, пока её не сделали рабыней. Свободная женщина, часто, просто боится чувствовать. Рабыня, с другой стороны, просто боится не чувствовать, поскольку тогда она может быть наказана. То же самое безразличие, которое может считаться достоинством среди свободных женщин, фигурируя в их соревнованиях тщеславия как, то, насколько хорошо они могут сопротивляться мужчинам, обычно является для рабынь поводом для наложения серьезного наказания. Оно может даже рассматриваться как преступление, караемое смертной казнью. Для униженной рабыни существует небольшой выбор, между отдаться и отдаться хорошо. Интересный вопрос возникает относительно того, разрешено ли женщине, её собственное желание в этом вопросе, поскольку рабыня, даже если не хочет, всё равно будет вынуждена отдаться. На этот вопрос есть два ответа, и различие между ними - прежде всего функция требуемого времени. В пределах некоторого промежутка времени, скажем, половины ана, некоторые женщины могут сопротивляться мужчинам. С другой стороны, всегда есть некоторые мужчины, которым женщины не могут сопротивляться, и кому, несмотря на их желание в вопросе, они отдадутся неудержимо. При наличии некоторого более длительного времени, однако, любая женщина может быть заставлена уступить перед натиском мужчины, желает ли она того или нет, причём под натиском любого мужчины. Иногда, после такой уступки, она оказывается в ошейнике. «Сопротивление теперь больше не разрешено», -говорит он ей. «Да, Господин», - отвечает она. Она теперь знает что, как рабыня, должна открыть себя для чувства, и даже страстно искать его, даже зная, что оно ведёт, к признанию мужчины как хозяина, и её как его рабыню. Позади меня рыжеволосая девочка стонала от удовольствия в руках краснокожего парня. - Winyela, - высокомерно фыркнула женщина Пыльноногих. - Четыре, - сказал я, обращая её внимание к нашей торговле. - Два, - она сказала, посматривая на зеркало. - Четыре, - не уступал я. - Три, - подняла цену она, внезапно сверкнув прекрасными сильными зубами, яркими на её красновато-коричневом лице. - Три, - решил я согласиться. Я видел, что она очень хотела это зеркало. Я отдал ей зеркало, а она передала мне три украшенных бисером кожаных прямоугольника. За тем она поднялась, очень довольная собой покинула торг. Я свернул одеяло вместе с товарами и сегодняшней выручкой. Я, конечно, не провернул выгодную сделку. Грант два дня назад, получил пять подобных предметов за такое же зеркало. Пожалуй, стоило бы установить свою начальную цену повыше. Я посмотрел направо, и увидел, что два краснокожих воина завязывают украшенные бисером ошейники на шеях Уллы и Ленны. Одежда из кожи кайилиаука лежала радом на траве. Сегодня Грант изготовил волокуши для своей вьючной кайилы. Такое устройство представляет собой длинные жерди, закреплённые вдоль тела кайилы, они конечно уменьшают скорость животного, но позволяет при этом транспортировать более тяжелый груз. Волокуши широко распространены среди краснокожих, особенно при смене места лагеря. Я подозревал, что эти волокуши будут в тяжело загружены к тому моменту, когда Грант будет готов к возвращению в Кайилиаук. Я бросил взгляд туда, где стояли кайилы Пыльноногих. Темноволосая девушка в украшенном бисером ошейнике, все также стояла на коленях, в том же месте, где она была оставлена, у лап кайилы её хозяина. Её голова по-прежнему была опущена. Она не оглядывалась. Похоже, она была превосходно выдрессирована. Между тем местом, где сидели мужчины, и караваном, немного правее, была растянута шкура кайилиаука, под которую Грант положил Маргарет, голую, с торчащими наружу ногами. Она находилась под шкурой в течение нескольких часов. На солнце, под шкурой ей должно быть очень жарко, а в траве ещё будут насекомые. Я усмехнулся. Я думаю, что сейчас она познавала свое рабство. Это была хитрая уловка со стороны Гранта. Конечно, Пыльноногим, которые, как и большинство дикарей, любопытны и наблюдательны, было бы интересно узнать относительно точного характера товара, который лежит под той шкурой. Ясно, что это была женщина. Тогда зачем Грант пытается скрыть её? Я видел, что к бисерным ошейникам Уллы и Ленны привязали кожаные ремешки. Другие концы этих ремешков были закреплены на высоких луках сёдел кайил. Такие седла весьма распространены среди краснокожих, хотя они обычно используются для нанесения визитов вежливости, торговых поездок и церемоний. На охоту и войну дикарь обычно едет без седла. Ремешки были приблизительно семь или восемь футов длиной, и краснокожие поставили, теперь уже своих рабынь на колени, около кайил, под их передними лапами. Один из дикарей теперь прогуливался вокруг шкуры кайилиаука, под которой томилась Маргарет. Краснокожий юноша уже слез с рыжеволосой, поправляя свой бричклаут. Он указал, что она должна перекатиться на живот, что она и сделала без промедления. Он тогда шлёпнул её дважды по бёдрам, похвалив рабыню таким незамысловатым способом. Её руки вцепились в траву, а молодой дикарь неторопливой походкой пошёл прочь. Я подошёл к ней. - Кажется, что я выполнила своё назначение, - сердито прошептала она по-английски. - Это одно из твоих назначений, в настоящее время, - ответил я, также говоря с нею на английском языке. Она поднялась на руки и колени, и, посмотрев на меня, она покраснела и опустила свою голову. За тем она снова сердито посмотрела на меня, и снова, краснея, склонила голову. - Почему Вы заставили меня уступить ему? – спросила она. - Ты хотела этого, - объяснил я. - А, кроме того, как рабыня, Ты должна бала отдаться ему полностью. Она не отвечала. - Ты правда сердишься? - Да. - А я слышал, что Ты вскрикивала и стонала от удовольствия, - заметил я. - Это правда, - прошептала она. - Я действительно хотела отдаться. Насколько ужасной я теперь стала. - Такие чувства, такие желания уступить, отдаться, не только допускаются для рабыни, но требуются от неё. - Требуются? – вздохнула она. - Да. Не путай себя со свободной женщиной. Ты очень отличаешься от неё. - И как рабыня, я должна была отдаться. У меня не было никакого выбора, не так ли? - Не было. Рабыня должна отдаться любому мужчине и полностью. - Как же Вы сможете уважать меня? – спросила она со слезами. - На живот! Подползи и поцелуй мои ноги, рабыня, - скомандовал я. Она сделала так, как было ей приказано. - Так каков был твой вопрос? - Как? Как Вы можете уважать меня? – повторила она свой вопрос, наполовину задохнувшись. - А и не уважаю, - усмехнулся я в ответ. - Ты знаешь почему? - Да, Господин. - И почему же? - Поскольку я - рабыня. - Правильно. - Насколько сильны мужчины этого мира, - проговорила она, с любопытством. - Как они владеют и управляют нами. Как перед ними мы можем быть чем-либо ещё кроме как женщинами? - Твой вопрос об уважении был глуп. Возможно, сегодня тебя ждёт порка. - Пожалуйста, не наказывайте меня, Господин, - взмолилась она. Я уже поворачивался, чтобы уйти. - Господин! - окликнула она. - Да. - Сегодня вечером, я прошу быть взятой из каравана для Вашего удовольствия. - Сегодня вечером, я думаю, что могу быть больше в настроении для Лоис или Инес, или возможно Присциллы. Мы посмотрим. И ещё, сегодня вечером, в караване, Ты будешь связана, по рукам и ногам. Возможно, это научит тебя не задавать больше глупых вопросов. - Да, Господин, - сказала она, глотая слёзы. Затем я перешел к шкуре кайилиаука, где уже стоял один из Пыльноногих. Грант уже стоял там. Казалось, что Грант отказывался снять шкуру. - Хау, - поприветствовал я краснокожего. - Хау, - ответил он мне. - Ieska! - позвал один из сидевших Пыльноногих, вставая. Это было вторым из имен, под которыми Грант был известен в Прериях. Это буквально означает – «тот, кто хорошо говорит». Менее буквально, это используется в качестве общего названия переводчика. Грант извинился и пошел узнать, что хотел человек. Это был тот самый, кто осматривал топор. Краснокожий поднял три пальца, и затем он указал на темноволосую девушку, стоящую на коленях рядом с кайилой. Немедленно она была позвана, и поспешила к нему, так быстро как могла, не поднимая своей головы, после звука его голоса. Когда она подбежала к своему хозяину и Гранту, её владелец взял девушку рукой за подбородок и толчком поднял голову. Она глядела пораженно и дико, ей наконец-то позволили посмотреть вокруг. Она увидела других кайил и мужчин, Гранта, меня и девушек в караване. Сразу она была раздета и поставлена на колени голышом, перед Грантом. Он поднял её и медленно повернул, осматривая, заставил выгнуть спину и положить руки на затылок. После осмотра, он снова поставил её на колени. - Тэрл, - крикнул мне Грант. Я подошел к нему, и он бросил мне свой кнут. - Проверь-ка, хорошо ли она чувствует кнут, - попросил он. Девушка испуганно посмотрела на меня. - На руки и колени, - приказал я ей, и она без колебаний приняла указанное положение. Много может быть сказано по реакции девушки на боль, и по тому, как она дёргается под кнутом. Я отвесил ей три удара. В конце концов, я не избивал её, а просто проверял реакцию. Я не бил её в свою полную силу, но с другой стороны, она должна ясно понимать и чувствовать боль. Ну а как ещё этот тест мог состояться и считаться истинным? Она вскрикнула, сбитая на живот моим первым же ударом. Не ожидая пока девушка поднимется, я добавил ей второй удар. Она опять вскрикнула в страдании и повернулась на бок, поджав ноги. После моего третьего удар, она закричала и зарыдала, подтянув ноги к себе ещё больше. Я решил, что она неплохо двигалась под кнутом. Она, это было хорошо видно, остро чувствовала боль. - На руки и колени, - приказал Грант. Он тогда, пока она дрожала от боли и страха, ощупал её, находящуюся под впечатлением силы мужчины, только что выпоровшего её. - Хорошо, - сказал Грант. Она стоила Гранту трёх топоров. Она была, в конце концов, всего лишь белой рабыней, и топоры были прекрасного качества. - Ieska! Wopeton! - позвал, краснокожий стоявший возле шкуры кайилиаука. Мы оставили темноволосую девушку на траве там, где её отстегали, а затем купили. Пыльноногий попросил, убрать шкуру кайилиаука. Грант, парень проницательный, казалось, возражал, и, действительно, даже пригласил товарища исследовать других девушек на цепи каравана. Дикарь, однако, едва бросил на них взгляд, но они съёживались даже от такого поверхностного осмотра, боясь принадлежать краснокожему Господину. Он более пристально и длительно присмотрелся к рыжеволосой, но Грант что-то ему сказал, и дикарь отвернулся от неё, чтобы снова размышлять о том, что могло лежать скрытое под шкурой кайилиаука. Грант, очевидно, не хотел выставлять рыжеволосую в общей продаже. Насколько я помнил, он держал для неё в памяти другое предназначение. Он предполагал, сторговать за эту рабыню пять шкур желтого кайилиаука. Нет, она не была просто приведена, в поход по Прериям, в качестве простого вьючного животного. Она была ещё и ценным товаром. Один или две из других Пыльноногих тоже подошли туда, где лежала шкура, скрывающая Маргарет, раздетую английскую девушку. Первый краснокожий уже показывал признаки нетерпения. Он, конечно, вовсе не был дураком. Ему было ясно, что Грант, если бы он действительно, серьезно, хотел скрыть девушку, то припрятал бы её, связанную, с заткнутым ртом и завязанными глазами, вне поля зрения, возможно в овраге приблизительно в одном пасанге отсюда. Так что понятно, что шкура кайилиаука, это только хитрость, чтобы пробудить интерес возможного покупателя. Пыльноногий, несомненно, понял это. Далее, несомненно, понял он и то, что его интерес был всё же возбуждён, несмотря на очевидность этой хитрости. Соответственно, я не мог обвинить его, за чувство некоторого раздражения или негодования. Я надеялся, что Грант знал, что он делал. Он уже имел успех, в его уловке со шведками, и по моему мнению, вступал на опасную землю. Внезапно Пыльноногий и Грант, говоривший с ним, разразились хохотом. Мне потребовался приблизительно один миг, чтобы понять, что произошло, и в течение одного ена, всё стало предельно ясным. Краснокожий, если ему интересно, должен был предложить цену, не глядя, на то, что лежит под шкурой. На самом деле всё это было, шуткой и азартной игрой. Вопрос теперь прояснился, и Пыльноногий со своими товарищами, были довольны. Он пытался обойти вокруг и заглянуть под шкуру, но Грант, со всей очевидной серьезностью и вдумчивостью, успевал вернуть края шкуры на место. Краснокожие, в целом, любят шутки и азартные игры. Их шутки, что и говорить, могли бы показаться немного чудаковатыми или грубыми более цивилизованным народам. Любимая шутка, например, это сказать молодому человеку, что его предложение кайилы родителям его возможной женщины было отклонено, таким образом погружая его в отчаяние, а потом с хохотом, сообщить ему, что оно было-таки принято. Этот тип шутки, кстати, не считается, нарушением сообщения правды, практика, которой краснокожие придерживаются с большой строгостью. Азартная игра, также, представляет интерес для дикарей. Общие игры - лото, игра в кости и угадывание камней. Пари, также, может иметь место в связи с такими вещами, как падение стрел, или появления животных, особенно птиц. Скачки на кайилах, само собой разумеется, также очень популярны. Вся деревня, будет наблюдать такие забеги. То, что происходило сейчас, не могло бы быть ясно понято, если не подразумевать, что Пыльноногие знали, уважали и даже любили Гранта. В такие игры они не стали бы играть с незнакомцем. Теоретически, краснокожий мог бы предполагать, высокую вероятность того, что как только будет сделано выгодное предложение цены за товар, что лежит скрытый под шкурой, и затем шкура будет убрана, то там можно найти распутную девку, столь же уродливую, как тарларион. Но практически Пыльноногий знал, на своём опыте, что Грант им такого делать не будет. Они понимали, что он спрятал там не только что-то хорошее, но очень хорошее. Кроме того, так как предложения за товар, который нельзя посмотреть и пощупать, почти всегда ниже, то он мог оказаться для них хорошим подарком. Пыльноногий с большой драмой отказался повышать цену выше чем две шкуры кайилиаука за то, что лежит под этой шкурой. Грант должен был теперь или принять или отклонить это предложение. Оно было, конечно, принято, и Грант, с некоторой театральностью, отбросил шкуру. Маргарет, внезапно выставленная на всеобщее обозрение, вскрикнула от страха. Она моргала от ослепившего её света, и пыталась казаться ещё меньше и незаметнее, лежа на боку. Сжавшаяся в траве, обнажённая, испуганная, и уже принадлежащая новому хозяину, девушка была изящна. Два друга краснокожего, выкрикнули с удовольствием и, ударяя его по плечам и спине, поздравили того с удачей. Маргарет съежилась в их ногах. Краснокожий, который был более чем рад, даже попробовал, заставить Гранта принять, по крайней мере, ещё одну дополнительную, шкуру за девушку, но конечно, Грант великодушно от этого отказался. Заключённая сделка была, в конце концов, заключённой сделкой, и правил надо придерживаться. В конце концов, кто здесь был торговцем? Маргарет вздернули на колени, и Пыльноногий сразу завязал свой бисерный ошейник на её горле. Потом он плотно связал её маленькие запястья спереди, длинной верёвкой, поднял уже свою собственность на ноги, и повёл, держа за свободный конец верёвки, к своей кайиле, сопровождаемый его друзьями. - Похоже, они очень рады, - заметил я. - Я тоже так думаю, - ответил Грант улыбаясь. Мы наблюдали за Пыльноногими, которые рассаживались по своим животным, мужчины и женщины, готовясь покинуть торговое место. Улла и Ленна были уже на ногах, их руки всё так же были связаны за их спинами, их шеи, были привязаны к высоким, разукрашенным седлам своих новых хозяев. Их владельцы рассматривали их. Они похлопывали по голым бокам девушек с видимым удовольствием, как если бы это были кайилы. За тем и они вскочили в седла, оставляя девушек пешими, голыми, и привязанными за шеи, около своих стремян. Девушки смотрели на хозяев со страхом, а затем, поскольку кайилы начали движение, поспешно пошли следом около высоких животных, в траве достигавшей их бедер. Я не сомневался, что им скоро будут преподавать их обязанности, и те, что вне вигвама и те, что внутри него. Я увидел Маргарет, безумно смотрящую через плечо, будучи увлеченной вперед, верёвкой связывавшей её запястья, вслед за животным её нового Господина. Несомненно, она также скоро получит инструкции относительно методов служения и ублажения, которые будут взысканы краснокожим рабовладельцем. Мы смотрели вслед уезжающим сквозь травы Пыльноногим. - Это была хорошая торговля, - польстил я. - Я тоже так думаю, - согласился Грант. - Все остались довольны. - Ты думаешь, эти два краснокожих, которым достались Улла и Ленна достаточно рады? – спросил я. – Мне показалось, что Ты, провёл довольно рискованный маневр, и они могут почувствовать себя обманутыми. - Я не думаю, что они возражали бы против такого обмана, - сказал он. - Разве Ты не видел, как они шлёпали своих девушек по бёдрам, по-хозяйски, с гордостью и добродушно? Они более чем рады иметь таких девушек на своих привязях, привести их домой, добавить их к своим кайилам и прочей собственности. - Ну, что ж, пожалуй Ты прав. - Пристегни эту к каравану, - попросил он, указывая на темноволосую девушку, которую мы обменяли на три топора. Она так и лежала в траве подле нас, - и последи, чтобы она помылась. - Сделаю, - пообещал я. – Какие у Тебя планы на будущее? - Мы встанем лагерем здесь. - Здесь? – поразился я. - Поблизости есть вода, - пояснил он, - и лес. - Ты собираешься оставаться какое-то время на торговом месте? – спросил я, озадаченно. Это был последний торг на территории Пыльноногих. Мне не казалось, что есть смысл ожидать ещё одного появления Пыльноногих, по крайней мере, не в течение ближайшего времени. Сам же я стремился двинуться в дальше на восток. - На сегодняшний вечер, - уточнил Грант. - Мы могли бы сделать пять пасангов ещё до темноты. - Мы расположимся лагерем здесь, на сегодняшний вечер, - повторил он. - Очень хорошо, как скажешь, - не стал больше спорить я. Он пошёл к девушке, лежащей в траве. - Womnaka, Amomona, - сказал он. - Womnaka, Wicincala. - Ho, Itancanka. Ho, Wicayuhe, - отозвалась темноволосая. - Она говорит на языке Пыльноногих, - сказал он. – А ещё это значит, что она сможет понимать и язык племени Кайила. Это - два тесно связанных языка, или, лучше сказать, два диалекта единого языка. Пересмешники также близки с ними, но более отдаленно. - Она отвечала на твои команды раньше, - напомнил я. - Она должна знать ещё и гореанский. - Ты говоришь по-гореански? – спросил он. Она могла, в конце концов, знать только определенные команды, как мог бы их знать дрессированный слин. - Да, Господин. - Я займусь лагерем, - сказал Грант, осматриваясь. – А Ты проследи, чтобы она помылась в ручье. - Хорошо. - И не спеши с ней. Ещё не поздно её вернуть. - Хорошо. Грант внимательно оглядывался вокруг, рассматривая окружающую степь. Затем он пошел к каравану, где его ждала Джинджер. Он освободил нескольких девушек и приставил их работе. Мы разбили здесь лагерь ещё в начале этого дня. Я посмотрел вниз на девушку у моих ног. Она смотрела на меня снизу вверх. Я пнул её так, что она вздрогнула. - На руки и колени, - скомандовал я. - Да, Господин. Я указал ей в направлении ручья. - Да, Господин, - сказала она и поползла в указанную сторону. Она была рабыней, а вставать ей никто не разрешал. - Вы здорово отхлестали меня, Господин, - улыбнулась она, стоя на коленях в мелком ручье, омывавшем водой её тело. - А Ты хорошо билась под кнутом, - похвалил я. - Спасибо, Господин. Сексуально отзывчивая женщина всегда хорошо извивается под плетями. Это - вероятно, зависит от высокой степени чувствительности кожи и глубины и уязвимости её ощущений. Чувствительность и восприимчивость делают такую женщину особенно беспомощной под плетью. Гореане говорят, что та, кто лучше всего извивается под плетями, та лучше всего извивается и на мехах. - Вода, просто преобразила тебя, - заметил я. Она была теперь существенно чище. Большая часть пыли, крови, грязи и пота были смыты. Её темные волосы, сейчас мокрые, казались ещё темнее, и очень блестели. Она стояла на коленях в воде, расплетая колтуны и узлы из своих волос. - По крайней мере, я больше не womnaka. - А что это означает? - Господин говорит на языке Пыльноногих или Кайила? - Нет. - Это - что-то, что источает много запаха, - засмеялась она. - А что означали слова, которыми Грант, твой новый хозяин, назвал тебя? – спросил я с интересом. - Wicincala - это означает Девушку, а Amomona - Ребенка или Куклу, -перевела она - Понятно. Сам я предпочитаю применять такие выражения не к рабыням, а к надменным свободным женщинам, чтобы напомнить им, что они, несмотря на их свободу, являются только женщинами. Это полезно, между прочим, если надо смутить свободную женщину, заставить её предполагать что, возможно, мужчина рассматривает её скорое порабощение. В разговоре с невольницей я предпочитаю такие выражения, как «Рабыня», «Рабская девка» или просто имя девушки, она ведь ясно понимает, что это - только рабское имя, всего лишь кличка животного. - И что Ты отвечала ему? - «Wicayuhe», «Itancanka», - она сказала, - слова, которые означают Владельца. - Я так и подумал так, - сказал я. Я сидел на берегу, наблюдая, как она приводит в порядок свои волосами. Она расчесывала их пальцами. Она ещё не имела права, конечно, пользоваться щеткой и гребнем, караванных девушек. Другие рабыни, если владельцы не вмешаются, будут голосовать, нужно ли ей разрешить их использование. Это - способ призвать новую девушку к нормальным отношениям и на равных участвовать в общей работе. Один голос против, и новая девушка не прикоснётся к расчёске. Приостановка привилегий щетки-и-гребня также используется, по необходимости, первыми девушками как дисциплинарная мера, в пределах каравана. Другими дисциплинарными мерами, применяемыми среди самих рабынь, могут быть такие способы как связывание, уменьшение порций или стрекало. Женщины, таким образом, под контролем старших рабынь, назначенных владельцем, обычно сохраняют хорошие отношения между собой. Все они, конечно, включая старших, являются объектами собственности, в конечном счете, находясь в полной власти их хозяина. - Джинджер! – крикнул я. Джинджер, уже через мгновение, была у ручья. - Принеси гребень и щетку - приказал я ей. - Да, Господин. - Её власть над рабынями, могла быть отменена любым свободным человеком. Прошло совсем немного времени, а Джинджер уже возвратилась с гребнем и щеткой. - Дай ей гребень, - скомандовал я ей, а сам взял щетку, которую я положил подле себя. Джинджер забрела в ручей, и отдал гребень новой девушке. - У тебя ещё нет общих привилегий гребня-и-щетки, - сообщала она ей. - Если, конечно, хозяева не приказывают обратного, - добавила она следом. - Да, Госпожа, - сказала новая девушка, покорно склоняя свою голову. Джинджер возвратилась в берег и несколько успокоенная, повернулась, чтобы оценить новую девушку, которая теперь расчесывала свои волосы гребнем из рога кайилиаука. - Она довольно привлекательна, - заметила Джинджер. - Я тоже так думаю, - согласился я. Она была стройной девушкой с красивой фигурой. - За неё можно было бы сторговать четыре шкуры, - предположила старшая рабыня. - Возможно, - не стал спорить я, и отпустил Джинджер. Я рассматривал девушку, а она смотрела на меня, медленно расчесывая волосы. - Спасибо Господин, за разрешение пользоваться гребнем, а возможно позже и щеткой, - весело сказала она. - Это – для моего удовольствия, - честно признался я ей. Я разглядывал её. Она была довольно красива, и эта красота была в тысячу раз более возбуждающей, чем красота свободной женщины, ведь она была рабыней. - Господин разглядывает меня слишком пристально, - застенчиво сказала она. - Ты - рабыня, - напомнил я. - Да, Господин. В случае свободной женщины, из уважения к скромности или достоинству, мужчины могли бы отвести глаза от её красоты. Это привилегия, конечно, редко, если вообще когда-либо, предоставляется рабыне. Её можно медленно рассматривать, со вниманием к деталям, а если Вы чувствуете, что она того заслуживает, то с открытым и явным восхищением. Для гореанских мужчины весьма обычно, свободно вести себя в таких вопросах, хлопнуть в ладоши, ударить себя по бедру, или одобрительно крикнуть после осмотра обнаженной рабыни. Такие реакции, о которых можно было бы думать как о смущающих или противоестественных в случае свободной женщины, вполне подходят к рабыням, являющимся не более, чем прекрасными животными. Даже в случае свободных женщин, мужчина гореанин, кстати, считает ниже своего достоинства симулировать незаинтересованность женской красотой. Он, к добру или к худу, не стал жертвой подавления своей сексуальности и сокращающего жизнь навязанного психосексуального редукционизма, подействовавшего на очень многих мужчин в большем количестве патологических культур Земли. Его цивилизация не была куплена ценой его мужественности. Его культура была выработана, не чтобы отрицать природу, но дополнять её, как бы это, ни было поразительно для некоторых умов. Она продолжала расчесывать волосы, повернув свою голову в сторону, и медленно ведя по ним гребнем. - Я вижу, что Господин не находит рабыню полностью неприятной? – игриво заметила она. - Нет, - усмехнулся я. - Полностью неприятной, я тебя не нахожу. - Рабыня очень рада. Я улыбнулся. - Господин, как Вы думаете, я могла бы стоить четыре шкуры? – продолжала заигрывать рабыня. - Стоишь Ты или нет, но твою цену можно легко определить. - Конечно, Господин, - она рассмеялась. - Я же рабыня. - Сейчас Ты выглядишь совсем не так, как выглядела во время твоей покупки. - Трудно остаться свежей и хорошо выглядящей, - заметила она, - когда пробежишься сквозь кусты рядом с кайилой, да ещё с петлёй на шее. Я кивнул. - Я верю, - с надеждой сказала она, - что меня не будут использовать подобным образом в вашем лагере. - Ты, и другие, будете использоваться в соответствии с тем, как нам это нравится, во всех отношениях. - Да, Господин, - быстро исправилась она, и даже прекратила расчесывать волосы. - Продолжай ухаживать за собой,рабыня, - скомандовал я. - Да, Господин. - Как тебя называли среди Пыльноногих? - Wasnapohdi, - ответила она. - Что это означает? - Прыщи. - У тебя нет никаких прыщей, - удивлённо сказал я. - Господин, возможно, заметил, что мои бедра не отмечены, - указала она. - Да. - Я не одна из тех девочек из городов, которые были заклеймены, -сказала она. - О, не волнуйтесь, - засмеялась девушка, - что мы здесь не достаточно хорошо понимаем, что мы рабыни. В стойбищах, среди племен, наши краснокожие владельцы держат немало белых женщин, таких же, как я, в своих бисерных ошейниках, за попытку снять который без разрешения, нас ждёт смерть. Я кивнул. - А кроме того, кем может быть белая женщина в Прериях, кроме как лишь презираемой рабыней. - Верно, - согласился я. - Так что, в любом случае, мы все здесь хорошо отмечены. - Это точно. - Я родилась среди Ваниямпи, в одном из загонов племени Кайилиаук, -горько сказала она, - продукт принудительного спаривания, между родителями, неизвестными даже друг другу. Родителей выбрали и одобрили краснокожие рабовладельцы. Родители, даже притом, что они были «Одинаковыми», были вынуждены совершить Уродливый Акт, с мешками на головах и под кнутами, в день размножения Ваниямпи. - Есть кое-что в твоих словах, чего я не понял, - сказал я. – Кто такие Ваниямпи, и Кайилиаук? - Многие из племен разрешают немногочисленным сельскохозяйственным сообществам существовать в пределах их земель, - начала объяснять она. -Люди в этих сообществах связаны с землёй и принадлежат все вместе всему племени, в пределах земель в которых им разрешают жить. Они выращивают для своих хозяев, таких как Вагмеза и Вагму, кукурузу и зерно, и такие овощи как тыквы и кабачки. Они должны, также, работать на краснокожих, когда это требуется и по прихоти их владельцев могут быть обращены в индивидуальных рабов. Когда кто-то взят из загона, то он прекращает быть Ваниямпи – общинным рабом, и становится обычным рабом, принадлежащим отдельному владельцу. Обычно они забирают дочерей, поскольку краснокожие хозяева находят их привлекательными в качестве рабынь, но иногда, также, берут и молодых парней. Слово «Ваниямпи» означает буквально, «приручённый скот». Это - выражение, относился ко всем вместе находящимся в общеплеменной собственности рабам в этих крошечных сельскохозяйственных сообществах. Кайилиауки - это племя краснокожих, объединенное с Кайила. Они говорят на тесно связанных диалектах. - Родители происходят из того же самого сообщества? – заинтересовался я. - Нет. В течение дней размножения, мужчин, с мешками на головах и в рабском караване, собирают среди различных сообществ. В день размножения их ведут к отобранным, ожидающим их женщинам, уже связанными и с завязанными глазами. Размножение происходит в областях вагмеза, под присмотром краснокожих. - Ты говорила об Уродливом Акте? - припомнил я. Мне не понравилось подобное название. Это напомнило мне о далёком и больном мире, мире хихиканья, затруднений и грязных шуток. Насколько же честней мир плетей и ошейников Гора? - «Одинаковые», - рассказывала она дальше, - относятся неодобрительно ко всем сексуальным отношениям между людьми, и особенно между таковыми разных полов, как являющихся оскорбительным и опасным. - Я могу понимать, это так, что где-то есть кто-то, кто мог бы расценить сексуальные отношения между партнерами противоположных полов, как являющихся оскорбительным для женщины, - сказал я, - ибо в таких отношениях ею часто манипулируют, владеют и ставят на место. Но, с другой стороны, если она находится на своем месте, и это - её естественная судьба, принадлежать и управляться, не ясно, в конечном счете, как можно считать подобное оскорбительным для неё. Скорее, как мне кажется, что это было бы полностью подходящим для женщины. На самом деле, использование её любым другим способом, в конечном счете, оказалось бы, намного более оскорбительным. Но как могут такие отношения рассматриваться как опасные? - Они считаются опасным не для здоровья, - объяснила она, - а как опасные для Учения. - А что представляет собой это Учение? – спросил я. - То, что мужчины и женщины - то же самое, - усмехнулась она. - Это -центральный принцип Ваниямпи. - И они верят этому? - удивился я. - Они претендуют на это. Но я не знаю, верят ли они этому в действительности или нет. - Они полагают, что мужчины и женщины - то же самое, - я был просто поражён. - Кроме того, женщин они расценивают несколько выше, - снова усмехнулась она. - Тогда их верования, кажутся мне, не только очевидно ложными, но и абсолютно непоследовательными. - Согласно Учению каждый должен признать это, - сказала она. -Задумываться - преступление. Подвергать сомнению - богохульство. - Я так полагаю, это Учение лежит в основании общества Ваниямпи. - Да, - подтвердила она. - Без этого общество Ваниямпи разрушилось бы. - И что? - Они не принимают разрушение своего общества так легко, как Вы думаете, - она улыбнулась. - Также, Вы должны понять полезность такого учения. Оно представляет превосходную философию для рабов. - Не могу в это поверить. - Оно, по крайней мере, дает мужчинам оправдание не быть мужчинами. - Что ж, возможно Ты и права. - Это помогает им оставаться Ваниямпи, - высказала она своё мнение. -Они, таким образом, надеются привлекать меньше внимания, или избежать гнева их краснокожих владельцев. - Понимаю, - отметил я. - Я думаю, что также понимаю, почему в таком обществе, как Ты выразилась, женщины оцениваются несколько выше. - Только, они неявно предполагаются как стоящие выше, - поправила она. - А явно, конечно, все подписываются под тезисом сходства. - Но почему женщины расценены, пусть и неявно, но выше? – никак не мог я понять этой философии. - Из-за презрения, чувствуемого к мужчинам, - сказала она, - что не стали отстаивать свои естественные права. Кроме того, если мужчины отказываются от ведущей роли, то кто-то должен принять её на себя. - Да, пожалуй, - я вынужден был согласиться. - Всегда есть хозяева, даже если кто-то притворяется, что это не так. - В руках женщин, - заметил я, - господство становится просто насмешкой. - У насмешки нет никакого выбора, кроме как самоутверждаться, в то время как действительность отрицается. Я молчал. - Сообщества Ваниямпи, источники большого развлечения для краснокожих владельцев, - сказала она. А я уже думал о том, что иногда краснокожие называют как Память. - Я понимаю, - наконец сказал я. Дикари, несомненно, сочли свою месть сладкой и соответствующей. Такой, почти необъяснимо жестокой она была, такой ужасной, блестящей и коварной. - Учение Ваниямпи, - предположил я, - несомненно, было изначально наложено на них их краснокожими владельцами. - Возможно, - не стала спорить она. - Я не знаю. Но возможно, они сами могли изобрести Ваниямпи, чтобы извинить свою трусость, слабость и бессилие. - Возможно, - признал я. - Если Вы не сильны, естественно надо сделать достоинством слабость. - Я полагаю так же, - согласился я, размышляя, что, возможно, судил дикарей слишком резко. Учение Ваниямпи, как мне кажется вероятным, предало себя, и своих детей. Со временем, подобные абсурдные теории, впрочем, могут начинать считаться чем-то само собой разумеющимся. Со временем они могут стать общепринятой традицией, одним из самых дорогих замен для человечества. - Но Ты сама, - сказал я. - Не кажешься мне зараженной невменяемостью Ваниямпи. - Нет, - ответила она. - Я нет. У меня были краснокожие хозяева. Они научили меня новым истинам. А кроме того, меня забрали из их сообщества в раннем возрасте. - Сколько лет тебе тогда было? – заинтересовался я. - Я была взята из загона, когда мне было восемь лет. Меня забрал в свой вигвам воин Кайила, в качестве симпатичной маленькой белой рабыни для его десятилетнего сына. Я рано начала учился нравиться и умиротворять мужчин. - Что произошло дальше? - Не о чем особо рассказывать, - с грустью сказала она. - В течение семи лет я была рабыней своего молодого Господина. Он был добр ко мне, и часто защищал меня от других детей. Хотя я был всего лишь его рабыней, я думаю, что я ему нравилась. Он не помещал меня в ножные распорки, пока мне не исполнилось пятнадцать лет. Она замолчала. - Я расчесала волосы, - вдруг сказала она. - Подойди сюда, - приказал я ей, - и, встань на колени здесь. Она вышла из ручья, покрытая каплями воды, подошла и встала на колени в траве, на берегу небольшого ручья, куда я указал ей. Я забрал гребень и отложил в сторону, затем взял щетку и, встав на колени позади неё, начал тщательно вычищать её волосы. Для гореанских рабовладельцев весьма обычно расчесывать и ухаживать за рабынями, или украшать их лично, как они могли бы делать с любой вещью, которой они владели. - Мы собирали ягоды, - продолжила она свою историю. – А потом я увидела как он, вдруг, почти бешено, срубил палку, и ножом сделал зарубки на концах. А ещё у него были верёвки. Я испугалась, поскольку уже видела, как других белых рабынь помещали в такие устройства. Он повернулся лицом ко мне. Его голос показался мне громким, тяжёлым, и хриплым. «Сними свое платье, ляг на спину, и широко разведи ноги», - приказал он. Я стала плакать, но повиновалась ему, и быстро, поскольку я была его рабыней. Я почувствовала, как мои лодыжки оказались плотно привязаны к палке, с палкой сзади. Я не знала, что он стал настолько сильным. Тогда он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я была беспомощна. А он засмеялся с удовольствием, смехом мужчины, который видит перед собой связанную женщину. Я заплакала. Он присел подле меня. Тогда, внезапно, даже раньше, чем я поняла то, что я делала, я открыла свои объятия для него, неожиданно застигнутая пробуждением моей женственности. Он схватил меня, и я начала рыдать снова, но на сей раз от радости. В первый раз всё закончилось почти прежде, чем мы поняли это. Но он не оставлял меня. В течение многих часов мы оставались среди крошечных фруктов, разговаривая, целуясь, и ласкаясь. Позже, перед закатом, он освободил меня, чтобы я могла набрать ягод, и покормить его ими. Позже я легла на живот перед ним и поцеловала его ноги. Той ночью мы возвратились в деревню. Остальные в деревне смогли понять то, что произошло. Он не разрешил мне ехать позади него, на его кайиле. Он связал мне руки за спиной и привёл меня у его стремени, привязав верёвкой за шею к луке своего седла. Тем утром два ребенка покинули стойбище, чтобы ночью туда вернулись Господин и его законная белая рабыня. Я была очень горда. Я была очень счастлива. - И что произошло дальше? – спросил я. Я уже прекратил расчёсывать её волосы. - Я любила своего Господина, - сказала она, - и я думаю, что и он тоже. Он заботился обо мне. - Да? - То, что казалось, что он любил меня, вызывало насмешки его товарищей. Вы не можете этого знать, но к подобному, краснокожие, в их племенных группах, чрезвычайно чувствительны. Чтобы смягчить эти насмешки, он в гневе, ругал меня при всех, и даже избил меня в присутствии других. Наконец, чтобы положить конец вопросу, и возможно боясь этих обвинений, что могли быть правдой, он продал меня пожилому человеку из другой деревни. После этого у меня было много хозяев, и теперь вот, я принадлежу ещё одному. Я снова начал причесывать её волосы. - Это ведь именно этот парень, дал тебе имя Прыщи? - Да, - подтвердила она. - Мне дали имя во время полового созревания и, по некоторым причинам, оно никогда не менялось. Краснокожие рабовладельцы обычно дают такие имена к своим белым рабыням, банальные имена, которые кажутся им соответствующими рабыням. В мой первый год в качестве рабыни моего молодого Господина мне вообще не давали имя. Меня подзывали только как «Wicincala», или «Девочка». Позже меня назвали «Wihinpaspa», что означает жердь вигвама или шест для палатки, вероятно потому, что я была маленькой и худой. Уже позже, как я упоминала, меня прозвали Прыщами, «Wasnapohdi», это прозвище, частично из-за привычки, а частично потому, что оно развлекало моих хозяев, было сохранен для меня. - Ты не маленькая, и ни худая, - похвалил я, - и, как я уже отметил, у тебя нет прыщей. - Возможно, я могла бы стоить четыре шкуры, - засмеялась она. - Вполне возможно, - согласился я. - Ты думаешь, что твой первый Господин узнал бы тебя теперь? - Я не знаю, - грустно сказала она. - Я хочу надеяться на это. - Ты помнишь его? - Да. Трудно забыть первого человека, который связал тебя. - Ты любишь его? – спросил я, откладывая щетку в сторону. - Я не знаю. Это было так давно. И он продал меня. - Ой, - только и успела сказать девушка, а её руки уже были стянуты за спиной верёвкой. Она напрягалась. - Хорошо ли твои краснокожие владельцы научили тебя, чем должна быть рабыня? – потребовал я ответа. - Да, Господин. Я затянул узел на её запястьях. - Ты думаешь, что твоя судьба будет с нами легче? - Я не знаю, Господин, - вздрогнула девушка. - Этого не будет, - заверил я её. - Да, Господин. Я наклонился и поцеловал её в бок, в один из длинных рубцов, оставленных ударами кнута, моими ударами, силу которых она уже признала. - Вы ударили меня с очень сильно, - пожаловалась она. - Нет, я сделал это не так сильно как мог бы, - предупредил я. Она задрожала. - Тогда Вы очень сильны, - прошептала она. Я повернул её, и положил на спину, перед собой. Я встал на колени рядом с ней и принюхался к низу живота рабыни. - Опять, - заметил я. - Ты - womnaka. - Я - только рабыня, - простонала она. - Скажите, Господин то, что я неспособна сопротивляться Вам, это нравится Вам, или вызывает у Вас отвращение? - Это не вызывает у меня отвращения, - успокоил её я, прикоснулся к ней. - О-о-о! - закричала она, закрыв глаза, беспомощно выгибаясь, поднимаясь наполовину вверх, напрягаясь и затем падая обратно на спину. Она дико смотрела на меня. - Ну что же, Ты - действительно рабыня, - сделал я своё однозначное заключение. - Да, Господин. - Вы просишь быть взятой? - Да, Господин, - простонала она. - Да, Господин! - Во-первых, - сказал я, - Тебе придётся заработать свое содержание. Ты будешь приставлена к работе. - Да, Господин. Тогда я вытянул её на колени, и прилёг на бок, опираясь на локоть и лениво наблюдая за ней. Теперь она, на коленях, с руками связанными сзади, с её волосами, её ртом и телом, с потребностью, полной и отчаянной, начала мне нравиться. В скором времени я схватил красотку и бросил под себя. - А-а-и-и! – рыдала она. – Ваша Рабыня отдаёт Вам себя, мой Господин мой Владелец! Она была превосходна. Я задавался вопросом, о том, имел ли тот юноша, который был её первым хозяином, и кто теперь должен стать мужчиной, и продал её, хоть какое-то представление о том какой удивительной, искусительной, соблазнительной, покорной, сногсшибательной и торжественной стала его Жердь Вигвама или Прыщи, теперь расцветшая восхитительной и беспомощной красотой. Имел ли он хоть какое-то понятие этого, трудно было бы предположить, но он будет не в состоянии узнать это, пока он снова не завяжет свой бисерный ошейник на её горле. Совершенно ясно, что она стала теперь тем видом женщины, за которую мужчины могли бы убить. - Стою ли я четыре шкуры, Господин? – задыхаясь, спросила она. - Пять, - заверил её я. Она счастливо рассмеялась, и поцеловала меня. - Это - Wagmezahu, Стебли кукурузы, - сказал Грант. - Он -Пересмешник. - Хау, - поприветствовал меня Стебли кукурузы. - Хау, - ответил я ему. - Как там новая рабыня, она действительно чего-то стоит? - спросил Грант. - Вполне. - Хорошо. Я расслабился, сидя со скрещенными ногами, вдали от огня. Теперь я понял, почему Грант присматривался к равнинам, и почему он хотел остаться на этом торговом месте. Он, несомненно, ждал этого Пересмешника. Это было также и причиной, что он поощрил меня не торопиться с новой девушкой, чтобы не повредить ей. Хотя Пересмешники говорят на языке, родственном Кайила и Пыльноногим, но отношения между ними натянутые, и война среди них – обычное дело. Получается, Пересмешник ждал в окрестностях прежде, чем прибыть в лагерь. Если Пыльноногие и знали о его присутствии в их землях, то они не захотели делать с этим что-либо, возможно из уважения к Гранту. Грант и Пересмешник говорили в значительной степени в знаке, это было проще для них, чем попытка общаться устно. Я сидел позади огня, внимательно за ними наблюдая. Был уже поздний вечер. Грант укоротил караван, убрав два ошейника с их цепями. Я приковал новую девушку в ошейник Маргарет, после Присциллы и перед Хобартами. Это было положение «Последней Девушки», которое, подходит ей как самой новой рабыне в караване. Формирование каравана, кстати, редко бывает произвольным. Самый обычный принцип формирования – по росту, с самыми высокими девушками, поставленными впереди. Такой караван невольниц прекрасно смотрится. Иногда, также, караваны устроены в порядке красоты или предпочтения, самую красивую или наиболее привилегированную девушку, ставят на первое место. Цвет волос, кожи и тип телосложения также важны в этом деле. По таким причинам, возможно, что караван невольниц иногда называют ожерельем работорговца. Методика продажи, также, может приниматься во внимание при формировании каравана, так например, когда красотку приковывают между двумя более простыми девушками, чтобы подчеркнуть её красоту, или превосходная девушка должна быть оставлена напоследок, и много ещё других соображений, также, могут быть приняты во внимание при формировании каравана. Когда кто-то видит цепочку красоток, скованных вместе, скажем за шеи, за их левые запястья или левые щиколотки, то ему надо иметь в виду, что ошейник или браслет держит их на этой крепкой металлической привязи, точно там, где их владелец того желает, и редко их места бывают просто случайны. После того, как я принёс новую рабыню к цепи и аккуратно положил её в траву, защёлкнув ошейник на её горле, я пошел к рыжеволосой, и, поскольку я ранее обещал ей, связал ей руки и ноги. Она задала глупый вопрос, о претензиях на уважение. Теперь она проведёт ночь связанная. - Действительно ли новая девушка так приятна? - она спросила меня, укоризненно. - Да. - Приятней меня? – спросила она, лежа у моих ног, с руками связанными сзади, лодыжкам скрещенными и связанными, и с шеей в ошейнике каравана. - Да. Она - опытная рабыня. А Ты - только свежее рабское мясо, и тебе ещё многому надо учиться. - Да, Господин. Затем я, как меру усиления наказания, затолкал кляп ей в рот. Она должна понять, что стала рабыней. Стебли кукурузы покинул нас через некоторое время. Прежде, чем он исчез, Грант дал ему немного карамелек и прекрасный стальной нож. - Ты кажешься расточительным, - заметил я Гранту. Он же вернулся к костру, и молча, сидел перед ним. - Это – мелочь, - ответил он. - Я хотел бы научиться языку Пыльноногих, - сказал я. - Я буду учить тебя по дороге, - пообещал он. - Если получится изучить язык Пыльноногих, то я смогу, до некоторой степени, понимать и диалект Кайила, - предположил я. - Очень легко, - согласился Грант, - Эти языки мало чем отличаются, и ещё, Ты будешь в состоянии объясниться к Кайилиауками, и, до некоторой степени, с Пересмешниками. - Я кое-что слышал про Кайилиауков. - Они не известны к западу от границы, - сказал он. - Их земли находятся на юго-востоке от земель Кайилы. - Я заметил, что Ты говорили со Стеблями кукурузы в основном на знаке. - Да. Для нас проще изучить знак, - он посмотрел на меня. - Наверное, это будет более полезным и для тебя, учитывая твои поверхностные знания языка Пыльноногих. - Научи меня знаку, - попросил я. - Само собой, но будет разумным для тебя изучать и язык Пыльноногих. Знак не сможет заменить возможности разговаривать с этими людьми на их собственном языке. Зато Знак, насколько я знаю, одинаков для всех племен Пустошей. - А почему их называют Пыльноногими? - Не знаю, но думаю, что это - потому что они были последним из главных племен, кто приручил кайилу. Пешком, они слишком зависели от власти других краснокожих. Их наследие как торговцев и переговорщиков может происходить из того же периода. - Интересная гипотеза, отметил я. - В скорости я смогу научить тебя сотне знаков, - пообещал Грант. -Это - очень ограниченный язык, но удобный. Он вполне может использоваться в большинстве ситуаций. Это потому, что многие из знаков кажутся очень подходящими и естественными, и потому его легко изучить. Через четыре или пять дней Ты сможешь изучить большинство из того, что тебе необходимо. - Я хотел бы также изучать язык Пыльноногих и Кайила, а также их письменность, - добавил я. - Я буду рад тебе помочь в этом, - заверил меня Грант. - Грант? – окликнул я его. - Да. - После того, как я подошёл сюда, чтобы присоединиться к вам, Стебли кукурузы надолго не остался. - Он же тебя не знает. Я кивнул. Гореане вообще, а не только краснокожие, склонны опасаться незнакомцев, в особенности тех, кто говорит на других языках или прибывает из других территорий или городов. Кстати, враг и незнакомец в гореанском языке обозначаются одним словом. Безусловно, определенные добавления, обычно ясно обозначают, в каком контексте используется это слово. Гореане отлично знают, разницу между знакомыми врагами и дружелюбными незнакомцами. - Он приходил не для торговли, насколько я понял, - высказал я свои соображения. - Нет, - согласился Грант. - Мы просто говорили. Он - друг. - А какой знак обозначает краснокожего? – спросил я. Грант потер тыльную часть левой руки от запястья до сустава указательным пальцем правой руки. - Общий знак для мужчины - это, - сказал он, и поднял правую руку перед грудью, подняв указательный палец вверх, и поднял его перед лицом. Затем он повторил знак для краснокожего. - Мне не понятна подоплёка знака для дикаря, - продолжал Грант. – Но заметь, однако, что тот же самый палец - указательный палец, используется и в знаке для мужчины. Вообще, происхождение многих из знаков неясно. Некоторые думают, что знак для краснокожего имеет отношение к распространению среди них боевой раскраски. Другие думают, что он означает человека, который идет прямо, или человека, который близок к земле, к природе. Несомненно, есть и другие объяснения. А это - знак для друга. - Он соединил средний и указательный пальцы и поднял их вверх, держа около лица. - Вероятно, это означает двух мужчин, растущих вместе. - Интересно, - отметил я и спросил, - а что означает вот это? - Я поместил средние пальцы правой руки на большом пальце, вытягивая указательный палец и мизинец. Это было похоже на острую морду и уши. - Ты видел, подобный знак у Пыльноногих, - сказал Грант. - Он означает дикого слина, но также его используют для племени Слинов. А знаешь, что означает вот это? - Он тогда растопырил указательный палец и средний пальцы своей правой руки и протянул их слева направо, перед телом. - Нет, - я даже не мог догадаться. - Это - знак для домашнего слина, - Видишь? Он походит на оглобли волокуши, в которые могло бы быть запряжено такое животное. - Да! – воскликнул я. - А что это? – спросил он, проведя своим указательным пальцем правой руки через лоб, слева направо. - Белый? – попробовал я угадать. - Правильно. Неплохо. - Это походит на линию края шляпы, поперёк лба, - пояснил я. - Хорошо, - похвалил он, - А это? – Немного изогнутыми пальцами обеих рук, он сделал нисходящие движения от верха головы к плечам. Было похоже, как если бы он расчесывал волосы. - Женщина? - Хорошо. Отлично. И это? - Белая женщина? – спросил я. - Да, - согласился он. Он прочертил линию своим указательным пальцем правой руки через лоб, слева направо, а за тем открыл руку и опустил её, к его плечу, в движении расчесывания. - Как Ты думаешь, что это означает? Он тогда сделал движения расчесывание рукой, затем опустил свою голову и посмотрел на левое запястье, которое он крепко сжал в правой руке. Левое более слабое запястье, беспомощно во власти более сильного правого. - Я не уверен. - Второй знак указывает на неволю, - намекнул он. - Рабыня? - Правильно, - улыбнулся Грант, - но, этот знак в более широком смысле, может означать любую белую женщину, и часто используется именно так. - Значит тот же самый знак, означает и белую женщину и рабыню? - Да. Это - наиболее распространенный способ обращения с белой женщиной. Ты же видишь, в Прериях, все белые женщины рассматриваются, как являющиеся рабынями. Наши друзья с равнин делят белых женщин на тех, кто уже, должным образом, был порабощён, и тех, кто, ненадлежащим образом, ещё пока на воле. Я задумался над природой женщин, и их привлекательностью. - Это имеет смысл, как мне кажется, - сказал я. - А есть ли какие-нибудь краснокожие женщины, которые являются рабынями? - Конечно, есть, - подтвердил Грант. - Они обожают захватывать женщин своих врагов, чтобы потом превратить их в собственных рабынь. Конечно, Ты можешь себе представить, насколько приятно для этих парней, быть обслуженным, одной из женщин врага, да ещё и как рабыней. - Конечно, - не мог не согласиться я. - Такая женщина может быть обозначена следующим образом, - стал показывать он, - при помощи знака женщины, сопровождаемого знаком для краснокожего, и сопровождаемого знаком неволи. - Он иллюстрировал свои слова знаками. - Я понял. - Если контекст ясен и так, то могут использовать только знаки для просто рабыни. - Понятно. - Вот ещё один способ обозначить белую женщину или рабыню, - продолжил он. Он сделал знак для женщины, сопровождаемой нисходящим выразительным жестом, как если бы держал стрекало или плеть. - Иногда, также, когда контекст понятен, может использоваться один только этот знак. - Он тогда растопырил, средний и указательный пальцы правой руки и положил их на указательный палец его левой руки. - Видишь? Это - лодыжки, привязанные к ножным распоркам. - Я понял. - Значения этих знаков понятны, более слабое, удерживаемое более сильным, она, кто подвергается кнуту, или та, ноги которой могут быть разведены для удовольствия её Господина. - Да. - А что, по-твоему, это? – загадал Грант следующую загадку. Он держал левую руку ладонью, перед грудью, и поместил указательный и средний палец правой руки верхом на ребре левой ладони. - Наездник? - Предположил я. - Кайила, - поправил он. И держа свои руки так, как они есть, он покрутил ими маленькими кругами, как если бы кайила была в движении. -Это будет – скакать верхом. - Понятно, - сказал я. - Следующий знак. - Он поместил левый кулак передо ртом и прорезал между ним и лицом краем открытой правой руки. - Не знаю. - Это - нож, - объяснил он. - Видишь? Кто-то держит мясо в руке и зажимает его между зубами. Теперь он отрезает кусок от мяса, чтобы съесть, таким образом, это знак для ножа. - Хорошо, - сказал я. - А что это означает? - Я прочертил воображаемую линию через горло указательным пальцем правой руки. Я видел, что Стебли кукурузы сделал этот знак в его разговоре с Грантом. Глаза Гранта, казалось, потемнели. - Это - знак для Кайила, - ответил он. – Племя головорезов. - Ох, - только и смог выговорить я. - Ты, возможно, видел вот этот знак, - продолжил Грант. - Он -интересный. - Он тогда поднял кулаки перед грудью, почти касаясь большими пальцами, и затем выбросил остальные пальцы, горизонтально. - Понятия не имею, что это означает. - Это тебе ни о чем не напоминает? – спросил Грант, и повторил знак. Внезапно волосы у меня на затылке встали дыбом. - Это похоже на мужчин, выбегающих из колонн, - сказал я, -разбегаясь, чтобы занять позиции для сражения. - Да, - согласился Грант. - Это - знак для солдат. Он добавил к нему знак для верховой езды, и тот, что для Кайила. - Солдаты и кайила, - угадал я. - Кавалерия. - Да, - сказал мой преподаватель. Он тогда поднял оба кулака близко к груди, с тыльными сторонами рук вниз и полусогнутыми указательными пальцами. Потом он сделал круговое движение вперёд. - Колеса? – Предположил я, и сразу поправился, - Фургоны. - Да, - сказал торговец. Эти последние знаки использовались Стеблями кукурузы. Грант знал, что я это видел. - Я не хочу показаться любопытным, - обратился я к Гранту. - Всё в порядке, - заверил меня Грант. - Возможно, мы не должны продолжать. - Всё в порядке, - повторил Грант. Я опустил руки к земле, с пальцами изогнутыми вверх и немного в стороны, качнул свои ладони в маленькой, восходящей кривой. - Трава. Я поднял правую руку, ладонью вниз, на уровень плеча, и опустил её, пока до земли не осталось приблизительно восемнадцать дюймов. - Высота, - объяснил Грант. - Высоко. Высокая трава. Лето. Летнее солнцестояние произошло несколько дней назад. Я сложил руки, правая рука, покоящаяся сверху левой, потом поднял обе руки, пока мои пальцы не указали вверх. - Распространение света. День. Свет. Я повторил жест ещё дважды. - Три дня. Три дня назад, мы можем предположить. Я поднял руки перед собой, с немного изогнутыми пальцами, и сцепил руки, вместе образуя кривой кольцо. - Много, - сказал Грант. - Очень много. Я потер тыльную стороны левой руки от запястья до сустава указательным пальцем правой руки. - Краснокожие, - улыбнулся Грант. - Пересмешники, Кайила, Слины, Желтые Ножи, Кайилиауки. Я медленно ударил в ладони три раза. Это походило на удары крыльев. Теперь я понял, что это знак для племени Пересмешников. Пересмешник -большая, желтая, длинноклювая, общительная, прожорливая птица Прерий. Её иногда, также называют Птицей Зерна или Птицей Кукурузы. Я прочертил пальцем по горлу. Это обозначало Кайила - головорезов. Знаком для племени Слинов был тот же самый знак, что и для дикого животного, соединение среднего и безымянного пальцев правой руки с большим и вытянутые указательный и мизинец, это изображение острой морды животного и его ушей. Знаком для Желтых Ножей был знак для ножа, сопровождаемого знаком для пересмешника. Позже я узнал, что знак для одного только ножа будет достаточен для этого племени. В составном знаке птица используется из-за своей окраски. Кстати говоря, прилагательные в знаке обычно, хотя и не всегда, следуют за существительными. Несомненно, подобная конструкция отражает общую грамматическую особенность разговорных языков дикарей. Слово «mazasapa», например, буквально означает «черный металл». «Maza» переводится как металл, а «Сапа», как - чёрный. Мы перевели бы это выражение, конечно, как «железо». Знак для кайилиаука, как я ожидал, состоял в том, чтобы держать три пальца, предполагая три рога украшающих косматую голову этого большого, несдержанного, громыхающего жвачного животного с маленькими глазами. - У тебя превосходная память, - заметил Грант. Я как мог, восстанавливал ту часть беседы, между Стеблями кукурузы и Грантом, которую я видел. Я поднял руки перед собой, с ладонями, смотрящими друг на друга, с левой рукой немного впереди правой. Я быстро выдвинул правую ладонь, вперёд. - Быстро, - перевёл Грант. - Быстрый. Спешить. Я поднял левую руку перед собой, ладонью наружу, со своим разведёнными указательным и средним пальцами, формируя «V». Я прижал свою правую руку к своему правому плечу, с указательным пальцем, поднятым вверх, и быстро опустил этот палец, в пространство между указательным и средним пальцами левой руки. - Убить, ударить, бороться. Я дополнил этот знак, знаками «много», «белый», «белая женщина», «солдат», и «кавалерия». - А теперь скажи, что это за знак? – спросил я. Я придал чашевидную форму правой руке, опустив её почти до земли, с частично закрытыми пальцами, и поднял её на несколько дюймов от земли, с коротким, волнистым движением. - Это - знак для огня, - пояснил Грант. - Огонь. - Вот это предшествовало знаку огня, - показал я, и поднёс кулаки близко к груди, с тыльными сторонами вниз, и изогнул указательные пальцы. За тем сделал круговое движение вперёд, показывавшее вращение колёс. - Этот последний знак, как я помню, показывает фургоны. - Да, правильно. Я замолчал. Я не чувствовал необходимости в разговоре. Я слушал потрескивание огня. - Фургон, или фургоны, конечно, - согласился Грант. - Точное значение зависит от контекста. Это - то же самое, как и со всеми знаками. - Я понял. - Три дня назад, или приблизительно три дня назад, - заговорил Грант, - отряд краснокожих, состоящий из Кайила, Желтых Ножей, Слинов, Кайилиауков и Пересмешников внезапно напал на обоз и колонну солдат -пехоту и конницу. Фургоны были сожжены. Была резня. - Я думаю, что знаю о ком речь, продолжил я за Грантом. - Первый – это покинувший Кайилиаук обоз, они вышли прежде, чем я достиг города. Они были поселенцами. Вторыми, должно быть, были наемники Альфреда, капитана, из Порт-Олни. Он покинул Кайилиаук незадолго до того, как это сделали мы. Альфред, не останавливался для торговли, и двигался стремительно, не сдерживаемый караваном рабынь, похоже, нагнал и вступил в контакт с поселенцами. Несомненно, они приветствовали его присутствие. Я задавался вопросом относительно судьбы поселенцев и солдат, и выжил ли кто-нибудь. Альфред, как мне показалось, мог быть хорошим командующим. Но он не был знаком, с войной в Прериях. Он, возможно, сильно недооценил своих краснокожих противников. Он, не мог знать их возможную численность и навыки. А ещё я думал о квадратных фургонах, которые сопровождали солдат, несомненно, скрывая монстров Сардака и Кога. Было семнадцать таких фургонов. Если эти животные были уничтожены, я мог бы, подумать о возвращении из Прерий. Зарендаргар, в этом случае, был бы в безопасности. По крайней мере, пока против него не послали другую такую силу. Возможно, Царствующие Жрецы, через их агентов, могли бы контролировать города, такие как Форт Хаскинс и Кайилиаук. Вскользь я подумал, о краснокожем парне, Урте, предположительно Пыльноногом, что был с солдатами в положении раба-переводчика. Если бы дикари нашли его в цепях, прикрепленного к фургону белого, то они, возможно, для развлечения, могли оставить его там, умирать. Ещё я думал о высокой, спрятанной под вуалью Леди Мире из Венны. Без сомнения теперь, она больше не носила свои вуали. Я не думал, что дикари могли бы убить её. Есть лучшие вещи, что можно сделать с такими женщинами. Несомненно, сейчас она была раздета, с верёвкой на шее, и осмотрена так же небрежно как домашняя кайила. Если бы захватчики нашли её интересной, то возможно они дали бы ей шанс, хотя и маленький, чтобы спасти свою жизнь, абсолютным и полным подчинением, и удовольствием для новых Господ, как и подобает рабыне. Я не мог не отметить, что несколько, часто взаимно враждебных племён, объединились для нападения, разрушения и убийств. Память, как это называют, и их ненависть к белым, взяла верх, как это обычно происходило, над их кровавыми и почти непрерывными межплеменными сварами. Краснокожие, если бы они пожелали, с их численностью, и их единством, учитывая приблизительный технологический паритет в вооружении, были в состоянии держать Прерии неопределенно долго против вторжения белых. - Это – было ужасающе, - пробормотал Грант, почти оцепенело. - Да, - согласился я. – А что означает это? - Я поместил правую руку против сердца, с большим и остальными пальцами, указывающими вниз, и немного придал чашевидную форму. - Сердце, - перевёл Грант. Тогда я опустил руку к земле. Я видел, что Стебли кукурузы сделал это, после его отчёта о сражении, если это сражение было. - Сердце лежит на земле, - объяснил Грант, и добавил. - Моё сердце, лежит на земле. Мне жаль. Я кивнул. - Моё сердце, также, находится на земле. Мне, тоже жаль, - прошептал Грант. - Ты думаешь, что могли быть оставшиеся в живых? – спросил я. - В действиях такого рода, наши друзья равнин редко склонны оставлять кого-то в живых. Но возможно они и сделали так, скажем, сохранили некоторых детей, чтобы отправить их пастись в загоны Ваниямпи. Чтобы выросли с ценностями Ваниямпи, подходящими для рабов, или, возможно, некоторых женщин, обнажённые тела которых у их ног они, сочли приемлемым. Кто знает? Они - победители. Всё зависело от их прихоти. - Что могло стать с краснокожим рабом белых? - Мужчина или женщина? – спросил Грант. - Мужчина, - сообщил я. - Я не думаю, что у него было много шансов, - не оставил надежд Грант. - И я сомневаюсь, - согласился я с его мнением. - Возможно, нам стоит возвратиться, - размышлял Грант. - Сейчас будет опасно идти на восток. Кровь у молодёжи бушует. Жажда убийств всё ещё может быть с ними. - Они выполнили поставленную цель. Они провели в жизнь свои законы, и против виновных и против невинных. Надеюсь, теперь они возвращаются в земли их племен, – предположил я. - В такое время, малые отряды могут быть более опасными, чем крупные, - начал объяснять Грант, - более многочисленные группы, сделав свою работу, возвращается по домам, скорее всего под командой Блотанхунка – военного вождя, обычно человека опытного со зрелыми суждениями. Он осуществляет контроль, он командует, он сдерживает. Малая группа может состоять из молодёжи, недостаточно дисциплинированной, которая подстёгивает друг друга ещё к одной опасности, ещё к одному подвигу, которая не желает, чтобы их забавы заканчивались, которая стремится совершить ещё одно убийство, которая хочет получить ещё один трофей. - Ты боишься, что такие отряды могли бы задержаться в здесь? – понял я. - Иногда их даже специально оставляют позади, - пояснял Грант, - чтобы выследить оставшихся в живых, которые, возможно, скрылись в траве. - Но мы не были частью подвергшихся нападению групп, - возразил я. - Конечно, можно было бы надеяться, - сказал Грант, - что они будут чувствительны к таким различиям. - Мы не нарушали законы, - напомнил я. - Но мы белые. - Я должен двигаться на восток, - предупредил я. Для меня было важно определить судьбу Кюров, которые были с наемниками. - Грант, - позвал я. - Да. - Согласно моим сведениям, собранным вдоль границы, Ты необычный торговец. Ты проник в дальше всех в Прерии, и знаешь их лучше всех среди белых. - Возможно, - не стал спорить Грант, - Мне трудно судить о таких вещах. - Именно по этой причине, я искал тебя. Он, молча, пристально посмотрел на меня. - У меня есть кое-что среди моих товаров, что я хотел показать бы тебе, - решился я, наконец. - Я подозреваю, что эта вещь тебе может быть знакома, или точнее Ты видел подобные вещи и знаком с их происхождением. - Я буду рад посмотреть на это, - заинтересовался Грант. Я возвратился к огню через некоторое время, и на земле, при свете костра, развернул кожу, которую мы с Самосом получили в заброшенном тарновом комплексе, приблизительно в четырёх пасангах от северо-восточных ворот Порт-Кара. - Это – кожа истории, - догадался Грант. - Ты сможешь прочитать это? - Да, смогу. - Но Ты не читаешь, - отметил я то, что он не сделал, ни глазом, ни пальцем, попытки проследить прорисованную историю, на светлой мягкой коже. - Я уже читал, - сказал он. - Где Ты взял это? - Около Порт-Кара, - приоткрыл я часть правды. - Интересно, - протянул он. - Почему? - Это слишком далеко отсюда. Порт-Кар находится в дельте Воска. - Я так понял, что эта кожа прошла через твои руки. - Прошлой осенью, - сказал он. - Я получил это от Пыльноногих. У них, в свою очередь, она оказалась от Кайил. - Ты знаешь, от какого клана Кайил? - Нет. - Кому Ты продал кожу? - Раму Сэйбару, в Кайилиауке. - Значит, всё совпадает! - воскликнул я. - Ты не торговец, - сообразил Грант. – Зачем Ты пришёл в Прерии? Я указал на рисунок двух перьев вначале рассказа. - Имя автора, - сказал я, - кажется, Два Пера. - Я вспомнил, что Ког предположил это, в его интерпретации истории. Мой товарищ пожал плечами. - Это - не обязательно должно быть так, - объяснил он, - Эти два пера могут быть талисманом, или оберегом. Они могут указать на местность. Они могли даже указать, что у автора истории есть два удачных купа, каждый из которых отмечен одним пером. - Я понял, - задумался я. Это было действительно нежеланной новостью. Внезапно моя задача, как и Прерии, оказались намного огромней. - Бывает легче истолковать знак, который иногда может оказаться трудным для понимания, чем интерпретировать кожу истории. Условное обозначения на коже, и их значения, часто являются более уникальными, более личными. - Ты часто имел дело с кожами истории? – спросил я. - Нет, - ответил Грант. - Найти одну из них среди товаров обмена довольно необычно. - Рам Сэйбар, хорошо заплатил за неё, не так ли? - Он заплатил двойной золотой тарн. - Он казался стремящимся получить это? - Он даже не торговался, - вспомнил Грант. – Пожалуй, да. Я кивнул. За такую монету можно было бы без труда купить много рабынь. - Так зачем Ты пришёл в Прерии? – повторил свой вопрос Грант. - Ты видишь этого зверя? - Указал я на изображение на проекте щита, который нарисован в конце истории. Это был рисунок Кюра, с наполовину оторванным левым ухом. - Ну вижу, и что? - Я ищу его, - раскрыл я свою цель. Он уставился на меня. - Нет, я не безумен, - успокоил я Гранта. - Это - животное из видения, - объяснил Грант. - Это не настоящее животное. - Он реален. И я не уверен, произошло ли это в видении. - Я никогда не видел подобных существ, - стоял Грант на своём. - Они не являются аборигенами Прерий. - Ты думаешь, что сейчас это находится в Прериях. - Я уверен в этом. И я думаю, что могут быть ещё несколько других таких же. Я не знал того, что стало с кюрами, которые были с капитаном наёмников Альфредом из Порт-Олни. Возможно, конечно, что они были уничтожены во время нападения на колонну и обоз. - Ты - охотник? – спросил Грант. - Если потребуется, - усмехнулся я. - Прерии огромны, - предупредил Грант. - Как Ты думаешь, автором кожи мог бы быть Кайила? – спросил я. - Я получил кожу у Пыльноногих, которые получили её от Кайил, -размышлял Грант. – Но являлись ли Кайила первыми владельцами, я не знаю. - Я должен рискнуть, и пробраться в земли Кайила, - заявил я. - Чтобы это сделать, Ты должен будешь пересечь земли Пересмешников, я потом и земли Слинов и Жёлтых Ножей, - напомнил он. - Насколько я знаю, я не нарушил их законов. - Но ты белый, - не сдавался Грант. - Ты можешь подвергнуться их нападению просто потому, что они так захотели, и неважно нарушил ли Ты их законы, или нет. - Я понимаю это. - Ты собираешься выходить утром? - Да. - Ты понимаешь, какие опасности тебя ждут впереди? - Думаю, да. - Я пойду с тобой, - решил он. - Тебе не надо этого делать, - отказался я. - Уже – лето. А я ещё не забрался настолько далеко, чтобы не успеть возвратиться. - Ты, собираешься пойти в восточном направлении? - Да. - Твоё намерение - пойти в земли Кайила? - Да. У меня есть дела там. И я был там прошлым летом. - У тебяесть договорённости о торговли там? - Да, и важно, чтобы я выполнил эти договорённости. Мне важно, поддержать свою репутацию среди этих людей, с которыми я говорю, на одном языке. - Когда Ты должен быть там? - В Кантасави, луна, когда сливы краснеют. - Это была луна, следующая после луны, которая известна по-разному, как Такиюхави - луна Гона Табука, или Канпасапави, луна Созревшей Черемухи. - Ты успеешь возвратиться в Кайилиаук? – спросил я, понимая, что иначе он будет вынужден зазимовать в Прериях. Иногда и сами-то краснокожие считали трудным пережить долгие и суровые зимы, особенно если охота была неудачна. - Две луны будут достаточны, чтобы возвратиться в Кайилиаук, -объяснил Грант. - Если Ты не останавливаешься для торговли. Насколько я позже выяснил, этими двумя лунами, которые он имел в виду, были Канвапегиви - луна, во время которой листья становятся коричневыми, и луна, известная по-разному как Ваюксапиви - Полнолуние перед осенним равноденствием зерна, или Канвапекаснави - луна, когда ветер избавляется от листьев. Осеннее равноденствие происходит в Канвапегиви. - Почему это так важно, относительно Кантасави? – заинтересовался я - Это - луна, во время которой стадо Бенто входит в страну Кайила. Это - время сбора Кайила, время больших охот и праздников. - Я не отказался бы от твоей компании, - сказал я, более не расспрашивая о его бизнесе среди племени Кайила. - Тогда решено, - воскликнул Грант. - Мы выступаем утром, вместе. - Хорошо. Девушки, в их шейных кандалах, конечно, не знали о ни нашем решении, ни о том, чем это могло бы закончиться, и для них в том числе. И это было правильно, поскольку они были всего лишь рабынями. - По дороге в земли племени Кайила я хотел бы осмотреть место резни. Грант озадаченно посмотрел на меня. - У меня есть причины сделать это, - объяснил я, не вдаваясь в подробности - Это недалеко отсюда, - сказал Грант. - Я не знал. - И это не будет приятно, - добавил он. Я кивнул. Все же я должен был определить, были ли кюры среди павших, и, если да, то сколько. - Сегодня вечером, Ты можешь попользоваться Присциллой, если желаешь, - предложил Грант поднимаясь. - Нет, - отказался я, - не сегодня. 15. Пересмешник - Здесь, - указал Грант вниз с седла высокой кайилы, - видишь следы фургона, вон те колеи? - Да, - отозвался я. Мы обнаружили следы, где они появились из небольшого ручья. Им было несколько дней. - Теперь не далеко. - Ты видел дым? – спросил я, вспомнив медленно поднимающиеся из-за низких холмов столбы дыма, позади и слева от нас, и перед нами, и справа. Расстояние между двумя дымами было, вероятно, приблизительно десять -пятнадцать пасангов. - Да, - подтвердил Грант, - но их намерения не является враждебными, насколько я прочитал их. Это, скорее информация. Это не более чем обозначение нашего маршрута. Такие сигналы распространены на равнинах, но все, же не столь распространены как сигналы зеркалом. Послание при сигналах зеркалом, кодируется длиной и числом вспышек, подобно тому же, что и у сигналов дымом. Сигналы, кстати, не являются шифром замены. У дикарей, нет письменности, и нет стандартизированного алфавита или слоговой азбуки. У сигналов, которых существует приблизительно пятьдесят или шестьдесят, есть условные значения, такие как, «Мы – Кайила», «кто Вы?», «Возвращайтесь», «мы засчитали куп» и «возвращаемся, чтобы разбить лагерь». Обычно дымовой сигнал получается, помещением сырых веток, листьев или травы в огонь. Сигналы формируются подъёмом и опусканием одежды или одеяла, промежутки между закрытием и открытием костра и являются закодированным сообщением. Ночью такие сигналы могут быть переданы количеством и расположением факелов, или единственным факелом, поочередно показываемым и скрываемым от наблюдателя, снова с помощью одежды или одеяла. Другие обычные способы подачи сигналов, могут использовать такие подручные средства как броски пыли в воздух, движения одежды и телодвижения кайил. - Мне не нравится находиться под наблюдением подобным образом, -заметил я. - Ничего страшного, - успокоил меня Грант. – Ты же видишь, они позволяют нам видеть, что мы находимся под наблюдением. Если бы их намерения были враждебными, то, скорее всего, они не были бы настолько открыты. - Это верно, - признал я. - Я прочитал дым. Он говорит, что маленькая группа белых двигается в восточном направлении. Дым справа просто подтверждает получение этого сообщения. - Надеюсь, что Ты не ошибся. - Это был общепринятый код, - пояснил Грант, - Чтоб Ты знал, общепринятые коды иногда перестраиваются, чтобы скрыть истинное значение. Например, сообщение, которое обычно означает, что Кайилиауки были увидены и готовятся, могут понимать, нс самом деле означает намерение совместного нападения. - Изумительно, - съязвил я. Грант пожал плечами. - Эти люди, - усмехнулся он, - вынуждены выживать рядом друг с другом. - Внимание! – вдруг напряженно скомандовал Грант. Наездник показался внезапно, на невысоком холме перед нами, на расстоянии приблизительно в двадцать ярдов. Он одерживал свою кайилу. Пыль поднималась из-под лап животного. - Не трогай оружие, - приказал Грант. - Это - Пересмешник, - добавил он. - Откуда Ты знаешь? - По волосам, - указал Грант, - Они собраны в клубок, и зачесаны назад. - Как и Стеблей кукурузы, - теперь обратил внимание и я. Волосы краснокожего спускались по его спине, доставая даже до спинного хребта кайилы. Он ехал верхом, без седла, с длинным копьём украшенным пером в правой руке, и маленьким круглым щитом - боевым щитом, на котором были нанесены магические знаки, в левой. Краснокожий послал свою кайилу вниз по склону, по направлению к нам. - Будь осторожен, - предупредил Грант. – На его счету два убийства и засчитаны несколько купов. Алые круги на пере указывают на убийства, красные марки на его ногах, и на носу кайилы, показывают купы. Пересмешник осадил кайилу в нескольких шагах от нас. Грант расслабился в седле и широко улыбнулся. Он поднял правую руку до лица, указательный и средний пальцы смотрели вверх, другие пальцы были прижаты. - У него нет седла, - обратил моё внимание Грант. - Его тело, и тело его кайилы, всё ещё разрисованы марками купов. Несомненно, он принимал участие в боевых действиях несколько дней назад. Затем Грант, всё так же улыбаясь, сжал левую руку с правой, и встряхнул ими. Этот знак используется некоторыми племенами в качестве знака для друга. - Kodakiciyapi, - заговорил Грант. - Hau, Koda. Hau, Mitakoda. - Мир, дружба, - перевёл Грант для меня. - Приветствую, друг. Приветствую, мой друг. Это на языке Пыльноногих. Потом он добавил, на Кайила, для закрепления, то же самое сообщение. - Hau, Kola. Hau, Mitakola. Hau, Mitakola. Olakota. Wolakota. – И тут же для меня. - Приветствую, Друг. Приветствую, мой друг. Мир, Мир, Дружба. Дикарь пристально разглядывал нас, не говоря ни слова, ни устно, ни на знаке. Я не был уверен, что Грант, поступал, мудро обращаясь к нему на диалекте Кайила. Для Пересмешников - Кайила были извечными врагами. С другой стороны, что интересно, такое сходство между их языками предлагают общего предка. Различие между диалектами и языками, поскольку диалектные расхождения со временем увеличиваются, может стать гигантским, и совпадения почти произвольными. Большинство людей, тех, кого это касается, рассматривают языки Кайила и Пересмешников как различные. Конечно, Кайила и Пересмешники так делают, и немногие видят смысл в оспаривании их точки зрения. - Wopeton, - сказал Грант, указывая на меня. - Wopeton, - повторил он, указывая на себя. Это слово и у Пыльноногих и у Кайила означает торговца, или купца. Краснокожий не перебрасывал свое копье в положение атаки, но держал его твердо, поставив на упор под его правой рукой. - Не двигайся, - предупредил Грант. Дикарь тем временем, ударом пятками по бокам кайилу, послал свое животное вокруг нас, постепенно приближаясь. - Стойте прямо, - скомандовал Грант рабыням в караване, которые воспользовавшись нашей паузой, поставили свои вьюки на землю. - Держите головы поднятыми, но не встречайтесь с ним взглядом. Это - Вы, здесь товары, симпатичные домашние животные и рабыни, а не он. Вы здесь не для того, чтобы разглядывать, а для того, чтобы быть осмотренными. Я подумал, что Грант поступил благоразумно, предупредив девушек избегать смотреть в глаза воина Пересмешников. Такой обмен взглядами, может подействовать как удар током, вызывая столкновение, жуткое и почти неизбежное. Кто знает то, что один человек мог бы распознать в глазах другого? Видит ли она в его глазах, что он - один из тех, кто мог бы стать её Господином? И видит ли он в её глазах, что она - та, кто не сможет не признать себя, его беспомощной и естественной рабыней, причем, несмотря на её собственные желания? Иногда, всего лишь встретившись глазами, владельцы и рабыни узнают друг друга. «Да, я должен владеть ей. Она моя», - говорит он себе. «Я принадлежу ему. Я - его рабыня», - шепчет ей сердце. Вопрос зрительного контакта интересен и имеет много аспектов. Это одна из наиболее первоначально пугающих и тревожащих вещей для земных женщин, перенесённых на Гор, поскольку гореанские мужчины смотрят на них исключительно, как на рабынь. А они не привыкли к такому, чтобы быть осмотренными, как женщины, действительно, с оценкой и желанием, как свою собственность. В начале, пока они всё ещё плохо знакомы со своим ошейником, подобная тенденция, смущает и пугает их, но также, если продолжать это делать, начинает стимулировать их, причём даже более мощно. Это - первый раз, когда они обнаружили себя в соответствии со своей природой, теми, кто они есть. Это - первый раз, когда на них смотрят, откровенно и честно, в полном соответствии с их природой, как на то, что они есть – как на женщин, как на подходяще объекты мужского хищничества и желания. Это признание её женственности, и та радость при освобождении чувств и самопознании, часто становились ошеломляющим открытием для земных женщин. Однажды открыв подобное для себя, они никогда снова не возвращаются к навязанным им идеалам нейтрализма и псевдо-мужественности, а впрочем, даже если бы она желала сделать так, то вряд ли её владельцы разрешат подобное. Кстати, иногда во время обучения, в качестве дрессировки или наказания, рабыне не разрешают смотреть в глаза хозяина. А иногда, при обучении ей не разрешают поднять глаза выше пояса тренера. Кроме того, надо признать, что многие рабыни часто, и возможно все иногда, находят трудным смотреть в глаза хозяина. Он, в конце концов, имеет полную власть над ними, и они боятся вызвать его недовольство. Что, если он сможет расценить её пристальный взгляд, как проявление, пусть наименьшего, но неповиновения или дерзости? Что, если он прикажет отстегать её по подошвам ног, или жить в течение следующих пяти дней питаясь только корками хлеба? Но, с другой стороны, на Горе, в кругах рабовладельцев, нет никаких затруднений, по поводу зрительного контакта между хозяевами и их рабынями. В действительности, в глубоких и абсолютных отношениях любви и неволи, такой зрительный контакт обычно приветствуется и поощряется. Что могут понять во взглядах хозяев и их рабынь те, кто были соединены в менее глубоких отношениях? Добавлю что, с практической точки зрения, для девушки полезно быть в состоянии посмотреть глаза своего хозяина. Так она может быть в состоянии прочитать его капризы, и желания, и соответственно, быть лучше подготовленной, для услужения ему, и возможно, спастись от порки или избиения, которые могут достаться менее внимательным, и более пассивным рабыням. Безусловно, всем девушкам, время от времени, доставались кнуты или пинки. И это хорошо для них, это помогает напомнить им, что они - рабыни. Красота рабыни, а к слову сказать, большинство рабынь красивы, поскольку женщины этого типа обычно и порабощаются, не извиняет плохого обслуживания. Даже самая красивая девушка должна служить своему Господину, с тем же самым совершенством, что и её менее красивые сёстры по несчастью. Гореанские рабовладельцы отличаются бескомпромиссностью в этом вопросе. С точки зрения хозяина, смотреть в глаза рабыни это не только приятное занятие, но оно также имеет определенное практическое значение. Например, в её глазах, можно суметь рассмотреть желание, и таким образом приказать ей, совершить действие, которое она, даже притом, что она рабыня, возможно, не смела бы попросить исполнить. Или, скажем, изучая её глаза, можно было бы определить, выполнила она что-либо или пренебрегла чем-то, чем она должна была заниматься. Не брала ли она конфеты? Не забросила ли она выполнение своей работы, возможно сплетничая и бездельничая с другими девушками? Возможно, она ещё не сходила в магазин? Или стирка ещё не закончена? Такие нарушения требуют наказания. Но возможно, вместо порки, хозяин примет исполнение отчаянных умиротворяющих услуг со стороны негодной рабыни. Решать - ему. Так что я бы посоветовал рабыне быть превосходной. Воин Пересмешник остановил свою кайилу перед Присциллой, предпоследней девушкой на цепи каравана, и поднял её подбородок железным наконечником своего копья. Это был наконечник, купленный у белых, приблизительно девяти дюймов длиной, надетый на древко и закрепленный двумя заклепками. Он одерживал свою кайилу довольно далеко от девушки. Присцилла отводила свои глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, как им приказал Грант. Грант не собирался торговать Пересмешниками. Он хотел только пересечь их земли с миром. Кайила фыркнула, подбросила голову, и завизжала, её пасть была вывернута рывком уздечки закреплённой на челюсти. На его носу животного виднелись красные линии, марки купов, соответствуя тем, что были на ногах воина. Глаза кайилы были обрисованы широкими кругами черной краски. На её левой передней четверти тянулась зигзагообразная линия, обозначая молнию. На правой передней четверти животного были нанесены пять перевёрнутых «U». Правое ухо животного имело V-образный прокол. На левом боку виднелся непрозрачный красный круг с извилистой красной линией, спускающейся вниз. Правый бок отмечала черная горизонтальная линия, с полукруглой синей линией сверху. Марки купов и перевернутые «U» были обозначениями подвигов. Помеченная знаком перевернутого «U» кайила, была украденный у врага, эти метки, непосредственно являющиеся стилизованными условными обозначениями, чье, происхождение, я в этом не сомневался, могло бы быть прослежено от других животных, из другого мира и времени. Круги, нарисованные вокруг глаза и линии молнии на левой передней четверти, были знаками военного волшебства. Изображение магических кругов должно было позволить животному видеть ясно и далеко, а та извилистая линия, чтобы придать её движениям что-то от той внезапности, той стремительности и власти, того страха, что сопровождает появление молнии. Непрозрачный круг с волнистой линией, спускающейся с него, был знаком ранения, местоположение метки, указывало на место раны, краснота, обозначала кровь конечно, и линия вниз – текущая кровь. Я не знал значения уха пробитого V-образной меткой, и было ли оно вообще, как и других символов на боках животного. Пересмешник направил свою кайилу, на другую сторона каравана, так, чтобы осмотреть на девушек, одну за другой. Ни одна из них, следуя приказу Гранта, не подняла глаз. Они держали свои головы высоко, и смотрели вперед, зная их, что их тщательно исследуют как красивых, неразумных животных, которыми они собственно и были. - Наш друг, - объяснил мне Грант, - является членом Всадников Синего Неба, воинского сообщества Пересмешников. - Стоит быть осторожным с такими парнями? – спросил я. - Я бы посоветовал поступить именно так, - улыбнулся Грант. - Ты разбираешься в значении символов на боках его кайилы? - Да. Тёмная линия земли, и всеобъемлющий купол синего неба. - Теперь понимаю. У большинства племён было несколько воинских сообществ. Эти сообщества имели огромное влияние в пределах племён, но на переменной основе, чтобы устранить возможность для любого сообщества стать преобладающим, и получить большую власть. Члены этих сообществ, как ожидалось, должны подавать пример во время войны и охоты. - Я не думаю, что он планирует причинить нам вред, - успокоил меня Грант. – Кажется ему просто любопытно. На воинские сообщества в племенах накладывается немало функций. Они -существенный компонент жизни племени. Такие сообщества, по очереди, занимаются такими делами, как поддержание порядка в стойбищах и на марше. Они также, исполняют функции охраны и полиции. Кроме того, существенной частью их обязанностей, является наблюдение за движением стад кайилиауков и организация племенной охоты. Сообщества, как это могло бы, быть отмеченным, очень полезны в различных социальных аспектах. Они предоставляют учреждения, через которые заслуга может быть признана и вознаграждена, и племенные традиции сохраняются, поддерживаются и обновляются. Они сохраняют магические предметы, держат церемонии и преподают историю. Им свойственно устраивать празднества и пляски. Их конкуренция обеспечивает выход межплеменной агрессии, а сопутствующие соревнования поощряют усилия для достижения превосходства. В пределах самого сообщества, конечно, участники извлекают выгоду от ценностей союза, духа товарищества и дружбы. Само собой разумеется, у каждого общества будут, также, свои собственные ритуалы и тайны. Я внимательно наблюдал за Пересмешником. Насколько же запутанна структура и управление племенем. - Ухо его кайил пробито, - указал я Гранту. - Это - эксцентричное украшение, или это сделано преднамеренно, и что-то значит? - Это имеет значение. Так отмечают призовую кайилу, особенно тщательно обученную для охоты и войны. Девушки продолжали смотреть строго вперед. Они мудро избегали прямого зрительного контакта с оценивавшим их воином, возможно, таким образом избегая столкновения с ним взглядом, который мог бы быть неверно истолкован, и вызвать непредсказуемое действие. Есть различные пути, которыми женщина может рассмотреть глаза человека. Один путь, конечно, прямым и самоуверенным пристальным взглядом таким, как если бы она могла бы быть равной мужчине, который оценивает её, это способ свободной женщины. Это конечно не рекомендуется делать, скудно одетой женщине, да ещё и с цепью на шее. Подобная дерзость, скорее всего, грозила бы красотке встречей с пятижильной гореанской рабской плетью. Почему тогда некоторые женщины всё же смотрят в глаза мужчины подобным способом? А вот это - интересный вопрос. Некоторые думают, что это - их путь, возможно даже полусознательно, побуждая мужчину к их подчинению, побуждая его сделать их своей женщиной, рабыней. И это не необычно для женщины, во всяком случае, для той, что посмотрела в глаза мужчины подобным способом, позже обнаружить, что она изучает его глаза уже совершенно другим способом. И если тогда, она возможно, рассматривала его непосредственно, и нагло, то теперь она, стоя на коленях, раздетая, у его ног, в запертом ошейнике, поднимает свои глаза к нему уже совсем по-другому, делая это так, как простая рабыня к своему владельцу. Пересмешник осадил его кайилу напротив Джинджер, животное почти присело назад на свои бедра. На челюстях и губах кайилы выступила кровь, по-видимому, от того, что ранее наездник отдернул её голову поводьями. Я видел, как мускулы заходили на боках животного под разрисованной шкурой. - Ой! - вскрикнула рыжеволосая девушка, первая в караване, поражённая тем, что наконечник копья откинул её волосы и оголил заднюю часть тёмного железного ошейника на её горле. Она сразу затихла. Он поднял прядь её блестящих рыжих волос своим копьём, двигая их на солнце, чтобы полюбоваться тем, как они сияют и отражают свет. Ему были любопытны такие волосы. Этот цвет чрезвычайно редок в Прериях. Грант не разрешил ей укорачивать их, или даже подрезать или подстригать. Это можно сделать и позже. А сейчас он хотел, чтобы волосы росли, и были максимально длинными. Пересмешник позволил волосам упасть с копья, а затем он положил боковую грань наконечника копья на край ошейника девушки, сталь коснулась правой стороны её шеи. Она задрожала, но стояла не двигаясь. Она рабыня, и находилась под жёстким контролем. Я подумал, что это было удачно для неё. Движения, дрожь, чувствительность разоблачали её перед любым мужчиной, знакомым с рабынями. Не мог этого не обнаружить и Пересмешник. Любопытный краснокожий вернул свою кайилу в конец цепи, к последней девушке, которую мы назвали Прыщами, просто перевели на гореанский её бывшее прозвище, первоначально данное ей владельцем Кайилой, «Wasnapohdi». Кстати, в языке Пыльноногих, у этого слова то же самое значение. Я заметил, что теперь, Грант неуловимо напрягся. Он уже хотел, чтобы Пересмешник поскорее заканчивал удовлетворять своё любопытство. Моё напряжение так же росло, вероятно, из-за состояния Гранта. Я надеялся, что наши реакции не будут заметны для Пересмешника, который находился на расстоянии нескольких ярдов от нас. Краснокожий, проходя вдоль цепи, древком копья касался девушек. Прыщи вскрикнула, когда тот слегка тронул её правое бедро. Затем, в различных местах, икры, бедра, лодыжки или шеи, были потроганы все девушки одна за другой, Присцилла, Инес, Лоис, Коринн, Эвелин, Джинджер и рыжеволосая безымянная девушка. Всё происходило неожиданно, они не знали, где их коснётся оружие. Каждая из девушек не могла не ответить своим собственным образом на своеобразный тест Пересмешника, на неожиданное прикосновение оружия мужчины к её телу. - Я полагаю, что он не захочет ни одну из них, - заметил Грант. - Я надеюсь, что нет, - поддержал я. Мы, конечно, не возражали против оценки девушек, они ведь были рабынями. Их осмотр не отличался от осмотра кайилы, кроме несколько иного назначения, и в целом, против него у нас возражений не было, вот только мы не хотели проблем и задержек. Пересмешник опять задержал кайилу около рыжеволосой. За тем, копьём, он коснулся её левого бедра, и вдруг, наконечником, он поднял подол короткой одежды к талии, и, выехав перед ней, сжал полы её туники. Теперь она была отлично выставлена перед ним. Выставленная рабыня, прежняя мисс Миллисент Обри-Уэллс, дебютантка из Пенсильвании, и я видел, что она довольно красива. В Прериях она могла бы стоить пять шкур желтого кайилиаука. Мы рассматривали краснокожего война, что теперь вновь выехал перед нами на своей кайиле. Но он не стал приближаться к нам настолько близко, что он не смог бы, легко перебросить свое копье в положение для атаки. - Не двигайся, - приказал мне Грант, улыбаясь Пересмешнику. Краснокожий внезапно широко улыбнулся, и переложил свое копье в левую руку. Он держал правую руку перед собой, ладонью вниз и большим пальцем вблизи от левой груди. Потом, держа правую руку горизонтально, он провёл ладонью наружу, и немного направо на уровне сердца, что означало «хорошо». А потом, указав на девушек, он очертил указательным пальцем правой руки горизонтальный круг, по часовой стрелке земных часов, а не гореанских, перед грудью. Это означало «все», круг, являющийся полным. Он вновь улыбнулся. Грант поднял свою правую руку, держа тыльную сторону своего правого плеча. Указательный палец он направил вперед, а остальные сжал, опирая большой палец на средний. За тем двинул руку немного влево, и в то же самое время, соединив большой палец с указательным, сделал замкнутый круг. - Да, - для меня перевёл Грант, повторил знаки для «все» и «хорошо». «Все хороши» - показал он, и развёл свои руки вперёд, ладонями вниз, и опустил их. Это означало «Спасибо». Он поднял руки на уровень груди, с указательными пальцами, указывающими вперед и сжатыми остальными. Он двинул назад правую руку и направо на несколько дюймов, и затем он вернул её на место, держа указательный палец вытянутым, и переместил его к левой руке. Первая часть этого знака означает «время», а вторая часть указывает, по-видимому, на движение вперед во времени. Буквально этот знак, состоящий из двух частей, указывает «будущее», но он используется также для «до свидания». Объясняется это, возможно, подобными этому выражениями, такими как, «я увижу Вас» или, «Пока мы не встретимся снова». Знаком для прошлого, кстати, является тот же знак что и для «прежде», использованный, вместе со знаком «время», но в этом случае, это сопровождается полчком вперёд и оттягиванием правой руки назад. Это должно, возможно, предложить переместиться назад во времени. Краснокожий усмехнулся, и, перехватив своё копье правой рукой, внезапно, с диким выкриком, и ударом пяткам по бокам кайилы, умчался вдаль. - У меня всегда были хорошие отношения с Пересмешниками, - похвастался Грант, а я наблюдал за наездником, быстро удаляющимся от нас. Он был членом сообщества Всадников Синего Неба. Не так-то просто добиться членства в таком сообществе. Я вспотел. - Я подумал, что он мог бы захотеть одну или больше из наших девушек, - поделился я своими опасениями. - Вполне вероятно, что он имеет, таких же хороших или даже лучших в своём собственном стойбище, - предположил Грант. - Возможно, - не стал я с ним спорить. Мы посмотрели на девушек. Некоторые всё ещё дрожали, не отойдя от оценки Пересмешника. Рыжеволосая пригладила подол туники, и своими маленькими руками, и как могла, стянула полы своей туники. Из всех она казалась наиболее потрясённой. Безусловно, именно она среди их всех, была оценена наиболее объективно и полно. - А Пересмешник-то был впечатлён, - усмехнулся Грант. - Видел? - Да, - ответил я. - Я доволен ими всеми. Ты видел, как они ответили на прикосновение его копья? - Да. - Они - хороший товар, - отметил Грант. - Я думаю так же, - согласился я. - И я благодарен тебе, за твою помощь, в их дрессировке, и помощь в обучении их рабству. Я пожал плечами. Нужно признать, что я получил большое удовольствие от девушек этого каравана, выбирая ту или другую из них, по своей прихоти или пожеланию, для своего использования в качестве рабынь. Я посмотрел на них и оценил. Их шеи были прекрасны в их железных ошейниках скованных цепью. Вчера вечером я пользовался Присциллой, англичанкой, рыдавшей в моих руках. А предыдущую ночь у меня была Лоис, невысокая, белокурая американка. Сейчас, в цепях, она выглядела особенно хорошо. - Твоя опека над ними, обучение их подчинению и рабству, воспитательные наказания и оскорбления, которым Ты их подверг, помогут сохранить им жизнь. - Они - нетерпеливые ученицы, - усмехнулся я, - и, попав сюда, им пришлось понять, что они действительно рабыни. - Хорошо. А я задавался вопросом, почему Грант так мало вмешивался, если вообще вмешивался в процесс дрессировки и управления, своих скованных цепью животных. Он же не мог не заметить, так же как любой другой, их желанность и красоту. - Поднимайте ваш груз, моими прекрасные животные! - прикрикнул Грант. - Вы думаете, что я кормлю вас за просто так? Думаете, что мы можем позволить себе бездельничать здесь весь день! Нет! Мы должны идти дальше! - Как Ты думаешь, что Пересмешник здесь делал? – спросил я Гранта. - Скорее всего он был оставлен позади, чтобы добивать оставшихся в живых, - ответил Грант, и предупредил: - Мы наверняка уже в землях Пересмешников. Он был в боевой раскраске. - Но он не проявлял враждебности к нам, - отметил я. - Мы не были стороной вовлечённой в нарушение из законов, - объяснил он. - Я полагаю, место действия, уже довольно близко, - предположил я - Боюсь, что так. - Возможно, нам стоит поехать далеко впереди каравана. - Не буду спорить с этим, - согласился Грант. 16 Кюр. Встреча с Ваниямпи. Я слушаю Леди Миру. - Очевидно, это произошло здесь, - сказал Грант осматриваясь. Мы смотрели вниз с пригорка, на расстилавшуюся впереди долину. - Я думал, что будет хуже, - заметил я, вспоминая ужасное зрелище нападения на отряд Хобартов. На равнине под нами были разбросаны опрокинутые и разбитые фургоны с обрезками сбруи, некоторые со следами огня. Останки гужевых тарларионов, тут и там, виднелись в траве. Однако, большинство животных, похоже, было отрезано от упряжи и угнано в стойбища победителей. - Всё может быть хуже, чем Ты думаешь, - угрюмо осадил меня Грант. Большинство трупов скрыты в траве. - Возможно, - не стал спорить я. - Вон там, видны несколько падальщиков, - указал он. Я оглянулся. Рыжеволосая девушка, первая в караване, стояла около нас. Другие девушки, и Хобарты, один за другим подтягивались следом. Выехав на холм и увидев картину разрушений, мы забыли про наших животных. Теперь уже не было смысла отгонять их назад. А кроме того, всё увиденное оказалось не столь уж тошнотворным, как мы предполагали поначалу. - По-видимому, они напали не на рассвете, но и не на закате, -предположил Грант. - Ты так решил на основании расположения фургонов, - догадался я, -они не поставлены круг, а растянуты в колонну, что характерно для марша. - Да. - И нападение совершено не в конце дня, - попытался угадать я, - из-за того, что в этом случае могли остаться живые, скрывшиеся под покровом темноты. - Это так. Я предполагаю, что фургоны как раз выводились и выстраивались в походную колонну. -Если это верно, то мы должны найти остатки вечерних костров, больших костров для приготовления пищи, окруженных камнями, а не маленьких кострищ характерных для днёвки, - прикинул я. - Да, - согласился Грант. Мы тронули своих кайил вниз по склону, по направлению к остаткам фургонов. Мы осмотрели некоторые из них, частью покосившиеся, некоторые опрокинутые, а кое-какие стояли в колеях целыми, с опущенными к земле оглоблями, словно бы ожидая, что люди вернуться, чтобы вновь использовать их по назначению. Большинство же было в разной степени обугленности. Ни на одном не было тентов, они были либо сорваны, либо сожжены. Кривые металлические дуги тентов в большинстве случаев остались на месте. На фоне неба это смотрелось жутко, и было похоже на оголённые ребра скелетов. Неровная линия фургонов растянулась примерно на пасанг. Когда мы подъехали ближе, то смогли увидеть, то тут, то там, а иногда в кузовах фургонов множество разломанных и разорванных предметов. Сундук опрокинутый и раскрытый. Я заметил куклу, валявшуюся в траве и мужской ботинок. Было много рассеянной по траве муки, высыпавшейся из разодранных мешков. - Вон остатки вечерних костров, - указал я, направляя кайилу мимо камней, сложенных кольцами. - Да, вижу, - отозвался Грант. Эти костры, по-видимому, были в пределах круга фургона. Скорее всего, нападение произошло утром, вероятно во время, или вскоре после, запряжки гужевых тарларионов. Обрезанная упряжь предлагала второй вариант. Повсюду среди травы виднелись воткнувшиеся в землю стрелы. Их неподвижность, и почти вертикальное положение, резко контрастировали с колыханием травы на ветру, которая склонялась вокруг и шелестела, задевая за их древки. Кайила, внезапно, с фырканьем, отскочила вправо. Я еле удержался в седле. Чтобы успокоить животное, пришлось применить силу. Я дернул поводья влево и ударил пятками, в шелковистые бока кайилы. - Что это? - удивлённо спросил Грант. Я посмотрел вниз, в траву. - Чем может быть то, что мы видим в траве? – требовал ответа Грант. - Смерть, - отозвался я, наконец успокоив кайилу. - Но смерть необычная. Я бросил поводья Гранту, и спешился. - Оставайтесь сзади, - приказал я девушкам. Я исследовал то, что осталось от тела мужчины. - Ни Пересмешники, ни Желтые Ножи не могли сделать этого, - заверил меня Грант. - Я знаю. Голова располосована, но раны поверхностные. Однако, глотка была перекушена. Левой ноги не было. - Это, должно быть, кто-то из оставшихся в живых, - предположил Грант, - труп в одежде. Наверное, он решил вернуться к фургонам, может быть поискать съестного. - Мне тоже так кажется, - согласился я. - Вот тогда дикий слин, его и подкараулил, - допустил Грант. - Слин, прежде всего ночной хищник, - не согласился я со своим товарищем. Я-то видел такие раны прежде, и не сомневался, что они оставлены на теле вовсе не слином. - И так? – нетерпеливо ждал моего заключения Грант. - Вот, смотри, - показал я. Между моим большим пальцем и указательным пальцем там была темная, вязкая масса. Я вытер пальцы о траву. - Я вижу, - кивнул Грант. – А ещё заметь перепаханную землю. И она всё ещё черная. Трава, вырванная с корнями, вокруг трупа, ещё не пожухла, и оставалась зеленой. - Заряди свой арбалет, - посоветовал я. Можно было не сомневаться, что нападение произошло не позднее одного ана. Грант закрепил петлей поводья моей кайилы к луке своего седла. Я встал, и заозирался вокруг. Было слышно, как Грант взводил своё оружие, вставив ногу в стремя арбалета, и натягивая тугую тетиву. Я подпрыгнул, и оказался верхом на кайиле, и забрал поводья у Гранта. Я был рад снова оказаться в седле. Подвижность важна в Прериях. А кроме того, с высоты седла, обзор значительно увеличивается. - Оно всё ещё здесь, где-то рядом, - убеждённо сказал я, взглянув на арбалет Гранта. Ну, что ж, один выстрел у нас есть. - Что это могло быть? Те звери, одного из которых Ты ищешь? – не выдержал торговец. - Мне так кажется, - кивнув, ответил я. – А также, я думаю, что этот зверь, как и тот товарищ, что сейчас лежит здесь без ноги, один из выживших в сражении. То, что зверь задержался около фургонов, намекает мне, что он, также, был ранен. - В таком случае находится здесь чрезвычайно опасно, - заметил Грант. - Согласен. Конечно, боль, голод и отчаяние навряд ли сделали бы подобное животное менее опасным, скорее наоборот. В нескольких шагах влево от наших кайил валялся разбитый ящик с сахаром. Дорожка сахара, около четырёх дюймов шириной, трёх или четырёх ярдов длиной, просыпанного через расколотую крышку, тянулась за ящиком. Вероятно, его кто-то нёс под мышкой. Эта находка была объектом терпеливой работы тысяч муравьев, возможно, собравшихся с сотни окрестных холмов. Это был их приз, в маленьких и никем невидимых войнах. Мы с Грантом направили кайил вперёд. Позади я услышал, что рыжеволосую девушку вырвало в траву. Она подошла слишком близко к телу. - Смотри! - закричал Грант. - Там, впереди! - Я вижу, - крикнул я в ответ. - Они что, не собираются защищаться? – спросил он в изумлении. - Поторопись, - приказал я, посылая кайилу вскачь. Мы помчались вперед. Мы отъехали где-то полпасанга от линии разбитых обугленных фургонов, и теперь приблизились к другим фургонам, но эти были не вытянуты в колонну, а разбросаны по степи. Это были те самые квадратные фургоны, что я ранее безрезультатно искал, те самые, что следовали с колонной наёмников. Они, также, оказались переломанными. Два из них были опрокинуты. Некоторые были сожжены до основания, другие стояли без крыши или без крыши и стен. Ни у одного из них не осталось тарларионов. Учитывая их расстояние от первой линии фургонов и их размещение на местности, я решил, что часть наёмников покинула общую колонну, и, ускорившись и оторвавшись от неё, попыталась сформировать оборонительный круг, но у них не хватило для этого времени, или присутствия духа. Рядом с тремя из этих фургонов, стоявших небольшой группой, мы видели фигуры мужчин, приблизительно пятнадцать или двадцать человек, стоявших неплотной толпой. Один из них стоял чуть в стороне от основной массы. Именно ему, и угрожала коричневая, чётко очерченная фигура, очевидно появившаяся из травы около них. Я не знал, потревожили ли они монстра, или просто двигались в его сторону, до тех пор, пока у того не осталось выбора, кроме как нападать. Мужчина держал лопату, но он даже не поднял её, чтобы защититься. Его положение показалось мне не храбрым, а скорее флегматичным. Может он не понимал всей опасности? - Быстрее! – Подгонял я свою кайилу. Лапы животного Гранта топали рядом. - Он безумен! - прокричал мой товарищ. Даже сам зверь казался озадаченным, и не понимающим действий мужчины. Похоже, что он никогда прежде не встречал такой странной реакции на своё появление. Мужчины были одеты в странные серые рубахи, открытые снизу, заканчивающиеся, где-то между коленями и щиколотками. Зверь внезапно повернул голову, мордой к нам. Меньше чем через несколько ударов сердца я натянул поводья, вздыбив завизжавшую кайилу, между монстром и человеком. Монстр зарычал и шагнул назад. Я рассмотрел, что это был не Ког, и не Сардак. - Отойдите! – предупредил я мужчин. Покорно, они все, включая того который был передовым, отступили назад. Я не отрывал глаз от зверя. Он поднял тёмную грязную лапу. Волосы между пальцами были спутаны и склеены. Я предположил, что это было результатом убийства совершённого приблизительно в одном пасанге отсюда. Я принудил кайилу сделать пару шагов от монстра. - Отойдите, - приказал я мужчинам. Они повиновались. Мех кюра был свалян и местами покрыт запёкшейся кровью. Я думаю, несколько раз его всё же поразили копьями. Возможно, он потерял сознание от потери крови, и пролежал в траве, принятый за мертвого. Он не был тем, кого могли бы искалечить краснокожие. Им подобный зверь был неизвестен, вот и посчитали его чем-то вроде урта или слина, а не мужчиной. Зверь, зарычав, шагнул вперёд. - Он собирается напасть, - предупредил Грант. - Я могу убить это, -добавил он, подняв арбалет. - Не стреляй, - попросил я. Грант не стрелял, но оружие держал наготове. - Но не спускай с него глаз, - предупредил я. Монстр посмотрел на Гранта, потом на меня, и его губы раздвинулись, обнажая двойной рад белых клыков. - Так он показывает своё презрение к нам, - пояснил я. - Презрение? – Грант был озадачен. - Да. Ты видишь, что он не вооружен. - Это - животное, - убеждённо сказал Грант. Но оружие он опустил. - Это - Кюр. Монстр рыкнул, и отступил от нас. Сделав несколько шагов, он повернулся и упал на все четыре лапы, и побежал сквозь траву, даже не оборачиваясь на нас. Я двинул кайилу на несколько шагов вперед, туда, где зверь первоначально стоял в траве. Я хотел изучить следы на земле. Потом я возвратился туда, где ждали Грант, и другие. - Ты должен был позволить мне убить его, - с укоризной сказал Грант. - Возможно. - Тогда, почему Ты не дал мне выстрелить? - Это связано с кодексом, - объяснил я. - Слушай, Ты – кто, скажи честно? – не выдержал Грант. - Один из тех, кому кодекс когда-то был преподан, и один их тех, кто о нём полностью никогда не забывал. Я развернул свою кайилу, и встал перед мужчиной, которому, наиболее угрожал зверь. - Я боялся, что могло произойти насилие, - сказал он. - Я исследовал траву на том месте, откуда появилось животное. Оно приближалось к вам, оставаясь невидимым. Оно вас преследовало, - сообщил я мужчине. - Я - Тыква, - представился он. – Мир, свет, спокойствие, совершенство и удовлетворенность да пребудут с Вами. - Оно преследовало вас, - повторил я, в то время как моя кайила тревожно вздрагивала подо мной. - Сладость к Вам, - продолжал меж тем мужчина. - Вы что, не понимали опасности, в которой Вы находились? Вас же могли убить! - К счастью, Вы вмешались, - пожал плечами он. - Вы что, настолько храбры, что столкнувшись с таким зверем, оставались настолько спокойными? – удивился я - Что есть жизнь? Что есть смерть? – спросил он, и сам ответил. - Обе незначительны. Я озадаченно смотрел на человека. Потом обвёл взглядом остальных стоящих за ним. Теперь, я разглядел, что они носили серые платья, вероятно, это были их единственные предметы одежды. Подолы этих платьев обрывались посередине между их коленями и щиколотками. Мужчины казались мне неловкими и глупыми в подобной одежде. Их плечи были опущены, а глаза безжизненны и пусты. Их стопы были обмотаны тряпками. Однако, я увидел, к моему интересу, что двое из них держали в руках украшенные перьями копьями. Я снова посмотрел того, кому больше всего угрожал кюр. - Сладость к Вам, - сказал он, улыбаясь. Теперь я разглядел, что он не был храбр. Ему просто было не для чего жить. Я задался вопросом, готов ли он был к смерти. Он же даже не поднял свою лопату, чтобы защититься. - Кто Вы? - Мы - счастливые удобрения, - ответил один из толпы, - обогащаем и украшаем землю. - Мы, искры на воде, делающие её потоки прекрасными, - добавил другой. - Мы - цветы, растущие на полях, - сказал третий. - Мы добро, мы добро, - заговорили они разом. Я ещё раз внимательно посмотрел на того, кто казался старшим среди них, и кто назвал себя Тыквой. - Вы – здесь старший? – спросил я у Тыквы. - Нет, нет! – ответил он, поспешно. - Мы все одинаковые. Мы - то же самое! Мы все не неодинаковые! - В этот момент он всё же показал одну эмоцию - страх. Он попятился, вливаясь в толпу других. Я пристально посмотрел на них. - Мы все равны. Мы все одинаковые, - заладил он снова. - Откуда Вы это знаете? – поинтересовался я. - Мы должны быть равными, - объяснил он. - Это - Учение. - А верно ли ваше Учение? - Да, - уверенно сказал Тыква. - Откуда Вы это знаете? - Это – проверка истины, - заявил он. - Откуда Вы это знаете? - повторил я свой вопрос. - Мы в Учении. - Значит ваше Учение, это круг, висящий в воздухе, и ничем не поддерживаемый. - Учение не нуждается в поддержке, - уверенно сказал Тыква. - Оно находится внутри нас: Это - золотой круг, самоподдерживающийся и вечный. - Откуда Вы это знаете? - Мы в Учении. - В чём ваши мотивы? Какая вам польза от него? - Наш мотив драгоценен, - проговорил человек торжественно. - Должным образом понятый и используемый он полностью совместим с Учением, и, в его наивысшем смысле, существует, чтобы служить Учению. - Тогда в чём же, подтверждение ваших чувств? - Чувства ненадежны, это общеизвестно, - ответил один из толпы. - Чувства, которые кажутся, подтверждающими Учение могут быть сохранены, - заговорил ещё один из них. – Те чувства, что кажутся противоречащими Учению, должно игнорировать. - А какие аргументы, или свидетельства, если они могли бы иметь место, Вы могли бы принять в качестве указания на ошибочность Учения? - Ничему нельзя разрешать указывать на ошибочность Учения, - заявил Тыква. - Это в Учении, - объяснил ещё один. - Но ведь Учение, которое не может быть опровергнуто, также, не может быть, и подтверждено, - сказал я. - Учение, которое не может, даже в теории, быть опровергнуто, не только не верно, но и пусто. Если мир не может говорить с ним, то и оно не говорит о мире. Оно ни о чем не говорит. Это - лепет, пустая болтовня столь же бесполезная, сколь и тщетная и глупая. - Это - глубокие вопросы, - сказал мужчина, которого я принял, за старшего среди них. – Но поскольку они не находятся в Учении, мы не должны интересоваться ими. - Насколько Высчастливы? – спросил я. Я знал, что словесные формулы, даже пустые, такие как музыка или магия, могли бы иметь эмпирические эффекты. - О, да, - поспешно ответил Тыква. - Мы поразительно счастливы. - Да, - отозвались несколько других. - Сладость к Вам, - сказал другой. - А мне Вы не кажетесь счастливыми, - брезгливо заявил я. - Я редко видел более нудный, потрепанный и бесхребетный набор организмов. - Мы счастливы, - настаивал один из них. - Истинное счастье, - сказал другой, - держаться Учения. Я внезапно вытащил свой меч и сделал им движение, как если бы хотел ударить Тыкву. Он поднял свою голову и повернув шею ко мне. - Мир, свет, спокойствие, удовлетворенность и совершенство да пребудут с Вами, - продекламировал он. - Интересно, - пробормотал я, вталкивая клинок обратно в ножны. - Смерть представляет немного ужаса для тех, кто никогда не умел жизнь, - объяснил Грант. — Что есть жизнь? Что есть смерть? - спросил Тыква, и сам же ответил. – И то, и другое незначительно. - Если Вы не знаете, каковы они, возможно, Вы не должны осуждать проблему важности воровства. Я просмотрел на двух мужчин, державших копья. - Где Вы нашли эти копья? - В траве, - ответил один из них. - Их потеряли во время сражения. - Было ли у вас намерение использовать их, чтобы защититься от зверя? – задал я вопрос мужчинам. - Нет, конечно, нет. - Вы что, предпочли бы быть съеденными? – моему возмущению не было предела. - Сопротивление не разрешено, - объяснил один из них. - Это борьба против Учения, - поддержал первого тот, что держал второе копьё. - Мы ненавидим насилие. - Но Вы, же взяли копья. Что в таком случае Вы собирались с ними делать? - Мы подумали, что Вы могли бы захотеть бороться с животным, - сказал тот. - В этом случае, мы предложили бы копьё вам. - А для кого, тогда, было второе копье? – опешил я. - Для животного, - сказал мужчина с первым копьем. - Мы не хотели бы, злить его, - пояснил мужчина со вторым копьем. - Вы позволили бы другим вести Вашу борьбу за Вас, - спросил я в полном непонимании, - и Вы подчинились бы последствиям? - Да, - ответил тот, что с первым копьем. - Не все мы столь же благородны и храбры как Тыква. - Кто эти люди? - спросил я Гранта. - Они - Ваниямпи, - ответил Грант с усмешкой. - Их ценности, это ценности трусов, идиотов и растений. К этому времени, караван добрался до нас. Я заметил, что ни один из Ваниямпи не поднял глаз, чтобы оценить слегка прикрытое очарование скованных цепью товаров Гранта. Я снова посмотрел на Тыкву, кто казался, несмотря на его опровержение, лидером среди них. - Кому Вы принадлежите? – прямо спроси я. - Мы принадлежим племени Кайила, - ответил Тыква. - Далековато Вы от дома, - заметил я. - Да, - согласился Тыква. - Что Вы делаете здесь? - Мы были приведены сюда, чтобы очистить территорию, - ответил он. -Мы должны похоронить мертвых, а также разобрать и сжечь фургоны. - Значит, вас привели сюда незадолго до сражения, - догадался я. - Да. - Вы видели сражение? - Нет, - отказался Тыква. – Нам приказали лечь на живот, закрыть глаза, и держать ноги и руки как если бы они были связанны. За нами следил мальчик. - Он охранял Вас? - Нет, он защищал нас от животных. - На западе, среди других фургонов, есть тело мужчины. - Мы найдем его, - пообещал Тыква. - Местность в основном очищена, - заметил Грант. - Должно быть, были другие группы Ваниямпи. - Это так, - подтвердил Тыква. - Они все ещё поблизости? – нервно спросил Грант. - Я не знаю. Потенциальный объект беспокойства Гранта, в настоящее время меня не волновал. - Сколько всего было больших фургонов, таких как те, что на западе? Спросил я Тыкву. - Более чем сто, - подумав, ответил Тыква. - Сколько там было почти квадратных меньшего размера фургонов, таких как этот? – спросил я, указывая на остатки самого близкого фургона, одного из тех, которые были с колонной наёмников. - Семнадцать. Эта информация мне пришлась по вкусу. В колонне виденной мной тоже было семнадцать таких фургонов. Таким образом, всё совпадало. Монстры, которые сидели в них, полагаю один на фургон, учитывая территориальность и раздражительность кюров, теперь двигаются пешком. Возможно, кое-кто был убит в сражении. - Сколько могил выкопали Вы, и другие Ваниямпи? – поинтересовался я. - Более чем одну тысячу. Я присвистнул. Потери были действительно огромны. - И Ты должен понять, - сказал Грант. - Дикари уже очистили местность от своих собственных погибших. На мгновение я был ошеломлен. - Это было паническое бегство и резня, - напомнил Грант. – Насколько мы узнали от Стеблей кукурузы. - Сколько могил, Вы выкопали для поселенцев, тех, кто был около больших фургонов? - Чуть более чем четыреста, - посчитал Тыква. Он оглянулся назад к другим, ища подтверждения. - Да, - подтвердили из толпы. - Похоже, они уничтожили почти всех мужчин поселенцев, - отметил Грант. Я кивнул. По-видимому, первое нападение имело место именно там, на той части колонны. Кроме того, у поселенцев было меньше возможностей к сопротивлению, чем у солдат. - Около шестисот солдат тогда были убито, - прикинул Грант. - Да, - подтвердил Тыква. - Да, - согласился кто-то из толпы Ваниямпи. - Это чрезвычайно интересно, - сказал я, обращаясь к Гранту. -Получается, что приблизительно четыреста солдат сбежали. - То, что они не лежат здесь, не означает, что они не убиты, - не поддержал моего оптимизма Грант. - Их, скорее всего, преследовали и убивали на протяжении нескольких пасангов по степи. - Фургоны, однозначно, подверглись разграблению, - отозвался я. - Наши друзья, возможно, сделали паузу для грабежа. К тому же, я не знаю, насколько их стиль войны хорошо приспособлен, к нападению на обороняющуюся колонну, хорошо подготовленную и сплоченную, находящуюся под охраной. - И я не знаю, - сказал Грант, пожав плечами. - А животные, - я вновь обратился к Тыкве, - такие как то, что угрожало Вам, скольких из них Вы похоронили, если таковые вообще были? - Девять. Но мы не хоронили их, поскольку они не были людьми. В расстройстве я ударил себя по бедру. - Где эти тела? Я хотел определить, были ли Ког и Сардак среди павших. - Мы не знаем, - ответил Тыква. - Пересмешники на веревках вытащили их из этой местности. - Я думаю, что они просто не знали, что с ними делать, - присоединился к разговору один из Ваниямпи. Я был в ярости. Только что, я знал об одном выжившем кюре, а теперь их оказалось целых восемь, кто, возможно, избежал истребления дикарями. В действительности, многие дикари, по причинам их верований, возможно, просто отказались бы нападать на них, поскольку они не были существами, с которыми они знакомы. Что, если они были из мира магии? В таком случае, конечно, они не должны были бы подвергаться нападению, их скорее уважали бы и задабривали. Если Сардак выжил, то у меня не было сомнений, что он продолжит неуклонно следовать своей миссии. - Вы хотите знать судьбу оставшихся в живых? - поинтересовался Тыква. - Вы кажетесь заинтересованными. - Да, - согласился я. - Кроме солдат, и животных, и тех, кто, возможно, убежал? - Да. - Некоторые дети были оставлены в живых, маленькие дети, - рассказал Тыква. - Они были разбиты на небольшие группы и связаны за шеи. Было четыре таких группы. Пересмешники взяли одну группу, состоящую из шести детей. Другие три группы, состояли из пяти детей каждая, и были поделены между Слинами, Жёлтыми ножами и Кайилиауками. - А что же Кайила? – удивился я. - Они не взяли ни одного из детей, - сказала Тыква. - Детям очень повезло, - заговорили Ваниямпи. - Да. Они будут взяты в загоны Ваниямпи, и поднимутся как Ваниямпи. Какое благословение для них! Всегда лучше, когда Учение может быть дано детям. Это - самый верный способ гарантировать, что они всегда будут Ваниямпи. Я задавался вопросом, могли ли ужасы и преступления, совершенные друг другу взрослыми, когда-либо соответствовать жестокости, причиненной детям. Мне это казалось маловероятным. - Были ли ещё оставленные в живых? - Некоторые достаточно молодые и привлекательные женщины, - сказал Тыква, - но мы не смотрели на них. Они были голые. Им верёвками связали руки, и за шеи привязали к сёдлам. Они должны были сопровождать своих владельцев, на привязи, идя рядом с кайилами. - И какова по-вашему будет их судьба? – спросил я. - Мы не смеем размышлять об этом, - ответил Тыква, перепугано и встревожено смотря под ноги, густо краснея при этом. - Их сделают рабынями, - безжалостно объясни я, - ползая на животе и стоя на коленях перед мужчинами, они будут служить им покорно, полностью и всеми способами. Тыква задрожал. - Это верно, не так ли? – спросил я. - Возможно, - пробормотал Тыква. Он не поднимал глаз, и я видел, что он боялся своей мужественности, и своего пола. - Разве Ты не хотел бы иметь их служащими тебе подобным образом? - Нет, нет! – закричал он, не поднимая глаз. - Нет, Нет, нет! Страсть прозвучавшая в его ответе заинтересовала меня. Я посмотрел на других Ваниямпи, они отводили глаза, смотрясь смотреть в землю. - Были ли другие оставшиеся в живых? Он посмотрел на меня, с благодарностью и сказал: - Да, но, кажется, один из них очень ненадолго. - Не понимаю, - удивился я. - Мальчик, Пыльноногий, как мне кажется, - пояснил Тыква. - Он был рабом у солдат. Его оставили привязанным к столбу, там, на том холме. Нам приказали поддерживать его, пока мы не покинем это место, а затем оставить его здесь умирать. - Он говорит о том парне, которого держали рабом в колонне наёмников, они называли его Уртом, - растолковал я Гранту. Грант пожал плечами. Он не знал об этом, так как прежде мы не разговаривали на эту тему. - Был кто-то ещё выживший? - Взрослая женщина, - сказал Тыква, - та, что была с солдатами. - Превосходно! – воскликнул я. - Это блондинка и прекрасной фигурой? - Да она блондинка, но нам не разрешено смотреть, на её тело. - Это была Леди Мира из Венны, - пояснил я Гранту. – Превосходно! Отлично! - Ты знаешь её? – удивился Грант. - Мы повстречались однажды, на дороге. Но теперь наша встреча, будет сильно отличаться от того раза, - засмеялся я. - Что-то не так? - осведомился мой товарищ. - Ничего, – на этот раз, я не стал объяснять. Я был доволен, во-первых, что Леди Мира жива. Приятно, что такие женщины живут, особенно когда они закованы в цепи и ошейники. Во-вторых, меня развлекло, что деятельность очередного привлекательного агента Кюров внезапно и окончательно завершилась, причём столь неожиданным и прелестным способом. В-третьих, теперь её можно допросить, и так или иначе, получить рассказ очевидца сражения, по крайней мере, в той части, что касалась её лично. - Где она? – потребовал я ответа у Тыквы. - Там, позади того фургона, - указал он. - Мы держим её там, так, чтобы не смотреть на неё. Я вгляделся в Ваниямпи. Я не мог понять, почему они были такими. - Задерите свою одежду, - приказал я им, - до талии, быстро. Они пристыжено повиновались. - Нет. Их не кастрировали физически. Просто это сделали психологически, через обучение, посредством Учения. - Коварно, - пробормотал я. - Да, - согласился Грант. - Можете опустить свои платья, - разрешил я Ваниямпи. Они поспешно сделали это, разглаживая их, и краснея. Я понукнул свою кайилу к фургону, на который указал Тыква. 17. Раб - Вы! - закричала, дёрнув ногам. Приблизившись к ней, я стремительно и легко спешился. - Почему Ваш кайиловый хлыст отстёгнут? – спросила она с беспокойством. Я сильно стегнул её хлыстом, попав слева между шеей и плечом. Я не видел смысла в том, чтобы напрасно тратить время на уговоры. - На колени, - приказал я. Она встала на колени, быстро, но неуклюже из-за приспособления, надетого на неё. Она испуганно смотрела на меня. В её глазах плескались слезы и удивление. Похоже, это был первый раз, когда она была, таким образом, поражена. - Вы не отводите глаз от меня, - сказала она, поёжившись. - Это довольно трудно сделать, - признал я. Я больше не мог, продолжать своё предприятие в второпях, как планировал. Её очарование, просто, не позволяло мне этого. Она была ошеломляюще красивой, и я стоял перед нею, смакуя её красоту. - Пожалуйста, - взмолилась она, со слезами на глазах. Я медленно обошёл вокруг пленницы. Она мотнула головой, чтобы перебросить свои волосы вперед, на груди. Хлыстом поднял волосы, и бросил их обратно за плечи. Она задрожала, когда кожа хлыста коснулась тела. Я снова внимательно рассмотрел её. - Как Вы смеете рассматривать меня подобным образом? – возмутилась она. - Ты красива, - объяснил я. - Вы ударили меня, - упрекнула она меня. - Действительно, твоя красота могла бы быть достаточной даже рабыни. Она посмотрела на меня с удивлением и страхом. - Да, - добавил я. - Это был лестный комплимент, с моей точки зрения. - Вы ударили меня, - повторила она. Я хлопнул хлыстом по своей ладони, и, усмехнувшись, сказал: - Да, и что? - Вы ударили меня, как если бы я, был кайилой или другим животным, -возмутилась женщина. - Да. - Но я свободная! – воскликнула она. - Ты, не кажешься, мне свободной, - заметил я. Она стояла на коленях передо мной, абсолютно голая. Она носила импровизированное женское ярмо. Он представлял собой обрезок крепкой жерди, приблизительно в два дюйма диаметром, и пять футов длиной, просверленный в центре и около краёв. Обрезок размещался на тыльной стороне шеи девушки, и закреплялся на ней длинным шнуром из сыромятной кожи. Один узел был завязан на её левом запястье, затем шнур проходил через сверление в левом конце ярма, и таким образом, запястье плотно подтягивалось к дереву. Тот же самый шнур, пройдя за ярмом и через центральное отверстие, был завязан узлом, чтобы предотвратить появление слабины слева, а затем пять раз был обёрнут вокруг шеи девушки, и, будучи снова завязанным узлом, чтобы не дать ослабнуть теперь уже вправо, возвращался через то же самое отверстие на тыльную сторону ярма, где шёл к следующему отверстию в правой оконечности. Остаток шнура был продёрнут через последнее отверстие и затем, завязан и крепко удерживал правое запястье девушки на месте, вплотную к ярму. И вот теперь я мог полюбоваться полностью и аккуратно упакованной пленницей. Узлы около горла, что не позволяли шнуру дать слабину по направлению к рукам, служили двум функциям: во-первых, они держали запястья девушки плотно прижатыми к ярму, а во-вторых, пресекали любое нежелательное напряжение, которое могло бы появиться в петлях, наброшенных на шею. Задача этих петель держать горло девушки в ярме, надежно и плотно, но не вызывая дискомфорта, и не позволяя ей задушить саму себя дёргая руками. В связывании женщин гореанские мужчины знают толк. Более длинное ярмо, подобное этому, кстати, обычно, используются при пеших переходах. Заключенная таким образом, с вытянутыми руками, девушка может напрягаться сколько угодно, но освободить себя не сможет. Меньшое ярмо, приблизительно два - два с половиной фута длиной, аналогичным образом закрепленное, могут использовать в других целях, например во время наслаждение девушкой на мехах. После использования, она всегда может быть поставлена на колени или прикована цепью. Мягкая, плетёная кожаная веревка, усиленная проволочным сердечником, приблизительно пятнадцати или двадцати футов длиной, была пять раз обмотана и завязана на левой лодыжке девушки, и привязана, к оси соседнего фургона. Это - полезная санитарная мера, поскольку девушке, не придётся сидеть или лежать рядом с собственными экскрементами. Проволочный корд в веревке, препятствует попытке перегрызть привязь. Лёгкие цепочки, служащие кордами в шелковых, атласных или бархатных путах, кстати, служат для той же цели, так как их прочности, более чем достаточно для предотвращения освобождения женщины. Кстати, бывает, что для подобного типа связывания женщины используются три отдельных верёвки, две коротких и одна длинная. В этом случае крепления к ярму, каждое запястье связано короткими верёвками. Свободные концы получившихся узлов пропускаются через отверстие, и просто завязываются большим узлом, который не пролезет через маленькие сверления в концах ярма. Таким образом, её запястья удерживаются на своих местах. Конец более длинной верёвки протягивается сквозь центральное отверстие, и также как и в предыдущем случае обматывается петлями вокруг шеи девушки, обычно пять-шесть раз, затем возвращается через отверстие, и, как в случае с запястьями, оба конца связываются крупным узлом, большим по размеру, чем отверстие. Шея девушки, таким образом, удерживается вплотную к ярму. Это, также, конечно, эффективный способ закрепить девушку. Выбор способа крепления женщины к ярму зависит от таких тривиальных условий, как природа и длина доступного материала, например это могут быть веревки, скрученный шёлк, шнуры или ремни. Что до моих собственных предпочтений, возможно, я бы выбрал способ с единой верёвкой. Он надёжен, и за счёт меньшего числа верёвок привлекательней с точки зрения эстетики. Второй же ведёт только к абсолютной беспомощности связанной женщины, но в умах гореан всегда есть место привлекательности её пут. Считается, что они должны использоваться, чтобы подчеркнуть красоту невольницы, так что если лишать свободы, то делать это надо с абсолютным совершенством. Подобное ярмо, кстати, не стоит путать с колодками. Это обычно - пара досок с одной стороны соединённых шарнирной петлёй, с выструганными полукруглыми выемками в досках. Запястья и шея девушки прижимаются к выемкам одной доски. Доски закрываются, и связываются или запираются. Её шея и запястья, беспомощны, и удерживаются на месте. Они находятся заключёнными в эффективном и превосходном ограничителе свободы. Иногда девушку запирают в колодки, когда она лежит на спине, при этом, если передняя доска достаточно широка, то невольница не может видеть мужчину и того, что он с ней делает. Она может только чувствовать это. Подобные ощущения можно вызвать в женщине, просто одев ей на голову рабский колпак. Будет ли она при этом связана или нет, это уже как понравится её Господину. - И тем не менее, я свободна! – гордо заявила Леди Мира. - Откуда Ты знаешь? – заинтересовался я. - Я не заклеймена, - сказала она неуверенно. - Ты же знаешь, конечно, не обязательно носить клеймо, чтобы быть рабыней, - напомнил я ей. - Спасите меня, - попросила она. – Я хорошо заплачу Вам за свою свободу! Я улыбнулся. Неужели, эта прекрасная агентесса кюров действительно думает, что я мог бы даже рассматривать её освобождение? - Освободите меня! Я хорошо заплачу Вам! - Тебе понравился мой удар? – спросил я. - Нет! - Тогда Ты ответишь на все мои вопросы правдиво, прямо и быстро, -предупредил я. - Что Вы хотите знать? – спросила она в растерянности. - Ты красива в этом ярме, - похвалил я. - Спасибо, - неуверенно ответила она. - Оно тебе идёт. - Спасибо, - прошептала она. - Возможно, Ты родилась рабыней, - заметил я. Она посмотрела на меня и сказала: - Спасибо. - А теперь кратко опиши мне произошедшее здесь сражение, - потребовал я. Я обернулся, услышав небольшой шум позади себя. Несколько Ваниямпи приблизились к фургону. - Я вижу, что Вы нашли её, - сказал Тыква. - Да. Я отметил, что ни он, ни кто-либо другой из Ваниямпи, не смотрели, явно и непосредственно на женщину, хотя она была красива и связана. - Это Вы, раздели эту красотку? - Нет, нет, - торопливо залепетал Тыква. - Это сделали краснокожие владельцы. - Тогда, должно быть, это Вы, привязали её к ярму так красиво и хорошо. - Нет, нет, - причитал Тыква. - Это, также, было сделано краснокожими Господами. - Я понимаю, - сказал я. Я конечно предполагал, что это не Ваниямпи сорвали одежду с женщины, и не они обездвижили её столь просто, и все же столь эффективно и блестяще. - Мы привязали её позади фургона потому, что мы не должны были смотреть на неё, но делая это мы отводили глаза от неё, насколько это было возможно. - Ваши краснокожие владельцы разрешили вам это? - Да, - сказала Тыква. - Для развлечения, они принимали наши просьбы. - Это было одной из них. - Да, - ответил Тыква. - Опиши мне, как протекало сражение, насколько Ты в этом разбираешься, - приказал я раздетой белокурой пленнице, уделяя ей толику своего внимание ещё раз. - Пожалуйста, скажите кто эти люди? Они даже не смотрят на меня. Я что настолько уродливая или отталкивающая? - Ты ни уродливая, и не отталкивающая, - успокоил я женщину. - На обычном гореанском невольничьем рынке Ты бы стоила как рабыня среднего уровня. Соответственно, Ты довольно красива. - Кто они? – прошептала она со страхом. - Они - мужчины? - Их называют Ваниямпи, - объяснил я, - в переводе с языка Пыльноногих и Кайила на гореанский получится «прирученный скот». - Они - мужчины? – переспросила она. - Это - интересный вопрос. Я сам не знаю. Девушка вздрогнула. Гореанка по рождению она была незнакома, по крайней мере, лично, с такими организмами. Если бы она была Земного происхождения, конечно, она была бы поражена гораздо меньше, поскольку подобные существа ей показались бы намного более знакомыми. На загаженных лугах Земли пасутся многочисленные стада Ваниямпи. - Начинай, - потребовал я. - Мы ничего не боялись, мы верили в наши силы, мы были неукротимы. Мы не ожидали проблем. Мы считали, безумием, попытку напасть на нас. Были выставлены недостаточные дозоры. Дежурства неслись из рук вон плохо. - Продолжай. - Десять дней назад считая сегодняшний, произошло нападение. Оно началось около восьмого ана. Наши фургоны были растянуты в линию, тарларионы уже запряжены. Мы заметили небольшую группу верховых краснокожих на юго-востоке. Альфред, капитан из Порт-Олни, во главе двухсот всадников, больше для развлечения, чем из практических соображений, поскакал в их сторону, чтобы отпугнуть. Мы поднялись на фургонах, чтобы посмотреть. Альфред, конечно, не должен был лично командовать тем отрядом. Для такой атаки, если она вообще была нужна, хватило бы младшего офицера в качестве командира. - А через мгновение, позади нас, внезапно, с криками выскочили сотни пеших дикарей. Они подползли до рубежа атаки, скрываясь в траве. Они просто кишели в траве. Они смели наши фургоны. Самые ужасные дела, я думаю, случились с большими фургонами, что с семьями двигались на запад. Они были практически беззащитны. Мой собственный фургон был под охраной солдат. На юго-востоке, тем временем, из оврагов и низин, внезапно показались сотни наездников. Они заманили Альфреда в ловушку. Он, внезапно обнаружив себя в абсолютном меньшинстве, развернулся, и преследуемый, отступил назад к фургонам. Я думаю, что при этом потери кавалерии были значительными. Когда он достиг нашего лагеря, фургоны на западе были уже в огне. Он не поскакал к ним на выручку. Он сплотил своих мужчин и приказал, им прорываться на север. Это было в том направлении, откуда напали пешие дикари. - А что пехота? – спросил я. - Их он предоставил самим себе, - ответила она с горечью в голосе. Я кивнул. Не было трудно проследить за мыслями Альфреда. Дикари пешком были бы не в состоянии остановить конницу, а преследователи с юга, и юго-востока должны завязнуть в фургонах. Это было бы так, конечно, но только если столкнутся с пехотой, оставшейся без поддержки. - Погонщики попрыгали от фургонов, и разбежались, спасая свои жизни, -продолжила она свой рассказ. - Я кричала. Но мой собственный погонщик тоже исчез. Тарларион, напуганный суматохой, тянул фургон то туда, то сюда, но главным образом смещаясь к востоку, подальше от дыма и шума. Я не могла остановить тарлариона потому, что у меня не было поводьев. Я проехала четверть пасанга, мимо солдат, мимо фургонов и мимо других мужчин, прежде чем фургон остановился. Я видела, как один из пехотинцев убил всадника, ударив его сзади пикой, и завладел его кайилой. Альфред поворачивал своих всадников, но к своему ужасу, он понял, что его план провалился. С севера, а теперь, и с запада, подходили всё новые отряды кавалерии краснокожих. Я кивнул. Конечно, дикари ожидали попытку прорыва в секторе, где они, казалось, поместили то, что, в действительности, было их временной пехотой. План нападения оказался разумным и осторожным. В особенности накопление сил и очерёдность атак показали прекрасную интуицию того, кто руководил отрядами дикарей, на что указывали направление и фазы развития сражения. Кстати, тактические распоряжения в рукопашной свалке, обычно, отдают воинские сообщества, или их назначенцы, свистом - используя свистки из крыльевых костей птицы Херлит, или движениями длинного, оперённого жезла битв. - Напуганные мужчины метались вокруг моего фургона. Я увидела Альфреда, он крутился на своей кайиле, поворачивая её то туда, то сюда. Я протягивала к нему руки, я даже крикнула ему. Он посмотрел на меня, но не уделил мне внимания. Пехотинцы, вокруг, боролись с кавалеристами за их кайил. Всадники с проклятиями, хлестали в них хлыстами. Дикари с юга и юго-востока мощно ударили в линии пехотинцев занявших оборону с копьями. Но строй удержался. Я кивнул, поощряя её продолжать. Гореанская пехота, встав в ступенчатые линии и уперев пики торцами в землю, обычно могла отразить нападение легкой кавалерии. Я подозревал, что краснокожие были изрядно удивлены, что оказались неспособны пробиться через линии пехоты. Но такие линии, легко охватить с фланга. - Я снова крикнула Альфреду, но он не обратил на меня никакого внимания, - пожаловалась она мне. - Казалось, мужчины были повсюду. Вспыхивали поединки на мечах, визжали кайилы. Дикари с севера и запада рвались через фургоны. Некоторые прошли в пределах шагов от меня. Некоторые были голы, и ни один, не носил ничего больше, чем бричклаут. Они жутко кричали. Они были раскрашены, и их кайилы тоже. Перья были в их волосах, и в шерсти их животных. Я видела мозги мужчины, разлетевшиеся не более чем в нескольких шагах от меня. - Что по поводу животных из ваших фургонов, - неожиданно спросил я, -тех, кто может перемещаться опираясь на руки, но кто может пойти и на двух ногах, когда они того пожелают. Она удивленно смотрела на меня. - Я знаю о них. Говори, - крикнул я, и резко хлопнул хлыстом по своей ладони. У меня не было ни малейшего раскаяния или предрассудков для применения его на моей хорошенькой собеседнице. Она казалась напуганной. - Сколько их там было? - Семнадцать. - Что случилось с ними? - Когда сражение началось, они выскочили из своих фургонов. Некоторые вступили в бой и убили несколько мужчин, даже наших собственных солдат, которые не знали, кто это такие. Некоторые боролись с дикарями. Часть была убита дикарями. Небольшая группа, совместными усилиями пробились на север. Казалось дикари, в основной своей массе отказывались напасть на них. - Сколько было сбежавших? – спросил я. - Я не знаю. Возможно, семь или восемь, - ответила она. Эти цифры показались мне соответствующими тем, что я получил от Тыквы и Ваниямпи и моими собственными догадками. - Продолжай, - приказал я девочке. - Используя в своих интересах некоторое замешательство, среди краснокожих, после их неудачи в атаке линий пехоты, Альфред приказал своим людям скакать через собственные линии пехоты, и повёл их снова на юго-восток. Его действия разрушили строй пехоты, часть солдат были просто растоптаны, или разбросаны в стороны, этим сразу воспользовались дикари, и устремились через нарушенную линию. Некоторые, возможно, преследовали убегающую кавалерию, но большинство, я думаю, осталось добивать пехоту, после бегства Альфреда полностью расстроенную. - Кроме того они не хотели давать пехоте шанс перестроиться, закрыться, и вновь восстановить линии, построив твердый периметр. Она пожала плечами. - Возможно, и так, - прошептала она. - Тогда показалось, что вокруг меня были только визжащие кайилы, кричащие дикари, краска и перья. - Это, несомненно, были совместные силы краснокожих, - пояснил я, -собранные, чтобы добить пехоту. - Я думаю также, - согласилась она. - Был ли кто-либо ещё оставшийся в живых? – поинтересовался я. - Я так не думаю. - Похоже, Альфред поступил правильно, сбежав, - заметил я. - Наверное. - Сколько мужчин ушло вместе с ним? - Я не знаю. Возможно, триста или четыреста. - Что делала Ты? - Я легла в фургоне, и постаралась спрятаться, - рассказывала она дальше. - Они нашли меня позже, днем, после сражения. Двое мужчин вытянули меня из фургона. Они сорвали мои вуали и капюшон. Я была брошена на колени в траву, один из мужчин держал мои скрещенные запястья передо мной. Другой заносил надо мной тяжелую палицу, навершие которой представляло собой тяжелый, деревянный шар. Они, очевидно, готовились вышибить мне мозги. Но кто-то громко скомандовал, и мужчины отстранились. Я посмотрела вверх, и увидела высокого дикаря, сидящего верхом на кайиле. Это именно он командовал ими. Он сделал мне знак подняться, и так я и сделала, напуганная я еле стояла на ногах. Все эти мужчины в краске и перьях были отвратительны, я боялась их. Всадник крикнул, и через мгновение я была раздета прямо перед ним, и стояла абсолютно голой. Тогда он склонился с седла и указал мне на передние лапы своего животного. Я испуганно отпрянула. Он сказал что-то ещё, и внезапно я вновь стояла на коленях, как и прежде, только теперь раздетая, мои скрещенные руки и удерживались передо мной одним краснокожим, а другой готовил палицу, чтобы выбивать мои мозги. Тогда я закричала, умоляя меня пощадить. Дикарь на кайиле заговорил снова, и я опять была отпущена. Тогда он ещё раз указал на передние лапы своей кайилы. Она задрожала, и прекратила говорить. В её глазах стояли слезы. Я видел, что продолжать для неё будет трудно. - Ну? – наконец не выдержал я. - Я должна продолжить? - Да, - потребовал я, поскольку не считал целесообразным проявлять милосердие к ней. Она была рабыней. - На сей раз, - продолжила она. - Я подползла на животе к кайиле, опустила голову, и поцеловала лапы животного. Я облизывала и сосала их! Я убрала всю грязь и пыль зубами и языком, с лап и даже с ногтей. - Превосходно, - обрадовался я. Она встревожено смотрела на меня. - Да, превосходно, - повторил я. Она опустила голову. Женщина, конечно, оценивалась на предмет обращения в рабство. Во-первых, она была раздета. Поэтому, как только её уже неинтересные мужчинам одежды сокрытия были сорваны с неё, как только она была представлена вниманию хозяев полностью, то было решено, что её лицо и фигура вполне подходят для того, чтобы обратить её в рабство. Мужчины решили, что при прочих равных условиях, она может представлять для них интерес, чтобы иметь её в своей собственности. Конечно, в мире есть много красавиц. Но красота, строго говоря, не является даже необходимым условием для порабощения, уже не говоря о достаточности этого условия. Существует множество женщин, фактически даже не считавшихся действительно красивыми, пока они не были превращены в рабынь. Во второй части теста ей приказывали. На коленях, раздетая, удерживаемая, с палицей, занесённой над головой, она представляла себе последствия отказа. И тогда она взмолилась о пощаде. В действительности же, она просила дать ей второй шанс доказать свою пригодность для рабства. И победители этот шанс, в милосердии своём, ей предоставили. Она поползала к лапам кайилы дикаря и там, на животе, языком и ртом очистила лапы животного. Это было действием, достойным рабыни, даже не смотря на то, что она отчаянно стремился спасти свою собственную жизнь. Её работа по очистке лап кайилы, очевидно, была оценена дикарями, так что теперь, передо мной она стояла на коленях, будучи живой. Значение теста ясно. Смысл такого интимного действия исполненного перед простым животным владельца, в том, что ничтожная просительница, захваченная женщина, признается ему непосредственно и всем остальным, нерасторжимо и публично, что она предлагает себя в качестве кандидат на неволю, что она умоляет поработить её. Ну и конечно, подобные действия дают возможность мужчине оценить прикосновения, чувствительность, приёмы и умения девушки. Если она не может даже показать себя перед лапами кайилы то, чего можно ожидать на мехах Господина? Если она не сможет преуспеть даже с животным то, что может заставить думать, что она смогла бы добиться большего успеха с мужчиной? Самый важный аспект этого теста, конечно, состоит в том, что он дает мужчинам средство для того, чтобы оценить, не только действительно ли девушка просит поработить её, но и что еще более важно, является ли она действительно рабыней. Девушка не будет считаться прошедшей этот тест, если своими действиями недостаточно ясно прояснила всем, что та, что лежит у лап кайилы, действительно рабыня. Это проявляется через тонкие поведенческие реакции, обычно физически, но иногда и словесно. Я внимательно разглядывал женщину, стоящую на коленях передо мной. То, что её мозги не выбиты дубиной дикаря, означало не только, что она своими интимными и длительными действиями выпросила разрешение быть порабощенной, но то, что она, судя по результатам этих действий, на самом деле оказалась рабыней. Я задавался вопросом, а знала ли она, что уже была рабыней. Я предполагал, что она всё ещё думала о себе как о свободной женщине. Это заблуждение всегда можно рассеять к удовольствию мужчины. Кстати изначально реплики, которые показывают рабство в женщине, могут быть тонкими. Позже, по мере её роста как рабыни, она начинает понимать, что её самая глубинная и полная сущность не только может быть показана, но и должна быть показана. Что теперь не только допустимо показывать свою женственность, но и должно её показывать полностью. Поняв и полностью осознав всё это, следуя высвобождению чувств, она подвергается изумительному преобразованию. Она становится жизнеспособной, чувственной, любвеобильной и счастливой. Это интересно - наблюдать за женщиной во время подобного преобразования. Счастлив тот, у кого есть рабыня. - После подобных своих деяний, Ты, несомненно, ожидала, что тебя будут долго и с удовольствием насиловать, - предположил я. - Да, - не стала отрицать Леди Мира, - практически с того момента, как я чувствовала теплую траву под животом, и взяла в рот лапы того животного. - И они оправдали твои ожидания? – заинтересовался я. - Нет, - сердито буркнула она. - Я была связана, и отдана этим людям. - Я заметил, - усмехнулся я, поскольку, был уверен, что так оно и было. - Не бойтесь, - попытался Тыква успокоить раздетую красотку, стоящую на коленях, и хорошо привязанную к примитивному ярму. - Ваши испытания и несчастья, Ваши затруднения и бедствия, скоро закончатся. - Не убивайте меня, - взмолилась она. - По желанию твоих хозяев, тебя могут и убить, - напомнил я ей. Она побледнела. Я видел, что где-то она уже поняла, что стала рабыней. - Но Вам очень повезло, - сказал один из Ваниямпи. - Владельцы сочли целесообразным оказать Вам своё милосердие, -поддержал другой. - По крайней мере, в течение какого-то времени, - добавил третий. - Владельцы? – переспросила женщина. - Владельцы, ваши и наши, рабыня, - пояснил Тыква. - Рабыня! - она закричала и задергалась в ярме. Но она не пыталась встать. Я думаю, из-за моего присутствия. - Да, - заверил её Тыква. - Мы собираемся назвать её Репой, - добавил кто-то из Ваниямпи. - Я - свободная женщина, - закричала она. - Я - Леди Мира из Города Венна! Я улыбнулся про себя. Такой наивной казалась эта, стоящая на коленях рабыня, уже названная Репой. - По приказу наших владельцев, - сказал Тыква, - Вы должны быть взяты, как есть, в ярме и голой, в загон. - В загон? – удивилась она. - Да, в одиннадцатый сад, в наш дом, - объяснил Тыква. - Вы будете счастливы там, - добавил другой из Ваниямпи. - Все мы будем счастливы, - поправил следующий. - К несчастью, Вы должны быть будете идти за нами на привязи, через степь, раздетая и в ярме, как если бы Вы были простой гореанской рабыней, чьё рабство отмечено клеймом. - И, несомненно, я доставлю Вам большое удовольствие в этом походе, едко добавила девушка. - Мы будем с нетерпением ждать удовольствия от Вашей компании, -сказал один из них. - Я понимаю, - добавила она. - Я не думаю, что Ты на самом деле понимаешь, - усмехнулся я, - по крайней мере, пока ещё не понимаешь. - Не бойтесь. Если время от времени на Вас и будут смотреть, то только с полным достоинством и уважением, - постарался успокоить ей Тыква. - Мы не будем даже смотреть на Вас, по крайней мере не пристально, -поддержал ещё один. - По крайней мере, пока Ваш грех не будет скрыт, - добавил ещё один. - Грех? – удивлённо, спросила девушка. - Ваша красота, Ваша привлекательность, - объяснил кто-то их них. Потом Ваниямпи заговорили все сразу: - Не все Одинаковые, те, у кого есть такая неважная и незначительная черта, такая как женственность, будут рады вашему появлению. - Таким образом, Вы можете заставить их чувствовать, что они не такие же как Вы, или, что Вы не то же самое, что и они. - Они не хотели бы этого. - Греховно заставлять людей чувствовать, что они - не такие же. - Поскольку на самом деле, все равны. - Конечно. - Также Одинаковых, тех, у кого есть такая незначительная и неважная черта, как мужественность, это может обеспокоить. Это может вызвать у них определенные виды желаний, объяснил Тыква. - Не у меня, - заявил один из Ваниямпи. - Только не я, - тут же отозвался другой. - У меня никогда не было таких желаний. - Но не все мы, - предупредил Тыква, - столь, сильны и хороши, как Морковь и Капуста. - Что до меня, - сказал другой, - то я считаю, что такие вещи не имеют совершенно никакого значения. Ваниямпи отозвались хором восхищения. - И не как Бобы, - добавил Тыква. - Но для некоторых из нас Ваша здоровая внешность может быть чрезвычайно тревожащей. - Она делает меня больным, - признался кто-то. - Да, мне тоже становится плохо, когда я смотрю на неё, - поддержал товарища другой из Ваниямпи. – Меня приподняло, когда увидел её в первый раз. - Она и меня тревожит, - прошептал кто-то ещё. - Я признаю, это «Честной исповедью», - торжественно сказал Тыква. – И поздравляю вас за вашу искренность и правдивость. Дальнейшая ваша задача состоит в том, чтобы добиваться совершенства. - Да, - покаянно проговорил один из овощей. - Возможно, если бы мне разрешили смотреть на это чаще, то я мог бы самостоятельно справиться с этим. - Лучше посвящай себя трудной, отнимающей много времени и занимающей ум работе, - осадил его Тыква. - И почаще купайся в холодных ручьях, - посоветовал Морковь. Парень понурил голову. Я не обвинял его. Я и сам не любил купаться в холодных ручьях. Я предпочел теплую ванну, принятую совместно с хорошенькой рабыней. В конце концов, обязан ли свободный мужчина, натирать сам себя маслами, самостоятельно счищать грязь со своей собственной кожи и, да ещё и самостоятельно вытираться полотенцем? А зачем же тогда вообще нужны рабыни? - Вы видите, - сказал Тыква связанной девушке, - Ваша внешность, даже если бы она не выглядела такой здоровой, вызывает у некоторых из нас определенные мысли и чувства. Она может даже вызвать движения в наших телах. Оставаться Одинаковыми при этом становится затруднительно. А это грех для нас не быть Одинаковыми. - Поскольку мы - Одинаковые, - добавил Капуста. - Все это знают. - Исходя из всего сказанного, раз Ваша внешность может вызвать грех, и она уже вызывает грех, значит, она греховна, - сделал вывод Тыква. - А ещё, - пробормотал Бобы, - она может отвлечь от действительно важных вещей. - Таких, как оставаться Одинаковыми, - сказал Капуста. - Да, - заключил Тыква. Девушка дрожала, убежденная, что она, возможно, была в присутствии сумасшедших. Сумасшествие - интересное понятие. Некоторые полагают, оно зависит от правил установленных в обществе на данном отрезке времени. Таким образом, в стране безумцев именно нормальные будут считаться сумасшедшими. Молчаливое согласие с временными аксиологическими правилами, конечно не единственный возможный абстрактный подход к подобным вопросам. Другой подход - это представить себе мир, совместимый с действительностью и благоприятный человеческой природе, мир, в который наука могла бы быть свободной, мир, в котором правда не будет противоречить закону, мир, рождённый не для вреда, деформации и страданий человечества, а для его удовлетворения. - Не надо бояться, - успокаивал Тыква пленницу, - Как только мы доберёмся до нашего загона, Вы будете прилично одеты. - Так же как Вы? – спросила она, с отвращением рассматривая длинные, серые, грубые и неуклюжие платья, надетые на Ваниямпи. - Такая одежда помогает нам подавить наши желания и быть скромными, -объяснил один из Ваниямпи. - Они напоминают нам, что мы все Одинаковые. - Что все мы, что бы мы ни говорили и не делали, ничто, но Ваниямпи. Мне показалось, что это имело смысл. У человека есть стремление быть последовательным, независимо от того, из каких эксцентричных исходных условий он может выйти, но обычно он будет вести себя по жизни, таким образом, который приличествует его одежде. Так что, английское выражение, что одежда делает человека, имеет глубокий смысл - Уж лучше, быть раздетой и с кожаными ремнями на шее! – возмущённо, сказала девушка. - А что делают в вашем загоне с теми, кто не Одинаковый? – задал я вопрос Ваниямпи. - Мы пытаемся преобразовать их. Мы уговариваем их. Мы рассуждаем с ними. - И что бывает, если Вы не можете убедить их в своей одинаковости? Я спросил. - Тогда мы изгоняем их из загона, умирать в Прериях. - Это горько для нас, поступать подобным образом. - Но это должно быть сделано. - Инфекции их ереси нельзя позволить заразить других. - Польза целого должна иметь приоритет перед пользой частей. - Вы убиваете их? – спросил я. - Нет! - Мы не можем убить! - Это противоречит Учению. - Но Вы выгоняете их, предполагая, что они погибнут в Прериях, - Напомнил я. - Но ведь это - Прерии, будут тем, что убьёт их, а не мы. - Мы, таким образом, невиновны. - Такое изгнание является приемлемым для Учения? – спросил я. - Конечно. Как ещё загон может избавиться от них? - Вы должны понять, что нам не нравится поступать так. - Так поступают только после того, как любая иная альтернатива была исчерпана. - Различность нападает на корень Одинаковости. Одинаковость важна для самой цивилизации. Таким образом, Различность угрожает обществу и цивилизации непосредственно. - Различность должна быть уничтожена. - И что же, получается что, есть только одна ценность, одно достоинство? – не выдержал я. - Да. - Один этоодин, - глубокомысленно изрёк кто-то из них, -самоидентичный и одинаковый. - А шестнадцать, это шестнадцать, - заметил я. - Но шестнадцать, это, же шестнадцать раз по одному, и таким образом всё опять уменьшается до одного, который один. - А что тогда относительно половины и половины? – спросил я. - В целом они составляют один. - Что относительно одной трети и одной трети, тогда? – уже издевался я. - Каждый из тех есть всего лишь одно число, и, таким образом, каждый это один, и один это один. - А что Вы думаете о разнообразии вокруг Вас, - спросил я, - скажите, как относиться к кайиле и слину? - Одна кайила и один слин, оба один, который есть один. - Что Вы можете сказать относительно ноля и одного? - Ноль - одно число, и каждый - одно число, и таким образом каждый есть один, и один есть один. - А относительно ничто и один? - Один это один, и ничто это ничто, как если один был покинут одним, который и являлся одним. - Но у Вас было бы по крайней мере одно ничто, не так ли? - Ничто или ничто или один. Если это ничто, тогда это ничто. Если это один, то это один, и на одном. - Таким образом, все - то же самое, - заключили Ваниямпи. - По-моему, то, что Вы несёте это полный бред, - не выдержал я. - Вы знаете об этом? - Для неосведомленного глубина часто кажется бредом. - Действительно, для некоторых, кому не хватает просвещённости, это может также показаться бредом. - Чем более абсурдным что-то кажется, тем более вероятно что, это должно быть верно. - Это кажется абсурдным, - согласился я с первой частью последнего довода. - И это, само по себе, есть то самое доказательство, которое показывает, что Учение наиболее вероятно правильно. - И это, как предполагается, самоочевидно? – спросил я, уже ничему не удивляясь. - Да. - Но это не самоочевидно для меня, - заметил я. - Это не изъян его самоочевидности. - Вы не можете обвинить самоочевидность Учения в этом. - Что-то, что самоочевидно одному человеку, может быть не самоочевидно другому. - Как это может быть самоочевидно одному, и не быть таковым другому? – продолжал я издеваться. - Кто-то может быть более талантливым в обнаружении самоочевидности, чем другой. - А как Вы различаете то, что только кажется самоочевидным, и то, что действительно самоочевидно? - Царствующие Жрецы не обманули бы нас. - Они-то тут причём? – удивился я. - Это самоочевидно. - Вы когда-либо ошибались о том, что самоочевидно? - Да, часто, - признался Тыква. - Как Вы объясняете это? - Я спросил. - Мы слабы и немощны. - Мы - только Ваниямпи. Я посмотрел на Тыкву. - Безусловно, - сказал он, - Есть место для веры во все это. - Довольно большое место, насколько я догадываюсь, - предположил я. - Достаточно большое, - подтвердил Тыква. - Насколько же большое? – допытывался я. - Достаточно большое, чтобы защитить Учение, - сказал он. - Я так и думал, - усмехнулся я. - Нужно же верить хоть чему-то, - объяснил Тыква. - Почему бы не поэкспериментировать с правдой? – предложил я. - Мы уже верим правде, - сказал один из Ваниямпи. - Что же заставило вас? - Учение говорит нам. - Вы должны понять, что нам не нравится изгонять людей на смерть. Нам очень жалко поступать так. В случаях изгнания мы часто едим в тишине, и льём горькие слезы в нашу кашу. - Я уверен, что это выглядит очень трогательно, - усмехнулся я, представив себе эту картину. Тыква посмотрел вниз, в сторону девушки. Непосредственно на неё он не смотрел, но она знала, что стала объектом его внимания, пусть и косвенного. - Научите меня своему Учению, - попросила она. - Я хочу стать Одинаковой. - Замечательно, - обрадовался Тыква. Он даже было протянул руку, чтобы тронуть её, столь доволен он был, но внезапно, в ужасе отдёрнул руку назад. Он покраснел, на его лбу выступил пот. - Превосходно, - загудели Ваниямпи все сразу, - Вы не пожалеете об этом. - Вы полюбите быть Одинаковой. - Это - единственная цель бытия. - Когда мы доберёмся до загона, Вы будете развязаны и должным образом одеты, - пообещал Тыква. - В одежде подходящей Ваниямпи, Вы оцените нас по своим прежним критериям, из предшествующей жизни, и поймёте какую честь, и уважение вам будут оказывать среди нас. - Я буду нетерпеливо ожидать моего приема в загон, - пообещала девушка. - Также, и мы будем приветствовать нового гражданина, - торжественно произнёс Тыква. Он повернулся к остальным. - Нам пора возвратиться к нашей работе. Ещё есть мусор, который надо собрать и обломки, которые надо сжечь. Как только Ваниямпи удалились, я вернулся, к рассматриванию девушки. - Они сумасшедшие! - Закричала она, извиваясь в ярме.- Безумцы! - Возможно, - сказал я. - Я полагаю, что это - вопрос точки зрения. - Точки зрения? – не поняла она. - Если нормы вменяемости - общественные нормы, - объяснил я, - а по определению, норма нормальна. - Даже если общество полностью оторвано от реальности? – спросила она. - Да. - Даже если они думают, что они все урты, или ящеры или облака? - Я полагаю, что так, и в таком обществе тот, кто не думает, что он -урт, или, скажем, ящерица или облако, считался бы сумасшедшим. - И были бы сумасшедшими? - С той точки зрения. - Это - нелепая точка зрения. - Согласен. - И я не принимаю этого, - решила девушка. - Как и я, - согласился я с ней. - Тот безумен, - сказала она, - кто верит ложным ценностям. - Но все мы, несомненно, верим многим ложным ценностям, - заметил я, -Теоретически общество могло бы верить многочисленным ложным суждениям и тем не менее, в обычном смысле этого слова, рассматриваться как нормальное, даже если, во многих отношениях, это общество ошибочно. - Что, если общество ошибается, и старается изо всех сил избегать исправлять свои ошибки, что, если оно отказывается исправить свои ошибки, даже в свете неопровержимых доказательств его ошибочности? – спросила девушка. - Доказательства могут отрицаться, или им может даваться иное толкование, чтобы согласовать с существующей теорией. Я думаю, что это обычно - вопрос качества. Возможно, когда теория просто становится слишком архаичной, устаревшей и громоздкой, чтобы защититься, когда она становится просто нелепой и очевидно иррациональной, чтобы серьезно продолжить защищать её, вот тогда, если находится кто-то, кто всё ещё навязчиво отстаивает эту теорию, вот тогда можно было бы говорить о его здравомыслии. Но даже тогда, другие теории могли бы быть плодотворнее, чем такие радикальное упрямство или возведённая в закон иррациональность. - Почему? – не поняла она. - Из-за неопределенности понятия безумия, - попытался объяснить я, - и его часто неявная ссылка на статистические нормы. Например, человек, который верит, скажем, в магию, при условии, что его вера основана на том, что он живёт в обществе, которое верит в магию, он не будет считаться безумным. Точно так же такое общество, не будет, по всей вероятности, рассматриваться как безумное, хотя могло бы быть расценено как вводимое в заблуждение - А что, если там действительно существуют такие вещи, как магия? – спросила девушка. - Тогда это общество, просто было бы правильным. - А что же с этими мужчинами, которые только что были здесь? Действительно ли они не сумасшедшие? - Поосторожнее с выбором определений, я предполагаю, что мы определяем их здравомыслие или безумие, в зависимости от того, одобрили мы их взгляды или нет, но трудно получить удовлетворение из побед, которые достигнуты дешёвым средством тайного изменения абстрактной структуры. - Я думаю, что они безумцы, сумасшедшие, - не выдержала она. - По крайней мере, они ошибаются, - сказал я, осторожно, - и, во многих отношениях отличаются от нас. Она вздрогнула. - Большинством пагубных верований, - продолжал я, - не являются в действительности верованиями вообще, лучше назвать их псевдо-верования. Псевдо-вера не является уязвимой перед доказательствами, даже теоретически. Её безопасность от опровержения - результат её бессодержательности. Она не может быть опровергнута, ничего не говоря, ничего и не произведёшь, даже в теории. Такая вера не сильна, но пуста. В конечном счете, это не более чем набор слов, организованный в словесные формулы. Люди часто боятся исследовать свою природу. Они прячут их внутри себя вместе другими проблемами. Они боятся, что их опора – солома, они боятся, что их подпорки - тростники. Правда замалчивается, и юридически избегается. Это не человеческий разум. И что является самым замечательным? Кто знает, в какую сторону будет рубить меч правды? Кажется, некоторые люди лучше умрут за свои верования, чем согласятся проанализировать их. Мне кажется, что должно быть очень страшно, исследовать свою веру, раз так мало людей делают это. Конечно, иногда кто-то устаёт от запачканной кровью пустой болтовни. Сражения формул, которые никто не может вычислить и опровергнуть, и слишком часто решается кровью и железом. Как я отметил, некоторые люди, готовы умереть за их веру. Но, кажется даже большее число, готово убить за неё. - Это не неизвестно для мужчин, бороться за ложные ценности, -заметила она. - Это верно, - согласился я. - Но, в конце концов, - сказала она, - я не думаю, что бои ведутся ради формул. Я пристально посмотрел на неё. - Они лишь штандарты и флаги, с которыми идут в сражение, - объяснила она, - стимулирующие толпу, в полезном для элиты направлении. - Возможно, Ты права, - Вынужден был я согласиться. Я не знал. Человеческая мотивация слишком сложна. То, что она ответила, как ответила, и неважно, была ли она права или нет, напомнило мне, что она была агентом кюров. Такие люди обычно видят вещи с точки зрения женщин, золота и власти. Я усмехнулся, смотря на неё сверху вниз. Этот агент, раздетый и в ярме, теперь надёжно выведен из строя, и стоит передо мной на коленях. Она больше не была игроком в игре, она была теперь только призом. - Не смотрите на меня так, - попросила бывший агент. - Я не из Ваниямпи, - обрадовал её я, - женщина. - Женщина! – повторила она возмущённо. - Тебе лучше начинать думать о себе в таких терминах, - не мог не посоветовать я. Она сердито выкручивалась в ярме. Потом посмотрела на меня. - Освободите меня, - потребовала она. - Нет. - Я очень хорошо заплачу Вам, - вновь пообещала она. - Нет. - Вы могли бы забрать меня у этих дураков. - Подозреваю, что это будет не сложно. - Тогда уведите меня с собой, - вновь потребовала она. - Ты просишь быть уведённой? – спросил я. - Да. - Если я сделаю так, - напомнил я, - Ты станешь рабыней. - Ох, - она всё поняла. - Ты всё ещё просишь быть уведённой? - Да. - Как признавшая себя рабыней, - уточнил я, - полной и презренной рабыней? - Да! – подтвердила она. - Нет, - отказал я. - Нет? - она была ошеломлена. - Нет, - повторил я. - Возьмите меня с собой, - взмолилась она. - Я собираюсь оставить тебя точно там, где Ты сейчас находишься, -разочаровал я её, и добавил, - моя прекрасная наемница. - Наемница? – удивилась девушка. - Я не наемница! Я - Леди Мира из Венны, из касты Торговцев! Я улыбнулся. Она откинулась назад, на свои пятки. - Что Вы знаете обо мне? Что Вы делаете в Прериях? Кто Вы? – посыпались вопрос за вопросом. - Ты хорошо выглядишь в ярме, - похвалил я её, вместо ответа. - Кто Вы? – не отступала пленница. - Путешественник. - Неужели Вы собираетесь оставить меня здесь, вот так? - Да. - Я не хочу идти в загон этих людей. Они безумцы, они все сумасшедшие. - Но, Ты же просила их взять тебя с собой в загон, - напомнил я, -чтобы брать уроки их Учения. - Я не хочу умирать, - всхлипнула она. - Я не хочу быть оставленной на смерть в степи. - Тогда, тебе лучше всего начинать истово верить их Учению. Скорее всего, они не останутся спокойными, будучи обманутыми в этом отношении. - Я не хочу жить их лицемерной жизнью. - Уверен, что многие именно так и живут в загонах Ваниямпи. - Неужели, я должна пытаться верить их нелепостям? - Если сможешь, то это сильно облегчит твою жизнь. - Но я же не дура. - Безусловно, легче всего принять чуждые верования, когда они были внушены с детства. Внушение эксцентричных верований обычно наиболее успешно действует на невинных и беззащитных, даже более успешно, чем на неосведомленных и отчаявшихся. - Я боюсь их, - вздрогнула она. - Они будут смотреть на тебя с достоинством и уважением, как на то же самое. - Лучше ошейник в городах, - закричала она, - лучше надругательства и продажа с общих полок, лучше быть рабыней, запуганной и послушной у ног её хозяина. - Возможно, - я даже не стал спорить с ней. - Я боюсь их, - повторила она. - Почему? - Разве Вы не поняли, как они будут смотреть на меня? Я боюсь, что они заставят меня стыдиться моего собственного тела. - Тем не менее, помни, что Ты красива. - Спасибо, - прошептала она. Безусловно, опасность, о которой она говорила, существовала, и была довольно реальной. Для ценностей одних довольно трудно не быть затронутым ценностями других, тех, кто находится вокруг. Даже изумительной красоты и глубины человеческой сексуальности, бывает недостаточно, в некотором окружении, стремящемся вызвать причудливые реакции беспокойства, затруднения и позора. Среднему гореанцу такие реакции показались бы непостижимыми. Возможно, подобное окружение, могло бы просто быть признано безумным. Трагедией является то, что в такое окружение попадают дети, и впитывают окружающее их безумие. - Вы действительно думаете, что я красива? - Да. - Ну тогда заберите меня с собой! - Нет. - Вы оставите меня с ними? - Да. - Почему? - Это развлекает меня. - Тарск! – крикнула она. Я поднёс хлыст к её лицу. - Ты можешь поцеловать это, или быть избита этим, - предложил я ей. Она поцеловала гибкую, тонкую кожу хлыста. - Ещё раз, и медленно, - приказал я. Она подчинилась, а потом взглянула на меня. - Вы назвали меня наемницей, - вспомнила пленница. - Я ошибся. Ты – теперь только бывшая наемница, - поправился я. - И что я теперь? - Думаю, Ты можешь сама догадаться, - усмехнувшись, сказал я. - Нет! – крикнула девушка. - Да, - заверил её я. Она вновь безрезультатно попыталась вырваться из ярма. - Я - беззащитна, - простонала она. - Да. Она выпрямила тело, и вскинула голову. - Если Вы заберёте меня с собой, то, несомненно, я стану вашей рабыней. - Полностью, - подтвердил я. - Получается, что большая удача для меня, что Ваниямпи уведут меня в их лагерь. Там я буду свободна. - Все Ваниямпи - рабы, рабы краснокожих дикарей, - объяснил я. - Дикари живут в загонах? – спросила она. - Обычно нет. Они обычно предоставляют Ваниямпи самим себе. Они не очень заботятся, присмотром за ними. - Значит, с практической точки зрения, они - рабы без хозяев, -заключила она. - Возможно. - И значит я, тоже, буду рабыней без хозяина, - сделала она вывод. - С практической точки зрения, насколько я знаю, большую часть времени, Ваниямпи, принадлежат всему племени, а не конкретному человеку. Таким образом, их рабство есть нечто отдаленное и обезличенное. Принадлежность общности, конечно, может затенить рабство, но не отменить его. - Это - наилучшая ситуация для раба, быть одному без владельца, -сказал она. - Так ли? – переспросил я. - Одинокий и ненужный раб без хозяина. - Когда я была пленена, я боялась, что меня сделают рабыней, истинной рабыней. Я боялась, что, мне придётся бежать в стойбище краснокожего хозяина, вспотевшей у взмыленного бока его кайилы, с верёвкой, завязанной на моей шее, что там одетая в рабские тряпки, я буду использоваться для грязной работы и удовольствий Господина. Я боялась, что меня унизят до состояния домашнего животного. Я боялся, что бисерный ошейник будет завязан на моём горле. Я боялась, что за малейшую провинность меня подвергнут жестокому наказанию веревкам и плетьми. А главным образом я боялась остаться в вигваме наедине со своим Господином, где я, по его знаку, должна буду служить ему глубоко, смиренно и долго, исполнять все его малейшие прихоти, что он сможет пожелать, с полной внимательностью и услужливостью рабыни. Вы можете вообразить себе мой ужас от простой мысли о том, чтобы оказаться так беспомощно принадлежащей мужчине, быть такой беспомощной в его власти, и стать беспомощным объектом его господства и владычества. - Конечно. - И вот теперь, - сказала она, - я могу радоваться, что буду избавлена от всего этого. Я поражена своей удаче. Насколько же глупы, оказались дикари, чтобы быть настолько снисходительными ко мне! - Они не глупы, - заверил я пленницу. - Я слышала, что они взяли в свои стойбища других женщин, - сказала она. - Да. - Но это не было сделано со мной. - Нет. - Они оставили меня. - И почему же они так поступили? – поинтересовался я. - Я не понимаю, - ответила она. - Тебя нашли среди солдат, - напомнил я, и, отвернувшись от неё, запрыгнул в седло. - Да, и что? - Других девушек просто обратили в рабство, - пояснил я. - Им дарована честь, служить достойным владельцам. - А я? – не понимала она. - А Ты, будучи найденной с солдатами, и очевидно некая важная персона, была выбрана для наказания. - Наказания? – Удивилась она. - Да. Насколько же краснокожие должны были ненавидеть солдат, и тех, кто пришёл с ними, чтобы настолько хитроумно и коварно отомстить, размышлял я. - Но мне оказали уважение и предоставили честь, - сказала она, стоя на колени на земле, в ярме. - Меня решили послать жить с Ваниямпи! - Это - твоё наказание. Я тогда развернул кайилу, и оставил её в одиночестве. 18. Кувигнака, Слин, Жёлтые Ножи, Кайила. - Это, тот парень, о котором говорили Ваниямпи, - показал Грант. Я присоединился к остальным на гребне невысокого холма, на восточном краю бывшего поля боя. Ему было приблизительно двадцать лет. Он был раздет, и привязан к шесту в траве. Около него, в грунт было воткнуто копьё, обмотанное белой тканью. Оно отмечало место в траве, где он был привязан. Тогда я ещё не знал, значения этого копья, ни ткани на нём. - Это тот самый парень, про которого Ты рассказывал? - спросил Грант. - Да, - ответил я, гладя вниз на юношу. - Это – тот самый, что был с колонной наёмников. Теперь он не был прикован цепью. Цепи с него сняли. Его обездвижили способом, наиболее распространённым в Прериях. - Он - Пыльноногий, - предположил Грант. - Я так не думаю, - усомнился я, и спросил. - Ты говоришь по-гореански? Краснокожий открыл глаза, и сразу же закрыл их. - Я говорил с ним на языках Пыльноногих, Кайила, и немного на языке Пересмешников, - сказал Грант. - Он не отвечает. - Почему? - Мы - белые, - объяснил торговец. - Он не очень хорошо выглядит, - заметил я. - Я не думаю, что он долго протянет, - предположил Грант. - Ваниямпи, исполняя приказ, давали ему немного воды или пищи. Я кивнул. Насколько я помнил, они должны были поддерживать его, до тех пор, пока они не покинут это место, и оставить его здесь, в одиночестве умирать. Я осмотрелся с вершины холма. Я мог видеть как Ваниямпи, собирают и складывают обломки. Я мог видеть остатки фургонов, а также, и тот, позади которого я оставил девушку в ярме. - Даже не думай вмешиваться, - предупредил мой товарищ. Но я спешился, подошёл к своей грузовой кайиле и принёс кожаный бурдюк с водой. Он был ещё наполовину полон. - О нём заботятся Ваниямпи, - напомнил Грант. Я присел около парня, и мягко просунул одну руку ему под голову. Он открыл глаза, смотря на меня. Подозреваю, что ему потребовались некоторое время, чтобы сфокусировать взгляд. - О нём заботятся Ваниямпи, - настойчиво повторил Грант. - Мне не кажется, что они заботились достаточно хорошо. - Не вмешивайся, - ещё раз предупредил торговец. - У него явные симптомы обезвоживания, - сказал я. Я видел подобное в Тахари, и на своём собственном опыте, представлял какие страдания, сопровождаю этот вид пытки. - Не делай этого, - попросил Грант. Осторожно, зажав бурдюк под мышкой, и придерживая рукой, я поднёс его ко рту юноши. Жидкость булькала под кожей. Парень набрал немного воды в рот, и я убрал бурдюк. Он посмотрел на меня, и внезапно, с ненавистью, повернул голову в сторону и выплюнул воду в траву. За тем он снова откинулся на спину, в прежнее положение, и закрыл глаза. Я встал. - Оставь его, - предложил Грант. - Он гордый, - сказал я, - гордый, как настоящий воин. - Ты ничем ему не сможешь помочь, только продлишь его мучения. - В чём смысл этого копья, и зачем его обмотали тканью? – поинтересовался я. - Это - копье воина. Разве Ты не видите, что это за ткань? – удивился он. - Мне кажется, что это часть добычи взятой с обоза, - предположил я. Ткань была белой, и она как казалось, не была одеждой мужчины. - Ты, прав. Но разве Ты не видишь, что это? – обратил моё внимание Грант. Я присмотрелся внимательнее. - Это - женское платье, - наконец понял я. - Именно. Я возвратился к вьюкам моей грузовой кайилы, и положил бурдюк на место. - Мы должны идти своей дорогой, - нервно сказал Грант. – Здесь были Ваниямпи, из различных загонов. Я помнил, что мы получили эту информацию ранее от Ваниямпи, с которыми мы разговаривали. Это, казалось, также, тревожило Гранта. Что его беспокойство было очень обоснованно, я убедился позже. Но в тот момент, я ещё не осознавал его значения. - Ты что творишь! - закричал Грант. - Мы не можем его оставить здесь, вот так, - сказал я, и присел около парня, доставая свой нож. - Не убивай его, - попросил мой товарищ. - Это – должны сделать прерии, жажды, голод или дикие слины. - Остановись! - вскричал Грант. Но мой нож уже разрезал кожаный ремешок, державший левую лодыжку парня с привязанной к жерди. - Ты ничего не понимаешь в Прериях, - кричал торговец. - Оставь его в покое. Не вмешивайся! - Мы не можем оставить его здесь умирать. - Ваниямпи так и сделали бы. - Я не Ваниямпи, - напомнил я. - Посмотри на копье, на платье, - просил он. - В чём их значение? - Он не поддерживал своих товарищей по оружию, - объяснил Грант. - Он не присоединился к ним на тропе войны. - Я понял. Тот, кто отказывается бороться, предоставляя другими вести бой вместо него, тот, кто предоставляет другим рисковать вместо себя, подчас смертельно, тогда как именно его обязанностью было принять и разделить эти риски. Почему-то для таких людей, другие, являются менее особенными и драгоценными чем он. Не мне судить о моральных качествах такого человека. Отвратительная эксплуатация окружающих, скрытая в таком поведении, кстати, редко замечается. Действительно, не требуется большой храбрости, чтобы быть трусом. Подобное поведение, распространённое на всё общество, конечно, приведёт к разрушению такого сообщества. Таким образом, как это ни парадоксально, но только в сообществе храбрых трус может процветать. Своим процветанием он обязан тому самому обществу, которое он предает. - Но копьё не сломано, - обратил я внимание Гранта. - Нет, - ответил тот. - Какому племени принадлежит это копье? – спросил я. - Кайила, - ответил товарищ. - Это видно по способу крепления наконечника, и боковыми красными метками около него на древке. - Понятно. Мой нож уже закончил резать ремни на левой лодыжке парня. Тогда я переместился к ремням правой его лодыжки. - Стой! - приказал Грант. - Нет. Сзади и выше меня раздался скрип натягиваемой тетивы арбалета, потом стук болта уложенного на направляющую. - Ты действительно хочешь оставить один из своих болтов в моём теле? – невозмутимо, спросил я Гранта, не оборачиваясь. - Не вынуждай меня стрелять. - Мы не можем оставить его здесь умирать. - Я не хочу стрелять в тебя, - простонал торговец. - Не бойся, - успокоил я своего товарища. - Ты не будешь этого делать. Я услышал, как болт покинул направляющую, и щелчок сброса натяжения пустой тетивы. - Мы не можем оставить его здесь умирать, - повторил я, и занялся путами на левом запястье юноши. - Ваш друг должно быть глубоко переживает за Вас, - вдруг заговорил краснокожий паренёк, на гореанском. - Он не убил Вас. - Ты всё же говоришь по-гореански, - улыбнулся я. - Вам повезло иметь такого друга, - сказал парень. - Да, - не мог не согласиться я. - Вы знаете, что Вы делаете? - спросил юноша. - Вероятно, нет. - Я не встал на тропу войны, - объяснил он. - Почему же? – поинтересовался я, занимаясь своим делом. - Я не ссорился с Пересмешниками, - ответил он. - Это дела твои и людей твоего племени. - Не освобождайте меня, - вдруг попросил он меня. Я задержал свой нож. - Почему? - Я привязан здесь не для того, чтобы быть освобожденным. Я не ответил на это, и мой нож дорезал путы на его левом запястье. Через мгновение было покончено и с ремнями правого запястья. - Я - раб, - горько произнёс он. - Теперь я - Ваш раб. - Нет, - успокоил я его. - Ты свободен. - Свободен?! – Парень был поражён. - Да. Я освобождаю тебя. Ты свободен. - Свободен? – переспросил он, оцепенело. - Да. Он со стоном перекатился на бок, будучи едва в состоянии шевелиться, а я встал, и вложил в ножны свой нож. - Ну что ж, Ты всё-таки сделал это, - хмуро глядя на меня, произнёс Грант. - Ты же знал, что мы не могли просто оставить его здесь умирать, -сказал я. - Я? – удивился мой товарищ. - Да. Зачем ещё Ты приехал бы на этот холм? - Ты думаешь, что я слаб? - Нет. Я уверен, что Ты силён. - Мы - идиоты, - хмуро сказал он. - Почему? - А Ты посмотри вон туда и туда, - показал он. С трёх направлений к нам приближались три группы верховых воинов, приблизительно по пятнадцать или двадцать мужчин в каждой, высокие на своих кайилах, и свирепые в своей раскраске и перьях. - Слины, Жёлтые Ножи и Кайила, - перечислил Грант. - Ты - Кайила, не так ли? - спросил я освобождённого парня. - Да, - ответил он. Я так и думал, что он им окажется. Я сомневался, что Пыльноногие, у которых он был куплен белыми, около Границы, продали бы в рабство кого-то из своего собственного племени. Копье около него, то самое на котором было намотано белое платье, было копьём того племени, если верить Гранту. Похоже, кто-то из Кайила, закрепил его. - Этого я и боялся, - пробормотал торговец. – Вокруг было несколько групп Ваниямпи. Нам сказали об этом. Само собой и их охранники, были где-то поблизости. Мы видели, что дым поднимался с этого места. А ещё, теперь виден дым и на юго-востоке. - Да. - Теперь уже и я заметил это. - Это - дым лагеря, - объяснил Грант, - дым от костров на которых готовят ужин. Я кивнул, только теперь, впервые, полностью осознав причину ранее замеченного беспокойства Моего товарища. - Надеюсь, мы не нарушили каких-либо их законов, - предположил я. - У них превосходство в численности и оружии, - указал Грант. - Я не думаю, что им нужен ещё какой-то закон. - И Вы освободили меня, - напомнил парень, уже сидя на траве, и потирая свои запястья и щиколотка. Я был удивлен, что он мог сидеть. - А Ты силён, парень, - похвалил я его. - Я - Кайила. - Уверен, что нет такого закона, который не позволял бы мне освободить тебя. - Нет никакого определенного закона к данному случаю, - подтвердил юноша, - но не стоит рассчитывать на то, что они будут очень довольным случившимся. - Я могу это понять, - сказал я. Осматриваясь, я сосчитал всадников в приближающихся отрядах. Всего воинов было пятьдесят один. - А если бы такой закон был, Ты нарушил бы его? – поинтересовался молодой дикарь. - Да, - ответил я, не задумываясь. - Те, кто ближе всего к нам - Слины, - прокомментировал Грант. – Те, что приближаются с юга - Желтые Ножи. С востока подходят Кайила. Парень попытался подняться на его ноги, но упал. Потом снова, Но он продолжал бороться, и, в конце концов, он встал. Я поддерживал его. Он, оказался, необычайно силен для столь юного возраста. - Ты - Кайила, - восхищённо, сказал торговец. - Да, - с гордо ответил краснокожий. - Мы будем надеяться, что Ты походатайствуешь о нас перед Кайила, с надеждой проворчал мой товарищ. - Именно они-то меня и привязали. Грант не смог ничего сказать, но его беспокойство явно усилилось. Я улыбнулся сам себе. Ситуация мне не навилась. - Они могут захотеть подарки, - размышлял торговец. Я наблюдал за неторопливым приближением отрядов краснокожих всадников. Они давали нам время, чтобы рассмотреть их. Их неспешная скачка казалось изощрённой угрозой, в это время и в этом месте. - Только щедрые подарки, я подозреваю, - всё успокаивал себя Грант. - Самые опасные среди них, это войны моего племени, - с гордостью провозгласил освобождённый парень. Я не был полностью уверен в этом, мне все они казались весьма опасными. - Как тебя зовут? – поинтересовался Грант. - Ваши люди назвали меня Урт. Пыльноногие звали – Нитоске. - Женское Платье, - перевёл торговец. - Быстро, Парень, как тебя называли Кайила? Мы же не можем звать тебя Женское Платье. - Кувигнака, - представился парень на родном языке. Грант с отвращением плюнул в траву. - Что-то не так? – удивился я. - Это означает то же самое, только на Кайила, - объяснил Грант. -Кроме того, на обоих диалектах, это - фактически слово для платья белой женщины. - Замечательно, - проворчал я. – Так как нам тебя называть? - Кувигнака, - предложил он. – Женское Платье. - Очень хорошо. - Это - мое имя, - сказал Кувигнака. - Очень хорошо, - повторил я. Дикари уже были вокруг нас. Девушки в караване звякали цепью, и, скуля от страха, столпились в общую кучу. Меня сильно толкнули в плечо древком копья, но я устоял на ногах. Я знал, что они искали хотя бы минимальное проявление гнева или сопротивления. - Улыбайся, - сквозь зубы скомандовал мне Грант. - Улыбайся. Вот только улыбнуться у меня никак не получалось, но, также, я не оказывал и сопротивления. 19. В пути. Эвелин вскрикнула от ужаса, когда на её шее затянули верёвку. Она беспомощно дёргала своим маленькими, связанными за спиной запястьями. Потом её, спотыкающуюся толкнули к Джинджер, Максу и Кайлу Хобартам. Все они были раздеты. - Хэйя! - прокричал высокий воин племени Слинов, один из воинов отряда, и ударил в бока своей кайилы. Животное взвизгнуло, фыркнуло, скакнуло в сторону и двинулось вперёд. Через мгновение оно следовало за колонной удаляющихся воинов, возглавляемых военным вождём, несшим крюкоподобный, украшенный перьями жезл, используемый для передачи приказаний в сражении. Казалось, что он ведёт их в лагерь с триумфом очередной победы. Он вёл на привязи Хобартов, Джинджер и Эвелин. Два других Слина, следовали позади колонны воинов, в нескольких ярдах за пленниками, контролируя их. Грант стоял, и, сжав кулаки, наблюдал за всем этим. Рядом с Грантом, лежали его раздетые рабыни, уложенные в линию, голова к ногам, одна за другой, Коринн, Лоис, Инес и Присцилла. Они лежали в стандартной позе для связывания, на животах со скрещенными за спиной руками и перекрещенными щиколотками. Присцилла пискнула и вздрогнула, когда воин Жёлтых Ножей, встал на колени при этом сев её на спину, и начал связывать запястья невольницы за спиной. Обычно связывать начинают с последней девушки в такой линии. Так меньше вероятность того, что другие рабыни смогут убежать. Таким образом, девушка, не видит ту, которую связывали до неё, и её собственное связывание оказывается неожиданным. Я смотрел вслед отряду воинов племени Слинов. Они были очень довольны совершённым мародёрством. Джинджер и Эвелин были прекрасными трофеями, а Хобарты, несомненно, окажутся полезными в тяжелой работе или в качестве пастухов присматривать за табунами кайил. Воин Жёлтых Ножей уже связывал руки Инес. Караванные цепи и наручники, которые Хобартов, валялись, брошенные в траву. Рыжеволосая девушка, голой стояла на руках и коленях в траве, воины, спешившиеся и верхом на кайилах, Жёлтые Ножи и Кайила, собрались вокруг неё. Руки Лоис уже были связаны за спиной. - Хопа! - воскликнул один из воинов Кайила, сидевший верхом, широкоплечий малый, в красной одежде украшенной длинными тесёмками, смотря сверху вниз на рыжеволосую девушку. Он тронул её своим копьем, с длинным кремниевым наконечником, которое держал в левой руке. Она испуганно дёрнулась, посмотрела на краснокожего, а затем, боясь встретиться с ним взглядом, быстро опустила голову. - Wihopawin, - прокомментировал воин. Тем временем, Желтый Нож пересел на следующую девушку. Верховой воин Кайила приказал что-то Прыщам, которая при быстром дележе добычи, была передана в распоряжение Кайила. - Хо, Итанканка, - отозвалась Прыщи, и быстро подскочив к рыжеволосой, и подняла ту на колени, заведя её руки за голову. - Грудь вперёд, - скомандовала она по-гореански. Рыжеволосая не мешкая приняла положение, стоя на коленях, с локтями, отведёнными назад и выпятив вперёд свои груди. В её глазах появились слезы. Это - стандартная поза для оценки рабыни. Руки следующей девушки, Коринн, были связаны за спиной. - Хопа! – крикнули сразу несколько воинов Кайила, глядя на рыжеволосую девушку. Я задавался вопросом, представляла ли когда-нибудь прежняя дебютантка из Пенсильвании, лёжа на кровати в своём особняке, что однажды будет стоять на коленях, голышом, в траве чужого мира, беспомощной рабыней, бессовестно выставляя себя для оценки её будущим хозяевам, дикарям. Верёвки уже привязывали на шеи Коринн, Лоис, Инес и Присциллы. - Хопа, - повторил Кайила, разглядывая рыжеволосую. - Вастэ, - сказал другой Кайила. - Хопа, - одобрительно сказал верховой воин Кайила. - Хопа, Вихопавин! - Хау, - поддержал другой. Один из стоящих рядом пеших Желтых Ножей погрузил руку в волосы стоящей на коленях девушки. Внезапно наконечник копья, сделанный из синеватого кремня с зазубренными краями, прижалось к шее Желтого Ножа. Он быстро вскочил, и злобно откинул угрожавшее ему копье в сторону. Его рука уже лежала на рукояти его ножа, пока ещё находившегося в украшенных бусами ножнах на его бедре. Наконечник копья, отброшенный было в сторону, угрожая, возвратился на место, так же легко, как ветка, наклоненная ветром, возвращается к своему прежнему положению. Ноги воина Кайила напрягались. Отпрянувшая было кайила, сделала шаг вперед, приближая копье к Желтому Ножу. Воины Жёлтых Ножей и Кайила, извечные враги, напряглись. Коринн, Лоис, Инес и Присциллу, верёвками, привязанными к их шеям, потянули, вынуждая подняться на ноги. Один из воинов Желтых Ножей, стоявший подле товарища, находящегося под угрозой копья, что-то сказал. Тогда краснокожий, перед грудью которого балансировал наконечник копья, отступил назад с сердитым видом. Он обернулся и поглядел на четырёх девушек, уже поднятых на ноги. Их привязи передали другому Желтому Ножу, сидевшему верхом на кайиле. Вожак отряда Жёлтых Ножей что-то приказал своему товарищу, после чего тот отвернулся, всем своим видом показывая неудовольствие, и запрыгнул на свою кайилу. У Желтых Ножей уже была своя доля в трофеях. После недавнего сражения, произошедшего здесь, эта местность на какое-то время, была объявлена землёй перемирия. Урт, или Кувигнака – Женское Платье, как он, оказалось, хотел, чтобы его назвали, сидел в траве, глубоко дыша и потирая свои запястья и лодыжки. Я видел, что ему было очень трудно и болезненно управлять своим телом. Затем он, борясь с заплетающимися ногам, встал и пошел к копью, воткнутому в дёрн. На мгновенье парень замер опустив голову, и держась за копьё, пытаясь сохранить равновесие. Затем, смотал с древка платье и натянул на себя через голову. Далее, он оторвал низ подола платья, сделав его длиной чуть выше коленей, и он разорвал левую сторону, чтобы обеспечить себе большую подвижность. Он вырвал копье из земли, на мгновение, потеряв равновесие, но взмахнув оружием, удержался на ногах. - Слины, Тарски, вот кто Вы все, - отчаянно простонал Грант по-гореански, с ненавистью глядя на воинов Желтых Ножей, по-хозяйски разбирающихся с его собственностью. - Что означали желтые копья, нанесённые на бока кайил воинов племени Слинов? – спросил я Гранта, надеясь отвлечь его. - Копья Солнца, - ответил Грант, - воинское сообщество их племени. - А метки на боках кайил Желтых Ножей? – продолжил спрашивать я. - Знак Солдат Уртов, - сказал Ворчание, - это сообщество Желтых Ножей. Я кивнул. Для членов этих сообществ было весьма характерно выходить вместе на тропу войны. - Кайила представлены двумя сообществами, - объяснял Грант. -Большинство относятся ко Всем Товарищам, и один, тот, что позади с боевым щитом, из сообщества Желтых Всадников. Это видно по стилизованному отпечатку лапы кайилы, нарисованному желтой краской и обведённому красной, поверх красных линий, на боках его животного. Я кивнул. Красная горизонтальная линия, или линии, как в данном случае, обычно ассоциируется с Кайила, племенем головорезов. Кроме того на морде и передних четвертях кайилы того парня было нанесено множество марок куп. - Это - престижное сообщество, - пояснил торговец. - Только опытных и хорошо зарекомендовавших себя воинов, имеющих много купов, участников нескольких военных походов и краж кайил допускают в него. - Значит, знаком для Всех Товарищей, является сердце и копье, - сделал вывод я. - Да, - подтвердил моё наблюдение Грант. – Их ещё иногда называют, по их знаку – Боевые Сердца. Однако, название сообщества, более правильно переводится, как Все Товарищи. - Понятно, - ответил я. Части оружия изображённые символически не оставляли для меня никакого сомнения относительно тех предприятий, в которых такие ребята, наиболее вероятно, будут товарищами. - Жизнерадостность обозначена высотой сердца, рядом с копьем, -пояснил Грант. - Понятно. - Сердце, помещенное на горизонтальную линию, символизирующую землю, предложило бы сердце на земле, или печаль. Грант многому научил меня за прошедшие несколько дней. Теперь я мог понять кое-что из того, что было сказано на наречие Кайила. - Не вмешивайся, - приказал мне Грант, быстро хватая меня за руку. Два мародёра Кайила начали рыться в наших вьюках с товарами. - Замечательно, - сказал я. - Желтый Всадник, - объяснял дольше Грант, - это - Kahintokapa, что значит «тот, Кто Идет Перед», он из клана Casmu, или по-гореански – Песка. - Он их вожак? - Маловероятно, в отличие от остальных, он не принадлежит ко Всем Товарищам. Я думаю, что он приставлен к ним в роли наблюдателя, вероятно посланного вместе с молодёжью, чтобы советовать и обучать. Я кивнул. - Как Ты мог заметить, он не находится в центре событий, - объяснил мой товарищ. – Мне кажется, что их вожак, тот молодой воин, что интересовался рыжеволосой, не так ли? – спросил я. - Вполне может быть, - отозвался Грант. - Я не знаю его. Он из клана Isbu, Малых Камней. - Значит, того наблюдателя, Ты знаешь, - предположил я. - Да, когда я последний раз был в землях Кайила, я встречал его на общем совете, вместе с Mahpiyasapa - Черными Тучами, гражданским руководителем клана Isbu. - Похоже, что Ты не ожидал больших трудностей с Кайила? - спросил я. - Я так не думал, - вздохнул торговец. - Именно для Черных Туч, я и привёл рыжеволосую рабыню в Прерии. За такую женщину, если она достаточно ему понравится, он обещал мне пять шкур жёлтого кайилиаука. - А я-то гадал, для кого Ты её предназначал. - Это так, - вновь вздохнул он. - Значит, она должна быть продана вождю, - понял я. - Да. - Ты, дал ясно понять это нашему молодому другу? – спросил я торговца. - Да. - Тогда, почему она до сих пор у лап его кайилы? – не понял я. - Нет! - закричал мой друг, и поспешил к нашему молодому дикарю, и другим Кайила, собравшимся вокруг него. Двое из них, выглядевших рассерженными, подскочили и схватили Кувигнаку. Грант боролся с их захватом, но без результата. Испуганная девушка, лёжа на животе, продолжала свою работу, в этот момент она своими губами, зубами и языком сгрызала, облизывала и высасывала пыль и грязь с лап и ногтей кайилы. Двое мужчин обменялись горячими и гневными словами. На попытку Гранта примирить и утихомирить дикарей, никто всерьёз не воспринял. Конфликт уже подходил к точке кипения, и моего друга просто отбросили назад. Двое из воинов Кайила вытянули свои ножи. Я напрягался. Однако у торговца, хватило здравого смысла не злить их. Даже находясь в состоянии гнева, он вдруг понял, что может быть убит. Молодой воин что-то сказал девушке лежащей у лап его кайилы. - Встань, быстро. - Перевела Прыщи, - Стой прямо. Опусти руки вниз, ладони прижми к бёдрам. Подними голову. Что бы ни случилось, не сопротивляйся. Рыжеволосая повиновалась без малейшей задержки. Молодой дикарь бросил украшенный бусами воротник одному из своих воинов, стоявшему недалеко от девушки, не мешкая, тот подошёл к ней. В этот момент Грант, на взволнованной смеси языков Пыльноногих, Кайила и гореанском, в гневе и смятении, снова начал протестовать. - Кайила, - напомнил я Гранту. - Кайила! Тогда торговец замолчал, покачал головой и, собравшись с мыслями, обратился, ясно и спокойно, на наречии Кайила, к краснокожему юноше. Но было совершенно очевидно, что разукрашенный дикарь, сидящий верхом на высокой кайиле, сжимавший в руке копье и одетый в бричклаут останется непреклонен. Тогда, более зрелый воин из сообщества Желтых всадников, тронул свое животное в сторону конфликта. Он, также, заговорил с молодым краснокожим, но тот только сердито покачал головой. Желтый Всадник сказал что-то, обращаясь к Гранту, и повернув своё животное, снова удалился на прежнее место. Я видел, что он был не доволен, но старался не показывать вида. Для него было не прилично, вступать в спор с более молодым воином, да ещё из другого сообщества, к тому же у которого было меньше засчитанных купов. Также, именно этот молодой человек, и не он, Blotanhunka, был вожаком этого отряда Всех Товарищей. Вожак сказал что-то своему товарищу, стоящему около рыжеволосой девушки, и жестом указал на беспомощную голую женщину, стоящую прямо перед ним, с поднятой головой и руками, плотно прижатыми к бедрам. Мы с Грантом молча смотрели, как на горле девушки завязывают ошейник молодого дикаря. Всё, рыжеволосая рабыня была в ошейнике её нового Господина. Грант в отчаянии сжал кулаки. Рыжеволосая девушка со страхом смотрела на своего нового хозяина. Он был высок, силен и красив в своей жестокости и дикости. Всё её тело казалось переполненным страхом, и эмоциями и возбуждением. Именно этому зверю, она теперь принадлежала. А ещё, она понимала, что именно её судьба была причиной вспыхнувшей напряженности. Несмотря на представленные аргументы, наверняка весьма серьезные, дикарь решил, что только он, и никто другой, будет владеть ей. А девушка знала, что она ничтожная рабыня, ставшая объектом необоримой страсти. - Мне не нравится то, что здесь произошло, - сказал мой товарищ.- Это будет означать неприятности. - Возможно, - не стал я спорить. А молодой краснокожий тем временем оценивал свою новую рабыню, радостно и одобрительно. Она густо покраснела под его оценивающим взглядом, но не дрожала и не прятала своих глаз от его взгляда. Затем её глаза расширились, и она отпрянула. Она поняла, что может быть только его рабыней, и что Господином он будет бескомпромиссным. Но я видел, что именно это ей и понравилось. - У тебя есть один мизерный шанс выжить, - объясняла ей Прыщи. - Ты должна служить ему полностью, нравиться ему, и доставлять удовольствие ему всеми способами. - Я буду, - прошептала она и повторила. - Я буду. Тогда глаза молодого краснокожего Господина и нового рабыни снова встретились. И на сей раз, неспособная выдержать его пристальный взгляд, она опустила свою голову. Она была очень красива, стоящая перед своим хозяином, склонившая голову дрожащая рабыня. Я видел, что она была возбуждена и очарована своим Господином, впрочем, как и он ей. - Да не стой же Ты так, Ты маленькая идиотка, - прошипела Прыщи. -Вставай на колени перед ним, и прижми голову к земле. Рыжеволосая рабыня поспешно повиновалась. Я смотрел на неё, как она опускалась на колени перед своим владельцем. Несомненно, она будет тяжело и много работать, и пользоваться ей будут часто. Она ни сколько не сомневалась относительно своего рабства, ни в стойбище, ни в его вигваме. Молодой дикарь что-то приказал. - Встань, - перевела приказ Прыщи. - Пойди к нему. Ты можешь поцеловать его стопу и щиколотку. Рабыня встала и подошла к молодому воину. Он величественно смотрелся в своих краске и перьях, с копьем и верхом на кайиле. Она прижала губы сначала к его мокасину, затем к лодыжке, нежно целуя, и только после этого она подняла голову, посмотрела на хозяина, и отступила назад, встав прямо, одетая лишь в завязанный узлом на её горле бисерный ошейник. - Тебе оказали чрезвычайную милость, - объяснила Прыщи рыжеволосой девушке. - Хотя Ты - только бледнолицая рабыня, тебе уже разрешили прикоснуться губами к его телу. Молодой дикарь опустил длинный, узкий, конический, сделанный из синеватого кремня наконечник копья, пока не оказался всего лишь в дюйме от её обнаженной груди. И указывая на неё своим копьем, произнёс: - Winyela. - Тебе дали имя, - сказала Прыщи. - Опусти голову. Прижми пальцы к груди, и скажи, - Хо, Итанканка, Виньела. Рыжеволосая повторила, то, что ей было приказано, и подняла голову снова, к своему Господин. - Виньела, - сказал он. - Виньела, - эхом повторила она. Затем он перенёс свое внимание в другое место, к вьюкам с товарами главным образом принадлежавшими Гранту, в которых рылись двое из его воинов. Топоры, зеркала, ножи, ткани и тому подобное теперь были рассеяны вокруг, в траве. Он понукнул свою кайилу к тому месту. Подобная меркантильность могла бы показаться неуместной для высокого военного вождя – Блотанхунка, но кажется, он решил дать понять девушке, что она для него - ничто. - Мне дали имя, - сказала рыжеволосая рабыня - Виньела. - Да, Виньела, - подтвердила Прыщи. Я улыбнулся про себя. Наконец-то у рыжеволосой появилось имя. - Это означает «Она-животное» или «Самка», - перевела Прыщи. - Ох, - озадаченно произнесла рыжеволосая Виньела. - Для тебя это - вполне хорошее и подходящее имя, не забывай, что Ты -рабыня, - объяснила Прыщи. – Здесь рабыни часто носят имена, такие как Wasna - Жир, или Cespu - Струпья или Бородавка, до тех пор, пока они не научаться быть достаточно приятными Господину и заработать лучшее. - Меня саму назвали Wasnapohdi, что означает «Прыщи». - Вас всё ещё называют «Прыщами», - вспомнила Виньела. - Очевидно, я ещё не заработала лучшего имени, - улыбнулась Прыщи. - Виньела, - повторила рыжеволосая. – Моё имя звучит красиво. - Не забывай его значение, - напомнила Прыщи. – Она-животное. Самка. - Не забуду, - сказала рыжеволосая Самка-Виньела. - И заруби себе на носу, что Ты теперь стала прекрасной самкой, его животным, послушным, бесстыдным и преданным, во всех отношениях. - Как рабыня, - прошептала Виньела. - Да. - Вы думаете, что такой мужчина позволил бы мне быть меньшее? - робко улыбаясь, спросила она. - Нет, - ответила Прыщи. – Я уже была однажды рабыней среди Кайила. Я знаю этих мужчин. Они примут только смиренную и безупречную службу от женщины. - Даже если бы он разрешил мне меньшее, - призналась рыжеволосая девушка, - Я сама, добровольно, не захочу, отдавать ему меньше. Я завидовал молодому краснокожему воину его прекрасный, рыжеволосой рабыне, Виньеле. Да и действительно, какой мужчина не важно, красный или белый, положа руку на сердце, не позавидовал бы? Но возможно, чтобы понять это, надо владеть рабыней, всего хотя бы раз в жизни. - Посмотри на счастливую и бесстыдную рабыню, - усмехнулся я. - Она, возможно, родилась именно для этого ошейника. - Возможно, - хмуро отозвался мой товарищ. - Не возможно, а точно, также точно как и то, что все твои протесты оказались неэффективными. - Она предназначалась для Mahpiyasapa - Черных Туч, - сказал Грант. -Этот парень и Махпийясапа принадлежат к одному клану Isbu. Уверен быть проблеме. А, кроме того, я остался без оплаты за неё. - Это верно, - посочувствовал я ему. – А что тебе сказал Желтый Всадник, после того, как он поговорил с вожаком, и прежде, чем он возвратился в свое место? - То, что парень был в своём праве, - сказал Грант, - и что при сложившихся обстоятельствах, он мог требовать её, по праву рабского захвата. - Который он и осуществил? – спросил я. - Конечно. А разве Ты не поступил бы так же? – поинтересовался торговец. - Возможно, - улыбнулся я. - В любом случае, это уже сделано. На ней его ошейник. Это было верно. Ошейник теперь был завязан на её горле. Девушка была полной собственностью молодого краснокожего. Я смотрел на неё, и видел, что она была готова хорошо служить ему. Внезапно, осматриваясь вокруг, я заметил, что один из мародёров, которые копались в наших товарах, вытащил из моего вьюка весьма важный для меня свёрток. Это были те самые кожа истории и переводчик, доставшиеся мне от Кога и Сардака, и принесённые мной из Порт-Кара - Остановись, - крикнул мне Грант, но я уже был у бока своей кайилы, взял воина за руку, и твердо отодвинул её в сторону от свёртка. Тот смотрел на меня, как громом пораженный. Наши руки метнулись к нашим ножнам, но копье молодого вожака встало между нами. Мы оба сделали шаг назад. - Мой! – громко сказал я, по-гореански, указывая на означенные вещи из моего вьюка. Также, я ткнул большим пальцем себе в грудь, что на Знаке показывает «Я», «Меня», или «Мой», в зависимости от контекста. - Howo, Akiboka, - приказал молодой вожак своему товарищу, чью руку я оттянул от вьюка, и теперь стоящему напротив меня. - Howo, Keglezela, - скомандовал он уже другому парню, и затем слегка понукнул свою кайилу, и медленно поехал, туда, где стоял краснокожий юноша, которого я освободил от пут, Кувигнака – Женское Платье, держась за пику. Он сам надел на себя это белое женское платье, укоротив его, и порвав сбоку. Парень выглядел очень слабым, однако он не пытался поесть или попить, в присутствии других дикарей. Они должны были знать смысл этого жеста, и, несомненно, они должны были уважать его за это. Несмотря на свою одежду, он показывал им, что, по крайней мере, в этом, он мог считаться Кайила. Два товарища, Акибока и Кеглезела, следовали за своим вожаком. Я вернул свои вещи на место и тщательно закрепил их веревками на спине моей кайилы. Надо признать, что меня заинтересовало то, что молодой воин поступил подобным образом, что по каким-то мне не понятным причинам, он защитил меня. Я не знал его, и никогда не видел его прежде. Я не понимал смысла его поступка, его действия были для меня загадкой. Я был озадачен. Почему он сделал это? Молодой вожак дикарей подъехал на своей кайиле к Женскому Платью, встал лицом к лицу с ним. Я отметил, что его воины, заняли позиции по бокам от него и слегка позади, выстроившись в шеренгу. Они стояли, в нескольких шагах от Женского Платья, развернувшись, как будто приготовившись зачитать приговор. Взгляд Кувигнаки, всё ещё держащегося за копьё, чтобы не упасть, был направлен поверх их строя. Он стоял перед ними, не показывая страха. Я подошёл, и встал рядом с моим новым другом. Грант, сделал то же самое. Виньела и Прыщи оставались в стороне, стоя рядом друг с дружкой. Молодой воин заговорил, стараясь делать это разборчиво. Его наречие, для людей незнакомых с ним, может показаться наполненным непривычными хриплыми и гортанными звуками перемежающимися скрежетом и свистом. Подобная речь кажется текучей и выразительной. Иногда, она подобна взрыву, особенно когда краснокожий говорит быстро или взволнованно. - Кто тебя освободил? - перевел Грант. - Я свободен, это главное. Кто это сделал, не имеет значения. Молодой воин заговорил с Женским Платьем быстро и гневно, почти вспыхнув от такого ответа. Мне показалось нелепым, что Женскоё Платье, ослабленный, еле держащийся на ногах, одетый в остатки белого женского платья, говорит так дерзко и решительно с молодым вожаком. Оба они, конечно, были Кайила. Меня мучил вопрос, а не знали ли они друг друга, когда-то прежде. Я не мог не отметить, что Женское Платье, не смотря на имя, оставался мужчиной. - Что происходит? – спросил я Гранта. - Блотанхунк хочет знать, кто освободил Женское Платье, а тот защищает тебя. - Это я освободил его, - сказал я краснокожему вожаку, выходя вперед. - Переведи это, - попросил я торговца. - Я не думаю, что это было бы в твоих интересах, - предупредил Грант. - Просто переведи это. Грант неохотно подчинился, и заговорил на языке дикарей. Молодой воин пристально посмотрел на меня. - Он не удивлен, - заметил Грант. – Именно этого он и ожидал. Я кивнул. Конечно, я был главным подозреваемым в этом вопросе, поскольку было очевидно, что только я здесь не знаком с обычаями Прерий. Можно было не сомневаться, что именно я окажусь тем, у кого хватило глупости, или незнания, чтобы столь безрассудно перерезать ремни. - Я – Кэнка - Огненная Сталь, - перевёл Грант. - Я - воин. Я из клана Малых Камней. Я из племени Кайила. - Тал, - поздоровался я, и представился, - я – Тэрл Кэбот. - Wopeton, - сказал Грант, указывая на меня. - Хау, Хау, Кола. - Твоё имя было бы для них бессмысленно, - объяснил он, повернувшись ко мне. - Я назвал тебя «Вопетон», что значит «Торговец» или «Купец». Это может служить тебе именем, если Ты не захочешь иного. Я также передал ему твоё приветствие. - Я понял, - ответил я. Долее я попробую воспроизвести суть последующей беседы, в которой Грант и Женское Платье, то один, то другой выступали переводчиками. Конечно, сказано было больше, здесь переданы лишь основные моменты. Кроме того Кэнка и Кувигнака, Женское Платье и Огненная Сталь, в определённые моменты вступали в разговор друг с другом. - Я так и думал, - с грустью сказал Кэнка, обращаясь ко мне, - что это был Ты, кто мог освободить этого раздетого пленника. - Он выжил, и он сильный, - сказал я. - Как и Ты сам, он Кайила. Вам стоило бы уважать его. - Он был рабом у бледнолицых. - Теперь он свободен. - Он не носил оружие. Он не вышел на тропу войны. - У меня не было раздоров с Пересмешниками, - встрял Кувигнака. - Мы поместили его в платье женщины и дали ему имя Кувигнака, -объяснил Кэнка. - У меня не было раздоров с Пересмешниками, - повторил Кувигнака. - Ты опозорил клан Малых Камней, - крикнул Кэнка. - У меня не было раздоров с Пересмешниками, - стоял на своём Кувигнака. - Когда в очередной раз мы пошли против Пересмешников, мы дали ему возможность присоединиться к нам, заслужить право носить бричклаут и стать мужчиной. И он снова отказался. За это мы связали его и в женском платье продали его Пыльноногим. - У меня не было раздоров с Пересмешниками, - гордо повторил Кувигнака. - У Кайила есть раздор с Пересмешниками, а Ты - Кайила, - напомнил Кэнка. - Пересмешники на меня не нападали, - ответил Кувигнака. - Твой дед был убит Пересмешником, - зашёл с другой стороны Кэнка. - И мы, тоже, убили Пересмешника. - Как получилось, что Ты посмел вернуться в Прерии? - спросил Кэнка. - Он был приведён, объяснил я вместо него. - Белые наёмники привели его. Он не мог сопротивляться этому. - Они привели меня, - подтвердил Кувигнака, - но я бы и сам возвратился, рано или поздно. - Почему? – потребовал ответа Кэнка. - Я - Кайила, - гордо заявил Кувигнака, - не меньше, чем Ты! - Ты думаешь, что Ты - мужчина? – возмущённо спросил Кэнка. - Я - Мужчина, - ответил Кувигнака. - Ты не носишь бричклаут, - указал Кэнка. - Мне это не разрешено, - пожал плечами Кувигнака. - Это потому, что Ты - женщина, - не унимался Кэнка. - Я не женщина. - Если Ты вернёшься, и захочешь жить в стойбище, Ты будешь жить как женщина. Ты будешь носить женское платье, и выполнять женскую работу. Ты будешь скоблить кожи и готовить пищу. Ты будешь собирать кизяки за кайилиаками для наших костров. Ты будешь ухаживать за вигвамами. И Ты будешь ублажать воинов, - предупредил Кэнка. - Я не буду ублажать воинов, - ответил Кувигнака. - Я думаю, что подарю тебя Акихоке в качестве рабыни. - Я не буду ублажать воинов, - повторил Кувигнака. - Это - главная обязанность женщины, повиноваться мужчинам, и ублажать их, - напомнил Кэнка. - Я не женщина. - Ты не носишь бричклаут, - указал Кэнка. - И эти другие, также, его не носят, - сказал он, посмотрев на нас с Грантом. - Ярд или два ткани, - не определяют мужественность в моей стране, -намекнул я Кэнке. - В его стране, и в моей, - добавил Грант, - можно носить бричклаут, но не быть мужчиной, а можно быть мужчиной и не носить его. - Это - очевидно не касается Прерий, - заметил я. - Здесь, в Ваших землях, кажется, что всё, что имеет значение для мужчины, это носит ли он определенный предмет одежды. Если это так, то в у Вас, мужество дёшево, и цена его не более, цены отрезка ткани. - Это не так! – возмущённо воскликнул Кэнка. - Будь осторожен, - предупредил меня Грант. – Пожалуйста, будь осторожнее мой друг. - Бричклаут не делает мужчину мужественным. Он является лишь признаком мужества. Именно поэтому мы не разрешаем носить его тем, кто мужчинами не является, - объяснил Кэнка. - Кувигнака - мужчина, - напомнил я, - но Вы не разрешаете ему носить бричклаут. - Это большая удача для тебя, что Ты не воин, - возмутился Кэнка. - Akicita hemaca! – сердито ответил я вожаку, на его собственном языке, ударяя себя в грудь. - Я - воин! - Будь осторожен, - прошептал Грант. - Не ставь себя в систему купов. - Я не знаю, являешься ли Ты воином или нет, - сказал Кэнка, откинувшись назад в седле. - Но возможно это правда. Ты действительно освободил Кувигнаку. Значит Ты, по крайней мере, храбрый мужчина, и у тебя есть моё уважение. Я был озадачен, поскольку не ожидал такого его отношения к себе. - Это Ты был тем, кто привязал его к шесту? - спросил я молодого воина. - Это был один из Кайила, - осторожно сказал Кэнка. - Это сделал Хси, со своими товарищами из сообщества Солдат Слинов, Клана Малых Камней, сын Махпиясапы, гражданского вождя клана, - прямо сказал Кувигнака. - Значит, это сделали не Кэнка и Все Товарищи? – уточнил я. - Нет. Зато именно Кэнка вместе со Всеми Товарищами и Хси с Солдатами Слинами сначала заставили меня одеваться в женскую одежду, а позже связали меня в такой одежде и продали Пыльноногим в качестве раба. Это было решение совета клана Исбу, контроль над которым осуществляет Махпиясапа. - Мне кажется что Кэнка, не рассержен, что Ты свободен, - заметил я Кувигнаке, говоря по-гореански. - Нет, не рассержен, - подтвердил Кувигнака. - Ты носишь женское платье, - вдруг зло сказал Кэнка Кувигнаке. Он сказал это, как-то слишком эмоционально, как будто это касалось его лично. Казалось, что он, считал это позорным лично для себя. - Я - Кувигнака, - сказал парень, вызывающе глядя на Кэнку. - Вы держишься за копья Кайила, - зло сказал Кэнка. - Сдай его. - Ты сам, когда нашёл меня привязанным к шесту, воткнул подле меня не сломанное копьё. Ты сам взял это платье, брошенное здесь Хси, и намотал его на древко копья. Кэнка молчал. Такое его действие, конечно, делало место, где лежал парень заметным издали. Место было отмечено почти так же хорошо, как если бы тут установили флаг. Мы с Грантом заметили это почти сразу после прибытия к месту сражения. А ещё не было ни одного мужчину, по крайней мере, ни одного из нашего общего мира, кто бы ни заметил таких символов, как не сломанное копье обернутое тканью, которые не могли не служить какой-то цели для того, кто поместил их туда. Возможно, они могли означать некоторую меру уважения и общих воспоминаний. Может быть, это копьё, было безмолвным символом, хотя бы для трав Прерий, для их ветров и облаков, и возможно для тех из Магического Мира, если он существует, кто, возможно, смотрел вниз на него, и размышлял над увиденным. - Сдай копьё, - снова приказал Кэнка. - Нет, - отказался Кувигнака. - Ты воткнул его около меня, не сломанным. - Сдай его, - требовательно прокричал Кэнка. - Не сдам. Если Ты хочешь это копьё, тебе придётся отобрать его у меня. - Я не стану этого делать, - усмехнулся Кэнка, и добавил, посмотрев на меня - но Ты был освобождён. Кто-то должен заплатить за это. - Он - мой друг, - крикнул Кувигнака. - Я - Блотанхунк, - напомнил Кэнка. - Кто-то должен заплатить за это. - Я заплачу, - заявил Кувигнака. - Кто-то здесь должен заплатить, и этот кто-то не Ты. - Я заплачу, - упрямо повторил Кувигнака. - Ты, не тот, кто должен заплатить. Есть другой, кто должен заплатить. - Я - воин, - напомнил я Кэнке. - Я требую права на бой. - Я не хочу убивать тебя, - отмахнулся Кэнка. Что уже в который раз поражало меня, так это необычная забота обо мне, проявленная Кэнкой. Он защитил меня в ситуации, когда Акихока и Кеглезела занимались разграблением моих вьюков. Теперь, у него не было никакого желания вступить в бой со мной. Он не боялся меня, уж в этом я был уверен. Я не сомневался, также, что он думал, что мог бы убить меня, если бы такой бой состоялся. Как любой краснокожий он оценивал себя как фаворита, или в худшем случае как равного любому белому в поединке. В целом, белых даже не рассматривали, в пределах системы купов. И всё же, он явно выразил свое уважение ко мне. Таким образом, мне не казалось, что его нежелание бороться со мной, было мотивировано, каким бы то ни было неуважением ко мне или позорностью поединка для него. Он не отказывался бороться со мной, как ларл мог бы отказаться бороться с уртом. Здесь было, что-то другое. - Я ничего не понимаю, - прошептал мне Грант по-гореански. - Так же как и я, - успокоил я его. - Кажется, он испытывает к Тебе какой-либо враждебности, - сказал Грант. - Я это заметил. - Кто-то должен заплатить, - повторил своё требование Кэнка. - Тогда мы должны сразиться, - сказал я, отступая на шаг назад. - Я не могу драться с тобой, по причине, которой Ты не сможешь понять, - сказал Кэнка, - зато у других, у моих друзей, Всех Товарищей, нет этой причины. Несколько его товарищей, при этих словах, покрепче перехватили свои копья. Их кайилы задвигались под ними, ощущая их возбуждение. - Выставьте против меня своего лучшего бойца, - предложил я. - Я буду биться с ним, а потом в случае успеха, каждым из остальных по очереди. - Я - Блотанхунк, - сказал вожак. - Я не буду рисковать своими мужчинами таким способом. - Это значит, все на одного, - усмехнулся я. - Да, - усмехнулся он в ответ. Я отступил ещё на шаг, и сказал: - Я готов. - Откажись, - крикнул Грант. - Это – Исбу Кайила, Все Товарищи. И их здесь - семнадцать. Каждый из них, опытный и умелый воин. У всех есть засчитанный куп. Если Ты начнёшь бой, Ты обречён. - Ты будешь драться, или нет? - спросил Кэнка. - Да, - уверенно ответил я. - Tatankasa, - уважительно сказал Кэнка. - Красный бык, - перевел Грант. - Мне будет тяжело, приказать убить тебя, - сказал Кэнка. Tatanka на языка краснокожих, это бык Кайилиаук. Суффикс «sa» определяет красный цвет, как например в «Mazasa» - «Красный Металл», то есть Медь. Слово «Кайилиаук» используется большинством племен для обозначения кайилиаука – животного, которое не имеет аналогов на Земле. Слово «Рте» означает самку кайилиаука, или корову. Но, что интересно это же слово, используется в разговорной речи, для кайилиаука вообще. Возможно, потому что «Pte» рассматривается, как, в некотором смысле, мать племен. Это - она, делает возможной их кочевую охотничью жизнь. Как и все подобные народы, живущие в единстве с природой, краснокожие вообще с очень большим почтением и привязанностью относятся к животным в их среде обитания. Это особенно верно для животных, которых они используют в качестве пищи. Бесполезная или бессмысленная резня такого была бы невероятна. - Я готов к бою, - ответил я. - Не будь дураком, - простонал Грант. - Я готов, - повторил я, смотря не Кэнку. - Есть альтернатива, - с некоторой надеждой проговорил Грант. - Разве Ты не видишь? Он выжидает. - Чего? – не понял я. - Ошейник, - подсказал торговец. - Никогда, - отрезал я. - Пожалуйста, Татанкаса, - сказал Кэнка, с надеждой во взгляде. - Пожалуйста, - поддержал его Кувигнака. - Пожалуйста, - эхом повторил Грант. В каком-то оцепенении, я расстегнул свой пояс. Я обернул этим поясом ножны своих меча и ножа, и вручил свёрток Гранту. Я сам разоружился. Раздалась громкая команда на Кайила, и один из дикарей, тот, что был слева от вожака, Акихока, спрыгнул на землю. Кэнка бросил ему ошейник, немедленно завязанный на моей шее. Я пристально рассматривал Блотанхунка. Теперь я был его рабом. Руки Акихоки сжались в вороте моей туники. Я должен был быть раздет донага перед ними. - Нет, - приказал Кэнка. Тогда другой воин подошёл ко мне, с ремнями и сделанной из сыромятной кожи веревкой, и дернул мои руки назад. Я должен был быть связан, и взят на привязь, как простое животное, которым я теперь был, всего лишь рабом. - Нет, - вновь повторил свой приказ Кэнка. Воины отошли от меня, явно озадаченные, и снова запрыгнули в сёдла своих высоких животных. Кэнка повернул свою кайилу, и просмотрев на меня через плечо, скомандовал: - Следуй за нами. - Превосходно, - проворчал я. - Howo, Winyela, - приказал Кэнка Виньеле, указав на место в траве около левого бока его кайилы. - Быстро, - подтолкнула Прыщи Виньелу. - Беги к месту, которое он тебе указал. Это – твоё место, чтобы следовать за его кайилой, на рабской привязи. Виньела стремительно бросилась к своему месту около кайилы её Господина, и покорно замерла там с опущенной головой. - Не плохо, - похвалила её Прыщи. - Виньела, - позвал Кэнка. Она подняла свои глаза, встретившись с его. - Виньела, - повторил Кэнка, снова. В этом контексте он не называл её по имени, а лишь напоминал ей о том, кем она была теперь на самом деле. - Скажи, Хо, Итанканка, - подсказала Прыщи. - Хо, Итанканка, - послушно повторила Виньела. - Молодец. Затем Кэнка, в хорошем расположении духа, упёрся пятками в бока кайилы, медленно трогая животное с места. Девушка, раздетая и босая, с повязанным на горле бисерным ошейником, поспешно пошла рядом с ним, стараясь, держаться точно в указанном ей месте. - Я разорён, - простонал торговец. - Вы разорены? – переспросил я. – А я теперь - разоруженный раб. - Есть что-то странное во всём этом, - заметил Грант. – Тебя не раздели, и не привязали. Я не понимаю этого. - Виньела также, не привязана, - сказал я, используя новое имя рыжеволосой. Мы посмотрели вслед удаляющимся воинам. Виньела торопливо перебирала ногами у левого бока кайилы Кэнки, места бегущей девушки рядом с животным её владельца. - Не беспокойся, - сказал Грант. - В ошейнике Кэнки рыжеволосая красотка научится быть рабыней быстро и хорошо. - У тебя всё ещё есть большинство твоих товаров, - напомнил я. - И я среди них, Господин, - вмешалась в разговор Прыщи. – Конечно же, и я чего-то стою. - На живот, - приказал торговец. - Да, Господин, - пролепетала рабыня, немедленно, подчиняясь. Она заговорила без разрешения. - Рыжеволосая, - сказал Грант, зло, смотря в след воинам, - была предназначена для Махпиясапы, гражданского вождя Исбу. В прошлом году, когда я был в землях Кайила, он заказал мне именно такую женщину. Это женщина входила в список его пожеланий, если можно так выразиться. - Несомненно, когда Кэнка вернётся в основное стойбище, он передаст её Махпиясапе, - попробовал я успокоить своего товарища. - Ты, правда, так думаешь? – удивился Грант. - Нет, - не стал я врать. - Я хочу пить, - простонал Кувигнака, опускаясь на землю. - И я ослаб от голода. Это были первые признаки слабости, которые он показал. Каким же пристыженным и глупым я внезапно почувствовал себя, от того, что так мало внимания и понимания, мы уделили нашему другу. Я бросился к своей вьючной кайиле, и принес бурдюк с водой. Грант, из его собственных запасов, вынимал какие-то спрессованные сухари, приготовленные ещё в Кайилиауке из муки Са-Тарна. Мы следили, за его едой и питьём, так как не сомневались, что его живот пока не готов к мясу кайилиаука. Оно у нас было, выменянное у Пыльноногих. Это были завёрнутые в листья, тонко нарезанные, почти столь же тонко как бумага, высушенные на солнце прерий куски мяса, лежавшие в кожаном парфлеше. Признавая свою потребность в питье и еде перед нами Кувигнака, с его точки зрения, оказывал нам уважение. Подобным образом воин Кайила может поступить только среди тех, кого он рассматривал своими друзьями и товарищами. - Мясо, - попросил Кувигнака. Мы с Грантом обменялись быстрыми взглядами, но, всё же выдали Кувигнаке несколько полосок сушеного мяса кайилиаука. Он, сидя на земле со скрещенными ногами, медленно съел часть из предложенного ему угощения и сказал: - Этого достаточно. Он вернул Гранту остаток, и тот убрал его обратно в открытый высокий парфлеш. - Теперь я готов идти в лагерь, - сказал Кувигнака. - Может Ты в состоянии поехать туда, - предложил я. - Я готов, - кивнул он. - Значит, поедешь, - сказал я. - Я смогу идти, - упрямо сказал он, с трудом поднимаясь на ноги. Он поднял копье, опираясь на него, как на посох, чтобы не упасть. Я начал снимать вещи с моей кайилы, оставляя только уздечку, седло и попону. - Что Ты делаешь? - удивился Грант. - Готовлю транспорт для Кувигнаки. - Не будь идиотом, - крикнул на меня торговец. – Это же твоя возможность бежать. Прыгай в седло, и скачи как ветер на запад. Беги! - Не понял, - сказал я, посмотрев на своего товарища. - Разве мой друг не видит? - спросил Кувигнака. - Они дали Вам этот шанс, чтобы убежать. - Они же могут просто, последовать за мной, идя по следам кайилы, пока мое животное не падёт от усталости, - заметил я. - Несомненно, - согласился Кувигнака, и добавил - но я не думаю, что они поступят таким образом. - Они позволяют тебе уйти, - объяснил Грант. - Уходите сейчас, - предложил Кувигнака, - позже, в главном лагере, другие, возможно, не будут настолько снисходительны. - Беги, - сказал торговец. - У тебя будет прекрасная фора перед другими, из главного лагеря, что в нескольких днях пути отсюда. Они могут захотеть преследовать тебя. Беги сейчас, и у тебя будет хороший шанс на спасение. Это - несомненно, и было их намерением. - Почему они позволили мне подобное? – не понимал я. - Я не знаю, - пожал плечами мой товарищ. - Мне приказали следовать за ними, и я пообещал, что сделаю это. - Было необходимо, чтобы такая команда была дана, - сказал он. - Ни один из них не ожидает, что Ты будешь её выполнять. - Но я сказал, что буду. - Они не ожидают, что белый сдержит свое слово, - пояснил Грант. - А твоё слово уважают в Прериях, или нет? – поинтересовался я. - Думаю, что да, - ответил он. - Отныне также, будет и с моим словом, - сказал я. - Беги, не будь дураком, - закричал Грант. - Что Ты собираешься делать? – спросил я своего друга. - Я пойду в основное стойбище Кайила. Я приехал сюда, чтобы торговать. - Значит, у тебя есть дела в этих местах? - Да. - Вот и у меня тоже, есть дело в этом месте. - Ты безумец, - развёл руками Грант. - Возможно. Но я пришёл в Прерии, не для того чтобы отступить теперь. - Вставай, - приказал он, ребром своей стопы слегка пиная Прыщи в бок. - Пора работать. - Да, Господин, - проговорила она, вскакивая, и расправляя ладонями подол своей крошечной рабской туники. Она была единственной из девушек, одежда которых не была сорвана дикарями. Рыжеволосая, Лоис, Коринн, Инес, Присцилла и другие, все были немедленно раздеты. Кэнка разрешил ей оставить одежду, так как есть, чтобы обозначить различие между той, кто мог говорить на языке Кайила, и другими, теми, кто не мог. Безусловно, существуют некоторые споры относительно того, унизительно ли для женщины находиться перед Господином в одежде или просто абсолютно голой, за исключением, разве что ошейника. Конечно, рабские туники оставляют немного простора для воображения. Среди рабынь, конечно, мало практических разногласий, хотя есть некоторые теории. Девушки, крайне дорожат даже самой крошечной тряпкой, которая могла бы предоставить им некоторую, хотя бы призрачную защиту, от властного и пристального взгляда Господина. Также, с точки зрения рабовладельца, немного одежды на рабыне можно было бы оставить, поскольку они находят, что это заинтриговывает, возбуждает и призывает их сорвать её с женщины. Кроме того, если позволить рабыне носить, пусть скудную, но одежду, то появляется ещё один способ держать её в узде. Например, ей могут приказать снять одежду, или он будет просто сорван с неё, и не маловажно, к это будет сделано, наедине или публично. Нужно помнить, что рабыня, не имея никаких прав, не имеет права и на одежду, которая, как и она сама является собственностью рабовладельца. То, что девушка носит, даже тряпка обычно – символ того, что хозяин ей доволен, и довольно значительный символ. Зачастую одежда рабыне достаётся ой как нелегко. Наедине со своим Господином, конечно, ей часто не предоставляют даже тряпки, чтобы прикрыть наготу. Рабыня - собственность Господина, и внутри его жилища, она выглядит полностью в соответствии с его предпочтениями. - Позаботься о вещах, которые были моими, - попросил я. - Если Ты конечно не против. - Я сделаю это, - пообещал Грант. У рабов нет собственности. Это именно они являются собственностью. - Я думаю, что пора последовать за Кэнкой, - сказал я Кувигнаке. - Скачи отсюда. Спасайся, - в последний раз попросил Грант. - Забирайся в седло, - скомандовал я Кувигнаке, который всё ещё стоял, покачиваясь, опираясь на копье, как на посох. - Я пойду сам, - упрямо отказался краснокожий юноша. - Ты слишком слаб, - напомнил я. - Я – Кайила. Я пойду сам. Он, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал два или три неверных шага, помогая себе копьём. Но, внезапно, его же ноги, признали его ошибку. Мгновение он ещё удерживал себя копьём, но не устоял, и завалился на бок. Уперев своё копьё в землю, и помогая руками, юноша вновь принял вертикальное положение. Он смог сделать ещё два или три шага вслед Кэнке и его отряду, раскачиваясь и держась за импровизированный костыль, но снова тяжело упал в траву. Я дёрнулся, чтобы прийти к нему на помощь, но рука Гранта легла на моё плечо, останавливая меня. - Нет. Не унижай его. Он – Кайила! Я заметил, что Прыщи даже не пошевелилась, чтобы помочь ему. Я кивнул. Кувигнака с трудом принял сидячее положение, и теперь с сердитым видом сидел в траве со скрещенными ногами. Копьё осталось лежать около него. - Я решил отдохнуть, - сказал он. - Я посижу здесь некоторое время. А потом встану, и пойду дальше. - Замечательно, - сказал я. - Возможно, он будет не в состоянии идти в течение нескольких дней, -заметил мой товарищ. - День или два, как минимум, - прикинул я. - Возможно, - не стал спорить Грант. - Он - Кайила, - сказал я. - Это верно, - улыбнувшись, согласился Грант, повернулся к Прыщам, и сказал: - Девочка, Тебе, что, нечем заняться? Упакуй наши товары во вьюки. Нас ждёт дальняя дорога. - Да, Господин, - отозвалась она. Я оказал свою помощь Гранту и Прыщам, и за несколько ен, мы уложили товары, что были разбросаны вокруг на волокуши, и частично во вьюки наших грузовых кайил. Прыщи убрала ненужные теперь караванные цепи и наручники, привязав их к шкурам, погруженным на волокушах. - Желаю тебе всего хорошего, - сказал я Гранту. - И тебе всего хорошего, - с грустью ответил он мне. Напоследок я обернулся и посмотрел на Гранта с Прыщами, и направился вдаль, сквозь высокие травы. Они махали мне вслед, и я махнул им в ответ. Через некоторое время, когда, я достаточно удалился от них, идя по следам Кэнки и его отряда, вдали я смог разглядеть дым вечерних костров. По-видимому, это был лагерь воинов Кайила. Кэнка не связал руки Виньелы. Он позволил ей бежать, у бока его кайилы, не будучи привязанной верёвкой за шею. Это казалось необычайной льготой, распространённой на новую девушку. Я улыбнулся про себя. Я подозревал, что молодой воин уже позаботился о своей рыжеволосой рабыне. Что-то я сомневался, что он жаждет передать её Махпиясапе, своему вождю. - О чем Вы думаете? - спросил меня Кувигнака. - О разном. - Если Вы не собираетесь бежать, - заметил Кувигнака, - то Вам стоит поторопиться вслед за Кэнка. - Я буду ждать тебя, - сказал я ему. - Я могу посидеть здесь некоторое время, - сказал он. - Я буду ждать, - сказал я, и улыбнулся. - Доля раба среди Кайила, да и среди всех наших народов вообще, не легка, - предупредил краснокожий. - Я и не ожидал иного, - заверил я моего нового друга. - По крайней мере, Вы не женщина, - улыбнулся Кувигнака. - Кайила, как и все остальные племена, не отличаются особой нежностью в отношении со своими бледнолицыми красотками. Я кивнул, соглашаясь. Иного я и не предполагал. Полная приятность, всегда и всеми способами, и полная покорность любому мельчайшему капризу хозяина, обычное требование ко всем гореанским рабыням, кстати, не только для тех, кто носит ошейники краснокожих. У меня не было никаких сомнений, что нашлось бы немало мужчин в городах, кто мог бы проинструктировать даже дикарей в вопросах, того как надо использовать, управлять и контролировать рабынь. Если я что и подозревал так это то, что участь рабыни в Прериях могла быть даже немного легче, чем доля её порабощённой сестры в гладких коридорах и прекрасных дворцах высоких городов. На каждой улице, на каждой площади в каждом городе, совершенно точно, Вы сможете найти место для привязи рабынь и кольца для наказаний. - Кэнка даже не привязал Виньелу, - напомнил я. - Пусть она только попробует вызывать у него недовольство, даже самое наименьшее, - усмехнулся Кувигнака, - и она быстро обнаружит, что она – рабыня, а он - её Господин. - Можно не сомневаться, - согласился я. Я думал, что это могло бы быть хорошо для прежней мисс Миллисент Обри-Уэллс, прежней дебютантки из Пенсильвании. Такие девушки расцветают лучше всего, когда их держат под угрозой наказаний. - И я не был раздет и связан. - Нет. - Я не могу понять этого. - Не так уж и трудно это понять, - усмехнулся Кувигнака. - Почему подобные обычные процедуры не были применены ко мне? - прямо спросил я Кувигнаку. - Почему на меня не напали? Почему мне предоставили возможность сбежать? Почему ко мне отнеслись с такой терпимостью? - Разве Ты не можете предположить? - спросил Кувигнака, хитро прищурившись. - Нет, - недоумённо ответил я. - Кэнка - мой брат. - Что Вы делаете? - удивился Кувигнака, когда я подвёл к нему свою кайилу. - Что Вы делаете? – возмутился он, но я уже поднял и аккуратно водрузил в седло. - Я могу идти сам. - Нет, не можешь. - Через некоторое время я буду в состоянии сделать это, - заявил он. - Езжай, - оборвал я его. Я поднял из травы копьё и вручил его краснокожему. Оно было с длинным металлическим наконечником, приблизительно девяти дюймов длиной, прикреплённым к древку двумя заклёпками, и дополнительно усиленным обмоткой сыромятным ремешком. Характер этой обмотки и три боковые красные марки у края древка четко указывали, что копьё принадлежит Кайила. Другие марки на оружие, возможно, указывавшие на владельца, были глубоко процарапаны, вероятно лезвием ножа. К копью не было прикреплено ни одного пера, что говорил о том, что оно ещё ни разу не касалось врага. Кувигнака покачнулся в седле, и я помог ему удержать равновесие. Я смотрел вдаль, в бескрайние прерии. Где-то там скрывается Зарендаргар. Я пришёл сюда, чтобы найти его. И не я один. Есть и другие, прибывшие на его поиски. Ког и Сардак с несколькими соратниками, и, по крайней мере, ещё одним кюром, которого я видел рядом с Ваниямпи, пережили недавнее сражение. Я не сомневался, что они пойдут до конца в своей кровавой миссии. Кюр стоек. Я не думал, что эти кюры, подвергнутся большой опасности от дикарей. Несколько из них смогли выбраться из центра сражения практически неповреждёнными. Они были незнакомы краснокожим. Полагая, что они могут быть жителями Мира Магии, дикари, вполне вероятно, дадут им приют и помощь, везде, где возможно. К ним не будет такого предубеждённого отношения, как к одинокому белому мужчине, путешествующему по Прериям. За таким, здесь могут начать охоту просто для развлечения. Я предположил, что Альфред из Порт-Олни, капитан наемников вместе со своими людьми, сейчас должен быть где-то на пути назад к цивилизации. Я ожидал, что они будут успешны в этом усилии. Немногие племена, большинство из которых обычно делятся на мелкие кланы, вероятно, желали бы, или были бы в состоянии, испытать свою силу против приблизительно трехсот или четырехсот всадников. Тем более что солдаты наученные горьким опытом, теперь несут службу не в пример внимательнее. Уроки из их глупого высокомерия были извлечены. Те, кто пережил такие ошибки, редко допускают их повторение впредь. Я не ожидал снова увидеть Альфреда, или его мужчин. Я оглянулся и посмотрел вниз, в неглубокую долину. Я мог видеть Тыкву и его Ваниямпи, что всё ещё очищали место бойни. Позади одного из частично сожженных, брошенных фургонов была та, кто когда-то был гордой Леди Мирой из города курорта Венна, и агентом кюров по совместительству. Теперь она не более чем раздетая, сочная, прикреплённая к ярму рабыня, привязанная за лодыжку к оси фургона. Она была найдена среди солдат, но, несмотря на это, была раздета для оценки того, могли ли она заинтересовать дикарей на предмет обладания ей. Данный ей небольшой шанс спасти свою жизнь, показав своё желание к подчинению и совершению интимных действий с ногами кайилы хозяина, он не упустила, хорошенько облизав и высосав грязь с пальцев и ногтей ног животного. Тем самым, возможно спасая свою жизнь, она ясно дала понять всем, что она пригодна для рабства, что её хорошенькое горло вполне пригодно для ошейника. Вот только, совершив эти грязные и унизительные действия, подходящие только рабыне, и я не удивлюсь, будучи неистово ими возбуждённой, она была обманута в её ожиданиях и вместо того чтобы быть отданной властному и строгому Господину, но оказалась связанной и переданной Ваниямпи. Такая интересная шутка была сыграна с возбужденной и униженной женщиной. Насколько жестоки, могли быть унижения краснокожих! Раздетую и уже почувствовавшую себя рабыней, её отдали бесполым Ваниямпи. Она была бы приписана к одному из их загонов. Они будут «уважать» её. Ей даже уже дали кличку, теперь она - Репа. - Я думаю, что я уже готов, - сказал Кувигнака. - Ты уверен, что сможешь выдержать дорогу? – спросил я. - Да, уверен. Я ещё раз окинул взглядом бескрайний простор, открывавшийся с холма. Нас ждали широкие горизонты Прерий. Насмотревшись на окрестности, я тронулся в путь вниз по косогору, ведя кайилу с восседавшим на ней Кувигнакой, держащим копьё. Я внимательно смотрел под ноги, отмечая следы, прошедших здесь ранее Кэнки и его отряда. Позади остались Грант и Прыщи, впереди виднелись дымы вечерних костров стойбища клана Исбу племени Кайила. Спустя какое-то время Кувигнака выпрямил спину. Я был рад видеть, что он снова ехал с гордо поднятой головой. Он был силен. Он был Кайила. - Дорога ждет, - сказал Кувигнака. - Да, - согласился я.
Джон Норман Побратимы Гора ( Хроники противо - Земли - 18)
1. Пте. - Это там, - сказал Грант, указывая вперед и направо от нас. - Ты видишь это? - Да, - ответил я. – И даже чувствую это. Я уже мог почувствовать сотрясение в земле, даже через лапы и ноги высокой, мохнатой кайилы. - Я видел это только однажды, - вздохнул торговец. Я поднялся в стременах. Вибрация почвы, чувствовалась ясно. Ранее, возможно, за двадцать пасангов, спешившись, чтобы почувствовать это вибрацию, мы прижимали ладони рук к земле. Сейчас она была куда сильнее, чем тогда, ранним утром, издалека, когда мы первый раз смогли уловить её. - Они приближаются, - счастливо крикнул Кувигнака. - Я поражён, - сказал Грант. – Слишком рано, не так ли? Я откинулся назад на седле. - Да, - подтвердил Кувигнака, сидя верхом на кайиле, слева от меня. Текущей луной была Такиюхави, луна гона табука. Иногда известная так же, как Канпасапави, или луна созревшей черёмухи. - Я не понимаю, - сказал Грант. - Этого не должно быть до Кантасави. В самом разгаре была луна красных слив - вообще самое жаркое время года в Прериях. Оно приходит в последней фазе лета. - Почему так рано? - спросил торговец. - Я не знаю, - отозвался Кувигнака. Наши кайилы несли нас, по травянистому косогору. Трава здесь вымахала по колени кайиле. Это примерно по бедра девушки. - Возможно, вы ошибаетесь, - предположил я. - Может быть, это не то, что вы думаете. - Невозможно это перепутать, - усмехнулся Грант. - Нет, это оно - счастливо сказал Кувигнака. - Разве это не может быть что-то другое? - Нет, это оно - повторил юноша. - Это такое же явление, как лето и зима, - объяснил торговец, - как фазы лун, как день и ночь. - Тогда почему сейчас ещё рано? – поинтересовался я. - Бывало ли так рано прежде? - спросил Грант Кувигнаку. - Не на моей памяти, - ответил тот. - В старых сказаниях, это иногда бывало поздно, но никогда, насколько я знаю, не случалось рано. - Быть может - сказал я. - Ты не можешь вспомнить ничего похожего? - Я ни о чем подобном не слышал, - сказал Кувигнака, и пожал плечами. - Значит, это не может быть ошибкой? - переспросил я Гранта ещё раз. - Нет, - заверил мой друг. - Это они. - Похоже, что там просто идет дождь, - высказал я своё мнение. - Это - пыль на ветру, - поправил меня Кувигнака. - Её подняли копыта. - Это они, - убеждённо сказал Грант. - Никаких сомнений в этом. Подъехав ещё ближе, я посмотрел вдаль. Это походило нареку, исчезающую за горизонтом. - Какой же оно длины? – поинтересовался я, поскольку не смог даже разглядеть конец этого. - Где-то, приблизительно пасангов пятнадцать в длину, - сказал Грант, - и четыре или пять пасангов в ширину. - Придётся затратить большую часть дня, чтобы объехать вокруг этого, - прикинул Кувигнака. - Сколько животных может быть в таком стаде? - спросил я. - Кто может счесть звезды, кто может пересчитать травинки в степи, - воскликнул Кувигнака. - Это можно прикинуть, - отозвался Грант, - там приблизительно между двумя и тремя миллионами животных. - Вероятно, это самое большое такое стадо в Прериях, - предположил я. - Нет, есть и больше, - сказал Грант, - Босвелл утверждал, что видел одно такое стадо, которому потребовалось пять дней, чтобы переправиться через реку. - А сколько же времени нужно такому стаду как это, чтобы форсировать реку? – поинтересовался я. - Два или три дня, - прикинул мой друг. - Понятно, – отозвался я. Босвелл, которого он упомянул, кстати, был тем самым, в честь которого назвали Перевал Босвелла через Горы Тентис. Он был первым исследователем Прерий. Другими такими путешественниками, были Диас, Хогарт и Бенто. - Потрясающий и роскошный вид, - заметил я. - Давайте подъедем поближе. - Только осторожно, - предупредил Кувигнака, и с криком удовольствия, ударив пятками по бокам кайилы, он послал свое животное вниз по склону. Грант и я посмотрели друг на друга, и усмехнулись. - Он - всё ещё мальчишка, - сказал мой друг. Мы последовали за Кувигнакой. Животные были теперь приблизительно в трёх -четырёх пасангах от нас, ниже по склону. - Это - Пте! - воскликнул Кувигнака, повернувшись к нам. - Да, - отозвался Грант. Теперь, мы уже могли ясно почувствовать запах животных. Моя высокая вороная кайила, мохнатая и быстрая, нервно перебирала лапами подо мной. Её ноздри были расширенны, глазные плёнки были открыты, придавая большим круглым глазам характерный желтоватый оттенок. Я не думаю, что эта кайила, купленная несколько месяцев назад в городе Кайилиаук, около границы, когда-либо прежде чуяла запах этих животных, и уж конечно не в таких количествах. Также я предположил, что многие из тех животных впереди, возможно, никогда не обоняли человека, или кайилу прежде. Песок и пыль кружились вокруг нас. Я прищурил глаза, спасаясь от пыли. Было здорово, находиться так близко от таких животных. Я едва отваживался предположить, каково было бы, подойти к ним ещё ближе, скажем, на несколько сотен ярдов. А ведь охотники убивают этих животных в упор, обычно с расстояния, когда можно почти дотронуться до животного рукой. Ведь нужно подойти как можно ближе для удара копьём, или для выстрела из малого лука, чтобы пробить на достаточную глубину хребет, или кишечную впадину позади последнего ребра, приводящего к крупномасштабному внутреннему кровоизлиянию, или ударить позади левой лопатки в сердце. - Всегда так много пыли? - Поинтересовался я. Я почти кричал, чтобы перекричать животных, их рев и глухой стук копыт. - Нет, - сказал Кувигнака, поднимая свой голос. – Сейчас стадо перемещается, не останавливаясь и не пасясь. - Иногда, по не ясным причинам, - заговорил Грант, - оно двигается, более или менее стремительно. Тогда как, в других случаях, так же без всякого очевидного посыла, оно может останавливаться и пастись, или медленно перемещаться, пасясь по пути. - Считаешь сейчас ещё рано для миграции? - Спросил я. - Да, - ответил Грант. – Очень странно. И их, кажется, идёт больше, чем обычно. - Я посмотрю животных поближе, - крикнул Кувигнака. - Будь осторожен, - предупредил Грант. Мы смотрели, как Кувигнака послал свою кайилу вниз по склону прямо к животным. Он не приближался к ним слишком близко. Этого требовали законы, установленные среди племён. - Это похоже на наводнение, - заметил я, - или на оползень, это ветер, или гром, это - стихия. - Да, - согласился мой друг. - Мне кажется, что по-своему, это и есть стихия. - Да, так и есть, - улыбнулся Грант. О движении этой группы животных, в лагерь клана Исбу племени Кайил, или клан Малых Камней племени Кайил, донесли больше десяти дней назад. На грубой карте, растянутой на восточной стороне стойбища, зазубренными колышками отмечались первый день, за тем второй, и так далее, продвижения животных, и положения вешек, указывало на положение животных в рассматриваемый день. Следопыты Солдат Слинов, сообщества воинов Исбу, отслеживали животных, с тех пор как они вошли в земли Кайил, уже больше двух недель назад. Сейчас была луна, во время которой Солдаты Слины поддерживали порядок в лагере, это было их обязанностью. На них теперь легли многочисленные обязанности, такие как разведка, охрана, поддержание порядка в стойбище и урегулирование незначительных споров. Среди их других обязанностей, конечно, были планирование, организация и охрана большого Ванасапи, а так же охота или слежка. Через несколько енов, Кувигнака, потный и ликующий, со спутанными волосами, на взмыленной кайиле возвратился к нам. - Это великолепно! – радовался он. - Неплохо, - усмехнулся Грант, радуясь удовольствию молодого человека. Трудно точно объяснить тем, кто глубоко не знаком с такими вещами, что значит Пте, или Кайилиаук, для краснокожих. Это - центральное явление в их жизни, и большая часть их жизни вращается вокруг него. Просто мысль о кайилиауке может вселить в них и благоговение, и удовольствие, и возбуждение. Это больше чем мясо для живота и одежда для тела. Кайилаук для них, это - тайна и её разгадка, это магия, это – опасность, это – развлечение, это – проблема. Выехать на охоту на рассвете, с копьем или луком в руках, на верхом быстрой нетерпеливой кайиле - это радость для сердца любого краснокожего. - Смотрите, - воскликнул Грант, указывая направо. К нам быстро приближался краснокожий всадник. Он был одет в бричклаут и мокасины. Его шею украшало ожерелье когтей слина. В волосах всадника не было перьев, и ни он, ни его животное не несли боевой раскраски. Также, он не нес ни копья, ни щита. Сразу видно, что этот краснокожий не стоял на тропе войны. У него был только лук в саадаке и стрелы в колчане, да ещё украшенные бусами ножны на ремне, из которых торчала рукоять охотничьего ножа. - Это - Хси, - узнал Кувигнака. Для слова Хси нет точного перевода с языка кайила, или с гореанского на английский. Оно означает всё что необычно, случайно. Неровный, рваный шрам слева на подбородке, длиной около двух дюймов, отмечал лицо Хси. Этот шрам появился пару лет назад, когда ему было всего семнадцать лет, но он уже второй раз встал на тропу войны. Шрам был получен в поединке с воином Жёлтых Ножей, в результате удара канхпи - каменным томагавком на длинной рукоятке. До того он был известен как Ихдазицака - «Тот, Кто Считает Себя Лучшим», имя было дано ему за стойкость, упрямость и мужскую красоту. Впоследствии он стал, по его собственному желанию, просто Хси. Он стал угрюмым и жестоким. Погрузив себя в братство, ритуалы и церемонии Солдат Слинов, казалось, что он жил только для набега и войны. Были члены его собственного отряда, которые опасались ехать с ним рядом, насколько он был быстрым, жёстоким и безразличным к опасности. Однажды, в бою с Пересмешниками, когда чаша весов победы склонилась в сторону противника, а воины Кайилы начали отступать, он спешился и воткнул копье в землю, пропустив его сквозь конец своего воинского пояса, который был символом их сообщества. Таким образом, он приковал себя к месту, пешим, среди воинов Пересмешников. «Я не сойду с этой земли!» -кричал он. Бегущие бойцы его сообщества, видя это, и зная, что значит воинский пояс, пришли в себя, сплотились, и хотя уступали численно, побили врагов. Противники, в конечном итоге, покинули поле боя, поняв, что цена победы над такими мужчинами будет слишком высока. Когда они уезжали, они подняли свои копья в приветствии молодому воину. Такая храбрость не могла быть не признана в Прериях, даже притом, что это была храбростью врага. Хси одержал свою завизжавшую кайилу, прямо перед нами, подняв облако пыли. Уродство шрама вблизи действительно было сильно заметно. Удар канхпи распорол челюсть до кости. - Что Вы здесь делаете? - потребовал ответа Хси. Я не всё мог понять из сказанного, учитывая недолгое время, проведённое с Грантом и Кувингнакой в лагере Исбу. В настоящее время я мог лишь с трудом понимать и немного говорить на выразительном, свистящем языке племени Кайил. - Мы приехали, чтобы увидеть Пте, - объяснил Кувигнака. Выражение «Пте», буквально относится к корове кайилиаука, а «Ta-танка» обозначает быка, но именно «Пте» обычно используется в разговорной речи, более широко, чтобы обозначать кайилиаука вообще. В некотором смысле, «Пте» можно считать матерью племён, через неё вся их кочевая жизнь, во всём её богатстве и разнообразии, становится возможной. Слово «кайилиаук» является словом гореанским и, насколько я знаю, не имеет Земного происхождения. Я смотрел мимо Хси, на животных, находившихся приблизительно паснгах в двух -трёх от нас. Кайилаук - большое, громоздкое, косматое жвачное животное с рогами похожими на трезубец, с четырьмя желудками и восьмиклапанным сердцем. Это опасное, вспыльчивое стадное животное, с маленькими глазами. Взрослые быки могут достигать двадцать или двадцать пять ладоней в холке и весить целых четыре тысячи фунтов. - Вы не имеете права здесь находиться, - сердито крикнул Хси. - Мы не наносим вреда, - сказал Кувигнака в ответ. - Никто не может убивать до начала большой охоты, - предупредил Хси. – Вот тогда мы все будем охотиться. Исбу будут охотиться. Касму будут охотиться! Исанна будут охотиться! Напоктан будут охотиться! Висмахи будут охотиться! Все Кайилы будут охотиться! Исбу - это Малые Камни. Камсу переводится как Песчаный пояс. Исанна – Малый нож. Напоктан - Браслеты или же Наручи, и Висмахи - Наконечник стрелы. Все вместе являются пятью кланами, которые составляют племя Кайил. Происхождение этих названий не всегда ясно. Наиболее вероятно, что у кланов Малых Камней и Песчаных поясов, скорее всего, названия связаны с местами прежних стойбищ. Висмахи, или клан Наконечника стрелы, как говорят некоторые, когда-то ставили своё зимовье у слияния двух рек, на мысу, напоминающем наконечник стрелы. Другие утверждают, что они когда-то жили в области с залежами кремня, и до появления общих торговых мест, вели меновую торговлю кремнем с соседними племенами. Клан Браслетов, или Напоктан, носит медные браслеты на левом запястье. Эта группа, за пределами Кайил, часто известна как группа Мазахубу, что означает те же браслеты, но на языке Пыльноногих. Я не знаю происхождение названия Исанна, или Малого ножа. Может быть, я подозреваю, как и в случае с Напоктан, эти имена могут иметь свое происхождение от особенностей вождей, или каких-то значимых исторических событий, а возможно, даже и со сновидениями. К снам и ясновидению краснокожие относятся очень серьезно. Действительно, ведь, во сне некоторые даже могут сами вылечить себя. Во сне случается, что можно сидеть вокруг костра с умершими, и разговаривать с ними. Ведь известно, что во сне можно понимать речь животных. И разве это не чудо, что во сне можно лично побывать в дальних землях и странах, а проснуться этой же ночью, в своём вигваме, у тлеющих углей костра и родных шестов и шкур? - Мы хотим только посмотреть Пте, - попытался объяснить Кувигнака, - мы не собирались охотиться. - Это хорошо для Вас, - всё так же сердито заметил Хси. – Надеюсь, Вы хорошо знаете каково наказание за запретную охоту. Кувигнака даже не соизволил ответить. Безусловно, санкции не были легкими. Кто-то мог быть публично осужден и унижен, даже избит на глазах всего клана. Оружие нарушителя могло быть сломано. Вигвам, одежда и имущество могли быть отобраны или уничтожены в пух и прах и развеяны по ветру. Во взглядах краснокожих дикарей благосостояние целого племени, имеет приоритет перед благосостоянием одного человека. Дикари считают, что индивидуум не имеет права подвергать риску всё сообщество, это находится вне прерогатив одного человека. - Убирайтесь! - приказал Хси, подкрепив сказанное сердитым жестом руки. Кувигнака напрягался в седле своей кайилы. Хси сердито потянулся к ожерелью из когтей слина на его шее, признаку Солдат Слинов. - Это - приказ, - напомнил Грант Кувигнаке по-гореански. – Тебе же известно, что он находится в пределах своих полномочий. Он – Солдат Слин, и это входит в круг его обязанностей, следить и защищать кайилиауков. Не думай, что дело в личном отношении. Он – Солдат Слин и делает свою работу. На его месте Ты, несомненно, поступил бы так же. Кувигнака кивнул, признавая правоту этого объяснения. Сейчас, это не Хси отдавал приказ, если можно так выразиться, а тот, кому повиновались, человек представляющий власть, офицер, констебль или хранитель. Мы стали поворачивать своих кайил, чтобы покинуть это место. - Женщины, рабы, и бледнолицые не имеют права подъехать ближе, чтобы посмотреть на Пте, - прокричал Хси нам вслед. Кувигнака сердито повернул свою кайилу. Я извернулся, и поймал его за руку. - Я не женщина, - возмутился Кувигнака. - Ты - женщина, - крикнул Хси. - Ты бы понравился воинам. - Я не женщина, - повторил Кувигнака. - Ты не носишь одежду мужчин, - заявил Хси, - Ты не прошёл ритуал посвящения в мужчины. - Я не женщина, - опять повторил Кувингака. - Ты носишь одежду женщины, - усмехнулся Хси. - Ты делаешь работу женщины. Я думаю, что дам Тебе имя женщины. Я думаю, что назову Тебя Siptopto. Кулаки Кувигнаки сжались на поводьях его кайилы. Выражение «Сиптопто» является общим выражением для бисера. - Ты должен понравиться воинам, - рассмеялся Хси. - У меня не было раздоров с Пересмешниками, - ответил Кувигнака. - Тебе не рады среди Исбу, - крикнул Хси. - Ты позоришь нас. Ты не сможешь создать семью среди нас. Почему бы тебе не убраться? Моя рука, лежащая на руке Кувигнаки, сдерживала его от того, чтобы броситься на Хси. Попытайся парень сделать это, и он будет, буквально выдернут из седла, и вылетит со спины кайилы. - Тебя нужно было оставить связанным на том холме. Это было бы лучше для Кайил, - продолжал издеваться Хси. Кувигнака, уже успокоившись, пожал плечами. - Возможно, - ответил он. - Я не знаю. Кувигнака продолжал носить остатки того самого белого платья, что досталось ему после уничтожения обоза переселенцев. Он был рабом солдат, пришедших в Прерии. А когда-то он был членом племени Кайил из клана Исбу, но дважды отказался встать на тропу войны с Пересмешниками, извечными врагами Кайил. За первый раз его одели в женское платье и вынудили жить как женщина, выполняя женские работы и стали упоминать о нём в женском роде. Именно тогда его и назвали Кувигнака, что означает Женское Платье. Более того, это слово относится к платью белой женщины и, в этом проявилась дополнительная ирония краснокожих. Надо понимать с каким презрением, относятся гордые краснокожие к белым женщинам, обычно унижая их до трясущихся от страха, пресмыкающихся перед хозяевами рабынь, при этом используя их в качестве вьючных животных, прислуги и шлюх по своему желанию и во всех отношениях, Во второй раз, когда Кувигнака отказался выйти на тропу войны, он был связан в его платье и продан Пыльноногим, от кого, в конечном счете, он и попал к белым в качестве раба. Живя вблизи Иханке - границы между землями фермеров и пастухов и землями краснокожих, он изучил гореанский. Позже он был приобретен солдатами и вновь приведён в Прерии, с намерением быть использованным в качестве переводчика. Когда же отряд вторжения попал в ловушку и был уничтожен дикарями, Кувигнака попал в руки победителей. Он возвратился на родину, как раб ненавистного врага. За это его связали и оставили умирать. Но Кэнка – Огненная Сталь, оказавшийся его братом, воткнул в землю рядом с пленником не сломанное копьё, как символ уважения к нему, по крайней мере, как к Кайиле. А кроме того он же поднял платье, высокомерно брошенное Хси рядом, и обернул им копьё. Этим способом Кэнка отметил место, так же надёжно как если бы поставил там флаг. Как мне кажется, Кэнка поступая подобным образом, надеялся привлечь внимание к этому месту других, тех, кто мог бы освободить парня, или возможно даже отметить его для себя, чтобы впоследствии, приняв порицание и изгнание из клана Исбу, освободить своего брата. Вот только получилось так, что мы с Грантом, пересекая Прерии, прибыли к месту пленения раньше и освободили краснокожего юношу. Вскоре после этого, прямо на месте преступления, нас захватил объединённый отряд крайне необычных союзников, представителей племён Слинов, Жёлтых Ножей и Кайил – вечных врагов друг друга, но в силу так называемой Памяти, соединивших свои силы для нападения на обоз переселенцев и колонну солдат. Грант привёл в Прерии караван белых рабынь, используя их в качестве вьючных животных для своих товаров. Кроме того по пути караван пополнился двумя пленниками, его бывшими врагами, Максом и Кайлом Хобартами. В действительности, это был роскошный подарок от Пыльноногих. Слины забрали Хобартов и двух девушек из его каравана, Джинджер и Эвелин, бывших рабынь таверн из города Кайилиаука, что лежит у самой Иханке. Четырёх других девушек увели голыми и связанными на своих привязях воины Жёлтых ножей. Это были две американки - Лоис и Инес, англичанка -Присцилла, и невысокая темноволосая француженка по имени Коринн. Кайилы были по большей части членами Всех Товарищей, воинского сообщества клана Исбу, подобного Солдатам Слинам. Командовал отрядом Кэнка, брат Кувигнаки. Ещё один воин Кайил - Кахинтокапа, «Тот, Кто Идет Прежде», более старый и опытный, сопровождавший отряд молодёжи, принадлежал к престижному сообществу Наездников Жёлтой Кайилы. Это был краснокожий воин из клана Касму, или Песка. Лучшая девушка каравана Гранта, рыжеволосая красотка, когда-то бывшая дебютанткой из Пенсильвании мисс Миллисент Обри-Веллс, была отобрана Кэнкой в качестве личной рабыни. Один из воинов Кайил по команде Кэнки завязал на горле рабыни кожаный бисерный ошейник её нового владельца, и ей пришлось бежать у левого бока его кайилы. Последнюю рабыню Гранта, темноволосая красавица, Wasnapohdi, или Прыщи, которую он выменял у Пыльнонгого на торгу за три топора, ему разрешили оставить. Похоже, что в действительности Кэнка не имел к нам неприязни. Теперь-то я понимаю, что, скорее всего, он был даже рад, что мы освободили Кувигнаку. Именно Кэнка разрешил Гранту оставить себе Васнапохди, думаю потому, что она говорила на языке Кайил. Он ценил её за это. Конечно, именно я, освободил Кувигнаку. Это именно мой нож, перерезал шнуры, привязывавшие конечности парня к шестам. На подобное Кэнка не мог закрыть глаза, поскольку являлся Блотанхунком – военным вождём отряда Всех Товарищей. Независимо от его собственных чувств в этом вопросе или даже, возможно, его собственных намерений относительно будущего его брата, такие мои действия нельзя было оставить безнаказанными. Пленник Кайил, надлежащим образом отмеченный, если можно так выразиться, был освобожден. Кто-то должен был за это заплатить. И вот я, пеший, стоял напротив строя всадников Кайил, один против всех. Их было семнадцать, включая Кэнку. Все принадлежали к сообществу Всех Товарищей, каждый был опытным бойцом и имел засчитанный куп. - Я готов к бою, - ответил я. - Не будь дураком, - простонал Грант. - Я готов, - повторил я, смотря не Кэнку. - Есть альтернатива, - с некоторой надеждой проговорил Грант. - Разве Ты не видишь? Он выжидает. - Чего? – не понял я. - Ошейник, - подсказал торговец. - Никогда, - отрезал я. - Пожалуйста, Татанкаса, - попросил Кэнка. Так он назвал меня, когда узнал, что я был готов биться со всеми его мужчинами. Это слово означает «красный бык». «Tatanka» переводится как бык кайилиаука, а суффикс «sa» означает красный. В языке Кайил, как на большинстве языков Прерий, прилагательное обычно следует за существительным. Назвать подобным именем кого-либо, означало выказать ему своё уважение. - Пожалуйста, - попросил Кувигнака. - Пожалуйста, - поддержал его Грант. В каком-то оцепенении, я расстегнул свой пояс. Я обернул этим поясом ножны своих меча и ножа, и вручил свёрток Гранту. Я сам разоружился. Раздалась громкая команда на Кайила, и один из дикарей, спрыгнул на землю. Кэнка бросил ему ошейник, немедленно завязанный на моей шее. - Раб, - глумился Хси уже надо мной, но я не ответил. - Бледнолицые, - сказал Хси, презрительно, указав на меня и Гранта. - Да, - с весёлой улыбкой признал Грант очевидное. - Как получилось, что раб, обут в мокасины и сидит верхом на кайиле? – издеваясь, спросил Хси. - Это разрешено Кэнкой, - объяснил Кувигнака. - Спешиться. Снять мокасины и всю остальную одежду, полностью, - приказал мне Хси. - Он не твой раб, - возмущённо напомнил Кувигнака. - Но при этом он и не твой тоже, - заметил Хси. Я спешился и разделся, сняв также и мокасины, выданные мне Кэнкой. Я передал снятые одежду и обувь, Гранту, и встал перед кайилой Хси. Теперь на мне остался только расшитый бисером кожаный ошейник, в который меня поместили две недели назад. Он был приблизительно полтора дюйма шириной. Цвета и узор выложенный бисером ясно указывали на то, что это собственность Кэнки. Это обычное дело среди краснокожих отмечать своё имущество подобным образом. Ошейник с идентичными цветами и узором, в стойбище, носила ещё и прекрасная рыжеволосая девушка, прежняя мисс Миллисент Обри-Веллс, которая так поразила воображение верхового воина Кэнки. Оба наши ошейника были туго завязаны на горле. По прибытии в стойбище, узлы на них были повторно перевязаны лично Кэнкой. На этот раз это было сделано узлом подписи, выполненным таким образом, что только изобретатель узла знал, как его следует завязывать. Это дает ему возможность сразу определить, был ли узел развязан и связан повторно в его отсутствие. Кстати, удалить такой ошейник без разрешения – смерть для раба. Нужно ли объяснять, что рабы краснокожих даже не думают снять их. Они берегут свои ошейники. - Раб, - высокомерно заявил Хси. Конечно одно различие, между ошейником девушки и моим собственным всё же было. Её ошейник был меткой истинной рабыни во всех смыслах этого слова, тогда как мой, хотя и идентичный, служил почти что знаком защиты. Будучи рабом Кэнки, я имел своё место и свой статус в стойбище Исбу, который, по-своему, защищал меня от нападений из чисто спортивного интереса, которым мог бы подвергнуться любой одинокий, свободный белый. Подобная защита была и у Гранта, но обусловлена она была его дружескими отношениями с племенем Кайил. В прошлом году он посетил их, и близко сошёлся с Махпиясапой - Черными Тучами, который был гражданским вождём Исбу. И ещё не в малой степени, благодаря его знанию их языка, который близок к наречию Пыльнонгих. Также, его ценность как торговца, была ясна всем мужчинам Кайилам. Они нуждались во многих товарах, которые он мог бы доставить в Прерии. Мужчины были рады таким вещам, как наконечники для охотничьих стрел и лезвия ножей, женщины приветствовали ткани, химические красители и бисер. Ну а главное, Грант был честным мужчиной, и довольно таки симпатичным к тому же. Ему нравилась Кайилы, как и Пыльноногие и Пересмешники. За последние несколько дней, рассмотрев все обстоятельства, я пришёл к выводу, что Кэнка не собирался распространять на меня истинной значение ошейника, который я носил. Этот символ приравнивал меня к ценному воинскому снаряжению. Кэнка был уважаемым и сильным молодым воином, настолько, что в недавнем сражении на западе, он был назначен Блотанхунком отряда Всех Товарищей. Это давало мне определенный престиж, хотя и в качестве его собственности, особенно, поскольку сам Кэнка относился ко мне с очевидным уважением. Он назвал меня Татанкаса – Красный Бык, что было благородным прозвищем с точки зрения краснокожих. Кэнка дал мне мокасины, разрешил мне одеваться в мою одежду. Дошло до того, что он позволил мне иметь, и даже пользоваться своей бывшей кайилой. Мне даже не пришлось оставаться на ночь в его вигваме, чтобы спать подле него. Я поселился вместе с Кувигнакой в старом изодранном вигваме, пожертвованном близким другом Кэнки Акихокой – «Тем, Кто Опытен». Практически в стойбище я был свободен, и мог заниматься, чем вздумается. - На колени! - приказал мне Хси. Я опустился на колени в высокую сухую траву, как было приказано, голый, в ошейнике Кэнки. - Опусти голову, - скомандовал Хси. Я исполнил и эту команду. - В этом нет необходимость, - возмутился Кувигнака. - Помалкивай Сиптопто! - прикрикнул Хси, - А не то я отправлю тебя ублажать воинов. - Я тебя не боюсь, - храбро заявил Кувигнака. - Ты говоришь излишне смело для женщины, - усмехнулся Хси. - Я - мужчина, - крикнул Кувигнака. Смелая речь, кстати, среди краснокожих обычно, допускается для их собственных свободных женщин. Да и то, если она становится слишком раздражающей, то она, как и любая другая женщина, может быть избита. Наоборот смелая речь, не может быть принята от рабынь краснокожих. Рабыни среди этих народов быстро узнают свое место, то самое место, в котором их держат с совершенством. - Извини, я не знал этого, - с заинтересованным видом сказал Хси. - Да, - сказал Кувигнака. - На живот, - скомандовал мне Хси. - Не делай этого, - попросил меня Кувигнака. - Ползи к лапам моей кайилы, - прозвучал приказ Хси обращённый ко мне. - Нет, - крикнул Кувигнака. - Разве он не раб? – удивился Хси. - Да, - неопределенно согласился Кувигнака. Опустив голову, я пополз на животе к лапам кайилы краснокожего. - Целуй лапы моей кайилы, - властно приказал мне Хси. Я выполнил отданный мне приказ. Мной командовали, как если бы я, был женщиной рабыней. - Кэнка узнает об этом, - предупредил Кувигнака. - Посмотрим, что он сделает, - сердито заявил Хси, и потянул поводья кайилы, вынуждая своё животное отступить назад. Пыль от лап кайилы скрипела у меня на зубах. - А теперь, убирайтесь отсюда! Возвращайтесь в стойбище! Очарование момента было потеряно, а я оказался между Хси и Кэнкой, как между молотом и наковальней. Хси, несомненно, считал Кэнку в некотором роде ответственным за освобождение Кувигнаки, и его присутствие среди Исбу, присутствие которое многих дикарей, включая Хси, приводило в бешенство и считалось позором. Унижая меня, Хси в действительности, оскорблял Кэнку, который относился ко мне с уважением и честью. Кэнка точно так же не испытывал особой приязни к Хси, в значительной мере из-за враждебности последнего к его брату, Кувигнаке. С точки зрения Кэнки, презрение Хси к Кувигнаке было гораздо более непреклонным, непомерным и жёстким, чем требовалось на самом деле. Кувигнака жил и одевался как женщина, о нём говорили, как о женщине и он выполнял женские работы. Ему не разрешили заводить семью среди Кайил. Что ещё требовалось Хси? Сам я подозревал, что вопрос зашёл дальше, чем просто племенная гордость Хси и его чувство справедливости. Кэнка был быстро возвышающимся молодым воином племени. Он уже однажды, был выбран Блотанхунком, то есть военным вождём. Хси, несмотря на все его навыки и отвагу, так и не заслужил подобной чести. Возможно, именно это больше всего терзало честолюбие Хси, поскольку он был сыном Махпиясапы, гражданского вождя Исбу. Авторитет обоих воинов казался почти равным. И всё же Хси получил отказ. Я подозревал, что причина, по которой Хси никогда не доверяли командовать отрядом, состояла не в том, что им не восхищались или не любили среди Исбу, не в том, что его опыт и военные навыки не уважали, и не в том, что его решениям не доверяли. Думаю, всё дело в том, что та безрассудность, с которой он вёл себя в бою и его безразличное игнорирование личной опасности, не позволяли считать, что он окажется способным исполнить обязанности командира, ответственного за судьбы своих подчинённых. И кстати я не думал, что враждебность Хси имела какое-либо отношение к захвату и обладанию Кэнкой Виньелы - прекрасной, белой, рыжеволосой рабыни, что когда-то была мисс Миллисент Обри-Уэллс из Пенсильвании, и которую Грант привёл в Прерии для Махпиясапы, его отца. Хси не находил для подобных рабынь иного применения, кроме как изнасиловать и выпороть. Махпиясапа, наоборот, был чрезвычайно рассержен тем, что Кэнка, несмотря, на то, что был предупреждён о предназначении данной белой женщины, отстаивал своё право на военный захват рабыни. Он желал обладать ей столь сильно, что взял девушку себе. Махпиясапа, кстати, как я уже упомянул, был гражданским вождём клана Исбу. Среди краснокожих есть различные виды руководителей. Основные это - военный вождь, магический вождь – шаман, и вождь гражданский. Интересно, что в данный конкретный момент править кланом может только один из них. Как и ротация воинских сообществ занимающихся поддержанием порядка, это является частью поддержания баланса. Другие механизмами сдерживаний и противовесов являются такие вещи как традиции и обычаи, близость управляемого и управляющего, многочисленные семейные связи, выборность вождей, подчинение в важных вопросах совету старейшин, и, в конечном счете, возможность просто покинуть клан большими или малыми группами. В силу вышеуказанных институтов краснокожих, деспотизм для них непрактичен. И эта непрактичность - намного более верная гарантия от его возникновения в их обществе, чем могла бы дать жаркая отрицательная риторика. - Убирайтесь, - повторил свой приказ Хси. - Ты приказываешь мне как Хси, или как Солдат Слин? - сердито спросил Кувигнака. - Убирайтесь отсюда, - угрожающе прорычал Хси. - Я повинуюсь тебе как Солдату Слину, - уточнил Кувигнака. - Я ухожу. - Когда начнётся охота, - напомнил Хси Кувигнаке. - Ты не сможете охотиться. Ты будешь резать мясо вместе с женщинами. - Без тебя знаю, - буркнул Кувигнака. - А всё потому, что Ты - женщина, - презрительно сказал Хси. - Нет. Я - мужчина. - Она симпатичная, не так ли? - спросил Хси, обращаясь к Гранту. Грант предпочёл промолчать. - Если она будет плохо ублажать тебя, избей её, – издевательски посоветовал Хси торговцу. – Ведь так и должно поступать с любой другой женщиной. Вдоволь поиздевавшись над нами, Хси резко развернул своё животное, и я услышал быстро уменьшающийся топот его лап. - Не стоит гнаться за ним, - предупредил Грант. - Я - мужчина, - сердито сказала Кувигнака. - Мне это известно, - постарался успокоить его Грант. - Я должен драться с ним, - заявил Кувигнака. - Нет. Это не будет мудрым с твоей стороны. Он - один из самых лучших воинов Исбу, - заметил мой друг. - Вставай, Mitakola, мой друг, - обратился Кувигнака ко мне. - Он уехал. Я встал, отплёвываясь и вытирая лицо правой рукой. Грант вернул мне одежду и мокасины, и, надев их, я снова запрыгнул на свою кайилу. Хси уже удалился от нас где-то в два пасангах, приближаясь к краю стада кайилиауков. - Разве Ты не хотел бы убить его? - горько спросил Кувигнака. Я пожал плечами и ответил: - Он нападал не на меня. Он пытался разозлить Кэнку. Ну, что ж я сам принял ошейник. Поступая так, я прекрасно понимал то, что делал. Хси, как и любой другой свободный человек, был полностью в пределах своих прав. Я нисколько не заблуждался относительно моего статуса. Я был рабом. - Неужели тебе не хотелось бы, убить его? – повторил свой вопрос Кувигнака. - Нет. - А вот я хочу убить его, - с горечью в голосе признал Кувигнака. - Но Ты ведь не сделаешь этого, - высказал свою надежду Грант, и напомнил: - Он из клана Исбу, из твоего собственного клана. - Но, тем не менее, я не должен любить его за это, - внезапно засмеялся Кувигнака. - Что верно, то верно, - усмехался Грант. Я смотрел вслед Хси. Он, казался мне, ожесточенным, и легко управляемым молодым человеком. Думаю, что это проявилось, после того как шрам обезобразил его лицо. С того самого времени он, казалось, жил лишь для убийств и мести, не только против Жёлтых Ножей, но и против любого врага, или предполагаемого врага Кайил. - Он безумен, - сказал Кувигнака. - Он ожесточен, - поправил я. Что заинтересовало меня, так это отношение самого Хси к своему уродливому шраму. Многих воинов подобная отметина совершенно бы не обеспокоила, поскольку она ничуть не умаляла их подвигов. Наоборот, другие, возможно, приветствовали подобное, как признак храбрости, весомый символ его отваги, полученный в ближнем бою. Несомненно, нашлось бы немало воинов, и не только среди дикарей, приветствовавших такое дикое, зверское добавление к их внешности. Вот только почему-то не Хси. Он, как и многие из краснокожих, чрезмерно тщеславно относился к своей внешности. Действительно, иногда молодой парень смазывает жиром и заплетает свои волосы, надевает на себя в праздничный наряд, наносит раскраску, и просто проезжает через стойбище, красуясь перед своими товарищами, и в особенности перед девушками. Это, возможно, несколько тщеславно, но зато как роскошно и необычно для стойбища. Никогда больше, подобное предприятие не будет доступно для Хси. Никогда больше ему не проехаться таким способом, показывая себя, свою кайилу и свои регалии, не блеснуть во всей славе подобного примитивного променада. Кажется, что теперь, он стесняется показывать своё лицо, не только мужчинам племени, но даже своим боевым братьям из Солдат Слинов. Канхпи Жёлтого Ножа сделал больше, чем зарубку на плоти и кости краснокожего, он прорубил гораздо глубже, возможно достав до тщеславия, гордости и самосознания мужчины. Наверное, для Хси, особенно тяжело было осознавать своё уродство потому, что до этого он был чрезвычайно красивым парнем. А кроме того, у него были весьма неплохие перспективы в жизни, ведь он был богатым и высокопоставленным в племени. Он был сыном Махпиясапы, гражданского вождя Исбу. Теперь ему казалось, что он оказался, по крайней мере, в его собственном воображении, безвозвратно испорченным, в один проклятый момент. Я больше не мог рассмотреть Хси, скрывшегося в облаке пыли поднятой копытами кайилиауков. Из-за этой пыли, я не мог даже, увидеть конец огромной, длинной, движущейся массы животных. Даже при той скорости, с которой двигалось стадо, думаю, что через четыре или пять анов, оно пройдёт мимо того места, где мы сейчас находились. Тщеславие людей интересно. С моей собственной точки зрения казалось, что Хси сохранил многое из того, что, когда-то было необычайной степенью его дикой привлекательности. Отметина на его лице, хотя, конечно, и не была тем, что мужчина, выбрал бы для себя в качестве украшения, не казалась мне достаточно серьезной, чтобы объяснить его реакцию на это. Этот шрам в грубой геральдике прерий, возможно, даже был бы расценен некоторыми, как улучшение их внешности. И уж можно не сомневаться, что девушки Исбу, ни за что не сочли бы эту отметину нежелательной. Многие из них были бы несказанно рады, увидев Хси, такого роскошного воина, пришедшим, чтобы заплатить за них выкуп. Но больше никогда Хси, не придёт к их вигвамам, чтобы сесть, скрестив ноги, и сыграть на флейте мелодию любви, и соблазнить их под гореанскими лунами. - Не нарывайся на неприятности с Хси, - предупредил Грант Кувигнаку. – Достаточно того, что у твоего брата, Кэнки, уже хватает проблем с Махпиясапой. - Ты прав, - вздохнул Кувигнака. Я подумал о стройной, прекрасной, рыжеволосой Виньеле, прежней дебютантке из Пенсильвании, а теперь простой рабыне Кэнки. Она была приведена в Прерии Грантом, прикованная цепью к его рабскому каравану, пройдя с вьюком пешком всю дорогу от Кайилиаука, что около Иханке. Она должна была быть продана Махпиясапе, который заинтересовался такой женщиной, белой и рыжеволосой, настолько, что обещал за неё пять шкур жёлтого кайилиаука. В прошлом году он заказал торговцу именно такую женщину, и Грант пообещал сделать всё возможное, но выполнить заказ вождя. Кувигнака, Грант и я перенесли своё внимание, на пте, кайилиауков. - Кажется, что им нет конца, - восхищённо заметил я. - Они великолепны, - не менее восхищённо высказал своё мнение Кувигнака. - Да, - согласился с нами Грант, - это великолепно. Грант, отличался коротким, несколько тучным и мускулистым телом, и тем, что всегда носил свою широкополую шляпу, которую я запомнил очень хорошо. И что странно и интересно, я никогда не видел его без головного убора. - Мы должны уходить, - напомнил Кувигнака. - Мы должны возвращаться в стойбище. Я снова посмотрел в направлении, в котором исчез Хси. Он убил мужчину, который ранил его. - Они великолепны! - прокричал Кувигнака, и, повернув свою кайилу, направил её вверх по косогору, двигаясь в сторону стойбища. Грант и я задержались на мгновение на гребне холма, ещё раз бросив взгляд на величественное зрелище с высоты. - Ты уверен? - спросил я его. - Да, - ответил он, - это - стадо Бенто. - Рано, - заметил я. Оно не должно было появиться на землях племени Кайил до Кантасави - луны краснеющих слив. А сейчас была только Такиюхави - луна гона табука, или, как ещё её называют, Канпасапави - луна созревшей черемухи. - Да. Рано. - Почему так? – задал я вопрос Гранту. - Понятия не имею, - сказал он. Мы развернули своих кайил, и поскакали вниз по склону следом за Кувигнакой, по направлению к стойбищу Исбу. 2. Процессия Исанна Васнаподхи, или Прыщи, стонала, задыхаясь, наполовину раздавленная моим телом и вцепившаяся в мои руки так, что я чувствовал её впившиеся в мою кожу ногти. Она была обнажена, её темные распущенные волосы расстилались позади неё на шкурах укрывавших земляной пол вигвама, который я делил с Кувигнакой. Вокруг шеи девушки была намотана нитка с бусами, отмечая её как собственность Гранта - Не кусайся, - предупредил я девушку, - а то будешь избита. Она беспомощно рыдала, и сжатая в моих объятиях, бессловесно умоляла меня о новом натиске. У неё была беспомощная страсть женщины, сломленной в рабстве. Я был рад, что Грант, владелец Прыщей, позволил мне пользоваться ей. Кэнка был не против, а Грант даже желал, чтобы я радовал себя ею. Опасно держать в напряжении сильного мужчину, лучше позволять ему сбросить это напряжение, что так же хорошо для его здоровья, которое в противном случае может смениться болезненностью, слабостью и нервозностью. Возможно, жесточайшее наказание, которое хозяин или хозяйка могут применить к рабу мужчине, это лишить его доступа к нежному, теплому, податливому женскому телу. Каждый настоящий и крепкий мужчина нуждается в одной или нескольких рабынях. - Побыстрее заканчивай с ней, - попросил Кувигнака, входя в вигвам. – Там есть на что посмотреть. Исанна уже прибыли в стойбище. Они сейчас в дальних линиях. Ты должен увидеть это! А ещё, вскоре, отряд шаманов выйдет, чтобы срубить шест. Многие собираются пойти с ними. Поторопись! Прыщи прижималась ко мне, смотря на меня сумасшедшими глазами. - Поспеши! Заканчивай с нею! - бросил Кувигнака, выходя из жилища. Тогда, безжалостно и мощно, я завершил ритуал обладания беспомощной рабыней, и оставил её, всхлипывающую и дрожащую, на одеждах, брошенных на земляной пол вигвама. Я натянул свою тунику и обулся в мокасины. Кувигнака всё ещё придерживал откидной участок шкуры служащий входом. Выходя, я окинул взглядом внутренности нашего жилища. Шкуры, игравшие роль стен, местами были изношены настолько, что, то тут, то там светились крошечные, словно проколотые иглой, дырки. Помимо этого непредусмотренного освещения, дневной свет, также, проникал сквозь дымовое отверстие в верхней части конусообразного жилья. Позже, днём, когда воздух снаружи достаточно прогреется, можно будет закатать на приблизительно четыре - пять футов нижние части шкур, служивших стенами. В этом случае, жилище становилось открытым и просторным, практически превращаясь в летний тент. Зимой же нижняя часть может быть дополнительно утеплена полосой шкуры кайилиаука. Я обратил внимание на девушку. Её кожа была испещрена красными пятнами, соски были всё ещё оставались твёрдыми от охватывавшего рабыню желания. Пять витков тяжёлых, дешёвых стеклянных бус охватывавших её горло сверкали в лучах света попавшего в вигвам. Это было довольно красивое зрелище. - Одевайся, если конечно хочешь, и следуй за нами. - Если Господин плохо обошёлся с рабыней, - сердито заявила она, - то она должна вернуться к своему владельцу. - На руки и колени, - резко скомандовал я, так как мне пришёлся не по вкусу тон её голоса. Испуганно, она вскочила на четвереньки, и подняла глаза на меня с немым вопросом, будет ли она выпорота? Её груди отвисли и как будто увеличились в размере, что смотрелось просто превосходно. Я улыбнулся. Приятно видеть женщину в такой позиции. Это отличная поза для пристёгивания цепи к ошейнику, для чего она обычно и используется. Она неуверенно улыбнулась мне. Я вернулся внутрь, поднял её на колени, и наши губы встретились. Она жадно дважды поцеловала меня, после чего я вынудил её принять прежнее положение. Она подняла голову, и наши глаза встретились. - Рабыня благодарна Господину за то, что он снизошёл до того, чтобы прикоснуться к ней, - прошептала она. - Ты можешь идти с нами, если пожелаешь, - напомнил я Прыщам. - Возможно, - улыбнулась она. - Ну, Ты идёшь, или с ней остаёшься! – не выдержал Кувигнака. – Никуда она не денется. Ты же знаешь, что она явится сюда в любой момент, стоит тебе только пожелать. Грант тебе это пообещал. Давай быстрее, поторопись. Сегодня, ещё столько надо сделать! Я поцеловал девушку ещё раз, и вышел, оставив её в вигваме. Теперь она должна одеться в своё короткое простое кожаное платье, выданное ей в стойбище, и вернуться к своему хозяину Гранту, чтобы встать перед ним на колени с опущенной головой. - Бросай обруч, Татанкаса! – вдруг выкрикнул маленький шустрый мальчишка, частенько ошивавшийся около нашего жилища. Я взял обруч и после двух ложных замахов, внезапно бросил его влево от себя. Мальчик стремительно повернулся, периферийным зрением заметив движение, и выпустил маленькую стрелу точно сквозь катящуюся цель. - Ека! Ай да молодец! – одобрительно воскликнул я. Я действительно был поражен меткостью этого маленького дьяволёнка. - Давай ещё! Кидай снова, Татанкаса! - крикнул мой маленький друг. Такие игры, само собой, имеют своё важное значение. Игра оттачивает навыки стрельбы и обостряет реакцию, что будет небесполезно во взрослой жизни. - Я не могу, - развёл я руками. - Пожалуйста, Татанкаса! – заканючил малец. - Я - раб, - напомнил я ему. - Я должен сопровождать Кувигнаку. - Да, - согласился мальчик. - Я понимаю. Ты - раб, и должен повиноваться. - Да, - вздохнув, сказал я, и поспешил за Кувигнакой, который стремительно скользил между вигвамами. Я тогдапоспешил за Кувигнакой, почти бросаясь между конусами жилищ дикарей. Чей-то сторожевой слин зарычал на меня, и мне пришлось уступить ему дорогу. - Вон они! Вон там, смотри! – восторженно закричал Кувигнака. - Это - Исанна? – спросил я. - Да! Исанна - Клан Малого Ножа племени Кайил прибыли из земель лежащих вокруг Скалы Советов, к северу от северного рукава Реки Кайила и к западу от Змеи, притока Северной Кайилы. Вкратце опишу, как расположены и поделены земли Кайил между кланами. Во-первых, надо упомянуть про Реку Кайила, текущую в юго-западном направлении. В некоторой точке, глубоко на территории племени Кайил, она разветвляется в две рукава, которые обычно называют Северная и Южная Кайила. Река Змея, текущая в почти южном направлении, впадает в Северную Кайилу. Земли клана Напоктан – Браслетов, находятся к востоку от Змеи, и к северу от Северной Кайила, и собственно Кайилы до разветвления. Клан Висмахи - Наконечника Стрелы, владеет более северными землями, начинающимися почти у разветвления Кайилы. Земли Исбу лежат южнее - между северным и южным рукавами Кайилы. Касму - клан Песка, расположился на запад от земель Исанна, и на север и запад от Исбу, на север от Северной Кайилы. Толком неизвестно, названа ли река по имени племени краснокожих, через чьи территории она протекает, или наоборот это дикари позаимствовали имя для своего племени у речной системы. Мое собственное мнение по этому вопросу, основывается на племенных сказаниях, которые гласят что, первые дикари, занявшие эти земли, нашли здесь многочисленные стада диких кайил, бродящих по равнинам. Тогда, вероятно по причинам связанным с верованиями краснокожих, они взяли для себя название Кайила. Впоследствии, как предполагается, реки стали называть реками людей Кайил, или реками в землях людей Кайил, а позднее стали известными просто как Река Кайила, или ещё проще - Реки. - Это – выглядит роскошно! – восхищённо сказал Кувигнака. - Это так, - поддержал я его. Численность Исанна, по моим прикидкам составила приблизительно человек семьсот - восемьсот. Они уже входили в стойбище, с востока, выстроившись в длинные колонны, выставив напоказ все свои регалии. Касму, и Напоктан присоединились к Исбу ранее и уже находились в летнем стойбище. Касму насчитывали около одной тысячи дикарей, Висмахи, один из меньших кланов, привели приблизительно человек пятьсот или шестьсот. Исбу был самым многочисленным кланом, насчитывая тысячу шестьсот - тысячу семьсот дикарей. Напоктан, который добрался до стойбища только вчера, был самым малочисленным из кланов Кайил, насчитывал около трёхсот или четырёхсот человек. Эти кланы, на их собственных территориях, часто разделяются на отдельные деревни или стойбища. В таком поселении, обычно под управлением младшего вождя, редко бывает больше чем двести или триста человек, а иногда стойбище состоит только из семи - восьми семей. - Роскошно! Замечательно! - повторил Кувигнака. По три – четыре человека в ряд, длинными колоннами, во главе с их гражданским вождём, Вотонкой – «Тем, Кто Богат», его помощниками и высокопоставленными воинами, Исанна входили в стойбище Исбу. Они держали украшенные перьями копья, военные и магические щиты, украшенные для подобной церемонии. У всех имелись луки и колчаны со стрелами. Краснокожие были великолепны в своих нарядах и раскраске. Перья, каждое из которых было значимым и согласно условным знакам Кайил, указывало на дела и подвиги, украшали их волосы. Ожерелья и примитивные браслеты блестели на солнце. Высокие седла были отполированы. Мониста и бисер свисали с поводьев. Бока и груди их животных были разрисованы метками деяний и знаками удачи, ленты и перья были вплетены в шелковистые гривы. Женщины, в платьях с рукавами и узких бриджах, украшенных бисером, в браслетах и нарукавных повязках, в красочных пончо и плащах, верхом их кайилах, также, участвовали в этом варварском параде. Некоторые из них приехали на кайилах, запряжённых в волокуши. А кое-где к сёдлам животных быль подвешены колыбели. Эти колыбели предназначались для младенцев, и в основном, представляли собой деревянные рамы, обшитые кожей. Спереди люльки были открыты для помещения туда детей. Когда ребёнок был внутри, то вход заплетался кожаными ремнями. Деревянная рама делается и выше и ниже постели младенца. Дополнительно, вверх торчат два заостренных колышка, похожих на острия пик, торчащие на несколько дюймов выше того места, где расположена голова ребенка. Это, в конечном счете, должно защитить голову младенца, если колыбель вдруг упадёт со спины бегущей кайилы. В этом случае колыбель будет удерживаться вверх тормашками, воткнувшись колышками в землю. Ребенок, находящийся в зашнурованной люльке, защищенной и поддержанной таком способом, редко ранится. Такие колыбели, кроме того, часто подвешиваются на жердях вигвама или на ветках деревьев, где ветер, раскачивая люльку, помогает убаюкивать младенца. Дети постарше часто едут на коже, растянутой между шестами волокуш. Иногда их отцы или матери везут их, посадив перед собой на кайиле. Когда ребёнку исполняется шесть лет, и если его семья останется неизменной, то у него обычно появляется своя собственная кайила. Обычно к семи годам краснокожие дети, особенно мальчики, уже становятся опытными наездниками. Кстати, на войне и охоте езда без седла распространена больше. А вот в торговле и визитах, что интересно, обычно используются седла. Это, возможно, потому что они могут быть щедро украшены, добавляя пышности моменту, да и с практической точки зрения могут оказаться полезными, прежде всего для крепления провизии, подарков или товаров. - Это просто роскошно, - восхищённо воскликнул Кувигнака. - Да, - согласился я. Я отметил, что волосы детей, тех, кто не был помещён в колыбели, также как и у взрослых смазаны жиром, их заплетены, их тела раскрашены и одежда представляет собой в роскошный наряд, похожий на миниатюрные копии одежд взрослых. Кто-то верхом, а кто-то, сидя на коже волокуш, кто-то светился счастьем и гордостью от участия в столь красивой процессии, а кто-то смотрел с изумлением и любопытством. - Они привезли свои вещи, - заметил я. Волокуши были в большей степени загружены вьюками, и элементами конструкций вигвамов – шкурами и шестами. Впрочем, и сами шесты волокуш, освобожденные от кайил, использовались для строительства жилья. - Это - способ, которым передвигаются наши народы, - пояснил Кувигнака. – Вещи, что не были взяты с собой, оставлены спрятанными в тайниках. Некоторые воины вели у боков своих кайил раздетых белых женщин, в украшенных бисером ошейниках, и со связанными запястьями. На их шеях, на ременных петлях повязанных ниже ошейников, были подвешены кайиловые хлысты, свисавшие между их грудей. Можно было не сомневаться относительно того, что это были за женщины. Я встретил глаза одной из них, и она отвела взгляд, презрительно вздёрнув голову. Она в её путах и ошейнике, с висящим на её шее хлыстом была собственностью краснокожего Господина. Затем я посмотрел в глаза другой женщины. Эта, также, отвела взгляд, но она сделала так быстро и робко. Она была очень напугана. Я заключил, что она ужасно боялась своего хозяина. Она не была настолько отважна, чтобы смотреть на другого мужчину. Обе эти девушки были блондинками. Кстати, я не мог не отметить, что таковыми было большинство остальных белых рабынь. - Двуногие, животные у них главным образом блондинки, - поведал я своё наблюдение Кувигнаке. - Да. Этих они выставили напоказ, - объяснил юноша. Я кивнул. Такой цвет волос - редкость в Прериях. Я предположил, что женщины ясно понимали, что они, как серебряные кулоны, вплетённые в гривы, как монеты, прикрепленные к поводьям, как седла, инкрустированные золотом или как золотая проволока, обмотанная вокруг луки седла, демонстрировались как части богатства Исанна. - Остальные, - предположил Кувигнака, - раздеты и сбиты в небольшие стада вне лагеря, вместе с кайилами, и тех и других пасут мальчишки пастухи. - Понятно, - сказал я. Исанна, вероятно, не видели большого смысла проводить простых женщин, с более привычным обликом перед Исбу. Я увидел ещё одну блондинку, ведомую на короткой привязи не больше чем пяти футов длиной. Она, с плачем спотыкаясь, брела, наполовину тащимая за шею верёвкой. На вид ей было приблизительно семнадцать лет. Верёвку держал зажатой в кулак её краснокожий хозяин. Я не думаю, что он был на много старше её, выглядел дикарь не более чем на восемнадцать лет. Он подгонял свою кайилу, скача вдоль колонн, вероятно торопясь занять своё определённое ему место в процессии. Он не был особо бережен со своей прекрасной собственностью. Она плакала. Похоже, что девушка ещё плохо познакомилась со своим ошейником. Думаю, что её сделали рабыней совсем недавно, возможно, что она - один из трофеев, взятых с разгромленного несколько дней назад обоза. Несомненно, она была всё ещё в процессе изучения своих новых целей в жизни. Кстати, я не видел среди Исанна женщины, у которой цвет волос хотя бы приближался к тому прекрасному оттенку, что был у Виньелы, рабыни Кэнки. Мне было интересно, представляла ли она сама, до какой степени заманчивым призом являлась в Прериях. - Махпиясапа собирается приветствовать Ватонку, - заметил Кувигнака. - Давай поспешим подойти поближе, к месту, с которого мы сможем увидеть это. Я ни в малой степени не был уверен, что ему пришла в голову хорошая идея, но продолжал сопровождать Кувигнаку. Он был настолько юным, настолько неукротимым и настолько восторженным от того что снова оказался среди Исбу, среди своего народа, что, как мне кажется не мог трезво оценить, будут ли рады его присутствию на такой встрече, даже в качестве свидетеля. Махпиясапа - Черные Тучи, гражданский вождь Исбу, встречал Ватонку – «Того, Кто Богат», пешком, с официальными приветствиями в стойбище Исбу. Ватонка отдал ему честь, спешившись, и двое мужчин обнялись. Вокруг них собрались шаманы и высокопоставленные воины. С Махпиясапой был его сын, Хси, и бойцы Солдат Слинов. Были там и Кэнка с несколькими из Всех Товарищей. Также среди встречающих я заметил вождей и представителей кланов Касму, Напоктан и Висмахми. Не мог я не узнать и Кахинтокапу – «Того, Кто Идет Прежде» из клана Касму, стоявшего рядом с двумя другими воинами Наездников Жёлтой кайилы. - Приветствую, Ивосо, - сказал Кувигнака. - Ты стала такой красивой. Он сказал это девушке, которая стояла около стремени другой девушки, сидящей верхом на кайиле. Пешая девушка, та, с которой заговорил Кувигнака, пришла с Исанна. Точнее, её привели, ведя у стремени другой девушки. Она носила довольно простое платье с рукавами, узкие брюки до колен и мокасины. Её заплетенные волосы были привязаны красной лентой. Шею девушки украшали несколько ниток бисера. Она была довольно симпатична. Девушка на кайиле, также, была очень хороша собой, возможно ещё красивее, чем та, что была около её стремени. Но в любом случае, её красота подчёркивалась её нарядом. Платье было пошито из мягкой дублёной почти белой кожи, с бахромой на груди и плечах, в которую были вплетены украшения из жёлто-красного бисера. Узкие брюки и мокасины были украшены подобным образом. Её заплетенные в косы волосы, длинные и блестящие, закреплялись серебряной проволокой. Два золотых браслета украшали её левое запястье. А ещё она украсила себя двумя ожерельями из бисера, и монистом из чередовавшихся серебряных и золотых монет и кулонов. Её лоб пересекала тонкая серебряная цепочка, украшенная крошечными серебряными капельками. - Ты, также, Блокету, - сказал Кувигнака, посмотрев на девушку сидевшую верхом. - Не разговаривать с моей девушкой! - приказала Блокету с высоты своей кайилы. - Ивосо – из племени Жёлтых Ножей, - пояснил Кувигнака. - Её захватили, когда ей было двенадцать лет. Блокету - дочь Ватонки. - Я понял, - кивнул я. Девушка Ивосо, не носила ошейник, однако исходя из простоты её платья и того факта, что она шла пешком в процессии Исанна, не трудно было бы догадаться, что она находится при исполнении служебных обязанностей при девушке сидящей верхом на кайиле. Она не была Исанна, скорее она принадлежала им, или, по крайней мере, жила среди них. - У Ивосо достаточно высокий статус среди Исанна, - продолжил объяснять Кувигнака. - Ты видишь, что она даже не помещена в ошейник. - Да, я заметил. Имя «Ивосо», кстати, означает «Надувать Губы». Вот только губы её, как раз таки, нисколько не выступали, а значит имя ей, как можно догадаться, было дано не за анатомические особенности. Похоже, когда-то она была капризна или раздражительна, за что, решением её хозяина или хозяйки, и стала «Надувать Губы». Слово «Блокету» - имя девушки на кайиле, дочери вождя Исанна, Вотонки, означает «Лето» или «Летний период». - Ну, а мы здесь, что делаем? - поинтересовался Вотонка, вождь Исанна. - Я не знаю её, - заявила Блокету, не соизволив даже взглянуть на Кувигнаку. - Конечно же, Ты помнишь меня. Меня звали Петусте. Во время летних танцев, давно, Я собирал цветы для тебя, а потом мы вместе катались на кайиле, - напомнил Кувигнака - Не знаю, но может, моя девушка тебя помнит, - сказала девушка. «Петусте» имеет в виду «Тлеющий Уголёк». Более широко, это может означать любую часть горящей древесины. Конечно, он был братом Кэнки – Огненной Стали. Я впервые за всё время знакомства услышал прежнее имя Кувигнаки. - Ты помнишь её, Ивосо? - спросила Блокету и девушки стоящей у стремени. - Нет, - ответила Ивосо. - Ивосо! - возмутился Кувигнака. - Ты видишь, - усмехнулась Блокету с высоты своего седла, - тебя никто не помнит. - Кто это такая? - поинтересовался Вотонка. - Позор Исбу, - ответил Махпиясапа. Он был всё ещё зол на Кэнку, за то, что тот оказался способным пойти против него, и, в силу права захвата, мучимый желанием, повязал свой ошейник на горло прекрасной Виньелы. - Очевидно, это только одна из женщин Исбу, - предположил кто-то из мужчин, стоявших с Вотонкой. - Уйди, - сердито приказал Кэнка Кувигнаке. - Ты нас позоришь. - А это - её брат, - пояснил Хси одному из Исанна. - У него такая сестрёнка, и всё же ему позволили стать Блотанхунком у Всех Товарищей. - Да ну, - удивился мужчина. - Представь себе, - сказал Хси. - Прикуси язык, Хси! - прикрикнул Кэнка. - А в чём дело? - удивился Хси. - Разве я говорю не правду? Кэнка в ярости сжал свои кулаки. - Что Вы думаете о том, кто берет женщину, приведённую в наши земли, для продажи его вождю? - спросил Махпиясапа Вотонку. - Я думаю, что такого стоит наказать, - ответил Вотонка. - А женщину необходимо вернуть вождю. - Я действовал в пределах своих прав, - напомнил Кэнка. - Позволь мне, и Солдатам Слинам, наказать его, - предложил Хси. – Я предлагаю разрушить его вигвам и сломать его оружие. А потом мы принесем тебе эту женщину голой и связанной. - Я подумаю об этом, - усмехнулся Махпиясапа. - Я действовал в пределах своих прав, - повторил Кэнка. - Доставь женщину в мой вигвам, - приказала Махпиясапа. - Нет. Она моя, - гордо заявил Кэнка. - Возможно, я отберу её у тебя, - сказал Махпиясапа. - Я подумаю над этим вопросом. - Она моя, - стоял на своём Кэнка. Махпиясапа пожал плечами и сказал: - Если я захочу, то заберу её в любое время. В ярости Кэнка, отвернулся и шагнул прочь от группы встречающих. - Остерегайся злить этого молодого воина, - предупредил Вотонка Махпиясапу. А Хси злобно посмотрел вслед Кэнке. - Возможно, когда-нибудь Ты придёшь, шить вместе с нами, - заметила Блокету, высокая и прекрасная на своей кайиле, обращаясь к Кувигнаке. Кувигнака не обратил внимания на неё слова. - Разве она не симпатична, Ивосо? – издеваясь, спросила Блокету. - Да, - согласилась девушка. - Интересно, является ли она той женщиной, что должна ублажать воинов, -продолжила Блокету, унижать Кувигнаку. Кувигнака посмотрел на неё с яростью в глазах. - Возможно, - рассмеялась Ивосо. Это, ещё больше уязвило Кувигнаку. Он, Кайила, не желал быть мишенью для юмора той, кто, был не более чем рабыней, как бы это не говорилось и не выглядело внешне. - Кажется, тебе приказали убраться отсюда, - напомнил Хси Кувигнаке. – Разве сестрёнка не повинуется своему братику? - Он - мой старший брат, - сказала Кувигнака. - Я ухожу. Он повернулся и зашагал прочь. Я последовал за ним. Позади нас слышался смех двух девушек. - Показаться столь близко на встрече Исанна и Исбу было ошибкой, - заметил я, когда мы были уже среди вигвамов. - Вовсе нет. Как часто происходит подобная встреча? Разве можно было пропустить это событие? А ещё, я хотел видеть бледнолицых рабынь, и Блокету с Ивосо. - Ты что-то хотел бы от этих белых женщин? - Да. Я хотел бы владеть ими. Чтобы в случае необходимости, своим хлыстом, научить их хорошо мне повиноваться. - А что на счёт Блокету и Ивосо? - Если бы они были рабынями, я думаю, что стоило бы раздеть их и преподать, что как рабыни, они не отличаются от других таких же, и должны повиноваться мне столь же покорно. - И Ты бил бы их хлыстом? - Несомненно. Даже за мельчайшую провинность и моё неудовольствие, я бы порол их так же, как и других. - Ивосо уже – рабыня, - напомнил я. - Да, в некотором смысле - согласился Кувигнака. - Но она на самом деле она почти свободна. Она - служанка девушки. - Это верно, - сказал я, помня, что Ивосо даже не носила ошейник. - Куда Ты направляешься теперь? – поинтересовался я. - После охоты, будет большой танец, - объяснил Кувигнака Я был вынужден идти быстро, чтобы не отстать от Кувигнаки. - И всё же куда Ты сейчас спешишь? - Чтобы посмотреть, как срубят шест, - сказал он, как будто это что-то объясняло. - И где именно это произойдёт? – не унимался я, поскольку не понимал происходивших событий. - В этом году всего лишь в трёх пасангах от стойбища. - Всё. Я запутался! - пожаловался я. - В этом году я собираюсь танцевать. Я хочу показать им, что я – мужчина, -наконец-то снизошёл до объяснений Кувигнака - Значит, шест используется в этом танце? – уточнил я. - Вот именно, - подтвердил мою догадку Кувигнака. - Может, мы заскочим и оседлаем кайил? – предложил я. - Для нас будет лучше пойти пешком. - Но другие будут верхом, не так ли? - Конечно. - Кто ещё туда приедет? - Исанна уже здесь. Многие будут, от Исбу, от Касму, от Висмахи, от Напоктана, от Исанны. - А кто выбирает шест? - Старший шаман, отвечающий за танцы, - объяснил мне Кувигнака. - В этом году это – Кансега из клана Касму. Я думаю, что имя «Кансега» лучше всего можно перевести, как «Барабан». Хотя более буквально это - кожа, натянутая на обруч. Слово «сега» может означать кувшин, горшок, ведро или тому подобные ёмкости. «Кансега», таким образом, поучится – «Кожа, Натянутая На Кувшин», или же «Кожа, Натянутая На Горшок». Перевод «Барабан», учитывая всё выше перечисленное, кажется, получится лучшим в этом контексте. - Кто должен срубить этот шест, - спросил я, - вожди? - Нет, - засмеялся Кувигнака. - Как же мало Ты понимаешь в наших традициях! Я пожал плечами. А чего он хотел? - Неужели Ты не понимаешь значение шеста? - Нет, - признался я. - Это – шест. Большой шест. - Ну и что? - Как по твоему, кто должен начать его подготовку к большому танцу мужественности? - спросил Кувигнака. - Понятия не имею. - Пленная женщина. - Это, должна сделать рабыня? – поразился я. - В идеале. И она не должна быть Кайилой, - пояснил Кувигнака. - Уже решили, кому поручить выполнение столь важной роли на церемонии? - Да. Выбрали самую подходящую рабыню. Вскоре мы покинули стойбище, вигвамы остались позади. Теперь вокруг нас были поля, на которых, то тут, то там паслись табуны кайил. Кроме четвероногих животных, мы миновали несколько немногочисленных стад двуногих. Раздетые белые женщины, все в бисерных ошейниках, было согнаны вместе в небольшие группы. В большинстве своём эти женщины были брюнетками. Краснокожие Исанна решили, что они являются не достаточно желательным, чтобы показывать их в процессии. Мальчишки пастухи, верхом на кайилах, присматривали за своими домашними животными, причём как за кайилами, так и за рабынями. В руках мальчишки сжимали сделанные из сыромятной кожи лассо и кнуты. 3. Шест - Как она красива, - восхитился Кувигнака. - Да, - не стал я отрицать очевидное. У меня перехватило дыхание от невероятной красоты прежней мисс Миллисент Обри-Уэллс, когда-то дебютантки из Пенсильвании. Она была стройна и прекрасна. Она была прекрасна вся целиком, и каждая отдельная её часть выглядела изящно, красиво и чувственно. Она была поистине женственна. Работорговец, что выбрал её для гореанского ошейника, знал своё дело. Она была одета, и украшена, со всей красочностью, сверканием, варварским богатством, со всей внушительностью и блеском, со всей праздничностью, пригодной для пиров и танцев краснокожей женщины. Даже дочери вождей, такие как Блокету, дочь Вотонки, наверняка, позавидовали бы великолепию и блеску её одеяния. Длинное платье из дублёной кожи табука было почти белым. Такими же, были её узкие бриджи и мокасины. Вся одежда девушки была разрисована орнаментами, и украшена бахромой. Её волосы, рыжие и сияющие на солнце, были заплетены в по моде краснокожих. Косы были перевязаны золотой проволокой. Ожерелья из раковин и бисера, мониста из золота и серебра, свисали с её шеи. На запястьях, видимых из-под края рукавов платья, звенели серебряные браслеты. Глядя на неё, невозможно, было подумать, что она рабыня. Если бы не её запястья связанные за спиной, и не две сделанных из сыромятной кожи верёвки на шее, концы которых держали всадники, стоявшие по обеим сторонам от неё. И окончательно выдавал её статус почти незаметный среди всего этого великолепного наряда, подпиравший её подбородок расшитый бисером ошейник. Это был ошейник с узором и узлом Кэнки. Именно ему она, в конечном счете, и принадлежала. - Это - Кансега, - прошептал мне Кувигнака, указывая на одинокого мужчину медленно ехавшего вперёд, по направлению к группе деревьев на расстоянии нескольких сотен ярдов от нас. Линии таких деревьев, в Прериях, часто отмечают, местоположение небольшого ручья или озерка, которые встречаются в этих землях. В данной местности подобные ручьи, обычно впадают в Нижнюю или по другому Южную Кайилу. Конечно в это время года, они представляют собой немного больше, чем тонкие струйки воды. Действительно, сейчас, мужчина может пусть не везде, но перейти Южную Кайилу вброд. Позже, в Кантасави, многие небольшие ручьи полностью пересохнут, и даже главные реки, как Южная Кайила, будут казаться не более чем водоёмами в старице реки. Тело Кансеги, прикрытое лишь бричклаутом и пучком перьев, было расписано магическими символами. В своей руке он нес длинный, оперённый магический жезл. - Пять лучших групп были отобраны, - сказал Кувигнака. - Кто они? - Молодые парни, их больше сотни, их выбрали среди всех кланов, как только были замечены Пте, и посланы вперед несколько дней назад на поиски дерева. - Я не совсем понимаю, - признался я. - Это – соревнование. Они выстроены в линию. Первые пять юношей, которые ударят по дереву, их рукой, канхпи, копьем или палицей, получают куп. - Кэнка или Хси участвуют в этом соревновании? – поинтересовался я. - Нет. Они оба, в прошлом году, уже получили такой куп. - Группа выдвигается, - заметил я. - Следуем за ними, - скомандовал Кувигнака. И мы пошли вслед за группой, в которой были верховые и пешие парни, следовавшей за Кансегой. - Мне кажется, что Кансега очень важный мужчина, - предположил я. - Он даже важнее, чем Ты можешь себе представить! В это время, во время празднеств, он отвечает за всё стойбище. Мы слушаемся его. Мы выполняем то, что он говорит. - Значит, получается, - сделал вывод я, - что в это время, он является вождём всех Кайила. - На самом деле, я не думаю, что так оно и есть, - сказал Кувигнака, как будто что-то защищая. - Гражданские вожди, находясь в подчинении ему, в действительности не прекращают управлять племенем. - Я вижу некоторое противоречие, - заметил я. – Всё племя Кайила когда-либо имеет общего вождя? - Да. Иногда, когда избирается военный вождь, - сказала Кувигнака. - В некотором смысле, тогда, он становится верховным вождём. - Но военный вождь не может одновременно быть и гражданским вождём -допытывался я. - Нет. Мы считаем, что лучше держать эти должности раздельными. - Это интересно. - Конечно, каждый из них может быть и военным и гражданским вождем, но только в разное время. - Понятно. - Бывает, что мужчина способен быть и тем и другим, но не одновременно. - Я понял. - И, вообще, мне кажется, что, это должен быть очень необычный мужчина, если он окажется способным к обеим ситуациям. - Возможно. - Это - слишком разные направления деятельности. - Это, мне кажется, разумно, - согласился я с моим юным другом. В этот момент мы, вместе с другими, перебрели через узкий, неглубокий ручей. Сквозь прозрачную воду я мог видеть каменистое дно. Южная Кайила, как и другие, более крупные реки в Прериях, в отличие от малых ручьёв и речек, вследствие накопления ила, становится коричневой и непрозрачной. На другой стороне ручья Кансега, и большинство его помощников, спешились, оставив своих кайил пастись в стороне. Кансега, тем временем, начал медленный, рваный танец. Двое других, стоявших рядом, также отмеченные пучками перьев, встряхивая погремушки, присоединились к нему. Центром их танца, в котором шаманы раскачивались взад и вперед, в веерообразных движениях, было высокое дерево с белой корой. Кансега повторял движения странного танца, снова и снова, не выпуская из рук своего магического жезла. - Это, то самое дерево, - наконец провозгласил верховный шаман. - Оно высокое и прямое, - поддержали его два товарища, отбивая мотив погремушками. Эту фразу, повторяли многие мужчины вокруг нас. Виньела, со связанными за спиной руками и с верёвками на шее, в праздничном наряде, стояла рядом и смотрела за разворачивающимся ритуалом. На коре выбранного дерева, я мог видеть следы, оставленные различным оружием. Возможно два или три дня назад, их оставили краснокожие юноши, первыми достигшие этого места, в их погоне за купами. - Это, то самое дерево! - внезапно закричал Кансега, и, подскочив к дереву, ударил его своим магическим жезлом. - Оно высокое и прямое! - закричали два его помощника, изгибаясь в танце. Их крик тут же подхватили остальные дикари, включая моего друга Кувигнаку. Двое мужчин подбежали к Виньеле, развязали ей руки, и толкнули её вперёд так, что верёвки всё ещё привязанные к её шее натянулись. В руки ей вложили однолезвийный топор на длинной рукоятке. Это было не оружие, а обычный ремесленный инструмент с тупым обухом для забивания нагелей, колышков или клиньев. Топор был явно тяжёл для неё. - Ты не должен быть здесь, - предупредил один из мужчин Кувигнаку. - Это не место для свободных женщин. - Я - мужчина, - Кувигнака. Мужчина пожал плечами. Я осмотрелся. Вокруг действительно не было ни одной женщины, за исключением прекрасной Виньелы, которая под руководством Кансеги уже начала подрубать дерево у самого комля. Меня заинтересовал вопрос, почему сюда не допустили свободных женщин. Я подозревал, что вскоре здесь должно было произойти нечто такое, что могло быть расценено как неподходяще для их чувств. Виньела, тем временем, продолжала врубаться в дерево. В действительности, это дерево не было таким уж большим, что-то около двадцати пяти - тридцати футов высотой, и приблизительно восемь - десять дюймов в диаметре. Его тонкий длинный ствол напоминал шест. Мужчина, подобным инструментом, срубил бы это деревце практически мгновенно. Вот только Виньела не была ни мужчиной, ни дровосеком. Она была всего лишь красивой и слабой рабыней. Девушка держала ручку топору широко расставленными руками, из-за чего замах получался коротким, а удары слабыми. Кансега и другие, что интересно, несмотря на то, что она была рабыней, были терпеливы к ней. Безусловно, ей было тяжело, но ей хватило здравого смысла не просить об отдыхе. Ожерелья и украшения, что на неё надели, тряслись и мерцали в свете солнечных лучей, издавая тонкие звуки при каждом ударе тяжёлого топора. Подозреваю, что это был первый раз в её жизни, когда в её руках оказалось такое орудие труда. Признаться, я не уверен, что дебютантки в Пенсильвании часто используются для подобной работы. Впрочем, это касается и гореанских рабынь, но совсем по другой причине. Я заметил, Кэнку сидящего верхом на кайиле. Скорее всего, он приехал из стойбища только что. Усталая рабыня с верёвками на шее жалобно посмотрела на своего хозяина, но тот указал ей, что надо продолжить работу. Через некоторое время послышался лёгкий треск, и после ещё нескольких ударов, раздался звук, сначала ломающейся древесины, потом шелест веток и наконец удар ствола дерева о землю. Рабыня ударила топором ещё пять раз, перерубая последние волокна, связывавшие дерево с корнями, и освобождённый комель подскочил примерно на один ярд над землей. Со стороны мужчин послышался одобрительный гул. У тяжело дышащей Виньелы забрали топор, и верёвками, привязанными к шее, её оттянули назад, где приказали опуститься на колени, и держать ноги плотно сжатыми вместе. Двое мужчин дали слабину верёвкам из сыромятной кожи, но по-прежнему держали их зажатыми в кулаках. - И что дальше? - спросил я Кувигнаку. - Смотри, - отмахнулся тот. Несколько мужчин под командой всё того же Кансеги начали обрубать ветки и удалять кору со срубленного дерева. Два коротких сука оставили, один приблизительно в восемнадцати футах от комля, а другой в двадцати трёх. Если учесть, что для ритуала шест вкапывается в землю на глубину приблизительно семи или восьми футов, то эти развилки окажутся на высоте, соответственно, десяти и пятнадцати футов над поверхностью. Тонкий ствол дерева лишённый веток и коры, теперь превратился в длинный, гладкий белый шест с двумя торчащими в стороны сучками. Его комель уложили на импровизированные козлы высотой около ярда, сделанные из отрубленных ветвей того же дерева. К месту действия принесли глиняный горшок с красной краской, и снова подвели девушку. Именно она - рабыня, должна раскрасить шест и объявить его Кайилой. Краска должна была наноситься на поверхность шеста кистью, сделанной из пучка тонких стеблей ковыля сложенных пополам и стянутых кожаным шнурком. Пигмент краски, вероятно, был получен из переработанной земли или глины, содержащей окиси железа, или же вывариванием корней каких-либо деревьев. Виньела - нарядная, красивая, утончённая, рыжеволосая, бледнолицая рабыня, направляемая Кансегой – верховным шаманом летнего стойбища всего племени Кайил, старательно и с испугом в глазах нанесла первый мазок красной краской на верхней части шеста. - Это - Кайила, - хором запели многие мужчины вокруг, как только она закончила первое кольцо. Когда она красила, шест всё время проворачивали на козлах. Закончив с первым кольцом, Виньела продолжила свою работу, тщательно нанося краску алой кистью в следующем месте указанном шаманом. - Это - Кайила, - ещё дважды повторил хор дикарей в конце каждого прохода. Теперь работа была закончена, на шесте появились три красных кольца. Краску и кисть забрали. Виньелу вновь оттащили верёвками, привязанными к шее, и поставили на колени. Три алых полосы контрастно выделялись на белом шесте. Такие алые полосы числом от одной до пяти, обычно используются воинами племени Кайила, чтобы пометить своё оружие, в особенности копья и стрелы. К этим общим меткам, добавляются личные символы, или рисунки, свойственные каждому клану, и отдельному воину. Таким образом, по стреле можно идентифицировать не только племя, но и клан, и даже воина выпустившего стрелу. Кстати, за Кайилами в Прериях, закрепилось название - «племя головорезов». Среди многих племён краснокожих, и даже среди самих Кайил, именно так и интерпретируют эти алые полосы – как следы ножевых разрезов. Тем не менее, я знавал многих из Кайил, отрицавших подобную версию значения этих меток. Они обращали моё внимание на тот факт, что сами Кайилы между собой крайне редко называют себя головорезами. Они считают себя Кайилами, или народом Кайил. А ещё они напомнили мне, что горло перерезают одним движением, и, следовательно, полоса была бы одна и она была бы изогнутая. Истинное происхождение этих меток, как мне кажется, потеряно в веках. Кстати, в большинстве случаев используется три полосы. Так что можно предположить об их первоначальном магическом значении. Как известно, цифра три часто считается волшебной и приносящей удачу. Конечно, нельзя отрицать и версии фаллического происхождения, связанной с триединой природой мужских гениталий. Эти три полосы, каждая, из которых приблизительно четыре - пять дюймов шириной, и примерно на таком же расстояниями друг от друга, были нарисованы таким образом, что нижнее кольцо было приблизительно в семи с половиной - восьми с половиной футах с низа шеста. Это значит, что если шест вкопать в землю, то все кольца будут в видимы в нижней части, а верхнее, окажется чуть ниже пояса мужчины. - Это - Кайила! – продолжали скандировать мужчины. Наконец верёвки с шеи Виньелы сняли, и, я было решил, что её часть церемонии была завершена, но внезапно девушка закричала от ужаса. Я напрягался. - Не вмешивайся, - предупредил Кувигнака. Руки мужчин вцепились в украшения и одежды девушки. С неё мгновенно сдёрнули мокасины, и узкие бриджи были удалены, золотая проволока державшая причёску развязана, а её косы были быстро и ловко расплетены. Серебряные браслеты сдёрнули с запястий, нарядное платье отлетело в сторону. Всего несколько мгновений и она уже стояла окружённая мужчинами на коленях абсолютно голая, не считая ошейника Кэнки. Её колени были плотно сжаты, распущенные волосы сияли на солнце, прикрывая её спину, неестественно белую на фоне стоявших рядом мужчин. Теперь стало заметно, что перед тем как её нарядить в праздничные одежды, валявшиеся неподалёку, она была тщательно вымыта, подстрижена и ухожена, как если бы она была призовой кайилой. - А она довольно красива, - заметил Кувигнака. - Да, - не мог не согласиться я. Девушка, всхлипывая, стояла на коленях. Две сделанных из сыромятной кожи верёвки, вновь, оказались на её горле, чуть ниже ошейника Кэнки. - Что они собираются с ней делать теперь? – поинтересовался я. - Смотри, - отмахнулся юноша. - Ой, - испуганно вскрикнула девушка, когда один из мужчин, стоявший позади, бросил в неё пыль. - О! – зарыдала она, после того как ещё двое мужчин, стоявших перед девушкой, швырнули в неё по пригоршне пыли каждый. Она закрыла глаза и отпрянула. Тем временем Кансега присел перед ней, держа в руке неглубокий туес с какой-то черной пастоподобной массой. Виньела вздрогнула, когда шаман взял немного чёрной массы на палец и провёл им по её щеке. Он сделал по три темных линии на обеих щеках, шириной в палец каждая. Возможно, эти полосы также символизировали народ Кайил. За тем он нанёс подобные линии и на других местах её тела, так что получились симметричные пятна на руках, спине, грудях, животе, ягодицах, икрах и на внутренней поверхности её бёдер. Девушка испуганно смотрела на шамана, всё время пока он делал своё дело. Закончив наносить полосы, Кансега встал прямо перед ней. Теперь она стояла на коленях у его ног, испуганно глядя на колдуна снизу вверх, с по-прежнему крепко сжатыми бёдрами. Позади рабыни стояли двое дикарей с хлыстами в руках. Она пока не видела их и не догадывалась об их присутствии. Я улыбнулся. Мне показалось, что понял то, что собирались сделать мужчины. - Ох! - вскрикнула девушка, от неожиданности, когда Кансега внезапно, пинком ноги, принудил её широко расставить колени. Теперь она, впервые за этот день, стояла на коленях как настоящая рабыня, не смея свести ног. Внезапно, двое мужчин стоявших сзади сильно ударили её хлыстами по спине, и прежде чем Виньела смогла сделать что-либо большее, чем вскрикнуть, её вздёрнули на ноги, и двумя верёвками потащили вперёд, к середине шеста, комлем лежавшего на козлах, а вершиной упиравшегося прямо в землю. Кансега молча, указал на шест, возле которого она теперь стояла, на трясущихся ногах, так что если бы не верёвки, поддерживающие её за шею, то, наверное, она бы просто осела на землю. Она изумленно и не понимающе смотрела на шамана. Хлысты поднялись, и вновь опустились на её спину. Удары были нешуточные, и она закричала от боли. Кансега снова указал на шест. Кажется, Виньела сообразила, что от неё требуется, и, опустив голову, обхватив шест своими маленькими руками, смиренно поцеловала его. - Да, - кивнул Кансега, поощряя её. - Да. Виньела снова, уже смелее, поцеловала шест. - Да, - поощрил её Кансега. Помощники шамана, стоявшие позади Виньелы, начали ритмично встряхивать свои погремушки, задавая её ритм. Вскоре к ним присоединился высокий и пронзительный свист, полученный из свистков, сделанных из крыльевых костей птицы Херлит. Следом зазвучал маленький барабан. Его чёткие, акцентированные удары, тонко, но чётко, разъяснили беспомощной и прекрасной танцовщице последовательность её движений. - Это - Кайила, - скандировали мужчины. Виньела танцевала. Её волосы и её тело покрывала пыль. Чёрные жирные полосы на её щеках и теле отмечали её как собственность Кайил. Она больше не была блистательной красавицей. Теперь она была всего лишь грязной рабыней, низким животным, дешёвой и малополезной вещью, которой, тем не менее, разрешили, по милости Кайил, как женщине другого народа, попытаться ублажить шест. Я улыбнулся. Ну, разве это не было подходящим? Разве это не было её предназначением, её как рабыни? Виньела, продолжая танцевать, целовала и ласкала шест, тёрлась об него, и при этом потихоньку смещалась в сторону Кансеги, иногда направляемая верёвками на её шее. Я легонько присвистнул себе под нос. - Ах, - восхищённо вздохнул Кувингнака. - Это - Кайила! - скандировали дикари. - Я думаю, что шест удовлетворён, - усмехнулся я. - Я думаю, что даже скала была бы удовлетворена, - признал Кувигнака. - Даже не сомневаюсь. Помощники верховного шамана верёвками потащили Виньелу от шеста. Но она, изо всех сил сопротивляясь, вцепилась в шест и продолжала целовать его и облизывать. - Это - Кайила! – хором пели мужчины. - Это - Кайила! – вторил им Кувигнака. Казалось внезапная метаморфоза, проявленная в танце, произошла с Виньелой. - Она, возбудилась, - заметил мой друг. - Да. Это заметно, - согласился я. Теперь она начала своим танцем показывать беспомощность своей неволи, своего подчинения, своего рабства. Этот танец беспомощного рабства, казалось, появился из самых глубин её собственного Я. Верёвки тянули её прочь от шеста, всё дальше и дальше, но девушка, корчась от боли и удушья, изо всех сил пыталась дотянуться до него. Постепенно, шаг за шагом, ей позволили вновь приблизиться, и дотянуться руками до объекта её страсти. Теперь она оседлала шест, и её танец страсти на коленях, на животе и на спине, состоящий из выгибаний и объятий продолжался. Я присмотрелся к Кэнке. Он сидел верхом на кайила всего в нескольких ярдах от меня. Он приехал без седла. Это обычное дело, при коротких поездках по деревне, или для выездки кайилы. Элегантность и престиж седла, в таком случае никому не интересен. Да и просто нет смысла тратить время на осёдлывание животного. Воин, с сияющими глазами, наблюдал, как танцевала Виньела. Он знал, что именно он её владелец. Виньела уже стояла на коленях на шесте и сгибалась назад, пока её волосы не коснулись земли. Затем она охватила его ногами. Она беспомощно поднималась и опускалась на шесте, извилась на нём, это было похоже, как если бы она была прикована к нему цепью. Она, то внезапно переворачивалась, и ложилась на шест животом, охватив его бедрами, то отталкивалась руками, то вдруг бросалась на ствол и прижимая к нему голову и плечи. Её рыжие волосы рассыпались вокруг гладкой, белой древесины. Её губы, снова и снова, прижимались к шесту в беспомощных поцелуях. - А она довольно хороша, как рабыня, - заметил Кувигнака. - Да, - согласился я. - Она ведь никогда этому не обучалась, не так ли? - спросил парень. - Понятия не имею, - ответил я. Честно говоря, я сомневался, что дебютантки от высшего общества могли бы попросить обучить их и танцам страсти рабынь. - Это заложено в женщине, - предположил Кувигнака. - Мне тоже так кажется, - согласился я с моим юным другом. Это казалось мне более чем вероятным по многим причинам, имеющим отношение к сексуальной селекции, в частности такие способности, по крайней мере, в открытых сообществах, могут быть генетически закодированы. Способности эти могут быть культивированы, так же, как такие свойства как цвет волос и глаз. Это очевидно из данных этологии – науки о поведении людей и животных. Приобретение женщиной навыков эротического танца, кстати, так же, как и лингвистические навыки ребенка, представляет собой необычайно крутой график обучения. Это означает, что зачатки способностей к такому танцу, готовность к этому, как и способность к быстрому и эффективному овладению языком у детей, генетически закодированы. Пол и природа человека, вовсе не должны противоречить биологии. - Превосходно, - выдохнул Кувигнака. - Да, - подтвердил я. Виньела беспомощно и возбуждённо, своим танцем, показывала почтение к большому шесту, бывшему символом, её владельцев - мужчин. - Смотри, - сказал Кувигнака. - Да, - восхитился я, - Да! Теперь-то я отлично понимал, почему свободных женщин нельзя было допускать к подобному представлению - танцу рабыни. Насколько ужаснуло бы, насколько шокировало бы их оно. Пусть уж лучше, они не знают, что подобное вообще может существовать. Пусть уж, такие танцы, такие зрелища останутся маленькой тайной между Господином и его рабыней. Как же разъярены, как разгневаны, были бы свободные гореанки, увидев, насколько прекрасна, насколько возбуждающе желанна, может быть другая женщина, в тысячи раз прекраснее и желаннее, чем все они вместе взятые. Ну как они могли бы конкурировать с ней, с той, кто была ничем, презренной рабыней, с той, кем действительно владеют, и кто принадлежит мужчинам без каких-либо прав и компромиссов? Я наслаждался танцем Виньелы. Несложно было заметить, с какой почти безумной злобой свободные женщины ревновали к рабыням, и как они необузданно и глубоко ненавидели их. Надо ли удивляться, насколько рабыни, беспомощные в своих ошейниках, боялись и страшились свободных женщин. - Рабыня танцует просто замечательно, - признал Кувигнака. -Да, бесподобно. Конечно, с точки зрения дикарей, Виньела своим танцем, выражала не только личное рабство, в котором, без сомнения, она находилась, но символизм танца, его смысл, в том, что женщины врагов были не более, чем рабынями Кайил. Впрочем, я не сомневался, что у Пересмешников, Жёлтых Ножей, и других народов, точно также, могли быть подобные церемонии, на которых, так или иначе, могла присутствовать подобная танцовщица, с той лишь разницей, что она была бы женщиной другого народа, не исключено даже, что и девушкой похищенной из племени Кайил. Что до меня, то я видел символичность танца Виньелы, в образе намного более глубоком, чем просто национальные особенности. Я видел символичность, являющуюся, одной из самых глубоких и всеобъемлющих тем природы господства и подчинения. Как мне показалось в танце Виньелы, проявлялась слава жизни и естественный порядок природы. Она танцем показывала своё подчинение могуществу мужчин и исполнение требований её собственной женственности. Она танцевала свое желание принадлежать, чувствовать страсть, отдаваться мужчине, свою безоговорочную капитуляцию перед его властью, свою жажду служить, любить и быть любимой. - Это - Кайила! – скандировали мужчины. - Это - Кайила! - во весь голос кричала Кувигнака. Наконец, тяжело дышавшую от напряжения танца и возбуждения Виньелу оттянули назад, к основанию шеста, лежавшему на козлах, и там поставили на колени. Двое мужчин, натянули сыромятные верёвки, привязанные к шее девушки, и поставили на них ноги, вынуждая девушку склонить голову. Затем дикари усилили нажим на верёвки, и вынудили Виньелу опустить её голову в грязь перед шестом. Я не думаю, что Виньела сама желала поднять голову, но теперь у неё это не получилось бы, даже если бы она сильно захотела. Её шея надёжно удерживалась в заданном положении. И как мне кажется, это было именно то, чего она жаждала. Это было то, что она предпочла для себя, принадлежать, служить и быть лишенной выбора. Мужчины вокруг хлопали себя по бёдрам, выражая свое одобрение. Музыка прекратилась. С шеи Виньелы сняли верёвки, и она осторожно подняла голову, чтобы осмотреться. Казалось, что о ней все забыли. Её одежда и драгоценности, собранные в узел, были привязаны к нижней развилке шеста. К верхней развилке на длинных шнурах обернутых вокруг ствола, привязали два лоскута кожи. Таким образом, как только шест будет вкопан посреди площадки для танцев, шнуры размотаются и оба объекта повиснут вдоль шеста. На одном лоскуте был изображён кайилиаук, на другом – мужчина с гипертрофированным, почти с руку длиной, торчащим фаллосом. Подобное весьма распространено в примитивном искусстве дикарей. А ещё эти детали напомнили мне о магическом назначении шеста и предстоящего большого танца. Очевидно, что волшебство шеста и танца должны были повлиять на такие обстоятельства, как удача на охоте, изобилие и мужественность. Для краснокожих мир магии вполне реален. - Тебе уже можно встать, - сказал Кувигнака Виньеле. Она, очевидно позабытая всеми, изумленно озираясь вокруг, поднялась с колен и пошла в сторону своего хозяина Кэнки, восседавшего верхом на кайиле. Мужчины отбросили козлы, опустили магический шест на землю и оплели его верёвками. Затем, под предводительством Кансеги, державшего шаманский жезл и двух его помощников, речитативом повторявших какие-то заклинания, несколько запряжённых кайил поволокли шест к стойбищу. - Ты была очень красива, Виньела, - похвалил Кэнка. - Спасибо, Господин, - поблагодарила она. Он опустил руки вниз, подхватил свою рабыню и легко поднял её на спину кайилы, посадив так, что обе её ноги свешивались с левой стороны. Кэнка в данный момент был одет только в бричклаут и мокасины. На поясе висел нож в ножнах. - Я очень грязная, - смущённо сказала девушка. - Вы же не захотите, прикасаться к моему телу. Но он по-хозяйски прижал её к себе, одной рукой обхватив за плечи, другой ниже бедер. Она казалась такой миниатюрной в его руках. - Мне очень стыдно, - всхлипнула она, - как же я выглядела, что же я вытворяла! Я помнил, что она была с Земли, с её глупым, иррациональным, негативными реакциями, в значительной степени навязанными бесполыми безумцами. Насколько пагубными, ядовитыми и заразными могут быть ценности сумасшедших. - А мне показалось, что во время танца, Ты не стыдилась, - усмехнулся Кэнка. - Да, это так, - призналась девушка. – Такое впечатление, что это была не я, а кто-то другая. И эта другая была такой чувственной, бесстыдной, смелой и свободной. - Свободной? - переспросил Кэнка, улыбаясь. - Конечно, Господин знает, что любая женщина только став полностью рабыней, может быть действительно свободной. Кэнка улыбнулся. С одной стороны, конечно, у рабыни вообще нет никакой свободы. Она не имеет никаких прав, и она в полной и абсолютной собственности её Господина. Но с другой стороны, конечно, она также является и самой свободной от женщин. - Я действительно больше не стыжусь, - призналась девушка. - Я знаю, - улыбнулся Кэнка. - Скорее я бесстыдно горда и счастлива. - Молодец, - похвалил её Кэнка. - Именно так и должно быть. - Я – всего лишь рабыня. - Это верно. - И именно Ваш ошейник завязан на моей шее, Господин. - Да, это так. - Я - Ваша рабыня. - Да. - Я люблю Вас, Господин, - сказала она. – Возможно, Вы позаботитесь обо мне, хотя бы чуть-чуть? - Возможно, - пообещал Кэнка. Она удобно устроилась на его руках. - Что Вы собираетесь делать со мной теперь, Господин? - Я собираюсь взять тебя в свой вигвам. И там я буду много раз пользоваться тобой, - пообещал Кэнка - Хо, Итанканка, - радостно прошептала она. - Да, Господин. За тем Кэнка ударил пятками в бока кайилы, и, управляя одними коленями, направил животное к деревне. 4. Кайлы собираются на охоту. - Просыпайся! Уже пора, - разбудил меня Кувигнака, тряся за плечо. – Мы уже скоро выходим. Я перевернулся в одеялах и открыл глаза. Надо мной был виден купол из шестов, обёрнутых шкурами. Сквозь дымовое отверстие просматривалось всё ещё почти тёмное небо. - Поторопись! - попросил Кувигнака. Я отбросил одеяла в сторону и сидел. В полутьме я разглядел, как Кувигнака через голову натягивал своё платье. Затем он встал, расправил его на теле и одёрнул подол. Платье было без рукавов, юноша оторвал их несколько дней назад. А подол, он укоротил ещё несколько недель назад на том самом месте, где мы с Грантом его нашли, тогда же он разорвал подол на левом бедре, чтобы обеспечить себе большую свободу передвижения. Мужчины краснокожих, кстати, обычно, спят раздетыми. Был раздет и я, за исключением ошейника Кэнки. Как рабу, мне не разрешали снять его. Конечно, ошейники иногда снимают с рабов. Например, это часто случается, когда их продают или дарят. Но, бывает, что ошейник могут снять и в других случаях, и для других целей, вот только сделано это может быть, исключительно по решению свободных людей. Кто-то, к примеру, по той или иной причине может не захотеть, чтобы другие знали, что данная женщина - его рабыня. В этом случае, она будет носить ошейник хозяина только в его вигваме. Это походит на тайное рабство, которые иногда встречается на Земле, когда женщина, вернувшись домой, становится на колени и ждет, что ей наденут ошейник. Насколько же были бы поражены коллеги в её офисе, если бы узнали, что их аккуратная и соблазнительная сотрудница, столь холодная, отчужденная и недоступная, дома становится рабыней другого мужчины. А уж насколько были бы поражены женщины, живущие по соседству, или члены организаций и клубов по интересам, узнай они, что одна из их самых известных соседок, или активных участниц, в своей частной жизни превращается в рабыню. Рабыню, которая по кодовому слову, полученному в совершенно невинном телефонном звонке, бросает все свои дела и готовит себя для своего господина. Она тщательно намывается и причёсывается. Она наносит макияж и духи. А когда Он прибывает домой, она ждет его, голая, стоящая на коленях, на коврике рабыни, в ногах его кровати, с ошейником, лежащим перед ней. «Приветствую Вас, Господин», - говорит она, и зубами поднимает ошейник с пола, чтобы её хозяин мог закрыть символ своей власти на её горле. - Wakapapi, - сказал мне Кувигнака. Этим словом на языке Кайила называют пеммикан. Мягкий пирог из этого вещества был сунут мне в руки. Я отломил кусочек и отправил его в рот. Зимой, такие пироги замораживают, и они становятся твёрдыми, как камень. Тогда его колют на маленькие кусочки, отогревают в руках или во рту, и постепенно съедают. Есть различные способы приготовления пеммикана, различающиеся, прежде всего тем, что добавляется в смесь, какие при этом используются травы, специи и фрукты. Наиболее распространён следующий способ приготовления: полосы мяса кайилиаука, тонко нарезают, подвешивают на шестах и высушивают на солнце, затем толкут, доводя почти до порошкообразного состояния. К мясу добавляются перемолотые фрукты, обычно, черемуха. За тем полученную смесь смешивают с жиром кайилиаука, и обычно, разделяют на небольшие, гладкие, круглые лепёшки. Фруктоза делает пеммикан высококалорийным блюдом, в то время как мясо, снабжает организм белками. Сушенное или вяленое мясо, из которого его делают, также годится в пищу, причём как сырым, так и в качестве полуфабриката для разных блюд. На охоту и на тропу войны дикари обычно берут с собой оба продукта. Даже дети берут их с собой, когда в своих играх удаляются от стойбища. Тонко нарезанное, высушённое на ветру и на солнце мясо хорошо не только своей способностью не портится долгое время, но и тем, что оно оказывается непривлекательным для мух, которые не могут отложить в нём свои яйца. Краснокожие, находясь в стойбище, едят вяленое мясо и пеммикан в приготовленном, варёном виде. В настоящее время, для варки используют кастрюли или котелки, устанавливаемые над огнём. А в прежние времена для приготовления мяса использовали другой способ. В земле, в вигваме, либо за пределами, делали лунку, выстилали её кожей и заполняли водой. В воду помещали нагретые на огне камни, отдававшие воде своё тепло, в конечном счете, доводя её до кипения. Остывшие камни удалялись и заменялись горячими, подобная процедура повторялась до полной готовности мяса. - Я пойду, проверю кайил, - сказал мне Кувигнака. - Надо запрячь их в волокуши. Я кивнул. Мой краснокожий друг сидел рядом со мной, и его белое платье ярко выделялось в полутьме вигвама. Доев пеммикан, он вытер рот тыльной частью руки. Я улыбнулся сам себе. Обе кайилы, одна отданная Кувигнаке его братом, Кэнкой, и вороная кайила, бывшая когда-то моей, а теперь предоставленная в моё распоряжение, с разрешения Кэнки, моего хозяина, моим другом, торговцем Грантом, были привязаны в нескольких футах от полога нашего вигвама. Там же неподалёку лежали две волокуши, приготовленные для сегодняшнего утра. Кувигнака весь извёлся от нетерпенья, и выскочил из жилища. Я же спокойно сидел на одеялах, в сумерках и доедал пеммикан. Снаружи доносился шум пробуждающегося стойбища. А я, тем временем, вспоминал о множестве рабынь, которых я имел когда-то, когда я был свободным. Все они были распутными девками, и Констанция, и Арлин, и Сандра, и Вэлла с Элисией. Все они были страстны и прекрасно смотрелись в ошейниках. И вряд ли нашёлся бы мужчина, что отказался почувствовать на своём теле их нетерпеливые и покорные губы и языки. Все они теперь знали, что на Горе были ничем, и не могут быть ничем большим, чем никчёмными рабынями. А ещё я вспоминал о другой женщине, зеленоглазой и черноволосой смуглянке Талене, когда-то бывшей дочерью Марленуса, Убара Ара, пока тот от неё не отрёкся. Насколько же гордой она была. Как она презирала меня, когда она полагала, что я беспомощен! Гнев переполнял мой разум, даже сейчас, через столько лет после случившегося. Я задавался вопросом, как она будет смотреться, раздетая, закованная в цепи, лежащая на боку у моих ног, и испуганно смотрящая на плеть в моей руке. Обычно для наказания гореанских рабынь используется плеть с пятью мягкими широкими прядями. Она доставляет женщине ужасную боль, но при этом не оставляет следов на коже, таким образом, не снижая её цены.
Я сидел на одеялах, доедая кусочки пеммикана. Я думал о Талене. Когда-то она попала в руки Раска из Трева. Несомненно, он хорошо преподал ей, что значит быть рабыней. Я полагаю, что мог бы преподать ей это не хуже. Теперь она, свободная, но изолированная и опозоренная, жила в Центральной Башне города Ар, возможно, самой укрепленной и лучше всего защищенной башне, что имеется в том огромном городе. Практически невозможно, или, может быть почти невозможно, даже думать об том, чтобы похитить её из такого места. Нет, я должен выбросить подобные мысли от своей головы. Я помнил её тщеславие, её высокомерие и гордость. В Центральной Башне, как нигде больше на Горе, она, конечно, была защищена от цепей и верёвок удачливого тарнсмэна. Пожалуй, никому не удастся достать её там. Она может считать себя в полной безопасности. Но я помнил её насмешки и презрение, и я ничего не простил. Однажды, я решил было, что возможно, я мог бы испытать удачу в Аре. Говорят, что там попадаются красивые женщины. Мне было интересно, смог бы я найти место для одной такой женщины в моём собственном доме, скажем, на кухне. Ну и конечно, я всегда мог бы сдавать её в аренду, как ничего не стоящий пустяк, такой, которым я лично не интересовался, одному из самых бедных и скупых владельцев таверн Порт-Кара. Подобные мысли развлекли меня. Но я подумал, что следует выбирать таверну и её владельца самым тщательным образом. Хозяин должен быть грубым, требовательным, мелочным, алчным и бескомпромиссным с рабынями. А местоположение его заведения должно быть одним из самых худших в городе, думаю, лучше всего в районе нижних каналов, и оно должно быть вонючим, тёмным, запущенным и дешёвым. Но популярным среди местного отребья, и постоянно переполненным посетителями, сплошь неистовыми бузотёрами и моряками, только, что вернувшимися с рейса, особо нетерпеливыми до нежной плоти рабынь. Вот в такой таверне для гордячки Талены, когда-то бывшей дочерью Убара, и будет самое место, чтобы познать ошейник своего Господина. Вот там ей придётся, одетой в прозрачные шелка, а то и вовсе раздетой, это уж как решит хозяин, прислуживать и ублажать его клиентов. Я дожевывал последний кусочек пеммикана, а меж тем думал, что прежде, чем сдать женщину такому кабатчику, стоит проникнуть её мочки ушей. Это будет надёжной гарантией того, что на Горе она навсегда останется только рабыней. Для гореанских мужчин проколотые уши, впрочем, как и для многих мужчин Земли, являются весьма возбуждающим фактором. Только для гореанина, это ещё и очевидный символ рабства. Проколотая плоть женщины выставляется на всеобщее обозрение, и все знают, что эти раны нанесены ей преднамеренно, чтобы подготовить её тело к ношению варварских украшений. Эти проколы говорят любому гореанину всё о рабыне лучше, чем ошейник. Для женщины, если она действительно свободна, подобное, конечно, было бы невероятно. Многие свободные женщины, зная, как гореанские мужчины рассматривают такие отметины, боятся их даже больше чем клейма и ошейника. Рабыня же, как только она начинает познавать свой ошейник, и как только начинает осознавать, что она - действительно рабыня, и что это для неё означает, после прокалывания шей становится крайне тщеславной и гордой. Ведь теперь она знает, что эти метки делают её ещё более привлекательной для мужчин, и она радуется возможности носить серьги, делающие её более красивой и возбуждающей. Теперь рабыня склонна гордится, и наслаждаться своей сексуальностью. Подобные удовольствия, обычно непозволительные свободным женщинам, вероятно, являются ещё одной причиной того, почему они так ненавидят своих беспомощных и порабощённых сестёр. - Ты что, всё ещё не готов? - удивился Кувигнака, заглядывая в вигвам. – Ты даже ещё не одет! - Я почти готов, - успокоил я моего нетерпеливого друга. Я потянулся, поднял свою тунику и через голову набросил её на себя. Встав, я поправил свою скудную одежду на теле. Кувигнака, тут же снова исчез за пологом вигвама. Кстати говоря, большинство гореанских мужчин и их рабынь, а не только мужчины краснокожих, обычно спят голыми. Если же девушке разрешают какой-либо предмет одежды во время сна, то он обычно короткий, открытый спереди, и закрепленный с одинарным узлом. Таким образом, если рабовладелец, посреди ночи, пожелает зажечь лампу, он может избавить свою рабыню от одежды, стремительно и без труда для себя. Впрочем, даже в темноте, такая одежда ничуть не защищает рабыню от ненасытных рук и тела её Господина. После пеммикана меня мучила жажда. - Готовьте свои стрелы, - услышал я крик снаружи вигвама. - Готовьте свои стрелы! Готовьте свои ножи! Мы идём добывать мясо! Мы идём добывать мясо! Это был глашатай Солдат Слинов, Аглескала - Полосатая Ящерица. Он шёл через деревню, и выкрикивал свои призывы. Я подошёл к кожаной стене вигвама и нащупал там бурдюк с водой. Это был тот самый, что когда-то я держал в своём вьюке. Его присутствие здесь, как и кое-какой другой посуды и предметов быта в нашем вигваме, объяснялось добротой Гранта. Кое-что из вещей было передано Кувигнаке Кэнкой, или другим мужчинами клана Исбу, в основном членами сообщества Всех Товарищей. Сам вигвам, как уже было сказано, был предоставлен ему Акихокой, одним из Всех Товарищей, и близким другом Кэнки. Это обычно для краснокожих, помогать друг другу. Наше личное имущество, таким образом, было хотя и несколько скромным, но вполне достаточным. Один предмет одежды даже был пожертвован Махпиясапой, гражданским вождём клана. Таким способом он подал пример своим людям, и что было ещё более важно с точки зрения Кувигнаки, признал его право остаться среди Исбу. Я услышал топот нескольких кайил, проскакавших снаружи мимо вигвама. Вероятно, это были следопыты, покидавшие стойбище и направлявшиеся на встречу к хранителям стада. Меня по-прежнему мучил вопрос, почему кайилиауки в этом году появились столь рано. Я встал, потянулся и осмотрелся внутри жилища. Открывшийся мне интерьер, был весьма типичен для Прерий. Вигвамы краснокожих были приблизительно двадцать пять футов высотой. Их жерди изготовлены из равномерно и длительно высушенных стволов дерева тэм. Кора с них удалена, а сами жерди на большей части их длины, обтёсаны до равной толщины - обычно до приблизительно двенадцати дюймов в обхвате. Вершины шестов на длине около ярда заужены, чтобы облегчить их соединение и связывание вместе. При сборке вигвама три или четыре главных шеста связывают вместе и поднимают, устанавливая в необходимое положение. Далее, остальные шесты, укладывают на получившуюся своеобразную треногу. Прямо с земли, место пересечения шестов обматывается несколько раз длинной, сделанной из сыромятной кожи верёвкой, таким образом, связывая главные и дополнительные шесты вместе. Конец этой верёвки, обычно свисает около входа в вигвам, ожидая момента, когда он понадобится. Покрытие вигвама представляет собой несколько кож кайилиаука, сшитых вместе. В зависимости от размера вигвама и размера доступных шкур, на одно жилище может потребоваться до девятнадцати - двадцати шкур. Полотно привязывается к двум длинным шестам, более тонким, чем жерди вигвама. Посредством этих лёгких шестов кожа укладываются на место. По окончании этой процедуры эти два шеста свисают у входа в вигвам, Кроме установки и снятии покрытия, в дальнейшем они также используются для регулировки заслонок дымового отверстия в верхней части вигвама, изменяя его размер в зависимости от ветра и наружной температуры. К земле покрытие прибивают колышками. Зимой внутри вигвама может быть добавлен ещё один ряд шкур, который обычно достигает приблизительно пять футов в высоту. Кроме того, для дополнительной теплоизоляции на стену могут намести слой снега. Летом стены вигвама, как я уже упоминал, могут быть свернуты, превращая его, в тент. Снаружи вигвам может быть разрисован, как это нравится его обитателю. Так что каждое жилище неповторимо и является своего рода визитной карточкой своего хозяина. Основные темы - охота и военные подвиги. Разные племена для строительства вигвамов применяют различное количество жердей. Пересмешники обычно используют двадцать, Слины двадцать два, а Кайилы двадцать четыре. Кроме того у каждого племени есть свои предпочтения в выборе места своих стойбищ. Кайилы всегда встанут лагерем около воды, но на открытом месте, не меньше, чем в одном пасанге от леса. Полагаю, что таким образом они стараются снизить возможность засады. Пересмешники предпочтут разбить стойбище на открытом месте, но неподалёку от леса, вероятно для удобства добычи дров. Жёлтые Ножи чаще всего поставят свои вигвамы в редколесье. Слины, что интересно, обычно встанут стойбищем в густом лесу, и даже скорее чаще леса. То, что одному племени покажется представляющим опасность засады, для другого станет превосходным укрытием и убежищем. Кстати, разных племена, отличаются не только конструкциями вигвамов, но, например, даже мокасины все шьют по-разному. Соответственно, по свежему следу можно сказать, прошёл здесь мужчина носящий, скажем, мокасин Пересмешников или Кайил. Конечно, это можно сделать далеко не всегда, так как военные отряды, вторгаясь на земли соседей, зачастую, в качестве военной хитрости, могут надеть мокасины вражеского образца. Кожа, используемая для покрытия вигвама, выделывается достаточно тонко так, что становится почти полупрозрачной. Таким образом, днём, внутри достаточно светло, и вполне можно рассмотреть интерьер. Точно так же ночью на стенах, можно наблюдать своеобразный театр теней. Вигвам ночью, освещенный изнутри его костром, представляет удивительное зрелище. А уж как потрясающе это смотрится, когда вигвамов целое стойбище. Кстати говоря, стойбище краснокожих, ночью оказывается довольно шумным местом. Оно вряд ли стало бы идеальным убежищем, например, для уединения или самообразования. Стереотип молчаливого краснокожего - базируется на встречах с ним в ситуациях, когда он скован, возможно, встречаясь с незнакомцем, или, скажем, осторожен, будучи вовлеченным в торг. В своём же стойбище он становится открытым, добродушным и оживлённым. Ему нравятся пари, розыгрыши и анекдоты. Он - вероятно, один из самых лучших гостей в мире и, не менее хороший хозяин, для которого одним из его наибольших удовольствий в жизни, является дарение подарков и пиры с друзьями. Я жадно попил воду прямо из бурдюка, закрыл и аккуратно уложил его под стеной. Вигвам был диаметром приблизительно пятнадцати футов. Можно сказать, что здесь довольно просторно. Конечно, геометрически, круглая форма обеспечивает больше пространства, для данного периметра, чем любая другая. В таком вигваме вполне комфортно и удобно может разместиться семья от пяти до восьми краснокожих. Не стоит забывать, что большую часть времени, большую часть года, дикари проводят на открытом воздухе, жилище нужно только для сна. Конечно, кому-то подобное жильё могло бы показаться тесным, но другой найдёт его подходящим, правильным, и даже интимным и удобным, всё зависит от потребностей и культурного уровня каждого отдельного человека. К добру, или к худу, но семейная и общественная близость, является отличительной особенностью жизни краснокожих. И я не думаю, что они хотели бы для себя любой другой путь. Безусловно, и это известный факт, что воины, зачастую живут в вигвамах их воинских сообществ, куда их дети и женщины не могут за ними последовать. В обычае мужчин, если можно так выразиться, постараться найти немного тишины и покоя, которые, похоже, ускользнули из него дома. Кроме того медитации и попытки вызвать видения и вещие сны требуют уединения. Мужчина может заявить, что он медитирует, накрыть голову одеялом, и даже в переполненном стойбище, он будет оставлен в покое. Правда, обычно, за снами и видениями, дикари отправляются на природу. - Хово, Татанкаса! – позвал Кувигнака, его голова снова появилась в проёме вигвама. – Давай скорее. Выходи уже, Красный Бык! - Я готов, иду уже, - отозвался я. Наконец, я вышел наружу. Было всё ещё довольно темно, но как бы, то, ни было, я мог различить фигуры двигающиеся вокруг. Кувигнака уже запряг обе волокуши. В стойбище наблюдалось оживлённое движение и волнение. Я отошёл за вигвамы. - Где Ты пропадал? - спросил меня Кувигнака, когда я возвратился. - А как Ты думаешь? – усмехнулся я. – Просто, сходил, облегчился. Я заметил двух приближающихся краснокожих. Это были Солдаты Слины, и одним из них был Хси. - Мы можем выступить в любой момент, - напомнил Кувигнака. - Сомневаюсь, - ответил я. Хси дёрнул поводья своей кайилы, и вынудил её остановиться перед нами. Из одежды на нём были только бричклаут и мокасины, да ещё ожерелье из когтей слина на шее. Его длинные волосы были заплетены. Из оружия при нём были лук, пока ещё без тетивы, колчан со стрелами закрепленные слева от его бедра, и нож в украшенных бисером ножнах на его поясе, том самом, что держал бричклаут. К шее кайилы Хси была привязана верёвка, в данный момент смотанная петлями и закреплённая на спине. Обычно это верёвка не используется, либо используется крайне редко на охоте или на войне. Наездник управляет животным, прежде всего своими коленями. Таким образом, его руки свободны для использования лука или другого оружия. Указанная верёвка, когда требуется, сбрасывается и буксируется позади кайилы. Если всадник в шуме и неразберихе охоты или боя будет сброшен со спины кайилы, у него есть шанс успеть схватить эту верёвку, или иногда ремень, и восстановить контроль над своим животным, и постараться благополучно вернуться на своё место. Кайила Хси, кстати, была призовым животным, что было обозначено зубчатыми метками в ушах. Оба уха этой кайилы были пробиты. Другие племена, такие как Пересмешники, отмечают только одно ухо, обычно левое. - Ты помнишь, красотка Сиптопто, - презрительно сказал Хси Кувигнаке. - Ты едешь не охотиться. Ты не должна приближаться к охотникам. Твоим делом будет разделывать мясо вместе с другими женщинами. «Сиптопто» было оскорбительно-уничижительным именем, которым Хси иногда называл Кувигнаку. Это было именем, которое, хотя не обязательно, могут дать рабыне. Оно означает «бисеринка». - Я не женщина, - заявил Кувигнака. - Держись подальше от охоты, - предупредил Хси. - Ты будешь разделывать мясо вместе с другими женщинами. - Я буду держаться в стороне от охоты, - согласился Кувигнака. - Я буду резать мясо с женщинами. - Ты, и раб тоже, - добавил Хси. - Мы не будем участвовать в охоте, - повторил Кувигнака. - Мы пойдём помогать женщинам резать мясо. Хси, удовлетворённо, повернул кайилу и поскакал прочь, сопровождаемый его спутником. - Готовьте ваши стрелы! – вновь донёсся до меня крик глашатая. - Готовьте ваши стрелы! Точите ваши ножи! Точите ваши ножи! Мы пойдём добывать мясо! Мы пойдём добывать мясо! Несмотря на предрассветную темень, стойбище, благодаря Аглескале, глашатаю Солдат Слинов, медленно пробуждалось, пространство между вигвамами заполнялось мужчинами и женщинами. Со стороны общественного вигвама Солдат Слинов, подошла колонна воинов одетых и вооружённых, так же как и Хси. Только двое из них вместо луков и стрел несли длинные, тяжелые, крепкие охотничьи копья. Следом за ними, стараясь не обгонять, двигалась группа первых охотников. - Хау, Витантанка! - окликнула одного из воинов хорошенькая краснокожая девушка. - Приветствую, «Тот, Кто Горд»! - Хау, Акамда, - ответил тот, останавливая кайилу. «Акамда» - слово, обычно описывающее бахрому, украшающую леггинсы или рубашки. - Кажется, воин Исанна собрался на охоту? – ехидно заметила она. - Возможно, - ответил он. – А зачем девушка Исбу проснулась столь рано, не за тем ли, чтобы разделывать мясо? - Возможно. А сколько же стрел взял с собой воин? - Двадцать. - Возможно, воин будет в состоянии добыть одно животное. Вообще-то, охотники гордятся своей способностью убивать единственной стрелой. - Двадцать Пте прильют свою кровь и будут биться в агонии, умирая в пыли позади меня, - гордо крикнул он. - Синто! – засмеялась девушка. - О, да! Конечно! - Как-то раз моя кайила оступилась, - пояснил Витантанка. - Но это было очень давно. - Если Ты потратишь больше, чем по одной стреле на животное, я расскажу об этом всем, - предупредила Акамда. - Ты, правда, это сделаешь? – спросил парень. - Да, можешь не сомневаться, - усмехнулась она. - И чтобы больше никакого жульничества с остановкой у тела, и вытаскиванием первой стрелы. Ты – просто идиот. Тебя же могли затоптать! - Я этого не делал, - открестился краснокожий. - Минивозан видел тебя, - объяснила девушка. «Минивозан» не имеет точного перевода. Это что-то вроде лёгкого тумана, дымки или мелкой мороси висящей в воздухе. - Минивозан, в тот момент, был к близко к стаду, - заметил Витантанка. - Возможно, - согласилась Акамда. - Вероятно, он видел кого-то другого, - предположил он. - Это был Ты, - уверенно заявила Акамда. - Ну, может быть, я сделал это, - не стал больше спорить он. - Если тебе опять придёт в голову совершить такую глупость, - сказала она. – То вначале убедись, что животное мертво, и подожди пока стадо пройдёт мимо. - Ты что думаешь, что я мог бы сделать подобное? - Я думаю, что это возможно. - Возможно. - Просто, не используй больше одной стрелы, - предложила она. - Я никогда не использую больше одной стрелу, - заявил он, но помявшись добавил: - ну, почти никогда. - Тогда, хорошей тебе охоты, - пожелала Акамда. - Надеюсь, если вдруг, я потрачу больше одной стрелы, то Ты не будешь рассказывать об этом всем и каждому? – спросил Витантанка. - Я скажу об этом тебе. Можешь быть уверен в этом, - ответила девушка. - Но Ты не расскажешь другим, не так ли? - Нет, кроме возможно Минивозана. - Не беспокойся, - сказал он. – Не сомневаюсь, что об этом объявит деревенский глашатай. - Будь осторожен, Витантанка, - попросила Акамда. - По окончании охоты, во время танцев и пиров, я собираюсь искать девушку, которая согласится объехать со мной вокруг стойбища, - заявил парень. - Позади тебя, на спине кайилы? – уточнила он. - Да, - подтвердил Витантанка, и спросил. - Хотела бы Ты, поехать со мной, вокруг стойбища, сидя позади меня, на моей кайиле? - Может быть, - ответила Акамда. - Я подумаю над этим. Это было равнозначно предложению создать семью. - Ну что же, теперь мне пора отправляться на охоту, - довольно сказал краснокожий. - Я должен занять свое место. - Оглу вастэ, Витантанка, - пожелала девушка. - Удачи, Витантанка. Ещё несколько охотников проследовали мимо нас. На некотором удалении от того места, где мы стояли около вигвама, появилась группа всадников на кайилах. Возглавлял её воин среднего возраста, из сообщества Солдат Слинов. Он вёл группу из пяти или шести юношей, почти мальчиков. Похоже, это была их первая охота, в которой они будут полноправными участниками, а не наблюдателями, не просто ездить в отдалении, а входить в стадо, и непосредственно убивать животных. Я подошёл поближе к ним, чтобы можно было расслышать продолжавшийся инструктаж. - Помните, что сегодня, - говорил мальчишкам, старший товарищ, - Вы не охотитесь непосредственно для себя. Вы охотитесь для других. Несомненно, сегодня будут охотники, которым не улыбнётся удача. Вы будете охотиться для них. А есть ещё те, кто слаб и хил, и кто остался в стойбищах. Вы будете охотиться и для них тоже. Вы охотитесь сегодня, для всех тех, кто окажется менее удачливым, чем вы сами. Сегодня и всегда, помните об этом, что Вы охотитесь не только для самих себя. Вы никогда не будете охотиться только для себя. Вы будете охотиться для всех Кайил. - Ховэ, ховэ, - согласились мальчишки. - Хорошей охоты, - пожелал им наставник. - Оглу вастэ! Удачи! Затем все сразу, они развернули кайил, и заняли свои места в строю охотников. На первой охоте мальчишка добывает свой первый трофей, а зачастую и не один. Но только язык первого животного, его самое ценное мясо, достанется ему в качестве приза, присуждённого ему за его результативность и доблесть. Цель этого обычая, вполне понятна - следует с самого начала поощрить молодого человека, думать о себе как, о храбром и благородном воине. Не заметив больше ничего интересного, я вернулся туда, где ждал Кувигнака. - Мы скоро выходим, - сказал Кувигнака. - Думаю, что Ты прав, - согласился я. Кстати, вигвамы, во время такой охоты, не разбираются. Стадо пте такого размера, перемещается настолько медленно, что благодаря кайилам и волокушам, ещё в течение трёх – четырёх дней будет в пределах досягаемости. Тем не менее, всё стойбище краснокожих, может быть убрано и очень быстро. Меньше чем за двадцать ен все вигвамы лагеря могут быть разобраны, свернуты и погружены на волокуши. Это, конечно, зависит от количества вигвамов. Одна женщина, работая в одиночку, может установить один домик за пятнадцать ен, а разобрать за три. - Кэнка, - сказал Кувигнака, когда его брат остановил кайилу подле нас. - Приветствую тебя, брат, - поздоровался Кэнка. - Приветствую и тебя, брат, - счастливо улыбаясь, ответил Кувигнака, - Что Ты собираешься делать этим утром? - Да вот думаю, схожу, посмотрю на Пте, - улыбнулся Кэнка. - А где Виньела? - поинтересовался Кувигнака. - Она тоже пойдёт? Ты не хотел бы, чтобы она пошла с нами? Мы бы присмотрели за ней. - Она пойдёт, - ответил Кэнка. - Но я послал её вместе с Васнаподхи, рабыней Вопетона - торговца. Она уже бывала на охоте прежде, так что не станет слишком большой обузой, и покажет моей рабыне, как разделывать мясо. - Виньела - бледнолицая, - напомнил Кувигнака. - Это её первый раз, когда она будет разделывать мясо. Боюсь, что у неё ничего не получится. - Если она испортит мясо, то я накажу её, - усмехнулся Кэнка. - Это правильно, - сказала Кувигнака, одобрительно. - Я вижу, что мой младший брат, готов к выходу. - Конечно. - Не подходи слишком близко к стаду, - предупредил Кэнка. - Не буду, - пообещал Кувигнака. Это предупреждение со стороны Кэнки, несколько меня озадачило. Прежде, я полагал, что опасности в этом деле, прежде всего, если не исключительно подвергаются охотники. Конечно, ничего удивительного нет в том, что стадо, или его части, могут изменить направление их движения, и приблизится к волокушам и работающим там женщинам. Но в таком случае, недолго обрезать ремни волокуш, вскочить на спину кайилы и ускользнуть от разъярённых животных. Всё же, на мой взгляд, гораздо опасней дело охотников, которые должны двигаться непосредственно среди бегущих животных, и пытаться убить их с расстояния настолько близкого, что можно протянуть руку и тронуть животное, и при этом, стараясь удержаться вне пределов досягаемости трёх рогов кайилиаука. - Ты и Татанкаса останетесь там одни, - предупредил Кэнка. – Меня рядом не будет. - Я не понимаю тебя, - удивился Кувигнака. - Остерегайся Хси, - разъяснил Кэнка. - Хорошо, мы постараемся, - пообещал Кувигнака, а у меня по коже побежали мурашки. - Ты случайно, не видел мою стрелу? – вдруг спросил Кэнка. - Я потерял одну из моих стрел. - Нет, - удивился Кувигнака. - Должно быть, я положил её не на место, - пробормотал Кэнка. - Возможно, - поддержал брата Кувигнака. - Я должен занять свое место, - сказал Кэнка. - Хорошей охоты. Будь осторожен, - пожелал Кувигнака. - Оглу вастэ! - Оглу вастэ, - отозвался Кэнка, и понукнул свою кайилу, направив её к колонне охотников. Аглескала тем временем сделал третий и последний круг вокруг стойбища. - Готовьте ваши стрелы! - раздавался его крик. - Готовьте ваши ножи. Мы идём добывать мясо! Мы идём добывать мясо! - Мы идём добывать мясо! – поддержали глашатая несколько человек вокруг нас. - Мы идём добывать мясо! - крикнул Кувигнака, счастливым голосом. Солдаты Слины, развернувшись в длинную шеренгу, которую никто из охотников, какой бы он ни был нетерпеливый, не должен был обгонять, покинули стойбище, едва только на востоке посветлел край неба. Позади них двигались пять шеренг охотников кланов Исбу, Касму, Исанны, Висмахи и Напоктан. Пыль столбом поднималась от лап множества кайил. Следом держались женщины, и кайилы запряжённые в волокуши, оставлявшие в пыли за собой прямые следы от шестов. Именно к этой шеренге присоединились мы с Кувигнакой, собственной персоной. 5. Мы с Кувигнакой пойдём лощину - Помогите мне, пожалуйста, - попросила Васнаподхи. Мы помогли ей перевернуть тушу быка на живот, растягивая его за ноги. Коровы полегче, поэтому обычно, с них снимают шкуру с лежащих на боку, а затем переворачивают с помощью кайил на другой бок, верёвками, привязанными к ногам туш. Васнаподхи воткнула нож в позади шеи быка, чтобы сделать первый надрез, начиная с которого будут снимать шкуру с передних четвертей на каждой стороне туши. Печень из животного охотники уже вырезали. Это - завидный деликатес, и обычно съедаемый в сыром виде. - Что с Виньелой? – спросил я. Я видел, что девушка стоит с опущенной головой на коленях в траве, в стороне от нас. - Ей плохо, - объяснила Васнаподхи. Я подошёл к девушке, и почувствовал, что пахло от неё не слишком приятно. - Как Ты себя чувствуешь? – поинтересовался я. - Я в порядке. Скоро я попытаюсь снова резать мясо. - Ты - женщина, Виньела, - сказала Васнаподхи, вспотевшая от тяжёлой работы. – Тебе придётся научиться этому. - Я попытаюсь ещё раз, мне надо немного прийти в себя, - ответила бледная Виньела. - Там лежит корова, убитая одной из стрел Кэнки, указала окровавленным ножом Васнаподхи, стоя на коленях на спине животного. - Мне кажется ей стоит заняться той тушей. Думаю, если она испортит, добычу её хозяина, а не кого-то другого, он может быть более снисходительным к ней. - Ты правда думаешь, что он будет с ней снисходителен? – удивился я. - Нет, не думаю, - ответила Васнаподхи, возвращаясь к своей работе. - Я не боюсь, - сказала Виньела. - Почему? – поинтересовался я. - Что бы я ни сделала, я знаю, что Кэнка никогда не будет меня наказывать, -уверенно заявила девушка. - С чего это? – удивился я. - Я ему нравлюсь, - объяснила Виньела. - А он тебе нравится? – спросил я. - Я люблю его, - призналась она, - больше всего на свете. - Смелая рабыня, - усмехнулся я. - Рабыня тоже может быть смелой, - сказала она. - Это верно, - согласился я, усмехаясь про себя. - Тем не менее, - проворчала Васнаподхи, не отрываясь от своего дела, - не удивляйся, когда он хорошенько пройдётся хлыстом по твоей спине. - Кэнка никогда так со мной не поступит, - уверенно заявила рыжеволосая рабыня. - Ты что, никогда не приносила ему хлыст? – удивился я. - Один раз, в первый вечер в его вигваме, он бросил передо мной свой хлыст, и я подняла его зубами стоя на четвереньках, - признала она - И как, по-твоему, в чём значение этого? – спросил я Виньелу. - То, что я стала его рабыней, что я признала его право подвергать меня наказаниям, - совершенно правильно ответила девушка. - Неужели Ты думаешь, что он уже забыл это? - Я так не думаю, - признала она. - Но он не использовал хлыст, ни тогда, ни впоследствии. - Я понял. - Кэнка никогда не будет меня наказывать. Я улыбнулся. Как мне кажется, девушка так полностью и не осознала, что она рабыня. Похоже, Виньела ещё не поняла, что как рабыня она будет подвергнута наказанию, наложенному на неё владельцем, независимо от их обоюдных чувств. Власть господина над рабыней, это далеко не случайный или умозрительный факт. Рабыня – собственность, и она должна работать, хорошо работать. Если она этого не делает, то будет строго наказана, а если владелец сочтёт необходимым, то и убита. - Возможно, я слишком красива, для наказания плетью, - высказала свои надежды Виньела. - На твоём месте, я бы на это не рассчитывала, - раздражено пробурчала Васнаподхи. - Во всяком случае, мне кажется, что Кэнке я нравлюсь. Он никогда не будет меня бить. - Повторишь это, когда будешь стоять голой и связанной на коленях у столба для порки, а по каждому дюйму твоего обнаженного тела будет плясать его хлыст, -предупредила Васнаподхи, прервав свою работу, и тяжело дыша от усталости. - Глупости! - рассмеялась Виньела. - Помоги мне уложить мясо, что я нарезала, на волокуши, - скомандовала Васнаподхи. - Я должна прикасаться к этому? – брезгливо спросила Виньела. - Да, - Васнаподхи была непоколебима. - Но, я, правда, не хочу этого делать, - простонала Виньела. - Возможно, Кэнка и не будет тебя бить, зато, уверяю тебя, что это сделаю я, и у меня не будет ни капли раскаяния при этом, - зло предупредила Васнаподхи, и приказала: - А теперь, приступай к работе, быстро, иначе я возьму кость и отхожу ей кожу твоей симпатичной задницы. - Иногда, Васнаподхи бывает довольно вульгарной, - высказала мне Виньела, и, вздохнув, поднялась на ноги. - Ты повинуешься? - спросила Васнаподхи. - Я повинуюсь, - ответила Виньела, надменно задрав её голову. - Опусти голову, и скажи это, покорно, как положено, - приказала Васнаподхи. - Я повинуюсь, - повторила Виньела, опустив голову, но без особого старания. - Покорней! Как положено! - потребовала Васнаподхи. - Я повинуюсь, - всхлипнула Виньела, на этот раз более покорно, ещё ниже опустив голову. - Теперь хорошо, - похвалила Васнаподхи. - Двигай сюда. Васнаподхи сунула восемь или десять фунтов окровавленного мяса в подставленные руки Виньелы. - Потом, Ты займёшься той коровой, а я покажу тебе, как это надо делать, -пообещала Васнаподхи - В этом нет необходимости. Я видела, как Ты это делаешь, - сказала Виньела, развернулась и понесла мясо к волокушам. Я тоже взял несколько кусков мяса у Васнаподхи и понёс их туда же, к их волокушам. - Не будь маленькой идиоткой, - сказал я девушке у волокуши. - Позволь Васнаподхи помочь тебе. Она - твоя подруга, и желает только добра. - Я смогу сделать это сама, - заверила меня Виньела. – Но даже если я не сделаю этого, то это не будет иметь никакого значения. - Не будь столь уверена в этом, - предупредил я. - Кэнка никогда не накажет меня, - уверенно сказала она. – А ещё, он сделает всё, что я пожелаю. - Не забывай, кто из вас господин, а кто рабыня. - В вигваме Кэнки, я могу делать то, что мне нравится. - Возможно, он сочтет необходимым напомнить тебе, что Ты – рабыня и должна повиноваться, и быть покорной во всех отношениях. - Возможно, - рассмеялась она. - Возможно, Ты сама хочешь, чтобы тебе напомнили, что Ты – рабыня, -предположил я. - Это абсурд. - Ты знаешь, что Ты - рабыня? - Конечно же, я знаю это. - Но принимаешь ли Ты это всем сердцем, и с полнымсмирением? Она озадаченно посмотрела на меня. - Принимаешь ли Ты это со всей своей любовью? - Я не понимаю. - Похоже, именно это, Ты и хочешь узнать. - Я не понимаю, - рассердилась она. - Берегись, чтобы твоё тайное желание не осуществилось. - Кэнка никогда не будет бить меня, - рабыня упорно стояла на своём. Тем временем она натянула кожу, прикрывая ей мясо, чтобы защитить его от мух. Я осмотрелся вокруг. От того места, где мы стояли, я мог видеть по крайней мере дюжину туш убитых животных, что торчали из травы, как темные курганы. Тут и там, вокруг туш суетились женщины, нарезающие мясо, укладывающие на волокуши и увозящие его в направлении стойбища. - Мы с Кувигнакой должны заняться своей работой, - пояснил я. - Я желаю тебе всего хорошего, раб, - сказала она. - И тебе всего хорошего, рабыня, - ответил я, развернулся и пошёл в сторону Кувигнаки, чтобы присоединиться к нему. - Кэнка никогда не будет меня бить, - крикнула она мне вслед. - Возможно, нет, - я не стал её переубеждать, пусть, это сделает Кэнка. - Давай, Виньела, - позвала Васнаподхи. - Готово мясо, для укладки на волокуши. - Я уже иду, - отозвалась Виньела. - О, какая здесь симпатичная девушка, - воскликнула Блокету, дочь Ватонки, вождя клана Исанна. - А почему она носит платье бледнолицей женщины? - Возможно потому, что это - бледнолицая рабыня, - поддакнула Ивосо. - Приветствую, Блокету. Приветствую, Ивосо, - с усмешкой поздоровался Кувигнака. - Вы нарезали много мяса, - ревниво заметила Блокету, наблюдая за нами. - Мы уже сделали четыре ходки назад в стойбище, - усмехнулся Кувигнака. Я заметил, что и Блокету и Ивосо были весьма впечатлены этим. - А сколько раз Вы съездили с мясом? - спросил Кувигнаку. - Один раз, - вздохнув, ответила Блокету. Я не был сильно удивлен. Мы отлично видели, как после обеда охотники один за другим, подъезжали к девушке, чтобы пообщаться с ней. Надо признать, что Блокету была красавицей, да ещё и дочерью вождя. - Ивосо работает слишком медленно, - попыталась оправдаться Блокету. - И вовсе не медленно, - вспыхнула Ивосо. - Кажется, Блокету, что это именно Ты ленишься и не торопишься, - заметил Кувигнака. - Это всем известно. Одеться покрасивее, встать в позу и улыбнуться охотнику. Тот сам сделает твою работу. - Ах, так! - возмутилась Блокету, а Ивосо опустила голову, чтобы не было видно её улыбку. - Недостаточно быть просто красивой, - сказала Кувигнака. - По крайней мере, Ты думаешь, что я красива, - несколько успокоившись, ответила Блокету. - Этого недостаточно, - повторил Кувигнака. - Если бы Ты была моей женщиной, Ты бы работала, как следует. А если бы Ты начала лениться, то я бы просто тебя избил. - Я полагаю, что Ты думаешь, что смог бы заставить меня работать. - Да, - заявил Кувигнака. - Я бы принудил тебя работать, как следует, и вне вигвама, и внутри него, причём второе, даже ещё лучше. - Даже так! – задохнувшись от возмущения, сердито воскликнула Блокету. - Да, можешь не сомневаться, - усмехнулся Кувигнака. - Я - дочь вождя, - напомнила девушка. - Ты – всего лишь женщина. - Пойдём, Ивосо, моя дорогая служанка, - скомандовала Блокету, - мы уходим отсюда. Мы не можем оставаться здесь, и выслушивать лепет этой глупой девки в платье бледнолицей женщины. - Из тебя могла бы получиться превосходная рабыня, Блокету, - заметил Кувигнака. - Было бы приятно завязать на твоём горле ошейник. Ивосо взглянула за наши спины, и внезапно, её глаза сверкнули. Она сразу же опустила голову. Я не сразу понял её реакцию. - О, о! - Блокету, безмолвно открывала рот, похоже, от гнева у неё пропал дар речи. - Внимание, - предупредил я Кувигнаку. - Это - Хси. Приближающийся к нам, сквозь высокую траву всадник, был молодым Солдатом Слином, сыном Махпиясапы, вождя Исбу. - Вы подошли слишком близко к стаду, - заявил Хси. Исходя из вибраций почвы, пыли и направления следов, я сомневался, что это было правдой. - Я была оскорблена, Хси, - пожаловалась Блокету, молодому краснокожему, указывая на Кувигнаку. - Накажи его! - Её? - переспросил Хси. - Её! – быстро поправилась Блокету, возвращаясь к предписанному в племени обращению к Кувигнаке, как к женщине. - И что она тебе сказала? – строго спросил Хси. - Она сказала, что я ленивая и медлительная! – начала ябедничать Блокету. - Так, что ещё? – продолжил допрос Хси. - И что он мог бы заставить меня хорошо работать в своем вигваме! – возмущалась девушка. - Да-а-а, продолжай, - велел Хси. - А ещё, он заявил, что я могла бы стать превосходной рабыней, и что ему было бы приятно повязать мне ошейник! Хси медленно и внимательно осмотрел Блокету. Она даже отпрянула и сжалась, смущённая его взглядом. Кажется, оценка Кувигнаки, точь-в-точь совпала с его собственной, только говорить этого он не собирался. - Пожалуйста, Хси, - попросила она. Насмотревшись на Блокету, парень обратил свое внимание на прекрасную Ивосо. - Она не должна носить бриджи, - заметил он Блокету. - И, платье у неё слишком длинное. Подол должен быть короче, где-то посередине её бедра. - Она - только моя служанка, - возмутилась Блокету. - Где её ошейник? - спросил Хси. - Я не надеваю ей его. - Она больше не ребенок, - заявил Хси. - Она – уже взрослая женщина. Она достаточно взрослая, для одежды и ошейника рабыни. Она уже достаточно созрела, для мужчины. Ивосо сердито смотрела себе под ноги. - Женщина Жёлтых Ножей, - резко позвал Хси. Она посмотрела на воина, с гневом в глазах. - Это сделал воин Жёлтых Ножей, - сказал Хси, указывая на длинный, рваный шрам слева на своём подбородке. - Хороший удар! – зло сказала Ивосо. - Я убил его за это, - напомнил Хси, снова перенёс своё внимание на Блокету - Накажи его! - приказала Блокету, указывая на Кувигнаку. - Её? - уточнил Хси. - Её! - исправилась дочь вождя. - Я - воин, - усмехнулся Хси. - Я не вмешиваюсь в ссоры женщин. - Ох! - сердито крикнула Блокету. Я улыбнулся сам себе. Похоже, что Хси отлично справился с этим спором. Конечно, для него было бы ниже его достоинства, вмешаться в подобное дело. У него, как у Солдата Слина в данный момент исполнявшего обязанности по поддержанию порядка, в день охоты, хватало забот, намного более важных, чем отвлекаться на успокоение оскорбленного тщеславия какой-то женщины. - Стадо слишком близко, - напомнил Хси. - Вы - все, должны покинуть это место. Мы приготовились уходить. - Отдельно, - приказал Хси. От его команды, у меня волосы встали дыбом. - Там, - указал Хси на юго-запад, - лежит туша убитого быка с расколотыми рогами, возрастом около тридцати зим. - Но у него никуда негодные мясо и шкура, - озадаченно попыталась протестовать Блокету. - Займись им, Блокету, - распорядился Хси. - Да, Хси, - ответила она, и обе девушки, Блокету и Ивосо, развернули свою кайилу и направились прочь, оставляя за собой две линии от шестов волокуши. Я наблюдал, как трава вновь поднимается позади них. Через несколько минут для любого, даже опытного следопыта, замечающего каждый сломанный стебель, будет трудно определить, что они прошли этим путем. - Там, - указал Хси, нам на юго-восток, - есть лощина, в которой лежит убитый бык, Гладкие Рога, возрастом не больше шести зим. Займитесь им. - Да, Хси, - покорно сказал Кувигнака. Гладкие Рога означает молодого, сильного быка. Его рога ещё не сломись в боях, или от возраста. Гладкость рогов, кстати, вовсе не, просто, естественное явление. Быки полируют их сами, натирая их о наклонённые ветви и стволы деревьев. Иногда они могут даже прижимать их лапой вниз к земле в верхней части промоин и затем использовать вымытые твёрдые минералы в качестве абразива для обработки. Очевидно, эта обработка имеет двойное назначение - очистка и заточка рогов. Оба назначения полезны с точки зрения выживания вида, последний процесс особенно. Улучшая рога как оружие для нанесения колющих и режущих ударов, быки сами очищают стадо от слабых и больных особей, погибающих в результате боев. Таким образом, полировка быками своих рогов является инструментом естественного отбора, что в конечном итоге имеет последствия, благоприятные для выживания кайилиаука как вида. - Ваши кайилы устанут, - предупредил Хси, и посоветовал: - Распрягите их из волокуш. Получше присматривайте за ними, а лучше стреножьте их поблизости от того, места, где будете работать. - Да, - недовольно сказал Кувигнака. - Теперь идите, - велел воин, указывая направление. - Да, Хси, - ответил мой друг. Когда молодой Солдат Слин отъехал подальше, я вытер пот со лба. Оказывается, я весь вспотел от нехороших предчувствий. - Что всё это значит? – спросил я в недоумении. - Всё это мясо на наших волокушах, должно быть разгружено, - пояснил Кувигнака. – Боюсь, оно может испортиться. - Я не понимаю, - сказал я. - Мы пойдем в лощину, - задумчиво сказал Кувигнака. - Очень хорошо, - сказал я, и принялся освобождать волокуши от груза. 6. Что случилось в лощине На лощину медленно спускались сумерки. - Это будет наша пятая ходка с грузом мяса, - заметил я. - О, да, - устало подтвердил Кувигнака. - Подожди, - отвлёкся я от работы и прислушался. Кувигнака, тоже поднял голову. Мы были в длинной, узкой и довольно мелкой лощине. То место где мы работали, разделывая тушу Гладких Рогов, находилось в приблизительно двадцати футах от левого склона и в тридцати от правого. В этом месте оба склона были достаточно круты. Я почувствовал дрожь почвы под ногами. - Они идут сюда, - крикнул Кувигнака. Он стремительно наклонился к передним лапам своей кайилы, в данный момент связанным кожаными стреноживающими путами, почти такими же, как путы для рабынь. Парень быстро освободил лапы животного от петель верёвки, и сделал то же самое с моей. Как и посоветовал Хси, мы не запрягали кайил в волокуши. - Сколько их там может быть? – спросил я. - Две, возможно три сотни, - прикинул Кувигнака, легко запрыгивая на мохнатую спину кайилы. Я пока не мог ясно разобрать звук стада, явно решившего пройти по узкому коридору лощины покрытой грязью и валунами. - Запрыгивай, - скомандовал Кувигнака. - Скорее. Я грустно посмотрел на мясо, которое мы нарезали, погрузили, а теперь вынуждены были бросить. Почти в это же самое время, внезапно, из-за излучины лощины, раскачиваясь и кренясь на повороте, почти цепляясь плечом за склон, вылетел трёхрогий бык. Его ноги, казалось, почти вылетали из-под его массивного приблизительно двух с половиной тысяче фунтового или даже больше тела. С дикими, налитыми кровью глазами, пеной вокруг ноздрей и рта, фыркая и ревя, бык-кайилиаук устремился на меня. Я еле успел отпрыгнуть в сторону, как он промчалась мимо. Мне показалось, что возможно, он задел меня своим лохматым боком. Моя кайила завизжала, когда я направил её, прямо на крутой склон, пытаясь заставить её выкарабкаться из ставшей ловушкой лощины. Но лапы моего животного соскользнули, мы свалились и покатились обратно. Ещё один разъярённый бык, с рёвом и грохотом проскакал мимо меня. Я мёртвой хваткой вцепился в поводья кайилы. Лощина заполнилась пылью. Земля тряслась под нашими ногами. Грохот теперь стал громоподобным, отражающимся от склонов, заполняющим всё пространство вокруг нас. Кайила Кувигнаки завизжала, встала на дыбы, но парень, беспощадным рывком поводьев, смог удержать её на месте. Как только моё животное, перебирая лапами, смогло принять вертикальное положение, я вскочил ей на спину и направил вниз, к дну лощины. Стадо было уже в нескольких ярдах от нас с Кувигнакой. Животные, возглавлявшие стадо, толкаясь, и склонив к земле вооружённые трезубцами головы, рвались вперед, не разбирая дороги. Следом за вожаками, подобно мощному паводку, лощину затопляли, ревущие коровы. Мы стояли по пояс в траве, приблизительно в ста ярдах от лощины. Я рукой поглаживал шею моей кайилы, пытаясь её успокоить. Животное всё ещё дрожало от пережитого испуга. Тёмная масса животных, в панике, сметая всё на своём пути, пронёсшихся через лощину, сейчас удалилась больше, чем на пасанг от нас. Местами виднелись одинокие успокоившиеся коровы. Некоторые из них даже остановились, и опустив головы, лакомились травой. - Давай вернёмся в лощину, - предложил Кувигнака, запрыгивая на спину кайилы. Не торопясь, как на прогулке, я последовал за моим другом, держа курс в направлении узкой лощины. Грунт на выходе был испещрен следами пронесшихся здесь животных. Многие отпечатки копыт достигали шести - семи дюймов глубиной. - Вероятно, животных загнали в другой конец лощины и там удерживали, -предположил Кувигнака. - Когда их гнали, одного быка подстрелили, там, где мы его нашли. - Это, возможно? – удивился я. - Вполне, - подтвердил Кувигнака. - Иногда животные находят убежище в лощинах и оврагах, или забежав внутрь, скапливаются в дальнем конце, и могут прятаться там какое-то время, иногда до утра. - Значит, это была ловушка, - сделал я логичный вывод. - Не обязательно, - остудил меня Кувигнака. - Нам посоветовали распрячь кайил, стреножить их, а следовательно держать под рукой. Я кивнул, признавая правоту своего краснокожего друга. - Судя по всему, никто не планировал покушаться на нас, - решил Кувигнака. Мы заставили наших кайил, спуститься в лощину по пологому откосу между двумя крутыми грязными склонами. - Мясо пропало, - с сожалением констатировал факт Кувигнака через мгновение. Я увидел куски мяса, повсюду валявшиеся в пыли. Всё, что мы нарезали и погрузили, сейчас было разбросано, раздавлено, втоптано в грязь. - Мы можем спасти часть этого, - предложил я, - если соберём всё более или менее целое, то потом в стойбище отмоем. - Оставь его мухам, - не поддержал меня Кувигнака. - Волокуши, также, разрушены, - понял я. - Да. Шесты и перемычки валялись сломанные и расщеплённые, шкура была пробита во многих местах, упряжь и ремни разорваны и разбросаны вокруг. Я осмотрел поверхность дна лощины, покрытую следами множества животных, втоптанным мясом и остатками волокуш. А ещё было много обломков костей туши быка, что мы разделывали. Сама туша, большая её часть, была сдвинута на несколько футов и растоптана. Скорость и вес бегущего кайлиаука таковы, что он может уничтожить всё на своём пути. Что уж говорить о мощи целого стада несущегося по узкому коридору. Кувигнака спешился и принялся собирать ремни и верёвки из сыромятной кожи, что остались от разрушенных волокуш. Их ещё можно было использовать снова. - Я тебе помогу, - сказал я, спешиваясь и присоединяясь к нему. - Вон голова, - указала Кувигнака на голову животного, с которой мы успели снять шкуру, и срезать мясо. - Да, я вижу. - Когда мы закончим, надо будет вытащить её из лощины на поверхность. - Хорошо. - Кто-то приближается, - встрепенулся я. Мы посмотрели в сторону излучины лощины. Оттуда медленной, неспешной рысью, выехал одинокий всадник. - Это - Хси, - присмотревшись, проговорил Кувигнака. Хси остановил кайилу в нескольких ярдах от нас. Как и прежде, на нём был только бричклаут, мокасины и ожерелье из когтей слина на шее. У его бедра висел лук. Слева от него виднелся колчаном. Стрелы, извлеченные из тел животных застреленных им, уже были бы начисто протерты от крови. Лишь небольшие пятно на оперении некоторых стрел говорили о том, что охота была удачной. - Хау, Кувигнака, - поприветствовал Хси. - Хау, Хси, - ответил Кувигнака. Хси осмотрел лощину. - Вы потеряли мясо, - констатировал он. - Да, - признал Кувигнака. - Это не хорошо, - протянул Хси. - Это так, - согласился юноша. - И ваши волокуши, уничтожены, - заметил Хси. - Да, - сказал Кувигнака. - А ведь я предупреждал вас, что стадо слишком близко, - вдруг сказал Хси. - Я приказал Вам уходить отсюда. Кувигнака был разъярён незаслуженным обвинением, но смолчал. Мы знали, что эти слова Хси, в какой-то мере, могли бы быть подтверждены Блокету и Ивосо. - Но Вы не послушались меня, - продолжал Хси. - Вы сознательно решили не повиноваться хранителю охоты. - Зачем Ты это сделал? – в гневе спросил Кувигнака. - В результате Вы потеряли мясо, - закончил Хси. - Это – Ты тот, кто уничтожил мясо! - закричал Кувигнака. - Ты уничтожил мясо! Хси спокойно сидел на спине кайилы. - Я мог бы убить вас обоих, - предупредил он, - но я не хочу этого делать. Я не сомневался, но что Хси сказал правду. У нас был только один нож на двоих, да и то это был разделочный нож. Хси был верхом, и у него был лук. Краснокожий, спокойно, подъехал к нам, остановил свою кайилу, и указав на голову кайилиаука приказал: - Это должно быть поднято из лощины. Возьмите её на поверхность. - Я так и собирался сделать, - ответил Кувигнака. Хси, не спеша, проехал мимо нас и направил кайилу к пологому выходу из лощины. Несколько камней скатились вниз по склону, потревоженные лапами его животного. Мы закончили нашу работу. Смотанные ремни и верёвки от волокуш, мы перебросили через свои плечи. - Я должен покинуть Исбу, - с горечью сказала Кувигнака. - Почему? - Я - позорю своего брата, - объяснил мой друг. - Эта голова очень тяжёлая, - заметил я. - Если мы собираемся вытащить её отсюда, то давай делать это сейчас. - Да, - согласился со мной юноша. Тогда, мы совместными усилиями вынесли голову из лощины и оттащили её приблизительно на пятьдесят ярдов в сторону, оставив лежать на ровной поверхности. - Зачем надо было сделать это? – поинтересовался я. - Кайилиаук - благородное животное. Надо позволить солнцу сиять на его черепе. - Ты знаешь, что мне показалось интересным? - спросил я. - Что? - Ваше решение по поводу головы. Совершенно очевидно, что и для тебя и для Хси было важно, чтобы голова должна быть поднята из лощины, что она должна быть помещена на ровной поверхности, под лучами солнца. - Конечно, - удивлённо сказал Кувигнака. - В таком случае, разве Ты не видишь, что Вы - оба Кайилы. Ты не меньше Кайила, чем он. В конце концов, Вы оба из клана Исбу. - Но только я - позор Исбу. - Почему это? - Я потерял мясо. - Ты не терял мяса, - напомнил я. – Это Хси - тот, кто уничтожил мясо. - Я знаю, что Ты прав, - грустно сказал Кувигнака. - Тем не менее, никто не поверит этому. - Хси, конечно, известен в стойбище. Но Ты будешь удивлён, количеством тех, кто поверит тебе, а не ему, - постарался я успокоить моего юного друга. - Возможно, Ты прав, - улыбнулся Кувигнака. - Ты не должен беспокоиться. Ты должен гордиться. - Почему это? - удивился Кувигнака. - Ты доставил в стойбище четыре гружёных мясом волокуши. Я сомневаюсь, что кто-либо смог сделал столько же. - Это неплохой результат, не так ли? - улыбнулся Кувигнака. - Это отличный результат, - заверил я. - Но мужчины сильнее женщин. Они могут разделывать туши гораздо лучше и быстрее. - Но мужчинам надо охотиться, - напомнил я. - Да, это верно. - И Ты, тоже мужчина. - Да. Я - мужчина. - Давай теперь садиться на кайил, - предложил я. - Пора возвращаться в стойбище. - Ты знаешь, четыре ходки, это неплохо, - улыбнулся мой юный друг. - Это превосходно, - заверил я его. - Я готов отправиться в стойбище. - Отлично. 7. Блокету и Ивосо наносят визит - Он избил меня, - навзрыд ревела подбежавшая ко мне Виньела. - Он выпорол меня! - Ты в присутствии свободного мужчины, - прикрикнул я, указывая на Кувигнаку. Стремительно она упала на колени, прижавшись лбом к земле, и рассыпав в пыли свои рыжие распущенные волосы. Иногда ей было позволено заплести их в косу, но обычно, как и большинство других рабынь, неважно среди краснокожих, или на остальной части Гора, она ходила с распущенными волосами. Свободные женщины дикарей, обычно заплетают волосы в косы. Таким образом, отсутствие косы, обычно, является дополнительным отличием между рабынями и свободными женщинами. Впрочем, наиболее распространенное отличие, конечно, бросается в глаза сразу, это - цвет кожи, рабыни здесь почти всегда белые, а свободные неизменно должны быть краснокожими. - Простите меня, Господин, - обратилась она к Кувигнаке. - Хорошо, - улыбаясь, сказал тот. Она выпрямилась, но осталась стоять перед нами на коленях. - Он избил меня! – повторила девушка. Она была полностью раздета, за исключением ошейника Кэнки. Её маленькие запястья были связаны впереди несколькими тугими петлями кожаного сыромятного шнура. - Встать, - приказал я, - медленно повернись. Она покорно выполнила команду. - Теперь на колени, - велел я рабыне. Она снова опустилась на колени. - Да-а-а! - протянул я. – При виде такой картины остаётся немного сомнений в том, что тебя хорошенько выпороли. - Это не смешно, - возмущённо сказала она. - Очевидно, били с кайловым хлыстом, - предположил я. - Да, - глотая слёзы, подтвердила рабыня. Некоторые следы ударов всё ещё были заметны на её коже. - Я думала, что я ему нравилась, - всхлипнула она. - Ты всё ещё жива, - напомнил я. - Он отобрал мою одежду, поставил на колени и привязал меня к столбу для порки! – пожаловалась она. - Это весьма обычная процедура в стойбищах краснокожих для их бледнолицых рабынь. Кроме того, Ты же не хотела бы испачкать кровью свою одежды. Она сердито посмотрела на меня. - Во время порки, он перебросил твои волосы на грудь? - уточнил я. - Да. - Это также было сделано, для того чтобы не смягчать удары, доставшиеся твоей спине, - объяснил я. - Несомненно, - вынуждена была согласиться Виньела. - А кроме того, Кэнка не хотел, чтобы на твоих волосах осталась кровь. - Конечно. - Надеюсь, Ты не думаешь, что Ты - первая девушка, которую когда-либо выпороли? - Нет. - Очевидно, Ты не смогла выдержать порку на коленях, опустив голову, не так ли? Поэтому тебя и привязали к столбу, - объяснил я. - Да, не смогла, - согласилась она. – Он сбил меня с колен почти первым ударом. Я начала кричать и крутиться. Наверное, я, доставила немало удовольствия женщинам краснокожих, что стояли вокруг и наблюдали за поркой. - Они ненавидят белых рабынь, - пожал я плечами. – Он просто обожают наблюдать за их избиением. - Когда я не могла больше кричать, он бросил меня там лежать. - Значит, Ты получила свое наказание? - Да, меня наказали. - Как рабыню? - Да, как рабыню. Я улыбнулся. Это было очевидно первой настоящей поркой, которой подверглась прежняя мисс Миллисент Обри-Уэллс, прежняя дебютантка из Пенсильвании. Похоже, наказание получилось не только телесным, но также и моральным, теперь она чувствовала себя ещё более униженной. Хлыст не только причинил ей боль, но и ужаснул и шокировал её. - Ты кажетесь оскорбленной, - усмехнулся я. - Да. - Почему? - Я была выпорота. - Тебе хотелось бы повторить этот опыт? - Нет, - ужаснулась она. – Нет, только не это! - Значит, опыт, оказался поучительным? - Да. - Ты поняла, за что была выпорота? - Я плохо нарезала мясо, в степи, - признала она. - Васнаподхи предупреждала тебя, - напомнил я. - Ты не приняла её помощь. Ты никого не слушала. Виньела сердито дёрнулась, стоя в пыли на коленях, и уставившись на свои крепко связанные запястья. - Ты вызвала недовольство своего хозяина. Радуйся, что твоё наказание не было более суровым, чем небольшая порка. Виньела озадаченно посмотрела на меня, со слезах на глазах. - Тебя, могли скормить слинам, - предупредил я. Она задрожала, представив себе подобную перспективу. - Ты забыла, что симпатичная Виньела, всего лишь рабыня? - Он даже не отдал мне мою одежду, - пожаловалась она. - Сейчас у краснокожих время праздников, - объяснил я рыжеволосой. - Уверен, что Ты видела немало белых рабынь, ходящих по стойбищу раздетыми. - А ещё он оставил меня связанной, - показала девушка свои стянутые запястья. - Возможно, это небольшое дополнительное наказание, - усмехнулся я. - Мне стыдно, - всхлипнула она. - Я хочу спрятаться. Пожалуйста, позвольте мне скрыться в вашем вигваме. Я рассматривал её. - Выпоротая рабыня, - презрительно сказала Виньеле белая темноволосая женщина, в бесстыдно коротком платье, и ошейнике рабыни клана Висмахи. - Ты можете войти в вигвам, - позволил я Виньеле. - Спасибо, - прошептала она, и поползала внутрь. Кувигнака остался снаружи. Он расстелил на земле и прибил колышкам три шкуры кайилиауков, и одну за другой, чередуя свои усилия, начал скоблить их. В данный момент всё стойбище было покрыто обрабатываемыми шкурами, частыми рядами стояли шесты с перекладинами, на которых были развешены пласты мяса кайилиаука. Это - обычное зрелище летнего стойбища краснокожих. Мясо оставляют на два или три дня на солнце хорошенько провялиться, этого будет достаточно для его консервации. Но на ночь мясо снимают и прячут, чтобы защитить его от ночной сырости. В вигваме Виньела легла животом на одеяла, и заплакала, положив голову на связанные руки. - Ты хочешь пережить ещё одну порку? – спросил я у плачущей девушки. - Нет, - сказала она сквозь слёзы. - Значит, Ты хочешь стать хорошей рабыней? Она посмотрела на меня красным от слез глазами. - Не стоит так расстраиваться, - постарался я успокоить её. – Просто помни, что Ты – всего лишь рабыня. - Кэнка ударил меня, - простонала она. - Он выпорол меня. - И он сделал это превосходно, - заметил я. - Да! - Ты думала, что можно безнаказанно вызвать недовольство своего господина? – поинтересовался я. Она посмотрела на меня снизу вверх. - Я вижу, что Ты именно так и думала, - засмеялся я. - Зато, теперь Ты получила хороший урок. - Я была избита! – снова заплакала рабыня. - Твоё чувство оскорблённого достоинства не подобает рабыне, - сказал я. - Я считаю, что тебе надо немедленно избавиться от него, чтобы в дальнейшем избежать долее суровых наказаний. - Более суровых? – ужаснулась она. - Куда более суровых, рабыня, - пригрозил я. Она с трудом сглотнула. - Замени чувство собственного достоинства, более тебе подходящим трепетом перед господином. Ты – всего лишь рабыня. Я заметил, как задрожало на одеялах её голое тело. - Ты не можешь чувствовать себя оскорблённой, это - чувство, которое подобало бы свободной женщине, если, скажем, её вдруг раздели и неоправданно избили, как если бы она была простой рабыней. Ты же – и есть просто рабыня, для которой наказания обычное дело, как и для любого другого находящегося в собственности домашнего животного, особенно, того которое вызвало хотя бы наименьшее недовольство владельца. - Я могла бы также принадлежать любому другому, - с горечью в голосе сказала она. - Это верно, но в данный момент Ты принадлежишь Кэнке. - Да, - всхлипнула Виньела, опустив голову и плача. - Я принадлежу Кэнке. Мне так стыдно. Я была так унижена. - Я понимаю, - я даже немного пожалел наказанную девушку. Женщины краснокожих осмеивая и освистывая её, отнюдь не облегчали испытание, выпавшее на долю прекрасной рабыни. Также, то, что данная рабыня была выпорота, по-видимому, за то, что её хозяин не был ей полностью доволен, в некотором роде делает её объектом презрения и насмешек для других невольниц. Обычно, нет места для любви, между соперничающими рабынями. Невольницы просто счастливы видеть, как избивают других девушек, тех, кого считают слишком гордыми, или тех, кого они не любят. А уж если секут любимую рабыню хозяина, так это - почти праздник в рабском бараке, особенно если после порки, она должна быть унижена до статуса обычной девки. - Мне разрешено чувствовать стыд и унижение? - сердито спросила она. - Конечно. Это - эмоции, которые позволены рабыням. - Насколько щедры рабовладельцы, - съязвила Виньела. - Конечно, ведь стыд и унижение, также как цепи и плети, могут быть полезными элементами наказания. - Кто бы сомневался. - Пристыженная, униженная рабыня, связанная и избитая, обычно быстрее схватывает уроки своего рабства. - Я и не сомневаюсь относительно этого. - А вот теперь, скажи мне правду. Во время порки, до того как тебя оставили одну, задыхающуюся от боли, что было для тебя наиболее постыдным, наиболее унизительным? - Я должна отвечать? – спросила она. - Непременно, - кивнул я. - То, что в глубине души, я сознавала, что я заслужила наказание, что я полностью заслужил это. - Поясни, - велел я. - Я не послушалась Васнаподхи. Я была слишком гордой и тщеславной, а ещё совершенно неумелой и глупой. Я скверно нарезала мясо, и тем вызвала недовольство своего господина. - Я понял тебя. - За всё это, я оказалась раздетой, поставленной на колени и привязанной столбу для порки. Я должна была быть наказана при всех, и хлыст моего господина это исполнил на моей спине. - Часто, рабынь наказывают в приватной обстановке. В таком случае, стыд и унижение играют меньшую роль. Виньела с интересом посмотрела на меня. - Чаще всего, - начал я поучать рабыню, - девушка просто боится плети, или по крайней мере опасается её, и в надежде избежать близкого знакомства, ведёт себя соответственно. Невольница отлично знает что, если она ведет себя определенным образом, она не почувствует плеть на своей коже, и если она будет вести себя по-другому, то она непременно с ней познакомится. Это почти как условный рефлекс. Наказание всегда рядом, где-то на заднем плане, и рабыня знает, что она неминуемо подвергнется этому, за малейшую провинность. Точно так же, она знает, что не смотря на её самую искреннюю любовь, сама её жизнь, в конечном счёте, зависит от прихоти её господина. Она в любой момент может быть брошена на съедение слинам, если он того пожелает. - Настолько же мы являемся собственностью, - прошептала она. - Иногда, девушки, некоторые девушки, которые не уверены в их рабстве, и его границах, проверяют своих владельцев. - Ох? - удивилась она. - Точно так же, как это сделала Ты. - Я? - поразилась Виньела. - И владельцы просто вынуждены браться за плеть. Красотка быстро убеждается относительно существования границ и её статуса рабыни. - Я? – переспросил девушка. - Да, Ты. - Вы хотите сказать, что я сама хотела быть связанной и выпоротой? - Да, несомненно. - Это абсурд, - заявила она. Она перевернулась на спину, и забросила связанные запястья за голову. Её светлое тело отлично смотрелось на тёмных одеялах. - Ты не была уверена, что стала действительно рабыней Кэнки, - разъяснил я. -Тебе хотелось удостовериться. Красотка сердито дёрнулась, но промолчала. - Не бойся, Виньела. Ошейник, как Ты уже убедилась к настоящему времени, завязан на твоём горле совершенно справедливо. Я по очереди рассматривал её маленькие стопы, аккуратные лодыжки, милые икры, бёдра, живот, груди, шею и плечи, горло, заключённое в ошейник Кэнки, профиль её лица и прекрасныё рыжие волосы, разбросанные позади неё на одеялах. - Вы рассматриваете меня как рабыню, не так ли? – спросила девушка. - Да, - согласился я. - Я ненавижу мужчин. Она быстро села на корточки, уперев свои связанные руки в одеяла. - Нет, всё не так. Ты ненавидишь себя, или что-то безобразное в себе самой, вероятно принесённоё с Земли, из того больного мира, из которого тебя забрали. Она упала на бок, лицом ко мне, вытянув ноги и держа руки перед собой. - Я жалкая и несчастная рабыня, - проговорила она. - Ты сбита с толку, - улыбнулся я. - Ты всего лишь хотела оказаться на своём месте. - На МОЁМ месте? - Да, на твоём месте, подтвердил я. - На твоём месте назначенном законом природы таким женщинам как Ты, у ног её Господина. Она ничего не смогла мне возразить. - Но помни, что это - опасная игра, - предупредил я. - Я бы на твоём месте поостерёгся устраивать такие игры с гореанами. Задумайся над тем, что Кэнка мог бы отдать тебя мальчишкам, в качестве мишени для их стрел, или натереть тебя кровью, причём твоей собственной и натравить на тебя слинов. - Я собираюсь сбежать отсюда, - безразлично пробормотала Виньела. Она встала на ноги, и сердито посмотрела на меня. Я отметил, что её маленькие пятки утонули в одеялах. - А вот этого, я бы тебе не советовал. - Почему это? – прищурила она свои красивые глаза. - Тебе здесь некуда бежать, - объяснил я. Она сердито отошла к другой стене вигвама, и там повернулась ко мне лицом, держа связанные запястья прижатыми к животу. Она была прекрасна. - Это верно, мне здесь некуда бежать - согласилась она, сверкая глазами от гнева, и посмотрев вниз, на своё левое бедро добавила. – К тому же мне выжгли клеймо, как животному. - Ты и есть животное, - заверил я девушку. - Да, я животное, - она повторила это с горечью в голосе. - Встань на колени, - указал я на место на одеялах перед собой, где я сидел только что. - Обопрись на пятки, - велел я, - колени расставь широко, насколько сможешь. Она подчинилась. - Расправь плечи. Выпяти грудь. Держи запястья на уровне талии. Она выполняла мои команды быстро и покорно. Я внимательно осмотрел её. Она была не просто красива. Она была очень красива. - Теперь это - моя реальность, не так ли? Реальность рабыни, в распоряжении мужчин. - Да, - подтвердил я. – Это так. - Могу я опустить руки или свести колени? - Да, - разрешил я, и она мгновенно прикрылась. - Я не думала, что Кэнка изобьет меня. - Почему бы нет? - Мне казалось, что я ему понравилась, - пояснила она. Её связанные запястья хорошо смотрелись покоясь на её сжатых бедрах. - Я подозревал, что он это сделает, и честно предупредил тебя. - Он избил меня, - надулась девушка. - Ты - рабыня, - напомнил я. - Я думала, что я ему понравилась. - Я полагаю, что так и есть. Во всяком случае, до сего момента, он смотрел на тебя с большой снисходительностью. По моему мнению, это было его ошибкой, и если я не ошибаюсь, теперь Ты обнаружишь, что эта снисходительность рассеялась как дым, теперь твоя жизнь в его вигваме будет совершенно другой. - Другой? – испуганно, переспросила она. - Я подозреваю, что отныне твоя жизнь будет наполнена дрессировкой, которая не оставит ни малейших сомнений относительно твоего рабства. Теперь тебя будут дрессировать непреклонно, педантично и строго. Если Ты вдруг отступишь от узкой линии поведения безукоризненной рабыни, то тебя ждёт боль и унижение, плеть и кандалы. Она смотрела на меня с ужасом. - Короче говоря, Ты будешь жить такой жизнью, которую такие женщины, как Ты хотят и в которой нуждаются. Она сердито опустила голову, дёрнула своими крепко связанными руками. - Что Ты чувствуешь к Кэнке? - Я ненавижу его! - крикнула она, подняв голову, и посмотрев на меня с гневом. - Он высек меня! - Да, и он совершенно правильно сделал. - Я ненавижу его! - Ты же сама хотела, чтобы он избил тебя. - Но я не думала, что он сделает это! - Ты ошиблась. - Да, - всхлипнула она. - Я ошиблась. - Интересный, если не сказать болезненный эксперимент у тебя получился, не так ли, Виньела, - усмехнулся я. - На самом беле, я не думала об этом как об эксперименте, по крайней мере, не осознанно, или не полностью осознанно. - Но со стороны, это смотрится, именно как эксперимент, - заметил я. - Возможно, - вынуждена была признать она. - Я не думаю, что у тебя возникнет желание повторить это. - Нет, - вздрогнула девушка, - только не это. - И какой вывод Ты извлекла из своего небольшого эксперимента? – поинтересовался я. - То, что я - действительно рабыня, - признала она. - И всё? - То, что мой хозяин очень силен. - Я не думаю, что с сего момента, тебе будут сходить с рук даже мелкие нарушения, - предупредил я. - Я тоже так не думаю. - Это должно быть очень пугающая ситуация, принадлежать сильному господину. - Да, - согласилась она. - Но ведь истинная рабыня, и не должна желать для себя иного пути. - Нет, не должна, - сказала она, признавая мою правоту. - Это верно. - Значит, теперь, Ты довольна, что эта, бескомпромиссная и безоговорочная власть, по которой Ты тосковала, будет применена к тебе? – жёстко спросил я рабыню. - Да, - она покорно опустила голову. - Таким образом, Ты признаёшь, что Ты - истинная рабыня Кэнки? - Да, - признала она. - Но я боюсь что теперь, я уже никогда не понравлюсь ему, что возможно, я разгневала или оскорбила его. - Но ведь Ты же ненавидишь его, - напомнил я, - Тогда какое это имеет значение? - Ненавижу его? – воскликнула рыжеволосая. – Да я люблю его. Я люблю его, больше всего на свете! - Но, кажется, он только что избил тебя. - Я была неправильной рабыней. Конечно, я должна была быть наказана! - Понятно, - улыбнулся я. - Но мне страшно, что я больше ему не понравлюсь, - она заплакала. - Почему это? - Он был холоден со мной, - всхлипнула девушка. - Вероятно, он был здорово рассержен, - предположил я. - Вы думаете, что он может продать меня? – со страхом спросила она. - Я не знаю, - не стал я утешать рабыню. Девушка, рыдая, опустила голову. Она была только предметом собственности. Она могла быть передана другому владельцу так же легко, как пара мокасин или кайила. - Я вызвала его недовольство, - глотая рыдания, проговорила она. - Насколько же нелепой и глупой я была. - Кэнка знает, что Ты здесь? – спросил я. - Да. - Тебе что-то приказывали сообщить, придя сюда? - Я должна была выговориться кому-то. Я пришла бы сюда в любом случае. - Тебе было велено что-то передать мне? – настаивал я. - Да, - подтвердила она мои подозрения. - Что именно? - Он назначил мне дополнительное наказание, - объявила она, встав на колени, отперевшись ягодицами на пятки, выпрямив тело, расправив плечи, выпятив грудь вперёд, втянув живот, и разведя широко колени, не прикрываясь больше связанными руками. - Господин. Я не позволил ей изменить её позу, чтобы она могла полностью понять свой новый статус. - Я вижу, что твои руки связаны. - Да. - Я думал, что это было только небольшим дополнительным наказанием. Но я не предполагал, что за твой поступок, тебя послали в подчинение этому вигваму. Она склонила голову. - Ты ведь хотела поговорить, - напомнил я. - Да, - шепотом ответила она. - Это разрешено, - позволил я. - Спасибо, - всё так же тихо проговорила девушка, и добавила, - Господин. - Хотеть поговорить разрешено, - усмехнулся я. – Но позволено ли будет тебе на самом деле говорить или нет, зависит от владельца. - Да, Господин. Я внимательно посмотрел на неё. Она вполне заслуживала называться настоящей красавицей. - Господин, - позвала она. - Что? - Мне не просто приказали служить этому вигваму. Мне приказано служить Вам. - Не Кувигнаке? – удивлённо переспросил я. - Нет, - мотнула она головой. - Мне, лично, - уточнил я. - Да, Господин. - Ты знаешь, что означает, если голую и связанную женщину посылают, чтобы служить мужчине? - Я не знакома с гореанскими традициями, - призналась Виньела. - А разве смысл не очевиден? - Полагаю, что женщину отдают в распоряжение мужчины, - предположила она, - в рабство. - Логично, - согласился я. - В таком случае, скажите, как Вы находите меня, стоящую перед вами на коленях, отданную вам в полное распоряжении, фактически в рабство. - Интересной. - Интересной? - удивилась она. - Да. - Почему? - Ты - красивая девушка, рабыня высокопоставленного воина, даже не просто воина, а блотанхунка, военного вождя сообщества Всех Товарищей. Она кивнула голову. - Предположительно, твоя цена - пять шкур жёлтого кайилиаука, - сказал я. -Именно столько Грант предполагал получить за тебя в случае, если бы доставил тебя Махпиясапе. Она отвела взгляд. - Тогда, почему же Ты была послана сюда, в распоряжение того, кто, так же как Ты сама, является всего лишь рабом? – поинтересовался я её мнением. - Я наказана, - сказала она. - У меня есть ещё приказы, которые я пока не передала Вам, - она посмотрела на меня, и попросила: - Накажите меня. - Что это за приказы? Она смотрела в пол. - Говори, - приказал я. - Я должна передать Вам, - заговорила она, собравшись духом. - Я должна продемонстрировать себя Вам, как положено рабыне. Я должна просить Вас пользоваться мной как владелец, в течение дня. Я должна служить Вам, ублажать, полностью, любым способом, по вашему желанию, я должна отдаваться вам, не отказывая ни в чём, с совершенством рабыни служащей своему господину. - Но, я всего лишь раб, - я сделал вид, что изумлён. - Да! – крикнула она, со слезами в глазах. - Это - превосходное наказание, - не мог я не признать. - Да, - несчастно сказала она, - оно превосходное! - Теперь, Ты будешь рабыней раба, - усмехнулся я. - Да, - сердито подтвердила Виньела. - Кажется, тебя тревожит такая перспектива, - заметил я, наблюдая за реакцией наказанной рабыни. - Я - рабыня, - воскликнула она. - Я - законная собственность свободных мужчин, а не рабов. - Гордая рабыня, - засмеялся я. - Кэнка хорошо знает, как унизить меня, - простонала она, и посмотрев на меня, добавила: - Начинайте меня наказывать. - Доложи, как положено, - велел я. Она посмотрела на меня, кипя от злости. - Держи спину прямо, - добавил я. - Я - Виньела, - начала она, - рабыня Кэнки, из клана Исбу, племени Кайила. По приказу моего владельца настоящим сообщаю, что передана Вам, в качестве рабыни. Я прошу Вас быть моим действующим владельцем, в течение этого дня. - Превосходно, - оценил я доклад рабыни. - Теперь в течение этого дня я ваша собственность. Делайте со мной, что пожелаете. - Я сомневаюсь, что Кэнка действительно хочет, чтобы я это действительно делал, - предположил я. - Кроме того, мне кажется, что Ты уже достаточно наказана. Она смотрела на меня, как громом пораженная. - Дай сюда свои руки, - приказал я. Она протянула мне свои запястья, и я, развязав их, намотал шнур на её левое запястье, на манер браслета. - Ложись здесь, - показал я на шкуру. - Отдыхай. Через некоторое время я отведу тебя к вигваму Кэнки. - Разве Вы не хотите меня? – удивилась девушка. - Видеть тебя означает хотеть, - уверил я её. - Вы можете делать со мной всё что хотите, - напомнила она. - Ты любишь Кэнку, и принадлежишь ему, - сказал я и укрывал её меньшей, шкурой. - Мне не холодно, - улыбнулась она, пытаясь отказаться. - Я всего лишь человек. Не испытывай мою выдержку. - Простите меня, Господин, - пробормотала девушка, и переполненная обилием испытаний выпавших на её долю за сегодняшний день, быстро заснула. Я полюбовался её стройной, соблазнительной фигурой отчётливо прорисовывающейся под шкурой. Борясь с накатывающим желанием, я сжал кулаки, и вышел из вигвама. Рядом с жилищем, на коленях стоял Кувигнака, и скоблил прибитую к земле шкуру. - Где Виньела? – поинтересовался он, не останавливая работу. - Внутри, спит, - буркнул я. - Кажется, у неё сегодня был трудный день. - Я уверен в этом, - рассмеялся я. - Как она это перенесла? - Не знаю. Я позволил ей лечь спать. - Но мой брат послал её сюда, чтобы служить тебе, она сказала об этом?-спросил Кувигнака, от удивления прервав свою работу. - Да. - Ты, конечно, отметил, что она раздета и связана. - Можешь не сомневаться. Такие детали не миновали моего внимания. - И Ты, несомненно, знаешь, что означает, когда женщину посылают служить мужчине, голую и связанную. - У меня есть кое-какие идеи на этот счёт, - признал я. - И Ты позволяешь её лечь спать? - Да. - Как Ты думаешь, зачем Кэнка послала её к тебе? - Я не уверен на сто процентов. - Она только что была выпорота, - напомнил Кувигнака. - Я помню. - Разве для тебя не очевидно, что этот приказ предназначен ей в качестве дополнения к наказанию, что она, рабыня, должна будет служить тому, кто также как и она всего лишь раб, так же как своему господину? - Возможно. - Отличное унижение для рабыни, которое должно великолепно ей преподать её ничтожество и никчёмность. - Возможно, - повторил я. - И Ты не стал пользоваться ей. - Нет. - Получается, что Ты, не выполнил желание Кэнки, - заключил Кувигнака. - Ты действительно думаешь, что он хотел бы, чтобы я её использовал? - Конечно, - воскликнул Кувигнака. - Но она любит его. - И какая тебе разница? - поинтересовался мой друг. - А разве он не любит её? - Да, - ответил Кувигнака. - Но он хотел бы, чтобы вернувшись в его вигвам, его рабыня стала лучше. - Я думаю, что она уже достаточно наказана. - Смелое заявление для того, кто сам всего лишь раб, - улыбнулся Кувигнака. - Возможно, - усмехался я. - Кроме того, Ты нравишься Кэнке. - Мне он тоже понравился. - Он знает, что Ты - сильный мужчина, и что тебе нужна женщина. Я пожал плечами. - Ты носишь ошейник, - объяснил Кувигнака. - В стойбище это является для тебя препятствием. Ты не можешь даже тронуть нагую, бледнолицую рабыню без разрешения, не говоря уже, чтобы оторвать её от работы, например очистки коже или шитья. - Для этого есть Васнаподхи, - напомнил я. - Но она часто находится в другом месте, ведь Грант, в интересах своего бизнеса, часто передаёт её другим мужчинам, иногда больше, чем на день или два. - Это верно, - признал я. - Итак, почему Ты должен протестовать, если Кэнка, из дружеских соображений, в подходящей ситуации, на день, дарит тебе Виньелу? – поинтересовался Кувигнака. - Я и не возражаю, - засмеялся я. - Просто, я думаю, что, по крайней мере, сегодня, она была достаточно наказана. - Кажется, решение о наказании принимал Кэнка, а не Ты, - заметил Кувигнака. - Несомненно, Ты прав. Он - её владелец. - И Ты позволяешь ей лечь поспать! – с издёвкой сказал Кувигнака. - Да, - развёл я руками. - Насколько же Ты мягкосердечный!- рассмеялся мой юный друг. - Возможно, - усмехнулся я, прикинув, когда же последний раз кто-либо выдвигал против меня подобные обвинения. Кувигнака вновь склонился над шкурой, яростно работая костным скребком. - О чём Ты задумался? - вдруг спросил он. - Интересно, что сейчас делает Васнаподхи. Кувигнака рассмеялся. - Скорее всего, она делает то же, что и я, очищает кожу. - Не хочешь, чтобы я тебе помог? – поинтересовался я. - Нет, - отказался Кувигнака. - Это - работа женщин. Я засмеялся. Этот ответ, шутливый со стороны Кувигнаки, банален среди остальных краснокожих. Предложение мужчины помочь с женщине в её работе почти всегда отвергается. У мужчины должны заниматься своим делом, а женщины своим. У разделения работы по половому признаку вполне оправдано и рационально. Как мне кажется, для мужчин лучше всего подходит быть воинами, а женщинам в таком раскладе отводится роль прекрасных и желанных призов для этих воинов. Уверен, что мужчины, с их силой, агрессивностью и ловкостью, лучше подходят для охоты, где надо преследовать быстрого, воинственного, вооружённого тремя рогами кайилиаука, чем слабые и нежные женщины. И уж конечно, женщины, с их терпением, вкусом, с их маленькими ловкими пальцами, гораздо более подойдут для напряжённых и тонких работ, таких как вышивание бисером и шитьё одежды. Точно так же естественно ожидать, что общие, обусловленные полом предрасположенности и склонности, оправданные с точки зрения мужской и женский природы людей, по-видимому, являются следствием генетических и гормональных различий. Эти различия проявляются в широком спектре работ, которые представители каждого пола имеют склонность выполнять наиболее эффективно и находят наиболее для себя подходящими. Конечно, с биологической точки зрения некоторые работы, могут показаться, так сказать сексуально-нейтральными. Существуют ли такие работы, или нет, интересный вопрос. Такой работой, казалось бы, можно считать ту, в которой половая принадлежность человека, со всеми его сопутствующими физиологическими и психологическими последствиями, не важна. Может показаться, что сексуально-нейтральные работы, по крайней мере с точки зрения природы, не существуют. Однако, с целью доказательства от противного, мы предположим, что таковые всё же существуют. Давайте предположим, например, что нарезание кожи для мокасинов -именно такая задача. Среди краснокожих эта работа, предположительно сексуально-нейтральная, всегда, или почти всегда, выполняется женщинами. Это привлекает внимание к интересному, с точки зрения антропологии, факту. Исполнения даже тех работ, которые могут показаться сексуально-нейтральными, работ у которых, кажется, нет очевидного биологического оттенка относительно пола, в различных культурах, всё же имеют тенденцию быть разделенными по половому признаку. Интересно, что точно так же, исторически это обусловлено или нет, но эти культуры склоняются к тому, чтобы согласиться с подобным разделением труда. Например, почти во всех культурах, хотя есть и исключения, работа у ткацкого станка считается женской. Таким образом, ясно видно, что во многих культурах половые различия в отношении труда, так или иначе, чётко разграничены. Как бы там ни было, но размывание половых различий, с его сопутствующими вредными последствиями для сексуальных отношений и особенностей, снижением мужской активности и расстройством женских функций, не должно поощряться среди нормальных людей. Отказ и отрыв от природы, предательство и ниспровержение своего пола, как мне кажется, в долгосрочной перспективе, не являются наилучшим выходом для человеческой цивилизации. Таким образом, дискриминация по половому признаку, в некотором смысле, не недостаток, но надежда на поступательное развитие. Не стоит считать унисекс, чем-то само собой разумеющимся, поскольку такой аспект патологической культуры, может быть понятен и представлять интерес, только некоторым близоруким или странным организмам. Я увидел обнажённую белую рабыню, идущую мимо нас. Чей-то бисерный ошейник был завязан на её горле. Мне не дали хлыст, украшенный бисером хлыст разрешения, который мог бы дать власть рабу мужчине рабыни над такими женщинами. Я присмотрелся к ней. Она была привлекательна, вот только даже прикоснуться к ней я не имел права. - Что Ты собираешься делать? - поинтересовался Кувигнака. - Пойду, поищу Васнаподхи, - признался я. - Думаю, это не запрещено. Я осмотрелся. - Ты случайно не видел Гранта? – спросил я краснокожего юношу, полагая, что Васнаподхи должна быть где-нибудь неподалёку от него. - Я видел его этим утром, - припомнил Кувигнака. - Он показался мне чем-то обеспокоенным. - Почему? - Не знаю, - Кувигнака пожал плечами. - Я вижу Блокету и Ивосо поблизости, - предупредил я, заметив парочку во время беглого осмотра стойбища. - Кажется, что они прогуливаются. - Конечно, чем им ещё заниматься - заметил Кувигнака, продолжая обрабатывать шкуру. - Как получилось, что Блокету так ненавидит тебя? - Понятия не имею, - отозвался Кувигнака. – Когда-то мы были друзьями. - Они идут сюда, - отметил я. Кувигнака ещё сильнее согнулся над шкурой. Казалось, что его движения наполнились плохо скрываемой злостью. Само собой, для свободных женщин дразнить таких как Кувигнака, является обычным делом. Что касается Блокету, то кажется, что она получает от этого своеобразное извращённое удовольствие. - Прошлой ночью мне приснилась Блокету, - признался Кувигнака. - И что? – заинтересовался я. - Во сне я надел на неё ошейник и владел ей. - И когда она была раздета, Ты хорошенько отходил её хлыстом, не так ли? - Да, а затем я основательно ублажил себя её телом. - Отличный сон. - Да, - согласился Кувигнака. - О, Ивосо, - воскликнула Блокету, подходя поближе, - вот та, самая симпатичная девушка, что мы встретили в прерии, Ты помнишь, это та, что предпочитает платье бледнолицей женщины. - Я помню, - отозвалась Ивосо. - Она нарезала так много мяса, что даже шесты волокуш согнулись! - Да, - подтвердила Ивосо, при этом как-то странно выглядывала из-за спины Блокету, как будто ожидала увидеть кого-то. - Но она была такой непослушной девушкой, - притворно вздохнула Блокету. - Она не послушалась Солдата Слина, и потеряла всё это мясо. Ивосо рассмеялась. - Как же её имя? Кажется - Кувигнака, не так ли? - потешалась Блокету. - Да, - поддакнула Ивосо. - Ах, Кувигнака, тебе повезло, что Ты не женщина воина Кайилы. В таком случае, скорее всего, он бы сорвал это белое платье с твоего симпатичного маленького тела и хорошенько бы тебя отстегал. Таким образом, Ты могла бы извлечь урок, чтобы не потерять мясо снова. - Это - он снова, - прошептала Ивосо Блокету, смотря за её спину. - Кто? - сердито вскрикнула Блокету, и обернулась. Верхом на кайиле, в бричклауте, с заплетенными волосами, но без перьев, восседал Хси, собственной персоной, и свысока смотрел на двух пеших девушек. - Вы нас преследуете? - поинтересовалась Блокету. - Прошёл слух, что мы можем заключить мир с Жёлтыми Ножами, - проговорил Хси. - Я уже слышала об этом, - ответила Блокету. - Они - наши враги, - заявил Хси, и злобно посмотрел на Ивосо. - Если Ты хотел бы поухаживать за Ивосо, - бросила Блокету, - Ты можешь приехать к моему вигваму сегодня вечером и сидеть снаружи, со скрещенными ногами, играя на флейте любви. А я подумаю, стоит ли разрешать моей служанке покинуть вигвам. - Ты ещё не сняла с неё бриджи, не укоротила ей платье и не завязала ошейник на её горле, - заметил Хси. - Нет необходимости преследовать Ивосо подобно гончему слину, - сказала Блокету. - Я слежу за ней, вовсе не ради того о чём Ты подумала, - усмехнулся Хси. -Если я захочу её, то я просто приеду в твой вигвам, предложу за неё кайилу и принесу верёвку. - То, что Ты - Солдат Слин, ещё не даёт тебе права говорить так! - возмутилась девушка. - Этим утром, Ватонка и Вы обе, покидали стойбище Исанны. - Он шпионил за нами, - возмущённо сказала Ивосо. - Судя по следам, Вы встречались с другими всадниками, - заявил Хси. - Что Вы делали? - Ничего, - ответила Блокету. - Кем были эти всадники? – продолжил допрос Хси. - Ты же - опытный шпион, - усмехнулась Блокету. – Вот и скажи мне. Конечно, Ты же исследовал следы мокасинов на земле? Обычно у разных племен, мокасины, немного отличаются, что приводит к небольшим различиям в оставляемых следах. Безусловно, чтобы эти различия заметить, след должен быть чёткий, а глаз острый. Конечно, не трудно, отличить след ботинка белого от мокасинов краснокожего, которые являются основной обувью дикарей. Их носят даже зимой, с подкладкой из шерсти или сухой травы для теплоизоляции. - Никто не спешивался, - объяснил Хси. - Это были охотники Исанна, - сказала Блокету. - Никакие охотничьи партии клана Исанна не покидали стойбище этим утром. – Таков был приказ самого Ватонки. - Это были Висмахи, - поправилась Блокету. - Скорее это были Жёлтые Ножи, - сказал Хси. – Их было трое. - Ты не можешь знать это наверняка, - сердито заявила Блокету. - Такой вывод, можно сделать исходя из того, что Вы взяли с собой рабыню из племени Жёлтых Ножей, - объяснил Хси, смотря на Ивосо, - она нужна была, чтобы разговаривать с ними. - Рабыню! - возмущённо крикнула Ивосо. - Да, рабыню. Блокету осмотрелась вокруг, и тихо заговорила: - Не стоит так громко кричать. Ты прав, Хси. Это были Жёлтые Ножи. И Ивосо очень помогла. В отличие от нас, она может говорить с ними, не только на Знаке. Они связались с Ватонкой, и они хотят заключить мир с Кайилами. - Это замечательно, - воскликнул Кувигнака. - Удели внимание своей работе, девушка, - приказал Хси Кувигнаке, - а не то я отправлю тебя заниматься шитьём. Кувигнака, сердито, откинулась назад на пятки. Обычно для шитья, среди дикарей, клубок сделанного из сыромятной кожи шнура берётся в рот, и постепенно вытягивается. Тепло и слюна делают шнур увлажнённым и гибким. Оставшийся снаружи конец протаскивают через отверстия, пробитые в коже костяным или металлическим шилом. Влажный шнур, с которым к тому же легче работать, при высыхании сжимается и делает швы ещё прочнее. С клубком кожаного шнура во рту, конечно, трудно разговаривать. Когда мужчина предлагает женщине, чтобы та занялась шитьём, то, достаточно ясно, понимает что для неё пришло время помолчать. Грубо говоря, ей просто приказали заткнуться. - Ты не можешь знать этого, Хси, - сказала Блокету, - но Махпиясапа и другие вожди знают о встрече. По этому вопросу будет созван совет. - Жёлтые Ножи - наши враги, - упрямо и злобно заявил Хси. - Никогда между нами не будет мира. Жёлтые Ножи действительно первыми связались с Ватонкой? - Да, - ответила она. - Мне в это с трудом верится, - сказал Хси. - Почему? - удивилась Блокету. - Я знаю Жёлтых Ножей, - усмехнулся Хси, и его рука потянулась к длинному шраму на его левой скуле. - Я встречался с ними, копьё в копьё, палица против, нож к ножу. - Жизнь это несколько большее, чем собирание купов, - сказала Блокету. - Вполне может быть и так, - буркнул Хси, рассматривая Ивосо, отчего девушка сразу опустила голову. Она была очень мила. Её захватили у Жёлтых Ножей в возрасте двенадцати лет. Я подумал, что можно согласился с Хси. Ивосо уже достаточно созрела, чтобы стать настоящей рабыней мужчин. - Не бойся, Хси, - засмеялась Блокету. – Их было всего трое, и сейчас время больших танцев. Во время летних празднеств, и время больших танцев, войны и набеги в прериях обычно приостанавливаются. Это - время затишья и мира. Любое племя, во время собственного праздничного периода, естественно воздерживается от военных действий. Что интересно, враждебные племена, точно так же во время этого периода, возможно в силу неписаных законов, и того, что их собственные празднования уважаются, не нападают и не совершают набегов на них. Для племён краснокожих время летних празднеств, является тем временем года, когда они их жизнь и их земли находятся в безопасности. Это - очень счастливые времена, в целом, для всех племен. И все отлично знают, что можно не опасаться нападения. Часто бывало, что военные отряды, глубоко проникая во вражеские земли, завидев высокие расписанные стены вигвама танцев, понимали, что пришли в разгар празднеств врага, незаметно покидали территорию. Подобные традиции не являются, чем-то исторически беспрецедентным. Например, в древней Греции во время определенных праздников, таких как Олимпийские Игры, объявлялся период перемирия, во время которого было общепринято, останавливать междоусобные войны соперничающих городов. Команды и болельщики воюющих городов могли спокойно путешествовать к и со стадионов, будучи в полной безопасности. Можно предположить и ещё две дополнительные причины, препятствующие воинственности и агрессии во время летних празднеств. Во-первых, количество людей, сосредоточенных противником в одном месте, если можно так выразиться, резко уменьшает результативность нападения и повышает вероятность потерь. Небольшому отряду воинов не рекомендуется сталкиваться с целым народом. Во-вторых, это - предположительно, напавшего во время праздника ждёт возмездие из мира духов. - Я не доверяю Жёлтым Ножам, - заявил Хси. - Тем не менее, с этим всё в порядке, Хси, - сказала Блокету. – Если хочешь, можешь спросить своего отца, Махпиясапу. Хси сердито пожал плечами. - По этому вопросу должен быть созван совет, - повторила Блокету. Мне показалось действительно вероятным, что если Жёлтые Ножи захотели заключить мирный договор, и если они связались с Ватонкой, или даже если бы это он связался с ними, то лучшего времени, чем время сбора кланов, время танцев и пиров, просто не найти. Кажется, именно сейчас было самое идеальное время для такого зондирования, начала контактов, и любых сопутствующих переговоров. Ивосо посмотрела вверх. Хси всё так же рассматривал её. Конечно, такой пристальный осмотр был бы не подобающим, если бы она не была рабыней. Ивосо, снова, склонила голову. - Ох, - беспечно рассмеялась Блокету, как будто желая сменить тему разговора, -я вижу, в действительность ты шпионил не за нами, вообще, Хси. Ты только симулировал это! А Ты - хитрый юноша! Ты нашёл хорошее оправдание, чтобы последовать за Ивосо! - Нет, - разозлился Хси, похоже, что подобное поддразнивание, не доставило ему удовольствия. - Я знаю, что Ты считаешь Ивосо привлекательной, - смеялась Блокету. - Я видела, как Ты смотришь на неё. - Она – всего лишь рабыня из племени Жёлтых ножей, - угрюмо сказал Хси. - Она жила в нашем племени начиная с двенадцатилетнего возраста, - напомнила Блокету. - Она – уже больше Кайила, чем Жёлтый Нож. - Нет. Она - Жёлтый Нож. В ней их кровь. - Возможно, Ивосо, - обратилась Блокету к своей служанке, - я позволю Хси поухаживать за тобой. - Нет, пожалуйста, не надо! - вскрикнула Ивосо. Я видел, что она, действительно, боялась Хси до дрожи в коленях. В тот момент я не полностью понимал причину этого. Понимание пришло позже. - Только я могу решать, действительно ли Ты должна принять его ухаживания, -Блокету поставила Ивосо на место. - Нет, пожалуйста, - попросила Ивосо. - Ты оспариваешь моё решение, девка? - спросила Блокету. - Нет, - ответила Ивосо, несчастно. - Она должна сказать это, стоя на коленях, и со склонённой головой, - напомнил Хси. - Вы, мужчины хотели бы, чтобы мы все были вашими беспомощными рабынями, -сердито сказал Блокету. Я заметил, как Кувигнака смотрел на Блокету. Мне показалось, что в уме, он уже раздел её. Кажется, что он прикидывал, на что она могла бы быть похожей, если лишить её высокого положения, сорвать драгоценности и наряд дочери вождя, бросить под ноги мужчине, надеть ошейник и заставить выполнять обязанности рабыни. - Ты хотел бы Ивосо? - сердито спросила Блокету, повернувшись к Хси. Краснокожий пожал плечами и презрительно ответил: - Она Жёлтый Нож. Я не знаю, что она могла бы делать как рабыня. - Но Ты хочешь её? – не отставала Блокету. - Возможно, она бы неплохо смотрелась голая, - предположил Хси. - Ты говоришь о моей служанке, - возмутилась Блокету. - На верёвке и под плетью, - усмехаясь, добавил Хси. - Блокету! - запротестовала Ивосо. - Если Ты хочешь её, - рассердилась Блокету, - то Ты должен ухаживать за ней должным образом. - Я не ухаживаю за женщинами Жёлтых ножей. Я либо убиваю их, либо надеваю на них свой ошейник, - заявил Хси, понукнул свою кайилу, и та отвечая на его удар пяткам по бокам поскакала вдоль ряда вигвамов. - Насколько высокомерен твой мужчина, - заметила Блокету. - Не позволяйте ему ухаживать за мной, - попросила Ивосо. - Я могла бы позволить ему ухаживать за тобой. - Пожалуйста, не надо. - Тогда, - улыбнулась Блокету. - Я могла бы позволить тебе отвергнуть его. Это было бы превосходным уроком для этого гордеца. Позволить отклонить его ухаживания, это значит публично его унизить. Это была бы хорошая шутка. - Было бы лучше, если Вы не разрешите ему ухаживать за мной вообще, - сказала Ивосо. - Почему? - удивилась Блокету. - Предположите, что я отвергну его сватовство, и он рассердится. Да он просто схватит меня, свяжет и унесёт. - Он не посмеет, - беспечно отмахнулась Блокету. - Но я – всего лишь рабыня, - напомнила Ивосо. - Не бойся. Ты - моя служанка. - Пожалуйста, не позволяйте ему ухаживать за мной, - снова попросила Ивосо. - Я сделаю то, что я захочу, - рассердилась Блокету. - Да, Блокету, - склонила голову Ивосо. - Ты боишься его, не так ли? - спросила Блокету. - Да, - призналась Ивосо. – Мне страшно, от одной мысли, что надо пойти в его вигвам. - Интересно, - протянула Блокету. - Вы свободны, и дочь вождя, - напомнила Ивосо. - Именно поэтому Вы не сможете понять мой страх. Но я - действительно, всего лишь рабыня. - Рабыни так боятся? - поинтересовалась Блокету. - Если бы Вы были рабыней, то Вы, также, знали бы такой страх, - сказала Ивосо. - Возможно, - согласилась дочь вождя. - Мы принадлежим, - горько прошептала Ивосо. Мне показалось, что я заметил, как дочь вождя вздрогнула, на мгновение, самую малость, той дрожью, которая, могла быть вызвана страхом, но если я не ошибаюсь, ещё и возбуждением и удовольствием, возможно от безнравственно ужасающей мысли представить себя рабыней, собственностью принадлежащей мужчине. Во всяком случае, я не думал, что прекрасная Блокету, если она бы она нашла себя действительно порабощенной, испытала бы трудность в понимании страха. Я был уверен, что она, как и любая другая рабыня, усвоит это чувство вполне легко. Это - качество, которое неотделимо от природы рабства. Рабыня полностью во власти владельца, в любом и каждом случае. Поэтому не удивительно, что она знает, что значит бояться. - Если Вы разрешите Хси ухаживать за мной, пожалуйста, не заставляйте меня принимать его сватовство, - попросила Ивосо. - Я сделаю так, как я захочу, - отрезала Блокету. - Пожалуйста, не заставляйте меня принять его сватовство! – заплакала Ивосо. - Посмотрим, в каком настроении я буду в то время, - надменно заявила дочь вождя. - Пожалуйста! - взмолилась девушка. - Будет зависеть, как я буду чувствовать в тот момент, - сказала Блокету, -будет ли Хси хорош или нет, и довольна ли я тобой. То что я сделаю, будет зависеть от подобных обстоятельств. - Пожалуйста, - жалобно повторила Ивосо. - Не раздражай меня, девка, - вскинулась Блокету, - а не то, я могу послать Вас ему на ночь, без одежды и связанной, а возможно и с хлыстом, привязанным к твоей шее, как если бы Ты была бледнолицей рабыней! Ивосо замолчала немедленно. - Так-то лучше, моя служанка, - улыбнулся Блокету. – Не забывай, что Ты всё ещё не имеешь значения. Ивосо не ответила. Я не понял замечание Блокету об Ивосо, что та ещё не имела значения. Если имело место то, о чём я догадался, то она может не волноваться по поводу Хси, или, других воинов Кайила. - Действительно ли Ты покорна, моя девушка? – притворно любезно спросила Блокету у Ивосо. - Да, Госпожа, - ответила Ивосо, низко склонив свою голову. Это был первый раз, когда я услышал, что Ивосо использовала это слово для Блокету. Для девушки весьма обычно обнаружить, что внутри её бархатных пут присутствуют стальные цепи. - Почему Ивосо должна иметь значение? - поинтересовался Кувигнака, становясь на колени рядом со шкурой, которую он обрабатывал. Это показалось мне резонным вопросом. Если смотреть с точки зрения гореан, Ивосо, несмотря на то, что была служанкой дочери вождя, оставалась всего лишь рабыней. - Это не должно иметь значения для тебя, - отмахнулась Блокету. - Я хотел бы знать, - настаивал Кувигнака. - Мне любопытно. - Такие вопросы не касаются того, кто сам является всего лишь симпатичной молодой девушкой, - засмеялась Блокету. - Я не рабыня, - напомнил Кувигнака, - которая обязана оставаться в неведение, не имеющая права задавать вопросы, не касающиеся процесса доставления удовольствия её владельцу. - Значит, Ты признаёшь, что Ты - простая женщина. - Нет. - Послушайте это симпатичное молоденькое существо! - рассмеялась Блокету. - Между прочим, я на два года, старше тебя, - заметил Кувигнака. - Ты потерял мясо! - смеялась девушка. - И всё же скажи мне, - потребовал Кувигнака. - Мне кажется, что стоит позвать мужчин, чтобы они помогли симпатичной Кувигнаке, заняться её шитьём, - ехидно сказала дочь вождя. - Это ведь имеет отношение к Жёлтым Ножам, не так ли? - зашёл Кувигнака с другой стороны. - Возможно, - улыбнулась Блокету. Я видел, что девушка была очень тщеславна. Похоже, понял это и Кувигнака. - Если Ивосо должна стать важной, тогда, несомненно, Ты будешь ещё важнее, -польстил Кувигнака. - Возможно. - И если Ты будешь важной, тогда, конечно, и Ватонка, твой отец, станет ещё более важным, - продолжал рассуждать якобы озадаченный юноша. - Возможно, - сказала Блокету. - Но кем надо стать, чтобы быть более важным, чем вождь Исанна? - уже действительно озадачился Кувигнака. - Я могу говорить, Госпожа? - спросила Ивосо. - Да, - разрешил Блокету. - Если кто-то сможет принести мир нашими народами, Кайилам и Жёлтыми Ножам, -объяснила она, - то без сомненья, престиж этого человека, сделает его очень значимым. - Это верно, - согласился Кувигнака. - Выполнившему это, - продолжила Ивосо, - могут засчитать сто купов, это почти как стать верховным вождём всех Кайил. - Это очень правильно, - кивнул головой Кувигнака, становясь на колени назад на землю, рядом с растянутой шкурой. Блокету казался успокоенной. Я сделал вывод, что Ивосо, оказалась проницательной и достаточно умной молодой женщиной. - Я надеюсь, оказать хотя бы небольшую помощь в этом деле, в достижении мира между нашими народами, - сказала Блокету - Ты - благородная девушка, - похвалил её Кувигнака. - Я надеюсь, что тебя ждёт успех. - Спасибо, - поблагодарила Ивосо. Что-то насторожило меня в этой беседе, и я никак не мог понять, что же именно. Кувигнака взял свой костной скребок, и вновь вернулся к обработке шкуры. - Госпожа, давайте возвратимся, к вигвамам Исанна, - предложила Ивосо, как мне показалось, девушка торопилась поскорее расстаться с нами. - Но разве мы пришли сюда, чтобы не для того, чтобы погостить у этой симпатичной девушки? - удивилась Блокету. - Просто нам помешал Хси. Ивосо не ответила. - Пожалуй, мы побудем здесь ещё намного, - решила Блокету. Я видел, что она ещё не удовлетворила, своего желания поиздеваться над Кувигнакой, только вот не мог понять, за что она так ненавидела парня. - На меня не рассчитывайте, - отозвался Кувигнака, не отрываясь от работы. - Она кажется очень прилежной, - заметила Блокету. - Да, Госпожа, - согласилась Ивосо. - Чем это Ты занимаешься, красотка? – издевательски поинтересовалась Блокету. - Очищаю шкуру, - ответил Кувигнака. - Вероятно, Ты должны сейчас делать то же самое. - Дерзкая девушка, - упрекнула Блокету. - Я не собираюсь быть объектом насмешек, - предупредил Кувигнака. - Ты очень знаменита. Все Кайилы знают о тебе. Даже Пыльноногие, с которыми мы торгуем, слышали о тебе. Кувигнака раздраженно проворчал что-то себе под нос. Очень вероятно, что через торговые связи его история была широко известна в Прериях. Пыльноногие, ведут бойкую торговлю, с несколькими племенами, у которых, в свою очередь, есть деловые отношения с другими. Например, хотя Пыльноногие и Пересмешники - враги, как Кайилы и Пересмешники, Пыльноногие торгуют со Слинами, а у тех в свою очередь, процветает коммерция с Жёлтыми Ножами и Пересмешниками. Таким образом, косвенно, даже племена, враждебные к Кайилам, такие как Пересмешники и Жёлтые Ножи, вполне могли что-то слышать о Кувигнаке. - Но скорее всего они не представляют, насколько Ты симпатичная и какая изумительная труженица, - продолжала она издеваться над Кувигнакой. Что и говорить, мой друг действительно был очень работящим парнем. Я бы даже сказал, что он был одним из самых лучших работников в стойбище. - Конечно, очень плохо, что Ты потерял всё мясо. Но это ничего, такие вещи случаются. Кувигнака не стал отвечать на её издёвки. - Несомненно, Ты не позволишь такому случиться снова, - вздохнула она. Кувигнака по-прежнему не отвечал. - В общем, я думаю, что Ты была бы очень полезной девушкой в вигваме мужчины. Если Ты не будешь осмотрителен, то молодые люди могут приехать, поухаживать за тобой. Кувигнака упорно делал своё дело, но было видно, что он не на шутку рассердился. Он молчал. Я даже испугался, как бы он не прорезал шкуру. - А Ты умеешь готовить и шить? - спросила Блокету. - Я могу приготовить пищу, - ответил Кувигнака. – Но в шитье от меня мало толку. - О, молодые люди не будут возражать, - воскликнула Блокету. – Ты же настолько привлекательна! - Возможно, Ты права, - усмехнулся Кувигнака. – Но Ты-то с этим справляешься не очень хорошо, как мне кажется. - Давайте уйдём, Госпожа, - вновь попросила Ивосо. - Помалкивай! - одёрнула её Блокету. - Да, Госпожа. - Что Ты хочешь этим сказать? - удивилась Блокету. - Среди Кайил всем известно, что Ты не слишком хороша, чтобы взять тебя в жёны, - объяснил Кувигнака, встав на колени, откладывая костяной скребок и смотря на Блокету. - Что? – возмутилась Блокету, отпрянув, поскольку, будучи, в конечном счете, только женщиной, она неожиданно, стала объектом вызывающего и откровенно пристального взгляда. - Да, это так, - подтвердил Кувигнака. - Молодым людям, так не кажется, - заявила Блокету, надменно вскинув голову. - Это потому, что Ты - дочь вождя. - Нет, Это - потому что я красива. - Кто сказал тебе эту чушь? - Многие мужчины. - Наверное, снаружи было темно, - предположил Кувигнака. - Нет! - Они говорят так, потому что Ты - дочь вождя. - Нет! – взвилась Блокету. - Они просто хотят получить кайилу от Ватонки, - усмехнулся Кувигнака. - Нет! – отрицала подобную возможность Блокету. Кувигнака пожал плечами. Моему другу удалось повернуть дело так, что красотка вынуждена была уйти в оборону. Я улыбнулся, поскольку видел, что в столь простой пикировке, Кувигнака интеллектуально превзошёл свою оппонентку. - Мне все говорят, что я красива, - сердито сказала Блокету. - А я когда-либо говорил тебе это? - спросил Кувигнака. - В некотором смысле, - осторожно напомнила Блокету. - В прерии Ты сказал мне, что недостаточно быть просто красивой. - Да? - протянул Кувигнака. - Да! – победно посмотрела на него дочь вождя. - Хорошо, это может быть верно. Это возможно. Но может случиться так, что недостаточно быть просто красивой, по крайней мере, среди Кайил, где хватает работы, которая должна быть выполнена. - Таким образом, - торжествовала она, - Ты считаешь, что я красива! - Когда я говорил, что недостаточно быть просто красивой, я упоминал, что имею в виду тебя? - спросил Кувигнака. - Нет, - ответила она, немного, задумавшись. - Ну, возможно, я говорил не о тебе. - Как! – сердито крикнула девушка. - Я высказался о женщинах вообще. - Как по-твоему, я красива? – прямо спросила она. Кувигнака посмотрел на неё с того места, где сидел. - Как по-твоему, я красива? – повторила девушка свой вопрос. - Возможно, - ответил он. - Возможно? – возмутилась Блокету. Тогда Кувигнака поднялся на ноги, подошёл и встал перед Блокету. Он посмотрел на неё сверху вниз. Ростом он был на голову, выше девушки. Она вынуждена была немного отстраниться под его пристальным взглядом. - Да, Блокету, - заключил он. - Ты красива. - Вот теперь Ты говоришь правду! - довольно сказала Блокету. - Я и дальше буду говорить абсолютную правду, - заверил её юноша. - Ты красива как свободная женщина, и Ты была бы ещё красивее в качестве рабыни, раздетая и стоящая передо мной на коленях, в моем ошейнике, последи моего вигвама, ожидая моей команды. - Я - дочь вождя! – крикнула она. - Дочь вождя тоже хорошо смотрится, ползя на животе с хлыстом в зубах, -заметил Кувигнака. - Берегись! – предупредила Блокету. - Тебе повезло, что Ты - Кайила, - сказал он. – Иначе, я мог бы, встав на тропу войны, захватить тебя, и доставить к моему вигваму как голую рабыню. - О-о-о! - возмущённо закричала оскорблённая девушка. - Я желаю тебя, Блокету, - заявил Кувигнака. - Я дико желаю тебя так, как мужчина может желать женщину, которая оказалась у его ног, как желают находящуюся в собственности рабыню. Девушка повернулась и побежала прочь. Она была напугана. Никогда, до сего момента, она не предполагала, что могла стать объектом такой страсти. Ивосо, её служанка, тут же бросилась следом за своей хозяйкой. Кувигнака стоял, выпрямив спину, смотря вслед убегающим девушкам. - Они симпатичны, не так ли? – спросил он моего мнения. - Да, - согласился я. - Как Ты думаешь, из них получились бы хорошие рабыни? - Несомненно, - отозвался я. - Кто из них, на твой взгляд, красивее, Ивосо или Блокету? – поинтересовался Кувигнака. - Блокету, - отдал я предпочтение дочери вождя. - Мне тоже так показалось, - улыбнулся мой друг. - Меня немного беспокоит часть твоей беседы с Блокету и Ивосо, - заметил я, -особенно, что касается расширения полномочий Ватонки. Кувигнака усмехнулся и сказал: - Я боюсь, что Блокету и Ивосо не были полностью искренны с нами относительно этого. - Как это? - Кажется, что они попытались заставить нас полагать, что возвышение Ватонки касалось в значительной степени одного только престижа. - А разве это было бы не так? - Что и говорить, престиж был бы большой, - улыбнулся Кувигнака, - но, несомненно, также было бы множество даров, многие кайилы перейдут к новому владельцу. - Кажется, теперь начинаю понимать. - Ватонка уже - самый богатый всех Кайил, - объяснил Кувигнака. – Если он достигнет успеха в заключении этого мира, будем надеяться, что у него получится, можешь не сомневаться, много кайил, возможно даже тысяча, будут преподнесены в подарок и от Жёлтых Ножей и от самих Кайил. - Понимаю. - Над его табуном небо будет темным от пересмешников, - заметил Кувигнака. Я улыбнулся, понимая его. Местоположение многочисленных табунов кайил часто вычисляется по присутствию кружащихся над ними пересмешников. Птицы следуют за гуртами, чтобы питаться насекомыми, поднятыми из травы, лапами животных. - Таким образом, значимость Блокету - дочери такого мужчины сильно возрастёт, будучи, и даже Ивосо, всего лишь рабыня, стала бы важной птицей, будучи служанкой при столь богатом семействе, - сказала Кувигнака. Я засмеялся и добавил: - Легко понять, почему Блокету и Ивосо, колебались раскрывать этот аспект вопроса, зная о пользе для них самих. - Особенно, - улыбнулся Кувигнака, - учитывая, что в настоящее время эти вопросы, пока остаются предварительными и сомнительными, - заметил мой друг. - Вы думаешь, что мир между племенами Жёлтых Ножей и Кайил достижим? – спросил я. - Я не знаю, - Кувигнака пожал плечами. - Я на это надеюсь. - Смотри, какая симпатичная рабыня, - указал я. - Да, - признал Кувигнака. Раздетая девушка с белокурыми волосами и в ошейнике, внимательно посмотрела на меня, с презрением дёрнула головой и прошла мимо. Она была собственностью краснокожего господина. - Я помню её, - сказал я. - Да, она вошла с процессией Исанна, - добавил Кувигнака. - Мы видели её тогда. Она была частью демонстрации трофеев Исанны, безделушкой привязанной посреди их блестящего шествия. Она была у чьего-то стремени, голая, с руками связанными за спиной, и хлыстом подвешенным на её шее. - А она через чур высокомерна, - заметил Кувигнака. - Да уж, - согласился я. Я припомнил, что и в тот раз она посмотрела на меня с презрением. Она принадлежала краснокожему рабовладельцу, а я был только бледнолицым рабом. - Вероятно, её держат в одном из рабских стад Исанны, - предположил Кувингака. Я кивнул. Такие стада, состоящие из, как правило, сорока - пятидесяти раздетых белых женщин, обычно держат на расстоянии около одного пасанга от стойбища вместе с табунами кайил. Женщины Исанна, в большинстве своём, возражают против содержания этих животных, в личных вигвамах. Перед наступлением зимы такие стада обычно распродаются. Тех девушек, которые не были проданы, одевают и переводят в жилища. Обычно их держат в вигвамах воинских сообществ, но могут отдать и в личные домики. Некоторые содержатся в специальных рабских вигвамах под наблюдением воина, который, в течение всего срока выступает как их владелец. Кому-то, к их ужасу, достаётся доля оказаться в услужении у краснокожей женщины. Обычно, после дня или двух подобного служения, они, стоя на коленях, умоляют снова бросить их к ногам мужчин. Летом большинство этих девушек, и других свежезахваченных, снова собирают в стада, и пасут рядом с кайилами. Исанна - по величине только третий клан Кайила. Однако, бесспорно, самый богатый. Его богатство, выраженное например, в табунах кайил и в стадах бледнолицых женщин, известно, далеко за пределами их земель. Мальчишки, с лассо и кнутами, пасут этих женщин наравне с кайилами. И конечно, они могут забирать из стада любых понравившихся женщин и использовать их по своему усмотрению. - Что до меня, то я бы предпочёл держать рабынь в своем собственном вигваме, -заявил Кувигнака - Думаю, слишком многие из Исанна, не отказались бы поступить также, -предположил я. - Они слишком надменны и тщеславны. На самом деле им не нужно так много женщин. - Поэтому они и распродают свои стада ближе к зиме, - заметил я. - Но только для того, чтобы по весне увеличить их снова, - усмехнулся он. - Стада бледнолицых женщин собранные кланом Исанна, больше чем у других кланов, или даже племён, - сказал я. – Вот мне интересно, как к этому относятся женщины Исанна. - Да, - улыбнулся Кувигнака. - Они не желают их видеть в вигвамах. - Это ожидаемо. - Но в таких делах мужчины должны быть оставаться хозяевами положения. - Это верно. - Известно, что женщины Исанны недостаточно воспитаны, - сказала Кувигнака. - Например, Блокету недостаточно воспитана? – спросил я, хитро поглядывая на моего друга. - Да, Блокету недостаточно воспитана. Блокету нуждается в воспитание, в суровой дрессировке. - Было бы приятно руководить её воспитанием. - Да, - мрачно сказал Кувигнака. Я улыбнулся. К счастью для прекрасной Блокету, она занимала достаточно высокое положение среди Кайил. Будь она женщиной другого племени, попавшей в руки Кувигнаки, то можно не сомневаться, что она была бы воспитана хорошо и быстро. Я посмотрел вслед удаляющейся блондинке. Она неплохо двигалась. - А Ты разогрелся, - улыбнулся Кувигнака. Я не ответил. Что и говорить, я действительно был возбуждён. - Виньела спит рядом в вигваме, - напомнил Кувигнака. - Почему бы тебе не разбудить её ударом плети, и не использовать её, чтобы снять напряжение? Она – всего лишь рабыня, которую послали тебе для воспитания. - Нет, - отказался я от столь заманчивого предложения. - Нельзя быть слишком мягким с рабынями, - поучительно сказал Кувигнака. - Я знаю. - Это - желание Кэнки. Она здесь для того, чтобы Ты мог пользоваться ею так, как пожелаешь. - Ты так думаешь? - Конечно. Не забывай, что он - краснокожий. Наши культуры отличаются. Я пожал плечами. - Он хотел бы, чтобы она вернулась в его вигвам лучшей рабыней, чем была, когда её послали к тебе, - объяснил Кувигнака. - Возможно, - согласился я. - Разбуди её ударом плети, - вновь предложил Кувигнака. – Объясни ей, отбросив милосердие, её обязанности. Дай ей понять, что именно мужчины – её хозяева. - Пожалуй, я позволю ей поспать, - улыбнулся я. - Как хочешь, - Кувигнака пожал плечами. - Я думаю, что для одного дня она пострадала достаточно, - решил я. - Как пожелаешь. - Но, я думаю, что стоит пойти повидаться с Грантом. - Собираешься разыскать Васнаподхи, - засмеялся Кувигнака. - Возможно, - не стал я спорить. - Бедная Васнаподхи! – притворно вздохнул юноша. 8. Я покидаю вигвам Гранта. - Мне жаль, - развёл руками Грант. – Но Васнаподхи здесь нет. Я отправил её собирать ягоды. Даже не знаю, когда она вернется. А вернувшись, она должна помочь другим женщинам. - Эх, - только и смог сказать я, разочарованно. - Если бы я знал, что Ты захочешь девку, я бы скорее всего, оставил её для тебя здесь около стены вигвама, голой и связанной по рукам и ногам. - Да ладно. Всё в порядке, - сказал я собираясь уходить. - Ты сделал ошибку с Виньелой, - остановил он меня. - О? - Её послали к тебе, чтобы наказать, - объяснил он. - Ты должен был именно так и сделать. - Ты тоже так думаешь? - Я достаточно хорошо изучил краснокожих, чтобы сказать - Да. - Я не сделал этого, - признался я. Действительно, я позволил ей отдохнуть, даже уложил спать. - Это было ошибкой, - предупредил Грант. - Возможно. Мы говорили внутри вигвама Гранта. Это жилище было предоставлено в его распоряжение его другом, Махпиясапой, гражданским вождём клана Исбу племени Кайила. - Сегодня я говорил с Кувигнакой, - сказал я. - Он сказал мне, что Ты казался чем-то обеспокоенным. - Правда? - Да. Грант всегда носил широкополую шляпу, по крайней мере, всё то время, что я был с ним знаком. Что интересно, он носил её даже внутри вигвама. Я никогда не видел его без головного убора. - Что-то пошло не так? - Я не думаю так. - А в чём же тогда дело? – заинтересовался я. - Ты слышал, появились слухи? О Жёлтых Ножах? О том, что они собираются прислать делегацию прямо в стойбище? - Я слышал это прямо сегодня, - ответил я, - о возможности заключения мира с Жёлтыми Ножами. Однако, я не понял, если бы подобное происходило, то их делегация должна была бы приветствоваться в стойбище. - Да. - Насколько я понял, в переговорах наметился определённый прогресс. Кажется, что имеется реальная возможность для заключения мира, - заметил я. - Мне это не нравится, - проворчал Грант. - Почему? – удивился я. - Ты же не можешь не приветствовать перспективу мира. - Я не доверяю Жёлтым Ножам. - Почему? - У меня никогда не было хороших отношений с Жёлтыми Ножами, - пояснил он. Я улыбнулся. Грант делил племена краснокожих на тех, с кем у него были хорошие отношения, и тех, с кем у него отношения не сложились. Он вёл дела, например, с Пыльноногими, Кайилами и Пересмешниками. А вот, с Жёлтыми Ножами он не связывался. Грант натянул свою шляпу глубже на голову, этот его жест, означал, что очевидно серьёзно задумался. - Они в чём-то хуже, чем Кайила, Кайилиаук или Пересмешник? – спросил я. - Я так не думаю, - признал Грант. - В случае мира, могут появиться новые возможности для торговли, - заметил я. - Пусть кто-нибудь другой использует эти возможности, - Грант был явно раздражён. - Кажется, Ты не ни испытываешь нежных чувств к племени Жёлтых Ножей, - сделал я вывод. - Нет, - признался Грант. - Они ненавидят тебя? - Я предположил бы, что нет. - Выглядит так, что это тебе они не нравятся. - Мне? - Да, тебе. - Возможно, - согласился он. - Почему? – поинтересовался я. - Неважно, - проворчал Грант. - Это не важно Я встал и сказал: - День уже клонится кзакату. Мне пора будить Виньелу, надо вернуть её в вигвам Кэнки. - Желаю тебе всего хорошего, - попрощался Грант. - И тебе всего хорошего, - ответил я, и покинул вигвам торговца. 9. Что произошло в вигваме Кувигнаки Я аккуратно тронул рукой маленькое мягкое плечо девушки, торчащее из-под укрывавшей её шкуры, и дважды, аккуратно, тряхнул её. - Нет, - прошептала она сквозь сон, - нет. Ещё не время, чтобы собираться в офис. - Просыпайся, - позвал я. Она открыла глаза, осмотрелась вокруг, и приглушённо засмеялась, лежа под шкурой. - Я проснулась, голая, в ошейнике, на далёкой планете, - проговорила она. -Нет, для меня сейчас точно не время, чтобы собираться в офис. - Нет, - подтвердил я. Тогда она перекатилась на живот и потянулась, не вылезая из-под своего мехового одеяла. Движения её тела под шкурой выглядели возбуждающе. - То скрытое рабство осталось позади, - сказал я. – Теперь природа твоего рабства стала более открытой. - Да, - согласилась она. Я сдёрнул с неё меховое одеяло, и бросил его обратно. Так можно поступать с рабыней. Изгибы её тела, на мгновение мелькнувшие перед моими глазами были бесподобны. Снаружи доносились звуки стойбища. Где-то слышался крик избиваемой женщины. Скорее всего, кто-то наказывал свою белую рабыню. Я смотрел на Виньелу, лежащую передо мной на животе, на темных покрывалах. Я мгновенно вспотел, мои кулаки, сжимавшие край шкуру, потянули её ко мне, обнажая спину девушки до середины. - Я могу быть открыта, - проговорила она. - Я - рабыня. Я промолчал, из последних сил пытаясь удержать контроль над собой. Она повернулась на бок и приподнялась, опираясь на локоть, из-за чего одеяло собралось к талии. - Спасибо за то, что позволили мне поспать, - поблагодарила она. - Вы были очень добры ко мне. - Это был пустяк, - прохрипел я. - Я хотела бы поблагодарить Вас, - сказала она, потянулась своими губами к моим, но я отстранил её от себя за плечи. - Что-то не так? – удивилась девушка. - Поцелуй рабыни может стать всего лишь прелюдией к её изнасилованию, -объяснил я. - О-о-о, - протянула она, улыбаясь, и отпрянув, перевернулась с бока на спину, и натянула одеяло по самую шею. - Вставай быстрее, - велел я. – Подходит время возвратить тебя в вигвам Кэнки. - А если я задержусь, Вы выпорете меня хлыстом? – спросила девушка. - Я думаю, что если Ты будешь излишне тянуть с подъёмом, то обязательно, -предупредил я. - Вы могли бы сделать это, не так ли? - Да, не сомневайся. - Конечно, ведь я – всего лишь рабыня. - Конечно. - Иногда мне кажется странным, думать о самой себе как об объекте порки. - В этом нет ничего странного, - усмехнулся я. – Ведь Ты - рабыня. - Это верно, - вздохнула она, и вдруг добавила, - Господин. - Да. Меня, на мгновение удивило её обращение ко мне «Господин», но я вспомнил, что её отдали мне на этот день. Действительно, в течение этого дня, или как мне кажется, пока я не захочу по какой-либо причине вернуть её в вигвам Кэнки, она являлась моей собственной рабыней для всех возможных практических целей. - Вы обращались со мной с большой нежностью и добротой, - сказала она. Я пожал плечами. - Я мало знаю о рабстве, и для меня в новинку это состояние, но исходя из вашего отношения, могу я предположить, что и к рабыне может быть проявлена нежность и доброта? – с надеждой в голосе спросила меня Виньела. - Конечно, к рабыне могут относиться с нежностью и добротой. Не разрешено, однако, ни в малейшей степени ставить под угрозу железную дисциплину, под которой она содержится. - Это я уже поняла. Я пристально посмотрел на неё. - Я сама хочу находиться под железной дисциплиной, - прошептала она. - Я знаю, - сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на эту рабыню, ведь довольно трудно было забыть, что под меховым одеялом она была абсолютно нага. - Рабовладельцы когда-нибудь любят своих рабынь? – с надеждой спросила девушка. - Часто, - успокоил я её. Действительно, из всех женщин легче всего любить именно рабыню. Конечно, ведь она является самой естественной всех женщин, просто созданной для того, чтобы любить. Рабыни находятся в равновесии с природой, особенно с такими понятиями как господство и подчинение. Для мужчины рабыня – это сбывшаяся мечта. Понятно, что свободная женщина, не может даже начать конкурировать с рабыней за любовь мужчины. Возможно, именно в этом кроется причина, почему свободные женщины ненавидят своих уязвимых и порабощённых сестёр. Если свободная женщина убедилась в своей любви к мужчине, и хочет добиться взаимности, нет для неё лучшего способа, кроме как стать его рабыней. Если она почувствовала внутри себя истинные цепи любви, всё что она может это умолять его, о церемонии порабощения, на которой она объявит себя, и станет его рабыней. После этого, в их скрытых от всех интимных отношениях она любит его и живет как его рабыня. Если женщина боится сделать это, то она может, в качестве эксперимента, служить мужчине на основе заключённого контракта, в этом случае в документе будет указана даты окончания. Таким образом, женщина сама, по доброй воле, на определенный срок, обычно от вечера до года, становится рабыней мужчины. Женщина вступает в эту договоренность добровольно, но до окончания срока контракта она уже не может, также легко изменить своего статуса. Причина этого ясна. Как только слова произнесены, или её подпись помещена в соответствующий документ или документы, она больше не является свободным человеком. Теперь она всего лишь рабыня, домашнее животное, больше не имеющая каких-либо прав вообще. До окончания оговоренного срока она полностью является объектом желаний её господина. - И даже любя, держат их как рабынь? - изумилась девушка. - Конечно. - Значит, я могу быть любима, и по-прежнему полностью содержаться как рабыня, -сделала вывод Виньела. - Конечно. - И даже быть избитой? - Да, - подтвердил я. - Конечно, - вздохнула она, - ведь я так и останусь всего лишь рабыней. - Конечно, - сказал я, и спросил, - как твоя спина? - Болит, - поморщилась она. - Ты почувствовала хлыст, - усмехнулся я. – Теперь Ты станешь лучшей рабыней, чем до этого. - Как странно думать о себе в таких определениях, - размышляла она. - В каких определениях? - То, что я - рабыня, домашнее животное, собственность, - объяснила она, - что мной владеют, что я принадлежу мужчине. - Возможно, это кажется для тебя странным, а иногда мучительным потому, что Ты с Земли. Но это не странно на Горе. Неволя для красавицы, такой как Ты, является привычным делом для гореан. - Я уже поняла это. - На Горе тысячи заклейменных красавиц в ошейниках, служащих и обязанных служить своим владельцам со всей полнотой их женского совершенства. Она кивнула. Она уже видела рабынь. Она сама была продана в городе Кайилиауке около Иханке. - И Ты, в Прериях, являешься именно такой женщиной. - Я знаю, - согласилась она. Конечно, она видела немало рабынь, и в Прериях, в основном белых женщин, беспомощных и послушных рабынь в ошейниках завязанных краснокожими мужчинами. - Теперь это - твоя действительность. - Я знаю. - Мне кажется, что самое время идти в вигвам Кэнки, - напомнил я. - Да, Господин, - сказала она, и села на покрывалах, по-прежнему держа шкуру у своего горла. Мне безумно хотелось сорвать с неё это одеяло, и набросившись на неё, с криком подмять под себя. - Я люблю Кэнку, - призналась она. - Я люблю его, больше всего на свете. Я кивнул. - И я хочу, чтобы он любил меня, хотя бы немного - прошептала она, - даже притом, что я – всего лишь рабыня. - Я понимаю, - улыбнулся я. Это естественно для рабыни, беспомощно любящей своего господина надеяться, что он мог бы снизойти, до того чтобы подарить ей, всего лишь частицу или крошку своей привязанности. Хотя бы немного, хотя бы столько же, сколько достаётся его любимому гончему слину. Она посмотрела на меня, и напомнила: - Кэнка хотел меня наказать. Я пожал плечами в ответ на это. - Но Вы не сделали этого. - Нет. - Накажите меня, - попросила девушка. - Нет. - Очень хорошо. Она слегка пошевелилась, при этом оставшись сидеть на том же месте, но позволив одеялу соскользнуть с бедра. Со стороны могло показаться, что это было случайностью. - Давай-ка поспешим к вигваму Кэнки, - предложил я, не будучи уверен, что смогу сохранить контроль над собой. - Пожалуйста, - попросила рабыня, - можно мне поправить мой ошейник? Тогда она, тщательно, своими маленькими ручками, стала выравнивать украшенный бисером ошейник на своём горле. В определенный момент она провела пальцем вокруг и под ним, как бы регулируя его для удобства. Затем она, снова подровняла ошейник, устанавливая центральный узел точно под подбородком. - Так-то лучше, и более удобно. Как он смотрится на мне? – спросила девушка, хитро посмотрев на меня. - Прекрасно, - ответил я. - Хорошо. Ведь для нас важно, чтобы наши ошейники хорошо выглядели и были удобными. Я уже был наполовину выведен из себя, видя как её маленькие ручки, столь осторожно и внимательно привлекали внимание к этому к этому круглому символу рабства - ошейнику рабыни. - Пойдем уже, - велел я. - А мои волосы, нравятся Господину, - спросила мерзавка. Я смотрел, как она откинула назад голову, и совершенно не обращая на меня внимания, руками подняла свои длинные, прекрасные рыжие волосы. Это её движение подняло линию её совершенных грудей. - Самым потрясающим и возбуждающим для земной девушки, доставленной на Гор, является то, что она находит себя объектом такого страстного желания, - заявила рыжеволосая, глядя на меня. - Возможно, - не стал я спорить. Несомненно, на Земле у неё было мало возможностей, чтобы подготовиться к встрече с сексуальностью гореанских мужчин. - А ещё их невероятно потрясает то, как неограниченно и неистово, а иногда беспощадно, их эксплуатируют, - сказала она, не переставая демонстрировать свои волосы. Я кивнул. Действительно, таким женщинам, редко предоставляется большой выбор в данном вопросе. - И как безжалостно они принадлежат, дрессируются, принуждаются к повиновению, - добавила она, под аккомпанемент моего молчания. - Но теперь, - тихо проговорила девушка, опуская голову, и всё также держа руки в волосах, что делало её грудь ещё более возбуждающей, а её поза, тонко намекала о полной её покорности своей участи, - это им подобает и подходит, поскольку они – всего лишь рабыни. - Да, - сказал я, сжимая кулаки что было сил. - Как смотрятся мои волосы? – спросила она, опуская руки и поднимая голову. - Прекрасно, - признал я. Виньела повернулась, и сидя на правой ноге, подняв левое колено, отбросила в сторону одеяло, и улыбнулась мне. Она проделала всё это совершенно бесстыдно, как настоящая рабыня. Конечно, тело невольницы всегда выставлено на всеобщее обозрение, что было бы невероятно для свободной женщины. - Я думаю, что Вы находите меня привлекательным, - заключила она. - Да, - согласился я. Она снова встала на колени, опираясь бёдрами на пятки, всё ещё держа руки в покрывалах, и повернула лицо ко мне. - Увы, - она сказала с притворным сожалением, - насколько же слабы и уязвимы рабыни. - Да. - Насколько же мы беспомощны и бессильны. - Да! - сердито сказал я. Трудно было не заметить её очарование и силу. - Но возможно мы не абсолютно бессильны, - заключила рабыня. Она поместила руки за голову, распрямила спину, выпятила грудь и потянулась. - Возможно, нет. Виньела опустила руки и посмотрела на меня. Теперь она стояла на коленях, лицом ко мне, положив руки на бедра, держа колени вместе. - Сейчас я гораздо сильнее, - заметила она, - чем была, когда-то та глупая малышка, Миллисент Обри-Уэллс, с Земли. Когда-то этой глупышкой была именно она, пока не была доставлена на Гор и порабощена. - Объясни, почему, – приказал я. По малейшему желанию, кого-то такого же, как прежняя свободная женщина - мисс Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании, гореанская рабыня, такая как Виньела, должна пасть ниц перед ней, облизать её ноги и исполнять все приказы и пожелания. - Теперь я намного влиятельнее её, - заявила она. - И в чём же это проявляется? - Я - рабыня. - Ты говоришь загадками. - Я влиятельнее, но конечно, только определенными способами. Я улыбнулся. Я видел, что она действительно хотела быть выпоротой за дерзость. Рабыня, конечно, может быть выпорота по любой причине, или даже без всякой причины. - И каким же образом, - поинтересовался я, - у рабыни могло бы оказаться больше власти, чем у свободной женщины? Она улыбнулась, и скромно опустив голову, промурлыкала: - Некоторые мужчины, находят нас привлекательными. - Это верно, - признал я. Как нескромно, но изящно она сделала этот вывод. Я не хотел, но, несмотря на своё не желание, вынужден был согласиться с ней. Как может свободная женщина сравниться с рабыней в способности вызывать желание мужчины? Рабыня, в её беспомощности, её уязвимости и красоте, является самой возбуждающей и желанной из всех женщин. Даже, просто вид невольницы может сделать мужчину обезумевшим от страсти. - Как магнит, куда ни его положи, куда не спрячь, он сохраняет свою власть над железом, так и мы сохраняем свою притягательность для мужчин, - сравнила она. - Да, - вынужден был согласиться я. Как же меня восхищали и возбуждали, такие женщины! Насколько естественно получается так, что они оказываются столь возбуждающими мужское желание, возможно, к их собственному ужасу, но и к глубокому удовольствию. Кто сможет определить, или измерить привлекательность рабыни? Разве не кажется она объектом, созданным самой природой, чтобы быть у ног мужчины? Да многие войны начинались, ради обладания ими. Даже дань, наложенная на проигравшего в войне, наряду с золотом и зерном Са-Тарна, включает в себя женщин. - Я это понимаю так, что, рабыня, благодаря своей красоте, может обладать, по крайней мере, если ей повезёт, некоторой малой частицей власти, которой не может иметь свободная женщина. - Я думаю именно так, - сказала она. Этот вывод, основывался на фантастической желанности и привлекательности рабыни. Но не стоит позволять им становиться высокомерными. Лучше пусть они продолжают бояться плети. - Но каким ещё образом, кроме возможной привлекательности и желанности, у рабыни может быть больше власти, чем свободной женщины? - Если кто-то может делать что-нибудь, что другой не может, и если с кем-то разрешают делать такое, чего с другим сделать нельзя, то я полагаю, у него появляется власть, которой другой не имеет, - объяснила девушка своё видение своих возможностей. - Я понял, - сказал я. - Власть в смысле способностей и доступности. - Да. Рабыня, например, может и должна вести себя, таким образом, и делать такие вещи, причём великолепно, с любовью и, не ставя условий, которые запрещены, или, просто невероятны для свободной женщины. Действительно, ожидаемое от рабыни поведение, и некоторые оказываемые ими своим рабовладельцам услуги, несомненно, даже не входят в кругозор наших неосведомленных свободных сестер. Не удивлюсь, если они даже не подозревают об их сущности. - Они могут подозревать, - улыбнулся я. Привилегии, если их можно так назвать, разрешенные рабыням, несомненно, являются ещё одной причиной такой жуткой ненависти и зависти к ним свободных женщин. В некотором смысле, свободная женщина, являет собой парадокс. Она утверждает, что презирает рабыню, она утверждает, что ненавидит и держит её в унижении, при этом совершенно очевидно, что она почти безумно ревнует к ней. И я не удивлюсь, если узнаю, что глубоко в её душе спрятано желание раздеться, встать на колени перед мужчиной, позволить ему надеть ей ошейник, и стать полностью объектом его желаний. - Но есть вещи, о которых они, вероятно, даже не представляют, - заметила она. - Возможно, и так, - согласился я. Это правда, что свободные женщины склонны быть несколько наивными и неосведомленными. Некоторые из них, во всяком случае, будучи порабощёнными, казались совершенно пораженными, обнаружив природу некоторых из даже обычных действий и услуг, которые теперь ожидаются от них. - А ещё, мы лучше свободных женщин разбираемся в некоторых вещах, таких, как служение мужчине и доставление ему удовольствия. - Это точно, - усмехнулся я. Послушание, почтение и совершенство служения рабыни легендарны. Так и должно быть, ведь она - собственность. Интимное, фантастическое удовольствие, которое невольницы могут доставить известно, по крайней мере, среди свободных мужчин. - Также, нам разрешают вести себя так, как, я думаю, было бы маловероятно ожидать от свободной женщины. - И как же? – заинтересовался я. - А вот так, - сказала она, и скользнула животом на покрывала, перекатилась, и затем замерев на спине, подняла ногу, потом обхватив её руками, опустила стопу согнув ногу в колене. При этом она призывно смотрела на меня. - Теперь я могу, - пояснила она, - позировать голой перед мужчинами так, как мне это нравится. Я могу извиваться перед ними в безмолвной мольбе девушки выпрашивающей толику внимания. Я могу, танцевать для них на спине и животе, никогда не поднимая головы выше колена стоящего мужчины. Я могу ползти к ним, умоляя, облизывая и целуя их ноги. - Я всего лишь человек, - сердито напомнил я, расшалившейся рабыне. – Теперь вставай и пошли в вигвам Кэнки. Она поднялась на руки и колени. Её отвисшие при этом груди смотрелись просто умопомрачительно. - Я взволновала Господина? - игриво спросила она. - Нет, - холодно ответил я. - Конечно, нет. - Это хорошо, - промурлыкала она, и подползла поближе, встав передо мной на колени. - Это - поза башенной рабыни, - объяснил я. - Ох, - только и сказала она. Позиция башенной рабыни, в большинстве городов, очень похожа на позу рабыни для удовольствий. Существенное различие в том, что рабыня башни, в обязанности которой обычно входит, прежде всего, ведение домашнего хозяйства, становясь на колени, держит бёдра плотно сжатыми. В то время как рабыня для удовольствий, в символическом признании более полной природы её неволи, в её самых существенных аспектах, становится на колени с широко разведёнными ногами. Конечно башенная рабыня, как любая другая невольница, полностью в распоряжении рабовладельца для любого его желания. Различие между башенной рабыней и рабыней для удовольствий, лишь в том на невольничьем рынке каких-то девушек купили, прежде всего, в целях работ по дому, а других в основном для ублажения мужчин. Но на самом деле, это не является твердо закреплённой специализацией, всё далеко не абсолютно. В действительности, обязанности могут легко быть изменены по желанию рабовладельца. Девушка, которой скомандовали раздвинуть её колени, выполнив приказ, понимает, что теперь она стала рабыней для удовольствия. А кроме того, одна и та же девушка может выполнять разные обязанности, в зависимости от ситуации и желания её хозяина. Например, подавая ужин молодому человеку и его матери, девушка может казаться просто умелой и почтительной служанкой. Она становится на колени поблизости, держа ноги вместе. Однако стоит матери покинуть столовую, и рабыня может оказаться стоящей перед молодым человеком на коленях совсем по-другому, призывно раскинув свои колени. Виньела переместила свои колени, разводя их как можно шире, откинувшись назад на пятки. - Ты можешь оставаться в позиции башенной рабыни, - вспотев, предложил я. - Пожалуйста, Господин, - сказала она. - Я - Рабыня для удовольствий. Для моей дрессировки будет лучше быть принуждённой стоять на коленях в такой позе, наиболее откровенной и унизительной. Кроме того, в этом положении, я чувствую себя столь открытой и беззащитной, что может быть полезным напоминая мне, что у меня не должно возникать желания стать надменной, и гордиться моей униженностью, моими назначением и положением. - Значит, Ты предпочитаешь стоять на коленях в позе рабыни для удовольствий, в позе унижения женщины, навязанной мужчинами некоторым женщинам, в позе чрезвычайной женской уязвимости, беспомощности и красоты? - спросил я - Да, Господин, - признала она. – Если приглядеться к природе моей неволи, эта поза является наиболее подходящей для меня. Принимая во внимание, к какому виду рабыни я принадлежу, это соответствует и подходит для меня. - Тебе нравится так стоять, - заметил я. - Мне удобно так стоять, - уклончиво сказала она. - Нет, Тебе нравится так стоять, - поправил я рабыню. - Да, Господин, - согласилась она. – Мне кажется это очень возбуждающим и захватывающим. Я люблю стоять на коленях именно так. - Ты настолько гордишься, что стоишь на коленях таким образом, - поразился я. - Да. - Бесстыжая девка, - заметил я. - Да, Господин, - улыбнулась она. Я посмотрел на неё внимательно, и под моим взглядом, она села ещё прямее. - Да, действительно, тебе идёт эта поза, - признал я. - Она отлично мне подходит. - И почему же? - Я - рабыня для удовольствий, - гордо заявила Виньела. Я выпрямился, и приготовился щелкнуть пальцами. - Я люблю принадлежать мужчинам, - проговорила она. - Я не считаю это унизительным или отвратительным. Я считаю это естественным и возвышенным. Не презирайте меня за то, чем я стала. - И кто же Ты теперь? - Женщина, - просто ответила она. - И рабыня, - напомнил я. - Да, женщина и рабыня, - улыбнулась Виньела. Я вытянул руку, щёлкнул пальцами. По щелчку моих пальцев, она встала и приготовилась идти за мной, следуя за мной по пятам, как дрессированное домашнее животное, которым она, в общем-то, и была к вигваму её хозяина. Одним из первых рабских умений, которое преподают девушке, состоит в том, чтобы следовать по пятам за мужчиной. - Разве я не убедила Вас, Господин, - спросила она, - что у рабыни есть определенная власть. - Возможно, некоторая жалкая и ограниченная власть имеется, - признал я, -такая же, которая характерна для любого находящегося в собственности домашнего животного. - Конечно, - засмеялась девушка. - Ты - действительно рабыня для удовольствий, не так ли? - Да, - томно сказала она. - Кажется, теперь Ты во многом отличаешься от мисс Миллисент Обри-Уэллс, девушки из высшего сословия, дебютантки, от Пенсильвании, - заметил я. - Вы о той маленькой глупой девчонке? - рассмеялась Виньела. - Она, тоже была рабыней для удовольствий, и глубоко в душе знала это. Лучшим из того, что когда-либо происходило с ней, оказалось то, что она быть перенесена на Гор и закована в цепи. - Возможно, - не стал я спорить. - У меня нет сомнений в этом. - Ты помнишь её? - Конечно, - улыбнулась она. - Но я больше не она. Я - теперь Виньела, всего лишь рабыня. - Это верно, - согласился я. Она была возбуждающе красивой, и она была предметом собственности. «Она - всего лишь рабыня», - с сочувствием думал про себя, – «всего лишь - рабыня!» Это было всё, что я мог сделать, дабы удержаться и не схватить её, чтобы беспощадно использовать её для своего удовольствия. Казалось таким естественным делом, что мужчины Гора должны держать этих женщин в клетках и цепях, и плетями принуждать их ублажать себя. - Безусловно, я вижу, что у тебя есть власть, которой не имела малышка Миллисент, - отметил я. - Да. У меня теперь есть сила рабыни. Это было верно, и этого невозможно было опровергнуть. - Мы должны идти в вигвам Кэнки, - сказал я рабыне. - Но Вы так и не наказали меня, - напомнила она. - Нет. - Вы же знаете, что Кэнка хотел, чтобы я была наказана. - Я не уверен в том, хотел ли он действительно тебя наказать или нет. - Конечно же, он желал этого, - возмутилась моими сомнениями Виньела. - Он -краснокожий господин! - Кажется, что Ты права, - наконец, сказал я. Я помнил, что Кувигнака и Грант, оба имели такое же мнение. - Но Вы этого не сделали. - Нет. - Я осталась безнаказанной, - огорчилась она. - Да. - Накажите меня, - попросила рабыня. - Нет. - Мой господин хотел, чтобы я был наказана. Я готова быть наказанной. Я хочу быть наказанной. - Это правильно. - Накажите меня, - вновь запросила девушка. - Нет. - Неужели, у Вас нет никакого желания, наказать меня? – изумилась она. - Нет. - Кэнка хотел, чтобы Вы использовали меня. Разве я кажусь недостаточно привлекательной для вас? У разве меня нет, хотя бы незначительного очарования рабыни? – не могла понять Виньела. - Ты привлекательна, и красива. Но, на мой взгляд, Ты через чур сильно выставляешь своё очарование. - Девушка в ошейнике может выставлять себя напоказ, - сказала она. Я кивнул, соглашаясь с её мнением. Ошейник интересно влияет на женскую сексуальность. Он освобождает девушку от комплексов, позволяет ей быть собой. - Разве Вы не подарите мне, хотя бы один поцелуй? - обиженно надула губы рабыня. - Нет. Всем известно, к чему должен привести поцелуй рабыни для удовольствий. - К чему же? – невинно поинтересовалась она. - К обладанию ей, господству над ней, и в конечном итоге её изнасилованию, -напомнил я. - О-о-о. Я щелкнул пальцами, и девушка, немедленно, вскочила на ноги. - Ты видишь, красотка Виньела, в конечном итоге Ты бессильна. Я щелкаю пальцами, и Ты обязана встать, и быть готовой следовать за мной к вигваму Вашего владельца, и твоё желание не имеет никакого значения. И никакие твои хитрости теперь тебе не помогут. Она опустила голову, а я победно рассмеялся, видя её, стоящую передо мной с опущенной вниз головой. - Ты видишь, Ты, в конечном счете, беспомощна. Она подняла свою голову, улыбнулась, и сказала: - И всё же я не абсолютно беспомощна. - Что Ты имеешь в виду? – озадаченно спросил я. - Я покажу Вам, как рабыня может обольстить мужчину. Внезапно она протянула и заключила мою шею в кольцо её прекрасных обнаженных рук, и прижала свои губы к моим. - Ах, Ты ж! - только и успел крикнуть я в гневе и ярости. Но, в то мгновение я не смог, освободиться из её рук. Она была рабыней. Для мужчины нелегко капитулировать перед рабыней даже оказавшись в объятиях, поэтому я развёл её руки и отстранил девку от себя. Её поцелуй, поцелуй рабыни, горел на моих губах. Я дрожал от переполнявших меня эмоций. Я был взбешён. Поцелуй, слишком краткий, восхитительный, потрясающий, горячий и нежный, бушевал в моем теле. Это походило на химическую реакцию, катализатор которой, неожиданно попал в мою кровь. Реакции и преобразования, мучительные и захватывающие, неотразимые и неистовые, казалось, подобно вулкану взорвались в каждой клетке и ткани моего тела. Она снова потянулась ко мне губами и предложила: - Попробуйте на вкус губы рабыни ещё раз, Господин. Я сдавил её тело в моих рука руках, сокрушил его. В моих руках по-прежнему была всего лишь она, и одновременно это были громы и молнии, бушевавшие в моей крови. Я поднял её на вытянутых руках, её вес для меня ничего не значил. - Посмотрите на мой ошейник? – смеясь, предложила рабыня. - Я вижу его, - зло отозвался я. - Я - рабыня! – воскликнула она. - Да. - Вам понравился вкус рабыни, Господин? – спросила она, и вновь протянулась ко мне, обхватив рукам шею, и пытаясь добраться до моих губ. Теперь я уже был окончательно разъярен, и швырнул Виньелу к своим ногам. - Шлюха! Животное! Рабыня! – накричал я на неё. - Да, Господин, - смеясь, признала она. Она поднялась на руки и колени, и радостно посмотрев на меня, смеясь, проговорила: - Я не думаю, что теперь Вы сможете мне сопротивляться. - Рабыня! – сердито, крикнул я. - Да, Господин, - смеялась довольная девка, вот только её смех мгновенно сменился ужасом, когда я, шагнув к стене вигвама, поднял кайиловый хлыст, дожидавшийся там своего времени. - Пожалуйста, нет! – испуганно взмолилась она. - Не надо меня пороть! Но я хорошенько приложил ей хлыстом. Пять раз. Первым ударом, сбив её с рук и коленей на одеяла, а остальные, всыпав уже, когда она беспомощно извивалась и каталась по полу, пытаясь избежать жалящих ударов. - Кажется, Ты просила наказать тебя, - напомнил я. - Но я не хотела наказания хлыстом! - плакала она, размазывая слёзы. - Ты должна принимать, то наказание, которое твой хозяин решает назначить. - Да, Господин, - всхлипнула сжавшаяся у моих ног рабыня с исполосованным телом. - На спину, - скомандовал я, щёлкнув пальцами. - Губы рабыни. Ноги широко! Девушка со слезами на глазах, стремительно выполнила мои команды. Теперь она лежала передо мной, с губами вытянутыми как для поцелуя, и широко раскинутыми ногами. Я грозно смотрел на неё сверху вниз, а она на меня, заплаканными глазами. Девушка, которой приказывают показать губы рабыни, или просто получает команду – «Губы рабыни», должна придать рту форму поцелуя. При этом ей обычно, не позволено изменить положение губ, пока она не поцелует или будет поцелована. Само собой разумеется, девушка не может говорить, не нарушив форму поцелуя. Чаще всего вслед за командой «Губы рабыни», звучит приказ «Ублажай меня». Я бросил хлыст подле девушки. Она посмотрела туда с облегчением, от того, что это орудие боли больше не находилось в моей руке. Конечно, при необходимости я мог бы легко взять хлыст снова. Затем я присел рядом с ней и приподнял в полусидящее положение, легко поцеловал её, что разрешало ей изменить положение губ рабыни. Она немного свела ноги. - Я не думаю, что теперь Вы будете колебаться овладеть мной. - Я тоже так не думаю, - усмехнулся я. - Оказаться в вашей власти, было большим унижением и суровым наказанием для меня, - проговорила она, - ведь Вы всего лишь раб. - Несомненно, - согласился я. - Следуя распоряжениям моего хозяина, Кэнки, я должна отдаться вам полностью и безоговорочно, как рабыня отдаётся своему господину. - Правильно, - поддержал её я. - Меня ничто не должно сдерживать. - Верно. - Но я знаю, что даже без всякой команды, не смогу не отдаться Вам. Я чувствовала ваши руки прежде. Я отлично знаю, что Вы, если на то будет ваше желание, сможете заставить меня кричать от наслаждения как, если бы я была вашей собственной рабыней. - Возможно, - улыбнулся я, вспомнив, чем занимался с этой рабыней прежде. Мы оба знали, что я мог с ней сделать. - Я готова, - прошептала она. - Пожалуйста, будьте моим наказанием. - Превосходно, - дал я, наконец, своё согласие, и она аккуратно откинулась назад в моих руках. - Это было роскошным наказанием, Господин, - вздохнула Виньела. Я ничего не ответил. Безусловно, я наслаждался, управляя ею. Было приятно взять женщину и довести её до состояния умоляющей, выпоротой получающей и доставляющей удовольствие рабыни. - Я ваша в течение этого дня, - напомнила девушка. - Это верно. - Сейчас, всё ещё рано, - намекнула она. Честно говоря, я в этом сомневался, но, тем не менее, костры для приготовления ужина ещё не разожгли. - Господин, - позвала она. - Говори, - разрешил я. - Накажите меня снова, - она извернулась и, опираясь на мое плечо, поцеловала меня, - пожалуйста. - Ты просишь меня об этом? - уточнил я. - Да, я умоляю наказать меня снова. - Отлично, - сказал я, и взял её снова, подмяв под себя. Она вскрикнула с радостью и наслаждением. - Я люблю своего господина, Кэнку, - сказала она, когда всё закончилось. - Я знаю. - Я хочу удовлетворять его полностью. - Ты уже стала лучше. - Это верно, - засмеялась она и добавила: - Но это кажется странным. - Что именно? - Я - рабыня Кэнки, я люблю его так, что даже если бы я не была его рабыней, то хотела бы ей стать. - Интересно. - Я – всего лишь его влюблённая рабыня. - Я знаю. - Вы хотели бы знать что-то ещё? - Конечно. - Любовь, превращает любую женщины в невольницу, и чем глубже она любит, тем глубже она погружается в неволю, - сказала Виньела. - Возможно. - Я думаю, что так оно и есть. - Возможно, Ты и права, - сказал я. - Я не знаю. - Но если это, правда, то может показаться, что из этого следует, что никакая женщина не может по-настоящему любить, не будучи рабыней, - предположила девушка. - Я думаю, что из этого можно сделать вывод, что любая женщина глубоко и по-настоящему любящая в действительности является рабыней, того кого она любит, -ответил я. - Теперь, представьте себе, - тяжело дыша, заговорила Виньела, - что чувствует любящая настоящая рабыня, женщина фактически принадлежащая, к своему господину. Как беспомощна она в его власти! - Неволя, - постарался объяснить я, - с её правом собственности на женщину и господством над ней, является естественной почвой, на которой расцветает любовь. - Я знаю, что это правда, - согласилась она. - И за неволей цепей, весьма часто, следует неволя любви, - добавил я. - Вот и представьте, как глубока неволя рабыни, чья судьба – двойная неволя цепей и любви. - Да. Её рабство действительно глубочайшее, из всего того, что женщина могла испытать на себе, будучи безоговорочной собственностью её любимого мужчины. - Могу я сказать вам кое-что еще? – осторожно спросила девушка. - Что? – заинтересовался я. - Вы - мой друг, - сказала она. - Осторожней, если не хочешь получить ещё сто ударов хлыстом, - предупредил я. - Вы - мой друг, - повторила она. - Я знаю, что это правда. Я не потрудился отвечать на эту чушь. Насколько же нелепым было предположение девушки. Разве она забыла, что была ничем, всего лишь никчёмной рабыней? - Владельцы и их рабыни могут быть друзьями? – поинтересовалась она. - Да. Но девушка при этом, конечно, должна всегда держать себя безукоризненно, полностью соответствуя своему статусу рабыни. - Конечно, Господин. - Запомни это, рабыня. - Я люблю Кэнку. Но я вызвала его недовольство. Что, если он больше не захочет меня? Что, если он продаст или подарит меня? - Я не думаю, что он сделает это, - успокоил я Виньелу. - Что я должна сделать, возвратившись в его вигвам? – спросила она. - Что мне делать? - Ты - рабыня, - подсказал я. - Люби, слушайся и ублажай - полностью. - Я попробую, - прошептала девушка. И тогда я объяснил ей ещё раз, что именно она могла бы сделать по возвращении, в вигваме своего господина, Кэнки. - О-о-а-а, да-а-а! - страстно вскрикивала Виньела, корчась в любовных судорогах подо мной. - Да! Для неё было бы важно убедить хозяина, что она хорошо изучила свои уроки этого тяжелого для неё дня. - Я чувствую запах дыма вечерних костров, - сказала она, счастливо, и попыталась подняться, но я резко толкнул её обратно на покрывала. - Господин? – удивилась рабыня. - Ты торопишься возвратиться в вигвам своего господина? – спросил я у девушки, внимательно наблюдая за её реакцией. - Да, Господин. - Пока я решаю, по причине тебе известной, когда Ты сможешь уйти, - снизошёл я до объяснений, - Ты всё ещё служишь мне, как моя рабыня, не так ли? - Да, Господин, - отозвалась она. - Хорошо, в данный момент я не собираюсь, отдавать тебя. - Пожалуйста, Господин, - заканючила рабыня. - Вы раздета и привлекательна. Сейчас я собираюсь взять тебя снова, пока у меня есть свободное время. - Пожалуйста, Господин! – попыталась протестовать она. - Ты, возражаешь? – деланно удивился я. - Нет, Господин, - испуганно отозвалась Виньела. - И как Ты собираешься отдаваться мне? - С совершенством, как мне приказал мой господин, - она посмотрела на меня, и засмеявшись сказала: - Вы – грубое животное. Вы же отлично знаете, что легко заставите меня отдаться с совершенством, желаю ли я того или нет! - Возможно, - скромно сказал я. - Скромный тарск! – смеялась она, но через мгновение её смех сменился стонами и криками страсти. - О! – кричала Виньела. - О! О-о-о-о! - Пожалуй, Ты права, - усмехнулся я. - Да, - простонала она, задыхаясь. - Да! - В дальнейшем, Ты всегда будешь издавать подобные звуки, говорящие о твоём возбуждении, - велел я. - Да, - согласилась она. - Да. У этой уловки, вынуждения рабыни показывать голосом её ощущения, есть тройное назначение. Во-первых, это помогает усилить ответную реакцию рабыни, она, отвечая на ласку, дополнительно возбуждается своими собственными звуками страсти. Во-вторых, эти звуки, её беспомощные стоны и крики, её всхлипы и вздохи, её тяжёлое дыхание, доставляют удовольствие её хозяину и могут дополнительно возбуждать его. В-третьих, звуки помогают владельцу в его контроле над рабыней. Посредством их, он может составить для себя карту её тела, изучая свою собственность, находя её самые чувствительные зоны воздействие на которые делает рабыню сексуально беспомощной, и изменяя характер и ритм своих прикосновений, изучить, как они могут наиболее эффективно и блестяще использоваться, чтобы сделать тело невольницы своим союзником в деле превращения её в ещё более уступчивую и сногсшибательно беспомощную рабыня, какую только возможно воспитать. - О-о-ох! – приглушённо простонала она. - Как только я закончу с тобой, - сказал я, - то встану и щёлкну пальцами. Ты должна без лишней суеты, встать и идти за мной, спокойно, покорно и, конечно же, следуя за мной по пятам, как простое животное, которым Ты и являешься, к вигваму твоего хозяина. - Да, Господин, - тяжело дыша, проговорила девушка и снова застонала. – О-о-о. О-о-ох! Я улыбнулся про себя. Мелкое животное всё же обмануло меня. Но я подумал, что моя месть на ней была соответствующей. - О-о-ох! - она кричала из последних сил. – О-о-о! О-о-ах! Да, решил я, полностью подходящей. 10. Улучшенная рабыня вернулась к своему господину Мы подошли и встали перед вигвамом Кэнки. Наш владелец не заставил себя долго ждать и вскоре появился на пороге своего жилища. Кающаяся рабыня Виньела немедленно, пала пред ним на колени, затем на живот. - Ты можешь поцеловать его ноги, - подсказал я, и она не став упускать шанс, принялась целовать ноги своего господина. - Я был рассержен ею, - сказал мне Кэнка. - Она знает, - ухмыльнулся я. Кэнка наклонился, за волосы поднял девушку на колени, и согнул её в спине, а затем покрутил, осматривая со всех сторон. - Она, не выглядит так, как если бы её сильно воспитывали, - заметил он. - Я думаю воспитание, которому она была подвергнута, окажется подходящим, -пообещал я. – Конечно, если этого не произойдёт, его можно будет удвоить или утроить. - Это верно, - согласился Кэнка, и отпустил волосы Виньелы, которая тут же очутилась на животе у его ног. Умоляюще она, как и прежде, продолжила прижимать свои губы к его мокасинам. - Как Ты думаешь, она стала лучше? - спросил Кэнка. - Мне так кажется, - ответил я, и посмотрел вниз на девушку. У меня было мало сомнений, что она извлекла свои уроки. Кстати, всегда ожидается, что умная и образованная женщина, быстрее изучит уроки своей неволи, и поймёт что, теперь, она - рабыня, намного быстрее, чем бестолковая женщина из низов. Некоторым глупышкам, бывает, требуются целых два дня для того, чтобы они узнали, что на их горле действительно находится ошейник. Если же рабыня продолжает упорствовать, то она ничего не добивается этим. От неё просто избавляются. - Именно на это я и надеюсь, - сказал Кэнка, - что она не будет повторять свои прежние ошибки. - Я не думаю, что впредь она совершит подобные глупости, - пообещал я, - и конечно, если она окажется, в чём-то не приятна, она может быть быстро и просто принуждена к подчинению. - Она отзывается на ласку хлыста? - поинтересовался Кэнка. - Да, с этим она хорошо знакома. - А на прикосновение хозяина? - Да, и как подобает рабыне беспомощно и великолепно. - Хорошо, - сказал он, сделал шаг назад от кающейся девушки, валявшейся на животе в пыли, и целуя его ноги вымаливающей его прощение и милосердие. - Ты твердо решила улучшить свою приятность для твоего господина? - строго спросил я у лежащей в пыли рабыни. - Да, Господин, - ответила девушка, не поднимаясь с живота. - С Вашего разрешения, - обратился я к Кэнке. - Конечно. - Ты можешь на время прервать демонстрацию своего нового отношения к твоему господину, - разрешил я ей. - Да, Господин, - отозвалась она, и, поднявшись на руки и колени, опустив низко голову, вползла в вигвам Кэнки. Он озадаченно посмотрел на меня. Через мгновение она снова появилась на пороге вигвама, так же как она вошла в него, ползком со склонённой головой. В её маленьких, прекрасных белых зубках она несла тяжелый, плетёный из кожи хлыст с расшитой бисером рукояткой. Удивлённый тем, что это сделано без его приказа, Кэнка смотрел, как девушка несла ему хлыст. Она выпустила инструмент наказания изо рта у его ног, и затем встала перед ним на колени с опущенной головой. Её руки лежали на бёдрах, колени были широко расставлены. Это положение колен указало, что она признавала себя женщиной, удерживаемой в самой глубокой и самой интимной форме рабства. - Таким образом, она показывает своё новое понимание её статуса. Таким образом, она показывает на своё новое отношение к своему господину, - объяснил я действия девушки. Я видел, что Кэнка полностью одобрил то, что он увидел. - Вот она, униженная и покорная рабыня. Её кличка - Виньела. Она -собственность воина Кэнки из клана Исбу племени Кайила. - Подними голову, посмотри на меня, - приказал Кэнка своей рабыне. В её глазах стояли слезы. - Она хочет говорить, - намекнул я. - Ты можешь говорить, - разрешил Кэнка. - Я ваша, и я люблю Вас, мой Господин, - сказала девушка, и снова опустила голову. Кэнка наклонился и, подняв с земли хлыст, указал им, что девушка должна войти в вигвам. Виньела поползала внутрь, всё также не поднимая головы. - Я вижу, что Ты возвратил мне рабыню лучше, чем та, которую я послал тебе. Я промолчал, лишь пожал плечами. - Я очень доволен, - похвалил меня Кэнка. - Это доставило мне удовольствие. - Мне не хотелось бы убивать её, - признался он. - Я не думаю, что теперь это будет необходимо. Мне кажется, Вы увидите, что она - хорошая рабыня, и что теперь всё в порядке. Кэнка усмехнулся. - Она внутри, и ждёт своего господина, - напомнил я. - Спасибо, - поблагодарил меня Кэнка, и вдруг добавил: - мой друг. - Это был пустяк, мой друг. Кэнка вошёл в свой вигвам, и мгновением спустя я услышал восторженный крик Виньелы, несомненно, сжатой в его объятиях. Я сам прежде, чем мы покинули вигвам Кувигнаки, предложил ей трюк с хлыстом. Я подумал, что это могло бы понравиться Кэнке, и дать Виньеле возможность наглядно, выразительно безошибочно продемонстрировать, что теперь она чётко знала свой статус, и не желала быть чем-то кроме как полной рабыней её господина. Я развернулся и ушёл. Когда я уже удалился от вигвама Кэнки, я услышал её крик экстаза и ещё бескомпромиссный и торжествующий, необузданный звериный и победный рык, собственника рабыни, девушки по кличке Виньела, которую я воспитал и доставил в его вигвам. 11. Пришло время празднеств - Кэнка чрезвычайно доволен, - сказал Кувигнака, подходя ко мне. Это былана следующий день после воспитания Виньелы и её возврата Кэнке, уже более осведомлённой и улучшенной. - Рад это слышать, - улыбнулся я. Мне нравился Кэнка, и как мне кажется, я тоже должен был радоваться, поскольку строго говоря, я был его рабом, хотя именно мне и было поручено, или предложено заняться тренировкой его рабыни - Он разрешил ей носить платье из мягкой, светлой дублёной кожи табука, правда, короткое, рабской длины, - рассказывал Кувигнака. - А ещё он дал ей бисер и мокасины, и заплел ей волосы. И на время празднеств он раскрасил её лицо. - Здорово, - согласился я. Для рабовладельца заботиться о волосах рабыни является обычным делом. Также, подобно гриве кайилы, в них могут вплетать ленты и украшения. Но то, что он разрисовал её лицо, было удивительно. Обычно, среди краснокожих, раскраску лица разрешают свободным женщинам, да и то, только во времена больших праздников. Эта краска обычно наносится супругом женщины. - Я никогда не видел Кэнку, столь счастливым, - заметил Кувигнака. - Я рад за него, - улыбнулся я. - Ты должен увидеть Виньелу, - посоветовал парень. - Она радостна, очаровательна и великолепна. - Превосходно. Я был доволен от сознания, что именно я был тем, кто поспособствовал её преобразованию. Безусловно, я сделал немногое, лишь помог соединиться истинному господину с его истинной рабыней. - Теперь я сам, чувствую потребность в такой рабыне, - пошутил Кувигнака - Грант будет рад, при самых малых признаках интереса к Васнаподхи, кинуть её к твоим ногам, - намекнул я. - Это правда, - согласился Кувигнака. - Она красива и горяча, - похвалил я рабыню. - Но я скорее думаю о том, чтобы заиметь свою собственную рабыню. - Вероятно, Ты мог бы, дёшево купить её у Исанна, - предположил я. - У них есть немало сочных рабынь в их женских стадах. - Я предпочитаю думать о краснокожей рабыне. - Похоже, что Ты рассматриваешь возможность встать на тропу войны, -предположил я, - захватить девушку, и притащить ей в стойбище на верёвке, голую и связанную, привязанную за шею к твоей кайиле. - Дважды я отказался встать на тропу войны, - напомнил Кувигнака, - потому, что я не ссорился с Пересмешниками. Теперь для меня может показаться несколько лицемерным, если я встану на тропу войны, не для дела возмездия или сокрушения врага, а ради просто моего собственного эгоистичного интереса, такого как добыть себе женщину. - Возможно, Ты прав, - согласился я. – А как Ты относишься к набегам для угона кайил? - Я считаю, что это немного неправильно, - ответил Кувигнака. – В этом не так много войны, сколько развлечения. Мы совершаем набег на Пересмешника. Они совершают набег на нас. И таким образом, это повторяется снова и снова. - А что, в таком случае, Ты думаешь об охоте на девушек, или набеге за рабынями? - поинтересовался я его мнением - Возможно, в этом также, больше в развлечения, чем чего бы то ни было ещё. Я знал, что дикари иногда ходили в набеги за девушками, но, безусловно, набег ради угона кайил был намного более распространенным. Символом такого подвига является нарисованная на передний четверти захваченной кайилы, перевернутая «U». Как мне кажется, эта традиция является наследием, традиции похищения других животных, совершенно не характерных для Гора, но обычных в далёком мире, с которого прибыли сюда предки краснокожих. Символ это, более подходит копытному животному, чем опирающемуся на лапы. Смысл обычного знака свершения для захваченной женщины также вполне понятен, он напоминает пару круглых скобок, закрывающих вертикальную линию – (|). Это, кажется, стилизованное изображение, довольно бесстыдное, кстати, нежного женского лона. Подобного общего часто используемого символа за пленённого мужчину, сопоставимого со знаком для захваченной женщины, просто не существует. Мужчины редко захватывают в плен врагов, их обычно убивают. В кодах купов непрозрачные красные круги на перьях обычно обозначают убитых врагов. - Но, - продолжил Кувигнака, - Я думал об этом не с точки зрения любой краснокожей рабыни, а некоторой определённой краснокожей рабыни. - Я понял, - усмехнулся я. - Но мой друг, советую, выкинуть мечту о Блокету из твоей головы. Она не может быть захвачена тобой потому, что она - Кайила, и она -дочь вождя. - Я знаю, - улыбнулась Кувигнака. Такая женщина, даже притом, что она могла бы быть надменной и высокомерной, находится за пределами разрешений захвата Кайилой. Она была защищена от Кайилы. - А что это, у тебя там? – спросил я, указывая на продолговатый предмет, завёрнутый в лоскут сыромятной кожи, что был в руках Кувигнаки. - Я не забыл про это, - рассмеялся юноша. - Я принёс это из вигвама Кэнки. - И что это? – заинтересовался я. - Ты можешь пользоваться этим до конца празднеств, - загадочно сказал Кувигнака. - Так что это у тебя? – удивился я. - Смотри, - выдержав паузу, сказал парень, разворачивая свёрток. - Ух ты! – только и смог выговорить я. - Кэнка очень доволен твоей дрессировкой Виньелы, - объяснил Кувигнака. - Похоже на то, - согласился я. - Он пожелал, чтобы Ты распоряжался этим до конца празднеств. Я смотрел на предмет. Это был тяжелый, гибкий, украшенный бисером кайиловый хлыст. Конечно, скорее это был символ, чем что-либо ещё. Он давал право носящему его воину использовать рабынь, не размещённых в частных вигвамах, в течение всего периода празднеств. Этот хлыст являлся своеобразным допуском ко всем женским стадам племени Кайил. - Это очень щедро со стороны Кэнки, - сказал я. - Ты ему нравишься, - напомнил Кувигнака. - Кроме того, Ты же знаешь, что он никогда не хотел делать тебя своим рабом. Это было сделано из-за того, что он обязан был убить тебя в прерии, за то, что ты освободил меня от привязи. В действительности, я думаю, он только ждет подходящего и безопасного момента, чтобы освободить тебя. Ведь являясь блотанхунком, он должен быть разумным и осторожным во всём, что он делает. - Он очень щедр, - отметил я. - Я думаю, что Кэнка освободит тебя во время банкетов и торгов, - улыбаясь предположил Кувигнака. – Будет смотреться довольно естественно, если он объявит о твоей свободе именно с это время. Кроме того, я думаю, что тебе теперь будет сравнительно безопасно среди Кайил, даже без ошейника. Все уже привыкли к тебе, и знают, что Ты - мой друг. - Это - действительно долгожданные новости, - обрадовался я. Слишком надолго я самоустранился от моей истинной цели в Прериях, я так ни на шаг и не продвинулся в розысках боевого генерала, кюра Зарендаргара – Безухого. Я должен был предупредить его относительно охотящегося на него карательного отряда, остатки которого пережили бойню в Прериях. Охотниками за головами командовали Ког и Сардак, последний - Кровь, высокопоставленный офицер кюров. Моим единственным ключом к разгадке его местонахождения является «кожа истории», которая в данный момент хранится у Гранта. На этой коже, среди прочих рисунков и пиктограмм, было изображение щита, несущего в качестве герба морду Зарендаргара. Если я смогу выйти на владельца этого щита, через него был шанс, определить местонахождение генерала. - Кроме того, я думаю, что после праздников Кэнка может купить тебе в подарок женщину, чтобы она делала для тебя неприятную работу и согревала тебя в одеялах. - Кажется, он действительно оказался доволен Виньелой, - улыбнулся я. - Это так, - согласился Кувигнака. – А ещё, я могу добавить, хотя я и не знаю, насколько это уместно, что они очень любят друг друга. - Тем не менее, она должна быть сохранена в абсолютном рабстве, - предупредил я. - Не беспокойся, - засмеялся Кувигнака. - Она останется рабыней навсегда. Я был рад слышать это. Рыжеволосая землянка под стальной неволей должна превратиться в прекраснейший цветок любви. - Ну, если Кэнка подарит мне женщину, я передам её полностью в твоё распоряжение. Я хочу видеть, что она предоставляет также и тебе, без вопросов и сомнений любые интимные услуги, какие Ты только пожелаешь, - пообещал я своему другу. - Как хорошо идут дела для всех нас! - воскликнул Кувигнака. - Делегация Жёлтых Ножей должна прибыть в стойбище сегодня. Это - время танцев и пиров. Кэнка счастлив. Ты можешь скоро стать свободным, а я, Кувигнака – Женское Платье войду завтра в большой вигвам танцев. В центре стойбища был установлен большой, круглый, разрисованный вигвам. Его высокие стены, приблизительно сорока футов высотой, держались на врытых в землю шестах, сверху покрытые жердями и ветками, огораживали круглую площадку для танцев, очищенную и утрамбованную, приблизительно пятидесяти футов диаметром. В центре этой площадки стоял шест, выструганный несколько дней назад из дерева, срубленного Виньелой. Шест высотой приблизительно двадцать два фута, был врыт в землю на семь или восемь футов, и дополнительно поддерживаемый вантами, прикреплёнными к крепким вбитым в землю вокруг него колышкам. Две сука оставленные на шесте, находились на высоте приблизительно десять и пятнадцать футов от земли. На нижнем суке висел тюк с украшениями и одеждами Виньелы, в которые она была одета, когда рубила дерево. С верхней развилки свисали два кожаных амулета, один с изображением Кайилиаука, другого с мужчины с эрегированным фаллосом. Несомненно, эти амулеты были значимы в символике и магии танцев дикарей. Этот танец, для краснокожего - свят. Он является сакральным действом. Это - тайная магия. Поэтому я не буду даже пытаться упростить это до элементарных терминов или перевести в упрощенные понятия. Важно знать, что для краснокожих, это действительно должно быть сделано, и это связано с такими понятиями как удача, охота и мужская сила. - Я рад за тебя, Кувигнака, - сказал я. - Я ждал уже много лет, возможности войти в вигвам танца. Это будет одним из величайших событий в моей жизни. - Я счастлив за тебя. 12. Я пользуюсь правом украшенного бисером хлыста - Чего тебе здесь надо? - крикнул мальчишка, обуздав свою кайилу всего в шаге передо мной. У его речи было свистящий, взрывной тембр. Это - общая особенность многих из языков краснокожих, и особенно явно он проявляется, когда говорящий взволнован или возбуждён. - Приветствую, юный мужчина, - спокойно поздоровался я. - Вы - Исанна, не так ли? - Да, я - Исанна, - гордо сказал паренёк. – А кто Ты? Ещё два мальчика, верхом на кайилах, приблизились ко мне, однако держась на расстоянии нескольких ярдов. - Я - Татанкаса, раб Кэнки из клана Исбу, - ответил я. - Кэнка - великий воин, - сказал впечатлённый мальчишка. - Я знаю об этом, - кивнул я. - Что Ты делаешь здесь? - Мужской голод приключился со мной, - объяснил я. - У тебя должен быть украшенный бусами хлыст, - напомнил краснокожий малец. - Он - раб Кэнки, - заметил другой. - Можно и не требовать хлыст. - Смотрите, - улыбнулся я, разворачивая свёрток, который принёс. - Ух, ты! Бисерный! – радостно воскликнул первый юнец. - Да, он самый, - подтвердил я. На моём левом плече, висели пять или шесть витков плетеной из сыромятной кожи верёвки. Это была легкая верёвка, но её было более чем достаточно для того вида животного, которым я интересовался. - Ты должен был сразу сказать, что у тебя есть хлыст, - сказал мальчишка, повернулся к двум другим и скомандовал: - Окружай их! И двое юных наездников помчались вдаль сквозь высокую траву. - Следуй за мной, - велел юный пастух Исанна, и, повернув кайилу, направил её вслед удалявшимся мальчишкам. Все пастухи была обнажены, за исключением бричклаутов и мокасин. В руках они держали лассо и кнуты. Через некоторое время мы взошли на небольшой холм, и я смог рассмотреть широкую, но неглубокую, похожую на блюдце долину, приблизительно половину пасанга шириной. - Хэй! Хэй! – издали слышались крики мальчишек, сгонявших животных в плотное стадо. Пастухи раскручивали свои лассо, и щёлкали кнутами. Довольно быстро рабыни были собраны, и хорошо сгруппированы их юными погонщиками. Теперь, все согнанные женщины толпились близко друг к другу, и всё стадо превратилось в маленький плотный круг, в настоящее время относительно неподвижный и топчущийся на месте. Собранные в такую группу животные, неважно четвероногие или двуногие легко управляются и направляются. В такой группе никто не имеет никакой собственной цели, всё стадо должно ждать, чтобы видеть то, что должно быть сделано с ним, а именно, чтобы увидеть, в каком направлении его погонят. - Хэй! Хэй! – кричали юные пастухи, подгоняя своих кайил ударами пяток в бока, размахивая лассо, и щёлкая кнутами. Теперь стадо, подгоняемое мальчишками, занявшими место по обе стороны и немного позади него, начало двигаться в моем направлении. - Хэй! Хэй! – подбадривали два погонщика своих подопечных, помогая им понять направление движения щёлчками кнутов. Стадо, поднимая пыль, уже начало бежать ко мне на холм. Отстающим животным помогали набрать нужную скорость, шипящей кожей, падающей на их спины, бока и бёдра. Затем, один из юнцов ускорил свою кайилу, обгоняя стадо и поворачивая его ко мне. Он сделал это весьма грамотно, чувствовался немалый опыт. На расстоянии не больше нескольких ярдов, ниже по склону от того места, где стоял я, стадо было остановлено и снова в сбито в маленький плотный круг, бесцельный и неподвижный. - Ну, мальчики, Вы здорово с ними управляетесь! – похвалил я пастухов. - Спасибо, - довольно сказал юнец, вместе с которым я ждал, с высоты своей кайилы. – Конечно, ведь мы часто практикуемся в этом. В случае опасности, мы хотим быть в состоянии быстро переместить их к стойбищу. - Ничего сложного, то же самое, как и с кайилами, - сказал другой парень. Я кивнул. Эти пацаны, и другие такие же, как они, направлялись сюда наблюдать за стадами, а не защищать их. При первом признаке опасности, например, если появится вражеский отряд, они должны были гнать стада в деревню, и послать одного мальчишку вперед, чтобы поднять тревогу. Ни в коем случае они не должны были вступать в бой с врагами. Краснокожие не посылают детей бороться с мужчинами. Вообще-то, ребятам не грозила такая уж серьёзная опасность. Очень трудно для взрослого всадника, даже при всём его желании, настигнуть мальчика, который гораздо легче его, да к тому же сидящего на отдохнувшей кайиле. Так что пастушок гораздо раньше мог достигнуть своих вигвамов, находящихся не более, чем в двух или трёх пасангах, а дальше уже предстояло иметь дело с разъярёнными взрослыми воинами. - Прекрасное стадо, - похвалил я. Это было уже третье такое стадо, что я осмотрел за это утро. - Мы тоже так думаем, - с гордостью сказал первый мальчик. – Вон неплохая с отличными ляжками, - указал он кнутом на одну из рабынь, брюнетку. - Да, - согласился я с мнением пастуха. Напуганная девушка, под нашими оценивающими взглядами, попыталась незаметно затеряться, среди остальных прекрасных животных. - Я сам не раз пользовал её, - сказал мальчишка. – Хочешь, чтобы мы вытащили её для тебя из стада? - Нет, эту не надо, - отказался я. - Есть ещё симпатичная, - подсказал другой парень, - вон та курносая с коричневыми волосами. - И она ничего, - признал я. - Как её зовут? В ответ пастухи захохотали. - Это же стадные девки, - сквозь смех ответил один из них. – Нет у них никаких имен. - Сколько их здесь? – поинтересовался я, поскольку пересчитывать их мне было лень. - Семьдесят три, - сказал один из мальчишек. - Это – самое большое женское стадо клана Исанна. - И лучшее, - добавил другой. - Они кажутся молчаливыми, - заметил я. - Девкам в стадах запрещено говорить по человечески, - объяснил один из мальчиков. - Они здесь не больше, чем самки кайил, - засмеялся другой. - Однако они могут, - сказал первый, - показывать свои потребности с помощью стонов и мычания. - Это помогает управлять ими, и напоминает что они - животные. - Вы, хоть иногда гоняете их к воде? - поинтересовался я. - Само собой, - ответил один из пастухов. - Мы кормим их на коленях, - рассказал другой парень. - Им разрешено разнообразить свою еду, собирая ягоды и выкапывая корни дикие репы, - добавил первый парень. - А ещё мы даём им жевать корни сипа, и внимательно смотрим за тем, чтобы они глотали, постепенно и маленькими порциями, - сказал второй мальчик. - Да, а в конце мы осматриваем их, приказав стоять с широко открытыми ртами, чтобы убедиться, что они получили свою дозу корня. Я кивнул, понимая, о чём речь. Корни сипа чрезвычайно горьки. Рабское вино, кстати, делают именно из этих корней. Рабыни краснокожих, как и все рабыни в целом на Горе, скрещиваются и оплодотворяются только тогда, и только с тем, кого выбирают рабовладельцы. - И как, часто они отбиваются от стада? – спросил я, улыбнувшись. - Нет, - засмеялся юный пастух, хлопая кнутом по своей ладони. - Ночью, чтобы уменьшить возможность угона, мы стреноживаем их, связываем их между собой в цепочку верёвками за шеи, а руки стягиваем за спиной. А потом эти цепочки привязываем к столбам около стойбища. - Кто-нибудь из них пытался сбежать? - Нет. - Не более одного раза, - захохотали пастухи. - Никто из таких животных никогда не пытается сбежать от Исанна больше, чем однажды. - Некоторых, кто пытался сбежать, съели слины в прериях, - объяснил первый из мальчишек. - Остальных ловят и возвращают в стойбище, где их связанных отдают нашими женщинами, и те три дня объясняют, что убегать запрещено. - И каково наказание за вторую попытку побега? – поинтересовался я. Подрезают сухожилия на ногах, - объяснил один из пастухов, - и затем оставляют одних, когда стойбище перекочёвывает на новое место. - Я понял. Я могу поговорить с одной из них? – спросил я разрешения. - Конечно, - ответил первый из мальчишек. Я подошёл к женскому стаду. - Ты, - указал я на темноволосую женщину, - выйди вперед. Она немедленно сделала шаг вперед, и встала передо мной на колени. - Ты можешь говорить со мной но кратко, - разрешил я. - После этого Ты снова возвращаешься, к языковым правилам стада, тем правилам, по которым, без разрешения рабовладельцев, или тех кто имеет такие права, Вы не можете использовать человеческую речь. Ты поняла? - Да, Господин, - ответила она. - Есть ли для тебя возможность сбежать? - Нет, Господин, - испуганно задрожав, сказала рабыня, и опустила голову. Также я заметил, как некоторые из других женщин пятятся назад. - Ты действительно в этом уверена? - Да, Господин, - повторила она, съёжившись от ужаса. - Что по поводу других женщин, они тоже знают это? - Да, Господин. Мы все знаем это! Все мы знаем, что побег для нас невозможен! - Ты можешь вернуться в стадо, - разрешил я. Женщина быстро втиснулась назад и постаралась спрятаться среди остальных животных. Я заметил, что некоторые из остальных женщин прислушивались к моими беседами с мальчишками, а позже и к моему разговору со стадной рабыней. В их глазах я видел ужас. Они отлично понимали, всю безнадежность даже мысли о побеге. Даже если они сумели бы ускользнуть от своих краснокожих преследователей, что казалось почти невероятными, впереди их будут ждать только прерии и слины. Все эти женщины, как большинство белых женщин попавших в Прерии, хорошо знали, что к их ужасу они, жили только благодаря милосердию и терпению краснокожих рабовладельцев. - Через луну или две пора будет думать о стаде, - пояснил один из пастухов. - Кого-то мы обменяем, а кого-то продадим, - сказал второй мальчишка. - Кажется, любая из них стоит того, чтобы оставить, - похвалил я, восхищенно. - Это - ухоженное стадо, - похвастал третий паренёк. - Несомненно, кого-то оденут и возьмут в частные вигвамы на время зимних лун. - Их можно использовать для выкапывания из-под снега навоза кайилиаука. Кизяк из навоза кайилиаука был обычным видом топлива на равнинах. - А ещё они хороши, для того, чтобы извиваться на одеялах. - Если кто-то понравится, мы вытащим для тебя любую девушку из стада. - Он - раб Кэнки. Дай ему хорошую. - Хочешь ту темноволосую, с которой Ты только что разговаривал? Глазом не успеешь моргнуть, как у неё на шее будет верёвка. - Нет, - ответил я. – Спасибо, эту не надо. Должен признать, что темноволосая была прекрасным экземпляром, изящным примером прекрасных двуногих животных водящихся в этом стаде, с восхитительными грудями, узкой талией и широкими бёдрами. У неё был прелестное лоно. Я ни сколько не сомневался, что она могла бы стоить две шкуры кайилиаука. - Есть ещё неплохая, - выступил один из мальчиков, указывая на красотку с красно-коричневыми волосами. - Одна удар хлыста и она потечёт. - Честно говоря, я разыскиваю определённое животное. Могу я осмотреть всё стадо, не здесь ли оно пасётся? – попросил я у юных пастухов. - Конечно, - разрешил первый мальчишка. Кажется, я заметил нужное мне животное, красивое и светловолосое, пытающееся затеряться в стаде. Теперь нужно было только некоторое время, чтобы определить, где оно прячется. Я подоткнул хлыст и кожу, в которую он был завёрнут, за пояс. Я подошёл вплотную к женщинам, и зычно скомандовал: - Уступить дорогу! Встать на колени! Стадо повиновалось незамедлительно. Я шагнул между стоящими на коленях двуногими животными клана Исанна. Поиски не заняли много времени, и вскоре я остановился около одного из них. Она стояла на коленях, низко опустив голову к траве. Я встал, возвышаясь над ней, и она задрожала. Взяв рабыню за волосы, и присев рядом, я опрокинул её в траву, и перевернул на бок. Рукой сжавшей волосы я повернул к себе её голову, и держал так, чтобы можно было рассмотреть черты лица. Да, это была она, та, которую я искал. Тогда я поставил её на колени, толкнув голову к земле. - Руки за спину! Запястья скрестить! - приказал я. Она послушно выполнила приказ, и через мгновение я затянул на них конец легкой, тонкой верёвки, что свисала с моего плеча. Затем я протянул верёвку от её запястий и обмотал пять раз вокруг шеи, и пропустил свободный конец под верёвкой, идущей от связанных запястий, и перекинул его вперёд, таким образом, формируя удобный безузловую привязь. Такой тип связывания подходит для транспортировки на коротком поводке. Свободный конец, просунутый под верёвкой, идущей от запястий, препятствует тому, чтобы девушка могла бы сбросить петли с шеи простыми круговыми движениями, несколько раз подняв и опустив голову. Впрочем, даже если бы она и смогла это сделать, то оставались ещё связанные запястья. Надо упомянуть, что обычно верёвка завязывается плотно, но не туго. Должна быть слабина, чтобы можно было просунуть два пальца между горлом и петлями. Давление, которое чувствует пленница, должно чувствоваться на затылке, а не на горле. Хорошо выполненная гореанская привязь вообще не препятствует дыханию девушки. Исключение - ошейник-удавка, который действительно затрудняет дыхание, но только если рабыня проявит, хотя бы минимальную непокорность. В городах Гора более распространено использовать ошейники и поводки чем такие привязи, или привязи с узлом на горле. Обычно поводок имеет защёлкивающийся, а иногда замыкающийся карабин. Такой карабин, может быть использован разными способами. Его можно защёлкнуть на звене цепи, или кольце, закреплённом собственно на поводке, превращающимся в отдельное устройство системы ошейника-и-поводка. Или же карабин крепится к ошейнику, или кольцу на ошейнике, в этом случае к нему можно прицепить верёвку или цепь. - На ноги! - приказал я. Девушка встала, и я потащил за привязь это выбранное мной холёное, соблазнительное животное из стада. Она торопливо семенила следом, стараясь, чтобы поводок не успевал натягиваться, поскольку, хотя такая привязи и не затягивается на шее, на всё же натягиваясь, доставляет чувствительную боль. - Она симпатична, но это не лучший выбор, - предупредил первый паренёк. - Почему же? – удивился я. - Да она холодна, как кусок льда, - засмеялся он. - Я видел её дважды в деревне, - припомнил я, - первый раз при входе вашего клана в стойбище, и затем, ещё раз днём позже. Она показалась мне интересной. - Мы посылаем часть из них, работать в стойбище, - объяснил первый пастух, -если есть потребность в них, или если надо доставить женщинам собранные коренья и ягоды. Ну, или для других работ, вроде скручивания травы для трута или сбора хвороста и навоза кайилиаука для кизяков. Кто-то же должен поставлять подобные вещи в стойбище. - Конечно, иногда кое-кого направляют мужчинам, для развлечений с девками, -усмехнулся я. - Бывает, мы пригоняем караван из пяти или шести девок в стойбище для подобных целей, - подтвердил первый мальчишка. - А эта шлюха, - указал я на девушку на моей привязи, - часто занимает место в таком караване? - Нет, - рассмеялся один из пастухов. - Кому она нужна, она же - кусок льда, - добавил первый мальчик. - Выбери другую, - предложил второй. - Сколько времени я могу держать её у себя? - До заката она должна быть помещена вместе с другими, - предупредил мальчик. Я взглянул на тонкие щиколотки моей подопечной, и подумал, что они будут хорошо выглядеть заключённые в кожаный ремень для стреноживания, с узлом на внешней стороне левой лодыжки, который она не сможет развязать своими стянутыми за спиной руками. Точно такие же ремни используются и для двух передних лап кайилы. - Благодарю, вас, парни! – сказал я улыбнувшись. - Вы мне здорово помогли! Я повёл выбранную девушку от стада к месту, которое я выбрал заранее, в тени нескольких деревьев, около небольшого ручья. Один раз я оглянулся, и обменялся краснокожими мальчишками взмахами рук. Я заметил, некоторые из женщин в стаде, выглядели довольно радостными от того, что блондинка была уведена на моей привязи. Похоже, что она была высокомерной, тщеславной девкой, не слишком нравящейся своим товаркам. Притом, что я знал о ней, это не удивительно. - Вот здесь мы и остановимся, - сказал я, остановившись среди деревьев, и привязывая верёвку к ветке. Я осмотрелся вокруг. Мой парфлеш, с небольшим количеством еды, висел на суку, там, где я его оставил ранее, когда подбирал уютное местечко. Тут же, лежала большая, скатанная в рулон шкура. Именно эту шкуру, я развернул и тщательно расправил на траве. Маленький кожаный лоскут, в который был завёрнут хлыст, я бросил рядом. - Это кожа, - пояснил я, указывая на ту, что поменьше, - размером с циновку подчинения принятую в Тахари. Я посмотрел на девушку. - Ты можешь опуститься на колени, - разрешил я. Она встала на колени, при этом витки привязи на её шее смотрелись весьма изящно, будучи слегка натянутыми верёвкой закреплённой к дереву. - Я знаю, что Ты говоришь по-гореански, - заметил я. Это было хорошо для меня, поскольку общаться не наречие Кайила, пока ещё было сложно. Она не отвечала. - Расставь колени, - велел я. – Шире! Она сделала, как было приказано. Я пристально осмотрел её. Здесь, до заката, она была моей. - В стаде, Ты попыталась скрыться от меня. Она сердито отвела взгляд. - Ты кажешься слишком молчаливой, - заметил я. - Возможно, тебе язык отрезали, или разделили на две половины за дерзость. Я подошёл к ней и, схватив её за волосы, задрал ей голову. - Открой рот, - приказал я, и она сразу подчинилась. - Нет, дело не в этом. Она что-то сердито промычала. - По крайней мере, Ты способны издавать звуки, - отметил я. Она нервно дёрнула головой. Я обошёл вокруг рабыни, оглядывая её тело, сказал: - Твои изящные формы наводят меня на мысль, чтобы Ты не должна быть куском льда. Они предполагают, что Ты способна реагировать на ласку, как гормонально нормально развитая женщина. Я вижу, что Ты не была заклеймена. Я присел перед ней и коснулся её шеи сбоку под ухом, но она рассерженно отдёрнулась. Этот телодвижение вызвало у меня недовольство, ибо рабыня должна приветствовать прикосновение мужчины, а в действительности даже умолять об этом. Рассердившись, я потянул хлыст из-за своего пояса. Заметив моё движение, и поняв его смысл, девушка задрожала от ужаса. Она быстро замотала головой, издала тонкий, возражающий и просящий писк. Она приподняла и повернула голову так, чтобы сторона её шеи смотрела на меня, чтобы я мог трогать, если мне того хочется. - Ах, да, ну конечно. Ты же стадная девка. Ты не можете использовать человеческую речь без разрешения, - наконец-то дошло до меня. По ошибке, я решил, что запрет на человеческую речь, наложенный на стадных женщин, прекращает действовать, когда, как в данном случае, её увели из стада. Теперь я понял, что это не так. Это имело смысл, конечно же, например, никто не ожидает человеческой речи от самки кайилы, даже если она не находится в табуне. Теперь, у меня было намного более ясное понятие эффективности дисциплины, в которой краснокожие рабовладельцы содержали своих бледнолицых красоток. Она энергично закивала своей головой. - Интересно, стоит ли давать тебе разрешение говорить по-человечески, -размышлял я. - Возможно, будет лучше накормить, и использовать тебя как простое соблазнительное животное, и не трудиться усложнять наши отношения твоей человеческой речью. Она испустила жалобный стон. - Похоже, тебе давненько не разрешали разговаривать, не так ли? – поинтересовался я. Она кивнула. - Ты хочешь получить разрешение говорить? Она кивнула с надеждой и тревогой. - Ты просишь об этом? Она так отчаянно закивала. - Очень хорошо. Ты можешь говорить – разрешил я. Обычно я разрешал моим рабыням говорить. Однако, бывали случаи, когда я приказывал, чтобы они служили мне безмолвно, как всего лишь восхитительные животные. Только двум своим рабыням я никогда не разрешал говорить в моем присутствии, и то вскоре я избавился от обеих. - Как же хорошо, быть в состоянии говорить! – воскликнула она. - Ты можешь поблагодарить меня за это, - сообщил я ей. - А если я не хочу делать этого, - дерзко спросила она. - Легко полученное тобой разрешение, может так же легко быть отобрано. - Спасибо, - тут же сказала она. Мне понравилось вырвать это небольшое количество любезности, этот символ примирения, от этой женщины. - Спасибо - что? - уточнил я. - Но Вы - раб! - воскликнула она. - Вы носите ошейник! - Спасибо - что? – повторил я свой вопрос. Она молчала. - А знакома ли Ты с хлыстом? – поинтересовался я, кладя рука на украшенную бисером рукоятку. - Спасибо, Господин, - быстро исправилась рабыня. - Да, Господин! - Похоже, что Ты уже испытала его на себе, - предположил я. - Да, Господин. - Ты знаешь, зачем я тебя сюда привёл? - Вы собираетесь использовать моё тело, один или более раз. Потом Вы возвратите меня в стадо. Я готова. Вы можете сделать это. Я с усмешкой посмотрел на неё. - Я не хочу быть выпорота хлыстом, - объяснила она. - Почему же только что, Ты пыталась уклониться от моего прикосновения? - Я сочла его раздражающим и неприятным. Я осмотрел её тело, поскольку сказав это, она напряглась, и отпрянула. Это совершенно отличалось от нормальной реакции тела рабыни, которое кажется столь теплым и мягким, столь чувственным и наполненным жизненной энергией, столь отзывчивым к прикосновениям, ласкам и объятиям. Я заметил, что её тело было окаменевшим телом несчастной женщины. - Ты не помечена клеймом, - повторил я. - Нет. - Ты из загонов Ваниямпи? – спросил я. Ваниямпи, это рабы краснокожих, проживающие в крошечных, изолированных сельскохозяйственных сообществах. Они снабжают своих владельцев зерном и овощами. Эти чудаки придерживаются идеалов равенства обоих полов. - Нет. - Каким образом Ты попала в стадо Исанны? – заинтересовался я. - Вам не обязательно знать обо мне что-либо, чтобы пользоваться мной, - зло ответила она. - Говори, рабыня! - приказал я, и слегка хлопнул хлыстом по своей левой ладони. - Да, Господин, - быстро исправилась она, и сказала: – Когда-то я была гражданкой Ара. Акцент девушки, мягкий и текучий, подтвердил её слова. - Я была из касты торговцев, и организовала компанию для торговли вдоль Иханке. Я наняла пять мужчин. Я рассматривала дикарей, как невежественных варваров, и послала своих помощников в соседние торговые места, открытые Пыльноногими для любых белых торговцев, снабдив их самыми дешёвыми и низкокачественными товарами, которые они должны были попытаться продать дикарям. Я планировала обогатиться на торговле шкурами и рогом. Вообразите моё удивление, когда, стоя на крыльце моей маленькой лавки, я увидела своих пятерых мужчин, связанных и с кляпами во ртах, тянущих волокуши, возвращаясь от Иханке. И в тот же момент кто-то схватил меня сзади. Это были дикари - Пыльноногие. Я был раздета и связана. Они подвели меня к волокушам и показали на возвращённые низкокачественные товарами, которые я послала на торговые места. Кое-что, правда, на одной из волокуш было не моим. Это была прекрасная шкура кайилиаука. Один из Пыльноногих показал её мне, затем ткнул пальцем в шкуру, а потом в меня, и бросил ту шкуру на крыльцо моей лавки. Это была их оплата за меня. А меня угнали в Прерии. Вот так я и стала рабыней краснокожих. - По крайней мере, за тебя должным образом заплатили, - усмехнулся я. - Да, - сердито сказала бывшая гражданка Ара. - Как Ты попала к Исанна? - Пыльноногие продали меня Слинам, Слины продали Жёлтым Ножам. - Кажется, что никто не стремился держать тебя у себя, - заметил я. - Возможно, - согласилась она. - И какова была твоя цена? – спросил я рабыню. - Слин получили меня за два ножа, я Жёлтым Ножам обменяли на зеркало. - Значит Пыльноногие, первоначально предполагали, что Ты будешь стоить одну шкуру. Потом твоя цена упала до двух ножей, и затем и вовсе до зеркала, - сделал я простой вывод. - Да, - сказала она, с горечью в голосе. - Как мне кажется, Ты не могла не заметить, что Ты становилась дешевле с каждой продажей. - Да, я отлично это видела, - рассердилась девушка. - Так всё-таки, каким образом Ты, наконец, попала в стадо Исанны? - Исанна взяли меня с двумя дюжинами других девушек, во время набега для поимки рабынь, - сказала она. – Нас всех пригнали в земли Исанна. Я кивнул. Земли Исанна лежат вокруг Скалы Советов, к северу от северной развилки Реки Кайила и к западу от Реки Змея. - Но тебя не оставили в частном вигваме, - заметил я. - Тебя отправили в женское стадо. - Меня испытали, и затем загнали в стадо, - подтвердила она. - Очевидно, тебя не сочли ценной рабыней, - объяснил я. - Я красива, - заявила она, извиваясь в путах. - Вы же видели, что я была проведена у стремени воина в процессии Исанна в стойбище Исбу! - Это верно, - признал я. – Тебя сочли годной, чтобы показать как трофей воинов Исанна. - Да. - А потом тебя отослали назад в стадо, - напомнил я. - Да, - сказала девушка, и замкнулась в себе. - Почему, Ты смотрела на меня с таким презрением, во время наших двух предыдущих встреч? Она вскинула голову, и презрительно посмотрела на меня. - Я советую тебе отвечать, рабыня! - прикрикнул я, продемонстрировав ей хлыст в моей руке. - Вы – всего лишь раб, - внезапно выплюнула она. - Я презираю мужчин рабов. Я ненавижу их. Я слишком высока для них. Я слишком хороша для них. Я выше их! Девушки, такие как я, могут принадлежать только свободным мужчинам! - Я понял. - Также, я - собственность краснокожего господина! – гордо заявила она. Я кивнул. Я видел, что она уже узнала и научилась уважать краснокожих. Из женщины, которая когда-то держала их за простофиль и необразованных дикарей, она превратившись в их рабыню, узнала их, как страшных воинов и умелых охотников. Верхом их кайиле, с копьём в руке, они были правителями Прерий, Убарами равнин. В Прериях, принадлежность краснокожему господину становится чем-то вроде награды для женщины, особенно для низкой белой женщины. - Но совершенно очевидно Ты не самая ценная часть собственности для твоего хозяина, – предположил я. - Почему? – зло вскинулась она. - Тебя держат в стаде, - напомнил я ей. Она сердито прятала взгляд. Я отвязал привязь от ветки и смотал верёвку с её шеи. Затем освободил ей руки, и отложил верёвку в сторону. - Возможно, вам стоило оставить меня связанной, или поместить мои ноги в распорки, - заметила она. - В этом не будет необходимости, - отозвался я. Она потерла запястья, возможно, я связал её слишком туго. Но мне было важно, чтобы девушка осознала себя связанной. - Что Вы собираетесь делать со мной? - взволнованно спросила она. - Много чего, но среди прочего, я собираюсь несколько улучшить собственность твоего господина, - уклончиво ответил я. Она смотрела на меня, явно не понимая моих намерений. - Встать на руки и колени, - приказал я. Она повиновалась беспрекословно. - Видишь этот хлыст? - Да, Господин, - вздрогнув, ответила она. - Я дам тебе ин или два, чтобы заползти на шкуру, которую я расстелил на траве, - объяснил я. - После того, как Ты там окажешься, я буду без колебаний использовать хлыст за попытку покинуть покрывало в течение следующего ана. Кроме того, если я сочту необходимым, применю его, даже, когда ты будешь на шкуре. - Я поняла, Господин. - Иди, - скомандовал я. Она поползла к расстеленной шкуре. Присев на ней, она посмотрела на её края. Это был её остров безопасности, или возможной безопасности. Она знала, вне этого островка, в течение следующего ана, её ждёт хлыст и боль, что её ждёт на нём, она пока не знала. Конечно, это была известная хитрость дрессировщиков рабынь, обычно используемая только со свежими невольницами, молодыми и неопытными девушками, боящимися сексуальных аспектов их рабства. Их заводят в большую комнату, обычно пустую, или почти пустую, исключая большую постель. Там им сообщают, что их будут пороть где угодно в комнате за исключением постели, но возможно могут, ударить и на ней. Само собой разумеется, девушки бросаются к кровати и боится оставлять её в течение всего назначенного им срока, видя в ней место возможного убежища, несмотря на то, что именно там и будет иметь место её сексуальная эксплуатация и обладание ими. Некоторые тренеры, если остаются недовольны, могут сбросить девушку, и заняв место между нею и кроватью, нанести ей несколько ударов плетью, прежде чем позволить запрыгнуть назад. Там, в месте возможной безопасности у неё будет шанс ещё раз отчаянно попробовать, быть более приятной. Кстати это может быть единственный раз в месяц, когда девушка будет спасаться на кровати. Пока навыки рабыни не улучшаются, её местом безопасности могут оказаться меха, или циновка, или даже голые камни или кафель, в ногах постели. Действительно, многие рабовладельцы даже превосходных рабынь отправляют спать в ногах своей кровати. Возможно, уже слишком очевидно, что данное упражнение, с таким оригинальным использованием кровати, должно переломить страх новообращённой рабыни перед постелью и поощрить видеть это в выгодном свете, как место относительной безопасности, комфорта и удовольствия. Возможно, во враждебном окружении она пожелает его защиты и значимости, и захочет поскорее там очутиться. Позже, конечно, исходя из более возвышенных причин, она придёт к тому, чтобы смотреть на постель с ещё большим рвением и привязанностью. На ней ей разрешат служить её господину и на ней, она в свою очередь, почувствует его прикосновения, как любящая отдающая себя рабыня. - Сядь на левое бедро, - велел я, - Вытяни правую ногу, ладонями обопрись на покрывало. - Вы не можете убить меня, - предупредила она. - Я принадлежу не Вам! - Это - спорный вопрос, - ответил я. - Поскольку я держу украшенный бисером хлыст, как мне кажется, в этом контексте, я действительно имею такие права по отношению к тебе. Во всяком случае, даже если я этого не сделаю, то моя жалоба мальчишкам, переданная ими твоему владельцу, конечно, будет рассмотрена. А уж он тогда будет решать, заслуживает ли твоё неповиновения или возникшие трудности того, чтобы наказать тебя смертью. А так как Ты – стадная девка, то сомневаюсь, что он будет долго думать над этим вопросом. Вот так-то лучше, – усмехнулся а, когда она приняла положение, которое я предписал. - Пожалуйста, не жалуйтесь мальчишкам, - запросила она. - Они очень жестокие! - Они не жестокие. Они – всего лишь хорошие пастухи, - поправил я. - Когда я не смогла их ублажить, они избили меня хлыстами, - пожаловалась она. - Не волнуйся, - сказал я, и тут же предупредил: - Если я не буду доволен, я сам умею хорошо обращаться с хлыстом. А потом я решу уже решу, жаловаться твоим пастухам или нет. Она застонала. - У тебя хорошая изящная фигура рабыни, - отметил я, рассмотрев её в этой позе. - Вы можешь поблагодарить меня. - Спасибо, Господин. - Многих волнует вопрос, почему же, тогда Ты настолько никчёмна. Ты стоила шкуру, затем два ножа, а в конце только зеркало. Теперь Ты докатилась до стада. Почему тебя ценят столь низко? - Я не знаю, Господин. - Мальчики сказали мне, что Ты - кусок льда. - Что я могу поделать с этим, если я невосприимчива? - спросила она. - Такова моя природа. - Я также заметил, что Ты высокомерна и неприветлива. Таким образом, с какой стороны не посмотри, Ты - никудышная рабыня. Она раздраженно дёрнула головой, за что я тут же сильно хлестнул её, по правому бедру. Она вскрикнула от резкой боли, и посмотрела вниз, на край шкуры. - На твоём месте я бы дважды подумал, прежде чем я стал издавать сердитые звуки или нетерпеливые жесты, - посоветовал я своей подопечной. - Да, Господин, - всхлипнула девушка. - Ты находишь мужчин привлекательными? - Какое это имеет значение, если я в любой момент могу быть ими изнасилован для их удовольствия? - спросила она. - Ты находишь их привлекательными? – повторил я свой вопрос, поднимая хлыст. - Иногда, - призналась она, - они заставляют меня чувствовать себя неловко. - Каковы были твои отношения с мужчинами до порабощения? - Неужели Ты не можешь просто взять меня и использовать? - Говори, - сказал я, и вновь продемонстрировал хлыст. - Когда-то, несмотря на то, что была гордой свободной женщиной Ара, я чувствовала желание вступить в семейные отношения с мужчиной. - Понятно, - кивнул я поощрительно. - Я решила, что разрешу некоторым из них, на основе моего собственного тщательного отбора, рассмотрев их со всех сторон и в разных ситуациях, познакомиться со мной, чтобы я могла бы, из числа их, выбрать достойного моей дружбы. Тогда, возможно через какое-то время, если бы я почувствовала себя настолько готовой, и если бы он был полностью приятным и совершенно подходящим мне, то я могла бы принять его предложение о вступлении в семейные отношения со мной. - И как у тебя проходило это дело? - Я собрала много молодых мужчин, - сказала она. - Я сообщила им о своей готовности к знакомству и поставила им строгие условия отношений в семье, такие как абсолютное равенство, и тому подобные. - И что произошлодальше? – спросил я, уже зная ответ. - Все ушли, вежливо попрощавшись, - обиженно ответила она, - и я никогда не видела их снова, за исключением одного маленького, похожего на урта, который сказал мне, что он полностью разделяет мои взгляды. - Вы вступили в брак с ним? - Я обнаружила, что его интересовало только моё богатство, - зло сказала она. -Я прогнала его. - Ты была сердита и обижена, и решила полностью посвятить себя ведению бизнеса, - угадал я. - Да. - А ещё, исходя из других аспектов твоей истории, я заключаю, что Ты стала корыстной и жадной. - Возможно, - пробормотала она. - А затем Ты была захвачена, приведена в Прерии, и сделана рабыней. - Да. Могу я как-то выбраться из этого положения? – спросила она, с надеждой гладя на меня. - Нет, - остудил я её. - Вам нравится то, что Вы видите? - Ты должна надеяться, что мне понравится то, что я вижу, - поправил я. Она с трудом сглотнула. - Да, - всё же ответил я. - Мне нравится то, что я вижу. - Я полагаю, что должна быть благодарной за это. - Я думаю, что я был бы благодарен на твоём месте, так как Ты - рабыня. - Конечно, - сказала она, и с горечью добавила: - Но я не хочу быть выпоротой или убитой. - Да, я надеюсь на это. - Вы любите заставлять голых женщин позировать для вашего удовольствия? – поинтересовалась она. - Да, - не стал я отказываться от очевидного. - О, - произнесла она. - Я думаю, что Ты просто боялась своей женственности, - объяснил я. - Это кажется совершенно ясным, даже рассматривая твои действия в Аре. И кстати это, весьма обычно для свободных женщин, потому что они чувствуют, что глубокая женственность может вызвать любовь, а любовь для женщины, всегда подразумевает неволю, пусть не всегда предполагая верёвки и цепи. Она посмотрела на меня заплаканными глазами. - Когда тебя отвергли как женщину, тебе причинили боль и рассердили. Ты решила для себя сделать так, чтобы никогда больше не повторился подобный оскорбительный отказ. Теперь мне понятно, почему Ты стала враждебна к мужчинам, и за что Ты возненавидела их. Ты захотела превзойти их, это была бы твоя особая месть на них. Ты пришла, к тому, что стала бояться определенных чувств. И Ты отступила ещё дальше от своей природной женственности. - Нет, нет, нет, - плакала она, размазывая по лицу слёзы. - Я - плохая рабыня только потому, что я холодна! Это - моя природа! Я не могу ничего поделать с этим! - Это не твоя природа. И Ты можешь изменить это, - сказал я зарёванной девушке. - Господин? - Ползи к траве, - приказал я. - Быстро! Она задрожала, но поползала к месту указанному мной. - На колени, в позу для наказания плетью! - скомандовал я ей. Она встала на колени, дрожа, опустив голову в траву, уперев в скрещенные, как если бы они были связаны запястья. Я трижды ударил её хлыстом. - Теперь Ты - выпоротая рабыня, не так ли? – спросил я. - Да, - прорыдала она, - Я - выпоротая рабыня. - Ты принадлежишь мужчинам, - сказал я, и ей стегнул ещё раз. - Я попытаюсь быть приятной! – крикнула она сквозь слёзы. - Я уверен, что Вы сделаешь это, мое дорогое животное. Но интересный вопрос состоит в том, преуспеешь ли Ты, - усмехнулся я, добавил ещё два удара. - Ой! - закричала она от боли. – О-о-ой. - Ты умоляешь меня о том чтобы тебя пустили на одеяло? - Да, Господин! - Разрешаю тебе возвратиться, на одеяла, рабыня. Она стремительно бросилась назад к шкуре, и легла на живот на ней, словно благодаря за предоставленную ей относительную безопасность. Она задыхалась от плача. - На спину, рабыня! – последовала моя следующая команда, я не собирался давать ей время, чтобы прийти в себя. - Руки вдоль тела, ладони вверх, правое колено поднять. Вздрагивая и морщась от боли в исполосованной спине, она подчинялась. - Каково место женщины? – грозно потребовал я ответа. - У ног мужчин! - И где Ты сейчас находишься? - У Ваших ног! – плакала она. - Кто Ты? - Рабыня, рабыня! - Мужчины достаточно долго терпели тебя, рабыня. Это терпение уже на исходе. - Да, Господин! - Ты больше не свободная женщина, - напомнил я. - Это - всё для тебя теперь позади. Ты - теперь только порабощённая женщина, всего лишь рабыня, в полной власти мужчин. - Да, Господин, - она задыхалась от страха и плача. - Соответственно, Ты больше не можешь думать о себе как свободная женщина, тем более позволять себе поступать так. Ты должна впредь, думать и поступать как рабыня. Ты должна чувствовать как рабыня, жить и любить как рабыня! - Да, Господин, - отвечала она сквозь рыдания. - Рабыня. - Да, Господин. - Никаких препятствий больше не существует между тобой и твоей женственностью. - Нет, Господин, - сказала она, испуганно. Я уронил хлыст около шкуры, и присел на корточки около девушки. - Когда я тебя трогаю, Ты должна чувствовать, глубоко и полно, концентрированно и превосходно, с благодарностью, радостно и покорно, и позже, когда Ты отдашься мне, Ты сделаешь это, безусловно, полностью, безоговорочно и беспомощно, не сдерживая себя ничем. - Но тогда я должна стать ничем, всего лишь рабыней, беспомощной в руках её господина. - Да, именно так! Она в ужасе смотрела на меня. Я встал на колени рядом с лежащей рабыней. - Сядь, - велел я. – Обними меня руками за шею. Она повиновалась. - Губы рабыни, - отдал я следующую команду. Она сложила губы, и затем я нежно поцеловал их. - Это ведь теперь не столь страшно, не так ли? – спросил я, отстраняясь. - Что делают мужчины с рабыней, когда действительно хотят её? – прошептала девушка. - Всё. - А что должна дать им рабыня? - Всё, и даже больше. - Я боялась, и надеялась, что так и будет. Я улыбнулся. - Вы видите? Я - рабыня. - Я знаю, - ответил я. Она была женщиной. - Вы читали книгу Притиона Клеркуса с Коса? – вдруг спросила она. - Неужели бывшая свободная женщина, гражданка Ара, читала это? - удивлённо спросил я. Это был трактат о неволе. - Рабыня, не ставит условий, она не желает мелких требований к ней, она не просит лёгкости, она ничего не просит, она дает всё, она стремится любить и самоотверженно служить, - процитировала она на память. - Ты хорошо запомнила это, - заметил я. - Вы читали это? – всё же хотела знать она. - Да, - ответил я. Я отлично помнил это изречение. Девушка, возможно, когда-то слышала и запомнила его. - Я всегда была очарована неволей, - вдруг призналась она, - но я никогда не ожидала, что сама стану рабыней. - Поцелуй меня, рабыня, - попросил я. - Слушаюсь, Господин. - Теперь Ты боишься, что как рабыня, можешь быть отвергнута? - Теперь, как рабыня я вижу, что это не имеет значения. Боязнь таких вещей, ко мне не относится. Скорее надо следить, чтобы быть абсолютно приятной. Если я отвергнута, это не имеет значения, поскольку я – всего лишь рабыня, как рабыня я -ничто. Я являюсь бессмысленной и ничего не стоящей вещью. Таким образом, какое может иметь значение, если я должна презираться и отвергаться? Просто я должна попробовать ещё раз, снова стремясь беспомощно служить и любить. Я не отвечал ей. Зачем? Пройдёт совсем немного времени, и она, в любом случае, сама изучит, что меньшее чего должна бояться рабыня – это быть отклонённой. Скорее она должна бояться обратного. Она как раз должна опасаться, что один только вид её будет приводить мужчину в полубезумное состояние от страсти, и что возможно, он не остановится до тех пор, пока не поместит её в свои цепи. - В своём трактате, Притион Клеркус, прежде всего, озабочен только одной формой неволи, той, что касается рабыни для удовольствий, - объяснил я. - Это верно. - Но рабство многогранно, и некоторые его виды, несомненно, довольно страшны и неприятны. - Да, - вздрогнула она, ибо слышала, об использовании рабства в сельском хозяйстве, и в таких местах, как общественные кухни и прачечные. Несомненно, она была наслышана о позорном рабстве и рабстве мести. Одной из форм рабства мести является рабство замещения, в котором одна женщина, полностью невиновная, порабощается и становится объектом ненависти, вместо другой женщины, называемой «по-крайней-мере-временно-недоступной», при этом даже получая её имя. Женщина заменитель в этой ситуации, конечно, действительно порабощается. Даже если ненавистная женщина позже захвачена, её заменительница не освобождается. Она обычно может быть просто продана или обменена. - Но общим знаменателем для любого вида рабства является то, что женщина должна быть полностью покорной и приятной и во всех отношениях, и она полностью объект желаний её господина. - Да, Господин. - Ты можете поцеловать меня снова, рабыня, - разрешил я. - Да, Господин, - сказала она, и прильнула к моим губам, а я осторожно положил её обратно на покрывало. Её руки всё ещё были сомкнуты на моей шее. - Вы собираетесь учить меня быть приятной? - Да. - Значит, Вы будете улучшать, собственность моего владельца. - Да. Но я собираюсь сделать несколько больше, чем просто научить тебя, как ублажать мужчин. - Что же? – удивилась она. - Когда я закончу с тобой, моя голая красотка в бисерном ошейнике, Ты будешь очень сильно отличаться, от тебя теперешней. Она смотрела на меня, молча и непонимающе. - Я собираюсь превратить тебя в мечту мужчины об удовольствии, - объяснил я. - Сделайте так, - попросила она, и приступила к своей трансформации. - Пожалуйста, пожалуйста, - плакала девушка. - Не оставляйте меня! Я прошу Вас! Дотроньтесь меня ещё раз, пожалуйста! Я прошу Вас, не оставляйте меня! Я не знала, что могло произойти что-то подобное этому! Пожалуйста, я прошу Вас, прикоснитесь ко мне снова! - Она умоляла меня сжимая в своих объятиях. Её слезы вымочили мои руки и грудь. - Ты просишь этого как рабыня? - Да, Господин! Я умоляю об этом как рабыня! - Замечательно. - Какой же дурой я была, пока оставалась свободной женщиной! – прошептала она. - Ты была всего лишь невежественной, - поправил я. - Тогда я не знала, что значит быть рабыней, беспомощной и чувственной. Я не отвечал. - Я не знала, что такие чувства могут существовать, - всхлипывала она. - Я никогда не чувствовала ничего подобного этому. Они настолько подавляющие. - Они связаны с господством и подчинением, - объяснил я. - Когда я вам отдавалась, то боялась, что могла умереть, - призналась девушка. - Это был всего лишь маленький рабский оргазм, - заверил я. Она посмотрела на меня с любопытством. - Вне того что Ты испытала, лежат безграничные горизонты экстаза. Я думаю ещё ни одна женщина, не смогла достичь их. - Это намного больше, чем просто физические ощущения, - признала она. - Это является психофизическим. Это - неразрывное эмоциональное, физическое и интеллектуальное единое целое. - Теперь, я буду нуждаться, в частых прикосновениях мужчины, - сказала она. - Да, это так. - Вы сделали это со мной, - упрекнула она меня. - Это должно было быть сделано давно, - усмехнулся я. - Но теперь, что я буду делать, если мужчина не захочет удовлетворять меня? - Попытайся стать такой, чтобы он оказал тебе снисхождение, - предложил я. Она вздрогнула. Теперь она была в намного большей власти мужчин, чем она когда-либо могла себе представить. Можно сказать, что с этого момента рабский огонь разгорелся в её животе. Теперь, она была восприимчива к мучениям и лишениям рабыни. Свободные женщины, сексуальность которых обычно приглушена или вовсе задавлена, часто не в состоянии понять отчаяния и силы этих потребностей для страстной рабыни. Они думают, что они отличаются от невольницы, и относятся к ней как к низшему существу. Однако, будучи порабощены сами, они, конечно, быстро пересматривают своё мнение. Они, точно также, будут безнадёжно стонать и царапать пол в их клетках, умоляя грубых надсмотрщиков об их прикосновении, и точно также в свою очередь станут презираться свободными женщинами, которых ещё не успели поработить. - Вы уничтожили меня для свободы, - сказала она. - Ты возражаешь? – для вида удивился я. - Нет, - засмеялась девушка. - Я хочу быть рабыней. Я полюбила быть рабыней. - Это удачно, для того, чем Ты являешься. - Я была рабыней в течение многих месяцев. Мне жаль только того, что всё это время пропало впустую. Я до сего момента ждала возможности почувствовать, каково это быть, действительно быть рабыней. - Что Ты чувствуешь к мужчинам теперь? – поинтересовался я. - Они интересны и красивы, - ответила она. - Красивы? – переспросил я. - Для моих глаз, - улыбнулась рабыня. - И что еще? - Я знаю, что они - мои владельцы, что я нуждаюсь в их прикосновениях и что я хочу им служить. - Можешь ли Ты представить саму себя стоящей на коленях перед мужчиной, и со склонённой головой, умоляющей его, подарить тебе свою ласку? - Конечно. Теперь, когда моя сексуальность была пробуждена, по-другому и быть не может. - А примет ли он твою мольбу? - Я могу только надеяться, что он снизойдёт до меня, - вздохнула она. - Иногда он может пойти навстречу твоей мольбе, а иногда нет. Также помни, что могут настать времена, когда Ты будешь благодарна за такие непритязательные знаки внимания, как затрещины или пинки. - Думаю, я должна буду принять то, что мне дадут. Ведь я – всего лишь рабыня, -покорно сказала девушка. Я тогда снова взял её, сжимая в объятиях. - Да-а-а-о-о-у! - тяжело задышала она. Я лежал на боку, а девушка аккуратно вкладывала мне в рот маленькие кусочки пеммикана. Я наслаждался видом девушки, кормящей меня. Чуть раньше она принесла мне воду из ручья в своём рту, но попить у меня не получилось, ибо при её передаче, едва коснувшись её губ, я почувствовал необоримое желание, приведшее к новому восторженному натиску. По окончании пришлось самому идти к ручью, чтобы утолить жажду. - Солнце уже почти закатилось, - напомнил я. - Значит, я должна быть возвращена в стадо, - простонала она. - Я должна быть привязана около деревни вместе с другими рабынями. Меня снова стреножат и за шею привяжут верёвкой к столбу. Как я смогу теперь перенести, возвращение в стаду? – спросила она, несчастно глядя на меня? - Честно говоря, я сомневаюсь, что теперь Ты пробудешь в стаде слишком долго, -успокоил я рабыню. - Я теперь нуждаюсь в мужчине, - признала она. - Я сделаю всё, чтобы он взял меня свой в вигвам, чтобы служить ему как рабыня. - Ты теперь беспомощна, не так ли? - Да, Господин, - улыбнулась она. - Мне можно покинуть одеяло? - Да, - разрешил я. Она подошла к маленькому лоскуту кожи, в который был завёрнут хлыст, подняла лоскут, принесла его и расстелила рядом с краем покрывала. - Вы сказали мне, - улыбнулась девушка, - что это кожа, того же размера, что и циновки подчинения в Тахари. - Да. - Смотрите. Я встаю на колени на циновку, – сказала она с улыбкой, и низко склонив голову. Я внимательно рассмотрел её. Тысячи фрагментов воспоминаний всплыли в моём сознании: обширная, желтовато-коричневая пустыня Тахари, её однообразие, её барханы, караваны, оазисы и дворцы. В культуре Тахари у циновки подчинения свое особое место. - Могут ли такие девушки как я, в Тахари становиться на колени на таких циновках? – поинтересовалась она. - Да, - ответил я, и вновь пред моим глазами всплыли картинки многих таких рабынь, виденных мною, белокурых и красивых, стоящих на коленях на циновках перед их смуглыми владельцами. - О-о-о! – закричала рабыня, сметённая с подобия циновки подчинения, схваченная и взятая. Девушка вновь поднялась на колени передо мной. Её голова склонилась. - Я прошу Вашей нежности, Господин, - прошептал она. Я улыбнулся. Хорошо ли она помнила начало нашей беседы? Я посмотрел на солнце, проглядывающее сквозь листву деревьев, и подумал, что у нас ещё есть время. - Заслужи это, - велел я. - Да, Господин, - сказала она, со счастливой улыбкой. И мгновением позже я снова сжимал её, стонущую и извивающуюся, в кольце моих рук. - Нам уже пора расставаться, - напомнил я. - Я знаю, - прошептала рабыня. Я встал, и начал собрать свои вещи. - Скатай покрывало, - приказал я, и она сделала это быстро и беспрекословно. Она опустилась на колени, прямо на землю. - Свяжите мои руки, - попросила она, - как можно туже, чтобы я не могла ими пошевелить, и приведите меня в стадо, на верёвке за шею. - Нет. Ты назад Ты пойдёшь, передо мной, спокойно, как подобает рабыне. - Слушаюсь, Господин, - улыбнулась она. Этой верёвкой я перевязал свои вещи. С девушкой, предшествующей мне, я оставил маленькую рощу. Я лишь однажды оглянулся назад, посмотрев на то место, где я прекрасно провел время 13. Я узнаю о присутствии ваниямпи.
- Покажи мне, рыжеволосую рабыню, - приказал Махпиясапа, вождь клана Исбу племени Кайилы, встав перед вигвамом Кэнки. Кэнка гордо стоял перед вождём, сложив руки на груди, не выказывая ни малейшего испуга. - Виньела, - позвал он. Напуганная девушка показалась из вигвама и встала на колени около его порога. - Это - она, - сказал один из мужчин с Махпиясапой. - Именно она, танцевала на шесте, - подтвердил другой. - Привлекательная рабыня, - похвалил третий. - Я хочу эту женщину, - объявил Махпиясапа Кэнке, указывая на Виньелу. - Вы не можете её иметь, - отказал Кэнка. - Говори, Вопетон, - велел Махпиясапа Гранту, которого он привёл вместе с собой. - Мой друг Кэнка, - обратился торговец, - женщина была приведена в Прерии для Махпиясапы. Он заказал мне такую женщину в прошлом году. Именно для него я купил её в Кайилиауке около Иханке, и для него я вёл её на восток на моей цепи. Сделка была старой, заключённой в прошлом году. Он - ваш вождь. Отдайте ему женщину. - Нет, - вновь наотрез отказал Кэнка. - Я должен был получить пять шкур жёлтого кайилиаука за неё, - объяснил Грант. – Однако главное, это то, что я не хочу, видеть вражду между двумя великими воинами клана Исбу. Отдайте её Махпиясапе. Я откажусь от своего вознаграждения. - Нет, - перебил его Махпиясапа. - Никогда никто не сможет сказать, что Махпиясапа не сдержал своего слова. Когда я получу женщину, я отдам тебе шкуры. - У него нет прав на эту женщину, - заявил Кэнка. – По праву захвата она является моей. Махпиясапа, мой вождь, знает это. Мой вождь Махпиясапа, - Кайила. Он не будет нарушать наши обычаи. - Но нам действительно нужно заключить мир между Кайилами и Жёлтыми Ножами, -сказал Махпиясапа. - Ватонка организовал это. Уже сейчас гражданские вожди Жёлтых Ножей живут в его вигваме. - Какое отношение это имеет ко мне? – удивился Кэнка. - Ты повёл себя неправильно, - сказал Махпиясапа. - Женщина должна быть моей. Как вождь я мог бы взять её в свой вигвам. Но как вождь я не буду этого делать. Я не хочу тебя сердить. - Позвольте мне купить вам две женщины, и отдать их вместо неё, - предложил Кэнка. - Эта – та, которую я хочу, - указал Махпиясапа на Виньелу. - Эта, моя, - отказал Кэнка. - Я хочу её, - повторил Махпиясапа. - Она моя по праву захвата, - объяснил Кэнка. Махпиясапа замолчал. Было видно, что он зол. - Мне жаль, мой вождь, - заговорил Кэнка. - Если я поступаю неправильно. Я сожалею, если я действовал неподобающим образом. Если бы это была другая женщина, я не задумываясь, привёл бы её с верёвкой на шее в ваш вигвам. Однако едва только увидев эту женщину, я понял, что хочу её. Я знаю, что не смог бы отдохнуть до тех пор, пока её шея не оказалась бы в моём ошейнике, пока она не стала бы моей. - Я хочу её не для себя непосредственно, - объяснил Махпиясапа. – Она нужна мне как дар для Жёлтых Ножей. Я и мои товарищи идем по стойбищу, собирая дары Жёлтым Ножам, кайил и седла, одеяла, одежды, ткани и женщин. - Я дам вам кайилу, - предложил Кэнка. - Она красива, и её цвет волос редкость в наших землях, - попытался объяснить вождь. - Она стала бы превосходным подарком. - Ни Вы, ни Жёлтые Ножи её не получите, - стоял на своём Кэнка. - Груди у неё слишком маленькие, - прокомментировал Махпиясапа. - Я содержу её. Она моя. Я хочу её. – Заявил Кэнка. Когда Махпиясапа сделал замечание о её грудях, обеспокоенная и озадаченная, Виньела нечаянно коснулось их. Что до меня, так груди у девушки были очень привлекательны и восхитительно пропорциональны по отношению к её фигуре в целом. Однако, Махпиясапе они показались маловатыми, поскольку его, как и большинство краснокожих мужчин, привлекали полногрудые женщины. Это страсть к более пышнотелым женщинам, кстати, также характерна для мужчин Тахари. На Горе, вообще, насколько я могу сказать, нет никакого особенно заметного недостатка в различных типах женщин. Всеми признано, что женская красота, представляет собой целый комплекс тонких нюансов, собранных вместе, прекрасный и обильный в его почти бесчисленных вариантах. Не существует единого стандарта красоты, всегда всё зависит от каждой конкретной женщины. Есть великое множество способов быть красивой. - Это - твоё последнее слово по этому вопросу? - спросил Махпиясапа. - Да, - твёрдо ответил Кэнка. Махпиясапа, резко развернулся и зашагал прочь, сопровождаемый его свитой. Кэнка, проводив вождя взглядом, обернулся и посмотрел вниз на Виньелу, которая покорно опустив голову, стояла на коленях перед входом в его вигвам. Можно добавить, что ограниченные, стереотипные концепции женской красоты вообще чужды гореанскому сознанию. Для гореанина покажется нелепым, или даже непостижимым, если он узнает, что в какой-то культуре на женскую красоту накладываются ограничения, и красивыми считаются только очень высокие, или худые, или плоскогрудые женщины. Такая концепция была бы слишком ограничена для него. Кроме того гореанин интересуется женщиной с точки зрения работы и любви, а отнюдь не для фотографирования в варварских предметах одежды. Большинство гореанских женщин, как и большинство человеческих женщин вообще – это невысокие, соблазнительные брюнетки. И большинство женщин, продаваемых на невольничьих рынках Гора, конечно же, относятся к этому типу. Они хорошо выглядят в цепях, стоя перед вами на коленях. Виньела подняла голову, и несчастно посмотрела на Кэнку. В её глазах стояли слезы. - Возможно, Вы должны отдать меня ему, Господин, - прошептала она. – И возможно, мои груди действительно слишком маленькие. - Не говори глупостей. Они прекрасны, - успокоил он свою рабыню. – Лучше иди готовить. - Да, Господин, - сказала она, счастливым голосом. - Вы не боитесь, что из-за этого могут возникнуть проблемы? - поинтересовался я Мы с Кувигнакой стояли поблизости, и слышали весь разговор Кэнки и Махпиясапы. Этим вечером мы были приглашены в вигвам Кэнки на варёное мясо, подготовленное по особо любимому краснокожими рецепту. - Я так не думаю, - ответил Кэнка. - Но давайте не будем волноваться об этих вещах. Эти дни должны быть временем веселья и пиров. - Завтра я войду в вигвам танцев, - сообщил Кувигнака. - Я видел, как много подарков переходит из рук в руки по всему стойбищу, -рассказал я. - Это - время для счастья и обмена подарками, - пояснил Кувигнака. – Даже кайилиауки в этом году пришли раньше. - Это верно, - согласился я, вновь задумавшись над причиной столь раннего прибытия стада кайилиаука. Всё это, казалось мне очень странным. - Ты уже насладился использованием украшенного бисером хлыста? -поинтересовался Кэнка. - Да, от всей души, - улыбнулся я, вспомнив белокурую девушку из стада, подарившую мне весьма приятный день. - Ты можешь оставить его себе и после праздников, после танцев и пиров, -разрешил молодой краснокожий. - Спасибо, - поблагодарил я. - Это - пустяк, - усмехался Кэнка. Я вспомнил, как вернул белокурую рабыню её пастухам. - Это, в самом деле - та же самая рабыня? – пораженно спросил меня один из мальчишек пасших стадо, когда я возвратил блондинку в стадо. - Да вроде она самая, - усмехнулся я. - Кажется, что Ты взял у нас женщину, которая была просто порабощена, а возвращаешь женщину, которая является настоящей рабыней. Девушка стояла на коленях, около нас, покорно склонив голов, и улыбалась. - И какова она была? - поинтересовались пастухи. - Похотливое извивающееся рабское мясо. Горячее, беспомощное, страстное и отзывчивое. - Великолепно! - воскликнул один из мальчишек, тот что был постарше, ударяя себя по бедру. - Я думаю теперь, любой мужчина найдет её удовлетворительной, - усмехнулся я. - Я попытаюсь, стать лучше, чем просто удовлетворительной, Господин, -пообещала девушка. - Хорошо, - похвалил пастух. - Назад в стадо, девка, - приказал другой паренёк, направляя на неё кайилу. Она протиснулась назад в стадо, быстро найдя себе место среди её товарок, других прекрасных животных. Некоторые из этих животных смотрели на неё с завистью и удивлением. Сейчас она совершенно отличалась, от того какой она была ещё этим утром. Принятие женственности и своего подчинения мужчинам, полной капитуляции перед ними в её сердце, стало основным моментом в духовной жизни этой женщины. Подобный момент великой духовной значимости происходит, конечно, и в жизни мужчины, когда он принимает свою мужественность. Впредь он отрекается ото лжи и иллюзий. Впредь он будет мужчиной. - Уже - закат, - заметил один из парней. – Нам пора гнать этих самок кайилы к деревне, где нам ещё придётся стреноживать их и привязывать на ночь. Я видел, что часть животных смотрели на белокурую девушку с ненавистью. Однако, были и те, что подошли к ней и нежно поцеловали, приветствуя её в обществе сестёр ошейника. Насколько же несчастны и сварливы, сколь обижены и зажаты те, кто завидует другим полным жизни и удовольствия в их искренности. - Хэй! - закричали юные краснокожие пастухи, раскручивая свои лассо. - Моя благодарность, парни! – кричал я им вслед. Они махали мне руками, показывая, что услышали и поняли мои слова. Я отошёл в сторону, наблюдая, как они без суеты погнали своё стадо в сторону стойбища. Белокурая девушка повернулась лишь однажды, и помахав мне рукой, послала мне воздушный поцелуй гореанским способом, поцеловав свои пальцы и помахав ими в воздухе. Я возвратил ей поцелуй, и также помахал рукой вслед. Постояв немного и подождав пока стадо двуногих животных отгонят подальше, я тоже направился к деревне. Меня ждала встреча с Кувигнакой в вигваме Кэнки. Мы были приглашены на ужин. - Это было здорово, - похвалил я, только что проглоченный ужин. - Спасибо, Господин, - довольно, отозвалась Виньела. - Не порти мне рабыню, - предупредил Кэнка, с улыбкой. - Извините, - улыбнулся я. - Это было превосходно! – присоединился к похвалам Кувигнака. - Спасибо, Господин, - улыбнулась Виньела. Трапеза была намного больше, чем просто варёное мясо. На самом деле это было вкуснейшее мясо тушеное с овощами и приправами, некоторые из которых Виньела выпросила у Гранта. - Разве Ты с этим не согласен? – удивился Кувигнака, глядя на брата. - Возможно, - уклончиво ответил Кэнка. - Мой господин доволен своей едой? - поинтересовалась Виньела. - Возможно, - повторил наш хозяин. - Жалкая рабыня надеется, что её скромные усилия порадовать своего господина были успешны. - Это было неплохо, возможно, - уклонялся от прямого ответа Кэнка. - Не порти рабыню, - смеясь, предупредил Кувигнака. - Я люблю служить Вам, Господин, - сказала Виньела. - Даже если бы тебе и не нравилось служить мне, - усмехнулся Кэнка, - Ты всё равно будешь делать это превосходно. - Да, Господин. - Поскольку Ты - рабыня, - добавил он. - Да, Господин, - согласилась она, и добавила: - Ваша рабыня. Он пристально на Виньелу. - Если я не нравлюсь Вам, избейте меня, - сказала девушка, склонив голову. - Не беспокойся. Если я буду недоволен тобой, то порки тебе не миновать, -успокоил Кэнка свою рабыню. - Как Ты думаешь, её он часто будет её пороть? – поинтересовался у меня Кувигнака. - Почему-то я так не думаю, - ответил я. - Господин, - прошептала Виньела, обращаясь к Кэнке. Её глаза были мокрыми от слёз. Я заметил, что глаза хозяина направленные на рабыню возбуждённо сверкнули. - По-моему в тушеном мясе было многовато овощей, - обратился я к Кувигнаке, делая вид, что не замечаю напряжённости между Кэнкой и Виньелой. Большую часть блюда – мелкорубленые овощи и мясо, мы ели из небольших чашек, наполненных Виньелой поварёшкой сделанной из кости кайилиаука. Куски мяса и овощей покрупнее, мы, как это принято в Прериях, доставали ножами прямо из казана. Кэнка, возможно из-за нашего присутствия, а может потому, что он хотел ещё больше углубить рабство Виньелы, кормил её с руки. Это иногда делается с рабынями, поскольку это помогает напомнить им, что они - домашние животные, и что они во всём зависят от рабовладельца, в том числе, это касается пищи. Также я заметил, что во время ужина, рабыня, взяв еду с его пальцев, украдкой успевала куснуть, лизнуть или поцеловать их, и чем дальше шёл процесс кормления, тем всё более возбуждённой становилась девушка. А ещё, мне показалось, что Кэнка поднося к её рту небольшие кусочки, сжимал их несколько плотнее, чем было необходимо, чтобы просто кормить рабыню. - Это как-то необычно, не так ли? – спросил я. - Да, - ответил Кувигнака. - Это - продукт, по большей части, с полей Ваниямпи. - Я так и подумал, что это оттуда, - сказал я. Собственно ваниямпи были, сельскохозяйственными рабами краснокожих. Они занимались фермерством и работали в садах, делали другую работу для своих краснокожих владельцев. - Кого-то посылали в загоны за продуктами? – спросил я. - Ваниямпи сами доставили их, - объяснил Кувигнака. - Это было сделано, ещё когда решался вопрос об этом стойбище. - Я понял. На время празднеств, которые всегда привязывались с появлением стада кайилиаука, местоположения больших стойбищ различных племен были заранее известны. Это делало выполнимой поставку продуктов, что было затруднительно большую часть года, когда племена, кланы, а то и отдельные семьи разбросаны рассеянными группами на большой территории, а зачастую ещё и постоянно кочуют по Прериям. - А есть ли кто-то из Ваниямпи в стойбище сейчас? – заинтересовался я. - Да, но они скоро уходят. - Как скоро? – спросил я. - Я не знаю, - пожал плечами Кувигнака. - Я встречал кое-кого из ваниямпи, - вспомнил я. - Они были из места называемого ими «Сад Одиннадцать». Интересно, были ли те, кто сейчас в стойбище оттуда. - Они вполне могут быть оттуда, - сказала Кувигнака. – А зачем они тебе? - Я тут подумал, что могло бы быть интересно, встретить моих знакомых среди них. А ещё, мне интересно узнать там поживает та, кто раньше была Леди Мира из Венны, которую поработили и приговорили к проживанию среди Ваниямпи. - Я помню её, - зло сказал Кувигнака, поморщившись. - Долгие дни я провёл, прикованный к её телеге цепью. - Конечно же, Ты жалеешь её, - усмехнулся я, - приговорённую, с особой, почти непередаваемой для женщины жестокостью, к такому наказанию. - Она была тщеславной и высокомерной женщиной, - буркнул Кувигнака. – Мне нисколько её не жаль. - Но ведь она знавала другую жизнь, - продолжал я подшучивать над моим молодым другом. – Она же не родилась и не выросла в загоне Ваниямпи. - Я не жалею её, - сказал Кувигнака, не понимая шутки. - Конечно, теперь она, эта уважаемая и отвергнутая, праздная и всего лишившаяся женщина, будет готова умолять о том чтобы её раздели, выпрашивать у мужчин удар плети и возможность почувствовать как её ноги широко разводят, крепко привязывая лодыжки к распоркам. - Я ничуть не жалею её, - разозлился Кувигнака. - Она была груба и жестока. Пусть себе томится, и остаётся недорабыней, в загонах Ваниямпи. - Ты жесток, - отметил я. - Я - Кайила, - пожал плечами Кувигнака. - Возможно, если бы она согнулась пред тобой, голая, моля о милосердии, то тебе захотелось бы отнестись к ней с некоторой мягкостью, - размышлял я. - Возможно, если бы я решил, что она теперь готова стать женщиной, и хорошо извлекла уроки из своего положения, - проворчал Кувигнака. - Ага, - засмеялся я, - я вижу, что тебя всё же можно поколебать к великодушию. - Конечно, - тоже рассмеялся Кувигнака. - Я же – Кайила! Затем мой друг незаметным жестом указал на Кэнку и Виньелу. Девушка уже была в его объятиях, её голова была запрокинута назад. Она рыдала от удовольствия. Она совершенно забыла о нашем присутствии. - Также, есть кое-что, что надо сказать той рабыне, - заметил мой друг. - Ну, попытайся, - предложил я. Насколько же красива была Виньела, забывшая обо всём на свете в своей беспомощности, удовольствии и любви. Насколько изумительны и красивы женщины в такой момент! Как замечательно владеть ими, быть в состоянии делать с ними всё, что желаешь и любить их! Но также я трезво думал о той, кто однажды была, агентом кюров, моих врагов. Никакие такие удовольствия и радости, её предназначены не были. Вместо этого ей присудили жить среди Ваниямпи. Она была приговорена, к тому, что жалкие мужчины из загона будут блюсти её честь, достоинство и равенство с ними. Ей теперь не познать, радости от того, чтобы бежать голой, с верёвкой на шее. Не быть ей рабыней у бока кайилы её господина. Не почувствовать ей удовольствий, дрожи любви и служения, от осознания того, что тот кого она любит и кому служит, владеет ей полностью. Не для неё теперь чувство удовлетворения от нахождения себя, бескомпромиссно и безвозвратно, в месте предназначенном женщине природой – месте преданной рабыни у ног её господина. - Мы вернёмся попозже, - бросил Кувигнака Кэнке, вставая. Вот только, я подозреваю, что Кэнка также как и его рабыня, растворившийся сейчас в удовольствии и красоте, в любви и наслаждение своей женщины, вряд ли услышал нас. Мы с Кувигнакой, понимающе улыбаясь, покинули его вигвам. - Где можно найти Ваниямпи? - На нижнем уровне стойбища, на краю, - ответил Кувигнака, - там, где сток хуже. - Я должен был догадаться, - усмехнулся я. - Мы всегда размещаем их там, - объяснил юноша. - Это понятно. - Ты собираешься повидать их? - Да, мне любопытно. - Даже не думай, что я составлю тебе компанию, - предупредил Кувигнака. - Я не слишком наслаждаюсь обществом Ваниямпи. - Всё хорошо, я сам справлюсь. - Встретимся позже в вигваме Кэнки, - сказал Кувигнака. - Почему? – удивился я. Я думал, что Кэнка и Виньела предпочли бы остаться наедине. - Я получил известие от Акихоки, он дружит с одним из Солдат Слинов, что Хси собирается убыть для чего-то сегодня вечером, - усмехнулся Кувигнака. - Для чего же? - Я не уверен, но я думаю, что догадываюсь. И мне кажется, что знаю, как мы можем ему помешать. - И что всё это значит? – спросил я озадаченно. - Это имеет отношение к измене, - туманно объяснил Кувигнака. - Я не понимаю, - честно признался я. - Встретимся здесь, позже, - не стал больше ничего объяснять Кувигнака. - Хорошо. - Я Ваша! – услышали мы крик, изданный Виньелой внутри вигвама. - Я Ваша! Мой Господин! Мы с Кувигнакой улыбнулись, и разошлись по своим делам. 14. Ваниямпи - Тыква! – радостно воскликнул я. - Мир, и свет, и спокойствие, и удовлетворенность и совершенство к вам, -отозвался он. - Я услышал, что в стойбище есть Ваниямпи, - сказал я. - Я надеялся, что это мог бы быть Ты, или другие из Вашей группы. - Мы доставили овощи нашим владельцам, - объяснил Тыква. - Вы помните Морковь и Капусту? - Да. Приветствую, вас парни. - Сладость к вам, - поприветствовал меня Морковь. - Сладость к вам, - сказал Капуста. - Кто это? - воинственно спросила темноволосая женщина. Она, также, носила одежду Ваниямпи - длинное, серое платье до середины икр. Её стопы, как и остальных, были обернуты тряпками. Эта одежда совершенно непривлекательна на женщинах, а на мужчинах казалась неуместной и просто глупой. - Я не думаю, что Вы знакомы с Редькой, - заметил Тыква. - Нет. - Кто Вы такой? – строго спросила Редька. - Редька - возглавляет наш маленький поход в стойбище, - объяснил Тыква, - и первая в нашем доме «Саду Одиннадцать», хотя конечно все мы - одинаковые. - Конечно, - успокоил я Тыкву. - Кто Вы? – повторила свой вопрос Редька. Я присмотрелся к ней. Она была неприветлива, и совершенно очевидно, ужасно нуждалась в хорошей порке. - Я - Татанкаса, Красный Бык, раб Кэнки, Огненной Стали из клана Исбу – Малых Камней, племени Кайила, - представился я на смеси языков – гореанского и Кайила. Я продолжал рассматривать её. Она не показалась мне непривлекательной женщиной. Под уродливой мешковатой одеждой, что она носила, просматривалась весьма привлекательная фигурка. Мне сразу стало интересно, как она будет выглядеть раздетая, связанная, стоя на коленях у ног мужчины, и согнувшись под его хлыстом. - Вы - раб, - отметила она. - Вы все тоже, - ответил я. - Мы не носим ошейники, - напомнила она. - А Вы в них и не нуждаетесь, чтобы вас распознали как рабов, - усмехнулся я. Она впилась в меня сердитым взглядом. Я продолжил, мысленно раздевать её и бросать к моим ногам. - Многие рабы не носят ошейники, - заметил я. - Многие являясь рабынями, даже не знают, что они - рабыни. - Это верно, - согласился Тыква. - Не разговаривать больше с этим человеком, - приказала Редька, отворачиваясь. - Сколько времени Вы ещё пробудите в стойбище? – поинтересовался я. - Мне жаль, - вздохнул Тыква. - Я больше не могу говорить с вами. Таково желание Редьки. - Почему нет? – удивился я. - Ваниямпи, как предполагается, верные, услужливые и приятные, - сказал Тыква. «Ваниямпи» - слово из наречия Кайила, оно означает – «прирученный скот». - И Редька верная, услужливая и приятная? – спросил я удивлённо. - На самом деле – нет, - согласился со мной Тыква. - Это - интересная мысль, -он посмотрел на меня заинтересованно, и добавил: - Мы уходим утром. - Я сказала тебе не говорить с ним, - прошипела Редька, остановившаяся в нескольких шагах от нас. - Пожалуйста, помолчите, Редька, - попросил Тыква, от чего она сердито отвернулась. - Сладость к Вам, - насмешливо сказал Тыква ей вслед. - Как далеко отсюда находится Ваш загон? – спросил я. - Где-то в сотне пасангов отсюда, - прикинул Тыква. - Я не знал, что у Вас есть кайилы, - удивился я. - У нас их нет. Мы пришли пешком, таща груженные нашими продуктами волокуши на себе, под надзором мальчика. - Я думал, что Редька была главой вашего похода. - Она - глава Ваниямпи, - уточнил Тыква. - Все мы, должны выполнять приказы от наших краснокожих владельцев. - А как там поживает та кто была Леди Мира из Венны? - задал я вопрос, ради которого сюда пришёл. Леди Мира из Венны, была агентом кюров. Она была политическим лидером отряда приблизительно в тысячу наемников, и вместе с ними сопровождала Кога и Сардака, и их отряд охотников за головами, в Прерии, при этом она сама непосредственно подчинялась кюрам. Военное командование над этими наемниками держал Альфред -капитана наемников из Порт-Олни, но высшее командование всё равно сохранялось в руках Кога и Сардака. После нападения объединенного отряда племён краснокожих на отряд наёмников и последовавшей резни, произошедших несколько недель назад, Леди Мира была захвачена, и, по-видимому, за то, что она была найдена среди солдат, послана в загон Ваниямпи. Альфреду удалось убежать с остатками конницы, порядка четырехсот всадников. Я подозревал, что к настоящему времени, он уже закончил свой путь назад к Иханке и к цивилизации, и теперь находился в безопасности. Малочисленные группы краснокожих воинов, из которых обычно составляют боевые отряды, не напали бы на такую внушительную военную силу. - Леди Мира из Венны? – не понял Тыква. - Блондинка, отданная вам дикарями после сражения, - напомнил я. - Кажется, что Вы собирались назвать её Репой. - Репа! Ну, конечно! - вспомнил Тыква. - Так, как она поживает? – спросил я. - Она превосходно вписывается в наше общество, - сказал он. - Она рьяно схватывает Учение. Теперь она - счастливая и подтверждённая Одинаковая. - И что было бы, если она не смогла стать такой? – поинтересовался я. - Тогда, это прискорбно, но мы должны были бы вывести её из загона, в Прерии, и оставить без еды и воды, - пояснил Ваниямпи. - И Вы убили бы её? – удивился я. - Нет, нет! – замахал руками Тыква. - Ваниямпи не разрешают убивать. Мы должны были бы только выставить её вон. - То есть, Вы позволили бы Прериям сделать это убийство за вас, - заключил я. - Она могла бы выжить, - предположил он. - Возможно, - честно говоря, я не был в этом уверен. - Нам всегда становится грустно, когда мы должны изгнать кого-то, - вздохнул Тыква. - Могу себе представить, - усмехнулся я. - Конечно, но Вы же не ожидаете, что мы потерпим существование ложных идей в нашем загоне? - Почему же? – спросил я. - Ну, я не знаю, - пожал он плечами. - Возможно, Вы просто боитесь, что ваше Учение, если столкнётся с альтернативой, может не выдержать конкуренции? - Нет, нет, - возмутился он. - Правда не может бояться ошибочности. Правда не страшна и не слаба. - Я рад слышать это. Так что же плохого в наличие нескольких ложных идей вокруг? – задал я провокационный вопрос. - Это противно Учению, - объяснил Тыква. - Возможно, они просто боятся, что кто-то мог поверить в одно из других, -предположил я. - Как кто-то мог бы сделать это? – усмехнулся Тыква. - Ну, может, найдётся некто развращенный или отсталый, - предложил я. - Это возможно, - задумался ваниямпи. - Таким образом, получается, что невежество - защита правды. - Может быть, - допустил Тыква. - А вот ещё интересная мысль. Что, если ваши верования не верны, а ложны. Как Вы тогда могли бы узнать об этом? – озадачил я моего собеседника. - Я полагаю, что никак, - сказал Тыква. - Таким образом, к нашему счастью, наша вера верна. - Но откуда Вы это знаете? – спросил я. - Это - одно из наших верований. - Одинаковость – это ложь, - заявил я. - И это даже не хитрость или возможная ложь. Это, очевидная и несомненная ложь. - Учение не может быть подвергнуто сомнению, - защищал свои взгляды Тыква. -Даже если это - ложь, то - ложь, которая находится в самом фундаменте нашего общества. Это - постулат нашего мира. Все миры основаны на своих вымыслах. Альтернатива этому вымыслу - хаос. - Альтернативой неправде, является не хаос, а правда, - сказал я. - Нужно же верить чему-то, - вздохнул Тыква. - Попробуйте верить в правду, - предложил я. - Вы хотели бы увидеть Репу? - вдруг спросил он. - Она что, здесь? – удивился я. - Да, - сказал он. - Мы не хотели приводить её, но те, кто отвечал за нас, решили, что ей надо идти, что будет уместно, если у нас будет равное количество мужчин и женщин. - Почему «уместно»? – не понял я. - Если Вы все являетесь одинаковыми, то какое это должно иметь значение? Почему не все мужчины, или все женщины, или какое-либо иное соотношение? - Я предполагаю, что Вы правы, но ответа не знаю, - сказал Тыква. – Сами-то мы не делим людей на мужчин и женщин. - Это, по крайней мере,если и необычно, то последовательно, - признал я. - Но Ты заметил, конечно, что существуют некоторые различия между мужчинами и женщинами. Ты же заметил, что мужчинам легче тащить тяжелые грузы через прерию, чем женщинам? - Конечно, мы видим, что не все Одинаковые имеют равные размеры или силу, -согласился Тыква. - И Вы должны были обратить внимание, что более сильными Одинаковыми оказываются те, кого краснокожие рассматривают как мужчин, а более слабыми – те, кого они считают женщинами? - Я стараюсь не заострять внимание на таких пустяках. - Ты сам впрягался в волокуши? - Да, конечно. - И сколько человек тянули их вместе с тобой? - Я, и один справился. - А что по поводу других волокуш, тех в которые запрягали меньших, более слабых Одинаковых. Сколько их требовалось? - Пятеро на одну волокушу, - пожал плечами Тыква. - Но поход был долог, а вес тяжёл. - Я понял. Так, где Репа? - Я покажу Вам, - пообещал Тыква. - Она с одной из групп. Вы будете рады видеть, как она преобразилась. Я проследовал за Тыквой, вдоль ряда вигвамов. Мы остановились через какое-то время, прибыв в место, где было возведено несколько низеньких, убогих кривых шалашей, сделанных с использованием шестов волокуш, веток и тряпок. - Такое впечатление, что этих женщин привели в стойбище, для скрещивания с другими Ваниямпи? – спросил я. – Смотрится так, как будто их приготовили к тому, что Вы называете «Уродливый акт». Что, день оплодотворения Ваниямпи на носу? - Нет, - ответил Тыква, засмеявшись. - Это сделано по другим причинам. Пять женщин, сидели около шалаша, в серых бесформенных платьях, на головах у всех были мешки, закрывающие всё лицо и завязанные узлом под подбородком. Во время дня оплодотворения Ваниямпи, мужчин из одного загона приводят в окрестности другого, причём они не знают какого именно, поскольку глаза им завязывают. К ним приводят, раздетых женщин Ваниямпи, так же с мешками на головах, отобранных для размножения. Там, на кукурузном поле, их разбивают на пары, и под плетями краснокожих рабовладельцев, заставляют исполнять обязанности дня оплодотворения Ваниямпи. Очень подозреваю, что это бывает единственный плотский контакт, который имеет место между мужчинами и женщинами Ваниямпи. Как и можно было ожидать, их крошечная патологическая культура, явно или неявно, в той или иной степени, настроена против сексуальности. Например, сексуальную инертность и холодность они восхваляют как добродетель, и в то же время они пытаются, такими способами как словесные оскорбления и насмешки заставить людей с действительно мощными сексуальными потребностями почувствовать иррациональную вину и позор. «Правильные люди» - это эвфемизм для консерваторов, которые предлагают в качестве социальной нормы быть «выше секса» или, по крайней мере, признать его «относительно неважным», или же принять, что это может быть приемлемо только в некотором «месте», которое никогда не разъясняется. То, что данный человек с сильными страстями может кричать о своей потребности в сексуальной разрядке, для них является чем-то, чего они не могут понять, или просто боятся этого. Они подобны растениям, и кажется, испытывают недостаток в чувствах, которые позволили бы им понять такие вещи как голод или шторм. Лютики и львы, всегда останутся взаимно непонятными друг другу. Возможно, наиболее просто сексуальность расценена в культуре Ваниямпи, как являющаяся враждебной к Одинаковости, как подрывающая тезис об Идентичности, столь важный для их безумия. Также, в интересном допущении о мнимых половых различиях, среди Ваниямпи сексуальность рассматривается, как оскорбительная для женщин. Исторически неизвестно, были ли ценности рабов наложены на Ваниямпи их владельцами, или они сами изобрели свои идеалы, чтобы выставить в выгодном свете и облагородить их собственную слабость. Стоит упомянуть, и это небезынтересно, что в их загонах, необычно высок уровень гомосексуализма, обоих как мужского, так и женского вариантов. Надо признать, что это достаточно логичное следствие, обусловленное препятствиями, помещенными на пути более естественных отношений, и это отлично согласуется с ценностями Одинаковости. Безусловно, официально Ваниямпи осуждают любой секс, и, несмотря на относительное самообладание, молчаливо использует облегчение, предоставленное их гомосексуальными отношениями. Где естественная сексуальность запрещена, там процветают извращения. Предписанным выбором для Ваниямпи, является высокомерное воздержание, при этом они притворяются, что никакой проблемы не существуют. Кстати, как мне кажется, причину того, что оплодотворение Ваниямпи проводится на кукурузном поле, следует искать в вере дикарей в магию, предполагается, что пример их размножения, должен поощрить урожайность кукурузы. - Каковы же эти другие причины? – спросил я. - Их две, - ответил Тыква, рассматривая женщин с мешками на головах. - Прежде всего, мы таким способом прячем их лица от дикарей, и уменьшаем вероятность того, что они будут забраны ими. - А одежда, хорошо скрывает их фигуру, - отметил я. - Да, - смущённо признал Тыква. - Честно говоря, я не думаю, что им есть чего опасаться. У краснокожих есть широкий выбор женщин, прекрасных и полных жизни женщин, их здесь множество – нагих, заключённых в рабские ошейники, выдрессированных как животные, для того чтобы служить им и ублажать их. Я не думаю, чтобы их могли бы сильно заинтересовать фригидные женщины Ваниямпи. Такие женщины, я сужу исходя из наблюдений за Редькой, для мужчин, будут неприятны и неподатливы, или, что более вероятно унылы и жалки на невольничьем рынке. Было интересно поразмышлять, можно ли надлежащим режимом порки, связывания и дрессировки что-то сделано с ними. - Какова же вторая причина? – поинтересовался я. - Мы не хотим, чтобы они видели краснокожих мужчин, - сказал он. - Почему? - Это может сделать тяжелее для них снова быть довольными пребыванием в загонах. Это может сделать труднее для них продолжать принимать и практиковать Учение и придерживаться истин Одинаковости. - Я понимаю, - усмехнулся я. То, что настоящие мужчины существуют, было, тем, что по понятным причинам, должно было быть сохранено в тайне от женщин Ваниямпи. Для них, возможно, было лучше ничего не знать о существовании таких мужчин. Уж лучше позвольте им и дальше продолжать думать о мужчинах как о презренных и жалких существах из загонов Ваниямпи. Это, конечно, сделает их жизнь легче. Насколько несчастными и неудовлетворёнными они могли бы стать, увидев настоящего мужчину, пробудившего их женственность, и знать, что они - женщины Ваниямпи, должны продолжать растительное существование и лицемерие, как если бы ничего не произошло. Конечно, имело смысл, держать их глаза закрытыми, около стойбища, особенно около летнего стойбища. Кроме того, это было бы смущающим, и для мужчин Ваниямпи, таких как Тыква, если с одной из этих женщин сорвали бы её убогие одёжки и бросили голой к ногам краснокожего воина, умолять о суровости его верёвок и ударе его хлыста. - Вон та - Репа, не так ли? – спросил я, указывая на одну из сидящих женщин. - Да, - признал Тыква. - Почему тогда Редьке не надели мешок на голову? – поинтересовался я. - Она настолько сильна, что она не нуждается в мешке, - ответил Тыква. – А также, она первая в нашем загоне. Именно по её приказу мы закрыли других женщин. - Похоже, она не доверяет им, - усмехнулся я. - Конечно же, она доверяет им, - запротестовал ваниямпи. - Они - все замечательные Одинаковые. - Тогда, почему они такие замечательные, сидят с мешками на головах? - Даже у Одинаковых, - вздохнул Тыква, - иногда бывают моменты слабости. - Я понял. Спасибо за хорошую беседу с тобой, Тыква. Теперь Ты можешь идти. - Конечно, - обрадовался мой провожатый. - Я полностью доверяю ей. Она – замечательная Одинаковая. Тыква развернулся и поспешил по своим делам. Я посмотрел ему в след. Мне по какой-то причине, которой я сам не мог понять, нравился Тыква. На сей раз, разговаривая с ним, я заметил, что он стал несколько менее догматичным, чем он был при первой нашей встрече, несколько недель назад, около поля битвы. В нём чувствовался мощный врождённый интеллект, который, как я подозревал, слишком долго дремал в нём. Он запрещал себе думать в течение многих лет. Кажется, что теперь, он начал задаваться вопросом, а мог ли он начать думать, и если да, то, что могло бы из этого выйти. Это может стать захватывающим временем в жизни любого человека. Я заподозрил, что где-то глубоко под серой одеждой Тыквы, могло скрываться сердце еретика. Я подошёл поближе к пяти сидящим со скрещенными ногами, закрытым женщинам Ваниямпи. Они сидели у самого ближнего шалаша. Серые мешки были закреплены шнурами, завязанными под их подбородками. Я встал подле той кто возможно прежде, чем стать Репой, была довольно красивым агентом кюров. Благодаря мягким мокасинам мои шаги были неслышны, и меня пока не обнаружили. Я кашлянул, чтобы дать им понять о моем присутствии. Женщины подняли свои спрятанные в мешках головы. - Тыква? – наугад спросила женщина, та самая, которая как я полагал, была Репой. Я не отвечал. Женщины остались сидеть, в тех же позах. Полагая, что подошедший должен быть мужчиной Ваниямпи, они, конечно, не проявили ко мне уважения, уже не говоря о подчинении. - Морковь? Капуста? – попробовала угадать женщина. Я прочисти горло, чтобы объявить о моем присутствии женщинам. Этот звук, вежливый, почти извиняющийся, был сделан мной сознательно. Это был способ, которым мужчины Ваниямпи, вежливо, могли бы объявить о своем присутствии своим прекрасным, но скрытым коллегам. Мне хотелось увидеть их реакции. Как я и ожидал, они были никакие. - Кабачок? Бобы? – гадала Репа, в её голосе теперь появилось некоторое колебание. Я, снова, не ответил. - Надеюсь, Вы из Ваниямпи? – растерянно спросила она. Ей пока не приходило в голову, что к ним – невзрачно-серым женщинам Ваниямпи, мог бы приблизиться кто-то другой. - Нет, - наконец отозвался я. Торопливо, все пять женщин встали на колени, сжав ноги и держа головы опущенными. Таким образом, рабыни показали уважение подошедшему мужчине, теперь уже зная, что находятся в присутствии того, кто не имел никакого отношения к Ваниямпи. Это только к их собственным мужчинам не было нужды проявлять уважение. Насколько же с самого начала иной была реакция у женщин ваниямпи, по сравнению с реакцией гореанской рабыни для удовольствий. Именно для того, чтобы убедиться в этом я не сразу объявил им о своем присутствии, как мог бы сделать типичный гореанский мужчина. Такой мужчина, оказавшись среди невидящих его рабынь, в частности рабынь удовольствия, скорее всего, заявил о своём присутствии, одним хлопком по бедру, или дважды хлопнув в ладоши, или возможно, одновременно с хлопками отдал бы команду «Позиция!». В такой ситуации, гореанские рабыни удовольствий, в отличие от женщин Ваниямпи, даже не видя ничего вокруг, перетекут на колени красиво и естественно. Опять же, они стояли бы, широко раскинув колени, выставляя напоказ их лона, их уязвимость перед мужской силой, их подчинение мужской власти. Кстати говоря, гореанских рабынь для удовольствий, подчас, используют с мешком на голове. Такое ослепление, конечно же, увеличивает уязвимость и сексуальную беспомощность женщины. Например, она не знает, будут ли её бить или ласкать, и где именно ей следует ждать удара или прикосновения. Так же бывает, что мешок используется, когда рабовладелец приводит или отправляет рабыню другим мужчинам, ей могут надеть мешок до прибытия гостей, или возможно, после того, как она отслужила им за ужином и ликерами. Она может, а возможно вместе с другими рабынями, быть ослеплена, и затем поставлена на колени у ног того или иного из гостей. Она, как и другие рабыни, конечно же, должны служить гостю, или нескольким гостям, для которых их предназначили с неизменным совершенством. Бывает что, их, невидящих ничего вокруг, могут разыграть в азартные игры или потянуть жребий. Я присел перед женщиной, которую определил как Репу, и взял её за плечи. Она подняла свою скрытую в мешке голову. - Нет, Вы не Ваниямпи. Я могу это сказать по вашим прикосновениям, - определила она. - Да? - То, как Вы трогаете меня, и как держите меня, ни один Ваниямпи себе не позволил бы. - И как же я это делаю? – поинтересовался я. - Властно, как мужчина держит женщину, - объяснила она. - Понятно. Я аккуратно стянул мешок на затылке, так что ткань прижалась к лицу девушки и обозначила его черты. - Ты - та, кто был однажды Леди Мирой из Венны? – на всякий случай спросил я. - Да, - признала она, - да. - Прежде из касты торговцев? – уточнил я. - Да, - ответила она, и я увидел, как её губы шевелились под тканью. - Ранее наёмница, и агент разведки кюров? - Кто Вы? - испуганно спросила девушка. - Ты можешь ответить на мой вопрос, - сообщил я ей, и сомкнул свои большие пальцы на её горле, так чтобы она почувствовала их давление. - Да, - сдавленно прошептала она. - Я была прежде наёмницей, и служила кюрам. - Кто Ты теперь? - Я всего лишь рабыня, Ваниямпи, - ответила она. - Это верно, - сказал я ей, и убрал пальцы с её горла. - Кто Вы? – спросила она. - Мы встречались, - напомнил я ей, - несколько недель назад, около поля сражения. Ты была раздета и привязана к ярму твоими краснокожими владельцами. Ты были прикреплена к оси фургона. Это произошло незадолго до того, как тебя взяли в загон Ваниямпи. - Значит Вы тот, кто ударил меня хлыстом и заставил рассказать о сражение. - Да. - Вы были беспощадны. Вы заставили меня говорить, как если бы я была рабыней. - Это было подходящим для тебя. Ты была рабыней, - напомнил я. - Даже тогда? - Да, всегда. Она робко потянулась рукой ко мне, дотронулась, и почувствовала ошейник в моем горле. - Вы, также, теперь, являетесь рабом, - поняла она. - Мы - оба рабы краснокожих владельцев. - Да, - согласился я. – Возможно, нам обоим, повезло быть оставленными в живых. Это - их земли. - Надеюсь, между рабами могли бы быть добрые отношения, - пробормотала она. - Я так понимаю, что тебя теперь называют Репой, - сказал я. - Да, - подтвердила она. - Я - Репа. - А я - Татанкаса, Красный Бык, - представился я. - Я - раб Кэнки, Огненной Стали из клана Исбу, племени Кайила. - У Вас, по крайней мере, есть единственный хозяин, - позавидовала Репа. – А мы принадлежим всему клану Исбу. - Ну, и как тебе живётся? - Какой глупый вопрос! – засмеялась она, скорее твёрдо. - Я живу очень хорошо, конечно! - Я рад это слышать. - Встреча с Ваниямпи изменила мою жизнь, - заверила она меня, говоря ясно и немного громче чем следовало. - Я не могу передать Вам словами, насколько я довольна и счастлива. Эта встреча вызвала самое поразительное преобразование в моей жизни. - Я понял, - улыбнулся я. - Мы - радостные удобрения, - заявила она. - Мы, блеск на воде, делающий её потоки прекрасными. Мы - цветы, растущие на полях. Мы хорошие, Мы добро. - Я тебя понял, - сказал я, догадываясь, что здесь разговора не получится. - Я теперь убежденная и счастливая Одинаковая, - заявила она. - Я теперь не неодинаковая. Это должно быть ясно понято. Я - Одинаковая. - Я понимаю. - Я полностью и успешно охвачена Учением. - Теперь нет необходимости, как это возможно было вначале, для того чтобы выгнать меня в Прерии, без еды и воды. Все один, и каждый - все, и все мы -Одинаковые. Учение - правда, и правда - Учение. Я взглянул на других женщин Ваниямпи, стоящих на коленях около неё. Полагаю, это были её товарки по упряжи, вместе с ней отвечавшие за транспортировку одной из волокуш. - Ты действительно настолько счастлива? - Да, - воскликнула Репа, - я удивительно и потрясающе счастлива. Это должно быть ясно понято. - Да понимаю я, понимаю, - усмехнулся я, и, подняв на руки, потащил её подальше от ненужных ушей. Я остановился в нескольких ярдах от вигвамов, опустил её на колени в относительно тихом месте. - Да, - ответил я, и услышал звуки приглушённых рыданий из-под её мешка. Репа отчаянно потянулась ко мне, и схватила меня за ноги. Она прижалась щекой к моему бедру, и я почувствовал, что её мешок стал горячим и мокрым, пропитавшись слезами. - Спасите меня от них, - говорила она сквозь рыдания. - Они - сумасшедшие. Они отрицают самые очевидные истины человеческой природы. Среди них мужчины не могут быть мужчинами, и женщины не могут быть женщинами. Это – больной и извращённый мир! Они борются против страсти. Они боятся чувствовать. Они боятся ощущать. Они извращают своё основание. Они отрицают свои чувства. Они все безумцы, все они! Я присел рядом и заключил рыдающую женщину в свои руки. - Они хотят, чтобы я стыдилась своего тела, - плача жаловалась она. - Они хотят и меня ввести в это безумие, а я не хочу их мрачного мира, их патологического безразличия, их пустого спокойствия. Я не черепаха. Я не овощ. Я - женщина. Я хочу быть той, кто я на самом деле. Я не хочу стыдиться своих потребностей или потребностей моего пола. Я хочу жить, и чувствовать! Она была гореанской женщиной. Это сделало переделку под стандарты Ваниямпи дополнительно трудной для неё. По-видимому, подобный переход, к ценностям Ваниямпи был бы намного легче для женщины с Земли, благодаря их бесполому воспитанию. - Это ведь не ошибочно хотеть быть живым человеком, не так ли? – спросила она. - Да, - согласился я, - это не ошибочно. - Они притворяются, что счастливы, но они несчастны. А ещё они переполнены ненавистью, - объяснила та, что была когда-то Леди Мирой. - Давай радоваться тому, что это безумие ограничено горсткой изолированных загонов в дикой местности, - предложил я ей, подумав насколько ужасно это было, если бы такое бессодержательное безумие заразило более обширную область. - Спасите меня от них, - простонала она. - Это не реально, - ответил я, и она заплакала снова, а я прижал её более тесно. - Тебя нашли среди солдат, - напомнил я. - Несомненно, поэтому тебя и послали в сообщество Ваниямпи. Это - твоё наказание. - Самое справедливое и подходящее наказание для меня, - с горечью признала она. - Да, - согласился я. Это было особенно ужасное наказание, для такой женщины как она, той, у кого была некоторая идея возможностей жизни и чувств. - Лучше уж, быть самой низкой рабыней, голой и закованной в цепи, у самого жестокого рабовладельца Гора, - сказала она. - Да, - не мог не признать я. - Смотрите, - сказала она, отстраняясь, и с плачем указала на мешок. - Они боятся даже позволить нам видеть настоящих мужчин. - Возможно, это более милосердно. Таким образом, Ты испытаешь меньше бедствий и мучений, когда возвратишься обратно в загон Ваниямпи. - Но я-то уже знала настоящих мужчин, - простонала она. - И это делает твою жизнь намного тяжелее. - Я жажду прикосновения настоящего мужчины, - призналась она. - Мужчины Ваниямпи слабы, они вызывают лишь жалость, они - бессмысленны. - Возможно, это не их недостаток, - попробовал я оправдать их. - Они лишь пытаются соответствовать стереотипам своей культуры. - Нас заставили жевать корни сипа на пути в стойбище, - пожаловалась она, -чтобы предохранить нас, если наши краснокожие рабовладельцы захотят схватить и изнасиловать нас. - Однако, эта предосторожность, оказалась ненужной, не так ли? – уточнил я. - Да, - признала она. - Мы - только лишь женщины Ваниямпи. Ни один мужчина не захочет нас. Я не ответил. - Они ведь не используют нас не из-за страха перед нашими мужчинами, не так ли? – спросила она. - Нет, конечно, – рассмеялся я, представив эту картину. - Даже мальчишка, не задумываясь, использовал бы вас в присутствии всей рабочей бригады мужчин Ваниямпи, если бы он почувствовал в себе желание к подобному. Они не вмешались бы. - Почему же они не хотят нас? – с горечью в голосе спросила она. - Вас учат, явно и неявно, вести себя и одеваться непривлекательно, и даже, если можно так выразиться, непривлекательно думать. Да большинство мужчин, будучи энергичными и здоровыми, вероятно, не находят в себе интереса к женщинам Ваниямпи! Скорее всего, они могли бы рассматривать таких женщин омерзительно неестественными, или даже хуже того, психически больными. Также, конечно, в стойбищах наших краснокожих владельцев доступны и иные альтернативы. - Мы действительно не подходим им для этого, - вздохнула она. - Я полагаю, что Вы для них абсолютно не привлекательны. - Но и у нас тоже есть определённые потребности и голод, - пожаловалась она. - Я уверен, что так и есть. Мне действительно казалось, что вероятно обычная мужская оценка женщины Ваниямпи, будет несколько поспешной и негативной. Мужчины частенько слишком резки в своих суждениях. Они могли бы получить немало пользы, научившись терпению. Я заметил, что обычно, такие женщины, долго неиспользуемые по прямому назначению, просто жаждут мужской власти над собой, мечтают быть взятыми в руки господина, оказаться раздетыми и брошенными к ногам мужчины. Может оказаться, что именно из них вышли бы самые благодарные и ценные рабыни. Я подозревал, понадобиться гораздо меньшее время для того, чтобы приучить их облизывать и целовать ноги господина, причём горячо, любовно и благодарно, чем для других, более нормальных рабынь. - Я думаю, если мужчина бы был достаточно доведённым до отчаяния своими желаниями, он мог бы найти нас интересными, - предположила Репа. - Вполне возможно, - сказал я. Исследования и случаи их истории подтверждали, что это предположение было верно. - Наименее желательное, является желаемым в последнюю очередь, - заключила она, с горечью. - Возможно. - Это всё настолько нелепо! – воскликнула девушка. - Что именно? - Когда я была свободна в Венне, или в другом месте, то я была желанна, но не могла быть получена. Теперь, я - рабыня и могу быть взята, но я не желанна, -объяснила она парадокс произошедшего с ней. - Я понял, - улыбнулся я. - Это - новый опыт для меня, когда я никому не нравлюсь, когда меня никто не желает. - Правда? - В мою бытность свободной женщиной, я часто думала, что если бы когда-либо я могла стать рабыней, мужчины часто брали бы меня для своих удовольствий, -призналась она. - Это распространённые отношения с рабынями, - отметил я. - Это было абсолютно справедливое предположение. - И что я должна была бы бояться только того, что я не смогу достаточно ублажить их. - Безусловно, это - естественный страх, знакомый всем рабыням. - Но никогда я не представляла, что меня отправят работать на моих владельцев. - Конечно, Ты не мечтала, что будешь отпугивать пересмешников от кукурузы, работать в саду, и выкапывать урожай корнеплодов, - усмехнулся я. - Зато не раз я представляла себе, - сердито заговорила она, - как они принуждали меня к их интимному обслуживанию, заставляя показывать при этом навыки и таланты рабыни. - Это также возможно. Ты была свободной женщиной, не прошедшей хорошего обучения. Если бы Ты не преуспела, то тебя могли сурово высечь, а то и запороть до смерти. - Ох! - задохнулась рабыня от испуга. - Жизнь рабыни существенно отличается от жизни свободной женщины, - напомнил я. - От свободной женщины мужчина ожидает немного, или вовсе ничего. В то время как от рабыни он ждёт, как бы это сказать, всё и даже больше. - Я понимаю, - прошептала она. - Свободная женщина может быть бесполезной, и если пожелает, то может считать это достоинством. С другой стороны рабыня, должна быть великолепно привлекательной. Она должна следить за собой во всём, и пользуясь всем своим интеллектом и красотой должна стать внимательным, чувственным, искусным сокровищем своего господина. - Я хотела бы стать таким сокровищем для мужчины, - призналась она. Я промолчал. - Я могу называть Вас «Господин»? - вдруг спросила она. - Да, - разрешил я. - Господин. - Да. - Когда я ещё была свободна, меня оценили как очень красивую девушку. Более того, это было сказано рабыней, которая была столь же красива, - рассказала она. - Значимый комплимент, - признал я. Я вспомнил, как увидел её в первый раз, сидящую на её троне, установленном на высокой повозке, посреди колонны наемников. Тогда она носила одежды сокрытия, но её лицо было спрятано под лоскутком полупрозрачного шёлка, который, по-видимому, намеренно, лишь делал вид, что прячет черты её лица. Я вспоминал, что уже тогда, задавался вопросом, на что она могла бы быть похожей в прозрачных развевающихся шелках порабощенной женщины, или, скажем, раздетой и заключённой в ошейник и цепи, ползающей у ног мужчин. - Господин, - позвала она. - Да. Насколько отлична, та глупая претензия на сокрытие лёгкой прозрачной и блестящей вуали, по сравнению с грубым серым мешком, повязанным сейчас на её голове. Насколько отвратительны были для меня Ваниямпи. - Уверена, что сейчас я не менее красива, чем я была раньше. - Возможно, - предположил я. - И теперь я - рабыня. - Это точно, - усмехнулся я. - Имейте меня, - внезапно взмолилась девушка. - Прикоснитесь ко мне. Ласкайте меня. Обнимите меня. Возьмите меня! - Но Ты - женщина Ваниямпи, - напомнил я, - Ты - выше секса. Таково решение примятое твоими владельцами. - Я - рабыня, - заявила она. - Я нуждаюсь в прикосновениях мужчин. - Но Ты была спасена от секса, - заметил я. - Тебе предоставлены честь и достоинство. Ты стала идентичной с определенным видом мужчин. Как предполагается, это именно то, чего Ты хочешь. Предполагается что теперь, когда твоя природа предана и уничтожена, Ты должна быть счастлива и довольна. - Я несчастна, - заплакала рабыня. - Интересно, почему? - Я - женщина, - объяснила она. - Мне необходимо, чтобы мне уделяли внимание как женщине. Утешьте меня. Обнимите меня. Пожалейте меня. Я промолчал. - Выпорите меня, ударьте меня, если хотите, только обратите на меня внимание как на женщину. Я - женщина. Прошу Вас, позвольте мне быть женщиной – умоляла меня та, которую назвали Репой. - Насколько я понимаю, это не разрешено женщине Ваниямпи. - Я был отправлена к Ваниямпи, - опустила она свою голову, скрытую в нелепом мешке. - Таково моё наказание. Но я не одна из них. Сжальтесь надо мной. Пощадите меня. Я действительно не женщина Ваниямпи. Я – просто женщина. У меня есть чувства женщины. Я хочу женских ощущений. Я нуждаюсь в них. Пощадите меня, Господин! - Сейчас Ты не кажешься, гордым агентом кюров, - заметил я. - Я больше не агент кюров. Теперь я – всего лишь рабыня, - признал она. - И умоляющая рабыня к тому же, как мне кажется, - добавил я. - Да, - не стала отрицать она. - Я - теперь всего лишь умоляющая рабыня. Я промолчал. - Я понимаю, что сейчас я одета не привлекательно, и что моей голове мешок, но под этими вещами, я – женщина, с женскими потребностями и желаниями. Это не может быть скрыто всей ложью и грубой тканью этого мира. Никакое позорное или ущербное одеяние, никакая маскировка особенностей, никакая лживость языка или ума не могут изменить, того, что я - женщина. Я продолжал молчать и слушать. - Я попытаюсь заинтересовать Вас, - пообещала она. - Для меня будет не очень хорошей идеей, принять твою просьбу, - сказал я, и подумал, что, в конце концов, ей придётся возвратиться в загон Ваниямпи. - Вы же видели меня голой, в ярме, - вспомнила она, - и привязанной к оси фургона. - Да. - Разве я не привлекательна? - Ты симпатична, - уклончиво ответил я. - И разве Вы не находите меня привлекательной? - Нахожу, - уже не стал отрицать я - Обладайте мной, - предложила она. - Это было бы не разумно, - сказал я, потому как, действительно сомневался, что будет хорошо для неё. - Я прошу быть использованной для Вашего удовольствия, Господин, - произнесла она. - И если будет так, чего Ты будешь бояться? – поинтересовался я. - Только того, что я не смогла бы вас достаточно ублажить. - Это подходящий ответ, - признал я. - Коснитесь меня, обладайте мной, - взмолилась она. Я не стал отвечать на её мольбы. - Вы всё ещё здесь. Где Вы? – спросила напуганная, стоящая на коленях девушка, протягивая руки в попытке нащупать меня. - Вы не оставили меня? - Нет, - успокоил я рабыню. - Я пока здесь. - Я жевала корень сипа, - печально сказала она. – Нас, женщин из загона, тащивших волокуши, всех заставили сделать это, чтобы предохранить, в случае если мы окажемся взятыми и изнасилованными нашими владельцами. - Я помню. - Вам ничего опасаться. - Я знаю, - сказал я. Я не знал, как объяснить ей, что в этом вопросе я беспокоился не за себя, а за неё. Память о прикосновении мужчины, о прикосновении любого мужчины, я думал, будет слишком жестоким воспоминанием для неё, возвращённой в загон к Ваниямпи. Я сомневался, что такое воспоминание сделает однообразие и одиночество загона легче переносимым. Для того, кто вынужден жить на овсянку, возможно, лучше никогда не знать вкус мяса и вина. Если нужно жить с Ваниямпи, возможно лучше самой быть Ваниямпи. Во всяком случае, это безопаснее. Здравомыслие может быть рискованным в стране сумасшедших. - Пожалуйста, - продолжала она умолять меня. – Дотроньтесь до меня, обнимите меня, и дайте мне познать, что мужчины всё ещё действительно существуют. - Но ведь, как бывшая свободная женщина, Ты знала прикосновение мужских рук, -предположил я. - Но только на моих собственных условиях, и никогда так, как если бы я была рабыней, как сейчас, - с сожалением признала она. - Понятно. Безусловно, что только рабыня, женщина в полном подчинении её господина, действительно может знать, каково это быть в руках мужчины, что это такое искренне и беспомощно чувствовать их прикосновение. - Пожалуйста, - услышал я мольбу из-под грубого мешка. - Ты должны будешь вернуться к Ваниямпи, - напомнил я. - Обладайте меня, - вновь попросила она. - Я буду служить Вам как настоящая рабыня. - Что Ты сказала? – потребовал я повторить. - Я буду служить Вам как настоящая рабыня, - робко прошептала она. Я безжалостно схватил её за плечи, один раз злобно встряхнул. - Ой! - закричала она от боли. - Ты – рабыня! – напомнил я ей, и, тряхнув её ещё раз, злобно швырнул женщину в грязь. - Да, Господин! – послышался испуганный вскрик из-под мешка. - Да, Господин! - Ты больше не гордая свободная женщина, - прорычал я ей. - Ты - теперь рабыня, и только рабыня! Если тебя будут использовать, то конечно, Ты будешь использоваться в качестве простого домашнего животного, презренной рабыни! - Да, Господин! – всхлипнула девушка. Я сердито смотрел на неё сверху вниз. Высокомерие, даже неосторожное высокомерие, для рабыни не позволительно. Она лежала на боку, в грязи, с головой скрытой в мешке. Серое платье задралось, и высоко оголило её правое бедро. Нельзя не признать, что нога её была красива. Я сжал кулаки, едва сдержавшись, чтобы не подвергнуть напуганное, прекрасное порабощённое животное обращению, соответствующему её статусу. - Позвольте мне быть женщиной, - молила она. – Пожалуйста, позвольте мне быть женщиной! Я рассматривал Ваниямпи. - Это противозаконно, - наконец, сказал я, и, подняв из грязи, перекинул её беспомощное тело через плечо. - Я ненавижу Вас, я ненавижу Вас, - рыдала свисавшая с моего плеча рабыня. - Я ненавижу Вас! Я принес её назад к шалашу, и поместил с её сестрами и помощницами по упряжи -другими женщинами Ваниямпи. 15. Уловка Хси - Смотрите! - выкрикнул Хси. – Я приветствую тебя от всего сердца! Сейчас, во время празднеств, Давай улучшим отношения между нами. - Приветствую тебя, - поздоровался Кэнка, стоя перед своим вигвамом. Позади Хси стояли двое его товарищей, Солдат Слинов. Один из них держал на верёвке вереницу из двадцати кайил. - Показывая теплоту, которая находится в моем сердце по отношению к тебе, я передаю тебе двадцать кайил! - объявил Хси, отходя в сторону и давая дорогу краснокожему с кайилами. - Не нужно! - отказался Кэнка. - Они уже твои! – крикнул Хси с экспансивным взмахом руки. - У меня нет двадцати кайил, - отозвался Кэнка. - Я же не сын вождя. - Но Ты и не должен возвращать мне кайил, - напомнил Хси, заинтересованно глядя на Кэнку. - Ты же знаешь, что не потеряешь честь, если возвратишь мне, в великодушной взаимности, что-либо сопоставимое по ценности. - Но что я мог бы иметь сопоставимое по ценности? - сердито запротестовал Кэнка. Понятно, что ему нужно было превзойти дарителя в возвратных дарах для показа великодушия. Технически, конечно, Хси не должен был предлагать Кэнке подарки ценности, которую не мог бы возместить Кэнка. Так можно было опозорить или унизить получателя. - Её, - заявил Хси, указывая на побледневшую Виньелу, стоящую у входа в вигвам. - Я возьму её! - Нет! - крикнул Кэнка. - Я не отдам её! Она моя! - Я дал тебе подарок большой ценности, - сказал Хси, как если бы был озадачен. - Ты ничего не дашь мне взамен? - Её Ты не получишь! - предупредил Кэнка. - Очень хорошо, мой друг, - усмехнулся Хси. Он посмотрел на своих товарищей, и других краснокожих, которые подтянулись к месту действия, заинтересованные происходящим, и теперь стояли вокруг нас. Он широко улыбнулся. - Кайилы, однако, были переданы и принадлежат тебе. Я не сожалею о своем великодушии. Я сожалею только, что Ты оказался столь неприветлив в этом вопросе. Один из Солдат Слинов соратник Хси хлопнул себя по бедру от удовольствия. Из собравшейся вокруг толпы послышались смешки. Всё новые краснокожие привлечённые слухом о визите Хси к вигваму Кэнки, очевидно быстро распространившемся по стойбищу, появлялись как будто из ниоткуда. Перед вигвамом уже собралась приличная толпа. - Я подарил Кэнке двадцать кайил, - обратился Хси к толпе. – А он взамен не дает мне одну самку кайилы. - Он указал на Виньелу. Смех в толпе усилился. - Забирай назад своих кайил! - сердито велел Кэнка. - Как это может быть сделано? - удивился Хси. - Им уже тебе передали. - Я отдаю их тебе! - в ярости сказал Кэнка. - Отлично, - улыбаясь, воскликнул Хси, и его товарищ из Солдат Слинов подхватил повод. - Хси довольно умён, - шепнул мне Кувигнака. - Он отлично знает, что Кэнка не хочет отдавать Виньелу. Его внимание к ней уже известно всему стойбищу. Но даже в этом случае, Хси не приступил к осуществлению своего плана до тех пор, пока мой брат не отказалась отдать рабыню его отцу, Махпиясапе, в дар для Жёлтых Ножей. Раз уж Кэнка не согласился отдать её вождю, то конечно, он не отдал бы её Хси в обмене подарками. - Значит Хси, и не ожидал получить Виньелу, - понял я. - Понятно, что нет, - подтвердил Кувигнака. - Я даже не уверен, что он хочет её. Она конечно симпатична, но в стойбище есть много симпатичных девушек. Только у Исанна их больше двухсот. Кроме того, он может быть сыном вождя, но для всех он -всё ещё только один из множества молодых парней. Он не хотел бы, платить двадцать кайил даже за такую женщину. Для молодого парня это было бы безумием, чтобы заплатить такую цена за всего лишь бледнолицую рабыню. Молодой мужчина не стал бы, платить больше, чем четыре или пять кайил за неё. Большинство бледнолицых рабынь идет всего за одну шкуры, а то и того меньше. К тому же, после того, как его лицо было изуродовано, Хси, по большей части, избегал женского общества, включая и рабынь. Зная Хси, я полагаю, что он предпочтёт посвятить себя убийству Пересмешников или Жёлтых Ножей, чем стать рабовладельцем. - Получается, что он ничем не рискует, - сделал я логичный вывод. - Зато опозорив Кэнку, извлекает много пользы, - добавил Кувигнака. - Он -умный парень. Он мне даже начал нравиться. - Я сожалею, мой друг, Кэнка, - усмехнулся Хси, - похоже, Ты потерял честь в этом вопросе. Я надеюсь, что Ты простишь меня. В конце концов, это конечно, моя ошибка. Мне не пришло в голову, что для заключения мира между нами, я не должен был предлагать тебе столь роскошные подарки. Я никогда не предполагал такой возможности, что Ты испытываешь недостаток благородства и великодушия воина Кайилы. Это хорошо, что Ты всего лишь член сообщества Всех Товарищей потому, что такого как Ты никогда бы не приняли в Солдаты Слины. Я напрягался, поскольку испугался, что Кэнка выхватит свой нож и бросится на Хси. Сын вождя, как мне кажется, тоже готовился к такой возможности, и подозреваю, даже приветствовал бы это. Его колени были немного согнуты, рука зависла около ножен. Похоже, Хси готовился выставить свои разногласия с Кэнкой на суд стали. - Хо, хо! - внезапно засмеялся Кувигнака, хлопая себя по бедру. – А Хси так и не понял шутку! Оба молодых воина смотрели на Кувигнаку, как если бы он, возможно, рехнулся. - Отличная шутка, Кэнка, - похвалил Кувигнака. - Ты здорово его одурачил. И на какой-то момент одурачил даже меня! - Ты о чём сейчас? – осторожно поинтересовался Кэнка. - Хси, Ты действительно думал, - весело смеялся Кувигнака, - что мой брат, Кэнка, служивший блотанхунком, и тот, кто сейчас возглавляет Всех Товарищей, а не просто Солдат Слинов, не взял бы твои двадцать кайил за простую рабыню? - Я никогда не отдам её, - предупредил Кэнка. - Могу я поговорить с моим братом? – всё так же смеясь, спросил Кувигнака. - Конечно, - ответил Хси, и, повернувшись к толпе добавил: - Это - прекрасная Сиптопто, сестра Кэнки. Почему сестре нельзя разрешить поговорить с её братом? Разве это не привилегия сестры говорить с её братом? - Синто! – раздалось несколько криков в толпе. - Конечно! Конечно! - Спасибо, - поблагодарил Кувигнака. - Не стой между нами, - рыкнул Кэнка на Хси. Кувигнака встал непосредственно между двумя молодыми дикарями, стоя перед Кэнкой и спиной к Хси. Он по-братски положил руки в плечи Кэнки, действие, которое служило для того, чтобы Кэнка остался, там, где он стоял. Он что-то приглушённо, скороговоркой посоветовал брату и, отстранившись, заговорил уже достаточно громко, чтобы слышали близстоящие. - Брат, я чувствую, что твоя шутка действительно зашла слишком далеко, -сказала Кувигнака. - Ты прав, Кувигнака, - признал Кэнка. – Ты прости меня, Хси, на самом деле я не собирался развлекаться, используя тебя. Хси озадаченно уставился на него. - Она твоя, - вдруг объявил Кэнка, указывая на Виньелу. Виньела выглядела такой отчаянной, что на мгновение мне показалось, что она сейчас упадёт в обморок. - Моя? – не уверено переспросил Хси. - Конечно, - заверил Кэнка. - Вяжи верёвку ей на шею, и забирай её. Теперь уже он, твердо взял на себя инициативу, и выхватил верёвку табуна кайил из рук растерявшегося Солдата Слина. - Моя? – в ступоре пробормотал Хси. - Ну, да, - улыбнулся Кэнка. - Ты же сам сказал, что хочешь взять её. Забирай! - Но, двадцать кайил! – ошарашено, сказал Хси. - Условия обмена, Ты, сам назначил, - напомнил Кэнка. – Конечно, я нахожу их несколько необычными, но принимаю их. Забирай её. - Пожалуйста, Господин, - жалобно всхлипнула Виньела, падая на колени к ногам Кэнки, - не прогоняйте меня! Не отдавайте меня ему! Я люблю Вас! Я люблю Вас! - Тихо, ничтожная рабыня, - серьезно сказал Кэнка. Виньела замерла на коленях с опущенной головой, содрогавшимся от диких рыданий телом. - Ты что, возомнила о себе? – строго спросил он. - Ты – не более, чем просто товар. Думаешь, что перестала им быть, несколько раз ублажив меня? - Нет, Господин, - ответила девушка, размазывая слёзы. - Нет, Господин. Ошеломленный Хси стоял рядом. - И что же Ты собираешься делать с нею? – довольно улыбаясь, поинтересовался Кэнка. Я видел, что Хси, как и предположил Кувигнака, не планировал получение девушки. Он действительно понятия не имел, что же теперь с ней делать. - Мой отец хотел её, - пробормотал Хси. - Я отдам её ему для Жёлтых Ножей. - Слушай, прекрасная идея, - горячо поддержал его Кэнка. - Хси, отдал двадцать кайил за бледнолицую рабыню! – заржал один из мужчин, собравшихся вокруг. - Я не думаю, что позволю ему вести мои торговые дела вместо меня, - усмехнулся другой. - Получилось две шутки, - смеялся ещё один. - Хси сам выставил себя идиотом, решив, что Кэнка не пойдёт на обмен, а затем Кэнка обманул его, сделав обмен очень прибыльным! - Если бы только я мог бы сделать также в обмене подарками! – завистливо сказал ещё кто-то. По толпе перекатывались волны смеха. - Подойди, девка, - зло приказал Хси Виньеле. Было заметно, что он хотел как можно скорее скрыться с этого места, где, совершенно неожиданно для него, они с Кэнкой поменялись местами, и вместо триумфа, его, Хси – сына вождя, не только превзошли, но и выставили идиотом. Это жестоко жалило его тщеславие. - Иди с ним, - велел Кэнка Виньеле, и та нетвёрдо поднялась на ноги. Хси отвернулся. Но он не успел сделать больше двух шагов, как Кэнка крикнул ему вслед: - Задержись, Хси, мой друг! Хси, в бешенстве повернулся лицом к Кэнке, его пальцы сжимавшие рукоять ножа побелели от напряжения. - Сейчас - время заключения мира, - напомнил Кэнка. - Это - время пиров и танцев. Это - время обмена подарками. Глаза Хси свирепо сверкнули. - Я дарю тебе двадцать кайил! - крикнул Кэнка, поднимая повод. - Они твои! - У меня нет ничего достойного двадцати кайилам, чтобы отдать тебе! - закричал Хси в ярости. - Я готов взять её, - показал Кэнка, на Виньелу. - Не-е-ет, - внезапно протянул Хси. - Я отлично знаю, что Ты хочешь её. Я оставлю её себе! - Ну что же, сделай так, это твоё право. Но тогда, - засмеявшись сказал Кэнка, поворачиваясь к толпе, - это позволяет говорить всем здесь собравшимся, что Хси потерял свою честь, что он не участвовал в обмене подарками, чем доказал что оказался низким и мелочным мужчиной, что он испытывает недостаток благородства и великодушия воина Кайилы! - Я - воин Кайила! - в ярости заорал Хси. – Ты про меня сказал, что я теперь ничтожный и мелочный? Хси щедр! Хси благороден! Хси - щедрый и благородный воин! Хси - воин Кайила! Хси не может потерять свою честь! - Правда? - Она твоя! - крикнул Хси. - А кайилы - твои, - улыбнулся Кэнка, вручая повод табуна кайил одному из друзей Хси, Солдат Слинов. Виньела упала к ногам Кэнки, почти теряя сознание. Хси яростью уставился на Кэнку. Его рука сжимала ножны его ножа. - Я думаю, что Кэнка хочет эту женщину, - заметил мужчина в толпе. - Я думаю также, - ответил ему другой. - Интересно, - отозвался третий. - Было уже три шутки, - посчитал кто-то. - Кэнка делал вид, что не хочет меняться, потом он пошёл на обмен, обдурив Хси, а затем, желая вернуть женщину, он снова выставил Хси идиотом, вынуждая его, против его чести, обменять её снова. Я улыбнулся. Сам я думал, что почести в этом весёлом обмене более заслуженно надо предоставить Кувигнаке, а не его брату. Его острый ум, как показалось мне, выиграл сегодня и предотвратил возможное кровопролитие. Я уверен, что и Кэнка не ни разу не заблуждался по этому поводу. - Хорошая история, - заметил какой-то мужчина. - В течение лет её не раз ещё будутпересказывать. - И это не собственная повесть, - добавил кто-то. – Мы все можем рассказать про это. - Да, это точно, - в предвкушении, сказал первый. Множество историй среди краснокожих, являются собственными повестями, то есть историями, которые имеет право рассказывать только один мужчина. Если кто-то захочет услышать такую повесть, ему надо попросить, чтобы сам владелец рассказал её. Это - привилегия владеть повестью. Она может сделать владельца важным человеком, ведь чтобы послушать повесть, нужно приехать к нему. Иногда они рассказывают в специальные дни, дни пересказа повести, и многие люди придут в такой день, чтобы послушать. Некоторые мужчины бедны, и владеют немногим, но у них есть повесть, и обладание хорошей повестью, по мнению дикарей, делает мужчину богачом. Такие истории, как и другие формы движимого имущества, могут быть отданы или проданы. Однако они, редко продаются, поскольку дикарям не нравится думать, что у их повести, может быть цена. Им нравится думать об этом как о чём-то слишком драгоценном, чтобы это можно было продать. Таким образом, как все драгоценные или бесценные вещи, они должны сохраняться, или дариться, сохраняться как сокровища, или отдаваться даром мужчиной, сердце которого поёт, делая подарки. Иногда мужчина завещает свою повесть своим наследникам. Например, некоторые повести в течение нескольких поколений были в собственности одной семьи. С другой стороны, владелец может передать повесть тому, кому она понравилась, или тому о ком он думает, что тот является хорошим рассказчиком. - Завтра, - в сердцах закричал Хси, тыкая его пальцем в Кэнку, - мой отец заберёт женщину! Завтра, к полудню, он возьмет её у тебя для Жёлтых Ножей! Хси взбешённо развернулся и зашагал между вигвамами. Его сопровождали товарищи из Солдат Слинов, уводя следом табун кайил. - Как думаешь, он правда сделает это? – поинтересовался я у Кэнки. - Нет. Махпиясапа рассержен на меня, но он - хороший вождь. Он знает традиции Кайила. Он никогда не заберёт женщину у меня против моей воли. Затем Кэнка присел рядом с Виньелой, и помог ей подняться на колени, удерживая перед собой. - Не бойся, - постарался он успокоить девушка. - Вы отдали меня, - прошептала она. - Только на мгновение, - объяснил он, - и только в пределах наших традиций. Не было опасности потерять тебя. - Вы отдали меня, - как сомнамбула повторила девушка. - Уже всё позади, - постарался успокоить её Кэнка. - Я не сделаю этого снова. - Разве я Вам не нравлюсь? – спросила Виньела шёпотом. - Да, - сказал Кэнка, - Ты мне нравишься. - Не отдавайте меня всем и каждому, - попросила она. - Я никогда никому тебя не отдам, - пообещал он. - Я люблю тебя. Она пораженно посмотрела на него, а затем, дрожа и рыдая прижалась к его рукам. - Я тоже люблю Вас, мой Господин, - сквозь счастливые слёзы проговорила рабыня. Кэнка позволил ей поплакать какое-то время, сжимая её в своих руках. Потом поднял её на руки и осторожно занес своё сокровище в темноту своего вигвама. - Кэнка вполне себе неплохо пообщался с Хси, как мне кажется, - заметил Кувигнака. - А мне показалось, что это Кувигнака пообщался с Хси вполне себе неплохо, -усмехнулся я. - Конечно, Кэнка это знает, но я подозреваю, что, к сожалению, и Хси это тоже понял. - Хси - умный парень, - согласился Кувигнака. - Я думаю, что самое время, ему самому вкусить его собственное горькое лекарство. - Те, кто прописывают такое лекарство, редко любят принимать его сами, -предупредил я. - Я думаю, что теперь у меня есть некоторое удовлетворение за его уловку с лощиной и потерю мяса, - хихикнул Кувигнака. - Ты не думаешь, что это может обернуться проблемой? - Нет, - отмахнулся Кувигнака. – Хси конечно взбешён, но он ничего не может поделать. В пределах наших обычаев он беспомощен. - А что, если он выйдет за пределы ваших обычаев? - Он не сделает этого, - покачал головой Кувигнака. - Хси, что бы он ни говорил и ни делал, является Кайилой. Он благороден. - Он угрожал Кэнке, что Махпиясапа завтра отберёт Виньелу, - напомнил я. - Он, конечно, не мог знать, что этого наверняка, и как мне кажется по всей вероятности, это просто ложная угроза. Но, в то же время, справедливо и то, что он лгал в случае с мясом. - Это верно, - задумчиво сказал Кувигнака. - Он действительно не должен был так поступать. Это не то, что было бы приличным для мужчины. - Да, такие понятия, как цивилизация, дружба и товарообмен чрезвычайно зависят от доверия. - Также, это может быть опасно для него, - размышлял Кувигнака. - Как это? – удивился я. - Щит может предать его, - объяснил Кувигнака. Я пристально посмотрел на Кувигнаку, ожидая продолжения. - Да. Это - известный факт. Щит может не захотеть защищать тебя, если Ты -лгун. - Щиты не ведут себя так за пределами Прерий, - улыбнулся я. - Ты - скептик, я вижу, - сказала Кувигнака. - Но, заверяю тебя, мой друг, я говорю о щитах народов Прерий и в пределах Прерий. Это не Ваши обычные щиты. Они сделаны при помощи заклятий. Магия войны использована при их конструировании и создании. Они не просто доспехи, не просто хитрые конструкции из металла или кожи. Они святы. Они драгоценны. Они - друзья и союзники. Конечно, Ты же видел их установленных на треногах позади вигвамов, греющихся на солнце? - Да, - признал я. - Они должны впитать силу солнца. - Я понимаю. - Ты не стал бы делать этого с обычным щитом, не так ли? - спросил Кувигнака. - Конечно, нет, - согласился я. - А значит, это не обычные щиты. - В сражении, некоторые воины более удачливы, чем другие. - Конечно. Просто их магия войны, более сильна. - Понимаю. - Пора возвратиться в наш вигвам, - сказал Кувигнака. - Ты говоришь по-гореански, - заметил я. - Ты жил среди белых. - Да, и что? - спросил Кувигнака. - Ты действительно веришь в это? - Во что, в это? - Я о щитах, - напомнил я. - Конечно. - А если серьезно. - Я сам не знаю, - улыбнулся Кувигнака. – Возможно - да. Возможно - нет. - Все ваши люди верят таким вещам? - Большинство, как мне кажется, - ответил Кувигнака. - А что на счёт воинов, таких как Кэнка и Хси, они верят в это? - Конечно, - уверенно сказал Кувигнака. - Пойдем в наш вигвам, - предложил я. - Да, - поддержал меня Кувигнака. - Я должен отдохнуть. Завтра я буду танцевать. Завтра будет великий день! 16. Оипутаке - Господин! Господин! - радостно крикнула девушка с белокурыми волосами, хватая меня за руку. Блондинка удачно встретила меня позади вигвама. Она была обнажена, за исключением бисерного ошейника завязанного на её горле. Это утро, было утром дня большого танца. Рабыня встала передо мной на колени, как-никак я был мужчина. - Я так счастлива, Господин! Я так счастлива! – восклицала она. - Почему Ты не в стаде? – оглядываясь вокруг, спросил я, беспокоясь за неё. – Надеюсь, Ты не сбежала, не так ли? Наказание для девушки, отбившейся от её стада, или сбежавшей оттуда, было не шуточным. Первое нарушение влекло за собой передачу краснокожим женщинам, что означало многие дни мучений и пыток. За второе нарушение перерезали сухожилия и оставляли в прериях. - Нет, - засмеялась она, не поднимаясь с колен. – Меня забрали оттуда! Я больше не стадная девка! - У тебя другой ошейник, - заметил я. Это был красивый ошейник, сделанный из красно-жёлтого бисера. - У меня теперь новый господин, - гордо и счастливо сказала блондинка. - Что же произошло? – поинтересовался я. - Вчера вечером, - начала рассказывать она, - меня, и других рабынь, передали во время обмена подарками. Мой бывший владелец, я думаю, собирался избавиться от никчёмной девки, но как только я оказалась на расстеленной шкуре внутри вигвама моего нового владельца, начала служить ему, восхитительно, как покорённая рабыня. Он ликовал. Я думаю, что он был очень мной доволен. Он сказал, что я оказалась изумительным подарком. Он даже дал моему прежнему хозяину ещё одну кайилу. Тот хозяин был просто в бешенстве от того, что избавился от меня. Но теперь он уже ничего не может поделать с этим. Я теперь принадлежу новому краснокожему господину. - Замечательно, - порадовался я за свою знакомую. - А ещё, у меня теперь есть имя! – похвасталась она. - И что же это? - Oiputake, - гордо сказала она. - Это слово переводится как поцелуй, - кивнул я. - Да, - заулыбалась Оипутаке, и, хихикнув, добавила: - Иногда, я не знаю, это мой владелец просто подзывает меня или приказывает, чтобы я ублажила его! - Раз уж Ты - рабыня, то я не думаю, что Ты можешь иметь выбор в этом вопросе, - улыбнулся я. - Я и не выбираю, - смеясь, сказала блондинка. - Если я имею малейшие сомнения, я целую его. Я улыбнулся. - И это изумительное чудовище в том, что касается власти надо мной, совершенно не строг в моём решении этой двусмысленности! - Оипутаке - произнёс я. - Да, Господин, - сказала она, и, наклонившись вперед, поцеловал меня в бедро. - Я вижу, что есть некоторые преимущества, в предоставлении девушке такого имени, - признал я. - Вы, мужчины абсолютно одинаковы, в том, что касается владения нами, -засмеялась Оипутаке. - Возможно, - не стал я спорить. - Мой Господин пообещал мне, что, если я продолжу ублажать его, как ему нравится, он может даже разрешить мне одежду, - похвасталась она. - Замечательно. - И он может заплести мне волосы, - радостно добавила она. - Он должен остерегаться, чтобы он не стать безвольным с тобой. - Я не думаю, что существует подобная вероятность. Он - краснокожий. - А Ты хотела бы сделать его безвольным, так, чтобы Ты могла вертеть им как захочешь? – поинтересовался я. - Нет, - твёрдо сказала она. - Я хочу только быть его прекрасной во всех отношениях рабыней. - Он - краснокожий. Я не думаю, что есть малейший шанс, что тебе бы позволили быть чем-либо еще. - Нет, Господин, он не позволит, - засмеялась она. - Ты кажешься счастливой, - отметил я. - Я, непередаваемо счастлива. И я в долгу перед Вами за это, - сказала Оипутаке. - Передо мной, - я пожал плечами, - или перед любым другим мужчиной. - Это были Вы. И я никогда не забуду этого, - сказала девушка, и её глаза подёрнулись дымкой. - Есть только одна вещь, которая меня пугает, - добавила она. - И что же это, - заинтересовался я. - Я стала так беспомощна, перед моими потребностями, - призналась она. - Да, и что в этом пугающего? - Мои аппетиты были разожжены вами, - пояснила она. – Вы пробудили мои потребности. Теперь это бросает меня в полную власть мужчин. Она заёрзала на коленях, свела и сильно сдавила бедра. - Это обычное дело для рабыни, - отметил я. - Теперь, я загораюсь, едва только завидев привлекательного мужчину, - кусая губы, призналась Оипутаке. – При этом я сразу становлюсь теплой и влажной. Я уже не говорю о том, что со мной происходит, когда я голая в ошейнике и на коленях перед ним. - Я понимаю тебя. - Когда-то, я не могла даже представить, что могла бы однажды молить мужчину о его прикосновении, но вчера вечером, в руках моего господина, я это сделала. Слезно, я, когда-то гордая свободная женщина Ара, теперь всего лишь рабыня, я умоляла его о ласке, - прошептала рабыня. - И он снизошёл до твоей мольбы? - Да, - улыбнулась она. - Я люблю его! - А ведь он мог бы выпороть тебя вместо этого, - предупредил я. - Я знаю, - сказала она, - поскольку я – всего лишь рабыня. Я люблю его! Я люблю его! - Я счастлив за тебя, - признался я. - Спасибо, Господин. - Надеюсь, Ты ему отдалась полностью? - О да, - довольно улыбнулась рабыня. - Я отдалась ему до самого дна моего живота. - Превосходно, - похвалил я девушку. Она снова заёрзала на коленях передо мной. - Тебя что-то мучает? - Но ведь именно Вы первым вызвали во мне эти ощущения, - напомнила она. - Да? - Они делают меня беспомощным перед почти любым мужчиной, - созналась девушка. - И что, это за ощущения? – решил уточнить я. - Иногда мое сердце трепещет, а мое дыхание ускоряется. Иногда вся моя кожа внезапно оказывается, залита теплом. Тогда мне кажется, что мои груди и бедра просят о прикосновении. Я хочу оказаться в объятиях, я хочу ласки. Мой живот становится горячим и чувствительным. Я чувствую желание. Моё лоно увлажняется. Запах моего желания окружает меня. - Поцелуй мои ноги, - скомандовал я Оипутаке. Она наклонилась и целовала мои ноги, потом подняла голову и посмотрела на меня. В её глазах стояли слезы. - Тебя тревожат такие ощущения? – спросил я. - Иногда, - признала Оипутаке, - я так стыжусь этих изменений, происходящих в моем теле. - Это пустяки, и не стоят того, чтобы их стыдиться, - объяснил я. Скорее надо радоваться, что твоё тело, наконец-то, освобожденное от запретов, комплексов и жёсткости, теперь находится в прекрасном рабочем состоянии. - Прекрасное рабочее состояние? - удивлённо переспросила блондинка. - Конечно. Ощущения, которые Ты описываешь, и многие другие подобные, являются естественными реакциями здоровой и влюбленной женщины в присутствии привлекательного мужчины. Вместо того чтобы чувствовать стыд при их появлении, тебе стоит чувствовать беспокойство, если бы они не возникали. Не появление таких ощущений, в ситуациях, в которых было бы естественно их почувствовать, по-видимому, будет тебе подсказкой относительно присутствия некоего неуместного барьера или блока, физического, или что более вероятно психологического характера. - Но бывают ли такие ощущения у хороших женщин? - Я не знаю, - пожал я плечами. – Знаю, что у больных женщин их не бывает. Она посмотрела на меня. - Что есть «хорошая женщина», - спросил я, - та, кто является естественной, непосредственной, женственной и любящей, или та, кто соответствует определенным культурным стереотипам. Кстати, эти стереотипы часто являются результатом попыток со стороны агрессивных сумасшедших наложить свои комплексы, которые они неспособными изжить на других? Она не говорила, стояла на коленях, и размышляла - Некоторые добродетели, на мой взгляд, требуют лечения, - высказал я своё мнение. - Но такие ощущения, могут сделать женщину рабыней. - Да, - согласился я. - Теперь, я понимаю, почему некоторые женщины так их боятся, - сказала Оипутаке. - Я тоже это понимаю, - согласился я с ней. - Но Ты - рабыня, так что, Ты не должна беспокоиться по этому поводу. Порабощенная, Ты освобождена, как это ни парадоксально, чтобы быть свободной. - Вы заставляете меня почувствовать себя свободной. - Берегись, а то выпорю, - предупредил я. Она покаянно согнулась и поцеловала мои ноги. - Господин, - позвала она. - Да. - Я действительно мучаюсь, - призналась она. - Я вижу, - усмехнулся я. - Это настоящее бедствие, - возбуждённо простонала она. - Ты - женщина с сильным, хотя когда-то жёстко подавленным, сексуальным влечением, которая была порабощена, - объяснил я. - Господин? - Также, чувства нормальной женщины, при условиях прямого и явного рабства, часто умножаются в сто, а у некоторых женщин, кажется и в тысячу раз. - Я не смогу выдержать это, Господин, - ужаснулась она. - Пресмыкайся, - скомандовал я рабыне. - Вы же не заставите меня сделать это? - удивлённо спросила Оипутаке. Я бескомпромиссно указал на землю у своих ног. Она скользнула на живот передо мной, и я почувствовал её губы и язык на своих ногах. - Очень важно, быть тем, кто Ты есть. Если Ты - рабыня, то и будь рабыней. - Да, Господин, - ответила она. - Кто Ты? - резко спросил я. - Рабыня, - всхлипнула она, не переставая целовать мои ноги. - Тогда будь рабыней, - посоветовал я. - Да, Господин. Ошейник хорошо смотрелся на её шее, выглядывая из-под волос. - Вы обращаетесь со мной, - проговорила она между поцелуями, - как если я была - …, как если бы я была - …. - Рабыня, - закончил я за неё. - Да, - согласилась девушка. - Ты - рабыня, - заключил я. - Да, Господин. - Ну, так и ожидай обращения как с рабыней. - Да, Господин. Я позволил ей какое-то время ублажать меня этим способом, лёжа на животе передо мной, целуя, облизывая и обсасывая мои ноги. - Ты хорошо пресмыкаешься, рабыня, - похвалил я. - Спасибо, Господин, - поблагодарила Оипутаке. - Ты ведь не будешь скупиться, позволяя мужчине наслаждаться его властью над тобой, не так ли? – поинтересовался я. - Нет, Господин. - Ты хорошо выглядишь у ног мужчины, - похвалил я трудящуюся рабыню. Она стонала от унижения, и от сурового сексуального голода. - Ты можешь поблагодарить меня, - намекнул я. - Спасибо, Господин, - простонала она. - Не за что, - усмехнулся я. - Вы наслаждаетесь моим унижением, - всхлипнула рабыня. - Вы наслаждаетесь этим! - Да, - не стал я спорить, и добавил: - И Ты тоже. Её маленькие плечи вздрогнули. Я видел, что то, что я сказал, было верно. - Ты можешь встать на колени передо мной, - позволил я. Она поднялась до коленопреклонённого положения. - Вы не тронули меня, - обиженно сказала она, - и всё же Вы очень возбудили меня. Я не стал отвечать на её укоризну. Человеческие женщины - такие роскошные и замечательные существа. Их сексуальная жизнь и ощущения такие тонкие, сложные и глубокие. Насколько же наивен мужчина, который полагает, что занятие сексом с женщиной так ничтожно и кратко, что может заключаться в пределах параметров горизонтальной плоскости, простого стимулирования кожи, вызывающего обслуживание в ответ на простую ловкость рук. Как убого невежественен такой механический подход к женской сексуальности. Сколько уже изучают её художники и поэты! Женщины так необузданно драгоценны. Они настолько чувствительны, настолько красивы, настолько интеллектуальны и настолько же необходимы. Никакой мужчина ещё не смог найти эталона, для измерения любви женщины. Кто может измерить горизонты её сердца? Есть вещи, более реальные, когда они кажутся наиболее неосязаемыми. - Даже не прикоснувшись ко мне, Вы очень возбудили меня, - пожаловалась она. -И теперь я беспомощно стою перед Вами на коленях. Её мука была совершенно очевидной. Она была рабыней, и отчаянно нуждалась в том, чтобы быть взятой. И всё же я сделал немного, лишь обращался с ней как женщиной, и решительно наложил на неё мужскую власть. Я не думаю, что сейчас она имела хоть какие-то сомнения относительно её пола. - Когда я подбежала к Вам, увидев позади вигвама, я была благодарна и счастлива. Моим намерением было добровольно подарить вам себя для ваших удовольствий, - объяснила Оипутаке. - Но теперь Вы сделали это для меня необходимым. Теперь Вы поставили меня в положение, когда я вынуждена молить о вашем милосердии! - Это является соответствующим твоему статусу, рабыня, - усмехнулся я. - Разве Вы не будете ко мне добры? – спросила девушка, дрожа от желания. Я, молча, смотрел на неё и ждал. - Вы видите меня беспомощную и нуждающуюся, умоляющую - простонала она. - Это приличествует тебе, рабыня. - Мужчины делают это с нами. Они разжигают в нас огонь, а затем решают, стоит ли хотя бы дотронуться до нас! - А иногда, насколько я знаю это, девушку заставляют исполнять. - Исполнять? – не поняла она. - Да, её вынуждают, если можно так выразиться, заслужить, чтобы её взяли. - Да, Господин. Это весьма обычное дело. - Ты готова работать, ради того чтобы тебя взяли, заслужить эту честь? - Да, Господин, - покорно сказала Оипутаке. - Я сделаю всё что угодно. - Но Ты должны сделать всё что угодно, так или иначе, поскольку Ты рабыня, -напомнил я. - Да, Господин, - она застонала. - Да, Господин. Я смотрел на неё сверху вниз. Она ёрзала, и сжимала свои маленькие кулачки. В её глазах стояли слезы. - Я нуждаюсь в этом, - заплакала она. Я присел на корточки рядом с нею, и нежно ощупал её. Она, закрыв глаза, прижала своё маленькое, горячее, влажное, округлое лоно к моей руке. - Я чувствую, что Ты не лжёшь мне, - отметил я. - Нет, Господин, - застонала она. - Ошейник отлично смотрится на твоей шее, - похвалил я. - Да, Господин. - И твои волосы красивы, - сделал я ещё один комплемент. - Спасибо, Господин, - поблагодарила девушка. - Ты просишь взять тебя? - Да, Господин. - Вы готова заработать то, чтобы я тебя взял? - Я сделаю всё что угодно. - Поцелуй меня, - приказал я. - За такую малость, - удивилась она, - я могу заработать, чтобы вы взяли меня? - Но это должен быть поцелуй рабыни, - предупредил я её. - Да, Господин. Наши губы встретились, сладко и нежно, полностью и надолго. Её губы, податливые, мягкие, покорные губы рабыни, встретившись с моими вначале робко, а затем, поняв, что не будут отвергнуты или ударены, осмелев, открылись для страсти. И тогда поцелуй стал глубоким, беспомощным и горячим, и она казалась единым целым со своим поцелуем, растворившейся в нём, затем она робко отступила, предложив мне себя как рабыня, наблюдая за моей реакцией, пытаясь рассмотреть в моих глазах свой приговор, была ли он найдена приятной, и какова теперь будет её судьба. Она с надеждой смотрела на меня. Я был доволен ею, а ведь ей даже не преподавали поцелуи рабыни. Я аккуратно положил её на спину, и полюбовался открывшимся зрелищем. - Коснитесь меня, - умоляла она. - Пожалуйста, дотроньтесь до меня. Я молю вас о прикосновении, Господин. - Я не думаю, что такое уж большое касание будет необходимо, - усмехнулся я. Стоило только мне войти в неё, и как я и ожидал, вызывая у неё состояние возбуждения, она, сжав меня в кольце своих рук, и застонав, взорвалась в неконтролируемом оргазме. - Да, Господин, - задыхаясь, кричала блондинка. - Да Господин! Спасибо, Господин! Да Господин! Я подумал, что неплохо поработал с ней. Мне кажется, что её новый владелец будет удовлетворён ею. Она когда-то была холодной свободной женщиной, теперь стала многообещающей рабыней. Некоторые краснокожие время от времени проходили мимо нас, идя по своим делам, но они не обращали внимания на нас. Для них мы были всего лишь рабами. - Спасибо, Господин, за то, что взяли меня, - обессилено прошептала Оипутаке, -за то, что согласились воспользоваться мной для своего удовольствия. - Ты хорошо служила, рабыня, - похвалил я. - Я рада, - улыбнулась она, - тому, что господину я понравилась как женщина, и то как хорошо я служила. - И как рабыня, - напомнил я. - Да, Господин, - улыбнулась она, целуя меня. Она отстранилась, и легла на бок с сомкнутыми ногами. Изумительная, широкая округлость её бедра была потрясающе красива. Насколько же восхитительны такие существа. Насколько естественно случается так, что мужчины должны хотеть пометить их как свою собственность. - Дела в племени Кайил идут просто замечательно, - улыбнулся я. - Твой владелец приобрел красивую белую рабыню. Мой Господин и друг, Кэнка из клана Исбу, сохранил свою собственную рабыню и любовь, девушка названную Виньелой, также соблазнительную белую рабыню, а мой друг, Кувигнака, после долгих лет ожидания, наконец, собирается войти в вигвам большого танца. Я улыбнулся сам себе. Как естественно я подумал о прежней мисс Миллисент Обри-Уэллс, из высокопоставленной семьи, и когда-то дебютантки в Пенсильвании, как о всего лишь и ещё одной сочной белой рабыне в Прериях. Это было полностью соответствующим её теперешнему статусу, поскольку именно этим она и была, всего лишь домашним животным, а ещё любовью Кэнки. - Я счастлива за него, - поддержала меня девушка. - В стойбище заготовлено много мяса, - добавил я, - и сейчас - время празднеств, танцев, пиров, визитов и обмена подарками. - Я сама была обменена в качестве подарка, - улыбнулась Оипутаке. - Как я понимаю большому огорчению твоего бывшего владельца, - добавил я. - Да, - она заулыбалась. - И возможно наиболее замечательно, - заметил я, - кажется, что скоро будет заключён мир между Кайила и Жёлтыми Ножами. Уже теперь гражданские вожди Жёлтых Ножей находятся в стойбище. - Они не гражданские вожди, - вдруг ошарашила она меня. - Что? - поражённо переспросил я. - Я видела вождей Жёлтых Ножей в стойбище, - рассказала она. - Я видела, как они прибыли в стойбище несколько дней назад, когда я ещё была в стаде. Я видела их вчера вечером на последнем пиру, когда меня привели к вигваму моего нового владельца. Я видел их этим утром, около вигвама Ватонки, в стойбище Исанны. Но они не гражданские вожди. - Ты не ошибаешься? - уточнил я. - Я же какое-то время была рабыней у Жёлтых Ножей, - напомнила она. - Я знаю точно. - Значит они не гражданские вожди? - Я видел гражданских вождей Жёлтых Ножей на совете, - объяснила она. - Это было всего несколько недель назад. Вскоре после этого я была угнана воинами клана Исанна в их набеге. - Кажется рановато для того, чтобы созывать совет, - возразил я. - Был совет, - стояла она на своём. - Пте прибыли к тому моменту? – уточнил я. Я ожидал, что такой совет будет согласован с приходом стада и сбором кланов Жёлтых Ножей для большой охоты. Пте прибывают в земли Кайила, прежде побывав на территории Жёлтых Ножей. - Нет, - ответила Оипутаке. - Интересно, - задумался я. - Ты случайно не знаешь причину созыва совета? - Нет. - Несколько недель назад, - сказал я, - произошло сражение с большим обозом и колонной наёмников. Ты знаешь об этом? - Да, - кивнула девушка. - Пленницы были приведены в стойбище Жёлтых Ножей. - Совет был до или после набега? – спросил я. - Спустя несколько дней после этого. - Это, также, интересно. Ты уверена, что не догадываешься о чем был совет? - Нет, Господин, - ответила она. - Мне не преподавали язык Жёлтых Ножей. Я не знаю ни одного слова. Там я выполняла, самую чёрную работу, обычно на работе мною командовали только затрещинами и ударами плетью. Для них я была только своего рода самкой кайилы, двуногим вьючным животным. - Такие работы, - объяснил я, - вполне подходят для сексуально холодных рабынь. - Да, господин, - согласилась девушка, - но они бывали наложены, также, даже на самых страстных из их женщин. - Конечно. - На том совете, - сказала она, - я и видела гражданских вождей Жёлтых Ножей. Это не те же самые мужчины, которые находятся сёйчас в стойбище. - Ты ошибаешься. - Нет, Господин. - Ты видела этих мужчин в стойбище Жёлтых Ножей прежде? - спросил я. - Да, Господин, - кивнула она. - Они - гражданские вожди, - попробовал я ещё раз сбить её с толку. - Нет, Господин. - Ты знаешь, кто они? - Да, Господин. - И кто же это? - Это - военные вожди. 17. Оценка информации полученной от Оипутаке - Кэнка! – крикнул я. - Где Кэнка! Молодого воина не было в его вигваме. Около его жилища я увидел краснокожего, сидящего со скрещенными ногами, в одежде с капюшоном накинутом на голову и наполовину скрывающим его лицо, и раскачивающегося взад и вперед. - Он отправился на охоту, - странно спокойно ответил краснокожий. - Когда он вернется? – спросил я. - Он не должен возвращаться, - застонала Акихока, продолжая качаться назад и вперед. - Он - мой друг. Он был моим другом, - снова простонал он. - Я не понимаю. Что произошло? – озадаченно спросил я. - Ты уже второй, кто ищет его сегодня, - ответил краснокожий, склоняясь, и ещё больше скрываясь пол своей одеждой. - Я не понимаю тебя, - озадаченно сказал я. – Но у меня есть информация. Я должен видеть его. Это может ничего не значить, но это может оказаться очень важным! - Солдаты Слины приехали за ним, - стонала Акихока, раскачиваясь в страдании. - Что за чушь! – воскликнул я, всё ещё ничего не понимая. - У них есть стрела, которая была пущена в Махпиясапу, - наконец начал объяснять Акихока, не прекращая раскачиваться. - Это была стрела Кэнки. Также, Хси видел, что Кэнка бежал от того места. - Кэнка не стал бы, стрелять в Махпиясапу, - воскликнул я. - Махпиясапа - его вождь. - Объявлено, что он боялся, что Махпиясапа заберет у него рыжеволосую женщину. - Махпиясапа не сделал бы этого против его желания, - напомнил я, - и Кэнка знает это. - Вчера вечером Хси заявил, что будет так. - Хси, говорил это в гневе. - Хси видел, что Кэнка бежал от того места, - пробормотал убитая горем Акихока,. - Мне показалось, что Ты сказал, что Кэнка отправился на охоту, - вспомнил я. - Объявлено, что он выстрелил в Махпиясапу, а затем отправился на охоту, -пояснил Акихока. - Это полная ерунда, - закричал я. - Никто не стреляет в своего вождя, а потом спокойно едет поохотиться. - Выпущенная стрела – это стрела Кэнки, - почти провыл от горя Акихока. - Хси видел, как он бежал с того места. - Кто-то ещё видел это? – уточнил я. - Никто. - И тебе кажется возможным, в переполненном стойбище? - сердито спросил я. - Это была стрела Кэнки, - объяснил Акихока. - У них есть стрела. Это - стрела Кэнки. Хси видел, что он бежал оттуда. - Хси - лгун, - крикнул я. - Нет, этого не может быть, - отказался поверить Акихока. - Почему, этого не может быть? – удивился я. - Он поклялся своим щитом, - ответил Акихока. - Да ясно же, что, скорее всего, сам Хси, и выпустил эту стрелу, - воскликнул я. - Махпиясапа - отец Хси, - напомнил Акихока. - Хси не стал бы, пытаться убить своего отца. - А я и не думаю, что он пытался убить его, - пояснил я. - Я думаю, что Хси просто хотел сделать вид, чтобы казалось, что была предпринята попытка покушения на его жизнь. - Хси не сделал бы этого, - возмутился Акихока. - Почему бы и нет? - Хси - Кайила, - заявил Акихока. - Позор, позор. Это - позор для Кэнки. Это -позор для Всех Товарищей. У меня скорблю о Кэнке. Он был моим другом. Он был моим другом. - Хси, не видел, что Кэнка бежала оттуда, - твердо сказал я, припоминая, что Кэнка, в первое утро большой охоты, спрашивал Кувигнаку не видел ли тот одну из его стрел. Получается, что Хси уже давно вынашивал свой план. При открытости жизни краснокожих, где жилища не запираются, а вещи не прячутся, и где воровство не просто не ожидается, а вообще рассматривается как нечто невероятное, не составило бы большого труда, при некоторой осторожности, взять чужую стрелу. - Хси поклялся в этом, - воскликнул Акихока. - Хси поклялся ложно. - Хси поклялся на своём щите. - Значит, Хси поклялся ложно на своём щите. Акихока прекратил качаться, и сбросил капюшон с головы на плечи. - Ты бледнолицый, - заявил он. - Ты – всего лишь раб. Ты ничего не знаешь об этих вещах. - В своём сердце Ты знаешь, так же как я, что Кэнка не стал бы, пытаться убить Махпиясапу. Я уверен, что даже Махпиясапа, в его сердце, знает это. - Но Хси поклялся своим щитом, - воскликнул он. - Он поклялся ложно, - стоял я на своём. - Но как такое может быть? – снова впал в ступор озадаченный Акихока. - Несомненно, он мог это сделать, из-за своего тщеславия, и его ненависти к Кэнке. Акихока опустил голову, и тупо смотрел в грязь под своими ногами. Для него, воина Кайилы, было нелегко постигнуть такую вещь, даже притом, что это казалось настолько вероятным, что, возможно, имело место. Это смотрелось, как если бы его вера в столь фундаментальные вещи была потрясена. - Они хотят убить Кэнку, - догадался я, - для этого они поскакали за ним. Выходи ему на встречу. Найди его. Расскажи ему, что произошло. Я уверяю тебя, что он ничего не знает об этом. Без сомнения это произошло, когда он уже покинул стойбище. Акихока во все глаза смотрел на меня. - Найди его прежде, чем это сделают Солдаты Слины, - попросил я. - Это может спасти ему жизнь. Расскажи ему, что произошло. Он должен сам решить, что нужно делать. - Он сам возвратится, - сказала Акихока. - Тогда расскажи ему, чтобы возвращаясь, он знал, что произошло, - сказал я. -Иди за ним. - Я знаю, где он собирался охотиться, - встрепенулся Акихока. - Поторопись! Акихока вскочил на ноги. - Я пойду, - крикнул он. - А где Виньела? – поинтересовался я напоследок. - Я не знаю, - пожал плечами краснокожий. - Солдаты Слины приходили за ней, чтобы забрать её в вигвам Махпиясапы? – спросил я. - Нет, - ответил Акихока. - Ты видишь? – воскликнул я. - Махпиясапы, даже при этих условиях, не приказал забрать её. Даже при этих условиях он всё ещё расценивает её, как женщину Кэнки. Он должен знать, что Хси лжёт. Акихока развернулся и помчался вдоль вигвамов к стойлу с кайилами. Там он дёрнул свободный конец привязи своей кайилы, взлетел на спину животного, и в мгновение ока исчез за пределами стойбища. Я смотрел вслед Акихоке, пока он не исчез из вида. Я чувствовал прохладный ветер. Я жалел Махпиясапу. Должно быть, это ужасно для отца понять, что его любимый сын предал свои кодексы. Потом я вспомнил про сведения, которые я получил от прекрасной белокурой рабыни, Оипутэке, за некоторое время до этого. Я был в затруднительном положении. Я надеялся, передать эту информацию Кэнке. Это казалось мне необходимым не только потому, что он был, строго говоря, моим владельцем, но также и потому что он был вожаком Всех Товарищей. Возможно он, составил бы своё суждение по этому поводу, оценил бы его значение. Учитывая, что Кэнки в данный момент не было, то оставалось идти к Кувигнаке, поскольку я знал его лучше всех и уже имел представление о его сообразительности и здравом смысле. Но пришлось отказаться от этого, потому что, насколько я знал, в это время он должен быть, вместе с другими краснокожими юношами, танцующими в большом вигваме. Я не знал, что сделать. Я мог, конечно, встать на колени перед первым встречным, и рассказать им, что я узнал, но я боялся, что мог быть отвергнут, как бредящий раб. Кто поверит словам раба, к тому же и моё знание было получено от другой рабыни. А что, если она ошибалась? - Грант! - подумал я. - Грант! Он должен знать, что делать! Кроме того, он - близкий друг Махпиясапы. Махпиясапа будет слушать его. Я должен найти Гранта! 18. Я продолжаю пытаться оценить сведения Оипутаке - Где Грант! – крикнул я. Васнаподхи, поражённо, смотрела на меня. Она стояла на коленях в вигваме, который Махпиясапа выделил Гранту, своему другу для проживания. - Его здесь нет! – ответила рабыня. - Где он? – спросил я. - Я не знаю! - Она казалась напуганной. - Вы уже слышали о Кэнке? - Да. И я не верю ни единому слову! - Так же, как и я, - кивнула она. – Этого просто не может быть. - Почему Ты одна в вигваме? – поинтересовался я. - Почему Ты не работаешь? - Я спряталась здесь, - объяснила она. - Тебе нечего бояться, - постарался успокоить её я. - Случай с Кэнкой не имеет никакого отношения к тебе. - Я прячусь не из-за этого. - У тебя есть какая-нибудь идея, где искать Гранта? - Он может быть у Махпиясапы, - предположил она. - Он уехал сразу после того, как он узнал о покушении. - Отличная мысль, - воскликнул я. - Я побежал в вигвам Махпиясапы! Я, было, собрался покинуть жилище Гранта, но внезапно, какая-то мысль остановила меня. Я обернулся и спросил: - Почему Ты прячешься? - Я видела его! – прошептала девушка. - Кэнку? - пораженно спросил я. - Нет, Вайейеку – «Того, Кто Находит Много», это тот кому я когда-то принадлежала! - Ты многим уже принадлежала, - напомнил я. - Я рассказывала вам про него, в первый день, вскоре после того, как Грант, мой владелец, приобрел меня на торговом месте. - Мальчик? – вспомнил я. - Да, - прошептала она. - Я помню, - сказал я. Давно, на торге у Пыльноногих, Грант получил Васнаподхи за три прекрасных топора. В разговоре со мной, она поведала, что родилась в загоне Ваниямпи, одном из принадлежавших племени Кайилиауков, союзному с Кайилами и говорящем на похожем диалекте. Тот, кто забрал её из того загона, был воином Кайилой. Тогда ей было только восемь лет, и он взял её с собой и подарил, в качестве рабыни, своему десятилетнему сыну. Таким образом, она рано научилась служить и умиротворять мужчин. Но всё же, как дети они были больше товарищами и приятелями, чем господином и рабыней. Как-то раз, когда они были одни, ей тогда было только пятнадцать, а ему семнадцать, вдали от их стойбища во время сбора ягод, он оказался уже неспособен далее не смотреть не неё как на женщину. Она увидела, как он почти яростно, срезал палку и выстрогал надрезы на её концах для шнуров. Она испугалась и начала плакать, так как уже видела такие устройства прежде, и знала их назначение. Хозяин приказал ей снять одежду, лечь на спину с широко расставленными ногами, и она почувствовала, что её лодыжки оказались привязанными в этом положении, к распорке, посредством шнуров. У неё не оставалось сомнений относительно того, что будет её судьбой. Её впервые собирались использовать как рабыня, которой она и была. В сумерках, уже освобождённая от распорок, она легла перед ним на живот, и поцеловала его ноги. Той ночью, возвращаясь в деревню, она уже не ехала за его спиной на его кайиле, как было утром, когда они покидали стойбище. Она сопровождала его пешком, ведомая у стремени, с руками, связанными за спиной и верёвкой на шее, привязанной к луке его седла. Тем утром два ребенка покинули стойбище, чтобы вечером туда вернуться в качестве молодого господина и его рабыни. Васнаподхи опустила голову, и задрожала. Я думаю, что юный господин и его рабыня очень любили друг друга. Но его привязанность к девушке, простой рабыне, принесла ему много насмешек от его ровесников. К этому он, как и все краснокожие, был чрезвычайно чувствителен. В конце концов, он продал ей, возможно потому, что он подозревал, что его соплеменники могли оказаться правы, и интерпретировать его чувства в этом вопросе как недостойную для молодого воина слабость. После этого у Васнаподхи было много разных владельцев. Грант, как я уже упомянул, приобрел её у Пыльноногих. - Его зовут Вайейека? – уточнил я. - Да, - кивнула она. - Из какого он клана? - Напоктан - клан Браслетов, - ответила девушка. Их земли находятся примерно к северо-западу от Реки Кайилы, северной развилки Реки Кайилы, и к востоку от Реки Змеи. Воины Напоктан обычно носят два медных браслета на левом запястье. - Он видел тебя? – спросил я. - Нет, - вздрогнув, ответила она. - Ты всё ещё любишь его? - Я не знаю, - прошептала она. - Это было так давно, годы назад. Он продал меня! - Ты - рабыня, - напомнил я. – Конечно же, Ты не можешь возражать против своей продажи. - Я думала, что он любил меня! – всхлипнула она. - Возможно, так и было, - предположил я. - Он продал меня! – горько воскликнула Васнаподхи. - Возможно, он нашёл тебя не достаточно красивой, - усмехнулся я. - Возможно! - сердито буркнула она. - Если бы он мог видеть тебя теперь, если бы он мог увидеть, какой красивой Ты стала, несомненно, он горько пожалел бы о своем прежнем решении. - Возможно! - сказала она с яростью в голосе. - Нет ли у тебя какой-нибудь работы, что надо сделать? – поинтересовался я. - Я прячусь, - хмуро объяснила рабыня. - Почему? - Я боюсь, что он может увидеть меня, - со слезами в глазах проговорила Васнаподхи. - Он продал мне! Я любила его! Я не хочу открывать эти старые раны! Я не хочу проходить все эти мучения ещё раз! Я достаточно настрадалась! - Ерунда, - заявил я. - Ты просто ищешь оправдания, чтобы не работать. Я узнаю эти уловки лентяек, когда я вижу их. - Нет, - возмутилась она, - это правда! - Что тебе было поручено делать? – поинтересовался я. - Полировать меновые товары, - ответила рабыня. - В вигваме или снаружи? - спросил я, отлично зная, каков должен быть ответ. - Снаружи, я полагаю, - насупившись, ответила она, - так, чтобы я могла лучше видеть то, что я делаю. - Ну, так выбирайся наружу и полируй товары, - велел я. - Пожалуйста, нет, - взмолилась она. - Он же может увидеть меня! - Стойбище Напоктан не близко, - заметил я. - Это очень маловероятно. - Он может увидеть меня! – протестовала она. - И что такого, случится, если он тебя увидит? – усмехнулся я. - Что, если он, увидев, захочет меня? Что, если он унесёт меня, или купит меня? - Он не сможет просто унести тебя, - напомнил я. - Грант - гость вождя племени Кайил. - Но что, если он захочет купить меня? - спросила она со страданием. - Тогда это - просто вопрос цены, - пожал я плечами. - Нет, нет! – заплакала она. - Вы ничего не понимаете! - Я всё очень хорошо понимаю, - сказал я. - Ты - рабыня. Ты - часть собственности. Мужчина видит тебя и решает для себя, интересуешь ли Ты его или нет. Если да, то он делает Гранту предложение. Оно принято, или отклонено. Возможно, последует торг. Если они достигают соглашения, то у тебя просто появляется новый владелец, которому Ты должна служить всецело и с полным совершенством. Что не так? Она упала на покрывало вигвама, вцепившись в него своими маленькими пальцами, и горько зарыдала. - Я уверен, что тебе дали задание, - заметил я. - Я не сомневаюсь, что Ты не желаешь, чтобы я тебе его повторял, поскольку должен тебе напомнить, что за невыполнением распоряжения, обычно следует суровое наказание. - Нет, Господин, - плакала она. - Я не желаю, чтобы Вы повторяли распоряжение. - А если твоё повиновение недостаточно быстрое, - добавил я, - то я могу добавить к своему распоряжению приказ, чтобы Ты полировала товары перед вигвамом раздетой. - Мое повиновение будет быстрым, Господин, - плача, она вскочила на ноги, и начала собирать горшки и кастрюли из горы товаров Гранта. - Я отлично знаком с уловками ленивых рабынь, которые они применяют, чтобы отлынивать от работы, - сказал я ей. - Да, Господин, - сквозь слёзы отозвалась Васнаподхи. - Слушаюсь, Господин. Закончив с воспитанием рабыни, я поспешил прочь от вигвама. Я хотел найти Гранта, и вместе с ним обсудить возможное значение, если таковое вообще имеется, той информации, которую я только что получил от Оипутаке, относительно личности представителей Жёлтых Ножей в стойбище. - Татанкаса! - позвал маленький краснокожий мальчик. - Бросьте обруч для меня! - Ты не видел Вопетона, Торговца? – спросил я у мальчишки. - Нет, - ответил он, и снова пристал ко мне: - Бросьте обруч! - Простите, меня, Маленький Господин, - сказал я. – У меня дела. - Очень жаль, - сказал он расстроено. Я побежал дальше к вигваму Махпиясапы. - Задержись! - позвал парень постарше. Я остановился, и пал на колени перед ним. Это был паренёк, который был первым среди пастухов, когда я принёс украшенный бисером хлыст к женскому стаду. - Приветствую, - важно поздоровался он. - Приветствую, Господин, - отозвался я. - Белокурая рабыня, которую Ты брал для развлечения с распутной девкой, больше не находится в стаде. Её передали во время обмена подарками, и я слышал, что её новый владелец вполне доволен ею. Кажется, что теперь она служит ему, на шкурах его вигвама, вдали от стада, ублажая его, как призовая рабыня. - Это - хорошие новости, Господин. - А думаю, у тебя теперь будет хорошая репутация, - заметил пастух. - Ты расплавил лед в её животе. Ты заставил её стать женщиной, и нуждаться в мужчинах. - Спасибо, Господин. - Её назвали Оипутаке, - сообщил он. - Да, Господин, - сказал я, и уже собрался спросить разрешения уходить, как вдруг, что-то меня остановило. - Господин! – обратился я к мальчику. - Да. - Апочему Вы сейчас в стойбище, - поинтересовался я, - в это время дня? - Так стадо завели, на край деревни, - объяснил он. - А как же охранники и заставы? – спросил я. - Они, также, внутри, - ответил он. - Почему? – удивился я. - Это приказ Ватонки, - объяснил парень. - Но тогда весь западный край стойбища остался без охраны, - заметил я. Безопасность этого края периметра была ответственностью клана Исанны. - Это нормально, - успокоил меня пастух. – Сейчас же время пиров и празднеств. - Вы не видели Вопетона, Торговца? - Нет. - Я могу идти? - Конечно, - разрешил мне озадаченный парень. Я подскочил и снова поспешил к вигваму Махпиясапы. Я проскочил в ста ярдах мимо большого вигвама танцев. Внутри него были шест, верёвки, вертела и разрисованные, украшенные, танцующие краснокожие юноши. - Махпиясапа не здесь, - сказала женщина, стоящая на коленях около его вигвама, одна из его жён. Её заскорузлые пальцы сжимали костной скребок. Она затачивала скребок о камень, лежавший перед ней. На скребке было шесть точек, значит, им пользовались уже в течение шести лет. Фаланги двух её пальцев были отрезаны, это говорило о том, что она потеряла двух сыновей. - Вы не знаете, где он? – спросил я. - Нет. - Спасибо, Госпожа, - поблагодарил я, и встав, отстранился. Я не знал, что сделать дальше и куда идти теперь. - Почему бы ему не быть на совете? – спросила она, не глядя в мою сторону. - Конечно, - обрадовался я. - Благодарю, Госпожа! - Это не принесёт тебе пользы, - добавила она. - Ты не сможешь увидеть его там, если конечно он там. Это не разрешено. - В действительности я ищу Вопетона, - объяснил я. - Он мог бы быть на совете? - Это возможно, - она пожала плечами, не отрываясь от своей работы. - Благодарю, Госпожа, - ещё раз поблагодарил я. - Вы были очень любезны. - Если Вопетон находится на совете, - проговорила она, - Ты не будешь в состоянии увидеть и его тоже. - Благодарю, Госпожа! Я развернулся и поспешил от этого места. Она была очень любезна со мной. Я не думаю, что если бы на моём месте была белая рабыня, ей бы удалось отделаться так легко. Если бы я был таковой, она, возможно, нагрузила бы меня работой, или держала бы меня в течение многих часов лежащим перед ней на животе, с заполненным грязью ртом. Женщины краснокожих не переносят привязанности своих мужчин к прекрасным белым женщинам. Белая рабыня всегда старается сбежать просто при приближение краснокожей женщины, и постарается никогда не встречаться с ней глазами. Из-за моего глубокого волнения за Кувигнаку, который сегодня участвовал в большом танце, беспокойства за судьбу Кэнки, и моей озабоченности той информацией, что была получена от Оипутаке, я совсем забыл, что сегодняшний день, также, был днём мирного совета. На этом совете должен был быть рассмотрен, по крайней мере, на первой стадии мирный договор между племенами Жёлтых Ножей и Кайила. Я держал свой путь, настолько быстро, насколько мог к вигваму совета. Я не знал, смогу ли я вытащить Махпиясапу с совета, или что было бы мудрее сделать, связаться с Грантом, и выходить на вождя через него. Внезапно я был грубо отброшен назад двумя молодыми воинами. - На колени, раб! - прорычал один из них, угрожая мне своим ножом. Я стремительно встал на колени, но ножи остались, направлены на меня. - Простите меня, Господа, - попросил я. – Мне необходимо поговорить с Вопетоном. - Его нет внутри, - сказал воин. - Тогда я прошу Вас передать Махпиясапе, что мне необходимо поговорить с ним, -решил я попробовать другой вариант. - И Махпиясапу там нет, - грубо ответил второй воин. - Ни одного из них нет в вигваме? – на всякий случай переспросил я. - Нет. - Простите меня, Господа, - попросил я. - Они могут прибыть позже, - предположил первый. - Совет ещё не начался. - Да, Господин. Спасибо, Господа. Я отполз назад на пару шагов, не поднимаясь с колен и не спуская глаз с их ножей. Тогда я встал, и отступил, держа обоих в поле зрения. Как только я удалился на безопасное расстояние, воины вложили в ножны свои ножи, и как прежде, скрестив руки на груди, встали перед порогом большого вигвама. Его шесты достигали пятидесяти футов в высоту, и были покрыты более чем сотней шкур. Я осмотрелся в раздумьях. Снова я не знал, что мне делать. Первой мыслью было, что я должен ждать здесь, чтобы не пропустить появившихся Гранта или Махпиясапу. Однако, как мне казалось, к настоящему времени, они должны быть внутри вигвама советов. Ведь совет вот-вот начнётся. - Эй, раб, - позвал меня парень, сидящий со скрещенными ногами неподалёку. Я подошёл к нему, и он указал место рядом с собой, где я мог бы встать на колени, что я и сделал. Он протачивал канавку в камне для изготовления головки молотка. Для этого он использовал мокрый сыромятный шнур, который периодически опускал в песок, и терпеливо протягивал через камень снова и снова. Я наблюдал, что он работал, гадая о том, для чего он меня позвал. - Сегодня, - наконец заговорил краснокожий, - совет не услышит голос Махпиясапы. - Почему сегодня совет не должен услышать его голос? – удивился я. - Сегодня, - сказал мужчина, протаскивая шнур через камень, - Махпиясапа погружён в горе. Он ушёл из деревни, чтобы очистить себя. - Почему он должен быть погружён в горе? То, что он мог бы оказаться не в стойбище, было для меня нежелательной новостью. - Я думаю потому, что Кэнка попытался убить его, - объяснил парень, наблюдая за движением шнура. Я не знал этого парня, и не видел большого смысла в передаче ему своих подозрений относительно того, что фактически произошло в этом взбудоражившем всех происшествии. - Ты - раб Кэнки, не так ли? – вдруг спросил меня парень. - Да, - не стал я отрицать. - И тебя не схватили и не убили, - отметил он. - Нет. - Странно, - сказал он, опуская шнур снова в воду, и затем в песок. Горе Махпиясапы, и я в этом не сомневался, было вызвано лжесвидетельством Хси, а не неким предполагаемым предательством со стороны Кэнки. Это, также, у меня не вызывало сомнений, было на уме мужчины, который хотел поговорить со мной. Он явно был не дураком. В своём позоре и горе Махпиясапа не пришёл в совет. Возможно, он чувствовал, что не сможет там встретиться там лицом к лицу с остальными вождями. В малых пределах банного вигвама, наполненного паром и горячими камнями, он мог попытаться свыкнуться с тем, что произошло. Он мог затем пойти в некое отдалённое место, чтобы в одиночестве вызвать вещий сон, который помог бы ему узнать, что делать дальше. - Господин, - позвал я. - Да. - По вашему мнению, Вопетон сопровождал Махпиясапу? - Именно это я думаю, - ответил мужчина, таща влажный шнур, песок, задерживающийся на нём, медленно, но верно точил камень. Вероятно, он работал так уже больше двух дней над этим камнем. Я мог видеть начало канавки на его поверхности. - Спасибо, Господин, - поблагодарил я. - И это, тоже, странно, - добавил мужчина, осматривая камень. - Да, Господин, - согласился я. Камни для использования в банном вигваме нагреваются снаружи на огне, и на палках заносятся внутрь, где их поливают водой, создавая необходимую высокую температуру и влажность. Когда камень охлаждается, его нагревают повторно. Эта часть работы, нагрев камней, поднос воды, повторный нагрев камня и так далее, в идеале, делается не тем человеком или людьми, находящимися в банном вигваме. В идеале, это делает помощник. У меня не было сомнений, что Грант выступал в этой должности у своего друга Махпиясапы. В такое время его позора и страданий, вождь не мог перенести того, чтобы стоять перед его собственными людьми. Я немного отполз, не поднимаясь с колен, затем встал, и покинул кропотливо работавшего над камнем парня. Я обернулся и снова посмотрел на огромный вигвам советов. Два охранника всё также возвышались перед порогом. Между ними внутрь входили мужчины. Ожидающие посетить этот совет со стороны Кайила, высокопоставленные мужчину, члены советов разных кланов, и доверенные воины, и мужчины славные честностью и мудростью. Такие советы обычно открыты для доблести, доказанной и честной. В этом вигваме сегодня днем, был бы собран, для наиболее принятия важных решений, весь цвет племени Кайил. Какими абсурдными, теперь мне показались мои подозрения и страхи. Неужели, там, где собраны такие мужчины, столь многочисленные, благородные и мудрые, что-то могло бы отвлечь их от дел? Должно быть Оипутаке ошиблась. Жёлтые Ножи, прибывшие в стойбище, не могли быть военными вождями. Это не имело никакого смысла. Убедив себя во вздорности своих подозрений, я направил свой путь прочь от вигвама совета. - А где Ватонка? – вдруг услышал я вопрос какого-то мужчины. - Он ещё не прибыл, - ответил ему другой. - Он что, занимается колдовством? - Не знаю. - Он ждёт, когда сократится тень. Тогда он приедёт на совет, - объяснил им кто-то. После подслушанного разговора, сам не зная зачем, без какой бы то ни было причины, понятной мне самому, я направился к вигвамам Исанна. Трое мужчин, скрестив руки на груди, стоявших около Ватонки, который находился на небольшом возвышении неподалёку от вигвамов Исанны, я не сомневался, были Жёлтыми Ножами. В них не было чего-либо такого, особенного, что резко отличало бы их от Кайилы. Скорее такой эффект складывался из совокупности многих мелких деталей, в украшении бисером их одежды, стиля в котором определенные орнаменты были сложены, срез их рукавов, бахрома на брюках, способ крепления перьев в их волосах и фасон их мокасинов. Они не были Кайилами. Они были кем-то ещё. Они казались бесстрастными и невыразительными. Ватонка смотрел в небо, на юго-восток. В ногах у Ватонки торчала тонкая, вертикальная палка. На земле, вокруг палки, были начерчены два круга, большой и маленький. Утром, когда солнце было достаточно высоко, чтобы бросить тень, я предполагал, что тень от этой палки должна падать в точку на внешнем круге. В полдень солнце бросит самую короткую тень, и она попадёт на, или в пределах меньшего из двух кругов. Я посмотрел на солнце, и потом вниз к палке и её тени. Похоже, что до полудня осталось меньше, чем половина ана. Ватонка, по контрасту с этими тремя воинам, про которых я решил думать, как о Жёлтых Ножах, казалось, имел нездоровый вид. Он смотрел на воинов, и затем, снова, обращал свой взор в небо, на юго-восток. Небо в этот день было чистым и ясным. Около мужчин, немного в стороне, располагались Блокету и Ивосо. Блокету, также, казался напуганной. Ивосо, с другой стороны, как другие трое, кто, по-видимому, были Жёлтыми Ножами, казалась довольно спокойной. Эти шестеро, и ещё двое других, стоявших по соседству с копьями в руках, воинов Исанна, носили жёлтые шарфы по диагонали обвязывающие их тела, проходя от левого плеча до правого бедра. Цель этих шарфов, как мне показалось, состояла в том, чтобы идентифицировать и защитить их как, членов посольства мира. Вероятно, также, они имели магический смысл, возможно предложенный во сне одному из них. Я не знал, позволят ли Блокету присутствовать на совете или нет. Обычно женщинам не разрешают находиться в таких местах. Краснокожие, хотя часто и с большим вниманием прислушиваются к своим свободным женщинам, и оказывают им большие честь и уважение, не желают передавать им ни малейшей капли своей власти. Они примут решения сами. Они - мужчины. Женщины повинуются. С другой стороны, Ивосо, может потребоваться в вигваме советов. Она была, вероятно, единственным человеком в стойбище, который свободно говорил на наречиях и Жёлтых Ножей и Кайил. Меня заинтересовала моток тонкой гибкой верёвки на поясе Ивосо. Судя по солнцу и тени от палки, Ватонке и его спутникам пора было направляться к вигваму советов. Совет, насколько я понял, должен был начаться в полдень. Способ, которым мужчины повязали свои жёлтые шарфы, давал максимальную степень свободы, если им бы понадобились правые руки для работы оружием. - Блокету, - окликнул я девушку, подходя к ней. - Госпожа! – высокомерно исправила она меня. - Госпожа. - Почему Ты не встал на колени? – спросила она. Я упал на колени, и сказал: - Могу ли я поговорить с Вами, - обратился я к дочери вождя. - Это ведь именно твой владелец, Кэнка, попытался убить Махпиясапу этим утром, - сердито сказала она - Я могу поговорить с Вами? – повторил я свой вопрос. - Да, - разрешила она. - Один на один, - добавил я. Ивосо внезапно жёстко посмотрела на меня. - Ты можешь говорить перед моей служанкой, - сказала Блокету. – Какое это имеет значение? Почему раб не может говорить в присутствии рабыни? - Простите меня, Госпожа. Я просто невежа и дурак. - Это не невероятно, - согласилась она. - Но у меня есть причина думать, что эти трое мужчин рядом с вашим отцом, Жёлтые Ножи, вовсе не те, кем они кажутся. - Что Ты имеешь в виду? – потребовала она разъяснений. - Я думаю, что они не гражданские вожди Жёлтых Ножей. Я подозреваю, что возможно, это - их военные вожди. - Лживый раб! – гневно закричала Ивосо, бросаясь ко мне и ударяя кулаком по лицу. Я почувствовал привкус крови во рту. - Что происходит? - спросил Ватонка, посмотрев в нашу сторону. - Этот раб - забавный дурак, - засмеялась Блокету. - Он решил, что наши гости не гражданские вожди Жёлтых Ножей, уже почти ставшие нашими друзьями, а их военные вожди. Ивосо быстро перевела сказанное трём Жёлтым Ножам. Ни один мускул не дрогнул на их лицах. - Это чушь, - быстро оглянувшись, заявил Ватонка. - Я сам ручаюсь за этих мужчин. - Ты не мог знать этого, - заметила Блокету, обращаясь ко мне. - В стойбище есть рабыня, белокурая женщина, которая принадлежала Жёлтым Ножам какое-то время. Именно она узнала их. Именно от неё я получил эти сведения. - Очевидно, что она ошиблась, - сказала Блокету. Все наши слова, как и следовало ожидать, быстро переводились Ивосо для Жёлтых Ножей. - Языки лживых рабов могут быть разрезаны на две половины, - сердито объявил Ватонка, и достал свой нож. В этот момент один из Жёлтых Ножей положил свою руку на руку Ватонки, и что-то сказал. - Не надо портить раба, - перевела Ивосо. - Сейчас - время счастья и мира. Я пораженно смотрел вверх. Этот мужчина без сомнения должен быть гражданским вождем. - Прогоните его, - предложил Жёлтый Нож. - Убирайся, - зло скомандовал Ватонка. - Да, Господин, - сказал я, вставая. - Избейте его, - приказал Ватонка двум воинам Исанна. Исполняя приказ вождя, на меня набросились и стали избивать тупыми концами своих копий воины Исанна. Я получал злобные удары по голове, плечам и всему телу. Я упал на колени, и прикрыл голова, а моё тело, вздрагивало при каждом ударе и тычке шестов. - Пусть уходит, - снова предложил Жёлтый Нож. - Убирайся, - крикнул Ватонка. Я кое-как смог подняться на ноги, кровь текла по лицу и заливала глаза, всё тело ныло от боли, и, спотыкаясь, хромая я поспешил оставить это место. Я услышал смех позади меня. Мне здорово досталось в этот раз. Но кости, кажется, не были сломаны. Я не сомневался, что всё моё тело было покрыто синяками и ссадинами. Я сплёвывал кровь на землю. Я почти терял сознание. Раскачиваясь, я удалялся прочь, сопровождаемый весёлым смехом над униженным и наказанным рабом. Я сделал, всё что мог. Я донёс сведения, полученные от Оипутаке до внимания одного из высокопоставленных краснокожих, до Ватонки, гражданского вождя клана Исанна. Как казалось мне, я, возможно, не добился бы большего успеха, если бы мне удалось поговорить, с кем-то другим таким, как Махпиясапа. Внезапно я чувствовал гнев, абсурдный иррациональный гнев, к Махпиясапе и Гранту, к Кэнке и даже к моему другу Кувигнаке. Сейчас я не был бы в состоянии говорить с ними. В моей боли и страданиях мне казалось, что именно они, были теми, кто, каким-то образом, были ответственны за мое избиение. Но я вытряхнул эту глупость из моей головы, и продолжил свой путь назад к вигваму, который я делил с Кувигнакой. А тем временем, до полудня оставалось уже не более четверти ана. 19. А говорю с Кувигнакой - Кувигнака! – пораженно воскликнул я, входя внутрь нашего вигвама. Тот сидел, со скрещенными ногами, опустив голову на руки. Услышав мой голос, он поднял голову. - Они не позволили мне танцевать, - убито проговорил он. - Кансега, сам верховный шаман всех Кайила, подчиняясь Хси, отказал мне во входе в вигвам танцев. - Ты, должно быть, слышал, о предполагаемом нападении Кэнки на Махпиясапу? – спросил я. - Да, - сказал он, с горечью в голосе. - Хси победил. Хси выиграл всё. - Я сожалею, мой друг, о танце. Я сожалею. - Я сел около него, скрестив ноги. - Если мне не разрешают танцевать, то как я могу доказать им, что я - мужчина? - крикнул Кувигнака. - Мне жаль, мой друг, - повторил я. В этот момент, переживая за Кувигнаку, я даже забыл о своих собственных ушибах и боли. Я знал, что Кувигнака, в течение многих лет, мечтал о входе в вигвам большого танца, чтобы там проверить и доказать свою мужественность, от которой его люди казались полными решимости его устранить. - Что случилось, Татанкаса? - внезапно спросил Кувигнака - Ничего. - Да на тебе живого места нет! – воскликнул мой друг. - Это пустяки, - отмахнулся я. Кувигнака подполз к тому месту, где сидел я, и присмотрелся. - И на твоей голове раны, - добавил он. Я отвернулся. - Меня избили, - нехотя сказал я. Он сходил к стене вигвама, и, вернувшись с куском ткани, вытер кровь с моего лица. - Кто это сделал? – поинтересовался Кувигнака. - Двоё мужчин, воины Исанна, по приказу Ватонки. - И что Ты им сделал? – пристал юноша. - Совершил глупость, - признался я. - Я вмешался в вопросы, в которых я ничего не знал. Теперь разбираюсь в них гораздо лучше - Но что именно Ты сделал? - Это - ерунда, - мотнул я головой. Я не хотел, чтобы он в своём большом разочаровании, ещё и моими глупостями занимался. - Расскажи мне, - не отставал он. Я взял у него ткань и, свернув её, прижал к ране, чтобы остановить кровотечение. - Я сожалею о танце, - посочувствовал я. - Я знаю, как горячо Ты желал войти в тот вигвам. - Так почему тебя избили, мой друг? – уже строго спросил Кувигнака. - Этим утром – решил я всё же рассказать свою историю, - после того, как я развлёкся с одной белокурой рабыней, я поговорил с нею. Я уже использовал её прежде, когда она ещё была стадной девкой. Раньше она была гражданкой высокого города Ара, но потом её захватили Пыльноногие и естественно поработили. Позже её продали Слинам, те в свою очередь, обменяли её Жёлтым Ножам. Она попала к Исанна как трофей в результате набега за девушками. Она недолго прожила с Жёлтыми Ножами, но она сказала мне, что запомнила трёх Жёлтых Ножей прибывших в стойбище не как гражданских вождей, а как военных. - Очевидно, она ошиблась, - предположил Кувигнака. - Очевидно, - отозвался я, пытаясь двигать своим телом. Каждое движение отзывалось сильной болью. - Ты сказал это Ватонке? - уточнил юноша. - Лучше бы я рассказал это кому-нибудь другому, - с сожалением сказал я, - но фактически говорил я с Блокету. Ватонка был рядом и всё слышал. - Это слишком плохо, быть избитым из-за такого. - Согласен, - улыбнулся я. Я убрал ткань от головы, отжал кровь, и хотел вернуть на место, но кажется, рана перестала кровоточить. - Я не думаю, что Ватонка обратил бы на меня внимание, - заметил я, - но, Ивосо прыгнула ко мне, ударила меня, и назвала лживым рабом. - Эта реакция мне кажется чрезмерной, - задумался Кувигнака. - В конце концов, какое её дело? - Ватонка, тоже, просто взбесился, - добавил я. – Я испугался, что он нападёт на меня с ножом. Но вмешался один из Жёлтых Ножей, один из гражданских вождей. В результате меня всего лишь избили. - Это кажется через чур чутко для Жёлтого Ножа, - отметил мой друг. - Он сказал, что сейчас время счастья и мира, - припомнил я. - Он - очевидно, гражданский вождь, - заключил Кувигнака. - Да, - не стал я спорить. - Или, хорошо им притворяется, - осторожно, добавил он. – И ещё он не хотел проливать кровь. - Кажется так, - признал я. - Почему? – задался вопросом Кувигнака. - Могло бы быть много причин. - Возможно, он думал, что пролитие крови не могло не быть подозрительным незадолго до открытия совета по заключению мира, - предположил Кувигнака. - Возможно, - поддержал я его. - Но, также, - рассуждал Кувигнака, - такой акт, возможно, вызвал бы повышенное внимание к себе. Люди могли бы спросить, например, почему это было сделано, с чего всё началось. - Всё возможно, - пожал я плечами. - Почему Ватонка и Ивосо должны были настолько взбеситься? – размышлял Кувигнака дальше. - Понятия не имею, - ответил я. - Какова была реакция Блокету? - Я не думаю, что она хотела видеть, как меня избивают, - отметил я. - Это произошло неподалёку от вигвама советов? - уточнил Кувигнака. - Нет. Всё происходило среди вигвамов Исанна. - Насколько давно это произошло? - Можно сказать только что. - Ватонка и другие были уже на пути к вигваму советов? - спросил мой друг. - Нет. Мне показалось, что они чего-то ждали среди вигвамов. - Это очень интересно, - задумчиво сказал Кувигнака. - Можно было бы предположить, что к тому времени они будут уже в пути на совет, если ещё не внутри вигвама, - Возможно, - сказал я, всё ещё не понимая, к чему вёл Кувигнака. - Великие люди Кайилы все должны быть в пределах вигвама советов, - пробормотал мой друг. - Почему не Ватонка? - Махпиясапа тоже не там, - напомнил я. - Он куда-то ушёл. - Это – совсем другое дело, - отмахнулся Кувигнака. - Я тоже так думаю. - Самое время для начала совета, - размышлял Кувигнака, - а Ватонка нисколько не спешит оказаться внутри вигвама. - Похоже на то, - признал я. - В вигваме все великие люди Кайила, - повторил Кувигнака, - но Ватонка и Жёлтые Ножи не там. - Нет, - сказал я. - Скажи-ка мне, мой друг Татанкаса. Что ещё Ты заметил необычного для тебя сегодня в стойбище? Есть ли что-нибудь ещё, что заметно отличается от прежних дней? – поинтересовался он, глядя на меня. - Стада были загнаны в стойбище, - вспомнил я. - Я видел одного из парней, который обычно пасёт женское стадо Исанна. От него же я узнал, что пикеты были сняты, а охранники Исанна вернулись в стойбище. - По чьему приказу? - вскинулся Кувигнака. - Ватонки. - Но как он это объяснил? - Я не знаю. Но предполагаю потому, что сейчас мирное время. Время танцев, пиров и празднеств. Нет никакой опасности. В такие времена племена не нападают друг на друга, - напомнил я. - Верно, - медленно проговорил Кувигнака. - Так было в течение последних ста зим. - Честно говоря, я был встревожен, когда впервые узнал всё это, - признался я, - но сейчас я думаю, и Ты со мной согласишься, что нет повода для волнения по этому поводу. - Стойбище беззащитно с запада, - уставившись в одну точку, прошептал Кувигнака. - Да. - Зачем бы Ватонке делать это? – шептал он. - Сейчас - мирное время. - Также, - пробормотал Кувигнака, - скорее всего даже большой военный отряд не будет рисковать, нападая на стойбище такого размера. - Согласен. - Вспоминай всё, тщательно, - сказал Кувигнака. - Жёлтые Ножи стояли на небольшом возвышении, заметном среди вигвамов Исанны. На этом возвышении стоял Ватонка. Там же, была воткнута палка, окруженная двумя кругами, большим и малым. Я считаю, что её воткнули для измерения времени. Внутренний круг, я думаю, отмечал полдень. - Интересно, - заключил мой друг. - Да, - согласился я. - Почему бы просто не вычислить полдень по положению солнца? - Палка точнее, - объяснил Кувигнака. - Также, тень можно наблюдать постоянно, а на солнце долго смотреть не возможно. - Совет должен начаться в полдень, - напомнил я. - Несомненно, они интересовались более точным временем, чем могло бы быть предоставлено простым наблюдением. - Почему? - спросил Кувигнака. - Я не знаю, - ответил я. Странность этого вопроса в том, что обычно краснокожие не слишком обеспокоены такими точными измерениями времени. - Было ли что-либо ещё, что тебе показалось необычным, что Ты отметил для себя? - Более или менее. - Что именно? - Мне показалось, что Ватонка внимательно вглядывался в небо, - поведал я. - Небо? - удивился Кувигнака. - Да. - Он наблюдал всё небо? – снова насторожился он. - Нет. Он казался заинтересованным только одним направлением - Что за направление? - встревожено, спросил Кувигнака. - Юго-запад, - вспомнил я. - Я боюсь, Татанкаса, - прошептал Кувигнака. - Я очень боюсь. - Чего именно? - Именно с юго-востока пришло стадо Пте. - Да? - Они пришли в этом году рано. Очень рано. Они ещё не должны были прибыть, но они здесь. - Это верно, - согласился я, мы и раньше размышляли над этим вопросом. Просто до сего момента, это не представляло большого интереса для Кувигнаки. - Ты кажешься чем-то встревоженными, - отметил я. - Этого не может быть, - вдруг твёрдо сказал он. - Чего? - Было ли ещё что-то необычное в Вотонке и Жёлтых Ножах? - Он и все его люди, включая Ивосо и Блокету, носили жёлтые шарфы, или пояса, на их телах, - рассказал я. - Для чего? - испуганно спросил Кувигнака. - Чтобы выделить их, я полагаю, - предположил я. - Перед кем? Они известны в стойбище. - Я не знаю, - вздрогнув от внезапного озноба, сказал я. - Ты помнишь, Татанкаса, несколько дней назад, как мы разговаривали с Блокету и Ивосо около нашего вигвама. Я ещё чистил шкуру. - Да. - Ивосо должна была стать значимой, кажется, так они сказали, - вспомнил он. – Мы тогда решили, что Ватонка и Блокету, также, станут ещё важнее. - Да. - Как можно стать более важным среди моего народа, чем быть гражданским вождем богатого клана? - поинтересовался Кувигнака. - Я так полагаю, надо стать, верховным вождём всех кланов, - предположил я, -вождём всего племени в целом. - Но не существует никаких верховных вождей среди Кайила, кроме возможно случаев, когда избирается военный вождь. Это не наш путь. - Возможно, мог иметься в виду престиж и богатство, собранное при предоставлении подарков, как благодарность за подготовку мира, - вспомнил я, что мы думали об этом вопросе прежде, и тогда, это казалось нам вполне логичным. - Ватонка уже и так богат женщинами и кайилами, - заметил Кувигнака. - Есть только одна вещь, которой он никогда не сможет достичь среди нашего народа. - И что же это? – я внимательно посмотрел на моего друга. - Власть! - воскликнул он. - Что Ты сказал? - встревожено спросил я. – Ты меня пугаешь. - Который сейчас час? - Должно быть уже полдень. - Нельзя терять время, - крикнул Кувигнака, вскакивая на ноги. - Что случилось? - На стойбище планируется нападение, - объяснил он. – Пикеты и охранники отозваны с запада. Пте пришли рано! Ватонка смотрит на небо на юго-восток! - Я тебя не понимаю. - Почему стадо пришло так рано? - спросил Кувигнака. - Я не знаю, - ответил я. - На них охотились, их гнали, новые люди, - воскликнул он. - Что-то находится позади них. Новая сила вошла в наши земли. - Но Ватонка смотрел в небо, - напомнил я. - Именно это меня больше всего пугает. Это походит на старые истории, рассказанные давным-давно путешественниками, воинами, которые забирались дальше других. - Что мы можем сделать? - Мы должны привести в готовность стойбище. - Даже если Ты прав, даже если стойбище действительно в опасности, даже если это нападение неизбежно, никто не поверит нам. Ты носишь женское платье. Я - раб. Нас будут только высмеивать, лишь издеваться над нами. - Не все будут смеяться, и издеваться над нами. Есть тот, кто послушает нас. - И кто же это? – поинтересовался я. - Хси, - сердито ответил Кувигнака, и выскочил из вигвама. Поморщившись от боли, я встал и поспешил за ним следом. Снаружи он дико посмотрел в небо, на юго-восток, и бросился бежать между вигвамами. Я тоже посмотрел на небо. Оно было ясным и безоблачным. 20. Кинямпи - Вы только посмотрите! - захохотал Хси, сидящий со своими близкими друзьями, около вигвама Солдат Слинов, - это же - симпатичная сестрёнка Кэнки, да ещё и его раб Татанкаса. - Выслушай меня, Хси, - попросил Кувигнака, - пожалуйста! - На колени, - приказал нам Хси. Мы покорно опустились на колени. - Она попыталась войти в вигвам танца, - смеялся Хси, указывая пальцем на Кувигнаку. – А ей не разрешили это сделать! Молодые люди, сидевшие в кругу, поддержали своего заводилу весёлым смехом. - Я должен поговорить с тобой, - сказал Кувигнака. - Я занят, - ответил Хси, сопровождаемый новым взрывом хохота. - Я должен поговорить с тобой! - повторил Кувигнака. - Не пришёл ли Ты, чтобы умолять меня о снисхождении к твоему глупому брату, который этим утром попытался убить моего отца, Махпиясапу! - поинтересовался Хси. - Стойбище в опасности, - крикнул Кувигнака. - Что? - удивился Хси. - Жёлтые Ножи, находящиеся с Ватонкой вовсе не гражданские вожди, - начал объяснять Кувигнака. - Их опознала белокурая рабыня, когда-то бывшая собственностью Жёлтых Ножей. Они - военные вожди. - Это чушь, - попытался отмахнуться Хси. - Пикеты и охранники были убраны с запада, - закричал Кувигнака. – Ни Ватонка, ни Жёлтые Ножи не пошли на совет. Пте были ранними! Ватонка смотрел в небо на юго-восток! - В небо? – удивлённо переспросил один из мужчин с Хси. - Это же, как в старых историях. - Они врут, - заявил Хси. - Это - уловка. Ты пытаешься выставить меня глупцом. - Охранники на самом деле были отозваны с запада, - вспомнил один мужчин. - Я видел это. - Пте пришли рано. Мы все это знаем. - Кто сказал, что Ватонка находится не в вигваме советов? - уточнил Хси. - Незадолго до полудня, - вступил я в разговор, - я видел его всё ещё в стойбище Исанна с Жёлтыми Ножами. Я не заметил его намерений пойти в вигвам советов. Я видел, что он рассматривал небо на юго-востоке. - А другие были в большом вигваме? - спросил Хси. - Большинство других, да - подтвердил я. - Самые великие мужчины наших народов, большинство из них, находятся в том вигваме, Хси, - крикнул Кувигнака, - они все собрались в одном месте. Надеюсь, Ты понимаешь то, что это может означать? - Всё это - уловка с твоей стороны, - уже не так уверенно сказал Хси. - Нет, не уловка, - твёрдо сказал Кувигнака. - Если то, что Ты говоришь, правда, - вскинулся Хси, - то получается, что Ватонка предатель. Он предал всё племя Кайил. - Я убежден, что всё именно так. - Но этого не может быть, - всё никак не мог поверить Хси. - Чтобы достичь своих личных целей, - мрачно сказал Кувигнака, - даже хороший мужчина может иногда сделать большую несправедливость. Уж Ты-то не можешь не знать этого, не так ли Хси? Хси сердито посмотрел себе под ноги. - Ты не можешь не знать этого, Хси? - повторил мой друг. Хси, зло посмотрел на нас, и признал: - Да. - Действуй, - крикнул Кувигнака. - У Солдат Слинов есть права охраны в стойбище. Действуй! - Это - уловка, - сердито сказал Хси. - Уже прошёл полдень, - напомнил Кувигнака. – У тебя мало времени. - Это - уловка, - повторил Хси. - Я клянусь, что это не так, - воскликнул Кувигнака. – Если бы у меня был щит, я бы поклялся им. Хси пораженно посмотрел на него. - Это - самая святая и священная клятва, - испуганно сказал один из Солдат Слинов. - Ты действительно поклялся бы щитом? – переспросил Хси. - Да, - гордо ответил Кувигнака. - И когда кто-то так клянется, то ему верят все, не так ли? - Да, - прошептал Хси. – Ему верят все. - Никто не предал бы клятву на щите, - уверенно заявил один из Солдат Слинов. Хси вздрогнул. - Ты действительно настолько любишь Жёлтых Ножей? - поинтересовался Кувигнака. - Разве Ты забыл их? Хси посмотрел на Кувигнаку. Его рука, рефлекторно нашла белёсый, зазубренный шрам на его лице, след от удара канхпи несколько лет назад. - Ты, вероятно, знаешь Жёлтых Ножей, не хуже, чем любого мужчину в стойбище, -напомнил Кувигнака. - Ты действительно думаешь, что они хотят мира? - Нет, - признал Хси. - Ну, так действуй, - крикнул Кувигнака. - Ты действительно поклялся бы своим щитом? – глядя в глаза, спросил Хси. - Да, - без колебаний ответил Кувигнака. Хси поднялся на ноги. - Аглескала, пойдёшь в вигвам советов. Если Ватонка всё ещё не там, используй полномочия Солдат Слинов. Освободи вигвам. - Что Ты собираешься делать? - спросил Кувигнака Хси. - Я собираюсь дуть в свисток войны, - сказал он. - Я собираюсь поднять жезл сражения. В этот момент среди вигвамов слева от нас раздался крик. Солнце внезапно потемнело в безоблачном небе. Само небо казалось заляпанным стремительными тучами страшной формы. Это было, как если бы шторм внезапно материализовался и ожил. Над нашими головами грохотали и трещали тысячи громов. - Слишком поздно! – закричал я. - Это - Киниянпи! – услышал я крики ужаса. - Это – налёт Киниянпи! 21. Жёлтые Ножи Один из Солдат Слинов, неуклюже вскочил, и завалившись на бок засучил ногами в пыли, стрела вошла ему в грудь, а её наконечник, высунулся из его левого бедра. Хси испуганно поглядел вверх. Тарн приземлившись, вонзил когти в бегущего Аглескалу. При таком ударе, можно было не сомневаться, что спина воина, была сломана. Мы с Хси отлетели назад, сметённые ударом крыла и порывом ветра. Мы практически ничего не видели накрытые облаком поднявшейся пыли. Всадник, одетый только в бричклаут, с раскрашенным в пурпурный и жёлтый цвета телом, ткнул в нашу сторону длинным тарновым копьем. Но в этот момент его тарн мощным толчком снова поднялся в воздух. Хси и я, лёжа в грязи, смотрели ему вслед. В ста футах над землёй тело Аглескалы было выпущено из когтей. - К оружию! К оружию! - заорал Хси. Между нами воткнулась стрела, уйдя в землю почти по самые перья. В воздухе появился привкус дыма. Вокруг нас слышались крик боли и ярости. - Кайилы! - взывал Хси. – Садитесь на кайил! - Бежим! - закричал кто-то. - Нет времени, для военных ритуалов! - Вооружайтесь! – бешено орал Хси. – Все на кайил! Сбор у вигвама советов! К бою! - Бежим! - кричал кто-то. - Бежим! – поддержали его голоса. - Смотрите вверх! – предупреждающе крикнул я. Ещё один тарнсмэн, низко склонившись к спине его птицы, спикировал к нам, и теперь нёсся в нескольких футах от земли, опустив своё копье. Я схватил Хси и бросил его на землю. Я успел заметить как украшенное перьями копье, почти размывшись в воздухе, промелькнуло над нами. Птица снова начала подниматься на высоту. - Тарнсмэны не могут захватить стойбище, - крикнул я. Вокруг горели вигвамы и кричали женщины. Мужчины, что были с нами, растерялись. - Не трогай меня! – яростно вырываясь, кричал Хси, и я выпустил его из своих рук. - Люди бегут на запад! - прокричал Кувигнака. - Этого нельзя делать! – крикнул я. Мы увидели всадника на кайиле, мчащегося к нам. Внезапно, он покачнулся и, свалившись со спины животного, ударился о землю и задергался, поднимая пыль. Подбежав к нему, я поднял его на руки. Его спина была залита кровью, теперь ещё и смешанной с грязью. - Они в стойбище! – задыхаясь, проговорил раненый. - Кто? - потребовал ответа Хси. - Жёлтые Ножи! - прошептал воин, захлёбываясь кровью. - Сотни. Они уже среди вигвамов! - Они пришли с запада, - мрачно сказала Кувигнака. - Ватонка должен умереть, - в бешенстве прокричал Хси. Я опустил тело мужчины на землю. Он был уже мертв. Мимо нас, держа ребёнка на руках, пробежала женщина. Хси поднялся и вошёл в вигвам Солдат Слинов. Я посмотрел вверх. Часть стойбища, где мы находились, оказалась в стороне от главного удара. Основной удар тарнсмэнов, я в этом нисколько не сомневался, должен быть нанесён по вигваму советов и его окрестностям. Сам Вигвам из-за его размера, был отлично виден. Кроме того нападающие, несомненно, снабжены его описанием переданным Ватонкой или его связными. Ничего удивительно, что он не стремился, войти в вигвам в этот день. - Я иду к Гранту, - предупредил я. - Мое оружие там. Он сохранил его для меня. Опять же там Васнаподхи, ей может понадобиться моя помощь. - В моем вигваме есть копье, - напомнил Кувигнака. - Мы захватим его по пути, - пообещал я. Это было то самое копьё, которое несколько недель назад было воткнуто Кэнкой в грунт, рядом со связанным Кувигнакой, неподалёку от поля боя. Он был оставлен там раздетым, чтобы умереть в одиночестве. На копье, было намотано белое платье, то самое которое он носил сейчас. Именно я освободил его тогда. Мимо нас в панике пробежали двое мужчин. - Надо спешить, - напомнил я. 22. Кувигнака требует обучения - Копьем его! – закричал я. Мы находились не более, чем в нескольких ярдах от нашего вигвама, из которого Кувигнака только что забрал своё копье, когда обернувшись, увидели его. Всадник верхом на кайиле, низко склонившийся к её спине, держа копье в положении атаки, разгонял свою поднимающее пыль животное. Кувигнака поднырнул в сторону, поднимая руки, в которых крепко сжимал длинное копьё. Раздался дребезжащий звук двух столкнувшихся копий. Наконечник оружия Жёлтого ножа прошёл между рукой Кувигнаки и его шеей, но сам воин слетел со спины кайилы, с торчащим из его бока копьем Кувигнаки. Испуганная, лишившаяся наездника, кайила поскакала дальше и исчезла за вигвамами. - Он мертв, - оцепенело, констатировал Кувигнака, глядя вниз. - Вытащи копьё, - приказал я. Кувигнака, упираясь ногой в грудь убитого, освободил копье. - В таком обмене ударами более безопасно, бить с внешней стороны, его копье тогда, дальше, и ему ещё надо перекинуть его через голову кайилы, - пояснил я. - Он мертв, - повторил Кувигнака. - Если бы он взял прицел чуть ниже и правее, то Ты сам бы насадился на его пику, - добавил я. - Я убил его, - всё ещё находясь в ступоре, сказал Кувигнака. - Плохо, что нам не досталась его кайила, - пожалел я. - Он мертв, - повторил Кувигнака. - Запоминай мои уроки, - предложил я. - Да, Татанкаса. - Торопись, - велел я. – Вон уже вигвам Гранта. - Ты в порядке? - спросил я Васнаподхи, входя в вигвам Гранта. - Да, - испуганно сказала, выбравшись из своего иллюзорного убежища и встав на колени. - Что происходит? - Ватонка предал стойбище, - объяснил я. - Мы атакованы и тарнсмэнами и Жёлтыми Ножами. Грант не возвращался? - Нет, - ответила она. - Кувигнака, Ты ранен? - Нет, - сказал он, дрожа. – Это не моя кровь. - Где мое оружие? - спросил я Васнаподхи. - Я убил человека, - не мог никак успокоиться Кувигнака. - Здесь, - Васнаподхи встала и подошла к вьюку у стены вигвама, разворачивая его. Там был мой пояс с мечом и ножом в ножнах, и малый лук, который я купил ещё в Кайилиауке, с колчаном на двадцать стрел. - Татанкаса, - окликнул меня Кувигнака. - Да? – отозвался я, взяв свой пояс в руки. Я не носил его, с тех пор как принял ошейник Кэнки. - Не вооружайся, - попросил он. - Ты можешь спасти свою жизнь, оставаясь рабом. Я застегнул на себе пряжку пояса, вытащил короткий меч из ножен, проверив заточку, и вогнал его на место. Следом я проверил нож. Ножны стали туговаты, но клинок выходил с лёгкостью. Я согнул лук, натягивая на него тетиву, и перебросил колчан через плечо. Обычно, а носил колчан за спиной по диагонали. Две стрелы я взял в ту же руку, в которой держал лук, а одну поставил на тетиву. Я взглянул на Кувигнаку. - Стойбище большое и многолюдное, - заметил я. - Оно не может быть легко захвачено, даже врасплох. Будет сопротивление. Кувигнака оцепенело, покачал головой. - Я не могу драться, - признался он. - Я никогда не мог этого делать. - Так, Васнаподхи, - обратился я к девушке. - Мы попытаемся соединиться с остальными. А тебя, я попытаюсь вернуть Гранту. Она встала, чтобы следовать за мной. - Если что, Васнаподхи, падай на колени перед Жёлтыми Ножами и снимай одежду, показывая им свою грудь. Если они найдут тебя привлекательной, то возможно, не убьют тебя. Самое трудное, что тебе грозит в этом случае, это быть связанной ими. - Да, Господин, - поняла она. - Надеюсь, я не должен напоминать тебе, что я делаю это для тебя, женщина? -спросил я. - Нет, Господин, - прошептала она. Мужчины – воины, а женщины, и она это отлично знала, были всего лишь одной из статей среди трофеев сопровождавших их победы. Внутри вигвама, перед порогом, я обернулся снова, чтобы встать лицом к лицу с Кувигнакой. - Я убил человека, - сказал он, дрожа. - Я никогда не смогу сделать этого снова. Это - слишком ужасно. - Первый раз всегда самый трудный, - успокоил я. - Я не смогу драться, - покачал он головой. - Если Ты останешься здесь, то Ты можешь начинать готовиться к тому, чтобы ложиться и умирать невинным, - предупредил я. - Ты уважаешь меня, Татанкаса? – спросил он. - Да, - ответил я, - но смерть не будет. Она ничего и никого не уважает. - Я - трус? – вздохнув, спросил юноша. - Нет, - успокоил я его. - Я не прав? - Да. - Я не знаю, что мне делать, я в смятении, - признался мой друг. - Я желаю тебе всего хорошего, митакола, мой друг, - попрощался я с ним, и, повернувшись к рабыне, приказал: - Идём, Васнаподхи. Я быстро выглянул наружу, оценивая обстановку, и покинул вигвам, контролируя Васнаподхи вышедшую следом. Мы держали наш путь среди вигвамов, некоторые из которых были сожжены. Стойки для сушки мяса, были опрокинуты, куски уже подсохшего мяса валялись в пыли. Растянутые на земле шкуры, были местами разорваны и потоптаны. Услышав шаги за спиной, резко обернулся, выхватывая оружие, и чуть не ударил им Кувигнаку. Он явно был всё ещё потрясен, но крепко сжимал копьё в руках. - Я иду с Вами, - твёрдо сказал он, и мы все вместе продолжили наш путь. - Назад! – шёпотом скомандовал я. - Прячься! Мы отскочили за вигвам, и присели, стараясь быть как можно незаметнее. Мимо нас проследовали одиннадцать всадников. - Жёлтые Ножи, - отметил я. На поясах нескольких из них висели окровавленные скальпы, настолько свежие, что кровь ещё стекала с них, на бедра и икры воинов оставляя дорожки поверх их раскраски. - Если Ты не будешь драться, то кто тогда защитит слабых и невинных? – сурово спросил я у юноши. - Я не могу драться, - простонал он. - Я не могу ничего сделать с этим. Я не могу. - Куда мы идем, Господин? - поинтересовалась Васнаподхи. - К вигваму советов, - ответил я. - Но ведь это - несомненно, главная цель нападения, - сказал Кувигнака. - У нас нет кайил, чтобы ускользнуть отсюда, - объяснил я. – И если где-то удалось организовать сопротивление, то естественно ожидать, что это будет там. Это - центр стойбища. Воины могут собраться там быстрее всего, также наносить ответный удар оттуда будет легче. - Это верно, - согласился Кувигнака. - Держитесь рядом, - скомандовал я. – Ступайте аккуратно. Здесь несколько погибших. Мы пробирались через участок заваленный обезображенными смертью телами. От открывшегося зрелища Васнаподхи вырвало. - Смотри, это – люди твоего племени, - показал я Кувигнаке. - Я немогу убивать, - простонал он. Нагая девушка, лежащая на спине, умоляюще посмотрела на нас. Её колени были расставлены, а лодыжки перекрещены и связаны. Руки ей связали за спиной, и притянули вплотную к спине шнуром, дважды обёрнутым вокруг тела. Она вздрогнула, когда я просунул палец под путы на её животе. В её коже остались глубокие следы от этих шнуров. Рассмотрев, что хотел, я позволил путам вернуться на место. Тот, кто связал её, хорошо знал своё дело. Путы были беспощадны. Эта великолепная красотка с соблазнительными изгибами бедер и великолепными выпуклостями в верхней части тела, не сможет даже начать выбираться из таких уз. Короткий и тугой кожаный шнур, также соединял её запястья и лодыжки, вынуждая колени смотреть вверх и в стороны. Это – очень эффективный способ связывания, женщина при этом совершенно беспомощна. Поблизости от связанной девушки, в грязи, валялась разрезанная полоска кожи, украшенная бисером, бывший ошейник этой рабыни. Девушка изогнулась. И на её левой груди стала видна, нанесённая черной краской, вероятно пальцем, грубая метка, позволяющая идентифицировать её нового владельца. Вот так легко здесь девушка может сменить хозяина. Девушка, дико извиваясь, смотрела на меня. - Идёмте, - скомандовал я Кувигнаке и Васнаподхи. Мы оставили плачущую девушку позади. Она осталась там, где была. Позже её новый владелец, если он вспомнит, возвратится за ней, чтобы забрать. Даже если он не сделает этого, всё равно она была ясно помечена. Когда начнут собирать трофеи и делить добычу, она, так или иначе, окажется у его ног. - Тихо, - прошептал я. - Здесь есть другие. Очевидно, это место сбора. - Как всё-таки ужасно, они обращаются с нами, - задыхаясь, шептала Васнаподхи. - Как зверски нас связывают, и бросают, как если бы мы были перевязанными брёвнами. Как раз когда она говорила это, белую рабыню, голую, спотыкающуюся и с руками связанными сзади пригнали, и, толкнув тупым концом копья, отправили в переполненное другими женщинами место между вигвамами. Она упала среди них. Некоторые вскрикивали, поскольку кайила пригнавшего белую рабыню воина, ступала среди них. Погонщик девушки спешился и, отложив своё копьё на землю, перевернул девушку на спины, и прямо среди других связанных женщин, пинком разбросил её ноги в стороны. Она вскрикнула, когда воин навалился на неё. Закончив с развлечением, насильник перебросил рабыню на живот, и с коротким кожаным ремешком связал ей лодыжки, потом схватив за волосы, вздёрнул её на колени лицом к себе. Её трясло от ужаса, и она едва ли могла произносить членораздельные звуки. Затем воин снял со своего пояса маленький кожаный мешочек, развязал его, и опустил туда палец. Вжав палец внутрь и покрутив им там, краснокожий отложил мешочек в сторону. Теперь его палец оказался вымазан черной краской. Пигмент был замешан на жире кайилиаука. Он крепко придержал девушку левой рукой за плечо, а пальцем правой вычертил метку на её левой груди. Воин отстранился и полюбовался своей работой, затем вытер палец о бедро рабыни, и подвесил мешочек обратно на пояс. Девушка посмотрела вниз на свою левую грудь, там была метка её нового владельца. Впрочем, долго рассматривать у неё не получилось, воин за волосы бросил её среди других таких же несчастных. Мужчина подобрал копьё, взлетел на кайилу, и через мгновение исчез с этого места. Женщина осталась лежать на спине, с другими такими же. Большинство женщин валявшихся там, также, были также отмаркированы, но в их случаях марки несколько отличались. - Некоторые из этих женщин, - обратил я внимание Кувигнаки, - краснокожие, несомненно, бывшие свободные женщины племени Кайил. - Женщины рождаются, чтобы служить мужчинам, - пожал плечами Кувигнака. Некоторые из женщин, хотя и очень немногие, были помечены не краской, а ярлыками, кожаными дисками, подвешенными на проволоке. Проволока была протащена через мочку уха или носовую перегородку и закручена, таким образом закрепляя ярлык на женщине. - Как, по-твоему, Васнаподхи, это верно? – обернулся я к рабыне. - Да, Господин, - согласилась она, опуская её голову. - Я думаю также. - Почему? - Мы достигаем самого глубокого совершенства, - объяснила она, - будучи принуждёнными к повиновению, служению и любви. - Но это же, не основные обязанности, требуемые от рабыни? – уточнил я. - Да, Господин. - Таким образом, получается, - заметил я, - что возникает своего рода интересная взаимосвязь между достижением женщиной совершенства и суровым институтом бескомпромиссного женского рабства. - Да, Господин, - согласилась Васнаподхи. Я улыбнулся. - Но мы хотели бы выбрать наших владельцев, - вздохнула рабыня. - К сожалению, это не возможно, - заметил я. - Я - рабыня, - грустно улыбнулась она. - Я это знаю лучше других, Господин. - Но иногда, это возможно, - обнадёжил я её, - женщина, может оказаться в ногах того самого мужчины, которого она бы хотела выбрать в качестве своего хозяина. - Возможно, Господин, - согласилась она. - Но даже если ей не столь повезло, чтобы принадлежать такому мужчине, для неё остаётся удовольствие от того, чтобы стоять на коленях, повиноваться, и беспрекословно служить. Удовольствие, связанное с исполнением её природы как любовницы и рабыни, и связанное, также, с осознанием, того что она наконец находится в её месте, отведённом природой, и останется там навсегда. - Я понял, - кивнул я. - А, кроме того, - улыбнулась она, - в конечном счете, довольно трудно не влюбиться, в того, кто является твоим владельцем. - Это, конечно, облегчает контроль над девушкой, - усмехнулся я. - Несомненно, Господин, - сказала она, как мне показалось, с оттенком горечи, и я подумал, что неволя, несомненно, бывает тяжелым испытанием для женщины, даже если она одета или не унижаема владельцем. - Как Ты думаешь, эти женщины станут хорошими рабынями?- поинтересовался я мнением Васнаподхи, рассматривая связанных женщин, валявшихся в месте сбора. - Любая женщина с истинным господином, станет превосходной рабыней – пожала она плечами. - Посмотри на них. Ты видишь их голых, беспомощных, связанных и брошенных здесь, как всего лишь имущество, которым они, в общем-то, и являются. - Да, Господин. - Несомненно, Ты чувствуешь глубокую жалость к ним. - Да, Господин, - призналась она, и вдруг вскрикнула: - Ой, Господин! Я прижал её так, чтобы она не могла двинуться. Моя рука была у неё под одеждой. - А Ты возбуждена, Васнаподхи, - заметил я. - Да, Господин, - прошептала она. - С чего бы это, - поинтересовался я, - это, что же, вид одной женщины в неволе, вызывает у другой желание быть помещённой в те же самые условия? - Я не знаю, Господин. - Ты хотела бы оказаться нагой, и связанной среди них? – указал я на место сбора. - Нет, Господин, - испуганно отпрянула она. - Я уже с владельцами. - Я не владелец, - отозвался Кувигнака. - Он - Господин? – спросил я Васнаподхи, указывая на краснокожего юношу. Она была женщиной, и только она могла бы быть в состоянии разглядеть такие особенности. - Да, в нём есть нечто такое. Я чувствую это, - признала рабыня. - Я ношу женское платье. Я даже не могу драться, - отмахнулся он. - Есть в вас то, что присуще Господину, - уверенно сказала Васнаподхи. - Я могу ощутить это. - Это чушь, - стоял на своём Кувигнака. - Это – Вы сами должны решить, - сказала рабыня. - Посмотри на этих женщин, - показал я Кувигнаке. - Немало среди них тех, кто были свободными женщинами народа Кайил. Многие мужчины, твои соплеменники, независимо от того, имели ли они интерес к этим женщинам, будут драться, чтобы освободить их. В такой ситуации мужчины не стали бы рассматривать то, что возможно порабощение сделает этих женщин самыми счастливыми на свете, а скорее смотрели бы на это как на нечто оскорбительное, причём оскорбительное лично им. Таким образом, мужчины будут бороться за их свободу, в конечном счёте, ради собственного тщеславия. Также, бывают мужчины, которые желали бы владеть рабыней, но сами слишком слабы, чтобы добиться этого, или, из-за своей неспособности к нанесению вреда другим, по психологическим причинам не могут владеть женщиной. Они будут из зависти, ревности и злости бороться, чтобы освободить их, чтобы отказать другим в удовольствиях, которые они, из-за своих комплексов или слабости, не могут позволить себе. Они думают, что если я, по той или иной причине не могу иметь этих замечательных удовольствий, то пусть никто другой, также, не мечтает об этом. Моральный пыл часто - результат неадекватности. Из счастливых мужчин не получаются хорошие фанатики. Добавлю, что интересы женщин, независимо от того, что это могло бы быть их истинной природой, эти люди не рассматривают. Они, как это обычно бывает, хотя предполагаемо являются объектом этих войн, но как раз о них-то и забывают в первую очередь. Все женщины знают, что в действительности главной потребностью мужчины является желание владеть ими. Мужчина с такими сильными потребностями никогда не будет действительно доволен чем-либо ещё. Правда, не ужасна, она просто реальна. Кувигнака молча, смотрел на меня. - Но неужели Ты не будешь драться за этих женщин, хотя бы по причинам тщеславия? - Нет, - покачал он головой. - Я не хочу драться. Я не могу драться. Мне жаль, мой друг, Татанкаса. Я не могу драться. - Я не могу заставить тебя поднять копьё. Я не могу вложить нож в твою руку. - Мне жаль, Татанкаса. - Пошли, - скомандовал я. - Мы должны попытаться пробраться в центр стойбища. - Смотри, это - вигвам танцев, - показал я. Справа от нас находился большой, круглый разрисованный вигвам приблизительно сорока футов высотой, заключавший в себе утрамбованную площадку для танца диаметром порядка пятидесяти футов. В центре вигвама, торчал шест с двумя развилками, видимый теперь через отверстие, пробитое в стене. Принадлежности танца, за исключением нескольких длинных узких вант, были сняты с шеста. Сам шест, очевидно, подвергся осквернению топорами и ножами, на нём было множество зарубок и надрезов. Местами огромные куски стен вигвама танца были оторваны. Похоже, именно сквозь эти дыры Жёлтые Ножи вошли в вигвам. Внутри, в нескольких местах, на земле виднелись кровавые пятна. Были места, отмеченных следами волочения тел. По-видимому, тела были убраны из вигвама самими Кайилами. - Насколько я понимаю, это место считается святым для твоего племени, - сказал я. - Оно было осквернено. - Я не могу драться, - покачал головой Кувигнака. - Не смотри вниз, - предупредил я юношу. - Это расстроит тебя. - Татанкаса! – крикнул мой друг в ужасе. - Я видел это, - сказал я. - Пойдём. Но Кувигнака встал на колени среди мертвых. Он поднял маленькое тельце на руки. - Пойдем отсюда, - позвал я. - Это – был всего лишь ребенок, - поражённо прошептал он. Васнаподхи отводила глаза. Она выглядела болезненно. Позеленевшее лицо не добавило ей привлекательности. - Мы ведь знали его, - пробормотал Кувигнака. - У него есть мать. - Мы ведь знали его! – впав в ступор, повторил Кувигнака. - Да, - сказал я. Это был один их обычных мальчишек, один из многих других детей племени Кайил. Он был известен и Кувигнаке и мне. Мы много раз бросали обруч для него, чтобы он мог пускать сквозь него свои игрушечные стрелы. В стойбище его называли Hala или Owopte. «Hala» - на языке Кайила, то же, что по-гореански хинти - маленькие активные насекомые. Они напоминают земных блох, но не являются паразитами. Мальчик для своего возраста был маленьким, но страшно непоседливым. Для слова «Owopte» нет простого аналога в гореанском, но буквально, оно означает место, из которого вырыта репа. Он обычно ходил вместе со своей матерью, чтобы копать репу, когда ещё он был совсем маленьким. Это было ласковое имя, данное ему матерью. Он любил этот корнеплод. К сожалению Овопте не успел прожить достаточно долго, чтобы выбрать себе подходящее взрослое имя. - Он мертв, - страдал Кувигнака. - Да. - Почему они сделали это с ним? - вопрошал Кувигнака, качая маленькое тельце в своих руках. - Я не знаю, - только и смог сказать я. Я мог, в какой-то мере, понять убийство, расчленение трупов, срезание и срывание скальпов там, где это касалось взрослых мужчин, воинов. В некотором смысле это было празднование победы, жизни, ликования и триумфа. Но я не мог понять и принять этого по отношению к женщинам и детям. Подтверждая моё мнение в этом вопросе, стоит отметить, что большинство воинов обычно оставляют подобную ужасную традицию, как снятие скальпов, для взрослых врагов мужчин. Кроме того, такие вещи более распространены среди молодых воинов, чем среди зрелых бойцов. Есть много предполагаемых объяснений этой традиции, имеющих отношение к таким понятиям, как оскорбление врага, запугивание остальных, и даже отсрочка или предотвращение прихода убитого из мира духов. Но я подозреваю, что самые близкие и наименее рационализированные объяснения лежат в плоскости освобождения и выражения эмоций, таких как ненависть, облегчение, восторг, радость победы и триумфа. Подобные обычаи среди большинства народов не так распространены, как среди краснокожих, но я думаю, что те, кто знаком с войной в любых самых отдаленных землях, легко найдут копии таких традиций. Они не ограничены степями к востоку от Гор Тентис. Они не неизвестны за пределами Прерий. - Он – всего лишь ребенок, - плакал Кувигнака, качая мёртвое тело, прижимаясь щекой к изуродованной голове, оголённому черепу, и порванной окровавленной коже. -Почему они сделали это? - Я не знаю. - Это сделали Жёлтые Ножи, - словно очнувшись, твёрдо сказал юноша. - Возможно они, или те, кого назвали Киниямпи, - предположил я. - Я не знаю. - Это сделали враги, - уверенно сказал Кувигнака. - Да. Кувигнака аккуратно положил тело мальчика, и посмотрел на меня. - Научи меня убивать, - решительно потребовал он. 23. Кувигнака и рабыня - Прячься, - скомандовал я шёпотом. Мы упали на землю позади вигвама. Пятеро Жёлтых Ножей, длинной колонной, верхом кайилах, быстро промчались мимо нас. Как только последний миновал наше убежище, я выскочил позади отряда. Стрела должна войти чуть ниже края левой лопатки. Выстрел должен быть сделан достаточно быстро, чтобы всадники не успели удалиться на дистанцию, недоступную для малого лука, но в тоже время, стрелять надо с расстояния достаточного для того чтобы топот лап кайилы заглушил звон тетивы. Я наложил на лук следующую стелу. - Теперь они не узнают в какой именно момент их осталось четверо, - объяснил я. - Прекрати это, - велел я, когда Кувигнака присел у тела. – Мне это не нужно. Но Кувигнака уже крепил на своём поясе, темный и окровавленный трофей, сразу испачкавший белую ткань его платья. - Нам нужны кайилы, - напомнил я. - Мы их получим, - заверил меня Кувигнака. - О! - закричала женщина, одна из двух, голых и связанных, сидящих на земле широко расставив ноги. Жёлтый Нож извивался в пыли рядом с ними, только что познакомившись с копьём Кувигнаки. Женщина кричала. Кувигнака дёрнул копьё, освобождая его из затихшего трупа. Она начала рыдать испуганно и истерично - А ну тихо, рабыня, - зарычал на неё Кувигнака. Она в ужасе смотрела на него и рыдала в голос. Мой друг, недолго думая, ударил её по щеке древком своего копья. Такое обращение рабыни понимают сразу. Её вскрик, мог привлечь внимание других Жёлтых Ножей. А уж её вой, и вовсе мог передать им, что произошло что-то необычное. Она завалилась на бок в грязь, и ещё раз взглянув на Кувигнаку, быстро отвела от него свои глаза. Парень очень зло смотрел на неё, и женщина задрожала. Это свободная женщина может часто и безнаказанно сердить мужчину, на то она и свободная, но такая свобода редко распространяется на рабыню. Если рабыня рассердила мужчину, то она очень хорошо знает, какие могут быть последствия у её действий. Она отлично понимает, что она уязвима, что она собственность и объект для наказаний, что она может быть мгновенно привлечена к ответу, и скорее всего, будет привлечена к ответу, причём очень быстро за любую неудовлетворенность, которую она, возможно, вызвала. - Здесь нет кайил, - отметил я, не понимая, зачем Кувигнака решил заглянуть сюда. - Это место было, или назначено быть, местом сбора, - пояснил Кувигнака, кивая на двух женщин, одна из которых сидела на земле с широко разведёнными ногами, а другая сейчас валялась на боку со связанными особым способом руками и ногами. - Значит, Ты думаешь, что девушек должны или пригнать сюда, или забрать отсюда? – догадался я. - Да, - ответил Кувигнака, - судя по методу обездвиживания, который не предлагает, что они вскоре будут уведены отсюда, я думаю, что женщин сюда собирают. - Понятно, - кивнул я. По-видимому, мужчины будут приезжать в это место на кайилах, чтобы пригнать ещё женщин, или, собрав достаточное стадо, угонять их. Значит, все, что нам нужно, это немного подождать. - Нам не стоит ждать слишком близко с этим местом, - предложил я, - воины, пребывающие сюда, могут заметить отсутствие надсмотрщика. - А мы сейчас поищем следы, - предложил Кувигнака. - Не думаю, что это будет трудно. - Интересно, что здесь, был охранник, - отметил я, припомнив, что в другом месте сбора женщин никто не охранял. - Я думаю, это указывает на то, что мы, наконец, приблизились к центру сопротивления Кайил, - предположил краснокожий. - Ещё приблизительно пять ан до заката, - напомнил я. - К тому времени я надеюсь добыть кайил и присоединиться к остальным, - сказал Кувигнака. Я кивнул. Если планируется прорыв из захваченного стойбища, да ещё и с беженцами, то наиболее эффективно было бы его осуществлять после наступления темноты. - Ты должна сидеть, - приказал Кувигнака девушке, лежащей на боку, на щеке которой, в том месте, куда пришёлся удар древка, проявлялся длинный синяк. - Это будет выглядеть более естественным. - Да, Господин, - прошептала она, глотая слёзы. Озадаченный Кувигнака посмотрел на меня, но поняв в чём дело, расплылся в довольной улыбке. Как естественно женщина применила обращение «Господин» к нему. - Я думаю, что Ты прав в отношении их пут, - сказал я. Мы посмотрели на двух женщин. Теперь обе сидели, с широко разведёнными в стороны ногами. Это – эффективный способ связывания. Он хорошо известен и работорговцам Гора, и городским мужчинам, и конечно, дикарям Прерий. Девушку усаживают с расставленными согнутыми в коленях ногами, после чего её левое запястье пропускается под левой ногой и плотно привязывается к щиколотке с внешней стороны. Таким же образом поступают с правыми рукой и ногой. В результате девушку оказывается довольно беспомощной, да ещё и лишённой возможности свести ноги. Ни одна из женщин не посмела встретиться с нами взглядом. Они испуганно смотрели в землю. Догадка Кувигнаки относительно способа их обездвиживания и их значения была в следующем: Обычно, женщина к месту сбора или хранения либо пригоняется, либо приводится туда на привязи. В любом случае её ноги свободны, тогда как её запястья обычно связаны за спиной ещё со времени её пленения, особенно если для неё это впервые, таким образом, всё, что остается сделать в этом месте хранения, это бросить её на землю и связать быстрым узлом лодыжки. Такое связывание ног, если рабыня должна быть перемещена в ближайшем будущем, может быть быстро удалено, и она передаётся уже связанной по рукам, и без лишних задержек ведётся дальше на привязи или гонится кнутом пастуха. Более тщательное связывание этих двух девушек предполагало, что женщины собирались в этом месте, и забирать их будут нескоро. Например, чтобы забрать отсюда женщину сейчас, потребовались бы две отдельные операций, а не одна. Вначале надо освободить её от уже существующих пут, а затем повторно связать ей руки. Способ связывания этих женщин также позволял предполагать, что они подготавливались не столько для неизбежного перегона в другое место, сколько для развлечения воинов. Их узлы, таким образом, были признаком уверенности и высокомерия наших врагов. Кувигнака опустился на колени около тела павшего врага, и вытащил свой нож. Связанные женщины задрожали, и также как и Васнаподхи, отвели взгляд. - Я думаю, что нам лучше всего убрать нашего друга отсюда, - указал я на труп Жёлтого Ножа. Кувигнака кивнул, и потащил убитого в сторону. Я не очень хотел иметь перед глазами мертвеца, особенно после того, как Кувигнака поработал с ним. А главное, если другие Жёлтые Ножи появятся в этом месте, мне не казалось уместным выставлять им на показ окровавленный труп их соплеменника. Пока никаких признаков приближения Жёлтых Ножей не наблюдалось. Через мгновение мой друг возвратился. Он смотрел вниз на женщину, которая поначалу кричала и плакала, но потом заткнулась после команды владельца и удара по щеке. Кувигнака подсунул конец своего копья под её подбородок и поднял ей голову. Она была в ужасе. Я заметил, что парень всё ещё сердился на неё. Наконечник опустился и замер напротив мягкой обнаженной груди красотки. Потом мой друг снова поднял копьё, и, упирая наконечник под подбородком, безжалостно задрал её голову вверх, вынуждая смотреть на него. - Простите меня, Господин, - пролепетала рабыня, почувствовав, как капля крови побежала вниз по её горлу. Сам я не обвинял девушку в том, что она вскрикнула. Она была напугана. Она была поражена. Далеко не всегда женщина может держать свой плач под контролем. Она была всего лишь рыдающей рабыней. Я даже забеспокоился, как бы Кувигнака не убил её. - Простите меня, Господин, - повторила она с мольбой в дрожащем голосе. Он сердито посмотрел на неё сверху вниз, но всё же, убрал наконечник копья от её подбородка. Освобождённая от давления копья рабыня от неожиданности опрокинулась на спину в грязь. Она в ужасе смотрела на краснокожего. - Пожалуйста, простите меня Господин, - взмолилась она. - Ты хорошо связана для удовольствий Жёлтых Ножей, - презрительно сказал Кувигнака, рассматривая лежащую на спине, экзотично связанную просительницу. - Простите меня, Господин. Пожалуйста – задыхаясь, повторила она, и раздвинула ноги перед Кувигнакой, гораздо шире, чем того требовал характер её пут. - Почему Жёлтые Ножи должны быть первыми? – поинтересовался я. Кувигнака удивлённо посмотрел на меня. - Пожалуйста, Господин, - прошептала девушка. - У тебя когда-нибудь была женщина? – спросил я своего друга. - Нет, - ответил он, внезапно севшим голосом. - Ну, так возьми её, - предложил я. - Я пока посторожу. Прижатая к земле девушка задыхалась и выгибалась. - Господин! - тяжело дыша, стонала она. - Ай-и-и-и, - прокричал Кувигнака, тихим голосом. - Господин, Господи-и-ин, - простонала она. Казалось, что Кувигнаке, ненавистна сама мысль выпустить женщину из своих рук, но он всё же, оттолкнул её от себя, и встал. - Я и не знал, что такие удовольствия могут существовать, - восхищённо признался он, - Это - такие ощущения! Такой триумф! Такая радость! - Ничто не может заменить женщину-рабыню, - согласился я, впрочем, это было известно мужчинам на протяжении всей человеческой истории. Кувигнака осторожно, за волосы поднял девушку в сидячее положение. Она успела повернуть голову, поцеловать и лизнуть его бедро. - Как Ты думаешь, она получила удовольствие? – смущённо поинтересовался он. - Конечно, да, - ответил я. - Разве рабыня не могла бы притвориться в таком вопросе? – удивился он. - Некоторые вещи, выдают их тела, - объяснил я, и, взяв девушку за волосы, аккуратно, но твердо, оттянул назад её голову. - Видишь эти покраснения на коже, -спросил я, указывая на неестественные красноватые пятна на её светлой коже, -результат расширения капилляров? - Да, - сказал Кувигнака присмотревшись. - Они связаны с её удовольствием. - Любопытно, - отметил мой друг. - Теперь посмотри внимательно на её соски, - предложил я, повернув девушку к нему в профиль. - Они твёрдые, задравшиеся, набухшие, очаровательные и налитые кровью. - Да, - согласился Кувигнака. - Этот ещё один признак, - объяснил я, - неизменно указывающий на получение сексуального удовольствия человеческой женщиной. - И все владельцы это знают? - поинтересовался юноша. - Я бы предположил, что это так, - ответил я, выпуская волосы девушки. Она сразу покорно опустила голову вниз. - Получается, что не в интересах девушки, пытаться притвориться в таком деле, -усмехнулся Кувигнака. - Правильно, - поддержал я. – А если попробует, то после одной – двух порок она будет изо всех своих сил стремиться испытать подлинные сексуальные удовольствия, и так глубоко и полно насколько возможно. - Здорово, - воскликнул Кувигнака. - И, в некотором смысле, она поставит себе цель сделать всё возможное, чтобы стать ещё более беспомощной рабыней своего господина. - Здорово, - повторил мой друг. Девушка снова повернула голову, и нежно, робко, поцеловала его в бедро. - Но на самом деле, испытывает она удовольствие или нет, не имеет значения, поскольку она – всего лишь рабыня, - заметил я. - Само собой, - согласился краснокожий. Девушка снова опустила голову. - Мы должны добыть кайил, - напомнил я. - Пойдём, поищем следы, - предложил он. На границе места хранения мы оглянулись назад, на двух связанных женщин, сидящих в грязи. Та, что была столь напугана Кувигнакой, а потом умиротворила его своей красотой, смотрела нам вслед. - Я не знал, что такие удовольствия могут существовать, - повторил юноша, -жаль только, что они такие короткие. - Они могут быть и длинными и быстрыми, и поверхностными и глубокими, всё зависит от твоего желания, - пообещал я ему. Кувигнака, наконец-то уделил свое внимание земле, ища следы, а я ещё какое-то время смотрел назад на двух нагих связанных женщин, женщин принадлежавших мужчинам, женщин бывших товаром, который может быть куплен и продан, тех, кто являлись рабынями. - Возможно, тебе не стоило начинать с рабынями, - вздохнул я. - Почему это? – удивился мой друг. - Они могут похитить тебя у других женщин, - усмехнулся я. 24. Мы добываем кайил Три девушки, с руками связанными за спиной закричали от страха, когда их привязи выпали из рук их захватчика. Воин Жёлтый Нож, ехавший позади них, со стрелой в груди, откинулся на спину, и неловко перевернувшись, тяжело свалился в пыль. Другой краснокожий перебросив копьё в боевое положение, издал яростный клич, и ударом пяток, бросил свою кайилу в атаку. Животное прыгнуло к Кувигнаке. - Держись снаружи от его копья! – предупреждающе крикнул я. У Кувигнаки не было щита. Он мог отразить удар только своим собственным копьём. Имей он щит, можно было бы занять внутреннее положение, и отбив им копьё врага, ударить того в незащищённый бок. Я уложил на тетиву следующую стрелу, взяв её из руки, которой я держал сам лук. На войне, краснокожие первую стрелу обычно берут из руки держащей лук или изо рта, вторую достают уже из колчана. Само собой стрела может оказаться на тетиве намного быстрее из руки или изо рта, чем из колчана. Кувигнака своим копьём смог отбить пику врага в сторону. Противники разминулись так стремительно, что мой друг не успел нанести удар. Кайила остановилась лишь на мгновение, подняв облако пыли, встала на дыбы и развернулась на месте. Я вскинул, но тут же, опустил лук, видя, что прицельного выстрела не получится. Во втором столкновении Кувигнака оказался с другой стороны от пики всадника. Его противник выкрикнул в ярости, неспособной бить через шею кайилы. Но и восходящий укол Кувигнаки, был легко отбит крепким военным щитом Жёлтого Ножа. Щит был сделан из нескольких слоёв сыромятной кожи снятой с шеи кайилиаука, и упрочнённой сушкой на нагретых камнях. Я снова с проклятиями опустил лук, и, придя в ярость, решил поменять позицию для стрельбы. Кайила снова развернулась, царапая землю, фыркая и поднимая пыль. Наездник перебросил пику через шею животного, на сторону щита. В таком положении, держа врага слева, всадник обеспечивает себе защиту от ударов копьём. Это обычно считается более чем достаточной компенсацией за снижение диапазона использования копья до зазора между щитом и шеей кайилы. Его животное, судя по остроконечной метке на ухе, было дрессировано специально для боя. Оно, несомненно, было приучено маневрировать таким образом, чтобы держать Кувигнаку с левой стороны от себя, и даже самостоятельно изменять траекторию движения, в случае необходимости, сделать так. Я попытался занять позицию справа от всадника, но тот уже снова разгонялся. Я услышал треск вновь столкнувшихся копий. Кувигнака и в этот раз смог далеко отбросить нацеленный на него наконечник. Но затем, к моему ужасу, я услышал звук столкновения, и видел Кувигнаку, отброшенного от бока кайилы, покачивающегося и ошеломлённо пятящегося. Парень явно был контужен ударом щита усиленного всей массой кайилы и её наездника. Мой друг запнулся, и осел на землю, при этом его копьё выскользнуло из ослабевших рук. Обученная кайила сыграла свою роль, заняв такую позицию, чтобы оптимизировать работу копья наездника, и обеспечить максимум защиты против пешего воина, не имеющего щита. Удар, полученный Кувигнакой, был таков, что на мгновение я испугался, как бы ни сломалась его шея. Жёлтый Нож повернул кайилу так чтобы, его щит оставался между ним и моей стрелой. Кувигнака уже приходил в себя и поднялся на одно колено, тряся головой. Его оружие лежало на расстоянии в дюжину футов. Всадник, ухмыльнувшись, опустил копье, чтобы добить своего противника. - Падай! – крикнул я. Кувигнака нырнул головой вперёд под лапы кайилы и удар копья пришёлся в землю, лишь прочертив линию в пыли, в том месте, где только что был мой друг. Кайила плясала почти на Кувигнаке, копьё вновь и вновь летело вниз, но пока безрезультатно. Кувигнака в отчаянии вцепился в древко и потянул на себя. Копье, прикреплённое ременной петлёй к руке Жёлтого Ножа, потащило своего владельца следом. Наездник, наполовину сдёрнутый со спину кайилы, выкрикнул в гневе. Кувигнака изо всех цеплялся за копье. Кровь стекала с его головы, заливая его левый глаз. Я был уже всего в нескольких шагах от всадника. Тот наклонился, отчаянно пытаясь сохранить контроль над своим копьем, но при этом Кувигнака оказывался между ним и моим оружием. Наездник, не забывавший о моем присутствии, дёргал кайилу, так чтобы его щит оставался между нами. Жёлтый Нож дёргал копье, и всё же смог вырвать его из рук Кувигнаки. Он махнул копьём вниз вдоль бока кайилы, и Кувигнака уклоняясь, потерял равновесие и прокатился под лапами животного. Жёлтый Нож, с возгласом триумфа, размахивая копьем, послал свою кайилу вперед, чтобы сделать ещё один заход. Я опустил свой лук и улыбнулся. Кувигнака был на ногах, и бежал следом за врагом. У него, если конечно Жёлтый Нож не решит изменить метод атаки, был бы шанс, завершить свой отчаянное предприятие. Враг резко дёрнул поводья, вынуждая кайилу и развороту, от чего та в ярости завизжала, борясь с поводьями и царапая воздух. В этот момент Кувигнака, взлетел на спину животного позади Жёлтого Ножа. Они вместе свалились в пыли, чтобы встать смог лишь один из них. Кувигнака держал в руке свой окровавленный нож. - Я добыл кайилу, - устало сказал он. 25. Мы говорим с воином Кайилой - Смотри, - обратил моё внимание Кувигнака. К нам приближался всадник, державший копье, с развевающимися на ветру перьями, вертикально. Мы уже сидели на кайилах, отбитых у Жёлтых Ножей. Приятно почувствовать себя верхом на таких животных. Я вложил свой лук в саадак война, которого я убил и добавил его стрелы в свой колчан. Я позаимствовал, также, его копьё и щит. Кувигнака оставил себе своё собственное копьё, но добавил к вооружению, трофейный щит зарезанного им Жёлтого Ножа. Васнаподхи, стояла у левого бока моей кайилы, ей предстояло и дальше передвигаться пешком. Она была всего лишь рабыней. - Он - Кайила, - отметил я. - Это - Хси, - поправил меня Кувигнака. Сын Махпиясапы остановил свою кайилу, прямо перед нами, и сказал: - Два Жёлтых Ножа прошли в этом направлении. - Дальше этого места они не прошли, - отозвался Кувигнака. Хси посмотрел вниз на два тела, лежавшие в нескольких футах друг от друга, и поинтересовался: - Кто это их? - Ты один. Ты собирался напасть на двух Жёлтых Ножей? – удивлённо спросил мой друг. - Да, - ответил Хси. - Ты - храбрый мужчина, - признал Кувигнака. - Как получилось, что у Вас есть кайилы? И их метки указывают, что они принадлежат Жёлтым Ножам. - Этим Жёлтым Ножам они больше ни к чему, - усмехнулся Кувигнака. - Как получилось, что раб вооружён? - спросил Хси, кивнув на меня. - У него есть мое разрешение, - защитил меня мой друг. - Кто убил этих Жёлтых Ножей? - Ты разочарован, что это был не Ты? - отозвался Кувигнака. - Нет. Это не имеет значения. Сегодня я взял много купов. Я заметил, что щит Хси, слегка двигался, почти как если бы он был живым. Казалось, что он прижимал его вплотную к себе, чтобы тот оставался неподвижным. Я никогда не видел ничего подобного прежде. - Кто убил их? - переспросил Хси. - Их подстерегли двое, - сказал Кувигнака. Он, как и я, очевидно, отметил необычность щита Хси. Казалось, что воин, вынужден был применить силу, чтобы удержать его. Наконец щит успокоился, по-видимому, снова став не больше, чем изделием из кожи, разрисованной знаками и украшенной перьями. - Исбу? - уточнил Хси. - Один был Исбу, а другой не был, - пожал плечами Кувигнака. - Ты знаешь их имена? - Да, - кивнул Кувигнака. - И кто это? - Кувигнака и Татанкаса. - Сегодня тёмный и кровавый день для Кайила, - крикнул Хси. - Не стоит развлекаться, показывая своё остроумие. - Простите меня, - делано повинился юноша. - Ты посмел, даже повесить скальпы в свой пояс, - отметил Хси. - Где Ты их раздобыл? - Я снял их с нескольких парней, которых нашёл мёртвыми, - сухо ответил Кувигнака. - Не забывайте, что Вы двое только женщина и раб, - прорычал Хси, тыкая в нас пальцем. - Я не женщина, - спокойно ответил Кувигнака. - У Вас теперь есть кайилы. Это хорошо. Теперь у вас есть возможность сбежать. - Стойбище потеряно? – решил уточнить мой друг. - Нет, - хмуро отозвался Хси. - Мы пока держимся. - Раз так, то и мы никуда не побежим, - гордо заявил Кувигнака. - Те, кто убил Жёлтых Ножей, сбежали? – поинтересовался Хси. - Не больше, чем мы, - ответил Кувигнака. - Если Ты встретишь их снова, сообщи им, что наши силы собираются около вигвама советов. Я так и думал, что сопротивление будет организовано в том месте. Оно было в центре стойбища, и к тому же на возвышенности. - Я понял, - кивнул Кувигнака. - Ты передашь сообщение? – уточнил Хси. - Можете считать, что оно уже доставлено, - усмехнулся Кувигнака. - Хорошо, - сказал Хси. Он уже начал поворачивать свою кайилу, но вдруг натянул поводья, и повернувшись к нам, сказал: - Махпиясапа вернулся, - сообщил он. - Он и Кахинтокапа из Наездников Жёлтой кайилы, командуют обороной. Мы опасаемся только возвращения Киниямпи, Летунов. - Я могу говорить? – спросил я разрешения. - Да, - позволил Хси. - Как я уже говорил, - начал я. - Ватонка и его приближённые носили жёлтые шарфы или пояса, чтобы по ним они могли бы быть опознаны Киниямпи. Ваши воины, также, могли бы надеть такие знаки. Таким образом, Киниямпи могут быть запутаны относительно того, в кого стрелять, особенно во время ближнего боя. Далее, рассмотрите размещение лучников на направлениях опасных с точки зрения нападения с воздуха, чтобы защитить Ваших всадников. Заострённые колья могут препятствовать атакам птиц их когтями. Верёвки, протянутые между вигвамами, будут мешать нападениям бреющего полёта и попыткам приземления. Ткани и покрытия, даже редкие, натянутые над землей, могут обеспечить маскировку для лучников. Некоторые служащие укрытием, а остальные для отвлечения внимания. С большой высоты будет не разобрать, куда именно надо целиться, и много выстрелов пропадёт даром. - Ты видел, что такие меры работают эффективно? - спросил Хси. - Да. - Я поговорю с Махпиясапой, - пообещал Хси. - Грант - мой друг, он вернулся в стойбище с Махпиясапой? – поинтересовался я. - Да. Он с нами. - Хорошо, - обрадовался я. - Хси, - позвал Кувигнака. - Да? - Что с Ватонкой? - спросил он. - Он борется с Жёлтыми Ножами? - Моим намерением было убить его. Я поехал в стойбище Исанна. И я нашёл его там, но он был уже мёртв. Так же, как некоторые другие. Я думаю, что они были убиты Жёлтыми Ножами, которые были с ними, поскольку это было сделано не стрелами, а ножами. Также, Жёлтые Ножи исчезли. Вероятно, их зарезали, сразу после начала нападения Киниямпи. В них больше не нуждались. - Что из Блокету? - спросил Кувигнака. - С изменницей? - уточнил Хси. - Да, Блокету, изменница, - согласился мой друг. - Я не знаю, - ответил Хси. - Ты не видел её среди мертвых, - понял Кувигнака. - Нет. - Возможно, Жёлтые Ножи забрали её с собой, - предположил Кувигнака. - Возможно. Лично у меня было мало сомнений относительно судьбы прекрасной, изменницы. Я вспомнил моток тонкой верёвки, которую Ивосо, её служанка, носила на поясе. Также, я не сомневался, что Ивосо, задолго до нападения, в тайном ожидании, приготовила бисерный ошейник для своей «госпожи». Ивосо, за её участие в нападении на стойбище, теперь стала очень важной женщиной среди Жёлтых Ножей. У женщины такой важности, конечно, должна быть своя собственная служанка. - Учитывая, что Вы - только женщина и раб, - заявил Хси, - то вот вам мой совет, раз у вас есть кайилы, бегите отсюда. - Спасибо за ваш совет, - ехидно сказал Кувигнака. В действительности, по моему мнению, Хси был, по крайней мере, в его собственном понимании, пытающимся быть учтивым и полезным. Он же на самом деле думал о Кувигнаке, по большей части, как о женщине, и обо мне он думает, с точки зрения моего ошейника, что тоже вполне естественно для их общества. Его замечание было предназначено, для Кувигнаки, именно исходя из его интересов, с точки зрения самого Хси конечно. Это показалось мне новым Хси. Тот, с которым мы сейчас говорили, был гораздо менее тщеславным и высокомерным чем тот, которого мы знали прежде. - Но с другой стороны, если Вы хотите, то можете приехать к вигваму советов, и толпиться там, среди женщин и детей, то можете сделать и так, - объявил он. -Дорога вигваму советов в том направлении, ясно? - Спасибо, - поблагодарил Кувигнака. - Но там будет сражение, - честно предупредил Хси. - Мы знаем, - буркнул Кувигнака. Хси развернул кайилу и исчез за вигвамами. - Ты видел когда-нибудь, чтобы щит двигался таким образом? – спросил меня Кувигнака. - Нет. Я никогда не видел ничего подобного. Это просто жутко, - признал я. - Я боюсь, - признался и мой друг. Меня внезапно пробрал непонятный озноб, но я решительно стряхнул с себя холод. Небо было ясным, слегка подёрнутым волнистыми белыми облаками. Хороший день для войны. - Ну что, мы идём к вигваму советов или бежим? – поинтересовался я мнением друга. - Мы решим, что вопрос способом, принятым у моего народа, - ответил краснокожий. – Видишь вон того одинокого пересмешника в небе? - Да, вижу. - Если он полетит на север или запад, то мы пойдём к вигваму, - загадал Кувигнака. - А если он полетит на юг или восток? – решил уточнить я. - Тогда, - усмехнулся Кувигнака, и, сделав, паузу сказал: - Мы пойдём к вигваму советов. - Он полетел на север, - отметил я направление полёта. - Тогда всё ясно, - засмеялся Кувигнака. - Мы пойдем к вигваму. - Я надеялся, на такой результат, - улыбнулся я. - Так же, как и я. - Это был очень умный пересмешник, - признал я. - Я был заранее в этом уверен. Мы подогнали наше оружие. - Ну что, пошли? - спросил я. - А что решаем с ними? - поинтересовался Кувигнака, указывая своим копьём на трёх раздетых белых рабынь, приведённых Жёлтыми Ножами на привязи. Они испуганно жались друг к дружке неподалёку от нас. Их длинные привязи свисали с шей до земли, а руки были связаны сзади. - Вы в присутствии свободного мужчины, - напомнил я им, указывая на Кувигнаку. Те быстро пали на колени, упирая головы в землю. - Оставим их здесь, - пожал я плечами. - Они – всего лишь рабыни. - Я, тоже, всего лишь рабыня, Господин, - подала голос Васнаподхи, гладя на меня. - Ты можешь сопровождать нас, - разрешил я. - Спасибо, Господин. Остальные рабыни подняли головы, оставаясь на коленях и смотря нам вслед. Мы оставили их, пробираясь к вигваму советов. А рабынь ждёт следующее пленение, седла и расстеленные одеяла. Будущее покажет, кем будет тот, кто захватит их, кому они будут принадлежать, чьим любимым домашним животным они станут, кому они должны будут служить, абсолютно и без сомнений, со всем совершенством, опытом, умом и красотой. 26. Снова вступаем в бой. Кровавая земля - Неплохо получилось! - крикнул я Кувигнаке. Его кайила при столкновении щита и копья потеряла своё равновесие, крутнувшись, завалилась на бёдра. Кувигнака смог удержаться на спине животного, и пока оно пыталось подняться, он успел ткнуть скакавшего мимо Жёлтого Ножа под щит. Импульс, принятый от вражеского воина развернул Кувигнаку в бок, но юноша снова удержал свое положение. Тот же самый импульс, сдёрнул Жёлтого Ножа с наконечника копья, выдав напоследок фонтан крови. В нескольких ярдах противник уже неспособный держаться за животное, соскользнул с его спины под лапы других кайил. Я осмотрелся вокруг. Хси и Кувигнака сражались неподалёку справа от меня. Я отвёл в стороны удар копья Жёлтого ножа, оставившего глубокую борозду в коже моего щита. Поле боя было заполнено мужчинами пешими и верховыми, Жёлтыми Ножами и Кайилами. Мой противник разворачивал свою кайилу, то же делал я со своей. Копья ударились в щиты. А потом нас разделили друг от друга. Воздух заполняли оглушительные вопли и крики, боевые кличи и стоны умирающих. Краснокожие не имеют привычки воевать в величественной тишине. У их боевых кличей есть вполне себе практический смысл. Они служат, чтобы усилить агрессию и выпустить эмоции. Они могут быть основным элементом в запугивании, и последующем подавлении врага, а возможно, чтобы самому себе казаться более грозным и ужасным противником. Что интересно, такие крики, особенно если раздаются неожиданно, могут заставить оцепенеть, или вздрогнуть, и таким образом, противник на мгновение, очень ценное мгновение, предоставляет для нападающего относительно бездействующую, неподвижную мишень для удара или укола. Кстати, подобное не редкость и в животном мире, например, когда рёв самца ларла обездвиживает жертву для последующей атаки его помощницы, самки ларла. Ну а те, кто обучался штыковому бою, и вовсе не найдут в этом ничего для себя нового. - Берегись! – закричал я. Воин Кайилаповернулся, ловя удар канхпи Жёлтого Ножа на свой щит. Я отдёрнул свою окровавленную ногу, и ткнул вниз тупым концом моего копья. Пеший Жёлтый Нож отскочил назад, но попал под таранный удар кайилы своего же соплеменника и упал на землю. На него тут же навалился воин Кайила, с занесённым для удара ножом. Внезапно мое копье оказалось зажато между моим животным и животным другого воина Кайила. На мгновение я оказался обезоружен, пытаясь освободить пику из возникшей давки. К счастью, мне это удалось. Я видел, как Кувигнака отразил нападение на Хси, буквально вталкивая свою кайилу, и поднятый щит между Хси и его противником. Сам Хси в это время отбивался от врага, наседавшего на него справа. В горячке боя, я даже не чувствовал боли, и толком не знал насколько серьёзна рана на ноге, но мимоходом бросил туда взгляд, пытаясь оценить масштаб повреждений, их глубину и опасность. Важно быть объективным в таких вопросах. В частности, если поток крови значителен или устойчив, надо немедленно остановить кровотечение. Немало мужчин истекло кровью из ран, о которых они, в пылу сражения, в волнении и напоре боя, даже и не подозревали. Однако течение крови из моей раны был незначительным и сам разрез был неглубок. Поток уже замедлялся, такая рана не опасна. В этом месте не пролегали ни вены, ни артерии. Я ткнул пяткам в бока своей кайилы, и она покорная моей воле сделала прыжок вперед. Выпад, и мое копье вскрыло грудь пешего Жёлтого Ножа. Я легко выдернул копье, удар был нанесён лезвием, параллельно ребрам, а это облегчает его удаление. Мужчины столкнулись по обе стороны от меня. Я заметил белую рабыню, голую, испуганную, бегущую и пытающуюся протиснуться среди мужчин и животных. Я не видел никакого смысла, отвлекаться на неё и пытаться вытащить её с поля боя. Хотя надо признать, она была довольно красива. Но тут я увидел молодого воина Кайилу, перебросившего своё копье в левую руку, и наклонившегося, чтобы схватить девушку за волосы, и втащить на спину кайилы. - Нет! – заорал я дурным голосом. - Нет! Молодой воин пораженно посмотрел на меня. На него уже прицеливалось и выравнивалось копье, разрисованное в цвета Жёлтых Ножей. Я бросил свою кайилу, и, не заботясь о последствиях, ткнул копьём в атакующего Жёлтого Ножа, оказавшегося по правую руку от меня. Благодаря инерции врага, пика вошла в тело наполовину длины древка так, что его живот ударил по моей руке. В результате, под аккомпанемент его крика и визга крутящейся кайилы, я остался без оружия. А позади убитого мной воина, как я и опасался, набегали прикрывающие его фланги ведомые, те, кто поддерживали его, защищая от нападения, в тот момент, когда ему нужно было время, чтобы освободить копьё. Короткий меч Порт-Кара вылетел из моих ножен. Копье мужчины слева я принял на щит, отводя его удар в сторону. Но тут второй парень, прикрывавший ведущего воина слева, бросил свою кайилу ко мне. Благодаря дрессированной кайле, я успел развернуться, подставляя шит под укол его копья. Когда же он попытался ткнуть меня ещё раз, я срубил наконечник его копья, удачным ударом меча. Такие клинки, по большей части, неизвестны в Прериях. С удивлённым криком, мой противник рванул поводья на себя, поднимая свою кайилу на дыбы, разворачивая для бегства. Этот, опасности больше не представлял, и я напал на парня слева от меня. Поражённый воин предпочёл ретироваться, когда увидел, как срезанный сегмент его щита отлетел в сторону. Подобные мечи, конечно, прежде всего - оружие пехоты. Их вес и длина рассчитаны, на то, что мечник будет работать в условиях недостатка свободного пространства. Они достаточно тяжелы, чтобы иметь значительную силу на рубящих, подобных сабельным траекториях и развивать достаточную скорость для колющего удара. Клинки достаточно длинны, чтобы не подпустить вооруженного кинжалом противника, и достаточно коротки и маневренны, чтобы работать рубящим и колющим стилями против более тяжелого оружия. Однако, такой меч далеко не лучшее оружие для использования со спины кайилы или тарна. То, что на Горе не нашли широкого распространения сабли, я думаю, результат предпочтения большинством всадников полагаться исключительно на их навыки работы с копьём. Ятаган Тахари, отличное оружие для всадника, является скорее интересным исключением из этой общей тенденции. На поле боя, тут и там под разными углами из земли торчали несколько копий. Подъехав к одному, и вкладывая в ножны свой меч, я сменил его на более подходящее, в данной ситуации, оружие. Это также оказалось копьё Жёлтых ножей. Я осмотрелся и увидел девушку, которая пробегала среди мужчин и животных. Она стояла в полном замешательстве и дрожа, в нескольких ярдах от меня. Я направил кайила к ней. - Ты понимаешь гореанский? – спросил я. - Да, Господин. - Ты - рабыня Жёлтых Ножей? - Да, Господин. - Ты ошиблась, - усмехнулся я. - Ты - рабыня Кайил. - Да, Господин, - вздрогнув, ответила она. - Открой рот, - приказал я, - широко. Я вложил в её рот наконечник копья, прижимая её язык. Она в ужасе смотрела на меня. Малейшее неосторожное движение и он пройдёт сквозь её затылок. Молодой человек, которого я защитил, подъехал к нам. Она испуганно посмотрела на него, широко раскрытыми в панике глазами, неспособная даже пошевелиться из-за копья во рту. - Я думаю, Вы знаете эту женщину, - сказал я молодому воину. - Да, - кивнул он. - Мы недавно встречались. - Теперь она - рабыня Кайил, - заметил я. - Да, - согласился он. - Теперь Вы понимаете, как её использовали, не так ли? – поинтересовался я. - Да, - с горечью признал краснокожий. - Теперь он будет решать, мое дорогое животное, жить тебе или умереть - сообщил я девушке. Она жалобно заскулила, бешено вращая широко раскрытыми глазами, но неспособная пошевелить прижатым наконечником копья языком. - Вы находите её интересной? - спросил я парня. - Да, - признал он. - Как Вас зовут? - Котанка их клана Висмахи, - представился он. Как это часто бывает с именами краснокожих, их не просто дословно перевести на другой язык. Слово «Котанка» обычно означает дудку или флейту, но оно же, может использоваться и более широко, относясь к любому духовому инструменту вообще. Учитывая культурное окружение и более узкое понимание этого слова в пределах данной обстановки, возможно, лучшим переводом, учитывая подтекст, вкладываемый краснокожими, будет «Любовная Флейта». - Ну, что ж, похоже, тебе повезло, и Ты ещё поживёшь, по крайней мере, какое-то время, - сообщил я ей. Она смотрела на меня, испуганно, жалобно, но с благодарностью. - Молодой воин находит тебя интересной, по крайней мере, в настоящее время, -сказал я, поскуливающей рабыне. - Ты понимаешь, что значит, когда мужчина находит женщину интересной? – поинтересовался я. Она кивнула. Движение было минимальное, но отчаянное и страстное. - Я думаю, что это было бы в твоих интересах, стремиться быть полностью приятной, - усмехнулся я. Она, будучи всё так же не способной говорить, беспомощно и безнадежно кивала снова и снова. На её запылённых щеках пролегли влажные дорожки слёз. - Как только я даю тебе команду, Ты поворачиваешься и бежишь к линии обороны Кайил. Там ищешь белого, который носит широкополую шляпу. Его зовут Грант. Ты ложишься на живот перед ним и сообщаешь, что Ты - рабыня Котанки из Висмахи. Она кивнула, не смея отвести от меня своих широко открытых глаз. Я убрал наконечник копья из её рта. Он был влажным от её слюны и грязным от земли, в которую был воткнут прежде. Девушка закашлялась и принялась сплёвывать. Было заметно, как она водила языком, избавиться от грязи, попавшей в рот. Почувствовав некоторую свободу, она отпрянула, испуганная и дрожащая, и вытерла рот о предплечье. - Как тебя зовут? – спросил я. - У меня нет имени. Котанка из клана Висмахи - мой владелец, ещё не никак меня не назвал, - объявила она. - Это - подходящий ответ, - признал я, и резко спросил: - Кто Ты? - Рабыня Котанки из клана Висмахи, - быстро представилась она. - Что Ты должна сделать? - Я должна найти того, кого называют Грантом, и сказать ему, что я - рабыня Котанки из клана Висмахи, - без запинки проговорила девушка. - И как Ты должна это сделать? – уточнил я. - Лежа перед ним на животе, - поправилась она. - Как приличествует рабыне, - добавил я. - Да, Господин. - Беги, рабыня! - скомандовал я ей. - Да, Господин! – крикнула она, сорвавшись с места, и спотыкаясь, побежала к линии обороны Кайил. - Я думаю, что она будет подходящей рабыней для вас, - заметил я, посмотрев на молодого воина. - Я тоже так думаю, - усмехнулся он. - Давайте уделим внимание драке, - предложил я. - Давно пора, - воскликнул Котанка из клана Висмахи. Мы тогда развернули наших кайил, чтобы снова броситься в гущу боя, развернувшегося на залитой кровью земле стойбища. 27. Битва - Они приближаются! Они приближаются! – услышали мы. - Киниямпи! Они приближаются! Несколько раз за этот день боевые свистки, сделанные из крыльевых костей птицы херлит, взрывались над полем битвы, а оперённые жезлы войны поднимались и опускались, передавая свои сигналы воюющим сторонам, не только Кайилам, но и Жёлтым Ножам. Я не знал условных кодов, как впрочем, не знал их и Кувигнака, никогда не обучавшийся ведению боя и тактике его племени, но Хси и другие, отлично их понимали, примерно, как гореанские солдаты знают значение сигналов тарновых барабанов. Нам оставалось только отслеживать их действия и поступать также. Не раз уже Махпиясапа, передавал свистом и жезлами, своим храбрым, усталым построениям запрет на преследование отступающих отрядов Жёлтых Ножей. Я думаю, что это было мудро с его стороны, поскольку мы догадывались, что враги нас значительно превосходили численно. Конечно, новые группы Жёлтых Ножей, время от времени, вводились в бой. Другие, были замечены на соседних холмах. Притворное отступление, увлекающее преследователей, растянутых и дезорганизованных, в засаду, является излюбленной тактикой краснокожих. Но прежде всего, нашей задачей было удержать стойбище. За нашими спинами прятались женщины и дети. Здесь были запасы мяса, которое должно кормить всё племя Кайил надвигающейся зимой. - Они приближаются, - вновь раздались крики. - Киниямпи! - Может быть это - меньшие птицы, флоки, просто намного ближе, - с надеждой предположил мужчина рядом со мной. Но тут мы услышали пронзительные голоса боевых свистков. - Это - Киниямпи, - признал мужчина. - Пора на кайил, - вздохнув, сказала Кувигнака, глотая кусок пеммикана. Я, не отвлекаясь, продолжал вытирать бока кайилы. Воины вокруг меня садились на своих животных. Животы, многих кайил были покрыты пылью. Мех на нижних челюстях стал жестким от высохшей крови, кожа челюстей была стёрта постоянными рывками уздечек. Кровь была и на плетеной коже поводьев. Я слышал голоса мужчин стоявших рядом со мной. Некоторые громко, сами себе перечисляли свои купы. Кто-то призывал своих магических помощников, обычно птиц или животных, на подмогу. Были те, кто декламировали боевые заклинания. Многие разговаривали со щитами и оружием, объясняя им, чего от них ждут. Большинство пели песни смерти: - Пусть я умираю, зато, солнце будет в небе сиять. Пусть я умираю, зато, по-прежнему будет трава вырастать. Пусть я умираю, зато, пте снова придёт, лишь только трава станет высока. Я аккуратно закрепил уздечку на нижней челюсти моей кайилы. Подогнал щит к руке, и взяв копьё в руку, занял своё место на спине животного. - Как Ты думаешь, мы сможем противостоять Киниямпи? – тревожно спросил Кувигнака. - Я надеюсь на это, - ободрил я своего друга. – Кахинтокапа хорошо подготовился. Лучники, скрытые под шкурами, и замаскированные среди вигвамов, прикроют от Киниямпи наши главные силы, расположенные на западном краю стойбища. Если Киниямпи решат напасть так, как в первый раз, то их ждёт неприятный сюрприз в виде ливня стрел выпущенных в упор с закрытых позиций. Кроме того, если они не изменят тактику нападения, то попадут в ловушку из натянутых между вигвамами верёвок. Аналогичным образом поступают в городах Гора, с той лишь разницей, что там натягивают тонкую, почти невидимую противотарновую проволоку, которая может подрезать крылья птицы, а то и оторвать голову или руку наезднику. Были заготовлены заостренные колья, изготовленные из шестов вигвамов, для установки их, с помощью крестовин из небольших жердей, острыми концами в направлении линии атаки. Мы надеялись, что это предотвратит, не только использование птицами с пикирования их когтей, но также и стрельбу из луков с бреющего полёта. Мы ожидали, что Киниямпи будут намного менее эффективными на дальних дистанциях, а для защиты от стрельбы с высот от пятидесяти до ста футов, между несколькими вигвамами мы развесили верёвочные сети с лоскутами ткани, не позволяющие взять точный прицел. Эта форма узора из лоскутов подобрана таким образом, чтобы запутывать и рассеивать внимание быстро перемещающихся, крылатых лучников. К тому времени, как они смогут рассмотреть цель, стрелять будет уже поздно. Наземный же лучник, наоборот обороняется и имеет под ногами устойчивую опору, сквозь сеть и зазоры в навесах, может отслеживать приближающегося врага и бить его легко и эффективно. Можно сказать, что эта сеть работает наподобие бойницы. Трудно попасть в узкую бойницу, особенно в последний момент, проносясь мимо на высокой скорости, а ведь надо ещё и рассмотреть в какую именно, да ещё если из неё тоже летят стрелы. Защитник, тем временем, по проходам, может менять свою позицию, или если хотите бойницу. - Как думаешь, Жёлтые Ножи будут координировать свое нападение с атакой Киниямпи? – поинтересовался моим мнением краснокожий, стоявший поблизости. - Я уверен, что они должны так сделать, - высказал я своё мнение. - А я думаю, что на данный момент они уже досыта наелись битвой, - не согласился со мной Кувигнака. - Я надеюсь, что они будут ждать, и позволят Киниямпи сделать эту работу за них. - Возможно, - не стал я спорить. - Если мы сможем выстоять против Киниямпи, а думаю, что мы сможем удержать и всё стойбище, - произнес один из краснокожих. - Согласен, - сказал я. - Я уже вижу их, - воскликнул Кувигнака, поворачивая свою кайилу. - Я ясно вижу наездников. Они заходят в атаку, как и в прошлый раз. - Я очень надеялся на то, что Киниямпи нападут на стойбище Кайил, повторив прежнюю крайне неосторожную атаку, - усмехнулся я. Мы развернулись лицом к Жёлтым Ножам, заминавшим позиции на расстоянии приблизительно трёхсот ярдов. Наш отряд построился в три длинных шеренги, дистанцией около длины копья между всадниками. Такое построение должно было минимизировать потери от стрел Киниямпи. Моя кайила нервно перебирала лапами подо мной. Мы ждали, прикрытые сверху верёвочной сетью и с лоскутами ткани. Мои спутники затянули песнь войны. А затем раздался внезапный, испуганный крик тарна, налетевшего на заграждение из кольев. - Щиты наверх! – крикнул я, подавая пример. В двадцати футах над нашим головам, громыхая крыльями и поднимая вокруг нас ветер, пронёсся тарн, следом за ним другой. Но этот, я смог заметить, внезапно ушёл с линии атаки или начал подниматься. Кайилы под нами занервничали, царапая пыль. - Присматривай за Жёлтыми Ножами! - предупредил я Кувигнаку. - Они пока не двигаются. Стоят на месте. Первый тарн попался под верёвки. Крича в панике, птица тянула опутавшую её кожу в попытке вырваться на свободу. Его наездник, изрешечённый стрелами, безжизненно болтался на его спине, удерживаемый за колени страховочным ремнём. Ещё два тарна повисли запутавшись в сетке, один со сломанной шеей, другой с почти оторванным крылом. Наездников сдёрнули со спин и порубили в капусту. Тарн со сломанным крылом, попытался достать своих противников огромным клювом, но был добит ударами копий. Один из краснокожих тарнсмэнов свалился со спины подбитого тарна и повис на сетке, склонив голову вниз и пуская кровавые пузыри перерезанным горлом. Воины Кайил не собирались брать пленных. Другой погиб точно так же, с той лишь разницей, что был сброшен с сети толчком копья, чтобы умереть под ножами. Я наблюдал за разворачивающимся сражением, непрестанно крутя головой. Вот тарн, беспорядочно замахал крыльями, и полетел вниз, пораженный стрелами. Я заметил ещё два падения. Один наездник упал со спины птицы, в нескольких сотнях ярдов на север-запад от стойбища. Вспомнив о другой угрозе, я с опаской посмотрел назад на запад. Но Жёлтые Ножи не шевелились. - Сколько их было? - спросил я Кувигнаку. - Сорок. Или пятьдесят, - прикинул Кувигнака. - Не могу сказать точно. Но не так много как в тот раз. Я также не знал, сколько тарнсмэнов приняло участие в этой атаке. Но думаю, что мой друг не сильно ошибся в своём предположении, по крайней мере, оно совпадало с моими расчётами. По моим прикидкам, в первом нападении, которое застало стойбище врасплох, участвовало приблизительно двести наездников одновременно. Получается, что большинство Киниямпи, по каким-то причинам, остались в резерве. Это озадачило меня. Конечно, я мог бы предположить, что это нападение, возможно, было разведкой боем, рискованным предприятием, призванным определить характер и мощь нашей обороны. Если бы это на самом деле имело место, мрачно подумал я, то у всадников была бы вполне достаточная информация, для передачи своим вождям. Как по твоему, почему их было так мало в этот раз? – поинтересовался я мнением Кувигнаки. - Не знаю, - ответил он. – Но возможно причина в тщеславии. Если меньшее число нападает на большее, в этом больше славы. Я улыбнулся сам себе. Возможно, Кувигнака был гораздо ближе к истине. Увлёкшись прозаическими категориями военной арифметики и логики, я совершенно пренебрег менталитетом врага, который, в некоторых случаях, особенно имея дело с краснокожими, мог быть эксцентричным и необычным, по крайней мере, когда рассматривается с точки зрения иностранца. Если для врага слава важнее, чем просто результат войны, вычисленный в затратах и бойцах, то соответственно имея с ним дело следует вносить определенные коррективы в отношение к нему. - Но, в действительности это не наш путь. Выживание важнее славы, - задумчиво добавил Кувигнака. - Тогда, почему их так мало пошло в атаку? - раздражённо спросил я. - Я не знаю, - пожал плечами мой друг. Я был действительно раздосадован. Опять мои соображения пошли слину под хвост. Теперь, я не больше, чем Кувигнака, понимал смысл недавней атаки. - Смотрите, - крикнул краснокожи воин, указывая в небо. - Вижу, - отозвался я. Одинокий тарнсмэн появился высоко в небе, держа курс к линии Жёлтых Ножей. Он приземлился среди них. - Вот теперь они скоординируют свои усилия, - предположил Кувигнака. - Я тоже так думаю, - мрачно ответил я. 28. Битва продолжается - Ты видишь? - спросил Кувигнака. - Да, - кивнул я. Перед строем Жёлтых Ножей, на расстоянии приблизительно трёхсот ярдов от нас, на западе, взад и вперёд носились всадники с копьями украшенными перьями. День уже далеко перевалил за вторую половину. - Они готовятся к нападению, и призывают своих воинов быть храбрыми, - пояснил мне Кувигнака. - Понятно. Я снова занял свое место в шеренгах Кайилы. До этого я успел проехать по периметру наших тыловых линий обороны, и уже во второй раз, осмотреть размещение лучников, расстановку кольев, натяжку верхних сетей. Надо признать, что всё было в порядке. Если бы я решил что, что-то идёт не так, я бы передал свои предложения Кувигнаке, тот, в свою очередь, объяснял их Хси. А уже он доносил их до внимания Махпиясапы или Кахинтокапы – «Того, Кто Идет Впереди», кто отвечал за этот сектор нашей обороны. Кахинтокапа из клана Касму, был членом престижного воинского сообщества Наездников Жёлтой Кайилы. Подобная окольная процедура, если у нас было время для её нормального функционирования, казалась желательной и Кувигнаке и мне самому. Мы вполне обоснованно сомневались, что Махпиясапе или Кахинтокапе очень понравится получать рекомендации напрямую от двух товарищей занимающих столь низкое положение в стойбище. С другой стороны Хси был предельно честен, к крайнему нашему удивлению, и довёл до сведения своего отца и Кахинтокапы источник его более ранних рекомендаций по защите от атак Киниямпи. То, что он не просто рассмотрел мои предложения, а учёл их и передал, именно как мои Махпиясапе или Кахинтокапе, поразило и меня и Кувигнаку. Ни один из нас не ожидал этого, только не от Хси, от которого прежде мы если что и могли ожидать, то лишь высокомерие и тщеславие. Также, к нашему удивлению, когда мы приехали, чтобы присоединиться к воинам, они разомкнули свои разряды, чтобы предоставить нам, занять место в строю среди них. Мы не сбежали. Мы не пошли, чтобы отсиживаться с женщинами и детьми. Мы пришли с трофейными щитами и копьями. Они дали нам место в боевых порядках. И тогда, мы оба, тот, кто носил женское платье, и тот, кто был лишь рабом, заняли наше место среди них. - Я думаю, что они вот-вот начнут, - предположил Кувигнака. - Да, - поддержал я его. В тылу нашей шеренги я заметил Кахинтокапу. Он тоже увидел меня и, приветствуя, поднял руку открытой ладонью ко мне. Я возвратил ему этот жест. Это было почти, как если бы я не был рабом. У него был щит, но, как и прежде спрятанный в чехле. Если бы он планировал сейчас вступить в сражение, чехол, конечно, был бы уже удалён. - Похоже, они ждут подхода Киниямпи, - заметил Кувигнака. - Я тоже так думаю. Перед возвращением на моё место в строю, я задержался, чтобы повидаться с Грантом. Мы встретились неподалёку от места, укрывались женщины и дети. Сам торговец, с некоторыми из женщин, выхаживал раненых. Васнаподхи помогала ему. То, что мы отбили нападение Киниямпи, здорово вдохновило его. - Стойбище может быть удержано, я уверен в этом! – заявил он. - Я надеюсь на это, - ответил я. - Жёлтые Ножи достигли довольно многого, - заметил Грант. - Они уже получили многочисленные табуны кайил, много трофеев и женщин. На их стороне больше нет фактора внезапности. Я знаю таких мужчин. Они скоро уйдут. Получение больших трофеев грозит им слишком большими потерями. - Но они всё ещё не ушли, - напомнил я. - И я не могу понять этого, - признал Грант. - Не более чем я, - признался и я своему другу. Для меня казалось странным, что Жёлтые Ножи, после того, как им ясно дали понять какие трудности их ждут при прямом штурме стойбища, всё ещё не ушли. Этого трудно было ожидать от краснокожих. - Они не собираются покидать поля боя? – спросил торговец. - Не похоже. - Интересно, - сказал он, задумчиво. Когда мы попрощались Грантом, я сделал небольшой крюк и посетил остатки вигвама советов, хотелось осмотреть их. От величественного сооружения остались лишь его шесты. Это была главная цель первой атаки Киниямпи - Летунов. Из рассказов я знал, что на вигвам обрушился ливень из сотен стрел. Кожаные стены вигвама были плохой защитой, и то, что происходило внутри, да и снаружи, можно назвать одним словом – резня. Ничего удивительного, что Ватонка не стремился посетить совет. Махпиясапе с Грантом просто повезло, что они были вне стойбища во время первого нападения. Большая часть руководителей, накопленной мудрости и опыта народа Кайил, всех их кланов, погибла в течение ена. Один из немногих оставшихся в живых был Кахинтокапа. Он прорезал кожу вигвама и сбежал незадолго до того как специальная группа Жёлтых Ножей прорвалась сюда через стойбище. Именно они добили раненых и сожгли вигвам. Подобная группа напала на вигвам танцев. Этим группам тогда удалось уйти. Практически сразу после нападения, самоорганизовалось сопротивление, во главе которого встали Махпиясапа и Кахинтокапа. Я осмотрел потемневший круг, в общих чертах обозначенный длинными шестами. Внутри, всё так же лежали тела убитых, и точащие вертикально из земли бесчисленные стрелы. Это действительно был темный и кровавый день для народа Кайил. Многое, кстати, озадачило меня в этом нападении вообще, и непонятный союз и сотрудничество Жёлтых Ножей и Киниямпи в частности. Они не были традиционными союзниками. Мне казалось необычным, что они действовали столь тщательно скоординированным способом. Союзы между племенами, недружественными друг другу обычно, возникали только для совместного сопротивления вторжению в Прерии белых. Другая особенность нападения лежит в характере его разработки. Это не соответствовало норме, ограниченным, коротким, почти ритуальным стычкам, столь распространенным среди краснокожих. Например, показное предложение поддельного мира, чтобы заманить верхушку племени на небольшую площадь, чтобы там подвергнуть их опустошительному нападению. Всё это лежало не вне интеллекта или военных хитростей краснокожих, это вообще было абсолютно не типичным для их подхода к военным действиям. Конечно, это был неожиданный вид военного планирования, чтобы быть рождённым в Прериях. Подобное имело мало общего с традициями чести и дотошным подсчетом купов. Наконец, почти непостижимым, учитывая природу верований краснокожих, было то, что нападение было предпринято во время празднеств. Для Прерий, это сродни чему-то вроде богохульства или кощунства. Мне было трудно представить, что Жёлтые Ножи, сами краснокожие, могли додуматься до такого. Похоже, мне довелось стать свидетелем появления в Прериях новой формы военного искусства, принятия на вооружение новой тактики. Безусловно, я должен был признать, что подобная тактика, особенно, что касается сговора с Ватонкой, очевидно убитого позже теми, интересам кого он служил, была довольно эффективна. Это было бесспорно. Я снова осмотрел тела и стрелы, разбросанные внутри остатков вигвама советов. Меня не радовало увиденное. Я развернул кайилу и направился к своему месту в строю. Возвращаясь к передовой линии обороны, я миновал стойло с несколькими кайилами, привязанными под маскировочной сетью, отметив для себя, что их было явно недостаточно для всех тех, кто должен был бы воевать верхом. Я проехал мимо большого склада мяса, снятого женщинами со стоек для сушки, и уложенного на покрывала под сетью. Это мясо было жизненно необходимо для народа Кайил. Оно было тем, что стояло между выживанием племени долгой суровой зимой и потерей многих жизней посреди холода и снега. Я заметил несколько цепочек и кругов рабынь. Большинство были раздеты, связаны собственными волосами и стояли на коленях. В большинстве случаев гореанские владельцы требуют от своих рабынь отращивать длинные волосы. Такие волосы чувственно красивы в распущенном виде, а кроме того позволяют использовать разнообразные причёски, для демонстрации новых измерений очарования рабыни. А ещё, это полезно с эротической точки зрения, и это хорошо известно и владельцам и их рабыням, длинные волосы могут быть использованы при исполнении рабыней своих основных обязанностей по обслуживанию своего господина, что может увеличить и углубить его удовольствие. Ну и конечно в отсутствии более привычных приспособлений, таких как, скажем, верёвки, ремни или изящные, стальные кандалы, волосы достаточной длины могут послужить и для связывания. Следует также упомянуть и чисто коммерческую ценность длинных волос. Помимо очевидного факта, что они могут улучшить цену девушки при её продаже или перепродаже, их можно также состричь и продать. Свободные женщины иногда покупают волосы для париков или шиньонов. Конечно, им всегда заявляют, что те волосы, что они покупают, получены только от свободных женщин, но можно не сомневаться, что чаще всего это оказываются волосы, состриженные с рабынь. Что интересно, женские волосы ценятся ещё и как материал для тросов катапульт. Они не только прочнее пеньковых, но и обладают лучшей стойкостью погодным условиям, меньше реагируя на изменениями влажности и температуры. Когда город попадает в осаду, особенно в длительную осаду, то даже свободные женщины зачастую состригают свои волосы, жертвуя их на оборону родного города. Учитывая обычное тщеславие гореан, как мужчин, так и женщин, по отношению к своей внешности, это -патриотическая жертва огромной значимости. При этом не менее существенно, и это все отлично понимают, что если женщина попадает в руки врага без волос, остриженная наголо, то её может ожидать участь стать самой низкосортной рабыней, для работ в сельском хозяйстве или на фабриках. Иногда, по-прошествии времени, когда волосы начинают отрастать, надсмотрщики замечают, что в их руки попала невероятная красотка. Они частенько прячут таких женщин от своего начальства, держа их для себя. Кстати, дополнительная ценность длинных волос рабыни, состоит в том, что они дают владельцу ещё большую власть над нею, поскольку он - господин, и это - его решение, заслужила ли она иметь такое роскошное украшение. Одна из команд которую гореанская женщина больше всего боится услышать, неважно является ли она ещё пленницей или уже рабыней – «Остричь её». Позиция, стоя на коленях - конечно, наиболее подходит для рабынь. Рабыня обычно принимает такое положение, если оказывается в присутствии господина или любого свободного человека, и остаётся в нём пока ей не разрешат встать. Это также – наиболее распространённая позиция, принимаемая ей перед хозяином, например, в ожидании его требований или команд. Обычно, именно в этой позе, кроме тех случаев, когда от неё потребуют лечь на живот, она будет разговаривать со своим владельцем, отчитываясь ему о выполнении работы, выясняя его пожелания, отвечая на вопросы, и так далее. Некоторые владельцы одобряют эту позицию, и для простой беседы. Большинство рабовладельцев, кстати, очень любит поговорить со своими рабынями, в конце концов, рабыня непросто деловой партнер для ведения общего бизнеса, она -ценное имущество, она - сокровище, и она - его собственность.
Некоторые гореане полагают, что Свободное Партнёрство, является своеобразной формой рабства по контракту, это конечно, не совсем верно, но с другой стороны, если бы больше женщин относилось к такому мнению серьезно, у меня нет сомнений, что такое Свободное Партнёрство, для многих пар, было бы намного полезнее, чем сейчас. Находясь в такой интерпретации семейных отношений, фактически рабынями по контракту, они могли бы лучше подготовиться к своему действительно полному рабству. Просто, принимая во внимание отношения господства и подчинения и потребности женской натуры, для женщины нет никакой совершенной и подходящей альтернативы бескомпромиссному, полному и тотальному рабству. С тех пор как на Горе это было узаконено и легализовано, здесь состоялся союз природы и цивилизации, союз, в котором цивилизация больше не является антитезой природе, а скорее дополняет и расширяет её, союз, в котором естественные отношения приняты и поддержаны. То, что большинство стоящих на коленях женщин было раздето, не означало, что все они были из отдаленных стад. Скорее всего, к настоящему времени те стада, по большей части, уже попали к Жёлтым Ножам. Скорее обнажение этих женщин, большинство из которых, по-видимому, было частными рабынями обитателей стойбища, было мерой предосторожности и безопасности перед лицом противника. Голой женщине трудно скрыть оружие. То, что большинство женщин было связано, также сделано из соображений безопасности. Гореанам, во времена кризиса или опасности, свойственно обездвиживать своих рабынь. В такие времена, рабыни, как другие животные, должны находиться под строгим контролем. Это не позволит им, например, начать бегать в ужасе, и тем спровоцировать панику и беспорядки. Точно так же рабыни должны быть абсолютно неспособными, даже если они того желают, как-либо вмешиваться в оборону или подстрекать нападавших. И в любом случае, они должны быть лишены возможности использовать возникший беспорядок в своих интересах, возможно чтобы, по-дурацки, попытаться сбежать. В боевых действиях, они - призы, а не участники. Беспомощные, они должны принять его результат. Позже у них ещё будет достаточно времени, чтобы узнать свою судьбу. В основном, для их связывания, использовались два различных метода. В одном запястья женщины были связаны впереди, волосами женщины сидящей перед ней. Её собственные волосы использовались как путы для запястий следующей женщины, и так далее. Некоторые из этих женщин сидели в линию, других замкнули в круги, волосами последней женщины связав запястья первой. В другом методе руки женщин, связали за спиной волосами женщины, которая, стояла на коленях позади неё, с низко опущенной головой. Так же как и в первом случае, некоторые сидели цепочкой, а другие кругами, где руки последней женщины, привязаны к волосам первой. Этот второй метод связывания волосами, когда женщины вытянуты в цепочку, кстати говоря, напоминает, весьма, распространённый способ формирования каравана, осуществляемый с помощью относительно коротких верёвок, приблизительно пять футов длиной каждая. В этом случае, руки первой женщины связаны сзади верёвкой, свободный конец которой, привязывают к шее женщины стоящей позади, и так далее. Преимущество этого способа формирования каравана состоит в том, что женщины могут быть легко забраны из него, или наоборот добавлены. Подобный караван, конечно, может быть сформирован и с помощью цепей, где каждый участок цепи, на одном конце имеет пару рабских наручников, а с другой стороны, с замыкаемый ошейник. Последней женщине каравана, конечно, надевают ошейник, связанный с ей собственными кандалами. Преимущество цепей перед шнурам, конечно, состоит в том, что цепь нельзя перегрызть. Некоторые из девушек скрытых под маскировочной сетью связаны более обычными способами с помощью верёвок и шнуров. А были и те, кого не стали привязывать вообще. Примером была Оипутаке, или Поцелуй, которую я хорошо знал. Именно она донесла до нас факт, что Жёлтые ножи в стойбище были не гражданскими, а военными вождями. - Господин! - крикнула она, протягивая ко мне руки. - Тихо, рабыня, - строго сказал я ей, проезжая мимо. - Да, Господин. В настоящее время, у меня не было никакого желания разговаривать с ней. И она не могла последовать за мной, поскольку стояла в пределах маленького круга, вероятно прочерченного на земле пяткой мокасина. Это был круг заключения, который она не могла покинуть без разрешения свободного человека. Но я придержал свою кайилу около белокурой девушки, лежащей на животе в грязи. Она задрожала, узнав, что это я остановился около нее. - Кто Ты? – спросил я. - Я - безымянная рабыня Котанки из клана Висмахи, - без запинки ответила она. Она была рабыней, ранее использовавшейся Жёлтыми Ножами в качестве, девушки-живца, её назначением было отвлекать или завлекать воина противника. Котанке повезло, его не смогли убить, а приманка теперь принадлежала она. Я подозревал, что судьба её не будет легкой. Она носила «узы желания владельца». Их наложил на неё Грант. Она лежала на животе, а её запястья были скрещены за спиной, то же самое положение занимали и её лодыжки. Она была «связана», и не могла пошевелиться, притом, что на её теле не было верёвки или ремня. Она была «связана желанием владельца». Она не могла изменить этого положения, пока на то не будет разрешения свободного человека. Изменить позу для неё означало немедленную смерть. Скакавшие перед строем Жёлтых Ножей воины, вернулись на свои места в шеренгах. Кайилы врага теперь были направлены на нас. - Готовьте ваши копья, готовьте ваши ножи, - призывал Махпиясапа, проезжая перед нашими шеренгами. - Пусть глаза ваши будут верными. Пусть движения ваши будут быстрыми и уверенными. Может ваша боевая магия будет сильной! - Они скоро начнут, - сказал Кувигнака. - Да, - согласился я. - Чего же они ждут? – нетерпеливо спросил молодой краснокожий воин. - Киниямпи, - мрачно ответил ему другой. Я бросил взгляд в сторону Хси, и увидел, что его щит дёрнулся, как если бы жил отдельной жизнью. Но воин быстро вернул его на место. Я почувствовал, что волосы у меня на затылке встали дыбом, а всё тело покрылось гусиной кожей. Это движение щита не было незамечено Махпиясапой, и он подъехал к сыну. - Что случилось с твоим щитом? - хмуро спросил вождь. - Всё в порядке, - ответил Хси. - Иди в тыл. Не стоит тебе драться, - велел Махпиясапа, и поехал прочь от него. Однако Хси, не покинул своего места в нашем строю. - Может, Киниямпи не придут, - понадеялся воин справа. - Киниямпи! - раздались голоса в тылу, и крик этот волной прокатился по нашим рядам, передаваемый от мужчины мужчине. Я оглянулся назад. - Это - Киниямпи, - подтвердил Кувигнака, следом за мной оглядываясь назад. - Да. Они накатывали двумя волнами, двумя тёмными тучами, одна с востока, вторая с юго-востока. Теперь всё наше внимание было сосредоточено на Махпиясапе, в ожидании его сигнала. Вождь пока скакал перед нашим строем, потрясая копьём. Теперь у нас уже не было сомнений относительно того, какую тактику Киниямпи применят, на сей раз. Едва ли они повторят свою ошибку и начнут прямой, штурм нашей обороны с бреющего полёта. Теперь им оставалось только одно, со средней высоты поливать нас дождём из стрел, причём сделав это одновременно с атакой Жёлтых Ножей. Поскольку мы могли защитить себя от стрел, просто подняв щиты, то было очевидно, что наши враги будут действовать согласованно. При такой атаке, если мы отражаем удар Жёлтых Ножей, то мы не можем, в то же самое время, защищаться от стрельбы сверху. И наоборот, если мы попытались бы защититься от стрел с воздуха, поднимая наши щиты, то мы подставились бы под пики Жёлтых Ножей. По-моему, нам оставалось только ждать атаки кавалерии врага под маскировочной сетью. Это делало стрельбу из лука с тарнов не такой эффективной для Киниямпи, но это же, даст Жёлтым Ножам взять разгон для атаки. Но, кажется, у нашего вождя было другое мнение. Как только Махпиясапа опустил копье, мы накинули на наши тела жёлтые шарфы и другие полосы жёлтой ткани. Это был тот самый сигнал, что использовали Ватонка, военные вожди Жёлтых Ножей, Блокету, Ивосо и другие, чтобы показать себя, как союзников, и не быть обстрелянным Киниямпи. Махпиясапа вновь поднял и опустил своё копье, и затем указал им на строй врага. Все как один, визжащие кайилы, подвывающие воины, развевающиеся перья, опущенные копья, все наши шеренги бросились на врага. Мы вмялись в их строй, перемалывая, поражая, опрокидывая, поднимая на дыбы кайил, всего за ин до того, как земля потемнела от пугающих, стремительно движущихся теней Киниямпи. Схватка была короткой, возможно всего четыре или пять енов, и Жёлтые Ножи, с воем и криками, на полной скорости, бежали прочь, оставляя поле боя. Я поднял своё покрытое кровью копьё приветствуя Кувигнаку. Киниямпи, также, отступили. Едва ли дюжина стрел упала среди нас. Те из них, кто нашли себе цели, отдыхали теперь в телах Жёлтых Ножей. В каком же недоумении должны были оказаться Киниямпи, увидев под собой изобилие жёлтых знаков. Конечно, они быстро поняли, что большинство из этих символов могли бы носить Кайилы, и, в полете, стремительно перемещаясь, пусть и не сразу, почувствовав сомнения, они в большинстве своём, прекратили стрельбу. - Они не вернутся! – радостно кричал воин неподалёку. - Смотри за сигналом Махпиясапы, - напомнил другой. - Возвращаемся к нашим вигвамам! Мы повернули наших кайил, и медленно без спешки, очень довольные собой, усталые, но ликующие от нашей победы, направились назад к стойбищу. - Смотрите! - закричал мужчина, указывая назад, едва мы достигли нашей линии обороны. - Я не могу в это поверить, - прошептал другой. Мы оглянулись назад, в те триста - четыреста ярдов свободного пространства, ставших полем боя. На гребне возвышенности, снова появились, чётко очерченные на фоне неба, шеренги Жёлтых Ножей. - Они перегруппировались, - заметил я. Это было очевидно, и всё же я не ожидал этого. Это свидетельствовало о такой дисциплине, которую я никак не предполагал встретить среди только что разбитых краснокожих, по крайней мере, не так быстро. - А я-то думал, что они ушли, - удивился мужчина рядом. - Я, тоже, - поддержал его другой. - Само собой, они взяли достаточно много женщин и кайил, - продолжил первый. -Они уже должны были давно уехать. - Кажется немного смысла для них, продолжать дальнейшую борьбу, - согласился второй. - За продолжение боя им придётся дорого заплатить, - включился в обсуждение ещё один краснокожий. - И всё же они здесь, - заметил первый. - Да. - Это совсем не похоже на Жёлтых Ножей. - Я ничего не понимаю, - признался первый товарищ. - И я тоже, - добавил второй. Я и сам задавался вопросом о новом появлении отрядов Жёлтых ножей. Уже опускались сумерки, и это, также, было озадачивающим. Краснокожие, в целом, предпочитают избегать драться в темноте. В темноте трудно отличить своих от чужих, и в отсутствие униформы, друзья могут быть слишком легко принятым за врагов. Некоторые дикари, предпочитают избегать ночного боя по причинам связанным с магией. Есть много теорий, связанных с подобными традициями, но я упомяну лишь две. Первое - это, если человек убит ночью, у него могут, вполне буквально, возникнуть трудности в обнаружении его пути к миру духов из-за темноты. Второе – это то, что человек убитый ночью может счесть, что двери загробного мира для него закрыты. Эти верования, или другие подобные, служат препятствием для ночного боя. Трудно сказать, что первично в данном случае, неприятие ли этого основано на таких верованиях, или сами верования могли установить препятствия ночным сражениям, со всеми их беспорядками, тревогами и ужасами. Но нет сомнений, что многие краснокожие относятся к таким верованиям с большой серьезностью. Жизненное пространство и сознание краснокожего, и это надо ясно понято, очень отличаются от того же, скажем, у светского рационалиста или у ориентированного только на науку объективиста. Одна из наиболее распространенных и серьезных ошибок, которые могут быть сделаны в межкультурных отношениях, это предполагать, что все люди встреченные вами ничем от вас не отличаются. На самом деле, их внутренний мир, основанный на их окружающей среде и личном опыте, может очень сильно отличаться от вашего. Если то, как он думает, не будет принято во внимание, то вероятно, он покажется вам иррациональным, эксцентричным или глупым. С другой стороны, должным образом понятый применительно к его условиям, его внутренний мир может оказаться не менее правдоподобным, чем ваш. Это сказано не для того, чтобы подвести к мысли, что нет ничего общего между внутренними мирами, а чтобы объяснить, что не все мы разделяем один и тот же внутренний мир. Изстроя нашего отряда послышались удивлённые и тревожные голоса. - Почему они не уходят? - Уже скоро будет совсем темно. - У них должна быть очень сильная магия. - Возможно, это так. Я видел, что Хси, в очередной раз, изо всех сил попытался взять под контроль свой щит. После некоторых усилий ему это удалось. - Чего они ждут? - Смотрите! Их ряды открываются. - Что-то проходит через них. - Это - слин. - Нет. - Оно на четвереньках! - Конечно же, это – слин! - Оно слишком большое, чтобы быть слином. - Аи-и-и!! Оно встает. Оно идет на двух лапах!!! - Оно - существо из мира духов!!! - Это – магический помощник Жёлтых Ножей!!! Почти в то же самое время, из нашего тыла раздались крики ужаса. - Всадники! – услышали мы. - Всадники! Мы начали разворачивать наших кайил. Из-за стойбища, откуда донеслись первые крики, послышались звуки характерные для движения множества кайил, визг и фырканье, топот когтистых лап. А затем на максимальной скорости, с развевающимися вымпелами, нацеленными копьями, блестящими щитами, в стремительной, выверенной, ошеломительной атаке, волны всадников захлестнули стойбище. - Это - бледнолицые! – послышался изумлённый крик. Я увидел, как бегущую краснокожую женщину, ударили копьём в спину точно между лопатками. Копьё было выдернуто из ещё не упавшего тела, что говорило о высоком профессионализме бойца. - Бледнолицые! – закричал мужчина около меня. Я видел, другого мужчину, лучника выпустившего стрелу и отпрыгнувшего в сторону, в попытку уклонится от всадника, но уйти ему не удалось, он был заколот следующим всадником, одним из следующей волны, бойцы которой поддерживали первую. В таком типе построения, учитывая скорость верховой кайилы, дистанция между последовательными волнами составляет приблизительно сорок - пятьдесят футов. Предполагается, это расстояние предоставляет следующему наезднику достаточное время для реакции. Если первый наездник пропускает цель, у второго, таким образом, есть время, чтобы принять решение и прицелится. В то же время, для обороняющегося, который может, уклоняясь от первой волны атаки даже потерять равновесие, за отведённое время будет очень не просто избежать второго нападения. Его проблемы становятся ещё неразрешимее, при неизбежном прибытии последующих волн всадников. Основная цель такого построения всадников состоит в том, чтобы добить обороняющегося, который, возможно, избежав смерти на линии атаки одного наездника, почти немедленно попадает под удар другого. Нападающего в такой ситуации поддерживают и определенные психологические факторы. Поскольку внимание обороняющегося поглощено уходом от одного нападения, то он менее подготовлен эффективно реагировать на другое. Это, тот самый момент, в течение которого боец может оказаться в пределах досягаемости копья всадника следующей волны. Но надо добавить, что подобный стиль атаки вообще бесполезен против врага, защищенного брустверами, ямами или кольями, или тренированной пехоты, с её длинными пиками, которые опираясь торцом в землю, направляясь по диагонали вверх, своими наконечниками пробивают набегающих животных вместе с их наездниками. Также подобная атака окажется неэффективной против другой конницы, поскольку позволяет ей проникать внутрь собственного построения. Короче говоря, то, что мы видели сейчас, было эффективно только против нетренированной пехоты или против почти любого пешего врага вне плотного строя. Наконечник копья прошёл через шею лучника, и он пораженный всадником, кувыркаясь, полетел на землю. - Бледнолицые! – слышал я со всех сторон. - Поворачивай! - закричал Махпиясапа. – В бой! Защищать стойбище! Наши шеренги развернулись на месте, и воины Махпиясапы, с дикими криками и воем, поднимая пыль, подныривая под верёвками и петляя между вигвамами устремились в тыл, навстречу новому врагу. Я занимал свою позицию в строю. Белые, несомненно, были наемниками капитана Альфреда из Порт-Олни, пришедшего в Прерии во главе отряда из примерно тысячи солдат и с семнадцатью кюрами -карательной командой со стальных миров. Их задачей было найти Безухого -Зарендаргара, бывшего боевого генерала кюров, который командовал снабженческим комплексом и контролировал сосредоточение их войск, в гореанской Арктике, тех, что готовились, чтобы поддержать запланированное вторжение кюров в Гор. Этот комплекс был разрушен ядерным взрывом, но полученные мной данные свидетельствовали, что Зарендаргар спасся, и должен находиться в Прериях. Когда-то мы с Зарендаргаром, там, на севере, как воины, как равные, разделили пагу. Потому-то я и пошёл в Прерии, что хотел предупредить его относительно возникшей опасности. Из-за этого я и стал рабом в племени Кайил. А отряд Альфреда, вместе с обозом поселенцев, с которыми тот соединил силы, подвергся внезапному нападению. Боя как такового не получилось, скорее, имела место бойня. Альфред, однако, приблизительно с тремястами - четырьмястами всадниками, оставив всю свою пехоту на убой, бежал на юго-восток. Именно с юго-востока пришло стадо кайилиаука, прибывшее необычно рано. Именно с юго-востока, появились Киниямпи. Ранее я предполагал, что Альфред и его наёмники возвратились в цивилизацию. Теперь я понял, что это было ошибочно. Так или иначе, они вступили в союз с Киниямпи и возможно через них, и в силу некоторых особых соображений, характер которых как мне кажется, я теперь понял, оказались в состоянии, вступить в контакт, и договориться о совместных действиях с Жёлтыми Ножами. Ужасная загадка внезапно разрешилась. Дисциплина Жёлтых Ножей теперь стала более многозначительной. Также, стала очевидна причина их готовности сражаться в полутьме сумерек. Внезапно, совершенно понятными, стали такие нетипичные для Прерий хитрости, как показное предложение ложного мира, фальшивый предлог для созыва совета, чтобы собрать и уничтожить всех высокопоставленных мужчин племени Кайил, и даже беспрецедентное кощунство нападения во время больших танцев и празднеств. Эти вещи совершенно ясно указывали не на военные хитрости Прерий, а чуждое Прериям ведение военных действий, на стратегию совсем другого интеллекта. Теперь, даже такой маленький штрих, как вторая атака Киниямпи малыми силами стал понятен. Как я и предположил это действительно была разведка боем, чтобы определить слабые места нашей обороны, прежде, чем ввести главную силу до того хранимую в резерве. Это были тактика и стратегия высоких городов Гора, а не Прерий, военное искусство белых солдат, а не краснокожих дикарей. Я с ужасом посмотрел назад на строй Жёлтых Ножей. Как я и ожидал, они пришли в движение. Их копья уже были в положении для атаки. Их кайилы постепенно разгонялись. К тому времени, когда они достигнут стойбища, их кайилы, наберут максимальную ударную силу. Воины Жёлтых Ножей теперь обтекали существо, которое ранее вышло из их рядов. Оно возвышалось в траве приблизительно на восемь футов, подняв свои косматые руки, огибаемое скачущими мимо воинами. Это был кюр. Мы попали под удар с двух фронтов. Позади меня началось сражение. Я обернулся, и увидел, что солдаты срезали часть маскировочных сетей. - Киниямпи! – услышал я дикий вопль. - Они приближаются снова! - Это - конец, - подумал я. - Кюры победили. Кюры, теперь, объединенные с Жёлтыми Ножами, и поддержанные Летунами -Киниямпи, могли методично и беспрепятственно прочесывать Прерии, в поисках Зарендаргара, и если весь народ, всё племя Кайил, могут встать на их пути, то почему бы не уничтожить этот народ? Я услышал вопли приближающихся Жёлтых Ножей. Тогда я повернул свою кайилу и направил её к задней части стойбища. 29. Как получилось, что Грант выжил Рабыня закричала, отброшенная в сторону грудью моей кайилы. Отлетая от животного, она развернулась, при этом я успел заметить, что её руки были связаны за спиной, и потеряв равновесие и повалилась на землю. Передо мной мелькнули испуганные глаза другой девушки, рабыни, державшей связанные волосами руки перед лицом. Волосы, свободно свисали с запястий, по-видимому, они были торопливо отрезаны у девушки, что сидела перед нею в цепочке. Её собственные волосы, были точно так же безжалостно срезаны, на затылке, чтобы освободить девушку позади неё. - Бегите! - кричала свободная женщина. - Бегите! Спасайтесь! Я видел, как ещё одна свободная женщина резала волосы других стоящих на коленях красоток, освобождая их от пут, чтобы они могли бы попытаться сбежать. Другая женщина в этот момент срезала путы со щиколоток симпатичной рабыни, связанной более традиционно тугими шнурами из сыромятной кожи. Когда шнуры отлетели в сторону, я успел заметить темно-красные круги на лодыжках девушки, я сомневаюсь, что она будет в состоянии хотя бы встать на ноги в течение нескольких ен. Я понукал свою кайилу, протискиваясь вперед сквозь толпу. В стороне я заметил Оипутаке. - Где Котанка? Я - рабыня Котанки! Где Котанка! - Плакала девушка, что раньше служила рабыней-живцом, и которую я захватил, но оставил в живых, поскольку Котанка принял её как рабыню. Снизу послышался отчаянный женский крик боли, моя кайила переступая через упавшую рабыню, задела её лапой. Я увидел другую девушку, чуть в стороне, лежавшую на земле и дрожавшую. На её спине был виден отпечаток лапы кайилы. Похоже, другие наездники, уже продали этот путь незадолго до меня. Слева и впереди меня, был срезан большой участок верхней сети. Некоторые рабыни оказались пойманными под ней. Это конечно, была не ловчая сеть, всего лишь маскировочная, предназначенная для того чтобы сбить прицел тарнсмэнам. Таким образом, эти рабыни не запутались. Я подумал, что это могло бы оказаться самым безопасным место в стойбище, и для них было бы разумно оставаться там, где они оказались. Киниямпи, скорее всего, стали бы стрелять по голой белой рабыне, не более чем по кайиле без наездника. Оба животных попадали не в категорию врага, а скорее в категорию добычи. Пожалуй, сейчас для девушки было бы более опасно прятаться в вигваме, где Летуны могли принять её за краснокожего и расстрелять сверху стрелами, прямо сквозь кожу. Я ткнул моим копьём вверх, сквозь сеть, пробивая тело солдата, пытающегося её срезать. Он скорчился на сети, а затем упал и перевалился через её край. Наконец мне удалось выбраться из загона для рабынь. На мой взгляд, сражение было безнадежно проиграно. Я услышал тяжелый звон тетивы арбалета, и воин Кайила откинулся назад и соскользнул со спины кайилы. Снова раздался крик свободной женщины. - Бегите! - кричал проезжавший мимо мужчина. - Бегите! Я оглянулся назад и усмехнулся. Жёлтым Ножам придётся пробираться через загон полный объятых паникой рабынь. - Подходят Жёлтые Ножи! – выкрикнул я, указывая назад. - Жёлтые Ножи, с запада! Махпиясапа встревожено осмотрелся, мимоходом отражая удар копья. Темная тень помчалась мимо меня. И я рефлекторно вскинул щит, в который сверху вонзилась стрела. Мимо пробежал испуганный ребенок. - Формируйте строй, - зычно прокричал команду Махпиясапа. – Колонна на восток! Колонна на запад! Женщины и дети между колоннами! Я увидел, как Хси, хитрым уколом, миновав щит солдата, выбил врага из седла. Такой удар мог нанести только опытный воин. Вопящие Жёлтые Ножи уже наваливались на нас. Наш строй оказался прорван в нескольких местах, и мы оказались нарезаны на небольшие изолированные отряды. Сражение, и без того плохо управляемое, превратилось в беспорядочную, кровавую свалку. Я увидел, как Кувигнака покатился по земле, поднимая пыль, его животное скакало прочь. Не раздумывая, я повернул свою кайилу, и напирая ей на чьё-то животное, оставшееся без наездника, стал отжимать его в сторону моего друга. Кувигнака уже был на ногах, голова была залита кровью. Пеший Жёлтый Нож, бросился на него, занося нож для удара. Столкновение, и Жёлтый Нож завалился на спину, поливая кровью из разрезанного горла землю стойбища Кайил. Кувигнака залитый своей и чужой кровью твёрдо стоял на земле с ножом был в руке. Я на время потерял его из виду, поскольку между нами пробежали два воина, а когда увидел снова, он уже выдернул копьё из тела павшего Жёлтого Ножа. Я тащил, фыркающую и визжащую кайилу без всадника к Кувигнаке, держа её за уздечку. Мой друг оказался на спине животного едва только я оказался в пределах досягаемости. Я увидел, как Махпиясапа ударил своим копьём воина врага. - Щиты наверх! – закричал я. Град стрел обрушился на нас. А следом гигантские крылья взрезали воздух над нашими головами, Поднятый ими ветер рвал нашу одежду, поднимая тучи пыли и ужаса над полем боя. - Я здесь! - звал меня Кувигнака. - Я должен найти Гранта! - прокричал я, глотая пыль. Слева от меня, пробежал ребенок, держа в руках копьё солдата, следом в панике бежали две женщины. Я ткнул копьём в сторону очередного врага, и понукнул кайилу к тому месту, где Грант ухаживал за раненными. Это место походило на разрытое кладбище. Вся территория была покрыта скрюченными телами убитых и искалеченных. Я задавался вопросом, смог ли кто-нибудь убежать отсюда. Вигвамы, хотя не все, были развалены и сожжены. - Аи-и-и-и! – услышал я дикий крик. Я вскинул щит, но Жёлтый Нож с круглыми от ужаса глазами и развевающейся на одежде бахромой, бросился в другую сторону. - Там что-то происходит, - показал вперёд Кувигнака, следовавший в половине корпуса кайилы позади меня. Мы послали наших животных на небольшую возвышенность, а затем вниз по склону. Здесь, мы обнаружили множество разбросанных тел мужчин и нескольких женщин, что прежде помогали Гранту с ранеными. - Грант жив! – обрадовался я. Грант, твёрдо стоял на ногах, на маленьком бугорке. - Прочь! - кричал Грант, экспрессивно размахивая руками, в сторону двух верховых Жёлтых Ножей, поражённо смотревших на него. – Подите прочь! Похоже, в произошедшей здесь резне выжили только Грант и Васнаподхи, прижавшаяся сейчас позади него к земле, но крепко сжимавшая в руках поводья кайилы. Два Жёлтых Ножа, вдруг, развернулись и поскакали от Гранта, словно выполняя его команду. Присмотревшись повнимательнее к своему другу, я с трудом подавил волну отвращения. Я вспомнил, что давно, ещё до того как я добрался до Кайилиаука, что близ Иханке - Границы, я расспрашивал молодого человека, погонщика тарлариона, относительно того, как получилось, что Гранту, единственному из всех белых, разрешали до сих пор путешествовать по Прериям оставаясь в полной безопасности. - Возможно, дикари чувствуют, что у него нет больше ничего такого, из чего они могли бы извлечь пользу от Гранта, - смеялся тогда молодой человек. - Не понял, - ответил я. - Вы поймёте, - пообещал он. Но до сего момента, я так и не мог понять его замечание. _ Ты видишь, почему он до сих пор жив, Это связано с верованиями о мире магии и духов. - Я тоже так думаю, - согласился я. Я направил кайилу дальше по склону, к стоящим неподалёку Гранту и Васнаподхи. Когда мы с ним вошли в Прерии, у него помимо других товаров, был и караван рабынь. Хотя это были прекрасные женщины, но насколько я знал, он не пользовался, ни одной из них. С другой стороны, он предложил мне их для моего удовольствия и использования. При этом он ожидал от меня лишь того, что после общения со мной они лучше поймут свой новый для них статус рабынь, и до некоторой степени подготовятся к их будущим обязанностям, тем, что заключаются в обеспечения их владельцев изящными удовольствиями и обслуживанием. Он даже попросил меня преподать девственницам их первое подчинение. Одной из таковых была прежняя мисс Миллисент Обри-Уэллс, дебютантка из Пенсильвании, которая теперь стала Виньелой, рабыней Кэнки из клана Исбу, племени Кайилы. Тогда я никак не мог предположить, что вместе с ней однажды буду принадлежать тому же самому мужчине. Теперь-то мне стало понятно, почему это Грант не занялся этими столь приятными делами самостоятельно. - Приветствую, - обрадовано поздоровался Грант. - Приветствую, - несколько натянуто ответил я. - Теперь Ты видишь меня, таким, каков я есть, - сказал Грант. - Не пытайся скрыть свое отвращение. Я пожал плечами. - Это уже было сделано с ним, - объяснил Кувигнака. - Он выглядит, как если бы его нельзя было бы убить, или как, если бы убитый, восстал из мертвых. Он смотрится как что-то из мира духов. - Да, - вынужден был признать я. - Иногда это оказывается полезным, - усмехнулся Грант. Это был первый раз за всё время знакомства, когда я увидел Гранта без его широкополой шляпы. - Это было сделано со мной Жёлтыми Ножами пять лет назад, - объяснил он. - Я потерял сознание, а они приняли меня за мёртвого. Я очнулся позже, и выжил. - Я услышал о таких случаях, - кивнул я. - Это ужасно, - сказал он. - Часть кожи восстановилась, - отметил я, но при этом я отлично видел, что в большая часть головы моего друга представляла зарубцевавшийся шрам, с просвечивающей местами оголённой костью черепа. - То немногое, что восстановилось, - с горечью сказал Грант. - Повезло, что Ты не истёк кровью, - успокоил я. - Ты думаешь? - Я уверен. - Возможно, - вздохнул он. - И многие знают об этом? - Только Ты и не знал, - сказал Грант. – Вообще-то это не новость. - Понятно, - улыбнулся я. - Ну, ещё Васнаподхи не знала, - добавил он. - Когда я шляпу снял, её от избытка чувств вырвало. - Она – всего лишь рабыня, - усмехнулся я, бросив взгляд на опустившую голову Васнаподхи. - Ты не задаёшься вопросом, почему это Грант колесит по Прериям, и почему он проводит так мало времени со своим собственным народом? – спросил мой друг. - Стойбище вот-вот падёт окончательно, и это - неизбежно, - я попытался перевести разговор в более практическое русло. - Я предлагаю, срочно уходить, пора спасать свои жизни. - Я предпочитаю находиться Прерии потому, у краснокожих животы крепче! - зло сказал Грант, ответив на свой же вопрос. - Всадники! - крикнул Кувигнака. - С кайилами! Мы развернули наших кайил, готовясь к бою. - Это - Кайилы! – приглядевшись, обрадовано сказал Кувигнака. Пять воинов, клана Напоктан, каждый с заводной кайилой на привязи, остановились около нас. - Женщины и дети, находятся в том направлении, - показал им Кувигнака. - Васнаподхи, - вдруг воскликнул, один из воинов, - Это Ты? Васнаподхи, выглядевшая совершенно беспомощно, немедленно упала на колени. Губы девушки задрожали, а глаза до краёв наполнились слезами. Она испуганно смотрела вверх, на краснокожего воина. - Да, Господин! – наконец смогла выговорить она. - Быстрее! - крикнул вожак воинов, и они быстро набирая скорость, помчались в сторону указанную Кувигнакой. Я расслышал интонации, с которыми Васнаподхи произнесла слово «Господин» обращённое к молодому краснокожему. Это вовсе не было простая констатация факта, с которой любая рабыня могла бы обратиться к любому свободному мужчине, выражая понятную скромность и уважение перед ним. Это скорее было сказано с интонациями, как если бы он был её истинным господином. Грант, как я заметил, уже надел свою широкополую шляпу. Видимо, он не хотел пугать, своим видом молодых воинов. - Это – Вайейека, - уверенно сказал я, обращаясь к Васнаподхи. - Да, Господин, - признала она, посмотрев на меня заполненными слезами глазами. Теперь-то я понял, почему она спряталась от него в стойбище. Она просто боялась своих чувств. Я уже не сомневался, впрочем, уверен, как и сама девушка, что она всем сердцем по-прежнему любила его. По её глазам, её голосу, по тому, как она сказала ему «Господин», я понял, что она всё ещё, глубоко в душе, рассматривала себя, как его рабыню. Грант, не менее проницательный мужчина, чем я, тоже заметил это. Васнаподхи встала, потерянно глядя вслед всадникам. Она, с плачем, протянула руку за ними. - Позвольте мне следовать за ним, Господин, - попросила она Гранта. -Пожалуйста! - Разве Ты получила разрешение подняться, рабыня? - поинтересовался торговец. Она не понимая, смотрела на него. Тогда Грант, с сильным ударом тыльной стороны ладони, сбил её с ног, отбросив в траву. Она посмотрела на него, не веря в происходящее. В уголке её рта появилась кровь. Грант, не церемонясь, заставил её вытянуть руки вперёд, и скрестить запястья, после чего крепко связал их одним концом длинной привязи, и за неё вздёрнул девушку на ноги. - Ты ему не принадлежишь, - строго напомнил торговец. - Ты моя собственность. - Да, Господин, - проскулила она, глотая слёзы. Грант забрался на свою кайилу. Он накинул на луку седла свободный конец её привязи, и пообещал: - Если мы выживаем, то тебе предстоит узнать, что твоё нарушение правил заработало для твоей спины превосходную порку. - Да, Господин, - заплакала она. Со всем своим сердцем она хотела бы сейчас бежать за Вайейекой, но она пойдет за Грантом. Её желание ничего не значило. Она была рабыней. - Я был слишком поглощен самим собой, - объяснил Грант. - Иногда я позволяю подобному выходить наружу. Я благодарю вас обоих, друзья мои, за то, что с пониманием отнеслись ко мне и моим чувствам. - Поехали, - предложил Кувигнака. - Уже почти стемнело. Надеюсь, что многим удастся покинуть стойбища, верхом или пешком. - Надеюсь, Вы пойдёте со мной? – с надеждой спросил Грант. - Нет, - мотнул головой Кувигнака. - Война - дело воинов, - напомнил Грант. - Мы - воины, - гордо заявил Кувигнака. - Тогда, желаю Вам всего хорошего. - Мы тоже, желаем тебе всего хорошего, - сказал я. - Оглу вастэ! - крикнул Кувигнака. - Оглу вастэ! - отозвался Грант, - Удачи! Он тронул свою кайилу, растворяясь в сумерках. Мы заметили, как Васнаподхи бросила полный страданий взгляд через плечо в направлении, в котором исчез её Вайейека. Потом верёвка натянулась, дёрнула её за запястья, и несчастная девушка, споткнувшись побежала вслед за кайилой Гранта. - Он - единственный человек, которого я знаю, кто пережил это, - задумчиво бросил Кувигнака. - Само по себе, это вряд ли смертельно. Просто, обычно это делается только после смерти. - Ты прав, конечно, - согласился Кувигнака. - Грант кажется весьма чувствительным к этому, - заметил я. - Тем не менее, сегодня именно это спасло ему жизнь, - сказал Кувигнака. - Он должен радоваться. - Я полагаю, что можно привыкнуть и к этому, - пожал я плечами. - И всё же, это ужасно, - покачав головой, сказал Кувигнака. - Безусловно, - поддержал я его, - вряд ли такое войдёт моду. - Я тоже так не думаю, - засмеялся Кувигнака. - Он - хороший человек, - сказал я. - Да, - согласился Кувигнака, - и славный малый. - Согласен. - Интересно, поймёт ли когда-нибудь Васнаподхи, что Грант просто постарался, спасти ей жизнь? - Она, несомненно, со временем поймет это, - ответил я. - Она - умная женщина. - Махпиясапа знает, что стойбище не удержать, - заметил Кувигнака. - Да, - поддержал я моего краснокожего друга. – Эти молодые воины вели кайил, чтобы помочь эвакуировать женщин и детей. - Ты думаешь, этих кайил будет достаточно? - задумался Кувигнака. - Я не знаю. - Нет, их не хватит. 30. Сардак Коля в разные стороны, и размахивая копьями, мы прорубились сквозь строй солдат. - Кайила! Друзья! - закричал, подняв копье. - Татанкаса! Кувигнака! – обрадовано крикнул мужчина. Тонкий, рваный, закруглённый строй воинов, приблизительно в сотню ярдов длиной, разомкнулся, пропуская нас внутрь. Там, за спинами воинов, толпились перепуганные женщины, дети, и кайилы. Махпиясапа и его заместители, своим криками, движениями военных жезлов, и сигналами свистков, преуспели в том, чтобы сформировать новые шеренги, построив защитный периметр. Мы повернули наших кайил, занимая место в оборонительной линии. Стрелы от высоколетящих Киниямпи тут же упали среди нас. То тут, то там, в разных точках оборонительного периметра, Жёлтые Ножи и солдаты, в коротких жестоких обменах ударами, проверяли наши силы. - Никто, ни один мужчина не должен отступить, пока Махпиясапа не даст сигнал, -предупредил нас воин. - Мы должны продержаться до темноты, - сказал другой. - Когда стемнеет, мы должны попытаться прорваться через их линии, защищая женщин и детей. - Я понял, - ответил я. - Ночь будет пасмурной, - заметил кто-то. - Для Киниямпи будет трудно преследовать нас. - Уже скоро совсем стемнеет, - послышался полный надежды голос. - Жди сигнала Махпиясапы, - предостерег его другой. Хси вывел свою кайилу из шеренги, подъехал, остановившись около животного Кувигнаки. - Я не думал, что Ты возвратишься, - признался он. - Я - Кайила, - гордо ответил Кувигнака. Хси кивнул, довольный услышанным ответом, и вернулся на своё место. - Я думаю, что мы можем отстоять это место до темноты, - сказал я Кувигнаке. - И я так думаю, - кивнул Кувигнака. - Иначе здесь будет бойня. Внезапно мы услышали звуки шаманских погремушек, и бой малых ручных барабанов. Жёлтые Ножи разомкнули свои ряды. Солдаты также отступили. Из образовавшегося коридора во мраке появились шаманы, с разрисованными телами, бахромой привязанной к их запястьям и лодыжкам, и начали свои камлания, с пением, топотом, прыжками и вращением. На всех были маски. - Жёлтые Ножи, - испуганно сказал мужчина рядом со мной. - Они призывают духов, - прошептал другой. Маски, которые они носили, были большими, почти столь же широкими как их плечи. Я мог видеть лица, разрисованные жёлтыми полосами, сквозь ротовые отверстия масок. Сами маски, сделанные из дерева и кожи, также были раскрашены. - Они обращаются к магическим помощникам! – крикнул испуганный мужчина. К таким маскам, краснокожий, относится совсем не как к простым украшениям. Для него, они – сами по себе объекты пугающей силы. Видения, записанные на таких масках, в традициях краснокожих, снизошли непосредственно из мира духов. Мужчины тревожно зашевелились на своих кайилах. Некоторые животные подали назад от стоя. - Держать свои места! – грозно крикнул Махпиясапа. – Нечего бояться раскрашенного дерева и кожи! Я улыбнулся про себя. Замечание Махпиясапы, показалось мне имеющим привкус ереси. С другой стороны это было, конечно, не на благо его авторитету, если бы он признал честность магии Жёлтых ножей. - Это - ложная магия! – во всеуслышание объявил Махпиясапа. - Не бойтесь этого! Это - только дерево и кожа! Я снова улыбнулся. Махпиясапа внёс соответствующую поправку, тонко проводящую различия между истинной магией Кайил и ложной Жёлтых Ножей. Более правильно, было бы проводить грань не между истинной и ложной магией, а между слабыми и сильными заклинаниями. Краснокожие обычно готовы допустить, что у врага есть магия, пусть надеется на это, однако, конечно же, своя магия должна быть сильнее. С другой стороны, если магия Жёлтых Ножей вообще была ложной, тогда чего её бояться? Проверкой на более сильную магию, кстати, пусть и неявно, являются победа или удача. Этот вопрос, возможно, подобен тому что, желание всегда будет исполняться у того чей мотив сильнее, а более сильный мотив у того, чьё желание исполняется. Для существа гордящегося своей рациональностью, эта склонность к несомненным выдумкам, по крайней мере, на первый взгляд, кажется поразительной, однако, при более внимательном рассмотрении оказывается, что такие выдумки, в некоторых случаях, играют существенную роль в психологическом отношении, возможно, это объясняет их появление и широкое распространение среди всех, или большинства культур. Преданность таким небылицам, например, может способствовать обособлению племени, а это обособление, в свою очередь, часто способствует коллективному выживанию. Так что готовность присоединиться к мировоззрению, не особенно присматриваясь к её характеру, должна тщательно фильтроваться. Ясно, однако, что любая система верований не должна, по крайней мере, противоречить здравому смыслу, например, вера, в то, что люди могли бы пить песок, вероятно, не станет долговечной, максимум, сколько она может просуществовать составляет приблизительно семьдесят два часа. Самые успешные системы верований обычно имеют два основных свойства одновременно. Во-первых, они ничего не могут сделать с реальным миром, а во-вторых, они требуют совершать великие дела с ним. Вторая частность, кажется, важна для побуждения людей, относиться к этому серьезно, а первое в уверении того, что система никогда не может разрушиться перед лицом фактов, независимо от того, как эти факты перевернуть. Таким образом, реальная роль таких систем верований, не в том, чтобы рассказать людям о мире, поскольку они фактически не важны для него, а снабжать их психологическими и социальными выгодами. Просто рассматривать такие системы верований, как ложные или бессмысленные, возможно, означает быть не в состоянии понять того, с чем мы имеем дело. Ведь это не библиотеки, а крепости. Вот интересный вопрос, могут ли такие конкурентоспособные системы верований быть заменены правдой. Правда, как системы верований - неопровержима, но её неопровержимость является функцией не пустоты - познавательной пустоты, а её честности. Правда, как ясно видно, имеет на своей стороне реальность. Проблемы правды происходят, прежде всего, не из сложности природы, а от простоты людей. Всегда проще принять лозунг, чем проводить исследование. Также, часто холодную и краеугольную природу правды, слишком многие, по понятным причинам, считают плохой заменой комфорту самообмана. Конечно, возможно, что безопасная ложь улучшает качество человеческой жизни. Но она отнюдь не улучшают её благородство или великолепие. Я полагаю, что, как и во многих других вопросах, каждый должен сделать свой выбор. Кто-то будет спать допоздна, а кто-то будет стремиться к звездам. - Ничего не бойтесь, - убеждал Махпиясапа. - Магия Жёлтых Ножей - ложная магия! - Что за магические животные изображены на масках? – удивлённо спросил один из мужчин. - Я не знаю, - тревожно ответил другой. - Я никогда не видел такого, - признал третий. - Конечно, такие существа могут существовать только в мире духов, - пояснил кто-то. - Так могут выглядеть ужасные и неукротимые магические помощники, - дрожа, сказал мужчина. - Магия Жёлтых Ножей - ложная магия, - уверенно заявил другой воин, -Махпиясапа прав. - Полагаю, что это так. - Такие существа не существуют. Они не существуют даже в мире духов. - Тогда, откуда пришли видения для этих масок? – тревожно спроси кто-то. - Если они действительно существуют в мире духов, они не будут помогать Жёлтым Ножам. - Верно! - А что, если нет? - Тогда мы обречены. Я наклонился вперед к шее кайилы, всматриваясь в происходящее. Я смог теперь разглядеть, отчётливо и хорошо, облик, изображённый на масках. Волосы на моём затылке встали дыбом. Это были морды кюров. - Держите свои ряды, - а начал громко просить мужчин вокруг меня. - Держите строй, независимо от того что происходит! - Ваша магия ложная, кричал Махпиясапа Жёлтым Ножам, хотя, несомненно, они не могли понять его. - Мы не боимся этого. Это - только дерево и кожа! Ужасающий звук донёсся из-за рядов Жёлтых Ножей и солдат. Это был долгий, подвывающий рык. Должно быть, он вселил ужас, также, и в сердца наших противников. Я безошибочно идентифицировал этот звук. Я уже слышал его на скалистых сопках Торвальдслэнда, в песках Тахари, в джунглях Уа. Из шеренги врага появился гигантский кюр, приблизительно девяти футов ростом, и девятьсот фунтов весом. Монстр нёс огромный щит и копьё, вооружение мужчины. Позади него, занимая место по обе стороны от первого, выходили другие вооруженные таким же образом. - Аи-и-и-и! – в панике закричал какой-то мужчина, поворачивая свою кайилу. - Держать строй! - закричала Махпиясапа. Но мужчины крича и разворачивая кайил уже сломали свой строй. Ужас охватил всех, ужас обернулся паникой, а паника перешла в избиение бегущих. Жёлтые Ножи и солдаты напирали. Женщины и дети кричали от ужаса. - Бегите! – отчаявшись, закричал Махпиясапа. - Бегите! И мужчины побежали. Женщины и дети искали свободных кайил, бегство стало единственной целью для них. Я опустил наконечник моего копья. Я целил им в сердце огромного кюра. Это был Сардак, лидер отряда палачей со стальных миров. Но нас разделили солдаты, и я не смог достать его. Женщина на кайиле и ребенок, бежавший рядом, держась за неё, пронеслись мимо. - Кувигнака! – в отчаянии позвал я. - Я здесь! – донеслось до меня сквозь шум бойни. Я видел его пешего. Он отбросил своё копьё, и подсаживал второго ребенка, позади первого на спину своей кайилы. - Бегите, маленькие братья! Спасайтесь! – крикнул он, резко хлопая кайилу по шее, и животное с визгом, бросилось прочь. - Сюда! - закричал я ему. - Сюда! Садись позади меня! - Слишком мало кайил! – ответил он, покачав головой Я спешился, рядом с моим другом. Две кайилы, с Жёлтыми Ножами на спинах, проскакали мимо. Вокруг была полная неразбериха. Тут и там вокруг нас сражались мужчины. - Садись на кайилу, не будь дураком! – закричал на меня Кувигнака. - Уезжай! Беги! - Смотри! – показал я. Хси сидел на его кайиле, почти ошеломлённый. Он казался парализованным, напуганным и замершим. - Осторожно! – заорал я, видя, как Жёлтый Нож повернул кайилу и бросил копьё в положение атаки. - Осторожно! Хси повернулся, увидев нападавшего. Жёлтый Нож, видя, что внезапность нападения потеряна, резко натянул поводья своей кайилы. Животное от неожиданности почти село на бедра, но тут же, снова вскочило на ноги. Воин, покачивая наконечником копья, удивлённо рассматривал Хси. А Хси безразлично посмотрел на него. - Берегись! – предупредил я. Это выглядело почти, как если бы Хси не видел врага, почти как если бы он смотрел сквозь него, почти как если бы это был ненастоящий мужчина, и вполне осязаемый острый бронзовый наконечник копья, а всего, лишь немногим большее, чем символы или образы чего-то, чего он боялся гораздо больше. Хси не поворачивал свою кайилу. Он не собирался отражать нападение. Жёлтый Нож колебался, напуганный, озадаченный. Эта бездеятельность, столь неожиданная, столь неестественная и жуткая была неразрешима для него. Видел ли он перед собой мужчину, или что-то ещё, возможно гостя из мира духов, что-то, через что он мог бы проехать, не почувствовав прикосновения, что-то, что могло бы исчезнуть как дым позади него? Тогда Хси мучительно вскрикнул. Его щит начал подниматься. На мгновение даже показалось, что он попытался бороться с ним, но щит непреклонно, как если бы по собственному желанию поднимался дольше. Жёлтый Нож выровнял своё копье. Хси оставил дальнейшую борьбу, и спокойно, не двигаясь, сидел верхом на кайиле. Его руки были подняты к лунам Гора. - Осторожно! – вновь крикнул я. Копьё Жёлтого Ножа ударило Хси низко в левый бок, сбрасывая с кайилы, и затем довольный враг, с победным криком унёсся прочь. - Его щит не защитил его, - сказал Кувигнака в ужасе. - Его щит предал его! Я слышал про такое. Но я никогда не видел этого до сих пор! Солдат, на кайиле с чёрным от пыли копьём, проскакал мимо. Я схватил женщину, бегущую мимо, успев перехватить её запястье прежде, чем она смогла вонзить в меня свой нож. С криком боли она опустила руку. Я дал ей пощёчину, приводя в чувство, и забросил на спину своей кайилы. Кувигнака подхватил ребенка, который был с ней и бросил его следом позади нее. - Ты не уходишь? – спросил меня Кувигнака. - Я не уйду без тебя, - поправил я его. - Вперёд! - скомандовал Кувигнака, хлопая кайилу по шее. - Пошла! Моя кайила растворилась в темноте, унося беженцем из творившегося вокруг беспорядка. Крылья тарна ударили воздух не выше чем в двадцати футах над нашими головам. Пыль вихрем взвилась с земли. Меня снесло с ног ударом грудью пробегавшей мимо кайилы. Оглушённый, я кое-как поднялся на ноги, и протёр глаза от пыли. - Я здесь, - позвал меня Кувигнака, хватая за руку. - Иди за мной. - Киниямпи, будут патрулировать окрестности стойбища. Они будут высматривать беглецов, - предупредил я. - Именно поэтому, мы должны остаться в стойбище, - заметил Кувигнака. Мы пробирались, скрываясь в тени, иногда перебежками, иногда приседая, а иногда ползком с места побоища. Через некоторое время мы спрятались в одном из вигвамов. Немного позже мы услышали топот лап кайил, покидающих стойбище. - Похоже, они организовывают преследование, - заметил я. - Они настырные, - сказал Кувигнака. - Просто, это - дисциплина солдат и тех монстров, - объяснил я. - Вероятно, - не стал спорить он. - Куда Ты собрался? – спросил я. - Возможно, он не умер,- ответил мой друг, выходя из вигвама. - Хси? – на всякий случай уточнил я. - Конечно. - Ты, возвращаешься? - Да. - Я пойду с тобой. - Ты не должен делать этого. - Я пойду с тобой! – повторил я. - Это будет опасно. - Это будет менее опасно для двоих, чем для одного, - усмехнулся я. - Митакола, - улыбнулся Кувигнака. - Митакола, - ответил я. На языке Кайила, это означает «мой друг». Я не счёл нужным сказать Кувигнаке, что я и сам намеревался вернуться за Хси. Прежде, чем мы покинули центр стойбища, я видел, что тот пошевелился. Мы оставили вигвам украдкой. Наше дело должно было быть сделано, как можно скорее, до возвращения Жёлтых Ножей и наёмников. После их возвращения дисциплина будет забыта, и придёт время добивания раненых, время ножей, время трофеев. 31. В вигваме Гранта - Я солгал, - объявил Хси. Он лежал в темноте в вигваме Гранта. Я хотел вернуться именно к этому вигваму. Здесь было кое-что, что всё ещё представляло для меня интерес. Кроме того здесь так же имелись запасы сушёного мяса и вакапапи - пеммикана. - Именно я взял стрелу у Кэнки, - признался он. - Именно я устроил ложное покушение на Махпиясапу. И именно я обвинил Кэнку в попытке убить его. - Это нам известно, - сказал Кувигнака. - Я думаю, что это поняли и Махпиясапа, и многие другие. - Я поклялся на своём щите, - простонал Хси. Кувигнака не ответил. - Он понял это. Он боролся со мной. Оскорблённый, он не защитил меня. - Теперь отдыхай, - сказал Кувигнака. Мы слышали, доносившиеся издали звуки веселья, где Жёлтые Ножи вместе с наёмниками и кюрами праздновали свою победу. - Вы возвратились за мной, - сказал Хси. - Да, - ответил Кувигнака. - Зачем? – не понимал Хси. - Я - Кайила. - Я не думал, что Ты был Кайилой, - признал Хси. - Ты был неправ. - Да. Я был неправ. - Он что, умер? – с беспокойством спросил я. - Нет, - улыбнулся Кувигнака. - Он заснул. 32. Что решил делать Кувигнака - Они наслаждаются своим весельем, - заметил Кувигнака. Мы лежали на животах, на маленьком возвышении, разглядывая походные костры победителей. У меня было намерение предпринять кое-что. Кувигнака, настоявший на том, чтобы сопровождать меня, также имел кое-какие интересные планы. - Там, - показал я, - в большом кругу, на местах почёта, животные, Ты видишь? - Да, - отозвался мой друг. - Это - кюры, - объяснил я. - Они были с наемниками капитана Альфреда из Порта-Олни. Они прятались в малых фургонах в конце его колонны. - Это когда я шёл с колонной в качестве раба? Но я никогда не видел их, -заметил он - Их присутствие держалось в секрете даже от солдат. - Ты уверен, что они не из мира духов? – всё же уточнил Кувигнака. - Ты же не веришь в мир духов, - напомнил я. - Я верю в то, что я вижу, - усмехнулся мой друг. - Они столь же реальны как Ты или я. У них есть свои истории и свои задачи, как у людей. - Они напугали людей моего племени. - Видишь самого большого? - Да, - кивнул Кувигнака. Монстр сидел на корточках в месте наибольшего почёта, в центре большого круга, он опирался ноги и суставы рук. С другой стороны от него сидели трое военных вождей Жёлтых Ножей, это явно были те, кто ранее находился в стойбище. Это именно они использовали свое время Ватонку, и хорошо разведали стойбище. За ними держались их высокопоставленные воины. - Это - вожак кюров, - объяснил я. - его имя, по-гореански, звучит как Сардак. Позади него другой высокий кюр, его зовут Ког. - У таких животных есть имена? - удивился Кувигнака. - Да. Сколько Ты насчитал? Будь внимателен. Это важно, - предупредил я. - Семь. - У меня тоже семь, - кивнул я. Было семнадцать малых фургонов того типа, которые как я угадал, транспортировали кюров в колонне наёмников. Учитывая раздражительность и территориальность кюров, казалось маловероятным, что их будет больше, чем по одному на фургон. Это дало мне количество в семнадцать кюров первоначально в отряде палачей, включая его лидеров Сардака и Кога. Когда Грант и я приехали на поле сражения, мы узнали от Тыквы, раба Ваниямпи, использовавшегося, для очистки местности, что тела девяти таких монстров были найдены на поле. Тогда я не смог определить, были ли Ког и Сардак среди убитых. Тела животных были вывезены с поля боя самими краснокожими. Казалось, что они плохо себе представляли, что делать с ними. Позже я узнал от прежней Леди Миры из Венны, которую её краснокожие владельцы решили сделать рабыней-Ваниямпи, что, по крайней мере, небольшая группа кюров пробилась, не встретив значительного сопротивления. Дикари, как ей показалось, отказывались напасть на них. Она предполагала, что в той группе было приблизительно семь или восемь животных. Я также знал о том, что выжил ещё один кюр, с которым я столкнулся там лично, помешав тому напасть на бригаду Ваниямпи. У него были ранения, и много свернувшейся крови, в его спутанном меху. Я предположил, что он, возможно, упал во время боя и потерял сознание от потери крови, а позже очнулся. Мне показалось маловероятным, что этот монстр был одним из тех, кому удалось вырваться, и был, например, послан назад, на поиски еды. Скорее всего, этот откололся от сбежавшей группы. Он не стал нападать ни на меня, ни на Гранта, ушёл с того места. Я не преследовал его. Насколько я теперь знаю, зверь не вступил в контакт с остальными. Оставалось надеяться, что он погиб в прериях. - Одного было бы достаточно, - пробормотал Кувигнака. - Что Ты имеешь в виду? – не понял я. Я не думал, что какой-либо кюр, в одиночку, будет мечтать встретиться с Зарендаргаром, в сражении на смерть. - Одного было бы достаточно, чтобы воодушевить Жёлтых Ножей, - пояснил он, -одного было бы достаточно, чтобы напугать и смутить Кайил. - Конечно, - согласился я. Моей собственной проблемой, и моей целью в Прериях было, определить местонахождение и предупредить Зарендаргара относительно грозящей ему опасности. Думая о своей задаче, я как-то мало внимания уделил очевидной роли жестоких кюров в военной обстановке в обширных степях к востоку от гор Тентис. Фактически Кувигнака, даже не знал о моей истинной миссии в Прериях. Он думал обо мне как о простом торговце,таком же, как и Грант. - Кайила разбиты, - горько сказал Кувигнака. - Многие должны были, убежать, - постарался успокоить его я. - Они разъединены и рассеяны. Мясо, заготовленное на зиму, потеряно. - Несомненно, некоторые выживут, - неуверенно сказал я. - Возможно, как Пыльноногие, - раздражённо ответил Кувигнака, - торговцы, дипломаты, переводчики, удовлетворяющие потребности других, но не как Убары равнин, как хозяева своих земель. Мне стало стыдно, за то насколько я был глуп. Насколько иногда мы можем быть поглощенными своими проблемами, и как в такой ситуации, мало задумываемся о делах других людей. Я был обеспокоен жизнью друга, а он беспокоился о выживании всего своего народа. - Возможно, Кайила ещё возвысятся, - предположил я. - Нет, - вздохнул Кувигнака. - Ничто, теперь, не может спасти нас. - Ты же не знаешь это наверняка! - Тогда Ты скажи мне, что может спасти Кайила? - Ничто, возможно, - честно ответил я. - Я не знаю. Кувигнака смотрел вниз с невысокого холма на широкое, освещённое светом многих костров место, заполненное пирующими врагами. - Вон они, победители, - с ненавистью выплюнул он. Местность перед нами, довольно широкая, была заполнена огромной толпой. Посередине был большой круг, в котором у верхушки были свои места, и были меньшие круги. В центре каждого круга горл костёр. В центре большого круга пылал огромный костёр, сверкая вспышками, когда туда подбрасывали очередную порцию сломанных шестов вигвамов. Абсолютно голые рабыни, стоя на коленях и потея, присматривали за сотнями котлов. Другие, так же нагие, суетились, обслуживая мужчин, принося им еду и воду, а когда те желали, то и самих себя. На щиколотках рабынь-поварих были закреплены шестидюймовые привязи, держащие их у котлов. Прислуживающие рабыни носили более длинные путы, позволявшие им без помех ходить, но не бегать. Когда кто-то из солдат или Жёлтых Ножей хотел воспользоваться одной из этих девушек, он просто отвязывал привязь от одной из её лодыжек, а закончив, привязывал на место. Иногда девушек утаскивали в тень, а иногда и не заморачивались с этим. Я видел, как два наёмника боролись из-за одной рабыни. Ошейники у большинства девушек были срезаны, поскольку это были ошейники Кайил. Почти все рабыни, на левой груди, носили метку, сделанную там чёрной краской. Это идентифицировало их, проясняя, кому они теперь принадлежали. - Да, - трудно было оспаривать очевидное. Мы видели, как кюр вскочил и схватил рабыню. Он поднял её над головой, держа за руку и бедро. Девушка верещала от ужаса, её беспомощное прекрасное тело было согнуто в дугу. Кюр слегка опустил рабыню и наполовину сомкнул свои огромные челюсти на её талии. Её глаза были широко распахнуты от охватившей паники. Монстр дал ей почувствовать давление своих клыков, а потом отшвырнул её от себя в грязь, а сам вдруг подпрыгнул вверх и, перекувырнувшись, приземлился в малом кругу. Запуганная девушка, постаралась поскорее отползти подальше. Кюр, раздвинул губы, обнажая огромные белые клыки, и возвратился на своё место. - Это - юмор кюра, - объяснил я. - Ты уверен, что они точно такие же как мы? – ехидно спросил Кувигнака. - Ну, есть, конечно, некоторые различия, - вынужден был признать я. - Смотри, это танцоры копья, - показал Кувигнака. - Вижу. Из-за вигвамов появилась длинная вереница, возможно из сорока - пятидесяти мужчин, нёсших копья. Колонна, подобно змее, извивалась между кострами, а затем танцоры начали раскачиваться, то сгибаться вниз, выпрыгивать вверх, извиваться и хором напевать. - Это - танец сообщества Змеи – воинского сообщества Жёлтых Ножей, - пояснил мне Кувигнака. - У нас среди Кайил есть подобный танец, и любой воин, который засчитал куп, может танцевать это. - Ты смотри-ка, по крайней мере, она всё ещё жива, - отметил я. - Да, - усмехнулся Кувигнака. - Я так понял, что Ты именно это и хотел установить в этой маленькой разведке, - улыбнулся я. - Да, - признался он. - Думаю, теперь она достанется Ивосо, - предположил я. - Да, - согласился мой друг. - Как думаешь, Ивосо сделает её хорошей служанкой? – спросил я. - Можешь не сомневаться. - Тебя оскорбляет, что они рассматривают её как рабыню? - Нет. Она предала Кайил, - зло ответил Кувигнака. - О, смотри, она возвращается и, встав на колени перед Ивосо склонив голову, вручает ей еду, - усмехнулся я. - Должно быть, это очень приятно для Ивосо, - предположил парень, не отрывая глаз от происходящего. - Она неплохо справляется, - признал я. - Хорошо. - Судя по всему, её здорово избили, - заметил я. - Отлично, - озлобленно сказал Кувигнака. - Это быстрее приучит её к новому статусу. - Ты думаешь, что она станет у Ивосо хорошей рабыней? – поинтересовался я. - Я думаю, что она станет хорошей рабыней у любого. - Я заметил, что она единственная краснокожая рабыня на пиру. - Мы с тобой знаем, что есть и другие краснокожие рабыни, - напомнил Кувигнака. - Мы же видели нескольких. - Ты думаешь, что тот факт, что она - единственная краснокожая рабыня на пиру, единственная среди всех этих белых рабынь, является преднамеренным? – спросил я. - Конечно. Это сделано, чтобы унизить её. Это - удар достойной высокого интеллекта Ивосо, - признал он. - Я полагаю, Ты также заметил то, что она - одна из немногих рабынь, которые носят ошейник, и что она - единственная рабыня, или одна из немногих, щиколотки которых не имеют привязи. - То, что её лодыжки без привязи, означает ещё большее оскорбление, - пояснил смысл этого Кувигнака. - Предполагается, что она, хотя и краснокожая, но имеет даже меньшую ценность, чем бледнолицая рабыня. В любом случае, конечно, сбежать невозможно. - Действительно. - А ошейник - несомненно, Ивосо, - усмехнулся Кувигнака. - Несомненно, - поддержал его я. - Ивосо, должно быть, получила огромное удовольствие, когда тайно готовила для неё этот ошейник, и потом ещё раз, когда она надевала это на неё. - Триумф Ивосо кажется полным, - не мог не признать я. - Да, согласился Кувигнака. - Смотри. - Я вижу. Воин схватил краснокожую рабыню за волосы и потянул её вверх на ноги, при этом выгибая её назад. Потом он внимательно исследовал соблазнительный изгиб её красоты, держа её за волосы перед собой. Но тут Ивосо вскочила на ноги, и что-то сердито закричала мужчине. Тот захохотал, и отбросил от себя краснокожую рабыню, на расстояние в дюжину футов. - Танцоры копья приближаются, - обратил я внимание моего друга. - А Ивосо не хочет, чтобы её рабыня познала удовольствия мужчин, - отметил для себя Кувигнака. - Похоже, она боится, что это испортит её как служащую женщине рабыню. - Она права, - признал я. Танцоры окружили упавшую краснокожую рабыню, переплетаясь, вращаясь и извиваясь, они стремительно двигались вокруг неё. Некоторые из них просто положили холодные металлические наконечники копий, или плоскости лезвий копий, на её тело. Другие, танцуя, толкали её копьями. Блокету валялась пыли, закрывая руками голову и плотно сжав колени, маленькая, дрожащая и беспомощная под наконечниками копий. Ивосо прыгала среди танцоров, ругаясь, крича и отталкивая их от своей рабыни. Это здорово веселило всех Жёлтых Ножей и танцоров в особенности. Ивосо присела рядом с запуганной рабыней, сняла украшенную бисером, сделанную из сыромятной кожи верёвку с талии, по-видимому, ту же самую, что я видел у неё раньше, ещё до первого нападения на стойбище, и завязала её на шее своей беспомощной бывшей хозяйки. За тем она потянула её на четвереньках, назад к своему месту, где заставила лечь на бок, со сжатыми коленями, и дважды ударила стрекалом. Рабыня вскрикнула, корчась при ударах, но удержала свое положение. После экзекуции, довольная хозяйка заняла свое место в большом кругу, усевшись со скрещенными ногами среди мужчин. Она держала привязь рабыни, намотав на руку, сократив её, до длины приблизительно одного ярда. Танцоры, изображавшие змей, уже удалялись, не переставая извиваться. - А я и не знал, что Блокету была настолько красива, - отметил я. Для женщины трудно скрыть свою красоту, когда ей разрешают носить только ошейник, или ошейник и привязь. - Интересно, не окажется ли Ивосо ещё красивее, - усмехнулся Кувигнака. - Возможно, когда-нибудь её владельцы узнают это. - Возможно, - Кувигнака хитро посмотрел на меня и улыбнулся. - Здесь опасно оставаться, - напомнил я. – Думаю, нам пора уходить. Но внимание Кувигнаки снова сосредоточилось на большом круге. - Здесь опасно, - повторил я. - Надеюсь, тебе удастся отвести взгляд от Блокету. - Она красива, не так ли? - Да, ну и что? - отмахнулся я. - Я предполагаю, что периметр стойбища и его окрестности могут всё ещё находиться под наблюдением. Периметр, охраняют, чтобы предотвратить возможное возвращение в стойбище воинов Кайила за едой. Прилегающие территории стерегут, чтобы обнаружить передвижения возможных беглецов. Так же я думаю, что будет трудно добыть кайил и убежать, не оставив Хси, поскольку в любом случае животных хорошо охраняют. - Она так красива, - не обращая на меня внимания, пробормотал Кувигнака. - Соответственно, моя рекомендация такова: сегодня ночью мы остаёмся в стойбище. Я думаю, что это не только в интересах Хси, но и наших тоже. Мы должны попытаться уйти утром, когда охранники устанут и расслабятся. - Безумно красива, - восхищенно шептал краснокожий рядом со мной. - Так, что Ты думаешь? – решил я узнать его мнение. - О чём? – вернулся на землю Кувигнака. - О том, чтобы остаться в стойбище этой ночью. - Конечно, - согласился Кувигнака. - В любом случае, до утра я и не смогу уйти отсюда. - Это ещё почему? - озадаченный спросил я. - Ты же знаешь, какой сегодня день. Я смотрел на него, и не мог его понять. - Это - самый пик периода наших пиров и празднеств, - пояснил он. - Да, и что дальше? – я всё никак не мог понять его логики. - Так, какой это день? – спросил он меня, как о чём-то само собой разумеющемся. - Понятия не имею, - пожал я плечами. - Ты забыл? - Как можно забыть, то чего не знал, - возмутился я. - Сегодня - первый день большого танца, - торжественно объявил он. - И что из этого? – окончательно запутался я. - Я собираюсь танцевать, - заявил мой друг. - С ума сошёл, - констатировал я. - Вход в вигвам танцев теперь не охраняется. Не будет никого, чтобы отказать мне во входе. - Не будет никого, кто бы танцевал с тобой, - напомнил я, - ни одного, кто разделил бы одиночество и боль. - Я буду танцевать один, - заявил Кувигнака. - Сегодня, Кайилы не танцуют. - Один будет, - стоял на своём краснокожий упрямец. - Вигвам танцев повреждён. А сам шест был порублен и осквернен, с него сняты все атрибуты. Твоё тело должным образом не разрисовано. У тебя нет бахромы на талии и щиколотках. Ты не сможешь дуть на свисток из кости птицы Херлит, -перечислил я нарушения, о которых знал. - Ты действительно думаешь, что такие вещи необходимы? – улыбаясь, поинтересовался мой друг. - Я не знаю. - На самом деле, очень немногое необходимо для правильного танца. - У меня будут шест и непосредственно моя мужественность. Это будет достаточно, - объяснил он. - Требуется приблизительно два или три дня, чтобы освободить себя от шеста. - У меня не будет столько времени. К утру я освобожусь. - Ты погибнешь, - вздохнул я. - Я не думаю, что это вероятно. - Не танцуй, - попытался я ещё раз уговорить его. - В жизни, каждого мужчина наступает момент, когда он так или иначе, но должен танцевать. Иначе он не мужчина. - Есть много способов доказать своё мужество, - сказал я. - Я буду делать это в традициях моего народа, - заявил Кувигнака. - Вы даже не веришь в мир духов, - напомнил я. - Я верю в танец. Я замолчал. - Мне понадобится кое-какая помощь, в закреплении верёвок, в размещении вертелов в моём теле. Ты поможешь мне? - Да. Куда я теперь денусь? - Когда я закончу свой танец, и немного передохну, мы займёмся нашими делами. Мы построим волокуши для Хси, и покинем стойбище рано на рассвете. Я знаю маленький ручей поблизости, там мы и спрячемся, а затем, возможно завтра ночью, покинем это место. - Куда мы пойдем? – поинтересовался я. - Хси нуждается в уходе, - напомнил Кувигнака. - Я понял. Смотри! – привлёк я внимание парня, к освещённым местам ниже нас. - Жёлтые Ножи готовятся танцевать, - заметил он. Мы видели, что воины Жёлтых Ножей установили небольшие, приблизительно пять -шесть футов высотой, шесты, прикрепив к их вершинам окровавленные скальпы. - Они будут праздновать свою победу, - объяснил Кувигнака. - Те - шесты скальпов. Они будут танцевать танцы скальпов. - Я не хочу смотреть на это, - сказал я. - Пусть танцуют, - пожал плечами Кувигнака. - Другие, в другом месте, будет танцевать точно также. - Вы всё решил? – спросил я. - Да. - Ты будешь танцевать? - Да, - гордо ответил юноша. - Я буду танцевать. 33. Мира Ещё издалека мы услышали топот, скрежет и лязганье. Пересмешник кружил в небе. В этот момент мы тащили волокушу, на которой лежал Хси и другие вещи, продираясь через высокую, доходящую до талии траву. Преодолев подъём, мы увидели перед собой поля кукурузы, и в отдалении обнесённые частоколом здания. Тот факт, что нам не удалось добыть кайил, оказалось, работал в наших интересах. Несколько раз за прошлые несколько дней мы видели в небе одиноких разведчиков Киниямпи. Каждый раз мы скрывались в глубокой траве. Мы, аккуратно спускаясь по склону, потянули волокуши вниз в долину. Одна из женщин на помосте схватила руку другой и указала в нашем направлении. Та, что увидела нас первой, отбросила кастрюли и поварёшки, и торопливо спустившись с помоста, бросилась бежать к частоколу. Другая женщина, прикрыв от солнца глаза ладонью, наблюдала за нашим приближением. Когда мы добрались поближе, она вдруг начала действовать. Женщина отложив свой котелок и ложку, как и первая, торопливо спустилась с помоста, однако в отличие от неё, побежала к нам. - Уходите, - закричала она нам, приближаясь к нам, сквозь траву. - Здесь опасно! Я просмотрел в небо. - Давай-ка уйдем с открытой местности, - предложил я. - Пойдем в кукурузу около помоста. - Здесь опасно, - повторила она, суетясь рядом с нами. - Что за опасность? – поинтересовался я. - Здесь опасные владельцы, - объяснила она. Через несколько моментов мы достигли края области кукурузы около платформы. - Ты можешь встать на колени, - намекнул я ей. - Я могу встать на колени? – переспросила она. - Да. - Слушаюсь, Господин, - и она изящно опустилась перед нами на колени. - Так что за опасность? - спросил Кувигнака. - Здесь есть Киниямпи, Жёлтые Ножи или солдаты? - Нет, ни солдат, ни Жёлтых Ножей, - мотнула она головой. - Киниямпи иногда пролетают, но уже гораздо реже, чем прежде. Я думаю, что они закончили свои поиски. - Тогда, в чём опасность? – удивлённо спросил юноша. - Вам здесь не будут рады, - объяснила она. - Они прогоняют всех. - Этот мужчина серьёзно ранен, - показал я на Хси. - Они прогоняют всех, - сказала она, - даже раненных. Они не пустили даже женщин и детей. - Этот мужчина нуждается в помощи. - Это не имеет значения, - вздохнула она. - Мне жаль. - Он может умереть. - Мне жаль, - повторила женщина. - Это что, не Сад Одиннадцать, загон Ваниямпи, принадлежащий Кайилам? – потребовал ответа Кувигнака. - Теперь мы принадлежим Жёлтым Ножам. Солдаты сказали нам об этом. - Вы всё ещё принадлежите племени Кайила, - зло сказал Кувигнака. – И Вы предоставите нам еду и убежище. - Мы боимся. Мы не знаем, кому мы теперь принадлежим мы. - Кто-то идёт сюда, - предупредил я. Со стороны частокола и бараков, вдоль края кукурузного поля, приближалась группа Ваниямпи. Во главе их была женщина, которую я уже встречал в стойбище Кайил, Редька. Около неё семенила другая, та, что убежала то помоста с известием о нас. Позади Редьки шёл Тыква, большой и неуклюжий, как обычно, в сером грубом платье, которое было униформой Ваниямпи. Их сопровождали приблизительно пятнадцать человек, как мужчин, так и женщин. Я узнал среди них Морковь и Капусту. - Репа, - сердито закричала Редька, - что Ты творишь! Почему Ты встала на колени перед мужчиной? Немедленно встань на ноги! - У тебя пока нет разрешения встать, - предупредил я. - Слушаюсь, Господин, - сказала она, со счастливой улыбкой. - Встань! - крикнула Редька. - Очевидно Ты не расслышала, - ехидно заметил я. - Рабыня ещё не получила разрешение встать. Я сложил руки на груди и в упор посмотрел на наглую Редьку. Репа, красота которой угадывалась, даже под серой грубой одеждой Ваниямпи, кротко опустила голову, и её длинные светлые локоны, свесились перед её грудью. Когда-то она была Леди Мирой из Венны, агентом кюров, а потом попала в руки краснокожих. Теперь она была всего лишь рабыней. - Убирайтесь, - сердито приказала Редька. – У нас нет приюта для вас. - Я бы предпочёл говорить с мужчиной, - заявил я. – Кто из мужчин главный здесь? Редька замерла как громом пораженная. - Я говорю за всех нас, - наконец выдала она. - Тыква, это Ты? Ты здесь главный? - Нет-нет, - быстро отозвался Тыква, опуская взгляд в землю. - Здесь нет никого главного. Мы - все Одинаковые. Нет никаких командиров. Мы все одинаковые. Мир, свет, спокойствие, удовлетворенность и совершенство да будут с вами. - Сладость к вам, - сказал Морковь. - Сладость к вам, - повторил Капуста. - Ты кажешься мне единственным лидером здесь, Тыква, - заметил я. - Нет, - замахал руками он, - нет, нет. - Ты сдал свою независимость? – удивился я. – Значит, эта женщина, теперь является вашим лидером? - Нет. У нас нет никакого лидера, - бормотал Тыква, избегая моего взгляда. - Мы – все Одинаковые. Мы все, то же самое. - Тогда, Ты являешься лидером, - уточнил я, рассматривая Редьку. - Возможно, - улыбнулась она. - Редька крепкая и влиятельная, - сообщил Морковь. - Она не лидер, - тут же заверил меня Капуста. - Просто мы делаем то, что она говорит. - Это правда, Тыква? - Мы делаем всё, что говорит Редька, - подтвердил он, снова отводя глаза. - У нас здесь мужчина, показал я на Хси, - который очень серьёзно ранен. Мы нуждаемся в еде и убежище. - Ищите это в другом месте, - ответила Редька. - Тыква? – уточнил я. Но он не ответил, лишь опустил свою голову. Этот опечалило меня, поскольку я надеялся, что в Тыкве, где-то, возможно очень глубоко, но всё же, скрывался мужчина. - Морковь? - спросил я. - Капуста? - Мне жаль, - развёл руками Морковь. - Это касается не только вас, - сказал Капуста. - Вчера Редька даже изгнала двух молодых людей из загона, юношу и женщину. Она заметила, что они трогали друг друга. - Ужасно! - воскликнула одна из женщин Ваниямпи, хотя я не думаю, что она сама верила этому. - Уходите! - велела Редька, указывая на прерии. - Убирайтесь! - Нет, Татанкаса, митакола, - крикнул Кувигнака, - не убивай их! Редька отпрянула, увидев, что моя рука, в гневе, легла на эфес меча. - Они выгоняют даже своих собственных людей, - удивился мой друг. - Я - женщина, - неуверенно сказала Редька. - А я думал, что Ты - Одинаковая, - едко заметил я. - Их кровь не достойна твоего меча, - успокаивал меня Кувигнака. - Убейте нас, если Вы желаете, - покорно предложил Тыква. - Мы не будем сопротивляться, - поддержал его Морковь. - Сопротивление – это насилие, а насилие неправильно, - сказал Капуста. - Агрессия должна быть встречена любовью, - добавил Морковь. - Завоеватели всегда находили, что это полезная философия, для подчиненных народов, - сказал я, убирая руку с эфеса, и поворачиваясь к Редьке, - Нам нужна ваша помощь. - Вы её здесь не сможете получить, - ободренная моим не желанием убивать её, отказала она. - Уходите. - Вы - мерзкие лицемеры, - сказал я, посмотрев на мужчин. - Нет, - спокойно отозвался Тыква, - это не так. Просто мы - Ваниямпи. - Мы делаем всё, что Редька говорит нам, - повторил Морковь. - Вы предали свою мужественность! Вы - бесхребетные слабаки. Мужчины склонили головы. - Пойдём, Татанкаса, - позвал меня Кувигнака, - митакола. Я посмотрел на Тыкву. Из всего этого сброда, у меня была надежда только на него. - Тыква, - окликнул его я. Он поднял голову, но снова, опустил, не встречая моих глаз. - Пойдём, митакола, - вновь позвал Кувигнака. - Встань, Репа, - зло скомандовала Редька. - Ты позоришь Ваниямпи! - Мне ещё не дали разрешения встать, - напомнила Репа. - Ты стоишь на коленях перед мужчиной! – окончательно разозлилась Редька. – Вставай немедленно! Мне стало интересно, что же было такого в почтительном положении стоящей на коленях Репы, что так распаляло Редьку. - Да, - признала Репа. - Я стою на коленях перед мужчиной! - Поднимайся! - заорала Редька. Репа повернулась ко мне, стоя передо мной на коленях. - Я стою на коленях перед вами, Господин, - проговорила она. - Я склоняю свою голову перед вами как женщина, и как рабыня. - Встать! - заверещала Редька. - Я целую и облизываю ваши ноги, Господин, - продолжала Репа. Среди присутствующих женщин, исключая Редьку, пробежала волна острых ощущений, ужаса и удовольствия. Я расслышал, что некоторые из них сладостно вздохнули. Репа, стоя на коленях передо мной, изогнулась, упёрлась ладонями рук в землю, и опустила голову вниз. Я почувствовал её губы и язык, нежно, мягко и изящно ласкающие мои ноги. - Ты изгнана! – задыхалась то возмущения Редька. - Ты вне загона! Репа не обращала внимания на Редьку. Она подняла голову мне, и, улыбнувшись посмотрела на меня. - Сними одежду Ваниямпи! - закричала Редька. - Ты не достойна её! - Ты можешь подняться, - разрешил я Репе. Девушка встала, и через голову, стянула с себя мрачное, серое платье, которое до этого носила. Под платьем она была совершенно голой, и теперь стояла перед нами, прямая и очень красивая. Женщины, за исключением Редьки, смотрели на неё с восхищением и волнением, настолько она была прекрасна. Мужчины отводили глаза, напуганные и пристыженные. - В исполнении права любого воина племени Кайила, над рабами в загонах Кайила, я сейчас забираю эту женщину, как свою личную рабыню, - ясно и громко провозгласил Кувигнака, и пристально посмотрел на неё. - Ты - теперь моя рабыня. - Да, Господин, - ответила она, и быстро опустилась на колени и склонила перед ним голову. Я был рад видеть, как быстро она сделала это. Она уже поняла, что больше не была Ваниямпи, а находилась под властью мужчины. - Ты будешь находиться в его пользование, - указал на меня Кувигнака. - Слушаюсь, Господин, - счастливо сказала она. Как рабу мне, конечно, не могло ничего принадлежать, даже ошейник, который я носил. С другой стороны у меня могли быть вещи в пользовании, в том числе и рабыня, которая в таком случае будет служить мне как моя собственная рабыня, во всех смыслах. - Это конечно будет его личным делом, - добавил Кувигнака, - относительно того, захочет ли он принимать твоё служение. - Примите моё служение, Господин, - попросила она, повернувшись ко мне. -Пожалуйста. - Что, если я не приму её служение? - спросил я. - Тогда мы оставим её здесь, а из Ваниямпи её уже изгнали, так что она просто умрёт, - объяснил Кувигнака. - Пожалуйста, примите моё служение, Господин, - вздрогнув, запросила она. Я посмотрел вниз, на стоящую на коленях у моих ног рабыню. - Я давно узнала, ещё у лап кайилы краснокожего воина, что была рабыней. Я поняла это, ещё лучше, когда получила жалящий удар хлыста, от строгого мужчины, -быстро заговорила она, и я вспомнил тот удар, который я нанес ей когда-то, перед тем как начать допрос, касающийся подвергшихся нападению обоза и колонны. - Я изучила это, когда голая, в ярме, надетом на меня краснокожими, шла в загон. А главным образом я изучила это здесь, когда долгими часами думала об этом в полях и в бараках. У меня больше нет сомнений относительно того, кто я есть. Я - рабыня. Острое возбуждение чувствовалось во всех присутствующих женщинах Ваниямпи, за исключением злобно пыхтевшей Редьки. - Давно, когда Вы ещё были свободны, а я уже была приговорена к загону Ваниямпи, Вы отказались взять меня себе, и сделать вашей рабыней. Возможно, Вы не взяли меня тогда, рассматривая меня как простое препятствие. А с другой стороны, возможно, это развлекло Вас, поскольку та, кого Вы считали своим противником, в некотором роде соблазнительным врагом, была вынуждена отправиться в загон Ваниямпи. У Вас тогда было право и желание наказать меня. Я никогда не забуду ужасов своего пребывания в загоне. Вы можете сейчас, если это доставит вам удовольствие, забрать меня отсюда, как я молю вас. Теперь, когда Вы сами попали в рабство, и являетесь не больше, чем мной. Возможно, раб может счесть целесообразным, принять просьбу другой рабыни, вместо того, чтобы отклонить её мольбу так беспричинно, так беззаботно, и так безжалостно, как мог бы сделать это свободный мужчина. Кроме того, Вы являясь рабом, возможно, были отлучены от пользования женщинами, или лишены их нежности, или как не будучи свободным, Вам не разрешали использовать их, с той же свободной жёсткостью как это делает свободный мужчина, или не так часто, как Вы могли бы желать. Если это так, то теперь я могла бы иметь несколько больший интерес для вас, чем прежде. Наконец я больше не буду вам препятствием, поскольку я больше не свободная женщина. Больше я не неудобство или беспокойство, за мной больше не надо присматривать. Теперь я - только собственность, которая просит позволить ей любить вас и служить вам. - Ты кажешься совсем другой женщиной, чем была прежде, - признал я. - Теперь я понимаю, что я - рабыня, Господин. - Если я приму твоё служение, Ты должна понимать, что я сделаю это безоговорочно, - предупредил я. - Сильный мужчина никогда не принимает женщину на любых других условиях, -согласилась она. - У меня нет другого пути. - Ты понимаешь, что это такое быть полной рабыней мужчины? - Да, Господин. - Говори, - велел я. - Рабыня полностью подвластна владельцу всеми способами, и всех смыслах. Она -его, чтобы делать только то, что ему нравится. Она зависит от него во всём вплоть до еды и самого маленького клочка одежды, если он её позволен. Она полностью является объектом наказаний, унижений и его плети. Она принадлежит, как сандалия или седло. Она может быть убита даже по прихоти, если её рабовладелец того пожелает, - торжественно продекламировала она. - Приемлемы ли для тебя эти и другие подобные условия? – спросил я. - Да, Господин, - ответила она, склонив голову. - Я принимаю твоё служение - Спасибо, Господин! – крикнула она, хватая меня за ноги и целуя их. Я почувствовал её слезы даже через тунику. - Встать, - скомандовал я, и она радостно вскочила на ноги. - Ты думаешь, что твоя жизнь рядом со мной будет легка, рабыня? - Нет, Господин, - ответила она, со счастливой улыбкой. Я подошёл к волокуше, на которой лежал Хси, различные вещи и инструмент, и отрезал кусок от мотка узкой, сыромятной верёвки. - Он собирается надеть ей ошейник! - сказала одна из женщин Ваниямпи, взволнованно, и со страхом в голосе. - Да, - сказала другая, затаив дыхание. - Убирайтесь! - взвизгнула Редька своим женщинам и мужчинам. Но женщины не сдвинулись с места. Мужчины, опустив глаза, но украдкой бросая взгляды на происходящее, также не горели желанием уехать. Я взял узкую верёвку, и закрепил её на шее девушки, обмотав три раза, и завязав узлом на горле. Потом поводил пальцем под петлями, удостоверяясь, что они не ерзали, но в тоже время были удобны, и нисколько не стесняли дыхание. Задача ошейника состоит в том, что он должен отметить женщину как рабыню, а также во многих случаях, посредством таких вещей как особый вид узла, ярлык, гравировка на металле самого ошейника, или на пластине, прикреплённой к нему, чтобы идентифицировать владельца, а не в том, чтобы вызвать её дискомфорт. Большую часть времени она не будет даже чувствовать, что носит его. Конечно, ей всегда можно напомнить об этом. А если она почувствует сомнение, она может всегда потрогать его. Этот символ её статуса всегда находится на ней. Я оставил два свободных конца плетеной сделанной из сыромятной кожи верёвки, приблизительно семи - восьми дюймов длиной, свисать вниз. Они могли послужить в качестве удобной, короткой привязи, чтобы тащить её за них, если я пожелаю. Я осмотрел на заключенную в ошейник женщину. На шее три петли, узел спереди, концы верёвки свисают вниз между её грудей. Этот способ наложения ошейника, весьма известен на Горе в целом, особенно часто он применяется после взятия города, когда металлические ошейники оказываются в дефиците, или в сельских районах, но необычен в Прериях, где кожаный, расшитый бисером и завязанный на узел ошейник почти единственно применяем. Соответственно, я не думал, что могут возникнуть большие сомнения относительно того, кем является тот, кому принадлежало её служение. Я подумал, что она станет прекрасной рабыней. - Она в ошейнике! - затаив дыхание сказала одна из женщин. - Да! – поддержала её другая. - Убирайтесь! - прошипела Редька. Я отметил, что даже мужчины за одним исключением, пусть и украдкой, но косились на заключение красивой женщины в ошейник. Также, я не мог не заметить, что им было жаль, что у них не было такой женщины в ошейнике. И мне даже стало интересно, а не мог ли вид её порабощения пробудить их мужественность. Исключением был Тыква. Он решительно подавил свой взгляд. Он вспотел, сжал кулаки. Я видел, что он, принятым у Ваниямпи способом, повернет свою мужественность против себя, используя её, чтобы унизить себя, чтобы заставить себя страдать, отрицая свою сущность, независимость и господство. - Займи место моего друга, в постромке волокуши, рабыня, - приказал я. - Слушаюсь, Господин. Кувигнака освободился от широкого, плечевого ремня, за который он тащил волокушу и помог девушке приспособить его на тело. Теперь она стояла перед волокушей, очень прямая и красивая, с ремнем поперёк её тела. Мужчины и женщины, за исключением Тыквы и Редьки, взволнованно со страхом и завистью смотрели на неё. Эта женщина стала рабыней, теперь она будет служить любыми способами, которые для неё выберет владелец, даже в качестве тяглового животного. - Убирайтесь! – в который раз повторила Редька. Но мужчины и женщины не двигались. - Тыква, - окликнула Редька. - Тыква! Я видел, что она обратилась к нему, признавая в нём природного лидера. - Да, Редька, - сказал он. - Уходи, - приказала она. - Уходи, Тыква! - Да, Редька, - сказал он, покорно повернулся, и отправился в сторону загона. Остальные, а за ними и Редька, бросающая на нас через плечо полные ненависти взгляды, потянулись следом. Я подошёл к девушке, стоявшей с ремнём на теле. Она гордо подняла голову. - У нас мало еды, - предупредил я. – Зато много опасностей. - Я - рабыня, - ответила она. - Выпорите меня, если я не нравлюсь Вам, но не погоняйте. - Это - подходящий ответ, - сказал я, и полюбовался ей, отмечая, насколько она привлекательна. - Мне кажется, что Ты слишком рисковала, - заметил я. - Ты была очень смела, очень храбра. - Это не так, Господин, - улыбнулась она. - Почему Ты решила, что я приму твоё служение? – поинтересовался я. - Я знала это. Я чувствовала это. - С какого момента? - Как только Вы велели мне встать перед вами на колени, - улыбнулась она. - Любопытно. - Я - женщина, - засмеялась она. - Мы можем чувствовать такие вещи. - Интересно. Насколько же тонок и глубок женский ум, подумал я. Как много они могут узнать, как много почувствовать. Как примитивен и груб, а порой наивен, иногда кажется интеллект мужчин по сравнению с женской интуицией. Какие же всё-таки глубокие и замечательные это существа - женщины. Может ли кто-то на самом деле понять эмоциональную глубину и потребности, всю бесконечность этих цветов природы и эволюции? Насколько естественно то, что искренне любящий мужчина будет интересоваться не её извращенностью, в конечном счете, бесплодной, а её эмоциональной и чувственной правдой, древней и глубокой заключённой внутри неё, с тем, чтобы исполнить её биологическое и естественное предназначение. Впрочем, я быстро выкинул эти мысли из своего ума, поскольку она была просто рабыней, и должна была таковой и рассматриваться. - Ох! – вздохнула он, когда я потуже затянул упряжь на её теле. - Господин суров. - Тихо, рабыня, - велел я. - Да, Господин, - сказала она, и улыбнулась. - Каково наше теперешнее направление? – поинтересовался я у Кувигнаки. - Мы пойдем на север, - объявил он. – Потом мы продолжим движение на северо-запад от Скалы Советов в земли клана Касму. А знаю те места. Это стойбище Касму, предложенное в качестве места сбора Кахинтокапой. - Интересно, выжил ли он, - хмуро бросил я. - Давай надеяться на лучшее, - предложил Кувигнака. - И что там за место? - Оно достаточно укромное. И там есть лес и вода. Дичь доступна по близости, -вкратце, описал он. - Кайилы знают об этом месте? – уточнил я. - Да. Мы вообще знакомы с местами стойбищ друг друга. Это важно, если мы хотим созвать кланы. Это может также быть важно зимой, когда есть еда в одном месте, и нет в другом. - Значит, выжившие, возможно пошли в то место. - Это вполне вероятно, - кивнул Кувигнака. - Тогда в путь, - скомандовал я, и поднял другой ремень упряжи, и перекинул его через плечо. - Именно мы потянем волокуши, не так ли? - спросила девушка. - Да, мы – рабы, - подтвердил я, хотя на самом деле я просто хотел, чтобы Кувигнака передохнул. Он был всё ещё слаб после танца. Четыре раза за прошедшие пять дней раны на его груди начинали кровоточить. - Я рада быть с вами в одной упряжке, тянуть одну лямку с вами, Господин, -сказала она. - Не ленись, а не то будешь сурово избита, - честно, предупредил я. - Не буду, - пообещала она, тревожно оглянувшись назад, посмотрев на Кувигнаку. - Господин, я раздета, - напомнила девушка. - Я это знаю не хуже тебя, моя прекрасная запряжённая напарница, - усмехнулся я. - Он будет хлестать нас? - спросила она тревожным шёпотом. - Этот будет, если захочет. Она испуганно сглотнула. - Как только, я дам сигнал, наклоняешься вперед и делаешь шаг левой ногой. Шагай максимально широко, а я несколько укорочу мой шаг. Я задаю темп. Если Ты не сможешь его держать, попроси о его снижении. - Да, Господин. - Теперь, вперед! - Слушаюсь, Господин, - сказала она, делая первый шаг. - Я люблю работать рядом с вами, тащить рядом с вами, Господин. - А что до меня, то я бы предпочёл, чтобы эту работу делали четыре или пять рабынь, голых, и под кнутом. - Да, Господин, - отозвалась рабыня, смотря под ноги. Мы продолжили наш путь на север, таща волокуши через высокую траву. Она делала это очень старательно. Или она сама не хотела ослаблять свои усилия, или сильно боялась сделать это. Любая попытка замедления, конечно же, была бы немедленно обнаружена мной, её напарником по упряжке. Её пришлось бы выпороть, и заставить усерднее тянуть свою долю тяжести. - Господин, - позвала она меня через некоторое время. - Что? - А мне разрешат одеться? – поинтересовалась рабыня. - Не сейчас. Возможно, позже. Мы посмотрим. Всё будет зависеть от твоего служения, если оно будет превосходным, со временем Ты сможешь, заслужить какую-нибудь тряпку. - Да, Господин, - счастливо сказала она. - Господин, - снова окликнула она меня немного позже. - Что ещё? - У меня нет имени, - несчастно напомнила она. - Это верно, - безразлично ответил я, налегая на ремень. Мы продолжали тянуть волокуши сквозь высокую траву. - Мне дадут имя? – с надеждой спросила девушка. - Возможно. - Я хотела бы иметь имя, - призналась она. - Вероятно, это неплохая идея давать имена животным вроде тебя. - Да, Господин. - Возможно, мы могли бы назвать тебя «Ahtundan», - предположил я. - Что это означает? - удивлённо спросила она. - «Что-то, на что можно плюнуть», - перевёл я. - Это - подходящее имя рабыни, не правда ли? - Да, Господин, - огорчённо ответила она, опуская вниз голову. - Можно ещё называть тебя «Cesli» или «Cespu», - размышлял я тем временем. - А что означают эти имена? – уже без всякого интереса спросила девушка. - «Цесли» означает экскременты. - Ох, - только и смогла произнести она. - Людей или животных, - уточнил я. - Я поняла, - пробормотала она. - «Цеспу» подразумевает «бородавку» или «коросты». - Понятно, - сказала она. - Давайте сохраним эти имена, - предложил заинтересовавшийся Кувигнака. - Ты думаешь? – переспросил я. - Да, нормальные имена для рабыни, - подтвердил он. - Отлично, - улыбаясь, сказал я, похоже, в Кувигнаке проснулся воин. - Эй, с тобой всё в порядке, - удивлённо спросил я девушку. - Зря смеешься, а если мы оставим тебе эти имена? - Да, Господин, - смеялась рабыня. - А как Ты смотришь на имя «Репа»? – поинтересовался я. - О, пожалуйста, Господин, только не это, - весело смеясь, попросила она. - Оно напоминает мне о Ваниямпи. - Твоя жизнь кардинально изменилась и Ты скоро это почувствуешь, - предупредил я. – Пожалуй то имя, больше не будет для тебя подходящим. - Я рада услышать это. - Возможно, я должен назвать тебя «Wowiyutanye», - сказал я. - Что это означает? - Искушение, - улыбнулся я. - Господин льстит мне, - довольно улыбнулась она в ответ. - Впрочем, это слишком длинно, и к тому же у меня уже есть имя для тебя, -сказал я. - Какое, Господин? - нетерпеливо спросила девушка, со страхом и надеждой. - Оно не сложное, - успокоил я. - Понятно, Господин, ведь я - всего лишь рабыня. - Оно кажется мне простым и подходящим именем для рабыни. - Да, Господин, - нетерпеливо, ожидая, сказала она. Неважно, какое имя я ей дам, она будет носить именно его. Животные должны откликаться, на любые клички, которые им даны. - Я называю тебя - …, - сделал я длинную паузы. - Да, Господин? – с тревогой смотрела она на меня. - Я называю тебя – «Мира». - Спасибо, Господин, - поблагодарила Мира. - Господин хорошо знает, как унизить рабыню! Когда-то это имя носила рабыня, которая ещё не знала, что была рабыней. Тогда это было имя рабыни, но не рабская кличка. Потом рабыня была порабощена юридически, и быстро поняла, что она действительно была рабыней. Её сущность была разоблачена. Её истинная природа стала очевидной. Имя вновь дано ей, на сей раз как рабская кличка. Теперь это имя не только имя рабыни, как это было всегда, но и рабская кличка, данная женщине, которая сама публично признала и объявила, что была рабыней всегда, даже до процедуры её юридического порабощения! - Как Ты сама думаешь, удастся тебе стать удовлетворительной рабыней? - Я всем сердцем буду стремиться к этому, Господин, - пообещала она. - Ты хочешь быть рабыней? - Да, Господин, от всей души. - Тогда, смотри! Служи хорошо! - приказал я. - Слушаюсь, Господин. - Тяни, рабыня, - скомандовал я. - Да, Господин. 34. Кабачок и клубника - Свяжите меня и используйте меня как рабыню, - попросила Мира. Я небрежно, но эффективно связал ей руки за спиной, и бросил на землю у моих ног. - Я прошу взять меня как рабыню, - задыхалась, сказала он, приподнявшись на локтях. Я упал в траву рядом с ней и сгрёб её волосы в мою левую руку, оттянув голову девушки к земле, и задержал таким образом, что она могла видеть только небо. Затем я сорвал длинный стебель травы. Уже прошло четыре дня, с тех пор как мы пересекли Северную Кайилу. Во время похода мы видели, справа от нас Скалу Советов, поднимавшуюся ненормально высоко, над равниной, посреди группы меньших, окружавших её скал. - Господин? – удивилась она, когда я начал щекотать её стеблем травы. - Они рядом? – не переставая дразнить девушку, спросил я Кувигнаку. - Да, - ответил он. Он сидел, скрестив ноги по соседству, чиня одну из постромок волокуши. - Ох, о-о-о! - застонала девушка. - Они вооружены? - Нет, - отозвался он, втыкая шило в ремень. - Ты положил немного пеммикана? - Да. - О-у! - стонала рабыня. – О-о-о! Мы говорили на наречии Кайила. Мира не знала этого языка. Она даже не знала того, о чём мы говорили. В её присутствии мы обсуждали этот вопрос только на языке Кайил. - О-о-о, пожалуйста, Господин, остановитесь! - взмолилась Мира, начав извиваться и поскуливать. Она не могла освободиться, ведь моя левая рука всё так же крепко удерживала её за волосы, а моя правая нога прижимала её ноги. Она, была беспомощна. - Я не хотела, чтобы Вы сделали это так, добрый Господин. Пожалуйста, я прошу Вас, остановитесь! – умоляла она. Но мне понравилось дразнить её, и она извилась, подскакивала и дрожала. - О, пожалуйста! – задыхаясь, проговорила она. - Пожалуйста, мой Господин! Мира даже не знала о близости других. Они привязались к нам ещё до того, как мы пересекли Северную Кайилу. Они, как и моя рабыня, насколько мы установили к нашему удовлетворению, не понимали языка Кайила, или понимали его очень плохо. Чтобы выяснить это мы говорили так, чтобы они нас точно услышали, и если бы они понимали то, что мы сказали, то должны были бы исчезнуть так быстро, как только могли. Казалось довольно логичным, что они понятия не имели, что мы знаем об их присутствии. Иногда Кувигнака оставлял небольшой кусочек пеммикана на местах наших ночёвок, как если бы обронил по неосторожности. Теперь, мы решили, что пришло время, чтобы познакомится поближе. - О, пожалуйста, остановитесь, Господин! – умоляла она. - Я сделаю всё что угодно! Я сделаю для вас всё что угодно! - Но Ты же, так или иначе, должна сделать всё, что я захочу, - напомнил я. - Ты - рабыня. - Да, Господин! – закричала Мира. Я неожиданно прекрати свои лёгкие касания стеблем травы её тела. - Ты думаешь, что уже сможешь отдаться мне как следует? - Да, Господин! Да, Господин! – задыхалась она. Я отбросил стебель в сторону. - Поцелуй, - скомандовал я. Она насколько смогла, приподнялась на локтях, в попытке дотянуться до моего рта. В конце концов, я позволил ей это сделать, и она счастливая откинулась назад, смотря на меня. Иногда, в городах, хозяин заковывает женщину в рабские цепи, разводя её ноги и руки в стороны, делая её совершенно беспомощной, а за тем легонько дразнит пером её самые красивые и чувствительные места. Обычно уже через несколько мгновений она умоляет позволить служить ему любым способом, какого только можно пожелать. Есть много способов дать понять женщине, что она находится в вашей власти, действительно в вашей. Этот – всего лишь один из них. - Я подчинил тебя? – спросил я. - Да, полностью, - ответила рабыня Мира - И как Ты мне собираешься отдаться? - С совершенством, - простонала она. Теперь я продолжил ласкать её, но уже моими руками, языком, губами и зубами. Она начала стонать и подвывать. - Они подбираются ближе, - небрежносказал Кувигнака, протягивая нить сквозь отверстие в ремне. - Кажется, они заинтересовались твоим общением с рабыней. Я продолжал уделять внимание прекрасной, связанной женщине, которая в данный момент была в моём услужении. Она уже почти приблизилась к взрыву оргазменных ощущений. - Пожалуйста, о, о, о-о-о! - стонала она, с вдруг закричала. – Да-а-а-о-о! Теперь она билась подо мной, полностью в моей власти. - Да, - заливалась она слезами. – Да-а-а! - Они уже совсем близко, до них всего нескольких футов, - предупредил Кувигнака, - один справа от тебя, в траве, второй немного позади. - Пожалуйста! - просила девушка. - Отлично, - сказал я. - Я отдаю себя, - кричала она. - Я отдаю себя вам! Она была настолько изумительна! Насколько же вообще могут быть великолепны женщины! - Они кажутся загипнотизированными, - усмехнулся Кувигнака. - Сообщи мне, если будет какое-либо изменение их положения, - попросил я. - Мне жаль, что я не могу обнять вас, - призналась рабыня. - Ты не можешь. Ты связана как рабыня. - Да, Господин. Я крепко обнял её, и она беспомощно вжалась в меня. Позволено ей обнимать меня, или нет, было моим решением. Стоит мне захотеть, и через мгновение она полетит в траву, отвергнутая и отброшенная, как ненужная вещь. Но вместо этого я нежно поцеловал её. Она была очень красива. - Они меняют позицию, - предупредил Кувигнака, невозмутимо продолжая ремонт упряжи. - Один отползает. Другой идет за пеммиканом. - Хорошо, - сказал я. Девушка влюблено смотрела на меня, и я не удержавшись снова поцеловал её. - Ой! – только и успела вскрикнуть поражённая девушка. Я прыгнул в сторону от неё, и бросился сквозь траву. Прежде, чем совсем молодой паренёк смог отскочить, я одной рукой схватил ворот его одежды и поставил своего пленника на ноги. - Тал, - поприветствовал я его по-гореански. - Тал, - заикаясь, ответил парень, не выпуская, впрочем, из руки крошечный кусочек пеммикана. Я подтянул его к центру нашей стоянки, где нас уже ждал поднявшийся на ноги Кувигнака. Там же, привстав, опираясь на локти, связанных за спиной рук, пораженно выглядывала рабыня Мира, что когда-то была Леди Мирой из Венны, и которую я только что использовал для собственного удовольствия. Чуть в стороне, на волокуше, спал Хси. В нескольких ярдах от нас поднялась напуганная молоденькая девушка, невысокая блондинка. Её талия едва показывалась над травой. На вид ей было приблизительно шестнадцать или семнадцать лет от роду. Как и юноша, она была одета в одежду Ваниямпи. Я перехватил одежду парня левой рукой, а правой махнул над головой, приглашая девушку приблизиться. - Иди сюда, - добавил я по-гореански. Она робко подошла и встала рядом с нами. Теперь, я освободил одежду парня от своего захвата. - Ну, и кто Вы такие? – строго поинтересовался я. - Я – Кабачок - представился он. - Я - Клубника, - тонким мелодичным голосом отозвалась девушка. - Мы шли за вами, - признался парень. - Мы это знаем, - сказал я. - Мы брали пеммикан. Вы собираетесь убить нас за кражу? - Он оставлялся для Вас. Он протянул ко мне свою руку, в которой лежал кусочек пеммикана, который он только что поднял из травы. - Это я взял, сейчас, - признался Кабачок. - Ты - мужчина, - улыбнулся я. - Это твоё. Он озадаченно посмотрел на меня и сказал: - Я не мужчина, а она не женщина. Мы - Ваниямпи. - Так было раньше, - отмахнулся я. Тем временем девушка восхищённо смотрела на Миру. - Репа, это - Ты? – удивлённо спросила она. - Когда-то она была Репой, - поправил я. - Теперь она Мира, рабыня. Она не может тебе ответить. Я не давал ей разрешения говорить. Девушка в страхе посмотрела на меня. - Перевернись на бок, рабыня, - велел я. - Покажи им, что твои руки - связаны. Мира повиновалась немедленно. Молодой человек и женщина увидели, её крепко связанные шнурами запястья. - В прежнее положение, на твоих локтях, - скомандовал я, что Мира исполнила без задержки. - Что это у неё на шее? – спросила Клубника, показывая на узкую, темную плетёную из сыромятной кожи верёвку, тремя витками охватившую шею рабыни и завязанную узлом на горле. - Это служит ей ошейником рабыни, - пояснил я. - Я поняла, - прошептала девушка, немного, отстраняясь. Она опустила голову, сделала быстрый неровный вздох, и заметно покраснела. - Ты можешь лечь, - разрешил я рабыне, и она облегчённо откинулась на спину около наших ног, нагая и связанная. - Вы оба далековато забрались от своего загона, не так ли? – спросил я. - Да, - согласился юноша, опуская голову. - Мы недавно посещали загон Ваниямпи. Это был Сад одиннадцать, если не ошибаюсь, - поведал я ему, но паренёк молчал, и мне пришлось уточнить: - Это ведь был ваш загон. Я прав? - Да. - Там мы слышали о двоих, молодом человеке и молодой женщине, которых изгнали оттуда. Несомненно, Вы и есть те двое. - Да, - не стал спорить Кабачок, не поднимая головы. - И Вы следовали за нами от самого загона, - уточнил я. - Да, - признал он. - Почему? - Мы надеялись, что Вы приведете нас к еде. Мы не знали, что ещё можно сделать, - ответил он. - Вашим преступлением, насколько я помню, было, касание друг друга. - Нет, - испуганно замотал головой Кабачок. - Нет! - А ну-ка, встань на колени, перед этим молодым мужчиной, и избавься от этой глупой одежды, - приказал я молодой женщине Молодой человек пораженно смотрел на меня. - И не вздумай отводить от неё глаз, - велел я ему. Девушка задрала длинное неуклюжее платье до бёдер, а затем, опустившись на колени перед парнем, стянула его через голову и отложила в сторону. Теперь она стояла на коленях перед юношей, полностью обнажив для него свою красоту. - Не отводи глаз, - строго предупредил я молодого человека. - Ох, - восхищённо, тихим голосом сказал он. - Она так красива. - И теперь тебе уже не кажется настолько позорным, или ужасным, прикоснуться к ней? - Нет. Конечно, нет! – радостно ответил он. - Ты больше не Ваниямпи, - улыбнулся я. – Теперь Ты можешь трогать её свободно и так часто, как того пожелаешь. - Я не могу поверить такой свободе, - признался он. - Это так отличается от того, что было раньше! Это великолепно! - Это - твоя свобода, но не её, - пояснил я. - Что? – не поняв, переспросил парень. - Не забывай, что она - женщина, - напомнил я. Он озадаченно уставился на меня. - Она кажется голодной, - заметил я, увидев, какими глазами она смотрела на кусочек пеммикана в его руке. - Прости меня, Клубника! Я столь невнимателен! – воскликнул паренёк, торопливо разламывая и без того маленький кусочек пеммикана в две части. Я задержал его руку своей. - Ты - мужчина, - напомнил я. - Это - твоё, а не её. - Но я, конечно же, разделю это с ней, - неуверенно сказал он. - Она ещё тебя не попросила. Он пораженно посмотрел вначале на меня, а потом снова перевёл смятённый взгляд на девушку. - Я прошу дать мне что-нибудь поесть, - улыбнувшись, попросила она. Он быстро сунул ей половину крошечного куска пеммикана, и она, как была нагая, стоящая на коленях, быстро и жадно проглотила его. Он мечтательно рассматривал девушку, даже не заметив, как прикончил свой пеммикан. - Стой спокойно, - приказал я ему, и ножом срезал большую часть длинного подола, серого платья Ваниямпи. Также я поступил и с рукавами. Из остатков материала, я соорудил импровизированный пояс, и повязал его, на талии парня. Получилось, что-то похожее на тунику - Какие сильный у тебя оказывается ноги, - восхищенно сказал девушка, с нежностью в голосе, рассматривая его, - и твои руки! - Ты разрешал ей говорить? – поинтересовался я. - Да, - кивнул он. - Очень хорошо. Девушка, улыбнувшись, склонила голову. Разрешали ли ей говорить, или нет, было вопросом достаточно спорным. - Стойбище уже довольно близко, - сказал Кувигнака. - Пора бы отправиться в путь. - Ты можешь сопровождать нас, - предложил я юноше, - и Ты, если пожелаешь, можешь взять с собой эту женщину. - Да, я хочу взять её с собой. - Отлично, - сказал я. Девушка снова улыбнулась. Было и так совершенно ясно, возьмёт ли он её с собой или нет. - Я скрою, насколько смогу, следы нашей стоянки, - сказал Кувигнака, начиная собираться в дорогу. - А я пока погружу вещи на волокушу, - добавил я. - Ты, правда, теперь рабыня, Мира, - заинтересованно спросила девушка. Мира бросала взгляд на меня. - Ты можешь ответить, - позволил я ей. - Да, я - рабыня, полностью, - согласилась Мира. - А что он делал с тобой только что? - спросила девушка, покраснев. - Ты подсматривала? – с улыбкой спросила Мира. - Да, - призналась девушка, покраснев ещё гуще. - Он наслаждался мной и использовал меня в как рабыню, - пояснила Мира. - Тебе было стыдно? – поинтересовалась Клубника. - Нет, - засмеялась Мира. - Рабыне не позволена скромность. - Ты казалась переполненной удовольствием, охваченной благодарностью и радостью, - заметила девушка. - Да, я отдавалась своему Господину. - И тебе нужно было отдаваться таким образом? - Да. У рабыни нет другой альтернативы, кроме как полностью отдаться своему господину, - объяснила Мира. - Но Ты, же сама хотела так отдаться, ведь так? – не отставала девушка. - Да, - призналась рабыня. - Значит, рабыня обязана сделать то, чего она, сама страстно, от всего сердца желает сделать, - заключила Клубника. - Да, - подтвердила Мира. - Но Ты должна понимать, что жизнь рабыни не легка. Нас часто заставляют работать, долго и упорно. - Но получаешь ли Ты удовольствие от такой службы? - Когда-то я даже не могла представить себе этого, но теперь, когда я -находящаяся в собственности рабыня, я знаю что это так, - страстно сказала Мира. - А как рабыня должна вести себя? Что должна делать рабыня? - Мы должны быть абсолютно покорными, полностью послушными и совершенно приятными, - пояснила рабыня. - Но это ужасно! - воскликнула девушка. - Возможно, - засмеялась Мира. - А что, если Ты не будешь такой? - спросила девушка. - Но мы таковы, - смеялась Мира. - Рабовладельцы проследят за этим. - Но что, если Вы взбунтуетесь? - Только глупые девушки бунтуют, - усмехнулась Мира, - и им быстро преподают бесполезность сопротивления. - Но неужели Вы не можете даже протестовать? - Мы можем протестовать, конечно, если владельцы посчитают целесообразным разрешить это, но как только наш протест будет закончен, нас вернут обратно в нашу неволю, возможно, ещё более строгую, и сурово накажут за наш протест. - Накажут? – тяжело задышала девушка. - Да, рабыня дрессируется, и подвергается наказаниям. Она принадлежит так же точно, как принадлежат слин или тарск. Она собственность, в буквальном смысле этого слава принадлежащая владельцу собственность. Ты должна понимать это полностью. Соответственно, с нею может быть сделано всё, что пожелает её владелец. Она может даже быть убита, если так решит хозяин. - Тогда получается, что рабыня полностью беспомощна, - вздрогнула девушка. -Она полностью во власти владельца. - Да. - Я хотела бы этого, - вдруг заявила Клубника. - Правда? - удивилась Мира. - А Ты, правда, счастлива? - спросила девушка. - Да, просто невероятно как, - улыбнулась рабыня. - Разве Ты желаешь свободы? - Единственная свобода, которую я теперь хочу, это свобода полностью быть рабыней, - призналась Мира. - Но ведь и я хочу того же, - заявил девушка. - Я, тоже, буду рабыней! - Но у тебя, же нет владельца, - улыбнувшись, напомнила ей Мира. - Встать, - скомандовал я Мире. Она, дёргаясь и извиваясь, поднялась на ноги, после чего я развязал ей руки и закрепил шнуры на моём поясе. Рабыня снова изящно опустилась передо мной на колени и поцеловала мои ноги. - Что Ты делаешь? – изумлённо спросила девушка. - Я целую ноги того, кто должен быть моим владельцем, - объяснила Мира. Молодая девушка, бывшая Ваниямпи, поднялась, подошла и встала на колени перед юношей. - Что Ты делаешь! - пораженно закричал Кабачок. - Я целую ваши ноги, - объяснила она. - Но это же – рабский акт! – воскликнул он. - Да! - гордо сказала она, подняв свою голову, и вызывающе посмотрев на своего парня. - Мы Одинаковые! – испуганно крикнул он, отскакивая от коленопреклонённой подруги. - Уже нет, - улыбнулась она, - мы нет. Вы - мужчина, а я - женщина. - Нет, - закричал он на неё. - Нет! - Я была бы твоей рабыней, - заметила она. - Нет, нет. Нет! - Я раздражаю Вас? Разве я не привлекательна? Разве я не желанна? Разве я не красива? Вы, правда, не хотите владеть мной? – спрашивала девушка. - Конечно, я хочу владеть тобой! – вдруг зло признал парень. - Только смотреть на тебя означает хотеть владеть тобой! В течение многих лет я хотел этого! - Ну, так владейте мной, - предложила Клубника. Он вскрикнул в муке и согнулся, сжимая кулаки. - Что не так? – удивилась она. - Это - мысль об обладании тобой, - сказал он. - Это так потоп. Это означает для меня такую мощь, такую радость! - Ну, так владейте мной, - повторила она. Он, дрожа, смотрел вниз, на неё. - Пора уже, что-то ей ответить, - заметил я, - особенно, если Ты не собираешься оставлять её здесь. Он растерянно и озадаченно посмотрел на меня,. - Она - белая женщина. Немногие белые женщин, если таковые вообще имеются в Прериях, свободны. Мы идем в стойбище краснокожих. Она привлекательна, так что если Ты не хочешь поработить её, у меня нет сомнений, что кто-то другой сделает это за тебя, - объяснил я, и он снова посмотрел вниз, на девушку. Я подошёл к волокуше и вытащил катушку узкой, плетёной кожаной верёвки, которую я уже использовал для ошейника Миры, и отрезал подходящий кусок. Остальной моток, я вернул на место. - Встань, - велел он девушке, и она с готовностью вскочила на ноги. Я вручил ему отрезок верёвки, но он стоял, замерев, глядя на подругу, а верёвка повисла в его руках. - Понимаешь ли Ты значение этого? – спросил я у Клубники. - Да, - твёрдо ответила она. - Ты можешь добровольно принять статус рабыни, но Ты уже не сможешь так же, свободно выйти из него. Это состояние, как только оно будет применено к тебе, с твоей стороны станет необратимым. Уже не в пределах твоих желаний будет сломать, изменить или исправить это, в любом случае. С этого момента Ты больше не будешь свободным человеком. Ты станешь всего лишь рабыней. - Я понимаю, - кивнула она, и повернулась к своему другу. - Я готова, - сказала она. - Сделай меня своей рабыней. Парню больше ничего не оставалось, кроме как, обмотать темную узкую верёвку три раза вокруг её шеи. Он сделал это аккуратно и не слишком туго. Потом он заплёл два свободных конца, закрывая ошейник, и резко дёрнул свободные концы в разные стороны, затягивая узел, при этом узкий, перевернутый треугольник плоти показался между первыми двумя петлями ошейника, стянутых узлом. Парень отпустил свободные концы верёвки, и они легко упали, свисая, как и у ошейника Миры, между её грудей. Лёгкое прикосновение кожи к груди рабыни может быть полезным для неё, особенно когда она обнажена. Это тонко напоминает ей о том, что она - рабыня. Кроме того, как я уже упоминал, они обеспечивают удобную короткую привязь, с помощью которой можно тянуть её или привязывать, кому как нравится. Ошейник, как и у Миры, будет служить не только для того, чтобы пометить девушку как рабыню, но и по-своему, отличил бы её от собственности краснокожих, ошейники которых обычно представляют украшенную бисером кожаную полосу. Естественно, что молодой человек, познания которого в этих вопросах крайне ограничены, вынужден был следовать конструкции ошейника, который я использовал для Миры. У меня не было по этому поводу никаких возражений. Действительно, выглядело уместным, что две девушки, две бывших Ваниямпи, должны быть в похожих ошейниках. Я решил, что позже объясню ему идентификационные аспекты ошейника, и тогда он сможет, если пожелает, изменить его, или в некотором роде персонализировать, возможно, применив особый узел, ярлык или украшение. С другой стороны, если он захочет оставить всё, как есть, то я против не буду. И мы и девушки, а вскоре и все остальные, отлично поймут рабский статус, в котором состояли наши подопечные. - Она - симпатичная рабыня, - похвалил я. - Я всегда хотел владеть тобой! – кричал парень, низким, хриплым, диким голосом, сдавливая её в своих руках. - Как рабыня я могла бы теперь принадлежать любому мужчине, - сказала она, - но именно Вы завладели мной! Вы тот, кому я действительно принадлежу! – шептала рабыня своему господину. - Я люблю тебя, - кричал он, всё крепче стискивая её в своих объятиях. - И я люблю Вас, мой Господин, - закричала она. - Я люблю Вас, мой Господин! - Я должен овладеть ей, - крикнул нам юноша. - Я не смогу ждать. Идите пока без нас! - Ничего, мы можем и подождать, - усмехнулся я. И он повалил в траву свою голую, носящую его ошейник рабыню, столь красивую, уязвимую, беспомощную, дрожащую от нетерпенья, готовую отдаться ему полностью, любящую и любимую. - О-о-о, как я счастлива! - вскрикнула она, закрывая глаза. – Какая же я счастливая! - Стойбище, сразу за этой возвышенностью, - показал Кувигнака на вершину холма впереди. Мы с Кувигнакой утомлённо тащились вверх сквозь высокую траву вверх по склону. Вечерело. Волокуша следовала позади нас, приблизительно в пятидесяти ярдах. Молодой парень, бывший ранее Ваниямпи, настоял на том, чтобы помогать тянуть их. Мы для него соорудили ещё одну, центральную упряжь. Теперь он тянул, имея по обе стороны, также в ремнях постромок, рабынь Миру справа и белокурую девушку слева от него. Рабыня мужчины обычно следует за ним позади, или слева позади. Для своей девушки он сделал тунику, использовав её бывшее платье Ваниямпи. Оно получилось невероятно коротким, с глубоким декольте, и без рукавов. Туго затянутый на талии поясок, сделанный из скрученной ткани, выгодно подчёркивал изысканные линии её прекрасной фигуры. Такие мизерные и откровенные предметы одежды, так откровенно и бесстыдно выставляющие красоту женщины, обычно рассматриваются свободными женщинами, как скандальные и оскорбительные. Тем не менее, это именно та одежда, в которую девушка, если она рабыня, будет одеваться, если ей вообще разрешат одевать что-либо. В действительности, рабыни склонны радоваться даже такой одежде. Они ценят свободу движений, которую даёт короткая туника, а также получают удовольствие от бесстыдной демонстрации и выставления на показ их желанности и красоты для наглой оценки мужчин. Рабыня парня казалась довольной своей одеждой, хотя это было всё, что ей было позволено носить. Миру я держал нагой, решив, разрешить ей одежду несколько позже. Я улыбнулся своим мыслям. Она когда-то была агентом кюров, и теперь должна была под моей опекой, полной ложкой вкушать своё рабство. Я не сомневался, что она хорошо изучит это. - Там, - сказал Кувигнака, стоя на гребне небольшого холма, в высокой траве. – Ниже по склону, скрытое за деревьями находится стойбище Касму, как раз рядом с небольшим ручьём. Если присмотришься, Ты сможешь разглядеть некоторые вигвамы. Я неподвижно стоял на гребне невысокого холма рядом с Кувигнаки. Едва бросив взгляд в неглубокую долину, с деревьями вдоль ручья, и вигвамами, спрятанными среди деревьев, я сразу почувствовал возбуждение. Было здесь нечто ещё, что привлекло моё внимание. Это нечто было на холме позади стойбища, и отчего я пришёл в состояние глубокого волнения. - Что не так? – удивлённо спросил Кувигнака, заметив мою реакцию. Я не мог говорить. Моя кровь закипела, мое сердце колотилось где-то у горла. У меня сбилось дыханье, и дрожь пошла по всему телу. - С тобой всё в порядке, митакола? - забеспокоился Кувигнака. - Там, - кое-как смог выговорить я, указывая на холм, просматривающийся позади стойбища. - Что? – спросил он, не понимая моих жестов. - Вот! Вот же оно! – крикнул я На том холме росли два дерева! Два белоствольных дерева, приблизительно пятидесяти футов высотой, с блестящими зелёными листьями. Они стояли приблизительно в тридцати - сорока футах друг от друга, и были чётко обрисованы на фоне вечернего неба. - Что? - спросил Кувигнака. Я дрожа смотрел на пару одиноко стоящих деревьев. - Деревья, - крикнул я, не веря своей удаче. – Деревья! Это были деревья Хогар, названные по имени Хогара, одного из первых исследователей Прерий, обычно растущие вдоль берегов небольших ручьёв или грязных медленных рек. Их форма очень напоминает земные тополя, которые возможно в виде семян попали на Гор. - Именно из-за тех деревьев, у этого места есть свое имя. - Как? Как название этого места? – спросил я, поворачиваясь к моему другу. - Два Пера, - ответил удивлённый Кувигнака. - А я-то думал, что это было имя, - хлопнул себя по лбу. - Но это - имя, - Кувигнака был в полном недоумении, - название этого места. - Кто здесь самый главный из мужчин? – спросил я. - Всегда был Кахинтокапа, «Тот, Кто Идет Впереди» лидер Наездников Жёлтой Кайилы, - ответил Кувигнака, и вздохнув добавил, - конечно, если он выжил. - Он, обязан выжить! – закричал я, бросая себя в бешеный бег вниз по склону к стойбищу. - Подожди! - закричал мне вслед Кувигнака. - Кто-то едет к нам! - Татанкаса! - радостно крикнул Кэнка, мчащийся к нам из стойбища. Но я пробежал мимо него. Я бежал, как безумный. Он, и возможно Акихока, кто поехал, чтобы вернуть его с охоты, должно быть, встретились с беглецами из праздничного стойбища, и затем с ними добрались досюда. - Господин! – обрадовано взвизгнула Виньела, но я уже проскочил и мимо неё тоже. - Подожди! - слышал я крики бегущего за мной Кувигнаки. Но я не мог ждать, уже вечерело. Это было то самое время для когда щиты вывешивают на треноги позади вигвама, обращая из лицом на запад, чтобы они могли видеть заходящее солнце. Женщины пораженно смотрели мне в след, когда я спешил через стойбище. - Татанкаса! - кричали некоторые из них, узнавая меня. - Татанкаса! - позвал Махпиясапа. Я раб, и пал на колени перед ним. Он был вождём клана Исбу. - Ты жив! – счастливо закричал он. - Моё сердце поёт от радости! - Господин! Где вигвам Кахинтокапы! – спросил я, унимая дыхание. - Там, - озадаченно показал рукой Махпиясапа. - Благодарю вас, Господин! Я сжимал кулаки. От нетерпенья. - Ты можешь подняться, - разрешил Махпиясапа, заметив мою спешку. Я прыгнул на ноги, и рванулся в направлении указанном вождём Исбу. - Татанкаса! – остановил меня Махпиясапа. - Да? - Ты не знаешь что-нибудь о Хси? – тревожно спросил он. - Пусть ваше сердце летит высоко и поёт ещё громче, Господин, - ответил я. -Ваш сын жив! Я указал назад на косогор, вниз по которому юноша, бывший Ваниямпи, Мира и Клубника тянули волокушу. Махпиясапа с сияющим от радости лицом, поспешил расстаться со мной для более важных дел. Я видел объятия Кувигнаки и Кэнки. Видел Виньелу, стоявшую в стороне, вне себя от радости. Многие обитатели стойбища выбегали, чтобы встретить их. Я стремительно понёсся дальше на поиски вигвама Кахинтокапы, придерживаясь указанного Махпиясапой направления. Я остановился, отдышался и затем медленно обошёл вокруг вигвама. Я чувствовал тёплое вечернее солнце, ласкающее мою спину. Никогда прежде я не видел щит Кахинтокапы вне его чехла, даже когда я первый раз повстречал его, давно, вместе с Кэнкой и его Всеми Товарищами, около места разгрома обоза и колонны наемников. Для воина является обычным делом держать свой щит в чехле или кожухе, если нет непосредственной опасности. Ещё его достают, конечно же, когда необходимо выставить его на солнце, выставить, чтобы он напитался силой и магией от жёлтой, животворящей, сверкающей звезды двух миров, Сола или «Тор-ту-Гор» - Света Над Домашним Камнем. Я долго стоял и зачарованно смотрел на щит, висящий на треноге, впитывая последние лучи заходящего летнего Солнца. Он немного качался назад и вперед, и поворачивался от лёгкого ветерка. Из уважения к чувствам краснокожих, я озаботился, чтобы не позволить моей тени закрыть щит от солнечных лучей. Точно так же никто не проходит между гостем и огнем в вигваме, не попросив его прощения. Я услышал Кувигнаку и Кэнку, подходящих сзади. Они, также, посмотрели на щит. - Вы видите это? – спросил я. - Конечно, - ответил Кувигнака. - Тот охотник, давно, в снегах, это был Кахинтокапа. - Я тебя не понимаю, - растерянно сказал мой друг. - Два Пера, - объяснил я, - были не именем мужчины, а названием этого места. - О чём это он говорит? – теперь уже и Кэнка заинтересовался моим состоянием. - Понятия не имею, - пожал плечами Кувигнака. - Да вы посмотрите же на щит, - воскликнул я. Мы все вместе уставились щит. С него на нас смотрела прорисованная до мельчайших деталей, раскрашенная красками и обведённая черный цветом, голова кюра. Это была широкая, дикая собакоподобная голова. Особенно тщательно были изображены глаза зверя. Они, казалось, рассматривали нас. Левое ухо было наполовину оторвано. - Это - Зарендаргар, Безухий, - объяснил я им. - Какой Зарендаргар? - спросил Кувигнака. - Тот, с кем я однажды, давным-давно, в далеком месте разделил пагу, -вздохнув, сказал я. - Это – магический помощник Кахинтокапы, - напомнил Кэнка. - Я хотел бы свести с ним знакомство, - встрепенулся я. - Такие существа являются очень личными, - объяснил Кэнка. - Это сакральные существа. Они появляются во снах, в видениях. Как один человек может увидеть магического помощника другого человека? - Я должен поговорить с Кахинтокапой, - заявил я. - Кахинтокапа тяжело ранен, - покачал головой Кэнка. - Вы можете сообщить ему о моём желании? - Мы сделаем это, - пообещал Кувигнака. Я рассматривал на изображение на щите. Сходство с оригиналом было поразительным. Сейчас, среди разных вещей на волокуше, захваченных из вигвама Гранта, хранилась кожа истории, попавшая в мои руки в дельте Воска, приблизительно в четырех пасангах от Порт-Кара. На этой коже, была изображена история охоты и явления помощника из мира духов. Эта кожа, стала причиной, прибытия в Прерии не только Кога с Сардаком и их союзников, но и меня самого. В заключение истории на коже, художник изобразил портрет своего магического помощника, нанесённый на щит. Портрет Зарендаргара был абсолютно узнаваем. И вот теперь, глубоко в Прериях, к северу от Реки Северная Кайила, в землях клана Касму племени Кайила, я лично рассматривал тот самый щит. Я обернулся, и увидел, что вокруг нас собрались уже несколько человек. Но я смотрел мимо них, вдаль, на просторы, открывающиеся за границами стойбища, на колышущиеся от вольного ветра травы. За тем я снова повернулся к Кувигнаке и Кэнке. - Я должен поговорить с Кахинтокапой. - Ты всё же собираешься искать этого магического помощника? - поинтересовался Кэнка. - Да, - твёрдо сказал я. - Если Ты хочешь сделать это, - предупредил Кэнка, - Ты должен поступать в соответствии с нашими путями. - Я сделаю всё, что Вы потребуете. - Мы с Кувигнакой будем говорить с Кахинтокапой, - пообещал Кэнка. - Мы будем говорить от твоего имени. - Я благодарен вам, - сказал я. 35. В месте видений - Тело никогда не вернёшь, - сказал я. - Это не так у Тачаков, - ответил Камчак из Тачаков. Холодный ветер пронёсся через плоскую вершину на верхнем уровне Башни Правосудия Ара. Это были холодные камни приблизительно в двадцати пасангах к западу от стойбища Два Пера. Снова я держал траву и землю с Камчаком из Тачаков. Я мог чувствовать этот холод в моих руках, между моими пальцами. Начинался дождь. Дождь смыл грязь и траву с моих рук. Мосты Тарны были серыми и прохладными в затяжном моросящем дожде. Издалека слышался рев толпы на Стадионе Тарнов Ара. Я вышел из ванн Ара. Они показались мне неожиданно холодными. Серебряная маска казалась неестественно большой. Женский голос, из-за неё, казавшийся далеким, был вне себя от гнева. - Мы встретимся снова! – услышал я. Тарн ударял крыльями, удаляясь от крыши дворца. Ар удалялся от нас. Дора была кораблём, тарновым кораблём, кораблём вооружённым таранным выступом, мелкосидящим, прямо-килевым, облицованным медью, с прямыми парусами, с зеленым корпусом, затруднявшим обнаружение в катящихся волнах моря Тасса. Лара, бывшая Татрикс Тарны, стояла на коленях передо мной на алом коврике, в лагере Тарго Сильвера, с мольбой протягивая мне двух жёлтых шнура. Миск, ночью, стоял в траве около Сардара, высокий, стройный и величественный на фоне гореанских лун, на небольшом выступе, ветер шевелил его антенны. Возможно, я должен был возвратиться той ночью в таверну Сарпедона в Лидиусе, чтобы посмотреть, как танцует Вэлла. Но у меня были дела. Как роскошно смотрятся женщины в ошейниках мужчин! Небо было белым от молний. Это была великая симфония грома. - Это - ураган камней! - кричал Хассан, а ревущий ветер трепал его бурнус. - Однако будет холодно сегодня вечером, - размышлял Инмак, склоняясь над кремневым наконечником его гарпуна, и методично точа его оселком, в пляшущем свете маленькой масляной лампы залитой жиром морского слина. - Да, - согласился я. Холодны северные воды. Ливни подают, стегая море. Драккар, с занайтованными мачтой и реей, переваливался с волны на волну на траверзе Рифа Эйнар. Я услышал раскатистый смех Ивара Раздвоенная Борода. Молния стегнула по вершинам красных скал Волтая. - Пусть его выпорют, - приказал Марленус из Ара. Посыпались удары. Моя щека лежит на холодных влажных камнях. Никто не покидает место видений. Сыплет дождь. Я подтянул руку и сжал лёд. Он треснул и ударил меня, отскочив от камней. Мою спину резало. Белая глина испещрила моё тело полосами. Я прикрыл свою голову, и лёг на камни. Никто не покидает место видения. Стало жарко. Я расслышал голоса птиц в джунглях Уа. - Давайте продолжим путь, - велел Кизу, и снова перед нами широкая река, петляющая между влажных покрытых зелеными лабиринтами джунглей берегами, и мы опускаем вёсла в её грязные безмятежные воды. Я чувствовал головокружение. Возможно, это был солнечный удар. Я слышал, что силы Ура уничтожены. Мне показалось, что земля была далека подо мной. Мои ноги едва касались её. Я лежу на спине. Высокое, горячее солнце Тахари пылает в небе. - Пей, - говорит Хассан, склоняясь надо мной. - Увы, - показывает он, - бурдюк пуст. - По крайней мере, - замечает Самос, - сейчас прохладнее. Уже легче. - Да, - соглашаюсь я. - Мне жаль, что Ты настолько голодный, однако, - сочувствует Инмак. - Я бы дал тебе чего поесть, но в чуме нет еды. Однако, надо на охоту идти. - Да, - говорю я. - Пойдём на охоту. - Ты остаёшься? - спрашивает Инмак. - Я болен, - отвечаю я. - Я устал. Я думаю, что полежу здесь немного. - Ты мало пил, и не ел уже три дня, - говорит Инмак. - Да, - отвечаю я. - Однако, потому Ты такой голодный, - размышляет Инмак. - Наверное, Ты прав, - соглашаюсь я. - Шторм начинается, Капитан, - предупреждает Турнок. – Благоразумные моряки, в такое время, предпочитают держать свои корабли в безопасности порта. - Даже воинам иногда, чтобы рассмотреть собственные флаги требуется, оставить свои стены, которые они удерживают, и прийти к домашнему очагу в их зале. Даже Кодексы это допускают. Я выбил меч из руки Марленуса из Ара. - Нужно искать магических помощников из мира духов особыми способами, - говорит Кэнка. - Если Ты хочешь сделать это, Ты должен делать это правильными путями. - Я исполню Ваши требования, - говорю я. - Нет гарантии, что помощник придёт из мира духов, - ничего не обещает Кахинтокапа. - Я понимаю, - отвечаю я. - В поисках магического помощника мужчины иногда умирают, - предупреждает Кахинтокапа. - Я понимаю. - Это, нелегко, - вздыхает Кувигнака. - Понятно. Щит Хси поднимается как луна, непреклонно подставляя его под копьё Жёлтого Ножа. Луна мчится сквозь облака. Есть много способов истолковать то, что кто-то увидел. - Шторм начинается, Капитан, - кричит Турнок. Небольшой свёрток, продолговатый и тяжелый, принесенный среди прочего из вигвама Гранта, лежит передо мной на камнях. Я изо всех сил пытаюсь сидеть со скрещенными ногами на камнях. Я держу руки на коленях. Я чувствую дождь. Вспышка молнии в небе и раскат грома накатывают на меня, как штормовая волна бьёт по берегу. Потоки холодного дождя диагональными росчерками, штрихуют скалы, рвутся в листве соседних деревьев. - Кто та женщина? – спрашиваю я. - Тебе же сказали, что она когда-то была дочерью Марленуса из Ара, - объясняют мне. – Но за то, что она его опозорила, отец отрёкся от неё. Её фигура, спрятанная под скрывающих одеждах, исчезает за поворотом коридора. - Ты - слабак! – кричит она в зале Самоса. - Я ненавижу тебя! - Ты позволишь мне уйти? - растерянно спрашивает она, - Ты не бросишь меня к своим ногам и выпорешь меня, заставив покориться тебе? - Отпустите её в Ар, - говорю я. - Рабыня, Капитан, - объявляет Турнок, и бросает её на кафель перед моим высоким стулом. - На колени перед твоим Господином, рабыня, - приказывает он. Она испуганно смотрит на меня. Я задумчиво ласкаю плеть, праздно лежащую на моих коленях.
- Я люблю Вас, - внезапно кричит около меня Вэлла, стоящая на коленях сбоку от моего высокого стула, её руки ложатся на мою. - Я люблю вас! Я ублажу вас лучше. Я доставлю Вам в тысячу раз больше удовольствий! Молния перечеркнула небо. Гром раскатился по округе. Дождь пробил свой путь вниз. - Серьезный шторм, - говорит Ивар Раздвоенная Борода, стоящий рядом со мной, на палубе его драккара. Молния снова осветила штормовое небо и косые линий дождя. Вдруг молния и дождь исчезли. Затем послышались раскаты звона, то огромный молот Крона из Тружеников Металла, поднимался и падал на могучую наковальню, забрасывая искры в ночи, которые попадали в спокойное море и пылали там как алмазы, а я развалился на спине и смотрел вверх на алмазы в небе, что были звездами. Это происходит в банном вигваме. Это - довольно маленький овальный вигвам. Внутри, мужчина, возможно, даже не сможет выпрямиться во весь рост. Домик состоит из каркаса, сделанного из сучьев, покрытого шкурой. В центре есть углубление, в которое сложены горячие камни, которые передают снаружи на разветвленной палке. Воду ковшом льют на камни. Когда камни остывают, их забирают и греют повторно. Есть множество ритуалов и обрядов, связанных с банным вигвамом, имеющих отношение к таким вещам как камни, огонь, ориентация вигвама, отношения между вигвамом и огнем, количество и способы, которыми льют воду, и количество и очерёдность посещений вигвама. Я не буду описывать эти вопросы подробно. Достаточно сказать, что церемония банного вигвама детализированный, сложный, изысканный и очень символический ритуал. Главная задача - очистка парящегося, его подготовка для удивительной задаче поиска сна или видения. Моими помощниками, ухаживавшими за огнем и помогавшими с камнями, были Кэнка и Кувигнака. Я не следовал порядку ритуала во всех отношениях, ни выдерживал церемонию в точности всех её деталей. Я не делал этого из-за сохранявшегося во мне скептицизма городского жителя, относительно существования мира духов, и потому что я не был Кайилой. Не будучи краснокожим я чувствовал для себя неуместным или неуважительным, если не сказать непорядочным, слишком светским, кощунственным или богохульным, чтобы придерживаться ритуала. Мои чувства и решения в этих вопросах были поняты и уважались и Кэнкой, и Кувигнакой. Тем не менее, поскольку раз человек сидит один в тёмном банном вигваме, с головой опущенной вниз к коленям, чтобы удержаться от слабости и выдержать жар, то у него хватает времени, чтобы поразмышлять. Я не думаю, что это плохая идея для мужчины иногда побыть одному, и подумать. Это - хороший способ узнать себя. Многие мужчины, кажется, никогда не пытались познакомиться с самим собой. Я уверен, что большинству из нас не повредило бы время от времени посетить банный вигвам. После того, как мужчина покидает банный вигвам, он омывает тело в холодном ручье, смывая с себя пот и грязь, вычищая её даже из-под ногтей ножом или заостренной щепкой. Потом следует окурить себя дымом от маленького костерка, наполненного ветками сладкого кустарника и хвоёй, втирая этот дым в кожу. Это должно замаскировать запах человека. Считается, что большинству магических помощников не нравится запах людей и если они его учуют, то не испытают желания приближаться. Всё возможное делается для того, чтобы поощрить приход или явление помощника из мира духов. После этого настала пора идти в место видений. Оно – высоко, среди скал, окружённых деревьями. Если посмотреть вниз, то ниже можно видеть травы, колышущиеся под степным ветром. Теперь постимся. Теперь ждём. Можно выпить лишь немного воды. Потребуется немало времени, чтобы умереть от голода, возможно недели, а вот смерть от жажды не заставит себя ждать. То, сколько времени продержится человек без воды, зависит от многих факторов, от человека, его физической деятельности, от солнечного света, его оттенка, от ветра и температуры воздуха. Но это не займёт много времени. Это дело нескольких дней, обычно трёх -четырёх. Так что пить немного воды не запрещено. Теперь надо ждать. Никто не знает, когда и приедёт ли вообще магический помощник из мира духов. Одиноко в месте видения. Я лежу на спине, рассматривая звезды. Они прекрасны в Прериях. Скала, на которой я лежу холодная и влажная, от прошедшего вечером дождя. Над местом видений повисла абсолютная тишина. Я страшно голоден. Меня мучит жажда. Мне холодно. Я знал, что иногда магический помощник не приходит. Бывает, что мужчины ждут напрасно. Иногда они должны возвратиться в стойбище без видения. Иногда они пробовали ещё раз, в другое время. Иногда они остаются в месте видений на более долгий срок. Иногда они умирают там. Возможно, что магический помощник не придёт, сказал я сам себе, и рассмеялся, без особого веселья, поскольку я был Тэрлом Кэботом. Я не был Кайилой. Как абсурдно, что я лежу здесь, на этих камнях, разрисованный белой глиной, в месте видений, один с деревьями и звездами. Я не был Кайилой. Я ужасно ослаб. Я задумался, не мог ли бы дым сладкого кустарника и хвои, как и натирание белой глиной, предназначаться не столько для поощрения прихода магических помощников, сколько для уменьшения вероятности визита слина. Точно так же отсутствие движений со стороны ищущего видений, возможно, не стимулирует нападения хищника, Акихока рассказывал историю о его собственном поиске видения. Слин пришёл, и лёг совсем близко к нему, и наблюдал за ним, до утра, и лишь затем встал и покинул скалу. Среди ищущих видений, были и те, кого слины разорвали на части. Магический помощник Акихоки - утр. Он получил своё видение на вторую ночь. За этими невесёлыми мыслями я даже не заметил, как заснул. Проснулся я незадолго до рассвета. Было холодно и всё ещё достаточно темно. Я задумался, как же так получается, что людям являются видения? Возможно, это происходит тогда, когда будет достаточно измучено их тело. Возможно, именно тогда оно передаёт требование мозгу относительно высвобождения видений. Конечно, это может послужить причиной веры в такие видения, и положить их в основание существования мира духов. Конечно, изменённое состояние сознания случается в местах видений. Но я полагал, что причиной тому могут послужить голод, жажда и одиночество. Иногда трудно различить сны и видения от фактов. В действительности нет нужды в видениях. Сон сделает это. Но некоторым людям не даются видения, и некоторые не могут вспомнить того, что они делали в стране снов, лишь только то, что они были там. Но в таких случаях краснокожие милосердны. Они знают, что не все люди одинаковы. Достаточно попытаться увидеть сон, встретить видение, и тот, кто не может достичь этого, может купить таковое у другого, кому повезло больше, у того, кто разделит своё видение или сон с ним, или продаст ему тот, в котором он не нуждается. Точно так же можно подарить сон или видение кому-то, кому они необходимы, или кто хотел бы их иметь. Такие подарки, для краснокожего просто драгоценны. Всё, что ожидается от мужчины, это то, он пойдёт в место видений. Это - его долг. Что ещё он может сделать? Магический помощник не идёт, я сказал сам себе. Магический помощник не придёт. Я пришёл в место видений. Я выполнил свой долг. Я закончил с этим. И вдруг послышался шум. Я испугался, что это мог бы быть слин. Я изо всех сил пытался хотя бы сесть, стоять я уже не мог. Послышался звук скользящих и скатывающихся вниз по склону камешков. Я опустил руку на рукоять своего ножа, единственное оружие, которое я мог иметь в месте видений. Но мои пальцы едва смогли охватить украшенную бусами рукоять, сомкнуть ладонь плотно уже не получилось. Я был слишком слаб. Сначала я увидел голову существа, а потом и всё тело появилось на скале. Оно присело, в нескольких футах от меня. Оно было очень большим, гораздо больше слина. Я сложил руки на коленях. Существо подняло предмет, завёрнутый в кожу, который я заранее положил перед собой, и зубами сорвало кожу. В полутьме было нелегко разглядеть черты лица или особенности тела. Оно приблизилось, и взяло меня в руки, потом прижало огромные челюсти к моему лицу, и из своего желудка хранения, отрыгнуло воду в пасть, откуда постепенно, глоток за глотком, перелило мне в рот. Потом последовала очередь пережёванного до состояния жидкой каши мяса, точно также, извлечённого из желудка хранения. Мне пришлось приложить нешуточные усилия, чтобы проглотить это, но я это сделал. - Ты - магический помощник Кахинтокапы? - спросил я на Кайиле, а за тем повторил по-гореански, - Ты - магический помощник «Того, Кто Идет Впереди»? - Я - Зарендаргар, - послышалось из переводчика, на гореанском, - военный генерал кюров. 36. Яма Я внимательно изучал небо. - Поторопись! - приказал я девушке. - Да, Господин! - она сказала, нарезая ножом куски дёрна. Она укрывала каркас из веток и шестов, над ямой пластинами дёрна с живой травой. Таким образом, трава не обесцветится в течение нескольких часов. Иногда в такой яме приходится выждать в течение двух, а то и трёх дней. Яма получилась приблизительно десять футов длиной, пять шириной и четыре глубиной. Этого должно быть достаточно, чтобы спрятать сковывающее бревно, охотника, и приманку. Мы услышали крик пересмешника. Кувигнака заметил опасность первым. - Ложись! – крикнул я, хватая девушку и бросая её в высокую траву. Я ругнулся, посмотрев вверх. Одинокий всадник, одни из Киниямпи, держал свой путь на северо-запад. - Приступай к работе, - велел я рабыне. - Да, Господин, - ответила она. Сковывающее бревно притащили сюда ещё ночью на двух кайилах. Грунт, вынутый из ямы, спрятали подкустарником или рассеяли в траве. - Всё готово, - доложила девушка, укладывая на место последнюю пластину дёрна. - Убери нож, которым резала торф в яму, - приказал я. - Да, Господин. Она закинула свой инструмент в яму через лаз, который мы оставили для входа. Этот нож представлял собой зазубренный, веслоподобный деревянный инструмент. Он используется, чтобы подрезать и снимать дёрн, и в то же время может использоваться в качестве лопаты. За тем я привязал один конец сделанной из сыромятной кожи верёвки к её правой щиколотке. Верёвка была длиной приблизительно пятнадцать футов. - Лезь в яму, - скомандовал я. - Слушаюсь, Господин, - сказала рабыня, и покорно полезла в яму. Я последовал за ней, и мы уселись внутри, лицом друг к другу. Сковывающее бревно оказалось слева от меня и справа от неё. Я двумя витками закрепил к бревну верёвку, что была привязана к ноге девушки. К бревну уже была привязана и намного более крепкая верёвка. Ещё несколько верёвок лежало у нас под ногами. Я выглянул из ямы через небольшое смотровое квадратное отверстие. Размер отверстия был около восемнадцати дюймов. Подобное окно, только несколько меньше размером, было в другом конце ямы. У него было своё назначение. Сквозь отверстие просматривался участок неба, усеянный облаками. - Теперь остаётся только ждать, - заметил я. - Да, Господин. 37. Что происходило в яме - Ты - симпатичное домашнее животное, моя собственность, - сказал я. - Спасибо, Господин. - Возможно, я покормлю тебя, - пообещал я. - Спасибо, Господин, - поблагодарила она, с надеждой в голосе. - Ты можешь приблизиться, - разрешил я, и уточнил: - на четвереньках. - Спасибо, Господин, - отозвалась рабыня, и, как было приказано, на четвереньках поползала ко мне. Мы находились в узкой яме. На моей ладони лежали маленькие кусочки пеммикана, которые она собирала губами. Как только крошки заканчивались, я добавлял следующую порцию и подносил руку к её рту. Я чувствовал, как она целует и облизывает мою ладонь, подбирая с неё пеммикан. Я повторял эту процедуру раз за разом, наслаждаясь ощущением её волос на моём теле, её губ и языка на ладони. Она покусывала и целовала мою руку, изящно удаляя с неё крошки, её голова следовала за моей рукой, которую я опускал ниже с каждым кормлением. - Господин желает свою рабыню? - страстно прошептала она. - Нет, - ответил я, сдерживая сам себя, и отталкивая её. - Иди на своё место, рабыня. - Да, Господин, - разочарованно вздохнув, сказала она, и поползла обратно. - Я должен оставаться внимательным, - зачем-то объяснил я ей. - Я должен держать свои чувства в узде. - Да, Господин, - улыбнулась рабыня. Я отметил, что теперь она встала на колени на своём месте, а не села там как прежде. Впрочем я не нашёл в этом ничего критичного, я же просто приказал, чтобы она возвратилась в своё место, и не определил как именно она должна была там сидеть. Я бросил ей бурдюк с водой. Она поцеловала сосок, мягко и нежно, наблюдая за мной. А потом, неожиданно и вызывающе она быстрыми круговыми движениями облизала сосок, и снова поцеловала, потом взяла сосок глубоко в рот и подняла бурдюк, держа его обеими руками. - Нет необходимости пить таким образом, - недовольно сказал я. Она откинула голову ещё дальше, и продолжала пить. Держа бурдюка, высоко поднятым, наклонив голову назад, выгнув спину, что заманчиво приподняло её груди, она коварно повернулась ко мне боком, демонстрируя мне себя в профиль. Я затаив дыхание, наблюдал за тем, как она пила. - Ты - похотливая рабыня, Мира, - сообщил я ей. Теперь она повернулась ко мне животом, не переставая пить. Бурдюк закрыл от меня её лицо, и она не могла меня видеть. Сейчас, когда она не может меня видеть, а её руки высоко подняты, и заняты, к ней можно легко приблизиться, и неожиданно, схватить или наброситься. Я удивлялся сам себе, почему я до сих пор не разрешил её носить одежду. Возможно, если бы я дал ей какую-нибудь одежду, то она бы меньше меня отвлекала. Нет, всё же, когда рабыня одета, зачастую её одежда служит не столько для прикрытия, сколько способом, заставить её казаться ещё более уязвимой, ещё более беспомощной, и желает она того или нет, ещё более дразнящие привлекательной. Одежда рабыни обычно немногим более чем приглашение к её раздеванию и использованию. Ошейник, конечно, также, а она уже находится в ошейнике, хотя и ошейнике из кожаной верёвки, делает её изящно привлекательной, указывая на её статус, показывая всем, что она – всего лишь прекрасная, находящаяся в собственности самка домашнего животного, и что с ней можно делать всё, что кому нравится. - Достаточно, - сердито прикрикнул я, и он наконец опустила бурдюк. - Я и не собиралась пить слишком много воды, - невинно сказала она, затыкая сосок бурдюка кожаной пробкой. Я забрал у неё бурдюк, и положил рядом с собой. - Сидеть, - скомандовал я ей. - Да, Господин, - отозвалась она, и послушно пересела с колен, опершись спиной стену ямы. Но теперь она начала поигрывать с узкими, свисающими, концами кожаной верёвки её ошейника. Она, то крутила их в руке, то проводила по своему телу, то теребила губами, а иногда дёргала за них, как бы ненамеренно намекая мне, таким образом, что ошейник был всё ещё завязан на её горле. - Господин, - позвала она. - Да. Она смотрела на меня, и, как будто не понимая, что она делает, подёргивала концы верёвки, держа их недалеко от своего тела. Этим она демонстрировала, как бы непреднамеренно, возможное использование концов верёвки в качестве привязи. - Что тебе ещё? – раздраженно спроси я. - Мне жаль, что я выпила так много воды. - Мне кажется, что Ты устала, и должна отдохнуть - заметил я, - Ложись там, на своей стороне. - Да, Господин, - сказала девушка, и улеглась на бок, но головой от меня, а ногами в мою сторону, причём верхнюю она согнула в колене. Теперь она развалилась на земле, глядя на меня со своей стороны ямы, положив головы на согнутый локоть её левой руки. - Ты - прелестная рабыня, - не мог не отметить я. - Спасибо, Господин, - улыбнулась Мира. - И верёвка на твоей щиколотке прекрасно смотрится, - добавил я. Это была та самая верёвкой, которую я привязал раньше, прежде, чем отправить её в яму. Другой конец был закреплен на сковывающем бревне. - Мой господин наложил её на меня, - хитро прищурилась она. - Спасибо, Господин. Женщины хорошо выглядят в верёвках. Назначением этой, однако, была её же собственная защита. Я мне даже было интересно, понимала ли она это. Возможно, она думала, что эта привязь просто должна была держать её в яме рядом со мной. Но для этого в принципе, достаточно было одного моего желания. Ведь она была рабыней. Она ещё и потянулась немного! Как же невыносимо желанны, бывают рабыни! Если вне ямы она запаникует, и попытаться бежать, верёвка на её щиколотке, должна будет воспрепятствовать этому. Это может спасти ей жизнь. Точно так же и в обратной ситуации, если она окажется парализованной от страха и неспособной двинуться, за эту привязь можно втянуть её назад в яму. Кроме того, если, к сожалению, она будет схвачена, верёвка даст нам какое-то время, чтобы вынудить её похитителя, внезапным появлением, копьями и криками, бросить её, прежде, чем он сможет порвать верёвку и унести рабыню. - Тебе обязательно лежать вот как? - ехидно спросил я. - Таковы формы моего тела, Господин. Я надеюсь, что Вы не находите меня вызывающей недовольство? – поинтересовалась Мира. Свет проникал в яму через узкие отверстия между неплотно уложенными пластами дёрна и играл на теле лежащей рабыни. Подобные ямы-ловушки, хотя намного меньшего размера, используются для поимки птицы херлит. В случае с херлитом охотник затягивает его в яму лично. Там он с ним может поступить различными способами, может задушить, может задавить коленями, навалившись всем своим весом, или бросить на землю и быстрым ударом ноги сломать хребет. Главное не повредить перья. Нелегко убить такую птицу голыми руками, но это – традиционный метод. Использование оружия для такой охоты, может быть расценено как дурной тон, если не плохая магия. Взрослый Херлит часто достигает четырёх футов роста и имеет размах крыльев футов семь - восемь. Охотник должен остерегаться, разъярённая птица в борьбе за жизнь может выклевать глаза или разорвать артерию. Пятнадцать хвостовых перьев, наиболее ценный охотничий трофей. Они - приблизительно четырнадцать - пятнадцать дюймов длиной, жёлтые с черными краями. Они являются основным элементом обозначения купов. Крыло, особенно его оконечность и перья используются в различных церемониальных и религиозных целях. Перья ветра, взятые от основания хвоста птицы, легкие и тонкие, используются, вместе с хвостовыми перьями, в изготовлении сложных головных уборов краснокожих. Они же, как и перья с крыльев, могут использоваться во множестве церемоний или религиозных ритуалов. Малейший ветерок заставляет их двигаться, от чего головной убор кажется почти живым. Вероятно, от этой особенности их называют «перьями ветра». Конечно у каждого пера и его положения в таком головном уборе, может быть свое особое значение. Перья правого крыла или правой стороны хвоста, например, используются на правой стороне, а перья левого крыла или левой стороны хвоста соответственно на левой стороне головного убора. В регалиях краснокожих есть немного такого, что было бы бессмысленным или произвольным. Для изготовления одного головного убора часто требуется несколько птиц. Чтобы была понятна ценность херлитов, следует сказать, что в некоторых местах две может быть обменено на кайилу, в других местах это цена может быть ниже, три - пять за кайилу. Однако сегодня мы охотились не на херлитов. - Господин смотрит на меня, - игриво заметила рабыня. Я сердито отводил от неё глаза, но вскоре помимо моего желания мой взгляд возвращался к ней снова. Она лежала передо мной на левом боку, на земляном полу ямы-ловушки, полностью обнажённая, с головой положенной на локоть руки, с верёвочной петлёй на лодыжке правой ноги, согнутой в колене и отставленной немного выше левой. Она была изящно, вызывающе соблазнительной. И, несомненно, она отлично знала, как именно ей надо лечь передо мной, и какую реакцию это должно вызвать. А вот я пока не знал, что следует сделать с ней, избить или приласкать, выпороть или использовать для своего удовольствия. Иногда рабыни крайне искусны в том, чтобы завлечь своего владельца в ловушку их красоты. Как часто они завоевывают нас со своей нежностью! Как часто мы становимся жертвой их восхитительного, коварного очарования и женских уловок! Какие барабаны и сигналы тревоги звучат в их мимолётном взгляде или улыбке? Какие батальоны могут маршировать в из полных слёз глазах и дрожащих губах? Какие мощные стратегии может поджидать в засаде в линии их груди или изгибе бедра? Как преклонённое колено и опущенная голова могут лишить мужчину силы воли. Беспомощность и уязвимость могут оказаться необыкновенной защитой, так же как невероятная мягкость может превратиться в инструмент дипломатии, и каким невероятным оружием становится её нежность! Я часто задавался вопросом, кто же на самом деле более влиятелен, я – господин, или она – моя рабыня? Но всё же, я пришёл к выводу, что владелец самая влиятельная фигура в этой паре, поскольку только он, если он того пожелает, может выставить её на торги и продать её или избавиться от неё любым другим понравившимся путём. В конце концов, надо помнить, что именно он, и не она, держит плеть. Именно она, в конечном итоге, должна встать на колени у ног господина, полностью в его милосердии, и её желания оказываются ничем. В конце концов, именно она - собственность, и должна угождать. - А господин всё ещё смотрит на меня, - не унималась Мира. - Тихо! – рявкнул я на расшалившуюся девку, поскольку услышал шум снаружи. Я осторожно я подполз к большему из двух отверстий в потолке ямы. - Это - урт, любопытный попался. Уже ушёл, - отмахнулся я, возвращаясь на своё место. Что может быть более действующим на нервы, чем долгое нахождение в засаде. За эти часы сидения в яме у нас было несколько случаев для беспокойства. Дважды мы услышали одиночный крик пересмешника от Кувигнаки, сигнализирующий о появлении наверху, летунов Киниямпи. Однажды степной табук, жёлтовато-коричневая, однорогая, газелеподобная антилопа, решила попастись поблизости. Она принялась ощипывать побеги буквально в нескольких футах от нашей западни. В некотором смысле это пришлось мне по вкусу, предполагая, что наша добыча могла быть где-то поблизости, с другой стороны это вызвало некоторое беспокойство у меня, от того что, у нашей приманки поблизости могла появиться серьёзная альтернатива. Табук животное стадное. Кстати, интересно, что некоторые виды степного табука, чуя опасность, имеют повадку ложиться, прячась в траве. Это совершенно противоположно, инстинктивным действиям характерным для большинства видов табука, которые, чуя опасность, замирают, в напряжённой стойке, а затем, если опасность реальна, срываются с места и уносятся вдаль, прикладывая к этому все их способности и скорость, чтобы избежать когтей хищников. Стоячее положение, как и в случае с двуногим существами, увеличивает широту их поля зрения. Инстинктивная манера ложиться на землю, очевидно, выработавшаяся у некоторых видов табука, оказалась полезной в окружающей среде, где достаточно высокой травы, а один из наиболее распространенных хищников, прежде всего, зависит от зрения, и на охоте должен вначале обнаружить и определить местонахождение его добычи. Этот хищник, как и следует ожидать, обычно нападает с направления, с которого тень, не препятствует атаке. Любой табук, конечно, если спугнуть, просто ускачет от охотника. На короткой дистанции он может развить скорость от восьмидесяти до девяноста пасангов в ан. Его вёрткие прыжки, при гореанской силе тяжести, могут достигать от тридцати до сорока футов в длину, и до десяти - пятнадцати в высоту. Как-то раз мы услышали двойной крик пересмешника, но меня ждало разочарование, поскольку оказалось, что источником сигнала был не Кувигнака, а настоящая птица. Я снова сел прижавшись спиной к задней стенке западни. От нечего делать я принялся рассматривать сковывающее бревно, слева от меня, привязанную к нему верёвку, потом перевёл взгляд на стены ямы, на набранный из шестов и покрытый дёрном потолок, на лучи света проникающие сквозь щели в яму, и подсвечивающие соблазнительную фигурку голой рабыни. Опять против моей воли я уставился на её прелести. Как бесстыдно она разлеглась передо мной! Конечно, она знала, как она смотрится с моей стороны. Она лежала передо мной, как рабыня, соблазняющая своего хозяина. Я с трудом заставил себя отвести от неё взгляд, и несколько енов сидел, уставившись в одну точку. Чтобы убить время, на земле под собой, начал бездумно чертить узоры, пока не обнаружил, что это оказались различные варианты курсивного кефа, буквы гореанского алфавита, и стандартного клейма кейджеры, иногда называемого «жезл и ветви», того самого знака, который отмечает бёдра очень многих порабощенных гореанских красоток. В результате снова упёрся взглядом в демонстрирующую мне своё тело девушку. - Я отвлекаю Вас? – спросила Мира, невинно строя мне глазки. - Нет, - раздражённо буркнул я. - Ох, - сказала она, изгибаясь, очевидно просто, чтобы изменить положение, но от открывшегося передо мной вида, у меня вырвался шумный вздох. - Господин? - Ничего. Я любовался её вытянутыми пальцами ноги, очаровательным изгибом её икр. Её живот, немного впалый, подчеркивал очарование её груди и широту её бёдер. Как сладострастно, как желанно выглядела, демонстрирующая мне себя рабыня, и с каким видимым безразличием, с какой кажущейся невинностью, с каким якобы непониманием она всё это проделывала! Она вздохнула, улыбнулась и отвела взгляд. Как небрежно она сделала это! Самка слина! Я сжал кулаки. Она отлично знала, что делала. Она лежала передо мной как похотливая, но внешне беспечная рабыня, которая якобы не подозревает, а на самом деле прекрасно знает, что глаза её господина неотступно следуют за ней. - Господин? – вновь отозвалась рабыня вопросом на мой тяжёлый вздох. - Спать! - скомандовал я. - Слушаюсь, Господин, - улыбнулась она. - Если владелец только пожелает чего-либо, он же позволит его рабыне быть вызванной. Она ответит мгновенным и прекрасным повиновением. - Это хорошо. - Да, Господин, - сказала она, и закрыла глаза, делая вид, что спит. Я любовался ей. Я не мог отвести от неё глаз. Она принадлежала мне. И я был безмерно доволен, что именно я обмотал кожей ей шею. Она вновь открыла глаза, и хитро улыбнулась. - Спать, - приказал я. - Да, Господин, - сказала она, и закрыла глаза, симулирую сон. Вот только едва заметная улыбка в уголках губ выдавала её. Как бесстыдно она развалилась, да ещё и видимым непониманием! Эта самка слина была хитра, и восхитительна. Так ли хорошо она знала то, что она делала со мной? Я отвел взгляд от неё и начал потеть. Снова я сжал кулаки. Я не должен позволить себе отвлекаться от начатого дела. Вот только мои глаза никак не хотели слушать мои доводы и раз за разом упирались в лежавшую рабыню. Она снова симулировал сон. Она слегка дёрнулась, и издала тихий стон, как если бы от усталости. Но я прекрасно видел, чего она добивалась. - Рабыня, - позвал я. - Да, Господин, - с готовностью откликнулась Мира. - Ты не кажешься сонной, - заметил я. - Нет, Господин, - признала она. - Но не имеет особого значения, хочешь Ты спать или нет. - Да, Господин. - Поскольку Ты - рабыня. - Да, Господин. - Рабыня, - позвал я. - Да, Господин. - Ползи ко мне на животе, - приказал я. - Да, Господин, - заулыбалась девушка, перекатываясь на живот. - Теперь встань на колени передо мной, колени широко, руки за спину, скрестить запястья, как если бы они были связаны, - скомандовал я. - Да, Господин, - ответила она, принимая передо мной под мою диктовку, положение, называемое связанная желанием. Я вытащил кое-что из своего парфлеша. - Господин? – удивилась она. Я держал предмет перед ней, и она с тревогой его рассматривала. - Но ещё не прошло луны, как я жевала корень сипа. - Открой рот, - спорить и уговаривать я не собирался. - Да, Господин, - обречённо сказала девушка, и а затолкал кусочек корня ей в рот. - Жуй хорошо, и глотай его, постепенно, - напомнил я рабыне. На лице девушки появилась гримаса отвращения вызванного предвкушением горечи, которая вскоре заполнит её рот. - Начинай, - приказал я, что она и сделала, без всякого удовольствия. - Не так быстро. Медленнее. Ещё медленнее. Жуй совсем медленно. Почувствую его вкус. Она хныкала, но повиновалась. Конечно она не нуждалась в корне сипа, поскольку, как она указала, не прошло ещё одной луны с тех пор, как она получила необходимую дозу, в действительности же, эффект корня сипа, в сыром виде, на большинство женщин действует три - четыре луны. В концентрированном виде, как в рабском вине, разработанном кастой врачей, эффект почти бесконечен, более того для его прекращения рабыне требуется принять, другой напиток называемый «вином размножения», или «вторым вином». Если рабыне выдают такой напиток, то она обычно знает, что отобрана для размножения, и будет спарена с привлекательным рабом мужчиной. Обычно рабы спариваются в мешках на головах и под наблюдением рабовладельцев. Таким образом, проведение акта оплодотворения может быть подтверждено и заверено. Иногда там присутствует ещё и член касты писцов, чтобы обеспечить свидетельство от имени города. Обычно, однако, в городах, которые поощряют подобную регистрацию, достаточно принести в соответствующий офис бумаги не позднее сорока анов, чтобы поставить печать. Такие строгости, однако, обычно имеют место только в случаях спаривания дорогих, породистых рабов и рабынь. Большинство же рабов, размножаются, на усмотрение частного владельца, или вовлеченных владельцев. Рабы из того же самого хозяйства кстати, редко спариваются. Эта практика предназначена, уменьшить вероятность близких эмоциональных отношений среди рабов. Кроме того рабы и рабыни обычно разделены, ибо рабыни, обычно выполняют легкие работы по домашнему хозяйству, а рабы трудятся в полях или на производстве. Бывает, для того чтобы вознаградить рабов мужчин, или сохранять их в тонусе, а то и не довести до безумия, им бросают рабыню. Иногда даже это оказывается изысканная, чувственная домашняя девушка, которая не смогла ублажить хозяина со всем совершенством, и вот она уже обнаруживает себя голой среди изголодавшихся по женскому телу рабов. Если спаривание рабов, происходит не в пределах того же самого хозяйства, что обычно и происходит, то хозяин племенного раба обычно получает определённое вознаграждение. Активным ингредиентом в вина размножения, или «второго вина», является производное от тэслика. Что касается горького вкуса, то здесь разница между сырым корнем сипа и рабским вином невелика, маслянистость же рабского вина, до некоторой степени объясняется концентрацией активного компонента. - Я закончила это, - задыхаясь и дрожа, сказала девушка. - Открой рот, широко, - приказал я. Большими и указательными пальцами я открыл её рот, ещё шире, тщательно исследовал его. Корень сипа исчез. Она всё ещё держала запястья скрещенными за спиной, будучи по-прежнему связана желанием владельца. - Ты развязана, - скомандовал я, и рабыня удалила руки из-за спины. Она смотрела на меня, зная, что я был её владельцем. - Оближись и вытри рот. Девушка пробежалась языком по губам, и вытерла их тыльной стороной правой руки. Если уж я собираюсь её целовать, то совершенно не за чем слизывать остатки горечи корня сипа. - Руки на бедра, склони голову, - приятно всё-таки командовать женщиной. - Ты думаешь, что сможешь подчинить меня? – строго поинтересовался я. - Нет, Господин, - испуганно прошептала девушка. - Ещё раз не хочешь пожевать корень сипа? - Нет, Господин, - замотала она головой. Она, конечно же, больше не нуждалась в подобной процедуре, но иногда полезно вынудить рабыню, выполняя каприз хозяина совершать неприятные действия. Это помогает напомнить им, что они – всего лишь рабыни, и объект желаний владельца. - Подними голову. Ублажи меня, - приказал я. - После того, что Вы сделали? – возмутилась она. - После того, что Вы заставили меня сделать! - Ублажи меня, превосходно, - крикнул я, зло, посмотрев ей в глаза. - Да, Господин! – испуганно вздрогнула она, и начала, целовать и ласкать меня, оставаясь напряжённой от тревоги и ужаса. Я любовался её действиями, иногда прижимая к себе руками, а потом подтянул её губы к моим. - Ну, и кто кого подчинит? - Вы, - ответила она, - Вы, Господин! - Ты уже поняла это, не так ли? - Да, Господин, - сказала она, в отчаянии. Иногда полезно привлечь на свою сторону желания самой женщины для её же подчинения. Если она не покорена, подлинно, в её же собственном понимании, и к удовольствию владельца, она будет подвергнута серьезному наказанию, и может быть даже убита. Соответственно, каждое её желание и чувства, каждое усилие ведёт её к собственному поражению. Она не будет знать отдыха, пока и она и её владельцы не узнают, что она стала ничем, но покорённой и покорной рабыней. Я поцеловал её губы, открытые, горячие, казалось таявшие в моём рту. Как прекрасно чувствовать в своих руках тело рабыни, горячее и обнажённое, податливое! - Будьте суровы со мной, - взмолилась она. - Я ваша. Я принадлежу вам. Я -рабыня! Некоторые женщины могут какое-то время сопротивляться своему господину, но разве есть такие женщины, что смогли бы долго сопротивляться не только его желанию, но и своему собственному, обращенному против неё, желанием владельца? Каким роскошным союзником становится женщина в её же собственном покорении! Разве она не должна использоваться чаще? Кроме того, когда женщина сама поспособствовала своему собственному завоеванию, у её поражения, вызванного её же собственным желанием, будет особая терпимость, особое, саморазоблачительное значение для неё самой. Она, потерпев такое поражение, по своему собственному желанию признаёт себя рабыней. Такое понимание и признание, сделанное открыто, часто становятся рубежом для женщины между эгоизмом, враждебностью неудовлетворённостью и восторгом и наслаждением. - Кто кого покорил? – усмехнулся я. - Вы покорили меня, полностью, Господин, - задыхаясь ответила она. - Я -рабыня. Я – только ваша. - Строго говоря, Ты принадлежишь Кувигнаке. Ты лишь находишься в моём пользовании, - уточнил я. - Да, Господин, - всхлипнула она. - Ты – только его, в данный конкретный момент, - добавил я. - Но если он захочет передать тебя, или продать, тогда Ты будешь принадлежать кому-то другому. - Вам, - заплакала рабыня. – Только - Вам! - Любому, - безжалостно сказал я. - Да, Господин, - опустила она голову, и зарыдала. - Почему? - Поскольку я - рабыня, всего лишь рабыня, - проговорила она, глотая слёзы. - Правильно. - Да, мой Господин. - Тихо! – шикнул я на неё. – Слышишь?! – спросил я, но она, закрыв глаза, лишь прижималась ко мне. Я расслышал два крика пересмешника. - Ты что, не слышишь? – спросил я, пытаясь выбраться из её объятий. - Это - пересмешник, - прошептала она. – Всего лишь пересмешник. Она застонала, отброшенная моим толчком. Я лизнул губы и сморщился, вкус корня сипа, попавший из её рта, всё ещё ощущался. Это было горько. - Господин! - протянула она ко мне свою руку. Я привстал в яме, и выглянул в большее из двух отверстий в потолке ловушки. Мы снова явственно услышали два крика пересмешника, на этот раз более настойчивых. Теперь я уже стоял в яме, просунув в отверстие голову по самые плечи. - Господин, - позвала Мира. - Это не пересмешник, - отметил я, приседая и прячась в яме. Я подёргал в кожаную верёвку, соединяющую её правую ногу со сковывающим бревном. Она была достаточно прочной. Тогда схватив рабыню, левой рукой за волосы, а правой руку за верёвки её ошейника, я подтянул её себе. - Господин! - вскрикнула она от неожиданности и боли, но я уже выталкивал её через входное отверстие. - Ты видишь? – потребовал я ответа. - Да – ответила она через мгновение. - Оно очень высоко. - Оно кружит? - Трудно сказать. Возможно, что это так. - Хорошо, - сказал я. - Значит, скорее всего, охотится. Неторопливое, высотное охотничье кружение нашей добычи иногда может достигать нескольких пасангов в диаметре. - Тебя он видит? – поинтересовался я. - Я так не думаю, - ответила она, понаблюдав немного. - Подвигайся немного, походи вокруг, - приказал я, и отметил, что кожаная привязь потянулась из ямы. Дальнозоркость объекта нашей охоты была действительно превосходной. Особенно хорошо он обнаруживает движение. Утверждают, что он, с расстояния двух пасангов, может увидеть урта, перебегающего открытое пространство. Говорят, что он может обнаружить движение травы, не соответствующее направлению и скорости ветра, с расстояния одного пасанга. Я был уверен, что мы можем положиться на его зрение. - Он кружится, - сообщила Мира. - Он заметил тебя? - Теперь, - послышался её испуганный вскрик. - Теперь я думаю, что он видит меня. - Не упускай его из виду, - велел я, - Не показывай, что заметила его, но не теряй его. Твоя жизнь может зависеть от этого. Точно помни, расположение входа. - Я хорошо знаю, где он, Господин, - ответила она. - Не беспокойтесь. - Ты должна держаться поближе к входу, - напомнил я. - Ты понимаешь это? - Да, Господин, да! – азартно отозвалась девушка. Нашей намеченной добыче нельзя было дать много времени на раздумья. - Он видит меня! – крикнула она. - Хорошо! – обрадовался я. – Не давай ему знать, что заметила его. - Он приближается! – вскрикнула он. - Он очень быстро приближается! - Делай вид, что не замечаешь его, - напомнил я. - Я боюсь! – взвизгнула она. - Дыши глубоко, - скомандовал я. - Сохраняй тело готовым, немного напряжённым, но не закрепощённым. - Он приближается очень стремительно. - Не теряйте его из виду. Держи его в поле зрения, так же как и вход в яму. - Я боюсь! А-а-а! – закричала рабыня. Внезапно остаток привязи, дёрнулся, вылетел из ямы, и через мгновение туго натянулся. Я услышал её крик полный страданья. Я протолкнул голову и плечи из ямы и увидел её, лежащую на животе, в траве, дёргающую привязанной правой ногой. Запаниковав, она попыталась убежать. Я выскочил из ямы, крича и ругаясь, и размахивая руками. Дичь, пораженная моим неожиданным появлением, повернула в сторону, пронеслась в нескольких шагах от меня, загородив своей огромной тенью от солнца. Но мгновением позже солнце вновь засверкало на летней траве, ещё колышущейся от порыва ветра вызванного пролётом нашей несостоявшейся добычи. Моё разом вспотевшее лицо почувствовало холод этого ветра. - На ноги, - зло приказал я. Она встала, с трудом держась на дрожащих ногах. Я тем временем вглядывался в тёмную удаляющуюся фигуру, чётко очерченную на фоне ясного дневного неба. - Я чуть не погибла, - наконец, заикаясь, смогла выговорить она. - Ты упустила нашу добычу, - глядя на ней, со злостью обвинил я. - Он меня чуть не убил, - тяжело дыша, вытолкнула она из себя слова оправданий. - Ты – всего лишь ничего не стоящая, глупая и бесполезная рабыня, из-за которой, мы остались без добычи, - заорал я не неё. - Простите меня, Господин, - опустила она голову. - В яму, рабыня, и чтоб была там, через мгновение! - приказал я. - Да, Господин, - сказала она, ныряя в тёмный зев лаза. Я последовал за нею. Она уже стояла на коленях, склонив голову, у дальней стены, неподалёку от большего смотрового отверстия, её плечи ещё вздрагивали от пережитого потрясения. - Простите меня, Господин, - прошептала она. - Ещё одна такая выходка и Ты будешь сурово наказана, - предупредил я. - Да, Господин. - Он ещё может вернуться, - прикинул я, и заметил, что рабыня задрожала. Через несколько ен, как я и надеялся, мы вновь услышали двойной крик пересмешника. - Он, возможно, здорово проголодался, - размышлял я, выглядывая в смотровое отверстие. Рабыня подняла голову, и уставилась на меня широко открытыми глазами, в которых плескался ужас пополам со слезами. - Отлично! Я и не думал, что он забудет тебя, такую аппетитную и сочную приманку, - усмехнулся я, и пристально осмотрел свою наживку. Большинство женщин, по разным причинам, впадают в смертельный ужас при виде таких птиц. Это особенно верно для тех женщин, которые достаточно информированы, кто знает об их стремительности, дикости и свирепости, кто понимает, что может сделать с ними такая птица. - Не заставляйте меня снова выходить из ямы, - взмолилась она. - Вон! – я не собирался пускаться в долгие уговоры. Жутко трясясь, едва способная двигаться, она выползла из ямы. - Он там, в небе, - дрожащим голосом сообщила она. - Он кружится. Я чувствую себя центром этого круга. - Превосходно! – воскликнул я. - Позвольте мне спрятаться, - запричитала она. - Позвольте мне спрятаться, Господин! - Нет! - рявкнул я. Она внезапно закричала, и привязь, опять вылетела из ямы и снова натянулась и задёргалась. - Идиотка! – закричал я в бешенстве. - Я привязана! Я привязана! – в панике кричала девушка. Я встал, высунув голову из лаза. Она сидела на земле, на конце привязи, и билась в истерике. - Я привязана, - причитала она, пытаясь стянуть привязь со своей лодыжки. Птица всё ещё парила в небе. Верёвкой я подтянул её поближе к лазу. - Встань на ноги, рабыня! – прорычал я, еле сдерживаясь, чтобы не выскочить и не избить эту дуру. Неровно, дрожа, она сначала подняла голову, осматривая небо, потом встала на ноги, балансируя руками, чтобы не упасть. - Я боюсь, - всхлипнула она. - Где он? - Я не знаю, - плакала она, но всё же, осмотрела небо. – Он улетел! Он улетел! - Нет, - уверенно сказал я. - Он не мог улететь. - Но я не вижу его, - кричала она, радостно. - Я не вижу его! - Он здесь, он не улетел, - предупредил я. - Он где-то поблизости. Будь внимательна! Внезапно мои волосы встали дыбом. Ведь птица видела реакцию девушки! Дважды она попыталась бежать. И теперь охотник, казалось, исчез. - Он улетел, - смеялась рабыня. - Нет, он приземлился! - предупредил я её. - Что я должна делать? - растерянно спросила Мира. - Смотри понизу, вокруг себя. Охотник знал местоположение девушки, а она не знала, с какой стороны последует его нападение. В природе существует прямая зависимость между высотой и дальностью зрения. По этой причине, прямая стойка увеличивает вероятность обнаружить приближение хищника или положение жертвы. По этой причине, ларл обычно припадает к земле, скрадывая добычу. - Я ничего не вижу, - испуганно пробормотала она. - Будь внимательней. Я задавался вопросом, сколько времени займёт, скажем, у испуганного табука или у норного животного, чтобы вернуть самообладание, начать действовать. - Он улетел, - сказала она. - Не расслабляйся! Будь бдительна! - предостерёг я. - По-видимому, он нападёт на большой скорости и с высоты десять - пятнадцать футов. Учитывая твой рост и траву, Ты не сможешь увидеть его, пока он не будет в нескольких сотнях ярдов от тебя. Но даже в этом случае, у тебя будет вполне достаточное время для реакции. У тебя есть большое преимущество потому, что Ты ожидаешь нападения. - Я думаю, что он улетел, - всё ещё не верила мне она. - Возможно. - Он бы уже прилетел, конечно, если бы был поблизости. - Возможно, да, а возможно, нет. Небо казалось спокойным, облака, медленно плыли, изменяя свои формы в воздушных потоках. Я понаблюдал за мини некоторое время. - Он здесь! Приближается! – внезапно, завизжала рабыня. - В яму! Быстро! – заорал я, поскольку по её голосу сложно было не понять безотлагательность действий. - Я не могу пошевелиться! – в панике кричала она. - Я не могу двинуться! Я наполовину высунулся из ямы и руками вцепился в щиколотки девушки. Она кричала, закрыв лицо руками. Что было сил, я рванул её за ноги и продёрнул сквозь узкий лаз. Почти в тот же самый момент, в светлом пятне лаза я увидел, сомкнувшиеся в воздухе огромные острые когти, и мелькнувшую огромную темную фигуру. Трава у входа колыхнулась, почти вырванная с корнями, поднятым гигантскими крыльями вихрем. Она схватила меня руками, дрожа всем телом. - Я тобой недоволен! - сказал я ей, с трудом разжимая её руки отталкивая от себя. - Он улетел? – с надеждой спросила рыдающая рабыня. - Это вернется. Становись около лаза, - скомандовал я. Я отвязал привязь от сковывающего бревна. Мира испуганно наблюдала за мной. Другой конец был всё ещё крепко привязан к её правой ноге. За тем я прошёл в другой конец ямы, где было меньшее смотровое отверстие, и размотал ещё одну верёвка, которая прежде лежала на сковывающем бревне. - Что мы будем делать теперь? - опасливо поинтересовалась девушка. - Подожди, - отмахнулся я. Она легла на пол ямы, и свернулась, стараясь сделаться маленькой и незаметной, насколько это возможно. Долго ждать нам не пришлось. Мы услышали внезапный, глухой звук удара тяжёлого тела о грунт. Это было похоже, как если бы половина кайилы была внезапно брошена на землю. Это был такой звук, который, если когда-то слышал, то вряд ли спутаешь с каким-либо другим. Колебания почвы чувствовались даже через стены ямы. - Он здесь, - сказал я. Девушка, оглянулась и внезапно взвизгнула от страха. Большой, светлый, круглый глаз всматривался сквозь смотровое отверстие в сумрак ямы. Жёлтоватый, двухфутовый, похожий на ятаган клюв вдруг, пробив потолок, воткнулся в яму. Потом сразу исчез. Следом мы услышали, как когтистая нога заскребла по дёрну и шестам над нашей головой. - Мы в безопасности здесь! – с надеждой крикнула девушка. - Нет, - остудил я её. Клюв снова появился в яме и протолкнулся ниже. Он воткнулся в потолок прямо над телом девушки, завизжавшей от неожиданности. Клюв щёлкнул над головой Миры, и она отпрянула к противоположному концу ямы, закрыв голову руками и крича. Это возбудило инстинкты хищника, и уже половина его головы, втиснулась в яму вслед за клювом. Раздался громкой клёкот, и голова птицы исчезла, зато под ударами могучих когтей начала рваться и разлетаться крыша ямы. Я увидел, как когти прорвались сквозь дёрн крыши ямы, сомкнулись, и шесты поднялись и рассыпались. В этот момент внимание хищника было полностью приковано к девушке, и уже казалось, не существовало было никаких препятствий, между его клювом и её телом. Воспользовавшись ситуацией, я протолкнулся сквозь меньшее отверстие и накинул верёвку, идущую от сковывающего бревна на правую ногу птицы. Затем, заорав, я, размахивая руками, бросился к хищнику и толкнул его. Его клюв мне удалось далеко отбросить своим предплечьем. - Здорово получилось! - кричал Кувигнака, бегущий сквозь траву. Размахивая копьем, он втиснулся, между мной и гигантской птицей. По клюву прилетел хлёсткий удар коротким копьём. Хси, размахивая верёвкой с боевым кличем, появился из своего укрытия. Кувигнака и я отступали под бешеным напором разъярённой птицы. Она яростно била крыльями, но вот попыталась достать нас выпадом своего острого клюва, и с удивлённым криком, разбрасывая перья, повалилась грудью на землю. Только теперь наш противник понял, что ему мешают. Кувигнака ещё раз ударил его по клюву древком копья. Хси, бегал вокруг, и с размаху бил птицу мотком верёвки. Поняв, что добычи здесь не будет, охотник взмахнул крыльями и обратился в бегство, вытащив за собой сковывающее бревно от ямы, окончательно разрушив крышу ямы. - Сильный! Мощный! Изумительный! - кричал Кувигнака, глядя вслед тяжело поднимающейся птице. Он даже отдалённо не представлял настоящей силы такого существа. Борясь, отчаянно махая крыльями, бешено крича, птица, прилагая все свои силы, то поднималась вверх, то резко шла вниз, притягиваемая к земле тяжёлым сковывающим бревном. Она смогла подняться на высоту, возможно, ста футов, но затем, постепенно, раскачивающееся бревно, вымотало её, и гордая птица начала терять высоту. Кувигнака и Хси побежали к ожидаемому месту посадки. Я вытер пот со лба. Я ликовал. Возвратившись к яме, с присевшей в дольнем её конце дрожащей девушкой, я спрыгнул вниз. - На живот, руки за спину, - скомандовал я ей. Присев рядом с лежащей рабыней, я подтянул её правую лодыжку, на которой всё ещё оставалась привязь, к скрещенным рукам, и привязал верёвку к запястьям девушки, встал и полюбовался полученным результатом. Теперь она лежала на боку, с запястьями связанными сзади и притянутыми к её правой щиколотке. Она была хорошо стреножена, и не сможет вырваться. Захватив оставшиеся верёвки из ямы, а побежал на помощь своим друзьям. 38. Наказание рабыни - Превосходная добыча, - признал я. Верёвки держали клюв птицы, плотно закрытым. Обе лапы были связаны. Верёвки, также, притягивали крылья птицы к телу. Мы уже, затянули ремень обхвата того же вида, что использовали Киниямпи, чтобы в полете, подсовывать под него колени. Уже начинало вечереть. Мы транспортировали птицу в небольшую рощицу на волокушах, запряжённых двумя кайилами. Облюбованноё нами место находилось всего в пасанге или около того от ямы, которую мы восстановили. Птица ещё некоторое время пыталась бороться, но затем угомонилась, и теперь лежала неподвижно. - Превосходная добыча! – гордо повторил я. - Мы должны попробовать ещё раз, завтра, - заявил Кувигнака. - Да, - согласился я. Мы развернулись, и ушли в другую часть рощи, туда, где мы разбили наш временный лагерь и держали стреноженных кайил. Там же, около наших вещей, стояла моя рабыня, которая когда-то была высокой Леди Мирой из Венны, агентом кюров, а теперь стала живцом для ловли тарнов. Я пристально посмотрел на неё, отчего она сразу опустила глаза. - Принеси мне моток верёвки, - приказал я ей. - И вставай на четвереньки. Она покорно исполнила всё сказанное. - Ты дважды убежала, - напомнил я. - Простите меня, Господин, - всхлипнула она. - И один раз, впала в ступор от страха, так что тебя пришлось силой затягивать в яму. - Простите меня, Господин, - сглотнув слёзы, попросила она. - Ты разочаровала меня. - Простите меня, Господин! – взмолилась девушка, и закричала от боли.
Кувигнака и Хси стояли в стороне, пока рабыня получала своё наказание. Закончив, я отбросил верёвку к моим прочим вещам. Мира теперь валялась на земле у моих ног. Она лежала на животе, дрожа и рыдая, зажав траву в руках. - Теперь, вставай и тащи сюда нашу еду. - Да, Господин, - с трудом смогла сказать она, и, покачиваясь, встала на ноги. - И ещё, сегодня вечером, после того, как мы покончим с ужином, и сядем отдохнуть, Ты будешь служить каждому из нас по очереди, и столько раз, сколько мы пожелаем. - Да, Господин, - всхлипнула рабыня. - И, кроме того, Ты будешь делать это с абсолютной покорностью и без разговоров. - Да, Господин. - Это будет приятный вечер, - улыбнулся Кувигнака. - Да, - поддержал его Хси, - но есть кое-какая другая, которую я хотел бы заиметь в свои верёвки. - Я думаю, что знаю, кто она такая, - засмеялся Кувигнака. - А не та же ли это самая девка, - поинтересовался Хси, - кого Ты, мой друг, Кувигнака, хотел бы увидеть в ужасе облизывающей твои ноги? - Возможно, - хитро улыбнулся Кувигнака. - Охота с помощью ямы, слишком медленная работа, Татанкаса, митакола, - заметил Хси. - Даже при большой удаче мы не сможем заманить в ловушку достаточно Тарнов до зимы, чтобы выйти на бой с Киниямпи. - Используя яму, я надеюсь поймать только две или три птицы, - ответил я. - Этого не достаточно, - покачал головой Хси. - Само по себе нет, - признал я его правоту. - И это будет очень трудным и опасным, - добавил он. - Но я не вижу другого пути, - сказал я. – А Ты? - И я нет, - ответил Хси. - Ты с нами? – спросил я своего нового друга. - Конечно, да, - сказал он, без капли сомнений. К этому времени Мира, на листьях, разложила нашу еду, и мы пошли отдать должное ужину. Огня в этом месте мы не разводили, так что пришлось жевать холодный пеммикан. При этом мы, время от времени, бросали нетерпеливые взгляды на Миру. Она стояла на коленях, повернувшись к нам боком, и опустив голову вниз. Надо признать, что она была очень красива, и было трудно не ожидать удовольствия, которые мы позже получим от неё. Я бросил девушке кусок пеммикана, силы ей сегодня ещё понадобятся. Вскоре взошли три луны, осветившие поляну сквозь ветви деревьев. Я снова посмотрел на Миру. Она подняла свою голову, и наши взгляды встретились, в загадочном светегореанских ночных светил. Она застенчиво улыбнулась, и снова опустила глаза. Она была общей рабыней, которая, сегодня вечером, будет служить нам троим именно в этом качестве. 39. Перо - Он выдохся, но пока опасен! – крикнул я, удерживая в тугую один конец верёвки перекинутой через шею всё ещё дёргающейся птицы, другой конец этой же верёвки, что было сил тянул Хси - Будь осторожен, - предупредил я Кувигнаку, который приблизился к птице, что-то успокаивающе ей говоря. Дело происходило около тарновой ямы. Это была уже наша вторая пойманная птица. Первую мы поймали вчера. Кувигнака внезапно прыгнул вперед и сомкнул руки на клюве птицы. Парень почти взлетел над землёй, когда оскорблённая птица дёрнула головой, но удержался, и, сжимая клюв одной рукой, он захлестнул верёвку вокруг него и, моментально затянул узел. В несколько мгновений, мы все вместе, обездвижили крылья, а затем и ноги. - Этот готов к транспортировке, - сказал я, отвязывая от правой ноги тарна верёвку, которой он был прикреплён сковывающему бревну. Закончив здесь, я вернулся к яме. Её крыша, как и в прошлый раз, была сована и разбросана вокруг. Ничего удивительного, ведь птица выдёргивала сквозь неё бревно. Я посмотрел вниз, на дно ямы, там, на животе лежала, прижав руки к лицу, дрожа и рыдая. - С тобой всё в порядке? – спросил я. На сей раз я не озаботился её связыванием. - Разве я не ублажила вас вчера вечером? – взахлёб рыдала она. - Да, - озадаченно признал я. - Но Вы опять вставили меня на привязи. - Конечно. Её тело неудержимо дрожало от рыданий. - Уже всё закончилось, - успокоил я её. – Мы взяли его. Но Мира никак не могла успокоиться, и продолжала истерично рыдать. Я понял, что сейчас она не в состоянии управлять своим телом. - Ты неплохо сработала, - заверил я девушки, стараясь приободрить, но она всё равно дрожала и плакала на дне ямы. - И чем Ты так расстроена? – поинтересовался я, у бьющейся в истерике, трясущейся девушки. Впрочем, чему было удивляться? Безусловно, в такой ситуации, эта реакция была обычным делом для любой женщины. Это же не уртов ловить в каналах Порт-Кара. Я соскользнул к ней в яму, и поднял на руки. - Уже всё закончено, - заверил её я. – Уже всё в порядке. Она посмотрела на меня, своими огромными испуганными глазами. - Что ещё Вы можете заставлять нас делать, - задыхалась она. Я нежно погладил её по голове. Как-то раз я уже видел подобную истерику у девушки-приманки охотника на уртов в Порт-Каре. Она только что избежала участи, быть схваченной гигантским уртом в канале. Но удар копья охотника был безошибочен и в последний момент сбил урта с линии атаки, а второй укол завершил дело. Девушки в Порт-Каре сделают почти всё что угодно, лишь бы избежать верёвки охотника на своей шее и держаться подальше от каналов. Конечно, для такой работы обычно используются только самые малоценные рабыни или девушки, которые, возможно, вызвали недовольство у владельца в каком-либо отношении. - Вчера вечером, разве я плохо ублажила вас, разве вам не понравилось? – всхлипывала Мира. - Да, - признал я, - Ты сделала всё просто замечательно, и сегодня вечером Ты ублажишь нас снова, и так же превосходно. Она застонала, представив, что её снова ждёт вечером. - Сегодня Ты сделала всё очень неплохо, - заверил я её, - правда. Например, сегодня вечером у меня нет необходимости снова пороть тебя смотанной верёвкой. Ты должна быть довольной. - Да, Господин, - всхлипнула она. - На самом деле, Ты сегодня просто молодец. Возможно, я сделаю тебе остроконечный пробой в ухе, или даже в обоих. Знаешь, так делают наши краснокожие друзья с призовыми кайилами, специально обученными для охоты или войны. Ты тогда будешь признана бесценной, обученной тарновой девушкой-приманкой. Она испуганно вжалась в меня и заскулила. - Это - шутка, - быстро объяснил я, видя реакцию Миры. - Да, Господин. Я видел, что она сейчас была не в настроении оценить такой юмор. Что до меня самого, не знаю, насколько это важно, но я не считал, что шутка была такой уж неудачной. - Вам, и другим, совсем меня не жалко? – спросила девушка. - Ты – всего лишь рабыня, - напомнил я. - Конечно, Господин! Как глупо для меня, надеяться, что можно было бы пожертвовать хотя бы малейшую частичку жалости, для той, кто всего лишь рабыня! – горько проговорила Мира. - Ты - только собственность, - сказал я, - ничего не стоящая, за исключением того, что у тебя могла бы быть некоторая невысокая цена в денежном эквиваленте. - Да, Господин. Я не видел причины сообщать ей, что рабыни - наиболее презираемые, но наиболее драгоценные и любимые из всех женщин. Будучи гореанкой, она и сама прекрасно об этом догадывалась. - Но неужели господин не может, хотя бы иногда почувствовать некоторую малейшую привязанность к своей собственности, хотя бы как к домашнему слину? - Возможно, но это же, не будет означать, что слин перестанет быть слином. - Нет, Господин. - Как и рабыня не перестанет быть рабыней. - Нет, Господин. Я нежно поцеловал её. - Но Вы же, чувствуете нежность ко мне, - сказала она. - Я - женщина. Я могу это сказать! - Возможно, в конце концов, сегодня вечером, стоит выпороть тебя, - решил я. - Нет, Господин, - взмолилась она, пытаясь опуститься на колени. - Пожалуйста, не надо! - Не ожидай привязанности от своего господина, - сказал я. – Лучше надейся на то, что служишь ему с полным совершенством. - Да, Господин. - И даже если твой хозяин, любой хозяин, когда-то, будет подвигнут к тому, чтобы почувствовать к тебе нежность, или немного привязанности, несомненно, по глупости, помни, что это ничего не меняет, что Ты остаёшься собой, всего лишь рабыней. - Да, Господин. - Даже самая любимая рабыня, если её владелец окажется настолько глуп, чтобы полюбить рабыню, в конечном итоге, останется всего лишь рабыней, и не стоит ей забывать этого. - Да, Господин. Я снова нежно поцеловал её. - Вы можете сделать с нами всё что угодно, не так ли? – спросила она. - Мы зависим только от вашего желания. - Да. - Пожалуйста, не выставляйте меня снова на привязи, Господин, - взмолилась рабыня. - Оставьте меня для только шёлковой службы. Я буду стремиться всем сердцем, быть самой прекрасной и приятной рабыней. - И это говорит та, кто была когда-то высокой Леди Мирой, - переспросил я, -та, которая раньше была гордой свободной женщиной Венны? - Да, Господин. - И теперь она ничто, лишь презренная рабыня? - Да, Господин. - Твоё желание – ничего не значит, - напомнил я. – С тобой будет сделано всё, что пожелают владельцы. - Да, Господин. - Возможно, теперь-то Ты немного лучше, чем прежде понимаешь, что это такое, быть рабыней, - заметил я. - Да, мой Господин, - ответила она, и засмеялась, вот только в её смехе, мне послышался оттенок сожаления. - Что не так? – поинтересовался я. - Насколько же высокомерно я относилась к рабыням в городах, когда я была свободной женщиной, как я презирала их, настолько беспомощных и униженных, в их шёлковом рабстве, и вот теперь, как же я завидую их рабству! Я улыбнулся. - Как повезло им, стать нежными меленькими зверьками, проданными голыми с прилавка в павильоне продаж для плетей и цепей суровых владельцев. Всё о чём им нужно волноваться, это жар кухни, кипящая вода прачечной, или быть изнасилованной молодыми, ищущими развлечений хулиганами, во время вечернего посещения магазина! Как тепло и безопасно им ночью запертым в их клетках, или заключённым в объятия, на мехах, или прикованным цепью в ногах постели их господина! Им нет нужды бояться слина или тарна! Всё чего им надо бояться, это только своих владельцев! - Ну, судьба рабыни в городах далеко не всегда так легка, - заметил я. -Большинство принадлежит одному единственному владельцу, и должны полностью участвовать в его домашней жизни. Тогда, как рабыни в каком-либо другом месте, полностью зависят от милосердия рабовладельца. - Это не столь уж отличается от Прерий, - сказала она, - когда девушка наедине с хозяином, и когда шкура на входе в вигвам опущена и завязана изнутри. - Возможно, - улыбнулся я. - Но настолько же красиво в городах - башни, мосты, закаты, люди, цветочные киоски, рынки, запахи выпечки. - Да, города красивы, - согласился я, вспомнив некоторые из самых красивых гореанских городов, которые мне посчастливилось увидеть. - Когда-то я целый год прожила в Аре, - вспомнила она. - Неподалёку от моих апартаментов, была кондитерская. Какие изумительные запахи доносились из её магазина. Вечером, незадолго до закрытия магазин, рабыни в коротких туниках и ошейниках, приходили и вставали на колени около открытого прилавка. Пекарь, который был мягкосердечным мужчиной, иногда выходил и с противня, высыпал им непроданную выпечку. Я ничего не говорил, мне было интересно слушать откровения рабыни. Большинство рабовладельцев на Горе всегда стараются побольше узнать о своих рабынях. Не то, чтобы им была интересна прежняя жизнь их домашних животных, но это даёт им ещё большую власть над своей собственностью. - Каким забавным это казалось мне в то время, - улыбнулась она. - Но также, я иногда задавался вопросом, была ли выпечка, купленная мной в том магазине, столь же приятна на вкус для меня, сколь и для тех девушек, что выпрашивали её у прилавка. Они были настолько восхищены, получив её! Насколько же она была драгоценна для них! Я, молча, слушал и улыбался. - Если я была рабыней в Аре, и мне разрешили бы сделать так, я думаю, что пошла бы в ту кондитерскую и точно так же как те девушки в туниках и ошейниках, стояла бы там на коленях, надеясь, что могла бы получить такое печенье, - призналась Мира. Я улыбнулся. Насколько красива и беспомощна была она - моя рабыня. - Посещая тот уличный магазинчик, я всегда была скрыта под плотной вуалью. Тот пекарь не узнал бы меня. - Возможно, что некоторые из других девушек тоже когда-то были его бывшими клиентками, - предположил я. - Возможно, - улыбнулась она. - Это - интересная мысль. - Превращение из свободной женщины в рабыню, на Горе может произойти внезапно, - сказал я. - Я хорошо знаю об этом, Господин, - усмехнулась Мира. Иногда девушка может быть похищена прямо из её собственной постели, изнасиловала и с мешком на голове принесла на невольничий рынок, и всё это в течение той же самой ночи. - Но, в целом, как же я презирала рабынь, как я их ненавидела! – горько призналась Бывшая леди Мира. - Даже так? - Вы знаете, каких рабынь я ненавидела сильнее всего, кого я больше всего презирала? – спросила меня рабыня. - Нет, - сказал я, хотя уже догадывался. - Рабынь для удовольствий! – воскликнула она. - Как я ненавидела их! Они были настолько красивы и желанны! Иногда я, взяв с собой плеть, шла на улицу и сознательно сталкивалась с одной из них, а затем, приказав ей лечь на мостовую, секла её по ногам! - Теперь, то же самое, может быть сделано и с тобой, - заметил я. - Я знаю, - улыбнулась она. - За что же Ты их так ненавидела? - Им повезло быть в ошейнике, и мне нет! – призналась девушка. - Получается, что Ты ненавидела их потому, что ревновала к ним, а в действительности просто завидовала им, - сделал я вывод. - Да, я ревновала к их красоте и желанности. И завидовала их счастью. - Ты знала это будучи свободной женщиной? – удивился я. - Да, - признала она, - но я не думаю, что по своей воле согласилась бы на это. - Лицемерие, это свобода свободных женщин, - отметил я. - Но такая свобода не позволена рабыне, ведь так Господин? - Нет, не позволена. - Каждая женщина, в её сердце, страстно желает встать на колени перед сильным мужчиной, покориться его плети, принадлежать, подчиняться, и знать, что у неё нет иного выбора, кроме как отдать ему всю свою любовь и служение, полностью, без остатка. - Ни один рабовладелец не позволит своей рабыне отдать ему меньше, чем всё. - И рабыня желает отдать своему господину всё, и даже больше, - ответила Мира. - Ты счастлива, будучи рабыней? – поинтересовался я. - Да, Господин. Никогда прежде, за всю мою жизнь я не была столь счастлива, как теперь, - призналась она. - Просто, Ты оказалась на своём месте предписанном природой, - объяснил я. - Да, мой Господин, - согласилась она, мимолётно целую меня. - Думаю, теперь, тебе уже не надо завидовать рабыням. - Больше я не завидую их рабству, - улыбнулась Мира, - теперь я и сама такая же рабыня. В своей неволе я стала такой же богатой внутренне и привлекательной снаружи, как они. - Но, конечно, Ты представляешь те страдания и ужасы, которые иногда сопровождают судьбу рабынь. - Конечно, поскольку мы находимся во власти наших владельцев во всех смыслах. - И всё же Ты не расстроена, что стала рабыней? - Нет, - признала она. - Почему же? – поинтересовался я. - То, что мы, по прихоти наших владельцев можем быть подвергнуты страданиям и ужасам, даже чтобы замученными или убитыми, если он того пожелает, ясно дает нам понять, что мы - действительно рабыни, что мы действительно собственность, что неволя, в которой мы оказались, действительно полная и абсолютная. - Я понял, - кивнул я. - У нас нет никакого другого пути, чтобы познать это, - сказала она. - Я понял. - Но мы знаем, что, хотя мы, с одной сторону, полностью лишены какого бы, то, ни было влияния, что с другой стороны мы можем сделать многое, чтобы управлять своим счастьем и качеством нашей жизни. Для этого надо всего лишь быть абсолютно послушными и полностью удовлетворять господина во всех смыслах и всеми путями. - Вообще-то верно, - не мог не признать я. - Также в неволе мы находим, что живем честно. Как ещё мы могли бы быть счастливы, и удовлетворены? – спросила меня рабыня. - Я не знаю. - И я думаю, что так же очевидно и несомненно, что, мужчины желают нас, дорожат нами, и любят нас, так же обладают нами способами, которых свободная женщина никогда не сможет узнать и понять. - Это – тайна, скрытая между владельцами и рабынями, - улыбнулся я. - Возможно, - засмеялась она. - Но я сомневаюсь, что это, такая уж глубокая тайна, иначе свободные женщины не ненавидели бы нас так! - Возможно, - улыбнулся я, признавая её правоту. - А свои риски есть у людей любого положения. От свободных людей, по крайней мере, от мужчин, например, ожидают, что они, если потребуется, примут на себя защиту своего города, что связано с большими опасностями. От рабынь этого никто не ожидает, - заметил девушка. - Это верно, - согласился я. Рабыни, как кайилы, мебель, и прочая собственность ожидаемо не будут участвовать в обороне города. Безусловно, им можно было бы приказать заняться подкреплением стен или ворот, и тому подобными задачами. Она положила руки на мою шею, поцеловала меня, и страстно прошептала: - Представьте, что Вы - завоеватель и нашли меня в горящем городе, Вы же, не стали бы меня убивать, не так ли? - Нет, - признал я. - Вы сделали бы меня своей. Вы привязали бы меня к стремени Вашей кайилы. Вы протащили бы меня в Вашей колонне трофеев. - Но также, тебя могли бы запрячь в фургон, чтобы помочь вывозить награбленное, - напомнил я. - Да, Господин, - шептала она мне. - Но я осталась бы в живых. - Рабство иногда применяется к свободным людям, осуждённым за преступления, -сказал я. - Особенно часто этот способ наказания употребляется по отношению к свободным женщинам, которые, будучи раздеты, найдены достаточно желательными для ошейника, Это может быть сделано различными способами. Обычно, свободная женщина, бесцеремонно, просто порабощается. Она не заслуживает никакого рассмотрения, безотносительно её прежнего статуса. Она - женщина вражеского города, соответственно, она должна лежать в ногах завоевателя среди других трофеев. Воин может сковать таких женщин с помощью таких простых и эффективных устройствами, как наручники для больших пальцев, представляющие собой крошечные, соединённые кольца, с защёлкивающимся замком, или усложнённый из вариант с дополнительным кольцом для носа. Таким образом, приспособления для того, чтобы сковать десяток женщин, легко умещаются в углу ранца воина и весят не более нескольких унций. Если же города - давние противники, то усложнённый вариант таких кандалов, вместо кольца для носа может иметь кольца для ушей, в качестве жеста презрения. Напомню, что проколотые уши, в культуре Гора, обычно, расцениваются, как метка - То, что я когда-то так ненавидела рабынь, а теперь выяснила, что никогда не самых низких, самых презренных, но при этом самых чувственных из рабынь. Однако если быть совершенно честным, прокалывание ушей среди гореанских рабынь, в настоящее время, намного более распространено, чем это было несколько лет назад. Возможно, недалёк тот день, когда редкостью будет рабыня, которая ещё не почувствовала два укола иглы кожевника. Растущая распространенность прокалывания ушей, вероятно, стала результатом, по крайней мере, в значительной мере, того что это стимулирует сексуальную агрессию гореанских мужчин. Соответственно, девушки с проколотыми ушами, имеют тенденцию приносить более высокие доходы на невольничьих рынках. Следуя возникшей моде, работорговцы, склонны заранее проколоть рабыням уши, ещё до выставления красоток на прилавки торговых павильонов. Некоторые девушки, зная, какими желанными это может их сделать, сами просят своего господина проколоть им уши. Прокалывание ушей не только символический жест или повышение эстетической привлекательности рабыни для своего хозяина, но оно может осязаемо возбуждать женщину, лёгкими касаниями серёжек кожи щёк или шеи. Однако иногда бывает, что, свободная женщина скажем в захваченном городе, не просто раздета, брошена наземь и связана, чтобы позже быть переданной мастеру клейм для жгучего поцелуя его раскаленного добела металла. Иногда, её предпочитают , раздеть и представить перед чиновниками, которые предлагают ей, рассмотреть выбор между благородным обезглавлива нием и рабством. Если она выберет рабство, то она, встаёт на циновку подчинения, и становится там, на колени, опустив голову вниз, и входит в рабский загон сама, или, скажем, полностью подтверждая своё рабство, ложится на живот перед чиновником, и целует его ноги. Вопрос, в этом случае, задаваемый ей звучит следующим способом: - Если Вы - свободная женщина, и заявляете Вашу свободу, тогда идите вперёд к плахе палача. Если же в действительности Ты - рабыня, и только притворялась свободной женщиной, то ступи, если Ты желаешь, на циновку подчинения и встань там, на колени, и этим актом закрепи, наконец, своё официальное рабство. Она, вполне ожидаемо, встаёт на колени, у ног солдата, который затем насилует её на этой же циновке. Это обычно считается подходящим для вступления женщины в её явное и юридическое рабство. - Но что знает такая женщина? - рассмеялась Мира. – Они же невежественны в вопросах служения мужчинам. - Возможно, в таком случае их ждёт обучение и дрессировка, как это было с тобой, - напомнил я. - Да уж, я вынуждена была учиться быстро, - смеялась она. - Я смотрю, твоё настроение уже улучшилось, - отметил я. - Да. Спасибо, Господин, - с благодарностью сказала рабыня, заслужив мой поцелуй. - Это настолько нелепо, - прыснула она смехом. - Что именно? была настолько счастлива, как сейчас, когда я сама стала рабыней! - Надеюсь, теперь Ты больше не будешь ненавидеть их, - усмехнулся я. - Нет, конечно, я же теперь – такая же рабыня. - И больше не будешь завидовать им, - добавил я. - Мне нет больше необходимости завидовать тому, что они - рабыни, теперь я беспомощно разделяю те же условия. - Значит, Ты больше не завидуешь им? – уточнил я. - Но я завидую, - засмеялась она, - и из-за того, что я унижала их и относилась к ним с таким презрением прежде, теперь мне это кажется вдвойне забавным! - Я тебя не понимаю, - сказал я. - Какой курьёзной и восхитительной признали бы эту ситуацию, те маленькие девчонки в их ошейниках, узнав, что я, та, что столь презирала их, являюсь теперь не только, такой же рабыней как они, но ещё и низкой рабыней. Рабыней со всего лишь кожаным ошейником, девкой которой даже не разрешена одежда, дешёвой ничтожной рабыней, в тысячах пасангов от цивилизации, бесполезной рабыней в диких степях к востоку от гор Тентис, Настолько бесполезной, что она может служить только голой приманкой для ловли тарнов! - В шелках, и золотом ошейнике, и обученная сладострастию движениям рабыни для удовольствий, Ты могла бы принести хороший доход, даже в городах, - признал я. - Спасибо, Господин. - Значит, я понимаю так, что Ты завидуешь тем девушкам в городах, с кем Ты была знакома, как свободная женщина, - понял я. - Да. - Тем девушкам, которых Ты столь презирала прежде? - Да. Забавно, что теперь, я должна смотреть на них снизу вверх, поскольку они оказались выше меня. - Это действительно забавно, как мне кажется, - признал я. - Будучи свободной женщиной, я даже представить себе не могла, что однажды, фактически буду стремиться, из намного более низкой неволи, к тому, чтобы носить такую же тунику и ошейник как у них, и как они, быть настолько же беспомощной и раболепной, служа своему в господину в городе. - Всё относительно, - заметил я. - Теперь такие вещи вне моей досягаемости, - вздохнула она, и хитро добавила: -если, конечно господин не предоставит их мне. - Да, - сказал я, - на данный момент это так, рабыня. - Теперь, Вы понимаете, - улыбнулась девушка, - отчего получается, что я завидую тем рабыням. - Да. Ты теперь Ты желаешь для себя того вида рабства, - ответил я. - Да. - Но это нет. Ты - рабыня в Прериях. - Да, Господин, - вздохнула она. - Татанкаса! - послышался крик Кувигнаки. – Скорее сюда! Я выпрыгнул из ямы. - Вон! - кричал Кувигнака, указывая вверх. – Там одни из Киниямпи! Я прищурился, всматриваясь в небо. - Это не дикий тарн, - заявил Кувигнака. - На его спине кто-то есть. - Да, - согласился я. - Похоже, это мужчина, который пригнулся, - сказал Кувигнака. - Но, почему? – спросил я. - Он, возможно, пытается скрыть то, что это не дикий Тарн, - предположил юноша. - Возможно, он ранен, - сказал Хси, накладывая стрела на тетиву. - Ты уверен, что он вас заметил? – уточнил я. - Захваченного тарна он точно заметил, - сказала Кувигнака. Я уверен в этом. Птица изменила свое направление. К настоящему времени, несомненно, уже и все мы замечены. - Он кружит над нами, - отметил Хси. - Мы не сможем спрятать захваченного тарна, - заметил Кувигнака. - Наши планы рухнули. Все наши надежды разбиты, - с горечью признал Хси. - Этот Киниямпи обнаружив наше присутствие в землях тарнов, по-видимому, возвратится в его стойбище, а позже он вернётся с подмогой, - предположил я. - Почему он всё ещё кружит? – удивлённо спросил Кувигнака. - Понятия не имею, - ответил я. - Что случилось, Господин? - спросила Мира, вылезшая из ямы и напуганная происходящим. Она стояла немного позади и слева от меня. Я не ударил её, в конце концов, я же не приказал, чтобы она оставалась в яме. - Мы не уверены, - всё же ответил я ей. - Мне кажется, что птица заходит на посадку, - сообщил Кувигнака. - Это маловероятно, - остудил его я. - Врятли, один воин Киниямпи захотел бы бросить вызов трем вооруженным мужчинам. - Он заходит на посадку, - заявил Кувигнака. - Я уверен в этом. - Пожалуй, Ты прав, - вынужден был признать я, присмотревшись. - Но почему воин не показывает себя? - удивлялся Хси. - Я могу видеть ноги, - заметила Мира. - Я пойду, спрячусь немного позади места посадки птицы, - сказал Хси, натягивая лук, с уже наложенной стрелой. - Когда воин спешится, если понадобится, я легко убью его. Я кивнул. Щит воина может защитить его только в одной плоскости атаки. - Зачем ему садиться? - недоумевал Кувигнаку. - Пока не знаю. Птица подлетела к нам и затем, на расстоянии в несколько ярдов, раскрыла крылья, тормозя, и замерев на мгновение в воздухе, раскрыв когтистые лапы, приземлилась. Мы на мгновение вынуждены были закрыть глаза, спасаясь от вихря пыли, поднятой приземлившимся гигантом. Мира закричала от ужаса, держа руку у рта. - Уйди отсюда, - приказал я девушке. Я подскочил и перехватил управляющие верёвки, или поводья тарна. Похоже, что Киниямпи сконструировали их, и это было ясно видно, по тому же принципу, что и уздечка для нижней челюсти, используемая в Прериях краснокожими для управления кайилой. Это предполагало, что Киниямпи, вначале одомашнили кайил, а уже потом тарнов, и что их приручение тарнов было достигнуто независимо от практики белых, например, подсмотрев за тарнсмэнами городов расположенных в горах Тентис. Обычный аппарат управления тарном используемый в большинстве городов, это устройство, состоящее из двух больших колец и шести ремней. Например, для подъёма надо потянуть один ремень, а четыре для посадки. - Что могло сделать это? – с благоговейным трепетом спросил Кувигнака. Я услышал Миру. Она согнулась в нескольких шагах от нас, её рвало в траву. - Я не уверен, - ответил я. Видя, что непосредственной опасности нет, Хси вернулся с того места где он прятался в траве, чтобы присоединиться к нам. - Аи-и-и, - пробормотал он. - Что Ты думаешь об этом? – спросил его Кувигнака. - Никогда не видел ничего подобного, - ответил Хси. Трудно было представить себе те силы и давления, которые, могли совершить такое. На тарне, помимо его грубой уздечки был закреплён обхватывающий ремень. Я оглянулся и посмотрел на Миру. Она упала на четвереньки и почти скрылась в траве, судя по звукам ей всё ещё было не по себе. Она была права, когда сказала, что видела ноги. Колени, как и положено, были втиснуты под ремень. Были также бедра и нижняя часть живота. И всё. Верхней части туловища просто не было. - Я ничего не понимаю, - признался Кувигнака шепотом. - Возможно, какое-то существо из мира духов сделало это, - предположил Хси. Я посмотрел вверх, всматриваясь в небо. Безотносительно того, кто или что сделало это, оно могло всё ещё быть где-то поблизости. Но небо до самого горизонта было чистым, никаких признаков опасности я не обнаружил. - Почему птица приземлилась? - удивлялся Кувигнака. - Это - прирученный тарн, - объяснил я. - Вероятно, он хочет освободиться от останков наездника. Он просто увидел людей. - Я смущён, - признался Кувигнака. - Я, тоже, - поддержал друга Хси. - Это - большая удача для нас, - заметил я. - Уберите ноги из-под ремня. - Как это? - ужаснулся Кувигнака, но всё же, помог Хси вытащить ноги и сбросить их на землю. Думаю, позже о них позаботятся слины. Я похлопал птицу по шее. - Это - прирученный тарн, - сказал я. – Он обучен. Мало того, что его ненужно приручать, но гораздо важнее, что его можно использовать, для обучения тех двух тарнов, которых мы уже поймали, в повиновении упряжи. Это, кстати обычная методика обучения дикого тарна. - Мира! – зычно позвал я рабыню. Она мгновенно подбежала ко мне и, упав на колени, прижала голову к земле у моих ног. - Я думаю, что тебе будет приятно узнать, что для наших целей тарнов нам теперь достаточно. А значит больше нет необходимости, по крайней мере, пока, выставлять тебя у ловушки в качестве приманки на привязи. - Спасибо, Господин! – взвизгнула она от радости, и со счастливыми слезами на глазах, в благодарность бросилась целовать мои ноги. - А теперь займись тарновой ямой, - приказал я. Её надо засыпать и скрыть все следы наших действий здесь. - Да, Господин, - ответила она, явно опечаленная свалившейся на её голову работой, но быстро поднялась на ноги. - И сними верёвку со щиколотки, - велел я. - Да, Господин, - сказала она, и, встав на одно колено, принялась развязывать тугой узел. - Надо отправляться за кайилами и готовить волокуши, - объявил я. – Пойманного тарна надо поскорее доставить в наш лагерь. - Да, Татанкаса, - согласился со мной Кувигнака. - Мы же не хотим оставаться на открытой местности дольше, чем это необходимо, -добавил я. - Нет, Татанкаса, - поддержал Хси. Я мельком взглянул на Миру. Она теперь сидела в траве, борясь с узлом. - Если Ты не закончишь со своей работой прежде, чем мы уедем, - бросил я ей, -то по следам волокуш в траве сможешь выйти к нашему лагерю. - Да, Господин, - всхлипнула она. - Сегодня вечером, после еды и женщины, не теряя времени, мы отправимся в путь обратно к Двум Перьям, огласил я наши планы на ближайшее будущее. - Хорошо, - откликнулся Кувигнака. - Наши планы начинают исполняться, - улыбаясь, сказал я Хси, - быстро и неотвратимо. - Замечательно! - воскликнул он. - Господин! – вся в слезах позвала меня Мира. - Ну что ещё? – обернулся я к рабыне. - Господин, я не могу развязать узел, - сказала она, глотая слезы. - Вы завязали его слишком туго! Я вручил поводья тарна Кувигнаке, и присел около девушки. - Я пробовала. Я, правда, пробовала! Пожалуйста, не бейте меня! – молила меня девушка, пока я ослаблял узел. - Спасибо, Господин! – сказала она, когда верёвка оказалась в моих руках. - Теперь, быстро за работу, - скомандовал я. - Да, Господин! О-о-ой! - закричала рабыня от удивления и боли, потому что придал ей ускорения на её пути к яме, хозяйским ударом, не зря же верёвка оказалась в моих руках. Я повернулся к своим друзьям, усмешка всё ещё оставалась на моём лице. Кувигнака, весьма охотно, возвратил мне поводья тарна. - Татанкаса, Ты действительно можешь ездить на таком животном? – благоговейно спросил Хси. - Да. - Это поражает меня, я никогда не верил, что такое возможно, - признался он. - Это возможно, - заверил я его. - Возможно, у Киниямпи есть какая-то особая магия, какая-то особая сила, -предположил он. - Нет, - успокоил я. - Они – простые мужчины, такие как Ты и я. - Спина птицы, перья, пропитана кровью, - указал он. - Она уже высохла, - отмахнулся я. - Нет, ещё не высохла, - покачал он головой, показывая мне свои пальцы. На них было красноватое пятно, а не коричнево-красный порошок. - Ты прав, - поддержал я его. - Это произошло совсем недавно, - заметил Хси. - Это верно, - согласился я, хотя и понял это раньше, но не видел причины указывать на это. - Сделать такое с всадником, могло только что-то из мира духов. Это, как если бы найти только ногу в мокасине, - заявил он. - Ты, что боишься? - удивился я. - Да, - не стал отрицать Хси. - Я не могу в это поверить, - ещё больше поразился я. - Я боюсь, Ты не знаешь того, чем может это оказаться. Кувигнака, митакола? – позвал он Кувигнаку. - Да, - неохотно отозвался тот. - В чём дело? - посмотрел я на Кувигнаку. - Это - ерунда, - отмахнулся Кувигнака. - Это всего лишь легенда. - Что? – настаивал я. - Он боится, что это, возможно, могла быть только работа Ваканглисапы, -объяснил юноша. - Ваканглисапа? - удивлённо переспросил я. - Да, Ваканглисапа, «Черная Молния, Магический Тарн», - перевёл Кувигнака. - Это глупо, Хси, мой друг, - постарался я успокоить краснокожего. - Я так не думаю, - сказал он. – Пока я сидел в траве, ожидая приземления тарна, я нашёл кое-что. Хочу, чтобы Ты посмотрел. Мы с Кувигнакой замолчали, ожидая продолжения. Мы видели, как Хси возвратился на то место, где он ждал в траве приземления тарна, готовя свой лук. Через некоторое время он вернулся к нам. В руках он нёс перо. Большое перо. - Это чёрное, - отметил Кувигнака. - Есть много черных тарнов. - Обрати внимание на его размер, Татанкаса, митакола, - испугано сказал Кувигнака. - Оно действительно великовато, - согласился я, разглядывая огромное перо приблизительно пяти футов длиной, должно быть потерянное очень большим тарном. - Это - перо Ваканглисапы – Магического Тарна, - уверенно сказал Хси. - Нет такого животного, - постарался я успокоить суеверного дикаря. - Это - его перо, - убеждённо, сказал Хси. Я ничего ему не ответил. - Даже сейчас, Ваканглисапа может наблюдать за нами, - заявил Хси, внимательно исследуя небеса. - Небо кажется чистым, - заметил я, также осмотрев небосвод. - Животные мира духов, могут появиться, или нет, как им нравится. - Не говори глупости мой друг, - призвал я Хси. Краснокожий воткнул перо как копье в землю. И я залюбовался тем, как шевелятся бородки на ветру. - Давайте мы потащим волокушу сами, - предложил Хси. - Это сэкономит время. - Тогда мы с Кувигнакой потянем груз, поводья этого тарна мы привяжем к одному из шестов, - предложил я. – А Ты, ступай вперед, и приведи кайил, встретишь нас потом, по пути. - Я думаю, что будет лучше, если мы не будем разделяться, - не согласился Хси. - Ты чувствуешь, опасность? – уточнил я. - Большую опасность, - ответил Хси. - Тогда, нам придётся подождать ещё и рабыню, - заметил я. - Это правильно, если мы не хотим рискнуть и потерять её. - Ну, тогда, давайте не рисковать её потерей, - кивнул я. – В конце концов, она может стоить столько, сколько одна кайила. - Да, - признал Хси. Казалось весьма вероятным, что прежняя Леди Мира Венны могла бы принести даже большую прибыль при обмене. Кстати она присоединилась к нам довольно скоро, сделав свою работу просто стремительно. Её даже не пришлось подгонять ударами приготовленной верёвки. - Господин, совсем нет необходимости привязать меня за шею к волокуше, -сказала она, и тут же вскрикнула, получив от меня хлёсткий удар по щеке, отчего ей голова мотнулась в бок. - Простите меня, Господин. - Кажется, что тебе всё ещё надо много узнать о том, что значит быть рабыней, -заметил я. - Я стремлюсь учиться, - склонила она, свою голову. - Я помогу вам, - подошёл к нам Хси. - Нет, - отказался я. - Твоя рана может открыться. - Тогда, я буду наблюдать за небом, - предложил он. - Хорошо. - Что Ты делаешь? – поражённо воскликнул Хси, видя, что я выдернул из земли перо и положил его на волокушу рядом со связанным тарном. - Забираю перо, - буркнул я. - Оно может оказаться нам полезным. - Я не знаю, разумно ли это, Татанкаса, - нахмурившись, сказал Хси, а про себя я отметил, что он дрожал. - Всё в порядке, - успокоил я его. - У меня есть одна идея. Если уж Хси был убежден, что это перо было пером легендарного Магического Тарна - Ваканглисапы, то возможно и другие, могли бы рассматривать его таким же образом. Я проверил, что поводья последнего Тарна надежно закреплены на правом шесте волокуши, заодно проинспектировав верёвку рабыни, которой та была привязана к левому шесту. Другой конец привязи, был затянут крепким узлом под подбородком девушки. - Узлы туги. Я хорошо привязана, Господин, - признала она. Когда мои руки проверяли узел, они внезапно и отчаянно, были облизаны и зацелованы. Её глаза умоляюще смотрели на меня. Она потянулась своими губами к моим. Я не выдержал и сжал её нагое, связанное тело в своих объятиях. Это великолепное чувство, целовать рабыню, женщину, которой ты владеешь. Тут сзади послышалось ехидное покашливание. - Может, пора отправляться в путь, Татанкаса, - намекнул Кувигнака. - Да, Ты прав, митакола, - сказал я, неохотно размыкая свои руки. Я встал около Кувигнаки, накинул на себя постромку, и мы соединёнными усилиями стронули волокушу. На этот раз мы не стали запрягать девушку, просто не хотели, чтобы она своими более короткими шагами и меньшей силой тормозила наше движение. Я, конечно, не сомневался, что рабыня, не имея необходимости тянуть груз вместе с нами, ни в коем случае не отстанет от нас. Если бы даже она попробовала сделать что-то подобное, то верёвка на шее и удары от Хси не оставят ей выбора. - Хси, Ты что-нибудь видишь? - поинтересовался Кувигнака, налегая на упряжь. - Нет. - Ты ведь не веришь в Ваканглисапу, не так ли? - спросил я Кувигнаку. - Иногда, я сам не знаю, во что верить - тревожно сказал Кувигнака. - Я заметил. - Есть перо. - Это – всего лишь перо очень большого тарна, - пояснил я. - Что-то же сделало это с Киниямпи, - напомнил Кувигнака. - Вот это и, правда, странно, - согласился я. - И оно всё ещё там, - заметил Кувигнака. - Несомненно, где-нибудь оно есть, - не стал я спорить. - Это был Ваканглисапа, - уверенно заявил Хси. - Ты что-нибудь видишь? – спросил я нашего наблюдателя. - Нет, - признал он. - Тогда не волнуйся, - успокоил я. - Татанкаса, - окликнул меня Хси. - Да? - Оставь перо, - попросил Хси. - Нет, у меня есть для него планы. Мы с Кувигнакой, всем весом налегали на постромки. Волокуша легко скользила по поросшей высокой травой земле. Тарн, даже взрослый, всё-таки птица и как любая птица довольно легок для своего размера. - Одно меня озадачивает во всём этом, - сказал я, через некоторое время, обращаясь к Кувигнаке. - Почему тарн, если это был тарн, напал на всадника в полете. Это чрезвычайно необычно. - Это объяснено в легенде о Ваканглисапе, - сказал Кувигнака. - Объясни мне, - попросил я. - Там сказано, что Ваканглисапа очень ценит и бережёт свои перья, поскольку они содержат сильную магию. - И что? - Возможно, Киниямпи нашёл перо и нёс его, когда Ваканглисапа прилетел, чтобы забрать его, - предположил моё друг. - Понятно. - Мы ведь действительно нашли перо поблизости, - напомнил Кувигнака. -Возможно, его обронил тарнсмэн. - Это возможно, - признал я. - Именно поэтому Хси хотел оставить перо на месте. - Понятно. - Он боится, что Ваканглисапа может прилететь, на поиски своего пера. Даже я вздрогнул, представив такую перспективу. - Хси, Ты что-нибудь видишь? - Нет, небо чистое. 40. В загоне Ваниямпи. - Внутри горит огонь, - послышался голос Тыквы, из-за порога. - Позвольте мне войти первым. Хси, Кувигнака и я сидели позади огня, в центре большого деревоземляного полубарака - полуземлянки Ваниямпи. Сидели мы лицом к порогу. - Там может быть опасно, - это был уже голос Редьки. - Вы хотите войти первой? - поинтересовался Тыква. - Нет, - оказалась она. - Нет! Иди первым. - Я иду. Мы сидели позади огня, в вигваме краснокожих это считалось бы почетным местом. Мира стояла на коленях позади нас в положении рабыни для удовольствий. Я разрешил её одежду, но только одежду строго определенного вида. Барак, в котором мы ожидали, был весьма типичен для общественных жилищ Ваниямпи. Он был приблизительно пятьдесят футов в диаметре с земляной скамьей или завалинкой идущей вдоль стен. Крыша округлая, куполообразная, её высота меняется от пяти футов у стен, до восьми в центре. Она набрана из шестов, покрытых дёрном, местами крыша поддерживалась вертикальными брёвнами. Стены, также, представляли собой вертикальные брёвна обмазанные глиной, и с внешней стороны заваленные землёй. В вершине крыши барака было предусмотрено дымоотводное отверстие, а под ним было углубление для костра. Именно в этом углублении мы развели наш огонь. Кстати дымоотводное отверстие из-за его размера, а также размера и формы жилища, несколько неэффективно. Это резко отличается от подобной конструкции в конусообразном, вигваме краснокожих, которая благодаря откидной кожаной заслонке, управляемой длинным шестом, функционирует как эффективная и регулируемая вытяжка. В бараке не было никаких окон. Даже с горящим в центре костром, помещение оставалось полутемным и мрачным. - Он входит, - заметил Кувигнака. - Да, - кивнул я. Бараки Ваниямпи, как я упомянул, являются коммунальными жилищами. Всё сообщество живет внутри них. Преимущество, общего проживание в таких бараках, в том и состоит, что так легче держать под контролем всех членов сообщества. Естественно, что в таких условиях возникновение определенных видов авторитаризма, лишь дело времени. Где нет места для различий, естественно, что у различий не будет места. Самые крепкие цепи - те, которые человек носит, не зная об их существовании. - Это - крупный мужчина, - отметил Кувигнака. - Это - Тыква, - пояснил я. Я было заопасался, на мгновение, за свой план. Но я напомнил себе, насколько это непоколебимый мужчина, и насколько он стойкий в своих убеждениях. - Это - Вы? - удивлённо спросил Тыква, подходя ближе, щурясь от света костра. - Тал, - поздоровался я. - Мы решили побыть вашими гостями. - Вам рады, - сказал Тыква, кажущийся неловким в одежде Ваниямпи. - Ну что, там безопасно? - крикнула Редька из-за порога. - Да, - отозвался Тыква. - Входите. И вот только теперь Тыква разглядел Миру. Она была одета в короткий хальтер сделанный их ткани Ваниямпи. Такой предмет одежды, мало сделал, чтобы скрыть красоту её груди. Вокруг её талии был повязан поясок, за который спереди и сзади были заправлены два лоскутка ткани Ваниямпи, шириной приблизительно один фут и два длиной. При желании владельца раздеть девушку, эти два лоскута можно было без труда выдернуть. Для той же цели узел в левом бедре, был сделан так, чтобы его можно было распустить простым рывком, отправляя это подобие юбки на землю. В общем, нижний предмет одежды может быть удален с неё по частям или целиком, как будет угодно хозяину. Подобный же легко развязывающийся узел, соединял ворот хальтера и спинные завязки. Таким образом, рабыня может быть раздета почти немедленно, как только возникнет такое желание. Такие предметы одежды весьма обычны для гореанских рабынь. Тыква недоверчиво уставился на Миру. - Господин? - окликнула она его. - Это Ты, Репа? – наконец смог выговорить он. - Я - Мира, рабыня Красного Быка. - Ты - не Репа? - Когда-то я ей была, - усмехнулась она. - Теперь я больше не Репа. Я - теперь Мира, рабыня Красного Быка. Я держал в голове две главных задачи, одевая её подобным образом. Во-первых, я хотел, дать понять мужчинам Ваниямпи, да и женщинам тоже, что она была тем, чем она была. Рабыней, находящейся в собственности женщиной, той, которая принадлежала мужчинам и была должна нравиться им. Во-вторых, я хотел, чтобы они все могли видеть, и видеть ясно, насколько красивой и желанной она была, моя прекрасная рабыня. В прошлый раз, я обратил внимание, что мужчины Ваниямпи, как и женщины тоже, рассматривали её. Некоторые из мужчин тогда пытались отвести их глаза, но через мгновение, снова пристально жадно разглядывали её. Она была просто слишком красивой и волнующей, чтобы отвести от неё взгляд. Я улыбнулся, глядя на эту картину. Ваниямпи не мог оторвать своих глаз от неё. Она застенчиво опустила голову, и даже покраснела, пораженная тем, что внезапно оказалась объектом столь пристального внимания. Подозреваю, что Леди Мира из Венны, свободная женщина, никогда не находила себя рассматриваемой таким способом, с таким страхом, с таким желанием и восхищением, с таким восторгом и удовольствием. Но тогда она ещё не была рабыней, по крайней мере, официально. - Уберите её отсюда! - завизжала Редька. - Разве Вы не видите? Она же - рабыня! Редька обежала вокруг костра и ударила Миру, сбивая её на земляной пол. Мира, упала на бок и поджала ноги. - Убирайся отсюда! - верещала Редька. –Убирайся отсюда! Здесь нет места для таких как Ты! Убирайся! Ты - животное! Иди пастись с веррами! Иди, валяйся в грязи с тарсками! Убирайся! Проваливай! Мира, напуганная внезапным нападением, пытаясь прикрыть голову, посмотрела на меня. - У неё нет моего разрешения уйти, - сообщил я Редьке. - Убирайтесь! Все Вы! - закричала Редька. - Но я предложил им гостеприимство, - сказал Тыква. - Я – здесь главная! - заявила Редька. - Я думал, что мы все Одинаковые, - удивился Тыква. - Прогони их! - взвизгнула Редька. - Я предложил им гостеприимство, - повторил Тыква. Его голос не был довольным. Редька, внезапно, испуганно отступила. Я думаю, что она только что вдруг поняла, возможно, впервые её жизни, что такой мужчина, как Тыква, с его силой, при желании, может с ней сделать. - Вам рады, - сказал Тыква, поворачиваясь к нам. - Спасибо, - поблагодарил я. - Сегодня вечером, разделите наш котёл, - пригласил он. - Это - гореанское приглашение, - заметил я. - Где Ты его слышал? - Много лет назад, от мужчины, того, кто не всегда был Ваниямпи, - объяснил Тыква. - И что с ним случилось? – поинтересовался я. - Он был убит, Жёлтыми Ножами. - Теперь, Жёлтые Ножи - наши хозяева, - известил нас Морковь - Нет. Ваши владельцы – Кайилы, - заявил Кувигнака - Кайил не стало, - пожал плечами Капуста. - Они побеждены и рассеяны. - Они возвратятся, - со сталью звенящей в голосе объявил Кувигнака. Мы говорили на гореанском, чему я был только рад. Не хватало только, чтобы Хси понял, о чём идёт речь. Это вряд ли могло принести пользу моим планам, если бы он прыгнул через огонь и воткнул нож в горло Капусты. - Увы, у нас только каша, - предупредил Тыква. - Разделить котёл с другом, - ответил я, - означает пировать с Убаром. - Это, также, гореанское выражение, не так ли? - поинтересовался Тыква. - Да. - Давайте садиться, - предложил Тыква, - отдавая должное тем, кто приготовит для нас кашу. Ваниямпи, собрались вокруг огня и расселись. Большинство из них, казались мне довольными, что у них были гости. Принесли железную стойку, и подвесили на неё котёл. Огонь уже горел. - Я помешаю за тебя, Морковь, - предложила темноволосая девушка. - А я за тебя, Капуста, - поддержала блондинка. - Но сейчас - моя очередь, - удивился Капуста. - Пожалуйста, - попросила девушка, украдкой бросая взгляд на Миру. - Ну, ладно, - пожал плечами Капуста. - Тогда Морковь и Капуста позже должны, мешать кашу дважды, - тут же объявила Редька. - Нет, - сказали брюнетка и блондинка почто хором. - Вы помните двух молодых людей, которых недавно изгнали из загона? Их звали Кабачок и Клубника, - поинтересовался я у Тыквы. - Да, - печально сказал он. - Они уже в безопасности, - успокоил я его, - в стойбище Кайил. - Я очень рад это слышать! – радостно воскликнул Тыква. - Замечательно! – послышались сразу несколько возгласов. Я видел, что они действительно не хотели, чтобы пара молодых людей погибла в прериях, за то, что они была замечены трогающими друг друга. Я подозревал, что так и будет. - Это Редька захотела их изгнать, - сообщил Морковь. - Они были пойманы, когда трогали друг друга, - сердито заявила Редька. - Кабачок взял себе имя народа Кайил, - рассказал я. – Теперь он Wayuhahaka, что означает «Тот, Кто Владеет Многим». - Но он же, ничем не владеет, - заметила Редька. - Он нашёл своё мужество, - объяснил я, - и никто, и никогда теперь, не сможет отобрать у него этого. - Это не подходящее имя для Одинакового, - зло сказала Редька. - А он больше не Одинаковый, - усмехнулся я. - Отвратительно, - сморщилась она. - Он уже учится пользоваться луком и копьём, - сообщил я Тыкве. - Любопытно, - ответил тот. - А Клубника осталась Клубникой, - добавил я. - По крайней мере, сейчас, это имя ей оставлено. Он ещё не счел целесообразным изменять его. - Что значит «ей оставлено»? - спросила Редька. – Как это «Он ещё не счёл целесообразным изменять его»? - Он нашёл её приятной, - пожал я плечами. - Он сделал её своей рабыней. - Своей рабыней! – тяжело задышала брюнетка, помешивающая кашу. - Да. Брюнетка даже прекратила помешивать кашу. - Значит, он может снять с неё одежду, если пожелает, - сказала блондинка, также делая паузу в помешивании. - Одета она или нет, теперь, полностью зависит от его желания, подтвердил я. - И он может трогать её всякий раз, когда пожелает? - спросила другая женщина Ваниямпи. - Конечно, - ответил я. - Когда, как, где и столько, сколько ему нравится. И поскольку она - рабыня, она может теперь выпрашивать его ласку, и умолять о его прикосновении. - Если она теперь рабыня, она должна повиноваться ему, не так ли? - спросила брюнетка. - Она должна не просто повиноваться ему, а делать это превосходно, и во всех случаях, - пояснил я. - Мешайте кашу, - напомнила Редька, застывшим женщинам. Эти две девушки снова вернулись к прежнему занятию. - Она - тоже рабыня, не так ли? - спросила женщина Ваниямпи, которая уже говорила прежде, и кто не была занята готовкой, указывая на Миру. - Да, - кивнул я головой, а Мира скромно опустила свою. - Не рассматривайте её, - прикрикнула Редька, - особенно, это касается тех из вас, чья одежда имеют большие размеры! - Любой может смотреть на неё, кому нравится это делать, - вдруг сказал Тыква. Мира покраснела, и ещё ниже склонила голову. Тыква был прав, конечно. Рабыни, будучи предметами собственности, могут быть осмотрены любым, кому хочется это делать. - Я не хочу, чтобы она находилась среди нас, - зло заявила Редька. - Почему это? – поинтересовался я. - Она - рабыня. - Я думал, что все Ваниямпи рабы, - напомнил я ей. Редька в бешенстве посмотрела на меня. - Безусловно, не замечание рабства - лучшее убежище, - усмехнулся я. - Каша готова, - сказала темноволосая девушка, помешивая ложкой, пузырящуюся и булькающую массу в котле. - Давайте ужинать, - предложил Тыква. - Что она делает? - возмущённо спросила Редька. - Она прислуживает мне, - объяснил я. Мира стоя передо мной на коленях, опустив вниз голову, протягивала ко мне руки с миской каши, предлагая мне поесть. Котёл с кашей уже был снят со стойки и отставлен в сторону. Блондинка принесла деревянные миски и ложки. - Здесь каждый обслуживает себя сам, в порядке очереди, - сварливо сказала Редька. - Ваша каша, Господин, - меж тем предложила мне Мира. - Спасибо, - поблагодарил я девушку, беря миску, и рабыня вернулась в очередь к котлу, чтобы принести кашу для Кувигнаки и Хси. - Она симпатична, не так ли? - поинтересовалась брюнетка, у Моркови, который внимательно наблюдал за Мирой. - Да, - признал он. - А я симпатична? – спросила брюнетка. - Ты не симпатична, и Ты не уродлива, - ответил он. - Ты – Одинаковая. Одинаковые не бывают симпатичными, и они бывают уродливыми. Они все одинаковые. - Ох, - вздохнула она. Мира уже возвратилась от котла и опустилась на колени около Кувигнаки, и, опустив голову, на вытянутых руках предложила кашу ему, точно таким же способом, как и мне. - Спасибо, - кивнул Кувигнака, и девушка отправилась к котлу за следующей порцией. - Она хорошо прислуживает, - отметил Тыква. - Женщины быстро обучаются, - пожал я плечами в ответ. Брюнетка и блондинка, которые готовили кашу, и сидели со скрещенными ногами около Моркови и Капусты, вдруг встали и снова встали в очередь за кашей. - Я много думал о том, что мы обсуждали, - сказал мне Тыква. - Я думал об этом много раз. - Я надеялся, что Ты мог бы это делать, - признал я, а в действительности, ради этого я и приехал в барак Ваниямпи на этот раз. Мира подошла нам, и теперь встала на колени перед Хси, предлагая ему миску каши, как ранее мне и Кувигнаке. Он с достоинством взял миску одной рукой, а другой щёлкнул пальцами, обратившись к ней на языке Кайил. Рабыня опустила голову к земле перед ним. Хси сказал снова, и она покорно поцеловала пол перед ним. Новый приказ, и девушка выпрямилась и с снова опустила голову до земли у его ног. Ещё команда, и она вернулась к своему прежнему положению, стоя на коленях, выпрямившись и разведя ноги в стороны. Хси сказал ещё слово, и она кротко опустила голову. - Она подчиняется с совершенством, - похвалил Тыква. - Как волнующе это должно быть, находиться под властью мужчины и повиноваться ему с таким совершенством, - тихо прошептала женщина Ваниямпи, ни к кому не обращаясь. - Спасибо, Хси, - сказал я на Кайила. - Спасибо, Хси, - повторил Кувигнака. - Это - пустяк, - улыбнулся Хси. Урок Хси не был для нас бесполезен. Мы с Кувигнакой, возможно неосмотрительно, относились к Мире слишком мягко. Рабыня, с которой обращаются столь мягко, может начать забывать, что она - рабыня. Бывает, что необходимо напомнить ей о её положении. Порка в этом случае может оказаться наиболее полезной. Две девушки, которые недавно ушли за кашей, темноволосая и белокурая, уже вернулись назад, каждая с миской, вновь наполненной пищей. Они появились как раз вовремя, чтобы понаблюдать за действиями Хси и Миры. Девушек почти трясло от волнения. - Я принесла Вам ещё немного каши, - сказала темноволосая, становясь на колени перед Морковью. Он пораженно уставился на неё, как будто увидел девушку впервые в жизни. - Вы не хотели бы ещё немного? – тихим голосом спросила она. - Да, - ответил он, в прострации беря миску из её рук. - Я Вам принесла добавку, - теперь уже белокурая, опустившись на колени около Капусты, протягивала свою миску к нему. - Спасибо, - поблагодарил он, пораженный до глубины души. - Здесь каждый приносит себе свою кашу сам, - зло бросила Редька. - Нет, - упрямо заявили девушки. - Я думаю, что даже притом, что Ты - Одинаковая, возможно Ты симпатичная, -наконец выговорил Морковь, обращаясь к брюнетке. - А могли бы Вы командовать мной, - вдруг спросила она, - как, командовали той девушкой. - Нет, - воскликнул он, - конечно, нет! Ты - Одинаковая! - Ох, - вздохнула она, явно разочарованно. - У Вас разве нет неотложных дел где-нибудь в другом месте? – попыталась намекнуть мне Редька. - Нет, - усмехнулся я. - Я думаю, что сейчас самое время, вам оставить наше поселение, - уже прямо указала она на дверь. - Я ещё не доел свою кашу, - показал я ей свою миску. - Не будьте грубой, Редька, - раздражённо буркнул Тыква. - Они - наши гости. Редька вскинула голову, как мне показалась в нетипичном для неё, почти женском жесте, и отвела взгляд. Я вручил остатки своей каши, размазанные по деревянной миске Мире, оставив ложку у себя. Она уже не была столь глупа, чтобы попросить её. Рабынь обычно кормят вообще без посуды. Кстати, каша к настоящему времени, конечно, уже остыла. - В случае необходимости, Вы можете быть выставлены силой, - предупредила Редька. - Что-то я сомневаюсь в этом, - усмехнулся я. - Что Вы хотите от нас? Зачем Вы сюда приехали? – наконец поинтересовалась она. - Конечно же, ради удовольствия разделения котла с друзьями. Разве это не является достаточной причиной? Женщина впилась в меня взглядом полным ярости. Мира с аппетитом доела кашу, и теперь, пальцами и языком доводила миску до идеальной чистоты. Теперь, она уже не ела, как могла бы есть богатая свободная женщина, с золотой посуды турианской вилкой, в каком-нибудь роскошном прекрасном доме. Она уплела кашу, как рабыня, и была благодарна за, то, что её покормили. - Кажется, что вот теперь, вам пора бы отправляться, - едко заявила Редька. Но вместо ответа, я поднялся и обошёл вокруг костра, выбрав место около нескольких Ваниямпи. Они быстро отодвинулись, освободив пространство вокруг меня. - Ко мне, Мира, - резко скомандовал я. Девушка стремительно вскочила на ноги и, обежав костёр, встала передо мной. Она была очень красива в её подпоясанных тряпках. - Сними одежду, - приказал я ей. Она подняла руки к затылку, чтобы распустить узел воротника, от этого движения линия её грудей приподнялась, сделав их форму ещё более привлекательной. Благоговейный вздох прокатился по рядам Ваниямпи. Она потянула узел слева на её бедре. Крик удовольствия пробежал среди Ваниямпи. Прежняя Леди Мира из Венны стояла передо мной, уже как обнажённая рабыня. - К моим губам, рабыня, - скомандовал я, и она растаяла в моих руках, обнимая и целуя меня, как положено рабыне в объятиях её господина. - А-и-и-и! – восхищённо, но тихо крикнули некоторые из мужчин. - О-о-ох, - вздохом возбуждения вторили им женщины. Я не отрывался от губ своей рабыни. Казалось, она заблудилась в моих объятиях. Она потерянно скулила. Она отдалась моим рукам, сдаваясь мне полностью, как и должна это делать рабыня, если не хочет быть избитой владельцем. - Выбросить их! – услышал я, дикий крик, доносившийся до меня, как если бы из страшного далёко. - Выбросить их! Потихоньку отходя от охватившего меня желания и страсти, я начал смутно ощущать стук маленьких кулаков по моей спине. Потом удары прекратились, кто бы ни делал это, но его явно оттащили от меня. Я осмотрелся затуманенным взглядом. Тыква, с трудом удерживал извивающуюся Редьку. - Выбросить их! – билась в истерике Редька. - Выбросить их! Темноволосая, что перемешивала кашу, внезапно, вызывающе глядя на Редьку, выскользнула из своей одежды. Блондинка немедленно последовала её примеру. Эти две, надо признать – красотки, оказались столь же обнажены как Мира. - Нет! - визжала Редька, в ужасе глядя на них. - Нет! - Да! Да! - кричали ей девушки. - Изгнать их! - закричала Редька, указывая не только на этих двух девушек, но и на Морковь с Капустой. – Всех их изгнать! - Жёлтые Ножи! - крикнул мужчина, стоявший около двери. В бараке Ваниямпи мгновенно повисла осязаемая тишина. Редька перестала биться в истерике и побледнела. - Их там двое, - сообщил мужчина. - Они стоят у ворот. - Что там происходит? – спросил Хси Кувигнаку. Кувигнака коротко изложил ему суть дела. Хси кивнул, и оба моих друга поднялись на ноги. Я оторвался от Миры, и присоединился к ним. Мы обменялись взглядами, и без лишних слов приготовили наше оружие. Я не рассчитывал на появление здесь Жёлтых Ножей. - Я пойду, посмотрю, чего они хотят, - сказал Тыква. Он обернулся и покинул барак. - Они не уйдут, - дрожа от испуга, сказала Редька. - Я знаю это! - Как Ты думаешь, что им надо? – поинтересовался я её мнением. - Я не знаю, - пожала она плечами. - Еда? Ночлег? Они могут потребовать у нас все, что им понравится. - Они берут то, что они хотят, - объяснил мужчина. - Я привлекательна? – меж тем, спросила брюнетка у Моркови. - Да, - признал он, наконец. - О, да! Ты привлекательна! Ты красива! - А я? – пристала блондинка к Капусте. - Да, - восхищённо ответил он. - Ты, тоже красива! - Тогда, обними меня и соедини свои губы с моими, - потребовала брюнетка от Моркови. - Но ведь для этого мне нужно тронуть тебя! - Я раздета. Поцелуйте меня, я прошу Вас! - Я дотронусь до тебя! – прошептал он. - Я не смогу быть женщиной, если Вы не будете мужчиной. И он взял её в руки, и они поцеловались. Светловолосая, не отставала от подруги, и уже была в руках Капусты. - Вы - идиоты! – отчаянно прошипела Редька. Тогда Морковь и Капуста, обнимая своих девушек, повернулись к остальной части населения барака, собравшейся у порога, чтобы оценить произведённое впечатление. В барак Ваниямпи стояла полная тишина. Лишь слышен, треск поленьев костре. Я взглянул на двух девушек, стоявших с Морковью и Капустой. Они разделись сами. Совершенно ясно, что они были рабынями. Теперь весь вопрос только в том, кто станет их владельцами. Обычно краснокожие не интересуются женщинами Ваниямпи, но у меня не было сомнений, для этих двух красоток Жёлтые Ножи будут готовы сделать исключение. Они были желанны и красивы. Но даже их нагота была здесь ни при чём. Я думаю, что в большей степени здесь играло роль нечто иное, нечто, что пряталось внутри их, нечто психологическое. Это нечто, возможно, лучше всего можно охарактеризовать, как признание ими их женственности. В любом случае, теперь, они больше не были женщинами Ваниямпи, они стали призами и сокровищами, они оказались вполне достойны того, чтобы быть связанными по рукам и бежать за кайилой господина. Я не думал, что Жёлтые Ножи сочтут целесообразным пренебрегать ими. Слишком, очевидно, было то, что они теперь готовы быть покорными желанию мужчины. Я рассматривал девушек, Морковь, Капусту. Я задавался вопросом, воспротивятся ли эти недомужчины, если Жёлтые Ножи войдут и решат, что девушки представляя для них интерес, должны быть, связаны и уведены с ними. Поначалу, я предположил, что нет – даже не возразят, поскольку они были мужчинами Ваниямпи. Но потом я посмотрел в их глаза, и улыбнулся сам себе. В их глазах была решимость защищать свою собственность. Возможно, в конце концов, они были мужчинами. - Они войдут, - обречённо сказала Редька. - Я знаю это! - Вам надо спрятаться, - посоветовал мужчина. - Не думаю, - усмехнулся я. - Если они найдут вас здесь, то они убьют вас, - сказал мужчина. - Нет, если они найдут меня здесь, то именно они будут убиты, - осадил я его. - Вы должны уйти! - заявила Редька. - Нет. - Вы не понимаете, что в опасности не только Вы, - запричитала Редька. - Разве Вы не понимаете этого? Они подумают, что мы оказали вам гостеприимство! - Но Вы именно это и сделали, - напомнил я. - Каша была превосходна. Спасибо. - Возможно, они захотят убить не только вас, - закричала она. - Они могут захотеть убить нас всех! - Возможно, - не стал спорить я с истеричкой. - Вы должны уйти, - потребовала она. - Ваше присутствие здесь подвергает опасности всех нас! - Я так не думаю. - Уходите! - приказала Редька. - Вы же не ожидаете, что они вот так возьмут и выйдут, - заметил мужчина. – Там, снаружи, Жёлтые Ножи. - Возможно, они могли бы сбежать в другую сторону. Можно сделать подкоп под столбами, - предложил второй. - Я не думаю, что на это есть время, - отмахнулся третий. - К тому же, будет трудно быстро скрыть следы такого побега, - добавил первый. - Верно, - согласился второй. - Вы правы! - крикнула Редька. - Если их поймают, при побеге, или если обнаружат следы такого побега, то Жёлтые Ножи в любом случае поймут, что они были здесь. - Это кажется логичным, - признали мужчины. - У нас есть шанс! - заявила Редька. Ваниямпи с интересом уставились на неё. - Мы можем сделать только одно! Теперь я вижу это совершенно ясно! - И что же это? - спросил мужчина. - Схватить их! - дико закричала она, показывая на нас пальцем. - Хватайте их! Но никто даже не пошевелился. - Хватайте их! – верещала Редька. – Вы что, хотите умереть? Вы хотите, чтобы вас убили? Хватайте их! - Зачем? – удивлённо спросил один из мужчин. - Я не хочу умирать! – кричала она. - Я не хочу быть убитой Жёлтыми Ножами! Ваниямпи в растерянности смотрели друг на друга. - Хватайте их, вяжите их! – истерично выкрикивала женщина. - Почему? – опять спросил мужчина. - Да потому, что мы можем передать их Жёлтым Ножам, Вы, дурачьё! – визгливо попыталась они объяснить им. - Мы можем притвориться, что захватили их. Что мы только ждали Жёлтых Ножей, когда те прибудут к нам, чтобы мы могли передать их! - Но Жёлтые Ножи могут убить их, - удивился мужчина. - Да, но мы все будем спасены! Мы останемся в живых! Вы что, не понимаете? Это же - наш единственный шанс! – выкрикивала Редька. - Мы не будем делать этого, - ответил ей мужчина. - Морковь, Капуста - крикнула Редька, - Схватите их. - Нет, - сказали оба. - Я приказываю это! - взвизгнула Редька. - Нет. Нет, – повторили Морковь с Капустой. - Кто-то подходит! - предупредил мужчина от порога. Хси с Кувигнакой встали по обе стороны от двери, сжимая в руках свои ножи, а я остался там, где стоял. - Отставить! – крикнул я им на Кайила. На пороге стоял Тыква, держа в руке украшенное перьями копьё. Я узнал оружие. Это было одно из тех двух копий, которые Ваниямпи подобрали на поле боя между наёмниками и дикарями, несколько недель назад. Очевидно, что, по крайней мере, одно копье было сохранено. Я был просто поражен. Я никак не ожидал увидеть его снова. Я даже не предполагал, что Ваниямпи могут прятать это у себя. На наконечнике копья была кровь. - А где Жёлтые Ножи? - удивилась Редьку. - Я убил их, - меланхолично ответил Тыква. - Ты убил их! - закричала она в ужасе. - Да, - спокойно подтвердил он. - Ты сошёл с ума! – затряслась он. - А где другое копье? - спросил Тыква у Моркови. - Спрятал, около края кукурузного поля, - ответил Морковь. - Я так и думал, - кивнул Тыква. - Утром принеси. - Принесу, - пообещал Морковь, и раздетая брюнетка, дрожа от страха и возбуждения, крепче вцепилась в его руку. - Но ведь на самом деле Ты не убил Жёлтых Ножей, не так ли? – с надеждой простонала Редька. - Убил, - разбил её последние надежды Тыква. - Я сделал это. - Ты безумен! – закричала она, закрыв лицо руками. - Ты безумен! Огромный мужчина спокойно, не говоря ни слова, рассматривал её. - Мы обречены, - простонала она. - Мы все обречены! - Сними свою одежду, - вдруг приказал он. Она поражённо, открыв рот, смотрела на него. - Полностью, - уточнил он. - Никогда! – взвизгнула он сорвавшимся голосом. - Сейчас же, - спокойно сказал Тыква. Тут я заметил, что остальные женщины Ваниямпи сбрасывали с себя одежду, за исключением тех двух, кто уже сделал это раньше. Редька в ужасе смотрела вокруг себя, не веря в происходящее. Потом её глаза упёрлись окровавленные наконечник копья. С трудом оторвав глаза от оружия, она столкнулась взглядом с Тыквой. Она задрожала. Она поняла, что неповиновения он не потерпит. - Хорошо, - довольно кивнул Тыква, наблюдая, как серое платье упало на земляной пол. Я увидел, что Редька, как я и догадался в нашу первую встречу, была, с какой стороны не посмотри, не была непривлекательной женщиной. А положа руку на сердце, надо признать, что она была довольно соблазнительна. - Я - лидер! – сказала она, но уже совсем не уверенно. - Повернись, медленно, теперь встань ко мне лицом, - спокойно командовал ей Тыква. – Хорошо. Теперь я во всех подробностях увидел, что Редька, действительно была очень красивой женщиной. Тем временем, мужчины Ваниямпи уже осматривали остальных женщин. Некоторые сами крутились перед ними, кого-то заставляли делать это силой, вращая руками для детального осмотра. В некоторых случаях сами мужчины обходили вокруг смирно стоящих женщин, и женщины знали, что являются предметом их интереса и оценки. Этот процесс очень порадовал мужчин. Я думаю, что многие из них, никогда прежде, не представляли, насколько нежны, красивы и насколько желанны их женщины. - Тыква! - со слезами в глазах, позвала Редька - Я не овощ, - рыкнул он. - Я больше не Тыква. - Я не понимаю, - отпрянула Редька. - Я беру себе новое имя, - объявил он. - Я беру себе имя «Seibar». Теперь я -Сэйбар. «Сэйбар», кстати, весьма распространённое на Горе мужское имя. Такой была фамилия, например, работорговца в Кайилиауке. Также, я знал двух человек в Аре с этим же именем. - Тыква! – окликнула его Редька старой кличкой. - Я - Сэйбар, - поправил он. - Но это не имя Ваниямпи, - попыталась возразить она. - Верно, - кивнул он. - Это - дерзость. Это - неповиновение! Позволь мне надеть мою одежду, немедленно! – ещё раз пыталась она покомандовать. - Носить тебе одежду или нет, решать буду я. И я решу этот вопрос, тогда и так, когда и как мне понравится, - ошарашил её мужчина. - Я – лидер! – закричала она. - На колени, - рявкнул он. Одна за другой женщины Ваниямпи опускались на колени. Редька в страдании оглядывалась вокруг. - Быстро, лидер, - прикрикнул Сэйбар на Редьку. Редька встала на колени. Она неплохо выглядела у его ног. - Я - лидер! – крикнула она. - Нет, - огорчил он её. - Ты – всего лишь женщина. - Но мы же - все Одинаковые! – заплакала она. - Нет. Ты - женщина. Я - мужчина. Мы все разные. - Учение! – плакала она. - Вспомните Учение! - Учение ложно, - отмахнулся он. – И конечно, Ты это знала. Ты просто по какой-то причине достаточно долго использовала его, чтобы ниспровергать, отрицать и прятать свой пол. - Нет, - замотала она головой. - Нет! - Но теперь, больше Ты больше не будешь предавать и скрывать свой пол. Впредь, Ты объективно и открыто, будешь, тем, кто Ты есть, женщиной, - объявил Сэйбар. - Нет! – плакала женщина. - Твоя ложь, твои отговорки, твоё притворство закончились. - Нет, - рыдала Редька. - С этого момента, Ты признаёшь свой пол и будешь верна ему. Впредь, без обмана, без оговорок, в твоих мыслях, и даже в твоих самых тайных мыслях, в твоём поведении, манерах и внешности Ты будешь выражать твою женственность честно и полностью. - Нет, нет, - заливалась он слезами. - Впредь, Ты будешь точно тем, кто Ты есть - женщиной. - Пожалуйста, не надо. - Я всё сказал, - закончил Сэйбар. - Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста! - Уже всё сказано. Она опустила голову, сотрясаясь от рыданий. - Естественно, за нарушение этого приказа, последует справедливое наказание, -честно предупредил он. - Я понимаю, - всхлипнула она. - И я не думаю, что неповиновение будет трудно обнаружить, - добавил Сэйбар, усмехнувшись. Она кивнула. Выражение, жест, даже тон голоса, или любое, казалось бы, неприметное движение, могло бы показать отступление от правил или неповиновение. Ей больше не разрешено подавлять её женственность. Теперь она должна демонстрировать её, бескомпромиссно и подлинно. Так было решено Сэйбаром.
- Кто Ты? – строго спросил Сэйбар. - Я - женщина, - глотая слёзы, запинаясь от рыданий, ответила Редька. - О-о-ох, - послышался вздох кого-то из женщин Ваниямпи, тихий и взволнованный услышанным от Редьки признанием. Сэйбар передал своё копье Моркови, и ремнём в руке, присел около Редьки. - Что Вы делаете? – испугалась она. Он привязал ремень к её правой щиколотке, затем оставив приблизительно шесть дюймов слабины, завязал узел и на левой. Остаток ремня мужчина пропустил между её ногами, скрестив ей запястья, принялся связать их спереди. Он решительно дёрнул концы, затягивая последний узел, и наконец, соизволил ответить: - Связываю тебя. Она незаметным движением, проверила тугие, плоские кожаные круги, стянувшие её руки, и побледнела, почувствовав себя совершенно беспомощной. - На ноги, женщина, - скомандовал Сэйбар, вытягивая рукой её на ноги. Она не могла стоять прямо, поскольку он оставил её только около восемнадцати дюймов ремня между её левой лодыжкой и связанными запястьями. - Подойди ко всем мужчинам в этой комнате и сообщи им, кто Ты, - приказал Сэйбар. Редька, полусогнувшись, короткими шагами, насколько это позволяли ей кожаные кандалы, посеменила к Моркови. Она посмотрела на него, глазами полными слёз. - Я - женщина, - сказала она. - Да, - признал Морковь. - Я - женщина, - сообщила Редька Капусте. - Да, - кивнул Капуста. Наконец Редька встала передо мной, и сквозь плач проговорила: - Я - женщина. - Это легко увидеть, - ответил я. Сэйбар взял её своей огромной рукой, и вывел на открытое место в середине барака. Внезапно она вывернулась из его руки и обернулась почти падая. - Я не женщина! – крикнула она, бесполезно дёргаясь в тугих путах. Сэйбар, неторопливо, начал накручивать на правую ладонь кожаные ремни, поудобнее располагая их в руке. Оставив свободно свисать двухфутовые концы этих пяти ремней со своего кулака, он приблизился к Редьке. Она в ужасе уставилась, на медленно раскачивающиеся перед её глазами кожаные полосы. Она смотрела на них, почти как если бы было загипнотизирована. - Я солгала, - пробормотала она. - Я - женщина. Я - действительно женщина! - На колени, - услышала она короткую команду Сэйбара, и не теряя времени упала на пол. - Ты были высокомерна и заносчива, - заявил он. - Она изгоняла людей из нашего дома, - добавил какой-то мужчина. - Она хотела, чтобы мы связали наших гостей и передали их Жёлтым Ножам, -напомнил второй. - Она пыталась казаться мужчиной! - сказал третий. - Она предала свой пол, - сказал ещё кто-то. - Нет, - прошептала Редька. - Нет! - А ещё Ты пытались ослабить, уменьшить и разрушить истинную мужественность, -подытожил Сэйбар. - Нет, - закричала она. - Нет! - Мужчины больше не хотят терпеть этого, - объявил Сэйбар. – С нас хватит. - Я не собиралась никому повредить! - заплакала Редька. - Мы поднимаемся, - крикнул мужчина. - Да! Да! Да! – посыпались со всех сторон радостные мужские голоса. Редька дико заозиралась. Потом снова остановил свой взгляд на ремнях в руке Сэйбара. - Мы выбрали, Ты видишь, моя дорогая Редька, - сказал Сэйбар, - Мы решили подтвердить нашу естественную независимость. Эксперимент по извращению, неправде и болезни закончен. Мы теперь снова будем мужчинами. - Сэйбар! – зарыдала она. - Да! кричали все мужчины в бараке. - Конечно, Ты боялась, что это могло бы однажды произойти, - усмехнулся он, глядя в её искажённое ужасом лицо. - Опусти голову к земле, - приказал он. Она повиновалась. Она дрожала. - Я - женщина, - закричала она. - Я - женщина! А-а-а-а! - Да, и мы тобой остались не довольны, - сказал ей Сэйбар, замахиваясь для следующего удара. Надо признать, что он хорошо выпорол её. Уже через несколько мгновений она валялась на боку у его ног, связанная, рыдающая, исполосованная, наказываемая. По знаку Сэйбара, Морковь и Капуста подняли её на ноги. Они поддерживали её, поскольку сама она удержаться на ногах была не в силах. Она смотрела на Сэйбара, сквозь свои растрепавшиеся волосы и слезы в её глазах. - Выкиньте её отсюда, как она сделала это с другими, - велел Сэйбар. - Нет, - вскрикнула женщина. - Нет! - Не бойся. Тебя развяжут, как только вышвырнут за ворота. Тогда у тебя будут те же самые возможности для выживания, которое Ты предоставила другим изгнанным, -пообещал он ей с ухмылкой на лице. - Сэйбар, пожалуйста, нет! – крикнула она, пытаясь свалиться на колени. - Только тогда ворота закроются за тобой. - Пожалуйста, нет! - она начала биться в истерике. - Позвольте мне встать на колени! – взмолилась она к Моркови и Капусте. Они позволили ей упасть на колени, но лишь после знака Сэйбара. - Я прошу проявить ко мне милосердие, - молила она. - То же самое милосердие, которое Ты оказала другим? - поинтересовался Сэйбар. - Нет, - зарыдала женщина, - истинное милосердие! - Почему оно должно быть оказано тебе, если другим Ты в нём отказала? - Мы откроем ворота, - предложил кто-то из мужчин. - Любимая Мира, - закричал Редька, дико глядя на мою рабыню, - что я должна сделать? Мира отпрянула, пораженная этим вопросом, обращённым именно к ней. - Я - всего лишь рабыня, - развела она руками. - Вы - свободная женщина. - Что я должна сделать? - испуганный повторила она. - Вы имеете только один маленький шанс, - сообщила ей Мира. - Скажи мне! - взмолилась Редька. - У вас остался только один путь к спасению, который пока открыт, - сказала Мира, - но он унизительный и оскорбительный. Я даже не осмеливаюсь предложить это Вам. - Говорите, пожалуйста, говорите! - Умоляйте его, чтобы он сделал Вас своей рабыней, - сообщила Мира. – Тогда он может оказать вам милосердие, как полностью подчинённой женщине, своей собственности. - Я не знаю, что мне делать, - плакала Редька. - Если Вы - свободная женщина, гордо уйдите подальше в Прерии, чтобы погибнуть от голода и жажды, или от хищников. Если Вы - рабыня, молите, чтобы стать его рабыней, - обрисовала выбор рабыня. - Я не знаю, что мне делать! - Делайте то, что подсказывает ваше сердце, - предложила Мира. - Попросите милосердия для меня, умоляйте за меня, походатайствуйте обо мне! -попросила Редька. Мира подошла и встала на колени, склонив голову перед Сэйбаром. - Пощадите нас, Господин, - попросила она. - Мы – всего лишь женщины, одна невольница и одна свободная. Мы знаем вашу силу. Мы знаем то, что Вы можете сделать. Мы не оспариваем ваше право. Мы просим о милосердии, хотя бы на какое-то время. Мы просим о доброте, хотя бы на мгновение. - Ваша рабыня говорит красноречиво, - отметил Сэйбар. - Она испытала силу мужчин, и уже знает, что они могут с ней сделать, - пожал я плечами. Женщина в кожаных кандалах, внезапно зарыдала, и затряслась от неудержимых, подавляющих её эмоций. Её дрожь не поддавалась контролю. Очевидно, что-то происходило глубоко в её душе. - Да, - прошептала она самой себе. - Да! Она низко опустила голову, и без всякой команды, нежно и покорно принялась целовать ноги Сэйбара. - Посмотри на меня, - приказал Сэйбар. Она подняла голову. Её глаза были мокрыми от слёз. Взгляд их был невероятно мягок и нежен. Я думаю, что никогда прежде не удостаивался Сэйбар такого взгляда, как этот. - И, несомненно, Ты подписываешься под просьбой этой рабыни, - сказал Сэйбар, указывая на Миру. - Да. Но с одним исключением, - сказала женщина в кожаных кандалах. - О? – удивился Сэйбар. - В одном она ошиблась, - сказала она. - В чём же? - заинтересовался он. - Она сказала, что на коленях перед Вами стоят две женщины, одна невольница и одна свободная. В этом она была ошибка. Перед вами на коленях стоят две рабыни. Мира, со слезами на глазах, внезапно схватила связанную женщину, и поцеловала её. Я схватил Миру за волосы и отбросил её в сторону, чтобы не мешалась. - Да, я – рабыня! - объявила женщина в кожаных кандалах, глядя в глаза Сэйбара. - Поберегись слов, тобой произнесённых, - предупредил Сэйбар. Всё верно. Такие слова, сами по себе, в соответствующем контексте, закрепляли порабощение. Намерения, как таковые, нематериальны, поскольку всегда можно было бы заявить, что человек не это имел в виду. Слов же, сказанных в соответствующем контексте, достаточно. Имеет ли она в виду это, или нет, но после их произнесения она немедленно становится, категорически и безвозвратно, полностью и по закону рабыней, вещью, с которой владельцы с этого момента наделены правом делать всё, что им заблагорассудится. Такие слова, не должны произноситься походя. Они являются столь же многозначительными как ошейник, столь же символичными как клеймо. - Слова, которые я произнесла сейчас, я произнесла осознанно, - признала она. - Говори ясно, - велел он. - Этим я объявляю себя рабыней, - заявила она. - Я - рабыня. - Теперь, Ты - рабыня, даже в городах, - сообщил я ей. - Ты - собственность. Ты можешь быть возвращена владельцу как таковому в суде, действующем по нормам общего права. Это - нечто, что признано даже за пределами Прерий. В этом смысле, это имеет гораздо большую силу, чем быть рабыней Кайил или Жёлтых Ножей. - Я знаю. Сэйбар посмотрел на неё сверху вниз. - Теперь, я – рабыня по закону, - признала она. Он кивнул. Это было верно. - Несколько мгновений назад, - заговорила она. - Я впервые признавалась сама себе, что я – рабыня. Это признание, я теперь обнародовала. В течение многих лет я знала, что была рабыней, но я отрицала это, и боролась с этим. Только что, внезапно, я поняла, что больше не хочу бороться с этим. Тот, кто борется сам с собой, тот неизбежно должен проиграть. Я поняла это, и сдалась своей тайной правде. То, что я сделала теперь, всего лишь доведение до сведения общества моей тайной правды. Моё заявление не более чем уточнение формальности. - Но формальности теперь решены, - заметил Сэйбар. - Да, - опустила она голову, - теперь это решено. - Чья Ты рабыня? – поинтересовался он. - Вы раздели меня, связали как рабыню, - сказала она. - Я уже почувствовала вашу плеть. Я ваша. - Разве я надел на тебя ошейник? – сделал удивлённое лицо Сэйбар. - Нет, - признала она, не поднимая головы, - но я надеюсь, что Вы сделаете это. - Я выказал интерес к владению тобой как рабыней? – уточнил он. - Я дал какой-либо повод полагать, что я мог бы принять тебя как рабыню? - Нет, - она опустила голову ещё ниже, - Вы не делали этого. - Чьей рабыней Ты хотела бы быть? – строго спросил мужчина. - Вашей, - ответила она. - Говори, - приказал он. Женщина подняла голову, и стараясь не встречаться глазами с Сэйбаром, объявила: - Я - рабыня Сэйбара. - Теперь, возможно я отдам тебя другому, - задумался он. Она всё так же избегая его глаз, проговорила: - Теперь со мной может быть сделано всё, что вам понравится. - Ты что же, думаешь, я не понимаю, что Ты объявила себя моей рабыней в надежде, что таким образом сможешь избежать судьбы быть изгнанной в Прерии? -сердито спросил Сэйбар. - Независимо от того, что, возможно, было моим побуждением, в любом случае факт остаётся фактом, теперь я - полностью ваша рабыня, и со мной может быть сделано всё, что Вы пожелаете. - У тебя был шанс гордо пойти в Прерии, с достоинством свободной женщины. Теперь, возможно, я сделаю так, что тебя выкинут туда с позором. С бесчестьем рабыни! - Вы можете сделать со мной, всё что заблагорассудится, - тихо повторила она. - А не будет ли это забавно? – сердито спросил он. - Да, это будет очень забавно, - признала она, глядя вверх полными слёз глазами. - Если я должна быть изгнана, могу я попросить об одном одолжении? - О каком же? – заинтересовался он. - О вашем ошейнике. Наденьте его на мою шею. Завяжите вашим узлом, так, чтобы, если люди найдут меня, они могли бы сказать: «Вот посмотри на этот узел. Это -Сэйбара. Значит, эта женщина была его рабыней». - Ты просишь мой ошейник? – спросил Сэйбар. - Да, я прошу его. Он взял один из ремней, которые он использовал только что для порки, и дважды обернув вокруг её шеи, завязал его на горле. - У тебя есть он. - Спасибо, - прошептала она, и, подняв голову, попыталась коснуться его рук губами, но он не позволил её губам дотронуться до себя, и маленькие руки коленопреклонённой женщины, лишь беспомощно задёргались в путах. - Это ведь было бы прикосновение, не правда ли? - иронично спросил он. - Да, - признала она. - Какая Ты шустрая! – рассердился Сэйбар. - Какая же Ты хитрая, коварная и бесстыдная самка слина! - За что Вы так ненавидите меня? - Ты думаешь, что я не вижу твоего притворства, твоего обмана?- закричал мужчина. - Вы думаете, что всё это - только потому, что я не хочу умирать? – заплакала она. - Вы думаете, что всё это - только потому, что я не хочу быть выброшенной в Прерии? - Да! - Нет. Нет! - Разве нет? – спросил он. - Нет! – крикнула она сквозь слёзы. - Говори, - приказал Сэйбар со злостью в голосе. – Ты начинаешь меня утомлять. - Но я - рабыня, - испуганно сказала она, и умоляюще посмотрела на меня, словно прося помощи. - Это значит, что Ты, жалкая порабощенная девка, должна говорить правду, -объяснил я. Она опустила голову и дёрнулась в своих путах. - Я что, должен повторить приказ? – нетерпеливо поинтересовался Сэйбар. Она подняла голову, и плача сказала: - Я - рабыня, и я должна говорить правду. Простите меня. Я прошу Вас. Простите мне. Избейте меня, если Вы хотите. - Да? - Я хочу вашего прикосновения, - призналась она. - Я прошу этого! - Бесстыдная рабыня, - проворчал он. - Но ведь рабыня может, и должна быть таковой, - улыбнулась она. Он молчал и пристально смотрел на стоящую перед ним женщину. - Вот уже два года, как я хочу быть вашей рабыней, быть покорной вашим желаниям, принадлежать вам, и если Вы пожелаете, терпеть вашу плеть. - Лживая рабыня, - раздраженно сказал Сэйбар. - Я хочу повиноваться вам, - сказала она. - Лживая рабыня! - Я люблю Вас, - вдруг заявила она. - Лгунья! - Увы, как я могу убедить Вас? - Ты не сможешь! – крикнул он. - Как же я смогу это сделать, если Вы не разрешаете мне это? - Положи свои руки на её тело, - велел я Сэйбару. - Я люблю Вас, - повторила она. Я потрогал её и сказал: - Она говорит правду. - Я люблю Вас, - всхлипнула она. - Поцелуйте меня, а потом выгоняйте меня, если хотите. Я пойду с радостью, если таково будет ваше желание. И Сэйбар всё-таки поцеловал её. Я было улыбнулся, но вдруг он с гневным и разочарованным криком, ударил её по лицу, так что она завалилась на бок на земляной пол. - Вы действительно думаете, что она говорит правду? – спросил он меня. - Да, - кивнул я. – и на твоём месте я бы испытал её, посмотрел, как она будет служить. Ну а если она не оправдает доверия, то выгнать её за ворота никогда не поздно. Сэйбар пнул женщину, и грубо спросил: - Как тебя зовут? - У меня нет ещё имени. - Это - подходящий ответ, - усмехнулся я. - Ответ рабыни? - спросил Сэйбар. - Да, - кивнул я. - Ты думаешь, что она – на самом деле рабыня? – ещё сомневался Сэйбар. - Да. Для меня это очевидно. Теперь весь вопрос в том, интересна ли она тебе. Сэйбар посмотрел вниз, на лежащую на боку нагую женщину. - Каково подходящее имя для рабыни? - Тука, - предложил я. – Неплохое имя. «Tuka» - весьма распространённое рабское имя на Горе. Оно простое, чувственное и сочное. Большинство гореанских рабовладельцев, вероятно, знало одну или более девушек с таким именем. - Ты – Тука, - назвал её Сэйбар. - Я – Тука, - прошептала со счастливо улыбкой, названная рабыня. - На колени, - скомандовал Сэйбар, и женщина, извиваясь в своих путах, поднялась на колени. Она смотрела на него с любовью в глазах. Он тоже смотрел на неё, и в выражении его лица, как это ни странно, читалась невероятная нежность. Я видел, что ему стоит принять меры против слабости. Но я чувствовал уверенность, что он так и сделает. Уж кто-кто, а он слишком хорошо знал о проблемах и результатах, связанных с такой слабостью. И эти результаты, в конечном счете, оказываются трагичными для благосостояния обоих полов. - Ну что, мне идти, открывать ворота? - спросил мужчина от двери. - Нет, не надо, - отмахнулся Сэйбар. – Я решил оставить рабыню, по крайней мере, на какое-то время. Мужчины и женщины в вигваме приветствовали это решение. Мира стремглав бросилась к Туке и поцеловала её. - Неплохо получилось, - похвалил я Сэйбара. - Я - рабыня. Я - ваша рабыня, - заявила темноволосая девушка, опускаясь на колени перед Морковью. - Я - рабыня. Я - ваша рабыня, - не отставая о подруги, признала блондинка, становясь на колени перед Капустой. Одна за другой женщины Ваниямпи, робко и красиво, вставали на колени перед выбранными мужчинами, порабощая сами себя, и этим превращая мужчин в своих владельцев. Мне оставалось только надеяться, что они хорошо осознавали, что они делали, поскольку теперь они навсегда становились рабынями. Мужчины и женщины, вскрикивая от удовольствия, со слезами в глазах от нахлынувших эмоций, целовались, трогали и любили друг друга. - Мы можем забрать трупы Жёлтых Ножей, - предложил Кувигнака Сэйбару. - Мы разрубим их и разбросаем в степи. Так что никто не узнает, что они встретили свой конец здесь. - Это было бы полезно для нас, - признал Сэйбар. - Тогда, Вы сможете возвратиться к тому, чтобы быть Ваниямпи, если, конечно, Вы захотите этого, - добавил я. Сэйбар осмотрелся вокруг, усмехнулся и заявил: - Мы укрепим частокол, - объявил он. - Мы никогда больше не будем Ваниямпи. - Всегда найдётся время, чтобы побыть трусом, - заметил я. - Мы уже узнали, что значит быть мужчинами, - ответил Сэйбар. - Мы никогда не отступим. Мы лучше умрём, но умрём мужчинами. - Возможно, было бы разумнее, какое-то время, выражать ваше перерождение только в пределах вашего жилища. Может быть лучше, некоторое время, продолжать притворяться, что вы всё ещё Ваниямпи, - осторожно предложил я. Сэйбар улыбнулся, и с интересом, выжидающе, посмотрел на меня. - У меня есть план, - сообщил я. - Я и не думал, что ваше посещение было одним только визитом вежливости, -усмехнулся он. - Ты бы освободил свою рабыню от ремней, - предложил я. – Этой ночью Ты, так или иначе, не обрадуешься, если её ноги будут связаны, так близко друг к дружке. А так, она может послужить нам, пока мы будем разговаривать. - И Вы стали бы говорить перед рабынями? – удивился он. - Конечно, - пожал я плечами. - Они же - всего лишь рабыни. - Господа? - предложила Тука, стоя на коленях и держа поднос. Мы взяли жареные кукурузные пироги с подноса, который сразу опустел, за исключением для одного предмета, куска сушёного корня, приблизительно два дюйма длиной и половину шириной. - Открой рот, - приказал Сэйбар Туке, что она сделала немедленно и без колебаний. - Это для тебя. Она кивнула. Он разломил корень в две части и затолкнул его в рот рабыне. - Разжуй его хорошенько, и проглоти, каждую частичку. Она кивнула, принялась жевать, морщась от горечи. - Открой рот, - вновь приказал он, когда Тука прекратила жевать. Она немедленно продемонстрировала, что корень сипа проглочен без остатка. - Можешь убрать поднос, и затем возвращайся сюда, - велел Сэйбар. - Да, Господин, - радостно сказала она. Это Мира показала ей, как надо встав на колени и опустив голову, предложить поднос должным образом. Тука, я это видел, будет способной ученицей в неволе. Рабыни быстро учатся, ведь если они этого не делают, их жестоко наказывают. - И те, являются частями моего плана, - закончил я излагать свои предложения. - Это смело и просто, - признал Сэйбар. - Суть твоей роли ясна? – уточнил я. - Да. - И, конечно Ты понимаешь, что опасность этого также велика? - спросил Кувигнака - Это верно, для всех нас, - заметил Сэйбар. - Да, - согласился Кувигнака. - Вы оказываете нам честь такой ответственностью. - Могу тебя заверить, награда будет соразмерна риску, - пообещал Кувигнака. - Мы снова стали мужчинами, - усмехнулся Сэйбар. - Это - достаточная награда для нас. Рабыня вернулась к нам и встала на колени позади Сэйбара, постаравшись сесть как можно ближе к своему хозяину. - Значит, Вы с нами? – уточнил я. - Да, - ответил он, и мы крепко пожали друг другу руки. - В таком случае, давайте снова повторим все детали, - предложил я. - Ошибки быть не должно, ни в коем случае. - Отлично, - сказал он. Пока мы разговаривали, рабыня, очевидно неспособная уже сдерживать себя, и не получающая отказа или наказующего удара, начала, сначала робко, а потом всё смелее, целовать и ласкать Сэйбара. Вскоре она тяжело задышала от возбуждения, и начала прижиматься к нему. Наконец Сэйбар не выдержал, и, взяв её на руки, положил спиной себе на ноги. Теперь её тело изогнулось подобно луку. Её голова упиралась в землю с одной стороны, а пятки с другой. - Держи руки за головой, - приказал он. - Да, Господин, - всхлипнула она. Мужчина принялся гладить и ласкать её, впрочем, не прерывая разговора. Вскоре она уже стонала, беспомощно извиваясь на его ногах, то сжимая, то разжимая кулаки. Почувствовав, что Тука больше не выдержит, Сэйбар, милостиво, подтянул её к себе, и она прижала голову к его груди, обхватив руками шею. Она тряслась почти в шоке, а её глаза были широко раскрыты и полны изумления. Кажется, рабыня была неспособна поверить с то, что те ощущения, которые затопили её тело, могли существовать в природе. - Я думаю, что план ясен, - решил я. - Да, - кивнул Сэйбар. - Мы должны отправляться в путь, - сказал я, и мои друзья поднялись на ноги. - Ты можешь поцеловать ноги наших гостей, Тука, - намекнул Сэйбар. - Да, Господин, - покорно отозвалась она. - Не будь слишком добр с ней, - на всякий случай предупредил я. - Не буду, - пообещал он. Я улыбнулся, видя, что он сказал чистую правду. - Тука, - окликнул рабыню Сэйбар, - принеси то, что раньше было твоим одеялом и положи его рядом с моим, у стены, где я сплю. - Слушаюсь, Господин! – воскликнула она. Я улыбнулся. Тука, по крайней мере, в течение этой ночи, не будет привязана за шею, во дворе. Сэйбар и я снова пожали руки, подтверждая наш договор. - Я исполнила, всё, что Вы пожелали, - сообщила Тука, вернувшись, и упав на колени перед своим господином. - Что-то я сегодня утомился, - вдруг заявил Сэйбар. - Я думаю, что стоит связать твои ноги. - О, пожалуйста, не связывайте их, Господин! - вскрикнула Тука. - Ну ладно, не буду, - усмехнулся он. Мужчина жестом указал, что она должна подняться на ноги, а когда она это сделала, он подхватил её на руки, и рабыня нетерпеливо вцепилась в его губы. - Желаю тебе всего хорошего, - улыбнулся я. - И Вам всего хорошего, - ответил он, на мгновенье, отрываясь от целующей его рабыни. Тогда мы все, Хси, Кувигнака, Мира и я сам, покинули барак. Правда на пороге я на мгновение оглянулся, чтобы увидеть, как Сэйбар нежно укладывает свою Туку на одеяла, постеленное на земляное возвышение, около бревенчатоглиняной стены. Казались, они совершенно забыли об окружающих их мужчинах и женщинах, которым, впрочем, тоже было не до них. Они были поглощены друг другом. Они были господином и рабыней. 41. Хси пойдёт с нами - А я говорю тебе, что он существует! - воскликнул Хси. - Ты видел его? – уточнил я. - Нет, - признал он, - его видела Мира. - Она – всего лишь рабыня, - напомнил я. Мы находились в стойбище Два Пера. Девушка, стоявшая на коленях подле вигвама, услышав, что заговорили о ней, задрожала, и принялась оправдываться: - Когда Вы ушли, с Кувигнакой и Кэнкой на обучение тарнов, оно появилось, большое, чёрное и кричащее нечто. От его пролёта даже листья слетели с деревьев! - И конечно, оно уже исчезло, - ехидно заметил я. - Он реальность, Татанкаса, - сказал Хси. - Не сделай ошибки, отрицая это. Он существует! - Это - всего лишь тарн, - отмахнулся я. - Это - Ваканглисапа, - стоял на своём Хси, - это тарн из мира духов! - Я не верю в мир духов, - сказал я. - Я не думаю, что он существует. - Он преследует нас. Это ищет своё перо, - объяснил Хси - Это абсурд, - воскликнул я. - Избавься от пера, - взмолился Хси. – Верни его Прериям. Выбрось его. Сожги, наконец. Это же опасно! - Оно может нам потребоваться, - напомнил я. - Избавься от него! - крикнул Хси. - Это - всего лишь перо, - попытался я успокоить суеверного друга. - Нет более опасной или сильной магической вещи, чем перо Ваканглисапы. Именно поэтому он прилетел сюда. Он ищет его. - Магический тарн не существует. - Она видела его, - Хси показал на Миру, которая стала наполовину белой от страха. - Это был только тарн. - Это был Ваканглисапа, тарн мира духов. И он зол, - сказал Хси, с опаской посмотрев на небо. Луны пока отсутствовали. Лишь белые облака неслись по небу. - Я не вижу никаких признаков тарна. - Он прилетел за нами, - не унимался Хси. - Вполне возможно, что это другой тарн, - Хси надо было как-то успокоить. - Это - Ваканглисапа, Магический Тарн, - упёрся Хси. - Хси, Ты - один из самых храбрых мужчин, которых я когда-либо знал, - зашёл я с другой стороны. - Как Ты можешь так думать? Как Ты можешь поступать таким образом? - Татанкаса, Ты знаешь о тарнах больше чем я. Скажи мне, тарны ведут себя подобным образом? – поинтересовался мой друг. - Нет, - признал я, - это не обычное поведение. - Тогда это не обычный тарн, - сделал вывод Хси. - Я не знаю. – Развёл я руками. - Возможно, это, действительно необычный. - Разве Ты уже забыл воина Киниямпи? – напомнил он. - Я помню, - сказал я, и вздрогнул. - Это, могло быть работой только Ваканглисапы, - уверенно заявил Хси. - Ваканглисапы не существует, - в который уже раз повторил я. - Я не боюсь мужчин, - объяснил Хси. - Я не боюсь того, что я могу увидеть. Я не боюсь того, с чем я могу сражаться. - Я понимаю это, - кивнул я. - Скажи, всё произошедшее кажется тебе совершенно нормальным? - Нет, - вынужден был признать я. - Разве тебе это не кажется странным? - Кажется, - признал я. - Ты всё понимаешь в происходящем? - спросил Хси, глядя мне в глаза. - Нет, не всё. Точнее, конечно не полностью, - ответил я. - Избавься от пера, - попросил Хси. - Нет. - Избавься от него. - Я не верю в мир духов, - повторил я. - И не считаю, что он существует. - Зато я знаю, что мир духов существует, - уверенно и горько поведал Хси. - Откуда Ты это знаешь? – заинтересовался я. - Однажды, Я подло солгал. Позже, в сражении, мой щит предал меня. Он отказался повиноваться мне. Я не мог справиться с ним. Он отказался меня защищать. Мой щит по его собственному желанию поднялся, подставляя меня под копьё моего врага. - Мы все знаем то, что произошло. Но что мы в действительности не знаем, так это то, почему это произошло. Подобные явления не являются чем-то абсолютно неизвестным, даже врачам в городах. У них даже есть медицинские имена. Конечно, они всё ещё до конца не поняты. Зачастую их причины глубоки и таинственны. - Щит поднялся, - напомнил Хси. - Щит не может подняться сам. Поднялась именно твоя рука, - объяснил я краснокожему. - Я не поднимал руку, - заявил он. - Такие движения, бывает, не поддаются контролю, иногда их связывают с такими состояниями как вина, и осуждение неподобающего поведения. Они - результат скрытых явлений в головном мозге. Это походит на войну одной твоей части с другой. Но для тебя это выглядит, как происходящее само собой. Это может быть пугающими, - я постарался, как мог объяснить дикарю теорию самовнушения. - Щит поднялся, как луна, - сказал Хси. - Несомненно, тебе показалось именно так. - Он поднялся, - уверенно сказал парень, - так же твердо и непреклонно, как луна. - Мы понимаем явления в разных контекстах веры, - заметил я. - Когда что-либо происходит, это могло бы объяснено одним путём в контексте одной веры и совершенно другим путём в контексте другой веры. - Мне это трудно понять, - запутался мой друг. - Это потому, что Ты знаком только с контекстом одной веры, с твоей собственной. Таким образом, Ты не приучен проводить различия между тем, что должно объяснить, если можно так выразиться, и его объяснением. Эти две вещи в твоём понимании сливаются в одно целое, в этом случае, получается, что твой щит тебя предал. - Но ведь именно это и произошло! - воскликнул Хси. - Посмотри вверх, - предложил я ему. – Ты видишь луны? - Да. - Разве Ты не видишь, как они летят по небу? - Это - облака перемещаются по ветру, идя в другую сторону. Именно поэтому, кажется, что луны двигаются, - пояснил он. - Смотри снова, - велел я. Хси снова уставился в небо. - Вы видишь, что луны летят? - снова задал я тот же вопрос. - Да, - признал он, через некоторое время. - Я вижу это. - Теперь Ты видишь, что есть много способов понять то, что мы видим. - Я понял. Все объяснения имеют одинаковые права на существование? - Нет. Большинство, скорее всего, ложно, - не согласился я. - Но как мы тогда узнаем, что у нас есть одно истинное объяснение? – удивлённо спросил Хси. - Мне кажется, что мы никогда не сможем быть абсолютно уверены, - усмехнулся я, - что из всех теоретически возможных объяснений, всех объяснений, эффективно отвечающих всем мыслимым проверкам, всех объяснений, которые соответствовали бы объясняемому явлению и соглашались с прогнозами, у нас есть одно истинное объяснение. - Любопытно, - заметил краснокожий. - То, что мы не можем доказать, что объяснение абсолютно правильно, конечно, не влечет за собой того, что оно не правильно. - Это я понимаю, - кивнул Хси. - Иногда мы можем быть рационально уверены в правильности объяснения, - сказал я, - настолько бесспорного, что было бы глупо не принять его. - Это понятно, - согласился он. - Хорошо, - обрадовался я. - Ты знаешь, что мир духов не существует? – вдруг спросил Хси. - Я не думаю, что он существует. - Ты знаешь, что его не существует? – настаивал он. - Нет, - ответил я. - Я не знаю, что он не существует. - Значит, возможно, он всё же существует, - предположил мой друг. - Возможно, - признал я. - Я не знаю этого наверняка. - Но Ты предполагаешь, что он не существует. - Нет. - А вот я действительно считаю, что он существует, - твёрдо заявил он. - Я понимаю. - Тогда, возможно, что это - твоё объяснение является ложным, а не моё, -заключил Хси. - Возможно, - пожал я плечами я. - Здесь - Прерии, - напомнил он мне. - Я в курсе, - улыбнулся я. - Возможно, здесь всё не совсем так, как твоей стране, - предположил он. - Возможно, - не стал я спорить с моим другом. Я предположил, что это было испытание веры в то, что природа однородна, конечно, испытание рациональной веры, но, тем не менее, испытание веры. Вселенная, конечно, обширна и таинственна. Она не работает в соответствии, с какими-либо обязательствами соответствовать нашим предпочтениям. Если она действительно оказалось благоприятной для наших условий, то возможно, лишь потому, что мы можем существовать только в пределах этих тех же самых условий. Мы можем неосознанно жить среди явлений и чудес, предметов недостижимых нашими инструментами, предметов вне понимания нашего воображения и интеллекта, предметов, слишком отличных от известных нам. И всё же, какими смелыми, любознательными мы можем быть. Насколько величественен человек. - Ты решил оставить перо? - спросил Хси. - Да, - ответил я. - Ты идёшь с нами сегодня вечером? - Ваканглисапа может вызвать крушение всех наших планов, - предупредил он. - Ерунда, - отмахнулся я, и переспросил на всякий случай: - Ты идёшь с нами? - Да, - заверил он. - Мы скоро выступаем, - напомнил я. - Но вначале я должен сделать кое-что, - предупредил Хси. - Что именно? - Спеть мою песнь смерти, - ответил он. 42. Небо за мной кажется чистым. - Быстрее! - кричал я, сидя на спине тарна. - Быстрее! - Это бесполезно! - крикнул Хси, летевший на его тарне на расстоянии нескольких ярдов от меня, на высоте около двухсот ярдов над проплывающей под нами равниной. Справа от меня, подгоняя своего тарна, летел Кувигнака. - У них преимущество! – закричал мне Хси. - Они настигнут нас! С рассвета прошла всего половина ана. Я оглянулся назад через плечо. Пятеро всадников, мужчин Киниямпи, неуклонно преследовали нас. Мы уже слышали их злобные крики позади нас. Нашу скорость снижали привязи, которые мы тащили за собой. Каждый из нас, буксировал по пять связанных за шеи верёвками, тарнов. Киниямпи не слишком хорошо охраняли своих стреноженных на ночь птиц. Рядом со стойбищем Жёлтых Ножей, их союзников, и среди племен, незнакомых с тарнами, они ничего не боялись. Но мы не надеялись, что подобная беспечность повторится в будущем. Белая рабыня, выпоротая и выброшенная из вигвама Жёлтых Ножей, заметила нас. Именно она и подняла тревогу. Как ни странно, в лунном свете я узнал ее. Эта соблазнительная коротконогая блондинка, когда-то была американкой. Когда она принадлежала Гранту, и была одним из животных его каравана, её звали Лоис. Она, вместе с тремя другими, Инес, Коринн и Присциллой, была отобрана у Гранта Жёлтыми Ножами, неподалёку, от поля боя, где коалиция краснокожих разгромила наёмников Альфреда из Порт-Олни. Слины, в то же самое время, забрали двух других девушек Гранта, Джинджер и Эвелин, и его двух пленников мужчин, Макса и Кайла Хобартов, последних, по-видимому, чтобы служить пастухами и присматривать за кайилами. Другая девушка, тогда же, изъятая у Гранта, был прежняя дебютантка из Пенсильвании, когда-то мисс Миллисент Обри-Уэллс, девушка, которую он планировал продать Махпиясапе, гражданскому вождю клана Исбу, за пять шкур жёлтого кайилиаука. Эта девушка, досталась воину Кайила – Кэнке. Теперь она была Виньелой, его рабыней. Коротконогая блондинка, когда-то бывшая Лоис, и носившая железный ошейник в караване Гранта, увидев нас, развернулась и побежала среди вигвамов, крича и поднимая тревогу. Я не думал, что она узнала нас, но, даже если бы и узнала, она всё равно сделала бы то, что она сделала. Рабыня на Горе повинуется своим владельцам с совершенством. - Мы взяли столько тарнов, со сколькими мы можем эффективно справляться, -сказал я Кувигнаке и Хси, накидывая петлю на голову последнего Тарна. - Уходим! Мы предпочли бы отвести тарнов немного подальше от стойбища, прежде чем взлетать, но у нас не было времени, пробуждающееся стойбище не позволяло выполнить план полностью. Соответственно мы стартовали, позабыв об осторожности, с криком птиц и хлопаньем их крыльев, послужившими дополнительным сигналом для Жёлтых Ножей и Киниямпи. Несомненно и то, что мы были хорошо заметны пролетая на фоне лун. Казалось, что мы едва увидели, мелькнувшее под нами стойбище, а краснокожие тансмэны уже поспешно вылетели следом. Пятеро сразу, и я не сомневался, что за ними последуют и другие. - Мы не сможем обогнать их! - закричал Хси. Я вновь бросил взгляд через плечо. Сейчас они были ещё ближе. - Подлетай ближе! - крикнул я Хси, и как только он приблизился, я швырнул привязь, которую нёс. Верёвка упала поперёк спины его Тарна, и он удачно подхватил её, накручивая на кулак. - Я возвращаюсь! – предупредил я. - Летите дальше без меня! - Мы отпустим тарнов! - закричал Кувигнака. - Нет! – бешено заорал я. - Мы повернём с тобой, чтобы биться с ними! - закричал теперь Хси. - Нет! – снова заорал я. - Ведите тарнов, в стойбище! Вы должны доставить их! - Нет! - возмущённо кричал Кувигнака. - Вы не можете всё бросить! Продолжайте свой путь! – приказал я. - Татанкаса! – в отчаянии крикнул Кувигнака. - Кайилы должны выжить! – крикнул я. - Татанкаса! – теперь вновь закричал Хси. - У меня есть план! Вперёд! Летите дальше! – крикнул я напоследок, натягивая поводья. Отвечая на рывок поводьев, птица ударила своими могучими крыльями и зависла в воздухе почти неподвижно, разворачиваясь на обратный курс. Из-под верёвки обхвата я вытаскивал объект, который я поместил туда ещё перед вылетом, и который всё это время был зажат между верёвкой обхвата и телом Тарна. Это было большое чёрное перо, которое я раздобыл около тарновой ловушки, несколько дней назад, то самое перо, обладание которым так обеспокоило моего друга. Теперь я размахивал им над головой, держа его за середину, как копье или знамя. Я надеялся, что это перо будет ещё более значащим и более ужасающим для Киниямпи, чем даже для Хси. Как мне казалось, это было перо, с которым, Киниямпи, могли бы быть даже слишком знакомыми. Вера в мир духов, могла оказывать столь же мощное влияние на умы Киниямпи, как и на умы многих из краснокожих, друзей или врагов не суть важно. Ведущий Киниямпи, когда мы сблизились приблизительно до пятидесяти ярдов, внезапно натянул поводья своего Тарна, вынуждая того зависнуть на одном месте. Его товарищи повторили манёвр лидера. Он указал на меня. Преследователи обменивались криками между собой, стараясь перекричать громоподобный шум крыльев птиц. Я держал перо на виду, почти размахивая им. Я хотел, чтобы они не ошиблись относительно того, что это было. Я демонстративно не доставал оружия. Разве есть потребность в оружии у того, кто управлял магией Ваканглисапы? И какая магия или оружие могли бы надеяться превзойти это? К сожалению, когда лидер остановил своего тарна, он как оказалось, сделал это больше от удивления, чем от страха. Он выглядел скорее, как если бы он не понимал происходящего, чем был напуган им. Я надеялся, что они все отвернут в ужасе, к сожалению, они этого не сделали. Зависшие на одном месте и бьющие крыльями птицы, с наездниками, сидящими на их почти вертикальных спинах, выглядели впечатляюще грозно. Но один повод для радости у меня всё же был. Сейчас драгоценным было каждое мгновение, и мои друзья, пользуясь задержкой преследователей, удалялись всё дальше и дальше. К моей тревоге, я увидел, что все пять тарнсмэнов вытащили свое оружие. Теперь их намерение напасть стало совершенно недвусмысленным. Они оказались храбрыми парнями. А возможно, это я просчитался, и они рассуждали, что если это перо не было пером Ваканглисапы, им нечего было бояться, а если это было перо Ваканглисапы, то, почему бы им не попытаться захватить его, и использовать могущественную магию для себя? Преследователи сломали свой строй, разлетаясь в стороны, и начали кружить, набирая импульс, и вскоре, они вывели своих птиц на линию атаки. Я сердито затолкал перо назад под верёвку обхвата, проклиная суеверного Хси. Польза, которую это перо могло бы принести мне, уже была получена! Теперь настала очередь настоящего оружия, и я натянул тетиву на свой маленький лук. Я вытащил три стрелы из кожаного колчана, закреплённого позади моего левого бедра, одну из стрел уложил на тетиву, а две оставшиеся оставил в руке державшей лук. Они приближались стремительно. Их строй сейчас напоминал пирамиду обращённую вершиной ко мне, которую занимал ведущий отряда, выходивший в атаку с копьём в руке. Остальные четверо занимали позицию несколько позади него, слева и справа, выше и ниже. Любая попытка уклониться от встречи с копьём лидера, по-видимому, предоставит, по крайней мере, одному из ведомых, фланговых всадников воспользоваться ситуацией в свою пользу. В данной ситуации, всё что я мог бы попытался сделать, это стремительно пройти сквозь их строй, используя преимущество уже набранной скорости, а потом обернувшись, стрелять через левое плечо. Я должен был ждать удобного момента, чтобы бросить тарна вперед. Они должны ждать, что я буду следовать этой тактике. Ведущий уже был всего на расстоянии ста ярдов. Я видел, как его копьё направилось в мою сторону, перья херлита ветром прижало к древку. На мгновение, это напомнило мне уши слина, изготовившегося к нападению. Ещё несколько ярдов и я буду должен стегнуть поводьями тарна, и ударом и криком, бросить его в атаку. Я ударил птицу, но внезапно, натянул поводья. Тарн, остановленный прямо в момент броска, гневно закричал, поднимаясь на дыбы. Меня бросило назад, но я удержался. Ведущий Киниямпи, когда до столкновения оставалось всего несколько ярдов, дико и беспорядочно задёргал поводья своего тарна. Я видел, как он отвернул, вначале вправо от меня, а затем назад. Всадник даже не смотрел на меня. Он смотрел на что-то, очевидно, находившееся позади меня. Его лицо казалось искажено ужасом. Он прижался к спине своего тарна и бросился наутёк. Почти одновременно фланговые тарнсмэны, в явно видимой панике, беспорядочно, сломав строй, разлетелись в стороны то меня, и затем, отчаянно, бросили своих птиц вслед за лидером. Ничего не понимая, я обернулся назад. И ничего не увидел. Только облака и небо. Я вздрогнул, от внезапно накатившего на меня холода, и повернул тарна на обратный курс, но полетел не прямо в Два Пера, на случай, если за мной всё же следили. Позже, убедившись в отсутствие сопровождения, я направился в стойбище. Небо казалось ясным. Утренний воздух было свеж и прохладен. - Вот таким образом всё и произошло, - закончил я свой рассказ, внимательно слушавшим Кувигнаке и Хси. - Они просто внезапно отвернули, и сбежали в последний момент. - Они увидели что-то позади тебя, - сделал вывод Хси. - И что это могло быть? - спросил Кувигнака. - Я не знаю, - признался я. - Это, могло быть только одно, - сказал Хси. - И что же? – поинтересовался я, заранее зная его ответ. - Ваканглисапа, - уверенно заявил Хси. - Я никого не увидел, - заметил я. - Животные мира духов появляются или нет перед людьми, как им нравится, - пожал плечами Хси. - Ваканглисапы не существует, - сказал я. - Но вот что интересно, - задумался Хси. - Что? - Ты держал перо. И всё же Ты не подвергся нападению. Я не понимаю это. - Не пытайся объяснять явления маловероятными категориями, - предупредил я. - Возможно, Ты был защищён магией пера, - предложил свою версию Хси. - Я уверен, что существует рациональное объяснение, - заверил его я. - Может быть, - согласился Хси, но тут же, добавил: - Возможно, Ваканглисапа -не твой враг. - Ваканглисапы не существует, - в который уже раз объяснил я. - Он может быть твоим союзником, - сказал Хси. - Ваканглисапа - миф. Он не существует, - простонал я. - Что мы будем делать теперь? – наконец попытался перевести разговор в конструктивное русло Кувигнака. - Мы продолжим действовать согласно нашим планам, - ответил я. - Мы пошлём гонцов в земли Пыльноногих, Пересмешников и Слинов. - Пересмешники не пойдут на сотрудничество, - убеждённо сказал Хси. - Они – кровные враги Кайила. - Слины также вряд ли помогут, - предупредил Кувигнака. - И всё же гонцов мы пошлём, - объявил я. - Отлично, - кивнул Кувигнака. - А в течение этой и следующих недель, мы должны тренировать тарнсмэнов, -добавил я. - Им будет нужен блотанхунк, - заметил Кувигнака. - Кэнка, - тут же предложил Хси. - Считая твоего тарна, Хси, и не считая наших с Кувигнакой, у нас есть шестнадцать птиц. Мы сформируем две группы, в каждой будет лидер и семь воинов. Блотанхунком одного отряда будет Кэнка. Другую возглавит Хси, - предложил я. - Хси? – поражённо уставился на меня сам Хси. - Да. - Возможно, это должен быть Кувигнака, - предложил он. - Ты - намного лучший воин, чем я, Хси, - тут же отказался Кувигнака. - Вы доверяете мне, быть блотанхунком? – не мог прийти в себя Хси. - Да, - кивнул я, - уверен, что точно также, теперь, думаю все мужчины. - В тебе кровь Махпиясапы, - напомнил Кувигнака. - Ты - великий воин. Ты -природный лидер. - Я приложу все усилия, - пообещал растроганный Хси. - Сколько времени у нас есть? - поинтересовался Кувигнака. - У Кайил мало мяса. А зима приближается, - прикинул я. - Значит гонцам пора в путь. А мужчины должны заняться обучением, - сказал Кувигнака - Я считаю, что надо быть готовыми не позднее конца Канвапегиви, - высказал я своё мнение я. «Луна, когда листья становятся коричневыми» - именно на этот месяц приходится осеннее равноденствие. - Это уже скоро, - заметил Кувигнака. - Охота должна быть завершена к этому сроку, - напомнил я. – Иначе вам не успеть подготовиться к зиме. - Это слишком скоро, - покачал головой Кувигнака. - Я лишь надеюсь, что это не слишком поздно, - хмуро сказал я. 43. Что произошло, в стойбище Жёлтых Ножей - Сколько раз тебе, повторять, чтобы Ты быстрее изучала язык Жёлтых Ножей, -крикнула Ивосо Блокету на наречии Кайил. - Это слишком трудно для меня, - пролепетала Блокету. Обе девушки стояли на коленях, Блокету занимала положение чуть позади Ивосо, и расчесывала той волосы. Они находились в вигваме. Мы могли наблюдать их через крошечную щель, которую прорезали ножом в задней стене вигвама, позади них. В вигваме горел небольшой костерок и две девушки стояли на коленях позади огня, если смотреть от входа, как раз между ним и задней частью жилья. - Я изучила язык Кайила почти мгновенно, - заявила Ивосо. - Но Вы были захвачены ещё ребёнком, - напомнила Блокету. – И то Вам понадобилось два года прежде, чем Вы заговорили бегло. - А не слишком ли Ты высокомерна, девушка? – ехидно спросила Ивосо. - Нет, Госпожа, - быстро ответила Блокету. - Может быть, стоит завтра опять наказать тебя стрекалом? – размышляла Ивосо. - Пожалуйста, не надо, Госпожа, - взмолилась Блокету, и я сделал вывод, что применение Ивосо стрекала для воспитания своей рабыни, оказалось довольно эффективным. Вероятно, его прикладывали к голой коже связанной девушки, таким образом, усиливая эффект. - Попроси как следует, - приказала Ивосо. - Блокету, служанка, умоляет её Госпожу не бить её стрекалом, - заскулила Блокету. - Возможно, - усмехнулась Ивосо. - Мы посмотрим, какое настроение у меня будет завтра. - Да, Госпожа, - всхлипнула Блокету. На красновато-коричневой шее Блокету был виден жёлтый, украшенный бисером ошейник, как это обычно принято среди краснокожих, завязанный на горле. Он был очень аккуратным и, несомненно, принадлежал Ивосо. - Как Ты помнишь, я изучила язык Кайила очень быстро, - снова сказала Ивосо. - Да, Госпожа, - быстро подтвердила Блокету. - А вот Ты, с другой стороны, довольно медлительна, - пожурила она свою рабыню. - Да, Госпожа. Простите меня, Госпожа, - отозвалась Блокету. - Но в этом нет ничего необычного, - продолжила Ивосо. – Все женщины Кайилы вообще глупы. Они почти столь же глупы как бледнолицые рабыни. - Да, Госпожа. Блокету носила платье с рукавами, без бахромы и без украшений. Оно было чрезвычайно просто и откровенно, и заметно контрастировало с изящным, почти белым, платьем из дублёной кожи табука, украшенным бисером и вышивкой её Госпожи. Рабыне также, не позволили ни узких бриджей до колен, распространенных среди краснокожих женщинам, ни мокасин. Её ноги были просто обернуты лоскутами кожи. - Мне доставляет удовольствие владеть тобой, - призналась Ивосо. - Да, Госпожа. - Даже притом, что Ты бесполезна, - усмехнувшись, добавила Ивосо. - Я была дочерью вождя! - воскликнула Блокету. - Даже дочери вождей Кайила достойны, быть только рабынями и служанками у Жёлтых Ножей, - рассмеялась Ивосо. - Да, Госпожа, - рыдая, согласилась Блокету. - Тебе нравится твоя одежда? - поинтересовалась Ивосо. - Да, Госпожа. - Они намного лучше того, чем Ты заслуживаешь, не так ли? – продолжала издеваться Ивосо. - Да, Госпожа. - Это потому, что я добра к тебе. - Да, Госпожа. - А как Ты думаешь, может я слишком добра. - Я не знаю. - Отвечай «Да» или «Нет», - приказал Ивосо. - Пожалуйста, Госпожа, - простонала Блокету. - Да или нет? - Нет, Вы не слишком добры, - наконец решилась Блокету. - Ты смеешь критиковать меня? - властно спросила Ивосо. - Нет, Госпожа. - Ты, кажется, предположила своим замечанием, что я, возможно, недостаточно добра. - Нет, Госпожа! - Значит, твой ответ - Да? - уточнила Ивосо. - Да, да! - Да, что? - намекнула Ивосо. - Да, Госпожа, - исправилась рабыня. - Да, Госпожа, что? – настаивала хозяйка. - Да, Госпожа, Вы слишком добры! - Ты снова смеешь критиковать меня снова! – делано возмутилась Ивосо. - Нет, Госпожа, - заплакала Блокету, совсем сбитая с толку. - Но Ты, возможно, права, - заметила Ивосо. - В конце концов, рабыня должна говорить правду. Блокету зарыдала. - Я была слишком снисходительна к тебе. Я теперь вижу последствия этого. Спасибо, Блокету. Я попытаюсь исправить своё отношение. Я должна попытаться в будущем рассматривать тебя так, как Ты заслуживаешь, с намного большей строгостью. - Пожалуйста, не надо, Госпожа, - взмолилась Блокету. - В конечном счёте, Ты – всего лишь рабыня. - Да, Госпожа. - Ты плачешь? - удивилась Ивосо. - Вы обманули меня! - Не трудно обмануть глупую рабыню, - засмеялась Ивосо. - Нет, Госпожа, - всхлипнула Блокету. - Как тебе наверное обидно, что я была когда-то твоей служанкой, - усмехнулась Ивосо. – За то, как теперь подходяще, что Ты теперь моя. - Да, Госпожа. - А Ты знаешь, какое самое большое удовольствие во владение рабыней? - Какое, Госпожа? - Знать, что можешь сделать с ней всё, что тебе нравится. Полностью! - Да, Госпожа, - испуганно сказала Блокету. - Продолжай расчесывать, - скомандовала Ивосо. - Да, Госпожа. - Ты знаешь, что некоторые мужчины, находят тела рабынь небезынтересными? -поинтересовалась Ивосо. - Я слышала это. - Конечно, только низменные мужчины, - уточнила хозяйка. - Конечно, Госпожа. - И что они находят в таких надоедливых, послушных девках, которые должны ублажить или умереть? - размышляла Ивосо. - Я не знаю, Госпожа. - Ты - рабыня, - сказал Ивосо. - Да, Госпожа. - И что Ты думаешь о мужчинах? - Я их ужасно боюсь, - призналась она, - особенно, после того, как стала рабыней. - Интересно, - заинтересовалась Ивосо, присматриваясь к задрожавшей Блокету. -Я заметила, что мужчины смотрят на тебя. А ты знаешь, о том, что иногда они рассматривают тебя? - Иногда, Госпожа. - Твоё тело имеет приятные формы, - признала Ивосо. - Некоторые из этих мужчин, несомненно, низменных мужчин, могли бы найти тебя интересной. - Интересной, Госпожа? – испугалась Блокету. - Да, сексуально интересной, - усмехнулась хозяйка. - Возможно, Госпожа, - сжалась девушка. - Возможно, мне стоит бросить тебя им. - Пожалуйста, нет, Госпожа, - взмолилась Блокету. - Ты принадлежишь мне, - напомнила она. - Я сделаю с тобой всё что захочу. - Да, Госпожа, - вздрогнула рабыня. - Твой отец был предателем, как и Ты сама. Иногда я думаю, что самым лучшим наказанием для тебя будет, передать тебя связанной остаткам твоего племени для их суда. Несомненно, у них есть способы наказания предателей. - Не отдавайте меня на суд племени, - зарыдала Блокету. - Ты просишь, меня о том, чтобы остаться моей рабыней? – удивлённо спросила Ивосо. - Да! Да! - Попроси должным образом, - строго приказала Ивосо. - Блокету, Ваша служанка, просит милосердия у её Госпожи, - быстро проговорила Блокету. - Она просит разрешения остаться служанкой её Госпожи. - Возможно, - промурлыкала Ивосо. - Мы посмотрим. - Да, Госпожа. - Продолжай расчесывать, рабыня, - приказала Ивосо. - Да, Госпожа. Одним длинным, прямым и быстрым ударом ножа я рассёк кожу задней стены вигвама. Кувигнака и Хси, так стремительно возникли перед девушками, что те даже не успели ничего понять, как оказались брошенными на пол вигвама и схвачены. Они ещё не начали приходить в себя, а их уже перебросили на спины и плотно зажали рты. Я влетел в вигвам за ними следом, и бросил каждому, по тугому клубку скрученных кожи и меха. Легко втиснутые во рты девушек, кляпы немедленно расширились, и заполнили их ротовые полости. Следом за кляпами, к моим друзьям полетели две длинных, плоских полосы кожи. Краснокожие, обмотав головы девушек этими полосками, протянув их между зубами, и затем крепко затянув на затылке, жёстко закрепили клубки на месте. Ни выплюнуть, ни даже издать звук стало невозможно. Девушки в панике смотрели на нас. Кувигнака принялся быстро связывать Блокету, а Хси уделил внимание Ивосо. Руки девушек мгновенно оказались стянуты ремнями спереди. Затем Кувигнака снял с ног Блокету куски кожи, служившие девушек обувью. Хси не отставал от друга, споро сдёрнув с Ивосо мокасины, за которыми последовали её мягкие, почти белые, кожаные бриджи. Освободив ноги пленниц от лишней одежду друзья, работая стремительно, кожаными шнурами связали им щиколотки. Следом за обувью на пол полетели срезанные ножами платья. Из одежды Блокету оставили только ошейник на горле, а у Ивосо не было и того. Мы довольно осмотрели дело наших рук. Было чему порадоваться. Теперь настало время двух специально приготовленных длинных кожаных мешков. Ивосо дико затрясла головой, и задёргалась всем телом. Как они не дёргались, но обе были засунуты в мешки ногами вперёд. Эти мешки, по конструкции таковы, что относительно плотно прилегают к телу девушки, и, оказавшись внутри, всё что она может сделать это немного подёргиваться. У каждого такого мешка, имеются по две крепких кожаных ручки, расположенные в верхней части по обе стороны от головы пленницы. Если поднять мешок за эти ручки, или связать их, то место их соединения окажется обычно в двенадцати - восемнадцати дюймах над головой девушки. Кроме того, посредством этих ручек, мешок можно закрепить на множестве транспортных средств. Как только груз оказался на месте, мы закрыли мешки вокруг шей девушек, затянув верёвки, продёрнутые через петельки. Для пленниц теперь стало невозможно даже пытаться выкарабкаться на свободу. Хси, с очевидным удовольствием, затягивал шнур под подбородком Ивосо. Оставалась ещё горловина мешка, приблизительно двенадцать -восемнадцать дюймов над рядом петелек шейной верёвки, но её мы не затянули, а оставили скатанной вниз. При желании или необходимости, горловина легко раскатывается, и пользуясь собственными петельками, параллельными шейным, мешок полностью закрывается над головой девушки. Это окончательно лишает полностью закрытую обитательницу мешка возможности освободиться самостоятельно. Ивосо издавала сердитые звуки, почти неслышные, надёжно заглушенные кляпом, забитым в её рот. - Ты, наверное, хотела бы сказать нам, что подобное обращение с тобой не сойдёт нам с рук, не так ли? – поинтересовался Хси. Ивосо энергично закивала, на что Хси только широко улыбнулся. Девушка в ярости и расстройстве, на некоторое время замолкла, видимо несколько удивлённая, сколь легко ожидаемы, оказались её слова. - Ты хорошо выглядишь, сидя в рабском мешке, - порадовал Хси Ивосо. Ярость Ивосо была слишком велика, но как-то невыразительна из-за пут, мешка и кляпа. - Я сожалею, Леди Ивосо, но у нас не было других мешков под рукой, которые были бы более подходящими для свободной женщины, мешков, совместных с вашим достоинством. Мы вынуждены были обходиться тем, что мы имели, - как будто бы посочувствовал я девушке. Ивосо бросила на меня яростный взгляд, но затем отвела взгляд. Блокету что-то тихо и жалко скулила, пытаясь привлечь внимание Кувигнаки. Наконец мой друг обратил на неё внимание. Краснокожая рабыня жалобно захныкала. - А ну тихо, рабыня и изменница, - приказал он ей. Девушка откинула голову, издавая умоляющие стоны. Слезы побежали из её глаз. Она дрожала. Похоже, Блокету надеялась извлечь выгоду из привязанности, которую, насколько она знала, он когда-то испытывал к ней. Конечно, он позволил бы ей уйти! – Вероятно, думала она. Конечно, он оказал бы ей милосердие! Но её беззвучные просьбы остались без внимания. Она дрожала, беспомощная в кожаном мешке. Её глаза стали дикими. Её худшие страхи, что она может быть возвращена в земли Кайил, чтобы предстать перед строгим судом её народа, как оказалось, могли вот-вот сбыться. - Идите по своим делам, - сказал я Кувигнаке и Хси. - Оставьте, кайил стреноженными снаружи. Встречаемся в заранее оговоренном месте. - Кайилы снова поднимутся, - сказал Хси, вскидывая руку. - Наши планы исполняются, - улыбнулся Кувигнака. - Да. Совет всех кланов Кайилы, Исбу, Касму, Исанна, Напоктан и Висмахи, всего оставшегося народа Кайила, соберётся на Скале советов в конце луны Канвапегиви, -объявил я Мы пожали друг другу руки. Тогда Кувигнака и Хси, словно бесплотные тени, выскользнули в ночь, сквозь прорезь, сделанную мной в коже вигвама. Я посмотрел на прекрасных пленниц, беспомощных в их мешках, и затем подкинул немного дров костёр. Я должен выждать какое-то время. Ивосо что-то пыталась мне сказать, но у неё выходили лишь тонкие, отчаянные просящие звуки, напоминающие скулёж щенка. - Пожалуйста, тише, Леди Ивосо, - велел я ей, прикладывая палец к своим губам, и она затихла. Огонь, через некоторое время, начал затухать. Это служило своего рода часами. Такие факторы, как нетерпение могут сильно искажать субъективные оценки длины различных временных интервалов. Эти искажения, конечно, можно устранить, по крайней мере, в большой степени, обращаясь за помощью к различным приборам, использующим какой-либо непрерывный, объективный процесс. Не такие ли процессы, отражены в часовых свечах, в крошечном потоке воды в водяных часах, в падающем песке в стекле анов, в чередовании дня и ночи, и в звёздном календаре? Я снова подкинул дров, но теперь для того, чтобы я мог бы лучше видеть то, что я собирался делать. По моим расчётам, к настоящему времени Кувигнака и Хси должны быть на месте. Я встал. Девушки смотрели на меня со страхом. И их страхи ни в малейшей степени не были успокоены, когда я принёс крепкую сделанную из сыромятной кожи верёвку, и присев рядом с ними, привязал концы этой верёвки к ручкам мешков Блокету и Ивосо. Запаниковавшая Ивосо начала издавать отчаянные звуки сквозь заткнувший её рот кляп, мотая при этом головой. - Вы хотели бы что-то сказать, не так ли, Леди Ивосо? – спросил я. Она отчаянно задёргала головой в утвердительном жесте. - И если я вытащу кляп, Вы, конечно же, обещаете вести себя тихо? Она закивала не менее энергично. - Я мог бы, конечно, держать остриё ножа у Вашего горла, и при малейшем признаке обмана или строптивости воткнуть его в Ваше горло, - напомнил я, от чего она заметно побледнела. - На таких условиях, Вы всё ещё хотите поговорить? Она кивнула, и мои руки потянулись было к кляпу, но вдруг я остановился. - Я не отваживаюсь вынуть кляп, - объяснил я. - Вы - женщина чрезвычайно умная и решительная. Вы, несомненно, так или иначе, обманули бы меня. Она покачала головой отрицательно, пытаясь успокоить меня. - Возможно, я всё же выну кляп, - размышлял я, посматривая на девушку. Она кивала, не переставая. - Нет, - сказал я сам себе. - Я не должен этого делать. На самом деле, ещё до того, как мы покинули наше стойбище, я был предупрежден, что ни в коем случае нельзя так делать. Господа боятся, что я могу быть обманут. Таким образом, Вы должны, по крайней мере, какое-то время, продолжать носить это. Ивосо бросила на меня мгновенный полный ярости взгляд, и затем откинула голову на пол, в беспомощном разочаровании. - Мне, правда, жаль, - сказал я. Ивосо озадаченно посмотрела на меня. - Я могу понять Ваши чувства, - пояснил я ей. - Как обидно, что Вы, благородная свободная женщина, оказались связаны и засунуты голой в мешок, как если бы Вы могли бы быть простой рабыней, как будто нет никакого различия между Вами и рабыней Кайилой, которая лежит около Вас. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что, быстрый и острый ум Ивосо сейчас лихорадочно работал. Теперь она смотрела на меня с мягким, спокойным упреком. Она жалостно кивнула головой. - Я сожалею, Ивосо Леди, - сказал я, и начал тщательно завязывать петлю на середине верёвки, концы, которой были привязаны к ручкам рабских мешков. Ивосо начала робко жалобно хныкать, пытаясь привлечь к себе моё внимание. Я посмотрел вниз на неё. Её глаза были мягкими, умоляющими, и смотрелись покорными и скромными. Она шевелила головой, поднимая ко мне рот, заполненный плотным промокшим клубком и тугими ремнями. - Вы хотите поговорить со мной? – поинтересовался я. Она отрицательно покачала головой. - Это хорошо, - сказал я. Она снова жалобно захныкала, поднимая ко мне свою голову, со столь плотно, и столь эффективно привязанным кляпом. - Вы хотите, чтобы я вынул кляп? – попробовал угадать я. Она снова отрицательно покачала головой, делая мелкие, беспомощные движения. - Что, тогда? – задумался я. Она всё так же скулила, поднимая голову. - Это неудобно, не так ли? – спросил я, и девушка энергично закивала. - Краснокожие, - проворчал я, - иногда обращаются с женщинами слишком свирепо, как Вы думаете? Ивосо вновь закивала, соглашаясь со мной. - Я полагаю, что никому не причиню вреда, если я ослаблю это немного, -вздохнул я. Ивосо издала благодарные звуки. Блокету следом за хозяйкой, подняла голову, и начала жалобно и умоляюще поскуливать. - Тихо, рабская девка, - приказал я ей. - Ты не свободная женщина. Ты продолжишь носить свой кляп с его полной эффективностью, как положено рабыне. Блокету откинулся назад, и залилась слезами. Я развязал узел на затылке Ивосо, пальцем слегка ослабил ремни, я затем, засунув палец в её рот, ослабил также и кляп. За тем, как если бы опасаясь, что я был слишком мягок, я повторно затянул ремни, полотно, но не на столько, как они были ранее, и связал концы кожаной полоски вместе у неё на затылке простым одинарным узлом. Такой узел, конечно, продержится какое-то время из-за плотности кожи и силы трения, но он развяжется сам, особенно если его проверить. Второй виток, который должен бы зафиксировать первый, я лишь симулировал, сделав в несколько движений концами ремешка, и дёрнув их в конце. Фактически же узел остался не подкреплён. Однако Ивосо была уверена, что узел на её затылке завязан как следует. Всё это время Блокету лежала на спине, и горько рыдала. - Так лучше? - заботливо спросил я у Ивосо. Она снова умоляюще застонала. - Я не осмеливаюсь ослабить это ещё больше, - объяснил я, подпустив в голос извиняющихся интонаций. Она захныкала ещё более умоляюще. - С другой стороны, я всегда смогу, затянуть этот ремень потуже, - размышлял я. Она отрицательно покачала головой. - Так лучше, не так ли? – спросил я, и она закивала головой. - Возможно, я всё же должен снова затянуть его, как было, - сказал я, подходя к ней. Она отрицательно замотала головой, умоляюще глядя на меня. - Вы довольны? Она кивнула головой, и я отвернулся от неё сделав вид, что полностью поглощён завязыванием верёвки. А про себя я улыбался. Неужели она действительно думала, что такой женщине, как она, сочному рабскому мясу, действительно окажут какое-либо уважение вообще? Тогда я, прихватив верёвку, вышел из вигвама через прорезь. Я погладил осёдланную кайилу, ждущую там. Седло на животном было с высокой лукой больше подходящее для охоты, чем для войны. Я накинул петлю на луку седла, сбрасывая верёвку так, чтобы она шла по обоим бокам кайилы, спускалась к земле и тянулась назад в вигвам. Я натянул почти полностью скрывающий меня плащ на голову и плечи, и запрыгнул в седло. За тем без спешки, я понукнул кайилу, вытягивая из вигвама два мешка с весьма соблазнительным содержимым. Я услышал, как Ивосо тихо и отчаянно заскулила позади меня, теперь-то она действительно была напугана. Подозреваю, что сейчас она полностью поняла, возможно впервые за это время, что нам не составляло сложности умыкнуть её стойбища Жёлтых Ножей, со всеми вытекающими последствиями, которые могли бы тогда случиться с ней в результате. Но я пока ещё никуда не торопился. Без спешки, практически полностью скрытый плащом я вывел кайилу на широкий, пустой центральный проход между вигвамами Жёлтых Ножей, частенько используемый для триумфальных шествий. По такому проходу молодые краснокожие парни, раскрашенные и нарядные, восседая на спинах своих кайил, проходят парадом перед девушками. В таком проходе иногда проводятся гонки кайил. А ещё по этому проходу, иногда, назад и вперед таскают в мешках рабынь, для оскорбления или наказания, а то и просто ради развлечения. Я чувствовал натяжение верёвок по обоим бокам кайилы, но вес груза буксируемого таким образом, был совершенно незначительным для силы кайилы. Теперь я находился в самом начале приблизительно двухсотярдового центрального прохода, и медленно ехал вперед, периодически посматривая на мой груз. Головы девушек были приподняты над землёй, что обеспечивалось конструкцией ручек, и натяжением верёвок. Ивосо всё так же отчаянно скулила, но звуки ей издаваемые были глухи и почти неслышны. Они напоминали мне писк испуганного урта. Я сомневался, что их можно было бы расслышать на расстоянии большем, чем несколько футов, и уж конечно, не в вигвамах по обе стороны этого широкого прохода. Домашний слин появился из-за вигвамов, и настороженно приподнял свои пробитые метками уши, но когда он увидел то, что следовало мимо, он успокоено отвернулся, прекратив обращать на нас внимание. Такие зрелища и звуки были для него не в новинку. Я снова бросил взгляд назад. Ивосо безумно изгибалась в своём мешке. Неужели эта хорошо связанная вещица действительно думала, что она могла бы освободиться самостоятельно? Разве она не знала, что была связана воином, Хси из племени Кайил? Впрочем, есть простой способ прекратить такие бесплотные извивания, надо всего лишь увеличить скорость кайилы. Что я и сделал. Когда я доехал до конца проход, я по широкому кругу развернул кайилу, следя чтобы не перевернуть мешки, и начал путь в обратную сторону, на этот раз даже быстрее. Мешки, в которые девушки были помещены голые и связанные девицы, были специальными рабскими мешками. Они были чрезвычайно крепки, и надёжно прошиты двойными швами. Их назначение состоит в том, чтобы превратить их в крепкие кожаные тюрьмы, контейнеры, из которых девушка не может сбежать, и в котором она будет абсолютно беспомощна. Вследствие толщины материала и крепости швов мешок, почти неумышленно, предоставляет девушке великолепную защиту. Ни Ивосо, ни Блокету не понесли бы ущерба для кожи или тела в результате того, что делалось с ними. И конечно мы не хотели бы их повредить. Большинство мужчин предпочитает мягких гладких рабынь. Действительно, в городах, большинству рабынь для удовольствий даже удаляют волосы на теле, в том числе и на интимных местах. Я снова развернул кайилу, достигнув конца прохода, этой длинной и пыльной улицы между вигвамами Жёлтых Ножей, и отправился в обратный путь ещё раз. Я оглянулся назад, отметив, что от лап кайилы поднимается облако пыли. Ничего, пусть девчонки подышат! Я усмехнулся. Мне было даже жаль, что я не был в пределах системы купов, ибо то, что я делал, было своего рода высоким купом. Таскать высокую леди Жёлтых Ножей, одну из их собственных гордых свободных женщин, в мешке, туда-сюда по их собственному центральному проходу, как обычную рабыню! Конечно, это стоило бы, по крайней мере, пера или какой-либо маркировки на пере. Я увеличил скорость. Мне даже было интересно, задумывалась ли Ивосо о том, почему их головы оставили открытыми, или почему бы нам не упаковать одну девушку полностью, а другой оставить голову свободной, и почему мы рассматривали рабыню и свободную женщину одинаково. Рабыня, будучи транспортируема в мешке, например, на фургоне или на плечах мужчин, обычно полностью упаковывается в мешок. Горловина при этом завязывается над её головой. Это помогает держать девушку в неведении относительно её местонахождения и о том, что с ней происходит. Подобное обхождение рассматривается, как подходящее для рабынь. Кроме того, женщина, проведя в мешке какое-то время, вероятно, становится расположенной быть чрезвычайно благодарной тому, кто освобождает её и очень боится, что тот, если она рассердит его, может возвратить всё в прежнее состояние. Конечно, немало живого товара на Горе транспортируется таким способом. В городах, кстати, при упаковке женщин в мешок, наблюдается различие, существующее между рабыней и свободной женщиной. Обычно рабыню закрывают в мешке полностью, в то время как свободной женщине, если нет никакого риска в выполнение этого, затягивают только шейный ремень. Кроме того, из уважения к статусу свободной женщины, она носит более легкие или более удобные путы, нежели чем рабыня. Конечно, будучи официально порабощённой, и она, и рабыня, будут уже связываться, и упаковываться одинаково. Безусловно, многое зависит от ситуации. Например, если два мешка должны буксироваться в пыли за тарларионом, то может иметь место, что свободная женщина, для её большего комфорта, будет закрыта в кожаном заключении полностью, а рабыня останется с завязанным только шейным ремнём. Это снова делается для унижения рабыни, и для того, чтобы она чётко видела различие в обращении с ней и со свободной пока женщиной. Ивосо, по-видимому, не была знакома с обязательными различиями, принятыми в городах. Свяжи девушку Хси, страстно ненавидевший её, мягче чем Блокету, она, возможно, что-то и заподозрила бы. Но мы оставили головы обеих из девушек открытыми, что, кстати, хорошо согласовалось с обычными методами, принятыми среди краснокожих тянущих своих рабынь, скажем, для наказания или развлечения. Здесь головы рабынь обычно оставляют открытыми, и им редко завязывают рот. Такими методами, доставляя ещё больше развлечений зрителям. Все могут рассмотреть выражения лиц рабынь, и услышать их крики о милосердии, или обещания лучшего служения, или гарантии исправить поведение, или даже прекрасного поведения. Иногда молодые краснокожие организуют гонки, в которых рабынь тянут позади кайил. Когда молодые парню начинают обсуждать такие планы маленькие рабыни в стойбище, особенно белые, приходят в ужас, поскольку они знают, что их вес ничто для кайилы, и скорости в таких гонках будут весьма приличными. Я в очередной раз развернул кайилу по широкому кругу в конце прохода, мешки, как быстрый двойной плуг, следовали за натянутыми верёвками, оставляя за собой два следа в пыли. Мне казалось, что к этому времени, Ивосо уже должна была справиться с завязками и кляпом. Я надеялся, что достаточно их ослабил. Оглянувшись назад, а отметил, что мешки и верёвки были полностью покрыты пылью. Я несколько снизил свою скорость. Внезапно позади меня послышался дикий пронзительный крик, подозреваю на языке Жёлтых Ножей. Я на мгновение остановил кайилу, и посмотрел назад. Ивосо сидела в её мешке, с головой, торчащей между его ручек. Она наклонилась вперед и кричала. Я был уверен, что такой вопль, быстро пробудит большую часть стойбища. Теперь, я направил кайилу к дальнему концу прохода, тому, что одновременно был самым близким к выходу из стойбища. Натянувшейся верёвкой, привязанной к ручкам её мешка, Ивосо была брошена на спину и снова, почти горизонтально заскользила следом за мной по пыльной земле. Только на сей раз, она дико вопила. Я думаю, что это хорошо подгоняло мою кайилу. Я заметил, как несколько воинов Жёлтых Ножей появились из вигвамов. Я успел отметить, что как и воины Кайила, и как и все краснокожие вообще, они, очевидно, спали голыми. Рабыни таких воинов, также, частенько спят нагими, особенно когда они лежат в пределах досягаемости рук их владельцев. В конце прохода, перед немногими вигвамами, оставшимися между мной и степным простором, я снова остановил кайилу. С этого пункта я легко мог исчезнуть в ночи. - Пожалуйста, тихо, Леди Ивосо! - призвал я девушку Жёлтых Ножей. Как легко догадаться, она считала целесообразным проигнорировать моё доброе пожелание. Теперь я видел, что несколько мужчин бежали за нами. Однако я больше волновался по поводу тех, кого я видеть не мог, кто в данный момент мог запрягать кайил позади своих вигвамов. Некоторые мужчины и женщины, уже стояли около соседних вигвамов, пытаясь понять, что же произошло. Я позволил, упакованной в мешок Ивосо ещё некоторое время посидеть позади меня на земле, и вдоволь наораться. Я с радостью отметил, что она произносила сложные фразы, и, таким образом, по-видимому, не просто пыталась позвать на помощь. Она, казалось, была полна решимости, передать какие-то важные для Жёлтых Ножей сведения. Я не говорил на их наречии, но я вполне разумно полагал, что догадываюсь относительно того, каково было основное содержание её сообщения. Уверен, что этим сообщением, она попыталась заложить основу для её возможного, если не немедленного спасения. - Этого было достаточно, Леди Ивосо, - сообщил я ей на наречии Кайил, и затем, возможно чрезмерно драматическим жестом, но таким эффект которого не был потерян для Жёлтых Ножей, я отбросил в сторону свой плащ. Он удачно попал в Жёлтого Ножа, который набегая сбоку, от неожиданности потерял равновесие и растянулся на земле. Резким ударом пяток в бока кайилы, я погнал животное вперед. Ивосо снова оказалась в горизонтальной позиции, положенной для женщин, упакованных в рабский мешок, и, немедленно быстро заскользила позади меня. Воин Жёлтых Ножей отчаянно прыгнул, пытаясь дотянуться до мешка, но потерпел неудачу, и покатился, собирая на себя пыль. Я удачно рассчитал время. Выскочив на несколько ярдов в прерию, я остановился ещё раз, и посмотрел назад. Стойбище гудело, как растревоженный улей, слышались крики гнева, мужчины носились туда-сюда. Я со спокойной совестью послал свою кайилу в ночь, таща на привязи сквозь траву два мешка. У меня уже не было времени, времени на развлечения. Зато у меня было две женщины, которых требовалось доставить друзьям, одну Кувигнаке, а другую Хси. Я должен добраться до некой плоской, бесплодной скалы. Способ их доставки мы отрепетировали несколько раз, в подобных условиях, с Мирой. Я, конечно, не мог надеяться в простой гонке, обогнать преследующих меня на кайилах Жёлтых Ножей, тем более, не со столь малой форой и дополнительным очаровательным грузом, упакованным в двух рабских мешках. Тем не менее, мы не планировали освобождаться от мешков. Мы хотели сохранить то, что было в них. Позади меня послышались бешеные крики. Преследователи оказались несколько ближе, чем мне это могло бы понравиться. В несколько ен я достиг скалы, понукая кайилу подниматься вверх по её относительно пологому склону. Животное с трудом, поскальзываясь, но, всё же, находя опору, достигло плоской вершины, на высоте приблизительно сорока футах над уровнем степи. Три гореанских луны были в полной фазе, и были удивительно красивы. Я спешился и подтянул два рабских мешка по каменной поверхности к моим ногам. Верёвку, которой эти два мешка были дотянуты досюда, я скинул с луки седла, и отвязал от высоких ручек самих мешков. Через равнину я отлично видел, приближающихся преследователей, приблизительно четыре или пять всадников во главе, и множество других, растянувшихся в колонну позади них. Я разрезал верёвку на две половины. Один кусок пропустил через ручки на мешке Блокету и связал оба конца вместе, таким образом, получилось большое верёвочное кольцо, проходящее сквозь ручки. То же самое я сделал со вторым куском верёвки и с мешком Ивосо. Ведущие всадники остановились. Они казались потерявшими след. Возможно, что я по пути пересёк другой след. Конечно, едва ли он уведёт их в сторону от этой высокой, плосковерхой скалы. Другие преследователи покинувшие стойбище настигли своих вожаков. Я осмотрел небосвод. Не заметив никаких признаков приближения Кувигнака и Хси, я обратил внимание на Ивосо, надежно зашнурованную и совершенно беспомощную в рабском мешке. - Вы, кажется, потеряли свой кляп, - заметил я. Она осталась абсолютно тихой. Разве она не обманула меня, упрашивая об ослаблении её кляпа, в вигваме, что давало ей возможность закричать и поднять тревогу, возможность, которой она смогла отлично воспользоваться? Так что ничего удивительного, что она была так молчалива сейчас. Несомненно, теперь, оказавшись в полной зависимости от моего милосердия, она должна была опасаться моего гнева. Я взглянул на Блокету. Её-то кляп всё так же плотно и отлично сидел на своём законном месте, в её рту, как и в тот момент, когда был туда вставлен. А преследователи тем временем снова приближались. Рабские мешки, как Вы, возможно, уже догадались, известны не только среди краснокожих, но также и среди мужчин городов. Учитывая их очевидную полезность, для мужчин, которые владеют женщинами, или ведут дела с этим связанные, они, скорее всего, возникли в обоих местах независимо друг от друга. Их появление в разных местах, вовсе не должно подразумевать заимствования. Такие мешки, действительно полезны среди мужчин высоких городов, но всё , гораздо реже используются среди смелых дикарей Прерий. Чтобы понять их полезность, надо хорошо разбираться в особенностях работоргового бизнеса на Горе, включающего в себя не только перепродажу и разведение. Одной из основных проблем, которая часто возникает в этом бизнесе, является доставка пленницы, скажем так, из её собственной спальни, непосредственно в ваши руки, где Вы сможете её должным образом заклеймить, надеть ошейник, и преподать науку поцелуев и послушания, чтобы позже продать в розницу голой, выручив подходящую прибыль, и выпустив её, в новую жизнь уже как рабыню. Я услышал крики снизу. Всадники на равнине заметили подлетающих тарнов почти одновременно со мной. Кувигнака шёл ведущим. Большой деревянный крюк свисал с верёвки обхвата его тарна. - Я слышу крики преследователей, - заметила Ивосо. - Они скоро будут здесь. Освободи меня. Тебе не убежать. Я поднял Блокету на ноги, придерживая её левой рукой, а верёвочную петлю держа правой. - Что Вы делаете? - недоумевала Ивосо, на я не отвлекался, бдительно следя за приближающимся тарном. - Освободи меня! - крикнула Ивосо. - Ты не сможешь убежать. Тарн Кувигнаки внезапно оказался над нами. Он подлетел на большой скорости. Деревянный крюк двигался не больше, чем четырёх пяти футах над поверхностью скалы. Ивосо, валявшаяся у мох ног испуганно заверещала. Точный бросок, и петля уже на крюке, а Блокету, с должно быть, захватывающим дух ускорением, вознеслась в воздух и исчезла вдали. - Нет, нет! – в ужасе кричала и извивалась Ивосо, но я уже поднимал её на ноги. - Пожалуйста, нет! - простонала Ивосо, в то самое мгновение, когда верёвочная петля её мешка уже летела к крюку тарна Хси. Раздался дикий женский визг, и она исчезла со скалы, улетая в ночь следом за своей рабыней. Жёлтые Ножи, столпившиеся у подножия скалы, с испугом смотрели вверх. Я верил, что Кэнка, на одном из тех тарнов, что мы угнали у Киниямпи, не задержится надолго. В этот момент один из Жёлтых Ножей указал на меня. Я всё ещё оставался на скале, в пределах их досягаемости. Двое или трое преследователей, внезапно, начали понукать своих кайил в мою сторону. Я обернулся, с тревогой всматриваясь в тёмное небо. Ага, а вот и тарн Кэнки, парит, снижаясь в моём направлении. Мой собственный Тарн, на длинном поводке, удерживаемом Кэнкой, летит всего в нескольких ярдах позади. Сзади послышался скрежет когтей кайилы на склоне скалы. Но я уже вытянул мои руки, хватая верёвочную сетку, свисавшую с верёвки обхвата моего тарна. Резкий рывок и поверхность скалы исчезла из-под моих ног. Я, вцепившись в сетку руками, слышал, как ночной воздух свистит, рассекаемый могучими крыльями. Отдышавшись, я поднялся по сетке и верёвке обхвата на спину тарна, и занял положенное мне место. Кэнка, с приветственным криком, швырнул мне привязь, и я, смотав её, засунул под верёвку обхвата. Тарны Кувигнаки и Хси, с их прекрасным грузом, с трудом различались далеко впереди. Я сделал один широкий круг, оглядываясь назад. Несколько воинов Жёлтых Ножей, на кайилах, были теперь на большой, плоской поверхности скалы. Я не стал задерживаться, повернул тарна, вслед за моими друзьями. Безусловно, мы потеряли одну кайилу, но это, возможно, не очень высокая цена, за то, что мы получили Ивосо. Я бы предположил, что это был первый раз, когда красотка Жёлтых Ножей была обменена на кайилу. И я не был уверен, будет ли этот раз последним. Я смотрел в величественные небеса Гора с их полными лунами и серебристыми облаками, и напевал песнь воинов Ко-ро-ба. Спустя какое-то время, оглянувшись назад, я узнал другую фигуру, чётко выделяющуюся на фоне начинающего светлеть неба. Она следовала за мной в двухстах или трехстах ярдах позади и выше моего тарна и чуть правее. Это был огромный чёрный тарн, и я без капли сомнений повернул своего тарна, навстречу гиганту. Мы кружили с ним в предрассветном небе некоторое время, после чего все вместе направились к далёкой, всё ещё укрытой ночной тенью, земле.
- Приветствую Тебя, старый друг, - сказал я поднимая руку. – Сколько лет прошло. 44. Жёлтые Ножи пришли на скалу советов. - Ой! - вздрогнула Ивосо, когда я затянул тугой узел на её запястьях, связывая их сзади по обе стороны от крепкого столба. - Как Ты смеешь обращаться со мной таким образом? – возмущённо спросила она. - Наслаждайся тем, что тебя не привязали в положении порки, - посоветовал я ей. - Положение порки? Но я - свободная женщина! – воскликнула она. - Не только рабынь можно пороть, когда их похитители пожелают, - напомнил я. Она отпрянула, прижавшись спиной к столбу. Для ясности отмечу, что она не была привязана животом к столбу с поднятыми над головой руками, подставляя себя плети, или стоя на коленях, с руками связанными спереди охватывая столб, это две самых распространённых на Горе позиции для наказания рабынь плетью. - Я - свободная женщина, - заявила она. - Для меня недостойно, быть привязанной к столбу. - Хси так решил, - спокойно объяснил я, присев и привязывая её лодыжки вплотную к столбу. - Хси?! Какое он имеет право, принимать такие решения? - закричала она. - Он - твой похититель, - напомнил я. - Ох, - вздрогнула она, с ужасом в глазах. Подозреваю, что в этом мире существовало не так много того, что могло бы напугать хитрую и умную Ивосо. Но, пожалуй, первое место в этом списке, и у меня не было в этом никаких сомнений, занимали изуродованное шрамом лицо и жестокое сердце Хси из клана Исбу племени Кайила. Закончив с ногами девушки, я встал и отмотал ещё кусок верёвки. Здесь было два столба. Они были установлены глубоко в расщелине, расколовшей поверхность Скалы Советов около края обрыва. От места установки столбов открывался величественный вид на прерии, на сотни футов вниз, на многие пасанги вдаль, в основном на запад. Также, с этого места у края обрыва прекрасно просматривалась единственная относительно пологая тропа, ведущая к вершине скалы. Приготовленной верёвкой, дважды обмотав через живот, я притянул Ивосо спиной к столбу, впрочем, не причиняя ей больших неудобств. Как раз на этом уровне в столбе была предусмотрена глубокая зарубка, не дававшая верёвке соскользнуть. - Вы, могли бы разрешить нам одежду, - укоризненно заметила Ивосо. - Нет, - осадил я её. Блокету, также голая, уже стояла привязанной к первому столбу. Не только девушки могли полюбоваться превосходным видом на прерии, и главной тропой к вершине, но те, кто будут приближаться с западного направления или подниматься по тропе, также будут в состоянии насладиться превосходным представлением в виде двух раздетых и связанных девушек. Они просто бросались в глаза. - Как свободная женщина я не привыкла к тому, чтобы быть выставленной на всеобщее обозрение голой, - заявила Ивосо - Так было решено, - пожал я плечами. - Хси, конечно? – уточнила она. - Да, - не стал я отрицать. - Конечно, - с горечью в голосе проговорила она, следя, как я отматываю ещё один кусок верёвки. - Превосходный вид, не так ли? - пренебрежительно прокомментировала Ивосо, бросив взгляд на окрестности. - Да. - И за что нам предоставлена такая экстраординарная привилегия, -поинтересовалась она, - почему, нам разрешают наслаждаться этим видом, этим свежим воздухом, почему нас освободили от наших мешков и наших пут в тюремном вигваме? Я дважды обмотал верёвку вокруг её шеи и затем ещё трижды под её подбородком и вокруг столба, закладывая в глубокую зарубку в столбе, которая, как и та, что ниже служила, для предотвращения соскальзывания пут. - Сегодня, вас будут судить, - наконец, сообщил я девушкам. - Судить! – поражённо закричала Ивосо. - Да, - подтвердил я, дёргая за концы верёвки и окончательно затягивая узел в зарубке столба. Голова Ивосо, как и Блокету была теперь притянута назад к столбу, делая пленницу совершенно беспомощной. - Но я же - животное, - закричала Блокету. - Я – всего лишь рабыня! - Ты будешь освобождена, перед тем как встретишься с правосудием, - порадовал я её. - Ты сможешь, с полной ответственностью, беспомощностью и уязвимостью свободных женщин, выслушать свой приговор. Блокету мучительно застонала, услышав такую новость. Ивосо начала безумно извиваться в держащих её верёвках. Я полюбовался на это соблазнительное зрелище и сказал: - Не советую дёргаться, свободная женщина, это не приведёт ни к чему хорошему. Ивосо, глупо и бешено боролось с верёвками. Затем, видимо устав, уставилась на меня со страданием и ужасом, и прекратила свою борьбу. Конечно же, она осталась столь же беспомощной, как и была. - Дайте мне кайилу, - отчаянно зашептала она. - Помогите мне бежать. Я сделаю вас богачом среди Жёлтых Ножей! - А что на счёт её? - указал я на Блокету. - Она - всего лишь рабыня, - отмахнулась Ивосо. - Оставьте её. Пусть предстанет перед судом. Блокету жалко посмотрела на свою бывшую госпожу. - Даже не смей открыть свой рот, рабыня, - зашипела на неё Ивосо. - Простите меня, Госпожа, - пробормотала Блокету. На шее девушки, притянутой к столбу верёвками, всё так же красовался ошейник Ивосо. Кувигнака не счёл нужным снимать это с неё. Я с интересом посмотрел на Ивосо, которая стояла передо мной, привязанная к столбу, и абсолютно беспомощная, но с надеждой смотрящая на меня. - Мне жаль тебя, но мои симпатии на стороне племени Кайил, - огорчил я девушку, и отвернулся, собираясь уходить. - Воин, - заискивающе позвала Ивосо. Я остановился от неожиданности. - Пожалуйста, вернитесь, - попросила меня Ивосо. Она назвала меня «Воин», хотя я всё ещё носил ошейник Кэнки, хотя я всё ещё был рабом. Значит, она хотела, таким образом, подольститься ко мне. Ивосо, насколько я уже знал, немногое делала бесцельно. - Да? – обернулся я. - Я привязана слишком туго, - пожаловалась она. - Разве Вы не можете ослабить мои верёвки, хотя бы на немного? Я задумчиво смотрел на неё. - Пожалуйста, пожалуйста, - заканючила она. - Ты красива, - признал я. - Связанная и раздетая, о прекрасный воин, и будучи действительно красивой, как я могла бы надеяться скрыть это от Вас? – поинтересовалась она, игриво. - Это верно, - признал я. - Пожалуйста, - дёрнулась она. - Возможно, - сделал я вид, что задумался. - Ой! – вскрикнула она, когда я присел у её ног. - А-ай! – это я уже проявил внимание к её запястьям. - О-у-у! – простонала она, от моей заботы о верёвке пересекавшей её живот. - О-ох! – захрипела девушка, когда пришла очередь её шейной верёвки. - О! О-о-о! – стонала Ивосо. Закончив с верёвками, я отступи на шаг, чтобы полюбоваться выполненной работой. - Но, Вы же, не ослабили мои путы! – возмутилась она. - Нет, - сказал я. - Кажется, несомненно, по рассеянности, я затянул их. Она сердито смотрела на меня, что теперь для неё сделать было не так-то просто, ибо её голова было туго притянута к столбу. - Животное! Слин! – обозвала она меня. Я пожал плечами, и, отвернувшись, сделал шаг прочь. - О, Воин, Воин! - отчаянно и мягко позвала она. - Да? – отозвался я, поворачиваясь и становясь в такое место, где она могла бы видеть меня, но не прямо, а прилагая усилия. - Как проходит совет? - вдруг спросила она. - Какой совет? - Большой совет племени Кайила, всех оставшихся Кайила. Исбу, Касму, Исанна, Напоктан и Висмахи? – перечислила Ивосо. - Совет? - Тот, что проводится здесь, - сказала она. - Откуда Ты узнала о совете? - Но Вы же, сами упоминали об этом, - напомнила она, - в стойбище Жёлтых Ножей, в моём вигваме. - О-о, - протянул я. - Также, - с трудом улыбнулась она, - разве Вы не думаете, что я могла не увидеть все вигвамы, когда меня доставили к столбу? - Я полагаю, что не имеет никакого значения то, что Ты знаешь об этом, -заметил я. - Ведь Ты - пленница. Главное, что это не известно ни Зверям, ни бледнолицым солдатам - вашим союзникам, ни Жёлтым Ножам, ни Киниямпи. - Нет, - признала она, хитро улыбаясь, - ведь в этом случае, они могли бы взять Вас здесь врасплох, окружить Вас и блокировать в этом месте. Вы были бы, практически пойманы в ловушку, с мизерными шансами на спасение, на Скале Советов. - Несомненно, хорошо, что наш сбор здесь, и этот совет, является наиболее охраняемой тайной, и что наши враги ничего не знают об этом. - Да, - согласилась Ивосо, - иначе работа, начатая в летнем стойбище, могла бы быть практически завершенной здесь. Всё племя Кайил, практически было бы стёрто с лица Прерий. - Но на наше счастье, у наших врагов не было возможности узнать, где мы находимся. - Мы всё это время просидели с мешками на головах, - пожаловалась Ивосо. – Их снимали лишь иногда и нерегулярно, только чтобы засунуть еду в рот, и поднести деревянную миску с водой к нашим губам. Было трудно следить за временем. - Понимаю, - кивнул я. Мешок на одетый на голову рабыни, часто приводит к её временной и пространственной дезориентации. Это рассматривается мужчинами, как его ценное свойство. Некоторые работорговцы используют подобные мешки, чтобы значительно сократить время приручения девушки. У этих мешков, конечно, есть немало областей применения. Одна из них – это приучить девушку к мысли, что она беспомощна и зависима. Другая – для наказания.
Не могли бы Вы, прекрасный воин, сказать бедной свободной женщине, связанный так же беспомощно как рабыня, какой сегодня день? - Я полагаю, что это не могло бы причинить вреда, - прикинул я. - Пожалуйста, прекрасный воин, - льстиво запросила она. - Сегодня - последний день Канвапегиви, - сообщил я. - Ах! – ликующе воскликнула она. Про себя я улыбнулся. Разве она всё ещё не видела пыль? Она уже явно просматривалась вдали, в западном направлении, и до неё было не больше четверти ана пути. Все передвижения белых наёмников и Жёлтых Ножей, с того времени, когда они форсировали Северную Кайилу несколько дней назад, находились под наблюдением нашими следопытов. - Ты кажешься довольной, - отметил я. - Это - ерунда, - ушла она от ответа. Она что, действительно думала, что это было простой случайностью, что они с Блокету были привязаны к столбам этим утром, и что интересно, в последний день Канвапегиви? Стараясь скрыть свой интерес, Ивосо принялась присматриваться к расстилающейся ниже равнине, несомненно, с некоторой тревогой. - Увидела что-то? – поинтересовался я. - Нет, нет! - торопливо ответила она, кося на меня взглядом. - О-о, - многозначительно протянул я. Я отвернулся от края, и демонстративно не глядя на запад, начал сматывать верёвку, одну из нескольких таких же, что казалось, бесцельно, были разбросаны около края обрыва. Когда я оказался позади Ивосо, то присмотрелся к ней снова. Как я и думал, она возвратилась к исследованию окружающих равнин. Мне даже стало интересно, сколько времени у неё уйдёт на то, чтобы обнаружить облако пыли. Я заметил его, сразу как прибыл в эту расщелину, но, к слову сказать, что благодаря следопытам я знал куда смотреть. И я знал, что искать. Это было очевидно, но не так важно. Вдруг тело девушки едва заметно дёрнулось. Вот теперь она заметила пыль в степи, в этом можно было не сомневаться. - Ты уверена, что ничего не видишь там? - спросил я, внезапно выходя из-за её спины. - Нет, нет! – поторопилась отказаться Ивосо. - А то мне показалось, что Ты, возможно, что-то высматриваешь там. - Нет! - Интересно, - задумчиво сказал я, и посмотрел через прерии на запад. - Скажите, прекрасный воин, я - красива? - спросила она. Я повернулся лицом к ней, и тщательно и откровенно исследовал её, так что она напряглась всем телом, поскольку столь тщательно можно изучать только пленную женщину или рабыня. - Да, - признал я, и снова сделал вид, что присматриваюсь к чему-то вдали. - Посмотрите на меня, прекрасный воин, - внезапно попросила она. И мне пришлось вернуться, к прерванному было осмотру её тела. - Я – всего лишь пленница, - скромно сказала она, опуская глаза, - раздетая и привязанная к столбу, та, кого Вы можете бескомпромиссно осматривать, та, кто не может защитить себя, та кто абсолютно беспомощна перед Вами. - Да, - не стал я оспаривать столь очевидный факт. - И Вы можете сделать со мной всё что захотите, - скорчила она недовольную гримасу. - Да, - кивнул я, собираясь отвернуться. - Нет! – окликнула меня хитрая Ивосо. - Пожалуйста, Вы можете продолжить рассматривать меня! - Зачем? – сделал я удивлённое лицо. - Разве сами Вы не можете сказать? – улыбнувшись, спросила она, как если бы с лёгким укором. Я пожал плечами, отворачиваясь от неё. - Нет! Пожалуйста, продолжайте рассматривать меня! - Зачем? - Смотрите, - попросила она, жалко извиваясь в держащих её у столба верёвках, и пытаясь отжать своё тело в мою сторону. - Что случилось? – удивился я. - Не заставляйте меня говорить! - Говори, - приказал я. - Я - женщина, - заявила она, - и я хочу прикосновений и любви. - О?! - Да! - А Ты не можешь говорить яснее? - поинтересовался я. - Я - женщина, и мой голод моего тела кричит в моём животе! Моя страсть кипит во мне! Моё желание, сильней меня! - Говори понятнее, - попросил я. - Я - женщина, и мои женские потребности, непреодолимые, подавляющие, требовательные, молящие, делают меня беспомощной пред вами, они ломают меня пред вами! - Ты говоришь как рабыня, - отметил я. - И возможно сейчас, впервые, я начинаю понимать природу тех чувств, которые могут так сокрушить тех несчастных женщин, делая их столь беспомощными, что они молят своих владельцев об их прикосновениях. - Ага, теперь понимаю. Ты хочешь служить у столба, как могла бы служить рабыня, с облизываниями и поцелуями? - Да! – воскликнула Ивосо, закрывая глаза и складывая свои губы бантиком. - Ну, тогда, я позову Хси, - объявил я. - Хси! - дико закричала девушка, открыв глаза и уставившись на меня. - Ну да, - пожал я плечами. – Ведь он - твой похититель. - Никогда! - Ну как хочешь, - сказал я, и снова устремил взгляд в прерии. - Да! – крикнула Ивосо. - Зовите Хси! - Ты хочешь облизывать и целовать своего похитителя, как могла бы делать это рабыня? – уточнил я. - Да! - Ты просишь этого? - Да, - ответила она. - Да! - Отлично, - обрадовался я, и позвал: - Хси! Хси, что интересно, был не очень далеко, и уже через пару мгновений он приблизился к столбу Ивосо. Я незаметно подмигнул своему другу. - Эта женщина, - сообщил я, указывая на Ивосо, - просит своего похитителя целовать и любить её у столба, как рабыню. - Ну? - сказал Хси, встав почти вплотную к Ивосо. Она отвернула свою голову в сторону, так что её губы не могли бы коснуться его, и заметно задрожала. Я думаю, что, будучи уже вполне созревшей женщиной, она, возможно, никогда не оказывалась столь близко к мужчине, и уж конечно не этим способом. Хси был практически раздет, за исключением бричклаута. Ивосо постаралась ещё сильнее прижаться к столбу, почувствовав как рукоять его ножа, торчавшего из ножен, упёрлась в верх её живота справа. - Ну? – нахмурился Хси. Ивосо робко повернула голову к нему и осторожно прикоснулась к его губам своими. Потом она поцеловала его дважды, робко как бы пробуя на вкус. Парень не двигался. Тогда Ивосо, испуганно, но более смело, начала нежно целовать его рот и лицо. Теперь я уже ясно видел, что поцелуи пошли без элемента притворного повиновения. Некоторые из этих поцелуев походили на вопросы, после которых она некоторое время ждала, чтобы посмотреть, как он отреагирует. Другие походили на тонкие исследования или эксперименты, проверки или пробы на вкус, ради удовлетворения её женского любопытства. Какие-то уже напоминали тонкое и нежное умиротворяющее подчинение. Были уже и такие, что напоминали нежные, влажные предложения, в надежде, что он мог бы получить от них удовольствие. Для меня было ясно, что Ивосо, несомненно, вопреки её начальным намерениям, фактически целовала Хси. - Пользуйся языком, когда целуешься, - приказал Хси Ивосо, и та постепенно подчинилась. Мне вспомнились девушки, привязанные к учебным стойкам в руках работорговцев в городах. Одним из первых, что преподают девушке, являются любовь и поцелуи под принуждением. Далее, заковав в тренировочные цепи и бросив на меха алькова, её научат отдаваться немедленно, повинуясь щелчку пальцев хозяина или его короткой команде. - Здесь, - указал Хси на уродливый шрам слева от его рта. Ивосо взволнованно смотрела на рубец пересекавший лицо её захватчика. - Это сделал Жёлтый Нож. Я убил его, - напомнил он. Ивосо, осторожно, начала ласкать и целовать бурую полосу на лице Хси. Хси отодвинул голову, пристально посмотрел в глаза Ивосо. Он был возбуждён, тем, что он рассмотрел в широко открытых, глубоких, нежных и влажных глазах девушки. - Ты хорошо притворяешься, - насмешливо заметил Хси. От его слов из глаз Ивосо брызнули слёзы. - Губы рабыни, - зло скомандовал он. Ивосо озадаченно посмотрела на него. - Сложи свои губы, как это делают бледнолицые рабыни, - пояснил Хси. Ивосо постаралась сложить губы в форму поцелуя. - Теперь целуй, - сердито приказал Хси, и девушка принялась неуверенно копировать рабский поцелуй. - Я полагаю, что Ты должна была сделать это более пылко, - недовольно заявил Хси. Ивосо подчинилась, прижимая свои губы к губам Хси ещё более отчаянно, более беспомощно и более страстно. - Объяснись в любви, - скомандовал Хси, с презрением. - Я люблю Вас, - испуганно проговорила Ивосо, казалось, даже не понимая слов, которые она произносила. - Ещё раз, - приказал Хси. - Я люблю Вас, - в оцепенении повторила пленница. - Я люблю Вас. - Повтори сказанное с большим значением, - скомандовал Хси. - Я люблю Вас, - отчаянно крикнула она, и, посмотрев в глаза Хси, тут же испуганно отвела взгляд и, задыхаясь и дрожа, разрыдалась. - Ну? – нетерпеливо напомнил Хси. Ивосо снова посмотрела на Хси, глазами, из которых ручьём лились слёзы. Казалось, что она была просто в ужасе. Похоже, что что-то внутри неё самой сломалось или уступило дорогу её чувствам. - Я люблю Вас! - внезапно закричала девушка. - Я люблю Вас! - Уже лучше, - кивнул Хси. - Нет, - горько заплакала Ивосо. - Я действительно люблю Вас! - Конечно, Ты это делаешь! - рассмеялся Хси. - Я люблю Вас! - Шлюха Жёлтых Ножей! - крикнул на неё Хси. - Но я действительно люблю Вас! – закричала она. - Я на самом деле люблю Вас, это правда! Краснокожий отвесил пленнице суровую пощёчину, от чего её голова дернулась, на сколько позволяли верёвки на шее. На губах девушки появилась кровь. - Лживая девка! - возмущённо заорал он. Ивосо отвернула голову в сторону, дрожа и плача от боли и обиды. - Кувигнака! – позвал Хси своего друга, немедленно появившегося рядом. - Поцелуй его, - приказал Хси, - полностью, во весь рот, как рабыня, и признайся в любви к нему. - Я люблю Вас, - сказала Ивосо, поцеловав Кувигнаку. - Теперь целуй его, - указал он на меня, - точно так же и признавайся в любви к нему. - Он же – раб, а я - свободная женщина! – воскликнула она. - Выполняй! - приказал Хси. - Я люблю Вас, - сказала Ивосо, мазнув по моим губам своими. - Более пылко, - разозлился Хси, - с большим значением! - Нет! Нож Хси вылетел из ножен. Я на мгновение даже испугался, что он выпотрошит её прямо у столба, но он лишь слегка поцарапал ей кожу, отчего внизу её живота появилось красное пятно. Но я думаю, что он сделал бы это, не будь её согласие, мгновенным и безукоризненным. - Я повинуюсь! – закричала Ивосо. Она плотно, отчаянно, испуганно прижала свои губы к моим. - Я люблю вас! – сказала она, оторвавшись от меня. - Я люблю вас! - Вы только поглядите на эту непостоянную шлюху, - издевательски проговорил Хси, - она же целуется и объясняется в любви по команде, как настоящая рабыня! Я посмотрел на Ивосо. Так как она пока была свободной женщиной, то нет необходимости пороть её за то, что она колебалась в повиновении команде. - Я ненавижу тебя! - закричала Ивосо на Хси. - Я ненавижу тебя! - Отлично, - сказал краснокожий, вкладывая нож в ножны. - Слин! Животное! - обзывала она его. - Вот теперь мы видим Ивосо такой, какая она на самом деле, - усмехнулся Хси, -хитрая, порочная шлюха из племени Жёлтых Ножей. - Слин! – кричала она, задыхаясь от плача. - Ты хорошо выглядишь, шлюха Жёлтых Ножей, привязанная голой к столбу Кайил, -издевался он - Слин! - Жёлтые Ножи! - услышали мы, крики мужчин неподалеку. - Жёлтые Ножи! Мужчины промчались мимо нас. Каждый из них знал своё место и свои обязанности. За прошедшие несколько дней мы отрабатывали это много раз. Мы смотрели на запад на расстилающуюся перед нами равнину. Всего в пасанге от нас отбросив попытки замаскироваться, через поле накатывались волны Жёлтых Ножей. Летящие перья среди клубов пыли неслись по направлению к Скале советов.
- Вы удивлены! - дико кричала Ивосо. - Теперь Вы все умрёте! Теперь от вас ничего не останется! Нет вам спасения! Вы в ловушке на этой скале! - Всё идет, как мы запланировали, - заметил Хси, обращаясь к Кувигнаке. - Да, - довольно кивнул тот. - Вам не убежать! – ликовала Ивосо в истерике. - Теперь Вы попались, слины! С этой точки я мог рассмотреть только Жёлтых Ножей, но я не сомневался, но что капитан наемников Альфред из Порт-Олни, с остатками его отряда где-то из приблизительно трёхсот всадников, а скорее уже меньше, после боя в летнем стойбище, был недалеко. Согласно сведениям наших разведчиков, он был с Жёлтыми Ножами во время пересечения Северной Кайилы. Несомненно, он хотел бы предоставить Жёлтым Ножам право нанести первый удар, подорвав тем самым силы обороняющихся, таким образом сохраняя его собственных людей. Я не думал, что Жёлтые Ножи будут оспаривать этот план. Они и сами стремились первыми атаковать воинов Кайил. - Они скоро будут в основании тропы! – радостно кричала Ивосо. - Ваши пути отхода отрезаны! Мы увидели Махпиясапу, гражданского вождя Исбу, спешащего мимо. Но шаг позади него шагал грозный Кахинтокапа из клана Касму, лидер Всадников Жёлтой кайилы. - А Вы знаете, как получилось, что они нашли вас? Это - я сделала! Я рассказала им! В моем вигваме я подслушала глупое упоминание раба о месте и времени совета! Я обманула его, уговорив ослабить мой кляп! Мне удалось позже, когда он таскал меня по стойбищу Жёлтых Ножей, избавиться от него! Вот тогда, сообщила моим людям ваше будущее местонахождение! – хвастливо кричала Ивосо. - Это было сделано намеренно и расчётливо, то, что Татанкаса проговорился о совете в твоём вигваме, -ухмыльнулся Хси. - Также, твой кляп был ослаблен полностью в соответствии с нашими планами, -добавил Кувигнака - Неужели, Ты действительно думаешь, женщина, тебе позволили избавиться от кляпа, если бы это не потребовалось твоим похитителям? – смеясь, поинтересовался Хси, - Я кричала своим людям. Это я рассказала им о совете! – всё ещё не понимая произошедшего, выкрикивала девушка. - Это, моя симпатичная, голая, привязанная шлюха Жёлтых Ножей, - усмехнулся Хси, - было в соответствии с нашими планами. - И даже теперь я обманула вас, - не слыша того что ей говорят, радовалась она, - я отвлекла вас от приближающегося облака пыли, имитируя сексуальную нужду! - Пыль, была видима задолго до того, как Ты заметила её и начала свои хитрости, - объяснил я. - Зная это, Вы позволили мне поступать так, как я это делала! – возмутилась самка слина. - Да, - усмехнулся я. - Было приятно наблюдать, как Ты изображала на сексуальные потребности, красотка Ивосо, - признался Хси, ошеломленно смотревшей на него девушке. Он взял её за подбородок, и задрал голову. - Ты отлично сыграла сексуальную нужду, Ивосо, - заметил он. Я обратил внимание, что девушка задрожала, почувствовав руку Хси управляющую ей. Парень сердито толкнул её голову, лишь слегка дёрнувшуюся в бок в её шейных верёвках. - Жёлтые Ножи приближаются насторожено, с опаской, - отметил Кувигнака. -Несомненно, они опасаются, чтобы кто-нибудь не смог убежать. - Да, - согласился я. - Всё идёт замечательно, - улыбнулся Кувигнака. - Да. - Они уже у начала тропы! - крикнула Ивосо, смотря вниз. - Вы не сможете убежать! Вы попались! Что и говорить, толпа Жёлтых Ножей действительно уже бурлила в шаге от тропы, что вела к вершине Скалы Советов. Тропа представляла довольно крутой подъём от пяти до десяти футов шириной в разных местах. Некоторые даже уже направляли своих кайил вверх по тропе, несомненно, желая быть первыми, чтобы засчитать себе куп. Остальные толкались и толпились, в пыли и перьях, давясь, размахивая руками, борясь за место на узком подъёме. - Именно я привела их сюда! - кричала Ивосо. По-моему, было не разумно для Жёлтых Ножей так неосмотрительно загонять на столь узкую тропу своих кайил, да ещё и в таких количествах. Безусловно, они были слишком нетерпеливы. Кроме того, иногда трудно отделить краснокожего от его кайилы. Это иногда делает его стратегию несколько негибкой. Если действовать по ситуации, тактически грамотным решением, по моему мнению, было бы атаковать в пешем строю. Но Жёлтые Ножи, вероятно, не думали в таких терминах, по крайней мере, не сейчас. Они, как большинство краснокожих, казалось, родились кавалеристами. Конечно, они достаточно быстро поймут, что тропа, то тут, то там, резко сужается. На самом деле, в основном в местах слепых поворотов, мы ещё и искусственно заузили её. - С вами теперь покончено слины! - кричала Ивосо. - Ты, в самом деле, гордишься собой, и своей ролью в этом? - поинтересовался Хси. - Да! - крикнула она. - Да! - Любопытно, - протянул Хси. - Теперь Вы все будете убиты! - радовалась Ивосо. - Теперь даже Ваши женщины и дети будут убиты! - Нет ни одной женщины или ребенка в этом стойбище, - огорошил её Хси. - Что? – переспросила девушка удивлённо. - Здесь никого нет, - повторил Хси. - Но как же, вигвамы! – поражённо закричала она. - Главным образом пусты, - объяснил он. - Женщины и дети в другом месте. Они в безопасности. - Я не понимаю, - растерялась Ивосо. - Это – воинский лагерь, - пояснил Хси. - Но совет! - А не было никакого совета, - ухмыльнулся Хси. - Но Вы-то что здесь делаете? - Ждём Жёлтых Ножей. - Они под нашим наблюдением уже в течение четырех дней, - вступил в разговор Кувигнака. - Я не понимаю! - Ты хорошо отыграла свою роль, - объяснил Хси. - Мою роль? - Да. Твою роль в наших планах. - Я не понимаю. - Тобой управляли, - засмеялся Кувигнака. - Тебя обманули. - И не понимая этого, Ты была столь же послушна и покорна как рабыня, - добил её Хси. - Нет! – закричала девушка. - Проверь её путы, - приказал Хси. - Она хорошо привязана, и абсолютно беспомощна, - констатировал я, на всякий случай, проверив верёвки. - Я не верю тебе! - закричала она Хси. Послышался истошный крик кайилы приблизительно в двухстах футах ниже нас. Две кайилы вместе с их наездниками, что с трудом взбирались вверх, вдруг соскользнули с тропы, и затем полетели вниз, переворачиваясь в воздухе. Наездники свалились со своих животных и падали отдельно. Они пролетели сто футов, ударились о валуны у подножия вертикальной части, заключительные двести футов катились по крутому склону Скалы Советов. Свой последний путь они закончили на равнине у подножия скалы несколькими мгновениями спустя. - Я не верю тебе! - дико кричала Ивосо. - Этого не может быть! - Проверь, как привязана её рабыня, - приказал мне Хси. - Ты - лгун! – отчаянно завизжала Ивосо. - Почему ещё, как Ты думаешь, тебя и твою жалкую рабыню притащили сюда и так вызывающе привязали к этим столбам на краю откоса? Да потому, что нас развлекает то, что Вы обе сможете полюбоваться тем, что Ты вызвала! - Нет! - взвизгнула Ивосо. - Но также Ваше присутствие здесь служит ещё одной цели, - сообщил Хси. – Мы ожидаем, что Жёлтые Ножи, видя тебя, высокую леди их племени, связанную голой, как рабыня и вместе с рабыней, будут разъярены таким оскорбительным жестом с нашей стороны. А значит, они будут драться ещё отчаянней и бешеней в глупых попытках освободить тебя, и соответственно будут более подвержены ошибкам в оценке ситуации и в тактике. Кроме того, позже, когда до них дойдёт, как они были обмануты, и в какую ловушку Ты их заманила, возможно, они сочтут целесообразным утыкать Ваши симпатичные тела, твоё и твоей рабыни, стрелами. Ивосо в ужасе уставилась на Хси. - О-о-о, не-е-ет! - заверещала Блокету. - Это, также, хорошо закреплена, - заметил я. Мы услышали крик другой кайилы и увидели её, и её наездника, кувыркающихся вниз по склону. - Ни одна из Вас, привязанных здесь, не будет сложной мишенью, - порадовал девушек Хси, пристально смотря на них - Пожалуйста, развяжите меня, - взмолилась Ивосо. - Пожалуйста, развяжи меня, Кувигнака! – не отставала от хозяйки Блокету. Кувигнака, в ярости, подошёл к Блокету и два раза без жалости ударил её по лицу, так что кровь потекла из её рта. Девушка пораженно во все глаза смотрела на парня. - Как Ты посмела, без разрешения, помещать имя свободного мужчины на свои губы, рабыня? – возмущённо прошипел Кувигнака. Блокету смотрела на Кувигнаку, испуганно и не веря своим глазам. Теперь он стал мужчиной, который наказал её. - Я сожалею, - прошептала она тонким срывающимся голоском. Глаза юноши стали свирепыми. Я думаю, что она с трудом верила с то, что Кувигнака мог сделать с ней это. - Господин, - добавила она. В это время, приблизительно на двадцать футов ниже выступа и в сотне футов правее нас на тропе, появились первые шеренги рвавшихся к вершине скалы Жёлтых Ножей. Они держались по четыре - пять всадников в ряд, возвышаясь на своих разрисованных кайилах. Но за мгновение до того, как авангард этой наступающей силы смог достигнуть вершины, высокая тяжелая конструкция из брёвен и острых кольев преградила путь. Колья, связанные в ужасные деревянные звезды были прикреплены к тяжёлым брёвнам. Первые кайилы, неспособные погасить инерцию своего движения, и оказавшись насаженными на эти колья, теперь дико визжали и бились в агонии. Следующие животные, проколотые и порванные, прижатые сзади, наполняли воздух душераздирающими воплями. Они поднимались на дыбы и крутились, сбрасывали наездников, кусались и царапались, сталкивались друг с другом. Множество кайил поднимавшихся следом по тропе, теперь напирали на попавших в ловушку передних, превращая их в кровавое месиво. Наездники падали среди животных, и истошно кричали. А снизу всё напирали! Десятки животных и их наездников были сброшены с тропы, скользя и кувыркаясь по крутому склону Скалы Советов. Я увидел как кайила одного из военных вождей Жёлтых Ножей, которого я запомнил ещё по летнему лагерю, соскользнула с края тропы вместе со своим наездником. Всё больше и больше воинов Жёлтых Ножей, понятия не имевших о том, что происходит впереди, пытались продвинуться вверх по узкой тропе. Мужчины боролись за то, чтобы избежать обрыва, зачастую даже дерясь друг с другом на ножах. Но даже победители в таких мгновенных схватках, ненадолго переживали побеждённых, вытесняемые обратно к кромке тропы другими стремящимися вперёд Жёлтыми Ножами. Воздух рвался от криков людей и визга животных. Тела Жёлтых Ножей и их кайил, срывались в пропасть, и летели вниз. Копья оказались бесполезными против камня и баррикады. Краснокожие остановленные, и понимающие невозможность, в текущей ситуации, дальнейшего продвижения вперёд, пытались направить своих животных прочь от заграждения. Но это выталкивало с тропы других животных и воинов. Люди яростно боролись за то, чтобы развернуть своих кайил. Некоторые из них, наиболее успешные, начали пытаться пробиться вниз по тропе. Крики, вопли, визг - паника. Со стороны я видел движения боевых жезлов. Но для самих Жёлтых Ножей их видимость была минимальна, учитывая узость и извилистость тропы. Более эффективными были пронзительные звуки свистков. Тропа, длинная и извилистая, видимая с высоты нашей расщелины на многих из её участков, казалось забитой Жёлтыми Ножами. Это походило на странную движущуюся вверх, реку из животных и людей, внезапно запруженную в её течении. Мы даже могли рассмотреть множество озадаченных Жёлтых Ножей, столпившихся, около основания тропу, в сотнях футов ниже. Тропа, в пределах её узких границ, где с одной стороны скальная стена, и обрыв с другой, оказалась превосходной ловушкой, или каналом резни, для наших парализованных, изумленных, запертых на ней врагов. - Нет! – что есть мочи завизжала Ивосо, увидев приготовления обороняющихся. – Не-е-ет! Вигвамы, вместе с их шестами, были отброшены в стороны, появились мужчины, тащившие на верёвках небольшие волокуши, тяжелогруженые камнями. Другие воины Кайил, руками и рычагами, начали подкатывать к краю скалы большие камни, и даже валуны. - Нет! - кричала Ивосо. - Может, заткнём ей рот? – спросил Кувигнака, поморщившись. - Не надо, - покачал я головой. - Пусть её крики, отвлекают нападающих. К этому моменту мы ещё даже не нанесли удар. И всё же, по моим подсчётам, не меньше чем ста пятидесяти Жёлтых Ножей уже погибли, став жертвой этой крутой и смертельной тропы, проткнутые кольями, растоптанные, сброшенные в пропасть, некоторые даже павшие от оружия своих собственных товарищей, борющихся за место вдали от края. Но теперь для оставшихся на тропе начался смертельный каменный град. Сотни сброшенных сверху, десятки подкаченных и переваленных через край обрыва. Эти камни, летящие сверху, были просто не в состоянии не найти для себя жертву. Они ныряли в бурлящую массу людей и животных в различных местах тропы. Некоторые из больших камней даже сделали свою кровавую работу не раз, сметя человека или кайилу с тропы один раз и упав следом, ударившись о каменный склон несколько раз, рассыпавшись на куски, он поражал ещё несколько целей на более низком участке ловушки. Некоторые снаряды, катясь и подпрыгивая, долетали даже до основания скалы и исчезали там, в толпе Жёлтых Ножей. Жёлтые Ножи подняли свои щиты, но это было бесполезно, ибо энергия летящих с большой скоростью тяжёлых камней, не рубила или колола, но передавала свою огромную силу, напрямую, сокрушительно и внезапно на всю поверхность. Руки переламывались в ремнях щита. Воинов просто сдувало со спин их кайил. Взбешённые, визжащие, шипящие, фыркающие, кусающиеся животные вставали на дыбы и опрокидывались. Десятки людей и животных, сбитых камнями и другими кайилами, теряя опору, переваливались через край, скользили вниз по склону, царапая каменную поверхность и крича от боли и ужаса. Ивосо в панике смотрела на сцену, разворачивающейся на её глазах бойни. Но бешенные пронзительные звуки военных свистков, переданные к основанию тропы, наконец, возымели эффект. Медленно, с трудом на узкой тропе, начали появляться признаки отступления. Поток разворачивался. Жёлтые Ножи на нижних участках тропы, отжимали назад своих товарищей к основанию Скалы Советов, освобождая дорогу их пойманным в ловушку товарищам с верхних участков, что устроили для нашего удовольствия столь захватывающее представление, чтобы начать их собственный трудный и извилистый спуск. Их отступление сопровождалось непрерывным градом камней и катящимися валунами. Заграждение из брёвен с заостренными деревянными окровавленными кольями в верхней части тропы было временно удалено, чтобы позволить столкнуть в след отступающим огромный валун. Отряд тылового охранения Жёлтых Ножей, прикрывавший своих отступающих товарищей, с круглыми от ужаса глазами вынужден был наблюдать неумолимо надвигающуюся на них смерть. Незнающий жалости камень смёл в пропасть, возможно, дюжину воинов заслона. А затем, подпрыгивая, устремился вниз по почти отвесному склону, и несколькими инами позже, набрав ужасающую энергию, этот кажущийся с этой высоты столь маленьким снаряд, ворвался в столпившихся у основания скалы Жёлтых Ножей, калеча и расшвыривая их в разные стороны. Ивосо, беспомощная в своих верёвках, с ужасом смотрела на Хси. Он не собирался разговаривать с ней. Камни были собраны в течение последних дней и принесены на вершину Скалы Советов. Девушки, конечно, не знали об этом, поскольку всё это время их держали связанными и с мешками на головах в тюремном вигваме. - Тропа - свободна, - сообщил Кувигнака. – Как Ты думаешь, они уйдут? - Нет, - ответил я. - А где солдаты? - поинтересовался он. - Они должны быть где-то поблизости, - предположил я. - Смотрите, - воскликнул Хси, указывая вниз. Одинокий всадник, Жёлтый Нож, в бричклауте и боевой раскраске, полном головном уборе из перьев херлита, направлял свою кайилу вверх по тропе. В некоторых местах уклон доходил до сорока пяти градусов и его кайила, царапала камень, поскальзывалась, прыгала, но продвигалась вверх по тропе. - Храбрый мужчина, - заметил Кувигнака. - Вероятно, ищет куп, - усмехнулся Хси. Наездник, высокий на своей кайиле, напевая заклинание, видимо считал ниже своего достоинства поднимать щит, проехал под нами. - Я узнал его, - заявил Кувигнака. - Это - один из военных вождей, что вёл дела с Ватонкой. - Ты прав, - кивнул я. Таких вождей было трое. Один уже погиб в первой попытке нападения. Махпиясапа не отдал приказ стрелять в мужчину. И дело не только в том, что он просто уважал его храбрость. Он разрешал мужчине разведать наши позиции. В данной ситуации, это могло бы оказаться эффективным. Мужчина остановил кайилу в нескольких ярдах от заграждения, и, осмотрев её ужасные окровавленные острия, не спеша, развернулся и отправился обратно. - Он действительно храбрый, - восхитился Кувигнака. - Он - военный вождь, - пожал плечами Хси. Мужчина остановил кайилу ниже нас. Он прекратил распевать своё заклинание и посмотрел вверх. Он увидел два столба, приблизительно на двадцать - двадцать пять футов выше его, и голых, привязанных красоток, которые украшали эти столбы. - Молчи, - приказал Хси Ивосо, - или Ты будешь убита. Ивосо соблюдала абсолютное молчание. Воины Кайил не дают праздных обещаний. Воин, смотрящий вверх, лишь мазнул взглядом по Блокету, но Ивосо он рассматривал гораздо дольше. Его лицо было абсолютно непроницаемо. Он медленно повернул кайилу, и возобновил свой спуск, снова затянув свою песнь. - Он разъярен. Это - превосходно!- воскликнул Хси, и, повернувшись к Ивосо, пояснил: - Они будут отчаянно биться, чтобы спасти тебя. Ивосо испуганно смотрела на него. - Но они не преуспеют в этом, - добавил он. Ивосо задёргалась в верёвках, но всё было бесполезно. - Теперь Ты можешь говорить, - разрешил Хси, наблюдая за движением вождя Жёлтых Ножей. Прекрасное, изящное тело Ивосо извивалось в верёвках. - Возможно, тебе стоит говорить сейчас, пока у тебя есть такая возможность, -усмехнулся Хси, - ведь позже, скорее всего, Ты должны будешь просить разрешение говорить, а если мужчины не пожелают дать его, то тебе придётся помалкивать. Ивосо в гневе смотрела на Хси. Её губы дрожали. Но она молчала. Она ещё раз дёрнулась, но это было тщетно, верёвки оказались крепче. Тогда она успокоилась и с высокомерным видом замерла у столба. - Они снова приближаются, - сообщил Кувигнака, - на сей раз в колонну по одному. Теперь они не будут толпиться на тропе. - Они опять не спешились. Похоже, они не сделали выводов из первого урока, -заметил я - Кахинтокапа отсчитает до пятидесяти, - сказал Хси. - Потом подаст сигнал. Мой расчёт и расчёт Кахинтокапы, около верхней точки тропы, около заграждения, совпали абсолютно. Когда первые пятьдесят всадников миновали выбранную точку тропы второе заграждение, также ощетинившееся кольями, было верёвками опущено, отсекая верхний участок тропы также эффективно как ворота. Первые пятьдесят всадников, ещё не понимая, что они уже оторваны от своих тылов, продолжили движение вверх. Жёлтые Ножи, оставшиеся ниже, в смятении остановились перед внезапно возникшим препятствием, напирающие сзади них, толкали первых вперед, на колья. Колонна начала удваиваться, затем набухать, и в результате несколько воинов, в очередной раз, были вытолкнуты с тропы и полетели вниз. Вторая баррикада была прикрыта залпом стрел, выпущенных из малых луков воинами Кайил, внезапно появившихся на верхнем краю обрыва. Тем временем лучники Кайилы, стреляющие из-за первого заграждения, то появляющиеся над баррикадой, то бьющие сквозь неё, проредили силы врага. Нахождение Жёлтых Ножей на спинах кайил на такой близкой дистанции окончательно лишало их всех преимуществ. И хотя они закрылись щитами, от расстреливающих их в упор из-за заграждения лучников Кайила, они попали под стрелы, летящие сверху, с края обрыва, выпущенные в них другими стрелками. Некоторые из спешенных мужчин, в панике пытаясь вырваться из ловушки, своим весом выдавили несколько животных и их наездников с тропы. Оставшиеся в живых, повернули кайил, и рванули вниз по тропе, но лишь, чтобы натолкнуться там на второе заграждение. Только одному мужчине, разогнавшемуся на нисходящем участке тропы, удалось заставить кайилу перепрыгнуть через колья. Ещё двое спешившихся, переползли через заграждение, больше никто не ушёл из ловушки. Тот, кто смог перепрыгнуть, был вторым военным вождём Жёлтых Ножей, тем самым, кто поднимался по тропе всего несколько ен раньше. У него было прекрасное, проворное животное. - Я не думаю, что теперь они снова попробуют наступать верхом, - заметил Кувигнака. - Я тоже так думаю, - поддержал я его. Предположение Кувигнаки, в конечном итоге оказалось верным. Приблизительно за ан, до полудня, мы увидели, что где-то три или четыре сотни Жёлтых Ножей ступили на тропу, на этот раз пешком, не торопясь, сохраняя силы. - Теперь вам конец! - сказал Ивосо. - Вам конец! В оборонительных порядках у нас было только около двухсот воинов. Это всё, что мы оказались в состоянии набрать среди кланов Кайила после сражения в летнем стойбище. Сомневаюсь, что камни окажутся столь же эффективны против пеших воинов. То же касалось и наших укреплений, которые конечно, будут препятствием для атаки, но едва окажутся непреодолимыми для пехоты врага. Жёлтые Ножи, как и все остальные краснокожие, отточенные поколениями межплеменных конфликтов в воинских умениях до совершенства, были превосходными воинами. Я не сомневался, что в бою один на один, они будут равными противниками Кайилам. Тонкий баланс между племенами не смог бы поддерживаться в течение нескольких поколений, не будь равенства сил и военных навыков. - Они уже минуют ваше нижнее заграждение! - радостно крикнула Ивосо. - Да, - отмахнулся Хси, зная, что мы и не собирались его защищать. - Их больше, чем вас, - ликовала Ивосо, - они возьмут штурмом ваше верхнее укрепление, уничтожат её защитников и придут сюда! - Маловероятно, что хотя бы один из них достигнет верха тропы, - усмехнулся Хси. - Что Ты имеешь в виду? Что Вы делаете? – закричала она, изо всех сил пытаясь узнать, что происходит позади неё, но из-за столба и её шейных верёвок, сделать это получалось не так чтобы хорошо. Из вигвамов близ края обрыва мужчин снова подтягивали волокуши, на этот раз гружёные связками сотен стрел. Большинство из этих стрел были весьма топорной работы, многие не имели даже наконечников и представляли собой немногим больше, чем неоперённые заостренные палки. Но всё же, выпущенные с силой малых упругих луков краснокожих в упор, они, также, представляли серьёзную опасность. Многие дни воины, женщины и дети делали их. - Тебе не стоит думать только с точки зрения количества, Ивосо, - сказал я, -подумай, также, о плотности огня. Она пораженно смотрела на одну из огромных связок стрел, проносимых мимо неё. - Иногда, между десятью мужчинами, с одной стрелой у каждого, и одним мужчиной с десятью стрелами стоит выбрать последнего, - объяснил я. Хси и Кувигнака уже укладывали стрелы на тетивы своих луков. - Эта стратегия когда-то использовалась, людьми, назвавшими себя Парфяне против генерала по имени Красс, - поведал я, озадаченно смотревшей на меня Ивосо. - Это было давно, и это было даже в не Прериях, - усмехнулся я. - Пли! – раздалась команда Махпиясапы.
Ливень стрел обрушился с высоты обрыва. В считанные мгновения щиты Жёлтых Ножей оказались утыканными стрелами. Ответный огонь, перед лицом такого неумолимого потока летящего дерева, был практически невероятен. Маленькие щиты Жёлтых Ножей, также, не предоставляли им надёжной защиты. Они же не были большими, овальными щитами Турии, или большими круглыми щитами, характерными для гореанской пехоты на севере, за которым воин мог бы присесть, надеясь на быстрое окончание ураганного обстрела. У пришедших в этот раз Жёлтых Ножей, не заняло много времени, на то чтобы понять, что они попали не под обычный быстро превращающийся дождь стрел, а под нечто незнакомое им, нечто беспрецедентное для их опыта. Разумеется, к настоящему времени, обычные колчаны были бы опустошены дюжину раз. Наконец один не выдержал и побежал, увлечённые им, рванули ещё двое, решивших, что пора спасаться бегством. Таким образом, колонна Жёлтых Ножей внезапно сломалась, и тропа оказалась запружена людьми, ищущими спасения. Они стали легкими мишенями. - Ты видишь Жёлтых Ножей? – весело поинтересовался Хси у Ивосо. - Они бегут как урты. Девушка отвела от него взгляд, он же, наоборот, принялся пристально рассматривать её. - Что Ты делаешь? – спросила она. - Рассматриваю тебя. Внимательно. - Пожалуйста, не надо этого делать, - попросила она. - Ты довольно симпатична, для Жёлтого Ножа, - отметил парень. Она сердито вскинула голову. - А вот мне интересно, стала бы Ты хорошей рабыней, - размышлял он. - Нет! – заявила она. - А ещё мне интересно, будешь ли Ты интересной для меня, - задумался он. - Никогда, - воскликнула она. - Я никогда не стану твоей рабыней! Я лучше умру! - Появились солдаты, - объявил Кувигнака, указывая на равнину. - Да. Несомненно, они задержали свое прибытие, предполагая, что к настоящему времени Жёлтые Ножи уже закончат свои дела здесь, - заметил я. Хси присоединился к нам на краю обрыва. - Ты отвратителен! - кричала Ивосо на Хси. – Ни одна женщина не будет любить тебя! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! - Как думаешь, что Жёлтые Ножи будут делать дальше? – поинтересовался моим мнением Кувигнаку. - Думаю, что они разобьют лагерь, осадив нас здесь, - предположил я. - Я думаю так же, - кивнул Хси. - Я лучше умру, чем я буду твоей рабыней, - рыдая, кричала Ивосо, обращаясь к Хси. - Я лучше умру! - Вон там, - показал я, - Альфред и его офицеры. Несомненно, они сейчас получают полные доклады. - Ты видишь какие-либо признаки монстров? - спросил Кувигнака. - Вероятно, они позади колонны, - предположил я. – Эффект от их внезапного появления для Жёлтых Ножей, вероятно, будет более существенным. - А возможно, что их командир, может предпочесть держать их в резерве, -добавил Хси. - И это верно, - согласился я. - Но возможно, что они не с колонной, - заметил Кувигнака. - Возможно, и такое, - не стал спорить я. - Я ненавижу тебя! - надрывалась Ивосо. - Смотрите, - сказал я. - Вижу, - кивнул Кувигнака. - Я ненавижу тебя! - визжала Ивосо. - Я ненавижу тебя! - А ну тихо, женщина, - рявкнул Хси. - У нас нет сейчас времени на тебя. - Они собираются на разведку, - сделал вывод я. - Давно нужно было это быть сделать. Альфред со своими офицерами, и несколькими Жёлтыми Ножами, не торопясь поехал на юг. - Теперь они хорошо исследуют наши позиции, - заметил Кувигнака. Я кивнул. Через некоторое время всадники повернули в восточном направлении и начали обходить наши позиции по кругу. Альфред, был прекрасным командиром, думаю, он всё изучит с большой тщательностью. - Жёлтые Ножи понесли большие потери, - сказал Хси. - Я боюсь, что они могут уйти. - Я так не думаю, - успокоил я краснокожего. - Солдаты уже здесь. Кроме того, мы не должны недооценивать их веру в тех монстров. - Я самого начала не понимал. В чём ценность ловушки, из который тот, кто в неё пойман, может легко уйти? – признался мне Хси. - Без других, мы не сможем захлопнуть ловушку, - заметил Кувигнака. - Но они, могут и не прийти, - нахмурился Хси. - Это верно, - признал Кувигнака. - О чём Вы там говорите? - спросила Ивосо. - Мы не ловушка, - объяснил я, повернувшись к ней лицом. - Мы - приманка. - Я не понимаю, - растерялась она. Хси подошёл, и встал вплотную к Ивосо. Его руки были скрещены на груди. Девушка испуганно прижалась к столбу. - Ты - Жёлтый Нож. Как Ты думаешь, твои соплеменники уйдут? – спросил он. - Я не знаю. - Если они уйдут, Ты можешь оставить всякую надежду на спасение, - предупредил он, задрожавшую девушку. - Тогда придётся решать, что с тобой делать, - задумался он. - И что было бы сделано со мной в этом случае? – испуганно спросила она. - Ты довольно симпатична, - заметил он. - Нет, - дёрнулась она, - только не это! - Возможно, - протянул он, ощупывая взглядом её фигуру. - Не смотрите на меня так! – крикнула она. - Я - свободная женщина! Его глаза изучали её внимательно и оценивающе. Она дёргалась в верёвках, беспомощная и неспособная как-либо воспрепятствовать такому откровенному любопытству. - Пожалуйста, - простонала она. - Твоё тело кажется весьма подходящим для рабыни, - наконец сделал вывод Хси. - Я никогда не буду рабыней! – крикнула Ивосо. - Я никогда не буду рабыней мужчины! - А я считаю, что такая женщина должна быть рабыней, - усмехнулся парень. - Возможно, - поддакнул Кувигнака. - Никогда! - закричала Ивосо. - Посмотри, как красиво она извивается в верёвках, - отметил Хси. - Как рабыня, - признал Кувигнака. - Возможно, она могла бы быть найдена интересной каким-нибудь низменным мужчиной, - ухмыльнулся Хси. - Возможно, - поддержал Кувигнака. Ивосо в ярости сверкала глазами, понимая, что они подслушали её беседу с Блокету в вигваме. - Разве Ты не думаешь, что стала бы хорошей рабыней? – поинтересовался Хси у неё. - Нет, нет! – зло прошипела Ивосо. - Возможно, Ты и права, - вдруг согласился Хси. Теперь она смотрела на него пораженно и растерянно. - Ты, скорее всего, стала бы никудышной рабыней Задохнувшись от возмущения, девушка даже потеряла дар речи. - Да, - кивнул он. - Да если бы я только захотела, то могла бы стать превосходной рабыней, -наконец смогла выговорить она. - Очень сомневаюсь относительно этого, - усмехнулся он. - Почему? - Так ведь Ты холодна, как свободная женщина, - объяснил он смеясь. - Но ведь если бы меня сделали рабыней, то я бы не была холодной. Я не смогла бы быть холодной. Мне бы этого не разрешили, - напомнила Ивосо. - Я сомневаюсь, что какой-либо мужчина нашёл бы тебя интересной, - заявил Хси. - Это не правда, - возмутилась она. - Мужчины нашли бы меня интересной. Они стремились бы купить меня, я могла бы стоить много кайил. - Да-а-а? – едко протянул Хси. - Ты сам, всего несколько моментов назад, - торжествующе напомнила она, -задавался вопросом, не мог бы Ты заинтересоваться мной! - Да неужели? – фальшиво удивился он. - Да! - Но я же, только задавался вопросом, - припомнил Хси. - Ты только представь меня своей рабыней, - бросила вызов Ивосо. - Разве Ты не заинтересуешься мной? - Возможно, - уклончиво ответил Хси. - У твоих ног, умоляющей о прикосновении и возможность ублажить тебя. - Интересное было бы зрелище, - допустил Хси. - Смотри! - А Ты хотела бы быть моей рабыней? - поинтересовался Хси. - Ты обманул меня, заставляя меня говорить это! - внезапно поняла она. - Ты отвратителен. Ни одна женщина не сможет любить тебя. - Ну так, хотела бы Ты быть моей рабыней? – не отставал он. - Нет! - На самом деле? - Никогда! Я никогда не буду твоей рабыней! Я лучше умру! Он протянул руки её щеке. - Не трогай меня! – прошипела она, пытаясь отстраниться. - Прежде, у меня не было времени на тебя. Возможно, теперь, оно у меня появилось, - ухмыльнулся Хси. - Не трогай меня! – заверещала девушка. Рука парня замерла всего в дюйме от её лица. Она отвернула голову, насколько позволяли верёвки, крепко зажмурила глаза, и напряглась. Хси легонько коснулся её щеки, и девушка вздрогнула всем телом. Это дрожь, возникшая внезапно, прокатилась от головы до её пальцев ног. Шокированная, она открыла глаза, и бешено уставилась на Хси. Последовал злобный плевок в обезображенное лицо парня. Сама испугавшись своего чудовищного порыва, она отпрянула к столбу и попыталась сжаться, ожидая реакции оскорблённого мужчины. - А теперь, слижи плевок с моего лица, и проглоти это, - слишком спокойно приказал Хси. - Да, мой похититель, - тонким голоском пролепетала она, принялась аккуратно и тщательно вылизывать лицо Хси, и, как было приказано, глотала. - Пора покормить женщин, - напомнил Хси, по окончании процедуры. Кувигнака принёс из соседнего вигвама немного пеммикана и маленький бурдюк с водой. - Ты просишь еды, рабыня? - спросил он Блокету. Она умоляюще смотрела на него, отлично понимая, что если она не попросит, то и не получит пищу. - Да, Господин, - наконец произнесла она, и юноша, чтобы сэкономить время, затолкнул сразу весь положенный кусок пеммикана ей в рот. - Жуй и глотай, рабыня, - скомандовал он. Блокету повиновалась. - Ты просишь напоить тебя, рабыня? - спросил Кувигнака. - Да, Господин, - уже быстрее ответила она, и он сунул ей сосок бурдюка. - Просишь ли Ты дать тебе еды, Свободная Женщина? - спросил Хси. - Да, мой похититель, - кротко попросила Ивосо, и у неё во рту оказался приличный кусок пеммикана. - Жуй и глотай, Свободная Женщина, - велел он. Ивосо повиновалось. - Ты просишь напиться, Свободная Женщина. - Да, мой похититель, - прошептала Ивосо. - Теперь Вы можете поблагодарить нас за нашу еду и питье, - сказал он, через мгновение после того, как убрал бурдюк от губ Ивосо. - Спасибо за мою еду и питье, Господин, - сказала Блокету Кувигнаке. - Спасибо за мою еду и питье, мой похититель, - сказала Ивосо Хси. Если, при таких обстоятельствах, благодарность девушки не сочтут достаточно искренней или приятной, то неизвестно, когда или если вообще она будет питаться снова. Мы сидели со скрещенными ногами на краю откоса, и, поделив остаток пеммикана и воды между собой, наслаждались обедом. - Как Ты думаешь, Жёлтые Ножи нападут сегодня снова? - спросил Кувигнака. - Я так не думаю, - ответил я. Время от времени я оглядывался на Ивосо. Казалось, что она не могла оторвать взгляда от Хси. Я заметил, как она задрожала от его прикосновения. Именно им она оказалась так эффективно укрощена у столба. Я видел, что она уже была его рабыней. Вот только, знала ли она сама всё это? - Вон бледнолицый офицер появился, - отметил Кувигнака. – Очевидно, он закончил свой объезд наших позиций. Вдали и значительно ниже нас, мы видели Альфреда, и его соратников, возвращающихся в стойбище Жёлтых Ножей. - Как думаешь, он нашёл слабости в нашей обороне? - поинтересовался юноша. - Он решит, что нашёл, - усмехнулся я. Я сам, с близкого расстояния и будучи безнаказанным, ранее осматривал наши позиции. Я также осмотрел их и дальней дистанции, с предполагаемой точки зрения врага, с равнины. Глядя с поверхности прерий определенные особенности, расколы и трещины, неровности на склоне скалы, казалось бы, являлись слабостями. Вот только на самом деле они таковыми не были. - Будем надеяться, что он ошибается, - сказал Кувигнака. - Кроме главной тропы, нет иного лёгкого маршрута, ни даже узкой тропинки к вершине Скалы Советов, - напомнил я. - Если потребуется, мужчины пройдут без тропы, - сказал Хси. - Да, но я думаю, что наши враги сочтут это трудным, дорогостоящим и опасным, особенно перед лицом решительной обороны, - ответил я. Мы наблюдали солнце, начинающее уходить с западной части прерии. Запахи костров стойбища Жёлтых Ножей долетели до нас. - Мой похититель, - шёпотом позвала Ивосо. - Да, - отозвался Хси. - Я страдаю от боли, - пожаловалась она. – Всё моё тело болит. - Ты просишь, как пленница быть освобожденной от столба? - уточнил Хси. - Да, мой похититель. - Ты просишь об этом, как покорная пленница? - Пожалуйста, не заставляйте меня так попросить! Он отвернулся и снова принялся рассматривать равнину под нами. - Да, я так попрошу этого! Я прошу этого как покорная пленница! – в отчаянии закричала девушка. Мы встали и обернулись, рассматривая девушек. Ивосо умоляюще смотрела на Хси. - Гордая Ивосо хорошо выглядит одетой в смирение, - заметил Хси. - Да, тем более, что это - всё, во что она одета, - улыбнулся Кувигнака. Ивосо, столь же нагая как её рабыня, отвела взгляд в сторону. - Принеси их мешки, - попросил меня Хси. - Сейчас, - отозвался я, уходя к вигвамам. Вскоре я вернулся с мешками. В тюремный вигвам, девушки возвратятся с ними на головах. Я освободил шеи Блокету и Ивосо от столбов. - Вы сказали, что я должна быть осуждена сегодня, - напомнила Ивосо, - но Вы оказались неправы. Я не была осуждена. - Это благодаря Жёлтым Ножам, - объяснил Хси. - Мы надеялись, что к настоящему времени наш суд уже будет завершён, но не получилось. - В таком случае, когда меня будут судить? – пренебрежительно спросила она, как если бы её это мало интересовало. - Вначале мы покончим со всеми делами, связанными со сражением, - пояснил он. -Потом, когда Ты будешь полностью в нашей власти, когда Ты будешь нашей без всякой надежды на спасение, когда Ты будешь нашей полностью, чтобы мы могли сделать с тобой, всё что нам понравится, тогда и затем только, состоится суд. Её глаза расширились от страха. Затем я натянул мешок на её голову и завязал под подбородком. Точно так же я поступил и с Блокету. Руки, освобождённые от столба, были связаны впереди концами общей привязи. Полностью освободив их от столбов, я подготовился увести их в тюремный вигвам. - Свяжи их хорошенько, - приказал Хси. - Будет сделано, - ответил я. - Утром, приведёшь их снова, и привяжешь точно так же, как сегодня, у этих столбов, - напомнил он. - Сделаю, - пообещал я, и повёл ослеплённых и спотыкающихся девушек на общей привязи в тюремный вигвам. Через некоторое время, после того, как я привязал запястья девушек к их щиколоткам в тюремном вигваме, я возвратился к краю обрыва. - Следующее нападение, скорее всего, произойдет на рассвете, - предположил Хси. - Нет, - не согласился я. - Когда же, тогда? – удивлённо спросил Хси. - Сегодня ночью. - Солдаты? – попробовал угадать Кувигнаку. - Да, - кивнул я. 45. Что произошло ночью на Скале Советов Почувствовав руку Кувигнаки осторожно коснувшуюся моего плеча, и я открыл глаза. - Первые, почти у вершины, - доложил он. Я сел и сказал: - Мы позволим некоторым из них добраться до вершины, это может поощрить других. Вот тогда мы их и поприветствуем. Хси уже бодрствовал, и стоял поблизости, с копьём в руке. Ночь была облачной и тёмной. Я не завидовал солдатам. Задние склоны Скалы Советов чрезвычайно опасны даже при дневном свете. Наш путь лежал мимо вигвамов, через плоскую вершину нашей крепости. Наши порядки уже ожидали на месте. - Не петь заклинаний. Всем соблюдать тишину, - шёпотом предупредил Хси. Мы оставили оружие у вигвамов, и, опустившись на четвереньки, а подобравшись к краю ближе и на живот, поползли на разведку. Некоторое время мы держались у края скалы, и лишь услышав тихие скребущие звуки, поползли назад. - Восхождение по этому склону скалы чрезвычайно опасно, - заметил я. – К тому же, эти мужчины – кавалеристы, не привыкшие к подобным задачам. Конечно, некоторые, должны были упасть. - Мы не слышали криков или воплей, - сказал Кувигнака. - Таковые, конечно, привели бы нас в готовность, и им не стоило бы ожидать застать нас врасплох, - добавил Хси. - Их план, конечно, смелый, - похвалил Кувигнака. – В обычной ситуации, мы не ожидали бы нападение ночью, и уж конечно не с этого направления. - Интересно то, что не было никаких криков, - заметил я. - Возможно, они - все опытные скалолазы, - предположил Хси. - Это маловероятно, - отмахнулся я. - Давайте спрячемся под шкурами кайилиаука около края, - предложил Хси. - Тогда мы сможем резать им горло, одному за другим, ведь они поднимаются цепочкой. - Эти мужчины - профессиональные военные, - предупредил я. – Наверняка по цепи передаются команды. Если определенные сигналы о свободном проходе не будут переданы, то на этот счёт может быть заранее переданный приказ на отход. Я хочу, чтобы такие сигналы были переданы. Вот тогда мы и нападём. - И таким образом, большее число солдат должно быть поймано в ловушку, на краю скалы, - кровожадно усмехнулся Хси. - Я так планировал, - объяснил я. - Хорошо, - сказал Хси. - Но всё же, странно, - заметил я, - что ни один, кажется, не упал. - А что если это - хитрость, - предположил Кувигнака. - Вдруг, настоящее нападение должно произойти в другом месте. - Я так не думаю. В любом случае Махпиясапа и Кахинтокапа держат посты на главной тропе, и мы расставили наблюдателей с небольшими интервалами по всему периметру. - Первый достиг вершины, - прошептал Хси. - Вижу, - так же шёпотом отозвался я, контролируя темное пятно во мгле, которое двигалось. Затем пятно замерло. - Есть ещё один, - заметил Кувигнака. - Да. Ждём, - шепнул я. Здесь надо отметить, что нам требовалось позволить достаточному количеству врагов достигнуть поверхности, чтобы убедить их, что подготовка атаки не обнаружена, и чтобы они передали приказ на продолжение подъёма остальным. Но, в то же время, следовало не допустить накопления на плацдарме достаточно противников, для того чтобы они могли эффективно оборонять позицию, и позволить остальным скалолазам закончить свой подъем. - Теперь? – нетерпеливо спросил Хси. - Нет. В наших боевых порядках было пятьдесят воинов. Соответственно, я решил, что мы могли бы позволить двадцати пяти солдатам достигнуть вершины. Это должно быть количеством, достаточно большим для противника, чтобы почувствовать себя уверенно, и всё же достаточно малым, я надеялся, чтобы мы могли победить эффективно и решительно. - Сейчас? - спросил Кувигнака, сжимая копьё. - Ждём. Мы наблюдали, как тёмные пятна одно за другим вырастают на краю склона. - Теперь? – не выдержал Хси. - Нет. - Пора? – опять спросил Хси. - Да. Пора! – крикнул я. И воины Кайила, как сорвавшиеся с привязи слины, рванулись к краю платформы. Они рубили, кололи, резали! Всё дело заняло очень малое время. Я держался немного позади. Не хотелось бы, быть убитым по ошибке в темноте. Всё же я был белым. Но, через какие-то мгновения, сам того не ожидая, я уже стоял около выступа. Склон скалы терялся во мраке. Было невозможно различить, что там могло быть врагом, а что было просто камнем, или тенью. Я отпрянул и перехватил копьё, направленное в меня. - Татанкаса! - крикнул мужчина, с удивлением и облегчением одновременно, а моя одежда внезапно оказалась пропитанной холодным потом. Я выпустил копьё. Солдаты, насколько я мог разглядеть, в основном, были сброшены с платформы. От вигвамов принесли луки и стрелы, и краснокожие принялись безнаказанно расстреливать тени. Не раз, я видел, как ниже меня, на склоне, тёмное пятно отделялось и затем безмолвно исчезало во мраке. - Факел! – крикнул я. – зажигайте хворост! В выступ около меня вцепилась чья-то рука. Я увидел под собой искажённое злобой лицо. Хси ткнул вниз копьём, и мужчина резко откинулся назад, и улетел вниз в темноту. Тайна молчаливости скалолазов, кстати, разрешилась. Мужчины завязали себе рты. Я мог только догадываться, сколько их упало в темноте, штурмуя предательский, ужасный подъем. Факел, наконец, принесли. Им мы подожгли большие вязанки хвороста на верёвках, подготовленные заранее. Они полетели вниз, превращаясь в фонари освещающие склон. Я снова заглянул через край вниз. Множество мужчин, теперь освещенных и хорошо видимых, как насекомые облепили скалу. Защищаться они не могли. Всё что они могли, это держаться на месте. Лучники Кайила теперь без труда выбирали себе цели. Некоторые наёмники, в ужасе, теряли сцепление со скалой. Другие, испуганные, оставались, там, где были, чтобы умереть от стрел. Большинство начало, торопливо пытаться спускаться. Многие из них упали. Некоторые мужчины сами отпускали руки, надеясь, что риск скатиться вниз по склону будет меньше, чем от знакомства со стрелами Кайил. - Скольких мы уничтожили? - поинтересовался Кувигнаку. Я задумчиво посмотрел вниз. В темноте я не мог разглядеть подножия горы. - Я не знаю, - пожал я плечами. - Но многих? – не отставал Кувигнака. - Да. Многих. 46. Второй день сражения - Я слышала шум этой ночью, и крики, - сказала Ивосо, опять стоя у столба. - Ох-х-х! – захрипела она, когда я подтянул её шейную верёвку. Теперь она снова была связана так же, как и в предыдущий день, беспомощно о безжалостно туго, как пожелал Хси. Всё происходило незадолго до рассвета. Блокету уже стояла у столба, привязанная и нагая. - Было дело, - безразлично ответил я. – Тебя это не касается. Ивосо коротко и бесполезно подёргалась в её путах, и я поджал их ещё. - Я обязательно должна быть выставлена подобным образом? – возмущённо спросила она. - Да. Хси, твой похититель, считает это забавным. Онаопять задёргалась, сердито и беспомощно. - А, кроме того, он думает, что тебе могло бы быть интересно, понаблюдать за развитием сражения, особенно потому, что Ты вряд ли останешься не затронута его результатом. Она испуганно посмотрела на меня. - Ну и конечно, твоё присутствие здесь, привязанной голой к столбу, привязанной как рабыня, рассматривается как стимул для Жёлтых Ножей. - Кажется, вы используете меня в своих целях самыми разными способами, -сказала она с горечью. - Вы - пленница, - напомнил я. – Так что вполне естественно, что тебя используют, в целях твоих похитителей. - Вы используете меня, так же беззаботно и нагло, как рабыню! – возмутилась Ивосо. - Да, - признал я, с усмешкой посмотрев на привязанную девушку, - можно сказать и так. Она отвела взгляд. - Я хотел бы дать совет, - обратился я к гордо отвернувшейся девчонке. – Произошедшее вчера, возможно, было ближе тебе, чем Ты сама можешь представить. Теперь она смотрела на меня. - Это имеет отношение к твоему выживанию, моя гордая хорошенькая Ивосо, -пояснил я, удивлённой девушке. - Хси - твой похититель, и он не относится к терпеливым мужчинам. Я думаю, что тебе стоит выказывать ему, полное уважение и повиноваться ему с абсолютным совершенством. Судя по её взгляду, она явно рассердилась. - Ты меня понимаешь? – спросил я. - Да, - ответила она резко, и я отвернулся, чтобы посмотреть на лагерь наших врагов. - Почти, как если бы я была рабыней! – наконец, зло уточнила Ивосо. - Да, почти, как если бы Ты была рабыней. - Никогда! – крикнула она. - Это уж как тебе угодно, Леди Ивосо, - пожал я плечами, продолжал осматривать лагерь Жёлтых Ножей, чуть в стороне я смог разглядеть, их пасущихся кайил. - Вчера, я была слаба! Но сегодня этого не повторится! - Плеть, часто помогает быстро рассеивать такие иллюзии женского сознания, -спокойно предупредил я, замолчавшую девушку. – Тебя когда-нибудь пороли плетью, Леди Ивосо? - Нет, - дрогнувшим голосом ответила она. - Жёлтые Ножи начинают скапливаться у начала тропы, - сообщил Кувигнака, подходя ко мне. - Кажется, это будет их генеральным наступлением, - заметил Хси, присоединяясь к нам. - И на сей раз они покончат с вами! - крикнула Ивосо. - Ивосо, кажется, находится в хорошем расположении духа сегодня, - посмотрел на неё Кувигнака. - Она находится в прекрасном расположении духа, - поправил я. - Сегодня вечером я буду среди своих людей, в безопасности! - заявила Ивосо - Что они там несут? – поинтересовался Хси, присматриваясь к действиям наших противников. - Это похоже на большие щиты, - отметил я, - вероятно, сделанные из веток и кожи. Такие приспособления, мрачно размышлял я, задержат или отвернут большинство стрел выпущенных из луков краснокожих. Их малая начальная скорость стрел, не критичная при стрельбе в упор со спины мчащейся кайилы, приводила к недостатку пробивной силы, естественно, по сравнению с более тяжелым оружием. По этому параметру малые луки уступали не только крестьянскому луку, самому мощному метательному оружию Гора, но даже обычному, заряжаемому вручную арбалету. - Среди них есть солдаты, - указал я. - Да, - кивнул Хси. - Ты видишь какие-нибудь признаки животных? – спросил я. - Пока нет, - ответил Хси. - Освободите меня. Там есть солдаты. Освободите меня, и попросите мира. Просите разрешения сдаться. Некоторых из Вас могут оставить в живых, - не унималась Ивосо. - Там недостаточно солдат, чтобы управлять Жёлтыми Ножами, - заметил Кувигнака. - И я сомневаюсь в этом, - согласился я. – Похоже, что либо солдаты, либо звери, прибывшие издалека, понеся такие потери, очень заинтересованы в пленных. Безусловно, вне таких соображений, судьба пленника в Прериях весьма печальна, конечно, если они не были женщинами, которые становились излюбленными призами подходящим для беспомощного рабства. - Сдавайтесь! - кричала Ивосо. - Сдавайтесь! - Что это сегодня случилось с Ивосо? - удивился Хси. - Я не думаю, что она предала себя или свои чувства, - постарался пояснить я. -- Скорее мне кажется, что вчера она была вынуждена посмотреть в себя, и там она обнаружила нечто, что напугало её. И теперь она пытается бороться с этим. Она, компенсируя вчерашнее, не желая принять это потрясение, это тревожащее проникновение в суть самой себя, пытается восстановить былое самоуважение, пытается изобразить явное неповиновение. - Что Ты сказал? – не поняла Ивосо. - Она думает, что вчера была слаба, и что сегодня этого не повторится. - Интересно, - сказал Хси, и, подойдя к Ивосо, спросил: - Ты, правда, думаешь, что Ты сильна? - Да! – с вызовом ответила она. - Ты ошибаешься, - заверил он её. - Они уже заходят на тропу, - сообщил Кувигнака. Жёлтые Ножи, в количестве от четырёх до пяти сотен, при поддержке приблизительно пятидесяти солдат начали подниматься по тропе. Они продвигались медленно, сохраняя силы. Некоторые из них заняли позицию напротив нас. Другие, держа щиты над собой, продвигались под их прикрытием. Не было сомнений, что их главная сила достигнет заграждения у вершины практически без потерь. Я посмотрел на верёвки с небольшими промежутками разбросанные вдоль края обрыва. Можно не сомневаться, что скоро станет понята их полезность. - На западе, прерии кажутся чистыми, - отметил я. - Да, - хмуро отозвался Кувигнака. - Они преодолевают первое препятствие, - наблюдал Хси. Это, было нижнее заграждение, первое встреченное в подъеме. Против всадников оно сработало великолепно, но сейчас, незащищенное, оно не оказалось серьезным препятствием для пеших воинов. Наши порядки, из приблизительно двухсот мужчин были разделены на пять групп. Две из них по сорок человек в каждой, были размещены около заграждения у вершины. Одна из этих групп, под командой самого Махпиясапы, была резервной. Учитывая узость тропы, всего лишь несколько человек могли эффективно удерживать баррикаду против намного большего числа нападающих, ибо численное превосходство сводилось на нет самой природой местности. Вторая группа около вершины, удерживаемая в резерве, по мере необходимости должна была поддерживать контингент у укрепления. Это была, ещё и наша ударная сила. Было ещё три других группы приблизительно по сорок человек в каждой. У них было бы своё разнообразное назначение. Жёлтые Ножи вместе с солдатами, под прикрытием их больших щитов, двигались мимо нашей позиции, в направлении вершины. Через некоторое время, раздался боевой клич, и враги помчались к заграждению. - Воины Махпиясапы держатся, - отметил Хси. Я кивнул. Они, конечно, были бы в состоянии делать это, по крайней мере, какое-то время. - Кажется, враги теперь находятся в том положении, которое мы и запланировали, - сказал я. – И как мы ожидали, их внимание полностью сконцентрировано на нашем укреплении. - Ивосо может крикнуть, - напомнил Кувигнака. - Я не думаю, что они могли бы услышать её. Здесь слишком шумно. Они полностью увлечены своим штурмом заграждения, - отмахнулся я. - Тем не менее, это - риск, который я не хочу брать на себя, - заявил Хси. - Ты собираешься перерезать ей горло? - заинтересовался Кувигнаку. Ивосо испуганно прижалась к столбу. - Разве можно позволить ей так, легко избежать суда Кайил? – удивился Хси. - Нет, - согласился Кувигнака, тяжёлым взглядом упёршись в связанную дрожащую Ивосо. - Кляп, если будет замечен, может насторожить внимательных Жёлтых Ножей, -предупредил Кувигнака. - Открой рот, Ивосо, - приказал Хси. – Широко! Он наклонился и поднял небольшой камень, около дюйма диаметром, и положил его в рот Ивосо. - Закрой рот, - велел он. Она подчинилась. - Ты хочешь сохранить язык? – поинтересовался он. Она закивала, напуганная его словами. - Когда мы вернёмся, если этого камня не будет в твоём рту, то язык я тебе отрежу. Ты поняла? Она кивала, в ужасе от такой перспективы. Хси, Кувигнака и я торопливо покинули край обрыва, и присоединились к другим, уже ожидавшим нас приблизительно в трехстах футах левее. Хси поднял и резко опустил руку. Все сорок человек его команды, включая меня и Кувигнаку, по верёвкам спустились с края обрыва, поддерживаемые четвёртой группой, под командой Кахинтокапы, пошли вниз на тропу под нами. Мы спускались стремительно, внезапно упали на головы Жёлтых Ножей. Поражённые глаза, смотрели на нас через плечи. Мужчины, пытающиеся убежать от нас, устремились вперёд, толкая своих товарищей к баррикаде, заставляя некоторых терять опору и падать с тропы. В возникшей давке врагам было трудно развернуться к нам лицом и сражаться. Их большие щиты были сломаны и сброшены. Но вскоре Жёлтым Ножам, уже в достаточных количествах удалось повернуть и начать противостоять нам. - Отходим! – крикнул Хси. Мы ушли так же стремительно, как и появились. Воодушевлённые, Жёлтые Ножи промчались вниз по тропе уже после нас. Противники ушли даже от заграждения, чтобы присоединиться к преследованию. При нашем отходе, пятая группа, приблизительно в пятидесяти ярдах позади нас, спустилась с обрыва. Командовал ей воин из клана Напоктан по имени Вайейека. Они несли копья, привязанные за их спинами. Как только мы оказались среди них, они сбросили свои копья, упирая их тупым концом в землю на манер пик на тропе. Преследовавшие Жёлтые Ножи, подпираемые сзади, неспособные остановиться, сами насадили себя на эти копья. Теперь нас стало восемьдесят человек, копейщиков и отряд Хси, занявших оборонительную позицию. Это не трудно было сделать, учитывая узость тропы в этом месте. Палицы, щиты и ножи столкнулись на маленьком пятачке. В это же самое время через заграждение, позабытое врагами, хлынул наш второй отряд, что до сих пор был в резерве. Он ударил в спину Жёлтым Ножам непосредственно на тропе. В результате большинство воинов противника окруженных нами с фронта и с тыла, а по бокам обрывом и скалой, вынуждены были остаться бездействующим. Вот в эту пойманную в ловушку массу, не защищённую более большими щитами, беспорядочную и растерянную, вонзились сотни стрел. Их пускали воины нашего последнего отряда, внезапно появившиеся наверху обрыва, те самые, что обеспечивали наш спуск на верёвках. Ими командовал Кахинтокапа, лидер Наездников Жёлтой Кайилы. Среди лучников этого отряда стоит упомянуть белокурого парня, того, кто взял имя Кайилы Вайухахака – «Тот, Кто Обладает Многим», когда-то бывший Ваниямпи. Многие из Жёлтых Ножей и белых наёмников, вместо того, чтобы стоять перед этим опустошительным обстрелом, сами спрыгивали с тропы, предпочитая испытать судьбу, скользя вниз и обдираясь на каменном склоне скалы. Некоторые, возможно, выжили. Вскоре наши отряды, Хси и Вайейеки встретились с наступавшими от заграждения. Жёлтые Ножи и солдаты были либо перебиты, либо сброшены с тропы. Радостный Кувигнака обнимался с вожаком отряда пришедшего сверху. Кстати вожака той группы звали Кэнкой. Я просмотрел через край тропы. Ниже на склоне были во множестве разбросаны тела. Некоторые застряли среди скал. Другие упали на более низкие участки тропы. Были даже такие, кто, скользя и кувыркаясь, докатился до травы у подножия. - Жёлтые Ножи на кайилах, приближаются к нижнему заграждению! – предупреждающе крикнул сверху Кахинтокапа. Сверху у нам сразу же прилетели верёвки, по которым мы, забросив за спину наше оружие и щиты, быстро поднялись на высоту обрыва. К тому времени, когда отряд Жёлтых Ножей, спешившись, сбросил с дороги нижнюю преграду, и повторно уселся на своих животных, мы уже были в безопасности. Некоторые из них проехали ещё немного по тропе, но под нашим ленивым обстрелом и они предпочли уйти. Много Жёлтых Ножей осталось сегодня на тропе. Одного из них я узнал. Именно он был вторым из военных вождей из нашего летнего стойбища. Больше он не споёт своих заклинаний. Воины Кайил, смеялись и шутили, поздравляли друг друга, хвастались скальпами убитых врагов. В Прериях конфликты происходят, как правило с периодичностью раз в три месяца, так что возможность добыть скальп выпадает не так часто. - Открой рот, - приказал Хси Ивосо, и на ладонь краснокожего выпал влажный от слюней девушки камень. 47. Третий день сражения - Я так думаю, что сегодня они к нам пожалуют к полудню, - прикинул Кувигнака. Шёл третий день осады Скалы Советов. Вчера после полудня мы видели разведчика Киниямпи. А ночью мы разожгли большой костёр, хворост для которого был заготовлен заранее. Этот костёр служил нам маяком, днём мы планировали использовать его, чтобы пускать дым, ночью его пламя, было бы заметно по всей равнине на много пасангов. - Жёлтые Ножи, оторванные от их ресурсов, должны были уйти после поражений первого дня, - заметил Хси. - Мне очень сомнительно, что дисциплина поддерживаемая солдатами и теми животными может долго поддерживаться среди них. - Зато, у них теперь будет поддержка Киниямпи, - сказал я. - Во всяком случае, вчера появились разведчики Летунов. - Для того чтобы снова подойти к нашему укреплению, им понадобится нечто большее чем Киниямпи, - усмехнулся Хси. - Значит, Ты ожидаешь, ещё одно главное наступление. - И оно будет самым решительным из всех, - мрачно заметил Хси. - И кто будет его ударной силой? - поинтересовался Кувигнака. - Монстры, конечно, - ответил я. - Да, - согласился Хси. - Уже - почти полдень, - посмотрев вверх, отметил Кувигнака. - Я слышу бой барабанов, - сообщил я. - Это барабаны шаманов, - пояснил Хси. - Солдаты покидают лагерь, - указал я. - Да, - кивнул Хси. - Они направляются на юг. - Интересно, - отметил Хси. - А вон всадник Киниямпи, - сообщил Кувигнака, показывая вверх. - Несомненно, разведчик, - решил Хси. - Появилось движение и в лагере Жёлтых Ножей, - увидел я. - Они выступают, - кивнул Хси. - Кто их ведёт? - спросил Кувигнака. - Звери, - ответил я. - Никто не знает, сколько продлится этот день, - сказал Хси. – Накорми и напои Блокету. Она стояла привязанная к своему столбу, так же, как и в первые два дня. - Ты просишь еды и питья? - спросил Кувигнака. - Да, Господин, - тут же отозвалась она, и была накормлена и напоена. - Спасибо за мою еду и питье, Господин, - не забыла она поблагодарить. - Я прошу еды и питья, - внезапно сказала Ивосо. - Дать её поесть и напиться? - поинтересовался Кувигнака у Хси. Ивосо жалобно смотрела на своего похитителя. Решение, очевидно, было за ним. Вчера она не попросила, соответственно, как это обычно и бывает, когда просьба требуется, она не получила ни еды, ни питья. - Да, - наконец разрешил Хси. Ивосо, наконец, была накормлена и напоена. Она жадно вцепилась в сосок бурдюка, и отчаянно присосалась к нему, а когда его вытянули из её зубов. Она попыталась слизать воду, попавшую на её лицо около рта. - Ты считаешь меня слабым, Ивосо, потому что я так быстро разрешил тебе еду и питье? – поинтересовался Хси, у озадаченно посмотревшей на него девушки. - Разве Ты не спросила себя, почему я поступил подобным образом так скоро? Она испуганно смотрела на него. - Я делаю это, чтобы улучшить твой внешний вид, - объяснил он, - как если бы напоить и накормить животное перед его продажей, чтобы Ты лучше выглядела для Жёлтых Ножей. - Снова Вы используете меня в своих целях, обманывая меня! - негодовала она. - Теперь Ты можешь поблагодарить меня за свою еду и питье, - напомнил он. - Спасибо за мою еду и питье, - сказала Ивосо в ярости. - Более кротко, более подходяще к ситуации, - потребовал Хси. - Я благодарю Вас за свою еду и питье. Я благодарю Вас за это - покорно, -сказала она. Хси смотрел на неё, явно ожидая продолжения. - Мой похититель, - добавила она. - Как Ты думаешь, её горло хорошо будет выглядеть в ошейнике? - спросил Хси Кувигнаку, взяв рукой её за подбородок и задрав ей голову. - Да, - признал Кувигнака. - Я никогда не буду носить ошейник! – попыталась гордо заявить Ивосо, но получилось это у неё жалко, поскольку её голова была поднята рукой Хси. - Мой ошейник? - добавил он. - Конечно, - жарко поддержал его Кувигнака. - Я никогда не буду носить твой ошейник! Я лучше умру! - Животное во главе, зовут Сардаком. Тот, что самый близкий к нему - это Ког, -пояснил я. - Они - внушают страх, - признался Кувигнака. - Конечно, - согласился Хси, присоединяясь к нам, - они же из мира духов. - Не бойся, - сказал я ему. - Они ожидают, что вся наша оборона развалится перед ними, от одной их внешности, - горько сказала Кувигнака. - Они могут истекать кровью и умирать, как люди, - напомнил я Хси. - Существа из мира духов, могут иногда показать, что их раны кровоточат, и они умирают, но на самом деле они этого не делают, - Хси был в своём репертуаре. - Они не имеют никакого отношения к миру духов, - вновь постарался я успокоить своего друга. - Мне тревожно, - признался Хси. - Кайила должны выстоять против них, - уверенно сказал я. - Солдаты, - закричал воин, бегущий вдоль края обрыва, - связались вместе и начинают подниматься по заднему склону! - Это похоже на хорошо скоординированную атаку с разных направлений, - отметил Кувигнака. - Значит, - сказал я, глядя в небо, - я думаю, что мы можем скоро ожидать Киниямпи. - Это - конец для вас! – принялась за своё Ивосо. - Вам конец! - Смотрите! - внезапно закричал Хси, указывая вверх. Мы услышали, уже на тропе бой барабанов. Шаманы, не переставая бить, плясали вокруг животных. Жёлтые Ножи, колонной шли за ними, решительно продвигаясь вверх. - Да смотрите же! - настаивал Хси, показывая на тарна появившегося в небе. Моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди. - Мы обречены! – в отчаянии кричал Хси. Мужчины вокруг нас кричали, и руками закрывали лица. Нам пришлось присесть, спасаясь от пыли и камней, пролетающих мимо нас, и чтобы не быть сброшенными с края обрыва бурными вихрями поднятыми взмахами могучих крыльев. Этот монстр приземлился среди нас. - Это - Ваканглисапа! – в ужасе кричал Хси. - Это - Ваканглисапа, Магический Тарн! Я медленно приблизился к крылатому монстру, и, протянув руку, коснулся его клюва. А когда гигантская птица опустила свою голову, я взял её в руки и заплакал. - Приветствую тебя, Убар Небес, - торжественно сказал я. - Мы снова вместе. - На востоке видно облако, - объявил наблюдатель, - небольшое, но стремительно двигающееся. - Это прибывают Киниямпи, - пояснил я. - Мой друг летел впереди них. Мужчины поражённо смотрели то друг на друга, то на нас с тарном. - Принесите верёвку обхвата, и поводья, - приказал я. - И отбросьте кожу вигвамов и шесты, которые скрывают наших тарнов. Мы должны встретить наших гостей. Мужчины торопливо ушли. Вчера ночью большой костёр был зажжён на вершине Скалы Советов вовсе не просто так. Это огонь был первым в линии из десяти таких сигналов. Каждый следующий вспыхивал, как только был замечен свет предыдущего. Ближе к утру, какие-то отдельно, а некоторые группами по две – три птицы, под покровом темноты, наши тарны были перегнаны на Скалу Советов. Мы скрыли их внутри специально подготовленных вигвамов. У нас было в наличие восемнадцать таких птиц, среди них тот, что прибыл к нам сам с останками Киниямпи, те два диких тарна, которых мы поймали сами посредством ямы-ловушки, и пятнадцать угнанных в набеге. Этих тарнов мы перебазировали из Двух Перьев в загон Ваниямпи, которым теперь командует Сэйбар. Там, скрытые днём и обучаемые ночью, и находясь в пределах достижимости Скалы Советов, они ждали нашего сигнала. Я повязал верёвку обхвата на большого черного тарна, и закрепил на клюве птицы уздечку. Бой барабанов слышался уже на последнем подъёме тропы перед вершиной. - Солдаты на заднем склоне уже около вершины, - сообщил наблюдатель. - Сопротивляйтесь, как можете, - пожелал я. Тарны появились из отброшенных в сторону вигвамов. Я запрыгнул на спину Убара Небес, и мне вручили оружие. Кэнка, Хси и Кувигнака торопливо взбирались на своих птиц. Нетерпеливо, не ожидая никакой команды или сигнала, вытянув шею, Убар Небес взрезал воздух. - Ко-ро-ба! – крикнул я, название города, в который я был изначально принесён на Гор, Город Утренних Башен. Тарн кричал. Порывы воздуха взбивали мои волосы. Перья на моём копье бились на ветру словно вымпелы. Я слышал других тарнов, кричащих позади меня, услышал удары их крыльев. Скала Советов осталась позади и ниже меня. Как темная молния, карающая и ужасная, мой огромный чёрный тарн рассекал небеса. Внезапно тела и тарны, казалось, выросли вокруг меня. Мы ворвались, пронизали, и поразили порядки Киниямпи. Они не ожидали никакого сопротивления в воздухе, по крайней мере, не так скоро. Я видел расширенные дикие глаза вокруг себя. Мое копье сбросило наездника с его птицы, вырывая его из верёвки обхвата. Краснокожий тарнсмэн полетел вниз, вращаясь, дико размахивая руками и крича. Он становился всё меньше, удаляясь с ужасной скоростью, и вот врезался в землю, превратившись в изломанный труп.
Убар небес, раскинул крылья, подняв корпус вверх, выбросил вперёд когти, и закричал. Я увидел спутанные кишки, вырванные из тела тарна врага. Я отбил удар копья моим маленьким щитом, и услышал, как воин закричал от ужаса, его щит оказался в тисках огромного клюва моего тарна. Выпотрошенный тарн отвалился от нас, и агонизируя, и вращаясь, отправился в свой последний полёт к земле. Дёрнув своей могучей головой, мой тарн отбросил щит из своего клюва, на расстояние в сто футов, вместе с рукой, всё ещё вставленной в ремни щита. Убар Небес начал забираться вверх. Множество тарнов кружились вокруг нас и ниже нас. Некоторые сталкивались друг с другом. Я дал своему тарну полную свободу действий. Четыре Киниямпи начали преследовать нас. Мой тарн по-прежнему стремился ввысь. Мы прорвались сквозь облака, эти яркие, высокие туманности. Ниже нас, словно птицы, внезапно выпорхнувшие из снега, из облаков вылетели тарны и их наездники. - Вы хотите достать солнце? – захохотал я. Как могло получиться так, что после стольких лет тактика боя со спины тарна оставалась настолько свежей, настолько живой, в страстном, тёмном мозгу моей могучей птицы? Как эти навыки могли сохраниться столь превосходно, с такой точностью, с такой ужасной остротой, как и в те дни, когда они были изначально отпечатаны в его памяти, высоко над травянистыми равнинами, неподалёку от стен Ко-ро-ба? Я уже боролся за каждый вдох, а могучие легкие моего тарна работали как кузнечные меха. Я чувствовал их движение между колен. Они с трудом втягивали в себя разреженный воздух. Тем не менее, мы поднялись. Вдруг тарн перевернулся в воздухе, оставляя солнце за спиной. Другие тарны зависли под нами, яростно колотя крыльями пытаясь удержаться в разреженном воздухе, их силы были исчерпаны. Они не могли подняться выше, и начали возвращаться. Но со стороны солнца на них уже пикировал огромный тарн. Как я и был обучен делать, я сделал максимально возможный вдох перед началом пике. Не невозможно дышать во время такого пикирования, особенно в первые мгновения, даже при возникающем при этом встречном потоке воздуха, но вообще-то рекомендуется этого не делать. Считается что, дыхание в такой ситуации может повлиять на концентрацию, и возможно изменить или усложнить прицеливание. Птица и наездник подобны снаряду. Надо отметить, что и сам тарн задерживает дыхание до столкновения или близости столкновения. Скорость такого пикирования просто невероятна, и точно никогда не вычислялась. Однако, по приблизительной оценке, она может составлять около четырехсот пасангов за ан, или приблизительно двести миль в час. Раздался треск, как будто сломалось дерево, но это не было дерево. Первый тарн, тот, что был выше всех, получил удар в полную силу по спине, тарнсмэна просто расплющило между этими двумя телами. Снова Тарн прицелился, и пошёл вниз, затем поднял крылья, почти скрыв меня ими. Его когти, похожие на огромные крюки, теперь смотрели вниз. В эти когти попался второй тарн, схваченный за шею. Обе птицы перевернулись, и я оказался вниз головой, над которой теперь находилась земля, кажущаяся вне моего понимания. Два тарна начали бешено вращаться в воздухе, затем мой Тарн отцепился от шеи другой птицы, начавшей беспорядочное падение. Кровь из разодранной шеи, подхваченная ветром, разлеталась в стороны и падала вниз, как красный дождь. Крик гибнущего наездника, насторожил третьего тарнсмэна, но через мгновение, острые когти вонзились в его тело. Его птица уже исчерпала все силы, борясь с разреженным воздухом. Всадник был вырван из верёвки обхвата, и отброшен в сторону, проваливаясь в облака под нами, и исчезая из виду. Падая, он должен был пролететь сквозь боевые порядки Киниямпи расположенные сейчас ниже облаков, те порядки, что в настоящее время подвергаются нападению других моих товарищей со Скалы Советов. У меня не было никаких сомнений, что ниже этих спокойных, кудрявых облаков шла кровавая битва в воздухе. Четвёртый всадник делал всё, чтобы спастись. Он направил своего тарна вниз, исчезая в облаках. Я накренил тарн, и через мгновение, уже нырял в облако, в нескольких сотнях футов от того места, где исчез противник. Путь к спасению, если вы имеете дело с коварным противником, может оказаться дорогой в засаду. Вот мы уже ниже облаков, и я снова вижу своего противника. Он мчался вниз, чтобы присоединиться к своим товарищам. Это было именно то, что мне и нужно. Я очень надеялся, что он распространит среди них панику. Однако, я был гораздо меньше доволен тем, что ещё я увидел под собой. Впрочем, происходящее всё же мало отличалось от того, что я ожидал. Наши смелые тарнсмэны со Скалы Советов сражались среди роящихся Киниямпи. Они уступали численностью едва ли в десять раз. Результатом такого соотношения был, конечно, предрешенный результат, если не вмешается некий новый фактор, нечто неожиданное или необыкновенное, нечто, что могло бы решительно изменить баланс сил в сражении. То, что наши воины всё ещё держались, было результатом нескольких факторов, факторов, на которые я так отчаянно положился. Насколько мне стало известно, лишь немногие из племён Прерий справились с тарнами. То, что Киниямпи вообще существовали, среди людей Кайила считалось мифом вплоть до их драматического появления над летним стойбищем. Это позволяло предположить, что такие группы были чрезвычайно редки. Киниямпи, как я догадался, заняли положение, аналогичное тем из Земных племен, которые, первыми приручили лошадей. Это означало, что у краснокожих Летунов не было противников в небе, а, следовательно, и их навыки воздушного боя оставались в зачаточном состоянии, и были основаны опыте работы с кайилой. Точно так же, благодаря нехватке достойных противников, и беспощадному отбору войны, они ещё не стали с тарном, тем же, чем был нормальный воин Прерий с его кайилой, а именно, членом спаянной боевой единицы. С другой стороны навыки воинов Кайил в работе со щитом и копьём были свежи в памяти, и наши мужчины были опытными воинами. Во-вторых, я тренировал своих соратников, превращая их в боевые единицы, не только как воина и его тарна, но и учил работать в парах и звеньях. Только сигналы передавались не тарновыми барабанами, а на манер Прерий, свистками из кости херлита. Но в одном из моих расчётов я был разочарован. Я надеялся, что простое появление огромного чёрного тарна вселит ужас в Киниямпи, и они уйдут. Те пятеро всадников сделали именно так, когда он внезапно появился, позади меня, около стойбища Жёлтых Ножей, из которого мы бежали, прихватив пятнадцать тарнов. Однако, в этот раз краснокожие тарнсмэны, возможно из-за их численности или их командира, а возможно их уверенности в силе собственной магии, так не сделали. В замешательстве они, возможно, были. Напуганными - да. Но они не ушли. - Вниз, Убар Небес! – крикнул я. Может быть, они испугались меньше, чем это случилось бы с Жёлтыми Ножами, Пересмешниками или Кайилами потому, что они были ближе знакомы с тарном, чем эти племена. Возможно, они испугались в меньшей степени потому, что это происходило при дневном свете. А возможно, дело в том тарн имел поводья, верёвку обхвата, наездника и приблизился к ним от Скалы Советов. Их опасения следовало вернуть. И у меня уже сформировался план. Мы камнем упали вниз, ворвавшись в самую гущу Киниямпи. С криками, тарнсмэны рассыпались вокруг нас. Мы не ударили ни одного из них. Я бросил своё копьё поперёк, мой щит висел на бедре. Тарн завис, паря в воздухе, пока Киниямпи перегруппировывались. Я указал на троих из них, на одного за другим, а затем скрестил руки на груди, решив дальше править Убаром Небес голосовыми командами. - Первый повод, - скомандовал я, и птица начала подниматься. Я видел удивление Киниямпи, когда я выпустил поводья. Их глаза расширились, когда они видели, что мои руки были сложены на груди. Пусть до них дойдёт, что Тарн повинуется моему слову. Я не оглядывался назад, опасаясь потерять эффект. Я надеялся, что те трое мужчин последуют за мной. Как только я вошёл в облака, я вскинул свой лук и уложил стрелу на тетиву, держа ещё две наготове, и изменяя натяжение поводьев повернул тарна. Тёмный и безмолвный в дымке облака он лёг на обратный курс. Один за другим Киниямпи, последовательно, как я и надеялся, вошли в облако. Это было коридором засады, как это называют. Опытный тарнсмэн обучен, избегать подобных ошибок. Три Тарна, без всадников, вернулись вниз. Я убрал лук, и снова резко бросил тарна вниз, в строй Киниямпи. Что интересно, как я заметил, всякая борьба затихла в моё отсутствие. Мой тарн затормозил в воздухе, распластав свои крылья. И снова мои руки были сложены. Я властно указал на воина. Он дико замотал головой и бросил своего тарн прочь. Я указал на другого парня. Но и он отклонил моё приглашение. Одни из Киниямпи ударил в свою, разрисованную грудь, что-то выкрикивая. Недолго думая я указал на него, и ещё на двух других. Те парни посмотрели друг на друга с тревогой. Тогда, я величественно отвёл от них взгляд. - Первый повод, - скомандовал я Убару Небес, и мы снова пошли к облакам. Я внимательно прислушивался к моему чувству опасности. Парень, который ударил себя в грудь, оказался нетерпелив. Лишь только войдя в облако, он бросился на меня, не давая развернуться. У меня не осталось времени, чтобы достать лук. Его копьё уже летело в меня, но я успел уклониться, и затем поймать за древко. Тарн к тарну мы держались за одно копьё. Я позволил ему думать, что он выдёргивает его у меня. Это освободило мою правую руку для ножа. Он принял мой нож, по рукоятку, в левый бок, под ребра. Перерезав верёвку обхвата на его тарне, я перетащил тело на спину моего, и добил врага. Подведя тарна к месту в облаках, по моим прикидкам оказывающемуся, как раз над строем Киниямпи, я выпустил труп. - Ищи, - скомандовал я Убару Небес. Мы двигались спокойно, взмах за взмахом, сквозь подсвеченный солнцем пар облака. Вскоре, также, внутри облака, я разглядел двух других всадников несколько ниже меня. Они держались вместе. Похоже, эти были мудрее, чем предыдущие. Визуальный контакт был короток, и я вновь потерял их в облаке. - Ищи, - шепнул я Убару Небес. Убар Небес, получивший свободу действий, начал кружиться, каждый нерв его огромного тела был натянут и насторожён. Я приладил стрелу к тетиве моего лука. Иногда казалось, что мы были почти неподвижны, дрейфуя или потерявшись во времени и пространстве, и что это влажная туманная субстанция облака течёт мимо нас, почти как если бы мы были погружены в странную туманную реку. Но вот впереди я различил тёмные пятна. Убар Небес приближался к ним сзади и справа. Большинство мужчин - правши. Таким образом, для них труднее, повернуться и стрелять через правое плечо. Убар Небес был обученным для войны тарном. Стрела, пущенная с расстояния не более пятнадцати футов, вошла в тело правого всадника под левую лопатку, и почти в то же самое мгновение Убар Небес, с торжествующим криком, своими ужасными кривыми, когтями вырвал тело наездника слева от нас из верёвки обхвата. Я перехватил поводья Тарна, чьего наездника я поразил стрелой, при этом мне пришлось пригнуть голову, уклоняясь от удара крылом. Когда крыло, на мгновение, замерло, я схватился за торчащую из груди жертвы стрелу, протаскивая её сквозь тело. Я не хотел оставлять видимых свидетельств того, как именно всадник встретил свой конец. Тарн вновь поднял свое крыло, и меня чуть не сбросило со спины Убара Небес. Второй краснокожий истошно кричал, запертый в когтях подо мной. Окровавленная стрела вернулась в колчан. Я с трудом удерживал поводья тарна, держа птицу около нас, почти вжимаясь в спину Убара Небес. Всё же эта уздечка сделана для управления, а не для ведения птицы на поводу, в результате приходилось каждый раз уклоняться от удара крыла, близколетящего животного. Я перерезал верёвку обхвата, когда мы были приблизительно над порядками Киниямпи, и позволил телу соскользнуть со спины. С некоторым сожалением я выпустил трофей, и он резко ускорившись, исчез во мгле облака. Труп, казалось бы свалившийся с неба, из облаков, загадочно, необъяснимо, как метеор пронзил строй врагов, и понёсся дальше на встречу с полями. Мы всё ещё парили высоко в облаках, над кружившими ниже Киниямпи. Я выдерживал подходящий интервал. Мужчина кричал от боли и ужаса подо мной. Мне вспомнился найденный в летнем стойбище ребёнок, убитый и искалеченный. - Научи меня убивать, - просил меня тогда Кувигнака. - Отпускай, - скомандовал я Убару Небес. Мужчина, бешено размахивая руками, кувыркаясь и дико крича, быстро исчез внизу, утянутый силой тяжести к далёкой земле. Я выждал ещё немного для закрепления эффекта, и затем снова бросил Убар Небес вниз. Из пике мы вышли прямо среди перепуганных Киниямпи. Я вновь демонстрировал всем свои сложенные руки. Пусть они полюбуются, какой мощной магией обладают их враги. По-королевски, властно, я ткнул пальцем в вождя Киниямпи, он выделялся среди остальных своим видом, и тем, что рядом с ним держался воин, нёсший оперённый жезл - жезл сражения. Он яростно замотал головой, и тогда я, размашистым жестом, указал на восток, то направление, откуда они прилетели. Не собираясь более испытывать судьбу, он резко повернув своего тарна, и зло выкрикнув, сопровождаемый своим соратниками, удалился. - Быстрее! - крикнул я Кувигнаке, Кэнке, Хси и другим. - Назад к Скале Советов! Солдаты уже взяли и удерживали плацдарм на вершине восточного склона Скалы Советов, прикрывая своих, поднимавшихся следом, связанных между собой, товарищей. На противоположенном склоне, медленно, под бой магических барабанов медицины, с шаманами танцующими вокруг животных, двигалась процессия Жёлтых Ножей. Восточная сторона Скалы Советов казалась покрытой гирляндами из мужчинам и верёвок. Наши тарны, с яростными криками, скрежетом когтей, взмахами крыльев, промчались среди пораженных солдат на плацдарме, хватая и разрывая их тела, даже сбрасывая некоторых из них порывами ветра поднятого могучими крыльями. Ободрённые защитники прыгнули вперёд и покончили с оставшимися. Мы посадили птиц среди разбросанных тут и там тел, красных и белых. Бросив взгляд вниз, на мужчин, всё ещё карабкавшихся по верёвкам к вершине, и сказал: - Пусть те тарновые всадники, кто потерял женщин и детей в летнем стойбище, позаботятся о них! Через мгновение тарны уже сорвались с платформы. Они хватали верёвки и людей когтями, отрывая их от поверхности склона. Воздух наполнился криками и стонами. Стоило сбросить одного наёмника, как он увлекал за собой всю цепочку. Целые клубки из людей скатывались вниз к подножию скалы. Я бросился бежать во главе воинов через плоскую вершину Скалы Советов. Жёлтые Ножи, на западном склоне, будучи закрыты горой, и ничего не зная о том, что произошло в небе на востоке, и на восточных сторонах скалы, не воздержались от их шествия к вершине. Продолжая напевать свои заклинания, под пульсирующий бой барабанов, они продолжили подъем по тропе. - Вы разбиты! - закричала Ивосо, завидев нас. - Вам конец! Привязанная к столбу, она, также, была не осведомлена о событиях на востоке. Жёлтые Ножи проходили по тропе не далее, чем в двадцати пяти футах ниже меня. Во главе их, окружённые шаманами, бьющими в барабаны и танцующими, шли Сардак с Когом, и пятеро других кюров. Был здесь, среди Жёлтых Ножей, и Альфред со своими наёмниками, и Жёлтый Нож, в котором я признал третьего из военных вождей, присутствовавших в летнем стойбище. Он не принимал участия, насколько я знаю, в более ранних атаках. Возможно его намерением, изначально было участие в ожидаемом решительном окончании осады, в окончательной победе его сил. В прошлый раз сопротивление прекратилось при одном только появлении кюров. Даже и теперь укрепление на вершине была оставлено. Приблизительно за пятьдесят -семьдесят футов до заграждения шествие остановилось. Барабанный бой прекратился. Шаманы прекратили танец, и отступили в тыл. Ког и Сардак вышли вперед с сопровождение остальных монстров. Заграждение больше не пустовало. На нём, прямо на брёвнах и кольях, теперь возвышался гигантский кюр. Ветер шевелил его мех. Жёлтые Ножи толпились сзади, тревожно глядя друг на друга. Они посматривали и на Кога с Сардаком, но животным похоже было не до них. Они, забыв обо всём, стояли на каменистой тропе, как будто были оглушены или поражены электрическим током. Кюр на укреплении раздувал свои ноздри, читая запахи. Сардак вышел вперед, и встал вертикально, увеличивая своё поле зрения. Уши монстра на баррикаде, одно из которых было наполовину оторвано, сами собой прижались к бокам головы. Уши Сардака, также, откинулись назад. Я видел, как появились когти задних лап, или если хотите ног у монстра на укреплении. Это движение было повторено и Сардаком. Животные не разговаривали друг с другом. В словах сейчас не было необходимости. Стремительно, с невероятным изяществом и легкостью для такого большого существа, монстр спрыгнул с баррикады на тропу. Сардак, позвякивая двумя кольцами красноватого сплава на левом запястье, продвинулся ему на встречу. Они замерли, приблизительно в десяти футах друг от друга, лицом к лицу, один на один, на тропе, между укреплением и другими кюрами. Два монстра опустившись на четвереньки, начали кружить друг вокруг друга. Иногда, то один, то другой поднимали лапы, рычали, или делали внезапные движения, но не для атаки, а скорее, чтобы увидеть реакцию другого. Клыки обоих были оскалены. У меня волосы на затылке встали дыбом. Я поражённо смотрел на разворачивающееся действие и задавался вопросом, было ли то, что я видел отголоском тех древних традиций кюров, зародившихся задолго до создания стальных миров, и даже прежде, вообще развития их технологий. Или же это происходит даже сегодня, в их стальных кораблях, во время дуэлей. Закончив разведку эти два зверя, присели на корточки, подогнув задние лапы, лицом к лицу, как если бы они были довольны друг другом. Стороннему наблюдателю они, возможно, показались умиротворёнными. Но я чувствовал, что в их могучих телах, глубоко под их мехом, напряжён каждый мускул, дрожит каждый нерв. Они были такими же спокойными, каким бывает пистолет, с напряженным пальцем на спусковом крючке с выбранной слабиной, и балансирующий на грани выстрела. Внезапно, оба животных как один прыгнули друг на друга, столкнулись, и казалось, превратились в катящийся клубок мелькающих лап, зубов и когтей. Со стороны это было похоже на одно единственное странное животное бьющие, режущее и рвущее собственное тело. Яростное рычание и зловещий скрежет когтей о камень тропы. Брызги крови и клочья меха, летящие во все стороны. Внезапно клубок распался, они отступили друг от друга, и снова начали кружить не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Прыжок, и новое столкновение когтей и клыков. Их движения, захваты и уходы, укусы и рывки, удары и блоки, настолько стремительны, что я не мог даже уследить за ними. Сила и скорость таких ударов просто поразительны. Звери вновь разорвали дистанцию. Шаманы Жёлтых Ножей испуганно смотрели друг на друга. На скале была кровь. Значит такие животные, животные мира духов, могли истекать кровью! Я подозревал, что Зарендаргар, Безухий, мой друг, уже определил всё, что ему требовалось, и принял решение. Но я не думаю, что в этот момент Сардак понял это. Я уложил стрелу на тетиву лука. Ещё раз монстры столкнулись и обменялись жестокими ударами. Но в этот раз, всё пошло несколько иначе, и неуловимым движением Зарендаргар зашёл за спину Сардака. Тот бросил назад свою голову, чтобы прикрыть область между черепом и спиной, его глазами превратились в две дикие луны, но уже было слишком поздно. Зарендаргар, удерживая противника в руках, своими массивными челюстями, дюйм за дюймом, отжимал голову вперед. И вот со звуком рвущихся мускулов и кожи, и сокрушённых костей, челюсти генерала сомкнулись. Шокированные люди затаив дыхание, смотрели, как Зарендаргар, продолжая удерживать зубами наполовину перекушенную шею, свирепо встряхнул тело врага. Он отбросил уже труп, и подпрыгнул высоко вверх, царапая себе грудь. Приземлившись, монстр задрал голову к солнцу и воем заявил о своей победе. Ещё какое-то время тело на скале ещё кровоточило, сердце зверя, ещё не зная о гибели хозяина, выталкивало порции алой жидкости, растекавшейся по меху. Голова лежала под неестественным углом к телу, оставшись скреплённой с ним лишь горлом и кожей. Зарендаргар зарычал и прыгнул склон скалы, затем отступил, и прыгнул снова. Солнце и небо снова услышали победный рёв кюра. Я мог рассмотреть в его пасти кровь и клочья меха его врага. Клыки были до сих пор окрашены в красный цвет. С длинного темного языка, появляющегося и исчезающего подобно змеиному, слетала кровавая слюна и пена. Кюры, напомнил я себе, не люди. Жёлтые Ножи, все как один, отпрянули. Зарендаргар схватил тело Сардака руками и поднял над головой. Рука Сардака, та, что с двумя кольцами красноватого сплава, свисала безжизненно. Голова висела в футе от тела. Зарендаргар развернулся к краю тропы, швырнул труп вниз на скалы. Я отпустил тетиву своего лука, и стрела пронзила сердце Кога. Оперение почти исчезло меху, на мгновение напрягшегося и через миг упавшего монстра. Воины Кайилы появились на краю расщелина рядом со мной. Не заставили себя ждать и те, кто оборонял баррикаду. Жёлтые Ножи начали отходить вниз по тропе. Военный вождь что-то крикнул им, по-видимому, приказывая оставаться на месте. Шаман повернулся и скрылся за спинами воинов. Кюры смотрели, то вокруг себя, то друг на друга. Похоже, ни один из них не стремился выйти против Зарендаргара. Зарендаргар, морда и тело которого была покрыты кровью, своей и чужой,стоя перед баррикадой, поднял свои руки и зарычал. - Стоять! – по-гореански закричал Альфред тем, кто стоял около него. – Стоять! Прекратить отступление! В атаку! В атаку! Я думаю, что немногие, за исключением горстки солдат, поняли его команды. Никто не решался двинуться с места. - Вперёд! В атаку! - надрывался Альфред. Он даже сделал несколько шагов вперед, но было совершенно ясно, что никто, не собирался последовать за ним. - В атаку! – отчаянно кричал он. Жёлтые Ножи нерешительно смотрели друг на друга. Они были растеряны. Они дрогнули. Казалось, что их магия подвела их. Они потеряли свою магию. В этот самый момент Убар Небес показался за моей спиной, чётко обрисованный на фоне неба. Он расправил могучие крылья, взмахнул ими подняв ветер, и издал клич, которым дикие тарны вызывают соперника на поединок. Этого Жёлтые Ножи уже не выдержали и в ужасе побежали. Воины Кайила перемахнули через заграждение, размахивая палицами, копьями, щитами и ножами. Ниже на тропе началась паника. С высоты обрыва на бегущих Жёлтых Ножей обрушился ливень стрел. Схватки вспыхнули в дюжине мест тропы. Некоторые из наших воинов - тарнсмэнов, повели своих птиц в бой, добавляя паники в рядах врагов. В очередной уже раз Жёлтые Ножи вынуждены были бежать вниз, толпясь на тропе и сбрасывая вниз своих же соплеменников. - Смотрите! – показал я, появившиеся на западе, столбы пыли. - Они пришли! - ликующе закричал Кувигнака. - Да, - счастливо кивнул я. Это могли быть только Пыльноногие, Слины и Пересмешники - племена, к которым мы послали гонцов. Мы были приманкой, на Скале Советов, чтобы заманить Жёлтых Ножей и солдат в ловушку, ловушку, которую остальные племена, действующие в союзе, должны были захлопнуть. Конечно же, они сами было кровно заинтересованы в этом. Жёлтые Ножи, заключив союз с бледнолицыми солдатами, предали Память. Таким образом, согласно Памяти, старинная трагедия, теперь почти затерянная в легендах, грозила повториться. Прерии должны быть защищены. А, кроме того, кощунство нападения на летнее стойбище должно быть наказано. Разве за это не должно быть отмщено? Ещё более серьезной угрозой стали Киниямпи, прибывшие из западных земель. Такие союзы, как возникшая было коалиция Жёлтых Ножей, с бледнолицыми и Киниямпи, угрожали устоявшемуся равновесию сил между племенами в Прериях. Такие события могли вызвать беспорядки, влияющие на миграции кайилиауков, и вынуждающие племена менять наследственные охотничьи угодья. Аргументы наших агентов были, как нам казалось, убедительным. Только, слишком поздно они прибыли, чтобы нам помочь в драке. Однако, достаточно вовремя, чтобы перекрыть сотни путей для отступления, пресечь тысячи путей побега, и нанести потери бегущему, деморализованному врагу. Я увидел, как Альфред получил по затылку тяжёлым обухом деревянного канхпи. Ивосо, привязанная к столбу, побелела от ужаса, видя отступление Жёлтых Ножей. Я указал Хси на медленно пробивающегося по тропе среди дерущихся людей воина. Это был третий из тех военных вождей в летнем стойбище Кайила. - Я вижу его, - кивнул Хси. Мужчина нёс лук и стрелы. Он двигался целенаправленно. Стрела уже лежала на тетиве. Его лицо было искажено гневом, и одновременно ужасным страданием. Он остановился на тропе ниже нас. Ивосо, беспомощно привязанная к столбу, застонала. Она что-то умоляюще крикнула ему. Она представляла отличную неподвижную мишень, всего в нескольких шагах выше его. Её лодыжки были привязаны к столбу, талия также была опоясана глубоко впившейся в живот сыромятной верёвкой вокруг столба, то же самое было с её шеей и руками связанными сзади и обхватывающими столб. Девушка снова крикнула ему, срывающимся голосом. Всё что она могла сделать, это лишь слегка подёргиваться в державших её путах. Я отметил, что наконечник был направлен точно в её сердце. Стрела прыгнула с тетивы, стремясь скорее достичь голой привязанной красотки. Хси успел подставить свой щит, и стрела, зазвенев, рикошетом ушла футов на сто вверх. Жёлтый Нож что-то гневно крикнул, развернулся, и побежал вниз по тропе. - У меня есть кое-какие дела, - сказал Хси. Он легко и стремительно, отбросив щит и вооружившись только ножом, бросился от нашей позиции к вершине тропы, к нашему укреплению. В следующий раз я увидел его, через несколько мгновений, пробивающегося вниз по тропе. Он вернулся вскоре. Ивосо задыхаясь, натягивая верёвки, державшие её шею, пыталась отвернуть голову. - Смотри, - приказал Хси. Ивосо беспомощно посмотрела на свежесрезанный окровавленный скальп, висевший перед её лицом, зажатый в кулаке Хси. - Это - скальп того, кто чуть не убил тебя, - объяснил Хси, - того, с кем Ты организовала заговор. - Смотри, - рявкнул Хси, закрывшей было глаза Ивосо. Девушка снова открыла глаза, смотря на кровавый трофей. - Ты поняла? - спросил Хси. - Да, мой похититель, - ответила она тонким срывающимся голосом. Позволив девушке, как следует рассмотреть его, Хси подвесил скальп к своему поясу. Кровь с него заструилась вниз по его голому бедру, он как обычно был одет в один бричклаут. Это был скальп того, кто был третьим из военных вождей в летнем стойбище. Ивосо закрыла глаза, в страдании отвернув голову, насколько позволяли верёвки, держащие её под подбородком. Я снял верёвку обхвата с Убара Небес, удалил уздечку с его огромного клюва. - Ты - свободен, Дорогой Друг, - сказал я, ласково погладив его страшный клюв. Птица склонила голову, прижав её ко мне. Убар Небес не был женщиной, той, кто принадлежит и подчиняется, тем, кто в случае надобности может быть плетью принуждён к любви и покорности, кем-то беспомощным у ног хозяина. - Тропа очищена, - заметил я Хси. - Да, - кивнул он. Я видел, что пять кюров, тех, что были с Сардаком и Когом, лежали убитые на тропе. Они были утыканы стрелами и изрезаны в лоскуты. Некоторые, возможно, были убиты самими Жёлтыми Ножами, которые, в гневе, наконец, поняв предательство и мошенничество с их стороны, напал на них. Нескоро теперь настанет время, когда Кайила или Жёлтые Ножи, снова примут таких животных за сверхъестественных существ, гостей от мира духов. - Ты видишь те облака пыли? – поинтересовался Хси у Ивосо, указывая на разные места на западе. - Да. - Это идут Слины, Пыльноногие и даже Пересмешники, - объяснил он, - чтобы перехватить твоих соплеменников, и устроить среди них резню. Я уже видел всадников даже в лагере Жёлтых Ножей. Их вигвамы горели. - Будет много трофеев, много кайил будет захвачено, - отметил Кувигнака. -Несомненно, они сочтут своё путешествие удачным. - И им нет необходимости нападать на летнее стойбище, - горько сказал Хси. Ивосо рыдала. - Что-то нужно? - спросил Хси. - Нет, мой похититель, - всхлипнула Ивосо. - Жёлтые Ножи побеждены, - объявил ей Хси. - Они рассеяны. Они бегут, спасая свои жизни. - Да, мой похититель. - Для тебя больше нет никакой надежды на спасение, моя привязанная к столбу, голая шлюха Жёлтых Ножей, - сказал Хси. - Нет, мой похититель, - признала она. - Ты теперь совершенно одинока. - Да, мой похититель. - Ты теперь принадлежишь Кайилам, - добил он её. - Да, мой похититель. 48. Две женщины - Освободи рабыню, - приказал Хси Ивосо, указывая на Блокету. - Слушаюсь, мой похититель, - покорно ответила Ивосо. Я смотрел вниз с края обрыва на лагерь победителей, раскинувшийся у подножия скалы, на том же месте, где ещё вчера, стояли вигвамы Жёлтых Ножей. Теперь это место занимали Пыльноногие, Слины и Пересмешники. - Я освобождаю Вас, - сказал Ивосо Блокету, возясь с узлом на ошейнике, торопясь поскорее снять его. Было раннее утро. Мы с девушками находились на краю обрыва около столбов. Однако сегодня мы не привязали их, как это было прежде. Они провели эту ночь в тюремном вигваме, как и все предыдущие, связанными и с мешками на головах. Они были всё ещё раздеты, как прежде. В другом таком же вигваме, так же связанные, сидели Альфред, и четверо из его офицеров. Он не погиб от удара от канхпи по голове. Это были все, кто выжил из наёмников. - На колени, Свободные Женщины, - скомандовал Хси. Обе нагие девушки, опустились на колени на камень у его ног. - Опустите головы. Они опустили свои головы. - Я объявляю Вас обеих рабынями племени Кайил, - сказал Хси. Рабыни задрожали. - Ваши бывшие имена, «Блокету» и «Ивосо», теперь даны вам как имена рабынь, -объявил он. Названные рабыни не переставали дрожать. - Можете поднять головы, - разрешил Хси. Испуганные, ставшие общими рабынями девушки подняли головы. Блокету пытался прочитать в глазах Кувигнаки, а Ивосо в глазах Хси, что будет с ними дальше. Положение девушки в статусе общей рабыни довольно неоднозначно. Что должна делать девушка, как она должна действовать, к кому она должна иметь отношение? В таком статусе она - безличная собственность, государства, клана или племени. Ни у какого особого владельца, вероятно, не будет необходимости беспокоиться или заботиться о ней. Она, будучи такой рабыней, не сможет улучшить ни себя, ни свои условия существования, ни даже обеспечить, до некоторой степени, возможность своего выживания, постаравшись стать, в силу глубоких, добрых, тонких, интимных и изящных отношений, дорогим призом, сокровищем её владельца. Хси стоял рядом, покачивая смотанной верёвкой в руке. Вдруг он без всякого предупреждения ударил ей Ивосо. - Тебя когда-нибудь пороли? – поинтересовался он. - Ваш удар - первый, который когда-либо доставался моему телу, Господин, -признала она, и тогда следующий жестокий удар обрушился на её спину. - А-а-о-о! – закричала она, прижимаясь головой к камню. - Ты красива? Отвечай «Да» или «Нет», - потребовал Хси. - Нет! - крикнула Ивосо. - Лживая рабыня! - закричал парень, ударил её ещё раз. - Ты красива? - повторил свой вопрос Хси. - Да! Я красива! – сквозь слёзы прокричала Ивосо - Заносчивая, высокомерная рабыня! - усмехнулся Хси. - Конечно, Ты должна знать, что это суждение более подобает делать владельцам, чем их порабощенным девкам. Кажется, тебя всё же нужно выпороть. - Пощадите, Господин! - зарыдала Ивосо. Краснокожий ещё дважды хлестнул её верёвкой. Девушка рыдала, опустив голову к его ногам. - Ты упорствуешь в том, чтобы быть непослушной? - Господин! - она вскрикнула, пытаясь протестовать. - Отвечать «Да» или «Нет», - приказал он. - Господин! - Да, или нет? - Нет, - крикнула она. - Нет! - Значит, Ты признаёшь, что ранее была непослушна, - сделал он вывод, и нанёс ещё три суровых удара. - Ты упорствуешь в том, чтобы быть непокорной? - спросил, он снова. - Да! – жалко вскрикнула Ивосо. - Значит, ясно, что тебя нужно пороть, или убить, - заявил он, и верёвка упала на спину девушки ещё пять раз. - Нет. Нет! Не-е-ет! – навзрыд ревела она. - Тогда, повторяю вопрос, - зло сказал он, - Ты признаёшь свои предыдущие действия ошибкой? Верёвка ещё раз обрушилась на спину девушки. Теперь Ивосо уже лежала животом на твердом камне. Её нежное тело валялось у ног Хси, содрогаясь от рыданий. На светло коричневой спине отчётливо проступали более тёмные красные полосы. - Ты считаешь себя обманутой? – поинтересовался Хси, и вдруг процитировал замечание Ивосо обращённое к Блокету в её же вигваме, подслушанное нами ночь их захвата: - Как видишь, нетрудно обмануть глупую рабыню. - Нет, Господин, - всхлипнула она. Я подумал, что Блокету может чувствовать себя отмщённой. - Пожалейте меня, Господин, - простонала Ивосо. - На колени, - резко скомандовал Хси, и обе девушки мгновенно оказались на коленях у его ног. - В силу власти, данной мне как командиру Солдат Слинов, и в соответствии с пожеланиями моего отца, Махпиясапы, гражданского вождя клана Исбу племени Кайила, - торжественно проговорил Хси, - Я объявляю Вас обеих, свободными. Они поражённо уставились на него. - Печально, - сказал он им, и, повернувшись ко мне, попросил, - принеси шест и верёвки. Я принес длинный шест, приблизительно семи футов длиной, и привязал его к шеям Блокету и Ивосо. Их руки я связал за спинами. - Что происходит? – удивлённо крикнула Ивосо. - Ты попробовала вкус рабства, - объяснил Хси. - Теперь Вы обе освобождены. - Но, почему! - Теперь, Вы обе сможете с полной ответственностью свободного человека, предстать перед правосудием народа Кайил. Блокету горько зарыдала. - Нет! - закричала Ивосо. - Нет! 49. Правосудие - Нет сомнений, что относительно вины этих двоих, - заявил Махпиясапа. Мужчины вокруг и позади него, одобрительными возгласами выражали своё согласие. - Синто! – слышалось со всех сторон. - Конечно! Конечно! Согласны! Две женщины, связанные друг с дружкой с помощью шеста за шеи, дрожа, стояли на коленях перед мужчинами. - Показания свидетелей заслушаны, - продолжал меж тем Махпиясапа. -Доказательства ясны. Относительно их причастности к нападению на летнее стойбище сомнений нет. - Синто! - поддержали мужчины. - Согласны! - На их совести заговор против народа Кайил, - объявил Махпиясапа. - Синто! – послышались крики. - Они предали народ Кайил, - обвинил Махпиясапа. - Синто! - У вас есть что сказать? – строго спросил вождь. Девушки молчали, опустив головы вниз. Им нечего было сказать. - Вы признаны виновными, - объявил Махпиясапа. Осуждённые затряслись от рыданий. - Учитывая, что одна из вас была когда-то дочерью вождя клана Исанна племени Кайила, Ватонки, который прежде был великим воином среди нас, и был даже моим другом, а другая была её служанкой, мы не будем подвергать вас пыткам. - Махпиясапа милосерден, - сказал кто-то. - Наши женщины будут не довольны, - заметил другой. - Вас будут рассматривать с достоинством свободных женщин, - пообещал Махпиясапа. - Давайте огласим приговор, - предложил Кахинтокапа из клана Касму племени Кайила, командир Наездников Жёлтой кайилы. Блокету ещё ниже склонила голову. - Продолжайте, - гордо сказала Ивосо. - Выносите свой приговор! Я не боюсь рабства! - Утром, приведите их к верхней точке тропы, к тому месту, где мы поставили укрепление. С того места, они будут сброшены вниз на скалы, - огласил приговор Махпиясапа Блокету ошеломленно смотрела на него, не в силах выговорить ни слова. - Нет, - пронзительно завизжала Ивосо. - Нет! Не-е-ет! 50. Что произошло на вершине тропы Мы стояли на вершине тропы, поблизости от того места, где было наше заграждение. Прохладный утренний ветер шевелил волосы. Только что рассвело. Две осуждённых женщины стояли чуть впереди нас. Они были раздеты, их руки были связаны за спиной. Волосы обеих были расплетены. Они выглядели мертвенно-бледными. Они казались оцепенелыми. Похоже, что они едва могли самостоятельно стоять. Их медленно подталкивали вперёд, к краю. Кувигнака рукой одновременно подталкивал и поддерживал Блокету. Рука Ивосо была в стальном захвате Хси. - Свяжите им ноги, - приказал Махпиясапа. Блокету и Ивосо с трудом держались на ногах пока Кувигнака и Хси, присев, обматывали верёвками их щиколотки. Они связали ноги девушек на манер стреноживания животных, когда лодыжки не пересекаются, и ноги остаются параллельны друг другу. Таким образом, пленницы, будучи надёжно связаны, могли стоять, не теряя равновесия, немного переставлять ноги. - Осуждённые присутствуют? – торжественно спросил Махпиясапа. - Да, - отозвался Кувигнака. - Да, - ответил Хси. - Их руки связаны? - Да, - доложил Кувигнака. - Да, - кивнул Хси. - Их ноги связаны? - Да. - Да. - Приведите приговор в исполнение, - приказал Махпиясапа. Позади него и стояли члены совета. За ними держались остальные защитники Скалы Советов. Кувигнака схватил Блокету сзади за руки. - Нет, Не-е-ет! – безумно выкрикивала она, и в ужасе перед открывшейся перед ней бездной отклоняла голову назад. Но Кувигнака подталкивал её непреклонно и неумолимо, к краю обрыва. - Я прошу альтернативы! - закричала Блокету. - Я прошу альтернативы! Кувигнака ослабил нажим, оглянулся и вопросительно посмотрел на вождя. - Какова альтернатива? – срывающимся от ужака голосом пискнула Ивосо. Махпиясапа сделал знак, и Кувигнака, на самом краю тропы, выпустил Блокету. Девушка упала на колени и неловко, извиваясь, сдирая о шершавый камень кожу с колен, отползла назад подальше от края. Она, тряслась от пережитого ужаса, стоя на коленях лицом к Махпиясапе. - Я прошу альтернативы, Господин! - истерично подвывая, взмолилась она. - Господин? – поднял брови Махпиясапа. - Да, Господин! – рыдала она. - Как рабыня я должна так обращаться ко всем свободным мужчинам, Господин. - Ты не рабыня, - напомнил Махпиясапа. - Ты - свободная женщина. - Нет, Господин! Я - рабыня! Рабыня! Я объявляю меня рабыней! – запричитала она. - Я была рабыней в течение многих лет, тайной рабыней. Теперь я признаюсь в своём обмане. Я признаю, что я была рабыней, и только рабыней, в течение многих лет! Простите меня, Господин! - Вы только посмотрите на её колени! - воскликнул один из мужчин. Девушка пораженно поглядела вниз. Её колени были широко распространены как будто сами собой, без участия своей хозяйки, приняв позицию рабыни для удовольствий. Это было сделано небрежно, естественно, подсознательно. Такие вещи могут предать женщину. Но Блокету не свела колени. Она, напуганная до безумия, осталась в позорной позе. - Рабыня! - послышались презрительные выкрики мужчин. - Ты что - бледнолицая женщина? - поинтересовался кто-то. - Мы - все сестры, - грустно ответила она. - Я - не лучше и не хуже их. - Ты объявляешь себя рабыней? - с любопытством уточнил Махпиясапа. - Да, Господин, - подтвердила Блокету. - Теперь, Ты - рабыня, даже если прежде не была ей, - провозгласил вождь. - Да, Господин. - Как тебя зовут? - спросил Махпиясапа. - У меня нет имени, - был ответ рабыни. - Это рабыня, - сказал Махпиясапа членам совета, стоящим около него, -естественно, что она не достойна быть подвергнутой благородной казни свободной женщины. Члены совета закивали, показывая свое согласие. - Позже, бесстыдная рабыня, - обратился Махпиясапа к той, кто когда-то была Блокету, - будет решено, что должно быть сделано с тобой, с той, кто набрался наглости и заслуживающей наказания дерзости, прикидываться свободной женщиной. Рабыня трясясь, склонила голову. - По крайней мере, эта - свободная женщина - усмехнулся Хси, хватая Ивосо сзади за руки. - Тогда, в её случае, стоит привести вынесенный приговор в исполнение! -сердито заявил Махпиясапа. - Не-е-ет! - заверещала Ивосо, беспомощной куклой обвисшая в беспощадных руках Хси. - Я прошу разрешения встать на колени! Хси вопросительно посмотрел на отца, и тот позволил плачущей Ивосо упасть на колени. - Я, тоже рабыня, - сквозь плач, скороговоркой, выкрикнула она. - Я, рабыня! Она бросила своё нежное тело на камень тропы к ногам Махпиясапы. Оказавшись на животе перед ним, с руками связанными сзади и стреноженными ногами, она, извиваясь, достигла его ног, и беспомощно принялась прижиматься губами, снова и снова, к его мокасинам, покрывая их поцелуями. - Я, тоже рабыня! – заливалась она слезами. - На колени, - сурово скомандовал ей вождь. Она с трудом, извиваясь и дёргаясь поднялась на колени. Все, и она в том числе, удивлённо заметили, что её колени при этом оказались широко расставлены. Но девушка, как и её предшественница не сделала даже попытки свести их. - Говори! - приказал Махпиясапа. - Я объявляю себя рабыней, - заявила она. - Я, также, признаюсь, что в тайне давно была рабыней, лишь маскируясь в течение многих лет, под свободную женщину! - Это правда? - уточнил Махпиясапа. - Да, Господин. - Она лжёт, чтобы избежать скал, - презрительно сказали из толпы. - Она может думать, что лжёт, - заметил Махпиясапа, - но использовать такую ложь только та, кто действительно является рабыней. - Это верно. - В любом случае, она уже объявила себя рабыней. - Да. - Понимаешь ли Ты то, что одних только этих слов о признании себя рабыней, достаточно, чтобы стать рабыней, даже если Ты ей никогда не была прежде? - уточнил Махпиясапа и Ивосо. - Да, Господин, - ответила она. Как я уже ранее указывал, в подобных ситуациях, такие вещи как намерения и желания, не важны для юридического вступления в силу, достаточно только слов признания. - Как тебя зовут? - спросил Махпиясапа. - У меня нет имени, - сказала она, опустив голову. - Эти женщины - рабыни, - заключил Махпиясапа, поворачиваясь к совету. – Они больше не могут быть подвергнутым благородной казни достойной свободных женщин. Совет ворчанием выразил своё согласие. - В таком случае, приговор отменён, - огласил своё решение Махпиясапа. Девушки обрадовано смотрели на вождя. - Теперь отдайте их женщинам, - предложил кто-то сзади. - Они будут рады получить их, - усмехнулся другой. - Так следовало поступить с самого начала, - поддержал третий. - Пожалуйста, нет, - взмолилась та, кто прежде была Блокету. - Как рабыни, теперь вы можете быть подвергнуты длительным и мучительным пыткам, и даже не обязательно за преступления, или проступки, а просто по прихоти хозяина, - напомнил Махпиясапа двум рабыням. Девушки задрожали, глядя на него, широко открытыми от ужаса глазами. - Отдайте их женщинам, - смеялись мужчины вокруг. - Возьмите нас себе в качестве рабынь, - взмолилась та, кто раньше была Блокету. - Пожалуйста, Господа! - заплакала та, кто когда-то была гордой Ивосо. - Я не принимаю Вас как рабынь племени Кайил, - объявил Махпиясапа. Отвергнутые девушки затряслись в панике. - Есть ли здесь кто-либо, кто примет этих рабынь? – громко спросил Махпиясапа, но желающих не нашлось. - Отдать их женщинам, - снова послышалось предложение из толпы. - Отдать их женщинам! – поддержали несколько голосов. - Пожалуйста, Господин, - внезапно закричала та, кто была Блокету, поворачиваясь и бросаясь вначале на плечо, а затем переворачиваясь на живот, перед Кувигнакой. Она пылко поцеловала его мокасины, лежа перед ним связанная на животе. - Пожалуйста, Господин, - умоляла она, поливая ноги парня слезами, - пожалуйста, примите меня как рабыню! Ивосо, следом за Блокету, бросилось животом на камни перед Хси. - Я - рабыня! – зарыдала она. - Пожалуйста, Господин, не позволяйте им отдать меня женщинам! Её слезы обильно увлажняли скалу и его мокасины. Её тело тряслось от рыданий. Её маленькие руки, стянутые сыромятной кожей, беспомощно дёргались за её спиной. Её губы прижимались снова и снова к его мокасинам, покрывая их отчаянными молящими поцелуями. - Я прошу Вас, Господин! – всхлипывала девушка. – Пожалуйста! Пожалуйста, примите меня как рабыню! Он присел подле неё, и легко перевернул её на бок, чтобы она могла видеть его. - Кажется, Ты утверждала, что скорее умрёшь, чем станешь моей рабыней, – напомнил он. - Я лгала, - захныкала она. - Я лгала! Я - рабыня! Вы можете наказать меня за это! - Я часто задавался вопросом, могла ли Ты, не быть рабыней, - заметил Хси. - Теперь, Вы видите, что не могла, Господин! Он пристально посмотрел на неё. - Но мало того, что я - рабыня, - добавила она. - Я - Ваша рабыня! - Моя рабыня? – удивился он. - В течение многих лет, я знала, что была Вашей рабыней. Конечно, Вы ведь тоже, когда смотрели на меня, должно быть, знали, что были моим владельцем! – проговорила рабыня, но видя, что Хси молчит, добавила: - Это было подтверждено у столба, когда Вы преподали мне мой пол, и Вашу власть! Хси, сидя на корточках, молча, в упор глядел на неё. Его лицо было бесстрастно. - Я прошу только, дать мне возможность доказать, что я достойна того, чтобы принадлежать вам. Наконец парень встал, и скрестил руки на груди. Он был худощав и крепок. Из одежды в данный момент на нём был только бричклаут. - Отдайте их женщинам! – опять крикнул кто-то. - Отдайте их женщинам! – поддержали его сразу несколько человек. - Нет, - вдруг отрезал Кувигнака. Поражённые мужчины внезапно примолкли. - Я принимаю эту женщину, как свою рабыню - объявил он, указывая на ту, кого прежде звали Блокету. Задрожавшая девушка, что раньше была Блокету, положила щеку на камни около его мокасинов. - Тогда, отдайте женщинам хотя бы вон ту! - крикнул краснокожий, указывая на ту что, когда-то была Ивосо. - Нет. Она - моя рабыня, - заявил Хси, вызывающе смотря на мужчин. - Да будет так. Вопрос решён, - провозгласил Махпиясапа, после чего развернулся и ушёл, уводя за собой остальных. Беспомощная Ивосо, дрожа, валялась у ног Хси. - Ты - Цеспу, - назвал Кувигнака ту, что была Блокету. - Да, мой Господин, - отозвалась она, принимая имя, которое с языка Кайил переводилось как «бородавка». - Ты - Цесли, - Хси также дал новое имя той, что была Ивосо. - Да, мой Господин, - ответила она, названная словом в наречии Кайил означающем «экскременты», как человеческие, так и от животных. Среди Кайил имена подобные Цеспу и Цесли весьма характерны для рабынь. Я осмотрелся. Кувигнака, Цеспу, Хси, Цесли и я, остались на тропе в одиночестве. Я решил, что, возможно, пришло время и мне оставить друзей наедине с их невольницами. Кувигнака, аккуратно, развязывал ноги Цеспу. - Рабыня просит милости, - обратилась Цесли к Хси. - Да, - откликнулся он. - Пожалуйста, развяжите мои ноги, Господин, - попросила она. - Зачем? – поинтересовался Хси. - Тогда, я смогу служить своему хозяину, - объяснила рабыня. Я покинул вершину тропы, и вскоре стоял на краю высокого обрыва, любуясь открывавшимся оттуда видом на равнины. Предо мной раскинулись широкие и прекрасные горизонты Прерий. Я снова бросил взгляд вниз, туда, где раньше стояла политая кровью баррикада. Там, около самой вершины тропы, приблизительно в сотне футов справа от меня и в нескольких футах ниже, на покатой хорошо просматриваемой поверхности тропы, где с одной стороны возвышается утёс, а с другой открывается пропасть, свежеиспечённые рабовладельцы сжимали в руках своих рабынь. Насмотревшись на широту Прерий, раскинувшихся под Скалой Советов, я возвратился в свой вигвам. 51. Пересмешники привели в стойбище гостя. - Пересмешники нашли его в степи, - пояснил мужчина, - Они его сюда и притащили. Гостя привели на двух толстых верёвках, каждая из которых шла к седлу кайилы по обоим бокам животного. Позади него ехали воины с копьями наперевес. Существо было слабо, заметно, что оно потеряло много крови. Его торс была почти полностью покрыт верёвками, плотно притягивающими его руки к телу. Массивная палка, около восемнадцати дюймов длиной и трёх в диаметре, была втиснута между его зубами, а челюсти были связаны между собой. Когти монстра были вырваны. - Что это? – удивлённо спросил мужчин. - Это - один из тех, кто был с Жёлтыми Ножами, и кого мы победили на тропе, -объяснили ему. Похоже, что это был кюр, о котором я думал, как восьмом монстре. Очевидно, он отделился от своих соратников во время истребления обоза и колонны солдат дикарями. Я встречал его однажды, когда он вернулся на поле боя, чтобы покормиться. Именно этот кюр угрожал Ваниямпи, и именно ему я помешал на них напасть. Поскольку мы не были одинаково вооружены, он был один и пеший, и я с Грантом, который держал заряженный арбалет, и так как монстр не напал на меня, я не препятствовал его бегству с того места. Таково требование кодексов, под которыми я когда-то подписался, кодексов, которые я никогда не забывал. Позже я узнал от того, кто был тогда Тыквой, одни из Ваниямпи, что девять тел животных были найдены на поле боя. Их не хоронили, а лишь оттащили подальше в степь сами краснокожие, и из-за этого я оказался неспособен в то время определить, были ли Ког и Сардак среди оставшихся в живых кюров после разгрома наёмников. С колонной следовали семнадцать фургонов, в которых, как я догадался, находились по одному кюру. Этот вывод я сделал на основании их раздражительности и территориальности. Вычитая девять убитых животных, вероятно главным образом Пересмешниками, оказавшихся менее чувствительными к их внешности, чем другие краснокожие, я определил, что вероятное число оставшихся в живых кюров - восемь. Когда Кувигнака и я подсматривали за празднованием победы Жёлтых Ножей и солдат в летнем стойбище, мы насчитали там только семь кюров, включая Кога и Сардака. Восьмой кюр, как я и предполагал, оказался, оторван от его товарищей. Тогда я посчитал, что он, скорее всего, погиб на прериях. Теперь выяснилось, что он попал в плен к Пересмешникам, и как оказалось поблизости отсюда. Не думаю, что это было случайностью. Вероятно, монстр следовал за воинами, предполагая, что движения таких больших масс людей, могли быть, так или иначе, связаны с делами его соратников, с которыми, он, несомненно, надеялся возобновить контакт. - Что мы будем делать с ним? - поинтересовался воин. – Пересмешникам он без надобности. А убивать его многие из них считают неудобным. - Скажите им, что следует отвести его в вигвам тёмного гостя, - предложил я. Мужчина повернулся к Пересмешникам. Он указал на кюра, и затем широким жестом показал направление, потом пересек указательные пальцы правой и левой рук, как шесты вигвама. Он поднял голову и открыл рот, как если бы обнажая клыки, в то же самое время поднял правую руку, изогнув пальцы на манер когтей в угрожающем жесте. Пересмешник, отвечающий за пленника, кивнул, и движением руки, скомандовал его соратникам вести пленного кюра следом за ним. Я успел встретиться с монстром взглядом. Несомненно, он узнал меня, и вспомнил нашу предыдущую встречу. Наш обмен взглядами продлился не долго, и его, подталкивая копьями, заставили начать движение. Беспомощно связанный Кюр, волоча окровавленные задние лапы, из которых были вырваны когти, направился в вигвам Зарендаргара. 52. Благодеяние. - Подними свой меч, прошу тебя, - сказал Альфред, уже схватив свой клинок с поверхности низкой плоской скалы. Мы находились в окружение дикарей. Кайилы, Пыльноногие, Пересмешники и Слины. Я посмотрел на меч, лежащий на скале передо мной. Мне совершенно не нравилось то, что должно быть сделано. - Я не думаю, что Ты окажешься мне достойным противником, - сообщил я ему. - Если Ты этого не сделаешь, они разденут меня, обвешают колокольчиками, и мне придётся бегать от мальчишек на кайилах, в качестве мишени для их копий! -напомнил он. Из солдат в живых после боя осталось только пятеро, Альфред и четыре его офицера. Только этим четырём его соратникам, разрешили тянуть жребий. Трое из них будут бегать для мальчишек, раздетыми и обвешенными колокольчиками для их забавы с копьями. Один будет возвращен к западу от Иханке, чтобы он мог сообщить о том, что произошло в Прериях. - Пожалуйста! - попросил Альфред. - Они уважают тебя как командира, иначе, они бы не позволили тебе этого права, - объяснил я. - Пожалуйста, - повторил он. Я не хотел видеть Альфреда, бегающим и звенящим колокольчиками, как какая-нибудь девка рабыня, тем более исколотым копьями и истекающим кровью то ударов копьями. На теле рисуют круги, означающие баллы. Наименее уязвимые места, конечно, являются первыми целями. Мальчишки могут играть в такую игру на протяжении ана. - Ты из касты Воинов, не так ли? - уточнил Альфред. - Да, - кивнул я. Вчера с меня сняли ошейник. Теперь, я был свободен. - Пожалуйста, - ещё раз повторил он. Я поднял меч с поверхности скалы. Всё закончилось очень быстро. Я вытер свой клинок. 53. Рыжеволосая рабыня Голая, рыжеволосая большегрудая рабыня облизывала и целовала меня, а затем, когда я того пожелал, неспособная сопротивляться самой себе, закричала полностью отдаваясь мне. Она всё ещё была изрядно покрыта грязью, а местами и синяками. Она досталась мне в качестве трофея при разграблении стойбища Жёлтых Ножей. Оказалось, что она, войдя в мой вигвам, решила, что её жизнь со мной, белым, могла бы быть легче, чем та, что была бы с краснокожим хозяином. За это она провела ночь вне вигвама, голая, под дождём, со связанными за спиной руками, и привязанная к столбу за шею. Теперь она лежала подо мной в грязи. Я освободил ей руки, но её шея всё ещё оставалась привязанной к столбу. - Господин, - задыхалась она. - Господин! - Цеспу, Мира! – позвал я, и обе вызванные рабыни рванулись ко мне. Я указал на грудастую рыжеволоску у моих ног. - Освободить её от столба, и затем вычистить и расчесать. Сделать так, чтобы она блестела! – приказал я. - Слушаюсь, Господин, - ответила Мира. - А потом отведите её Гранту в качестве подарка, - велел я. - Он догадается, что с ней делать. - Да, Господин, - отозвались Цеспу и Мира. 54. Я возвращаюсь в свой вигвам - Где тот, кого называют Кувигнакой? - перевёл молодой, светлокожий, мускулистый парень. Воин, который говорил, был Пересмешником. Это становилось понятно, стоило только взглянуть на волосы, собранные в высокий валик, и зачёсанные назад. Он был вооружён копьём с перьями на длинном стальном наконечнике, надетом и прикреплённом к древку копья двумя заклепками. У его кайилы имелась остроконечная метка на правом ухе, а также, различные марки купов и метки подвигов. Среди них, на каждом боку, был нанесён символ сообщества, прямая черная линия, и полукруглая синяя над ней, земной горизонт и всеобъемлющий синий купол неба над ним. Он был членом сообщества Всадников Голубого Неба. Мы с Грантом уже встречались с ним однажды, близ поля боя, где был уничтожен обоз переселенцев. И лишь недавно нам объяснили, что он был военным вождём Пересмешников. - Я - Кувигнака, - представился мой друг, выходя вперед. Теперь он уже носил бричклаут. И всё же лоскуты белого платья ещё свисали с его торса. Слова Кувигнаки были переведены светлокожим парнем. - Я думал, что я умер, но недавно я обнаружил, что всё ещё жив. У меня нашёлся сын среди Пыльноногих, - признался мне вчера Грант. Грант встретил парня при посещении Пыльноногих после резни в летнем стойбище Кайил. В значительной степени благодаря влиянию Гранта, Пыльноногие совершили долгий поход к Скале Советов на помощь Кайилам. Мать парня, когда-то давно, полюбила Гранта, и выяснилось, что она всё ещё жива. У парня было что-то вроде наследственной способности Гранта к языкам, к проницательности его отца, и здравому смыслу в торговле. Он был одним из немногих Пыльноногих, кто был вхож в стойбища Пересмешников и жил среди них. Он, первоначально общаясь на знаке, впоследствии изучил их язык. Наречия Пыльноногих и Кайил, как я ранее указывал, являются тесно связанными языковыми группами. Кайила обычно, что интересно, рассматривается как диалектическая версия языка Пыльноногих. Пыльноногие и Пересмешники также связаны, но намного отдаленнее. Обычно Пыльноногие и Пересмешники, когда они встречаются не на тропе войны, общаются на общем языке равнин – на знаке. У парня, как оказалось, были уже и собственные дети. Грант с сыном решили организовать торговое партнёрство, полагая, что это может принести выгоду обоим. Грант мог говорить по-гореански, а парень бегло общался не только на языках Пыльноногих и Кайил, но и также Пересмешников. У меня не было больших сомнений, что они станут известными в Прериях. Этот непоседа, вместо того, чтобы возвратиться на запад от Иханке, насколько я узнал, запланировал перезимовать с Пыльноногими. Там жила женщина, к которой он когда-то был неравнодушен, и теперь стремился увидеть её снова. Оказалось, что она не забыла его.
Воин Пересмешник пристально посмотрел на Кувигнаку. Его кайила, переполненная энергией, беспокойно приплясывала под ним. - Я слышал о тебе, - перевел светлокожий парень слова воина. - На равнинах известно, что есть среди Кайил один мужчина, имя которого – Кувигнака - Женское Платье, у которого никогда не было ссор с Пересмешниками. Кувигнака стоял спокойно, сложив руки на груди, и внимательно смотрел на воина Пересмешника. Он ничего не ответил. - Это из-за тебя, мы пришли к Скале Советов, - объяснил военный вождь Пересмешников. Кувигнака выглядел озадаченным. - Ты знаешь, почему мы пришли к Скале Советов, а вслед за нами пришли и Слины? - поинтересовался воин. - Нет, - честно признался Кувигнака. Кстати, Пересмешники и Слины – союзные племена. - Это из-за того, что, мы тоже никогда не ссорились с Кувигнакой! - засмеялся воин, и, повернув свою кайилу рывком поводьев, поехал прочь. - Похоже, будет мир, между Кайилами, Пересмешниками и Слинами, - предположил я. - Нет, - остудил меня Кэнка, стоявший поблизости. - Я так не думаю. Это, скорее всего, был жест благородного воина. - Я не думал, что они способны на такое, - заметил кто-то. - Конечно же, способны, - сказал Хси, также присутствовавший при разговоре. -Они - прекрасные враги. - Кэнка не думает, что будет мир, - сказал я. - Давайте надеяться, что так и случится, - усмехнулся Хси. - Но почему? - не понял я. - Ах, Татанкаса, митакола, - улыбнулся мой друг, - Я боюсь тебе никогда не понять нас, или другой народ Прерий, такой как Пересмешники или Слины. - Возможно, ты прав, - признал я. - Война - часть нашей жизни, - пояснил он. - Это - то, что делает нас, такими, какие мы есть. Я не думаю, что Кайилы были бы Кайилами без Пересмешников, или Пересмешники остались бы Пересмешниками, без Кайил. - Хорошие друзья - бесценны. Так же, как и хорошие враги. - В противостоянии великим врагам, рождаются великие народы. - Не пытайся понять их, митакола, - посоветовал Кувигнака. - Я не уверен, что и сам их понимаю. Они - мой народ, и я люблю их, но я, также, возможно, никогда, не смогу понять их. Я смотрел вслед уезжающему Пересмешнику. - Я и не пытаюсь, - улыбнулся я. - Ты - теперь воин, мой друг. Какое имя Ты возьмёшь? Ты уже выбрал что-нибудь? - поинтересовался Хси у Кувигнаки. - Может, Ты возьмёшь снова свое старое имя? Петуспе? - спросил Кэнка. Петуспе на языке Кайил означает «Тлеющий Уголёк». - Нет, - ответил Кувигнака. – К тому же я уже выбрал себе имя. - И каково оно будет? – поинтересовался Хси. - Кувигнака, - улыбнулся мой друг. Хси заулыбался в ответ. - Ты сделал это имя, именем воина, - заметил он. – Теперь другие, также, смогут взять его как таковое. - А что по поводу тебя, Хси, мой друг? – тут же спросил Кувигнака. – Когда-то Ты был известен как Ихдазицака. Ты возьмёшь снова это имя? «Ихдазицака», на Кайила, подразумевает – «Тот, Кто Считает Себя Богатым». - Нет, - улыбнулся Хси. - Теперь, хотя я чувствую, что я - тот, кто может действительно считать себя богатым, я сохраню имя Хси. Это - имя, с которым я взял свои самые высокие купы. Что ещё более важно, в то время, когда я носил это имя, я, впервые в моей жизни, нашёл друзей. Кэнка, Кувигнака и Хси сжали друг другу руки. Вдали, в нескольких сотнях футов от нас, я увидел отряд Пыльноногих, возвращающийся в их собственные земли. Среди них, раздетый донага, со связанными за спиной руками, сидя задом наперёд на кайиле ехал белый мужчина. Его ноги были связаны шнуром, пропущенным под животом кайилы. Этот худощавый молодой блондин был тем самым офицером, который выиграл лотерею. Он был самым молодым из офицеров в отряде Альфреда. На границе земель краснокожих, Иханке, когда они её достигнут, через несколько недель пути, он будет связан и избит стрекалом, как обычная девка рабыня. Потом его отпустят, всё также раздетого, и со связанными руками, чтобы он смог добраться до Кайилиаука, поселения белых, самого близкого к Иханке. Я заметил, голую белую девушку, согнувшись под тяжестью вязанки хвороста, прошедшую мимо. Она была довольно привлекательна. Несомненно, она спешила доставить топливо к вигваму её хозяина. Жёлтые Ножи были разгромлены десять дней назад. Мы находились в большом победном лагере, рядом с водой, в пределах прямой видимости Скалы Советов, приблизительно в семи - восьми пасангах от неё. В этом лагере одновременно находились Пересмешники, Слины, Пыльноногие и Кайилы. Проводились совместные танцы и пиры. В стойбищах Жёлтых Ножей было захвачено множество трофеев, хватило на всех победителей. Шли активные обмены подарками, даже между кровными, закоренелыми врагами, такими как Пересмешники и Кайилы. Женщины, и даже свободные женщины, этих племён, всех тех кланов, что находились относительно недалеко, вскоре присоединились к лагерю победителей. Времена таких празднований, фестивалей и мира, особенно среди различных племен, редки и драгоценны. По календарю Пыльноногих сейчас шла Вайукаспиви – Луна Жатвы Кукурузы, или, Кавапексанви - Луна, когда ветер сдувает листья, по летоисчислению Кайил. В эту луну травы коричневеют, а холодные ветры предвещают смену сезона, явление серых небес и долгих ночей горькой луны, Ванийетуви - Зимней Луны, а за ней идёт Ваникоканви - Луна Середины Зимы, потом будет Витэхи - Жёсткая Луна, и наконец, Вицатави - Луна Урта. Весеннее равноденствие приходится на Иставицайзанви - Луну Воспаленных Глаз. Мы с Грантом попали в Прерии, как это теперь кажется давно, в Магаксиксицагливи - Луну Возвращения Гигантов. Уже различные небольшие отряды, начали покидать лагерь победителей. Я, также, начал задумываться, о скором пути домой. Пора уже было покидать Прерии. Меня ждало долгое путешествие назад к Иханке, отсюда к Горам Тентис, по Воску к Заливу Тамбер и Порт-Кару. Я направился к вигваму, который я делил с Кувигнакой, его рабыней Цеспу, и с той, кто теперь была моей собственной рабыней, с той, на кого я теперь имел все юридические права, прекрасной и покорной блондинкой Мирой. Кувигнака хотел просто отдать её мне, но я настоял на том, чтобы заплатить пять шкур за неё. Усмехнувшись, он принял плату. Она была рабыней. Почему она не должна быть куплена или продана? Теперь она была полностью моей собственностью. По пути, я задержался перед квартетом нагих, стоящих на коленях белых рабынь, связанных друг с дружкой за шеи, и с руками, стянутыми за спиной. Это были те самые четыре девушки, которые были отняты у Гранта Жёлтыми Ножами, неподалёку от разгромленного обоза, и поля боя между солдатами и коалицией краснокожих. Это были Лоис, Инес, Коринн и Присцилла. Они были возвращены Гранту после разгрома Жёлтых Ножей, как часть его добычи. Я рассмотрел их. Они были действительно прекрасными образцами живых трофеев. На левой груди Присциллы красовалась метка, сделанная чёрной краской. Она была уже продана за четыре шкуры Акихоке, другу Кэнки, а также члену воинского сообщества Всех Товарищей. Левая грудь француженки Коринн, также была помечена чёрной краской, но метка отличалась. Грант продал ей Кеглезеле, ещё одному другу Кэнки, за те же четыре шкуры. Ни Акихока, ни Кеглезела ещё не забрали своих женщин. Грант не стал продавать Лоис и Инес, а оставил их себе в качестве вьючных животных. Кому-тоже надо тащить его товары на пути в земли Пыльноногих. Потом, если он не продаст их, по-видимому, они будут сопровождать его назад в Кайилиаук весной. Там он продаст свои товары и получив прибыль и пополнив свои запасы, по-видимому, возвратится обратно в Прерии для продолжения своих торговых предприятий. Думаю, что на сей раз, он займётся этим бизнесом в компании светлокожего парня, которого он встретил среди Пыльноногих, всего несколько недель назад, своего сына. - Это ведь Ты забила тревогу, - напомнил я, оттянув голову Лоис за волосы, -когда я со своими друзьями, угоняли тарнов у Киниямпи из стойбища Жёлтых Ножей. Удерживаемая за волосы девушка дрожала от ужаса. - Ты знаешь, что это я был с ними? - строго спросил я. - Ты узнала меня? - Да, Господин, - прошептала она, испуганная и дрожащая. - Ты всё правильно сделала, - похвалил я. Она пораженно уставилась на меня. - Кто Ты? – спросил я. - Я рабыня, - всё так же шёпотом ответила она. - Ну, так смотри, чтобы служить своим новым владельцам ещё лучше, - предупредил я. - Да, Господин, - пролепетала она, и я, отпустив её волосы, обернулся. Я отметил, что шея Инес, отлично смотрится в её кожаных путах. Были также и другие, чьей судьбой я поинтересовался. Макс и Кайл Хобарты, и две бывших землянки, Джинджер и Эвелин, бывшими рабынями таверн в Кайилиауке. Хобарты, со своими товарищами, попытались преследовать Гранта в Прериях, но друзья Гранта, Пыльноногие, напали на них. Грант, определил место резни, вернулся туда, и нашёл их, единственных выживших, лежащих в траве, ожидая его внимания, раздетых и с ногами, привязанными к распоркам, как если бы они были рабынями. Торговец не убил их, а приковал их цепью к своему каравану. Им, молодым сильным мужчинам, запретили прикасаться к любой из небрежно одетых красоток, скованных цепями за шеи, и шедших перед ними в рабском караване. Неподалёку от поля боя воины Слины забрали у Гранта обоих парней, вместе с двумя девушками, Джинджер и Эвелин, к которым Хобарты ещё в бытность в Кайилиауке испытывали необоримую страсть. Слины взяли мужчин, для работы пастухами кайил. Не трудно догадаться для каких целей краснокожие решили забрать соблазнительных белых девушек. Спустя некоторое время, очевидно, Макс и Кайл Хобарты более неспособные сдерживаться, и обнаружив девушек, привязанных голыми к столбам в уединённом месте, по-видимому, для наказания, использовали их для своего удовлетворения. Вскоре после этого они начали встречаться рабынями. Эти встречи были типичными тайными свиданиями рабов. Они происходили в уединенных местах позади вигвамов и в высокой траве, где они могли бы на мгновение упасть в объятия друг друга, постоянно опасаясь услышать шаги хозяина, увидеть тень его плети. В эти дни их встречи сильно отличались от встреч в альковах таверн Кайилиаука. Здесь девушки узнали, что они были истинными рабынями Хобартов, а парни, сами оказавшиеся в ошейниках краснокожих, к своей радости поняли, что эти девушки принадлежат только им. Я уверен, что встречи Хобартов с Джинджер и Эвелин, не остались незамеченными Слинами. Подозреваю, и это наиболее вероятно, что Слины, по доброте душевной, и, признавая потребности сильных мужчин, таких как Хобарты в женщинах, использовали это в качестве своего рода вознаграждения за хорошую работу. Не думаю также, что парней случайно, послали с поручением в то место, где эти две красотки оказались привязанными в ожидании наказания. Скорее всего, встречи рабов с рабынями, никогда не были тайной для их владельцев. Обычно, вопрос относительно этого состоит лишь в том, хотят ли рабовладельцы принять меры или нет. Эта гипотеза подтверждена тем фактом, что Слины, торгуясь с Грантом, использующим добычу, взятую у Жёлтых Ножей, предложили ему сразу пакет, содержащий и Хобартов и их возлюбленных. Я позже обсуждал свои подозрения с Хобартами, и выяснилось, что они и сами разделяют мои подозрения в этом вопросе. Грант, кстати, освободил обоих, и временно нанял их на работу. Они будут сопровождать его в земли Пыльноногих, помогая с транспортировкой туда товаров, а также до наступления зимы, вернувшись в Кайилиаук, найти там покупателей для шкур Гранта, что будут поставлены весной. Парни собирались впоследствии вернуться на своё ранчо в окрестностях Кайилиаука. В оплату за эти услуги каждый получит рабыню. Я видел, что эти две любовницы ехали на кайилах позади своих мужчин. Их имена сейчас были Витантанка и Акамда. - Господин! - крикнула белая рабыня, отрываясь на мгновение от следования за своим хозяином, стремительно падая передо мной на колени, и целуя мои ноги. - Приветствую, Оипутаке. - Я благодарю Вас, за самый драгоценный подарок, который мужчина может дать женщине, - скала она, глядя на меня снизу. - И что же это? – спросил я. - Она сама, - ответила рабыня. - Это - пустяк, - отмахнулся я. - Хово, Оипутаке, - позвал её краснокожий владелец, оборачиваясь. Это был Вапике, «Тот, Кому Повезло» из клана Исанна. - Хо, Интаканка! – крикнула девушка, вскакивая на ноги, и с радостью бросаясь следом за ним. Я видел возвращение двух друзей охотников, Котанки - Любовной Флейты из Висмахи, и Ваюхахаки – Того-Кто-Владеет-Многим, который предпочёл оставаться с Исбу. Когда-то он был Кабачком, парнем Ваниямпи. Через спину его кайилы, перед ним, было переброшено тело табука. Я помнил, что Кайилам, несмотря на припасы, взятые у Жёлтых Ножей, большая часть из которых была их собственными из летнего лагеря, в течение этой зимы вынуждены будут много охотиться. Место у боку кайилы Котэнки, приветствуя его возвращение в стойбище, спешила занять босая одетая в короткое платье блондинка в ошейнике. Именно она когда-то была девушкой-приманкой в одном из эпизодов боя в летнем стойбище. Теперь она принадлежала ему. Думаю, что она тысячекратно и даже более заплатит Котанке, за своё участие в той ситуации, которой она его подвергла, прежде чем он позволит ей испытать всю строгость более общего рабства, той абсолютной и бескомпромиссной неволи, в которой рабыни как правило, и без долгих размышлений, содержалась на Горе. Охотники и рабыня были встречены у входа в вигвам Ваюхахаки другой рабыней, белокурой, босой девушкой в короткой плотно подпоясанной тунике из ткани Ваниямпи. Радостно приветствуя своего господина, она встала на колени и, опустив голову, скрестила руки на груди. Получилась смесь знака краснокожих и гореанских обычаев. Скрещивание рук на груди в знаке означает любовь. То, что она стояла на коленях, опустив голову, показывало подчинение. Получилась любовь рабыни. Она вскочила на ноги по команде Ваюхахаки. Имя Клубника было сохранено для неё, оно оказалось подходящим именем для рабыни. Тело табука сбросили со спину кайилы на руки девушек. Животное было не маленьким, и они согнулись под его весом. Пока женщины будут разделывать тушу, мужчины смогут посидеть перед входом в вигвам и спокойно побеседовать. - Васнаподхи! – обрадовался я, увидев её проходящей мимо, с рулоном шкур кайилиаука на плече. Она радостно подбежала ко мне и встала на колени. - Ты довольна своим новым хозяином? – поинтересовался я. - О-о-о! - восторженно воскликнула она, задохнувшись от охватившего её восторга, - он - мой владелец! Он - мой Господин! В течение многих лет, в моей душе я знала, что принадлежала только ему! Теперь, наконец, я - его законная рабыня! Он настолько прекрасен и строг со мной! Я так счастлива! Её новый владелец был парнем из клана Напоктан, приблизительно на два года старше её, Вайейека – «Тот, Кто Находит Много», и кому она когда-то давным-давно принадлежала, ещё когда они оба были детьми. Теперь он стал прекрасным молодым воином, а она соблазнительной рабыней, так необходимой ему. Тот, кто обнаружит Васнаподхи в своих руках, как мне кажется, быстро поймёт, что он действительно будет тем, кто нашёл много. - Я так боялась, что он не захочет купить меня, - призналась она. - Грант, мой бывший владелец выставил за меня просто жутко высокую цену! - И сколько Ты теперь стоишь? – поинтересовался я, хотя, конечно, прекрасно знал цену выставленную торговцем. - Четыре шкура жёлтого кайилиаука! – сообщила она с некоторой гордостью. Я слегка присвистнул, как будто от удивления. - Вы можете поверить этому? – спросила Васнаподхи. - Думаю, что могу, - усмехнулся я. - В конце концов, Ты - собственность не без определенного очарования. - И Грант, мой прежний владелец, не стал даже торговаться, - удивлённо сообщила рабыня. – Цена, что была назначена за меня, оказалась постоянной! - Понятно. Это действительно было необычно для Прерий. Впрочем, это было необычно, и для всего остального Гора. - А ведь я, всего лишь бледнолицая женщина и рабыня! - Грант - проницательный торговец, - заметил я. - Несомненно, он был уверен в своем покупателе. - Мой новый господин не обрадовался, заплатив столько, - сказала она. - Когда он привёл меня в свой вигвам, он от злости первым делом выпорол меня. Зато потом долго не отпускал и любил меня, и я стала полностью его. - Понятно. Грант, несомненно, оценил Васнаподхи так высоко, чтобы у молодого краснокожего никогда больше не возникло даже мысли избавиться от такой дорогой собственности. Всё же я думаю, что эта предосторожность не была так уж необходима со стороны Гранта. Я считаю, что Вайейека, теперь снова получив в собственность свою бывшую рабыню детства, вряд ли когда-либо позволит ей снова упорхнуть из его рук. - Тем не менее, я буду скучать по своему бывшему владельцу, - призналась девушка. - Хотя он и был строг со мной, впрочем, как и подобает поступать с рабыней, он всё же был очень добр ко мне. - Он спас тебе жизнь в летнем стойбище, - напомнил я, - посадив тебя на привязь, и наказав, чтобы вывести в безопасное место. - Я знаю, - вздохнула она. - Несомненно, рабыня, Ты шла по поручению. Так что, чтобы тебя не выпороли за задержку и праздность, разрешаю тебе продолжить свой путь. Она опустила голову и, нежно поцеловала мои ноги. Потом она, с улыбкой, снова взвалила на себя, скатанную в рулон шкуру кайилиаука, и, вскочив на ноги, побежала по своим делам. Она направлялась в сторону вигвама Вайейеки. Я предположил, что что-то было обменено на шкуру. Возможно, она требовалась, чтобы заменить один из кусков кожи на вигваме Вайейеки. У него теперь была женщина, чтобы заниматься таким вопросам. Он недавно купил её. А я продолжил путь к моему собственному вигваму. - Давай, поторапливайся, ленивая рабыня! – услышал я злой крик, и услышал треск стрекала, сопровождаемый криком боли девушки, несшей два бурдюка. Это была белая нагая рабыня в ошейнике Махпиясапы. Одна из жен вождя, со стрекалом в скрюченной искалеченной руке, подгоняла рыжеволосую грудастую женщину. С этой женой я когда-то общался около его вигвама, незадолго перед нападением Жёлтых Ножей на летнее стойбище. Краснокожая женщина строго контролировала исполнение невольницей её обязанностей. Рыжеволосая с большой грустью посмотрела в мою сторону, но моё лицо осталось бесстрастным. За эту небольшую задержка девушка была ещё дважды поражена стрекалом, и резко ускорилась. Теперь её звали Натуса. «Natu» означает кисточку на початке незрелой кукурузы, но может использоваться и для обозначения волос на голове. И то, и другое, шелковистое и гладкое на ощупь. «Sa» как уже упоминалось -красный. Соответственно, у этого имени, нет точного перевода на гореанский, или на английский. «Красный Шёлк» не будет достаточно точным переводом потому, что шелковистость кисточки кукурузы, или волос на голове, отличаются от шёлковой ткани. К тому же выражение «красный шёлк» в гореанском, чаще используется в качестве категории в работорговле, а также, вне этого контекста, как выражение в вульгарной беседе, указывающее на то, что женщина больше не девственница, или как говорят гореане, по крайней мере, про рабынь, что её тело было вскрыто мужчинами. Его термин антипод – «белый шёлк», обычно используется для рабынь, которые всё ещё остаются девственницами, или эквивалентно, рабыням, тела которых пока не были вскрыты мужчинами. Само собой разумеется, что рабыни редко проводят много времени в категории белого шёлка. Обычным делом среди гореан является, не тратить время на осторожное введение рабыни в её новую реальность. Перевод – «Красный Шёлк Кукурузы», также, не будет удачным. Возможно, лучшим переводом будет – «Красная Кисточка», понимая под кисточкой нитевидные пестики кукурузы, которые очень ценят краснокожие. В любом случае основным подтекстом этого имени, понятным всем, кто хорошо знает язык краснокожих во всех его оттенках, будет описание чего-то красного, приятного, нежного и гладкого на ощупь. Не было ни ошибки, ни совпадения в том что, что рыжеволосая полногрудая Натуса оказалась собственностью Махпиясапы. Кэнка, в качестве его части трофеев взятых у Жёлтых Ножей, забрал пять шкур жёлтого кайилиаука. Их-то он и отдал Махпиясапе, как подарок, но в некотором смысле, также и как оплату за более раннее приобретение Виньелы, которую, напомню, Грант изначально вёл в Прерии, как товар для Махпиясапы. Взяв, эти пять шкур Махпиясапа, в действительности, давал понять Кэнке, что прощал его за осуществление прав воина, которые привели симпатичную шею Виньелы в его украшенный бисером ошейник. К счастью, именно я среди рабынь Жёлтых Ножей обнаружил ту, кого теперь назвали Натуса. Заметив мою заинтересованность, её отдали мне как часть моей доли трофеев. Я подержал её некоторое время у себя, подвергая её дрессировке, и готовя к использованию, а затем передал девушку Гранту. Счастливый Грант, конечно, сразу же продал её Махпиясапе за всё те же пять шкур жёлтого кайилиаука, которые Махпиясапа получил от Кэнки. Кэнка, таким образом, если можно так выразиться, избавился от своих долгов перед вождём, и таким образом, приобрёл полное моральное, а так же и юридическое право на Виньелу. Грант, в результате получил свою запланированную прибыль в пять шкур, а Махпиясапа заимел редкую рыжеволосую женщину, которую он заказал Гранту ещё в прошлом году. Махпиясапа, кстати, был более чем доволен таким поворотом дел. Ведь не было большим секретом в стойбище, что он оценил грудь Виньелы, по крайней мере, на его вкус, как слишком маленькую. Часто краснокожие, как и многие мужчины Тахари, весьма склонны находить особо привлекательными пышногрудых женщин. По пути к моему вигваму я прошёл нечто вроде рынка, свободное от вигвамов место, служащее для торговли и обмена. Это весьма обычное явление в межплеменном стойбище. Там я заметил Сэйбара, того самого кто когда-то был Тыквой, Ваниямпи, торговавшегося на знаке с Пыльноногим. Сэйбар предлагал полный мешок кукурузы. Пыльноногий выставил для обмена связки сушёного мяса кайилиаука. Те, кто раньше были Ваниямпи, больше не должны были потреблять только выращенные ими продукты, а излишки передавать в руки владельцев без компенсации. Сообщество стало теперь, чем-то вроде маленького свободного хозяйства в Прериях, но всё же, строго по закону, они являлись арендаторами племени Кайил. Но в действительности, Кайилы не желали превращать свои племенные земли в источник обогащения. Вся арендная плата составляла один початок кукурузы ежегодно, преподнесённый правящему вождю клана Исбу. Вчера этот початок кукурузы был, с подходящими церемониями, предоставлен Махпиясапе. Аренда оговаривалась определенными условиями, записанными на двух кожах, каждая из которых несла личные метки подписавшихся представителей. Одна из этих кож, оставалась в клане Исбу, другая находилась у арендаторов. В договоре были прописаны два главных условия. Во-первых, аренда являлась временной и могла быть аннулирована или возобновлена, каждую десятую зиму. И, во-вторых, на количество людей проживающих в арендованной местности накладывалось строгое ограничение. Избыток населения, должен быть удалён эмиграцией в земли к западу от Иханке. Краснокожие не хотели одобрять увеличивающееся белое население в своих землях. Таким образом, те, кто раньше был Ваниямпи, больше не были рабами племени Кайил, и они теперь становились, чем-то вроде маленького свободного государства в пределах Прерий. Эти привилегии были даны им в качестве подарка Кайилами, за услуги, оказанные племени во время войны с Жёлтыми Ножами и солдатами. За превращение своего поселения в базу для наших тарнов, находящуюся в пределах досягаемости Скалы Советов, и за приют и поддержку наших воинов в период их обучения. Сообщество тех, кто был Ваниямпи, конечно, не было идентифицировано со специфической местностью, и конечно не с территорией, занятой на условиях аренды. Теперь, впервые, на основе гореанских традиций оно имело тенденцию быть идентифицированным с Домашним Камнем. Теперь, это сообщество могло, если бы оно того пожелало, переместить Домашний Камень, или даже мигрировать на новые земли. По гореанским законам сообщество определяет преданность Домашнему Камню, а не физическим структурам и их местоположению. Сэйбар хотел назвать малочисленное сообщество Новым Аром, но вынужден был отказаться от своего предложения перед лицом прохладного приема его товарищами. Ар не столь уж нравился некоторым из его товарищей, как ему того хотелось бы, а для большинства из них, этот самый большой и грозный город на гореанском севере был незнаком даже по слухам. После долгого обсуждения было решено назвать крошечный сообщество Посёлком Сэйбара, выражая этим уважение и любовь к своему лидеру. Единственным кто до конца упрямо отстаивал название Новый Ар, оказался сам Сэйбар. Кстати, краснокожие дали собственное имя для нового, малочисленного сообщества, причём не одно. Среди Кайил его называют «Анпао», или иногда – «Анптания». Слово Анпао означает Рассвет или Дневной свет. У словосочетания Анпания переводится сложнее. Это означает, скорее буквально, «вздох дня». Оно используется, чтобы описать, например, первые, прекрасные проблески рассвета. Выражение связано, конечно, с дымкой, поднимаемой солнцем ранним утром. Краснокожие, возможно, поэтично и изящно, как это часто случается в их языках называют это явление «вздохом дня». В обоих названиях, подтекст довольно прозрачен, тьма закончилась и на носу новый день. Я не стал привлекать к себе внимания Сэйбара. Вчера вечером мы с ним знатно попировали. Мне не хотелось бы возобновлять горечь прощаний. Вскоре, я был около моего вигвама. Там меня уже ждала Мира. Она встала на колени передо мной и положила голову у моих ног. Потом подняв голову, она сообщила: - Акихока принёс весть из вигвама тёмных гостей. Тёмный гость указал на переводчик. - Понятно, - ответил я. Переводчик был запрограммирован для общения на языках кюров и гореанском. - Я думаю, что тёмный гость хочет говорить с Вами, - предположила она. - Да, - не стал я спорить. - Но, почему, Господин? - удивлённо спросила она. - Какое отношение имеет к Вам этот тёмный гость? И как оказался среди Ваших вещей переводчик? Я улыбнулся. - Кто Вы? Кому я принадлежу? - Любопытство, не подобает кэйджере, - напомнил я старую истину. - Простите меня, Господин, - тут же исправилась она, опуская голову, и я решил, что, пожалуй, на сей раз не буду пороть её. - Я иду в вигвам тёмного гостя, - объявил я. - Мы будем разговаривать. - Господин, а что должна делать я? – поинтересовалась Мира. - У нас что, закончились женские работы, которым надо уделить внимание? -удивился я. - Нет, Господин, - ответила она. - Ну, вот и займись ими, - велел я. - Слушаюсь, Господин. 55. Смешивание крови Нож Кувигнаки сделал надрез на его собственном предплечье, затем на моём, и в конце на руке Хси. - Ты не можешь стать членом Солдат Слинов, или Всех Товарищей потому, что Ты не Кайила. Ты не знаешь наших танцев и обрядов, связанных с нашей магией, - сказал Хси. - Но есть кое-что, что может быть сделано, - сообщил Кувигнака - Сделай это, - скомандовал Хси. Кувигнака прижал свою руку к моей, затем я сделал то же самое с рукой Хси, и в свою очередь Хси, сдавил его руку с рукой Кувигнаки. Таким образом, круг крови замкнулся. - Сделано, - воскликнул Кувигнака. - Братья, - сказал я. - Братья, - поддержал Хси. - Братья, - повторил Кувигнака. 56. Я покидаю стойбище Я связал руки Миры спереди. - Как только мы достигнем цивилизации, я поставлю тебе подходящее клеймо и надену ошейник, - сообщил я ей. - Я - рабыня, - вздохнула она. - Я буду с нетерпением ждать свой ошейник и клеймо. - Это закрепит на тебе твой статус, по закону, и в глазах окружающих. - Да, Господин. Я смотрел на неё сверху вниз. - Вы думаете, что меня убьют в Порт-Каре? – с тревогой в голосе спросила девушка. - Я так не думаю, - успокоил я, - но на твоём месте, я бы рассказывал всё предельно откровенно, и с обилием деталей. - Я так и сделаю, - дрожа от страха, пообещала она. Дом Самоса в Порт-Каре известен его методами допроса далеко за его пределами. И эти методы используются безоговорочно, конечно, применительно к рабыням. - Ты уже не столь напугана, как вчера вечером, - заметил я. Вчера вечером, по возвращении переводчика к моим вещам, я связал её по рукам и ногам, а затем сообщил ей о личности её теперешнего владельца. Она извивалась в ужасе у моих ног, ведь подтвердились её худшие подозрения. Она, бывший агент кюров, попала в руки того, кто вместе с Самосом из Порт-Кара служил Царствующим Жрецам не за страх, а за совесть, к тому, кто был известен некоторым как Тэрл Кабот, а большинству как Боск Порт-Кара. - Если Ты будешь в полной мере сотрудничать с нами, тебе, возможно, позже позволят жить как женщине, и как рабыне, - пообещал я запуганной девушке. - Я буду совершенно покорна, Господин - прошептала Мира. Я улыбнулся ей. - Да, Господин, - улыбнулась она, - я уже не напугана до такой степени, как это было вчера вечером. - Хорошо, - кивнул я. Я закинул её на спину кайилы, и испуганная девушка, чтобы сохранить равновесие, моментально вцепилась в гриву животного, погрузив в неё свои пальцы. Взяв длинный ремень и привязав его к правой лодыжке Миры, я пропустил его под животом кайилы, и дважды обмотав, закрепил на левой. Но подёргав получившуюся конструкцию, остался ей недоволен, и перевязал всё заново. Теперь её бёдра были притянуты к бокам кайилы настолько плотно, что вжимались в тело животного, и двигались вместе с его дыханием. Думаю, позже на внутренней поверхности бёдер девушки останутся отпечатки тёплого и шелковистого меха животного. У кайилы на которой восседала рабыня не было поводьев, зато была верёвка, привязанная за шею. Эту длинную верёвку я набросил на луку моего седла. - Господин не счел необходимым разрешить мне одежду, - обиженно заметила Мира. - Это верно, - усмехнулся я. Я отобрал у неё даже те незначительные тряпки, которые я разрешил носить, несколько недель назад, когда мы гостили в месте, что тогда было загоном Ваниямпи. - Значит, я буду возвращена из Прерий, как голая рабыня, - поняла она. - Да, - безжалостно подтвердил я, поскольку мне это казалось подходящим для той, кто вошла в них в качестве гордой свободной женщины, и агента кюров. Мы находились на возвышении неподалёку от стойбища победителей. На востоке загорался рассвет. Группа из нескольких человек приближались нам со стороны стойбища. Прощание было кратким. Я уложил на спину кайилы, на которой уже сидела привязанная девушка, спереди и позади неё, вьюки с кое-какими вещами. В том вьюке, что оказался позади рабыни, среди связок сушёного мяса, лежал переводчик. Я запрыгнул в седло, и мы начали спуск с возвышенности, направляясь на запад. Я не стал забирать своего тарна, которого я изловил в землях Киниямпи. Я решил, что будет лучше, если эта уже дрессированная птица, останется в племени Кайил. Этот тарн был драгоценен для них, особенно в связи с их планами на приобретение новых птиц. Я отлично понимал, что племя нуждалось в каждом тарне, которого они могли получить. В действительности, я подозревал, что они вскоре попытаются получить их даже по торговым каналам. Прежде, приручение кайилы вызвало социальную и культурную революцию среди племен Прерий, похоже, теперь настала очередь тарнов. Тарн, как кайила перед ним, мог вызвать новые преобразования на просторах Прерий. Признаться честно, я слегка опасался этих изменений, когда я вспоминал каких высот достигли краснокожие в использовании кайил. Насколько ужасной может оказаться их энергия, когда они окажутся верхом на могучем тарне. И всё же мне казалось, что мастерство в управление тарном, по-своему, может стать ключом к уверенной и длительной стабильности в Прериях. Ведь племена, не имеющие тарнов, не смогут составить конкуренцию тем, у кого они есть. То есть, они могут быть вытеснены с их земель, движущимися на запад более сильными соседями, что уже может угрожать целостности самой Иханке. Слишком часто в историях миров подобные перемещения народов, становились прелюдией к долгим и кровавым войнам. Как это ни парадоксально, но ключом к стабильности, зачастую оказывается паритет военных сил. Я остановил кайилу и оглянулся назад. Многие из моих друзей находились на границе стойбища, выйдя проводить меня в путь. Зарендаргара среди них не было. Два дня назад я был вызван в его вигвам. Там, вместе с Зарендаргаром присутствовал восьмой кюр, уже освобождённый от верёвок. Этот кюр утверждал, что приговор Зарендаргара был отменен. Теперь он должен был вернуться на Стальные Миры. - Надеюсь, Вы не верите этому? – спросил я Зарендаргара, через переводчик. - Именно по этой причине, мой товарищ искал меня здесь с большим риском для себя, - сказал он. - И Вы верите ему? – не отставал я. - Да, - ответил Зарендаргар. - Это правда. - Откуда Вы знаете? - Он поклялся в этом кольцами. - И Вы пойдете с ним? - Да. Рандеву с судном будет организовано. - Когда Вы уходите? – поинтересовался я. - Завтра, - ответил Зарендаргар. – Точка рандеву далеко. Поход будет долгим. - Почему приговор был отменён? - Изменилась политическая власть в Утёсах, - пояснил кюр. - Кажется, мои услуги снова желаемы. - Для чего? – решил уточнить я. Губы этой большой косматой морды изогнулись назад, показывая клыки. Это была улыбка кюра. - Мне не кажется, что было бы уместно сказать это, - прибыл ответ из переводчика. - Я полагаю, что тот, кто поддерживает сторону Царствующих Жрецов, и случайно оказался поблизости, должен попытаться убить Вас. - Конечно, но ведь не по этой причине, Ты приехал в Прерии, - заметил Зарендаргар. - Нет, - улыбнулся я. - И не для этого, я переправил на запад кожу истории. - Так Вы сделали это сознательно? - удивлённо спросил я. - Да, - признал он. - Этим способом я стремился привлечь в Прерии, охотников за головами, где с ними можно было бы встретиться и иметь дело, а также, чтобы привлечь твою помощь в моём сражении с ними. - Я не понимаю, - честно признался я. - Я понимал, что они попытаются завербовать себе в помощь людей в таком, с их точки зрения, казалось бы, интересном для людей проекте, касающемся моего обнаружения и уничтожения. Конечно, они должны были попытаться связаться с Самосом из Порт-Кара, а он бы не мог не информировать тебя относительно их планов. - Мы не оказали им поддержки. Они вынуждены были поступить иначе, и пошли на вариант с наемниками, - пояснил я. - Именно на это я и рассчитывал, - признал Зарендаргар. – Как мне кажется, я гораздо лучше знаю людей, чем они. - Возможно, - не стал я спорить с генералом. - Ты приехал бы в Прерии, - сказал он. - Я был уверен в этом. - И Вы были правы, - улыбнулся я. - Но вот они этого не ожидали. - Конечно, нет, - согласился я. - Это было серьезным просчетом с их стороны. Но возможно, не стоит обвинять их в этом. Они не могли знать того, что знал я. - И чего же они не знали? – поинтересовался я. - Того, что однажды, давно, мы разделили пагу. Вчера, рано утром, Зарендаргар и его компаньон покинули стойбище. И я, конечно, даже не пытался последовать за ними. Я всё смотрел назад. Я поднял руку, приветствуя людей собравшихся там. Там стояли Махпиясапа - гражданский вождь клана Исбу, и его друг, Кахинтокапа из клана Касму, лидер Наездников Жёлтой кайилы. Его щит всё ещё имел облик Зарендаргара. Грант также был там вместе со своим сыном от краснокожей женщины из племени Пыльноногих. С ними рядом стоял его друг Уогмезэху - Стебли кукурузы, Пересмешник, который пришёл вместе с племенем к Скале Советов. Завтра Грант и его сын, вместе с Хобартами и четырьмя рабынями, последуют в земли Пыльноногих, где он планирует зазимовать. Я видел Кэнку с Виньелой, и Вайейеку с Васнаподхи, и Оипутаке подле её владельца Уопайка. Были там и многие другие мужчины, также, вышедшие из стойбища, такие как Акихока и Кеглезела. Но среди всех тех, кого я видел, самыми важными для меня были двое, с кем я коснулся ранами, и смешал кровь, мои друзья, мои братья, Хси и Кувигнака. Вздохнув, отвернулся, и снова, медленно, начал мой путь на запад, к Иханке. Ближе к полудню, посмотрев вверх, я увидел тень выше и позади меня. В небе парил огромный чёрный тарн. Я поднял руку, ладонью к себе, в гореанском приветствии. Гигантская птица повернулась, направляясь на восток. Я с грустью следил за ним, пока он не превратился в далёкое пятнышко в синих небесах над необъятными просторами Прерий.
Последние комментарии
1 день 17 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад